Читать онлайн Георгий Жуков. Последний довод короля бесплатно

Введение

Немногим видевшим его иностранцам запомнился его «львиный лик», с широкими и твердыми устами.

Статья о Жукове в журнале «Тайм», декабрь 1942 г.

Считаю своим долгом уже с первых строк книги сделать признание: «Воспоминания и размышления» не являются моей настольной книгой. Я ее просматривал, изучал некоторые моменты, но ни одного издания мемуаров Г.К. Жукова в моей насчитывающей сотни книг библиотеке нет. В качестве источника цитат в других своих книгах я использовал электронную версию «Воспоминаний и размышлений», выложенную в сети Интернет. Объяснение этому тривиальное: я располагаю большим количеством оперативных документов за подписью Жукова. Сомнений в аутентичности этих материалов куда меньше, и их текст остается неизменным на протяжении всех тех лет, которые отделяют нас от момента их написания. Вне зависимости от того, писались ли они морозной зимой 1941/42 г., или грозным летом 1942 г., или в победную весну 1945 г. Документы гораздо интереснее и куда меньше смахивают на облезлое чучело некогда грозного хищника в зоологическом музее. Именно такую ассоциацию у меня лично вызывают выхолощенные идеологией или соображениями личного характера мемуары многих действительно заслуженных военачальников. В машинописном тексте отчетов, приказов и распоряжений мысли и страсти осталось куда больше. В общем случае подборка документов с большей степенью детализации описывает события войны. Там, где в мемуарах один абзац или даже одна фраза, в документах — десятки страниц текста.

Именно эти страницы документов сделали меня апологетом Георгия Константиновича. Благодаря им было отчетливо видно, что Жуков знал, как нужно воевать. Поэтому он с 1939 г. стал «кризис-менеджером» Красной армии, тем человеком, которого бросали на самый трудный и опасный участок фронта. Жуков был своего рода «полководцем РГК», способным фехтовать армиями и дивизиями лучше своих коллег. Соответственно, его прибытие на находящийся в кризисе или требующий повышенного внимания участок фронта гарантировало Ставке повышенную эффективность действий советских войск на этом направлении. Одновременно я далек от бездумной восторженности. Жуков не был полководцем, который не проиграл ни одного сражения. Чаще ему приходилось из почти неизбежной катастрофы делать «не-поражение», выравнивать ситуацию от хаоса к хрупкому равновесию, вытаскивать других из глубокого кризиса. Георгию Константиновичу доставались самые сильные противники, самые трудные участки фронта. Мягкое подбрюшье спокойного участка фронта, недавно перешедшие к обороне резервы Жукову, как правило, не доставались. Иной раз ему приходилось бросать начатое дело и отдавать возможность пожинать плоды его усилий другим, вновь направляясь выручать попавшие в беду армии и фронты или вступать в бой с самой сильной и опасной группировкой противника. Если бы не политика умолчания неудач и кризисов, «Воспоминания и размышления» могли стать очень интересной и динамичной книгой.

Я принадлежу к поколению, которое воспитывалось в 90-е и для которого документы как источник сведений о людях и сражениях стали обыденным явлением. В советское время задорная вольтижировка цитатами из мемуарной литературы еще имела какой-то смысл — попросту потому, что других источников сокровенного знания практически не было. Однако стареющие вольтижировщики въехали с этими устаревающими не по дням, а по часам трюками в новое время. И выглядит это все странно, а местами просто глупо. У исторической науки есть свои правила и наработанные десятилетиями и даже столетиями методики. Если мы откроем учебник источниковедения и прочитаем характеристику мемуарной литературы, то увидим следующие строки:

«Мемуары возникли как жанр художественной литературы, т. е. это материал не столько для исследований, сколько для чтения, часто занятного. Историки же, забывая об этом, подходят к мемуарам исключительно как к историческому источнику. Такой подход порождает претензии к мемуаристу относительно его попыток придать воспоминаниям черты занимательности»[1].

В том же учебнике мы найдем характерные черты мемуаристики советской эпохи, имевшей, как и все прочие эпохи, свои особенности:

«стремление быть сопричастным тому или иному событию;

стандартизация в характеристиках ситуаций, людей;

формирование образа врага;

недоговоренность, наличие фигуры умолчания, эзопов язык»[2].

Всем этим букетом «достоинств» воспоминания Георгия Константиновича обладают в полной мере. И было бы странно, если бы они этим букетиком не обладали: все эти пункты в той или иной мере можно отнести к любой книги серии «Военные мемуары». Кроме того, огромное влияние оказал идеологический прессинг и политика умолчания послевоенной эпохи. Поэтому говорить: «Жуков не написал про борьбу за Ржев и операцию «Марс», и поэтому он плохой полководец» — по меньшей мере несправедливо.

Сама политика умолчания действовала не по столь очевидным принципам, как мы можем полагать сегодня. Они не были прямолинейными: «объективно проиграли, значит, молчат». Дело в том, что в послевоенные годы очень ярко проявился так называемый «эффект Пекинхема». Английский офицер Пекинхем был наблюдателем на японской эскадре в Цусимском сражении. В составленной по итогам боя записке он утверждает, что русские корабли стреляли чаще и лучше. В свою очередь, то же самое говорили о стрельбе японцев участники боя из числа выживших офицеров и матросов 2-й Тихоокеанской эскадры. Непосредственному участнику сражения в силу определенных причин психологического характера часто кажется, что противник лучше вооружен, лучше и чаще стреляет, обладает огромным численным превосходством и неисчерпаемыми резервами. Неочевидный эффект своих действий на противника приводил к неверной оценке самих действий. При этом новейшие исследования показывают, что замалчивать-то как раз стоило избиение советских танков под Прохоровкой, а не действия Южного фронта на реке Миус в июле 1943 г., многие документы по которым до сих пор закрыты грифом «секретно». Хаотичная и при внимательном рассмотрении бестолковая политика умолчания приводила к тому, что мемуаристы вынуждены были оставлять без внимания многие моменты, несомненно оставшиеся у них в памяти.

Не нужно также забывать, что мемуары пишутся постфактум. Все тот же учебник источниковедения констатирует:

«Главная же сложность состоит в том, что мысли мемуариста, умудренного опытом, уже знающего все последствия описываемых событий прошлого, эти мысли, вольные или невольные, часто вкладываются в голову того, может быть, даже совсем не прозорливого, и совсем даже не смелого, и далеко не сообразительного участника давней истории, каковым мемуарист был когда-то»[3].

Такие моменты мы без труда найдем в любом военном мемуаре, как советском, так и немецком. Характерным примером является эпизод с рекомендацией Г.К. Жукова оставить Киев, за которую, согласно «Воспоминаниям и размышлениям», ему пришлось покинуть пост начальника Генерального штаба Красной армии. Последовавшее окружение советских войск под Киевом якобы произошло вследствие того, что Сталин не послушал начальника Генерального штаба. Как мы увидим далее, при внимательном изучении событий августа — сентября 1941 г. выясняется, что глубокого предвидения не было и предложения Жукова носили локальный характер и никак не влияли на судьбу Юго-Западного фронта в целом.

В свете вышеизложенного я считаю, что объективную оценку деятельности Г.К. Жукова можно получить скорее по тому тексту, который он практически со 100 %-ной достоверностью писал сам, то есть по оперативным документам за его подписью. Когда, например, Георгий Константинович сам с нескрываемой гордостью пишет о сложной системе мер маскировки первого советского летнего наступления в 1942 г. под Ржевом. Этих документов хватит на несколько томов формата «Воспоминаний и размышлений». Конечно, они не всегда отражают механизм принятия решения, дискуссии между руководителями операций по тем или иным вопросам. С этим приходится мириться, т. к. отделить правду от вымысла в многочисленных воспроизведенных мемуаристом диалогах довольно трудно.

Одна из проблем в том, что помимо общих недостатков мемуаров воспоминания военачальников обладают рядом специфических особенностей. Как правило, в жанре мемуарной литературы работала культурная и политическая элита, чаще всего обладавшая опытом публичных выступлений, написания статей публицистического характера и даже крупных научных работ. Но не всякий полководец обладает талантом излагать свои мысли на бумаге. Нам известны сильные и интересные мемуары Манштейна и Гудериана, но практически неизвестны воспоминания Гота и Хауссера. Гот нам больше известен по брошюрке из серии «Вермахт сражается», переведенной в советское время. При этом по своему боевому опыту Герман Гот может дать сто очков вперед Гейнцу Гудериану. Он с первого дня войны на Востоке руководил объединением класса танковой армии и прошел через пламя самых крупных сражений на советско-германском фронте. Гудериан же с поста командующего танковой армии был смещен в декабре 1941 г. и в дальнейшем объяснял фюреру разницу между боевым применением САУ «Штурмгешюц» и танка Pz.IV и другие рутинные вещи. То, что «быстрый Гейнц» известен нам больше других немецких танковых командиров, это исключительно плод его личного самопиара. Еще менее известны мемуары, написанные Паулем Хауссером, командовавшим вначале дивизией СС «Райх», затем танковым корпусом СС, а в 1945 г. поднявшимся на уровень командующего группой армий. Когда Хауссер писал свою книгу, СС были уже объявлены преступной организацией, и бывший эсэсовский полководец писал оправдательный труд, уделяя больше внимания не столько собственным мыслям, сколько боевой деятельности своих подчиненных в трудных эпизодах войны. Сражению на Курской дуге, в котором его танковый корпус СС играл одну из главных ролей, посвящено буквально две странички, сражению под Прохоровкой — один абзац. Пользуясь методикой В. Суворова, можно на этом материале легко развить конспирологическую теорию о поражении корпуса СС под Прохоровкой, которого на самом деле не было.

Понимание проблемы в соответствующих ведомствах СССР присутствовало. Повышение читаемости записей советских полководцев было поручено литераторам. При этом «инженеры человеческих душ», которым была доверена литературная обработка, вносили свои помехи в создание мемуаров полководцев. Среднестатистический писатель обладал практически нулевыми познаниями в военном деле. Привычным для него было красивое описание подвигов отдельных личностей тактического звена в армейской газете «Ура, вперед!». Термины и обороты, которые писатели могли нахватать на слух в штабе армии или фронта, только усугубляли общую картину поверхностных знаний, если даже не сказать невежества в военном деле. Поэтому замечательный писатель, без преувеличения классик советской литературы К. Симонов одновременно является автором целого ряда расхожих мифов о войне. Например, боевое применение бомбардировщиков ТБ-3 в массовом сознании устойчиво ассоциируется с описанием их расстрела из «Живых и мертвых», хотя увиденное Симоновым отнюдь не является типичным случаем. Гиганты ТБ-3 чаще всего применялись ночью и поэтому благополучно дожили до десантных операций зимы 1941/42 г.

Чтобы мемуары «заиграли», были действительно объективными и интересными вне зависимости от литературных талантов военачальника, нужна была огромная работа. Идеальный вариант представляется таким. Создается группа офицеров, имеющих академическое образование и опыт работы в штабах. Анализируя оперативные документы, офицеры готовят список вопросов, на которые старается возможно детально ответить полководец. Уже эти записи имеет смысл обрабатывать литературно. Литераторы просто не обладали достаточными знаниями, чтобы задавать действительно грамотные вопросы полководцам великой войны. Поэтому многие вещи, к сожалению, оказались безвозвратно утрачены.

Жуков над картой. 1945 г.

Диалог военачальника с литзаписчиком, журналистом или даже историком часто представлял собой разговор слепого с глухим. Оперативное искусство не зря называется «искусством», а не «наукой» или «ремеслом». Деятельность полководца во многом носит творческий характер. Широко известна фраза, приписываемая итальянскому скульптору Микеланджело Буонарроти: «Я беру глыбу мрамора и отсекаю от нее все лишнее». Если в случае скульптора «лишнее» более-менее ощутимо и понятно, механизм действий полководца куда менее очевиден. Генерал смотрит на мешанину специальных символов на расстеленной на столе карте и, подобно Микеланджело, увидевшего в мраморной глыбе фигуру юноши, видит на карте контуры будущего сражения. При этом обычный человек, писатель или даже историк далеко не всегда может понять, что именно показывают разноцветные стрелочки и «реснички», нанесенные поверх лесов и дорог на карте.

Когда понимание механизма развития крупного сражения отсутствует, то на уровень крупного сражения проецируются более понятные тактические решения. Задача облегчается тем, что на расстеленной на столе карте масштаб событий во многом теряется. Как позиции полка, так и позиции целой армии и фронта умещаются на нескольких склеенных листах бумаги на письменном столе. Только масштаб склеиваемых кусков разных карт и измеряемые циркулем расстояния могут различаться на порядок, приводя от количественных изменений к качественным. Соответственно, считается, что обороняться, сидя в безопасном окопе за рядами мин и колючей проволоки, безопаснее, чем подниматься из окопа в наступление навстречу роям пуль и осколков. Но действительно великими полководцами становились те, кто понимал преимущества активной стратегии, те, кто был готов наступать с решительными целями в самой безвыходной ситуации. Успех в конечном итоге приходил к тому, кто умом или звериным чутьем понимал необходимость подавить инстинкт самосохранения и атаковать сегодня, чтобы выжить и победить завтра. Искусством делало военное ремесло умение выбора точки и момента перехода в наступление от вынужденной обороны. Жуков этим искусством овладел в совершенстве. С первых дней войны он демонстрирует понимание того, как следует наносить контрудары в оборонительных операциях.

Еще более сложной и многогранной делала личность полководца необходимость управлять большими массами людей. Интеллигенция почему-то ищет среди военачальников отражения собственных представлений об идеальной личности. Полководец должен быть знатоком литературы и искусства, обладать тонкими чертами лица, желательно слабым зрением. Однако армия представляет собой особую касту общества, лидеры которой по личным качествам существенно отличаются от светил науки, образования или мастеров культуры. Это не шахматисты и не физики из «Девяти дней одного года». Помимо умения понимать оперативную обстановку военачальникам нужно доводить свои решения до многочисленных подчиненных и добиваться их исполнения. Это означает определенную жесткость, даже жестокость, умение психологически давить на собеседника и даже ораторские способности. В этом полководцы сродни крупным предпринимателям, политикам или воротилам промышленности. Только в отличие от владельцев сталелитейных заводов в подчинении у военачальников находятся люди, которые каждый день рискуют жизнью. «Бить их рублем» бесполезно, их можно или убеждать, или подавлять психологически. К этим способностям примыкает дар принятия решения. В отличие от кабинетного ученого военачальник принимает решения в условиях недостатка информации, не имея просто физической возможности всесторонне обдумать приказы и распоряжения. У него нет времени на рефлексию: он опирается только на свой опыт и интуицию. Причем после выбора того или иного варианта действий чаще всего нужно упрямо гнуть свою линию, т. к. последовательное проведение в жизнь пусть не лучшего решения на войне гораздо лучше приводящих к хаосу метаний. Оборотной стороной полезных для военного дела качеств оказываются не самые лучшие черты характера. Часто внешней стороной умения повелевать и проводить свои решения в жизнь становится скверный характер, что заставляет кого-то сетовать на манер Сальери в пушкинских «Маленьких трагедиях»:

«Бессмертный гений» полководца может озарить и потомственного дворянина, и убежденного нациста, и прожженного авантюриста, примкнувшего в лихое время к революционным фанатикам. Гением военного дела может быть агрессивный, очень упрямый и лишенный классического образования и воспитания человек. Точно так же им может быть бывший молочник (М.Е. Катуков), банкир (державший «бутылочное горло» у Ладоги В. Венглер) или зубной врач (танкист Франц Беке). Дарующим необыкновенные способности поцелуем Господа иной раз награждается совершенно заурядный с бытовой точки зрения человек. Точно так же славный, добрый малый и прекрасный семьянин может оказаться полнейшим ничтожеством как военный и политический деятель. Совершенно бессмысленно оценивать Жукова или кого-либо еще, рассматривая его поведение в быту и манеру разговора с подчиненными.

Полководческий талант сродни музыкальному слуху. Если его нет, то никакая учеба не поможет. Академическое образование само по себе не дает никаких гарантий успеха на поле боя. Поэтому в любой армии при переходе от мира к войне происходит жесткий отбор военачальников всех рангов, отсеивающий тех, у кого «нет слуха» на музыку сражения.

Продолжая тему «Маленьких трагедий», не будет лишним заметить, что рассуждения о гении и злодействе здесь так же неуместны, как в случае хирурга со скальпелем в руках. Для общего блага и сохранения государства военачальникам часто приходится принимать жесткие решения в отношении тех или иных людей или даже сознательно обрекать на гибель целые подразделения. Более того, даже успешные боевые действия неизбежно приводят к потерям. Косвенно в гибели и увечьях солдат и командиров «виноваты» те люди, кто подписывал приказы на ввод в бой понесших потери частей и соединений. Мало кто будет возражать, что вообще без потерь вести войну невозможно. В 1918 г. английский премьер-министр Ллойд Джордж поручил одному из видных английских военачальников узнать у главы правительства Франции Жоржа Клемансо, правда ли, что какой-то французский генерал открыл способ вести наступление без потерь. Генерал дисциплинированно отправился к Клемансо за справкой. «Скажите, пожалуйста, Ллойд Джорджу, что он дурак!» — в сердцах ответил старик. Помимо неизбежных даже при идеальном планировании и проведении операции потерь, малейшие ошибки в организации и неучтенные факторы приводят к дополнительным потерям. Все это является основой для спекуляций на тему о кровожадности военачальников и обвинений в гибели людей. Проблема в том, что полигонные условия ведения операций крайне редки. Разве что политики обеспечат упреждение противника в развертывании и «блицкриг». Большую часть войны приходится вести упорную борьбу, принимать решения в условиях недостатка времени и информации. Противники еще достаточно сильны и обрушивают друг на друга чувствительные удары, и, казалось, безупречно спланированные операции превращались в мясорубки, продвижение вперед в которых исчислялось сотнями метров. Такие битвы пришлось пройти многим военачальникам Франции, Англии, Германии и России в 1914–1918 гг., СССР в 1942–1943 гг.

Обвинения в излишних потерях, вообще говоря, не редкость в отношении военачальников любого уровня. Однако последнее время именно Г.К. Жуков оказался под прицелом критики, далеко не всегда конструктивной. На мой взгляд, у этого явления есть две причины, точнее, группы причин. Во-первых, есть ряд персонажей, которые не могут простить Жукову колоссального вклада в успех Советского Союза в Великой Отечественной войне. Как правило, эти люди являются убежденными антикоммунистами и в этой своей антипатии несколько заигрываются. Логика этого подхода напоминает сакраментальное «не доставайся же ты никому!». Обидно, конечно, когда любимая женщина уходит к другому. Но это отнюдь не повод целить в нее из револьвера и желать всяческих напастей. Новый «муж» России в лице коммунистов не был подарком, но это еще не повод желать зла своей стране. Достойный выбор всегда есть. Можно, как это сделал Шкуро, перейти на сторону нацистов, а можно, как писатель Гайто Газданов, участвовать в движении «Сопротивление». Последний в Гражданскую смотрел на коммунистов через панораму «трехдюймовки», эмигрировал и работал в Париже таксистом. Оснований ненавидеть советскую власть у него было более чем достаточно. Однако он не счел нужным хоть как-то сотрудничать с немцами. Есть вечные ценности, лежащие выше личных политических пристрастий. Жуков не был «цепным псом режима», он просто честно служил своей стране. Эффективность политического и военного руководства была доказана флагом над рейхстагом.

Рассуждения, которые в доведенном до логического финала виде звучат в форме «лучше бы мы проиграли, а не выиграли под началом коммунистов», просто глупы. В устах современных пещерных антикоммунистов это вырождается в рассуждения о том, что «выиграли нечестно», «завалили трупами» и т. п. В какой-то степени это напоминает рассуждения немецких мемуаристов о том, что Советам нечестно было иметь такой танк, как Т-34. Соответственно, сделавший много для победы в войне Г.К. Жуков оказывается главным «нечестным игроком». Доказывается, что он больше всех «заваливал трупами», упустил массу случаев закончить войну в Берлине уже в 1942 г., а приписываемые ему победы на самом деле следствие того, что немцы сами остановились и сами не хотели достижения поставленных целей.

Во-вторых, заметную группу неконструктивных критиков Г.К. Жукова составляют люди, для которых он является символом жесткого и бескомпромиссного начальника. Своими корнями эта ветвь критики Жукова уходит в армейскую среду тактического звена. Главный тезис этой критики не декларируется в явном виде, но вполне четко просматривается: высокие потери и неудачи в сражении всегда суть следствие ошибок высшего командного состава. В далекой перспективе такая критика ставит целью выдачу индульгенции командирам среднего звена. Они практически никогда не ошибаются, а неудачи их суть следствие неправильных приказов «дураков-начальников». Вполне определенно этот тезис сформулировал написавший обличительно-разоблачительные мемуары начальник разведки 1-го гв. кавалерийского корпуса П.А. Белова полковник А.К. Кононенко: «Вечная слава героям, погибшим из-за ошибок своих высоких руководителей». Такая логика порочна сама по себе. Как часто говорят, «у победы много отцов, поражение всегда сирота». Если военачальник одерживает победу, то она становится общим достоянием. Действительно, свой вклад есть и у руководителя операции, и у командовавшего в ней взводом младшего лейтенанта. Однако в случае неудачи тактическое звено стремится сделать эту неудачу дитятей только высшего руководства. Между тем вполне очевидно, что своя доля вины лежит на всех. Проигрыш, так же как и победа, есть продукт действий всех участников сражения, от пресловутого младшего лейтенанта до генерала. Очевидно, конечно, что можно выступить безукоризненно и честно исполнить свой долг в проигранной битве. Но столь же очевидно, что проигрыш крупного сражения есть следствие цепочки неудач на поле боя, множества промахов командиров взводов, полков и дивизий. Многие позиционные «мясорубки» двух мировых войн начинались с провала командиров тактического звена в развитии прорыва, когда противник был еще слаб. Заметим, что знавшие толк в военном искусстве римляне наказывали не только руководителя побежавшего с поля брани легиона, но и проводили децимацию (казнь каждого десятого) рядовых бойцов и младших командиров.

Желание армейской среды перекладывать вину на высшее руководство, а самим оставаться в чистом белом костюмчике понятно и объяснимо, но не может быть поддержано. Это крайне опасная тенденция, приводящая к расхолаживанию армии, неизбежным следствием чего являются тяжелые поражения в больших и малых войнах. Особенно важно это в условиях локальных конфликтов, где большая нагрузка ложится именно на тактических командиров. Если они будут думать: «мы всегда в белом, а начальники — дураки и тупицы», то вместо белого костюмчика у них будут все шансы обзавестись белыми тапочками и цинковым домиком. И если смерть вследствие собственного разгильдяйства и непрофессионализма — это личные трудности данных командиров, то гибель подразделений и невыполнение поставленных задач — это проблема страны и армии.

Одной из черт полководческого искусства Г.К. Жукова была способность воевать теми войсками, которые были в его распоряжении. Воевать дивизиями, состоящими из хорошо подготовленных «терминаторов», нетрудно. Намного тяжелее проводить сложные и многоплановые операции свежесформированными соединениями, опираясь на командиров, которых нужно постоянно поправлять и понукать. Поэтому помимо непосредственного руководства операциями Жуков принял активное участие в создании Красной армии заново после катастрофы 1941 г. Разработка теории и практики ведения наступательных операций и техники прорыва фронта на многие месяцы и даже годы стала объектом его раздумий и критического анализа прошедших боев. Артиллерийское наступление и штурмовые группы стали его детищем и визитной карточкой операций. Умение расстраивать, подавлять и преодолевать огонь противника, продвигаться вперед и закреплять успех было первоочередным навыком войск, необходимым как в обороне, так и в наступлении. Жуков оттачивал это искусство с первых дней войны, он постоянно работал над совершенствованием тактики прорыва.

В отличие от других сфер человеческой деятельности, война еще чрезвычайно опасна и не дает шанса непрофессионалам. В Средние века учившийся с младых ногтей фехтовать дворянин обладал колоссальным преимуществом перед людьми низших сословий в бою. Его реакция и знание приемов фехтования позволяли отправить на тот свет впервые взявшего в руки меч простолюдина, прежде чем тот успевал сказать «мама!». В Новое время «фехтование» распространилось на уровень ведения операций крупными массами войск. Здесь также умение быстро реагировать на ситуацию и ворочать сотнями тысяч человек не давало шансов дилетантам. Георгий Константинович был лучшим оперативным фехтовальщиком Красной армии. Он знал, когда нужно парировать удар противника или уходить от него, когда и как делать ответный выпад. Как и Красной армии в целом, ему пришлось пройти жестокую школу первых лет войны, но здесь тот случай, когда учеба была впрок и ее результаты быстро разворачивались в сторону непрошеных учителей.

«Тулон» красного комдива

Однажды Бонапарт указал на форт Эгильет на карте и воскликнул:

— Вот где Тулон!

Генерал Карто, подтолкнув соседа локтем, шепнул:

— Малый, кажется, не силен в географии.

Исторический анекдот

В жизни каждого знаменитого полководца есть свой «Тулон» — сражение, выделившее малоизвестного молодого военачальника из сотен таких же командиров. В декабре 1793 г. штурм Тулона сделал Наполеона Бонапарта бригадным генералом в 24 года и стал началом его головокружительной карьеры. Наполеон под Тулоном проявил главное качество полководца — умение видеть на карте «шверпункт», ключевую точку местности, позволяющую решить поставленную задачу. Как говорил Дерсу Узала: «Бывают такие люди: глаза есть, а «посмотри» нету». Полководческое искусство заключается во многом в наличии «посмотри» на карте и на местности. У молодого артиллерийского офицера Наполеона Бонапарта были и глаза, и «посмотри», а у руководившего осадой генерала Карто только внешне пригодные для «посмотри» органы зрения. Поэтому попытки штурма Тулона республиканцами были неудачными.

Роялисты в 1793 г. изгнали или перебили представителей новой власти и призвали на помощь крейсировавший в западной части Средиземного моря английский флот. Революционная армия осадила Тулон с суши. Крепость Тулон считалась неприступной. Капитан Наполеон был назначен начальником артиллерии осаждавших вместо заболевшего капитана Доммартена (кто-нибудь знает это имя сегодня?) по рекомендации депутата Конвента от Корсики и друга Бонапарта Салицети. Бонапарт рассчитал, что, взяв форт Эгильет, можно будет обстрелять флот противника, заставить его уйти и отобрать у защитников Тулона надежду на английскую эскадру. После двухдневной канонады в час пополуночи 17 декабря под проливным дождем республиканцы пошли на штурм защищавшего форт Английского редута. В пять утра начался уже штурм самого форта, и вскоре Эгильет был захвачен. Наполеон начал на захваченных у Эгильета позициях устанавливать батареи, нацеленные на английскую эскадру. После этого падение Тулона действительно уже было делом времени. Грамотные и решительные действия молодого капитана-артиллериста были замечены в Париже. Началась карьера человека, проведшего впоследствии шесть десятков сражений, количественно несравненно больше, чем в совокупности дали Александр Македонский, Ганнибал, Цезарь и Суворов.

«Тулоном» комдива Жукова стали сражения на реке Халхин-Гол летом 1939 г. Обычно с именем Жукова связывают только завершающую фазу конфликта — наступление советских войск в конце августа 1939 г. Однако в действительности ему пришлось разыгрывать довольно сложную комбинацию в течение трех месяцев боев. Жукову удалось вывести советские войска в Монголии из глубокого кризиса, отразить наступление японцев, накопить силы и разгромить противостоящие ему японские войска в решительном сражении на окружение.

Если история назначения Наполеона в Тулон более-менее исследована, то в истории назначения Жукова командиром 57-го Особого корпуса до сих пор немало белых пятен, Предыдущий командующий корпуса, Н.В. Фекленко, был снят с формулировкой: «Плохо понимает природу боевых действий в специфических условиях пустынной степной местности». Комдив Жуков к моменту отправки в Монголию служил заместителем командующего Белорусским военным округом по кавалерии. На эту должность он был назначен в июне 1938 г, а до этого командовал кавалерийской дивизией и кавалерийским корпусом в том же Белорусском военном округе. Предположить, что Георгий Константинович за несколько лет службы в Белоруссии приобрел бесценный опыт действий в пустынях и степях, было бы безумием. Служивший с 1936 г. в Монголии Фекленко знал театр военных действий гораздо лучше. Более подходящим в сравнении с Жуковым кандидатом был, например, служивший в 1930–1933 гг. в Туркестане кавалерист Д.И. Рябышев. В конце концов, можно было вернуть на пост первого командира особого корпуса в Монголии — И.С. Конева. Он еще со времен Гражданской войны был знаком с дальневосточным ТВД.

Кроме того, назначение в Монголию кавалериста Жукова было само по себе странным. В 57-м Особом корпусе была лишь сравнительно малочисленная монгольская конница, а костяк советских войск составляли механизированные части и соединения на танках и броневиках. Мотоброневые бригады как организационные структуры были уникальными для Красной армии и существовали только в составе корпуса в Монголии. Если в других округах броневики применялись в разведывательных подразделениях, то в Монголии были созданы бригады из 57 средних и 25 легких броневиков, батальона мотопехоты и артиллерийского дивизиона. Закончивший курсы усовершенствования командного состава при академии моторизации и механизации, Фекленко был теоретически более подходящей кандидатурой для управления такими войсками. Более того, он с 1936 г. был командиром 7-й мотоброневой бригады 57-го корпуса и мог изучить возможности этого уникального в советской и даже мировой практике мотомеханизированного соединения. Если командование не устраивал лично Фекленко, то можно было подобрать кого-либо из командиров-танкистов.

Таким образом, становится понятно, что Жуков теоретически не был равноценной заменой Фекленко. Задача смены командира корпуса первоначально даже не ставилась. Г.К. Жуков был отправлен в Монголию не командовать корпусом, а с целью «проверки состояния и боевой готовности частей 57-го отдельного корпуса»[4].

От должности заместителя командующего Белорусского округа по кавалерии Жуков не освобождался. Поездка в Монголию была лишь временной командировкой будущего маршала. Именно с целью проверки состояния 57-го корпуса 29 мая 1939 г. комдив Жуков вместе с комбригом Денисовым и полковым комиссаром Чернышевым вылетел в Монголию. Существует легенда, что ключевую роль в назначении именно Жукова в проверяющие сыграл С.М. Буденный, знавший его по службе в инспекции кавалерии РККА в Москве в начале 1930-х годов. Тогда Семен Михайлович назвал Жукова «командиром с сильными волевыми качествами, весьма требовательным к себе и подчиненным, в последнем случае наблюдается излишняя жесткость и грубоватость». Видимо, считалось необходимым «встряхнуть» командиров в удаленном от столиц и затерянном в степях Монголии 57-м Особом корпусе. Также Буденный отметил, что у Жукова «чувство ответственности за порученную работу развито в высокой степени». Похоже, Семен Михайлович сумел разглядеть в молодом красном командире качества характера, которые были куда важнее знания специфики какого-либо театра военных действий — умение повелевать и твердость характера. Пока Жуков был отправлен в роли требовательного проверяющего, который не углубится в банкеты с проверяемыми.

Командующий фронтовой группой командарм 2 ранга Г.М. Штерн, командующий армией МНР маршал Х. Чойбалсан и командующий 1-й армейской группой комкор Г.К. Жуков.

Необходимость для высшего руководства Красной армии иметь свои глаза и уши на Халхин-Голе была вполне понятной. Монголия до начала пограничных столкновений не была престижным местом службы. Эта удаленная от цивилизации окраина с суровым климатом давала мало возможностей проявить себя и сделать карьеру. Здесь просто тянули лямку тяжелой армейской службы, мечтая поскорее вырваться из безжизненной пустыни на краю света. Поэтому обошедшийся без успехов в мае 1939 г. Н.В. Фекленко априори вызывал настороженность у высшего командования. Командованию была нужна гарантированная победа.

Развивающейся Красной армии очень важно было не проиграть в разгоравшемся в мае 1939 г. конфликте с японцами. Люди старшего поколения, к которым относилось большинство руководителей Советского государства и армии, хорошо помнили пощечину 1904–1905 гг. Тогда не воспринимавшиеся доселе всерьез японцы нанесли удар по престижу России. Катастрофы Порт-Артура и Цусимы стали предвестниками последовавшего вскоре меньше чем через 12 лет крушения империи Романовых. Пограничный конфликт с японцами был своего рода вызовом новой власти, которая должна была продемонстрировать свое умение решать проблемы силовым путем и превосходство над предшественниками на этом поприще.

В связи с этим небезынтересно проследить историю назначения Жукова с должности проверяющего на должность командира 57-го Особого корпуса. Надо сказать, что я сильно недолюбливаю мемуары за встречающиеся на каждом шагу мелкие неточности и нестыковки. Так, в «Воспоминаниях и размышлениях» Жуков указывает, что прибыл в штаб 57-го корпуса «к утру 5 июня». Между тем имеется подписанный им документ, отправленный из штаба корпуса в Тамцак-Булаке 30 мая 1939 г. Это было донесение только что прибывшего проверяющего наркому обороны К.Е. Ворошилову.

Вникнув в работу командования 57-го корпуса, Жуков сообщает К.Е. Ворошилову ужасающие факты деятельности командования затерянного в пустыне соединения. Уже 3 июня 1939 г. он пишет:

«С 29 мая не могут добиться полного введения скрытого управления войсками… Причина этого в том, что, несмотря на обещания, до сего времени не доставлены с зимних квартир забытые командирские коды»[5].

Отсутствие скрытого управления войсками, являвшееся одной из причин ставшего хрестоматийным сокрушительного поражения армии Самсонова в Восточной Пруссии в 1914 г., скорее всего произвело убийственное впечатление на командование Красной армии.

Далее Жуков дает действующему командиру корпуса осторожную характеристику:

«Фекленко, как большевик и человек, хороший и безусловно предан делу партии, много старается, но в основном мало организован и недостаточно целеустремлен. К проведению этой операции он заранее подготовлен не был, не был готов и его штаб. Более полную оценку Фекленко можем дать только после тщательного его изучения. Помогаем Фекленко и Никишеву в операции по уничтожению противника. Разработать и провести ее надо так, чтобы наверняка разгромить и крепко проучить японских негодяев»[6].

Нецелеустремленный и малоорганизованный военачальник для обеспечения пусть локальной, но победы над японцами был не слишком подходящей кандидатурой.

На размышление Ворошилову понадобилась неделя. 11 июня 1939 г. он предлагает Сталину отстранить Фекленко и начальника авиации корпуса Калиничева от занимаемой должности и назначить командиром корпуса в Монголии проверяющего Жукова. Сталин согласился. Уже на следующий день Фекленко телеграфирует в Москву: «Командование корпусом сдал комдиву Жукову». Теперь Георгий Константинович назначался лично ответственным за разгром «японских негодяев». Это был своего рода перст судьбы. Если бы изначально наркомом обороны было принято решение сменить командование 57-го Особого корпуса, то вряд ли на эту должность мог претендовать Жуков. Но 11 июня посылать в Монголию нового человека было уже бессмысленно. Воздушная война началась уже 22 июня, наступательные действия японцев у Баин-Цагана — в начале июля. Советское руководство чувствовало эскалацию конфликта на Халхин-Голе и приняло пожарное решение назначить новым командиром корпуса ближайшего соответствовавшего по рангу и личным качествам командира. Им оказался Жуков. Ему был дан шанс, который появляется раз в жизни, он попал в «социальный лифт», способный поднять на вершину или сбросить в пропасть. Этим шансом красный комдив воспользовался не хуже, чем капитан Наполеон под Тулоном. Не следует думать, что сам Жуков оказался без бдительного ока проверяющего. Наблюдать за его действиями направили заместителя наркома обороны Г.И. Кулика.

В отношении других средств борьбы проблема обеспечения нужного результата решалась незатейливо. Так, после майского доклада Фекленко о том, что удержание плацдарма на восточном берегу Халхин-Гола возможно будет только ценой больших потерь от японской авиации, в Монголию вылетела целая делегация специалистов с опытом войны в Испании и Китае. В ее составе было 48 летчиков и специалистов, в том числе 11 Героев Советского Союза во главе с заместителем начальника ВВС РККА Яковом Смушкевичем. Непрестижность службы в Монголии породила полнейший разброд и шатание в базировавшихся там авиачастях 100-й авиабригады. Дисциплина в авиабригаде оценивалась как «самая низкая». Летчики-истребители были обучены только технике пилотирования одиночных самолетов и не обладали навыками группового воздушного боя. Большинство из них даже не имело навыков воздушной стрельбы. Естественно, когда в мае 1939 г. грянул гром, получившие опыт боев в Китае японские пилоты вели воздушные бои с советскими летчиками практически без потерь. В составленном одним из участников боев полковником Куцеваловым отчете о боевых действиях советских ВВС на Халхин-Голе было прямо сказано:

«В первоначальный период конфликта <…> воздушные силы 57-го Особого корпуса потерпели явное позорное поражение»[7].

Зримые результаты поддержки с воздуха. Командующий советской авиагруппой на Халхин-Голе Я.В. Смушкевич демонстрирует Г.К. Жукову кусок перкаля со сбитого японского самолета.

До 22 июня 1939 г., когда состоялось крупное воздушное сражение, прибывшая в Монголию «команда звезд» сделала очень многое для повышения боеспособности советских ВВС на Халхин-Голе. Прибыли новые авиачасти, устаревшие самолеты были выведены из состава существующих частей. Был оборудован целый ряд новых посадочных площадок вблизи от линии фронта. Только в фантастическом мирке В. Суворова приближение аэродромов к линии соприкосновения противников — это однозначный признак наступления. В действительности близость аэродромов к поддерживаемым сухопутным войскам положительно сказывается на скорости и эффективности реакции ВВС на обстановку на фронте. На Халхин-Голе это существенно помогло советским войскам в оборонительных боях в июле 1939 г. У японцев в 40 км от линии фронта базировались только 19 истребителей Ки-27 24-го сентая. Большая часть японской авиации опиралась на аэродромы Хайлар (150 км от фронта) и Чанчунь (600 км от фронта). Перебазирование авиачасти ближе к фронту занимало не меньше суток, и в критической ситуации времени на такие маневры уже не оставалось. В целом группа Смушкевича обеспечила Жукову если не абсолютное господство, то по крайней мере перевес в воздухе. К началу июля советская авиация на Халхин-Голе насчитывала 280 боеготовых самолетов против 100–110 японских.

В отличие от многих последующих миссий в роли «кризис-менеджера» на фронтах Великой Отечественной, на Халхин-Голе у Жукова была возможность не только ознакомиться с обстановкой, но и потратить несколько недель на подготовку войск. Один из его первых приказов гласил:

«Обращаю особое внимание командиров и комиссаров соединений корпуса на подготовку командного, политического и рядового состава к ведению ближнего боя. В этих целях приказываю наиболее целесообразно использовать затишье на фронте и особенно нахождение соединений (частей) в резерве с тем, чтобы избежать допускавшихся в прошлых боях ошибок и использовать накопленный опыт для выполнения боевых задач с меньшими потерями в людском составе и матчасти.

1. Научить командный, политический состав и бойцов хорошему владению гранатой, штыком, умению скрытно переползать и при малейшей остановке зарываться в землю.

2. В случае, когда противник противопоставляет нашему наступлению организованную оборону, атаку его точек следует начинать после тщательной разведки расположения противника, после подавления его огневых точек огнем артиллерии и минометов. Атаку производить под прикрытием артиллерийского огня.

3. В частях учесть наличный состав снайперов и снайперских орудий.

4. Вводить в бой танковые и бронетанковые части против закрепившегося и подготовившего оборону противника без серьезной артподготовки воспрещаю. С вводом в бой эти части должны быть надежно прикрыты огнем артиллерии во избежание излишних потерь. Необходимо добиваться умелого использования танковых и бронечастей в обороне»[8].

Здесь мы видим, что первоначально Жуков делал упор прежде всего на артиллерию. Он уделяет основное внимание подавлению мешающих продвижению пехоты огневых точек противника огнем артиллерии. Впоследствии опыт приведет его к дополнению действий артиллерии штурмовыми действиями пехоты. На Халхин-Голе этот элемент еще отсутствовал. Но неизменным с первых до последних приказов Георгия Константиновича станет требование беречь людей.

В течение июня обе стороны сосредотачивали силы для новых боев. В район Халхин-Гола с советской стороны были подтянуты полк 36-й мотострелковой дивизии, 11-я танковая, 7, 8 и 9-я мотоброневые бригады, артиллерийские дивизионы и зенитные батареи. Увеличение количества войск привело к укрупнению управляющих ими структур. Еще 5 июня 1939 г. была создана фронтовая (Читинская) группа войск под командованием командарма 2 ранга Г.М. Штерна. В состав группы вошли 1-я и 2-я отдельные Краснознаменные армии, войска Забайкальского военного округа и 57-й Особый корпус. Последний был 19 июня приказом наркома обороны СССР № 0029 переименован в 1-ю армейскую группу.

В целом события развивались по каноническому сценарию войны, на котором базировались тогдашние военные планы: пограничные конфликты, воздушная война и вступление в бой основных сил сторон. В силу удаленности района Халхин-Гола от крупных коммуникаций период сосредоточения и развертывания сильно затянулся. К началу июля японцы подтянули все три полка 23-й пехотной дивизии, два полка 7-й пехотной дивизии, кавалерийскую дивизию армии Маньчжоу-Го, два танковых и артиллерийский полки. Японский план предусматривал два удара — основной и сковывающий. Первый предусматривал переход реки Халхин-Гол и выход к переправам, в тыл советским войскам на восточном берегу реки. Группу японских войск для этого удара возглавлял генерал-майор Кобаяши. Второй удар (группа Ясуока) должен был быть нанесен непосредственно по советским войскам на плацдарме. Вследствие того что японцы не смогли обеспечить свои танковые части переправочными средствами, танками усиливалась только группа Ясуока.

Первой начала наступление группа Ясуока. Это была своего рода мышеловка: японцы хотели втянуть части Красной армии в позиционные бои, вынудить советское командование усилить войска на восточном берегу Халхин-Гола, а затем захлопнуть мышеловку ударом группы Кобаяши по переправам по западному берегу реки. Таким образом, советские войска были бы вынуждены или эвакуировать плацдарм и понести моральное поражение, или оказаться под угрозой разгрома. Если бы Жуков был сторонником пассивного сопротивления, то эта техника сработала бы без сучка и задоринки.

Наступление группы Ясуока началось в 10.00 2 июля. Наступлению японцев оказала серьезное противодействие советская артиллерия. Получив приказ о следующей атаке, 3 июля Ясуока решил продолжать наступление вечером. Японская танковая атака продолжалась до 2.00 ночи 3 июля. Японцы оценивали результаты своей атаки как «очень высокие». С точки зрения сторонников пассивной стратегии, командующему 1-й армейской группы следовало вкопать имевшиеся в его распоряжении танки по башню на плацдарме и ждать дальнейших наступательных действий противника в такой позе. Однако Жуков, столкнувшись с атаками японских танков и пехоты на плацдарме, решил нанести по японцам фланговый удар. Для этого в ночь со 2 на 3 июля началось сосредоточение 11-й танковой и 7-й мотоброневой бригад и монгольской конницы. Как ни странно, именно это его спасло. В 3.15 3 июля началась переправа группы Кобаяши на восточный берег реки Халхин-Гол в районе горы Баин-Цаган. Японцам удалось сбить с позиций охранявшую линию реки монгольскую конницу и рассеять ударами с воздуха ее контратаку. К 6.00 переправились уже два батальона и сразу двинулись на юг, к переправам. В 7.00 утра с японцами столкнулись двигавшиеся к исходным позициям для контратаки подразделения мотоброневой бригады. Так поступили сведения о переправе японцев и направлении их удара.

Командующий 1-й армейской группой отреагировал молниеносно. Жуков принимает решение немедленно контратаковать образованный японцами плацдарм. Для этого был использован «рояль в кустах» в лице готовившейся к обходному маневру танковых батальонов 11-й танковой бригады М. Яковлева. По первоначальному плану они должны были в середине дня 3 июля переправиться на восточный берег реки в районе «развалин», т. е. севернее той точки, где еще ночью начали переправу японцы. Бригада М. Яковлева была перенацелена Жуковым на атаку плацдарма. Все три танковых батальона с разных направлений (т. к. с разных направлений выдвигались для первоначально спланированного контрудара) атаковали переправившуюся японскую пехоту. Позднее к ним присоединились 24-й мотострелковый полк и бронебатальон 7-й мотоброневой бригады. Последний атаковал с ходу после 150-километрового марша. Одновременно с танками и броневиками по переправившимся японцам были нанесены удары с воздуха. Причем действовали не только бомбардировщики СБ, но и истребители И-15бис из 22-го истребительного авиаполка. Огнем своих пулеметов они расстреливали пехоту в неглубоких окопах и прислугу артиллерийских орудий.

Жуков принял решение, подтверждение правильности которого можно найти в работах противников Красной армии в Великой Отечественной. Так, например, Меллентин пишет:

«Глубоко ошибается тот, кто благодушно относится к существующим плацдармам и затягивает их ликвидацию. Русские плацдармы, какими бы маленькими и безвредными они ни казались, могут в короткое время стать мощными и опасными очагами сопротивления, а затем превратиться в неприступные укрепленные районы. Любой русский плацдарм, захваченный вечером ротой, утром уже обязательно удерживается по меньшей мере полком, а за следующую ночь превращается в грозную крепость, хорошо обеспеченную тяжелым оружием и всем необходимым для того, чтобы сделать ее почти неприступной. Никакой, даже ураганный артиллерийский огонь не вынудит русских оставить созданный за ночь плацдарм. Успех может принести лишь хорошо подготовленное наступление. Этот принцип русских «иметь повсюду плацдармы» представляет очень серьезную опасность, и его нельзя недооценивать. И опять-таки против него есть лишь одно радикальное средство, которое должно применяться во всех случаях обязательно: если русские создают плацдарм или оборудуют выдвинутую вперед позицию, необходимо атаковать, атаковать немедленно и решительно. Отсутствие решительности всегда сказывается самым пагубным образом. Опоздание на один час может привести к неудаче любой атаки, опоздание на несколько часов обязательно приведет к такой неудаче, опоздание на день может повлечь за собой серьезную катастрофу. Даже если у вас всего один взвод пехоты и один-единственный танк, все равно нужно атаковать! Атаковать, пока русские еще не зарылись в землю, пока их еще можно видеть, пока они не имеют времени для организации своей обороны, пока они не располагают тяжелым оружием. Через несколько часов будет уже слишком поздно. Задержка ведет к поражению, решительные и немедленные действия приносят успех»[9].

Жуков руководствовался теми же принципами: «опоздание на один час может привести к неудаче любой атаки», «через несколько часов будет уже слишком поздно» и «если у вас всего один взвод пехоты и один-единственный танк, все равно нужно атаковать!». Конечно, атака с ходу привела к большим потерям техники. Из 133 участвовавших в атаке танков было потеряно 77 машин, а из 59 бронемашин — 37. Людские потери танковых батальонов 11-й танковой бригады были умеренными. 2-й батальон потерял 12 человек убитыми и 9 ранеными, 3-й танковый батальон — 10 убитыми и 23 пропавшими без вести. Сведения о 1-м батальоне в публикациях отсутствуют, но, судя по меньшим потерям техники, чем в двух других батальонах, его людские потери были примерно на том же уровне. Поле боя осталось за советскими войсками, и многие подбитые танки были восстановлены. На 20 июля 11-я танковая бригада насчитывала 125 танков.

Сгоревший танк БТ-7. Японский офицер вспоминал, что горящие БТ «были похожи на дымы сталелитейных заводов в Осаке». Почерневшие остовы становились спутником боевого применения танков БТ под огнем скорострельных противотанковых пушек.

Произведенный массированной танковой атакой у Баин-Цагана эффект был просто оглушительным. Уже в 20.20 3 июля Комацубара отдал приказ об отводе войск с захваченного утром плацдарма. Отход должен был начаться с утра 4 июля. Переправа шла весь день 4 июля и закончилась только в 6.00 утра 5 июля. Все это время переправлявшиеся японцы подвергались обстрелу артиллерией и атакам авиации. Бомбардировщики СБ выполняли по два вылета в день. К атакам с воздуха были даже привлечены истребители И-16 с 20-мм пушками. В результате боев за плацдарм и затянувшегося почти на сутки отхода с него под ударами советской артиллерии и авиации японцы потеряли 800 человек убитыми и ранеными из 8-тысячной группировки генерала Комацубары. Потери танкистов 11-й танковой бригады в решительной атаке плацдарма по приказу Жукова были более чем оправданны.

Решительная атака захваченного противником плацдарма была и остается общим правилом ведения боевых действий. Пример таких действий мы находим в истории арабо-израильской войны октября 1973 г., известной как «война Йом Кипур» — война Судного дня. Строго говоря, «Йом Кипур» — это День всепрощения, день исправления и очищения, но пафосное название «Война Судного дня» стало едва ли не общепринятым. Боевые действия начались 6 октября 1973 г., в день религиозного праздника Йом Кипур, когда египтянами был захвачен плацдарм на восточном берегу Суэцкого канала. Вскоре последовала реакция израильтян. Они направили в район Суэцкого канала три танковые дивизии (около 500 танков). Резервные 162-я и 143-я танковые дивизии, которыми командовали Абрахам Адан и Ариэль Шарон (будущий премьер-министр Израиля), должны были с утра 8 октября атаковать египетский плацдарм, уничтожить его и в перспективе захватить собственный плацдарм на африканском берегу Суэцкого канала. Дивизия Шарона, подобно мехкорпусам 1941 г., 8 октября проездила туда-обратно и в бой не вступала. Атака танков дивизии Адана в середине дня 8 октября столкнулась с огнем нового противотанкового средства — управляемых ракет «Малютка» советского производства (обозначение НАТО АТ-3 Sagger) и понесла тяжелые потери. В одной из трех бригад дивизии осталось всего четыре танка. Противотанковые ракеты в 1973 г, были не менее устрашающим оружием, чем скорострельные противотанковые пушки, расстреливавшие танки БТ у Баин-Цагана в 1939 г. На доставленном из Египта в СССР и хранящемся в музее в Кубинке танке М-60 мы сегодня можем увидеть результаты попаданий ПТУРов. Ракета «Малютка» пробила левый борт башни танка и прошила кумулятивной струей башню насквозь, от борта до борта. Атака бригад дивизии Адана с марша не выполнила поставленных задач, привела к большим потерям в технике и людях. Однако она охладила пыл египетских войск и предотвратила немедленное развитие наступления с плацдармов в глубь Синая. Наступление египтян последовало только 14 октября и было успешно остановлено израильскими танками и спешно доставленными из США ПТУР «Toy». Как мы видим, даже израильтяне — признанные специалисты по маневренным войнам Нового времени — не чурались решительных контратак на плацдармы, подобным атаке у Баин-Цагана.

Промедление с ликвидацией японского плацдарма, несомненно, могло иметь фатальные последствия. Проблема была в том, что у советского командования не было сил для эффективного сдерживания прорыва японской пехоты к переправам в тылу советских войск на восточном берегу реки. Если бы японцев на несколько часов оставили в покое, то они бы могли благополучно пройти 15 км, отделявших их от советских переправ. Половину этого расстояния они уже прошли к моменту столкновения утром 3 июля с передовыми частями 11-й танковой бригады и 7-й мотоброневой бригады. Ждать, пока подойдет заблудившаяся пехота, было в такой ситуации смерти подобно. Менее решительные, чем Жуков, командиры вскоре будут зимой 1939/40 г. попадать в окружения-»мотти» в Карелии. Потому что не станут в нужный момент бить всеми имеющимися под рукой силами по просочившимся финнам. Комдиву Жукову удалось в июльских боях на Халхин-Голе обойтись без «трагедии окруженных». Пусть ценой нескольких десятков превратившихся в обугленные остовы танков. Очень жаль, что Г.К. Жуков не возглавлял соединение или объединение в советско-финской войне.

Кроме того, я не думаю, что Жуков ожидал такого быстрого выбивания атакующих танков. Похоже, что для него быстро превратившиеся в костры атакующие «БТешки» стали шоком. Точно так же для израильтян в октябре 1973 г. стали шоком «Малютки», безжалостно выкашивавшие их танки. Командир танковой дивизии Абрахам Адан докладывал командованию: «У нас большие потери, очень большие. Танки горят от ракет». До 70 % подбитых и уничтоженных в войне 1973 г. израильских танков пришлось на «Малютки».

Жертва Sagger-a — сгоревший израильский танк М-60 американского производства. Октябрь 1973 г. Противотанковые ракеты «Малютка» выкашивали израильские танки так же, как японские противотанковые пушки выбивали танки БТ на Халхин-Голе.

По итогам боев на Халхин-Голе Жуков писал, что «танки БТ-5 и БТ-7 слишком огнеопасны»[10]. Эту фразу ему вспомнил Владимир Богданович: «Жукова не судили потому, что режиму вовсе не надо было разбираться с причинами разгрома 1941 года. Причины надо было замять, замазать, затереть. Сам Жуков этим и занимался: «Работали танки на бензине и, следовательно, были легковоспламенимы» (Воспоминания и размышления. С. 137). «Танки БТ-5 и БТ-7 слишком огнеопасны» (С. 170). Зачем повторять? Чтобы все усвоили»[11]. Обобщение в данном случае сделано В. Суворовым в полемическом задоре, т. к. пожароопасность танков как основной аргумент историками 1941 г. не использовалась. Упор больше делался на легкость поражения легких танков противотанковой артиллерией.

Что же заставило Жукова сделать вывод о пожароопасности танков? В составленных после боев отчетных документах 1-й армейской группы мы можем найти такие слова:

«Потери танков и броневиков от огня различных родов войск ориентировочно распределяются так:

от противотанковой артиллерии — 75–80 %;

от «бутылочников» — 5-10 %;

от огня полевой артиллерии — 15–20 %;

от авиации — 2–3 %;

от ручных гранат, мин — 2–3 %.

Наибольшие потери танки и броневики несли от противотанковой артиллерии и от «бутылочников» — приблизительно от обоих средств противотанковой обороны 80–90 % всех потерь. От бросания бутылок танки и броневики горят, от попадания противотанковых снарядов почти все танки и броневики тоже горят и восстановлению не подлежат. Машины приходят в полную негодность, пожар вспыхивает за 15–30 с. Экипаж всегда выскакивает с горящей одеждой. Пожар дает сильное пламя и черный дым (горит, как деревянный домик), наблюдаемый с дистанции 5–6 км. Через 15 минут начинают взрываться боеприпасы, после взрыва которых танк может быть использован только как металлолом»[12].

По образному выражению одного японского офицера, «погребальные костры горящих русских танков были похожи на дымы сталелитейных заводов в Осаке».

Неудивительно, что, наглядевшись на «дымы как заводы в Осаке» и «горит, как деревянный домик», Жуков сделал вывод о пожароопасности применявшихся на Халхин-Голе танков. Заметим, что оценка эта сделана в отношении только танков типа БТ. Причиной этого являлся конструктивный недостаток всего семейства танков БТ, заключавшийся в расположении больших по площади бензобаков по бортам боевого отделения. Они легко поражались артиллерийским огнем независимо от используемого топлива. Одновременно можно сделать вывод, что уже в конце 1930-х были заложены основы «позиционного кризиса» Нового времени, когда танки стали не менее уязвимы на поле боя, чем пехотинцы 1914 г.

Японцы также столкнулись с проблемой пошатнувшегося в сторону средств нападения баланса между щитом и мечом. Из 73 танков, участвовавших в атаке группы Ясуока на советский плацдарм 3 июля, был потерян 41 танк, из них 13 — безвозвратно. Уже 5 июля японские танковые полки были выведены из боя, 9 июля их вернули к месту постоянной дислокации. После сражения у горы Баин-Цаган японцы отказались от обходных маневров и попытались разгромить советские войска на восточном берегу реки Халхин-Гол грубой силой. Войска группы Комацубары были перенацелены на атаки плацдарма. Они пытались прорваться к переправам и отрезать советские войска на восточном берегу реки.

Не следует думать, что Жуков был самородком, заранее знавшим все тонкости военной науки. Халхин-Гол был не только его «Тулоном», но и школой ведения операций. Его наставником в этом трудном деле стал Борис Михайлович Шапошников. В частности, 12 июля 1939 г. он телеграфировал командующему 1-й армейской группой:

«Отдохнувший противник в ночь с 7 на 8 июля вновь атаковал, и вам нужно было отбить противника на основном рубеже обороны. Вместо этого 9 июля вы перешли в общее наступление, невзирая на мое предупреждение этого не делать. Я предупреждал вас также не вводить в бой головной полк 82-й стрелковой дивизии прямо с марша; вы и этого не выполнили, хотя и согласились с моими указаниями. Я понимаю ваше желание вырвать инициативу у противника, но одним стремлением «перейти в атаку и уничтожить противника», как об этом часто пишете, дело не решается»[13].

Здесь Жуков столкнулся с реалиями быстро растущей Красной армии. Ему было прислано свежее соединение из Уральского военного округа — 82-я стрелковая дивизия. Он попробовал ввести дивизию в бой, чтобы переломить ситуацию в свою пользу, и столкнулся с ее низкой боеспособностью. Сформированная в июне 1939 г., 82-я стрелковая дивизия была развернута по принципу «тройчатки», то есть ее ядром стал полк мирного времени. Качество и уровень дисциплины такого соединения были довольно низкими. Неудивительно, что комиссия Г.И. Кулика именно 27 июля 1939 г. приняла решение о переходе к системе одинарного развертывания. Кулик был на Халхин-Голе в период дебюта 82-й стрелковой дивизии и мог своими глазами увидеть все недостатки системы тройного развертывания, донельзя разбавлявшей кадровый состав запасниками и людьми, ни разу не державшими в руках оружия.

В телеграмме Шапошникова прямо и недвусмысленно было сказано: «Добро пожаловать в реальный мир!» Он указывал Жукову:

«Вы жалуетесь на неподготовленность 5-й мотомехбригады и головного полка 82-й стрелковой дивизии, но ведь вы ничего не сделали, чтобы исподволь ввести их в бой, «обстрелять», дать комначсоставу и бойцам «принюхаться» к бою, обстановке. Вы эти части бросили наряду с другими в атаку, на них сделали ставку и хотели с их помощью «уничтожить» противника»[14].

Под атакой японцев части 82-й стрелковой дивизии обратились в бегство, бросая технику и оружие. Георгий Константинович приучался воевать теми войсками, которые присылают, а не идеальными — прошедшими длительную подготовку и морально устойчивыми. От него потребовались титанические усилия по повышению боеспособности присланных частей и поиску их места в бою.

Июльские бои на плацдарме стали испытанием крепости нервов даже для такого решительного и жесткого человека, как Жуков, Шапошников потребовал отменить приказ об отводе и держаться. После неудачи с вводом в бой «тройчатки» (82-й стрелковой дивизии) сложилась критическая ситуация, и Кулик приказал Жукову отводить войска с плацдарма. Жуков отдал соответствующий приказ как командир 1-й армейской группы, который был вскоре отменен приказом из Москвы. Кулику вкатили выговор за самоуправство, а Шапошников указывал Жукову, что для отвода войск не было объективных предпосылок — в предыдущий день японцы активности не проявляли.

Также Шапошников учил Жукова тонкостям ведения обороны: «Сочетать оборону и короткие удары по слабым местам противника мы не умеем…» Это умение потребуется Жукову в тяжелых сражениях 1941 г. Требовалось собирать силы и не позволять противнику ослаблять фланги и второстепенные направления.

Победители. Г.К. Жуков, Н.Н. Воронов и М.С. Никишев на Халхин-Голе, август — сентябрь 1939 г.

Тем не менее 31 июля 1939 г. Г.К. Жукову было присвоено очередное воинское звание — комкор. Его действия, несмотря на некоторые шероховатости, были признаны успешными, и второй смены проверяемого на проверяющего не произошло (Г.К. Жукова не сменили на Г.И. Кулика). Он сумел обойтись без крупных проколов и сохранил относительную стабильность положения советских войск на Халхин-Голе.

В подготовке августовского наступления Г.К. Жуков учел реальные возможности частей и соединений и построил из двух полков показавшей себя не с лучшей стороны 82-й стрелковой дивизии слабый центр своих «канн». Определенный риск в оставлении заведомо слабого соединения против основных сил противника, конечно, был, но советское командование считало возможным упредить очередное наступление японцев. Получив отрицательный опыт с «тройчаткой», Жукову прислали из Забайкальского военного округа 57-ю стрелковую дивизию И.В. Галанина, сформированную еще в 1920 г. Боеспособность ее была намного выше, и поэтому ее решились поставить в одну из ударных групп для операции на окружение. Также в распоряжение командующего 1-й армейской группой прислали свежую 6-ю танковую бригаду полковника М.И. Павелкина.

В целом план августовской операции был своего рода модернизацией жуковского замысла флангового контрудара периода боев на Баин-Цагане. Та же 11-я танковая бригада должна была форсировать Халхин-Гол севернее горы Баин-Цаган, выполнив маневр, абсолютно идентичный прерванному японской атакой 3 июля. Эта деталь позволяет практически однозначно указать на Жукова как на автора плана разгрома японских войск. К началу операции 11-я танковая бригада была пополнена танками БТ-7 и к 20 августа насчитывала 200 танков. Отличием от спланированного в июле контрудара стало появление южной «клешни» из только что прибывших 57-й стрелковой дивизии и 6-й танковой бригады. В резерве были 9-я мотоброневая бригада и 202-я авиадесантная бригада. Применялась последняя в качестве элитной пехоты, на долгие годы определив характер использования воздушно-десантных войск Красной армии.

«Изюминкой» подготовленной Г.К. Жуковым операции была быстрота сосредоточения ударных группировок. И северная, и южная ударные группировки переправились на западный берег Халхин-Гола только в ночь на 19 июля. Тем самым была обеспечена внезапность удара утром 20 июля. До 19 июля на восточном берегу реки находились только хорошо знакомые японцам по июльским боям стрелковые части и монгольская конница. Японское командование готовило операцию по разгрому этих сил. Начало японского наступления было назначено на 24 августа, и оно безнадежно опоздало.

Репетиция катастрофы?

Если Халхин-Гол был «Тулоном» Г.К. Жукова, то совещание командного состава Красной армии и последовавшие за ним игры на картах стали важнейшим этапом на его дороге к вершинам военной иерархии. В. Суворов посвящает описанию январских игр 1941 г. целых три главы «Тени победы». Он беспощадно вгоняет хладное острие шпаги своего остроумия в беззащитные тушки авторов парадных статей «Красной звезды». Надо сказать, что свежая кровь авторов передовиц армейской газеты — это весьма сомнительный охотничий трофей. Повторение ими сложившихся легенд об этом событии и других явлениях войны не самый большой грех. Сам Владимир Богданович регулярно грешит перепевом пропахших нафталином пропагандистских мифов.

Газетные полосы массовых изданий — это акры и гектары садов развесистой клюквы. Например, Гавриил Попов на страницах «Новой газеты» с апломбом, оставляющим далеко позади полковников и генералов «звездочки», повествует о скрытых от объектива кинохроники ленд-лизовских танках на параде на Красной площади 7 ноября 1941 г. Это особенно удивительно в свете того, что давно опубликованы документы, касающиеся легендарного парада. В этих документах поштучно расписаны типы и количество техники, выделенной для проведения парада. Ни одного поставленного по ленд-лизу английского танка в параде не участвовало. Вообще тому параду постоянно достается. Тележурналист Николай Сванидзе в своей программе «Исторические хроники» объявляет на всю страну, что на параде шли «сибиряки». Если бы он взял на себя труд поинтересоваться вопросом, то узнал бы, что на параде шла не «сибирская» дивизия, а соединение, сформированное недалеко от Москвы, в городе Иванове. Паулю Кареллу еще позволительно обзывать всех советских солдат в зимней униформе «сибиряками», но журналисту российского телеканала стоило бы все же быть аккуратнее.

Я, например, стараюсь вообще не читать газеты и не смотреть телевизор. А то иногда закрадывается крамольная мысль, что и про экономику нам рассказывают такие же сказки, что и про военную историю. Только я в силу скромных познаний в макро — и микроэкономике не могу эти сказки распознать.

Происхождение легенд о направленности январских игр более интересная тема, но здесь мы вряд ли выясним действительные причины умолчания и искажения фактов. Где и когда генералами и маршалами было принято решение помалкивать и запудривать мозги журналистам, мы не узнаем никогда. Скорее всего за январские игры нашим военачальникам было стыдно. Признавать, что они не имели никакого отношения к отработке планов войны, считалось фактом, который трудно объяснить людям. С точки зрения тогдашней теории начала войны игры могли отрабатывать только планы прикрытия.

Представим себе на минуту торжественный прием с банкетом в Кремле, встречу уже убеленных сединами товарищей по оружию. В какой-то момент разговор касается игр на картах в январе 1941 г. Многих участников тех игр уже нет в живых. Кто-то встретил смерть в «котле» в 1941 г., кто-то в Подмосковье, кого-то настиг осколок жарким летом 1943 г. на Курской дуге, кто-то был обвинен в измене и расстрелян. Кто-то просто постарел на десятилетия, пройдя через тяжкие испытания плена. Что могли чувствовать люди, прошедшие всю войну, многократно видевшие смерть и стоявшие на краю пропасти, вспоминая проводившиеся с нарочитой серьезностью перемещения войск, существовавших только на картах? Пожалуй, только мучительный стыд за свою самонадеянность, за беззаботность вводных, за кажущиеся спустя годы игрой в «солдатики» учения. Один из них мог просто прервать затянувшуюся паузу выдуманной версией событий. Исключительно из благих побуждений, не задумываясь в тот момент о последствиях такого негласного договора. Благими намерениями, как мы знаем, вымощена дорога в ад.

Умолчание в итоге привело к тому, что неизвестные широкой общественности замысел, ход и результаты военных игр января 1941 г. были интерпретированы Владимиром Богдановичем в плоскости своей теории:

«Вторжение севернее Полесья — это прямой удар на Берлин, однако впереди — Восточная Пруссия, сверхмощные укрепления, Кенигсберг. И вся германская армия.

А удар южнее Полесья — это отклонение в сторону, это обходной путь… Однако это удар в нефтяное сердце Германии, в сердце, которое практически ничем не защищено. На одном синтетическом горючем далеко не уедешь.

Потому было решено провести две игры, сопоставить результаты и сделать выбор. На первой игре основной удар в Европу наносится севернее Полесья с территории Белоруссии и Прибалтики. На второй игре вторжение в Европу происходит с территории Украины и Молдавии»[15].

Заметим, что долгие и терпеливые объяснения специалистов, что в «Ледоколе» написаны глупости, все же достигли ушей В. Суворова. Как нам радостно сообщают в рекламе по ТВ, «Марина открыла для себя новые прокладки с крылышками!». Владимир Богданович сделал сравнимое с этим открытие в области топливного баланса Третьего рейха. Он «вспомнил» о синтетическом горючем, существенно подрывающем его тезис о неизбежном параличе вермахта вследствие удара по Румынии. Поэтому он делает вынужденную оговорку, все еще цепляясь за теорию «кащеевой смерти», таящейся в нефтяных полях Плоешти. Очевидные глупости он «брать обратно» не хочет, предпочитая со стойкостью настоящего мазохиста сносить шпильки оппонентов.

С географией у Владимира Богдановича определенно нелады: удар южнее Полесья — это в первую очередь Люблин и Краков, а не Румыния. В промежутке между Карпатами и Полесьем на географической карте широченный коридор, в котором в 1941 г. наступали две немецкие армии и танковая группа, а в 1944 г. гремела Львовско-Сандомирская операция.

Но все это даже не так важно рядом с основным тезисом В. Суворова о том, что игры января 1941 г. были обкаткой оперативных планов Красной армии. Разумеется, с точки зрения Владимира Богдановича, это были никакие не планы прикрытия, а планы вторжения в Европу. Здесь приходится констатировать незнание В. Суворовым материалов, давно введенных историками в научный оборот. Читать «Красную звезду» и упрекать полковника В.И. Мороза в незнании сути игр у него время есть. Изучить опубликованные больше десятилетия назад документы советского военного планирования Владимиру Богдановичу все еще недосуг. Простое сравнение этих документов с обстоятельствами игры показывает, как далеки были январские игры от обкатки оперативных планов Красной армии.

Начнем с того, что вариант развертывания основных сил Красной армии на Западе севернее Полесья рассматривался как вынужденный. Еще в «Соображениях…» сентября 1940 г. было сказано:

«Разгром немцев в Восточной Пруссии и захват последней имеют исключительное экономическое и прежде всего политическое значение для Германии, которое неизбежно скажется на всем дальнейшем ходе борьбы с Германией.

При решении этой задачи необходимо учитывать:

1. Сильное сопротивление, с вводом значительных сил, которое во всех случаях безусловно будет оказано Германией в борьбе за Восточную Пруссию.

2. Сложные природные условия Восточной Пруссии, крайне затрудняющие ведение наступательных операций.

3. Исключительную подготовленность этого театра для обороны и особенно в инженерном и дорожном отношениях.

Как вывод — возникают опасения, что борьба на этом фронте может привести к затяжным боям, свяжет наши главные силы и не даст нужного и быстрого эффекта, что в свою очередь сделает неизбежным и ускорит вступление Балканских стран в войну против нас.

При неизбежности развертывания наших Вооруженных Сил по этому варианту предлагается следующая группировка их…»[16]

Обратите внимание на последнюю фразу — «при неизбежности». Выбора между двумя вариантами, который требовалось бы отыгрывать на картах, не было с самого начала. Сложности борьбы в Восточной Пруссии были очевидны без всяких игр. «Северный» вариант развертывания возникал лишь в случае «неизбежности». Неизбежность эта порождалась фактором, мало зависевшим от полководческого искусства Д.Г. Павлова и Г.К. Жукова.

Разница между двумя вариантами была в скорости сосредоточения войск, более высокой в случае «северного» варианта. Было это вызвано исторически лучшим развитием дорожной сети Белоруссии и примыкавших к ней областям России, Сосредоточение армий по «северному» варианту развертывания ожидалось в течение 20 дней, а по «южному» — 30 дней. Медленное сосредоточение было названо «единственным, но серьезным» недостатком «южного» варианта развертывания. Так что выбор варианта диктовался не военными, а политическими соображениями. Есть достаточно времени — разворачиваемся по основному, «южному» варианту, а если время отсутствует — по «северному». Это черным по белому написано в том документе, который как сам В. Суворов, так и некоторые его твердолобые противники упорно не желают изучить, — «Записка Наркома обороны СССР и Начальника Генштаба Красной армии в ЦК ВКП(б) об основах развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на западе и востоке на 1940 и 1941 годы», датированной 18 сентября 1940 г. Видимо, буковок в этом тексте для них слишком много, осилить никак не могут. Относительно выбора варианта между «северным» и «южным» в этом документе написано буквально следующее: «Окончательное решение на развертывание будет зависеть от той политической обстановки, которая сложится к началу войны, в условиях же мирного времени считаю необходимым иметь разработанными оба варианта»[17]. Политическая обстановка — это, например, длительность периода напряженности в отношениях между СССР и его потенциальным противником или противниками. В случае продолжительного обмена нотами стороны могут медленно и осторожно начать развертывание войск или хотя бы выдвижение соединений из внутренних округов ближе к границе.

Таким образом, задача выбора варианта развертывания в качестве задачи игр фигурировать не могла. Для чего же их проводили? Январские игры были абстракцией, призванной, как было написано в задачах на проведение игр на картах:

«1. Дать практику высшему командованию:

а) в организации и планировании фронтовой и армейской операции, ее боевом и материальном обеспечении на всю глубину;

б) в управлении операцией, организации и обеспечении взаимодействия вооруженных сил и родов войск и управления тылом»[18].

Искусственность вводных, подчиненных учебным целям, а не «бета-тестированию» оперативных разработок Генштаба, в январских играх видна невооруженным глазом. Например, В. Суворов не заметил в первой игре такой простой и очевидной вещи, как перенарезка полос фронтов относительно имевшей место, как в реальности, так и по опубликованным предвоенным оперативным планам. Войска «восточных» севернее и юго-западнее Мазурских озер объединялись под управлением одного «Северо-Западного фронта» под руководством Д.Г. Павлова. В реальности и по предвоенным планам эти войска разделялись между двумя фронтами — Северо-Западным и Западным. В учебных целях разделительную линию между Северо-Западным и Западным фронтами сдвинули на юг, сочтя отработку операции смежными флангами двух фронтов чересчур громоздкой.

Основным аргументом В. Суворова в пользу того, что январские игры отыгрывали оперативные планы вторжения в Европу, является тот факт, что январская игра началась с линии государственной границы. «Именно так и были составлены задания на стратегическую игру: 15 июля 1941 года Германия нападает на Советский Союз, германские войска прорвались на 70-120 км в глубь советской территории, но к 1 августа 1941 года были отброшены на исходное положение (РГВА, фонд 37977, опись 5, дело 564, листы 32–34). Это такой зачин. Это присказка, которая с самой игрой ничего общего не имела. Как именно «западные» нападали, как удалось их остановить и выбить с нашей территории, — об этом в задании не сказано ни единого слова. Это и не важно. Главное в том, что напали они, а мы их вышибли к государственной границе на исходное положение. Вот именно с этого момента, т. е. с нашей государственной границы, и началась стратегическая игра. С этого момента развернулись «ответные действия» Красной Армии в Восточной Пруссии»[19]. Соответственно, далее логическая цепочка выстраивается к плану завоевания Европы: «Вторжение германской армии на нашу территорию и отражение агрессии совершенно не интересовали Сталина, Жукова и всех остальных. Их интерес в другом: как вести боевые действия с рубежа государственной границы. Вот это и было темой первой игры»[20]. Главный вопрос, который даже не попытался задать себе Владимир Богданович, — это «Какая необходимость руководству Красной армии ломать комедию перед командующими округами и армиями?». Если готовится вторжение в Европу, то командующие округами и так извещены об этом, поскольку для них разработаны соответствующие планы. Более того, они сами принимали участие в их разработке, во всяком случае, командующие особыми округами готовили записки по плану первой операции. Внутренняя логика теории В. Суворовым не сохраняется. С точки зрения проверки плана первой операции руководители игры допустили целый ряд нелогичных шагов: проверяли запасной план «северного» развертывания, сместили разграничительную линию фронтов на юг, и, наконец, Д.Г. Павлов наносил удар совсем не в том направлении, которое было прописано в вышеупомянутом документе сентября 1940 г. Сентябрьские «Соображения…» по «северному» варианту развертывания предполагали нанесение удара «севернее р. Буг в общем направлении на Алленштейн»[21]. Вместо этого Д.Г. Павлов наступал, оставляя Алленштейн (Ольштын на современных картах) в стороне от направления своего главного удара. Ну какая же это проверка плана?

Не только В. Суворов, но и другие исследователи упрекают руководство игр в том, что были исключены из рассмотрения операции начального периода войны. Однако с точки зрения поставленных в задачах игры учебных целей это было вполне логично. В начальный период войны операции могут идти в отличных от уставных плотностях, в разреженных построениях. В таких условиях рассматривавшиеся на совещании методы ведения войны были просто неприменимы. Советское руководство обоснованно считало, что война будет долгой и изучать в учебных целях узкий по временным рамкам начальный период войны не имеет смысла. Куда полезнее рассмотреть максимально общий случай, технику ведения операций, которые будут проводиться в последующие за начальным периодом месяцы и годы войны. Ответ на вопрос «Как же остановили и как отбросили?» на самом деле простой. Никто не рассматривал катастрофического варианта развития событий, реализовавшегося в действительности. Точно так же, как до Первой мировой войны никто не проводил игр с вводной «армия Самсонова разгромлена». Вводная первой игры демонстрирует нам умеренный оптимизм относительно развития событий начального периода войны. Исходя из этих вводных, СССР все же проиграл развертывание и не смог реализовать предвоенный план первой операции. Конечно, проигрыш в развертывании в этом случае не такой катастрофичный, как в реальности. Руководство Красной армии тогда еще даже не догадывалось, что механизированные корпуса — это бумажные тигры, а в руках у немцев будет «меч-кладенец» моторизованных корпусов. Тем более исключался вариант упреждения в развертывании на длительный период. Поэтому был дан лишь осторожный прогноз, что на начальном этапе конфликта противнику удалось вторгнуться на территорию СССР на глубину 70-120 км. Затем Красной армии на западном направлении удается подтянуть войска из глубины страны и восстановить положение. После этого должен был состояться матч-реванш, который, собственно, и отрабатывался в первой игре.

Заметим, что логика «наступление с линии государственной границы» не была сохранена во второй игре. Там вводная предусматривала сдвиг линии фронта с государственной границы как на восток, так и на запад. В. Суворов пишет об этом в следующей главе, но словно не замечает противоречия с предыдущими своими тезисами. Если, как нас пытается убедить Владимир Богданович, имело место социалистическое соревнование между «южанами» и «северянами», то руководству игры нужно было поставить участников если не в абсолютно равные условия, то на одинаковый рубеж, т. е. на линию государственной границы. Конечно, руководство игрой теоретически могло подыгрывать «южанам», но не до такой же степени.

Вводная для участников во второй игре звучала следующим образом:

«Исходная обстановка в этой игре выглядела так: «западные» в союзе с «юго-западными» и «южными» начали войну против «восточных», перейдя в наступление двумя фронтами — Юго-Восточным и Южным, но в разное время. Юго-Восточный фронт начал боевые действия 1 августа 1941 года против львовско-тернопольской группировки «восточных», однако на рубеже Львов, Ковель был встречен сильным контрударом противника и, потеряв до 20 пехотных дивизий, к исходу 8 августа отошел на заранее подготовленный рубеж Старина, Грыбув, Тарнув, р. Дунаец, р. Висла. Южный фронт перешел в наступление 2 августа в проскуровском направлении. Его соединения прорвали оборону «восточных» и, развивая успех, к исходу 8 августа вышли на р. Днестр, форсировав ее на участках Калюс, Комаровка и Мельница-Подольская. Общей задачей двух фронтов являлось окружение и уничтожение противника в районе Каменец-Подольский, Ковель, Люблин, Жешув и выход к 10 сентября на фронт Одесса, Винница, Шепетовка, Сарны. Таким образом, со стороны «западных» и их союзников предусматривалась наступательная операция группы фронтов. Юго-Западный фронт «восточных», разгромив в ходе контрнаступления группировку противника в районе Люблин, Жешув, Грубешув, к исходу 8 августа вышел на р. Висла от Казимеж до Опатовец и далее на рубеж Тарнув, Грыбув, Старина, ст. Ужок. Попытки форсировать Вислу и Дунаец успеха не имели: на участке фронта от Казимеж до ст. Ужок противник перешел к обороне. Армии левого крыла Юго-Западного фронта вели упорные оборонительные бои с противником, ведущим наступление на проскуровском и стрыйском направлениях».

Отметим, что во второй вводной мы также видим умеренный оптимизм относительно успеха начального периода войны и первой операции. Развертывание опять незначительно проиграно, и линия фронта сдвигается на линию Львов — Ковель. Затем подтягиваются основные силы Красной армии и отбрасывают противника аж на Вислу, где их наступательный порыв оказывается остановлен. Соответственно, в полосе Юго-Восточного фронта Д.Г. Павлова вторая игра начинается не с линии государственной границы, а с линии западнее ее. Напротив, на юге граница к началу игры сдвигается на восток, на рубеж Днестра.

С точки зрения проверки плана первой операции удары, наносившиеся Г.К. Жуковым во второй игре, были еще дальше от записанных в реальных документах предвоенного планирования направлений. По «южному» варианту в сентябрьских 1940 г. «Соображениях…» задачей войск Юго-Западного фронта было, «прочно прикрывая границы Бессарабии и Северной Буковины, по сосредоточении войск, во взаимодействии с 4-й армией Западного фронта, нанести решительное поражение Люблин-Сандомирской группировке противника и выйти на р. Висла. В дальнейшем нанести удар в направлениях на Кельце — Петроков и на Краков, овладеть районом Кельце — Петроков и выйти на р. Пилица и верхнее течение р. Одер»[22]. Невооруженным глазом видно, что часть задач первой операции уже выполнена, на рубеж Вислы уже вышли. Проверять и доказывать что-либо в «социалистическом соревновании» между «южанами» и «северянами» уже нечего. Даже то, что можно было хотя бы теоретически в такой ситуации «проверить», не проверялось. Вместо удара на соединение с Западным фронтом в развитие первой операции на северо-запад Юго-Западный фронт наступает на юго-запад. Более того, все задачи Юго-Западного фронта оказываются подчинены негативной цели разрушения планов противника. Во-первых, две армии фронта нацеливаются на фланги вторгнувшейся на проскуровском направлении группировки противника. Во-вторых, 11-я и 9-я армии «восточных» стремились сорвать планы противника по окружению и разгрому своих войск собственными наступательными действиями на краковском и будапештском направлениях.

Если с точки зрения проверки оперативных планов вторая игра не представляет интереса, то с точки зрения ведения операций весьма показательна. Перед нами пример разрушения планов противника не пассивной обороной (активность которой ограничивается тактическим уровнем), но активными действиями, вынуждающими оппонента отказываться сначала от первоначального замысла операции, а впоследствии от самого плана наступления в целом.

Взгляд на мишени через прицел пулемета. Г.К. Жуков на учениях Киевского особого военного округа.

С оперативной точки зрения Г.К. Жуков применил во второй игре против Ф.И. Кузнецова тот же прием, что и в первой при отражении удара войск Д.Г. Павлова. Он сосредоточил на флангах наступающей группировки противника два ударных кулака и встречным ударом окружил ее. Если в первой игре розыгрыш окружения не производился, Жуков лишь наметил направления ударов, то во второй игре был «полный контакт». На завершающем этапе игры 13-я «игровая» армия А.К. Смирнова соединилась с 15-й «игровой» армией Я.Т. Черевиченко и отрезала основную группировку «южных», наступавшую севернее Днестра, от резервов и тылов.

В окружение попали 4-я армия В.И. Кузнецова, 5-я армия И.С. Конева и 6-я армия М.П. Кирпоноса.

«Может быть, проверяли не первую, а вторую операцию?» — спросит читатель. Это было бы совершенно бессмысленным, так как предсказать результат первой операции практически невозможно. Если исходить из оптимистичного варианта развития события, то рубеж игры будет глубже Вислы. Игры были общего, учебного характера, обстановка в них носит абстрактный характер. Привязка к реальности сделана самая примитивная. Можно было, конечно, сдвинуть линию фронта в обеих играх на территорию СССР, но это было бы сочтено не соответствующим идеологическим установкам «своей земли не отдадим ни пяди». И так во второй игре противник продвинулся до Днестра и вел наступление по территории СССР даже глубже рубежа старой границы.

