Читать онлайн Лабиринт бесплатно

1

ПИК ДЕ СОЛАРАК, ГОРЫ САБАРТЕ, ЮГО-ЗАПАДНАЯ ФРАНЦИЯ,

понедельник, 4 июля 2005

Тонкая ниточка крови стекает по бледной коже на внутренней стороне предплечья — красной строчкой по белой ткани.

Сперва Элис принимает ее за муху и не обращает внимания. Мухи на раскопках — неизбежное зло, причем по непонятной причине, чем выше в горы, тем больше мух, а она работает высоко над основным раскопом. Потом капелька крови плюхается на голое колено, взрываясь, как фейерверк в ночь Гая Фокса.

Тогда она поднимает глаза и замечает, что порез на локте снова открылся. Ранка глубокая и никак не хочет заживать. Элис со вздохом прижимает полоску пластыря и туже затягивает бинт. Потом — все равно никто не видит — слизывает с запястья красную струйку.

Из-под кепки выбивается прядь волос цвета патоки. Она заправляет их на место и вытирает платком лоб, прежде чем затянуть потуже конский хвостик волос на затылке.

Раз уж отвлеклась, Элис встает и разминает длинные ноги, покрытые золотистым загаром. В парусиновых шортах из обрезанных выше колена брюк, в обтягивающей белой майке она выглядит почти подростком. Раньше ее это огорчало. Теперь, став старше, она оценила преимущества девчоночьей внешности. Единственная дань женственности — крошечные серебряные звездочки серег, сверкающие, как стеклярус.

Элис откручивает колпачок бутылки. Вода согрелась, но пить хочется так, что ей все равно, и она пьет большими жадными глотками. Внизу над выщербленным асфальтом дороги колышется жаркое марево, наверху — бесконечная синева неба. Хор цикад, укрывшийся от солнца в сухой траве, звенит без умолку.

Элис первый раз в Пиренеях, но уже чувствует себя как дома. Ей рассказывали, что зимой зазубренные пики гор Сабарте покрыты снегом. Весной из расщелин скал робко выглядывают нежные цветы — розовые, белые, бледно-зеленые. В начале лета пастбища зеленеют и пестрят желтыми головками лютиков. Но с тех пор солнце успело выжечь землю, и зелень склонов сменилась бурой краской. «Красивые места, — думает Элис, — только какие-то негостеприимные. Здесь живут тайны. Эта земля слишком много видела, чтобы быть в мире с собой».

Ниже по склону, в главном лагере, Элис видит своих коллег, собравшихся под полотняным навесом. Шелаг она отличает по фирменному черному костюмчику. Странно, что они прервали работу. Для перерыва еще рановато. Правда, вся команда в последнее время работает с холодком.

Работа по большей части кропотливая и однообразная: копать, скрести, составлять каталог и вести записи. Находки же пока не оправдывают усилий. Черепки ранней средневековой керамики да пара наконечников стрел конца XII — начала XIII века и никаких признаков палеолитической стоянки, ради которой и ведутся раскопки.

Мелькает соблазнительная мысль спуститься вниз, к друзьям и коллегам, попросить поправить повязку. Порез саднит, а икры уже ноют от работы на корточках. И плечи сводит. Но Элис понимает, что если сейчас прерваться, то вдохновение уйдет.

Она надеется на удачу. Вчера она заметила что-то блестящее под большим плоским валуном, прислоненным к обрыву так точно и аккуратно, словно его уложила туда гигантская рука. Разглядеть, что там или хотя бы какой величины, не удалось, но она копала все утро и теперь считает, что осталось немного.

Элис знает, что следовало бы кого-нибудь позвать. По крайней мере предупредить Шелаг — подругу и второе лицо на раскопе после начальника. Сама Элис — не археолог, а волонтер, уделивший часть отпуска полезному занятию. Но сегодня она последний день на раскопках, и ей хочется показать себя. Если вернуться в лагерь и признаться, что нашла что-то, все кинутся сюда, и открытие уже не будет принадлежать ей одной.

В ближайшие дни и недели Элис не раз вспомнит эту минуту: яркий свет, металлический привкус крови и пыли на губах — и задумается, как бы все сложилось, если бы она решила уйти, а не остаться. Если бы жила по правилам.

Допив последние капли воды, она сует бутылку в рюкзак. Еще несколько часов под ползущим к зениту солнцем, в нарастающем зное, она продолжает копать. Слышен только скрежет стали по камню, гудение насекомых да иногда — приглушенный гул далекого самолета. Она чувствует капельки пота над верхней губой и между грудями, но не отрывается от работы, пока подкоп под валуном не оказывается достаточно большим, чтобы просунуть руку.

Элис опускается на колени, прижимаясь плечом и щекой к камню, и с замиранием сердца протискивает пальцы в темное слепое отверстие. Она мгновенно понимает, что предчувствие не обмануло и находка стоит трудов. На ощупь предмет гладкий, чуть скользкий — явно металл, а не камень. Надежно ухватив его и велев себе не ждать слишком многого, Элис медленно-медленно вытягивает находку к свету. Земля, кажется, вздрагивает, не желая расставаться со своим сокровищем.

Густой глинистый запах влажной земли ударяет в нос, но она его не замечает. Она уже заблудилась в прошлом, плененная обломком истории, лежащим в ладони. Это тяжелая округлая пряжка, покрытая зеленой и черной патиной от долгого лежания в земле. Элис трет металл пальцем и улыбается, видя, как из-под слоя грязи проступают медные и серебряные детали. На первый взгляд пряжка тоже средневековая — застежка от плаща или накидки. Что-то в этом роде она уже видела.

Ей известно, как опасно делать выводы, руководствуясь первым впечатлением, но так трудно не вообразить владельца пряжки, теперь давно умершего, проходившего некогда этими тропинками. Незнакомца, чью историю еще предстоит узнать.

Она так захвачена, так поглощена возникшими в воображении картинами, что не замечает, как шевельнулся нависший над ней валун. Но некое шестое чувство заставляет ее поднять взгляд. На долю секунды мир замирает вне пространства и времени. Элис зачарованно смотрит, как толстая каменная плита, покачнувшись, медленно начинает валиться на нее.

В самый последний миг свет разлетается вдребезги. Чары разбиты. Элис отшатывается, откатывается в сторону, уходя от грозящей раздавить ее скалы. Валун обрушивается наземь с глухим ударом, взметнув тучу бурой пыли, неторопливо кувыркается вниз, раз и другой, и замирает на склоне.

Элис судорожно цепляется за куст, удерживаясь от падения. Минуту она лежит ничком в пыли. В голове все плывет, и она плохо понимает, что произошло. Потом до нее доходит, что она была на волосок от смерти, и по коже пробегает озноб. «Чуть не попал», — думает она, переводит дыхание и ждет, пока мир перестанет вращаться.

Понемногу удары пульса в голове затихают, тошнота отступает и все приходит в норму настолько, что можно сесть и осмотреться. Ободранные коленки в крови, и запястье она растянула, когда упала на руку, зажав в кулаке пряжку, но в целом легко отделалась. Цела.

Она встает и отряхивает пыль, чувствуя себя полной идиоткой. Просто не верится, что она могла сделать такую грубую ошибку — не закрепить валун. Только теперь Элис оглядывается на основной раскоп и с облегчением видит, что там внизу никто ничего не заметил. Она поднимает руку, чтобы помахать им, и тут замечает узкий проход в обрыве, открытый откатившимся валуном. Будто дверной проем, прорубленный в скале.

Говорят, в этих горах множество пещер и скрытых тоннелей, так что Элис не удивляется. «И все-таки, — думает она, — я заранее знала, что здесь есть проход, хотя снаружи ничего не было заметно. Вернее сказать, догадывалась».

Элис замирает в нерешительности. Конечно, надо кого-нибудь позвать. Лезть внутрь без страховки глупо, а может быть, и опасно. Она прекрасно представляет, что может случиться. Но ведь она и работала здесь без разрешения. Шелаг ничего не знает. Кроме того, что-то влечет ее внутрь. Дело кажется личным. Это ведь ее собственное открытие.

«Нет смысла зря отрывать всех от работы», — уговаривает себя Элис. Если здесь есть на что смотреть, она кого-нибудь позовет. Она же ничего не будет трогать, только посмотрит.

«Всего-то одна минута».

Она карабкается обратно наверх. На месте плиты, преграждавшей вход, осталась глубокая вмятина. Во влажной земле кишат черви и личинки, неожиданно оказавшиеся открытыми солнцу и зною. Рядом валяется свалившаяся с головы кепка. И ее лопатка гоже лежит на прежнем месте.

Элис вглядывается в темноту. Отверстие не больше пяти футов в высоту и трех в ширину. Края неровные, шершавые. Это непохоже на дело рук человека, хотя, проводя пальцами по камню, она нащупывает необычные гладкие участки там, где к скале прижималась каменная плита.

Постепенно глаза привыкают к сумраку. Чернота бархата уступает место пепельно-серому свету, и она уже может разглядеть узкий длинный коридор. По спине бегут мурашки, страшновато: того, что таится там в темноте, лучше не тревожить. Но она отбрасывает прочь ребяческие страхи и суеверия. Элис не верит ни в призраков, ни в предчувствия.

Крепко, как талисман, зажав в руке пряжку, она делает глубокий вдох и шагает в проход. Древний подземный воздух мгновенно обволакивает ее, наполняет рот, гортань, легкие. Воздух прохладный и влажный. Это не сухой ядовитый газ пещерных карманов, от которого ее предостерегали, и она догадывается, что где-то есть приток свежего воздуха. Все-таки, просто на всякий случай, она нашаривает в кармане шортов зажигалку, щелкает кнопкой и, подняв огонек, удостоверяется, что кислорода здесь достаточно. Пламя колышется на сквозняке, но не гаснет.

Преодолевая неуверенность и легкое чувство вины, Элис завязывает найденную пряжку в носовой платок, прячет в карман и осторожно продвигается вперед. Огонек зажигалки дает мало света, но все же освещает землю под ногами, отбрасывая тени на неровные серые стены.

Углубляясь в тоннель, Элис чувствует, как холодный воздух котенком касается голых рук и ног. Проход идет вниз, она чувствует под ногами уклон шершавого пола. В подземной тишине громко шуршат под ногами мелкие камешки и галька. Уходя вглубь, она спиной чувствует, как съеживается и меркнет позади окошко дневного света.

Неожиданно желание идти дальше пропадает. Ей здесь совершенно нечего делать! Но что-то неотвратимое увлекает ее глубже в брюхо горы.

Еще десять метров, и тоннель обрывается. Элис стоит на пороге замкнутого подземного зала. Стоит на естественной скальной площадке. С нее две низкие широкие ступени ведут вниз, к выровненному и выглаженному полу. Длина пещеры около десяти метров, ширина — пять, и над ней несомненно потрудились человеческие руки. Низкий сводчатый потолок напоминает крышу склепа.

Элис вглядывается, подняв повыше колеблющийся огонек. Ее тревожит необъяснимое и странное чувство узнавания. Она уже готова спуститься по ступеням, когда замечает выбитые на каменной плите буквы и нагибается, пытаясь разобрать надпись. Читаются только первые три слова и последняя буква — то ли «N», то ли «H». Остальное стерлось или сбито резцом. Элис пальцем обводит буквы и читает вслух. Эхо ее голоса отдается в тишине враждебно и угрожающе: P-A-S A P-A-S… Pas a pas.

Шаг за шагом? Что «шаг за шагом»? Пузырьки воспоминания всплывают на поверхность подсознания. Словно давно забытая песня. Потом исчезают.

«Pas a pas», — снова шепчет Элис, но слова ничего не значат. Молитва? Предупреждение? Лишенная продолжения, надпись лишена смысла.

Нервы натягиваются. Выпрямившись, Элис одну за другой проходит ступени. Любопытство борется в ней с настороженностью, и по коже бегут мурашки. От беспокойства или от подземного холода, она сама не знает.

Элис высоко держит зажигалку, чтобы осветить себе дорогу, не поскользнуться и ничего не повредить. Внизу она останавливается, глубоко вздыхает и шагает в чернильную тьму. Ей едва видна задняя стена зала.

Может быть, это всего лишь игра света и теней, отброшенных огоньком, но ей издалека видится крупный узор кругов и полукружий, высеченных или выведенных краской на стене. На полу под узором — каменная плита около четырех футов в высоту. Алтарь?

Элис, упершись взглядом в стену с узором, осторожно пробирается вперед. Теперь чертеж выглядит яснее. Он напоминает лабиринт, но память подсказывает, что есть в нем какая-то неправильность. Это не настоящий лабиринт. В нем нет дороги к центру. Узор неправильный. Элис не сумела бы объяснить, откуда в ней такая уверенность, но не сомневается, что права.

Не отрывая взгляда от лабиринта, она переступает ближе и ближе. Нога сбивает твердый предмет, лежащий на полу. Слабый сухой удар, и что-то легкое откатывается по камню.

Элис переводит взгляд под ноги.

Колени у нее дрожат от страха. Бледный огонек в руке мигает. Элис с трудом выдыхает. Она стоит на краю неглубокой могилы — просто углубление в земле, не более того. В нем два скелета — два бывших человека. Очищенные временем кости. Слепые глазницы одного черепа уставлены на нее. Второй, сбитый ее ногой, лежит на боку, словно отведя взгляд.

Тела были положены бок о бок лицом к алтарю, как изображают на могильных плитах. Они лежат симметрично и совершенно прямо, но могила не наводит на мысли о покое. Здесь нет мира. Скула одного черепа проломлена, вдавлена внутрь, как маска из папье-маше. У другого скелета сломанные ребра торчат, как сучья засохшего дерева.

«Они ничем не могут тебе повредить». Не желая поддаваться страху, Элис заставляет себя присесть, стараясь ничего больше не сместить и не нарушить. Она обводит глазами могилу. Между телами лежит кинжал с потемневшим от времени клинком и несколько клочков ткани. Рядом затянутый шнурком кожаный мешочек. В нем могла бы поместиться небольшая шкатулка или книга. Элис сдвигает брови. Она уверена, что уже видела когда-то нечто подобное, но воспоминание ускользает.

Круглая белая вещица между похожими на когти пальцами меньшего скелета так мала, что Элис едва не проглядела ее. Не успев задуматься, можно ли так поступать, она достает из кармана пинцет и бережно высвобождает предмет. Потом, осторожно сдув пыль, подносит к свету.

Это маленькое каменное кольцо, простое, ничем не примечательное, с гладкой закругленной поверхностью. И оно тоже кажется странно знакомым. Элис всматривается внимательней. На внутренней стороне выцарапан рисунок. Сперва она принимает его за своеобразную печать. Затем, толчком, приходит понимание. Элис поднимает взгляд к чертежу на задней стене пещеры и снова смотрит на кольцо.

Узор в точности повторяется.

Элис не религиозна. Она не верит ни в рай, ни в ад, ни в бога, ни в дьявола, ни в духов, которые, по поверьям, обитают в здешних горах. Но впервые в жизни ее охватывает ощущение сверхъестественного, необъяснимого, присутствия чего-то, не умещающегося в рамках ее опыта и понимания. Она чувствует, как зло касается ее кожи, волос, стекает к подошвам ног.

Храбрости как не бывало. В пещере вдруг становится очень холодно. Страх хватает ее за горло, замораживает воздух в груди. Элис с трудом распрямляет колени. Что она здесь делает, в этой древней пещере? Теперь у нее только одно отчаянное желание: выбраться наружу, подальше от этого свидетельства давней жестокости, от запаха смерти — к надежному, яркому солнечному свету.

Но уже поздно.

Над собой или позади она слышит звук шагов. Шаги отдаются от каменных стен, отскакивают от скалы к скале. Кто-то идет.

Испуганно обернувшись, Элис роняет зажигалку. Пещерный зал погружается в темноту. Она хочет бежать, но не находит ступеней и выхода в тоннель. Она спотыкается, теряет под собой опору.

Падает. Кольцо откатывается обратно к костям, которым принадлежит.

2

КАРКАСОН, ЮГО-ЗАПАДНАЯ ФРАНЦИЯ

В нескольких милях птичьего полета на восток, в маленькой деревушке, затерянной в горах Сабарте, высокий худой человек в светлом костюме сидит за столом из темного полированного дерева.

Потолок в комнате низкий, а пол, выстланной большими квадратными плитками цвета красноватой горной земли, сохраняет в ней прохладу, несмотря на царящий на улице зной. Единственное окно закрыто ставнем, и в помещении было бы темно, если бы не круг желтого света, отброшенный керосиновой лампой, стоящей на столе. Рядом с лампой — стакан, почти до краев наполненный красной жидкостью.

По столу разбросаны листки толстой желтоватой бумаги, исписанные частыми строчками мелкого четкого шрифта. В комнате тихо, только слышно шуршание пера, оставляющего черный чернильный след, да звяканье кубиков льда в стакане, когда человек подносит его к губам. Тонкий запах вишневой настойки и тиканье часов, отмеряющих промежутки, когда пишущий задумывается, прежде чем снова взяться за перо.

В этой жизни мы оставляем после себя память о том, кем были и что делали. Оттиск, не более. Я многому научился. Я приобрел мудрость. Но изменил ли я что-либо? Не знаю. Pas a pas, se va luènh.

Я видел, как зелень лета сменяется золотом осени, как осенняя медь уступает зимней белизне, пока я сидел, ожидая наступления ночи. И снова и снова я спрашивал себя — зачем? Если бы я знал заранее, каково жить в таком одиночестве, оставаясь единственным свидетелем бесконечного круговорота рождений, жизней и смертей, — как бы я поступил? Увы, меня тяготит невыносимо растянувшееся одиночество. Я пережил эту долгую жизнь с пустотой в сердце — с пустотой, которая все эти годы ширилась и ширилась и уже не умещается во мне.

Я старался исполнить данные тебе обещания. Одно — выполнено, другое осталось неисполненным. Пока еще неисполненным. Последнее время я чувствую, что ты рядом. Наше время снова подходит. Все говорит об этом. Скоро пещера откроется. Все вокруг меня указывает, что это так. И книга, так долго остававшаяся надежно скрытой, снова будет найдена.

Человек откладывает перо и тянется к стакану. Глаза его потускнели, затянутые дымкой воспоминаний, но гиньолет крепок и сладок. Глоток оживляет его.

Я ее нашел. Наконец нашел. И я гадаю: узнает ли она книгу, когда я вложу ее ей в руки? Записана ли память в ее крови и костях? Вспомнит ли она, как мерцает и переливается переплет? Открывая и перелистывая страницы, бережно, чтобы не повредить сухого и ломкого пергамента, вспомнит ли слова, долетевшие эхом из глубины веков?

Я молю о том, чтобы наконец, на закате такой долгой жизни, мне выпал случай исправить то, с чем я не справился когда-то, и узнать наконец истину. Истину, которая даст мне свободу.

Человек откидывается назад, опустив на крышку стола руки, покрытые старческими веснушками. После долгого ожидания узнать наконец, чем тогда все кончилось.

Больше ему ничего не нужно.

3

ШАРТР, СЕВЕРНАЯ ФРАНЦИЯ

К вечеру того же дня, в шестистах милях к северу, другой человек стоит в тускло освещенном подземелье под улицами Шартра, ожидая начала церемонии.

У него вспотели ладони, пересохло во рту, он чувствует каждый нерв, каждый мускул своего тела, биение пульса в висках. Он смущен, и голова у него кружится — от волнения и предчувствий или, может быть, от вина. Непривычное одеяние из белого полотна тяготит плечи, пояс из витой пеньковой веревки натирает бедра. Украдкой он бросает короткий взгляд на молчаливо стоящих по сторонам от него людей, но лица у обоих скрыты капюшонами. Человек не сумел бы сказать, разделяют они его нервозность или обряд давно стал для них привычным. Одеты они в такие же полотняные рясы, только белого полотна почти не видно под золотой вышивкой, и на ногах у них сандалии. Его босые ноги чувствуют холод каменных плит пола.

Наверху, над переплетением потайных ходов, слышится звон колоколов большого готического собора. Человек чувствует, как встрепенулись стоящие рядом с ним. Этого сигнала они ждали. Человек поспешно склоняет голову, пытаясь проникнуться значением этой минуты.

— Je suis pret[3] — бормочет он, не столько сообщая о готовности, сколько желая подбодрить самого себя. Сопровождающие ничем не показывают, что слышат его слова.

Когда затихает последний отголосок колокола, служка, стоявший по левую руку от него, делает шаг вперед, и камень, скрытый в его ладони, отбивает пять ударов в тяжелую дверь. Изнутри доносится отклик: «Dintrar» — войдите.

Человеку чудится, что женский голос ему знаком, но гадать, где и когда он его слышал, некогда, потому что дверь распахивается, открывая камеру, в которую он так долго стремился попасть.

Все так же в ряд трое медленно продвигаются вперед. Все отрепетировано заранее, и человек знает, чего ожидать, но все же колени у него вздрагивают. После промозглого тоннеля камера кажется жаркой и темной. Свет падает только от свечей, установленных в нишах и на самом алтаре. По полу мечутся длинные тени.

В крови у него кипит адреналин, и человек наблюдает происходящее словно бы со стороны.

Четыре старших жреца стоят по четырем сторонам зала — с северной, южной, западной и восточной стороны. Вошедшему мучительно хочется поднять глаза и осмотреться, но он принуждает себя склонить голову, пряча лицо, как его учили. Он, не видя, угадывает выстроившихся вдоль стен посвященных — шестеро у каждой из длинных сторон прямоугольной камеры. Он чувствует тепло их тел, слышит дыхание, хотя все собравшиеся замерли в молчаливой неподвижности.

Человек заранее выучил свою роль по врученной ему бумаге и, проходя к надгробию в центре, спиной чувствует взгляды. Он гадает, нет ли здесь его знакомых. Среди членов общества могут оказаться и деловые партнеры, и жены приятелей — кто угодно. Слабая улыбка возникает у него на губах, когда он позволяет себе пофантазировать насчет перемен, которые последуют за его принятием в общество.

Действительность резко напоминает о себе, когда он спотыкается и едва удерживается от падения к подножию гробницы. Камера оказывается меньше, чем ему представлялось по чертежу, — меньше и теснее. Он рассчитывал, что путь от двери к каменной плите будет дольше.

Опускаясь на колени, он слышит, как за спиной у него кто-то шумно вздыхает, и удивляется этому признаку волнения. У него самого сердце бьется чаще, и, опустив взгляд, человек видит побелевшие костяшки своих стиснутых рук. Он смущенно складывает ладони, затем, опомнившись, опускает руки как положено, вдоль тела.

В жестком каменном полу, который он чувствует коленями сквозь тонкую ткань одеяния, видно легкое углубление. Человек чуть ерзает, стараясь незаметно устроиться поудобнее. Впрочем, неудобное положение помогает отвлечься, и он принимает его почти с благодарностью. В голове все еще шумит, и ему трудно собраться с мыслями и вспомнить порядок церемонии, который он столько раз повторял по памяти.

Удар колокола в стенах камеры — пронзительная звенящая нота, и вслед за ней возникает звук поющих голосов, поначалу чуть слышный, но быстро разрастающийся, когда новые голоса подхватывают напев. Обрывки слов и фраз гулко отдаются у него под черепом: montanhas — горы; noblessa — благородные; libres — книги; graal — Грааль…

Жрица отделяется от высокого алтаря и направляется к нему. Человек слышит только легкий шорох ее платья, но представляет, как колышется и мерцает в свете свечей золотое одеяние. Этой минуты он ждал.

— Je suis prêt, — чуть слышно повторяет он и на этот раз говорит правду.

Жрица останавливается прямо перед ним. Сквозь густой аромат курений он слышит запах ее духов — легких и нежных. Когда она, склонившись, берет его за руку, он перестает дышать. Прикосновение прохладных ухоженных пальцев током, а может быть, желанием отдается к плечу, когда жрица вкладывает ему в ладонь гладкий округлый предмет и сгибает поверх его пальцы. Теперь ему хочется — как никогда в жизни ничего не хотелось — взглянуть ей в лицо. Но он не отрывает от пола потупленного взгляда — как ему велели.

Четверо старших жрецов покидают свои места и присоединяются к жрице. Кто-то мягко запрокидывает ему голову, и густая сладкая жидкость вливается между губ. Человек ожидал этого и не пытается сопротивляться. Когда тепло расходится по его телу, он вскидывает руки, и золотая мантия опускается ему на плечи. Присутствующие не раз были свидетелями подобных церемоний, однако человек ощущает их беспокойство.

Внезапно он чувствует, как стальная лента перехватывает ему горло, раздавливая гортань. Руки его взлетают к горлу, человек сражается за возможность вздохнуть. Он пытается крикнуть, но голоса нет. Колокол снова начинает отбивать удары, и однозвучный пронзительный гул затопляет его. Волна тошноты подступает к горлу. Человек чувствует, что теряет сознание, и как последнюю опору стискивает вложенный ему в руку предмет, так что ногти вонзаются в ладонь. Резкая боль заставляет беспамятство отступить. Теперь он осознает, что руки, лежащие на его плечах, не утешают и поддерживают, а не дают встать. Новая волна тошноты, и пол под ним, кажется, качается и уходит в сторону.

Зрение подводит его, перед глазами все плывет, однако человек видит, что в руке жрицы появился нож. Он не заметил, откуда взялось серебристое лезвие. Он пытается встать, но наркотик в крови лишает его сил. Он уже не владеет своим телом.

— Non![4] — пытается вскрикнуть он, но уже поздно.

Сперва ему представляется, будто его просто ударили между лопатками. Потом глухая боль распространяется вширь. Теплая струйка стекает по спине.

Неожиданно разжимаются удерживавшие его руки, и человек ничком падает на пол — оседает, как тряпичная кукла, на метнувшийся ему навстречу камень. Ударившись головой, он не чувствует боли — прохладное прикосновение гладких плит кажется почти ласковым. Глаза легко смыкаются. Он больше ничего не чувствует, и только издалека доносится голос.

— Une leçon. Pour touts[5] — кажется, произносит он, но слова лишены смысла.

Последним усилием сознания человек, обвиняемый в раскрытии тайны, приговоренный за то, что говорил, когда следовало молчать, сжимает невидимый в его ладони предмет. Потом пальцы его разжимаются и маленький серый диск, не больше монеты, катится по полу. На одной его стороне вырезаны буквы «NV», на другой — лабиринт.

4

ПИК ДЕ СОЛАРАК, ГОРЫ САБАРТЕ

Мгновение длится молчание. Затем темнота тает. Элис уже не в пещере. Она плывет в белом, лишенном тяжести мире, прозрачном, мирном и молчаливом.

Она свободна. В безопасности.

Элис представляется, что она ускользает из потока времени, вываливается из одного измерения в другое. Линия, тянущаяся из прошлого в настоящее, блекнет в этом пространстве безвременья и бесконечности.

Потом словно открывается люк под виселицей, и рывком начинается падение вниз, из свободы небес к поросшим лесом горам. Ставший твердым воздух свистит в ушах, и ее все быстрее, все жестче тянет к земле.

Удара не ощущается. Не хрустят кости, ударившись о серые кремнистые скалы. Едва коснувшись земли, Элис бежит, спотыкаясь на крутой лесной тропинке между колоннадами высоких стволов. Деревья тесно обступают тропу, и ей не видно, что скрывается за ними.

«Слишком быстро».

Элис цепляется за ветки, пытаясь замедлить бег, прекратить это безрассудное стремление в неизвестность, но руки ее проходят насквозь, словно она стала духом или призраком. Горсти узких листьев проскальзывают меж пальцев, как волосы сквозь зубья гребня. Она не чувствует прикосновения, но кончики пальцев становятся зелеными от сока. Элис подносит их к лицу, чтобы вдохнуть тонкий кисловатый запах, но и запаха не ощущает.

У нее уже колет в боку, но останавливаться нельзя, потому что погоня неуклонно приближается. Тропа под ногами становится круче. Сухие корни и камень сменяют лежавшие на мягкой земле под ногами ветки и мох. Но звука все нет. Ни птичьего пения, ни голосов — только ее прерывистое дыхание. Тропа изгибается, петляет, заставляя Элис метаться вправо и влево, пока за поворотом не возникает преградившая путь стена пламени. Колонна беззвучно свивающихся огненных языков, алых, белых, золотых, непрестанно сменяющих друг друга. Элис непроизвольно вскидывает руку, защищая лицо от жара, которого не чувствует. Но ей видны лица, увязшие в пляшущих огнях, — лица, мучительно искаженные прикосновениями обжигающих языков.

Элис пытается остановиться. Надо остановиться. Ступни у нее изодраны в кровь, длинный подол промок и мешает бежать, но погоня все ближе и что-то неподвластное воле влечет ее в гибельные объятия пламени.

Остается только прыгать в надежде прорваться сквозь огненную стену. Она взлетает в воздух облачком дыма, проплывает высоко над рыжими огнями. Ветер несет ее, отрывая от земли.

Женский голос окликает ее по имени, но выговаривает его странно:

— Элэйс!

Она спасена. Свободна.

Потом знакомая хватка холодных пальцев охватывает лодыжки, приковывая к земле. Нет, не пальцев — цепей. Только теперь Элис замечает, что держит что-то в руках. Книгу — переплет завязан кожаными шнурами. Она понимает: вот что ему нужно. Им нужно. Это потеря книги разозлила их.

Если бы она могла говорить, быть может, можно было бы с ними сторговаться. Но в голове не осталось слов, а язык разучился говорить. Она бьется, стараясь сбросить цепи, но железная хватка неодолима. Она кричит, чувствуя, как ее медленно затягивает в огонь, но не слышит ни звука.

Элис снова кричит, ощущая, как бьется внутри нее голос, жаждущий быть услышанным. И на этот раз звук пробивается наружу. Реальный мир обрушивается на нее. Звук, запах, прикосновение, металлический вкус крови во рту. На долю секунды она замирает, пронизанная ледяным холодом. Это не знакомый уже холод пещеры, а что-то иное, сильное и яркое. В нем Элис различает мимолетный очерк лица, прекрасного и неясного. Тот же голос снова зовет ее по имени:

— Элэйс.

Зовет в последний раз. Это дружеский голос. В нем нет угрозы. Элис хочет открыть глаза, в уверенности, что, увидев, сможет понять. Но не может. Совсем.

Сон бледнеет, отпуская ее.

Пора просыпаться. Надо проснуться.

Потом она слышит другой голос, руки и ноги обретают чувствительность, саднят ободранные коленки, ноют ушибы. Она чувствует, как ее трясут за плечо, возвращая обратно в жизнь.

— Элис! Элис, очнись!

ГЛАВА 1

КАРКАССОНА,

джюлет[6] 1209

Элэйс проснулась внезапно, подскочила, широко распахнув глаза. Страх бился в груди, как пойманная в силки птица. Она прижала руку к ребрам, чтобы сдержать удары сердца.

Мгновение между сном и явью она еще удерживала взглядом сновидение, чувствовала, как плывет, глядя на себя с огромной высоты, слово каменная горгулья, что строит рожи горожанам с крыши собора Святого Назария.

Она проснулась в собственной постели в Шато Комталь. Глаза понемногу привыкали к темноте и начинали различать комнату. Ей уже не грозили тонкие темноглазые люди, гнавшиеся за ней всю ночь, хватавшие и тянувшие острыми когтями пальцев. «Теперь им до меня не дотянуться». Вырезанные на камне надписи — скорее картинки, чем слова, — таяли, как дым на осеннем ветру. И пламя тоже гасло, оставляя только след в памяти.

Вещий сон? Или обычный кошмар?

Ответа нет. Да она и боялась ответа.

Элэйс потянулась к занавеси над кроватью. Как будто, ощутив в руках что-то вещественное, должна была почувствовать себя не такой прозрачной и бестелесной. Вытертая ткань, пропитанная пылью и знакомыми запахами замка, внушала уверенность самой своей грубостью.

Ночь за ночью все тот же сон. С самого детства, когда она просыпалась в темноте, белая от ужаса, с залитым слезами лицом, и видела у кроватки отца, сидящего над ней, словно над сыном. Свеча догорала, и зажигалась новая, а он нашептывал ей истории о приключениях в Святой земле. Рассказывал о бесконечном море пустыни, об изогнутых куполах и устремленных в небо минаретах мечетей, о том, как зовут на молитву сарацинских правоверных. Рассказывал о душистых приправах, о ярких и острых кушаньях, о беспощадном кроваво-красном солнце над Иерусалимом.

Год за годом, в смутные часы между сумерками и рассветом, она лежала рядом со спящей сестрой, а отец говорил и говорил, отгоняя демонов. Он не подпустил к ней черных братьев и католических священников с их суеверием и лживыми святынями.

Ее спасали отцовские рассказы.

— Гильом? — прошептала она.

Муж крепко спал, раскинув руки, захватив большую часть ложа. Его длинные темные волосы, пропахшие дымом и конюшней, рассыпались по подушке. Лунный свет лился в окно. Ставни были распахнуты, чтобы впустить в комнату ночную прохладу. Элэйс различала даже тень щетины у него на подбородке. Цепь, которую Гильом носил на шее, блеснула, когда он шевельнулся во сне.

Элэйс хотелось, чтобы муж проснулся и сказал ей, что все хорошо, бояться больше нечего. Но он затих, а будить его не приходило ей в голову. В других делах она не знала страха, но брак был для нее еще внове и внушал опасения. Так что Элэйс только провела пальцем по гладкой загорелой руке и по плечам, широким и твердым от многих часов упражнений с мечом и турнирным копьем. Под кожей чувствовалось легкое движение. Вспомнив, как они провели первую половину ночи, Элэйс покраснела, хотя смотреть на нее было некому.

Ее приводили в смятение чувства, просыпавшиеся в ней от близости Гильома: радостно сжимавшееся при виде супруга сердце, земля, ускользающая из-под ног, когда он улыбался ей. Но чувство беспомощности пугало ее. Элэйс опасалась, что любовь сделает ее слабой, бессильной. Она не сомневалась в своей любви к мужу, но сознавала, что не отдается ему целиком, утаивая малую частичку себя внутри.

Элэйс вздохнула. Оставалось надеяться, что со временем все станет проще.

Чернота за окном, в которую вливалось серое сияние, и робкие намеки на птичье пение среди деревьев в крепостном дворе подсказывали ей, что недалек рассвет. Теперь уже не уснуть.

Элэйс выскользнула из-под занавеси, на цыпочках пробежала к стоявшему в дальнем углу сундуку. Каменные плитки холодили ступни, разбросанный по полу тростник колол пальцы. Она откинула крышку, сдвинула мешочек с лавандой и вытянула простое темно-зеленое платье. Чуть вздрагивая, шагнула в него, протолкнула руки в узкие рукава, подтянула кверху отсыревшую материю лифа и туго затянула пояс.

Элэйс было шестнадцать, и она уже полгода была замужем, но еще не набрала женской мягкости и изгибов тела. Платье свободно, как чужое, болталось на ее тонкой фигурке. Придерживаясь рукой за стол, она сунула ноги в мягкие кожаные туфельки и сняла со спинки кресла любимый красный плащ. Кайма на нем была вышита переплетающимися синими и зелеными квадратами и ромбами, а между ними пестрели мелкие желтые цветочки. Элэйс сама придумала и сделала вышивку для дня венчания. Сколько недель над ним просидела! Весь ноябрь и декабрь она трудилась над плащом онемевшими и ноющими от холода пальцами, торопясь закончить к сроку.

Элэйс занялась корзинкой-панир, стоявшей на полу у сундука. Проверила, на месте ли мешочки для трав и кошелек, полоски ткани, которыми она связывала пучки трав и кореньев, и инструменты, чтобы выкапывать и срезать растения. Потом хорошенько затянула ленточкой плащ на шее, опустила кинжал в ножны на поясе, надвинула капюшон, чтобы скрыть длинные, не заплетенные в косу волосы, и тихонько выбралась в пустынный коридор. Дверь за ней закрылась без стука.

Еще не пробили примы, так что в жилой части замка было пустынно. Элэйс быстро прошла по коридору, со свистом подметая полами плаща каменные плитки, и свернула на крутую узкую лестницу. Здесь ей пришлось перешагнуть через мальчика, прикорнувшего у стены покоев, отведенных ее сестре Ориане с мужем.

Она спускалась навстречу шуму голосов, доносившихся из расположенной в подвале кухни. Там работа была в разгаре. Элэйс расслышала шлепок и последовавшее за ним хныканье — для какого-то невезучего мальчишки день начинался подзатыльником, а рука у повара была тяжелая.

Она обогнала кухонного мальчика, волочившего тяжелую бадью колодезной воды.

Элэйс улыбнулась ему:

— Bonjorn!

— Bonjorn, госпожа, — осторожно отозвался он.

— Проходи. — Она открыла перед ним тяжелую дверь.

— Merce, госпожа, — поблагодарил мальчик уже не так робко. — Grand merce.

В кухне царила суета и сутолока. Над большим котлом — payrola, подвешенным на крюк над огнем, уже поднимались клубы пара. Старший кухарь перехватил у парнишки бадью, опрокинул ее в котел и молча кинул обратно водоносу. Пробираясь мимо Элэйс обратно к колодцу, мальчишка с мученическим видом закатил глаза.

На большом столе посреди кухни уже стояли в запечатанных глиняных горшках каплуны, чечевица и капуста, готовые отправиться в кипящую воду. Тут же теснились миски с соленой кефалью, угрями и щукой. На краю стола лежали пудинги-фогаса в полотняных мешочках, гусиный паштет и ломти соленого окорока. Другой край заняли подносы с изюмом, айвой, фигами и вишней. Мальчуган лет девяти-десяти дремал, опершись локтями на стол, и его унылая мордочка ясно говорила, как радуется он перспективе провести еще один жаркий день у горячего очага, вращая вертел с мясом. Рядом с очагом под куполом хлебной печи ярко пылал хворост. Первая выпечка пшеничного хлеба — pan de blat — уже остывала на доске. От хлебного запаха Элэйс сразу захотелось есть.

— Можно мне один хлебец?

Повар, разгневанный вторжением в его владения женщины, поднял глаза, узнал Элэйс и тут же расплылся в приветливой улыбке, обнажившей гнилые зубы.

— Госпожа Элэйс, — обрадованно заговорил он, вытирая руки о фартук. — Benvenguda! Какая честь! Давненько ты у нас не гостила. Мы уж соскучились.

— Жакоб, — ласково приветствовала его Элэйс. — Я не буду мешать.

— Ты — мешать! — Он рассмеялся. — Как же ты можешь помешать?

Маленькая Элэйс проводила немало часов на кухне, присматривалась и запоминала. Никакую другую девочку Жакоб не пустил бы и на порог своего мужского царства.

— Что, госпожа Элэйс, чем могу служить?

— Дай немножко хлеба, Жакоб, и еще вина, если можно.

Повар нахмурился. Элэйс невинно улыбалась.

— Прости меня, но ты уж не на реку ли собралась? В такую рань, и одна? Такая знатная дама… еще совсем темно. Я слышал, рассказывают…

Элэйс положила ладонь ему на плечо.

— Ты очень добр, что беспокоишься обо мне, Жакоб, и я знаю, что у тебя самые лучшие намерения, но со мной ничего не случится, честно. Уже светает, а дорогу я отлично знаю. Сбегаю туда и вернусь так скоро — никто и не заметит, что меня не было.

— А отец твой знает?

Она заговорщицки поднесла палец к губам.

— Ты же знаешь, что нет. Но пожалуйста, не выдавай меня. Я буду очень осторожна.

Жакоб явно нашел бы, что еще сказать, но дальше возражать не посмел. Он неторопливо прошел к столу, завернул в льняную салфетку круглый хлебец и послал поваренка за кувшином вина. Глядя на него, Элэйс чувствовала, как ноет у нее сердце. Повар двигался медленно и неловко, заметно припадая на левую ногу.

— Нога все беспокоит?

— Почти нет, — солгал повар.

— Я потом сделаю перевязку, если позволишь. Похоже, рана не заживает как следует.

— Ничего страшного.

— А ты прикладывал мой бальзам? — спросила она, уже видя по его лицу, что ответ отрицательный.

Жакоб беспомощно вскинул пухлые руки.

— Столько дел, госпожа, — столько гостей: сотни, если считать со слугами, конюшими, фрейлинами, не говоря уж о консулах с семействами. И провизию нынче раздобыть нелегко. Вот только вчера послал я…

— Все это очень хорошо, Жакоб, — перебила Элэйс, — но рана сама собой не заживет. Слишком глубокий порез.

Она вдруг заметила, как тихо стало кругом, и, оглянувшись, убедилась, что вся кухня прислушивается к их разговору. Младшие поварята навалились на стол и, разинув рты, смотрели, как их вспыльчивый повелитель выслушивает нотацию. Да еще от женщины!

Притворяясь, будто ничего не заметила, Элэйс понизила голос.

— Можно, я потом этим займусь — заплачу за пропитание? — Она погладила сверток с хлебцем. — Это будет еще один наш секрет, ос? Честная сделка?

На минуту ей показалось, что она зашла слишком далеко и слишком много себе позволила. Но Жакоб, чуть помедлив, усмехнулся.

— Ben, — кивнула Элэйс. — Хорошо. Я зайду днем и займусь этим. Dins d'abord. Скоро.

Выскользнув из кухни и взбираясь вверх по лестнице, Элэйс слышала, как громыхает повар, разгоняя по местам ротозеев и бездельников. Она улыбнулась.

Все было в порядке.

Элэйс потянула на себя тяжелую наружную дверь и окунулась в нарождающийся день.

Листья вяза, стоявшего посреди крепостного двора, — под ним виконт Тренкавель вершил суд — чернели на побледневшем небе. В его ветвях копошились и неуверенно пробовали голоса жаворонки и крапивники.

Дед Раймона Роже Тренкавеля выстроил Шато Комталь больше столетия назад, чтобы отсюда править своими разраставшимися владениями. Его земли протянулись от Альби на севере к Нарбонне на юге, от Безьера на востоке к Каркассоне на западе.

Прямоугольник стен включал в себя развалины более древнего замка, усилившие укрепления на западной стороне городской стены, — мощного каменного кольца, высившегося над рекой Од и северными болотами.

Донжон, в котором собирались консулы и подписывались важнейшие документы, стоял над юго-западной стеной и бдительно охранялся. В густых сумерках Элис заметила что-то темное у наружной стены. Напрягая глаза, она разглядела спящую в уголке собаку. Пара мальчишек, примостившихся, как воронята, на ограде гусиного загона, норовили разбудить ее, швыряя камушки. В тишине были явственно слышны удары их босых пяток по брусьям ограды.

Попасть в Шато Комталь и выйти из него можно было двумя путями. Широкая арка Западных ворот вела прямо на травянистый склон, сбегавший от стены. Эти ворота почти всегда стояли закрытыми. Восточные ворота, маленькие и узкие, втиснулись между двумя привратными башнями и вели на улицы города. На верхние этажи башен можно было попасть, только вскарабкавшись по деревянным лесенкам, через люки в полу. Маленькая Элэйс любила лазать там наперегонки с кухонными мальчишками. Надо было подняться на самый верх и спуститься обратно, не попавшись стражникам. Элэйс была проворной девчушкой. Она всегда выигрывала.

Плотнее завернувшись в плащ, Элэйс торопливо пересекла двор. Как только колокол приказывал гасить огни, ворота закрывались на ночь, и стража не пропускала никого без разрешения ее отца. Бертран Пеллетье, хоть и не принадлежал к консулам, занимал в замке высокое положение. Не многие дерзали ослушаться его приказа.

Отец никогда не одобрял ее привычку ранним утром выбираться из города, а в последнее время он твердо объявил, что ночью Элэйс должна оставаться в стенах Шато. Она предполагала, что ее муж держится того же мнения, хотя Гильом ни разу не заговаривал об этом с молодой женой. Но только в тихих, скрывавших лица рассветных сумерках, вдали от строгих порядков крепости, Элэйс чувствовала себя собой. Не дочерью, не сестрой, не супругой. В глубине души она всегда подозревала, что отец понимает ее. Она старалась быть послушной дочерью, но отказаться от этих минут свободы не хотела.

Чаще всего ночная стража закрывала глаза на ее проделки. По крайней мере, до последнего времени. После того как пошли слухи о войне, гарнизон стал бдительнее. Внешне жизнь текла как всегда, и рассказы беженцев, временами появлявшихся в городе, о боях и религиозных гонениях представлялись Элэйс в порядке вещей. Всякий, кто жил вне защиты городских стен, должен был опасаться нападения конных отрядов, налетавших и исчезавших, как летние грозы. Ничего нового не было в этих сообщениях.

И Гильома, насколько она могла судить, слухи и шепотки не особенно тревожили. Впрочем, он никогда не говорил с ней о таких вещах. Зато Ориана утверждала, будто французское войско крестоносцев и церковников готовится вторгнуться в земли Ока. Больше того, по ее словам, войну поддерживали папа и французский король. Элэйс по опыту знала, как часто Ориана болтает только ради того, чтобы вывести ее из себя. В то же время сестра часто узнавала новости раньше всех в замке, да и нельзя было отрицать, что все больше гонцов прибывало в Шато и выезжало из его ворот. Трудно было не заметить и того, как глубоко пролегли морщины на лице отца, как запали его щеки.

Глаза у sirjans d'arms покраснели от бессонной ночи, однако стража не дремала. Правда, серебристые угловатые шлемы они сдвинули на затылок, а стальные кольчуги казались тусклыми в сером рассветном сумраке, и мужчины, устало закинувшие за плечо щиты, скрывшие в ножнах мечи, явно мечтали не о битвах, а о теплой постели.

Приблизившись, Элэйс с облегчением узнала среди стражников Беренгьера. Заметив ее, тот ухмыльнулся и кивнул:

— Bonjorn, госпожа Элэйс. Раненько поднялась!

Она улыбнулась в ответ:

— Не спится.

— Неужто твой муженек дает скучать по ночам? — бесстыдно подмигнув, вставил его напарник.

У этого лицо пестрело шрамами от оспы, ногти были обкусаны до крови, а изо рта разило вчерашним пивом. Элэйс пропустила непристойную шуточку мимо ушей.

— Как твоя жена, Беренгьер?

— Хорошо, госпожа. Совсем поправилась.

— А сын?

— Растет с каждым днем. Чуть отвернись, проест и дом и хозяйство.

— В отца пошел, — пошутила Элэйс, ткнув стражника в толстое пузо.

— Вот и моя женушка то же говорит.

— Передай ей мои наилучшие пожелания, ладно, Беренгьер?

— Она будет рада, что ты ее вспомнила, госпожа. — Стражник помялся. — Хочешь, чтоб я тебя пропустил?

— Только в город, Беренгьер, ну, может, до реки. Я скоро вернусь.

— Никого не велено пропускать, — буркнул его напарник. — Приказ кастеляна Пеллетье.

— Тебя не спросили, — огрызнулся Беренгьер. — Не в том дело, госпожа, — продолжал он, понизив голос. — Но ты знаешь, какие теперь дела. Коль с тобой что случится да узнают, что это я тебя выпустил, твой отец…

Элэйс потрепала его по плечу.

— Знаю, знаю, — тихо заверила она, — но, правда, тут не о чем беспокоиться. Я сумею о себе позаботиться. К тому же… — она покосилась на второго стражника, который теперь копался пальцем в носу, то и дело вытирая руку о рукав, — что бы ни грозило мне на берегу, все будет не так страшно, как то, что тебе приходится выносить здесь.

Беренгьер расхохотался.

— Обещай, что будешь осторожна?

Элэйс, кивнув, чуть распахнула плащ, открыв подвешенный к поясу нож.

— Буду, честное слово.

Дорогу преграждала двойная дверь. Беренгьер отпер оба замка, сдвинул тяжелый дубовый засов на наружной створке и приоткрыл ее так, чтобы Элэйс сумела протиснуться наружу. Благодарно улыбнувшись, она нырнула под его локоть и шагнула в мир.

ГЛАВА 2

Выходя из тени, лежавшей между башнями ворот, Элэйс чувствовала, как сильнее забилось сердце. Свобода. Хотя бы ненадолго.

Съемные деревянные мостки связывали ворота с каменным мостом, выводившим от Шато Комталь на улицы Каркассоны. Трава на дне сухого рва блестела от росы: в небе разрастался дрожащий лиловый свет. Луна поблекла в сиянии приближающегося рассвета.

Элэйс почти бежала, и ее плащ оставлял в пыли размашистые дуги следов. Ей хотелось избежать беседы со стражей на дальней стороне моста. На удачу, стражники дремали на посту и проспали появление молодой женщины. Она поспешно нырнула в путаницу узких переулков, привычно выбирая дорогу к башне Мулен д'Авар — древнейшему участку городской стены. Ее ворота выходили прямо к огородам и faratjals — пастбищам, занимавшим земли под стенами города и северного пригорода Сан-Венсен. Ранним утром отсюда можно было выйти на реку быстро и незаметно.

Придерживая подол платья, Элэйс осторожно пробиралась среди следов, оставленных очередной бурной ночью в таверне Святого Иоанна Евангелиста. В пыли валялись разбитые всмятку яблоки, огрызки груш, обглоданные кости и черепки. Чуть дальше она обошла нищего, уснувшего в подворотне в обнимку со старой косматой дворнягой. Еще трое спали вповалку у колодца, заглушая храпом пение птиц.

Простуженный часовой у ворот страдал, до бровей завернувшись в плащ, хлюпал носом, кашлял и долго не желал замечать ее присутствия. Элэйс порылась в кошельке. Часовой, не глядя, выхватил монетку из ее пальцев, попробовал на зуб, потом загремел засовом и приоткрыл щелку, позволив ей выскользнуть наружу.

Спуск к барбакану лежал в тени между двумя высокими частоколами, но Элэйс проходила здесь не первый раз и наизусть знала каждую рытвину крутой тропинки. Далее тропа прижималась к подножию круглой деревянной башни над быстрым ручьем. Она исколола ноги ветками и набрала полный подол репейника. Нижний край красного плаща, намокнув, стал темно-багровым, а носки кожаных туфелек почернели от влаги.

Едва не вскрикнув от восторга, Элэйс выбралась наконец из тени частокола в открытый широкий мир. Вдалеке над Монтань Нуар собирались белые июньские облака. Светлеющее небо над горизонтом было забрызгано лиловым и розовым.

Она остановилась, любуясь лоскутным покрывалом пшеничных и ячменных полей между перелесками, тянувшимися к самому небосклону. Прошлое смыкалось вокруг нее, обнимало… Духи и призраки собирались к ней, нашептывали в уши свои истории, делились тайнами. Они связывали ее с теми, кто до нее стоял на крутом берегу, — и с теми, кто еще придет сюда когда-нибудь мечтать о дарах жизни.

Элэйс ни разу не бывала за пределами земель виконта Тренкавеля. Ей трудно было представить себе унылые северные города: Париж, Амьен или Шартр — родину матери. Для нее это были всего лишь имена, лишенные тепла и цвета, такие же неблагозвучные, как langue d'Oil, на котором говорили их жители. Но Элэйс верила, что, даже будь у нее возможность сравнивать, она не нашла бы ничего прекраснее, чем древняя, неподвластная времени красота Каркассоны.

Она стала спускаться с холма, огибая колючие заросли кустов. Южный берег реки Од был низким и болотистым. Промокшая насквозь юбка липла к ногам, и Элэйс часто спотыкалась. Она поймала себя на том, что идет быстрей, чем обычно. Отчего-то ей сегодня было не по себе. Элэйс уверяла себя, что ее растревожил разговор с Жакобом и Беренгьером. И тот и другой вечно за нее беспокоятся. Но сегодня она чувствовала себя одинокой и беззащитной.

Рука невольно потянулась к рукояти ножа. Припомнился рассказ купца, который будто бы на днях заметил на дальнем берегу волка. Весь город счел, что торговец хвастает: но летнему времени он мог увидеть разве что лису или бродячую собаку. Но на пустом темном берегу в такие истории верилось легче, и холодная рукоять придавала уверенности.

На минуту Элэйс задумалась, не повернуть ли назад. Она то и дело вскидывалась на внезапный шум или плеск, но всякий раз это оказывался шорох крыльев взлетающей птицы или игра желтого речного угря на отмелях.

Мало-помалу привычная тропа успокоила ее. Река Од здесь разливалась широко и была неглубока; тянувшиеся к ней ручейки поблескивали голубоватыми жилками, а над ними висел прозрачный летний туман. В зимнее время поток, налившийся ледяными водами горных ручьев, становился многоводным и бурным. Но в летнюю засуху вода спадала, и течения едва хватало, чтобы вращать колеса соляных мельниц, которые деревянным хребтом торчали посреди русла, привязанные к берегу толстыми веревками.

В такую рань мухи и мошкара, черными облачками висевшие над болотом в жаркое время, еще не проснулись, поэтому Элэйс решилась пройти напрямик через топкую грязь. Тропа через трясину была отмечена пирамидками белых камней. Она осторожно выбирала дорогу, пока не выбралась на опушку леса, подходившего к самой западной стене.

Элэйс направлялась к лесной лужайке, где в тенистых лощинах росли лучшие травы. Оказавшись под защитой деревьев, она замедлила шаг и принялась наслаждаться жизнью. Она отстраняла нависшие над тропой ветви ивняка и вдыхала густой землистый запах листьев и мха.

Человек не оставил здесь следа своих трудов, но лес был полон живыми цветами и звуками. Вскрикивали и щебетали скворцы, крапивники, коноплянки. Хрустели под ногами сучки и сухие листья, прыскали в стороны кролики, и их белые хвостики ныряли среди волн желтых, красных и синих цветов. Высоко в раскидистых кронах сосен рыжие белочки срывали шишки, осыпая землю легким душистым дождем хвои.

На поляну — травяной островок, тянувшийся к самой реке, — Элэйс выбралась уже пьяная от счастья. Она с облегчением опустила наземь корзинку: плетеная ручка натерла нежную кожу на сгибе локтя. Сняла отяжелевший плащ и повесила его на низкую ветку серебристой ивы. Утерла лицо и шею платком и опустила флягу с вином в дупло, чтобы не нагрелась на солнце.

Над стеной деревьев высилась крутая стена Шато Комталь. Четкий силуэт башни Пинте ярко выделялся на бледном небе. Элэйс задумалась, проснулся ли отец. Может, уже сидит в личных покоях виконта, обсуждая с ним дневные дела. Она посмотрела левее сторожевой башни, отыскивая собственное окно. Интересно, Гильом еще спит или проснулся и обнаружил пропажу жены?

Каждый раз, глядя вверх сквозь зеленый балдахин ветвей, она поражалась, как близок город. Два разных мира — бок о бок. Там, на улицах, в переходах Шато Комталь — шумно и людно. Там нет покоя. Здесь, во владениях лесных и болотных жителей, царствует глубокое вечное молчание.

И здесь она чувствует себя дома.

Элэйс скинула кожаные туфли. Мокрые от утренней росы травинки сладко защекотали пальцы ног и ступни. Радостное чувство мгновенно изгнало у нее из головы все мысли о городе и доме.

Элэйс перенесла инструменты к самой воде. На отмели разросся куст дягиля. Мощные трубчатые стебли выстроились вдоль берега, как строй игрушечных солдатиков. Ярко-зеленые листья — иные больше ее ладони — отбрасывали на берег прозрачную тень.

Нет ничего лучше дягиля, чтобы очистить кровь или защитить от заражения. Эсклармонда, ее подруга и наставница, не уставала повторять, что собирать травы для настоев, мазей и бальзамов надо всегда и всюду, коль скоро они попались на глаза. Пусть сегодня город свободен от заразы, кто знает, что принесет завтрашний день? Болезни и мор могут нагрянуть в любое время. Эсклармонда никогда не давала ей дурных советов.

Закатав рукава, Элэйс сдвинула ножны на спину, чтобы нож не мешал нагибаться. Волосы она заплела в косу, а подол юбки подобрала повыше и заткнула за пояс. Теперь можно было войти в воду. Холодные струйки сомкнулись вокруг лодыжек, и Элэйс резко вдохнула, чувствуя, как пошла мурашками кожа.

Полоски ткани она намочила в воде и разложила в ряд на берегу, а затем принялась лопаткой обкапывать корни. Скоро первое растение с чавканьем отделилось от речного дна. Элэйс выволокла его на берег и разрубила на части маленьким топориком. Корневища обернула тканью и уложила на дно панир, желтовато-зеленые цветы, резко пахнущие перцем, завернула отдельно и опустила в кожаный мешочек на поясе. Листья и жесткие стебли отбросила в сторону, после чего вернулась в воду и начала все сначала. Очень скоро руки у нее порылись зеленым соком, а ноги — слоем грязи.

Собрав урожай дягиля, Элэйс огляделась, ища другие полезные травы. Чуть выше по течению она приметила окопник с приметными, отогнутыми книзу листьями и поникшими кистями розовых и лиловых колокольчиков. Окопник, который чаще называли костевязом, хорошо сводил синяки и помогал заживлять ссадины и переломы. Решив немного повременить с завтраком, Элэйс прихватила инструмент и снова взялась за работу, остановившись только тогда, когда панир наполнилась до краев, а ткань на обертку была использована до последнего клочка.

Тогда она вынесла корзинку на берег, уселась под деревом и вытянула ноги. Спина, плечи и пальцы ныли от усталости, но Элэйс была довольна собой. Подтянувшись, она достала из дупла винный кувшинчик, выданный Жакобом. Пробка выскочила с легким хлопком. Элэйс чуть вздрогнула, почувствовав на языке холодную струйку. Потом она развернула свежую коврижку и оторвала большой кусок. У хлеба появился странноватый привкус соли, речной воды и трав, но голодной девушке показалось, что она в жизни не ела ничего вкуснее.

Небо уже стало бледно-голубым, цвета незабудок. Элэйс понимала, что ей давно пора домой. Но по воде плясали золотистые солнечные зайчики, дыхание ветерка гладило кожу, и ей не хотелось возвращаться на шумные улицы Каркассоны, в толкотню замка. Уверив себя, что от нескольких лишних минут беды не будет, Элэйс откинулась навзничь на траву и прикрыла глаза.

Ее разбудил птичий гомон.

Элэйс подскочила. Над ней трепетала лиственная крыша, и девушка не сразу вспомнила, где находится. Память нахлынула волной.

Элэйс в панике вскочила на ноги. Солнце стояло высоко. Облака исчезли. Нельзя было так задерживаться. Теперь ее наверняка хватились.

Торопливо собрав вещи, наскоро ополоснула в реке испачканные землей инструменты, плеснула водой на подсыхающие тряпичные пакетики с травами. Она уже уходила, когда что-то в зарослях камыша зацепило взгляд. Обрубок бревна или коряга? Элэйс прикрыла глаза от солнца, дивясь, что не заметила ее раньше.

Нет, ни бревно, ни коряга не могли бы так колыхаться в струях течения. Элэйс подошла ближе. Теперь ей стали видны клочья темной материи, распластавшиеся по воде. Элэйс замешкалась в нерешительности, но любопытство одолело осторожность, и она снова ступила в воду, прошла по отмели к глубокой и быстрой воде на середине русла. Чем дальше она заходила, тем холоднее становилась вода. Элэйс с трудом сохраняла равновесие. Ноги тонули в вязком иле, а вода поднималась выше худых белых коленок, замочив уже юбку.

Ровно на середине реки она остановилась. Сердце стучало, и ладони вдруг покрылись липким потом. Теперь она видела.

— Payre Sant! Святой отец! — невольно сорвалось с ее губ.

В воде лицом вниз лежало тело человека. Вокруг колыхалась ткань плаща. Элэйс с трудом сглотнула. Мужчина был одет в коричневый бархатный кафтан с высоким воротом, отделанным черной атласной каймой и вышитым золотой нитью. Из-под воды блеснул золотом браслет или цепочка. Голова была непокрыта, и она видела черные курчавые волосы с нитями седины. И, кажется, у него было что-то на шее — какая-то алая полоска или лента.

Элэйс сделала еще шаг. Первая мысль ее была, что человек, должно быть, сорвался в воду в темноте и захлебнулся. Она уже готова была протянуть к нему руку, когда ее что-то остановило. Какая-то странность была в том, как моталась в воде его голова. Элэйс глубоко вздохнула, не в силах оторвать взгляд от покачивающегося трупа. Ей однажды приходилось уже видеть утопленника. Тело утонувшего моряка страшно разбухло и вздулось, синеватая кожа напоминала цветом застарелый синяк. Здесь было иначе, не так.

Казалось, жизнь покинула этого человека прежде, чем он упал в воду. Его безжизненные руки были простерты вперед, словно мертвый пытался плыть. Течение протянуло левую руку прямо к ней. Яркое цветное пятно под самой поверхностью воды привлекло ее взгляд. На месте большого пальца на фоне белой кожи виднелся неровный обрубок. Она снова взглянула на его шею.

Колени у нее обмякли.

Все вокруг закачалось, как вода неспокойного моря. Неровная алая полоса, которую она приняла за ворот или ленту, оказалась страшной, глубокой раной. Разрез тянулся из-под левого уха под подбородком, почти отделив голову от тела. От раны тянулись пряди разорванной кожи, отмытые водой до зеленого оттенка. Вокруг пировали уклейки и черные раздувшиеся пиявки.

На мгновенье Элэйс почудилось, что сердце у нее остановилось. Потом на нее обрушился страх. Развернувшись, девушка бросилась бежать, с плеском разбрызгивая воду, оскальзываясь на илистом дне. Инстинктивно, не думая, она стремилась оказаться как можно дальше от трупа. Платье уже промокло до пояса, и подол путался в ногах, тянул ко дну.

Река стала вдруг вдвое шире, чем была, но Элэйс сумела выбраться на твердый берег, прежде чем к горлу подступила тошнота и ее вырвало вином, непереваренным хлебом, речной водой. Где ползком, где на четвереньках, она сумела втащить себя повыше и рухнула наземь под деревьями. Голова кружилась, в пересохшем рту стоял привкус кислятины, но оставаться было нельзя. Элэйс попробовала встать. Ноги не держали. Сдерживая слезы, она утерла рукой рот и попыталась снова, цепляясь за ствол дерева. Теперь ей удалось удержаться на ногах. Непослушными пальцами она стянула с ветки плащ, кое-как втиснула грязные ступни в туфельки, и, побросав вещи, помчалась через лес, словно за ней гнался сам дьявол.

Зной обрушился на нее, едва она выбежала из-под деревьев на открытое болото. Солнце щипало за щеки и шею, рои кусачей мошкары кишели над гнилыми прудами по сторонам тропы, и Элэйс с боем пробивалась вперед.

Измученные ноги болели до крика, дыхание стало горячим и шершавым, царапая легкие и горло, но она бежала, бежала. В сознании застряла единственная мысль: оказаться как можно дальше от мертвеца и сказать отцу.

Вместо того, чтобы возвращаться тем же путем, каким вышла, — там могло быть заперто, — Элэйс инстинктивно направилась к Сен-Венсену и воротам де Родец, связывавшим Каркассону с пригородами.

На улицах была толпа, и Элэйс приходилось проталкиваться вперед. Мир гудел и гомонил все громче по мере того, как она приближалась к городу. Хотелось заткнуть уши, но Элэйс думала только о том, чтобы пробиться к воротам, и молилась, не отказали бы ослабевшие ноги.

Какая-то женщина тронула ее за плечо.

— Что у тебя с головой, госпожа? — Голос звучал приветливо, но доносился словно издалека.

Сообразив, что волосы у нее растрепались и висят клочьями, Элэйс накинула на плечи плащ и натянула капюшон. Пальцы дрожали уже не столько от страха, сколько от изнеможения. Она постаралась запахнуть полы плаща, в надежде скрыть пятна ила, рвоты и травной зелени.

Вокруг толкались, торговались, вопили. Элэйс показалось, что она теряет сознание. Она высвободила руку, цепляясь за стену. Стражники у ворот де Родец обычно пропускали местных жителей без вопросов, зато останавливали бродяг и нищих, цыган, сарацин и евреев, допрашивая, какое у них дело в городе, и обыскивая их пожитки с избыточным рвением, пока в их руки не переходил кувшин пива или монета, после чего стражники переходили к следующей жертве.

Элэйс они пропустили не глядя.

По узким городским улочкам текла река лоточников, разносчиков, скота, солдатни, коновалов, жонглеров, проповедников… В толпе выделялись жены консулов в сопровождении слуг. Элэйс шла, склонив голову, будто навстречу пронзительному северному ветру. Она опасалась наткнуться на знакомых.

Наконец впереди открылись знакомые очертания Тур дю Мажор, а за ней — Тур дю Касарн и двойная башня Восточных ворот Шато Комталь.

Элэйс облегченно всхлипнула, горячие слезы подступили к глазам. Разозлившись на себя за такую слабость, она до крови закусила губу. Ей уже стыдно было за свой отчаянный испуг, а расплакаться на людях, слезами выдавая свидетелям недостаток отваги, было бы слишком большим унижением.

Ей просто надо было скорей найти отца.

ГЛАВА 3

Кастелян Пеллетье находился в подвальной кладовой рядом с кухней. Он только что закончил еженедельный учет хлебных припасов и с удовлетворением убедился, что ни зерно, ни мука не тронуты плесенью.

Бертран Пеллетье провел на службе у виконта Тренкавеля более восемнадцати лет. Холодной зимой 1191 года он был вызван на родину, в Каркассону, чтобы занять пост кастеляна — управителя замка — при девятилетнем Раймоне Роже, наследнике земель Тренкавелей. Он ждал этого приказа и не замедлил явиться вместе с беременной женой-француженкой и двухлетней дочерью. Холодный сырой Шартр никогда не нравился Пеллетье.

Дома он нашел мальчика, в одночасье повзрослевшего, оплакивавшего потерю родителей и всеми силами стремившегося достойно совладать с ответственностью, обрушившейся на его неокрепшие плечи. С тех пор Пеллетье неотступно был рядом с виконтом Тренкавелем: сперва в числе домочадцев опекуна и министра Раймона Роже, Бертрана де Сайссака, затем под покровительством графа де Фуа. Когда Раймон Роже достиг совершеннолетия и вернулся в Шато Комталь как законный владетель Каркассоны, Безьера и Альби, Пеллетье вернулся с ним.

Управитель должен был обеспечивать гладкое течение жизни всего замка. Кроме того, кастелян входил в дела консулов, распоряжавшихся, судивших и собиравших подати от имени владетеля. Но главное, он был доверенным советником и другом Тренкавеля, и никто не обладал большим влиянием на виконта.

Шато Комталь был полон знатных гостей, и с каждым днем прибывали новые. Сеньоры крупнейших в землях виконта шато с женами, и самые доблестные, прославленные шевалье Миди. По случаю ежегодного летнего турнира, в честь праздника Святого Назария в конце июля, были приглашены лучшие менестрели и трубадуры. Виконт твердо решил заставить своих гостей забыть о тени войны, почти год уже угрожавшей их землям, устроив самый блестящий за время своего правления турнир.

Пеллетье, в свою очередь, решил, что ничто не будет оставлено на волю случая. Заперев дверь кладовой одним из множества ключей, свисавших на железном крюке с его пояса, он зашагал по коридору.

— Теперь винный погреб, — бросил он своему слуге Франсуа. — Последняя бочка оказалась кислой.

Проходя по коридору, Пеллетье останавливался у каждой двери, чтобы взглянуть, все ли там в порядке. Бельевая благоухала лавандой и тимьяном и была пуста, словно дожидалась кого-то, кто своим появлением вернет ей жизнь.

— Те скатерти выстираны? Готовы?

— Ос, мессире.

Напротив винного погреба слуги закатывали в бочки солонину. Под потолком висели бечевки с тонкими ломтями мяса. В уголке сидел низальщик, нанизывавший на веревки и вешавший на просушку гирлянды грибов, луковиц и головки чеснока.

При появлении кастеляна все прервали свои занятия и смолкли. Несколько слуг помоложе смущенно вскочили на ноги. Пеллетье молча обвел ничего не упускающим взглядом кладовую, одобрительно кивнул и вышел.

Он уже отпирал замок винного погреба, когда сверху послышались звуки бегущих шагов и восклицания.

— Узнай, что там, — недовольно приказал он. — Меня отвлекают от дела.

— Мессире. — Поклонившись, Франсуа поспешно взбежал по лестнице, чтобы выяснить причину шума.

Пеллетье толкнул тяжелую дверь и вошел в погреб, вдыхая знакомые запахи сырого дерева с кисловатым привкусом пролитого вина и пива. Он неторопливо прошел вдоль рядов бочек, отыскивая нужную, взял со стола приготовленную глиняную чашку и бережно, чтобы не взболтать вино внутри бочки, ослабил втулку. Шум в коридоре заставил его насторожиться. Кастелян опустил чашу. Кто-то звал его по имени. Что-то случилось.

Пеллетье вернулся к двери и рывком распахнул ее.

Элэйс слетела по лестнице, словно за ней гналась стая псов. Сзади поспешал Франсуа.

При виде усталого отца, стоявшего среди винных бочек, она вскрикнула, бросилась к нему и спрятала заплаканное лицо у него на груди. От знакомого утешительного запаха ей снова захотелось плакать.

— Sant Foy, — что такое? Что с тобой? Ты ранена? Говори же!

Она расслышала в его голосе тревогу. Чуть отстранилась и попыталась заговорить, но слова застревали в горле.

— Отец, я…

Он испуганно оглядел растрепанную, грязную дочь и устремил вопросительный взгляд через ее голову на Франсуа.

— Мессире, я нашел госпожу Элэйс в таком виде…

— И она ничего не сказала о причине такого… отчаяния?

— Ничего. Только что ей нужно немедленно видеть тебя, мессире.

— Хорошо. Теперь оставь нас. Если понадобишься, я позову.

Элэйс услышала, как закрылась дверь, потом ощутила на своих плечах объятия тяжелой отцовской руки. Он подвел ее к лавке, тянувшейся вдоль стены погреба, усадил.

— Ну-ну, filha, — заговорил он не так сурово и пальцами отвел с ее лица прядь волос. — Это непохоже на тебя. Расскажи мне, что стряслось.

Элэйс сделала новую попытку овладеть собой. Сколько тревог и беспокойства она доставляет отцу! Она вытерла чумазые щеки отцовским платком, протерла покрасневшие глаза.

— Выпей-ка… — Он вложил ей в руку чашу вина и уселся рядом с дочерью.

Дряхлая лавка заскрипела и прогнулась под его тяжестью.

Франсуа ушел. Здесь никого, кроме нас с тобой. Надо опомниться и рассказать мне, что тебя так огорчило. Не Гильом ли? Потому что если это он, даю слово, я…

— Гильом вовсе не виноват, paire, — поспешно заверила Элэйс. — Никто не виноват…

Она бросила на него быстрый взгляд и снова потупила глаза, стыдясь, что сидит перед ним в таком виде.

— Тогда что же? — настойчиво повторил он. — Как я могу тебе помочь, если ты не говоришь, что случилось?

Элэйс с трудом сглотнула. Виноватая, испуганная, она не знала, как начать.

Пеллетье взял ее руки в свои.

— Ты дрожишь, Элэйс.

Она слышала в его голосе любовь и заботу, чувствовала, как трудно ему скрывать свои опасения.

— И погляди, что с твоим платьем… — Двумя пальцами он приподнял край плаща. — Мокрая, вся в грязи…

Как ни старался отец скрыть свое волнение, Элэйс видела, как он встревожен, как устал. Морщины на лице, словно глубокие шрамы. Она только сейчас заметила, сколько седины у него на висках.

— Когда это бывало, чтобы тебе не хватало слов? — снова заговорил он, стараясь шуткой рассеять ее оцепенение. — Рассказывай-ка, что приключилось, э?

У Элэйс дрогнуло сердце при виде выражения любви и заботы, написанных на его лице.

— Я боюсь, что ты рассердишься, paire. По правде сказать, ты вправе сердиться.

Взгляд стал пристальней, но улыбка не исчезла с губ.

— Обещаю, что не стану бранить тебя, Элэйс. Ну же, говори.

— Даже если я признаюсь, что ходила на реку?

Он помедлил, но голос звучал все так же ровно.

— Даже тогда.

«Чем раньше признаешься, тем скорей уладится».

Элэйс сложила руки на коленях.

— Сегодня утром, перед самым рассветом, я пошла на реку, туда, где всегда собирала травы.

— Одна?

— Одна, да… — Она встретила его взгляд. — Я помню, что обещала тебе, paire, и прошу простить за непослушание.

— Пешком?

Она кивнула и замолчала, пока он не махнул рукой, ожидая продолжения.

Я там довольно долго пробыла. Никого не видела. Когда уже собиралась уходить, заметила в воде что-то вроде тюка материи. Хорошей материи. На самом деле… — Элэйс осеклась, чувствуя, как кровь отхлынула от щек. — На самом деле там был труп. Мужчины. С темными курчавыми волосами. Сперва я думала, он утонул. Мне было плохо видно. Потом разглядела: у него горло перерезано.

Отец окаменел.

— Ты не трогала тело?

Элэйс замотала головой.

— Нет, но… — Она смущенно опустила глаза. — Я испугалась. Боюсь, я потеряла голову. Все там побросала. Только и думала, как оттуда выбраться и рассказать тебе, что нашла.

Он снова нахмурился.

— И ты никого не видела?

— Ни души. Место совсем пустынное. Но я, когда увидела мертвеца, испугалась, что те, кто его убил, где-то рядом. — Голос у нее дрогнул. — Мне казалось, я чувствую на себе их взгляды. Будто за мной подглядывают. Так мне подумалось.

— Значит, с тобой ничего дурного не случилось, — осторожно проговорил он, тщательно выбирая слова. — Никто тебя не задержал? Не обидел?

Краска, показавшаяся на щеках Элэйс, доказывала, что она поняла, о чем думает отец.

— Ничего плохого со мной не случилось, кроме того, что моя гордость пострадала и… ты на меня сердишься.

Она заметила облегчение на лице отца, когда он улыбнулся, и впервые за время разговора улыбка отразилась в глазах.

— Ну, — вздохнул он, — забыв на время о твоем безрассудстве, Элэйс, и о твоем непослушании… Не будем пока о нем… Ты правильно поступила, что рассказала мне.

Он протянул руку, и ее маленькие тонкие пальчики скрылись под его широкой ладонью, шершавой, как дубленая кожа.

Элэйс благодарно улыбнулась.

— Прости меня, paire. Я не хотела обманывать тебя, но просто…

Он отмахнулся от извинений.

— Не будем больше об этом. Что касается того несчастного, тут уж ничего не поделаешь. Разбойники давно скрылись. Едва ли они стали бы болтаться вокруг, дожидаясь, пока их поймают.

Элэйс насупилась. Слова отца затронули что-то в памяти. Она зажмурилась, представляя, будто снова стоит в ледяной воде, разглядывая тело убитого.

— Одно странно, отец, — нерешительно проговорила она. — Не думаю, чтоб это были разбойники. Они не сняли с него плаща — красивого и на вид дорогого. И украшения остались на нем. Золотой браслет на запястье, кольца… Воры обобрали бы убитого донага.

— Ты уверяла, будто не трогала тела, — сурово напомнил он.

— Я и не трогала. Но мне видны были его руки под водой, понимаешь? Золотой браслет из переплетенных звеньев, еще цепь на шее. Почему бы они оставили такие ценности?

Элэйс вдруг замолчала, припомнив бескровные, призрачные руки, протянутые навстречу ей, кровь и обломок кости на месте большого пальца. Голова снова закружилась. Откинувшись к сырой холодной стене, Элэйс постаралась сосредоточиться на ощущении твердого дерева скамьи под собой, кислом винном запахе в ноздрях, пока дурнота не отступила.

— Крови не было, — продолжала она, — открытая рана, красная, как кусок мяса. — Она глотнула. — Большого пальца не было, и…

— Не было? — резко перебил отец. — Что значит, не было?

Элэйс взглянула на него, удивленная переменой тона.

— Палец был отрублен. Вместе с костью.

— На какой руке, Элэйс? — Теперь отец не скрывал тревоги. — Подумай, это очень важно.

— Я не…

Он словно не слышал ее.

— На какой руке?

— На левой руке, на левой! Точно. С той стороны, что ближе ко мне. Он лежал головой против течения.

Пеллетье вскочил со скамьи, громко окликая Франсуа, распахнул дверь. Элэйс бросилась за ним, потрясенная явным испугом отца.

— Что случилось? Скажи мне, ну пожалуйста. Какая разница, правая рука или левая?

— Немедленно приготовь лошадей, Франсуа. Моего гнедого мерина, серую для госпожи и еще одного для тебя.

Франсуа был непроницаем, как всегда.

— Слушаюсь, мессире. Далеко едем?

— Только до реки. — Пеллетье поторопил слугу взмахом руки. — Быстро, и принеси мой меч. И чистый плащ для госпожи Элэйс. Мы будем ждать тебя у колодца.

Как только Франсуа удалился за пределы слышимости, Элэйс бросилась к отцу. Но тот отказывался встретиться с ней взглядом. Вместо этого он прошел к бочонку и нетвердой рукой налил себе вина. Густая красная жидкость перелилась через край глиняной чашки и растеклась по полу.

— Paire, — упрашивала Элэйс, — скажи, что случилось? Зачем тебе ехать на реку? Разве это твое дело? Пусть Франсуа едет, я скажу ему куда.

— Ты не понимаешь.

— Так объясни, чтобы я поняла. Можешь мне довериться.

— Я должен сам увидеть тело. Убедиться…

— В чем убедиться? — с готовностью подхватила Элэйс.

— Нет, нет, — повторил Пеллетье, качая седой головой. — Тебе нельзя… — Его голос сорвался.

— Но…

Кастелян вскинул руку, разом овладев собой.

— Хватит, Элэйс. Тебе придется проводить меня. Я предпочел бы избавить тебя от этого, но не могу. У меня нет выбора. — Он сунул ей в руку чашку. — Выпей, вино подкрепит тебя, придаст тебе храбрости.

— Я не боюсь, — возразила Элэйс, обиженная, что отец принял ее уговоры за проявление трусости. — Я не боюсь смотреть на мертвых. Тогда я просто от неожиданности так сорвалась. — Она замялась. — Однако, умоляю тебя, мессире, сказать мне, что…

— Хватит! — рявкнул на нее Пеллетье.

Элэйс отшатнулась, как от удара.

— Прости, — тут же спохватился он, — я нынче не в себе.

Он протянул руку и погладил дочь по щеке.

— Какой отец мог бы пожелать более любящей, преданной дочери?

— Тогда почему ты мне не доверяешь?

Он помедлил, и на минуту Элэйс поверила, что убедила отца. Но его лицо снова замкнулось.

— Ты только покажешь мне место, — проговорил он бесцветным голосом. — Прочее оставь мне.

Они выехали из Западных ворот Шато Комталь под звон колоколов собора Святого Назария, отбивавших третий час. Отец ехал впереди, Элэйс и Франсуа — следом за ним. Она поникла в седле, несчастная от чувства вины за выходку, так растревожившую отца, и от досады на непонятность происходящего. Всадники выбрали для спуска узкую сухую дорожку, зигзагом уходившую под городскую стену. Добравшись до полого го берега, пустили лошадей легким галопом.

У реки свернули вверх по течению. Когда выехали на болота, солнце начало немилосердно жечь спины. Над окнами трясины и протоками вилась мошкара и черные болотные мухи. Кони топали копытами, со свистом взмахивали хвостами, пытаясь согнать с тонкой летней шкуры кусачую нечисть.

Элэйс видны были прачки, полоскавшие белье на дальнем берегу Од. Женщины стояли на отмели, ударяя простынями о серый камень, выступающий из воды. С деревянного мостика, связывавшего северные пригороды Каркассоны с деревнями на том берегу, доносился монотонный рокот колес, кто-то переходил реку вброд по разливу — непрерывно тянулся ручеек крестьян и торговцев. Одни несли на плечах детишек, другие гнали коз и мулов. Все эти люди направлялись на рыночную площадь.

Всадники ехали молча. Когда с солнцепека они вошли в тень болотного ивняка, Элэйс понемногу углубилась в свои мысли.

Привычное покачивание лошадиной спины, пение птиц и бесконечный звон цикад в тростниках успокоили ее, так что девушка почти забыла о цели их путешествия.

Она снова напряглась, когда тропинка вошла в лес. Растянувшись цепочкой, они неторопливо выбирали путь среди деревьев. Здесь Элэйс насторожилась, беспокойно прислушиваясь к каждому шороху. Ей чудилось, будто ивы зловеще склоняются к ней, а из их густой тени за ними следят враждебные глаза. Сердце пускалось вскачь от каждого удара птичьих крыльев.

Элэйс едва ли знала, чего ожидает, однако, когда они выехали на поляну, все здесь было мирно и спокойно. Ее корзинка стояла под деревом, на том самом месте, где ее оставила хозяйка, и из матерчатых свертков торчали ушки листьев. Элэйс спешилась, отдала поводья Франсуа и подбежала к краю воды. Инструменты лежали нетронутыми.

Элэйс подскочила, когда отец тронул ее за локоть.

— Показывай, — сказал он.

Ни слова не говоря, она провела отца вдоль берега и показала то самое место. Сперва Элэйс ничего не увидела и успела задуматься, не напугалась ли она дурного сна. Но нет: в камышах, чуть дальше по течению, чем прежде, лежало тело.

Она показала:

— Там. У кочки костевяза.

Она с изумлением увидела, как отец, вместо того чтобы позвать Франсуа, скинул плащ и сам полез в воду.

— Стой там, — бросил он ей через плечо.

Элэйс села на траву и, подтянув колени к подбородку, смотрела, как отец бредет по мелководью, не замечая, что вода заливается через края сапог. Добравшись до тела, он остановился и вытянул меч. Помедлил немного, словно приготовляясь к худшему, потом кончиком клинка осторожно приподнял из воды левую руку мертвеца. Раздутая синяя кисть замерла на мгновение и скользнула вдоль серебристого лезвия к рукояти, будто живая. Затем она с плеском сорвалась обратно в воду.

Пеллетье вернул меч в ножны, наклонился и перевернул труп. Тело закачалось в воде, голова тяжело дернулась, словно норовила сорваться с шеи.

Элэйс поспешно отвернулась. Ей не хотелось видеть отпечатка смерти на незнакомом лице.

Возвращался отец совсем в другом настроении. Он явно испытывал облегчение, будто свалил с плеч тяжелую ношу. Перешучивался с Франсуа, а встречаясь глазами с дочерью, всякий раз ласково улыбался ей.

Элэйс, хоть и вымоталась и по-прежнему злилась, что не понимает смысла происходящего, тоже облегченно вздыхала: все кончилось хорошо. Сейчас поездка напоминала ей прежние прогулки с отцом, когда у них еще хватало времени побыть вместе.

Все же, когда они свернули от реки, направляясь наверх к Шато, она не сумела сдержать любопытства и решилась задать отцу вопрос, давно вертевшийся на кончике языка.

— Ты узнал, что хотел узнать, paire?

— Да.

Элэйс выждала, хотя было уже ясно, что объяснения придется вытягивать из него по словечку.

— Это был не он, да?

Отец резко обернулся к ней.

Она настаивала:

— Ты подумал, из моих слов, что знаешь того человека? Потому и хотел сам увидеть тело?

По тому, как блеснули его глаза, она убедилась, что права.

— Я подумал, что это может оказаться знакомый, — наконец признал он. — По Шартру. Давний друг.

— Но он же еврей…

Пеллетье поднял бровь:

— В самом деле?

— Еврей, — повторила она, — и все-таки друг?

На этот раз Пеллетье улыбнулся.

— Это оказался не он.

— А кто?

— Не знаю.

Минуту Элэйс молчала. Она твердо помнила, что отец никогда не упоминал такого друга. Отец был добрым человеком и отличался терпимостью, и тем не менее, если бы он хоть раз заговорил о дружбе с евреем, она бы запомнила. Элэйс слишком хорошо знала отца, чтобы пытаться вытянуть из него что-нибудь против его воли. Она зашла с другой стороны.

— Это не ограбление? Тут я была права?

На этот вопрос отец ответил легко.

— Нет. Преднамеренное убийство. Рана слишком глубокая, не случайный удар. Кроме того, они оставили на мертвом почти все ценное.

— Почти все?

Но Пеллетье снова замолчал.

— Может, им помешали? — предположила она, рискнув немного поднажать.

— Не думаю.

— Или, может, они искали что-то определенное?

— Хватит, Элэйс. Не время и не место.

Она открыла рот, не желая отступаться, — и закрыла снова. Разговору конец. Больше она ничего не узнает. Лучше выждать, пока отец будет в настроении поговорить. Дальше они ехали молча.

Ближе к Западным воротам Франсуа выехал вперед.

— Благоразумнее будет ни с кем не обсуждать нашу утреннюю прогулку, — поспешно предупредил отец.

— Даже с Гильомом?

— Не думаю, что твой супруг обрадуется, услышав о твоих одиноких прогулках на реку, — сухо отозвался он. — Слухи расходятся быстро. Тебе лучше отдохнуть и постараться выкинуть из головы это неприятное дело.

Элэйс с простодушным видом встретила его взгляд.

— Конечно. Как скажешь, paire. Обещаю, не буду говорить об этом ни с кем, кроме тебя.

Пеллетье нахмурился, подозревая подвох, потом улыбнулся:

— Ты послушная дочь, Элэйс. Я знаю, тебе можно доверять.

Элэйс невольно покраснела.

ГЛАВА 4

Русоволосый мальчуган с янтарными глазами, удобно примостившийся на крыше таверны, обернулся посмотреть, откуда шум.

Гонец галопом скакал по городской улочке от Нарбоннских ворот, не замечая никого на своем пути. Мужчины кричали ему, что нужно спешиться, женщины выхватывали детей из-под тяжелых копыт. Пара спущенных с цепи собак с лаем гнались за лошадью, норовя ухватить за ляжки. Всадник не оборачивался.

Конь у него был в мыле. Даже издалека Сажье видел полосы белой пены на холке и на морде коня. Всадник на всем скаку завернул к мосту Шато Комталь. Чтобы не упустить его из виду, Сажье привстал, опасно балансируя на узком неровном черепичном карнизе, и успел увидеть кастеляна Пеллетье, выехавшего из ворот замка на огромном гнедом, и за ним Элэйс, тоже верхом. «Странный у нее вид, — отметил он. — Интересно, куда это они собрались. Одеты не для охоты».

Элэйс нравилась Сажье. Каждый раз, заходя к его бабушке Эсклармонде, она с ним разговаривала. Не то что другие дамы из замка. Те его будто не замечали, им только и нужно было, чтобы бабушка — menina — приготовила им зелье или лекарство: от лихорадки, от опухоли, для облегчения родов или для сердечных дел.

Но за все годы преклонения перед Элэйс Сажье ни разу не видал ее такой, как только что. Мальчик повис, цепляясь за край черепицы, и мягко спрыгнул вниз, едва не придавив курицу, привязанную к покосившейся тележке.

— Эй, смотри, что делаешь! — прикрикнула женщина.

— Я ее даже не задел, — отозвался мальчуган, уворачиваясь от метлы.

Город гудел, блестел, пах базарным днем. В каждом проулке стучали о камень деревянные ставни: слуги и хозяева отворяли окна, впуская в дом утреннюю прохладу. Бондари приглядывали за подмастерьями, которые наперегонки катили к тавернам громыхающие по мостовой бочки. Повозки скрипели, подпрыгивая на камнях, застревая на ухабах улицы, ведущей к рыночной площади.

Сажье изучил все переулки города и легко перемещался в толпе, пробираясь сквозь лес ног и рук, отскакивая из-под копыт, проталкиваясь среди овечьих и козьих спин, между ослами и мулами, нагруженными корзинами и вьюками. Мальчишка немногим старше его сердито погонял стаю гусей. Птицы гоготали, клевали друг друга, щипали босые ноги двух маленьких девочек, стоявших в сторонке. Сажье подмигнул малышкам и решил рассмешить. Пристроившись за самым противным гусаком, он захлопал руками, как крыльями.

— Ты что это делаешь? — завопил мальчишка. — А ну, вали!

Девчушки смеялись. Сажье загоготал, и тут старый серый гусак развернулся, вытянул шею и злобно зашипел ему прямо в лицо.

— Так тебе и надо, pec, — процедил мальчишка. — Болван долбаный!

Сажье отскочил от удара оранжевого клюва.

— Ты бы получше за ними следил!

— Только малявки боятся гусей, — фыркнул мальчишка и подбоченившись, встал перед Сажье. — Малютка испугался гусяток! Nenon!

— Я и не боюсь, — огрызнулся Сажье и оглянулся на девочек, спрятавшихся за подол матери. — Вот они боятся. Ты бы смотрел, что делаешь.

— А тебе какое дело, а?

— Просто говорю, что надо смотреть.

Мальчишка придвинулся ближе, взмахнул прутом над головой Сажье.

— Это кто меня заставит? Уж не ты ли?

Пастух был на голову выше Сажье, весь в синяках и багровых отметинах гусиных щипков. Сажье попятился на шаг и поднял руку.

— Я говорю, не ты ли меня заставишь? — повторил мальчишка, готовясь к драке.

От слов, конечно, дошло бы до кулаков, если бы пьянчуга, дремавший у стены, не проснулся и не завопил на мальчишек, чтобы убирались и не тревожили добрых людей. Сажье воспользовался случаем и удрал.

Солнце уже выглядывало из-за самых высоких крыш, проливая на улицы полосы света и блестя на подкове, вывешенной над дверью кузницы. Сажье задержался, чтобы заглянуть внутрь. Жар кузнечных мехов ударил ему в лицо еще в дверях.

Вокруг горнов стояли в ожидании несколько мужчин и мальчиков, державших в руках шлемы, щиты и кирасы своих рыцарей. Все это добро требовало починки. Сажье догадался, что кузнец в Шато Комталь по горло завален работой.

Безродного Сажье никто не взял бы даже в ученики, но это не мешало ему в мечтах воображать себя шевалье с собственным гербом. Он попробовал улыбнуться одному-двум пажам его лет, но те, как и следовало ожидать, смотрели сквозь него. Так всегда было и всегда будет.

Сажье отвернулся и ушел.

На рынке большинство торговцев были постоянными и, как правило, занимали привычные места. Запах горячего сапа ударил в нос, едва Сажье вышел на рыночную площадь. Мальчик повертелся у жаровни, на которой жарили оладьи, поворачивая их на раскаленной сковороде. От запаха густого бобового супа и теплого хлеба — mitadenk, испеченного из смеси ячменной и пшеничной муки, у него разгорелся аппетит. Сажье прошел вдоль прилавков, где торговали горшками и ведрами, сукнами, мехами и кожами, местным товаром и более редкостными поясами и кошелями, привезенными из Кордовы и из-за моря, но останавливаться не стал. Замедлил шаг у прилавка, на котором лежали овечьи ножницы и ножи, оттуда перешел в уголок площади, где держали живность. Здесь всегда было множество цыплят и каплунов в деревянных клетках, попадались и насвистывавшие, щебетавшие жаворонки и крапивники. Любимцами Сажье были кролики, сбивавшиеся в сплошной коврик коричневого, черного и белого меха.

Он миновал продавцов зерна и муки, белого мяса, бочонков с пивом и вином и оказался перед лавкой, торгующей травами и чужеземными пряностями. За стойкой стоял купец — Сажье впервые видел такого высокого и такого черного человека. Чужеземец был одет в голубое переливчатое одеяние, блестящий шелковый тюрбан и красные, шитые золотом туфли. Кожа у него была еще темней, чем у цыган, приходивших через горы из Наварры и Арагона. «Должно быть, сарацин», — догадался Сажье, никогда прежде не встречавшийся с этим народом.

Купец разложил свой товар по кругу: казалось, лежит колесо от нарядной телеги, выкрашенное в зеленый и желтый, рыжий и коричневый, красный и охру. Ближе к покупателю лежали розмарин и петрушка, чеснок, лаванда и календула, а на дальней стороне — пряности подороже, такие как кардамон, мускатный орех и шафран. Остальное было незнакомо Сажье, но мальчик уже предвкушал, как расскажет об увиденном бабушке.

Он хотел подойти ближе, чтобы получше все разглядеть, когда сарацин вдруг взревел громовым голосом. Его тяжелая темная рука сцапала за запястье тощую лапку карманника, пытавшегося вытянуть монету из вышитого кошеля, свисавшего с витого алого пояса купца. От тяжелого подзатыльника мальчишка отлетел прямо на проходившую женщину. Та завизжала. Начинала собираться толпа.

Сажье потихоньку удрал. Он не желал ввязываться в неприятности.

С площади Сажье зашел к таверне Святого Иоанна Евангелиста. Денег у него не было, но в душе теплилась надежда, что удастся заработать кружку пива, сбегав по какому-нибудь поручению. У таверны кто-то окликнул его по имени.

Обернувшись, Сажье увидел бабушкину приятельницу, сидевшую вместе с мужем за прилавком. Женщина махала ему рукой. Она была пряхой, а ее муж — чесальщиком. Неделю за неделей мальчик находил их на том же месте: он расчесывал шерсть, она сучила пряжу.

Сажье махнул в ответ. Госпожа — na — Марти, как и бабушка Эсклармонда, принадлежала к последователям Новой церкви. Ее муж, сеньер Марти, не был верующим, хотя вместе с женой заходил к Эсклармонде на Троицу послушать проповеди Bons Homes.

Тетушка Марти взъерошила мальчику волосы.

— Как поживаешь, юный господин? Так вырос, что тебя и не узнаешь.

— Спасибо, хорошо, — с улыбкой отозвался он и повернулся к ее мужу, связывавшему шерсть в пучки, готовые на продажу. — Bonjorn, сеньер!

— А Эсклармонда? — продолжала тетушка. — С ней тоже все хорошо? Держит всех в строгости, как всегда?

Сажье ухмыльнулся:

— Да уж, как всегда.

— Ben, ben. Хорошо!..

Сажье, подогнув колени, уселся у ног пряхи, глядя, как крутится колесо прялки.

— Na Марти, — заговорил он, помолчав, — почему ты больше к нам не приходишь?

Сеньер Марти отложил шерсть и переглянулся с женой.

— Да ты знаешь, — ответила тетушка Марти, отводя взгляд, — столько дел! Мы теперь реже выбираемся в Каркассону.

Она поправила веретено и продолжала прясть, заполняя жужжанием колесика установившееся молчание.

— Menina по тебе скучает.

— И я соскучилась, но друзья не могут все время проводить вместе.

Сажье нахмурился:

— Почему же тогда…

Сеньер Марти торопливо похлопал его по плечу.

— Не так громко, — понизив голос, предупредил он. — О таких делах лучше помалкивать.

— О чем помалкивать? — удивился мальчик. — Я только…

— Мы слышали, Сажье, — перебил сеньер Марти, оглядываясь через плечо. — Весь рынок слышал. Хватит о молитвах, а?

Недоумевая, чем он так рассердил сеньера Марти, Сажье поднялся на ноги. Госпожа Марти обернулась к мужу. Оба, казалось, забыли о нем.

— Ты с ним слишком резок, Роже, — прошипела она. — Он ведь всего лишь мальчик.

— А и нужен-то всего один длинный язык, чтобы нас причислили ко всем прочим. Нам рисковать нельзя. Если люди подумают, что мы водимся с еретиками…

— Какие там еретики, — огрызнулась жена. — Он совсем ребенок.

— Я не о мальчике. Об Эсклармонде. Всем известно, что она из этих. Узнают, что мы ходили молиться в ее дом, так и нас зачислят в последователи Bons Homes и осудят.

— Что же нам, бросить друзей? Только оттого, что ты наслушался страшных историй?

Сеньер Марти заговорил еще тише.

— Я только сказал, что надо быть осторожней. Знаешь ведь, что люди говорят. Целое войско собралось, чтоб изгнать еретиков.

— Это сколько лет уже говорят. Слишком ты много шума поднимаешь. Что до легатов, эти «слуги Господа» давно бродят по селам, спиваются до смерти, и что из того? Пусть епископы спорят между собой, а нас оставят жить, как умеем.

Она отвернулась от мужа и положила руку на плечо Сажье:

— Не обращай внимания. Ты ничего плохого не сделал.

Сажье уставился ей под ноги, не желая, чтобы женщина не видела его слезы.

Тетушка Марти продолжала с напускным весельем:

— Между прочим, ты, помнится, говорил, что хочешь сделать госпоже Элэйс подарок? Давай попробуем что-нибудь подыскать.

Сажье кивнул. Он понимал, что женщина старается успокоить его, но чувствовал смятение и стыд.

— Мне нечем платить, — выговорил он.

— Ну, об этом не беспокойся. Один разок обойдемся и так. Ну-ка, взгляни.

Она пробежала пальцами по моткам цветной пряжи.

— Как насчет этого? По-твоему, ей понравится? Как раз под цвет ее глаз.

Сажье тронул пальцем гонкие медно-коричневые нити.

— Не знаю.

— Ну а я думаю, что понравится. Сейчас заверну.

Она оглянулась, подбирая кусок ткани на обертку. Сажье не хотелось казаться неблагодарным, и он постарался поддержать разговор:

— Я ее недавно видел.

— Кого, Элэйс? И как она? С сестрой была?

Он поморщился.

— Нет. Но все равно она выглядела не слишком радостной.

— Ну, — подхватила тетушка Марти, — если она чем-то огорчена, тем больше причин порадовать ее подарком. Это ее развеселит. Элэйс ведь обычно выходит по утрам на рынок, верно? Держи глаза открытыми, будь посмекалистей, и ты ее наверняка найдешь.

Обрадовавшись предлогу оборвать неловкий разговор, Сажье спрятал сверток под рубаху и распрощался. Через несколько шагов он обернулся, чтобы махнуть рукой. Супруги Марти стояли бок о бок, глядели ему вслед и молчали.

Солнце стояло уже высоко. Сажье долго бродил по городу в поисках Элэйс, но никто ее не видал.

Мальчик основательно проголодался и решил было, что с тем же успехом можно отправляться домой, когда наконец заметил Элэйс, стоявшую перед лотком с козьим сыром. Сажье бегом бросился к ней и, подкравшись на цыпочках сзади, крепко обхватил за пояс.

— Bonjorn!

Элэйс, вздрогнув, обернулась и тут же расплылась в широкой улыбке, узнав приятеля.

— Сажье, — она взъерошила ему волосы, — ты меня застал врасплох.

— Я тебя всюду ищу, госпожа, — ухмыльнулся он. — У тебя все хорошо? Утром ты вроде была не в себе.

— Утром?

— Ты, госпожа, въезжала в Шато вместе с отцом. Следом за гонцом.

— Ах, утром, — повторила она. — Не беспокойся, все отлично. Просто утро выдалось хлопотливое. Однако как приятно видеть твою веселую рожицу!

Она чмокнула мальчика в макушку, отчего он побагровел и уставился себе под ноги, чтобы спрятать лицо.

— Ну, раз уж ты здесь, помоги-ка мне выбрать сыр.

Гладкие круги белого козьего сыра, втиснутые в плоские деревянные миски, ровными рядами лежали на чистой соломенной подстилке. Среди них попадались чуть пожелтевшие — более ароматные. Этот сыр был выдержан дольше — может, недели две. Мягкие свежие круги влажно блестели на солнце. Элэйс расспросила о цене на те и другие, посоветовалась с Сажье, и они наконец нашли подходящий кусок.

Элэйс вынула из кошелька монетку и отдала своему помощнику, чтобы он расплатился с торговцем, пока она доставала маленькую полированную дощечку, чтобы уложить на нее покупку.

Сажье заметил узор на обороте дощечки, и глаза у него стали круглыми от удивления. Как это оказалось у Элэйс? Почему? В замешательстве он уронил наземь монетку и нырнул за ней под прилавок, радуясь случаю скрыть смущение. Вынырнув обратно, он с облегчением убедился, что Элэйс ничего не заметила, и Сажье решил пока выкинуть это дело из головы. Зато он набрался храбрости вручить ей подарок.

— У меня для тебя кое-что есть, госпожа, — пробормотал он, без предупреждения сунув сверток ей в руку.

— Как чудесно. От Эсклармонды?

— Нет, от меня.

— Какой замечательный сюрприз. Можно развернуть?

Он кивнул, сохраняя серьезный вид, но глаза его блестели от волнения, пока девушка разворачивала пряжу.

— Ой, Сажье, какая красота, — воскликнула Элэйс, любуясь блестящей золотистой нитью. — Настоящая красота!

— Это я не украл, — торопливо заверил мальчуган. — Мне na Марти дала. По-моему, она хотела извиниться.

Сажье пожалел о своих словах, едва они слетели у него с языка.

— За что извиниться? — сразу спросила Элэйс.

В ту же минуту поднялся крик. Какой-то человек рядом с ними кричал, тыча пальцем в небо, где низко над городом, вытянувшись стрелой с запада на восток, пролетала стая больших черных птиц. Солнце, казалось, соскальзывало с их гладкого черного оперения, как искры с наковальни. Вокруг все твердили, что это знамение, и только не могли договориться, доброе или дурное.

Сажье не был подвержен таким суевериям, но тут и он вздрогнул. И Элэйс, видно, что-то почувствовала, потому что обняла его за плечи и притянула к себе.

— Что случилось? — спросил мальчик.

— Res, — слишком уж торопливо откликнулась она. — Ничего.

Птицы продолжали свой путь в небе и уже казались черной кляксой у горизонта. Их не касались тревоги человеческого мира.

ГЛАВА 5

К тому времени, как Элэйс, оставив верного как тень Сажье в городе, вернулась в Шато Комталь, колокола собора Святого Назария уже звонили полдень.

Она измучилась и несколько раз спотыкалась на лестнице, казавшейся круче, чем обычно. Хотелось лишь рухнуть на кровать в собственной спальне и отдохнуть.

С удивлением Элэйс обнаружила дверь в свою комнату закрытой. Казалось бы, слуги должны были успеть закончить приборку. Занавесь балдахина над кроватью была по-прежнему задернута. В полумраке Элэйс разглядела, что Франсуа поставил корзинку у очага, как она просила.

Элэйс положила дощечку с сыром у кровати и прошла к окну, чтобы откинуть ставни. Их давно следовало открыть и проветрить спальню. Дневной свет залил комнату, открыв взгляду слой пыли на мебели и заплаты на протертых занавесях.

Элэйс вернулась к постели, откинула занавески. К ее изумлению, Гильом все спал. Приоткрыв рот, она разглядывала мужа. Он выглядел таким спокойным, таким красивым. Даже Ориана, от которой трудно было дождаться доброго слова, признавала, что Гильом — один из самых приглядных шевалье виконта.

Элэйс присела рядом с ним на постель и тихонько погладила его кожу. Потом, неожиданно расхрабрившись, ковырнула пальцем мягкий сыр и поднесла крошку к его губам. Гильом забормотал и пошевелился под одеялом. Глаз он не открывал, но лениво улыбнулся и протянул руку.

Элэйс затаила дыхание. В воздухе будто повисло ожидание и предвкушение — и она позволила мужу притянуть себя к груди.

Интимность минуты была нарушена шумом в коридоре. Кто-то громко, искаженным от злости голосом выкрикивал имя Гильома. Элэйс отскочила. Ее ужаснула мысль, что отец застанет их в таком положении. Гильом распахнул глаза в тот самый миг, когда в дверях появился взбешенный Пеллетье, за которым следовал Франсуа.

— Опаздываешь, дю Мас, — заорал он, срывая с ближайшего кресла плащ и швыряя заспавшемуся зятю. — Поднимайся. Все уже в Большом зале и ждут тебя.

Гильом завозился, поднимаясь:

— В Большом зале?

Виконт Тренкавель созывает своих шевалье, а ты тут спишь! Полагаешь, что можешь позволить себе такое удовольствие?

Он стоял над Гильомом.

— Ну, что ты можешь сказать в свое оправдание?

Только теперь Пеллетье заметил дочь, стоящую по другую сторону ложа. Его лицо смягчилось.

— Прости, filha. Я тебя не заметил. Ну что, тебе лучше?

Она склонила голову:

— С твоего позволения, мессире, со мной все хорошо.

— Лучше? — недоуменно переспросил Гильом. — Ты заболела? Что-то не так?

— Поднимайся, — рявкнул Пеллетье, вновь обращая внимание на лежащего. — У тебя ровно столько времени, сколько мне понадобится, чтобы спуститься вниз и перейти двор, дю Мас. Если к тому времени тебя не будет в Большом зале, пеняй на себя! — Закончив, Пеллетье развернулся на каблуках и вылетел из комнаты.

В неловком молчании, установившемся после его ухода, Элэйс чувствовала, что окаменела от стыда — за себя или за мужа, она сама не знала.

Гильом вдруг взорвался:

— Как он смеет сюда врываться, словно хозяин. Кем он себя вообразил?

Яростным пинком он отбросил одеяло и скатился с кровати.

— Долг зовет, — добавил он саркастически. — Нельзя заставлять ждать великого кастеляна Пеллетье!

Элэйс подозревала, что любое ее слово только больше разозлит мужа. Ей очень хотелось обсудить с ним случившееся на берегу, хотя бы ради того, чтобы отвлечь его мысли, но она дала отцу слово никому не рассказывать.

Гильом уже одевался, повернувшись к жене спиной. Плечи у него напряглись, когда он накидывал налатник и затягивал пояс.

— Может, известие пришло… — робко начала Элэйс.

— Это не оправдание.

— Я…

Элэйс осеклась. «Что ему сказать?»

Она подняла с кровати плащ, протянула мужу и нерешительно спросила:

— Ты надолго?

— Откуда мне знать, если неизвестно, по какому случаю совет? — буркнул он, еще не остыв.

Затем гнев разом схлынул. Он повернулся к ней, и взгляд его смягчился.

— Прости меня, Элэйс. Ты не отвечаешь за поведение твоего отца. Ну вот, помоги же мне…

Гильом склонился, чтобы Элэйс легче было дотянуться до пряжки. И все-таки ей пришлось встать на цыпочки, чтобы застегнуть круглую, медную с серебром застежку на его плече.

— Mercé, mon cor, — поблагодарил он, когда она справилась. — Ну вот, теперь выясним, что стряслось. Возможно, все пустяки. Утром перед нами в крепость въехал гонец, — сказала она и тут же осеклась.

Теперь муж наверняка спросит, зачем она так рано выезжала в город с отцом. Но Гильом вытаскивал из-под кровати меч и не вслушивался в ее слова.

Элэйс наморщила нос, когда металл ножен заскреб по камню. Для нее этот звук всегда означал разлуку с мужем, уходившим от нее в мужской мир.

Поворачиваясь, Гильом краем плаща задел сыр, неудачно пристроенный ею на краю ночного столика. Дощечка опрокинулась и со стуком упала на пол.

— Это ничего, — поспешно сказала Элэйс, опасаясь рассердить мужа новой задержкой, — слуги уберут. Ты иди. Возвращайся поскорей.

Гильом улыбнулся ей и вышел.

Когда его шаги затихли в коридоре, Элэйс огляделась. Куски сыра валялись в соломе, устилавшей пол, мокрые и неаппетитные. Она вздохнула и нагнулась за подставкой.

Дощечка стояла торчком, застряв между деревянными балками. Поднимая ее, Элэйс нащупала пальцами какие-то углубления и повернула к себе обратной стороной, чтобы рассмотреть. На темной полированной поверхности был вырезан лабиринт.

— Meravelhôs! Как красиво! — выдохнула Элэйс.

Зачарованная гладкими изгибами линий, сходившихся к центру сужающимися кругами, она пальцем проследила узор. Прекрасная, безупречная работа, выполненная любовно и тщательно.

Что-то шевельнулось в памяти. Элэйс приподняла дощечку, уже уверенная, что видела что-то похожее раньше, но воспоминание отказывалось выходить на свет. Она даже не сумела вспомнить, как к ней попала эта дощечка. В конце концов она бросила гоняться за ускользающей мыслью.

Элэйс позвала свою служанку Северни, чтобы та прибрала комнату. Потом, чтобы не гадать, что происходит сейчас в Большом зале, занялась собранными утром растениями. Но, связывая пучки корешков, зашивая в мешочки целебные травы, готовя бальзам для ноги Жакоба, она то и дело переводила взгляд на немую дощечку, надежно хранящую свои тайны.

Гильом бежал через двор. Полы плаща путались в ногах. «Надо же было так попасться, — бранился он про себя, — и именно сегодня!»

Шевалье редко приглашали на совет. Да и сам факт, что собрались в Большом зале, а не в донжоне, предполагал серьезную причину для собрания. Может, Пеллетье и вправду заранее посылал за ним. Гильом не мог знать наверняка. Что, если Франсуа заходил в спальню и не застал его? Что бы тогда сказал Пеллетье?

Что так, что этак — конец один. Он влип.

Тяжелые двери, ведущие к Большому залу были открыты. Гильом взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку. Когда глаза привыкли к полумраку перехода, он разглядел крупную фигуру своего тестя, стоявшего у входа в зал. Гильом глубоко вздохнул и перешел на шаг. Глаз он не поднимал.

Пеллетье встал у него на пути.

— Где ты был? — спросил он.

— Прошу прощения, мессире. Я не получил вызова…

Лицо кастеляна потемнело, как грозовая туча.

— Как ты посмел опоздать? — стальным голосом продолжал он. — Или приказы к тебе не относятся? Или ты такой избранный шевалье, что можешь являться или не являться по собственному усмотрению, а не по слову сеньера?

— Мессире, клянусь честью, если бы я знал…

Пеллетье горько рассмеялся:

— Честью! — презрительно повторил он, тыча пальцем Гильому в грудь. — Не дурачь меня, дю Мас. Чтобы известить тебя, я послал слугу в твои покои. Времени на сборы было более чем достаточно. Однако мне приходится идти за тобой самому. А придя, я нахожу тебя в постели!

Гильом открыл было рот — и снова закрыл. Он видел, как в уголках губ кастеляна и в седоватой щетине его бороды пузырится пена.

— Что, растерял самоуверенность, а? Как, и сказать нечего? Предупреждаю тебя, дю Мас, то обстоятельство, что ты — муж моей дочери, не помешает мне дать тебе примерный урок.

— Сударь, я…

Без всякого предупреждения кулак Пеллетье врезался ему в живот. Удар был не сильным, но его хватило, чтобы отбросить Гильома к стене. Пошатываясь, он сделал шаг вперед, и в тот же миг тяжелая рука кастеляна схватила его за глотку и снова впечатала в стену. Уголком глаза молодой человек видел, как sirjan у дверей зала склонился вперед, чтобы лучше видеть.

— Ты меня понял? — выплюнул ему в лицо Пеллетье, крепче сжимая пальцы.

Гильом не сумел издать ни звука.

— Не слышу ответа, — настаивал Пеллетье. — Ясно или нет?

На этот раз Гильому удалось выдавить из себя два слова:

— Ос, мессире.

Он чувствовал, как кровь прилила к щекам, молотом забилась в висках.

— Я тебя предупредил, дю Мас. Я буду наблюдать и ждать. Один ложный шаг, и ты о нем пожалеешь. Мы поняли друг друга?

Гильом задыхался. Ему кое-как удалось кивнуть, царапнув затылком по шершавой стене, и Пеллетье, прижав его напоследок так, что захрустели ребра, выпустил молодого зятя.

Он не стал возвращаться в зал, а в ярости зашагал обратно во двор.

Едва Пеллетье скрылся, Гильом скрючился вдвое, кашляя и глотая воздух, как утопающий. Он растирал помятую шею и стирал кровь с губ.

Постепенно дыхание выровнялось. Гильом оправил одежду. В голове уже крутились планы, как расплатиться с унизившим его кастеляном. Дважды за один день! Подобного оскорбления невозможно забыть.

Из дверей Большого зала до него вдруг донесся ропот голосов, и Гильом сообразил, что следует присоединиться к собравшимся, пока Пеллетье не вернулся и не нашел его на том же месте.

Стражник у дверей не скрывал усмешки.

— Что пялишься? — зарычал на него Гильом. — Держи язык за зубами, понял? Не то пожалеешь.

Угроза звучала серьезно. Страж мгновенно опустил взгляд и отступил, пропуская рыцаря.

— Так-то лучше.

Угрозы Пеллетье все еще звенели у него в ушах, и Гильом постарался проскользнуть в зал как можно незаметнее. Только румянец на его щеках да участившееся дыхание напоминали о происшедшем.

ГЛАВА 6

Виконт Раймон Роже Тренкавель стоял на возвышении в дальнем конце Большого зала. Он заметил, как прошмыгнул в дверь запоздавший Гильом дю Мас, но ждал не его — Пеллетье.

Тренкавель был одет для переговоров, а не для битвы. Алая накидка с длинными рукавами, с золотой вышивкой но вороту и манжетам, доходила до колен. Синий плащ был застегнут на шее большой круглой золотой пряжкой, и лучи солнца, падавшие в высокие окна под потолком южной стены, играли на ней яркими отблесками. Над его головой висел огромный щит с гербом Тренкавелей, а за ним скрещивались два тяжелых копья. Тот же узор повторялся на знаменах, церемониальных одеяниях свиты и на доспехах. Он же виднелся над аркой Нарбоннских ворот за мостом — приветствуя друзей и напоминая им о давних узах между Тренкавелями и их подданными. Слева от щита уже много поколений висел гобелен с изображением единорога.

На дальней стороне возвышения в углублении стены открывалась маленькая дверь, ведущая в личные покои виконта, расположенные в сторожевой башне Пинте — древнейшей из построек Шато Комталь. Эту дверь скрывала синяя штора, с изображением также трех горностаев, составлявших герб Тренкавелей. Штора отчасти защищала от сквозняков, свиставших зимой в Большом зале. Сегодня она была сдвинута и перехвачена толстым золотым шнуром.

Раймон Роже Тренкавель провел в этой комнате раннее детство и, вернувшись, поселился под защитой древних стен вместе с женой — Агнесс де Монпеллье — и двухгодовалым сыном-наследником. Он преклонял колени в той же крошечной часовне, где прежде молились его родители; спал на том же дубовом ложе, на котором родила его мать. В теплые летние дни, подобные нынешнему, он в сумерках выглядывал в то же сводчатое окно и видел то же закатное солнце, окрашивающее багрянцем поля Ока.

Издали Тренкавель представлялся спокойным и невозмутимым. Каштановые волосы свободно рассыпались по плечам, а руки непринужденно заложены за спину. Но лицо его был беспокойно, а глаза то и дело обращались к двери.

Пеллетье весь вспотел. Одежда жала и натирала под мышками, ворот давил шею. Он чувствовал себя старым и непригодным для того, что его ожидало.

Пеллетье надеялся, что от свежего воздуха в голове прояснится. Не помогло. Он все еще сердился на себя: нельзя было терять самообладания настолько, чтобы позволить прорваться враждебности к зятю и отвлечься от важного дела. И непозволительная роскошь — продолжать думать об этом. С дю Масом, если потребуется, можно разобраться позже. Сейчас его место — рядом с виконтом.

И Симеон не шел из головы. Пеллетье все еще ощущал страх, стиснувший сердце, когда он переворачивал тело. И облегчение при виде незнакомого лица, уставившегося на него мертвыми глазами.

Очень жарко было в Большом зале. Более сотни сановников и служителей церкви набились в душное помещение, пахнущее потом, вином и тревогой. Люди беспокойно перешептывались, слышались обрывки коротких фраз. Слуга склонился перед Пеллетье, появившимся в дверях Большого зала, и бросился налить ему вина. Прямо напротив дверей вдоль стены выстроился ряд кресел с высокими спинками — темное полированное дерево напоминало отделку хоров в соборе Святого Назария. В креслах сидела знать Юга: сеньеры Мирпуа и Фанжо, Курсана и Термене, Альби и Мазамета. Все они были приглашены в Каркассону на празднование дня Святого Назария в конце июля, а оказались призванными на совет. Пеллетье видел, как напряжены их лица.

Он пробирался между группами людей: советников Каркассоны и видных горожан из торговых пригородов Сен-Венсена и Сен-Микеля. Его опытный взгляд незаметно обшаривал собравшихся. Церковники — среди них несколько монахов — жались в тени у северной стены, скрывая лица под капюшонами, а благочестиво сложенные руки — под широкими черными рукавами.

Шевалье Каркассоны — среди них и Гильом дю Мас — стояли перед огромным камином, почти целиком скрывавшим другую стену. Впереди за высоким столиком сидел эскриван Жеан Конгост, письмоводитель виконта и супруг Орианы — старшей дочери Пеллетье.

Пеллетье остановился перед возвышением и склонился в поклоне. На лице Тренкавеля мелькнуло облегчение.

— Прости меня, мессире.

— Ничего, Бертран, — отозвался виконт, указывая кастеляну место рядом с собой, — Главное, ты здесь.

Они коротко переговорили между собой, сблизив головы так, чтобы никто не мог слышать их, после чего Пеллетье, повинуясь просьбе виконта, выступил вперед.

— Господа мои, — прогрохотал он, — господа мои, прошу тишины. Будет говорить ваш сеньер, Раймон Роже Тренкавель, виконт Каркассоны.

Тренкавель выступил из тени, приветственно раскинув руки. В зале стояла тишина — все замерли в молчании.

— Benvenguda, господа мои, владетели и верные друзья, — заговорил он. — Добро пожаловать. — Голос виконта, несмотря на его молодость, был тверд и звучен, как колокол. — Benvenguda a Carcassona! Благодарю за ваше терпение и за ваш приход. Спасибо вам всем.

Пеллетье обвел глазами море голов, пытаясь уловить настроение толпы. Он различал в лицах любопытство, волнение, самолюбивые опасения, страх — все это было объяснимо. Пока неизвестно, зачем их созвали и, в первую очередь, чего хочет от них Тренкавель, никто не знает, как держаться.

Я горячо надеюсь, — продолжал виконт, — что праздничный турнир состоится в конце месяца, как и ожидалось. Между тем сегодня мы получили сведения настолько важные и влекущие столь далекоидущие последствия, что я счел должным разделить их с вами. Потому что они касаются каждого из вас. Ради тех, кто не присутствовал на последнем совете, позвольте напомнить вам положение дел. Разгневанный бессилием своих легатов и проповедников, присланных обратить свободный народ этих земель в повиновение Римской церкви, на прошлую Пасху его святейшество папа Иннокентий III провозгласил крестовый поход, дабы избавить христианские земли от того, что он называет «заразой ереси», невозбранно распространяющейся в землях Рау d'Oc. Так называемые еретики, Bons Homes, по его словам, хуже даже сарацинов. Однако каким бы страстным и красноречивым ни был его призыв, к нему все остались глухи. Король Франции не откликнулся. Никто не спешил поддержать его. Предметом его ненависти был мой дядя, Раймон VI, граф Тулузский. В самом деле, именно неосторожные действия моего дяди, вызвавшие убийство папского легата Петра де Кастельно, впервые заставили Его Святейшество обратить взгляд на наши земли. Дядю моего обвиняют в том, что он попустительствует распространению ереси в своих и, следовательно, в наших владениях. — После короткой паузы, Тренкавель поправился: — Нет, не попустительствует, а поощряет Bons Homes искать прибежища в своих владениях.

Иссушенный постами монах, стоявший у самого возвышения, поднял руку, желая заговорить.

— Святой брат, — быстро отозвался на его движение Тренкавель, — прошу у тебя еще немного терпения. Когда я закончу, все получат возможность высказаться. Еще будет время для дебатов.

Монах с недовольным видом уронил руку. — Грань между терпимостью и поощрением, друзья мои, неуловимо тонка, — негромко продолжал виконт, а Пеллетье незаметно кивнул, одобряя искусное ведение дела. — И потому, хотя я признаю, что благочестие моего высокочтимого дяди не столь твердо, как хотелось бы, — он выдержал паузу, давая слушателям возможность выразить свое неодобрение, — и, хотя его поведение вряд ли можно назвать безупречным, не нам решать, кто прав, кто виноват в этом деле. — Он улыбнулся: — Пусть священники спорят о богословии и оставят нас, прочих, в мире.

Он помолчал, и по лицу его прошла тень. В голосе уже не было улыбки.

— Не впервые пришельцы с Севера угрожают независимости и суверенности наших владений. Не думаю, чтобы эта угроза осуществилась. Не могу поверить, чтобы кровь христиан пролилась на христианские земли с благословения католической церкви. Мой дядя в Тулузе смотрит на вещи мрачнее. Он с самого начала предполагал возможность вторжения. Для защиты своих земель и суверенной власти он предлагал нам союз. Вы помните мой ответ: что мы, народ Рау d'Oc, живем в мире с соседями, будь то Bons Homes, евреи или даже сарацины. Если они соблюдают наши законы, уважают наши обычаи, то они принадлежат к нашему народу. Таков был тогда мой ответ. — Виконт помедлил. — И таков будет он и теперь.

При этих словах Пеллетье снова одобрительно кивнул, видя, как волны согласия расходятся по Большому залу, захватывая даже епископов и священников. Только тот одинокий монах — доминиканец, судя по цвету рясы, — не поддался общему настроению.

— Мы иначе понимаем терпимость, — пробормотал он с резким испанским выговором.

Из задних рядов прозвучал еще один голос.

— Прости, мессире, но все это нам известно. Эти новости устарели. Что теперь? Зачем ты созвал нас в совет?

Пеллетье узнал ленивую, наглую интонацию самого склочного из пяти сынков Беренгьера де Массабрака и собирался вмешаться, но сдержался, почувствовав на своем плече руку виконта.

— Тьерри де Массабрак, — нарочито снисходительно заговорил Тренкавель, — мы благодарны за твой вопрос. Однако среди собравшихся, возможно, есть и такие, кто лучше тебя знаком со сложностями дипломатии.

В зале раздались смешки, и Тьерри покраснел.

— Но ты вправе спросить. Я созвал вас сегодня сюда потому, что положение переменилось.

Никто не подал голоса, но настрой зала ощутимо изменился. Виконт почувствовал настороженное внимание слушателей, однако, как с удовлетворением отметил Пеллетье, не подал виду и продолжал говорить все так же уверенно и властно:

— Этим утром мы получили известие, что угроза вторжения с Севера значительнее — и ближе — чем мы предполагали. Воинство — так называет себя это безбожное полчище — собралось в Лионе в день Святого Иоанна Крестителя. По нашей оценке, в город съехалось около двадцати тысяч рыцарей, и с ними невесть сколько землекопов, священников, конюхов, плотников, клерков, лодочников… Воинство выступило из Лиона во главе с этим белым волком, Арнольдом-Амальриком, аббатом Сито.

Он помолчал, обводя глазами зал.

— Я знаю, что это имя железом разит сердца многих из вас.

Многие из советников постарше важно закивали.

— С ним — католические архиепископы Реймский, Сенский и Руанский, а также епископы Отона, Клермона, Невера, Байе, Шартра и Лизье. Что до военного руководства, то, хотя король Франции не ответил на призыв к оружию и не позволил своему сыну выступить вместо себя, однако в войске много баронов и могущественных владетелей Севера. Конгост, тебе слово!

Услышав свое имя, эскриван немедленно отложил перо. На лоб ему падали мягкие влажные волосы, кожа от многолетнего пребывания под крышей сделалась рыхлой и бледной до прозрачности. Конгост с показной важностью поднял свою большую кожаную сумку и извлек из нее пергамент. Казалось, его потные ладони живут собственной, отдельной от хозяина жизнью.

— Не тяни, парень, — нетерпеливо пробормотал себе под нос Пеллетье.

Прежде чем приступить к чтению, Конгост выпятил грудь, многозначительно откашлялся и наконец произнес:

— Одо, герцог Бургундский; Эрве, граф Неверский; Сен-Поль, граф Овернский; Пьер д'Оксер, Эрве де Женев, Ги д'Эвре, Гоше де Шатильон, Симон де Монфор…

Конгост читал пронзительным бесстрастным голосом, однако каждое имя падало, словно камень в сухой колодец, эхом отдаваясь по залу. Все это были могущественные враги, влиятельные бароны северных и восточных земель, располагающие средствами, деньгами и людьми. Таким противником невозможно было пренебречь.

Мало-помалу сила и облик Воинства — l'Ost, — собравшегося против южных земель, обретали очертания. Даже у Пеллетье, уже читавшего перечень, прошел по спине холодный озноб.

Теперь в зале стоял негромкий равномерный ропот удивления, недоверия, страха…

Пеллетье нашел взглядом катарского епископа Каркассоны. Тот внимательно слушал, и лицо его не выражало никаких чувств. Рядом стояли несколько катарских священнослужителей — parfaits, или Совершенных. Затем острый взгляд кастеляна выхватил из толпы Беренгьера де Рошфора, католического епископа Каркассоны, стоявшего, сложив ладони, в другом конце зала в окружении священников католических соборов Святого Назария и Сен-Сернена.

