Читать онлайн Crudo бесплатно

Olivia Laing

Crudo

* * *

Для Иэна, конечно же, и для Кэти

Меня всегда смущала дешевая 12-дюймовая плитка за спиной спикера в ООН. Будь моя воля, я бы заменил ее на красивые мраморные плиты.

В общем

Кэти, под кем я имею в виду себя, собиралась замуж. Кэти, под кем я имею в виду себя, только что сошла с самолета из Нью-Йорка. Было 19:45 тринадцатого мая 2017 года. Ее пересадили в бизнес-класс, она почувствовала себя элитой, она купила в дьюти-фри две бутылки шампанского в оранжевых коробках, и таким человеком она впредь намеревалась быть. Кэти встретил в аэропорту мужчина, с которым она жила, который скоро станет тем, за кого она соберется замуж, который, вероятно, потом будет ее мужем и так далее до самой смерти. В машине мужчина рассказал ей, что поужинал с другим мужчиной, который тогда спал с ней, Кэти, и с еще одной их общей знакомой. Они пили шампанское, сказал он ей. Они много смеялись. Кэти замолчала. Это был момент, когда ее жизнь круто повернулась, хотя мужчина, с которым она спала, расстался с ней только пять дней спустя, о чем сообщил на своем фирменном бланке. Он считал, что два писателя не могут быть вместе. Кэти к тому времени написала несколько книг: «Большие надежды», «Кровь и кишки в старших классах», полагаю, вы о них слышали. Мужчина, с которым она спала, не написал ни одной книги. Кэти была зла. То есть я. Я была зла. А потом я вышла замуж.

Через два с половиной месяца, до свадьбы, после принятия решения пожениться, Кэти оказалась в Италии. Она прошла собеседование в регистрационном бюро, она не знала дату рождения своего мужа, но никому не пришло в голову, будто кого-то из них везут через границу насильно. Они были культурными людьми, они выбрали свои песни, она настояла на Марии Каллас, потому что скромность – не про нее. Сейчас, второго августа 2017 года, она сидела под осиным гнездом в долине Валь-д’Орча. Кругом хватало места, где еще сесть, но ей нравились осы. Вчера две упали ей на ногу, прямо в процессе спаривания. Это хорошее знамение, сказал ее друг Джозеф, которому она написала об этом по электронной почте.

У нее сложился приятный распорядок дня. Сначала она проплыла бассейн двадцать раз, это ее разбудило. Потом она выпила кофе, потом организовала себе лежак под деревом с осами. В десять она попросила мужа принести ей еще кофе. Раньше она не бывала замужем, но она знала, как это работает. Была ли Кэти хорошей? Неясно. Кэти интересовал ее загар, интересовал твиттер, интересовало, отдыхает ли кто-то из ее друзей лучше, чем она. Рядом ее муж стягивал с себя мокрые плавки-шорты под зеленым полотенцем. Всё было лучше, чем дома. Не просто чуть лучше, но основательно лучше, как будто каждую вещь изобрел заново какой-то более разумный вид. Кэти с мужем случайно отправились в отпуск для богачей.

Очевидно, они не вписывались. И даже не пытались. Они через силу ели картофельный мусс, они закапали пассатой и сливово-кардамоновым джелато все футболки, что у них были с собой. В отеле имелась прачечная, но их пугали цены. Наверное, стоило носить темные вещи или поискать прачечную в Риме.

Стоял невероятно светлый день. Что-то чудно́е приключилось с небом, не было ни ясно, ни облачно, но что-то между. Свет не исходил от одного солнца, он был повсюду одновременно, словно они оказались внутри галогенной лампы. У Кэти болела голова. В интернете случился переполох: президент только что кого-то отправил в отставку. Вступление в должность, свадьба, рождение ребенка, увольнение – всё за десять дней. Как муха-дрозофила, пошутил кто-то. 56 152 лайка. Всё это было не смешно, а может, как раз-таки смешно.

У Кэти не было родителей, но это не мешало им действовать ей на нервы. Она много о них думала. Ее мать совершила самоубийство, отец исчез еще до ее рождения. Она была сиротой, воистину диккенсовской. Ее муж даже называл ее Пип, иногда – Тот Самый Пип. Он был очень приятным мужчиной, бесспорно приятным, все его любили, невозможно было не любить. Я всегда считал нас друзьями вне поэтического круга, писал его друг Пол Бак, поздравляя их с еще не наступившей свадьбой, после чего вспомнил историю, как они с Кэти чуть не переспали.

Становилось жарче и жарче. 31 градус, 36 градусов, 38 градусов. В Европе бушевали лесные пожары. Один из них начался из-за того, что кто-то выбросил бычок из окна машины. Кэти стояла по шею в бассейне и ни о чем не думала. Желания коренятся так глубоко, что невозможно их отделить от тела – так она написала в заключительном абзаце своей последней книги. От воды у нее заложило одно ухо, оно ненадолго прочищалось раз в час, но потом там снова что-то набухало, словно комок жвачки, словно носок. Было неприятно, чувство, будто что-то давит на голову изнутри, это выматывало ее. В баре ее муж прочитал список знаменитых клиентов шеф-повара отеля. Кто такая Рэйчел Рэй, спросил он, кто такая Глория Эстефан, кто такой Пейтон Мэннинг? Пейтона Мэннинга она не знала, но насчет первых двух его просветила.

Вот что они ели. Они ели поркетту в рулетах и поркетту на рукколе. Они ели йогуртовый крем, посыпанный лавандой и крошечными меренгами. Они ели каре ягненка и угольную рыбу и пичи со свиным рагу. Они заметно толстели. Ты заметил, спросила она, что тут у всех молодые жены? Эдакий клуб вторых жен. Кэти была даже третьей, так что по этому параметру она вписывалась.

Чего Кэти хотела в данный момент, объяснить сложно. Она хотела три или четыре дома, чтобы можно было между ними переезжать. Счастливее всего она была в странствиях, как заводная игрушка, и еще счастливее, когда распаковывала чемодан или бронировала билет на поезд. Ей нравилось въезжать и обживаться, и еще нравилось захлопывать дверь со щелчком. Разумеется, она хотела написать еще одну книгу, и умудриться сделать так, чтобы у нее не было определенного места действия. Например, внутри человеческого тела или на мертвых окраинах города. Она была жительницей Нью-Йорка, в Европе ей не место, уж точно не в сыром саду в Англии. Ее нервировали сорняки, она боялась мотыльков и плесени. Ей нравились ящерицы, не столько шустрыми лапками, сколько тем, что они абсолютно сухие. Кэти нравилась сухость, раньше она вечно жила в положении просящего, но теперь, когда в ее жизни всё в кои-то веки устроилось, она обрела необычайный талант к сдержанности и наконец стала, как те мужчины, за которыми она гонялась по Берлину, Лондону, Сан-Диего. По молодости, в 1990-е, она чуть что – сразу рыдала и увечила себя, ей нравилось чувствовать себя до крайности жалкой, но теперь она высохла, стала холодной, коричневой и плоской, как выброшенный тост, не возбуждающей аппетит, не желанной, но для кого-то годной в пищу, хотя бы для голубя.

В том ли дело, что она старела? Кэти волновал ее возраст, раньше она не осознавала, что молодость – не перманентное состояние, что она не всегда будет милой, безнадежной и достойной снисхождения. Она не была глупой – просто жадной: она хотела, чтобы всё было в первый раз. Ее передергивало при мысли о людях, которыми она населила свою молодость. Сколько она упустила роскоши, сколько утонченности, зачем она только стриглась под горшок и носила комбинезоны, минуты проходили, она никак не могла ухватиться за время мертвой хваткой. Теперь она узнала толк, но состарилась; теперь она в самом соку, но и в морщинах. У меня изящная жизнь (изящнее моей вагины), написала она своему бойфренду не так давно. Я сделала одиннадцать абортов, сказала она кому-то еще, хотя это была неправда. Кэти всегда врала, она начала врать, еще будучи маленькой девочкой с некрасивыми рыжими волосами. Когда у нее начали выпадать волосы из-за стресса от жизни с матерью, она сказала одноклассницам, что их съел кролик. В школе у них была игровая площадка, где они пытались загипнотизировать сами себя и поднять кого-нибудь одними мизинцами. Девочка, которую должны были поднять, ложилась плашмя на землю, и остальные изо всех сил давили на нее сверху. После этого поднять ее не составляло труда. Невесомость – еще одно эксклюзивное свойство детства. Потом ты начинаешь лязгать, как связка консервных банок, прицепленных к машине.

Чем Кэти полагалось заниматься, так это планированием свадьбы. Она делала это, разглядывала фотографии в инстаграме и оставляла язвительные комментарии. Как вульгарно, говорила она или ее муж. Стулья и столы, салфетки – всё очень вульгарно. Если так будет продолжаться, им придется играть свадьбу на парковке.

Кэти любила своего мужа. Вчера вечером их заставили провести совместное чтение, от чего она обычно не получала особой радости, но в этот раз ей на удивление понравилось слушать его стихи, как будто кто-то елозит ключом в замке языка, но ключ заедает, заедает – и вдруг резко проворачивается. По стечению обстоятельств, на чтении присутствовали три психиатра: один, судя по всему, очень именитый и два из Шеффилда, все в плавках. На задних рядах сидел мужчина аристократичного вида и задавал вопросы. Всем нам есть на что надеяться, сказал он загадочно. Позже за ужином Кэти оказалась за столом рядом с ним. Фелиция, Фелиция, сказал он, это та писательница. Акцент Фелиции безошибочно выдавал в ней высший класс. Кэти уткнулась в свой амюз-буш, белый ломтик рыбы, пережидая неловкость.

Завтра будет 41 градус, сказал ее муж. Это 106 градусов по Фаренгейту. То есть когда в Индии и странах Персидского залива температура за пятьдесят – это очень жарко. Неудивительно, что они там умирают. Это же на 30 градусов выше нормальной температуры тела. На нем была розовая футболка, и с его обгоревшей на днях левой ноги начинала слезать кожа. Где-то заработала дрель. Кэти всё записывала в блокнот – в какой-то момент ее резко охватил страх, что она исчерпает настоящее и окажется на передовой, одна на гребне времени – абсурдно, но разве не возникает иногда ощущения, будто мы не можем проходить сквозь нее все вместе, сквозь эту зеленую одновременность жизни, как акулы, внезапно выныривая из нависшей стены воды? Не исключено, что скачка ее мыслей предвещала мигрень, не исключено. В твиттере писали, что пропала китаянка, фотограф. В последний раз ее видели на похоронах ее мужа, который получил Нобелевскую премию мира, а потом остаток жизни провел в тюрьме. Кэти видела ее на фотографиях, напряженную, в темных очках. В общем, она пропала. Еще у Кэти в голове вертелось заявление правительства, что-то о развеивании праха над морем или вроде того. Когда обвинения против Джимми Сэвила стали достаточно правдоподобными, его надгробный камень выкопали из земли, размололи на гравий и закатали в асфальт. Звучит как-то странно, но в памяти у Кэти осталось так. Прах Джимми Сэвила мог теперь быть где угодно, налипший на шины автомобилей, медленно и неумолимо распространяясь за пределы острова, особенно на паромах. Зло представляло интерес для Кэти, она была не из слабонервных, она много лет проработала в стрип-клубе на Таймс-сквер, она повидала похоть и мертвые глаза. Она танцевала номер Санта-Клауса, чего не сделаешь от скуки, обнажая взору мира свои маленькие сиськи-глазуньи. Если ты не подышал сполна этим воздухом, пропитанным мочой и спермой, ты ничего не знал о жизни – о, Кэти повидала сполна. Я хочу знать, почему президентом всегда становится клиент проститутки, а не сама проститутка, написала Зои Леонард в своем знаменитом расхожем стихотворении, и Кэти подумала, этот вопрос всё еще актуален, почему некоторые люди только покупают и никогда не продают.

Ей было сорок. Она дважды перенесла рак груди, едва ли осталось какое-то половое заболевание, каким она не переболела, она больше времени провела в венерологических клиниках, чем в собственной гостиной. Раньше она владела несколькими квартирами в нескольких странах, постоянно их продавала и покупала, пытаясь выиграть на изменениях рынка, в основном неудачно. Раньше ее часто фотографировали, она избавилась от былой внешности, больше она не брила голову, теперь она была настоящей крашеной блондинкой. У нее в номере висел костюм от «Шанель» из комиссионного магазина, тут для него явно слишком жарко, глупо было его даже класть в чемодан, хотя она не теряла надежды на Рим. А в Риме жарко? – спросила она мужа, он в ответ фыркнул. Ладно, костюм только занимает место, ну и что. Завтра у них ужин со знаменитой оперной певицей, прямо тут, среди холмов Тосканы. Мимо прошел вчерашний аристократ, шлепая сандалиями. Хорошо лежим, сказал он. Саркастично. Сегодня он устраивал вечеринку в древнеримском стиле и переживал по поводу шума. Кэти недавно пожаловалась хозяину отеля на дрон каких-то постояльцев – тот летал над ее лежаком. Ей не нравилось, что за ней наблюдают, и не нравился звук, который она поначалу приняла за жужжание особо возбужденной пчелы. Владелец согласился с ней: у него останавливается много известных гостей, знаменитостей первого эшелона, и дронам тут не место. Кэти вдруг пришло в голову, что она сама почти как дрон, с ее стороны, наверное, не очень красиво писать обо всех в свой блокнот. Хотя ей нравилось представлять, будто она летает в воздухе с глазами насекомого, парит, трещит, собирает данные. Эти места бомбили, рассказал ей муж. Он разбирался в бомбардировках, но не знал, сказал он ей, что американцы бомбили мирных жителей в Италии. Меня удивило, с каким упорством американцы бомбили и обстреливали гражданское население, сказал он. Детей в том числе. В самом деле, огромное количество людей погибло прямо здесь, людей разных национальностей и гражданств, партизан, солдат, военнопленных, фермеров, беженцев, голодающих, которые пришли сюда пешком из Рима и Сиены и сели у ворот в надежде на еду. Несколько дней назад в отеле проходила свадьба, Кэти сидела с обеденным пивом и наблюдала, как флористы из Флоренции собирали замысловатую полуарку из розовых роз. Еще за ними наблюдал пожилой мужчина, чьего отца застрелили прямо тут, на площади, в последний год войны. Об этом сообщала табличка, под которой потом фотографировали невесту. Так и происходит, так течет история, теперь в душевых кабинах с системой «тропический дождь» обдирают потолки семидесятых годов, чтобы придать им дух средневековья. Беспросветность, безумие, что творит время. Узкая белая дорога через долину – это фон, а поверх можно нарисовать что угодно: мертвые тела, детей с тубами или пикап с «Феррари» на буксире.

За обедом – снова свинина – аристократ с женой сидели за соседним столом. И снова он наклонился к ним. Где у вас свадьба? – спросил он. Кэти не представляла, откуда он узнал про свадьбу, и ее это, откровенно говоря, не обрадовало. Зараза, еле слышно пробормотала она. Его звали Генри, ей даже не пришлось спрашивать, это напрашивалось. Генри долго ворчал про то, какие безмозглые у лейбористов министры в теневом кабинете. Она отказалась от пэрства, сказала Фелиция. И неудивительно, после того, как ее дважды обошли вниманием. Кэти нравилась близость людей с информацией, хорошего шпиона из нее бы не вышло – всё проходило сквозь нее, как сквозь сито. Ей просто хотелось немножко посмаковать. Генри был хорош собой. Он смахивал на плутоватого лиса из диснеевского мультфильма. В бар вошел толстый мужчина очень низкого роста и поздоровался с каждым по имени.

Наблюдая за свадебными приготовлениями, Кэти решительно и напрочь забыла, что она сама вот-вот выйдет замуж. Она ведь уже купила платье, от Изабель Маран, очень короткое, кто бы сомневался. Некоторые ее знакомые, даже друзья, с удивлением и скепсисом отнеслись к ее готовности с кем-то делить всеобщее внимание достаточно долго, чтобы успеть обменяться клятвами. Однажды она буквально спихнула со сцены другого писателя и неоднократно самоутверждалась более деликатными способами.

Тем вечером, 3 августа 2017 года, произошло много всего. Например, она повстречала крупного спонсора Демократической партии. К слову, это была уже вторая встреча с крупным спонсором Демократической партии за два дня. Они близко знакомы с Хиллари, сказал ей кто-то. У спонсора была необыкновенная дочь по имени Далия, самый уравновешенный человек, какого Кэти довелось знать. На ней было облегающее вязаное платье ярких цветов: синего, желтого и черного, и она выглядела великолепно, просто изумительно. Ей было девятнадцать-двадцать, и она вела беседу с ловкостью профессионального теннисиста, исправно подавая, отбивая каждый мяч. Замечательно, говорила она с нежностью каждый раз, когда взрослый человек нервно сообщал ей информацию о своей родине, жизни или занятии. Замечательно. Следующий! Она рассказала Кэти, в чем роль политики и в чем роль технологий и как они влияют на мир – по-разному, но в то же время схоже. Ее мать охотно включилась в разговор и сообщила, что она тоже пишет книгу, хотя очень медленно из-за бесконечных переездов между домами в Лос-Анджелесе, Тоскане и Израиле и работы в киноиндустрии и из-за того, что она год посвятила добровольной поддержке Хиллари. Больше всего Кэти хотелось услышать от них, как прошел вечер дня выборов, но вместо этого разговор зашел о кошерной еде. На бар-мицве моего брата, сказала Далия Кэти, в ресторане отеля нам отказались подавать торт после мяса. Мы им говорим: у нас тут вечеринка, а они нам: у нас кошерный отель. Но мы нашли выход. Мы попросили подать его в полночь. Ну, не могли же мы обойтись без торта.

После этого Кэти ввязалась в жаркий спор с художником-скульптором в кожаных сандалиях, который в какой-то момент вечера порезал ногу. Кровь стекала по его лодыжке, но этого никто как будто не замечал, поэтому Кэти помалкивала. Они спорили о Вордсворте и Европе. Кэти имела категоричное мнение по поводу того, что он говорил и почему это неправильно. Розовое вино ударило ей в голову, и она сделалась язвительной. Она была твердо убеждена, что британцы всегда ненавидели европейцев. Взять Анну Болейн. Все терпеть не могли эту офранцуженную сучку. Ключевым аргументом в свою пользу она считала «Поле золотой парчи», хотя, честно говоря, она не помнила, в чем была суть переговоров и кто в них участвовал. В конце концов, ее муж склонился над столом и сказал, не слишком церемонясь: вы совершенно неправы, а поскольку он в буквальном смысле знал всё на свете, она была рада уйти от этого спора и перейти к другому, об издательском деле. Здесь она чувствовала более твердую почву под ногами, хотя к этому моменту алкоголь уже сделал свое дело и все уже начали повторяться и приходить к нелогичным выводам.

Ушли они рано. Они собирались на серьезный ужин, но муж стал горестно жаловаться на тошноту, как он думал, из-за свинины, которую они ели на обед, и в итоге они не пошли, отчего оба почувствовали себя полными ничтожествами. Кэти не могла уснуть. Она дважды меняла кровати. В оконной сетке застряла оса. Кондиционер гонял воздух по комнате, не остужая его. Утром муж проснулся и сказал: каждый раз, когда я переворачивался, мне снилось, что я должен подарить тебе маленькую рассыпающуюся коробочку. Было жарко, было прекрасно, теперь было почти идеально.

______________________________________

Завтрак. Три треугольника арбуза, одна чашка кофе, один стаканчик йогурта, одна баночка меда. Вот что ели они. Другие люди ели клубничный пирог-кростату, или цельнозерновые круассаны, или, боже упаси, яйца пяти способов приготовления с мясным ассорти. Стекались люди с древнеримской вечеринки, похмельные и победоносные. Привет Гарри, привет Лорди. Я проснулась с ячменем на глазу. Болит ужасно. Нет, раньше никогда такого не было, какого черта вдруг вскочило сегодня? Вчера их увеселения проходили в шатре на террасе. Теперь там было тихо, пусто и тоскливо, жерди, увитые плющом и усеянные бледными цветочками. Они говорили о сгоревшей многоэтажке. Я видела ее, когда ехала по Вествэй, она стояла вся черная, сказала женщина с ячменем. Сколько людей умерло, восемьдесят, восемьдесят пять? Еще неизвестно. Когда огонь такой температуры, тел не остается. А как же кости? Я думаю, опознают по зубам. Муж Кэти затолкал в рот сразу несколько виноградин. Он слушал другой разговор, между постояльцем и адвокатом-итальянцем. У меня католическое воспитание, Опус Деи, я знаю, о чем говорю, сказал адвокат. Мафия, ответил постоялец, и адвокат размашисто пожал плечами.

Спустя несколько минут Кэти лежала на шезлонге и оценивала свои жизненные решения. Всё не так плохо. Ей сорок, у нее маленький бриллиант на правой руке, она смотрит на гору, никто не мешает ей жить. Она совершенно одна, но при этом плотно окружена. Прошлым вечером перед вечеринкой у них с мужем состоялся серьезный разговор о браке. Мне не нравится необходимость находиться рядом, сказала она ему. Но почему, спрашивал он без конца. В чем причина этого чувства? Не то чтобы у этого чувства может быть причина, если только не считать цветы причиной аллергии на пыльцу. Она просто чихает, и всё, просто ей нужно семь часов, недель, месяцев, лет в день в полном одиночестве, ей нужно тралить дно океана, поэтому она столько времени проводит в интернете. То есть тебе нравится говорить, но ты не любишь, когда тебе отвечают, резко сказал муж, но дело было не в этом. Просто она не знала, как уживаться с кем-то рядом с собой, особенно во время сна. Она мостилась на краю кровати, она старалась изо всех сил. Через две недели она официально принесет клятву на языке, столь же чудовищно обтесанном и потенциально высокомерном, как лейбористский манифест Эда Милибэнда, высеченный на каменной плите. Где та плита, задумалась Кэти. Ее тоже измолотили в щебень? Все ли дороги Англии вымощены памятниками, которые общество признало токсичными? Она залезла в интернет. Плита «ЭдСтоун» стояла в саду ресторана «Айви». Я обещаю контроль иммиграции, я обещаю доступное для покупки жилье и улучшение условий аренды, я обещаю, что Национальная служба здравоохранения обеспечит каждого пациента приемным временем, я связываю себя узами со страной, где уровень жизни каждого следующего поколения превосходит уровень предыдущего. Сколько так будет продолжаться, по их мнению. Кэти, разумеется, хотела, чтобы служба здравоохранения никуда не девалась, но была уверена, что к ее старости люди будут питаться объедками на свалках, пытаясь укрыться от невыносимо палящего солнца. Дело сделано, всё кончено, нет никакой надежды. За неделю до ее отъезда из Британии кусок размером с Делавэр откололся от шельфового айсберга Ларсен С и уплыл прочь. Мексиканский залив полон мертвой рыбы, по океану кружит гора мусора, через которую пешком идти неделю. Она старалась умерить пристрастие своего мужа к сушильной машине, она избегала перелетов дольше восьми часов за раз, но даже сейчас, просто лежа на спине, она наверняка чему-то причиняла вред. Какое расточительство, какое преступление – рушить мир, где растет такое изобилие цветов. Кэти злилась, что ей приходится жить на закате планеты, но она не могла не чувствовать любопытства, ей интересно наблюдать за тем, как люди, она сама в том числе, компульсивно оскверняют собственное гнездо.