Еще более странной, чем интерпретация задач игр, является претензия В. Суворова к распределению ролей в ней. Он задает четыре вопроса, на которые не может найти ответа. Первый вопрос касается личности оппонента Г.К. Жукова в первой игре — Д.Г. Павлова. В. Суворов пишет: «Почему, во-первых, на стратегической игре наши войска возглавлял командующий военным округом генерал-полковник танковых войск Д.Г. Павлов? В тот момент в Советском Союзе было 16 военных округов и один фронт. Всем ясно сейчас и ясно было тогда, что стратегическая игра была прямо связана с надвигающейся войной»[23]. Во-первых, как мы выяснили выше, напрямую обе игры на картах с надвигающейся войной связаны не были. В этом было, кстати, коренное отличие январских игр в СССР от игр на картах, проводившихся немцами. Во-вторых, Д.Г. Павлов командовал не рядовым округом, а так называемым «особым» округом. В случае войны управление Западного особого округа становилось управлением Западного фронта. Соответственно, выбор среди командующих округами такого статуса был невелик. Вполне логично было поставить во главе советских войск в районе Мазурских озер командующего округом, примыкавшим к Мазурским озерам.

Не может понять Владимир Богданович также отсутствие оргвыводов по итогам игры: «Почему, во-вторых, Сталин не снял Павлова с должности?»[24] К этому вопросу В. Суворов возвращается еще раз: «Только что Жуков бил Павлова и Кузнецова в Белоруссии и Прибалтике, и вот этого самого Павлова Сталин оставляет командовать войсками в Белоруссии, а в Прибалтику правым соседом Павлову Сталин ставит такого же битого Кузнецова»[25]. Проще всего, конечно, отшутиться с помощью пословицы «За одного битого двух небитых дают». Однако, на мой взгляд, никакого секрета нет. Игра на картах — это всего лишь игра. Она дает не абсолютную («хороший» или «плохой»), а относительную («лучше» или «хуже») оценку участникам. Соответственно, Д.Г. Павлов и Ф.И. Кузнецов показали, что они играют хуже Г.К. Жукова. Но сам по себе этот факт не ставил под сомнение их компетентность в роли командующих особых округов. Кроме того, штабные игры на картах — это не гонки на выживание. Это демонстрация организаторских способностей, умения вести штабные документы и ставить задачи. От участников учебных игр требовалось обеспечить бесперебойную работу штабов всех уровней фронта и армии и выработку обоснованных решений.

Третий вопрос В. Суворова продолжает тему оргвыводов: «Почему, в-третьих, в феврале 1941 года генерал-полковник танковых войск Павлов получил следующее воинское звание? Сразу после той игры Павлов стал генералом армии». Владимир Богданович несколько преувеличивает значение игр. До того как проводить игры на картах, и Д.Г. Павлов, и Г.К. Жуков участвовали в совещании командного состава. Каждый из них готовил доклад на большую и сложную тему. Как своего рода идеолог танковой войны в Красной армии, генерал Павлов у руководства страны и армии претензий не вызывал. С 1937 г. он занимал должность начальника Автобронетанкового управления Красной армии. Высокая оценка деятельности Д.Г. Павлова на ниве строительства танковых войск получала свое отражение в присвоении очередных званий.

Последний вопрос В. Суворова фактически возвращает нас к первому: «Почему, в-четвертых, в сражении на картах за немцев играет командующий военным округом генерал армии Г.К. Жуков? Что он о немцах знает? За противника должен был играть не кто иной, как начальник Главного разведывательного управления Генерального штаба РККА генерал-лейтенант Ф.И. Голиков»[26]. На самом деле в распределении ролей в двух играх мы видим определенную закономерность. Во-первых, в качестве руководителей высшего звена сторон выступают командующие особых округов. Во-вторых, на должность командующего войсками «восточных» в игре на западном направлении выступал командующий Западным особым военным округом, а в игре на юго-западном направлении — командующий Киевским особым военным округом. Вот если бы в первой игре за «восточных» играл Жуков, а во второй — Павлов, то был бы повод удивляться. Тревожить начальника ГРУ КА для выполнения роли командующего немецкими войсками совершенно не требовалось. За немцев должен играть тот, кто хорошо подготовлен в оперативном отношении. Чтобы противник был достаточно силен и опасен, и генералы не расслаблялись. Специальные данные требуются только на начальном этапе игры, при подготовке исходных данных. После этого Ф.И. Голикову можно было спокойно садиться в президиум. Насколько я могу судить по опубликованным картам первой игры, исходные данные были подготовлены не так плохо. Во всяком случае, в реальном 1941 г. в вермахте существовало большинство корпусов с теми номерами, которые использовались в игре: III, VII, X, XII, XX, XXIX, XXX армейские корпуса. III армейский корпус был переформирован в моторизованный только весной 1941 г. Кроме того, в игре практику оперативного руководства получают обе стороны. Помимо привязанных к определенному театру военных действий решений есть универсальные навыки ведения операций. Особенно актуально это в свете того, что структура войск сторон была практически одинаковой.

Если принять как данность тот факт, что игры носили абстрактный характер и носили характер учебного мероприятия широкого профиля, совсем по-другому звучат слова Жукова в адрес Павлова: «Я же тебе показывал, как надо воевать!» Скорее всего это легенда, но если такое высказывание имело место, то смысл у него принципиально отличен от традиционных трактовок. Если игры никак не моделировали реальные планы и уж тем более не воспроизводили возможные удары вермахта по Красной армии в условиях разработки «стратегической обороны», то слова Жукова явно относились не к конкретной оперативной обстановке июня 1941 г. Они могли относиться к самой технологии ведения оборонительной операции, прежде всего к методике нанесения фланговых ударов по наступающему противнику. В этом отношении действия руководимых Г.К. Жуковым «западных» в первой игре действительно показательны. По условиям игры «восточные» имели к началу наступления превосходство в силах, но в ходе игры к «западным» постоянно прибывали резервы. Жуков показал прекрасный пример того, как надо распорядиться этими резервами. Он не бросал поступающие к нему с запада дивизии и корпуса по мере прибытия против острия наступления «восточных», позволив им углубиться на 100–120 км в глубину построения своих войск. Вместо этого он аккуратно накапливал резервы на фланге вбитого в его оборону «клина» наступления войск Д.Г. Павлова. Накопив силы, он нанес сильный фланговый контрудар в направлении на Ломжу, заставив Д.Г. Павлова остановить наступление. Его ударная группировка 19-й и 27-й армий прекращала наступление, так и не достигнув к 13 августа указанного им рубежа. Все танки, артиллерия РГК и значительные силы пехоты перебрасывались для противодействия прорывавшемуся на Ломжа и Замбрув противнику. Также для противодействия сильному контрудару задействовался резерв Северо-Западного фронта «восточных» — 10-й механизированный корпус. Дальнейшее развитие событий не отыгрывалось, но преимущество явно было на стороне «западных». То же самое было на второй игре, когда 13-я и 15-я армии «восточных» отрезали фланговыми ударами три наступающие армии «западных», руководимых Ф.И. Кузнецовым. В этот раз Д.Г. Павлов не командовал войсками, попавшими под фланговый удар, но мог все это видеть на разборе игры. Жуков словно показывал: «держитесь хладнокровно, не паникуйте и накапливайте силы для контрудара».

Обстоятельства первой игры могут дать нам еще одно объяснение легенде об играх советских времен. Константин Симонов мог додумать «Барановичи» из эмоционального описания Жукова: «я ему ударил во фланг и почти окружил», спроецированного на описание вводной игры. Не зная деталей игры и предполагая ее оборонительную направленность, писатель мог спроецировать «удары во фланг» на Ломжу и Остроленку глубже на советскую территорию, то есть на Барановичи. Так это или нет, мы уже никогда не узнаем. Одно можно утверждать определенно: город Барановичи в вводной присутствовал.

История с этой вводной и Барановичами достаточно занимательна, и я позволю себе остановиться на ней подробнее. Рассказывая об играх на картах, В. Суворов больше всего напоминает мне наглого студента, который не знает предмета, но пытается бойко излагать те куски тем, которые он успел вызубрить в ночь перед экзаменом. При этом он не понимает смысла сказанного.

Ни он, ни тем более К. Симонов не понимают, что отработка отражения удара немцев на Барановичи не только не повторяет их реальных действий, но и попросту вредна. Даже в вводной первой игры были заложены ошибки, сыгравшие роковую роль в июне 1941 г. Вводная гласила: «Наступление «западных» развивалось из Восточной Пруссии в направлении Рига и Двинск, а из районов Сувалки и Брест — в направлении Барановичи». Направление ударов в Прибалтике определено довольно точно. Действительно, XXXXI моторизованный корпус Рейнгардта наступал на Ригу, a LVI моторизованный корпус Манштейна — на Двинск (Даугавпилс). Но если мы посмотрим на карту Белоруссии, то увидим, что обозначенный в вводной игры замах на Барановичи существенно меньше реального замаха двух танковых групп на Минск.

Д.Г. Павлову заданные в игре направления, если он их запомнил, только помешали. Проблема была как раз в том, что он ожидал удара из Сувалкинского выступа на Барановичи. Соответственно этому навстречу предполагаемому направлению немецкого наступления была выдвинута противотанковая бригада И.С. Стрельбицкого, а во фланг нацелена конно-механизированная группа под командованием И.В. Болдина. В действительности 3-я танковая группа Г. Гота на Барановичи не пошла, ударив сразу на Минск. Противотанковая бригада никаких танков не дождалась, а механизированные корпуса группы Болдина увязли в обороне немецкой пехоты.

Предположим, что в Генштабе РККА «одумались» и решили провести оборонительную игру на картах. Попытались бы отработать отражение немецкого удара в Белоруссии в начальном периоде войны. В этом случае изначально неверная вводная была бы честно отыграна участниками. Генерал Павлов поставил бы противотанковый заслон на пути немцев из Сувалок в Барановичи, нанес контрудар на Гродно. Возможно, он бы даже достиг в этих мероприятиях успеха. Нет сомнений, что командование игры не ставило бы в вводной упреждение в развертывании на две недели. В результате Павлов бы только укрепился в своих ошибочных решениях, сыгравших роковую роль в июне 1941 г. Цена таким «оборонительным играм» была бы грош в базарный день. Состоявшиеся в январе 1941 г. учения, по крайней мере, не несли характера закрепления неверных представлений о направлениях главных ударов противника. Они были просто абстрактной отработкой типовых оперативных приемов. Игры были нейтральными, что, в общем-то, не худший вариант.

Совещание командного состава декабря 1940 г. и игры января 1941 г. оставляют в целом благоприятное впечатление. По крайней мере, того безобразия, которое имело место перед Первой мировой войной, не наблюдалось. Тогда игры, несмотря на вроде бы правильные задачи, обернулись фарсом. Первая попытка провести командно-штабную игру в Санкт-Петербурге в 1911 г. обернулась скандалом. Бывший военный министр Сухомлинов писал об этом так:

«Имея в виду, что государь всегда говорил о том, что во главе действующей армии, если бы вспыхнула война, он станет обязательно сам, я предложил собрать в Петербурге на стратегические занятия всех предполагаемых командующих армиями и в виде военной игры решить ряд задач на Западном фронте. Обстоятельные данные, имевшиеся у нас в главном управлении Генерального штаба, давали возможность создать обстановку и образ вероятных действий наших противников с большою правдоподобностью. Занятия эти лично для государя имели то значение, что таким способом он мог ознакомиться с теми генералами, которым предстоит стать во главе армий, и тех из них, которые окажутся несоответствующими предстоящим им ролям, заменить заблаговременно другими, более подходящими. Мысль эта очень понравилась государю, а когда с его одобрения разработаны были детали этой игры, то его величество повелел предоставить запасную часть Зимнего дворца для этих занятий и в составлении директив верховного главнокомандующего принимал участие сам. Командующие войсками съехались, все было готово, но за час до начала игры государь прислал мне записку, что занятия отменяются. Затем выяснилось, что Николай Николаевич был против «этой затеи», в которой «военный министр хочет делать экзамен командующим войсками». Всех приехавших из провинции командующих он пригласил к себе на обед, не пригласив меня»[27].

Наученный горьким опытом, В. Сухомлинов решил провести игру вдалеке от столицы, в Киеве. Игра состоялась в апреле 1914 г. Теоретически все было хорошо, проверялся военный план от 1 мая 1912 г. с изменениями, внесенными в 1913 г. Однако игра была односторонней, т. е. за немцев никто не играл. Но, несмотря на отсутствие энергичного противника и целый ряд допущений, обстановка в ходе розыгрыша операции на Северо-Западном фронте была близка к критической. Выход руководство игры нашло крайне оригинальный. Была дана вводная, которая сразу же передала победу на сторону русского оружия: английский десант уже на территории Франции, обстановка для Германии усложняется, соотношение сил на французском фронте резко меняется в неблагоприятную для нее сторону. Кроме того, 2-я армия, идущая к г. Лыку, отрежет выдвинувшиеся к Неману германские дивизии, Германское верховное командование в тревоге и бьет отбой. Оно приказывает перебросить не менее 3 корпусов из района Восточной Пруссии на французский фронт, т. е. фактически оголить фронт, а остальным отходить за р. Ангерап. Командование Северо-Западного фронта торжествует, русско-французская конвенция выполнена, — Франция спасена! Как мы знаем, в реальности игнорирование всплывших даже в перегруженной допущениями игре факторов привело русскую армию в Восточной Пруссии в августе 1914 г. к катастрофе. Эта катастрофа была тем более обидной, что русский театр в 1914 г. рассматривался немцами как второстепенный.

Поскольку русский Генштаб в апреле 1914 г. располагал купленным у полковника Редля планом стратегического развертывания австро-венгерской армии, розыгрыш событий на Юго-Западном фронте был вял и бесцветен. В действительности предательство Редля было раскрыто, и в войну Австро-Венгрия вступила уже с другим планом, делавшим даже урезанную русскую игру на картах совершенно бесполезной. Похоже, советский Генштаб сделал игры января 1941 г. намеренно абстрактными, понимая по опыту своих предшественников бесполезность гаданий на кофейной гуще. Дать командирам хотя бы частичку универсальной практики было полезно в любом случае.

От анализа вводных и возможных сценариев игры в «оборонительном» варианте Владимир Богданович страшно далек. Отмечая острым взглядом соринки в глазах авторов «Красной звезды», В. Суворов одновременно пропускает бревна в собственных органах зрения. Декларируя свое превосходство во владении обстоятельств первой игры над полковниками и генералами, он тем не менее допускает следующее высказывание: «Кроме всего прочего, Жуков в ходе игры имел в своем подчинении неоправданно большое количество германских войск, которых в реальной жизни там не было. В завершение игры Жуков собрал для контрудара войска, которых на самом деле не существовало. Только это и спасло Жукова от полного и позорного разгрома. В реальной обстановке Павлов сбросил бы Жукова в Балтийское море»[28]. Это просто неправда. К началу операции у «восточных» была 51 стрелковая дивизия, а у «западных» — 41 пехотная дивизия. Танковых дивизий у «восточных» было в три раза больше, а с учетом соединений непосредственной поддержки пехоты против 8811 танков у Д.Г. Павлова в распоряжении Г.К. Жукова было 3512 танков, а 5652 самолетам «восточных» противостояли 3336 самолетов «западных». Превосходство у наступавшего Д.Г. Павлова было по всем пунктам, кроме орудий ПТО, которых у «западных» было 4048 штук против 3069 штук[29]. Никакого «неоправданно большого» количества войск в распоряжении Г.К. Жукова в первой игре не было.

Было бы странно, если бы у «западных» было превосходство в силах и они оборонялись при таком энергичном командующем, как Г.К. Жуков. При перевесе над противником и даже при равенстве в силах целесообразнее наступать, а не уступать противнику инициативу. В сущности, в первой игре был реализован достаточно типичный сценарий, основные черты которого можно увидеть в целом ряде операций Великой Отечественной. Например, довольно точно его воспроизводят события под Харьковом в феврале — марте 1943 г. Когда у Юго-Западного и Воронежского фронтов был перевес в силах, они наступали, а войска группы армий «Юг» Э. фон Манштейна откатывались назад, и был сдан Харьков. Когда у Манштейна были накоплены резервы в лице перебрасываемых с запада переформированных эсэсовских танко-гренадерских дивизий, пехотных дивизий и выводимых через Ростов соединений 1-й и 4-й танковых армий, он нанес контрудар. Как это бы назвал В. Суворов, Манштейн «собрал для контрудара войска, которых на самом деле не существовало». Командующий группой армий «Юг» в конце февраля 1943 г., так же как Г.К. Жуков на картах в январе 1941 г., пришел к сходному решению: удар в основание вбитого в построение обороняющихся войск клина. Манштейн бросил в наступление навстречу друг другу II танковый корпус СС П. Хауссера и соединения потрепанной 4-й танковой армии Г. Гота. Им удалось сомкнуться и отрезать ударную группировку советской 6-й армии. Резервы для контрудара, подобного немецкому наступлению под Харьковом в реальности и жуковского на картах, могут образоваться путем переброски дивизий и корпусов из стратегических резервов и с других участков фронта.

По аналогичной схеме развивались события в марте 1943 г. при образовании северного фаса курского выступа. Наступление Центрального фронта К.К. Рокоссовского также было остановлено немцами с помощью, как выражается В. Суворов, войск, «которых на самом деле не существовало». В роли привидений на этот раз выступили соединения 9-й армии В. Моделя, высвободившиеся в результате эвакуации Ржевского выступа. Имеет место классический «тяни-толкай» войны. Один из противников упускает инициативу, второй наступает, пока первый не получает резервы и не переходит в контрнаступление. Контрнаступление часто отражается также с помощью резервов. Так, в марте 1943 г. под Харьков прибыл 1-й гвардейский кавалерийский корпус, предотвративший продвижение эсэсовцев восточнее Северского Донца.

Вопреки утверждениям В. Суворова, во второй игре у Г.К. Жукова также отсутствовало «неоправданно большое количество» войск. На этот раз у «западных», которыми руководили Д.Г. Павлов и Ф.И. Кузнецов, было 100 пехотных дивизий, а у «восточных» — 81 стрелковая дивизия. Превосходство на стороне «восточных» было в подвижных соединениях, т. е. в кавалерийских, танковых и механизированных дивизиях, а также танковых бригадах. Например, у «восточных» числилось 10 танковых дивизий, против 5 дивизий у «западных». Вследствие этого у «восточных» было в три раза больше танков. Соотношение сил по артиллерии было 1:1. Также у «восточных» было превосходство в авиации, 4456 самолетам «западных» они могли противопоставить 5790 машин[30]. Общее соотношение сил не давало решительного преимущества руководимому Г.К. Жуковым Юго-Западному фронту. В расчетных дивизиях у «восточных» было 109 соединений, у «западных» — 118. Превосходство «восточных» в танках и самолетах компенсировалось большим числом пехотных дивизий у «западных». Однако такое соотношение сил позволяло обеим сторонам игры проводить наступательные операции на разных направлениях. Успех был у той стороны, которая лучше играла. Жуков распорядился имеющимися у него силами эффективнее и потому обыграл как Павлова, так и Кузнецова.

О чем можно говорить, если даже внутренняя логика написанного в разных разделах одной книги В. Суворовым не сохранена. В качестве характеристики Жукова как полководца в первой игре Владимир Богданович пишет: «И «красной» стороне вообще не потребовалось никаких усилий, чтобы наступление Жукова остановить и вышвырнуть его на исходные рубежи, а затем — и гораздо дальше на Запад»[31]. У внимательного читателя глаза от удивления лезут на лоб, так как буквально несколькими страницами ранее было сказано: «Как именно «западные» нападали, как удалось их остановить и выбить с нашей территории, — об этом в задании не сказано ни единого слова»[32]. Никто наступления Жукова не останавливал и в исходное положение на картах не отбрасывал — положение сторон к моменту возврата «западных» на государственную границу было вводной первой игры. Никаких действий для создания этой обстановки ни одна из сторон не предпринимала. Вообще говоря, отсутствие внутренней логики — это признак искусственности выдвигаемых В. Суворовым к Г.К. Жукову претензий. Значимых и обоснованных аргументов нет, и факты выдумываются на лету.

Что интересно, Г.К. Жуков в первой игре, предвосхищая построения В. Суворова об «агрессивности» воздушно-десантных войск, использовал их в оборонительном сражении. Напомню, что главу о десантниках в «Ледоколе» Владимир Богданович начал словами: «Воздушно-десантные войска предназначены для наступления. Это аксиома, которая в доказательствах не нуждается»[33]. «Аксиома» на деле оказалась леммой, которая была опровергнута ходом первой январской игры. Контрудар во фланг 19-й армии «восточных» Г.К. Жуковым дублировался для обеспечения более плотного окружения. Для этого помимо удара крупными силами на Ломжу выполнялся удар пехотой и одним механизированным корпусом на Остроленку. В районе Остроленки планировалось высадить десант с задачей захватить этот населенный пункт и во взаимодействии с механизированным корпусом и частями Восточного фронта отрезать пути отхода ударной группировки правого крыла Северо-Западного фронта. С особым цинизмом в отношении построений В. Суворова десант высаживался на своей территории (занятой к тому времени «восточными»), к западу от границы. Похоже, этой отравленной алебарды, пущенной недрогнувшей рукой с того света, Владимир Богданович великому полководцу никогда не простит.

Несмотря на то что январским играм было посвящено целых три главы «Тени победы», описание их В. Суворовым получилось переливанием из пустого в порожнее. Анализ разыгравшихся на карте операций у него просто отсутствует. Г.К. Жукова как военачальника в тексте этих трех глав мы не видим. Есть некие общие претензии как к человеку и мемуаристу, которые к тому же суть проекция на Жукова фобий и предрассудков эпохи. Владимир Богданович даже не попытался вникнуть в суть двух игр, оценить принятые сторонами решения. Если обратиться именно к этой стороне вопроса, то мы видим удачные, если не сказать классические, решения Жукова в обеих играх. Он всем показал, как грамотно отражать наступление противника — ударом во фланг.

Мираж «стратегической обороны»

…Грядущая война в основном будет обладать теми же чертами, что и война 1914–1918 гг., но это будет «война внезапного нападения».

Моретта Рокко. Какой будет завтрашняя война. М.: Воениздат, 1934. С. 122.

Темноту октябрьского вечера разорвало ослепительное пламя. Безжизненная казахстанская степь была в мгновение ока ярко освещена как в жаркий летний день. Для тех, кто стоял вблизи ракеты, смерть была ужасной, но быстрой. Маршал Неделин был прижат взрывом к стене стартовой платформы и почти мгновенно сварился в битуме облицовки. Его потом опознали по обугленной Золотой Звезде Героя Советского Союза. Гораздо страшнее была смерть тех, на кого обрушились тонны горящего топлива и окислителя из сломавшейся как спичка опытной межконтинентальной баллистической ракеты Р-16. Горящие компоненты топлива разливались по бетону, обгоняя бегущих от места катастрофы людей. Они вспыхивали, словно факелы, и падали в лужи концентрированной азотной кислоты и ядовитого гидразина. Тем, кто не принял мученическую смерть среди машин и кабелей стартовой площадки, предстояли долгие месяцы нечеловеческих страданий в больницах и госпиталях. Катастрофа на Байконуре в октябре 1960 г., хотя и не перекрыла по числу жертв смерть лайнера «Титаник», надолго останется в памяти людской как пример вырвавшегося из рук создателей разрушительного Франкенштейна.

Ради чего люди играли с огнем, заливая десятки тонн опасных жидкостей в воздушные конструкции ракет? Испытывавшаяся под личным наблюдением маршала М.И. Неделина Р-16 относилась к новому поколению ракетной техники подобного рода, работавшей на так называемых «высококипящих» компонентах. В то время как С.П. Королев разрабатывал ракету Р-9 на традиционных для тех лет компонентах — керосине и жидком кислороде, главный конструктор ОКБ-586 Михаил Янгель в быстром темпе строил Р-16 с гидразином в качестве топлива и азотной кислотой в качестве окислителя. Эти две ракеты боролись за право сменить на вооружении ракетных войск стратегического назначения Р-7, знаменитую «семерку», которая вывела в космос первый спутник и корабль Юрия Гагарина. Если для спутников и обитаемых космических кораблей ракета Р-7 (обозначение НАТО SS-6 «Sapwood») была вполне подходящим носителем, то в качестве средства доставки ядерного оружия она обладала целым рядом недостатков. Длительное время хранить заправленную жидким кислородом ракету было невозможно. Ракета хранилась без окислителя и заправлялась жидким кислородом в течение нескольких часов после получения соответствующего приказа командования. Ждать своего часа на стартовом столе заправленной топливом и окислителем ракета также не могла. Кислород испарялся, и требовалось его все время подливать. Необходимость хранения десятков тонн жидкого кислорода означала наличие в непосредственной близости от ракет сложного и громоздкого криогенного оборудования. Одним словом, ядерную дубинку можно было при некоторой сноровке выбить из рук, просто разбомбив стартовые площадки ракет. Возможности по использованию ракет-носителей ядерных зарядов в качестве средства психологического давления были практически ничтожными. Все это вынуждало конструкторов искать альтернативу «благородным» керосину и жидкому кислороду. Заправленная азотной кислотой ракета могла храниться в готовом к пуску состоянии гораздо дольше, и возможность быстро выхватить ядерный меч заставляла вести опасную игру с ядовитыми и опасными даже в небольших объемах жидкостями. Несмотря на ужасающую катастрофу, янгелевская ракета на высококипящих компонентах была доработана и принята на вооружение. Уже в 1961 г. отлаженные ракеты Р-16 были поставлены на боевое дежурство, а уже с 1963 г. принимается на вооружение шахтный комплекс этих ракет. К концу 1965 г. на боевое дежурство было поставлено 209 ракет Р-9А и Р-16 в шахтных установках. Большую часть этого количества составляли ракеты Р-16, родные сестры той ракеты, что вспыхнула на Байконуре в октябре 1960 г. Они были составной частью ракетно-ядерного щита страны вплоть до 1979 г., когда их сняли с боевого дежурства по договору СНВ-1. Четыре Р-7 были сняты с боевого дежурства гораздо раньше — в 1968 г.

Армия большой страны — это не пистолет ТТ, который можно элегантно выхватить и взведением курка привести в состояние боевой готовности. Это даже не сверхтяжелое орудие, требующее сборки с помощью кранов перед первым выстрелом. От момента принятия политического решения применять вооруженные силы для защиты или нападения до технической готовности это сделать неизбежно проходит некоторое время. Если на заре ядерной эры это были часы на старт бомбардировщиков или заправку ракет, то в 1930-х годах время на приведение вооруженных сил в пригодное для практического использования состояние исчислялось неделями. М.И. Неделин почти за два десятилетия до своей гибели имел возможность на собственном опыте убедиться в том, что происходит, когда этого времени у руководства страны не оказывается. Тогда молодой полковник М.И. Неделин командовал противотанковой артиллерийской бригадой и сам мог видеть, как по Украине растекается группа армий «Юг», подобно вырвавшейся из баков Р-16 кислоте, безжалостно поглощая людей и технику.

Когда Г.К. Жуков стал начальником Генерального штаба Красной армии, на его плечи лег тяжелейший груз. Вопреки утверждению В. Суворова о том, что главное в обороне страны — это заваливание дорог гнилыми бревнами, минирование мостов и земляные работы, проблема отражения внешней агрессии намного сложнее. Рабоче-крестьянская Красная армия, как и другие армии 1930-х годов, была подобна даже не ракете Р-7, а элементу китайской космической программы из известного анекдота: «Китай запустил свой первый спутник, два миллиона рабочих по натяжению рогатки получили грыжу». Чтобы армия была способна эффективно решать задачи защиты страны, нужно было по четко продуманному плану поднять миллионы людей и переместить их на сотни километров. Последняя задача была тем более сложной в условиях протяженной и обладающей умеренной пропускной способностью железнодорожной сети СССР.

Нельзя сказать, что Г.К. Жуков пришел на пустое место. Сдвиг границы на запад произошел еще в 1939 г. Изменения в начертании западной границы, произошедшие в 1940 г., уже не затрагивали основные операционные направления — Украину и Белоруссию. Поэтому оперативные планы были в общих чертах разработаны. По крайней мере, к сентябрю 1940 г. план войны на западе был готов и написан на бланке «Народный комиссар обороны СССР» аккуратным почерком заместителя начальника оперативного управления A.M. Василевского. Косметические изменения, которые были внесены в этот план Г.К. Жуковым в мае 1941 г., принципиально ситуацию не меняли.

В наши дни практически общеизвестным фактом стало то, что советские планы первой операции были наступательными. Еще в сентябре 1940 г. основная идея оперативного плана войны на западе (уже с рубежа новой границы) была сформулирована следующим образом:

«Во взаимодействии с левофланговой армией Западного фронта силами Юго-Западного фронта нанести решительное поражение Люблин-Сандомирской группировке противника и выйти на р. Висла. В дальнейшем нанести удар в общем направлении на Кельце, Краков и выйти на р. Тилица и верхнее течение р. Одер»[34].

В сущности, основные черты плана были озвучены в варианте «ответный удар» в книге А.Г. Хорькова «Грозовой июнь» задолго до публикации написанных почерком A.M. Василевского записок. Формулировку «ответный удар» мы оставим на совести Анатолия Герасимовича Хорькова, т. к. с точки зрения времени реализации наступательных операций они должны были проводиться не после, а во время наступления противника. Основной идеей было соревнование с противником в успешности наступательных действий на разных участках фронта.

Однако еще до раскрытия тайн предвоенного планирования в исследованиях появился термин «стратегическая оборона». Сам по себе термин вещь в данном случае нейтральная, но огорчает его интерпретация. Якобы разработка плана стратегической обороны могла спасти страну от катастрофы 1941 г. Соответственно, напрашивалось обвинение в адрес Г.К. Жукова в отсутствии у СССР планов этой самой «стратегической обороны». Среди апологетов «стратегической обороны» оказался автор довольно слабой книги в серии ЖЗЛ о Жукове — В. Дайнес. В одной из его работ мы находим такие слова: «В последующем недооценка обороны как в теории, так и в практике стратегического планирования начала проявляться все определеннее. Особенно явственно это стало вырисовываться на рубеже 30-40-х годов. Дело дошло до того, что об обороне говорили как об «уделе обреченных». О стратегической обороне не только ничего не появлялось в военной литературе, но и в разговоре упоминать о ней считалось большим грехом. Правда, совсем она не отрицалась, ибо допускалась как эпизодический момент действий Вооруженных Сил при выполнении задач оперативного прикрытия стратегического развертывания до вступления в сражение главных сил»[35]. У эволюции советской военной мысли есть более простые объяснения. РККА мигрировала от отсталой армии аграрной страны к армии будущей сверхдержавы, насыщенной современной техникой. Соответственно, от вынужденной ориентации на разгромы и поражения в боях с армиями экономически развитых стран был осуществлен переход к идеям поединка на равных. Как говорил И.В. Сталин на выступлении перед выпускниками военных академий в Кремле 5 мая 1941 г.: «Красная армия есть современная армия, а современная армия — армия наступательная».

Тезисы о деградации советской военной мысли в 1930-х годах были повторены В. Дайнесом в биографии Жукова, а затем дополнены утверждениями вида: «А оборонная инициатива советского военного руководства по-прежнему сковывалась позицией Сталина»[36].

Если приложить эту «свежую» мысль В. Дайнеса к начальнику Генерального штаба Красной армии, то Георгий Константинович был поставлен своим биографом в глупейшее положение: все понимает, но сделать ничего не может. Именно на такого рода утверждениях взошли труды В. Суворова. Он вполне логично продолжил рассуждения о «все понимал, но не мог» и поставил вопрос ребром: «У каждого руководителя высокого ранга есть средство заставить считаться с собой. И это средство — отставка. Во все времена министры, генералы, маршалы пользовались этим средством: за чужую дурь не ответчик, увольте. Если у человека есть принципы, то он обязан их отстаивать»[37]. Поклонники «стратегической обороны» сами себя загоняют в капкан. Или они должны признать действия Жукова ужасной ошибкой колоссальных масштабов и катастрофических последствий, или же представить Георгия Константиновича бессловесной куклой в руках диктатора. Оба варианта, между которыми осторожно мечется В. Дайнес на страницах своей книги о Жукове, выставляют советского полководца в лучшем случае трусом и лизоблюдом. Какой бы вариант ни был выбран, он будет с глумливой усмешкой использован разведчиком-аналитиком для пространных рассуждений о кровавом режиме, планах завоевания Европы и т. п. изрядно набивших оскомину вещах.

Честно говоря, меня всегда подмывало усадить поклонников «стратегической обороны» за стол, положить перед ними пачку листочков со штампом в левом верхнем углу «Народный комиссар обороны СССР», дать перо, чернильницу-неразливайку и предложить изобразить свой вариант плана первой операции РККА.

В идейно выдержанном ключе непротивления злу насилием, с элементами техники «быстрый драп» школы «стратегической обороны». Впрочем, вряд ли на выходе будет что-то принципиально отличное от заезженных Владимиром Богдановичем противотанковых рвов, минных полей и других средств тактической борьбы, спроецированных на стратегический уровень.

Никаких теплых чувств у меня школа военно-исторического мракобесия, старательно курящая фимиам «стратегической обороне», не вызывала и не вызывает. Это пораженческая концепция, которую справедливо называли «уделом обреченных». На самом деле и Г.К. Жуков, и К.А. Мерецков, и A.M. Василевский проводили единственно верную в той ситуации линию на разработку наступательных планов первой операции. Но прежде чем перейти к доказательству теоремы «Наступательный план — это оптимальное решение задачи обороны страны для СССР», сформулирую три леммы.

Лемма первая:

«Никакие действия войск, находящихся у границы в мирное время, не способны отразить удара главных сил противника».

Одной из идеек, внедренных в массовое сознание в послевоенный период, стало преувеличение роли приведения в боевую готовность приграничных дивизий. Якобы своевременный подъем по тревоге войск армий прикрытия мог предотвратить глубокое продвижение немцев на территорию СССР. Логически продолжая этот тезис, «стратегическую оборону» низводили до простого занятия обороны в приграничных укреплениях силами уже находящихся вблизи от границы войск. По своему генезису эта идея не более чем гиперболизированный пересказ тезисов мемуаров и научных исследований. В действительности возможности армий прикрытия по отражению удара главных сил немцев были более чем скромными. Попытаюсь разъяснить этот момент подробнее.

Обычно армия страны располагается на ее территории неравномерно, несколько уплотняясь на направлениях, с которых возможно вторжение, угрожающее целостности и существованию государства. Строго говоря, у армейских объединений мирного времени есть два центра притяжения: границы с потенциальными противниками и крупные промышленные и экономические центры, являющиеся поставщиками людей и техники, поднимаемых по мобилизации.

Достаточно очевидно утверждение, что невозможно постоянно держать у границ полностью отмобилизованную по штатам военного времени армию. Это нереально как по экономическим, так и по политическим соображениям. По последнему предвоенному мобилизационному плану развернутая по штатам военного времени на западе армия должна была насчитывать более 6,5 млн. человек. Столь же проблематично держать поблизости от границ полный комплект «полуфабрикатов» — крупной массы соединений в штатах мирного времени. Для них в приграничных областях просто не найдется контингента запасников для наполнения штатов (даже если эти запасники 100 % лояльны, что неверно ни в случае СССР, ни в случае Российской империи). Людей и технику все равно придется везти из глубины страны, а перевозки отдельно от частей и соединений неизбежно привели бы к хаосу и перемешиванию войск. Вследствие этого в непосредственно прилегающих к границам областях дислоцируется меньшая часть армии, слабость которой несколько компенсируется усиленными штатами мирного времени. Эти силы предназначаются только для отражения сравнительно слабых ударов в ожидании выдвижения к границам основных сил для первой операции.

В силу этих соображений войска приграничных округов, составляющие меньшую часть армии в целом, неизбежно по периметру границы с низкой плотностью, сильно ниже уставных норм. Так оно и было в реальности. Любители спроецировать тактику на стратегию радостно воскликнут: «Так нам и надо соотношение один к трем!» Это соотношение имеет смысл на тактическом уровне, но бессмысленно на стратегическом. Главные силы армии противника, превосходящие втрое наши силы прикрытия границы в мирное время, обладают полной свободой концентрации сил на тактическом уровне. Если ни на одном участке фронта у нас нет достаточных сил для проведения наступательных действий, противник легко сконцентрирует на выбранных направлениях ударные кулаки, обладающие подавляющим преимуществом. Облегчить эти кулаки можно только угрозой (реальной или хотя бы теоретически возможной) наступательных действий на других участках фронта. Только тогда противник будет закрывать фронт между направлениями своих ударов достаточно плотным для парирования неожиданных выпадов строем войск.

К сожалению, в советской историографии некоторые моменты не разъяснялись и не детализировались. Например, в «Военно-историческом журнале» № 6 за 1981 г. были даны сведения о соотношении сил приграничных округов и противостоявших им немецких групп армий. В частности, в группе армий «Юг» (6, 11 и 17-я немецкие армии, 1-я танковая группа, 4-я румынская армия) были учтены 26 пехотных дивизий, 4 легкопехотные дивизии, 2 горно-егерские дивизии, 3 охранные дивизии, 5 танковых дивизий и 4 моторизованные дивизии, 13 румынских пехотных дивизий, 2 пехотные, 3 горно-стрелковые, 3 кавалерийские, 1 механизированная румынские бригады, 1 пехотная, 1 кавалерийская и 3 механизированные венгерские бригады. В составе войск КОВО и ОдВО авторами статьи в ВИЖ учитывались 45 стрелковых дивизий, 5 кавалерийских дивизий, 20 танковых и 10 моторизованных дивизий. Итоговое соотношение сил на юго-западном направлении получается 0,8 к 1,0 в пользу советских войск. Естественно, это соотношение сил порождает спекуляции на тему позорного проигрыша приграничного сражения Юго-Западным фронтом и последующего отступления к старой границе, а затем и к Днепру.

Соотношение 0,8 к 1,0 не учитывает пространственного фактора и практического значения не имеет, может использоваться только как абстрактная справочная величина. В непосредственное соприкосновение с противником в первый день войны могли вступить только 16 стрелковых дивизий КОВО. Это были как раз те самые приграничные дивизии, которые обсуждаются в нашей лемме. Над ними у войск 6-й, 17-й армий и 1-й танковой группы имелось двойное общее превосходство, доведенное на направлении главного удара соотношения 3,6:1 в пользу немцев. Второй эшелон армий прикрытия границы составляли одна стрелковая дивизия (135-я), одна кавалерийская дивизия (3-я) и четыре механизированных корпуса (8 танковых и 4 моторизованные дивизии), которые находились в 50-100 км от границы. При разгромном соотношении сил приграничных дивизий и перешедшего в наступление противника эти соединения вынуждены были расходоваться на подпирание фронта и частично на контрудары. Еще 15 стрелковых дивизий (с севера на юг: 193, 195, 200, 140, 146, 228, 80, 139, 141, 130, 169, 189, 190, 198 и 109-я стрелковые дивизии), 1 кавалерийская дивизия (5-я) и 4 механизированных корпуса (8 танковых и 4 моторизованные дивизии) находились в 100–400 км от границы. Эти номера дивизий выше уже встречались — речь идет о «глубинных» соединениях КОВО, содержавшихся в сокращенных штатах мирного времени и несколько накачанных резервистами. Эти дивизии в первые несколько дней войны чисто технически не могли принять участие в отражении удара противника. Соответственно, их войска группы армий «Юг» могли начать поедать, уже почти расправившись с приграничными соединениями, как это и произошло в реальности.

То же самое, только в куда худшем варианте даже с точки зрения брутто-численности войск, наблюдалось в Западном особом военном округе. В «Военно-историческом журнале» № 6 за 1981 г. насчитали соотношение сил 1,7:1 между группой армий «Центр» и войсками ЗапОВО. Понятно, что с учетом пространственного расположения войск (2, 47 и 21-го стрелковые корпуса в глубине, вне оперативной связи с приграничными армиями) неизбежно наступал коллапс возглавлявшихся Д.Г. Павловым армий Западного фронта.

Теперь возвращаемся к утверждению нашей первой леммы. Если у нас в распоряжении только равномерно растянутые силы приграничных округов, которыми нигде нельзя создать угрозу наступления на противника, упредивший нас в развертывании противник легко создаст необходимое для успеха соотношение сил на любом участке фронта. Заняли приграничные дивизии укрепления на границе или нет, успели их предупредить или нет, они будут сокрушены превосходящими силами противника. Уставные нормы плотностей соединений пишутся исходя из возможностей дивизий по маневру огнем и резервами. Плотность выше уставной означает серьезные затруднения с таким маневром, который делает оборону перед лицом превосходящих сил противника обреченной на неудачу. Даже если у нас избежавший сталинских лагерей командир дивизии из «бывших» и солдаты сплошные Рэмбо. Как гласит народная мудрость, «сила солому ломит». Соответственно, утверждения некоторых мемуаристов, что, заняв оборону, приграничные дивизии остановили бы немцев, я бы назвал: «Мы бы им дали, если бы они нас догнали…» В чудеса я, извините, верить отказываюсь. Соответственно, вырисовывается следствие из первой леммы: успешность обороны на одном участке во многом обеспечивается угрозой перехода в наступление на остальном фронте.

Лемма вторая:

«Исход приграничного сражения определяется на железных дорогах».

Поскольку находящиеся в мирное время на границе войска сами по себе не могут противостоять развернутой армии противника, требуется выравнивание соотношения сил. Оно достигается доставкой к границе дивизий, корпусов и армий из глубины страны. Понятно, что центры притяжения соединений в штатах мирного времени есть на территориях примыкающих к границе военных округов. Сам по себе округ как территориальная единица может быть достаточно обширным. Соответственно, в этом округе помимо войск повышенной готовности на границе государства могут содержаться по штатам мирного времени соединения, находящиеся в сотнях километров от границы. Для того чтобы они оказались плечом к плечу с приграничными дивизиями, улучшив соотношение сил с вторгнувшейся к нам армией противника, они должны затратить в лучшем случае неделю на марш в пешем порядке или же передвижение по железной дороге. Кроме того, они должны быть отмобилизованы, т. е. получить людей и технику до численности, хотя бы близкой к штатам военного времени.

Гораздо сложнее ситуация с выдвижением к границе войск из внутренних округов. В приложении к СССР центральные районы страны, Урал, Северный Кавказ, Поволжье также являются в мирное время местом дислокации соединений в штатах мирного времени. Их также нужно отмобилизовать, т. е. поднять из теплых постелей приписанных к частям и соединениям людей, изъять с предприятий и организаций автомашины, трактора, лошадей, погрузить все это дело в вагоны и отправить в приграничные округа. Далее будет выгрузка на станции и пеший марш к границе. Только после выполнения этих процедур построение войск на границе будет позволять решать наступательные и оборонительные задачи. Даже из общего описания мероприятий понятно, что процесс приведения цепочки войск у границы к нормальному виду долгий и нудный.

Решение о мобилизации и выдвижении к границе принимает не военное, а политическое руководство страны. Конечно, некоторые перемещения небольших масштабов могут производиться руководством военного ведомства или даже командованием самого военного округа. Но глобальное «натяжение мегарогатки» с перемещением сотен тысяч человек может быть предпринято только в согласии с политическими соображениями. Такие перемещения могут быть неизбежно замечены соседями, и конфликт политический может перерасти в конфликт военный уже сам по себе. Поэтому на способность военного ведомства решать задачи обороны страны в первые дни войны влияет не только качество планов армейского руководства, сколько вовремя нажатая «красная кнопка». На заре ракетной эры нажатие «красной кнопки» означало, что ракету Р-7 потащат к стартовому столу и заправят керосином и жидким кислородом. Разница во времени между решением сделать шаг к войне и полной готовностью заваливать улицы американских городов трупами составляла, по крайней мере, несколько часов.

В первой половине столетия время от нажатия «красной кнопки» до готовности исчислялось неделями. В течение этих дней и недель шла гонка перевозок и маршей, результат которой определял простое соотношение сил выстроившихся у границ армий и тем самым результат приграничного сражения.

Конечно, у военного руководства был набор жульнических приемов по сокращению времени на построение у границ готовой к решению задач первой операции армии. Первый прием — это наращивание численности соединений до близких к штатам военного времени значений путем проведения военных сборов. Руководство Красной армии этим приемом воспользовалось, и в ряды дивизий, как приграничных, так и внутренних округов, удалось влить около 500 тыс. человек. Второй жульнический прием — это подтягивание войск внутренних округов ближе к границе, но вместе с тем достаточно далеко для вскрытия этого перемещения разведкой противника. В этом случае значительно сокращается время на их перемещение к границам, что в условиях протяженной транспортной сети СССР было более чем актуально.

Именно второй прием был предложен Г.К. Жуковым в «Соображениях…» от 15 мая 1941 г., которые подвергались совершенно безумным трактовкам в последнее время. Что же там написано? Цитирую:

«Чтобы предотвратить это <и разгромить немецкую армию>, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий Германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск»[38].

Назвать это планом превентивного удара может только совершенно безграмотный человек. В «Соображениях…» нет предложения напасть первыми, т. е. совершить политический акт агрессии. Там есть предложение сократить время на развертывание войск Красной армии, которое позволит в идеальном случае опередить немцев в гонке переброски войск к границе. Но реализация этого плана возможна, только если политическое руководство СССР нажмет «красную кнопку» и запустит процесс выдвижения на исходные позиции.

Соответственно, Жуков просил:

«Под видом выхода в лагеря произвести скрытое сосредоточение войск ближе к западной границе, в первую очередь сосредоточить все армии резерва Главного Командования»[39].

Все это действия обратимые, и точно так же, как во время чехословацкой «военной тревоги» 1938 г., мобилизованные запасники могли быть возвращены обратно.

Как начальник Генерального штаба, Жуков предпринимал все возможные шаги по сокращению времени приведения Красной армии в состояние готовности к проведению первой операции. Другой вопрос, что немцам удалось обыграть СССР на политическом поле и «красная кнопка» была нажата уже слишком поздно.

Лемма третья:

«Неопределенность планов противника и расслоение войск по подвижности делает оборону вынужденной».

«Хорошо, — скажет читатель, — если мы не проиграли гонку по железным дорогам, что нам мешает перейти к обороне по линии границы?» Вопрос логичный и, несомненно, требующий некоторых разъяснений. В качестве примера успеха, достигнутого путем перехода к преднамеренной обороне, чаще всего приводится оборонительная фаза сражения на Курской дуге. Там советские войска перешли к преднамеренной обороне, и обошлось без катастроф и окружений. Действительно, теоретически можно превратить львовский и белостокский выступы в крепости, подобные Курской дуге. Однако на пути у этого замечательного плана есть ряд труднопреодолимых препятствий.

Главное препятствие на пути такого решения — неопределенность планов противника. В предыдущих своих книгах я рассказывал про прорыв обороны Воронежского фронта на всю глубину вследствие распыления сил обороны по широкому фронту. Командующий Воронежским фронтом Н.Ф. Ватутин вынужден был распределить силы между тремя армиями, находившимися в 164-км танкодоступной полосе местности, — 40-й армией, 6-й и 7-й гвардейскими армиями. При этом главный удар противника пришелся по самой слабой из этих трех армий — 6-й гвардейской армии, а самая сильная 40-я армия оказалась вообще вне полосы немецкого наступления. В лучших условиях находился Центральный фронт К.К. Рокоссовского, полоса танкодоступной местности в зоне ответственности которого была намного уже. Однако даже в полигонных условиях Центрального фронта пришлось прикрывать 95-км коридор между обширными лесными массивами крупными силами трех общевойсковых армий. У широко разрекламированной 13-й армии Н.П. Пухова были две оставшиеся в тени «пристяжные» — 48-я армия П.Л. Романенко и 70-я армия И.В. Галанина. Если 70-ю армию затронуло немецкое июльское наступление, то накопление сил в обороне на узком фронте в 48-й армии оказалось вообще невостребованным. Строго говоря, удар немецкой 9-й армии даже не покрывал всего фронта 13-й армии. Примерно 6-км участок в районе Сабурова и Архангельского атакам вообще не подвергался. Т. е. даже часть полосы самой 13-й армии совершенно напрасно перекапывалась окопами, противотанковыми рвами и засеивалась минами. Более того, главный удар немцев затрагивал примерно половину полосы 13-й армии. Это был участок от разграничительной линии с 70-й армией до ж.-д. ветки, ведущей на станцию Поныри. Именно здесь наступали танковые корпуса немцев. К востоку от железной дороги наносил вспомогательный удар пехотными дивизиями XXIII армейский корпус. Всеми забытая армия П.Л. Романенко примыкала своим левым флангом к 13-й армии Н.П. Пухова и занимала фронт 38 км, из которых плотно набиты были 20 км (в 13-й армии уплотнен был весь 32-км фронт). Этот 20-км участок фронта с выстроенными с плотностью 6-12 км на дивизию соединениями был балластом, напрасным расходом сил Центрального фронта на случай неверного определения направления главного удара. Полоса немецкого наступления проходила в 6-10 км к западу от разграничительной линии между 13-й и 48-й армиями. Подготовившие позиции минометчики, артиллеристы и пулеметчики 48-й армий так и не дождались вражеской атаки. Однако про невостребованную армию П.Л. Романенко поклонники пассивной стратегии и Курской дуги, жупела ее, предпочитают стыдливо умалчивать. Понятно, что в менее тепличных в отношении определения направления главного удара условиях на южном фасе Курской дуги невостребованных участков обороны оказалось больше (40-я армия К.С. Москаленко в первую очередь). Замечу, что силы, выделенные на оборону в обоих случаях (Воронежский и Центральный фронт), были примерно равными. На 95-км фронт вероятного удара противника на Центральном фронте выделялось двадцать четыре стрелковые дивизии из общей численности войск фронта в сорок одну дивизию. Всего войска К.К. Рокоссовского обороняли фронт 306 км. Соответственно, на 164-км фронт вероятного удара противника на Воронежском фронте выделялась двадцать одна дивизия из тридцати пяти. Общая протяженность фронта всех объединений в подчинении Н.Ф. Ватутина составляла 244 км. Размазывание сил по широкому фронту также вынудило командующего Воронежским фронтом держать одну армию во втором эшелоне, за спиной 6-й и 7-й гвардейских армий. Это была 69-я армия В.Д. Крюченкина в составе пяти стрелковых дивизий.

Вывод из всех этих калькуляций неутешительный: даже при некотором сужении полос вероятных направлений ударов противника условиями местности оборона является трудным и опасным делом. Неизбежно возникают «балластные» участки, на которые расходуются силы, и при существенных ошибках в определении направлений ударов противника оборона оказывается взломанной. Кризис на Воронежском фронте не удалось погасить вводом в бой 69-й армии. Он был парирован только с вступлением в сражение стратегических резервов в лице 5-й гв. армии А.С. Жадова и 5-й гв. танковой армии П.А. Ротмистрова. Когда на счету каждая дивизия, которую мы вынуждены проталкивать к границе в железнодорожных эшелонах на грани войны и мира, роскошества Курской дуги просто невозможны. Не секрет, что перед началом Курской битвы советские войска Центрального и Воронежского фронтов превосходили в численности противостоящие им армии групп армий «Центр» и «Юг».

Если уж пошла речь о танковой армии П.А. Ротмистрова, необходимо упомянуть еще один действующий фактор — использование в оборонительной операции мотомеханизированных войск. Особенностью армий 1930-1940-х годов было резкое расслоение соединений по подвижности. Большую часть армий тех лет составляли пехотные (стрелковые) дивизии, которые могли маневрировать преимущественно пешим порядком. Перевозки пехоты автотранспортом были ограничены, железнодорожные перевозки не обеспечивали увеличения скорости переброски соединений такого класса с одного участка фронта на другой в масштабах операции. Меньшую часть соединений армий времен Второй мировой войны составляли мотомеханизированные соединения. Они были способны быстро перемещаться своим ходом на значительные расстояния.

С одной стороны, мотомеханизированные соединения, с точки зрения наступающего, были страшным противником. Они могли быстро выдвинуться на выявившийся участок прорыва и «запечатать» его. Не так мало позиционных сражений Второй мировой войны были порождены именно таким маневром. Но с другой стороны, имел место неравноценный обмен. Наступающий расходует на удар по выбранному заранее участку обороны свои пехотные соединения, которых в армии большинство. Обороняющийся может лишь в ограниченной степени покрыть этот удар за счет таких же пехотных соединений — он мог собрать для «запечатывания» прорыв только тех из них, что находились в непосредственной близости к подвергшемуся удару участку. Обороняющийся вынужден использовать для парирования удара ценные мотомеханизированные соединения, стягивая их к взламываемому участку фронта.

Отдавая инициативу противнику, мы ввязываемся в очень опасную игру. Мало того, что над нами висит дамоклов меч неопределенности его планов. Мы вынуждены для запечатывания прорыва и выравнивания соотношения сил на атакованном участке бросать на чашу весов ценный ресурс, имеющийся в ограниченных объемах, — механизированные соединения. При этом при некоторой сноровке противник будет этот ресурс последовательно громить по частям, зачастую разменивая наши мехчасти на свою вязкую массу пехоты.

Примеры перерасхода механизированных соединений на отражение наступлений можно привести без особых усилий. Так, например, на отражение удара трех танкогренадерских дивизий II танкового корпуса СС П. Хауссера на южном фасе Курской дуги в июле 1943 г. советское командование израсходовало шесть своих танковых корпусов. Такие же примеры можно найти по другую сторону фронта. На отражение советского наступления на Миусе в июле 1943 г. немецкое командование израсходовало одну моторизованную, одну танковую дивизию вермахта, две танкогренадерские дивизии войск СС, а всего четыре подвижных соединения. При этом потери эсэсовских дивизий в оборонительной операции на Миусе были больше, чем в наступлении под Курском. С советской стороны в наступлении на Миусе участвовали два механизированных корпуса и пехота. Столь же хрестоматийным является печально известный «Марс». С советской стороны в наступлении под Ржевом в ноябре — декабре 1943 г. участвовало два танковых и два механизированных корпуса, т. е. четыре подвижных соединения класса «танковая дивизия». Немцы в итоге задействовали для отражения удара по 9-й армии Моделя семь танковых дивизий (1, 2, 5, 9, 12, 19, 20-ю) и две моторизованные дивизии (14-ю и «Великую Германию»), т. е. девять подвижных соединений. Во всех этих случаях, как мы видим, обороняющийся успешно отражал удар, задействовав примерно вдвое больше подвижных соединений, чем наступающий.

Соответственно напрашивается вывод: а нужно ли нам это сомнительное счастье? Нужно ли бросать под каток наступления противника ценные механизированные части в контратаки с ходу и без разведки? Выбирая наступление, мы тем самым выравниваем этот перекос расходования ресурсов и вынуждаем противника точно так же тратить на наши удары свои механизированные резервы.

Замечу, что сама по себе целесообразность обороны как вида боевых действий этими рассуждениями под сомнение никак не ставится. При выборе наступательного образа действий все равно придется обороняться на большей части фронта. Гонка наступлений на различных участках фронта автоматически означает гонку обороны на попавших под удар противника направлениях.

Строго говоря, Курск тоже был соревнованием наступлений. Немецкое наступление было остановлено не только упорной обороной и контрударами. Командование обеих групп армий было вынуждено отказаться от продолжения «Цитадели» в связи с угрозой наступлений Западного, Брянского, Юго-Западного и Южного фронтов. Соответственно Западный и Брянский фронты атаковали северный фас орловского выступа, а Юго-Западный и Южный фронты — ослабленные сбором сил для «Цитадели» участки группы армий «Юг». Более того, командующий 9-й армией Вальтер Модель при планировании наступления вынужден был оглядываться назад и держать в районе Орла 4-ю и 12-ю танковые дивизии и 10-ю танкогренадерскую дивизию, не вводя их в бой против северного фаса Курской дуги и тем самым ослабляя свою ударную группировку.

Когда В. Суворов с негодованием описывает отъезд Жукова на Западный фронт с Центрального фронта, он даже не представляет себе последовательности событий. Во-первых, утверждения К.К. Рокоссовского об отъезде Г.К. Жукова в первый день операции не подтверждаются документально. Во-вторых, Жуков убыл на Западный фронт готовить наступление, которое поставило жирную точку в «Цитадели». П.А. Ротмистров мог крайне неудачно выступить под Прохоровкой, судьбы сражения это уже не решало. Мощные удары по орловскому выступу (фактически в тыл ударной группировки немцев на северном фасе Курской дуги) автоматически делали немецкое наступление бесперспективным. Последний удар был нанесен вскрытыми немецкой разведкой приготовлениями войск Южного фронта к наступлению на Миусе.

Теперь мы можем вернуться к утверждению теоремы:

«Наступательный план — это оптимальное решение задачи обороны страны для СССР».

Действительно, если, по крайней мере, не проиграна гонка на железных дорогах, то нет никакого смысла пытаться угадать направление удара противника — это лишь приведет к непроизводительному расходу с трудом собранных у границы дивизий. К тому же убедившийся в нашей пассивности противник будет безнаказанно наращивать силу удара, перемалывая наши лучшие части одну за другой. Гораздо перспективнее вариант с гонкой за стратегическую инициативу. При правильном выборе направлений ударов и успешном ведении наступления противник не только вынужден будет отказаться от реализации своих наступательных планов, но также растратит свои подвижные резервы.

Заранее планировать «стратегическую оборону» в 1941 г. было просто бессмысленно. Если мы проигрываем гонку перевозок войск на железных дорогах, то на каком этапе она будет проиграна, предсказать никак невозможно. Соответственно, вводная любого плана — положение своих войск — будет многовариантной до полного абсурда. Мы заранее не знаем результат сражений у границы, станций, где застанет армии внутренних округов удар главных сил противника по армиям прикрытия. Столь же бесперспективно угадывание планов противника с точностью до направлений ударов и глубины их нанесения. Возможно, что разведка (Зорге в Токио) нам нагадает на волшебном шаре или узнает у духов Маркса и Энгельса, что главный удар будет в Белоруссии. Но Белоруссия большая, и точно вычислить направление удара почти невозможно. Возможности воздушной разведки в условиях мирного времени куда скромнее, чем в военное время. С послом в Японии командующие трех немецких групп армий свои планы, конечно же, не обсуждали.

Понятно, что ввиду перспективы гонки по железным дорогам и ограниченные с точки зрения этой гонки ресурсы советское командование не могло позволить себе безумства Курской дуги лета 1943 г. Ожидать более чем на одном участке границы условий, сходных с положением Центрального фронта в 1943 г., было бы чистой воды авантюрой. Соответственно, базовым вариантом «стратегической обороны» были бы действия Воронежского фронта с парированием прорыва массой пехотных и подвижных соединений. Если противник нас упреждает в выдвижении войск к границе, такой вариант вообще труднореализуем. Кроме того, элемент пассивного ожидания исключал вариант с разгромом не успевшего развернуться противника. Конечно, упредить в развертывании вермахт, опирающийся на разветвленную дорожную сеть Европы, было затруднительно, но вовсе невозможным такой вариант считать все же нельзя. Соответственно, вариант «стратегическая оборона» упреждение противника в развертывании просто упускал (сидим и ждем завершения перевозок войск противника), а «стратегическое наступление» — позволял разгромить в благоприятных условиях хотя бы часть сил противника.

Таким образом, смена самой концепции оперативного плана была бессмысленной и даже опасной. Готовиться к худшему, т. е. к упреждению противником в развертывании, можно было только мерами общего характера, такими как тактическая подготовка войск и оттачивание организации соединений. Основные усилия военного ведомства сосредотачивались на сокращении времени на развертывание армии и подготовке к гонке на железных дорогах. Поэтому Георгий Константинович в качестве начальника Генерального штаба посвятил себя прежде всего организационно-мобилизационным мероприятиям. В первую очередь он может быть признан «отцом» мобилизационного плана, известного как «Мобплан № 23», или МП-41, поданного на утверждение в ЦК ВКП (б) в феврале 1941 г.

Важной особенностью «Мобплана № 23» была унификация танковых соединений. В октябре 1940 г. тогдашний начальник Генерального штаба Красной армии К.А. Мерецков предлагал ввести в каждый стрелковый корпус по бригаде танков Т-26 в качестве средства непосредственной поддержки пехоты. Всего предполагалось иметь 52 бригады, из которых нужно было сформировать с нуля 32 (из них 7 на основе танковых батальонов дальневосточных дивизий)[40]. Кроме этих бригад в Красной армии было девять механизированных корпусов и шесть танковых бригад танков БТ. Уже на 1 декабря 1940 г. в наличии было девять мехкорпусов (18 танковых и 9 моторизованных дивизий в мехкорпусах, 2 отдельные танковые дивизии), сорок бригад Т-26 и пять бригад БТ. Бригады БТ, судя по существовавшим тогда в РККА концепциям использования танковых войск, должны были играть роль танков дальнего действия, решающих задачи борьбы с артиллерией, штабами и другими подобными целями в прорыве.

С приходом в Генеральный штаб Жукова эти планы коренным образом изменились. Танковые бригады НПП были вообще ликвидированы, а танковые войска Красной армии должны были состоять из тридцати механизированных корпусов (60 танковых и 30 моторизованных дивизий). Свое видение вопроса с механизированными корпусами я изложу несколько позднее, а пока остановимся на других нововведениях в жуковском мобплане.

Во-первых, был отменен «полувзвод» армии до начала боевых действий, т. е. ограниченная мобилизация:

«По мобилизационному плану 1938–1939 гг. проведение «Больших учебных сборов» (скрытой мобилизации) предусматривалось также по двум вариантам, т. е. по литеру «А» и «Б».

По литеру «А» поднимались части по штатам военного времени, имеющие срок готовности только до М-10.

По литеру «Б» поднимаемые части только усиливались на 75–80 % до штата военного времени.

Ввиду того что вариант по литеру «Б» предусматривался в основном только для частей и соединений, прикрывающих границу, и поскольку по мобилизационному плану 1941 года пограничные части по мирному времени в настоящее время содержатся в усиленном составе, считаю разрабатывать вариант литер «Б» нецелесообразным.

При скрытой мобилизации полагал бы необходимым оставить только один вариант в порядке «Больших учебных сборов (БУС)» на все части, независимо от их сроков готовности. Это мероприятие позволит отмобилизовать при необходимости отдельно каждую часть»[41].

Отменой «полувзвода» армии сокращалось время, необходимое для приведения войск в состояние готовности к решению задач обороны страны. До этого политическое руководство в период политической напряженности должно было провести частичную мобилизацию по варианту «литер «Б», рискуя политическими осложнениями. Соответственно, частичную мобилизацию скорее всего пришлось бы проводить в рамках «Больших учебных сборов» (БУС). По «жуковскому» МП-41, подъемом людей в рамках БУС можно было довести численность приграничных дивизий практически до штатов военного времени. Также при начальнике Генерального штаба Г.К. Жукове были ликвидированы двадцать три 3000 дивизии, с длительным сроком готовности и низкой боеспособностью. Очевидно, что при накачке дивизии резервистами с уровня численности 3 тыс. кадровый состав будет размыт в новичках. Поэтому было решено содержать пехоту Красной армии в штатах дивизий мирного времени численностью 10 тыс. человек (в апреле 1941 г. этот штат получил № 4/100), 6 тыс. человек (апрельский № 4/120) и 9 тыс. человек (горнострелковые дивизии). Всего к началу войны 89 дивизий содержались по штату № 4/100, 109 по штату № 4/120 и 10 дивизий по штату горнострелковой дивизии. Для сравнения: до Жукова, на 1 декабря 1940 г., в Красной армии было 97 усиленных дивизий для приграничных армий, 49 дивизий для внутренних округов и «глубинных» стрелковых корпусов особых округов, 10 горнострелковых дивизий и 23 дивизии по 3 тыс. человек.

Строго говоря, данная пактом Молотова — Риббентропа передышка, продолжавшаяся с осени 1939 г. до весны 1941 г., была с толком использована руководством СССР. В августе 1939 г. Красная армия состояла из дивизий тройного развертывания, мобилизация которых приводила к сильному размыванию кадра (из одной дивизии численностью 5222 человека получалось три дивизии штатной численностью около 17 тыс, человек каждая). В РККА обр. 1939 г. было всего четыре танковых корпуса крайне несовершенной организации, слабые в артиллерийском отношении и имевшие мало мотопехоты. К июню 1941 г. организация танковых и стрелковых соединений была значительно усовершенствована, сроки проведения мобилизации сокращены. Немалая заслуга в этом Г.К. Жукова, возглавлявшего Генеральный штаб Красной армии в последние предвоенные месяцы. Конечно, в армии еще была масса проблем, прежде всего нехватка кадров в условиях стремительного роста вооруженных сил. Но на выступлении перед выпускниками военных академий в Кремле 5 мая 1941 г. Сталин имел все основания утверждать, что РККА представляет собой «современную армию, вооруженную новейшей техникой».

«Почему же результат строительства такой плачевный?» — спросит читатель. И шестидесятническая критика в духе XX съезда, и конспирология в стиле В. Суворова строят свои рассуждения на неверной логической цепочке. В случае с шестидесятниками это «катастрофа есть следствие грубых промахов в строительстве вооруженных сил», а в случае с В. Суворовым «готовились много, но произошла катастрофа, следовательно, готовились к чему-то другому». Фактически имеет место отрицание воздействия каких-либо внешних факторов и рассмотрение РККА и СССР в целом как замкнутой системы, зависящей только от внутренних процессов. В сущности, это так же абсурдно, как обвинять динозавров в собственном вымирании, в то время как имело место мощное внешнее воздействие (крупный метеорит) на биосферу Земли.

Проблема в том, что Красная армия не была замкнутой системой, совершенно независимой от внешних факторов. Жуков и его предшественники на посту начальника Генерального штаба могли вывернуться наизнанку, но никакими силами не могли снять зависимость успеха вступления армии в войну от политических решений. Адекватное вступление вооруженных сил в войну с сильным противником в значительной степени зависело от принятия политических решений, нажатия «красной кнопки», запускающей гонку по железным дорогам. У советского политического руководства не было однозначных данных о намерениях Германии, данные разведки были противоречивы. Почвы для принятия решения начинать войну (а нажатие «красной кнопки» эту войну вызывало с высокой вероятностью), в сущности, не было. К 1 июня 1941 г. группировка немецких войск не выглядела как однозначно нацеленная на СССР — число немецких соединений на западе и востоке было примерно равным.

Далее немецкому руководству удалось выиграть время политикой гробового молчания на политическом поприще. Ввиду молчания дипломатов СССР пришлось обращаться к Германии через заявление ТАСС от 14 июня в центральной прессе. После того как ответа на это обращение не последовало, руководство страны попыталось привести вооруженные силы в состояние готовности к первой операции, нажать «красную кнопку». Эти действия можно уподобить попыткам водрузить Р-7 на стартовый стол и заправить кислородом, когда вражеские бомбардировщики уже появились на экранах радаров. Спешно принимаемые меры уже не могли принципиально изменить ситуацию. Если, не приведи господи, из глубин Вселенной завтра выскочит метеорит или комета и направится к Земле, мы сможем только обреченно пялиться на нее в телескоп. Точно так же в последнюю неделю войны советское руководство с ужасом осознало неизбежность войны и острую нехватку времени на проведение гонки по железным дорогам.

15 июня 1941 г. в Западном особом военном округе было начато выдвижение 2-го (100-я и 161-я стрелковые дивизии), 47-го (55, 121 и 143-я стрелковые дивизии) и 21-го (17, 37 и 50-я стрелковые дивизии) стрелковых корпусов из глубины ближе к границе. 17–19 июня началось выдвижение ближе к границе «глубинных» стрелковых корпусов Киевского особого военного округа: 31-го (193, 195 и 200-я стрелковые дивизии), 36-го (140, 146 и 228-я стрелковые дивизии), 37-го (80, 139 и 141-я стрелковые дивизии), 55-го (130, 169 и 189-я стрелковые дивизии) и 49-го (190, 198 и 109-я стрелковые дивизии). Директива на выдвижение корпусов ЗапОВО не публиковалась, а директива наркома обороны С.К. Тимошенко и начальника Генерального штаба Г.К. Жукова была направлена военному совету КОВО 13 июня 1941 г. Ближе к границе они должны были оказаться к 1 июля 1941 г. Подчеркну — именно ближе к границе, а не на самой границе. Т. е. плечом к плечу с дивизиями приграничных армий они бы не встали даже к 1 июля 1941 г. К 22 июня они тем более опаздывали и к началу войны находились более чем в 100 км от границы. Вместе с тем нельзя не отметить, что перечисленные соединения были пополнены в ходе больших учебных сборов, что существенно увеличило их способность противостоять противнику. Им это понадобилось уже на шестой-седьмой день войны, когда в них ударили прорвавшиеся в глубину немецкие танковые соединения. Страшно представить себе, что могло случиться, окажись на месте каждого «глубинного» корпуса особых округов неотмобилизованная дивизия-тройчатка» обр. 1939 г. численностью около 6 тыс. человек. Нельзя не признать, что лихорадочное военное строительство 1939–1941 гг. способствовало выживанию страны в тяжелом 1941 г.

Практически одновременно с выдвижением «глубинных» корпусов особых округов было начато выдвижение на рубеж рек Западная Двина и Днепр войск внутренних округов (19, 20, 21 и 22-й армий). Опять же, подчеркиваю: не на границу, а на рубеж рек в сотнях километров от границы. Напомню, это предлагалось сделать по «Соображениям…» от 15 мая 1941 г. Надо сказать, что Жуков проявил определенную гибкость и перенаправил армии из внутренних округов, назначавшиеся для усиления КОВО, на западное направление. По записке Н.Ф. Ватутина от 14 июня 1941 г., 20-я и 21-я армии должны были включаться в состав войск Юго-Западного фронта, а в реальности они выдвигались в Белоруссию и на стык Белоруссии и Украины соответственно. Жуков понимал, что главный удар немцев будет нанесен в Белоруссии, а обеспечить ему адекватный наступательный ответ из львовского выступа уже явно не получалось. Для исправления ситуации накачивалось силами западное направление, еще без определенного плана, просто с целью выровнять соотношение сил и парировать неизбежные тяжелые потери Западного фронта в Приграничном сражении. План использования армий внутренних округов должен был сложиться по итогам Приграничного сражения.

Принятые в пожарном порядке меры безнадежно запаздывали. Произошла катастрофа. Р-7 С.П. Королева могла быть сколь угодно хороша, но ее положительные качества не могли реализоваться, если нападение противника застало бы четыре «семерки» не заправленными на стартовых столах. Каждая из них могла нести ядерный заряд сокрушительной мощи, но с пустыми баками ракет-носителей они были бесполезны. Точно так же приграничные армии в июне 1941 г. встретили войну в разреженных построениях, неотмобилизованными и с несоответствующими обстановке планами прикрытия границы (не рассчитанными на удар главных сил противника).

Перед грозой. Начальник Генерального штаба Красной армии Г.К. Жуков в рабочем кабинете.

В последний мирный вечер данные разведки и показания перебежчиков уже неоспоримо свидетельствовали, что нападение произойдет в ближайшие дни, а то и часы. Руководством СССР было решено привести войска особых округов в боевую готовность. В штабы округов был направлен документ, известный как «Директива № 1». В. Суворов аккуратно выбрал из этого документа удобные ему фразы и использовал для обвинения начальника Генерального штаба Красной армии во всех смертных грехах: «До германского нападения Жуков засыпал армию запретами на применение оружия. Даже 22 июня 1941 года в 0 часов 25 минут войскам была передана Директива № 1: «Задача наших войск, — не поддаваться ни на какие провокационные действия…» Директива была подписана маршалом Тимошенко и генералом армии Жуковым. Она завершалась категорическим требованием: «Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить»[42]. Это можно назвать только мелким жульничеством, т. к. текст Директивы № 1 многократно публиковался в различных советских работах мемуарного и исторического характера и каждый желающий может с ним ознакомиться.

Начинается Директива № 1 со слов: «В течение 22–23 июня 1941 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий»[43]. Ирония В. Суворова относительно провидческих способностей Жукова совершенно неуместна. Вечером 21 июня действительно было ясно, что война на пороге. Однако все еще теплилась надежда, что ее можно избежать или хотя бы перейти в фазу дипломатических переговоров под угрозой применения военной силы. Пока шли переговоры, могло завершиться развертывание «глубинных корпусов» и выдвижение армий внутренних округов к Западной Двине и к Днепру. Выиграть пусть даже несколько дней было очень важно. В силу этих соображений войскам были даны осторожные указания:

«2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.

Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников»[44].

В Директиве № 1 также были перечислены мероприятия, которые следовало провести в рамках приведения войск в состояние боевой готовности:

«а) в течение ночи на 22 июня 1941 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22 июня 1941 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить»[45].

Я намеренно даю текст Директивы № 1 по разным источникам, чтобы читатель мог себе представить частоту ее цитирования в отечественной историографии 1941 г. Легко видеть, что Владимир Богданович выдернул из нее только пункт «д» и предложил сделать вывод, что «Жуков в 0 часов 25 минут 22 июня отдает приказ войскам на провокации не поддаваться и никаких мероприятий не проводить». Войскам не рекомендовалось проводить никаких других мероприятий, кроме пунктов а) — г), которые сами по себе были достаточно емкими и недвусмысленными: «привести в боевую готовность», «рассредоточить», «занять огневые точки». Директива передавалась шифром вместо кодового слова, т. к. в ней еще наличествовал сдерживающий элемент «на провокации не поддаваться». Простой ввод в действие плана прикрытия мог быть опасным, т. к. он содержал указания вида: «во взаимодействии с наземными войсками уничтожить наступающего противника и не допустить прорыва его крупных механизированных сил». Соответственно, «поддаться на провокации» могли не пехотинцы или артиллеристы, а летчики. И так до войны имел место случай, когда увлекшийся преследованием нарушителя границы советский летчик-истребитель оказался в воздушном пространстве немецкого генерал-губернаторства.

Кроме того, в плане прикрытия было указание: «Активными действиями авиации завоевать господство в воздухе и мощными ударами по основным группировкам войск, железнодорожным узлам и мостам нарушить и задержать сосредоточение и развертывание войск противника». Несмотря на уточнение, что «перелет и переход государственной границы нашими частями может быть произведен только с разрешения Главного Командования», не исключались инциденты на земле и в воздухе, которые потом невозможно было бы отыграть на дипломатическом поприще.

После того как война была объявлена де-юре Шулленбургом и началась де-факто ударами авиации и артиллерии по советским войскам и аэродромам, проявлять осторожность уже не имело смысла. Соответственно, в Директиве № 2, написанной в восьмом часу утра, было сделано только одно уточнение: «На территории Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать». Никаких ограничений по ведению огня уже не было. Иногда текст Директивы № 2 дается с уточнением п.1: «впредь до особого распоряжения наземными войсками границу не переходить» — со ссылкой на фонд 208 ЦАМО. Фонд 208 архива объединяет документы штаба Западного фронта, и, соответственно, данный оборот является уже отсебятиной, добавленной Д.Г. Павловым. В исходном тексте, публикуемом со ссылками на фонды центрального аппарата Красной армии, этой фразы нет.

Помимо снятия ограничений на ведение огня Директива № 2 требовала: «Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск». Первое сражение войны, длившейся долгие 1418 дней, началось, и нужно было оценить масштабы бедствия.

Наступления «стратегической обороны»

Одной из главных проблем людей, который представляют нам «сенсационные» версии событий 1941 г, является незнание фактического материала по изучаемому вопросу. Пробелы в знаниях дополняются выдумками, и на выходе получается совершенно фантастическая картина. Понятно, что выводы из этой ненаучной фантастики практического значения не имеют. Лидером и законодателем мод пока остается В. Суворов. Чаще всего повествовательные тексты Владимира Богдановича напоминают ответы не подготовившегося к экзамену студента, стремящегося уверенно и без остановки молоть какую-нибудь ерунду. Студент надеется на то, что на замученного предыдущими лоботрясами преподавателя произведет впечатление не сам ответ, а непробиваемый апломб отвечающего. Точно так же В. Суворов пытается задавить неискушенного читателя своими вальяжными рассуждениями псевдоэрудита. Взваливая на Жукова ответственность за разгром армий особых округов, Владимир Богданович пишет: «Войска приграничных военных округов, которыми командовали Павлов, Кузнецов, Кирпонос, Черевиченко, были выдвинуты к самым границам и попали под внезапный удар, не успев по тревоге добежать до своих танков и пушек. Случилось это не оттого, что глупенькие командующие фронтами по своей воле согнали миллионы солдат к границе, а потому, что так приказал начальник Генерального штаба генерал армии Жуков. Аэродромы приграничных округов были вынесены к границам и до пределов забиты самолетами. Там самолеты в своем большинстве и сгорели, не успев подняться в воздух. Случилось это не по прихоти Павлова, Кузнецова или другого командующего округом, а по приказу начальника Генерального штаба Жукова»[46]. Не загипнотизированный апломбом В. Суворова читатель «Тени победы» сразу с удивлением спросит: «Что означает «не успели добежать»?» В полемическом задоре Владимир Богданович нарисовал поистине фантастическую картину. Вдоль границы стройными рядами стоят танки и пушки, которые в первые часы нападения попадают под некие «лучи смерти», мгновенно уничтожающие их до прибытия экипажей и расчетов. Не будем забывать, что KB, T-34 и Т-35/Т-28 в текстах В. Суворова — это неуязвимые монстры, которые можно достать только «лучами смерти». Видимо, по мере углубления в советскую территорию немецкие войска удалились от массивных стационарных установок с «лучами смерти» и вынуждены были сильно страдать от атак Т-34 и КВ.

Для человека, мало-мальски знакомого с событиями Приграничного сражения июня 1941 г, тезис «не успели добежать» выглядит просто смешно. Большая часть танковых войск трех особых округов дислоцировалась на глубине 100 км и более и воздействию немцев почти не подвергалась. Потери техники многочисленных механизированных корпусов Северо-Западного, Западного и Юго-Западного фронтов собственно 22 июня 1941 г. были ничтожными. Они пришлись на две танковые дивизии, волею судеб оказавшиеся близко к границе, — 22-ю танковую дивизию у Бреста в Белоруссии и 41-ю танковую дивизию у Владимира Волынского на Украине. В остальных танковых соединениях танкисты благополучно «добежали» до своих машин и приняли активное участие в Приграничном сражении. Более того, многие из них успели намотать на гусеницы до нескольких сотен километров, прежде чем столкнулись с противником. То же самое можно сказать об артиллерии дивизионного, корпусного подчинения и тем более артиллерии РГК.

Истребитель МиГ-3 выруливает на старт. Утверждение, что в приграничных округах «самолеты в своем большинстве сгорели, не успев подняться в воздух» не соответствует действительности. Первая неделя войны ознаменовалась наряженным сражением в воздухе.

Более-менее «подкованный» в истории войны человек также сильно удивится тезису об уничтожении авиации приграничных округов до того, как она поднялась в воздух. Напряженное сражение над аэродромами и полями сражений в действительности шло несколько дней. Первый удар 22 июня был сильным, но далеко не смертельным. Вынос аэродромов к границе на дистанцию артиллерийского залпа был исключением, а не правилом. Например, в Западном особом военном округе это были 129-й истребительный авиаполк 9-й авиадивизии, располагавшийся в 12 км от границы, и 74-й штурмовой авиаполк 11-й авиадивизии — в 14 км. Остальные авиаполки 9-й авиадивизии были в 20, 40 и даже 70 км от границы. При этом 129-й истребительный авиаполк уже в 4.05 был в воздухе и достойно встретил первый удар немцев. Он понес большие потери только во второй половине дня 22 июня. Всего в первый день войны ВВС Западного фронта произвели 1896 самолетовылетов, примерно по два на одну боевую машину. С выдвинутым В. Суворовым тезисом о «не успели подняться в воздух» эти факты никак не вяжутся. Подняться-то в воздух в первые часы войны многие советские самолеты приграничных округов успели. Они не смогли выдержать напряжения борьбы в течение всего дня 22 июня и были лишены аэродромного маневра. На каждый советский аэродром в первый день войны было совершено от 2 до 8 налетов, с продолжительностью атак до 40 минут. Если один-два налета еще можно было отразить, то 6–8 неизбежно приводили к тяжелым потерям. Красная армия столкнулась с характерной для Люфтваффе высокой интенсивностью использования ВВС, в значительной мере компенсировавшей меньшую численность. К тому же в полосе ЗапОВО соотношение сил немецкой и советской авиации было почти равным. Сравнительно легко отделались только ВВС Одесского военного округа, просто потому, что это направление не было для немцев приоритетным.

Уничтожение самолетов, танков и артиллерии трех советских фронтов одним ударом было для немцев 22 июня несбыточной мечтой. В. Суворов же упорно перепевает пропахшие нафталином мифы советской историографии: «Жуков требовал наступать в условиях, когда сожжены аэродромы. Когда наши разведывательные самолеты не могут подняться в воздух, следовательно, командиры не представляют, где противник. Жуков требовал наступать вслепую в условиях полного господства противника в воздухе. Жуков требовал наступать в условиях, когда противник все видит с воздуха, а у нас выбиты глаза»[47]. Ни о каком «полном господстве» немцев в воздухе в ходе Приграничного сражения не может быть и речи. Полное господство подразумевает воспрещение действий авиации противника, а этого Люфтваффе достигнуто не было, тем более на Юго-Западном фронте, о котором нам пытается поведать суровую правду Владимир Богданович. Воздушная разведка ЮЗФ хотя и не блестяще, но работала. Например, в разведсводке № 1 штаба ЮЗФ от 22.00 23 июня мы читаем: «По данным авиационной разведки, из района Радзехув в направлении Берестечко и Броды в 16 часов выдвигалось большое количество танков и к 16 часам 20 минутам Берестечко и Горохув были заняты мотомеханизированными частями противника»[48]. Эти данные воздушной разведки в целом верно отражали действительные перемещения лидирующей боевой группы 11-й танковой дивизии немцев. Данные воздушной разведки могли запаздывать, в них встречались ошибки, но говорить о «выбитых глазах» — явное преувеличение, если не сказать передергивание. Упрощенные до уровня лозунгов представления об исторических событиях чаще всего оказываются неверными.