Пеллетье не сомневался, что, по крайней мере на время, де Рошфор предпочтет хранить верность виконту Тренкавелю, а не папе. Но надолго ли хватит его верности? Человеку, который служит двум господам, доверять нельзя. Он изменит, и сие так же верно, как то, что солнце взойдет на востоке и зайдет на западе. Пеллетье не в первый раз задумался, не будет ли разумнее отослать церковников, дабы те не услышали ничего такого, о чем сочтут своим долгом сообщить своему начальству.

— Мы с ними справимся, сколько бы их ни было, — долетел до него выкрик из дальних рядов. — Каркассона несокрушима!

Этот крик подхватили со всех сторон, и он раскатился по залу, как гром по ущельям и расщелинам Монтань Нуар.

— Пусть только взойдут на холм, — крикнул кто-то, — мы научим их драться!

Подняв руку, Раймон Роже улыбкой поблагодарил за это проявление верности.

— Мои господа, мои друзья, — заговорил он, почти до крика повышая голос, чтобы быть услышанным в гомоне. — Благодарю вас за отвагу, за нерушимую верность. — Он выждал, пока спадет шум. — Люди Севера не обязаны нам союзнической верностью, и мы не связаны с ними союзом, кроме того, который связывает всех людей на земле во Господе. Однако я не ожидал предательства от того, кого связывают с нами узы клятв, семьи и долга защищать свои земли и подданных. Я говорю о своем дяде и сюзерене, Раймоне, графе Тулузском.

Потрясенное молчание пало на собрание.

— Несколько недель назад я получил сообщение, что дядя мой подверг себя ритуалу настолько унизительному, что я стыжусь описать его. Я ожидал подтверждения этим слухам. Они оказались истиной. В большом соборе Сен-Жилль, в присутствии папских легатов, граф Тулузский был вновь принят в лоно католической церкви. Обнаженный до пояса, с покаянной петлей на шее, он подвергся бичеванию священнослужителей, в то время как сам полз на коленях, умоляя о прощении.

Тренкавель помолчал минуту, давая присутствующим осмыслить его слова.

— Пройдя это гнусное унижение, он снова был принят в объятия Святой Матери Церкви.

Презрительный гул прошел но залу.

— Но это не все, друзья мои. Я не сомневаюсь, что это постыдное зрелище должно было подтвердить его твердость в вере и противостоянии ереси. Однако и этого оказалось мало, чтобы отвратить опасность, о приближении коей он знал. Он передал власть над своими доминионами легатам Его Святейшества папы. А сегодня я узнал… — Виконт сделал паузу и повторил: — Сегодня я узнал, что Раймон, граф Тулузский, находится в Валенсии, менее чем в недельном переходе от нас, и с ним несколько сотен воинов. Он ожидает лишь приказа, чтобы повести северных захватчиков через реку Бьюкар в наши земли. — Тренкавель помолчал. — Он принял крест крестового похода. Мои господа, он намерен выступить против нас.

Зал наконец взорвался яростным воем.

— Silenci! — до хрипоты надрывая глотку, кричал Пеллетье, пытаясь восстановить порядок в этом хаосе. — Тишина! Прошу тишины!

Силы были неравны: один голос против множества.

Тренкавель шагнул к самому краю помоста, встав прямо под гербовым щитом. Щеки его раскраснелись, но глаза горели боевым задором, и лицо лучилось упорством и отвагой. Виконт широко раскинул руки, словно желал обнять зал и всех, кто в нем находился. Это движение заставило всех смолкнуть.

— И вот я стою здесь перед вами, моими друзьями и союзниками, с которыми меня связывают старинная честь и клятвы, и спрашиваю вашего доброго совета. Перед нами, людьми Миди, остается только два пути, и очень мало времени, чтобы сделать выбор. Per Carcassona — за Каркассону. Per lo Miègjorn — за Миди, за Юг! Сдаваться нам или биться?

Тренкавель устало опустился в кресло, а у его ног бушевал и гудел Большой зал.

Пеллетье не смог сдержать себя: наклонился и положил руку на плечо молодому вождю.

— Хорошо сказано, мессире, — тихо сказал он. — Благородная речь, мой господин.

ГЛАВА 7

Проходили часы, а споры не утихали. Слуги сновали туда-сюда, поднося корзины с хлебами, блюда мяса и белого сыра, без конца наполняя пустеющие винные кувшины. Никто не обращал особого внимания на еду, но все пили, и вино подогревало гнев и лишало ясности суждения.

Мир за стенами Шато Комталь жил обычной жизнью. Колокола церквей звонили, отбивая часы служб. В соборе Святого Назария пел монашеский хор и молились монахини. На улицах Каркассоны горожане занимались своими делами. В пригородах и деревушках за городской стеной играли дети, хлопотали женщины, трудились или играли в кости крестьяне, купцы и мастеровые.

А в Большом зале разумные доводы постепенно сменялись взаимными обвинениями. Одна партия не желала уступать врагу. Другая отстаивала союз с графом Тулузским, напоминая о мощи собравшегося в Лионе войска и доказывая, что, даже объединив все силы, южане не в состоянии обороняться против него.

У каждого в ушах стучали барабаны войны. Одним они твердили о славе и чести, о подвигах на поле битвы и лязге оружия. Другим виделась кровь, заливающая поля и холмы, бесконечный поток увечных и нищих, изгнанных из горящих деревень.

Пеллетье без устали расхаживал от одного к другому, отыскивая приметы несогласия или вызова власти виконта. Но никто не подавал ему поводов для беспокойства. Не было сомнений, что сеньер сделал все, чтобы сплотить подданных, и, какое бы решение он ни принял, все единодушно пойдут за ним.

Собрание размежевалось скорее на географических, нежели на политических основаниях. Обитатели более уязвимых равнинных земель склонялись к переговорам. Жители возвышенностей Монтань Нуар на севере, а также гор Сабарте и предгорий Пиренеев горели желанием твердо встать на пути Воинства и дать сражение. Пеллетье понимал, что сердце виконта Тренкавеля склонялось к последним. Он был выкован из той же стали, что горцы, и обладал той же независимостью духа.

Но понимал Пеллетье и то, что разум подсказывает Тренкавелю: единственный способ сохранить нетронутой свою землю и сберечь народ — это отодвинуть в сторону свою гордость и торговаться.

К вечеру в зале запахло ссорой, а аргументы начали повторяться. Пеллетье устал. Устал от бесконечного сведения счетов, от пафоса бессмысленно повторяемых звучных фраз. Голова у него разболелась, и он чувствовал себя больным и старым. «Я слишком стар для таких дел», — размышлял он, бездумно поворачивая кольцо, которое всегда носил на большом пальце. Натертая кожа под ним уже покраснела.

Пора было решать. Приказав слуге принести воды, кастелян обмакнул в кувшин салфетку и подал ее виконту.

— Возьми, мессире.

Тренкавель с благодарностью принял влажный кусок полотна, вытер лоб и шею.

— Полагаешь, с них хватит?

— Думаю, да, мессире, — сказал кастелян.

Тренкавель кивнул. Он сидел, положив руки на подлокотники, и выглядел таким же спокойным, как в начале собрания, когда он впервые обратился к совету. «А ведь многим мужчинам и старше, и опытнее трудно было бы сдерживать страсти в подобном совете», — заметил про себя Пеллетье. Чтобы так держаться, нужна незаурядная сила воли.

— То, о чем мы говорили раньше, остается в силе, мессире?

— Остается, — отвечал Тренкавель, — Единодушия нет, но думаю, в этом меньшинство подчинится большинству… — Он запнулся, и нота сомнения или недовольств а впервые окрасила его голос. — Но, Бертран, мне это не по душе.

— Я знаю, мессире, — тихо отозвался тот. — И мне тоже. Но что бы мы ни чувствовали, выбирать не приходится. Единственная для тебя надежда защитить свои земли — это выторговать у дяди мир.

— Он может отказаться меня принять, Бертран, — тихо продолжал виконт. — При нашем последнем свидании я наговорил много лишнего. Мы расстались не по-доброму.

Пеллетье опустил ладонь на локоть молодого сеньера.

— На этот риск мы вынуждены идти, — сказал он, думая, что виконт имеет все основания колебаться. — С тех пор времена переменились. Обстоятельства говорят сами за себя. Если Воинство в самом деле так велико — хотя бы вполовину так велико, как нам донесли, — выбора нет. Стены цитадели защитят нас, но что будет с вашими подданными за стеной? Кто защитит их? Граф, решившись присоединиться к крестоносцам, оставил нас — тебя, мессире, — единственной жертвой. Армию теперь не распустишь по домам. Им нужен враг, чтобы сражаться.

Пеллетье всмотрелся в угрюмое лицо Раймона Роже. Он видел на нем и сожаление, и печаль. Ему хотелось чем-то утешить сеньера, сказать хоть что-нибудь — но нельзя было. Любая нерешительность оказалась бы сейчас гибельной. Молодой виконт даже не догадывался, как много зависело от его решения.

— Ты сделал все, что мог, мессире. Будь тверд. Надо кончать. Люди возбуждены.

Тренкавель поднял взгляд на герб, висевший у него над головой, и снова взглянул на Пеллетье. На минуту их взгляды скрестились.

— Предупреди Конгоста, — приказал виконт.

Облегченно вздохнув, Пеллетье поспешно направился к столику писца, растиравшего онемевшие пальцы. Конгост вскинул голову навстречу тестю, но промолчал, готовясь выслушать окончательное решение совета.

В последний раз Раймон Роже Тренкавель поднялся на ноги.

— Прежде чем объявить свое решение, я хочу поблагодарить каждого из вас, владетели Каркассэ, Разеса, Альбигои и дальних земель. Я отдаю должное вашей силе, решимости и верности. Мы говорили много часов, причем вы выказали большое терпение и выдержку. Нам не в чем упрекнуть себя. Мы — невинные жертвы войны, развязанной другими. Некоторых из вас разочарует то, что я намерен сказать, других — удовлетворит. Я молю Господа в его милосердии помочь нам сохранить единство.

Он выпрямился.

— Ради блага каждого из вас — и ради безопасности наших людей — я намерен просить аудиенции моего дяди и сюзерена, Раймона, графа Тулузского. Что даст наша встреча — неизвестно. Нет даже уверенности, что дядя согласится принять меня, а время работает против нас. Поэтому чрезвычайно важно, чтобы наши намерения остались в тайне. Слухи расходятся быстро, а если наши цели хотя бы отчасти станут известны моему дяде, это ослабит нашу позицию в переговорах. Соответственно, приготовления к турниру будут продолжаться, как предполагалось. Я хотел бы вернуться задолго до праздника, и, надеюсь, с добрыми вестями. — Виконт помолчал. — Я намереваюсь выехать завтра на рассвете, с немногочисленной свитой шевалье и представителями — с вашего позволения — великих домов Кабарета, а также Минерве, Фуа, Кийана…

— Прими мой меч, мессире! — выкрикнул один из шевалье.

— И мой! — подхватил другой.

Один за другим все рыцари в зале опускались на колени.

Тренкавель с улыбкой поднял ладонь.

— Ваша храбрость, ваша доблесть делают честь всем нам, — сказал он. — Мой кастелян уведомит тех из вас, в чьей службе будет надобность. Между тем, друзья мои, позвольте мне удалиться. Я предлагаю всем разойтись по своим покоям и отдохнуть. Мы встретимся снова за ужином.

В сумятице, возникшей, едва виконт Тренкавель покинул зал, никто не заметил, как человек в синем плаще с накинутым капюшоном выдвинулся из тени и проскользнул за дверь.

ГЛАВА 8

Давно отзвонили к вечере, когда Пеллетье наконец выбрался из башни Пинте.

Ощущая на плечах каждый год своей жизни, он откинул штору и вышел в большой зал. Усталой рукой кастелян растирал висок. В голове билась тупая боль.

После окончания совета виконт Тренкавель уединился с сильнейшими из своих союзников, обсуждая с ними лучшие способы подхода к графу Тулузскому. По мере того как принимались решения, гонцы выезжали вскачь из ворот Шато Комталь, унося письма не только к Раймонду VI, но и к папским легатам, к аббату Сито, к консулам Тренкавелей в Безьере.

Уведомили шевалье, избранных сопровождать виконта. В конюшнях и кузницах уже кипела работа, которая должна была продолжаться всю ночь.

Зал был полон почтительной, но напряженной тишиной. По случаю раннего отъезда вместо ожидавшегося банкета состоялся менее торжественный ужин. Длинные столы, расставленные от северной к южной стене, не были покрыты скатертями. Посреди каждого из них тускло мерцали свечи. Яростно пылали факелы, укрепленные в кольцах высоко на стенах, и тени от них метались по залу.

В заднюю дверь входили и выходили слуги. Блюда, которые они несли, полны были кушаньями скорее сытными, нежели праздничными. Оленина, говядина, цыплята на вертеле, глиняные горшки с бобами и соусами, свежий пшеничный хлеб, отваренные в меду сливы, розовое вино с виноградников Корбьера и кувшины эля для тех, у кого недостаточно крепкая голова.

Пеллетье одобрительно кивал. Он был доволен. Франсуа, замещавший господина в его отсутствие, отлично справился. Все выглядело как должно: гости виконта Тренкавеля должны были остаться довольны его любезностью и гостеприимством.

Из Франсуа получился хороший слуга, вопреки неудачному началу его жизни. Его мать прислуживала жене кастеляна, которую Пеллетье взял во Франции, и была повешена за воровство, когда Франсуа был совсем мальчиком. Отца его никто не знал. Девять лет назад, после смерти своей жены Маргарет, Пеллетье взялся за обучение Франсуа, после чего дал ему место при себе. И часто кастелян молча радовался собственному удачному выбору.

Пеллетье вышел во двор, называемый Кур д'Онор.[7] Здесь было прохладнее, и он задержался в дверях, глядя на играющих у колодца детей. Когда игра становилась слишком буйной, няньки награждали шалунов шлепками пониже спины. Девочки постарше прохаживались вокруг рука об руку, перешептываясь о своих секретах.

Он не сразу заметил маленького темноволосого мальчугана, сидевшего, поджав под себя ноги, у стены часовни.

— Мессире, мессире! — окликнул его тот, вскакивая на ноги. — У меня для тебя что-то есть.

Пеллетье не слышал. Мальчик настойчиво потянул его за рукав:

— Кастелян Пеллетье, прошу тебя! Важное дело!

Он почувствовал, как что-то вложили ему в ладонь. Опустил рассерженный взгляд и увидел письмо. На толстом коричневатом пергаменте выделялось его собственное имя, написанное знакомой уверенной рукой. Пеллетье успел убедить себя, что больше никогда не увидит этого почерка.

Кастелян сцапал мальчишку за воротник.

— Где ты это взял? — спросил он, грубо встряхивая посланца. — Говори. — Мальчик забился как рыба на крючке, пытаясь освободиться. — Говори сейчас же! Ну?

— Какой-то человек у ворот дал, — заскулил мальчик. — Не бейте, я не виноват!

Пеллетье тряхнул его сильней:

— Что за человек?

— Просто человек.

— Этим не отделаешься! — повысив голос, прикрикнул Пеллетье. — Получишь сол,[8] если скажешь, что я хочу знать. Молодой человек? Или старый? Солдат? — Он задумался. — Или еврей?

Задавая вопрос за вопросом, Пеллетье вытянул из мальчишки все, что было тому известно. Не слишком много. Понс с приятелями играл у рва Шато Комталь. Старались перебежать через мост и обратно, не попавшись стражникам. Когда стало уже смеркаться, подошел какой-то человек и спросил, кто знает в лицо кастеляна Пеллетье. Понс сказал, что он знает, и тогда человек дал ему сол за доставку письма. Сказал, это очень важно и очень срочно.

Человек был самый обыкновенный. Не молодой и не старый, средних лет. Не особенно смуглый, но и не белокожий. Лицо без отметин: ни оспин, ни шрамов. Кольца на руке Понс не заметил, потому что человек прятал руки под плащом. Убедившись, что больше ничего не узнает, Пеллетье протянул мальчишке монету.

— Вот тебе за услугу. А теперь иди.

Понс не заставил себя упрашивать. Он вывернулся из рук Пеллетье и помчался со всех ног.

Пеллетье вернулся в здание, крепко прижимая к груди письмо. Он никого не заметил в коридоре, по которому торопливо шагал к своим покоям.

Дверь была заперта. Проклиная собственную предосторожность, он возился с ключами. От спешки руки сделались неуклюжими.

Франсуа уже зажег светильник и поставил посреди комнаты поднос с кувшином вина и двумя глиняными кубками, который всегда приносил на ночь. Начищенный медный поднос блестел словно золотой.

Чтобы успокоиться, Пеллетье налил себе вина. В голове мелькали картины, подернутые пыльной завесой, — воспоминания о Святой земле, о длинных красных тенях пустыни. О трех книгах, хранивших на своих страницах древние тайны.

От крепкого вина стало кисло на языке и запершило в горле. Он осушил кубок одним глотком и сразу налил еще. Сколько раз он пытался нарисовать в воображении эту минуту, но когда она наступила, то оглушила его.

Пеллетье присел к столу, положив письмо между ладонями. Он не читая знал, что в нем говорится. Этого послания он ожидал и боялся много лет, с тех самых пор, как прибыл в Каркассону. В те дни богатые и прославленные веротерпимостью земли Миди казались надежным укрытием. Времена года сменяли друг друга, и Пеллетье, поглощенный ежедневными заботами, почти перестал ожидать призыва.

Мысли о книгах стерлись из памяти, и он понемногу стал забывать, чего ждет.

Более двадцати лет прошло после первой встречи с пославшим письма. Только сейчас Пеллетье понял, что до этой минуты даже не знал, жив ли его учитель и наставник. А ведь это Ариф учил его читать в тени оливковой рощи на холмах под Иерусалимом. Это Ариф открыл ему неведомые прежде славу и величие мира. Это Ариф показал ему, что сарацины, иудеи и христиане всего лишь разными путями стремятся к одному Богу. Это Ариф открыл ему, что за пределами всего, что он знал, лежит истина много старше, много древнее, много совершеннее всего, что мог предложить современный мир.

День, когда Пеллетье был посвящен в Noublesso de los Seres, оставался в его памяти свежим и ярким, словно это было вчера. Мерцающие золотые одеяния и беленый холст алтарного покрова, сверкающий белизной, подобно крепостным башням на вершинах холмов над Алеппо, среди кипарисов и апельсиновых рощ. Запах благовоний, возникающие и растворяющиеся в тишине голоса. Просвещение.

Та ночь, бывшая, как представлялось теперь Пеллетье, целую жизнь назад, когда он впервые бросил взгляд в сердце лабиринта и поклялся охранять его тайну ценой жизни.

Он ближе придвинул свечу. Даже не узнав печати, он не усомнился бы, что письмо пришло от Арифа. Его руку он узнал бы всегда и всюду — отчетливое изящество и точная соразмерность букв.

Пеллетье тряхнул головой: еще немного, и он утонет в воспоминаниях. Глубоко вздохнул и поддел ножом печать. Воск сломался с легким треском. Пеллетье расправил пергамент.

Письмо было коротким. По верху страницы тянулись символы, которые он запомнил начертанными на желтых стенах пещеры лабиринта у стен Святого города. Знаки древнего языка предков Арифа были понятны только посвященным Noublesso.

Пеллетье прочел вслух, ободряя себя знакомым звучанием надписи, прежде чем перейти к письму Арифа.

Fraire!

Пора. Тьма собирается над этими землями. Зло висит в воздухе, ненависть, которая разрушит и осквернит все доброе. Писаниям небезопасно более оставаться на равнинах Ока. Пришел срок Троекнижию воссоединиться. Брат ожидает тебя в Безьере, сестра в Каркассоне. Тебе выпало унести книги от опасности.

Поспеши. Летние тропы в Наварру закроются к Туссену, и даже прежде, если снег выпадет раньше обычного. Я ожидаю тебя к празднику Сен-Микеля.

Pas a pas, se va luènh.

Кресло заскрипело под резко откинувшимся назад Пеллетье.

Не более, чем он ожидал. Ариф дает ясные указания и требует не более того, что он клялся исполнить. Почему же он чувствует, будто душа покинула тело, оставив после себя пустоту?

Он взял на себя охрану книг добровольно, но то было в юношеской простоте. Теперь для него, начинающего стареть человека, все сложнее. Здесь, в Каркассоне, он создал для себя иную жизнь, взял на себя иные обязательства. Здесь живут люди, которых он полюбил, которым обязан служить, кого должен защищать.

Только сейчас Пеллетье осознал, как глубоко вросло в него убеждение, что срок исполнения клятвы не наступит при его жизни, что ему никогда не придется делать выбор между служением и верностью виконту Тренкавелю — и присягой, данной Noublesso.

Пеллетье еще раз перечитал письмо, молясь, чтобы решение явилось само собой. На этот раз ему бросилась в глаза одна фраза: «Брат ожидает тебя в Безьере».

Разумеется, Ариф имел в виду Симеона. Однако в Безьере? Пеллетье поднес к губам кубок и выпил, не почувствовав вкуса. Как странно, что Симеон пришел ему на ум именно сегодня, после стольких лет разлуки.

Каприз судьбы? Совпадение? Пеллетье не верил ни в судьбу, ни в совпадения. Но чем объяснить ужас, охвативший его, когда Элэйс описала тело убитого, лежащего в водах Од? Не было никаких причин заподозрить в нем Симеона, и тем не менее он был так уверен…

И еще: «Сестра в Каркассоне».

Пеллетье в задумчивости чертил на тонком слое пыли, покрывавшем стол, сложный узор. Лабиринт.

Неужели Ариф мог назначить хранителем женщину? И она все это время была здесь, в Каркассоне, у него под носом? Он покачал головой. Невероятно.

ГЛАВА 9

Элэйс стояла у окна, ожидая возвращения Гильома. Над землями Каркассоны покрывалом раскинулось бархатно-синее небо. Сухой вечерний ветерок, дувший с севера, шуршал листвой деревьев и тростниками по берегам Од и обещал ночную прохладу.

Из Сен-Микеля и Сен-Венсена пробивались тонкие лучики света. На мостовых города люди ели, выпивали, рассказывали истории и пели песни о любви и доблести. У главной площади еще светились горны кузницы.

«Ждать. Вечно ждать».

Элэйс натерла зубы пучком трав, чтобы придать им белизну, и спрятала за вырезом платья крошечный мешочек незабудок. В комнате стоял легкий аромат сожженной лаванды.

Совет закончился довольно давно, и Элэйс ждала, что Гильом придет или хотя бы пришлет ей весточку. Со двора к ней наверх клочками дыма долетали обрывки разговоров. Она заметила, как муж сестрицы Орианы, Жеан Конгост, пробежал через двор. Она насчитала семь или восемь знакомых шевалье в сопровождении конюших, наперегонки спешивших к кузнице. Еще раньше она видела, как отец задал трепку мальчишке, болтавшемуся у часовни.

Гильома не было. Элэйс вздохнула. Напрасно она приговорила себя к заключению в спальне. Отвернувшись от окна, она бесцельно прошла до кресла и обратно, не зная, чем занять руки. Остановилась перед ткацким станком, рассматривая начатый для дамы Агнесс узор — затейливый бестиарий диких зверушек и пышнохвостых птиц, карабкавшихся вверх по крепостной стене. Когда погода или чувство долга загоняли ее в покои, Элэйс обычно находила утешение в подобном изящном рукоделье.

Но сегодня она ни на чем не могла успокоиться. Игла так и торчала в пяльцах, и подаренный Сажье моток пряжи лежал рядом неразвернутым. Бальзамы, которые она еще днем приготовила из дягиля и окопника, были снабжены ярлычками и расставлены в ряд в самом темном и прохладном уголке комнаты. Дощечку с лабиринтом Элэйс вертела и рассматривала до тошноты и едва не стерла пальцы, снова и снова прослеживая причудливый узор. Ждала, ждала.

— Es totjorn lo meteis,[9] — бормотала она. — Вечно все та же песня.

Элэйс прошла к зеркалу и уставилась на свое отражение. Маленькое серьезное личико сердечком, умные карие глаза. Ни красавица, ни дурнушка. Элэйс поправила вырез платья жестом, который подметила у других девушек. Может, если обшить кружевом…

Отрывистый стук в дверь прервал ее размышления.

Наконец-то!

— Я здесь! — крикнула она.

Дверь отворилась, и улыбка исчезла с ее лица.

— Франсуа… Что такое?

— Кастелян Пеллетье желает видеть тебя, госпожа.

— В такой час?

Франсуа неловко переминался с ноги на ногу.

— Он ожидает в своих покоях. Думается, нужно поспешить, Элэйс.

Она вскинула глаза, удивленная, что слуга зовет ее по имени. Прежде он не допускал подобных оплошностей.

— Что-то случилось? — поспешно спросила она. — Отец нездоров?

Франсуа замялся:

— Он весьма… озабочен, госпожа. И был бы рад твоему обществу.

Элэйс вздохнула:

— Весь день не везет.

Слуга озадаченно переспросил:

— Госпожа?

— Ничего, Франсуа. Я нынче не в себе. Конечно, я пойду, раз отец зовет. Идем?

На другом конце жилой части замка в своих покоях сидела посреди просторного ложа, поджав под себя длинные стройные ноги, Ориана.

Она по-кошачьи щурила зеленые глаза и с самодовольным видом позволяла гребешку гладить свои пышные черные кудри. Временами зубья гребешка нежно касались кожи головы.

— Весьма… успокаивает, — промурлыкала Ориана.

Мужчина, стоявший у нее за спиной, был без рубахи, и между лопаток у него на широких мощных плечах поблескивал пот.

— Успокаивает, госпожа? — легко переспросил он. — У меня было иное намерение.

Она почувствовала на шее его теплое дыхание, когда мужчина склонился, чтобы собрать ее упавшие на лицо волосы и уложить их косой по спине.

— Ты так прекрасна, — прошептал он.

Его руки мягко погладили ее плечи и шею, потом начали мять сильнее. Ориана склонила голову, чувствуя, как искусные пальцы прослеживают очертания ее щек, носа, подбородка, словно стремясь запечатлеть в памяти ее черты. Временами они соскальзывали ниже, к гладкой нежной коже горла.

Ориана притянула его ладонь к губам, языком лизнула кончики пальцев. Он привлек женщину к себе. Спиной она чувствовала жар и твердость его тела, ощущала силу его желания. Мужчина развернул ее лицом к себе, пальцами приоткрыл ей губы, потом медленно склонился для поцелуя.

Она не замечала звука шагов по коридору, пока в дверь не застучали.

— Ориана! — выкрикнул высокий пронзительный голос. — Ты здесь?

— Это Жеан, — чуть слышно шепнула женщина, скорее раздраженная, нежели встревоженная неожиданной помехой, и открыла глаза. — Кажется, ты уверял, что он задержится?

Мужчина оглянулся на дверь.

— Не думал, что он вернется так рано. Когда я уходил, было похоже, что он еще надолго останется при виконте. Заперто?

— Конечно, — усмехнулась она.

— Ему это не покажется странным?

Ориана передернула плечами.

— Он приучен не входить без приглашения. Однако лучше укройся. — Она ткнула пальчиком в сторону алькова позади занавесей балдахина. — И не тревожься, — с улыбкой добавила она, взглянув на его обеспокоенное лицо, — я постараюсь избавиться от него поскорее.

— И каким же образом?

Женщина обхватила руками его шею и притянула к себе так близко, что его ресницы защекотали ей кожу.

— Ориана? — визгливо повторял Конгост, с каждым разом повышая голос. — Открой! Открой сейчас же!

— А вот увидишь, — шептала она, наклоняясь и целуя его в грудь, в твердый живот, еще ниже. — А теперь ты должен исчезнуть. Он не будет ждать под дверью вечно.

Уверившись, что любовник надежно спрятан, Ориана на цыпочках пробежала к двери, беззвучно повернула ключ, затем бросилась обратно в постель и расправила складки занавесей. Она была готова повеселиться.

— Ориана!

— Супруг? — ворчливо отозвалась она. — К чему столько шума? Дверь отперта.

Она услышала шорох. Дверь открылась и со стуком захлопнулась за ворвавшимся в комнату мужем. Раздался звон — он с размаху опустил на стол медный подсвечник.

— Где ты? — возмущенно спросил Конгост. — И почему здесь темно? Я не расположен к шуткам.

Ориана усмехнулась, откидываясь на подушки, раскинув стройные ноги и заложив руки за голову. Она намерена была ничего не оставить его воображению.

— Я здесь, супруг.

Дверь была заперта, я пробовал с самого начала… — недовольно начал он, откидывая занавеси, и смолк, лишившись дара речи.

— Но может быть… ты толкнул… слишком слабо? — промурлыкала она.

Она видела, как побледнел и мгновенно залился краской ее муж. Глаза у него полезли на лоб, а рот приоткрылся при виде ее высокой полной груди с темными сосками, ее кудрей, змеями расползавшихся по подушке, мягкого холмика живота, изгиба тонкой талии и треугольника жестких черных завитков между бедрами.

— Ты что затеяла? — взвизгнул он. — Прикройся немедленно!

— Я спала, супруг, — отозвалась она. — Ты меня разбудил.

— Я тебя разбудил? Я тебя разбудил… — брызгал слюной муж. — Ты спала… в таком виде?

— Ночь жаркая, Жеан. Разве мне нельзя спать, как хочется, в одиночестве собственной спальни?

— Кто угодно мог войти и застать тебя. Твоя сестра, твоя служанка Жиранда… кто угодно!

Ориана медленно села на постели и невозмутимо уставилась на мужа, накручивая на палец прядь волос.

— Кто угодно? — ехидно повторила она и холодно продолжала: — Жиранду я отпустила. Я сегодня больше не нуждаюсь в ее услугах.

Она прекрасно видела, как борется с собой ее муж, желая отвернуться и не в силах этого сделать. В его иссохших жилах в равной мере смешались желание и отвращение.

— Кто угодно мог войти, — повторил он уже не так уверенно.

— Да, полагаю, ты прав. Однако никто не входил. Кроме тебя, разумеется, супруг мой. — Она хищно усмехнулась. — А теперь, раз уж ты здесь, может быть, скажешь мне, где ты был?

— Тебе известно, где я был, — зарычал Конгост. — В совете!

Она улыбнулась шире:

— В совете? В такое время? Совет разошелся задолго до темноты.

Конгост вспыхнул:

— Не тебе допрашивать меня!

Ориана прищурила взгляд.

— Клянусь святой верой, как ты надменен, Жеан! «Не тебе!» — Она в точности передразнила его интонацию, и оба мужчины поморщились от жестокости насмешки. — И все же, Жеан, где ты был? Надо думать, занимался государственными делами? Или, может быть, любовными делами, Жеан? Уж не прячешь ли ты где-нибудь в Шато любовницу?

— Как ты смеешь так говорить со мной?! Я…

— Другие мужья рассказывают женам, где были. Почему бы и тебе не рассказать? Если, конечно, у тебя нет веских оснований молчать.

Конгост сорвался на крик:

— Другим мужьям следовало бы придержать языки. Это не женское дело.

Ориана лениво потянулась к нему с ложа.

— Не женское дело… — протянула она. — Неужто?

Ее голос был тих и полон презрения. Конгост понимал, что с ним играют, но не мог понять правил, по которым ведется эта игра. Ему никогда не удавалось понять. Ориана протянула руку и погладила предательскую выпуклость под его накидкой, с удовлетворением отметив паническую растерянность на лице мужа.

— Итак, супруг, — пренебрежительно продолжала она, — что ты считаешь неженским делом? Любовь? — Ее пальцы сжались сильней. — Или это? Как ты бы сказал, соитие?

Конгост угадывал ловушку, но эта женщина гипнотизировала его, он не способен был сообразить, что следует сказать или сделать. Невольно он потянулся к ней, шевеля губами, как выброшенная на берег рыба, и крепко зажмурив глаза. Как бы ни презирал он жену, она умела пробудить в нем желание, и, при всей своей учености, он становился так же податлив, как любой мужчина, подчиненный тому, что болтается у него между ног. Она презирала его.

Добившись желаемого результата, Ориана резко отдернула руку.

— Ну, Жеан, — холодно проговорила она, — если тебе нечего мне сказать, ты можешь уйти. Здесь ты мне не нужен.

И тут что-то в нем сорвалось, будто в памяти вспыхнули все разочарования и обиды, какие он терпел в жизни. Не успела Ориана сообразить, что происходит, как муж отвесил ей такую пощечину, что она опрокинулась на кровать.

От неожиданности женщина задохнулась.

Конгост замер, уставившись на свою руку, как на чужую.

— Ориана, я…

— Ты жалок, — взвизгнула жена, она чувствовала вкус крови на разбитых губах. — Я сказала, уходи, ну и уходи. Чтоб я тебя не видела!

Ей показалось на минуту, что он попытается вымолить прощение. Но когда муж поднял глаза, она увидела в них ненависть, а не стыд, и с облегчением вздохнула. Все разыгрывается, как задумано.

— Ты отвратительна! — выкрикнул он, отступая от кровати. — Ты не лучше животного. Нет, хуже животного, потому что ты знаешь, что делаешь.

Он схватил с пола брошенный там синий плащ и швырнул ей в лицо.

— И прикройся! Я не желаю больше видеть тебя в таком виде, бесстыдную, словно шлюха.

Убедившись, что муж не собирается возвращаться, Ориана раскинулась на кровати, натянув на себя плащ. Ее чуть трясло от возбуждения. Впервые за четыре года брака глупому, слабодушному, бессильному старику, которого отец дал ей в мужья, удалось удивить жену. Разумеется, она нарочно злила его, но никак не ждала пощечины. Да какой! Ориана провела пальцами по обожженной ударом щеке. Пожалуй, останется отметина. Хорошо бы. Тогда отец увидит, на что ее обрек.

Горький смешок оборвал ее размышления. Она не Элэйс. А отец, как бы ни старался этого скрыть, думает только об Элэйс. Ориана и внешностью и характером слишком походит на мать, чтобы стать его любимицей. Он и не почешется, если Жеан изобьет ее до полусмерти. Еще скажет, что она этого заслуживает.

На минуту она позволила ревности, скрытой от всех, кроме Элэйс, прорваться сквозь идеальную маску красивого, непроницаемого лица. Злость на свое бессилие, недостаток влияния, разочарованность. Чего стоят ее молодость и красота, если она связана с мужчиной, лишенным честолюбия и будущего, с мужчиной, ни разу не бравшим в руки меч? Разве справедливо, что Элэйс, младшей сестре, достается все, о чем она напрасно мечтает? Что по праву должно принадлежать ей!

Ориана вывернула в пальцах ткань плаща так, будто с вывертом щипала бледную тощую ручонку Элэйс. Избалованная, распущенная дурнушка Элэйс! Ориана сильней стиснула ткань, представляя себе расползающийся по коже багровый синяк.

— Зачем ты его дразнила? — нарушил тишину голос любовника.

Ориана совсем забыла о нем.

— А почему бы и нет? — спросила она. — Единственное удовольствие, какое я от него имею.

Мужчина выскользнул из ниши, положил ладонь ей на щеку.

— Он сделал тебе больно? След остался…

Она улыбнулась его заботе. Как же мало он ее знает! Видит в ней то, что хочет видеть, — созданный им самим образ женщины.

— Пустяки, — ответила она.

Серебряная цепь, украшавшая его шею, царапнула ей кожу, когда мужчина склонился к ней. Она почувствовала запах его желания обладать ею и шевельнулась, позволив синей ткани плаща волной стечь с ее тела. Она коснулась его чресел — белой и мягкой кожи, совсем не похожей на покрытую золотистым загаром кожу спины, рук и груди, подняла глаза и улыбнулась. Довольно испытывать его терпение.

Ориана склонилась вперед, чтобы принять его в рот, но он толкнул ее обратно на постель и встал на колени рядом.

— Чем порадовать тебя, моя госпожа? — спросил он, нежно раздвигая ей бедра. — Так?

Она замурлыкала, когда он склонился ниже и поцеловал ее.

— Или так?

— Его губы склонились ниже, к ее потайному, скрытому местечку. Ориана затаила дыхание, чувствуя, как язык касается ее тела, дразня и лаская.

— А может быть, так?

Сильные руки уверенно подняли ее за пояс и притянули к себе. Ориана обхватила ногами его спину.

— А может быть, вот чего тебе хочется? — Его голос задрожал от желания, когда он толчком вошел в нее.

Она испустила вздох удовлетворения, царапнув ногтями его спину, обставляя на нем свою метку.

— Так твой муж считает тебя шлюхой, вот как? — шепнул он. — Давай-ка докажем, что он прав.

ГЛАВА 10

Пеллетье мерил шагами комнату, ожидая прихода Элэйс.

Стало прохладнее, но лоб у него блестел от пота, а лицо раскраснелось. Ему бы следовало спуститься в кухню, присмотреть за слугами, убедиться, что все готово. Но значительность этой минуты овладела им. Он стоял сейчас на перекрестке, откуда во все стороны расходились тропы, ведущие к неверному будущему. Все, чем была до сих пор его жизнь, все, чем она станет дальше, зависело от его решения.

«Что же она не идет?» Пеллетье стиснул письмо в кулаке. Так или иначе, он успел запомнить его от слова до слова.

Он отвернулся от окна, и что-то, блеснувшее в тенях и пыли под дверью, остановило его взгляд. Пеллетье нагнулся и поднял находку: тяжелую серебряную пряжку с медными вставками, достаточно большую, чтобы служить застежкой плаща или платья.

Кастелян нахмурился. У него такой не было.

Он поднес пряжку к свече, чтобы лучше видеть. Ничего особенного. На рынке такие продаются сотнями. Неплохого качества, но не слишком роскошная. Хозяин мог быть человеком состоятельным, однако не богач.

Она не могла пролежать здесь долго. Франсуа каждое утро прибирал комнату и наверняка заметил бы ее. Другие слуги в комнату не допускались, и дверь весь день простояла запертой.

Пеллетье огляделся, отыскивая следы вторжения. На душе у него было неспокойно. Кажется это или предметы на столе лежат чуточку не так, как он их оставил? И не ворошил ли кто-то постель? Сегодня его тревожила каждая мелочь.

— Paire?

Элэйс говорила тихо, и все же ее голос заставил его подскочить. Пеллетье поспешно опустил пряжку в карман.

— Отец, — повторила она, — ты посылал за мной?

Пеллетье собрался:

— Да-да, посылал. Входи.

— Угодно что-нибудь еще, мессире? — спросил из-за двери Франсуа.

— Нет. Подожди снаружи, может быть, понадобишься.

Он дождался, пока закроется дверь, и поманил Элэйс к столу. Налил ей вина и наполнил свой опустевший кубок, но садиться не стал.

— У тебя усталый вид.

— Устала немножко.

— Что говорят о совете, Элэйс?

— Никто не знает, что и думать, мессире. Много чего говорят. Все молятся, чтобы дела оказались не так плохи, как выглядят. Всем известно, что завтра виконт почти без свиты отправляется в Монпелье, чтобы просить аудиенции у своего дяди, графа Тулузы.

Она помолчала.

— Это верно?

Он кивнул.

— Однако объявлено, что турнир состоится?

— И это верно. Виконт надеется закончить дело и вернуться домой в две недели. До конца июля точно.

— Ты думаешь, он добьется успеха?

Пеллетье не отвечал, продолжая расхаживать взад-вперед, и его беспокойство передалось дочери.

Для храбрости она хлебнула вина.

— Гильом тоже в свите?

— Разве он тебе не сказал? — вскинулся отец.

— Я не виделась с ним с тех пор, как собрался совет, — призналась она.

— Где же он, во имя святой веры? — поразился Пеллетье.

— Пожалуйста, скажи, да или нет?

— Гильом дю Мас избран, хотя, признаюсь, против моего желания. Виконт отличает его.

— Не без причины, paire, — тихо заметила она. — Он искусный шевалье.

Пеллетье наклонился, чтобы долить вина в ее кубок.

— Элэйс, ты ему доверяешь?

Вопрос застал ее врасплох, однако она не промедлила с ответом.

— Разве жена не должна доверять мужу?

— Да-да. Я не ждал другого ответа, — отмахнулся он. — Но… он не расспрашивал, что случилось сегодня утром на реке?

— Ты велел никому не рассказывать, — напомнила она, — и я повиновалась.

— А я не сомневался, что ты сдержишь слово, — однако я спрашивал не о том. Разве Гильом не спросил тебя, где ты была?

— Когда он мог спросить? — упрямо ответила она. — Я же сказала, что не виделась с ним.

Пеллетье снова прошел к окну.

— Тебя пугает приближение войны? — спросил он, не оборачиваясь к дочери.

Элэйс подивилась неожиданной перемене темы, но ответила опять без запинки:

— Мысль о войне пугает, мессире. Но ведь до этого не дойдет, верно?

— Да, может, и обойдется.

Он оперся рукой о край окна, затерявшись в собственных мыслях и, по-видимому, забыв о ее присутствии.

— Я знаю, что мои расспросы удивляют тебя, но у меня есть причина спрашивать. Загляни поглубже в свое сердце. Тщательно взвесь ответ и скажи правду. Ты доверяешь мужу? Веришь, что он станет защищать тебя, что будет тебе верен?

Элэйс понимала, что главное так и осталось невысказанным, но все равно не решалась ответить. Она не хотела предавать Гильома, но и солгать отцу не могла.

— Я знаю, что ты им недоволен, мессире, — ровным голосом проговорила она. — Хотя не знаю, чем он мог вызвать…

— Ты прекрасно знаешь, чем я недоволен, — нетерпеливо перебил Пеллетье. — Я тебе достаточно часто объяснял. Однако мое личное мнение о Гильоме дю Масе так и не определилось. Можно не любить человека, однако признавать его достоинства. Прошу тебя, Элэйс, ответь на вопрос. От твоего ответа зависит очень многое.

Вспомнился спящий Гильом. Глаза, темные и влекущие, как магнитный камень; губы, целующие ее запястье. Вспомнилось так ярко, что закружилась голова.

— Я не могу ответить, — наконец решилась она.

— Ах так, — выдохнул Пеллетье. — Хорошо, хорошо. Я понимаю…

— Со всем уважением, paire, но ничего ты не понимаешь, — вспыхнула Элэйс. — Я ничего не говорила.

Он повернулся к дочери.

— Ты сказала Гильому, что я за тобой послал?

— Я же сказала, что с ним не виделась, и… и нехорошо тебе так допрашивать меня. Заставлять меня делать выбор между верностью ему и тебе. — Элэйс начала вставать. — Так что, мессире, если ты больше не нуждаешься в моем присутствии в такой поздний час, я прошу о позволении удалиться.

Пеллетье понял, что пора разрядить ситуацию.

— Сядь, сядь. Вижу, что обидел. Прости. У меня не было такого намерения.

Он протянул дочери руку. Чуть помедлив, Элэйс приняла ее.

— Я не собирался говорить загадками. Дело в том, что я сам не могу решиться. Сегодня вечером я получил очень важное сообщение, Элэйс, и последние несколько часов пытался решить, что делать, взвешивал разные возможности. Я уже думал, что избрал единственный путь, когда посылал за тобой, и тем не менее продолжал сомневаться.

Элэйс встретила его взгляд:

— И что же теперь?

— Теперь мне ясно, что делать. Да, я думаю, что вижу единственный путь.

Кровь отлила у Элэйс от щек.

— Значит, война все-таки будет, — сказала она неожиданно мягко.

— Да, думаю, это неизбежно. Судя по всему, ничего хорошего ждать не приходится. Ничего не поделаешь, мы попали в водоворот, с которым нашими силами не совладать, сколько бы мы ни старались убедить себя в обратном. — Он помолчал. — Но и это еще не главное, Элэйс. И если в Монпелье дело обернется плохо, то, возможно, у меня уже не будет возможности… рассказать тебе.

— Что может быть важнее угрозы войны?

— Я не могу сказать больше, пока ты не дашь слова, что сказанное сегодня здесь останется между нами.

— Потому ты и спрашивал про Гильома?

— Отчасти поэтому, — признал он, — но не только. Но сперва я должен поверить, что сказанное останется в этих четырех стенах.

— Я обещаю, — твердо сказала Элэйс.

Пеллетье еще раз вздохнул, но в голосе его послышалось облегчение. Жребий брошен, он сделал выбор. Осталось справиться с последствиями, каковы бы они ни были.

— Эта история, — заговорил он, — началась в древней стране Египет несколько тысячелетий назад. Это — история Грааля.

Пеллетье продолжал рассказ, пока не выгорело масло в светильнике.

Двор под окном затих: шумный люд давно разошелся по постелям. Элэйс изнемогала от усталости. Пальцы ее побелели, а под глазами пролегли лиловые тени, похожие на синяки.

И Пеллетье тоже постарел и осунулся за время рассказа.

— Отвечая на твой вопрос, — закончил он, — делать тебе пока ничего не надо, а возможно, и никогда не придется. Если завтра мы получим согласие на наше прошение, у меня будет время и случай самому вывезти книгу, как мне и следовало.

— А если нет, paire? Если с тобой что-нибудь случится?

Элэйс осеклась, испугавшись собственных слов.

— Все еще может обернуться к лучшему, — отозвался Пеллетье, но голос его казался безжизненным.

— А если нет? — настаивала дочь, не давая себя успокоить. — Что, если ты не вернешься? Что мне тогда делать?

Он на мгновение задержал ее взгляд. Затем опустил руку в кошель и достал крошечный сверток светлой ткани.

— Если со мной что-нибудь случится, ты получишь вот такой знак.

Он через стол подтолкнул сверток к дочери.

— Открой.

Элэйс послушно развернула материю, откидывая слой за слоем, пока не открылся маленький диск, выточенный из светлого камня, с выбитыми на нем буквами. Элэйс поднесла диск к свету и прочитала вслух:

— NS?

— Означает Noublesso de los Seres.

— Что это?

— Это мерель, тайный знак, который легко скрыть между большим и указательным пальцем. У него есть и другое, более важное назначение, но этого тебе пока знать не надо. Довольно того, что ты можешь довериться человеку, доставившему его.

Элэйс кивнула.

— Теперь переверни.

На оборотной стороне диска был вырезан узор лабиринта — такой же, как на дощечке, попавшейся утром под руку Элэйс.

У нее перехватило дыхание.

— Я уже видела такой.

Пеллетье стащил с большого пальца кольцо и протянул ей.

— Резьба на внутренней стороне, — подтвердил он. — Такие носят все стражи.

— Нет, видела здесь, в Шато. Я сегодня ходила на рынок за сыром и взяла из комнаты дощечку, чтоб донести. На ней такой же узор, вырезан на обратной стороне.

— Невозможно! Наверное, не такой.

— Ручаюсь, что такой же.

— Откуда у тебя эта дощечка? — требовательно спросил кастелян. — Вспомни, Элэйс. Тебе ее кто-то дал? Подарил?

Элэйс замотала головой.

— Не помню, не помню, — в отчаянии повторяла она. — Я весь день старалась вспомнить, и не могла. Самое удивительное, мне сразу показалось, будто я и раньше видела где-то этот узор, хотя дощечка мне незнакома.

— Где она теперь?

— Оставила у себя на столе, — ответила она. — А что, ты думаешь, это важно?

— Значит, кто угодно мог ее увидеть, — досадливо поморщился Пеллетье.

— Наверно, — неуверенно отозвалась Элэйс. — Гильом или кто-нибудь из слуг… Не знаю.

Она опустила взгляд на кольцо, и кусочки головоломки вдруг сложились у нее в голове.

— Ты думал, тот человек в реке был Симеон? — медленно спросила она. — Он тоже хранитель, страж книг?

Пеллетье кивнул.

— Не было никаких причин подумать о нем, но я был так уверен…

— А остальные хранители? Ты их знаешь?

Он перегнулся через стол и сжал ее пальцы поверх мереля.

— Довольно вопросов, Элэйс. Береги это. Спрячь хорошенько. И дощечку с лабиринтом убери подальше от чужих глаз. Когда вернемся, я с этим разберусь.

Элэйс встала из-за стола.

— Что это за дощечка?

Пеллетье улыбнулся ее настойчивости.

— Я сам еще не понимаю, filha.

— Но раз она здесь, значит, еще кто-то в Шато знает о существовании книг?

— Знать никто не может, — твердо возразил он. — Если бы я думал иначе, обязательно сказал бы тебе. Даю слово.

Слова были тверды и голос звучал уверенно, но выражение глаз выдавало его.

— А что, если…

— Basta, — перебил он, вскинув ладонь. — Хватит.

Элэйс спряталась в его просторных объятиях. От близости знакомого плеча на глаза навернулись слезы.

— Все будет хорошо, — заверил ее отец. — Наберись храбрости. И делай только то, о чем я просил, не более. — Отец поцеловал ее в макушку. — А теперь прощай до рассвета.

Элэйс кивнула, не доверяя своему голосу.

— Ben, ben. А теперь поспеши. И да хранит тебя Бог.

Элэйс пробежала темными коридорами и, задержав дыхание, выскочила на темный двор. В каждой тени ей мерещились духи и демоны. В голове шумело. Старый знакомый мир вдруг показался зеркальным отражением прежнего — узнаваемым, и в то же время перевернутым. Сверточек, спрятанный за корсаж, казалось, прожигал кожу.

За дверью ее встретила прохлада. Замок спал, лишь в нескольких окнах еще светились огоньки. Взрыв смеха со стороны сторожевого поста заставил ее подскочить. На минуту показалось, что в верхнем окне мелькнуло чье-то лицо. Но закружившаяся над головой летучая мышь отвлекла ее взгляд, а когда она взглянула снова, в окне было темно и пусто.

Элэйс ускорила шаг. Слова отца кружились в голове, а с ними вопросы — заданные и незаданные. Еще несколько шагов, и по спине у нее побежали мурашки. Элэйс оглянулась:

— Кто здесь?

Никто не отзывался. Она окликнула снова. В темноте затаилось зло, она ощущала его, чувствовала его запах. Уже в полной уверенности, что за ней следят, Элэйс почти бежала. Она слышала шаркающие шаги за спиной и тяжелое дыхание.

— Кто здесь? — снова вскрикнула она.

Внезапно широкая потная ладонь, пропахшая пивом, зажала ей рот. Внезапный сильный удар по голове сбил девушку с ног.

Казалось, она падала целую вечность. Потом чьи-то руки принялись шарить по телу, как крысы по кладовке, и вскоре нашли то, что искали.

— Aqui es. Вот оно.

Это было последнее, что услышала Элэйс до того, как тьма сомкнулась над ней.

ГЛАВА 11

ПИК ДЕ СОЛАРАК, ГОРЫ САБАРТЕ, ЮГО-ЗАПАДНАЯ ФРАНЦИЯ,

понедельник, 4 июля 2005

— Элис! Элис, ты меня слышишь?

Она моргнула и открыла глаза.

Вокруг стояла сырая прохлада, как в неотапливаемой церкви. Она лежала навзничь на холодном жестком камне.

«Где я, черт возьми?» Локтями и икрами Элис ощущала рытвины влажной земли. Она поерзала. Острые камушки наждаком царапали кожу.

Нет, это не церковь. Проблесками возвращались воспоминания. Темный пыльный пещерный ход, каменный зал… А что дальше? Все виделось смутным, размытым по краям. Элис попробовала поднять голову. Ошибка. В основании черепа взорвалась боль. Тошнота поднялась к горлу, как вода в дырявой лодке.

— Элис, ты меня слышишь?

Кто-то говорил с ней. Знакомый, встревоженный, испуганный голос.

— Элис, проснись!

Она снова приподняла голову. На этот раз оказалось легче. Медленно, осторожно она привстала.

— Господи, — с облегчением пробормотала Шелаг.

Элис чувствовала поддерживающие ее руки. Ей помогли сесть. Все было темно и мрачно, только светился огонек фонарика. Двух фонариков. Прищурившись, Элис разглядела за спиной Шелаг Стивена, одного из старших членов группы. В темноте блеснула проволочная оправа его очков.

— Элис, скажи что-нибудь. Ты меня слышишь? — твердила Шелаг.

«Не уверена. Может, и слышу».

Элис хотела заговорить, но губы онемели и не слушались. Тогда она попробовала кивнуть. От этого усилия сильней закружилась голова. Чтобы не потерять сознания, она пригнула голову к коленям.

Поддерживая с двух сторон, Шелаг и Стивен усадили ее на каменные ступени. Элис сидела, сложив руки на коленях, а перед глазами мелькали и гасли картины воспоминаний. Как испорченная кинопленка.

Шелаг что-то говорила, присев перед ней на корточки, но слов Элис не разбирала. Звук долетал до нее искаженным, будто магнитофонную запись пустили не на той скорости. Нахлынула новая волна тошноты, вызванная воспоминанием о стуке, с которым откатился из-под ноги череп. А вот ее рука тянется к кольцу, вот Элис сознает, что растревожила нечто, дремавшее в недрах горы, нечто зловещее.

А потом пустота.

Как она замерзла! Голые руки и ноги все в мурашках. А ведь она не так уж долго пробыла без сознания. Не больше нескольких минут. В отключившемся мозгу что-то продолжало отсчитывать время. Однако времени хватило, чтобы соскользнуть из этого мира в другой.

Элис вздрогнула. Еще одно воспоминание. Снова тот же знакомый сон. Сперва ощущение легкости и покоя, все светло и ясно. Потом долгое, долгое падение сквозь пустоту небес, потом метнувшаяся навстречу земля. Ни сотрясения, ни удара, только зеленые башни деревьев, вырастающие над ней. А потом огонь, стена желтых, багровых, рыжих языков пламени.

Элис крепко обхватила плечи голыми руками. Почему вернулся старый кошмар? Он повторялся все детские годы, вечно один и тот же обрывающийся в пустоту сон. В комнате напротив спокойно слали ничего не подозревающие родители, а Элис ночь за ночью сидела в темноте, крепко обхватив руками коленки, в одиночку сражаясь с демонами.

Но ведь уже много лет такого не бывало. На долгие годы они оставили ее в покое.

— Может, попробуешь встать? — спрашивала между тем Шелаг.

«Это ничего не значит. Если только все не начнется сначала».

— Элис, — уже резче повторила Шелаг, в голосе прорвалось раздражение. — Ты не сумеешь встать? Надо доставить тебя в лагерь. Кто-то должен тобой заняться.

— Кажется, могу, — наконец отозвалась она, не узнавая своего голоса. — Что-то с головой неладно…

— Ты сможешь, Элис. Ну, постарайся.

Элис опустила взгляд на свои распухшие покрасневшие запястья.

«Дрянь!»

Она не могла, не хотела вспоминать.

— Я плохо помню, что случилось. Это… — она подняла руку, — это еще снаружи было.

Шелаг обняла Элис за плечи, поддерживая ее.

— Ну как?

Собравшись с силами, та позволила им со Стивеном поставить себя на ноги. Покачнулась, но быстро восстановила равновесие. В голове прояснилось, и к онемевшим руками и ногам начала поступать кровь. Элис осторожно согнула и разогнула пальцы, ощутив, как натянулась сбитая на костяшках кожа.

— Все будет в порядке, только дайте минутку отдышаться.

— Какая муха тебя укусила, что ты полезла сюда в одиночку?

— Я… — Элис сбилась, не зная, чем оправдаться. Вечно она нарушает правила и наживает неприятности. — Ты посмотри, что там внизу! Там, в пещере.

Шелаг проследила ее взгляд и направила в ту сторону луч фонаря. Свет скользнул по потолку и стенам пещеры.

— Мет, не там, — поправила Элис. — Ниже.

Шелаг опустила фонарь.

— Перед алтарем.

— Алтарь?..

Мощный белый луч прожектором прорезал чернильную темноту. На долю секунды черная тень алтаря очертаниями греческой буквы «пи» наложилась на чертеж лабиринта. Но Шелаг уже сдвинула луч, образ исчез, а пятно света легло на могилу. Из темноты выдвинулись светлые кости.

И атмосфера мгновенно переменилась. Шелаг резко выдохнула. Машинально переставляя ноги, приблизилась к могиле на шаг, два, три. Она явно забыла о существовании Элис.

Стивен шагнул было за ней.

— Нет, — приказала Шелаг, — Останься там.

— Я только…

Вернее, сходи скорей за доктором Брайлингом. Расскажешь, что мы нашли. Сейчас же! — прикрикнула она, видя, что он не двинулся с места.

Стивен молча сунул фонарик в руку Элис и скрылся в тоннеле. Она слышала хруст его ботинок по гравию, все слабее и слабее, пока темнота не поглотила звук.

— Не надо было так на него кричать, — начала Элис.

Шелаг перебила ее.

— Ты что-нибудь трогала?

— Вообще-то нет, только…

— Что «только»? — Снова та же враждебность.

— В могиле лежало несколько вещиц, — продолжала Элис. — Давай покажу.

— Нет! — выкрикнула Шелаг и повторила уже спокойнее: — не надо. Ни к чему здесь топтаться.

Элис хотела заметить, что думать об этом теперь поздновато, но воздержалась. Ей не так уж хотелось снова приближаться к скелетам. Слепые глазницы и сломанные кости слишком ясно отпечатались в мозгу.

Шелаг остановилась над неглубокой могилой, с каким-то вызовом провела лучом фонаря по телам, с ног до головы и обратно, словно обыскивая их. Это выглядело почти кощунством. Тускло блеснул клинок ножа, когда Шелаг присела над скелетами, повернувшись к Элис спиной.

— Говоришь, ничего не трогала? — резко спросила она, бросив через плечо сердитый взгляд. — А как сюда попал твой пинцет?

Элис вспыхнула.

— Ты же сама не дала мне договорить! Я как раз собиралась сказать, что подняла колечко — пинцетом, я хотела сказать, — и выронила его, когда услышала ваши шаги в тоннеле.

— Кольцо? — повторила Шелаг.

— Может, оно откатилось в сторону?

— Во всяком случае, я его не вижу, — отозвалась подруга, неожиданно выпрямившись во весь рост. Она шагнула обратно к Элис. — Уйдем отсюда. Надо показать тебя врачу.

Элис ошеломленно уставилась на нее. Чужое лицо, совсем не похожее на лицо ее доброй подружки. Сердитое, жесткое, осуждающее.

— Разве ты не хочешь…

— Господи, Элис, — перебила Шелаг, схватив ее за плечо, — ты уже натворила достаточно дел. Уходим!

После бархатной темноты пещеры снаружи показалось очень светло. Солнце полыхнуло в лицо Элис, взорвавшись, как фейерверк в черном ноябрьском небе.

Она прикрыла лицо ладонями. Никак не удавалось определиться во времени и пространстве. Казалось, на время, которое она провела под землей, мир прекратил существование, и сейчас все вокруг представлялось знакомым, и в то же время изменившимся.

«Или я просто смотрю на все другими глазами?».

Видневшиеся вдали пики Пиренеев потеряли отчетливость. Деревья, небо, даже сами горы стали словно бы менее вещественными, менее настоящими. Чудилось: коснись чего-то, и оно распадется под рукой, как старые декорации для съемок, а за ними откроется настоящий мир.

Шелаг не пыталась ей помочь. Она уже шагала вниз, прижимая к уху мобильный телефон, и ничуть не беспокоилась, как справится ее подруга. Элис заторопилась за ней.

— Шелаг, погоди немного. Подожди! — Она тронула подругу за плечо. — Извини, пожалуйста. Я знаю, что не надо было лезть туда самой. Просто не подумала.

Шелаг словно не слышала. Даже не обернулась, только защелкнула чехольчик телефона.

— Да подожди же! Мне за тобой не угнаться.

— О'кей. — Шелаг резко развернулась к ней лицом. — Вот, я остановилась.

— Да что с тобой?

— Что со мной? А чего, хотелось бы знать, ты ждешь? Чтобы я сказала, что все хорошо? Мне что, еще тебя утешать, после твоих фокусов?

— Нет, но…

— Видишь ли, ничего хорошего тут нет. Просто невероятной, жуткой дурью было лезть туда одной. Ты создаешь помехи ходу раскопок и Бог знает, что еще. Какого черта?

Элис вскинула руки.

— Ладно, ладно, виновата. И прошу прощения, — повторила она, не сумев подобрать других слов, чтобы выразить свое раскаяние.

Ты хоть понимаешь, в какое положение меня поставила? Я за тебя ручалась. Я уговорила Брайлинга допустить тебя на раскоп. А теперь ты вздумала поиграть в Индиану Джонса, и из-за твоих игр полиция может приостановить работы или вообще закрыть раскопки. И я буду виновата перед Брайлингом. Сколько я добивалась сюда попасть, получить это место. Сколько времени потратила…

Махнув рукой, Шелаг взъерошила пальцами короткие выгоревшие волосы.

«Несправедливо».

— Слушай, притормози малость. — Элис понимала, что Шелаг вправе сердиться, но уж это было чересчур. — Ты несправедлива. Признаю, лезть в пещеру было глупо — не подумала, каюсь, — но и ты перебираешь через край. И ведь я не нарочно. А потом, зачем бы Брайлингу вызывать полицию? Я ничего не трогала. Никто не пострадал.

Она попыталась удержать Шелаг за руку, но та с такой силой выдернула ладонь, что Элис пошатнулась.

Брайлингу придется сообщить властям, — вызверилась на нее Шелаг, — потому что, как ты должна знать, если слушала хоть слово из того, что я говорила, — нам, несмотря на сопротивление полиции, разрешили вести здесь раскопки с условием, что при находке любых человеческих останков мы немедленно уведомим органы юстиции.

У Элис душа ушла в пятки.

— Я думала, это только для протокола. Никто вроде бы не принимал этого всерьез, все шуточки были.

— Вижу, что ты этого всерьез не приняла, — огрызнулась Шелаг. — А вот остальные приняли — будучи профессионалами и уважая свою работу.

«Да что же это такое?»

— С чего бы полиции интересоваться археологическими раскопками?

Шелаг взорвалась:

— Боже мой, Элис, до тебя так и не дошло? Даже теперь? Кому какое дело, «с чего»? Главное, что заинтересовались. И не тебе решать, какие правила принимать всерьез, а о каких забывать.

— Я и не говорила…

— Почему ты всегда все делаешь наперекор? Всегда уверена, что лучше знаешь, что правила не для тебя, что ты из ряда вон…

Теперь и Элис сорвалась на крик:

— Вот это уж нечестно. Ничего такого, и ты это прекрасно знаешь. Я просто не подумала…

— В том-то все и дело. Никогда ни о чем не думаешь, кроме как о себе. Как бы получить, чего хочется!

— Да ты с ума сошла, Шелаг. Как будто я нарочно вам все испортила! Ты бы себя послушала! — Элис глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки. — Слушай, я скажу Брайлингу, что во всем виновата, хотя… понимаешь, я не стала бы рыться там без разрешения, если бы…

— Если бы что?

— Звучит глупо, но меня туда будто тянуло. Не знаю, как объяснить, но я чувствовала. Дежавю. Как будто я уже бывала здесь прежде.

— Думаешь, это оправдание? — язвительно усмехнулась Шелаг. — Слушай, дай мне от тебя отдохнуть. Ты чувствовала, надо же! Как трогательно!

Элис покачала головой.

— Не только в этом дело.

— А какого беса ты вообще полезла туда наверх? Сама по себе? Вот оно самое и есть! Лишь бы наперекор правилам.

— Нет, — уже спокойнее возразила Элис. — Было совсем не так. Моего напарника сегодня не было, а я заметила что-то под валуном и решила: ведь сегодня у меня последний день, хорошо бы что-нибудь найти.

Она поняла, что опять говорит не то, но поправляться было поздно, и Элис беспомощно закончила:

— Я хотела только убедиться, что стоит вас звать. Я не собиралась…

— Ты хочешь сказать, что, ко всему прочему, ты и вправду что-то нашла? И не потрудилась никому показать находку?

— Я…

Шелаг протянула к ней руку ладонью вверх:

— Давай сюда.

Минуту Элис смотрела подруге в глаза, потом залезла в карман брезентовых шортов, вытащила свернутый платок и молча, боясь расплакаться, протянула Шелаг.

Та неторопливо развернула белую тряпицу, открыв брошку. Элис невольно потянулась к ней.

— Красивая, правда? Смотри, медная оправа еще блестит, вот и вот. — Она помолчала. — Я думаю, может, она принадлежала кому-то из тех, в пещере?

Шелаг взглянула на подружку. Настроение у нее снова переменилось. Злость как рукой сняло.

— Ты не соображаешь, что делаешь, Элис. Совершенно не соображаешь.

Она свернула платок.

— Я отнесу ее вниз.

— Я бы…

— Перестань, Элис. Не хочу я сейчас с тобой разговаривать. Что бы ты ни сказала, только хуже делаешь.

«Из-за чего, черт побери, такой шум?»

Элис остолбенело уставилась в спину Шелаг. Ссора возникла из ничего — слишком бурная даже для Шелаг, которая склонна был а взрываться по пустякам и так же быстро остывать.

Элис присела на первый попавшийся камень, опустила на колени гудящие руки. Все у нее ныло, она чувствовала себя совершенно опустошенной и к тому же обиженной.

Известно, раскопки ведутся частным образом, а не от какого-нибудь института или университета, и потому здесь менее строгие ограничения, чем в обычных экспедициях. Именно поэтому многие рвались сюда попасть, и конкуренция за место была бешеной. Шелаг работала в Мае д'Азиль, в нескольких километрах к северо-западу от Фуа, и там впервые прослышала о раскопках в горах Сабарте. Она рассказывала, как бомбардировала доктора Брайлинга письмами, электронными сообщениями и рекомендациями, пока, полтора года назад, не выжала из него согласия. Только сейчас Элис задумалась, отчего подруга проявила подобную настойчивость.

Она бросила взгляд вниз. Шелаг далеко обогнала ее и почти скрылась из виду — ее тонкая худощавая фигурка затерялась в сухих зарослях на склоне. Теперь ее уже не догонишь. А не очень-то и хотелось!

Элис вздохнула. Опять ничего не добилась. Как всегда. Все хочется сделать самой. Она всегда упрямо старалась справляться сама, не желала ни от кого зависеть. Вот только сейчас Элис сомневалась, что сумеет хотя бы добраться без посторонней помощи до лагеря. Слишком уж жарит солнце, слишком ослабели ноги. И порез на руке снова кровоточит, еще сильней, чем раньше.

Элис обвела взглядом сожженные солнцем горы Сабарте, хранившие все тот же неподвластный времени вид. На миг ее охватило ощущение счастья. Потом подступило другое чувство — словно бы покалывание в затылке. Предвкушение? Ожидание? Узнавание.

«Все кончается здесь».

У Элис перехватило дыхание, часто забилось сердце.

«Все кончается здесь, где и началось».

Голову вдруг наполнили обрывочные звуки, шепотки. Будто эхо, долетевшее из прошлого. И снова возникли слова, прочитанные недавно на каменной ступени. «Pas a pas». Они без конца повторялись в памяти, как обрывок детского стишка.

Не может такого быть. Глупости!

Потрясенная, Элис оперлась руками о колени и заставила себя встать. Надо возвращаться в лагерь. Перегрев, обезвоживание… надо уйти с солнцепека и попить воды.

Тщательно выбирая дорогу, она принялась спускаться. Каждый камень или ухаб отдавался болью в ногах. Элис торопилась уйти от шепчущего камня, от живущих в нем призраков. Не понимая, что с ней происходит, она думала только о бегстве.

Она шла все быстрей и быстрей, в конце концов почти побежала, спотыкаясь и оступаясь на острых обломках кремня. Но слова застряли в памяти и повторялись громко и ясно, подобно мантре.

Шаг за шагом мы проходим свой путь. Шаг за шагом…

ГЛАВА 12

Столбик термометра в тени подползал к тридцати трем градусам. Время близилось к трем часам. Элис сидела под полотняным навесом, послушно глотая «оранжино» из стакана, который сунули ей в руку. Теплые пузырьки щекотали горло, сахар поступал в кровь, возвращая силы. Резко пахло брезентом, палатками и полиэтиленом.

Порез на локте ей промыли и заново перевязали. Чистые белые бинты лежали и на вспухшем до размеров теннисного мячика запястье. Мелкие ссадины и царапины, сверху донизу покрывавшие ноги, смазали обеззараживающей мазью. Сама виновата.

Элис посмотрела в зеркальце, висевшее на опоре тента. Маленькое личико сердечком с умными карими глазами взглянуло на нее из-за стекла. Кожа была бы бледной, если бы не загар и веснушки. Да, ну и видок! Волосы в пыли, майка в пятнах крови…

Больше всего ей хотелось вернуться в Фуа, в номере сбросить одежду и долго-долго стоять под прохладным душем. А потом выйти на площадь, заказать в кафе бутылочку вина и не двигаться с места до самого вечера.

И не вспоминать о том, что случилось. Однако похоже, что удрать не выйдет. Полиция прибыла полчаса назад. На стоянке, рядом с потрепанными «рено» и «ситроенами» археологов, выстроились бело-голубые полицейские автомобили. Все это напоминало вражеское вторжение.

Элис была уверена, что ею займутся в первую очередь, однако полицейские, выяснив только, что именно она обнаружила скелеты, и сообщив, что поговорят с ней позже, оставили ее в покое. Элис не возражала. Шум и суматоха ее угнетали. Все равно никто ничего не знал, и Шелаг куда-то подевалась.

Появление полиции изменило привычный вид лагеря. Десятки полицейских в светло-голубых рубашках, в высоких черных сапогах, с пистолетами на поясе, осами облепили горный склон, взбивали ногами пыль, шумно и торопливо перекликались на французском, совершенно невразумительном для Элис из-за непривычного выговора. Гул стоял в воздухе. Стрекотание видеокамер заглушало хор цикад.

Ветерок, дувший со стороны стоянки, донес до нее звук разговора. Обернувшись, Элис увидела доктора Брайлинга, поднимавшегося по ступеням в сопровождении Шелаг и коренастого офицера полиции — по-видимому, начальника.

— Совершенно очевидно, что скелеты никак не могут оказаться вашими пропавшими, — настойчиво втолковывал доктор Брайлинг. — Возраст костей, несомненно, исчисляется столетиями. Уведомляя власти, я никак не предвидел, какой шум вы из-за них поднимете. — Он взмахнул руками. — Вы хотя бы понимаете, что ваши люди нам все снесут? Уверяю вас, я очень против этого.

Элис разглядывала офицера: маленького смуглого мужчину средних лет, с обширным брюшком и еще более обширной лысиной. Он запыхался и явно страдал от жары, то и дело утирая лоб и шею зажатым в руке влажным носовым платком. Толку от этого было мало. Даже издалека Элис видела темные круги пота у него под мышками и вокруг ворота.

— Приношу извинения за доставленные неудобства, monsieur le Directeur,[10] — отбивался он на правильном английском языке. — Но поскольку это частная экспедиция, вы, я уверен, сумеете объяснить положение вашим спонсорам.

— То обстоятельство, что мы финансируемся частным образом, а не средствами института, никак не относится к делу, господин Нубель. Вы без всяких оснований вмешиваетесь в ход работ, раздражая и утомляя сотрудников. Между тем наши исследования имеют большое значение…

— Доктор Брайлинг, — заговорил Нубель, по-видимому, не в первый раз повторяя одно и то же. — У меня связаны руки. Мы заняты расследованием убийства. Вы видели объявления о розыске двоих пропавших, oui?[11] А потому, удобно вам это или нет, мы вынуждены убедиться, что найденные вами скелеты не принадлежат никому из этих людей, после чего вы сможете продолжать работу.

— Не говорите глупостей, инспектор! Можно ли сомневаться, что тем скелетам сотни лет?

— Вы провели анализ?

— Ну… нет… — запнулся доктор. — Тщательного анализа, конечно, не проводили. Но ведь это бросается в глаза. Ваши эксперты со мной согласятся.

— Не сомневаюсь, доктор Брайлинг, но до тех пор… — Нубель пожал плечами. — Мне больше нечего вам сказать.

Вмешалась Шелаг:

— Мы сочувствуем вашим затруднениям, инспектор, но не могли бы вы сказать по крайней мере, сколько это продлится? Когда вы закончите?

— Bientôt.[12] Скоро. Не я составлял инструкции.

Доктор Брайлинг возмущенно взмахнул руками:

— В таком случае я вынужден обратиться через вашу голову к кому-либо, обладающему властью. Это просто смешно!

— Как пожелаете, — кротко отозвался Нубель. — А пока — кроме дамы, обнаружившей тела, я хотел бы получить список всех, входивших в пещеру. Закончив предварительное следствие, мы немедленно заберем тела на экспертизу, после чего ваши сотрудники будут свободны.

Элис наблюдала за окончанием этой сцены. Брайлинг зашагал прочь, а Шелаг тронула инспектора за плечо, впрочем, тут же отдернув руку. Кажется, они тихо переговорили между собой, потом оба обернулись к автомобильной стоянке. Элис тоже взглянула в ту сторону, но не увидела ничего интересного.

Прошло еще полчаса, а к ней так никто и не подошел.

Элис порылась в своем рюкзачке — то ли Стивен, то ли Шелаг захватили его сверху — и вытащила блокнот для зарисовок. Открыла на первой свободной странице.

«Представь, что стоишь у входа, заглядываешь в тоннель».

Элис закрыла глаза, увидела себя стоящей, раскинув руки, ощупывая пальцами края прохода. Удивительно гладкая поверхность, отполированная человеческой рукой или стертая трением камня о камень. Шаг вперед, в темноту. «Тоннель идет под уклон».

Удерживая в памяти образ и размеры, Элис делала быстрые зарисовки. Тоннель, вход в пещерный зал. На втором листке она изобразила нижнюю камеру, пол от ступеней до алтаря, со скелетами, лежащими на полпути между ними. Рядом с наброском пещеры поместился список обнаруженных предметов: нож, кожаный мешочек, фрагменты ткани, кольцо. Кольцо снаружи совершенно плоское и гладкое, необычайно широкое, с узким желобком посередине. Странно, что резьба помещена на внутренней стороне, где ее не видно. Миниатюрная копия чертежа лабиринта, изображенного на стене над алтарем.

Элис откинулась на спинку раскладного кресла. Ей почему-то не хотелось доверять этот чертеж бумаге. Размеры? Диаметр футов шесть или больше? Сколько кругов?

Она вычертила круг во всю ширину листа и остановилась. Сколько же там было кругов? Элис была уверена, что узнает лабиринт, если увидит его снова, но смотрела-то она на него всего пару секунд, и кольцо рассматривала в темноте, так что воспоминание было смутным.

Где-то в пыльных закоулках сознания хранилось нужные знания. Школьные уроки истории и латыни, документальная программа, которую она смотрела, свернувшись на диванчике между родителями… Книжный стеллаж в спальне с любимыми книжками на нижней полке. Иллюстрированная энциклопедия древних мифов: блестящие яркие страницы с растрепанными от частого перелистывания уголками…

«Там была картинка с лабиринтом».

Мысленным взором Элис отыскала нужную страницу.

«Но он был не такой». Она мысленно поместила рядом две картины, будто журнальную головоломку «найди различия».

Подняла карандаш и решительно начала рисовать. Начертила второй круг внутри первого, попробовала соединить их. Вторая попытка оказалась не удачнее первой, и следующая тоже Элис уже поняла, что вопрос не только в том, сколько концентрических кругов составляло лабиринт. Было что-то в корне ошибочное в ее рисунках.

Она продолжала старания. Первоначальное рвение сменялось глухим раздражением. Все больше вырванных и скомканных листков скапливалось у нее под ногами.

— Мадам Таннер?

Элис подскочила, оставив карандашный след поперек рисунка.

— Docteur…[13] — машинально поправила она, вставая.

— Je vous demande pardon, Docteur. Je m'appelie Noubel. Police Judiciare, Departament de l’Ariege.[14]

Нубель раскрыл перед ней свое удостоверение. Элис притворилась, что читает, а сама поспешно запихивала все обратно в рюкзак. Она не собиралась показывать инспектору неудачные зарисовки.

— Vous preferez parler en anglais?[15]

— Да, это было бы удобнее, благодарю вас.

Инспектора Нубеля сопровождал офицер в форме, с беспокойным, пристальным взглядом. На вид он казался едва со школьной скамьи. Его не представили.

Нубель втиснулся в тонконогое походное креслице. Едва уместился. Его ляжки торчали над полотняным сиденьем.

— Et alors, Madame…[16] Ваше полное имя, пожалуйста.

— Элис Грейс Таннер.

— Дата рождения?

— Седьмое января 1974.

— Замужем?

— Это относится к делу? — огрызнулась она.

— Для справки, доктор Таннер, — невозмутимо отозвался полицейский.

— Нет, — сказала она, — не замужем.

— Ваш адрес?

Элис сообщила ему, в каком отеле остановилась в Фуа, и дала свой домашний адрес, по буквам произнося английские названия.

— Не далековато добираться каждый день из Фуа?

— В общежитии археологов не было места, поэтому…

— Bien.[17] Вы волонтер, как я понимаю, да?

— Правильно. Шелаг… то есть доктор О'Доннел, — очень давняя моя подруга. Мы вместе учились в университете, пока…

«Отвечай только на вопросы. Его не интересует твоя биография».

— Я здесь впервые, а доктор О'Доннел знает эти места, и когда выяснилось, что мне придется несколько дней провести в Каркасоне, она предложила заехать к ней, чтобы нам побыть вместе. Трудовой отпуск, можно сказать.

Нубель чиркнул что-то в блокноте.

— Вы не археолог?

Элис покачала головой.

— Но на раскопках часто берут любителей или студентов археологов на подсобную работу.

— Сколько здесь добровольцев, кроме вас?

Она покраснела, будто попалась на вранье.

— Вообще-то сейчас ни одного. Только археологи и студенты.

Нубель взглянул на нее.

— А вы здесь до?..

— Сегодня последний день. Был бы… если бы не все это.

— А в Каркасоне?

— У меня назначена встреча в среду утром, и потом несколько дней, чтобы посмотреть город. В воскресенье улетаю в Англию.

— Красивый городок, — заметил Нубель.

— Никогда там не была.

Полицейский вздохнул и вытер багровую лысину платком.

— А какого рода встреча?

— Точно не знаю. Какая-то родственница, жившая во Франции, кажется, упомянула меня в завещании. — Элис замялась, ей не хотелось вдаваться в подробности. — Узнаю, когда в среду встречусь с нотариусом.

Нубель сделал еще одну запись. Элис попробовала подсмотреть, что он пишет, но прочесть его почерк вверх ногами не удалось. Она обрадовалась, когда он оставил эту тему.

— Так вы доктор… — Он вопросительно взглянул на собеседницу.

— Я не медик, — отозвалась она, с облегчением выбираясь на более твердую почву. — Преподавательница. У меня ученая степень в филологии — средневековая английская литература.

Нубель обалдело уставился на нее.

— Pas médecin. Pas géneraliste,[18] — пояснила Элис по-французски. — Je suis universitaire.[19]

Нубель вздохнул и добавил в блокнот новую строчку.

— Bien. Aux affaires.[20] — Он перешел на деловой тон. Вы работали там одна. Это обычная практика?

Элис мгновенно насторожилась.

— Нет, — осторожно заговорила она, — но сегодня у меня последний рабочий день, и мне не хотелось бездельничать, а мой напарник отсутствовал. Я была уверена, что мы что-то найдем.

— Под плитой, перекрывавшей вход? Уточните, пожалуйста, кто решает, кому где копать?

— У доктора Брайлинга и Шелаг — то есть доктора О'Доннел, есть план: что к какому сроку надо сделать. Соответственно они и распределяют участки.

— Так что наверх вас послал доктор Брайлинг? Или доктор О'Доннел?

«Инстинкт. Я чуяла, что там что-то есть».

— Вообще-то нет. Я забралась повыше, потому что была уверена: там что-то… — Она запнулась. — Мне не удалось разыскать доктора О'Доннел, чтобы спросить разрешения, поэтому… я… решила самовольно.

Нубель сдвинул брови:

— Понятно. Итак, вы работали. Камень сдвинулся, упал. Что было дальше?

У нее в памяти зиял настоящий провал, однако Элис старалась, как могла. Английский Нубеля был суховат, но точен, и вопросы он задавал в лоб.

— Потом мне послышался шум в тоннеле за спиной, и я…

Слова вдруг застряли у нее в глотке. Что-то, загнанное в глубины подсознания, вырвалось наружу. В груди кольнуло, словно…

«Что словно?»

Элис быстро нашла ответ. «Словно ножом ударили». Острый, тонкий клинок вошел между ребрами. Боль, толчок холодного воздуха и неосознанный ужас.

«А потом?»

Холодное прозрачное сияние. И скрытое в нем лицо. Женское лицо.

Голос полицейского пробился сквозь всплывающие воспоминания и развеял их.

— Доктор Таннер?

«Галлюцинации у меня, что ли?»

— Доктор Таннер? Позвать кого-нибудь?

Минуту Элис тупо смотрела на него.

— Нет, спасибо. Это ничего. Просто жарко.

— Вы говорили, что услышали звук?

Она заставила себя сосредоточиться.

— Да. В темноте я не могла понять, откуда он исходит. Теперь-то ясно, что это Шелаг и Стивен…

— Стивен? — переспросил он.

— Стивен Киркленд. К-и-р-к-л-е-н-д.

Нубель повернул к ней блокнот, проверяя, верно ли записал имя. Элис кивнула.

Шелаг заметила камень и поднялась посмотреть, что происходит. И Стивен с ней, наверно. — Она снова задумалась.

— Что потом было, точно не знаю.

На сей раз ложь далась легче.

— Должно быть, споткнулась о ступеньку. Следующее, что я помню, — это Шелаг зовет меня по имени.

— Доктор О'Доннел рассказывает, что они нашли вас без сознания.

— Короткий обморок. Не думаю, чтобы я пролежала там больше одной-двух минут. Чувствую, что отключилась ненадолго.

— У вас уже бывали обмороки, доктор Таннер?

Элис поежилась, с ужасом вспомнив, как это случилось в первый раз.

— Нет, — соврала она.

Нубель не заметил, как она побледнела.

— Вы сказали, что было темно, — напомнил он, — и поэтому вы упали. Но до того у вас был свет?

— Была зажигалка, но я ее выронила, когда услышала шаги. И кольцо тоже.

Полицейский мгновенно встрепенулся:

— Кольцо? Вы ничего не сказали про кольцо.

— Маленькое каменное кольцо лежало между костями скелетов, — пояснила она, испуганная его резким тоном. — Я подняла его пинцетом, чтобы рассмотреть, но…

— Что за кольцо? — перебил он, не дослушав. — Из чего сделано?

— Не знаю. Какой-то камень, не серебро и не золото. Я же говорю, что не успела рассмотреть.

— На нем что-нибудь было? Вырезанные буквы, печать, узор?

Элис открыла рот, чтобы ответить, — и закрыла снова. Ни почему-то расхотелось рассказывать.

— Извините. Все случилось так внезапно.

Нубель обжег ее взглядом, затем щелкнул пальцами, обращаясь к стоявшему перед ним молодому помощнику. Паренек, подумалось Элис, тоже взбудоражен.

— Biau. On a trouvé quelque-chose comme ca?

— Je ne sais pas, Monsieur l'Inspecteur.

— Depechez-vous, alors. Il faut le chercher. Et informez-en Monsieur Authié. Allez! Vite![21]

У Элис в голове медленно разворачивалась лента боли: действие обезболивающего кончалось.

— Что-нибудь еще вы трогали, доктор Таннер?

Она потерла пальцами виски.

— Случайно сместила один череп. Задела ногой. Кроме этого и кольца — ничего. Я уже говорила.

— А что вы там нашли под плитой?

— Брошку? Я ее отдала доктору О'Доннел, когда мы уже вышли из пещеры.

Воспоминание было неприятным.

— Понятия не имею, куда она ее дела.

Нубель уже не слушал. Он то и дело оглядывался через плечо, потом откровенно оборвал разговор и захлопнул блокнот.

— Будьте так добры, подождите еще, доктор Таннер. Возможно, возникнут новые вопросы.

— Но мне больше нечего рассказывать, — попыталась возразить Элис. — Можно хотя бы посидеть с остальными?

— Позже. Пока прошу вас оставаться здесь.

Она плюхнулась обратно в кресло, устало и обиженно глядя вслед Нубелю, который поспешно карабкался вверх по склону к группе полицейских, осматривавших скатившийся валун. При его приближении подчиненные расступились на секунду, и Элис успела заметить среди них высокого человека в штатском.

У нее перехватило дыхание. Человек в летнем зеленом костюме — явно от хорошего портного — и крахмальной белой рубашке с галстуком был, несомненно, начальником. Властность его бросалась в глаза: привык отдавать приказы и встречать подчинение. Нубель рядом с ним казался помятым и неухоженным. По коже у Элис пробежали мурашки беспокойства.

Этот человек выделялся среди других не только одеждой. Элис уловила издалека силу характера и харизму. Сухое бледное лицо — его бледность подчеркивалась темными волосами, зачесанными назад с высокого лба. При взгляде на него невольно приходил на ум монастырь. И он казался знакомым.

«Не глупи. Откуда тебе его знать?»

Элис поднялась и сделала несколько шагов из-под тента, чтобы не упустить из виду двоих мужчин, отделившихся от группы. Они разговаривали. Вернее, говорил Нубель, а второй слушал. Послушал несколько секунд, развернулся и полез наверх, к пещере. Охраняющий место следствия сержант приподнял ленточку, тот нырнул под нее и исчез из виду.

Элис не сумела бы объяснить, почему ладони у нее взмокли от пота, а по спине побежали мурашки, точь-в-точь как тогда, когда она услышала шорох в темном тоннеле за спиной. Она едва дышала.

«Это твоя вина. Ты привела его сюда».

Элис оборвала сама себя. «О чем ты говоришь?» Но голос в голове не умолкал.

«Ты его привела».

Ее взгляд как магнитом влекло к устью пещеры. Ничего нельзя сделать. Но думать, что он там, внутри, после стольких усилий скрыть лабиринт…

«Он найдет».

— Что найдет? — пробормотала она про себя.

Ответа не было.

И все же Элис жалела, что не забрала кольцо, пока еще было время.

ГЛАВА 13

Нубель не пошел в пещеру. Остался ждать в серой тени нависающей скалы. Лицо багровое.

«Он знает, что-то не так». Он перебрасывался отрывистыми словами с подчиненными и курил сигарету за сигаретой, прикуривая одну от другой. Чтобы скоротать время, Элис слушала музыку. Гром духовых инструментов заглушал все прочие звуки.

Человек в зеленом костюме появился через пятнадцать минут. Нубель и его помощник, казалось, набрали за это время пару дюймов роста. Элис сняла наушники и переставила кресло на прежнее место, а сама вернулась на свой наблюдательный пост. Двое мужчин вместе спускались от пещеры.

— Я уж думала, вы про меня забыли, инспектор, — заговорила она, когда они приблизились настолько, что могли ее слышать.

Нубель пробормотал какое-то извинение, однако глаза прятал.

— Доктор Таннер, je vous présente Monsieur Authié.[22]

Вблизи первое впечатление силы личности и харизмы только усилилось. Но серые глаза холодно рассматривали ее, словно неодушевленный предмет. Элис немедленно насторожилась. Преодолевая неприязнь, протянула руку. Оти промедлил секунду, прежде чем ответить на рукопожатие. Пальцы у него оказались холодные и какие-то бестелесные. Элис пробрал озноб.

Она поторопилась отнять руку.

— Пойдем под тент? — спросил он.

— Вы тоже из Police Judiciare, месье Оти?

Что-то мелькнуло у него в глазах, однако он промолчал. Элис ждала, гадая, слышал ли он вопрос. Нубель поспешил снять неловкость.

— Месье Оти из городской мэрии. В Каркасоне.

— В самом деле? — Ей показалось удивительным, что Каркасон подчиняется тому же управлению, что и Фуа.

Оти занял кресло Элис, не оставив ей выбора, как только сесть спиной к выходу. Девушка не спускала с него встревоженного взгляда.

У него была улыбка опытного политика: ослепительная, осторожная и ничего не выражающая. Глаза в ней не участвовали.

— У меня к вам один-два вопроса, доктор Таннер.

— Не знаю, что еще могу вам сказать. Все, что могла вспомнить, я сообщила инспектору.

— Инспектор Нубель дал мне полный отчет о вашей беседе, однако кое-что требует уточнения. Возможно, вы упустили какие-то подробности, мелочи, которые показались вам незначительными.

Элис прикусила язык.

— Я все сказала инспектору, — упрямо повторила она.

Оти сложил вместе кончики пальцев. Улыбка исчезла. Он проговорил, словно не слышал ее протеста:

— Давайте начнем с момента, когда вы впервые вошли в пещеру, доктор Таннер. Шаг за шагом.

Элис невольно вздрогнула. Почему он выбрал именно это выражение? Шаг за шагом. Испытывает ее? Лицо непроницаемо. Она скользнула взглядом к золотому распятию, которое он носил на шее, и снова к лицу, столкнувшись с неподвижным взглядом серых глаз.

Ничего не оставалось, как начать все сначала. Оти выслушал ее в напряженном пристальном молчании. Затем начался допрос.

«Он хочет меня поймать!»

— Слова, выбитые на ступенях, читались легко? Вы успели прочесть надпись, доктор Таннер?

— Буквы почти стерлись, — упрямо сказала она, готовясь к спору. Однако возражений не последовало, и Элис самодовольно выпрямилась. — Я спустилась по ступеням вниз, пошла к алтарю, и только тогда заметила тела.

— Вы их касались?

— Нет.

Он недоверчиво хмыкнул и опустил руку в карман пиджака.

— Это принадлежит вам? — На его ладони лежала пластмассовая зажигалка.

Элис потянулась взять ее, но Оти сжал кулак.

— С вашего позволения?

— Это ваша вещь, доктор Таннер?

— Да.

Он кивнул и опустил зажигалку обратно в карман.

— Вы утверждаете, что не трогали тел, однако инспектору Нубелю говорили другое.

Элис вспыхнула.

— Это вышло случайно. Я задела череп ногой, а нарочно их не касалась.

— Доктор Таннер, дело упростится, если вы станете отвечать на мои вопросы. — Тот же холодный жесткий голос.

— Не вижу, чем…

— Как они выглядели? — резко перебил Оти.

Элис чувствовала, что инспектору неприятна его грубость, однако он не пытался прекратить допрос. У Элис сосало под ложечкой от страха, но она отбивалась, как могла.

— И что вы увидели между телами?

— Кинжал или какой-то нож. И еще мешочек, кожаный, по-моему.

«Не давай ему себя запугать».

— Наверняка не знаю, потому что его не трогала.

Оти прищурил глаза.

— Вы не заглядывали внутрь?

— Я же сказала: я ничего не трогала…

— Да, кроме кольца. — Он вдруг приподнялся, словно готовая ужалить змея. — И вот что представляется мне таинственным, доктор Таннер. Я спрашиваю себя, отчего вы так заинтересовались кольцом, что подняли его, оставив все остальное нетронутым. Вам понятно мое недоумение?

Элис встретила его взгляд:

— Оно бросилось мне в глаза, только и всего.

Мужчина саркастически улыбнулся.

— В почти непроглядной тьме пещеры вы заметили именно этот крошечный предмет? Какой оно величины? Скажем, в монету один франк? Или больше? Меньше?

«Ничего ему не говори».

— Я полагаю, вы сами способны оценить размеры, — холодно процедила она.

Собеседник улыбнулся, и Элис почувствовала, как у нее упало сердце. Каким-то образом она сама попалась в расставленную им ловушку.

— Если бы я мог, доктор Таннер, — невозмутимо отозвался он. — Но теперь мы переходим к сути дела. Кольца нет.

Элис похолодела.

— Что вы хотите сказать?

— Именно то, что говорю. Там нет кольца. Все остальное более или менее как вы описывали. Кроме кольца.

Элис отшатнулась, когда Оти оперся руками на спинку ее кресла и приблизил к ней узкое бледное лицо.

— Куда ты его дела, Элис? — прошептал он.

«Не позволяй себя запугать. Ты ничего плохого не сделала».

Я рассказала все в точности как было, — сказала она, стараясь изгнать дрожь в голосе. — Кольцо выскользнуло у меня, когда я обронила зажигалку. Если его теперь там нет, значит, его взял кто-то другой. Но не я. — Она оглянулась на Нубеля. — Если бы я его взяла, зачем бы я стала вообще о нем рассказывать?

— Никто, кроме вас, не признает, что видел ваше таинственное кольцо. — Оти опять пропустил ее слова мимо ушей. — Так что остается всего две возможности. Либо вам только показалось, будто вы его видели. Либо вы его взяли.

Инспектор Нубель наконец вмешался:

— Месье Оти, я в самом деле не думаю…

— Вам не за то платят, чтобы вы думали, — прикрикнул тот, даже не оглянувшись на инспектора. Нубель залился краской. Оти не сводил взгляда с Элис.

— Я всего лишь констатирую факт.

— После меня в пещере побывало множество народу, — огрызнулась Элис. — Эксперты, полиция, инспектор Нубель, вы. — Она нарочито подчеркнула последнее слово. — Вы пробыли там довольно долго.

Нубель с присвистом втянул в себя воздух.

— Я говорила про кольцо Шелаг О'Доннел. Почему бы не спросить у нее?

Он ответил все той же полуулыбкой.

— Я спрашивал. Она говорит, что ничего не знает про кольцо.

— Но я же ей рассказывала! — выкрикнула Элис. — Она сама его искала!

— Говорите, доктор О'Доннел осматривала могилу? — тотчас же отозвался Оти.

От страха Элис плохо соображала. Ей уже трудно было вспомнить, что она рассказала. Нубелю, а что оставила про себя.

— Это доктор О'Доннел дала вам разрешение работать наверху?

— Ничего подобного, — с нарастающей паникой отбивалась Элис.

— Во всяком случае, она не возражала, чтобы вы работали на этом участке склона?

— Все не так просто.

Оти откинулся в кресле.

— В таком случае, боюсь, у меня не остается выбора.

— Какого выбора?

Оти метнул взгляд на ее рюкзачок. Элис протянула руку, но опоздала. Оти перехватил рюкзак и перекинул инспектору Нубелю.

— Вы не имеете права! — вскрикнула Элис и обернулась к инспектору. — Он ведь не смеет этого делать, верно? Почему вы молчите?

— Если вам нечего скрывать, почему вы возражаете?

— Это дело принципа! Никто не вправе рыться в моих вещах.

— Monsiéur Authie, je ne suis pas certain…[23]

— Делайте, что приказано, Нубель.

Элис попыталась отнять рюкзак. Оти мгновенным движением перехватил ее руку. Элис остолбенела от возмущения. Ее затрясло — не то от страха, не то от ярости.

Резко выдернув руку, тяжело дыша, она снова села. Нубель обшарил карманы рюкзака.

— Continuez. Dépêchez-vous.[24]

Элис смотрела, как он открывает главное отделение, понимая, что через несколько секунд ее блокнот будет обнаружен. Инспектор перехватил ее взгляд. «Ему тоже тошно». К несчастью, Оти уловил мгновенную заминку в обыске.

— Что там, инспектор?

— Pas de bague.[25]

— Что вы нашли?

Оти требовательно протянул руку. Нубель неохотно передал ему блокнот. Оти со снисходительной усмешкой перелистал страницы. Потом его взгляд застыл. Прежде чем он прикрыл веки, Элис успела заметить неподдельное изумление, мелькнувшее в глазах.

Оти захлопнул блокнот.

— Merci de votre… collaboration,[26] доктор Таннер, — сказал он.

Элис тоже встала.

— Прошу вас, мои рисунки, — потребовала она, стараясь, чтобы не дрожал голос.

— Они будут возвращены вам в должное время, — ответил он, опуская блокнот в карман. — Как и рюкзак. Инспектор Нубель вручит вам расписку и даст подписать ваши показания, когда их отпечатают.

Внезапное и резкое прекращение допроса застало Элис врасплох. Пока она собиралась с мыслями, Оти уже удалился, унося с собой ее имущество.

— Почему вы его не остановили? — обратилась она к Нубелю. — Не рассчитывайте, что я это так оставлю!

Лицо у него застыло.

— Рюкзак я вам верну, доктор Таннер. Мой вам совет — отдыхайте и забудьте о том, что здесь случилось.

— Я этого так не оставлю! — снова закричала Элис, но Нубель уже вышел, оставив ее в одиночестве под навесом удивляться, что, черт побери, происходит.

С минуту она провела в растерянности и ярости, злясь не столько на Оти, сколько за себя. Даже возмутиться толком не сумела!

«Но он совсем другой!» Никогда в жизни она не встречала человека, перед которым бы так растерялась. Постепенно Элис успокаивалась. Возникла мысль сообщить о самоуправстве Оти доктору Брайлингу или Шелаг, хоть что-то предпринять. Она выкинула эту мысль из головы. Она теперь на раскопках персона нон грата, и сочувствия ждать не приходится.

Пришлось утешаться, мысленно составляя жалобу властям. Одновременно Элис пыталась разобраться в случившемся и понять его причины. Вскоре незнакомый полицейский принес на подпись ее показания. Элис внимательно прочитала бумагу от первой до последней строчки, но все было записано точно, и она, не задумываясь, расписалась внизу каждой страницы.

Ко времени, когда скелеты наконец вынесли из пещеры, Пиренеи были омыты мягким закатным сиянием.

Все молчали, пока мрачная процессия спускалась по склону к стоянке, где выстроились в ожидании бело-голубые автомобили. Одна из женщин перекрестилась им вслед.

Элис вместе со всеми смотрела, как останки грузят в фургон. Никто не сказал ни слова. Дверцы захлопнулись, и фургон, поднимая облако пыли, умчался вниз. Люди разбрелись собирать свои вещи под надзором двух полицейских, оставленных на участке на ночь. Вскоре археологи разъехались. Элис немного задержалась. Ей ни с кем не хотелось встречаться: выносить сочувствие было бы еще труднее, чем укоризненные взгляды. Сверху ей было видно, как вереница машин спускается по дорожному серпантину в долину, становясь все меньше и меньше, пока они не превратились в темные кляксы у края горизонта.

В лагере было тихо. Сообразив, что уж поздно, Элис собиралась было ехать, когда заметила, что Оти тоже задержался. Она затаилась, с интересом наблюдая, как он бережно складывает на заднее сиденье своей дорогой серебристой машины пиджак, захлопывает дверцу и достает из кармана телефон. Ей даже слышно было, как он барабанит пальцами по крыше машины, дожидаясь соединения.

Когда он заговорил, сообщение оказалось кратким и деловым.

— Ce n'est plus là,[27] — сказал он. — Оно пропало.

ГЛАВА 14

ШАРТР

Огромный готический Шартрский собор поднимался высоко над лоскутным одеялом острых черепичных крыш цвета красного перца, над теснящимися домами из желтоватого известняка, составлявшими исторический центр города. Ниже тесного лабиринта кривых улочек, где уже собрались вечерние тени, играла солнечной рябью река Ор.

У западных дверей собора толпились туристы. Каждый старался первым попасть внутрь. Мужчины орудовали видеокамерами, загоняя в окошко видоискателя яркий калейдоскоп красок трех стрельчатых окон над Королевским порталом.

Вплоть до XVIII столетия девять ворот, ведущих в город, крепко закрывались при угрозе нападения. Закрывавшие их створы давно сгинули, но направление мысли сохранилось. Шартр и теперь четко делился на две половины: Старый и Новый город. Самым роскошным и дорогим считался квартал к северу от монастыря, где прежде стоял дворец епископа. Светлые каменные здания величественно глядели на собор, источая дух векового царства католической церкви.

Дом семьи Лорадор был главной приметой улицы Белого Рыцаря. Он пережил революцию и оккупацию и по сей день оставался свидетельством старины. Медные ручки и почтовые ящики ярко блестели, кусты в чашах по сторонам лестницы главного крыльца были тщательно подстрижены.

Входные двери вели в просторный холл. Натертый мастикой темный паркет сиял, а в массивной стеклянной вазе на овальном столике стояли свежесрезанные лилии. Вдоль стен протянулись музейные витрины — неприметные глазки включенной сигнализации присматривали за внушительной коллекцией произведений египетского искусства, приобретенной семьей Лорадор после триумфального возвращения Наполеона из Северной Африки в начале XIX столетия. То была одна из крупнейших частных коллекций в стране.

Мари-Сесиль Лорадор, возглавлявшая ныне семью, занималась скупкой произведений искусства всех времен и народов, однако от деда она унаследовала особое пристрастие к Средневековью. Два прекрасных французских гобелена, висевшие напротив двери, были приобретены ею лет пять назад, сразу после получения наследства. Остальные фамильные ценности: картины, камни, рукописи — не выставлялись, а хранились в сейфе.

В хозяйской спальне, выходившей окнами на улицу Белого Рыцаря, на постели под столбиками балдахина лежал, до пояса натянув на себя простыню, Уилл Франклин — нынешний любовник Мари-Сесиль.

Он лежал на спине, заложив руки за голову, и волосы, выгоревшие на солнце острова Мартас-Виньярд, где он с детства проводил каждое лето, обрамляли привлекательное лицо с чуть растерянной мальчишеской улыбкой. Сама Мари-Сесиль сидела в резном кресле времен Людовика Четырнадцатого у камина, скрестив длинные стройные ноги. Не шелковая блуза цвета слоновой кости, казалось, светилась на фоне темного синего бархата обивки.

Она унаследовала резкий профиль Лорадоров, их орлиную красоту, но губы у нее были полные и чувственные, а зеленые кошачьи глаза скрывались под густыми длинными ресницами. Безукоризненно подстриженные темные локоны лежали на точеных плечах.

— Потрясающая комната, — заговорил Уилл. — Превосходная оправа для тебя. Спокойная, дорогая, изящная.

Крошечные бриллиантики в ушах Мари-Сесиль сверкнули, когда женщина склонилась вперед, чтобы загасить сигарету.

— Здесь раньше жил мой дед.

Она безупречно говорила по-английски, а легчайший французский акцент, с точки зрения Уилла, только украшал ее выговор. Женщина встала и прошла к нему через спальню, беззвучно ступая по толстому светло-голубому ковру.

Уилл радостно улыбнулся атмосфере, смешавшей секс, ароматы от Шанель и изыск от Галуа.

— Повернись, — приказала она, пальчиком описав в воздухе петлю. — Переворачивайся.

Уилл повиновался, и Мари-Сесиль принялась массировать его широкие плечи. Он чувствовал, как расслабляется и вытягивается тело под ее умелыми прикосновениями. Ни он, ни она не обратили внимания на звук открывшейся и закрывшейся внизу двери. Уилл не заметил даже, что в прихожей зазвучали голоса, по лестнице, а потом в коридоре простучали торопливые шаги.

Он напрягся только тогда, когда в дверь спальни резко постучали.

— Это мой сын, — успокоила его Мари-Сесиль. — Oui? Qu'est que c'est?[28]

— Maman, je veux te parler![29]

Уилл поднял голову.

— Я думал, он до завтра не вернется.

— И не должен был.

— Maman! — повторил Франсуа-Батист. — C'est important.[30]

— Если я мешаю… — смущенно начал Уилл.

Мари-Сесиль продолжала массаж.

— Он приучен не беспокоить меня. Поговорю с ним позже.

Она повысила голос:

— Pas maintenant,[31] Франсуа-Батист.

И ради Уилла добавила по-английски, погладив ладонями его спину:

— Сейчас мне… неудобно.

Уилл перекатился на спину и сел. Ему было неловко. С Мари-Сесиль он был знаком уже три месяца, но ни разу не встречался с ее сыном. Франсуа-Батист был сперва в университете, потом проводил каникулы у друзей. Ему только сейчас пришло в голову, что об этом позаботилась Мари-Сесиль.

— Почему бы тебе не поговорить с ним?

— Если тебе хочется… — Она соскользнула с кровати и приоткрыла дверь.

Уиллу не было слышно приглушенного разговора, но вскоре шаги удалились обратно по коридору. Мари-Сесиль повернула ключ в замке и обернулась к нему.

— Полегчало? — тихо спросила она и двинулась к любовнику, подчеркивая каждое движение, не сводя с него взгляда из-под темной каймы ресниц.

Выглядело это излишне театрально, тем не менее Уилл почувствовал, как его тело послушно отзывается ей.

Она толкнула мужчину, опрокинув его на спину, и ловко оседлала, обхватив его плечи изящными ладонями. Отточенные ноготки оставляли на коже легкие царапины. Колени сжимали бока. Уилл дотянулся, провел пальцами по гладкой золотистой коже рук, погладил сквозь шелк ее грудь. Тонкая шелковая ткань легко соскользнула вниз, открыв плечи статуи.

В это время зазвонил мобильный телефон, лежавший у кровати. Уилл и головы не повернул, спуская к талии изящную блузу.

Но Мари-Сесиль, бросив взгляд на высветившийся номер, изменилась в лице.

— Придется ответить, — сказала она.

Уилл попытался удержать ее, но женщина нетерпеливо стряхнула его руку.

— Не сейчас, — бросила она, отходя с телефоном к окну. — Oui, j'écoute.[32]

Ему был слышен треск помех в трубке.

— Trouve-le, alors![33] — сказала она и сердито отключилась.

Лицо у нее потемнело от гнева. Мари-Сесиль потянулась за сигаретой, закурила. Пальцы у нее дрожали.

— У тебя неприятности?

Сначала ему показалось, что женщина попросту не услышала его, забыла о его присутствии в комнате. Чуть погодя Мари-Сесиль скользнула по нему взглядом.

— Дела, — отозвалась она.

Уилл ждал, пока не понял, что продолжения не последует и женщина дожидается, пока любовник уйдет.

— Извини, — суховато добавила она. — Я предпочла бы остаться с тобой, mais…[34]

Обиженный, Уилл поднялся и потянулся за джинсами.

— Пообедаем вместе?

Она поморщилась:

— У меня важная встреча. Деловая, видишь ли. Попозже, oui?

— Когда попозже? В десять часов? В полночь?

Она подошла, переплела его пальцы со своими.

— Не сердись.

Уилл хотел отстраниться, но она его не пустила.

— Всегда ты так. Я никогда не знаю, чего ждать.

— Это все дела, — промурлыкала она. — Незачем ревновать.

— Я не ревную. — Он уже потерял счет таким разговорам. — Просто…

— Ce soir,[35] — перебила она, отпуская его. — А сейчас мне надо собираться.

Он не успел возразить. Мари-Сесиль скрылась в ванной и закрыла за собой дверь.

Выйдя из душа, Мари-Сесиль с облегчением увидела, что Уилл ушел. Она бы не удивилась, застав его по-прежнему валяющимся на кровати все с той же вечной растерянной улыбочкой на лице.

Его навязчивость начинала действовать на нервы. Он все чаще предъявлял права на ее время и внимание. Явно неправильно понимает их отношения. Придется с ним разобраться.

Мари-Сесиль выкинула Уилла из головы и огляделась. Служанка успела прибрать комнату. Ее вещи были разложены на застеленной постели. Рядом стояли золотистые туфли ручной работы.

Она достала из портсигара новую сигарету. Слишком много курит. Все нервы. Перед тем как зажечь сигарету, постучала фильтром о крышку. Еще одна привычка, унаследованная от деда в числе прочего.

Мари-Сесиль подошла к зеркалу, сбросила с плеч белый купальный халат и, склонив голову набок, критически оглядела свое отражение. Стройное тело, бледное, вопреки моде; высокая полная грудь, безупречная кожа. Она провела ладонью по темным соскам, проследила изгиб бедер, погладила плоский живот. Пожалуй, еще несколько морщинок появилось вокруг глаз и у рта, но в остальном время не тронуло ее.

Бой золоченых бронзовых часов на каминной полке напомнил, что пора собираться. Потянувшись, она сняла с вешалки прямое воздушное длинное платье. Спинка высокая, на горле треугольный вырез — скроено специально для нее.

Она поправила на прямых плечах узкие золотые лямочки и присела к туалетному столику. Расчесала волосы, приглаживая пряди, пока они не приобрели блеска полированного черного дерева. Она любила эти минуты преображения, когда она переставала быть собой, превращаясь в navigataire, словно сливаясь сквозь время со всеми, исполнявшими ту же роль до нее.

Мари-Сесиль улыбнулась. Только дед мог бы понять, что она сейчас чувствует. Восторг, вдохновение, уверенность в победе. Еще не этой ночью, но в следующий раз она встанет на том месте, где стояли некогда ее предшественники. Не он. Больно было думать, как близко оказалась пещера к участку раскопок, которые вел ее дед пятьдесят лет назад. Он был прав с самого начала. Всего несколько километров к востоку, и возможность изменить ход истории выпала бы ему, а не ей.

Она унаследовала фамильное предприятие Лорадоров после его смерти, пять лет назад. Ее отец — единственный его сын — не оправдал надежд деда. Мари-Сесиль поняла это очень рано. Ей было шесть лет, когда дед взял ее образование в свои руки — начал формировать светские привычки, кругозор и мировоззрение. Он питал страсть ко всему красивому и изысканному, прекрасно чувствовал цвет и разбирался в искусной и качественной работе. Мебель, ковры, наряды, картины, книги — во всем безупречный вкус. Всем, что она ценила в себе, Мари-Сесиль обязана ему.

И он же обучил ее властвовать: пользоваться властью и сохранять ее. В восемнадцать лет он счел, что она готова, формально лишил сына наследства и назвал своей наследницей Мари-Сесиль.

Всего один камень преткновения попался в их отношениях: ее случайная, нежеланная беременность. При всей преданности миссии и древним тайнам Грааля, дед был правоверным католиком и не одобрял детей, рожденных вне брака. Тем более не могло быть речи об аборте. И о том, чтобы отдать ребенка на воспитание в другую семью. Только убедившись, что материнство не поколебало ее решимости — что оно, напротив, только подхлестнуло ее рвение и честолюбие, — он снова допустил внучку в свою жизнь.

Мари-Сесиль глубоко затянулась, радуясь, что сигаретный дым, обжигая горло и проникая глубоко в легкие, ослабляет власть воспоминаний. Даже через двадцать лет она приходила в отчаяние, вспоминая годы изгнания. Отлучения, как сказал бы дед.

Очень подходящее слово. Она и чувствовала себя тогда мертвой.

Она тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли. Сегодня ничто не должно возмутить ее спокойствия. Ничто не должно бросить тень на эту ночь. Ошибки допустить нельзя.

Снова повернувшись к зеркалу, она наложила бледную основу, а на нее — слой золотистой пудры, отражающей свет. Глаза и брови очертила жирным угольным карандашом, подчеркнувшим черноту зрачков и ресниц; положила на веки зеленые, переливчатые, как павлинье перо, тени; подкрасила губы помадой с медным блеском и промокнула их салфеткой, чтобы подольше не стирался макияж. И наконец распылила над собой духи, позволив ароматному туману осесть на кожу.

Три ящичка выстроились в ряд на столике: алая кожа, медные замочки, блеск и полировка. Каждое из ритуальных драгоценных украшений насчитывало несколько столетий, а изготовлены они были по образцам тысячелетней древности. Первой была высокая остроконечная тиара, далее — два золотых амулета — змейки, сверкавшие изумрудами глаз. Третья шкатулка скрывала ожерелье — массивную золотую ленту со свисающим вниз символом. Блеск золота вызывал в воображении горячую пыль Древнего Египта.

Подготовившись, Мари-Сесиль подошла к окну. Внизу картинно раскинулись улицы Шартра: дома, толпы людей, вереницы машин, огни кафе и ресторанов в тени огромного готического собора. Скоро из этих самых домов начнут выходить люди, избранные участвовать в ночном ритуале.

Она закрыла глаза. На месте знакомого силуэта городских крыш, шпилей и серых монастырских стен перед ней раскинулся целый мир.

Мир, к которому теперь достаточно протянуть руку.

ГЛАВА 15

ФУА

Громкий, пронзительный звонок прямо над ухом вырвал Элис из сна.

«Где я, черт возьми?» Бежевый телефон на полочке над кроватью зазвонил снова.

«Ну конечно!» Номер отеля в Фуа. Она вернулась с раскопа, упаковала часть вещей, потом отправилась в душ. Последнее, что запомнилось: как прилегла минут на пять отдохнуть.

Элис дотянулась до трубки.

— Oui? Allo?[36]

Хозяин гостиницы, месье Анно, говорил с сильным местным акцентом: сплошные открытые гласные и носовые согласные. Элис трудно было понимать его даже при разговоре лицом к лицу, а по телефону, когда не прибегнешь к помощи бровей и рук, просто невозможно. Так иногда щебечут, изображая речь, персонажи мультфильмов.

— Plus lentements, s'il vous plaît, — попросила она, надеясь притормозить его. — Vous parlez trop vite. Je ne comprends pas.[37]

В трубке замолчали, на заднем плане послышалось невнятное бормотание голосов. Потом мадам Анно взяла трубку и объяснила, что Элис ждут в холле.

— Une femme?[38] — ответила мадам Анно.

Элис оставила записку для Шелаг в общежитии и пару раз просила позвонить по телефону, но ответа так и не получила.

— Non, c'est un homme,[39] — ответила мадам Анно.

— Ладно, — вздохнула разочарованная Элис. — Je'arrive. Deux minutes.[40]

Она прошлась расческой по непросохшим волосам, натянула юбку и майку, сунула ноги в сандалии и вышла. Спускаясь по лестнице, она гадала, кто, черт побери, это мог быть.

Вся постоянная команда осталась в трактирчике рядом с участком раскопок, и во всяком случае Элис уже распрощалась со всеми, кто захотел с ней прощаться. А больше никто не знал, где ее искать. Да и некому было искать, с тех пор как она порвала с Оливером.

Столик портье пустовал. Она присмотрелась, в надежде увидеть в темном холле мадам Анно, сидящую за высокой деревянной конторкой, но и там никого не оказалось. Элис поспешно заглянула за угол. Старое плетеное кресло, копившее пыль под сиденьем, было свободно, пустыми стояли и две большие кожаные кушетки, поставленные торцами к камину, украшенному чеканкой на меди и рекомендациями благодарных посетителей. Покосившаяся вертушка с потрепанными открытками и видами Арьежа застыла в неподвижности.

Элис вернулась в холл и позвонила в колокольчик. Звякнули унизанные бусинами шнурки, закрывавшие дверь в личные комнаты хозяев гостиницы, и вышел месье Анно.

— Il ó a quelqu'un pour moi?[41]

— Là,[42] — ответил он, перегибаясь через конторку, чтобы указать пальцем. — Personne.[43]

Элис покачала головой.

Он обошел конторку, выглянул и пожал плечами, обнаружив пустынную прихожую.

— Dehors?[44] Снаружи?

Он изобразил курящего человека.

Гостиница стояла на узкой улочке между главными кварталами, полными муниципальных зданий, закусочных и почтовых контор в стиле арт деко тридцатых годов, и более живописным средневековым центром Фуа с его кафе и антикварными лавочками.

Элис взглянула налево, потом направо, но никто, по-видимому, ее не ждал. Почти все магазины уже закрылись на ночь, и проезжая часть была свободна.

Недоуменно пожав плечами, она собиралась вернуться в гостиницу, когда в дверях появился мужчина. Ему было немногим больше двадцати, светлый летний костюм сидел на нем несколько свободнее, чем следовало бы. Густые темные волосы аккуратно подстрижены, глаза скрыты за темными очками. В руке у него была сигарета.

— Доктор Таннер?

— Oui, — осторожно призналась она. — Vous me cherchez?[45]

Он сунул руку в нагрудный карман.

— Pour vous. Tenez,[46] — казал он и протянул ей конверт.

Глаза его стреляли по сторонам, словно он боялся, что его застанут на месте преступления. Между тем Элис вдруг узнала этого человека. Днем она видела его в форме. Молодой помощник инспектора Нубеля.

— Je vous déjà recontre, non? Au Pic le Soularac?[47]

Он перешел на английский и настойчиво попросил:

— Прошу вас, возьмите.

— Vous etes avec Inspecteur Noubel?[48] — настаивала Элис.

На лбу у него выступили капельки пота. Неожиданно молодой человек схватил Элис за руку и буквально втиснул в нее конверт.

— Эй, — возмутилась девушка, — что такое?

Но он уже скрылся, нырнув в один из проулков, тянувшихся к замку.

С минуту Элис стояла, уставившись на пустую улицу и раздумывая, не броситься ли вдогонку. Потом опомнилась. По правде сказать, молодой человек ее напугал. Она взглянула на зажатое в руке письмо как на готовую взорваться бомбу, глубоко вздохнула и решительно поддела пальцем клапан конверта. Внутри обнаружился единственный листок дешевой писчей бумаги, на котором детскими печатными буквами было написано: «Appelez»,[49] а ниже стоял номер телефона: 02 68 72 31 26.

Элис нахмурилась. Номер был не местный. Код Арьежа — 05.

Она перевернула листок, надеясь найти объяснения на обороте, но там было пусто. Она чуть было не отправила записку в мусорную корзину, но, поразмыслив, передумала. «Почему бы не сохранить, раз уж взяла». Сунув листок в карман, она вернулась внутрь, обдумывая таинственное происшествие.

Человека, вышедшего из кафе напротив гостиницы, Элис не заметила. К тому времени, как он нагнулся над урной, чтобы вытащить отброшенный конверт, она была уже в своем номере.

Ив Бо, подстегнутый выплеснувшимся в кровь адреналином, наконец остановил бег и оперся руками о колени, чтобы отдышаться.

Высоко над ним громадой возвышался, как и тысячу лет назад величественный Шато Фуа. Замок был символом независимости этого края — единственной крепостью, не взятой крестоносцами, громившими Лангедок. Здесь находили укрытие изгнанные из городов и деревень катары и те, кто пытался отстоять свободу своей земли.

Бо знал, что за ним следят. Они — кто бы они ни были — даже не пытались прятаться. Рука потянулась к скрытому под пиджаком оружию. По крайней мере, просьбу Шелаг он выполнил. Теперь только бы успеть перебраться через границу в Андорру, прежде чем они поймут, что он решил бежать, — и все еще может кончиться хорошо. Молодой полицейский уже понял, что ему не остановить события, которые он сам помог привести в движение. Он исполнял все их приказы, но она всегда хотела большего. Что бы он ни делал, все было мало.

Посылка с последней почтой отправилась к его бабушке. Она знает, как с ней поступить. Он не придумал другого способа исправить то, что натворил.

Ив оглядел улицу. Ни справа, ни слева никого. Он вышел из переулка и направился к дому, выбрав окольный непривычный маршрут на случай, если они ждут его там. Подходя с другой стороны, он рассчитывал заметить их издалека.

Когда он проходил крытый рынок, взгляд бессознательно отметил серебряный «мерседес» на пляс Сен-Волюсьен, но Ив не счел его стоящим внимания. Он не слышал, как тихо кашлянул заводившийся двигатель, и не оглянулся на автомобиль, почти беззвучно кативший по булыжной мостовой старого города.

Бо шагнул с тротуара, чтобы перейти улицу, и тогда машина рванула вперед, взревев, как самолет на взлетной дорожке. Ив развернулся на месте. Лицо его свело ужасом. Глухой удар, и его ставшее невесомым тело взлетело над ветровым стеклом, перевалилось через крышу. Мгновение Бо казалось, что он летит, — а потом тело врезалось в стальную опору, поддерживавшую перекрытия рынка. Он повис на ней, распростершись в воздухе, как мальчишка на детской карусели. Затем земля притянула его к себе, и он сполз вниз, оставив на черной колонне красную полоску крови.

«Мерседес» не остановился.

Услышав шум, на улицу высыпали посетители окрестных баров. Две женщины смотрели из окон, выходящих на площадь. Хозяин ближайшего кафе кинул на лежащего всего один взгляд и бросился вызывать полицию. Закричала женщина — и сразу умолкла. Вокруг тела собиралась толпа.

Поначалу Элис не обратила внимания на шум. Но вой сирен приближался, и она вместе со всеми подошла к окну.

«Тебя это не касается».

Совершенно ни к чему было вмешиваться. И все же, сама не зная зачем, Элис вышла из гостиницы и направилась к площади.

Полицейская машина перегородила переулок, отходивший от угла площади. На ее крыше беззвучно вспыхивала мигалка. Чуть дальше полукругом собрались люди. Все смотрели на что-то или на кого-то, лежащего на земле.

— Нигде нельзя надеяться на безопасность, — пробормотала стоявшая рядом с Элис американка, обращаясь к мужу, — даже в Европе.

Предчувствие, толкавшее Элис вперед, становилось все сильнее. Ей вовсе не хотелось видеть, однако ее будто что-то подталкивало к толпе. Еще один автомобиль полиции вырвался из боковой улицы и затормозил рядом с первым. Толпа развернулась к нему и раздалась ровно настолько, чтобы Элис успела увидеть тело на мостовой. Светлый костюм, черные волосы и валяющиеся рядом очки с темными стеклами и золотыми дужками.

«Не может быть, чтобы он».

Элис протолкалась в передний ряд. Парень лежал неподвижно. Рука Элис автоматически потянулась к листку в кармане.

«Никакое это не совпадение».

Оглушенная увиденным, Элис слепо побрела обратно. В это время хлопнула дверца автомобиля. Элис оглянулась и увидела инспектора Нубеля, выбирающегося из-за баранки. Она быстро отодвинулась в толпу. «Не дай ему себя заметить». Инстинкт заставил ее, не поднимая головы, перейти через площадь, подальше от инспектора.

Едва завернув за угол, Элис бросилась бежать.

— S'il vous plaît, — покрикивал Нубель, раздвигая зевак. — Police. S'il vous plaît![50]

Ив Бо лежал, распростершись на беспощадной земле, широко раскинув руки. Одна нога у него подогнулась, и белая сломанная кость лодыжки прорвала штанину. Другая, вытянутая во всю длину, казалась неестественно плоской. Коричневая туфля слетела с нее.

Нубель присел на корточки, нащупал пульс. Юноша еще дышал, неглубоко и прерывисто, но кожа его сделалась влажной и холодной, глаза были закрыты. Вдали наконец послышалась сирена долгожданной «скорой помощи».

— S'il vous plaît, — снова выкрикнул Нубель, поднимаясь. — Poussez vous.[51] Отойдите.

Прибыли еще две полицейские машины. По связи уже сообщили, что был сбит офицер, так что полицейских собралось больше, чем случайных прохожих. Они оцепили улицы и отбирали среди зевак свидетелей происшествия. Действовали быстро и методично, однако лица у всех были напряжены.

— Это не случайный наезд, инспектор, — обратилась к Нубелю американка. — Машина так и помчалась на него. Он и оглянуться не успел.

Нубель пристально оглядел ее.

— Вы видели, как это случилось, мадам?

— Еще бы не видела!

— Вы заметили марку машины?

Женщина покачала головой.

— Только то, что цвет серебристый.

Она обернулась к мужу. Тот немедленно отозвался:

— «Мерседес». Хотя сам я видел не все. Обернулся только на шум.

— Регистрационный номер?

— Кажется, кончается на одиннадцать. Все случилось так быстро…

— Улица была совершенно пуста, господин офицер, — повторила жена, словно опасаясь, что ее не примут всерьез.

— Вы заметили, сколько человек было в машине?

— Один на переднем сиденье. Сидел ли кто-то сзади, не могу сказать.

Нубель передал ее коллеге, который должен был снять подробные показания, и направился к фургону «скорой», куда сзади грузили уложенного на носилки Ива. Голова и шея раненого были прочно зафиксированы, но алая струйка крови протекла сквозь бинт на рубашку.

Кожа у него была совсем восковая. В уголке рта виднелась дыхательная трубка, у запястья укреплена переносная капельница.

— Выкарабкается?

Врач поморщился.

— На вашем месте, — сказал он, захлопывая дверцу, — я бы вызвал ближайших родственников.

Нубель ударил кулаком по борту отъезжающей «скорой», затем, убедившись, что подчиненные делают все, что нужно, побрел к своей машине. Он проклинал себя, ощущая на плечах все свои пятьдесят лет, перебирая все сделанные в этот день ошибки, которые и привели к такому концу. Инспектор оттянул пальцем воротничок рубашки, ослабил галстук.

Надо было давно поговорить с мальчиком. Бо был не в себе с первой минуты, как они прибыли на пик де Соларак. Обычно паренек так и рвался в бой, а сегодня не знал, куда деваться, потом вообще исчез на весь вечер.