Кэти приснился ее бывший любовник, и она решила написать ему по электронной почте. Она старалась звучать непринужденно, желая показать ему, что у нее всё хорошо. В Тоскане жарко, писала она добродушно. Наведайся к нам, когда вернешься. В последний раз она виделась с ним в баре кинотеатра. Она выпила пиво, он выпил кофе. Мне нужно идти, сказал он, у меня чай с королем Испании. Кэти засомневалась, но, придя домой, погуглила и обнаружила, что король Испании правда в городе. Это было несколько недель назад, и в письме она написала всего два предложения, но бывший ответил так, будто она только и делала, что три месяца донимала его. Он сообщил, что не знает ничего об этой области Италии, выразил беспокойство по поводу лесных пожаров и сказал, что увидится с ней осенью. Засим исчезаю, написал он в конце. Без конца исчезать для Кэти – ее карьера, вся ее жизнь, ее искусство, и ее взбесило, что кто-то ее в этом обошел. Я В ДРУГОЙ СТРАНЕ, кричала она своему мужу. Я УЖЕ ИСЧЕЗЛА. Почему он вечно пытается ИСЧЕЗНУТЬ БОЛЬШЕ МЕНЯ. Она очень разозлилась. Почему ты так переживаешь из-за Себастьяна? – резонно спросил муж. Она попыталась объяснить: не то чтобы она скучала, не то чтобы он ей даже нравился, просто она постоянно чувствовала, будто он ее переиграл. Однажды она снимала фильм с мужчиной, с которым она имела / не имела интрижку. Фильм назывался «Синяя пленка». Она была образцом недосягаемости, она не сдалась ни на половину, ни на четверть, ни на восьмую дюйма. Все карты были у нее на руках, она сосала его член, пока он запинался и спотыкался, затем под ее руководством он сносно удовлетворил ее рукой, не так, не так, быстрее, выше, точнее. После он был совсем разбит, а она сидела на диване, хладнокровная и торжествующая, наконец-то, думала она, удачные отношения.

Власть и лед – что у них общего? Может, она таяла по краям, может, она начинала вписываться в категорию, может, ей стоило повзрослеть, может, это и представляла собой взрослая жизнь, ледник, падающий в ванну? Почему тебе всё время надо побеждать, Кэти, какого черта ты решила, будто это гонка? Она ходила в очень эксклюзивную частную школу, от нее всегда попахивало, она была самой умной, не считая двух девочек. Близнецов, представьте себе, густоволосых блондинок. Место было ужасное, отстойное место, она хотела быть лучше всех, тем более что никто ее не любил и даже не разговаривал с ней толком, но близнецы, близнецы, у тех был необычайный талант и природное дарование, и этот многоязычный фасад хороших манер, свойственный только большим деньгам. У Кэти была тоже богатая семья, только в ней деньги удерживались хаотичным образом: бабушка контролировала финансы, а мать Кэти, по сути, бомжевала, обивала пороги универмага «Барнис» и отеля «Плаза», она ходила в такие магазины, где юноши-французы поджимали губы и говорили fi, гадость на первый наряд и ай-ай-ай мадам на второй, как бы он ни выглядел. Но ее мать его покупала, всегда его покупала, стояли восьмидесятые, она покупала его Каждый Чертов Раз. Это Алайя, Кэти, это «Ком де Гарсон», Кэти, у него белый воротник-хомут и рукава «летучая мышь», Кэти, я в нем пойду на обед. Потом Кэти брала его из ее шкафа и надевала в школу, жевала рукава на уроке математики, получала пятерку, но не лучшую пятерку, если помнить, какое ее ждало будущее. Будущее получилось не таким, на какое она рассчитывала тогда, но после тех лет на Таймс-сквер она знала, что могло быть гораздо хуже.

С ее матерью случилось вот что: она порезала себе вены на запястьях, лежа в ванне. С ее матерью случилось вот что: она заселилась в несколько захудалый отель, когда-то шикарный, но всё еще неплохой, дала на чай коридорному, поболтала с ночными дежурными, а потом передознулась в ванной комнате, не заплатив по счету. Кэти два дня, а может – две недели, провела, в истерике обзванивая больницы, пытаясь найти ее, прежде чем остальное семейство удосужилось ей сообщить. Такая была семья, все друг другу чужие, разделенные громадными обитыми диванами абсолютного молчания. Когда спустя несколько лет умерла ее бабушка, от естественных причин, Кэти думала, что ей достанется изрядный куш; на самом деле, многие думали, что ей достался изрядный куш, но как бы не так. Она зарабатывала случайными подработками и книгами и сводила концы с концами, но дни богатства, хоть и сомнительного, и дни, когда всё вертелось вокруг нее, остались в прошлом.

В этот момент к ней наклонился ее муж и спросил, ты слышала, что говорили за завтраком? Спрашивали, где Дэвид. Дэвид в своем номере, ищет паспорт и деньги. Каждый раз, останавливаясь в отеле, он прячет их по разным укромным углам, а потом не может найти. Я положу билеты в конец моего красного блокнота, добавил муж. Хочу, чтобы ты знала. Он всё утро провел у стойки администратора, пытаясь купить им билеты в Рим. В конце концов всё удалось, было сделано несколько звонков на разных языках, он гордо держал в руках распечатку.

Во второй половине стало уже не так хорошо. Они пообедали и ждали под деревом с осами, пока их сумки перенесут из третьего номера в четвертый. Третий номер был в целом непримечательный, обычная квартира, но в четвертом они вновь оказались на вершине роскоши. Их комната была отделана в стиле нью-йоркского лофта, открытого лучам тосканского солнца и под черепичной крышей. В огромную ванную вела стеклянная дверь. Честно говоря, меня это тоже смутило, ответил муж, когда она об этом сказала. Кэти уснула и проснулась от звука, который она приняла за раскат грома, но оказалось, что это снова грохот чемоданов. Она взяла ноутбук и стала пролистывать интернет. И сразу ее разозлили две вещи. Одна – статья о художнике, который ей нравился, написанная критиком, которого она не выносила. Другая – биография одной романистки в американском журнале. Особенно ее вывело из себя сравнение последней книги писательницы с воспоминаниями о Чернобыле. Всё же в ее выдуманных воспоминаниях очень тонко передано, как людям свойственно искать виноватых, писали в статье. Кэти не любила слово «тонко» больше всего на свете. Кэти считала, что ядерная война – тема куда более актуальная, чем нуклеарная семья. Кэти была авангардом, средним-классом-в-бегах, Кэти не любила буржуазию. Жара стояла дьявольская, заняться ей больше нечем, только читать, какие у кого дома оконные рамы. Она легла на спину и уставилась на черепицу. А чем ей, собственно, заниматься?

Ее муж завел монолог про подушечки из геркулеса, которые едят на завтрак. Это такие овсяные кусочки с полостью внутри, и, когда их раскусываешь, они хрустят и рассыпаются. Не бог весть что, на самом деле. Ой, да сгинь ты. Британия, как всегда. Извини, просто в твиттере вылезла какая-то ерунда. Отлично, теперь у меня есть фотография твоей вытянутой шеи. Ей нравилось, когда он начинал бессвязно бормотать. Бывало, она заставала его дома за каким-нибудь сложным занятием, например, он пек хлеб или готовил соус и при этом говорил сам с собой низким доверительным голосом, увещевая или подбадривая себя, как маленький мальчик, только без капли нелепости. Если это любовь, то она готова на нее, готова лежать рядом с ним голая, оба с телефонами в руках. До этого, заказывая мороженое, он стал говорить с итальянским акцентом и не поверил ей, когда она сказала, что он говорил по-английски. Он знал итальянский, просто его застали врасплох.

Здесь у каждой был муж. Никогда она еще не проводила столько времени с гетеросексуалами, она не знала, что их так много и что они так похожи. Белые, мужчины старше, женщины младше. Как-то она оказалась в баре рядом с женщиной, встретилась с ней глазами, может, поздоровалась, и та вцепилась в нее и принялась говорить, словно у нее брали интервью для документального фильма о ней и ее жизни. Она рассказала Кэти про школу ее дочери, про школу ее сына, про свой крохотный домик на Слоун-сквер и поместье в Уорикшире, так прекрасно, произнесла она очень отчетливо, когда детям есть где побегать. Она жаловалась на родителей, которые нанимают репетиторов своим детям, а потом рассказала о репетиторе своего сына, совсем не таком, как все, который посоветовал им позволять сыну быть самим собой. Она выглядела как куколка, как радостная девочка с аккуратно расчесанными волосами, невозможно было поверить, что она мать, но вот они, ее дети, проскальзывают в поле ее равнодушного взгляда. У Кэти были такие же туфли, как у дочери, только другого цвета, что их не роднило, а только вызывало неловкость. У нее перед глазами возник ясный образ лучей солнца, проходящих сквозь ветви дуба, что потом ей показалось, будто это женщина его описала, но нет, это просто эмодзи, просто визуализация, которую нарисовал ее мозг, услышав слово Уорикшир. Мужа женщины звали Борис, он уволился с работы, Кэти видела его иногда по дороге к бассейну и в приветствии поднимала палец и улыбалась. Богатые гетеросексуалы, с землей, с привилегиями, говоря «муж», она имела в виду не это.

______________________________________

Не всегда было так. Как-то весной в Нью-Йорке Кэти жила в квартире рядом с железнодорожными путями в Бушвике. Между комнатами не было дверей, поэтому перед сном она развязывала две полоски синей ткани, которые отгораживали спальню от кухни. Сквозь них всё равно проникал свет, но больше всего спать мешала маленькая серая кошка, официально постоянный житель квартиры. Это была дворовая кошка с тощими боками и куцым хвостом, как у кролика. Кошка ее с самого начала невзлюбила. Свое недовольство она выражала воплями, битьем стекла и съеденным приглашением на пресс-превью «Ком де Гарсон» в Метрополитен-музее. Как-то ночью она запустила лапы в свою миску для воды и стала молотить ею о кухонный шкаф. Не то чтобы Кэти много чем занималась, кроме как встречалась с друзьями и возбужденно болтала, но по ночам она всё равно хотела спать. Так продолжалось пять дней. Кошку стошнило на ковер, она разбросала по всему полу наполнитель для кошачьего туалета, а потом занесла его на лапах в постель Кэти, она загадила шерстью и пылью ее одежду и ноутбук. Может, она болела? Шерсть ее больше не лоснилась, бока впали, она будила Кэти в два, и в два тридцать, и в три, пока та от недосыпа не начинала натыкаться на стены и один раз до крови не прищемила палец дверью душевой кабины. Кругом была грязь, плесень на швах кафеля, жир вокруг плиты, грязь Нью-Йорка – ничего особенного, просто восемь поколений людей, ютившихся в одних и тех же маленьких комнатах. Заел ключ от шкафа, и Кэти пришлось снимать дверь с петель кухонным ножом, а потом сломался замок на входной двери, когда она заходила внутрь. Тела: ее тело чувствовало себя не очень хорошо. Все съехались в город на ярмарку Frieze, она постоянно встречала Мэтта, она видела Чарли и Рича. Она встречала людей, с которыми не виделась годами, людей из Лондона, людей из мира искусства, в том числе Тома и Никки. Ей казалось, что ей открыты все двери и она может зайти практически куда угодно; она была так счастлива и вымотана, у нее возле губ высыпало несколько прыщиков; она пила слишком много кофе; она попала в грозу на Первой авеню, она бежала по улице, прыгала по лужам и так вымокла, что обувь потом сохла два дня. В конце концов, владелец квартиры пристроил кошку к знакомому. Кэти нужно было только отвезти ее на такси. Она собрала все ее принадлежности, ее туалет, корм и миски. Засунула к ним пожеванную игрушку-мышь и стала искать саму кошку. Та спала на шкафу. Кэти забралась на табуретку и сняла ее, уворачиваясь от когтей. В такси кошку сначала громко рвало в переноске, потом она стала вопить от отчаяния. Пока они ползли по Уильямсбургскому мосту под проливным дождем, водитель без умолку рассказывал про питбуля своего друга, а Кэти хотелось рыдать от жалости к кошке, несчастной и чумазой. Вернувшись домой, она отдраила полы, отнесла постельное белье в стирку и той ночью спала на чистых простынях, как одна из Кушнеров, как король.

Туда съехались все, Нью-Йорк превратился в деревню, прекрасное было время. Кэти пошла есть омлет с Сарой, пришел Мэтт, они отправились в кафе «Абрасу» за Дэвидом. Чарли и Пол жили в отеле «Стандард», вы все говорите по-британски, сказал другой Мэтт. Джозеф приехал рано, в те времена он всегда был раньше времени, он постоянно ее во всем обходил. Три часа дня, написал он. Прочти и зарыдай. Другой ли стал Нью-Йорк, спрашивали у нее, изменился ли он, по-вашему. Она там не была уже год, она еще никогда не уезжала так надолго. На той неделе отменили Обамакер, все обсуждали, какие к тому вели предпосылки. На Дэвиде был пуховик, застегнутый до подбородка. У меня даже нет тела, такой я толстый. Дэвид и Кэти когда-то полдня обсуждали, как бы они убили себя, в тончайших деталях, сидя в чьей-то пустующей квартире на Сорок шестой улице. Им тогда обоим было очень плохо и хотелось точно знать, что есть способ это закончить. Но вот они всё еще тут. Полоска щетины на его подбородке стала белой, он всё еще ходил на цыпочках, как мальчишка. У Кэти в челке тоже была седая прядь. Она постригла волосы в ванной, она вынесла мусор.

Она шла по Первой авеню, когда сеть взорвалась новостью о Джеймсе Коми. 9 мая 2017 года, ранний вечер. Карл написал: твиттер ПОЛЫХАЕТ, детка. Все называли США банановой республикой, за ужином Джим сказал, больше всего мне выносит мозг, что мы будем еще годы говорить об этом и задаваться вопросом, чем мы тут занимались, но при этом будем знать, почему именно всё это произошло. Они ели курицу Жа Жа и салат, они ели фуа-гра, они пили пиво и рислинг, они смеялись весь вечер, тем вечером президент уволил главу ФБР, им было страшно и мерзко, Джим сказал, он только что насрал на всю нацию. Погода стояла прохладная, перед этим она купила мятное мороженое в продуктовом на углу, еще она купила пластырь, но китайский продавец за кассой ее не сразу понял, потому что пластырь в Америке называют другим словом. Она до крови стерла ноги кроссовками, новыми «найками», которые она в тот день после обеда купила в «Барнис». Всё время было слишком холодно, хотя, когда Марк, милый Марк сказал, что это самая красивая весна в его жизни, она согласилась: и правда, такая зеленая и буйная, такая цветущая, и пышная, и нарядная. Все говорили о политике, но никто не знал, что происходит. Так бывает при диктатуре, сказал Алекс, люди узнают о происходящем из слухов. Алекс был русским, его дедушка был начальником охраны при Сталине, он знал, о чем говорил, решила Кэти. Вот что значит сорок, подумала она в своей маленькой кровати с выдвижными ящиками, ныне облагороженной, как было ранее упомянуто, вот так и протекает жизнь.

______________________________________

Это был их предпоследний день в Италии. 5 августа 2017 года. Ее муж сходил на террасу, он пересказал разговор, который у него состоялся с тем известным психиатром. Я высказываю только мнения других специалистов, сказал тот. Я работаю на лезвии ножа, мне нельзя промахнуться. Люди, с которыми я имею дело, – богатые, властные, психически нездоровые, привыкшие к полному контролю… Ой, смотрите, ящерица. Ее муж любил ящериц. Эта была зеленая, как изящный крокодильчик, и двигала лапками, словно крутила педали. Время от времени она останавливалась, поднимала голову и втягивала воздух. Теперь она обернулась через плечо, открыв бледный живот. Ее муж пришел в восторг, его словно заворожило. Просто обожаю их, сказал он. Очень редко удается понаблюдать за ящерицей целых несколько минут. Вот она, ползет обратно. Что она там делает за деревом? Наверное, снова спряталась в клумбе, да?

Кэти постоянно имела неудовлетворительные отношения, и ее текущие неудовлетворительные отношения были со сном. Сон был непостоянным любовником. Она лежала и ждала его, жаркая, в томлении и неопределенности. О сне уже достаточно написано. Это был тот сладостный момент, когда ты вот-вот перевалишь за край. Мимо пролетела бабочка с полосками на крыльях, похожими на клавиши пианино. Она лежала лицом вниз на шезлонге, вжавшись щекой в сырое полотенце. Она хотела задремать, но вместо этого ей в голову лезли тревожные воспоминания, например, тот педофил, который въехал в дом на ее старой улице. Она тогда встречалась с Себастьяном, это он узнал про педофила и держал ее в курсе дела. Сначала казалось, что из мухи раздувают слона, потом, наоборот, что замалчивают что-то большое и весьма гнусное, поскольку педофил по-прежнему счастливо или не очень жил в том же доме и ездил по ее улицам на велосипеде, несколько помятый и скорбный, но явно на свободе. При последней встрече Себастьян сообщил Кэти новости: я уже неделями об этом не вспоминал, сказал он, но перед встречей с тобой решил посмотреть, что там да как. Кэти стало не по себе оттого, что у него с ней такие ассоциации, но, впрочем, ей становилось не по себе и когда он прислонялся к ее окну и в шутку докладывал ей о местонахождении этого педофила. Ей пришло в голову, что она, наверное, плохо разбирается в людях. Проблема в том, и она это знала и даже записала когда-то, что ей нравятся лгуны и скользкие типы: ей интересно, что они скажут, ей нравится постоянно поражаться, удивляться, огорчаться, что они никогда не оказывались там, где она ожидает; точно такое же чувство она испытывает, когда ящерица исчезает в незаметной до этого трещинке или отверстии, какая-то ее часть восторгается любому инстинктивному стремлению к свободе, какие бы лично ей это ни доставляло неудобства. Тем не менее она хотела, чтобы педофила посадили, она не одобряла тюрьму в 99 процентах случаев, и это было исключение. Она была за любое проявление сексуальности, ничто не шокировало ее, кроме отсутствия согласия, уж точно не когда в мире есть как минимум миллион людей, которым хочется, которым реально в кайф изображать отсутствие согласия, просто зачем это. Это всего лишь фотографии, говорили в защиту педофила некоторые ее знакомые, как будто маленькие тела на них не настоящие, будто их нет где-то там, будто им не больно.

Она зашла в бассейн и стала сосредоточенно плавать. В углу у ступенек собралось довольно много песка. Вероятно и даже скорее всего, это была ее вина – она постоянно игнорировала правило о том, что перед заходом в бассейн нужно мыть ноги, а также о том, что нельзя плавать до восьми утра и после семи вечера. Она плавала, когда ей заблагорассудится, а по ночам и не утруждала себя купальником. К черту богатых – она размахивала в их адрес своей маленькой белой задницей, словно флагом.

Кэти ошарашило мыслью, что и ей не чужда эта скользкая натура. Взять ее романы. Ей нравилось красть чужие истории, сгребать их охапкой. Я Тулуз Лотрек, я кошмарное чудовище. Я слишком уродлив, чтобы показываться миру. Я школьница Лаура, я думала, я такая невидимая, что меня не замечают. Я родилась в бедной семье в Сент-Хеленс, остров Уайт. В 1790 году. В детстве я жила впроголодь. Позади нее девушка из Австралии разговаривала по телефону с матерью. Это деревня одиннадцатого века, для ребенка тут не лучшие условия, но красиво, нет, здесь красиво. На ней были серебряные босоножки на платформе, и она бесила Кэти, потому что вчера украла ее шезлонг, буквально скинула с него ее полотенце и книги на землю. Я прочитала статью о том, что младенцам полезно успокаиваться самостоятельно, как бы Лора не поверила в эту хрень. Ага, повторила она одиннадцать раз. Вот именно. О черт, теперь она заговорила про свои грудные импланты. Отек должен сойти через четыре месяца, если через четыре месяца мне всё еще будет казаться, что грудь великовата, я могу сделать операцию за один день, совсем неинвазивная процедура. Мы думаем строить дом, а не покупать. Сколько ей, двадцать четыре? Наверное, 21 сентября мы полетим в Мексику. Ну, это еще не точно. Ямайка, что думаешь о Ямайке? Всё одно и то же, весь этот мир с его разговорами. Бессмысленно их ненавидеть, можно, конечно, но это будет просто еще один самоуверенный голосок в непристойно многоголосом хоре.

Узлы

Поездка в Рим у Кэти не задалась. Стояла слишком сильная жара, кондиционер в такси сломался в пятницу, а теперь было воскресенье, 6 августа 2017 года, в такси образовалась своя экосистема с застойным ворсистым воздухом. Они с мужем лежали голые на гостиничной кровати и тяжело дышали. Потом они пошли гулять и случайно оказались на мессе. В последний раз Кэти была на службе когда-то в 1980-х, она забыла преклонить колени и перекрестилась не той рукой. Впереди стояли две монахини в красивых просвечивающих вуалях. Священник провел службу на итальянском, и в его речи то и дело отчетливо слышалось слово «вотсап». Кэти сначала растрогалась, потом ей стало жарко, потом начала злиться, потом ей стало решительно не хватать воздуха. Они забронировали столик на ужин, у нее нет времени тут толкаться. Она поднялась и боком проскользнула к двери. Дети баловались в проходе, в церкви Святого Иосифа году в 1983-м было не так.

В ресторане Кэти с мужем жутко разругались. Всё началось с того, что она положила себе на тарелку два куска его прошутто с инжирной чиабаттой. У него их было четыре – толстых, вязких куска теста такой же неприятной температуры, как и воздух в помещении. Ее муж пришел в ярость, но ярость Кэти, как всегда, была еще больше и бескомпромисснее. Она поддерживала ее градус на протяжении нескольких часов, по полной программе – с шипением, закатыванием глаз и прочим. У нее страшно разболелся живот, она едва не падала в обморок, светила полная луна, но ее муж не мог даже нормально следить за прыжками синей точки на гугл-картах, зависнув над экраном телефона с полуоткрытым ртом. Она ненавидела его, она ненавидела тепло и зависимость в любом проявлении, она хотела стать кусочком льда и поселиться в высоком стакане «Аква фриццанте». В итоге они помирились, после того как она выставила его в лобби и потела в одиночестве сорок пять минут, изучая мир через свое гадальное зеркало, твиттер.

Теперь они были на воздухе, Италия топорщилась у них под ногами, как кочан цветной капусты, простираясь в бескрайнюю синеву серебристого моря, с зеленой окаемкой вдоль пляжей, похожей на кипящее стекло. Маленький белый самолет быстро двигался сквозь параллельный слой воздуха. До этого в аэропорту Кэти открыла в себе острый интерес к надписям на футболках: «Мне нравятся только позитивные люди»; «Хелло дарлинг»; «Счастливая весна». Лучшую футболку она видела в отделе полуфабрикатов в супермаркете в Брайтоне: «Сам себя не отсосет». Там к ней как-то подошел бразильский парнишка с трясущимися руками и спросил, дрожа всем телом, не переспит ли она с ним. Она только что проплыла вокруг развалин Западного пирса, от нее исходила какая-то дикая энергия человека, которому насрать на свою сохранность и скрытые опасности. Она всё еще помнила это чувство, когда она оказалась в открытом море, ее тело боролось и билось о волны, это ощущение огромного металлического скелета под водой с балками, торчащими на поверхности, словно зубья вилки. Под ней море, под ней горная гряда с ее собственной армадой кремовых облаков.

Иногда я увлекаю своего любовника в тень sotoportego в темном corte и предаюсь сладострастному объятию. Дома, в Англии, Кэти читала про Венецию. Еще она прочитала юмористическую статью про косметику для вагины и начало и конец эссе в «Лондонском книжном обозрении» про молодых людей, бежавших из Мосула. Я еще никогда в жизни не видел такого ужаса, какой был в глазах у группы юношей, которые сбежали из Мосула и ожидали своей очереди на досмотр – им предстояло доказать иракским пограничникам, что они не бывшие бойцы ИГ. Двое мужчин призывного возраста прошли в палатку на допрос. Через два часа их отнесли на носилках в полевой госпиталь, всех в крови. Сейчас очень сложно, подумала Кэти, иметь целостное представление о вещах. Так было всегда, но слепое пятно раньше было больше. Десять лет назад, или даже пять, еще удавалось игнорировать зверства, верить, что эти вещи происходят где-то в другой реальности. Сейчас, вероятно, из-за интернета слепое пятно как будто стало очень маленьким и подвижным, словно шарик. От него никакого утешения. Уезжаешь в отпуск, но знаешь, что где-то на берег выносит тела, если не здесь, то там, не сейчас, так позже.