Если попытки В. Суворова перепеть в новой аранжировке шестидесятнические мифы могут вызвать лишь снисходительную усмешку, то его тяга к псевдоглубокомысленным изречениям заставляет брезгливо поморщиться. Разодрав разученным театральным жестом тельняшку на груди до самой полундры, Владимир Богданович сообщает нам: «Директива № 3 погубила Красную армию. Этой директивой Жуков бросил русского медведя на немецкий рожон»[49]. На самом деле выполнение так называемой Директивы № 3 было остановлено, не успев начаться. Порождена эта директива была довольно бодрыми первыми донесениями из штабов ставших фронтами особых округов и благополучно скончалась после уточнения первых данных разведки. Наступать на Люблин никто даже не пытался.

Когда в человека попадает пуля или даже плоть рвут осколки снаряда, он может сначала почти ничего не почувствовать из-за болевого шока. В состояние такого «болевого шока» были ввергнуты на какое-то время войска особых округов. Если впоследствии советские разведсводки чаще завышали, чем занижали силы врага, то самые первые оценки противника в войне были чересчур оптимистичными. В частности, первая разведсводка Юго-Западного фронта завершалась разделом «Выводы», гласившим:

«1. Противник перешел госграницу на фронте Влодава, Перемышль и Липканы, Виковерхня (10 км северо-западнее Рэдэуци) в составе:

луцкое направление — четыре-пять пехотных дивизий и танковая дивизия;

рава-русско-львовское направление — три-четыре пехотные дивизии с танками;

перемышль-львовское направление — две-три пехотные дивизии;

черновицкое направление — четыре румынские пехотные дивизии»[50].

Если сравнить эти выводы с известным нам сегодня положением немецких войск в первый день войны, то становятся хорошо видны промахи в определении сил и направления главного удара немцев. Наступающие на направлении главного удара 1-й танковой группы (луцкое направление, на стыке между 5-й и 6-й армиями) силы противника почти не отличаются в разведсводке от действующих на направлении вспомогательном. Сила удара из сокальского выступа занижена в три раза, вместо трех пехотных дивизий указывается всего одна. Появление немецкой 11-й танковой дивизии XXXXVIII корпуса Кемпфа разведка не заметила. Было вскрыто только появление 14-й танковой дивизии III корпуса Маккензена у Устилуга.

Заниженная оценка противника породила в верхах предположение, что все не так плохо и немцы ударили не главными силами (которые, наверное, еще сосредотачиваются). Как ответ на благостную картину происходящего вечером 22 июня из Москвы последовала Директива № 3. Она была отправлена из Москвы в 21.15. В ней констатировалось, что «противник, <…> понеся большие потери, достиг небольших успехов», и приказывалось перейти в решительное наступление. Задачи армий юго-западного направления формулировались следующим образом:

«г) Армиям Юго-Западного фронта, прочно удерживая госграницу с Венгрией, концентрическими ударами в общем направлении на Люблин силами 5 и 6 А<рмий>, не менее пяти мехкорпусов и всей авиации фронта, окружить и уничтожить группировку противника, наступающую на фронте Владимир-Волынский, Крыстынополь, к исходу 26.6 овладеть районом Люблин»[51].

Северо-Западный и Западный фронты нацеливались на Сувалкинский выступ, а Южному фронту просто предписывалось «не допустить вторжения противника на нашу территорию». Если не закрываться платочком от «Люблина», а просто внимательно посмотреть на задачу Юго-Западного фронта, то вторжение на территорию оккупированной Польши вызвано небольшой глубиной вторжения немцев по первой разведсводке. Фланги ударного клина немцев в первый день были узкими, и эффективного охвата можно было добиться только вторжением на сопредельную территорию.

Уже поздним вечером 22 июня, когда Жуков прибыл в штаб Юго-Западного фронта, никто буквально следовать Директиве № 3 уже не собирался. Поступили уточненные данные о продвижении немцев, и оценка противника середины дня 22 июня была признана безнадежно устаревшей. Поэтому из директивы было взято рациональное зерно — сосредоточение против глубоко продвинувшегося противника авиации и пяти механизированных корпусов Юго-Западного фронта. Находившиеся в глубине построения войск Юго-Западного фронта 9-й и 19-й мехкорпуса получили приказ на выдвижение ближе к границе задолго до получения Директивы № 3. Находившиеся на марше соединения можно было перенацелить в нужном направлении «на лету». Остальные три механизированных корпуса фронта также получили приказы на выдвижение в новые районы сосредоточения до подписания Директивы № 3. Уже в 20.40 22 июня (т. е. за полчаса до отправки в войска Директивы № 3) 8-й механизированный корпус 26-й армии получил приказ о переподчинении соседней 6-й армии и выдвижении в ее полосу обороны. К утру 23 июня корпус Д.И. Рябышева должен был выдвинуться в район Куровице, Винники, Борыниче. Это населенные пункты юго-восточнее Львова, в 25–30 километрах южнее Буска. Находившийся во фронтовом подчинении 15-й механизированный корпус И.И. Карпезо сразу же был введен в бой. Корпус получил приказ нанести контрудар по наступающим в районе Радзехова танковым соединениям немцев в 18.00 22 июня. Совместно с 15-м механизированным корпусом должен был наносить контрудар в направлении Радзехова сильнейший 4-й механизированный корпус А.А. Власова. После уточнения данных о продвижении противника направления контрударов логично сместились на собственную территорию. План стал на 100 % политкорректным, никакого Люблина.

Командование Юго-Западного фронта лихорадочно собирало наиболее боеспособные механизированные соединения для удара всей массой во фланг наступающим немецким войскам. Жуков поддержал это решение и принял участие в его реализации. Первые шаги Жукова в организации контрудара описывает в своих воспоминаниях начальник оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта И.Х. Баграмян:

«Жуков поинтересовался, имеем ли мы проводную связь с Музыченко <командующий 6-й армией. — А.И. >. Получив утвердительный ответ, генерал армии сказал, что побывает у него, а пока переговорит с ним. Кирпонос распорядился немедленно вызвать командующего 6-й армией к аппарату. Выслушав доклад командарма о состоянии войск, о противнике, Жуков особо подчеркнул, насколько важно, чтобы 4-й мехкорпус как можно быстрее был переброшен на правый фланг армии»[52].

Далее Жуков принял решение выехать в войска, чтобы на месте подтвердить правильность принятых решений и обеспечить их гибкую реализацию: «Вскоре Г.К. Жуков в сопровождении представителей штаба фронта выехал в 8-й механизированный корпус генерал-лейтенанта Д.И. Рябышева, чтобы на месте ознакомиться с состоянием его войск и ускорить их выдвижение из района Львова на Броды»[53].

Критики «бессмысленных контрударов» правильно указывают на недостатки ввода мехсоединений в бой с марша, без возможности организовать разведку и тп. Однако они сознательно или несознательно упускают из виду критику и анализ других вариантов действий мехкорпусов Юго-Западного фронта. Если просто спросить их: «А что надо было делать?», то в ответ мы ничего интересного не услышим. Владимир Богданович, конечно же, закатит глаза и, раскачиваясь, начнет бубнить мантры про окопы полного профиля, противотанковые рвы и минные поля. Если предполагать, что немцы — это личности с автоматами на мотоциклах и БТР-152 с жирными крестами на бортах из советского кинофильма, то такими способами их можно было остановить. В суровой реальности вермахт был подобен многочисленной и всепожирающей саранче. Если нет возможности выиграть огневой бой с наступающими, то противник принудит к молчанию артиллерию и огневые точки, прикрывающие инженерные препятствия. Далее не брутальные молодцы с закатанными рукавами и МП-40 в руках, а флегматичные саперы взрывами обвалят стены противотанкового рва и снимут мины. Тем самым будут обеспечены проходы для танков и пехоты. Именно так немцы проходили противотанковые рвы и минные поля под Курском в июле 1943 г., преодолев оба рубежа обороны Воронежского фронта.

Какие могут быть альтернативные варианты использования механизированных соединений? Они были единственным средством, позволяющим оперативно влиять на соотношение сил на направлении главного удара противника. Занимать мехкорпусами оборону? Тогда где, на каком рубеже и с какой плотностью? Для этого нужно было прежде всего достоверно знать следующие ходы противника, о которых он нам докладывать не будет. Немцы могли ломиться строго на восток, как они это делали в действительности, а могли в любой момент свернуть на юг в тыл 6, 26 и 12-й армиям. Соответственно, в случае попытки реализовать пассивную стратегию требуется прикрывать одновременно несколько направлений, распыляя силы. Пассивность в действиях мехкорпусов тем более привела бы к их разгрому по частям последовательным сосредоточением усилий на разных направлениях.

Проиллюстрирую необходимость контрударов, рассмотрев проблему в общем виде (см. карты). Как мы видим, силы противников примерно равные: по четырнадцать дивизий с каждой стороны. Владеющие инициативой «западные» сосредотачивают ударный кулак севернее шоссе. «Восточные» не могут достоверно определить направление удара противника и располагают свои силы относительно равномерно. Вследствие этого фронт «восточных» взламывается первым ударом «западных». При попытках «восточных» занимать оборону на пути ударной группировки наступающего противника «западные» сосредотачивают усилия на выбранном им направлении, прикрываясь заслонами от занявших оборону резервов. Фактически занявшие оборону дивизии оказываются невостребованными. См. четвертую фазу сражения, когда против 113-й стрелковой дивизии «восточных» ставится заслон из растянувшей фронт 38-й пехотной дивизии «западных». Соответственно, 112-я стрелковая дивизия «восточных» попадает под удар четырех дивизий «западных», и фронт вновь прорывается. Происходит классический разгром по частям. Понятно, что подходящие к полю сражения резервы в лице 10-й танковой дивизии и высвобожденной 110-й стрелковой дивизии «восточных» остановить противника пассивными средствами уже не могут. Задержка 10-й танковой дивизии «восточных» на приведение себя в порядок и разведку делает ее дальнейшие действия бессмысленными уже вне зависимости от их характера. Подвижные соединения противника выходят на шоссе и могут развивать наступление в глубину.

Правильный вариант действий показан на следующей группе схем. Вместо попыток построить заслон на пути продвижения противника наносится фланговый контрудар, который впоследствии усиливается вводом в бой резерва в лице 10-й танковой дивизии «восточных». В этом случае острие ударной группировки «западных» в лице 6-й и 7-й танковых дивизий оказывается под угрозой окружения. Заметим, что с точки зрения флангового контрудара нас не слишком интересует, куда повернут 6-я и 7-я танковые дивизии «западных» — к шоссе или на север, в любом случае они оказываются изолированными от следующих за ними пехотных дивизий ударом по растянутому флангу.

Принятые командованием Юго-Западного фронта и поддержанные Жуковым решения были просты и логичны: на направление главного удара немцев выдвигались соединения, которые должны были фланговыми контрударами заставлять противника ослаблять острие удара и замедлять темп продвижения противника вперед. В идеальном варианте контрудары могли перехватить линии снабжения наступающих соединений немцев. Марши мехкорпусов в первые дни войны были неизбежным следствием попыток определения и парирования следующего шага противника. В обороне подвижные резервы располагаются относительно равномерно в тылу вдоль линии фронта. Заранее направление удара мы не знаем и лишь предполагаем, распределяя резервы на нескольких направлениях. При определении направления главного удара резервы снимаются с места и выдвигаются на атакованный участок фронта. Наиболее рациональным и эффективным использованием механизированных резервов является контрудар.

Чтобы не быть голословным, можно обратиться к примерам действий немцев в схожей ситуации. Манштейна, например, трудно упрекнуть в недостаточно квалифицированном использовании своих войск. Столкнувшись с наступлением советских войск на белгородском и харьковском направлениях в августе 1943 г. (операция «Румянцев»), он не стал пытаться выстраивать оборонительный «забор» на пути наступающих танковых армий. Против армий Катукова и Ротмистрова было предпринято контрнаступление эсэсовских танкогренадерских дивизий. К слову сказать, Жуков тогда был в роли наступающего — он должен был координировать действия Степного и Воронежского фронтов.

К моменту начала «Румянцева» 3 августа 1943 г. подвижные соединения немцев, составлявшие ударный кулак «Цитадели», были раскиданы по разным участкам фронта. Дивизии СС «Дас Райх» и «Тотенкопф» находились на Миусе, в 6-й армии Холидта. Дивизия «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер», сдав технику двум другим оставшимся на Восточном фронте, была возвращена в Германию. «Великая Германия» отражала советское наступление в районе Карачева в составе группы армий «Центр». Командующий группой армий «Юг» Манштейн не ожидал быстрого начала советского наступления после тяжелых потерь в ходе отражения «Цитадели» и вынужден был собирать отовсюду силы для контрудара. Подвижные соединения грузились в эшелоны и перевозились в район Ахтырки и Богодухова. В бой с наступающими советскими войсками прибывающие соединения вступали по частям, по мере выгрузки из эшелонов. Впоследствии в учебнике «Тактика в боевых примерах» встреча «Райха» с 3-м механизированным корпусом 1-й танковой армии была определена как «встречный бой». Однако по мере накопления сил немцы перешли к контрнаступлению. Был спланирован контрудар по сходящимся направлениям. Из района Ахтырки на юго-восток должны были наступать «Великая Германия», 10-я моторизованная и 7-я танковая дивизии, объединенные в XXIV танковый корпус. Навстречу им наступал III танковый корпус в составе 3-й танковой дивизии и танкогренадерских дивизий СС «Дас Райх», «Тотенкопф» и «Викинг». Идея была типичной для оборонительных операций: срезание механизированного ударного острия наступления противника фланговыми ударами. Жертвой контрудара Манштейна должны были стать 1-я и 5-я гв. танковые армии Воронежского фронта. По своей организационной структуре и масштабам они примерно соответствовали танковым корпусам немцев. Армейское управление было следствием стремления советского руководства поднять уровень техники связи механизированных войск выше стрелковых корпусов.

Контрнаступление эсэсовских соединений III танкового корпуса началось 12 августа 1943 г. С 12 по 17 августа южнее Богодухова шло ожесточенное танковое сражение. Решительный результат не был достигнут ни одной из сторон. Немцам не удалось выйти на коммуникации ударной группировки Воронежского фронта и окружить главные силы 1-й танковой армии и 5-й гв. танковой армии. Им удалось добиться только нескольких окружений тактического масштаба, отрезав вырвавшиеся вперед части. С другой стороны, наступление советских войск сильно замедлилось, и добиться окружения харьковской группировки им также не удалось. Удержать Харьков, впрочем, у Манштейна все же не получилось. Еще 14 августа за настойчивые просьбы разрешить отход из Харькова был смещен командующий армейской группой «Кемпф» генерал Вернер Кемпф. Армейская группа была переименована в 8-ю армию, и возглавил ее генерал пехоты Отто Воллер. До этого Воллер был начальником штаба у Манштейна. Однако стабилизировать ситуацию контрударами до бесконечности было невозможно. Вечером 22 августа немецкий XI корпус начал отход из Харькова, и днем 23 августа город был занят советскими войсками. Последнее, четвертое сражение за Харьков завершилось. Ограниченные результаты дал также контрудар у Ахтырки, начавшийся 18 августа (как мы видим, синхронности действий немцам добиться не удалось). Отбит немецкий контрудар был тем же универсальным методом — нажимом на фланг. По вклинившемуся противнику 20 августа ударили с севера войска 20-го гвардейского стрелкового и 3-го гвардейского танкового корпусов. Благодаря разнице во времени нанесения немецких контрударов в направлении Ахтырки были задействованы части 1-й танковой армии. В итоге фланговое вклинение противника было не только остановлено, но весь XXIV танковый корпус был отброшен на юг. Ахтырка была освобождена советскими войсками уже 24 августа 1943 г. Этот эпизод стал последним аккордом борьбы германского командования за удержание стабильного фронта на Украине. Немецкие подвижные соединения были вымотаны «Цитаделью», контрударами июля и августа 1943 г., и к тому же не выполнялось правило двукратного превосходства в подвижных соединениях над наступающим, которое выводилось выше (в третьей лемме). Начался неудержимый откат войск группы армий «Юг» к Днепру.

Командование Юго-Западного фронта готовило фланговый контрудар в июне 1941 г. даже в несколько худших условиях, чем Манштейн наступательные действия в районе Ахтырки и Богодухова. В августе 1943 г. немецкое командование достаточно обоснованно надеялось на ослабление противника боями июля месяца. Так, например, 1-я танковая армия М.Е. Катукова начала «Румянцева», будучи укомплектованной автомашинами примерно на 50 %, а танками и личным составом — на 80 %. В результате часть мотострелков армии Катукова передвигалась пешком, как обычная пехота. Напротив, советским войскам в июне 1941 г. противостояла полностью мобилизованная армия и укомплектованные практически на 100 % по штатам дивизии и корпуса.

«Вы все еще считаете танки?» Колонна автомашин Крупп L2H43 где-то на дорогах России. Лучшая комплектность автотранспортом танковых соединений вермахта существенно повышала их боевые возможности.

Увлеченный подсчет только бронетехники сторон, которым грешат многие историки, описывающие контрудары мехкорпусов лета 1941 г., на самом деле дает крайне ограниченное представление о реальной силе противников. В течение всей войны немецкие танковые соединения уступали советским танковым дивизиям, а позднее танковым и механизированным корпусам (организационным аналогам дивизий) по числу танков, но превосходили их в артиллерийском отношении. Соответственно, часть задач, которые решались немцами при помощи артиллерии, советским танковым соединениям приходилось решать танками. Сразу после войны, 21 мая 1945 г., в докладе командующему бронетанковыми и механизированными войсками 1-го Белорусского фронта руководство 2-й гв. танковой армии предлагало:

«Основные штатные изменения, вносимые на совещаниях и заседаниях, касались следующих моментов:<…>

3. Усиления артиллерии армейского и корпусного подчинения, с целью большей самостоятельности армии, особенно в период ее боевых действий в оперативной глубине. Это усиление идет по линии необходимости иметь:

— артиллерию с навесной траекторией, для чего в состав артбригады предлагается ввести четвертый гаубичный полк и по одному гаубичному полку в корпусе;

— контрбатарейную группу 152 мм П<ушек->Г<аубиц>[54]».

Даже в 1945 г., на вершине своего могущества в войне, советские танковые войска не имели сильной гаубичной артиллерии. Установки залпового огня («катюши») лишь частично перекрывали задачи тяжелой артиллерии. Причина этой слабости была в отсутствии в СССР подходящего тяжелого скоростного тягача в достаточных количествах. Напротив, немецкие танковая и моторизованная дивизии с первого до последнего дня войны обладали гаубичной артиллерией калибра 150-мм, буксируемой полугусеничными тягачами. Советские танковые соединения в 1943–1945 гг. пользовались эффективной артиллерийской поддержкой только при действиях совместно со стрелковыми корпусами и общевойсковыми армиями, как правило, в период преодоления тактической обороны противника. Немецкие танковые соединения в 1943 г. получили бронированную самоходную артиллерию (105-мм САУ «Веспе» и 150-мм САУ «Хуммель»), весьма устойчивую к контрбатарейной борьбе. С появлением у немцев САУ появилась разница не только в весе залпа артиллерии подвижных соединений СССР и Германии, но и в возможностях ведения ими артиллерийских дуэлей. Подсчеты только танков в связи с этим выглядят еще глупее.

В 1941 г. к слабости артиллерии (чаще всего просто отстававшей в процессе маневрирования соединения) прибавлялся недостаток пехоты. Во-первых, это были недостатки штатной организации танковых дивизий образца 1941 г. В СССР была повторена типичная ошибка раннего этапа строительства механизированных соединений — они были перегружены танками и недогружены пехотой. Через этот этап проходили в разное время танковые войска Германии, Англии и США. Во-вторых, заложенная в штат недогрузка усугублялась неотмобилизованностью армии. До поступления автомашин по мобилизации многие танковые соединения были фактически лишены большей части штатной мотопехоты и моторизованной артиллерии. Фактически это выражалось в значительно сокращенном числе мотострелков, которые могли выполнять с танками своей дивизии все маневры Приграничного сражения.

«Вы все еще считаете танки?» 10,5-см гаубица leFH-18 на буксире полугусеничного тягача Sd.Kfz.11. 13-я танковая дивизия, лето 1941 г. Неотступно сопровождавшая танки моторизованная артиллерия давала подвижным соединениям вермахта перевес над танковыми дивизиями Красной армии как в наступлении, так и в обороне.

Имеет смысл считать не штуки танков, а танковые соединения. В Киевском особом военном округе к началу войны имелось шесть соединений, которые можно полноценно использовать как самостоятельные. Полноценное использование в качестве подвижного соединения означает хотя бы теоретическую возможность сняться с места и быстро переместиться в заданную точку, перевозя 100 % мотострелков и боеприпасы на своих автомашинах, а артиллерию — тягачами. Перечислим соединения КОВО, отвечающие этому критерию. Это 8-я танковая дивизия 4-го механизированного корпуса, 81-я моторизованная дивизия 4-го механизированного корпуса, 10-я танковая дивизия 15-го механизированного корпуса, 12-я танковая дивизия 8-го механизированного корпуса, 7-я моторизованная дивизия 8-го механизированного корпуса, 15-я танковая дивизия 16-го механизированного корпуса. В Одесском военном округе таковыми были 11-я и 16-я танковые дивизии, 15-я моторизованная дивизия 2-го механизированного корпуса. Все перечисленные соединения имели хотя бы близкую к штатной численность автотранспорта и могли хотя бы теоретически действовать как одно целое. Итого шесть танковых и три моторизованные дивизии (девять соединений), что вполне сравнимо с числом подвижных соединений 1-й танковой группы армий «Юг». Это пять танковых дивизий — 9, 11, 13, 14 и 16-я, три моторизованные дивизии — 16, 25, 60-я и моторизованная дивизия СС «Викинг». В качестве 1/2 моторизованной дивизии можно посчитать моторизованную пехотную бригаду СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер». Итого у немцев 9 подвижных соединений. Можно попробовать привязать подсчеты к батальонам мотопехоты и учесть мехкорпуса низкой комплектности. При этом каждая немецкая танковая дивизия даст на два мотопехотных батальона больше, чем комплектная советская танковая дивизия. В любом случае превосходства в подвижных соединениях, которое мы наблюдаем в успешных оборонительных операциях войны, в соотношении сил КОВО, ОдВО в сравнении с ГА «Юг» не наблюдается. Подсчеты числа танков при этом могут быть чудным упражнением в арифметике, но не дают адекватного представления о возможностях сторон.

Во второй половине дня 22 июня танковые соединения Юго-Западного фронта пришли в движение вне зависимости от их комплектности. Лишенным достаточного количества мотопехоты и моторизованной артиллерии дивизиям предстояло атаковать «голыми» танками, компенсируя крупной массой техники недостаток сопровождающей ее пехоты. Приграничное сражение началось.

С самого начала в планы контрудара вмешалось шаткое положение растянутых в нитку войск 6-й армии И.Н. Музыченко на северном фасе львовского выступа. Если бы войска КОВО встретили войну в более-менее близких к нормальным плотностях войск на границе, основной головной болью стал бы прорыв на левом фланге 5-й армии и на стыке 5-й и 6-й армий. Находившаяся вне полосы главного удара противника армия И.Н. Музыченко занимала бы такое же положение, как какая-нибудь 38-я армия Воронежского фронта на Курской дуге, оказавшаяся на неатакованном участке в относительно устойчивом построении. В 38-й армии в июле 1943 г. на 80-км фронт было шесть дивизий, из которых в первом эшелоне находилось пять. В 6-й армии в июне 1941 г. на 140-км фронт было три стрелковые и одна кавалерийская дивизии. Если бы в львовском выступе была «концентрация», о которой нам часто говорят, сражение развивалось бы совсем по-другому.

Соответственно, когда на эти дивизии 6-й армии навалилась крупными массами пехоты 17-я армия Штюльпнагеля, ее фронт затрещал по всем швам. Для сохранения относительной устойчивости положения армии И.Н. Музыченко пришлось привлечь сильнейший в КОВО 4-й механизированный корпус, который в результате практически не принимал участия в танковом сражении в треугольнике Луцк — Ровно — Броды. Охотникам посчитать танки скажу, что в немецкой 17-й армии не было ни одного танка, только несколько батарей САУ «Штурмгешюц». Соответственно, танки Т-34 и KB мехкорпуса Власова разменивались не на бронетехнику противника, а на многочисленные батальоны и полки немецкой пехоты и горных егерей. Абсурдность лобового сравнения танкового парка Юго-Западного фронта и группы армий «Юг» видна невооруженным глазом.

Подбитый танк Т-34 ранних серий с 76-мм орудием Л-11. В Киевском особом военном округе такие машины были в 8-й танковой дивизии П.С. Фотченкова из состава 4-го механизированного корпуса. Новые танки были вынуждены сдерживать крупные массы пехоты 17-й армии Штюльпнагеля.

У 6-й армии в июне 1941 г. был фронт, даже больший, чем у 6-й и 7-й гвардейских армий (64 км и 50 км соответственно), вместе взятых, на южном фасе Курской дуги в июле 1943 г. При этом и в 6-й гвардейской, и в 7-й гвардейской армиях было по семь стрелковых дивизий. Представим, что в июле 1943 г. в 6-й гв. армии И.М. Чистякова не семь, а полторы, пусть даже две дивизии. В этом случае 4-я танковая армия Г. Гота в ходе «Цитадели» дошла бы до Курска дня за два, максимум за три. И так Воронежскому фронту пришлось задействовать в отражении удара немцев две танковые армии. На удержание 140 км фронта при остром недостатке пехоты тем более требовалось, по крайней мере, два мехкорпуса. Поэтому Музыченко инстинктивно подтянул ближе к фронту своей армии не только 4-й механизированный корпус А.А. Власова, но подчиненный 6-й армии вечером 22 июня 8-й механизированный корпус Д.И. Рябышева. Это в сравнении с кошмаром, творящимся в полосе соседней 5-й армии, положение войск 6-й армии на северном фасе львовского выступа было терпимым. В абсолютных оценках оно было катастрофическим, как, впрочем, и у большинства приграничных армий всех трех фронтов. Скрепя сердце командование Юго-Западного фронта отобрало у Музыченко корпус Рябышева, успевший помотаться по дорогам львовского выступа, и выдвинуло его для контрудара в интересах удержания фронта 5-й армии. Титаническими усилиями Жуков вытащил из 6-й армии 8-ю танковую дивизию для действий совместно с 15-м мехкорпусом.

«Вы все еще считаете танки?» Немецкая 15-см гаубица sFH-18 на огневой позиции, зима 1941/42 г. Расчет орудия еще не закрыт броней, и при поспешном занятии позиции он был очень уязвим к ответному огню.

Таким образом, сразу потребовалась коррекция планов контрудара в связи с реалиями обстановки. Должен сказать, что впечатление театра абсурда от Приграничного сражения, создающееся в результате чтения мемуаров, обманчиво. Авторы мемуаров чаще всего не обладали всей полнотой информации о действиях соседей и потому не понимали логики происходящего. Например, в описаниях действий 8-го механизированного корпуса присутствует эпизод встречного прохождения через Львов частей 8-го мехкорпуса и 8-й танковой дивизии 4-го мехкорпуса. Первые двигались с запада на восток, вторая — с востока на запад. На первый взгляд — «хаос и потеря управления!». Однако причины этого прохождения на самом деле просты и очевидны — 8-й мехкорпус у Музыченко уже отобрали, а 8-я танковая дивизия П.С. Фотченкова направлялась на соединение с другими дивизиями своего корпуса с целью подпирания фронта 6-й армии. Пока танкисты корпуса Д.И. Рябышева мотались по дорогам и сражались в районе Броды — Дубно, корпус А.А. Власова бился с немецкой пехотой в Яновских лесах, метался вдоль рушащегося фронта 6-й армии на подступах к Львову.

Потеря времени на определение наряда сил, которые можно выделить для контрудара, привела к запаздыванию контрнаступления и изменению обстановки. Немцы успели продвинуться довольно глубоко, и, соответственно, потребовался сдвиг направлений ударов мехкорпусов на восток. Поначалу глубокое продвижение противника даже вызвало легкую панику, и командование фронта под угрозой удара в тыл войскам в львовском выступе вывело из боя и заставило сделать изрядный 105-км крюк 15-й механизированный корпус. Тревога оказалась ложной, поворота немецкого танкового клина не произошло, но на исходные позиции корпус И.И. Карпезо вернулся только вечером 25 июня.

Вечером 24 июня советское командование снова сделало попытку собрать все имеющиеся в его распоряжении механизированные соединения для контрудара по флангам танковой группы, В 21.00 штабом Юго-Западного фронта издается боевой приказ № 0015 на нанесение контрудара силами 8, 15 и 4-го механизированных корпусов. Целью танковых соединений снова было срезание вбитого в оборону фронта танкового клина. Глубина удара составляла едва ли не 60 километров. Однако утром 25 июня назначенные для контрудара соединения были еще на марше. Ввести в бой основные силы выдвинутых из глубины 9-го и 19-го и подчиненных штабу фронта 8-го и 15-го механизированных корпусов удалось только 25–26 июня. День 25 июня характеризовался действиями передовых отрядов, занимавших исходные рубежи для спланированных контрударов. В частности, 34-я танковая дивизия 8-го механизированного корпуса получила задачу прикрыть развертывание корпуса в исходном положении для контрудара. В 16.00 25 июня дивизия получила приказ сосредоточиться в районе северо-восточнее Брод и захватить переправы на реке Сытенка на фронте 16 км, от Ситное до Полноче. К вечеру дивизия вышла в указанный район и взяла под контроль переправы. Важнейшую переправу на дороге из Радвиллова у Крупец удерживал разведывательный батальон дивизии. Остальные переправы на Сытенке контролировали две роты из 67-го танкового полка. Одновременно по приказу Д.И. Рябышева части 34-й танковой дивизии начали прощупывать местность в направлении Берестечко, конечной цели наступления.

Однако на самом интересном месте утром 26 июня Сталин потребовал возвращения Жукова в Москву в связи с возникшим на западном направлении кризисом — выходом немцев к Минску. Перед отъездом Георгий Константинович потребовал нанесения решительного контрудара всеми силами. Баграмян описывает это так:

«Из 5-й армии возвратился генерал армии Жуков. Узнав, что Кирпонос намеревается подходившие из глубины 36-й и 37-й стрелковые корпуса расположить в обороне на рубеже Дубно, Кременец, Новый Почаюв, Гологурцы, он решительно воспротивился против такого использования войск второго эшелона фронта.

— Коль наносить удар, то всеми силами!

Перед тем как улететь 26 июня в Москву, Г.К. Жуков еще раз потребовал от Кирпоноса собрать все, что возможно, для решительного контрудара»[55].

«Вы все еще считаете танки?» САУ «Хуммель» на огневой позиции. Тело гаубицы sFH-18 было установлено на шасси танка Pz. IV и забронировано. Защита расчета серьезно усложняла задачу борьбы артиллерией этого типа.

Согласно записи в журнале посещений Сталина, уже в 15.00 26 июня Жуков был в его кабинете. Теперь его задачей было стабилизировать обстановку на Западном фронте в Белоруссии. Начинала формироваться его стезя «кризис-менеджера», бросаемого с одного фронта на другой для стабилизации обстановки. Однако уже вечером 26 июня его ждал неприятный сюрприз с того участка, который Жуков оставил относительно стабильным. Как только начальник Генерального штаба уехал с Юго-Западного фронта, Кирпонос с Пуркаевым почему-то решили, что они умнее Жукова. Командование фронта вдруг предположило, что лучше начальника Генерального штаба понимает обстановку и умеет угадывать следующие ходы противника. Не иначе вызвав духов предков. Было высказано предположение, что немцы развернутся на юг и попытаются прорваться в тыл советским войскам в львовском выступе ударом через Броды на Тарнополь. Соответственно, мехкорпуса выводились из боя и отводились за линию построения 36-го стрелкового корпуса для готовности к отражению этого удара. Советоваться со Ставкой Кирпонос не счел нужным. Разумеется, когда Москва была поставлена перед фактом, решение командования Юго-Западного фронта поддержано не было. Отвод был Ставкой запрещен, и Кирпоносу было приказано продолжать контрудар. Он пытался по телефону отстаивать свое решение, но Верховное командование было непреклонно. Уже утром, когда выяснилось, что противник предпочел не повернуть на юг, а развивать наступление на восток в направлении Ровно и Острога, в штабе фронта с большим опозданием осознали свою ошибку. Контрудар вещь универсальная и оказывал воздействие на противника вне зависимости от флуктуации острия его наступления.

Не без усилий контрудар был продолжен, и группа Попеля из состава 8-го механизированного корпуса (преимущественно части 34-й танковой дивизии) сумела пройти через просвет в построении немецких войск и перехватить южную «панцерштрассе» 1-й танковой группы, по которой наступал XXXXVIII корпус Вернера Кемпфа. В результате наступление немцев было приостановлено. Прорвавшаяся к Острогу 11-я танковая дивизия оказалась впереди с перехваченными коммуникациями. 16-я танковая дивизия корпуса Кемпфа была вынуждена вести тяжелые оборонительные и наступательные бои с корпусом Рябышева и группой Попеля. Перехват «панцерштрассе» остановил развитие наступления 1-й танковой группы до 30 июня.

Даже в урезанном виде прерванный «стоп-приказом» контрудар механизированных корпусов обеспечил более или менее организованный выход войск Юго-Западного фронта из-под угрозы окружения. Поставленные в «Барбароссе» задачи группе армий «Юг» по окружению советских войск в львовском выступе ударом по сходящимся направлениям 1-й танковой группы и 11-й армии из Румынии решены не были. За 6-й и 12-й армиями группа армий «Юг» гонялась почти месяц, добившись их окружения только в начале августа 1941 г.

Если бы Жуков не был вызван в Москву, то нет никаких сомнений, что эффективность контрудара на Украине в июне 1941 г. могла значительно вырасти. Контрудары зависят от следующих ходов противника в куда меньшей степени, чем попытки остановить острие наступления противника «прочной обороны». Разумеется, нужно вести сдерживающие действия на ожидаемом направлении наступления противника, хотя бы для воспрещения передвижения подвижных соединений врага в маршевых колоннах. При этом я не склонен приписывать Г.К. Жукову способностей Нострадамуса. Он также не был уверен в направлении следующего удара противника. Но рекомендованные им фланговые удары оказывали воздействие на противника вне зависимости от его следующего хода. Если бы Жуков руководил контрударом Юго-Западного фронта, то к удару на Дубно были бы привлечены силы стрелковых соединений 36-го стрелкового корпуса. Это позволило бы если не разгромить, то серьезно потрепать 16-ю танковую дивизию корпуса Кемпфа и пробить коридор к прорвавшимся к Дубно частям 8-го механизированного корпуса.

Также позволю себе выдвинуть еще одну версию самоубийства Н.Н. Вашугина. Допускаю, что корпусному комиссару было стыдно, что он не смог отстоять перед командующим фронтом и его начальником штаба позицию Г.К. Жукова. Согласно мемуарным свидетельствам, Вашугин покончил с собой, узнав о дезорганизующих последствиях «стоп-приказа» вечера 26 июня.

Масса танков КОВО стала единственной опорой разорванных на оперативно не связанные эшелоны советских войск на Украине. Растянутые по фронту стрелковые дивизии удерживались от коллапса и череды окружений только контрударами танков постепенно таявших механизированных корпусов. Предложения обойтись меньшими силами при ближайшем рассмотрении выглядят просто смешно. Рецепт счастья от Владимира Богдановича звучит следующим образом: «В 1-й германской танковой группе 799 танков. <…> Для того чтобы сдержать такое количество германских танков на государственной границе и не пустить их на свою территорию, Жукову в Украине и Молдавии было достаточно иметь 266 танков примерно такого же качества, как германские. А у Жукова в составе Киевского и Одесского военных округов было 8069 танков, в 30 раз больше, чем требовалось для обороны»[56]. Как были выведены 266, понятно — число 799 было разделено на три. Это грубейшая ошибка, проекция тактики на оперативный и стратегический уровень. Трехкратное превосходство в силах на направлении главного удара — это необходимое условие прорыва обороны противника. Однако с учетом необходимости прикрывать сразу несколько вероятных направлений для обороны на фронте в сотни километров трехкратное общее превосходство противника будет означать катастрофу. Соответственно, 266 танков на фронте от Припятской области до Черного моря — это в лучшем случае полсотни танков на направлении главного удара 1-й танковой группы. Эти танки будут молниеносно раздавлены. Еще полсотни танков, которые будут переброшены из львовского выступа, разобьются о фланговый заслон из пехотных дивизий. При условии высокой подвижности наших танковых соединений на отражение удара 799 танков противника нам нужно минимум столько же боевых машин. Если же требуется еще стабилизировать растянутые на широком фронте обороны стрелковые соединения, то количество необходимых для эффективного ведения обороны танков возрастает в разы.

История войны, если не ограничивать ее изучение одной стороной и первыми несколькими днями, показывает следующее. Во-первых, контрудары, ввод в бой с марша, по частям и т. п. прелести — это жестокая необходимость в оборонительной операции. Только они позволяют добиться решительных результатов в условиях неопределенности планов противника. Во-вторых, контрудары сами по себе не являются «Панадолом», способным одним махом решить все проблемы. Поставленные командованием задачи могут быть решены только частично, и в конечном итоге, возможно, придется отходить. Вопросы: «Почему 1-я танковая группа не рассыпалась от контрударов мехкорпусов с Т-34 и KB?» и «Почему советские танковые армии не были остановлены огнем «Тигров» и «Пантер» у Богодухова?» — одинаково бессмысленны. В обоих случаях контрудары позволили обороняющейся стороне избежать немедленной и оглушительной катастрофы. В случае с дубненскими боями июня 1941 г. это окружение советских войск в львовском выступе, а в случае с августом 1943 г. — окружение и уничтожение армейской группы «Кемпф» в районе Харькова.

Сейчас самое время вернуться к вопросу о создании тридцати механизированных корпусов по мобилизационному плану февраля 1941 г. (МП-41). Напомню, что согласно МП-41 в РККА предполагалось развернуть 65 управлений стрелковых корпусов и 30 управлений механизированных корпусов. В действительности мехкорпусов было создано 29 штук. Решение это было принято, несомненно, именно Г.К. Жуковым. Во всяком случае, до него о трех десятках мехкорпусов никто не помышлял — осенью 1940 г. их предполагалось иметь 9 единиц. Остальные танки предполагалось использовать, оснастив каждый стрелковый корпус бригадой танков поддержки пехоты (Т-26), а также сохраняя часть танков БТ в виде отдельных бригад. При Жукове от этих бригад непосредственной поддержки пехоты отказались, и вместо них весной 1941 г. начали формироваться дополнительные танковые дивизии. Универсализм техники и частей различных родов войск никто не отменял, но определенный уклон в сторону исключительно самостоятельного использования танковых соединений в строительстве советских механизированных войск в последние предвоенные месяцы все же имел место.

Позволю себе высказать некоторые соображения о возможных причинах возникновения этого перекоса. С точки зрения решения задач существующих оперативных планов наличие девяти мехкорпусов и танковых бригад НПП было логичнее создания трех десятков одинаковых по штатной организации мехсоединений. Наступающим стрелковым корпусам проще придать танки непосредственной поддержки в форме отдельных бригад. В масштабах РККА в целом это просто дешевле — не нужно тратить ресурсы на создание моторизованной пехоты и артиллерии новых мехкорпусов. Вновь созданные мехкорпуса неизбежно пришлось бы дробить для включения танков непосредственной поддержки в стрелковые соединения на направлении главного удара. Однако с точки зрения ведения оборонительных операций стратегических масштабов удобнее как раз предложенная Жуковым организационная структура. Верховное командование получает в свое распоряжение корпуса, способные самостоятельно передвигаться на большие расстояния и самостоятельно вести общевойсковой бой. То есть срываться с места, проходить маршем несколько десятков, а то и сотен километров и вступать во встречный бой или же наносить фланговый контрудар.

Похоже, что Г.К. Жуков довольно осторожно оценивал шансы реализации планов первой операции, доставшихся ему от предшественников. Георгий Константинович вполне мог предполагать, что развертывание будет Красной армией проиграно (пусть даже не в таком катастрофическом варианте, как в реальном 1941 г.). Соответственно, вместо заложенных в планах ударов в направлении Кракова и Люблина придется обороняться на неизвестных заранее операционных направлениях. Учитывая опыт кампаний 1939 г. и 1940 г., оборона означает необходимость переброски на направления ударов противника подвижных соединений. Лучше всего для этого подходят единообразные структуры, включающие танки, моторизованную пехоту и механизированную артиллерию, то есть мехкорпуса или хотя бы танковые и моторизованные дивизии. Они могут играть роль своего рода «пожарной команды», способной быстро выдвинуться на определившееся направление удара противника и нанести контрудар. Танковая бригада непосредственной поддержки пехоты теоретически может быть рокирована на угрожаемое направление, но без мотопехоты и артиллерии ее возможности будут более чем ограниченными и всецело зависеть от возможности влиться в боевые порядки стрелковых соединений. Я не могу с документами в руках доказать этот тезис, т. к. документы по организационно-мобилизационным мероприятиям в рамках МП-41 пока не публиковались. Мы на сегодняшний день просто не знаем мотивировки, с помощью которой Жуков протолкал в МП-41 три десятка мехкорпусов. Он мог в открытую предложить руководству подстраховаться, мог выдвинуть идею унификации организационных структур танковых войск, опираясь на соображения общего характера. Но какова бы ни была эта мотивировка, версия о создании большой массы соединений для ведения крупных оборонительных операций имеет право на существование. Заметим также, что в условиях нарастания напряженности весной 1941 г. слабоукомплектованные мехкорпуса должны были получить вместо танков 76-мм пушки и стать своего рода подвижным противотанковым резервом. Не противоречит теории подготовки когорты «пожарных команд» также приказ апреля 1941 г. на формирование десяти артиллерийских противотанковых бригад РГК. Противотанковые бригады и вооруженные 76-мм орудиями второлинейные мехкорпуса могли играть роль заслона на пути танкового клина немцев, а мехкорпуса — наносить контрудары во фланг.

Понятно, что возможность укомплектования 30 (или даже 29) механизированных корпусов матчастью была призрачной. Жуков просил максимум, в расчете получить достаточное количество боеспособных механизированных «пожарных команд», хотя бы десятка полтора-два. Кроме того, некоторая избыточность требований по числу мехкорпусов есть производная планов их использования в обороне с перспективой утраты потенциально восстановимой матчасти вследствие потери территории. Повторюсь, это лишь версия, плод размышлений над вопросом: «Зачем именно тридцать, даже если наступаем?» Предположение «потому что Жуков дурак» из рассматриваемых вариантов выбрасывалось с самого начала. Если выдвинутое мной предположение правда, то остается только снять шляпу перед жуковским гением.

Предвижу возражение в духе ленинской крылатой фразы «Лучше меньше, да лучше»: формирование меньшего числа мехсоединений могло улучшить их комплектность и несколько повысить боевые возможности. Во-первых, практика применения укомплектованных почти по штатам мехкорпусов или даже дивизий этих корпусов не показала резкого возрастания их боевой эффективности. В силу несовершенства организационной структуры танковых войск Красной армии их эффективность была умеренной даже в случае отсутствия больших проблем с наполнением штата. Во-вторых, на войне не все так однозначно. Можно геройски и относительно успешно сражаться в комплектном соединении, а потом так же геройски погибнуть в «котле» из-за того, что в другом месте не оказалось ни комплектного, ни слабоукомплектованного соединения нужного класса. Нужен баланс между количеством и качеством с неизбежным проседанием среднего уровня. Как ни странно, именно второразрядные «жуковские» танковые дивизии формирования весны 1941 г. сыграли весомую роль в дубненских боях: захватившая «панцерштрассе» XXXXVIII корпуса немцев 34-я танковая дивизия и результативно контратаковавшая 25 июня 43-я танковая дивизия. Комплектные соединения первой волны формирования мехкорпусов к тому моменту были скованы немцами. Хорошо укомплектованные дивизии 4-го механизированного корпуса, например, были растрачены на подпирание фронта 6-й армии к северо-западу и западу от Львова.

В. Суворов насмехается над диалогом Жукова и Анфилова о коротком сроке пребывания Георгия Константиновича на посту начальника Генерального штаба. Ирония на самом деле неуместна. Если бы Жуков вступил в должность летом 1940 г, то унификация танковых войск могла быть начата раньше и свежесформированные мехкорпуса могли достичь большей степени готовности к июню 1941 г. Для реализации долгосрочных программ у Жукова действительно было не так много времени.

Разбитый немецкими снарядами танк Т-35. 34-я танковая дивизия, в которой были собраны пятибашенные гиганты, сыграла важнейшую роль в дубненских боях.

В свете этих размышлений следует признать, что со смещением Г.К. Жукова 30 июля 1941 г. его концепция механизированных «пожарных команд» не была поддержана его преемником на посту начальника Генерального штаба, что негативным образом сказалось на ведении боевых действий Красной армией. Советское командование решило начать с азов и занялось формированием «готовых боевых групп» в лице танковых бригад. Они годились только для непосредственной поддержки пехоты, и их возможности в роли подвижных средств для парирования возникающих кризисов были более чем ограниченными, если не сказать почти нулевыми. Жуковские эксперименты с утрясанием на лету штата танковой дивизии, на мой взгляд, были более перспективными. Танковая дивизия штата июля 1941 г. с мотострелковым и артиллерийским полками могла использоваться как самостоятельное соединение, танковая бригада августа 1941 г. с одним батальоном пехоты такой возможности была практически лишена.

Танковые бригады могли использоваться самостоятельно лишь против передовых отрядов противника. В более серьезной схватке бригады уже нуждались в поддержке стрелковых соединений и тем самым теряли маневренные качества танковых войск. Например, под Мценском в октябре 1941 г. вместо 4-й танковой бригады М.Е. Катукова и 11-й танковой бригады П.М. Армана еще эффективнее могла действовать танковая дивизия нового штата под командованием М.Е. Катукова. Фактически в результате отставки Жукова формирование самостоятельных танковых соединений, соответствующих реалиям войны, было отложено до весны 1942 г., когда появились танковые корпуса. Оправдано резкое снижение размеров организационных структур танковых войск может быть только кадровыми соображениями, когда через мелкое сито командования танковыми бригадами были просеяны будущие командиры танковых корпусов.

Некоторые решения Жукова действительно заставляют говорить о незаурядных способностях в области предвидения развития событий. Так, еще 4 июля 1941 г. он приказывает командующему войсками Северного фронта перебросить в район Красногвардейска (Гатчины) 1-ю танковую дивизию из района Кандалакши. Эта дивизия оказалась в районе Красногвардейска «роялем в кустах» в начале сентября 1941 г., когда немцы предприняли попытку пробиться к Ленинграду. Столь же провидческой стала переброска 10-го механизированного корпуса с Карельского перешейка в район Пушкина и Красногвардейска. Этот корпус, переформированный в армию, стал одним из основных участников сражения за Лужский рубеж в августе 1941 г. Замечу, что все эти решения были приняты еще до того, как немецкие подвижные соединения вышли к реке Луге. Жуков также успел до своего смещения отдать необходимые распоряжения относительно использования 34-й армии, сыгравшей важнейшую роль в сражении за Лужский рубеж. По большому счету, Ленинград спасли именно эти решения на посту начальника Генерального штаба, а не действия Жукова в период командования Ленинградским фронтом. Прибыв в Ленинград 9 сентября, Георгий Константинович лишь пожинал положительный результат своих же решений июля 1941 г.

Однако, когда Жуков возвращал танковую дивизию из Кандалакши, ему только предстояло заложить фундамент будущего успеха. Ему еще предстояло пережить разочарование в механизированных соединениях образца 1940 г. Вскоре после прибытия на Западный фронт он ввел в бой два комплектных и отмобилизованных механизированных корпуса (5-й и 7-й мехкорпуса) под Лепелем в составе 20-й армии П.А. Курочкина, но контрудары не принесли ожидавшегося результата. Механизированные корпуса весной 1941 г. формировались по шаблону, сложившемуся летом 1940 г. и не претерпевшему изменений весной 1941 г. Став начальником Генерального штаба, он лишь увеличил их число. Однако мехкорпуса как инструмент ведения операций оказались не то чтобы совсем непригодными, но не оправдали возлагавшихся на них надежд. Точно так же, как Паганини играл на скрипке с лопнувшими струнами, Жуков был вынужден в июле, августе и осенью 1941 г. проводить операции без важнейшего инструмента ведения войны 1940-х годов — самостоятельных подвижных соединений.

Кто и как готовил оборону Бельгии?

Одна из особенностей восприятия нами мировой истории в том, что она к нам повернута преимущественно той ее стороной, которая касается нашей страны. Мы лучше, полнее знаем исторические события отечественной истории. Несмотря на некоторые усилия убедить общественность в том, что Вторую мировую войну выиграл рядовой Райан, они не имеют решающего значения. Соответственно, мы знаем как светлые, так и темные стороны истории нашей Родины. История других стран известна точечно, схематично. Это вполне нормальное явление, но в связи с низким профессионализмом некоторых историков данный фактор стал оказывать отрицательное воздействие.

Я уже упрекал Владимира Богдановича в том, что он слабо знает историю военного планирования, мобилизации и развертывания других стран — участниц двух мировых войн. Он на полном серьезе вещал нам об уникальности подготовки к войне в СССР, в то время как принятые советским руководством меры были едва ли не обязательными для большинства стран — участниц войны. Имели место сходные обстоятельства, в которых принимались схожие решения. Изучение новейших работ В. Суворова показывает, что данный упрек относится практически ко всем темам, которые он затрагивает. Берется некое явление и с упоением описывается так, будто это есть неизбежное следствие «коммунистического режима» и деятельности лично Г.К. Жукова. Однако и В. Суворова, так же как и, например, идейно близкого к нему В. Бешанова, можно упрекнуть в узости кругозора и ограниченности познаний. Пристально изучая историю войны, мы неизбежно наталкиваемся на целый ряд неприятных моментов: здесь не успели, здесь вовремя не подвезли, здесь подвезли, но не того калибра, здесь мост был заминирован, но взорвать не успели и т. д. Иногда это вырождается в истовое самобичевание, когда историк с упоением хлещет собственную страну в мазохистском экстазе, рассказывая про допущенные в прошлом просчеты.

Действительно, бывает иногда неприятно читать про события первых дней войны, на допущенные в это время просчеты, на игнорирование, казалось бы, очевидных решений. Про танки, оставшиеся без движения вследствие отсутствия запчастей, про запрет на перевозку пехоты на танках, про пресловутые «спящие аэродромы» и оставшиеся без боеприпасов ДОТы. Так можно нажить комплекс национальной неполноценности и начать причитать о «русских дураках» и «косоруких Иванах». Ограниченные люди ищут альтернативу комплексу национальной неполноценности в конспирологических теориях. Их можно условно разделить на две группы, характеризующиеся лозунгами «командиры предали!» и «у нас есть такие приборы, но мы вам их не покажем!».

Ранее Владимир Богданович примеривал на себя колпак спасителя отечества от комплекса национальной неполноценности по варианту «у нас есть такие приборы (но мы вам о них ничего не скажем)!». В качестве «прибора» выступал хитроумный план завоевания Европы. Логика в упрощенном виде была такая: мы, вообще-то, очень умные, но свой пытливый ум сосредоточили на плане советизации Европы и потому получились такие досадные просчеты в строительстве обороны страны. Но последнее время базовая концепция начала меняться. При внимательном чтении книги «Беру свои слова обратно» выясняется, что В. Суворов берет обратно не только утверждения про гениальность Жукова, но еще ряд постулатов своей теории в ее каноническом изложении. В частности, были мягко отозваны тезисы про «демонстративные укрепления» на новой границе. Ранее утверждалось, что «линия Молотова» была имитацией:

«На строительстве «Линии Молотова» после прихода Жукова ничего к лучшему не изменилось. Наоборот, строительство некоторых укрепленных районов, например Брестского, было отнесено ко второй очереди (Анфилов, с. 166). Читателю, знакомому с советской действительностью, не надо объяснять значения слов «строительство второй очереди». На практике это означает почти полностью замороженное строительство. Но у этой медали есть и оборотная сторона. Именно о Брестском укрепленном районе известно больше, чем о других. В частности, из трофейных документов германского 48-го моторизованного корпуса известно, что у германского командования создавалось совсем другое впечатление: германские войска видели интенсивное строительство, которое не останавливалось ни днем ни ночью, причем ночами «русские строят свои доты при полном освещении». Как же это понимать? Ужели такие идиоты, что строительные площадки у самой границы полностью демаскируют каждую ночь полным освещением?! И как связать вместе «строительство второй очереди» и «день и ночь при полном освещении»?! Неужели демонстрация? Именно так. Мы еще не раз вернемся к строительству «линии Молотова», которую Маршал Советского Союза И.Х. Баграмян охарактеризовал как «преднамеренная демонстрация»[57].

Налицо вариант «у нас есть такие приборы!». «Ужели такие идиоты…» — восклицает В. Суворов (предлагая читателям отбросить обидные объяснения) и ссылается на некий хорошо продуманный план, которому не суждено было осуществиться. Заметную часть поклонников В. Суворова, кстати говоря, составляют те, кто попался на удочку замены теории роковых ошибок на теорию хитроумного плана.

Наметанный глаз еще отметит, что из трофейных документов XXXXVIII моторизованного корпуса Вернера Кемпфа почерпнуть сведения о Брестском УРе никак нельзя. Этот корпус входил в состав 1-й танковой группы, действовавшей на Украине. Соответственно, строились «при полном освещении» УРы КОВО, о состоянии УРов ЗапОВО при всем желании штабисты корпуса Кемпфа ничего полезного нам сообщить не могли. По книгам В. Суворова вообще раскидано много таких «маячков», говорящих о слабом владении фактическим материалом. Многие вещи после десятого прочтения запоминаются уже автоматически, и режет глаз несоответствие намертво отпечатавшимся в память фактам. Поэтому у меня всегда вызывали скептическую улыбку трогательные рассказы Владимира Богдановича о том, какой он страстный библиофил. Точнее, может, и библиофил, но собирает книги не о военной истории.

Еще более показательна история с госпиталем в Бресте, которую Владимир Богданович мусолит на протяжении нескольких страниц: «Рядом с островом Пограничным — остров Госпитальный. На этом острове находился центральный госпиталь Западного особого военного округа. Как прикажете это понимать?»[58]. Далее нашего Остапа несет, и традиционно начинаются «сорок тысяч одних курьеров»: «До германского вторжения в окружной военный госпиталь на Госпитальный остров Брестской крепости возили бойцов и командиров из Витебска, Могилева, Смоленска за 400, 500, 600 километров, из глубокого тыла прямо к пограничным столбам»[59]. Вообще говоря, выбор именно Бреста в качестве точки дислокации крупного госпиталя на случай наступления на запад, мягко говоря, нелогичен. Если уж выдвигать госпиталь вперед, то имеет смысл разместить его в белостокском выступе. Хотя бы потому, что так он будет находиться западнее Бреста и ближе к наступающим из выступа войскам. Соответственно, если исходить из теории расположения госпиталей сообразно наступательным планам, то искать окружной госпиталь нужно в Белостоке или, например, в Ломже. Но Владимир Богданович на такие мелочи внимания не обращает, следить за внутренней логикой свой теории для него непосильный труд.

Если же поинтересоваться вопросом о действительном значении Госпитального острова, то выясняется, что в Бресте был 2396-й военный госпиталь аж на 50 коек. А 432-й окружной военный госпиталь (450 коек) был в Минске[60]. Заметим, что картины возимых в Брест командиров были дорисованы бурной фантазией Владимира Богдановича из простого употребления термина «окружной госпиталь» в книгах бывшего начальника штаба 4-й армии Л.М. Сандалова и художественно-публицистической литературе в лице «Брестской крепости» С.С. Смирнова. Однако и Смирнов, и Сандалов ошиблись, но для их исследований это был вопрос второстепенный, а В. Суворов развивает на основе сведений о госпитале целую теорию, что требует более основательной проверки фактов. К тому же слова Л.М. Сандалова можно трактовать двояко: «окружным» госпиталь может быть с точки зрения формального подчинения, а не значения (о котором говорить в отношении госпиталя на 50 коек просто смешно).

Однако мы отвлеклись. Налицо эволюция идей В. Суворова. В «Ледоколе» подбирались факты против боеспособности «линии Молотова». Она была объявлена хитроумным планом большевиков по введению в заблуждение немцев. В «Беру свои слова обратно» вдруг выясняется, что никакая это была не демонстрация. Теперь «линия Молотова» — это вполне полноценная с технической точки зрения линия укреплений. В том, что вермахт не разбился об укрепления на границе, как китайская ваза о кафельный пол, оказывается, виноват лично начальник Генерального штаба Красной армии товарищ Жуков Георгий Константинович. С теории «у нас есть такие приборы!» имеет место миграция к более традиционной — «командиры предали!». Ранее он писал: «Одно из двух: найдем объяснения непонятных действий Жукова (Кудрявцева, Сталина, Ватутина, Василевского, Берии и пр.) и объявим его злым гением или не найдем причины его действий и объявим дураком, но в любом случае пора позор разгрома снимать с головы нашего народа»[61]. Непонятные или объявлявшиеся ранее ошибочными действия — это, конечно же, подготовка к вторжению в Европу.

Теперь в главе «Кто и как готовил оборону Бреста?» Владимир Богданович пишет: «Не в том беда, что ДОТы были непрочными или слабо вооруженными, а в том, что гарнизоны не успели их занять. Вот пример из обороны УР № 6 (Рава-Русского) соседнего Юго-Западного фронта. Двухэтажный ДОТ «Медведь». В двух орудийных амбразурах — 76-мм пушки со спаренными пулеметами, кроме того, две пулеметные амбразуры со станковыми пулеметами. 22 июня 1941 года в этом ДОТе на два орудия и четыре пулемета было три человека»[62]. Далее он усиливает это утверждение: «Представим, что в этом ДОТе не два подземных этажа, а четыре, не два орудия, а пять, не четыре пулемета, а десять. От этого вам легче будет, если вместо положенных по штату десятков людей в ДОТе три бойца? Если вместо взвода полевого усиления вокруг ДОТа в траншеях ни души? Если и траншей рядом нет?» Одним словом, у прекрасной техники не оказалось вовремя людей, способных эту технику использовать. Виновник этого позорного явления В. Суворовым был немедленно найден на следующей странице: «Не в нехватке оружия дело, а в гениальном планировании некоего почти святого начальника Генерального штаба…»[63]. Пресловутый «позор разгрома» перекладывается с «народа» на конкретные личности. Как мы видим, Владимир Богданович потихоньку съезжает на проторенный путь, освоенный еще в советское время, с которым он ранее сам же полемизировал.

Не буду повторяться и описывать явление недоразвернутости Красной армии, приведшее к нехватке полевого заполнения УРов на западной границе. Все это уже было мной многократно и подробно изложено. Речь сейчас о национальной гордости, истинных и ложных путях понимания причин катастрофы 1941 г. Позволю себе рассказать историю бельгийского форта Эбен Эмаэль. Название этого фортификационного сооружения известно большинству любителей истории, и многие без запинки расскажут, что с ним произошло. Неудивительно — захват форта Эбен Эмаэль был одним из самых известных сражений «блицкрига» на Западе в 1940 г. Не в последнюю очередь бельгийский форт стал известен благодаря экзотическому методу своего захвата. Канонический текст истории Эбен Эмаэля гласит, что многочисленный гарнизон неприступного форта пал под ударом небольшой группы немецких десантников, приземлившихся на форт на планерах. Так, например, Лиддел Гарт описывает это событие следующим образом:

«Вторжение в Бельгию началось сенсационно. Здесь наземные войска были представлены 6-й армией под командованием Рейхенау, в состав которой входил 16-й танковый корпус Гёппнера. Для поддержки действий этих сил было выделено всего лишь 500 десантников. Перед ними стояла задача захватить два моста через Альберт-канал и самый современный бельгийский форт Эбен Эмаэль. <…>

Неожиданное нападение на форт Эбен Эмаэль осуществил небольшой отряд из 75 десантников-саперов под командованием лейтенанта Витцига. Потери отряда составили всего шесть человек.

Форт, хорошо оборудованный для отражения любой угрозы, не был готов к высадке воздушного десанта. С крыши каземата горстка десантников в течение суток держала под контролем гарнизон в 1200 человек, пока не прибыли немецкие сухопутные войска»[64].

Картина из этих слов вырисовывается вполне однозначная. Очень, очень умные немцы придумали некий кунстштюк, позволивший им сокрушить оборону морально устаревшего укрепления. Бельгийцам досталась роль, аналогичная бенефису польских кавалеристов, рубивших саблями и коловших пиками броню танков Гудериана. Канонически именно следование устаревшей логике ведения войны без танков и авиации привело Эбен Эмаэль к крушению. Гарнизон форта оказался в состоянии культурного шока от падения с неба людей в планерах и так целые сутки в нем пребывал, пока не решился сдаться. Однако если изучить историю штурма форта Эбен Эмаэль подробнее, то вырисовывается совсем другая картина.

Сначала необходимо сказать несколько слов о том, что же из себя представлял форт Эбен Эмаэль. При слове «форт» и «каземат» перед глазами встает некое монолитное сооружение, соответственно, воображение рисует картину посадки планеров с немецкими десантниками на борту на крышу некоей заглубленной в землю бетонной коробки. Но такое представление совсем не соответствует действительности. На самом деле форт Эбен Эмаэль представлял собой укрепленный участок местности, прикрытый с одной стороны каналом Альберта, а с остальных направлений — заполненным водой противотанковым рвом. На этом ограниченном каналом и рвом островке было возведено несколько бетонных построек, соединенных под землей галереями. Под землей также находились защищавшая гарнизон от налетов авиации и артиллерии казарма-бомбоубежище и склады боеприпасов.

Если говорить честно, то европейская фортификация по своему техническому оснащению крыла советские сооружения двух предвоенных «линий», как бык овцу. Собственно, Эбен Эмаэль был, пожалуй, венцом развития фортификационного искусства той эпохи. Американский журналист Уильям Ширер охарактеризовал его так: «Эту современную, очень важную в стратегическом отношении крепость как союзники, так и немцы считали самым мощным фортификационным сооружением в Европе, которое превосходило все, что создали французы на линии Мажино, а немцы — на Западном валу»[65]. Несмотря на то что Эбен Эмаэль был ровесником «линии Сталина» (он строился с 1932 по 1935 г.), форт был гораздо совершеннее ее сооружений. Если на «линии Сталина» артиллерийские орудия были редкостью, то Эбен Эмаэль имел в своем составе двенадцать 60-мм противотанковых пушек, шестнадцать полевых 75-мм пушек (в том числе четыре в башнях) и две 120-мм гаубицы. Последние монтировались в установке с круговым обстрелом, предназначенной для стрельбы навесным огнем. Вооружение из орудий навесного огня в сооружениях «линий», названных именами Сталина и Молотова, отсутствовало как класс. То есть не планировалось к установке и даже не проектировалось. Штатно в состав пулеметно-артиллерийского батальона советского УРа входил только дивизион обычных полевых гаубиц, никакой защиты из стали и бетона для которых не полагалось. Напротив, входившие в состав вооружения Эбен Эмаэля 120-мм орудия защищались толстыми бронированными колпаками, способными выдерживать 210-мм снаряды. У бельгийцев был печальный опыт расстрела их крепостей Льеж и Намюр в августе 1914 г. тяжелой артиллерией. В 1930-х годах в ходе постройки новых фортов они учли опыт прошлого: теперь крыши казематов были из бетона толщиной 2,75 метра и были способны выдерживать обстрел артиллерией до 220-мм калибра включительно.

По своему функциональному назначению Эбен Эмаэль был артиллерийским сооружением, способным контролировать окружающую местность в радиусе до 15–17 км от себя. Строго говоря, большая часть гарнизона форта (те самые 1300 человек) была артиллеристами, и даже формально форт организационно разделялся на батареи. В составе гарнизона не было ни одного человека с пехотной подготовкой, все были заняты либо обслуживанием вооружения, либо наблюдением, либо доставкой боеприпасов. Основной задачей форта было артиллерийское блокирование переправ, в том числе находящихся на территории Голландии. Главной идеей его постройки было создание практически неуязвимой и достаточно дальнобойной артиллерийской батареи.

Своего рода экзотикой Эбен Эмаэля были не имевшие аналогов на советских «линиях» спаренные башенные установки 75-мм орудий. Они имели круговой обстрел и защищались не только толстой броней, но и возможностью «утапливания» заподлицо с поверхностью каземата во время обстрела. На поверхности оставалась только куполообразная крыша башни из очень толстой броневой стали. Более того, бронирование купола было разнесенным, из двух слоев брони толщиной 250 мм с фетровым наполнителем между ними. Тем самым исключался откол брони с внутренней стороны при подрыве снарядов на крыше. Этот элемент отчетливо показывает французское влияние в бельгийской фортификации — такие установки были сравнительно широко распространены на «линии Мажино».

В советских УРах любые (пушечные или пулеметные) башенные установки с круговым обстрелом просто отсутствовали. Исключение составляли ДОТы с башнями легких танков, обладавшими ничтожной с точки зрения фортификации устойчивостью к огню тяжелой артиллерии. Скрывающимися на наших «линиях» были только пулеметные установки с «максимами», лишенные толстой брони. Вообще, чтобы понять скрупулезность создателей Эбен Эмаэля, достаточно одной детали: стреляные гильзы от пулеметов ссыпались в специальные контейнеры с каустиком, чтобы пороховые газы от них не отравляли стрелков.

Поднимающаяся башня для двух стреляющих картечью 75-мм орудий. В середине — амбразура наблюдательного прибора. В другой ситуации эти башни могли без труда расправиться с высадившимися на форт Эбен Эмаэль десантниками.

В миниатюрной Европе можно было позволить себе построить такой форт, стоимостью в 250 млн. франков (42 млн. долларов — цена авианосца тех лет!). Оснащение такими фортами «линии Сталина» и «линии Молотова» было просто нереально по финансовым соображениям. Ведь таких фортов потребовалась бы целая цепочка на 1000 км линии границы. Атакована в случае войны будет лишь часть фортов, оказавшихся на направлении главного удара противника. Это, кстати, лишний аргумент против пассивной стратегии: большая часть протяженности любой «линии» оказывается невостребованной. Одиночные форты строить бессмысленно. Представим на минутку, что в 1941 г. рядом с Брестом есть форт, аналогичный Эбен Эмаэлю. Что это изменит в картине боев июня 1941 г.? Практически ничего. Брест в реальности был обойден немецкими моторизованными корпусами с севера и юга, и борьбу за него вела пехота. В Бельгии форт Эбен Эмаэль находился в ключевой точке на ограниченном пространстве Бенилюкса.

Тезис Лидцел Гарта о том, что Эбен Эмаэль «не был готов к высадке воздушного десанта», не совсем верен. Во-первых, поверхность внутри зоны обороны форта простреливалась башенными установками 75-мм орудий. Для зачистки крыши форта от нежелательных гостей были даже разработаны специальные картечные боеприпасы, снаряженные 15-мм шариками. Залп из обоих стволов такого «дробовика» мог превратить в кровавое месиво как десантников на планерах, так и просто прорвавшуюся на крышу сооружения пехоту. Таких установок было две: «Башня Север» и «Башня Юг». Во-вторых, пространство форта контролировали два каземата «Ми-Север» (Mi-Nord) и «Ми-Юг» (Mi-Sud) с пулеметами. «Ми» — это первые две буквы от слова «митральеза» — пулемет. Также форт Эбен Эмаэль имел площадку с четырьмя спаренными установками зенитных «максимов». Кроме того, могли использоваться в качестве средства борьбы с противником на территории форта четыре каземата с 75-мм орудиями (по три орудия в каземате), предназначавшихся для обстрела переправ. Посадка на территорию боеготового форта планеров или даже одиночных парашютистов была самоубийственным мероприятием. На десант немедленно обрушился бы шквал огня. Меня не удивляет, что в штурмовую группу «Гранит» для высадки на форт немцы отбирали добровольцев, подписывавших соответствующую бумагу. Единственной надеждой немецких парашютистов была внезапность и неизбежные несуразности в процессе перетекания мира в войну.

История Эбен Эмаэля даже в мелочах показывает, насколько тяжело постоянно «держать палец на спусковом крючке» в обороне. Зима 1939/40 г., проведенная в сырых и холодных галереях форта, не лучшим образом сказалась на гарнизоне. Многие рядовые и младшие командиры выбыли по болезни, сильно сократив и без того некомплектный гарнизон. Часто называемая цифра в 1300 человек на самом деле округленная штатная численность гарнизона — 1322 человека. В действительности перед штурмом в Эбен Эмаэль находилось лишь 75 % штатной численности — 989 человек. Не лучшим образом на боевом духе защитников сказался тот факт, что форт находился на отшибе, и в свободное от смен время солдатам и офицерам гарнизона даже некуда было сходить, никаких развлечений в деревушке Эбен Эмаэль, по имени которой и был назван ставший легендарным форт, не было. Несмотря на уникальность свежепостроенных фортов, офицеры бельгийской армии предпочитали служить в полевой артиллерии, а не в сырых укреплениях. Их можно было понять: служба в сумрачном каменном мешке была больше похожа на наказание. В результате в дорогостоящий форт попадали далеко не самые инициативные и подготовленные командиры. Из 28 офицеров форта 17 были резервистами, последний из которых прибыл только 2 мая 1940 г., за неделю до штурма.

Последние часы перед штурмом Эбен Эмаэля вызывают устойчивое чувство дежа-вю с ночью с 21 на 22 июня 1941 г. Бельгийский военный атташе в Германии 9 мая 1940 г. в 19.00 предупредил Верховное командование бельгийской армии о возможном начале войны с Германией. Это предупреждение было не единственным за последние дни: до этого сообщения о возможном нападении поступали от французского правительства и даже Папы Римского Пия XII. Однако бельгийское командование начало оповещение войск только в 22.30. Возможно, это было связано с тем, что тревога была уже не первой, до этого подъем войск по тревоге был в ноябре 1939 г., один раз в январе и два раза в апреле 1940 г. В итоге форт Эбен Эмаэль получил предупреждение только в 0.30 10 мая. Комендант форта майор Жоттранд прибыл на командный пункт в 1.00. В 2.00 Жоттранд отдал приказ разобрать два административных здания, находившихся снаружи форта, недалеко от входа. Формально они закрывали сектор обстрела одного из казематов, и по инструкции требовалось вынести из них имущество, а сами здания сровнять с землей. Из-за нехватки людей на этом мероприятии были задействованы расчеты ближайших к входу огневых точек форта. Это распоряжение имело роковые последствия: одними из первых были ослаблены расчеты пулеметного каземата и башни 75-мм орудий, контролировавших территорию форта. С другой стороны, майор Жоттранд обоснованно считал, что у него есть время, так как до выхода к Эбен Эмаэлю немцам требовалось еще преодолеть часть территории Голландии на пути от Аахена до Маастрихта.

На отвлечении сил на разборку избушек цепочка обстоятельств, открывшая «зеленую улицу» немецким парашютистам, не закончилась. Согласно установленному порядку башни 75-мм пушек должны были отстреляться холостыми. Расчет «Башни Север» разбирал домики, а в «Башне Юг» у орудий были сняты ударники. Их демонтировали во время тренировочных занятий в предыдущие дни. Потребовалось отправиться за ударниками на склад по бесконечным подземным галереям форта. Только в 3.25 прогремели первые холостые выстрелы. От них сразу же загорелась маскировочная сеть, ослепив перископ купола. Стрельбу прекратили и отправили нескольких человек для чистки поля зрения перископа. В 3.35 с двух аэродромов Германии уже поднялись в воздух транспортные Ю-52 с планерами DFS 230 на буксире. К тому моменту «Башня Север» 75-мм орудий была без необходимого для стрельбы расчета, «Башня Юг» была способна стрелять, но не имела наготове ни одного картечного выстрела. В северном пулеметном каземате защиты территории форта Mi-Nord был только один унтер-офицер и четверо рядовых из 21 человека по штату. Боеприпасы хранились в запечатанных коробках, защищавших их от коррозии. Открывать коробки без специального приказа было строжайше запрещено. Более того, когда во время предыдущего подъема гарнизона по тревоге командир одного из казематов форта открыл коробку с патронами, он был подвергнут дисциплинарному взысканию. Что-то это неуловимо напоминает, не так ли?

Когда подлетающие к форту планеры были замечены наблюдателями форта, все уже было готово к разыгравшейся вскоре драме. Последний мазок буквально за минуту до посадки десантников на Эбен Эмаэль был сделан капитаном ван дер Овера, который в 4.20 передал всем казематам форта условный сигнал «общая атака» вместо «массированная атака». Сигнал «общая атака» означал атаку с прилегающей территории, а «массированная атака» — атаку со всех направлений. В последнем случае приводились в готовность казематы, защищавшие территорию форта. Пулеметы должны были быть заряжены, а к орудиям поданы картечные выстрелы. Последние несколько минут были безвозвратно потеряны. Отражение атаки зенитными пулеметами также было смазано. Первоначально планеры приняли за разведывательные самолеты союзников. Когда на беззвучно скользивших в предрассветной дымке планерах стали четко различимы кресты, «максимы» открыли шквальный огонь, но два из четырех пулеметов вскоре заклинило. Планеры шли так низко, что один из них сбил крылом зенитный пулемет. Один за другим девять DFS 230 стали с треском садиться на территорию форта. Счет пошел на секунды.

Пилотам удалось посадить большинство планеров в нескольких десятках метров от запланированных целей. Десантники выбирались из DFS 230 и со всех ног мчались к казематам. В руках у немцев были специальные кумулятивные боеприпасы массой от 1 до 50 килограммов. В последнем случае заряд состоял из двух половин с ручками для переноски, собираемых перед подрывом. Всего в распоряжении штурмовой группы «Гранит» было две тонны (!) саперных боеприпасов. Заряды укладывались на наблюдательные бронеколпаки, башни 75-мм и 120-мм орудий и казематы 75-мм пушек. Бельгийцев вновь преследовали неудачи. В неукомплектованной по штатному расписанию «Башне Север» вышли из строя элеваторы, подававшие картечные выстрелы. Командир башни распорядился поднять их по лестнице, но в этот момент грянули несколько взрывов кумулятивных зарядов. Броня пробита не была, но башню заклинило, и вышла из строя электросистема. Бельгийцы вынуждены были отступить из нее на нижний уровень.

Южный пулеметный каземат Mi-Sud, атакованный десантниками с помощью огнемета и кумулятивных зарядов, оказался пуст. Его расчет был задействован на разборке административных зданий. Планер, задачей десантников которого был северный пулеметный каземат Mi-Nord, приземлился в 80 метрах от цели. В других условиях это бы, безусловно, означало провал. Но гарнизон Mi-Nord оказался перед лицом атакующих немцев безоружным. Пулеметы были сдвинуты назад за бронекрышки, а патроны запечатаны в коробках. Привести свое оружие в действие бельгийцам просто не дали. Несколько кумулятивных зарядов вывели из строя вооружение и образовали пролом в стене. Гарнизон наполнившегося удушливыми газами и обесточенного каземата был вынужден отступить в галереи. Расчет «Башни Юг» мог лишь с досадой смотреть на этот разгром. Башня пережила взрыв на крыше 50-кг кумулятивного заряда, но сохранила боеспособность благодаря разнесенному бронированию крыши. Когда к орудиям «Башни Юг» были доставлены картечные заряды (их принесли из выведенной из строя «Башни Север»), она поднялась и открыла огонь. Но произошло это только в 7.45. К тому времени было уже слишком поздно: немецкие десантники укрылись от огня в захваченных казематах. «Башня Юг» стреляла до самой капитуляции форта. За ней числится даже разрушение немецкого понтонного моста через Маас. Строго говоря, днем 10 мая было неочевидно, кто кого контролирует: десантники были вынуждены скрываться от картечных залпов вращающейся башни. Для периодических перемещений по территории форта они «благородно» прикрывались взятыми в плен бельгийцами. «Башня Юг» сохраняла боеспособность до самого конца борьбы за Эбен Эмаэль. Перед сдачей форта она была выведена из строя собственным расчетом.

Обеспечение собственной безопасности было второстепенной задачей высадки. Основной целью десантников были артиллерийские позиции форта. Казематы 75-мм пушек были благополучно разгромлены кумулятивными зарядами, проломившими их стены. Один заряд, подорванный под 75-мм орудием каземата «Маастрихт», даже отбросил его внутрь, и искореженная пушка замуровала на сутки бельгийского телефониста в его выгородке. Примечательно, что были атакованы также фальшивые установки 120-мм орудий, что свидетельствует об отсутствии у немцев плана форта. Основные сведения о расположении казематов были получены фотосъемкой форта пролетавшими над ним пассажирскими самолетами «Люфтганзы». Но, так или иначе, в течение первых 15 минут атаки шесть из семи целей штурмовой группы «Гранит» были выведены из строя. Прилетевшие через 25 минут после начала атаки немецкие пикирующие бомбардировщики обнаружили развевающиеся над большинством целей флаги со свастикой и атаковали казематы, прикрывавшие огнем противотанковый ров.

Они не остановили «блицкриг». Разбитая башня 120-мм орудий форта Эбен Эмаэль.

Осталась неатакованной только настоящая 120-мм башня, командир которой даже пытался небезуспешно стрелять по десантникам из винтовки через амбразуру неустановленного телескопического прицела. Отсутствие телескопического прицела не лишало башню возможности вести огонь, наводиться на цель она могла с помощью перископического прицела на крыше. Башня не подверглась ударам кумулятивных зарядов, так как назначенная для ее уничтожения группа не долетела до форта, сев на вынужденную посадку в Германии. Более того, у других групп десантников после штурма своих целей не осталось 50-кг кумулятивных зарядов. Неожиданно возникшие поломки в механизме подачи снарядов были расчетом башни устранены. Но, к счастью для немцев, использовать бельгийцам могучие 120-мм орудия по прямому назначению не получилось из-за организационных неувязок. Немецкие войска скопились перед взорванными голландцами переправами, но комендант форта не имел приказа открывать огонь по территории Голландии без особого распоряжения. Только в 10.00 10 мая поступили директивы на открытие огня, но было уже слишком поздно. Башня вскоре была выведена из строя, так как десантникам на территорию форта были сброшены бомбардировщиками Хе-111 парашютные контейнеры с боеприпасами.

Предпринятая бельгийскими артиллеристами гарнизона форта контратака с винтовками в руках провалилась. Но положение десантников было незавидным: по территории форта вела огонь артиллерия находившихся у форта частей бельгийской армии, выпустившей более 2 тыс. снарядов. Кроме того, часть территории находилась под огнем картечи башни 75-мм орудий. Даже сбор сброшенных парашютных контейнеров снабжения был «великодушно» поручен пленным бельгийцам. У десантников были все шансы не дожить до утра, но ожидавшаяся атака бельгийских пехотинцев из пехотной дивизии, занимавшей позиции у форта, по целому ряду причин не состоялась. Так возможная геройская гибель десантников, возможно даже запланированная немецким командованием, обернулась успехом с малыми потерями. Штурмовая группа «Гранит» потеряла 6 человек убитыми и 18 ранеными из 60 высадившихся, гарнизон форта потерял 21 человека убитыми и 61 ранеными.

Ранним утром 11 мая к форту вышел 51-й саперный батальон и 151-й пехотный полк. По плану они должны были сменить десантников уже в 11.00 10 мая 1940 г., но вследствие взорванных мостов через Маас задержались почти на сутки. Десантники оказали некоторую помощь наступающим пехотинцам в устранении помех со стороны казематов форта в преодолении канала Альберта, но в основном пехота решила проблему самостоятельно, успешно проведя артиллерийскую дуэль с казематами внешнего обвода лишенного тяжелых орудий форта. В 5.00 11 мая миссия десантников формально завершилась. В 12.15 того же дня гарнизон форта Эбен Эмаэль, уже окруженного со всех сторон немецкой пехотой, капитулировал.

Они не остановили «блицкриг». Капитуляция и схлестанного пулями и снарядами форта Батис в Бельгии. Май 1940 г.

Не подвергшиеся внезапной атаке с воздуха бельгийские форты оказали ожесточенное сопротивление. Форт Обин-Невшато был атакован 10 мая 1940 г., а окружен уже на следующий день. Ударами авиации и артиллерии оборона Обин-Невшато была нарушена к 15 мая, но атака немцев 20 мая была отбита с помощью огня соседнего форта — Батис. Обин-Невшато сдался только 21 мая, израсходовав все боеприпасы. Бельгийские казематы продемонстрировали большую устойчивость к артиллерийскому огню. 13 мая немецкие 305-мм мортиры выпустили около 200 снарядов по форту Батис без видимого эффекта. Он капитулировал только 22 мая. Нет никаких сомнений, что форт Эбен Эмаэль смог бы продержаться, по крайней мере, несколько дней и нанести противнику большие потери. Конечно, не все форты подверглись штурму. Форт Танкремон был просто обойден и капитулировал 29 мая. Во многом судьба бельгийских фортов похожа на судьбу ДОТов «линии Молотова». Они сражались до последней возможности без всякой надежды на помощь со стороны откатившихся назад войск. Точно так же их расстреливали тяжелой артиллерией, 88-мм зенитками на прямой наводке, уничтожали штурмовыми группами с огнеметами и взрывчаткой. Неуязвимых крепостей не бывает. Технические средства нападения времен Второй мировой войны поражали современников своей мощью. Командующий группой армий «Б» Федор фон Бок записал в дневнике 19 мая 1940 г.: «Ездил в 223-ю дивизию в форт Понтисс, который взят вчера штурмом при поддержке авиации. Эффект от бомбовых ударов пикирующих бомбардировщиков «Штука» поражает воображение: тяжелые бронекупола сорваны с оснований и перевернуты взрывами»[66]. Так же как и в июне 1941 г., немецкие подвижные соединения ушли вперед и оставили укрепления на растерзание идущей следом пехоте.

Но, несмотря на потери, понесенные в ходе штурма фортов пехотой, вермахт не расшибся насмерть о бетонные коробки Бельгии. Судя по записи в дневнике от 14 мая 1940 г., фон Бок более чем философски отнесся к тому, что не все бельгийские форты захвачены. Его куда больше беспокоили переправы:

«Помимо Эбен Эмаэля, до сих пор из укреплений Льежа захвачено только два форта. Остальные могут еще держаться — ну и пусть себе держатся; главное, чтобы их огонь не мешал переправе через Маас в районе Льежа. В настоящее время все мосты в этом районе взорваны и не функционируют. Я заехал в Льеж и убедился, что работы по их восстановлению ведутся со всей возможной поспешностью. Интересно, что в этой работе нам оказывает содействие мэр города — «в интересах и на благо всего населения»[67].