Нубель побарабанил пальцами по баранке руля. Оти уверяет, будто Бо ничего не сказал ему о кольце. И зачем бы ему лгать?

Задумавшись о Поле Оти, Нубель ощутил резкую боль под ложечкой. Чтобы снять изжогу, сунул в рот мятную пастилку. Еще одна ошибка. Не следовало подпускать Оти к доктору Таннер, хотя, подумавши, он, право, не знал, как можно было ему помешать. Когда поступило сообщение о найденных на пике де скелетах, было приказано — и приказ был должным образом подкреплен — допустить на раскопки Поля Оти. Нубель до сих пор не мог понять, каким образом Оти так быстро прослышал о находке, и тем более пробил себе путь на территорию раскопок.

До сих пор Нубель ни разу не сталкивался с Оти, но понаслышке отлично знал его. Его знала вся полиция. Адвокат, известный своей религиозной нетерпимостью, Оти держал в руках чуть не всю жандармерию Миди. Нубель лично знал одного коллегу, которого вызвали для дачи показаний по делу, в котором Оти выступал защитником. Двух членов ультраправой группировки обвиняли в убийстве алжирца-таксиста в Каркасоне. Ходили слухи о шантаже. Так или иначе, обоих обвиняемых оправдали, а несколько офицеров полиции вынуждены были уйти в отставку.

Нубель опустил взгляд на очки Бо, поднятые им с мостовой. Ему и раньше все это не нравилось, а теперь стало совсем плохо.

Рация закашлялась и выплюнула очередную порцию информации. Нубелю сообщили, кто числился ближайшим родственником Бо. Инспектор просидел еще немного, оттягивая неизбежное, и взял трубку, чтобы позвонить.

ГЛАВА 16

К одиннадцати часам, когда Элис добралась до пригородов Тулузы, она так вымоталась, что решила не ехать дальше, в Каркасон, а свернуть к центру города и остановиться где-нибудь на ночь.

Дорога промелькнула перед глазами одной сплошной вспышкой. В голове вертелись белые кости скелетов, лежащий рядом нож, склоняющееся над ней из мертвенного серого сияния белое лицо, тело на мостовой Фуа… Выжил ли он?

«И еще лабиринт». О чем бы она ни думала, мысли неизменно возвращались к лабиринту. Элис пыталась уверить себя, что ее одолевает паранойя, что все это не имеет к ней никакого отношения. «Просто не повезло. Оказалась где не следовало и когда не следовало» Но сколько бы Элис ни повторяла самой себе эти слова, поверить им не удавалось. Она скинула туфли и одетой повалилась на кровать. Все в этом номере отдавало дешевкой. Вездесущая пластмасса и фанера, серые плитки пола и имитация дерева. Слишком жестко накрахмаленные простыни царапали кожу, как бумажные.

Элис достала из рюкзачка бутылку отборного виски «Бушмилл». В ней еще оставалось на два пальца жидкости. К горлу вдруг подкатил комок. Она-то берегла последние глотки, чтобы отметить последний вечер на раскопках. Элис снова набрала номер, но Шелаг опять не взяла трубку. Поборов раздражение, Элис оставила сообщение на автоответчике. Шелаг могла бы уже и перестать валять дурака.

Запив пару таблеток болеутоляющего глотком виски, Элис улеглась в постель и погасила свет. Сил не осталось совершенно, но расслабиться не удавалось. Голова гудела, опухоль на запястье все не спадала, и порез на локте чертовски болел. Так плохо никогда не бывало.

В номере было душно и жарко. Элис металась на кровати, слушая, как часы отбивают полночь, потом час ночи. Она встала и открыла окно. Лучше не стало. В голове теснились мысли. Она пыталась подумать о белых пляжах и голубом море, о Карибских островах и закатах на Гавайях, но перед глазами все снова и снова вставали серые камни и холодный мрак подземелья.

И засыпать было страшно. Что, если кошмар повторится?

Медленно ползли часы. Во рту пересохло, от выпитого виски сердце билось слишком часто. Только тогда, когда серый рассвет пробрался под бахрому потертых занавесок, ее разум сдался сну.

На этот раз снилось другое.

Она ехала на каштановой лошадке по заснеженной земле. Зимняя шерсть кобылы лоснилась, в белую гриву и хвост вплетены алые ленточки. Ради охоты Элис надела лучший плащ из беличьего меха, а капюшон и длинные кожаные перчатки были отделаны норкой.

Рядом с ней ехал мужчина. Его конь выглядел крупнее, сильнее, сам серый, а грива и хвост у него были черными. Мужчина то и дело натягивал поводья, сдерживая его. Каштановые волосы, пожалуй, слишком длинные, спадали на плечи. За спиной струился синий бархатный плащ. Элис виден был кинжал на поясе спутника. Шею украшала серебряная цепь с подвеской из какого-то зеленого самоцвета, стучавшего ему в грудь в ритм движению коня.

Мужчина то и дело поглядывал на нее с хозяйской гордостью. Они были тесно связаны между собой, близки. Элис зашевелилась и улыбнулась во сне.

Невдалеке прозвучал рожок. В прозрачном зимнем воздухе он звенел пронзительно и чисто, возвещая, что свора взяла след волка. Элис знала, что сейчас декабрь — особый месяц для охоты. Она знала, что счастлива.

Потом освещение изменилось.

Теперь она была одна в незнакомой части леса. Деревья стали выше и гуще, черные ветви, будто костлявые мертвые пальцы, сплетались на фоне белесого, чреватого снегопадом неба. Где-то за спиной, невидимые и грозные, мчались по ее следу псы, взбудораженные запахом крови.

Из охотницы она превратилась в добычу.

Лес содрогался от ударов тысяч подков. Она уже слышала клич охотников. Они приближались, она уже различала слова незнакомого языка и, не понимая их смысла, знала, что ищут ее.

Лошадь споткнулась под ней. Элис вышвырнуло из седла. Ударившись о застывшую на морозе землю, она услышала хруст кости, ощутила пронзительную боль в плече. Острый, твердый, как наконечник стрелы, сук проткнул ей рукав и вонзился в руку.

Онемевшими, непослушными пальцами Элис выдернула щепку. Острая боль заставила ее зажмуриться. Сразу же потекла кровь, но задерживаться было нельзя.

Замотав рану полой плаща, Элис поднялась с земли и бросилась в чащу, проламываясь сквозь переплетение ветвей. Под ногами хрустели сучки, мороз щипал за щеки и заставлял слезиться глаза. Звон в ушах становился все сильней, настойчивей. Она чувствовала себя слабой и прозрачной, как призрак.

Внезапно лес расступился. Элис стояла на краю обрыва. Дальше пути не было: перед ней открывалась пропасть, далеко внизу темнел лес, а дальше, сколько видел глаз, вздымались увенчанные снегом горы. Они казались так близко, что можно было коснуться рукой.

Элис беспокойно заметалась во сне.

«Дайте проснуться. Пожалуйста!»

Проснуться не удалось. Сон крепко сжимал ее в своих объятиях.

Из-за оставшихся позади деревьев показалась свора разгоряченных псов. Их дыхание клубилось в воздухе, зубы щелкали, на клыках запеклась кровавая пена. В сгущавшихся сумерках блеснули наконечники охотничьих копий. Глаза охотников горели. Она слышала, как перешептываются преследователи, дразня и насмехаясь над ней.

«Heretique, heretique — еретик, еретик».

Решение было принято в долю секунды. Если настало ей время умирать — так не от рук этих людей. Элис раскинула руки и прыгнула, выбросив тело в воздух над обрывом.

И мир сразу стал беззвучным. Время потеряло над ней власть, и падение было медленным и плавным. Зеленая юбка раскинулась вокруг тела. Теперь Элис осознала, что на спину на платье нашит кусок материи в форме звезды. Нет, не звезда — крест. Желтый крест. Rouelle. Пока незнакомое слово проплывало в ее мозгу, крест оторвался и поплыл в воздухе, как осенний лист на ветру.

Земля не приближалась. Элис уже не чувствовала страха. Сон начинал разваливаться, распадаться на части, и теперь ее подсознание понимало то, чего не мог постичь разум. Падала не она, Элис — другая.

И это был не сон, а воспоминание. Кусочек жизни, которая закончилась очень, очень давно.

ГЛАВА 17

КАРКАССОНА,

джюлет 1209

Элэйс шевельнулась, и под ней захрустели сучки и палая листва.

Густо пахло мхом, землей и лишайниками. Что-то твердое укололо ладонь — крошечные челюсти. Место укуса тут же зачесалось. Муравей или комар? Она чувствовала, как яд прокрадывается в кровь. Потерла ладонь о землю, чтобы смахнуть насекомое. От движения ее затошнило.

«Где я?»

Эхом пришел ответ:

«Défora. Снаружи».

Она лежала ничком на земле. Кожа была влажной от росы. Рассвет или сумерки? И сбившаяся одежда намокла. Элэйс кое-как приподнялась, села и привалилась спиной к стволу.

«Doçament. Потихоньку, не спеши».

За деревьями над склоном она видела светлое, розовеющее у горизонта небо. По краю небосклона плыли белые кораблики облаков. Она узнала склоненные очертания плакучих ив. А вокруг росли груши и вишни, потерявшие к концу лета почти всю листву.

Стало быть, рассвет.

Элэйс осмотрелась внимательней. Свет казался очень ярким, слепил глаза, хотя солнце еще не встало. Невдалеке слышно было ленивое журчание воды, медленно текущей между камней. Дальше слышалось отрывистое «квек-квек» совы, возвращающейся с ночной охоты.

Элэйс поднесла к глазам ладони в ссадинах и укусах. Потом осмотрела исцарапанные икры. Тоже искусаны насекомыми, а кроме того, вокруг лодыжек запеклась кровь. И костяшки пальцев разбиты. Между пальцами — ржавые красные полоски.

Воспоминание. Ее тащат куда-то, руки волокутся по земле…

Нет, еще до того.

Идет через двор. Свет в верхних окнах…

Страх щекочет затылок. Шаги в темноте, вонючая рука, зажимающая рот, потом удар.

«Perilhôs. Опасность».

Элэйс подняла руку к голове, поморщилась, нащупав кровавый колтун волос за ухом. Крепко закрыла глаза, стараясь отогнать воспоминание о руках, крысами шарящих по телу. Двое мужчин. Обычный запах: лошадей, пива и соломы.

Нашли они мерель?

Элис заставила себя встать. Необходимо сейчас же рассказать отцу. Он собирался в Монпелье — это-то она помнила. Надо застать его до отъезда. Ноги не держали ее, голова закружилась. Она снова падала и падала, соскальзывала в невесомую дрему. Элэйс пыталась отогнать забытье, удержать сознание, но не сумела. Прошлое, настоящее, будущее слились в бесконечно е Время, белой дорогой протянувшееся перед ней. Цвета, звуки, свет — все утратило смысл.

ГЛАВА 18

Последний раз с беспокойством оглянувшись через плечо, Бертран Пеллетье выехал из Восточных ворот. Он ехал рядом с виконтом Тренкавелем и все гадал, почему Элэйс не пришла их проводить.

Погрузившись в размышления, Пеллетье ехал молча и почти не слышал разговоров вокруг. Она должна была выйти в Кур д'Онор пожелать отъезжающим доброго пути. Бертран был удивлен и, признаться, обижен. Он уже жалел, что не послал Франсуа разбудить дочь.

Было совсем рано, однако улицы заполнил народ. Горожане махали руками на прощание, выкрикивали пожелания удачи. Для поездки были отобраны лучшие кони. Самые сильные и выносливые мерины и кобылы из конюшен Шато Комталь. Раймон Роже Тренкавель ехал на своем любимом жеребце, которого сам вырастил и объездил. Шкура у него была цвета зимнего меха лисицы, а на лбу ярко выделялось белое пятно, форма которого, как поговаривали, в точности повторяла очертания владений Тренкавеля.

На всех щитах — герб виконта, и он же повторяется на вымпелах и накидках, которые шевалье носят поверх доспехов. Поднимающееся солнце играет на стальных шлемах, мечах и сбруе. Даже сумы вьючных лошадей начищены так, что конюхи могли глядеться в блестящую кожу, как в зеркало.

Не сразу решили, сколько народу набрать в сопровождение. Слишком мало — и виконта Тренкавеля могут счесть нестоящим союзником, да и в пути слабый отряд легко станет добычей разбойников. А слишком сильный вы глядел бы как объявление войны.

В конце концов отобрали шестнадцать шевалье, в том числе, несмотря на возражения Пеллетье, Гильома дю Маса. С ними их конюшие, несколько слуг и духовников, Жеан Конгост, да еще кузнец, чтобы подковывать расковавшихся в пути лошадей. Общим счетом тридцать человек.

Они направлялись в Монпелье, главный город владений виконта Нимы, где родилась жена Раймона Роже, дама Агнесс. Владетель Нима, как и Тренкавель, принадлежал к вассалам короля Педро Второго, так что, хотя Монпелье был католическим городом и славился гонениями на еретиков, все же они могли рассчитывать на свободный проезд.

Дорога от Каркассоны должна была занять три дня. Оставалось гадать, кто из них, Тренкавель или граф Тулузский, прибудет первым.

Сперва они держали путь на восток, следуя течению реки Од, навстречу поднимающемуся солнцу. В Требе свернули на северо-запад через земли Минервуа, по старой римской дороге, которая проходила через Ла Редорт, стоявшую на холме крепость Азиль и вела к Олонзаку.

Лучше участки были заняты полями конопли — canabieres, тянувшимися, сколько видел глаз. Направо лежали виноградники — иногда возделанные, другие — дикорастущие, густо застилавшие придорожные откосы за высокими живыми изгородями. Налево яркой изумрудной зеленью светились посевы ячменя, которым до жатвы предстояло еще стать золотыми. Крестьяне в широкополых шляпах усердно трудились, снимая последний за лето урожай пшеницы. Временами на солнце взблескивали железные серпы.

Берег реки зарос дубравой и болотным ивняком, а дальше простиралась дремучая чаща, где селились орлы, в изобилии водились олени, рыси и медведи, а зимой хватало и волков, и лисиц. Над равнинными лесами и полями темнели горные леса Монтань Нуар, где царствовал дикий вепрь.

Молодость быстро оправляется от удара, и виконт Тренкавель пребывал в наилучшем расположении духа, обменивался со свитой легкомысленными анекдотами и слушал рассказы о прошлых подвигах. Он затеял со своими людьми горячий спор о превосходстве легавой над мастифом, потом разговор зашел о ценах на породистых сук, потом сплетничали о проигравшихся в кости…

Никто не вспоминал о цели путешествия и не думал о том, чем грозит неудача.

Шумное веселье в задних рядах заставило Бертрана Пеллетье оглянуться. Гильом дю Мас ехал бок о бок с Алзу де Приксаном и Тьерри Казаноном — шевалье, которые, так же как он, обучались в Каркассоне и были посвящены в рыцари в ту же Страстную Пятницу.

Перехватив неодобрительный взгляд старшего рыцаря, Гильом вздернул подбородок и ответил ему дерзким взглядом. Его хватило на минуту — потом молодой человек потупил глаза, словно признавая свое поражение, и отвернулся. Кровь у Пеллетье кипела, и сознание собственного бессилия не помогало ее остудить.

Час за часом они ехали по равнине. Разговоры затихли и вовсе сошли на нет, когда первое воодушевление сменилось задумчивостью.

Солнце стояло уже высоко. Хуже всех приходилось церковникам в их черных одеяниях. По лбу епископа ползли ручейки пота. Рыхлое лицо Жеана Конгоста приобрело неприятный рыжеватый оттенок. В бурой траве гудели пчелы, стрекотали кузнечики и цикады. Мошкара впивалась в ладони и запястья, мухи терзали лошадей, и те то и дело раздраженно взмахивали хвостами. Только когда солнце достигло высшей точки, виконт позволил свернуть с дороги для краткого отдыха. Расположились на поляне у спокойного ручья, где хватало травы для лошадей. Конюшие сняли седла и остудили коням шкуры, протерев их смоченными в воде пучками ивовых листьев. Порезы и укусы лечили листьями щавеля или настоем горчицы.

Шевалье поснимали дорожные доспехи и сапоги, смыли с лиц пот и пыль. Пару слуг отрядили к ближайшему крестьянскому хозяйству, и вскоре они вернулись, нагруженные хлебом и колбасами, белым козьим сыром, оливками и крепким местным вином.

Едва селяне прослышали о приезде виконта, как густой ручеек крестьян, стариков и молодых женщин, ткачей и виноделов, потянулся к их скромной стоянке под деревьями. Каждый нес дары для сеньера: корзины вишен и слив, гуся, солонину или рыбу.

Пеллетье забеспокоился. Они теряли драгоценное время. До того как ляжет вечерняя тень и придется искать ночлег, следовало бы проделать еще немалый путь. Однако Раймон Роже, достойный сын своих родителей, как и они, наслаждался общением с подданными и никого не желал обойти своим вниманием.

— Разве не ради них мы проглотили свою гордость и едем мириться с дядей? — негромко сказал он. — Ради того, чтобы защитить всех добрых и невинных, защитить все, что есть настоящего в нашей жизни, да? И, если придется, за них мы будем сражаться.

Подобно королям-воинам древности, виконт Тренкавель расположился в тени развесистого дуба. Он милостиво и величественно принимал дары своего народа, зная, что этот день станет историческим событием для жителей маленького селения.

Одной из последних к нему приблизилась миловидная смуглая девочка лет пяти-шести, с блестящими, как черничины, глазками. Она склонилась в реверансе и протянула сеньеру венок, сплетенный из диких орхидей, клевера и полевой жимолости. Ручонки у нее дрожали.

Склонившись к ребенку, Тренкавель достал из-за пояса льняной платок и протянул девчушке. Даже Пеллетье не удержался от улыбки, когда та робко взяла белый крахмальный квадратик материи тонкими пальчиками.

— И как же тебя зовут? — спросил виконт.

— Эрнестина, мессире, — прошептала девочка.

Тренкавель кивнул.

— Ну, madomaisèla Эрнестина, — сказал он, выдернув из гирлянды розовый цветок и приколов его к рубашке, — я буду носить его на счастье. Он станет напоминать мне о доброте жителей Пуйшерик.

Только после того, как последний гость покинул лагерь, Раймон Роже отстегнул свой меч и принялся за еду. Насытившись, мужчины и мальчики один за другим растягивались на мягкой траве. Головы у них гудели от вина и полуденного зноя.

Не знал покоя только Пеллетье. Видя, что виконт пока не нуждается в его услугах, он удалился в лес, чтобы поразмыслить в одиночестве.

По воде скользили водомерки, над ними парили, ныряя к ручью и снова взмывая верх, яркие стрекозы.

Едва деревья заслонили от него лагерь, Пеллетье присел на почерневший поваленный ствол и достал из кармана письмо Арифа. Он не читал, даже не развернул его, просто держал, зажав между большим и указательным пальцем, словно талисман.

Из головы не шла Элэйс. Мысли качались взад-вперед, подобно коромыслу весов. То он сожалел, что вообще доверился дочери. Но кому же и доверять, если не Элэйс? Мгновение спустя он уже жалел, что открыл ей так мало.

С божьей помощью, может, все будет хорошо. Если их прошение к графу Тулузскому будет принято благосклонно, они еще до конца месяца с триумфом вернутся в Каркассону, не пролив ни капли крови. А сам Пеллетье успеет отыскать в Безьере Симеона и узнает, кто та «сестра», о которой пишет Ариф.

Если судьба будет благосклонна.

Пеллетье вздохнул. Глаза его видели кругом мир и покой, а в воображении вставало другое. На месте старого, неизменного и устойчивого мира ему представлялся хаос и опустошение. Конец всему.

Пеллетье склонил голову. Он не мог поступить иначе, чем поступил. Если вернуться в Каркассону ему не суждено, то, по крайней мере, умирая, он будет знать, что совесть его чиста. Он как мог старался сохранить Троекнижие. Элэйс сделает то, что клялся исполнить он. Тайна не сгорит в аду сражения и не сгниет в какой-нибудь французской тюрьме.

Шум просыпающегося лагеря вернул Пеллетье к действительности. Пора двигаться дальше. До заката перед ними еще много часов пути.

Он возвратил в карман письмо Арифа и быстро зашагал к лагерю, сознавая, что такие минуты мира и покоя вряд ли повторятся в ближайшем будущем.

ГЛАВА 19

Очнувшись, Элэйс почувствовала, что лежит на льняных простынях. В ушах стоял однообразный тихий свист, напоминавший об осеннем ветре в ветвях деревьев. Тело казалось непривычно тяжелым, чужим. Ей снилось, что Эсклармонда склоняется над ней, кладет прохладную руку на лоб, отгоняя жар.

Ресницы затрепетали и распахнулись. Над головой был знакомый балдахин ее собственной кровати. Темно-синие складки отведены в стороны и перевязаны шнурком. Комнату заливал золотистый предвечерний свет. В жарком воздухе уже чувствовалось обещание ночной прохлады. Элэйс уловила в нем аромат сожженных трав. Розмарин и немного лаванды.

Слышала она и женские голоса, хрипло перешептывавшиеся где-то поблизости. Они, как видно, опасались ее разбудить и шипели, как сало, пролитое над огнем. Элэйс медленно повернула голову, не поднимая ее с подушки. Альзетта, нелюбимая старшая служанка, и Рани, пронырливая злая сплетница, такая же сварливая, как ее боров-муженек, парой нахохлившихся ворон пристроились у потухшего камина. Сестрица Ориана часто прибегала к их услугам, но Элэйс не доверяла обеим и не могла понять, что они делают у нее в покоях Отец никогда бы такого не допустил.

Потом она вспомнила. Отца нет. Он уехал в Сен-Жилль или в Монпелье — точно вспомнить не удавалось. И Гильом тоже.

— И где же они были? — прошипела Рани, явно с удовольствием предвкушая скандальную сплетню.

— В саду, у самого ручья под ивами, — отозвалась Альзетта. — Старшенькая Мазеллы видела, как они туда спускались, и сразу побежала сказать матери. Тут и сама Мазелла бросилась во двор, ломая руки, как, мол, ей стыдно сказать и какое, мол, горе, что именно от нее я такое услышу.

— Она вечно ревновала к твоей девочке, а? Ее-то девицы все толстые как свиньи, и конопатые вдобавок. Все до единой, вот как! — Она склонилась еще ближе к собеседнице. — И что ты сделала?

— Что ж я могла сделать, как не пойти самой взглянуть. Как туда спустилась, так сразу и увидала. Да они вовсе и не скрывались. Хватаю я Рауля за вихры — ну и грубые же у него волосья — и деру ему волосы. А он одной рукой штаны поддерживает, весь красный от стыда, что так попался. А когда я к Жаннет повернулась, она вырвалась и сбежала прочь. Даже не оглянулась.

Рани поцокала языком.

— Ну и Жаннет все воет, как, мол, Рауль ее любил и собирался взять замуж. Послушать ее, так она первая девица, которой вскружили голову ласковыми словечками.

— Может, у него честные намерения?

Альзетта фыркнула:

— Куда ему жениться! Пятеро старших братьев, и всего двое из них женаты. А отец днюет и ночует в таверне. Все до последнего сола спускает Гастону в карман.

Элэйс старалась не слушать пошлых сплетен. Эти женщины напоминали ей ворон, собравшихся на падаль.

— Да и то, — хитро пробормотала Альзетта, — обернулось-то к лучшему. Не спустись я туда за ними, не нашла бы и ее.

Элис застыла, чувствуя, как две головы повернулись к ее кровати.

— Так-то оно так, — согласилась Рани. — И ручаюсь, когда вернется ее отец, ты получишь хорошую награду.

Элэйс продолжала слушать, но не услышала больше ничего стоящего. Тени становились все длиннее. На нее волнами накатывала дремота.

Спустя какое-то время Альзетту и Рани сменила ночная сиделка — тоже одна из доверенных служанок Орианы. Элэйс разбудил шум, с которым женщина тянула из-под кровати старый деревянный лежак. Она слышала, как сиделка, кряхтя, укладывается на комковатый тюфяк, как шуршит под ней солома. Еще немного, и кряхтение в ногах постели сменилось громким храпом и сопением, возвестившим, что служанка уснула.

А Элэйс вдруг поняла, что совершенно не хочет спать. В голове звучали последние наставления отца. Спрятать дощечку с лабиринтом. Она осторожно села, поискала на тумбочке среди кусков ткани и свечей.

Дощечки здесь не было.

Стараясь не разбудить сиделку, Элэйс потянула дверцу тумбочки. Редко открывавшиеся петли поддавались с трудом и заскрипели. Элэйс провела пальцем между деревянной рамой и матрасом, на случай если дощечка завалилась туда.

Res. Ничего.

Ей не понравился ход собственных мыслей. Отец был уверен, что ему удалось сохранить тайну, но не ошибался ли он? Ведь и мерель, и дощечка пропали.

Элэйс спустила ноги с кровати и на цыпочках пробежала через комнату к креслу, в котором занималась шитьем. Надо было убедиться. Ее плащ висел на спинке. Кто-то постарался отчистить его, но на красной вышивке каймы виднелись пятна грязи. На ткани остался запах двора или конюшни, кисловатый и едкий. Рука, как и следовало ожидать, осталась пустой. Кошелек пропал, а с ним и мерель.

События развивались слишком стремительно. Давно знакомые тени вдруг показались полными угрозы. Опасность слышалась даже в кряхтении, доносившемся от изножья постели.

«Что, если нападавшие до сих пор в Шато? А если они вернутся за мной?»

Элэйс поспешно оделась, подняла и зажгла масляную лампу — calèth. При мысли в одиночку пересечь двор становилось страшно, но оставаться в комнате и ждать, что будет, она не могла.

Coratge. Смелее…

Элис пробежала через Кур д'Онор к башне Пинте, прикрывая рукой трепещущий огонек. Она искала Франсуа.

Приоткрыла дверь и позвала. Из темноты никто не отзывался. Тогда Элэйс проскользнула внутрь.

— Франсуа, — снова прошептала она.

Лампада давала мало света, но его хватило, чтобы рассмотреть человека, лежащего на тюфяке в ногах отцовской кровати. Поставив светильник на пол, Элэйс нагнулась и тихонько потрясла спящего за плечо. И тут же, словно обжегшись, отдернула руку. Что-то было не так.

— Франсуа?

По-прежнему нет ответа. Элэйс ухватилась за краешек грубого одеяла, сосчитала в уме до трех и резко дернула на себя.

Ей открылась груда старого тряпья и мехов, старательно уложенных в форме человеческого тела. Это было совершенно непонятно, однако Элэйс облегченно перевела дыхание.

Какой-то шорох за дверью привлек ее внимание. Элэйс подхватила светильник и погасила его, а сама притаилась в тени за кроватью.

Дверь заскрипела. Пришелец постоял в нерешительности, учуяв, быть может, запах горевшего масла или заметив сдвинутое одеяло, и потянул из ножен нож.

— Кто здесь? — проговорил он. — Выходи.

— Франсуа! — радостно вскрикнула Элэйс, выходя из-за балдахина. — Это я. Можешь убрать свое оружие.

Он, как видно, был еще более изумлен, чем она сама.

— Простите меня, госпожа. Я не думал…

Элэйс с любопытством рассматривала слугу. Тот тяжело дышал, словно запыхался после бега.

— Я сама виновата, но где это ты был в такой поздний час? — поинтересовалась она.

«У женщины, надо полагать», — подумала Элэйс, не понимая, отчего он так смущен. Ей стало жалко парня.

— В сущности, Франсуа, это неважно. Я пришла, потому что ты — единственный, кто может правдиво объяснить, что со мной случилось.

Франсуа мгновенно побледнел и быстро, придушенно проговорил:

— Я ничего не знаю, госпожа.

— Но ведь наверняка ходят слухи, слуги сплетничают на кухне, правда?

— Очень мало.

— Ну, давай попробуем вместе восстановить ход событий, — предложила она, недоумевая, что с ним творится. — Я помню, как вышла из покоев отца, после того как ты провел меня к нему. Потом на меня напали двое мужчин. Я очнулась в саду у ручья. Рано утром. А когда пришла в себя второй раз, уже лежала в своей постели.

— Ты смогла бы узнать тех людей, госпожа?

Элэйс сердито взглянула на него.

— Нет. Было темно, и все произошло слишком внезапно.

— У тебя что-нибудь пропало?

Она замялась и неумело солгала:

— Ничего ценного. Я уже знаю, что тревогу подняла Альзетта Бешер. Слышала, как она хвасталась, хотя, убей, не понимаю, кто ее ко мне допустил. Почему не Риксенда со мной сидела или еще кто-то из моих служанок?

— Так распорядилась госпожа Ориана. Она лично заботилась о тебе.

— Никого не удивила подобная заботливость? — усмехнулась Элэйс: это было совершенно не похоже на Ориану. — Моя сестра довольно неопытна в этом… искусстве.

Франсуа кивнул.

— Но она проявила большую настойчивость, госпожа.

Элэйс покачала головой. В голове промелькнуло полустершееся воспоминание: она заперта в каком-то заброшенном тесном помещении, пропахшем мочой и скотиной. Воспоминание не давалось в руки, ускользало.

Она заставила себя вернуться к делам сегодняшним.

— Отец, вероятно, отбыл в Монпелье, Франсуа?

Он кивнул.

— Два дня назад, госпожа.

— Так сегодня уже среда! — ахнула Элэйс.

Два дня потеряно. Она нахмурилась.

— Франсуа, отец перед отъездом не спрашивал, почему я не пришла пожелать ему доброго пути?

— Спрашивал, госпожа, но… он не позволил мне тебя разбудить.

«Непонятно».

— А мой муж? Разве Гильом так и не вернулся к себе?

— Я полагаю, госпожа, что Гильом дю Мас допоздна задержался в кузнице, а потом вместе с виконтом посетил службу, благословлявшую их в дорогу. Мне кажется, он был так же удивлен твоим отсутствием, как кастелян Пеллетье, и к тому же…

Он замялся.

— Договаривай. Скажи, что у тебя на уме, Франсуа. Я не стану на тебя сердиться.

— С твоего позволения, госпожа, мне думается, шевалье дю Мас не хотел обнаруживать перед твоим отцом, что не знает, где ты.

Элэйс тут же сообразила, что Франсуа прав. Отношения между ее отцом и мужем были сейчас еще хуже, чем обычно. Элэйс поджала губы. Ей не хотелось подтверждать предположения слуги.

— Но ведь они очень рисковали, — пробормотала она, возвращаясь мыслями к нападению. — Учинить разбой посреди замка — само по себе безумие. Но в довершение всего попытка захватить меня в плен… да как же они рассчитывали уйти?

Она осеклась, только теперь осознав смысл своих слов.

— Все были очень заняты, госпожа. Даже часовых не выставили. И заперли только Западные ворота, а Восточные всю ночь оставались открытыми. Двое мужчин без труда могли протащить тебя, поддерживая на ногах, если только закрыли ваше лицо и одежду. В ту ночь здесь было много дам… то есть женщин… в таком виде…

Элэйс скрыла улыбку.

— Благодарю, Франсуа. Я поняла, что ты хочешь сказать.

Улыбка тут же погасла. Следовало все обдумать, решить, что делать дальше. Впервые в жизни она испытывала такое замешательство. А то, что происшедшее оставалось для нее тайной, только поддерживало ее опасения.

«Трудно бороться против безликого врага».

— Хорошо бы стало известно, что я ничего не помню о нападении, — помолчав, заговорила она. — Тогда, если нападавшие до сих пор в Шато, они не будут видеть во мне угрозу.

Ей вдруг стало страшно одной возвращаться через двор. Да и спать под надзором сестрицыной служанки не хотелось. Элэйс не сомневалась, что та станет шпионить за ней и обо всем доносить Ориане.

— Я останусь здесь до утра, — объявила она.

К ее изумлению, Франсуа пришел в ужас.

— Но, госпожа, не приличествует тебе…

— Прости, что выгоняю тебя из постели, — сказала она, смягчая приказ улыбкой, — но я предпочитаю спать в одиночестве.

Его лицо уже снова было бесстрастным и невыразительным.

— Но я буду благодарна, если ты, Франсуа, на всякий случай устроишься где-нибудь поблизости.

Он не ответил на улыбку.

— Как тебе будет угодно, госпожа.

Элэйс пристально взглянула на него и решила, что не стоит придавать так много значения странному поведению слуги. Она попросила его зажечь светильник и отпустила.

Едва Франсуа ушел, как Элэйс свернулась клубочком посреди отцовской кровати. Ее заново настигла боль одиночества. И Гильом уехал! Она пыталась нарисовать в памяти лицо мужа, его глаза, линию подбородка, но картина расплывалась, исчезала. Элэйс понимала: ей мешает обида. Снова и снова она напоминала себе, что Гильом всего лишь выполняет свой рыцарский долг. Он не сделал ничего дурного. Напротив, поступил вполне достойно. Перед столь важным предприятием долг велит думать о сюзерене, а не о жене. Но сколько ни уговаривала себя Элэйс, голос обиды не смолкал у нее в голове. Разум ничего не мог поделать с чувствами. Гильом подвел ее как раз тогда, когда ей так нужна была его защита. Это было несправедливо, но она винила мужа.

Если бы он на рассвете заметил, что ее нет, нападавших могли успеть задержать.

И отец не уехал бы в обиде на нее.

ГЛАВА 20

На заброшенной ферме под Аньяном, на плодородном участке равнины к западу от Монпелье собрались вместе с пожилым Совершенным восемь добрых христиан. Они забились в угол, завешенный старой упряжью для волов и мулов.

Один из мужчин был тяжело ранен. На месте лица виднелись кости, чуть прикрытые клочьями серой и розовой плоти. Удар, раздробивший и скулу, выбил глаз из глазницы. Вокруг зияющей дыры запеклась кровь. Остальные отказались бросить друга, когда дом, где они собрались на моление, был окружен отколовшимся от основного войска отрядом французских солдат, и унесли его с собой.

Однако раненый замедлял их бегство и сводил на нет преимущество, которое давало им знание местности. Весь этот день крестоносцы травили их, как диких зверей, и с наступлением темноты загнали в ловушку. Катары слышали перекличку солдат во дворе и треск разгорающегося хвороста. Там складывали костер.

Совершенный понимал — это конец. От этих людей, подстрекаемых ненавистью, жадностью и невежеством, нечего ждать пощады. Никогда еще в христианских землях не бесчинствовали подобные полчища. Совершенный не поверил бы рассказам, если бы не видел собственными глазами. Он долго продвигался к югу рядом с ними, держась в стороне от Воинства. Видел он и большие баржи, сплавлявшиеся вниз по Роне и груженные не только припасами и вооружением, но окованными железом сундуками, в коих заключались святые реликвии для благословения похода. Над Воинством стояло огромное облако пыли, вздымаемой тысячами ног и копыт.

Горожане и селяне запирали ворота и выглядывали из-за частоколов, моля Господа, чтобы Воинство прошло мимо. Все больше рассказов о насилиях и жестокости крестоносцев расходилось по стране. Горели крестьянские дома, хозяева которых были виновны только в том, что не позволили солдатне разорять свою землю. Верующие катары, объявленные еретиками, были сожжены на костре в Пиларке. В Монтелимаре вся еврейская община, включая женщин и детей, была предана мечу, и окровавленные головы выставлены на шестах над городской стеной на корм стервятникам.

В Шато Сен-Поль де Круа банда гасконских пехотинцев распяла захваченного ими Совершенного. Они соорудили крест из двух связанных веревками жердей и прибили несчастного за руки гвоздями. Катар, несмотря на мучения, упорно не желал отречься и хулить свою веру, и солдаты, наскучив пыткой, вспороли ему живот и оставили гнить.

Эти и другие подобные варварские деяния либо отрицались аббатом Сито и французскими баронами, либо списывались на бесчинства отдельных выродков. Но скорчившийся в темном углу Совершенный знал, что слово начальников, священников и папских легатов — пустой звук для собравшейся за стеной солдатни. Жажда крови заставила этих людей загнать их сюда, на этот клочок созданного дьяволом земного мира.

Он узнавал в них Зло.

Единственное, что он мог сделать, это попытаться спасти души своих верующих, отслужив consolament,[52] чтобы те смогли узреть лик Господа. Переход из этого мира в следующий будет для них мучителен.

Раненый до сих пор был в сознании. Он изредка постанывал, но все тише, и кожа его покрылась сероватой предсмертной бледностью. Возложив руки на лоб умирающего, Совершенный произвел обряд крещения утешением. Уцелевшие верующие встали в круг, сцепив руки, и начали молиться:

«Святой Отец, справедливый Господь добрых душ, Ты, не знающий заблуждений, лжи и сомнений, даруй нам знание…»

Солдаты уже ломали дверь, хохоча и выкрикивая издевательства. Младшая из женщин — ей было не больше пятнадцати — плакала. Слезы тихо, безнадежно катились по щекам.

«Даруй нам знание того, что Тебе ведомо, любовь к тому, что Ты любишь, ибо мы не от мира сего, и мир сей не от нас, и страшимся мы встретить смерть в царстве бога чуждого».

Совершенный возвысил голос, когда балка, служившая засовом на двери, раскололась надвое. Щепки дерева, острые, как стрелы, разлетелись по амбару, а следом ворвались солдаты. Освещенные ржавыми отблесками пылающего во дворе костра, они мало напоминали людей. В их глазах плясали отблески пламени. Катар насчитал десять мужчин, вооруженных мечами.

Взор его обратился к командиру, вошедшему последним. Высокий человек с худым бледным лицом и холодными глазами, столь же сдержанный и бесстрастный, сколь распалены и бесчинны были его солдаты. В нем чувствовалась жестокая властность: этот человек привык встречать повиновение.

По его приказанию беглецов выволокли из укрытия. Командир сам вонзил клинок в грудь Совершенного. На миг их глаза встретились. Во взгляде француза застыло презрение. Он вторично поднял руку и опустил меч на голову старика, забрызгав солому кровью и серыми потеками мозга.

Убийство священника лишило мужества его паству. Оставшиеся пытались бежать, но земля под ногами уже стала скользкой от крови. Кто-то из солдат поймал за волосы женщину и воткнул меч ей в спину. Ее отец хотел оттолкнуть убийцу, и тот, развернувшись, вспорол ему живот. Глаза раненого широко распахнулись от боли, когда солдат провернул меч и ногой столкнул с клинка выпотрошенное тело.

Младший из солдат отвернулся, его вырвало. Через несколько минут тела всех мужчин лежали на полу амбара. Начальник велел подчиненным вывести наружу двух старших женщин. Девушку он оставил позади, как и парня, которого выворачивало наизнанку. Ему полезен будет урок твердости.

Девочка попятилась от него, глаза ее испуганно метались по сторонам. Мужчина улыбался. Спешить было некуда: девчонка не убежит. Он прошелся по кругу, словно волк, примеривающийся к добыче, и внезапно нанес удар. Одним движением мужчина схватил жертву за горло, ударил головой о стену, а другой рукой разорвал на ней платье. Девушка закричала, отчаянно отбиваясь, и он вбил кулак ей в лицо, с удовольствием ощутив, как хрустнули разбитые кости.

Ноги у нее подогнулись. Она сползла вниз, оставляя на досках стены красную полосу. Мужчина наклонился и сверху донизу разорвал на ней нижнюю сорочку. Девочка заскулила, и тогда он поддернул подол юбки наверх до пояса.

— Нельзя позволять им плодиться, наполняя мир себе подобными, — холодно пояснил он, доставая кинжал и по рукоять вонзая его в живот девочке.

Ненависть заставляла его наносить удар за ударом по неподвижному уже телу. Под конец он ногой перевернул тело и двумя взмахами клинка вырезал на голой спине крест. Кровь алыми жемчужинами выступила на белой коже.

— Будет урок другим, кто пройдет здесь, — спокойно произнес он. — А теперь убери это.

Вытерев клинок о разорванное платье, он выпрямился.

Мальчишка всхлипывал. Его платье было перепачкано кровью и блевотой. Он собирался исполнить приказ, но взялся за дело недостаточно проворно.

Командир схватил парня за глотку.

— Я сказал, убрать! Поторопись, если не хочешь присоединиться к ним.

Он пнул солдата в копчик, оставив на его рубашке отпечаток перемазанного в кровавой грязи сапога. Ему ни к чему солдаты со слабым желудком.

Наскоро сложенный во дворе фермы костер яростно пылал, раздутый жарким ночным ветром со Средиземного моря. Солдаты пятились от огня, прикрывая лица руками. Привязанные к изгороди кони горячились и били копытами. Им не нравился запах смерти. С женщин сорвали одежду и бросили на колени, связав ноги и заломив за спину руки. На их лицах, исцарапанных грудях и плечах остались следы насилия, но обе молчали. Кто-то ахнул только тогда, когда перед ними проволокли труп девочки.

Начальник прошел к костру. Он уже скучал и торопился уехать. Не для того он принял крест, чтобы резать еретиков. Эта жестокая охота была затеяна только ради развлечения солдат. Люди должны быть заняты, чтобы не теряли навыков и не бросались друг на друга.

В ночном небе вокруг полной луны горели белые огоньки звезд. Должно быть, полночь, а может, и позже. Давно уже следовало вернуться. Может быть, сообщение наконец доставлено.

— Предать их огню, сударь?

Он без предупреждения выхватил меч и сильным ударом снес голову ближайшей к нему женщине. Кровь фонтаном забила из рассеченных жил, забрызгав ему сапоги. Голова мягко ударилась о землю. Он пинком отбросил содрогающееся тело.

— Убейте остальных сук-еретичек, сожгите тела, и амбар заодно. Мы спешим.

ГЛАВА 21

Элэйс разбудил пролившийся в окно свет.

Минуту она не могла припомнить, как оказалась в отцовских покоях. Села, потягиваясь спросонья, ожидая, пока оживет память прошедшего дня.

За долгие часы, протянувшиеся от полуночи до рассвета, успело созреть решение. Несмотря на беспокойную ночь, мысли были прозрачны, как горный ручей. Нельзя сидеть в бездействии, дожидаясь возвращения отца. Неизвестно, какую цену придется заплатить за каждый потерянный день. Рассказывая дочери о своем священном долге перед Noublesso de los Seres, он не оставил сомнений: его гордость и честь зависели от исполнения обета сохранить тайну. А ее долг — помогать ему, рассказать обо всем, что случилось, и передать дело в его руки.

«К тому же действовать легче, чем ждать».

Элэйс прошла к окну, распахнула ставни утреннему ветру. Вдали сияли в рассветном огне Монтань Нуар, несокрушимые и неподвластные времени. Взгляд на их гордые вершины укрепил в ней решимость. Широкий мир манил Элэйс.

Да, она подвергает себя опасности — женщина, пустившаяся в путь в одиночестве. Самоволие, сказал бы отец. Но ведь она превосходная наездница, отлично чувствует коня и сумеет ускакать от любой шайки мародеров или разбойников. Кроме того, до сих пор в землях виконта Тренкавеля не было слухов о разбое.

Элэйс потрогала рукой ссадину на голове: напоминание, что кто-то желает ей зла. Если уж пришло ей время умереть, куда лучше встретить смерть с мечом в руке, чем сидеть, покорно ожидая удара из-за угла.

Элэйс подняла со стола остывший светильник, мельком заметив свое отражение в закопченном стекле. Бледная кожа цвета снятого молока, и глаза блестят от усталости. Но в чертах появилась твердость, какой не было прежде.

Возвращаться к себе в спальню не хотелось, но пришлось. Осторожно перешагнув спящего у дверей Франсуа, она прошла через двор и вернулась к жилым покоям. Здесь было пусто.

Верная тень Орианы, Жиранда, спала у двери в спальню сестры. Ее пухлое смазливое личико во сне казалось одутловатым. Элэйс на цыпочках обошла служанку.

Тишина, встретившая ее в спальне, подсказала, что сиделка ушла. Должно быть, проснулась ночью, увидела, что больной нет, и сочла себя свободной.

Элэйс, не теряя времени, взялась за работу. Для успеха ее замысла необходимо было убедить всех, будто она так слаба, что не решится зайти далеко от дома. Никому из домочадцев не следовало знать, что она направилась в Монпелье.

Она достала из сундука самый легкий охотничий кафтан: красноватый беличий мех, светлые рукава, просторные под мышками и сходящиеся к запястьям острыми углами. Затянула на поясе узкий кожаный кушак, прицепила к нему мешочек для съестного и борса — зимнюю охотничью суму.

Охотничьи сапоги доходили ей до колен. Она затянула верх шнурками, спрятала за голенище запасной нож, застегнула пряжки и накинула простой коричневый плащ без отделки.

Одевшись, Элэйс достала из шкатулки несколько драгоценностей: ожерелье из солнечного камня, кольцо и колье с бирюзой. Пригодится на обмен или чтоб заплатить за свободный проезд и ночлег, особенно когда она окажется за границей владений Тренкавеля.

Наконец, убедившись, что ничего не забыла, она достала свой меч из тайника под кроватью, где он пролежал, забытый за время ее замужества. Элэйс сжала меч, подняла клинок к лицу, примериваясь к рукояти. Она давно не упражнялась, но хватка оставалась уверенной и твердой. Элэйс улыбнулась и клинком вычертила в воздухе восьмерку. Да, рука не забыла меча.

Пробравшись на кухню, Элэйс выпросила у Жакоба ячменного хлеба, фиг, соленой рыбы, кружок сыра и флягу вина. Он, как всегда, выдал ей много больше, чем она просила. На сей раз Элэйс не отказывалась и с благодарностью приняла щедрые дары.

Она разбудила свою служанку, Риксенду, и шепотом попросила передать даме Агнесс, что Элэйс чувствует себя лучше и после обедни присоединится к ее дамам. Девушка смотрела удивленно, но промолчала. Обычно Элэйс под любым предлогом старалась увернуться от исполнения этой части придворных обязанностей. Среди женщин, болтающих над рукодельем, она чувствовала себя втиснутой в клетку и задыхалась от скуки.

Элэйс надеялась, что хватятся ее нескоро. Если повезет, в часовне отзвонят вечерю, пока они сообразят, что ее нигде нет, и поднимут тревогу.

«А я к тому времени буду уже далеко».

— Не ходи к даме Агнесс, пока та не позавтракает, — предупредила она служанку. — Пока луч солнца не тронет западной стены, понимаешь? Ос? До тех пор, если кто обо мне спросит — даже слуга моего отца, — говори, что я поехала прогуляться в поле за Сен-Микелем.

Конюшни располагались в северо-восточной части цитадели, между Тур де Касарн и Тур дю Мажор. Почуяв Элэйс, лошади забили копытами, навострили уши, заржали в надежде на угощение. Элэйс задержалась у первого денника, погладила широкую морду своей старой серой кобылы. На лбу и щеках у нее уже блестела седина.

— Не сегодня, старушка, — сказала Элэйс. — Не могу я от тебя так много требовать.

В соседнем деннике стояла другая лошадь: арабская кобыла-шестилетка Тату, неожиданный свадебный подарок отца. Эта была цвета зрелого желудя, со светлой гривой и хвостом и с белыми носками на всех четырех ногах. В холке она была по плечо Элэйс, отличалась, как все лошади этой породы, изящной плоской головой, плотно сбитым телом, крепкой спиной и легким нравом. И, что еще важнее, выносливостью и быстрой побежкой. Элэйс с облегчением увидела, что в конюшне нет никого, кроме Амиля, старшего сына конюха, да и тот дремал на сене в дальнем углу. Впрочем, при ее появлении паренек вскочил, покраснев оттого, что его застали спящим.

Элэйс не стала слушать его извинений.

Амиль проверил копыта и подковы кобылы, убедился, что та может скакать, накинул чепрак, и на него, по просьбе Элэйс, охотничье седло и сбрую. У Элэйс ныло сердце. Она вздрагивала при каждом шорохе во дворе, оборачивалась на каждый отголосок разговора.

Только когда лошадь была оседлана, она достала из-под плаща меч.

— Клинок затупился, — сказала она.

Амиль взглянул ей в глаза, не сказав ни слова, взял меч и понес к наковальне в кузницу. В горне день и ночь горел огонь, стараниями мальчиков, достаточно взрослых, чтобы перенести увесистую, колючую охапку хвороста из одного конца кузни в другой.

Элэйс смотрела на взлетающие над каменной наковальней искры, видела, как напрягаются плечи парня, когда он вздымает тяжелый молот, оттачивая и выверяя баланс клинка.

— У тебя хороший меч, госпожа Элэйс, — ровным голосом сказал он, возвращая оружие. — Он хорошо послужит тебе, хотя… я молю Господа, чтобы он тебе не понадобился.

Она улыбнулась:

— Ieu tanben. Я тоже.

Парень подсадил ее в седло и под уздцы провел кобылу через двор. Сердце у Элэйс подкатило к самому горлу: что, если ее застанут в последнюю минуту? Все пойдет насмарку.

Но двор был пуст, и они без задержки добрались до Восточных ворог.

— Доброго пути, госпожа Элэйс, — прошептал Амиль, когда девушка сунула ему в руку монетку.

Стражник открыл ворота, и Элэйс послала Тату вперед, через мост на пробуждающиеся улицы Каркассоны. Сердце у нее стучало.

Едва оказавшись за Нарбоннскими воротами, Элэйс пустила лошадь вскачь.

— Libertat! Свобода!

Она ехала на восток, навстречу поднимающемуся солнцу, и ощущала себя в гармонии со всем миром. Ветер раздувал волосы и холодил раскрасневшиеся щеки. Наслаждаясь легким галопом Тату, Элэйс задумалась: не так ли чувствует себя покинувшая тело душа в своем четырехдневном путешествии на небеса? Постигая божью благодать, оставляя позади все плотское, низменное, превращаясь в чистый дух?

Элэйс улыбнулась. Совершенные учили, что наступит время, когда все души придут к спасению и на небесах найдут ответы на все вопросы. Но пока она может и подождать. Слишком многое осталось несделанным на земле, чтобы торопиться покинуть ее.

Тени убегали за спину, и с ними уходили все мысли об Ориане, о доме, исчезали все страхи. Она была свободна. Позади желтоватые стены и башни цитадели становились все меньше и меньше, пока не исчезли совсем.

ГЛАВА 22

ТУЛУЗА,

вторник, 5 июля 2005

Офицер службы безопасности в тулузском аэропорту Бланьяк больше смотрел на ножки Мари-Сесиль, чем в ее паспорт.

Когда она проходила по белым плиткам терминала, все головы оборачивались ей вслед. Симметрично уложенные черные локоны, облегающий красный жакет, юбка, крахмальная белая блуза — всякому было ясно, что она не из тех, кто стоит в очереди.

Ее личный шофер встречал ее у выходного турникета: его темный костюм сразу выделялся в толпе встречающих и отдыхающих, пестревшей яркими футболками. Мари-Сесиль улыбнулась ему и поинтересовалась здоровьем семьи, хотя мысли ее были уже далеко. Проходя к машине, она включила мобильный, увидела сообщение от Уилла и стерла, не читая.

Автомобиль плавно двинулся с места и влился в поток машин на кольце автострады, обходящей Тулузу. Мари-Сесиль позволила себе расслабиться. Последняя церемония удалась, как никогда. Вооружившись знанием, открытым в пещере, она чувствовала себя преображенной: истинной наследницей предков, совершавших тот же обряд. Она готов а была поклясться, что, когда воздела руки, произнося заклинание, их сила влилась в ее кровь.

Даже процедура избавления от Тавернье — посвященного, не оправдавшего доверия, — прошла без осложнений. Если больше никто не проговорится — а она была уверена, что они будут молчать, — беспокоиться не о чем. Мари-Сесиль не стала терять время, выслушивая оправдания виновного. С ее точки зрения, запись интервью, данного им газетчику, была достаточным доказательством вины.

И все-таки… Мари-Сесиль открыла глаза.

Кое-что в этом деле беспокоило ее. То, каким образом обнаружилась нескромность Тавернье; на удивление точные и полные сведения, записанные журналистом; да и то, что самого журналиста объявили в розыск.

Больше всего ее тревожило совпадение по времени. Казалось бы, нет оснований связывать открытие пещеры на пике де Соларак с давно запланированной — и успешно приведенной в исполнение — казнью в Шартре, однако ей эти два события представлялись звеньями одной цепи.

Машина затормозила ход. Водитель вышел, чтобы оплатить проезд в автоматической кассе. Мари-Сесиль постучала по стеклу и наманикюренными пальчиками протянула ему свернутую в трубочку пятидесятифранковую банкноту, пояснив: «Pour la péage».[53] Ей не хотелось оставлять за собой следы от банковских карточек.

У нее было дело в Авиньонете, километрах в тридцати к юго-востоку от Тулузы. Оттуда она собиралась в Каркасон. Встреча была назначена на девять часов, но приехать она хотела заранее. Сколько времени придется провести в Каркасоне, зависело от человека, с которым она там встретится.

Женщина закинула ногу на ногу и улыбнулась. Увидим, оправдает ли он свою репутацию.

ГЛАВА 23

КАРКАСОН

Ровно в десять часов утра человек, известный под именем Одрик Бальярд, вышел с вокзала в Каркасоне и направился в город. Человек этот, одетый в светлый костюм, представлял собой фигуру примечательную, хотя несколько старомодную. Шел он быстрым шагом, опираясь, как на посох, на длинную дорожную трость. Глаза его защищала от солнца широкополая панама.

Бальярд перешел канал дю Миди и миновал величественное здание гостиницы дю Терминус, сияющее зеркалами и блестящее стальными дверями-вертушками в стиле арт деко, модном в начале прошлого столетия. Он находил, что Каркасон сильно переменился. Свидетельства тому находились на каждом шагу. На пешеходной улочке в Нижнем городе — Basse Ville — Бальярд отметил взглядом новые магазины, торговавшие одеждой, книгами и ювелирными изделиями. Городок явно преуспевал и богател. Все повторяется. Город снова становится средоточием жизни.

Белые мостовые пляс Карно блестели на солнце. Огромный фонтан XIX века отреставрировали, струи его были совершенно прозрачны. Тут и там виднелись яркие кресла и столики уличных кафе. Бальярд нашел взглядом бар «Феликс» и улыбнулся, увидев под деревьями его линялый навес. Хоть что-то осталось неизменным.

Он прошелся по узкой, шумной боковой улочке, ведущей к Старым воротам. Коричневые плакаты возвещали, что Старый замок из неприметного пункта «можете также осмотреть» в путеводителе «Мишлен» превратился в «историческое наследие», находящееся под покровительством ЮНЕСКО, и достопримечательность международного масштаба.

Переулок кончился. Он был на месте. У Бальярда щемило сердце. Каждый раз, попади сюда, он чувствовал, что вернулся домой, как бы сильно ни менялись знакомые места.

Декоративное ограждение препятствовало въезду автомобилей на Старый мост. А ведь было время, когда пешему здесь приходилось жаться к парапету, сторонясь потока фургонов, прицепов, грузовиков и мотоциклов, втиснутого в узкий мостик. Тогда камень был изъеден городской копотью. Теперь парапеты отмыли дочиста. Пожалуй, даже перестарались. Но выщербленный каменный Иисус по-прежнему тряпичной куклой болтается на своем кресте, отмечая середину моста и границу между деревянным Сен-Луи и укрепленным Старым городом.

Бальярд достал из верхнего кармана желтый платок и тщательно вытер лицо и лоб под шляпой. Берега реки, протекающей под мостом, были ухожены и чисты. Посыпанные песком дорожки вились между деревьями и кустами. На северном берегу среди просторных газонов пышно цвели большие клумбы. Нарядные дамы сидели на железных скамеечках в тени деревьев, болтая и любуясь видом на реку, а маленькие собачонки терпеливо пыхтели у ног хозяек или норовили цапнуть за пятки выдохшегося «бегуна трусцой».

Старые ворота вели прямо в квартал Тривалль, преобразившийся из трущоб на окраине в нарядную оправу средневековой цитадели. Кованые чугунные перильца, расставленные вдоль мостовой, препятствовали парковке машин. Огненные, лиловые и синие анютины глазки свешивались из ящиков, как бантики в косичках маленьких девочек. У дверей кафе сверкали хромированные столики, а витые медные фонари вытеснили потемневшие бетонные столбы электропроводки. Даже водосточные трубы из железа или пластика, потрескавшиеся на солнце и морозе, сменились изящными новенькими водостоками, украшенными на концах головами разинувших пасти рыб.

Пекарня и продуктовый магазин уцелели, как и отель «Старый город», однако в мясной лавке теперь торговали антиквариатом, а галантерейные лавочки перешли в руки эзотеристов, выставлявших в витринах магические кристаллы, колоды Таро и руководства по духовному просветлению.

Сколько же лет он здесь не был? И счет потерян.

Бальярд свернул направо, на рю де ла Гаффе, и здесь тоже нашел приметы нового богатства. Улочка была так узка, что не разъехаться двум машинам — обычный переулок, — но и здесь уместилась художественная галерея под вывеской «Мезон дю Шевалье», снабдившая два сводчатых окна чугунной решеткой, напоминавшей о голливудских темницах. На стене красовались шесть раскрашенных деревянных щитов, а к чугунному кольцу коновязи ныне, вероятно, предлагалось привязывать собак.

Несколько дверей оказались свежевыкрашенными. На них выделялись фарфоровые кружочки с номерами домов, обведенные желто-синей каймой из крошечных цветочных венков. Прохожий с рюкзаком, сжимавший в руке карту и бутылку воды, остановился, чтобы, запинаясь, по-французски спросить у него дорогу в цитадель, а вообще-то народу почти не было.

Жанна Жиро проживала в маленьком домике, примостившемся у травянистого откоса, круто поднимавшегося к средневековым бастионам. На этом конце переулка было меньше обновленных домов. Кое-где виднелись обветшавшие пустые здания. Старик и старуха сидели в креслах, вынесенных из кухни. Бальярд на ходу приподнял шляпу, желая им доброго утра. Иных соседей Жанны он знал в лицо и много лет здоровался с ними, приезжая сюда.

Жанна сидела под навесом крыльца, поджидая гостя. Волосы ее были убраны в пышный узел на затылке. Она неизменно сохраняла подтянутый и аккуратный вид: простая блузка с длинными рукавами и темная прямая юбка. Внешность школьной учительницы, каковой она и была двадцать лет назад, до ухода на пенсию. За все годы их знакомства Бальярд ни разу не застал ее в менее строгом наряде, одетой по-домашнему.

Одрик улыбнулся, припомнив, какой любопытной она была когда-то, сколько задавала вопросов. Где он живет? Чем занимается в долгие месяцы между их свиданиями? Куда уезжает?

— Путешествую, — отвечал он ей. — Занимаюсь исследованиями, собираю материалы для книг, навещаю друзей.

— Кого? — спрашивала она.

— Товарищей, с которыми вместе учились или пришлось кое-что пережить.

О своей дружбе с Грейс он ей тоже рассказал.

А позднее признался, что у него есть домик в горной деревеньке в Пиренеях, неподалеку от Монсегюра. Больше он ничего не рассказывал о себе, и за несколько десятилетии она отвыкла расспрашивать.

Жанна была чутким и методичным исследователем, обладала неоценимыми качествами ученого: трудолюбием, точностью и беспристрастностью. Последние тридцать лет она помогала ему в работе над каждой книгой, и в особенности над последней, еще неоконченной: биографией семьи катаров XIII столетия в Каркассоне.

Для Жанны эта работа была детективом, разгадыванием головоломки. Одрик вкладывал в свой труд душу и любовь.

Увидев его, Жанна приветственно махнула рукой:

— Одрик! Сколько лет, сколько зим!

Он сжал ее руки в своих.

— Bonjorn.

Жанна поднялась, оглядела его с ног до головы.

— Хорошо выглядишь.

— Тè tanben, — отозвался он. — Ты тоже.

— Явился минуту в минуту.

Он кивнул:

— Да, поезд пришел по расписанию.

Она с веселым ужасом взглянула на него:

— Уж не шел ли ты пешком от станции?

— Не так уж далеко, — улыбнулся Одрик. — Признаться, мне хотелось посмотреть, как изменился Каркасон за те годы, что меня не было.

Бальярд вслед за хозяйкой вошел в прохладный маленький дом. Облицованные керамической плиткой стены и пол придавали комнатам строгий старомодный вид.

Посреди гостиной стоял овальный столик. Из-под клеенчатой скатерти выглядывали щербатые ножки. В углу рядом с открытой на веранду стеклянной дверью приютилась конторка со старой пишущей машинкой.

В комнату вошла Жанна. Она несла на подносе кувшин с водой, миску колотого льда, тарелочку сухариков и соленых крекеров с перцем, плошку соленых оливок и блюдце для косточек. Установив поднос посреди стола, она достала с полки, тянувшейся на высоте плеча по всей длине комнаты, бутылку гиньолета — горьковатой вишневой настойки, которую держала ради его редких визитов.

Льдинки зазвенели под струей темно-красного ликера. Довольно долго они сидели в уютном молчании, как не раз сиживали прежде. В окно долетали многоязычные цитаты из путеводителей — туристский поезд совершал очередной тур по стенам цитадели.

Одрик аккуратно опустил рюмку на стол.

— Итак, — заговорил он, — расскажи, что произошло?

Жанна подвинула свое кресло ближе к столу.

— Как ты помнишь, мой внук Ив служит в полицейском департаменте Арьежа, в самом Фуа. Вчера их вызвали на археологические раскопки в горах Сабарте, на пике де Соларак. Там обнаружили два скелета. Ив удивился, что его начальство отнеслось к находке как к возможному свидетельству убийства, хотя, по его словам, было очевидно, что останки пролежали в пещере очень долго.

Она помолчала.

— Ив, правда, сам не допрашивал женщину, обнаружившую скелеты, но присутствовал при допросе. Он немного знает о работе, которой я для тебя занимаюсь, — достаточно, чтобы догадаться, как мне это будет интересно.

Одрик задержал дыхание. Много лет он пытался вообразить, что будет чувствовать в эту минуту. Он никогда не переставал верить, что наступит время, когда он узнает правду об их последних часах.

Десятилетие сменяло десятилетие. Он наблюдал бесконечный круговорот времен года: зелень весны, золото лета, пеструю палитру осени, исчезающую под холодной зимней белизной, первые ручьи талой воды на горных склонах…

А вестей все не было. Е ara? А теперь?

— Ив сам заходил в пещеру? — спросил он.

Жанна кивнула.

— И что увидел?

— Алтарь. А за ним, на стене, чертеж лабиринта.

— А тела? Где были тела?

— В могиле. Вернее, это было простое углубление в земле перед алтарем. Между телами лежали какие-то предметы, но там толпилось столько народу, что он не сумел как следует рассмотреть.

— Сколько их было?

— Двое. Два скелета.

— Так, значит… — Он оборвал фразу. — Ничего, Жанна. Продолжай, пожалуйста.

— Под… под ними он подобрал вот это.

Жанна через стол подтолкнула к нему маленькую вещицу.

Одрик не шевельнулся. Так долго ждал, а теперь не смел коснуться.

— Ив позвонил из полицейского управления в Фуа, вчера, поздно вечером. На линии были помехи, и я плохо слышала, но он сказал, что взял кольцо, потому что не доверяет людям, которые его ищут. Мне показалось, он встревожен… — помолчав, Жанна поправилась: — Нет, он казался испуганным, Одрик! Все делалось не так, как следовало. Нарушались обычные инструкции, на месте оказались люди, которым там совершенно нечего было делать. И мне показалось, он опасается, что его подслушивают.

— Кому известно, что он входил в пещеру?

— Не знаю. Дежурному офицеру? И его начальнику? А может, и другим.

Одрик снова посмотрел на лежащее перед ним кольцо и протянул к нему руку. Сжав вещицу двумя пальцами, поднес к свету. На внутренней стороне ясно виднелась тонкая резьба: знак лабиринта.

— Это его кольцо? — спросила Жанна.

Одрик не решился ответить. Он не доверял своему голосу. Невероятный случай отдал кольцо в его руки. Если это случай.

— Ив не сказал, что сделали с телами?

Она покачала головой.

— Ты не могла бы его спросить? И еще, если можно, список тех, кто был на раскопе, когда вскрыли пещеру.

— Я спрошу. Конечно, он поможет, если сумеет.

Бальярд легко надел кольцо на большой палец.

— Пожалуйста, поблагодари от меня Ива. Ему это, должно быть, дорого досталось. Он даже не представляет, насколько важной может оказаться его расторопность. — Старик улыбнулся. — Он рассказал, что еще нашли на телах?

— Кинжал, кожаный мешочек — пустой светильник…

— Vuèg? — недоверчиво переспросил Бальярд. — Пустой? Не может быть!

Инспектор Нубель, начальник Ива, видимо, особенно настойчиво расспрашивал ту женщину на сей счет. Ив сказал, она держалась, как кремень. Заявила, что не касалась ничего, кроме кольца.

— И твой внук ей поверил?

— Он не сказал.

— Тогда… если его забрал кто-то другой… — пробормотал Бальярд себе под нос, задумчиво нахмурив брови. — Ив что-нибудь рассказывал об этой женщине?

— Очень мало. Она англичанка, немногим старше двадцати, не археолог, а из добровольных помощников. Находилась в Фуа по приглашению подруги, которая на раскопе вторая по старшинству.

— Имя назвал?

— Кажется, он сказал Тейлор. — Она нахмурилась. — Нет, не Тейлор. Может быть, Таннер. Да, Элис Таннер.

Время остановилось. Es vertat? Неужели правда? Имя эхом отозвалось у него в голове. «Es vertat?» — шепотом повторил он.

— Могла она взять книгу? Узнать ее? Нет-нет, оборвал он себя, не складывается. Если забрала книгу, почему не взяла кольца?

Бальярд плашмя положил ладони на стол, чтобы сдержать дрожь, и взглянул в глаза Жанне.

— Нельзя ли спросить Ива, нет ли у него адреса? Не знает ли он, где мадемуазель… — Голос у него сорвался.

— Спросить я могу, — кивнула она и добавила: — Что с тобой, Одрик?

— Устал. — Он сложил губы в улыбку. — Только и всего.

— Я думала, ты будешь больше… обрадован. Это ведь, возможно, кульминационный пункт многих лет твоей работы.

— Слишком многое надо осмыслить…

— Кажется, мои новости не просто взволновали, а потрясли тебя.

Бальярд представил, как он сейчас выглядит: неестественно блестящие глаза, неестественно бледное лицо, руки трясутся…

— Я очень рад, — заявил он. — И очень благодарен Иву, и, конечно, тебе тоже, однако… — Он глубоко вздохнул. — Ты не сумеешь позвонить сейчас Иву, чтобы я сам с ним поговорил? А может, даже встретился?

Жанна встала из-за стола, прошла в маленькую прихожую, где на столике у лестницы стоял телефон.

Бальярд смотрел в окно на склон, поднимающийся к стенам цитадели. А перед глазами стояла она, напевающая, склонясь над работой, и косые лучи света, падающие в просветы ветвей, и солнечная рябь на воде, А вокруг цвета и запахи весны: разноцветные всходы у корней — синеватые, розовые, желтые, влажная земля и теплое благоухание смолистых почек, возвещающее приближение теплых летних дней.

Он вздрогнул, когда голос вернувшейся в гостиную Жанны рассеял нежные цвета прошлого.

— Не отвечает, — сказала она.

ГЛАВА 24

ШАРТР

В доме на улице Белого Рыцаря в Шарт ре Уилл Франклин пил молоко на кухне прямо из пластиковой бутылки, в надежде избавиться от запаха вчерашнего бренди.

Служанка сегодня накрыла к завтраку рано утром и ушла на весь день. На плите стояла итальянская кофеварка. Уилл решил, что кофе предназначается Франсуа-Батисту, поскольку о нем в отсутствие хозяйки дома прислуга такой заботы не выказывала. Впрочем, Франсуа-Батист, как видно, еще спал: завтрак стоял нетронутый, столовые приборы не сдвинуты с места. Две глубокие тарелки, две мелкие, две чашки с блюдцами. Четыре сорта варенья и мед, а посередине — большая миска, прикрытая салфеткой. Уилл приподнял краешек белой материи. Под ней оказались персики, нектарины, дыня и яблоки.

Есть ему не хотелось. Вчера вечером, коротая время до прихода Мари-Сесиль, он налил себе бренди. Потом налил второй раз и третий. Она вернулась далеко за полночь. К тому времени все виделось ему сквозь туман. А Мари-Сесиль была в настроении загладить утреннюю размолвку. Они уснули только с рассветом.

Уилл пошуршал зажатым в пальцах листком бумаги. Она даже не потрудилась собственноручно написать записку. Поручила экономке уведомить гостя, что уехала в город по делам и надеется вместе провести выходные.

Уилл познакомился с Мари-Сесиль весной на открытии новой художественной галереи в Шартре. Кто-то из друзей или знакомых его партнера представил их. Уиллу как раз предстоял шестимесячный академический отпуск для научной работы, а Мари-Сесиль числилась одним из спонсоров галереи. Пожалуй, не он ее подцепил, а она его. Внимание женщины ему польстило; и в тот же вечер Уилл обнаружил, что уже рассказывает ей историю своей жизни за бутылкой шампанского. Они вместе ушли с вечеринки и с тех пор не расставались.

Так сказать, не расставались… Уилл с кислой миной отвернул кран, плеснул в лицо холодной воды. Он дозванивался ей все утро, но телефон был отключен. Хватит с него этого подвешенного состояния, когда не знаешь, на каком ты свете!

Кухонное окно выходило во дворик позади дома. Как и сам дом, он блистал чистотой и был оформлен со вкусом. Светло-серый щебень, темные терракотовые подставки для лимонных и апельсиновых деревьев у южной стены. В ящике под окном пышно цвела красная герань. Кованую решетку калитки завил столетний плющ. Все здесь говорило о постоянстве. Все останется так же и через много лет после его ухода.

Уилл чувствовал себя как человек, вернувшийся после сна к жестокой действительности. Разумнее всего было бы просто уйти, без обид и сожалений. Мари-Сесиль не виновата, если он ждал от их отношений другого. Она была и щедра, и добра, и, между прочим, ничего ему не обещала.

Только теперь Уилл сумел оценить иронию случившегося: он по собственной воле провел последние три месяца в доме, очень напоминавшем тот, где он вырос и из которого сбежал в Европу. Да, со скидкой на культурные различия, атмосфера этого дома точь-в-точь как в доме его родителей: стильная, элегантная. Скорее салон или выставка, чем дом, в котором хочется жить. И тогда, как и теперь, Уилл проводил большую часть времени в одиночестве, бродя от одной безупречной залы к другой.

Нынешняя поездка давала Уиллу шанс обдумать, какой он хочет видеть свою жизнь. Он задумал проехать через Францию в Испанию в поисках новых идей и вдохновения, но за все время в Шартре не написал и двух фраз. Уилл собирался написать книгу о мятеже, гневе и беспокойстве — дьявольской троице американской жизни. Дома он находил широкое поле причин для мятежа. А здесь вдруг выяснилось, что сказать ему нечего. Единственной темой, занимавшей его ум, была Мари-Сесиль, а ее он не взялся бы описывать.

Уилл допил молоко и швырнул бутылку в корзину для мусора. Еще раз окинул взглядом стол и решил позавтракать где-нибудь в другом месте. При мысли о вежливой застольной беседе с Франсуа-Батистом его тошнило.

Уилл прошел по коридору в прихожую. Тишину здесь нарушало только громкое тиканье причудливых старинных часов. Направо от лестницы узкая дверца вела в изумительный винный погреб. Уилл подхватил с вешалки свою брезентовую курточку и собирался выйти, когда заметил, что ковер на стене висит криво. Сдвинут в сторону совсем немного, но среди совершенной симметрии остальной обстановки эта неряшливость резала глаз.

Уилл протянул руку поправить его и замер. На полированную стенную панель падал тонкий серебристый луч. Уилл обвел взглядом окна над лестницей и над дверью, хотя и знал, что в это время дня солнце не заглядывает в прихожую.

По-видимому, луч света пробивался сквозь темную деревянную обшивку. В поисках разгадки Уилл приподнял ковер. Маленькая дверца, утопленная в панели, точно соответствовала темному дереву по цвету и узору. Поблескивал медью небольшой засов и плоское кольцо, заменявшее ручку. Все очень скромно.

Уилл попробовал засов. Тщательно смазанный стержень легко скользнул в сторону. Тихонько скрипнув, дверь отворилась перед ним, выпустив наружу слабый запах подземелья. Опершись руками о притолоку, Уилл заглянул вниз и сразу обнаружил источник света: матовую лампочку над крутым пролетом лестницы.

Пару выключателей он нашел сразу за дверью. Один выключал верхнюю лампочку, другой зажег ряд напоминавших подсвечники светильников, укрепленных вдоль стены слева от ступеней. Вместо перил вниз тянулись синие плетеные шнуры, укрепленные в черных чугунных кольцах.

Уилл шагнул на первую ступеньку. Низкий потолок, сложенный из старого кирпича и каменных плит, оказался всего в двух дюймах над головой. Тесно, как в темнице, но воздух свежий и чистый. Не похоже на заброшенное помещение. Чем глубже он спускался, тем холоднее становился воздух. Насчитав двадцать ступеней, он остановился внизу. Сырости не замечалось. Вентиляторов не видно, но легкий сквозняк приносит откуда-то свежий воздух.

Уилл оказался в крошечной камере с голыми стенами. Позади — лестница, а впереди — дверь во всю стену. И все залито желтоватым лихорадочным светом электрических лампочек.

Сердце замерло, когда Уилл шагнул к двери.

Причудливый старинный ключ легко повернулся в замке. Он ступил за дверь, и все мгновенно переменилось. Исчез бетонный пол: его заменил толстый бургундский ковер, глушивший шаги. Простые лампочки уступили место витым железным светильникам. Стены были сложены все из той же смеси кирпича и камня, но здесь их почти полностью скрыли гобелены, изображавшие средневековых рыцарей, белокожих, как фарфоровые куколки, женщин и священнослужителей в белых одеждах, склонивших головы под клобуками и простерших руки в благословении.

И воздух тоже стал другим. Пахло благовониями: сладкий густой запах, напомнивший Уиллу о Рождестве и Пасхе его детства.

Он оглянулся через плечо. Отсюда была видна лестница, уводившая обратно в дом. Этот вид придал ему храбрости. Короткий проход закончился тупиком. С черного железного карниза свисал синий бархатный занавес. Его украшали вышитые золотом египетские иероглифы, астрологические символы и знаки зодиака.

Уилл отвел занавес в сторону.

За ним скрывалась еще одна дверь, явно старинная. Те же темные панели, что и в прихожей наверху, но по краям тянется сложная резьба. Гладкое дерево посередине источено червями: узор отверстий не толще булавочных уколов. На двери не было видно ни ручки, ни замка. Неясно, как она открывается. Притолока тоже резная, но уже каменная. Уилл пробежал пальцами по завитушкам, отыскивая потайной механизм. Как-то ведь попадают внутрь? Ему пришлось ощупать всю боковую притолоку и перейти на другую сторону, прежде чем он нащупал маленькое углубление над самым полом.

Присев на корточки, Уилл сильнее надавил пальцами. Раздался слабый щелчок — словно каменный шарик упал на плитку иола. Механика сработала — дверь отскочила как на пружинах.

Уилл выпрямился. От волнения дыхание сбилось, ладони стали влажными от пота. По спине побежали мурашки. Всего пару минут, сказал он себе. Только взглянуть и сразу назад. Успокоив себя этим заверением, он толкнул приоткрытую дверь.

Внутри было черным-черно, но и в темноте угадывалось большое пространство — слишком большое для погреба. Запах сожженных благовоний стал сильней.

Уилл пошарил по стене в поисках выключателя, но ничего не нашел. Тогда он догадался отодвинуть занавес, чтобы впустить свет снаружи, и, закрепив толстый бархатный жгут громоздким узлом, снова повернулся лицом в темноту.

Сперва он увидел только собственную тень: длинный изломанный силуэт, протянувшийся через порог. Но глаза постепенно привыкли к темноте, и он увидел, что она скрывала.

Он стоял на узком конце длинной прямоугольной залы. Сводчатый потолок висел низко над головой. Длинные столы — похожие он видел в монастырской трапезной — тянулись вдоль длинных стен, теряясь в полумраке. Вдоль верхнего края стены шел фриз: повторяющийся узор слов и символов. Те же египетские символы Уилл заметил раньше на занавесе.

Он вытер ладони о джинсы. Прямо перед ним посреди камеры стоял массивный каменный ящик, напоминающий гробницу. Уилл обошел вокруг, ведя по крышке ладонью. Камень казался гладким, если не считать кругового узора в середине. Он склонился рассмотреть его вблизи, провел пальцами по канавкам резьбы. Расходящиеся круги, вроде колец Сатурна.

Мрак, казалось, расступался, и теперь Уилл ясно видел буквы, выбитые по четырем сторонам резного круга: «Е» в головах, «N» и «S» у длинных сторон гробницы, друг против друга, и «О» в ногах. Стороны света?

Он заметил каменную плиту, не более тридцати сантиметров в высоту, установленную у подножия ящика. На ней повторялась буква «Е», а посередине виднелся неглубокий прогиб, как на плахе.

И пол вокруг нее был темнее, чем в других местах. И выглядел влажным, словно совсем недавно его тщательно вымыли. Уилл присел, тронул пальцем бороздки буквы на плите. Пахнет дезинфекцией и еще чем-то. Может быть, ржавчиной? Под углом камня что-то застряло. Уилл поддел ногтями и вытащил бесформенный клочок.

Материя, хлопчатая или льняная, размахрившаяся по краю, словно оторвалась, зацепившись за гвоздь. В уголке темное пятнышко. Похоже на засохшую кровь.

Уилл выронил тряпицу и побежал, захлопнув за собой дверь и распустив занавес. Он вряд ли сознавал, что делает. Промчался через вестибюль, прыгая через две ступеньки, взлетел по лестнице и остановился только в прихожей.

Он стоял, опершись руками о колени, и пытался выровнять дыхание. Потом сообразил, что в любом случае надо скрыть следы своего открытия. Не переступая порога, повернул оба выключателя, дрожащими пальцами заложил засов и выровнял ковер так, что со стороны ничего нельзя было заметить. Постоял еще минуту и перевел взгляд на бабушкины часы. Стрелки показывали, что прошло не больше двадцати минут.

Уилл посмотрел на свои ладони, поворачивая их перед глазами и разглядывая, как незнакомые предметы. Потер друг о друга большой и указательный пальцы, поднес их к носу. Пальцы пахли кровью.

ГЛАВА 25

ТУЛУЗА

Элис проснулась со страшной головной болью. Она не сразу вспомнила, где находится. Скосила уголок глаза на пустую бутылку, стоявшую в изголовье. «Так тебе и надо».

Она перекатилась на бок и дотянулась до часов.

Без четверти одиннадцать.

Элис застонала и снова упала на подушку. Не рот, а пепельница в пабе, и на языке кислый привкус виски.

«Мне нужен аспирин. И вода».

Элис проковыляла в ванную и уставилась на свое отражение в зеркале. Вид не лучше самочувствия. На лбу пестрый калейдоскоп зеленоватых, желтых и лиловых синяков. Вокруг глаз темные круги. Ей смутно припоминалось, что во сне был лес, зимние заиндевевшие ветки. И лабиринт на клочке желтой материи? Вспомнить не удалось.

И дорога от Фуа тоже припоминалась смутно. Она не помнила даже, что толкнуло ее свернуть в Тулузу, вместо того чтобы ехать прямиком до Каркасона. У Элис вырвался стон. Фуа, Каркасон, Тулуза… Никуда она не доберется, пока не придет в себя. Она улеглась на кровать и стала ждать, пока подействует обезболивающее.

Двадцать минут спустя ее еще пошатывало, но удары молота в голове сменились ноющей болью. Она постояла под обжигающим душем, потом пустила холодную воду. Мысли вернулись к Шелаг и остальной команде. Хотелось бы знать, что они сейчас делают. Обычно выходили на раскоп в восемь и копали дотемна. Они жили и дышали археологией. Элис не могла представить, как они все обходятся без привычной работы.

Завернувшись в тонкое, застиранное гостиничное полотенце, Элис просмотрела память телефона. Сообщений не оказалось. Вчера ночью она тосковала, сегодня начала злиться. Не в первый раз за десять лет их дружбы Шелаг погружалась в оскорбленное молчание. И улаживать ссору каждый раз доставалось Элис. Это начинало надоедать.

«Пусть-ка на этот раз сама делает первый ход».

Элис порылась в косметичке, отыскала старый тюбик с пудрой, которой почти никогда не пользовалась, и замазала самые яркие синяки. Подкрасила ресницы и мазнула по губам помадой. Наконец, выбрала самую удобную юбку, надела новенькую синюю блузку, уложила все остальное и спустилась вниз расплатиться. Необходимо осмотреть Тулузу.

Ей все еще было нехорошо, однако свежий воздух и основательная порция кофе должны были помочь делу.

Забросив дорожную сумку в багажник, Элис решила для начала отправиться куда глаза глядят. Во взятой напрокат машине кондиционер был не из лучших, так что она намеревалась дождаться вечерней прохлады, а тогда уже тронуться к Каркасону.

Проходя в мозаичной тени деревьев, разглядывая выставленные в витринах духи и наряды, она понемногу приходила в себя. Ей уже было стыдно за безумный побег прошлой ночи. Настоящая паранойя, надо же так перетрусить! Утром сама мысль о слежке казалась нелепостью. Пальцы нащупали в кармане листок с номером. «Его-то ты не придумала!»

Элис выбросила последнюю мысль из головы. Она твердо решила быть оптимисткой и с надеждой смотреть в будущее. И получить все возможные удовольствия от дня в Тулузе.

Она бродила по улицам и переулкам, предоставив ногам самим выбирать дорогу. Красные кирпичные фасады зданий, украшенные резным розоватым камнем, выглядели скромно и элегантно. Таблички с названиями улиц, площадей и фонтанов напоминали о долгой и славной истории города. Имена полководцев, средневековых святых, поэтов XVIII столетия, борцов за свободу в XX веке — гордое прошлое от римских времен до наших дней.

Элис зашла в собор Сен-Этьен в основном ради того, чтобы укрыться от солнца. Она с детства, с первых экскурсий с родителями, полюбила спокойную тишину церквей и соборов и с удовольствием провела полчаса, читая надписи на стенах и разглядывая витражи.

Почувствовав голод, Элис решила закончить осмотр и пойти перекусить. Но не прошла она и пяти шагов, как услышала детский плач. Обернулась на голос, но никого не увидела. Пошла дальше, ощущая смутное беспокойство. Всхлипывания становились громче. Теперь она слышала и чей-то шепот. Мужской голос прошипел в самое ухо: «Hérétique, hérétique…»

Элис развернулась как ужаленная.

— Эй… — позвала она. — Allo? Il у a quelqu'un?[54]

Никого. Только зловещий шепот снова и снова повторяется в ушах: «Hérétique, hérétique…»

Элис зажала уши ладонями. На колоннах, на сером камне стены проступали лица. Искаженные мукой рты, молящие о помощи руки просачивались из тайных закоулков собора.

Одна фигура оказалась ближе других. Женщина в длинном зеленом платье и красном плаще то появлялась, то пропадала среди теней. В руках она несла плетеную корзинку. Элис окликнула ее в тот самый миг, когда трое мужчин показались из-за колонны. Женщина вскрикнула, почувствовав схватившие ее руки. Монахи увлекали отбивающуюся жертву прочь.

Элис пыталась крикнуть им, но из горла не вырвалось ни звука. Только женщина, казалось, услышала и, обернувшись, взглянула прямо в глаза Элис. Но монахи уже окружили ее. Просторные рукава черными крыльями распростерлись над ее головой.

— Не трогайте ее! — выкрикнула Элис, бросившись к ним.

Но видение отступало перед ней, удалялось, пока не исчезло совсем. Они словно растворились в каменной кладке стен.

Элис ошеломленно потрогала камни. Оглядывалась по сторонам, ища объяснения, но собор уже снова опустел. Она метнулась к выходу, каждую секунду ожидая, что люди в черном погонятся следом, остановят. За дверями все было как прежде.

«Все в порядке. Все хорошо». Тяжело дыша, Элис привалилась к стене. Приходя в себя, она начинала сознавать, что ее захлестывает не столько ужас, сколько горе. Ей не нужно было заглядывать в книги по истории, чтобы сказать: здесь произошло что-то ужасное. Здесь пахло страданием, и сквозь асфальт и бетон проступали шрамы. Призраки сами рассказывали свою историю. Она поднесла руки к щекам и поняла, что плачет.

Как только ноги снова согласились ее держать, Элис вернулась в центр города. Она была полна решимости уйти как можно дальше от собора Сен-Этьен. Что с ней происходит, Элис не понимала, но сдаваться не собиралась.

Успокаивая себя зрелищем обычной будничной жизни города, она вышла на небольшую пешеходную площадь. В правом углу в окружении розовых цикламенов блестели серебром столики уличного кафе.

Элис заняла единственный свободный столик и сразу сделала заказ, приказывая себе расслабиться. Выпив два стакана воды, она откинулась на спинку с твердым намерением радоваться мягкому солнечному теплу, согревающему щеки. Налила стакан розовой воды, добавила несколько кубиков льда, отпила. Не так-то легко ее сломать.

Но и не скажешь, что с нервами все в порядке…

Весь год у нее не удался. Элис порвала давние отношения со своим парнем. Их близость не один год явно умирала, и сам разрыв принес облегчение, но оттого не стал менее болезненным. Гордость ее была растоптана, и на сердце остались шрамы. Чтобы забыть о нем, она усердно работала и усердно развлекалась — лишь бы ни о чем не думать. Две недели на юге Франции должны были помочь подзарядить батареи. Поставить ее на ровный киль.

Элис поморщилась. Ну и отдых получился!

Появление официанта прервало сеанс самокопания. Омлет был великолепен: желтый, со слезой, щедро заправленный грибами и петрушкой. Элис сосредоточенно ела. Только вытирая хлебной коркой последние капли масла, она задумалась, как провести остаток дня.

К тому времени, когда подали кофе, она уже знала как.

Библиотека Тулузы оказалась большим квадратным зданием. Элис махнула перед носом скучающего дежурного своим пропуском в читальный зал Британской библиотеки, и этого хватило, чтобы ее пропустили. Поблуждав немного по лестницам, она отыскала впечатляющий исторический отдел. Столы стояли четырехугольником посреди помещения, посередине тянулась цепочка настольных ламп. В этот жаркий июльский вечер почти все места оказались свободны. То, что искала Элис — компьютерный терминал, — располагалось на столах вдоль всей дальней стены. Зарегистрировавшись у дежурного, Элис получила пароль допуска и ей выделили один из входов.

Дождавшись соединения, она сразу набрала в окошке поиска слово «лабиринт». Зеленое загрузочное окно в нижней части экрана быстро заполнилось. Чем мучиться, напрягая память, Элис надеялась найти копию своего лабиринта среди сотен сайтов. Удивительно, как такая простая мысль не пришла ей в голову раньше.

Очень скоро обнаружилась разница между отпечатавшимся у нее в мозгу рисунком с кольца и пещерной стены и традиционными лабиринтами. Классический лабиринт представлял собой концентрические круги, соединенные проходами, ведущими к центру, между тем как Элис была почти уверена, что ее чертеж, найденный на пике де Соларак, состоял из тупиков и мертвых петель и не имел выхода.

Она прочитала, что смысл и происхождение символа лабиринта, фигурирующего во множестве мифов и древних культур, считались сложными и многозначными. Первому из найденных лабиринтов насчитывалось более трех тысяч лет. Находили узоры лабиринтов, вырезанных на дереве и выбитых на камне, вычерченных на черепичных табличках и вытканных на полотне. Бывали и ландшафтные лабиринты, созданные на полях или из садовых изгородей.

Первые лабиринты в Европе относили к бронзовому веку или к самому началу железного — от 1200 до 500 лет до н. э. Их обнаруживали вблизи древних торговых городов Средиземноморья. Резьбу на камне, датировавшуюся 900–500 годом до н. э., нашли в долине Вал Камоника на севере Италии, в Понтеведра в Галисии и на северо-западе Испании, в Кабо Фистерра Финистерре. Элис внимательно просмотрела иллюстрации. Они оказались ближе всего к тому, что она искала. И все же она покачала головой: похоже, но не совсем.

Казалось разумным предположение, что символ проник с Востока или из Египта со странствующими купцами и торговцами и видоизменился, взаимодействуя с элементами новых культур. Естественным представлялось и то, что лабиринт — дохристианский символ — был усвоен христианской церковью. И византийское, и римское христианство беззастенчиво присваивало и включало в себя символику и мифы более древних религий.

Несколько сайтов были посвящены самому знаменитому, Кносскому лабиринту на острове Крит, где, по преданию, был заключен мифический Минотавр — получеловек, полубык. Элис закрыла их, догадываясь, что эта линия поиска заведет в тупик. Правда, ее заинтересовало примечание, что чертеж минойского лабиринта был обнаружен при раскопках древнего города Аварис в Египте — датирован 1550 годом до н. э., в храмах Ком-Омбо в Египте и Севилье. Элис постаралась это запомнить.

С XII–XIII веков и далее лабиринт регулярно появляется в рукописных средневековых манускриптах, расходившихся по монастырям и королевским дворам Европы. Писцы усложняли и отрабатывали рисунок, превращая его в собственную торговую марку.

К началу Средневековья распространился математически точный лабиринт из одиннадцати кругов, с двенадцатью стенами и четырьмя осями. Элис нашла копию лабиринта, выбитого на стене пещерной церкви Св. Панталеона в Арсере, на севере Испании, и еще одного, из собора Лукки в Тоскане. Она щелкала мышью, просматривая на экране лабиринты из европейских церквей, соборов и часовен.

Невероятно!

Элис не верила своим глазам. Во Франции оказалось больше лабиринтов, чем в Италии, Бельгии, Испании, Англии и Ирландии, вместе взятых. Амьен, Сент-Квентин, Аррас, Сент-Омер, Кан и Байи в северной Франции: Поитер, Орлеан, Сенс и Оксен в центральной; Тулуза и Мирпуа на юго-западе… Список казался бесконечным.

Самый известный из мозаичных иолов-лабиринтов располагался в нефе первого — и самого величественного — из готических зданий: собора в Шартре.

Элис звонко хлопнула рукой по столу, не замечая укоризненных взглядов. Ну конечно же! Можно ли быть такой глупой? Ведь Шартр — побратим с ее родным Чичестером, на южном побережье Англии, Ну да, и первое ее заграничное путешествие — школьная экскурсия в Шартр. Ей тогда было одиннадцать, и запомнилось, что все время шел дождь, и они стояли в плащах, мокрые и продрогшие, под угрюмыми сводами и колоннадами собора. А вот лабиринта она не помнила.

В Чичестерском соборе лабиринта нет, зато у города есть еще один побратим: итальянская Равенна. Элис провела пальцем по списку и нашла то, что искала. На мраморном полу церкви Сан-Витале в Равенне изображен лабиринт. Судя по примечанию, он вчетверо меньше того, что в Шартре, и гораздо древнее — возможно, относится к V веку, — но в остальном точная копия.

Элис сохранила отобранные тексты и нажала «печать». Запустив принтер, отбила в окошке поиска: «Франция. Шартр. Собор».

Какое-то строение существовало на этом месте уже в VIII веке, однако нынешний собор возведен в XIII. И с тех самых пор с ним связывается множество мистических верований и теорий. Ходили слухи, что в его сложной архитектуре зашифрована великая тайна. Вопреки усилиям католической церкви, легенды и мифы продолжали существовать и живы и доселе.

Никому не известно, кто приказал создать лабиринт и с какой целью.

Элис сохранила нужный абзац и нажала «выход».

Отпечаталась последняя страница, и принтер замолчал. Читатели уже начинали собираться. Унылый дежурный перехватил ее взгляд и постучал по наручным часам.

Элис кивнула, собрала листки и встала в очередь к кассе. Очередь продвигалась медленно. В луче закатного солнца, ворвавшегося сквозь высокое окно над крутой лестницей, плясали светлые пылинки.

Женщина, стоявшая впереди, набрала полные руки книг на дом и из-за каждой затевала спор с кассиром. Чтобы отвлечься, Элис позволила себе задуматься над вопросом, который донимал ее целый вечер: возможно ли, что среди сотен и тысяч лабиринтов не нашлось ни одного, узор которого точно повторял бы лабиринт пика де Соларак?

Возможно, но маловероятно.

Мужчина, стоявший за ней, придвинулся слишком близко, как пассажир метро, который норовит читать через плечо соседа чужую газету. Элис обернулась и наградила его суровым взглядом. Мужчина отодвинулся на шаг назад. Лицо его показалось ей смутно знакомым.

— Oui, merci,[55] — поблагодарила она, добравшись наконец до окошка и расплатившись за распечатку.

Всего около тридцати листов.

Выходя из библиотеки, Элис услышала, как колокола Сен-Этьена отбивают семь часов. Она и не заметила, как пролетело время.

Пора было ехать, и Элис заторопилась к дальнему берегу реки, где оставила машину. Она так ушла в свои мысли, что не замечала мужчину из очереди, тоже спешившего за ней вдоль набережной на некотором расстоянии. И не видела, как он достал из кармана телефон и позвонил, провожая взглядом ее выезжавшую со стоянки машину.

ГЛАВА 26

БЕЗЬЕР,

джюлет 1209

К сумеркам Элэйс выехала на поля городка Курсан.

По старой римской дороге через Минервуа к Капестану, между бескрайними полями конопли и изумрудными полями пшеницы можно было скакать без задержки.

С первого дня Элэйс ехала, пока не начинало слишком жарко припекать солнце. Тогда они с Тату находили местечко в тени и отдыхали, а потом снова ехали до сумерек, когда вылетала кусачая мошкара и в воздухе слышались крики сов и визг летучих мышей.

Первую ночь провели в городке Азиль у подруги Эсклармонды. Дальше на восток народу в полях становилось меньше, а встречные не всегда внушали доверие и сами смотрели на нее с подозрением. В этих местах ходили слухи о жестокости Французских солдат и мародерствующих наемников — рутьеров и один рассказ был страшнее другого.

Элэйс заставила Тату перейти на шаг и задумалась, стоит ехать в Курсан или лучше поискать ночлега на месте. На хмурое серое небо быстро наползали облака, и воздух замер, как перед грозой. Да и раскаты грома уже слышались вдали — словно поднятый от зимней спячки медведь ворчал в своей берлоге. Элэйс вовсе не хотелось под открытым небом дожидаться, пока разразится буря.

Тату забеспокоилась. Элэйс чувствовала, как вздрагивает ее лошадка, едва заслышав у дороги зайца или лису.

Впереди виднелась небольшая рощица — дубы и ясень. Лесок был слишком мал, чтобы дать приют крупному зверю вроде вепря или рыси. Зато раскидистые деревья обеспечили бы надежное укрытие путнику, спрятавшемуся под их широкими ветвями. Через рощу тянулась вытоптанная тысячами ног тропинка. Похоже, все окрестные селяне сворачивали в город напрямик через лес.

Тату снова вздрогнула, когда темнеющее небо озарилось вспышкой молнии, и тогда Элэйс решилась. Надо по крайней мере переждать грозу.

Ободряюще нашептывая в ухо испуганной кобылке, Элэйс направила ее под зеленые своды рощи.

Охотники давно уже упустили свою добычу, и только приближение грозы помешало им вернуться прямиком в лагерь.

За несколько недель похода бледные французские солдаты дочерна обгорели под яростным южным солнцем. Их походные доспехи и накидки со значками сюзерена были спрятаны от дождя в густых зарослях. Но они все еще не теряли надежды хоть чем-то загладить неудачную вылазку и выслужиться перед начальством.

Шум… Хруст сухой ветки, встревоженное фырканье лошади, ударившей стальной подковой о подвернувшийся камень.

Один из мужчин, скаля обломки черных гнилых зубов, пробрался вперед и выглянул. Невдалеке он разглядел фигуру всадника на малорослой светло-рыжей арабской лошадке, опасливо ступающей по лесной тропе, и радостно ощерился.

Неплохая добыча. От всадника немного проку, а вот за лошадку молено взять хорошую цену!

Он швырнул камушком в сторону приятеля, затаившегося по другую сторону тропы.

— Regarde![56] — Он мотнул головой, указывая на Элэйс.

— Есть на что посмотреть, — отозвался тот. — Une femme. Et seule.[57]

— Уверен, что одна?

— Других не слышно.

Охотники подхватили концы веревки, уложенной под листьями поперек троны, и затаили дыхание.

Отвага Элэйс быстро растаяла под сводами леса. Земля была еще твердой, но верхний слой почвы пропитался влагой. Под ногами Тату шуршала палая листва. Элэйс старалась найти утешение в ободряющем щебете птиц над головой, но было страшно. Тишина вокруг что-то таила, и это что-то не было мирным.

«Все ты выдумываешь со страху!»

И Тату тоже чует… Внезапно что-то взметнулось с земли со свистом летящей стрелы. Змея? Фазан?

Тату вздыбилась, колотя воздух передними копытами, и в ужасе заржала. Элис не успела ничего предпринять. Капюшон слетел с головы, а руки упустили поводья, когда ее выбросило из седла. Она больно ударилась плечом, задыхаясь, перекатилась в сторону и попыталась встать. Надо было поймать кобылу, пока та не умчалась.

— Тату, doçament! — выкрикнула Элэйс, поднимаясь на ноги. — Тату!

Она, пошатываясь, шагнула вперед и замерла. На тропе, перегородив ей дорогу, стоял мужчина. Он улыбался, показывая гнилые зубы, но в руке у него был нож с тусклым лезвием, покрытым у острия бурой ржавчиной.

Движение справа. Элэйс стрельнула глазами в ту сторону. Второй мужчина с лицом, изуродованным шрамом, держал под уздцы Тату и небрежно помахивал дубинкой.

— Не надо, — услышала она собственный голос. — Отпустите ее.

Несмотря на боль в плече, рука потянулась к рукояти меча. «Отдам им все, только пусть отпустят». Мужчина шагнул к ней. Элэйс, вычертив в воздухе дугу, выдернула меч из ножен. Не сводя глаз с его лица, нащупала левой рукой кошелек и бросила на тропу горсть монет.

— Возьмите. У меня нет при себе ничего ценного.

Он мельком глянул на рассыпанное по земле серебро и презрительно сплюнул. Утер рукой рот и сделал еще один шаг.

Элэйс подняла меч:

— Предупреждаю, не подходи! — выкрикнула она, чертя в воздухе между ними восьмерку.

— Ligote-la![58] — приказал он своему товарищу.

Элис похолодела. Так это французские солдаты, а не разбойники. В голове разом промелькнули все слышанные в пути рассказы.

Миг спустя она собрала волю в кулак и вскинула меч.

— Ближе не подходи! — Голос звенел от страха. — Убью, если…

Элэйс развернулась, встречая второго противника, подобравшегося к ней сзади, и, вскрикнув, выбила у него из рук палку. Мужчина мгновенно выхватил из-за пояса нож и, ворча, пошел на нее. Ухватив рукоять обеими руками, Элэйс направила острие ему в плечо и навалилась, как медведь на рогатину. Из проколотого плеча брызнула кровь.

Она уже отводила руку для нового удара, когда в голове вспыхнули лиловые и белые звезды. Она повалилась лицом в землю, и тут же от боли на глаза навернулись слезы. Нанесший удар француз вздернул ее на ноги за волосы. Она почувствовала у горла холодную сталь.

— Putain,[59] — прошипел раненый, наотмашь ударив ее по лицу окровавленной рукой.

— Laisse-tomber![60] Брось! — приказал второй.

Ничего не оставалось, как разжать державшие рукоять пальцы. Француз ногой отбросил меч в сторону, вытащил из-за пояса грубый полотняный клобук и с силой натянул ей на лицо. Элэйс вырывалась, но пыльная ткань мешала дышать. Ее сразу стал душить кашель. Все-таки она продолжала драться, пока удар кулаком в живот не отбросил ее, скрюченную вдвое, на тропу.

Сил на сопротивление уже не осталось, и мужчины без труда заломили ей руки за спину и связали запястья.

— Reste-la.[61]

Они отошли, оставив ее на земле. Элэйс слышала, как они рылись в ее припасах, срывая кожаные завязки и разбрасывая вещи по земле. И все время переговаривались, а может быть, перебранивались. Она с трудом понимала их грубую речь.

«Почему не убили сразу?»

В голове непрошено зашевелился очень неприятный ответ.

«Решили сперва позабавиться».

Элэйс отчаянно забилась, пытаясь ослабить узлы и сознавая при этом, что, даже высвободив руки, не сумеет далеко уйти. Эти легко ее выследят. Теперь они хохотали. Пили вино. Никуда не спешили.

Элэйс не сразу поняла, откуда доносится рокот. Спустя минуту сообразила. Кони. Железные подковы стучат по дороге. Она приникла ухом к земле. Пять, может, шесть лошадей направляются к роще.

Вдали снова заворчал гром. Гроза приближалась. Теперь Элэйс знала, что делать. Еще можно спастись, если отбежать достаточно далеко. Двигаясь медленно, чтобы не нашуметь, она отползла к краю тропинки. Поднялась на колени, повертела головой и умудрилась сдвинуть с лица мешок. Смотрят? Никто не крикнул. Еще постаравшись, она совсем стряхнула с головы клобук, жадно глотнула чистый воздух и задумалась.

Сейчас французам ее не видно, хотя, стоит им обернуться и заметить ее бегство, они мгновенно ее отыщут. Элис снова прижалась ухом к земле. Всадники ехали от Курсана. Охотники или дозорные?

Раскат грома сотряс лес. Птицы с криками сорвались с ветвей и снова, хлопая крыльями, вернулись в свои гнезда. Пронзительно заржала Тату. Если бы только шум грозы не дал им услышать всадников, пока те не подъедут совсем близко… Элис забилась в кусты, поползла, извиваясь под колючими ветками, стараясь не шуршать листвой.

— Эй!

Элэйс замерла. Заметили!.. Она подавила крик, когда двое мужчин пробежали мимо нее к тому месту, где оставили пленницу. При новом ударе грома оба вскинули к небу испуганные лица. «Они не привыкли к ярости наших южных гроз». Даже отсюда было видно, как они боятся. Воспользовавшись их замешательством, Элэйс проползла еще немного, вскочила и бросилась бегом.

Не успела. Тот, что со шрамом, перехватил ее и сбил ударом в висок. «Hérétique», — прошипел он, вместе с ней повалившись наземь. Элэйс пыталась вывернуться из-под него, но мужчина был слишком тяжел, а ее юбка запуталась в шипастых ветках кустов. Она успела почуять запах крови на его проколотом плече, и тут же он вмял ее лицом в сучья и сухую листву.

— Я сказал лежать смирно, putain!

Тяжело дыша, он расстегнул свой пояс, отбросил его в сторону.

«Только бы они не услышали всадников». Она снова попыталась стряхнуть его тяжелое тело. Не удалось. Тогда Элэйс громко замычала: все, что угодно, лишь бы заглушить стук копыт.

Новый удар рассек ей губу. Она ощутила во рту вкус крови.

— Putain!

И в тот же миг другой голос:

— Ara! Ara!

Пора.

Элэйс услышала звон тетивы и свист первой стрелы, разорвавшей воздух, а потом целый дождь стрел обрушился из теней леса, сбивая кору на деревьях.

— Avança! Ara, Avança![62]

Француз еще успел вскочить, и стрела ударила его прямо в грудь, развернув на месте. Он словно завис в воздухе на мгновение, потом покачнулся, взгляд застыл, как глаза статуи. Одна-единственная капля крови выступила в углу губ и скатилась на подбородок. Колени у него подогнулись, на миг он замер, словно в молитве, а потом очень медленно, как подрубленное дровосеком дерево, повалился вперед. Элиас едва успела, опомнившись, вывернуться из-под мертвого тела.

— Aval![63] Вперед!

Всадники уже гнали второго француза. Тот метнулся за деревья, но стрелы догнали его. Одна ударила в плечо, заставив споткнуться. Вторая воткнулась сзади в бедро. Третья перебила позвоночник между лопатками. Тело упало, один раз дрогнуло и осталось лежать.

Тот же голос произнес:

— Хватит стрелять.

Только теперь стрелки показались на глаза.

— Не стрелять!

Элэйс встала им навстречу. «Друзья или их тоже надо бояться?» У предводителя под дорогим плащом виднелся ярко-синий охотничий кафтан. Тяжелые сапоги, пояс, колчан были сшиты из светлой кожи местными мастерами. Он производил впечатление довольно состоятельного и влиятельного человека, но главное — человека Миди.

Руки у Элэйс были связаны за спиной, и она сознавала, что производит не лучшее впечатление. Губа распухла и кровоточит, одежда в грязи.

— Сеньер, прими мою благодарность за услугу, — заговорила она, силясь придать голосу уверенность. — Подними забрало и покажи себя, чтобы я знала в лицо своего спасителя.

— И это вся твоя благодарность, госпожа? — отозвался он, исполнив ее просьбу, но Элэйс с облегчением увидела, что он улыбается.

Спешившись, он вытащил из-за пояса нож. Элэйс попятилась.

— Только веревки перережу, — весело пояснил спаситель.

Элэйс вспыхнула и подставила ему запястья.

— Конечно… Mercé.

Он слегка поклонился:

— Амьель де Курсан. Этот лес принадлежит моему отцу.

Элэйс с облегчением перевела дыхание.

— Прости мою резкость, но я должна была убедиться, что ты не…

— Твоя осторожность в таких обстоятельствах благоразумна и понятна. А ты, госпожа?..

— Элэйс из Каркассоны, дочь кастеляна Пеллетье, наместника виконта Тренкавеля, и жена Гильома дю Маса.

— Я польщен знакомством, госпожа Элэйс.

Он склонился к ее руке.

— Ты сильно пострадала?

— Всего несколько царапин и ссадин, да ушибла плечо, когда упала с лошади.

— Где твои люди?

Элэйс замялась.

— Я еду одна.

Он удивленно взглянул на нее.

— Странное ты выбрала время для путешествий без защиты, госпожа. Равнина кишит французскими солдатами.

— Я не собиралась задерживаться в пути до ночи. Искала укрытия от грозы.

Она подняла глаза, только теперь удивившись, что до сих пор на землю не упало ни одной капли.

— Это только гнев небес, — объяснил де Курсан, поняв ее взгляд. — Сухая гроза.

Пока Элэйс успокаивала Тату, ее спаситель приказал своим людям снять с убитых одежду и оружие. Их доспехи и значки нашлись в глубине леса рядом с привязанными лошадьми. Де Курсан кончиком меча приподнял уголок ткани. Под пятнами грязи на зеленом поле блеснуло серебро.

— Из Шартра, — презрительно бросил молодой человек. — Самые подлые. Настоящие шакалы, все до одного. Нам сообщали…

Он внезапно замолчал.

Элэйс взглянула на него.

— О чем сообщали?

— Не стоит об этом, — поспешно ответил он. — Не вернуться ли нам в город?

Один за другим они выехали на опушку рощи и поскакали через поля.

— Ты не случайно оказалась в этих местах, госпожа Элэйс?

— Я искала отца: он теперь в Монпелье с виконтом Тренкавелем. Мне нужно сообщить ему важное известие, которое не может ждать до его возвращения в Каркассону.

Лицо де Курсана помрачнело.

— Что такое? Ты что-то слышал?

— Ты найдешь у нас ночлег, госпожа Элэйс. Прежде всего надо заняться твоими ранами, а потом мой отец расскажет тебе, что за вести мы получили. На рассвете я сам провожу тебя в Безьер.

Элэйс повернулась к нему.

— В Безьер, мессире?

— Если слухи не лгут, ты найдешь своего отца и виконта Тренкавеля в Безьере.

ГЛАВА 27

На взмыленной лошади виконт Тренкавель скакал впереди своих людей к Безьеру, а вслед им перекатывался гром.

Пена белела на удилах и стекала с губ коней. Бока были окровавлены кнутами и шпорами, беспощадно гнавшими их сквозь ночь. Серебряная луна, прорвавшись сквозь черные лохмотья туч над горизонтом, осветила белую отметину на носу жеребца.

Пеллетье не отставал от виконта. Губы его были крепко сжаты. В Монпелье все обернулось неудачно. Он и не рассчитывал, что дядя окажет племяннику теплый прием — обиды могли оказаться сильнее уз крови и вассальных обязательств, — но все же надеялся, что граф заступится за младшего родича.

Однако граф Тулузский отказался даже принять его. Это было намеренное и недвусмысленное оскорбление. Тренкавеля оставили дожидаться за пределами лагеря французов, как слугу у двери, пока сегодня наконец не пришло сообщение, что ему будет дарована аудиенция.

Виконт должен был явиться на нее в сопровождении не более трех человек и взял с собой Пеллетье и двух шевалье. Их проводили к шатру аббата Сито, где всем им было приказано разоружиться. Они повиновались. В шатре вместо аббата их встретили два папских легата. Раймон Роже не успел открыть рот, как легаты обрушились на него с обвинениями: он допускает невозбранное распространение ереси в своих владениях! В его городах иудеи назначаются на самые высокие должности! Он словно не замечает пагубного и изменнического поведения катарских епископов!

Закончив обвинительную речь, легаты отослали виконта Тренкавеля, словно он был каким-нибудь мелкопоместным дворянином, а не владетелем самой могущественной династии Миди. Даже сейчас кровь у Пеллетье вскипала при одном воспоминании об этом.

Шпионы аббата хорошо осведомили легатов. Каждое обвинение, сколь бы злобным и злонамеренным оно ни было, подтверждалось фактами и показаниями свидетелей.

Это обстоятельство, даже более, чем оказанный им оскорбительный прием, окончательно убедило Пеллетье, что Воинство нацелено именно против них. Воинство нуждалось в сражениях, а для сражений нужен враг. После капитуляции графа Тулузского другого кандидата на эту роль не оставалось.

Они немедленно покинули лагерь крестоносцев под Монпелье. Пеллетье рассчитал, что, если удастся выдержать тот же аллюр, к рассвету будут в Безьере. Виконт Тренкавель хотел лично предупредить жителей Безьера, что французы не более чем в пятнадцати лигах от города и намерены драться. Римская дорога, связавшая Монпелье и Безьер, была свободна, и не было средств задержать идущее по ней войско.

Предстояло просить отцов города приготовиться к осаде, и притом попытаться раздобыть подкрепление для каркассонского гарнизона. Если Воинство надолго застрянет у Безьера, Каркассона успеет подготовиться к встрече с ним. Виконт собирался, кроме того, пригласить тех, кому более всего угрожали французы, — евреев, нескольких сарацинских купцов из Испании и Bons Homes — укрыться в Каркассоне. Он не просто исполнял долг сеньера. Управление и власть в Безьере большей частью сосредоточилось в руках еврейских дипломатов и купцов. Даже под угрозой войны виконт не мог позволить себе лишиться такого множества ценных и искусных подданных.

Решение Тренкавеля облегчило задачу Пеллетье. Он нащупал сквозь кожу кошелька свернутое письмо Арифа. Оказавшись в Безьере, будет не так уж трудно вырвать несколько свободных часов, чтобы отыскать Симеона.

Над рекой Орб поднималось бледное солнце, когда измученный маленький отряд проехал по каменному горбатому мосту. Над ними, под защитой неприступных с виду древних стен, гордо высился Безьер. Шпили соборов и больших церквей, освященных во имя святой Магдалины, святого Иуды и святой Марии, блестели в рассветных лучах. Как бы ни устал Раймон Роже, но в прямой осанке читалась врожденная властность. Кони гордо выступали по мостовым крутых улочек. Звон подков будил жителей в тихих пригородах под крепостной стеной. Пеллетье, спешившись, кликнул стражу, приказывая открыть ворота и впустить сеньера. Толпа, собравшаяся при известии, что в город въезжает виконт, замедляла их продвижение, но в конце концов они добрались до резиденции сюзеренов.

Раймон Роже тепло приветствовал сюзерена: старого друга и союзника, одаренного дипломата и правителя, верного династии Тренкавелей. Пеллетье терпеливо ждал, пока эти двое приветствовали друг друга по обычаю Миди и обменивались знаками взаимного почтения. С несвойственной ему спешкой покончив с формальностями, Тренкавель немедля перешел к делу, сюзерен слушал его все более озабоченно и, едва виконт кончил говорить, послал гонцов собрать на совет городских консулов.

За время их беседы в зале накрыли стол: хлеб, мясо, сыр, фрукты и вино.

— Мессире, — предложил сюзерен, — пока не собрался совет, окажи мне честь, приняв мое гостеприимство.

Пеллетье не упустил благоприятной возможности. Выйдя вперед, он склонился к уху Тренкавеля.

— Мессире, ты сможешь пока обойтись без меня? Я сам займусь людьми, присмотрю, чтоб у них было все необходимое, чтобы языки не болтали и на душе было спокойно.

Тренкавель в изумлении воззрился на него:

— Именно сейчас, Бертран?

— С твоего позволения, мессире.

— Я не сомневаюсь, что о наших людях позаботятся, — возразил виконт, улыбаясь хозяину. — Ты мог бы поесть и отдохнуть.

— Смиренно извиняюсь, однако прошу меня отпустить.

Раймон Роже пристально взглянул в глаза Пеллетье, ища объяснения — и не нашел его.

— Очень хорошо, — уступил он, все еще недоумевая, — на час ты свободен.

На улицах было шумно, причем суматоха увеличивалась по мере того, как расходились слухи. На главной площади перед собором собиралась толпа.

Пеллетье, не раз бывавший с виконтом в Безьере, хорошо знал город, но сегодня ему приходилось двигаться против течения, и его бы смяли в сутолоке, если бы не его видная, крупная фигура. Крепко сжимая в кулаке письмо Арифа, он добрался до еврейского квартала и сразу принялся расспрашивать прохожих о Симеоне. Кто-то потянул его за рукав. Обернувшись, Пеллетье увидел перед собой хорошенькую темноглазую малышку.

— Я знаю, где он живет, — сказала девочка. — Идем со мной.

Они миновали торговую улицу, где вели свои дела ростовщики, и прошли сквозь многолюдные, как крольчатник, и неотличимые на его взгляд переулки, где тесно стояли жилые дома и лавки. У одной из неприметных дверей девочка остановилась. Пошарив глазами, Пеллетье нашел то, что искал: торговый знак переплетчика над инициалами имени Симеона. Тот самый дом. Поблагодарив девочку, он сунул в маленькую ручку монету и отослал ребенка. Затем поднял тяжелое бронзовое кольцо и трижды постучал в дверь.

Много лет прошло, больше пятнадцати. Осталась ли между ними та же теплая непринужденность?

Дверь приоткрылась. В щелке показалось женское лицо, подозрительно изучавшее пришельца. Черные глаза смотрели враждебно. Зеленая вуаль скрывала волосы и нижнюю часть лица, а на ногах были обычные для еврейских женщин широкие светлые шаровары, собранные у щиколоток. Длинная желтая кофта доходила ей до колен.

— Я хочу видеть Симеона, — сказал он.

Женщина покачала головой и начала закрывать дверь, но Пеллетье сунул в щель ногу.

— Передай ему, — сказал он, снимая кольцо с большого пальца и вкладывая ей в руку. — Скажи, что пришел Бертран Пеллетье.

Тихонько ахнув, женщина отступила в сторону, пропустив его в дом. Она провела его за тяжелый алый занавес, украшенный нашитыми сверху донизу золотыми монетами.

— Attendez![64] — женщина знаком попросила его подождать здесь и скрылась в переходе, позвякивая браслетами на руках и лодыжках.

Снаружи дом казался высоким и узким, но впечатление оказалось обманчивым. И направо и налево от прохода помещались комнаты. Пеллетье с удовольствием оглядывался по сторонам. На полу вместо деревянных половиц лежали белые и голубые изразцы, а стены украшали яркие ткани. Обстановка напоминала ему изящные и необычные дома Иерусалима. Прошло много лет, но цвета, запахи и ткани этой чужой страны все еще взывали к нему.

— Бертран Пеллетье, клянусь всем святым, что еще осталось в нашем старом усталом мире!

Обернувшись на голос, Пеллетье увидел невысокого человека в просторной темно-красной накидке, приветственно вскинувшего руки ему навстречу. Блестящие черные глаза с возрастом не стали тусклее. Миг спустя Пеллетье, бывший на голову выше друга, едва не задохнулся в крепких дружеских объятиях.

— Бертран, Бертран, — радостно повторял Симеон, и его низкий бас раскатывался по узкому коридору. — Где тебя носило так долго, а?

— Симеон, старый дружище, — рассмеялся тот в ответ, переводя дыхание и хлопая друга по спине. — Как же утешительно видеть тебя, и притом в столь добром здравии! Погляди на себя…

Он потянул Симеона за бороду — предмет его тайной гордости.

— Малость седины здесь и там, а в остальном так же бодр, как всегда! Жизнь, как видно, тебя баловала?

Симеон пожал плечами.

— Могло быть лучше, а могло и хуже, — отозвался он, делая шаг назад. — Ну а ты, Бертран? На лице побольше морщин, зато все тот же горящий взгляд и широкие плечи.

Маленький Симеон ладонью похлопал его по груди.

— И силен как бык!

Обняв Симеона за плечи, Пеллетье прошел с ним в комнатку, выходившую в маленький внутренний двор за домом. Здесь стояло два мягких дивана со множеством шелковых подушек — красных, голубых и бордовых. У стен на столиках черного дерева расставлены были изящные вазы и большие блюда со сладким миндальным печеньем.

— Ну-ка, снимай свои сапоги. Эсфирь принесет нам чай. Симеон чуть отстранился и с ног до головы оглядел Пеллетье.

— Бертран Пеллетье, — повторял он, покачивая головой. — Не знаю, верить ли своим старым глазам? Столько лет спустя — ты ли это, или твой дух? Или ожившие воспоминания старика?

Пеллетье улыбнулся:

— Жаль только, что мы встретились с тобой не в лучшие времена.

Симеон кивнул:

— Что верно, то верно. Проходи, Бертран, проходи. Сядь.

— Я прибыл с виконтом Тренкавелем, Симеон, чтобы предупредить Безьер о приближающемся с севера войске. Слышишь, звон колоколов зовет городских консулов на совет?

— Трудно не услышать ваших христианских колоколов, — поднял бровь Симеон, — хотя не всегда их звон нам на пользу.

— Этот касается вас, иудеев, столько же — если не более, — сколь и так называемых еретиков. И ты это знаешь.

— Так оно всегда бывает, — спокойно согласился Симеон. — Так ли велико Воинство, как о нем рассказывают?

— Двадцать тысяч, а может быть, и больше. Открытого сражения нам не выдержать, Симеон, их слишком много, Если Безьер сумеет хоть на какое-то время задержать их, мы успеем собрать подкрепление с запада и подготовить Каркассону к осаде. Там будет предоставлено убежище всем, кто пожелает.

— Я был счастлив здесь. Этот город хорошо обходился со мной — с нами.

— Безьер теперь небезопасен. Ни для тебя, ни для книги.

— Знаю. И все же… — он вздохнул, — жаль будет уезжать.

— Даст бог, это не надолго. — Пеллетье замялся.

Его сбивало с толку то, как невозмутимо принимал его друг приближающуюся опасность.

— Эта война несправедлива, Симеон, ее глашатаи коварны и лживы. Как ты можешь принимать ее с такой легкостью?

Симеон развел руками.

— Принимать? А что мне остается, Бертран? Что я, по-твоему, должен сказать? Один ваш святой — Франциск — молил Бога дать ему силы принять то, чего он не может изменить. Что будет, то будет, хотим мы этого или нет. Так что, да, я принимаю. Что не означает, будто мне это нравится и я не хотел бы другого.

Пеллетье покачал головой. Симеон продолжал:

— Гнев ни к чему не ведет. Надо верить. Верить в великую цель, непостижимую для нашего разума, нелегко. Все великие религии — Святое Писание, Коран, Тора — по-своему объясняют смысл наших маленьких жизней.

Он помолчал, и глаза его блеснули озорством.

— Bons Homes, скажем, даже не пытаются найти разумное объяснение деяниям злых людей. Их вера учит, что земля, на которой мы живем, — не творение благого Господа, а испорченное и несовершенное создание. Они и не ждут, чтобы добро и любовь здесь восторжествовали над противником, зная, что на нашем кратком веку этого не случится. — Он усмехнулся. — Так не странно ли, что ты, Бертран, удивляешься, встретившись со злом лицом к лицу?

Пеллетье вскинул голову, словно услышав разоблачение своей тайны. Неужели Симеон знает? Откуда?

Симеон перехватил его взгляд, но не стал развивать тему.

— Что до моей веры, она учит меня, что мир был создан Богом и совершенен в каждой малости. И только люди, отвращаясь от слова пророка, нарушают равновесие между собой и Господом, за что неизменно, как ночь за днем, следует воздаяние.

Пеллетье открыл рот, хотел что-то сказать, но передумал.

— Эта война нас не касается, Бертран, что бы ни велел тебе долг перед Тренкавелем. У нас с тобой более важная цель. Обет, связывающий нас, должен теперь направить наши шаги и определить выбор.

Приподнявшись, он хлопнул Пеллетье по плечу.

— Так что, друг мой, сдержи свой гнев и держи меч наготове для тех битв, в которых можешь одержать победу.

— Как ты узнал? — спросил Пеллетье. — Слышал что-нибудь?

Симеон хихикнул:

— Насчет того, что ты следуешь вашей новой вере? Нет, ничего не слышал. Об этом мы поговорим в другой раз, Бертран. Я не прочь потолковать с тобой о богословии, но сейчас нас ждут более насущные дела.

Появление служанки, которая внесла на подносе горячий мятный чай и сласти, прервало их беседу. Женщина поставила поднос на столик перед ними, а сама присела на скамеечку в углу комнаты.

— Не тревожься, — успокоил Симеон, заметив, что присутствие служанки мешает Пеллетье говорить. — Эсфирь приехала со мной из Шартра. Она говорит на иврите да по-французски знает всего несколько слов. А вашего языка вовсе не понимает.

— Вот и хорошо.

Пеллетье достал письмо от Арифа и подал его Симеону.

— Я получил такое же месяц назад, в шабат, — заговорил тот, пробежав глазами по строчкам. — Поэтому я тебя ждал, хотя, признаться, надеялся увидеть раньше.

Пеллетье сложил и убрал письмо.

— Так книги все еще у тебя, Симеон? Здесь, в доме? Надо забрать их и…

Громкие удары в дверь нарушили тишину маленькой комнаты. Эсфирь немедленно поднялась, ее удлиненные глаза тревожно вспыхнули. Симеон жестом велел ей открыть.

— Книги у тебя? — настойчиво повторил Пеллетье. Что-то в лице Симеона заставило его усомниться. — Не пропали?

— Не пропали, друг мой, — начал тот, но его прервало возвращение Эсфирь.

— Хозяин, там дама хочет войти.

Слова иврита скатывались с ее языка слишком быстро для отвыкшего слуха Пеллетье.

— Что за дама?

Эсфирь покачала головой.

— Не знаю, хозяин. Говорит, что хочет видеть твоего гостя, кастеляна Пеллетье.

Все обернулись на звук шагов из коридора.

— Ты оставила ее одну? — недовольно спросил Симеон, торопливо вставая.

Поднялся и Пеллетье и тут же заморгал, не веря собственным глазам. Даже мысли о книгах улетучились у него из головы при виде Элэйс, остановившейся в дверях. Лицо дочери пылало, а в быстрых карих глазах смешались смущение и решимость.

— Простите меня за вторжение, — заговорила она, переводя взгляд с отца на Симеона и обратно, — но я боялась, что служанка меня не впустит.

Пеллетье в два шага пересек комнату и сжал дочь в объятиях.

— Не сердись, что я тебя не послушалась, — продолжала та уже спокойнее, — но мне пришлось прийти…

— Кто эта очаровательная девица?.. — напомнил о себе Симеон.

Пеллетье взял дочь за руку и вывел на середину комнаты.

— Ну конечно… Я забылся. Симеон, позволь представить тебе мою дочь, Элэйс. Правда, каким образом и почему она оказалась в Безьере, я сказать не сумею.

Элэйс потупилась.

— А это мой самый дорогой, самый старый друг, Симеон из Шартра, а прежде — из Святого Града Иерусалима.

Лицо Симеона скрылось за морщинками улыбки.