Всё, что ты выбросил и забыл, планета запомнит – этот лозунг движения за защиту окружающей среды Кэти впитала еще десятилетия назад, и именно поэтому теперь ей предстояло придумать, куда пристроить несколько дюжин почти пустых бутылок, жестянок и баллончиков из-под чистящих средств, которыми она загромоздила шкафы, полагая, что лучше уж возьмет на какое-то время на себя обязанности по их хранению, чем отправит на свалку неперерабатываемых отходов, в которой им скоро всем суждено жить.

Она переезжала, она окончательно и бесповоротно съезжалась со своим мужем. Она уже примерно год жила в его доме, куда просторнее, весьма завиднее, но не оставляла своего, во-первых, из-за болезненной потребности в одиночестве / путях к отступлению, во-вторых, потому, что ей надо было где-то трахаться с Себастьяном. Дороговато для секс-отеля, сказал ей Джозеф, когда она всё ему выложила на авеню Эй. Они были в их любимом дайнере «Юкка». Каждый раз, возвращаясь в Нью-Йорк, она шла по авеню Эй с замиранием сердца, боясь увидеть «Юкку» с опущенными ставнями. Но пока что она держалась, в отличие от «Грейсфулли», или «Френч рост», или ивы напротив окон кофейни на авеню Си. Они всегда сидели снаружи, однажды их обматерила украинская ведьма, Джозеф предпочитал видеть в этом происшествии благословение. Тем не менее место было приятное, уэвос-ранчерос у них получались особенно богатые желтком. И Джозеф был прав, секс-отель выходил дороговатый, и раз секс закончился, то и с домом пришло время проститься.

Кэти собрала на выброс все свои любимые вещи и с удивлением обнаружила, что она совсем не так уж привязана к дому, которым дорожила столько лет. Она сложила вещи в мешок, засунула мешок в контейнер, выкатила контейнер перед домом. Их не спасти, они ей не нужны, они сломанные и безнадежные. Шесть процентов ее пожитков уже отправились в один из трех благотворительных магазинов, она очищалась и испытывала чувство, сродни той неподдельной, легкой эйфории, которая обычно наступала после того, как ее выворачивало наизнанку. Чувство почти что святости. Свободы от носков без пары, старых бутылок со средством для снятия лака, забытых кем-то пакетов кристаллической соды. Пакеты с содой, кстати, закрытые. Она вытащила их и отнесла в машину.

Вот что забавно: она стала слышать голоса. Это случилось с ней три раза примерно за шесть дней – она вдруг ловила какую-то частоту, на которой слышался человеческий шепот – слишком тихий, чтобы можно было различить слова, какое-то напряженное бормотание, невнятный дикторский тон. В конце концов связь обрывалась. Один раз это случилось, когда она лежала на шезлонге, спиной к женщине с увеличенной грудью. Голос как будто читал заклинание и звучал весьма враждебно; на секунду ей вправду показалось, будто женщина насылает на нее проклятие, прежде чем она вспомнила, что у нее в ушах беруши – не исключено, что они пропускали звук. В другой раз, тоже в Италии, она отчетливо услышала, как ее муж что-то бормочет, она резко проснулась, но мужа в комнате не было – он был в бассейне, как потом выяснилось. Иногда мысли Кэти начинали скакать слишком быстро, ей это доставляло удовольствие и практически неминуемо вело к мигрени. Голоса ее не беспокоили. Они были незваным аккомпанементом к переменам в ее жизни, говорящим лифтом между этажами.

Шел сильный дождь, поливало как из ведра. Кэти упаковала всё в доме и бегала туда-обратно между домом и машиной, таская вещи. Небо зеленело и мерцало. По дороге домой муж за рулем автомобиля рассказал ей, что первая квартира у него появилась в 1990-х, после затянувшегося завершения его первого брака, он днями напролет сидел среди нераспакованных коробок и чувствовал себя совершенно разбитым. Почему, спросила она, но он не знал ответа. Вода билась о крышу так сильно, что рикошетила вверх, воздух был полон воды, стремительно летящей в разных направлениях и разбивающейся маленькими белыми взрывами.

Кэти не могла нарадоваться, что ей снова удастся поспать одной, она любила путешествовать сквозь сны на своей большой белой постели. Я родилась безумной в Барбикане, пишет она в блокноте, подпирая его одеялом. У меня не все дома. Пожить бы еще той двойной сексуальной жизнью в Сан-Франциско и т. д. Ей снятся хижины, снится дерево, дерево – это мир, а мир – это ее спина.

Наутро ей пишет по электронной почте старший представитель по продажам от агентства недвижимости. Он предлагает ей квартиру в жилом комплексе «Голден-Лейн» в Лондоне, Англия. Она смотрит на фотографии. Квартира однокомнатная с двуспальной кроватью, желтым креслом, скорее всего, фирмы Eames, и буфетом от G-Plan. В зеркале отражается маленький письменный стол. Лежа на кровати, она видит комплекс Барбикан, его характерные вздернутые балконы. Благодаря самобытной архитектуре «Голден-Лейн» по праву считается иконой брутализма, сообщает ей электронное письмо, его главные преимущества – в минималистичном дизайне, четких линиях и широких окнах. Комплекс назван в честь улицы Голден-лейн, что проходила здесь еще в тринадцатом веке. На стене – принт розовой продуктовой тележки. Тридцать квадратных метров, полы-терраццо и раздвижные двери. Она подумывает купить ее.

Чего хотелось бы Кэти, так это сбежать от самой себя. Системы хранения на все случаи жизни, прямое транспортное сообщение с четырьмя международными аэропортами Лондона. Когда в нулевых у нее была анорексия, как и у всех, она атаковала гравитацию, она всего-навсего была яблоком, которое падает вверх. Здорово уделать этих философов, взорваться петардой им в лицо. Ей хочется, чтобы ее история исчезла, оставив позади дыры. Нет никакого сюжета, пишет она, я схожу с ума. Это выкрик.

______________________________________

Начинало казаться, будто конец света и правда близко. Наслаждайтесь августом, прочитала она на сайте, куда зашла только почитать обзор книги: сторонники теории заговора полагают, что это может быть ваш последний месяц на Земле. Ниже, в колонке под названием «Самое популярное», красный заголовок: «Женщина транслировала свое изнасилование в прямом эфире в инстаграме». Ньюйоркец путешествует по Южной Африке. Она поцеловала насильника, а потом приняла с ним душ. Я действовала по наитию, сказала она «Мари Клер». Я всё еще была в ванной – на месте преступления. Я даже не вставала. Я печатала, печатала, печатала. Хэштеги под ее фотографиями в Инстаграме включали два варианта написания ее имени, а также «африка», «выжившая», «волонтер» и «виктимблейминг». На дне рождения Джозефа все чуть не перессорились из-за того, сколько раз кого насиловали. Меня насиловали три раза, сказала Джерри; и кто-то проворковал в ответ: как говорится, не просто леди, а трижды леди. При первых встречах с Джерри Кэти была уверена, что Джерри – дрэг-квин, и обращалась к ней в мужском роде. Тогда только начинали осторожничать с местоимениями, и ее немного раздражало, что Джозеф ее каждый раз поправляет. В конце концов правда обнаружилась, хотя на самом-то деле Джерри была жрицей, неподвластной гендеру, старейшей и самой блистательной тусовщицей в городе.

Что больше беспокоило, так это Трамп и Северная Корея. Люди говорили, что ничего не случится, но, поскольку люди, под которыми она имела в виду «экспертов», оказались совершенно не способны предвидеть все эти кровопролития прошлого года, она сомневалась в их компетентности. Она решила посмотреть, что там у него в твиттере. Оказалось хуже, чем она ожидала. Он ретвитнул сообщение «Фокс ньюс» о самолетах в Гуаме, готовых атаковать хоть сегодня, и снова не преминул полить грязью «Нью-Йорк таймс». Своим первым указом в должности президента я велел обновить и модернизировать наш ядерный арсенал. Сейчас он больше и мощнее, чем когда-либо… Хотелось бы надеяться, что нам никогда не придется использовать эту мощь, однако наша нация всегда будет мировым лидером по силе! Когда? Когда он это сделал? Кэти скучала по Обаме. Все скучали по Обаме. Она скучала по ощущению времени как чего-то ценного, утекающего, ей не нравилась постоянная необходимость иметь при себе удостоверение личности.

Если миру скоро наступит конец, может, ей надо что-то делать? Она выходила замуж через девять дней, она собиралась посетить студию художницы, которая делала из фарфора буйные беспощадные скульптуры тел, перетекающих в цветы, и цветов, перетекающих в тела. Они ей нравились, они напоминали массовые захоронения и украшения на дорогом торте, напоминали пловцов-синхронистов в яме проклятых. Впрочем, она может заняться и чем-то еще, может поужинать курицей на дне рождения Лорен и отправить обзор, она может с тем же успехом продолжать жить свою маленькую окультуренную жизнь, срезать георгины, подпирать палочками поникшие – она всегда знала: что бы она ни выбрала, это ненадолго.

Кэти не была сторонницей теории заговора, хотя отличалась паранойей и ни на что не подписывалась, но при этом она была уверена, что кто-то передвигает фигуры, стоит ей отвернуться. Кто-то наживался на всем этом, она точно знала. Нехватка продовольствия, нехватка воды, развал государства, больные, несчастные люди – на всем этом можно легко делать деньги, делать то, что Гэри Индиана однажды назвал фрейдистской кучей фекалий. Нервничая, маясь, чувствуя легкую, но настойчивую боль в левом колене, Кэти стала составлять перечень вещей на ее столе. Ящик для одеял, который раньше принадлежал, как и вся эта комната, бывшей жене ее мужа, знаменитой писательнице, умершей в прошлом году. Бальзам для ступней «Флекситол», кошелек «Ком де Гарсон», почти пустая бутылка зеленой минеральной воды из «Сейнсберис». Ловушка для мотыльков, солнечные очки, синяя кружка «Pantone 7461» с карандашами и ручками, десять камней, некрасивое кольцо, которое она купила на барахолке несколько, может, даже десять лет назад. Мотыльков в ловушке не было, только одна мушка. Умерли бы они там? Наверняка умерли. Еще на столе лежал ее телефон, допотопная «Нокиа», подаренная ей ее другом Мэттом, и дневник цвета горчицы, подаренный ее сводной сестрой, Венди, – она работала агентом в комедийном бизнесе, в ближайшем будущем партнер компании, птица очень высокого полета. Ожоги, ударные волны, радиация – всё это, плюс побочные эффекты, конечно: вспышки насилия, или нехватка продовольствия, или еще черт знает что. Всё так запутанно, удивительно, как многое переходит изо дня в день. Город в панике, пишет она. Террористы с бомбами вот-вот захватят власть! Она записывает самое худшее, что приходит ей в голову, она запирает себя в тесной комнате и дает себя насиловать и избивать, это не помогает избавиться от тревоги, такая голубая планета исчезает в мгновение ока, тонет в дыму.

Может, ты умираешь и тебе уже всё равно. Тебе больше нечего сказать. В пустоте, в серой завесе почти исчезают под водой острова. Она записывает сюжет фильма «Ки-Ларго», пересказывая его в самых мрачных тонах, она рисует картину мира перед концом света. Каждый кусок мяса, каждую мразь. Не слишком ли часто она стала повторяться? Есть вещи, которые ты могла когда-то себе позволить, но не можешь сейчас: короткие юбки, но в словесной форме. Ей нравились татуировки, потому что ей нравилось, когда что-то проникало ей под кожу и там оставалось; можно сказать, это единственный опыт постоянства, который она имела в жизни. Ох, Кэти, никто тебя не хотел. Ох, Кэти, а теперь хотят.

______________________________________

10 августа 2017 года. Она приезжает в свой старый дом за четыре секунды до грузчиков. День переезда, кричит сосед, которого она никогда раньше не видела. Я не знал, что ты выходишь замуж. Зайдя внутрь, она объясняет мужчине по имени Алан, что кухонную дверь надо снять с петель, чтобы кровать можно было спустить по лестнице. Потом она отстегивает велосипед, год не использованный и покрытый толстой пеленой паутины, и уходит.

Все вышли на улицу. Мужчина по имени Стэн в соломенной шляпе и грязном костюме стоит перед ней в очереди на почте. Входит еще один мужчина. Доброе утро, Малькольм Икс, доброе утро Малькольм Икс, доброе, Малькольм Икс, Малькольм Три Икса. Она отправляет посылку в Италию, она выбирает вторую по дешевизне опцию. Дома их вещи накрыли белыми простынями. Все пьют кофе. Шторы опущены. Сейчас август, но кажется, будто осень – косые лучи солнца, запах гниения и спелости. Это славно, но ей от этого нехорошо, будто под поверхностью вспенилась куча неожиданно вернувшихся старых новостей. Память смывает желание, желание заражает память. На втором этаже она читает бортовой журнал капитана Уильяма «Дика» Парсонса, сбросившего «Малыша» на Хиросиму. 3:00 – последняя зарядка орудия, 7:30 – воткнуты красные штекеры, 8:38 – выравнивание на высоте 32 700 футов, 9:15 ½ – сброс бомбы. Потом она читает про Оппенгеймера, потом она читает про дочь Оппенгеймера Тони. После его смерти она хотела стать переводчиком ООН, но из-за отца ей не дали допуск, и она покончила с собой в возрасте 32 лет.

Сколько всего в этой истории, рассеянно думает Кэти. Но можно размышлять в любом направлении, тут дело не только в войне, не только женщинах в кулуарах, не только в том, как последствия копятся минута за минутой, незаметно, незаметно, а потом переваливают через край. Ее занимал факт отбора: кто выдает разрешения, кому это нужно. Например, нужно ли подвергать цензуре картины? Что, если это плохие картины, нарисованные плохими людьми, которые ничего не понимают? Отнять у них кисть, посадить в тюрьму, пороть любого, кто захочет смотреть на их работы. Кэти как-то раз довелось увидеть картину, которая многих задела. В мае она ездила с ПиДжей на Биеннале Уитни, где к тому времени явственно воняло тухлой колбасой. Она не могла сказать, понравился ей портрет Эмметта Тилла или нет, она испытывала сильные эмоции по поводу судьбы Эмметта Тилла, но не по поводу того, что человеку можно, а что нельзя рисовать. Ее книги были запрещены в Германии и ЮАР, ей не чуждо было говорить вещи настолько мерзкие и возмутительные, что людей воротило, она была злобной дрэг-квин, только – сюрприз!!! – у нее под платьем имелась вагина.

Рынки обваливались. Все паниковали, даже биржевые брокеры. Северная Корея грозилась сбросить бомбы на Гуам. Кэти знала о Гуаме, потому что там вырос ее друг Гордон. Из всех ее знакомых мужчин Гордон единственный действительно хорошо смотрелся в берете: горячий, подтянутый, словно битник-революционер, который пишет стихи, но при этом умеет драться. Лицо Трампа с его белесыми потными глазенками. Как всё это случилось? Какое-то вульгарное желание экшена, как серия с Красной свадьбой, только на самом деле и в огромных масштабах. Не верилось, что это на самом деле, вот в чем беда. Казалось, будто это происходит внутри ее компьютера. Она не смотрела новости и не слушала радио, она даже заперла телевизор в шкафу, специально для этих целей собранном. Если она отходила от ноутбука, что оставалось: ее сад, березы, болтливый Малькольм Три Икса в очереди. Если шла обратно: Армагеддон. На самую высокую березу села птица. Она не могла ее разглядеть ни в очках, ни без них. Сорок – неплохой результат для истории существования человечества, но она бы предпочла, чтобы всё осталось так же – вода в кранах, киты в океанах, фрукты и пуховые одеяла, весь этот пышный парад, ей всё нравилось, спасибо, пусть шоу продолжается.

Прошло два дня. Во сне Кэти испытала сильный оргазм и проснулась в серое разочарование утра. Теперь она жила здесь, в доме ее мужа; эта кровать осталась в ее собственности, а другая, ее настоящая кровать, лежала разобранная и упакованная в хранилище где-то в Кембриджшире. Вчера она открыла дверь трем молодым румынам, почти мальчишкам, которые идеально отмыли ее окна, но замызгали все поверхности и пол. Она сунула старшему скользкую пятифунтовую банкноту, из тех, что не по вегану, – уж очень тяжело ему давалось обучать других пользоваться шваброй для стекол и тряпкой. Они постоянно звонили и говорили, что почти закончили, она возвращалась и находила их в саду, где они мыли детали плиты, двадцать минут, двадцать минут. В конце концов, это заняло четыре с половиной часа, и полы она оттирала сама. Потом она отдала ключи, потом она ходила по дому, сутулясь под весом воспоминаний о вещах, здесь происходивших, в основном о сексе, кое-каких вечеринках, огромном количестве паршивых бессонных ночей, страстном порыве перекрасить батареи. Себастьян всегда заходил через заднюю дверь, закатывал свой велосипед, э, привет, мм, может, выпьем кофе. Ты мне нравишься, сказала как-то она после или даже во время секса, и он безумным взглядом окинул комнату и крикнул: мне нравится твоя кровать! Мне нравится твоя комната! Мэтью на Новом году, Джонатан, на которого она месяцами кричала в его утренние визиты. Многие годы она думала, что неуловимые, не готовые к обязательствам, холодные мужчины – это ее проклятие, мой так называемый парень, говорила она про Стюарта, – но теперь она понимала, что сама их выбирала, что они были барьером между ней и каким-то подлинным эмоциональным вовлечением, к которому у нее не было ни склонности, ни навыка, она бы стала одной из тех женщин, что плюют на свою семью и всё внимание направляют на собаку. Она чувствовала себя пустой. Она чувствовала себя пустой и слегка истеричной, ее подмывало что-то сделать, но она не знала что. Она хотела сесть в машину и поехать куда-то, где весело и желательно жарко, она еще не была готова лечь спать. Она написала шесть электронных писем – три по делу, одно опрометчивое – и ощутила легкую дурноту. Отношения между людьми, каким образом. Всегда сложно понять, как выбрать позицию, как открыться в меру. Каштановые деревья коричневели от грибка. Одно стояло прямо у нее перед глазами, и ей показалось, что лето уже кончено, что увядание уже началось. Сверху на бедрах у нее был заметен целлюлит, она знала, что у нее растяжки на заднице, неизменно тощей вот уже сорок лет, время брало над ней верх, при мысли об этом у нее перехватывало дыхание. Железнодорожные пути проходили буквально по краю ее сада, куда уж символичней? Она была на середине жизни, она шла на юг, никуда не шла, она застряла между станциями, как сломанный локомотив.

На самом деле Кэти была счастлива. Шел лучший месяц лучшего года жизни Кэти, просто она не флегматик, она королева драмы, она по колено проваливалась в свои настроения. Иди в магазин бытовых товаров, купи краски. Покрась сарай. Вот что значит владеть домом, постоянство в чистом виде. Она часто совершала одну и ту же ошибку – читала новости, едва проснувшись. Марш нацистов в Шарлотсвилле с горящими факелами и вооруженными ополченцами, письмо от «Гардиан», заголовок «Британская семья держала в рабстве бездомных и инвалидов», подзаголовок «Банда из Линкольншира принуждала как минимум 18 человек работать на них практически или полностью бесплатно и жить в чудовищных условиях на протяжении 26 лет». Ей стало тошно. Такие истории выбивали ее из колеи, они всё выбивали из колеи: как можно быть счастливым, зная склонности людей, их готовность к насилию? Ливийская береговая охрана открыла огонь из автоматов по тонущим лодкам с беженцами, охранники забрались на борт и обобрали утопающих, Кэти тошнило от этого, она села за стол и напечатала: Хиросима; плоть на тыльной стороне его ладоней болталась, как мокрая газета; она печатала: большинство тел, обнаженных, обгоревших дочерна, лежало лицом вниз; она печатала: круглые черные комочки лежат на песке; она печатала: ребенок пытался сосать грудь своей мертвой матери. Может, этот ребенок был Кэти, вечная сирота, девочка в поисках внимания, но это был и мир, груз, который не стряхнуть с плеч, мерзость в потаенных уголках и у всех на виду, вопиющая и величавая. Раз уж конца этому не будет, она может с тем же успехом вверить это бумаге, всё, чего я хочу, это тотальная война, написала она с завитушками.

______________________________________

Был полдень, воскресенье 12 августа 2017 года, она наполнила себе ванну и выцепила книгу из башенки, которую сложила на прошлой неделе. Она выбрала длинное эссе романиста из Новой Англии, порнографа с хорошим синтаксисом, похотливого грамматика. Оно было о другом романисте, который ей нравился меньше, это был страстный разбор его предложений и души. Она бежала взглядом по словам вроде «теннис», «лосьон для загара» и «адюльтер». К оценке привлекли Набокова и Генри Джеймса. Затем романист из Новой Англии сделал поразительное утверждение. Он сказал, что все хорошие романы написаны геями либо женщинами, что только у них рука тверда, что они на голову – на десять голов – выше всех остальных. Сообщество гомосексуалов он называл гей-содружеством, а это явно говорило о том, что он знал мало геев. Тем не менее Кэти согласилась. О чем же еще писать, если не о том, как тебя трахают.

Во второй половине дня они с мужем решили пойти на прогулку. Они уехали на машине за город, где Кэти бывала нечасто. Они шли по тропе в тишине и ели ежевику на ходу. Мотылек, сказал муж. Может, и бабочка. Они увидели машину на краю поля. Как она сюда попала? Ее окна закрывала полосатая простыня или полотенце. Кэти, часто думавшая о самоубийстве, предположила, что кто-то покончил с собой, но машина была пуста. Они пошли дальше. Раздался выстрел. Пугают птиц, сказала Кэти с уверенностью и увидела, как порхающая пташка замерла над полем и упала вниз. В крепости из тюков сена сидел мужчина с ружьем. Поэтому Кэти ненавидела бывать на природе. Облака над головой как шары с гелием, как дирижабли. Тучный мужчина в черном вел через кукурузное поле ребенка с длинными светлыми волосами. Всё казалось небезобидным, не стоило ей ехать сюда.

Дома стало не лучше, стало хуже. Она смотрела на поток фотографий из Шарлотсвилла, вооруженные ополченцы, белая беднота в камуфляже с винтовками. Они скандировали «Сдохните пидорасы», они размахивали нацистскими флагами, они несли бамбуковые факелы для отпугивания комаров, купленные в «Кеймарт», мерзкие прогнившие лица из страшилок, Америка в хэллоуинских масках. Почему у мужчин всегда чешутся кулаки, что это за тема? Женщины стояли в стороне в обтягивающих красных жилетках с надписью СВОБОДА на грудях. Нацистские флаги, но при этом футболки, нестыковочка, подумала Кэти. Очки-авиаторы и доверху застегнутые рубашки, брюки-чиносы с ремнями, прыщавые белые торсы. Она писала о нацистах с 1988 года, она знала, на что смотрела. Нам нужно услышать друг друга без ненависти в сердцах, Мелания или, будем уж откровенны, ее помощник запостил в твиттере через несколько часов. Заголовок в «Дейли прогресс»: Огонь и ярость. В толпу антипротестантов въехал автомобиль, все ретвитили УЖАСАЮЩИЕ КАДРЫ, одна женщина погибла, девятнадцать ранены.