Вскоре Бельгия пала, гарнизон Эбен Эмаэля и других фортов, солдаты и офицеры армии пополнили лагеря военнопленных, они были освобождены только в начале 1945 г.

После войны вина за падение форта Эбен Эмаэль была возложена на его гарнизон и лично майора Жоттранда. Но это было несправедливо. Майор Жоттранд не мог нести всей ответственности за то, что форт оказался перед лицом внезапной атаки с неукомплектованным, насыщенным резервистами гарнизоном. После объявления тревоги он занялся делом, прописанном в инструкциях, которые писал не он. Кроме того, если бы расчеты казематов не занимались разборкой административных зданий, то они бы встретили штурм в обнимку с запечатанными ящиками с патронами, как это произошло с Mi-Nord. Необходимо заметить, что именно майор Жоттранд провидчески предложил прикрыть подступы к казематам колючей проволокой, но эта инициатива не была поддержана командованием. Катастрофа, произошедшая в Эбен Эмаэль, стала следствием целой цепочки ошибок и просчетов на всех уровнях армейской иерархии. Если бы тревога была поднята бельгийским Верховным командованием раньше, если бы гарнизон содержался в штатной численности, если бы свою дорогую игрушку Бельгия комплектовала лучшими офицерами, поощряя их материально и морально, если бы форт имел два сменных гарнизона, дежурящих по очереди… Таких «если» можно набрать не один десяток.

На войне очень ярко проявляется эффект, известный в мирное время как «генеральский»: еще вчера исправно работавшее оборудование и вооружение начинает ломаться в самый неподходящий момент. Так, у бельгийцев в Эбен Эмаэле вышли из строя механизмы подачи снарядов в каземате 75-мм пушки и башне 120-мм гаубиц. Кроме того, постепенный переход от дремоты мирного времени к войне порождает массу неувязок и нелепостей. Запреты на открытие огня, запечатанные боеприпасы, снятые в учебных целях ударники и тому подобные технические и организационные проблемы сопровождают начало войны с неизбежными и катастрофическими последствиями для первых попавших под удар противника частей практически любой армии. Хрестоматийным является пример с польскими 7,92-мм противотанковыми ружьями Марошека в сентябре 1939 г. В целях соблюдения секретности они хранились в запечатанных ящиках, и солдат не учили обращаться с ними. В результате применение противотанковых ружей поляками в первых боях было крайне ограниченным.

Не менее хрестоматийным является пример с японской атакой на Перл-Харборе в первый день войны на Тихом океане. Началось все с радара, который теоретически мог сделать японскую атаку не такой сокрушительной, как она была в реальности. В какой-то мере эта история была символичной: радиолокатор стал одним из важнейших инструментов борьбы на море в 1941–1945 гг. Станция на горе Опана была одной из пяти мобильных радиолокационных станций, расставленных по периметру острова Оаху. Лето и осень 1941 г. они работали с 7.00 до 16.00 часов, но, когда 27 ноября из Вашингтона пришло предупреждение о возможном конфликте, время работы изменили на 4.00-7.00, считая его наиболее опасным. Данные с радаров стекались в информационный центр, расположенный в форте Шафтер. Утром 7 декабря в Информационном центре изнывал от традиционного в мирное время безделья лейтенант Тейлор, единственный находившийся там офицер. В 7.00 все, кроме Тейлора, ушли на завтрак, а он по сложившейся процедуре остался дежурить до 8.00 утра.

Радар на горе Опана должен был закончить работу в 7.00. Однако пикап, который обычно забирал обслуживающих станцию рядовых на завтрак, опаздывал, и один из них решил дополнительно попрактиковаться в работе. В 7.02 он получил отраженный импульс, гораздо более сильный, чем все то, что он видел до этого дня. Более опытный оператор Локарт сел к радару, убедился в его исправности и подтвердил получение отметки от огромного числа самолетов. Расчеты показали, что воздушная армада находится в 137 милях к северу от острова. До Информационного центра операторам удалось дозвониться только с помощью дежурного телефониста. Через него удалось сообщить лейтенанту Тейлору об обнаруженных самолетах. Он вспомнил о том, что на острове работал радиомаяк, наводивший перегоняемые на него бомбардировщики Б-17. Тейлор посоветовал не беспокоиться об этом, а рядовой Локарт не стал спорить с офицером. Два оператора лишь аккуратно отмечали приближение воздушной армады, которая со скоростью 180 миль в час неслась к американской военно-морской базе. В 7.39, когда до острова оставались 22 мили, самолеты вошли в радиолокационную тень, образованную горами в северной части острова. В этот же момент, наконец, прибыл пикап, и рядовые с радиолокационной станции отправились на завтрак. Почти час времени, который можно было бы потратить на подъем флота по тревоге, был безвозвратно потерян.

Боевая тревога была пробита по приказу старшего на рейде контр-адмирала Фурлонга только в 7.55 7 декабря. Сигнал «Всем кораблям в гавани, боевая тревога!» был поднят только после того, как Фурлонг увидел просвистевший мимо самолет с красными кругами на фюзеляже. Начался день, который впоследствии назовут «днем позора». Проигнорированным сообщением радарной станции неприятности только начались. Запертые двери погребов боезапаса на кораблях приходилось взламывать ломами и кувалдами. Пять командиров линкоров из восьми находились на берегу. На кораблях электричество подавалось с берега по кабелям, которые перебивались осколками или отсоединялись в суматохе при попытке отдать швартовы и отойти от стенки. На оставшемся без электричества крейсере «Сент Луис» до разведения паров матросам пришлось подавать увесистые снаряды к зениткам, обливаясь потом, по живой цепочке в полнейшей темноте. Разумеется, не обошлось без нелепых слухов: по острову пошли разговоры о высадке японского десанта на пляже Уайкики. Точно так же у нас в 1941 г. распространялись слухи о немецких парашютистах.

Не менее показательна история с аэродромами Перл-Харбора. Нейтрализация ПВО американской военно-морской базы была залогом как эффективности ударов по кораблям, так и безопасности японского авианосного соединения. Поэтому аэродромы входили в число целей для первой атаки Перл-Харбора. И вновь обстоятельства сложились крайне благоприятно для нападающих. Истребители на аэродроме Уиллер армейской авиации утром 7 декабря 1941 г. стояли скученно, а не в разнесенных друг от друга капонирах. Произошло это потому, что больше всего генерал Шорт опасался диверсий, а не удара с воздуха. Для 25 пикировщиков Аичи D3A1 «Вэл» с авианосца «Дзуйкаку» и 8 эскортировавших их «Зеро» с «Сорю» аэродром Уиллер представлял просто идеальную цель. Атака началась в 7.51 утра. Снаряды пушек истребителей и бомбы пикировщиков неумолимо делали свое дело. Огонь перекидывался от одного истребителя к другому. Вскоре и новейшие Р-40, и устаревшие Р-36 были охвачены огнем. Рядовой охраны аэродрома бросился в ангар за пулеметом, но не смог открыть помещение, где он хранился. Он пытался сломать замок, но безуспешно.

В 7.53 восьмерка истребителей «Зеро» с «Хирю» атаковала аэродром Ива морской авиации. Снова пламя перекидывалось от одного самолета к другому, истребители F4F «Уайлдкэт» взрывались, бомбардировщики SBD горели. Японцам удалось расстрелять 32 самолета ценой потери одного «Зеро». В 7.55 аналогичному удару «Вэлов» с «Сёкаку» подвергся аэродром бомбардировщиков Хикэм.

У каждой страны есть свой «день позора». Поврежденные американские. корабли в гавани Перл-Харбора. Декабрь 1941 г.

Японцам удалось полностью обеспечить внезапность нападения и даже не потерять те два авианосца, которые закладывались в план операции по итогам командно-штабной игры августа 1941 г. Некоторые предупреждения командованием американской военно-морской базы просто не были получены вовремя. Так, телеграмма из Вашингтона о том, что японцы собираются в 7.30 по гавайскому времени предъявлять США ультиматум, была принята по линии «Вестерн Юнион» в Гонолулу в 7.33, за 22 минуты до нападения. В ней предписывалось «быть в соответствующей готовности». Не имевшая никаких пометок срочности телеграмма была доставлена адресату (генерал-лейтенанту Шорту, командующему Гавайским военным округом) только в… 11.45, а расшифрована — только в 14.58. В три часа дня она могла вызвать только горькую усмешку, а командующий Тихоокеанским флотом США адмирал Киммел просто с досадой выбросил ее в мусорную корзину, сказав армейскому курьеру: «Теперь это уже не имеет никакого значения…» Одним словом, употребленный Франклином Делано Рузвельтом на речи в конгрессе оборот «день позора» (The Day of Infamy) как нельзя лучше подходил к событиям 7 декабря 1941 г.

Мешанина нелепостей «дня позора» породила впоследствии конспирологическую теорию вполне в духе отечественных «у нас есть такие приборы» и «командиры предали». Перл-Харбор стал в воображении некоторых исследователей частью хитроумного плана Рузвельта по втягиванию США в войну. Точно так же как теория В. Суворова, такая версия несколько сглаживала впечатление от случившейся катастрофы. Тем не менее события в Перл-Харборе имеют более простые объяснения. Одним из важных факторов стало стратегическое решение американского и английского правительств в январе 1941 г. на сосредоточение в случае войны основных усилий в Атлантике и сокрушение в первую очередь Германии, а не Японии. Соответственно, Тихоокеанский флот рассматривался в США как объединение второй линии. Кроме того, в воздушное нападение армейское и морское командование базы не очень верило и больше внимания уделяло обороне Гавайских островов от ударов с моря. Суммирование этих факторов с обычными для перехода от мира к войне несуразностями привело к эпическому разгрому Перл-Харбора.

То, что творилось у нас 22 июня 1941 г., является всего лишь одним из вариантов того хаоса, который неизбежно сопровождает переход от мира к войне. Самолеты противника будут принимать за свои, реальные взрывы — за учения. Разумеется, нужно делать максимум для того, чтобы подготовиться к войне. Но переход все равно будет болезненным, и без снятых ударников, закрытых коробок с боеприпасами не обойдется. Не нужно делать из этого повода для размышления о национальной ущербности и конспирологических теорий у нас есть такие приборы!» и «командиры предали!».

Смоленский гамбит

Война сильно отличается от шахмат. В шахматах можно сказать противнику: «Я сделаю вот эти три хода, и вам мат!» На войне в ответ мы услышим: «Ничего подобного, сражение только начинается!»

Монтгомери

К моменту прибытия Г.К. Жукова в Москву большая часть войск Западного фронта Д.Г. Павлова уже безостановочно катилась в пропасть. В ночь с 25 на 26 июня 1941 г. войска фронта начали отход на линию Лида, р. Шара, Бытень, Пинск. Первый «скачок» отхода планировалось произвести сразу аж на 60 км. Но обогнать механизированные соединения вермахта передвигающаяся пешим порядком пехота 3-й и 10-й армий уже не могла. Начальник штаба фронта Климовских 26 июня отправил наркому обороны донесение: «До 1000 танков обходят Минск с северо-запада, прошли укрепленный район у Козеково. Противодействовать нечем»[68]. Конечно, «1000 танков» были преувеличением, но именно 26 июня XXXIX моторизованный корпус 3-й танковой группы Г. Гота вышел к автостраде северо-восточнее Минска. Он двигался от Вильнюса через Молодечно и поэтому просто обошел оборону 44-го и 2-го стрелковых корпусов на подступах к столице советской Белоруссии. К вечеру 28 июня танковые группы Гота и Гудериана соединились и образовали первый в истории Великой Отечественной войны «котел» для войск двух советских армий. К сожалению, он не стал последним: большие и малые «котлы» стали неотъемлемой частью сражений 1941–1942 гг. Но крупное окружение в первую неделю войны стало шокировавшим военное и политическое руководство Красной армии ударом. Главным последствием масштабного окружения чаще всего становилась большая брешь в построении войск, для латания которой требовались крупные резервы. В образовавшуюся брешь продвигались подвижные соединения противника, и терялась сразу большая территория.

Первое окружение войны. Брошенные в Белостокском «котле» автомашины и тракторы.

3 июля 1941 г. Франц Гальдер записал в своем дневнике:

«Когда мы форсируем Западную Двину и Днепр, то речь пойдет не столько о разгроме вооруженных сил противника, сколько о том, чтобы забрать у противника его промышленные районы и не дать ему возможности, используя гигантскую мощь своей индустрии и неисчерпаемые людские резервы, создать новые вооруженные силы»[69].

Следующей фразой Гальдер фактически хоронил Красную армию:

«Как только война на Востоке перейдет из фазы разгрома вооруженных сил противника в фазу экономического подавления противника…»[70].

Основанием для такого рода утверждений стали расчеты количества соединений, которые мог выставить СССР против армий, вторгшихся на его территорию. Немецкое командование предполагало наличие у противника 164 соединений. К 8 июля немцы насчитывали 86 советских стрелковых дивизий уничтоженными, 46 дивизий — все еще боеспособными. Местонахождение еще 18 дивизий было неизвестно, предполагалось, что они в резерве или занимают позиции на второстепенных направлениях. Из 29 танковых и моторизованных дивизий 20 единиц считались уничтоженными или существенно потерявшими боеспособность. В этих условиях было решено продолжать наступление группы армий «Центр» до полного уничтожения советских войск к западу от Москвы. С целью объединения усилий двух танковых групп они передавались в подчинение штаба 4-й армии Клюге, которая получила наименование «4-я танковая армия». Летом 1941 г. немцы еще колебались относительно уровня подчинения танковых объединений и использовали их в виде танковых групп, подчинявшихся полевым армиям или непосредственно штабу группы армий.

Однако слухи о кончине вооруженных сил СССР были сильно преувеличены. К моменту написания этой фразы начальник германского Генерального штаба еще не осознал промах Абвера в определении сил противника. На рубеже Западной Двины и Днепра наступающие танковые группы столкнулись с армиями, выдвигавшимися из внутренних округов. Выдвижение началось еще до войны, но ни к ее началу, ни к началу июля еще не было полностью закончено. 25 июня 1941 г. по директиве Ставки ГК они объединялись в группу армий резерва Главного командования.

Прибыв в Москву с Юго-Западного фронта, Г.К. Жуков разворачивает работу по восстановлению целостности фронта на западном направлении и накоплению резервов. В один день 27 июня следуют три директивы Ставки ГК: о переброске с Украины в район Смоленска 16-й армии М.Ф. Лукина и о формировании 24-й армии в СибВО (52-й и 53-й стрелковые корпуса округа) и 28-й армии в АрхВО (с включением в нее 30-го и 33-го корпусов ОрВО). Директивой Ставки ГК № 00124 за подписью Жукова от 1 июля 1941 г. в район Витебска перебрасывается с Украины 19-я армия И.С. Конева. Теперь Юго-Западному фронту предстояло отбиваться от группы армий «Юг» только своими силами. В тот же день 19, 20, 21 и 22-я армии включались в состав Западного фронта. Командующим Западным фронтом назначался маршал С.К. Тимошенко.

С точки зрения советского командования, задача удержания фронта сводилась к предыдущей. Сосредотачивающиеся в Белоруссии 19, 20, 21 и 22-я армии могли образовать линию обороны с такой же низкой плотностью, как и приграничные армии. Устойчивую линию обороны могли образовать только стрелковые корпуса армий прикрытия, «глубинные» корпуса особых округов и стрелковые корпуса 16, 19, 20, 21 и 22-й армий, вместе взятые. Каждый из этих эшелонов по отдельности на сплошном фронте вытягивался в нитку, далекую по плотности построения от армий на Курской дуге. Выстраивавшиеся на рубеже Западной Двины и Днепра армии внутренних округов не были исключением. К началу Смоленского сражения в составе Западного фронта было шесть армий, занимавших фронт 800 км силами 27 стрелковых дивизий (из них 24 дивизии в первом эшелоне). Соответственно 22-я армия занимала фронт 200 км силами шести стрелковых дивизий, 21-я армия — 130 км силами восьми дивизий (шесть в первом и две во втором эшелоне), 20-я армия — 100 км силами пяти дивизий, 19-я армия — 70 км силами трех дивизий. Сборщик окруженцев, 13-я армия, занимала фронт 120 км силами 5 дивизий. Напомню, что в июле 1943 г. 6-я гв. армия (которой стала 21-я армия в 1943 г.) занимала фронт обороны 64 км силами семи стрелковых дивизий и не смогла сдержать удара 4-й танковой армии Г. Гота. Понятно, что удержать 3-ю танковую группу Г. Гота в более разреженных построениях в июле 1941 г. было тем более невозможно. Всего в 24 дивизиях первого эшелона Западного фронта насчитывалось 275 тыс. человек, 145 танков, 1244 орудия калибром 76 мм и выше и 872 противотанковых орудия. ВВС Западного фронта насчитывали 383 исправных самолета (267 бомбардировщиков, 23 штурмовика, 81 истребитель и 12 разведчиков).

Пассивное ожидание этими армиями своей судьбы могло привести только к одному результату — последовательному их перемалыванию моторизованными корпусами немцев. После подтягивания пехоты армейских корпусов группы армий «Центр» в больших масштабах и с не менее трагическими результатами повторился бы сценарий Приграничного сражения. При плотности на дивизию 20–30 км немцы могли просто проломить эту нитку резервных армий в любой точке и прорваться в глубину, замыкая кольцо окружения. Массы механизированных корпусов, которая выручила приграничные армии Юго-Западного фронта, у армий внутренних округов не было. Наиболее сильные механизированные корпуса уже были перемолоты. В распоряжении группы армий резерва Главного командования оставались только второразрядные мехкорпуса внутренних округов, не блиставшие своей комплектностью и насыщенностью танками новых типов. Танковые дивизии этих мехкорпусов переформировывались по новому штату и получили «сотые» номера — 101, 102, 104, 105, 107, 108, 109 и 110-я.

Немецкие солдаты входят в Смоленск. Июль 1941 г. Быстрый захват большей части города немцами 16 июля стал лишь увертюрой Смоленского сражения.

Вскоре немцы на деле показали, что вытянутой в нитку завесой их не остановить. Развитие операции на окружение началось вскоре после отражения советского контрудара под Лепелем. Танковые группы Гота и Гудериана после достижения рубежа Днепра начали наступление по параллельным, а вначале даже расходящимся направлениям, чтобы вскоре повернуть друг другу навстречу и замкнуть кольцо окружения за спиной советских войск на этом рубеже. Прорыв шел по двум основным направлениям: через Витебск на Духовщину и через Шклов и Копысь на Смоленск и Ельню. Фактически две танковые группы должны были воспроизвести сражение на окружение к западу от Минска, когда Западный фронт Д.Г. Павлова рухнул в течение недели. Остановить наступление танковых групп вытянутыми в нитку войсками было проблематично. Узлы сопротивления, в частности Могилев, были обойдены и окружены.

В этой ситуации выход был один — немедленно наступать, т. е. резкими выпадами предотвратить реализацию планов противника. Поэтому 12 июля 1941 г. Ставка ВГК директивой № 00290 приказывает войскам западного направления ударить по обоим флангам немецкой 4-й танковой армии (объединившей усилия 2-й и 3-й танковых групп):

«Ставка Верховного командования предлагает:

Первое. Для ликвидации прорыва противника у Витебска немедленно организовать мощный и согласованный контрудар имеющимися свободными силами из районов Смоленска, Рудни, Орши, Полоцка и Невеля. Фронта Орша, Могилев не ослаблять.

Второе. Контрудар поддержать всеми ВВС фронта и дальнебомбардировочным корпусом.

Третье. Перейти к активным действиям на направлении Гомель, Бобруйск для воздействия на тылы могилевской группировки противника.

Четвертое. Намеченный план действий донести в Ставку»[71].

Под этой директивой Ставки стоит подпись Г.К. Жукова, что позволяет уверенно приписать ему авторство наступлений, положивших начало Смоленскому сражению. В тот же день командующий западного направления маршал С.К. Тимошенко издал приказ № 060 подчиненным ему войскам на наступление, и уже 13 июля 1941 г. наступление началось.

Именно в рамках выполнения войсками западного направления директивы Ставки ВГК № 00290 от 12 июля 1941 г. вступил в бой 63-й «черный» стрелковый корпус комкора Л.Г. Петровского. Корпус Л.Г. Петровского тогда наносил главный удар в наступлении 21-й армии на Бобруйск. К моменту, когда корпус занял оборону вдоль Днепра в последние дни июня 1941 г., протяженность его фронта обороны составляла свыше 70 км вместо уставных 16–24 км. Вместе с тем корпус Петровского был в стороне от немецкого наступления — немецкий XXIV моторизованный корпус двигался мимо него. Основные усилия 2-й танковой группы Г. Гудериана сосредотачивались в направлении Шклова и Могилева. Если бы не приказ Жукова наступать, 63-й стрелковый корпус мог в течение какого-то времени пересидеть в обороне, копая окопы на берегу Днепра. Однако пассивное ожидание закончилось бы окружением, когда чудные оборудованные позиции бросаются и войска вытягиваются в отступающие к горловине «котла» колонны на дорогах под ударами авиации противника. Надежды, что «само рассосется» и «отсидимся в окопах», были гибельными. Нужно было вводить в соприкосновение с противником наибольшее количество своих войск. В сущности, главной идеей жуковского широкомасштабного наступления было нанесение поражения вырвавшимся вперед моторизованным корпусам двух немецких танковых групп. Пока подвижные соединения танковых групп Гота и Гудериана прорывались вперед, пехота армейских корпусов была задействована на ликвидации белостокского «котла» и затем пешим порядком двинулась по следам танков. Борьба с окруженными войсками 3-й и 10-й армий продолжалась до 9 июля, и на ликвидации «котла» были задействованы 25 немецких дивизий, почти половина группы армий «Центр». Пока пехотинцы не догнали танкистов, фронт армий внутренних округов и моторизованные корпуса двух танковых групп находились в положении неустойчивого равновесия. В отличие от положения на 22 июня, к началу июля немцы временно оказались разделены на два эшелона (моторизованные и пехотные соединения), которые не сразу могли восстановить оперативную связь друг с другом. В первом (моторизованном) эшелоне у немцев было 9 танковых, 7 моторизованных и 1 кавалерийская дивизии. Силы были вполне сопоставимые с 24 стрелковыми дивизиями армий внутренних округов на рубеже Западной Двины и Днепра. Разница была только в подвижности советских и немецких соединений, ставших главными участниками Смоленского сражения. Со стороны немцев действовали преимущественно танковые и моторизованные дивизии, а со стороны советских войск — в основном стрелковые дивизии.

Сгоревший танк БТ-2, район Смоленска. Июль 1941 г. Уничтожение 5-го и 7-го механизированных корпусов под Лепелем разрушило последние надежды на эффективные контрудары мехсоединениями.

Подвижность соединений танковых групп в маневренном сражении под Смоленском была для обороняющегося просто удручающей. Это проявилось уже в контрударе под Лепелем в первые дни июля, в котором были задействованы 5-й и 7-й механизированные корпуса — последние комплектные мехкорпуса Красной армии. Контрудар был нанесен по прорывавшимся на Витебск дивизиям 3-й танковой группы Гота, но ей на выручку были рокированы 17-я и 18-я танковые дивизии XXXXVI! моторизованного корпуса 2-й танковой группы Гудериана. Именно XXXXVII корпус взял на себя отражение удара 5-го механизированного корпуса, предоставив XXXIX корпусу расправляться с 7-м механизированным корпусом. Таким образом, немцы сумели для парирования советского контрудара оперативно собрать достаточно крупные силы из состава обеих танковых групп. Понятно, что в случае попытки просто построить статичный фронт немцы нащупали бы слабую точку и собрали против нее крупные силы.

Конечно же, советская сторона не исключала из своего арсенала оборону как таковую. В частности, неприступной крепостью был объявлен Могилев, пропаганда объявляла его «вторым Мадридом». Однако он благополучно повторил судьбу «фестунгов»[72], которыми объявлялись различные города немцами в 1944–1945 гг. Могилев был окружен и, несмотря на попытки снабжения гарнизона по воздуху, блокирован и впоследствии капитулировал. Немцами было заявлено о захвате в Могилеве 35 тыс. пленных. Лишь небольшой части защищавших его войск удалось вырваться из кольца и пробиться к своим. «Второй Мадрид» оказал определенное воздействие на развитие событий в Смоленском сражении, подробнее об этом я расскажу ниже, но рассматривать его как серьезное препятствие на пути на восток 2-й танковой группы никак нельзя.

Основным смыслом проводившегося под руководством Жукова оборонительного Смоленского сражения стало удержание «пуповины», связывающей окружаемые в районе Смоленска 16-ю и 20-ю армии с основными силами Западного фронта. Инструментом ее удержания стали удары по разбросанным по широкому фронту немецким моторизованным корпусам. Советские контрудары заставляли противника распылять силы, что предопределяло до поры до времени достаточно успешные действия по удержанию «пуповины» почти образованного немцами «котла». Основным ресурсом, который стремилось выиграть советское командование, было время. Нужно было сохранять относительную стабильность на фронте, пока перебрасываются войска из внутренних округов, а в тылу формируются новые соединения. Обвал фронта означал бы ввод в бой формируемых резервов по частям без шансов переломить ситуацию в свою пользу.

Глубокой ночью 13 июля через Днепр тихо переправились группы разведчиков соединений корпуса Л.Г. Петровского. В это же время полки первого эшелона дивизий подтягивались и скрытно располагались на восточном берегу, готовя различные средства переправы: рыбацкие лодки, сплавной лес и плоты. В районе Жлобина для переправы через Днепр удалось восстановить взорванный ранее пролет железнодорожного моста. «Черный корпус» снялся с позиций на широком фронте и собрался компактной группой, нацеленной на Жлобин. Он словно сжался в кулак и пошел вперед. Уже 14 июля Жлобин был взят. Наступление 21-й армии произвело неизгладимое впечатление на командующего 2-й танковой группой Г. Гудериана. Он в своих воспоминаниях назвал его «наступлением Тимошенко» и насчитал в составе атаковавших его советских войск 20 дивизий — почти столько же, сколько было во всем первом эшелоне всего Западного фронта.

Командующий группой армий «Центр» отреагировал на начало наступления «черного корпуса» 15 июля 1941 г. записью следующего содержания: «Русские начинают наглеть на южном крыле 2-й армии. Они атакуют около Рогачева и Жлобина. Под Гомелем русские также демонстрируют активность, и так будет продолжаться до тех пор, пока северное крыло группы армий «Юг» Рундштедта не продвинется основательно вперед. Люфтваффе, которым была дана инструкция держать этот район под наблюдением, ранее ничего достойного внимания не обнаружили. О первых вспышках активности в этом месте нам доложили только сегодня ночью»[73].

К исходу дня 14 июля «черный корпус» продвинулся далеко вперед и вышел в район в 25–40 км южнее и юго-западнее Бобруйска, непосредственно угрожая коммуникациям немецких войск на могилевском направлении. Вместо того чтобы просто продефилировать на восток мимо занявших оборону на Днепре соединений 21-й армии, немцы были вынуждены вести с ними напряженные оборонительные бои.

20 июля 1941 г. фон Бок пишет в своем дневнике:

«Сегодня разразился настоящий ад! Утром пришло известие о том, что противник прорвал позиции группы Кунтцена под Невелем. Вопреки моим рекомендациям, Кунтцен послал свое самое мощное боевое соединение, 19-ю танковую дивизию, в направлении Великих Лук, где она ввязалась в бессмысленные затяжные бои. Под Смоленском противник начал сегодня ночью мощное наступление. Крупные силы противника также наступали в направлении Смоленска с юга; однако по пути они наткнулись на 17-ю танковую дивизию (Арним) и были уничтожены. На южном крыле 4-й армии 10-я моторизованная дивизия (Лепер) была атакована со всех сторон, но была спасена вовремя подошедшей 4-й танковой дивизией (Фрейер фон Лангерман унд Эрленкамп). Между тем разрыв между двумя бронетанковыми группами на востоке от Смоленска так до сих пор и не закрыт!»[74].

Продолжая запись от 20 июля, фон Бок описал причины того, что запланированное окружение до сих пор не состоялось: «В настоящее время на фронте группы армий только один «карман»! И в нем зияет дыра! По причине того, что нам, к большому нашему сожалению, до сих пор не удалось добиться соединения внутренних крыльев двух наших бронетанковых групп у Смоленска и на востоке от него. Помимо возникающего время от времени недопонимания между группой армий и танковыми группами, этой неудаче способствовали и многочисленные атаки русских против 2-й танковой группы на марше, проводившиеся с восточного, юго-восточного и южного направлений. Танковая группа Гота также неоднократно подвергалась атакам не только изнутри «кармана», со стороны Смоленска и с запада, но, равным образом, с восточного и северо-восточного направлений. Наш план «захлопнуть калитку» на востоке от Смоленска посредством атаки 7-й танковой дивизии с северо-восточного направления потерпел неудачу по причине того, что эта дивизия сама неоднократно была атакована с восточного направления крупными силами русских при поддержке танков. Противник атакует также и в северном направлении».

Разбитый танк Pz.II немецкой 7-й танковой дивизии — одного из главных участников боев на Ярцевских высотах.

С оперативной точки зрения под Смоленском в июле 1941 г. войсками Западного фронта по указаниям начальника Генерального штаба Г.К. Жукова была разыграна весьма интересная комбинация. Армии внутренних округов не могли в сражении с 4-й танковой армией Клюге построить достаточно плотный и устойчивый фронт. Угадывать направление главного удара танковых соединений противника было просто бесполезно, т. к., встретив сопротивление, немецкий моторизованный корпус мог перегруппироваться и ударить в другой точке. Ответить симметричным маневром передвигающимися пешком стрелковыми дивизиями было невозможно. На прочную оборону можно было опереться, только заставив наступающих немцев атаковать в определенном направлении. Эта идея была реализована удержанием «пуповины» у основания «котла» для 16-й и 20-й армий в районе Смоленска. Местность по обе стороны от «пуповины» образовывала сравнительно узкую полосу в районе Ярцевских высот, в которой были вынуждены атаковать немецкие подвижные соединения. Соответственно, именно здесь их встречала прочная оборона войск К.К. Рокоссовского. Воспретить концентрацию усилий немцев на ликвидации «пуповины» можно было прежде всего атаками на те соединения, которые могли быть переброшены к Ярцеву с севера или с юга. Атакованные корпуса были вынуждены отбивать атаки, а не усиливать удар по сходящимся направлениям на замыкание кольца окружения. Именно об этом пишет фон Бок, говоря о «многочисленных атаках» против 2-й танковой группы.

В тот же день, когда командующий группой армий «Центр» начал запись в дневнике со слов: «Сегодня разразился настоящий ад!», начальник Генерального штаба Красной армии Г.К. Жуков подписал директиву Ставки на наступление по сходящимся направлениям на Смоленск несколькими оперативными группами:

«Для проведения операций по окружению и разгрому смоленской группировки противника Ставка приказала:

1. Группе Масленникова в составе 252, 256 и 243 сд, Б<рон>ЕПО<ездов> №№ 53 и 82 к исходу 23.07 выйти на рубеж Чихачи (40 км сев. — зап. Торопца), оз. Жижицкое у раз. Артемово и подготовить оборону, прикрывая направление на Торопец.

Для обеспечения фланга группы в районе Княжово (25 км сев. Чихачей) выдвинуть отряд не свыше батальона.

Штаб группы развернуть в Селище (22 км зап. Торопца).

2. Группе Хоменко в составе 242, 251 и 250 сд к исходу 22.07 выдвинуться на рубеж Максимовка (22 км. ю.-з. Белого), Петрополье, имея в виду с утра 23.07 наступление в общем направлении на Духовщину.

Установить связь с 50 и 53 кд, которым приказано к исходу 21.07 сосредоточиться в районе Жабоедово, Щучье, ст. Жарковский (40–50 км зап. Белого) и войти в подчинение группы для совместного удара на Духовщину.

Штаб группы развернуть в районе Белого.

3. Группе Калинина — 53 ск (89, 91, 166 сд) к исходу 22.07 выдвинуться к р. Вопь на рубеж Ветлицы (30 км сев. — вост. Ярцева), устье р. Вопь в готовности развить успех наступления группы Хоменко.

166 сд к исходу 22.07 сосредоточить в районе Мякишево (20 км ю.-в. Белого), Петрополье, ст. Никитинка для действий во втором эшелоне за группой Хоменко.

Группе Качалова в составе 149, 145 и 104 тд сосредоточиться к исходу 21.07 в районе Крапивенский, Вежники, Рославль для наступления с утра 22.07 в общем направлении на Смоленск.

Командующему ВВС Красной армии к исходу 21.07 придать авиацию:

а) для группы Масленникова — 31 ад;

б) для группы Хоменко — 190 шап и 122 иап;

в) для группы Качалова — 209 шап и 239 иап.

6. Все группы в исходном положении переходят в подчинение главнокомандующего Западным фронтом т. Тимошенко, от которого и получат задачи.

Получение настоящей директивы подтвердить и исполнение донести»[75].

Жуков вводил в бой резервы, директивы на создание которых он подписал на следующий день после возвращения в Москву с Юго-Западного фронта. В частности, основой для оперативной группы Качалова стала 28-я армия. Сначала армия заняла оборону по Десне, а затем вместо вытягивания в нитку ее собрали в ударный кулак в районе к северу от Рославля. Группа Масленникова собиралась из войск 30-й армии, а группа Калинина — из 24-й армии Ракутина. Контрнаступление оперативных групп обеспечивалось с воздуха авиацией Западного фронта, насчитывавшей к тому времени 276 самолетов (189 бомбардировщиков и 87 истребителей).

В этот период важнейшим операционным направлением становится ельнинский выступ. Этот плацдарм захватили части XXXXVI моторизованного корпуса 2-й танковой группы. Фактически усилия корпуса были распылены между перехватом «пуповины» у Ярцева и удержанием ельнинского плацдарма. Решать эти две задачи одновременно можно было только при пассивности противника, усиленно копающего противотанковые рвы и окопы полного профиля. Против такого трудолюбивого противника можно было оставить слабый заслон по периметру захваченного плацдарма и атаковать самим в нужном направлении. Пассивное возведение полевых укреплений на растянутом фронте неминуемо привело бы 24-ю армию к катастрофе в следующей серии, когда немцами была бы разгромлена смоленская группировка советских войск. Атака 24-й армии на ельнинский выступ минимизировала возможности немцев по концентрации усилий против «пуповины» — на задачу перехвата коммуникаций 16-й и 20-й армий Гудериан смог выделить только часть (именно часть, боевую группу) дивизии СС «Дас Райх».

Огнеметный танк Pz.II (Flamm) 100-го танкового батальона, приданного 18-й танковой дивизии. Именно с таким и машинами сталкивались войска армии М.Ф.Лукина на улицах Смоленска.

Каждая оперативная группа «отгрызала» по кусочку от немецких корпусов, нацеленных на окружение в районе Смоленска 16-й и 20-й армий. Атака группы Качалова заставила Гудериана задействовать часть сил 18-й танковой дивизии XXXXVII моторизованного корпуса и «Великую Германию» из XXXXVI моторизованного корпуса. В официальной истории «Великой Германии» эти бои описываются как исключительно тяжелые, прежде всего вследствие нехватки боеприпасов из-за растянутых линий снабжения. При этом немцы отмечают, что артиллерийский огонь советского наступления был сильным и результативным. До того как с запада подошли пехотные дивизии IX армейского корпуса Германа Гейера, ситуация была близка к критической.

Еще одним направлением советских атак был сам Смоленск. Большая часть города была захвачена немцами с ходу 16 июля, когда еще не было значительных сил для его защиты. Смоленск находился не так далеко от «пуповины», и важно было не дать противнику снять дивизии из района Смоленска и бросить их против нее. Соответственно, 16-я армия М.Ф. Лукина навязала XXXXVII моторизованному корпусу 2-й танковой группы ожесточенные уличные бои за город. Лукин позднее писал в статье в «Военно-историческом журнале»: «22 и 23 июля в Смоленске продолжались ожесточенные бои. Противник упорно оборонял каждый дом, на наши атакующие подразделения он обрушил массу огня из минометов и автоматов. Его танки, помимо артогня, извергали из огнеметов пламя длиною до 60 м, и все, что попадало под эту огневую струю, горело. Немецкая авиация днем беспрерывно бомбила наши части. Сильный бой продолжался за кладбище, которое 152-я стрелковая дивизия занимала дважды (ранее 129-я стрелковая дивизия также три раза овладевала им). Бои за кладбище, за каждое каменное здание носили напряженный характер и часто переходили в рукопашные схватки, которые почти всегда кончались успехом для наших войск. Натиск был настолько сильным, что фашисты не успевали уносить убитых и тяжелораненых, принадлежавших 29-й мотодивизии 47-го механизированного корпуса Гудериана»[76]. В этот период XXXXVII корпус занимал оборону фронтом на север по берегу Днепра, удерживая плацдарм на занятом советскими войсками берегу в районе Смоленска.

«Ярцево» — надпись по-немецки на здании вокзала в Ярцеве. Высоты вокруг этого города стали ареной жестокого сражения в июле 1941 г.

Помимо прямого воздействия на немецкие войска полуокруженные 20-я и 16-я армии влияли на ситуацию со снабжением вырвавшихся вперед подвижных соединений группы армий «Центр». Две советские армии контролировали транспортную артерию высокой пропускной способности — шоссе и железную дорогу, проходящую через Оршу на Смоленск и далее на Ярцево. Вследствие этого танковая группа Гудериана была вынуждена базироваться на дороги к югу от этой трассы, загруженные продвигающимися вперед пехотными дивизиями. Вследствие этого они испытывали серьезные затруднения со снабжением топливом и боеприпасами. Жалобы на нехватку боеприпасов мы можем встретить в истории «Дас Райха», «Великой Германии» и других соединений. До определенного момента затруднения аналогичного характера создавали части 172-й и 110-й стрелковых дивизий и корпусные части 61-го стрелкового корпуса в Могилеве. Гарнизон Могилева также удерживал шоссе и железную дорогу, проходящие с запада на восток. Фон Бок с плохо скрываемой досадой записал в своем дневнике 22 июля 1941 г.:

«Русские продолжают упорно обороняться в районе Могилева, так что атаки двух наших лучших дивизий (23-я, Хеллмих, и 7-я, Габленц) имели на этом направлении лишь весьма ограниченный успех»[77].

Вскоре помимо XII армейского корпуса немцы были вынуждены задействовать под Могилевом VII армейский корпус. Окруженный город штурмовали три пехотные дивизии при поддержке сильной артиллерии, однако пал Могилев только 27 июля. Сегодня у некоторых возникают сомнения в целесообразности присвоения Могилеву звания города-героя, однако, если посмотреть на ситуацию с немецкой точки зрения, «второй Мадрид» длительное время был «костью в горле», блокировавшей крупный узел дорог и задерживавшей выдвижение вдогонку за 2-й танковой группой пехотных дивизий.

Жуков прекрасно понимал важность коммуникаций и стремился использовать для воздействия на них все имеющиеся у него средства. В ходе Смоленского сражения по его приказу были сформированы две кавалерийские группы в лесистых районах на флангах группы армий «Центр» для рейдов по тылам танковых групп.

Вообще Смоленское сражение сильно напоминает картинку «Никогда не сдавайся!» — почти проглоченная цаплей лягушка изо всех сил вцепляется в горло птице и пытается ее задушить. Армия Лукина, как та лягушка, атаковала Смоленск, чтобы не позволить немцам перебросить части XXXXVII корпуса к «горловине» у Ярцева и «съесть» 16-ю и 20-ю армии. Это был классический пример оперативного фехтования, когда сочетанием обороны и резких выпадов в сторону противника создавалась нужная для решения глобальных задач обстановка. Действия советского командования получили признание противника — 21 июля 1941 г. фон Бок пишет в дневнике: «Нельзя отрицать, что наш основательно потрепанный оппонент добился впечатляющих успехов!»

Наступление оперативных групп продлило борьбу за Смоленск еще минимум на неделю, а то и две. Перехватить коммуникации 16-й и 20-й армий немцам удалось только после подхода с запада пехоты V, VIII и XX армейских корпусов 9-й армии генерал-полковника Адольфа Штрауса. Они сменили дивизии XXXIX моторизованного корпуса 3-й танковой группы и XXXXVII моторизованного корпуса на восточном фасе незакрытого «котла». Это позволило бросить высвободившиеся дивизии против «пуповины», что привело к вечеру 27 июля к первому перехвату коммуникаций 16-й и 20-й армий к востоку от Смоленска. Следует отметить, что перекрывание «пуповины» произошло вследствие удара с севера частями 3-й танковой группы Г. Гота. Войска Г. Гудериана выполняли роль пассивной «наковальни».

К.К. Рокоссовский в Смоленском сражении командовал группой войск, защищавшей коридор между полуокруженными 16-й и 20-й армиями и основными силами Западного фронта.

Однако борьба за Смоленск на этом не закончилась. Советскими войсками был предпринят ряд попыток пробить «коридор» у Ярцева, завершившихся успехом 1 августа 1941 г. Одновременными ударами группы К.К. Рокоссовского и 20-й и 16-й армий изнутри «котла» кольцо окружения было прорвано. Успех деблокирующего удара был обеспечен наступательными действиями 24-й армии против ельнинского выступа, воспретившими снятие с плацдарма основных сил XXXXVII моторизованного корпуса. Оглушительной и быстрой катастрофы, подобной окружению 3-й и 10-й армий к западу от Минска, в районе Смоленска не произошло. Значительная часть войск 16-й и 20-й армий благополучно отошла за Днепр по соловьевской и ратчинской переправам и сосредоточилась на рубеже Холм-Жирковский, Ярцево, Ельня. Приказ по группе армий «Центр» о завершении сражения за Смоленск был издан фон Боком только 5 августа 1941 г. К тому моменту уже практически полностью была произведена смена подвижных соединений двух танковых групп на пехоту 9-й армии.

Резкие выпады, мешавшие достижению целей противника, были фирменным стилем оперативного фехтования Жукова. Он применял их не только на московском направлении. 14 июля 1941 г. директивой Ставки ГК № 00327 он предписывает командованию юго-западного направления:

«На левом фланге противника, действующего на киевском направлении, у вас имеется довольно сильная группа войск в составе 31 ск, 62, 135, 87 сд и свежих 28 и 171 сд.

При надлежащей организации и объединении этих сил в одних руках они могут, действуя во фланг и тыл противника, сыграть решающую роль в разгроме житомирско-киевской группировки противника.

Ваши соображения по использованию вышеуказанных частей немедленно донести в Ставку»[78].

Соображения были доложены, одобрены и состоялся контрудар войск 5-й армии и прибывшего с Северного Кавказа стрелкового корпуса во фланг выскочившему на ближние подступы к Киеву III моторизованному корпусу немцев. В результате этого контрудара корпус на длительное время был связан оборонительными боями фронтом на север на линии Житомирского шоссе и не мог принять участие в повороте на юг всей 1-й танковой группы. Тем самым контрудар под Киевом продлил на целую неделю немецкую операцию по окружению 6-й и 12-й армий под Уманью. По механизму воздействия этот контрудар был сходным с сохранением «пуповины» у Ярцева — в условиях удержания III моторизованного корпуса под Киевом, а XIV моторизованного корпуса на белоцерковском направлении, у XXXXVIII корпуса 1-й танковой группы просто не хватило сил на замыкание окружения за спиной отходящих к Умани армий. Этот выигрыш времени дал не только количественное, но и качественное изменение обстановки — к моменту, когда окружение под Уманью все же произошло, в бой были введены свежесформированные соединения Резервной армии генерала Н.Е. Чибисова. Соответственно, у командования юго-западного направления уже были силы для восстановления относительно устойчивого фронта. Неделей ранее их просто не было.

К концу июля и к началу августа вырвавшиеся вперед танковые группы догнала пехота, и решительные выпады середины и второй половины июля не остались безнаказанными. «Черный корпус» был прижат к Днепру и окружен в середине августа 1941 г., сам генерал Л.Г. Петровский погиб и до обнаружения его могилы в 1944 г. считался пропавшим без вести. Наиболее результативно наступавшая группа В.Я. Качалова также стала жертвой совместного удара танковых соединений группы Гудериана во взаимодействии с подошедшей с запада пехотой. XXIV моторизованный корпус во взаимодействии с IX и VIII армейскими корпусами окружил группу Качалова в начале августа 1941 г. к северу от Рославля. Командующий группой В.Я. Качалов погиб, хотя некоторое время считался перешедшим на сторону немцев.

Но, несмотря на постепенное окружение и уничтожение первоначального состава 16, 19, 20, 21 и 22-й армий, они выиграли главный ресурс — время. В июле 1941 г. Гитлером были приняты решения, принципиально изменившие первоначальный план операции «Барбаросса».

За несколько дней до окончания боев в районе Смоленска Гитлером была подписана Директива № 34, в которой предписывалось:

«Группа армий «Центр» переходит к обороне, используя наиболее удобные для этого участки местности. В интересах проведения последующих наступательных операций против 21-й советской армии следует занять выгодные исходные позиции, для чего можно осуществить наступательные действия с ограниченными целями. 2-я и 3-я танковые группы должны быть, как только позволит обстановка, выведены из боя и ускоренно пополнены и восстановлены»[79].

Также в Директиве № 34 ограничивались задачи левого крыла группы армий «Центр»:

«Намечавшееся ранее наступление 3-й танковой группы на Валдайской возвышенности не предпринимать до тех пор, пока не будет полностью восстановлена боеспособность и готовность к действиям танковых соединений. Вместо этого войска левого фланга группы армий «Центр» должны продвинуться в северо-восточном направлении на такую глубину, которая была бы достаточной для обеспечения правого фланга группы армий «Север»[80].

Обратите внимание, что рефреном в обоих случаях звучат слова о восстановлении боеспособности соединений танковых групп, подвергшихся сильным ударам в ходе Смоленского сражения. Одним из важных последствий Смоленского сражения стали потери, понесенные наиболее эффективной и устрашающей частью немецкой военной машины. Активный участник боев у Ярцева, 7-я танковая дивизия, из 284 машин, имевшихся к началу сражения, потеряла 166 танков (из них 70 безвозвратно). Участник первой фазы сражения за Ельню 10-я танковая дивизия на 11 июля насчитывала 147 боеготовых танков, а к 1 августа — 88 танков. Пострадавшая в меньшей степени 3-я танковая дивизия на 10 июля насчитывала 145 боеготовых танков, а на 30 июля 1941 г. — 86 боеготовых танков. Конечно, значительная часть вышедших из строя танков была восстановлена к началу наступления на Москву, но на какое-то время снижение числа боеготовых машин в танковых соединениях группы армий «Центр» стало важным фактором принятия решений Верховным командованием.

Подбитые танки Pz.Kpfw.38(t) 7-й танковой дивизии под Смоленском. Сражение у Смоленска стоило немецким танковым соединениям тяжелых потерь в людях и технике. По части безвозвратных потерь 7-я танковая дивизия стала рекордсменом в вермахте в июле — августе 1941 г.

На стратегическом уровне Директива № 34 радикально меняла обстановку предписанием к переходу к обороне на московском направлении. Решение о переходе к обороне на московском направлении было принято не сразу. Первым этапом стала Директива № 33 от 19 июля 1941 г., в которой был впервые обозначен поворот на юг:

«Полный разгром 5-й армии противника может быть быстрее всего осуществлен посредством наступления в тесном взаимодействии войск южного фланга группы армий «Центр» и северного фланга группы армий «Юг»[81].

В Директиве № 33 на московском направлении вместо решительного прорыва вперед танковых групп предписывалось медленно продвигаться вперед пехотой:

«После уничтожения многочисленных окруженных частей противника и разрешения проблемы снабжения задача войск группы армий «Центр» будет заключаться в том, чтобы, осуществляя дальнейшее наступление на Москву силами пехотных соединений, подвижными соединениями, которые не будут участвовать в наступлении на юго-восток за линию Днепра, перерезать коммуникационную линию Москва — Ленинград и тем самым прикрыть правый фланг группы армий «Север», наступающей на Ленинград»[82].

Это решение Гитлера вызвало неприятие со стороны армейского руководства — отказ от захвата казавшейся близкой Москвы в пользу флангов советско-германского фронта далеко не у всех вызвал понимание. Начальник штаба ОКВ Кейтель написал дополнение к директиве, в которой ставилась задача прорыва к Москве пехотой:

«После улучшения обстановки в районе Смоленска и на южном фланге группа армий «Центр» силами достаточно мощных пехотных соединений обеих входящих в ее состав армий должна разгромить противника, продолжающего находиться в районе между Смоленском и Москвой, продвинуться своим левым флангом по возможности дальше на восток и захватить Москву»[83].

Точку в спорах поставила Директива № 34, в которой группе армий «Центр» фюрером недвусмысленно приказывалось обороняться, без полумер в виде наступлений на советскую столицу пехотными соединениями. Появление этой директивы означало констатацию двух фактов. Во-первых, признавалась неспособность групп армий «Север» и «Юг» решить поставленные в «Барбароссе» задачи самостоятельно. Во-вторых, усилившееся сопротивление на московском направлении не благоприятствовало проведению наступления на Москву имеющимися силами. Смоленское сражение заставило немецкое верховное командование сменить стратегию «Барбароссы» и повернуться в сторону флангов. Это стало первым шагом на пути к крушению «блицкрига». В августе 1941 г., когда фронт на дальних подступах к Москве оставался стабильным, началось формирование и подготовка соединений, которые в конце ноября 1941 г. станут непреодолимым препятствием на пути к Москве, а затем образуют ядро советского контрнаступления. Выигрыш времени на организационно-мобилизационные мероприятия августа — сентября 1941 г. был в значительной мере обеспечен решительными контратаками по подписанным Жуковым директивам в июле под Смоленском.

Впереди Ельня, позади Москва

Прежде чем приступать к освещению роли в событиях 1941 г. Ельнинской операции, необходимо разобраться с «предсказанием» Жукова, за которое он якобы был смещен Сталиным и отправился руководить Резервным фронтом под Ельню. Канонический вариант легенды звучит следующим образом: «Жуков предвидел окружение Юго-Западного фронта и предупреждал Сталина, но диктатор не желал слушать о сдаче Киева. Жуков был вынужден уйти с поста начальника Генерального штаба и занялся Ельней». Одной из проблем потомков является апостериорное знание, накладывающееся на предшествующие события. Мы знаем о результате Ельнинской операции и крушении Юго-Западного фронта, но ни Сталин, ни Жуков в конце июля 1941 г. еще не знали ни о том, ни о другом событии. При ближайшем рассмотрении вышеизложенная легенда выглядит довольно странно. Жуков в ней как сумасшедший ученый из американского фильма, который весь погружен в интересный эксперимент с наступлением под Ельней и между делом сообщает руководителю страны о грядущей катастрофе под Киевом. Соответственно, диктатор безуспешно пытается достучаться до своего сумасшедшего ученого в должности начальника Генерального штаба. На самом деле причинно-следственные связи нарушены.

На передовой. Г.К. Жуков слушает доклады командира и летчика, лето 1941 г.

Если просто вчитаться в предложение Жукова, версия о его способностях в качестве Нострадамуса сразу отпадает: «Юго-Западный фронт уже сейчас необходимо целиком отвести за Днепр. За стыком Центрального и Юго-Западного фронтов сосредоточить резервы не менее пяти усиленных дивизий»[84]. Отвод за Днепр никак не мог предотвратить катастрофу Юго-Западного фронта: клещи двух танковых групп замкнулись намного восточнее среднего течения Днепра. Для ухода от поворота Гудериана на юг требовалось отходить за Псел. Киев находился в дальнем углу «Днепровской дуги», на которую опирался Юго-Западный фронт, и его сдача лишь выравнивала фронт этой дуги точно по линии реки. Сдача КиУРа лишь высвобождала часть войск, занятых на обороне Киева. Более того, как показало дальнейшее развитие событий, удержание Киева потребовало ввода в бой двух свежесформированных дивизий в начале августа 1941 г.

План Жукова, который стоил ему должности начальника Генерального штаба Красной армии, заключался в усилении Центрального фронта за счет двух направлений. Фронт оказался под ударом крупной массы немецкой пехоты и требовал немедленной накачки резервами. В случае реализации жуковского плана, во-первых, высвобождались силы за счет ликвидации ельнинского плацдарма и сопутствующего ликвидации сокращения протяженности линии фронта. Во-вторых, необходимые для усиления Центрального фронта соединения высвобождались за счет эвакуации плацдарма на правом берегу Днепра, т. е. сдачи Киева. Политическое руководство СССР в лице И.В. Сталина признало такой вариант решения проблем Центрального фронта недопустимым, и Г.К. Жуков был сменен на Б.М. Шапошникова. Кризис в отношениях между военным и политическим руководством летом 1941 г. имел место не только в Германии, но и в СССР. Г.К. Жуков стал жертвой этого кризиса. Он был понижен в должности до командующего фронтом.

Ельнинский выступ был не просто выдающейся на восток частью советско-германского фронта. Во-первых, в районе Ельни немцами был образован плацдарм на левом берегу Десны. Рубеж любой крупной реки является удобной позицией для построения устойчивого фронта. Плацдарм на занимаемом обороняющемся берегу реки изначально является брешью в линии обороны. Поэтому постоянно повторяющимся сценарием ведения боевых действий во время Второй мировой войны была борьба за плацдармы. Наступающий стремился решительным рывком вперед захватить плацдарм и тем самым не дать обороняющемуся полностью удержать за собой рубеж водной преграды. Понятно, что после сбора на этом рубеже резервов обороняющегося захватывать плацдарм будет вдесятеро труднее. Даже находившийся не в лучшем состоянии вермахт отметился упорной борьбой за Кюстринский плацдарм в феврале — марте 1945 г. Немцы тогда из последних сил провели целый ряд наступлений против захваченных войсками 5-й ударной и 8-й гвардейской армиями плацдармов на западном берегу Одера. Плацдарм, в отличие от полностью сохраненного рубежа реки, поглощает больше сил обороняющегося. Чем он больше и чем длиннее его периметр, тем больше сил на нем можно накопить и тем больше сил нужно для предотвращения его «вскрытия» и дальнейшего наступления с него. Поэтому ликвидация плацдармов наступательными действиями была общим правилом для обоих противником. Во-вторых, Ельня была узлом коммуникаций, что делало ее привлекательной в качестве плацдарма для наступления. С точки зрения обороняющегося, удержание за собой Ельни означало удержание проходящей параллельно фронту рокады.

Отрицание В. Суворовым положительного эффекта от действий Жукова под Ельней идет в двух плоскостях. Первая — это возражения тактического характера: «Но в Ельнинском выступе поначалу была не только пехота, там находилась танковая группа Гудериана, а это — четверть германской танковой мощи. Нет ничего более страшного и глупого, чем бросать пехоту на врытые в землю танки. Танк в обороне — несокрушимая мощь. Над землей возвышается только башня с пушкой и пулеметами. Башня замаскирована. Но даже если маскировка и сорвана, попасть в башню не так просто. И не всякое попадание означает пробоину. Экипаж врытого в землю танка имеет мощное вооружение, хорошую оптику, он прикрыт броней. Бегущая в поле пехота Жукова, — лакомая цель. И наступающий танк для врытого в землю танка — желанная и легкая цель»[85]. Вся танковая группа Гудериана в Ельнинском выступе — это просто ненаучная фантастика. На ельнинском плацдарме первоначально находился в лучшем случае один XXXXVI моторизованный корпус 2-й танковой группы. Так что под Ельней было в лучшем случае 10 % «германской танковой мощи» в расчете на дивизии и всего одна танковая дивизия — 10-я. Позднее подвижные соединения Гудериана были заменены подошедшей с запада пехотой, и к моменту решительного штурма Ельнинского выступа там были только пехотные дивизии.

Священный ужас перед вкопанным танком объясним с бытовой точки зрения, но странен для человека, знакомого, по крайней мере, с азами тактики (чему-то Владимира Богдановича в училище должны были выучить). Объявлять его «несокрушимым» может только откровенный дилетант. С точки зрения защищенности закопанный танк отнюдь не является рекордсменом. ДОТ с крышей толщиной 2,5 метра бетона намного устойчивее к попаданиям снарядов артиллерии. Объединяет танк и ДОТ отвратительная обзорность. И тот и другой видят огрызки внешнего мира через оптику перископов. Как бы хороша ни была эта оптика, она остается узким окошком с ограниченным полем зрения. Поэтому командиры танков стремились высунуться из него, в буквальном смысле рискуя головой. Поэтому в сравнении с имеющим широкую амбразуру ДЗОТом у танка просто отвратительный обзор и условия использования основного оружия. Основной противник закопанных танков также посильнее легких противотанковых пушек. Не пехотинцы сражаются с закопанными танками, а гаубичная артиллерия, засеивающая сотнями и тысячами снарядов атакуемые позиции. Прямое попадание осколочно-фугасного снаряда калибром свыше 100 мм даже по сегодняшним нормативам означает вывод танка из строя. Пришпиленный к окопу неподвижный танк — это не такая уж трудная мишень. Артиллеристы с закрытой позиции, даже не видя несчастный танк, будут методично бросать в него тяжелые 122-мм — 152-мм, а то и 203-мм снаряды один за другим, пока не добьются попадания. Задача принципиально ничем не отличается от поражения перекрытого бревнами и землей пулеметного ДЗОТа. Артиллерия была богом войны на протяжении столетий, в XX веке заставив кланяться себе даже новомодные танки. Кроме того, закопанные танки используются преимущественно для стрельбы прямой наводкой, т. е. оказываются в первой линии обороны и могут быть обнаружены визуально. Если организовано нормальное сопровождение атаки огнем артиллерии с прямой наводки, закопанный в землю Pz.III получит с километра снаряд из 76-мм дивизионного «ратш-бума» и прикажет долго жить. Стреляющая с закрытой позиции навесным огнем САУ с закрытым противоосколочной броней расчетом с точки зрения возможностей ее обнаружения и гарантированного поражения намного опаснее для наступающего. В общем, вкопанный в землю танк — цель более прочная, чем пулеметное гнездо, но отнюдь не вершина фортификационного искусства. В конце концов, никто не отменял танки как средство борьбы с себе подобными в наступлении. В документах возглавлявшегося Жуковым Резервного фронта среди задач танковых войск присутствует: «танки KB — уничтожать ПТО пушки с дистанции не ближе 1000 метров»[86]. На 14 августа 1941 г. в составе 100-й стрелковой дивизии был 1 KB и 6 Т-34, в составе 107-й стрелковой дивизии — 4 KB, 2 Т-34 и 15 Т-26[87]. Соответственно, танк KB может при некоторой сноровке расстрелять вкопанный немецкий танк с километровой дистанции.

Само по себе закапывание танка в землю — это распространенный, но не самый лучший способ его использования. Фактически обреченный на ожидание в позе каменного изваяния, танк лишается одного из своих главных средств борьбы — двигателя. Превращение танков в плохие ДОТы также приводит к распылению сил на широком фронте. Намного целесообразнее держать танки в резерве в готовности выдвинуться на участок атаки противника и поддержать контратаку своей пехоты. Именно так, кстати говоря, немцы чаще всего и поступали. В этом случае успех зависел от умения наступающего закреплять захваченные рубежи, организовывать отражение контратак с помощью штатных противотанковых орудий.

Учимся наступать. Г.К. Жуков в районе Ельни, август — сентябрь 1941 г.

Смоленское сражение в своей начальной фазе вылилось в поединок подвижных соединений немцев и советских стрелковых дивизий. Пехотинцы армий внутренних округов атаковали танковые и моторизованные дивизии, перешедшие к обороне на широком фронте при поддержке достаточно сильной артиллерии. Например, наступление «черного корпуса» и главный удар 24-й армии под Ельней поддерживали даже гаубичные полки большой мощности, вооруженные 203-мм гаубицами Б-4. Борьба была тяжелой, но никак нельзя ее назвать обреченной на неудачу.

Второй плоскостью, в которой В. Суворов критикует Ельню, является теория о взаимном влиянии Киевского «котла» и операции по ликвидации Ельнинского выступа. Начинает он критику с весьма странного заявления. Он пишет: «Гудериан рассказывает, что был вынужден бросить в бой последний резерв — роту охраны командного пункта. Штаб Гудериана остался без охраны, В его резерве не было вообще ничего, ни единого солдата. Вот бы Жукову не тратить силы на бесполезные атаки Ельнинского выступа, а встать в глухую оборону. Высвободившиеся дивизии надо было бросать на помощь армиям, запертым в Киевском окружении»[88]. Искажение и наложение происходивших в разное время событий постепенно становятся фирменным стилем Владимира Богдановича. Я не знаю, сознательно В. Суворов исказил действительность или нет, но история с ротой охраны произошла задолго до поворота 2-й танковой группы на Киев. Этот эпизод в воспоминаниях Гудериана относится к 3 августа:

«Между тем в районе Ельни продолжались тяжелые бои, требовавшие большого расхода боеприпасов. Здесь был брошен в бой наш последний резерв — рота, охранявшая командный пункт нашей танковой группы»[89].

В начале августа Ельню штурмовали для того, чтобы не позволить Гудериану закрыть коридор, пробитый к окруженным в районе Смоленска 16-й и 20-й армиям. Пока рота охраны штаба Гудериана сражалась под Ельней, войска армий П.А. Курочкина и М.Ф. Лукина уходили на восток по соловьевской и ратчинской переправам. Так что претензии в невнимании к нуждам соседей в этот период совершенно безосновательны: Жуков сковывал те силы, которые могли помешать прорыву из окружения частей двух армий Западного фронта.

В конце августа и начале сентября ситуация была принципиально иной: тылы развернувшейся на юг 2-й танковой группы теперь защищала не пресловутая «рота охраны», а пехота армейских корпусов группы армий «Центр». 10-ю танковую дивизию, части «Дас Райха» и «Великой Германии» сменили на ельнинском плацдарме пехотные дивизии. Предложения В. Суворова свидетельствуют лишь о незнании обстановки: «Если бы Жуков частью своих дивизий ударил по тылам 2-й танковой группы, то величайшая победа Гудериана под Киевом могла обернуться величайшей катастрофой. 2-я танковая группа растянулась на огромных пространствах, имея незащищенные фланги и тылы. Танки — вперед! А позади танков — бесконечные колонны тыловых подразделений: госпитали, ремонтные батальоны, бесчисленные колонны транспортных машин с топливом, боеприпасами, полевые кухни и прочее, и прочее. Все это предельно уязвимо»[90]. В отличие от начальной фазы Смоленского сражения, отрыва танковых соединений от пехоты в период поворота Гудериана на Киев уже не было. Пехота благополучно заполнила тот фронт, на котором происходили бои армий внутренних округов и двух танковых групп 10 июля — 5 августа 1941 г. В некоторой степени тылы Гудериана были открыты в полосе Брянского фронта, где советское командование проводило Рославльско-Новозыбковскую операцию. Однако перед войсками Резервного фронта Г.К. Жукова был относительно прочный и плотный фронт немецкой пехоты.

Опираясь на достаточно шаткое утверждение об открытости для Жукова тылов 2-й танковой группы, В. Суворов продолжает: «Если бы в августе и в начале сентября Жуков попытался спасти своих соседей в Киевском окружении, то иначе сложилась бы и судьба войск в районе Ельни. Если бы Жуков не штурмовал Ельню, а несколько своих дивизий бросил против тылов Гудериана, тогда бои под Киевом затянулись до октября и ноября. В этом случае войска Жукова под Ельней имели бы время на подготовку обороны. Кроме того, и противник после кровопролитных сражений за Киев был бы уже не тот. Да и начинал бы он наступление на Москву не в конце сентября, а гораздо ближе к зиме. А то и вовсе его не начинал бы»[91].

Во-первых, советские войска могли готовить оборону под Ельней, могли не готовить — результат был бы одинаковый. В октябре удар немецкого танкового клина последовал намного южнее Ельни, и войскам 24-й армии пришлось бросать подготовленные в сентябре 1941 г. окопы и отступать на восток.

Во-вторых, для Владимира Богдановича это станет новостью, но ельнинская операция была частью контрнаступления советских войск с целью выйти на коммуникации 2-й танковой группы. Директива Ставки ВГК № 001253 от 25 августа 1941 г., подписанная Б.М. Шапошниковым и И.В. Сталиным, гласила:

«Войскам Резервного фронта, продолжая укреплять главными силами оборонительную полосу на рубеже Осташков, Селижарово, Оленино, р. Днепр (западнее Вязьмы), Спас-Деменск, Киров, 30 августа левофланговыми 24-й и 43-й армиями перейти в наступление с задачами: покончить с ельнинской группировкой противника, овладеть Ельней и, нанося в дальнейшем удары в направлениях Починка и Рославля, к 8 сентября 1941 г. выйти на фронт Долгие Нивы, Хиславичи, Петровичи, для чего:

а) 24-й армии в составе восьми сд, одной тд, одной мд — концентрическими ударами уничтожить ельнинскую группировку противника и к 1 сентября выйти на фронт ст. Б<ольшая>Нежода, Петрово, Стройна; в дальнейшем, развивая наступление, нанести удар в направлении на Починок и, овладев последним, к 8 сентября выйти на фронт Долгие Нивы, Хиславичи;

б) 43-й армии, оставив 222-ю и 53-ю стр. дивизии на занимаемом фронте обороны и главные силы армии на обороне спас-деменских и кировских позиций, двумя стрелковыми и двумя танковыми дивизиями 30 августа перейти в наступление в общем направлении на Рославль и, овладев Рославлем, к 8 сентября выйти на фронт (иск.) Хиславичи, (иск.) Петровичи;

в) 31, 49, 32, 33-й армиям, оставаясь на местах, продолжать работы по развитию занимаемой оборонительной полосы»[92].

Если наложить задачи этой директивы на карту, то можно увидеть, что Резервный фронт в случае успеха операции должен был перехватить одну из основных коммуникаций 2-й танковой группы — шоссе Смоленск — Рославль. Соответственно 24-й армии К.А. Ракутина ставилась задача ликвидировать Ельнинский выступ и продвигаться вдоль проходящего через Ельню шоссе на юго-запад, перерезая трассу Смоленск — Рославль севернее Рославля. Соседняя 43-я армия должна была во взаимодействии с 50-й армией Брянского фронта наступать на Рославль. Во исполнение директивы Ставки 26 августа командующий Резервным фронтом Г.К. Жуков подписал боевые приказы № 0023/оп и № 0024/оп для 24-й и 43-й армий соответственно. В 24-й армии формировались северная (102-я танковая, 100-я и 107-я стрелковые дивизии и части усиления), южная (106-я и 303-я стрелковые дивизии) и центральная (19, 309-я стрелковые дивизии) ударные группы войск. В 43-й армии главный удар наносили 211, 145-я стрелковые и 109-я танковая дивизии, вспомогательный — 104-я танковая дивизия. Начало наступления той и другой армий было назначено на 30 августа.

Вместе с тем необходимо отметить, что в преамбуле директивы были ошибочно определены ближайшие планы противника: «Противник, обороняясь на направлениях Белый, Вязьма, Спас-Деменск, сосредоточивает свои подвижные силы против войск Брянского фронта, по-видимому, с целью нанести в ближайшие дни удар на направлении Брянск, Жиздра»[93]. Т. е. Шапошников предполагал, что удар будет нанесен не строго на юг в тыл Юго-Западному фронту, а на юго-восток.

Замечу, что в конце августа 1941 г. Жуков был всего лишь командующим Резервным фронтом и распоряжался войсками фронта лишь в рамках директив Ставки ВГК. В любой момент Ставка могла изъять необходимое число дивизий и использовать их на другом направлении. Так впоследствии произошло с высвободившейся в результате ликвидации Ельнинского выступа 100-й стрелковой дивизией (вскоре ставшей 1-й гв. стрелковой дивизией), которая была переброшена на юго-западное направление и приняла участие в попытке деблокирования киевского «котла» под Лохвицей. Когда стало понятно, что операция проходит успешно, началась перетряска боевого состава Резервного фронта: 133-я и 178-я стрелковые дивизии 2 сентября вышли из состава 24-й армии и грузились в эшелоны. Это были две дивизии почти 100 %-ной комплектности, занимавшие фронт по 20 км каждая к северу от Ельнинского выступа[94]. Ставка сняла с ликвидации Ельнинского выступа самые вкусные сливки — две дивизии, на которых муха не сидела, и соединение, отличившееся в бою и получившее бесценный боевой опыт. Изъятые из состава Резервного фронта 133-я и 178-я стрелковые дивизии избежали окружения в октябре 1941 г. и в битве за Москву воевали на Калининском фронте.

Если читать Гудериана внимательно, с карандашиком, то можно найти сведения о том, как действия фронтов на московском направлении повлияли на наступление 2-й танковой группы на юг. Описывая подготовку к операции, «быстрый Гейнц» жалуется:

«Наиболее горькое разочарование вызвал у меня вывод 46-го танкового корпуса из состава моей танковой группы. Несмотря на обещание, данное мне Гитлером, командование группы армий решило оставить этот корпус в резерве 4-й армии, сосредоточив его в районе Рославля и Смоленска. Мне пришлось выступить в новый поход, имея лишь два корпуса — 24-й и 47-й, силы которых с самого начала были признаны мною недостаточными. Мой протест против этого решения был оставлен командованием группы армий без внимания»[95].

Исключенный из состава 2-й танковой группы XXXXVI моторизованный корпус был оставлен как раз на направлении наступления Резервного фронта и не засиделся без дела — его 10-я танковая дивизия была использована при отражении удара 43-й армии. Следы этого наступления мы находим в дневнике Гальдера, запись от 31 августа 1941 г:

«Вклинение, осуществленное противником на участке 23-й пехотной дивизии, оказалось более глубоким, чем это представлялось в первый момент. Прорвавшиеся части противника дошли до высоты, на которой располагался передовой командный пункт 7-го армейского корпуса. Предпринята контратака частями 10-й танковой дивизии»[96].

Однако Жукову не довелось завершить описанную в процитированной выше директиве Ставки ВГК операцию Резервного фронта — он был вызван под Ленинград.

Таким образом, обвинение В. Суворова, что наступление под Ельней негативно сказалось на судьбе Юго-Западного фронта («Жуков в августе и сентябре не помог гибнущим в окружении под Киевом»), не подтверждается фактами. Даже если отвлечься от того, что не Жуков определял характер использования войск Резервного фронта, отчетливо видно стремление советского командования воздействовать на весь фланг 2-й танковой группы. Собственно, Резервный фронт Г.К. Жукова вместе с Западным фронтом приковал к себе внимание XXXXVI моторизованного корпуса, что почти на треть уменьшило ударные возможности войск Гудериана. Командование группы армий «Центр» предпочло держать этот корпус в резерве для парирования советских наступлений.

В случае с Киевом вмешались, выражаясь юридическим языком, обстоятельства непреодолимой силы. Советское командование до определенного момента считало себя в силах парировать действия противника, но в последний момент как гром среди ясного неба на чашу весов сражения немцами была брошена целая танковая группа. На кременчугский плацдарм 12 сентября переправилась ранее отмечавшаяся разведкой в полосе Южного фронта 1-я танковая группа Эвальда фон Клейста. Именно быстрое продвижение танков Клейста обусловило замыкание окружения. Наступление Гудериана к тому моменту было почти на пределе возможного, продвижение на Ромны и Лохвицу было произведено из последних сил. Но парировать удар сразу двух танковых групп было уже непосильным трудом для ослабленных тяжелыми боями советских фронтов.

В конце главы про Ельню и Киев Владимир Богданович не удержался от того, чтобы помечтать: «Правда, сам Жуков окружения избежал. Ему повезло. До начала германского наступления на Москву Сталин направил Жукова в Ленинград. Иначе хлебал бы Жуков баланду в немецком лагере военнопленных, как сотни тысяч солдат и офицеров Резервного фронта, которых он своими бесконечными штурмами Ельни обрек на плен и смерть»[97]. Несомненно, что попавший в немецкий плен Жуков был голубой мечтой многих его противников. Но эти девичьи мечты В. Суворова не могли реализоваться чисто технически. Сменивший Г.К. Жукова на посту командующего Резервного фронта маршал С.М. Буденный в плен в октябре 1941 г. не попал, так же как командующий Западным фронтом И.С. Конев и командующий Брянским фронтом А.И. Еременко. Все эти фронты попали под удар «Тайфуна», но окружение управления фронта могло произойти только в такой катастрофе, как киевский «котел». Ни до, ни после этого управление фронта в окружение не попадало.

Картина операций на советско-германском фронте в августе и сентябре 1941 г. гораздо сложнее, чем тяжеловесный шестидесятнический диптих «бессмысленные контрудары» и «имбецил Еременко обещает невыполнимое Сталину и Шапошникову» или бездарная акварелька Владимира Богдановича «Жуков атаковал Ельню, забыв об угрозе Киеву». Советское командование пыталось решить проблему срыва планов противника наступательными действиями. Немецкое командование копии полученных от Гитлера директив № 33 и № 34 в Генштаб Красной армии не отправляло, и смена стратегии «Барбароссы» стала в какой-то мере неожиданностью для советского руководства. В результате мобилизационных мероприятий на московском направлении были накоплены достаточно крупные силы. Их было недостаточно для построения непробиваемого заслона с плотностью северного фаса Курской дуги июля 1943 г., но они уже могли проводить локальные наступательные операции. Когда начались операции вермахта на флангах советско-германского фронта, начальник Генерального штаба Красной армии маршал Б.М. Шапошников и командующий Западного фронта Маршал С.М. Тимошенко оказались в весьма щекотливом положении. Немедленного наступления на Москву не последовало, а накопление сил на московском направлении уже произошло.

Что делать? Растаскивать собранные на московском направлении силы по флангам? Во-первых, это долго, а во-вторых, для эффективного маневра резервами требуется знать, что именно будет делать противник. Были накоплены почти исключительно стрелковые соединения, откорректировать перемещения которых маршем после выгрузки из эшелонов было затруднительно. Будет простое перемалывание прибывающих резервов по частям с одновременным ослаблением войск на московском направлении. Тогда было решено сыграть в традиционную для войны игру «кто лучше наступает». По Директиве Ставки ВГК № 001254 (обратите внимание, что номер на единицу отличается от Директивы Ставки ВГК на проведение операции Резервного фронта) от 25 августа Западному фронту предписывалось перейти в наступление с целью «разбить противостоящего противника и во взаимодействии с войсками левого крыла Резервного фронта к 8 сентября 1941 г. выйти на фронт Велиж, Демидов, Смоленск»[98]. Если сторонник танковых дивизий Г.К. Жуков собрал у себя на фронте три таких соединения июльского штата, то на Западном фронте была одна «сотая» танковая дивизия и пачка мелких соединений поддержки пехоты из девяти танковых батальонов и двух танковых бригад.

Удары армий Западного фронта были достаточно сильными и вызвали серьезное беспокойство командования группы армий «Центр». 28 августа Гальдер записывает в дневнике: «10.30 — Телефонный звонок от фон Бока: Он взволнованно сообщил мне, что возможности сопротивления войск группы армий подходят к концу. Если русские будут продолжать наступательные действия, то удержать восточный участок фронта группы армий не будет возможности. Свежие дивизии, двигающиеся от Гомеля, не смогут прибыть на угрожаемый участок (5-й армейский корпус) ранее 3.9. Сомнительно, что при таком положении мы сможем долго продержаться. В случае если мы отведем свои войска на фронте 9-й армии, то мы будем вынуждены отвести и войска 4-й армии. Фронт можно будет удержать только в случае ввода моторизованных соединений»[99]. Несколько дней спустя, 3 сентября 1941 г., фон Бок записал в своем дневнике: «Мощные атаки против VIII корпуса вчера и сегодня вынудили нас предоставить 255-ю дивизию в распоряжение 9-й армии. Вечером 9-я армия, которая только сегодня утром заявила, что в состоянии выправить положение собственными силами, затребовала у нас еще и 162-ю дивизию. Я не могу ее послать, пока не получу другие части, которые смогут занять ее сектор под Смоленском. Процесс спрямления Ельнинского выступа вряд ли позволит нам высвободить хотя бы один полк ранее 6 сентября». Это были атаки на правом крыле Западного фронта. Об атаках левого крыла фронта фон Бок написал: «На южном крыле 4-й армии противник, поддержанный танками, прорвал чрезмерно растянутый фронт 34-й дивизии (Бехлендорф) и вклинился в ее оборону на значительную глубину. Я передал единственный свой резерв, 52-ю дивизию (Рендулич), в распоряжение армии при условии задействовать ее, если это действительно необходимо». Из этих высказываний понятно, что советскому командованию удалось создать кризисное положение, сохранить устойчивость фронта группы армий «Центр» немцам удалось не без усилий. Более того, фон Бок пишет, что вследствие сосредоточения усилий авиации на поддержке наступающих войск на центральном участке советская авиация господствовала в воздухе. Понятно, что в. случае более успешных действий армий Западного и Резервного фронтов ни о каком наступлении Гудериана на Киев не могло быть и речи. Его моторизованные корпуса были бы растащены на отражение ударов советских войск на Смоленск и Рославль. Также могло оказаться проблематичным использование частей 3-й танковой группы для замыкания блокады Ленинграда.

Однако добиться решительного результата ударами Западного, Резервного и Брянского фронтов не удалось. Маршал Шапошников 10 сентября 1941 г. Директивой Ставки ВГК № 001805 прекращает наступление Западного фронта:

«Длительное наступление войск фронта на хорошо окопавшегося противника ведет к большим потерям. Противник отошел на заранее подготовленные оборонительные позиции, и наши части вынуждены прогрызать ее. Ставка приказывает прекратить дальнейшие атаки противника, перейти к обороне, прочно закопаться в землю и за счет второстепенных направлений и прочной обороны вывести в резерв шесть-семь дивизий, чтобы создать мощную маневренную группировку для наступления в будущем»[100].

Фактически это было признание поражения наступательной стратегии Генерального штаба Красной армии в августе — сентябре 1941 г. После остановки часть сил ударных группировок растаскивается на парирование возникших на флангах советско-германского фронта кризисов. Ельнинская операция заслонила действия войск всего московского направления в этот период, и к ней были привязаны действия всех четырех первых гвардейских дивизий. Однако 3-я и 4-я гв. стрелковые дивизии воевали не под Ельней. Они даже никогда не входили в состав Резервного фронта, находясь в подчинении соседнего Западного фронта. Оба соединения (тогда еще 153-я и 161-я стрелковые дивизии) действовали в составе 20-й армии примерно в 30 км к северо-западу от Ельни, и сама Ельня в их боевых задачах никак не фигурировала. Армией в этот период (до того самого 10 сентября 1941 г.) командовал генерал-лейтенант М.Ф. Лукин. При общем неуспехе наступления 20-й армии эти две дивизии отличились, и именно их изъяли и отправили в 54-ю армию под Ленинград, в состав которой они были включены 20 сентября 1941 г. Перераспределены также были интеллектуальные ресурсы — 11 сентября, после отказа от продолжения наступлений Западного фронта, маршал С.К. Тимошенко был назначен командующим войсками юго-западного направления. Пост командующего Западным фронтом получил командовавший в августовских наступлениях 19-й армией И.С. Конев — тоже своего рода признание личных заслуг при общем неуспехе операций. Впрочем, сколь-нибудь значительного растаскивания ресурсов Западного и Резервного фронтов не произошло: нужно же было чем-то защищать московское направление.

Почему же не достигли успеха наступления августа и начала сентября 1941 г.? Проблемой операций 1941–1942 гг., мешавшей достижению желаемых результатов в оперативном фехтовании, были невысокая эффективность наступательных действий советских войск. Инструмент ведения операций у РККА был недостаточно острым и прочным для нанесения сокрушительных ударов по противнику. Части и соединения Красной армии медленно продвигались вперед и несли высокие потери вследствие медленного освоения тактики боя пехоты, соответствующего реалиям Второй мировой войны. Ельня, к сожалению, не стала исключением. Приведу конкретные цифры по соединениям 24-й армии, участвовавшим в ликвидации Ельнинского выступа, см. табл.1[101]. За период последнего наступления по ликвидации Ельнинского выступа 1–5 сентября 106-я мсд потеряла 700 человек убитыми, 3300 ранеными, пропавшими без вести 300 человек. Был убит командир 2-го мотострелкового полка подполковник Глушков[102]. На 12 сентября в полку числилось… 40 человек, ни одного станкового или даже ручного пулемета.

Таблица 1.

Изменение численности соединений, входивших в ударные группировки 24-й армии

Хорошо видно, что численность соединений существенно просела за месяц боев. В некоторых случаях от дивизий (19-я и 303-я сд) остались бледные тени.

Красная армия, как и всякая армия, втягивающаяся в большую войну, проходила через отбор кадров. Человек, вполне удовлетворительно справляющийся со своими обязанностями в мирное время, мог оказаться несостоятельным руководителем в условиях начавшейся войны. Жуков был вынужден широко использовать свои полномочия в кадровых перестановках в подчиненных ему войсках под Ельней. Хорошо показавшие себя командиры выдвигались наверх, не удовлетворявшие командование фронта — смещались с понижением в должности. Первой жертвой стал начальник штаба Резервного фронта генерал П.Е. Глинский. Вместо него начальником штаба фронта стал прибывший из госпиталя генерал-майор А.К. Кондратьев, получивший крещение в Приграничном сражении в качестве начальника штаба 3-й армии. Командующим 24-й армией к тому моменту уже был жуковский выдвиженец К.И. Ракутин, сменивший генерал-лейтенанта С.А. Калинина еще 14 июля 1941 г.

Перестановки, произведенные Жуковым в соединениях 24-й армии, носили действительно радикальный характер. Так, например, командиром 19-й стрелковой дивизии (генеральская должность!) стал майор Утвенко, ранее командовавший полком той же дивизии. В конце августа майору Утвенко было присвоено внеочередное звание «полковник». Командовавший до этого 19-й стрелковой дивизией генерал-майор Я.Г. Котельников был отстранен «за бездеятельность и невыполнение боевых приказов», и в отношении него было начато следствие. Другие перестановки командиров полков и дивизий прошли не так драматично. Командир 103-й моторизованной дивизии подполковник В.П. Соловьев был переведен командовать мотострелковым полком в 102-ю танковую дивизию. Вместо Соловьева командиром дивизии был назначен генерал-майор И.И. Биричев, ранее начальник штаба 61-го стрелкового корпуса. Корпусную систему реорганизовали, и это мероприятие высвободило некоторое количество опытных командиров. Командир 106-й моторизованный дивизии полковник Алексеев также был снят с дивизии и далее командовал полком 309-й стрелковой дивизии. Вновь назначенный командиром 106-й дивизии полковник Брынзов был сменен 28 августа майором К.С. Монаховым. Последний до этого командовал стрелковым полком в 19-й стрелковой дивизии. Сохранили свои должности командиры 100-й и 309-й стрелковых дивизий. Правда, в 100-й стрелковой дивизии подвергся жесткой критике и был разжалован командир 85-го полка полковник Груздев. Жуков видел, награжден тот или иной человек поцелуем господа как военачальник или нет, невзирая на звания. Так, вместо майора Утвенко полк 19-й стрелковой дивизии возглавил… начальник автомобильного батальона той же дивизии М.П. Бояринцев.