— Дочь Бертрана, Элэйс, — повторил он и взял ее руку. — Как я рад видеть тебя!

ГЛАВА 28

— Вы не расскажете мне историю своей дружбы? — попросила Элэйс, едва усевшись рядом с отцом на диван, и обернулась к Симеону. — Я уже просила его однажды, но тогда он был не в настроении довериться мне.

Симеон оказался старше, чем ей представлялось. Плечи у него сутулились, лицо покрывала паутина морщин — карта жизни, знавшей и горе, и потери, и большое счастье. Но глаза под густыми кустистыми бровями светились ярким умом. Курчавые волосы почти поседели, зато длинная, надушенная и умащенная маслом борода чернела как вороново крыло. Теперь Элэйс понимала, почему отец мог принять найденного в реке человека за своего друга.

Она скромно опустила глаза на его руки и с удовольствием убедилась, что не ошибалась: на большом пальце левой руки Симеон носил кольцо — такое же, как у отца.

— Ну, Бертран, — говорил между тем Симеон, — она заслужила интересную историю. Ей далековато пришлось ехать, чтобы ее услышать.

Элэйс почувствовала, как замер сидевший рядом с ней отец, и оглянулась на него. Он сидел, поджав губы так, что они слились в прямую линию.

«Только теперь понял, что я наделала, и рассердился».

— Надеюсь, ты не уехала из Каркассоны без эскорта? — проговорил он. — У тебя хватило ума не ехать в одиночку? Конечно, ты не стала бы так рисковать?

— Я…

— Отвечай на вопрос!

— Мне показалось благоразумнее…

— Благоразумнее! — взорвался отец. — Из всех дурацких…

Симеон хихикнул.

— Все тот же вспыльчивый Бертран.

Элэйс скрыла улыбку и подсунула ладонь под локоть отцу.

— Paire, — терпеливо сказала она, — ты же видишь, со мной ничего не случилось.

Он кинул взгляд на ее исцарапанные руки. Элэйс поспешно спрятала их под плащ и поправилась:

— Ничего серьезного. Это пустяки. Просто царапины.

— Ты хоть оружие взяла?

Она кивнула:

— Ну конечно!

— Так где же?..

— Мне показалось неразумным расхаживать с оружием по улицам Безьера, — невинно взглянула на него Элэйс.

— Еще бы, — проворчал Пеллетье. — Так с тобой ничего не случилось? Ты не пострадала?

Остро ощущая ушибленное плечо, Элэйс взглянула ему в глаза:

— Ничуть.

Отец продолжал хмуриться, но глядел немного мягче.

— Как ты узнала, где нас искать?

— Мне подсказал Амьель де Курсан, сын сеньера, который великодушно дал мне эскорт.

Симеон закивал:

— В этих местах он заслужил общую любовь.

— Тебе посчастливилось, — бросил Пеллетье, не в силах оставить эту тему, — несмотря на большую, большую дурость. Тебя могли убить. Я до сих пор не могу поверить, что ты…

— Ты собирался рассказать ей, как мы познакомились, — непринужденно напомнил Симеон. — Колокола звонят давно! Совет, должно быть, уже начался. У нас мало времени.

Еще минуту Пеллетье сохранял суровый вид, потом плечи у него опустились, и на лице мелькнула улыбка:

— Так уж и быть. Раз вы оба просите…

Элэйс переглянулась с Симеоном.

— У него такое же кольцо, как у тебя, paire.

Пеллетье улыбнулся:

— Ариф встретился с Симеоном в Святой земле, и со мной гам же, но немного раньше, и наши пути не пересекались. Когда армии Саладина стали серьезной угрозой, Ариф отослал Симеона на родину, в Шартр. Несколько месяцев спустя уехал и я, забрав с собой три пергамента. Дорога заняла больше года, однако, когда я наконец добрался в Шартр, меня, как и обещал Ариф, ждал там Симеон. — Он усмехнулся, как видно припомнив что-то. — Как я возненавидел этот промозглый сырой город после жаркого сияния Иерусалима! Каким унылым и запустелым казался он мне! Но с Симеоном мы с самого начала поняли друг друга. Ему пришлось переплести пергаменты в три отдельных тома. Пока он трудился над книгами, я успел проникнуться восхищением его учёностью, мудростью и мягким характером.

— Право, Бертран! — скромно вставил Симеон, однако Элэйс показалось, что он с удовольствием принимает похвалы.

— Спроси у самого Симеона, — продолжал Пеллетье, — что он нашел в невежественном, неграмотном солдате. Об этом уж не мне судить.

— Ты, друг мой, хотел учиться и умел слушать, — мягко заметил Симеон, — в отличие от большинства твоих единоверцев.

— Я заранее знал, что книги следует разделить, — вернулся к рассказу Пеллетье. — Едва Симеон успел закончить работу, пришла весть от Арифа. Я должен был вернуться на родину, где меня ждало место кастеляна при молодом виконте Тренкавеле. Теперь, оглядываясь на прошедшие годы, я сам не понимаю, почему ни разу не спросил, что сталось с двумя другими книгами. Одна, как я полагал, осталась у Симеона, хотя мне никогда не приходило в голову спросить об этом у него самого. Куда делась вторая? Я не спрашивал. Я был так нелюбопытен, что теперь стыдно признаться. Как бы то ни было, я просто забрал доверенную мне книгу и уехал на юг.

— Нечего стыдиться, — мягко заметил Симеон. — Ты исполнил, что от тебя требовалось, с верой и твердостью.

— Пока не явилась ты и не выбила все мысли у меня из головы, мы как раз говорили о книгах, — обратился Пеллетье к дочери.

Симеон нерешительно кашлянул:

— Да, книги… У меня только одна.

— Как? — вскинулся Пеллетье. — Из письма Арифа я понял, что у тебя хранятся обе? Или ты, по крайней мере, знаешь, где искать вторую?

Симеон качал головой.

— Знал когда-то, но тому уже много лет. «Книга Чисел» здесь. Что до остальных, признаться, я надеялся, что ты меня просветишь.

— Если не у тебя, то у кого же? — нетерпеливо спросил Пеллетье. — Разве ты не обе увез из Шартра?

— Обе.

— Но тогда…

Элэйс тронула отца за локоть:

— Дай Симеону объяснить.

Пеллетье готов был взорваться, но быстро овладел собой.

— Ладно, — ворчливо согласился он, — рассказывай.

— Как она похожа на тебя, друг мой, — хмыкнул Симеон. — Итак, вскоре после твоего отъезда из Шартра я получил сообщение navigataire. Новый страж должен явиться за второй книгой — «Книгой Бальзамов». В письме не говорилось о том, кто будет этот человек. Я стал ждать. Проходили годы, я старел, а за книгой никто не являлся. Потом, в лето Господа вашего 1194, незадолго до ужасного пожара, уничтожившего собор и большую часть Шартра, прибыл человек: христианин, рыцарь по имени Филипп де Сен-Map. Имя оказалось мне знакомо. Он был в Святой земле в одно время со мной, хотя мы и не встречались. — Симеон сдвинул брови. — Почему он медлил так долго? Вот о чем я спрашивал себя, мой друг. Сен-Map передал мне мерель — все как должно. И носил кольцо, какое и мы с тобой, мой друг, имеем честь носить. Не было причин усомниться в нем… — Симеон пожал плечами. — И все же… мне почудилось в нем что-то фальшивое. У него был лисий взгляд. Я не доверял этому человеку, не верил, что Ариф мог избрать такого. Не было в нем чести. И тогда я, несмотря на внушающие доверия знаки, решился испытать его.

Неожиданно для нее самой у Элэйс вырвалось:

— Как же так?

— Элэйс! — одернул ее отец.

— Ничего, Бертран. Я изобразил неведение. Ломал руки, смиренно извинялся… Должно быть, меня принимают за другого? Он обнажил меч.

— Чем подтвердил твои подозрения, что он не тот, за кого себя выдает?

— Он угрожал мне смертью, но на помощь пришли мои слуги, и, оказавшись один против многих, он был вынужден удалиться. — Симеон склонился вперед, понизив голос до шепота. — Едва уверившись, что он ушел, я завязал обе книги в узел старого тряпья и отнес в христианскую семью, жившую по соседству. Я знал, что эти люди не выдадут меня и моего тайника. Но что делать дальше, я не мог решить. Я не знал, явился ли ко мне самозванец, или настоящий страж, чье сердце развращено посулами богатства и власти, стал предателем. Если первое, оставалась надежда, что за книгой явится настоящий страж — и не найдет меня. Если второе: я чувствовал, что мой долг — выяснить все. До сих пор не знаю, верен ли был мой выбор.

— Ты сделал то, что тебе казалось правильным, — промолвила Элэйс, не замечая предостерегающего взгляда отца. — Кто может сделать больше?

— Прав я был или ошибался, но я осмелился задержаться еще на два дня. За это время из реки Эр выловили изуродованный труп. У убитого был вырван язык и выколоты глаза. Разошелся слух, что это был рыцарь, служивший старшему сыну Шарля д'Эвре, земли которого лежат недалеко от Шартра.

— Филипп де Сен-Map?

Симеон кивнул.

— В убийстве обвинили евреев, и начались гонения. Я оказался удобным козлом отпущения. Меня успели предупредить: нашлись свидетели, которые видели его у моих дверей и утверждали, что мы не только ссорились, но и обменялись ударами. Теперь у меня не оставалось выбора. Был ли Сен-Мар честным человеком или предателем, но убили его — так я полагал — за то, что он узнал о книгах лабиринта. Его смерть и то, как он умер, доказывала, что в этом деле участвуют и другие. Что тайна Грааля открыта.

— Как вам удалось спастись? — спросила Элэйс.

— Слуги мои уже бежали и были, как я надеялся, в безопасности. Я прятался у друзей до следующего утра. Дождавшись открытия ворот, выскользнул из города в одежде старухи. Пришлось сбрить бороду! Со мной была Эсфирь.

— Так тебя не было, когда они выстроили новый собор с каменным лабиринтом? — усмехнулся Пеллетье. Элэйс удивленно покосилась на него, не понимая, что смешного находит отец в этих словах. — Ты, значит, не видел…

— Что такое? — не выдержала Элэйс.

Симеон хмыкнул, явно разделяя веселье друга.

— Не видел, но знаю, как он оказался полезен. Многих привлекает это кольцо мертвого камня. Смотрят, ищут и не ведают, что под ногами у них — поддельная тайна.

— Да что за лабиринт? — повторила Элэйс.

Они ее не услышали.

— Я бы дал тебе убежище в Каркассоне. Крышу над головой и защиту. Почему ты не пришел ко мне?

— Поверь, Бертран, я только об этом и мечтал. Но ты забываешь, как отличается Север от ваших прославленных веротерпимостью земель Ока. Я не мог разъезжать свободно, друг мой. В те годы евреям жилось трудно. Нас допускали далеко не всюду, а наше имущество то и дело грабили и разворовывали. — Симеон перевел дыхание. — Кроме того, я никогда не простил бы себе, если бы навел их — кто бы они ни были — на тебя. В ту ночь, когда я бежал из Шартра, я сам не знал, куда направляюсь. Казалось, безопаснее всего затаиться, пока не уляжется шум. А вскоре пожар заставил меня забыть обо всем.

— Как же ты оказался в Безьере? — решительно вмешалась в разговор Элэйс. — Тебя прислал сюда Ариф?

Симеон покачал головой.

— Случай и удача, Элэйс. Прежде всего я уехал в Шампань и там провел зиму. Весной, как только сошел снег, направился к югу. Мне посчастливилось пристать к английским евреям, которые, спасаясь от преследований на родине, ехали в Безьер. Место было не хуже других. Город славился терпимостью — евреям здесь доверяли, уважая в нас ученость и искусство. И Каркассона была недалеко — так что я оказался бы под рукой, если бы понадобился Арифу. — Он обратился к Бертрану. — Видит Бог, тяжело было знать, что ты всего в нескольких днях езды, но осторожность и благоразумие предписывали не сообщать о себе.

Он откинулся назад, сверкнув черными глазами.

— Уже тогда по дворам Европы ходили стихи и баллады. В Шампани трубадуры и менестрели пели о чудесной чаше, о дарующем жизнь эликсире, и бывало, попадали слишком близко к истине, чтобы можно было этого не замечать.

Пеллетье кивнул. Такие песни приходилось слышать и ему.

— Так что, взвесив все, я решил держаться в отдалении. Никогда не простил бы себе, если бы привел их к твоим дверям, мой друг.

Пеллетье протяжно вздохнул.

— Боюсь, Снмеон, несмотря на все наши усилия, нас предали, хотя прочных доказательств у меня нет. Но убежден: кому-то известно, что между нами есть связь. Не берусь сказать, известна ли им природа этих уз.

— Случилось что-то, что заставило тебя так думать?

— Примерно неделю назад Элэйс наткнулась на труп человека, плававшего в реке лицом вниз. Ему перерезали горло и отрубили большой палец на левой руке. Почему-то я подумал о тебе — без всяких причин. Но думается, его приняли за тебя. — Он помолчал. — Было кое-что и до того. И потому я доверил часть своих обязанностей Элэйс, на случай, если не сумею вернуться в Каркассону.

«Самое время рассказать им, почему ты здесь!»

— Отец, после того…

Пеллетье поднял руку, не дав дочери перебить себя.

— А тебя ничто не наводило на мысль, что твое убежище открыто, Симеон? Теми, кто искал тебя в Шартре, или другими?

Симеон качал головой.

— В последнее время — ничего. Я уже пятнадцать лет живу на Юге и, признаюсь, не было дня, когда бы я не ожидал, что мне вот-вот приставят нож к горлу. Но ничего определенного.

Элэйс больше не могла молчать.

— Отец, я как раз об этом и хочу сказать. Дай мне рассказать, что случилось после вашего отъезда из Каркассоны. Пожалуйста!

К концу ее рассказа Пеллетье стал багровым. Элэйс боялась, что отцовская вспыльчивость вырвется наружу. Он не позволил ни ей, ни Симеону себя успокоить.

— О книгах знают! — провозгласил он. — Сомнений больше нет.

— Успокойся, Бертран, — твердо остановил его Симеон. — Гнев затемняет ясность суждений.

Элэйс повернулась к окну, только теперь обратив внимание, что уличный шум стал отчетливей. Поднял голову и Пеллетье.

— Колокола замолчали, — сказал он. — Мне надо возвращаться в резиденцию сюзерена. Виконт Тренкавель ждет.

Он встал.

— Мне надо обдумать твой рассказ, Элэйс, и решить, что делать. Но прежде всего необходимо подумать о возвращении.

Он обернулся к Симеону.

— Ты едешь с нами.

Пока он говорил, Симеон открыл узорный деревянный ларец, стоявший у дальней стены. Элэйс придвинулась ближе нему. Крышка ларца была выложена алым бархатом, собранным в складки, как занавесь балдахина над ложем.

Симеон покачал головой.

— С вами не поеду. Останусь или уйду со своим народом. А потому, на всякий случай, возьми это.

Он запустил руку в глубь ларца. Раздался щелчок — отскочила скрытая пружина, и внизу открылся потайной ящичек. Когда Симеон выпрямился, Элэйс увидела у него в руках небольшой предмет, завернутый в овчинную накидку.

Мужчины обменялись взглядами, и Пеллетье, взяв книгу из рук Симеона, спрятал ее под плащом.

— В письме Ариф упоминает какую-то сестру из Каркассоны, — напомнил Симеон.

Пеллетье кивнул.

— Я понял его так, что эта женщина дружественна Noublesso, — сказал он. — Не могу вообразить, чтобы он имел в виду нечто большее.

— За второй книгой ко мне пришла женщина, Бертран, — ровным голосом продолжал его друг. — Признаться, тогда я, как и ты, счел, будто она послана лишь доставить книгу, однако в свете этого письма…

Пеллетье недоверчиво отмахнулся:

— Ни при каких обстоятельствах Ариф не сделал бы стражем — женщину. Он не мог так рисковать.

Элэйс было что сказать, но она прикусила язык.

Симеон пожал плечами.

— Нельзя сбрасывать со счетов и такую возможность.

— Ну и что это была за женщина? — нетерпеливо спросил Пеллетье. — Казалась она достойной такого великого доверия?

— По правде сказать, нет, — покачал головой Симеон. — Она не принадлежала ни к низшим, ни к высшим в этой жизни. Уже миновала детородный возраст, хотя с ней был ребенок. В Каркассону она направлялась через Сервиан, ее родной город.

Элэйс едва не вскочила с места.

— Скудные сведения, — проворчал Бертран. — Что же, она не назвала своего имени?

— Нет, да я и не спрашивал. При ней было письмо Арифа. Я дал ей на дорогу хлеба, сыра и плодов, и она ушла.

За разговором они дошли до входной двери.

— Я не хочу тебя здесь оставлять, — вырвалось у Элэйс.

Ей вдруг стало страшно за Симеона.

— Тот улыбнулся.

— Со мной все будет хорошо, дитя. Эсфирь соберет то немногое, что я возьму с собой в Каркассону. В толпе меня никто не узнает. Так будет безопаснее для всех нас.

Пеллетье кивнул.

— Еврейские кварталы расположены на берегу к востоку от Каркассоны, неподалеку от пригорода Сен-Венсен. Пришли мне весточку, когда доберешься.

— Обязательно.

Мужчины обнялись, и Пеллетье шагнул на людную улицу. Элэйс двинулась за ним следом, но Симеон задержал ее.

— Тебе не занимать отваги, Элэйс. Ты твердо и верно выполнила свой долг перед отцом. И перед Noublesso тоже. Но присмотри за ним. Он слишком горяч и может сбиться с пути, а впереди нас ждут трудные времена и трудный выбор.

Элэйс оглянулась через плечо и понизила голос, чтобы не услышал отец.

— Что это была за книга? Та, что вы отдали женщине в Каркассоне? Та, которой пока не хватает?

— «Книга Бальзамов», — ответил он. — Список лекарственных растений и трав. Твоему отцу была доверена «Книга Слов», а мне — «Книга Чисел».

«Каждому свое…»

— Ты получила ответ на свой вопрос? — Симеон проницательно взглянул на нее из-под кустистых бровей. — Утвердилась в своих предположениях?

Элэйс улыбнулась ему:

— Benlèu. Может быть.

Она поцеловала его и бросилась догонять отца.

«Дал еды на дорогу… И дощечку, наверно».

Элэйс решила держать свои мысли при себе, пока не проверит их, хотя в душе не сомневалась, что уже знает, где искать книгу. Мириады связей, паутиной протянувшихся через их жизни, вдруг стали ей ясны. Все намеки и ключи, упущенные только оттого, что их не искали.

ГЛАВА 29

Поспешно возвращаясь назад, они видели, что исход начался.

К главным воротам двигались евреи и сарацины: кто пеший, кто с тележкой, нагруженной скарбом — книгами, картами, мебелью… Торговцы нагрузили лошадей корзинами, сундуками, весами, свитками пергаментов. Заметила Элэйс в толпе беженцев и несколько христианских семейств.

Двор резиденции сюзерена казался белым под лучами утреннего солнца. Когда они проходили через ворота, Элэйс приметила, как отец с облегчением вздохнул: совет еще не завершился.

— Кто-нибудь знает, что ты здесь?

Элэйс остановилась как вкопанная, сообразив, что даже не вспомнила о Гильоме.

— Нет. Я сразу пошла искать тебя.

Пеллетье кивнул:

— Подожди здесь. Я сообщу виконту и попрошу дозволения для тебя ехать с нами. И твоему супругу следовало бы сказать.

Элэйс смотрела ему вслед, пока он не скрылся в тени дома. Оставшись одна, она стала осматриваться. В прохладных уголках у стен прятались от жары животные. Они растянулись на прохладных камнях, и им не было никакого дела до людских забот. Несмотря на все, что пришлось пережить ей самой и что рассказывал Амьель де Курсан, ей плохо верилось в близкую опасность.

За спиной у нее распахнулась дверь, и поток людей хлынул во двор. Элэйс прижалась к стене, чтобы толпа не унесла ее за собой.

Двор наполнился криками: отдавались и исполнялись приказания, конюшие торопились подвести лошадей своим хозяевам. В единый миг двор преобразился из резиденции правителя в шумный военный лагерь.

Сквозь гомон Элэйс послышалось, что кто-то окликает ее по имени. Гильом! Сердце чуть не выскочило из груди. Она обернулась, поискала глазами, откуда доносится голос.

— Элэйс? — недоверчиво глядя на нее, выкрикнул муж. — Откуда? Что ты здесь делаешь?

Она уже увидела его: он широко шагал, расталкивая толпу, пробился к ней и подхватил на руки, стиснув так, что она задохнулась. На миг лицо мужа, его запах заставили ее забыть обо всем, все простить. Элэйс даже застеснялась его откровенной радости. Она зажмурилась и прижалась к его груди, вообразив, что они снова вдвоем в Шато Комталь, а все волнения и беды последних дней стали всего лишь вчерашним кошмаром.

— Как я по тебе скучал! — говорил Гильом, целуя ее лицо, шею, руки.

Элэйс поморщилась.

— Что такое?

— Ничего, — поспешно отозвалась она.

Гильом сдвинул плащ, открыв свежий багровый синяк у нее на плече.

— Святая вера! Ничего! Как, во имя…

— Упала, — объяснила Элэйс. — Плечу досталось хуже всего. Это только на вид страшно. Пожалуйста, не обращай внимания.

Гильом с сомнением взглянул на нее.

— Так вот как ты проводишь время без меня, — сказал он. Подозрения сгущались в его глазах.

— Почему ты здесь?

Она запнулась:

— Доставила сообщение отцу.

Элэйс пожалела о своих словах, едва они сорвались с языка. Радость совсем исчезла с его лица, лоб нахмурился.

— Какое сообщение?

Она ничего не могла придумать. Что сказал бы отец? Чем ей оправдаться?

— Элэйс, какое сообщение?

Элэйс задыхалась. Больше чем когда-либо, ей хотелось поговорить с ним открыто, но она обещала отцу.

— Прости, мессире, но я не могу сказать. Только для его ушей.

— Не можешь или не хочешь?

— Не могу, Гильом, — с сожалением сказала она. — И мне очень жаль.

— Это он послал за тобой? — В голосе мужа звучала ярость. — Он послал за тобой, не спросив моего позволения?

— Нет, никто за мной не посылал, — возразила Элэйс. — Я сама решила приехать.

— И не желаешь сказать мне зачем?

— Умоляю, Гильом, не требуй, чтобы я нарушила слово, данное отцу. Пожалуйста, постарайся понять.

Он ухватил ее за плечи и встряхнул.

— Ты мне не скажешь? Не скажешь? — Он отрывисто, горько рассмеялся. — И подумать только, я вообразил, будто первый в твоем сердце. Каков глупец!

Элэйс хотела удержать мужа, но он вырвался и зашагал прочь сквозь толпу.

— Гильом, подожди!

— В чем дело?

Она развернулась и увидела перед собой отца.

— Мой муж обижен, что я отказалась ему довериться.

— Ты сказала, что это я запретил тебе говорить?

Хотела сказать, но он не в настроении слушать, Пеллетье ощерился:

— Он не вправе требовать, чтобы ты нарушила слово.

Элэйс твердо взглянула в лицо отцу. В ней нарастал гнев.

— Со всем почтением, paire, но он в полном праве требовать от меня и повиновения, и верности.

— Ты не нарушила верности, — нетерпеливо возразил Пеллетье. — Он остынет. Теперь не время и не место…

— Он такой вспыльчивый. Оскорбления глубоко ранят его.

— Как всех нас, — огрызнулся отец. — Все мы вспыльчивы. Однако не все позволяют чувствам возобладать над здравым смыслом. Хватит, Элэйс, забудь. Гильом здесь, чтобы служить своему сеньеру, а не для того, чтобы ссориться с женой. Ручаюсь, вернувшись в Каркассону, вы с ним быстро все уладите. — Отец поцеловал ее в макушку. — Дай ему остыть. А теперь приведи Тату. Приготовься к отъезду.

Она медленно побрела вслед за отцом к конюшням.

— Тебе бы поговорить обо всем с Орианой. По-моему, она должна кое-что знать о том, что со мной случилось.

Пеллетье махнул рукой.

— Ты несправедлива к сестре. Слишком долго я не замечал разлада между вами, в надежде, что все уладится само собой.

— Прости, paire, мне кажется, ты плохо ее знаешь.

Пеллетье пропустил слова дочери мимо ушей.

— Ты склонна слишком строго судить Ориану, Элэйс. Уверяю тебя, она взялась о тебе заботиться из лучших побуждений. Ты хотя бы спросила ее?

Элэйс покраснела.

— Вот именно. По лицу видно, что даже не подумала.

Отец помолчал.

— Вы же сестры, Элэйс. Ты должна лучше думать о ней.

Несправедливость упрека заставила ее возмущенно вспыхнуть:

— Ты думаешь, я?..

— Если у меня выдастся время, я поговорю с Орианой, — твердо заключил отец, давая понять, что разговор окончен.

Элэйс сдержалась. Она с детства была любимицей отца и понимала, что именно вина за отсутствие родительской любви заставляла его закрывать глаза на недостатки старшей дочери. От младшей он требовал куда большего.

Она пристроилась рядом с отцом и постаралась идти в ногу.

— Ты постараешься выяснить, кто забрал мерель? Разве не…

— Довольно, Элэйс. Ничего больше нельзя сделать, пока мы не вернемся в Каркассону. Пошли нам Господь быстрой и безопасной дороги домой! — Пеллетье остановился и обвел глазами двор. — А Безьеру да пошлет Он силы задержать их здесь.

ГЛАВА 30

КАРКАСОН,

вторник, 5 июля 2005

Удаляясь от Тулузы, Элис чувствовала, как с каждой минутой улучшается настроение.

Дорога прямо, как стрела, прорезала желтые и зеленеющие поля. Мелькали посевы подсолнечников, склонивших головы от вечернего солнца. После гор и угрюмых долин Арьежа эта часть Франции казалась ручной и дружелюбной.

На вершинах холмов притулились деревушки. Отдельные домики, заслонившиеся от зноя ставнями и cloche-mur[65] с колоколами, чернеющими на фоне пыльного розоватого неба. Проезжая, Элис читала названия деревень и городков: Авиньонет, Кастельнодари, Сен-Папол, Брам, Мирпуа… — смакуя их на языке, как глоток вина. Перед ее мысленным взором вставали старинные мостовые и светлый камень стен, насквозь пропитанный тайнами прошлого.

Она въехала в департамент Од. Коричневый плакат возвещал: «Vous êtes en Pays Cathare».[66] Элис улыбнулась. Страна катаров. Она быстро поняла, что эти места жили не только настоящим, но и прошлым. Не только Фуа — и Тулуза, и Безье, и Каркасом: на городах Юго-Западной Франции лежала тень событий, случившихся здесь восемьсот лет назад. Книги, сувениры, открытки, видеофильмы — вся индустрия туризма выросла на их плечах. Вечерние тени все дальше протягивались к западу, словно каждый плакат указывал ей путь в Каркасон.

К девяти часам Элис проехала платный въезд и, следуя указателям, направилась к центру города. Пробираясь через серые промышленные окраины и парки брошенных машин, она ощущала в себе странную приподнятость, нетерпеливую и беспокойную радость. Она чувствовала, что уже близко.

Загорелся зеленый сигнал светофора, и Элис погнала машину дальше, вместе с потоком других огибая площади и переезжая мосты. Неожиданно впереди снова открылась сельская местность: обтрепанные придорожные кусты вдоль кольца автострады, некошеная трава и кривые деревца, протянувшие ветви по ветру.

Элис выехала на гребень холма и — вот оно!

Средневековая цитадель господствовала над округой и была еще величественнее, чем рисовалось Элис, — более вещественной, цельной, чем представлялась ей. Увиденная издалека на фоне зубчатого гребня далеких лиловых гор, крепость казалась волшебным городом, плывущим в небе. Элис влюбилась с первого взгляда.

Она свернула к обочине и вышла из машины. Сверху были видны два кольца укреплений: внутреннее и внешнее. Можно было найти взглядом собор и замок. Одна высокая прямоугольная башня — очень стройная и симметричная — поднималась над всеми другими строениями.

Цитадель стояла на вершине поросшего травой холма. Его склоны круто спускались к черепичным крышам тянувшихся понизу улочек. На равнине зеленели виноградники, фиговые и оливковые деревья, длинные гряды тяжелых, зрелых помидоров.

Элис не торопилась ехать дальше. Ей было страшно, что взгляд вблизи разрушит очарование, и она дождалась, пока село солнце и погасли все цвета. Неожиданная прохлада тронула мурашками ее голые плечи.

В памяти сами всплыли слова: «…вернулись к своему началу и с первого взгляда узнали место».

Впервые Элис поняла, что хотела сказать Элиот.

ГЛАВА 31

Юридическая консультация Поля Оти располагалась в Нижнем городе Каркасона.

Его практика за последние два года сильно разрослась, и адрес изменился соответственно преуспеванию. Здание из стекла и бетона, выстроенное по проекту известного архитектора. Элегантный, отгороженный стеной дворик, комнатный сад, отделяющий коридоры от деловых помещений. Все скромно и стильно.

Оти находился в своем кабинете на четвертом этаже. Огромное окно смотрело на запад — на собор Сен-Микель и казармы парашютного полка. Комната являла собой отражение человека: сдержанное достоинство и старомодный вкус.

Вся наружная стена была стеклянной. После полудня жалюзи поднимали, чтобы защитить помещения от солнца. Стены украшали фотографии в строгих рамках, свидетельства и дипломы. Здесь же висели несколько старинных карт — оригиналы, не репродукции — одни с отмеченными на них маршрутами Крестовых походов, другие показывали изменявшиеся из года в год границы Лангедока. Бумага пожелтела, красная и зеленая краска местами вылиняла, так что цвет выглядел пестро и неровно.

Широкий длинный стол, соответствующий просторному помещению, был развернут к окну. На нем было пусто, если не считать большой конторской книги в кожаном переплете и нескольких фотографий в рамках: большие студийные портреты бывшей жены владельца и двух его детей. Оти держал их на столе ради клиентов, которым такое доказательство надежности и приверженности семейным ценностям внушало уверенность.

Были и еще три карточки: его собственный портрет в возрасте двадцати одного года, сразу после окончания Национальной школы администрации в Париже, сохранивший момент рукопожатия с Жаном-Мари Ле Пеном, вождем Национального фронта; вторая была сделана в Компостелло; третья — в прошлом году, на ней он вместе с аббатом Сито. Оти в тот день сделал самое крупное на сей день из своих пожертвований Обществу Иисуса.

Каждая из фотографий напоминала ему, как далеко он продвинулся по социальной лестнице. На столе зажужжал телефон.

— Oui?[67]

Секретарша сообщила, что пришли посетители.

— Пусть поднимутся.

Хавьер Доминго и Сирил Бриссар были отставными полицейскими. Бриссар был отставлен от службы в 1999 году за неоправданное применение силы при допросе арестованных; Доминго — годом позже за вымогательство и взяточничество. Оба они избежали срока только благодаря его успешной защите. И оба с тех пор работали на него.

— Ну? — встретил их Оти. — Если у вас имеются оправдания, самое время их представить.

Они закрыли дверь и молча стояли перед столом.

— Нет? Нечего сказать? — Он ткнул пальцем в воздух. — Тогда молитесь, чтобы Бо не пришел в себя и не вспомнил, кто вел машину.

— Он не придет в себя, месье.

— Вы у нас теперь доктор, а, Бриссар?

— Сегодня его состояние ухудшилось.

Оти повернулся к ним спиной и уставился на собор за окном.

— Ну, с чем пришли?

— Бо передал ей записку, — сказал Доминго.

— Каковая исчезла, — язвительно подхватил Оти, — вместе с самой девицей. Зачем вы пришли, Доминго, если вам нечего сказать? Тратить мое время?

Лицо Доминго залила краска гнева.

— Мы знаем, где она сейчас, месье. Сантини выловил ее днем в Тулузе.

— И?..

Она выехала из Тулузы час назад, — сказал Бриссар. — Полдня провела в библиотеке. Сантини прислал факс со списком сайтов, которыми она интересовалась.

— За машиной следят? Или я слишком многого требую?

— Следим. Она едет в Каркасон.

Оти откинулся в кресле, сверля подчиненных взглядом.

— В таком случае вам следовало бы сейчас отправиться в отель и ждать ее там, не так ли, Доминго?

— Да, месье… Но в каком?..

— «Монморанси»! — рявкнул он. Потом сложил кончики пальцев: — Она не должна заметить, что за ней следят. Обыщите машину, номер — все, но так, чтобы она не знала.

— Что-нибудь, кроме кольца и записки, искать, месье?

— Книгу. Примерно вот такую.

Оти показал.

— Деревянные доски переплета, скрепленные кожаными шнурками. Книга чрезвычайно ценная и очень хрупкая.

Он достал лапку, извлек фотографию и кинул им.

— Такая же, как эта.

Дав Доминго несколько секунд на изучение, Оти отобрал карточку.

— Если это все…

— Еще мы получили от медсестры в больнице вот это, — торопливо заговорил Бриссар, протягивая маленький бумажный прямоугольник. — Было у Бо в кармане.

Оти взял листок. Это была квитанция на посылку, отправленную с главного почтамта в Фуа вечером в понедельник на каркасонский адрес.

— Что за Жанна Жиро? — спросил он.

— Бабушка Бо с материнской стороны.

— Вот как… — протянул он.

Склонился над столом и нажал кнопку внутренней связи.

— Аврели, мне нужны сведения на Жанну Жиро. Ж-и-р-о. Проживает на улице Гаффе, Срочно.

Оти снова опустился в кресло.

— Она знает о несчастье с внуком?

Бриссар молчал.

— Узнать, — резко приказал Оти. — Пожалуй, пока Доминго присматривает за доктором Таннер, вы нанесете визит мадам Жиро — без шума. Жду вас на стоянке у Нарбоннских ворот через… — он бросил взгляд на часы, — тридцать минут.

Опять зажужжал телефон интеркома.

— Да, Аврели?

Оти слушал секретаршу, поглаживая золотое распятие на груди.

— Она хочет перенести встречу на час вперед? Да, конечно, затруднительно, — заговорил он, прерывая ее извинения.

Достал из кармана мобильный телефон и просмотрел память. Сообщений не было. Прежде она всегда связывалась с ним лично и напрямую.

— Мне придется уйти, Аврели, — сказал он. — По дороге домой занесите досье на Жиро ко мне на квартиру. До восьми часов.

Оти сорвал со спинки кресла пиджак, выдернул из ящика стола пару перчаток и вышел.

Одрик Бальярд сидел за столиком в передней спальне дома Жанны Жиро. Ставни были прикрыты, но в щель просачивался свет клоняющегося к закату солнца. За его спиной стояла узкая старомодная кровать с резными деревянными изголовьем и изножьем, свежезастеленная простыми полотняными простынями. Жанна выделила ему эту комнату много лет назад, и с тех нор она всегда была к его услугам, когда бы ни потребовалось. Бальярда неизменно трогала деревянная полочка над кроватью с подшивками всех его публикаций.

У него было немного имущества. В этой спаленке он хранил только смену одежды да письменные принадлежности. В первые годы их дружбы Жанна поддразнивала его за приверженность перу и чернилам да бумаге, толщиной и грубостью напоминающей пергамент. Он только улыбался, уверяя ее, что слишком стар, чтобы менять привычки.

Теперь он был не так уверен. Перемен уже не избежать.

Он откинулся в кресле, задумавшись о Жанне и о том, как много значила для него их дружба. В каждую пору своей жизни он находил добрых людей, мужчин и женщин, готовых ему помочь, но Жанна среди них стояла особняком. Именно с помощью Жанны он отыскал Грейс Таннер, хотя друг с другом эти две женщины никогда не встречались.

Звон посуды в кухне вернул его мысли к настоящему. Бальярд поднял перо и ощутил, как растаяли годы, оставив его вдруг молодым и неопытным. Снова молодым.

Слова пришли сами собой, и он начал писать. Письмо вышло коротким и деловым. Закончив, Одрик промакнул блестящие чернила и сложил листок втрое, превратив в конверт. Можно отправить, как только он раздобудет ее адрес.

После этого все в ее руках. Решать только ей.

Si es atal es atal. Что будет, то будет.

Зазвонил телефон, и Бальярд открыл глаза. Он слышал, как Жанна сняла трубку, ответила. Потом вдруг вскрикнула. Ему даже показалось сначала, что крик донесся с улицы, но тут же раздался стук трубки, упавшей на изразцовый пол. Он сам не заметил, как оказался на ногах. Атмосфера в доме переменилась. Бальярд обернулся на звук шагов. Жанна поднималась по лестнице.

— Что такое? — сразу спросил он и повторил, уже настойчивее: — Что стряслось, Жанна? Кто звонил?

Она ответила бесцветным голосом:

— Насчет Ива. Он ранен.

Одрик в ужасе уставился на нее:

— Когда?

— Прошлой ночью. Сбит неопознанным автомобилем. Они только сейчас сумели связаться с Клодеттой. Это она звонила.

— Насколько тяжело ранен?

Жанна, по-видимому, не слышала вопроса.

— Они послали кого-то отвезти меня в больницу в Фуа.

— Кто? Это Клодетта организовала?

Жанна покачала головой.

— Полиция.

— Хочешь, я поеду с тобой?

— Да, — сказала она, чуть помедлив, и походкой лунатика вышла из комнаты.

Почти сразу Бальярд услышал, как хлопнула дверь ее спальни.

Бальярд вернулся к себе. Он вдруг почувствовал себя слабым и беспомощным. Новость испугала его. Он был уверен — совпадение не случайно. Взгляд упал на написанное только что письмо. Он шагнул к столу, думая о том, что мог бы остановить неизбежный ход событий, пока еще оставалось время.

И опустил поднятую было руку. Можно сжечь письмо, но тогда все, за что он боролся, все, что он вынес, окажется напрасным.

Бальярд упал на колени и начал молиться. Давние слова сперва застревали на губах, но скоро потекли легко, связав его с теми, кто когда-то говорил на том же языке.

Автомобильный гудок, протрубивший под окном, вернул его к действительности. Он тяжело, устало поднялся на ноги. Опустил письмо в нагрудный карман, снял висевший за дверью пиджак и пошел сказать Жанне, что пора ехать.

Оти оставил машину на одной из множества больших муниципальных стоянок перед Нарбоннскими воротами. Орды иностранцев, вооруженных путеводителями и камерами, роились кругом. Как он презирал все это — эксплуатацию истории, распродажу прошлого на потеху японцам, англичанам, американцам. Ему внушали отвращение восстановленные стены и заново отстроенные башни из серого плитняка: прошлое в подарочной обертке для тупых и лишенных веры.

Бриссар ждал его на условленном месте и немедленно приступил к докладу. Дом был пуст, и проникнуть в него из сада не составило труда. Соседи говорят, что пятнадцатью минутами раньше мадам Жиро увезла машина полиции. С ней был пожилой мужчина.

— Кто такой?

— Его видели и раньше, но имени не знают.

Отослав Бриссара, Оти стал спускаться с холма. По левой стороне на три четверти пути тянулись дома. Двери были заперты и ставни закрыты, но улица казалась все еще обитаемой.

Он дошел до перекрестка и повернул налево по улице Барбакан к площади Сен-Гимер. Несколько местных жителей сидели на ступенях своих домов, разглядывая припаркованные на площади машины. Группка подростков-велосипедистов, голых до пояса и дочерна обожженных солнцем, болтали на ступенях церкви. Оти даже не взглянул на них. Он размашисто шагал по асфальтированному спуску, открывавшемуся позади первых домов и скверов улицы Гаффе. От него ответвлялась каменистая тропинка, уходившая вверх по травяному склону к самой стене.

Скоро Оти оказался над участком, принадлежавшим Жанне Жиро. Задняя стена была выкрашена той же желтоватой известкой, что и фасад домика. Узкая калитка, ведущая в садик, была незаперта. Фиговое дерево, увешанное черными плодами, почти скрывало от глаз соседей маленькую террасу. Переспелые фиги падали на терракотовые плитки дорожки и взрывались чернильными пятнами. Стеклянная задняя дверь скрывалась за решетчатой беседкой, увитой плющом. Оти заглянул внутрь и увидел, что ключ оставлен в замке, но дверь заложена двумя засовами — внизу и вверху. Ему не хотелось оставлять следов, и потому он огляделся, ища другого средства попасть в дом. Рядом со стеклянной дверью осталась открытой форточка маленького окошка. Оти натянул резиновые перчатки, просунул руку в отверстие и возился со старомодной оконной защелкой, пока она не поддалась. Окно давно не открывалось, и петли жалобно заскрипели, уступая его усилиям.

Запах оливок и хлеба встретил его в небольшой прохладной кухне. Полку с сырами огораживали проволочные перильца. На соседних полках стояли бутыли, банки солений, джема и горчицы. На столе лежала деревянная разделочная доска и белое кухонное полотенце, прикрывающее остатки черствого батона. В раковине он увидел дуршлаг с абрикосами — их собирались вымыть. На сушилке — два перевернутых стакана. Оти прошел в комнаты. На бюро в углу гостиной — старая электрическая пишущая машинка. Нажав кнопку, он включил механизм. Вставил листок бумаги и попробовал несколько клавиш. На бумаге остался ровный ряд четких ярких букв.

Сдвинув машинку на себя, Оти осмотрел отделения для бумаг. Жанна Жиро любила порядок: все было разложено и надписано — в первом отделении счета, во втором личная переписка, в третьем пенсионные документы и страховка, в последнем смесь случайных записей и рекламы.

Ничего интересного. Он перешел к ящикам. Первые два обнаружили обычный набор: карандаши, скрепки, конверты, марки и пачку бумаги формата А-4. Нижний был заперт. Карманным ножом Оти осторожно поддел язычок замка.

Внутри лежал всего один предмет — маленькая почтовая бандероль. В такой могло поместиться кольцо, но не книга. На штемпеле стояло: «Арьеж, 18:20, 4 июля 2005».

Оти сунул палец внутрь. Конверт был пуст, если не считать расписки мадам Жиро в получении — в 8:20. Копия квитанции, которую доставил ему Доминго.

Оти опустил ее во внутренний карман пиджака.

Нельзя назвать это неопровержимым доказательством, что Бо взял кольцо и отправил его своей бабушке, но можно считать косвенной уликой. Оти продолжал поиски. Покончив с нижним этажом, он поднялся по лестнице. Прямо перед ним оказалась дверь в заднюю спальню. Комната явно принадлежала Жиро: очень яркая, чистая и женственная. Он обыскал платяной шкаф и сундук, опытными пальцами прощупывая маленькие, но добротные предметы белья и одежды. Все было аккуратно сложено и разложено, тонко благоухало розовой водой.

Шкатулка с украшениями стояла на туалетном столике перед зеркалом. Пара брошек, нитка пожелтевшего жемчуга и золотой браслет, а между ними несколько пар серег и серебряный крестик. Обручальное и венчальное кольца глубоко ушли в потертый красный бархат — как видно, их давно не доставали.

Передняя спальня оказалась совсем иной — простой и почти пустой, если не считать кровати и столика с настольной лампой под окном. Оти одобрительно кивнул. Комната напомнила ему суровые кельи аббатства.

Здесь остались приметы недавнего пребывания жильца. Полупустой стакан на столике у кровати рядом с томиком окситанской поэзии Рене Нелли. На полях книги — отметки карандашом. Оти перешел к столу. Старинное перо и чернильница, несколько листков толстой бумаги. И почти новая промокашка.

Оти не верил своим глазам. Кто-то сидел за этим столиком и писал письмо к Элис Таннер. Имя читалось совершенно отчетливо.

Перевернув промокашку, Оти попытался расшифровать расплывшуюся подпись в нижнем углу. Почерк тоже отдавал стариной, иные буквы находили друг на друга, но он сумел все же более или менее угадать имя. Оти сложил листок и сунул в нагрудный карман. Он уже собирался покинуть комнату, когда взгляд упал на обрывок бумаги, застрявший на полу у дверного косяка. Оти поднял клочок. Это оказался железнодорожный билет на Каркасон, помеченный сегодняшним числом. Станция отправления отсутствовала.

Звон колокола Сен-Гимера, отбившего час, напомнил ему, как мало времени остается на обратный путь. Убедившись, что оставляет все, как было, Оти ушел той же дорогой, какой вошел.

Двадцать минут спустя он сидел на балконе своего дома на Куай де Пашеро, любуясь видом средневекового города за рекой. На столике перед ним стояла бутылка «Шато Виллерамбер Моро» и два бокала. На коленях лежала папка с материалами, которые успела собрать его секретарша на Жанну Жиро. Второе досье содержало предварительное заключение эксперта-антрополога по поводу найденных в пещере останков.

Поразмыслив, Оти выбрал и отложил несколько листов из первой папки. Затем снова тщательно закрыл и стал ждать посетительницу.

ГЛАВА 32

Вдоль всей высокой набережной Куай де Пашеро расселись на металлическом ограждении люди. Мужчины и женщины любовались видом на реку Од. Широкие ухоженные газоны были разделены на квадраты пестрыми рабатками и чистыми дорожками. Яркие цвета детских площадок гармонировали с буйными клумбами, где светились будто раскаленные докрасна мальвы, огромные лилии, дельфиниумы и герань.

Мари Сесиль одобрительно окинула взглядом дом Поля Оти. Как она и ожидала, скромное и достойное жилище, ничем не выделяющееся: нечто среднее между семейным особняком и частным коттеджем. Пока она осматривала дом, мимо прокатила на велосипеде женщина в бордовом шелковом шарфике и ярко-красной рубашке.

Мари-Сесиль почувствовала на себе чей-то взгляд. Не поворачивая головы, она нашла глазами мужчину, стоявшего на невысоком балконе, опершись руками на перила. Он смотрел вниз на ее машину. Мари-Сесиль улыбнулась. Она знала Поля Оти по фотографиям. Насколько можно судить с такого расстояния, снимки были не слишком удачные.

Ее шофер нажал кнопку звонка. Ей видно было, как Оти повернулся и скрылся в доме. Ко времени, когда шофер открыл перед ней дверцу машины, он уже стоял в дверях, готовый приветствовать гостью. Она сегодня выбирала одежду особенно тщательно: бежевое льняное платье без рукавов и жакет в тон: строго, но не слишком официально. Очень простой, очень стильный наряд.

Вблизи первое впечатление подтвердилось. Оти был высок и хорошо сложен, одет в свободный, отличного покроя костюм с белой рубашкой. Волосы зачесаны назад ото лба, подчеркивая тонкую лепку бледного лица. Слишком проницательный взгляд. Под цивилизованной внешностью Мари-Сесиль ощутила жесткую решительность кулачного бойца.

Десятью минутами позже, приняв предложенный бокал вина, она сочла, что начинает понимать, с каким человеком имеет дело. Улыбнувшись, склонилась вперед, чтобы погасить сигарету в тяжелой стеклянной пепельнице.

— Bon, aux affaires.[68] В доме, полагаю, будет удобнее. Оти посторонился, пропустив ее через стеклянную дверь в безупречную и безликую гостиную. Светлые ковры и абажуры, стулья с высокими спинками вокруг стеклянного стола.

— Еще вина? Или вы предпочитаете другие напитки?

— Пастис,[69] если у вас есть.

— Со льдом? С водой?

— Со льдом.

Мари-Сесиль уселась в кремовое кожаное кресло перед стеклянным кофейным столиком и стала смотреть, как он смешивает коктейль. Тонкий аромат аниса наполнил комнату. Оти передал ей бокал и сел напротив.

— Благодарю. — Она добавила к благодарности улыбку. — Итак, Поль. Если не возражаете, я бы хотела услышать короткий отчет обо всем, что произошло.

Если он и почувствовал раздражение, то ничем этого не показал. Она не спускала глаз с собеседника, однако его сообщение оказалось кратким и точным и ни словом не противоречило сказанному им прежде.

— А сами скелеты? Их увезли в Тулузу…

— На экспертизу в лабораторию при университете. Совершенно верно.

— Когда вы ожидаете узнать результат?

Вместо ответа он передал ей большой белый конверт, лежавший на столе. «Не прочь показать себя», — отметила Мари-Сесиль.

— Уже? Быстро работаете.

— Пришлось напомнить об услуге.

Мари-Сесиль положила конверт на колени.

— Благодарю. Я прочитаю позже, — небрежно сказала она, — а пока только общий итог. Вы успели прочесть — ваше мнение?

— Это всего лишь предварительное заключение, не подтвержденное подробными анализами, — предупредил Оти.

— Понимаю. — Она откинулась в кресле.

— Кости принадлежат мужчине и женщине. По предварительной оценке, костям — от семисот до девятисот лет. Останки мужчины свидетельствуют о незалеченном ранении в области таза, вероятно причиненном незадолго до смерти. Имеются свидетельства более старых, залеченных переломов правого плеча и ключицы.

— Возраст?

— Взрослый, не старик и не юноша. Что-нибудь между двадцатью и шестьюдесятью. Дальнейшие анализы позволят уточнить. На черепной коробке справа вмятина. Причиной могло быть падение или удар по голове. Женщина выносила по крайней мере одного ребенка. Также признаки залеченных повреждений правой ступни и свежий перелом левой локтевой кости выше запястья.

— Причина смерти?

— Эксперт не готов делать выводы и предполагает, что однозначного заключения сделать не удастся. Учитывая особенности времени, о котором идет речь, не исключено сочетание ранений, потери крови и, возможно, истощения.

— Он полагает, что оба попали в пещеру еще живыми?

Оти пожал плечами, но в его серых глазах, заметила Мари-Сесиль, мелькнула искра интереса. Она взяла из ящичка сигарету, задумчиво покатала между пальцами.

— А что касается найденных рядом предметов? — Она наклонилась к поднесенному им огоньку зажигалки.

— С теми же оговорками он датирует их концом XII — началом XIII века. Светильник на алтаре может быть несколько старше, арабской работы. Возможно, привезен из Испании, но вероятнее, из более отдаленных областей. Нож — обычный нож для еды, чтобы резать мясо, хлеб и фрукты. На клинке следы крови. Анализы покажут, человеческой или животного. Мешок из кожи изготовлен в Лангедоке и типичен для этого периода. Что находилось внутри, предположить трудно, однако в швах на внутренней поверхности имеются частицы металла и овечьей шерсти.

Мари-Сесиль пришлось приложить усилие, чтобы голос звучал ровно:

— Что еще?

Женщина, обнаружившая пещеру, доктор Таннер, нашла крупную пряжку из меди с серебряной отделкой. Она лежала под валуном, закрывшим выход. Пряжку относят к тому же периоду времени и считают местной или, может быть, арагонской работы. В конверте есть фотография.

Мари-Сесиль отмахнулась:

— Пряжка меня не интересует, Поль. — Она выдохнула вверх струйку дыма. — Однако мне хотелось бы узнать, почему вы не нашли книгу.

Она заметила, как его тонкие пальцы плотнее обхватили подлокотник.

— У нас нет доказательств, что книга там вообще была, — спокойно проговорил он, — хотя нельзя отрицать, что в кожаном кошеле могла бы поместиться книга, соответствующая по размеру той, которую вы ищете.

— А что с кольцом? Вы тоже сомневаетесь?

И снова ей не удалось нарушить его невозмутимость.

— Напротив, я убежден, что кольцо там было.

— И?..

— Оно там было, но в промежуток времени между открытием пещеры и моим прибытием вместе с полицией его оттуда забрали.

— Однако доказательств у вас нет! — Теперь она заговорила резко. — И, как я понимаю, нет и самого кольца?

Она следила взглядом, как Оти достает из кармана и разворачивает бумажный листок.

— Доктор Таннер была весьма настойчива. Настолько, что сделала этот набросок, — пояснил он, передавая ей листок. — Грубый набросок, признаю, но он довольно точно отвечает вашему описанию, не так ли?

Мари-Сесиль рассматривала рисунок. Размер, форма и пропорции были не совсем точны, но достаточно близки к чертежу лабиринта, который хранился у нее в сейфе в Шартре. За последние восемьсот лет его видели только члены семьи Л'Орадор. О подлоге не могло быть и речи.

— Настоящая художница, — пробормотала она. — Это ее единственное творение?

Собеседник, не дрогнув, встретил ее взгляд.

— Там были и другие, но только этот стоит внимания.

— Почему бы вам не позволить судить об этом мне? — негромко спросила она.

— Боюсь, мадам Л'Орадор, я взял только этот. Остальные, видимо, не имели отношения к делу. — Оти извинительно улыбнулся. — Кроме того, Нубель, офицер местной полиции, и без того выказывал подозрительность к моим расспросам.

— В следующий раз… — начала Мари-Сесиль и тут же прервала себя, потушила сигарету, с такой силой ткнув в пепельницу, что разломала окурок. — Вы, как я понял а, обыскали имущество доктора Таннер?

Он кивнул.

— Кольца там не было.

— Кольцо совсем маленькое. Она легко могла спрятать его где-нибудь еще.

— Теоретически могла, — согласился он, — но я так не думаю. Если бы она взяла кольцо, зачем ей вообще понадобилось о нем упоминать? Кроме того… — он нагнулся ближе, — если у нее есть оригинал, к чему трудиться над копией?

Мари-Сесиль снова взглянула на рисунок.

— Для сделанного по памяти он удивительно точен.

— Согласен.

— Где она сейчас?

— Здесь, в Каркасоне. У нее на завтра назначена встреча с юристом.

— По поводу?

Он пожал плечами.

— Какие-то дела о наследстве. В воскресенье она улетает домой.

Сомнения, одолевавшие Мари-Сесиль со вчерашнего дня, когда она впервые услышала о находке, усиливались с каждой минутой. Что-то не складывалось.

— Как эта доктор Таннер попала к археологам? — спросила она. — Ее рекомендовали в группу?

Оти выглядел удивленным.

— Доктор Таннер не была членом группы, — ответил он. — Я, конечно, об этом упоминал?

Мари-Сесиль поджала губы:

— Не упоминали.

— Прошу прощения, — непринужденно извинился он. — Я был уверен, что сказал. Доктор Таннер — волонтер. Большая часть раскопок ведется за счет неоплачиваемых помощников, так что, когда на прошлой неделе ее попросили включить в команду, для отказа не нашлось оснований.

— Кто за нее просил?

— Шелаг О'Доннел, как мне помнится, — уверенно сказал он. — Номер второй на раскопе.

— Она подруга О'Доннел? — не скрыв удивления, спросила Мари-Сесиль.

— Очевидно. Мне приходило в голову, что она могла отдать той кольцо. К сожалению, в понедельник мне не представилось возможности ее допросить, а теперь она, кажется, исчезла.

— Что она?.. — резко переспросила Мари-Сесиль. — Когда? Кому об этом известно?

— Прошлую ночь О'Доннел провела с остальными археологами. Ей кто-то звонил, и вскоре после того она вышла. С тех пор ее никто не видел.

Чтобы успокоить нервы, Мари-Сесиль снова закурила.

— Почему мне не сообщили немедленно?

— Не думал, что вы заинтересуетесь обстоятельствами, так мало связанными с основной нашей заботой. Прошу прощения.

— В полицию заявляли?

— Еще нет. Доктор Брайлинг, начальник группы, всех на несколько дней отпустил. Он считает возможным — и даже вероятным, — что О'Доннел просто отправилась по своим делам, не потрудившись никого поставить в известность.

— Я не желаю участия полиции, — с силой выговорила она. — Вмешательство полиции было бы весьма некстати.

— Совершенно согласен с вами, мадам Л'Орадор. Доктор Брайлинг далеко не дурак. Если он заподозрил, что О'Доннел что-то забрала с раскопа, то не в его интересах вовлекать в это дело власти.

— Вы думаете, кольцо у О'Доннел?

Оти уклонился от ответа.

— Я думаю, ее надо найти.

— Я не о том спросила. И где книга? По-вашему, тоже у нее?

Оти прямо встретил взгляд женщины.

— Я уже сказал, что для меня остается открытым вопрос, была ли там вообще книга. — Он выдержал паузу. — Если была, не думаю, что ее удалось бы вынести незаметно. Кольцо — дело другое.

— Однако кому-то удалось! — гневно бросила Мари-Сесиль.

— Как я уже сказал, если она там была.

Женщина вскочила с места и, не дав собеседнику опомниться, обошла стол так, что оказалась стоящей прямо над ним. И впервые поймала в холодных серых глазах отблеск тревоги. Она наклонилась и приложила ладонь к его груди.

— Я чувствую, как бьется ваше сердце, — тихо заговорила она. — Так сильно бьется. С чего бы это, Поль?

Удерживая его взгляд, она толкнула Оти к спинке кресла.

— Я не терплю ошибок. И не люблю, когда от меня что-то утаивают. Вы меня поняли?

Оти не отвечал. Она и не ждала ответа.

— Все, что от вас требуется, — доставить мне предметы, которые вы обещали и за которые вам заплачено. Так что найдите эту молодую англичанку, разберитесь, если необходимо, с Нубелем — остальное ваше дело. Я не желаю больше об этом слышать.

— Если какие-то мои действия создали у вас впечатление, что…

Она приложила пальцы к его губам и ощутила, как он сжался от этого прикосновения.

— Я не хочу больше слушать.

Она отпустила его, шагнула назад, вышла на балкон. Вечер стер все краски города. Мосты и здания силуэтами чернели на фоне потемневшего неба.

Оти вышел вслед за ней и встал рядом.

— Я не сомневаюсь, что вы прикладываете все усилия, — тихо сказала она, опустив руки на перила и на миг коснувшись его руки. — Есть и другие члены Noublesso Véritable, которые могли бы заменить вас. Однако учитывая, насколько глубоко вы вовлечены…

Она оставила конец фразы висеть в воздухе. И по его напряженной неподвижности поняла, что намек попал в цель. Мари-Сесиль подняла руку, привлекая внимание ожидавшего внизу шофера.

— Я хотела бы сама посетить пик де Соларак.

— Вы задержитесь в Каркасоне? — мгновенно отозвался он.

Она спрятала усмешку.

— Да, на несколько дней.

— У меня сложилось впечатление, что вы не хотели входить в зал до ночи церемонии…

— Я передумала, — сказала она, оборачиваясь к нему лицом. — У меня еще есть дела, так что если бы вы заехали за мной в час, я бы успела до того прочитать ваш отчет. Я остановилась в гостинице «Старый город».

Мари-Сесиль вошла в комнату, взяла со стола конверт и спрятала в сумочку.

— Bien. A demain,[70] Поль. Спокойного сна.

Спускаясь по лестнице и ощущая спиной его взгляд, Мари-Сесиль невольно подивилась самообладанию этого человека. Однако, садясь в машину, она удовлетворенно усмехнулась: наверху, в квартире Оти, раздался звон бокала, в бешенстве брошенного в стену.

В гостиничном баре висел густой сигаретный дым. Желающие выпить после обеда утопали в больших кожаных креслах. Их летние костюмы белели в сумраке уютных, отгороженных ширмами красного дерева уголков.

Мари-Сесиль медленно поднималась по плавно изгибающейся лестнице. Со стен на нее смотрели черно-белые снимки — свидетельства многовекового прошлого изысканной гостиницы.

Войдя в номер, она прежде всего переоделась в купальный халат. Как всегда, перед отходом ко сну постояла перед зеркалом, разглядывая себя пристально и бесстрастно, словно произведение искусства. Сияющая кожа, высокие скулы, четкий фамильный профиль Л'Орадоров.

Она пальцами разгладила кожу лица и шеи. Мари-Сесиль не желала позволять времени стереть эту красоту. Если все пойдет хорошо, она добьется того, о чем мечтал ее дед. Обманет старость. Обманет смерть.

Она нахмурилась. Для этого надо еще найти кольцо и книгу. В ней с новой силой разгоралась решимость. Закурив, Мари-Сесиль подошла к окну и стояла, глядя в сад, дожидаясь ответа на свой звонок. С нижней террасы долетали обрывки вечерних бесед. За бастионами цитадели, за рекой, рождественскими гирляндами светились огни Нижнего города.

Она сняла трубку, набрала номер.

— Франсуа-Батист? Это я. По моему личному номеру за последние сутки никто не звонил? — Она выслушала ответ. — Нет? А тебе она звонила? — Снова пауза. — Мне здесь только что сообщили.

Она барабанила пальцами по стеклу, слушая сына.

— А по другому делу что-нибудь новое было?

Ответ ей не понравился.

— Междугородний или местный? — Пауза. — Держи меня в курсе. Звони, если будут изменения, а если нет, вернусь в четверг вечером.

Отключившись, Мари-Сесиль позволила себе на минутку задуматься о другом мужчине, жившем в ее доме. Уилл был довольно милым, старался доставить ей удовольствие, однако их отношения себя исчерпали. Слишком многого он требует, да и его мальчишеская ревность начала утомлять. Постоянные расспросы. А ей сейчас ни к чему лишние сложности и лишний человек в доме.

Она включила настольную лампу и достала из сумочки отчет Оти, а также и досье на него самого, собранное, когда его два года назад выдвинули в члены Noublesso Veritable.

Просмотрела досье, которое и без того неплохо помнила. В студенческие годы пара обвинений в сексуальном насилии. Вероятно, от женщин откупились, поскольку официального следствия не было. Сообщение о нападении на женщину-алжирку во время происламистского митинга — и тоже никаких официальных обвинений. Сведения об участии в университетской газете антисемитского толка; обвинения бывшей жены в сексуальном и психологическом насилии — также без последствий.

Более существенно — постоянные и увеличивающиеся со временем пожертвования Обществу Иисуса, иезуитам. И в последние годы — все более активное участие в фундаменталистских организациях, противодействующих движению за модернизацию католической церкви. Мари-Сесиль казалось странным сочетание жестких религиозных взглядов с членством в Noublesso. Оти поклялся служить их организации и до сих пор был в самом деле полезен. Удачно организовал раскопки на пике де Соларак и, казалось, успешно ведет дело к завершению. И сообщение о нарушении правил секретности в Шартре прошло через одного из его агентов. Разведка у него была надежная и работала четко.

И все же Мари-Сесиль ему не доверяла. Слишком честолюбив. И поражения последних сорока восьми часов перевешивали все его успехи. Она не предполагала, что Оти мог оказаться так глуп, чтобы самому забрать книгу и кольцо, но и упускать вещи из под носа было ему не свойственно.

Поразмыслив, она сделала еще один звонок.

— У меня для вас работа. Интересуюсь книгой, приблизительно двадцать на десять сантиметров, переплет — доски, обтянутые кожей, скреплены кожаными шнурками. И каменное кольцо на мужскую руку, гладкое снаружи, только тонкая линия посередине окружности, и резьба на внутренней стороне. При нем может оказаться диск величиной с десятифранковую монету. — Она молча выслушала ответ. — Каркасон. Квартира на Куай де Пашеро и контора на рю де Вердюн. То и другое — собственность Поля Оти.

ГЛАВА 33

Гостиница, в которой остановилась Элис, располагалась прямо напротив ворот средневекового города, в красивом сквере, скрывавшем от взгляда улицу.

Ее проводили в уютный номер на первом этаже. Отворив окно, она впустила в комнату запах жарящегося мяса, чеснока, ванили и сигарного дыма.

Элис быстро разобрала вещи, приняла душ и снова, больше по привычке, чем с надеждой, набрала номер Шелаг. По-прежнему нет ответа. Пожала плечами. Никто не скажет, будто она не старалась.

Вооружившись путеводителем, который купила на заправке по пути из Тулузы, Элис покинула гостиницу и, перейдя улицу, вошла в Старый город. Крутые бетонные ступени вели в небольшой парк, окаймленный кустами и высокими вечнозелеными деревьями. В дальнем конце возвышалась яркая карусель XIX века, нелепая в тени сложенных из плит песчаника крепостных стен. Полосатый тент, кайма, расписанная фигурами дам и рыцарей на белых конях, золотые и розовые сиденья, декорированные под скачущих лошадок, сказочные кареты и чайные чашки. Даже билетный киоск выглядел как ярмарочная палатка. Прозвонил колокол, карусель начала вращаться, завизжали детишки, заглушая звуки старинной шарманки.

За каруселью Элис разглядела серые верхушки надгробий и склепов за кладбищенской стеной и строем кипарисов и тисов, стерегущих покойных от случайных взглядов. Направо от ворот компания мужчин играла в петанк.[71]

На минуту Элис остановилась перед воротами, подготавливая себя к встрече с городом. С каменной колонны на нее уставилась серая горгулья. Ее тупая непроницаемая рожа выглядела недавно отреставрированной.

SUM CARCAS. Я — Каркас.

Дама Каркас, королева Сарацинии, жена короля Балаака, в честь которой, говорят, после того, как она выдержала пятилетнюю осаду войска Карла Великого, и назван Каркасон.

Элис прошла по крытому подъемному мосту, почти протискиваясь между бревнами, камнем и цепями. Под ногами скрипели и прогибались доски. Во рву не было воды — только трава, пестревшая полевыми цветами.

Мост вел на ристалище — широкую пыльную полосу между внешним и внутренним кольцом укреплений. Со всех сторон мальчишки пытались вскарабкаться на стены или затевали поединки на пластмассовых мечах. Прямо перед ней были Нарбоннские ворота. Проходя под узкой высокой аркой, Элис подняла глаза и с удивлением встретила взгляд статуи Девы Марии, смотревшей на нее из-под свода.

Едва Элис миновала ворота, кругом стало тесно. Рю Крос-Майревиль — мощенная камнем главная улица города — оказалась совсем узкой и круто уходила вверх. Дома стояли так близко друг к другу, что человек, склонившийся с верхнего этажа одного дома, мог бы пожать руку соседу напротив.

Звуки метались между высокими стенами, как в ловушке. Разноязычная речь, крики, смех, когда по улочке, оставляя не больше ладони пространства между собой и стенами, проползала машина. Повсюду прилавки, торгующие открытками, и путеводителями, и куколками в колодках — реклама музея орудий пытки инквизиции — мылом, подушками, посудой, непременно украшенной изображением мечей и щитов. Витая скоба из кованого железа торчала из стены, поддерживая деревянную вывеску: «Средневековая Шпора» — «l'Èpron Mèdievale» — торговля сувенирными мечами и фарфоровыми фигурками. В лавке «Сен-Луи» продавали мыло, сувениры и посуду.

Ноги вынесли Элис на главную площадь, пляс Марко. И она оказалась мала, к тому же заполнена кафе и подстриженными деревцами. Их ветки, подобно переплетенным ладоням, защищали столики от яркого солнца, смешивая свою тень с тенями ярких навесов, расписанных названиями кафе: «Марко», «Трувер»,[72] «Менестрель».

Элис перешла мощенную булыжником площадь и по рю Крос-Майревиль вышла на пляс де Шато, где треугольник магазинов, кафе и ресторанов окружал каменный обелиск около восьми футов высокой, с бюстом историка XIX века Жан-Пьера Крос-Майревиля и бронзовым барельефом с планом крепости на постаменте.

Она пошла дальше, пока не уперлась в широкую полукруглую стену бастиона, защищавшего Шато Комталь. Мощные запертые засовы охраняли башни и укрепления замка. Крепость в крепости.

Здесь Элис остановилась, поняв, что достигла цели. Сюда она и шла с самого начала. Шато Комталь, жилище семьи Тренкавель.

Она заглянула в щелку высоких деревянных ворот. Во всем здесь чудилось что-то знакомое, словно она уже бывала здесь однажды когда-то давно, а потом позабыла. По обе стороны ворот стояли стеклянные будки с опущенными изнутри шторками и печатными объявлениями о часах работы. Дальше лежала серая площадь, засыпанная пылью и щебнем, а за ней узкий мост около шести футов шириной.

Элис отошла от ворот, пообещав себе, что утром первым делом придет сюда. Она свернула направо и по указателю вышла к воротам де Родец. Над воротами стояли две заметные издали башни подковообразной формы. Вниз вели широкие каменные ступени, выбитые посередине бесчисленным множеством ног.

Здесь была особенно заметна разница в возрасте между внешней и внутренней стеной. Внешнее кольцо стен, как она прочитала в путеводителе, возводилось в конце XIII и обновлялось в XIX веке. Серые плиты были примерно равной величины, что возмутило бы сурового критика, приверженца точного воспроизведения старины. Элис не заботила точность реставрации. Ее трогал сохранившийся здесь дух места. Внутренняя стена была отделана красной керамической плиткой галло-романского периода вперемешку с крошащимся плитняком XII столетия.

После шумного города Элис ощутила здесь покой, чувство сопричастности. Она была дома здесь, между горами и небом. Опершись локтями на парапет, она стояла, глядя на реку и представляя, как холодные струйки щекочут пальцы ног.

Только когда остаток дня растаял в сумерках, Элис повернула назад в город.

ГЛАВА 34

КАРКАССОНА,

джюлет 1209

Приближаясь к Каркассоне, они растянулись одной цепочкой: во главе Раймон Роже Тренкавель, сразу за ним Бертран Пеллетье. Шевалье Гильом дю Мас держался в самом конце.

Элэйс ехала среди священнослужителей.

Меньше недели прошло с ее бегства, а казалось — много дольше. Знамена с гербом Тренкавеля невредимыми плыли по ветру, и ни одного человека они не потеряли в пути, но лицо виконта говорило о поражении.

Перед воротами их кони замедлили шаг. Элэйс наклонилась вперед, похлопала Тату по шее. Кобыла устала и потеряла подкову, но всю дорогу не отставала от остальных.

Толпа выстроилась по сторонам дороги в несколько рядов, встречая проезжающую под висящим на Нарбоннских воротах гербом Тренкавелей кавалькаду. Дети бежали рядом с лошадьми, бросали им под ноги цветы и радостно кричали. Женщины выглядывали из верхних окон, размахивали самодельными флагами и платками.

Въезжая по узкому мосту к Восточным воротам Шато Комталь, Элэйс не ощутила ничего, кроме облегчения. Кур д'Онор гудел от приветственных возгласов. Конюшие бросились вперед, чтобы подхватить поводья у своих рыцарей, слуги помчались готовить баню, поварята тащили в кухню воду, чтобы немедля начать готовить праздничный пир.

Среди радостно машущих рук и улыбающихся лиц Элэйс отыскала лицо Орианы. За ее плечом стоял отцовский слуга, Франсуа. Элэйс покраснела, вспомнив, как провела его и ускользнула прямо из-под носа.

Она видела, как Ориана обшаривает глазами толпу. Скоро ее взгляд остановился, отыскав супруга, Жеана Конгоста. По лицу Орианы скользнула тень презрения, и она перевела взгляд дальше, к неудовольствию Элэйс, остановившись на ней самой. Элэйс сделала вид, что не замечает сестры, но чувствовала на себе ее пристальный взгляд через море голов. А когда она все же взглянула в ту сторону, Ориана уже скрылась.

Элэйс слезла с седла, стараясь не задеть ушибленное плечо, и отдала поводья Амилю, чтобы тот отвел кобылу в конюшню. На нее зимним туманом опускалась тоска. Все вокруг обнимали жен, матерей, тетушек, сестер, а Гильома нигде не было видно. «Наверно, сразу пошел в баню». Даже отец куда-то подевался.

Элэйс захотелось побыть одной, и она выбралась в соседний маленький дворик. В голове вертелась строка Раймона де Мираваля, и от нее на душе становилось еще тоскливее. «Res contr' Amor non es guirens, lai on sos poders s'atura».[73]

Когда Элэйс впервые услышала эти стихи, ей еще незнакомы были чувства, о которых в них говорилось. Но и тогда, сидя во дворе Кур д'Онор, сложив руки на детских коленках, она прониклась тем, что стояло за словами.

На глаза навернулись слезы, и Элэйс сердито утерла их кулаком. Нечего жалеть себя! Она присела на скамеечку в тени. Перед свадьбой они с Гильомом часто захаживали в Кур дю Миди. Деревья тогда стояли в золоте, и землю устилал ковер осенних листьев — горячая медь и охра. Носком сапога Элэйс чертила в пыли узор, раздумывая, как помириться с Гильомом. Ей недоставало умения, а ему недоставало желания.

Ориана часто по нескольку дней не разговаривала с мужем. Потом недовольство исчезало так же внезапно, как возникало, и до следующего раза сестрица была с Жеаном слаще меда. И давние воспоминания о браке родителей тоже представлялись полосами света и тьмы.

Элэйс надеялась, что ее минует эта судьба. С накинутым на голову красным покрывалом она стояла перед священником в часовне и произносила слова обета. Алые огоньки рождественских свечей окрашивали алтарь, устланный цветущим зимним боярышником.

Она верила тогда, и в душе продолжала верить и сейчас, что любовь их будет длиться вечно.

Ее подругу и наставницу, Эсклармонду, вечно осаждали влюбленные, просившие трав и настоев, вызывающих или сохраняющих любовь. Винный настой мяты и пастернака, незабудки, чтобы сделать любовь плодородной, пучки желтых первоцветов… При всем почтении к Эсклармонде, Элэйс подобные средства казались глупыми суевериями. Не хотелось верить, что любовь можно купить в лавке и подмешать в суп.

Она знала, что существует и другая, более опасная магия: черное колдовство, чтобы очаровать или причинить вред неверному. Эсклармонда предостерегала ее против темных сил — свидетельства господства дьявола над миром. От зла не происходит добро.

Сегодня впервые в жизни Элэйс, кажется, начала понимать, что толкает женщин обращаться к таким отчаянным средствам.

— Filha…

Элэйс подскочила.

— Где ты была? — задыхаясь, спросил Пеллетье. — Я звал тебя, искал повсюду…

— Я тебя не слыхала, paire.

Виконт, едва успев обнять жену и сына, занялся подготовкой города к обороне. Нас ждут дни, когда некогда будет перевести дыхание.

— А когда ты ждешь Симеона?

— Через день-два. — Отец нахмурился. — Жаль, что я не сумел уговорить его ехать с нами. Но он считает, что среди своих привлечет меньше внимания. Может, он и прав.

— Как только он появится, — не отставала Элэйс, — вы станете решать, что делать? У меня есть мысль насчет…

Элэйс осеклась, сообразив, что сперва следовало бы проверить свою догадку, чтобы не выглядеть глупо перед отцом. И перед Симеоном.

— Мысль? — повторил отец.

— Нет, ничего, — торопливо ответила она. — Я только хотела спросить, нельзя ли мне присутствовать при вашем с Симеоном разговоре?

Пеллетье задумался. Углубившиеся морщины на лице явно говорили, как трудно дается ему решение.

— Ты уже столько сделала для нас, — сказал он наконец, — что можешь и послушать наш разговор. Однако… — он предостерегающе поднял палец, — только послушать. Пойми хорошенько — ты больше не участвуешь в этом деле. Рисковать собой я тебе больше не позволю.

Элэйс с восторгом слушала отца. «Когда дойдет до дела, я его уломаю».

И она потупила глаза, покорно сложив руки на коленях:

— Ну конечно, paire. Все будет, как ты скажешь.

Пеллетье подозрительно покосился на дочь, однако заговорил о другом.

— Я хотел попросить тебя еще об одной услуге, Элэйс. Виконт Тренкавель затевает большое празднество в честь возвращения — сейчас же, пока не разошлись слухи о неудаче переговоров с графом Тулузским. Дама Агнесс сегодня будет стоять вечерю не в часовне, а в большом соборе. — Он помолчал. — Мне бы хотелось, чтобы ты была там. И твоя сестра тоже.

У Элэйс перехватило дыхание. Службы в часовне она время от времени посещала, но отец никогда не настаивал, чтобы она входила в собор.

— Я знаю, ты устала, но для виконта Тренкавеля очень важно сейчас не давать действительных поводов для обвинений — в том числе и против близких к нему людей. Если в городе есть шпионы — а я в этом не сомневаюсь, — очень важно, чтобы слух о наших духовных провинностях, как они это понимают, не дошел до ушей врагов.

— Дело не в усталости, — горячо возразила Элэйс. — Епископ де Рошфор со своими церковниками — лицемеры. Они проповедуют одно, а делают другое!

Пеллетье покраснел, и Элэйс не поняла, была то краска гнева или стыда.

— А ты, значит, тоже пойдешь? — возмутилась она.

Пеллетье отвел глаза.

— Как ты понимаешь, мы с виконтом будем слишком заняты.

Элэйс бросила на отца сердитый взгляд.

— Очень хорошо! — сказала она, помолчав. — Я исполню твою просьбу. Но не жди, что стану преклонять колени перед статуей сломленного человека на деревянном кресте или молиться ему.

Она тут же испугалась, что наговорила лишнего. Но к ее изумлению, отец в ответ расхохотался.

— Так-так, — сказал он. — Я и не ждал от тебя иного, Элэйс. Но будь осторожна. Не спеши открывать свои взгляды перед каждым встречным. Они только того и ждут.

Элэйс провела несколько часов в своих покоях. Приготовила припарки из дикого майорана на распухшее плечо и прилегла, прислушиваясь к добродушной болтовне своей служанки.

Если послушать Риксенду, мнения по поводу ее бегства из замка разделились. Одни восхищались твердостью и отвагой Элэйс. Другие — и среди них Ориана — осуждали ее. Ее самовольство выставило якобы дураком ее супруга. Более того, поставило под удар всю миссию. Элэйс надеялась, что Гильом так не думает, однако надежда была слабой. Муж ее вообще склонен был думать и рассуждать заодно с большинством. И к тому же был болезненно самолюбив. Элэйс по опыту знала, как он жаждет всеобщего восхищения, как стремится выделяться среди других и как часто это желание заставляет его говорить и делать вещи, вовсе не свойственные его истинной природе. Если Гильому покажется, что его оскорбили, невозможно предсказать, что он натворит.

— Но теперь уж им придется замолчать, госпожа Элэйс, — уверила ее Риксенда, смывая с плеча и шеи остатки травяного настоя. — Все вернулись благополучно, а значит, Господь за нас, не так разве?

Элэйс выдавила слабую улыбку. Она опасалась, что Риксенда увидит дело в ином свете после того, как в городе проведают об истинном положении дел.

Гул колоколов взлетал в пестревшее розоватыми облаками небо, когда они вышли из Шато Комталь и двинулись к собору Святого Назария. Во главе шествия выступал облаченный в белое священник, воздевший высоко вверх золотой крест. За ним тянулись другие священники, монахи и монахини.

Дальше шла дама Агнесс, жены консулов, а в самом конце — придворные дамы. Элэйс волей-неволей пришлось занять место рядом с сестрой.

Ориана не перемолвилась с ней ни единым словом — ни добрым, ни злым. Она, как обычно, привлекала к себе восхищенные взгляды. Сегодня сестрица нарядилась в темно-багровое платье. Тонкий золотой с чернью поясок, туго обхвативший стройную талию, подчеркивал ее пышные бедра. Черные волосы были вымыты и умащены маслом, руки молитвенно сложены перед грудью, так что всем был виден изящный кошель для милостыни, свисавший с запястья.

Элэйс подозревала, что кошелек подарен поклонником, и не бедным, если судить по нашитым вокруг горловины жемчужинам и гербу, вышитому золотой нитью.

Элэйс за церемонным видом сестры угадывала злость и подозрительность.

Франсуа она заметила только тогда, когда слуга тронул ее за плечо.

— Эсклармонда вернулась, — шепнул он ей на ухо. — Я сейчас от нее.

Элэйс развернулась к нему:

— Ты с ней говорил?

Он замялся.

— По правде сказать, нет, госпожа.

Элэйс поспешно стала выбираться из рядов.

— Я пошла.

— Прости, госпожа, не лучше ли дождаться конца службы?

Они уже вошли в собор.

Элэйс оглянулась на дверь. Едва пропустив шествие богомольцев, вдоль задней стены сомкнулся ряд монахов. Из-под клобуков смотрели бдительные глаза. Эта стража никого не пропустила бы незамеченным.

— Ваш уход может повредить отцу или даме Агнесс. Его могут истолковать как знак вашего сочувствия новой церкви.

— Конечно, ты прав. — Элэйс помолчала, соображая. — Передай Эсклармонде: я приду, как только смогу.

Элэйс обмакнула палец в кропильницу и перекрестилась святой водой. Она помнила, что за ней могут наблюдать.

Место для себя она выбрала в боковом нефе, так далеко от Орианы, как можно было отойти, не привлекая внимания. В подвешенных под сводами люстрах мигали свечи. Снизу эти люстры казались пылающими железными колесами, готовыми обрушиться с высоты на головы грешников. Элэйс удивило, как много народу собралось сегодня в соборе, давно стоявшем пустым. Голос епископа едва пробивался сквозь шепот дыхания задыхающейся в давке толпы. Как непохоже это все на простые служения в церкви Эсклармонды!

Церкви, к которой принадлежит и ее отец.

Bons Homes ставили внутреннюю веру выше внешних проявлений. Им ни к чему были святые храмы, суеверные обряды, унизительная покорность, отделяющая простых людей от Бога. Они не почитали идолов, не падали ниц перед изображениями орудий пытки. Для Bons Chrétiens сила Господа таилась в Слове. Им нужны были лишь книги и молитва: слово, произнесенное или прочитанное вслух. Спасение не достигалось через раздачу милостыни, почитание мощей или субботние молитвы, прочитанные на языке, понятном одним церковникам.

В их глазах перед милостью Святого Отца все были равны: евреи и сарацины, мужчины и женщины, зверь в полях и птица в небе. Не будет ни ада, ни Страшного суда, потому что милость Божия даст спасение каждому — только иным, прежде чем достигнуть царства Божия, придется прожить много жизней.

Правда, сама Элэйс не посещала служб, но от Эсклармонды знала слова молитв и ход обрядов. Однако важнее для нее было то, что в эти темные времена Bons Chrétiens оставались добрыми людьми, мирными и терпимыми, и почитали Светоносного Господа, вместо того чтобы трепетать в страхе перед жестоким божеством католиков.

Наконец Элэйс разобрала в бормотании епископа слова «Benedictus».[74] Теперь можно незаметно ускользнуть. Медленно, сложив руки, стараясь держаться незаметно, Элэйс бочком продвигалась к дверям.

Еще минута — и она свободна.

ГЛАВА 35

Дом Эсклармонды скрывался в тени башни Балтазара. Элэйс помешкала, прежде чем постучать в ставень. Сквозь большое окно ей видна была хозяйка дома, расхаживающая по комнате. На женщине было простое зеленое платье, тронутые сединой волосы туго стянуты на затылке.

«Наверняка я не ошиблась».

Элэйс преданно смотрела на подругу. Она уже не сомневалась, что ее догадка верна. Эсклармонда подняла взгляд, вскинула руку, помахала. Улыбка осветила ее лицо.

— Элэйс! Как я тебе рада! Мы с Сажье по тебе скучали.

В дверях Элэйс встретил знакомый запах трав и пряностей. Она переступила порог, входя в единственную комнату, занимавшую весь нижний этаж маленького жилища. Над небольшим очагом посередине кипел котелок с водой. Ближе к стене стояли стол, лавка и два стула. Тяжелый занавес отделял заднюю часть комнаты, где Эсклармонда принимала приходящих за советом просителей. Сейчас у нее никого не было: отдернутый занавес открывал ряды глиняных кувшинов и горшков, расставленных на длинных полках. С потолка свисали пучки засушенных трав и цветов. На столе рядом со светильником стояла ступка с пестиком — точь-в-точь такая же, как у самой Элэйс. Эсклармонда и подарила ей на свадьбу инструменты травницы.

Приставная лестница вела наверх, на полати, где спали бабушка и внук. Сажье свесил голову и, увидев, кто пришел, издал восторженный вопль. Мальчуган скатился по ступеням и обхватил гостью руками за пояс. Ни минуты не медля, он пустился в рассказ о своих приключениях, обо всем, что видел и слышал за то время, как ее не было.

Сажье был отличный рассказчик, красноречивый и пылкий, а в особенно интересных местах его янтарные глаза так и светились от волнения.

Дав ему поболтать немного, Эсклармонда вмешалась.

— Я хотела попросить тебя доставить пару посылок, — обратилась она к мальчику. — Госпожа Элэйс тебя извинит.

Сажье собирался возразить, но взгляд на лицо прабабушки остановил его.

— Я быстро вернусь!

Элэйс потрепала его по волосам.

— У тебя зоркий взгляд, Сажье, и дар слова. Не станешь ли ты поэтом, когда подрастешь?

Паренек замотал головой:

— Я буду шевалье, госпожа. Я хочу сражаться!

— Сажье, — строго одернула его Эсклармонда. — Послушай-ка меня.

Она назвала имена людей, которым он должен был сообщить, что через три ночи в роще к востоку от Сен-Микеля назначена встреча с двумя Совершенными. Мальчик кивнул.

— Вот и хорошо. — Эсклармонда поцеловала его в макушку и тут же приложила палец к губам. — Помни: только тем, кого я назвала. Теперь отправляйся. Чем скорей уйдешь, тем скорее вернешься, чтобы закончить свой рассказ госпоже Элэйс.

— Ты не боишься, что его подслушают? — спросила та, когда Эсклармонда закрыла дверь.

— Сажье толковый мальчишка. Он знает, что слышать его должны только те, кому назначаются послания.

Высунувшись из окна, она подтянула и закрыла ставни.

— Кому-нибудь известно, что ты здесь?

— Только Франсуа. Это он мне сказал, что ты вернулась.

Что-то странное мелькнуло во взгляде Эсклармонды, но она промолчала. Потом кивнула:

— Лучше, чтобы никто и не знал, да?

Она присела за стол и поманила Элэйс к себе.

— Ну как, поездка в Безьер оказалась успешной?

Элэйс покраснела:

— Ты уже знаешь?

— Вся Каркассона знает. Ни о чем другом и не говорят.

Лицо ее стало строгим.

— Я тревожилась за тебя. Сперва то нападение, а потом…

— Ты и об этом знаешь? От тебя не было вестей, и я решила, будто ты в отъезде.

— Ничего подобного. Я пришла в замок, как только тебя нашли, но тот же Франсуа меня не впустил. Твоя сестрица приказала никого к тебе не пропускать без ее дозволения.

— Он мне ничего не сказал, — озадаченно пробормотала Элэйс. — И Ориана тоже, но она-то меня не удивляет.

— Вот как?

— Да, она все время за мной следит, и это, мне кажется, не от большой любви. У нее есть какая-то цель. — Элэйс помолчала. — Прости, Эсклармонда, что я тебе не доверилась. Просто не было времени.

Эсклармонда отмахнулась:

— Послушай-ка лучше, что здесь творилось, пока вас не было. Через несколько дней после того, как ты пропала из Шато, туда явился какой-то человек и стал расспрашивать о Рауле.

— Кто это, Рауль?

— Паренек, который нашел тебя в саду. — Эсклармонда усмехнулась. — Эта находка его прославила. Послушав его рассказы, можно было подумать, будто он, спасая твою жизнь, в одиночку отразил армию Саладина.

— Я его совсем не помню, — покачала головой Элэйс. — Думаешь, он что-то видел?

Эсклармонда пожала плечами.

— Вряд ли. Тревога поднялась, когда тебя не было уже целый день. Если бы Рауль застал разбойников на месте преступления, он бы проговорился раньше. Как бы то ни было, незнакомец увел парня в таверну Святого Иоанна Евангелиста. Накачал его пивом, расхваливал на все лады. Рауль, при всем своем бахвальстве, всего-навсего мальчишка, притом туповатый, так что ко времени, когда Гастон стал закрывать, он уже на ногах не держался. Незнакомец обещал, что проводит его домой.

— Да, и?..

— Домой Рауль не вернулся. И никто его с тех пор не видел.

— А того мужчину?

— Пропал, как не бывало. В таверне он говорил, будто явился из Альзонны. Пока вы были в Безьере, я туда съездила. Никто там о таком и не слыхивал.

— Так что с этой стороны мы ничего не узнаем…

Эсклармонда покачала головой.

— И как это ты так поздно очутилась во дворе? — спросила она негромко.

За спокойным и ровным тоном вопроса ясно слышалась серьезная озабоченность.

Элэйс рассказала ей. Когда рассказ закончился, Эсклармонда еще долго молчала.

— Остаются два вопроса, — сказала она наконец. — Первый: кто знал, что тебя вызывает отец? Я уверена, что нападавшие оказались на твоем пути не случайно. И второй — были то сами заговорщики или они исполняли чей-то приказ, а если так, то чей?

— Я никому не говорила. Отец меня предупредил.

— Тебя вызвал Франсуа.

— Верно, — признала Элэйс, — но я не поверю, что Франсуа мог…

— Кто угодно из слуг мог увидеть, как он идет за тобой, или подслушать ваш разговор, — Она не сводила с Элэйс прямого проницательного взгляда. — Что заставило тебя поехать за отцом в Безьер?

Неожиданный оборот беседы застал Элэйс врасплох.

— Я… — начала она тщательно подбирая слова. Она ведь пришла к Эсклармонде за ответом на свой вопрос, а сама оказалась на месте свидетеля. — Я получила от отца знак, — сказала она, не сводя взгляда с лица подруги. — Знак с вырезанным на нем лабиринтом. Воры забрали его. Из сказанного мне отцом я поняла, что каждый день в неведении о его пропаже может поставить в опасность… — Она умолкла, не зная, как закончить.

К ее удивлению, Эсклармонда заулыбалась.

— Ты ему и о дощечке рассказала? — мягко спросила она.

— Да, еще до его отъезда, перед… нападением. Он очень тревожился, особенно когда я призналась, что не помню, откуда она у меня. — Элэйс помолчала и договорила: — Хотя теперь я, по-моему, знаю.

— Сажье ее заметил, когда помогал тебе выбирать сыр, и рассказал мне. Как ты заметила, у него зоркий глаз.

— Странно, что одиннадцатилетний мальчуган обращает внимание на такие вещи.

— Он знает, как это важно для меня, — объяснила Эсклармонда.

— Так же важно, как мерель? — Их глаза встретились.

Эсклармонда отозвалась не сразу.

— Нет, — сказала она, — нет, не совсем так.

— Она у тебя? — медленно спросила Элэйс.

Эсклармонда кивнула.

— Но почему было просто не попросить? Я бы сама тебе отдала.

— В ночь, когда ты исчезла, Сажье приходил к тебе как раз с такой просьбой. Он ждал и ждал, а ты все не возвращалась, и тогда он взял ее без спроса. И оказывается, правильно сделал.

— Она и сейчас у тебя?

Эсклармонда кивнула.

Элэйс преисполнилась гордости. Разве не она угадала в своей наставнице последнего из стражей?

«Я видела узор. Он подсказал мне…»

— Скажи, Эсклармонда, — попросила она, не в силах больше сдерживаться, — если это твоя дощечка, почему мой отец об этом не знал?

Женщина улыбнулась.

— По той же причине, по которой не знает, откуда она у меня. Так захотел Ариф. Он заботился о сохранности книг.

Элэйс не решилась заговорить, боясь, что сорвется голос.

— Ну а теперь, когда мы друг друга поняли, расскажи мне все.

Эсклармонда внимательно выслушала повесть Элэйс.

— Стало быть, Симеон направляется в Каркассону?

— Да, но книгу он пока отдал на хранение отцу.

— Разумная предосторожность, — кивнула Эсклармонда. — Я рада буду получше узнать его. По твоему рассказу, он прекрасный человек.

— Мне он ужасно понравился, — призналась Элэйс. — Но отец был очень разочарован, узнав, что у Симеона осталась всего одна книга. Он ожидал найти в Безьере обе.

Эсклармонда собиралась ответить, но тут кто-то заколотил в дверь и в ставень. Обе они вскочили на ноги.

— Atencion! Atencion!

— Что там? Что случилось? — вскрикнула Элэйс.

— Солдаты! Пока твой отец был в отъезде, в городе прошло много обысков.

— Чего же они ищут?

— Говорят, что преступников, но по правде — Bons Homes.

— А кто их послал? Консулы?

Эсклармонда покачала головой.

— Беренгьер де Рошфор, наш благородный епископ; испанский монах Доменико де Гусман со своими братьями проповедниками… кто знает? Они не объявляют себя.

— Наш закон не позволяет…

Эсклармонда приложила палец к губам:

— Тс-с! Может, они еще пройдут мимо.

В то же мгновение тяжелый удар обрушился на дверь. Брызнули во все стороны щепки, засов отскочил, и дверь, распахнувшись, с глухим стуком ударилась о каменную стену. Двое вооруженных людей ворвались в комнату. Их лица скрывали низко надвинутые шлемы.

— Я Элэйс дю Мас, дочь кастеляна Пеллетье! Я желаю знать, от чьего имени вы действуете.

Мужчины не опустили оружие и не подняли забрал.

— Я требую…

В дверях мелькнуло что-то красное, и, к ужасу Элэйс, на пороге появилась Ориана.

— Сестра? Что привело сюда тебя и этих людей?

— Я исполняю приказ нашего отца: препроводить тебя в Шато Комталь. Весть о твоем излишне поспешном исчезновении с вечери уже дошла до его ушей. Опасаясь, что с тобой случилось несчастье, он послал меня искать тебя.

«Лжешь!»

— Он бы ничего подобного и не подумал, если бы ты не вложила ему в голову эту мысль. — Говоря это, Элэйс смотрела на солдат. — И к чему тебе вооруженная стража?

— Мы думаем только о тебе, — натянуто улыбнулась сестра. — Признаюсь, может быть, я слишком сильно о тебе беспокоилась.

— Тебе вовсе незачем беспокоиться. Я сама вернусь в Шато, когда закончу разговор.

Элэйс вдруг заметила, что сестра вовсе не слушает ее, а взглядом шарит по комнате. Холодный ком встал у Элэйс под ложечкой. Неужели Ориана подслушала их разговор?

Она тут же изменила тактику.

— Впрочем, пожалуй, я пойду с тобой. Здесь я уже закончила дела.

— Дела, сестрица?

Ориана принялась бродить по комнате, гладить ладонями спинки стульев, столешницу. Она открыла крышку стоявшего в углу сундука, заглянула внутрь и со стуком захлопнула. Элэйс с беспокойством наблюдала за сестрой.

Та остановилась на пороге рабочей половины комнаты.

— Чем это ты тут занимаешься, колдовством? — презрительно бросила она, впервые замечая Эсклармонду. — Зелья и заговоры для слабоумных? — Она с отвращением огляделась и отступила назад. — Многие считают, что ты ведьма, Эсклармонда из Сервиана, faitilhièr, как говорят простолюдины.

— Как ты смеешь так с ней разговаривать? — негодующе крикнула Элэйс.

— Если желаешь, госпожа Ориана, можешь осмотреть все, — невозмутимо проговорила Эсклармонда.

Ориана неожиданно вцепилась в плечо сестре.

— Хватит с тебя, — процедила она, запуская острые ногти ей в кожу. — Ты сказала, что готова вернуться в замок? Так идем!

Не успев опомниться, Элэйс оказалась за порогом. Солдаты дышали ей в затылок. Мелькнуло воспоминание: запах вчерашнего пива, вонючая рука, зажавшая рот.

— Живо, — приказала Ориана, подталкивая ее в спину.

Ради Эсклармонды Элэйс не стала противиться ей. На углу она сумела обернуться через плечо. Эсклармонда стояла в дверях, глядя им вслед. Поймав взгляд Элэйс, она прижала палец к губам. Ясный знак: молчать.

ГЛАВА 36

В главной башне тер глаза и потягивался, разгоняя ломоту в костях, Пеллетье. Час за часом из Шато Комталь рассылали гонцов с письмами к тем из шестидесяти вассалов Тренкавеля, кто еще не выступил к Каркассоне.

Сильнейшие из них, хотя и числились вассалами виконта, были вполне независимы, так что в письмах к ним Приходилось скорее убеждать и уговаривать, нежели приказывать. В каждом послании он не скрывая описывал грозящую опасность. Французы собрали на границе Миди невиданную доселе армию вторжения. Гарнизон Каркассоны необходимо усилить. Исполните свои вассальные клятвы, соберите, сколько возможно, добрых людей и приходите.

— A la perfin, — сказал Тренкавель, разогревая на светильнике воск, чтобы приложить печать. — Наконец.

Пеллетье подошел к виконту, кивнув Жеану Конгосту. У него редко находилось время для мужа Орианы, но сегодня он должен был признать: Конгост со своей армией писцов трудились неутомимо и успешно. Сейчас слуга унес последнее послание, чтобы вручить его последнему из гонцов, и кивком Пеллетье отпускал эскриванов отдохнуть. Следом за Конгостом вставали, хрустя онемевшими пальцами, и другие писцы — терли покрасневшие глаза, собирали свитки пергаментов, перья и чернильницы. Пеллетье молчал, пока они с виконтом не остались наедине.

— Тебе надо отдохнуть, мессире, — заговорил он тогда. — Следует беречь силы.

Тренкавель рассмеялся.

— Força e vertu, — повторил он слова, сказанные в Безьере. — Сила и храбрость. Не беспокойся, Бертран, со мной все хорошо. А вот у тебя, старый друг мой, усталый вид.

— Признаюсь, мысль о постели кажется очень привлекательной, мессире, — кивнул кастелян.

Две недели бессонных ночей и пятьдесят два года за плечами давали себя знать.

— Сегодня все мы будем спать в собственных постелях, Бертран, но боюсь, им придется еще час-другой подождать нас. — Виконт погрустнел. — Я должен как можно скорее встретиться с консулами — со всеми, кого удастся собрать в такой спешке.

Пеллетье кивнул и спросил:

— Ты хочешь от них еще чего-то?

— Даже если на мой призыв откликнутся все вассалы до единого, даже если они приведут с собой сильные отряды, все равно людей нам не хватит.

— Ты будешь просить, чтобы они открыли сундуки с казной?

— Нужны деньги, чтобы купить отряды опытных дисциплинированных наемников. В Арагоне или в Каталонии — чем ближе, тем лучше.

— Ты не думал поднять налоги? Скажем, на соль? Или на муку?

— Для таких мер время еще не пришло. Я предпочел бы получить нужные средства в дар, а не вымогать их. — Виконт помолчал. — Если не выйдет, тогда придется обдумать другие способы. Как идет работа на укреплениях?

— Собраны все каменщики и плотники из города, Сен-Венсена и Сен-Микеля, а также и из северных деревень. Уже начали разбирать хоры в соборе и монастырскую трапезную.

— Беренгьер де Рошфор будет недоволен, — усмехнулся виконт.

— Епископу придется потерпеть, — заворчал Пеллетье. — Нам понадобится дерево, чтобы сейчас же приступить к сооружению ambans и cadefalcs. Его дворец и трапезная — самый подходящий источник.

Раймон Роже вскинул руки в притворном отчаянии.

— Я не оспариваю твоих распоряжений, — засмеялся он. — Укрепления важнее епископских удобств! Скажи лучше, Бертран, Пьер Роже де Кабарет уже прибыл?

— Еще нет, мессире, но его ждут с минуты на минуту.

— Когда появится, пришли его прямо ко мне. Я бы хотел, если возможно, увидеться с ним до встречи с консулами. Из Терма или из Фу а нет вестей?

— Пока нет, мессире.

Чуть позже Пеллетье стоял, подбоченившись, посреди Кур д'Онор. Он был доволен: работа продвигалась быстро. Звенели пилы, стучали молотки, скрипели колеса телег, подвозивших дерево, гвозди и вар, гудели в кузницах пылающие горны.

Краем глаза он заметил спешащую к нему через двор Элэйс и нахмурился.

— Зачем ты послал за мной Ориану? — с ходу накинулась она на отца.

Тот ошеломленно оглянулся.

— Ориану? Куда послал?

— Я гостила у подруги, у Эсклармонды из Сервиана, в южной части города, когда туда вломилась Ориана в сопровождении двух солдат. Она заявила, будто ты послал ее доставить меня в Шато. — На лице отца она увидела неподдельное изумление. — Она правду сказала?

— Я не виделся с Орианой.

— Ты ведь обещал поговорить с ней о ее поведении в твое отсутствие.

— Не было времени.

— Прошу тебя, не думай, что это пустяки. Она что-то знает — что-то, что может тебе повредить. Я уверена.

Пеллетье побагровел.

— Я не желаю слышать, как ты клевещешь на родную сестру! Это зашло…

— Дощечка с лабиринтом принадлежит Эсклармонде, — выпалила Элэйс.

Он осекся, словно дочь ударила его.

— Что? О чем ты говоришь?

— Вспомни, Симеон отдал ее женщине, которая приходила за второй из книг.

— Не может быть! — выговорил он с такой силой, что Элэйс отшатнулась.

— Эсклармонда и есть третий страж, — заторопилась она, не давая отцу времени возразить. — Та сестра из Каркассоны, о которой пишет Ариф. И про мерель она знает!

— И твоя Эсклармонда утверждает, что она — страж? — требовательно спросил отец. — Потому что если так, то…

— Я не спросила ее напрямик, — сказала Элэйс и добавила: — Но это вовсе не глупо, paire. Она как раз такой человек, которого мог бы выбрать Ариф. Что ты знаешь об Эсклармонде? — спросила она, чуть помолчав.

— Знаю, что ее считают мудрой женщиной. И у меня есть основания благодарить ее за любовь и заботу о тебе. Ты говорила, у нее есть внук?

— Да, вернее, правнук, Сажье. Ему одиннадцать лет. Эсклармонда сама из Сервиана, мессире. Она перебралась в Каркассону, когда Сажье был младенцем. И по времени сходится с рассказом Симеона.

— Кастелян Пеллетье!

Оба они обернулись на голос слуги.

— Мессире, виконт Тренкавель желает немедля видеть вас у себя. Прибыл Пьер Роже, владетель Кабарета.

— Где Франсуа?

— Не знаю, мессире.

Пеллетье досадливо заворчал, покосился на Элэйс.

— Передай виконту, что я сейчас буду, — бросил он. — Потом разыщи Франсуа и пришли ко мне. Его никогда нет под рукой, когда он нужен.

— Хотя бы поговори с Эсклармондой! Выслушай ее. Я передам ей твое приглашение, — не отступалась Элэйс.

Пеллетье на мгновенье задумался и сдался:

— Дождемся Симеона, и тогда я послушаю, что скажет нам твоя мудрая подруга… — Он уже поднимался по лестнице, но остановился, договаривая на ходу: — Еще одно, Элэйс. Откуда Ориана знала, где тебя искать?

— Должно быть, шла за мной от собора Святого Назария, хотя… — Она осеклась.

У Орианы не хватило бы времени заручиться помощью солдат и вернуться так быстро.

— Не знаю, — призналась Элэйс. — Но я уверена, что…

Пеллетье уже уходил. Проходя по двору, Элэйс с облегчением заметила, что Орианы нигде не видно. И тут же замерла как вкопанная при мысли: «Что, если она вернулась туда?»

Элэйс подобрала подол и пустилась бегом.

Едва свернув на улицу, где жила Эсклармонда, Элэйс увидела, что опоздала. С окон были сорваны ставни, дверь выбита.

Эсклармонда, ты здесь?!

Элэйс вбежала внутрь. Мебель перевернута, ручки кресел прогнулись, как сломанные кости. Содержимое сундука разбросано по всему полу, угли очага кто-то пнул ногой, засыпав все кругом слоем серого пепла.

Она поднялась на несколько ступенек по лестнице. Солома, одеяла, тюфяки — все ложе перерыто, распорото. Нетрудно догадаться, что в перины тыкали копьями или остриями мечей.

Еще худший беспорядок царил в рабочей половине Эсклармонды. Занавес просто сорвали, пол усыпан черепками горшков, залит лужами лекарственных настоев и отваров — бурыми, красными, белыми. Пучки трав сорваны с потолка и втоптаны в цветную жижу.

Застали вернувшиеся солдаты Эсклармонду дома? Элэйс вернулась на улицу, надеясь узнать что-нибудь от соседей. Но все двери были заперты, ставни плотно закрыты.

— Госпожа Элэйс…

Сперва она подумала, будто ослышалась.

— Госпожа Элэйс!

— Сажье! — выдохнула она. — Где ты?

— Здесь, наверху.

Элэйс вышла из тени дома, подняла взгляд. В собирающихся сумерках она едва разглядела светлую копну волос и блеск янтарных глаз над крутым карнизом крыши.

— Сажье, — с облегчением улыбнулась она, — ты убьешься!

— Вот и нет, — ухмыльнулся мальчишка. — Я сколько раз так лазал. Я и в Шато Комталь могу по крышам забраться, и обратно тоже!

— Ну а у меня голова кружится на тебя смотреть. Слезай.

У нее перехватило дыхание, когда Сажье повис на руках и спрыгнул на улицу прямо перед ней.

— Что здесь было? Где Эсклармонда?

— Menina в безопасности. Она велела дождаться тебя. Знала, что ты придешь.

Оглянувшись через плечо, Элэйс втянула мальчика в пустой дверной проем.

— Рассказывай, — поторопила она.

Сажье с несчастным видом уставился себе в ноги.

— Солдаты вернулись. Я почти все слышал через окно. Menina догадалась, что они придут назад, как только ваша сестра доведет вас до Шато, так что мы спрятались в погребе. — Мальчик глубоко вздохнул. — Они очень спешили. Мы слышали, они ходили от двери к двери, выспрашивали о нас у соседей. Топали прямо у нас над головами, пол трясся, но люка они не нашли. — Голос у него задрожал, обычного озорства не осталось и следа. — Они все у бабушки перебили. Все ее лекарства.

— Я знаю, — мягко сказала Элэйс. — Видела.

Элэйс взяла мальчика за подбородок, подняла к себе его лицо.

— Это очень важно, Сажье. Солдаты были те же, что в первый раз? Ты их видел?

— Не видел…

— Ну ничего, — быстро сказала она, видя, что мальчик готов расплакаться. — Ты, видно, храбрец. Настоящая опора для Эсклармонды. — Элэйс замялась. — С ними был кто-нибудь?

— По-моему, нет, — жалобно отозвался мальчуган. — Я ничего не мог сделать.

Элэйс обняла его за плечи, увидев, как по щеке скатилась первая слеза.

— Тише, тише, все будет хорошо. Не отчаивайся. Ты старался, как лучше, Сажье. Никто из нас не может сделать большего.

Мальчик кивнул.

— Где теперь Эсклармонда?

— В одном доме в Сен-Микеле. — Он сглотнул слезы. — Она сказала, мы там будем ждать, пока ты нам не скажешь, где встретиться с кастеляном Пеллетье.

Элэйс замерла.

— Она так и сказала, Сажье? Что ждет известия от моего отца?

Сажье поднял на нее озадаченный взгляд.

— Разве она ошиблась?

— Нет-нет, просто я не знаю, как… — Элэйс не договорила. — Ничего. Это неважно. — Своим платком она вытерла мальчику лицо. — Вот так-то лучше. Отец хочет поговорить с Эсклармондой, но он ждет еще одного… друга, который должен добраться из Безьера.

Сажье кивнул:

— Симеона.

Элэйс широко открыла глаза, потом с улыбкой признала:

— Верно, Симеона. Сажье, есть ли что-то, чего бы ты не знал?

Мальчик уже почти улыбался:

— Такого мало.

— Ты передай Эсклармонде, что я все расскажу отцу, но пока ей… вам обоим лучше подождать в Сен-Микеле.

К удивлению Элэйс, мальчик взял ее за руку.

— Скажи ей сама, — предложил он. — Menina рада будет тебя повидать. И вам еще надо поговорить. Она говорит, вам не дали закончить разговор.

Элэйс заглянула в его янтарные глаза, горевшие азартом.

— Так ты пойдешь?

Элэйс засмеялась:

— С тобой, Сажье? Куда угодно. Но не сейчас. Это слишком опасно. За домом могут следить. Я пришлю весточку.

Сажье кивнул и исчез так же неожиданно, как появился.

— Deman al vesprè! — крикнул он уже издалека.

ГЛАВА 37

После возвращения из Монпелье Жеан Конгост мало виделся с женой. Ориана не приветствовала его, как должно, не выказала почтения к выстраданным мужем превратностям и унижениям. К тому же он не забыл еще бесстыдной сцены в спальне накануне его отъезда.

Жеан поспешал через двор, бормоча себе под нос. У входа в жилые помещения он встретил Франсуа, слугу Пеллетье. Конгост не доверял этому человеку, полагая, что тот непозволительно заносчив и вечно шныряет кругом, донося обо всем своему господину. Да и нечего ему было делать в покоях в такое время.

Франсуа поклонился ему:

— Мое почтение, эскриван.

Конгост посмотрел сквозь него.

К тому времени, как он добрался до своих покоев, Конгост успел взрастить в себе праведное негодование. Пора преподать Ориане урок. Недопустимо оставлять безнаказанной столь наглую и откровенную непокорность. И он без стука распахнул дверь.

— Ориана, где ты? Поди сюда!

Комната была пуста. В досаде супруг смел все со столика отсутствующей супруги. Разлетелись вдребезги кувшинчики, со стуком раскатились по полу свечи. Жеан бросился к гардеробу, вывернул из него всю одежду, сдернул с ложа покрывало, еще хранившее следы ее распутства.

Затем он в ярости бросился в кресло и осмотрел плоды своих усилий: разорванные тряпки, разбитые горшки, поломанные свечи. Ориана сама виновата. Если бы она вела себя как следует, ничего бы не случилось.

Он пошел искать Жиранду, чтобы та прибрала в спальне, раздумывая, как призвать к порядку отбившуюся от рук супругу.

Гильом в облаке горячего пара показался в дверях бани и увидел ожидавшую его Жиранду. Женщина хитровато усмехалась, загнув кверху уголки губ.

Гильом сразу помрачнел.

— Что тебе?

Служанка хихикнула, окинув его взглядом из-под густых ресниц.

— Ну? — прикрикнул он. — Говори, если есть что сказать, а нет, так оставь меня в покое.

Жиранда склонилась к нему, зашептала на ухо.

Гильом выпрямился:

— Чего она хочет?

— Не могу сказать, мессире. Моя госпожа не поверяет мне своих желаний.

— Жиранда, ты не умеешь лгать!

— Ответ будет?

Гильом задумался.

— Скажи госпоже, что я сейчас буду, — он сунул ей в руку монетку, — и держи рот на замке.

Он посмотрел ей вслед, потом вышел на середину двора и присел под раскидистым вязом. Не надо бы ходить. Зачем подвергать себя искушению? Это слишком опасно. Она слишком опасна.

Он вовсе не намеревался заходить так далеко. Зимняя ночь, теплая кожа под мехами, кровь, разгоряченная вином с пряностями, и не остывший еще охотничий азарт… Что за безумие им овладело? Она просто околдовала его.

Утром он раскаивался и клялся себе, что это никогда не повторится. И первые несколько месяцев после женитьбы держал слово. Потом снова случилась такая ночь, потом вторая, третья и четвертая. Она овладела им, захватила целиком.

При нынешнем положении дел он особенно беспокоился, как бы не просочились наружу скандальные слухи. Следует быть осторожнее. Важно хорошо закончить дело. Он увидится с ней только ради того, чтобы сказать, что больше им нельзя встречаться.

Заторопившись, пока не растаяла решимость, он вскочил и направился в сад. У ворот остановился, задержал руку, уже тронувшую засов. Дальше идти не хотелось. Но тут он увидел ее, стоящую в густой тени ивы — темная фигура, тающая в сумерках. Сердце подпрыгнуло у него в груди. Она походила на темного ангела, ее волосы, свободными локонами рассыпавшиеся по плечам, даже в полумраке блестели гагатом.

Гильом глубоко вздохнул. Еще не поздно вернуться. Но тут Ориана, словно почувствовав его колебание, обернулась, и власть ее взгляда притянула Гильома к себе. Он приказал своему конюшему охранять ворота и по мягкой траве пошел к ней.

— Я боялась, что ты не придешь, — сказала она, когда любовник поравнялся с ней.

— Не смог устоять.

Он почувствовал на руке прикосновение ее нежных пальцев, потом ее ладонь мягко легла ему на запястье.

— Тогда я молю простить за то, что нарушила твой покой, — шепнула Ориана, привлекая его к себе.

— Увидит кто-нибудь, — прошипел Гильом, отстраняясь.

Ориана придвинулась совсем близко, так что он ощутил аромат ее духов. Гильом пытался не замечать пробуждающегося желания.

— Отчего ты так неласков со мной? — уговаривала она. — Здесь некому нас видеть. Я велела сторожить ворота. К тому же сегодня все слишком заняты, чтобы думать о нас.

— Не настолько уж погружены в собственные дела, чтобы не сунуть нос в чужие, — возразил он. — Все следят, подслушивают, надеются подметить что-нибудь, что можно обернуть в свою пользу.

— Какая гадкая мысль, — бормотала она, гладя его по волосам. — Забудь о них. Сейчас думай лишь обо мне.

Ориана была уже так близко, что он чувствовал, как бьется под тонкой тканью платья ее сердце.

— Отчего ты так холоден, мессире, разве я чем-нибудь оскорбила тебя?

Он чувствовал, как стынет его решимость по мере того, как разогревается кровь.

— Ориана, мы грешим. Тебе это известно. Ты предаешь мужа, а я жену нашей нечестивой…

— Любовью? — подсказала она и рассмеялась милым, легким смешком, от которого перевернулось в нем сердце. — Любовь не грех. То добродетель, обращающая дурное в хорошее, а хорошее в лучшее. Разве ты не слышал трубадуров?

Гильом только теперь заметил, что уже держит в ладонях ее прекрасное лицо.

— Песни есть песни. Наши обеты даны были не в балладе, а в жизни. Не извращай моих слов. — Он набрал в грудь побольше воздуха. — Я говорю, что мы не должны больше встречаться.

Она замерла в его ладонях, прошептала:

— Ты больше не любишь меня, мессире?

Густые волосы упали ей на лицо, скрыв ее от глаз Гильома.

— Не надо, — сказал он уже не так твердо.

— Чем я могу доказать тебе свою любовь? — шептала она так тихо, так безнадежно, что он едва слышал ее слова. — Если ты недоволен мною, мессире, тогда скажи…

Он переплел ее пальцы со своими.

— Ты ни в чем не виновата. Ты прекрасна, Ориана, ты… — Он умолк, не находя больше слов.

Пряжка на плаще Орианы отстегнулась, упала в траву, мерцающая синяя материя волной стекла к ее ногам. Она казалась такой беззащитной, такой слабой, что ему ничего не оставалось, как сжать ее в своих объятиях.

— Нет, — бормотал он, — я не…

Гильом пытался вызвать в памяти лицо Элэйс, ее прямой взгляд, доверчивую улыбку. Как ни странно для мужчины с его титулом и положением, он верил в святость брачных уз. Он не хотел предавать жену. Сколько раз в первые ночи их брака, глядя, как она мирно спит в тишине их опочивальни, он понимал, что стал — мог стать — лучше, чем был, потому что был любим ею.

Он попытался высвободиться, но в ушах стоял голос Орианы, и к нему примешивались шепотки челяди, болтавшей, каким дураком выставила его Элэйс, отправившись за мужем в Безьер. Гул в ушах разрастался, заглушая звонкий голосок жены. Ее лицо, стоявшее перед глазами, бледнело, таяло. Она уплывала, оставляя его в одиночку бороться с искушением.

— Я тебя обожаю, — шептала Ориана, между тем как ее ладонь проскальзывала у него между бедрами.

Он зажмурил глаза, не в силах противиться этому голосу. Он звучал, как шум ветра в лесу.

— С самого вашего возвращения из Безьера я только мельком видела тебя издалека.

Гильом хотел ответить, но в горле было сухо.

— Говорят, виконт Тренкавель отличает тебя среди всех своих шевалье, — шепнула Ориана.

Гильом уже не различал слов: слишком громко шумело в ушах, слишком сильно билась кровь, слишком отяжелела голова…

Он уложил женщину на траву.

— Расскажи мне, что было между тобой и виконтом, — нашептывала она ему в ухо. — Расскажи, что было в Безьере.

Гильом тихо ахнул, когда она обвила его ногами и притянула к себе.

— Расскажи, какая судьба нас ждет.

— Об этом нельзя рассказывать, — выдохнул он, чувствуя только, как движется под ним ее тело.

— Мне можно. — Ориана прикусила его губу.

Он выкрикнул ее имя. Его больше не заботило, кто может подсмотреть или подслушать их. Он не видел ни жадной радости в ее зеленых глазах, ни крови — его крови — у нее на губах.

Пеллетье с неудовольствием оглядывался. Ни Элэйс, ни Ориана не явились к ужину.

Подготовка к обороне не совсем затмила дух празднества, царивший среди собравшихся в Большом зале на лир по случаю возвращения виконта.

Встреча с консулами прошла удачно. Пеллетье не сомневался, что они соберут нужную сумму. Из самых близких к Каркассоне замков уже прибывали гонцы. Пока никто не отказался исполнить долг вассала, не отказался помочь людьми или деньгами.

Едва виконт Тренкавель и дама Агнесс удалились, Пеллетье тоже под каким-то предлогом вышел на воздух. Сомнения тяжело давили ему на плечи.

«Брат ожидает тебя в Безьере, сестра в Каркассоне».

Судьба вернула ему Симеона и вторую книгу скорее, чем осмеливался надеяться Бертран. А теперь, если Элэйс не ошиблась, и третья книга, оказывается, совсем рядом.

Рука Пеллетье потянулась к карману, где против сердца лежала книга Симеона.

Элэйс разбудил громкий стук ставня, ударившегося о стену, Она села на постели, чувствуя, как колотится в груди сердце. В сновидении она снова видела себя в роще под Курсаном, снова билась со связанными руками, пытаясь сбросить грубый капюшон.

Она подняла одну из подушек, еще теплую от ее щеки, и прижала к груди. Постель еще хранила запах Гильома, хотя уже неделю его голова не лежала на этой подушке.

Снова загремели ставни. Буря свистела вокруг башен, сотрясала кровли. Элэйс вспомнила еще, как, засыпая, попросила Риксенду принести чего-нибудь поесть.

В дверь постучали, и Риксенда робко вошла в комнату.

— Прости, госпожа. Мне не хотелось вас будить, но он настаивает.

— Гильом? — встрепенулась Элэйс.

Риксенда покачала головой.

— Ваш отец. Он просит вас сейчас же прийти к нему в караульню у Восточных ворот.

— Сейчас? Но ведь, должно быть, уже за полночь?

— Двенадцать еще не пробило, госпожа.

— Почему он послал тебя, а не Франсуа?

— Не знаю, госпожа.

Оставив Риксенду присмотреть в спальне, Элэйс накинула плащ и сбежала по лестнице. Над горами еще гремела гроза. Отец встретил ее у ворот.

— Куда мы идем? — крикнула Элэйс, перекрикивая ветер.

— В собор Святого Назария, — ответил он. — Там спрятана «Книга Слов».

Ориана по-кошачьи потянулась на кровати, прислушиваясь к шуму ветра. Жиранда хорошо потрудилась, прибрав комнату и починив кое-что из испорченного Жеаном добра. Что привело мужа в такую ярость, Ориана не знала и знать не хотела.

Все мужчины — скороходы, писцы, шевалье, священники в сущности своей одинаковы. Сколько твердят о чести и достоинстве, а потом ломаются, как сухая ветка. Первая измена дается всего трудней, а потом остается лишь удивляться, как легко они выбалтывают все тайны, как делами отрицают все, чем дорожат на словах.

Она узнала больше, чем ожидала. Самое забавное, что Гильом даже не сознает значения того, что рассказал ей нынче вечером. Она и раньше подозревала, что Элэйс отправилась в Безьер за отцом, но теперь знала наверняка. И узнала кое-что из того, что произошло между ними в ночь перед его отъездом. Ориана так заботилась о здоровье сестрицы единственно ради того, чтобы подвигнуть ту поделиться отцовскими тайнами. Уловка не сработала. Правда, ее служанка донесла, в какое отчаяние пришла Элэйс, заметив пропажу деревянной дощечки. В бреду, разметавшись на постели, она только о ней и говорила. Но отыскать эту дощечку пока не удавалось, несмотря на все усилия Орианы.

Она заложила руки за голову. Ей и во сне бы не приснилось, что в руках отца — вещь, обладающая такой властью, что за нее готовы отдать целое состояние. Нужно только набраться терпения.

Из слов Гильома она поняла, что дощечка была не столь уж важна. Будь у нее побольше времени, она выманила бы у любовника и имя человека, с которым встречался в Безьере ее отец. Если он знал это имя.

Ориана села. «Франсуа должен знать». Она хлопнула в ладоши.

— Отнеси это Франсуа, — велела она. — И смотри, чтобы тебя никто не видел.

ГЛАВА 38

На лагерь крестоносцев пала ночь.

Гай д'Эвре вытер жирные руки о полотенце, протянутое суетливым прислужником, осушил чашу и взглянул на восседавшего во главе стола аббата Сито: готов ли тот встать.

Не готов.

Аббат, облаченный в белое, лучащийся самодовольством, расположился между герцогом Бургундским и графом Неверским. Эти двое, вместе со своими приверженцами, соперничали из-за мест с самого выступления Воинства из Лиона.

Судя по их бессмысленно застывшим лицам, Арнольд-Амальрик продолжает бичевать пороки. Ересь, геенна огненная, неуместность просторечия в богослужении — он способен часами изводить слушателей.

Ни к одному из них Эвре не питал уважения. Их амбиции представлялись ему жалкими: добыть несколько золотых, вина и шлюх, подраться забавы ради и, отбыв законные сорок дней, со славой отправиться по домам. Слушал церковника, кажется, только де Монфор, сидевший за столом чуть дальше. У этого глаза горят неприятным огнем, соперничающим с фанатическим пламенем в глазах аббата.

Эвре знал Монфора только понаслышке, хотя они и были близкими соседями. Гай унаследовал земли с добрыми охотничьими угодьями к северу от Шартра. Благодаря хорошо рассчитанным бракам и безжалостному взиманию податей состояние семьи последние пятьдесят лет неуклонно росло. Никакие братья не оспаривали у него титул, он не был обременен никакими существенными долгами.

Земли Монфора под Парижем лежали в двух днях конного пути от поместья Эвре. Тот знал, что Монфор принял крест после персонального обращения к нему герцога Бургундского, однако его амбиции были известны всем, так же как благочестие и храбрость. Монфор был ветераном восточных кампаний в Сирии и Палестине, он же был в числе немногих крестоносцев, отказавшихся участвовать в осаде христианского города Зара во время четвертого Крестового похода в Святую землю.

Теперь ему было за сорок, но Монфор до сих пор был силен как бык. Самолюбивый и вспыльчивый, он прославился небывалой преданностью людям, воевавшим под его началом, зато многие бароны ему не доверяли, подозревая в интригах и честолюбии, не подобающих его положению. Его Эвре презирал, как презирал всякого, объявляющего свои делишки деяниями Господа.

У Эвре была всего одна, но веская причина принять крест. Достигнув цели, он немедленно вернется в Шартр с книгами, на охоту за которыми потратил полжизни. У него нет ни малейшего желания умирать на алтаре чужой веры.

— Что еще? — буркнул он, заметив появившегося за плечом слугу.

— К вам посланец, сударь.

Эвре поднял голову:

— Где?

— Ждет за границей лагеря, сударь. Имени назвать не пожелал.

— Из Каркассоны?

— Он не говорит, сударь.

Склонившись к внимающим аббату, Эвре извинился за ранний уход и выбрался из-за стола. Его бледное лицо окрасил румянец. Пробираясь среди палаток и коновязей, крестоносец поспешно зашагал к поляне на восточной стороне лагеря.

Сперва в темноте ему удалось разглядеть лишь неясную тень, но, подойдя ближе, Эвре узнал слугу своего шпиона в Безьере.

— Ну?

В его голосе звучало жестокое разочарование.

Посланец упал на колени.

— Мы нашли их тела в лесу под Курсаном.

Серые глаза Эвре напоминали сейчас щели в забрале шлема.

— Под Курсаном? Их дело было следить за Тренкавелем и его людьми. Как их занесло к Курсану?

— Не могу сказать, сударь, — пролепетал посланец.

Повинуясь взгляду Эвре, еще двое выдвинулись из-за деревьев, непринужденно положив ладони на рукояти мечей.

— Что еще там нашли?

— Ничего, сударь. Накидки, оружие, даже стрелы, убившие их… там ничего не было. Голые тела. Все остальное унесли с собой.

— Стало быть, их опознали?

Слуга отступил на шаг.

— В замке больше говорят об отваге Амьеля де Курсана, а кто были разбойники, почти не обсуждают. Там еще была девица, дочь наместника виконта Тренкавеля, Элэйс.

— Она ехала одна?

— Не знаю, сударь, но де Курсан сам проводил ее до Безьера. Она встретилась с отцом в еврейском квартале. Оба провели там некоторое время. В частном доме.