Кэти фанатично следила за сторонниками отрицания Холокоста, особенно молодыми, нацистами под новым брендом альт-правых. Она постоянно заходила на «Дейли Стормер» и следила за тредами. В первую очередь они аргументировали свою позицию тем, что было слишком мало газовых камер, слишком мало массовых захоронений. Они использовали словечки вроде «консервасты» и «октороны», еще, конечно, «пидорасы», им нравился тестостерон и белая кожа, они волновались, как бы их машинам не побили стекла. Они шутили про евреев и газ, они не отличались умом от глупых школьников, только убивали людей и сидели в правительстве, такой себе момент в истории, она всё еще не могла осознать, как так вышло. Утверждают, что в сороковые годы произошел Холокост, прочитала она на нацистском веб-сайте, когда информация была ровно в шесть миллионов раз более труднодоступна, чем сегодня. К тому же все «доказательства» держали за железным занавесом, и никто толком не мог исследовать места, где всё происходило, до девяностых годов. И так далее в том же духе: про то, что не было газовых камер, про реконструкцию газовых камер, про отсутствие массовых захоронений или доказательств – с саркастичным ударением на «доказательств» – того, что в трудовых лагерях от истощения и болезней погибло много людей, что всё это версия событий и с определенной долей фальсификации. Утро воскресенья, 13 августа 2017 года. В Белом доме сидели люди, которые всерьез верили в этот бред. В интересные же времена Кэти довелось жить.

______________________________________

Свадьба через пять дней, свадьба через четыре дня. Кэти отлепила себя от мужа и села на поезд в Лондон. Она чувствовала себя нервозно, она не могла вспомнить, каково это – быть одной, какая ирония, ведь ей впору позировать для постера женского одиночества, но и тут есть ирония в том, что она едва ли считала себя женщиной. Пидор с сиськами, статистически маловероятно, но возможно, особенно в конгломератную эпоху интернета – эпоху развенчания гендера. Лучшее в раке груди – это двойная мастэктомия, режьте обе, сказала она, они всегда меня бесили. С короткими волосами, тощая, плоскогрудая, она была очаровательным мальчиком без члена, стареющим Дорианом Греем, любовно перебирающим свои драгоценности. Кто из дрэг-квин годами держал у себя в студии мумифицированное тело? Дориан Кори? Никто из тех, к кому Кэти испытывала теплые чувства, не имел четкой гендерной идентификации. Трансгендерный переход, ей нравилось это словосочетание, оно несет ощущение постоянного раскрытия и никогда – завершенности. В ней всё было неопределенно и наполнено сексом, она знойная куколка бабочки, будь у нее член, уж поверьте, он был бы идеален, как минимум не хуже, чем у Дэвида Боуи.

На вокзале Кингс-Кросс она села в метро на линию Пикадилли и доехала до станции Холлоуэй-роуд, откуда пошла на север. Она купила в «Косте» минеральную воду и свернула в переулок с Севен-Систерс-роуд. Художница занимала студию без окон. Ее работы были очень настоящие и странные, она изобрела технику, которая позволяла ей задействовать движение – она собирала скульптуры непрочно, чтобы в печи они разваливались, или взрывались, или еще как-то отклонялись от изначальной формы, заданной автором. Ее последние кинетические работы вызывали тревожное чувство – они включали в себя подвешенные внутренности и куски бекона, шкуры, яички, ослиную голову, изящные женские лодыжки и босые ступни куклы Барби, лепестки, кишки, плащи и разные внутренние органы. Всё это не было изображено фигуративно, просто у Кэти то и дело возникали ассоциации с вещами, виденными ранее, только теперь восхитительно исполненными в прохладном фарфоре. Непонятно, с чем это сравнить, разве что с садом, который в то же время – братская могила, или супом из тел, из которого вот-вот будет создан белый мир. Столько они внушали страха, столько в них было генеративной силы и отталкивающей красоты. В новых скульптурах присутствовал элемент, которого она раньше не видела, похожий на хребет мертвого дельфина. Кэти не выдумывала – она уже видела хребет мертвого дельфина, и о нем ей напомнила эта страшная скрученная зубчатая форма.

Визит в студию завершен, чай выпит, Кэти пошла обратно к Кингс-Кросс и встретилась с Дженни в пабе. Они говорили о браке, как справиться с ним так, чтобы тебя не придавило его грузом. Они думали, что владеют ситуацией, что знают, как сохранить достоинство, независимость, автономность, стиль, но заранее неясно, чем дело обернется, признали они обе. Карточки с именами на столах, мальчишники, от всего этого мероприятия просто воротит. Кто-то где-то в тот день сказал ей, что слышал от женщин, будто они голосовали за Трампа, потому что не хотят работать, что уж там, сказала Кэти спустя три пива, давайте отменим не гендер, а сразу людей. С меня хватит.

Снова дома, она зашла в инстаграм, Рич, голый и бледный, среди руин противорадиационных убежищ в Орфорд-Несс, кто-то разложил и подсветил кабачки так, что они превратились в картину Ренессанса. За утро она стала экспертом по неонацистам, она узнала про Хранителей присяги и Трехпроцентных, она узнала, какие копы больные, паскудные расисты, еще хуже, чем она думала, а по ее опыту наблюдения за копами – от Родни Кинга и Майкла Стюарта до Филандо Кастиля и Эрика Гарнера – их уровень расизма и предвзятости уже зашкаливал. Было поздно, она сидела в кабинете и слушала поезда и как сосед или грабитель таскает мешки компоста в саду. Красные огни, белые огни, как близко ты хочешь оказаться к государству, волнует ли тебя государство, значит ли для тебя государство вообще что-то? Кэти по сути своей либерастка, каких навалом, но при этом лихая телка, либертарианка, «живи сам, а другие пусть сдохнут», ей наплевать, пускай люди хоть лица друг другу повырывают, коли хочется, единственное, чего она не выносит, это копа-расиста с пушкой, раздеть их догола да погнать по улицам, как диких свиней, вот было бы здорово. Мужчина на улице кричал смиренным голосом: Нет власти, нет власти. Новое братство, зеленый сквер словно луг, где все мы можем быть друзьями. Кэти чувствовала легкое опьянение и ступор, сложнее всего Кэти скрывать свою надежду.

______________________________________

Осталось три дня до свадьбы. Муж прислал ей электронное письмо со списком того, что он собирается купить и приготовить, плюс вордовский файл с расходами по дому, ко многим пунктам которого у нее вопросы. Двести фунтов в месяц на электричество, с ума сойти. «Вирджин ТВ», за это она платить не будет, она с семи лет была телевизионным отказником, своим стандартам она не изменит. Химчистка, ладно пускай у нее в жизни началась новая эра. Список покупок и продуктов ей больше по душе, стопроцентный стиль ее мужа. В день свадьбы, ровно в 9:30 он предлагает пойти на рынок за зеленью для салатов, розмарином, картошкой, кабачками и клубникой и узнать, работает ли по субботам торговец рыбой. Заказать сибаса, если да, пишет он (если нет, купить сейчас). В 11 он приготовит салатную заправку, в 11:10 покроет глазурью свадебный торт. Она много раз просила его купить торт, но он уверен, что только он способен справиться с его приготовлением. Женятся они в три часа, но этого в списке нет. В субботу, первый день их настоящей семейной жизни, он заберет ногу ягненка и сделает тирамису. Хорошо. Кэти будет слоняться и жаловаться, не сможет запихнуть миску в посудомойку, посидит в интернете, перевесит фотографии. У каждого должна быть задача, и свою она понимает. 11:10 – глазурь для торта, какой чудесный мужчина. У него появилась привычка загорать голышом в саду в укромном уголке, который она огородила для него позади сарая еще не совсем сгнившими предметами садовой мебели. Ему нравится там отдыхать с чаем и печеньем, по-царски возлегая на полосатом синем полотенце – как он говорит, им он защищает свою маленькую веснушчатую задницу от заноз и муравьев.

Тем вечером, 15 августа 2017 года, Кэти с мужем поехали ужинать на очень грязном кабриолете. За рулем сидел старый друг ее мужа, он всё спрашивал, где ее блокнот, он был человеком шестидесятых, размашистый и длинноухий, солнце светило прямо в грязь на лобовом стекле, и он едва что-то мог видеть, сказал он, оправдываясь, почему он не смеется над шутками Кэти. Лучи светили низко, словно волна, золотая волна на изломе, и кругом поднимались струи пыли от комбайнов на вечерних полях. Водитель сказал ей, что обнаружил на крыше автомобиля лиловое птичье дерьмо. Ежевика, предположила Кэти, нет, ответил он, вишня. Ужинали в деревне, через которую они с Себастьяном несколько раз проезжали по пути в его обожаемый паб. Хозяин дома был высокоуважаемый, даже весьма знаменитый домашний повар, у него была дровяная печь и стальная, профессионального вида кухня. Там был козий творог и томаты, наклонная миска, полная морских черенков и других моллюсков в точечку со стружкой из чоризо. Моллюски были куплены в «Селфриджес» после поездки в российское посольство. Вина сменяли друг друга, Кэти уже напилась, громко играл джаз, требовались усилия, чтобы держать вилку. Цесарка, хлебный соус, Кэти спорила с длинноухим о Трампе. Он еще ничего не сделал, повторял мужчина, так что с тем же успехом можно было бы спорить со страусом о небе. Они говорили о том, как можно выкопать подвал и обустроить там библиотеку, говорили о литературных журналах, выпили еще несколько бокалов бургундского, и вдруг на столе уже стояли другие наклонные миски с жареными персиками и топлеными сливками, Кэти стала очень игрива, она, кажется, даже хлопнула повара по руке. Они с мужем приехали домой совершенно никакие, настолько пропитанные алкоголем, что уснули на кровати не раздеваясь и не выключив свет. Она проснулась в два и стянула с себя одежду. В 6:30 она встала, взобралась по ступеням в кабинет и заполнила несколько мудреных иммиграционных форм для координатора по работе с иностранцами-нерезидентами из университета, где она будет преподавать в следующем семестре. Она возвращается в Америку – скоро, не навсегда. Она заметила какое-то движение. В саду лоснящаяся рыжая лисица копала червей. Она изящно побежала к дому и появилась вновь, уже с дроздом в зубах. Короткая борьба, дрозд вырвался и нырнул в куст. Лисица озадачилась и несколько раз попрыгала вокруг куста на задних лапах. Появился муж, в мятой белой футболке и без штанов. Он был очень теплый, она затащила его обратно в постель. Осталось два дня. 53 часа.

Тем утром белые люди, наконец, осознали, что президент США – сторонник белого превосходства, он едва ли не сказал это прямым текстом, в «Гардиан» напечатали карикатуру Белого дома с ку-клукс-клановским колпаком на крыше. Чему люди удивлялись, чем они слушали раньше? Кэти почитала несколько тредов крайне левых, где бушевала истерия по поводу тайников с оружием в Шарлотсвилле. Вот что вам надо знать: в Руанде после геноцида всюду находили тайники с оружием. Памятник конфедерату тут ни при чем – на самом деле, это пробный захват маленького города группой ополченцев. Простите, но вы должны это понимать. За всем этим кроится план куда больший. Не сомневайтесь. Ничто не принимайте за данность.

Люди обезумели, но это не значило, что они неправы. Оборвалась какая-то нить между действием и последствием. Вещи продолжали происходить, но без логического порядка, было сложно говорить о правде, потому что какие-то части оставались за пределами видимости, может, результат, а может, причина – так или иначе, пространство между ними заполнялось вводящей в заблуждение информацией, бредом и ложью. Голова от этого шла кругом, приходилось тратить кучу времени, чтобы хоть в чем-то разобраться. Правда ли, что когда-то за определенными решениями просто следовали определенные события и об этом можно было рассказать в новостях? Она помнила, каково это, но смутно. Многое поменялось за этот год. Люди иного мнения часто раздражали, но это не значило, что они неправы. Подумать только, как много людей убиты нацистами, людей, которые раздражали, говорили неудобные и параноидальные вещи, оказавшиеся в итоге правдой. Они были мертвы, как и ироничные циники, и те, кто решил остаться в стороне, и те, кто участвовал в уличных боях, и те, кто укрылся внутри, запер двери и сохранил культуру. Кэти не знала, кем бы стала она, если бы дело до того дошло. Остались в прошлом ее дни в «черном блоке», когда она проталкивалась в первые ряды, стояла плечом к плечу с парнями в банданах и с кирпичами наготове, но потом она решила, что терпеть их не может, что всё это построено на догме и глупо, что для обеих сторон это игра. Сейчас сложно сказать. Зависит от того, в каком ты положении. Может, в синагоге, а может, в аэропорту с шарфом на голове. Какого черта произошло. Краем глаза она увидела две книги. «Метрополия» и «Жестокий оптимизм». Наверное, стоит их прочитать.

______________________________________

Дни – это лестница. Две половины свадебного торта стоят на кухонной стойке. Она учится рисовать стрелки, она купила жидкую подводку, но у нее трясутся руки. Возможно, стрелки – удел молодых и гладкокожих. В увеличительном зеркале ее глаз почти не видно под глубокими бороздами. У нее не то тело, о каком она бы мечтала. С наступления половой зрелости всё катилось под откос, ее настоящее тело – это тело одиннадцатилетнего андрогина, тощее и долговязое, заточенное под скорость. Она примеряет свадебное платье. Оно чем-то напоминает ей динозавра, наверное стегозавра, какие-то бесполезные оборки, не то что оборки вообще могут быть полезными, но в этих как-то особенно нет смысла, как и в гребне динозавра. Что ж, вот оно: она выйдет замуж в костюме динозавра с криво накрашенными глазами. Дом пахнет кофе и свежей краской. Больное каштановое дерево – словно маленький пожар на горизонте. Раздается гудок поезда. 29 часов.

Ей снился Себастьян, ей снилось, что он на пляже с Трейси Эмин, а потом ей приснилось, что она показывает ему злобное письмо, которое она написала кому-то еще, другому нерадивому бойфренду, и только потом до нее дошло, ведь он мог подумать, что ей не впервой писать такие письма, что у нее к ним талант. И это правда, у нее талант. Вчера в машине по пути из супермаркета она кричала на мужа, буквально кричала одними звуками без слов, ее так переполняло отчаяние и бессилие, что ей не хватало языка, в чем вообще дело-то было? Я ненавижу тебя, ты идиот, повторяла она раз за разом, ни то, ни другое при этом не имело и близкого отношения к правде. Он был умнейшим, добрейшим, самым любящим мужчиной, какого она встречала, но она была словно дикое животное, она не имела представления, что делать с любовью, она переживала ее как вторжение, как прелюдию к потере и боли, она правда не имела понятия. Она целыми днями боялась, что у него случится сердечный приступ, как у жены Хемингуэя Полины, которая умерла после ссоры по телефону, спустя много лет после их развода. Почему она не может быть спокойна, как вода. Убила бы тебя, кричала она, у нее весь вечер болело горло. Он терпеть не мог крики, терпеть не мог неожиданные звуки, его передергивало, если падала вилка, случись ему разбить стакан, он потом переживал целый день. Не то чтобы он был хрупок – просто прозрачен, прозрачны его боль и страх, он сворачивался в клубок, как морская звезда или актиния. Это была ее обязанность, скоро она поклянется защищать его и в буквальном смысле заверит обещание своей подписью, и он тоже. Пожалуйста, Кэти, не оплошай. Еще ей приснился внушительных размеров дом, гора шелка и льна в саду, пыльно-розовая и бежевая. На березе сидели четыре сороки, те же самые четыре сороки, что ругались всю неделю. Дождь ожидался с вероятностью тридцать процентов, сад был вычищен безупречно. Четыре сороки и ворона, явно недовольные.

Всё ли в порядке, всё ли в порядке. Она написала в твиттере, перефразируя Фрэнка О’Хара: Моя неизбывная паранойя, твоя любовь к йогурту. Для нее это было признание. Ты думаешь, что знаешь себя как облупленного, когда живешь один, но это не так, ты думаешь, что ты спокойный уравновешенный или в крайнем случае меланхоличный человек, ты не осознаешь, как легко ты раздражаешься, как любая мелочь, не то прикосновение или не тот тон, недостаточно быстрый ответ на вопрос, определенное выражение лица может вызвать у тебя припадок, потому что ты вечно на иголках, потому что ты не научился смягчать свои границы, не научился уступать пространство. Ты эгоистичен, неподатлив и замкнут на себе, ты как малое дитя. У Кэти на голове торчит вихор, Кэти считай голая, Кэти выходит замуж через 7½ часа.

Плавая в воздухе

Словно целый год прошел за один день. 18 августа 2017 года. Сначала кто-то напал на пса Мэри, и его пришлось везти в клинику, потом случилась авария на А14. Все опаздывали, было невыносимо, она так разнервничалась, она жила, запертая на непригодной для жизни территории своего тела, и никак не могла вырваться. Она ходила по дому и дышала. Что еще остается делать? Только дышать. Псу оторвали кожу на боку, где нога крепится к телу, рана серьезная, с ним всё будет в порядке, но прямо сейчас он напуган, ему больно, его вот-вот положат под общий наркоз. Кэти любила этого пса, можно сказать, он – ее любимое разумное существо. Она хотела, чтобы он был свидетелем на свадьбе, пускай даже запертый в багажнике и не увидел бы происходящего. В общем, она нарисовала черные линии стрелок по краю век. В общем, была гроза, молнии, библейский ливень, в общем, она разложила листья орешника вокруг фарфорового блюда, которое когда-то принадлежало Дорис Лессинг. Торт они покрыли глазурью вместе, переругиваясь в процессе. Поверх они налепили клубнику, Кэти продолжала соревноваться даже в день своей свадьбы.

На ней было оранжевое пальто и солнечные очки, дождь перестал, так почему бы нет. Лаймовые сандалии. На муже был костюм из сирсакера, тоже солнечные очки, вместе они смотрелись стильно, выделяясь на фоне неба, словно вырезанные фигурки. Они волновались, но вдруг на парковке оба впали в эйфорию. ВЫХОДА НЕТ, гласила надпись большими белыми буквами, но им всё равно, им классно, они тут как раз за постоянством, они не ищут дороги назад. Она забыла букет, Эл сказала, что найдет новый, и нашла, она исчезла на десять минут и вернулась с десятью нежнейшими кремово-розовыми розочками, перевязанными соломой, Бог знает, где она их взяла. Тем временем они сфотографировались на паспорт, чтобы уж совсем словить бюрократический настрой, оба получились приплюснутые, тучные и остекленевшие. Там был звонок с приклеенной над ним скотчем табличкой ЗВОНОК, всех слегка накрывало истерикой, ей противопоказано находиться в одном помещении с Сарой, они могли хихикать бесконечно. Потом всё началось, они вышагивали под Марию Каллас. Я согласна, и отныне, и повернитесь лицом, и блюсти верность до конца своих дней. На самом деле, их брак подразумевал некоторую открытость отношений, но Кэти говорила всерьез. Не могло на свете быть никого милее него.

Они долго притворялись, что ставят подписи в журнале ручкой без чернил, она не совсем понимала зачем. После подписей дело было сделано. Муж вышел из дверей, танцуя нечто между канканом и гавотом. Они выпили «Ле Мениль», их чрезвычайно занял торт, снова начался дождь, дверной звонок звонил и звонил, копились розовые и белые цветы, пол покрывался мокрыми растениями и зонтиками, они ели дыню и курицу, Эл принесла свой торт. Пес пережил операцию, и то ладно. Коты Сары тоже побывали в переделках, особенно Хеликс – у того только месяц спустя обнаружили в носу застрявший стебель. В перерывах между ливнями они с Лео в саду обсуждали педофила, которого могли оставить на работе, или даже не оставить, а назначить на теплое местечко. Лео бесился, она бесилась. Вернувшись в дом, они снова ели торт, и кто-то вдруг крикнул: Стив Бэннон ушел в отставку. Все полезли в телефоны. Еще умер Брюс Форсайт, он родился раньше Анны Франк, но больше всех беспокоил Бэннон. Это буквально случилось только что, никто не знал толком почему, отличный свадебный подарок, пробормотала она себе под нос. Памятники Конфедерации демонтировали по всей Америке, часто по ночам, мэры городов просто раздавали распоряжения на снос. Нам нужно возвести монумент со всеми известными нам именами рабов, по образцу Мемориала ветеранов Вьетнама, написала Сара в твиттере пару дней назад. Всё накалялось больше и больше. В 8:30 она заснула на диване, она собиралась любить и почитать, всюду, без исключений; отныне это ее девиз.

Семейную жизнь они начали лежа в кровати, каждый со своим чаем. Кэти отключалась, ее муж сидел в телефоне. Он что-то говорил, то ли ей, то ли просто для поддержания компании самому себе. «Стартап Грайнд» на меня подписан, интересно, почему. Он тихонько возмутился цензуре научного журнала о Китае – нельзя такое допускать, сказал он, – и прочитал вслух большую часть статьи в «Гардиан». Он будто бы даже знал всех, о ком шла речь. Потом он наткнулся на каталог аукциона и застрял на нем. Маленькие шкатулочки, серебряные штучки – кому это надо? Антикварный кофейник – нет, спасибо. Твое время вышло, лот номер шесть, ну-ка, «ох, это же ранняя Джулия Белл, да, смотри, это ранняя Джулия Белл!». Но вообще им ничего не нравилось, не их это тема, унылые пейзажи девятнадцатого века и литографии с петухами. Он повез ее за завтраком, она купила джем, сливовый и абрикосовый, было утро субботы, теперь у них больше веса, больше значимости, они произвели бартерный обмен, променяли одну территорию на другую, которая уже казалась ярче и лучше, просторнее. Он был дома, он хорошо знал эту землю, но для нее всё было в новинку, она неделями не находила себе места, словно пассажир на океанском лайнере, но теперь, когда она, наконец, тут, ей всё нравится, ей правда в кайф.

У них не было медового месяца, он сорвался, они оказались в нескольких домах в Саффолке и в разъездах между ними с сумками в багажнике, отчасти из-за раненой собаки, под ногами у них росла куча CD-дисков, карт и каталогов аукционов. Случились чаепития, карнавал, короткие прогулки, жареное мясо. Они сходили на знаменитый в округе сельский аукцион, прошли через несчетные комнаты, уставленные безнадежной мебелью, газонокосилками, заплесневелыми репродукциями, фарфоровыми вазами и продавленными креслами, чихая на ходу. Она захотела купить керамического тигра, муж отказался. Круговорот вещей, старье из гаражей и с чердаков и его убогое кочевание из рук в руки. Они уехали прежде, чем начались торги.

Той ночью, 21 августа 2017 года, они ночевали в коттедже у подруги. На ужин были крабы, но не было приборов для их разделки. Лара исчезла и вернулась с оранжевым набором инструментов из «Икеи» и молотком-гвоздодером. Им они по очереди разбивали своих крабов. Кэти нагуглила, как их есть, и рассказала, какие места не трогать. Они напились. Ром «Dead Man’s Fingers». Как выяснилось, крабы больше не ядовитые и, очевидно, никогда ядовитыми не были, тем не менее у Кэти оставались опасения. Она разложила клешни на столе и с размаху лупила по ним. Восхитительно, она бы с радостью расколотила еще много чего. Она что есть сил ударила по спине краба. Ничего не произошло. Она ударила еще раз. Появилась сеточка трещин. Она вскрыла их пальцами, вырывая белые кусочки плоти.

Комбайны работали в поле всю ночь. Когда она проснулась на рассвете, серость пшеницы сменилась золотом жнивья, солома лежала аккуратными рядами. К вечеру казалось, что не ходишь, а плаваешь, воздух был температуры тела, на неухоженную землю падали яблоки. Когда комбайн проехал мимо, мякина била из него беспрепятственно, густая пыль стлалась по воздуху, словно древесный дым. Поворотная точка года, собираешь ежевику и не знаешь, куда отправиться потом. Они говорили о Крите, может, на самолете до Ханьи, может, на автобусе, может, на такси. Они хотели растянуть время, не хотели сентябрь, увидели крошечную дырочку в небе, не затмение, другую, но не успели, и теперь всё уже вернулось к прежней тоскливой рутине. Что она собой представляет, просто оборот слов, просто разговоры, просто поедание хлопьев, одно и то же каждый день. Она скучала, ей хотелось новизны и жары, она хотела расстегнуть себя.