Кроме того, Красной армии предстояло набить все те шишки, которые набили союзники на Западном фронте в Первую мировую войну. Концентрация техники и войск сама по себе не приносит решения проблемы прорыва. Хрестоматийным примером является сражение у французской деревушки Нев-Шапель (Neuve Chapelle) 10–13 марта 1915 г. В этом наступлении командующий английской 1-й армией генерал Хейг двинул 48 батальонов четырех дивизий британских IV и Индийского корпусов для прорыва расположения 3 германских батальонов 13-й пехотной дивизии. На 3-км фронте было сосредоточено 40 тыс. человек и 343 орудия, сзади была сосредоточена масса английской конницы для использования прорыва. В ходе артподготовки было израсходовано больше снарядов, чем за всю англо-бурскую войну. Однако результаты наступления ограничились лишь овладением англичанами деревней Нев-Шапель ценой потери 11200 человек (7000 британцев и 4200 индусов).

Прорыв — это сложная и многоплановая игра командой с четким распределением ролей и жестким хронометражем. Невозможно достичь результатов только техникой или только людьми. Еще в начальной фазе сражения за Ельню в директиве от 5 августа 1941 г.

Г.К. Жуков писал:

«Не всегда создается должная плотность артиллерийского и минометного огня по объекту, подлежащему захвату пехотой. В то же время объект, обработанный артиллерийским и минометным огнем, атакуется пехотой с большим опозданием, уцелевшие огневые точки противника успевают оживать, наносят поражение и даже останавливают атакующих. Пехота очень плохо использует свои огневые средства во время подготовки атаки и самой атаки»[103].

На то же явление обращал внимание подчиненных командир 153-й стрелковой дивизии (будущей 3-й гв. сд) полковник Гаген в своем приказе августа 1941 г.:

«Отмечаю, что пехотное оружие полностью не используется (ротные пулеметы, полковые минометы); при появлении огневых точек противника <командиры> требуют подавления их артиллерией. Такая вредная практика, помимо нерационального расхода снарядов, не только мешает, но и подрывает веру в огневую мощь пехотного вооружения, способного самостоятельно уничтожать как огневые средства, так и живую силу противника»[104].

Артиллерия не всесильна. Она способна подавить многие, но не все огневые точки противника. Требование полного уничтожения всех огневых средств противника до ручных пулеметов включительно абсурдно. Неизбежно что-то останется на долю пехоты, и если пехота не умеет сокрушать определенное количество переживших артиллерийскую подготовку пулеметных гнезд и ДЗОТов, то результат наступления будет таким же, как у англичан под Нев-Шапелем.

Все эти вещи были озвучены в приказе на присвоение гвардейских званий четырем стрелковым дивизиям:

«Почему этим нашим стрелковым дивизиям удавалось бить врага и гнать перед собой хваленые немецкие войска?

Потому, во-первых, что при наступлении они шли вперед не вслепую, не очертя голову, а лишь после тщательной разведки, после серьезной подготовки, после того, как они прощупали слабые места противника и обеспечили охранение своих флангов. <…>

Потому, в-третьих, что, захватив у противника территорию, они немедленно закрепляли за собой захваченное, окапывались на новом месте, организуя крепкое охранение на ночь и высылая вперед серьезную разведку для нового прощупывания отступающего противника»[105].

Причину неудач Красной армии перед лицом смены стратегии «Барбароссы» можно сформулировать так: «Кто не умеет хорошо наступать, тот проигрывает в оборонительной операции». Другими словами, тот, кто не может создать кризис на важном для противника участке фронта наступательными действиями, тот может получить оглушительный удар в месте, заранее неизвестном и плохо защищенном. Кроме того, ведение оборонительной операции требует наступательных навыков или, скажем осторожнее, навыков атаки. Лучшее средство срыва наступления противника на оперативном уровне — это контрнаступление, а на тактическом — эффективная и проведенная в нужный момент контратака. Г.К. Жуков под Ельней оттачивал навыки войск в наступлении — работу артиллерии, умение закреплять захваченные рубежи. Также в очередной раз был поставлен вопрос о штурмовых действиях пехоты, добивающей своим оружием оставшиеся после удара артиллерии огневые точки противника. На общем фоне неудач локальный успех под Ельней как бы указывал направление движения, что нужно делать для достижения успеха. На этом пути превращения соединений Красной армии в остро отточенный инструмент войны еще предстояло набить немало синяков и шишек, но первый шаг был сделан. Несколько дивизий РККА смогли пробить оборону противника в нормальных плотностях и продвинуться вперед.

После признания советским командованием своей неудачи с наступлениями против группы армий «Центр» в августе и сентябре 1941 г. последовало неизбежное наказание. Достигнув элемента внезапности сосредоточением на московском направлении снятой из-под Ленинграда 4-й танковой группы, немцы прорвали фронт там, где их не ждали, и развили прорыв наступлением механизированными соединениями в направлении Вязьмы. Южнее ударил в обход Брянска Гудериан. Основные силы Западного, Резервного и Брянского фронтов попали в окружение. Фронт снова рухнул, и Жуков вновь, как в июне 1941 г., был вызван для его восстановления.

Отступать некуда, позади Москва. Г.К. Жуков в штабе Западного фронта. Ноябрь 1941 г.

Техника выпадов во фланг ударным группировкам противника активно использовалась Г.К. Жуковым в ходе оборонительной фазы битвы под Москвой. За счет прибывшей с Дальнего востока 415-й стрелковой дивизии на левом фланге Западного фронта (в 49-й армии) была создана ударная группировка в составе 415, 60, 5-й гвардейской стрелковых дивизий. 14 ноября 1941 г. ударная группировка 49-й армии перешла в наступление в районе западнее Серпухова против правофланговых соединений 4-й полевой армии. В ходе пятидневных ожесточенных боев противнику было нанесено серьезное поражение. В результате этого 4-я армия не смогла принять участия в наступлении на Москву силами правого фланга и центра. Вот что пишет об этом эпизоде Ф. Гальдер:

«Командование 4-й армии докладывает, что оно вследствие больших успехов, достигнутых противником на ее правом фланге, оказалось вынужденным ввести в бой резервы, сосредоточенные в тылу для намеченного на завтра наступления, и поэтому не в состоянии перейти в наступление в районе между pp. Москвой и Окой (это является решающим при оценке положения на фронте этой армии)»[106].

Сходное по задачам наступление было проведено также на правом крыле Западного фронта. Это был удар по скирмановскому плацдарму (описанный в мемуарах К.К. Рокоссовского и М.Е. Катукова), а позднее атака на правом фланге 16-й армии. Последняя проводилась силами 17, 20, 24-й и 44-й кавалерийских, 126-й стрелковой дивизии и 58-й танковой дивизии. Несмотря на то что выйти в тыл волоколамской группировке противника не удалось, удар советских войск внес определенное замешательство в ряды противника. Фон Бок пишет в дневнике 16 ноября: «Когда я направил 4-й армии запрос относительно того, все ли готово к завтрашней атаке танковой группы Гепнера, я получил удививший меня ответ, что танковая группа ранее послезавтрашнего дня атаковать не будет! Оказывается, завтра перейдут в атаку только два полка V корпуса, чтобы поддержать атаку 9-й армии. Я спросил Клюге, как объяснить подобное расхождение с тем, что он заявлял не далее как вчера. Он ответил: «Расхождение возникло из-за того, что сегодня VII и XX корпуса подверглись атаке противника». Таким образом, в результате жуковских выпадов из состава сил последнего немецкого наступления на Москву было исключено правое крыло 4-й армии, а на волоколамском направлении наступление танковой группы Гепнера было задержано на два дня. В условиях постепенного накопления стратегических резервов и стоящих всего в нескольких десятках километров от столицы немецких дивизиях даже два дня были существенным успехом. Главной задачей Жукова под Москвой было избежать катастрофы до прибытия формируемых Ставкой резервов, и эта задача была успешно решена.

Альтернативная история

Сейчас верить нельзя никому. Даже себе. Мне можно.

Мюллер. «Семнадцать мгновений весны»

Одной из самых популярных тем в мемуарной и публицистическо-исторической литературе является альтернативная история. «Не так надо было действовать, не так!» — с горячностью восклицают заслуженные, убеленные сединами военачальники. Им вторят «разоблачители режима» и конъюнктурщики, очерняющие или обеляющие ту или иную историческую личность в зависимости от изгибов очередной генеральной линии. Что характерно, простым путем вроде поиска виновников неудач в зеркале идут в редких, я бы даже сказал, исключительных случаях. Я безмерно уважаю одного из лучших советских танкистов, B.C. Архипова, прошедшего всю финскую и Великую Отечественную с июня 1941 г. по май 1945 г. и нашедшего в себе силы сказать «Я виноват» при описании форсирования Днепра осенью 1943 г. в своих воспоминаниях «Время танковых атак». Куда чаще обвинения и ценные советы идут в адрес непосредственных начальников или даже высшего руководства.

Одним из традиционных полей брани альтернативной истории является битва за Москву. Чаще всего под микроскоп попадает деятельность Г.К. Жукова на посту командующего Западным фронтом, как в оборонительный, так и в наступательный период сражения. Так, в частности, причиной умеренных успехов советских войск в ходе второй фазы наступления советских войск называют ошибочные распоряжения, исходившие из штаба фронта. Обычно в подтверждение этого тезиса приводят цитату из работы бывшего начальника штаба 4-й армии Гюнтера Блюментрита «Московская битва» о чудесном спасении немцев под Москвой вследствие неверных решений, принятых Г.К. Жуковым. Блюментрит пишет следующее: «Что-то вроде чуда произошло на южном фланге 4-й армии. Нам было непонятно, почему русские, несмотря на их преимущество на этом участке фронта, не перерезали дорогу Юхнов — Малоярославец и не лишили 4-ю армию ее единственного пути снабжения. По ночам кавалерийский корпус Белова, который во второй половине декабря причинил нам так много беспокойства, продвигался в нашем глубоком тылу по направлению к Юхнову. Этот корпус достиг жизненно важной для нас коммуникации, но, к счастью, не перерезал ее. Он продолжал продвигаться в западном направлении и скрылся где-то в огромных Богородицких болотах»[107].

Казалось бы, нужно только поцокать языком и признать, что если бы не Г.К. Жуков, то немецкая 4-я армия несомненно бы дала дуба на заснеженных полях и в лесах Подмосковья. Однако не будем забывать, что эффект Пекинхема наблюдаем по обе стороны фронта. Немецкие мемуаристы также могли преувеличивать возможности противника и занижать свои собственные. Если мы перевернем страничку, то узнаем, что «25 декабря штаб 4-й армии в самый последний момент переместился в Юхнов»[108]. В этой связи тезис о беззащитном Юхнове несколько бледнеет: глупо было бы перемещать штаб армии в незащищенную точку. Еще бледнее тезис о легко перерезаемой линии снабжения 4-й армии становится, если мы пролистаем страничку назад и обогатимся сокровенным знанием о том, что в Юхнове конников Белова уже ждали: «Был отдан приказ провести рекогносцировку новой линии обороны. Одна моторизованная дивизия уже выступила в район Юхнова»[109]. Здесь Блюментрит допустил неточность и говорит о выдвижении к городу моторизованной дивизии, в то время как к нему выдвинули 19-ю танковую дивизию из центра построения 4-й армии. Моторизованная дивизия (10-я) прибыла позже. Взяли ее на сравнительно спокойном участке фронта: в начале декабря 1941 г. части 19-й танковой дивизии участвовали в вялом наступлении под Наро-Фоминском. Также довольно странно звучит тезис Блюментрита о расположении Юхнова в «глубоком тылу». К 25 декабря 1941 г. линия фронта проходила через Калугу, всего лишь в полусотне километров от Юхнова.

В войсках. Г.К. Жуков знакомится с обстановкой. Зима 1941/42 г.

Однако этих странностей критики Г.К. Жукова словно не замечают и увлеченно рассказывают о якобы упущенных возможностях советского наступления под Москвой зимой 1941/42 г.: «Даже по признанию германских генералов, положение под Юхновом складывалось исключительно удачно для наступавших. Группа Белова, уже достигнувшая Варшавского шоссе, имела все шансы, повернув на Медынь, окружить и уничтожить во взаимодействии с 43, 49 и 50-й армиями главные силы 4-й полевой армии генерала Людвига Кюблера. В этот момент Жуков, которому окружения одной армии противника было недостаточно, и сотворил для немцев «чудо»: он приказал Белову наступать на Мосальск, а оттуда — на Вязьму. Овладеть Юхновом поручалось 50-й армии генерала Болдина»[110].

Начнем с того, что «окружения одной армии противника было недостаточно» звучит несколько странно. Переименование 3-й и 4-й танковых групп в танковые армии произошло только 1 января 1942 г. Предположение о том, что Г.К. Жуков уже знал об этом в первые дни января, когда кавкорпус Белова был развернут от Юхнова, сродни рассказам о плане «Барбаросса», положенном на стол Сталина разведчиками через две недели после его подписания. Наша разведка работала не так оперативно, как хотелось бы. Даже на картах книги издания 1943 г. «Разгром немецко-фашистских войск под Москвой» в середине января числятся «танковые группы». Более того, даже Гальдер 1 января по инерции написал «3-я и 4-я танковые группы отражают наступление русских войск». Так что речь могла идти только о 4-й армии, полоса которой простиралась вплоть до рубежей рек Лама и Руза, практически полностью покрывая полосу Западного фронта. Изменение направления действий 1-го гв. кавкорпуса не затрагивало полос других армий. К тому же в документах Западного фронта номера армий и корпусов противника не фигурируют, идет привязка группировок противника к их географическому расположению.

После могучего объяснения действий Г.К. Жукова желанием «срубить баобаб побольше» В.В. Бешанов цитирует мемуары командира 1-го гв. кавалерийского корпуса П.А. Белова, у которого из рук была вырвана верная победа. Во избежание недоразумений должен сказать, что никаких претензий лично к П.А. Белову у меня нет. Он заслуживает уважения и как мемуарист, и как военачальник. Я бы даже сказал, что он написал одну из лучших книг серии «Военные мемуары». Воспоминания П.А. Белова «За нами Москва» написаны информативно и с душой. Читатель отчетливо себе представляет, как воевали Белов и его сослуживцы. Он рисует картины войны, которые не сможет придумать ни один литератор:

«15 декабря, как только было освобождено Дедилово, мы с Грецовым <начальником штаба 1-го гв. кавалерийского корпуса. — А. И.> поехали туда. Михаил Дмитриевич смотрел и не узнавал знакомую улицу. По обеим сторонам ее тянулись выгоревшие изнутри коробки домов. Развалины сменялись черными пепелищами. — Останови, — сказал Грецов шоферу.

Мы вышли из машины. Михаил Дмитриевич сделал несколько шагов и снял шапку.

— Это и есть мой дом.

Обуглившиеся бревна, потрескавшиеся кирпичи да полуразрушенная русская печь — все, что осталось от постройки. Мелкий снежок уже припорошил угли и золу.

Грецов прислонился спиной к печке и на несколько секунд закрыл глаза. Глядя на него, я подумал, что возле этой печки грелся он, наверное, в те далекие годы, когда был еще мальчуганом»[111].

Но от характерных особенностей мемуарной литературы мы никуда не денемся. Поэтому, к большому сожалению, приходится отметить избирательность памяти П.А. Белова в отношении событий наступательной фазы битвы за Москву. Это явление нормальное, и я бы скорее удивился, не обнаружив подобных моментов. Перефразируя знаменитую фразу Уинстона Черчилля, тот, кто пишет сплошную неправду, у того нет ума, а кто нигде не преувеличивает, у того нет сердца. Поэтому хорошим тоном для историка является сверка почерпнутых из различных источников сведений. Это не паранойя или неуважение к мемуаристу, а лишь следование общепринятым методикам. Поэтому когда В. Суворов или В. Бешанов выхватывают из советского мемуара несколько абзацев, «подтверждающих» их рассуждения, и радостно размахивают выдернутой с мясом цитатой, то это просто демонстрация их непрофессионализма. Ни тот ни другой не пытаются ответить на вопрос о правильной интерпретации и правдивости сообщенных источником сведений.

Давайте попробуем разобраться и свести воедино мемуары и документы. Относительно «стоп-приказа» с поворотом от Юхнова на Мосальск в своих мемуарах П.А. Белов пишет следующее:

«Нужно было прежде всего окружить и разгромить немецкие войска в районе Юхнова, занять или блокировать этот город. Тем самым мы успешно завершили бы рейд. После этого наши дивизии могли бы двигаться на Вязьму, не опасаясь за свой тыл. Обстановка требовала действовать именно таким образом. Но вскоре после того, как я отправил командующему фронтом план действий, был получен новый приказ. Он не только не учитывал выдвинутые мной доводы и соображения, но и во многом противоречил директиве от 2 января, полученной сутки назад.

Этот приказ отразился впоследствии на боевых действиях не только моего корпуса, но и всего Западного фронта. Привожу его в полном виде:

«Тов. Белову. От 3.1.42 г.

Ваше решение о повороте главных сил группы против щелканово-плосской группировки не отвечает оперативной обстановке и нашему плану в целом.

Отход ваших главных сил от мосальской группировки противника даст возможность противнику быстро закрыть образовавшийся прорыв и организовать оборону.

Приказываю:

1. Оставить часть сил против плосской группировки противника, а главные силы повернуть на Мосальск для уничтожения группировки противника в районе Мосальска и выхода западнее Юхнова.

2. Против зубовско-плосской группировки противника ударить 217 сд, действующей в районе Зубова. В этот же район выйдут 154 сд и 112 тд 50 А.

3. Ускорить выдвижение в Мещовск и Мосальск двух сд 10 А.

Жуков. Хохлов. Соколовский».

Приказ удивил меня своей непоследовательностью. Во-первых, мое решение о повороте главных сил корпуса против щелканово-плосской (то есть юхновской) группировки противника соответствовало полученной накануне директиве: она требовала уничтожить на первом этапе юхновскую группировку гитлеровцев. Во-вторых, вызывал недоумение упрек за то, что будто бы мы отводим свои главные силы от Мосальска. При чем тут Мосальск? Мы не вели и не намеревались наступать главными силами на этот город, да никто и не приказывал нам этого. Против мосальской группировки гитлеровцев были выделены 239-я и 325-я стрелковые дивизии, переданные в мое подчинение из состава 10-й армии. Кроме того, противник в Мосальске не был в то время достаточно сильным, чтобы появилась необходимость повертывать на город еще и кавалерийские соединения. <…> Мы сделали еще несколько попыток убедить Военный совет фронта в том, что гораздо целесообразнее действовать так, как предписывала его же директива от 2 января. Мы имели прекрасную возможность обойти Юхнов слева, ввести через разрывы в боевых порядках противника у деревни Касимовки и в других местах по меньшей мере четыре кавалерийские дивизии. Перерезав Варшавское шоссе и повернув на Медынь, эти дивизии начали бы громить тылы и штабы немецких войск»[112].

Если следовать только описанию событий конца декабря 1941 г. и первых дней 1942 г. самим Беловым, то логики в действиях Г.К. Жукова действительно не просматривается. Развитие наступления кавалерийского корпуса представлено едва ли не победным маршем. Собственно, о боях под Юхновом Белов пишет:

«Мы одну за другой освобождали деревни, выгоняя немцев на мороз. 2 января захватили юхновский аэродром. Несколько кавалерийских отрядов вышли на Варшавское шоссе, у деревни Касимовки, в восьми километрах юго-западнее Юхнова, освободив при этом около пятисот советских военнопленных, которых немцы намеревались угнать в Спас-Деменск»[113].

Авторский коллектив под руководством маршала Б.М. Шапошникова в книге «Разгром немецко-фашистских войск под Москвой», вышедшей под грифом «секретно» в 1943 г., историй с массовым выталкиванием немцев на мороз не подтверждает. Действия корпуса П.А. Белова под Юхновом в этой работе описываются следующим образом:

«Боевые действия войск группы генерала Белова после 31 декабря проходили в такой последовательности: находившаяся на правом фланге группы с задачей прорваться в юхновском направлении 41-я кавалерийская дивизия с 1 по 4 января вела бои на фронте Солопихино, Зубово. К тому же времени 57-я и 1-я гвардейская кавалерийские дивизии, получившие такую же задачу, что и 41-я кавалерийская дивизия, с боями преодолевали рубеж Житеевка, Сухолом, Жеремесло (2 км западнее Сухолома), Куркино. Левофланговые 75-я и 2-я гвардейская кавалерийские дивизии наступали в направлении на Давыдово с целью выйти в район западнее Юхнова. К 4 января обе дивизии были остановлены противником на фронте Тибеки, Давыдово, Фошня, Петушки (2 км юго-восточнее Фошни), завязался огневой бой. 6 января немцы силою до трех пехотных полков при поддержке танков и авиации перешли в контратаку с фронта Озеро, Сулихово, Живульки и вынудили части левого фланга группы отойти на линию Давыдово, Фошня, Беклемищево. На этом рубеже завязался ожесточенный бой. Части 41, 57 и 1-й гвардейской кавалерийских дивизий вели тяжелые бои на прежнем фронте. Войска кавалерийской группы испытывали недостаток боеприпасов. В связи с этим генерал Белов 7 января решил перейти к обороне».

Как мы видим, весомых результатов в боях на ближних подступах к Юхнову корпусу П.А. Белова достигнуть не удалось, и он вынужденно перешел к обороне. Более того, на левом фланге под воздействием контратаки немцев он был вынужден отступить. Картина, нарисованная в исследовании, подтверждается оперативными сводками Генерального штаба Красной армии. Первый раз группа Белова и город Юхнов встречаются на страницах оперсводок 30 декабря: «Опергруппа Белова, продолжая преследование отходящих частей противника в северо-западном направлении, к исходу 30.12 главными силами достигла района г. Юхнов». На следующий день оперсводка констатирует: «Опергруппа Белова развивала наступление в направлении г. Юхнов. Данных о положении частей к исходу 31.12 не поступало». В оперативной сводке на 8.00 2 января сказано: «Опергруппа Белова вела бои за овладение г. Юхнов». На следующий день, 3 января 1942 г., положение кавалерийского корпуса Белова характеризуется следующим образом: «Опергруппа Белова вела упорные бои с крупными силами противника». 4 и 5 января все то же самое: «Опергруппа Белова вела бои с частями прикрытия противника на юхновском направлении» и «Опергруппа Белова продолжала вести упорные бои с противником на юхновском направлении». Только 7 января эта заезженная пластинка меняется на «Опергруппа Белова вела наступательные бои с противником на мосальском направлении».

Тезис П.А. Белова о том, что он мог взять Юхнов очередным обходным маневром, представляется неубедительным. Он с вечера 30 декабря почти неделю без особых результатов стучался в оборону немцев под Юхновом. Перенос направления удара означал растягивание фронта, разрежение боевых порядков, что в схватке с активным и решительным противником было опасно. Уже 2 января 1942 г. не все соединения корпуса вели наступление, утренняя оперсводка Генштаба от 3 января гласит: «2 гв. кд, отражая атаки противника, вела бои на рубеже Любимово — Жилетово». Напротив, оперативная сводка OKW, датированная 2.00 3 января, дышит оптимизмом: «Южнее г. Юхнов удалось потеснить противника на отдельных участках, отбит противник, атаковавший с юго-запада севернее Зубова». Зубово — это населенный пункт под Юхновом. Кроме того, П.А. Белов умалчивает о том, что поворот на Мосальск состоялся не сразу после полученного 3 января приказа, а только 6 числа. Вполне логично, что для сохранения темпов операции Г.К. Жуков развернул застрявший на неделю под Юхновом кавалерийский корпус на новое направление, рассчитывая захватить Юхнов силами подходящей с востока 50-й армии И.В. Болдина. Не приходится сомневаться, что если бы 1-й гвардейский кавалерийский корпус оставили под Юхновом, то Г.К. Жукову впоследствии были бы предъявлены претензии в недостаточной гибкости ведения операции. Вместо душещипательной истории о «нелогичном» повороте на Мосальск были бы рассказы о «бессмысленных лобовых атаках» на Юхнов.

Смещение направления удара 1-го гв. кавалерийского корпуса не изменяло задач Западного фронта в целом. Просто Юхнов, оказавшийся более «крепким орешком», чем предполагалось вначале, перепоручался подходившим с востока стрелковым соединениям 50-й армии И.В. Болдина. Директива Г.К. Жукова командующим 43, 49 и 50-й армий № 0152/оп от 8 января 1942 г. гласила: «Командарму 50 — разгромить зубово-юхновскую группировку противника и не позднее 11.1 овладеть Юхновом; в дальнейшем, взаимодействуя с группой Белова, главными силами наступать в общем направлении на Слободка, Вязьма»[114]. В свою очередь направления наступления войск Западного фронта и задачи фронта как таковые определялись Ставкой ВГК.

Именно директивы Ставки оформили документально боевые действия под Москвой в январе — апреле 1942 г. как попытку разгрома противника ударами по сходящимся направлениям Калининского и Западного фронта. Координатором действий двух фронтов Г.К. Жуков стал только в конце января 1942 г, а в его начале, когда, собственно, разворачивал Белова от Юхнова, он был лишь одним из игроков спланированного наверху зимнего наступления. Фактически приказы Жукова 50-й армии и 1-му гв. кавкорпусу от 8 января были детализацией директивы Ставки ВГК от 7 января:

«Командующему Западным фронтом разгромить не позднее 11 января юхновско-мосальскую группировку противника, нанести главный удар — силами ударной группы т. Белова и 50-й армии на Вязьму и завершить окружение можайско-гжатско-вяземской группировки противника, во взаимодействии с войсками ударной группировки Калининского фронта»[115].

Невооруженным глазом видно, что заказанная Жуковым дата захвата Юхнова — 11 января 1942 г. — есть не что иное, как проекция на подчиненных указаний Ставки ВГК. Впоследствии этот срок постоянно сдвигался, т. к. под Юхновом подошедшие к нему стрелковые соединения завязли в позиционных боях. Строго говоря, кавкорпус Белова не был повернут от конечной цели наступления, а выполнил маневр, который моряки называют «коордонат»: за поворотом примерно на 90 градусов на Мосальск последовал поворот на Вязьму также на 90 градусов. Фактически кавалеристы не меняли направление своих действий, а обходили крупный узел сопротивления немцев. Выход на тылы мосальской группировки противника был побочным продуктом этого маневра. Сам Юхнов войска 49-й армии заняли только 5 марта 1942 г. после тяжелых позиционных боев.

Период собственных позиционных боев под Юхновом П.А. Белов в своих воспоминаниях перекрывает рассказом о выгнанных на мороз немцах. Вообще это своего рода маячок: если мемуарист вдруг съезжает от действий своего соединения или объединения в целом к мелким тактическим эпизодам или к «психическим атакам эсэсовцев с закатанными рукавами», то в данный период явно было что-то важное, но нежелательное для описания в деталях. Чтобы придать весомость своим словам, командир 1-го гвардейского кавалерийского корпуса процитировал все тот же кусочек исследования Блюментрита, который впоследствии использовали В.В. Бешанов и начальник разведотдела корпуса А.К. Кононенко. На самом деле никакого чуда не произошло: оправившись от шока начала декабря 1941 г., немецкое командование приняло ряд решительных мер по восстановлению целостности фронта. Более того, перевод Блюментрита из штаба 4-й армии в Генеральный штаб совершенно непохож на скандальное смещение Гудериана или фон Бока. Блюментрит по итогам оборонительного сражения под Москвой 16 января 1942 г. получил звание генерал-майора, пошел на повышение, а 26 января 1942 г. получил награду, известную среди немецких военных как «партийный значок для близоруких» — Германский крест в золоте. Им награждались только за боевые заслуги, а прозвище свое награда получила за крупную свастику на белом фоне в центре. О полученном повышении и награде Блюментрит в своем исследовании скромно умолчал. Видимо, в период написания «Московской битвы» он не считал нужным афишировать свои собственные заслуги на службе фюрера. В его повествовании отчетливо не хватает рассказов о том, что он с детства ненавидел нацистов, был диссидентом с момента прихода Гитлера к власти, а в свободную минуту в штабе любил слушать Би-би-си. В конце своего повествования он все же не удержался и приписал немецким солдатам подпись под картиной о походе Наполеона на Москву: «Они ворчали, но все же следовали за ним!» В общем, ворчал вермахт и лично полковник Блюментрит, а успехи случались сами собой, русские постоянно в поддавки играли. Все это звучит просто смешно, особенно сейчас, когда стали известны многие детали январских боев на московском направлении. Особенно трогательно звучат слова о сгинувшем в болотах на страницах исследования Блюментрита кавалерийском корпусе, в то время как конники Белова стали на несколько месяцев участниками тяжелых боев под Вязьмой. Правда, уже после того, как сам начальник штаба 4-й армии получил повышение.

Однако еще до того, как Блюментрита повысили, произошел ряд важных событий, которые он не счел нужным внятно описать в своей исторической работе. Прежде всего, следует отметить, что кризис на правом фланге немецкой 4-й армии возник, по крайней мере, за две недели до того, как кавалеристы П.А. Белова вышли к Юхнову. Фон Бок записал в своем дневнике 15 декабря 1941 г.:

«Трудные переговоры с Гудерианом о разрыве к западу от Тулы. Он отверг все предложения о закрытии разрыва с юга. Я передал в его подчинение оставшиеся части 137-й пехотной дивизии из 4-й армии и подчеркнул необходимость отправки чего-либо, неважно насколько слабого, на лыжах или каким-либо другим методом в Одоево»[116].

Образовавшийся в результате Тульской наступательной операции 40-километровый разрыв между смежными флангами 4-й и 2-й танковой армий серьезно беспокоил немецкое командование, и был принят целый комплекс мер по его ликвидации. В сущности, именно хаотичность отступления 2-й танковой армии, приведшая к образованию разрыва фронта, стала поводом для смещения «быстрого Гейнца»: он был отстранен по приказу Гитлера. Но две недели лихорадочного сбора сил для восстановления целостности фронта не прошли даром. Уже 27 декабря 1941 г. была создана так называемая группа Штумме. Управлением группы стал штаб ХХХХ моторизованного корпуса, перебрасываемого из 4-й танковой группы, закрепившейся на рубежах рек Лама и Руза. Ядром группы должна была стать свежая 216-я пехотная дивизия, перебрасываемая с запада. Помимо нее в группу входили 10-я и 19-я танковые дивизии и 10-я моторизованная дивизия. Кроме того, с 20 по 26 декабря 1941 г. транспортной авиацией в район Калуги было переброшено 8512 человек пополнения и 4-й полк СС из Кракова.

Принятые немецким командованием меры рано или поздно должны были перейти из количества в качество. Уже в боях за Калугу приняли участие переброшенные по воздуху части. Далее они были отброшены на запад, и к Юхнову стянулась уже достаточно сильная группировка, вполне пригодная для отражения попытки 1-го гвардейского кавалерийского корпуса с ходу овладеть этим важнейшим узлом коммуникаций. Отступая от Москвы, немцы создавали несколько подготовленных в инженерном отношении рубежей обороны. Сам Белов пишет:

«С начала зимы <т. е. с начала декабря. — А.И. > немцы расчищали шоссе. По обеим сторонам его образовались высокие снежные валы, закрывавшие шоссе от глаз наших наблюдателей. В некоторых местах фашисты облили валы водой, превратив их в ледяные. Под защитой этих валов гитлеровцы имели возможность незаметно для нас маневрировать резервами»[117].

Легкой жертвой Варшавское шоссе и узлы дорог на нем были лишь в охотничьем рассказе генерала Блюментрита. Летом 1941 г. советское командование лихорадочно возводило укрепления в тылу истекающих кровью войск. Зимой 1941/42 г. точно так же немцы сооружали ряд рубежей обороны, названных по имени городов Германии. Отступать на следующий рубеж разрешалось только по его готовности к занятию войсками.

Хорошую оценку возможного развития событий в том случае, если бы Г.К. Жуков не развернул конников П.А. Белова от Юхнова, дают нам действия 1-го гв. кавалерийского корпуса под Вязьмой в феврале 1942 г. Точно так же для предотвращения захвата важнейшей линии коммуникаций немецкое командование бросило под Вязьму остатки двух танковых дивизий — 5-й и 11-й. Эти две дивизии заняли оборону к северу и югу от шоссе соответственно. Кроме того, 5-я в зависимости от обстановки меняла свои позиции, перемещаясь к югу от Вязьмы. Позднее на усиление этих двух дивизий прибыли части 246-й пехотной дивизии. С оперативной точки зрения обстановка под Вязьмой была в целом сходной с той, которая сложилась под Юхновом после Калужской операции. Точно так же П.А. Белов пытался смещать направление главного удара, стремясь обойти открытый фланг обороняющихся под Вязьмой частей немцев. В сущности, он реализовывал план, который был им задним числом предложен в отношении несостоявшегося штурма Юхнова: «Мы имели прекрасную возможность обойти Юхнов слева, ввести через разрывы в боевых порядках противника у деревни Касимовки и в других местах по меньшей мере четыре кавалерийские дивизии». Оборону 11-й танковой дивизии под Вязьмой П.А. Белов точно так же пытался обойти слева позиции противника, смещая острие удара своего корпуса на запад. Весь февраль раз за разом П.А. Белов атаковал шоссе Вязьма — Смоленск, стараясь «обойти слева». К 20 февраля до железной дороги Смоленск — Вязьма оставалось уже 6–7 километров. Уже 23 февраля конники Белова вышли к железной дороге между Ребровом и Алферовом, в 30 км западнее Вязьмы. Однако вскоре контратаки немцев вынудили кавалерийские дивизии группы Белова отойти в исходное положение. Далее произошло то, чего удалось избежать под Юхновом: немецкая контратака больно ударила по растянутому вследствие стремления «обойти слева» правому флангу группы Белова, что привела к окружению 329-й стрелковой дивизии, переданной в группу из состава 33-й армии. Немцы вполне успешно реализовывали идею асимметричного удара, обрушивая контратаки на ослабленный фланг атакующего, стараясь одновременно удержать оборону на атакуемом крыле. У меня нет никаких оснований утверждать, что поединок с группой Штумме под Юхновом кавалеристы провели бы результативнее боев под Вязьмой месяцем позднее. Как бы ни хотелось П.А. Белову и его начальнику разведки А.К. Кононенко представить Юхнов как упущенный шанс корпуса, приказ Г.К. Жукова о повороте на Мосальск был лишь бесстрастным судейским «брэк!», сказанным в совершенно бесперспективной для кавалеристов ситуации.

Традиция ценных советов командующему фронтом в мемуарах продолжилась также в описании событий, последовавших за прорывом корпуса Белова через Варшавское шоссе. Преуспел в этом начальник разведки 1-го гв. кавкорпуса А.К. Кононенко в мемуарах, написанных в 1959–1962 гг., но не изданных по цензурным соображениям. Уже в наше время они были обработаны и изданы Ф. Д. Свердловым. Одна из основных претензий к Г.К. Жукову заключалась в жалобах на недостаточное прикрытие действий кавалерийского корпуса с воздуха:

«Майор Холод <командир авиаполка. — А.И. >в 23 часа 5 февраля сообщал Белову:

«Командующий ВВС 10-й армии подчинил нас себе и приказал прикрывать район армии. На мой доклад, что я имею задачу 1-го гв. кавкорпуса, мне ответил начальник штаба ВВС 10-й армии, что есть приказ Жукова о том, что 66-й ИАП в течение 4 и 5.02.42 должен выполнять задачу 10-й армии.

Жду указаний. Майор Холод».

Приказ прикрывать 10-ю армию был отдан 66-му ИАП как раз в момент, когда группе Белова было приказано атаковать Вязьму и во что бы то ни стало овладеть городом. Что же это — ошибка, досадное совпадение, недоразумение или оплошность? — спрашивает Кононенко.

Но еще хуже обстояли дела с прикрытием истребителями группы войск Белова в дни ее наступления на север на соединение с кавкорпусом Соколова. Здесь вообще командующий фронтом забыл о прикрытии ее с воздуха»[118].

Намеки, как мы видим, следуют вполне прозрачные: злобный командующий фронтом решил извести кавалеристов и намеренно лишил их поддержки авиации. Однако начальник разведки 1-го гв. кавалерийского корпуса просто не в курсе. Г.К. Жуков проблему поддержки действующих у Вязьмы соединений понимал и докладывал о необходимых мерах И.В. Сталину 22 февраля 1942 г.:

«Брать авиацию армий приказ № 0127 запрещает. Западный фронт, имея в своем распоряжении всего лишь один полк ТБ-3, не может сейчас совершенно прикрыть 12 дивизий, действующих в районе гор. Вязьма, жел. дорожных перевозок и выгрузочных районов.

Прошу усилить фронтовую авиацию на 2 полка «Харрикейнов» для обеспечения Белова, Соколова, Ефремова и на 2 полка ЯК-1 для помощи армейской авиации для усиления отпора авиации противника при массированных налетах для прикрытия перевозок»[119].

События лета 1941 г. и битва под Москвой выявили существенный изъян в организации ВВС Красной армии. Командующий фронтом (см. ссылку Г.К. Жукова на приказ № 0127) не имел возможности массировать авиацию фронта на ключевом направлении действий своих войск. Тот же самый приказ № 0127 был «виновником» того, что командующий 10-й армии мог запретить использование 66-го ИАП-а в интересах конников Белова. Это если оставить без внимания тот факт, что в некоторые дни в этом авиаполку было по… три (!) исправных самолета. К тому же в начале февраля Жуков вникал в обстановку в полосе подчиненного ему в новой должности Калининского фронта. В те дни, о которых пишет Кононенко, Жуков находился в штабе 20-й армии А.А. Власова, т. е. на противоположном от Юхнова крыле Западного фронта.

Глобально проблема была в том, что большая часть авиации была размазана по армиям. То есть между авиаполком в нужной точке и командованием фронта чаще всего было промежуточное звено в лице командования армии. Соответственно, если в полосе одной армии решалась судьба операции, то ВВС этой армии работали на износ, в то время как ВВС армии на более спокойном участке фронта действовали с куда меньшим напряжением и даже искали, чем заняться. Подобная система сложилась до войны и, к сожалению, не прошла проверку на прочность. Эта проблема была решена весной 1942 г., когда начали формироваться воздушные армии. Тем самым командующий фронтом управлял всеми силами авиации, распределяя ее между армиями в зависимости от текущей обстановки. Первая воздушная армия, как и следовало ожидать, была сформирована в составе Западного фронта. Но в период, когда Белов и Ефремов сражались под Вязьмой, ее еще не было. Поэтому фраза в мемуарах А.К. Кононенко «Утром 31 января Белов пишет командующему Воздушной армией Худякову…» звучит просто издевательски. Мало того, что 1-я воздушная армия была сформирована только 10 мая 1942 г., ее командующим С.А. Худяков стал только в июле 1942 г., а до этого армией командовал Т.Ф. Куцевалов. Меня больше всего поражает во многих мемуаристах именно это: незнание фактов и подводящая на каждом шагу память при непробиваемом апломбе. Потом эти написанные с апломбом пассажи вырывались из контекста и использовались для очернения Жукова.

Не раз сталкиваясь с мыльными пузырями «упущенных возможностей», я стал крайне скептически относиться к «альтернативной истории», особенно излагаемой на страницах воспоминаний. Избирательность памяти, постоянное стремление выдавать желаемое за действительное и скудные сведения о действиях противника существенно снижают ценность таких исследований. Происходило то, что должно было произойти. Мелкие флуктуации чаще всего не могли изменить развитие событий, в которых участвовали десятки дивизий и сотни тысяч человек.

О роли товарища Власова

Законы жанра критики той или иной исторической личности требуют параллельного выдвижения антипода критикуемого персонажа. Это позволяет ярче высвечивать недостатки того, кого автор описывает со знаком минус. В. Суворов не отступил от этого канона. Но выбор личности, которую он противопоставил Г.К. Жукову, был крайне странным. В результате критика действий Жукова под Москвой в исполнении Владимира Богдановича получилась наиболее безграмотная и слабая из всех мне известных. Это произошло, когда он решил использовать события советского контрнаступления под Москвой для возвеличивания А.А. Власова: «Над Власовым, Рокоссовским и Говоровым стоял Жуков. Можно предположить, что спасение Москвы и все чудеса на реке Ламе были организованы по приказу Жукова. Но тогда возникает вопрос, почему Жуков довел до блистательного совершенства искусство одного только Власова? Почему забыл про Рокоссовского, Говорова и других командующих армиями Западного фронта? И приходится признать, что блистательные операции 20-й армии на реке Ламе были организованы Власовым без участия Жукова, а возможно — и вопреки Жукову»[120].

В период перестройки или даже в начале 90-х конспирологическая теория об авторстве наступления на реке Ламе еще могла как-то сойти за правду. Но в 2005 г. эти тезисы В. Суворова звучат просто дико, поскольку еще в 1997 г. издательство «Терра» выпустило сборник документов по битве за Москву. Среди прочих в нем приводится документ за подписью членов Военного совета Западного фронта: Жукова, Хохлова и Соколовского. В этом документе прямым текстом описываются мероприятия, с помощью которых предполагается прорвать немецкую оборону:

«1. Ввиду того что 16-я армия задачи по прорыву обороны противника не выполнила, задача прорыва возлагается на 20-ю армию. Для этой цели в подчинение командарма 20 передать: а) из 1-й ударной армии — 29, 56 сбр и 528 ап, сосредоточив их к 8.1.42 г. в район Щекино, Пушкари, Калистово; б) из 16-й армии — 2-й гв. кавкорпус с лыжбатами, 20 кд, 22 тбр, 471, 523, 138, 537 ап, два дивизиона PC М-13; 40 и 49 сбр.

Указанные части сосредоточить к 8.1.42 в район: 2-й гв. кавкорпус, 20 кд, 22 тбр — Ченцы, Ядрово, Рождествено; 40 и 49 сбр — Муромцево, Жданово; 471 сп — Муромцево; 523 ап — Бол. Никольское; 138 ап — Жданово; 537 ап — Красиково; дивизион PC — Ядрово.

2. Командарму 20 в течение 6–8.1 подготовить удар на фронте Михайловка, Ананьево, Посадинки для завершения разгрома противника в оборонительной полосе и последующего захвата Шаховской.

Атака — утром 9.1. Задача первого дня — выход на фронт Бол. Исаково, Курьяново, Чубарово. Задача второго дня — захват подвижной группой (2 гв. кк, 22 тбр, 20 кд, пять лыжбатов) Шаховской с дальнейшим направлением наступления на Гжатск.

3. Все перегруппировки произвести быстро и скрытно. Руководящий командный состав передаваемых из 1-й ударной и 16-й армий соединений и частей выслать к 9.00 7.1 в Возмище для получения от командарма 20 задач и указаний по рекогносцировке и занятию исходных позиций.

5. Исполнение донести, командарму 20 план операции представить к 24.00 6.1.42.»[121].

В этом приказе даны ответы на все риторические вопросы, заданные Владимиром Богдановичем. Во-первых, присутствует объяснение, почему прорыв был поручен 20-й армии: попытки прорыва в полосе 16-й армии оказались неудачными, немцам удалось ее остановить и уплотнить боевые порядки в полосе армии К.К. Рокоссовского. Повторение наступления 16-й армии, пусть даже в измененном составе, могло привести к позиционному тупику. Возможно, свою роль сыграл тот факт, что, по данным разведки, в полосе предполагаемого прорыва оборонялась немецкая 6-я танковая дивизия, не имевшая танков. Вследствие этих причин направление главного удара было перенесено в полосу соседней армии, т. е. 20-й армии А.А. Власова. Во-вторых, в приказе содержится информация, практически однозначно исключающая командующего 20-й армии из числа авторов плана прорыва обороны немцев на реке Ламе. Дело в том, что в качестве мер, обеспечивающих прорыв обороны противника, предлагаются мероприятия, осуществимые только командованием фронта: перемещения артиллерии и танковых бригад из 16-й и 1-й ударной армий в полосу 20-й армии. Таким образом, число орудий в 20-й армии возросло с 229 до 395, минометов — с 295 до 450, танков — с 50 до 100. Полномочий для таких рокировок у командующего армией нет. Во-вторых, последним пунктом идет указание командарму 20 подготовить план операции. Это означает, что на момент подписания документа в распоряжении Г.К. Жукова плана действий собственно 20-й армии еще не было. Он дал указания на концентрацию сил и приказал А.А. Власову подготовить план наступления сообразно этим силам. Если бы автором идеи «артиллерийского наступления» был командующий 20-й армии, то пункт о подготовке плана в приказе Г.К. Жукова либо просто отсутствовал, либо присутствовал бы в форме «уточнить и дополнить».

А.А. Власов просто не мог что-либо делать вопреки приказам командующего фронтом, так как не имел технической возможности приказывать артиллерийским полкам, 2-му гв. кавкорпусу или 22-й танковой бригаде куда-либо перемещаться, эти соединения находились в подчинении командующих 16-й и 1-й ударной армий К.К. Рокоссовского и В.И. Кузнецова. Максимум, что мог сделать командующий 20-й армии, — провести концентрацию сил внутри своей собственной армии.

Может быть, спросит читатель, армия А.А. Власова действовала лучше всех, и поэтому именно в ее полосе было решено обкатывать «артиллерийское наступление»? Эта версия оперативными документами Западного фронта также не подтверждается. Более того, командующий фронтом указывает командующему 20-й армии на его ошибки. Буквально за две недели до начала знаменитого наступления на реке Ламе Г.К. Жуков делает А.А. Власову выволочку:

«Вопреки указаниям Военсовета фронта прорывать оборону противника на узком фронте 20-я армия ведет наступление на всем фронте армии и, как следствие, не имеет никакого успеха»[122].

Ошибки и А.А. Власова, и К.К. Рокоссовского были практически одинаковыми: они не стремились суживать полосу наступления, исходя при планировании операций из довоенных нормативов на ширину фронта прорыва. Однако новые условия потребовали внесения корректив в довоенные теоретические разработки. На реке Ламе даже после концентрации артиллерии и танков ширина прорыва составляла всего 8 км из 20-километровой полосы армии. Опыт войны подтвердил практику сужения фронта прорыва по сравнению с цифрами, которыми оперировал Г.К. Жуков в своем выступлении на совещании командного состава Красной армии в декабре 1940 г. Только он изменившиеся условия увидел и откорректировал нормативы ширины фронта прорыва.

Также следует отметить, что прием рокировки сил был впоследствии применен Г.К. Жуковым по отношению к самой 20-й армии. Точно так же, как в случае 16-й армии, когда фронт перед 20-й армией уплотнился и атаки перестали давать весомые результаты, он рокировал часть сил 20-й армии в полосу соседней 5-й армии Л.А. Говорова. Произошло это в начале марта 1942 г., на завершающем этапе Ржевско-Вяземской операции. По итогам операции карьера Говорова также пошла в гору: 25 апреля он становится командующим Ленинградской группой войск Ленинградского фронта, а с 3 июня 1942 г. — командующим Ленинградским фронтом.

Справедливости ради нужно сказать, что к числу париев среди командующих армиями Западного и Калининского фронтов А.А. Власов все же не относился. Диалоги между Жуковым и Власовым в ходе обсуждения планов наступлений читать довольно интересно. Например, Жуков интересуется: «Почему Вы атакуете группу населенных пунктов, а не пустое пространство между ними и соседним узлом сопротивления?» Власов отвечает: «Там глубокий снег, и перегруппировка сил на это направление потребует много времени». Жуков соглашается, и конструктивная дискуссия о выборе направления удара продолжается. Между командармом и командующим фронтом идет именно диалог, беседа редко принимает характер лекций по тактике со стороны Жукова. Неудивительно, что по итогам наступления под Москвой А.А. Власову Г.К. Жуковым была дана следующая характеристика: «Генерал-лейтенант Власов командует войсками 20-й армии с 20 ноября 1941 года. Руководил операциями 20-й армии: контрударом на город Солнечногорск, наступлением войск армии на волоколамском направлении и прорывом оборонительного рубежа на реке Лама. Все задачи, поставленные войскам армии, тов. Власовым выполняются добросовестно. Лично генерал-лейтенант Власов в оперативном отношении подготовлен хорошо, организационные навыки имеет. С управлением войсками армии — справляется вполне. Должности командующего войсками армии вполне соответствует». По итогам боев на р. Ламе А.А. Власов был награжден орденом Красного Знамени, и ему было присвоено звание «генерал-лейтенант». Психологический надлом в этой личности произошел полгода спустя, его сломали бои в лесах и болотах на Волховском фронте.

Вообще, одной из проблем Красной армии зимой 1941/42 г. было то, что Г.К. Жукова нельзя было клонировать и поставить дубли во главе каждой дивизии и армии. Он мог придумывать сколь угодно дерзкие и грамотные ходы, но они наталкивались на непонимание механизма ведения наступления в тактических звеньях. Довольно часто Жуков даже срывался и устраивал полные целой гаммы самых разных эмоций выволочки своим подчиненным. Так, например, в 5.00 утра 27 января 1942 г. он пишет командующему 49-й армии:

«Невыполнение задач 49-й армией, большие потери в личном составе объясняются исключительной личной виновностью командиров дивизий, до сих пор грубо нарушающих указание т. Сталина и <требование> приказа фронта о массировании артиллерии для прорыва, о тактике и технике наступления на оборону в населенных пунктах. Части 49-й армии много дней преступно ведут лобовые атаки на населенные пункты Костино, Острожное, Богданово, Потапово и, неся громадные потери, не имеют никакого успеха. Каждому элементарно военнограмотному человеку должно быть понятно, что вышеуказанные села представляют очень выгодную и теплую оборонительную позицию. Местность перед селами — с полным обстрелом, и, несмотря на это, на одном и том же месте продолжаются преступно проводимые атаки, а как следствие тупости и недисциплинированности горе-организаторов, люди расплачиваются тысячами жизней, не принеся Родине пользы.

Если вы хотите, чтобы вас оставили в занимаемых должностях, я требую:

Прекратить преступные атаки в лоб населенного пункта;

Прекратить атаки в лоб на высоты с хорошим обстрелом;

Наступать только по оврагам, лесам и малообстреливаемой местности;

Немедленно прорваться между населенными пунктами и, не задерживаясь на их окончательном овладении, завтра же захватить Слободу, Рассвет и вклиниться до Левшина.

Исполнение донести мне к 24.00 27.1»[123].

Разумеется, в гладко прилизанных, я бы даже сказал, «политкорректных» главах «Воспоминаний и размышлений» о битве за Москву эти наполненные горечью и досадой строки включены не были. Несмотря на свою неукротимую энергию и суровый характер, командующий Западным фронтом не мог стоять с наганом в руке над каждым командиром дивизии и командующим армией. Когда была возможность парировать ошибки командармов решением «верхнего» уровня на реке Ламе, это было сделано. Добиться же того, чтобы каждый командир растянутого на 650 км фронта действовал грамотно, было очень сложно даже для человека незаурядных менеджерских способностей, каким был Жуков. Одних теоретических знаний для формирования прослойки эффективных тактических командиров было мало. Нужен был опыт пресловутых «лобовых атак», чтобы командиры видели свойства местности на карте и рекогносцировке и принимали соответствующие решения.

Командующий 49-й армией И.Г. Захаркин впоследствии в ходе войны звезд с неба не хватал, командовал армией до лета 1943 г., далее был заместителем командующего ряда фронтов. Поливать его помоями постфактум Г.К. Жуков не счел нужным, тем более до победы Захаркин не дожил — он погиб в автокатастрофе в 1944 г. Думаю, что если бы он захотел написать «Воспоминания и размышления» в стилистике А.К. Кононенко, то мы бы долго удивлялись тому, какими непроходимыми тупицами ему приходилось командовать. Однако Георгию Константиновичу хватило ума обойтись даже без намеков и эзопова языка, хотя и поступившись в некоторой степени отсутствием интриги в «Воспоминаниях и размышлениях». Нужно сказать, что мемуаристы-»начальники» чаще всего удерживаются от пассажей про имбецилов-»подчиненных», в то время как мемуаристы-»подчиненные» не стесняются в выражениях относительно своего бывшего руководства.

Все эти попытки осудить и обличить по сути своей бессмысленны. Приведу простой пример. Я давно интересуюсь Первой мировой войной, во многом определившей лицо войны и мира в XX столетии на десятилетия вперед. После газовых атак, танков, аэропланов, позиционных «мясорубок» и крушения нескольких европейских монархий мир изменился. Пристальное изучение сражений Первой мировой войны показывает, что позиционный кризис возник сразу в нескольких плоскостях: техническом, тактическом, организационном. Позиционные сражения в Первую мировую возникали не вследствие скудоумия руководителей армий стран-участниц, а вследствие стечения целого ряда обстоятельств. Зимой 1914/15 г. англичане не смогли сокрушить турецкую оборону в проливе Дарданеллы силами военно-морского флота. Дуэль с береговыми батареями была безрезультатной, а попытка прорыва привела к гибели трех кораблей. Остальные участники прорыва получили повреждения разной степени тяжести. В частности, получил тяжелые повреждения линейный крейсер «Инфлексибл», до этого безнаказанно расстрелявший немецкие крейсера эскадры адмирала Шпее у Фолклендских островов. Казалось бы, нужно отбросить идею лобового штурма сердца Турции. Однако находившиеся далеко от опутанных проволокой полей сражений во Франции и Галиции проливы оказались весьма важными для войны. Через Босфор и Дарданеллы лежал маршрут доставки в Россию боеприпасов и вооружения. Еще до войны через эти проливы пролегал один из основных маршрутов сообщения России с Европой, в частности именно этим путем шел экспорт зерна из России. Тогдашний «ленд-лиз» в силу умеренных возможностей военно-промышленного комплекса Российской империи имел куда большее значение, чем поставки техники СССР в 1941–1945 гг., и повышение поставками вооружений устойчивости и боеспособности русского фронта стало одной из важных задач Антанты. Поэтому отказываться от операции в Дарданеллах никто не собирался. Было решено высаживать на прилегавшем к проливу Галлиполийском полуострове десант, задачей которого должно было стать сокрушение береговой обороны турок с суши.

Союзники высадились 25 апреля 1915 г. в трех точках: англичане на оконечности Галлиполийского полуострова, австралийско-новозеландский корпус (ANZAC) 20 километрами севернее, и французы на азиатской части пролива, чтобы предотвратить обстрел турками английской высадки. Однако первоначальный успех развить не удалось. Союзники столкнулись с неблагоприятными условиями местности, турки подтянули резервы, и вскоре фронт на полуострове превратился в хитросплетение траншей. К англичанам также прибыли резервы. Плотности войск были просто фантастическими: были дни (4 июня), когда на фронте в 5 км наступали 25 тыс. человек. Однако сделанные в Германии пулеметы турок раз за разом выкашивали цепи пехоты союзников. Сбросить английские войска в море контратаками туркам также не удавалось, они тоже несли тяжелые потери. Поля Галлиполи были усеяны трупами, которые под палящим солнцем быстро высыхали, превращаясь в жуткие мумии. Французский плацдарм под воздействием турецких контратак вообще пришлось эвакуировать. К августу 1915 г. командующим войсками союзников на полуострове генералом Гамильтоном был разработан новый план. Было решено осуществить еще одну высадку немного севернее позиций ANZAC-a. Но все повторилось: преодолеть в первый день высадки слабую оборону турок ANZAC не смогли, турки подтянули резервы, и вновь фронт стабилизировался. Однако русский фронт под ударом «тарана Маккензена» трещал по всем швам, и обеспечение его снабжения было более чем актуально. В связи с этим вновь был предпринят ряд атак. В одной из этих атак была практически уничтожена спешенная 1-я австралийская легкая кавалерийская бригада. Именно этот момент показан в известном фильме «Галлиполи» с М. Гибсоном в главной роли.

К январю 1916 г. все плацдармы союзников на Гаплиполийском полуострове были эвакуированы. Галлиполи стало одной из самых кровавых битв в истории английской армии. В течение 259 дней, с апреля 1915 г. до января 1916 г., шли бои, через которые прошли почти 500 тыс. человек. Из этого полумиллиона человек 300 тысяч были убиты или ранены. И дело здесь не в феноменальной тупости или злом умысле. Войска Гамильтона в Галлиполи хорошо снабжались и поддерживались с моря флотом. Но многие недели шли безрезультатные бои просто потому, что не были разработаны и внедрены новые технологии ведения боевых действий. Австралийцы и новозеландцы ANZAC-a были храбры, но им не хватало тактической выучки. Августовский план Гамильтона провалился не потому, что был ошибочен, а потому, что рядовые и младшие командиры не смогли воспользоваться преимуществом внезапности и обвалить еще слабую оборону турок на новом направлении.

В истории боев за Галлиполи как в зеркале отражаются многие позиционные сражения: неудача в развитии прорыва в первые дни приводила к подтягиванию противником резервов и его «запечатыванию». Дальнейшее вливание резервов и уплотнение фронта уже не приводило к качественным изменениям ситуации и лишь переводило сражение в формат изнурительной для обеих сторон «мясорубки». Это общие закономерности, действие которых не зависело от страны, армия которой попадала в такую ситуацию. В Англии рубежа XIX–XX веков не было ни революции, ни репрессий, подобных 1937 г., но все равно сражения за Галлиполи и Юхнов по механизмам своего развития похожи как близнецы. Точно так же не удалось добиться результата в первые дни, когда кавалеристы П.А. Белова не смогли сломить сопротивление переброшенных по воздуху эсэсовцев и мотопехоты 19-й танковой дивизии. Точно так же вокруг Юхнова начали собираться дивизии пехоты обеих сторон, уплотняя боевые порядки. В этих условиях даже почти 100 танков, собранных в армию И.В. Болдина, не позволяли переломить ситуацию в пользу советских войск. Точно так же, как Гамильтон, придумавший высадку ANZAC-a на новом участке, Жуков придумал высадку 4-го воздушно-десантного корпуса в тылу Юхновской группировки. Воздействовать на тылы немецких войск в районе Юхнова ни кавкорпус Белова, ни армия Ефремова, ни действовавшие совместно с ними десантники, высаженные в конце января в районе Знаменки, не могли. Соответственно было намечено западнее Юхнова высадить 4-й воздушно-десантный корпус, которому ставилась задача: прорвать фронт противника в районе Песочня и выйти на Варшавское шоссе (в 25–30 км юго-западнее Юхнова) для дальнейшего совместного наступления с 50-й армией в тыл Юхновской группировки противника. В рамках реализации этого решения в ночь с 19 на 20 февраля 1942 г. в районе Бол. Еленка был выброшен воздушный десант в составе 9-й (1350 чел.) и 214-й (2239 чел.) воздушно-десантных бригад. Однако в ходе выброски десант был рассеян на большой площади, и, пока десантники собирались, немцами были усилены гарнизоны в районе высадки. Соответственно, поставленные задачи выполнены не были, соединиться с 50-й армией десантникам не удалось, а к своим остатки 4-го воздушно-десантного корпуса вышли только через три месяца.

В советское время дело обличения дураков-начальников силами крепких задним умом подчиненных старались сдерживать средствами цензуры. Вообще, в мемуарах взаимоотношения между командующими часто походят на поведение близкой к разводу супружеской пары на людях: подчеркнутая, хотя несколько натужная, любвеобильность. В действительности беседы лично и по телефону были довольно резкими. Поэтому чаще всего острые моменты в «Воспоминания и размышления» включены не были, Например, фамилия Болдин встречается в главе о битве за Москву всего два раза, оба раза в отношении оборонительной фазы сражения. Причина этого в отнюдь не безоблачных взаимоотношениях между командующим Западным фронтом (а затем западным направлением) и командующим 50-й армией в период сражения за Юхнов в январе — марте 1942 г. Поэтому в «Воспоминаниях и размышлениях» мы не найдем фразы «Болдин оскандалился» (это цитата из одного из оперативных документов Западного фронта), а в «Страницах жизни» — жалоб на третирование командующего армией командованием фронта. Сейчас у нас есть возможность заглянуть в записи переговоров и узнать, как Г.К. Жуков беседовал с командующим 50-й армией И.В. Болдиным:

«Не пойму я Вас, почему Вам понадобилось вести танки на артиллерийский огонь. Непонятно, можно было танки подвести по юго-западным скатам. Но дело, видимо, не в том, где их вести, а, главное, вести нечего Вам, все растрепали. Если так легкомысленно будут бросаться танки, как до сих пор Вы бросаете на нерасстроенную систему огня, ничего у Вас не выйдет. Непонятно мне, для чего у Вас врываются танки наподобие: ворвались в Гореловский, ворвались в Малиновский, а пехота оказывается отбита организованной системой огня. Азбучная истина обязывает: прежде чем бросить танки, нужно подавить систему огня, а тогда только бросать танки. А у вас делается наоборот. Вам об этом неоднократно давалось указание, но, видимо, до сих пор эти элементарные истины не поняты и танки продолжают гибнуть без всякой пользы. Бросание танков без подавления системы огня противника я считаю АВАНТЮРОЙ <так в оригинале. — А.И. >. Виновников гибели танков, танкистов, безусловно, надо судить. В отношении паники от авиации противника могу только предложить одно: пресекать эту панику в корне. Никакой массовой гибели от бомбометания на протяжении всей войны не было и нет сейчас. Все это выдумывается для оправдания невыполнения приказа, для оправдания потерь, которые получились при панике <в> Фомино 1-е, о чем нас информировал Быстров, и массовых потерь от плохой организации боя, массовых потерь, от той вакханалии и беспорядка, который существует и творится в армии»[124].

Заметим, что здесь Жуков предвосхитил многих мемуаристов, которые спустя десятилетия будут списывать свои неудачи на «господство в воздухе» немецкой авиации. Например, потери бронетехники от ударов с воздуха были очень редким явлением даже в тот период, когда у немцев появились специализированные противотанковые самолеты. Конечно, существовали моменты, когда жалобы на удары с воздуха были оправданными. В наибольшей степени это относится к деятельности VIII авиакорпуса Вольфрама фон Рихтгоффена в наступательных операциях вермахта на Восточном фронте. Но сплошь и рядом жалобы на феноменальные по своей интенсивности бомбардировки не подтверждаются данными противника.

Думаю, большую злость и досаду вызывало у Г.К. Жукова то, что многие из его подчиненных не видели очевидных вещей, понятных ему самому еще до приобретения практики лобовых штурмов. Это та вещь, о которой я писал в предисловии: талантливый военачальник видит на расстеленной на столе карте или на рассматриваемой в бинокль местности те вещи, которые в упор не видят люди, не отмеченные в той же степени полководческим талантом. Он постоянно указывает командармам правильные решения. Так, Болдину он указывал: «можно было танки подвести по юго-западным скатам». Захаркину он с раздражением объяснял: «Вы поймите, наконец, на кой нам черт при ходе противника из района Мятлево драться за Бойково, драться за Барсуки, когда противник все равно их бросит, если его обойти глубже». На языке критиков Георгия Константиновича, видимо, именно это называется «лишение подчиненных инициативы».

Жуков уже в период битвы за Москву знал, что решение проблемы прорыва фронта лежит в плоскости концентрации артиллерии и штурмовых группах. Так, в одном из приказов И.В. Болдину Жуков писал:

«Прорыв произвести сосредоточенными силами, не разбрасывая их на широком фронте; населенные пункты захватывать специально созданными штурмовыми отрядами; для быстрейшего продвижения главных сил использовать незанимаемые пр-ком промежутки»[125].

Что такое штурмовые группы, было объяснено Георгием Константиновичем отдельным приказом. В нем, в частности, говорилось следующее:

«Захват каждого опорного пункта поручать особому ударному отряду, специально отобранному, организованному и сколоченному, если нужно с предварительной репетицией в тылу своих войск»[126].

Репетиции в тылу станут одним из краеугольных камней тактики штурмовых групп. Для этого будут даже строиться полномасштабные макеты оборонительных сооружений противника. Определился также состав штурмовой группы:

«…отряды должны быть вооружены автоматическим оружием, минометами, отдельными орудиями. В состав отрядов должны обязательно включаться саперы, огнеметчики и танки»[127].

Качественный состав советских штурмовых групп оставался именно таким до конца войны. Знаком 1945 г. стали, пожалуй, «фаустпатроны», которые использовались для уничтожения инженерных сооружений противника. Бросок на амбразуру ДЗОТа в атаке был исключением из правил. Чаще амбразура расстреливалась из орудия, которое сопровождало штурмовую группу колесами или же выжигалась огнеметом. Саперы не только помогали преодолевать минные поля и заграждения, но также подрывали ДОТы и ДЗОТы. Аналогичным был качественный состав немецких штурмовых групп, с помощью которых частям и соединениям вермахта удавалось пронизывать «линию Молотова», «линию Сталина», «Лужский рубеж», укрепления Севастополя и другие, иногда возводившиеся месяцами линии обороны. Отбор в штурмовые группы Г.К. Жуков в своем приказе предлагал проводить из наиболее подготовленных и обстрелянных бойцов и командиров командармами лично. О необходимости применения штурмовых групп Жуков напоминал командармам Западного фронта постоянно. Так, 22 марта 1942 г. в приказе командующим 43, 49, 50 и 5-й армий он в заключение писал (помните Штирлица — «в разговоре запоминается первая и последняя фраза»): «точного выполнения моего приказа о захвате опорных пунктов противника специальными штурмовыми отрядами, во избежание излишних потерь»[128]. Обращаю внимание на мотивировку необходимости применения штурмовых групп — «во избежание излишних потерь».

Появившиеся в ходе Первой мировой войны в Германии штурмовые группы (называемые иногда «отрядами») с трудом прививались в нашей армии, не прошедшей всерьез школу мясорубок Первой мировой войны. Те крупицы штурмовых действий, которые были накоплены к 1917 г., были растеряны в лихолетье Гражданской. Попытки привить эту тактику увещеваниями, к сожалению, не увенчались успехом. Потребовалась школа позиционных сражений 1942 г., чтобы штурмовые группы стали массовым явлением и их даже начали считать в качестве отдельного инструмента войны, подобно тому как считали танки и артиллерийские орудия.

Но зимой 1941/42 г. Г.К. Жукову приходилось только увещевать, требовать и даже в приказах отмечать порождавшиеся несовершенной тактикой Красной армии высокие потери. Так, 15 марта 1942 г. он издает даже специальный приказ об отношении к личному составу, начинающийся словами:

«В армиях Западного фронта за последнее время создалось совершенно недопустимое отношение к сбережению личного состава. Командармы, командиры соединений и частей, организуя бой, посылая людей на выполнение боевых задач, недостаточно ответственно подходя к сохранению бойцов и командиров, Ставка за последнее время Западному фронту дает пополнение больше других фронтов в 2–3 раза, но это пополнение при халатном, а иногда преступном отношении командиров частей к сбережению жизни и здоровья людей недопустимо быстро теряется и части вновь остаются в небольшом некомплекте»[129].

Стучавшаяся лбом в Юхнов 50-я армия И.В. Болдина в приказе отмечается особо: «Особенно плохое отношение к сбережению людей существует в 50, 10-й армиях…» За констатацией фактов следует недвусмысленное требование: «Выжечь каленым железом безответственное отношение к сбережению людей, от кого бы оно ни исходило». Далее почти страницу Жуков, угрожая всеми возможными карами, «не взирая ни на какие заслуги в прошлом», требует улучшения организации боя и учета потерь личного состава. Ранее, 7 марта 1942 г., он в сердцах бросает Захаркину: «Напрасно Вы думаете, что успехи достигаются человеческим мясом, успехи достигаются искусством ведения боя, воюют умением, а не жизнями людей»[130]. Инструкция по штурмовым группам предваряется словами: «Последние бои за опорные пункты пр-ка, особенно расположенные в населенных пунктах, показывают, что захват их недопустимо затягивается и сопровождается большими потерями». Поэтому тех, кто обвиняет Г.К. Жукова в целом в презрении к солдатским жизням, просто лентяи, не желающие ознакомиться с типовым набором документов Западного фронта. К таковым относится, например, В.В. Бешанов, который пишет: «По скорости расходования собственных солдат Георгий Константинович не имел себе равных, за что и чтят его на Руси великим полководцем»[131]. Требование беречь людей в указаниях командующего Западным фронтом своим подчиненным встречается постоянно, и действительное отношение Жукова к людям читается в этих приказах вполне однозначно.

«Растопыренными пальцами» в сторону от катастрофы

Отношение к Ржевско-Вяземской операции даже в советское время было довольно осторожным. Лучше всего оно отражено у К. Симонова, относившегося к людям, определявшим общественное мнение. Именно тезисы массовой публицистической, а часто даже художественной литературы определяли отношение к той или иной теме. В «Дневнике писателя» К. Симонов пишет: «В эти дни <запись относится к 1944 г. — А.И. > я вспоминал месяц за месяцем наше зимнее наступление под Москвой в 1941/42 году. Грандиозное по замыслу и по общим результатам, оно недаром вошло в народное сознание именно как разгром немцев под Москвой и как прообраз всех одержанных нами с тех пор побед. Но при этом оно было первым нашим крупным наступлением, школой опыта. И, проходя эту суровую школу, мы учились и на своих ошибках. И когда вспоминаешь по частностям действия наших командиров в тот период и сравниваешь их с тем, что происходит сейчас, то даже у непрофессионала военного задним числом создается ощущение некоторой горечи». Официоз из официозов, книга академика Самсонова также далека в своих оценках от победных фанфар: «На западном стратегическом направлении войска Калининского и Западного фронтов при содействии левого крыла Северо-Западного фронта должны были окружить и уничтожить главные силы группы армий «Центр» в районе Ржева, Гжатска, Вязьмы. Противник был отброшен еще дальше от Москвы в полосах Западного и Калининского фронтов. Однако из-за отсутствия достаточных резервов наступающим войскам не удалось полностью решить поставленные перед ними задачи. Незавершенность зимних операций обусловливалась также недостатком боевой техники, вооружения и боеприпасов»[132]. В наши дни ответственность за незавершенность наступления персонифицируется: «Не получилась операция по окружению и уничтожению Ржевско-Вяземской группировки противника главным образом из-за того, что наступательные операции на исходе Московской битвы продолжали крайне утомленные и слабо материально обеспеченные войска и ряда упущений, допущенных командованием фронтов, в том числе Жуковым»[133].

В. Суворов этих неоднозначностей в оценках и прямых указаний на допущенные ошибки словно не замечает и пишет: «Кремлевские идеологи, рассказывая о Жукове, лихо обходят острые углы. Войска Западного и Калининского фронтов в ходе победного контрнаступления были почти полностью истреблены. Жуков загнал в окружение три армии и два отдельных корпуса, где все они погибли»[134]. Никакой «лихости» в вышеприведенных оценках не наблюдается. Что касается «полностью истреблены», то это просто неправда. Начнем с того, что к моменту ввода в разрыв фронта впоследствии 33-я армия М.Г. Ефремова по численности больше походила на одну комплектную стрелковую дивизию. Потери армии в боях на подступах к Вязьме были частично восполнены за счет окруженцев и призыва местного населения. На 11 марта 1942 г. в составе 33-й армии насчитывалось 12 780 человек. Численность окруженной в Мончаловских лесах группировки 29-й армии составляла на 25 января 1942 г. около 20 тыс. человек. Из ее состава к 28 февраля 1942 г. вышли к своим примерно 6000 человек, включая 800 раненых.

Численность группы П.А. Белова, формально попавшей в окружение, также не впечатляет. К моменту начала операции по прорыву через Варшавское шоссе к Вязьме в ее составе было: пять кавалерийских дивизий (1-я и 2-я гвардейские кавалерийские, 41, 57-я и 75-я кавалерийские дивизии), две стрелковые дивизии (325-я и 239-я), 9-я танковая бригада и пять лыжных батальонов. Общая численность войск группы составляла около 28 тысяч человек. Наиболее боеспособными соединениями были 1-я и 2-я гвардейские кавалерийские дивизии Н.С. Осликовского и В.К. Баранова. Численность первой составляла на 20 января 5754 человека, а второй — 5751 человек. Три сформированные уже по штатам 1941 г. легкие рейдовые кавалерийские дивизии были намного слабее. Самая сильная из них, 75-я кавалерийская дивизия, насчитывала 1706 человек, а 41-я и 57-я — 1291 и 1706 человек соответственно. Приданные корпусу 325-я и 239-я стрелковые дивизии составляли примерно треть общей численности группы, насчитывая 7092 и 3312 человек соответственно. В прорыв они и 9-я танковая бригада не пошли, оставшись на линии Варшавского шоссе. Таким образом, в состав «загнанных в окружение» эти две стрелковые дивизии записаны быть не могут. Лыжные батальоны в сумме насчитывали около 2 тыс. человек. Причем в отношении корпуса П.А. Белова «все они погибли» не соответствует действительности: используя свою подвижность, кавалеристы в июне 1942 г. вышли на соединение с основными силами Западного фронта. Уже в августе 1942 г. 1-й гв. кавкорпус участвовал в отражении немецкого наступления против южного фаса сухиничского выступа.

Если сравнить численность прорвавшихся в глубину обороны немцев и отрезанных от основных сил соединений и объединений с общей численностью войск Западного и Калининского фронтов, то станет понятно, почему Г.К. Жуков называл операции февраля — марта 1942 г. «затухающими» и даже «имитацией». Только в составе дивизий, бригад, лыжных и танковых батальонов Калининского и Западного фронтов было на 1 января 1942 г. 688 233 человека. По самым завышенным оценкам, были отрезаны и частично уничтожены не более 6–7 % численности войск двух фронтов. Таким образом, эмоциональная оценка В. Суворовым итогов проводившихся под руководством Г.К. Жукова операций при «проверке алгеброй гармонии» существенно тускнеет. Значимость с точки зрения понесенных потерь попыток протолкнуть в разрывы фронта и высадить парашютными и посадочными десантами войска для перехвата шоссе Вязьма — Смоленск невысока.

Довольно большие абсолютные цифры потерь в Ржевско-Вяземской операции января — апреля 1942 г. объясняются прежде всего большой ее продолжительностью — 108 суток при соотношении сил с противником на уровне 1:1. Если провести статистический анализ потерь, то мы увидим следующую картину. Во-первых, среднесуточные потери в Ржевско-Вяземской операции отнюдь не являются рекордными относительно других сражений Великой Отечественной войны — 7543 человека. Легче всего наступление под Москвой кроют оборонительные операции. Например, в оборонительной Воронежско-Ворошиловградской операции лета 1942 г. среднесуточные потери составляли почти втрое большую величину — 21 050 человек. В Курской стратегической оборонительной операции среднесуточные потери составляли 9360 человек. Наступательные операции «Румянцев» и «Суворов» лета 1943 г. легко перекрывают по среднесуточным потерям наступление января — марта 1942 г. под Москвой: в первой среднесуточные потери составляют 12 170 человек, а во второй — 7920 человек. Ближе всего по продолжительности, ширине фронта и глубине продвижения советских войск к Ржевско-Вяземской операции лежит Нижнеднепровская наступательная операция, проводившаяся силами трех фронтов с 26 сентября по 20 декабря 1943 г. Ширина фронта наступления в ней составляла 750–800 км (в Ржевско-Вяземской 650 км), глубина продвижения колебалась в пределах 100–300 км (соответственно 80-250 км). Общая продолжительность Нижнеднепровской операции составила 86 суток со среднесуточными потерями 8772 человека. Общие потери в Нижнеднепровской операции составили 754 392 человека, что ненамного меньше потерь в Ржевско-Вяземской операции — 776 889 человек. В худшую сторону Ржевско-Вяземская операция отличается от Нижнеднепровской только большей долей безвозвратных потерь (25,7 % против 11,5 %), что может быть объяснено сложностями в оказании медицинской помощи в условиях суровой зимы и окружением части сил фронта. Строго говоря, даже Восточно-Прусская операция победного 1945 г. не отличается на порядки цифр от жуковского наступления: продолжительность 103 суток, среднесуточные потери 5677 человек, общие потери 584 778 человек. Учитывая, что противник зимой 1941/42 г. был еще достаточно силен, а Красная армия в связи с эвакуацией промышленности испытывала большие трудности с обеспечением боеприпасами, Ржевско-Вяземскую операцию следует оценить как достаточно результативную. При том, что советские войска еще не получили достаточного опыта ведения наступательных операций, восстановления и ремонта танков, не имели самостоятельных механизированных соединений и объединений (в Нижнеднепровской операции участвовали три танковые армии), уровень потерь оказался сравнимым с успешными операциями 1943 г. Это несомненная заслуга Г.К. Жукова. Вряд ли кто-то из советских военачальников сумел бы провести столь масштабную операцию с меньшим числом помарок.

Собранные на площадке ремонтного завода захваченные под Москвой немецкие танки.

Заметим также, что ирония В. Суворова относительно «победности» Ржевско-Вяземской операции совершенно неуместна. Если даже опираться на заведомо заниженные цифры Рудигера Оверманса, немецкие потери убитыми на Восточном фронте за январь — март 1942 г. перекрывают не только декабрь, но и оборонительную фазу битвы за Москву. В октябре 1941 г. эти потери составили 41 099 человек, в ноябре — 36 000 человек, в декабре — 40 198 человек. В январе 1942 г. потери выросли до 48 164 человек и сохранялись на этом уровне в феврале и марте: 44 099 и 44 132 человека соответственно. Собственно, группа армий «Центр» в декабре 1941 г. потеряла 103 600 человек, а в январе 1942 г. почти в полтора раза больше — 144 900. Помимо вполне ощутимых людских потерь, зима 1941/42 г. стала для немцев временем тяжелейших потерь техники. Вышедшие из строя танки, автомашины и тягачи, так же как и буксируемые ими орудия, бросались вследствие смещения линии фронта и попадали в той или иной степени исправности в руки наступающих войск Калининского и Западного фронтов. Заметим, что это касалось не только танков, вышедших из строя или подбитых, собственно, в декабре 1941 г. — феврале 1942 г. Под удар советского наступления попал также ремонтный фонд танковых соединений группы армий «Центр», находившийся в ближнем тылу и состоявший из танков, подбитых или вышедших из строя по техническим причинам в октябре — ноябре 1941 г. Показательный факт: только за счет трофеев московской битвы было построено 200 единиц самоходок СУ-76И (САУ с 76-мм танковой пушкой в неподвижной рубке на шасси Pz.III). Нельзя отрицать также эффект от действий Г.К. Жукова и подчиненных ему войск на германский генералитет. С командования танковыми объединениями были сняты опытные и результативные командующие, в частности прошедший через Прибалтику к Ленинграду, а затем стоявший в двух шагах от Москвы Гепнер.

Самоходная установка СУ-76И на шасси трофейного танка Pz.lll — «детище» советского контрнаступления под Москвой.

Разумеется, существует и аргументированная критика Г.К. Жукова. Не так давно опубликован доклад полковника Генштаба К. В. Васильченко, датированный маем 1942 г. Он написал следующее: «Если бы Западный фронт сначала всем своим левым крылом (33, 43, 49, 50-я армии и гр. Белова) обрушился на Юхновскую группировку, окружил бы ее и уничтожил, для чего по условиям обстановки предоставлялась полная возможность, а затем совместно с правым крылом при взаимодействии с Калининским фронтом мог бы ликвидировать Сычевско-Гжатско-Вяземскую группировку противника. Но вместо этого Западный фронт погнался преждевременно за большими целями, хотел одновременно разгромить Гжатско-Вяземскую, Юхновскую, Спас-Деменскую, Мятлевскую группировки противника, не имея для этого достаточных сил и средств. Действия Западного фронта уподобились действию растопыренными пальцами. Каждая армия имела свою ударную группировку, которая действовала на своем направлении без тесной увязки с соседями. Даже тогда, когда 43-я и 49-я армии были правильно нацелены для разрешения общей задачи по прорыву обороны противника с целью соединения с частями западной группировки 33-й армии, то и в этом случае не было налажено тесного взаимодействия между ними».

Обратите внимание, что доклад Васильченко был написан в мае 1942 г., еще до того, как стали «котлами» крупные ударные группировки Юго-Западного, Калининского и Волховского фронтов.

Вторит Васильченко упоминавшийся выше начальник разведки 1-го гв. кавалерийского корпуса А.К. Кононенко. Он также использует оборот речи «растопыренными пальцами», предъявляя Г.К. Жукову обвинения в распылении сил:

«По плану Ставки в январе 1942 года Западный и Калининский фронты должны были наступать в общем направлении на Вязьму, нанося концентрический удар с целью окружить Гжатско-Вяземскую группировку немцев. Что же делает Западный фронт для того, чтобы выполнить такую задачу? Он максимально распыляет свои силы, наносит удар не одним мощным кулаком, а растопыренными пальцами, организует не один удар, а целых пять. Вот они:

1-й удар — с целью прорвать оборону немцев на реке Лама и наступать на Сычевку совместно с Калининским фронтом (кстати, Калининский фронт и не думал вести какие-либо активные действия на этом направлении).

2-й удар — с целью прорвать оборону на реке Лама и захватить Гжатск.

3-й удар — с задачей прорвать оборону на реках Руза и Нара и овладеть Можайском, Боровском, Малоярославцем, Медынью.

4-й удар — наносится по Юхновской группировке противника с целью овладеть Юхновом и отрезать немецкую группировку (выталкиваемую третьим ударом).

Наконец, 5-й удар — наносится с целью захвата районов Киров, Мосальск, Сухиничи и выхода на рокаду Вязьма, Киров»[135].

Мнение в обоих случаях достаточно аргументированное и авторитетное. Но давайте перейдем от общих рассуждений к конкретике. О каком «одном мощном кулаке» может идти речь? Зимой 1941/42 г. у Красной армии не было самостоятельных механизированных соединений, и это делало не имеющими перспективы глубокие удары. Немцы могли осуществлять такие операции, как окружение Западного и Резервного фронтов под Вязьмой в октябре 1941 г. за счет наличия танковых групп. Объединенные в танковые группы моторизованные корпуса имели в своем составе танковые и моторизованные дивизии, пригодные для прорыва в глубину крупных масс танков и мотопехоты. Именно танковые группы были теми самыми «мощными кулаками», которые могли выполнить те задачи, о которых пишут Васильченко и Кононенко. Создание «кулаков» из наполнявших армии начала 1942 г. стрелковых дивизий не давало нужного эффекта. Передвигающаяся пешком пехота не могла обеспечить достаточно быстрого продвижения вперед, чтобы противник не успел отреагировать и парировать это продвижение. Несколько более подвижные кавалерийские корпуса могли решать ограниченный круг задач — их ударные возможности были весьма ограниченными. В силу этих причин даже с использованием «костылей» в лице воздушных десантов темп продвижения «мощных кулаков» Красной армии оставлял желать лучшего. Это позволяло немцам перебрасывать резервы, останавливать наступление, а затем отсекать вторгшиеся в построение их армий «аппендиксы».