Эвре задумался.

— Вот оно как, — пробормотал он, и на его губах проступила улыбка. — А как зовут еврея?

— Имени мне не сообщили, сударь.

— Когда беженцы двинулись в Каркассону, он участвовал в исходе?

— Да, сударь.

Эвре не пожелал выказывать облегчение, которое принесла ему эта весть.

— Кто еще об этом знает?

— Никто, сударь, клянусь вам. Я никому не говорил.

Эвре нанес удар без предупреждения. Нож легко вошел в горло гонца. Тот задохнулся, выкатил глаза, последний выдох выплеснулся на землю вместе с алой струей крови. Посланец упал на колени, потянулся к торчавшему в горле ножу, но руки его обмякли, и он ткнулся лицом в землю. Еще минуту тело корчилось в кровавой луже, потом содрогнулось в последний раз и замерло.

Эвре безразлично взглянул на мертвеца, протянул руку ладонью вверх, ожидая, чтобы один из солдат вернул ему кинжал, вытер клинок угол ком рубахи убитого и вложил в ножны.

— Избавьтесь от него, — приказал Эвре, толкнув тело носком сапога. — И найдите этого еврея. Я хочу знать, здесь он или уже в Каркассоне. Описание у вас есть?

Солдат кивнул.

— Хорошо. Если оттуда не будет известий, больше меня сегодня ночью не тревожьте.

ГЛАВА 39

КАРКАСОН,

среда, 6 июля 2005

Элис двадцать раз переплыла бассейн, затем позавтракала на веранде гостиницы, глядя, как лучи солнца пробираются сквозь листву. В девять тридцать она уже стояла в очереди, ожидающей открытия Шато Комталь. Заплатила за билет и получила в руки буклетик на причудливом английском с изложением истории замка.

Деревянные помосты были возведены справа от ворот и вокруг вершины башни-подковы Тур де Касарн — как «воронье гнездо» на верхушке мачты.

Тишина обняла Элис, едва она сквозь мощные двойные ворота из окованного металлом дерева вошла в крепостной двор. Кур д'Онор еще лежал в тени. В нем уже было множество посетителей, так же как и она, тихо бродивших кругом с путеводителями в руках. Во времена Тренкавелей посреди двора стоял большой вяз, под которым три поколения виконтов вершили суд. Теперь от дерева не осталось и следа. На его месте росли два безукоризненно подстриженных деревца. Когда солнце заглянуло через восточную стену укреплений, от них через весь двор протянулась длинная тень.

Теперь дальний северный угол двора полностью осветился. В расщелинах стен и в дверных проемах над входами в башни Тур дю Мажор и Тур де Дегри гнездились голуби. Промелькнуло воспоминание: грубые деревянные ступеньки под ногами, крышки люков, откидывающиеся на веревочных петлях, ватага мальчишек, шныряющих с площадки на площадку.

Элис подняла голову, чтобы зрелище вещественных свидетельств прошлого прогнало возникшие в голове картинки, живое ощущение занозистого дерева на кончиках пальцев.

Смотреть было не на что.

Ее вдруг охватило сокрушительное чувство утраты. Горе будто зажало сердце в кулак.

Здесь он лежал. Здесь она плакала над ним.

Элис опустила взгляд. Две рельефные бронзовые полосы на земле обозначали место, где когда-то стояло здание. Между ними тянулись строки надписи. Присев на корточки, Элис прочла, что на этом месте в Шато Комталь находилась часовня, посвященная святой Марии.

Ничего не осталось.

Элис, удивляясь силе нахлынувших чувств, тряхнула головой. Мир, лежавший под этим высоким небом восемь столетий назад, все еще существовал где-то. Он будто стоял у нее за плечом. Казалось, граница между прошлым и настоящим растаяла без следа.

Элис зажмурила глаза, закрывшись от цветов и звуков современности, прислушиваясь к голосам тех, кто жил здесь до нее, мысленно рисуя перед собой их лица.

Когда-то жить здесь было хорошо. Огоньки свечей красили розовым лежащий на алтаре боярышник; сомкнув руки, стояли перед алтарем новобрачные…

Голоса туристов вернули Элис к действительности. Прошлое растаяло, и она продолжила обход замка. Теперь, оказавшись внутри, она видела, что деревянные галереи, тянувшиеся вдоль стен, были открыты с тыла. В камне виднелись такие же глубокие квадратные отверстия, какие она заметила во время вчерашней прогулки. Буклет пояснял, что здесь крепились опоры верхних надстроек.

Элис взглянула на часы и с удовольствием убедилась, что до назначенной встречи у нее остается время посетить музей. В сохранившихся от первоначального здания помещениях XII–XIII веков были собраны каменные алтарные плиты, колонны, консоли, фонтаны и надгробия — от римского периода до XV века.

Элис рассеянно бродила по музею.

Чувство, властно захватившее ее во дворе, исчезло, оставив после себя смутное беспокойство. Подчиняясь указаниям стрелок, она переходила из комнаты в комнату, пока не оказалась в Круглой зале, имевшей, вопреки своему названию, форму прямоугольника.

И тут по спине у нее побежали мурашки. Под круглыми сводами потолка виднелись остатки фрески со сценами сражения. Табличка поясняла, что Бернард Атон Тренкавель, участник первого Крестового похода, сражавшийся с маврами в Испании, заказал эту фреску в конце XI века. Среди украшавших фриз мифических созданий затесались леопард, зебу, лебедь, бык и животное, отдаленно напоминавшее верблюда.

Элис залюбовалась небесно-синим потолком, сохранявшим красоту, несмотря на поблекшую и растрескавшуюся краску. На панели слева сражались два шевалье: одному, одетому в черное, поднявшему круглый щит, явно суждено было пасть от копья второго. На противоположной стене разыгралось сражение между восемью сарацинами и христианскими рыцарями. Эта роспись сохранилась лучше, и Элис подошла рассмотреть ее вблизи. В центре сошлись в поединке двое: один — на коне цвета охры, второй — христианин — на белом коне, с мечом в виде ромба. Она невольно потянулась к нему рукой. Служительница неодобрительно поцокала языком, покачала головой.

Прежде чем уйти из замка, Элис зашла еще в маленький сад за главным крепостным двором: Кур дю Миди. Здесь все было заброшено, и только руины стен с высокими стрельчатыми окнами напоминали о былом. Зеленые стебли плюща и еще каких-то трав обвивали обломки колонн, тянулись вдоль трещин в стене. Здесь пахло былым величием.

Элис медленно обошла сад кругом и снова вышла на солнце. Теперь ее переполняло уже не горе — сожаление.

Выйдя из Шато Комталь на улицы Старого города, Элис сразу оказалась в шумной людской сутолоке.

Ей еще предстояло убить немного времени до встречи с юристом, так что она свернула в сторону, противоположную той, куда ходила накануне вечером, и вышла к пляс Сен-Назари, над которой возвышалась базилика. Впрочем, ее взгляд в первую очередь притягивал фасад здания конца века — гостиница «Старый город», все еще по-своему величественная. Увитая старым плющом стена с коваными воротами и сводчатыми витражными окнами, вишневый навес — все здесь нашептывало о старине и достатке.

Пока она любовалась зданием, дверь открылась, показав кусок стенной панели и дорогого ковра. На крыльцо вышла женщина — высокая, с четко очерченными скулами, тщательно причесанными черными волосами и в темных очках в золотой оправе. Бежевая блузка без рукавов и подобранные в тон брюки словно светились и отражали свет при каждом ее движении. Золотой браслет на запястье, колье, обнимающее шею, — она выглядела египетской принцессой.

Элис сразу поняла, что где-то уже видела эту женщину. В журнале или в кино, а может, по телевизору?

Женщина села в машину. Элис смотрела ей вслед, пока та не скрылась, потом прошла к дверям базилики. Нищенка у дверей протянула к ней руку. Элис порылась в кармане, нашла монетку, вложила в протянутую ладонь и шагнула внутрь.

И замерла, забыв выпустить дверную ручку. Она словно застряла в тоннеле, по которому проносился ледяной сквозняк.

«Не глупи!»

Она упрямо пыталась заставить себя двигаться, не желала поддаваться мистическим предчувствиям. Но тот же ужас, что охватил ее в тулузском соборе, приковал к месту и сейчас.

Извинившись перед напиравшими сзади туристами, Элис отошла в сторону и присела на ступеньку у северного входа.

«Что за черт со мной творится?»

Родители научили ее молиться. Повзрослев и встав перед вопросом, откуда в мире зло, она обнаружила, что церковь не может дать удовлетворительного ответа, и молиться перестала. Но ей с детства помнилось ощущение уверенности, которое дает вера. Обещание спасения, понимание высшего смысла жизни никогда полностью не покидало ее. Если у нее бывало время, она, как и Филипп Ларкин, всегда останавливалась. В церквях она чувствовала себя дома. Они будили в ней чувство, будто история, общее прошлое говорит с ней языком архитектуры, окон, галерей…

«Но не здесь…»

В католических соборах Миди она ощущала не покой, а угрозу.

Словно самые кирпичи стен сочились здесь злобой и ненавистью, пахли кровью. Элис подняла взгляд. Над ней скалились в издевательской усмешке горгульи.

Элис поспешно встала и ушла с площади. Она то и дело оглядывалась назад, тщетно стараясь отогнать чувство, будто кто-то идет за ней по пятам.

«Опять у тебя воображение разыгралось».

Ома не успокоилась, даже выйдя из Старого города на широкую рю Тривалль. Что бы она ни твердила сама себе, все равно была уверена: кто-то за ней следит.

Офис Даниеля Делагарда располагался на улице Жоржа Брассанса. Медная табличка блестела на солнце. Элис все-таки явилась чуть раньше назначенного времени, поэтому задержалась, читая имена. Карен Флери нашлась посередине — одна из двух женщин среди множества мужских имен.

Элис поднялась по серым каменным ступеням, толкнула двустворчатую стеклянную дверь и оказалась в приемной. Она назвала свое имя женщине за высоким темным столиком, после чего ее попросили посидеть в комнате ожидания.

Тишина здесь подавляла. Пожилой мужчина довольно патриархальной внешности кивнул вошедшей Элис. На кофейном столике лежала аккуратная стопка журналов «Пари Матч», «Иммо Медиа» и несколько старых французских номеров «Вог». На мраморной каминной полке тикали часы из золоченой бронзы и стояла высокая стеклянная ваза с подсолнухами.

Элис присела в черное кожаное кресло под окном и притворилась, что читает.

— Мисс Таннер? Я Карен Флери. Очень приятно.

Уже вставая, Элис понимала, что эта женщина ей по душе. Госпожа Флери, которой было немногим больше тридцати, одетая в строгий черный костюм с белой блузкой, производила впечатление знающей свое дело дамы. На шее она носила маленький золотой крестик.

— Мой похоронный костюм, — пояснила она, перехватив взгляд Элис. — В такую погоду в нем страшно жарко.

— Могу себе представить.

Флери открыла перед Элис дверь.

— Пройдем?

— Вы давно здесь работаете? — поинтересовалась Элис, минуя вслед за ней сеть все более обшарпанных коридоров.

— Переехали пару лет назад. Муж у меня француз, Луи. Здесь бывает много англичан, и им часто нужны услуги юриста, так что дело идет неплохо.

Карен провела ее в маленькое конторское помещение в задней части здания.

— Очень удачно, что вы сумели приехать сами, — заговорила она, жестом приглашая Элис садиться. — Я полагала, что придется вести дело большей частью по телефону.

— Так совпало. Я как раз получила ваше письмо, когда подруга пригласила меня к ней приехать. Она работает под Фуа. Нельзя же было упустить такой случай. — Элис помолчала. — Кроме того, учитывая, сколько я получу по завещанию, я, самое малое, должна была побывать у нее.

Карен улыбнулась.

— Ну что ж, тем проще для меня, а для вас это ускорит дело.

Она подвинула к себе коричневую папку.

— Из нашего телефонного разговора мне показалось, что вы не слишком хорошо знали тетушку?

Элис сморщила нос.

— Честно говоря, даже не знала о ее существовании. Не думала, что кто-то из папиных родных еще жив, а тем более сводная сестра. У меня почему-то сложилось впечатление, что родители оба были единственными детьми. Во всяком случае никаких дядюшек и тетушек не бывало ни на днях рождениях ни на Рождество.

Карен заглянула в свои заметки.

— Вы уже несколько лет как потеряли родителей…

— Оба погибли в автомобильной катастрофе, когда мне исполнилось восемнадцать, — кивнула Элис. — В мае девяносто третьего. Я как раз готовилась к выпускным экзаменам.

— Ужасно для вас.

Элис снова кивнула. Сказать было нечего.

— У вас нет братьев или сестер?

— Думаю, мои родители слишком долго с этим затянули. Когда я родилась, оба были относительно старыми. Около сорока.

Карен кивнула и продолжала:

— Ну что ж, в таком случае мне, наверное, лучше просто сообщить вам условия завещания вашей тети и сведения о ее имуществе. После этого вы, если захотите, можете съездить осмотреть дом. Это в городке примерно в часе езды отсюда: Саллель д'Од.

— Звучит замечательно.

— Итак то, что у меня здесь. — Карен похлопала ладонью по папке. — Все довольно сухая материя: имена, даты и тому подобное. Думаю, побывав в ее доме, вы сможете лучше представить себе характер вашей родственницы. И тогда уже решите, хотите вы, чтобы мы занялись разборкой дома, или предпочтете заняться им лично. Сколько вы еще предполагаете здесь пробыть?

— Собиралась до воскресенья, хотя у меня появилась мысль задержаться. Никакие срочные дела меня дома не ждут.

Карен кивала, не поднимая глаз от своих заметок.

— Ну, начнем и посмотрим, куда это нас приведет. Грейс Элис Таннер была сводной сестрой вашего отца. Родилась в Лондоне в 1912 году, младшая и единственная, кто выжил, из пятерых детей. Две другие девочки умерли в младенчестве, а двое мальчиков погибли во время Первой мировой войны. Мать скончалась… — она пробежала пальцами по строкам, отыскивая дату, — после продолжительной болезни в 1928 году, после чего отец сменил место жительства и через некоторое время вступил во второй брак. Единственный ребенок от этого брака — ваш отец. Он родился через год после свадьбы. Насколько можно судить по этим бумагам, начиная с этого момента между мисс Таннер и ее отцом — вашим дедом — связь практически не поддерживалась.

— Как вы думаете, мог мой отец знать, что у него есть сводная сестра?

— Совершенно не представляю. Могу предположить, что скорее всего не знал.

— Но Грейс очевидно знала, что у нее есть брат?

— Несомненно, хотя, каким образом и когда она об этом узнала, неизвестно. Она переписала завещание в 1993 году, после гибели ваших родителей, и тогда назвала вас своей единственной наследницей. К этому времени она уже довольно давно жила во Франции.

Элис насупилась.

— Если она знала про меня и про то, что случилось, не понимаю, почему она со мной не связалась.

Карен пожала плечами.

— Может быть, она не была уверена, что вы ей обрадуетесь. Если она не знала, что привело к распаду семьи, то могла опасаться, что отец настроил вас против нее. В подобных случаях такое предположение довольно естественно — и часто оправдывается.

— Насколько я понимаю, завещание составляли не вы?

Карен улыбнулась:

— Нет, это было до меня. Но я говорила с ее адвокатом. Он теперь не практикует, но вашу тетушку помнит. Она действовала очень по-деловому, никаких страстей и сантиментов, И точно знала, чего хочет: все оставить вам.

— А вы не знаете, как она оказалась во Франции?

— Боюсь, что нет. — Карен помолчала. — Но для вас все очень просто, так что, как я уже говорила, вам лучше всего съездить осмотреть дом. Таким образом вам, может быть, удастся что-нибудь о ней узнать. Раз вы пробудете здесь еще несколько дней, мы можем снова встретиться в конце недели. Завтра и в пятницу я в суде, но утром в субботу буду рада вас видеть, если вас это устраивает. — Она встала и протянула руку. — Передайте через мою помощницу о своем решении.

— Я хотела бы побывать на ее могиле.

— Конечно. Я узнаю поточнее. Как мне помнится, похороны были не совсем обычными. — Провожая Элис, Карен остановилась перед столиком своей помощницы. — Доминик, tu peux me trouver le numéro du lot de cimetière de Madame Tanner. La cimetière de la Cité. Merci.[75]

— Чем необычными? — спросила Элис.

— Мадам Таннер хоронили не в Саллель д'Од, а здесь, в Каркасоне, на кладбище под стеной Старого города, в семейном захоронении ее подруги.

Карен взяла у секретарши распечатку и просмотрела ее.

— Да, так и есть, теперь я вспомнила. Жанна Жиро, местная жительница, хотя у меня нет никаких сведений, что две эти женщины были знакомы. Здесь есть и адрес мадам Жиро, и номер участка, где расположена могила.

— Спасибо. Я с вами свяжусь.

— Доминик поможет вам отсюда выбраться. — Она улыбнулась. — Дайте мне знать, как идут дела.

ГЛАВА 40

АРЬЕЖ

Поль Оти ждал, что Мари-Сесиль воспользуется поездкой в Арьеж для продолжения вчерашнего разговора или предложит ему доложить о дальнейшем развитии дел. Однако она, если не считать нескольких случайных замечаний, молчала.

В замкнутом пространстве салона он особенно сильно ощущал близость ее тела, запах духов, запах кожи. Сегодня она надела бежевую блузку без рукавов и брюки того же цвета. Глаза скрывались за стеклами темных очков, а губы и ногти, как и накануне, были огненно-красными.

Оти незаметно сдвинул манжет рубашки, чтобы бросить взгляд на часы. Допустим, пара часов на раскопках, обратный путь — вряд ли они вернутся в Каркасон раньше вечера. Как все это досадно!

— Есть известия об О'Доннел? — спросила она.

Оти вздрогнул, услышав собственную мысль, высказанную вслух чужим голосом.

— Пока нет.

— А о полицейском?

Она повернула к нему лицо.

— О нем можно больше не беспокоиться.

— С каких пор?

— Сегодня рано утром.

— Узнали о нем что-нибудь еще?

Оти покачал головой.

— Если только от него не тянется ниточка к вам, Поль…

— Не тянется.

Минуту она молчала, затем спросила:

— А та англичанка?

— Добралась в Каркасон прошлой ночью. За ней присматривают.

— Вам не кажется, что она заезжала в Тулузу, чтобы оставить там книгу или кольцо?

— Если только она не передала их кому-то в стенах отеля — нет, невозможно. К ней никто не заходил, она ни с кем не встречалась ни на улицах, ни в библиотеке.

На пик де Соларак они прибыли ровно в час дня. Стоянку огородили деревянным заборчиком, ворота стояли на запоре. Согласно его распоряжению, сторожа не было — никаких свидетелей их визита.

Оти отпер ворота и завел машину на площадку. После шумного понедельника сегодня на территории раскопок было необычайно тихо. Стены палаток опущены и закреплены, все горшки, сковородки и инструменты разложены в ряд и снабжены ярлычками.

— Где вход?

Оти указал наверх, туда, где ветер еще играл лентой, огораживавшей место преступления.

Он достал из машины фонарь. Они молча поднимались по склону, задыхаясь в тяжкой послеполуденной жаре. Оти указал на валун, так и лежавший на боку, словно низверженный идол, и вскарабкался первым на несколько метров крутого подъема ко входу в пещеру.

Оказавшись на месте, Мари-Сесиль заговорила:

— Я войду одна.

Оти скрыл раздражение. Разумеется, ничего она там не найдет. Он сам прочесал частым гребнем каждый сантиметр. И он протянул ей фонарик:

— Как пожелаете.

Он смотрел, как она уходит в глубь тоннеля. Свет фонаря становился слабее и наконец совсем исчез.

Тогда он отошел подальше, так что не услышал бы даже крика.

Сама близость этой пещеры будила в нем гнев. Рука тянулась к распятию на груди, как к талисману, отвращающему зло этих мест.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. — Оти перекрестился, постоял, успокаивая дыхание, и только потом позвонил в свой офис. — Что у вас для меня?

Он слушал, и лицо его выражало все большее удовольствие.

— В самой гостинице? Они говорили друг с другом? — Он выслушал ответ. — Прекрасно. Не спускайте с нее глаз. Посмотрим, что она будет делать.

Он улыбнулся и нажал «отбой». Еще один вопрос в длинном списке вопросов к О'Доннел.

О Бальярде удалось раскопать на удивление мало. Машины нет, паспорта нет, телефона нет — никаких связей с системой. С официальной точки зрения он не существует. Человек без прошлого.

Оти приходило в голову, что Бальярд мог оказаться разочаровавшимся членом Noublesso Veritable. Возраст, окружение, интерес к истории катаров, знание иероглифики — все это связывало его с трилогией лабиринта.

Что связь существовала, Оти не сомневался. Надо только выявить ее. Пещеру он уничтожил бы, не медля ни минуты, но его останавливало исчезновение книг. Он был орудием, посредством коего Господь сотрет с лица земли четырехтысячелетнюю ересь. Но для этого полные скверны пергаменты должны вернуться в пещеру. Тогда только можно предать огню все и всех.

Мысль, что на поиски книг осталось только два дня, подстегнула его к действию. Решительно сощурив серые глаза, Оти набрал еще один номер.

— Завтра утром, — сказал он в трубку. — Подготовьте ее.

В тишине больницы Фуа очень громко щелкали по линолеуму коричневые туфельки Жанны.

Все, кроме них, здесь было белым. Стены, униформа персонала, их обувь на резиновых подошвах, указатели, бумаги… Инспектор Нубель, помятый и растерянный, стоял среди этой стерильной белизны и выглядел так, словно много дней не менял одежду.

К ним по коридору катили каталку, колесики мучительно громко поскрипывали. Они отступили в сторону, пропуская ее, и санитарка поблагодарила их, чуть качнув головой в белом колпачке.

Бальярд заметил, что все обращаются к Жанне с особым участием. Несомненно, искреннее сочувствие окрашивалось опасением, что она не перенесет удара. Он невесело усмехнулся. Молодежь вечно забывает, что поколение Жанны повидало и перенесло столько, сколько не вынести им. Войны, оккупация, Сопротивление… Они сражались, и умирали, и видели, как умирают друзья. Они закалились. Ничто их уже не удивляет, кроме, может быть, упрямой стойкости человеческого духа.

Нубель остановился перед большой белой дверью. Открыл ее толчком и отступил, предлагая спутникам войти первыми. Наружу вырвался холодный воздух с запахом дезинфекции. Бальярд снял шляпу и держал ее у груди. Все приборы были отключены. На кровати посреди комнаты под свисающей простыней угадывались очертания тела.

— Они сделали все возможное, — пробормотал Нубель.

— Инспектор, мой внук был убит? — спросила Жанна.

Это были ее первые слова с тех пор, как, добравшись до больницы, они услышали, что опоздали.

Бальярд заметил, как нервно передернулся стоявший рядом с ним инспектор.

— Еще рано что-либо утверждать, мадам Жиро, однако…

— Обстоятельства смерти кажутся вам подозрительными, инспектор? Да или нет?

— Да.

— Благодарю, — проговорила она тем же тоном. — Это все, что я хотела узнать.

— В таком случае, — инспектор протиснулся к двери, — я оставлю вас совершить прощание. Если понадоблюсь, вы найдете меня в комнате для родственников с мадам Клодеттой.

Дверь щелкнула, закрываясь. Жанна подошла к кровати. Лицо у нее было серое и рот плотно сжат, но спина и плечи оставались такими же прямыми, как всегда.

Она отогнула край простыни. В комнату ворвалась тишина смерти. Бальярд видел, что Ив казался сейчас совсем мальчиком. Очень белая и гладкая кожа, ни одной морщинки. Голова скрыта бинтами. Из-под повязки выбиваются пряди черных волос. Руки с разбитыми в кровь костяшками сложены на груди, как у юного фараона.

Бальярд смотрел, как Жанна склонилась, поцеловала внука в лоб и, снова закрыв лицо простыней, отвернулась.

— Идем? — Она взяла Одрика под руку.

Они вышли в пустой коридор. Бальярд огляделся по сторонам и подвел Жанну к ряду пластиковых сидений, закрепленных у стены. Оба невольно перешли на полушепот, хотя слушать их было некому.

— Я уже довольно давно беспокоилась о нем, Одрик. Он изменился, стал замкнутым, нервным.

— Ты спрашивала его, в чем дело?

Она кивнула.

— Уверял, что ничего не случилось. Просто устал, перерабатывает.

Одрик положил ладонь ей на руку.

— Он любил тебя, Жанна. Может быть, ничего и не было. А может, было. — Бальярд помолчал. — Если Ив оказался втянутым во что-то дурное, это было против его природы. Совесть не давала ему покоя. И в конечном счете он поступил правильно. Послал кольцо тебе, не думая о последствиях.

— Инспектор Нубель спросил меня о кольце. Хотел знать, говорил ли со мной Ив в понедельник.

— Что ты ответила?

— Правду: что не говорил.

Одрик облегченно вздохнул.

— Но ты думаешь, что Ив за деньги выдавал кому-то информацию, да, Одрик? — Она говорила с трудом, но голос звучал твердо. — Скажи мне. Я предпочитаю знать правду.

Он поднял руку:

— Как я могу сказать правду, если не знаю сам?

— Скажи мне, что подозреваешь. Неизвестность… — Голос у нее сорвался. — Нет ничего хуже.

Бальярду представилось, как обваливается сверху каменная плита, перекрывая выход из пещеры, захлопывая их в капкане. Неизвестность — что сталось с ней? Запах самшита, рев пламени, крики набегающих солдат. Полузабытые места, полустершиеся картины. Неизвестность. Жива она или умерла?

— Да, — негромко сказал он, — тяжелее всего перенести незнание. — Бальярд снова вздохнул. — Хорошо. Я действительно подозреваю, что Иву платили за сведения — главным образом о трилогии, но может быть, и о чем-нибудь еще. Полагаю, вначале все выглядело вполне безобидно: телефонный звонок, совет найти того-то, поговорить с тем-то, — но, вероятно, очень скоро они потребовали с него больше, чем он готов был выдать.

— Ты говоришь — «они». Значит, ты их знаешь?

— Не более чем общие рассуждения, — поспешно оговорился Одрик. — Человечество, Жанна, не слишком меняется со временем. На поверхностный взгляд мы совсем другие. Мы развиваемся, создаем новые законы, новые жизненные правила. Каждое поколение принимает современные ценности и отвергает старые, каждое полагает себя умудренным и гордится своей мудростью. Кажется, у нас так мало общего с теми, кто жил до нас. — Он постучал себя по груди. — Но под этой одеждой плоти человеческие сердца бьются так же, как бились всегда. Жадность, жажда власти, страх смерти — все это не меняется. Так же как любовь, мужество, готовность отдать жизнь за то, во что веришь, доброта…

— Будет ли этому конец?

Бальярд запнулся:

— Я молюсь об этом.

Часы над их головами отщелкивали минуты. В дальнем конце коридора прозвучали приглушенные голоса, проскрипели тихонько резиновые подошвы и снова все стихло.

— Ты не пойдешь в полицию? — ровным голосом спросила Жанна.

— Думаю, не стоит.

— Не доверяешь инспектору Нубелю?

— Может быть. Кстати, полиция возвратила тебе личные вещи Ива? Одежду, в которой его доставили; то, что было в карманах?

— Одежда… оказалась совершенно испорченной. Инспектор Нубель сказал, в карманах были только ключи и бумажник.

— И больше ничего? Ни удостоверения личности, ни бумаг, ни телефона? Он не находит это странным?

— Он ничего не сказал, — ответила Жанна.

— А его квартира? Там они что-нибудь нашли? Бумаги?

Жанна повела плечом:

— Не знаю. — И, помолчав, добавила: — Я попросила одного из его друзей написать мне список всех, кто был в понедельник на раскопе. — Она подала Бальярду листок с именами. — Правда, всех он не вспомнил.

Одрик опустил глаза.

— А это что? — удивился он, заметив название гостиницы.

Жанна проследила его взгляд.

— Ты хотел узнать, где остановилась англичанка. — Она продолжала уже менее уверенно: — По крайней мере, инспектору она дала этот адрес.

— Доктор Элис Таннер, — еле слышно пробормотал Одрик. Сколько лет он ждал ее… — Значит, по этому адресу я и отправлю свое письмо.

— Я могу передать сама, когда вернусь домой, — предложила Жанна и тут же вздрогнула от резкого тона ответа.

— Нет! — Перехватив ее взгляд, Бальярд поспешно извинился. — Прости, ты очень добра, но, думаю, тебе благоразумнее будет не возвращаться пока домой.

— Почему же нет?

— Они очень скоро установят, что Ив послал кольцо тебе. Может быть, уже знают. Пожалуйста, погости у друзей. Уезжай, с Клодеттой, с кем угодно. Здесь опасно.

К его удивлению, она не стала спорить.

— С той самой минуты, как мы сюда приехали, ты ежеминутно озираешься через плечо.

Бальярд улыбнулся. Он-то думал, что успешно скрывает тревогу.

— А ты сам, Одрик?

— Я — другое дело, — сказал он. — Я ждал этого… даже не могу сказать, как долго. Жанна, со мной будет то, чему суждено быть.

Минуту она молчала, потом мягко спросила:

— Кто она, Одрик? Почему эта молоденькая англичанка так много значит для тебя?

Он улыбнулся, но ответить не сумел.

— Куда ты теперь? — спросила она под конец.

У Бальярда перехватило дыхание. Родная деревня предстала перед глазами такой, какой она была когда-то.

— Oustâou, — тихо ответил он. — Я вернусь домой. A la perfin. Наконец.

ГЛАВА 41

Шелаг начала привыкать к темноте.

Ее держали в конюшне или в стойле. Здесь стоял резкий запах навоза, мочи, соломы и еще какой-то тошнотворный сладковатый запах, похожий на запах падали. Под дверь пробивалась полоска белого света, но отличить утро от вечера было невозможно. Она даже не сумела бы точно сказать, который день она здесь.

Веревка натирала лодыжки до крови. Запястья тоже были стянуты петлей, а свободный конец притянут к металлической скобе, вбитой в стену.

Шелаг поерзала, пытаясь найти более удобное положение. По рукам и лицу ползали насекомые. Она была вся в волдырях от укусов. Кроме натертых запястий болели и плечи — оттого что руки так долго были заломлены назад. По углам в соломе шуршали мыши или крысы, но Шелаг успела привыкнуть к ним да и боль почти перестала замечать.

Если бы она только позвонила Элис! Ошибка за ошибкой. Шелаг задумалась: продолжает подруга к ней дозваниваться или бросила? Если она звонила в общежитие и обнаружила, что ее нет, то должна была забеспокоиться, или нет? И что с Ивом? Брайлинг вызвал бы полицию…

Шелаг чувствовала, как глаза наполняются слезами. Скорее всего, они и не догадываются, что она исчезла. Кое-кто из команды говорил, что собирается уехать на день-другой, пока все не рассосется. Решили, наверное, что и она с ними.

Голода она уже не ощущала, а вот жажда мучила. В горле словно застрял кусок промокашки. Ту воду, что ей оставили, она давно допила, и губы потрескались оттого, что она непрерывно облизывает их сухим языком. Шелаг попробовала припомнить, сколько времени нормальный здоровый человек может прожить без воды. День? Неделю?

Ей послышался хруст щебня. Сердце сжалось, в кровь выплеснулся адреналин. Так бывало всякий раз, когда она слышала звуки за стеной. Но до сих пор к ней никто не входил.

Она успела сесть, опираясь о стену, пока кто-то возился с амбарным замком. С тяжелым звоном упала цепь, заскрипели грубые петли. Шелаг отвернула лицо от мучительно яркого солнечного света, успев только заметить, как темная коренастая фигура, пригнувшись под притолокой, шагнула внутрь. Несмотря на жару, мужчина был одет в куртку и прятал глаза за темными очками. Шелаг вжалась в стену. Страх комом встал в горле.

Мужчина в два шага пересек загон, схватил веревку и силой вздернул ее на ноги. Другой рукой он успел достать из кармана нож.

Шелаг съежилась, стараясь отстраниться от него.

— Non, — прошептала она, — пожалуйста!

Ей самой был противен собственный умоляющий лепет, но она ничего не могла с собой поделать. Ужас заглушил гордость.

Поднося лезвие к ее горлу, мужчина оскалил в улыбке прокуренные до желтизны зубы. Потом просунул руку с ножом ей за спину, нащупал и перерезал веревку, притягивавшую ее к скобе, и подтолкнул вперед. Шелаг не удержалась на ослабевших ногах и неуклюже упала на колени.

— Я не могу идти. Вам придется меня развязать.

Она оглянулась на связанные лодыжки.

— Mes pieds.[76]

Мужчина обдумал что-то и, одним движением полоснув по толстым веревкам, перерубил их.

— Lève-toi! Vite![77] — Он поднял руку, угрожая ударить, но вместо этого снова дернул за веревку и подтянул пленницу к себе. — Vite!

Ноги у нее подгибались, но Шелаг была слишком напугана, чтобы ослушаться. При каждом шаге от израненных щиколоток в икры ударяла острая боль.

Земля раскачивалась под ней, но Шелаг сумела доковылять до выхода во двор. Здесь ее встретило яростное солнце. Его лучи насквозь прожигали глаза. Воздух был тяжелый и влажный. Ей представилось, что небо расселось на этом дворе, словно некий злобный Будда.

Отойдя немного от своей импровизированной темницы — теперь она видела, что это один из нескольких загонов коровника — Шелаг стала оглядываться по сторонам. Возможно, у нее не будет другого случая вычислить, куда ее увезли. И кто увез, мысленно добавила она. Несмотря ни на что, она еще не была уверена…

Все это началось с марта. Он был очарователен, засыпал ее комплиментами, готов был извиняться за то, что доставил беспокойство. Он выполнял, по его словам, поручение другого лица, пожелавшего остаться неизвестным. Все, что от нее требовалось, — один телефонный звонок. Немного сведений, ничего больше. Он готов был щедро заплатить. Немного позже договоренность изменилась: половина за информацию, половина за доставку. Оглядываясь назад, Шелаг уже не могла вспомнить, когда начала сомневаться.

Клиент не походил на обычного фанатика-коллекционера, готового заплатить любые деньги, лишь бы не задавали вопросов. Прежде всего, голос звучал молодо. Обычно они напоминали средневековых охотников за реликвиями: суеверных, подозрительных, тупых маньяков. В этом не было ничего подобного. Почему она не насторожилась сразу?

Теперь Шелаг не могла понять: как ей не пришел в голову вопрос — за что он готов платить такие деньги, если кольцо и книга для него всего лишь памятные сувениры, не имеющие рыночной цены?

Она уже много лет как рассталась с угрызениями совести по поводу распродажи археологических находок. Слишком намучилась она с бюрократическими порядками старомодных музеев и научных заведений, чтобы верить, будто они более достойны хранить сокровища древности, нежели частные коллекционеры. Она брала деньги, они получали желаемое, и все оставались довольны. Что дальше, ее не касается.

Оглядываясь назад, она вспоминала, что начала бояться задолго до второго телефонного звонка. И уж конечно, неделями раньше, чем позвала Элис погостить у нее на пике де Соларак. Но когда с ней связался Ив Бо и они сравнили истории… Комок в груди стал ледяным.

Если с Элис случилась беда, это она виновата.

Они приближались к крестьянскому дому: небольшой постройке, окруженной развалюхами-сараями, среди которых она узнала гараж и винный пресс. Если бы не две стоящие перед домом машины, хозяйство казалось бы совершенно заброшенным.

Кругом раскинулись горы и долины. По крайней мере, они в Пиренеях. Почему-то эта мысль показалась обнадеживающей. Дверь распахнута, словно их ждали. Внутри было прохладно и, на первый взгляд, пусто. На всем слой пыли. Кажется, когда-то здесь была маленькая гостиница или auberge.[78] Прямо напротив двери — конторка портье, а над ней ряд крючков, где когда-то, наверно, висели ключи от номеров.

Рывок за веревку заставил ее поторопиться. Вблизи от мужчины пахнуло дешевым лосьоном после бритья и плохим табаком. Из комнаты слева доносились голоса. Дверь была приоткрыта. Скосив глаза, Шелаг успела заметить человека, стоявшего спиной к ней у окна. Кожаные ботинки и ноги в легких летних брюках.

Ее втащили по ступенькам на второй этаж и протолкнули по коридору к узкой лестнице. Наверху оказался душный чердак, занимавший почти все пространство под крышей. Мужчина пнул ее в спину, и Шелаг, рухнув на грязный пол, услышала, как захлопнулась за ней дверь и щелкнул замок. Не замечая боли, она приподнялась и замолотила кулаками по железной створке, но сломать ее нечего было и думать. Дверь явно поставили недавно для особой цели, и на косяке блестела сталь.

В конце концов она сдалась и стала исследовать новое жилище. У дальней стены лежал матрас, на нем — аккуратно сложенное одеяло. Напротив двери — маленькое окошко, забранное изнутри решеткой. Добравшись до него, Шелаг выглянула на задний двор. Прутья оказались прочными и не поддавались. Да и все равно вниз падать далековато.

В углу висела маленькая раковина, рядом стояло ведро. Шелаг первым делом облегчилась, потом поспешно повернула кран. Трубы закашляли и заперхали не хуже курильщика, высаживающего по две пачки в день, но вслед за парой плевков появилась мутноватая струйка воды. Сложив чашечкой грязные ладони, Шелаг пила до боли в животе. Потом как могла отмылась, оттерла запекшуюся кровь на запястьях и щиколотках.

Чуть позже ей принесли еду. Больше, чем обычно.

— Зачем вы меня сюда привезли?

Охранник опустил поднос на пол посреди комнаты.

— Зачем? Pourquoi je suis là?[79]

— Il te le dira.[80]

— Кто хочет со мной говорить?

Он показал на еду:

— Mange.[81]

— Вам придется меня развязать. — Затем она повторила: — Кто? Скажите же!

Он ногой подтолкнул к ней поднос.

— Ешь.

Когда он ушел, Шелаг набросилась на еду. Съела все до крошки, даже яблоки с кожурой и косточками, и снова вернулась к окну. Первые лучи солнца вырвались из-за гребня гор, и мир из серого стал белым.

Вдали послышался звук медленно ползущей к дому машины.

ГЛАВА 42

Карен хорошо объяснила дорогу. Через час после выезда из Каркасона Элис увидела впереди пригороды Нарбонна. Найдя указатель на Куке д'Од и Капестан, свернула на красивую дорожку, окаймленную высоким тростником и полоской склоняющейся под ветром травы, за которой тянулись зеленые поля. Совсем непохоже на горный пейзаж Арьежа и засушливые окрестности Корбье.

Около двух часов дня она въехала в Саллель д'Од. Оставила машину под большими лимонами и зонтичными соснами, разросшимися по берегу канала дю Миди чуть ниже шлюзовых ворот, и бродила по симпатичным улочкам городка, пока не отыскала рю де Бурже.

Трехэтажный дом Грейс стоял на углу, окнами прямо на улицу. Сказочные розовые кусты, склоняющие ветки под тяжестью алых цветов, сторожили старинную деревянную дверь и ставни окон. Замок заржавел, и Элис пришлось помучиться с тяжелым бронзовым ключом, не желавшим поворачиваться в скважине. Наконец она справилась и решительно пнула дверь ногой. Створка со скрипом отошла, процарапав по груде свежих газет, скопившихся на черно-белых плитках пола.

Прямо за дверью открывалось единственное помещение нижнего этажа. Налево здесь была устроена кухня, а правая половина обставлена как гостиная. Жилой дух давно покинул этот дом, внутри было холодно и сыро. Промозглый сквозняк кошкой терся о голые колени Элис. Она поискала выключатель и обнаружила, что электричество отключено. Собрав с пола груду ненужной уже почты, она по пути свалила ее на кухонный стол и склонилась над подоконником, чтобы открыть окно. С причудливой защелкой ставен тоже пришлось повозиться.

Самым современным из кухонных приспособлений оказались у тетушки электрический чайник и плитка со спиралью. На сушилке было пусто, в раковине чисто, и только за краном виднелась пара высохших, как старые кости, губок.

Элис прошла в другую половину, открыла большое окно гостиной, распахнула тяжелые коричневые ставни. Хлынув шее внутрь солнце мгновенно преобразило комнату. Стоя у окна, Элис вдохнула аромат нагретых солнцем роз и на минуту отдалась блаженству, чувствуя, как отступает неловкость. А ведь только что она чувствовала себя чуть ли не воровкой, без спросу шарящей по чужим вещам.

Перед очагом стояли два высоких деревянных кресла. Камин был выложен из серого камня, на полке пылилось несколько современных китайских статуэток. На решетке лежали остывшие угли. Элис тронула их носком сандалии, и они рассыпались, взметнув над собой облачко пепла.

На стене у камина висела картина маслом: увитый плющом каменный дом с крутой черепичной крышей среди поля подсолнухов. Элис разобрала нацарапанную в нижнем углу подпись художника: БАЛЬЯРД.

Остальную часть комнаты занимали обеденный стол с четырьмя стульями и сервант. Открыв его дверцы, Элис нашла набор подносов и подставок, украшенных видами французских соборов, стопку льняных салфеток и набор столового серебра, негромко зазвеневший, когда она закрыла ящик. На нижних полках была расставлена прекрасная фарфоровая посуда: тарелки, сливочник, салатницы и соусники.

Из комнаты вели две двери. За первой, как выяснилось, скрывалась кладовка: гладильная доска, метелки для пыли, швабра, пара вешалок и множество пакетов для покупок из магазина «Geant», сложенных один в другой. За второй дверью начиналась лестница.

Поднимаясь, Элис в потемках цепляла сандалиями за деревянные ступеньки. Наверху обнаружилась аккуратная ванная комната, скромно выложенная розовой плиткой. На раковине лежал засохший обмылок, а на крючке рядом с небольшим зеркалом — сухое полотенце.

Спальня Грейс располагалась налево от площадки. Узкая кровать застелена простынями, одеялами и толстой пуховой периной. На тумбочке из черного дерева стояли в изголовье бутылочка магнезии с белой полоской кристаллов на горлышке и биография Алиеноры Аквитанской, написанная Элисон Уэйр.

При виде старомодной закладки у Элис дрогнуло сердце. Представилось, как Грейс перед сном выключает свет, заложив закладкой недочитанную страницу. И не знает, что время ее истекло и дочитать книгу не придется. В порыве несвойственной ей сентиментальности Элис отложила томик в сторону. Она возьмет книгу с собой, даст ей новый дом.

В ящиках тумбочки лежали мешочки лаванды, перевязанные розовыми, побледневшими от времени ленточками, несколько аптечных пузырьков и коробочка новых носовых платков. Еще несколько книг выстроились на полке под ящиком, Элис склонила голову набок, читая заглавия на корешках. Она никогда не могла устоять перед искушением сунуть нос на чужую книжную полку. Подборка в основном оправдала ее ожидания. Пара томиков Мэри Стюарт, пара — Фанни Троллоп, роман «Пейтон Плэйс» в издании книжного клуба и книга, посвященная катарам. Имя автора было крупно напечатано на обложке: БАЛЬЯРД. Элис подняла бровь. Не тот ли, что писал картину из гостиной? Ниже стояло имя переводчика: Ж. Жиро.

Элис перевернула книгу, прочитала рекламу на обложке. Автор перевода «Евангелия от Иоанна» на окситанский и нескольких трудов по Древнему Египту, а также отмеченной премией биографии Жана-Франсуа Шампольона, разгадавшего в XIX веке тайну иероглифов.

Что-то сверкнуло в памяти: тулузская библиотека, мелькающие на экране монитора карты, схемы и иллюстрации. «Опять Египет…»

На обложке книги Бальярда помещалась фотография окутанного багровым туманом полуразрушенного замка, примостившегося на самом краю высокого утеса. По открыткам и путеводителям Элис уже запомнила его название: Монсегюр.

Она открыла книгу. Страницы сами раскрылись на двух третях от начала, потому что здесь между ними был заложен обрезок открытки. Элис пробежала глазами строки:

Укрепленная цитадель Монсегюр стоит высоко на горной вершине. Подъем к ней от деревни Монсегюр занимает более часа. Три стены замка, часто скрывающегося за облаками, высечены прямо в скале. Эта необыкновенная крепость создана самой природой. Сохранившиеся руины датируются не XIII веком, а более поздними временами войн за независимость. Однако самый дух крепости напоминает посетителям ее трагическое прошлое.

С Монсегюром — название означает «Гора-убежище» — связано великое множество легенд. Кое-кто видит в ней храм солнцепоклонников, другие утверждают, что именно она подсказала Вагнеру идею «Мунсальвеше» — Горы Грааля — в его великом творении — «Парцифаль». Иные и теперь верят, что здесь нашел последнее свое пристанище Грааль. Предполагается, что катары были хранителями Чаши Христа, доставшейся им вместе с другими сокровищами Храма Соломона в Иерусалиме. Рассказывают и о золоте визиготов и о других таинственных кладах.

Предполагается, что пресловутые сокровища катаров им удалось вынести из осажденной крепости в январе 1244 года, незадолго до ее падения, однако никому так и не удалось отыскать эти богатства. Слухи о том, что драгоценнейшие из сокровищ пропали, неточны.

Элис нашла глазами сноску внизу страницы. Вместо примечания там стояло: «Вы познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин 8:32)».

Она изумленно подняла бровь. Казалось бы, никакого отношения к тексту?

Книгу Бальярда она тоже отложила, чтобы забрать с собой, после чего прошла в глубину спальни.

Здесь стояла зингеровская швейная машинка, неуместно английская в этом французском доме. Точно такая же была у ее матери, и та часами сидела за шитьем, наполняя дом уютным жужжанием колесика и постукиванием иглы.

Элис стерла ладошкой пыль. Кажется, машинка в рабочем состоянии. Она по очереди открывала ящички и находила в них шпульки с хлопчатобумажной нитью, иголки, булавки, обрезки кружева и тесьмы, картонку со старомодными серебристыми кнопками и коробочку пуговиц всех сортов и размеров.

Элис повернулась к дубовому столу под окном, выходившим на маленький огороженный двор за домом. Первые два ящика, выстеленные обрезками обоев, были совершенно пусты. Третий удивил ее, оказавшись запертым, хотя ключ торчал в замке. Чтобы его открыть, понадобилось приложить и силу, и ловкость — не так легко было справиться с крошечным серебряным ключиком. На дне ящика стояла обувная коробка. Элис достала ее и поставила на стол.

В коробке царил образцовый порядок. Пачка фотографий была перевязана бечевкой, а поверх нее отдельно лежал конверт, адресованный мадам Таннер. Адрес был выведен тонкими паутинными линиями. Почтовый штемпель: «Каркасон, 16 марта 2005» Красными чернилами наискосок отпечатано: «В собственные руки». Вместо обратного адреса тоже штамп: «Expéditeur Audric S. Baillard».

Элис сунула палец в конверт и вытянула наружу единственный листок толстой коричневатой бумаги. Ни даты, ни адреса, ни пояснений — одно четверостишие, выведенное тем же тонким почерком, теми же черными чернилами.

Глубоко в подсознании шевельнулась память, будто давно позабытая песня… Слова, выбитые на ступенях пещерного зала. Она готова была поклясться, что язык тот же самый. Подсознание видело связь, темную для осознанного понимания.

Элис оперлась на спинку кровати. Шестнадцатого марта, дня за два до смерти тети. Сама она положила его в коробку или это сделал кто-то другой? Бальярд?

Отложив стихотворение в сторону, Элис развязала бечевку.

Всего десять черно-белых фотографий, сложенных в хронологическом порядке. На обороте карандашом подписано место и дата. Первая — студийный портрет серьезного маленького мальчика в школьной форме, с гладко зачесанными на пробор волосами. Элис перевернула карточку. «Фредерик Уильям Таннер, сентябрь 1937». Надпись сделана синими чернилами и другим почерком.

Сердце перекувырнулось в груди. Та же папина карточка стояла у них дома на каминной полке, рядом со свадебной фотографией родителей и портретом шестилетней Элис в накрахмаленном платьице с пышными рукавчиками. Она пальцем погладила фотографию. Одно это доказывает уже, что Грейс знала о существовании младшего брата, хотя они никогда и не встречались.

Элис отложила портрет и взяла следующую карточку. Одну за другой она перебрала всю пачку. Самый ранний из снимков тетушки оказался на удивление недавним: июль 1985. Фамильное сходство не оставляло сомнений. Как и Элис, Грейс была маленького роста, с тонкими, почти детскими чертами, только прямые седые волосы ее были безжалостно коротко обрезаны. Она смотрела прямо в объектив, отгородившись от фотографа дамской сумочкой, крепко зажатой в руках.

Последний снимок был сделан тоже с Грейс — несколькими годами старше, она стояла рядом с пожилым мужчиной. Элис наморщила лоб. Кого-то он ей напоминал. Она чуть повернула карточку к свету.

Они стояли перед старинной каменной стеной. Позы натянутые, словно они мало знают друг друга. Судя по одежде, снимались в конце весны или летом. Грейс в летнем платье без рукавов, собранном у пояса. Ее высокий и очень худощавый спутник — в светлом летнем костюме. Лица не разобрать в тени панамы, но морщинистые руки в старческих веснушках выдают возраст.

На заднем фоне виднеется обрезанная краем снимка табличка с французским названием улицы. Прищурившись, Элис разобрала крошечные буквы: рю де Труа Дегре. На обороте паутинным почерком Бальярда пометка: «ОБ и ГТ, джун[82] 1993, Шартр».

Снова Шартр. Буквы, должно быть, значат: Грейс Таннер и Одрик Бальярд. 1993 год — год смерти ее родителей.

Пересмотрев все фотографии, Элис взяла в руки последний предмет, оставшийся на дне коробки: маленькую старинную книжицу. Черная кожа переплета потрескалась, медная застежка позеленела, но золотое тиснение на обложке читалось отчетливо: «СВЯТОЕ ПИСАНИЕ».

С нескольких попыток Элис удалось открыть обложку. На первый взгляд она не заметила никаких отличий со стандартными изданиями времен короля Якова. Только пролистав больше половины страниц, она обнаружила четырехугольное отверстие, прорезанное в тончайшей бумаге так, что образовался неглубокий тайник три на четыре дюйма.

Внутрь был плотно втиснут маленький бумажный сверток. Элис развернула несколько слоев обертки, и к ней на колени выпал диск из светлого камня размером с десятифранковую монетку. Он и был плоским и тонким, как монета, только не металлическим, а каменным. Элис с удивлением поворачивала в пальцах светлый кружок. На нем виднелись две буквы: NS. Чьи-то инициалы? Или румбы компаса? Древняя денежка?

Она перевернула диск. На обратной стороне был вырезан лабиринт — точно такой же, как на стене пещеры и на внутренней стороне кольца.

Здравый смысл подсказывал, что для этого совпадения, конечно, найдется абсолютно разумное объяснение — просто сейчас ничего не приходит в голову. Она опасливо взглянула на листки, в которые была завернута находка. Любопытство пересиливало суеверный страх перед тем, что может обнаружиться на них.

«Теперь уж поздно останавливаться».

Элис принялась разглаживать бумагу и едва удержалась от облегченного вздоха. Всего-навсего генеалогическое древо! Первый листок был надписан: «Arbre genealogique».[83] Чернила поблекли и местами читались с трудом, но отдельные слова выделялись ярче. Среди черных букв во второй строке было красным выведено имя: Элэйс Пеллетье дю Мас (1193–?), Соседнего имени она разобрать не сумела, но строкой ниже и чуть правее зелеными чернилами было написано: Сажье де Сервиан.

Рядом с каждым из этих имен был выведен золотом тончайший узор. Элис подняла с колен каменный кружок, положила рядом. Один к одному.

Она переворачивала листок за листком, пока не дошла до последней страницы. Здесь она нашла ветвь Грейс — дата смерти была вписана рядом другими чернилами. Ниже и дальше от ствола стояли имена родителей Элис.

Последняя ветвь принадлежала ей. Элис Элен (1976–?) — обведено красными чернилами. И рядом опять символ лабиринта.

Подтянув колени к подбородку и обхватив их руками, Элис сидела, потеряв счет времени, в этой тихой опустевшей комнате. Она наконец поняла. Прошлое предъявляло свои права на нее. Хочет она того или нет.

ГЛАВА 43

Обратная дорога до Каркасона промелькнула как в тумане. В холле гостиницы Элис застала толпу новоприбывших, так что она сама взяла с крючка свой ключ и прошла наверх, никем не замеченная.

Собиралась отпереть замок, и тут заметила, что дверь приоткрыта.

Элис призадумалась. Опустила на пол обувную коробку и книги, осторожно открыла дверь пошире.

— Эй! Есть кто-нибудь?

Она обвела глазами комнату. Все вроде бы так, как она оставила. Элис опасливо перешагнула через оставленные на пороге вещи и шагнула внутрь. Остановилась. В номере пахло ванилью и застоявшимся табачным дымом.

Шорох за дверью. Сердце у нее подкатилось к горлу. Она успела обернуться как раз вовремя, чтобы заметить отразившиеся в стекле серую куртку и черные волосы, и тут же ее сбил с ног жестокий удар в грудь. Она врезалась головой в зеркальную дверцу шкафа, отчего плечики внутри забренчали, как раскатившиеся по жестяной крыше камешки.

Комната затуманилась по краям, все заплясало перед глазами, но она услышала бегущие шаги по коридору.

«За ним. Быстро!»

Элис кое-как поднялась на ноги и устремилась в погоню. Она слетела по лестнице в холл и завязла в толпе итальянских туристов, перегородившей выход. В панике она пробежала глазами по холлу и поймала взглядом спину скрывающегося в боковой двери мужчины.

Она протолкалась сквозь лес людей и завалы багажа, прыгая через сумки и чемоданы, и наконец оказалась в саду, окружавшем здание. Грабитель уже выбрался на стоянку. Элис собрала последние силы, пытаясь перехватить его, но вор бежал быстрее.

Выбравшись на дорогу, она его уже не увидела — он растворился в толпе туристов, возвращавшихся из Старого города.

Элис оперлась руками о колени, стараясь восстановить дыхание. Потом выпрямилась, ощупала пальцами затылок. Там уже вздувалась шишка.

Напоследок окинув взглядом улицу, Элис вернулась в холл и, извинившись, пробралась в голову очереди, стоявшей перед портье.

— Простите, вы не могли бы мне помочь?

Девушка-администратор подняла на нее усталый взгляд.

— Я к вашим услугам, как только закончу с этим джентльменом, — сказала она.

— Боюсь, это срочно, — возразила Элис. — Кто-то был в моем номере. Он только что выбежал на улицу. Всего пару минут назад.

— Право, мадам, если вы минутку подождете…

Элис повысила голос, так что все могли ее слышать.

— Кто-то был в моем номере. Вор.

Толпа у прилавка замолкла. Девушка округлила глаза, соскользнула с высокой табуретки и скрылась. Через несколько секунд владелец гостиницы искусно оттер Элис в сторонку.

— У вас что-то случилось, мадам? — тихо спросил он.

Элис объяснилась.

Он вместе с ней прошел наверх, попробовал замок и заметил:

— Дверь не взломана.

Он подождал у дверей, пока Элис проверяла, не пропало ли что-нибудь из вещей. К ее смущению, все оказалось на месте. Паспорт лежал на нижней полке шкафа, но не там, куда она его положила. То же относилось к содержимому ее рюкзака. Ничего не пропало, но все лежало не так. Слабое доказательство.

Элис заглянула в ванную и здесь наконец кое-что нашла.

— Monsieur, s'il vous plaît, — позвала она и показала ему на раковину. — Regardez.[84]

От изрезанного на кусочки мыла сильно пахло лавандой. Тюбик с зубной пастой был открыт, все его содержимое выдавлено наружу.

— Voilà![85] Как я вам и говорила.

Он озабоченно оглядывался, не скрывая сомнения. Желает ли мадам обратиться в полицию? Разумеется, он мог бы спросить других гостей, не заметили ли они чего-нибудь, но ведь ничего не пропало?..

Он вопросительно взглянул на нее.

Элис наконец настигла слабость. Это не обычный взломщик. Человек, который здесь побывал, искал что-то определенное и был уверен, что эта вещь находится у нее.

Кто знает, где она остановилась? Нубель, Поль Оти, Карен Флери и ее служащие, Шелаг… Кажется, больше никто.

— Нет, — поспешно отозвалась она. — Не надо полиции, раз ничего не пропало… Но мне хотелось бы перебраться в другой номер.

Хозяин начал объяснять, что гостиница переполнена, но замолчал, поймав ее взгляд.

— Я посмотрю, можно ли это устроить.

Двадцать минут спустя Элис предоставили номер в другой части здания.

Она никак не могла успокоиться. Второй или третий раз проверила, заперто ли окно и дверной замок, присела на кровать и задумалась, что делать. Встала, еще раз обошла небольшой номер, села, снова встала. Может быть, вообще сменить гостиницу?

«А если он вернется ночью?»

Элис чуть не выпрыгнула из собственной кожи, когда у нее в нагрудном кармане зазвонил телефон.

— Allo, oui?[86]

Она с облегчением услышала голос Стивена, одного из сотрудников Шелаг по раскопу.

— Привет, Стив. Нет, извини, я только что вошла. Еще не успела просмотреть сообщения. А что такое?

Она выслушала ответ, и кровь отлила от щек. Стивен рассказал, что раскопки закрывают.

— Но почему? Брайлинг хоть что-нибудь объяснил?

— Сказал, это от него не зависит.

— Неужели из-за тех скелетов?

— Полиция молчит.

Сердце у нее гулко забилось.

— А они присутствовали, когда Брайлинг объявил о закрытии?

— Они, вообще-то, больше интересовались Шелаг, — начал он и сбился. — Элис, я ведь звоню узнать, ты с ней связывалась после отъезда?

— С понедельника ни разу. Вчера несколько раз пробовала дозвониться, но она на мои звонки не отвечает. А что?

Элис сама не заметила, как вскочила на ноги, ожидая ответа Стивена.

— Она, похоже, сбежала, — наконец отозвался тот. — Брайлинг склонен видеть ее отъезд в мрачном свете. Подозревает, что она увезла что-то с раскопа.

— Шелаг не могла! — воскликнула Элис. — Ни за что. Она не из тех, кто…

Но, еще не договорив, Элис вспомнила необъяснимую злость подруги в последний день. Она чувствовала себя предательницей, но ее уверенность поколебалась.

— И полиция тоже так считает? — резко спросила она.

— Не знаю. Просто все это странновато, — уклончиво отозвался Стивен. — Один из полицейских, которые в понедельник приезжали на раскоп, в тот же день был насмерть сбит машиной в Фуа, — продолжал он. — Об этом было в газетах. Похоже, они с Шелаг были знакомы.

Элис опустилась на кровать.

— Извини, Стив. Мне это нелегко слышать. Кто-нибудь ее ищет? Вообще что-нибудь делается?

— Есть одна мысль, — неуверенно протянул он. — Я бы сам этим занялся, но я завтра утром уезжаю домой. Теперь нет смысла здесь торчать.

— Что за мысль?

— До начала раскопок Шелаг останавливалась у друзей в Шартре. Мне пришло в голову, что она снова отправилась туда, просто не потрудилась никого уведомить.

Элис мысль не показалась слишком обнадеживающей, но это было лучше, чем ничего.

— Я звонил по тому номеру. Ответил какой-то парень. Он вроде бы никогда не слышал о Шелаг, но номер был точно тот, который она мне давала. Я его сохранил в трубке.

Элис нашла карандаш и бумагу.

— Продиктуй мне. Попробую сама, — сказала она, готовясь писать.

Рука у нее застыла.

— Извини. Стив, — голос звучал словно издалека, — повтори, пожалуйста, еще раз.

— 02 68 72 31 26, — послушно повторил он. — Сообщишь мне, если что-нибудь узнаешь?

Этот самый номер она получила от Бо.

— Я все сделаю, — отозвалась Элис, почти не понимая, что говорит. — Свяжусь с тобой.

Элис понимала: нужно звонить Нубелю. Рассказать ему о странном взломщике и о своей встрече с Бо. Но она медлила. Она сомневалась, что Нубелю можно доверять. Он ведь ничего не сделал, чтобы остановить Оти.

Элис полезла в рюкзак, нашла дорожную карту Франции.

«Не сходи с ума. Туда гнать не меньше двух суток».

Какая-то мысль толкнулась в сознание. Она достала сделанные в библиотеке заметки.

В грудах слов, относящихся к собору в Шартре, мелькнуло упоминание о Святом Граале. И там тоже есть лабиринт. Элис нашла нужный параграф. Перечитала его дважды, чтобы убедиться, что все поняла правильно, потом выдернула из-под письменного стола стул, села и открыла книжку Бальярда на том месте, которое было отмечено закладкой.

«Иные и теперь верят, что здесь нашел последнее свое пристанище Грааль. Предполагается, что катары были хранителями Чаши Христа…»

Сокровище, вынесенное катарами из Монсегюра. Куда? На пик де Соларак? Элис открыла карту на первой странице книги. Монсегюр не так далеко от гор Сабарте. Что, если сокровище скрыли там?

«Какая связь между Шартром и Каркасоном?»

Вдалеке послышались первые раскаты грома. Комнату заливал странный оранжевый свет уличных фонарей, отраженный от ночных облаков. Ветер гремел ставнями и швырял пригоршни песка в машины на стоянке под окнами.

Элис закрыла окно, когда первые тяжелые капли расплылись по подоконнику чернильными кляксами. Она бы выехала тотчас же, но было уже поздно, да и вести машину в грозу опасно.

Элис проверила все замки, поставила будильник и одетой улеглась в постель дожидаться утра.

Сперва сон показался знакомым и мирным. Она плыла в белом, лишенном тяжести мире, прозрачном и молчаливом. Потом словно люк открылся под виселицей, и она начала падать сквозь пустое небо к рванувшимся навстречу лесистым горам.

Она узнала это место. Монсегюр ранней весной.

Едва ноги коснулись земли, Элис уже бежала, спотыкаясь на крутой лесной тропинке между колоннами древесных стволов. Она хваталась за ветви, пытаясь замедлить бег, но руки проходили насквозь, горсти молодых листочков проскальзывали сквозь пальцы, как волосы сквозь гребень, пачкая кожу зеленым соком.

Тропинка под ногами стала ровнее, камни и скальные выступы сменили мягкую лесную землю, мох и сучья. А вокруг было все так же тихо, ни птичьих, ни людских голосов, только ее прерывистое дыхание.

Тропа изгибалась, сворачивалась петлями, заставляя ее метаться то вправо, то влево, пока за новым поворотом впереди не встала огненная стена. Элис вскинула руки к лицу, защищаясь от синих, желтых, багровых языков пламени, тянувшихся к ней, как водоросли тянутся к поверхности воды.

Здесь сон изменился. Теперь вместо множества корчащихся в пламени лиц перед ней возникло одно: лицо юной женщины, нежное и в то же время сильное. Женщина протянула руку и взяла из руки Элис книгу.

Она пела, голос свивался серебряной нитью.

Bona nuèit, Bona nuèit…[87]

На этот раз не было холодных пальцев, хватающих ее за лодыжки, приковывающих к земле. И огонь больше не грозил поглотить ее. Она струйкой дыма поднималась вверх, и тонкие сильные женские руки обнимали и поддерживали ее. Она была в безопасности.

Braves amies, pica mièja-nuèit.

Элис улыбнулась, вместе с ней взлетая все выше и выше, к свету, оставляя мир далеко внизу.

ГЛАВА 44

КАРКАССОНА,

джюлет 1209

Ранним утром Элэйс разбудил шум пил и молотков во дворе. Она встала и подошла к окну, разглядывая деревянные надстройки и галереи, которые возводили на стенах Шато.

Скелет из мощных бревен быстро обретал форму. С крытых переходов лучникам легко будет засыпать стрелами врага, если он, вопреки ожиданию, сумеет ворваться за городскую стену.

Элэйс поспешно оделась и сбежала во двор. В кузницах ревели горны, звенели молоты, оттачивавшие и исправлявшие оружие, отрывисто перекликались саперы, готовившие оси, канаты и противовесы для баллист.

У конюшни Элэйс увидела Гильома. Сердце у нее перевернулось. «Посмотри на меня!» Он не обернулся, не поднял глаз. Элэйс махнула рукой, хотела позвать, но не осмелилась и бессильно опустила руку. Не станет она унижаться, выпрашивая любви, которой он не хочет ей дать.

В городе царила та же деловитая суета, что и в Шато Комталь. Посреди площади громоздился привезенный из Корберы камень — снаряды для баллист и катапульт. Остро воняло мочой из кожевенных мастерских, где готовили шкуры для защиты галереи от пожара. От Нарбоннских ворот тянулась непрерывная вереница повозок с припасами для города: солонина из Ла Пиге и Лораге, вино из Каркассэ, пшеница и ячмень с равнины, бобы и чечевица с овощных рынков Сен-Микеля и Сен-Венсена.

Город гордо и целеустремленно готовился к осаде. Только клубы черного дыма с заречных болот на севере — от сожженных по приказу виконта мельниц и посевов — напоминали о том, как близка и неизбежна угроза.

Элэйс поджидала Сажье, чтобы условиться о месте встречи. В голове, как птицы над рекой, кружились десятки вопросов, которые хотелось задать Эсклармонде. К тому времени, как появился мальчик, ей казалось уже, что язык устал заранее.

Элэйс прошла за ним безымянной улочкой в пригороде Сен-Микель к низкой дверце у самой внешней стены. Здесь громко звучали голоса землекопов, роющих рвы, чтобы помешать солдатам подойти под стены. Сажье пришлось почти кричать, перекрывая шум.

— Menina ждет там, — сказал он, и его лицо вдруг стало угрюмым.

— А ты не войдешь?

— Она велела привести тебя и сразу идти в Шато за кастеляном Пеллетье.

— Ищи его в Кур д'Онор, — посоветовала Элэйс.

— Найду! — мальчишка снова ухмыльнулся. — Еще увидимся.

Элэйс толкнула дверь и позвала, ожидая увидеть Эсклармонду, но тут же остановилась. В кресле в дальнем углу виднелась вторая фигура.

— Входи, входи! — В голосе Эсклармонды слышалась улыбка. — Помнится, ты уже знакома с Симеоном?

Элэйс ахнула:

— Симеон? Уже?

Она подбежала к нему, протянула руки.

— Какие новости? Ты давно в Каркассоне? Где остановился?

Симеон от души расхохотался.

— Сколько вопросов! Все хочется знать, и все сейчас же! Бертран рассказывал, что девочкой ты задавала вопросы без передышки.

Элэйс улыбнулась. Отец, пожалуй, нисколько не преувеличивал. Она проскользнула на скамью у стола и приняла от Эсклармонды чашу вина, прислушиваясь к их с Симеоном беседе. Эти двое уже успели подружиться.

Симеон был искусный рассказчик. Истории из его жизни в Безьере и Шартре переплетались с воспоминаниями о Святой земле, и время пролетало незаметно. Он рассказывал, как цветут по весне холмы Иудеи, как поля Сефаля покрываются лилиями, желтыми и лиловыми ирисами, как розовеет над простирающимся до небосклона ярким ковром цветущий миндаль. Элэйс слушала и не могла наслушаться.

Но тени становились длиннее, и незаметно для Элэйс атмосфера переменилась. Она чувствовала дрожь ожидания под ложечкой и гадала, не то ли ощущают ее отец и Гильом перед сражением? Чувство, будто время застыло на чашечках весов… Элэйс покосилась на Эсклармонду. Та сидела, сложив руки на коленях, спокойная и собранная.

— Отец вот-вот придет, — заговорила Элэйс, чувствуя себя виноватой за его долгое отсутствие. — Он мне обещал.

— Мы не сомневаемся.

Симеон похлопал ее по руке. Кожа у него была сухая, как пергамент.

— Если он задержится, мы не сможем его дождаться, — заметила Эсклармонда, поглядывая на закрытую дверь, — Хозяева дома скоро вернутся.

Элэйс перехватила взгляд, которым обменялись ее друзья, и, не выдержав напряжения, склонилась вперед.

— Вчера ты мне не ответила, Эсклармонда. — Она удивилась, как ровно звучит ее голос. — Скажи, ты тоже страж? Книга, которую ищет отец, у тебя?

На минуту слова повисли в воздухе, словно ушли в пустоту. Затем Элэйс с удивлением заметила, что Симеон хихикает.

— Много ли рассказал тебе отец о Noublesso? — спросил он, блеснув черными глазами.

— Сказал, что всегда есть пятеро стражей, хранящих три книги лабиринта, — храбро ответила Элэйс.

— А почему пятеро, не объяснил?

Элэйс покачала головой.

— Navigataire — кормчий — всегда избирает себе в помощь четверых посвященных. Вместе они представляют пять точек человеческого тела и священную силу числа «пять». От каждого стража требуется сила, решимость и верность. Он может быть христианином, сарацином, евреем — в счет идут души, отвага, а не кровь, не род и не цвет кожи. Того требует сама природа тайны, которая принадлежит каждой вере и ни одной из них. — Симеон улыбнулся. — Более двух тысячелетий существуют Noublesso de los Seres — хотя прежде они хранили и оберегали нашу тайну под другими именами. Бывало, мы таились, в иные времена жили открыто.

Элэйс повернулась к Эсклармонде.

— Мой отец не хочет тебя признавать. Просто не может поверить.

— Он обманулся в своих ожиданиях.

— Бертран всегда был такой, — хмыкнул Симеон.

— Он просто не предвидел, что среди пяти стражей может оказаться женщина, — вступилась за отца Элэйс.

— Прежде такое не было редкостью, — заметил Симеон. — В Ассирии, в Египте, в Риме и Вавилоне — ты слыхала рассказы об этих древних государствах — женщина занимала более высокое положение, чем в наши темные времена. Элэйс задумалась.

— По-вашему, Ариф прав, считая, что в горах книги будут в безопасности? — спросила она.

Симеон поднял руку.

— Не нам искать истину или судить, что будет. Наше дело — просто хранить книги и защищать их, чтобы они были наготове, когда возникнет в них нужда.

— Потому Ариф и поручил унести их твоему отцу, а не ему и не мне, — вставила Эсклармонда. — Он, с его положением, станет самым надежным хранителем. Он может собрать охрану, ему легко достать людей и лошадей, и пропустят его легче, чем любого из нас.

Элэйс промолчала. Ей не хотелось выдавать отцовские секреты.

— Ему трудно будет оставить виконта. Отец разрывается между старыми и новыми клятвами.

— Все мы встаем перед подобным выбором, — кивнул Симеон. — Каждый из нас стремится избрать путь, который представляется ему лучшим. Бертрану выпало счастье прожить долгую жизнь прежде, чем ему пришлось решать. — Он взял руки Элэйс в свои. — Ему нельзя медлить, Элэйс. Поддержи его, помоги вынести это испытание. Каркассона до сих пор не сдавалась врагу, но это не значит, что она выстоит теперь.

Элэйс чувствовала на себе их взгляды. Она встала, отошла к очагу. Сердце часто забилось.

— А позволено ли кому-то заменить его? — спросила она.

Эсклармона поняла ее мысль.

— Не думаю, чтобы твой отец позволил, — сказала она. — Ты слишком дорога ему.

Элэйс снова обернулась к ним.

— Уезжая в Монпелье, — заговорила она, — он счел меня достойной доверия. В сущности, он уже дал мне свое дозволение.

— Это верно, — кивнул Симеон, — но положение изменяется с каждым днем. Французы стоят почти на границе владений виконта Тренкавеля, и дороги день ото дня становятся опаснее. Я сам убедился в этом. Скоро вообще нельзя будет выехать из города.

Элэйс не собиралась уступать.

— Но ведь мне ехать в противоположную сторону, — возразила она, умоляюще поглядывая то на одного, то на другого из старших. — И вы еще не ответили на мой вопрос. Если обычаи Noublesso не воспрещают мне снять эту ношу с отцовских плеч, то я предлагаю себя вместо него. Я вполне способна постоять за себя. Я отлично держусь в седле, владею и луком, и мечом. И никто даже не заподозрит во мне…

Симеон жестом остановил ее.

— Ты неправильно истолковала наши сомнения, дитя. Я не оспариваю твоей отваги или решимости.

— Тогда дайте мне свое благословение.

Симеон со вздохом обернулся к Эсклармонде.

— Что ты скажешь, сестра? Если, конечно, согласится Бертран.

— Ну, пожалуйста, Эсклармонда, — упрашивала Элэйс, — отдай свой голос за меня. Своего отца я уговорю.

— Ничего не стану обещать, — отозвалась та после долгого молчания, — но и против тебя говорить не стану.

Элэйс не сдержала улыбки.

— Последнее слово за твоим отцом, — продолжала Эсклармонда. — Если он скажет «нет», тебе придется повиноваться.

«Не сможет он отказать! Я его уговорю!»

— Конечно, я всегда повинуюсь отцу, — сказала она вслух.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Сажье. За ним вошел Пеллетье.

Он обнял дочь, горячо и радостно приветствовал Симеона, потом более сухо поклонился Эсклармонде. Пока Симеон пересказывал суть их беседы, Элэйс помогла Сажье принести вино и хлеб.

К удивлению Элэйс, отец слушал молча, ни разу не перебив друга. Сажье поначалу не сводил с рассказчика круглых глаз, но скоро задремал, припав на бабушкины колени. Элэйс не вмешивалась в разговор, понимая, что Симеон с Эсклармондой скорее, чем она, убедят Пеллетье.

Временами она поглядывала на лицо отца, и видела, какие глубокие морщины пролегли по землистой коже, чувствовала, как он растерян.

Наконец все было сказано. Выжидательное молчание повисло в тесной комнатушке. Каждый молчал, ожидая решения Пеллетье.

Элэйс не выдержала:

— Ну, paire. Что ты решил? Разреши мне ехать!

Пеллетье вздохнул.

— Я не хочу подвергать тебя опасности.

Элэйс понурилась:

— Я понимаю и благодарна за твою любовь… Но я хочу тебе помочь. И могу!

— У меня есть предложение, которое могло бы устроить вас обоих, — вставила Эсклармонда. — Позвольте Элэйс выехать вперед с книгами, но не всю дорогу, а только, скажем, до Лиму. Там у меня есть друзья, которые приютят ее. А когда ваши обязанности здесь будут исполнены и виконт Тренкавель сможет вас отпустить, вы нагоните ее и проделаете остаток пути вместе.

Пеллетье поморщился:

— Не вижу, чем это лучше. Столь безрассудное путешествие в наши ненадежные времена только привлечет внимание, которого мы как раз и стремимся избежать. К тому же я совершенно не представляю, как долго мои дела будет удерживать меня в Каркассоне.

У Элэйс загорелись глаза.

— Тут все просто. Я всем объясню, что еду во исполнение обета, данного по случаю венчания, — сказала она, придумывая на ходу. — Объявлю, что собираюсь принести дар аббату Сент-Илер, а оттуда уж до Лиму недалеко.

— Подобный припадок благочестия вряд ли кого-нибудь убедит, — невольно усмехнулся Пеллетье, — и прежде всего ему не поверит твой муж.

Симеон погрозил ему пальцем.

— Отличная мысль, Бертран. В такое время никто не посмеет удерживать паломницу. Да к тому же Элэйс — дочь самого кастеляна. Кто осмелиться сомневаться в ее намерениях?

Пеллетье поерзал в кресле и упрямо возразил:

— Я по-прежнему считаю, что книгам безопаснее всего оставаться в стенах города. Нам здесь виднее, чем Арифу издалека. Мы не сдадим Каркассону.

— Любая крепость, даже самая мощная и несокрушимая, может пасть, и тебе это известно. Navigataire приказал доставить книги к нему в горы. — Черные глаза Симеона уставились в лицо Пеллетье. — Я понимаю, ты считаешь, что не можешь в такое время покинуть виконта. Ты это сказал, и мы это принимаем. К добру или к худу, ты слушаешься голоса своей совести. — Симеон помолчал. — Но если не ты, тогда другой должен заменить тебя.

Элэйс видела, как мучительно дается отцу это решение. Она сочувственно накрыла его ладонь своей. Пеллетье не поднял глаз, но благодарно пожал ее пальцы.

— Aquà es vôstre, — попросила она. — Позвольте мне сделать это для вас.

У Пеллетье вырвался протяжный вздох.

— Ты подвергаешь себя огромной опасности, filha.

Элэйс кивнула.

— И все-таки ты хочешь ехать?

— Послужить тебе — честь для меня.

Симеон положил руку на плечо другу.

— Она отважна, твоя дочь. И упряма. Как ты, мой старый друг.

Элэйс не смела дышать.

— Сердцем я против этого, — заговорил наконец Пеллетье. — Но разум подсказывает другое, так что… — Он запнулся, словно боялся выговорить свое решение. — Если тебя отпустит твой муж и дама Агнесс — и если Эсклармонда будет сопровождать тебя, — я согласен.

Элэйс перегнулась через стол и расцеловала отца.

— Ты принял мудрое решение, — просиял и Симеон.

— Сколько человек вы сможете послать с нами, кастелян Пеллетье? — спросила Эсклармонда.

— Четверых солдат, самое большее шестерых.

— И как скоро мы сможем выехать?

— Примерно через неделю. — Пеллетье пояснил: — Излишняя торопливость покажется подозрительной. Я должен испросить дозволения у дамы Агнесс, а ты, Элэйс, — у супруга.

Она открыла рот, чтобы сказать, что Гильом и не заметит ее отсутствия, но передумала и промолчала.

— Чтобы твой замысел, filha, сработал, следует соблюсти этикет. — Пеллетье больше не колебался, он стоя отдавал четкие приказания: — Элэйс, возвращайся в Шато Комталь и найди Франсуа. Сообщи ему в общих чертах о своих намерениях, и пусть ждет моих распоряжений.

— А ты не идешь?

— Чуть позже.

— Хорошо. Мне взять с собой книгу Эсклармонды?

Пеллетье сухо усмехнулся:

— Поскольку Эсклармонда намерена сопровождать тебя, думаю, книга вполне может еще некоторое время остаться у нее.

— Я не хотела…

Пеллетье похлопал себя по груди:

— А вот книга Симеона…

Он достал из-под плаща овчинный сверток, который Элэйс мельком видела в Безьере.

— Забери ее в Шато. Зашей в дорожный плащ. Позже я передам тебе «Книгу Слов».

Элэйс приняла сверток и вложила в свой кошель, потом подняла глаза на отца.

— Спасибо, paire, что ты мне веришь.

Пеллетье залился краской. Проснувшийся Сажье вскочил на ноги.

— Я провожу госпожу Элэйс до дому, чтобы с ней не случилось беды, — заявил он.

Все рассмеялись.

— Да, позаботься о ней, gentilome, — сказал Пеллетье, хлопнув мальчика по спине. — На нее теперь вся наша надежда.

— Узнаю в ней тебя, — заговорил Симеон, вместе с Пеллетье направляясь к воротам на Сен-Микель, за которым лежало еврейское поселение. — Храбрая, преданная и упрямая. Не из тех, кто легко отступает. Старшая дочь тоже похожа на тебя?

— Она удалась в мать, — отрывисто бросил Пеллетье. — И лицом и характером походит на Маргарет.

— Так часто бывает. Один из детей похож на одного из родителей, другой на другого. — Симеон помолчал, припоминая: — Она замужем за эскриваном виконта Тренкавеля?

Пеллетье вздохнул.

— Брак не из счастливых. Конгост уже не молод и не может смириться с ее привычками. Впрочем, он занимает высокое положение среди людей виконта.

Еще несколько шагов они прошли в молчании.

— Если она пошла в Маргарет, то, должно быть, красавица?

— Обаяние и грация Орианы привлекают все взгляды. В нее влюблены многие, и кое-кто не делает из этого тайны.

— Видимо, дочери для тебя большое утешение.

Пеллетье покосился на друга.

— Что касается Элэйс, ты прав. — Он замялся. — Наверно, я виноват, но общество Орианы нахожу менее… Я стараюсь держаться с обеими одинаково, но боюсь, они не слишком хорошо ладят между собой.

— Жаль, — пробормотал Симеон.

У ворот они остановились, и Пеллетье вернулся к прежнему разговору.

— Хотел бы я убедить тебя остаться в городе. Или хотя бы в Сен-Микеле. Когда подойдет враг, я не смогу помочь тебе вне стен…

Симеон похлопал друга по плечу.

— Не стоит беспокоиться обо мне, друг мой. Моя роль сыграна. Доверенную мне книгу я передал тебе, и две другие под защитой стен. Тебе помогут Элэйс и Эсклармонда. Кому я теперь нужен… — Он не сводил с Пеллетье ярко заблестевших глаз. — Мое место с моим народом.

Что-то в его голосе насторожило Пеллетье.

— Ты как будто прощаешься навсегда! — сердито воскликнул он. — А ведь не пройдет и месяца, как мы с тобой встретимся за чашей вина, попомни мои слова!

— Мечи французов могут оказаться крепче твоего слова, друг мой.

— Ручаюсь, к весне все это кончится. Французы подожмут хвосты и поплетутся по домам, граф Тулузский станет искать новых союзников, а мы с тобой будем сидеть у огня, вспоминая далекую молодость.

— Pas a pas, se va luénh, — проговорил Симеон, обнимая его. — И обними за меня Арифа. Напомни, что тридцать лет назад он обещал сыграть со мной в шахматы и до сих пор не собрался!

Пеллетье махнул рукой вслед уходящему за ворота Симеону. Тот не обернулся.

— Кастелян Пеллетье?

Симеон уже затерялся в толпе народа, направляющейся к реке.

— Мессире! — повторил задыхающийся посланец.

— Что такое?

— Ты нужен у Нарбоннских ворот, мессире.

ГЛАВА 45

Элэйс стремительно вбежала в свои покои.

— Гильом?

В сущности, ей нужно было побыть одной, да она и не ждала ничего другого и все же разочарованно вздохнула, увидев, что комната пуста.

Элэйс заперла за собой дверь, отцепила от пояса кошель, положила на стол, вытащила и развернула книгу. Та была не больше дамского молитвенника, дощечки переплета обтянуты гладкой, источенной по углам червями кожей.

Элэйс развязала кожаные шнурки, и книга открылась у нее на ладонях, как расправившая крылышки бабочка. Первая страница была пуста, если не считать золотой чаши посредине, которая, как самоцвет, блеснула на темном пергаменте. Чаша была не больше, чем узор на кольце отца или на мереле, так недолго пробывшем у нее в руках.

Она перевернула страницу. Перед ней были четыре строки надписи, сделанной черными чернилами, изящным и тонким почерком.

По краям тянулась кайма картинок и значков: повторяющийся узор, словно вышивка по краю плаща. Птицы, животные, фигурки людей с длинными руками и заостренными пальцами. У Элэйс перехватило дыхание.

Эти лица и фигурки она видела во сне.

Элэйс переворачивала страницу за страницей. Все были исписаны с одной стороны тем же почерком. Вторая оставалась чистой. Она узнавала слова языка Симеона, хотя и не понимала их. Но большая часть книги была написана на ее родном языке. Каждая страница начиналась яркими буквицами, украшенными алой, голубой или золотой краской, но это было их единственное украшение. Ни картинок на полях, ни красивых букв в начале строк. Слова переходили друг в друга почти без пробелов или иных знаков, показывающих, где кончается одно и начинается другое.

В середине книги Элэйс наткнулась на вставной лист пергамента. Он был темнее и толще других страниц — как видно, выделан не из телячьей, а из козлиной кожи.

Вместо знаков и картинок на нем стояли лишь несколько слов среди столбцов чисел и измерений. Все это напоминало карту. Элэйс едва разглядела крошечные стрелки, указывающие в разные стороны. Несколько были начерчены золотом, остальные черные.

Элэйс попробовала прочитать страницу сверху вниз и слева направо, — получалась бессмыслица. Тогда она попробовала начать снизу, читать справа налево, как на витражах в церкви. Все равно ничего не складывалось. В конце концов она принялась читать строки через одну, потом выбирать слона из каждой третьей строки, но так ничего и не поняла.

«Ищи тайну, скрытую за видимым глазу».

Элэйс задумалась. Каждому стражу вручена книга согласно его искусствам и знаниям. Целительнице Эсклармонде Ариф отдал «Книгу Бальзамов»; Симеону, изучившему древнюю иудейскую науку чисел, досталась «Книга Чисел» — вот эта книга.

Что видел Ариф в ее отце, когда отдавал ему «Книгу Слов»?

Глубоко уйдя в размышления, Элэйс зажгла светильник и подошла к своему столику. Достала лист пергамента, перо и чернила.

Пеллетье, приобретший в Святой земле уважение к учености, сделал все, чтобы обучить дочерей грамоте. Ориана ничего не желала знать, кроме искусств, приличествующих придворной даме: танцы, пение, соколиная охота и вышивание. Пачкать пальцы в чернилах, не уставала повторять она, пристало только старикам да священникам. Однако Элэйс ухватилась за представившуюся возможность обеими руками. Она быстро схватывала науку и не забывала выученного, хотя ей редко представлялась возможность применить свое умение.

Элэйс разложила пергамент на столе. Надпись была непонятна, и она даже не надеялась во всей красоте и в цвете воспроизвести начерченные искусным писцом знаки. Но сделать точную копию она могла.

Времени ушло немало, однако в конце концов работа была закончена, и Элэйс отложила лист в сторону, чтобы просохли чернила. Потом, вспомнив, что в любую минуту может вернуться отец с «Книгой Слов», поспешила исполнить его приказ и спрятать книгу.

Ее любимым красный плащ не годился. Слишком тонкой была ткань, слишком узкой — кайма. Она достала другой: толстый коричневый плащ, сшитый для зимней охоты. Ничего не поделаешь, придется обойтись этим. Элэйс умело распускала шов спереди, пока не образовалось отверстие, в которое можно было протиснуть книгу. Потом взяла подаренный Сажье моток — нить точно подходила по цвету — и надежно зашила томик в двойную широкую кайму.

Подняв плащ, Элэйс накинула его на плечи. Немного оттягивается на сторону, но это ничего. Она зашьет с другой стороны отцовский том, и равновесие восстановится.

Оставалось еще одно дело. Оставив плащ на спинке кресла, Элэйс вернулась к столу. Чернила успели просохнуть. Поминутно оглядываясь на дверь, она поспешно засунула свернутый в трубочку листок в горловину мешочка с лавандой, намертво зашила отверстие, чтобы никто случайно не открыл тайник, и сунула мешочек обратно под подушку.

Потом она обвела глазами комнату, улыбнулась, гордясь своей хитростью, и принялась убирать иглу и нитки.

В дверь постучали. Элэйс бросилась открывать. Она ожидала увидеть отца, но на пороге стоял Гильом. Вид у него был смущенный. Шевалье явно не был уверен в том, какой прием окажет ему супруга. Знакомая полуулыбка, растерянный мальчишеский взгляд.

— Могу я войти, госпожа? — тихо спросил он.

Первым ее движением было броситься ему на шею, но Элэйс сдержалась. Слишком много было сказано. Слишком мало прощено.

— Можно?

— Это ведь и твои покои, — спокойно ответила Элэйс. — Могу ли я воспретить тебе войти?

— Какой холодный прием, — вымученно усмехнулся Гильом, закрывая за собой дверь. — Мне бы хотелось, чтобы меня принимали по доброй воле, а не из чувства долга.

— Я… — Элэйс запнулась, выбитая из равновесия нахлынувшим на нее желанием. — Я счастлива видеть тебя, мессире.

Как легко было бы уступить. Отдаться ему целиком!

Она закрыла глаза, почти ощущая, как гладят ей кожу его пальцы, легкие, как шепот, естественные, как дыхание. Ей представилось, как она склоняется к нему, прячется в его объятиях. Голова у нее закружилась, ноги подгибались.

«Я не могу. Не должна».

Элэйс заставила себя открыть глаза и отступить на шаг.

— Не надо, — шепнула она. — Пожалуйста, не надо.

Гильом взял ее руку в свои. Элэйс видела, что ему не по себе.

— Скоро… если не воспретит Господь, мы сойдемся с ними лицом к лицу. Когда придет срок, мы все — Альзо, Тьерри — все выедем в поле и, быть может, не вернемся.

— Я знаю, — мягко сказала она, с жалостью глядя в его помертвевшее лицо.

— С самого возвращения из Безьера я дурно обходился с тобой, Элэйс. Тому нет ни причин, ни оправданий. Я сожалею и пришел просить у тебя прощения. Я слишком ревнив, и ревность часто заставляет меня говорить то… в чем я после раскаиваюсь.

Элэйс взглянула ему в глаза, но заговорить не решилась, не понимая собственного сердца.

Гильом шагнул ближе.

— Но тебе не противно видеть меня?

Она улыбнулась:

— Мы так давно не виделись, Гильом, что я не знаю, что и думать.

— Ты хочешь, чтоб я ушел?

Слезы подступили к глазам, и это помогло Элэйс устоять. Она не желала показывать ему своих слез.

— Думаю, так будет лучше. — Она вынула из-за корсажа платок и вложила ему в руку. — Еще будет нам время исправить все между собой.

— Как раз времени нам и не хватает, Элэйс, — нежно возразил он. — Но если позволит Бог и французы, я приду завтра.

Элэйс вспомнила о книгах, об ответственности, возложенной на ее плечи. «Может, мы больше не увидимся». Сердце у нее дрогнуло. Помедлив одно мгновение, она изо всех сил обняла мужа, словно старалась запомнить его всем телом.

И так же внезапно выпустила.

— Все мы в руках Господа, — сказала она. — А теперь, Гильом, пожалуйста, уходи.

— До завтра?

— Увидим.

Элэйс стояла, как статуя, сжав перед собой руки, чтобы они не дрожали, пока за Гильомом не закрылась дверь. Потом задумчиво прошла к столу, гадая, что заставило его прийти. Любовь? Раскаяние? Или что-то другое?

ГЛАВА 46

Симеон глядел в небо. Серые облака неслись наперегонки, закрывая солнце. Он забрел далеко от города и хотел вернуться под крышу, пока не разразилась гроза.

Добравшись до опушки леса, отделявшего Каркассону от реки, Симеон зашагал медленней, тяжело опираясь на посох. Он распустил завязки ворота. Теперь уж недалеко. Эсфирь приготовит к его возвращению обед, может быть, нальет вина. При этой мысли он встрепенулся. Как знать, может, Бертран и прав, и все будет кончено к весне?

Он не заметил, как за его спиной на тропу выступили двое. Не видел он и занесенной над его головой дубинки, пока удар не погрузил его в темноту.

Пока Пеллетье добирался до Нарбоннских ворот, там успела собраться толпа.

— Пропустите! — кричал он, расталкивая зевак и пробиваясь в первый ряд. Прямо перед ним стоял на четвереньках человек. Из его разбитого лба стекала кровь.

Двое стражников стояли над ним, нацелив ему в грудь свои пики. Их пленник, как видно, был музыкантом. Рядом с ним валялся проколотый барабанчик, а трубки флейты были переломаны и разбросаны по земле, как кости после пира.

— Святая вера, что здесь происходит? — сурово вопросил Пеллетье. — Чем провинился этот человек?

— Не остановился, когда ему было приказано, — доложил стражник с иссеченным старыми шрамами лицом. — У него нет пропуска.

Пеллетье присел на корточки рядом с музыкантом.

— Я Бертран Пеллетье, кастелян виконта. Что привело тебя в Каркассону?

У раненого дрогнули ресницы.

— Кастелян Пеллетье, — невнятно повторил он, цепляясь за его руку.

— Это я. Говори, друг.

— Besiérs es presa. Безьер захвачен.

Стоявшая рядом женщина вскрикнула и сразу зажала себе рот.

Потрясенный Пеллетье не заметил, как оказался на ногах.

— Вы, — приказал он стражникам, — вызовите себе смену и помогите этому человеку добраться до Шато. Плохо вам придется, если он из-за вашего рвения не сможет говорить.

Пеллетье обернулся к толпе.

— Запомните мои слова, — крикнул он, — о том, что видели здесь, не болтать! Мы скоро узнаем, в чем дело.

В Шато Комталь Пеллетье распорядился проводить музыканта на кухню, перевязать ему голову и накормить, а сам немедленно пошел предупредить виконта. Скоро в донжон привели и музыканта, подкрепившего силы сладким вином и медом.

Тот был бледен, но держался твердо. Видя, что он едва стоит на ногах, кастелян распорядился принести табуретку и усадил рассказчика.

— Назови свое имя, amic,[88] — начал он.

— Пьер де Мурвиль, мессире.

Виконт Тренкавель сидел в центре, вокруг него полукругом стояли его союзники.

— Benvenguda, Пьер де Мурвиль, — сказал он. — Ты принес нам известия?

Выпрямив спину, сложив руки на коленях, музыкант с белым как молоко лицом начал говорить. Он родом из Безьера, хотя последние годы провел при дворах Наварры и Арагона. Он учился музыке у самого Раймона де Мираваля, лучшего трубадура Миди. Потому и получил приглашение от сюзерена в Безьер и принял его, чтобы снова побывать дома и повидать родных.

Он говорил так тихо, что всем им приходилось напрягать слух.

— Расскажи, что с Безьером, — сказал виконт Тренкавель. — Не умалчивай ни о чем.

— Французская армия подошла под стены накануне дня Святой Марии Магдалины и встала лагерем на левом берегу реки Орб. У самой воды стояли пилигримы и наемники, нищие и убогие, одетые в лохмотья человеческие обрубки, босые, раздетые, без доспехов. Дальше над шатрами развевались знамена баронов и служителей церкви — зеленые, золотые, красные. Они ставили шесты для флажков и валили деревья на загоны для скота.

— Кому было поручено вести переговоры?

— Епископу Безьера, Рено де Монтеперу.

— Говорят, что он изменник, мессире, — шепнул Пеллетье, наклонясь к уху Тренкавеля, — и что он уже принял крест.

— Епископ вернулся со списком обвиняемых в ереси, составленным папскими легатами. Не знаю, сколько имен было на пергаменте, мессире, но сотни наверняка. И среди них имена самых влиятельных, самых богатых, самых благородных граждан Безьера, и последователей новой церкви, и тех, в ком подозревали Bons Chrétiens. Безьер обещали пощадить, если консулы выдадут поименованных еретиков. Если нет… — Он не договорил.

— Какой ответ дали консулы? — спросил Пеллетье.

Сейчас впервые решалось, насколько прочен окажется союз против французов.

— Что скорее они дадут утопить себя в морском рассоле, чем подчинятся и выдадут своих сограждан.

Виконт чуть слышно перевел дыхание.

Епископ покинул город и увел с собой некоторых из священников. Комендант города, Бернар де Сервиан, приказал готовиться к осаде.

Рассказчик остановился и с трудом сглотнул. Даже скрючившийся над своими пергаментами Конгост перестал писать и поднял голову.

— Утром двадцать второго июля рассвело рано. Уже на рассвете было жарко. Горсточка крестоносцев — даже не солдат, а сброда, увязавшегося за войском, вышли к реке под южной стеной. Со стены их заметили. Один из бродяг взобрался на самый мост, кривлялся, бранился и так раздразнил городскую молодежь, что те вооружились кто копьями, кто дубинками, даже раздобыли барабан и соорудили самодельное знамя. Никто и оглянуться не успел, как они вылетели из ворот, крича во всю глотку, и бросились на оскорбителя. В минуту все было кончено. Они скинули мертвое тело в реку.

Пеллетье взглянул на виконта. Тот был бледен.

— Горожане со стены кричали парням, чтобы те вернулись, но они так разгорячились, что не слыхали. Шум схватки привлек внимание капитана наемников, «roi», как называют его французы. Увидев открытые ворота, он дал приказ к атаке. Когда мальчишки заметили опасность, было уже поздно. Наемники — routiers — перебили их на месте. Немногим удалось вернуться, но отстоять ворота им не удалось. Хорошо вооруженные наемники ворвались внутрь и удерживали ворота до подхода остальных. Тут же к стенам хлынули французские солдаты с пиками, мотыгами, штурмовыми лестницами. Бернар де Сервиан сделал все возможное, чтобы удержать бастионы и привратные укрепления, но ему не хватило времени. Ворота остались за наемниками. Едва крестоносцы ворвались в город, началась резня. Повсюду были мертвые и изувеченные тела; мы были по колено в крови. Детей вырывали из рук матерей, порой отрубая и руки, и насаживали на мечи и копья. Отрубленные головы расставляли по стенам на корм воронью, так что казалось, наши бастионы уставлены кровавыми горгульями, высеченными не из камня, а из плоти и кости. Они убивали всех, без различия пола и возраста.

Виконт Тренкавель не мог больше молчать.

— Как же не остановили этого зверства бароны и папские легаты? Или они не знали?

Де Мурвиль поднял голову:

— Знали, мессире.

— Но убийство невинных — поруха чести, нарушение законов войны! — вмешался Пьер Роже де Кабарет. — Не могу поверить, что аббат Сито, при всей его ненависти к еретикам, мог благословить убийство христианских младенцев и женщин, не очищенных даже от греха.

— Говорили, что аббата спрашивали, как отличить доброго католика от еретика. «Tuez-les tous. Dieu reconnaîtra les siens, — повторил Мурвиль безжизненным голосом. — Убивайте всех. Господь отличит своих». Так, говорят, он ответил.

Тренкавель и де Кабарет обменялись взглядами.

— Продолжай, — мрачно приказал Пеллетье. — Закончи свой рассказ.

— Большие колокола Безьера звонили набат. Женщины и дети устремились толпой к церкви Святого Иуды и Святой Марии Магдалины — той, что в Верхнем городе. Людей там набилось, как овец в загоне. Католические священники облачились для службы и запели «Реквием», но крестоносцы взломали двери и перебили всех.

Голос у него сорвался.

— За несколько часов город превратился в кладбище. Тогда начались грабежи. Все наши богатые дома обобрали дочиста и разгромили. И только тогда вмешались французские бароны, которыми двигала не совесть, а алчность. Они попытались обуздать наемников, однако те, разъярившись из-за потери законной добычи, подожгли город, чтобы его богатства не достались никому. Деревянные дома на окраинах вспыхнули как сухой трут. От жара затлели и рухнули перекрытия собора, задавив всех, кто искал в нем убежища.

— Скажи мне, многие ли выжили? — прервал его виконт.

Музыкант уронил голову.

— Никто, мессире. Кроме тех немногих, кому удалось бежать из города, все мертвы.

— Двадцать тысяч перебито за одно утро, — в ужасе пробормотал Раймон Роже. — Возможно ли это?

Никто не ответил ему. Для такого у них не было слов.

Тренкавель поднял голову, взглянул на музыканта.

— Твои глаза видели то, что не должно видеть никому, Пьер де Мурвиль. Доставив нам эту весть, ты выказал храбрость и мужество. Каркассона в долгу перед тобой, и я позабочусь, чтобы ты получил достойную награду. — Он помолчал. — Прежде чем ты уйдешь, еще один только вопрос; мой дядя, граф Тулузский, принимал участие в разграблении города?

— Не думаю, мессире. Я слышал, он не покидал лагеря французов.

Тренкавель многозначительно взглянул на Пеллетье.

— Хоть что-то…

— По дороге в Каркассону тебе кто-нибудь повстречался? — спросил Пеллетье. — Разошлись ли уже слухи о бойне в Безьере?

— Не знаю, мессире. Я держался в стороне от главных дорог, пробирался старыми тропами через перевал Лаграсс. Ни одного солдата не видел.

Виконт Тренкавель обернулся к своим консулам, взглядом разрешая им задавать вопросы, но те молчали.

— Ну что ж, — заговорил он, вновь оборачиваясь к музыканту, — ты можешь идти. Прими еще раз нашу благодарность.

Как только музыканта увели, Тренкавель обратился к Пеллетье.

— Почему мы ничего не знаем? Хоть какие-то слухи должны были разнестись по стране? Ведь прошло четыре дня!

— Если де Мурвиль не лжет, некому было разносить вести, — мрачно заметил де Кабарет.

— Пусть так, — дернул плечом Тренкавель. — Немедленно вышлите конных разведчиков, всех, кого можно оторвать от подготовки к осаде. Пусть узнают, стоит ли еще Воинство под Безьером или двинулось на восток. Победа ускорит их продвижение.

Он встал, и все склонились в поклоне.

— Пусть консулы объявят по городу злую весть. Я отправляюсь в капеллу Святой Марии. Сообщите моей супруге, что я жду и ее.

Пеллетье тяжело, словно облаченный в доспехи, переставлял ноги, поднимаясь но лестнице к жилым покоям. Казалось, грудь его стянута тугой повязкой, которая не дает свободно вздохнуть.

Элэйс ждала отца у двери.

— Ты принес книгу? — тут же спросила она и осеклась, увидев его лицо. — Что такое? Что случилось?

— Я не был в соборе Святого Назария, filha. Пришло известие… — Пеллетье тяжело опустился в кресло.

— Какое известие? — В ее голосе уже звучал ужас.

— Безьер пал, — сказал он. — Три или четыре дня назад. В живых никого не осталось.

Элэйс упала на скамью.

— Все убиты? — помертвевшим голосом повторила она. — И женщины, и дети?

— Близятся последние времена, — проговорил Пеллетье. — Если они способны творить такое с невинными…

Элэйс придвинулась к отцу, села рядом.

— Что же теперь будет?

Впервые в жизни Пеллетье уловил в голосе дочери нескрываемый страх.

— Остается только ждать, — ответил он, и скорее почувствовал, чем услышал ее вздох.

— Но это ничего не меняет в нашем деле, — осторожно заговорила она. — Ты позволил мне унести от опасности книги…

— С тех пор все изменилось.

Лицо дочери жарко вспыхнуло.

— Со всем уважением, paire, тем больше причин отпустить нас! Если мы останемся, книги окажутся заперты в стенах города. Ты, конечно, не хочешь этого! — Она помолчала, но не услышала ответа. — Ты, Симеон, Эсклармонда стольким пожертвовали, чтобы годами прятать и хранить книги, — не для того же, чтобы потерять их в конечном счете!

— То, что случилось в Безьере, не повторится здесь, — твердо сказал Пеллетье. — Каркассона выстоит осаду. Выстоит! Книгам здесь ничто не грозит.

Элэйс сжала его руку.

— Прошу тебя, не отступай от данного слова.

— Все, Элэйс, — резко прервал ее отец. — Нам неизвестно, где сейчас Воинство. Трагедия Безьера — уже старая новость. С тех пор минуло несколько дней, хотя мы услышали о том только сейчас. Авангард армии может уже подступать к городу. Отпустив тебя, я сам подпишу тебе смертный приговор.

— Но…

— Я запрещаю. Слишком опасно.

— Я готова рискнуть.

— Нет, Элэйс! — выкрикнул Пеллетье, уже не скрывая страха. — Я не принесу тебя в жертву. Это мой долг, а не твой!

— Тогда едем вместе! — воскликнула она. — Нынче же ночью. Возьмем книги и едем, пока еще есть время.

— Слишком опасно, — упрямо повторил он.

— Ты думаешь, я не понимаю? Да, может быть, наш путь окончится на острие французских мечей. Но не лучше ли погибнуть, пытаясь исполнить свой долг, чем позволить опасениям лишить нас отваги?

К удивлению и даже к досаде Элэйс, Пеллетье неожиданно улыбнулся.

— Такая решимость делает тебе честь, filha, — сказал он голосом, в котором уже не слышалось твердости, — но книги останутся в городе.

Элэйс, задыхаясь от бессилия, взглянула на отца, потом вдруг отвернулась и выбежала из комнаты.

ГЛАВА 47

БЕЗЬЕР

Три дня после нежданно свалившейся им в руки победы французы оставались на плодородных равнинах, окружавших город. Казалось чудом захватить подобный трофей почти без потерь. Господь не мог яснее показать, что справедливость на их стороне.

Над ними догорали развалины некогда великого города. Клочья серого пепла взлетали в синеву летнего неба, и ветер разносил их над землями побежденных. Временами слышался грохот рушащихся в пламени домов.

На четвертое утро войско снялось с лагеря и двинулось на юг по равнинной римской дороге на Нарбонну. Во главе колонны ехал аббат Сито, окруженный папскими легатами. Сокрушительное поражение города, осмелившегося дать пристанище ереси, укрепило его временную власть. Белые и золотые кресты сверкали на спинах воинов Господа. Каждое распятие горело под лучами ослепительного солнца.

Армия завоевателей змеей растянулась среди соляных ям, стоячих прудов и островков высокого желтого бурьяна. Яростный ветер с Лионского залива стегал траву. Вдоль дороги рос дикий виноград, оливы и миндаль.

Французские солдаты, непривычные к южным походам, впервые видели подобные земли. Они крестились, в уверенности, что воистину видят страну, от которой отступился Господь.

Посольство, возглавляемое архиепископом Нарбоннским и виконтом города, встретило крестоносцев в Капестане двадцать пятого июля.

Нарбонна была богатым торговым портом, хотя сердце города располагалось в стороне от Средиземноморского побережья. Слухи об ужасной участи Безьера смутили умы, — и в надежде спасти Нарбонну от подобной судьбы церковная и государственная власть готова была пожертвовать и независимостью, и честью. На глазах множества свидетелей архиепископ Нарбонны и виконт преклонили колени перед аббатом и признали полное и беспрекословное подчинение Римской церкви. Они согласились выдать легатам всех известных еретиков, конфисковать имущество катаров и иудеев и даже уплатить налог на свое имущество, лишь бы умиротворить крестоносцев.

На подписание договора не понадобилось много времени. Нарбонне была дарована пощада. Никогда еще казна не доставалась никому столь малыми усилиями.

Если аббата и легатов и удивила легкость, с какой нарбонцы пожертвовали своими исконными правами, они ничем не выказали удивления. И если солдат, шедших под пунцовыми знаменами графа Тулузского, устыдила робость их соотечественников, они не сказали о том ни слова.

Был отдан приказ повернуть колонну. После ночевки под Нарбонной они должны были повернуть на Олонзак. Оттуда оставалось всего несколько дневных переходов до Каркассоны.

На следующий день без боя распахнул ворота перед захватчиками Азиль — укрепленный город, стоявший на вершине холма. Несколько семей, обвиненных в ереси, сожгли на сложенных наспех кострах на рыночной площади. Черный дым стекал по крутым улочкам, переваливался через мощные стены и растекался по равнине.

Одно за другим сдавались без сопротивления городки и селения. Город Ла Редорт последовал примеру соседнего с ним Азиля; так же поступили деревни и поселки, лежавшие между ними. Другие крепости — places fortes — крестоносцы находили покинутыми.

Воинство беспрепятственно запасалось съестным в брошенных амбарах и двигалось дальше. Малейшее сопротивление крестоносцы подавляли повсюду яростно и мгновенно. Страшная слава армии протянулась перед ней зловещей черной тенью. Мало-помалу распадались старинные узы, связывавшие население Восточного Лангедока с династией Тренкавелей.

Накануне дня Святого Назария, через пять дней после победы над Безьером, авангард войска, на два дня пути опередивший главные силы, достиг Требе. С каждым часом после полудня воздух становился все тяжелее. Знойное марево сменилось свинцовым сумраком. В небе пророкотали раскаты грома, сверкнули ослепительные зарницы. Когда крестоносцы въехали в открытые городские ворота, упали первые капли дождя. Улицы устрашали своей пустотой. Жители исчезли, растворились, как духи или призраки. Лилово-черное небо нависало над головами. Когда наконец разразилась буря, казалось, само небо рушится на пришельцев.

Лошади метались в страхе, оскальзываясь на мокрых булыжниках. Каждый переулок превратился в ущелье, по которому несся бурный поток. Ливень беспощадно бил по щитам и шлемам. Спасаясь от потопа, карабкались на церковные ступени крысы. Молнии беспрестанно били по городу, но он не горел.

Солдаты-северяне пали на колени, крестились и молили Господа пощадить их. Ни в плоских землях Шартра, ни в полях Бургундии, ни в лесах Шампани они не видали подобных гроз.

Но гроза рассеялась так же быстро, как накатила. Воздух стал свеж и прохладен. Крестоносцы услышали звон колоколов из близлежащего монастыря, словно благодарившего не беса за спасение. Приняв этот звон как знак, что худшее миновало, они повыскакивали из-под деревьев, принялись развязывать вьюки, доставая сухую одежду для своих предводителей, и искать сухие дрова на растопку.

Вскоре разбили обычный лагерь.

Смеркалось. Небеса горели розовым и пурпурным огнем. Когда ветер унес последние белые хвосты облаков, северяне впервые увидели вдали башни и шпили Каркассоны, возникшей вдруг на горизонте.

Крепость, казалось, вырастала из земли, в своем величии взирая сверху вниз на мир людской. Ничто до сих пор не подготовило крестоносцев к зрелищу города, который им предстояло штурмовать. Слова не передавали его великолепия.

Город стоял величественно и грозно. Он казался несокрушимым.

ГЛАВА 48

Придя в себя, Симеон увидел над головой не листву, а крышу какого-то стойла. В памяти остался долгий путь. Ребра еще болели от тряской рыси лошади.

Здесь стояла ужасающая вонь: смесь пота, козлиной шерсти, гнилой соломы и еще какого-то незнакомого запаха. На стенах висели ремешки упряжи, в углу у низкой двери стояли ухваты. В стену напротив вбиты были пять или шесть колец для привязи скотины.

Симеон опустил взгляд ниже. Мешок упал у него с головы и валялся рядом на земле, но руки и ноги оставались связанными.

Откашливаясь и сплевывая изо рта грубые нити мешковины, он сумел кое-как сесть. Отталкиваясь ногами и превозмогая боль разбитого тела, переполз к двери. На это потребовалось немало времени, зато ощущение твердой опоры за спиной принесло ему невыразимое облегчение. Терпеливые усилия дали возможность подняться на ноги, отчего голова едва не уперлась в крышу. Симеон всем телом ударил в дверь. Доски жалобно заскрипели, но дверь явно была приперта чем-то снаружи и не открылась.

Он понятия не имел, далеко ли его увезли от Каркассоны. Сохранились смутные воспоминания: словно бы его везли на спине лошади через лес, потом по открытому полю. Насколько он знал местность, это могло означать, что его похитители направлялись к Требе.

В щели под дверью он видел тусклую вечернюю синеву. Поздно, однако еще не совсем стемнело. Прижавшись ухом к земле, он расслышал неподалеку голоса похитителей.

Они кого-то ждали. От этой мысли он похолодел, хотя едва ли нуждался в лишнем подтверждении, что это была не случайная засада.

Симеон отполз к дальней стене и понемногу задремал, то вскидываясь, то снова склоняясь на бок, соскальзывая в тревожный сон.

Крики за стеной заставили его очнуться. Он мгновенно напрягся каждым нервом, услышав тяжелые шаги и звук отодвигаемого тяжелого засова.

В дверях очертилась темная фигура, освещенная сзади сиянием встающего солнца. Симеон моргнул.

— Où est-il? Где он? — Голос образованного северянина, холодный и уверенный.

Короткое молчание, и услужливо поднесенный факел выхватил из темноты прижавшегося к стене Симеона.

— Давайте его сюда!

Симеона подхватили под мышки и бросили на колени перед французом.

Симеон медленно поднял глаза. Над ним стоял человек с жестоким худым лицом и бесстрастным взглядом. Глаза цвета кремня. Добротная одежда северного покроя ничего не говорила о его титуле или положении.

— Где она? — требовательно заговорил тот.

Симеон поднял голову.

— Не понимаю, — произнес он по-еврейски.

Сильный пинок обрушился без предупреждения. Симеон опрокинулся назад, почувствовав, как хрустнуло ребро. Грубые руки вздернули его в прежнее положение.

— Я знаю тебя, еврей, — заговорил стоявший перед ним мужчина. — Не стоит вести со мной игру. Спрошу еще раз: где книга?

Симеон снова поднял голову и ничего не сказал. На этот раз удар был направлен в лицо. В голове вспыхнула боль, рот наполнился кровью и обломками зубов.

— Я выслеживал тебя, как зверя, еврей, — продолжал стоящий, — от самого Шартра, в Безьере и здесь. Выследил, как зверя. Ты отнял у меня много времени, и терпение мое на исходе. — Он шагнул ближе, и Симеон увидел ненависть в его мертвых серых глазах. — Еще раз: где книга? Ты отдал ее Пеллетье?

Две мысли одновременно мелькнули в голове Симеона. Первая — что себя уже не спасти. Вторая — что он должен прикрыть друзей. Это еще в его силах. Глаза заплыли и уже не видели.

— Я вправе знать имя того, кто обвиняет меня, — выговорил он разбитым ртом. — Я стану молиться за тебя.

Человек сощурил глаза:

— Не сомневайся, ты скажешь мне, где книга.

Он слегка повел подбородком.

Симеона вздернули на ноги, сорвали одежду и перегнули через телегу. Двое держали его, один за руки, другой за ноги, открывая спину. Симеон услышал резкий свист ременного пояса за миг до того, как пряжка рассекла ему кожу. Тело мучительно дернулось.

— Где она?

Симеон зажмурился, услышав, как снова свистнул ремень.

— Уже в Каркассоне? Или еще при тебе, еврей?

Он вскрикнул от удара.

— Ты скажешь мне. Ты. Или они.

Кровь стекала по спине. Симеон читал молитву своих предков; древние священные слова уходили в темноту, отгораживая разум от боли.

— Где книга? — повторял мучитель, выговаривая по слову на удар.

Это было последнее, что услышал Симеон перед тем, как темнота дотянулась до него и унесла с собой.

ГЛАВА 49

Из Каркассоны авангард крестоносцев увидели в день Святого Назария. Стража на башне Пинте зажгла сигнальный огонь. Ударили в набат.

К вечеру следующего дня, первого августа, на дальнем берегу реки вырос французский лагерь — словно второй город соперничал с блеском первого роскошью шатров и палаток, блеском знамен и золотых крестов. Северяне-бароны, гасконские наемники, солдаты из Шартра, Бургундии и Парижа, лучники, церковники, обоз и приставшее к войску отребье…

После вечери виконт поднялся на бастион. С ним были Пьер Роже де Кабарет, Бертран Пеллетье и еще двое. Вдали поднимались в воздух струйки дыма, серебряной ленточкой тянулась река.

— Много их…

— Не больше, чем мы ожидали, мессире, — возразил Пеллетье.

— Скоро ли подтянется основное войско?

— Трудно сказать, мессире, — отозвался кастелян. — Чем больше армия, тем медленнее она движется. Да и жара их задержит.

— Задержит, да, — сказал Тренкавель, — но не остановит.

— Мы готовы их встретить, мессире. Припасы в город завезены. Возведены деревянные галереи для защиты стен от саперов, все разрушенные и слабые места в укреплениях восстановлены и укреплены, на всех башнях достаточно людей. — Пеллетье махнул рукой, указывая: — Канаты, удерживавшие на реке мельничные колеса, перерезаны, посевы сожжены. Французам трудно будет найти здесь пропитание.

Тренкавель вдруг сверкнул глазами и сказал, обернувшись к де Кабарету.

— Оседлаем коней и сделаем вылазку! До захода солнца соберем четыре сотни лучших бойцов, искусных с мечом и копьем, и отгоним французов. Они не ждут, что мы развяжем сражение. Что скажете?

Пеллетье сочувствовал его желанию первым нанести удар. Понимал он и то, насколько безрассудно это желание.

— Эти наемники на равнине, мессире, малая часть наступающей армии.

Его поддержал Пьер Роже:

— Не бросайся жизнями своих людей, Раймон.

— Но если мы ударим первыми…

— Мы готовились к осаде, мессире, а не к битве в поле. Гарнизон силен. Самые храбрые и опытные шевалье ждут случая показать себя.

— Но?.. — вздохнул Тренкавель.

— Но ты бы пожертвовал ими впустую, — твердо закончил де Кабарет.

— Твои люди любят и верят тебе, — добавил Пеллетье. — Если надо, они умрут за тебя. Но нам придется выждать. Пусть французы развяжут сражение.

— Боюсь, что до этого нас довела моя гордость, — тихо заговорил виконт. — Я просто не ожидал, что до этого дойдет, и так скоро. — Он грустно улыбнулся. — Помнишь, Бертран, при моей матери Шато был полон песен и танцев. Лучшие трубадуры и жонглеры собирались, чтобы показать ей свое искусство. Аймерик де Пегульям, Арно де Каркассэ, сам Гильом Фабр и Бернарт Аланхам из Нарбонны. Вечные пиры и празднества…

— Я слышал, этот двор был прекраснейшим в землях Ока. — Пеллетье положил руку на плечо своего господина. — И будет таким снова.

Колокола замолчали. Все глаза обратились к виконту Тренкавелю.

Он заговорил, и Пеллетье с гордостью отметил, что все следы колебаний исчезли из его голоса. Теперь он был не мальчик, вспоминающий детство, но муж накануне битвы.

— Прикажи закрыть потерны и запереть ворота, Бертран. И вызови в донжон командиров гарнизона. Когда подойдут французы, мы будем готовы их встретить.

— Не следует ли послать подкрепление в Сен-Венсен, мессире? — предложил де Кабарет. — Воинство начнет штурм с него, а нам нельзя отдавать подходы к реке.

Тренкавель согласно кивнул.

Пеллетье задержался на стене, оглядывая округу так, словно стремился отпечатать в памяти.

Стена Сен-Венсена на севере была невысока и плохо защищена башнями. Если наступающие ворвутся в этот пригород, то смогут подойти к цитадели на расстояние выстрела от стены под защитой домов. И южный пригород, Сен-Микель, долго не продержится.

Да, Каркассона готова к осаде. Запасено достаточно провизии: хлеба, сыров, бобов — и дойных коз. Но в стенах города скопилось слишком много беженцев, и Пеллетье тревожился об источниках воды. По его приказу у всех колодцев выставили охрану и воду выдавали пайками.

Спускаясь с башни Пинте во двор, Пеллетье снова задумался о Симеоне. Он дважды посылал Франсуа в еврейский квартал, но тот возвращался, ничего не узнав, и Пеллетье с каждым днем все больше тревожился за друга.

Кастелян быстро осмотрел двор и пришел к выводу, что несколько часов без него обойдутся.

Он свернул к конюшням.

Пеллетье выбрал самый короткий путь через луга и лес. Он ни на минуту не забывал о стоящем невдалеке вражеском лагере.

Еврейский квартал был переполнен, и улицы кишели народом, однако здесь стояла странная тишина. Люди переговаривались шепотом, и на всех лицах, молодых и старых, Пеллетье видел страх. Они знали, что скоро начнется бой. Проезжая узкими переулками, Пеллетье встречал тревожные взгляды детей и женщин, с надеждой заглядывавших ему в лицо. Ему нечем было утешить их.

О Симеоне никто ничего не знал. Дом, где он остановился, Пеллетье отыскал без труда, но дверь была заложена засовом. Спешившись, он постучал в дверь напротив.

— Я ищу человека по имени Симеон, — крикнул он опасливо выглянувшей на стук женщине. — Ты знаешь такого?

Женщина кивнула:

— Он пришел из Безьера вместе с другими.

— Не помнишь, когда видели его последний раз?

— Он ушел в Каркассону несколько дней назад, еще до известий о Безьере. За ним пришли.

Пеллетье нахмурился:

— Кто пришел?

— Слуга знатного господина. Волосы как апельсин. — Она наморщила нос. — Симеон его, видно, знал.

Пеллетье совсем растерялся. Описание подходило к Франсуа, но ведь это не мог быть он? Он говорил, что не нашел Симеона.

— Тогда я его последний раз и видела.

— Говоришь, Симеон не вернулся из Каркассоны?

— Конечно, он умно поступил, если остался. Там безопаснее, чем здесь.

— А не могла ты не заметить, как он возвращался? — безнадежно предположил Пеллетье. — Может быть, спала? Могла ведь ты пропустить его возвращение?

— Смотри сам, мессире, — отвечала она, указывая на дом напротив. — Сам видишь. Vuèg. Пусто.

ГЛАВА 50

Ориана на цыпочках прокралась по коридору к комнате сестры.

— Элэйс!

Жиранда уверяла, что сестрица опять у отца, но проверить не мешает.

— Sorre!

Никто не отозвался. Ориана открыла дверь и, войдя, с искусством опытной воровки принялась обыскивать вещи сестры. Бутылочки, кувшинчики и миски, сундук, полный одежды, благовоний и сладко пахнущих трав. Прощупав подушки, наткнулась на мешочек лаванды и отбросила не глядя. Пересмотрела все еще раз, заглянула под кровать и не нашла там ничего, кроме пыли и паутины.

Снова обернувшись лицом к комнате, она заметила толстый охотничий плащ на спинке кресла. Рядом на столике для рукоделья были разбросаны нитки и иглы. Ориана встрепенулась. Зачем бы среди лета понадобился зимний плащ? И с какой стати Элэйс сама чинит свою одежду?

Она подняла плащ и мгновенно почувствовала: что-то не так. Ткань перекосилась и отвисала с одной стороны. Подняв отвисший угол, она убедилась: в кайму что-то зашито.

Она торопливо распустила шов, запустила пальцы в дыру и извлекла небольшой прямоугольный предмет в полотняной обертке.

Рассмотреть находку не осталось времени — в коридоре послышался шум. Быстрее молнии Ориана скрыла сверток за корсажем, а плащ кинула на то же кресло.

Тяжелая рука опустилась ей на плечо. Женщина подскочила.

— Какого черта тебе здесь понадобилось? — спросил голос за спиной.

— Гильом! — Извернувшись, она уперлась ладонями в грудь любовнику. — Ты напугал меня.

— Что ты делала в комнате моей жены, Ориана?

Она вздернула подбородок:

— Я могла бы задать тебе тот же вопрос!

В комнате темнело, но Ориана видела, как застыло его лицо, и поняла, что стрела попала в цель.

— Я нахожусь здесь по праву, в то время как ты…

Он бросил взгляд на плащ и снова взглянул ей в лицо.

— Чем ты занималась?

Она не дрогнула под его взглядом.

— Тебя это не касается.

Гильом ударом ноги захлопнул дверь.

— Ты забываешься, госпожа, — заметил он, схватив ее за руки.

— Не валяй дурака, Гильом, — негромко бросила она. — Тебе же будет хуже, если нас застанут здесь вдвоем. Открой дверь.

— Не играй со мной, Ориана. Я не в настроении шутить. И я не выпущу тебя, пока ты не скажешь, что здесь делала. Это он тебя послал?

Ориана в неподдельном недоумении уставилась на него:

— Даю слово, Гильом, я не понимаю, о ком ты говоришь?

Он крепче сжал ей запястья:

— Ты думала, я не замечу, да? Я видел вас вместе, Ориана.

Она с облегчением перевела дух. Теперь ясно, почему он так подозрителен. Что ж, если только Гильом не опознал ее собеседника, еще можно обернуть его ошибку в свою пользу.

— Отпусти меня, — велела она, стараясь вырваться из его хватки. — Позволю себе напомнить, мессире, что ты первым заговорил о разрыве.

Она отбросила назад свои блестящие локоны и сверкающим взглядом уставилась на него.

— Так отчего тебя тревожит, если я нашла, с кем утешиться? У тебя нет на меня никаких прав!

— Кто он?

Ориана поспешно соображала. Нужно было назвать имя, которое бы его удовлетворило.

— Я скажу, только если ты обещаешь, что не сделаешь ничего безрассудного, — заговорила она, выигрывая время.

— Ты, госпожа моя, не в том положении, чтобы ставить условия.

— Тогда по крайней мере уйдем отсюда ко мне или хотя бы во двор. Если вернется Элэйс…

По его лицу Ориана поняла, что Гильом в ее руках. Больше всего на свете он боится, что Элэйс узнает о его измене.

— Ладно, — грубо отозвался он и свободной рукой распахнул дверь.

Пока он тащил ее по коридору к ее покоям, Ориана успела собраться с мыслями.

— Говори, госпожа! — приказал Гильом.

Скромно потупив взгляд, Ориана призналась, что подарила свое внимание новому поклоннику — сыну одного из союзников виконта. Юноша давно восхищался ею издалека…

— Я должен этому верить? — спросил Гильом.

— Клянусь жизнью, — шепнула Ориана, глядя на него сквозь повисшую на ресницах слезу.

Гильом ответил недоверчивым взглядом, но уверенность его поколебалась.

— Это не объясняет, что ты делала в комнате моей жены!

— Всего лишь старалась сохранить твою репутацию, — отозвалась она. — Возвращала на законное место одну из твоих вещиц.