Бродила фотография, на которой Трамп смотрит прямо на солнце, за секунды до затмения или сразу после него. Он не вызывал у нее абсолютно никакой симпатии, но она понимала, почему может возникнуть желание посмотреть солнцу в глаза. Если кто-нибудь назовет ее миссис, она двинет ему. Ничего не изменилось. Ничего не изменилось. Ей снилось, будто она что-то роняет, ей снилось, что у нее ключи не от той квартиры, она постоянно извинялась. Время шло слишком быстро и вместе с тем слишком медленно, от низкого солнца каждый комок вздыбленной земли отбрасывал маленькую резкую тень. Брак ничего не изменил, не изменил саму Кэти, не разрешил главную дуккху, несовершенную суть существования, он не остановил время, оно всё еще шло вокруг нее. Мне нравится смотреть на твою грудь, сказал ее муж, и она не говорила с ним всю дорогу до дома.

Вернувшись к себе в кабинет, она несколько часов сравнивала преимущества путешествий на самолете и на поезде из Вашингтона до Нью-Йорка, потом стала рыться на Airbnb в поисках жилья в Ист-Виллидж. Ей пришелся по душе вариант в одном квартале от ее старой квартиры, в ее обшарпанном великолепии Кэти прожила многие годы. Ванна в кухне, постоянный риск газовой утечки, интернет еле дышит, соседи несносные, кровать-платформа, долгие часы своей жизни она безжизненно лежала на ней, уставившись в потолок, иногда записывая обрывки снов. Три четверти этих бездомных – черные или пуэрториканцы. Бетон воняет мочой гораздо сильнее, чем улицы вокруг. Она написала в эссе, что это был Сент-Питерсберг, но она никогда не была в Сент-Питерсберге, это был Нью-Йорк, кусок города размером 14 на 6 улиц, недавно окрещенный Алфабет-сити.

Теперь, сидя на диване, она написала: как началась Америка. Чтобы победить Америку, ей нужно понять, кто такая Америка. Она написала: Трамп, второстепенный фактор по своей сути, более не существует. Она написала: какие есть мифы о сотворении Америки. Она начинала накручивать себя. Она написала: Америку, или Свободу, создала жажда религиозной нетерпимости. Кто-то колотил в дверь. Молоток, разбивающий панцирь краба. Она хотела, чтобы ее раскололи, в том-то и дело, но только на ее условиях и в заранее оговоренных рамках. Существовали правила, она их меняла. Мне нравятся твои крысиные лапки, сказала она мужу и положила между ними подушку.

На следующий день ей вздумалось обрезать себе волосы, что она и сделала перед зеркалом в ванной, наобум щелкая ножницами. Мальчишеская стрижка, что-то среднее между Чарльзом и Дианой, как на той самой популярной фотографии, где она похожа на школьника, отчетливо гееватого, главного красавчика в параллели, с римским носом и широко поставленными прикрытыми глазами, похожая на Кэри Элвеса в «Другой стране». Кэти нравилась Диана, ей нравились истерички и нравились стоики, ей нравилось представлять, как она бродит по Кенсингтонскому дворцу с телефоном в одной руке, осторожно переступая через шнур, и, может, бокалом шардоне в другой. Разговаривает с Фредди Меркьюри: дорогой, мне так скучно, ты не представляешь себе, загляни ко мне, ладно, я сама приеду. Она заигрывает с ним, но совсем не по-антуанеттовски, не то что она даже избалована, просто ей нужно внимание, ей плохо, она не может держать себя в руках. Когда она решила поделиться своей историей, она не могла поверить, что книгу нельзя напечатать на следующий же день, что довольно смешно, но вместе с тем можно понять, подумала Кэти, которая сама, бывало, негодовала по поводу сроков публикаций. Голодные люди, срыгивающие безе в дворцовом сортире, – разве не прелестно? Это уравнивает, и, наверное, именно поэтому люди так обезумели, когда она умерла. Кэти лично в тот день обдолбалась героином, перед этим опрометчиво купив пакетик бодяжных спидов, но она помнила лихорадочное чувство, помнила потный жар, как все переполошились, делали глупости, это нездоровое помешательство. Не так давно Кэти гуляла рядом с мемориальным фонтаном Дианы со знакомым поэтом, не специально, они случайно там оказались, и их обоих поразило, какие скользкие и смертельно опасные были на вид гладкие желоба, по которым носились маленькие дети. После, а может, до этого они купались в озере Серпентайн, оба в первый раз. Вода была черная и по большей части состояла из утиного дерьма. Поэт сказал: побуду настоящим мужиком – и поплыл от нее прочь показательным кролем. Она смотрела на здания, серевшие на горизонте, печальный старый Лондон, ссохшийся в пропитанном частицами и пыльцой платанов воздухе. Душевых там не было. Ей было всё равно, она ополоснулась в раковине, но вот поэту потом еще предстояло идти на свидание. Кажется, одну сторону Кэти постригла короче, чем другую. Это ее тоже мало беспокоило, иногда ей становилось интересно, когда же проступит на поверхность ее глянцевая сторона, изысканная и собранная, безукоризненно ухоженная, держаться она умела хорошо, она повидала мир, а путешествия спустя какое-то время оставляют на тебе лоск, но тем не менее ухоженной она никак не была.

Очень часто в том году и даже на год раньше употребляли фразу: полыхает, как пожар на свалке; или еще: я хочу всё сжечь; или сокращенно: всё сжечь. Люди возмущались по поводу альт-правого лягушонка Пепе, но Кэти казалось, что интернет усугублял жажду разрушения с обеих сторон, это не то место, где можно конструктивно проводить время. Период ее одержимого изучения правого крыла продолжался. То утро 23 августа 2017 года она провела за чтением эссе о Дилане Руфе, стороннике превосходства белой расы со стрижкой-горшком, который учинил расправу над девятью афроамериканцами в их церкви. Взгляд у него был тупой и стеклянный, как будто ненависть в его голове просто заняла готовое пустое место, хотя едва ли что-то тут было просто. Автор эссе съездила на плантацию, где побывал Руф перед убийствами. Я стояла рядом с манекенами, которые изображали черных людей в состоянии их глубочайшего унижения, писала она, и заметила, что манекенов хозяев и хозяек плантации там нет. К статье прилагалась фотография Руфа в майке GOLD’S GYM и вареных джинсах с горящим флагом США. Что за республику они все хотели? Такую, где между людьми нет никаких различий, а значит, со всеми будут считаться. Я вас умоляю, вы правда такие идиоты? Республика, во имя которой надо сжечь 11 миллионов нелегальных иммигрантов – Кэти тем утром слышала по телевизору, как лидер ку-клукс-клана поклялся это сделать. Они хотели молока и меда, всё как в Библии, а еще реки крови и города в огне, вернуть в программу рабство, оживить эти униженные тела. Словно живешь внутри картины Филипа Густона – всё такое тупое и гнилое, такое карикатурное, пятна крови на белых балахонах, ребята-работяги дежурят по ночам с дубинками, потом гора ботинок и курток, ты отлично знаешь, где их владельцы.

Кто сейчас любой человек? Один друг предложил написать их портрет в качестве свадебного подарка, они сказали да, конечно. Они сходили на первый сеанс: два стула, большой вопрос – как близко их поставить. Она считала, что их нужно рассадить подальше, но художник высказался в пользу маленького зазора. Он сделал огромное количество фотографий, крупным планом и не очень. Это ответственное дело, сказал он, потребуется много времени. Вы уверены, что готовы? Они были готовы. Кэти часто позировала, много раз в жизни, иногда в одежде, чаще в неглиже. У ее мужа было меньше опыта, но у него явно лучше получалось сидеть без движения. Комната была белая, с окнами во всю стену в дальнем конце, по стенам – полки с красками, купленными в Риме за две тысячи лир, по фунту за каждую, еще в девяностых. Кэти они очень нравились, ей нравился пыльный пол, нравилось отдаваться объективу фотоаппарата. Точно, как говорил Уорхол, каждому нужны их пятнадцать минут чистого внимания, непоколебимый, серьезный взгляд камеры. Она не строила красивых физиономий, она просто оборачивалась назад, честно и непривлекательно. У тебя такие же глаза, сказал Дэвид и отщелкнул еще один кадр.

Кэти где-то прочитала эссе, в котором проводили параллели между сексуальной вакханалией в романах Маркиза де Сада и работой в офисе. Обоим присущи апатия, иерархия, повторение, бесконечная бюрократия. В статье сравнивали развратников из «120 дней содома» с руководящим комитетом, детей – со стажерами или даже, еще более дерзко, с офисной бумагой, универсальной, не содержащей кислоты, размером 8½ × 11 дюймов, которую безжалостно исписывают рабочими текстами. Кэти понравилось слово «безжалостно». Той ночью под впечатлением от эссе ей приснился мерзкий сон – как в ванне плавают фекалии. Не стоит читать на ночь про копрофилию – это возможное объяснение, но Кэти, правда, себя чувствовала замаранной, загнившей. Она слишком много пила, она уже несколько недель не ходила в спортзал, она, по сути, жила на диване, съежившись и едва дыша. Ей нужен был свежий воздух, овощи, она презирала комфорт, в ее жизни было слишком много булочек и обогревателей. Боже, время наматывалось валиками вокруг ее живота. Ей казалось, будто она бегает с сачком за планами и встречами, но ни на чем не могла остановиться. Она превратилась в пару глаз, пожирающих сайты отелей и авиакомпаний, вот и вся ее неделя, всё, на что она способна. Потом она устала и забронировала билеты на слишком ранний рейс, забыв про время регистрации, забыв про джетлаг, забыв про биологические часы и весь свой опыт по перемещению чемоданов и тел по планете, который она старательно копила на протяжении двух десятилетий. Она даже не могла найти съемную квартиру, она не хотела ехать, она хотела свой угол, свою ванну с душем, свое ясное прохладное освещение, свои зеркала. Она ненавидела путешествовать, ненавидела кудрявые волосы и брать с собой не тот свитер. Она стояла на краю, трясясь на доске для прыжков в воду, не хочу, мне надо идти.

Через 24 часа все вопросы решились – рейсы, отели, квартиры, всё на свете. Всегда было так, невыносимо, невозможно, а потом раз – и готово, как делать нечего. Кэти написала своим друзьям, Мэтту + Карлу + Ларри + Алексу. Ми гостиная эс су гостиная, ответил Ларри. Он жил на углу Си и Девятой, она любила его диван. Они с Карлом выразили боль и тревогу по поводу Шинейд О’Коннор, которая переживала тяжелые времена и публично задокументировала это в нескольких видео на YouTube, но смотреть их им обоим было невыносимо. Бедная прекрасная Шинейд. Вместо этого Кэти включила «Nothing Compares 2 U» и зачарованно смотрела на ее лицо мальчика-певчего. У нее было похмелье, она снова выпила слишком много, но этот этап лета они оставили позади, так они решили за завтраком, 25 августа 2017 года, с болью созерцая разрушения вчерашнего дня, скелет курицы в луже загустевшего жира, мокрые останки салата, тринадцать бокалов из-под бренди и красного вина. Тринадцать, сказал муж. Не должно быть тринадцать, и, торжествуя, выхватил из кучи один неиспользованный. Теперь они трезвенники, с этого дня они отвергают весь алкоголь, особенно вино, даже шампанское. Хотя бы неделю они должны воздержаться, чтобы печень сдулась и они перестали быть такими желчными, недовольными и толстыми. Кэти за лето прибавила полтора килограмма, чисто по вине алкоголя + отсутствия йоги, она написала лихорадочное письмо своему тренеру, умоляя его вернуться. Новые люди, женатые, спортивные, блестящие, вечные.

Они приняли еще один декрет – ни с кем не видеться целый день. Приехал их новый стол, это волнительное событие, они сидели на диване и ждали, словно в очереди в кинотеатре. Они долго занимались тем, что ставили на него вещи и убирали их, разворачивали на долю градуса, располагали в выверенном соотношении, а потом случайно проходились рукой, чтобы придать естественности. После обеда они удалились в тайный уголок сада и разделись. Кэти взяла с собой три книги и каталог Баскии; ее муж задремал на лежаке, пока она рыскала по страницам. В три часа они съели мороженое в шоколаде и отметили неделю брака новыми клятвами: я клянусь чаще мыть посуду, я клянусь реже быть мудаком.

Было жарко, было великолепно, летало несколько пьяных бабочек и стрекоза, которыми ее муж привычно восторгался. Они наговорились до умопомрачения, теперь им нужно было подзарядиться солнечными лучами и простым запахом травы и грязи. Определенно, почти что осень, косые лучи света, чудесная подгнивающая спелость. Слива, ежевика, первые опавшие листья. Непонятно откуда взявшиеся маленькие рыбки немного подросли, все, кроме одной – эта точно карп кои, с оранжевыми пятнами и надутыми губами. Много роз. Нужно ли вообще еще что-то? У них была газированная вода, им было достаточно тепло в их костюмах из кожи, два животных, две коровы, которым просто нравится стоять рядышком, в одном поле. Пусть ничего не происходит, хотя бы недолго, пускай минуты тикают в восхитительном воздухе, пускай мы лежим на шезлонгах, словно космонавты, мчась сквозь пространство и время. Кэти закрыла глаза. В кои-то веки Кэти отпустила тревога.

Дело не в тебе

Она пыталась вспомнить 1980-е, в частности 1987-й. Что люди знали, о чем они оставались в неведении? В этом проблема с историей, слишком легко нарисовать фактическую обстановку и забыть про отношение, про то, как доступная на тот момент информация делала тебя другим человеком, что тогда было в новинку, а что еще не появилось на личном или глобальном уровне. СПИД, в частности, предмет, знакомый Кэти, как и любому жившему в эпицентре эпицентра кризиса до появления комбинированной терапии, а именно в Ист-Виллидж, Нью-Йорк Сити. Она помнила венерологические клиники, коричневые пластиковые стулья, знаки на двух языках – английском и испанском, как люди умирали на улицах в ломке или покрытые фиолетовыми пятнами саркомы Капоши, как друзья пудрили щеки, как друзья худели, как друзья переходили с одной категории наркотиков на другую, похороны, акция протеста, похороны, акция протеста. Чего она не помнила, так чем именно отличались знания людей в 1987 и 1988 годах. Она пыталась восстановить в памяти отношение, понять фоновый уровень предубеждения и страха. В тот ли год умер Уорхол? А Либераче? И если б она не была тогда там, а была, скажем, английским парнем-натуралом, как бы иначе она сейчас чувствовала, осмысляла мир?

Это было невычислимо, это было из области вымысла, этот безнадежный аппарат предположений и догадок, с которым Кэти старалась соприкасаться как можно меньше. Сама она, конечно, писала художественную литературу, но она населяла ее уже существующим, заранее упакованным, реди-мейдами. Во многом она была дочь Уорхола, или, по крайней мере, племянница, расхитительница могил, разбойница, которая рада тому, что смогла ухватить, но при этом душой болеющая за идею – идею того, что не нужно ничего изобретать, можно сотворить что угодно из переполненной свалки уже готового, как говорил Беккет, ничто не ново, можно сделать стильно и незатратно, просто запустив руку в мешок с подарками действительности.

Ей нужно было еще больше одиночества, чем сейчас, это уже начинало создавать проблемы. Ей постоянно снилось, что она не в том доме, в старой квартире, не с той мебелью, не в том районе, не с тем ключом, квартиру уже сдали, недоразумение, придется жить с соседями. Она хотела крепость. Она хотела уплыть по прохладной зеленой авеню. Кажется, она перестала ходить куда-либо одна. Печальные глаза мужа расстраивали ее и вместе с тем приводили в бешенство, она терпеть не могла быть ответственной за чужое счастье. Ну не можешь ты просто понять, чего тебе надо, и добиться этого? Почему ты всё время спрашиваешь меня? Кэти могла делиться, но на своих условиях. Если отвечать на первоначальный вопрос, хорошая ли Кэти, кажется, что ответ все-таки «нет». Дело не в тебе, дело во мне, повторяла Кэти, а она изо всех сил старалась избегать этого клише. Наконец, она поняла, чем ее так притягивали отстраненные парни, люди, которые рядом с тобой только наполовину. Ей это нравилось, ей нравилось быть наедине с собой, в компании старых друзей – тоски и томления. Ей нравилось быть вечным подростком, никогда не нести ответственности за другого человека. Все ли такие плохие, как Кэти? Очнулись ли они из этого состояния, в шоке от собственного упрямства, от собственного дурного вкуса?

Тем временем лиса попала впросак. Кэти с мужем загорали, не в секретном уголке сада, а в открытой его части. Кто-то два раза крикнул «Иэн» и вломился внутрь. Кэти была в трусиках и пропотевшей желтой футболке, муж – в трусах, спущенных сверху и закатанных снизу для наибольшего загара. Соседка ни на что не обращала внимания. Она желала рассказать им про лису. В воображении Кэти лиса стала ее талисманом, ей нравилось думать, что лиса свободно бродит среди них, как анархистка, ломает их вещи, хоть и не желает вреда, и знает о вещах и явлениях за пределами восприятия Кэти. Ей нравилось вспоминать, как она появляется из-за яблони, дикая, неукрощенная. Соседка сказала, что лиса – преступница. Она ворует солому и утаскивает ее в чужие сады, она не уважает частную собственность, она мотовка, транжира, наверняка еще и должница по кредитам. Она сказала, еще чуть-чуть, и ей не поздоровится, она сказала, она уже сожрала кур у Лорны и Андреа. Кэти лежала, до предела опустив спинку лежака, она прикрыла глаза ладонью от солнца, она не знала, кто все эти люди. Муж сказал, лиса – красавица. До этого он увидел стрекозу на бельевой веревке и сказал, у нее рот в точности, как у моей бабушки. Эта какая-то другая, совсем иного цвета.

В то же время происходили прочие вещи. Хьюстон затопило, появились фотографии пансионата, на которых несколько пожилых черных пациенток сидели в креслах-каталках по грудь в грязной коричневой воде. Президент уже в деле, он пустил в ход весь арсенал восклицательных знаков. Кэти прочитала длинную статью про Иванку и Джареда, она исполняла свой гражданский долг, она держалась в курсе коррупции. Никому они не нравились, вот вся суть статьи. Кого ебет, подумала Кэти, никому не нравится Путин, симпатии не имеют значения, а важно, способен ли ты довести людей до состояния такого бесчувствия, когда ты уже можешь переписать законы, изменить систему целиком, так это работает. Раз уж ты помиловал шерифа-взяточника, который в открытую держал концлагеря для латиноамериканцев, пожалуй, ты на верном пути.

Бесчувствие – это главное, именно его использовали нацисты, они внушали людям, что события развиваются слишком быстро и пути назад нет и, хоть это неприятно и впоследствии страшно и омерзительно, с этим уже ничего не поделать. Она прочитала книгу Филипа Густона. 23 октября 1968 года Густон беседовал с Мортоном Фельдманом в Нью-Йоркской школе-студии. Он много думал о Холокосте, сказал он, особенно о концлагере Треблинка. Массовые убийства работали потому, сказал он Фельдману, что нацисты целенаправленно притупили чувства обеих сторон, как жертв, так и истязателей. И всё же небольшая группа заключенных смогла сбежать. Только представьте себе, каково это было, стряхнуть оцепенение, сказал он, и увидеть всё, как оно есть. В этом единственный смысл быть художником – сбежать, стать свидетелем происходящему.

Кэти с ним согласна, хоть и чувствует, как оцепенение постепенно поднимается по ее телу. Скорость новостного цикла, гиперускорение сюжета, она знает толк в этих радостях, как бы от них ни подташнивало. Люди привыкли к ним, они зависят от стабильных поставок кадров нарушения закона в 10, 15 и 19 часов. Вот и сейчас, 27 августа 2017 года. ИСТОРИЧЕСКИЙ ливень в Хьюстоне и по всему Техасу, написал Трамп в твиттере. Уровень воды поднялся до рекордных высот, и дожди не прекращаются. Дух людей заслуживает восхищения. Спасибо! Я также посещу замечательный штат Миссури, где я с большим отрывом победил в 16-м. Демократ Клэр Маккескилл против сокращения налогов. Республиканцы выиграют место в Сенате! На следующий день появилась его фотография в районе, пострадавшем от наводнения, бок о бок с Меланией на внушительных шпильках и с безукоризненной укладкой. Аферисты на выезде. Владельцу мегацеркви – пастору, предположила Кэти, – досталось за то, что он закрыл церковь. Он молился, но, поскольку людям в это время приходилось разбивать палатки на крышах, можно понять, почему их так взбесили запертые двери потенциально огромного общественного пространства для ночлега.

Склоняются ли люди больше к демократам, теперь, когда всё пошло под откос? Наверное, нет, хотя Кэти таила слабую надежду. Местный ретейлер матрасов, под названием что-то вроде «Матрасы Мэтти», открыл свои магазины для всех промокших, голодных и иначе обездоленных. Он предлагал им бесплатные матрасы, помогал снова встать на ноги. В то же время Стивен Хокинг написал письмо в «Телеграф», где заявил, что Джереми Хант намерен продать Национальную службу здравоохранения частным корпорациям, хотя тот это и отрицает. Похоже, это финальная стадия Брексита, особенно после того, как Япония не захотела заключать торговое соглашение, – завести страну в такой тупик, в такую безнадежную яму, что единственный вариант – это продавать казенное серебро. Если вообще какое-то казенное серебро осталось – да, подумала Кэти, школы, парки, бассейны, наверное, железные дороги, Королевская почта, точно Национальная служба здравоохранения. Золота уже нет, как и электроэнергии и других коммунальных ресурсов, в «Лондонском книжном обозрении» она внимательно прочитала серию статей на этот счет, но теперь могла вспомнить только ощущение медленно нарастающей дурноты, как будто земля дробится у нее под ногами. Прошлым вечером по рельсам в нижней части сада прошел паровоз, неожиданный визитер; в его окнах горел золотистый свет старомодных ламп. Внутри были люди, в светящихся купе, и она открыла дверь в свой кабинет и стояла в ночном воздухе, наблюдая, как они проносятся мимо. Прошлое осталось позади, теперь, когда ты отправлял письмо, оно доходило до места назначения за три дня, впереди, несомненно, ждали малоприятные перемены, меньше денег, меньше слонов, а потом однажды в кранах обязательно кончится вода. Кэти надеялась умереть к тому времени, но она бы предпочла, чтобы ее по большей части положительный образ жизни разделяли в равной степени все люди. Строительный кран вдалеке как императив всё переделать, отстроить заново.

______________________________________

Шел дождь, шум дождя и поездов очень приятно смешивался; у Кэти была грелка; в кабинете было убрано. Тем утром она вышла из дома, намереваясь пойти на йогу, но свернула по пути за кофе и в итоге пошла в город, редкое событие, и купила пару оранжевых кашемировых носков. В доме постоянно были люди, слышалось, как отшкуривают краску, привозят диваны, двое мужчин таскают деревянные брусья по дорожке. То же и по всей улице – все возрождают дома викторианской бедноты. Отделывают их доверху, до чердаков, и продолжают строиться снаружи, в садах; у мужа Кэти в саду стояло три сооружения: сарай, кабинет и библиотека. Всё равно им не хватало места, они соскабливали краску «Фарроу энд Болл» одного цвета и меняли ее на другой. Зеленый ненадолго показался наружу, но был быстро закрашен. Никто не мог припарковаться из-за мусорных баков; в мире кончались ресурсы, это безумие, сумасшествие.