За примерами далеко ходить не приходится. Ударная группировка Юго-Западного и Южного фронтов в составе нескольких армий в ходе Барвенковско-Лозовской операции под Харьковом пробилась довольно глубоко, но окружения крупных сил противника в Донбассе не получилось. Точно так же довольно глубоко продвинулась 2-я ударная армия Волховского фронта, но запланированного окружения вновь не получилось. Впоследствии обе ударные группировки были отрезаны и уничтожены, соответственно в мае 1942 г. и в июне 1942 г. Стандартным приемом немцев, уменьшавшим результативность наступлений зимой 1941/42 г., являлось удержание «угловых столбов» в основании прорыва. Немцы всегда находили населенный пункт, находящийся поблизости от советского прорыва, и стягивали к нему крупные силы, обеспечивая плотную оборону. Обходя узлы сопротивления в начальный период операции и отказываясь от «лобовых атак», впоследствии увязали в позиционных боях за «угловой столб». В общем случае «угловой столб», во-первых, суживал прорыв, облегчая обрезание его горловины, а во-вторых, оставлял за немцами контроль крупной коммуникацией, идущей к прорвавшимися в глубину построения немецких войск советским армиям. Например, в случае с Харьковом таким «угловым столбом» был Славянск. Он как суживал горловину барвенковского выступа, так и перехватывал крупную транспортную артерию, проходящую через него. Сужение горловины прорыва впоследствии позволило относительно слабой группе Клейста обеспечить окружение войск трех советских армий под Харьковом в мае 1942 г. Сражения за «угловые столбы» были типичными для наступлений на других фронтах и неизбежно превращались в кровопролитные позиционные бои.

Командующий Западным фронтом Г.К. Жуков понимал или чувствовал все эти моменты. Поэтому он не воспользовался советом полковника Васильченко и не создал сильной ударной группировки на левом фланге фронта (очевидная альтернатива «растопыренным пальцам»). Жуков предпочитал наносить ряд ударов на небольшую глубину, призванных нашинковать фронт противника на ряд мелких «котлов». Он понимал, что без крупных самостоятельных механизированных соединений прорыва в глубину и окружения крупных сил противника достигнуть практически невозможно. Поэтому Г.К. Жуков перепланировал на ходу операцию Калининского фронта, когда стал командующим Западного стратегического направления. Выполняя директиву Ставки ВГК, командующий Калининским фронтом И.С. Конев собрал «один мощный кулак» в лице 39-й и 29-й армий и направил его к Вязьме. Города Вязьма и шоссе Вязьма — Смоленск достигает только кавалерийская группа Горина, перехватить его она не может. В ответ немцы 29 января начинают контрнаступление и в начале февраля отсекают эти две армии от основных сил фронта. Только успешное наступление Северо-Западного фронта позволяет избежать катастрофы. Получив в свое подчинение Калининский фронт, Жуков видоизменяет форму операции. Вместо попытки образовать громадный «котел» в треугольнике Вязьма — Ржев — Юхнов он решил нарезать группировку немецкой 9-й армии на несколько частей. Так, 20-я армия получила задачу выйти в тыл немецкой группировке в районе Ржева, 5-я армия должна была нанести удар на Сычевку навстречу 39-й армии. Тем самым уменьшалась глубина продвижения в оборону противника, и задача создания окружения становилась ближе к реальности. Жуков даже в соображениях о проведении совместного наступления Западного и Калининского фронтов писал: «для более успешного проведения операции ржевско-вяземскую группу противника расчленить на две части…» Уменьшение глубины задач также облегчало маневрирование направлением главного удара: неудачи 20-й армии в феврале 1942 г. заставили Г.К. Жукова перенести участок прорыва в полосу соседней 5-й армии.

Кстати говоря, к аналогичным идеям ограничения масштаба при недостатке сил пришел известный немецкий военачальник Вальтер Модель при планировании наступления в Арденнах. Гитлер настаивал на широком замахе, аналогичном наступлению, проведенному в мае 1940 г., а Модель предлагал операцию на окружение меньшего размаха. Заметим, что командовавший группой армий «Б» Модель был в принципе не против контрнаступления. Но он считал, что выделенных для операции сил недостаточно для проведения наступления на глубину свыше 200 км. Однако аргументы Моделя, Рундштедта и командующего 5-й танковой армией Майнтофеля не были услышаны. В результате начавшееся 16 декабря 1944 г. немецкое наступление в Арденнах превратилось в обычное для советских наступлений 1941–1942 гг. крупное «вклинение» в оборону противника. Под воздействием фланговых контрударов немцам пришлось его эвакуировать к концу января 1945 г.

Одним словом, Г.К. Жуков планировал глубину ударов пропорционально возможностям армий, состоявших из стрелковых соединений и танков поддержки пехоты. Может быть, поэтому в полосе Западного фронта не образовалось крупных «котлов», подобных окружению 2-й ударной. Бои за потенциальный «угловой столб» — Юхнов — Западный фронт вел не в положении укротителя, уже засунувшего голову в пасть тигра. И 43-я, и 49-я, и 50-я армии наступали на Юхнов, находясь к востоку от него и не имея угрозы собственным коммуникациям. Поэтому в отличие от Волховского и Юго-Западного фронтов Западный фронт отделался по итогам немецких контрударов весной — летом потерей только одной армии в 10 тыс. человек численностью 33-й армии М.Г. Ефремова. Соседний Калининский фронт И.С. Конева не удержался от создания крупных «кулаков», которые впоследствии дали материал для «котла» в июле 1942 г.

Одной из отличительных черт Г.К. Жукова было то, что он чувствовал обстановку. Решение, которое ему задним числом предлагали полковники Васильченко и Кононенко, было очевидным, но таило в себе опасность катастрофы в будущем. На московском направлении рисковать катастрофой, подобной Харькову мая 1942 г., было бы по меньшей мере безответственно. Поэтому действия Западного фронта в январе — марте 1942 г. обозначены печатью осторожности, которую недальновидные люди могут называть действиями «растопыренными пальцами».

«Есть возможность отличиться…»

Случай с М.Г. Ефремовым следует рассмотреть поподробнее. Как показывает пример полковника Васильченко, критические замечания в отношении Г.К. Жукова появилась не в конце 1980-х и в начале 1990-х годов. В недрах советской военно-исторической мысли существовал ряд легенд, смысл которых сводился к наличию «пятен на солнце». В роли «солнца» выступал Г.К. Жуков. В новых условиях эти легенды несколько заострили свои формулировки, но по сути остались прежними и несут на себе неизгладимый отпечаток того времени, которое их породило.

У каждой эпохи есть свои герои. Помимо современников, литература и публицистика выбирает в прошлом личностей, в наибольшей степени соответствующих образу «героя нашего времени». В период застоя героями стали персонажи фильмов Э. Рязанова, снимавшего замечательные фильмы из жизни инфузорий, планктона, наполнявшего советские НИИ-фига и НИИ-чего. Он повествовал нам о славных парнях, совершавших далекие от радищевских путешествия в виде бесчувственного тела из Москвы в Ленинград, о поедателях документов на отчетных заседаниях гаражного кооператива и тому подобных личностях. Люди вроде бы неплохие, но не поражающие волевыми и интеллектуальными качествами. Иногда даже просится на язык слово «идиотики». Особенно ярко это проявляется, если сравнить рязановских горе-ученых «биолухов» из «Гаража» с главным героем фильма об ученых героической эпохи — «Девять дней одного года» М. Ромма 1961 г. Вы можете себе представить блестяще сыгранного А. Баталовым ядерщика Гусева («А единицу измерения назовут Гусь…»), скандалящего из-за места в гаражном кооперативе? Я почему-то не могу. У него просто голова другим занята, и на мещанские радости ему просто наплевать…

К сожалению, тенденция смены вех и нравственных ориентиров коснулась априори мужественной и героической сферы — истории войны. Сказка ложь, да в ней намек: фильмы Э. Рязанова не были самостоятельным явлением, а отражали определенные тенденции развития общества. В сфере военно-исторической начались поиски своих «докторов Лукашиных» вместо «физиков Гусевых». Разумеется, таких патентованных инфантильных идиотиков, как Женя Лукашин, в военной сфере найти тяжело, а уж во главе армий — невозможно. Но оказалось вполне возможным найти плывущую по течению жертву обстоятельств. Идейным противовесом жесткого, даже жестокого Г.К. Жукова стал генерал М.Г. Ефремов, трагически погибший командующий 33-й армией. О его армии размером с комплектную дивизию написано едва ли не больше, чем обо всех остальных армиях, участвовавших в наступлении Калининского и Западного фронтов в январе — марте 1942 г. История с направленной на Вязьму, отрезанной от основных сил фронта и впоследствии разгромленной в ходе попытки пробиться к своим 33-й армии освещена в целом ряде статей и книг. О рвавшихся к Вязьме с севера 39-й армии и 11-м кавалерийском корпусе С. В. Соколова известно куда меньше, хотя с оперативной точки зрения они во многом повторили судьбу 33-й армии и корпуса Белова. Также не получили адекватного освещения в литературе позиционные бои под Юхновом в январе — марте 1942 г. За примерами не нужно далеко ходить: наступательные операции 50-й армии, в ходе которых были «растрепаны» несколько танковых бригад, совершенно неизвестны в противоположность действиям практически лишенной танков 33-й армии. Сам Болдин в «Страницах жизни» предпочел отмолчаться, ограничившись пространным описанием тактического эпизода под деревней Милятино, где оборона немцев была взломана в лучших традициях позиционной войны — «сапой», т. е. подкопом, в который была заложена взрывчатка.

Нельзя сказать, что М.Г. Ефремов был на хорошем счету у командующего Западным фронтом. Как раз в период подготовки к «проталкиванию» к Вязьме, 28 января 1942 г., Г.К. Жуков написал на командующего 33-й армией весьма нелестную характеристику. В ней, в частности, были следующие определения:

«Оперативный кругозор крайне ограничен. Во всех проведенных армией операциях неизменно нуждался в постоянном жестком руководстве со стороны командования фронта, включительно тактического применения отдельных дивизий и расположения командного пункта армии. Приказы выполняются не в срок и не точно. Приходится все время подстегивать, за что имеет выговор в приказе»[136].

Общий вывод из характеристики был неутешительным:

«Должности командующего армией не вполне соответствует. Целесообразно назначить командующим войсками внутреннего округа»[137].

Конспирологическая версия о том, что Жуков знал, что операция кончится катастрофой, и заранее готовил отрицательную характеристику на командующего бросаемой в пекло армии, представляется надуманной. Даже командующий 50-й армией И.В. Болдин, с которым, как мы могли видеть выше, Г.К. Жуков совершенно не церемонился в обсуждении оперативной обстановки, получил куда более лестную характеристику:

«И.В. Болдин лично дисциплинированный, испытанный, храбрый, энергичный и требовательный командир. Войсками армии руководил уверенно, в тяжелой обстановке не терялся».

При этом списать какие-то свои потенциальные промахи на «оскандалившегося» И.В. Болдина у Г.К. Жукова было куда больше возможностей, чем на сидевшего без боеприпасов под Вязьмой М.Г. Ефремова. Отрицательные характеристики вообще были редкостью. Командующий 5-й армией Л.А. Говоров в характеристике, написанной в тот же день, что и ефремовская (28 января 1942 г.), был назван требовательным, энергичным, храбрым и организованным командиром.

Чтобы понять причины появления такой характеристики, обратимся к раннему периоду командования М.Г. Ефремовым 33-й армией. В первые дни декабря 1941 г. войска немецкой 4-й армии предприняли попытку наступления на Москву несколькими боевыми группами в центре своего построения. Для отражения немецкого наступления командармом-33 генерал-лейтенантом М.Г. Ефремовым 3 декабря была собрана группа войск в составе 18-й стрелковой бригады, 5-й танковой бригады, 136-го и 140-го танковых батальонов, 23-го и 24-го лыжных батальонов при поддержке дивизиона «катюш». Соответственно 136-й танковый батальон насчитывал на 1 декабря 10 Т-34, 10 Т-60, 9 «Валентайнов» и 3 «Матильды», 140-й танковый батальон 5 декабря имел 4 KB, 4 Т-34, 1 Т-60 и 1 Т-26. 5-я танковая бригада М.Г. Сахно насчитывала 9 танков. Также в отражении удара немцев участвовала 20-я танковая бригада соседней 5-й армии, но она ограничилась ведением огня с места по объекту атаки. Сосредоточение пехоты 18-й стрелковой бригады А.И. Сурченко запоздало. М.Г. Ефремов прислал руководившему действиями двух танковых батальонов начальнику автобронетанковых войск 33-й армии генерал-майору М.П. Сафиру записку: «Михаил Павлович! Подожди до подхода пехоты». На всякий случай уточню: в распоряжении М.П. Сафира были танковые батальоны, не имевшие в отличие от танковых бригад своей мотопехоты.

Что в этой ситуации делает Сафир? Угадали: он плюет с высокой колокольни на указания командующего армией и атакует, не дождавшись пехоты. Это не его уровня решение, такие вопросы может решать только руководитель операции. Хотя бы потому, что владеет более развернутой картиной обстановки и может иметь свои виды на дальнейшее использование танковых частей. То, что атака подчиненных М.П. Сафиру частей не обернулась их избиением, есть следствие удачи и истощения наступательного порыва немцев к началу декабря 1941 г. Аналогичные атаки без поддержки пехоты, как правило, заканчивались летом и осенью 1941 г. крайне печально. Увещевать, вежливо по имени-отчеству просить о чем-то здесь смерти подобно. В глазах решившего выкинуть фортель подчиненного должна сразу вставать жуткая картина выкатывающегося из ЗИС-101 начальника с озверевшими глазами и чем-нибудь тяжелым и длинным в руке. В крайнем случае возникать звон в ушах и заливаться краской лицо в предвкушении «мужского» телефонного разговора. «Инициативу» М.П. Сафир понял как возможность проигнорировать прямые и недвусмысленные указания М.Г. Ефремова и как возможность нарушить азы тактики танковых войск, многократно повторенные в приказах. То, что обошлось без катастрофы, в общем-то, было большой удачей группы Сафира. Немцами было заявлено об уничтожении восьми танков Т-34, одного KB и двух «10-тонных танков». Как 10-тонный танк могли быть интерпретированы Т-60 или, менее вероятно, «Валентайны». Группа М.П. Сафира признавала потерю одного танка безвозвратно и три — подбитыми и вскоре восстановленными. Впрочем, не был достигнут Сафиром и решительный результат сражения: прорвавшиеся боевая группа немцев не была окружена и уничтожена, а отступила.

Г.К. Жуков умел находить аргументы для таких «инициативных» людей, как М.П. Сафир. Так, в ответ на жалобу командующего 49-й армией на начальника по автобронетанковым войскам он отвечает:

«Его надо лупить, он такой человек. Он у меня был помощником на Халхин-Голе по снабжению. Когда его лупят, он работает. Характер у него такой»[138].

Четко, до рефлексов: «не выполнил приказа — получил в лоб». Есть у меня подозрение, что на Халхин-Голе указанный персонаж действовал без нареканий. Также у меня нет никаких сомнений, что, окажись на посту командующего 33-й армией сам Г.К. Жуков, он бы нашел способ заставить подчиненных беспрекословно исполнять его простейшие указания. А у М.Г. Ефремова такие проблемы носили, похоже, системный характер.

Генерал М.Г. Ефремов был неплохим человеком, но он был слишком интеллигентен для жестокой и бескомпромиссной войны XX столетия. Здесь нелишне вспомнить о том, что я писал в предисловии: об умении полководца проводить свои решения в жизнь (и жестко наказывать неповиновение) и держаться выбранной линии без вносящих хаос метаний. В разговоре об М.Г. Ефремове вспоминается еще один интеллигент от военного дела, участие которого в войне породило почти катастрофические последствия. Это Мольтке-младший, возглавлявший германскую армию в сражении на Марне в самом начале Первой мировой войны. Он вырос в военной семье, будучи племянником легендарного Мольтке, получил блестящее военное образование. Однако круг интересов его ума и сердца, как ни странно, имел мало общего с военным делом. Это хорошо видно по его письмам к жене, которые она опубликовала уже после его смерти с целью оправдать обвиненного в неудачах германской армии мужа. Мольтке целыми днями рисовал или играл на виолончели. «Устроил себе мастерскую художника, — извещает он жену, — пишу пейзаж. Много занимаюсь также виолончелью. Живу для искусства…» Мольтке часто писал в поэтическом стиле: «Вокруг меня царит ночная тишина. Сон на фетровых крыльях опустился на город, прекратив шум дня. Мирную тихую улыбку вызовет он на лицах бедняков и несчастных, которых несколько часов тому назад угнетали нищета и невзгоды…» Конечно, военачальник может допускать в быту какие-то чудачества, но «жизнь для искусства» и «фетровые крылья» сна — это уже что-то из ряда вон выходящее. Это, может быть простительно приват-доценту или рантье, но никак не высокопоставленному военачальнику.

Нет ничего удивительного, что в решительный момент сражения на Марне в августе 1914 г. Мольтке-младший впал в глубокий пессимизм и фактически отстранился от руководства войсками. Чаще всего он просто соглашался с предложенными командующими подчиненных ему армий решениями. Итог всего этого был печальным: Париж, который французы всерьез собирались сдавать уже в конце августа 1914 г., устоял, произошло «чудо на Марне». Уже 13 сентября 1914 г. состоялся нелицеприятный разговор Мольтке с кайзером Вильгельмом II, в ходе которого Мольтке был смещен, оставив свой пост генералу Фалькенгайну. Последний прославился одной из первых позиционных «мясорубок», получившей его имя. Но основу для «мясорубок» заложила именно вялость и нерешительность Мольке-младшего.

У меня сложилось впечатление, что сфера умственных интересов генерала М.Г. Ефремова, как и Мольтке-младшего, также лежала где-то вне плоскости военного дела. Его выступление на совещании командного состава Красной армии в декабре 1940 г. довольно шаблонно, как говорил персонаж известного кинофильма, «космические корабли, бороздящие Большой театр». Дошло до того, что из президиума ему с досадой бросили: «Скажите по-русски, прямо, какие результаты есть и что вы хотите сделать?» Его выступление явно слабее как пространного и эмоционального выступления И.С. Конева, так и короткого, но делового и изобилующего конкретными примерами выступления А.А. Власова. С некоторым оживлением Ефремов, пожалуй, говорил об изучении математики. Лихие времена революций и давление военных кланов (как это было в случае Мольтке) часто заносят в армию людей, которые могли бы куда результативнее реализовать себя в какой-либо другой сфере человеческой деятельности.

Теперь попробуем разобраться с ролью «жертвы ужасных приказов скудоумного Жукова», которую пытаются отвести М.Г. Ефремову. Вполне осмысленное объяснение своего замысла в отношении 33-й армии и 1-го гв. кавалерийского корпуса Г.К. Жуков дал в авторской редакции «Воспоминаний и размышлений» в главе о битве за Москву:

«Отсутствие сплошного фронта дало нам основание считать, что у немцев нет на этом направлении достаточных сил, чтобы надежно оборонять город Вязьму. В этой обстановке и было принято решение: пока противник не подтянул сюда резервы, захватить с ходу город Вязьму, с падением которого рушился здесь весь оборонительный порядок немецких войск»[139].

Т.е. идея была в том, чтобы пусть слабыми силами, но прорваться к Вязьме и захватить этот узел коммуникаций. Однако немецкое командование сумело предугадать и упредить этот ход и сосредоточило именно в районе Вязьмы силы двух танковых дивизий. Немцы были хорошими игроками, и некоторые ходы советского командования у них получалось угадывать и своевременно парировать.

Конечно, нельзя не согласиться с тем, что план Г.К. Жукова был рискованным. Бросок на Вязьму не только кавалеристов, но и пехотинцев с отрывом от тылов был ходом нетривиальным и требовавшим решительных и быстрых действий по восстановлению коммуникаций прорвавшихся к Вязьме соединений. Но сам факт того, что немцы сняли с фронта две танковые дивизии и поставили их под Вязьму, отнюдь не свидетельствует об идиотизме принятого Жуковым решения. Грамотным военачальникам оно напрашивалось само собой, и обе стороны сделали ходы в одинаковом направлении: штаб Западного фронта бросил на Вязьму свободные силы в разрыв фронта, а немцы высвободившиеся в результате отступления 4-й танковой армии соединения использовали для обороны города.

В середине января 1942 г., еще не зная о принятых немцами мерах, Г.К. Жуков ищет, кого можно бросить вперед для броска на Вязьму. В тот момент кавкорпус П.А. Белова еще мечется перед Варшавским шоссе южнее Юхнова, пытаясь его преодолеть. Не имея крупных резервов, он решается снять одну армию из центра построения войск фронта и отправить ее в разрыв фронта на Вязьму. В результате 17 января М.Г. Ефремов получает приказ следующего содержания:

«1. 5-я армия атакует Можайск и овладевает им без Вашей помощи. Движение 33-й армии на Ельню, как запоздалое, отменяется.

2. 43-я армия (194 сд), не встречая особого сопротивления противника, овладела Износки, Кошняки и наступает на Юхнов.

3. Создалась очень благоприятная обстановка для быстрого выдвижения 33-й армии в район Вязьмы в тыл вяземской группировки противника»[140].

Поставив задачу в общем виде, командующий Западным фронтом уточнил:

«Ударную группу иметь в составе 113, 338, 160, 329 и 9-й гвардейской стрелковых дивизий… Вам <М.Г. Ефремову. — А.И. > быстрее выехать в 113-ю стрелковую дивизию, откуда управлять ударной группой»[141].

Эпопея 33-й армии начинается. Соединения армии постепенно выходят из боя в районе Вереи и маршами отправляются южнее, в район севернее Юхнова, где в тот момент не было сплошного фронта.

После выдвижения основных сил 33-й армии в новый район 30 января 1942 г. шифровкой № к/92 Г.К. Жуков усиливает 33-ю армию и конкретизирует задачу:

«Приказываю:

1. Ударной группой армии без задержек наступать в направлении Красный Холм, Соколово, куда выйти не позднее 1 февраля 1942 г.

В дальнейшем, взаимодействуя с группой Белова, овладеть Вязьмой, охватывая ее с юго-запада.

2. Фронтовой резерв — 9 гв. сд, следующую в район Кукушкино, подчиняю Вам.

3. Ударную группу иметь в составе 113, 338, 160, 329 и 9 гв. сд»[142].

Отдав вполне определенные распоряжения, 30 января 1942 г. штаб фронта интересуется исполнением предыдущих приказов. Он запрашивает М.Г. Ефремова: «Кто у Вас управляет дивизиями первого эшелона?» — и получает ответ:

«Дивизиями первого эшелона управляет военный совет армии. Выезд мой и опергруппы в район действий первого эшелона 29.01.1942 г. временно отложен в связи с обстановкой в районе Износки.

Ефремов, Шляхтин, Кондратьев».

М.Г. Ефремов находился в Износках и организовывал обеспечение флангов 33-й армии. Сразу же следует приказ:

«Тов. Ефремову, 30.01.1942 г. Ваша задача под Вязьмой, а не в районе Износки, Оставьте Кондратьева в Износках. Самому выехать сейчас же вперед.

Жуков»[143].

Надо сказать, что в авторской редакции своих воспоминаний Г.К. Жуков пощадил помять погибшего военачальника и не стал описывать, как ему пришлось палками гнать его возглавить основные силы своей армии, пробивавшиеся к Вязьме: «Генерал-лейтенант Михаил Григорьевич Ефремов решил лично встать во главе ударной группы армии и стремительно двигаться с ними на Вязьму». Фактически он приписал М.Г. Ефремову те действия, которые от него требовал, но которые командарм-33 выполнял только под нажимом сверху, словно подтверждая свою характеристику.

На самом деле приказы Г.К. Жукова по своему смыслу были предельно просты: «Ноги в руки и дуй в Вязьму на всех парах!» От М.Г. Ефремова не требовалось вытягиваться «кишкой» от Износок до Вязьмы. Ему нужно было наступать плотной группой, ощетинившейся во все стороны («Ослов и ученых на середину!» — как говаривал Наполеон), изначально наплевав на снабжение. Обрыв коммуникаций должен был продлиться сравнительно короткое время, до тех пор пока не возьмут Юхнов или же не рухнет немецкий фронт после захвата Вязьмы. После захвата этого узла железных и шоссейных дорог прерывалось снабжение как 4-й армии и отпочковавшихся от нее 3-й и 4-й танковых армий, так и 9-й армии. Основная линия снабжения последней Ржев — Великие Луки уже была прервана наступлением 4-й ударной армии. Вязьма была той шашечкой домино, которая должна была вызвать поочередное падение по цепочке всего фронта немецких войск от Юхнова до Ржева включительно.

Но командующий 33-й армией не решился отрываться от снабжения. Его армия к 31 января представляла собой вытянутую с запада на восток «кишку», занимавшую фронт 30 км и в глубину 80 км. Наиболее напряженным было положение в точке прорыва фронта. Сам прорыв представлял собой узкий 15-километровый коридор южнее железной дороги, идущей на Вязьму из Калуги. Для защиты флангов М.Г. Ефремовым были оставлены 1290-й стрелковый полк 113-й стрелковой дивизии, по стрелковому батальону из 338-й и 93-й стрелковых дивизий, три стрелковых батальона из 9-й гвардейской стрелковой дивизии. Заметим, что М.Г. Ефремовым были израсходованы части тех дивизий, которые должны были войти в ударную группу армии. Более того, прославившаяся в оборонительном сражении под Москвой в составе 16-й армии 9-я гв. стрелковая дивизия в боях под Вязьмой не участвовала. Она была подмята под себя командующим 43-й армией. Командир дивизии А.П. Белобородов уже получил задачу от М.Г. Ефремова, но во время возвращения в расположение штаба соединения его встретил офицер связи 43-й армии. В своих воспоминаниях Афанасий Павлантьевич описывает это следующим образом:

«Он вручил мне пакет, в котором нахожу приказ. На основании боевого распоряжения штаба фронта 9-я гвардейская дивизия передается из 33-й армии в соседнюю, 43-ю. Приказ ее командующего генерал-лейтенанта К.Д. Голубева ставит перед нами новую боевую задачу. Дивизия должна немедленно повернуть обратно, выйти из прорыва к деревне Захарово и «уничтожить противника, прорвавшегося на правом фланге 43-й армии», то есть на ее стыке с 33-й армией»[144].

Промедление с организацией прорыва к Вязьме стоило М.Г. Ефремову одной дивизии, которая в определенных условиях могла сыграть решающую роль:

«Что делать? С одной стороны, я имею приказ генерала Ефремова вести дивизию к Вязьме, с другой — приказ генерала Голубева немедленно повернуть обратно, в район Захарова. Подобная ситуация на войне не редкость, и наши воинские уставы это учитывают. Устав требует выполнять тот приказ, который получен последним. Тем более если он санкционирован высшей инстанцией — в данном случае штабом Западного фронта»[145].

Был ли данный маневр согласован с Г.К. Жуковым или командующий 43-й армией просто уговорил А.П. Белобородова остаться для выполнения его задачи, мы уже скорее всего не узнаем. Возможен и третий вариант: дивизия осталась с разрешения Г.К. Жукова на одни сутки, а коридор к основным силам армии М.Г. Ефремова остался перерезан уже на следующий день. Немцы довольно оперативно отреагировали на продвижение 33-й армии к Вязьме и 2–3 февраля нанесли контрудар силами 4-го пехотного полка СС с юга и 20-й танковой дивизии с севера. В результате коридор, по которому 9-я гв. стрелковая дивизия могла выйти к Вязьме и принять участие в сражении за этот узел дорог, оказался перерезан. Попытки пробить его силами частей дивизии А.П. Белобородова успеха не принесли.

Столь же расточительно штаб 33-й армии отнесся к тем соединениям, которые никто из армии даже не пытался изъять: «В связи с угрозой противника штабу 33-й армии в Износках начальник штаба армии генерал-лейтенант А.К. Кондратьев приказал командиру 160-й дивизии срочно возвратить один из полков в его распоряжение. Находившийся ближе других, в районе Валухово, 1293-й полк получил указание вернуться в Износки. Боеспособность дивизии значительно снизилась — 1293-й стрелковый полк являлся самым укомплектованным. Возглавляли полк опытные командиры — полковник Антон Иванович Слиц и батальонный комиссар Андрей Викторович Залевский (воевавший в дивизии со дня ее организации). До конца вяземской операции (апрель 1942 года) дивизия вела боевые действия в составе двух стрелковых полков»[146]. Вырисовывается просто какая-то феерическая картина: штаб 33-й армии вместо того, чтобы возглавить ударную группу армии в броске на Вязьму, сидит в Износках и изымает для своей защиты полки из выделенных приказом штаба фронта для наступления на Вязьму соединений. Причем изъят был самый укомплектованный полк, который, как и гвардейцы А.П. Белобородова, мог сыграть важную роль в сражении за Вязьму. Но вследствие распыления сил попытка захватить Вязьму с ходу оказалась обречена на провал.

Строго говоря, командование группы армий «Центр» заложило в свои планы ликвидацию разрыва в районе Износок еще до ввода в это «окно» в направлении Вязьмы 33-й армии. Еще 13 января, даже до того, как М.Г. Ефремов получил приказ на выдвижение в новый район, одним из тезисов доклада Гальдера Гитлеру идет фраза: «предпринять наступление с севера для ликвидации бреши севернее Медыни». На следующий день, 14 января, он пишет в своем дневнике: «Закрыть брешь у Медыни. Как можно скорее!» Всю вторую половину января он почти каждый день упоминает этот участок. В окончательном варианте плана закрытия разрыва фронта был обрисован в приказе фон Клюге от 27 января 1942 г.:

«В целях закрытия бреши между 4-й армией и 4-й танковой армией я приказываю: 1. 4-й танковой армии атаковать 29.1 на юг всеми имеющимися в распоряжении <войсками> сильн<ого>восточн<ого>флан<га> в направлении Желанье, Мелентьево.

20-й танковой дивизии установить связь с частями 4-й армии вдоль шоссе Егорье — Кулеши — Юхнов.

Район Мелентьево удерживать до подхода северного крыла 4-й армии.

2. 4-я армия осуществляет отход на зимние позиции, удерживая при этом район восточнее Сегова. В районе северо-восточнее и севернее Юхнова сосредоточить, по возможности, сильную группировку и атаковать ею противника севернее Юхнова с целью его уничтожения. Одновременно следует восстановить связь с южным флангом 4-й танковой армии в направлении на Егорье, Кулеши. Конечной задачей 4-й армии является: повернув на восток, занять окончательные позиции в прежней бреши между обеими армиями.

Предпосылкой успеха намеченных операций 4-й армии является удержание теперешнего фронта обороны южнее Юхнова»[147].

Для 4-й танковой армии эта задача становилась едва ли не главной: «4-й танковой армии снять все возможные силы с фронта и атаковать из района по обеим сторонам Агафьино и Егорье, Кулеши в южном направлении с целью выйти к шоссе ст. Износки — Холмы — Панашино — Волухова»[148].

Как мы видим, командующий группой армий «Центр» практически в ультимативной форме приказывает подчиненным ему 4-й и 4-й танковой армиям сомкнуть фланги. «Окно» в построении немецких войск существовало ограниченное время, и поэтому Жуков торопил Ефремова. Это была большая удача — проскочить в разрыв фронта без длительного и кровопролитного процесса пробивания бреши в обороне противника. Такой временный разрыв был бы закрыт в любом случае, вне зависимости от намерений Жукова и действий Ефремова. Расходование на удержание коридора выделенных командованием для захвата Вязьмы соединений не имело смысла. Нож гильотины, перерубающей путь из Износок в Вязьму, уже был в полете, когда Ефремов пытался организовать оборону района прорыва. Противопоставить «всем возможным силам», снятым с фронта 4-й танковой армии, ему было нечего.

Проблема защиты коридора за спиной 33-й армии не имела адекватного решения. Те, кто задним числом дают советы Г.К. Жукову, мыслят лишь на один ход вперед. Например, сын М.Г. Ефремова в своей статье в «Военно-историческом журнале» предлагает задействовать для этой цели 9-ю гв. стрелковую дивизию А.П. Белобородова. Допустим, она встает на защиту коридора. Немцы смещают направление удара на запад, обрезают коммуникации 33-й армии не на р. Воря, а западнее. Дивизия А.П. Белобородова пытается пробиться на запад и подставляет фланги, которые оказываются под ударом там, где в действительности произошло прерывание коммуникаций 33-й армии. Побочным продуктом на этот раз оказалось бы окружение 9-й гв. стрелковой дивизии. Следует четко осознать тот факт, что защитники коридора в любом случае обладали бы открытым флангом, обрекавшим задачу защиты коммуникаций 33-й армии «в лоб» на неудачу.

Часто цитируемая фраза Жукова: «…Как показало следствие, никто, кроме командующего 33-й армией, не виновен в том, что его коммуникации противник перехватил»[149] — приобретает в связи с этим совсем другой смысл. Длина фланга 33-й армии, образовавшегося в результате пробежки из района Износок к Вязьме, практически исключала его прямую защиту. Для этого пришлось бы израсходовать всю ударную группировку, назначенную собственно для захвата Вязьмы. Не перехватили бы его в районе Захарово — перехватили бы на Угре или где-нибудь еще, у немцев простора для творчества в данном случае было много. Оставить за собой узкую трассу снабжения можно было только одним способом: заставив немцев забыть о воздействии на нее. Иными словами, вынудить бросить все силы на отражение удара на Вязьму, а в идеальном случае — на попытку выбить войска 33-й армии из Вязьмы. Поэтому, разбазарив силы на защиту и без того державшегося на честном слове коридора и ослабив на самые сильные стрелковые полки ударную группировку, генерал Ефремов автоматически обрекал себя на катастрофическое развитие событий. Если бы оборона немцев под Вязьмой затрещала, то контрудара в основание пробитого 33-й армией коридора просто не состоялось бы. Но провернуть заказанную Г.К. Жуковым операцию смог бы, пожалуй, только какой-нибудь лихой рубака-кавалерист, понимающий сущность маневренной войны. Например, Ф. Я. Костенко. Для выполнения поставленной задачи М.Г. Ефремову не хватило именно определенной «лихости» и умения пройти по лезвию бритвы. Медленное продвижение к Вязьме существенно прореженной ударной группы 33-й армии и принятые немцами меры сделали ситуацию патовой. Для восстановления коммуникаций армии Ефремова и корпуса Белова требовалось пробить фронт, а для расшатывания фронта требовалось перехватить дорогу Вязьма — Смоленск. В дальнейшем, вплоть до гибели 33-й армии, стержнем боевых действий стала позиционная борьба за Юхнов и затухающие попытки Ефремова и Белова выполнить поставленную задачу. Вообще, выбор М.Г. Ефремова на роль антипода Г.К. Жукова может быть объяснен также тем, что он не участвовал в позиционных баталиях на Западном фронте в феврале — апреле 1942 г. Он прорвался в конце января и начале февраля 1942 г. на подступы к Вязьме и там вел довольно вялые наступательные действия, объяснимые отсутствием у него крупных сил артиллерии и танков. Напротив, остальные командармы увязли в позиционных боях, постоянно понукаемые Г.К. Жуковым и вынужденные выслушивать от него лекции по тактике. В таком раскладе антитеза «белый и пушистый командарм» и «зеленый и склизкий Жуков» не вытанцовывается.

С моей точки зрения, в истории 33-й армии главной ошибкой Г.К. Жукова было то, что он выбрал именно М.Г. Ефремова на роль человека, которому предстояло прорваться к Вязьме силами стрелковых соединений. Здесь требовалось «кавалерийское» мышление. В сущности, 33-я армия играла роль подвижного (кавалерийского или механизированного) соединения. Боевое применение подвижных соединений имеет свою специфику, и растяжка и временное прерывание коммуникаций для них рядовое явление. Этот выбор аукнулся Г.К. Жукову при жизни и теперь аукается после смерти. Некоторым оправданием в данной ситуации может служить тот факт, что никого больше под рукой не было. К.К. Рокоссовский был занят на правом крыле Западного фронта, а затем был вместе со штабом 16-й армии брошен на парирование кризиса под Сухиничами. А.А. Власов, К.Д. Голубев и И.Г. Захаркин, так же как и М.Г. Ефремов, были пехотными командирами.

Пожалуй, наиболее подходящим командующим для группы соединений, прорывающихся к Вязьме, мог стать заместитель командующего фронтом генерал Георгий Федорович Захаров. В своих мемуарах А.К. Кононенко представляет его злобным и трусливым изувером, что само по себе неплохая характеристика для начальника — похоже, добиваться исполнения своих указаний он умел. В конечном итоге именно его нажим на командование 1-го гв. кавалерийского корпуса привел к проталкиванию конников П.А. Белова через Варшавское шоссе. Тезису о трусости Г.Ф. Захарова при этом противоречат три нашивки за ранение, в том числе одна за тяжелое. Со своей стороны по опыту изучения документов в ЦАМО добавлю следующее. После того как Г.Ф. Захаров стал командующим 2-й гвардейской армией на Миусе летом 1943 г., в документации армии был наведен порядок, и подчиненные ей механизированные корпуса четко представляли донесения о боевом и численном составе с точностью до одного человека. Также Г.Ф. Захаров вряд ли бы разрешил отобрать у себя дивизию, как это было сделано в отношении 9-й гв. стрелковой дивизии А.П. Белобородова в случае с М.Г. Ефремовым. Прецедент назначения заместителя командующего фронтом на должность руководителя временного объединения для решения узкой задачи в истории войны также присутствует. Это группа М. М. Попова, заместителя командующего Юго-Западным фронтом, участвовавшая в сражении за Харьков в январе — марте 1943 г. Таким образом, с высоты сегодняшнего дня можно назвать ошибкой Г.К. Жукова кадровый просчет с выбором на ответственную роль управления подвижной группы фронта штаба М.Г. Ефремова. Целесообразнее было создать «группу Захарова» и включить в нее соединения, изъятые из армий центра построения Западного фронта, в том числе из 33-й армии.

В одном из своих приказов командующему 33-й армией в январе 1942 г. Г.К. Жуков написал: «есть возможность отличиться». К сожалению, М.Г. Ефремов эту возможность упустил.

Степной «Верден»

Одной из главных трудностей защитников Жукова, стоящих на традиционных позициях, является разъяснение роли Георгия Константиновича в сражении за Сталинград. Позиция «Жуков идейный вдохновитель операции «Уран» и разгрома немцев под Сталинградом» действительно весьма уязвима. Жуков покинул Сталинградский фронт буквально за два дня до начала советского контрнаступления — 16 ноября 1942 г. Как бы ни был хорош план, лавры достаются тем, кто проводил этот план в жизнь, парировал возникающие трудности и не предусмотренные планом моменты. Тем более претендовать на роль того, кто «подал идею», не так уж сложно. В числе соискателей лавров обнаруживается, например, Н.С. Хрущев. Основная заслуга Георгия Константиновича в Сталинградской битве на самом деле заключалась совсем в другом. Под Сталинградом полководец выступал в традиционном для него амплуа спасителя от поражения.

Довольно неуклюжие попытки напрямую привязать действия Г.К. Жукова к начавшемуся 18 ноября 1942 г. наступлению советских войск под Сталинградом являются прямым следствием искаженной в советской историографии оперативной картины сражения. Сложившаяся вследствие ряда мутаций изначально правильных представлений схема оборонительной и наступательной фаз битвы оставила в тени действительную роль Жукова. Очень хорошо эта деградация представлений о сражении отражается в кинематографе. Если фильм о Сталинградской битве 1949 г. более-менее адекватно описывает развитие оперативной обстановки, то перестроечный фильм Озерова уже является какой-то безобразной карикатурой.

Пересмотр сражения за Сталинград начался вместе с преувеличением роли обороны. Точно так же, как был выдвинут тезис о необходимости планирования стратегической обороны в преддверии войны с Германией в 1941 г., были переназначены главные участники сражения на Волге. Многоплановая битва за Сталинград, разворачивавшаяся не только в самом городе, но и в его окрестностях, стала потихоньку сжиматься до боев на улицах самого города. С точки зрения понимания войны на бытовом уровне такая концепция была проще. Остановка немецких войск вследствие увязания в уличных боях не требовала дополнительных объяснений для не владеющего специальными знаниями человека. Поэтому новое прочтение быстро завоевало популярность. Версия миграции сражения от «бессмысленных контрударов» к относительно безопасной норке в подвале разрушенного дома была проще и легче усваивалась и распространялась. Необходимость защищать «дом Павлова» казалась очевиднее необходимости куда-то наступать и подниматься в контратаки. До полнейшего идиотизма и абсурда эта версия была доведена Голливудом. Сталинград теперь стал своеобразным конвейером: посадка на баржи, переправа под огнем, «оружие добудете в бою», атака людской волной и т. д.

В действительности ключевой точкой в сражении века на Волге были не улицы полуразрушенного города, а голая степь к северо-западу от Сталинграда. Там не было каких-то заметных пунктов, именем которых можно было назвать отличившиеся дивизии. В этой безжизненной степи не было ориентиров, за которые мог зацепиться взгляд, что постоянно порождало потери ориентировки наступающими войсками. Удаленным от цивилизации пространствам суждено было стать ареной «Вердена» нового времени — позиционной «мясорубке» с применением танков, реактивной артиллерии и авиации. Г.К. Жуков участвовал именно в этой части сражения за Сталинград, незаслуженно забытой в хрущевскую и брежневскую эпоху.

Еще в советское время командующий 1-й гв. армией К.С. Москаленко указывал на промахи и пропуски в описании Сталинградской битвы: «Эти важные обстоятельства, к сожалению, ускользнули от внимания авторов ряда исследований, посвященных битве под Сталинградом. В результате осталась по существу нераскрытой одна из блестящих страниц эпопеи города на Волге — удар левого крыла Сталинградского фронта в первой половине сентября 1942 г. Более того, в некоторых публикациях бросается в глаза стремление оценить результаты этого удара, исходя из вышеупомянутой идеи выхода 4-й танковой, 24-й и 1-й гвардейской армий на рубеж оз. Песчаное — Мариновка — Новый путь — Верхне-Царицынский. Так поступили, например, составители уже упоминавшейся книги «Великая победа на Волге». Как и следовало ожидать, это привело их к глубоко ошибочному заключению о том, что наступление названных армий «успеха не имело»[150]. Но даже всесильный маршал Москаленко, заместитель министра обороны СССР, не мог переломить тенденцию примитивизации истории сражения, в котором он принимал непосредственное участие. Сталинградская битва стала прочно ассоциироваться с горами битого кирпича, пустыми глазницами выгоревших дотла зданий, уличными боями и снайперами.

Взлелеянные в ГлавПУРе легенды, как и следовало ожидать, были в наше время использованы против Г.К. Жукова. Любое искажение действительности, пусть даже во имя благой цели, бумерангом бьет по тем, кто эту действительность лакировал и приукрашивал. Отодвинув на второй план важные события на северном фланге обороны города, мы неизбежно сдвигаем в тень роль Жукова. Результат, как говорится, на лице. Владимир Богданович пишет:

«Под Сталинградом были решены две задачи.

Первая: остановить бегущие советские войска и создать новый фронт. Эта задача была решена в июле и августе 1942 года без участия Жукова.

Вторая задача: прорвать фронт противника и окружить его войска в районе Сталинграда. Эта задача решалась 19–23 ноября 1942 года. И тоже без участия Жукова. Во время выполнения и первой, и второй задач Жуков штурмовал Сычевку»[151].

Надо сказать, что с хронологической последовательностью событий у Владимира Богдановича всегда было из рук вон плохо. В отношении Сталинградской битвы он остался верен себе. Во-первых, между августом и ноябрем есть еще два месяца — сентябрь и октябрь. Что происходило в этот период, В. Суворов умалчивает. Если все было так замечательно, план контрнаступления появился еще 30 июля, то что мешало провести его в сентябре 1942 г.? Может быть, ноября советское командование ожидало в надежде на помощь величайшего русского полководца всех времен и народов, «женераль Мороз»? Во-вторых, устойчивость фронта, «созданного» в воображении В. Суворова, была нарушена в конце августа 1942 г. Произошло буквально следующее. 23 августа 1942 г. части XIV танкового корпуса вскрыли плацдарм, захваченный ранее на восточном берегу Дона, и устремились к Сталинграду. Вскоре они вышли к Волге, рынку и стенам Сталинградского танкового завода.

Называя вещи своими именами, к моменту звонка И.В. Сталина Г.К. Жукову днем 27 августа 1942 г. фронт советских войск на подступах к городу в очередной раз рухнул. На этот раз обвал произошел в опасной близости от последнего рубежа обороны Сталинграда. Более того, оказалась перерезана железная дорога, проходившая по берегу Волги и связывавшая Сталинград со страной. Единственным путем сообщения с городом стали переправы через Волгу. Жуков в тот момент находился в недавно освобожденном Погорелом Городище, находясь в должности командующего Западным фронтом. Сталин не стал по телефону разъяснять Жукову обстановку в южном секторе советско-германского фронта и просто вызвал его в Ставку. Не заезжая в штаб фронта, Георгий Константинович отправился в Москву, где сразу же получил почти официальную должность «кризис-менеджера» — его назначили первым заместителем народного комиссара обороны.

Первым заданием для свежеиспеченного заместителя наркома обороны стала стабилизация обстановки на Сталинградском фронте. Задача была настолько важной, что контроль по партийной линии осуществлял секретарь ЦК ВКП (б) Г.М. Маленков. Именно комиссия под руководством Георгия Максимилиановича проводила расследование фактов неудачных действий военачальников различных рангов.

С целью помощи Юго-Восточному фронту, фактически изолированному в горящем городе, войска Сталинградского фронта получили задачу нанести удар во фланг и тыл основной группировке противника, наступающей на Сталинград. Для этого в бой на сталинградском направлении вводились в бой резервы. Для эффективного управления резервными соединениями было решено использовать управление армии, уже получившей боевой опыт в боях на дальних подступах к Сталинграду. 29 августа 1-я гвардейская армия К.С. Москаленко, наступавшая до этого северо-западнее Сиротинской, получила приказ перейти к обороне. Полевое управление 1-й гвардейской армии, передав войска в состав 21-й армии, должно было к утру 1 сентября развернуться в районе Садки в готовности к приему прибывающих в состав фронта соединений.

В это же время в состав Сталинградского фронта начали прибывать войска 24-й армии (пять стрелковых дивизий) и 66-й армии (шесть стрелковых дивизий). Соответственно 24-я армия Д.Т. Козлова была бывшая 9-я резервная армия, а 66-я Р.Я. Малиновского — бывшая 8-я резервная армия. Как мы видим, той и другой армией командовали генералы, ранее возглавлявшие фронты. Д.Т. Козлов был снят с командования Крымским фронтом в мае 1942 г., а Р.Я. Малиновский в июле 1942 г. покинул пост командующего Южным фронтом. Выглядело это как шанс вернуть доверие руководства. Прикрывать развертывание двух резервных объединений поручалось 4-й танковой армии В.Д. Крюченкина, которая к тому времени была уже «четырехтанковой армией», потеряв танки в контрударах августа 1942 г.

Сразу ставить на острие удара экс-командующих фронтами не стали. Им поручались второстепенные задачи и контроль за сосредоточением войск своих армий. Ядром ударной группировки стала 1-я гв. армия К.С. Москаленко в составе семи стрелковых дивизий и трех постепенно сосредотачивающихся танковых корпусов. Она имела задачу: начав наступление в 10.30 2 сентября, прорвать оборону противника северо-западнее Сталинграда и разгромить его группировку, прорвавшуюся к северным окраинам города. В 7.00 1 сентября на командный пункт К.С. Москаленко прибыл Г.К. Жуков.

Перед Г.К. Жуковым и командующими армиями стояла сложнейшая управленческая задача — организовать наступление постепенно прибывающих из резерва соединений. Усугублялась ситуация необходимостью выделять значительную часть сил на образование фронта от Дона до Волги. В результате три из семи дивизий 1-й гвардейской армии получили оборонительные задачи. 2 сентября запланированное наступление не состоялось, в первую очередь вследствие того, что не было подвезено горючее для танковых корпусов. В 10.30 2 сентября на КП 1-го гв. армии прибыл член Политбюро ЦК ВКП (б) Г. В. Маленков.

Без преувеличения можно сказать, что это был один из решающих моментов войны. Полная свобода действий XIV танкового корпуса означала крушение обороны советских войск в Сталинграде. К 2 сентября 62-я и 64-я армии были вынуждены отойти на внутренний обвод сталинградских укреплений. Непосредственное воздействие и угроза такого воздействия на XIV танковый корпус предотвратили отсечение войск двух армий от внутреннего обвода укреплений Сталинграда и их окружение к западу от города. Также было предотвращено взятие Сталинграда с ходу. Однако теперь требовалось удерживать XIV танковый корпус и как можно больше сил 6-й армии от решительного штурма города. Снабжение и артиллерийская поддержка через Волгу были довольно шатким основанием для успешного ведения обороны. Падение города могло привести к катастрофе. Если бы защитников Сталинграда сбросили в Волгу, то были бы высвобождены достаточно крупные силы 4-й танковой и 6-й армий. Эти соединения могли бы быть вскоре введены в бой на любом другом направлении — на Кавказе, под Москвой или Ленинградом. Плацдарм на берегу Дона, с которого началось контрнаступление в ноябре 1942 г., также неизбежно был бы ликвидирован. Также сама идея «Урана» становилась бессмысленной: пришлось бы атаковать не румынскую армию, а куда более боеспособные немецкие соединения. Поэтому Сталин направил Маленкова наблюдать за тем, чтобы Сталинград не был сдан.

Предотвратить разгром 62-й армии можно было, только навязав Паулюсу бой на другом направлении. Выбор такого направления был небогат — крупные водные преграды ограничивали полосу возможного наступления сравнительно узким промежутком между Доном и Волгой.

Танковая атака в степи под Сталинградом. Степи к северо-западу от Сталинграда стал и ареной ожесточенных сражений с применением крупных масс бронетехники.

Однако промедление было смерти подобно. Наступление 1-й гвардейской армии началось в 5.30 3 сентября после получасовой артиллерийской подготовки. Из танковых соединений в бой удалось ввести только 7-й танковый корпус П.А. Ротмистрова, который «не продвинулся абсолютно ни на метр»[152]. В наступлении участвовали только три дивизии 1-й гвардейской армии. Несмотря на умеренное продвижение вперед соединений армии К.С. Москаленко, коридор между войсками Сталинградского фронта и 62-й армии сократился с 8 км до 5,5 км.

Вечером 3 сентября Сталин посылает Жукову распоряжение, которое можно смело назвать «криком души»:

«Положение со Сталинградом ухудшилось. Противник находится в трех верстах от Сталинграда. Сталинград могут взять сегодня или завтра, если Северная группа войск не окажет немедленной помощи.

Потребуйте от командующих войсками, стоящих к северу и северо-западу от Сталинграда, немедленно ударить по противнику и прийти на помощь сталинградцам.

Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению. Всю авиацию бросьте на помощь Сталинграду. В самом Сталинграде авиации осталось очень мало.

Получение и принятые меры сообщить незамедлительно»[153].

Состояние военно-воздушных сил Красной армии под Сталинградом на тот момент действительно было удручающим. На 1 сентября 1942 г. в составе 8-й и 16-й воздушных армий было всего 270 исправных самолетов (80 истребителей, 85 штурмовиков, 54 дневных и 51 ночных бомбардировщиков). Собственно, действия Сталинградского фронта к северо-западу от Сталинграда поддерживала формирующаяся 16-я воздушная армия генерал-лейтенанта П.С. Степанова. К 4 сентября в составе 16-й воздушной армии было 152 исправных самолета, в том числе 42 истребителя, 79 штурмовиков и 31 легкий бомбардировщик. При этом возможности ПВО войск были крайне ограниченными. На 1 сентября 1942 г. в составе всей 24-й армии Д.Т. Козлова было всего двадцать шесть 37-мм и четыре 25-мм автоматические зенитные пушки. В этих условиях противостоять сильнейшему VIII авиакорпусу Рихтгоффена было более чем затруднительно.

Горы тяжелых авиабомб — страшное в открытой степ и оружие Vlll авиакорпуса.

Здесь необходимо сказать несколько слов о том, что собой представляли вводившиеся в бой под Сталинградом резервы. 9-я резервная армия (будущая 24-я армия) формировалась в Горьковской области из дивизий, создаваемых на базе стрелковых бригад. Бригады были импровизацией осени 1941 г., и по мере возможности их число в Красной армии сокращали, предпочитая им нормальные стрелковые дивизии. 9-й резервной армии достались стрелковые бригады, выведенные весной 1942 г. с Ленинградского и Северо-Западного фронтов. Командующим 24-й армией 21 июня 1942 г. был назначен генерал-майор (разжалованный из генерал-лейтенанта) Д.Т. Козлов.

Вообще говоря, Д.Т. Козлов был одним из самых неудачливых советских военачальников. Подчеркну — именно неудачливым, а не бездарным и тупым. Конечно, он не был «Гинденбургом», но нельзя не признать, что Дмитрию Тимофеевичу катастрофически не везло. Он каждый раз не по своей воле оказывался там, где немецкие войска были сильны на земле и в воздухе. Вместо простора для маневра или хотя бы защищающей от всевидящего ока воздушной разведки маски лесов Козлову доставалась открытая, безжизненная степь на узком и плотном позиционном фронте. Его словно преследовало мощнейшее немецкое авиасоединение — VIII авиакорпус. Как в Крыму в мае 1942 г., так и под Сталинградом в сентябре 1942 г. самолеты VIII авиакорпуса оказывались над подчиненными Д.Т. Козлову войсками, неумолимо неся смерть и разрушение. После Сталинграда Козлова угораздило попасть под контрудар Манштейна под Харьковом в феврале — марте 1943 г. Так, он формально оказался ответственным за сдачу Харькова, удержать который было уже никак невозможно. Этот последний эпизод переполнил чашу терпения руководства, и Д.Т. Козлова сослали из действующей армии в Забайкалье. Если бы он пересидел страшный 1942 г. где-нибудь вдали от пристального внимания VIII авиакорпуса — на Северо-Западном или Брянском фронте, — то были бы все шансы остаться в памяти потомков вполне успешным военачальником и даже закончить войну в Берлине.

Также вполне очевидно, почему И.В. Сталин выбрал на роль «кризис-менеджера» именно Г.К. Жукова. У Георгия Константиновича был практический опыт достаточно успешных наступательных действий против немецких войск. В начале августа 1942 г. именно Западный фронт Г.К. Жукова осуществил взлом позиционной обороны немцев в ходе Погорело-Городищенской операции и добился внушительного продвижения вперед. Под Сталинградом нужны были именно навыки ведения наступательных операций. Переброска подкреплений в Сталинград не решала проблемы устойчивости обороняющей город 62-й армии. При неустойчивом снабжении и ограниченных возможностях маневра в вытянутом вдоль Волги городе Сталинград очень быстро мог повторить состоявшееся двумя месяцами ранее падение Севастополя. Удержание города на Волге напрямую зависело от успешности действий советских войск, находившихся к северу от Сталинграда.

Особенно осложнял обстановку тот факт, что до Волги в Сталинграде немцам оставалось пройти уже совсем немного, и времени на раскачку у подопечных Жукова просто не было. Уже 12 сентября сложился замысел контрнаступления под Сталинградом, однако для его реализации нужно было сначала удержаться на краю пропасти и не рухнуть вниз. В этот день Жуков и Маленков докладывали Верховному:

«Москва, тов. Сталину.

1. Ваши обе директивы об ускорении продвижения северной группы получили.

2. Начатое наступление 1, 24 и 66-й армий мы не прекращаем и проводим его настойчиво. В проводимом наступлении, как об этом мы вам доносили, участвуют все наличные силы и средства.

Соединение со сталинградцами не удалось осуществить потому, что мы оказались слабее противника в артиллерийском отношении и в отношении авиации. Наша первая гв. армия, начавшая наступление первой, не имела ни одного артиллерийского полка усиления, ни одного полка ПТО, ни ПВО.

Обстановка под Сталинградом заставила нас ввести в дело 24-ю и 66-ю армии 5.9, не ожидая их полного сосредоточения и подхода артиллерии усиления. Стрелковые дивизии вступали в бой прямо с пятидесятикилометрового марша.

Такое вступление в бой армий по частям и без средств усиления не дало нам возможности прорвать оборону противника и соединиться со сталинградцами, но зато наш быстрый удар заставил противника повернуть от Сталинграда его главные силы против нашей группировки, чем облегчилось положение Сталинграда, который без этого удара был бы взят противником.

3. Никаких других и неизвестных Ставке задач мы перед собой не ставим.

Новую операцию мы имеем в виду готовить на 17.9, о чем вам должен был доложить тов. Василевский. Эта операция и сроки ее проведения связаны с подходом новых дивизий, приведением в порядок танковых частей, усилением артиллерией и подвозом боеприпасов.

4. Сегодняшний день наши наступающие части, так же как и в предыдущие дни, продвинулись незначительно и имеют большие потери от огня и авиации противника, но мы не считаем возможным останавливать наступление, так как это развяжет руки противнику для действия против Сталинграда.

Мы считаем обязательным для себя даже в тяжелых условиях продолжать наступление, перемалывать противника, который не меньше нас несет потери, и одновременно будем готовить более организованный и сильный удар.

15. Боем установлено, что против северной группы в первой линии действуют шесть дивизий: три пехотные, две мотодивизии и одна танковая.

Во второй линии против северной группы сосредоточено в резерве не менее двух пехотных дивизий и до 150–200 танков.

Жуков.

Маленков.

12.9.1942 г.»[154].

Как мы видим, Георгий Константинович указал на объективный результат его ударов — «облегчилось положение Сталинграда, который без этого удара был бы взят противником». Прорыв на соединение с 62-й армией был программой максимум, программой минимум было навязать Паулюсу сражение с поворотом основных сил его армии фронтом на север.

В своем докладе Жуков и Маленков, конечно, несколько сгустили краски. В первый день наступления (3 сентября) дивизии 1-й гв. армии опирались только на собственную артиллерию. Однако уже в приказе на наступление 4 сентября в составе ударных группировок армии К.С. Москаленко появляются 671-й пушечный артполк РГК и гвардейские минометные полки. Армия получает поддержку с воздуха: с 5 по 8 сентября летчики 16-й воздушной армии выполнили 688 боевых вылетов.

Однако с основными высказанными Жуковым тезисами нельзя не согласиться. Остановка наступления северо-западнее Сталинграда грозила страшной катастрофой. Даже получив короткую передышку после первых ударов в начале сентября 1942 г., немецкое командование инициировало 13 сентября 1942 г. штурм города. В ходе этого штурма им удалось прорваться в центральную часть города и завязать бои за Мамаев курган. Других вариантов действий у немцев не было. Паулюс мог надеяться только на успешность отражения наступлений 1-й гвардейской армии, 24-й и 66-й армий, а в идеальном случае — прекращение этого наступления. Это позволило бы высвободить силы на удары по прижатой к Волге 62-й армии.

Командованию немецкой 6-й армии приходилось балансировать на краю пропасти. Ослабление позиций XIV танкового и VIII армейского корпусов могло привести не только к восстановлению линии устойчивого снабжения 62-й армии, но и к окружению крупных сил армии Паулюса на берегу Волги. Не у всех в этой ситуации выдерживали нервы. Командир XIV корпуса фон Виттерсгейм предложил Паулюсу отвести корпус от Сталинграда. За это предложение он незадолго до второго советского наступления был смещен со своего поста. В командование XIV танковым корпусом 14 сентября 1942 г. официально вступил бывший командир 16-й танковой дивизии Ганс-Валентин Хубе.

Цугцванг (вынужденная последовательность ходов), в который попала армия Паулюса, был навязан немцам советским командованием. Но расслабляться было еще рано. Поэтому, уже лелея мечту о крупном контрнаступлении, Г.К. Жуков в середине сентября упорно готовил наступательную операцию Сталинградского фронта. Прекращение атак означало бы резкую активизацию войск армии Паулюса против держащихся за узкую полоску войск 62-й армии в Сталинграде. Поэтому после заседания в Ставке ВГК 12 сентября Жуков возвращается на Сталинградский фронт и уже 15 сентября присутствует на инструктаже командиров соединений, проводившемся командующим 1-й гв. армии К.С. Москаленко. Он не был пассивным слушателем, на этом совещании совместно с Москаленко и Маленковым Жуков давал командирам дивизий советы по проведению грядущего наступления.

В период подготовки операции в штабе 1-й гв. армии был построен макет местности в полосе предстоящего наступления. На этом макете командарм Москаленко ставил задачи командирам стрелковых дивизий и танковых корпусов утром 16 сентября. На этом мероприятии также присутствовал Г.К. Жуков.

Генерал армии Г.К. Жуков изучает обстановку на карте. Сталинградский фронт, август — сентябрь 1942 г.

О том, как проходило это совещание и что говорил Жуков, мы можем прочитать в мемуарах П.А. Ротмистрова:

«Заместитель Верховного главнокомандующего сказал, что войска 1-й гвардейской армии сражались героически, но они могли бы действовать более успешно при условии наилучшей организации боя и взаимодействия между пехотой, танками и артиллерией, а также в звене дивизия — полк — батальон.

— Мы воюем второй год, — продолжал Георгий Константинович, — и пора бы уже научиться воевать грамотно. Еще Суворов говорил, что разведка — глаза и уши армии. А именно разведка у вас работает неудовлетворительно. Поэтому вы наступаете вслепую, не зная противостоящего противника, системы его обороны, пулеметно-артиллерийского и, прежде всего, противотанкового огня. Ссылка на недостаток времени для организации разведки неосновательна. Разведку всех видов вы обязаны вести непрерывно, круглосуточно, на марше и при выходе в районы сосредоточения. — Жуков повысил голос: — Нельзя полагаться только на патриотизм, мужество и отвагу наших бойцов, бросать их в бой на неизвестного вам противника одним призывом «Вперед, на врага!». Немцев на «ура» не возьмешь. Мы не имеем права губить людей понапрасну и вместе с тем должны сделать все возможное, чтобы выполнить приказ Ставки — разгромить вражескую группировку, прорвавшуюся к Волге, и оказать помощь Сталинграду… — Г.К. Жуков тяжело опустился на стул рядом с командармом, что-то тихо сказал ему и, вновь поднявшись, объявил: — Начало операции переносится на сутки, чтобы вы смогли тщательно подготовиться к ней»[155].

Нет сомнений, что решение отложить наступление дорого далось Георгию Константиновичу. Не далее как 12 сентября он обещал Сталину, что операция начнется 17 сентября. Обстановка в самом Сталинграде настоятельно требовала немедленных и решительных действий. 14 сентября противник прорвал оборону на стыке 62-й и 64-й армий, овладел Купоросным, ремонтным заводом и вышел к Волге, продолжая теснить части 64-й армии на юг, к Старой Отраде и Бекетовке, а левый фланг 62-й армии — к Ельшанке и зацарицынской части города. Прорыв немцев к Волге в районе Купоросное фактически изолировал 62-ю армию от остальных сил фронта.

Второе наступление войск Сталинградского фронта было подготовлено гораздо лучше, но и противник усилился. С запада постепенно подходили пехотные соединения вермахта, занимавшие оборону плечом к плечу с XIV танковым корпусом северо-западнее Сталинграда. Сражение постепенно переходило к классической схеме позиционной «мясорубки», когда обе стороны бросают в бой на узком участке фронта значительные силы.

Чтобы обойти уплотнившийся участок фронта, 1-я гвардейская армия была перегруппирована к западу от железной дороги, идущей через Котлубань на Гумрак. С одной стороны, задача армии К.С. Москаленко усложнялась — требовалось пройти большее расстояние для соединения с войсками 62-й армии в Сталинграде. С другой стороны, была надежда на обход уплотнившегося фронта противника и выход в тыл штурмующим Сталинград войскам противника. На новое направление были перегруппированы все три танковых корпуса.

Надо сказать, что после первого наступления из трех командиров танковых корпусов Сталинградского фронта только один удержался на своей должности — командир 7-го танкового корпуса П.А. Ротмистров. Командир 16-го танкового корпуса генерал-майор М.И. Павелкин, несмотря на то что был известен Жукову еще по Халхин-Голу, был смещен. Его корпус принял генерал-майор А.Г. Маслов. Был также смещен командир 4-го танкового корпуса генерал-лейтенант В.А. Мишулин. Его заменили на генерал-майора А.Г. Кравченко. Последний был ветераном летних боев 1942 г. на воронежском направлении, где он командовал 2-м танковым корпусом и получил звание генерал-майора танковых войск. Андрею Григорьевичу предстояло вывести 4-й танковый корпус в гвардию.

К началу операции 1-я гв. армия имела в своем составе девять стрелковых дивизий, три танковых корпуса (4, 7 и 16-й), три танковых бригады, десять артиллерийских полков усиления, восемь полков PC, в том числе один тяжелый М-30. На пополнение танковых корпусов армии К.С. Москаленко Ставкой было направлено 94 танка Т-34. Скорее всего это уже были «тридцатьчетверки» новой серии с относительно просторными башнями-гайками». Всего в составе Сталинградского фронта на 13 сентября 1942 г. насчитывалось 404 танка, в том числе 52 KB, 149 Т-34, 44 Т-70, 158 Т-60 и Т-26.

Ударная группировка фронта была достаточно многочисленной. В составе 1-й гв. армии насчитывалось 123 882 человека. Наносившая удар смежным с 1-й гв. армией флангом 24-я армия насчитывала на 10 сентября 54 500 человек. Для понимания действительной роли сражения в степи между Доном и Волгой достаточно сравнить эти цифры с численностью 62-й армии в самом Сталинграде. На 13 сентября 1942 г. 62-я армия насчитывала 54 000 человек, более чем в два раза меньше, чем 1-я гв. армия, и более чем в три раза меньше, чем 1-я гв. армия и 24-я армия. Наступление Сталинградского фронта было обильно поддержано техникой. В составе 1-й гв. армии было 611 орудий и 1956 минометов. На направлении главного удара армии на один километр фронта приходилось 71 орудие, 194 миномета и 63 танка.

Армия К.С. Москаленко строилась для наступления в три эшелона. В первом эшелоне было пять стрелковых дивизий, три танковые бригады и танковый корпус. Во втором эшелоне было три стрелковых дивизии и танковый корпус. Наконец, в третьем эшелоне (в резерве командующего армией) была одна стрелковая дивизия и один танковый корпус.

Незадолго до перехода сражения за Сталинград в позиционную фазу, 18 августа 1942 г., в адрес командующего Сталинградским и Юго-Восточным фронтами А.И. Еременко был из Генерального штаба Красной армии направлен документ за подписью Г.К. Жукова. Это было описание Погорело-Городищенской операции с изложением общих принципов организации наступления. Однако уже первый пункт памятки Жукова: «Успех операции зависел от скрытного сосредоточения войск»[156] — был нарушен. В ходе подготовки наступления 1-й гв. армии скрытность обеспечить не удалось. В открытой, степной местности была весьма эффективна разведывательная авиация. Также накануне наступления к немцам перебежала группа красноармейцев из состава 173-й стрелковой дивизии. Моральное состояние советских войск вследствие длительного отступления было ниже, чем на Западном фронте.

Под Ржевом Жуков обеспечивал скрытность подготовки Погорело-Городищенской операции целым комплексом мероприятий. В написанном по горячим следам операции «Докладе об организации прорыва фронта обороны противника 31-й и 20-й армиями Западного фронта» он писал:

«…все передвижения происходили, как правило, ночью. Выгрузка войск производилась на широком фронте и вдали от районов сосредоточения. Авиация противника ежедневно контролировала железные дороги и прилегающие к станциям пути, однако сосредоточение войск обнаружено противником не было. Вся выгрузка войск, в том числе и выгрузка танков, прошла без единого налета вражеской авиации. Прием прибывающих частей обеспечивался наличием представителей штаба фронта и штабов армий, имевших на руках наиболее удобные маршруты. Районы сосредоточения выбирались в удалении 25–30 км от линии фронта. Независимо от мер по скрытному сосредоточению войск, была предусмотрена организация сильной ПВО. С целью маскировки войск было запрещено открывать зенитный огонь по одиночным самолетам»[157].

Скрытность подготовки к операции также обеспечивалась аккуратной пристрелкой артиллерии. Чтобы не вскрывать наличие артиллерии большой мощности (203-мм), тяжелые орудия пристреливались с помощью легких гаубиц с производством в дальнейшем перерасчетов на другую баллистику.

Тщательная подготовка Погорело-Городищенской операции позволила прорвать укреплявшуюся с зимы 1941/42 г. оборону немецкой 9-й армии и довольно глубоко продвинуться на сычевском направлении. Была преодолена оборона глубиной до 8 км с развитой системой огня, серьезными инженерными препятствиями — минными полями, проволочными заграждениями в 3–4 ряда. Остановить прорыв советских войск в августе 1942 г. 9-й армии удалось только вводом в бой крупных резервов в лице 1, 2 и 5-й танковых дивизий, 102-й пехотной дивизии. Позднее к ним присоединилась 78-я пехотная дивизия. Резервы были объединены управлением переброшенного из-под Ленинграда XXXIX танкового корпуса, который вновь выстраивал прорванный фронт. В расчете на число подвижных соединений эшелон развития успеха Западного фронта (6-й и 8-й танковые корпуса, 2-й гв. кавалерийский корпус) даже несколько уступал XXXIX танковому корпусу. Несмотря на отсутствие решительных результатов, необходимо признать, что в ходе августовского наступления Западного фронта под Ржевом была взломана готовившаяся месяцами оборона противника. Войска под командованием Жукова довольно далеко продвинулись вперед и захватили плацдарм на берегу реки Вазузы. Теперь Красной армии по образу и подобию действий Западного фронта августа 1942 г. нужно было оттачивать технику такого прорыва и разрабатывать методику его развития.

Английские танки «Валентайн», Западный фронт, лето 1942 г. Поставлявшаяся по ленд-лизу через Мурманск техника была широко распространена на западном направлении.

Момент внезапности был утрачен, но выбора у командования Сталинградским фронтом не было — нужно было наступать или рисковать уничтожением зажатых на полоске берега Волги войск 62-й армии. В 5.30 18 сентября началась артиллерийская подготовка, в 5.45 ударили «катюши», а в 6.00 над полем сражения появились штурмовики. В 7.00 артиллерия перенесла огонь в глубину, а танки и пехота двинулись в атаку. Слева от 1-й гв. армии в 6.30 перешла в наступление своим правым флангом 24-я армия. Из состава последней наступали две правофланговые стрелковые дивизии, поддержанные двумя танковыми бригадами.

Сказать, что на направлении главного удара фронта, в полосе 1-й гв. армии, события развивались драматично, — значит не сказать ничего. Здесь наступали 308-я и 316-я стрелковые дивизии при поддержке 7-го танкового корпуса П.А. Ротмистрова. Уже в первые часы наступления 7-й танковый корпус потерял почти все танки, оставшиеся после первого наступления в начале сентября и восстановленные в промежутке между боями. Боевые машины 62-я танковой бригады ворвались в хутор Бородкин и вели там бой, пока не сгорели вмести с экипажами. К 14.00 в бригаде не осталось ни одного танка. 87-я танковая бригада в ходе продвижения вперед уничтожила до 40 огневых точек и много пехоты, но к концу дня в ней осталось всего 2 танка. Отдельные машины бригады пробились к разъезду Конный (почти 8 км в глубине обороны противника), но там были окружены и уничтожены. 3-я гв. танковая бригада (8-я танковая бригада, выведенная П.А. Ротмистровым в гвардию), введенная в бой в 8.15, потеряла все свои танки на южных скатах гребня перед хутором Бородкин. Для справки: на 13 сентября в 62-й танковой бригаде насчитывалось боеготовыми 9 Т-34 и 19 Т-60, в 87-й — 16 Т-34 и 3 Т-60, в 3-й гвардейской — 7 KB, 1 Т-34 и 15 Т-60.

Подбитые под Сталинградом танки Т-34. Машина справа относится к новейшей для осени 1942 г. серии с башней-«гайкой», а слева — постепенно сходившей со сцены версии Т-34 с башней-«пирожком».

Одним из важных тактических приемов было закрепление захваченных в ходе наступления позиций. Даже в случае успеха атаки ее результаты нужно было сохранить. В поединке с решительным и не боящимся активных действий противником это было очень трудно. Например, в отчете по боевым действиям 1-й гв. армии мы находим такие строки:

«18.9 316 сд и 7 ТК после прорыва обороны немцев овладели господствующей высотой 154,2 в полосе наступления армии, но не закрепили ее за собой: не подтянули резервы, огневые средства и не организовали закрепительных отрядов, что дало возможность противнику контратакой вернуть себе эту высоту во второй половине 18.9»[158].

Поэтому в присланной Жуковым памятке этот момент оговаривается особо:

«Для закрепления захваченных опорных пунктов в каждой армии были выделены отряды закрепления в составе роты сапер со средствами заграждений и пехотой от роты до батальона, и по 2–3 отремонтированных трофейных танка»[159].

По такому же принципу действовали немецкие штурмовые группы Первой мировой войны. Они также несли с собой в наступление колючую проволоку и после захвата траншей наскоро строили заграждения на подступах к свежезанятым окопам противника, в которых еще не остыли убитые защитники.

Боям к северо-западу от Сталинграда посвящена последняя пространная запись от 24 сентября 1942 г. в дневнике Франца Гальдера:

«6-я армия: В Сталинграде, в черте города, ведутся местные уличные бои, сопровождаемые сильным артиллерийским огнем. Сегодня русские снова предприняли усиленные атаки пехотой и танками наших позиций на северном участке фронта 14-го танкового и на участке 8-го армейского корпусов. Временные вклинения противника у Татарского вала и к западу от железной дороги удалось ликвидировать в ходе упорных боев. Противник продолжает оказывать неослабное давление на западное крыло 14-го танкового корпуса, ведя интенсивный изматывающий залповый артиллерийский огонь из орудий всех калибров. На участке 8-го армейского корпуса 76-я дивизия с рассветом втянута в тяжелый оборонительный бой с превосходящими силами противника, поддерживаемыми многочисленными танками. Пока еще не атакованная 305-я пехотная дивизия удлиняет свой фронт обороны на юго-восток. Подразделения русских, прорвавшихся почти до района полковых командных пунктов, либо остановлены, либо отброшены назад. 17.00 — наступление русских при весьма напряженном положении с танками на нашей стороне. С боеприпасами крайне трудно»[160].

Изучение трофейного танка Pz.lll. Западный фронт, лето 1942 г. Трофейные танки входили в специальные «отряды закрепления».

По понятным причинам сохранилось не так много свидетельств о боях к северо-западу от Сталинграда с немецкой стороны. Участвовавшие в них соединения VIII армейского и XIV моторизованного корпусов сгинули вместе со всей армией Паулюса в начале 1943 г. Однако некоторые сведения все же можно почерпнуть из мемуарной литературы. В частности, Ф. Меллентин приводит слова полковника Генерального штаба Г.Р. Динглера, служившего начальником оперативного отдела в 3-й моторизованной дивизии. Перед нами встает картина классического позиционного сражения с массированным использованием артиллерии:

«Огонь русской артиллерии действительно был очень сильным. Русские не только обстреливали наши передовые позиции, но и вели огонь из дальнобойных орудий по глубоким тылам. Пожалуй, следует хотя бы коротко сказать и об опыте, полученном нами в эти напряженные дни. Вскоре артиллерия заняла первостепенное место в системе нашей обороны. Поскольку потери росли и сила нашей пехоты истощалась, основная тяжесть в отражении русских атак легла на плечи артиллеристов. Без эффективного огня артиллерии было бы невозможно так долго противостоять настойчиво повторяющимся массированным атакам русских. Как правило, мы использовали только сосредоточенный огонь и старались нанести удар по исходным позициям русских до того, как они могли перейти в атаку. Интересно отметить, что русские ни к чему не были так чувствительны, как к артиллерийскому обстрелу»[161].

Гренадеры 60-й моторизованной дивизии отдыхают у бронетранспортера Sd.Kfz.250. Начало сентября 1942 г. Мотопехота немецких подвижных соединений, имевшая два пулемета в каждом отделении, была «крепким орешком» в позиционных боях лета и осени 1942 г.

Под Ржевом в августе 1942 г. задача борьбы с артиллерией противника, способной отражать атаки при нехватке пехоты, возлагалась на ВВС:

«Авиационная обработка была построена следующим образом: бомбардировочная авиация нанесла массированный удар по переднему краю, штабам, узлам и линиям связи. Штурмовая авиация наносила удар, главным образом, по артиллерийским и минометным батареям. В процессе полуторачасовой артиллерийской обработки авиация волнами обрабатывала глубину обороны, а с переходами пехоты в атаку непрерывно поддерживала пехоту, нанося главный удар по уцелевшей артиллерии, тактическим резервам и минометам. Истребительная авиация в течение всего периода прикрывала боевые порядки пехоты. Наиболее плотное прикрытие было дано с момента перехода пехоты в атаку»[162].

Штурмовики Ил-2, выпущенные в СССР серией свыше 30 тыс. штук, были не охотниками за танками, а борцами с артиллерийскими батареями противника. Проведение Погорело-Городищенской операции обеспечивали 480 самолетов, в том числе 200 истребителей, 176 штурмовиков и 104 бомбардировщика. Относительная слабость авиации Сталинградского фронта неизбежно сказывалась на результативности боевых действий. Предпринятые командованием меры, в частности переброска под Сталинград в 16-ю армию 434-го истребительного «авиаполка асов» майора И.И. Клещеева, радикально проблему все же не решали. Начавшееся 18 сентября наступление Сталинградского фронта поддерживали 118 истребителей, 84 штурмовика и 21 бомбардировщик 16-й воздушной армии — существенно меньше, чем воздушная группировка Западного фронта под Ржевом в начале августа 1942 г. Для сравнения — 16-я воздушная армия 18 сентября произвела 363 самолетовылета, а 1-я воздушная армия 4 августа 1942 г. — 808 самолетовылетов. На следующий день, 19 сентября, 16-я армия даже снизила интенсивность своих действий, выполнив 230 самолетовылетов. Комментарии, как говорится, излишни.

Командир 16-й танковой дивизии Ганс-Валентин Хубе и командующий Vlll авиакорпусом Вольфрам фон Рихтгоффен на командном пункте.

Но не следует думать, что для немцев оборонительные бои были непринужденной охотой на «красных».

Полковник Динглер в пересказе Меллентина также пишет о судьбе таких же новичков, как их противники по другую сторону фронта из советских дивизий резервных армий. Получаемое соединениями XIV корпуса пополнение практически сразу шло в бой:

«Я не преувеличиваю, утверждая, что во время этих атак мы не раз оказывались в безнадежном положении. Тех пополнений в живой силе и технике, которые мы получали из Германии, было совершенно недостаточно.

Необстрелянные солдаты не приносили в этих тяжелых боях никакой пользы. Потери, которые они несли с первого же дня пребывания на передовой, были огромны. Мы не могли постепенно «акклиматизировать» этих людей, направив их на спокойные участки, потому что таких участков в то время не было. Невозможно было также и отозвать с фронта ветеранов, чтобы организовать должную подготовку новичков»[163].

Мотомеханизированные соединения XIV танкового корпуса были сильным противником. Все они имели на вооружении танки и САУ, которые к осени 1942 г. могли эффективно бороться со всеми типами советских танков. При этом бронетехника оказывалась менее чувствительной к артиллерийскому обстрелу, чем буксируемая противотанковая артиллерия пехотных дивизий. Наличие на местности удерживаемой немцами цепочки высот обеспечивало эффективное использование бронетехники против многочисленных танков трех советских танковых корпусов и приданных стрелковым соединениям танковых бригад:

«Мы пришли также к выводу, что нецелесообразно оборудовать позиции на передних скатах, поскольку их нельзя было оборонять от танковых атак. Не следует забывать, что основу нашей противотанковой обороны составляли танки, и мы сосредоточивали все танки в низинах непосредственно у переднего края. С этих позиций они легко могли поражать русские танки, как только те достигали гребня высоты. В то же время наши танки были в состоянии оказать поддержку пехоте, обороняющейся на обратных скатах, при отражении танковых атак русских. Эффективность нашей тактики доказывается тем фактом, что за два месяца боев наша дивизия вывела из строя свыше 200 русских танков»[164].

То есть танкам из состава 1-й гвардейской, 24-й и 66-й армий достаточно было перевалиться через гребень и выйти из зоны контроля артиллерии прямой наводки, как на них обрушивался огонь длинноствольных 50-мм и 75-мм орудий немецких танков и САУ. Здесь имела место ситуация, настоятельно требовавшая предварительного захвата рубежа пехотой для ввода в наступление танков.

После неудачного наступления последовали кадровые и организационные изменения. 28 сентября 1942 г. войска к северо-западу от Сталинграда были подчинены Донскому фронту. Это было логичное переименование Сталинградского фронта, не имевшего прямого отношения к Сталинграду, от которого его отделял плотный заслон немецких войск. Название «Донской» больше соответствовало географическому расположению войск фронта. Возглавил Донской фронт выписанный с затихшего Брянского фронта К.К. Рокоссовский. Командовавший до этого войсками Сталинградского фронта В. Н. Гордов был снят с должности и впоследствии выше командующего армией не поднимался. Закончилась его карьера расстрелом в 1950 г. Командующий 16-й воздушной армией генерал-лейтенант П.С. Степанов был 28 сентября заменен на генерал-майора С.И. Руденко. Впоследствии П.С. Степанов командовал ВВС нескольких внутренних округов, а С.И. Руденко довел 16-ю воздушную армию до Берлина. Командующий 24-й армией Д.Т. Козлов был сменен на хорошо известного Г.К. Жукову еще по Халхин-Голу И.В. Галанина. Сотрудничество товарищей по Халхин-Голу продолжилось и далее — Жуков и Галанин участвовали в Погорело-Городищенской операции Западного фронта под Ржевом. Теперь ржевский опыт Галанина потребовался под Сталинградом. Он возглавлял 24-ю армию до конца Сталинградской битвы, и под его руководством армия заслужила наименование 4-й гвардейской армии. Жуков еще несколько раз выдергивал Галанина на должность командующего армией в проводившихся им операциях, но Иван Васильевич после окончания операций снова возвращался в 4-ю гв. армию, с которой прошел путь до самого конца войны.