— Что за вещица?

— Мой муж нашел в спальне пряжку от мужского плаща. — Она показала пальцами: — Вот такую примерно, медную с серебряной отделкой.

— Я потерял такую, — признал Гильом.

— Жеан твердо решил отыскать владельца и объявить всем его имя. Я узнала твою пряжку и решила, что безопаснее всего будет вернуть ее в твои покои.

Гильом хмурился:

— Почему было просто не отдать мне?

— Ты избегал меня, мессире, — мягко напомнила она. — Я не знала, когда увижусь с тобой, если увижусь вообще. Кроме того, увидев нас вместе, он только утвердился бы в своих подозрениях. Считай, если хочешь, мой поступок глупостью, но не сомневайся в моих намерениях!

Ориана видела, что не убедила его, но не решилась настаивать далее. Его рука потянулась к рукояти клинка.

— Если ты хоть словом намекнешь об этом Элэйс, — сказал он, — я убью тебя, Ориана. Порази меня Бог, если я лгу.

— От меня она ничего не узнает, — ответила Ориана и с коварной улыбкой продолжала: — Разве что мне не оставят выбора. Тогда я буду защищаться. И между прочим…

Гильом сквозь зубы втянул в себя воздух.

— …Между прочим, я тоже хотела просить тебя об услуге.

Он жестко сощурил глаза.

— А если я не желаю оказывать тебе услуг?

— О, я всего лишь хотела бы знать, не передал ли наш отец на хранение сестре какие-нибудь ценности.

— Ты хочешь, чтобы я шпионил за собственной женой? — не веря своим ушам переспросил Гильом. — Этого не будет, Ориана. И ты ничем не посмеешь огорчить ее! Тебе ясно?

— Я ее огорчаю? Это ты стал разыгрывать рыцаря только в страхе перед разоблачением! Это ты предавал ее каждую ночь со мной, Гильом! Мне всего лишь нужно знать. И я узнаю то, что хочу, с твоей помощью или без нее. Но если ты вздумаешь мне мешать…

Она не договорила, но угроза повисла в воздухе.

— Ты не посмеешь!

— Нет ничего проще, как рассказать Элэйс обо всем, что было между нами, поделиться словами, которые ты мне нашептывал, подарками, которые ты мне дарил. Она поверит мне, Гильом. Ведь у тебя на лице отражается все, что творится в душе.

Гильом распахнул дверь. Сейчас он от всей души презирал и ее, и себя.

— Провались ты в ад, Ориана, — бросил он и выбежал в коридор.

Ориана улыбалась. Этот у нее на крючке.

Элэйс весь вечер искала отца. Никто его не видал. Она выбралась в город в надежде поговорить с Эсклармондой. Но та вместе с Сажье уже покинула дом в Сен-Микеле, а к себе, по всей видимости, они не возвращались.

В конце концов усталая и встревоженная Элэйс одна вернулась в спальню. Но ей было не до сна. Она зажгла светильник и присела к столу.

Колокол прозвонил первый час, когда ее разбудили громкие шаги за дверью. Элэйс вскинула упавшую на руки голову и обернулась на шум.

— Риксенда? — шепнула она в темноту. — Это ты?

— Нет, не Риксенда, — отозвался он.

— Гильом?

Он вышел на свет, нерешительно улыбаясь.

— Прости, я помню, что обещал оставить тебя в покое, но… разреши?

Элэйс выпрямилась.

— Я был в часовне, — пояснил Гильом. — Молился, но, вижу, напрасно.

Он присел на краешек кровати. Немного помешкав, Элэйс подошла к нему. Она видела, что муж чем-то обеспокоен.

— Ну-ка, — шепнула она. — Дай я помогу.

Она распустила завязки его сапог, помогла снять пояс и перевязь. Пряжки негромко звякнули о пол.

— Чего ждет виконт Тренкавель? — спросила она.

Гильом откинулся на спину и прикрыл глаза.

— Он ожидает, что Воинство нанесет первый удар по Сен-Венсену, потом по Сен-Микелю, чтобы отбить подходы к стенам города.

Элэйс подсела к нему, отвела волосы у него со лба и вздрогнула, ощутив под пальцами тепло его кожи.

— Тебе надо поспать, мессире. Набраться сил перед сражением.

Он лениво приоткрыл глаза и улыбнулся ей.

— Я бы лучше отдохнул с твоей помощью.

Элэйс улыбнулась ему и взяла со столика приготовленный с вечера настой розмарина. Плеснула на ладонь и тихонько принялась втирать в виски мужу.

— Я сегодня искала отца и хотела зайти к сестре. С ней в комнате кто-то был.

— Надо думать, Конгост, — резко откликнулся Гильом.

— Не думаю. Он со всеми писцами спит сейчас в башне Пинте, чтобы быть под рукой у виконта.

Она помолчала.

— Они смеялись.

Гильом приложил ей палец к губам.

— Хватит об Ориане, — шепнул он, обняв ее рукой и привлекая к себе.

Элэйс почувствовала вкус вина у него на губах.

— Ты пахнешь медом и ромашкой, — сказал он, распуская ей волосы так, что они водопадом упали на лицо.

— Mon cor.

Она замирала от его прикосновений, таких пугающих и нежных. Медленно, бережно, не свода взгляда карих глаз с ее лица, Гильом спустил ее платье с плеч, сдвинул до пояса. Элэйс шевельнулась. Ткань свободно соскользнула на пол, словно не нужная больше зимняя шкурка. Гильом поднял край одеяла, помогая ей забраться в постель, и прилег рядом на еще не забывшую его подушку. Минуту они лежали рядом, и она грела озябшие ноги об его теплую кожу. Потом он склонился над ней. Его дыхание показалось Элэйс теплым летним ветерком. Его губы плясали по телу, язык скользил по груди, гладил ее. Элэйс затаила дыхание, когда он забрал сосок в рот, облизывая, лаская и дразня.

Гильом поднял голову, чуть улыбнулся и, не отпуская ее взгляда, опустил свое тело между ее голых ног. Элэйс серьезно, не мигая, смотрела ему в лицо.

— Mon cor, — повторил он.

Гильом входил в нее нежно, понемногу, пока она не впустила его целиком. Тогда он на мгновение замер в ней, отдыхая.

Сейчас Элэйс ощущала себя сильной, могучей, любое дело было ей по силам, она готова была справиться с кем угодно. Колдовское тяжелое тепло расходилось по членам, наполняя ее, поглощая все чувства. Голову наполнил гул бьющейся крови. Не стало ни времени, ни пространства. Остался только Гильом да мигающий огонек лампы.

Медленно они начали двигаться.

— Элэйс… — Слово выскользнуло из его губ.

Она обхватила руками его спину, раскинув пальцы лучами звезды. Она чувствовала его силу — силу загорелых рук, твердых бедер. Мягкие волоски у него на груди щекотали ей кожу. Ее язык, влажный, горячий, жадный, метнулся к нему в рот.

Он, охваченный желанием, дышал все чаще, все глубже. Элэйс прижала его к себе, услышав, как он снова выкрикнул ее имя. По его телу прошла дрожь, и он замер.

Гул в голове у нее постепенно затихал, сменяясь тишиной полутемной спальни.

Позже, вдоволь наговорившись и многое пообещав друг другу, оба задремали. В светильнике догорало масло. Огонек мигнул и погас. Элэйс и Гильом этого не заметили. Не видели и серебряного серпика луны, проползавшего по небу за окном, и лилового рассвета, вливавшегося в комнату. Они спали, обняв друг друга, и ничего больше не знали — муж и жена, возвратившие прежнюю любовь.

Покой. Мир.

ГЛАВА 51

Четверг, 7 июля 2005

Элис проснулась за несколько секунд до звонка будильника и обнаружила, что лежит поперек кровати, а вокруг нее раскиданы бумаги.

Перед ней лежало генеалогическое древо, а рядом — заметки, сделанные в тулузской библиотеке. Элис усмехнулась. Точно так же она засыпала над работой, когда была студенткой.

Честно говоря, она чувствовала себя неплохо. Она не забыла вчерашнего взломщика, однако проснулась в хорошем настроении. Довольная, можно даже сказать, счастливая.

Элис потянулась и встала, чтобы открыть шторы и окно. Небо было разрезано светлыми полосками облаков. Склоны крепостного холма еще лежали в тени, и трава на откосе горела капельками росы. Над крепостными башнями ярким шелком голубело небо. С крыши на крышу перекликались крапивники и жаворонки. Повсюду еще виднелись следы ночной бури: клочья бурьяна на оградах, перевернутые мусорные бачки и разбросанные коробки, клочья газет в лужах на стоянке.

Элис с тревогой думала об отъезде из Каркасона. Ей чудилось, что этот поступок станет решительным шагом в неизвестность. Но что-то делать было надо, и к тому же единственный след Шелаг оставался в Шартре.

Да и день был хорош для поездки.

Собирая листки, она призналась себе, что принятое решение выглядело вполне разумным. Ей вовсе не хотелось покорно дожидаться возвращения вчерашнего непрошеного гостя.

Портье она объяснила, что уезжает на весь день, но комнату хочет оставить за собой.

— Вас ждет какая-то женщина, мадам, — отозвалась дежурная, кивнув в сторону холла. — Я как раз собиралась вам звонить.

— О? — Элис обернулась. — Она не сказала, чего хочет?

Портье покачала головой.

— Ну хорошо, спасибо.

— И еще, пришло утром, — добавила девушка, протягивая ей конверт.

Элис взглянула на штемпель. Отправлено вчера из Фуа. Почерк был ей незнаком. Элис не успела вскрыть письмо, потому что ожидавшая ее женщина подошла к ней.

— Доктор Таннер? — неуверенно спросила она.

Элис спрятала письмо в карман, чтобы прочесть погодя.

— Да?

— У меня для вас сообщение от Одрика Бальярда. Он хотел узнать, не сможете ли вы встретиться с ним на кладбище.

Женщина показалась смутно знакомой, но припомнить, где ее видела, Элис не сумела.

— Мы с вами где-то встречались? — спросила она.

Женщина замялась, потом выпалила:

— Даниель Дегарде. В нотариате.

Элис пригляделась. Она не помнила, чтобы видела ее вчера, но ведь в главном офисе было много народу.

— Месье Бальярд ждет вас на могиле семьи Жиро-Бо.

— В самом деле? — удивилась Элис. — А почему он сам не пришел?

— Мне надо идти.

Женщина развернулась и мгновенно сбежала, оставив Элис озадаченно смотреть ей вслед. Потом Элис взглянула на портье. Та пожала плечами.

Элис посмотрела на часы. Ее тянуло уехать, но, с другой стороны, десять минут разницы не делают.

— A demain,[89] — попрощалась она с портье, которая уже вернулась к своим делам.

Элис свернула к машине, чтобы оставить там рюкзачок, и перебежала дорогу, направляясь к кладбищу.

Едва она прошла в высокие железные ворота, атмосфера переменилась. Шум пробуждающегося города сменился звенящей тишиной. Справа стояло низкое, беленное известкой здание. На его стене в ряд висели на крюках черные и зеленые лейки. Заглянув в окно, Элис увидела наброшенную на спинку стула старую куртку и развернутую на столе газету. Как видно, кто-то только что вышел.

Элис медленно пошла по главной аллее. Утренней радости как не бывало. Самый воздух казался тяжелым. Серые скульптурные надгробия, фотографии на фарфоре, черные буквы на граните, даты рождений и смертей — фамильные могильные участки, откупленные местными семьями.

Фотографии тех, кто умер молодым, теснили лица стариков. У подножия многих памятников лежали цветы — живые, увядающие, или шелковые, пластмассовые, фарфоровые.

Вспоминая указания Карел Флери, Элис довольно легко отыскала участок Жиро-Бо. Над большой плоской плитой стоял раскинувший руки каменный ангел с поникшими крыльями.

Элис проследила пальцем надпись. Здесь лежала почти вся семья Жанны Жиро — женщины, о которой Элис ничего не знала, но которая была единственным звеном, связывающим Одрика Бальярда с Грейс. Только сейчас, разглядывая вырезанные в камне имена под одной фамилией, Элис осознала, как странно было хоронить здесь ее тетю.

Шум на боковой аллее прервал ее размышления. Она обернулась, ожидая увидеть старика, виденного на фотографии.

— Доктор Таннер?

Их было двое — мужчины в легких костюмах, оба темноволосые, скрывающие глаза за темными очками.

— Да?

Тот, что был меньше ростом, на секунду приоткрыл значок.

— Полиция. Мы должны задать вам несколько вопросов.

Элис похолодела.

— По какому поводу?

— Мы не задержим вас надолго, мадам.

— Я хотела бы видеть ваши удостоверения.

Он достал из нагрудного кармана карточку. Элис понятия не имела, как отличить настоящую от поддельной. Зато пистолет в кобуре у него под пиджаком выглядел вполне настоящим. Сердце у нее забилось чаще.

Прикинувшись, будто изучает карточку, она обводила взглядом кладбище. Вокруг никого. Аллеи во все стороны пусты.

— Так в чем же дело? — спросила она, сдерживая дрожь в голосе.

— Прошу вас, пройдемте с нами.

«Ничего они мне не сделают среди бела дня».

Элис с опозданием сообразила, почему ей показалось знакомым лицо доставившей вызов женщины. Та немного напоминала мужчину, увиденного мельком вчера в номере. Вот этого мужчину.

Краем глаза Элис заметила бетонные ступени, спускающиеся к новой части кладбища. За ними была калитка.

Мужчина взял ее за локоть.

— Доктор Таннер, мада…

Элис рванулась вперед, как спринтер со старта. От неожиданности мужчины на мгновение остолбенели, а когда кто-то их них крикнул, она уже сбежала по ступенькам и вылетела за ворота на Шемен де Англе.

Завизжала тормозами машина, мирно пыхтевшая вверх по склону. Элис даже не оглянулась. Она перевалилась через деревянную калитку виноградника и, спотыкаясь на вспаханной земле, прорвалась сквозь рядок старых лоз. Спиной она чувствовала, что те уже близко, догоняют. В ушах стучала кровь, мышцы ног натянулись, как рояльные струны, но Элис не останавливалась.

Снизу виноградник оказался огорожен проволочной сеткой, слишком высокой, чтобы через нее прыгать. В панике озираясь, она приметила в дальнем углу место, где можно было проползти под изгородью. Бросилась туда, упала на живот, чувствуя, как острые камни обдирают ладони и колени. Вскочила на той стороне — клок разодранной блузки зацепился за проволоку, она дернулась, как муха в паутине, оставила на сетке кусок плотной синей ткани.

И оказалась в огороде, где длинные ряды бамбуковых рам поддерживали плети баклажанов, кабачков и гороха. Пригнув голову, Элис завиляла между скрывающими ее грядками, надеясь спрятаться в сараюшке. Из-за угла, гремя тяжелой цепью, выскочил здоровенный мастиф, злобно залаял, щелкнул зубами. Элис задушила крик и отскочила.

Главные ворота фермы выходили прямо на людную городскую улицу, тянувшуюся под холмом. Оказавшись на тротуаре, Элис рискнула оглянуться через плечо. За спиной было пусто и тихо. Они отказались от преследования.

Элис уперлась руками в колени, согнулась вдвое, облегченно переводя дух после долгого бега. Мало-помалу руки и колени перестали дрожать, зато мысли понеслись вскачь.

«И что ты собираешься делать?» Они наверняка вернутся в гостиницу и будут ждать ее там. Нет, туда она не пойдет. Элис сунула руку в карман и убедилась, что в спешке не выронила ключей от машины. И рюкзак с вещами там, запихнут под переднее сиденье.

«Позвони Нубелю!»

Листок с номером Нубеля лежал в рюкзачке под сиденьем вместе с остальными вещами. Элис стала отряхиваться. Джинсы в пыли, лопнули на колене. Ничего не поделаешь, придется возвращаться к машине и надеяться, что ее там не ждут.

Элис быстро шла по рю Барбакан. Всякий раз, как мимо проносилась машина, она невольно втягивала голову в плечи. Обошла церковь и свернула вправо по узкой дорожке с табличкой рю де ла Гаффе.

Элис старалась держаться в тени. Дома мелькали по сторонам, сливаясь в непрерывную линию. Что-то вдруг неопределенно кольнуло, в спину. Она остановилась, обернулась на хорошенький желтый домик, ожидая встретить чей-то взгляд. Однако дверь была заперта и ставни плотно закрыты. Задерживаться Элис не решилась и торопливо пошла дальше.

«Ехать в Шартр или не ехать?»

Как ни странно, убедившись, что опасность — не плод ее воображения, Элис избавилась от неуверенности. Чем больше она размышляла, тем сильнее становилось подозрение, что за всем этим стоит Оти. Этот тип решил, будто она украла кольцо, и твердо намерен его вернуть.

«Позвони Нубелю!»

И снова она пропустила мимо ушей собственный совет. До сих пор инспектор ничего не предпринимал. Притом что убит его подчиненный, пропала Шелаг… Лучше уж полагаться только на саму себя.

Элис вышла к стоянке со стороны рю Тривалл, рассудив, что если ее ждут, то скорее у главных ворот.

Отсюда к стене, огораживавшей площадку, вело несколько крутых ступеней. Всякий мог видеть ее сверху, а для Элис обзор был закрыт. Если они там, она их увидит, когда будет уже поздно.

«Другого способа нет…»

Элис набрала в грудь побольше воздуха и взбежала по ступеням. Страх подстегивал ее и придавал силы ногам. Наверху она остановилась и осмотрелась. Машин здесь было порядочно, но людей почти не видно. Ее машина стояла на том же месте. Элис прошла к ней, прячась за рядом припаркованных легковушек, низко пригибая голову. Когда она наконец скользнула на водительское сиденье, руки у нее тряслись. Казалось, вот-вот над ней вырастут мужские фигуры. В ушах до сих пор стояли их крики. Едва оказавшись внутри, она захлопнула и заперла дверцу и сердито повернула ключ зажигания.

Стреляя глазами во все стороны, до боли в пальцах сжав баранку руля, Элис дожидалась, пока туристский фургон освободит ей дорогу и охранник поднимет шлагбаум. Потом вдавила педаль скорости и, нарушая все правила, рванула через асфальтовую площадку к воротам.

Охранник кричал и махал руками ей вслед, но Элис и не подумала останавливаться.

ГЛАВА 52

Одрик Бальярд с Жанной стояли на платформе в Фуа, дожидаясь поезда на Андорру.

— Через десять минут, — сказала Жанна, взглянув на часы. — Еще не поздно. Может, передумаешь и все-таки поедешь со мной?

Он улыбнулся ее настойчивости:

— Ты же знаешь, не могу.

Жанна нетерпеливо махнула рукой.

— Ты тридцать лет отдал их истории, Одрик. Элэйс, ее сестра, отец, муж — ты провел жизнь в их компании. — Голос ее смягчился: — Не пора ли жить самому?

— Их жизнь — это моя жизнь, Жанна, — со спокойным достоинством отозвался он. — Слова — всего лишь оружие против лжи истории. Мы должны свидетельствовать истину. Если мы не исполняем этот долг, те, кого мы любили, умирают дважды. — Он помолчал. — Мне не будет покоя, пока я не узнаю, чем все кончилось.

— Восемьсот лет спустя? Правда может оказаться слишком глубоко похороненной. — Жанна запнулась. — И может быть, оно и к лучшему. Некоторым тайнам лучше оставаться тайнами.

Одрик смотрел прямо перед собой на вершины гор.

— Ты знаешь, как я сожалею, что принес в твою жизнь горе.

— Я не о том говорю, Одрик.

— Но, — продолжал он, словно не услышав, — я живу затем, Жанна, чтобы искать истину и открывать ее.

— Истину! А те, против кого ты сражаешься? Чего ищут они? Истину? Сомневаюсь.

— Да, — признался он, помолчав, — думаю, у них другая цель.

— Какая же? — нетерпеливо спросила она. — Я послушалась тебя и уезжаю. Почему бы не сказать мне хоть теперь?

Он стоял в нерешительности.

Жанна не отступалась:

— Noublesso Veritable и Noublesso de los Seres — это разные имена одной и той же организации, верно?

— Нет! — Слово прозвучало строже, чем он намеревался. — Нет.

— Тогда что же?

Одрик вздохнул.

— Целью Noublesso de los Seres было хранить пергаменты Грааля. Они исполняли свою роль тысячелетиями. До времени, когда пергаменты оказались разделены. — Он помедлил, осторожно подбирая слова. — Общество Noublesso Veritable, с другой стороны, было создано всего сто пятьдесят лет назад, когда стало возможным вновь понять забытый язык этих пергаментов. Имя «Veritable» — «истинные» или «настоящие» стражи — намеренная попытка придать вес своему обществу.

— Так Noublesso de los Seres больше не существуют?

Одрик покачал головой.

— Когда трилогия была разделена, их существование утратило смысл.

Жанна нахмурилась:

— Разве они не пытались вернуть утерянное?

— Поначалу пытались, — признал Одрик, — но потерпели поражение. Со временем такие попытки прекратились. Было бы глупостью рисковать последним сохранившимся пергаментом в надежде вернуть остальные два. А когда язык записей был окончательно забыт, тайна оказалась надежно скрыта. Только один человек… — Бальярд осекся.

Он чувствовал на себе взгляд Жанны.

— Единственный человек, который еще мог прочитать пергаменты, предпочел ни с кем не делиться своим знанием.

— И что было потом?

— Четыреста лет ничего не было. В 1798 году император Наполеон отплыл в Египет. Кроме армии он взял с собой ученых и исследователей. Те открыли руины древней цивилизации, правившей этими землями тысячелетия назад. Сотни произведений искусства, священных таблиц, камней с надписями были доставлены во Францию. После этого разгадка древних языков — демотического, клинописного, иероглифического письма — стала только делом времени. Как тебе известно, Жан-Батист Шампольон первым догадался, что знаки иероглифов следует читать не как символы или знаки слов, а как фонетическую азбуку. В 1822 году он «расколол шифр» — если использовать вульгарное выражение. Для древних египтян письменность была даром богов — само слово «иероглиф» означает «божественная речь».

— Но если пергаменты Грааля написаны на языке древнего Египта… — Жанна сбилась и начала заново. — Если я правильно поняла, что ты пытаешься сказать… Одрик! — Она покачала головой. — Что существовало общество Noublesso — верю. Что верили, будто в трилогии скрыты древние тайны — опять же, согласна. Но остальное? Невероятно.

Одрик грустно усмехнулся.

— Можно ли защитить тайну лучше, чем скрыв ее под другой? Цивилизация извечно существует, присваивая и усваивая чужие символы и секреты.

— О чем ты говоришь?

— Люди докапывались до истины. И верили, что обрели ее. Прекращали поиски, не подозревая, какие поразительные открытия лежат под верхним слоем тайн. На протяжении всей истории люди крадут у старых культур религиозные символы, ритуалы, понятия, чтобы выстроить свою, новую культуру. — К примеру, день, который христиане празднуют как Рождество Иисуса из Назарета — двадцать пятое декабря — был празднеством Солнца Непобедимого, днем зимнего солнцестояния. Крест, как и идею Грааля, они похитили у египтян. Император Константин заимствовал и видоизменил египетский крест жизни — «анкх». «In hoc signo vinces» — «Сим победиши» — слова, которые, как говорят, он произнес, увидев крест, явившийся в небе. В новейшие времена Третий рейх присвоил знак свастики — древний индийский символ колеса жизни.

— Лабиринт… — поняла Жанна.

— L'antica simbol del Miègjorn. Древний символ Миди.

Жанна сидела задумавшись, сложив руки на коленях.

— Что же теперь? — спросила она.

— Я всегда понимал, что рано или поздно пещеру откроют, — откликнулся он. — Не я один знал о ее существовании, Жанна.

— Но ведь раскопки в горах Сабарте вели и наци во время войны, — напомнила она. — Нацистские охотники за Граалем руководствовались слухами, что в тех горах скрыты сокровища катаров. Они несколько лет рылись по всем местам, с которыми связывали легенды. Как получилось, что они не наткнулись на пещеру еще шестьдесят лет назад?

— Мы постарались, чтобы им это не удалось.

— Ты был там? — От удивления голос ее прозвучал резко.

Одрик улыбнулся.

— В рядах Noublesso Veritable, — сказал он, уклоняясь от вопроса, — нет согласия. Организацию возглавляет женщина: Мари-Сесиль Л'Орадор. Она верит в Грааль и стремится заполучить его в свои руки. Она верит в миссию.

Он помолчал, и его лицо помрачнело.

— Есть и другие. Они руководствуются другими мотивами.

— Ты должен поговорить с инспектором Нубелем! — горячо сказала Жанна.

— А если он все-таки работает на них? Слишком велик риск.

Резкий гудок разорвал тишину станции. Оба обернулись к поезду, который, скрипя тормозами, подползал к платформе.

— Не хочется мне оставлять тебя одного, Одрик.

— Я знаю, — кивнул он, помогая ей подняться в вагон. — Но все кончается, как должно было кончиться.

— Кончается?

Она опустила окно, протянула ему руку.

— Пожалуйста, будь осторожен. Побереги себя хоть немного.

Вдоль всей платформы хлопнули, закрываясь, тяжелые двери. Поезд тронулся, сперва медленно, понемногу набирая скорость, пока не скрылся в складке горного ущелья.

ГЛАВА 53

Шелаг почувствовала, что рядом с ней кто-то есть. Она с трудом подняла голову.

Тошнило, во рту было сухо, а в голове пульсировал глухой гул, напоминавший гудение кондиционера. Двигаться она не могла. Через несколько минут пришло понимание, что она сидит на стуле, руки связаны за спиной, а лодыжки туго притянуты к деревянным ножкам.

Она услышала легкий шорох, скрипнули половицы, словно кто-то переступил с ноги на ногу.

— Кто здесь?

Ладони стали скользкими от страха. Ручеек пота пополз по спине. Шелаг заставила себя открыть глаза, но все равно ничего не увидела. Она испуганно затрясла головой, заморгала, пытаясь вернуть зрение, и только тогда поняла, что на голову натянут мешок. Мешковина пахла землей и плесенью.

Все тот же дом? Она вспомнила иглу, без предупреждения воткнувшуюся в тело. Укол сделал тот же мужчина, что приносил еду. Но должен же кто-нибудь явиться и сласти ее? Почему они не приходят?

— Кто здесь?

Ответа не было, но Шелаг чувствовала, что кто-то стоит совсем рядом. Воздух казался сальным от запаха мужского лосьона и табака.

— Что вам надо?

Открылась дверь. Шаги. Шелаг ощутила перемену обстановки. Инстинкт самосохранения заставил ее дернуться, но веревки только стянулись туже. Плечи заломило.

Дверь захлопнулась с глухим зловещим стуком.

Шелаг замерла. Мгновение длилась тишина, затем вошедший двинулся к ней, все ближе и ближе. Шелаг вжалась в спинку стула. Он остановился прямо перед ней. Она ощущала его всем телом: словно тысячи тонких проволочек натягивали кожу. Он, как хищник, кружащий вокруг добычи, обошел ее раз-другой, потом опустил руки ей на плечи.

— Кто вы? Уберите хотя бы мешок!

— Нам надо еще раз поговорить, доктор О'Доннел.

Знакомый голос, холодный и четкий, ножом резанул слух.

Шелаг поняла, что с самого начала ожидала услышать именно его. Боялась услышать.

Он внезапно опрокинул назад ее стул.

Шелаг взвизгнула, не в силах остановить падение. Он не дал ей коснуться земли — подхватил в нескольких дюймах от пола, так что она оказалась лежащей на спине, с запрокинутой головой и торчащими в воздух ногами.

— Вы не в том положении, чтобы о чем-то просить, О'Доннел.

Ей показалось, он не один час продержал ее в таком положении. Потом, так же внезапно, выпрямил стул. От силы рывка у Шелаг хрустнула шея. Она потеряла чувство направления, как ребенок при игре в жмурки.

— На кого вы работаете, О'Доннел?

— Мне нечем дышать, — прошептала она.

Он не отозвался. Шелаг услышала, как он щелкнул пальцами. Судя по звуку, перед ней поставили второй стул. Он сел и подтянул ее к себе, так что его колени втиснулись ей между бедер.

— Вернемся к событиям понедельника. Почему вы допустили свою подругу работать на том участке?

— Элис тут ни при чем, — вскрикнула она. — Я ей не разрешала, она сама ушла. Я даже не знала. Вышла ошибка. Она ничего не знает.

— Тогда расскажите, что знаете вы, Шелаг.

В его устах ее имя прозвучало угрозой.

— И я ничего не знаю! — воскликнула она. — Поверьте, все что знала, я рассказала вам в понедельник.

Удар обрушился из темноты на правую щеку. Голова откинулась назад. Шелаг почувствовала на языке вкус крови. Тонкая струйка стекала в горло.

— Кольцо взяла ваша подруга, — ровным голосом проговорил он.

— Нет, нет, клянусь, она не брала!

— Кто же тогда? — настаивал он. — По словам доктора Таннер, вы довольно долго оставались там наедине со скелетами.

— Зачем бы мне его брать? Для меня оно ничего не стоит.

— Почему вы так уверены, что его не взяла доктор Таннер?

— Она бы не стала. Просто она бы этого не сделала! — крикнула Шелаг. — В пещеру входили многие. Любой из них мог его взять. Доктор Брайлинг, полицейские…

Шелаг осеклась.

— Полицейские, говорите, — повторил он.

У Шелаг перехватило дыхание.

— Любой из них мог взять кольцо… Скажем, Ив Бо.

Она замерла. Ей слышно было его ровное, спокойное дыхание. Он знает.

— Кольца там не было!

Он вздохнул.

— Бо отдал кольцо вам? Чтобы вы передали подруге?

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сумела выговорить Шелаг.

Новый удар, на этот раз кулаком, а не ладонью. Кровь хлынула из носа на подбородок.

— Чего я не понимаю, — продолжал он, как будто ничего не случилось, — это почему он не передал вам также и книгу, доктор О'Доннел?

— Он ничего мне не отдавал, — задыхаясь, проговорила она.

— По словам доктора Брайлинга, вечером в понедельник вы покинули общежитие с большой сумкой.

— Он лжет.

— На кого вы работаете? — вкрадчиво, почти нежно повторил он. — Все это кончится. Если ваша подруга не замешана, никто не причинит ей вреда.

— Она ни при чем, — проскулила Шелаг. — Элис даже не знала…

Шелаг сжалась, почувствовав его руку у себя на горле. Сперва он гладил ее в пародии на страсть, потом стал сжимать сильнее и сильнее. Ей казалось, будто на горле затягивается железный воротник. Шелаг металась из стороны в сторону, пытаясь глотнуть воздуха, но мужчина был слишком силен.

— Вы с Бо работали на нее? — спросил он.

Она уже теряла сознание, когда он выпустил ее горло и принялся одну за другой расстегивать пуговицы на ее рубашке.

— Что вы делаете? — прошептала она, ощущая на себе его холодные бесстрастные пальцы.

— Вас никто не ищет.

Что-то щелкнуло, и по запаху Шелаг поняла, что перед ней зажгли зажигалку.

— Никто сюда не придет…

— Пожалуйста, не надо…

— Вы с Бо работали вместе?

Она кивнула.

— На мадам Л'Орадор?

Она кивнула еще раз и сумела выговорить:

— Ее сын. Франсуа-Батист. Я говорила только с ним.

Она почувствовала тепло огня у самой кожи.

— А как насчет книги?

— Я ее не нашла. Ив тоже.

Кажется, он вздрогнул и отдернул руку.

— Так зачем же Бо ездил в Фуа? Вам известно, что он виделся с доктором Таннер?

Шелаг пыталась покачать головой, но от этого в ней взорвалась боль и новая волна озноба прошла по телу.

— Он ей что-то передал.

— Только не книгу, — проговорила она, с трудом втягивая в грудь воздух, чтобы продолжить фразу.

В это время дверь открылась, из коридора донеслись приглушенные голоса, запах пота и табачного дыма.

— Как вы должны были передать мадам Л'Орадор книгу?

— Через Франсуа… — Говорить ей было больно. — Встретиться на пике де… мне дали номер, куда позвонить.

Она отпрянула, почувствовав его руку на груди.

— Прошу вас, не…

— Видите, как все просто, стоит только захотеть? А теперь вы сделаете для меня этот звонок.

Шелаг в ужасе замотала головой.

— Если они узнают, что я рассказала, меня убьют.

— А я убью вас и мадемуазель Таннер, если вы этого не сделаете, — холодно ответил он. — Вам выбирать.

Шелаг понятия не имела, где сейчас Элис. В безопасности или тоже здесь?

— Он ждет звонка о том, что вы нашли книгу, не так ли?

Она уже не осмеливалась лгать. Покорно кивнула.

— Их больше интересовал маленький диск, размером с кольцо, чем само кольцо.

Шелаг с ужасом поняла, что впервые сказала ему что-то, чего он не знал заранее.

— Для чего этот диск?

— Не знаю.

Шелаг услышала собственный крик, когда пламя лизнуло ее кожу.

— Для че-го он? — медленно, по слогам проговорил допрашивающий.

Голос, был совершенно спокоен. Шелаг стало холодно. Сладко и тошнотворно запахло горелым мясом. Она уже не различала слов. Боль уносила ее, она уплывала, падала. Шея больше не держала головы.

— Мы ее потеряем. Снимите мешок.

Мешковина сползла с лица, цепляя порезы и ссадины.

— Вложить в кольцо… — Собственный голос слышался как из-под воды. — Как ключ… К лабиринту…

— Кто еще об этом знает? — выкрикнул он ей в лицо, но Шелаг понимала, что он уже ничего не может ей сделать.

Подбородок уткнулся в грудь. Он вздернул ей голову. Один глаз совершенно заплыл, но второй моргнул, приоткрываясь. Перед ней расплывались, качались пятна лиц.

Она без сознания…

— Кто? — Он склонился над ней. — Мадам Л'Орадор? Жанна Жиро?

— Элис, — прошептала она.

ГЛАВА 54

В Шартр Элис добралась только во второй половине дня. Она нашла гостиницу, купила там карту и отправилась прямо по адресу, который получила в справочной службе. Элис с удивлением разглядывала элегантный особняк с блестящим медным почтовым ящиком и дверным молотком, с элегантными растениями в ящиках на подоконниках и в высоких клумбах у ступеней. Трудно было вообразить Шелаг в этом доме.

«И что, черт возьми, ты скажешь, когда откроют дверь?»

Элис глубоко вздохнула, поднялась по ступеням и позвонила. Ответа не было. Она подождала, отступила назад, посмотрела на окна и позвонила еще раз. Потом набрала телефонный номер. Секунду спустя в доме зазвонил телефон.

По крайней мере, дом тот самый.

Она была разочарована, однако, честно сказать, вздохнула с облегчением. Выяснение отношений откладывалось.

Площадь перед собором кишела туристами, сжимающими камеры и путеводители, вздымающими над головами цветные флажки и зонтики. Благопристойные немцы, застенчивые англичане, блестящие итальянцы, тихие японцы, восторженные американцы… У детей всех наций был одинаково скучающий вид.

За время долгого пути на север Элис отказалась от мысли, что шартрский лабиринт подскажет ей решение загадки. Очень уж очевидной была связь: пещера на пике де Соларак, Грейс, она сама… слишком очевидно. Что-то подсказывало Элис, что ее вывели на ложный след.

Тем не менее она купила билет и пристроилась к экскурсии на английском, которая должна была начаться через десять минут. Экскурсоводом оказалась деловитая дама средних лет с учительскими повадками и отрывистой манерой речи.

— Современному взору соборы представляются серыми, устремленными в небо строениями, строгими молитвенными домами. Однако в Средневековье они скорее напоминали пестротой красок индуистские храмы и святилища Таиланда. Украшавшие вход статуи и тимпаны шартрезского собора, как и всех других храмов, лучились многоцветьем. — Экскурсоводша воспользовалась острием зонтика как указкой. — Присмотритесь, и вы увидите в трещинах камня остатки розовой, желтой и голубой краски.

Туристы рядом с Элис послушно закивали.

— В 1149 году, — продолжала женщина, — пожар уничтожил большую часть Шартра, в том числе и собор. Сперва предполагали, что в огне погибла и святейшая реликвия собора — sancta camisia, родильная сорочка, в которой святая Мария, по преданию, родила Христа. Но три дня спустя реликвия, скрытая монахами в склепе, была обретена вновь. Ее возвращение сочли чудом, знаком, что собор должен быть отстроен. Здание, которое вы видите, было завершено в 1223 году, а в 1260-м освящено как соборная церковь Успения Богородицы. Это первый из французских соборов, посвященных Деве Марии.

Элис слушала вполуха, пока они не перешли к северной стороне собора. Экскурсоводша представила им жутковатую процессию ветхозаветных царей и цариц, высеченных над северным порталом.

Элис внутренне содрогнулась.

— Это единственное существенное напоминание о ветхозаветной истории в данном соборе, — говорила экскурсоводша, знаком призывая их подойти ближе. — Многофигурная композиция на этой колонне изображает, как предполагается, перенесение в Иерусалим Ковчега Завета Менеликом, сыном царя Соломона и царицы Савской, хотя историки утверждают, что история Менелика до XV века не была известна в Европе. А вот… — она немного опустила указку, — еще одна тайна. Если у вас острое зрение, вы сможете прочитать латинскую надпись: «HIC AMITITUR ARCHA CEDERIS». — Она обвела глазами группу и снисходительно улыбнулась. — Если среди вас есть знатоки латыни, они согласятся, что эта фраза лишена смысла. В некоторых путеводителях «ARCHA CEDERIS» переводится как «действуй посредством ковчега». Тогда надпись можно перевести: «Здесь вещи обретают свой ход; действуй посредством ковчега». Однако если вы, подобно некоторым комментаторам, увидите в «CEDERIS» испорченное «FOEDERIS», то вся надпись обретет смысл: «Отсюда он отпущен, Ковчег Завета».

Она оглядела слушателей.

— Эта дверь, кроме всего прочего, дала начало множеству мифов и легенд, связанных с собором. Имена строителей здания не дошли до нас, хотя обычно они сохранялись в хрониках, По-видимому, по тем или иным причинам записи о строительстве не велись, и имена со временем просто забылись. Однако люди с более живым воображением толкуют отсутствие сведений иначе. Упорно циркулируют слухи, что собор возведен в соответствии с Таблицами Закона, добытыми одним из девяти рыцарей-тамплиеров, как зашифрованная каменная книга, гигантская головоломка, разгадать которую доступно лишь посвященным. Многие верят, что под лабиринтом некогда захоронили кости Марии Магдалины, если не сам Святой Грааль.

— А кто-нибудь проверял?

Элис тотчас же пожалела о сорвавшемся с языка вопросе. На нее обратилось множество укоризненных взглядов.

Экскурсовод подняла бровь:

— Разумеется, и не раз. Но вряд ли вы удивитесь, услышав, что поиски ли к чему не привели. Всего лишь еще один миф. — Выдержав паузу, она предложила: — Войдем внутрь.

Смущенная Элис вслед за группой прошла к Западному входу, где стояла очередь, медленно втягивавшаяся внутрь. Все здесь говорили приглушенными голосами: делала свое дело магия запаха древнего камня и ладана. В боковых приделах и у главного входа мерцали ряды поставленных верующими свечей.

Элис внутренне приготовилась к встрече с видениями прошлого, к повторению пережитого в Тулузе и Каркасоне. Но здесь ничего подобного не было, и спустя несколько минут она расслабилась и стала с интересом осматриваться. Она уже читала, что собор в Шартре представляет лучшее в мире собрание витражей, однако ослепительное сияние цветных окон потрясло ее. Калейдоскоп переливчатых цветов, ярчайшие сценки будничной жизни и библейской истории, «Окно Розы» и «Окно Голубой Девы», «Окно Ноя», с изображением потопа и животных, пара за парой уходящих в ковчег… Элис бродила по собору, пытаясь представить его блистающим свежими фресками, увешанным золотой парчой. Как должен был поражать человека Средневековья контраст между величием божьего храма и обыденным миром. Наверно, им виделось здесь вещественное воплощение Царства Божия на земле.

— И наконец, — продолжала ведущая, — мы переходим к самой знаменитой достопримечательности: мозаичному лабиринту из одиннадцати кругов. Центральный камень утерян еще в древности, но остальной узор полностью сохранился. Для средневекового христианина лабиринт предоставлял возможность совершить духовное странствие, заменяющее действительное паломничество в Иерусалим. Поэтому лабиринты, выложенные на полу, — в отличие от стенных росписей и мозаик — часто известны под названием «chemin de Jérusalem» — то есть дорога, или тропа, иерусалимская. Паломники проходили маршрут к центру, часто по многу раз, что символизировало растущее постижение Господа. Кающиеся зачастую совершали это путешествие на коленях, так что на него мог уйти не один день.

Элис протолкалась вперед. Только сейчас, почувствовав, как замирает сердце, она поняла, что до сих пор бессознательно оттягивала эту минуту.

«Вот она и настала».

Элис вздохнула. Симметрия была нарушена рядами скамей, расставленных лицом к алтарю по сторонам нефа для вечерней службы. Но ни скамьи, ни заранее известные размеры мозаики не уменьшили впечатления. Огромный лабиринт несомненно был самой потрясающей деталью собора.

Элис медленно шла за цепочкой туристов, протянувшихся по сужающимся кругам, словно в детской игре «змейка». Наконец она достигла центрального круга.

И не почувствовала ничего. Ни трепета, ни мгновенного просветления или преображения. Ровным счетом ничего. Она присела на корточки, коснулась земли. Гладкий и холодный камень ничего не говорил ей.

Элис сухо усмехнулась.

«А ты чего ждала?»

Ей даже не пришлось доставать из рюкзачка свой набросок пещерного лабиринта. Она и так знала: для нее здесь ничего нет. Не привлекая внимания, Элис отделилась от группы и выбралась наружу.

После яростного зноя Миди приятно было погулять под мягким северным солнцем, и Элис несколько часов бродила по историческому центру города. Не признаваясь самой себе, она высматривала тот угол, на котором сфотографировались когда-то Грейс и Одрик Бальярд. Его то ли не было вообще, то ли он оказался за пределами туристской карты. Улицы большей частью назывались по занятию ремесленников, селившихся здесь прежде: часовщиков, дубильщиков, конюхов и переплетчиков — последнее название напоминало, что в XII–XIII веках Шартр был важным центром бумажной и книжной промышленности. Улицы де Тру а Дегре не было.

Наконец Элис вернулась туда, откуда начинала прогулку: к Западному входу в собор. Она присела на ограду, прислонившись к перильцам, и лениво пробежала глазами табличку на угловом здании напротив. Вскочила и перебежала площадь, чтобы еще раз прочесть: «Рю де Летруа Марше, бывшая де Тру а Дегре».

Просто ее переименовали! Улыбнувшись про себя, Элис отступила назад, чтобы лучше видеть, и налетела спиной на уткнувшегося в газету прохожего.

— Pardon, — извинилась она, уступая дорогу.

— Это я должен извиниться, — возразил он с приятным выговором Восточного побережья. — Сам виноват, что не смотрел, куда иду. Вы не ушиблись?

— Все в порядке.

К ее удивлению, прохожий пристально разглядывал ее.

— Что-нибудь?..

— Вы Элис, верно?

— Да? — осторожно призналась она.

— Ну конечно. Элис! Привет, — улыбнулся он, приглаживая пятерней взлохмаченную каштановую шевелюру. — Вот так встреча!

— Извините, но я…

— Уильям Франклин, — напомнил он, протягивая ей руку. — Уилл. Мы встречались в Лондоне году в девяносто четвертом или пятом. Целая компания собралась. Ты была с парнем… как бишь его… Оливер! Верно? А меня привел двоюродный брат.

Элис с трудом припомнила полную народу квартирку, где собирались университетские приятели Оливера. Кажется, был там молодой американец, веселый и симпатичный, но она тогда была влюблена по уши и никого толком не замечала.

«Тот самый парень?»

— У тебя прекрасная память, — заметила она. — Это было так давно…

— А ты совсем не изменилась, — улыбнулся он. — Ну, как поживает Оливер?

Элис помрачнела.

— Мы расстались.

— Какая жалость… — После короткой заминки он добавил: — А кто это на фотографии?

Элис совсем забыла, что до сих пор держит в руке старую карточку.

— Моя тетушка. Я нашла это в ее вещах и, раз уж сюда попала, решила попробовать отыскать место, где она снималась. — Она ухмыльнулась. — Не думай, что это было просто!

Уилл заглянул ей через плечо.

— А с ней кто?

— Какой-то знакомый. Писатель.

Новая заминка, будто оба хотели продолжить разговор и подыскивали подходящую тему. Уилл снова вернулся к фотографии.

— На вид она симпатичная.

— Симпатичная? Мне кажется, у нее довольно решительный вид, хотя соответствует ли он характеру, я не знаю. Мы не были знакомы.

— Правда? Тогда зачем же ты носишь с собой ее фото?

Элис убрала фотографию.

— Это трудно объяснить.

— Трудности меня не пугают, — усмехнулся он. — Слушай… как насчет выпить кофе или еще чего? Если ты, конечно, не торопишься.

Элис удивилась, хотя сама подумывала о том же.

— И часто ты так подбираешь женщин на улице?

— Обычно нет. Встречный вопрос: ты часто соглашаешься?

Элис казалось, что она видит эту сцену с высоты. Видит мужчину и женщину, похожую на нее, входящих в старомодную паттисери,[90] с разложенными в стеклянных шкафчиках пирожными и выпечкой.

«Просто не верится, что это я».

Виды, запахи, звуки… Официанты, лавирующие между столиками, горячий, горький аромат кофе, шипение закипающего молока в машинке, звон вилок о тарелки — все было необычайно живым и ярким. И прежде всего сам Уилл: как он улыбался, как поворачивал голову, как за разговором теребил пальцами серебряную цепочку на шее.

Они выбрали столик на улице. Шпиль собора чуть виднелся за крышами. Едва усевшись, оба почувствовали легкое смущение — и заговорили разом. Элис рассмеялась, Уилл извинился.

Медленно, на ощупь, они начали заполнять шестилетний пробел, разделявший их встречи.

— Ты прямо с головой ушел в чтение, — заметила Элис, разворачивая к себе газету Уилла, чтобы прочитать заголовок. — Знаешь, когда вылетел на меня из-за угла.

Он улыбнулся:

— Да, извини уж. Местные газеты не часто бывают так увлекательны. В реке прямо посреди города выловили убитого. Заколот ударом в спину, руки и ноги были связаны. Местное радио сходит с ума. Кажется, подозревают ритуальное убийство и связывают его с исчезновением журналиста, пропавшего на прошлой неделе. Он как раз писал репортажи о тайных религиозных обществах.

Улыбка сошла с лица Элис. Она потянула к себе газету:

— Можно посмотреть?

— Конечно, на здоровье.

Прочитав список названий, Элис забеспокоилась еще больше. Noublesso Veritable. Звучит знакомо…

— Тебе нехорошо?

Элис подняла глаза и встретила внимательный взгляд Уилла.

— Извини, — отозвалась она. — Задумалась. Что-то в этом роде мне уже попадалось. Просто я удивилась совпадению.

— Совпадение? Звучит интригующе.

— Это долгая история.

— А я не спешу, — ответил Уилл, опираясь локтями на стол и ободряюще улыбаясь ей.

Элис настолько долго оставалась наедине с собственными мыслями, что ее так и подмывало с кем-то поговорить. К тому же он вроде как знакомый… И можно рассказывать не все…

— Ну, не знаю, какой в этом смысл, — заговорила она. — Пару месяцев назад меня вдруг известили — как гром с ясного неба, — что умерла моя тетушка и все оставила мне, в том числе и дом во Франции.

— Та леди с фотографии?

Она кивнула.

— Ее звали Грейс Таннер. Я все равно собиралась во Францию, навестить подружку, которая работала на археологических раскопках в Пиренеях, вот я и решила убить двух зайцев одним выстрелом. — Она помялась. — На раскопках… ну, не стану надоедать тебе подробностями… в общем, там, кажется… не будем об этом. — Она перевела дыхание. — Вчера я побывала у юристов и отправилась посмотреть дом. И нашла там… кое-что. Узор, такой же, как видела на раскопках. — Она мучительно искала слова. — Еще там была книга некоего Одрика Бальярда, и я почти на сто процентов уверена, что на этой карточке он и есть.

— Он еще жив?

— Насколько мне известно. У меня не было времени его разыскать.

— А что его связывает с твоей тетей?

— Сама не знаю. Надеялась, что он мне объяснит. Он единственное звено между мной и ею. И еще кое-чем.

«Лабиринт, фамильное древо, мои сны…» Подняв глаза, она увидела, что Уилл, хоть и мало что понимает, захвачен ее рассказом.

— Пока я в тумане, — подмигнул он, словно отвечая на ее мысли.

— Я не слишком толково объясняю, — согласилась Элис. — Давай поговорим о чем-нибудь попроще. Ты еще не сказал, что делаешь в Шартре.

— Как положено американцу во Франции — пытаюсь писать.

Элис улыбнулась:

— Кажется, по традиции место писателя — в Париже?

— Я там и начинал, но большой город показался слишком… безликим, если я понятно выражаюсь. А здесь живут знакомые моих родителей. И мне здесь понравилось, вот я и задержался.

Элис кивнула, ожидая продолжения. Но он предпочел вернуться к прежней теме.

— Тот узор, о котором ты говорила, — начал он. — Который попался тебе на раскопках и в тетином доме. Что в нем особенного?

Поколебавшись, Элис ответила:

— Это лабиринт.

— Ради него ты и приехала в Шартр? Побывать в соборе?

— В соборе немножко не такой… — Осторожность заставила ее замолчать. — Вообще-то я искала подругу, Шелаг… Мне сказали, она могла уехать в Шартр. — Порывшись в кармане, Элис достала и протянула Уиллу листок с нацарапанным адресом. — Я туда уже заходила, но никого не застала. Вот и решила посмотреть достопримечательности, а через часок-другой вернуться еще раз.

Элис ошеломленно замолчала. Уилл страшно побледнел и, кажется, лишился дара речи.

— Ты в порядке? — спросила она.

— Почему ты решила, что там может оказаться твоя подруга? — с трудом выговорил он.

— Да я точно не знаю…

Она не понимала, что с ним творится.

— Это та, к которой ты приезжала на раскопки?

Элис кивнула.

— И она тоже видела лабиринт? О котором ты говоришь?

— Должно быть… хотя мы с ней об этом не говорили. Ее больше интересовали мои находки, которые…

Она замолчала, потому что Уилл резко поднялся.

— Куда ты? — беспокойно спросила она, когда он потянул ее за руку.

— Идем со мной. Хочу тебе кое-что показать.

— Куда мы идем? — повторила Элис, с трудом поспевая за ним.

Они свернули за угол, и Элис узнала рю Шеваль Бланк, хотя они вышли на нее с другой стороны. Уилл решительно подошел к дому и взбежал по ступеням крыльца.

— Ты с ума сошел? А если там кто-нибудь есть?

— Никого нет.

— Откуда ты знаешь?

Элис, остолбенев, наблюдала, как Уилл достает из кармана ключ и открывает переднюю дверь.

— Давай скорей, пока нас кто-нибудь не заметил.

— У тебя ключ… — с недоверием выговорила она. — Не пора ли, черт возьми, объяснить мне, что происходит?

Уилл сбежал к ней по ступеням и потянул наверх.

— Здесь тоже есть лабиринт, — прошипел он. — Ну что, идешь или нет?

«А если это опять ловушка?»

После всего, что с ней случилось, идти за ним было чистым безумием. Никто даже не знает, куда она собиралась. Но любопытство одолело здравый смысл. Элис взглянула в лицо Уилла, возбужденное и нетерпеливое…

И решила поверить ему.

ГЛАВА 55

Элис оказалась в огромной прихожей, больше похожей на вестибюль музея, чем на жилое помещение. Уилл прямиком направился к ковру, висевшему напротив двери, и отогнул его от стены.

— Ты что делаешь?

Подбежав к нему, она увидела маленькую медную ручку, вделанную в стенную панель. Уилл подергал, повертел ее и досадливо бросил:

— Чтоб его! Заперли изнутри.

— Это дверь?

— Точно.

— И за ней твой лабиринт?

Уилл кивнул.

— Надо спуститься по лестнице и пройти коридор. За ним такая жутковатая комнатка. Египетские знаки на стенах, надгробие с лабиринтом — вроде того, который ты описала, — вырезано на плите. А теперь… — Он запнулся. — Эта статейка в газете. И то, что твоя подруга бывала по этому адресу…

— Ты слишком уж торопишься с выводами, — заметила Элис.

Уилл опустил угол ковра и прошел через прихожую. Элис не сразу решилась последовать за ним.

— Что ты делаешь? — прошипела она, видя, что Уилл открывает дверь.

Войти в библиотеку было все равно что оказаться в прошлом. Здесь царила строгая атмосфера мужского клуба. В щель полузакрытых ставен врывался столб света, и казалось, по ковру проложена золотая дорожка. Здесь пахло постоянством, стариной и мастикой.

По трем сторонам комнаты от пола до потолка тянулись книжные полки. К верхним надо было добираться по стремянкам. Уилл точно знал, чего ищет. Здесь был целый раздел, посвященный Шартру, — альбомы с фотографиями и серьезные исследования по архитектуре и истории.

То и дело оглядываясь на дверь, сдерживая биение сердца, Элис смотрела, как ее спутник вытащил из ряда книг и положил на стол том с тисненным на обложке семейным гербом. Он листал страницы, а Элис заглядывала ему через плечо. Глянцевые цветные фотографии, карты старого города, схемы и наброски пером мелькали перед глазами, пока Уилл не нашел нужный раздел.

— Что это?

— Книга об особняке Л'Орадор. Вот об этом доме, — ответил он. — Их семья живет здесь четыреста лет, с тех пор как он был построен. Здесь есть архитектурные планы всех этажей и переходов. — Уилл перевернул еще пару страниц, повернул книгу к ней. — Вот. Оно?

У Элис перехватило дыхание.

— О господи, — прошептала она.

Перед ней была точная копия ее лабиринта.

От хлопка наружной двери оба подскочили на месте.

— Уилл, дверь! Мы ее не заперли!

В прихожей послышался негромкий разговор: мужской и женский голос.

— Они войдут сюда, — прошипела Элис.

Уилл сунул ей в руки книгу.

— Быстро, — шепнул он, указывая на большую трехместную софу под окном. — Положись на меня.

Элис подхватила рюкзак, бросилась к софе и втиснулась в щель между стеной и спинкой. Ноздри защекотал запах старой кожи, сигар и пыли. Она услышала, как Уилл стукнул дверцей стеллажа и вышел на середину комнаты, как раз когда заскрипела входная дверь.

— Qu'est-ce vous foutez là?[91]

Чуть повернув голову, Элис увидела в стеклянной дверце отражение вошедшего. Высокий юноша, ростом примерно с Уилла, но более угловатый. Волнистые черные волосы, высокий лоб и нос патриция. Элис нахмурилась. Он ей кого-то напоминал.

— Франсуа-Батист! Привет! — даже на слух Элис радость в голосе Уилла прозвучала фальшиво.

— Какого черта вы здесь делаете? — повторил молодой человек по-английски.

Уилл махнул перед ним прихваченным со стола журналом.

— Заскочил взять что-нибудь почитать.

Франсуа-Батист мазнул взглядом по обложке и рассмеялся.

— Кажется, это не в вашем вкусе.

— Как знать.

Парень шагнул к Уиллу.

— Вам здесь долго не продержаться, — тихо и зло проговорил он. — Вы ей наскучите, и она вышибет вас вон, как всех прочих. Вы ведь даже не знали, что она уезжает из города, верно?

— Что происходит между нами, тебя не касается, так что если ты не против…

Франсуа-Батист загородил ему дорогу.

— Куда это вы вдруг заспешили?

— Не доводи меня, Франсуа-Батист. Честно предупреждаю…

Парень уперся ладонью в грудь Уиллу, удерживая его на месте.

Тот сбросил его руку:

— Не трогай меня!

— А что, если и трону?

— Ça suffit![92]

Мужчины разом обернулись на голос. Элис вытянула шею, но женщина стояла у самых дверей и не была ей видна.

— Что здесь происходит? — продолжала она. — Ребяческие ссоры! Франсуа-Батист? Уильям?

— Rien, maman. Je lui demandais…[93]

У Уилла был ошеломленный вид, словно он только сейчас осознал, кто пришел с Франсуа.

— Мари-Сесиль… я не думал… — Он сбился. — Я не ждал тебя так рано.

Женщина вошла в библиотеку, и Элис увидела ее лицо.

«Не может быть!»

Сегодня она была в более строгом костюме, чем в тот раз, когда Элис увидела ее впервые. Юбка до колена цвета охры и такой же жакет. И волосы были свободно распущены, а не повязаны шарфиком.

Но ошибки быть не могло. Та самая женщина, которую Элис видела у гостиницы «Старый город» в Каркасоне. Мари-Сесиль Л'Орадор.

Она перевела взгляд от матери к сыну. Явное фамильное сходство. Тот же профиль, та же надменная манера держаться… Теперь понятно, чем вызвана ревность Франсуа-Батиста и его неприязнь к Уиллу.

— Однако по сути дела мой сын прав, — говорила между тем Мари-Сесиль. — Что ты здесь делаешь?

— Просто искал почитать… что-нибудь новенькое. Без тебя мне было… одиноко.

Элис поморщилась. Он совершенно не умеет врать.

— Одиноко? — повторила женщина. — На лице у тебя другое написано, Уилл.

Мари-Сесиль потянулась к нему и поцеловала его в губы. Элис ощутила копящееся в комнате напряжение. Поцелуй был слишком интимным. Она заметила, как Уилл стиснул кулаки.

«Ему не нравится, что я это вижу».

Неожиданная мысль промелькнула и тут же забылась.

Мари-Сесиль отпустила его. Лицо у нее было довольное.

— Еще увидимся, Уилл. А сейчас, извини, у нас с Франсуа-Батистом срочное дело. Desolée.[94] Так что с твоего позволения…

— Здесь?

«Слишком торопится. Выдает себя».

Мари-Сесиль прищурилась:

— Почему бы и нет?

— Нипочему, — резко отозвался Уилл.

— Maman. Я не могу найти.

— Постарайся, — отозвалась она, не сводя с Уилла подозрительного взгляда.

— Но я не…

— Va le chercher! — огрызнулась она. — Иди поищи.

Элис слышала, как хлопнул дверью Франсуа-Батист. Мари-Сесиль тотчас же обняла Уилла за пояс, притянула к себе. Элис видела ее ярко-красные на фоне его белой футболки ногти. Она бы сбежала, да некуда было деваться.

— Tiens, — сказала Мари-Сесиль. — A bientôt![95]

— Ты уже уходишь? — спросил Уилл.

Элис услышала в его голосе панику: он понял, что оставляет ее в ловушке.

— Toute a l'heure.[96] Позже.

Элис ничего не могла поделать. Оставалось только беспомощно слушать шаги скрывающегося за дверью Уилла.

Мужчины столкнулись в дверях.

— Вот, — сказал юноша, протягивая матери тот же выпуск газеты, который недавно читал Уилл.

— Как им удалось так быстро все раскопать?

— Понятия не имею, — кисло сказал он. — Оти, надо полагать.

Элис затаила дыхание. «Тот самый Оти?»

— Ты знаешь или гадаешь, Франсуа-Батист? — услышала она голос Мари-Сесиль.

— Ну, кто-то ведь должен был им сказать? Полиция во вторник направила на Эр ныряльщиков — точно в то самое место. Знали, чего ищут. Подумай сама. Кто первым сообщил об утечке сведений в Шартре? Оти. А он представил какие-нибудь доказательства, что с журналистом болтал именно Тавернье?

— Тавернье?

— Человек, которого нашли в реке, — ехидно пояснил Франсуа-Батист.

— А, конечно… — Мари-Сесиль закурила сигарету. — В статье называют Noublesso Veritable.

— Оти мог и это сказать.

— Пока ничто не связывает Тавернье с этим домом, не о чем и говорить, — сказала она скучающе. — Еще что-нибудь?

— Я сделал все, что ты велела.

— И к субботе все готово?

— Да, — признал он, — хотя не знаю, стоит ли беспокоиться, раз нет ни кольца, ни книги.

По ярким губам Мари-Сесиль порхнула улыбка.

— Вот видишь, Оти нам еще нужен, даже если ты ему не доверяешь, — сказала она спокойно. — Он говорит, ему удалось — miracle![97] — вернуть кольцо.

— Какого черта ты мне раньше не сказала! — возмутился ее сын.

— Вот теперь и говорю, — отозвалась она. — Он утверждает, что его люди нашли кольцо прошлой ночью в номере молодой англичанки.

У Элис прошел озноб по коже.

«Не может такого быть!»

— Ты думаешь, он лжет?

— Не будь дураком, Франсуа-Батист, — мать поморщилась. — Разумеется, лжет. Если бы кольцо взяла доктор Таннер, Оти не понадобилось бы четырех дней на поиски. Не говоря о том, что я распорядилась обыскать его квартиру и контору.

— Значит…

Она не дала ему договорить:

— Если! Если кольцо у Оти, в чем я сомневаюсь, значит, он либо получил его у бабки Бо, либо оно с самого начала было у него. Он мог и сам взять его из пещеры.

— Тогда к чему столько хлопот?

Телефонный звонок прервал разговор. От резкого звука у Элис чуть не выскочило сердце. Франсуа-Батист взглянул на мать.

— Ответь, — приказала та.

Он повиновался.

— Oui?

Элис не смела дышать, боясь выдать себя.

— Oui. Je comprends. Attends.[98] — Юноша прикрыл трубку рукой. — Это О'Доннел. Говорит, что книга у нее.

— Спроси, почему она не связалась с тобой раньше.

Он кивнул.

— Где вы были с понедельника? — выслушал ответ. — Кому-то известно, что она у вас? — Ответ. — Хорошо. Demain soir.[99]

Он вернул трубку на место.

— Уверен, что это она говорила?

— Голос ее. Все, как мы договаривались.

— Он, конечно, слушал разговор?

— О чем ты говоришь? — не понял он. — Кто?

— Тебе все надо разъяснять? — огрызнулась Мари-Сесиль. — Оти, разумеется!

— Я…

— Сколько дней не было Шелаг О'Доннел? А стоит мне очистить дорогу — уехать в Шартр, — она тут же находится! Сперва кольцо, теперь книга…

Франсуа-Батист наконец вышел из себя.

— Ты же только что его защищала! — заорал он. — Меня винила, что я тороплюсь с выводами! Если тебе известно, что он работает против нас, — почему было мне не сказать? Что ты делаешь из меня дурака! И, главное, почему его не остановишь? Ты никогда не спрашивала себя, зачем ему так нужна эта книга? Что он, на аукцион ее выставит?

— Я совершенно точно знаю, зачем ему книга, — ледяным голосом ответила Мари-Сесиль.

— Сколько можно! Почему ты постоянно меня унижаешь?!

— Дискуссия окончена, — оборвала она. — Завтра выезжаем. Таким образом у нас останется вдоволь времени: тебе устроить свидание с О'Доннел, а мне приготовиться. Церемония состоится в полночь, как назначено.

— Ты хочешь, чтоб я с ней встретился? — недоверчиво повторил он.

— Ну, разумеется! — Впервые за все время разговора в ее голосе прозвучал намек на какое-то чувство. — Мне нужна эта книга, Франсуа-Батист.

— А если у нее нет книги?

— Не думаю, чтобы он потратил зря столько усилий, не будь у него книги.

Элис услышала, как Франсуа-Батист прошел через библиотеку и открыл дверь.

— А с ним что? — спросил он, понемногу оживая. — Не оставишь же ты его здесь…

— Уилла предоставь мне. Он тоже не твоя забота.

Уилл спрятался в кухонном чулане.

Было тесно, пахло старыми кожаными плащами, сапогами и непромокаемыми куртками, но зато отсюда хорошо видна была дверь библиотеки и кабинета. Он увидел Франсуа-Батиста, который вышел первым и сразу прошел в кабинет. Мари-Сесиль появилась минуту спустя. Уилл дождался, пока за ней закроется тяжелая дверь, и, выскочив из шкафа, метнулся через коридор в библиотеку.

— Элис, — шепотом позвал он, — быстро. Надо отсюда убираться.

Послышался легкий шорох, и девушка выбралась из укрытия.

— Извини, — с раскаянием сказал он. — Это все из-за меня. Ты в порядке?

Она кивнула, хотя была страшно бледна.

Уилл протянул ей руку, но Элис не двинулась с места.

— Что все это значит, Уилл? Ты здесь живешь. Ты знаком с этими людьми — и ты готов погубить все, помогая чужому человеку? Не понимаю.

Уилл хотел сказать, что она ему не чужая, но не решился.

— Я…

Он и не знал, что сказать. Обстановка комнаты поблекла. Он видел только лицо Элис и ее прямой взгляд. Карие глаза, казалось, смотрят ему прямо в сердце.

Он не выдержал ее взгляда. Элис еще мгновение смотрела ему в глаза, потом быстро, не оглядываясь на Уилла, пробежала из библиотеки в прихожую.

— Что ты собираешься делать? — безнадежно спросил тот, догоняя ее.

— Ну, я убедилась, что Шелаг в этом доме известна, — сказала Элис. — Она на них работает.

— На них? — недоуменно повторил он, следом за ней выскальзывая в приоткрытую дверь. — Что ты имеешь в виду?

— Но здесь ее нет. Мадам Л'Орадор с сыном тоже ее ищут. Из их разговора я поняла, что ее держат где-то под Фуа.

На нижней ступеньке Элис вдруг застыла как вкопанная.

— Уилл, — с ужасом пролепетала она. — Я рюкзак забыла. За софой, вместе с книгой.

Больше всего на свете Уиллу сейчас хотелось ее поцеловать. Момент был самый неподходящий, вокруг творилось что-то непонятное, Элис ему не доверяла — и все-таки это казалось вполне уместным.

Уилл не раздумывая протянул ладонь к ее щеке. Он словно заранее знал, какой гладкой и прохладной будет ее кожа — словно в тысячный раз повторял этот жест. И тут ему вспомнилось, как она отстранялась от него в кафе, и он остановился, на волосок не донеся руки.

— Извини, — начал он, словно Элис могла прочитать его мысли.

Она уставилась на него, и вдруг по усталому и бледному лицу скользнула быстрая улыбка.

— Я не хотел обидеть, — запинался он, — просто…

— Не стоит об этом, — перебила она, но в ее голосе не было обиды.

Уилл облегченно вздохнул. Он знал, что она не права. Только об этом и стоило говорить — но по крайней мере она на него не сердится.

— Уилл, — чуть резче заговорила Элис. — Рюкзак! У меня там все. Все записи…

— Конечно, конечно, — с готовностью отозвался он. — Извини. Я его достану. И принесу тебе. — Он попытался сосредоточиться. — Ты где остановилась?

— Гостиница «Пти Монарх». На площади Эпар.

— Хорошо, — бросил он, уже взбегая обратно на крыльцо. — Жди меня через полчаса.

Уилл провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду, потом вошел в дом. Под дверью кабинета светилась серебристая полоска.

Внезапно дверь распахнулась. Уилл отскочил назад, забившись в угол у двери. Из кабинета появился Франсуа-Батист, прошел в кухню. Открылась и закрылась задняя дверь, потом все стихло.

Уилл осторожно высунулся из своего угла. Теперь ему видна была Мари-Сесиль, сидевшая за столом. Она рассматривала какой-то предмет, блеснувший, когда она повернула его к свету.

Увидев, как женщина встала, Уилл забыл, зачем пришел. Мари-Сесиль сдвинула одну из картин, висевших на стене. Это было ее любимое полотно — она много говорила о нем с Уиллом в первые дни их знакомства. Золотистый фон с яркими мазками краски: французские солдаты, разглядывающие опрокинутые колонны и руины дворцов Древнего Египта. Называлось это, как ему помнилось: «Взирая на пески времен».

За картиной в стене обнаружилась темная металлическая дверца с электронным замком. Мари-Сесиль набрала шестизначный код. Послышался резкий щелчок, и замок открылся. Она достала из сейфа два черных пакета, бережно переложила их на стол. Уилл вытянул шею. Ему отчаянно хотелось увидеть, что там внутри.

Он так увлекся, что не услышал шагов за спиной.

— Не двигаться!

— Франсуа-Батист, я…

К виску прижалось холодное дуло пистолета.

— И держи руки на виду.

Он попробовал обернуться, но парень схватил его за шею и притиснул лицом к стене.

— Qu'est-ce qui se passe?[100] — окликнула из кабинета Мари-Сесиль.

Франсуа-Батист едва не проткнул ему стволом висок.

— Je mon occupe, — отозвался он, — я сам разберусь.

Элис в который раз взглянула на часы.

«Он не придет».

Она стояла в холле гостиницы, не сводя взгляда со стеклянной двери, словно могла взглядом заставить Уилла возникнуть из пустоты. Почти час прошел, как она вернулась с улицы Белого Рыцаря. Элис не знала, что делать. Кошелек, телефон и ключ от машины лежали в кармане. Все остальное осталось там, с рюкзаком. В том числе ее имя и адрес.

«Забудь об этом. Главное, поскорей отсюда убраться».

Чем дольше она ждала, тем большим недоверием проникалась к Уиллу. Как он возник ни с того ни с сего… Элис мысленно пробежала последовательность событий.

Так ли случайно они столкнулись? Она никому не говорила, куда собирается.

«Ну почему же он не идет?»

В половину девятого Элис решила, что ждать больше не чего. Объяснила, что номер ей не понадобится, написала записку для Уилла, на случай, если он все-таки появится, оставила свой номер телефона и вышла.

Бросив куртку на переднее сиденье, она заметила выглядывающий из кармана конверт. Утреннее письмо. Она совсем о нем забыла!

Элис вытащила конверт и положила на приборную доску, чтобы прочесть, когда остановится передохнуть.

Когда она выехала на южное шоссе, уже стемнело. Фары встречных машин слепили глаза. Привидениями вставали из темноты придорожные кусты и деревья. Орлеан, Пойтер, Бордо — мелькали за стеклом указатели.

Запертая в своем крошечном мирке, Элис час за часом повторяла один и тот же вопрос. И каждый раз выходил другой ответ.

Зачем? Ради сведений… Сведений она им предоставила в избытке. Все свои записи, рисунки, фотографию Грейс и Бальярда…

«Он обещал показать комнату с лабиринтом».

Ничего он не показал. Только картинку в книжке. Элис покачала головой. Верить не хотелось.

Зачем тогда он помог ей выбраться? Потому что уже получил, чего хотел, — вернее, чего хотела мадам Л'Орадор.

«И они легко могут тебя выследить…»

ГЛАВА 56

КАРКАССОНА,

агост 1209

Французы штурмовали Сен-Венсен на рассвете третьего августа, в понедельник.

Элэйс взобралась на Главную башню и встала рядом с отцом, сверху наблюдавшим за ходом сражения. Она искала в толпе Гильома, но не могла найти.

Над звоном мечей, над боевыми кличами солдат, подступавших к невысокому внешнему валу, с равнины под холмом Гравета к ним долетели звуки пения:

— Что же это? — ахнула пораженная Элэйс. — Их священники взывают к Богу, убивая нас!

В предместье уже начались пожары. Дым тянулся вверх, во все стороны разбегались от огня люди и скот.

Крюки кошек вцеплялись в парапет. Обороняющие не успевали перерубать штурмовые веревки. К стенам тащили десятки штурмовых лестниц. Солдаты на стенах отпихивали их ногами, поджигали — и опять не успевали. Под стеной муравьями в разворошенном муравейнике кишели французские пехотинцы. Казалось, из каждого убитого вырастают двое живых.

По обе стороны вала валялись тела убитых и раненых, набросанные друг на друга, как поленья. С каждым часом груда тел росла все выше.

Крестоносцы выкатили на позицию катапульту и начали обстрел. Удары до основания сотрясали Сен-Венсен, сверху сыпался непрестанный жестокий град стрел и снарядов.

И стена не выдержала.

— Прорвались! — вскрикнула Элэйс. — Пробили оборону!

Виконт Тренкавель со своими людьми были готовы их встретить. Сверкнули мечи и топоры, колонна рыцарей обрушилась на французов. Тяжелые копыта боевых коней втаптывали людей в землю, стальные подковы раскалывали черепа и дробили кости, увязая в месиве размолотой плоти и крови. Бой распространялся по предместью, захватывая улицу за улицей, и неуклонно приближался к стенам города. Элэйс видела перепуганных беженцев, потоком устремляющихся в ворота де Родец в поисках спасения. Старики, больные, женщины, дети… Все здоровые мужчины были вооружены и сражались бок о бок с солдатами гарнизона. Впрочем, большинство гибло сразу: дубинка — не оружие против меча крестоносца.

Обороняющиеся бились отважно, но враг вдесятеро превосходил их числом. Крестоносцы наступали подобно морскому приливу, размывающему берега. Они проламывали стену, сносили целые участки укреплений.

Тренкавель отчаянно пытался сохранить подходы к реке, но надежды на победу уже не оставалось. Он приказал трубить отступление.

Под торжествующие вопли французов выжившие бойцы втягивались в ворота де Родец. Поредевший отряд виконта направился в Шато Комталь. Взглянув на картину смерти и опустошения, оставленную боем, Элэйс ужаснулась. Ей не раз приходилось видеть смерть, но не в таких количествах. Зрелище этой бойни, этой бессмысленной растраты жизней, отравляло ей кровь. Ложь! Теперь она поняла, как лживы были chansons à gestes,[101] которыми она заслушивалась в детстве. В войне нет благородства. Только смерть.

Она спустилась с башни и замешалась в толпу женщин, ожидавших возвращения воинов. Элэйс молила бога, чтобы среди них был и Гильом.

«Пусть он спасется!»

Наконец подковы загремели по мосту. Элэйс сразу увидела мужа, и сердце у нее радостно подпрыгнуло. Лицо и доспехи его были заляпаны кровью, потемнели от золы, в глазах еще дотлевала ярость битвы, но Гильом был невредим.

— Твой муж сражался доблестно, дама Элэйс, — обратился к ней виконт. — Он сразил множество и многим спас жизнь. Мы в долгу перед его искусством и отвагой.

Элэйс вспыхнула.

— Скажи мне, где твой отец?

Элэйс указала в северо-западный угол двора.

— Мы следили за битвой с башни, мессире.

Гильом спешился и отдал поводья своему конюшему.

Элэйс застенчиво приблизилась к нему.

— Мессире?

Он взял ее холодную бледную руку, поднес к губам.

— Тьерри сбили, — сказал он бесцветным голосом. — Сейчас его принесут. Тяжело ранен.

— Мессире, я сожалею…

— Мы были как братья, — продолжал он. — И Альзо тоже. Он всего на месяц старше меня. Мы всегда друг за друга заступались. Вместе зарабатывали на меч и кольчугу. И в рыцари его посвятили в ту же Пасху, что меня.

— Я знаю, — мягко сказала она, притянув к себе его голову. — Идем, я помогу тебе разоблачиться, а потом постараюсь помочь Тьерри.

Она видела, что глаза у него блестят от слез, и заторопилась, чтобы он не подумал, что она заметила.

— Идем, Гильом. Отведи меня к нему.

Тьерри вместе с другими тяжелоранеными отнесли в Большой зал. Искалеченные и умирающие люди лежали вдоль стены в три ряда. Женщины хлопотали над ними, пытаясь облегчить их страдания. С заплетенными в косы волосами Элэйс выглядела совсем девочкой.

Час за часом воздух в помещении делался все тяжелее, мухи все назойливее. Женщины редко переговаривались и трудились с упорной решимостью, зная, что, если штурм возобновится, станет еще тяжелей. Священники переходили от одного раненого к другому, выслушивая исповеди и совершая последние обряды. Двое Совершенных, укрывшись под такими же темными одеяниями, произносили последнее утешение раненым катарам.

Тьерри был в тяжелом положении. Он получил несколько ударов. Сломанная лодыжка, копейная рана в бедро, раздробленная кость… Элэйс понимала, что он потерял слишком много крови, но ради Гильома пыталась что-то сделать. Разогрела воск и, смешав с настоем листьев и корневищ костевяза, наложила остывший компресс на рану.

Оставив с Тьерри Гильома, Элэйс перешла к другим, у кого еще была надежда выжить. Она размешала в отваре лопуха толченый дягиль и, заручившись помощью одного из поварят, разносила лекарство в чашках, вливая из ложечки в рот каждому, кто еще мог глотать. Раны затянутся, если избежать заражения и не дать ему проникнуть в кровь.

Если удавалось улучить свободную минуту, Элэйс возвращалась к Тьерри, меняла повязки, хотя и видела, что надежды нет. Он был без сознания, и кожа у него приняла смертный голубовато-белый оттенок. Элэйс тронула Гильома за плечо.

— Прости, — сказала она. — Ему уже недолго осталось.

Гильом только кивнул.

Элэйс отошла в дальний конец зала. Молодой шевалье, немногим старше ее, вскрикнул, когда она проходила мимо. Элэйс остановилась, склонилась над ним. Его детское лицо сморщилось, выражая боль и недоумение, в карих глазах застыл мучительный страх.

— Тише-тише, — пробормотала она. — С тобой никого нет?

Он чуть мотнул головой. Элэйс погладила ему лоб ладонью и приподняла кусок ткани, прикрывающий щитовую руку. И тут же отпустила. У мальчика было размозжено плечо. Сквозь кожу торчали осколки костей — как камни в мутном потоке. И в боку зияла дыра. Кровь стекала из раны и лужей собиралась под ним.

Правая рука у него так и закостенела на рукояти меча. Элэйс хотела высвободить ее, но пальцы не разгибались. Тогда она оторвала от юбки кусок подола и заткнула кровоточащую дыру тряпичным комом. Достала из мешочка на поясе пузырек с валерианой и влила ему в губы двойную дозу, чтобы облегчить смертную муку. Больше здесь ничего нельзя было сделать.

Смерть не была милостивой и не торопилась с приходом. Постепенно всхлипы у него в груди становились громче, дыхание все тяжелее. Когда у мальчика потемнело в глазах, он не выдержал ужаса и заплакал вслух. Элэйс сидела над ним, напевала что-то на ухо, гладила ему лоб, пока душа не покинула тело.

— Прими Господь твою душу, — прошептала она, закрывая ему глаза.

Потом прикрыла лицо и перешла к другим. Элэйс трудилась весь день: разносила лекарства, меняла повязки. Глаза болели, руки покраснели от чужой крови. В конце дня потоки закатного света протекли в высокие окна Большого зала. Умерших унесли. Живые были устроены удобно, насколько позволяли их раны.

Изнемогающую Элэйс поддерживала только мысль, что ее ждет еще одна ночь в объятиях Гильома. У нее ныли кости, отказывалась разгибаться спина, но все это уже не имело значения.

Воспользовавшись царившей во всем замке суматохой, Ориана незаметно ускользнула к себе, чтобы встретиться со своим агентом.

— Давно пора! — буркнула она, наконец дождавшись его. — Рассказывай, что узнал.

— Еврей умер, ничего так и не сказав, но мой господин уверен, что книгу он передал вашему отцу.

Ориана скрыла улыбку и промолчала. Она никому не говорила о том, что нашла за швом плаща Элэйс.

— А что с Эсклармондой из Сервиана?

— Она храбро держалась, но в конце концов сказала, где мы найдем вторую книгу.

Зеленые глаза Орианы загорелись:

— Нашли?

— Еще нет.

— Но она в городе? Владетель Эвре знает?

— Он полагается на тебя, госпожа, и ждет от тебя вестей.

Ориана на минуту задумалась.

— Старуха мертва? И мальчишка? Они не вмешаются в наши планы?

Человек натужно усмехнулся:

— Женщина умерла. Щенок сбежал, но он не опасен. Когда найду, прикончу.

Ориана кивнула:

— Ты говорил владетелю Эвре о моем… интересе?

— Говорил, госпожа. Он польщен, что ты готова на такую услугу.

— И о моих условиях? Он обеспечит свободный выход из города?

— Обеспечит, госпожа, если ты передашь ему книгу.

Ориана встала, принялась расхаживать по комнате.

— Хорошо, все это хорошо. А с моим муженьком вы разберетесь?

— Только скажи, где и когда его найти, сударыня. Остальное проще простого. — Чуть помолчав, он продолжал: — Только обойдется подороже, чем прежде. Риск много больше, хоть время сейчас и беспокойное. Как-никак, эскриван самого виконта! Человек с положением.

— Это мне известно, — холодно бросила она. — Сколько?

— В три раза больше, чем за Рауля, — выпалил он.

— И не думай, — мгновенно отозвалась она. — Где я возьму столько золота?

— Не знаю, госпожа, но на меньшее я не соглашусь.

— А книга?

На этот раз он откровенно усмехнулся:

— А за книгу, госпожа, поторгуемся отдельно.

ГЛАВА 57

Обстрел продолжался всю ночь. Непрерывный рокот каменных ядер, тучи пыли, взметавшиеся в небо от каждого удара…

Из окна Элэйс видны были кучи щебня, оставшиеся от домов на равнине. Над вершинами деревьев, словно запутавшись в ветвях, навис черный дым. Немногим из их жителей удалось добежать до развалин Сен-Венсена и оттуда пробраться в город. Почти всех перехватили и убили.

В часовне на алтаре горели свечи.

На рассвете четвертого августа, во вторник, виконт Тренкавель с Пеллетье снова поднялись на стену.

Утренний туман с реки окутал лагерь французов. Палатки, загоны, коновязи, шатры: казалось, над рекой вырос целый город. Пеллетье взглянул на небо. Знойный будет день. Сокрушительное поражение — в самом начале осады потерять выход к реке. Без воды им долго не продержаться. Если их не победят французы, так добьет жажда.

Вечером он узнал от Элэйс, что в квартале у ворот Сен-Венсен, где собралось больше всего беженцев, уже ходят слухи о первых случаях «болезни осажденных». Кастелян сходил туда сам и, несмотря на успокоительные заверения консула квартала, опасался, что дочь не ошиблась.

— Ты глубоко задумался, друг мой…

Бертран обернулся:

— Прости, мессире.

Тренкавель отмахнулся от извинений.

— Взгляни на них, Бертран. Их слишком много… а у нас нет воды.

— Говорят, Педро II Арагонский стоит всего в дневном переходе от нас, — возразил Пеллетье. — Ты — его вассал, мессире. Он обязан тебе помочь.

Сам Пеллетье не слишком надеялся на его помощь — Педро был стойким католиком и к тому же приходился зятем Раймону VI, графу Тулузскому. Однако, хотя между сюзереном и вассалом не было особой любви, все же дома Тренкавеля и Арагона связывали давние узы.

— Дипломатические интересы короля прочно связаны с Каркассоной, мессире. Он не захочет отдать земли Ока французам. — Он помолчал. — И Пьер Роже де Кабарет, и другие твои союзники поддержат тебя.

Виконт тронул ладонью выступ стены перед собой:

— Да, они говорили.

— Так ты пошлешь к нему, мессире?

Педро ответил на зов и явился перед городом вечером в среду, пятого августа.

— Откройте ворота! Откройте, едет король!

Ворота Шато Комталь распахнулись. Услышав шум, Элэйс сбежала вниз посмотреть, что случилось. Сперва она собиралась только расспросить кого-нибудь, но, увидев над собой окна Большого зала, не устояла перед любопытством. Ей надоело получать вести из третьих или четвертых рук.

Нишу в Большом зале отделяла от покоев виконта толстая занавесь. Элэйс не бывала здесь с детских лет, когда пробиралась подслушивать, как ее отец беседует с виконтом о делах. Сейчас она даже не была уверена, что сумеет протиснуться в узкую щель.

Взобравшись на каменную скамью, Элэйс дотянулась до нижнего окна башни Пинте, выходившего в Кур дю Миди. Извиваясь, подтянулась на подоконник и спрыгнула внутрь.

Ей повезло. Комната оказалась пуста. Стараясь не шуметь, Элэйс прокралась к двери и, открыв ее, шмыгнула в нишу за занавеской. Прижалась к отверстию и увидела прямо перед собой спину виконта. Протяни она руку, и смогла бы коснуться его плаща.

Она успела вовремя. Двери в дальнем конце Большого зала широко распахнулись, и вслед за ее отцом в зал вошел король Арагона и несколько союзников Каркассоны, среди них — сеньеры Лавора и Кабарета.

Виконт Тренкавель преклонил колени перед своим сюзереном.

— Этого не нужно, — сказал Педро, знаком приказывая ему подняться.

Внешне эти двое были разительно несхожи. Король был много старше Тренкавеля. Ровесник отца, подумала Элэйс.

Высокий и мощный как бык, с лицом, отмеченным шрамами многих военных кампаний. Тяжелое угрюмое лицо казалось еще мрачнее из-за смуглой кожи и черных усов. Волосы, тоже черные от природы, поседели на висках, как у ее отца.

— Удали своих людей, — отрывисто приказал он. — Я хочу говорить наедине, Тренкавель.

— С твоего позволения, государь, я прошу разрешения остаться для моего кастеляна. Я ценю его советы.

Король подумал и кивнул.

— Нет слов, способных выразить нашу благодарность…

Педро не дал виконту договорить.

— Я явился не поддерживать тебя, а помочь тебе увидеть твои заблуждения. Вы сами навлекли на себя беду, отказываясь очистить свои владения от еретиков. У вас было четыре года — четыре года! — но вы ничего не предприняли за это время! Вы позволили катарским епископам открыто проповедовать в ваших городах и селениях. Твои вассалы открыто поддерживают Bons Homes.

— Ни один вассал…

— Ты станешь отрицать, что нападения на монахов и священников оставались безнаказанными? Что служителей церкви оскорбляли? В твоих землях открыто отправляются еретические службы! Твои союзники защищают еретиков. Всем известно, что владетель Фуа оскорбил Святые мощи, отказавшись склониться перед ними, а его сестра столь далеко отклонилась с пути благочестия, что приняла consolament, и граф счел пристойным присутствовать на этой церемонии!

— Я не в ответе за графа Фуа.

— Он твой вассал и союзник, — бросил ему в ответ Педро. — Как ты мог допустить подобное?

Элэйс заметила, как виконт перевел дыхание.

— Государь, ты сам ответил на свой вопрос. Мы живем рядом с теми, кого ты зовешь еретиками. Мы росли вместе с ними, среди них — ближайшие наши родственники. Совершенные ведут добрую и честную жизнь, так же как их все умножающаяся паства. Я так же не в состоянии изгнать их, как не могу воспрепятствовать восходу солнца.

Его слова не тронули Педро.

— Единственная надежда для тебя — примириться со Святой Матерью Церковью. Ты ровня всем северным баронам, которых привел с собой аббат, и они обойдутся с тобой с честью, если ты согласишься загладить свою вину. Если же ты хоть на минуту дашь им основание думать, что разделяешь мысли еретиков, хотя бы сердцем, а не поступками, — они сокрушат вас. — Король вздохнул. — Ты в самом деле веришь, что можешь выстоять, Тренкавель? Вас превосходят стократно!

— У нас достаточно провизии.

— Съестного, да, но не воды. Реку вы потеряли.

Элэйс заметил, какой взгляд бросил ее отец на виконта. Он явно опасался, что тот дрогнет.

— Я не хотел бы отвергать твой совет и лишать себя твоей благосклонности, однако неужели ты не видишь, государь, что им нужны не наши души, а наши земли? Эта война ведется не во славу Господа, а ради утоления людской алчности. Эта армия захватчиков, сир. Если я провинился перед церковью — и тем самым перед тобой, государь, — я готов просить прощения. Но я не давал вассальной клятвы ни графу Неверскому, ни аббату Сито. У них нет ни духовного, ни мирского права на мои земли. Я не отдам свой народ на растерзание французским шакалам по столь низкому обвинению.

Элэйс захлестнула гордость, и по лицу отца она поняла, что и он разделяет ее чувства. Даже король, казалось, дрогнул перед мужеством и стойкостью Тренкавеля.

— Благородные слова, виконт, но слова тебе теперь не помогут. Ради блага твоих людей, которых ты любишь, позволь мне хотя бы передать аббату Сито, что ты выслушаешь его условия.

Тренкавель подошел к окну и выглянул наружу.

— У нас не хватит воды, чтобы снабдить и Шато, и город?

Отец Элэйс покачал головой:

— Не хватит.

— Хорошо. Я выслушаю аббата.

Только руки, белые, как камень подоконника, показывали, чего стоят виконту эти слова.

Тренкавель долго молчал после ухода короля Педро. Он остался стоять, глядя, как солнце покидает небосвод. Только когда были зажжены свечи, он наконец сел. Пеллетье распорядился принести с кухни еды и вина.

Элэйс не смела шевельнуться из страха, что ее обнаружат. У нее затекли руки и ноги, стены словно сдвигались, сжимая ее, но приходилось терпеть. Под занавеской она видела иногда ноги отца, расхаживавшего туда-сюда, и временами слышала тихие голоса.

Педро Арагонский вернулся к ночи. По его лицу Элэйс мгновенно поняла, что переговоры не принесли удачи. Она пала духом. Провалилась последняя возможность вынести трилогию из города до начала серьезной осады.

— Ты принес вести? — спросил виконт Тренкавель, вставая ему навстречу.

— Не те, какие мне хотелось бы принести, виконт, — отозвался король. — Я чувствую себя оскорбленным, даже передавая столь оскорбительные слова.

Он принял поданную ему чашу и одним глотком осушил ее.

— Аббат Сито дозволяет тебе и двенадцати людям по твоему выбору беспрепятственно покинуть город в эту ночь, унося с собой столько, сколько вы в состоянии унести.

Элэйс видела, как сжались в кулаки руки виконта.

— А Каркассона?

— Город со всем и всеми, кто в нем есть, переходит к Воинству. Бароны желают возместить упущенное в Безьере.

Целую минуту после того, как он окончил говорить, длилось молчание.

Потом Тренкавель наконец дал волю гневу, швырнув в стену чашей.

— Как смел он нанести мне подобное оскорбление! — вскричал он. — Как смел оскорбить нашу честь, нашу гордость! Я не выдам французским шакалам ни единого из своих подданных!

— Мессире, — пробормотал Пеллетье.

Тренкавель стоял, уперев руки в бока, ожидая, пока схлынет гнев.

Затем он вновь обратился к королю.

— Государь, я благодарен тебе за посредничество и за усилия, которые ты взял на себя ради нас. Однако если ты не желаешь — или не можешь — сражаться вместе с нами — нам придется расстаться. Тебе лучше удалиться.

Педро кивнул, понимая, что говорить больше не о чем.

— Да пребудет с тобой Господь, Тренкавель, — скорбно проговорил он.

Тренкавель упрямо встретил его взгляд.

— Я думаю, Он с нами, — сказал он.

Пока Пеллетье провожал короля из зала, Элэйс воспользовалась случаем и убежала.

Праздник Преображения Девы прошел тихо. Ни одна сторона не делала первого движения. Тренкавель продолжал осыпать крестоносцев дождем стрел и ядер, в то время как на город непрерывно падали снаряды катапульт. Обе стороны несли потери, но оставались на прежних позициях.

Равнина стала похожей на бойню. Тела не хоронили, и они гнили там, где упали, раздувшись на жаре и покрывшись тучами черных мух. Ястребы и стервятники, кружившие над полем, дочиста обклевывали кости.

В пятницу, седьмого августа, крестоносцы начали штурм южного предместья Сен-Микель. Им удалось на время занять траншеи под стенами, но град стрел и камней заставил их остановиться, и несколько часов спустя они оттянулись назад, под насмешливые и торжествующие крики каркассонцев.

С рассветом следующего дня, когда мир золотился в первых лучах солнца и тонкий туман окутал склоны, где выстроились лицом к Сен-Микелю более тысячи крестоносцев, начался новый приступ.

Под бледным солнцем сверкали мечи и шлемы, щиты, наконечники пик и глаза. У каждого воина на груди был нашит лоскут с белым крестом на фоне цветов Невера, Бургундии, Шартра и Шампани.

Виконт Тренкавель занял место на стенах Сен-Микеля, плечом к плечу со своими людьми, готовыми отразить атаку.

Лучники и копейщики были наготове. Внизу стояли пешие, вооруженные топорами, мечами и пиками. В городе, укрывшись до срока за стеной, ждали шевалье.

Вдалеке послышался бой французских барабанов. Воины в такт ударяли в твердую землю древками копий, и земля отвечала глухой дрожью.

«Вот и началось…»

Элэйс стояла на стене рядом с отцом и не знала, куда смотреть: искать глазами мужа или следить за потоком крестоносцев, скатывающихся с холма.

Когда Воинство приблизилось, виконт вскинул руку, отдавая приказ. Небо мгновенно потемнело от стрел.

На обеих сторонах падали люди. Заскребла о стену первая штурмовая лестница. Стрелы арбалетов, свистя, разорвали воздух, со стуком впились в толстые грубые жерди и расщепили их. Лестница покачнулась и опрокинулась. Она падала сперва медленно, затем все быстрее, и карабкавшиеся на нее люди рухнули наземь в брызгах крови, расколотых щеп и костей.

Крестоносцам удалось подвести к стенам предместья гату — осадную машину.

Укрывшись под ней, облитые водой саперы принялись вынимать из стен булыжники и подкапывать основания, чтобы ослабить укрепления.

Тренкавель подозвал лучиков. Новый вихрь горящих стрел разорвал воздух над деревянным сооружением. Повалил черный смоляной дым, и дерево наконец занялось. Люди в горящей одежде разбегались из вспыхнувшей клетки. Их сбивали стрелами.

Но было поздно. Осажденные бессильно наблюдали, как поджигают фитили мин, приготовленных за эти дни крестоносцами. Элэйс упала ничком, закрывая лицо от взметнувшихся в огненном взрыве камней и пыли.

Крестоносцы ворвались в пролом. Рев пламени заглушал крики детей и женщин, бегущих из этого ада. Тяжелые городские ворота, соединявшие город с Сен-Микелем, отворились. Рыцари Каркассоны пошли в первую атаку. «Спаси его!» — не помня себя, шептала Элэйс, словно словами можно было отвратить стрелы.

Теперь катапульты крестоносцев перебрасывали через стены отрубленные головы, словно засевая город семенами страха и смятения. Крики и вопли становились громче. Тренкавель повел вперед своих людей. Он же одним из первых и пролил кровь, пронзив мечом горло крестоносца и сапогом спихнув с клинка тело.

Гильом не отставал от него, направляя своего боевого коня в гущу крестоносцев, сшибая наземь каждого, кто вставал у него на пути.

Элэйс разглядела в схватке Альзо де Приксена и с ужасом увидела, как поскользнулся и упал его конь. Гильом в тот же миг развернул лошадь к нему. Подняв на дыбы своего могучего скакуна, он прикрыл друга от навалившихся крестоносцев, давая ему подняться на ноги и выбраться из боя.

Но их слишком превосходили числом. И на пути у них оказалась орда обезумевших, изувеченных детей и женщин, искавших спасения в городе. Крестоносцы неумолимо наступали. Улица за улицей оставались в руках французов.

И наконец Элэйс услышала крик:

— Repli! Repli![102] Назад!

Под покровом темноты горстка защитников пробралась в разоренный пригород. Они перебили оставленных на страже крестоносцев и подожгли оставшиеся дома, чтобы по крайней мере лишить крестоносцев укрытия, из которого те могли бы беспрепятственно обстреливать город.

Но правда была горька.

Сен-Микель пал, как и Сен-Венсен. Осталась лишь Каркассона.

ГЛАВА 58

Виконт Тренкавель пожелал, чтобы в Большом зале были накрыты столы. Сам он вместе с дамой Агнесс расхаживал между ними, благодаря своих людей за службу, уже исполненную, и ту, что еще предстояла.

Пеллетье чувствовал, что заболевает. Зал наполнили запахи горящего воска, пота, остывшей еды и подогретого пива. Он не знал, долго ли еще сумеет продержаться. Все чаще и сильнее накатывала боль в животе.

Пеллетье попытался выпрямиться, однако ноги неожиданно подогнулись. Вцепившись, как в подпорку, в край стола, он упал лицом вперед, разбросав тарелки, чаши и кости. В живот словно вгрызался дикий зверь.

Виконт Тренкавель обернулся к нему. Кто-то вскрикнул, слуги бросились ему на помощь, и кто-то позвал Элэйс.

Он чувствовал поддерживавшие и направлявшие его к двери руки. Выплыло из тумана и снова растаяло лицо Франсуа. Показалось, будто он слышит ее голос: Элэйс что-то говорила, приказывала, но как будто бы издалека и на незнакомом, непонятном языке.

— Элэйс, — позвал он, протянув руку в темноту.

— Я здесь. Мы отнесем тебя в постель.

Сильные руки подняли его, ночной воздух во дворе охладил лицо, потом его подняли по лестнице.

Они двигались слишком медленно. Каждый приступ боли, скручивавший внутренности, был сильнее предыдущего. Он чувствовал, как расходится по телу зараза, отравлявшая кровь и дыхание.

— Элэйс, — прошептал Пеллетье, теперь уже с испугом.

Едва оказавшись в отцовских покоях, Элэйс послала Риксенду найти Франсуа и принести из ее комнаты нужные лекарства. Еще двух слуг отрядила на кухню за драгоценной водой.

Отца уложили на кровать. Она стянула с него испачканную верхнюю одежду и сложила в стороне, чтобы ее сожгли. Зараза, казалось, сочилась у него из всех пор. Приступы поноса становились чаще и тяжелее, вынося теперь из внутренностей большей частью кровь и гной. Элэйс приказала жечь в очаге цветы и травы, чтобы забить дурной запах, но целые горы лаванды и розмарина не могли скрыть правды.

Рнксенда проворно принесла все нужное и помогла Элэйс смешать толченые ягоды красного терна с горячей водой, чтобы получилась жидкая мазь. Стянув всю грязную одежду и прикрыв отца новой тонкой простыней, Элэйс из ложки влила лекарство в бледные губы больного.

Первую ложку он проглотил — и его сразу стошнило. Она попробовала снова. На этот раз он сумел проглотить и удержать лекарство в себе, хотя все его тело сотрясали судороги.

Время перестало существовать, не двигалось ни быстро, ни медленно. Элэйс делала все, чтобы замедлить развитие болезни. В полночь в покои зашел виконт Тренкавель.

— Как он, Элэйс?

— Он очень болен, мессире.

— Тебе что-нибудь нужно? Врачи, лекарства?

— Еще немного воды, если можно! И я довольно давно послала Риксенду за Франсуа, но он так и не вернулся.

— Все будет сделано. — Тренкавель через ее плечо заглянул на кровать. — Отчего он так быстро поддался?

— Трудно судить, отчего эта болезнь сражает одного и обходит другого, мессире. Здоровье отца было подорвано трудностями похода в Святую землю. Он особенно подвержен брюшным расстройствам. — Она помолчала. — Даст Бог, это не пойдет дальше.

— Нет сомнений, что это «болезнь осажденных»? — угрюмо спросил виконт.

Элэйс покачала головой.

— Это грустно. Пошлите за мной, если будут какие-нибудь перемены.

Час от часу отец ее все слабее цеплялся за жизнь. Случались минуты просветления, когда он, кажется, понимал, что с ним происходит. Но большей частью он не сознавал, где он и кто он.

Ближе к рассвету дыхание больного стало прерывистым. Задремавшая над ним Элэйс услышала перемену и мгновенно встрепенулась.

— Filha…

Она пощупала его лоб, руки и поняла, что осталось недолго. Горячка покинула тело, оставив предсмертный холод.

«Душа его рвется на свободу».

— Помоги… — выговорил он, — …сесть.

С помощью Риксенды Элэйс сумела приподнять отца. Болезнь за одну ночь превратила его в старика.

— Не разговаривай, — прошептала она. — Не трать силы.

— Элэйс, — мягко упрекнул он, — ты ведь знаешь, мое время пришло.

В груди у него что-то плескалось, клокотало при каждом вздохе, глаза провалились, на руках и на шее проступили коричневатые пятна.

— Ты пошлешь за Совершенным? — Он сумел разлепить пожелтевшие веки — Я хочу умереть по-хорошему.

— Тебе нужно утешение, paire? — осторожно спросила Элэйс.

Он растянул губы в бледной улыбке, на одно мгновение снова став прежним Пеллетье.

— Я внимательно слушал слова добрых христиан. Я отлично знаком и с melhorament[103] и с consolament… — Голос у него сорвался. — Я родился христианином и хочу умереть им, но не в грязных объятиях тех, кто во имя Божие принес войну к нашим дверям. Милостью Господа, если я прожил не слишком дурную жизнь, я буду принят на Небесах с другими славными душами.

Его прервал приступ кашля. Элэйс в отчаянии обежала глазами комнату. Отослала слугу предупредить виконта, что отцу стало хуже, и, едва тот вышел, обратилась к Риксенде:

— Надо найти Совершенного. Раньше я видела их во дворе. Скажи, здесь человек нуждается в утешении.

Риксенда с ужасом уставилась на нее.

— Тебя не в чем будет обвинить — ты просто посыльная, — попыталась утешить девушку Элэйс. — И тебе не обязательно возвращаться с ними.

Отец шевельнулся, и она снова повернулась к ложу.

— Скорей, Риксенда. Поспеши!

Элэйс склонилась над отцом.

— Что, paire? Я здесь, с тобой.

Он пытался заговорить, но слова застревали в горле. Элэйс влила ему в рот немного вина и вытерла платком растрескавшиеся губы.

— Грааль — это слово Господа, Элэйс. Ариф объяснял мне, но я тогда не понял. — Голос его дрожал. — Но без мерель… без истинного лабиринта… Это ложный путь.

— Что — мерель? — настойчиво прошептала она, не понимая.

— Ты была права, Элэйс. Зря я упрямился. Надо было отпустить тебя, пока было время.

Она пыталась найти смысл в его словах. Или он бредит?

— Какой путь, отец?

— Я его не увидел, — бормотал он. — Теперь уж не увижу. Пещера… ее мало кто видел.

Элэйс развернулась к двери:

«Где же Риксенда!»

В коридоре послышались торопливые шаги. Вбежала Риксенда, за ней двое Совершенных. Старшего Элэйс узнала: этого смуглого мужчину с жесткой бородой и мягким взглядом она встречала в доме Эсклармонды. Оба были в темно синих одеяниях, перепоясанных веревочными поясами с пряжками в виде рыбы.

Мужчина поклонился ей:

— Госпожа Элэйс! — И сразу перевел взгляд на кровать. — Это твоему отцу, кастеляну Пеллетье, нужно утешение?

Она кивнула.

— Он может говорить?

— Найдет силы.

За дверью вновь послышался шум, и на пороге появился виконт Тренкавель. Элэйс встревоженно обернулась к нему.

— Мессире… он просил позвать Совершенного… Отец хочет умереть достойно, мессире.

В его глазах мелькнуло удивление, однако виконт приказал закрыть дверь.

— Все равно, — сказал он. — Я останусь с ним.

Элэйс пристально взглянула на него и вернулась к отцу.

Совершающий службу катар обратился к ней:

— Кастелян Пеллетье сильно страдает, но разум его ясен и мужество не покинуло его.

Элэйс кивнула.

— Он ничего не делал во вред нашей церкви и не в долгу перед нами?

— Он всегда защищал всех друзей Господа.

Элэйс с Раймоном Роже отступили назад, давая Совершенному приблизиться к ложу и склониться над умирающим. Глаза Бертрана заблестели, когда он прошептал слова благословения.

— Клянешься ли ты следовать путем истины и справедливости, предать себя Господу и церкви Bons Chrétiens?

Пеллетье с трудом вытолкнул одно слово:

— Клянусь.

Совершенный возложил ему на голову пергаментный свиток Нового Завета.

— Да благословит тебя Господь, сделав добрым христианином и приведя к доброму концу.

И он прочитал «Benedicté» и трижды — «Adoremus».

Простота службы растрогала Элэйс. Виконт Тренкавель смотрел прямо перед собой. Казалось, он огромным усилием воли сдерживает себя.

— Бертран Пеллетье, готов ли ты принять дар Господней молитвы?

— Да, — выдохнул отец.

Твердым, чистым голосом Совершенный семь раз повторил над ним «Pater Noster»,[104] останавливаясь, только чтобы дать Пеллетье произнести «amen».

— Молитву эту принес в мир Иисус Христос и научил ей добрых людей. Никогда больше не ешь и не пей, не повторив прежде этой молитвы, если же нарушишь этот долг, должен будешь вновь принести покаяние.

Пеллетье уже не мог даже кивнуть. При каждом вздохе в груди у него словно свистел осенний ветер.

Совершенный стал читать из Евангелия от Иоанна.

— «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. И Тот, кто был Словом, был с Богом с самого начала…»

Когда он дошел до слов: «И вы узнаете истину, и истина сделает вас свободными», рука Пеллетье вдруг дернулась на покрывале. Глаза широко раскрылись.

— Vertat, — прошептал он. — Да, истина.

Элэйс испуганно схватила его за руку, но отец уходил. Она слышала, что катар говорит все быстрее, боясь, что не успеет закончить обряд.

— Он должен произнести последние слова, — предостерег он Элэйс. — Помогите ему.

— Paire, ты должен… — Горе лишило ее голоса.

— За всякий грех… мной совершенный… словом или делом… — прохрипел он, — я… я прошу прощения перед Богом и Церковью… и всеми присутствующими здесь.

Не скрывая облегчения, Совершенный возложил ладони на голову Пеллетье и поцеловал его в лоб. У Элэйс перехватило дыхание. Лицо отца преобразилось под благодатью утешения, выражая невиданное облегчение. Это был миг постижения тайны и просветления. Душа его была теперь готова покинуть страдающее тело и державшую его землю.

— Дух его подготовлен, — проговорил Совершенный.

Элэйс кивнула и подсела к отцу, держа его за руку. Виконт Тренкавель взял вторую. Пеллетье лежал недвижим, но, видимо, почувствовал их присутствие.

— Мессире?

— Я здесь, Бертран.

— Каркассона не должна пасть.

— Даю тебе слово, честью, любовью и долгом, связывавшими нас много лет, я сделаю все, что в моих силах.

Пеллетье попытался поднять руку с покрывала:

— Служить тебе было честью для меня.

Элэйс видела, что глаза виконта полны слез.

— Это я должен благодарить тебя, старый мой друг.

Пеллетье чуть приподнял голову:

— Элэйс?

— Я здесь, отец, — поспешно отозвалась она.

Все краски уже покинули его лицо, кожа под глазами отвисла серыми складками.

— Ни у кого никогда не бывало такой дочери.

Он, кажется, вздохнул, и душа покинула его тело. Тишина.

Мгновение Элэйс не двигалась и не дышала. Потом горе, копившееся в груди, переполнило ее, выплеснулось наружу, и она разрыдалась.

ГЛАВА 59

В дверях появился солдат:

— Виконт Тренкавель?

Тот обернулся:

— Что там?

— Поймали вора, мессире. Крал воду на площади.

Виконт знаком показал, что идет.

— Госпожа, я должен тебя покинуть.

Элэйс кивнула. У нее уже не осталось слез.

— Я позабочусь, чтобы его похоронили с почестями, подобающими его положению. Он был доблестным воином, мудрым советчиком и верным другом.

— Его вера не требует этого, мессире. Плоть — ничто. Дух его уже удалился. Он бы хотел, чтобы ты думал только о живых.

— Тогда считай, что я делаю это ради себя, желая оказать ему последние почести, достойные любви и уважения, которые я испытывал к твоему отцу. Я прикажу перенести тело в капеллу Святой Марии.

— Он счел бы честью для себя такое выражение твоей любви, мессире.

— Не прислать ли кого-нибудь посидеть с тобой? Без твоего супруга я обойтись не могу, но сестру? Или женщин, чтобы помочь обрядить покойного?

Элэйс вскинула голову, только сейчас вспомнив, что ни разу не подумала о сестре. Забыла даже известить ее о болезни отца…

— Я сама схожу за сестрой, мессире.

Она поклонилась, провожая его, и отошла от двери. Не было сил оставить отца. Она сама начала обряжать тело. Приказала перестелить постель, унести и сжечь зараженное белье. Потом, с помощью Риксенды, приготовила свивальники и погребальное миро. Сама обмыла тело и расчесала волосы, чтобы и в смерти он выглядел достойно, как при жизни.

Постояла еще немного, глядя в опустевшее лицо.

«Больше тянуть нельзя».

— Передай виконту, что тело готово и его можно перенести в капеллу, — попросила она Риксенду. — А я скажу сестре.

На полу перед дверью Орианы спала Жиранда.

Элэйс перешагнула ее и открыла дверь. Сегодня она была не заперта. Ориана одна спала на ложе за откинутым занавесом. Ее черные кудри рассыпались по подушке, а кожа в бледном рассветном полумраке казалась молочно-белой. Элэйс не понимала, как она может спать.

— Сестра!

Ориана мгновенно открыла зеленые кошачьи глаза. На ее лице тревога сменилась удивлением, а удивление — обычным пренебрежением.

— Я принесла дурную весть, — сказала Элэйс.

Голос был мертвым, холодным.

— Нельзя ли с ней подождать? Еще не звонили примы!

— Нельзя. Наш отец…

«Могут ли такие слова быть правдой?»

Элэйс глубоко вздохнула, собираясь с силами.

— Наш отец умер.

— Как? Как он умер?

— И тебе больше нечего сказать? — поразилась Элэйс.

Ориана вылетела из постели:

— Говори, от чего он умер?

— От болезни. Все случилось быстро.

— И ты была с ним до конца?

Элэйс кивнула.

— А меня позвать не догадалась? — злобно спросила Ориана.

— Прости, — прошептала Элэйс. — Все было так быстро. Я понимаю, что надо было…

— Кто еще был с ним?

— Тренкавель, наш господин, и…

Ориана не упустила ее заминки.

— Но отец покаялся в грехах и принял последнее причастие? — резко спросила она. — Церковь приняла его?

— Отец не остался без духовного утешения, — проговорила Элэйс, тщательно выбирая слова.

— Он примирился с Богом?

«Она догадывается».

— Разве в этом дело? — воскликнула она, почти испуганная деловитым безразличием сестры. — Наш отец мертв, Ориана. Неужто это ничего не значит для тебя?

— Ты не исполнила свой долг, сестрица. — Ориана ткнула ей в грудь пальцем. — И у меня, как старшей, было больше прав быть с ним. Я должна была там быть. И если, мало того, я узнаю, что ты позволила еретикам лапать умирающего, я позабочусь, чтобы ты о том пожалела!

— И тебе не горько, не жаль его?

Элэйс прочла ответ на лице сестры.

— Я жалею его не больше, чем уличного пса. Он не любил меня. Я уже много лет не позволяла себе чувствовать боль от его равнодушия. Так с чего бы мне горевать? — Она шагнула к сестре. — Это тебя он любил. В тебе он видел себя. — На ее лице возникла мерзкая улыбка. — Тебе он доверял. Делился с тобой самыми потаенными секретами.

Эти слова пробились сквозь горестное оцепенение, охватившее Элэйс, и краска бросилась ей в лицо.

— О чем ты говоришь? — пролепетала она, с ужасом предугадывая ответ.

— Ты превосходно знаешь, о чем я говорю, — прошипела ей в лицо сестра. — Или ты решила, что я не ведаю о ваших полуночных беседах? — Ориана шагнула еще ближе. — В твоей жизни кое-что изменится, сестрица, теперь, когда некому тебя защищать. Слишком долго все выходило по-твоему. — Пальцы Орианы жестко стиснули запястье сестры. — Говори. Где третья книга?

— Я не понимаю, о чем ты?

Ориана дала ей пощечину.

— Где? — шипела она. — Я знаю, она у тебя!

— Отпусти!

— Не шути со мной, сестра. Он должен был отдать ее тебе. Кому еще мог он довериться? Говори, где? Все равно я ее получу!

По спине Элэйс пробежали ледяные мурашки.

— Не смей. Кто-нибудь войдет.

— Кто же? — усмехнулась сестра. — Забыла, что отец тебя уже не защитит?

— Гильом.

Ориана расхохоталась:

— Ах да, я забыла, что ты помирилась с муженьком! А хочешь знать, что он на самом деле о тебе думает? — продолжала она. — Хочешь?

Дверь распахнулась, ударившись в стену.

— Хватит! — заорал Гильом.

Ориана мгновенно выпустила руку Элэйс. Гильом в три шага пересек комнату и прижал жену к груди.

— Mon cor, я пришел тотчас же, как узнал о его смерти. Мне так жаль.

— Как трогательно! — с издевкой оборвала его Ориана. — А спроси-ка его, чего ради он вернулся на супружеское ложе! — Она с презрением выплевывала слова, не сводя глаз с побледневшего лица Гильома. — Или боишься услышать ответ? Спроси его, Элэйс! Не любовь и не страсть. Он помирился с тобой из-за книги, только и всего.

— Предупреждаю, придержи язык!

— А почему? Ты боишься того, что я могла бы сказать?

«Нет. Только не это».

— Не ты ему нужна, Элэйс. Он ищет книгу. Вот что привело его в твою спальню. Или ты в самом деле ослепла?

Элэйс отступила от мужа.

— Она говорит правду?

Он развернулся к ней. В глазах его горело отчаяние.

— Она лжет, клянусь жизнью. Мне нет дела до книги! Я ей ничего не сказал. Разве я мог?

— Пока ты спала, он обыскивал твои вещи. Он не сможет этого отрицать.

— Нет! — выкрикнул Гильом.

Элэйс взглянула на него.

— Но ты знал, что есть такая книга?

Мелькнувшая у него в глазах тревога ответила за него. Этого ответа она боялась.

Он заговорил надтреснутым голосом:

— Она хотела заставить меня ей помогать, Элэйс, но я отказался. Отказался!

— Что же дало ей такую власть над тобой, чтобы требовать помощи? — тихо, почти шепотом спросила она.

Гильом потянулся к ней, но Элэйс отступила.

«Даже сейчас я бы хотела, чтобы он все отрицал».

Гильом уронил руки.

— Один раз, да, я… Прости меня.

Немного запоздалое раскаяние.

Элэйс будто не слышала Ориану.

— Ты ее любишь?

Гильом замотал головой.

— Ты понимаешь, что она делает? Старается обратить тебя против меня, Элэйс!

Элэйс молчала. Он еще может думать, что она снова поверит ему?!

Он с мольбой протянул к ней руки:

— Прошу тебя, Элэйс. Я люблю тебя.

— Ну, довольно, — заговорила Ориана, встав между ними. — Где книга?

— У меня ее нет.

— А у кого есть? — с угрозой настаивала Ориана.

Элэйс встретила ее взгляд.

— Зачем она тебе? Что в ней такого, чем она так важна для тебя?

— Лучше скажи, — процедила Ориана. — Тогда здесь все и кончится.

— А если не скажу?

— Недолго и заболеть, — протянула сестра. — Ты ведь ухаживала за отцом. Может, в тебе уже затаилась зараза. — Она обернулась к Гильому. — Ты меня понимаешь? Если ты пойдешь против меня…

— Я не дам тебе причинить ей вред!

Ориана смеялась.

— Ты не в том положении, чтобы мне угрожать. У меня довольно доказательств твоей измены, чтобы тебя повесили.

— Доказательства, изготовленные тобой же! — выкрикнул он. — Виконт не поверит тебе.

— Ты меня недооцениваешь, Гильом, если надеешься, что я оставила место сомнениям. — Она снова повернулась к Элэйс. — Говори, где спрятана книга, или я иду к виконту.

Элэйс с трудом сглотнула. Что же натворил Гильом? Она не знала, что и думать. И как ни сердилась на мужа, не могла заставить себя отречься от него.

— У Франсуа, — сказала она. — Отец отдал книгу Франсуа.

По лицу Орианы пробежало смятение — и мгновенно исчезло.

— Прекрасно. Но предупреждаю тебя, сестрица: ты пожалеешь, если солгала мне.

Она развернулась и направилась к двери.

— Куда ты?

— Отдать последний долг отцу, куда же еще? Однако прежде хочу убедиться, что ты надежно заперта в своей спальне.

Элэйс подняла голову и твердо встретила взгляд сестры.

— В этом нет необходимости.

— О, есть! Если Франсуа не сможет мне помочь, мне захочется еще раз переговорить с тобой.

Гильом пытался перехватить ее:

— Она лжет. Я не сделал ничего дурного.

— Меня больше не касается, что ты делал и чего не делал, — отозвалась Элэйс. — Ты понимал, что делаешь, когда ложился с ней. А теперь оставь меня в покое.

Высоко подняв голову, Элэйс вышла за дверь. За ней последовали Ориана с Жирандой.

— Я скоро вернусь. Только побеседую с Франсуа.

Дверь спальни захлопнулась за ней. Мгновением позже Элэйс услышала, как в замке повернулся ключ. Что-то гневно выкрикнул Гильом.

Она заткнула уши, чтобы не слышать их голосов. Она старалась отогнать отравленные видения, вызванные в мозгу ревностью. Невозможно было представить Гильома в объятиях Орианы, непереносима мысль, что он нашептывал ей те нежные слова, которые она хранила в сердце, как драгоценные жемчужины.

Элэйс прижала к груди дрожащую ладонь. Сердце, обманутое и обиженное, колотилось о ребра. Она перевела дыхание.

«Не думай о себе».

Она открыла глаза, уронила руки, беспомощно стиснутые в кулачки. Не может она позволить себе быть слабой. Иначе Ориана отберет у нее все, чем она дорожила. Еще будет время сожалеть и упрекать. Но сейчас важнее разбитого сердца данное отцу обещание: сберечь книгу. Гильома, как бы это ни было трудно, надо выбросить из головы. Стоило Ориане приказать, и она позволила запереть себя в комнате! Третья книга… Ориана спрашивала, где спрятана третья книга.

Элэйс бросилась к креслу, на спинке которого так и висел плащ, схватила его и похлопала рукой по кайме, где была зашита книга.

Книги там не было.

Элэйс в отчаянии опустилась в кресло. Скоро она узнает, что про Франсуа Элэйс ей солгала, и вернется.

«А что с Эсклармондой?»

За дверью больше не слышалось криков Гильома.

«Ушел с ней?»

Она не знала, что думать. И не хотела знать. Предал раз — предаст снова. Придется запереть свои раненые чувства в кровоточащем сердце.

Элэйс вспорола лавандовую подушечку, выдернула пергамент с копией страницы из «Книги Чисел», окинула напоследок взглядом комнату, которую прежде считала своим домом.

Она понимала, что больше не вернется сюда.

Потом она подбежала к окну, выходившему на карниз крыши. Сердце едва не выскакивало из груди. Надо было бежать, пока не вернулась Ориана.

Ориана ничего не чувствовала. Она стояла в ногах погребальных носилок, глядя в лицо отца, освещенное колеблющимся светом свечей.

Отослав служителей, Ориана наклонилась, словно хотела поцеловать отца в лоб. Накрыв его руку своей, стянула с большого пальца кольцо, почти не веря, что сестра оказалась так глупа, чтобы оставить его на руке мертвого.

Выпрямляясь, Ориана опустила кольцо в карман. Затем поправила на покойном покрывало, преклонила колена перед алтарем, перекрестилась и вышла, чтобы найти Франсуа.

ГЛАВА 60

Элэйс со скамейки вскарабкалась на подоконник. Голова у нее заранее кружилась.

«Непременно упадешь!»

Если и так, что ж теперь? Отец умер, Гильом для нее больше не существует… Оказалось, отец в конечном счете был прав, когда не верил ее мужу.

«Что мне еще терять?»

Глубоко вздохнув, Элэйс спустила ногу с подоконника, дотянулась носком до черепицы карниза. Пробормотала короткую молитву и отпустила руки. Ноги заскользили, и она растянулась во всю длину, судорожно ища опоры. Трещину между плитками, выбоину в стене — все, что угодно, лишь бы остановиться.

Ей уже казалось, что падение длится вечно, когда резкий рывок остановил ее. Подол юбки зацепился за гвоздь — и не порвался. Элэйс замерла, не смея шевельнуться. Ей слышалось тихое потрескивание ниток. Ткань добротная, но ведь натянулась, как кожа на барабане, и неизвестно, сколько продержится.

Она взглянула вверх. Даже если бы удалось дотянуться до гвоздя, нужны обе руки, чтобы распутать намотавшийся на железный стержень подол. Отпустить руки было страшно. Остается одно — ползти вдоль крыши к западной галерее Шато Комталь. Крыша примыкала к самой стене, и Элэйс надеялась, что сумеет протиснуться между деревянными брусьями галереи. Щели в укреплениях узкие, но ведь и она не толстая. Попробовать стоило.

Осторожно, стараясь не делать резких движений, Элэйс подтянулась наверх и стала дергать подол, пока он не затрещал. Она потянула в одну сторону, потом в другую и, оставив на гвозде порядочный клок юбки, высвободилась.

Не поднимаясь с колен, она выдвинула вперед одну ногу, потом другую. Капли пота собирались на висках и скатывались за пазуху, туда, где лежал свернутый пергамент. Кожу на коленях она сразу ободрала о края черепицы.

И все же мало-помалу галерея приближалась. Вытянув руку, Элэйс достала выступающую балку и перевела дух, ощутив под пальцами надежную опору. Потом подтянула колени и застыла на корточках, заклинившись в углу между стеной и деревянной надстройкой. Щель оказалась еще уже, чем ей представлялось: не больше трех мужских ладоней в ширину. Элэйс распрямила правую ногу, прочно зацепилась левой и протиснулась в дыру. Мешочек с пергаментным свертком повис на шнурке, болтаясь между ногами, но она извернулась и ловко вынырнула с другой стороны.

Забыв о саднящих коленках, Элэйс вскочила и пробежала вдоль парапета. Она не боялась, что часовые выдадут ее Ориане, но лучше поскорее выбраться из Шато и добраться до собора Святого Назария. Заглянув вниз и убедившись, что там никого нет, Элэйс почти соскользнула по деревянному трапу на землю. От сильного удара ноги подогнулись, и она шлепнулась на спину. Остатки воздуха толчком вышибло из груди.

Элэйс оглянулась на часовню. Ни Орианы, ни Гильома не видать. Держась у самой стены, она прокралась в конюшню, задержалась на минуту у денника Тату. Отчаянно хотелось пить, еще больше хотелось напоить несчастную лошадь, но та малость воды, которая здесь осталась, предназначалась только для боевых коней.

Улицы были полны беженцами. Элэйс прикрывала рот рукавом, защищаясь от запаха страдания и болезни, туманом висевшего над улицами. Раненые мужчины и женщины, бездомные, баюкавшие на руках младенцев, провожали ее тупыми безнадежными взглядами.

На площади перед собором Святого Назария собралась толпа. Оглянувшись через плечо и убедившись, что за ней не следят, Элэйс приоткрыла дверь и вошла. В нефе спали и просто лежали люди, но им уже ни до кого не было дела.

На главном алтаре горели свечи. Элэйс свернула в северный трансепт и оказалась в боковой часовне с простым алтарем. Сюда приводил ее отец. Мыши прыснули по углам, шурша и царапая пол, Элэйс просунула руку за алтарь, как показывал ей Пеллетье, постучала пальцами по стене. Потревоженный паук защекотал ладонь и скользнул прочь.

Раздался тихий щелчок. Медленно, осторожно Элэйс сдвинула в сторону каменную плитку и просунула пальцы в пыльную нишу. Извлекла длинный тонкий ключ и вставила его в скважину деревянной дверки у самого пола. Скрипнули петли, и дверца медленно отошла.

Казалось, отец стоит рядом с ней. Элэйс закусила губу, чтобы не расплакаться.

«Это все, что ты теперь можешь сделать для него».

Она вытащила наружу ящичек, который уже видела у него в руках. Не больше шкатулки для драгоценностей, но без украшений, с простой защелкой. Элэйс откинула крышку. Внутри лежал мешочек из овчины — тот самый, что показывал ей отец. Она перевела дыхание, только теперь осознав, как боялась, что Ориана сумела опередить ее.

Нельзя было терять время. Элэйс проворно сунула книгу за пазуху, а остальное вернула на место, оставив в точности как было. Если этот тайник известен Ориане или Гильому, они могут потерять время, считая, что шкатулка нетронута.