Трамповский бот перепутал Кондолизу Райс с Мишель Обама на фото, где она покупает туфли в то время, как ураган оставляет американцев без крыши над головой. Кэти начинала с одержимостью следить за притуплением собственных чувств, за тем, как новостной цикл лишает ее способности действовать, превращает ее в сонного кита, выброшенного на берег. Никто не мог собрать вместе кусочки картины, вот в чем проблема. Она недавно прочитала статью, где перечисляют причины, почему вымирают бабочки данаиды монарх, и постепенно автор с гордостью подходит к рассказу о том, как она полетела на самолете через Америку, чтобы порадовать себя и вживую посмотреть на данаиду монарх. Сидя на борту, она жаловалась на то, как загрязняют воздух выбросы самолетов и парфюм, что у нее от этого аллергия, но при этом она не могла увидеть связь между привычными ей перелетами на тысячи миль и упадком численности бабочек. Кэти не винила ее. Уравнения слишком сложные, умом ты понимаешь, но не можешь осознать последствия, поскольку обычно они задевают более бедных людей в более бедных странах. Аксиома «то, что ты выбросил и забыл, планета запомнит» плохо работает, если ты принадлежишь к виду, который упрямо полагается только на доводы собственных глаз.

На следующий день, 31 августа 2017 года, был день рождения мужа Кэти. Ей впервые предстояло отмечать день рождения в качестве жены именинника, поэтому она встала в 6:30, пошла в холодный сырой сад и срезала для него розовый георгин, леденец на палочке. Она заварила чай и сервировала поднос, положила на него открытку с дайвером, который машет рукой, и подарком – дорогущими кашемировыми носками, куда лучше ее собственных, но она догадывалась, что они на размер меньше, чем нужно. Она открыла дверь к нему как раз в тот момент, когда он выключил радио и натягивал пуховое одеяло обратно на голову. Маленький зверек, теплый и сопящий в своей норке. Она забралась к нему под бок и обняла его. Он пил чай, заваренный особым способом с помощью нескольких приборов; она – из пакетика. Поднос привел его в восторг. В их отношениях обычно он обо всем хлопотал, так что принимать подарки ему полезно. Носки оказались малы, но он всё равно прижал их к щеке. Дайвер, настойчиво машущий рукой, – это он сам. Эй! Эй! Помогите!

К счастью, она припасла и другие сюрпризы. Она зарезервировала столик в «Ривер кафе». Они оделись, как положено: накрашенные глаза, пиджаки, туфли получше. Поезд шел сквозь синеву, золотые поля – атрибуты осени разворачивались по обе стороны. В пригородах Лондона сгущались облака. Они выпили кофе в Британской библиотеке, слишком крепкий. В подземке молодая мать с чудесным выразительным лицом разговаривала с маленьким сыном. Сейчас ночь? Нет, мы просто под землей. Нет, это не туннель Хайгейт, он сейчас, по-моему, закрыт. На Паддингтоне поезд вынырнул на воздух, и почти все сошли.

После Лэдброук-Гроув она посмотрела наружу и увидела почерневший скелет Гренфелл-тауэр. Почему-то она не задумывалась, сколько вокруг домов и квартир, сколько людей, должно быть, смотрели тогда на детей в окнах. Это был день годовщины смерти Дианы, последний день лета, все говорили о том, что они делали двадцать лет назад; так мы отмеряем эпохи, смертями и увечьями. 2017-й, огонь и фашизм, она никогда его не забудет, свой первый сезон замужем, позднее пробуждение во взрослую жизнь, как раз когда мир сворачивает лавочку.

Может, и не сворачивает, последние розы то там, то тут по пути к тропе вдоль Темзы, разные эпохи жилищного строительства Лондонской корпорации с частными садами и скругленными окнами в стиле ар-деко. Она держала его за руку, у нее в сумке лежал кошелек, она состоявшаяся женщина, они оба умрут. В этом вся суть дня рождения, грядущая неизбежность потери; она пыталась не думать об этом – вот где очень на руку алкоголь, надежный друг. Вообще-то она бросила пить, но сегодня исключение. Блюда сменяли одно другое, персиковый беллини, кальмар с чили, тарелка сырого морского окуня, посыпанного анютиными глазками, паппарделле с кроликом, стейк очень слабой прожарки, панна-котта, похожая на отрезанную грудь, торт с фундуком, белое вино, красное вино, эспрессо. Они шли домой, держась за руки, целуясь у лебедей. Их окутывал кокон пятифунтовых купюр, их обоюдного богатства и благополучия, которые свалились на них ниоткуда, прошлые обстоятельства их точно не предвещали. Ты никогда не защищен от краха, потерь и грязи – Кэти это знала, но иногда один вечер – это отдельная история, неприступная сфера из золота. Она добралась до дома и внезапно почувствовала тошноту; остаток дня она провела, припав к унитазу, выблевывая всё обратно.

Смерть, их и других людей, с каждым днем начинала казаться всё более близкой. В какой-то момент на выходных Северная Корея испытала свою шестую атомную бомбу. Об этом узнали, когда в Сеуле, Китае и Японии люди почувствовали землетрясение, только это была атомная бомба, взорванная под землей. Как можно взорвать бомбу под землей? Какого размера пространство для этого нужно, как при этом всё не разрушить? Это были самодельные бомбы, еще несколько месяцев назад считалось, что северокорейский режим не в состоянии их создать, но теперь, судя по всему, конца им не будет. «Гардиан» расписала шесть возможных сценариев, ни один из которых не звучал оптимистично, особенно с учетом того, что два человека, готовых нажать на кнопку, не отличались сговорчивостью, не отличались дипломатичностью, не отличались здравым смыслом. Кэти терзало отчаяние, она переживала не только за себя, но за всех милых существ, в том числе людей, и за то, какой поистине чудесной могла бы быть жизнь.

Они уехали за город. Было утро воскресенья, она читала бумажную газету, сидя с кофе у камина. Снаружи был темный парк, в нем около сотни миниатюрных оленей с пятнами на боках, в точности как Бэмби, только усыпанных клещами и настоящих, они игриво бодались, бегали наперегонки, опускались на колени пощипать травы и предавались прочим интереснейшим и характерным оленьим занятиям. А еще дубы, безукоризненный пейзаж, который, в сущности, прятал за собой колониальные зверства и при этом ими же был взращен, на вид такой естественный, но насквозь фальшивый, в любом случае, было красиво, и она пробудилась заново и не имела желания бороться с потенциальной гибелью всего живого. 2017-й, похоже, будет урожайным, черт знает что, всё шиворот-навыворот.

Прошлым вечером в комнате отдыха в отеле Кэти лежала на диване и читала «Кристофер и ему подобные» с графином красного вина. Это была одна из ее любимых книг, она любила читать, как малыш Кристофер скачет между своим настоящим я, Крисом в «Я – камера» и Берлином 1920-х годов, порицая себя в молодости и тем самым ненавязчиво подчеркивая остроумие и проницательность своей нынешней натуры. Ее постоянно отвлекала беседа в соседней комнате. Она жестом попросила мужа закрыть дверь, но дверь не закрывалась, поэтому они остались невольными слушателями унылой невидимой пьесы. Разговаривали два человека, мужчина и женщина. Они не знали друг друга – кажется, у них завязался разговор во время ужина. В основном говорила женщина. Она шотландка, он ирландец, сказала она, они уже родственные души. Он слегка закашлялся смехом, возможно, из-за ее акцента – Кэти еще никогда не слышала, чтобы говор так резал по ушам. Невозможно было ее не слушать, ее голос эхом разносился по комнатам, наверное, ее было слышно в космосе, уж точно в парке с оленями. Она рассказывала о Японии, как она зашла в Хиросиме в ресторан, пустынный ресторанчик в переулке, туристы туда не заглядывали, меню было на японском, а когда они уходили, весь персонал вышел с кухни и махал им вслед, так мило. Я думал, вы ее агент, сказал мужчина. Она держалась так отстраненно, что я подумал, у вас чисто деловые отношения. Нет, сказала женщина, очевидно уязвленная, нет, вы не знаете матерей и дочек, с нами всегда так. Не знаю, есть ли у вас семья (ГЕЙ ИЛИ НЕТ ГЕЙ ИЛИ НЕТ), не знаю, есть ли у вас семья, дети, родители, кузены, но с ними бывают сложные отношения, они часто тебя считают за дурачка, и ты должен просто с этим мириться. Ее дочь зовут Надей, ее дочь несчастна, говорить о ее личной жизни нетактично, но она совершенно несчастна, у нее отличная работа в сфере маркетинга, прекрасная работа, но всё равно она несчастна.

Кэти очень хотела вернуться к Кристоферу и Уистену, к их похождениям в Берлине, она хотела шаркающего Стивена Спендера с его маково-красным лицом и его дьявольской крошечной камерой, вместо этого ее пригвоздило к стене несчастье этой женщины, оно как Джаггернаут, его просто так не остановить. Это было смешно и вместе с тем не смешно, очень тоскливо и гнетуще. Луна за окном была, как молоко, олени монотонно жевали траву, мираж длился, но так происходит с людьми, они идут навстречу друг другу и проходят мимо или, хуже того, сталкиваются и застревают на месте. Обломки – это ужасно. Кэти посмотрела на своего мужа. Она хотела никогда больше не говорить ему плохого слова, хотя с ней случалось такое раза по два в день, особенно когда она была голодная или усталая. Как научиться владеть собой?

Потом в машине они дурачились, обсуждали свои три желания, и она сказала, что загадала бы, чтобы люди во всем мире перестали злиться, – вот вам и сорок лет, где былой гонор, – а он ответил, что это невозможно. За выходные они много раз говорили об эпохе Террора, о том, бывало ли насилие когда-то оправдано, и он рассказал ей, как республиканцы устраивали массовые утопления в деревнях сторонников монархии во Франции; чистота – вещь опасная, людей нужно просто оставить в покое. Она всё равно ее хотела, хотела найти в себе маленькие пустоты и вскрыть их.

По дороге домой они остановились, чтобы купить на обочине цветов, желтых и розовых, у них с собой были сумки потрескавшегося винтажного фарфора, завернутого в газеты, купленного у славного мужичка с трясущейся головой, который когда-то занимался реставрацией фарфора в Музее Виктории и Альберта – эту работу он получил за спасение кошки из колючего куста; ее хозяин пожелал его отблагодарить, он, правда это или нет, оказался директором музея и предложил ему должность. Выходные действительно удались, бесконечные белые пляжи, бесконечное купание в синих и серо-зеленых волнах, они держались за руки, она расслабилась, было ощущение чего-то нежного и повидавшего виды. Они приехали домой и обнаружили террасу покрашенной в неожиданный коричневый цвет, и она зашлась, зашлась криком. Люди, которые не злятся, новая печальная мечта. Не важно, заваривала ли она чай, не важно, сколько ваз с цветами она переставляла с места на место, она причиняла ему боль, она не могла сдержаться, срывалась как сумасшедшая. Она никогда не знала, чего хочет, но сейчас, 3 сентября 2017 года, она была уверена, что только мира. Она поставила фарфор на шкаф. Пусть всё просто остается как есть. Не умирай. Дай мне время осознать, что любовь больше, чем я.

______________________________________

Знание хлипко, как болото. Кэти написала это, когда была сильно больна. Ей удалили обе груди, шесть лимфоузлов, пораженные раком, их все вырезали. Я по уши в грязи, написала она. Тела сбрасывают в воду. Я со своей подружкой в настоящем здании. Я хочу больше, чем просто видеть. Чем больше ты бежишь, тем больше забываешь.

Смерть: Кэти побывала в ее палате, которая вместе с тем оказалась банком NatWest, а потом – огромным пустым пространством под землей. В камерах по обе стороны – другие девушки, с полными ртами грязи. Мертвые девушки, девушки с очень белой кожей, девушки, истекшие кровью из бритвенных порезов на ступнях. Раньше Кэти жила в сказке. Но не сейчас. Теперь она живет в верхних слоях атмосферы, где долго оставаться в одном настроении больно. Язык доставят позже, читает она с ошибкой. Язык = ящик, груз, дождливая тоска. Эшбери умер, запятая, Эшбери умер.

Она читает в газете про жизнь в российской тюрьме. Как будто про один из своих снов, где женщины стоят на холоде, им запрещают тепло одеваться, они нашивают бирки со своими именами на халаты, женщины, одетые в болезненно-зеленый, как медсестры в «Эвридике». Их будят до рассвета, они бесконечно стоят в очереди на снегу, ждут своего наказания, за ними наблюдают камеры, им не дают снова уснуть. Все женщины – Эвридики, думает она. Подземное царство всегда рядом. Она из женщин, про которую пишут, еле может идти. У нее гниют ноги. Она сидит, и сидит давно, на «крокодиле». Кэти ищет в интернете, что такое «крокодил» – вещество, изобретенное уже после времен ее близкого знакомства с наркотиками. Мутная желтая жидкость, которая имитирует эффект героина. Но подсевшие дорого платят за дешевый кайф от «крокодила». В том месте, куда вводят наркотик, разрываются кровеносные сосуды, а ткани вокруг них отмирают и иногда отваливаются от костей целыми шматками. Люди иногда говорят, что Кэти не реалистично пишет, что использует абсурдные приемы, но она не может избавиться от чувства, будто люди ходят с закрытыми глазами. Она не выдумывала мертвых девушек. И тюрьмы не выдумывала.

______________________________________

Эпоха приватного бассейна закончилась. Кэти вернулась в демократическую республику имени бородавки, имени мокрого пластыря с Даффи Даком в раздевалке. Поскольку Кэти не только счастливая, но еще и толстая, она решила вернуться к спортивным тренировкам. Физическая трансформация ее всегда страстно увлекала. Она перепробовала много ее разновидностей: голодала, занималась бодибилдингом, она побывала накачанной, тощей, выпуклой и рельефной. Торчащие кости ей шли, когда она была моложе, но теперь она желала бы излучать стопроцентное здоровье. Смерть уже немодна, смерти и так витает слишком много, она бы предпочла, чтоб от нее разило благополучием. В бассейне, который представляет собой гулкую стеклянную коробку на пересечении двух улиц, она идет по скользкой плитке, оценивая дорожки. Сойдет обычная. Это ведь обычный день, в обычном сыром сентябре. Немного повышена вероятность падения бомб, но она старалась прогнать эти мысли. Вниз по ступенькам, бодро. По опыту Кэти, в бассейне всегда есть мужчина, и этот мужчина всегда дождется, пока ты почти доберешься до него, поправляя очки и глядя в пустоту, а затем сорвется с места, бултыхая по воде, пустит тебе в глаза фонтан хлорки и ног и уплывет по дорожке хаотичным кролем, не давая себя обогнать. Конечно, бывают исключения. Сегодня каждый раз, когда такой мужчина выходит из бассейна, его сменяет другой. Они проходят мимо друг друга на лестнице, пока она упорно бороздит воду, выныривая и заныривая обратно, с каждым толчком отклоняясь всё дальше влево из-за того, что ноги у нее работают несимметрично. Она напрягает пресс, превращается в летящую линию, следит за часами, толкает себя вперед. Снаружи идет дождь, но она где-то не здесь, растворилась в цикличных движениях, в мышечных усилиях. Она проплывает километр и выходит, даже не запыхавшись, хотя этим утром у нее чуть не случился приступ астмы оттого, что она пробежала вверх пару пролетов по лестнице. Может, плавает она не ради спорта. Ей нравятся тела – стройные юноши в очках с длинными ногами и треугольными спинами. Она праздно рассекает воду, недовольная акула.

По дороге домой Кэти переходит через несколько улиц, ждет, если машина близко, бежит, если еще вдалеке. На полпути до дома, к ее удивлению, автомобиль, вместо того чтобы притормозить и пропустить ее, наоборот, газует. Она бежит, он едет прямо на нее. На секунду они встречаются глазами. Белый мужчина, за пятьдесят, в очках. Совсем охренел, кричит она. Прохожий что-то кричит ей, но она не сразу понимает, что он советовал записать номера, уже слишком поздно. Муж стоит возле дома, но ему не интересна ее история, он не проявляет ни беспокойства, ни озабоченности. Она собиралась держаться невозмутимо, но, раз он и бровью не ведет, она начинает сгущать краски, и обмен становится неприятным для обеих сторон. Пока, моя горе-любовь, говорит он ей, уходя прочь. Она подозревает, что он начинает глохнуть, но нет, он на все сто уверен, что просто не слышит ее через стену / из-за шума воды / сушилки / стиральной машины, да к тому же разве она не знает, что говорит тихо и быстро. Что, переспрашивает она, закрыв уши руками. Не слышу, что ты сказал?

Она забыла очки для плавания, ей пришлось держать голову над водой, и теперь у нее болит шея. Причина и следствие, очень просто. Людям сказали, что Брексит – это хорошо, вот они и проголосовали за Брексит, и теперь всех граждан Европейского союза вышлют домой, как гласил просочившийся в сеть документ. Судя по всему, следующим премьером будет Джейкоб Рис-Могг, он выступил в программе «Доброе утро, Британия», где добродушно сообщил, что аборты, по его мнению, должны быть незаконными даже в случае изнасилования и что он хотел бы запретить однополые браки. Кэти всё ненавидела, у нее болела голова даже после двух чашек кофе, она не могла выносить мысли о мужчинах, которые с улыбкой на лице устанавливают свои правила для женских тел, с улыбкой на лице депортируют иммигрантов, с улыбкой на лице говорят добродушную ложь на дневном телевидении, какая же это пошлость, это бесконечное зло вежливых правых. У нее болела спина, болел позвоночник. В выходные она собиралась на вечеринку с людьми, которые в открытую восхищаются Энохом Пауэллом, в выходные она собиралась на вечеринку с людьми, которые, обсуждая беженцев, добравшихся до Греции, говорили: какая глупость, надо было просто разбомбить корабли. Вот так она и поняла, что Трамп выиграет, вот так она и поняла, что страна проголосует за выход. Ее голова раскалывалась, она легла, встала, бурно проблевалась и неожиданно погрузилась в мягкий сон.

Ее головные боли длились днями. Ей казалось, будто левая половина тела отделилась от правой, может, у нее инсульт, может, у нее в мозгу назрела опухоль. О болезнях она знала, что они по большей части держатся ниже ватерлинии, ты не осознаешь масштабов бедствия до тех пор, пока не станет слишком поздно. Внутри ее таза – месиво из шрамов, по ее лимфотоку могло расползаться что угодно, накапливаться, срастаться, уперто вести свой злокачественный труд. Тем не менее она поехала в Лондон, пошатываясь и чувствуя тошноту. Она не смогла найти солнечные очки, ей пришлось лицезреть мир незащищенными глазами. Оранжевые носки спасали ситуацию, благодаря им она чувствовала себя в безопасности. На Кингс-Кросс она пересела на линию Метрополитан в сторону Барбикана, тьма сменилась светом, дождь рассеялся, она прошла по подземному переходу к кинотеатру.

Она встретилась с агентом по недвижимости в джинсовой рубашке и дорогих парусиновых туфлях, с темными небрежно растрепанными волосами. Я не то чтобы в самом деле риэлтор, сказал он, я изучал географию. Пять человек из нашей компании учились в Институте искусства Курто. Я настоящий фанат Барбикана. Кэти тоже настоящий фанат Барбикана. Она обожала это здание. Словно будущее и прошлое сплелись воедино. Едва ли она могла позволить себе здесь квартиру, но она знала, что должна ею завладеть. Квартира располагалась на третьем этаже, они поднялись на лифте, никакой мо́чи, всюду бетон и стиль, никакого глянца или упадка, просто как есть, приветливо и бесстрастно. Квартира была великолепная, сущий восторг. Одна комната с огромным окном, выходящим на бетонный балкон, заставленный растениями. Под домом школа, и дети, вернувшись после каникул пару дней назад, носятся по кругу и визжат. Кэти это не смущает, как и баскетбольные площадки и кольца, ей подуше плотная мозаика жизней, протекающих у всех на виду. В углу скромно ютилась кровать, очень хорошая, а кухню, судя по всему, не трогали с того дня, как отсюда ушли рабочие. Тип F2A, гласил буклет риэлтора, с оригинальной кухней «Брук Марин» для яхт. Всё в идеальном порядке, с изобилием приятных и полезных мелочей, и всё компактно. Рядом с входной дверью – два шкафчика: в один тебе доставляют почту, в другой ты выкидываешь мусор, который быстро оттуда исчезает. Кэти всегда мечтала жить в таком доме, как на рисунках Хита Робинсона, она безумно его хотела, даже водопроводные краны до невозможности милые, маленькие кроличьи ушки из нержавеющей стали.

Весь оставшийся день она складывала в уме цифры. Они не могли себе позволить эту квартиру, или могли, но только если ничего не случится, например, процентные ставки, или болезнь, или отпуск, перед которым невозможно устоять. В любом случае, ей очень не хотелось портить их счастье, нарушать состояние удовлетворения, топить идеальное судно их нынешнего дома, где они оба проводили практически каждую ночь. Не странно ли так скоро разлучаться? Кэти всегда говорила, что хочет свой дом, но вообще-то у нее была мания, неистребимая потребность жить на два места, она ничего не могла поделать, так она устроена. Ее, перелетную птицу, тянуло переезжать между городами, таща за собой сумку на колесиках, всё время забывая какую-нибудь важную вещь: зарядник, куртку, зонтик, шарф.

По пути домой она выпила чаю с Чарли в Британской библиотеке. Буквально за секунду до того, как он пришел на место встречи – о Боже, я опоздал на 127 секунд, – легкий порыв ветра унес буклет риэлтора через всю площадь. Случайный прохожий ловко зажал его коленями. Я застал всю драму, сказал Чарли, и поцеловал ее в щеку, окутав облаком пачули. Чарли носил очень эксклюзивный парфюм, сделанный монахинями. Он, ее муж и Джозеф пахли лучше всех знакомых ей мужчин, никто не мог с ними тягаться. Еще у Чарли был завидный зонт, оранжевый, с бамбуковой ручкой. Когда она наконец добралась до дома спустя несколько часов, то обнаружила, что у ее мужа есть такой же зонт, только черный, притаившийся в подставке для зонтиков в холле. На ее телефон, на который никто никогда не звонил, позвонили уже сотню раз. Меркурий, должно быть, ускорился, подумала она, люди, с которым она не общалась месяцами, вдруг разом захотели выйти на контакт. Так ты теперь замужняя? – спросила Лили. Ну, хозяюшка, сказал Стюарт. Она всем рассказывала о квартире. Лили хотела купить сыну кеды на день рождения, ему нравились «Вэнс», она обещала добыть редкую пару в большом магазине на Довер-стрит. Ее накрыл один из эпизодических всплесков любви, когда она вдруг чувствовала себя пропитанной ею насквозь, на нейронном и духовном уровне, когда синапсы в ее мозгу насыщало ровно нужное количество информации и ни капли лишнего. Кэти осенью, Кэти на полпути, Кэти, которая пришла домой, Кэти, у которой достаточно всего, чтобы плыть по течению, и которой сейчас нужно решить, как проводить оставшиеся короткие деньки.

______________________________________

Была вечеринка. 9 сентября 2017 года, 22:30, окраины карты. Что обсуждали: супертоскану, посиделки с вином, лондонскую жизнь восьмидесятых и девяностых, свадьбы. Кэти не то чтобы нравилась компания. Слишком громкая фоновая музыка, на ней были колготки в сеточку, Патти Смит пела «Because the Night», неожиданно. Кэти не могла есть, но соглашалась на каждый бокал портвейна, поэтому на следующее утро она проснулась в девять утра с чудовищным похмельем и едва могла разлепить глаза. Муж пожаловался на сухость во рту, а затем с удивлением вытащил из него несколько мокрых синих ниток. Кто знал, что с ними было, пока они спали, полуприкрытые, беззащитные? Они ночевали в гостиничном номере такого монументального уродства, что оно заслуживало считаться достижением. Ванная сверкала, зеркала были из прессованного пластика, словно дешевый игрушечный Версаль для детей. Ниже этажом располагался бар «Хижина в лесу», перед которым до глубокой ночи орали какие-то молодые люди. В пять утра весь отель был разбужен собачьим лаем. Что они там делали? Просто дрейфовали, принимали свою судьбу, не говорили «нет», говорили «да».