Легкий танк МЗл «Стюарт» 241-й танковой бригады. 30 сентября 1942 г. эта бригада за один день исчезла в пламени сражения к северо-востоку от Сталинграда.

Оборонявшие собственно Сталинград 62-я и 64-я армии, а также находившиеся к югу от Сталинграда 57, 51 и 28 я армии были подчинены переименованному из Юго-Восточного в Сталинградский фронту под командованием А.И. Еременко.

Не следует думать, что утратившие былой накал бои вовсе потеряли напряженность. В качестве примера можно привести историю с 167-й и 241-й танковыми бригадами 24-й армии в первые дни существования Донского фронта. Первая была вооружена 29 танками «Валентайн» Mk.III и 21 Т-70, вторая — 23 М3с «Генерал Ли» и 25 М3л «Стюарт»[165]. Соответственно, 167-я танковая бригада должна была поддерживать 116-й стрелковую дивизию, а 241-я — 343-ю стрелковую дивизию. Сами танки поддерживались артиллерией методом последовательного сосредоточения огня. В ходе наступления 30 сентября 1942 г. танки скрылись за гребнем высот, пехота отстала. К 11.30 радиосвязь с вырвавшимися вперед новенькими ленд-лизовскими машинами была потеряна. Никакие попытки установить связь в последующие сутки результата не дали. Танки двух бригад просто исчезли, как сквозь землю провалились. Из боя вернулись по два танка в каждой бригаде, и по одному танку вытащили ремонтники. Остатки бригад были выведены из боя. Сейчас нам известно, что могло произойти:

«Не следует забывать, что основу нашей противотанковой обороны составляли танки, и мы сосредоточивали все танки в низинах непосредственно у переднего края. С этих позиций они легко могли поражать русские танки, как только те достигали гребня высоты»[166].

Подбитый танк МЗс «Генерал Ли. Донской фронт, октябрь 1942 г.

К началу октября положение советских войск в Сталинграде можно было оценить как отчаянное. 5 октября 1942 Г.И.В. Сталин писал командующему Сталинградским фронтом А.И. Еременко:

«Я думаю, что вы не видите той опасности, которая угрожает войскам Сталинградского фронта. Заняв центр города и выдвинувшись к Волге севернее Сталинграда, противник намерен отобрать у вас переправы, окружить 62-ю армию и взять ее в плен, а после этого окружить южную группу ваших войск, 64-ю и другие армии, и тоже забрать их в плен. Противник может осуществить это свое намерение, так как он занимает районы переправ через Волгу как на севере, так и в центре и на юге от Сталинграда»[167].

Содействие Г.К. Жукова заключалось в коррекции планов проводившихся наступлений. Так, 16 октября 1942 г. директивой Ставки ВГК № 170670 Рокоссовскому предписывалось:

«В представленный вами план проведения операции внесите следующие изменения: Вспомогательный удар с фронта железная дорога, Кузьмичи, выс. 112, 7 — не проводить; за счет освобождающихся сил усилить направление главного удара на Орловку, предусмотрев необходимые силы и на разворот правого фланга в сторону свх. Опытное поле, Кузьмичи, после прорыва ударной группой фронта обороны противника. В связи с резким ухудшением положения в Сталинграде операцию начать не 20, а с утра 19 октября»[168].

Однако в конце октября продолжение наступательных действий Донского фронта уже было нецелесообразно — началась перегруппировка войск для проведения операции «Уран». Рокоссовский даже предпочел прибывшую с переформирования 293-ю стрелковую дивизию (почти 100 % комплектности) придержать в резерве и использовать уже в ходе большого контрнаступления.

При этом нельзя сказать, что В. Суворов совершенно не информирован о действиях Г.К. Жукова в период его визита под Сталинград с Западного фронта. Владимир Богданович пишет:

«Впервые Жуков прибыл в Сталинград 31 августа 1942 года. Он пытался нанести контрудары по прорвавшимся германским войскам. Из этой затеи ничего не вышло. Контрудары завершились провалом. Кстати, намек на провал содержится и в мемуарах Жукова. Он побывал в Сталинграде, что-то там делал почти две недели, вернулся в Москву 12 сентября. И тут в кабинете Сталина происходит та самая сцена, которую Жуков неоднократно со смаком описывал: он шептался с Василевским о том, что надо искать какое-то другое решение. Сталин услыхал и заинтересовался: а какое решение? Эти слова Жуков сказал после того, как побывал под Сталинградом и пытался там наносить контрудары. Жуков предлагает искать другое решение, ибо из того решения, которое Жуков уже пытался претворять в жизнь под Сталинградом в первые дни сентября, никакого толка не вышло. Действия Жукова оказались бесплодными и бесполезными»[169].

Здесь имеет место неверная логическая цепочка. «Другое решение» может означать как ошибочность предыдущих действий, так и осуществление следующего шага в новых условиях, созданных этими действиями. Причем, говоря о «другом решении» в сентябре, Г.К. Жуков несколько торопит события. В действительности нужный момент наступил, когда подошедшими дивизиями 3-й румынской армии был заменен немецкий XVII армейский корпус. После этого, как гласит народная мудрость, «хорошо зафиксированный больной в наркозе не нуждается». Удар по 3-й румынской армии был уже практически обречен на успех.

Подбитый под Сталинградом танк Pz.III L 60-й моторизованной дивизии. Сентябрь 1942 г.

Одним из важных эффектов организованных Жуковым наступлений между Доном и Волгой в сентябре и октябре 1942 г. было воздействие на механизированные соединения противника, которые в противном случае могли стать средством парирования ударов «Урана». Приведу некоторые цифры. В начале операции «Блау», 7 июля 1942 г, в составе 60-й моторизованной дивизии было 17 Pz.II, 35 Pz.III (lang), 4 Pz.IV (lang) и один командирский танк. 16-я танковая дивизия на 1 июля 1942 г. насчитывала 13 Pz.II, 39 Pz.III (kurz), 18 Pz.III (lang), 15 Pz.IV (kurz), 12 Pz.IV (lang) и 3 командирских танка. К началу советского контрнаступления под Сталинградом качественный состав этих дивизий существенно изменился. На 18 ноября 1942 г. 60-я моторизованная дивизия насчитывала 4 Pz.II, 12 Pz.III (lang), 2 Pz.III (75) и 3 Pz.IV (lang), 16-я танковая дивизия генерала Ангерна — 21 Pz.III (lang), 1 Pz.IV (kurz) и 9 Pz.IV (lang). Тот факт, что эти дивизии получали пополнение, косвенно подтверждается наличием у них в ноябре 1942 г. танков Pz.III Ausf. N с 75-мм короткоствольным орудием. Эти модификации «тройки» начали поступать в войска осенью 1942 г. Однако, несмотря на пополнения, количество боеготовых танков не впечатляет. Обе дивизии, активные участники боев со Сталинградским, а потом Донским фронтами стояли на нижней границе боеспособности среди подвижных соединений 6-й армии. Они не могли быть полноценно использованы как в контрударе по наступающим соединениям 5-й танковой армии, так и в попытке пробить кольцо изнутри. Это было одним из факторов того, что немцам не удалось парировать контрнаступление под Сталинградом. Численность танков в дивизиях 9-й армии Моделя, отражавших удары «Марса», была в среднем в полтора-два раза большей.

Одним из косвенных свидетельств признания командованием подвига экс-резервных армий стало присвоение им гвардейских званий. 24-я армия стала 4-й гвардейской армией, а 66-я армия была преобразована в 5-ю гвардейскую армию. Два командующих танковыми корпусами — А.Г. Кравченко и П.А. Ротмистров — вошли в элиту механизированных войск и возглавили танковые армии.

Резюмируя все вышесказанное, можно сделать вывод, что координировавшиеся Жуковым действия Сталинградского и Донского фронтов создали обстановку, сделавшую возможным проведение операции «Уран». Немецкие соединения на сталинградском направлении сконцентрировались в районе города Сталинграда. На многие километры вокруг простиралась заснеженная степь, оборонительные позиции в которой занимали союзники Германии. На Дону и в районе озер Цаца и Баранцак оборонялись румынские пехотные дивизии, которые были в массе своей ровесниками резервных соединений Сталинградского фронта. Только в отличие от дивизий Донского фронта они не успели получить боевой опыт. Вскоре после отъезда Жукова под Ржев оборона румынских войск была сокрушена, и советские танки замкнули кольцо окружения за спиной армии Паулюса.

Заслуга Жукова не в разработке плана операции «Уран» как такового, а в активном формировании обстановки, в которой можно было сказать «кушать подано» и уехать на тот участок фронта, где нужна его помощь. Туда, где предстояло взламывать оборону куда более серьезного противника, чем румыны. Реализовать план операции «Уран» могли уже менее квалифицированные военачальники, чем сам Георгий Константинович.

Итак, Жуков 16 ноября вылетает в Москву, где до 19 ноября работает в Ставке ВГК, после чего вылетает в район Ржева и уже 25 ноября с командного пункта Западного фронта наблюдает за началом операции «Марс». Понятно, что «Марс» не был отвлекающей операцией, хотя бы потому, что в нем было задействовано больше войск, чем в «Уране». Объяснение «отвлекающая операция» было придумано потом, задним числом. Думаю, что авторство этого «объяснения» принадлежит не Жукову, а кому-то другому. Однако Сталинград и Ржев все равно оказываются связанными друг с другом, сражения у стен этих двух городов неизбежно влияли друг на друга.

Одной из больших проблем «Марса» было то, что его готовил не сам Жуков. Он в период подготовки войск Калининского и Западного фронтов к «Марсу» занимался планированием и подготовкой операции «Уран». Поэтому Георгий Константинович был вынужден доверить подготовительные мероприятия по «Марсу» И.С. Коневу и М.А. Пуркаеву. Первый после отъезда Жукова под Сталинград возглавил Западный фронт, а второй — Калининский фронт. К сожалению, И.С. Конев не понимал законы войны так, как это было дано понимать Г.К. Жукову. К моменту отъезда Жукова с Западного фронта наступление 20-й и 31-й армий застопорилось, остановленное на небольшом плацдарме на западном берегу Вазузы. Заняв пост командующего Западным фронтом, И.С. Конев попытался достигнуть решительных результатов операции и попытался развить наступление на юг в направлении Гжатска, привлекая к удару 5-ю и 33-ю армии. Соответственно, плацдарм на Вазузе развития не получил. В ходе наступления в рамках операции «Марс» 20-я армия Западного фронта столкнулась с целым рядом проблем, вызванных ограниченным пространством плацдарма на западном берегу Вазузы. Фактически она была вынуждена тратить много сил и времени на его расширение и переправу через Вазузу артиллерии и подвижных соединений эшелона развития успеха. Все это обусловило неудачу наступательных действий Западного фронта в «Марсе» и «запечатывание» немцами прорыва на этом направлении. И.С. Конев, несмотря на его претензии конкурировать с Г.К. Жуковым, был слабее как военачальник. Достаточно характерный эпизод — это августовские бои 1942 г. под Ржевом. Операцию начинали два фронта (Калининский и Западный) ударом по сходящимся направлениям. Но если Западный фронт Г.К. Жукова успешно взломал оборону XXXXVI танкового корпуса немцев и уверенно продвигался вперед, Калининский фронт И.С. Конева застрял уже в первые дни наступления. Жуков 5 августа 1942 г. назначается руководителем группы двух фронтов — Западного и Калининского. Жуков знакомится с обстановкой в полосе соседнего фронта и начинает решительно править ошибки И.С. Конева. Уже 6 августа 1942 г. он пишет И.В. Сталину в Ставку ВГК:

«Разобрав с Коневым обстановку на Калининском фронте, принял решение:

1. Наступательные действия на фронте 29-й армии в районе Карлово, Батюково прекратить.

Из этой группировки перебросить три артполка и две сд на направление главного удара.

2. В связи с большим количеством соединений действующих в составе 30-й армии участок ее фронта от Кулаково до Ильино передать 39-й армии.

На 30-ю армию возложить только организацию и проведение операции по захвату гор. Ржева»[170].

Суть предложений понятна — вместо распыления сил по двум армиям ударный кулак собирается в одной. А для удобства управления усилившейся армией от нее отрезается пассивный кусок фронта и отдается под командование соседа. Далее идут предложения захватывать Ржев с тыла, за счет успеха Западного фронта. Фактически Жуков был вынужден взвалить на свою относительно успешно наступающую 31-ю армию дополнительную задачу в интересах соседнего фронта.

У меня нет никаких сомнений, что Жуков, если бы его не отправили под Сталинград выручать Еременко, вплотную занялся бы плацдармом на Вазузе в течение сентября и октября 1942 г. Достаточно вспомнить то упорство, с которым 1-й Белорусский фронт под его руководством шаг за шагом в течение февраля и марта 1945 г. расширял Кюстринский плацдарм на западном берегу Одера на берлинском направлении. Несмотря на усталость войск, плацдармы 5-й ударной и 8-й гвардейской армий были расширены, а затем объединены с окружением и уничтожением гарнизона «крепости Кюстрин». Точно так же шаг за шагом Жуков занялся бы плацдармом на Вазузе и расширил бы его до приемлемых размеров. Узел сопротивления немцев в селе Хлепень на берегу Вазузы был бы проштурмован не в ноябре по ледяным склонам, а в сентябре — октябре, внезапной ночной атакой. Соответственно, на расширенном плацдарме нашлось бы место и для артиллерии, и для достаточного количества переправ под крупные массы людей и техники эшелона развития успеха (6-го танкового корпуса и 2-го гв. кавалерийского корпуса). Как знать, если бы не «Сталинградская командировка» Жукова, в учебники истории мог войти не «Уран», а «Марс».

С оперативной точки зрения события к северо-западу от Сталинграда если не типичны, то, несомненно, имеют аналоги в истории войны. Ленинград длительное время удерживался за счет последовательного проведения наступательных операций Волховским фронтом. Примерами боевых действий на Восточном фронте аналогии не исчерпываются. Эпопея наступлений Сталинградского и Донского фронтов весьма похожа на «вскрытие» союзниками плацдарма в Нормандии летом 1944 г. Англо-американские войска в июне — августе 1944 г. в несколько уменьшенном масштабе повторили форму операций советских войск под Сталинградом. Они также прошли от сковывания немцев в жестоком позиционном сражении до их окружения.

В середине июня 1944 г. высадившиеся на континенте союзники столкнулись с проблемой расширения плацдарма. Англичане втянулись в позиционное сражение к северу от французского города Кан (Caen). Первая попытка его захвата британской 2-й армией генерала Дэмпси 12 июня 1944 г. провалилась в результате немецкой контратаки у Вилер Бокажа. По директиве командующего войсками союзников генерала Эйзенхауэра от 18 июня Кан должен был быть захвачен англичанами к 23 июня. Англичане дали операции по захвату Канна кодовое наименование «Эпсом». Для проведения операции выделялось 60 тыс. человек и 600 танков. Замысел английского наступления предусматривал обход Кана с запада и захват господствовавшей над местностью высоты 112. Шторм в проливе задержал прибытие войск, и с 22 июня 1944 г. начало «Эпсома» сдвинулось на четыре дня. Операция началась 26 июня с сильнейшей артиллерийской подготовки, в которой участвовали даже корабли английского флота. Всего в операции приняли участие около 90 тыс. человек. Ведомая тяжелыми танками «Черчилль» английская пехота пошла в атаку. Однако немцы ожидали наступления и встретили англичан огнем стрелкового оружия и минометов. Высоту 112 немцы удерживали в течение месяца и 30 июня — 1 июля даже контратаками вернули захваченные англичанами в ходе «Эпсома» позиции. Несмотря на большие потери английских войск, своей цели операция не достигла.

Следующей попыткой англичан прорваться с плацдарма стала операция «Чарнвуд». На этот раз командующий британскими войсками генерал Монтгомери решил отказаться от обходных маневров и атаковать Кан в лоб. Ставка была сделана на воздушную мощь. Мощные четырехмоторные бомбардировщики «Ланкастер» и «Галифакс» вечером 7 июля обрушили 2300 тонн бомб на окраины Кана. Позднее немецкая пропаганда активно использовала массовые жертвы среди мирного населения Кана в ходе «ковровой бомбардировки» с целью демонизации союзников. Вечером 9 июля англичане наконец пробились на улицы обращенного в руины старинного города. Местность вокруг Канна была превращена в лунный пейзаж воронками от бомб и снарядов разных калибров. Над Нормандией все сильнее сгущалась тень позиционных сражений Первой мировой войны.

Но, несмотря на захват северной части Кана, прорыва достигнуто не было. Уже 10 июля командующим 2-й английской армией был подготовлен план следующего наступления, получившего кодовое наименование «Гудвуд». На этот раз помимо «коврового бомбометания» было решено массированно использовать танки, бросив в бой сразу три танковых дивизии. Открытая местность в районе Кана благоприятствовала использованию механизированных войск. Также было вновь сменено направление удара: три танковые дивизии должны были обойти Кан с востока. «Гудвуд» начался 18 июля с двухчасового удара более чем 1000 двухмоторных и четырехмоторных бомбардировщиков, сбросивших 15000 бомб. Взрывы тяжелых авиабомб переворачивали даже 56-тонные «Тигры», не говоря уж о моральном воздействии на обороняющихся. Первые атаки англичан прошли при крайне слабом сопротивлении противника. Воодушевленный продвижением вперед в первые часы наступления, Монтгомери поспешил доложить командованию об успехе. Однако так же как наступления Сталинградского фронта сентября 1942 г., операция англичан еще до своего начала утратила момент внезапности. Выдвижение крупных масс танков было замечено немцами, и они подготовили им «теплый прием»: буксируемая противотанковая артиллерия, зенитки и даже батальон «Пантер». Добившись прорыва первой линии обороны немцев, пехотинцы отстали, и танки двинулись дальше, почти не поддержанные пехотой. В результате наступление трех танковых соединений было остановлено уже вечером 18 июля. Союзники повторяли неудачи советских наступлений 1942 г. До 20 июля англичане потеряли 413 танков, 36 % всей высаженной в Нормандии бронетехники 2-й английской армии. Кан был полностью захвачен, но продвижение на юг, к Фалезу (обозначенному Монтгомери как цель операции «Гудвуд»), было ничтожным.

Однако очевидный тактический успех обороны немцев вскоре обернулся для них катастрофой. Столкнувшись с плотной обороной в районе Кана, командование союзников приняло решение перенести острие удара из английского в американский сектор. Местность здесь была менее благоприятной для использования крупных масс танков, однако одновременно здесь построение немецких войск было более разреженным и податливым. Но несомненно, что «Кобра» не могла состояться без неудачного позиционного «Гудвуда» и предыдущих попыток англичан пробить оборону 7-й немецкой армии у Кана, В английский сектор были стянуты наиболее боеспособные дивизии немцев, в том числе III корпус ПВО с устрашающими 88-мм зенитками на прямой наводке.

Неудачные наступления англичан в конце июня и первой половины июля 1944 г. подготовили почву для решающего удара американцев у Сент-Ло. По менее плотной обороне в районе Сент-Ло «ковровые бомбардировки» сработали, американские танковые дивизии прорвались в Бретань. Надо сказать, что битва за Кан дала даже тактический опыт «ковровых бомбардировок», когда опытным путем были выявлены трудности с преодолением танками изуродованной глубокими воронками от тяжелых бомб местности. Было решено использовать бомбы меньшего калибра, но в больших количествах. В середине августа 1944 г. сражение в Нормандии закончилось для немцев фалезским «котлом» для сконцентрированных в районе Канна соединений. Точно так же, как сконцентрированные в результате позиционных сражений сентября — октября 1942 г. в междуречье Дона и Волги войска 6-й армии Паулюса были окружены в результате операции «Уран».

Позиционные «мясорубки» на определенном этапе являются неизбежностью. От них не застрахован никто. Ни впечатляющая воздушная мощь, ни сотни танков, ни тяжелая артиллерия до корабельных орудий включительно не дают гарантий от необходимости оплачивать тяжелыми потерями каждый метр продвижения вперед без видимых перспектив взлома обороны противника. При всей кажущейся бессмысленности позиционные бои оказывают если не прямое (выполнение записанных в приказах задач), то косвенное воздействие на противника. Обороняющийся уплотняет фронт, расходует подвижные резервы. Не так уж редки случаи, когда сковывания резервов противника можно добиться только втягиванием их в изнурительное позиционное сражение. К тому же германское верховное командование постоянно опаздывало с пополнениями, и «мясорубки» существенно снижали возможности немецких войск по перехвату инициативы.

Высокую цену приходилось платить и Красной армии, и армиям союзников за отсутствие на определенном этапе навыков боя пехоты. Предполагалось, что пробивание дороги вперед штурмовыми действиями пехоты можно избежать массированным использованием техники. Но победу в бою нельзя купить. Помимо вложений в технику нужно было мастерство и мужество людей. Именно мастерство, а не простая готовность к самопожертвованию. Именно этого иногда остро не хватало.

Такой подход вызывал неудовольствие командования на протяжении всех наступлений Сталинградского и Донского фронтов в сентябре — октябре 1942 г. Так, заместитель командующего Донским фронтом Трубников говорил в ходе беседы в штабе: «…Дело здесь не в авиации, дело в том, что пехота у нас ни черта не стоит, пехота не воюет, в этом вся беда…»[171]. Разговоры эти сохранились для потомков благодаря записи их сотрудниками НКВД, державшими «под колпаком» командование фронта. Трубникова поддержал начальник штаба фронта М.С. Малинин:

«Пехота не подымается, артподготовка у нас достаточная, средств артиллерийских у нас столько, что и говорить не приходится, на один километр у нас 74 орудия. Кроме того, на этом участке 12 минометных полков.

У немцев здесь ни черта нет, немцы безусловно несут большие потери от нашего минартогня. На этом участке у нас несомненное большое превосходство во всем и превосходство в авиации.

Авиация противника в эти дни нас беспокоит слабо, да с танками у нас неплохо… Пехота у нас никудышная…

Дать сюда хорошо обученный полк решительных бойцов, этот полк прошагал бы до Сталинграда… Дело не в артиллерии, всех огневых точек не подавишь. Артиллерия свое дело делает, прижимает противника к земле, а вот пехота в это время не подымается и в наступление не идет…»[172].

В качестве причин неудач сентябрьского наступления 1-й гв. армии указывалось:

«Пехота огня из личного оружия не ведет»[173]. «Наступление ведется скученно, перебежки и переползания не применяются, отчего пехота и несет большие потери»[174].

Необходимо сказать, что Рокоссовский сталкивался с этой проблемой еще в начале войны, на Ярцевских высотах:

«Еще в начале боев меня обеспокоило, почему наша пехота, находясь в обороне, почти не ведет ружейного огня по наступающему противнику. Врага отражали обычно хорошо организованным артиллерийским огнем»[175].

Может быть, имели место проблемы с подготовкой войск? Кто воевал на Сталинградском фронте? Рассмотрим в качестве примера 308-ю стрелковую дивизию 1-й гвардейской армии. Командовал дивизией полковник (с 7 декабря 1942 г. генерал-майор) Леонтий Николаевич Гуртьев, участник Первой мировой войны, начавший службу в Красной армии командиром взвода в Гражданскую. Он бессменно возглавлял соединение вплоть до своей гибели 3 августа 1943 г. в боях за Орел. Соединение было свежим, ранее не участвовавшим в боях, но прошедшим подготовку в тылу. После боев на Сталинградском фронте дивизия была 30 сентября переброшена через Волгу в Сталинград и неплохо себя показала в обороне города.

Формировалась 308-я стрелковая дивизия в Омске по директиве НКО № 0034 от 23 февраля 1942 г. Началось формирование соединения в марте 1942 г., а сроком готовности тогда было назначено 15 июля 1942 г. Однако вследствие нехватки вооружения и командного состава подготовка 308-й дивизии в апреле — июле была признана неудовлетворительной. С 10 июля по 20 августа 1942 г. дивизия отрабатывала двухмесячную программу подготовки запасных частей Красной армии, которая была прервана вследствие отправки соединения на фронт. Однако большая часть рядового состава дивизии прошла подготовку длительностью более трех месяцев (5224 из 8360 рядовых), а менее месяца подготовки имели всего 34 человека рядовых. Таким образом, с точки зрения подготовки в тылу 308-я стрелковая дивизия была далека от наспех сколоченных соединений лета и начала осени 1941 г.

Командир 308-й стрелковой дивизии полковник Л.Н. Гуртьев. Его дивизии «повезло» участвовать и в наступлении в степи в сентябре, и в оборонительных боях в самом Сталинграде в октябре 1942 г.

Дивизия полковника Гуртьева формировалась по штату № 04/200 от 18 марта 1942 г. От предыдущих штатов (№ 04/600 июля 1941 г. и № 04/750 декабря 1941 г.) он отличался введением третьего дивизиона в артиллерийский полк и возвращением в стрелковую дивизию отдельного противотанкового дивизиона 45-мм пушек. Некоторые дивизии принявших участие в наступлении Сталинградского фронта экс-резервных армий успели пройти переформирование по штату № 04/600 от 29 июля 1942 г. Новые штаты дивизий 1942 г. знаменовали восполнение потерь вооружения в 1941 г. и восстановление работоспособности эвакуированной промышленности. Личным составом дивизия была укомплектована на 86,5 %. Из 13 532 человек по штату налицо было 11 573 человека[176]. Дивизия большей частью состояла из русских и украинцев (7461 и 1963 человека соответственно). Соответственно, проблема языкового барьера, характерная для многих других соединений Красной армии, была едва обозначена. Кошмара «национальных дивизий» Крымского фронта Д.Т. Козлову на этот раз удалось избежать.

Вооружением 308-я стрелковая дивизия была укомплектована почти на 100 %. Винтовками дивизия была укомплектована на 96,3 %, а пистолетами-пулеметами ППШ — на 113 %, то есть их было даже больше, чем полагалось по штату (711 вместо 640). Вместе с тем ручных и станковых пулеметов было около 60 % от штата. Артиллерией калибров 45 мм, 76 мм и 122 мм дивизия была укомплектована практически по штату, только вместо двадцати четырех 76-мм дивизионных пушек их было двадцать. Противотанковыми ружьями дивизия была укомплектована на 100 %, минометами — на 97-100 %. В дивизии было даже 15 ранцевых огнеметов. Из 1935 лошадей по штату было 1624. Из 154 штатных автомашин налицо было 5 легковых и 77 грузовых автомобилей. Однозначно плохо было только с зенитными пушками — в 308-й стрелковой дивизии на 1 сентября 1942 г. не было ни одной 25-мм или 37-мм зенитной пушки и ни одного зенитного пулемета. Оценивая дивизию в целом, можно сделать вывод, что перед нами хорошо укомплектованное и вооруженное по штатам военного времени соединение, в течение нескольких месяцев проходившее обучение.

В атаку по степи! Район Сталинграда. Август — сентябрь 1942 г. Одной из главных претензий к советской пехоте того периода было недостаточное использование своего стрелкового оружия.

Но, несмотря на хорошую комплектность, 308-я стрелковая дивизия, так же как и другие соединения 1-й гв., 24-й и 66-й армий, не смогла пробить позиционный фронт северного фланга 6-й армии Ф. Паулюса. Основная причина была в том, что пехота ожидала решения задачи прорыва от артиллерии, авиации и танков. Точно так же французские пехотинцы Первой мировой ожидали решения от артиллерии, руководствуясь принципом «артиллерия разрушает, пехота занимает». Причем принцип воспроизводился практически буквально. Офицер Генштаба Красной армии при штабе Сталинградского фронта полковник Громов писал: «Пехота все свои надежды возлагает на танки, PC и авиацию, ожидая, когда они подавят все до одной <огневые> точки»[177]. В оперативных документах Сталинградского фронта рефреном звучат слова о недостаточном использовании оружия пехоты. Доходило до абсурда: в 607-м стрелковом полку было шесть 82-мм минометов, но все они были без плит, которые были попросту… потеряны. Минометы сами по себе не были мощным оружием, однако они могли сыграть важную роль в наступлении. Так, в ходе штурма высоты 129,6 в начале сентября 1942 г. замаскированная немецкая противотанковая пушка вывела из строя несколько танков. Потребовался совет офицера Генштаба выделить стрелковые подразделения с минометами для уничтожения этой пушки, что было успешно сделано.

Думаю, Г.К. Жукова, наблюдавшего за действиями дивизий 1-й гв. армии в сентябре 1942 г., не покидало чувство дежа-вю. Проблемы были те же самые, с которыми он сталкивался под Ельней в августе 1941 г. Тогда Георгию Константиновичу тоже приходилось исправлять организационными методами промахи свежесформированных, почти необстрелянных войск. Сталинград был, пожалуй, последним сражением, в котором использовались вновь созданные соединения.

Недостатки в действиях войск означали большие потери. С 15 по 30 сентября 1942 г. 1-я гв. армия потеряла 10 376 человек убитыми, 32 615 человек ранеными и 7661 человек пропавшими без вести. Судя по оперативным сводкам противника, последний пункт в большинстве случаев означал плен — немцами утверждается, что в ходе отражения советских наступлений было захвачено много пленных. Фактически армия К.С. Москаленко была ополовинена в ходе второго наступления. В некоторых соединениях это произошло уже в первые дни операции. Так, 316-я стрелковая дивизия за два дня потеряла убитыми и ранеными 5073 человека, 292-я стрелковая дивизия — 5038 человек (1611 убитыми и 3427 ранеными). Соседняя 24-я армия Д.Т. Козлова в период с 10 по 20 сентября 1942 г. потеряла 17 439 человек (3645 убитыми, 902 пропавшими без вести и 12868 ранеными и заболевшими). Нельзя не согласиться с авторами «Сборника материалов по изучению опыта войны», вышедшего весной 1943 г., которые характеризовали результат операций следующим образом:

«Этот оперативный, в конечном счете, успех был достигнут ценой большой крови»[178].

Решение проблемы взлома позиционного фронта лежало в штурмовых действиях пехоты. Когда батальон 639-го стрелкового полка был задержан немецким «автоматчиком» (так в документе, скорее всего «пулеметчиком»), по совету офицера ГШ Красной армии были высланы четыре бойца для его разведки и уничтожения, после чего батальон получил продвижение.

Сплошное обучение штурмовым действиям было почти непосильной задачей. К тому же способность наступать в такой стилистике зависела от морального состояния, возрастного состава подразделения. Решение было найдено в плоскости выборочной подготовки батальонов для штурмовых действий. Такой батальон как бы становился иголкой, за которой как нитка двигались остальные. Пример наступления «нитка за иголкой» мы находим в операции «Марс». В действовавшем в районе Молодого Туда 879-м стрелковом полку 158-й стрелковой дивизии была проведена дифференцированная подготовка подразделений с формированием батальона-лидера: «Командир полка решил 1-й стрелковый батальон подготовить как штурмовой. Количество коммунистов и комсомольцев в батальоне было доведено до 35 % по отношению ко всему личному составу. Взамен больных и пожилых солдат поступило 40 человек молодежи из других подразделений. Батальон был выведен с переднего края обороны и сосредоточен в тылу, где он приступил к напряженной боевой подготовке. Основной упор в процессе боевой подготовки был сделан на освоение боевого порядка в наступлении в соответствии с требованиями приказа Народного Комиссара Обороны № 306 от 8 октября 1942 г. и на отработку вопросов организации взаимодействия с артиллерией и танками. С этой целью было проведено несколько тактических учений, причем в течение трех дней в этих учениях принимал участие взвод танков Т-34»[179]. Несмотря на общий неуспех операции «Марс», 879-й стрелковый полк добился хороших результатов в наступлении и продвигался быстрее, чем соседний 881-й стрелковый полк той же дивизии, не использовавший тактики штурмовых действий.

В 1943 г. подготовка пехоты по опыту «верденов» 1942 г. стала приносить ощутимые результаты. Была, наконец, прорвана прочная оборона немецких войск на южном берегу Ладоги и восстановлено сухопутное сообщение страны с Ленинградом. Летом 1943 г. вновь потребовалось применение стратегии нажима на фланги противника во имя успеха обороны. Чтобы обезопасить оборонительную операцию на Курской дуге от возможных неожиданностей, была разработана наступательная операция Западного и Брянского фронтов. До этого пропущенные наступления вермахта заканчивались пыльными колоннами пленных, быстрым смещением линии фронта и перемалываемыми без видимого эффекта воздействия на противника танковыми соединениями. Поэтому было решено подстраховаться, накопив ударные группировки двух фронтов, которые должны были ударить во фланг и тыл немецкой 9-й армии на северном фасе дуги. Для решения этой задачи Брянскому и Западному фронтам предстояло прорвать хорошо подготовленную оборону противника. Подготовка к прорыву велась уже на качественно новом уровне:

«В период подготовки операции войска и штабы проходили систематическую учебу. Главное внимание обращалось на отработку вопросов взаимодействия родов войск при прорыве глубоко эшелонированной обороны противника. Важное место отводилось подготовке штурмовых групп. К 12 июля только в 11-й гвардейской армии были подготовлены 404 штурмовые группы по 8-10 человек в каждой»[180].

Штурмовые группы стали средством, которое учитывали наравне с танками. Люди в этих группах оказывались в наступлении сильнее танков, на которые надеялись ранее. Действиями Западного и Брянского фронтов советскому командованию удалось обеспечить решение оборонительных задач на Курской дуге вне зависимости от локальных катастроф и промахов. Так, в ходе контрудара под Прохоровкой 12 июля 1943 г. 5-я гв. танковая армия в течение одного дня утратила свою наступательную мощь, и оборонительная операция Воронежского фронта вновь повисла на волоске. Однако в тот же день, 12 июля, началась операция «Кутузов», заставившая немецкое командование демонтировать ударную группировку 9-й армии на отражение ударов по северному фасу орловского выступа. Жуков в этот период координировал действия Центрального, Западного и Брянского фронтов. Бои за орловский выступ завершились его эвакуацией немцами, отошедшими на так называемую «линию Хаген».

Рабочий кабинет под открытым небом. Г.К. Жуков и И.С. Конев, южный фас Курской дуги, июль 1943 г.

Аналогичным образом строилась подготовка пехоты 11-й гв. армии к прорыву обороны противника в ходе штурма Кенигсберга. И.Х. Баграмян вспоминает:

«23 марта В.В. Курасов доложил о завершении работы по созданию штурмовых отрядов и групп в 11-й гвардейской, 43-й и 50-й армиях. В каждом стрелковом полку был подготовлен один штурмовой отряд, в состав которого, как правило, включались стрелковый батальон, саперная рота, огнеметный взвод, танковая рота, взвод 76-миллиметровых орудий, батарея 120-миллиметровых минометов, орудия крупного калибра либо самоходки. В батальонах штурмовые группы состояли из стрелковой роты, саперного взвода, отделения огнеметов, отделения химиков, двух противотанковых орудий, двух орудий дивизионной артиллерии и двух-трех танков. Стрелковые взводы штурмовых отрядов и групп имели на вооружении противотанковые гранаты, дымовые шашки, «кошки» с веревками для подрыва мин натяжного действия, ножницы, топоры, термические шары с горючей смесью. Каждый боец группы имел шесть гранат. Словом, воины были обеспечены всем, что нужно для ведения боя в укрепленном районе и в городе»[181].

Мы видим ту же схему, что и под Ржевом, — один батальон полка из трех готовится как штурмовой. Действия штурмовыми группами позволили советским войскам успешно наступать даже в насыщенной инженерными сооружениями и прочными постройками Восточной Пруссии и самой Германии.

Помимо штурмовых действий в течение войны наращивался артиллерийский удар наступления. Под Ржевом в августе 1942 г. общая плотность артиллерии в 20-й армии была 136 стволов артиллерии и пусковых машин РСов на километр фронта (122 ствола 76-мм и выше, 86 стволов без реактивной артиллерии). В контрнаступлении под Сталинградом общая плотность составляла 107 стволов артиллерии (103 ствола калибром 76-мм и выше, 64 — без РА). В Белоруссии летом 1944 г. плотность артиллерии составляла уже 197 стволов на километр фронта (185 стволов 76-мм и выше и 140 без РА). Повышение плотностей было достигнуто как за счет наращивания численности артиллерийских орудий в наступающих армиях, так и за счет сужения полосы прорыва. Практикой было доказано, что фланговый обстрел не так опасен, как стрельба противотанковой артиллерии и стрелкового оружия навстречу прорывающимся частям и соединениям. Поэтому при общем числе орудий и боевых машин РА в полосе наступления в Белоруссии в 1944 г., почти равного Погорело-Городищенской операции 1942 г. — 2146 против 2007, — плотность артиллерийского огня была существенно большей.

«Смерть солдата» А. Гаранина, ставшая классикой фронтового фоторепортажа, скорее всего была сделана под Ржевом летом 1942 г.

Критиковать «вердены» 1942 г. нетрудно. Большие потери, незначительное продвижение вперед — во все эти очевидные факты легко метать стрелы благородного гнева. Но как только критикам задается вопрос: «А что, собственно, надо было делать? Альтернативы-то какие у неправильных действий под Ржевом кровавого Жукова?» — они теряются и начинают нести несусветную чушь. Суть их предложений сводится к тому, что наступление — это бесовское занятие и ничего делать не нужно. Что было бы в случае реализации этого мощного предложения, очевидно: немецкое командование задействует под Сталинградом те подвижные соединения, которые в действительности были использованы для отражения ударов «Марса» и наступления под Великими Луками. В этом случае Манштейну не придется останавливать «Зимнюю грозу» во имя отражения «Малого Сатурна». Под Тацинскую поедет не стоявшая в декабре 1942 г. в 30 км от внутреннего кольца окружения 6-я танковая дивизия, а 2-я или 9-я танковая дивизии, которые в реальности истекали кровью под Сычевкой. Накачивать войсками сталинградское направление советское командование не могло в силу слабой сети коммуникаций в южном секторе фронта — адекватно снабжать увеличившуюся в численности группировку было бы просто нереально. Обеспечить нормальный подвоз боеприпасов можно было для войск, стоящих в европейской части страны. Проблема была только в том, что они стояли перед опутанными колючей проволокой и прикрытыми минными полями позициями группы армий «Центр». Дело было не в какой-то особой антипатии Жукова или Сталина к группе армий противника на московском направлении, а в куда более прозаических вещах. Конечно, Красная армия 1942 г. еще не была тем совершенным инструментом, которым можно было бы фехтовать, нанося удары на разных участках фронта. Но обстановка требовала наступления, и у Жукова был только один вариант действий: добиваться максимума возможного теми войсками и в тех условиях, которые были у него в распоряжении.

Куда вели Зееловские высоты?

Берлинскую операцию не назовешь примером какого-то там маневрирования, в общем-то, или что эта операция такая настолько красивая, которую можно изучать как пример какого-то полководческого искусства. Примитивный лобовой штурм…

В.В. Бешанов. Выступление на радио «Эхо Москвы»

Когда заходит речь о роли Г.К. Жукова в битве за Берлин, то автоматически всплывает словосочетание «Зееловские высоты», вспоминается бег к Рейхстагу наперегонки с И.С. Коневым и грозное слово «фаустники». Легенда о соревновании командующих двумя фронтами за то, кто первый возьмет Берлин, стала базой для отрицательной оценки высшего руководства Красной армии и страны в целом. Имя самого Георгия Константиновича оказалось прочно связано со штурмом укрепленных позиций немцев на Зееловских высотах под Берлином и использованием танков в городе, где их страшным противником были немцы с фаустпатронами. Видимо, причина в том, что появилась эта легенда еще в советское время, когда была возможность тиражировать ее через книги и газеты, издававшиеся сотнями тысяч экземпляров.

Всплыла она сразу после хрущевской опалы. 26 октября 1957 г. Г.К. Жукова снимают с должности министра обороны СССР, а уже в ноябре того же года в статье в «Правде» И.С. Конев поведал миру о роковой ошибке Жукова в Берлинской операции:

«Одной из причин затянувшегося прорыва обороны противника в полосе 1-го Белорусского фронта явилось то, что командование и штаб фронта недооценили имевшиеся данные о преднамеренном отводе войск противника на Зееловские высоты, находившиеся в 6–8 км от переднего края. В результате неправильной оценки обстановки войска фронта, подойдя к сильно укрепленным Зееловским высотам, вынуждены были штурмовать их без достаточной подготовки, что повлекло за собой… медленный по темпам прорыв обороны противника в полосе наступления 1-го Белорусского фронта».

Очевидны причины, по которым на роль ужасной ошибки, стоившей много жизней, была выбрана история с Зееловскими высотами. Рассказывать в «Правде» в 1957 г., например, о битве за Ржев длиною в год было нереально. Упоминания об операции «Марс» к тому времени отсутствовали даже в закрытых грифом «секретно» исследованиях. К тому же в позиционных боях под Ржевом в должности командующего Калининским, а затем Западным фронтом активно участвовал сам И.С. Конев. Поэтому, сказав «А», пришлось бы сказать «Б» и сообщить изумленной общественности о собственной роли в тех боях.

Впереди — Зееловские высоты. Г.К. Жуков на командном пункте на Кюстринском плацдарме. Весна 1945 г.

Миф про густо и напрасно политые солдатской кровью Зееловские высоты настолько прочно укрепился в массовом сознании, что В. Суворов даже не счел нужным на нем останавливаться. Только среди иллюстраций к книге «Тень победы» есть фотография с подписью: «В Берлине Жуков без толку сжег две танковые армии». Наметанный глаз увидит, что на ней только один подбитый ИС-2, а два других живы и здоровы. Но стереотип есть стереотип.

В частности, известный отечественный публицист Борис Соколов пишет:

«Жуков на три дня завяз на Зееловских высотах. Его войска несли большие потери. Конев же не экспериментировал с прожекторами, зато более эффективно провел артподготовку и уже в первый день наступления прорвал вражескую оборону. После этого прорыва оборона Зееловских высот теряла смысл, так как они оказывались глубоко обойденными с юга. Немцы все равно вскоре должны были бы отступить с Зееловских позиций. Однако Жуков продолжал кровопролитный штурм. Он боялся, что войска 1-го Украинского фронта раньше выйдут к Берлину, чем это успеют сделать войска 1-го Белорусского фронта. Гонка продолжалась и стоила дополнительно многих солдатских жизней»[182].

Логика просматривается такая: Жукову следовало остановиться перед Зееловскими высотами, подождать отхода немцев и перейти к их преследованию. Соответственно, Конев взамен берет Берлин силами 1-го Украинского фронта. При первом же взгляде на карту такая версия кажется не слишком убедительной. Наступление войск И.С. Конева проходило значительно южнее Зеелова, и от тылов оборонявших высоты немецких войск отделяла река Шпрее и цепочка озер вдоль русла реки. Коммуникациям зееловской группировки немцев наступление 1-го Украинского фронта никак не угрожало.

Более подробно, чем Б. Соколов, озвучивает претензии к командующему 1-м Белорусским фронтом В. Сафир:

«Однако Жуков, вопреки рекомендациям Ставки (на это у него было согласие Сталина), задачи на обход Берлина с севера поставил не двум танковым армиям, а только одной — 2-й гвардейской. 1-я гвардейская ТА была направлена на Берлин и в обход его с юга. В результате такой постановки задач усилия фронтовой подвижной группы разобщились и возможности маневра ограничились.

Так почему же было принято такое решение? Все дело в том, что войскам фронта, осуществляющим танковый охват столицы рейха с севера, надо было одновременно преодолеть и мощный оборонительный узел противника на Зееловских высотах.

Если проще — у Г.К. Жукова было два варианта.

Первый — совместить прорыв на Зееловских высотах с окружением Берлина танковыми армиями. Но «окружить» — это еще «не взять». Все дело в том, что для последующего штурма столицы рейха предстояло затратить время в условиях, когда при определенных обстоятельствах не исключалась возможность упреждающего захвата Берлина с юга (через Барут — Цоссен — Фриденау и др.) войсками 1-го Украинского фронта Конева. Для болезненно самолюбивого Жукова это было бы катастрофой.

Второй (он и был взят за основу) — чтобы выиграть время, в связи с опасностью ворваться в Берлин позже войск 1-го Украинского фронта, не считаясь ни с какими потерями, наступать главными силами только кратчайшим путем (60 км), напрямик, через Зееловские высоты, завершив этот маневр штурмом Берлина. Для усиления лобовой атаки практически впервые танковые армии бросаются на абсолютно неподавленную глубокоэшелонированную оборону немцев»[183].

Ключевые слова — «не считаясь с потерями» и «абсолютно неподавленную». Вообще, когда называют книгу «правда о чем-то», меня это сразу настораживает. Если автор позиционирует себя как носитель абсолютного знания («правды»), то он либо не слишком умен, либо относится не к ученым, а к агитаторам-пропагандистам. Правда изложена на страницах книги или нет, решать все же читателям и критикам, а не самому автору, вынося в название качественную характеристику своего труда. Когда, как в случае с В. Сафиром, книга названа «Суровая Правда войны», причем слово «правда» вопреки правилам грамматики написано с заглавной буквы, то, открывая такую книгу, я ожидаю самого худшего. Как говорится, «не режьте правду-матку, ей и так больно».

Ожидания, к сожалению, не были обмануты. Стрельба В. Сафира дуплетом по Жукову и Сталину попадает в «молоко». Когда нет понимания механизма развития операций, то автор исторического исследования искренне не может найти причины тех или иных решений.

Как пишет в таких случаях Владимир Богданович, «я искал, это был долгий и утомительный поиск…». Соответственно, когда не видны действительные причины, начинается усиленный поиск «альтернативных» объяснений, рано или поздно приводящий к потрясающему открытию, что тупой и злобный Жуков, не считаясь с потерями, рвался к Берлину наперегонки с Коневым.

Стремление В. Сафира поведать человечеству Правду (с заглавной буквы) так мешает восприятию действительности, что его глаз даже не цепляется за фразу в собственном тексте: «1-я гвардейская ТА была направлена на Берлин и в обход его с юга». Казалось бы, зачем танкистам Катукова обходить город с юга? С Кюстринского плацдарма прямая дорога через Зееловские высоты на Берлин. Есть прямое как стрела шоссе Кюстрин — Зеелов — Берлин, плавно переходящее в Кайзерштрассе в самом Берлине. По идее, 1-я танковая армия должна была войти в Берлин строго с востока, а в действительности она двумя своими корпусами из трех наступала на город с юго-востока. Танкисты М.Е. Катукова оказываются среди тех, кто занимает аэропорт Темпельхов на южной окраине Берлина и Зоологический сад к западу от Рейхстага. Что за странные кульбиты, не укладывающиеся в теорию «догнать и перегнать И.С. Конева»? Поворот к южным окраинам Берлина, несомненно, увеличивает расстояние до заветной цели. Если исходить из теории «социалистического соревнования» между Г.К. Жуковым и И.С. Коневым, то никакие повороты не нужны.

Более того, с точки зрения «Формулы-1» на танках Т-34-85 и ИС-2 на берлинском направлении штурм Зееловских высот все равно остается необъяснимым. Если стоит задача быстрее выскочить к Берлину, то удар в обход Зееловских высот с севера как раз неплохой вариант. В этом случае 1-я и 2-я танковые армии выходят на Берлин с северо-востока. Река Одер делает изгиб в полосе 1-го Белорусского фронта, и расстояние до немецкой столицы «в лоб» через Зееловские высоты и в обход их практически одинаковое. Но ни рывок 1-й танковой армии по кратчайшему расстоянию, ни обход с севера не были реализованы. Все произошло совсем по-другому. В «Воспоминаниях и размышлениях» даже при беглом просмотре обнаруживается «маячок», объясняющий это решение. Жуков пишет:

«Следует подчеркнуть значительную роль 1-й гвардейской танковой армии 1-го Белорусского фронта, которая, выйдя на юго-восточную окраину Берлина, отрезала пути отхода 9-й армии в Берлин. Это облегчило дальнейшую борьбу в самом городе»[184].

Не к Рейхстагу рвалась 1-я гв. танковая армия, а на перехват коммуникаций немецкой 9-й армии. Собственно Рейхстаг, как мы знаем, штурмовали не танковые бригады, а стрелковые соединения.

Фактически советским командованием была спланирована операция, идеологически похожая на начало немецкой операции «Тайфун» осени 1941 г. Разумеется, с поправкой на возросшие плотности войск при сужении фронта при вхождении на территорию Германии. Основная идея первой фазы Берлинской операции была в том, чтобы отсечь обороняющиеся на Одере немецкие войска от города Берлина. Точно так же в октябре 1941 г. группа армий «Центр» окружила под Вязьмой основные силы Западного и Резервного фронтов на московском направлении. Войска двух советских фронтов были отрезаны от столицы западнее Вязьмы и уничтожены. Теперь аналогичное по своему оперативному смыслу сражение должно было разыграться на подступах к Берлину.

Находившиеся в соприкосновении с 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами 4-я танковая и 9-я немецкие армии занимали позиции на западном берегу Одера на некотором расстоянии от Берлина. Задача была в том, чтобы бодренько посадить эти войска в «мешок» и не позволить им отойти в Берлин. В этом случае город падал в руки победителей «тепленьким», обороняемым преимущественно гарнизоном из безусых гитлерюгендов и седых фольксштурмистов. Задачка отрезать защитников от столицы рейха была непростой с учетом небольшого расстояния, отделявшего 9-ю и 4-ю танковую армии от Берлина. Поэтому вынужденно, под давлением обстоятельств, Г.К. Жуков выбрал направление главного удара, пролегающего через Зееловские высоты. Нужно было как можно быстрее пробиться на соединение с И.С. Коневым и силами танковых и общевойсковых армий образовать заслон на пути отхода достаточно многочисленной и боеспособной группировки немецких войск на оборонительные сооружения Берлина.

Прием отсечения защитников крупного города или стратегически важного пункта путем их окружения был практически стандартом ведения операций во время Второй мировой войны. По той же схеме в августе 1942 г. немцы силами 4-й танковой армии Г. Гота и 6-й армии Ф. Паулюса пытались отрезать от Сталинграда и окружить 62-ю армию. Трудности борьбы в городе были очевидны, и наступающий старался всеми силами уменьшить число его защитников. Поэтому в Берлинской операции удары всех фронтов строились с целью отрезать столицу Третьего рейха от немецких войск на ближних и дальних подступах к городу. Правое крыло 1-го Белорусского фронта наносило удар севернее Берлина вдоль канала Финнов, прикрывая Берлин от деблокирующих ударов с севера. Задачей 2-го Белорусского фронта К.К. Рокоссовского в Берлинской операции также было предотвращение прорыва соединений левого крыла группы армий «Висла» к Берлину. Войска Рокоссовского должны были отрезать основные силы «Вислы» от немецкой столицы, отбросить их на север и уничтожить.

С Рокоссовским, кстати, связана одна из самых бессмысленных претензий В. Суворова к Жукову. Он пишет: «У Жукова так: кого может, расстреляет. Кого не может расстрелять, над тем издевается. <…> Над Маршалами Советского Союза он тоже измывался. Первым к Берлину вышел Маршал Советского Союза Рокоссовский, который командовал 1-м Белорусским фронтом. Рокоссовский был образцом полководца. Он вышел ростом и лицом. И доблестью воинской. И личной храбростью. И талантом. А фамилией не вышел. Потому на самом финише войны ему — понижение. Не мог человек с польской фамилией брать Берлин. На место Рокоссовского товарищ Сталин поставил Жукова…»[185]. Маршал Рокоссовский командовал 1-м Белорусским фронтом до 16 ноября 1944 г. С 17 ноября до конца войны он командовал 2-м Белорусским фронтом. Таким образом, первым к Берлину он выйти не мог по той простой и уважительной причине, что вышедшим к Берлину в феврале 1945 г. (в ходе Висло-Одерской операции) 1-м Белорусским фронтом руководил уже Г.К. Жуков. Поэтому все, что было сказано Владимиром Богдановичем о политическом решении не отдавать Берлина человеку с польской фамилией, — выдумки чистой воды. Он увлеченно рассказывает о том, чего никогда не было: «Тут речь о сознательном и публичном унижении маршала Рокоссовского. Он прорвался к Берлину первым, а Жуков пришел на все готовенькое, на завершающий этап, чтобы сорвать лавры»[186]. «Готовенькое» в ноябре 1944 г., как нетрудно догадаться, находилось на Висле, в сотнях километров от Берлина. Неужели сложно посмотреть хотя бы даты командования фронтами в мемуарах военачальников? Рокоссовский в «Солдатском долге» довольно подробно описывает обстоятельства своего перевода с 1-го на 2-й Белорусский фронт в ноябре 1944 г.

Однако выход первым к рубежу Одера в феврале означал более прочную оборону там два месяца спустя. Были ли у Г.К. Жукова другие варианты наступления 1-го Белорусского фронта в Берлинской операции? Если пойти в обход Зееловских высот с севера или юга, то есть опасность того, что войска двух немецких армий будут выдавлены с рубежа Одера или просто отойдут ближе к городу, уплотнив его оборону. Это был бы гораздо более опасный вариант. Ставкой ВГК была поставлена задача взять Берлин, а не превратить его в осажденную крепость с сильным гарнизоном. Все это заставило модернизировать предложенную Ставкой ВГК 2 апреля 1945 г. форму операции 1-го Белорусского фронта: «Танковые армии ввести на направление главного удара после прорыва обороны для развития успеха в обход Берлина с севера и северо-востока»[187]. Помимо удара в обход Берлина был спланирован удар на окружение немецких войск, занимающих оборону на Одере.

Замысел и форма Берлинской операции никогда не были секретом. Нужно просто уметь читать. Уже в одном из первых исследований этого сражения мы можем найти такие строки:

«Одновременное рассечение всей окружаемой берлинской группировки на две части предполагалось достигнуть ударом левофланговых соединений 1-го Белорусского фронта в общем направлении на южную окраину Берлина и Бранденбург. Успешное выполнение этого последнего маневра в большой степени облегчало задачу овладения Берлином, так как на период решающих боев непосредственно за Берлин значительная часть сил противника (т. е. основные силы 9-й немецкой армии) не смогла бы принять участия в борьбе за город, так как она оказывалась бы окруженной и изолированной в лесах юго-восточнее Берлина»[188].

Все нужные слова есть: «в общем направлении на южную окраину Берлина», «не смогла бы принять участие в борьбе за город». Вот почему 1-я танковая армия оказалась на юго-восточной окраине Берлина. Но оппоненты Жукова всего этого не видят и не понимают. Критикуя Георгия Константиновича, В. Сафир приводит его слова в редакции «Военно-исторического журнала», произнесенные 13 августа 1966 г.: «Я считал, что чем больше мы вытянем резервов противника, уничтожим их в открытом поле, тем легче удастся взять Берлин»[189]. «Открытое поле» здесь не только и не столько 44 км перед Кюстринским плацдармом, а местность к юго-востоку от Берлина, где планировалось разгромить франкфуртско-губенскую группировку немецких войск. Кроме того, было бы логично предположить, что на ее деблокирование будет отвлечена часть резервов в районе самого Берлина. «Чистым полем» (в сравнении с улицами Берлина) были также сами Зееловские высоты. Оборонявшие их войска получали на головы сотни тысяч снарядов и отходили в Берлин уже изрядно потрепанными. Но пламенные обличители всего этого не понимают и упорно твердят: «Папа, где море?!» Нужно сказать, что военному историку нужно уметь разбираться в оперативных вопросах. В отличие от военачальников, проводить железной рукой свои решения в жизнь не требуется, но разбираться в мешанине стрелочек на карте положение обязывает. Если этого не умеешь, то нужно, как говорили в фильме моего детства, «сидеть на тихой планете и разводить склисов», а не обличать на страницах печатных изданий Маршалов Советского Союза.

Трудности «вскрытия» Кюстринского плацдарма в начальной фазе Берлинской операции были неизбежностью. Как это часто уже бывало на войне, Г.К. Жукову достался самый сложный участок фронта. Его 1-й Белорусский фронт в ходе Висло-Одерской операции в начале февраля первым вышел на рубеж реки Одер в 60 км от Берлина и захватил плацдарм, получивший название «Кюстринский» по имени города на восточном берегу Одера. В феврале — марте 1-й и 2-й Белорусские фронты проводили Восточно-Померанскую операцию, ликвидируя угрозу своему северному флангу. Фронт на Кюстринском плацдарме оставался практически неподвижным, что позволяло немцам укреплять оборону по его периметру. Соседний 1-й Украинский фронт И.С. Конева в феврале — марте 1945 г. проводил частные операции в западном и юго-западном направлении и занял к концу марта 1945 г. позиции, находившиеся юго-западнее рубежа, на котором фронт остановился в феврале месяце. Это означало, что перед войсками Жукова немцы готовили оборону дольше. Поэтому из трех фронтов в Германии 1-му Белорусскому фронту в Берлинской операции пришлось взламывать самую прочную оборону противника. Строго говоря, у И.С. Конева в гипотетической гонке до Берлина с самого начала было несколько очков форы: в начале наступления он прорывал менее прочную и готовившуюся меньшее время оборону противника.

Если бы Жуков взялся реализовывать приписываемые ему безумные идеи с бегом наперегонки к Берлину, он бы выбрал участок прорыва где-нибудь на правом фланге своего фронта. Например, южнее Штеттина, где фронт стабилизировался только в конце марта 1945 г. Далее последовал бы прорыв наспех построенной обороны и бег к Берлину вдоль железной дороги Штеттин — Берлин. В этом случае расстояние, которое надо было бы покрыть танковыми армиями, было бы меньше, чем у Конева, и исход соревнования был бы очевиден. Загвоздка была бы только в том, что на внешний обвод Берлина отошли бы полнокровные соединения, в реальности разгромленные в «котле» или засыпанные снарядами на Зееловских высотах. Прорвавшиеся к Берлину танковые армии умылись бы кровью. Но Жуков был гораздо умнее своих критиков и знал, что нужно сделать для эффективного выполнения задачи захвата немецкой столицы.

Поэтому слова о том, как умный И.С. Конев обошелся без кунстштюков с прожекторами и успешно прорвал оборону, звучат крайне неубедительно. Прорыв обороны Коневым не означал выхода в тыл группировке противника на Зееловских высотах, как это утверждает Б. Соколов. Строго говоря, для выхода в тыл группировке противника на Зееловских высотах Коневу нужно было взять Берлин.

Помимо обеспечения окружения защитников Берлина на подступах к городу, выбор Зееловских высот как направления главного удара диктовался также соображениями обеспечения безопасности северного фланга наступления. Сам Г.К. Жуков описывает это так: «А так как сосед справа, 2-й Белорусский фронт, начинал наступление на четверо суток позже нас, всякая задержка с прорывом обороны противника могла создать для фронта очень невыгодную оперативную обстановку. Чтобы гарантировать фронт от всяких случайностей, мы приняли решение поставить 1-ю гвардейскую танковую армию генерала М.Е. Катукова в исходное положение за 8-й гвардейской армией В.И. Чуйкова, с тем чтобы в случае необходимости немедленно ввести ее в дело в полосе 8-й гвардейской армии»[190]. Георгий Константинович напрасно не объяснил прямым текстом, о каких «случайностях» может идти речь. Он опасался получить удар во фланг со стороны немецких войск в полосе 2-го Белорусского фронта К.К. Рокоссовского.

Опасность представляла 3-я танковая армия Хассо фон Мантойфеля, входившая в состав группы армий «Висла» (Weichel). Она целиком находилась в полосе фронта К.К. Рокоссовского и в первые дни наступления не подвергалась ударам войск Жукова. Армия Мантойфеля была достаточно сильной и имела в своем составе не так мало подвижных соединений. В частности, в 3-й танковой армии находилась 11-я танкогренадерская дивизия «Нордланд», являвшаяся в апреле 1945 г. абсолютным рекордсменом среди эсэсовских дивизий по числу боеготовых танков. Она насчитывала боеготовыми на 8 апреля 24 САУ «Штурмгешюц», 10 танков Pz.IV и 10 тяжелых танков «Королевский тигр». Причем подвижные соединения III танкового корпуса СС находились не в первой линии, а в резерве, что развязывало немецкому командованию руки в плане их оперативного использования. В условиях высоких плотностей войск и небольших расстояний в Германии 1945 г. немцы могли собрать пехоту и танки и атаковать наступающие в обход Берлина с севера советские войска во фланг. Это они впоследствии попытались сделать. Отсутствие нажима с фронта в лице задерживающихся с наступлением войск К.К. Рокоссовского могло позволить немцам объединить в ударный кулак сравнительно крупные силы. В этом случае Зееловские высоты стали бы наковальней, об которую немцы могли попробовать разбить ударами «молота» подвижных соединений советские танковые армии. Конечно, наголову разбить танковые армии Катукова и Богданова таким контрударом вряд ли получилось бы. Однако задержка на отражение контрудара могла позволить немцам выиграть время и отвести в Берлин крупные и боеспособные силы.

Несколько позднее Г.К. Жуков в «Воспоминаниях и размышлениях» дает подтверждение своим решениям:

«Впоследствии на Нюрнбергском процессе генерал Йодль показал:

— Для генерального штаба было понятно, что битва за Берлин будет решаться на Одере, поэтому основная масса войск 9-й армии, оборонявшая Берлин, была введена на передний край. Срочно формировавшиеся резервы предполагалось сосредоточить севернее Берлина, чтобы впоследствии нанести контрудар во фланг войскам маршала Жукова»[191].

Напомню, что Альфред Йодль с 1938 г. был бессменным руководителем Штаба оперативного руководства Верховного командования вермахта. В его словах видим оба фактора, которые привели командующего 1-м Белорусским фронтом к решению ударить с Кюстринского плацдарма прямо через Зеелов. Судьба Берлина решается на Одере, там концентрируются основные силы обороны города, следовательно, их нужно отрезать от Берлина и уничтожить ударами двух фронтов по сходящимся направлениям. Группировка резервов для контрудара севернее Берлина также ожидаемый ход. Жуков решил ударить так, чтобы избежать контрудара во фланг и как можно быстрее замкнуть окружение за спиной немецких войск на Одере.

Резюмируя вышесказанное, следует сделать вывод, что штурм Зееловских высот был неизбежным злом. Этот опорный пункт был ключом к Берлину: взяв его, советские войска выходили в тыл 4-й танковой и 9-й армий, отсекая их от немецкой столицы. Жуков сделал обычный для полководца, но трудный для человека выбор. Он сознательно пошел на большие потери в штурме высот ради снижения потерь и быстрого выполнения задач в Берлинской операции в целом.

Вообще говоря, о боях за Зееловские высоты нужно помнить две вещи. Во-первых, на высоты опиралась не первая, а вторая полоса обороны. Соответственно, ее огневое поражение в первой артиллерийской подготовке было слабее. Получасовая артиллерийская подготовка на 1-м Белорусском фронте была лишь прелюдией к артиллерийскому сражению первого дня операции. Метать бисер перед первой полосой обороны было совершенно ненужно. Когда в атаку поднялась пехота, то ее поддержал огневой вал. Затем артиллерия перешла к поддержке методом последовательного сосредоточения огня. Также артиллерия работала по заявкам тактических командиров. Поэтому, несмотря на кажущуюся слабость артподготовки (30 минут), 1-й Белорусский фронт израсходовал в первый день операции 1 236 000 снарядов, на 100 000 снарядов больше, чем было запланировано. То, что В. Сафир назвал «абсолютно неподавленной обороной», на самом деле было частями и соединениями, на которых обрушили больше миллиона снарядов, или 17 тыс. тонн металла. К этим тоннам прибавила 1514 тонн авиация фронта, выполнившая 6550 самолетовылетов. Бои за высоты продолжались не неделю, а всего два дня. Взломать обе полосы обороны немцев, готовившиеся с февраля 1945 г., за один день было бы большой удачей.

«Ну, за победу!» Небольшой праздник на моторном отсеке СУ-122. Обратите внимание на противокумулятивные сетки на бортах рубки САУ.

Ввод танковых армий в бой за вторую полосу обороны не был каким-то исключительным событием. Значительная часть операций с участием танковых армий проходила именно с вводом в бой, а не в прорыв. Например, в ходе наступления на харьковском направлении в августе 1943 г. 1-я танковая армия М.Е. Катукова (тогда еще не гвардейская) была введена в бой за вторую полосу обороны, а не в чистый прорыв. Заметим, что Г.К. Жуков был сторонником ввода эшелона развития успеха в лице танковых армий в чистый прорыв. Однако в Берлинской операции буквально в первые часы наступления отказался от такой схемы.

Второе, что необходимо помнить о Зееловских высотах, — это высокая плотность обороны и близко расположенные резервы. Фактически они были «Курском наоборот», причем аналогом не южного, а северного фаса дуги. По иронии судьбы, та же немецкая 9-я армия летом 1943 г. наступала на северный фас курского выступа. Если в ходе боев на территории СССР имел место широкий фронт от Ладожского озера до Черного моря, на котором всегда можно было найти уязвимую точку, то в 1945 г. в Германии фронт сузился, а плотности обороны значительно повысились. В 1943 г. был коридор между крупными лесными массивами на северном фасе Курской дуги, позволивший войскам Центрального фронта нарастить плотность войск. Так же как под Курском, имел место довольно долгий период стабилизации фронта перед Зееловскими высотами, позволивший противнику усилить оборону.

Оперативная плотность войск в 175-километровой полосе 1-го Белорусского фронта составляла 7 км на дивизию, а на 44-километровом фронте Кюстринского плацдарма доходила до 3 км на дивизию. Для сравнения: оперативная плотность немецких войск в полосе 1-го Украинского фронта составляла 13 км. При этом многие дивизии на берлинском направлении к началу советского наступления были пополнены до высокого уровня комплектности. Так, например, 9-я воздушно-десантная дивизия генерала Бруно Брэуера насчитывала на 8 апреля 11 600 человек. Ее «боевая численность»[192] составляла 6758 человек, что было наилучшим показателем среди немецких соединений 9-й армии.

Причем название «воздушно-десантная» было скорее признаком принадлежности части личного состава соединения к Люфтваффе. По своей организационной структуре она была подобна пехотным дивизиям. Еще одно соединение, 169-я пехотная дивизия, было извлечено с дальней полки. Она несла службу с 1941 г. в Норвегии и Финляднии и прибыла на фронт только в марте 1945 г. Свежесформированная 303-я пехотная дивизия получила боевой опыт в боях на Кюстринском плацдарме в феврале 1945 г.

Пополнения также получили пехотные дивизии 9-й армии. «Боевая численность» 169-й пехотной дивизии составляла 5956 человек, а 303-й пехотной дивизии — 3860 человек. Для сравнения достаточно сказать, что в то время, когда 9-я армия под командованием В. Моделя летом 1943 г. собиралась наступать на северный фас Курской дуги, средняя «боевая численность» ее соединений составляла всего 3296 человек. На каждый километр фронта XI танкового корпуса СС, оборонявшегося перед Кюстринским плацдармом, приходилось 12 стволов артиллерии, включая поставленные на прямую наводку зенитки и три танка, «Штурмгешюца» или истребителя танков. «Крепким орешком» стали даже пехотные дивизии, сменившие буксируемые 75-мм противотанковые пушки на полностью бронированные САУ «Хетцер». Например, в 9-й воздушно-десантной дивизии было 8 «Хетцеров», а в 169-й пехотной дивизии — 10. «Хетцеры» в отличие от буксируемых пушек и даже 88-мм зениток были более устойчивы к ударам с воздуха и артиллерийскому огню, выкашивающему не защищенные броней расчеты. Немцы всерьез приготовились к последнему бою, собрав все мыслимые и немыслимые резервы и приготовив новейшие образцы вооружения и техники.

Штурм хорошо укрепленной полосы обороны немцев на Зееловских высотах Г.К. Жуков организовал так, что остается только снять шляпу и сказать: «Какой же вы хитрый дяденька, Георгий Константинович!» За два дня до начала наступления, 14 и 15 апреля, 8-й гв. армией были произведены наступательные действия на широком фронте против вынесенного вперед первого, слабого оборонительного рубежа. В результате наблюдался хорошо видимый с советской стороны предпринятый противником «отвод своей пехоты с переднего края на второй оборонительный рубеж»[193]. Так был выиграно время на преодоление переднего края. При другой организации прорыва пришлось бы тратить на это часы и минуты первого дня наступления. Борьба за минуты и часы очень важного первого дня наступления продолжилась далее. Прием с началом наступления при свете прожекторов был связан со стремлением выкроить больше времени на бой в первый день за вторую полосу обороны, то есть за Зееловские высоты. Первая полоса и так поражалась артиллерийской и авиационной подготовкой, была лучше разведана, чем лежащие в глубине обороны позиции. Поэтому условия атаки можно было усложнить, сдвинув в последние часы ночи и проведя ее при свете с трудом пробивающих дым разрывов лучей прожекторов. Соответственно, Жуков решил сдвинуть начало штурма первой полосы в ночное время, выигрывая часы и минуты светлого времени на бой за вторую полосу обороны и борьбу с оперативными резервами противника.

Одновременно Г.К. Жуковым был учтен немецкий прием второй половины войны с отводом войск в глубину обороны перед начинавшейся обычно в предрассветные часы артиллерийской подготовкой. В докладе И.В. Сталину о первом дне Берлинской операции он писал: «Учитывая, что противник утром отводит свою пехоту из первой во вторую и третью траншеи, мною была применена ночная артподготовка с большой плотностью огня в течение 30 минут и с применением прожекторов для ослепления противника и освещения местности впереди наступающих войск фронта»[194]. Эти ожидания оправдались: «По показаниям пленных, артиллерийский огонь был настолько неожиданным и ошеломляющим, что из первой траншеи противник отойти не успел, вторые и третьи траншеи все время находились под сильным огнем нашей артиллерии. В результате этого части противника, находящиеся в первой полосе обороны, понесли большие потери»[195]. Техника прорыва и обороны непрерывно совершенствовалась, и шаблонность действий на ответственных участках фронта могла привести к провалу. Поэтому на наиболее сложный участок был поставлен Г.К. Жуков.

Малейшая задержка с продвижением вперед означала быстрое выдвижение резервов. Пока шли позиционные бои 16 апреля, на Зееловские высоты был выдвинут второй эшелон из механизированных соединений немцев. Самым сильным соединением была танковая дивизия «Мюнхеберг». Она начала формироваться только 12 марта 1945 г. Ядро дивизии составил танковый батальон «Кумерсдорф». Несмотря на сжатые сроки формирования, дивизия получила в наследство от батальона «Кумерсдорф» «тигриную» роту и уже на 15 марта насчитывала 11 «Тигров», 11 «Пантер». Еще 10 «Пантер» соединением было получено 29 марта и еще 10 машин этого типа — 5 апреля. Дивизия находилась так близко к первой линии, что уже в 9.00 первого дня наступления соединения 8-й гв. армии В.И. Чуйкова начали сталкиваться с частями «Мюнхеберга».

Нелегкая доля «кризис-менеджера» наложила свой отпечаток на стилистику руководства Г.К. Жуковым подчиненными ему объединениями. Для сталинской эпохи вообще была характерна определенная «гиперкритичность» приказов и распоряжений. Это был своеобразный управленческий прием подстегивания подчиненных психологическими методами. Даже если действия подчиненных в целом удовлетворяли руководство, им спускались грозные распоряжения, не позволяющие расслабляться и почивать на лаврах.

«Доложите обстановку!» Жуков на командном пункте 1-го Белорусского фронта. Берлинская операция, апрель 1945 г.

Так, вечером второго дня операции Г.К. Жуков обрушивается на командование двух введенных в бой танковых армий:

«Хуже всех проводят наступательную Берлинскую операцию 69-я армия под командованием генерал-полковника Колпакчи, 1-я ТА под командованием генерал-полковника Катукова и 2-я ТА под командованием генерал-полковника Богданова.

Эти армии, имея колоссальнейшие силы и средства, второй <день> действуют неумело и нерешительно, топчась перед слабым противником.

Командарм Катуков и его командиры корпусов Ющук, Дремов, Бабаджанян за полем боя и за действием своих войск не наблюдают, отсиживаясь далеко в тылах (10–12 км). Обстановки эти генералы не знают и плетутся в хвосте событий»[196].

Были ли основания для таких обвинений? Так или иначе, показателем интенсивности боевых действий являются потери. 16 апреля 1945 г. 1-й Белорусский фронт потерял 71 танк сгоревшим и 77 подбитыми. Из состава 1-й гв. танковой армии в этот день сгорело 15 танков и САУ, а подбито — 21 бронеединица. На второй день операции 17 апреля 1-й Белорусский фронт в целом потерял 79 танков сгоревшими и 85 — подбитыми. В 1-й гв. танковой армии в этот день было потеряно 19 танков и САУ сгоревшими и 27 подбитыми. Значительно превосходя общевойсковые армии в числе танков, 1-я танковая армия несет потери, составляющие небольшую часть общих потерь фронта. Да и сами потери фронта в танках в первые два дня наступления сравнительно невелики. Потери армии М.Е. Катукова в личном составе также были умеренными. Так, 16 апреля 1-я гв. танковая армия потеряла 26 человек убитыми и 117 ранеными[197]. На следующий день, 17 апреля, армия потеряла убитыми 38 человек, а ранеными — 175[198]. В дальнейшем среднесуточные потери 1-й гв. танковой армии в личном составе и бронетехнике (с учетом уменьшения численности соединений в боях) были выше. Заметим, что претензии Г.К. Жуковым были высказаны только в адрес командующих двумя танковыми армиями, а не в адрес командования наступавших на том же направлении 8-й гвардейской, 5-й и 3-й ударных армий. Претензии были адресными, и больше всего досталось армии М.Е. Катукова.

Похоже, что командование 1-й гв. танковой армии очень осторожно вводило в бой свои соединения, ожидая завершения прорыва немецкой обороны общевойсковыми армиями. М.Е. Катукова можно понять. В 1943–1945 гг. его армии доставались самые трудные и опасные операции. Тем тяжелее именно ему было посылать людей в бой за считанные дни до победы. Естественно, это вызывало неудовольствие командования фронта. Г.К. Жуков осознавал, что нерешительность сегодня могла означать тяжелые потери завтра.

Стилистика «гиперкритичных» распоряжений командующего сохранялась и в дальнейшем. Например, вечером 18 апреля Г.К. Жуков отправляет довольно резкое распоряжение в штаб 11-го танкового корпуса, приданного 1-й гв. танковой армии:

«Вы лично и Ваш штаб во главе с начальником штаба в проводимой операции работаете плохо и нерешительно.

Я очень строго предупреждаю Вас о неполном служебном соответствии и требую более смелых и организованных действий.

Любой ценой 19.4 выйти в район Вердер, Беторсхаген.

Исполнение донести лично мне»[199].

В. Сафир пытается оправдать И.И. Ющука (одновременно вылив ушат помоев на Жукова) и приводит в качестве аргумента блок оперсводок и донесения 11-го танкового корпуса. Что должны были понять читатели из этих документов, для меня остается загадкой. Что 11-й корпус не сидел сложа руки? И это все? Отсутствие топтания на месте — это крупный успех в 1942 г., но никак не в 1945 г. Далее у В. Сафира идет конспирологическая теория о том, что Г.К. Жуков имел на И.И. Ющука зуб еще со времен битвы за Москву.

Давайте обратимся к числовым показателям продвижения танковых соединений армии М.Е. Катукова. За 18 апреля 11-й гв. танковый корпус А.Х. Бабаджаняна вместе с 4-м гв. стрелковым корпусом продвинулся на 8 км, 8-й гв. механизированный корпус И. Ф. Дремова совместно с 29-м гв. стрелковым корпусом также имел максимальное продвижение 8 км. Напротив, 11-й танковый корпус И.И. Ющука совместно с 9-м стрелковым корпусом за день 18 апреля продвинулся всего на 3 км. Причины получения выволочки от командующего 1-м Белорусским фронтом становятся понятнее. На следующий день 19 апреля 11-й танковый корпус также не поразил темпом своего наступления, продвинувшись на 5 км. Соседний 11-й гвардейский корпус 1-й гв. танковой армии в этот же день не только овладел крупным узлом сопротивления в Мюнхеберге, но и продвинулся на 10 км вперед. На фоне корпусов 2-й гв. танковой армии, пробившихся за день 19 апреля на 30 км, это впечатляло еще меньше.

Заметим, что в написанной после войны истории своего корпуса И.И. Ющук не отрицает того, что 18 и 19 апреля быстрого продвижения не было. Он пишет:

«18 апреля во второй половине дня соединения и части корпуса восточнее города Буков были остановлены упорным сопротивлением противника. Непрерывные дневные и ночные атаки корпуса успеха не имели. 18 и 19 апреля в результате ночных поисков и опроса захваченных пленных была установлена третья полоса обороны противника»[200].

Сам Ющук принял командование корпусом только летом 1944 г., а до этого соединением таких масштабов не командовал.

Я не склонен кого-либо осуждать. 11-й корпус воевал как мог, претензий по существу к его командиру у меня нет. Во многом темп продвижения танковых соединений 1-й гв. танковой армии зависел от продвижения пехоты 8-й гв. армии. Однако И.И. Ющук 24 апреля пишет гневное письмо Г.К. Жукову и задает вопрос о причинах, по которым корпус не был упомянут в приказе И.В. Сталина № 339 о прорыве укрепленной полосы. В письме присутствует фраза: «в дальнейшем в ходе операции 11-й ТК был все время в голове корпусов 1-й гв. ТА». На самом деле корпус И.И. Ющука опережал корпуса 1-й гв. танковой армии только один день — 17 апреля 1945 г. Далее темпы его продвижения, как мы можем видеть из вышеприведенных данных, не превосходили два других корпуса армии М.Е. Катукова. Я был бы удивлен, если бы обычный, не гвардейский корпус устойчиво обгонял бы закаленные в тяжелых боях гвардейские соединения армии М.Е. Катукова. Корпус И.И. Ющука прошел не самый выдающийся боевой путь, он «заиграл» только в конце 1943-го и в 1944 г. В «наступлении богов» зимы 1942/43 г. корпус участия практически не принимал. Он лишь не слишком удачно отметился в попытке Центрального фронта срезать Орловский выступ в конце февраля — начале марта 1943 г. Бои зимы 1943/44 г. корпус также пропустил.

Поэтому меня лично не удивляет, что ответом на «все время в голове корпусов 1-й гв. ТА» («все идиоты, а я д'Артаньян») была размашисто написанная на докладе Ющука резолюция командующего 1-м Белорусским фронтом:

«Т. Ющуку.

11-й ТК действовал плохо, поэтому он и не упомянут в приказе т. Сталина. Если 11-й ТК будет действовать плохо и в дальнейшем, то Вы лично будете заменены более энергичным и требовательным командиром, а о корпусе не будет сказано ни одного слова.

Жуков. 24.04».

Ответ не слишком вежливый, но симметричный утверждениям автора письма. По большому счету, здесь были не правы и Ющук, и Жуков. Первый преувеличил успехи своего соединения, а второй пропустил обеспечивший успех первого дня наступления корпус. Другой ответ трудно было бы получить, написав кляузу в разгар боев.

Они не воевали в Берлине. Разбитая немецкая техника в районе Вендиш-Бухгольц из «котла» к юга-востоку от Берлина. На снимке 105-мм гаубица leFH-18/40 на буксире у грузовика.

После того как оборона немцев на Зееловских высотах была прорвана, началась операция по окружению немецких войск, все еще обороняющихся на рубеже Одера. К 21 апреля LVI корпус Вейдлинга утратил локтевую связь с XI корпусом СС. Первый был отброшен на Берлин, а второй отступал на юго-запад под нажимом войск 1-го Белорусского фронта. Коммуникации 9-й армии были окончательно прерваны 22 апреля. Образовался так называемый «Хальбский котел», проходящий по советским источникам как «франкфуртско-губенская» группировка противника. Из числа соединений, оборонявших Зееловские высоты, в окружение попали танкогренадерские дивизии «Курмарк» и «Нидерланды», 303, 712 и 169-я пехотные дивизии, 502-й тяжелый танковый батальон СС.

Когда окружение немецких войск юго-восточнее Берлина было завершено одновременно с охватом самого города, немецкому командованию стал очевиден проигрыш сражения за столицу опрометчиво объявленного «тысячелетием» рейха. В своих показаниях в плену генерал-полковник Йодль говорил: «Когда стало ясным окружение Берлина, фюрер 22 апреля принял решение осуществить деблокирование города силами 12-й армии генерала Венка, которая вела оборонительные бои против американских войск. Задача координации действий 12-й армии Венка и 9-й армии Бюссе, вырывавшейся из окружения, была возложена персонально на генерал-фельдмаршала Кейтеля». Уже 23 апреля Кейтель вылетел в 12-ю армию. Армия Венка, оборонявшаяся до этого фронтом на запад против американцев, должна была развернуться на 180 градусов и прорываться к Берлину. Замысел был следующий. XXXXI танковый и XXXIX армейский корпуса 12-й немецкой армии должны были наступать на Берлин из района Фербеллин, Ратенов через Науен; XX армейский и XXXXVIII танковый корпуса этой же армии предназначались для наступления на Берлин с юго-запада через Бельциг, Потсдам.

Они не воевали в Берлине. Брошенная САУ «Штуммель» («окурок») и бронеавтомобиль Sd.Kfz.234/3 неустановленного механизированного соединения вермахта в районе Вендиш-Бухгольц в «котле» к юге-востоку от Берлина.

Соответственно, 9-й армии Бюссе было приказано прорываться на Берлин с юго-востока из района Вендиш — Бухгольц, где соединиться с 12-й армией Венка. Однако маневры немцев по выходу из окружения были предусмотрены планом операции, и вместе с 2-м гвардейским кавалерийским корпусом после 70-километрового марша в прорыв вошла 3-я армия А.В. Горбатова. Она должна была образовать внутренний фронт окружения, встав надежным заслоном на пути немецкой 9-й армии к Берлину. Первоочередной задачей двух советских фронтов по директиве Ставки ВГК № 11074 от 0 ч. 45 мин. 23 апреля было: «не позднее 24.04 завершить окружение франкфуртско-губенской группировки противника и ни в коем случае не допустить ее прорыва в Берлин или в западном и юго-западном направлениях»[201]. Формулировка достаточно эмоциональная: «ни в коем случае не допустить прорыва», то есть усиления берлинского гарнизона за счет отходящих с Одера соединений. Окружение завершилось на день позже запрошенного Ставкой ВГК срока, то есть 25 апреля. В этот день сомкнулись фланги 3-й армии 1-го Белорусского фронта и 28-й армии 1-го Украинского фронта, образовав внутренний фронт окружения.