Она пробежала через церковь, прикрыв лицо капюшоном. Снова открыла тяжелую дверь и растворилась в толпе несчастных, бессмысленно толпившихся на площади. Болезнь, убившая ее отца, быстро распространялась. Переулки полны были разлагающихся гниющих туш — овечьих, козьих, даже коровьих. Раздувшиеся тела испускали отравленное зловоние.

Элэйс заметила, что не задумываясь выбрала дорогу к дому Эсклармонды. Она не надеялась найти ее там — за последние дни не раз проверяла, не вернулась ли подруга, — но больше идти было некуда.

Большая часть домов южного квартала стояли заколоченными так же, как и дом Эсклармонды. Все же Элэйс постучала в дверь и окликнула:

— Эсклармонда?

Постучала снова, подергала дверь:

— Сажье?

Она услышала шорох, топот бегущих ног, звякнул отодвинутый засов.

— Госпожа Элэйс?

— Сажье, слава Богу! Скорей, впусти меня!

Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить ее.

— Где же ты была, госпожа?

Элэйс крепко обняла мальчика.

— Что случилось? Где Эсклармонда?

Маленькая ладошка Сажье скользнула в руку Элэйс.

— Пойдем…

Он провел ее в отгороженную занавеской половину дома.

В полу чернел открытый люк.

— Ты все это время был там? — Элэйс заглянула в темный проем и увидела горящую под лестницей масляную лампу. — В погребе? Значит, моя сестра вернулась и…

— Это не она, — сказал он дрожащим голосом — скорее, госпожа.

Элэйс спустилась первой. Сажье захлопнул за собой крышку люка и спрыгнул на пол погреба.

— Сюда.

По темному сырому проходу он вывел ее в маленькую клетушку и поднял светильник над головой. Здесь Элэйс увидела Эсклармонду, неподвижно лежащую на груде тряпок и шкур.

— Нет! — вырвалось у нее.

Элэйс бросилась к подруге. Голова ее была обмотана бинтами. Элэйс приподняла краешек и ахнула. Левый глаз был залит кровью. Его прикрывала чистая припарка, но под кожей разбитой глазницы угадывались размозженные кости.

— Ты ей поможешь? — спросил Сажье.

Элэйс приподняла одеяло. Желудок свела судорога. Поперек груди тянулась багровая полоса свежих ожогов. Местами кожа совсем обуглилась.

— Эсклармонда, — прошептала она, склонившись над подругой. — Ты меня слышишь? Это я, Элэйс. Кто это сделал?

Ей почудилось слабое движение в лице Эсклармонды. Чуть шевельнулись губы, Элэйс повернулась к Сажье.

— Как ты сумел перенести ее сюда?

— Гастон с братом помогли.

Элэйс снова обернулась к искалеченному телу на постели.

— Как это случилось, Сажье?

Мальчик помотал головой.

— Она тебе не сказала?

— Она… — Впервые он не совладал с собой. — Она не может говорить… язык…

Элэйс побелела.

— Не может быть, — в ужасе прошептала она, потом громче добавила:

— Тогда расскажи, что знаешь ты.

Ради Эсклармонды, им обоим приходилось быть сильными.

— Когда мы узнали, что Безьер пал, menina забеспокоилась, как бы Пеллетье не передумал отпустить тебя к Арифу.

— И была права, — угрюмо вставила Элэйс.

— Menina знала, что ты будешь его уговаривать, но решила, что кастелян Пеллетье послушает одного только Симеона. Я не хотел ее отпускать, — всхлипнул мальчик, — но она все равно ушла. В еврейский квартал. Я пошел за ней, но приходилось прятаться, чтоб она не заметила, и в лесу я отстал. Потерял ее из виду. Ждал до заката, а потом как представил, что она скажет, если вернется, а меня нет… ну, я и пошел домой. Вот тогда и…

Голос у него сорвался, а янтарные глаза ярко блеснули на побледневшем личике.

— Я ее сразу узнал. Лежала без чувств у ворот. Ноги в крови, как будто долго шла. — Сажье поднял голову. — Я хотел тебя позвать, госпожа, да не посмел. Гастон помог ее сюда перенести. Я старался вспомнить, что бы она сделала, какие мази прикладывала… — Он шевельнул плечом. — Делал, что мог.

— Ты все сделал как надо! — горячо заверила его Элэйс. — Эсклармонда может гордиться тобой!

Услышав шорох на постели, оба разом повернулись туда.

— Эсклармонда, — заговорила Элэйс, — ты слышишь? Мы оба здесь. Тебе ничего не грозит.

Она хочет что-то сказать.

Элэйс перевела взгляд на ее руки. Пальцы сжимались и разжимались.

— Кажется, просит пергамент и чернила.

Сажье поддерживал руку бабушки, пока та писала.

— По-моему, «Франсуа», — предположила Элэйс, разбирая дрожащие буквы.

— Что бы это значило?

— Не знаю. Может, он мог бы помочь? Слушай, Сажье, — сказала Элэйс. — У меня плохие новости. Симеон почти наверняка погиб. И мой отец… он тоже умер.

Сажье взял ее за руку. Движение было таким ласковым, что на глазах у Элэйс выступили слезы.

— Мне очень жаль…

Элэйс прикусила губу, чтобы не расплакаться.

— Ради него — и ради Симеона и Эсклармонды — я должна сдержать слово, добраться до Арифа… — Она с трудом заставила себя договорить. — Жаль, но у меня только «Книга Слов». Книга Симеона пропала.

— Но ведь твой отец ее тебе отдал?

— Ее унесла моя сестра. Мой муж впустил ее в нашу спальню. Он… он отдал сердце моей сестре. Ему больше нельзя доверять, Сажье. Так что мне нельзя возвращаться в замок. Теперь, когда отец умер, никто их не остановит.

Сажье посмотрел на бабушку и перевел взгляд на Элэйс.

— Она выживет? — спросил он.

— Она тяжело ранена, Сажье. Левый глаз она потеряет, но… если не будет заражения… Она сильна духом, Сажье. Выздоровеет, если решит, что так надо.

Он кивнул и вдруг показался гораздо старше своих одиннадцати лет.

— Только, если ты разрешишь, я хотела бы взять на хранение и ее книгу, Сажье.

Минуту ей казалось, что мальчику не удастся сдержать слез. Наконец он заговорил:

— Эта книга тоже пропала.

— Нет! — вскрикнула Элэйс. — Как же так?

— Те люди… они забрали у нее… — сказал он. — Menina, когда пошла к Симеону, взяла книгу из тайника. Я видел.

— Только одна осталась… — Элэйс сама чуть не плакала. — Значит, мы проиграли. Все было напрасно.

Следующие затем пять дней они вели странное существование.

Под покровом темноты Элэйс и Сажье по очереди выбирались на улицу. Сразу стало ясно, что выбраться из Каркассоны незамеченными невозможно. Кольцо осады плотно охватило город. У каждого выхода, у ворот, у башен стояли часовые — непроницаемое кольцо людей и стали. День и ночь продолжался обстрел города, так что его жители уже не знали, слышат ли они грохот осадных машин или только эхо его, отдающееся у них в ушах.

Элэйс и Сажье с облегчением возвращались в сырое прохладное подземелье, где время остановилось и не было ни дня, ни ночи.

ГЛАВА 61

Гильом стоял под старым вязом посреди Кур д'Онор, где собрались шевалье виконта Тренкавеля.

Только что граф Оксерский, подъехав к Нарбоннским воротам, от имени аббата Сито предложил перемирие на время переговоров. Это неожиданное предложение снова оживило природный оптимизм виконта. Это было заметно и по его лицу, и по тону, каким он обращался к домочадцам. Отчасти надежда и вера в победу передались и его окружению.

Много споров вызвали причины такой перемены в намерениях аббата. Крестоносцы не слишком продвинулись вперед, но ведь осада длится всего неделю — едва началась. Впрочем, какое значение имели побуждения аббата? Виконт решил, что никакого.

Гильом почти не слушал его речь. Он запутался в паутине, которую сам же и сплел, и не видел выхода из нее. Ни слова, ни меч не могли ему помочь. Он жил как на лезвии ножа. Пять дней, как пропала Элэйс. Гильом втайне высылал людей в город на поиски и сам обшарил все уголки Шато, но так и не сумел узнать, где заперла ее Ориана. Он запутался в собственных ошибках, слишком поздно осознав, как тщательно Ориана приготовила ловушку. Стоит ему выйти из повиновения, и он будет объявлен изменником. И тогда Элэйс несдобровать.

— Итак, друзья мои, — заключил речь виконт Тренкавель, — кто согласится сопровождать меня?

Острый палец Орианы уткнулся в бок Гильому. Он сам не помнил, как выступил вперед. Преклонил колено, положив руку на рукоять меча, и предложил свою службу. Лицо залила краска стыда, когда Раймон Роже благодарно сжал ему плечо.

— Мы от всей души благодарим тебя, Гильом. Кто еще?

Шестеро шевалье присоединились к Гильому. Ориана проскользнула между ними и склонилась перед виконтом.

— Мессире, с твоего позволения…

Конгост не видел своей жены в толпе. Теперь он побагровел и суматошно замахал на нее руками, словно отгонял с грядки ворону.

— Удались, госпожа! — неуверенно и пронзительно приказал он. — Тебе здесь не место.

Ориана даже не оглянулась на него.

Тренкавель поднял руку, подзывая ее к себе.

— Что ты желаешь сказать, госпожа?

— Простите меня, мессире, достойные шевалье, друзья… супруг. С вашего позволения и благословения Господня, я хотела бы предложить свои услуги. Я лишилась отца, а теперь, как видно, и сестры. Трудно перенести такое горе. Однако, если дозволит мой супруг, я хотела бы этим способом выказать мою любовь к тебе, мессире. Я знаю, что мой отец желал бы этого.

Конгост готов был провалиться сквозь землю. Гильом не поднимал глаз. Виконт Тренкавель не скрыл удивления.

— Со всем почтением, госпожа, это не место для женщины.

— Тогда позволь мне стать добровольной заложницей, мессире. Мое присутствие послужит доказательством честности твоих намерений и подтверждением, что Каркассона не нарушит условий переговоров.

Поразмыслив, Тренкавель обернулся к Конгосту.

— Она твоя жена. Отпустишь ли ты ее?

— Все, чего я желаю, это служить тебе, — промямлил эскриван.

Тренкавель знаком предложил Ориане подняться.

— Сегодня твой покойный отец, Ориана, гордился бы тобой, — сказал он.

Ориана взглянула на него из-под темных ресниц.

— Я прошу еще позволения взять с собой Франсуа. Он, как и все мы, поражен смертью моего достойного отца и мечтает восполнить его потерю своей службой тебе.

Гильом почувствовал, как рвется из горла горький хохот. Невозможно было вообразить, что кто-то поверит этой фальшивой трагедии, — однако поверили все. Даже на лице ее мужа выразилось восхищение. Гильому стало горько. Только он и Конгост знали настоящую цену Ориане. Прочим мутила зрение ее красота и нежный голос. Как и ему не так давно.

Гильом с отвращением покосился на Франсуа, бесстрастно замершего чуть поодаль от рыцарей.

— Если ты полагаешь, что твое присутствие будет нам полезно, госпожа, — проговорил Тренкавель, — я даю тебе свое позволение.

Ориана присела в низком реверансе.

— Благодарю тебя, мессире.

Тот хлопнул в ладоши:

— Седлайте лошадей!

Пока они проезжали через выжженную полосу земли к шатру графа Неверского, где были назначены переговоры, Ориана держалась бок о бок с Гильомом. Горожане — те, у кого еще остались силы подняться на стену, — молча следили за парламентерами сверху.

Едва они въехали в лагерь, Ориана незаметно уклонилась в сторону и, не слушая грубых окриков солдатни, вслед за Франсуа проскакала через море палаток туда, где развевались на ветру цвета Шартра — зеленый с серебром.

— Сюда, госпожа!

Франсуа указал на шатер, стоявший чуть в стороне от Других. Солдаты, бдительно следившие за их продвижением, склонили пики, перегораживая путь. Один из них кивнул Франсуа как старому знакомому.

— Скажите своему господину, что дама Ориана, дочь покойного кастеляна Каркассоны, здесь и желает встречи с владетелем Эвре.

Ориана страшно рисковала, явившись сюда. Со слов Франсуа она знала о жестокости и вспыльчивости владетеля. Но и ставка была высока.

— По какому делу? — осведомился солдат.

— Моя госпожа скажет об этом только самому владетелю Эвре.

Немного помедлив, часовой скрылся в шатре и почти сразу появился снова, знаком приглашая их войти.

Первый взгляд на Гая д'Эвре нисколько не успокоил Ориану. Войдя в шатер, она увидела обращенную к ней спину. Когда же он обернулся, перед ней осколками кремня сверкнули глаза, горящие на бледном лице. Черные волосы, блестевшие маслом, были, как принято у французов, гладко зачесаны назад. Больше всего он напоминал готового нанести удар коршуна.

— Госпожа, я много слышал о тебе. — Голос звучал сдержанно и ровно, но в нем слышалась сталь. — Однако никак не ожидал удовольствия встретиться с тобой лично. Чем могу быть полезен?

— Я надеялась услышать, чем я могу быть полезна тебе, господин, — отозвалась она.

И не успела опомниться, как Эвре сжал ее запястье.

— Советую не играть со мной словами, госпожа Ориана. Здесь неуместны манеры ваших южных простолюдинов.

Она услышала за спиной испуганный вздох Франсуа.

— Ты принесла мне известия или нет? Говори!

Ориана сдержалась.

— Не слишком приветливо ты меня встречаешь, а ведь я доставила тебе то, чего ты больше всего желал, — проговорила она, встречая его взгляд.

Эвре поднял руку.

— Проще выбить из тебя все, что тебе известно, нежели терпеть, чтобы меня заставляли ждать. Мы оба напрасно тратим время.

Ориана не опустила глаз.

— Так ты узнаешь лишь часть того, что я готова сказать, — стараясь говорить так же твердо, произнесла она. — Ты много сил отдал поискам трилогии лабиринта. Я могла бы отдать тебе желаемое.

Эвре всмотрелся в ее лицо и опустил руку.

— Тебе не откажешь в отваге, госпожа. Посмотрим, что можно сказать о твоем благоразумии.

Он щелкнул пальцами, и слуга тотчас поднес вино на подносе. Ориана не решилась взять чашу, опасаясь выдать, как дрожат у нее руки.

— Благодарю тебя, но сейчас не время, — отказалась она.

— Как пожелаешь. — Он знаком предложил ей сесть. — Так чего ты хочешь, госпожа?

— За то, что я отдам тебе то, что ты ищешь, ты, возвращаясь на север, возьмешь меня с собой. — Взглянув в лицо собеседника, Ориана поняла, что наконец сумела его удивить. — Как свою супругу, — закончила она.

— У тебя есть супруг… — Эвре через ее голову взглянул на Франсуа, и тот послушно кивнул. — Писец Тренкавеля, как мне помнится. Не так ли?

Ориана выдержала его взгляд.

— Сожалею, но мой супруг погиб. Зарезан в стенах крепости, исполняя свой долг.

— Прими мои соболезнования! — Эвре свел вместе концы гонких длинных пальцев, соорудив из ладоней подобие церковного свода. — Однако осада может продлиться не один год. Что заставляет тебя предположить, что я вернусь на север?

— Я полагаю, господин, — заговорила она, тщательно выбирая слова, — что ты находишься тут ради одной цели. Если с моей помощью цель эта будет достигнута, не вижу, что удержит тебя здесь сверх обязательных сорока дней.

Эвре натянуто улыбнулся.

— Ты не доверяешь дипломатическим способностям виконта Тренкавеля?

— Со всем уважением к тем, под чьими знаменами ты выступаешь, господин, не думаю, что аббат удовлетворится мирным окончанием переговоров.

Эвре не сводил с нее взгляда. Ориана затаила дыхание.

— Ты разбираешься в игре, — наконец признал Эвре.

Она поклонилась, не решаясь заговорить. Он встал и подошел к ней, протянув руку в латной перчатке.

— Я принимаю твое предложение.

Ориана коснулась его руки.

— Еще одно, господин… — сказала она. — В свите виконта есть один шевалье, Гильом дю Мас. Он муж моей сестры. Было бы разумно, если это в твоих силах, ослабить его влияние.

— Раз и навсегда?

Ориана покачала головой.

— Он может еще сыграть роль в наших замыслах. Однако ограничить его влияние было бы полезно. Виконт Тренкавель прислушивается к нему и после смерти моего отца…

Эвре кивнул и жестом отослал Франсуа.

— А теперь, благородная дама Ориана, — заговорил он, оставшись с ней наедине, — довольно намеков. Рассказывай, что ты можешь предложить.

ГЛАВА 62

— Элэйс, Элэйс, проснись!

Кто-то тряс ее за плечо. Это было нехорошо. Она сидела на речном берегу, купаясь в тишине и солнечной ряби, на любимой полянке. Прохладные струйки щекотали пальцы ног, мягкий солнечный луч гладил по щеке. На языке еще держался вкус крепкого корбьерского вина, а ноздри щекотал пьянящий аромат свежего хлеба.

Рядом с ней спал в траве Гильом.

Таким зеленым был мир, таким голубым — небо…

Она очнулась и увидела над собой сырой полумрак подземелья. Над ней стоял Сажье.

— Проснись же, госпожа?

Элэйс села, моргнула спросонья.

— Что случилось? Что-нибудь с Эсклармондой?

— Виконта Тренкавеля захватили!

— Захватили… — бессмысленно повторила она. — Кто? Как?

— Говорят — измена. Люди говорят, французы заманили его в свой лагерь и задержали силой. А другие, что он сам отдался им в руки, чтобы спасти город. И еще…

Даже в полутьме погреба Элэйс разглядела, как замялся и покраснел Сажье.

— Что еще?

— Еще говорят: госпожа Ориана и шевалье дю Мас были с виконтом. — Мальчик помолчал. — И тоже не вернулись.

Элэйс вскочила, склонилась над спокойно спящей Эсклармондой.

— Она отдыхает. Мы ей пока не нужны. Идем, надо все узнать.

Они пробежали по тоннелю, вскарабкались по лесенке. Элэйс откинула люк и втянула за собой Сажье.

На улице толпился народ, люди бестолково метались туда-сюда, не понимая, что делать.

— Ты не знаешь, что случилось? — окликнула Элэйс пробегавшего мимо мужчину.

Тот не останавливаясь мотнул головой. Сажье поймал ее за руку и потянул к дому, стоявшему через улицу напротив.

— Гастон расскажет.

Элэйс послушно вошла за ним. Гастон и его брат Понс поднялись, приветствуя ее.

— Здравствуй, госпожа!

— Правда, что виконт в плену? — с порога спросила Элэйс.

Гастон кивнул.

— Вчера утром граф Оксерский предложил виконту встретиться с графом Неверским в присутствии аббата. Виконт взял с собой всего несколько человек, и среди них — твою сестру. Что было потом, никто не знает, госпожа Элэйс. То ли виконт сам им сдался, чтобы купить нам свободу, то ли его заманили в ловушку.

— Никто не вернулся, — добавил Понс.

— Так или иначе, сражения не будет, — тихо продолжал Гастон. — Гарнизон сложил оружие. Французы уже заняли главные ворота и башни.

— Как! — Элэйс недоверчиво переводила взгляд с лица на лицо. — На каких условиях сдались?

— Что всем горожанам, будь то катары, католики или евреи, позволено будет выйти из города, без опасения за свою жизнь, но с собой унести только ту одежду, которая на себе.

— Но допросов не будет? И костров?

— Кажется, нет. Все население изгоняют, но не трогают.

Элэйс упала на скамью. Ее не держали ноги.

— А дама Агнесс?

— Ей и маленькому наследнику предоставят возможность отправиться во владения графа Фуа, при условии, что она отречется от всех прав от своего имени и от имени сына. — Гастон прокашлялся. — Мне очень жаль, что ты потеряла сестру и мужа, госпожа…

— Кто-нибудь знает, что сталось с нашими?

Понс покачал головой.

— Ты думаешь, ловушка? — яростно спросила она.

— Откуда нам знать, госпожа. Вот начнется исход, тогда и увидим, как французы держат слово.

— Все должны выйти через одни ворота — Порте д'Од в западной стене по сигналу вечернего колокола.

— Значит, все кончено, — прошептала Элэйс. — Город сдали.

«Пожалуй, к лучшему, что отец не увидел виконта в руках французов».

Эсклармонда поправляется с каждым днем, но все еще очень слаба. Если ты еще не исчерпал свою доброту, могу ли я просить тебя проводить ее из города? — Она помолчала. — Я не смею объяснить причины, но и для тебя, и для Эсклармонды будет лучше, чтобы мы вышли порознь.

Гастон кивнул.

— Ты опасаешься, что те, кто изуродовал ее, захотят закончить дело?

Элэйс с изумлением взглянула на него.

— И это тоже, — признала она.

— Мы будем рады помочь тебе, госпожа. — Он смутился. — Твой отец… он был правильный человек.

Она кивнула:

— Был…

Когда лучи умирающего заката окрасили стены Шато Комталь яростным багрянцем, двор, переходы и покои замка опустели. Всюду стояла тишина.

А у ворот Од сбились в кучу испуганные недоумевающие горожане. Каждый старался не потерять из виду любимые лица, не отбиться от своих, и каждый отворачивался от презрительных взглядов французских солдат, обращавшихся с горожанами, как со скотиной. Французы не выпускали мечей из рук, словно ждали только предлога пустить их в ход.

Элэйс надеялась, что узнать ее невозможно. Она шаркала ногами, обутыми в слишком большие для нее мужские сапоги, и старалась держаться за спиной шедшего впереди мужчины. Грудь она туго перевязала, чтобы скрыть ее выпуклость и чтобы надежнее скрыть за пазухой книги и пергамент. В штанах, рубахе и неописуемой соломенной шляпе она ничем не отличалась от городских мальчишек. За щеки Элэйс, чтобы изменить лицо, набила камушки, а волосы обрезала и натерла грязью, так что они стали почти черными.

Череда людей медленно втягивалась в ворота. Элэйс не поднимала глаз, боясь случайно столкнуться взглядом со знакомым, который мог бы ее выдать. У самых ворот людей выстраивали по одному. Четверо крестоносцев с тупыми, презрительными рожами останавливали каждого и заставляли раздеться, проверяя, не спрятал ли человек на себе чего-нибудь ценного. Элэйс видела, как они остановили носилки с Эсклармондой. Гастон, прижимая ко рту платок, объяснял, что его мать очень больна. Солдат откинул занавеску и резко отшатнулся. Элэйс спрятала улыбку. Не зря они набили свиной пузырь тухлым мясом и намотали ей на ноги грязные окровавленные тряпки. Стражник махнул им рукой:

— Убирайтесь!

Сажье пропустил вперед несколько семей. Он шел с семейством Коза, в котором было шестеро детей, похожих на него. Он тоже натер волосы грязью, чтобы сделать их темнее. Цвета глаз скрыть было нельзя, но ему строго-настрого наказали не поднимать их, пока возможно.

Очередь продвинулась еще на одного.

«Мой черед».

Они договорились, что Элэйс притворится непонимающей, если при ней заговорят.

— Toi! Paysan! Qu'est-ce que tu porte là?[105]

Элэйс низко склонила голову, поборола искушение прижать руку к повязке на груди.

— Eh, toi![106]

В воздухе мелькнуло древко пики, и Элэйс подобралась, но удар предназначался не ей. Он сбил наземь шедшую впереди девочку. Та забарахталась в пыли, прижимая к себе шляпу.

— Canhôt.

— Что она бормочет? — выругался стражник. — Ничего не понимаю.

— Chien. Щенок у нее.

Никто не успел опомниться — солдат выхватил собачонку у нее из рук и проткнул пикой. Кровь брызнула девочке на платье.

— Allez! Vite![107]

Девочка обмерла и не могла шевельнуться. Элэйс подняла ее на ноги и протолкнула сквозь ворота, поборов искушение оглянуться на Сажье.

«Вот они».

На холме против ворот собрались французские бароны. Не предводители, ожидавшие конца исхода, чтобы въехать с победой в опустевший город, а шевалье, носящие цвета Бургундии, Невера и Шартра.

В конце ряда французов, ближе всех к тропе, сидел на сером жеребце высокий худой воин. Южное солнце не тронуло его белой, как молоко, кожи. Рядом с ним Элэйс увидела Франсуа. Чуть дальше мелькнуло знакомое красное платье Орианы.

Гильома не было.

«Иди, не поднимай глаз».

Она была уже так близко, что чувствовала запах кожи от седла и сбруи лошади бледного рыцаря. Ей казалось, что взгляд Орианы прожигает ее насквозь.

Старик с полными боли и горя глазами уцепился за ее локоть. Ему нужна была поддержка на крутом склоне. Элэйс подставила ему плечо. Повезло. Теперь каждый принял бы их за деда и внука, и она неузнанной прошла под взглядом Орианы.

Казалось, тропе не будет конца. Спустя целую вечность они выбрались к краю болот за холмом. Здесь тянулась лесистая полоска. Элэйс передала старика с рук на руки его сыну и невестке, а сама отделилась от толпы и нырнула за деревья.

Спрятавшись от взглядов, Элэйс первым делом выплюнула изо рта камешки, которые натерли ей щеки изнутри. Потерла подбородок, пытаясь избавиться от неприятного ощущения. Сняла шляпу и пальцами расчесала свалявшиеся волосы. На ощупь они были как сырая солома и больно кололи шею.

Крики у ворот заставили ее обернуться.

«Нет, пожалуйста, только не его!»

Один из солдат ухватил за шиворот Сажье. Мальчик отбивался ногами, пытаясь вырваться. Руки у него были чем-то заняты. Маленькая коробочка…

Сердце у нее вырывалось из груди. Вернуться было слишком опасно. Элэйс ничем не могла помочь мальчику. Тетушка Коса заспорила было с солдатом, но тот отпустил ей такую затрещину, что женщина растянулась на земле. Сажье воспользовался заминкой, вывернулся из рук солдата и бросился вниз по склону.

Элэйс не дышала. Мгновение ей казалось, что все обойдется. Солдат равнодушно отвернулся от мальчишки. Но тут же послышался крик женщины. Ориана указывала на Сажье и громко требовала, чтобы солдаты поймали беглеца.

«Она его узнала».

Ей нужнее всего Элэйс, но как замена годится и Сажье.

На холме возникла суматоха. Два солдата устремились за мальчишкой, но тот был проворнее и не спотыкался на знакомой до камушка земле. Отягощенным оружием взрослым мужчинам не угнаться было за одиннадцатилеткой. Элэйс беззвучно торопила мальчика, через канавы бежавшего к лесу.

Поняв, что упускает добычу, Ориана послала в погоню Франсуа. Его конь прогрохотал копытами по тропе, спотыкаясь и оскальзываясь на сухой земле, но быстро сокращая расстояние. Он почти настиг мальчика, когда Сажье метнулся в густые кусты.

Элэйс поняла, что Сажье бежит к болотистому берегу Од. Там в реку впадало несколько ручьев, и земля зеленела, как весенняя поляна, но под травой скрывалась смертельная топь. Местные туда не ходили.

Она высунулась из-за дерева, чтобы лучше видеть. Франсуа то ли не понял, что задумал Сажье, то ли не решился остановиться. Он пришпорил лошадь.

«Догонит…»

Сажье споткнулся, но удержался на ногах и помчался дальше, виляя между кустами, уводя преследователя в заросли черничника и чертополоха.

Внезапно у Франсуа вырвался сердитый вскрик, который тут же сменился испуганным воплем. Задние ноги лошади увязли в топкой грязи. Животное забилось, но каждый рывок только погружал его глубже в предательскую трясину.

Франсуа выскочил из седла, надеясь добраться до твердой земли, но и его тело погружалось все глубже. На мгновенье показались кончики его пальцев — и скрылись.

Стало тихо. Кажется, умолкли даже птицы. Трепеща за судьбу Сажье, она шагнула вперед — и тут же увидела мальчика. Лицо его было пепельно-серым, нижняя губа дрожала, но он так и не выпустил из рук деревянного ящичка.

— Я завел его в болото, — сказал он.

Элэйс взяла его за плечи.

— Я видела. Молодец.

— Он тоже был предателем?

Она кивнула.

— Наверно, Эсклармонда об этом и пыталась нас предупредить.

Элэйс сжала губы, радуясь, что отец так и не узнал о предательстве своего воспитанника. Она выбросила из головы эту мысль.

— А вот ты о чем думал, Сажье? Как тебе пришло в голову выносить какую-то коробочку! Ты едва не погиб из-за нее!

— Menina велела мне ее сберечь.

Сажье перехватил коробочку так, чтобы с двух сторон сжать ее пальцами. Раздался резкий щелчок, и внизу открылось неглубокое плоское отделение. Мальчик вытащил из него клочок ткани.

— Это карта. Menina сказала, она нам понадобится.

Элэйс мгновенно поняла.

— Она не собиралась идти с нами? — тяжело сказала она, чувствуя, как в глазах копятся слезы.

Сажье помотал головой.

— Почему она мне не сказала? — У Элэйс дрожал голос. — Она мне не доверяет?

— Ты бы ее не отпустила.

Элэйс прижалась лбом к дереву. Огромность предстоящего дела ошеломила ее. Без Эсклармонды, где она возьмет силы справиться с тем, что от нее требовалось? Сажье, словно угадав ее мысли, сказал:

— Я позабочусь о тебе. И ведь это не так уж долго. Отдадим Арифу «Книгу Слов» и вернемся за ней. Si es atal es atal. Что будет, то будет.

— Всем бы нам быть такими мудрыми, как ты…

Мальчик вспыхнул.

— Вот куда нам надо. — Он указал точку на карте. — Здесь не написано, но menina говорила, деревня называется Лос Серес.

«Ну конечно. Не только имя стражей, но и название места…»

— Видишь, — продолжал он. — Это в горах Сабарте.

Элэйс послушно кивала.

— Да-да… Кажется, вижу.

ГЛАВА 63

ГОРЫ САБАРТЕ,

пятница, 8 июля 2005

Одрик Бальярд сидел за столом из темного полированного дерева. Дом его стоял в тени горы. Потолок низко нависал над головой, а пол был выложен большими квадратными плитками цвета здешних гор. Одрик не любил перемен. Здесь, вдали от цивилизации, не было ни электричества, ни водопровода, ни машин и телефонов. Только тиканье больших стенных часов отмечало время.

На столе стояла керосиновая лампа — сейчас погашенная. Стеклянный графин, почти до краев полный гиньолета, наполнял комнату тонким ароматом вишневой настойки. На Дальней стороне стола стояли на подносе два стакана, неоткупоренная бутылка красного вина и коробочка сдобного печенья, прикрытая белой льняной салфеткой.

Бальярд распахнул ставни, чтобы увидеть рассвет. Весной деревья на околице деревушки покрывались белыми и серебристыми бутонами, с изгородей и откосов робко выглядывали желтые и розовые цветы. Но в середине лета краски выгорали, и оставалась только тусклая зелень горных пастбищ — неизменных свидетелей его долгой жизни.

Занавеска отделяла спальню от большой комнаты. Вся задняя стенка была занята узкими полочками — теперь почти пустыми. Старинная ступка и пестик, пара мисок и ковш, несколько кувшинов… И книги: написанные им самим и великие голоса катарской истории — Дельтей, Дювернуа, Нелли, Марти, Бренон, Рокетт. Труды по арабской философии соседствовали с переводами древнеиудейских текстов и монографиями древних и современных авторов. Ряд книжечек в бумажных обложках, неуместных в этом окружении, заполнил место, прежде отведенное для сборников травных настоев и бальзамов.

Он приготовился к ожиданию.

Бальярд поднес к губам стакан и сделал большой глоток.

Что, если она не придет? Если он так и не узнает правду о тех последних часах?

Он вздохнул. Если она не придет, он должен будет пройти последние шаги своего долгого пути в одиночестве. Этого он боялся всю жизнь.

ГЛАВА 64

К рассвету Элис была в нескольких километрах к северу от Тулузы. Завернула на станцию обслуживания и выпила две чашки горячего сладкого кофе, чтобы успокоить нервы.

Она еще раз перечитала письмо. Отправлено из Фуа в среду утром. В письме Одрик Бальярд объяснял, как добраться до его дома. Элис не сомневалась, что письмо подлинное — узнала тонкий почерк и черные чернила.

Других возможностей она не видела. Надо было ехать.

Элис расправила на стойке карту, попробовала найти нужную точку. Деревушка, в которой жил Бальярд, не попала на карту, но он обозначил достаточно примет и ориентиров, чтобы наметить дорогу среди близлежащих городков и поселков.

Он уверен, писал Бальярд, что Элис узнает место, как только увидит его.

Из осторожности — Элис уже понимала, что следовало подумать о ней давным-давно, — она взяла в аэропорту машину в наем. Решив, что преследователи будут высматривать ее в машине другого цвета и марки, она продолжала путь на юг.

Проехала мимо Фуа в сторону Андорры, и дальше через Тараскон, следуя наставлениям Бальярда. Свернула с главного шоссе в Лузенаке и проехала через Лордат и Бестиак. Ландшафт менялся на глазах. Местность напоминала Элис альпийские предгорья. Мелкие горные цветы, высокая трава и дома, похожие на швейцарские шале.

Она проехала овраг, большим белым шрамом прорезавший горный склон.

В голубом летнем небе чернели опоры линии электропередач, тянувшей провода к зимнему горнолыжному курорту.

Элис переехала реку Лаузэ. Пришлось переключиться на вторую передачу, потому что дорога пошла круто вверх, складываясь резким зигзагом. Ее уже затошнило от бесконечных поворотов, когда за очередным вдруг открылась маленькая деревушка.

Здесь имелись две лавочки и кафе, выставившее пару столиков на мостовую перед зданием. Элис, решив, что неплохо бы уточнить дорогу, прошла внутрь. Здесь висел густой дым и толпились сутулые усталые мужчины с обветренными лицами. Стойки бара не было видно из-за синих комбинезонов.

Элис заказала кофе и неловко развернула на стойке дорожную карту. Никто долго не хотел с ней разговаривать — сказывалась неприязнь к чужакам, особенно к женщинам, однако в конце концов Элис удалось завязать беседу. Названия «Лос Серес» здесь никто не слыхал, однако местность знали хорошо и подробно описали ей дорогу.

Элис продолжила путь, постепенно привыкая к горному серпантину. Впрочем, дорога вскоре превратилась в колею, а потом в пешеходную тропу. Элис остановила машину и вышла. Только теперь, узнав привычный вид и втянув носом запах гор, она сообразила, что описала петлю и оказалась на дальней стороне пика де Соларак.

Элис выбралась на вершину и ладонью прикрыла глаза от солнца. Она узнала причудливого вида озеро Де Торт, на которое посоветовали ориентироваться люди в баре. Неподалеку виднелся другой водоем, известный в этих местах под названием озеро Дьявола.

Последним она опознала пик Сент-Бартелеме, отделявший пик де Соларак от Монсегюра.

Прямо перед ней через зеленые кустарники, бурые проплешины земли и желтый бурьян вилась узкая тропинка. Резко пахли острые темные листья самшита. Элис коснулась ветки и растерла пальца ми капельку росы.

Она поднималась десять минут. Потом тропа вышла на прогалину — и Элис увидела.

Небольшой приземистый дом одиноко возвышался в окружении развалин. Серый камень стен сливался с горным склоном. А в дверях стоял мужчина, очень старый и очень худой, с шапкой белых волос, в светлом летнем костюме, который она помнила по фотографии.

Ноги сами понесли ее вперед. На последних шагах земля выровнялась. Бальярд молча и неподвижно смотрел на нее. Он не улыбнулся, не поднял руки, даже когда она подошла совсем близко. Он не сводил глаз с ее лица. Очень необычные были у него глаза.

«Цвета янтаря, смешанного с осенней листвой».

Элис остановилась перед ним. Он наконец улыбнулся. Как будто солнце выглянуло из-за тучи, преобразив его морщинистое лицо.

— Madomaisèla Таннер, — заговорил он. Голос был густой, старый, как ветер пустыни. — Я знал, что вы придете.

Он шагнул в сторону, открывая ей проход.

— Прошу вас.

Элис, ставшая вдруг неуклюжей от смущения, нырнула под низкую притолоку и шагнула в дом, чувствуя на себе его неотступный взгляд. Он словно хотел запечатлеть в памяти каждую ее черту.

— Месье Бальярд, — начала она и осеклась.

Она не находила слов. Его радостное изумление, что она пришла, смешанное с верой в то, что должна была прийти, делало невозможной обычную беседу.

— Вы на нее похожи, — медленно заговорил он. — В вашем лице многое — от нее.

— Я видела только фотографии, но мне тоже так показалось.

Он улыбнулся:

— Я говорил не о Грейс, — и поспешно отвернулся, словно испугавшись, что сказал лишнее. — Садитесь, пожалуйста.

— Месье Бальярд, — заново начала Элис. — Я рада с вами познакомиться. Я только не поняла… откуда вы знали, где меня искать?

Он вновь улыбнулся:

— Это важно?

Элис подумала и решила, что не важно.

— Я знаю, что произошло на пике де Соларак, madomaisèla Таннер. Прежде чем мы пойдем дальше, я должен задать вам один вопрос: вы нашли книгу?

Больше всего на свете Элис хотелось бы ответить: да.

— Извините, — сказала она, покачав головой. — Он тоже меня об этом расспрашивал, но я не видела там книги.

— Он?

Элис нахмурилась:

— Человек по имени Поль Оти.

Бальярд отрывисто кивнул.

— Ах да, — произнес он так, что Элис поняла: больше ничего не нужно объяснять.

— Зато вы, надо думать, нашли это?

Он поднял и положил на стол левую ладонь, как делают девушки, хвастаясь обручальным колечком, и Элис с изумлением увидела у него на пальце каменное кольцо. Она улыбнулась ему, как старому знакомцу, хотя видела его всего несколько секунд.

— Можно? — робко попросила она.

Бальярд снял кольцо с большого пальца. Элис взяла вещицу в руки, повертела между пальцами и снова поежилась под его пристальным взглядом.

— Это ваше? — услышала она собственный голос и испугалась: если он ответит «да», то что же это значит?

Он ответил не сразу.

— Нет, — сказал он наконец, — хотя когда-то и у меня было такое.

— Чье же тогда?

— А вы не знаете?

На долю секунды Элис почудилось, что знает, но искорка понимания тут же погасла, и память снова затянуло туманом.

— Не знаю. — Она покачала головой. — Но, по-моему, ему недостает вот этого. — Она достала из кармана диск с лабиринтом. — Я нашла в доме тети, вместе с фамильным древом. Это вы ей прислали? — Она протянула ему диск.

Бальярд не ответил.

— Грейс была очаровательная женщина: умная, образованная. При первой с ней встрече мы обнаружили много общих интересов и кое-какие общие воспоминания.

— Зачем этот диск? — Элис не давала себя отвлечь.

— Он называется «мерель». Когда-то их было много. Теперь остался только этот.

Элис с изумлением наблюдала, как Бальярд вставляет каменный кружок в паз кольца.

— Aqui. Вот, — улыбнулся он, вернув кольцо на палец.

— Это только для красоты или есть другое назначение?

Бальярд взглянул на нее одобрительно, как на сдавшую экзамен ученицу.

— Это необходимый ключ, — тихо сказал он.

— Для чего необходимый?

И снова он заговорил не о том.

— Элэйс приходит к вам во сне, правда?

Она не ожидала такого вопроса и не знала, что отвечать.

— Мы носим свое прошлое в себе, в костях и крови, — сказал он. — Элэйс всегда была с вами, заботилась о вас. У вас с ней много общего. Отвага, спокойная решимость. И еще Элэйс была верна друзьям и слову — как и вы, мне кажется. — Он помолчал, улыбаясь ей. — И она тоже видела сны. О старых днях, о начале. Те сны открывали ей ее судьбу, хотя она и не желала ее видеть. А теперь они освещают ваш путь.

Его слова долетали к Элис словно издалека, словно бы звучали отдельно от нее, от Бальярда, от всех людей, словно они вечно существовали во времени и пространстве.

— Она мне всегда снилась, — заговорила Элис, не зная еще, куда заведет ее это признание. — И еще огонь, горы и книга. Эти горы?

Он кивнул.

— Мне казалось, она пытается мне что-то сказать. В последние несколько дней я отчетливей увидела ее лицо, но голоса так и не услышала. — Она помолчала. — Я не понимаю, что ей нужно от меня?

— А может быть, вам от нее? — небрежно заметил Бальярд, наливая вина и протягивая Элис стакан.

Час был ранний, однако Элис отпила несколько глотков и почувствовала, как согревает ее пролившаяся в горло струйка жидкости.

— Месье Бальярд, я должна узнать, что сталось с Элэйс? Пока не узнаю, мне ничего не понять. Вы ведь знаете, да?

Бескрайняя печаль затуманила его лицо.

— Она осталась жива? — медленно заговорила Элис, боясь услышать ответ. — После Каркассоны… они не… схватили ее?

Он положил ладони на стол. Худые пальцы, усеянные старческими пигментными пятнами, напомнили Элис птичьи лапы.

— Элэйс не погибла до времени, — осторожно произнес он.

— Это не ответ, — начала она.

Бальярд остановил ее, вскинув ладонь.

— На пике Соларак пришли в движение события, которые дадут вам, то есть нам, ответ. Только поняв настоящее, можно постичь прошлое. Вы ищете подругу, ос?

И снова Элис поразилась, как он изменил тему.

— Откуда вы знаете про Шелаг? — удивилась она.

— Я следил за раскопками и знаю, что там произошло. Сейчас ваша подруга пропала, и вы хотите ее найти.

Элис решила оставить попытки выяснять, что и откуда ему известно, и ответила:

— Она ушла из общежития дня два назад. С тех пор ее никто не видел. Я уверена, что ее исчезновение связано с открытием лабиринта… — Она замялась. — На самом деле, я, кажется, знаю, кто за этим стоит. Сперва я подумала, что Шелаг могла украсть кольцо.

Бальярд покачал головой:

— Кольцо взял Ив Бо и послал своей бабушке, Жанне Жиро.

У Элис округлились глаза: еще один кусочек головоломки встал на место.

— Ив, как и ваша подруга, работал на одну женщину, мадам Л'Орадор.

Вздохнув, Бальярд продолжил:

— К счастью, Ив одумался. Может быть, и ваша подруга тоже.

Элис кивнула:

— Бо передал мне номер телефона. Потом я узнала, что Шелаг звонили по тому же номеру. Узнала адрес, а телефон не отвечал, и тогда я решила сама сходить туда и посмотреть, не там ли Шелаг. Оказалось, это дом мадам Л'Орадор в Шартре.

— Вы ездили в Шартр? — повторил Бальярд, и глаза у него загорелись. — Рассказывайте, рассказывайте! Что вы там видели?

Он молча выслушал рассказ Элис обо всем, что ей удалось увидеть и подслушать.

— Однако этот молодой человек, Уилл, так и не показал вам тайную комнату?

Элис покачала головой.

— Я даже подумала в конце концов, что, может, ее и вовсе не существует.

— Существует, — сказал он.

— Я оставила там свой рюкзак. И в нем все заметки о лабиринте и фотографию, на которой вы с тетей. Он сразу наведет их на меня. — Элис помолчала. — Вот Уилл и пошел его забрать.

— И теперь вы боитесь, что с ним тоже случилась беда?

— По правде сказать, я не знаю. Я то боюсь за него, а то мне кажется, он с ними связан.

— А почему вы с самого начала решили, что ему можно довериться?

Элис подняла голову, удивленная резкой переменой тона. Куда девалась мягкая снисходительность?

— Вам казалось, что вы перед ним в долгу?

— В долгу? — Еще больше, чем тон, Элис поразили его слова. — Да нет же, я его почти не знаю. Ну, должно быть, он мне понравился. С ним было спокойно. Я чувствовала…

— Que? Что?

— Скорее уж наоборот. Не знаю почему, но как будто он был чем-то обязан мне. Как будто хотел загладить какую-то вину.

Неожиданно Бальярд оттолкнул стул и шагнул к окну. Вся его фигура выражала смятение.

Элис ждала, не понимая, что происходит. Наконец он снова повернулся к ней.

— Я расскажу вам историю Элэйс, — сказал он. — Зная ее, вы, возможно, смелее будете смотреть в будущее, которое нас ожидает. Но знайте, madomaisèla Таннер, услышав мой рассказ, вы уже должны будете идти по этой дороге до конца.

Элис насупилась.

— Звучит угрожающе.

— Нет, — торопливо возразил он. — Ничего подобного. Но нам нельзя забывать о ваших друзьях. Судя по подслушанному вами разговору, по крайней мере до сегодняшнего вечера им ничто не грозит.

— Но я так и не узнала, где назначена встреча, — усомнилась Элис. — Франсуа-Батист назвал только время: завтра в девять тридцать вечера.

— Место легко угадать, — спокойно возразил Бальярд. — К сумеркам мы будем там и подождем их.

Он взглянул в открытое окно на поднимающееся солнце.

— У нас будет время наговориться.

— А если вы ошибаетесь?

Старик пожал плечами.

— Будем надеяться, что нет.

Минуту Элис молчала.

— Я просто хочу узнать правду.

Она поразилась, как ровно прозвучал ее голос. Одрик улыбнулся.

— Ieu tanben, — сказал он. — Я тоже.

ГЛАВА 65

Уилл смутно сознавал, что его тащат по узкой лестнице вниз, в подвал, потом через бетонный проход, сквозь две двери. Голова у него свешивалась вперед. Благовониями пахло уже не так сильно, но запах еще держался, как воспоминание, в глухой подземной темноте.

Сперва Уилл решил, что его несут вниз, чтобы убить. В памяти встала каменная плита у подножия надгробия, пятнышко крови на полу. Однако носильщики, не задерживаясь в церемониальном зале, перевалили его через порог. В лицо повеяло свежестью раннего утра, и он понял, что оказался в переулке позади улицы Шеваль Бланк. Пахло жареным кофе и помойкой, неподалеку прогрохотал мусоровоз.

«Вот так, — прикинул Уилл, — и оказалось в реке тело Тарнье».

Движимый страхом, он дернулся и попытался высвободиться, но сразу понял, что руки и ноги крепко связаны. Хлопнул открывающийся багажник. Его волоком затащили и втиснули в темноту. Багажник оказался необычным — что-то вроде большого ящика, пахнувшего пластмассой.

Он неловко перекатился на бок и задел головой угол контейнера. Рана сразу открылась, и по виску потекла струйка крови. Уилл разозлился — даже руки не поднять, чтобы ее стереть.

Он уже вспомнил, как стоял у двери кабинета. Потом ослепляющая вспышка боли — Франсуа-Батист опустил ему на голову рукоять пистолета. Колени подогнулись, но он еще услышал раздраженный голос Мари-Сесиль, спрашивающей, что происходит.

Потная рука ухватила его за предплечье. Уилл почувствовал, как ему задирают рукав. Потом в кожу воткнулось острие иглы. Опять. Потом щелкнула крышка, и над его тюрьмой задернулся брезентовый полог.

Лекарство расходилось по венам приятным холодком, уносило боль. Уилл то приходил в себя, то уплывал в забытье. Он чувствовал, как машина набирает скорость. Голова, перекатывавшаяся на поворотах из стороны в сторону, закружилась. Уилл думал об Элис. Больше всего на свете ему хотелось увидеть ее, сказать, что он старался как мог. Что он не предал ее.

Начались галлюцинации. Ему виделась мутно-зеленая вода реки Эр, подступающая к горлу, вливающаяся в рот, в нос, в легкие. Уилл пытался представить в памяти лицо Элис, ее серьезные карие глаза, улыбку. Если только удержать эту картину перед глазами, все еще, может быть, обойдется.

Но страх утонуть, умереть в этой чужой, ненужной ему стране был сильнее. Уилла унесло в темноту.

Поль Оти стоял на балконе дома в Каркасоне, глядя вниз, на реку Од. В руке у него была чашка черного кофе. Он сделал из О'Доннел наживку для Франсуа-Батиста де Л'Орадор, но мысль подсунуть тому фальшивку вместо книги инстинктивно отвергал. Парень сумеет распознать обман. Кроме того, плохо, если он увидит, в каком она состоянии, и сообразит, что попался в ловушку.

Поставив чашку на стол, Оти поддернул белый накрахмаленный манжет рубахи.

Единственный вариант — побеседовать с Франсуа-Батистом самому, один на один, и обещать ему, что и О'Доннел, и книга будут доставлены на пик де Соларак ко времени церемонии.

Жаль, что не удалось вернуть кольцо, но Оти не сомневался, что Жиро передала его Одрику Бальярду, а тот наверняка по собственной воле явится на пик де Соларак. Он и сейчас наверняка следит за Оти, не упускает его из виду.

С Элис Таннер дело было не так просто. Когда О'Доннел упомянула о диске, ему пришлось серьезно задуматься. Хуже всего, что он понятия не имел о его назначении. А Таннер удивительно ловко ускользала из его рук. Сначала ушла от Доминго и Бриссара на кладбище. Потом вчера они на несколько часов потеряли ее машину, а когда обнаружили этим утром, то оказалось, девица оставила ее на стоянке в Тулузском аэропорту.

Оти сжал в кулаке крест. К полуночи все это кончится. Еретические тексты, а с ними и сами еретики будут уничтожены.

Вдали зазвонили колокола собора, созывая верующих к обедне. Пятница. Оти взглянул на часы. Надо пойти к исповеди. Очистившись от грехов, в состоянии благодати, он преклонит колени перед алтарем и примет Святое причастие. Тогда душой и телом он будет готов исполнить Божью волю.

Уилл почувствовал, как машина замедлила ход и свернула на неровный проселок.

Водитель осторожно объезжал ухабы, но все же у Уилла стучали зубы: машина дергалась и раскачивалась на крутом подъеме.

Потом она встала, качнулась, когда двое мужчин вылезли наружу. Выстрелами прогремели захлопнувшиеся двери.

Руки у него были связаны не спереди, а за спиной, но Уилл извивался что было сил, пытаясь хотя бы ослабить веревку. Отчасти ему это удалось. К пальцам понемногу возвращалась чувствительность. Плечи, занемевшие от неудобного положения, опоясывала боль.

Крышку пластмассового ящика откинули неожиданно. Уилл замер, сдерживая колотившееся сердце. Его подхватили: один под мышки, другой под колени, вытащили из багажника и сбросили на землю.

Даже в наркотическом дурмане Уилл сразу понял, что оказался далеко от цивилизованных мест. В лицо било яростное солнце, воздух был так резок и свеж, как бывает только на высоте, далеко от человеческого жилья. Уилл моргнул, пытаясь сосредоточить взгляд, но солнце слишком ярко прожигало прозрачный воздух, и перед глазами кружились белые пятна.

Игла шприца снова воткнулась в руку, и по венам тепло разлился наркотик. Его грубо подняли на ноги и поволокли вверх по склону. Подъем был крутой, и Уилл слышал их тяжелое дыхание, чувствовал запах их пота, выступившего от тяжелой работы на жаре. Под ногами захрустел гравий, потом его волочащиеся ноги проехались по деревянным ступеням, по мягкой траве…

Уходя в забытье, он подумал, что свистящий звук у него в ушах — призрачные вздохи ветра.

ГЛАВА 66

Комиссар уголовной полиции Верхних Пиренеев ворвался в кабинет инспектора Нубеля и захлопнул за собой дверь.

— Ну, если вы выдернули меня зря, Нубель…

— Спасибо, что пришли. Я не стал бы отрывать вас от обеда, если бы не считал, что дело не терпит отлагательства.

Комиссар недовольно хмыкнул.

— Опознали убийц Бо?

— Сирил Бриссар и Хавьер Доминго, — подтвердил Нубель, взмахнув листком только что полученного факса. — Оба опознаны без колебаний. Один незадолго до происшествия в ночь на понедельник, другой вскоре после. Машину нашли вчера брошенной на испано-андоррской границе. — Нубель прервал доклад, чтобы стереть пот со лба и с носа. — Они работают на Поля Оти, комиссар.

Тот тяжело оперся о край стола. Стол скрипнул.

— Слушаю вас.

— Вам известны сведения об Оти? Что он — член Noublesso Veritable?

Комиссар кивнул. Нубель продолжил:

— Я сегодня связался с Шартром по делу Шелаг О'Доннел, и они подтвердили, что занимаются этим обществом в связи с убийствами недельной давности.

— При чем тут Оти?

— Тело было обнаружено так быстро благодаря анонимной наводке.

— Есть доказательство, что это был Оти?

— Нет, — признал Нубель, — зато есть свидетельства, что он встречался с погибшим журналистом. Полиция Шартра считает, что тут есть связь.

Увидев на лице начальника весьма скептическое выражение, Нубель заторопился:

— Раскопки на пике де Соларак субсидировала мадам Л'Орадор. Имя спонсора скрывали, но это ее деньги. Брайлинг, начальник раскопок, проталкивал идею, что О'Доннел скрылась, похитив одну из находок. Но ее подруга думает иначе. — Он помолчал. — Я уверен, что ее захватил Оти: либо по приказу мадам Л'Орадор, либо из собственных соображений.

Вентилятор в кабинете не работал, и Нубель обильно потел. Он чувствовал, как под мышками расплываются круги пота.

— Сплошные догадки, Нубель.

— Мадам де Л'Орадор со вторника по четверг находилась в Каркасоне, комиссар. Дважды встречалась с Оти. Я полагаю, что она вместе с ним ездила на пик де Соларак.

— Это не преступление, Нубель.

— Сегодня утром я нашел оставленное для меня сообщение, комиссар, — продолжал полицейский, — и решил, что у нас уже достаточно оснований просить о встрече.

Он нажал кнопку повтора автоответчика, и комнату наполнил голос Жанны Жиро. Лицо комиссара мрачнело с каждой секундой.

— Кто она? — спросил он, когда Нубель прокрутил сообщение второй раз.

— Бабушка Ива Бо.

— А этот Одрик Бальярд?

— Писатель. Друг. Он был с ней в больнице в Фуа.

Комиссар подбоченился, склонил голову. Ясно было, что в уме он подсчитывает, во что обойдется выступление против Оти, если оно окажется неудачным.

— Вы на сто процентов уверены, что можете связать Бриссара и Доминго и с Бо, и с Оти?

— Они подходят под описание.

— Под описание подходит половина Арьежа, — проворчал комиссар.

— О'Доннел отсутствует уже три дня.

Комиссар тяжело вздохнул и уселся на стол.

— И мне понадобится ордер на обыск нескольких принадлежащих Оти объектов, в том числе на заброшенную ферму в горах, оформленную на имя бывшей супруги. Если О'Доннел не увезли далеко, она, скорее всего, там, — сказал Нубель.

Комиссар качал головой.

— Возможно, если вы лично свяжетесь с префектом…

Нубель выжидательно молчал.

— Ладно-ладно. — Пожелтевший от никотина палец нацелился на него. — Но даю вам слово, Клод, если провалитесь, я не стану вас вытаскивать. Что касается мадам де Л'Орадор… — Комиссар уронил руку. — Если не будет неопровержимых доказательств, они вас на куски порвут, и я ничем не смогу вам помочь.

Он развернулся и пошел к двери, но у самых дверей остановился:

— Напомните-ка, кто этот Бальярд? Я его знаю? Имя знакомое…

— Пишет о катарах. И по Древнему Египту специалист.

— Это не?..

Нубель ждал.

— Нет, забыл, — тряхнул головой комиссар. — Однако эта мадам Жиро могла сделать из мухи слона.

— Могла, конечно, но, должен сказать, разыскать Бальярда мне не удалось. После ночи в среду, когда он вместе с мадам Жиро покинул больницу, его никто не видел.

Комиссар кивнул.

— Я вам позвоню, когда бумаги будут готовы. Будете здесь?

— Вообще говоря, — осторожно отозвался Нубель, — я хотел еще поискать молодую англичанку. Они с О'Доннел — подруги. Она может что-то знать.

— Ладно, я вас найду.

Проводив комиссара, Нубель первым делом сделал несколько звонков, после чего подхватил пиджак и направился к машине. По его расчетам, он вполне успевал прокатиться до Каркасона и вернуться обратно прежде, чем на ордере просохнет подпись префекта.

К половине пятого Нубель беседовал со своим каркасонским коллегой. Арно Моро был его старым другом, и инспектор мог говорить с ним без обиняков.

— Доктор Таннер сказала, что остановится в гостинице «Монморанси».

Всего несколько минут ушло на то, чтобы удостовериться: она там зарегистрировалась.

— Уютный отель у самого Старого города. Пять минут неспешного хода от рю де Гаффе. Подвезти?

Девушка-дежурная занервничала при виде сразу двух офицеров полиции. Она оказалась никудышной свидетельницей, и притом явно готова была расплакаться. Терпение Нубеля почти истощилось, когда в допрос вмешался Моро. Он держался отечески-снисходительно и сумел добиться лучших результатов.

— Ну-ну, Сильви, — мягко заговорил он. — Стало быть, доктор Таннер ушла вчера рано утром, так? — Девушка кивнула. — Она сказала, что вернется сегодня? Я просто хочу уточнить.

— Да.

— И не предупредила, что задерживается? Не позвонила, не передавала?

Девушка покачала головой.

— Хорошо. Ну, не расскажете ли нам что-нибудь еще? Скажем, посетители к ней приходили?

Девушка задумалась.

— Вчера очень рано приходила женщина, что-то передала ей.

Нубель едва не подскочил на месте.

— Во сколько?

Моро знаком посоветовал ему молчать.

— Рано — это сколько, Сильви?

— Я заступила на дежурство в шесть. Вскоре после того.

— Доктор Таннер ее узнала? Это была ее приятельница?

— Не знаю. Вряд ли. По-моему, она удивилась.

— Вы очень помогли нам, Сильви, — похвалил Моро. — А почему вам так показалось?

— Она сказала, доктор Таннер должна встретиться с кем-то на кладбище. Довольно странное место встречи.

— С кем? — не выдержал Нубель. — Вы имя расслышали?

Вконец испуганная Сильви замотала головой.

— Я даже не знаю, пошла она или нет.

— Это ничего. Вы умница. Еще что-нибудь вспомните?

— Еще ей пришло письмо.

— По почте или с курьером?

— Еще эта история с переездом в другой номер, — прозвучал голос у нее из-за спины.

Сильви обернулась и кинула испепеляющий взгляд на мальчишку, прятавшегося за пирамидой картонных коробок.

— Тебя кто спрашивает?!

— Что за история? — вмешался Нубель.

— Меня там не было, — заупрямилась Сильви.

— Но знать-то вы наверняка знаете?

— Ну, доктор Таннер сказала, кто-то залез к ней в комнату. Вечером в среду. Потребовала другой номер.

Инспектор Нубель насторожился, встал и направился к задней двери.

— Сколько хлопот всем создала, — посочувствовал Моро, отвлекая внимание Сильви.

Нубель тем временем пошел на запах кухни и безошибочно отыскал мальчишку.

— Ты в среду вечером здесь был?

Тот самоуверенно ухмыльнулся:

— Я работаю в баре.

— Видел что-нибудь?

— Видел, как какая-то женщина выскочила в дверь и бежала целый квартал. Тогда я не знал, что это доктор Таннер.

— А мужчину видел?

— Вообще-то, нет. Я больше на нее не смотрел.

Нубель достал из кармана фотографии и разложил их перед мальчиком:

— Кого-нибудь узнаешь?

— Вот этого видел. Ничего себе костюмчик! Он не турист. Даже не похож. Болтался здесь, то ли во вторник, то ли в среду. Точно не помню.

Ко времени, когда Нубель вернулся в холл, Сильви уже улыбалась его симпатичному коллеге.

— Он узнал Доминго. Видел его в гостинице и рядом.

— Не доказательство, что он побывал в номере, — пробормотал Моро.

Нубель раскинул карточки перед Сильви.

— Кто-нибудь из этих людей вам знаком?

Она покачала головой.

— Нет. Хотя… — Помедлив, она указала на фотографию Доминго. — Женщина, которая спрашивала Таннер, была на него очень похожа.

Нубель переглянулся с Моро:

— Сестра?

— Проверю.

— Боюсь, нам придется попросить вас открыть нам номер доктора Таннер, — обратился к девушке Нубель.

— Нельзя!

Моро не слушал возражений.

— Всего пять минут, Сильви. Так для всех будет проще. Если придется просить разрешения управляющего, мы явимся с целой командой экспертов. Зачем портить репутацию гостиницы?

Сильви сняла с крючка ключ и провела их к номеру Элис. Она то и дело оглядывалась через плечо, и вид у нее был мрачный.

В номере, где были закрыты ставни и задернуты шторы, стояла духота. Постель оказалась аккуратно застелена. Заглянув в ванную, сыщики убедились, что там сменили полотенца и поставили чистые стаканы для воды.

— Со вчерашней уборки здесь никого не было, — пробормотал себе под нос Нубель.

— В ванной не было ни одной личной вещи.

— Ну как? — спросил Моро.

Нубель покачал головой и перешел к гардеробу. Там стоял чемодан — собранный.

Похоже, она даже вещи не разбирала. Паспорт, телефон и самое необходимое у нее, конечно, при себе. — Нубель провел пальцем по краю матраса, через носовой платок захватил ручку ящика тумбочки и потянул на себя. Внутри оказалась серебристая пластинка таблеток от головной боли и книга Одрика Бальярда.

— Моро, — резко окликнул он и протянул другу книгу. При этом из нее выпал заложенный между страниц листок.

— А это что?

Нубель подхватил бумажку и нахмурился.

— Что-то не так? — поинтересовался Моро.

— Это почерк Ива Бо, — сказал Нубель. — Номер в Шартре.

Он потянулся к телефону, но тот зазвонил прямо у него под рукой.

— Нубель, — отрывисто ответил инспектор. Моро не сводил с него взгляда. — Превосходная новость, комиссар. Да. Немедленно.

Он нажал рычаг.

— Есть ордер на обыск, — сказал он, выходя. — Скорее, чем я ожидал.

— А ты как думал? — заметил Моро. — Он беспокоится.

ГЛАВА 67

— Посидим на улице? — предложил Одрик. — Пока не стало жарко.

— С удовольствием, — согласилась Элис, выходя вслед за ним.

Она чувствовала себя как во сне. Время замерло. Просторы гор и свод неба жили в ритме медленных уверенных движений Бальярда.

Смятение и страх, в которых она провела последние несколько дней, отступали.

— Вот здесь будет хорошо, — проговорил он мягким голосом, подходя к травянистому взгорку, и сел, по-мальчишески раскинув длинные тонкие ноги.

Элис помялась и села у его ног. Она подтянула колени, обхватила их руками и тут заметила, что он снова улыбается.

— Что такое? — вдруг смутилась она.

Одрик покачал головой:

— Los reasons. Просто вспомнилось. Простите, maidomasela Таннер. Простите старику его чудачества.

Элис не знала, чем вызвана его улыбка, но видеть ее было отрадно.

— Пожалуйста, зовите меня Элис. «Maidomasela» звучит ужасно официально.

Он склонил голову:

— Хорошо.

— Вы предпочитаете французскому окситанский? — полюбопытствовала Элис.

— Да, я говорю и на нем.

— И на других языках?

Старик скромно улыбнулся, перечисляя:

— Английский, арабский, испанский, иврит. Повествование изменяется, меняет и тон, и окраску в зависимости от того, какими словами его передают, на каком языке рассказывают. Становится то серьезным, то легкомысленным, то звучит как песня… Здесь, в этой части страны, которую теперь называют Францией, исконные хозяева земли говорили на langue d'Oc. Langue d'Oil, предшественник современного французского, был языком захватчиков. Выбор языка разделял людей. Впрочем, — он махнул рукой, — вы хотели услышать не об этом. Вас интересуют люди, а не теории, верно?

Теперь улыбалась Элис.

— Я, месье Бальярд, читала вашу книгу. Нашла ее в доме тети, в Саллель д'Од.

Он кивнул:

— Красивое место. Канал де Джонктион. Вдоль берегов растут лимоны и приморские сосны… — Он помолчал. — Вы знаете, один из вождей крестоносцев, Арнольд Амальрик, получил там земли. А также дома в Каркассоне и в Безьере.

— Не знала, — отозвалась Элис. — Но вы сказали сейчас, что Элэйс не умерла до времени… Значит, она пережила падение Каркассоны?

Элис с удивлением заметила, что у нее зачастило сердце.

Бальярд кивнул:

— Элэйс ушла из города вместе с мальчиком, Сажье, внуком хранительницы книг лабиринта. — Он взглянул на Элис и, убедившись, что та внимательно слушает, продолжал: — Они шли сюда. На старом языке Лос Серес означало «горная цепь, хребет».

— Почему же сюда?

— Потому что navigataire, возглавлявший общество Noublesso de los Seres, которому присягнули в верности отец Элэйс и бабушка Сажье, ждал их здесь. Элэйс опасалась, что за ними будет погоня, поэтому они выбрали кружной путь: сперва на запад в Фанжо, а оттуда к югу через Пуивер и Лавлане. И снова к западу, в горы Сабарте. После падения Каркассоны страну наводнили солдаты. Они как крысы рыскали по деревням. Хватало и разбойников, не миловавших беззащитных беженцев. Элэйс с Сажье пробирались вперед под покровом ночи до рассвета, а днем прятались от палящего солнца. То лето выдалось особенно жарким, так что можно было ночевать под открытым небом. Ели орехи, ягоды, плоды — все, что удавалось найти. Элэйс старалась обходить города, кроме тех, где могла рассчитывать на безопасное убежище.

— А откуда они узнали дорогу? — спросила Элис, вспомнив, с каким трудом добиралась сама.

— У Сажье была карта. Ему дала ее… — Голос у него прервался.

Элис не понимала причины волнения, но невольно потянулась и пожала ему руку. Кажется, это прикосновение утешило старика.

— Они добрались довольно быстро, — продолжал он. — К празднику Сен-Микеля, в конце сентября, когда деревья начали золотиться, прибыли в Лос Серес. Здесь, в горах, уже пахло осенью и влажной землей. Над полями висел дым: выжигали стерню. Для них, выросших на шумных городских улицах, в переполненных людьми переходах замка, это был новый мир. Такой свет… такое небо, простиравшееся, казалось, до самых райских врат. — Он замолчал, обводя глазами лежавшие перед ними просторы. — Вы понимаете?

Она кивнула, зачарованная его голосом.

— Navigataire, Ариф, ждал их. — Бальярд склонил голову. — Услышав о том, что произошло, он оплакал души отца Элэйс и Симеона. И потерю книг, и великодушие Эсклармонды, отпустившей их от себя ради спасения «Книги Слов».

Бальярд снова умолк и молчал долго. Элис не смела перебить или поторопить его. История идет своим чередом. Он заговорит, когда будут силы.

— То было благословенное время: и в горах и на равнине. — Голос его смягчился. — По крайней мере, таким оно казалось им. Несмотря на неописуемый ужас гибели Безьера, многие каркассонцы надеялись, что им вскоре позволят вернуться домой. Многие доверяли Римской церкви. Они думали, что, изгнав еретиков, их пощадят и оставят в покое.

— Но крестоносцы не ушли, — вспомнила Элис.

Бальярд покачал головой.

— Нет. Война велась не за веру, а за земли. После сдачи города в 1209 году виконтом был избран Симон де Монфор — хотя Раймон Роже Тренкавель был еще жив. В наше время трудно понять, насколько небывалым, насколько тяжким оскорблением было это избрание. Оно нарушало все обычаи, все правила чести. Войны, в сущности, велись тогда на деньги, полученные за выкуп членов благородных семейств. Но сеньера, если только он не был осужден за преступления, никогда не лишали владений, чтобы передать их другому. Северяне не могли яснее выказать презрения, которое они питали к Pay d'Oc.

— А что сталось с виконтом Тренкавелем? — спросила Элис. — По-моему, город до сих пор помнит его.

Бальярд кивнул.

— Он заслужил эту память. Он умер, точнее был убит, через три месяца заключения в тюрьме Шато Комталь, в ноябре 1209 года. Монфор объявил, что он скончался от приступа «болезни осажденных», как ее тогда называли. Дизентерия. Никто ему не поверил. То и дело начинались волнения и мятежи, так что де Монфору пришлось выкупить законное право виконтства у двухлетнего наследника и его вдовы за ежегодную ренту в 3000 солей.

Перед глазами Элис вдруг встало лицо. Любящая, серьезная женщина, благочестивая, преданная мужу и сыну.

— Дама Агнесс, — прошептала она.

Бальярд бросил на нее короткий пронзительный взгляд.

— В стенах города сохранилась память и о ней, — тихо сказал он. — Монфор был благочестивым католиком. Он, может быть, единственный из крестоносцев, верил, что исполняет Божью волю. Он назначил подать с дома и очага в пользу церкви и ввел десятину от первых плодов, как велось на севере. Город пал, но крепости Минервуа, Монтань Нуар, Пиренеев не желали сдаваться. Король Арагона, Педро, не принял Монфора в число своих вассалов; Раймон VI, дядя виконта Тренкавеля, удалился в Тулузу; граф Неверский и Сен-Поль, а с ними и другие, в том числе Гай д'Эвре, вернулись в свои северные владения. Каркассона досталась Монфору, но он остался в одиночестве.

Купцы, бродячие торговцы, ткачи приносили вести об осадах и битвах — и хорошие и дурные. Монреаль, Прейксан, Савердюн и Памье пали, Кабарет держался. В апреле 1210 года после трехмесячной осады де Монфор взял город Брам. Он приказал своим солдатам окружить плененный гарнизон и выколоть людям глаза. Пощадили только одного и отправили его проводником шествия слепых через всю страну — в Кабарет, как предупреждение всем, кто продолжает сопротивляться, что им нечего рассчитывать на милосердие.

В ответ на новые жестокости вспыхивали новые мятежи. В 1210 году Монфор осадил Минерве — крепость на вершине холма. С двух сторон город защищали глубокие расщелины, за тысячи лет пробитые в скале реками. Монфор установил высоко над укреплениями гигантскую стенобитную машину, прозванную «Злой Сосед» — La Malvoisone. — Он прервал рассказ и обернулся к Элис. — Здесь есть его копия. Странно видеть. Шесть недель Монфор обстреливал крепость. Когда Минерве наконец пала, сто сорок Совершенных отказались покаяться и были сожжены на общем костре. В мае 1211 года после месяца осады был взят Лавор. Католики называли его «троном самого сатаны». По-своему, они были правы. Там находилась резиденция катарского епископа Тулузы, и в городе открыто и мирно жили сотни Совершенных.

Бальярд поднес к губам стакан, сделал глоток.

— Они сожгли четыреста добрых христиан и Совершенных, и среди них Амори Монреальского, возглавившего сопротивление, и восемьдесят его рыцарей. Под их тяжестью провалился эшафот. Французам пришлось перерезать им глотки. Воспламененные жаждой крови захватчики рыскали по городу в поисках владетельницы Лавора Жиранды, покровительствовавшей Bons Homes. Они схватили ее и обесчестили. Проволокли по городу как преступницу и бросили в колодец, а сверху наваливали камни, пока она не умерла. Она была похоронена заживо. Или, может быть, захлебнулась.

— Они знали об этих несчастьях? — спросила Элис.

— Некоторые новости доходили до Сажье и Элэйс, но порой много месяцев спустя. Война пока шла на равнине. Они жили в Лос Серес с Арифом. Вели простую жизнь, но счастливую. Собирали хворост, солили впрок мясо на долгие темные зимние месяцы, учились печь хлеб и крыть крышу соломой, чтобы защититься от зимних бурь.

Бальярд говорил негромко и мечтательно.

— Ариф научил Сажье читать и писать — сперва на языке Ока, потом на наречии захватчиков. Обучил его и начаткам арабского и еврейского. — Старик улыбнулся: — Сажье не был прилежным учеником, руки и ноги у него были сильнее головы, но с помощью Элэйс он делал успехи.

— Может, он хотел что-то доказать ей?

Бальярд покосился на девушку, но не ответил ей.

— Так все и шло до той Пасхи, когда Сажье исполнился тринадцатый год. Тогда Ариф объявил, что его примут пажом в дом Пьера Роже де Мирпуа, где он начнет обучаться рыцарским искусствам.

— А Элэйс согласилась?

— Она была рада за него. Мальчик ведь только об этом и мечтал. Он еще в Каркассоне с завистью глазел на конюших, чистивших сапоги и шлемы своим господам. Пробирался на ристалище подсматривать их поединки. Происхождение не позволяло ему стать шевалье, но вовсе не мешало мечтать о гербе и шпорах. И теперь казалось, что мечта его все-таки сбудется.

— И он уехал?

Бальярд кивнул.

— Пьер Роже де Мурпуа был строгим господином, но справедливым, и имел репутацию хорошего наставника будущих рыцарей. Дело было нелегким, но Сажье был проворным, сильным мальчишкой и очень старался. Он научился пронзать копьем «квентина»,[108] упражнялся с мечом, палицей, ядром на цепи, с кинжалом… Научился прямо держаться в высоком седле.

Старик устремил невидящий взгляд на вершины гор, а Элис не в первый раз подумала, глядя на него, что исторические персонажи, в обществе которых Бальярд провел большую часть жизни, стали для него живыми людьми из плоти и крови.

— А что тем временем было с Элэйс?

— Пока Сажье жил в Мирпуа, Ариф посвящал Элэйс в обряды и ритуалы Noublesso. Она уже прославилась как целительница и знахарка. Редкую болезнь души или тела она не могла излечить. Ариф много рассказывал ей о движении звезд, о законах, движущих миром, черпая из источников древней мудрости своей родины. Элэйс догадывалась, что это делается неспроста. Что он готовит ее — а может быть, и Сажье — к исполнению их миссии. Сажье между тем редко вспоминал о маленькой деревушке в горах. Крохи вестей об Элэйс временами доходили в Мирпуа. Их приносили пастухи и добрые христиане, но сама она не приезжала. Сестрица Ориана позаботилась, чтобы за ее голову назначили награду золотом. Ариф прислал Сажье деньги на покупку коня, кольчуги, доспехов и меча. В пятнадцать лет его уже посвятили в рыцари. — Бальярд помолчал. — Вскоре после того он отправился на войну. Те, кто, в надежде на милость, отдали свой жребий французам, сменили покровителей. В их числе был граф Тулузский. На этот раз его сюзерен, Педро Арагонский, откликнулся на призыв и в январе 1213 года двинул войско на север. К нему присоединился владетель Фуа, и вместе у них хватало сил, чтобы нанести значительный ущерб оставшемуся без союзников Монфору.

В сентябре 1213 года северная и южная армии сошлись лицом к лицу в Мюре. Педро был отважным полководцем и искусным стратегом, но атака захлебнулась, и в разгар битвы Педро пал. Южане остались без предводителя.

Помолчав, Бальярд добавил:

— Среди тех, кто сражался за независимость Каркассоны, был шевалье дю Мас. Он хорошо показал себя. Его любили. Люди шли за ним…

Странно он говорил. Восхищение в его голосе смешивалось с другим чувством, которого Элис не могла понять, а поразмыслить над этим ей было некогда, потому что рассказ Бальярда шел дальше.

— В 1218 году Волк был сражен.

— Какой волк?

Он вскинул ладонь.

— Простите. В балладах того времени, например в «Canso de lo Crosada», Монфора именуют Волком. Он погиб, осаждая Тулузу. Был убит попаданием в голову снаряда катапульты. Говорят, из нее стреляла женщина.

Элис невольно улыбнулась.

— Его тело перенесли в Каркассону и похоронили по обычаю северян. Сердце и внутренности отправили в Сен-Сернен, а тело — в собор Святого Назария, где похоронили под могильной плитой, которая теперь находится на стене в южном трансепте базилики. — Бальярд помолчал. — Вы, может быть, заметили ее, когда осматривали город?

Элис вспыхнула.

— Я… я не смогла зайти в собор, — призналась она.

Бальярд взглянул на нее и не стал больше говорить о могиле.

— Сын Симона де Монфора, Амори, сменил его, но оказался плохим военачальником и сразу стал терять земли, захваченные отцом. В 1224 году Амори отступил. Род де Монфор отказался от прав на земли Тренкавелей. Сажье теперь мог вернуться домой. Пьер Роже де Мирпуа отпустил его неохотно, однако Сажье должен был…

Он вдруг вскочил и порывисто отмерил несколько шагов вниз по склону. Заговорил снова, не оборачиваясь к Элис.

— Ему было двадцать шесть, — сказал он. — Элэйс была старше, но Сажье… он надеялся. Он теперь смотрел на нее другими глазами — не как брат на сестру. Понятно, они не могли пожениться, потому что Гильом дю Мас был еще жив, но он надеялся, что теперь, когда он показал себя, между ними будет нечто большее.

Элис решительно встала и подошла к нему. Когда она взяла его под руку, Бальярд дернулся, словно совсем забыл о ее существовании.

— И что? — тихо спросила она, ощущая странное беспокойство.

Ей казалось, она подслушивает рассказ, не предназначенный для чужих ушей.

— Он осмелился заговорить с ней. — Голос его дрогнул. — Ариф знал. Если бы Сажье спросил у него совета, он дал бы совет. А так — молчал.

— Может быть, Сажье не хотел слышать совета Арифа, потому что знал, каким он будет?

Бальярд слабо улыбнулся:

— Benleu. Может быть.

Элис ждала.

— И что же, — не выдержала она, когда стало ясно, что старик не собирается продолжать. — Сажье сказал ей о своих чувствах?

— Сказал.

— Ну, — жадно спросила Элис. — Что она ответила?

Бальярд повернулся и взглянул ей в лицо.

— А вы не знаете? — тяжело спросил он. — Дай вам Бог никогда и не узнать, что значит так любить, без надежды на ответную любовь.

— Но она же его любила! — горячо воскликнула Элис. — Как брата! Разве этого недостаточно?

Бальярд улыбнулся ей.

— Он удовольствовался этим, — твердо сказал он. — Но ему было этого недостаточно.

Он повернулся и зашагал к дому.

— Прошу, — сказа он, пропуская вперед Элис и снова возвращаясь к официальным манерам. — Я немного разгорячился, а вы, maidomasela Таннер, должно быть, устали в дороге.

Он вдруг показался Элис очень измученным и бледным. Она виновато покосилась на часы и увидела, что они проговорили много дольше, чем она думала. Был почти полдень.

— Ну конечно, — сказала она, предлагая ему руку.

Они вместе медленно прошли к дому.

— Если вы меня извините, — обратился он к Элис, когда они оказались внутри, — я должен немного поспать. Может быть, и вы отдохнете?

— Я и правда устала, — призналась она.

— Я проснусь и приготовлю поесть, а потом закончу рассказ. Пока не стало смеркаться и есть время не думать о других вещах.

Она смотрела, как он уходит в заднюю половину комнаты и задергивает за собой занавеску. Потом, отчего-то чувствуя себя обделенной, прихватила подушку и одеяло и вышла наружу.

Она устроилась под деревом и только тогда поняла, насколько захватило ее прошлое. Она ни разу за утро не вспомнила про Шелаг. И про Уилла.

ГЛАВА 68

— Чем ты занята? — спросил Франсуа-Батист, входя в комнату маленького безымянного шале неподалеку от пика де Соларак.

Мари-Сесиль держала перед собой на мягкой черной подставке для книг открытую «Книгу Чисел». Она не взглянула на сына.

— Изучаю расположение зала.

Франсуа-Батист присел к столу рядом с ней.

— Зачем?

— Чтобы запомнить различия между этим чертежом и настоящей пещерой.

Он заглянул ей через плечо.

— И много их?

— Несколько. Вот. — Ее палец завис над книжной страницей, алый ноготь чуть просвечивал сквозь защитную нитяную перчатку. — Наш алтарь расположен здесь, как обозначено. В пещере он ближе к стене.

— Но ведь тогда он должен заслонять резьбу на стене?

Она обернулась, не скрывая, что удивлена столь разумным замечанием, прозвучавшим из его уст.

— Если первые стражи так же, как Noublesso Veritable, пользовались для своих ритуалов «Книгой Чисел», расположение должно совпадать, верно?

— Этот вывод напрашивается, — признала она, — однако там нет надгробия — наиболее очевидное из различий, хотя, надо заметить, могила, где лежали скелеты, оказалась точно на том же месте.

— О тех телах больше ничего не известно? — спросил он.

Она покачала головой.

— Так мы и не узнаем, кто они были?

Она пожала плечами.

— Это важно?

— Вероятно, нет, — отозвался он, хотя мать заметила, что ее равнодушие к этому вопросу тревожит юношу.

— В сущности, — продолжала она, — я полагаю, все это не имеет значения. Главное — чертеж, тропа, которой проходит navigataire, произнося слова.

— Ты вполне уверена, что сумеешь прочесть слова по «Книге Слов»?

— Если она относится к тому же времени, что остальные пергаменты, — да, уверена. Иероглифы достаточно просты.

Предвкушение нахлынуло на нее так внезапно и остро, что она вскинула руку, словно невидимая рука схватила ее за горло. Сегодня ночью она произнесет забытые слова. Сегодня сила Грааля снизойдет на нее. Время покорится ей.

— А если О'Доннел лжет? — сказал Франсуа-Батист. — Если у нее нет книги? И Оти тоже ее не нашел?

Мари-Сесиль распахнула глаза, пораженная его жестким, вызывающим тоном. Она с неприязнью взглянула на сына.

— «Книга Слов» там, — сказала она.

Настроение ушло. Мари-Сесиль досадливо захлопнула «Книгу Чисел» и вложила ее в чехол. На ее место поставила «Книгу Бальзамов».

Внешне книги казались одинаковыми. Те же деревянные, обтянутые кожей доски переплета, скрепленные кожаными шнурами.

Первая страница пуста, если не считать выведенной в центре золотом маленькой чаши. Пуст и оборот первого листа. На третьей странице слова и знаки, которые повторялись на стенах подземелья на рю дю Шеваль Бланк.

Первая буква каждой страницы была выведена голубой, красной или желтой краской и обведена золотой каймой, но остальной текст шел сплошняком, без пробелов, показывающих, где кончается одна мысль и начинается другая.

Мари-Сесиль развернула пергамент, вшитый в середину книги. Между иероглифами виднелись выведенные зеленым цветом рисунки растений и символы. Годы исследований, на которые ушла немалая часть состояния Л'Орадоров, убедили ее деда, что ни один из этих значков не имеет значения. В счет шли только иероглифы, начерченные на двух пергаментах Грааля. Все прочее: слова, картинки, краски — использовалось только чтобы затемнить, приукрасить и скрыть истину.

— Она там, — повторила Мари-Сесиль, с бешенством глядя на сына.

На его лице оставалось сомнение, но юноша благоразумно промолчал.

— Принеси мои вещи, — приказала мать. — А потом узнай, где сейчас машина.

Минуту спустя он вернулся с ее квадратной косметичкой.

— Куда положить?

— Туда.

Она кивнула на туалетный столик. Как только сын вышел, она пересела к нему. На коричневой коже чемоданчика было золотое тиснение — ее инициалы. Подарок деда.

Она открыла крышку. Внутри было крупное зеркальце и несколько футлярчиков для кисточек, пуховок и золотых маникюрных ножниц. Косметика аккуратными рядами крепилась к внутренней стороне крышки. Помады, тени, тушь для ресниц, пудра, угольный карандаш. В более глубоком отделении под второй крышкой скрывались три красные кожаные шкатулки, украшенные драгоценными камнями.

— Где они? — спросила Мари-Сесиль, не поворачивая головы.

— Недалеко, — ответил сзади Франсуа-Батист.

Голос звучал напряженно.

— С ним все в порядке?

Он подошел сзади, положил ладони ей на плечи.

— Тебе не все равно, мама?

Мари-Сесиль перевела взгляд со своего отражения в зеркальце на лицо сына, видневшееся в рамке зеркала, как на семейном портрете. Голос звучал непринужденно, но глаза его выдавали.

— Все равно, — сказала она, и он чуть расслабился. — Просто интересуюсь.

Он сжал ее плечи и тут же отдернул руки.

— Жив, раз уж тебе интересно. Доставил некоторое беспокойство при выгрузке. Пришлось немного утихомирить.

Она подняла бровь:

— Надеюсь, они не перестарались. От полумертвого мне никакого проку!

— Мне? — резко повторил он.

Мари-Сесиль прикусила язык. Франсуа-Батист был нужен ей послушным, а не бунтующим.

— Нам, — поправилась она.

ГЛАВА 69

Когда пару часов спустя Одрик вышел из дома, Элис дремала в тени под деревьями.

— Я приготовил поесть, — сказал он.

Сон пошел ему на пользу. Кожа уже не выглядела восковой, и глаза ярко блестели. Элис подобрала постель и прошла в комнату. На столе были разложены козий сыр, оливки, помидоры, персики, стоял кувшин с вином.

— Прошу вас, берите, что угодно.

Как только они уселись, Элис высказала вопрос, давно вертевшийся в голове. Тем более что старик почти не ел, только выпил немного вина.

— А Элэйс не пыталась вернуть те книги, которые у нее украли муж и сестра?

— Ариф вознамерился собрать трилогию вместе, как только над землями Ока нависла угроза войны, — ответил Одрик. — Но благодаря стараниям Орианы за голову Элэйс была назначена награда, поэтому она не могла свободно передвигаться. Если иногда и спускалась в долину, то всегда переодетой. Ей нечего было и думать пробраться на север. Вот Сажье несколько раз пробовал проникнуть в Шартр. Но ни одна попытка не удалась.

— Ради Элэйс?

— Отчасти, но больше ради своей бабушки, Эсклармонды. Из-за нее он чувствовал себя связанным с Noublesso de los Seres — так же как Элэйс из-за отца.

— Что сталось с Эсклармондой?

— Многие Bons Homes переселились на север Италии. Эсклармонда была слишком слаба для такого дальнего пути. Гастон с братом увезли ее в маленькую наваррскую деревушку, и там она жила до самой смерти — не так уж много лет. Сажье всегда навещал ее, если выпадала возможность. — Бальярд помолчал. — Элэйс очень горевала, что они так больше и не увиделись.

— А что с Орианой? — спросила Элис немного погодя. — О ней Элэйс что-нибудь знала?

— Вести доходили очень редко. Самой интересной была новость о строительстве лабиринта в кафедральном соборе Нотр-Дам в Шартре. Никто не знал, чьей волей он выстроен и что должен означать. Отчасти потому Эвре с Орианой обосновались там, вместо того чтобы вернуться в его северные владения.

— Да и сами книги были изготовлены в Шартре…

— А на самом деле он был сооружен, чтобы отвлечь внимание от пещеры лабиринта на юге.

— Я его вчера видела, — сказала Элис.

«Неужели это было только вчера?»

— …И ничего не почувствовала. То есть он очень красивый, впечатляющий — и только.

Одрик кивнул.

— Ориана добилась, чего хотела. Гай д'Эвре увез ее на север и сделал своей женой. Она расплатилась, передав ему «Книгу Бальзамов» и «Книгу Чисел», и обещала продолжить поиски «Книги Слов».

— Женой? — нахмурилась Элис. — Но ведь…

— Жеан Конгост? Он был хороший человек. Педант, ревнивый и скучноватый, но он был верным слугой. Его убил Франсуа по приказу Орианы. — Бальярд замолчал на минуту, прежде чем продолжить: — Франсуа заслужил смерть. Он плохо кончил, но лучшего не заслужил.

Элис покачала головой.

— Я вообще-то думала о Гильоме.

— Он остался в Миди.

— Разве Ориана не подавала ему надежды?

— Он неустанно пытался изгнать с юга захватчиков. Через несколько лет он собрал в горах множество сторонников. Сперва предложил свой меч Пьеру Роже де Мирпуа. Впоследствии, когда виконт Тренкавель пытался вернуть земли, отнятые у его отца, Гильом сражался за него.

— Он переметнулся на другую сторону? — поразилась Элис.

— Нет, он… — Бальярд вздохнул. — Нет. Нет, Гильом дю Мас никогда не изменял Тренкавелю. Он был дураком, бесспорно, но не предателем. Ориана использовала его. Перед падением Каркассоны его захватили в плен вместе с виконтом Тренкавелем. Но ему удалось бежать. — Одрик глубоко вздохнул и с явным усилием заключил: — Он не был предателем.

— Но Элэйс считала его подлецом, — тихо проговорила Элис.

— Он сам разрушил свое счастье.

— Да, понимаю, и все же… жить с таким раскаянием, зная, что Элэйс считает его не лучше…

— Гильом не заслужил сочувствия, — резко перебил Бальярд. — Он изменил Элэйс, нарушил брачный обет, унизил ее. И несмотря на все, она… — Он осекся. — Простите. Не всегда легко сохранять объективность.

«Отчего это так волнует его?»

— Он никогда не пытался увидеться с Элэйс?

— Он ее любил, — просто сказал Одрик. — И боялся навести французов на ее след.

— И она тоже не пыталась?

Одрик покачал головой:

— А как бы вы поступили на ее месте?

Элис задумалась:

— Не знаю. Если она его любила, несмотря на все, что он сделал…

— Вести о подвигах Гильома время от времени доходили и в деревушку. Элэйс молчала, но втайне гордилась им.

Элис заерзала на стуле. Одрик заметил ее нетерпение и заговорил быстрее.

— Пять лет после возвращения Сажье держался неустойчивый мир. Они с Арифом и Элэйс жили хорошо. В горы переселились и другие беглецы из Каркассоны. В их деревне жила бывшая служанка Элэйс, Риксенда. Жизнь была простой, но хорошей… — Одрик помолчал.

— В 1226 году все рухнуло. На французский престол взошел новый король. Святой Людовик был яростным защитником святой веры. Он не мог спокойно видеть живых еретиков. А в Миди, несмотря на многолетние преследования и гонения, церковь катаров по-прежнему соперничала с католической в могуществе и влиянии. Пять катарских епископов: в Тулузе, Альби, Каркассоне, Агене и Разесе — многими почитались более, чем католические пастыри.

Поначалу все это не коснулось Сажье и Элэйс. Они жили как прежде. Зимой Сажье уехал в Испанию, чтобы собрать деньги и оружие для сопротивления. Элэйс осталась. Она была опытной наездницей, хорошо владела мечом и луком и отважно взяла на себя долг связной между вождями сопротивления в Арьеже и в ущельях гор Сабарте. Она проводила Совершенных в убежища, доставляла еду и припасы, разносила вести о том, где молено получить помощь. Совершенные большей частью бывали странствующими проповедниками и кормились своим трудом. Чесали шерсть, пекли хлеб, пряли. Они путешествовали по двое: более опытный наставник с молодым учеником. Обычно двое мужчин, конечно, но бывали и женщины.

Элис улыбнулась.

— Такие же как Эсклармонда, когда-то учившая Элэйс в Каркассоне.

— Отлучения, индульгенции для крестоносцев, новые кампании по искоренению ереси — все могло бы тянуться еще долго, если бы не новый папа. Папа Гонориус III. Он не желал ждать. В 1233 году он взял святую инквизицию под свой непосредственный контроль. Ее назначением было уничтожать еретиков повсюду и любыми средствами. Своими агентами он избрал доминиканцев, «черных братьев».

— Я думала, инквизиция возникла в Испании. Чаще всего упоминается в этом контексте…

— Распространенное заблуждение, — возразил Бальярд. — Нет, инквизиция была учреждена для борьбы с катарами. Начался террор. Инквизиторы разъезжали по городам, обвиняя, отлучая, вынося приговоры. Повсюду у них были соглядатаи. Выкапывали даже трупы, похороненные в освященной земле, чтобы сжечь на кострах, как еретиков. Пользуясь признаниями и полупризнаниями, инквизиторы выслеживали катаров в деревнях, селениях, городах. Земли Ока захлестнула война убийств, совершаемых под личиной правосудия. Добрых, честных людей приговаривали к смерти. В каждом крупном городе, от Тулузы до Каркассоны, был суд инквизиции. Осудив свою жертву, инквизиторы передавали ее в руки светской власти для заключения в тюрьму, наказания кнутом или сожжения. Их руки были чисты. Оправдывали немногих. И даже те, кого освобождали, должны были носить на одежде желтый крест — клеймо еретика.

В памяти Элис мелькнула картина: бегство по лесу от охотников. Падение. И клочок материи, осенним листом плывущий в воздухе рядом с ней.

«Приснилось?»

Заглянув в лицо Одрику, Элис увидела в нем такое отчаяние, что у нее перевернулось сердце.

— В мае 1234 года инквизиция появилась в Лиму. К несчастью, в то самое время, когда Элэйс с Риксендой приехали туда. В общей сумятице — быть может, их, женщин, путешествующих вдвоем, приняли за катарских священниц — их схватили и отправили в Тулузу.

«Этого я и боялась…»

Они не назвали своих настоящих имен, и потому Сажье услышал об этом только несколько дней спустя. Он помчался туда, не думая о собственной безопасности. Но ему не повезло. Заседания суда инквизиции обычно проводились в соборе Сен-Сернен, и он надеялся найти ее там. Однако Элэйс с Риксендой отправили в монастырь Сен-Этьен.

Элэйс задохнулась, вспомнив черных монахов, увлекающих прочь призрачную женщину.

— Я была там… — сумела выговорить она.

— Их содержали в ужасных условиях. Грязь, издевательства, унижения. Пленниц держали в темноте, в холодных камерах, и только крики других заключенных помогали отличить день от ночи. Многие умерли, не дождавшись суда.

Элис пыталась заговорить, но у нее пересохло в горле.

— Она… — Голос сорвался.

— Дух человека способен перенести многое, но, однажды сломленный, он распадается в прах. Вот что делали инквизиторы. Они ломали наши души так же верно, как палачи ломали кости, и мы уже не помнили, кем были…

— Расскажите, — коротко попросила Элис.

— Сажье опоздал, — ровным голосом проговорил он, — Но Гильом успел вовремя. Он узнал, что для допроса доставили знахарку из гор, и угадал, что это Элэйс, хотя ее имени не было в списках. Он подкупил охрану — подкупил или запугал, не знаю, — и его пропустили к ней. Он нашел Элэйс. Их с Риксендой держали отдельно от других, и потому он сумел вывести ее из Сен-Этьена, а потом и из Тулузы, прежде чем побег был замечен.

— Но…

— Элэйс была уверена, что ее схватили по приказу Орианы. Так или иначе, за время заключения ее ни разу не допрашивали.

Глаза Элис наполнились слезами.

— Он проводил ее за горы? — спросила она, поспешно вытирая лицо кулаком. — Она вернулась домой?

Бальярд кивнул.

— Вернулась. В августе, как раз перед Успением. Риксенда была с ней.

— А Гильом? — вырвалось у Элис.

— Гильома не было. И они больше не встречались, пока… — Он замолчал, и Элис скорее почувствовала, чем услышала его вздох. — Через шесть месяцев у нее родилась дочь. Элэйс назвала ее Бертраной, в память отца, Бертрана Пеллетье.

Слова Одрика, казалось, повисли в воздухе между ними.

«Еще один кусок головоломки…»

— Гильом и Элэйс, — прошептала она.

В памяти стоял лист с фамильным древом, развернутый на полу в комнатке Грейс. Имя «Элэйс Пеллетье дю Мас (1193–?)», обведенное красными чернилами. Тогда ей не удалось прочитать имени, стоявшего рядом, — только имя Сажье, вписанное зелеными чернилами внизу и чуть в стороне.

— Элэйс и Гильом, — повторила она вслух.

«Прямая линия потомков от них ко мне…»

Элис отчаянно хотелось узнать, что произошло за те три месяца, когда Элэйс с Гильомом были вместе. Почему они снова расстались? И еще ей хотелось знать, почему символ лабиринта вставлен рядом с именами Элэйс и Сажье.

«И рядом с моим».

Она подняла взгляд, сдерживая подступившее волнение. И неминуемо разразилась бы чередой вопросов, если бы ее не остановило лицо Одрика. Элис чутьем поняла, что не надо больше говорить о Гильоме.

— Что было дальше? — тихо спросила она. — Элэйс с дочерью остались в Лос Серес, с Арифом и Сажье?

По его лицу скользнула улыбка, и Элис поняла: он благодарен ей за то, что она сменила тему.

— Чудесная была малышка, — сказал он. — Добрая, красивая, вечно смеялась или напевала. Ее все обожали, и особенно Ариф. Бертрана часами сидела с ним, слушала рассказы о Святой земле и о дедушке, Бертране Пеллетье. Когда подросла, бегала по его поручениям. Ей было шесть лет, когда Ариф научил ее играть в шахматы.

Одрик умолк. Лицо его снова помрачнело.

— Но тем временем черная рука инквизиции протягивалась все дальше. Подчинив равнинные земли, крестоносцы обратились наконец к непокорным твердыням Сабарте и Пиренеев. Сын Тренкавеля, Раймон, в 1240 году вернулся из изгнания с отрядом шевалье. К нему присоединилась почти вся знать Корбьер. Он без труда отбил большую часть городов между Лиму и Монтань Нуар. Вся страна взялась за оружие: Сайссак, Азиль, Лаура, крепости Кверибуса, Пейрепертрузы, Агвилара. Но взять Каркассону ему не удалось. После месяца сражений, в октябре, Раймон отступил к Монреалю. Никто не пришел ему на помощь, и в конце концов, он должен был отойти в Арагон.

Одрик помолчал.

— Немедленно начался террор. Монреаль, и Монтолье тоже, сровняли с землей. Лиму и Алет сдались. Элэйс, как любому из нас, было ясно, что народу придется расплачиваться за неудачу восстания.

Он вдруг прервал себя и поднял глаза.

— Вы не бывали в Монсегюре, maidomasela Элис?

Она покачала головой.

— Это необыкновенное место. Может быть, святое. Даже теперь дух его сохранился. Крепость, врезанная в склон горы, Господень храм в небесах.

— Гора-убежище, — непроизвольно повторила Элис и покраснела, сообразив, что цитирует Бальярду слова из его же книги.

— За много лет до того, в самом начале Крестового похода, главы катарских церквей обратились к сеньеру Монсегюра, Раймону де Перелье, с просьбой восстановить полуразрушенный кастеллум и усилить укрепления. В 1243 году гарнизоном его командовал Пьер Роже де Мирпуа, в доме которого обучался Сажье. Элэйс боялась за Бертрану и Арифа и не хотела больше оставаться в Лос Серес. И тогда Сажье помог им с другими беглецами пробраться в Монсегюр.

Одрик кивнул:

— Да, но в пути их заметили. Может, им следовало разделиться. Имя Элэйс было теперь и в реестре инквизиции.

— Элэйс принадлежала к катарам? — спросила вдруг Элис, сообразив, что до сих пор не получила ответа на этот вопрос.

Он ответил не сразу.

— Катары верили, что мир, который мы видим, слышим, ощущаем и обоняем, создан дьяволом. Они верили, что дьявол обманом выманил чистые души из Божьего царства и заключил их в одежды плоти здесь, на Земле. Верили, что, если достойно прожить земную жизнь и «хорошо умереть», души их смогут освободиться из плена и в небесной славе вернуться к Богу. А если нет, то на четвертый день душа перевоплощается на Земле, чтобы начать новый круг.

Элис вспомнила слова в библии Грейс:

«Что рождено от плоти, есть плоть, и что рождено от Духа, есть дух».

Одрик кивнул.

— Вы должны понять: люди любили Bons Homes. Они не наживались на совершении брачных обрядов, крещении и заупокойных службах. Они не взимали подати и не требовали десятины. Рассказывали, как один Совершенный увидел в поле крестьянина, стоящего на коленях. «Что ты делаешь?» — спросил он. «Благодарю Бога за хороший урожай». Совершенный с улыбкой поднял крестьянина на ноги: «Благодари не Бога, а самого себя. Ведь это твоими руками вспахана по весне земля, и ты заботился о посевах». — Одрик взглянул в лицо Элис. — Вы понимаете?

— Кажется, да, — неуверенно сказала она. — Они считали, что личность сама распоряжается своей жизнью.

— В пределах и рамках времени и места, где мы родились, — да.

— Но Элэйс придерживалась этого образа мыслей или нет?

— Элэйс была такой же, как они. Помогала людям, больше заботилась о других, чем о себе. Поступала так, как считала верным, даже вопреки обычаям и традициям. — Он улыбнулся. — И, так же как они, не верила в Страшный суд. Она считала, что зло, которое мы видим вокруг, не может быть делом Господа, но… в конечном счете, нет. Она не исповедовала веру катаров. Она верила в мир, который можно видеть и осязать.

— А Сажье?

Одрик уклонился от прямого ответа.

— Сейчас все используют термин «катары», но верующие во времена Элэйс называли себя «Bons Homes». А латинские документы на латыни именуют их «albigenses» или «heretici».

— Откуда же пошло название «катары»?

— А, знаете, нельзя позволять победителям писать за нас нашу историю, — усмехнулся Бальярд, словно вспоминая какую-то старую шутку. — Это название мы… Существуют, знаете ли, разные объяснения. В том числе, что «catar» по-окситански — «cathare» по-французски — происходит от греческого «katharos» — чистые. Кто знает?

Элис нахмурила брови, пытаясь уловить скрытый смысл, но так и не поняла намека.

— Ну ладно, а сама религия? Она откуда происходит? Не из Франции?

— Истоки европейского катарства лежат в учении богомилов — дуалистической религии, процветавшей в Болгарии, Македонии и Далмации за век до того. Богомилы в родстве с более древними религиями — персидским зороастризмом и манихейством. Те тоже допускали перевоплощение душ.

В голове у Элис потихоньку связывались прежние знания с тем, что она услышала от Одрика, и начали возникать новые идеи.

«Потерпи, и все проявится само».

— В библиотеке Лиона, — продолжал он, — хранится рукописная копия катарского текста евангелия от Иоанна — один из немногих документов, избежавших уничтожения инквизиторами. Он написан на langue d'Oc, владение которым в те времена считалось преступным и наказуемым деянием. Из всех священных текстов Bons Homes евангелие от Иоанна было самым важным. В нем особое ударение делается на персональном, индивидуальном просветлении посредством «гнозиса» — знания. Bons Homes отказывались поклоняться идолам, крестам и алтарям, вырезанным из камня и дерева — низкие творения дьявола, но слово Божие они глубоко чтили.

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».

— Перевоплощение, — повторила она, размышляя вслух. — Как это примирить с каноническим христианством?

— В христианском завете главным считается дар вечной жизни для верующих в Христа и возрождение во мгле которого он претерпел муки на кресте. Перевоплощение — тоже одна из форм вечной жизни.

«Лабиринт. Путь к вечной жизни».

Одрик встал и прошел к открытому окну. Элис смотрела в его тонкую прямую спину и ощущала в нем решимость, которой не было прежде.

— Скажите, maidomasela Таннер, — заговорил он, оборачиваясь к ней, — вы верите в судьбу? В дороги, которые мы выбираем, чтобы стать теми, кто мы есть?

— Я… — начала она и остановилась.

Она уже не была так уверена в своих мыслях. Здесь, среди живущих в вечности гор, высоко над облаками, будничные слова и привычные ценности теряли смысл.

— Я верю своим снам, — сказала она.

— Вы верите, что можно изменить свою судьбу? — настойчиво повторил Одрик.

Элис невольно кивнула.

— Иначе, какой смысл? Если мы просто идем по уготованной нам дороге, тогда мы сами — наша любовь, горе, радость, учение, любые перемены — ничто.

— И вы не стали бы мешать другому сделать свой выбор?

— Смотря по обстоятельствам, — медленно проговорила она, внезапно встревожившись. — А что?

— Я прошу вас запомнить этот разговор, — мягко сказал он. — Только и всего. Когда придет время, я попрошу вас вспомнить. Si es atal es atal.

Его слова что-то затронули в ней. Элис была уверена: она их уже слышала. Тряхнула головой, но память не возвращалась.

— Что будет, то будет, — тихо повторил он.

ГЛАВА 70

— Месье Бальярд, я…

Одрик: вскинул ладонь.

— Benleu, — сказал он, садясь к столу и подхватывая нити рассказа, словно и не прерывал его, — обещаю, я расскажу все, что вам нужно знать.

Элис открыла рот — и закрыла снова.

— Цитадель была переполнена, — заговорил он, — и все-таки то было счастливое время. Элэйс здесь ничего не боялась. Бертрана, которой скоро должно было исполниться десять, сдружилась с ребятишками, жившими в крепости и в окрестных селениях. И Ариф, состарившийся и одряхлевший, был доволен: у него была Бертрана, чтобы ею любоваться, и множество Совершенных, с которыми можно было поспорить о природе мира и божества. Сажье почти все время проводил с ней. Элэйс была счастлива.

Элис прикрыла глаза, впуская в себя ожившее прошлое.

— То было хорошее время, и оно могло бы продолжаться долго, если бы не несчастье, вызванное безрассудной мстительностью. Двадцать восьмого мая 1242 году Пьеру Роже сообщили, что в городке Авиньонет появились четверо инквизиторов. Значит, новые верующие и Совершенные будут схвачены и отправлены на костер. Он решил действовать. Вопреки советам своих подчиненных, в том числе и Сажье, он вывел из гарнизона Монсегюра восемьдесят пять рыцарей. По дороге к ним присоединились многие другие.

Пятьдесят миль до Авиньонета они преодолели за один день. Инквизитор Гильом Арно и трое его соратников уже легли, когда кто-то в доме отпер дверь и впустил пришедших. Двери спален взломали, инквизиторов вместе с охраной изрубили. Семеро шевалье спорили потом, доказывая, каждый, что именно он нанес первый удар. Говорят, Гильом Арно умер с молитвой «Те Deum» на устах. Несомненно одно — протоколы инквизиции унесли прочь и уничтожили.

— Так это хорошо!

— Они только и ждали подобного предлога. Ответ последовал незамедлительно. Король приказал полностью и навеки уничтожить Монсегюр. У подножия горы собралось войско северных баронов, католических инквизиторов и наемников. Началась осада, однако это не мешало обитателям цитадели выходить и возвращаться в крепость, когда им вздумается. За пять месяцев гарнизон потерял всего трех человек, и казалось, осаждающие уйдут ни с чем.

Крестоносцы подрядили отряд баскских наемников, и те, вскарабкавшись на скалы, разбили лагерь у самых стен, не больше расстояния броска камнем. Это было как раз в начале жестокой горной зимы. Они не представляли большой опасности, однако Пьер Роже решил отвести своих людей с внешних укреплений более слабой, восточной стороны крепости. Это ошибка обошлась дорого. Пособники из местных донесли католикам об отступлении, и наемники без опаски взяли крутую стену юго-восточного склона. Они перерезали часовых и овладели Башенной скалой — каменным шпилем, высившимся на самой восточной оконечности гребня Монсегюр. Нам оставалось только бессильно наблюдать, как они втаскивают на Башенную скалу катапульты и баллисты. В то же время установленная на восточном склоне большая стенобитная машина постепенно разрушала укрепления у моста. В рождественскую ночь 1243 года французы захватили подъемный мост. От крепости их отделяло теперь не более нескольких десятков метров. Они устанавливали новые осадные машины. Южная и восточная стены крепости остались без прикрытия.

Говоря, Бальярд непрестанно поворачивал на пальце каменное кольцо.

Элис смотрела на него и вспоминала другого человека, так же крутившего кольцо за рассказом.

— Тогда мы впервые, — продолжал Одрик, — задумались о том, что будет, если Монсегюр не выстоит. Внизу, в долине развевались штандарты и знамена Римской католической церкви и «Флер-де-лиль» короля Франции — выгоревшие под летним солнцем, потрепанные, изорванные осенними дождями и зимними бурями, — но все же развевались. Армия крестоносцев под предводительством сенешаля Каркассоны Хьюго де Арсиса насчитывала шестнадцать тысяч человек. В крепости способных к бою мужчин было не больше сотни. Элэйс хотела… — Он недоговорил. — Собрались на совет вожди катарской церкви: епископ Бертран Мартен и Раймон Агвильяр.

— Катарские сокровища… Значит, это не сказка?

Бальярд кивнул.

— Двое кредентов, Мэтью и Петер Бонне, вызвались исполнить дело. Тепло укутавшись, чтобы вытерпеть жестокий новогодний мороз, они под покровом ночи на спинах вынесли сокровища из крепости и, не выходя на охраняемые равнинные дороги, ушли на юг, к горам Сабарте.

Элис вскинула на него округлившиеся глаза.

— На пик де Соларак?

Он снова кивнул.

— Там сокровища передали другим хранителям. Горные перевалы были непроходимы из-за зимнего снега, поэтому они направились в порт и отплыли в Ломбардию. В Северной Италии еще жили в относительном спокойствии общины Bons Homes.

— А братья Бонне?

— Мэтью вернулся один — в конце джанвиера. Часовые на дороге были местные, парни из Камон сюр л'Эр под Мирпуа. Они пропустили знакомца. Матью говорил, что будет подмога — ходили слухи, будто новый король Арагона весной придет на помощь. Все это были слова: кольцо осады сомкнулось так плотно, что никакие подкрепления уже не могли бы прорвать его.

Одрик глянул янтарными глазами на Элис.

— Доходили к нам слухи и о том, что Ориана в сопровождении мужа и сына приехала с севера и привела помощь осаждающим. Это могло означать лишь одно: она впервые узнала точно, что Элэйс жива, и знала, где она скрывается. Ей нужна была «Книга Слов».

— Но неужели Элэйс взяла книгу с собой?

Одрик оставил вопрос без ответа.

— В середине февраля крестоносцы начали новый штурм. Первого марта 1244 года, после последней попытки сбросить басков с Башенной скалы, на бастионе осажденной крепости прозвучал одинокий рожок. — Он с трудом сглотнул. — Раймон де Перейль, сеньер Монсегюра, и Пьер Роже де Мирпуа, командующий гарнизоном, вышли из главных ворот, чтобы сдаться Уго де Арсису. Сражение было окончено. Пал Монсегюр, последняя твердыня.

Элис откинулась назад. Ей не нравился такой конец.

— Зима выдалась жестокая и морозная — и в горах, и в долине. Обе стороны были измотаны. Переговоры не затянулись надолго. На следующий день архиепископ Нарбонны, Петр Амелий, подписал акт капитуляции. Условия сдачи были великодушными. Можно сказать, небывало мягкими. Крепость переходила в собственность католической церкви и французской короны, но каждый из ее обитателей получал помилование за все прошлые преступления. Прощены были даже убийцы четверых инквизиторов в Авиньонете. На сражавшихся, после исповеди перед инквизиторами, будет наложена легкая епитимья, и они получат свободу. И всякий, кто отречется от еретической веры, будет освобожден с единственным наказанием — он должен будет носить на одежде крест.

— А кто не отречется? — спросила Элис.

— Кто не отречется, будет сожжен на костре, как еретик.

Бальярд глотнул вина.

— Обычай требовал передачи заложников в закрепление договора. Заложниками стали брат епископа Бертрана, Раймон, старый рыцарь Арно Роже де Мирпуа и младший сын Раймона де Перейля. Необычным в этом договоре было обещание двухнедельного перемирия перед сдачей. Вожди катаров испросили позволения на две недели задержаться в крепости, прежде чем спуститься с горы, и такое позволение было им дано.

У Элис застучало сердце:

— Зачем?

Одрик усмехнулся:

— Историки и теологи уже сотни лет спорят друг с другом: зачем потребовалась катарам отсрочка приговора. Что они не успели сделать? Сокровища переправлены в безопасное место. Зачем оставаться в промерзшей полуразрушенной крепости? Разве они не достаточно настрадались?

— Так зачем же?

— Затем, что с ними была Элэйс, — ответил Одрик. — Ей нужно было выиграть время. У подножия горы ждала Ориана со своими людьми. А в цитадели, с ней, были Сажье, и Ариф, и дочь. Она не могла рисковать. Если их схватят, все, чем пожертвовали Симеон, и ее отец, и Эсклармонда, чтобы сохранить тайну, окажется тщетным.

Теперь все кусочки головоломки улеглись на место, и Элис видела картину целиком, отчетливо и ярко, словно сама была свидетельницей тех давних событий.

Она взглянула в окно на вечно суровые горы. Точно такими были они при Элэйс. То же солнце, те же дожди, то же небо.

— Расскажите мне правду о Граале, — попросила она.

ГЛАВА 71

МОНСЕГЮР,

марс[109] 1244

Элэйс стояла на стене цитадели Монсегюр — тонкая одинокая фигурка под плотным зимним плащом. С годами к ней пришла красота. Она так и не обрела пышных форм, но в чертах лица, посадке головы, осанке сквозило изящество и благородство. Элэйс посмотрела на ладони. В свете раннего утра они казались голубоватыми, почти прозрачными:

«Руки старухи».

Элэйс улыбнулась. Не так уж она стара. Моложе, чем был ее отец.

Мягкое сияние поднимающегося солнца заливало мир, наполняя цветом и полнотой ночные силуэты. Перед глазами были снежные пики Пиренеев — неровные зубцы на бледном небосклоне — и яркие сосны на восточном склоне горы. Скалистые бока пика Сент-Бартелеми скрывал утренний туман. Дальше виднелся пик де Соларак.

Ей представился их дом, простой и гостеприимный, спрятанный в складках холмов. Вспомнился дым, столбом стоявший над трубой в такое же холодное утро. В горах весна запаздывает, и зима эта выдалась жестокой, но теперь уже недолго ждать. Розоватое на заре небо предвещало тепло. Скоро зацветут деревья в Лос Серес. К апрелю горные луга покроются нежными голубыми, белыми и желтыми цветами.

Далеко внизу виднелись развалины на месте деревни Монсегюр — после десяти месяцев осады уцелели всего две-три хижины. Вокруг теснились знамена и шатры французского лагеря — заплатанные цветные полотнища палаток и обтрепанные по краям флаги. Для них зима оказалась не легче, чем для защитников крепости.

На западном склоне в самом низу стоял деревянный частокол. Осаждающие потратили на него не один день. Вчера они вкопали посреди ограды ряд столбов и каждый окружили поленницей дров и хвороста, переложенных вязанками соломы. В сумерках Элэйс видела, как они приставляют к каждому короткие лесенки.

«Костры, приготовленные для еретиков».

Элэйс вздрогнула. Еще несколько часов — и все кончится. Она не боялась умереть, когда придет ее время. Но слишком много раз она видела, как сжигают людей, чтобы верить, будто вера защищает их от боли. Тем, кто соглашался, она давала травы, притупляющие страдание. Но большинство хотели перейти из этого мира в следующий без чужой помощи.

Лиловые камни у нее под ногами покрывала скользкая изморозь. Носком сапожка Элэйс прочертила по инею узор лабиринта. Если их уловка сработает, ее труд стража «Книги Слов» будет завершен. Если нет — она поставила на кон жизни тех, кто укрывал и защищал ее все эти годы, ради спасения Грааля. О последствиях страшно было подумать.

Элэйс закрыла глаза и отпустила память лететь сквозь годы назад, к пещере лабиринта. Ариф, Сажье, она сама… Она помнила мягкий сквозняк, гладивший ее нагие плечи, мерцание свечей, прекрасные голоса, свивающиеся во тьме. Слова звучали так живо, словно она до сих пор чувствовала их вкус на языке.

Элэйс содрогнулась, вспомнив миг, когда она наконец поняла и заклинание само слетело с ее губ. Тот единственный миг восторга, просветления, когда прошлое и будущее слились воедино в снизошедшем к ней Граале.

«И, через ее голос, из ее рук — к нему».

Элэйс задохнулась. Пережить такое…

Какой-то звук прервал ее воспоминания. Элэйс открыла глаза. Память растаяла. Обернувшись, она увидела Бертрану, бегущую к ней по узкому гребню стены. Улыбнувшись, Элэйс протянула к ней руки.

Дочь росла не такой серьезной девочкой, как Элэйс в ее возрасте, но с виду была ее живым подобием. То же личико сердечком, тот же прямой взгляд и длинные каштановые волосы. Если бы не седина в волосах Элэйс, не морщины, их могли бы принять за сестер.

Дочь подняла на нее напряженный взгляд.

— Сажье говорит, подходят солдаты, — неуверенно проговорила она.

Элэйс покачала головой.

— Они придут только завтра, — твердо сказала она. — А до тех пор у нас еще много дел.

Она взяла в ладони холодные ладошки Бертраны.

— Я полагаюсь на то, что ты поможешь Сажье и позаботишься о Риксенде. Ты будешь нужна им, особенно этой ночью.

— Я боюсь потерять тебя, мама, — дрожащими губами выговорила девочка.

— Не потеряешь, — с улыбкой уверила ее Элэйс, молясь в душе, чтобы ее слова оказались правдой. — Скоро мы все снова будем вместе. Потерпи.

Бертрана слабо улыбнулась.

— Вот так-то лучше. А теперь идем, filha. Надо спускаться.

ГЛАВА 72

На рассвете среды, шестнадцатого марта, они собрались в главных воротах Монсегюр.

Гарнизон следил со стен, как поднимаются посланные арестовать Bons Homes крестоносцы, оскальзываясь на последнем, самом крутом взлете горы. Бертрана вместе с Сажье и Риксендой стояла в первых рядах толпы. Было очень тихо. После месяцев непрестанного грохота обстрелов она еще не привыкла к тишине.

Последние две недели прошли мирно. Отпраздновали Пасху. Совершенные постились. Несмотря на обещанное отрекшимся прощение, почти половина кредентов в крепости, и среди них Риксенда, решили принять consolament. Они предпочли умереть как добрые христиане, чем жить побежденными под французской короной. Обреченные на смерть за веру завещали свое имущество обреченным жить, лишившись любимых. Бертрана помогала раздавать предсмертные дары: воск, перец, соль, одежду, башмаки, даже войлочные шляпы.

Пьер Роже де Мирпуа пожертвовал покрывало, полное монет. Другие отдавали зерно и куртки для его людей. Маркиза де Лантар оставила все, что имела, своей внучке Филиппе, жене Пьера Роже.

Бертрана обвела глазами замкнутые лица и начала беззвучно молиться за мать. Элэйс тщательно выбрала одежду для Риксенды: темно-зеленое платье, красный плащ с каймой, расшитой сложным узором перекрещивающихся квадратов и ромбов с желтыми цветами между ними. По словам матери, точно в таком плаще она венчалась в капелле Святой Марии в Шато Комталь. Элэйс не сомневалась, что этот плащ Ориана вспомнит и много лет спустя.

Из предосторожности она добавила к этому наряду еще и овчинный мешочек — такой же, в каком хранились прежде книги лабиринта. Бертрана помогала набить его тканью и обрывками пергамента, так что издалека отличить его было невозможно. Девочка не понимала, зачем нужны все эти приготовления, но знала, что это валено, и гордилась, что ей позволили помогать.

Бертрана подвинулась ближе к Сажье и взяла его за руку.

Главы катарской церкви, епископы Бертран Мартен и Раймон Агвильяр — оба уже старики, одетые в темно-синие рясы — спокойно стояли среди других. Долгие годы они совершали обряды в Монсегюр или уходили из цитадели, чтобы проповедовать и нести причастие жителям далеких селений в горах и на равнине. Теперь они готовы были вести своих людей в огонь.

— С мамой все будет хорошо, — шепнула Бертрана, утешая не столько Сажье, сколько себя.

На плечо ей легла рука Риксенды.

— Лучше бы ты не…

— Это мой выбор, — быстро отозвалась Риксенда. — Я выбрала смерть за свою веру.

— А если маму схватили? — прошептала Бертрана.

Риксенда погладила ее по голове.

— Мы можем только молиться за нее.

При виде подходивших солдат из глаз Бертраны потекли слезы. Риксенда подставила руки для оков. Молоденький солдат покачал головой. Они не ожидали, что смерть выберут столь многие, и на всех не хватало цепей.

Сажье и Бертрана молча смотрели вслед Риксенде, которая вместе с другими вышла из главных ворот и начала свой последний спуск по крутой извилистой горной тропе. Красный плащ Элэйс ярко выделялся на буром склоне и сером зимнем небе.

Вслед за епископом Мартеном пленники запели. Монсегюр пал, но они не были побеждены. Бертрана рукавом утерла глаза. Она обещала матери быть сильной и сделает все, чтобы сдержать слово.

На нижних травянистых склонах возвели трибуны для зрителей. Они были полны. Новая аристократия Миди, старая знать, покорившаяся захватчикам, католические легаты и инквизиторы, приглашенные Уго де Арсисом, сенешалем Каркассоны, — все собрались посмотреть, как свершится правосудие после тридцати лет гражданской войны.

Гильом плотно завернулся в плащ, укрываясь от случайных взглядов. Многие из французов, сталкивавшиеся с ним в сражениях, знали врага в лицо. Он не мог допустить, чтобы его схватили сейчас. Гильом осмотрелся. Если его не обманули, где-то в этой толпе находилась и Ориана. Он твердо решил, что не даст ей добраться до Элэйс. Прошло много лет, но от одной мысли об этой женщине в нем вспыхивал гнев. Он стиснул кулаки. Если бы можно было действовать! Не таиться и выжидать, а воткнуть ей в сердце нож, как надо было сделать еще тридцать лет назад. Гильом понимал, что надо быть терпеливым. Если он выдаст себя сейчас, его зарубят, не дав даже выхватить меч.

Он обводил глазами ряды зрителей, пока не нашел то, что искал. Лицо Орианы. В ней ничего не осталось от прежней знатной южанки. Дорогие одежды были скроены по северной моде — строгой и изысканной. Синий бархатный плащ, отороченный золотом, высокий горностаевый воротник и капюшон, такие же перчатки. Лицо по-прежнему поражало бы красотой, если бы его не портила жесткая, презрительная гримаса.

Рядом с ней стоял юноша, настолько похожий на нее, что Гильом не усомнился: ее сын. Вероятно, старший, Луи. Говорили, что он вступил в ряды крестоносцев. У него были глаза и темные кудри Орианы, и отцовский хищный профиль.

Обернувшись на крики, Гильом увидел, что вереница пленников достигла подножия горы и теперь направляется к кострам. Они шли со спокойным достоинством. И пели. Хор ангелов, подумал Гильом, видя, как смущенно вытягиваются лица зрителей от звуков этой сладостной мелодии.

Сенешаль Каркассоны стоял плечом к плечу с нарбоннским архиепископом. Он подал знак, и колонна черных монахов и священников растянулась вдоль частокола, воздев над головами золотой крест.

За их спинами Гильом видел солдат с горящими факелами. Зловонный дым тянуло на трибуны. Пламя билось и трещало на ветру.

Одно за другим выкликали имена еретиков, и те, выступив вперед, по лестницам поднимались на костер. Гильом словно онемел от ужаса происходящего. Самое страшное, что он был бессилен остановить казнь. Даже будь с ним достаточно людей, он знал, казнимые сами не пожелали бы этого.

Не вера, но сила обстоятельств заставила Гильома провести много времени в обществе Bons Homes. Он научился уважать их, он ими восхищался, но так и не смог понять.

Поленницы дров пропитали смолой. Несколько солдат, поднявшись наверх, цепями приковывали Совершенных и их последователей к столбам.

Епископ Мартен начал читать молитву.

«Payre Sant, Dieu dreiturier dels bons esperits…»

Один за другим его поддерживали другие голоса. Шепот разрастался, превращаясь в крик. Зрители в рядах неловко переглядывались, беспокойно шевелились. На такое зрелище они не рассчитывали.

По торопливому знаку архиепископа священники в черном запели псалом, ставший гимном крестовых походов. «Veni Spirite Sancti» — «Явись, Святой Дух», — кричали они, пытаясь заглушить молитву катаров.

Выступив вперед, епископ сам бросил за частокол первый факел. Солдаты последовали его примеру. Один за другим взлетали горящие факелы. Огонь не спешил разгораться, но скоро треск искр и хвороста слился в ровный гул, соломенные жгуты завились огненными змеями, заколебались, как водоросли в речной струе.

Гильом всматривался в клубы дыма — и вдруг похолодел. Он увидел в дыму красный плащ, вышитый цветами, и под ним зеленое платье цвета болотного мха.

Он не мог — не хотел — верить своим глазам.

Годы растаяли, и он снова был юным шевалье, заносчивым, гордым, уверенным. Он снова стоял на коленях в капелле Святой Марии. И рядом была Элэйс. Говорят, венчаться в Сочельник — к счастью. Цветущий боярышник на алтаре и красные огоньки свечей. Они обмениваются обетами.

Гильом бежал вдоль ряда костров, отчаянно пробиваясь ближе. Пламя было жадным. Сладковатый запах горящей плоти плыл к зрителям. Солдаты пятились от огня. Даже монахи вынуждены были отступить перед яростным жаром костров.