Еще одной из основных тем разговора была ядерная война. Почему Америка просто не скажет Ким Ыну, Ким мм Ыну, что он теперь большой мальчик, молодец, ему же, очевидно, только это и надо. Чего я не понимаю, так это почему они просто не сотрут его в порошок ядерными боеголовками. Они не в курсе, где их ракеты, сказала Кэти женским голосом, который при данных и многих других обстоятельствах было не расслышать. Я не узнал тебя, сказал мужчина, которого она знала не один десяток лет. Я просто накрасилась, ответила Кэти.

Что было хорошо, так это холмы, глубокие долины, покрытые густыми лесами, плоские мелкие ручейки и пасущиеся вразнобой коровы и овцы. Что было хорошо, так это свежий воздух, который периодически прочесывал дождь, быстро мелькающая зелень. Они то и дело останавливались у церквей, тормозили, увидев антикварный магазин, и копались в коробках замызганного фарфора и побуревших книг позапрошлого века. Прошлое висело тяжелым грузом, они вдыхали его, им нравилось чувствовать плотность времени. Всё либо разваливалось, либо спасалось бегством, последние ласточки срезали воздух над шиферными крышами домов, за дубами неотступно следовали их тени, отчего те смахивали на шахматные фигуры, от ладьи к королю.

Дома, спустя несколько автострад, Кэти взяла книжку, прочла десяток страниц в начале и перелистнула в конец. В приложении был список смертей, они поняли, что я могу читать, и утащили меня в амбар, где выкололи мне глаза, а потом избили. Прилив жестокости накрывал мир, игнорировать это не удавалось. В Майами, Тампе, Нейплсе поднимался уровень воды. Оставаться дома не было возможности, но полиция объявила, что при наличии действующего ордера людей будут арестовывать и в убежищах. Люди как будто развивали вкус к такой жестокости, им казалось, что это круто, им она нравилась. Кэти представлялось, что в скором времени миром будут править силовики, бедные страны сотрет с лица земли изменение климата, а либеральная демократия, в которой она выросла, окажется слишком хрупкой, окажется коротким экспериментом в кровавой истории человечества. Что и неудивительно, она всегда считала ее химерой, зависимой от дешевой еды, пластика, нефти, перелетов. Ее это не ошарашило, но испугало. Ей стало сложно засыпать, у нее постоянно болела голова, она знала, что ей не стоит упиваться новостями, но всё равно украдкой на них посматривала, едва проснувшись. Чем занят Путин, что происходит в Китае, в Северной Корее, в США? Как продвигается катастрофа Брексита, как им удается тайно менять все законы страны, как сильно мы сегодня ненавидим иностранцев, кто побеждает? Теперь Кэти в полном порядке, она защищена, насколько это возможно в нашем мире, и всё равно она впадала в отчаяние. В Палате общин члены Парламента освистали Кэролайн Лукас за то, что та задала вопрос касательно урагана Ирма: когда мы начнем бороться с изменением климата? Они даже кричали «Позор!». Да будет так, будем пятиться в сторону бедствия и блеять по пути.

Кэти всегда составляла карту своих снов. Она наносила на карту дома умерших, она занималась этим уже много лет. Она достала блокнот и записала: Стены были замазаны навозом, я была там единственным человеком. Она описывала комнаты, затопленные дерьмом, описывала разрушенные дома, описывала детей, похороненных под землей. Болота, подворотни, мертвые дороги, мертвые листья, плевки и дерьмо. Нефтяные пожары вдалеке, банк на Тоттенхэм-Корт-Роуд, где ей не давали денег без паспорта, но она не могла найти свой паспорт. Ей снилось, что она умерла в Мексике, снилось, что у нее нет медицинской страховки. Ей снились бессчетные гниющие тела под водой, ей снился пропитанный вонью воздух. Она проснулась, задыхаясь, с болью в животе. Врач сказала, нам нужен образец стула, и дала ей пластиковый пакетик. Там были телефоны. В том сне, где она умерла, она была как ребенок, называла себя Джейни. Ей хотелось, чтобы ее покормили из бутылочки, она попка, она младенец, она на краю пустоты и говорит не в нее и не из нее. Тут нет ничего, кроме дождя. Она целый день смотрит на пальто. Она хочет найти такой язык, в котором ей не придется так часто меняться в зависимости от ожиданий. Во сне она проходит сквозь комнаты без дверей, лестница ведет в океан, здесь Марк, ей нужно позвонить, но магазин сменил номер. Чувство усилия, но отсутствие цели. В том сне, где она умирает, она сильно накачана наркотиками. Она целый день не встает с кровати. Время потрачено зря, но о каком времени этого не скажешь.

Каждое утро она поджидает на берегу, что же принесет прилив. Репрессии в Турции вновь сопровождаются пытками, текущая репатриация законодательства Соединенного Королевства при содействии Денниса Скиннера, разочарование. Линчевание восьмилетнего мальчика смешанной расы в Нью-Гемпшире. По словам Лорри Слэттери, бабушки пострадавшего, он играл с группой детей и подростков, когда они стали обзывать его расистскими прозвищами и бросать в него палки и камни. Один из детей забрался на стол для пикников, и они обвязали ему шею веревкой от качелей и столкнули со стола. Он трижды качнулся из стороны в сторону, прежде чем смог высвободиться из петли. Никто из подростков не пришел ему на помощь. К истории прилагалась фотография, фиолетовые следы на тонкой шее. Кэти сидела за столом, перед ней были две пустые миски из-под мюсли, ваза с почти увядшими георгинами, браслет, россыпь журналов, миски с фруктами, лампочки и книги. Снаружи – потрепанный осенний сад, пожухлые цветы, длинные уютные тени. Проходящий поезд. С каждым днем она ощущала, как что-то подкрадывается всё ближе. Если это происходит с кем-то, если творится немыслимая жестокость, как она может быть счастлива: вот настоящий вопрос существования. Знание сидело занозой в ее телесности. Будет ли она однажды вспоминать этот момент, корчась в подворотне или сидя в тюрьме? Что-то надвигалось. Кэти не могла успокоиться. Она знала. Она знала.

Может, лучше просто сидеть на диване с маленькой новой собачкой? Новая собачка, к которой у Кэти появился доступ, – это лабрадор, восьми недель от роду, цвета руссет, потому названный Руфус. Она зашла к нему на чай, а потом еще раз через несколько дней. Оба раза он поначалу целую минуту прятался на кухне, избегая зрительного контакта, прежде чем снова вернуться к своим щенячьим делам. Пухлый, с огромными лапами-шлепками, то и дело о них запинался. Он пока не мог сам вскарабкаться по лестнице, по размеру он идеально подходил для того, чтоб его носили на руках, такой довольный и сладкий, он развалился на пледе от «Миссони», породистый товарищ, готовый невозмутимо позировать для фотосессии в стиле Брюса Вебера.

Прошлой ночью был ураган, Кэти проснулась, в темноте что-то с треском рвалось. Она ходила из угла в угол, не могла успокоиться, пять раз переложила подушки. На следующий день у нее болела челюсть, как будто она ночь напролет что-то грызла. В доме воняло краской, сидя на кухне можно было получить легкое отравление. Мебель то и дело исчезала, сад скрывался под листьями, сырыми, зелеными, пятнистыми, внеплановыми. Она решила продать свою квартиру, некогда предполагаемое вложение, снова. Она решила купить новую, снова. Она хотела собаку, с длинными ногами и длинной мордой, она хотела новое пальто, новую фигуру, новый договор аренды на жизнь. Ноги, которые куда-то идут, крепкий сон усталого человека.

Кэти опостылела собственная праздность, вечно больное горло, Кэти ни на минуту не прекращала тревожиться о будущем. Она хотела чью-то чужую жизнь, в идеале, архитектора по имени Бен Пентрит, чей пасторский домик в Дорсете, сдающийся в аренду, она желала невыносимо. Она несколько часов разглядывала фотографии его георгинов по краю дорожки, букового дерева, купыря, погоста, георгианского стола в холле, оливковых свечей, репродукций Равилиуса, старого фарфора, персиков, ярко-розовых, желтых и красных тюльпанов в полоску и чувствовала, как у нее в груди сгущается вожделение. Вещи, она всё больше и больше их любила. Старые вещи, случайно расставленные, словно яблоки, осыпавшиеся с яблони, такие небрежные, такие благородные. Она хотела кусты, постриженные в форме шара, и фруктовый сад, может, озеро, она хотела дубы и холодный камень. Может, собственность – она как красота, она делает тебя непроницаемым. Кэти ненавидела проницаемость, она хотела быть позолоченной – кто же не хотел? Когда рывком распахиваешь душу, обнаруживаешь, что вокруг одни утраты, в ящиках с геранями под окнами на Кингстон-стрит, в блестящих каштанах, которые сдуло в мусорный бак. К черту сентябрь, его скорбный воздух. Кэти хотела улечься у огня и не выходить из дома до марта, но через десять дней ей лететь обратно в Америку. Акты купли-продажи, посадочный талон, письменные работы на проверку, брони в гостиницах в Вирджинии и округе Колумбия. Какой-то маленький колодец опустел, это непривычно. Кэти и прежде бывала такой измученной, но так страшно ей не было никогда.

Бумага и краски

Отлично, новый день. Она просыпалась несколько раз за ночь, изнывая от жары, и отбрасывала простыню в сторону. Постельное белье горело огнем, свет просачивался внутрь сквозь оранжевые, потом голубые щелки в два и в четыре часа. Когда по-настоящему наступило утро, она чуточку вынырнула и зависла где-то между снами и звуками радио, подергиваясь, словно снасть для ловли омаров. Ракеты, Корея, Япония. Позже в тот день в поезде метро взорвалась бомба. Ее фотографии бродили по интернету – ведро, полное проводов в пакете из супермаркета «Лидл», еще догорающее. Она как раз писала завещание, когда узнала об этом, она готовилась к завтрашнему дню. Идя по тротуару, она вдруг подумала, что люди с детьми, наверное, боятся во много раз больше, и ей вдруг стало неловко от своего эгоизма. Ей никогда не нравились люди, которые путем деторождения заявляли свое право на будущее, как будто их вложение более весомое, чем ее, но ведь это правда так. Ее вложение состояло из луковиц тюльпана, нескольких книг и теперь ее мужа, его милой морщинистой щеки. Я знаю, что должен остаться в живых до двенадцати часов утра в среду, сказал он, уходя из дома. Тогда они подписывали завещание. Да, ответила она, только пусть эта среда будет через сто лет.

На днях, 14 сентября 2017 года, она участвовала в комиссии по отбору работ для выставки квир-искусства. Она увидела несколько логотипов «Grindr», написанных карандашом, ручкой и пастелью, она увидела много противогазов, она увидела много ягодиц и анусов. Очень трансгрессивно, весьма оригинально, немножко однообразно. Кэти понравился рисунок, на котором был в перспективе изображен юноша, нагой, как Христос Гольбейна, и фото инсценировки смерти дрэг-квин по имени Трейси Эрмин, ее тело в море близ Кента, ее красные туфли выглядывают на поверхность из спокойной синей воды. Кэти нравилось говорить ДА и НЕТ, ей нравилось пить кофе и пролистывать JPEG-файлы. После она шла в темноте по Ноттинг-Хилл, огромные шикарные дома. Молодой человек в костюме, крича в телефон, лег на платформу на Лэдброук-Гроув и завопил: Я ПРОСТО ОЧЕНЬ УСТАЛ. Она была с мужем. В поезде мужчина на ломаном английском спросил у них, надо ли ему пересесть на Эджвер-Роуд. Они сначала сказали «нет», потом «да». Они сошли вместе. У него было приятное взволнованное лицо и большая сумка, он был из Гамбурга – не так уж далеко, сказал муж. Но за прошедший год все расстояния выросли. В вагоне витало чувство инородности. Ей понравился этот мужчина, она улыбнулась ему на прощание. Если проложить ров между людьми, странами, расами, из него полетят боеголовки. Вот так вот просто, это происходило у нее прямо на глазах.

Позже вечером она написала своему юристу по почте, что хочет быть кремирована. Она напечатала эти слова, а затем спустилась вниз и расплакалась. Я не хочу, чтобы меня кремировали, почти провыла она своему мужу. Я не хочу быть мертвой. Они намеревались плотно закрыть за собой все двери, детально продумывать собственную кончину стоило больших денег.

Тем временем закрывались двери самых разных человеческих предприятий – на смену им приходили автоматизированные альтернативы. Всех очень бесила вещь под названием «Магазин у дома», которая отменила необходимость выходить на улицу и проходить сквозь двери настоящего магазина у дома, чтобы купить тампоны, пиво, мороженое, крендельки, ибупрофен или что еще вам нужно, чтобы пережить день, ведь теперь появился автоматический киоск в интернете, где есть всё необходимое, и вам не нужно никуда идти, ни с кем разговаривать и искать в карманах четвертаки. Много шума поднялось вокруг технологии распознавания лиц, а точнее, двух связанных с ней историй: одна с новым айфоном – да и черт бы с ним, подумала Кэти – и другая по поводу научного исследования возможности определения сексуальной ориентации человека по его лицу. У тебя есть только одно лицо, повторял друг Кэти Том. У тебя есть бесконечное количество паролей, десять цифр, одно лицо. Глупо использовать лицо как ключ к телефону, не говоря уже о том, чем это чревато для геев при режимной власти.

В этой атмосфере всё сложнее становилось ощущать себя настоящим. Кэти каждый день чувствовала себя как надутый гелием отвязавшийся шарик, почти потерявший связь с землей. Когда ей пришлось выступить перед публикой, ей стало остро не хватать воздуха и один бок будто онемел. Она вышла на улицу подышать в дверях. Она не волновалась, просто была ненастоящая. Так происходило постоянно, только она больше замечала это в обществе людей, как двигалось ее лицо во время разговора. Она снова остригла себе волосы почти тупыми ножницами – зачем? Ты выглядишь кошмарно, сказал муж, ты похожа на Генриха V, и ее окатило стыдом. Ее пристрастие к ножницам – это что-то вроде селфхарма, да, но в то же время она просто хотела, чтобы что-то произошло, хотела получить контроль хотя бы над одним аспектом осязаемой реальности. Она могла бы покопаться в саду, но ей было слишком лень; она береглась то от приходящей, то от уходящей простуды, которая выражалась в основном в виде слабости днем и высокой температуры между полуночью и часом. Им обоим снились плохие сны, у них обоих побаливала голова, и обоих подташнивало, они объедались апельсиновым пирогом и потом испытывали легкое сожаление.

Ситуацию с волосами необходимо было исправить. Исправление требовало похода в место с зеркалами, а Кэти не могла смотреть на себя в зеркало, когда на нее смотрел кто-то еще – возможно, в этом корень проблемы с самостоятельной стрижкой, а может, еще одно проявление того ощущения ненастоящести. Она не хотела возвращаться в Америку, это точно. В ее воображении Америка означала смерть, она не горела желанием пересекать эту черту. Что, если всю страну или Восточное побережье разбомбят ракетами? Как она попадет домой? Им снился потерянный багаж, остановки поездов на станциях без опознавательных знаков. Мне снилось, что меня пытали, сказал ее муж и не стал продолжать.

18 сентября 2017 года. В три она отправилась в мастерскую Шанталь, по Северной линии до станции Энджел, прошлась вдоль канала под дождем, в зеленой воде смутно отражались ивы и жилые многоэтажки. Ее шаги звонко разносились под мостом. На Шанталь был голубой мохеровый кардиган, перепачканный краской, волосы завязаны неаккуратным узлом. Студия была заставлена работами: два огромных холста в углу, автопортрет с дочерью, фон яблочно-зеленый, как у Дега, глаза очень красные. На полу лежали десятки вырезанных фигурок пассажиров общественного транспорта, целая популяция. Им обеим больше всего понравился мужчина в сандалиях и индийской рубашке, стильный и эффектный, выступающий наружу, в яркий воздух. Яблочно-зеленый цвет встречался повсюду, в маленьких щелках под глазами людей. От него всё выглядело жутковато и современно, словно электричество или интернет пропитывает воздух, дышащую землю, весь задник их жизни. Кэти очень понравились вырезанные фигурки, небрежно нарисованные, скругленные в овалы части тела, скованные пространством вокруг них. Он знал, сказала Шанталь о Винсенте ван Гоге. Это главное. Они говорили о новых работах, что делать, если они никому не нравятся, какой вывод ты должен или не должен делать. Шанталь достала книги, серию крошечных картин с водонапорными башнями, она рассказывала о картинах с мужчинами в штанах и картинах с писающими мужчинами, она достала картины Густона с ботинками и Паулу Модерзон-Беккер. Они смотрели на портрет Жюли Мане в детстве кисти Ренуара, как ее лицо расплывалось в улыбке и становилось, кстати, очень похожим на морду кота у нее на руках. Они говорили о том, как Вермеер использует грунтовку, как он позволяет свету просачиваться внутрь, об одном желтом рукаве. За разговором они стремительно поедали капкейки из пекарни «Хаммингберд». В детстве я была обжорой – признались они обе. Кэти зачерпывала пальцем розовый крем и отправляла в рот. Позже в тот день Мэри Кэй сказала: Когда я была маленькой, мама называла меня гадюкой. В смысле гадиной, спросил Энди. Нет, вот не гадиной. Гадюкой.

После мастерской Кэти отправилась пешком через город, дошла почти до Барбикана, свернула направо через Кларкенуэлл, затем по Сент-Джон-стрит до Фаррингдон-роуд. Она прошла по Розбери-авеню и Грейс-Инн-роуд, но ошиблась, и ей пришлось возвращаться через Мекленбург-сквер. Муж ждал ее на углу Регби-стрит в макинтоше и шляпе. Ко мне подошел мужчина и спросил, где я купил куртку, сказал он. Он был очень горд. Она затащила его в магазин «Фолк», примерила пальто, куртку и свитер; пальто село лучше всего – внушительное и серьезное и вместе с тем уютное. У них было еще много времени, они съели куриных крылышек с вином, обсуждая плагиат, имеет он значение или нет; Кэти считала, что нет. Слова, они ведь как краски, как яблочно-зеленая грунтовка Дега. Что нашел, то и используешь, всё – материал, в конце концов, что есть искусство, если не плагиат мира?

Лекция начиналась в семь, все уже собрались. По комнате бродило много новостей. Чарли и Рич женятся, это здорово. На Митзи было невероятной красоты пальто, цвета горчицы, подпоясанное чудесным старым кожаным ремнем. Они увидели Клэр и Стефа, а еще девушку с осунувшимся джейн-эйровским лицом и туго зачесанными назад темными волосами, которую Кэти узнала по фотографиям. Она слушала лекцию, пила дешевое вино, но продолжала думать над картинами в мастерской Шанталь. Дилерам не нравятся младенцы, неуклюжая белая спина, словно бок кита.

______________________________________

Темой недели стало искусство, не специально, просто так вышло. В Барбикане проходила выставка Баскии. Рич пришел, когда она стояла в очереди за водой. Ну, как выставка? Довольно безликая, от нее ощущение, что в соседней комнате будет что-то лучше, что-то более открытое. Может, дело в низких потолках? Картины выглядели перегруженными, несущественными. Ей понравилась серия фотографий Уорхола – на них происходило хоть что-то человеческое, по крайней мере публичное проявление чувств. Баския уткнулся лицом в старую собаку, Баския раскачивается на фонарном столбе, лицо Баскии скрыто под Венецианской маской, сделанной не то из фольги, не то из сусального золота. Они долго пытались узнать двух женщин на серии поляроидных снимков. Дебби Харри, Клаус Номи, Мадонна, Грейс Джонс, это точно Кит Харинг. Рич угадал Анжелику Хьюстон, очень худую и надменную. Мадонна – крошка в лавандовом парике. Я жила в Нью-Йорке в 1981 году, сказала женщина рядом. С ее каре и мешковатой черной одеждой она производила впечатление знаменитости, но, когда Кэти стала потом искать про нее информацию, почти ничего не нашла. Выставке не хватало мечтательности, вот что. Пускай и завораживало наблюдать за тем, как камера скользит под старой Вест-Сайд-Хайвей, как Баския пишет баллончиком с краской строки про хлопок на временном заборе рядом с сахарной фабрикой. Кэти собирала слова – броненосец, Авеню Эй, война, Уолл-стрит, она собирала части тела, ей нравились кусочки по отдельности, но не лица, посаженные сверху на тела.

Вода в бассейне снаружи была зеленая, а балконы, как всегда, пышно украшены листвой, яркими пятнами гераней и, может, бегоний. Кэти опаздывала, ей нужно было еще в одну галерею, она шла в солнечных очках очень большими шагами и пыталась обхитрить время. Предполагалось, что на встрече они будут обсуждать искусство, но в итоге только сплетничали, так часто случалось, Кэти полагала, что не только с ней. Она съела мягкое печенье, выпила седьмой стакан газированной воды. Истории о братьях, племянниках, дилерах, коллекционерах, истории, как люди приезжают куда-то раньше времени, как люди попадают в неловкие ситуации, как люди стоят снаружи и не могут попасть внутрь, а потом выясняется, что разумнее как раз было остаться снаружи. Кэти сама так считала, а еще, что, в общем-то, не важно, где ты находишься, центрифуга истории всё равно сорвет тебя с места и перетащит на другое. Сейчас важно смотреть на события глазами тех, кто держится в стороне, аутсайдеров, если вам угодно. Никого больше не волнуют Наполеон или Дарвин, куда интереснее оставаться загадочным, почти никому не известным, неудачником, стремным типом.

В подземке Кэти то и дело попадались на глаза чьи-то газеты: даем два часа на закрытие сайтов, разжигающих ненависть, а иначе… землетрясение в Мексике, какой-то незначительный – или пока что незначительный – переворот в Испании. Она читала статью о деменции на айпаде. Этого ли она боялась – что ее муж скатится в безнадежные потемки беспамятства? Он был на двадцать девять лет старше ее, ей не давали покоя мысли о тромбах, раке кишечника, сердечных приступах, внезапном падении. У него было пять аневризм, любая могла в любой момент разорваться и убить его. Одну ему уже прооперировали; она видела его после операции, без сознания и с торчащими трубками, ни кровинки в маленьком бледном лице. Неделями он был обездвижен и прикован к кровати, потом хромал и храбрился. Он страдал апноэ во сне – тоже смертельно опасная болезнь. От нее умерла Кэрри Фишер. Она будила его среди ночи, чтобы проверить, дышит ли он, она просто хотела как можно дольше оставаться в его компании. Пока он есть в этом мире, мир совсем неплох, он ужасен, страшен, но вместе с тем надежен; она ускоряла шаг, возвращаясь к нему, даже если потом замыкалась в себе или злилась, она обожала находиться рядом с ним, таким сговорчивым, таким угодливым, с его красивыми губами, с милой щетинкой вокруг ушей. К ее приходу он перекрасил террасу; из-за искусственной коленки он мог наклоняться только в пояснице. Он очень устал и почти сразу пошел спать, хотя было только пять, а она осталась сидеть одна в кабинете наверху, не печалясь, ее пальцы бегали, она наблюдала за желтым туманным светом, золотыми листьями. Я никогда не умею говорить прощай, написала она. А кто вообще умеет? Просто скажи: «Прощай».

Когда она писала, она могла быть кем угодно. На странице «я» растворяется, теряет четкие границы, хаотично разрастается. Кэти надевает маски, одну абсурднее другой, расслабляет узел собственной презренной личности. Я злобно взглянула на старика. Я не трахаюсь с тобой, я твой враг. Я знаю, что бабка ненавидит отца. Я люблю мамочку. Я в курсе, что она сидит на декседрине. Пока мне не было страшно. Сама я никогда никого не убивала, я постоянно бухая, я никогда не отчаиваюсь. Я нормальная, как и любой нравственный человек. Как только я завязала, я снова стала околачиваться в магазинах одежды. Я выросла дикой, я хочу остаться дикой. Я ужасно обрадовалась, когда мы с сестрой ехали в машине и у нее с головы сорвало шляпу. Я всегда хотела и хочу стать пиратом: я не могу. В своей голове, то есть в своем воображении, я принимаю какой угодно облик – странник, авантюрист борец главнокомандующий союзных войск – в нынешние времена я ничто. Боль наполняет ее слова, она ничего не может поделать, она пишет о гниющем мясе и насилии, о сточных водах, она пишет о матерях, отцах и маленьких девочках, она пишет: я бьюсь, я бьюсь головой о стену.

______________________________________

Это был ее предпоследний день в Англии, 21 сентября 2017 года, и ее мужа номинировали на премию. Он лег спать злой и раздраженный, он проснулся злой и раздраженный. Снова пришел декоратор. Вы знали, что у вас штраф за парковку, крикнул он от входа. Ее муж пришел в ярость. Он припарковался на двойной желтой, заметила она резонно, но он не видел в этом ничего резонного. Я ЖИВУ НА ЭТОЙ УЛИЦЕ, орал он. ЭТО МОЯ УЛИЦА. В любом случае мест не было нигде отсюда и до самой Сент-Филипс-роуд. Он не мог понять, как запечатать конверт со штрафным талоном, и от этого разозлился еще сильнее. Он не хотел ехать в Лондон или читать, он не хотел падать духом оттого, что не выиграл чего-то, о чем и не просил вовсе. Она хорошо его понимала, его шипы и щетины, куда меньше заметные, чем ее собственные, почти невидимые, сглаженные возрастом.

Ее рассердили письма на электронной почте. Она вышла в сад и свирепо вырвала последние георгины. Весь газон был в маленьких спиральках грязи. Продукты жизнедеятельности червей. Поднявшись наверх, она стала читать про них в интернете. Дождевые черви – гермафродиты, которые при спаривании обмениваются семенной жидкостью. Потом они в почву откладывают яйца в яйцевых коконах в форме лимона. Веселая у червей жизнь – регулярные оргии на лужайке, лично она им мешать не собирается.

Ее муж ссутулился на стуле, голова у него свесилась вперед, как у черепахи. Из-за тебя в доме напряженная атмосфера, сказала ему Кэти. Ты источаешь сложный комплекс тревоги и страха. Он был весь на нервах, да и она тоже. Она хотела, чтобы он выиграл, но в то же время, как и он, презирала премии и считала, что в искусстве нет места сравнению. Но деваться было некуда. Он ушел первым, с потными ладонями, в вельветовом костюме. Она не могла выбрать одежду; это был один из тех дней, когда ее тело и волосы словно покрывал тонкий сальный слой и ничто не сидело как надо. Носки у нее дырявые, что ты будешь делать. Она любила его, вот ее платье, и каждая его деталь – блестка. В поезде она уснула, сошла на Эмбанкмент и перешла пешком через мост, остановившись, чтобы рассмотреть мокрую юбку, застрявшую в ограде. Она встретилась с ним в «Ит», скормила ему болоньезе в сетевом итальянском ресторане в Саут-Бэнк. Постепенно их настигало осознание грандиозности события. В лифты заходили девушки в шелковых платьях и на каблуках. За билетами для прессы выстроилась длинная очередь. Он сосредоточил свое волнение на тарелках с фруктами, которые он видел в зеленом зале и которые должны были унести ровно в шесть. Там были ананасы и дыни, сообщил он ей печально. Она отправила его восвояси и осталась стоять в очереди одна.

Фойе заполнялось людьми. В баре был Алекс, а еще Ребекка. Где-то тут еще был Джек, она не видела его с тех пор, как они захаживали в одно и то же кафе в Нью-Йорке. Эми, Кэтрин, может, Крис. Она была слишком дерганая, чтобы с кем-то говорить; держась за телефон, как за алиби, она прокралась задами в бар на втором этаже, где тайком пропустила одно пиво. На билете значилось С9. По громкоговорителю просили поторопиться. Потом кто-то на сцене оплакивал смерть поэта, не Эшбери, а потом вышел ее муж в застиранном и потертом пиджаке, довольный и очень застенчивый. Он читал последним, и, когда он дошел до строки с полной чашей, она ахнула от изумления. Каждое слово звучало идеально. Мы пара чудовищных ворон, часть целого, выраженная в единичной сущности.

Поэты один за другим сошли со сцены. Ее внимание привлекла зеленая шелковая юбка, горчичное платье. Но он выиграл! Прозвучало его имя. Когда он поднимался обратно, мужчина позади нее сказал, что у него приятное лицо. Ранее этот мужчина сконфуженно рассказывал про Таймс-сквер, что там слишком много народу. Что ж, народу там, правда, полно, и лицо у него, правда, замечательное. Речь он, разумеется, не заготовил. Спасибо, сказал он. Спасибо всем вам. Она целую вечность не могла до него добраться, а когда добралась, люди всё равно влезали между ними и обступали со всех сторон. Питер, я Питер. Я знаю, что вы Питер, заверила она. Они очень долго ждали напитков и выпили их слишком быстро; он разговаривал со своим бывшим студентом и был так счастлив, что, ей-богу, не мог выговорить ни слова. Они ненадолго заскочили на вечеринку; к счастью, она знала, где быстрее всего поймать кэб, чтобы успеть на поезд. Машина то трогалась, то останавливалась, мост Ватерлоо, Юстон-роуд, почему-то темой для разговора оказался всё тот же педофил. Они не могли уснуть от волнения, они лежали, перешептываясь и выдумывая песни, я люблю тебя, сказала она и целиком закуталась в его руки.

На следующий день было равноденствие; на следующий день пришел ее последний день в Англии. Абсолютно необремененное небо, синева цвета флагов и матросов. Выпала обильная роса, ее голову от левого глаза до основания черепа сзади пронизывала досадная боль, металлический стержень с шипами. Ей предстояло забрать валюту и собрать вещи, упаковать жизнь и уплыть на своей маленькой лодочке, которую она разлюбила. Она не хотела быть одна, с нее хватит, это тема вчерашнего дня и, без сомнения, завтрашнего. Меня сейчас стошнит, сказала она и побежала наверх, где ее стошнило. Боль была нестерпимая, она качалась под одеялом, бормоча и всхлипывая. Наконец, боль немного утихла, и она смогла пробежаться по электронной почте, пока он лежал рядом и напевал. Вот так мы теперь живем, а когда ты вернешься, нашему браку стукнет восемь недель, а восьмерка на боку превращается в вечность, а значит, мы с тобой навсегда, что, конечно, неправда, но думать об этом приятно.

Головная боль проходила, становилась всё меньше и меньше, пока она вовсе не перестала ее замечать. Она попробовала зарегистрироваться на рейс, но в билете оказалась ошибка: кто-то неверно напечатал ее дату рождения, скинув ее возраст до тридцати восьми. Она позвонила в «Американские авиалинии», и ей сообщили сложный список действий, которые ей необходимо выполнить. Она всё сделала, но оказалось, что это неправильный список. После нескольких бесед мужчина с красивым голосом заверил ее, что всё будет хорошо. У вас есть разрешение на въезд? У вас действительный паспорт? Всё будет в порядке. Перед этим в середине того синего дня она сходила на почту за деньгами, где стояла в очереди за женщиной, пытавшейся отправить письмо в Калифорнию. В следующий раз заполните таможенную форму, сказал ей работник почты. На границе могут придраться. Он сказал что-то еще, и женщина, выходя, крикнула через плечо, что она не из Японии. Я подумал, из Японии, сказал мужчина, озадаченный и явно уязвленный. Может, кореянка. Но похожа на японку. Он внимательно пересчитал деньги Кэти; у него была маленькая подушечка, о которую он увлажнял пальцы, но она оказалась слишком сухая, он нашел бутылку воды, спрятавшуюся за кассовым автоматом, и смочил подушечку. Видите, какая система, сказал он Кэти. Это чтоб я мог быстрее считать. Пятьдесят, пятьдесят, двадцать, двадцать, десять, пять, один.

Той ночью она трижды меняла кровати: она то и дело просыпалась – ей казалось, что кто-то есть на кухне. Она пришла к нему в час тридцать, он нашарил своей рукой ее руку и ухватился за нее. Она слушала его дыхание с долгими паузами из-за апноэ. Она не первая, кто так делал, она даже не первая, кто записал свои переживания по этому поводу. Она любила его так сильно, что захватывало дух, этого теплого спящего зверька, его золотистые глаза; он открыл их и посмотрел на нее любовно. Пип, сказал он. Мой Пип.

Он разбудил ее в семь тридцать с чаем, к тому времени она уже снова вернулась в свою кровать. 23 сентября 2017 года. Они прильнули друг к другу. Они еще никогда не расставались надолго. Ей не доводилось в жизни уезжать от мужа. Он отвез ее в аэропорт – «Я отвезу, разговор окончен», – пускай она уже купила билет на поезд, пускай она злилась от страха, что он попадет в аварию. Чемоданы собраны, застегнуты, все зарядники уложены между носками и трусами, никто не мог усомниться, что она взяла всё необходимое, если не считать мокасин от Гуччи, которые не влезли, о чем она в скором времени пожалеет. Они ехали в машине молча, держась за руки и переключая туда-сюда кондиционер; деревья – как маленькие желтые факелы, некоторые переросшие в алые всполохи. Это была Англия, она будет по ней скучать, хоть та изменилась до неузнаваемости, расизм официально победил. Она начинала жутко нервничать по поводу регистрации, они встряли в пробку на М40, она считала минуты и дергала себя за губу. Но всё было в порядке, Пип, всё хорошо; они припарковались и зашли в аэропорт, у них оставалась уйма времени.

На стойке приема багажа зевающий молодой человек взял ее паспорт. Вы выглядите устало, сказала она. Это правда, но еще мне что-то попало в глаз. Он тер его, как ребенок, расспрашивая ее о планах, в какие дни по порядку она будет делать то-то и то-то. Она хотела поскорее со всем закончить и вернуться домой; он поставил печать на ее билет – можно идти. Они успеют выпить кофе, никто им не помешает, у них еще целый океан минут. Тут что-то жидкое, сказал он, откусив кусок от брауни с апельсиновой начинкой. До него она еще никого не любила, уж точно не по-настоящему. Она не умела этого делать, раскрываться, отказываться от себя, не умела жертвовать. Его милое старое лицо, его милое новое лицо, целиком ее. Он очень крепко ее поцеловал трижды и зашел в лифт, и она стояла и смотрела, пока он не скрылся за дверью.

Вот и всё, теперь она сама по себе, с чемоданом на колесиках и сумкой-шопером, со старым потрепанным пальто. Она показывала паспорт всем, кто просил. Она была маленькой, она была на свободе, она была на сто процентов замужем. Она прошла через зал досмотра и оказалась в промежуточной зоне, между «Диксонс» и «Тед Бейкер», из динамика гремели все подряд старые песни: Я хочу. Я люблю. Покажи мне. Она устроилась у двери в молельную комнату для всех конфессий, мимо нее по двое и по трое шныряли люди. Ее рейс в два тридцать, у нее было еще три часа, она уже парила в воздухе. Она любила его, она любила его. Ей написал Ник. Сколько унылых членоносцев им нужно было отпихнуть в сторону, чтобы принять верное решение, спросил он. Ничего не остановилось. Всё бы в любом случае продолжало происходить, с ней или без нее. Ким Чен Ын назвал Трампа маразматиком, возможно, их разнесут к чертям. Но, по крайней мере, выживут муравьи, и продолжат строить свои бесконечные города, и воровать мед из сервантов. Она крепко держала свою сумку. Она ждала своего рейса. Она любила его, она любила его. Любовь – это мир, боль – это мир. Теперь она в этом с головой, началась ее посадка, прятаться некуда.

Источники цитат

«Меня всегда смущала дешевая 12-дюймовая плитка за спиной спикера в ООН. Будь моя воля, я бы заменил ее на красивые мраморные плиты»:

@RealDonaldTrump,

твиттер, 3 октября 2012 г.

______________________________________

«Желания коренятся так глубоко, что невозможно их отделить от тела»:

Kathy Acker,

Great Expectations

(Grove Weidenfeld, 1982), p. 127.

______________________________________

«изящнее моей вагины»:

Кэти Акер,

открытка Джонатану Майлзу,

20 декабря 1982 года —

Chris Kraus, After Kathy Acker

(Allen Lane, 2017), p. 204.

______________________________________

«всегда клиент проститутки, а не сама проститутка»:

Zoe Leonard,

I want a president, 1992.

______________________________________

«я кошмарное чудовище. Я слишком уродлив, чтобы показываться миру»:

Kathy Acker,

The Adult Life

of Toulouse Lautrec [1975],

in Portrait of an Eye:

Three Novels (Pantheon, 1992), p. 194.

______________________________________

«я думала, я такая невидимая, что меня не замечают»:

Kathy Acker,

Translations of the Diaries

of Laure the Schoolgirl [1983],

in Eurydice in the Underworld

(Arcadia, 1997), p. 107.

______________________________________

«Я родилась в бедной семье в Сент-Хеленс, остров Уайт. В 1790 году. В детстве я жила впроголодь»:

Kathy Acker,

The Childlike Life

of the Black Tarantula [1973],

in Portrait of an Eye, p. 10.

______________________________________

«Я еще никогда в жизни не видел такого ужаса, какой был в глазах у группы юношей, которые сбежали из Мосула и ожидали своей очереди на досмотр – им предстояло доказать иракским пограничникам, что они не бывшие бойцы ИГ. Двое мужчин призывного возраста прошли в палатку на допрос. Через два часа их отнесли на носилках в полевой госпиталь, всех в крови»:

Patrick Cockburn,

End Times in Mosul,

London Review of Books,

Vol. 39, No. 17, 17

August 2017, pp. 25–6.

______________________________________

«Я родилась безумной в Барбикане»:

Kathy Acker,

The Childlike Life

of the Black Tarantula,

in Portrait of an Eye, p. 23.

______________________________________

«У меня не все дома»:

Кэти Акер,

письмо Джексону Мак Лоу,

7 июля 1973 года —

Chris Kraus, After Kathy Acker, p. 82.

______________________________________

«Пожить бы еще той двойной сексуальной жизнью в Сан-Франциско и т. д.»:

Кэти Акер,

письмо Джексону Мак Лоу,

7 июля 1973 года —

ibid., p. 85.

______________________________________

«дерево – это мир, а мир – это ее спина»:

Kathy Acker,

Blood and Guts in High School

с. 47 (Pan Books, 1984), p. 47.

______________________________________

«Я действовала по наитию. Я всё еще была в ванной – на месте преступления. Я даже не вставала. Я печатала, печатала, печатала»:

Amber Amour,

Why I Instagrammed My Rape,

Marie Claire, 6 June 2016.

______________________________________

«Своим первым указом в должности президента я велел обновить и модернизировать наш ядерный арсенал. Сейчас он больше и мощнее, чем когда-либо… Хотелось бы надеяться, что нам никогда не придется использовать эту мощь, однако наша нация всегда будет мировым лидером по силе!»:

@realDonaldTrump,

твиттер, 9 августа 2017 г.

______________________________________

«Город в панике. Террористы с бомбами вот-вот захватят власть!»:

Kathy Acker,

The Adult Life

of Toulouse Lautrec,

in Portrait of an Eye, p. 205.

______________________________________

«Может, ты умираешь, и тебе уже всё равно. Тебе больше нечего сказать. В пустоте, в серой завесе почти исчезают под водой острова»:

Kathy Acker,

Florida,

in Literal Madness

(Grove Press, 1987), p. 397.

______________________________________

«плоть на тыльной стороне его ладоней болталась, как мокрая газета»,

«большинство тел обнаженных, обгоревших дочерна лежало лицом вниз»,

«круглые черные комочки лежат на песке»,

«ребенок пытался сосать грудь своей мертвой матери»:

Kathy Acker,

My Death My Life

By Paolo Pasolini [1984],

in Literal Madness, p. 315.

______________________________________

«всё, чего я хочу, это тотальная война»:

Kathy Acker,

ibid., p. 233.

______________________________________

«мерзкие прогнившие лица из страшилок»:

Kathy Acker,

Kathy Goes to Haiti [1978],

in Literal Madness, p. 86.

______________________________________

«Нам нужно услышать друг друга без ненависти в сердцах»:

@FLOTUS,

твиттер, 12 августа 2017 г.

______________________________________

«Утверждают, что в 40-е годы произошел Холокост, когда информация была ровно в шесть миллионов раз более труднодоступна, чем сегодня. К тому же все „доказательства“ держали за железным занавесом, и никто толком не мог исследовать места, где всё происходило, до 90-х годов»:

Andrew Anglin,

Daily Stormer, 12 August 2017.

______________________________________

«доказательств того, что в трудовых лагерях от истощения и болезней погибло много людей»:

Andrew Anglin,

ibid., 12 August 2017.

______________________________________

«Вот что вам надо знать: в Руанде после геноцида всюду находили тайники с оружием. Памятник конфедерату тут ни при чем – на самом деле, это пробный захват маленького города группой ополченцев. Простите, но вы должны это понимать. За всем этим кроится план куда больший. Не сомневайтесь. Ничто не принимайте за данность»:

@kristinrawls,

твиттер, 16 августа 2017 г.

______________________________________

«Нам нужно возвести монумент со всеми известными нам именами рабов, по образцу Мемориала ветеранов Вьетнама»:

@sarahschulman3,

твиттер, 19 августа 2017 г.

______________________________________

«Три четверти этих бездомных – черные или пуэрториканцы. Бетон воняет мочой гораздо сильнее, чем улицы вокруг»:

Kathy Acker,

Bodies of Work

(Serpent’s Tail, 1997), p. 107.

______________________________________

«как началась Америка. Чтобы победить Америку, ей нужно понять, кто такая Америка», «второстепенный фактор, по своей сути, более не существует», «какие есть мифы о сотворении Америки», «Америку, или Свободу, создала жажда религиозной нетерпимости»:

Kathy Acker,

Don Quixote

(Paladin, 1986), p. 117.

______________________________________

«Я стояла рядом с манекенами, которые изображали черных людей в состоянии их глубочайшего унижения, и заметила, что манекенов хозяев и хозяек плантации там нет»:

Rachel Kaadzi Ghansah,

A Most American Terrorist:

The Making of Dylann Roof,

GQ, 21 August 2017.

______________________________________

«с офисной бумагой, универсальной, не содержащей кислоты, размером 8½ × 11 дюймов, которую безжалостно исписывают рабочими текстами»:

Lucy Ives,

Sodom, LLC:

The Marquis de Sade

and the Office Novel,

Lapham’s Quarterly,

Vol. IX, No. 4, Fall 2016.

______________________________________

«ИСТОРИЧЕСКИЙ ливень в Хьюстоне и по всему Техасу. Уровень воды поднялся до рекордных высот, и дожди не прекращаются. Дух людей заслуживает восхищения. Спасибо! Я также посещу замечательный штат Миссури, где я с большим отрывом победил в 16-м. Демократ Клэр Маккескилл против сокращения налогов. Республиканцы выиграют место в Сенате!»:

@realDonaldTrump,

твиттер, 27 августа 2017 г.

______________________________________

«Знание хлипко, как болото»,

«Вокруг меня грязь»,

«Тела сбрасывают в воду»,

«Я со своей подружкой в настоящем доме»,

«Я хочу больше, чем просто видеть»,

«Чем больше полетов, тем больше забытого»:

Kathy Acker,

Eurydice in the Underworld, p. 15.

______________________________________

«Мутная желтая жидкость, которая имитирует эффект героина. Но подсевшие дорого платят за дешевый кайф от „крокодила“. В том месте, куда вводят наркотик, разрываются кровеносные сосуды, а ткани вокруг них отмирают и иногда отваливаются от костей целыми шматками»:

Simon Shuster,

The World’s Deadliest Drug:

Inside a Krokodil Cookhouse,

Time, 5 December 2013.

______________________________________

«они поняли, что я умею читать, и утащили меня в амбар, где выкололи мне глаза, а потом избили»:

Jesmyn Ward,

Sing, Unburied, Sing

(Bloomsbury, 2017), p. 282.

______________________________________

«Стены были замазаны навозом, я была там единственным человеком»:

Dodie Bellamy,

Pink Steam

(Suspect Thoughts Press, 2004), p. 137.

______________________________________

«Я никогда не умею говорить прощай. А кто вообще умеет? Просто скажи: „Прощай“»:

Kathy Acker,

Blood and Guts in High School, p. 31.

______________________________________

«Я злобно взглянул на старика»,

«Я не трахаюсь с тобой, я твой враг»:

Kathy Acker,

Florida,

in Literal Madness, p. 401.

______________________________________

«Я знаю, что бабка ненавидит отца»:

Kathy Acker,

Great Expectations, p. 14.

______________________________________

«Я люблю мамочку. Я в курсе, что она сидит на декседрине»:

Kathy Acker,

ibid., p. 15.

______________________________________

«Пока мне не было страшно»:

Kathy Acker,

Florida,

in Literal Madness, p. 400.

______________________________________

«Сама я никогда никого не убивала, я постоянно бухая, я никогда не отчаиваюсь»:

Kathy Acker,

The Childlike Life

of the Black Tarantula,

in Portrait of an Eye, pp. 25–7.

______________________________________

«Я нормальная, как и любой нравственный человек»:

Kathy Acker,

Pussy, King of the Pirates

(Grove Press, 1996), p. 84.

______________________________________

«Как только я завязала, я снова стала околачиваться в магазинах одежды»:

Kathy Acker,

ibid., p. 88.

______________________________________

«Я выросла дикой, я хочу остаться дикой»:

Kathy Acker,

Blood and Guts in High School, p. 97.

______________________________________

«Я ужасно обрадовалась, когда мы с сестрой ехали в машине и у нее с головы сорвало шляпу»:

Kathy Acker,

Empire of the Senseless

(Picador, 1988), p. 30.

______________________________________

«Я всегда хотела и хочу стать пиратом: я не могу. В своей голове, то есть в своем воображении, я принимаю какой угодно облик – странник, авантюрист, борец, главнокомандующий союзных войск – в нынешние времена я ничто»:

Kathy Acker,

ibid., p. 26.

______________________________________

«боль – это мир»:

Kathy Acker,

Blood and Guts in High School, p. 125.

Благодарности

Спасибо

Ребекке Картер и ПиДжей Марку, вы лучшие агенты

Всем в Picador, особенно, Полу Бэггели, Киш Уидияратна и Полу Мартиновичу

Всем в Norton, особенно, Джилл Биалоски, Дрю Уайтман и Эрин Ловетт

Первым читателям: Джозефу Кеклеру, Китти Лэнг, Дэвиду Аджмай, Джин Ханне Эдельстайн, Саре Вуд, Али Смит, Элизабет Дэй, Джону Дэй, Шанталь Джофф, Ричу Додуэллу, Чарли Портеру, Лорен Кэссел, Дэвиду Дерни, Тому де Грюнвальду, Мэтту Вулфу, Дженни Лорд, Франческе Сигаль

Вольфгангу Тильмансу и Морин Пэйли <3

Крис Краус за то, что посадила зерно; Кэти Акер за то, сделала радикальное возможным; Матиасу Вигенеру за твою щедрость

Дэнис Лэнг, всегда и Иэну Паттерсону, за всё

Продолжить чтение