Гильом задыхался, но не мог остановиться. Закрыв полой плаща рот и нос, защищаясь от омерзительной вони, он проталкивался к самому частоколу, уже затянувшемуся густым облаком черного дыма.

Внезапно изнутри ясно и отчетливо прозвенел крик:

— Ориана!

Был ли то голос Элэйс? Гильом не знал. Закрыв лицо руками, он бросился на голос.

— Ориана!

На этот крик отозвались на трибунах. Развернувшись, Гильом разглядел сквозь дым искаженное бешенством лицо Орианы. Вскочив на ноги, она яростно махала стражникам.

Гильому казалось, что имя Элэйс рвется у него из груди, но он не смел привлекать к себе внимание. Он пришел спасти ее, помочь ей сбежать от Орианы, как уже помог однажды.

Те три месяца, которые он провел с Элэйс, скрывавшейся от инквизиции в Тулузе, были, попросту, счастливейшим временем его жизни. Остаться дольше она не захотела, и он не сумел ни уговорить ее задержаться, ни даже узнать, что заставляет ее уйти. Но она сказала тогда — и Гильом ей поверил — что однажды, когда этот ужас кончится, они снова будут вместе.

— Mon cor! — со всхлипом вырвалось у него.

Это обещание и память о проведенных с ней днях поддерживали его последние десять долгих пустых лет. Как свет во тьме.

Гильом чувствовал, что у него разрывается сердце.

— Элэйс!

Поверх красного плаща на груди у нее висел и горел белый овчинный мешочек размером с книгу. Рук, прикрывавших его, больше не было. Они разжались, когда плоть на них обгорела до кости.

Ничего не осталось.

Для Гильома погасли все звуки. Не было ни криков, ни боли — только чистый белый простор. Исчезли горы, небо и дым. Исчезла надежда. Ноги больше не держали его. Гильом упал на колени под тяжестью отчаяния.

ГЛАВА 73

ГОРЫ САБАРТЕ,

пятница, 8 июля 2005

Острая вонь привела его в чувство. Смесь аммиака, козьего помета, грязного белья и остывшего жареного мяса. От вони першило в горле и жгло в ноздрях, словно к носу поднесли нюхательную соль.

Уилл лежал на жесткой койке — вернее, на лавке, встроенной в стену хижины. Он кое-как спустил ноги и оперся спиной о каменную стену. Грубая кладка царапнула руки, по-прежнему стянутые за спиной.

Он был весь в синяках, как будто провел несколько раундов на боксерском ринге. Болел разбитый рукоятью пистолета висок. В ссадине бился пульс, а кожу вокруг стянуло запекшейся кровью.

Сколько прошло времени, Уилл не знал. Еще пятница?

Из Шартра они выехали на рассвете, пожалуй, около пяти. Когда его выволокли из машины, миновал полдень, но солнце стояло еще высоко и было жарким. Уилл попробовал изогнуть шею, чтобы взглянуть на часы, но от резкого движения его затошнило.

Он подождал, пока отступит тошнота. Потом открыл глаза и стал осматриваться. Кажется, его засунули в пастушью хижину. Решетка на маленьком окошке, не больше книги в высоту. В дальнем углу — встроенные полки, что-то вроде стола и табуретки. Жаровня с остывшими углями, серой золой и клочьями то ли коры, то ли бумаги. На крюке над жаровней — тяжелый железный котел с застывшими на кромке потеками жира.

Уилл снова опустился на жесткий матрас, каждой ссадиной ощутив складки одеяла, и задумался, где теперь Элис.

Снаружи послышались шаги, звякнул ключ в замке. Уилл услышал, как зазвенела сброшенная на землю тяжелая цепь, потом скрипнули петли открывшейся двери и смутно знакомый голос произнес:

— C'est le heure. Пора.

Шелаг ощущала движение воздуха на голых руках и ногах, и сознавала, что ее перевозят на другое место. Среди голосов, звучавших, когда ее выносили из горного домика, она узнала голос Поля Оти. Потом почувствовала знакомый холод подземелья, легкую сырость, уклон земли. Рядом находились оба мужчины, державшие ее пленницей. Она уже научилась распознавать их по запаху. Лосьон, дешевые сигареты, грубая мужская сила, заставлявшая ее сжиматься от каждого прикосновения.

Ей снова связали ноги, скрутили за спиной руки, вывернув локтевые суставы. Заплывший глаз не хотел открываться. От голода и наркотиков, которые ей давали, чтоб вела себя тихо, голова кружилась, но это не помешало Шелаг понять, где она находится.

Оти привез ее обратно в пещеру. Она узнала запах подземного зала, ощутила связанными ногами ступени, у которых нашла тогда лежащую без сознания Элис.

Где-то впереди, может быть, на алтаре, горел свет. Люди, тащившие ее, остановились. У самой дальней стены — так далеко она в прошлый раз не заходила. Ее как мешок свалили на землю. От удара в боку вспыхнула боль, но ей было уже все равно.

Она не понимала, почему они до сих пор ее не убили.

Теперь ее подхватили под мышки и потащили волоком. Острые камни царапали подошвы и щиколотки. Шелаг почувствовала, как ее связанные за спиной руки притягивают к чему-то холодному — железная петля или крюк, вбитые в пол?

Мужчины полагали, что она без сознания, и негромко переговаривались:

— Ты сколько зарядов заложил?

— Четыре.

— И на какое время?

— После десяти. Он сам хочет это сделать.

Шелаг по голосу поняла, что мужчина усмехнулся.

— В кои-то веки сам выпачкает ручки. Нажал кнопочку, и ба-бах! Все взлетает на воздух.

— Не понимаю, зачем понадобилась тащить ее в такую даль, — пожаловался второй. — Чего проще было там и оставить.

— Не хочет, чтоб ее опознали. А здесь через несколько часов полгоры обрушится. Надежно похоронит.

Страх вернул Шелаг силы. Она натянула веревку, пытаясь встать. Ноги не держали. Падая на землю, она услышала над собой смех. А может, почудилось. Она уже плохо отличала бред от реальности.

— А нам что, при ней торчать?

Второй хмыкнул:

— Куда она денется? Встанет и пойдет прогуляться? Ты на нее посмотри!

Свет начал меркнуть.

Голоса мужчин отдалялись, шаги затихали, и скоро она осталась наедине с тишиной и темнотой.

ГЛАВА 74

— Я хочу знать правду, — повторила Элис. — Хочу понять, какая связь между лабиринтом и Граалем. Если есть связь.

— Правду о Граале, — проговорил он, не сводя с нее взгляда. — Скажите, maidomasela, что вы знаете о Граале?

— Что все знают, надо думать, — буркнула Элис, заподозрив, что он уходит от ответа.

— Нет, в самом деле. Я хочу понять, много ли вам известно.

Элис неловко заерзала.

— Ну, обычно считают, что это чаша, содержащая в себе эликсир, дарующий вечную жизнь.

Она замялась и смущенно покосилась на Бальярда.

— Дарующий… — Он покачал головой и вздохнул. — Нет, это не дар. А как вы полагаете, что дало начало этим легендам?

— Думаю, Библия. А может, свитки Мертвого моря. Или еще какие-то писания первых христиан. Не знаю, никогда раньше не задумывалась.

Одрик кивнул:

— Распространенное заблуждение. На самом деле первые версии упомянутых вами преданий встречаются в XII веке, хотя подобные мотивы можно найти и в классической, и в кельтской литературе. Но прежде всего в средневековой Франции.

Элис вдруг вспомнила карту, которая попалась ей в тулузской библиотеке.

— Как и лабиринт…

Он улыбнулся, но не поддержал тему.

— В последней четверти XII столетия жил поэт, известный под именем Кретьен де Труа. Первой его покровительницей была Мария, дочь Алиеноры Аквитанской от брака с графом Шампанским. После ее смерти в 1181 году ему покровительствовал ее кузен, граф Фландрии.

Кретьен в те дни был весьма известной фигурой. Его прославили переводы классических легенд с греческого и латыни, но позднее он обратил свое искусство на сочинение цикла сказаний о рыцарях, в которых вы узнали бы Ланцелота, Гавейна и Персеваля. Эти аллегорические рассказы породили волну историй о короле Артуре и рыцарях Круглого стола. — Бальярд помолчал. — История Персеваля — «Li contes del graal» — содержит первое известное упоминание Святого Грааля.

— Но… — Элис хотела возразить, потом нахмурилась. — Он ведь не просто выдумал свою историю. Не могла она возникнуть из ничего?

— И вновь на лице Одрика мелькнула легкая улыбка.

— Сам Кретьен на вопросы об источнике отвечал, что нашел свою историю в книге, подаренной ему его покровителем, Филиппом. Да и посвящена история Грааля Филиппу. К сожалению, Филипп погиб в 1191 году, во время третьего Крестового похода, и поэма осталась неоконченной.

— А что случилось с Кретьеном?

— После смерти Филиппа о нем ничего не известно. Просто исчезает.

— Разве это не странно, ведь он был знаменит?

— Возможно, он умер, а записей о смерти не сохранилось, — осторожно ответил Бальярд.

— Но вы так не думаете?

Одрик не ответил.

— Хотя Кретьен предпочел не заканчивать свою повесть, но история Святого Грааля обрела собственную жизнь. Из Франции она попала в Скандинавию и Уэльс. Несколькими годами позже другой поэт, Вольфрам фон Эшенбах, написал довольно вульгарную версию «Парсифаля» — примерно в 1200 году. Причем объявил, что не пересказывает Кретьена, а использует другую историю неизвестного автора.

Элис глубоко задумалась:

— А Кретьен в самом деле описывал Грааль?

— Он избегает конкретных описаний. В его повести фигурирует скорее не чаша, а блюдо — gradalis в средневековой латыни. От нее и пошло французское «gradal» или «Graal». Эшенбах высказывается точнее. Его Грааль — «grâl» — это камень.

— А откуда взялось представление о Святом Граале как о чаше Тайной Вечери?

Одрик переплел пальцы:

— Это тоже изобретение писателя — Роберта де Борона. Он создал стихотворную поэму «Иосиф Аримафейский» — позже кретьеновского «Персеваля», но до 1199 года. Грааль Борона не просто чаша Тайной Вечери, именуемая «san greal», — она еще и полна крови, собранной с креста. В современном французском созвучное «sang réal» означает «истинная, или царственная» кровь.

Он помолчал, многозначительно глядя на Элис.

— Для стражей трилогии лабиринта это лингвистическая путаница между «san greal» и «sang réal» оказалась удобным прикрытием.

— Но Святой Грааль — это миф, — упрямо возразила Элис. — Не мог он существовать.

— Святой Грааль — безусловно миф, — с намеком произнес Бальярд, не отпуская ее взгляда. — Увлекательная сказка. При внимательном рассмотрении убеждаешься, что все эти рассказы разрабатывают одну и ту же тему. Средневековую христианскую идею жертвенности, во имя возрождения и спасения. В глазах христианина Святой Грааль был скорее символом вечной жизни, чем реальным предметом. Знаком, что жертвой Христа и милостью Божьей человечество обретает жизнь вечную. — Он улыбнулся. — Однако Грааль существует на самом деле. Эта истина и скрыта на страницах трилогии лабиринта. И ради сохранения ее в тайне отдавали жизни стражи Грааля, Noublesso de los Seres.

Элис недоверчиво тряхнула головой.

— Вы хотите сказать, что Грааль — вовсе не христианское понятие? Что все эти мифы и легенды построены на… недоразумении?

— Вернее сказать, на подлоге.

— По ведь две тысячи лет ведутся споры о существовании Святого Грааля. А теперь оказывается, что легенды о Граале не лгут, но при том… — Элис с трудом заставила себя закончить невероятную мысль. — Это вовсе не христианская реликвия, и я даже вообразить не берусь…

— Грааль — это состав, который обладает свойством исцелять болезни и значительно продлевает жизнь. Такова была цель тех, кто изобрел его в Древнем Египте около четырех тысяч лет назад. Но тогда же, едва осознав его силу, они поняли, что следует сохранить это изобретение в тайне от тех, кто захотел бы использовать его для собственного блага и во зло другим. Священная тайна была записана иероглифами на трех отдельных листах папируса. Один давал точное описание зала Грааля, то есть лабиринта; во втором перечислялись необходимые для приготовления ингредиенты. Третий представлял словесную формулу, которую следовало произнести для преображения эликсира в Грааль. Египтяне скрыли свои папирусы в пещере близ древнего города Аварис.

— В Египте! — воскликнула Элис. — Я, когда рылась в библиотеке, еще удивилась, как часто в связи с темой лабиринта всплывает Египет.

Одрик кивнул.

— Записи на папирусах были сделаны классическими иероглифами: само это слово означает «слова Бога» или «божественная речь». Когда рухнула и обратилась в прах великая цивилизация Египта, умение читать эти письмена было утеряно. И поколение за поколением стражи передавали из рук в руки папирусы с заклинанием, которого никто уже не мог прочитать.

— Это случилось непреднамеренно, но способствовало сохранению тайны, — продолжал он. — Правда, в IX веке христианской эры некий арабский алхимик, Ибн Вахшиах ан — Набати, расшифровал тайну иероглифов. К счастью, Ариф, который был тогда navigataire стражей, вовремя осознал опасность и не дал ему обнародовать свое открытие. В те дни научные центры были немногочисленны, а связь между ними затруднена и ненадежна. После этого папирусы были переправлены в Иерусалим и скрыты в подземельях Сефаля. С 800 по 1800 год никто не сумел существенно продвинуться в постижении иероглифов. Никто. Их сумели прочитать только после открытия африканской экспедицией Наполеона надписей, сделанных параллельно иероглифическим, демотическим и древнегреческим письмом. Вы слышали о Розеттском камне?

Элис кивнула.

— Тогда мы стали бояться, что расшифровка — только вопрос времени. Француз Жан-Франсуа Шампольон упорно бился над разгадкой и в 1822 году нашел ее. Чудеса древности, ее магия, заклинания: от записей на пеленальных папирусах мумий до «Книги Мертвых» — все стало открытым для прочтения. — Он помолчал. — И с тех пор то обстоятельство, что две из трех книг лабиринта находятся в руках людей, способных обратить их во зло, стало нас серьезно тревожить.

Слова его прозвучали как предостережение. Элис поежилась. Только сейчас она заметила, что стало прохладней. Вечерело, и солнечный свет за окном окрасился в розовые и оранжевые тона.

— Но если это такое опасное знание, почему Элэйс или другие стражи не уничтожили книги, пока они были в их руках? — спросила она.

И почувствовала, как замер Одрик. Элис поняла, что ее вопрос попал в самое сердце, затронул главное, ради чего и велся весь рассказ, хотя сама она еще не видела сути.

— Если бы знание было ненужным, тогда да, может быть, так и следовало поступить.

— Если бы? А для чего оно нужно?

— Стражи всегда знали, что Грааль дает долгую жизнь. Вы сказали, это дар, и… — он вздохнул, — я понимаю, что многим это так видится. Но не всем.

Резко замолчав, Одрик потянулся к стакану, сделал несколько больших глотков и тяжело опустил его обратно на стол.

— Вечная жизнь дается с определенной целью.

— С какой? — торопливо спросила Элис, испугавшись, что он замолчит.

— За прошедшие четыре тысячелетия силу Грааля не раз призывали, когда была нужда в свидетелях. Великие патриархи-долгожители христианской Библии, Талмуда, Корана… Адам, Иаков, Моисей, Магомет, Мафусаил — пророки, чей труд нельзя было исполнить за один срок жизни, назначенный человеку. Каждый из них прожил сотни лет.

— Да ведь это иносказание, — заспорила Элис. — Аллегория.

Одрик покачал головой:

— Они жили веками. Жили, чтобы донести до потомков свидетельства истины своего времени. Ариф, убедивший Абу Бакра утаить разгадку письменности древних египтян, дожил до падения Монсегюра.

— Пятьсот лет?!

— Они жили, — просто повторил Одрик. — Представьте себе жизнь бабочки, Элис. Целая жизнь, такая яркая, но с точки зрения человека она длится всего один день. Время можно понимать по-разному…

Элис оттолкнула назад стул и отошла от стола. Она уже не понимала, какие чувства испытывает, чему верит.

— Символ лабиринта, который я видела на стене пещеры и на вашем кольце, — это символ подлинного Грааля? — спросила она, обернувшись.

Он кивнул.

— А Элэйс? Она знала?

— Сперва сомневалась, как и вы. Не верила в истину скрытого на странице книги, но берегла ее из любви к отцу.

— Она поверила, что Арифу больше пятисот лет? — настаивала Элис, даже не пытаясь скрыть сомнения в голосе.

— Сперва не поверила, — признал Одрик. — Но со временем увидела правду. И когда пришел ее черед, сумела произнести слова — и понять их.

Элис вернулась к столу, села.

— Почему Франция? Зачем было переносить туда папирусы? Почему было не оставить на месте?

Одрик улыбнулся.

— Ариф перенес папирусы в Святой Град в X веке христианского летоисчисления, и там они оставались спрятанными под полями Сефаля. Почти сотню лет, пока к Иерусалиму не подступила армия Саладина. Тогда Ариф выбрал одного из стражей, молодого христианского шевалье по имени Бертран Пеллетье, чтобы отправить папирусы во Францию.

«Отца Элэйс…»

Элис заметила, что улыбается, словно получила весточку от старого друга.

— Ариф понимал, — продолжал Одрик, — во-первых, что вставленные в книгу папирусы будет легче сохранить. И во-вторых, с тех пор как по дворам Европы начали кружить слухи о Граале, легче всего было скрыть истину под наслоениями мифов и легенд.

— Рассказывали, что Чаша Христова хранилась у катаров, — подхватила Элис.

Бальярд кивнул.

— Последователи Иисуса из Назарета не ожидали, что он умрет на кресте, но он умер. Его смерть и воскресение вызвали к жизни множество рассказов о священной чаше или кубке, дающем вечную жизнь, — о Граале. Не знаю, как воспринимали эти рассказы тогда, но несомненно одно — распятие Назарянина породило волну гонений. Многие бежали из Святой земли, и среди них — Иосиф Аримафейский и Мария Магдалина. Они отплыли во Францию и принесли с собой, по преданию, древнюю тайну.

— Папирусы Грааля?

— Или сокровища, драгоценности из Храма Соломона. Или чашу, из которой Иисус Назарянин пил на Тайной Вечере и в которую собрали его кровь, пролитую на кресте. Или пергаменты, свидетельствующие, что Христос не умер на кресте, а остался жив, на сотни лет скрылся в горах и пустынях вместе с избранными учениками.

Элис, онемев, смотрела на Одрика, но прочитать что-либо на его лице было не легче, чем в закрытой книге.

— Что Христос не умер на кресте… — повторила она, не веря ни своим ушам, ни словам.

— Или другие истории, — спокойно продолжал Бальярд. — Кое-кто утверждает, что Мария с Иосифом высадились не в Марселе, а в Нарбонне. Из века в век в народе рассказывают, что в Пиренеях скрыты сокровища.

— Так значит, не катары хранили тайну Грааля, — проговорила Элис, складывая в уме кусочки головоломки, — а Элэйс. Они передали ей свою святыню.

Элис перебрала в голове цепочку событий.

— А теперь пещера лабиринта открыта.

— И впервые за сотни лет книги могут быть собраны вместе, — продолжил Бальярд. — И хотя вы, Элис, не знаете, поверить мне или пропустить мимо ушей россказни сбрендившего старика, есть люди, которые не сомневаются.

«Элэйс поверила в существование Грааля!»

В глубине души, глубже доводов рассудка, Элис не сомневалась: старик говорит правду. Хотя здравому смыслу трудно было примириться с этим знанием.

— Мари-Сесиль, — тяжело напомнила она.

— Этой ночью мадам Л'Орадор войдет в пещеру лабиринта и попытается призвать Грааль.

Элис стало не по себе.

— У нее ничего не выйдет, — поспешила она успокоить себя. — «Книги Слов» у нее нет, и кольца тоже.

— Боюсь, она понимает, что «Книга Слов» все еще в пещере.

— А это так?

— Наверняка не знаю.

— А кольцо? Кольца-то у нее нет? — Элис опустила взгляд на худую руку старика, лежащую на столе.

— Она уверена, что я приду.

— Но это же бред! — взорвалась Элис. — Неужто не ясно, что вам к ней и близко нельзя подходить?

— Сегодня она попытается призвать Грааль, — ровно и тихо повторил он, — и потому они знают, что я приду.

Элис ударила ладонью по столу.

— А как же Уилл? Шелаг? О них вы не думаете? Без вас разве я смогу их спасти?

— Вот потому, что я думаю о них и о вас, Элис, я и должен идти. Мари-Сесиль намерена принудить их участвовать в обряде. Участников должно быть пятеро: navigataire и четверо других.

— Мари-Сесиль с сыном, Уилл, Шелаг и Оти?

— Нет, не Оти. Другой.

— Тогда кто?

Он уклонился от ответа.

— Я не знаю, где сейчас Шелаг и Уилл, — громко сказал он, — но уверен, что к ночи их доставят в пещеру.

— Кто, Одрик? — твердо повторила Элис.

— Нам пора ехать.

Элис была раздражена, встревожена, недоумевала и, в первую очередь, трусила. Но в то же время другого выхода она не видела.

Она вспомнила имя Элэйс на фамильном древе — имя, отделенное от ее имени восемью веками. И символ лабиринта, соединяющий их через века и пространство.

«Две истории сплетаются воедино».

Элис взяла свои вещи и вслед за Одриком вышла в угасающий день.

ГЛАВА 75

МОНСЕГЮР,

марс 1244

Элэйс, затаившаяся в подземелье цитадели, зажимала уши, стараясь не слышать мучительных звуков пытки. Но крики ужаса и боли проникали сквозь толщу скалы. Крики умирающих и оставшихся в живых, будто чудовища, пробирались в их укрытие.

Элэйс молилась за душу Риксенды, за ее возвращение к Богу, за всех друзей, добрых мужчин и женщин, о милости к ним. Она могла только надеяться, что их уловка сработает.

Только время покажет, удалось ли убедить Ориану, что «Книга Слов» вместе с Элэйс погибла в пламени.

Огромный риск.

Элэйс, Ариф и двое проводников должны были оставаться в каменной могиле до темноты, когда крепость совсем опустеет. Затем, под покровом ночи, им предстояло спуститься с обрыва по тайной тропе и направиться в Лос Серес. Если счастье не изменит им, завтра к сумеркам они будут дома.

Они откровенно нарушали условия сдачи. Если их обнаружат, немедленно последует жестокая кара. Элэйс не сомневалась в этом. Пещера, где они прятались, была неглубокой — просто впадина под камнями, у самой поверхности. Вздумай солдаты тщательно обыскать крепость, их мгновенно найдут.

Подумав о дочери, Элэйс закусила губу. Ариф в темноте нашел и сжал ее руку. Кожа у него была сухая и шершавая, как песок пустыни.

— Бертрана сильная, — заговорил он, угадав, что ее мучило. — Вся в тебя, да? Она выдержит. Скоро вы будете вместе. Ждать не долго.

— Но она еще ребенок, Ариф. Слишком мала, чтобы видеть такое. Как ей должно быть страшно…

— Она храбрая, Элэйс. И Сажье тоже. Они нас не подведут.

«Если бы знать наверное, что ты прав…»

В темноте сердце ее разрывали сомнения и страх перед будущим. Элэйс сидела с сухими глазами, дожидаясь, пока пройдет этот день. Неизвестность была невыносима. Ее преследовало воспоминание о побледневшем, белом личике Бертраны.

И крики Bons Homes звучали в ушах еще долго после того, как замолчала последняя жертва.

Черное облако едкого дыма грозовой тучей нависло над долиной, погасив день.

Сажье крепко держал Бертрану за руку. Они вышли из главных ворот, покинув крепость, которая два года была для них домом. Он запер боль глубоко в сердце — там, куда не могли добраться инквизиторы. Сейчас нельзя было горевать о Риксенде, нельзя было бояться за Элэйс. Его делом было оберегать Бертрану и вместе с ней добраться в Лос Серес.

Инквизиторы расставили свои столы под самым склоном и готовы были взяться за дело прямо в тени костров. Сажье узнал среди них Ферье — человека, заслужившего ненависть и отвращение всей округи своей стойкой приверженностью духу и букве церковного закона. Рядом стоял инквизитор Дуранти, внушавший не меньше страха.

Сажье крепче сжал ручку Бертраны.

Спускаясь на пологую площадку, Сажье заметил, что пленников разделяют. Стариков, мальчиков-подростков и солдат гарнизона направляли в одну сторону, женщин и детей — в другую. Бертране придется предстать перед инквизиторами без него.

Девочка что-то почувствовала и испуганно заглянула ему в лицо:

— Что там? Что они с нами сделают?

— Они будут допрашивать мужчин и женщин порознь, — объяснил он. — Не бойся. Отвечай на вопросы. Держись смело и не уходи никуда, пока я за тобой не приду. Никуда и ни с кем, понимаешь? Ни с кем, кроме меня.

— А о чем они будут спрашивать? — жалобно спросила Бертрана.

— Как зовут, сколько лет… — Сажье еще раз повторил ей все, что девочка должна была помнить. — Что я сражался в гарнизоне крепости, им известно, но нас с тобой в их глазах ничто не связывает. Спросят об отце — говори, что ты его не знаешь. Риксенду назови матерью и тверди, что всю жизнь провела в Монсегюре. Что бы ни случилось, ни слова о Лос Серес. Ты все поняла?

Бертрана кивнула.

— Умница… — Чтобы ободрить ее, Сажье добавил: — Когда я был не старше тебя, бабушка часто посылала меня с поручениями. Она повторяла все по нескольку раз, так что я запоминал слово в слово.

Бертрана слабо улыбнулась:

— Мама говорит, у тебя ужасная память. Говорит, как решето.

— Она права, — улыбнулся он и снова стал серьезным. — Еще они могут спрашивать тебя про Bons Homes и во что ты веришь. Отвечай правду. Тогда ты не попадешься на противоречиях. Что бы ты ни сказала, им это и так известно. — Помолчав, он добавил напоследок самое главное: — И ни слова об Арифе и Элэйс.

У Бертраны выступили слезы на глазах.

— А если солдаты обыщут крепость и найдут их? — спросила она. — Что, если их найдут?

— Не найдут, — поспешно уверил ее Сажье. — Помни, Бертрана, после того, как инквизиторы тебя отпустят, никуда не уходи. Я вернусь за тобой, как только смогу.

Сажье едва успел договорить, когда стражник подтолкнул его в спину, направляя к деревне под холмом. Бертрану увели в противоположную сторону. В деревянном загоне, куда его втолкнули, Сажье увидел командира гарнизона, Пьера Роже де Мирпуа. Он уже прошел допрос. Сажье увидел в этом обнадеживающий признак. Подобная любезность могла означать, что условия сдачи не собираются нарушать и с пленниками будут обращаться как с военнопленными, а не как с преступниками.

Он присоединился к толпе солдат, ожидавших вызова. Каменное кольцо Сажье заранее снял с большого пальца и спрятал под одеждой. Без него он чувствовал себя, будто голый. С тех пор как Ариф двадцать лет назад передал ему кольцо, Сажье носил его, почти не снимая.

Допрос велся в двух палатках одновременно. Монахи братства держали наготове желтые кресты, чтобы пришить их на спины тем, кого уличили в братании с еретиками, после чего пленников, как скотину, перегоняли в другой загон. Ясно было, что никого не отпустят до тех пор, пока все, от старика до последнего мальчишки, не будут допрошены. Это могло затянуться не на один день.

Наконец Сажье дождался своей очереди. Его впустили в палатку без охраны. Он остановился перед Ферье и молча ждал.

Восковое лицо следователя было бесстрастным. Прежде всего он спросил Сажье об имени, возрасте, месте рождения и чине. Гусиное перо скребло по пергаменту.

— Веришь ли ты в рай и ад? — неожиданно резко спросил инквизитор.

— Верю.

— Веруешь ли в чистилище?

— Верю.

— Веруешь ли, что Бог создал человека совершенным?

— Я солдат, а не монах, — ответил Сажье, уставив глаза в землю.

— Веруешь ли, что душа человека имеет только одно тело, в котором и с которым она обретет возрождение?

— Так говорят священники.

— Слышал ли ты когда-либо, чтобы кто-то утверждал, будто клясться грешно? Если так, то кто?

Теперь Сажье поднял глаза.

— Не слышал, — упрямо ответил он.

— Что ты говоришь, сержант? Ты больше года провел в крепости и не слышал, что еретики отказываются приносить клятвы?

— Я служу Пьеру Роже де Мирпуа, инквизитор, и слушаю только его.

Допрос продолжался, но Сажье упорно держался роли простого солдата, невежественного в вопросах веры и писания. Он никого не обвинял и утверждал, что ничего не знает.

В конце концов инквизитор Ферье отпустил его.

Солнце уже садилось. Ранние сумерки прокрались в долину, похитив формы вещей и укрыв все черной тенью.

Сажье отослали к другим допрошенным солдатам. Каждому из них дали одеяло, ломоть черствого хлеба и чашку вина. Сажье видел, что эта забота не распространялась на гражданских пленников.

К ночи Сажье совсем извелся. Его мучила неизвестность: прошла ли Бертрана испытание? Где ее держат? Что с Элэйс? Беспокойство сгущалось вместе с темнотой, наполняя его недобрыми предчувствиями. Хуже всего, что он был бессилен чем-нибудь помочь им.

Ему не сиделось на месте, и Сажье встал, чтобы немного размяться. Промозглая сырость пробирала до костей, и ноги ныли от неподвижного сидения.

— Assis![110] — проворчал стражник, постучав его по плечу древком пики.

Он готов был повиноваться, когда заметил движение на склоне горы. Поисковая партия поднималась к скалистому выступу, на котором укрылись Элэйс с Арифом и проводниками. Огоньки их факелов освещали трепещущие на ветру кусты.

Сажье похолодел.

Они уже обыскивали замок днем и ничего не нашли. Он надеялся, что тем все и кончится. А теперь они явно собираются прочесать кусты и тропы у основания стен. Стоит им пройти еще немного в ту же сторону, и они окажутся прямо над выходом из пещерки. Почти стемнело, и Элэйс вот-вот должна выйти.

Сажье бросился к ограде.

— Эй! — заорал вслед стражник. — Ты что, не слышишь? Arrete![111]

Сажье не остановился. Не думая о последствиях, он перескочил деревянную изгородь и большими прыжками понесся вверх по склону, прямо на поисковый отряд. Стражник у него за спиной скликал на помощь товарищей. Но Сажье было не до них. Он должен был отвлечь внимание от Элэйс. Солдаты наверху замедлили шаг, не понимая, что происходит. Сажье закричал, словно приглашая их присоединиться к погоне. Один за другим они оборачивались к нему. Недоумение на их лицах сменялось охотничьим азартом. Скучающие, продрогшие солдаты увидели возможность размяться.

Сажье еще успел понять, что добился своего, прежде чем тяжелый кулак врезался ему в живот. Он скрючился вдвое, задохнувшись от боли. Двое солдат заломили ему руки за спину, и удары посыпались со всех сторон. Рукоятями оружия, сапогами, кулаками. Избиение было безжалостным. Рот у него наполнился кровью.

Только теперь Сажье понял свою ошибку. В страхе за Элэйс он забыл обо всем. Бледное личико дожидающейся его Бертраны встало перед глазами в тот самый миг, когда удар по голове погрузил его в темноту.

ГЛАВА 76

Ориана посвятила жизнь поискам «Книги Слов». Вскоре после падения Каркассоны и возвращения в Шартр ее новый муж стал проявлять нетерпение, требуя представить трофей, за который он заплатил вперед.

Любви между ними не было никогда, а когда привычка свела на нет и желание, разговоры сменились побоями. Она терпела побои, утешаясь планами будущей мести. Впрочем, его владения и богатства росли вместе с влиянием на короля, и понемногу он стал забывать об упущенной добыче. Тогда он оставил Ориану в покое. Получив свободу действий, она наняла соглядатаев и завела в Миди целую шпионскую сеть.

Всего один раз Элэйс оказалась в пределах ее досягаемости. В мае 1234 года Ориана выехала из Шартра на юг, к Тулузе. Но, добравшись до монастыря Сен-Этьен, узнала, что стражу подкупили и сестра снова исчезла, будто ее и не было.

Ориана твердо решилась не повторять ошибку. На сей раз, получив сведения о женщине, подходящей по возрасту и внешности, она вместе с сыном присоединилась к Воинству крестоносцев и немедленно выехала на юг.

И в багровом свете восхода увидела, как горит ее книга. Потерпеть поражение у самой цели! Ни сын Луи, ни слуги не сумели смягчить ее бешенства. Однако к вечеру Ориана успокоилась сама и стала заново обдумывать увиденное. Если она видела на костре Элэйс — а теперь Ориана уже не была в этом уверена, — могла ли та допустить, чтобы «Книга Слов» погибла в пламени, разожженном инквизиторами?

«Не могла», — решила Ориана. Она послала слуг в лагерь, и те вернулись с известием, что у Элэйс была дочь — девочка лет девяти-десяти. Отцом ее считали служившего Пьеру Роже де Мирпуа солдата. Ориана не допускала, чтобы сестра доверила свое сокровище кому-то из гарнизона. Солдат должны были обыскать. А вот ребенка?..

Она дождалась темноты и прошла туда, где держали женщин и детей. Заплатила охране, и стражники безропотно пропустили ее. Спиной она чувствовала на себе неодобрительные взгляды черных братьев, но их осуждение ее не трогало. Луи, сын, неожиданно возник перед ней. Его надменное лицо раскраснелось. Он всегда был слишком жаден до похвалы, слишком старался услужить.

— Oui? — резко произнесла Ориана. — Qu'est-ce que tu veux?[112]

— Il y a une fille que vous devez voir, maman.[113]

Он провел мать в дальний угол, где, поодаль от других, спала девочка.

Ее поразило сходство ребенка с Элэйс. Если бы не прошедшие годы, Ориана могла бы принять девочку за свою сестру. То же выражение отчаянного упорства на лице, те же черты, что у Элэйс в ее возрасте.

— Отойди, — приказала она. — Пока ты рядом, девочка мне не доверится.

У Луи вытянулось лицо.

— Уходи, — повторила мать, поворачиваясь к нему спиной. — Пойди займись лошадьми. Здесь ты мне не нужен.

Когда сын ушел, Ориана присела на корточки и похлопала девочку по плечу.

Та мгновенно проснулась и села. В глазах блеснул испуг.

— Кто ты?

— Una amiga, — сказала Ориана, переходя на язык, от которого отказалась тридцать лет назад. — Друг.

Бертрана не двигалась.

— Ты француженка, — упрямо возразила она, разглядывая прическу и одежду Орианы. — Ты не из крепости.

— Нет, — отозвалась Ориана, стараясь говорить терпеливо, — но родилась я в Каркассоне, как и твоя мать. Мы вместе росли в Шато Комталь. Я даже помню твоего дедушку, кастеляна Пеллетье. Наверняка Элэйс часто рассказывала тебе о нем.

— Меня назвали в честь него, — живо откликнулась девочка.

Ориана скрыла улыбку.

— Ну вот, Бертрана, я пришла забрать тебя отсюда.

Девочка насупилась.

— Сажье велел мне здесь его ждать, — сказала она чуть менее настороженно. — Он сказал, ни с кем не уходить.

— Так сказал Сажье? — с улыбкой повторила Ориана. — Ну да, он и мне говорил, что ты осторожная девочка, и мне придется кое-что тебе передать в доказательство, что я заслуживаю доверия.

И она раскрыла ладонь с каменным кольцом, украденным когда-то с мертвой руки отца. Как она и ожидала, девочка сразу узнала кольцо и потянулась к нему.

— Это тебе Сажье дал?

— Возьми, убедись сама.

Бертрана повертела кольцо, пристально его разглядывая. Потом встала:

— А он где?

— Я не знаю. — Ориана сдвинула брови. — Если только…

— Да? — подняла к ней голову Бертрана.

— Ты не думаешь, что он хотел увезти тебя домой?

Бертрана поразмыслила и осторожно согласилась:

— Может, и так.

— Это далеко? — небрежно спросила Ориана.

— День верхом, а может, чуть больше по зимнему пути.

— А как называется деревня? — еще небрежнее продолжала Ориана.

— Лос Серес, — ответила Бертрана, — только Сажье велел не говорить инквизиторам.

Noublesso de los Seres… Не просто имя стражи Грааля, но и место, где его можно найти! Ориана закусила губу, чтобы не расхохотаться вслух.

— Прежде всего, давай избавимся от этой гадости, — предложила она, срывая крест с платья Бертраны. — Ни к чему, чтобы нас принимали за беглецов. А теперь, тебе нужно что-нибудь взять с собой?

Если книга у девочки, никуда ехать не придется. Поиски здесь и окончатся.

Бертрана покачала головой:

— Ничего.

— Ну что ж. Теперь тихонько. Не привлекай внимания.

Бертрана еще немного дичилась, но Ориана, пробираясь с ней между спящими, болтала об Элэйс, о жизни в Шато Комталь. Она была очаровательна, убедительна и внимательна. Очень скоро девочка совершенно доверилась ей.

Сунув еще одну монету в руку стражника у ворот, Ориана провела Бертрану туда, где ждал ее сын, Луи д'Эвре и с ним шестеро верховых рядом с крытой повозкой.

— Они с нами поедут? — заподозрив что-то, быстро спросила Бертрана.

Ориана улыбнулась, усаживая девочку в повозку.

— Нам в пути понадобится защита от разбойников, верно? Случись с тобой что-нибудь, Сажье мне не простит.

Усадив Бертрану, она повернулась к сыну.

— А я? — спросил тот. — Я хочу ехать с вами.

— Мне ты нужнее здесь, — торопливо бросила Ориана, ей уже не терпелось уехать. — И хотя ты, кажется, забыл об этом, ты состоишь в армии и не можешь просто исчезнуть. Все будет проще, если ты останешься.

— Но…

— Делай, что сказано, — прикрикнула она шепотом, что бы не слышала Бертрана. — У тебя есть дело здесь. Позаботься об отце девочки, как мы условились. Остальное предоставь мне.

Гильом ни о чем не думал. Он искал Ориану. Он и явился в Монсегюр, чтобы помочь Элэйс и не позволить Ориане причинить ей вред. Почти тридцать лет он следил за ней издалека.

Теперь Элэйс умерла, и ему больше нечего терять. Год за годом в нем разрасталось желание отомстить. Следовало убить Ориану, когда была возможность. Больше он не упустит случая.

Закрыв лицо капюшоном, Гильом пробирался через лагерь крестоносцев, пока впереди не показался зеленый с серебром шатер Орианы.

Внутри разговаривали. По-французски. Молодой голос отдавал приказы. Вспомнив юношу, стоявшего рядом с Орианой, Гильом припал ухом к полотняной стенке.

— Он — солдат гарнизона, — холодно говорил Луи д'Эвре. — Известен под именем Сажье де Сервиан. Тот, что недавно устроил шум. Простолюдин-южанин, — презрительно добавил он. — Как бы мягко с ними ни обращались, они все равно ведут себя как животные, — послышался отрывистый смешок. — Его держат рядом с шатром Уго де Арсиса, отделив от других, на случай если он еще что-нибудь выкинет.

Луи понизил голос, и теперь Гильом с трудом разбирал слова.

— Вот это для вас. — Зазвенели монеты. — Половина сразу. Если он еще жив, исправьте положение. Остальное получите, когда сделаете свое дело.

Гильом дождался, пока солдаты выйдут, и проскользнул за оставшийся открытым полог.

— Я же сказал, не беспокоить, — буркнул Луи, не оборачиваясь.

Нож Гильома уперся ему в горло, прервав на полуслове.

— Один звук, и будешь убит, — предупредил Гильом.

— Бери что хочешь, что хочешь. Не убивай только!

Гильом обвел глазами полутемный шатер: дорогие ковры, теплые одеяла. Ориана добилась богатства и положения, о которых мечтала. Он надеялся, что это не принесло ей счастья.

— Назови свое имя, — приказал он хриплым от ненависти голосом.

— Луи д'Эвре. Не знаю, кто ты, но моя мать…

Гильом запрокинул ему голову.

— Не грози мне. Ты отослал охрану, помнишь? Никто тебя не услышит.

Лезвие ножа сильнее прижалось к бледной коже северянина. Эвре замер.

— Так-то лучше. Где Ориана? Если не ответишь, я перережу тебе глотку.

Услышав имя Орианы, молодой человек подобрался, но страх развязал ему язык.

— Она ушла в женскую тюрьму, — пробормотал он.

— Зачем?

— Искать… девочку.

— Не трать мое время, nenon! — прикрикнул Гильом и слегка провел клинком по коже. — Какую девочку? Какое до нее дело Ориане?

— Дочь еретички. Она… сестра матери, — выговорил он так, словно слова жгли ему язык. — Моя тетя. Мать хотела увидеть девочку.

— Дочь Элэйс! — недоверчиво шепнул Гильом. — Сколько ей лет?

— Откуда мне знать? Девять, десять…

От кожи француза пахло страхом.

— А отец? Тоже мертв?

Эвре дернулся. Гильом сильнее надавил ножом и повернул клинок так, что острие уперлось Эвре под левое ухо.

— Он солдат. Из людей де Мирпуа.

Гильом понял сразу.

— А ты послал своих людей позаботиться, чтобы он не увидел рассвета, — процедил он.

Клинок ножа блеснул в отблеске свечи.

— Кто ты?

Гильом и не подумал отвечать.

— Где владетель д'Эвре? Почему его здесь нет?

— Отец умер, — ответил юноша. В его голосе не было печали, а только непонятная для Гильома хвастливая гордость. — Теперь поместья д'Эвре принадлежат мне.

Гильом усмехнулся:

— Вернее, твоей матери.

Юноша сжался, как от удара.

— Скажи, владетель д'Эвре, — Гильом насмешливо подчеркнул титул, — что нужно твоей матери от девочки?

— Какая разница? Она — отродье еретиков. Им всем дорога в костер.

Гильом не сомневался, что мальчишка тут же пожалел, что дал волю языку, — но было поздно. Рука Гильома дернулась, от уха до уха вспоров юноше горло.

— Per lo Miègjorn, — проговорил он. — За Миди.

Кровь брызнула из раны на дорогой ковер. Гильом разжал руки, и д'Эвре упал лицом вниз.

— Если твои слуги не задержатся, может, ты и выживешь, — бросил Гильом. — Если нет — моли Бога, чтобы простил твои грехи.

Откинув назад капюшон, он выбежал из шатра. Ему нужно было найти Сажье де Сервиана раньше людей д'Эвре.

Маленький отряд двигался тряской рысью в холодной ночи.

Ориана не раз пожалела, что взяла повозку. Верхом было бы быстрее. Деревянные ободья скрипели и подпрыгивали на промерзшей каменистой земле.

Они держались в стороне от больших дорог и в первые же несколько часов миновали дорожные заставы в долине. Теперь двигались прямо на восток. Бертрана спала, укрывшись плащом от холодного ветра, проникавшего в щели повозки. Ориана порадовалась, что девчонка наконец перестала болтать. Девочка извела ее бесконечными расспросами о жизни в Каркассоне в старину, до войны.

Ориана накормила девочку печеньем, сладким хлебцем и вином, в которое добавила столько сонного зелья, что хватило бы свалить на сутки здорового солдата. Наконец девочка угомонилась и крепко уснула.

— Очнись!

Сажье слышал голос. Мужской. Совсем рядом.

Он попробовал шевельнуться. Боль прострелила все тело. В глазах вспыхнули голубые искры.

— Очнись, — настойчиво повторял голос.

Сажье поежился. Что-то холодное прижалось к лицу, успокаивая боль в ссадинах.

Медленно возвращалась память об ударах, сыпавшихся на голову, на тело, со всех сторон.

Может, он умер?

Нет, вспоминал он. Кто-то закричал снизу, из-под горы, приказал солдатам прекратить. Те вдруг отступили. Кто-то властно отдавал приказы на французском. Его поволокли вниз.

Может, и не умер?

Сажье снова попробовал шевельнуться. В спину упиралось что-то твердое. Локти заломлены назад. Попробовал открыть глаза и убедился, что один заплыл и не открывается. Зато обострились другие чувства. Он чувствовал рядом движение лошадей, слышал стук подков. Знакомые, понятные звуки.

— Ногами двигать можешь? — спросил мужской голос.

Сажье с удивлением обнаружил, что может, преодолевая жестокую боль. Один из солдат, избивавших его, наступил тяжелым сапогом на лодыжку.

Человек обогнул его, нагнулся, перерезая веревки, притягивавшие руки к столбу. Сажье почудилось в нем что-то знакомое. Знакомый голос, знакомый поворот головы.

Он с трудом приподнялся.

— Чем обязан такой милости? — спросил он, растирая запястья.

И вдруг вспомнил. Вспомнил, как в одиннадцать лет забрался на стену Шато Комталь, чтобы лишний раз взглянуть на Элэйс. И слышал смех, плывущий с ветерком из окон. Мужской голос, веселый и ласковый.

— Гильом дю Мас, — медленно произнес он.

Гильом удивленно обернулся.

— Разве мы встречались, друг?

— Не трудись вспоминать. — Сажье с трудом заставил себя взглянуть ему в лицо. — Скажи, amic, — он подчеркнул голосом последнее слово, — зачем ты пришел?

— Чтобы… — Гильом даже не заметил его враждебности. — Ты — Сажье де Сервиан?

— Что с того?

— Ради Элэйс, которую мы оба… — Гильом осекся и заговорил тверже: — Здесь ее сестра, Ориана, с одним из сыновей. Он в армии крестоносцев, но Ориане нужна книга.

Сажье уставился на него.

— Какая еще книга? — воинственно спросил он.

Гильом не стал объяснять.

— Ориана узнала, что у вас есть дочь. Она ее увезла. Не знаю, куда они направляются, но они уехали из лагеря в сумерках. Я пришел рассказать тебе и предложить помощь. Он выпрямился. — Если ты отказываешься…

Сажье почувствовал, как кровь отливает от лица.

— Подожди! — вскрикнул он.

— Если ты хочешь вернуть дочь, — ровно продолжал Гильом, — лучше пока забудь обиду на меня, в чем бы она ни состояла.

Он протянул руку, помогая Сажье подняться.

— Ты не догадываешься, куда могла увезти ее Ориана?

Сажье смотрел на человека, которого ненавидел всю жизнь.

Потом, ради Элэйс и дочери, взял протянутую руку.

— У нее есть имя, — сказал он. — Ее зовут Бертрана.

ГЛАВА 77

ПИК ДЕ СОЛАРАК,

пятница, 8 июля 2005

Одрик с Элис молча поднимались в гору. Так много было сказано, что больше не нужно было слов. Одрик тяжело дышал, внимательно смотрел под ноги и ни разу не споткнулся.

— Наверно, уже недалеко, — сказала Элис, больше себе, чем ему.

— Да…

Через пять минут Элис увидела, что они вышли к участку раскопок со стороны, дальней от стоянки. Палатки сняли, и от них на земле остались бурые пятна примятой травы. Среди разбросанного мусора Элис заметила лопатку и палаточный колышек, который зачем-то подняла и положила в карман.

Они продолжали подъем, уклоняясь влево, пока не добрались до плиты, которую обрушила Элис. Она лежала боком чуть ниже устья пещеры, явно никем не тронутая, и в призрачном белом свете луны напоминала низвергнутого идола.

«Неужто не прошло и недели?»

Бальярд прислонился к валуну, переводя дыхание.

— Уже почти пришли, — виновато утешила его Элис. — Извините, не предупредила, что здесь так круто.

Одрик улыбнулся:

— Я помню.

Он взял ее за руку. Кожа у него была тонкая, как папиросная бумага.

— Когда подойдем к пещере, дождитесь, пока я не скажу, что можно входить за мной. Обещайте мне, что спрячетесь и будете ждать, — произнес он.

— По-моему, вовсе неразумно вам заходить туда одному, — заупрямилась Элис. — Даже если вы правы и они будут ждать полной темноты, все-таки вы можете попасть в ловушку. Позвольте мне вам помочь, Одрик. Я войду с вами и помогу искать книгу. Вдвоем будет и скорее, и проще. Всего несколько минут понадобится, а потом мы оба спрячемся и посмотрим, что будет.

— Простите, но нам лучше разделиться.

— Не понимаю зачем, Одрик. Никто не знает, что мы здесь. Мы в полной безопасности, — сказала Элис, упрямо отгоняя недоброе предчувствие.

— Вы очень отважны, madomaisèla, — тихо сказал Одрик. — Она была такой же. Думала сперва о других, потом уж о себе. Она многим пожертвовала для тех, кого любила.

— Никто ничем здесь не жертвует, — резко отозвалась Элис. — И я так и не поняла, почему нельзя было прийти пораньше. Могли бы обыскать пещеру днем, не рискуя, что нас застанут.

Бальярд словно не слышал ее.

— Вы позвонили инспектору Нубелю? — спросил он.

«Не стоит с ним спорить. Не время».

— Да, — вздохнула она, — и сказала все, как вы велели.

— Ben, — кивнул Одрик. — Я понимаю, madomaisèla, что все это выглядит неразумно, но потерпите, и вы увидите. Все должно случиться в свой срок, в правильном порядке. Иначе истина не откроется.

— Истина? — повторила Элис. — Вы же рассказали мне все, Одрик. Все. Теперь я только думаю, как вытащить из этой истории Шелаг и Уилла целыми и невредимыми.

— Все… — пробормотал Одрик. — Да разве это возможно?

Он смотрел на чернеющий над ними вход в пещеру — дыру в отвесной скале.

— Бывает, что одна истина противоречит другой, — бормотал он. — Теперь не то что тогда.

Старик взял Элис за руку.

— Дойдем уж до конца? — предложил он.

Элис с сомнением косилась на своего спутника, дивясь, что на него нашло. Он казался спокойным и задумчивым, словно готов был безучастно принять все, что может произойти. А Элис трясло от страха: ей чудилось, что все пойдет не так, что Нубель опоздает, что Одрик ошибается.

«Что, если их уже убили?»

Элис оттолкнула от себя эту мысль. Нельзя так думать. Надо верить, что все выйдет как надо.

У входа Одрик с улыбкой повернулся к ней. Его янтарные глаза лихорадочно блестели.

— Что это, Одрик? — едва не вскрикнула Элис. — Что-то… — Она не нашла нужных слов. — Что-то…

— Я очень долго ждал, — мягко сказал он.

— Ждали? Чего? Пока найдется книга?

Он покачал головой:

— Искупления.

— Искупления чего? — Элис не замечала даже, что в глазах у нее стоят слезы, она закусила губу, чтобы не сорваться. — Я не понимаю, Одрик, — договорила она дрогнувшим голосом.

— «Pas a pas se va luènh», — произнес он. — Вы видели эти слова на ступенях?

Элис недоуменно уставилась на него.

— Да, но откуда?..

Он протянул руку за фонариком.

— Мне нужно войти.

Элис, вконец запутавшаяся в собственных переживаниях, безропотно отдала ему фонарь. Проводила взглядом удаляющееся по тоннелю пятнышко света, пока оно не исчезло совсем, и тогда отвернулась.

Крик совы заставил ее подскочить. Страх многократно увеличивал громкость каждого звука. Темнота была зловещей. Деревья угрожающе склонялись к ней, каждая скала отбрасывала черную тень. Все стало незнакомым, недобрым. Вдали, в нижнем конце долины, кажется, зашумела машина.

И снова тишина.

Элис взглянула на часы. Девять тридцать.

Без четверти десять два мощных луча автомобильных фар осветили стоянку у подножия пика де Соларак. Поль Оти заглушил мотор и вышел. Его удивило отсутствие Франсуа-Батиста. Тот должен бы уже ждать… Оти взглянул в сторону пещеры, с тревогой подумав, что, может быть, они уже там.

И отбросил эту мысль. Нервы сдают. Бриссар с Доминго уехали отсюда всего час назад. Если бы Мари-Сесиль с сыном появились на раскопе, ему бы сообщили.

Рука нащупала в кармане коробочку управления, уже отсчитывающую время до взрыва. Делать нечего. Остается только ждать и наблюдать.

Оти тронул висевший на шее крест и начал молиться.

Какой-то звук в рощице на краю стоянки привлек его внимание. Оти открыл глаза. Ничего не видно. Он вернулся к машине, включил дальний свет. Луч фар выхватил из темноты резкие силуэты деревьев.

Он прикрыл глаза ладонью и всмотрелся. Теперь в густом подлеске удалось разглядеть движение.

— Франсуа-Батист?

Ответа не было. Оти ощутил, как дрожь пробежала по спине.

— Не время шутить! — выкрикнул он в темноту, добавив в голос раздражения. — Если вам нужны книга и кольцо, покажитесь.

Оти пришло в голову, что он неверно оценивает положение.

— Я жду! — крикнул он.

На сей раз послышался невнятный ответ. Оти скрыл довольную усмешку при виде вышедшего на свет Франсуа-Батиста. Юноша был одет в куртку, которая была ему велика на несколько размеров. Вид у него был смешной и жалкий.

— Где О'Доннел?

— Вы один? — спросил его Оти.

— Не ваше дело, — огрызнулся юноша, остановившись на краю рощи. — Где Шелаг О'Доннел?

Оти мотнул головой в направлении пещеры.

— Уже на месте и ждет вас, Франсуа-Батист. А я решил избавить вас от лишнего беспокойства. — Он коротко хохотнул. — Думаю, она не доставит вам хлопот.

— А книга?

— Там же. — Оти поддернул манжеты рубашки. — И кольцо тоже. Все доставлено, как договаривались. В срок.

Франсуа-Батист резко рассмеялся.

— Пожалуй, еще и в подарочной обертке, — язвительно предположил он. — И вы рассчитываете, будто я поверю, что вы их там оставили?

Оти презрительно глянул на него.

— Мне было поручено доставить кольцо и книгу — что я и сделал. А заодно возвратил вашу — как бы это назвать — вашу шпионку. Считайте это добровольной услугой с моей стороны. — Он прищурился. — Как поступит с ней мадам Л'Орадор — ее дело.

По лицу мальчишки скользнула неуверенность.

— И все по доброте душевной?

— Все ради Noublesso Veritable, — холодно возразил Оти. — Или вас не пригласили в компанию? Полагаю, быть просто ее сыном недостаточно. Пойдите и посмотрите сами. Если ваша матушка еще не отправилась туда, чтобы подготовиться.

Франсуа-Батист бросил на него острый взгляд.

— Вы думали, она мне не сказала? — Оти шагнул к нему. — Думали, я не знаю, чем она занимается? — В нем разгорался гнев. — Вы видели ее, Франсуа-Батист? Видели, как горит восторгом ее лицо, когда она произносит эти мерзкие слова, эти богохульные слова? Это богопротивно — то, чем она занимается.

— Не смейте так говорить о ней!

Рука юноши нырнула в карман.

Оти расхохотался:

— Вот-вот, позвоните ей. Пусть скажет вам, что делать. И что думать. Как же можно что-то предпринять, не спросив маменькиного разрешения!

Он повернулся спиной к юнцу и зашагал к машине. Услышал щелчок предохранителя и лишь секунду спустя осознал, что это было. Все еще не веря, он обернулся назад. Опоздал. Один за другим прогремели два выстрела.

Первый ушел в сторону. Вторая пуля ударила его в бедро, раздробила кость и прошла навылет. Оти упал на землю, крича от боли.

Франсуа-Батист шел к нему, обеими руками сжимая пистолет. Оти пытался уползти, даже сдвинулся немного, оставив за собой кровавый след, но слишком медленно. Франсуа-Батист уже стоял над ним. Их глаза встретились, и юноша нажал курок.

Элис вздрогнула.

Звук выстрелов разорвал тишину ночных гор, эхом отозвался от скал, задрожал над ней.

Сердце у нее понеслось вскачь. Она не могла сообразить, откуда донесся звук. Будь это дома, она решила бы, что просто какой-то фермер подстрелил ворону или кролика.

«Не похоже на дробовик!»

Элис отбежала к обрыву, заглянула вниз, туда, где располагалась автомобильная площадка. Хлопнула дверца машины, послышались голоса.

«Что там делает Оти?»

Они были далеко, но сами горы чувствовали их присутствие. Элис уловила шорох скатившегося с тропы камешка, хрустнувшей под ногами ветки.

Она забилась в устье пещеры, оглядываясь через плечо в темноту, будто надеялась силой взгляда вызвать оттуда Одрика.

«Что же он не идет?»

— Одрик, — тихо окликнула она. — Кто-то идет сюда! Одрик!

Ни звука в ответ. Наплывающая из тоннеля темнота пугала ее.

«Но надо же предупредить!»

Молясь в душе, чтобы не оказалось слишком поздно, Элис развернулась и бросилась к залу лабиринта.

ГЛАВА 78

ЛОС СЕРЕС,

марс 1244

Они двигались быстро, несмотря на раны Сажье. Вдоль реки, на юг от Монсегюра. Выехали налегке и скакали во весь опор, останавливаясь, только чтобы дать роздых коням и напоить их. Корку льда проламывали мечами. Гильом сразу увидел, что Сажье превосходит его искусством.

Гильому мало было известно о прошлом Сажье. Был связным между Совершенными и затерянными в Пиренеях селениями, служил разведчиком повстанцев… Гильом не сомневался, что его более молодой спутник знает в горах каждую тропку, каждое ущелье и гребень. Гильом ощущал яростную неприязнь своего спутника, но молчал, хотя враждебность била в спину, как горячий солнечный луч. Он помнил, что Сажье считался человеком верным, отважным и честным, готовым умереть, сражаясь за свои убеждения. Он понимал Элэйс, полюбившую этого человека и родившую от него ребенка, хотя сама мысль об этом была ему как нож в сердце.

Счастье сопутствовало им. Ночью не было снегопада, и новый день, девятнадцатое марта, оказался ясным и светлым, почти безветренным.

Они подъехали к Л ос Серее в сумерках. Деревушка скрывалась в маленькой глубокой лощине. Несмотря на холод, в воздухе уже пахло весной. Деревья на околице покрыты были белыми и зелеными почками. Первые весенние цветы выглядывали из зимней травы на обочине. Несколько домов, составлявших селение, казались пустыми и заброшенными. Мужчины спешились и повели лошадей под уздцы. В тишине громко отдавался звон подков по камням и мерзлой земле. Над парой крыш виднелись струйки дыма. В щелях ставен мелькали и тут же исчезали испуганные глаза обитателей. Французские мародеры редко забредали так далеко в горы, но бывало и такое. Их появление всегда предвещало беду.

Сажье привязал лошадь у колодца. Гильом последовал его примеру, и они вместе прошли к маленькой хижине. На крыше ее не хватало черепиц, ставни покосились, но стены были еще крепкими. Гильому подумалось, что не так уж трудно было бы вернуть дом к жизни.

Он ждал, пока Сажье боролся с набухшей дверью. Наконец створка подалась и, скрипнув петлями, пропустила их внутрь.

Гильом вдохнул сырой, могильный воздух, от которого сразу занемели пальцы. У стены против двери зимними ветрами намело сухих листьев. На внутренней стороне ставен, на подоконнике, ледяной бахромой висели сосульки.

На столе остались следы давней трапезы: кувшин, тарелки, чашки, нож. Вино покрывала зеленая пленка плесени — словно тина на поверхности пруда. Скамейки были сдвинуты к стене.

— Это твой дом? — тихо спросил Гильом.

Сажье кивнул.

— Сколько же ты здесь не был?

— Год.

Посреди хижины над прогоревшими углями очага висел котелок. Гильом с жалостью смотрел, как Сажье склонился над ним и поправил крышку.

Заднюю половину дома отгораживала рваная занавеска. Приподняв ее, он увидел еще один стол с придвинутыми к нему двумя стульями. Вдоль стены тянулся ровный ряд полупустых полок. Старая ступка и пестик, пара мисок и несколько запыленных горшков. На торчавших из стены над полками крючках еще висели пучки сухих трав, окаменевшая веточка блошницы и мешочек с черничным листом.

— Для лекарств…

Голос Сажье застал Гильома врасплох. Он застыл, сложив перед собой руки, не смея прервать его воспоминаний.

— Все к ней приходили, и женщины, и мужчины. Кто болел, у кого на душе было неспокойно, кто просил помочь ребенку здоровым пережить зиму. Бертрана… Элэйс разрешала ей помогать и разносить лекарства по домам.

Сажье умолк. У Гильома в горле тоже стоял комок. Он тоже помнил горшки и бутыли, которыми Элэйс наполнила их спальню в Шато Комталь. Помнил, с какой молчаливой сосредоточенностью она работала.

Сажье опустил занавеску. Проверил на прочность ступени приставной лестницы и осторожно забрался на верхнюю платформу. Здесь, заплесневелые и изодранные мышами, лежали соломенные тюфяки и одеяла — остатки семейного ложа. У постели стоял простой подсвечник с потеками воск а, над ним по стене тянулась полоска копоти.

Гильом не мог больше смотреть на Сажье и вышел подождать снаружи. Он был не вправе вторгаться в его горе.

Через некоторое время Сажье вышел к нему. Глаза у него покраснели, но руки не дрожали, и он ровным шагом подошел к Гильому, который стоял на верхней точке деревенской улочки, глядя на запад. Мужчины были одного роста, хотя морщины на лице Гильома и седина в его волосах говорили, что он на пятнадцать лет ближе к могиле.

— Солнце в горах в это время года встает поздно.

Гильом ответил не сразу.

— Что ты собираешься делать? — спросил он, признавая за Сажье право решать.

— Надо поставить в конюшню лошадей и самим найти ночлег. Думаю, до утра они не появятся.

— Ты не хочешь… — Гильом оглянулся на заброшенный дом.

— Нет, — быстро отозвался Сажье. — Только не там. Есть одна женщина — она нас накормит и пустит переночевать. Завтра двинемся дальше в горы и устроим лагерь у пещеры. Там и будем их ждать.

— Думаешь, Ориана обойдет деревню?

— Она должна догадаться, где Элэйс спрятала «Книгу Слов». За эти тридцать лет у нее хватило времени изучить две другие книги.

Гильом покосился на спутника.

— Так оно и есть? Книга в пещере?

Сажье его не услышал.

— Не понимаю, как она убедила Бертрану уйти с ней, — пробормотал он. — Я же велел ей ждать меня. Никуда без меня не уходить.

Гильом промолчал. Ему нечем было успокоить Сажье. Впрочем, тот быстро овладел собой.

— Могла Ориана взять с собой те две книги? — вдруг обратился он к Гильому.

Гильом покачал головой.

— Думаю, они надежно заперты в ее сокровищнице, где-нибудь в Шартре или в Эвре. Зачем бы ей так рисковать?

— Ты ее любил?

Вопрос застал Гильома врасплох.

— Я ее желал, — медленно ответил он. — Я был околдован, опьянен сознанием собственной важности, я…

— Не Ориану, — перебил его Сажье. — Элэйс.

Будто железная полоса сжала Гильому горло.

— Элэйс… — прошептал он.

Минуту он стоял, уйдя в воспоминания, пока взгляд Сажье не вернул его в холод настоящего.

— После… — Он сбился и начал сначала: — После падения Каркассоны я виделся с ней всего один раз. Она провела со мной три месяца. Ее захватила инквизиция, и…

— Я знаю! — выкрикнул Сажье, он был вне себя. — Все это я знаю!

Гильом удивился его вспышке, но не обернулся. Он смотрел прямо перед собой и заметил вдруг, что улыбается.

— Да. — Слова сами собой соскальзывали с губ. — Я любил ее больше целого мира. Просто я не понимал, как драгоценна любовь, как она хрупка, пока не разбил ее собственными руками.

— Потому ты отпустил ее? После Тулузы, когда она вернулась сюда?

Гильом кивнул.

— После тех недель, проведенных вместе, видит Бог, трудно было оставить ее. Увидеться, еще хоть раз… Я надеялся, когда все это кончится, может быть, мы… Но, видно, она нашла тебя. А теперь…

У него сорвался голос. На морозе от слез щипало глаза. Он почувствовал, как рядом шевельнулся Сажье. На мгновение что-то возникло между ними.

— Прости. Нечаянно вырвалось. — Гильом перевел дыхание. — Ориана назначила за голову Элэйс такую награду, что могли соблазниться даже те, кто не желал ей зла. Я перекупал ее шпионов, чтобы те доставляли ложные донесения. Почти тридцать лет я старался защитить ее.

Гильом снова замолчал, когда видение книги, горящей на обугленном красном плаще, непрошеным гостем встало перед глазами.

— Не знал я, что ее вера так сильна, — закончил он. — И что она пойдет на такое, лишь бы не отдать книгу Ориане.

Он взглянул на Сажье, надеясь прочесть правду в его глазах.

— Я хотел бы, чтобы она осталась жить, — просто сказал он. — Ради тебя, избранного ею в мужья, и ради меня, глупца, любившего и потерявшего ее. И больше всего, ради вашей дочери. Зная Элэйс…

— Почему ты нам помогаешь? — перебил его Сажье. — Зачем пришел?

— В Монсегюр?

Сажье нетерпеливо мотнул головой.

— Не в Монсегюр. Сюда.

— Чтобы отомстить? — ответил Гильом.

ГЛАВА 79

Элэйс проснулась сразу. Она продрогла, тело затекло и онемело. Слабый лиловый отблеск рассвета окрасил серые горы. Легкий белый туман крался по лощинам.

Она взглянула на Арифа. Тот мирно спал, натянув на уши плащ. Сутки пути трудно дались ему.

Тишина тяжело нависла над горами. Элэйс промерзла до костей, но это не мешало ей радоваться минутам одиночества после месяцев в переполненном Монсегюре. Стараясь не потревожить Арифа, она встала, потянулась и открыла вьючную суму, чтобы отломить кусок хлеба. Каравай оказался твердым, как дерево. Она нацедила чашку густого горного вина, такого холодного, что обжигало рот. Обмакнула хлеб, чтобы размягчить его, и быстро стала есть. Предстояло еще готовить еду для остальных.

Она не позволяла себе думать о Бертране и Сажье. Где они сейчас? Еще в лагере? Вместе или порознь?

Протяжный крик совы, возвращающейся с ночной охоты, разрезал тишину. Элэйс улыбнулась знакомому звуку. В кустах шуршали мелкие зверьки, тихонько цокотали коготки. Ниже по долине завыли волки. Все напоминало ей, что мир остался прежним, круговорот жизни продолжается своим чередом.

Элэйс разбудила двух проводников, сказала, что еда готова, а сама повела лошадей к ручью и мечом разбила лед, чтобы они напились.

Когда свет стал ярче, она пошла будить Арифа. Шепнула ему на ухо слова на его родном языке и ласково похлопала по плечу. В последние дни он часто просыпался в отчаянии.

Ариф поднял тяжелые веки над карими глазами, потускневшими к старости.

— Бертрана?

— Это я, Элэйс, — мягко отозвалась она.

Ариф моргнул, недоуменно оглядывая серые склоны гор.

«Должно быть, — подумала Элэйс, — ему снова снился Иерусалим, купола мечетей и протяжные призывы к молитве сарацинских правоверных, бесконечное море пустыни…» Сколько раз за эти годы Ариф рассказывал ей об ароматных пряностях, ярких красках, острых яствах, о палящем солнце. Он рассказывал ей всю свою жизнь, говорил о пророках и городе Аварис, где провел детство, о молодом отце Элэйс, о Noublesso.

Она с болью в сердце разглядывала его побледневшую от старости оливковую кожу, побелевшие волосы. Он был слишком стар для этого испытания. Слишком много перенес, слишком много видел для такого жестокого конца.

Слишком долго откладывал Ариф это путешествие. Элэйс не говорила, но знала, только мысль о Лос Серес и Бертране давала ему силы держаться.

— Элэйс, — повторил он, возвращаясь к действительности. — Да…

— Уже недолго осталось, — сказала она, поднимая его на ноги. — Мы почти дома.

Гильом и Сажье мало разговаривали. Они забились в углубление под камнями, куда не дотягивались жестокие когти ветра.

Гильом несколько раз пробовал завязать разговор и умолкал, смущенный отрывистыми откликами. В конце концов он оставил попытки и погрузился в собственный мир.

Сажье так было легче. Его мучила совесть. Он всю жизнь сперва завидовал Гильому, потом ненавидел его и только недавно сумел о нем забыть. Он занял место мужа рядом с Элэйс, но не в ее сердце. Она осталась верна первой любви, устоявшей перед разлукой и неизвестностью.

Сажье достаточно наслышан был об отваге Гильома, о его бесстрашной и неутомимой борьбе против крестоносцев за землю Ока, но не позволял себе восхищаться им. И жалеть не хотел. Он видел, какую боль причиняет Гильому мысль об Элэйс. Его лицо говорило об ужасе потери. Но Сажье не мог заставить себя заговорить. И ненавидел себя за молчание.

Они ждали весь день. Спали по очереди. Уже начинало смеркаться, когда стая ворон пролетела над самым склоном — как хлопья пепла от догоревшего костра. Птицы с карканьем закружились над ними, хлопая крыльями в ледяном воздухе.

— Кто-то идет, — мгновенно насторожился Сажье.

Он выглянул из-за валуна, нависавшего над входом в пещеру. Огромный камень держался на узком уступе, словно был положен сюда рукой горного великана.

И ничего не увидел, никакого движения. Тогда Сажье осторожно вышел из укрытия. Все кости болели, все тело, не отошедшее еще от жестоких побоев, занемело в бездействии. На костяшках отекших пальцев запеклась кровь, лица было не различить за синяками и ссадинами.

Сажье свесил ноги с уступа, спрыгнул вниз. Приземлился неудачно — тело прошила боль.

— Дай меч, — попросил он, протягивая вверх руку.

Гильом передал ему оружие, потом спустился сам и встал рядом, всматриваясь вниз по ущелью.

Ветер донес далекиё голоса. Потом в меркнущем свете Сажье разглядел тонкую струйку дыма, поднимающуюся из реденькой рощи.

Он перевел взгляд к горизонту, где лиловая земля сливалась с темнеющим небом.

Они подошли с юго-востока, — сказал он спутнику, значит, Ориана далеко обошла селение. С этой стороны они лошадей дальше не проведут — не та тропа. С обеих сторон обрывы и осыпи. Дальше пойдут пешком.

Мысль, что Бертрана так близко, оказалась невыносима.

— Я спущусь туда…

— Нет! — быстро возразил Гильом и добавил мягче: — Нет, слишком велик риск. Если тебя заметят, Бертрана станет заложницей. Уже ясно, что Ориана направляется к пещере. Здесь внезапность сыграет нам на руку. Надо дождаться. — Помолчав, он добавил: — Не вини себя, друг. Ты не мог им помешать. И для твоей дочери будет лучше, чтобы ты держался прежнего плана.

Сажье вырвал у него свою руку.

— Что ты понимаешь? — сказал он дрожащим от ярости голосом. — Как смеешь думать, что понимаешь меня?

Гильом вскинул руки в шутливом отчаянии:

— Извини-извини!

— Она совсем ребенок.

— Сколько ей?

— Девять, — коротко отозвался Сажье.

— Уже может кое-что понимать, — задумчиво нахмурился Гильом. — Даже если из лагеря Ориана выманила ее уговорами, а не увезла силой, к этому времени она должна была разобраться. Она знала, что Ориана в лагере? Вообще знала, что у нее есть тетя?

Сажье кивнул.

— И знала, что Ориана — не друг Элэйс. Она бы с ней не ушла.

— Если знала, с кем имеет дело, — нет, — согласился Гильом. — А если не знала?

Сажье на минуту задумался и покачал головой:

— Все равно. Не могу поверить, чтобы она пошла за незнакомой женщиной. Мы же ясно объяснили, что она должна дождаться нас…

Он осекся, поняв, что проговорился, но Гильом не услышал оговорки, погрузившись в размышления, и Сажье перевел дух.

— Думаю, с солдатами мы справимся после того, как отобьем Бертрану, — заговорил Гильом. — Чем больше размышляю, тем вероятнее мне кажется, что Ориана оставит своих людей ждать, а сюда подойдет только с твоей дочерью.

Сажье стал слушать внимательней:

— Дальше?

— Ориана тридцать лет дожидалась этой возможности. Таиться для нее так же привычно, как дышать. Не думаю, чтобы она рискнула выдать кому-то место, где находится ее драгоценная пещера. Она не захочет делиться тайной, а раз она полагает, что никто, кроме сына, не знает, куда она направилась, то и опасности не предвидит.

Гильом помолчал.

— Ориана… Ради тайны лабиринта она лгала, убивала, предала отца и сестру. Ради этих книг она обрекла себя на проклятие.

— Убивала?

— Первого своего мужа, Жеана Конгоста, — наверняка, даже если не ее рука воткнула ему нож в спину.

— Франсуа, — прошептал Сажье так тихо, что Гильом не услышал.

Луч воспоминания: вопль, отчаянно бьющая копытами лошадь, трясина, засасывающая человека и животное.

— И я всегда подозревал, что на ее совести смерть одной женщины, которую Элэйс очень любила, — продолжал Гильом. — Имя я запамятовал за столько лет, но помню, что она была знахарка из Нижнего города. Она научила Элэйс всему: собирать травы, лечить, пользоваться дарами природы на благо людям. Элэйс ее любила, — помолчав, повторил он.

Только упрямство помешало Сажье сказать о себе. Упрямство и давняя ревность. Но этого он не выдержал.

— Эсклармонда не умерла тогда, — тихо сказал он.

Гильом замер.

— Как? А Элэйс знала?

Сажье кивнул.

— Когда она сбежала из Шато, за помощью пришла к Эсклармонде — и к ее внуку. Она…

Властный и холодный голос Орианы прервал его откровения. Мужчины — оба опытные разведчики — мгновенно распластались на земле, беззвучно обнажили мечи и переползли ближе к устью пещеры. Гильом укрылся за густым кустом боярышника. Его колючие ветви угрожающе топорщились в спустившихся сумерках.

Голоса приближались. Они уже слышали топот солдатских сапог, звон оружия.

Сажье казалось, он вместе с Бертраной проходит каждый шаг. Мгновения растянулись в вечность. Звук шагов, отголоски разговоров словно застыли на месте и не приближались.

Наконец из-за деревьев показались две человеческие фигуры. Гильом не ошибся: они были вдвоем, Ориана и Бертрана. Сажье чувствовал на себе предостерегающий взгляд Гильома, заклинающий не двигаться, ждать, пока Ориана не окажется на расстоянии удара.

Когда они приблизились, Сажье стиснул кулаки, чтобы не зарычать вслух. На побелевшем личике девочки ярко краснел рубец от удара. От шеи к связанным сзади рукам тянулась веревка. Ориана держала ее конец в левой руке, а в правой сжимала кинжал, и острием его колола Бертрану в спину, подгоняя вперед.

Та шла неловко, часто оступаясь. Прищурившись, Сажье разглядел, что под подолом юбки у нее связаны лодыжки. Свободная петля позволяла кое-как передвигать ноги, но не бежать.

Он заставил себя замереть, ждать, смотреть, как они выходят на прогалину перед пещерой.

— Ты сказала, сразу за деревьями!

Бертрана пробормотала что-то так тихо, что Сажье не разобрал слов.

— Ради твоего же блага, надеюсь, что это правда, — процедила Ориана.

— Вот она, — проговорила девочка.

Голос ее не дрожал, но Сажье услышал в нем ужас, от которого у него сжалось сердце.

Они намеревались напасть на Ориану у входа в пещеру. Сажье должен был выхватить девочку, Гильом — разоружить женщину, не дав ей воспользоваться ножом.

Сажье оглянулся на Гильома, и тот кивнул, показывая, что готов.

— Но тебе нельзя входить, — говорила между тем Бертрана. — Это святое место. Туда можно только стражам.

— Вот как? — издевательски усмехнулась Ориана. — И кто же мне помешает? Не ты ли? — Старая обида проступила на ее лице. — Ты так похожа на нее, что меня тошнит.

Женщина резко дернула веревку, заставив девочку вскрикнуть от боли.

— Элэйс тоже всегда знала, кому что делать. Всегда думала, что она лучше других.

— Неправда! — выкрикнула Бертрана.

Сажье мысленно умолял ее замолчать. В то же время ему подумалось, что Элэйс может гордиться отвагой дочери в столь безнадежном положении. Да и он ею гордился. Девочка была достойна своих родителей.

А Бертрана кричала:

— Все не так! И входить нельзя. Он тебя не впустит! Лабиринт хранит свои тайны — от тебя и от всех, кто ищет его не по праву!

Ориана коротко рассмеялась:

— Сказки, чтобы пугать маленьких глупышек вроде тебя.

— Я тебя дальше не поведу, — не сдавалась Бертрана.

Ориана подняла руку и ударила девочку, сбив ее на камни. Красная пелена затянула рассудок Сажье. В три шага он оказался перед Орианой. Из его горла вырвался безумный рев.

Ориана опередила его. Одним движением она вздернула пленницу на ноги и приставила нож ей к горлу.

— Какое разочарование, Мой сын не справился даже с таким простым делом. Мне доложили, что о тебе уже позаботились… впрочем, не важно.

Сажье выдавил улыбку, надеясь хоть немного ободрить Бертрану.

— Брось меч, — холодно проговорила Ориана, — или я ее убью.

— Извини, Сажье, что я тебя не послушалась, — крикнула ему девочка. — Но она показала твое кольцо. Сказала, ты ее за мной послал.

— Не мое кольцо, — отозвался Сажье.

Меч выпал из его руки и задребезжал на жесткой земле.

— Так-то лучше. Теперь встань так, чтобы я могла тебя видеть. Вот так. Стой. — Она усмехнулась. — Совсем один?

Сажье молчал. Ориана плашмя погладила клинком горло Бертраны и вдруг уколола ее под ухом. Девочка вскрикнула. Красный ручеек ленточкой потянулся по белой коже.

— Отпусти ее, Ориана. Тебе нужна не она, а я.

При звуке голоса Элэйс сами горы, казалось, затаили дыхание.

— Дух? Гильом не знал ответа.

Тело вдруг стало пустым и невесомым. Он не смел двинуться в своем убежище, боясь спугнуть видение. Взглянул на Бертрану, так похожую на мать, и снова перевел взгляд туда, где стояла Элэйс, — если то была она.

Мех капюшона обрамлял ее лицо, плащ, покрытый дорожной грязью, подметал белые камни. Она сложила перед собой руки в теплых кожаных перчатках.

— Отпусти ее, Ориана.

Эти слова разрушили чары.

— Мама! — вскрикнула девочка, отчаянно потянувшись к ней.

— Не может быть… — Ориана прищурилась. — Ты умерла. Я же видела твою смерть.

Сажье бросился к ней в надежде выхватить Бертрану — и опять не успел.

— Ни шагу ближе! — выкрикнула та, опомнившись и увлекая Бертрану ко входу в пещеру. — Клянусь, я ее убью!

— Мама…

— Не может быть… Я сама видела.

Элэйс шагнула вперед.

— Отпусти ее, Ориана. Эта ссора только между нами.

— Никаких ссор, сестрица. У тебя «Книга Слов». Она мне нужна. C'est pas difficile.

— А когда ты ее получишь?

Гильом оцепенел. Он не мог поверить собственным глазам, говорившим ему, что перед ним та самая Элэйс, которую он так часто видел во сне и в дневных грезах.

Блеск стальных шлемов привел его в себя. Двое солдат подкрадывались к Элэйс сзади, прячась за сухим бурьяном. Слева послышался удар подошвы о камень.

— Хватайте их!

Солдат, оказавшийся ближе других к Сажье, крепко схватил его за локти. Другие, уже не скрываясь, бросились на Элэйс. Та мгновенно развернулась. Меч оказался в ее руке и вспорол бок первому из нападавших. Тот упал, но второй бросился вперед. От столкнувшихся клинков рассыпались в воздухе искры.

Гильом вскочил и бросился к ней в тот самый миг, когда Элэйс споткнулась. Солдат сделал глубокий выпад и уколол ее в плечо. Вскрикнув; Элэйс выронила меч и зажала рану рукой в перчатке.

— Мама!

Одним прыжком преодолев оставшееся расстояние, Гильом воткнул меч в живот солдата. Изо рта у того плеснула кровь, глаза вытаращились, и он упал.

Не было времени переводить дыхание.

— Гильом, — крикнула Элэйс, — сзади!

Он развернулся навстречу еще двоим, подбегавшим снизу. Высвободил меч и вступил в схватку. Его клинок сверкал жестко и беспощадно, заставляя их отступать.

Гильом был искуснее, но силы были неравны.

Сажье уже связали и поставили на колени. Один солдат остался сторожить его, приставив к шее кинжал, а второй устремился на помощь товарищам. Он неосторожно приблизился к Элэйс. Она уже потеряла много крови, но еще сумела вытащить из-за пояса нож и с силой воткнуть его между ног солдата. Кровь струей ударила из его бедра.

Ослепленный болью солдат наугад взмахнул рукой, и Гильом успел увидеть, как Элэйс, падая, ударилась головой о камень. Она сразу попыталась встать, но ее уже не держали ноги. Из разбитой головы текла кровь.

Солдат, зажимая рану на ноге, неуклюже наступал на Гильома. Он напоминал сейчас медведя, попавшего в ловушку. Гильом хотел уклониться с его пути, но камни осыпались под ногой и он беспомощно съехал вниз на несколько шагов. Пока он пытался подняться на ненадежной осыпи, двое солдат успели навалиться на него, прижав к земле.

От удара сапогом в бок хрустнули ребра. От следующего удара он мучительно дернулся. Рот наполнился кровью.

От Элэйс не доносилось ни звука. Кажется, она вовсе не двигалась. Зато закричал Сажье. Подняв голову, Гильом увидел, как солдат плашмя опускает ему на голову клинок. Сажье упал без чувств.

Ориана скрылась в пещере. И с ней — Бертрана.

Собрав все силы, Гильом с ревом одним рывком вскочил на ноги, сбросив со склона одного из противников. Второму вонзился в живот его меч. Элэйс успела подняться на колени и ножом полоснула сзади по ногам последнего. Тот захлебнулся воем.

И все стихло.

Минуту Гильом просто смотрел на Элэйс. Он все еще не решался поверить своим глазам, в страхе, что ее снова отнимут у него. Потом он протянул руку.

Ее пальцы переплелись с его пальцами. Он почувствовал ее кожу, такую же изодранную и мозолистую, как у него. Такую же холодную. Настоящую.

— Я думал…

— Я знаю, — быстро отозвалась она.

Гильому не хотелось отпускать ее, но мысль о Бертране заставила его овладеть собой.

— Сажье ранен, — сказал он, сбегая по склону к пещере. — Ты ему помоги. Я за Орианой.

Элэйс склонилась над Сажье и почти сразу догнала Гильома.

— Он просто без сознания, — сказала она. — Ты останься. Расскажешь ему, что случилось. Мне надо найти Бертрану.

— Нет, она только того и ждет. Заставит тебя показать, где книга, а потом убьет обеих. Без тебя мне скорее удастся вернуть вашу дочь. Разве не ясно?

— Нашу дочь, — сказала Элэйс.

Гильом услышал слова, но смысл их дошел до него не сразу. Сердце у него замерло.

— Элэйс, что… — начал он, но она уже нырнула у него под рукой и бросилась в темный тоннель.

ГЛАВА 80

???

Пятница, 8 июля 2005

— Их понесло в пещеру, — выругался Нубель, бросая трубку. — Идиоты!

— Кого?

— Одрика Бальярда с Элис Таннер. Вбили себе в головы, что Шелаг О'Доннел держат на пике де Соларак, и отправились туда. Она говорит, там кто-то еще. Какой-то американец, Уилл Франклин.

— Это еще кто?

— Понятия не имею, — буркнул Нубель, сгребая висевший на стуле пиджак и вываливаясь в коридор.

Моро шел за ним.

— Кто это звонил?

— Диспетчер. Они получили сообщение от Таннер в девять, но решили, что «меня не стоит беспокоить во время допроса»! «N'importe quoi»! — передразнил Нубель гнусавый голос дежурного сержанта.

Оба они машинально взглянули на стенные часы. Было десять пятнадцать.

— А что Бриссар и Доминго? — Моро оглянулся на дверь комнаты для допросов.

Предчувствие не обмануло Нубеля. Обоих задержали почти у самой фермы бывшей супруги Оти, когда они направлялись к Андорре.

— С ними можно подождать.

Нубель пинком распахнул дверь, выходившую на стоянку, так что створка ударилась о пожарную лестницу. Они сбежали по ступенькам на площадку.

— Ты из них что-нибудь вытянул?

— Ничего, — сказал Нубель, рывком открыв дверцу машины, и, бросив пиджак на заднее сиденье, протиснулся за руль. — Оба молчат как могила.

— Своего босса боятся больше, чем тебя, — заметил Моро, захлопывая дверцу. — Об Оти сообщали?

— Ничего. Отстоял обедню в Каркасоне. И с тех пор пропал.

— А ферма? — Машина уже вырвалась из ворот стоянки на трассу. — Обыск что-нибудь дал?

— Нет…

В кармане у Нубеля зазвонил телефон. Держа правой рукой баранку, он дотянулся до пиджака на заднем сиденье. Из подмышки у него густо пахнуло потом. Сбросив пиджак на колени Моро, он подгонял друга яростными жестами, пока тот рылся по карманам в поисках трубки.

— Нубель, oui? — Нога его ударила по тормозам, так что Моро швырнуло вперед. — Putain![114] Господи, почему только сейчас сообщаете? Там кто-нибудь есть? — Он выслушал ответ. — Когда началось?

Связь была ненадежной, даже Моро слышал треск в трубке.

— Нет, нет, оставайтесь там! Держите меня в курсе.

Нубель кинул телефон на приборную доску, включил сирену и мигалку.

— Ферма горит, — сказал он, вдавливая педаль газа.

— Поджог?

— Там до ближайшего соседа полкилометра. Тот уверяет, что слышал два взрыва, потом увидел зарево и вызвал пожарных. Но пока они прибыли, все уже пылало.

— Внутри кто-то был? — с беспокойством спросил Моро.

— Они не знают, — последовал мрачный ответ.

Шелаг приходила в себя урывками.

Она не представляла, сколько времени прошло с ухода мужчин. Одно за другим отказывали все чувства. Она больше не воспринимала того, что ее окружает. Казалось, тело невесомо парит в пустоте. Она не чувствовала ни жары, ни холода, ни острых камней под собой. Мир свернулся коконом вокруг нее. Она была в безопасности. Свободна.

И не одна.

Перед глазами вставали лица, люди из прошлого и настоящего, шествие молчаливых образов.

Свет снова начал разрастаться. Где-то на краю зрения возник яркий белый луч. По стенам и неровному потолку пещеры заплясали тени. Цвета и формы сменялись перед глазами, как в калейдоскопе.

Кажется, она видела мужчину. Старика. Почувствовала на лбу его сухую прохладную руку, обтянутую тонкой, как бумага, кожей. Голос сказал ей, что все будет хорошо. Что ей больше ничего не грозит.

Теперь Шелаг различила и другие голоса, шептавшиеся у нее в голове, утешавшие, успокаивавшие, ласкавшие ее.

Она ощутила за плечами черные крылья, уносившие ее нежно, как ребенка. Зовущие домой.

А потом новый голос:

— Повернитесь.

Уилл уже понял, что рев, раздававшийся у него в ушах, — всего лишь гул собственной, густой и тяжелой крови. И еще в голове снова и снова отдавался грохот выстрелов.

Он проглотил слюну и попытался выровнять дыхание. Его тошнило от острого запаха обшивки, забившего и рот, и нос.

Сколько же было выстрелов? Два? Три?

Оба его охранника вышли. Уилл слышал, как они говорят, спорят с кем-то — наверно, с Франсуа-Батистом. Медленно, стараясь не привлекать внимания, он приподнялся, опираясь на спинку заднего сиденья машины. В свете фар он увидел Франсуа-Батиста, стоявшего над мертвым телом Оти. Руки у него повисли вдоль тела, в правой был зажат пистолет. На капот и дверцу машины Оти кто-то словно выплеснул жестянку красной краски. Кровь, волосы и осколки кости. Все, что осталось от черепа Оти.

Тошнота подкатила к горлу. Уилл снова сглотнул, но не позволил себе отвернуться. Франсуа-Батист сделал движение, будто хотел склониться над убитым, но вдруг резко выпрямился и отвернулся. Многократные инъекции наркотика убили чувствительность, но Уилл все же чувствовал, как онемели у него руки и ноги. Он привалился к кожаной спинке, благодаря судьбу, что его, по крайней мере, не запихнули на этот раз в тесный ящик багажника.

Дверца за его головой распахнулась, и знакомые потные руки вцепились в плечи и шею, стянули с сиденья и бросили наземь у колеса.

Ночной воздух холодил лицо и голые ноги. Они напялили на него какую-то длинную и свободную, хоть и перетянутую на поясе, хламиду. Он чувствовал себя в ней словно голым: стыдно и неуютно. И страшно.

Отсюда ему видно было распростертое на щебенке тело Оти. Рядом с ним, за передним колесом машины, подмигивал крошечный красный огонек.

— Portez-le jusqu'à Ja grotte, — снова услышал он голос Франсуа-Батиста. — Vous nous attendez dehors. En face de l'ouverture. — Тот помолчал. — Il estdix-heures moins cinq maintenant. Nous allons rentrer dans quarante, peut-être cinquante minutes.[115]

Скоро десять… Когда мужские руки подхватили его под мышки, Уилл бессильно свесил голову назад. Чувствуя, как его тащат вверх к пещере, он гадал, будет ли жив к одиннадцати.

— Повернитесь, — повторила Мари-Сесиль.

«Резкий высокомерный голос», — подумал Одрик. Он еще раз погладил Шелаг по голове и неторопливо выпрямился в полный рост. Облегчение, которое он испытал, увидев ее живой, оказалось недолгим. Она была совсем плоха, и Одрик боялся, что женщина не протянет долго, если немедленно не оказать ей медицинскую помощь.

— Фонарь оставьте, — продолжала Мари-Сесиль, — а сами встаньте так, чтобы я вас видела.

Он медленно повернулся и вышел из-за алтаря.

В одной руке у нее был масляный светильник, в другой — пистолет. Первое, что пришло ему в голову: как они похожи. Те же зеленые глаза, черные волосы, завивающиеся локонами вокруг красивого худощавого лица. В золотом ожерелье и диадеме, в белом одеянии, украшенном амулетами, она казалась египетской принцессой.

— Вы здесь одна, сударыня?

— Я не считаю нужным, чтобы меня сопровождали везде и всюду, месье, и кроме того…

Он показал глазами на пистолет.

— Вы считаете, что со мной не будет хлопот? — Он кивнул. — Я ведь очень стар, ос? И кроме того, — добавил он, — вы предпочитаете, чтобы нас никто не слышал.

Тень улыбки скользнула по ее губам.

— Власть — это тайна.

— Человек, который внушил вам это, мертв, сударыня.

Боль вспыхнула в ее глазах.

— Вы знали моего деда?

— Знал о нем, — ответил он.

— Он хорошо учил меня. Никому не доверять. Никому не верить.

— Одинокая получается жизнь, сударыня.

— Не нахожу.

Она двинулась по кругу, обходя его, как хищник — жертву, пока не оказалась спиной к алтарю. Он стоял почти посреди зала, у самого углубления в земле.

«Могила», — подумалось ему. Могила, в которой нашли тела.

— Где она? — требовательно проговорила Мари-Сесиль.

Он не ответил на вопрос.

— Вы очень похожи на деда. Характером, чертами лица, упорством. И, подобно ему, вы заблуждаетесь.

Она гневно вспыхнула:

— Мой дед был великим человеком. Он чтил Грааль. Он посвятил жизнь поискам «Книги Слов», чтобы лучше понять.

— Понять, сударыня? Или использовать?

— Вы ничего о нем не знаете!

— О нет, знаю, — тихо ответил он. — Люди не так уж изменились.

Помолчав, Одрик заговорил еще тише:

— И он был так близко, верно? Всего несколько километров к западу, и пещеру нашел бы он. А не вы.

— Теперь это уже безразлично! — яростно крикнула женщина. — Она наша.

— Грааль не принадлежит никому. Им нельзя владеть, его нельзя использовать, им нельзя торговать.

Одрик помедлил и в свете масляной лампы взглянул ей прямо в глаза.

— Он бы не спас его, — сказал он.

И услышал, как она втянула в себя воздух.

— Эликсир исцеляет и продлевает жизнь. Он остался бы жить.

— Он не спас бы его от болезни, которая соскребает мясо с костей, сударыня, так же как не даст вам того, чего желаете вы. — И, помолчав: — Грааль не придет к вам.

Она шагнула к нему:

— Вы на это надеетесь, Бальярд, но вы не уверены. При всех ваших познаниях, после всех поисков, вы не знаете наверняка.

— Вы ошибаетесь.

— Вот ваш шанс, Бальярд. После стольких лет, когда вы писали, изучали, гадали! Вы, как и я, посвятили этому жизнь. Вы так же хотите увидеть это, как я.

— А если я откажусь вам помогать?

Она жестко рассмеялась.

— Право, нужно ли спрашивать? Мой сын вас убьет, и вы это знаете. Как он это делает — и сколько это длится, — вы узнаете сами.

Несмотря на принятые предосторожности, по спине у него пробежал холодок. Если Элис ждет на месте, как обещала, беспокоиться не о чем. Она в безопасности. Она и оглянуться не успеет, как все кончится.

Воспоминания об Элэйс — и о Бертране — непрошено ворвались в душу.

Их независимость, вечное нежелание подчиняться приказам, безрассудная отвага.

А если и Элис той же закалки?

— Все готово, — говорила она. — «Книга Бальзамов» и «Книга Чисел» здесь. Так что если вы отдадите мне кольцо и скажете, где спрятана «Книга Слов»…

Одрик заставил себя забыть об Элис и сосредоточиться на Мари-Сесиль.

— Почему вы думаете, что она до сих пор здесь?

Она улыбнулась:

— Потому что вы здесь, Бальярд. Иначе зачем бы вы пришли? Вы хотите увидеть, как свершится обряд, — хоть раз перед смертью. Вы оденетесь для церемонии! — внезапно выкрикнула она, потеряв терпение и стволом пистолета указывая на сверток белой ткани на ступени.

Он покачал головой и увидел, как на лице ее на миг возникло сомнение.

— И вы отдадите мне книгу!

Он уже заметил три маленьких металлических кольца, утопленных в землю в нижнем углу камеры, и вспомнил, что именно Элис первой увидела скелеты в их открытой могиле.

Он улыбнулся. Совсем скоро он узнает ответ, которого искал.

— Одрик, — шепнула Элис, ощупью пробираясь вниз по тоннелю.

«Почему он не отвечает?»

Впереди виднелся слабый желтоватый отблеск.

— Одрик, — вновь позвала она.

Ей становилось все страшнее.

Последние метры она почти пробежала, ворвалась в маленький подземный зал и остановилась как вкопанная.

«Не может быть…»

Одрик стоял у подножия ступеней. На нем было длинное белое одеяние.

«Я это помню…»

Она тряхнула головой, отгоняя воспоминание. Руки у него были связаны впереди, и он как животное был привязан к колышку, вбитому в землю. У дальней стены в желтом свете лампы, горевшей на алтаре, стояла Мари-Сесиль Л'Орадор.

— Думаю, дальше не надо, — сказала она.

Одрик обернулся. В его глазах была печаль и жалость.

— Извините, — прошептала Элис, поняв вдруг, что она все погубила. — Но я хотела предупредить…

Она не успела договорить. Кто-то схватил ее сзади. Девушка вскрикнула и забилась, но тех было двое.

«И это уже было…»

Кто-то выкрикнул ее имя. Не Одрик. В глазах потемнело, и она начала падать.

— Ловите ее, идиоты! — выкрикнула Мари-Сесиль.

ГЛАВА 81

ПИК ДЕ СОЛАРАК,

марс 1244

Гильом не успел перехватить Элэйс, она слишком далеко обогнала его.

Спотыкаясь в темноте, он бежал по тоннелю. От боли в сломанных ребрах невозможно было вздохнуть. В голове звенели слова, сказанные Элэйс, и страх становился все острее, подгоняя его вперед.

Воздух остывал, словно кто-то высасывал жизнь из тесной пещеры. Он не мог понять: если это святое место, пещера лабиринта, откуда такой поток зла?

Неожиданно он оказался на каменной платформе. Прямо перед ним две широкие низкие ступени вели на плоскую ровную площадку. Caleth, горевший на каменном алтаре, слабо освещал пещеру.

Сестры стояли лицом к лицу. Ориана по-прежнему держала нож у горла Бертраны. Элэйс не шевелилась.

Гильом пригнулся, беззвучно моля Бога, чтобы Ориана не заметила его. Он осторожно попятился к стене, в тень, и неслышно прокрался чуть ближе, так что ему было и видно, и слышно происходящее.

Ориана швырнула что-то к ногам Элэйс.

— Возьми, — крикнула она. — Открой лабиринт. Я знаю что «Книга Слов» здесь.

Глаза Элэйс расширились от удивления. Гильом смотрел на Ориану, со стыдом узнавая это надменное выражение.

— Или ты не читала «Книгу Чисел»? Ты поражаешь меня, сестра! Там объясняется, как использовать ключ.

Элэйс медлила.

— Кольцо, в которое вставлен мерель, открывает камеру в центре лабиринта.

Она оттянула Бертране голову назад. Кожа на горле натянулась. Блеснуло лезвие.

— Сделай же это, сестра.

Бертрана вскрикнула, и этот звук лезвием вонзился в висок Гильому. Он взглянул на Элэйс, стоявшую, сдвинув брови, с беспомощно повисшей рукой.

— Сперва отпусти ее, — сказала Элэйс.

Ориана покачала головой. Волосы у нее растрепались, взгляд стал диким и больным. Глядя прямо в глаза сестре, она медленно, напоказ, сделала надрез на шее Бертраны. Та снова закричала, по шее у нее потекла струйка крови.

— Следующий будет глубже, — предупредила Ориана дрожащим от ненависти голосом. — Доставай книгу.

Элэйс нагнулась, подобрала кольцо и пошла к лабиринту. За ней, волоча Бертрану, шла Ориана. Гильом слышал, как задыхается девочка, беспомощно перебирая связанными ногами.

Минуту Элэйс стояла, устремившись памятью в прошлое, где то же самое проделывал Ариф.

Она прижала левую ладонь к шершавому камню лабиринта. В ране стрелой ударила боль. Ей не нужно было света, чтобы распознать египетский символ жизни — анкх, как называл его Ариф. Спиной прикрывая руку от Орианы, она вставила кольцо в крошечное отверстие у основания внутреннего круга лабиринта, прямо перед своим лицом. «Ради Бертраны, — молилась она про себя, — пусть это сработает!» Ничего не было произнесено, ничего не приготовлено, как следовало. Все было совершенно не так, как в тот единственный раз, когда она представала с призывом перед камнем Лабиринта.

— Di ankh djet, — пробормотала Элэйс. Древние слова пеплом осыпались с губ.

Что-то резко щелкнуло, как ключ в замке. В глубине стены камень заскрежетал о камень. Элэйс отстранилась, и за ее плечом Гильом увидел открывшийся в самом сердце лабиринта тайник.

— Передай мне, — приказала Ориана. — Клади сюда, на алтарь.

Элэйс исполнила приказание, не сводя глаз с лица сестры.

— Теперь отпусти ее. Она тебе больше не нужна.

— Открой! — крикнула Ориана. — Я хочу убедиться, что это не подделка.

Гильом придвинулся ближе. На первой странице блестел золотом невиданный им доселе знак: овал, скорее походивший формой на слезу, венчал подобие креста или пастушеского посоха.

— Дальше, — настаивала Ориана. — Я хочу видеть все.

Рука Элэйс, переворачивавшая страницы, дрожала. Перед глазами Гильома мелькали бесконечные ряды знаков и символов, строк и рисунков.

— Возьми ее, Ориана. — Элэйс с трудом сдерживала дрожь в голосе. — Возьми книгу и отдай мне дочь.

Гильом увидел, как блеснул клинок, и догадался, что должно случиться, за миг до того, как это случилось, — до того, как ревность и обида толкнули Ориану уничтожить самое дорогое, что было у ее сестры.

Он прыгнул на Ориану и отбросил женщину в сторону. Сломанные ребра подались и в глазах потемнело от боли, но главное было сделано.

Нож выпал у нее из руки и пропал в темноте, в тени под алтарем. Бертрану толчком кинуло вперед. Девочка закричала, ударившись виском об угол плиты, и замерла.

— Гильом, забери Бертрану! — выкрикнула Элэйс. — Она ранена, и Сажье тоже. Помоги им. В деревне найдешь Арифа — он тебе поможет.

Гильом медлил.

— Прошу тебя, Гильом. Спаси ее!

Последнее слово оборвалось, когда Ориана, поднявшаяся с земли с ножом в руке, бросилась на сестру. Клинок вонзился в уже раненную руку.

У Гильома сердце разрывалось надвое. Невозможно было оставить Элэйс наедине с Орианой, но так же невозможно было видеть белое личико неподвижно лежавшей Бертраны.

— Пожалуйста, Гильом! Уходи!

Бросив последний взгляд на Элэйс, он подхватил дочь на руки, не замечая боли, стараясь не видеть крови, струившейся из пореза. Так хотела Элэйс.

Он неуклюже поднимался по ступеням к выходу из камеры, когда ему послышался рокот, словно ворочался гром, запертый в глубине холма. Споткнувшись, Гильом вообразил, что ноги не держат его, и упрямо двинулся дальше: шагнул на площадку и стал подниматься по тоннелю. Камушки выворачивались из-под ног, руки и ноги горели болью. Но дрожали не колени — дрожала и колыхалась сама земля под ногами.

Силы его были на исходе. Бертрана беспомощно висела у него на руках и с каждым шагом становилась тяжелее. И все громче рокотал гром. С потолка сыпалась пыль и каменные обломки. Но в лицо уже дунул холодный воздух. Еще несколько шагов — и он вырвался в серые сумерки.

Гильом бросился к Сажье. Тот лежал неподвижно, но дыхание было ровным.

И Бертрана, хоть и бледная как смерть, уже шевелилась и стонала у него на плече. Уложив ее рядом с Сажье, Гильом метнулся к убитым солдатам, срывая с них плащи, чтобы укрыть раненых. Затем сорвал и свой плащ — медная с серебром застежка отскочила и потерялась в пыли. Он свернул его и положил под голову Бертране. Задержался еще на миг, Чтобы поцеловать дочь в лоб.

— Filha, — прошептал он.

Первый и последний отцовский поцелуй.

В пещере загрохотало, громыхнуло, словно гроза разразилась над самыми головами. Гильом бросился в тоннель. Здесь, среди тесных стен, грохот оглушал.

Что-то метнулось к нему из темноты.

— Дух… лик… — бормотала обезумевшая от страха Ориана. — Лик в лабиринте…

— Где она? — крикнул Гильом, схватив ее за плечи. — Что ты сделала с Элэйс?

Ориана была в крови с головы до ног.

— Лица… лица в лабиринте.

Она пронзительно завизжала, и Гильом оглянулся туда, куда устремлен был ее безумный взгляд, но ничего не увидел. В этот миг Ориана ударила его ножом в грудь.

Он сразу понял, что удар смертелен. Он сразу ощутил смерть, овладевающую членами. Помутившимся взглядом он смотрел вслед убегающей в пыльном облаке женщине. Жажда мести тоже умерла в нем.

Когда Ориана выбежала в сумерки гаснущего дня, Гильом уже вслепую спускался вниз по туннелю с единственной мыслью: найти в этом хаосе камня и пыли Элэйс.

Он нашел ее лежащей в неглубокой впадине перед алтарем. Одна рука прижимала к груди пустой мешочек, другая сжимала кольцо.

— Mon cor, — прошептал он.

На звук его голоса она открыла глаза. Улыбнулась, и сердце у него перевернулось от этой улыбки.

— Бертрана?

— Она в безопасности.

— Сажье?

— Тоже будет жить.

Она судорожно вздохнула:

— Ориана…

— Я ее отпустил. Она тяжело ранена. Не уйдет далеко.

Догорел и погас последний огонек в лампадке на алтаре. Элэйс и Гильом лежали обнявшись и не заметили, как наступила темнота, как пришла тишина. Для них больше ничего не существовало, кроме них двоих.

ГЛАВА 82

ПИК ДЕ СОЛАРАК,

пятница, 18 июля 2005

Тонкая одежда плохо защищала от подземного холода. Элис бил озноб. Она медленно повернула голову.

Справа от нее был алтарь. Свет исходил от старинного масляного светильника, стоявшего посреди плиты и отбрасывавшего тени на низкий свод. В полумраке можно было разглядеть символ лабиринта, выбитый на скале. В тесной пещере его круги казались огромными и величественными.

Рядом ощущалось присутствие других людей. Элис едва не вскрикнула, увидев Шелаг. Девушка лежала на каменном полу, свернувшись, как раненый зверек, тоненькая, безжизненная и беззащитная. На коже проступали следы побоев. Элис не сумела рассмотреть, дышит ли ее подруга.

«Господи, только бы живая!»

Глаза медленно привыкали к мерцающему освещению. Чуть повернув голову, она увидела Одрика, стоящего на том же месте и все так же притянутого веревкой к кольцу в земле. Седые волосы нимбом светились над его головой. Он был неподвижен, как надгробный памятник.

Но, почувствовав на себе ее взгляд, он поднял глаза и улыбнулся.

Забыв на минуту, что он должен бы сердиться на нее за нарушенное обещание, Элис ответила слабой улыбкой.

«Шелаг была права…»

Потом она заметила, что в нем что-то изменилось. Опустила взгляд на его ладони, темневшие на белом одеянии.

«Кольца нет!»

— Шелаг здесь, — чуть слышно шепнула она. — Вы были правы.

Он кивнул.

— Надо что-то делать, — прошипела она.

Он чуть заметно покачал головой и показал глазами в сторону. Элис посмотрела туда же.

— Уилл! — шепнула она, не веря своим глазам.

Волна облегчения сменилась каким-то новым чувством, и только потом пришла жалость. В волосах у него запеклась кровь, один глаз заплыл, на лице и руках виднелись порезы.

«Но он здесь. Со мной».

Услышав ее голос, Уилл открыл глаза. Напряженно всмотрелся в темноту, увидел, узнал, и на разбитых губах проступила улыбка.

Минуту они не сводили друг с друга взглядов.

«Мой любимый».

Понимание наполнило ее отвагой.

Заунывный плач ветра в тоннеле усилился, в него вплелись голоса. Однообразный напев, почти лишенный мелодии. Элис не могла разобрать, откуда идет звук. Обрывки странно знакомых слов и фраз эхом отдавались под землей, так что сам воздух источал слова: montanhas — горы, noblessa — благородные, libres — книги, Graal — Грааль. У Элис закружилась голова от звуков, раскатывающихся по пещере, как колокольный звон под куполом собора.

Когда она поняла, что не вынесет больше, пение смолкло. Тихо, тихо поблекли голоса, оставив лишь воспоминание.

Одинокий голос вплывал в настороженную тишину. Женский голос, ясный и отточенный.

Элис оторвала взгляд от лица Уилла и повернулась на звук. Мари-Сесиль возникла из тени за алтарем подобно привидению. Она остановилась перед лабиринтом. Обведенные черным глаза сверкали, как изумруды, в луче лампады. Волосы, убранные назад золотой лентой диадемы, блестели полированным черным агатом. Точеные руки были обнажены и украшены витыми браслетами.

В руках она несла три книги, уложенные одна на другую. Она разложила их в ряд на алтаре перед простой глиняной чашей. Когда она протянула руку, чтобы переставить светильник, Элис, почти не понимая, что видит, заметила у нее на левой руке кольцо Одрика.

«Видно, что не по руке».

Элис почувствовала, что погружается глубоко в прошлое, которого не помнила. Пергамент на ощупь сухой и ломкий, как осенние листья. А шнурки — она словно ощущала их под пальцами — мягкие и гибкие, хотя должны бы заскорузнуть за столько лет. Память была записана у нее в костях и крови. Она помнила, как мерцает переплет, как переливается на свету старая кожа.

Она видела крошечную золотую чашу не больше десятипенсовой монетки, самоцветом сверкнувшую на тяжелом коричневом пергаменте. На следующих листах строки тайнописи. Она слышала голос Мари-Сесиль, уходящий во мглу, и перед глазами возникали красные, синие, золотые и желтые буквы. «Книга Бальзамов».

Перед внутренним взором возникли странно знакомые изображения плоских фигурок: животных и птиц. Она увидела лист, толще других пергаментов, желтый, светящийся изнутри. Папирус, переплетение лиственных волокон. Он покрыт символами, повторяющими начало книги, только теперь между ними вставлены крошечные изображения трав, числа и меры.

Теперь ей представилась вторая книга — «Книга Чисел». На первой странице вместо чаши — рисунок лабиринта. Не задумываясь, Элис снова обвела глазами пещерный зал. Теперь она видела его другими глазами, невольно соизмеряя очертания и пропорции.

Глаза снова обратились к алтарю. Память о третьей книге была самой яркой. Золотом сверкал на первой странице анкх — древний египетский символ жизни, известный теперь всему миру. Между досками переплета «Книги Слов» страницы были чисты — белая стража, стерегущая папирус, схороненный между ними. Иероглифы на нем теснились густо и неразборчиво. Ряд за рядом крошечные значки покрывали весь лист. Ни цветных вставок, ни пробелов, отделяющих слово от слова.

И среди них было скрыто заклинание.

Элис открыла глаза и ощутила на себе взгляд Одрика.

Понимание мгновенно вспыхнуло между ними. Слова возвращались к ней, выскальзывая из пыльных углов разума. На долю секунды она отделилась от себя, взглянув на всю сцену сверху.

Восемьсот лет назад Элэйс произносила эти слова. И Одрик их слышал.

«Истина сделает нас свободными».

Ничего не изменилось, но в ней больше не было страха.

Звук, донесшийся от алтаря, привлек ее внимание. Тишина кончилась, настоящее вновь нахлынуло на нее, и с ним — страх.

Мари-Сесиль подняла глиняную чашу, такую маленькую, что ее можно было спрятать между ладонями, и лежавший рядом с ней маленький нож с потускневшим лезвием. Она воздела над головой тонкие белые руки.

— Dintrar! — возгласила она. — Войди.

Из темноты тоннеля выступил Франсуа-Батист. Взгляд его обшарил пещеру и, не задержавшись на Одрике и Элис, остановился на Уилле. Элис видела, как его мальчишеское лицо вспыхнуло торжеством, и поняла, что избивал Уилла сам Франсуа-Батист.

«Я не позволю тебе его обижать».

Но его взгляд уже двинулся дальше, задержался на миг на трех книгах, разложенных на алтаре, — Элис не поняла, облегчение или удивление скользнуло в нем, — и застыл на лице матери.

Даже стоя поодаль, Элис ощутила возникшее между ними напряжение.

Отсвет улыбки мелькнул на лице Мари-Сесиль, когда та отошла от алтаря, сжав в руках нож и чашу. Ее одеяние мерцало, словно сотканное из лунных лучей. Элис ощутила в воздухе легкое дыхание ее ароматов под тяжелым чадом горелого масла.

Франсуа-Батист ожил. Он начал переставлять ноги по ступеням, пока не оказался стоящим за спиной Уилла.

Мари-Сесиль остановилась перед ним и шепнула что-то Уиллу так тихо, что Элис не услышала ни звука. На лице Франсуа-Батиста застыла улыбка, но сквозь нее пробивалась злоба. Однако юноша наклонился, поднял связанные руки Уилла и протянул их к Мари-Сесиль.

Элис сжалась, когда женщина сделала короткий надрез между запястьем и локтем. Уилл тоже поморщился и глаза у него расширились, но он не издал ни звука.

Мари-Сесиль подставила чашу и собрала в нее пять капель крови.

То же самое она проделала с Одриком, затем остановилась перед Элис. Той видно было, как дрогнуло от возбуждения лицо Мари-Сесиль, когда ее нож прошелся по белой коже у локтя, вдоль старого шрама. Аккуратно, как хирург на операции, она ввела в кожу кончик острия и повела вниз, открывая полузажившую царапину.

Элис удивилась, как слаба была боль. Сперва она почувствовала тепло, которое быстро сменилось холодком и онемением. Она зачарованно следила, как капли ее крови падают, одна за другой, в странную бледную жидкость внутри чаши.

Затем все кончилось. Франсуа-Батист выпустил ее руки и вслед за матерью прошел к алтарю. Мари-Сесиль повторила проделанное над сыном, затем встала между алтарем и лабиринтом.

Она поставила чашу в центре плиты и провела ножом по собственной коже, глядя на протянувшуюся книзу струйку.

«Смешали кровь…»

Вспышка понимания пронзила Элис. Грааль принадлежит каждой вере и ни одной из них. Христиане, иудеи, мусульмане — пятеро стражей избирались за душу и деяния, не за происхождение. Все были равны.

Она видела, как Мари-Сесиль наклонилась и выдернула что-то, вложенное между страницами каждой книги по очереди. Вот она подняла вверх листок бумаги… нет, не бумаги, папируса. Просвечивавший луч светильника выявил переплетение тростниковых волокон. И отчетливо стал виден символ — анкх, крест жизни.

Мари-Сесиль поднесла чашу к губам и отпила. Опустошенную чашу обеими руками опустила на алтарь и обвела взглядом комнату, задержавшись наконец на Одрике. У Элис мелькнула мысль, что она с вызовом ждет от него приказа остановиться.

Затем она стянула с большого пальца кольцо и повернулась к каменному лабиринту, всколыхнув неподвижный воздух. Светильник ярче вспыхнул у нее за спиной, по стене разбежались тени. И в тенях каменной резьбы Элис увидела две, не замеченные ею раньше.

Скрытые линиями лабиринта, явственно проступали теперь очертания анкха и выпуклой чаши.

Раздался резкий щелчок, словно ключ провернулся в замке. Минуту, казалось, ничего не изменилось. Потом из глубины стены послышался скрежет камня, трущегося о камень.

Мари-Сесиль отступила назад. Элис стало видно небольшое отверстие, чуть больше поперечника книги, открывшееся в центре лабиринта. Тайник.

Слова и фразы вспыхнули в ее мозгу: объяснения Одрика смешались с воспоминаниями о собственных изысканиях.

В центре лабиринта — свет, в центре скрыто понимание. Она подумала о христианских паломниках, идущих по «chemin le Jerusalem»[116] в нефе Шартрского собора, проходящих по сужающимся кругам в поисках света.

Здесь, в лабиринте Грааля, свет — буквально — был в сердце всего.

Под взглядом Элис Мари-Сесиль подняла с алтаря светильник и поместила его в отверстие. Он точно лег в углубление, и сразу разгорелся, залив пещеру светом.

Папирус одной из книг она подняла с алтаря и вставила в прорезь ниши. Он отгородил часть света, и в пещере потемнело. Женщина развернулась к Одрику, ее слова нарушили чары.

— Ты сказал, тогда я увижу! — выкрикнула она.

Он поднял к ней свои янтарные глаза. Элис всей душой желала, чтобы он промолчал, но знала — этого не будет. По непостижимым для нее причинам он твердо решил позволить обряду совершиться.

— Истинное заклинание открывается, только когда три папируса сложены вместе. Лишь тогда в игре света и тени откроются слова, которые должны быть произнесены, вместо слов, хранящих молчание.

Элис дрожала. Она понимала, что холод исходит изнутри, словно тепло тела вытекало из нее с кровью, но сдержать дрожь не могла. Мари-Сесиль повернула в пальцах оставшиеся листы.

— В каком порядке?

— Освободите меня, — спокойно и холодно предложил Одрик. — Освободите и встаньте посреди зала. Я покажу.

Чуть помедлив, она кивнула Франсуа-Батисту.

— Maman, je ne pense…[117]

— Делай, что велено, — бросила она.

Юноша молча перерезал веревку, притягивавшую Одрика к земле, и отступил назад.

Мари-Сесиль завела руку за спину и вернула обратно, с ножом.

— Если вы попытаетесь… — она кивнула на Элис и перевела взгляд на Одрика, медленно выходившего вперед, — я ее убью. Понимаете? — и, дернув подбородком в сторону Франсуа-Батиста, вставшего над Уиллом: — Или он убьет.

— Я понял.

Он бросил короткий взгляд на лежавшую без движения Шелаг и шепнул Элис:

— Я ведь прав? — В его голосе вдруг прозвучало сомнение. — Грааль не отзовется ей?

Одрик смотрел на нее, но Элис чувствовала — его вопрос обращен к кому-то другому. К кому-то, с кем он уже пережил подобное прежде.

И Элис вдруг поняла, что знает ответ. Она не сомневалась. Она улыбнулась, передавая ему уверенность, которой ему недоставало.

— Не отзовется, — шепнула она еле слышно.

Одрик шагнул вперед.

— Вам следует сложить вместе все три папируса и поместить их перед огнем.

— Сделайте сами.

Одрик сложил три просвечивающих листка, аккуратно подровнял и вставил в щель. На миг почудилось, что огонек в нише погас. В пещере стало совсем темно. Затем, глазами, привыкшими к сгустившемуся мраку, Элис увидела, что лишь несколько иероглифов, высвеченные пятнышка ми светового узора, протянулись вдоль линий лабиринта. Все ненужные слова погасли. «Di ankh djet…» — слова ясно прозвучали в ее мозгу.

— Ди анкх джет, — проговорила она и закончила фразу, мысленно переводя слова древнего языка, произнесенные ее голосом. — В начале времен в земле Египетской повелитель тайн дал слова и знаки.

Мари-Сесиль рывком обернулась к ней.

— Ты прочла слова! — сказала она, шагнув к девушке и схватив ее за плечи. — Откуда тебе известно их значение?

— Неизвестно. Я не знаю.

Элис пыталась вырваться, но Мари-Сесиль подтянула ее прямо к острию ножа, так близко, что Элис видны были бурые пятнышки на темном клинке. Глаза ее закрылись, и она повторила:

— Di ankh djet…

Казалось, все случилось одновременно.

Одрик прыгнул на Мари-Сесиль.

— Maman!

Уилл воспользовался мгновением, на которое Франсуа-Батист забыл о нем, подтянул к себе колени и лягнул противника в крестец. От неожиданности юноша, падая, выстрелил в потолок пещеры. Элис услышала, как пуля щелкнула по камню и отскочила рикошетом.

Рука Мари-Сесиль метнулась к виску. Элис успела заметить кровь, просочившуюся между пальцами, потом женщина покачнулась и опустилась наземь.

— Maman!

Франсуа-Батист был уже на ногах и бежал к ней. Его пистолет отлетел по земле к алтарю.

Одрик подхватил нож Мари-Сесиль и с поразительной силой рассек веревки, связывавшие Уилла, затем вложил нож ему в руку.

— Освободи Элис.

Не услышав его, Уилл метнулся туда, где упавший на колени Франсуа-Батист баюкал на руках мать:

— Non, maman. Ecoute-moi, maman, reveille toi.[118]

Уилл схватил его за ворот слишком широкой куртки и ударил головой о грубый каменный пол. Только после этого он бросился к Элис и принялся пилить веревки.

— Она умерла?

— Не знаю.

— А?..

Он быстро поцеловал ее в губы и сорвал с рук веревку.

— Франсуа-Батист побудет в отключке, пока мы выберемся из этой чертовщины, — сказал он.

— Возьми Шелаг, Уилл, — распорядилась Элис, — а я помогу Одрику.

Уилл поднял на руки бессильное тело Шелаг и пошел к тоннелю. Элис бросилась к Одрику.

— Книги, — настойчиво зашептала она. — Надо их забрать, пока они не опомнились.

Он стоял, глядя сверху вниз на тела Мари-Сесиль и ее сына.

— Одрик, скорее, — повторила Элис. — Надо уходить.

— Напрасно я втянул вас, — тихо заговорил он. — Желание узнать, исполнить обещание, которое я дал когда-то и не мог выполнить, сделало меня слепым к другим заботам. Эгоистичным. Я слишком много думал о себе.

Одрик положил ладонь на одну из книг.

— Вы спрашивали, почему она не уничтожила книгу, — вдруг сказал он. — Ответ таков: я ей не позволил. Тогда мы надумали обмануть Ориану. Потому и вернулись в пещеру. Если бы не это, может быть…

Он подошел к Элис, пытавшейся выдернуть папирусы из прорези.

— Она бы этого не хотела. Слишком много жизней пропало.

— Одрик, — с отчаянием перебила его Элис. — Об этом можно поговорить потом. Вы же этого ждали, Одрик. Увидеть, как трилогия объединится вновь. Нельзя же оставить их ей.

— Не знаю… — Он перешел на шепот. — Я так и не узнал, что сталось с ней в конце.

Масла в светильнике почти не осталось, но свет становился ярче, по мере того как Элис один за другим выдергивала папирусы.

— Они у меня, — сказала она, обернувшись.

Собрала книги с алтаря и сунула их Одрику.

— Возьмите книги. Идем.

Ей пришлось почти тащить за собой Одрика по полутемной камере к тоннелю. Они, спотыкаясь, миновали впадину, где были найдены скелеты, когда в темноте за ними раздался резкий щелчок, заскрежетал камень и дважды раскатился грохот.

Элис бросилась наземь. Это были не выстрелы — совсем другой звук, будто грохотала сама земля.

Адреналин выплеснулся в кровь. Она отчаянно ползла вперед, зажав в зубах папирусы и молясь, чтобы Одрик не отстал. Ткань хламиды путалась в ногах, мешала двигаться. Рука сильно кровоточила, и опереться на нее как следует не получалось, но все же ей удалось добраться до ступеней.

Она слышала рокот в глубине земли, но оборачиваться было нельзя. Пальцы уже нащупали резные буквы на верхней площадке, когда сзади прозвучал голос:

— Остановитесь. Или я его застрелю.

Элис застыла на месте.

«Не может быть. В нее пуля попала. Я же видела, как она падала».

— Обернитесь. Медленно.

Медленно Элис поднялась на ноги. Мари-Сесиль стояла перед алтарем. Пошатывалась. Белое одеяние было забрызгано кровью, прическа растрепалась, и волосы космами вились у щек. В руках она сжимала пистолет Франсуа-Батиста, и он был нацелен прямо на Одрика.

— Медленно пройдите обратно, доктор Таннер.

Элис чувствовала, что земля поплыла под ногами. Дрожь отдавалась в ступнях, в коленях — глухой подземный рокот, с каждой секундой становившийся сильней и настойчивей.

Кажется, и Мари-Сесиль внезапно услышала его. Лицо ее на миг затуманилось недоумением. Еще раз дрогнула пещера. На этот раз сомнений не осталось — взрыв. В лицо ударил порыв холодного ветра. За спиной Мари-Сесиль покачнулся светильник: каменные кольца лабиринта трескались, разбивались на куски.

Элис бросилась назад, к Одрику. Земля раскололась, слежавшаяся веками пыль и твердая скала раздались под ней. Из всех углов хлынул щебень. Элис отпрыгнула от разверзшихся под ногами провалов.

— Отдай! — выкрикнула Мари-Сесиль, повернув ствол пистолета к Элис. — Неужели ты думаешь, что я позволю ей отнять у меня…

Голос ее потерялся в грохоте обвала.

Одрик поднялся на ноги и впервые заговорил.

— Ей? — повторил он. — Нет, не Элис.

Мари-Сесиль развернулась, чтобы увидеть, куда устремлен взгляд Одрика.

И завизжала.

Элис тоже увидела что-то в темноте. Мерцание, светлое пятно, почти лицо. В ужасе Мари-Сесиль снова развернула оружие на Элис, помедлила и нажала курок.

У Одрика хватило времени встать между ними.

Все как будто замедлилось.

Крик Элис. Одрик падает на колени. Отдача толкает Мари-Сесиль назад, и она теряет равновесие. Ее пальцы цепляются за воздух, пока тело опрокидывается в темную бездну, открывшуюся за ее спиной.

Одрик лежал на земле. Из пулевого отверстия посреди груди вытекала кровь. Лицо было белее бумаги, и под тонкой кожей виднелись голубые вены.

— Надо выбираться! — крикнула Элис. — Может быть еще один взрыв. В любую минуту.

Он улыбнулся:

— Все кончилось, Элис. A la perfin. Грааль защитил свои тайны, как защищал и прежде. Он не позволил ей взять то, чего она желала.