Не обошлось также без ожидавшихся Жуковым «случайностей» со стороны противостоящей К.К. Рокоссовскому войск немецкой 3-й танковой армии. Уже на второй день наступления, 17 апреля 1945 г., 11-я и 23-я танкогренадерские дивизии СС «Нордланд» и «Нидерланды» получили приказ на выдвижение в полосу 9-й армии Бюссе. 2-й Белорусский фронт еще не начал наступление, и из его полосы начали выдвигать резервы на берлинское направление. Эти две дивизии усилили оборону немецких войск на Зееловских высотах, втянувшись в бои вместо потрепанных в первые дни советского наступления соединений.

Одновременно с выдвижением резервов по правому флангу наших войск, обходивших Берлин с севера, должна была нанести удар «группа Штайнера» (командира III танкового корпуса СС Ф. Штайнера) в составе 4-й полицейской моторизованной дивизии СС, 7-го танкогренадерского полка СС и частями 25-й танкогренадерской дивизии. Последняя еще до начала битвы за Берлин насчитывала по три десятка «Пантер» и САУ «Штурмгешюц». Группа Штайнера усиливалась артиллерией и бригадой САУ «Штурмцгешюц».

Однако командующий 1-м Белорусским фронтом был уверен в успехе. Одновременно с окружением потенциальных защитников Берлина Жуков 22 апреля дает указания по организации боев в городе:

«1. Оборона г. Берлина противником организована очень слабо, а операция наших войск по взятию города развивается очень медленно.

Если допустить и дальше такой плохой темп, <то> противник, пользуясь нашей неповоротливостью, подтянет дополнительные силы и средства и усилит оборону.

2. Я имею сведения о том, что бой организован плохо и части не организованы для ведения боя в городе в соответствии <с> инструкцией по ведению боя в городах.

Я требую: а) немедля организовать штурмовые подразделения в соответствии <с> нашей инструкцией по ведению боя в городах и поставить им конкретные задачи по объектам. Состав техники, придаваемой штурмовым подразделениям, определить в зависимости от важности и характера задач; б) для непрерывности ведения боя организовать круглосуточный бой, для чего в дивизиях иметь дневные и ночные штурмовые подразделения; в) танки и танковые подразделения включить в состав штурмовых подразделений. Ночью для подсвета применить прожектора; г) 9 тк придать 3-й уд. армии для Н<епосредственной>П<оддержки>П<ехоты>, 11 тк придать 5-й уд. армии для Н<епосредственной>П<оддержки>П<ехоты>, 8-ю гв. армию усилить за счет 1 ТА, одной тбр, одного т<яжелого>т<анкового>п<олка>и т<яжелого>с<амоходно->а<ртиллерийского>п<олка>. Количество танков должно быть в этих трех единицах 75–80»[202].

Этот шаг также вызвал спустя десятилетия поток критических замечаний. Фраза о том, что оборона в Берлине «организована очень слабо», вызвала у В. Сафира бурю эмоций, вопросительный и восклицательный знаки в скобочках в цитате из вышеприведенного документа. Читатель, естественно, ждет, что ему расскажут о том, как была на самом деле организована оборона. Сафир пишет: «Берлин был разбит на девять укрепрайонов, каждый из которых обороняли до 15 тыс. человек. Кроме того, в городе действовало множество боевых групп, сформированных из отошедших (или разбитых в предыдущих боях) немецких соединений. Особую опасность представляли так называемые танково-истребительные подразделения. Они состояли из 20–25 человек, имели на вооружении 8-10 гранатометов «фауст» или «оффенрор», 2–3 легких пулемета и т. п. Немцы активно использовали и подземные сооружения, которые были построены специально для оборонительных боев. Они обороняли каждый квартал, каждый дом, этажи, отдельные квартиры»[203]. Простым путем подсчета с карандашиком в руках соединений, отошедших в Берлин, В. Сафир не пошел. Вооруженные стрелковым и легким противотанковым оружием мелкие подразделения — это несерьезный противник для армии с сотнями стволов артиллерии различных калибров, поддержанной авиацией, имеющей развитую систему связи и снабжения.

Опасным противником для советских танковых и общевойсковых армий были дивизии, способные вести нормальный бой с использованием тяжелого оружия, танков и артиллерии. Поэтому основной вопрос был в количестве пехотных и механизированных соединений, которые смогут отойти в Берлин и дать бой на улицах города. Сколько их было в городе Берлине в штуках к началу штурма, нам В. Сафир не сообщает. Одна, две или десять дивизий оказались на улицах столицы Третьего рейха — здесь гораздо интереснее, чем вооружение мелких групп истребителей танков. Слово «оффенрор» красивое, рычащее, иностранное, но основную массу потерь советских танков в Берлине составили машины, пораженные артиллерийскими снарядами. Но с долей потерь от «фаустпатронов» мы разберемся чуть позже. Давайте попробуем разобраться с теми, кто остался в Берлине или смог отойти в город под ударами советских войск. Были ли у Г.К. Жукова основания говорить о слабости обороны Берлина? Собственно ядро берлинской группировки немецких регулярных войск состояло из остатков пяти дивизий 9-й армии, которые смогли отойти в город. Это были 18-я и 20-я танкогренадерские дивизии, 11-я танкогренадерская дивизия СС «Нордланд», 9-я авиадесантная дивизия и танковая дивизия «Мюнхеберг». 20-ю танкогренадерскую дивизию можно смело вычеркивать, т. к. она оборонялась к юго-западу от Берлина на рубеже Тельтов-канала, ожидая 12-ю армию Венка, и не участвовала в уличных боях. Фактически в Берлин отошли соединения, оказавшиеся между ударной группировкой 1-го Белорусского фронта, пошедшей в обход Берлина, и повернувшими навстречу 1-му Украинскому фронту армиями. Остальных от города отсекли. Строго говоря, 18-я танкогренадерская дивизия и 11-я танкогренадерекая дивизия СС были «неожиданностью» со стороны немцев, противостоявших 2-му Белорусскому фронту К.К. Рокоссовского. Они были переброшены из 3-й танковой армии Майнтофеля в 9-ю армию Бюссе уже после начала Берлинской операции советских войск. Если бы 2-й Белорусский фронт начал наступление одновременно с 1-м Белорусским фронтом, даже этих соединений среди защитников немецкой столицы не было бы. Резервом, выдвинувшимся в Берлин в последние часы до его окружения, стал усиленный батальон 33-й гренадерской дивизии СС «Шарлемань», насчитывавший всего около 350 человек. Подавляющее большинство соединений, находившихся в подчинении армии Бюссе на 16 апреля 1945 г., были аккуратно отрезаны от Берлина.

Подбитый бронетранспортер SdKfz250/1 из 11-й добровольческой танкогренадерской дивизии СС «Нордланд». Май 1945 г.

Кроме остатков пяти дивизий, в Берлине была одна охранная бригада СС, различные полицейские подразделения, десять артиллерийских дивизионов, одна бригада штурмовых орудий, три танкоистребительные бригады, шесть противотанковых дивизионов, одна зенитная дивизия (1-я) и части 17-й и 23-й зенитных дивизий. Иррегулярные формирования были представлены батальонами фольксштурма.

Что касается количественной оценки немецких войск в Берлине, то здесь можно обратиться к данным Зигфрида Кнаппе, в чине майора служившего начальником оперативного отдела LVI танкового корпуса генерала Гельмута Вейдлинга. Он утверждает, что в подчинении LVI танкового корпуса во время штурма Берлина было пять дивизий численностью в две комплектные дивизии. Он оценивает численность соединений, подчиненных LVI корпусу, в 40 тыс. человек, а с учетом различных частей, находившихся на территории Берлина, — 60 тыс. человек и 50–60 танков. К цифре численности берлинского гарнизона в 180 тыс. человек, называемой в советских источниках, он относится скептически. Кнаппе считает эту цифру расчетной, исходя из штатной численности войск, а не их реального состояния к началу штурма города.

Помимо оценок Кнаппе есть конкретные цифры, приведенные в книге «The Fall of Berlin» английских историков Энтони Рида и Дэвида Фишера. На 19 апреля в распоряжении военного коменданта Берлина генерал-лейтенанта Гельмута Рейманна было 41 253 человека. Из этого числа только 15 000 были солдатами и офицерами вермахта, Люфтваффе и Кригсмарине. В числе остальных было 1713 полицейских, 1215 «гитлерюгендов» и представителей рабочей службы и 24 000 «фольксштурмистов». Теоретически в течение шести часов мог быть поставлен под ружье призыв, называвшийся «Clausewitz Muster», численностью 52 841 человек. Но возможность такого призыва и его боевые возможности были достаточно условными. Кроме того, большой проблемой были вооружение и боеприпасы. Всего в распоряжении Рейманна было 42 095 винтовок, 773 пистолета-пулемета, 1953 ручных пулемета, 263 станковых пулемета и небольшое число минометов и полевых орудий. Резюмируя состояние обороны города, Рид и Фишер называют Берлин «крепостью с бумажными стенами»[204]. Отход в Берлин LVI танкового корпуса Вейдлинга добавил к числу защитников 13–15 тыс. человек из состава потрепанных боями на Зееловских высотах 18-й и 20-й танкогренадерских дивизий, танковой дивизии «Мюнхеберг» и 9-й воздушно-десантной дивизии. Наиболее боеспособным соединением корпуса была 11-я танкогренадерская дивизия СС «Нордланд». Особняком стояла личная охрана Гитлера, насчитывавшая около 1200 человек. Как мы видим, эти цифры в целом совпадают с оценками Кнаппе, приведенными выше.

Вкопанная на улице «Пантера» из танковой роты «Берлин». Рота была сформирована из 10 «Пантер» и 12 Pz.IV с ремонтных заводов, неспособных к передвижению своим ходом. Танки были вкопаны на улицах Берлина и принял и участие в боях конца апреля и начала мая 1945 г.

С высокой оценкой обороны Берлина не согласен сам генерал Вейдлинг, вступивший в командование LVI танковым корпусом незадолго до штурма — 12 апреля. Он критически оценил план обороны, датированный 9 марта 1945 г. Уже будучи в плену, он описал ситуацию следующим образом:

«Для меня было ясно, что нынешняя организация, т. е. разбивка на 9 участков, на длительный промежуток времени непригодна, так как все девять командиров участков (секторов) не располагали даже укомплектованными и сколоченными штабами».

Первыми шагами Вейдлинга на новой должности стало как раз выдвижение резервов на внешний обвод обороны Берлина. Но что-либо принципиально изменить за те несколько дней, которые он находился во главе обороны Берлина, Вейдлинг уже не мог. Судьба города была решена на Одере. Основным принципом оборонительных мероприятий группы армий «Висла» был тезис «Берлин будем защищать на Одере». Соответственно, именно войска на Одере в первую очередь получали вооружение и пополнения.

Конечно, не следует думать, что город был совершенно беззащитен. Намного опаснее всех фаустников Берлина, вместе взятых, были 88-мм, 105-мм и 128-мм зенитки ПВО города, использовавшиеся для стрельбы с прямой наводки. Серьезным противником советских танкистов была также 249-я бригада штурмовых орудий. Личный состав бригады был эвакуирован из Восточной Пруссии, а 24–25 апреля бригада получила новенькие самоходки в Шпандау, пригороде Берлина. Эта бригада была введена в бой в районе Бранденбургских ворот, а закончила свой путь на Берлинерштрассе. В Берлине также приняли свой последний бой несколько «Королевских тигров» из состава подвижных соединений LVI танкового корпуса, отошедшие в город. Они вели огонь из своих 88-мм длинноствольных орудий вдоль крупных магистралей Берлина.

Однако, объективно оценивая гарнизон Берлина, следует сделать вывод, что он был слабым и немногочисленным. Жуков был прав, невысоко оценивая отошедшие в Берлин немецкие части и соединения. Поэтому решение советского командования штурмовать город вышедшими к нему танковыми и общевойсковыми армиями следует признать правильным. Отход на Берлин крупных сил 4-й танковой и 9-й армий удалось предотвратить. Основные силы обеих армий были окружены. Задача борьбы с окружаемой франкфуртско-губенской группировкой возлагалась на армии смежных флангов 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, а также 3-ю армию и 2-й гв. кавалерийский корпус. Таким образом, основные ударные группировки двух фронтов получили полную свободу в отношении действий в самом Берлине.

Подбитый у Потсдамского вокзала в Берлине «Королевский тигр». Машина опознается как выпущенная в 1945 г. по дождезащитному козырьку над амбразурой прицела. Этот танк предположительно принадлежал танковой дивизии «Мюнхеберг».

Немецкие войска, которые могли в других условиях стать противником войск двух фронтов на улицах Берлина, были благодаря продуманной форме операции уничтожены в лесах юго-восточнее города. В нашей литературе эту группировку немецких войск принято называть «франкфуртско-губенской» по имени двух городов, ограничивавших фронт части сил 4-й танковой армии и основных сил 9-й армии на Одере. Длительность ее ликвидации — 6 дней (с 26 апреля по 1 мая) — сама по себе говорит о боеспособности и численности. Непосредственное участие в ликвидации «котла» приняли шесть общевойсковых армий и часть 4-й гвардейской танковой армии, т. е. 40 % всех армий обоих фронтов. К сожалению, этот этап битвы за Берлин не получил должного освещения в массовых изданиях.

Может быть, у нас на этом не акцентировалось внимание, но битва за Берлин была одной из крупнейших операций на окружение, проведенных советскими войсками. Для германской армии это была катастрофа, сравнимая с советским Уманским «котлом» августа 1941 г. Поэтому в наши дни на Западе появляются книги с «поэтичными» названиями вроде работы «Бойня у Хальбе» Тони Ле Тизьера. Очевидец этих боев в окружении Эбергард Баумгарт из 32-й дивизии СС вспоминал: «Я редко видел на войне такую массу мертвых на небольшом пространстве и тогда это были русские, теперь это были немцы». В то время как по улицам разрушенного Берлина советские штурмовые группы пробивались к Рейхстагу, у маленькой деревушки Хальбе разыгрывалась драма гибели целой армии. Хальбе находилась на стыке 3-й армии 1-го Белорусского фронта и 28-й армии 1-го Украинского фронтов. Через «игольное ушко» улиц Хальбе на запад пытались прорваться несколько десятков тысяч человек, густо усеивая своими телами дороги и поля в ее окрестностях. Имена многих из них так и остались неизвестными.

В окружение юго-восточнее Берлина попали XI танковый корпус СС, V горный корпус СС, гарнизон крепости Франкфурт, V армейский корпус. В «котле» у Шпреевальда оказались остатки одной танкогренадерской и 13 пехотных дивизий, а также множества отдельных частей и подразделений. Оценки численности окруженных колеблются в пределах 150–200 тыс. человек. Точная цифра вряд ли станет известна. Согласно данным командующего тыловым районом 9-й армии генерал-лейтенанта Фридриха-Густава Бернхарта, в окружение попали 50 тыс. человек боевых частей, 10 тыс. человек фольксштурмистов, а с учетом тыловых частей — около 150 тыс. человек. На 24 апреля в составе окруженных немецких соединений насчитывалось примерно 150–200 танков (36 в XI танковом корпусе СС, 79 в V корпусе), в том числе «Королевские тигры» 502-го тяжелого танкового батальона СС. Именно последние оставшиеся в строю 14 «Королевских тигров» 502-го батальона СС стали тараном, с помощью которого остатки 9-й армии пытались пробиться через Хальбе на запад.

Большую роль в уничтожении окруженной группировки принимала артиллерия, в особенности в период прорыва остатков армии Бюссе на запад. Артиллерийские части выделялись в заслоны, располагавшиеся на путях движения отдельных групп на запад, а также для парирования попыток врага расширить образовавшиеся при прорывах горловины. Ведя огонь прямой наводкой и с закрытых позиций по прорывавшимся колоннам, артиллерия безжалостно выкашивала людей и технику. Это была своего рода месть за «котлы» 1941 и 1942 гг.

В то время как войска 1-го Белорусского фронта (3, 69 и 33-я армии), наступая с севера и востока, сжимали кольцо окружения и теснили противника на запад, войска 1-го Украинского фронта выполняли роль своего рода «наковальни», о которую разбивались немецкие дивизии. В период с 25 по 27 апреля войска И.С. Конева создали три полосы обороны общей глубиной до 15–20 км. Немцев гнали под удары авиации, артиллерии и свежеустановленные минные поля. Отряды заграждения 1-го Украинского фронта с 26 по 30 апреля на путях прорыва неприятельской группировки установили 18000 мин и устроили 12500 погонных метров минированных завалов.

В ходе операции по ликвидации франкфуртско-губенской группировки немцев, согласно советским данным, войсками 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов было взято в плен 120 000 человек. Безвозвратные потери противника оценивались в 60000 человек. В числе пленных было семь генералов. Командующему 9-й армией генералу пехоты Теодору Бюссе удалось пробиться вместе с остатками своих войск к армии Венка, и он был арестован военными властями союзной администрации уже после капитуляции Германии, в июле 1945 г.

Кроме того, войска двух фронтов в ходе ликвидации «котла» юго-восточнее Берлина захватили в качестве трофеев 304 танка и штурмовых орудия, более 1500 полевых орудий, 17 600 автомашин и много другого военного имущества. Вскрытие Кюстринского плацдарма через Зееловские высоты и сопутствующие ему потери были оправданны. Судьба Берлина решилась на Одере.

Впереди Берлин!

… началось соревнование между маршалами Георгием Жуковым и Иваном Коневым за честь первого доклада Сталину о прорыве в Берлин.

Жертвами этой гонки стали десятки тысяч убитых и раненых солдат и офицеров, чьи жизни и здоровье стоило сберечь.

Павел Аптекарь. «Время новостей» — специально для Vesti.Ru

Если мотивы штурма Зееловских высот стали, надеюсь, понятнее, то остается открытым вопрос о «социалистическом соревновании» между Г.К. Жуковым и И.С. Коневым. Разменной монетой в этом соревновании, как утверждается, были человеческие жизни. Стремясь первым захватить столицу Третьего рейха, каждый из военачальников требовал от своих подчиненных быстрого продвижения вперед, невзирая на вызванные спешкой потери. Таков канонический текст легенды. Попробуем разобраться, так ли это было на самом деле.

Прежде всего, следует сказать несколько слов о необходимости штурма Берлина. Во-первых, имело место очевидное соображение, что немецкие войска на других участках советско-германского фронта будут деморализованы и быстрее сложат оружие, если узнают о захвате столицы Германии. Во-вторых, советское руководство считало недопустимым захват Берлина союзниками. Сегодня некоторые истории пытаются объявить возможность захвата столицы Третьего рейха англичанами и американцами чистым абсурдом. Так, например, В. Сафир пишет: «Но чтобы оправдать подобное «чудо оперативного озарения», нужно было «идеологическое» морально-политическое обоснование. И его нашли — американцы, дескать, хотят выбросить авиадесант, поэтому мы должны успеть в Берлин первыми. Все это, говоря русским языком, фантазии. Все дело в том, что подобные настроения были у союзного командования не в 1945 году (как утверждает Гареев в своей книге о Жукове), а в 1944 году, под впечатлением быстрого отступления немцев во Франции (на этом настаивали Черчилль, Монтгомери и др.). Однако в условиях очевидного победного завершения боевых действий в Европе (весна 1945 г.) Эйзенхауэр считал это нецелесообразным из-за возможных больших потерь (до 100 000 убитых)»[205].

Насчет отсутствия дискуссий о Берлине в 1945 г. В. Сафир попадает пальцем в небо. За две недели до начала советского наступления, 1 апреля 1945 г., Черчилль пишет американскому президенту Рузвельту:

«…Русские армии на юге, судя по всему, наверняка войдут в Вену и захватят всю Австрию. Если мы преднамеренно оставим им и Берлин, хотя он и будет в пределах нашей досягаемости, то эти два события могут усилить их убежденность, которая уже очевидна, в том, что все сделали они. Поэтому мое мнение таково, что с политической точки зрения мы должны вклиниться в Восточную Германию настолько глубоко, насколько это возможно, и, разумеется, захватить Берлин, если он окажется в зоне досягаемости»[206].

Как мы видим, Черчилль именно в 1945 г. убеждал американского президента в необходимости сделать рывок на Берлин из политических соображений.

Черчилль пытался воздействовать не только на Рузвельта, но и на армейских руководителей. Густо разбавляя свои слова грубой лестью, он пытался обосновать для генерала Эйзенхауэра необходимость наступать на Берлин:

«Если придерживаться плана перехода через Рейн, то я предпочел бы, чтобы именно американская 9-я армия вместе с 21-й группой армий (Монтгомери) вышла к Эльбе и дальше к Берлину. Это не противоречило бы Вашему крупномасштабному наступлению на центральном участке, который Вы сейчас начали с полным правом сразу же после блестящих действий Ваших армий на юге Рурской области».

Черчилль и Монтгомери добились некоторых успехов в том, чтобы убедить американцев в необходимости повернуть на Берлин. 7 апреля 1945 года генерал Эйзенхауэр заявил в Объединенном штабе союзных сил:

«Если после взятия Лейпцига окажется, что можно без больших потерь продвинуться на Берлин, я хочу это сделать. Я первый согласен с тем, что война ведется в интересах достижения политических целей, и если Объединенный штаб решит, что усилия союзников по захвату Берлина перевешивают на этом театре чисто военные соображения, я с радостью исправлю свои планы и свое мышление так, чтобы осуществить такую операцию».

Коллеги. Жуков и Эйзенхауэр в 1945 г.

Основными препятствиями на пути к Берлину, помимо договоренностей с советским руководством, Эйзенхауэр считал трудности снабжения и обеспечения переправ через Эльбу. Относительно силы сопротивления остатков немецких вооруженных сил под угрозой советской оккупации он иллюзий не испытывал. Дело в том, что надежду если не на конфликт между союзниками, то на глубокое продвижение американцев на восток питали сами немцы. Крылатой фразой в войсках группы армий «Висла» на Одере стала: «Наша задача будет выполнена, если мы будем стоять до тех пор, пока нам в спину не ударят американские танки».

Таким образом, становится понятным, что опасения советского руководства относительно поведения союзников были как минимум не лишены оснований. Однако в любом случае устройство на войне Олимпийских игр и гонок недопустимо. Имел ли место факт устроенного высшим командованием соревнования между двумя крупными военачальниками? Неоспоримым фактом является то, что в поставленных Ставкой ВГК задачах двух фронтов элемент соревновательности отсутствовал напрочь. В директиве Ставки ВГК № 11059 от 2 апреля 1945 г. командующему 1-м Белорусским фронтом было прямым текстом сказано:

«1. Подготовить и провести наступательную операцию с целью овладеть столицей Германии городом Берлин и не позднее двенадцатого — пятнадцатого дня операции выйти на р. Эльба»[207].

Задачи 1-го Украинского фронта в директиве Ставки ВГК № 11060 от 3 апреля 1945 г. формулировались следующим образом:

«1. Подготовить и провести наступательную операцию с целью разгромить группировку противника в районе Котбуса и южнее Берлина. Не позднее 10-12-го дня операции овладеть рубежом Беелитц, Виттенберг и далее по р. Эльба до Дрездена. В дальнейшем, после овладения Берлином, иметь в виду наступать на Лейпциг»[208].

Как мы видим, в одном случае четко сказано «овладеть столицей Германии городом Берлин», то в другом документе «разгромить группировку противника <…> южнее Берлина», а о самом Берлине ничего не сказано. Если бы имела место общая формулировка задачи, возможно с переназначением разделительных полос между фронтами, тогда были бы основания рассуждать об устроенной И.В. Сталиным гонке.

Сама по себе задача двух фронтов на начальном этапе Берлинской операции не благоприятствовала гонке за овладение немецкой столицей. Как было показано выше, первой целью наступления было окружение и разгром франкфуртско-губенской группировки немцев.

Здесь необходимо остановиться и сказать несколько общих слов. «Обличительная» историография имеет свои законы жанра. Подвергая резкой и нелицеприятной критике одного исторического деятеля, историки-обличители одновременно смотрят сквозь пальцы на действия другого деятеля того же времени. Его словно назначают безгрешным, несмотря на сравнимые с критикуемым оплошности. Критики Г.К. Жукова назначили таким «золотым мальчиком» маршала Ивана Степановича Конева. В описаниях битвы под Москвой критики мечут стрелы в командующего Западным фронтом Г.К. Жукова за подгонявшиеся суровыми приказами в направлении Вязьмы 33-ю армию и 1-й гв. кавалерийский корпус. Однако критических стрел избегает командующий Калининским фронтом И.С. Конев, точно так же подгонявший наступление на Вязьму 39-й армии и кавалерийской группы Горина.

В Берлинской операции И.С. Коневу простили довольно безответственную выходку с попыткой первым захватить столицу Германии. Вину наскоро взвалили на «дураков-начальников» в лице И.В. Сталина, якобы устроившего забег двух фронтов к Берлину. Однако, как было показано выше, в директивах Ставки ВГК отсутствовала задача 1-му Украинскому фронту на овладение Берлином. Рывок на Рейхстаг был предпринят И.С. Коневым по собственной инициативе. Как он сам признается в своих воспоминаниях, лазейка была найдена в разграничительной линии между двумя фронтами. Конев пишет следующее:

«Обрыв разграничительной линии у Люббена как бы намекал, наталкивал на инициативный характер действий вблизи Берлина. Да и как могло быть иначе. Наступая, по существу, вдоль южной окраины Берлина, заведомо оставлять его у себя нетронутым справа на фланге, да еще в обстановке, когда неизвестно наперед, как все сложится в дальнейшем, казалось странным и непонятным. Решение же быть готовым к такому удару представлялось ясным, понятным и само собой разумеющимся»[209].

Если посмотреть на карту, то выясняется, что Люббен находится в 65 км к юго-востоку от Берлина. Хороша окраина! Город Берлин располагался почти посередине полосы ответственности 1-го Белорусского фронта шириной более 120 км. Обрыв разграничительной линии у Люббена был вызван необходимостью на ходу перенарезать стык двух фронтов в процессе образования окружения франкфуртско-губенской группировки немцев. Но смещать один фронт на середину полосы другого фронта необходимости не было.

Однако И.С. Конев решил сыграть ва-банк и использовать возможные заминки в продвижении вперед войск Г.К. Жукова. Первоначальный план был довольно скромным:

«В плане фронта задача содействия 1-му Белорусскому фронту в овладении Берлином была поставлена в общей форме. В приказе же, отданном 3-й гвардейской танковой армии, она получила конкретизацию: «На 5-й день операции овладеть районом Треббин — Цаухвитц, Трёйенбрицен, Луккенвальде… Иметь в виду усиленным танковым корпусом со стрелковой дивизией 3-й гвардейской армии атаковать Берлин с юга». Таким образом, уже перед началом операции один танковый корпус и стрелковая дивизия были специально предназначены для атаки Берлина с юга…»[210].

Идея командующего 1-м Украинским фронтом предельно проста и понятна. Пока смежными флангами два фронта окружают и уничтожают стоящие на рубеже Одера немецкие войска, Берлин остается беззащитным. Те войска, которые могут отойти в город с Зееловских высот, скорее всего будут скованы с фронта наступлением 1-го Белорусского фронта. В городе останется только гарнизон и фольксштурмисты. Если проскочить на всех парах к городу одним танковым корпусом и стрелковой дивизией (возможно, посаженной на автомобили), то есть вполне зримые шансы наскоком захватить ключевые административные здания и поднять над Рейхстагом флаг 1-го Украинского фронта. Далее останется только сесть «ежом» в захваченных зданиях, отстреливаться от немцев (а то и собирать массы пленных) и жевать сухари в ожидании подхода основных сил Красной армии. Задача по форме вполне обычная для подвижного соединения. Победителей никто судить не будет. Идея несколько авантюристичная, но имеющая право на существование.

Когда 1-й Белорусский фронт завяз на Зееловских высотах, войскам И.С. Конева удалось сравнительно легко прорвать готовившуюся меньшее время оборону противника на реке Нейсе. Началось наступление в обход Коттбуса навстречу ударной группировке 1-го Белорусского фронта на окружение защитников Берлина. Одновременно командующий 1-го Украинского фронта уговаривал Сталина разрешить ему крупными силами выйти к Берлину с юга. Основным аргументом было то, что при наступлении с юга нужно было преодолевать только внешний обвод обороны Берлина, в то время как 1-й Белорусский фронт будет пробивать 2–3 полосы обороны.

В пересказе И.С. Коневым разговоров с Верховным также фигурирует некая безумная идея с рокировкой подвижных соединений 1-го Белорусского фронта в полосу 1-го Украинского фронта с последующим вводом в прорыв и использованием их на берлинском направлении. Документальных подтверждений такой версии не приводится. Подобное предложение выглядит позднейшим домыслом, так как к моменту описываемого разговора 1-я и 2-я гвардейские танковые армии уже были втянуты в бои за Зееловские высоты. Для маневра в полосу соседнего фронта их нужно было выводить из боя, что в условиях медленного, но верного продвижения вперед было совершенным безумием.

Наконец, вечером 17 апреля разрешение на поворот к Берлину было получено. Конев отдает приказ на наступление на Берлин не только части сил 3-й гв. танковой армии, но сразу двум армиям. Он цитирует отданный приказ в своих воспоминаниях:

«Во исполнение приказа Верховного Главнокомандования приказываю:

Командарму 3-й гвардейской танковой армии: в течение ночи с 17 на 18.IV.45 форсировать реку Шпрее и развивать стремительное наступление в общем направлении Фетшау, Гольсен, Барут, Тельтов, южная окраина Берлина. Задача армии в ночь с 20 на 21.IV.45 ворваться в город Берлин с юга.

Командарму 4-й танковой. В течение ночи с 17 на 18.IV.45 форсировать реку Шпрее севернее Шпремберг и развивать стремительное наступление в общем направлении: Дрепкау, Калау, Дане, Луккенвальде. Задача армии к исходу 20.IV.45 овладеть районом Беелитц, Трёйенбрицен, Луккенвальде. В ночь на 21.IV.45 овладеть Потсдамом и юго-западной частью Берлина. При повороте армии на Потсдам район Трёйенбрицен обеспечить 5-м мехкорпусом. Вести разведку в направлении: Зенфтенберг, Финстервальде, Герцберг»[211].

Фактически командующий 1-м Украинским фронтом попытался изменить форму операции и развернуть 4-ю гв. танковую армию Д. Д. Лелюшенко с внешнего фронта окружения. На внешнем фронте окружения в результате оставался только 1-й гв. кавалерийский корпус. Нарушение принятой технологии ведения операций на окружение не осталось безнаказанным. Вскоре от идеи поворота армии Лелюшенко пришлось отказаться — значительные силы 4-й гв. танковой армии были задействованы на отражение удара 12-й армии Венка.

Через горящие леса — к Берлину. Войска И.С.Конева пытались пробиться к Берлину в полосе 1-го Белорусского фронта.

Первоначально наступление 3-й гв. танковой армии развивалось успешно. В ночь с 18 на 19 апреля армия П.С. Рыбалко переправилась через реку Шпрее, вышла на оперативный простор и начала стремительное наступление к Берлину. Окружение франкфуртско-губенской группировки немцев возлагалось на 28-ю и 3-ю гвардейскую армии. Однако решения И.С. Конева уже начинали запаздывать. Войска 2-й гв. танковой армии за день 19 апреля продвинулись на 30 км. Оборона противника на Зееловских высотах была взломана, а далее до Берлина войскам 1-го Белорусского фронта было уже рукой подать.

Однако нет сомнений, что выходка командующего соседнего фронта была негативно воспринята Г.К. Жуковым. Он прекрасно понимал, что нарушение первоначального плана операции может привести к фатальным последствиям. Поэтому в 20.00 20 апреля он приказывает командующему 2-й гв. танковой армией: «Не считаясь ни с чем, к 24.00 ворваться на окраины г. Берлин»[212]. Остановить И.С. Конева и заставить вернуться к первоначальному плану операции можно было, только показав ему, что шансов нет. К вечеру 21 апреля 1-й механизированный корпус С.М. Кривошеина вышел на северо-восточную окраину Берлина — пригород Вейсензее. Можно было бы предположить, что это стоило корпусу ужасных потерь в личном составе и технике. Однако с начала операции, с 16 по 21 апреля 1945 г., 1-й механизированный корпус потерял всего 20 «Шерманов» и 1 СУ-76 сгоревшими, 59 «Шерманов», 1 СУ-122 и 1 СУ-76 подбитыми из 162 «Шерманов», 21 ИСУ-122, 9 СУ-85 и 16 СУ-76, числившихся в составе корпуса к началу операции. Потери личного состава также были невелики — 91 человек убитыми и 384 ранеными при численности корпуса к началу операции в 15814 человек. Советские войска в 1945 г. умели воевать и могли решать поставленные задачи в сжатые сроки.

Раз уж пошла речь о тактике, позволю себе остановиться на захвате 1-м механизированным корпусом пригорода Берлина Вейсензее. Двигаясь по шоссе, ведущему к Берлину, к 10.00 утра 21 апреля корпус С.М. Кривошеина вышел к небольшому населенному пункту Мальхов, седлающему шоссе. Прощупав оборону городка, танкисты сделали вывод, что овладеть им с ходу не удастся.

Для противотанковой обороны немцы широко использовали в Мальхове уличные баррикады, каменно-земляные барьеры и рвы. На окраинах Мальхова были оборудованы многочисленные позиции для «фаустников». В таких условиях штурм Мальхова мог принять затяжной характер. Потому С.М. Кривошеин решил отказаться от борьбы за Мальхов и обойти его с востока. Далее планировалось продолжать наступление на пригород Берлина Вейсензее, лежавший южнее Мальхова.

Опасным моментом в обходном маневре является растягивание фланга. В случае контрудара противника выполняющие обходной маневр части могут попасть в окружение. Поэтому по приказанию командира корпуса 19-я механизированная бригада заняла оборону на рубеже высот 56,2 и 56,5 фронтом на запад и юг. Ее задачей было отразить возможные контратаки противника из районов Бланкенбурга (населенный пункт справа от шоссе) и Мальхова и этим прикрыть маневр главных сил корпуса. 219-я танковая и 35-я механизированная бригады получили задачу обходить Мальхов с востока.

В 12.00 противник силой до батальона пехоты при поддержке штурмовых орудий и артиллерийско-минометного огня из Бланкенбурга действительно предпринял контратаку. Встретив стойкое сопротивление подразделений 19-й механизированной бригады, немцы были вынуждены, понеся большие потери, отойти в исходное положение. В это время главные силы корпуса осуществляли маневр обхода Мальхова с востока. Авангардные подразделения 35-й механизированной бригады продвигались с непрерывными ожесточенными боями с противником, оборонявшим высоты 59,0 и 56,3, прикрывавшие Мальхов с востока и юго-востока.

Альтернативой боям на улицах Мальхова с «фаустниками» стал решительный обходной маневр. Разумеется, у этого решения были свои недостатки. По боевым порядкам авангардных подразделений 1-го механизированного корпуса из района Мальхова велся непрерывный сосредоточенный артиллерийско-минометный огонь. Во время одного из таких артиллерийских налетов немцев был смертельно ранен руководивший боем передовых подразделений командир 35-й механизированной бригады генерал-майор Амаяк Григорьевич Бабаян.

Этот эпизод показывает, что действительно опасным являются традиционные средства борьбы — артиллерия и минометы. При обходном маневре именно они становились главной опасностью, а не имевшие дальность стрельбы всего 30–60 метров «фаустпатроны». Защитники обходимого вне дорог Мальхова могли только контратаковать (и натыкаться в 1945 г. на убийственный огонь) или же вести обстрел обходящих советских войск артиллерией и минометами. Поэтому Г.К. Жуков придавал такое значение уничтожению регулярных войск, объединенных в соответствующие организационные структуры.

Обходной маневр 1-го механизированного корпуса удался. В результате ожесточенных боев 219-я танковая и 35-я механизированная бригады обошли Мальхов с востока и с ходу ворвались на северо-восточную окраину Берлина — в Вейсензее, где завязали бои. 219-я танковая бригада наступала вдоль Франц Йозефештрассе, а 35-я механизированная бригада наносила удар южнее, вдоль Фалькенбергерштрассе в направлении оз. Вейсензее.

Танк ИС-2 у Бранденбургских ворот в Берлине. Основным противником этих мощных машин оставалась артиллерия и танки противника.

К 22.00 21 апреля части корпуса овладели районом оз. Вейсензее и вышли на Гэблерштрассе, Писториусштрассе и Берлинер-аллее. Войска 1-го Белорусского фронта первыми вышли на окраины Берлина.

Несмотря на намечающееся отставание от войск Жукова, командующий 1-го Украинского фронта упорно добивался поставленной цели. Ночью с 20 на 21 апреля Конев требовал ускорить наступление и уже этой ночью ворваться в Берлин. Однако 21 апреля 3-я гв. танковая армия столкнулась с укреплениями внешнего кольца обороны Берлина. Одним из узлов сопротивления стал танковый полигон Куммерсдорф. Как отметил П.С. Рыбалко в отчете по итогам Берлинской операции:

«В этом районе противник имел танковый полигон с соответствующей учебной и опытной матчастью и постоянным составом полигона. Подразделения танкового полигона также были введены в бой, проявляя большое упорство в обороне, базируясь на закопанные танки»[213].

Почти 15-километровая полоса обороны была преодолена соединениями армии Рыбалко за день. Тем временем 21 апреля внешнее кольцо обороны Берлина было преодолено войсками 1-го Белорусского фронта.

В этих условиях схватку за Берлин И.С. Конев Г.К. Жукову безнадежно проигрывал. Если войска 1-го Украинского фронта вышли к южным окраинам немецкой столицы силами подвижных соединений, то 1-й Белорусский фронт ввел в город стрелковые дивизии и корпуса, поддержанные танками. Одновременно в Берлин отошли оставшиеся вне кольца окружения соединения 9-й армии, объединенные управлением LVI танкового корпуса Вейдлинга. Поэтому попытки Конева пробиться к Рейхстагу силами 3-й гв. танковой армии с юга и опередить войска Жукова были изначально обречены на провал. Армию П.С. Рыбалко без труда опережали пехотинцы двигавшихся с севера и северо-востока 3-й и 5-й ударных армий. Танкисты Рыбалко даже не имели поддержки пехоты, аналогичной имевшейся у наступавшей рядом армии М.Е. Катукова. Последняя наступала, растворившись в стрелковых соединениях 8-й гвардейской армии В.И. Чуйкова, обладавших на улицах города большой пробивной силой. Наступавшая по следам танков армии Рыбалко 28-я армия 1-го Украинского фронта до 1–2 мая вела бои с окруженными в лесах юго-восточнее Берлина немецкими войсками и не могла оказать сражавшимся на южных окраинах германской столицы танкистам весомой поддержки. Там же была задействована одна бригада 9-го гв. механизированного корпуса 3-й гв. танковой армии.

И.С. Конев пытался выкроить силы для удара на Берлин за счет нацеливания на уничтожение окруженных немецких войск крупных сил авиации и артиллерии. На отдельных этапах в операции принимала участие большая часть авиации 1-го Украинского фронта. Приведу лишь некоторые цифры. В период прорыва оборонительного рубежа с 16 по 18 апреля 2-я воздушная армия 1-го Украинского фронта произвела 7517 боевых полетов (28 % от всех запланированных). Обеспечивая маневр войск фронта по окружению группировки противника (с 19 по 25 апреля), воздушная армия произвела 10 285 боевых вылетов (39 %). Поддерживая войска фронта в период ликвидации окруженных группировок немецких войск (с 26 апреля по 2 мая), 2-я воздушная армия произвела 8533 самолетовылетов (33 %). Для борьбы собственно с франкфуртско-губенской группировкой противника в период с 22 апреля по 1 мая воздушной армией был произведен 6001 самолетовылет. Из этих 6001 вылета штурмовиками было сделано 2459 самолетовылетов, бомбардировщиками 1131 самолетовылет, истребителями 1858 самолетовылетов и ночными бомбардировщиками 552 самолетовылета. Авиацией 1-го Украинского фронта были сброшены 4850 тонн бомб, выпущено 980 000 снарядов авиапушек и 9200 реактивных снарядов. Соответственно 16-я воздушная армия 1-го Белорусского фронта выполнила по фракфуртско-губенской группировке немцев 1244 вылета. На пути пробивающихся из «котла» войск немецкой 9-й армии была поставлена 1-я гвардейская артиллерийская дивизия прорыва, подпиравшая войска 3-й гвардейской армии. В течение 27 апреля дивизия выпустила 2085 снарядов, а 28 апреля — 3714. Противопоставить артиллерийскому удару дивизии прорыва окруженцам было нечего. Авиация и артиллерия сберегали жизни солдат, обеспечивая своего рода «бесконтактное» уничтожение все еще упорно сопротивлявшихся немцев.

Но не следует думать, что 1-й Белорусский фронт самоустранился от ликвидации окруженного противника. Помнится, в «Тени победы» В. Суворов задавал дурацкие вопросы о том, чем занимался в ходе войны 2-й гвардейский кавалерийский корпус В.В. Крюкова и за что командир корпуса получал полководческие ордена. Основная претензия — нет упоминания корпуса в советской военной энциклопедии. На этом шатком основании Владимир Богданович с ходу делает далеко идущий вывод: «Не было причины его <корпус> вспоминать». Спешу сообщить маститому разведчику, что 2-й гв. кавалерийский корпус принял активное участие в Берлинской операции. Разумеется, не махая шашками на улицах Берлина или на Зееловских высотах. После того как была прорвана оборона немцев на злополучных высотах, кавалерийский корпус выдвинулся по следам наступавших на Берлин армий В.И. Чуйкова и М.Е. Катукова. Задачей корпуса В.В. Крюкова стало образование северного фронта окружения группировки 4-й танковой и 9-й армий. Соответственно 2-й гв. кавалерийский корпус выдвинулся на линию озер юго-восточнее Берлина и занял оборону на широком фронте. Корпус В.В. Крюкова прошел все позиционные бои на западном фронте в 1942 г., операцию «Марс» и в конце войны наконец был применен в условиях, близких к идеальному использованию кавалерии во Второй мировой войне. Символично, что противником кавалеристов 2-го гв. кавкорпуса была армия с тем же номером, что и основной противник в боях 1942 г. — 9-я армия Теодора Бюссе. Помимо 2-го гв. кавалерийского корпуса в ликвидации франкфуртско-губенской группировки участвовали левофланговые армии 1-го Белорусского фронта — 69-я и 33-я армии и резерв фронта — 3-я армия А.В. Горбатова. Если бы Жуков хотел первым захватить Берлин, то ему было достаточно отказаться от нажима на окруженные немецкие войска с фронта. Тогда прорывающиеся из «котла» на запад немцы заставили бы развернуть против них не часть сил танковой армии Рыбалко, а почти всю армию.

Все это позволяет сделать вывод, что факт соревнования между Г.К. Жуковым и И.С. Коневым является послевоенным вымыслом. Попытка войск 1-го Украинского фронта прорваться к Берлину была «инициативой снизу». Конев получил разрешение на бросок с юга на Берлин в условиях замедлившегося наступления 1-го Белорусского фронта на Зееловских высотах, но не смог реализовать преимущество выхода на оперативный простор. Как гласит золотое правило механики, «выигрывая в силе — проигрываем в расстоянии». Корпусам 3-й гв. танковой армии нужно было пройти значительное расстояние от района Коттбуса до пригородов Берлина. Даже в условиях высокого темпа продвижения на это было затрачено время. Кроме того, армия Рыбалко оторвалась от стрелковых соединений, что уменьшило ее ударные возможности на улицах немецкой столицы. В результате задуманный Коневым маневр не был реализован.

Как мы видим, к Г.К. Жукову в свете этой истории никаких претензий быть не может. Войска 1-го Белорусского фронта не отклонялись от первоначального плана операции. Вместе с тем нельзя однозначно отрицательно оценивать решения И.С. Конева. Несмотря на ряд шагов на грани фола, основные задачи 1-го Украинского фронта были успешно решены. Коневу хватило ума не ослаблять ключевые участки во имя ускорения наступления на Берлин. Войска фронта отразили как попытки немцев пробиться из «котла» в лесах к юго-востоку от Берлина, так и охладили пыл 12-й армии Венка.

Выходка И.С. Конева, конечно же, привела к определенной сумятице в боевых действиях войск обоих фронтов. Проведение разделительной линии между фронтами через городские кварталы неизбежно вызывало потери от огня своих войск. Так, например, 25 апреля авиация 1-го Белорусского фронта бомбила боевые порядки 3-й гв. танковой армии. В результате «было убито и ранено до 100 человек, сожжено 16 автомашин и 6 орудий»[214].

Ослабление во имя наступления на Берлин заслона на пути пробивающейся на запад окруженных войск 4-й танковой и 9-й армий привело к тому, что части сил удалось все же прорваться через Хальбе и Барут к Биелицу. Коммуникации 3-й гв. танковой армии были пересечены с востока на запад. Прорывающиеся из окружения части 9-й армии и ударную группировку 12-й армии Венка разделяло всего несколько километров. Части сил армии Бюссе удалось просочиться на запад и впоследствии сдаться американцам.

В период трений между смежными флангами фронтов И.С. Конев предпринял последнюю попытку получить выход к Рейхстагу. Вечером 28 апреля в 20.45 он направил Г.К. Жукову просьбу изменить направление наступления:

«По донесению т. Рыбалко, армии т. Чуйкова и т. Катукова 1-го Белорусского фронта получили задачу наступать на северо-запад по южному берегу Ландвер-канала. Таким образом, они режут боевые порядки войск 1-го Украинского фронта, наступающих на север. Прошу распоряжения изменить направление наступления армий т. Чуйкова и т. Катукова»[215].

Тот факт, что своим наступлением 3-я танковая армия пересекла почти половину полосы 1-го Белорусского фронта, было оставлено за кадром. Г.К. Жуков в ответ на это безобразие и ультимативного облика просьбу в 22.00 28 апреля флегматично обратился к И.В. Сталину, описав свой план действий и возникшие сложности взаимодействия фронтов. Завершил он послание Верховному фразой:

«Прошу установить разграничительную линию между войсками 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов или разрешить мне сменить части 1-го Украинского фронта в г. Берлине»[216].

По большому счету, в тот момент Жукову было все равно, какое решение будет принято И.В. Сталиным. Вечером 28 апреля части 150-й стрелковой дивизии 3-й ударной армии уже стояли на берегу Шпрее у моста Мольтке. До Рейхстага им оставалось пройти всего несколько сотен метров. В этих условиях перенарезка разграничительной линии между армиями М.Е. Катукова и В.И. Чуйкова, с одной стороны, и армией П.С. Рыбалко, с другой стороны, принципиального значения не имела. Не они боролись за право водрузить Красное знамя над Рейхстагом. Конев об этом просто не знал. К тому же наступление 1-й гв. танковой армии и 8-й гв. армии 1-го Белорусского фронта развивалось быстрее, и они опережали своего беспокойного соседа. Как писал Г.К. Жуков И.В. Сталину, войска 3-й гв. танковой армии и 28-й армии «вышли в тыл боевых порядков 8 гв. А и 1 гв. ТА». Судя по всему, И.С. Конев обращался письменно или устно в Ставку ВГК до отправки ультимативной просьбы в адрес Г.К. Жукова. Во всяком случае, уже в 21.20 (т. е. за 40 минут до запроса Жукова) директивой Ставки ВГК разграничительная линия между двумя фронтами была сдвинута на северо-запад, окончательно отрезав И.С. Конева от Рейхстага.

Вместе с тем ввод на улицы Берлина еще одной танковой армии значительно усилил ударные возможности участвовавших в штурме немецкой столицы советских войск. Внимание и силы обороняющихся были дополнительно рассеяны, что, несомненно, спасло немало жизней. У танкистов 1-го Украинского фронта была своя, достаточно своеобразная тактика противодействия фаустникам, позволившая неплохо работать даже при нехватке поддержки пехоты.

Резюмируя все вышесказанное, следует сделать вывод о том, что попытка устроить соревнование за захват немецкой столицы носила характер односторонней инициативы снизу. Командующий 1-м Украинским фронтом самостоятельно разработал идущий вразрез с директивами Ставки ВГК план выхода к Берлину с юга. В дальнейшем И.С. Конев приложил немало усилий для того, чтобы изменить форму операции двух фронтов и первому оказаться в Берлине. Несмотря на целый ряд грамотных решений в этом направлении, перераспределении ролей армий, перекладывании задачи уничтожения окруженной группировки противника на авиацию, обогнать Г.К. Жукова ему не удалось. Позднее, возможно с целью драпировки инициативы И.С. Конева, эта история была модернизирована до соревнования между командующими фронтами, устроенного И.В. Сталиным. Никакого отношения к действительности эта версия не имеет.

Легенда о докторе «Фаусте»

Во время боев в городах на «фаустпатроны» приходилось до 70 % всех подбитых танков.

Барятинский М. Тяжелый танк ИС-2 / Бронеколлекция 3.98

Одной из главных претензий к Г.К. Жукову было использование на улицах Берлина крупных механизированных объединений — танковых армий. Выше уже было показано, что немецких войск в Берлине осталось не так уж много. К тому же корпуса 1-й гв. танковой армии были переданы для непосредственной поддержки пехоты 8-й гв. армии и 5-й ударной армии. Тем самым танки словно растворялись в массе стрелковых соединений. Однако теоретически на узких улицах города танки должны были стать легкой жертвой ручного противотанкового оружия.

Легенды о великих и ужасных фаустниках, как главной опасности для танков в Берлине, есть исключительно продукт мемуарной литературы. Например, командующий 1-й гвардейской танковой армией М.Е. Катуков пишет в своих воспоминаниях:

«Ось нашего наступления проходила по улице Вильгельмштрассе, упиравшейся в парк Тиргартен, что неподалеку от имперской канцелярии и Рейхстага. Очень мешали нам фаустники. Засядет иной в канализационном колодце или в подвале дома и бьет по вырвавшимся на улицу танкам. Выпустит фаустпатрон — и машина запылала»[217].

Немолодой фальксштурмист осваивает «фаустпатрон». Возможности стариков и юнцов с ручным противотанковым оружием будут впоследствии сильно переоценены.

Сколько раз такая картина имело место, из мемуаров непонятно — никакой статистики, конечно же, не приводится. Жанром воспоминаний приведение точных цифр не предусматривается. Меня этот вопрос давно интересовал, так как наблюдались противоречия между реальными возможностями ручного противотанкового оружия и его ролью в боях по воспоминаниям участников. Что хуже всего, расплывчатые оценки постепенно расползались по научно-популярной литературе. Так, в книге о противотанковых средствах ближнего боя мы можем почерпнуть следующие данные:

«Во время Восточно-Померанской операции, например, во 2-м мехкорпусе 2-й гвардейской танковой армии 60 % потерянных танков были подбиты «панцерфаустами». Приходилось не только снабжать танковые подразделения пехотным десантом (обычный прием в РККА еще с начального периода войны), но и выделять специальные группы стрелков и автоматчиков для борьбы с «фаустниками». В боях на подступах к Берлину весной 1945 года потери танков от «фаустпатронов» составили от 11,3 % до 30 % (по разным армиям), в уличных боях в Берлине еще выше. Около 10 % танков Т-34, потерянных в ходе Берлинской операции, были подбиты «фаустниками» (хотя высокий процент потерь танков в уличных боях был выявлен еще до появления «панцерфауст»)»[218].

Из текста так и не стало понятно, каковы были потери от «фаустников» в Берлине. То ли «выше 11,3 % — 30 %», то ли «около 10 %». Причем наметанный глаз сразу цепляется за «2-й мехкорпус» 2-й гв. танковой армии. Такого корпуса, ни танкового, ни механизированного, в составе танковой армии в Восточно-Померанской операции не было. Был во 2-й гв. танковой армии 1-й механизированный корпус С.М. Кривошеина. Одним словом, такие расплывчатые данные могут трактоваться как угодно.

Некоторую ясность могли внести документы. Но когда документы привлекаются обличителями, то получается только хуже: «В «Докладе о боевых действиях 1 гв. ТА с 16 по 2.05», представленном в июне 1945 г. (№ 00322) начальнику штаба ГСОВ в Германии, в частности, указывается, что: «…анализ причин безвозвратных потерь танков и СУ в уличных боях за город Берлин показывает относительное увеличение потерь танков от фаустпатронов (до 10 %. — B. C.), применяемых немцами в больших размерах во время уличных боев». И там же: «…б) боевые потери в уличных боях характерны повышенным количеством машин, вышедших из строя от фаустпатрона»[219]. К первой цитате приводится весьма своеобразная ссылка — «л. 187–258». Не может одна фраза располагаться на почти что сотне страниц. Опять же неясно, как и где В. Сафир рассчитал 10 % потерь. Тем более непонятно, почему эта цифра должна ужаснуть читателя и стать поводом для осуждения Г.К. Жукова.

Для получения количественных оценок я отправился в подмосковный город Подольск, в Центральный архив Министерства обороны. Недолгие изыскания привели меня к «Докладу о боевых действиях 1 гвардейской танковой армии в Берлинской операции (16.04-2.5.1945)», написанному по горячим следам событий в июне 1945 г. Подписан отчет начальником штаба 1-й гв. танковой армии генерал-лейтенантом М.А. Шалиным и начальником оперативного отдела полковником М. Т. Никитиным. Приписан этот отчет и его версии к фонду 1-й гв. танковой армии, и почему цитаты из него у В. Сафира идут со ссылками на фонд 1-го Белорусского фронта, у меня вызывает некоторое удивление.

Всего с 16 апреля по 2 мая 1945 г. армия М.Е. Катукова потеряла безвозвратно 232 танка и САУ. По типам боевых машин эти потери распределились следующим образом. См. табл.1.

Таблица 1.

Наличие к началу операции и безвозвратные потери танкового парка 1-й танковой армии в Берлинской операции.

СУ-57 — это поставлявшаяся по ленд-лизу, но не принятая на вооружение американской армии самоходка Т-48. Она представляла собой 57-мм противотанковую пушку на шасси полугусеничного бронетранспортера.

Глядя на эти цифры, у меня язык не поворачивается сказать, что танковая армия М.Е. Катукова была «сожжена». Потери можно характеризовать как умеренные. Сражаться с крупными массами «Пантер» под Курском в июле 1943 г. танкистам Катукова было тяжелее. Так, из 645 танков Т-34, Т-70 и Т-60 1-й гв. танковой армии, участвовавших в бою с 5 по 20 июля 1943 г., было выведено из строя 530 бронеединиц, в том числе сгорело 358 машин. Из 525 танков Т-34 армии М.Е. Катукова в этот же период сгорело 316 единиц[220]. Сравните: из 433 танков Т-34 в Берлинской операции было потеряно 185 машин. Замечу также, что приведенные цифры по июлю 1943 г. — это только потери 3-го механизированного корпуса, 6-го и 31-го танковых корпусов 1-й гв. танковой армии. Потери приданных частей были даже выше. Так, из 43 участвовавших в боях Т-34 180-й танковой бригады были выведены из строя 37 танков, в том числе сгорело 33 машины. В превозносимом сторонниками оборонительной стратегии сражении на Курской дуге июля 1943 г. 1-я гв. танковая армия была выкошена за неделю боев. Армия потеряла свой танковый парк гораздо быстрее, чем в наступлении через Зееловские высоты и в уличных боях в Берлине в 1945 г. В Белгородско-Харьковской операции августа 1943 г. 1-я танковая армия потеряла 1040 танков (из них 889 Т-34). К началу операции армия Катукова насчитывала 542 танка (418 Т-34), т. е. было перемолото также пополнение, поступившее в ходе боев августа 1943 г. Разница между 1945 г. и 1943 г. видна невооруженным взглядом.

Собственно бои за Берлин дали меньшую часть потерь армии М.Е. Катукова. За время уличных боев в Берлине 1-я гв. танковая армия потеряла безвозвратно 104 бронеединицы, что составляло 45 % к общему числу потерянных танков и САУ и всего 15 % к числу танков, находившихся в строю к началу операции.

Что же можно было сказать о средствах, выбивавших советские танки на улицах Берлина и на Зееловских высотах? Подбитые танки были выборочно осмотрены. Сбор статистики был обязательной процедурой: отчеты по боевым повреждениям направлялись в Главное автобронетанковое управление Красной армии. Впоследствии такого рода статистика использовалась при выработке технических требований на новую технику. На 75 безвозвратно потерянных танков и САУ 1-я гв. танковой армии повреждения распределились следующим образом. Из 65 осмотренных танков Т-34 получили фатальные повреждения от артогня 58 машин, от ударов с воздуха — 2 машины и всего 5 танков были подбиты «фаустпатронами»[221]. Все 7 осмотренных тяжелых танков ИС-2 были подбиты артиллерией. Из трех осмотренных ИСУ-122 две самоходки были подбиты артиллерией, а одна — фаустпатроном. Всего в 75 осмотренных танках было 113 попаданий, причем 60 (53 %) приходились на борт корпуса, 16 (14,6 %) в лоб корпуса, 6 (5,3 %) в корму, 27 (23,9 %) в башню и 4 (3,54 %) в ходовую часть.

Сбор штурмовой группы из танков и пехотинцев в Берлине.

Авторы отчета с досадой отмечают:

«Таким образом, наиболее поражаемым местом танков, в особенности Т-34, является бортовая броня, а бензобаки <точнее, «топливные баки». — А.И.>, расположенные по бортам, являются источниками возникновения пожара и безвозвратной гибели танков»[222].

Так танкистам аукалось довоенное конструкторское решение с установкой дизельного двигателя, с «пожаробезопасными» баками в боевом отделении танка Т-34.

Кроме того, за весь период боевых действий 199 бронеединиц получили боевые повреждения, не приведшие к гибели танка. Здесь были осмотрены 103 машины, получившие 199 попаданий, причем большая часть попаданий, не приводивших к уничтожению танка или САУ, приходилась на лобовую часть. Среди осмотренных поврежденных машин только 17,4 % имели попадания в бортовую броню.

Таким образом, согласно бесстрастным статистическим данным, от фаустпатронов в 1-й гв. танковой армии потеряно только 8 % танков. Если принять этот процент потерь от знаменитых фаустпатронов за основу, то получается, что в Берлине было потеряно от огня «фаустников» всего 8 или в худшем случае 10 машин. Я даже согласен на завышенную оценку в 15 танков и самоходок. В масштабах танковой армии с сотнями танков и САУ это гроши. Кроме того, не все эти танки были сожжены непосредственно в ходе наступления. В общих выводах отчета мы можем найти такие слова:

«Действуя вдоль одной улицы шириной до 50 метров, бригады могли использовать одновременно не более 2–3 танков, 3–4 САУ и до 6 орудий. Остальная техника, своя и приданная, не могла быть использована, загромождала улицы и несла потери от артиллерии и «фаустников» противника, оставшихся после прохождения передовых групп»[223].

То есть жертвами «фаустников» становились танки армии М.Е. Катукова, находившиеся в ближнем тылу, неподвижно стоявшие на улице без достаточного охранения и, возможно, даже без экипажей.

Обширный статистический материал также нашелся в «Докладе о боевых действиях 2-й гв. танковой армии в составе 1-го Белорусского фронта по разгрому Берлинской группировки противника и овладению г. Берлин». За время операции армия С.И. Богданова безвозвратно потеряла 209 боевых машин. По типам они распределялись следующим образом: 123 Т-34, 53 М4А2 «Шерман», 7 ИС-2, 7 СУ-122, 7 СУ-100, 1 СУ-85, 6 СУ-76[224]. За время уличных боев в Берлине с 22 апреля по 2 мая 1945 г. 2-я гв. танковая армия потеряла безвозвратно 52 Т-34, 31 М4А2 «Шерман», 4 ИС-2, 4 ИСУ-122, 5 СУ-100, 2 СУ-85, 6 СУ-76[225]. Перед началом операции в армии насчитывалось 305 Т-34, 176 М4А2 «Шерман», 32 ИС-2, 41 ИСУ-122, 46 СУ-100, 11 СУ-85, 53 СУ-76, всего 667 единиц. Таким образом, общие безвозвратные потери составили 31 % численности танков к началу операции, намного ниже, чем в 1-й гв. танковой армии. Потери на улицах города составили 16 % численности к началу операции, то есть сопоставимые с армией М.Е. Катукова. Получили боевые повреждения, но могли быть восстановлены и введены в строй 92 машины. Всего было выведено из строя 576 танков, из них от артогня пострадали 259 единиц, от мин 25, от действия авиации — 29, от фаустпатронов — 106, застряли в пути — 22, сгорело (судя по всему, к этой категории потерь относили машины, чьи повреждения не позволяли однозначно определить причину гибели) — 135. Замечу, что в категории «выведено из строя» идет двойной счет за счет получавших повреждения, но снова вводившихся в строй боевых машин. Из общего числа выведенных из строя 289 танков Т-34 от артогня было потеряно 108 машин, а от фаустпатронов 65 машин.

Если предположить, что потери на улицах Берлина составляли 20 % (как безвозвратные, так и восстановленные) потерь, то штурм самого города стоил армии С.И. Богданова 10 Т-34, 6 «Шерманов» и 1 ИС-2, потерянных от огня «фаустников». Два десятка танков — это повод для дискуссий, вводить танковую армию на улицы Берлина или не вводить? В условиях, когда в городе остались фольксштурмисты и остатки разбитых на Зееловских высотах соединений, ввод танкового объединения в город и потери в два десятка танков от ручного противотанкового оружия являются вполне допустимыми.

Немецкая 88-мм зенитка на фоне Рейхстага. Эти орудия были самым опасным противником наших танков с первых до последних дней войны.

Однако, как мы видим, потери 2-й гв. танковой армии от «фаустников» были выше, чем в 1-й гв. танковой армии. От огня немецкого ручного противотанкового оружия, согласно статистике, потеряно по меньшей мере 20 % танков. Это в первую очередь связано с тем, что армия С.И. Богданова действовала в Берлине самостоятельно, не будучи распределена как средство непосредственной поддержки пехоты между стрелковыми корпусами общевойсковой армии. Не спасали даже сетчатые экраны, установленные в 600 мм от брони танков. Как записано в отчете, диаметр пробоины от фаустпатрона уменьшался в два раза, но пробитие брони все равно имело место.

Несмотря на это, командующий 2-й гвардейской танковой армией С.И. Богданов на конференции, посвященной опыту Берлинской операции, указывал на завышение возможностей немецкого противотанкового оружия:

«О фаустпатроне. Я не могу согласиться с тем, что фаустпатрон являлся препятствием для танковых войск. Я считаю, что это переоценка фаустпатрона в Берлинской операции. Почему? Фаустпатрон находился в руках необученного, морально, физически и военно не подготовленного солдата германской армии фольксштурма, и поэтому он не являлся таким грозным оружием для нашего советского непревзойденного танка Т-34. Во время наступления я очень серьезно разговаривал со своими командирами корпусов, командирами бригад, личным составом и выяснил, что фаустпатрон являлся жупелом, которого иногда группы или отдельные танки боялись, но повторяю, что в Берлинской операции фаустпатрон не являлся таким страшным оружием, как представляют некоторые»[226].

С оценкой С.И. Богданова относительно фольксштурмистов нельзя не согласиться. В упоминавшейся выше книге английских историков Рида и Фишера в качестве примера приводится 42-й батальон «фольксштурма». По штату он насчитывал 400 человек, однако для них имелось всего 180 датских винтовок без патронов, 4 пулемета и 100 «фаустпатронов». «Ни один человек не получил подготовки в стрельбе из пулемета, все они боялись (!!! — А.И.) противотанкового оружия»[227]. Часто если патроны были, то в количестве 10 штук на винтовку. «За неимением достаточного количества вооружения, в отрядах «фольксштурм» тяжелого вооружения не было. Личный состав вооружался карабинами и пулеметами с ограниченным количеством боеприпасов»[228]. Понятно, что такое «воинство» могло оказать довольно слабое сопротивление тактически грамотному противнику. Поэтому неудивительно, что фольксштурмисты часто просто разбегались. Более того, не имели необходимой подготовки даже части, формально являвшиеся профессионалами. Так, прибывшие в Берлин на транспортных Ю-52 моряки были операторами радаров, артиллеристами, не обладавшими навыками боя пехоты. Поэтому в роли танкоборцев были ненамного лучше фольксштурмистов.

Фальксштурмисты с фаустпатронами. Эти «мощные» мужчины, не имевшие никакого оружия, кроме фаустпатронов, были в действительности слабым противником.

Фаустпатроны («панцерфаусты») начали выпускаться еще в 1943 г., но до определенного момента они не причиняли большого беспокойства. Летом 1944 г. в Белоруссии наши пехотинцы находили в окопах целые штабеля неиспользованных фаустпатронов. Было высказано предположение, что оружие с малой дальностью стрельбы психологически тяжело использовать. В связи с этим даже были прекращены эксперименты с навариванием экранов на наши танки. Шоком стала повысившаяся эффективность фаустпатронов в Германии в начале 1945 г., когда плотность построения войск возросла, а бои перешли на территорию с плотной застройкой. Свою роль сыграло также улучшение технических характеристик фаустпатронов. С сентября 1944 г. стала выпускаться модификация с дальностью 60 м и повышенной до 60 м/с (против 45 м/с на первых образцах) начальной скоростью гранаты.

Однако к началу Берлинской операции шок был преодолен, и были выработаны меры по снижению потерь от ручного оружия пехоты. Процитирую «Отчет о работе отдела эксплоатации УК БТ и MB 1-го Украинского фронта за период с 1 апреля по 9 мая 1945 г.» (орфография и пунктуация оригинала сохранены):

«За последний период противником в широком масштабе применялось противотанковое средство — Фауст-патрон. Одним из мероприятий, направленных в борьбе против фаустников, являлся интенсивный автоматный огонь пехоты и десанта, повышенная скорость танков и СУ в районе действия фаустников. Частям было дано распоряжение шифротелеграммой, предусматривающее эти мероприятия. За отчетный период число поражаемости танков и СУ фауст-патроном значительно снизилось. Так, например, с 1.3 по 1.4 поражаемых случаев танков и СУ фауст-патроном было 192, а за этот период оно составляет 94»[229].

Поставлявшаяся по ленд-лизу зенитная самоходная установка М-17 с крупнокалиберными пулеметами «Браунинг» М2НВ стала важным подспорьем в городских боях.

Выработка приемов борьбы с «фаустниками» на 1-м Украинском фронте сказалась на тактике ведения боев в городе 3-й гв. танковой армией П.С. Рыбалко. Если в своем продвижении батальон танковой встречал обороняемое препятствие — забор поперек улицы или обороняемое здание, то командир батальона прежде всего производил разведку и искал возможности обойти это препятствие. Если обход оказывался невозможен, то под прикрытием огня танков и бронетранспортеров М-17 или ДШК, которые шли непосредственно за пехотой, вперед выдвигались саперы для подрыва препятствия. М-17 — это поставлявшаяся по ленд-лизу зенитная САУ с четырьмя 12,7-мм пулеметами на шасси полугусеничного бронетранспортера. В обделенной ленд-лизовскими ЗСУ 2-й танковой армии аналогичные задачи выполняли установленные на грузовиках 12,7-мм пулеметы ДШК. Одновременно артиллерия занимала огневые позиции и вела огонь на разрушение зданий за препятствиями, ослепляла и подавляла оборону противника. В практике боев баррикады часто разрушались огнем крупнокалиберной артиллерии и установок М-31.

После устранения препятствий танки устремлялись в проходы и на больших скоростях проскакивали опасные места. Пехота довершала очистку объектов. Огнеметчики выжигали противника из подвалов и при необходимости поджигали здания.

При отсутствии на атакуемом направлении препятствий и противотанковых средств танки с десантом мотопехоты на больших скоростях делали бросок вперед на несколько кварталов до перекрестка, площади, сквера или какого-нибудь объекта, где закреплялись, поджидая пехоту и артиллерию. Следующая за танками пехота очищала от противника пройденные танками кварталы. С подходом пехоты танки вновь делали бросок вперед. Движение на больших скоростях обеспечивало танки от повреждения фаустпатронами.

Характерная черточка: за время боев за Берлин танки армии П.С. Рыбалко выпустили 18 тыс. 85-мм снарядов. Такое количество снарядов не выпускалось ни в одной из предыдущих операций армии. Некоторые машины выпускали до пяти боекомплектов. Переводя с сухого языка статистики, это можно назвать «били по всему, что шевелится».

За Берлинскую операцию 3-я гв. танковая армия потеряла 191 танк, из них 174 — безвозвратно, и 4 °CАУ, из них 30 — безвозвратно. К началу операции армия насчитывала боеготовыми 431 танк и 201 САУ, а всего 632 бронеединицы. По этапам операции потери распределялись следующим образом. При прорыве обороны немцев на реке Нейсе армия потеряла безвозвратно 58 танков и 9 САУ. Остальные 121 танк и 21 САУ были потеряны на подступах к Берлину и в уличных боях за Берлин. В самом Берлине за 9 дней боев с 23 апреля по 2 мая 1945 г. армия безвозвратно потеряла 99 танков и 15 САУ[230]. Это 23 % танков, имевшихся к началу операции.

К сожалению, в отчете по боевым действиям 3-й гв. танковой армии в Берлинской операции нет четкого распределения потерь от различных типов противотанковых средств. Мне удалось обнаружить только брутто-цифры по всему 1-му Украинскому фронту по вышеупомянутому отчету отдела эксплутации. Из 935 выведенных из строя за период с 1 апреля по 9 мая танков Т-34-85 625 были выведены из строя артиллерией (из них 289 безвозвратно) и только 37 машин (12 безвозвратно) — фаустпатронами. То есть в расчете на Т-34-85 фаустпатроны дают только 6 % общих потерь танков и всего 2 % безвозвратных. В первые месяцы 1945 г. потери от фаустпатронов были выше. В период с 12 января по 5 апреля 1945 г. на 1072 танка Т-34, пораженных артиллерией, было 115 машин, подбитых «фаустниками». Тактические приемы, отработанные в ходе подготовки Берлинской операции, как мы видим, существенно улучшили ситуацию. Даже традиционный аутсайдер в поражении танков — авиация — оказывается впереди фаустпатронов. Из вышеуказанных 935 Т-34-85 62 танка оказываются поражены ударами с воздуха, безвозвратно из них были потеряны 27 танков. Судя по всему, в это число входят пораженные «дружественным огнем» штурмовиков Ил-2. Во всяком случае, в статистике присутствуют пробоины от «25-мм снарядов авиапушки», ближе всего к которым 23-мм пушки ВЯ самолета Ил-2.

У немцев в этот период были распространены авиационные пушки калибром 20, 30 и 37 миллиметров.

СУ-76 в бою на улице г. Берлина. Имевшие противопульное бронирование самоходки были неуязвимы для стрелкового оружия защитников Берлина. Они расчищали дорогу штурмовым группам советской пехоты.

Статистика по другим машинам не изменяет принципиально общей картины. Из 89 выведенных из строя ИС-2 от фаустпатронов пострадали только 2 танка (оба безвозвратно). Это 2 % потерь. Несколько выше потери САУ. Из 56 выведенных из строя ИСУ-152 18 были выведены из строя «фаустниками» (7 машин безвозвратно). Из 66 подбитых СУ-85 8 машин были подбиты фаустпатронами (все восстановлены). При этом из 231 выведенной из строя СУ-76 только 9 машин было повреждено фаустпатронами (5 машин были потеряны безвозвратно). Здесь снова идет возврат к единицам процентов. Замечу, что Т-34-85 и СУ-76 были наиболее массовыми образцами боевой техники в Берлинской операции.

Вырисовывается вполне определенная картина: потери от фаустпатронов составляли единицы процентов потерь советских танков в Берлинской операции. Несмотря на ввод танков на улицы крупного города, потери от «фаустников» оказались даже ниже, чем в операциях «в чистом поле» в первые месяцы 1945 г. Произошло это потому, что в подготовительный период операции были отработаны методы борьбы с «фаустниками», а в период ее проведения от Берлина были отрезаны крупные силы немецкой армии.

Кроме того, фаустпатроны имели ограниченное применение в тактических условиях большей части Берлинской операции. В предыдущей главе я описывал штурм окраин Берлина 1-м механизированным корпусом. Опорный пункт противника с баррикадами и «фаустниками» был благополучно обойден, и главную опасность составляла артиллерия обороняющегося. В связи с этим приобретают совсем другой оттенок цитируемые обличителями слова командующего 3-й ударной армией В.И. Кузнецова: «О панцерфаустах будете рассказывать детям». Именно в полосе его армии наступала 2-я гв. танковая армия, 1-й механизированный корпус которой первым вышел на окраины Берлина. При нарушении системы артиллерийского огня противника с помощью артиллерии и авиации было возможно обходить узлы сопротивления противника, даже не используя штурмовые группы в боях за них.

Штурмовые группы танковых армий состояли из роты танков, роты мотопехоты, взвода САУ, одного-двух противотанковых орудий и подразделения саперов. В отчете по боевым действиям 2-й гв. танковой армии в Берлинской операции действия штурмовой группы в городе описываются следующим образом:

«Впереди по обеим сторонам улицы продвигались небольшие группы автоматчиков с задачей — уничтожать «фаустников», снайперов, засевших в домах, и подавлять огневые точки. Группы автоматчиков, следующие по разным сторонам улицы, поддерживали огнем друг друга. В 50-100 метрах за ними, преимущественно в шахматном порядке, следовали танки, которые вели огонь в таком же порядке, что и автоматчики. Задачей танков являлось — уничтожение пулеметных гнезд, орудий и домов, в которых гитлеровцы упорно сопротивлялись. Вместе с танками и за танками непосредственно следовали автоматчики, которые защищали танки от «фаустников» и очищали дома от противника. ПТ орудия, входящие в состав штурмовой группы, вели огонь прямой наводкой по ПТ средствам противника. Иногда приходилось орудия прямой наводки устанавливать на верхних этажах зданий для лучшего обстрела противника»[231].

Такая тактика, известная также как «елочка», была разработана еще до войны. Большой опыт уличных боев был получен еще в Испании. Вопрос был только в тренировках по практическому применению тактических приемов и их оттачиванию. Например, во 2-й гв. танковой армии «елочка» была слегка модернизирована: за танками шли САУ, а за САУ танки, нацеленные на ведение огня по верхним этажам зданий.

Более сложным маневром было преодоление перекрестков. Перед перекрестком танки перестраивались из «елочки» и занимали позиции посредине улицы, чтобы иметь возможность вести огонь по домам на пересекающей направление наступления улице. Преодоление перекрестка пехотой производилось броском пехоты после огневого налета и постановки дымовой завесы. Под прикрытием завесы пехотинцы захватывали угловые дома. Танки расходились по трем направлениям, образуя «елочку» на трех примыкающих к перекрестку улицах.

Штурмовая группа могла продвигаться вперед с небольшими потерями, так как ее действия были основаны на работе командой. На поражение автоматчика огнем стрелкового оружия или танка фаустпатроном у противника было очень мало времени. Обнаружившее себя огнем пулеметное гнездо немедленно подвергалось обстрелу 85-мм, а то и 122-мм снарядами. Танки были жизненно необходимым компонентом штурмовой группы. Обладая абсолютной неуязвимостью от огня стрелкового оружия, они обеспечивали поражение мешающих продвижению пехоты пулеметных гнезд. В свою очередь пехота могла обнаруживать и уничтожать «фаустников» до их выхода на дистанцию уверенного поражения бронетехники.

Команда, прошедшая от Москвы до Берлина. Г.К. Жуков и его почти неизменный начальник штаба В.Д. Соколовский в Берлине.

Об эффективности танков в городе много ярких слов сказал командующий 2-й гв. танковой армией С.И. Богданов в своем выступлении на научной конференции, посвященной изучению опыта Берлинской операции:

«Об уличных боях. Мы воочию убедились, что уличные бои для танков не так страшны, как нам кажется. Я считаю, что если у кого есть такое мнение, то его нужно изменить, т. к. оно неверное. Прежде всего танк представляет из себя могучее подвижное орудие, которое значительно подвижнее обычной пушки, которая идет с расчетом. Это факт. Мне нужно туда три снаряда пустить, я кнопку нажал, развернул башню и веду огонь. Обычная пушка на узкой улице так не развернется. Танк — пушка серьезная, он не признает мелких снарядов, осколков, не признает пуль, которые бьют по расчету обычной пушки, а поэтому танк в уличных боях должен быть таким же хозяином поля боя, как и на обычной местности»[232].

В Берлин в 1945 г. вошла совсем другая армия, чем в Грозный в 1994 г. Если гипотетически загнать в Берлин РККА 1941 г., то было бы избиение наших танков «фаустниками». Точно так же поражение в Грозном в 1994 г. от чеченцев, вооруженных преимущественно легким оружием, показательно с точки зрения общей оценки нашей армии. Разгром в Грозном в новогоднюю ночь говорит о том, что в чистом поле против современной армии российские войска тоже ждал бы оглушительный разгром.

На мой взгляд, лучше всего сформулировал аргументы в пользу использования танковых армий в Берлине командующий 3-й гв. танковой армией Павел Семенович Рыбалко:

«В рамках крупнейшей операции против германской столицы, в которой приняло участие четыре полевых и четыре танковых армии двух фронтов, использование танковой армии для непосредственного наступления на такой крупный город, каким является Берлин, и борьба на его улицах приобретает крупный оперативно-тактический интерес. Сложившаяся оперативно-стратегическая и политическая обстановка в финальном этапе войны требовала быстрого захвата германской столицы. С падением Берлина предвиделся крах Германии, деморализация ее армии и неизбежно скорая капитуляция.

В данных условиях обстановки использование танковой армии для непосредственной борьбы внутри крупного города диктовалось необходимостью. Сковывание ценнейших качеств танковых и механизированных войск — подвижности, применение таких войск в условиях, где они не могут использовать полностью своих боевых возможностей — огня на предельную дистанция и мощи таранного удара — оправдывается важностью операции и ее решительными результатами.

Применение танковых и механизированных соединений и частей против населенных пунктов, в том числе и городов, несмотря на нежелательность сковывать их подвижность в этих боях, как показал большой опыт Отечественной войны, очень часто становится неизбежным. Поэтому надо этому виду боя хорошо учить наши танковые и механизированные войска»[233].

Эта рекомендация остается актуальной и в наши дни.

Заключение

Хотим мы этого или нет, маршал Георгий Константинович Жуков — это наш национальный герой. В 30-летнюю годовщину Победы в Париже висели плакаты с портретом Жукова и подписью: «Человек, выигравший Вторую мировую войну». Это было, конечно, преувеличением, но рациональное зерно в этой фразе есть. У нас есть полководец-победитель, классический self-made man, воплощение мечты об успехе. Безграмотные попытки свергнуть его с пьедестала — это обыкновенный вандализм. То же самое, что нацарапать гвоздиком в лифте слово из трех букв или изобразить граффити аэрозольным баллончиком на трудолюбиво вытесанных тысячу лет назад камнях. Потом остается только хихикать в кулачок: «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел!»

Жуков подписывает акт о безоговорочной капитуляции Германии.

Я ничего не имею против беспристрастного анализа проводившихся под руководством Г.К. Жукова операций. Неприятие вызывает удручающая некомпетентность критиков маршала в ряде работ публицистического характера последних лет. В. Суворов, В. Бешанов, В. Сафир демонстрируют непонимание базовых принципов ведения операций и незнание фактического материала. Поэтому вместо конструктивной критики получаются ушаты помоев, а вместо цельной картины того или иного сражения — картина маргарином в стиле «смешались в кучу кони, люди». Главная проблема в том, что у них уже заранее есть ответ на любые вопросы: «Во всем виноват сталинский режим!» (произносится с яростным блеском благородного безумия в глазах). Скрупулезный анализ документов, фактов и принятых решений не требуется. Достаточно ухватить несколько деталей с поверхности, и можно поражать общественность выводами, которые были у автора заготовлены еще до изучения тех или иных событий. Доходит до абсурда — на Жукова обрушиваются обвинения в проведении учений на Тоцком полигоне в 1954 г. с применением атомной бомбы, в то время как в 1950-х годах это было общей практикой. В 1955 г. в Неваде было проведено учение «Дезерт Рок VI», в котором участвовало около 8 тыс. военнослужащих армии США. Есть масса фотографий американских солдат, с любопытством смотрящих на гриб ядерного взрыва. В задачах американских учений прямым текстом написано: «Ознакомить войска с возможностями нового оружия и ведением боевых действий в условиях ядерной войны». Последствия ядерных взрывов еще не были до конца изучены, а обстановка требовала подготовки войск к действиям в условиях применения ядерного оружия. Достаточно сказать, что штаб учений и его гости в момент ядерного взрыва находились на открытой площадке всего в 11 км от эпицентра взрыва. Человечество в те годы еще играло с опасной игрушкой, попавшей к нему в руки, не осознавая опасности невидимых глазу эффектов ядерного оружия. Но для создания отрицательного образа Жукова разведчики-аналитики сажают его в бетонный бункер вдали от взрыва, как будто дело происходит в наши дни.

За обсуждением морального облика Г.К. Жукова теряется анализ его профессиональных качеств. Причем упускается из виду, что важны не столько качества сами по себе, сколько их гармоничное сочетание. Как высказался по этому поводу М.И. Драгомиров: «Кто искусен и решителен, тому теория впрок; кто не искусен, но решителен — достигнет цели дорогою ценою, но достигнет; кто нерешителен, хотя бы и был теоретически осведомлен, — тот ничего не достигнет… Тот же, кто колеблется, всегда рискует быть побитым, потому что вследствие колебаний он ничего не в состоянии делать, между тем как противник действует. Неспособный решиться на что-нибудь похож на человека со связанными руками, с которым всякий может сделать что хочет. Поэтому-то в военном деле… самая опасная из всех решимостей — это ни на что не решаться: самое дерзкое, хуже — самое необдуманное, предприятие не представляет такого риска, как нерешительность». Наполеон сравнивал личностные качества полководца с квадратом: основание — воля, высота — ум. По мнению М.И. Драгомирова, «из всех деяний человеческих война есть дело в значительной степени более волевое, чем умовое», т. е. квадрат заменялся на прямоугольник, в основании которого — воля.

Жуков во время учений на Тоцком полигоне.

У Жукова мы видим гармоничный «квадрат» — умение умом оценивать и понимать обстановку, с одной стороны, и решительность в проведении своей линии в этой обстановке — с другой. В сражении на Баин-Цагане на Халхин-Голе, в Приграничном сражении на Юго-Западном фронте, в Смоленском сражении — везде он оценивал опасность и стремился решительными действиями предотвратить реализацию замыслов противника. Ум позволял ему видеть источник опасности и слабые стороны противника, а воля — использовать имеющиеся под рукой силы для изменения ситуации в свою пользу, вне зависимости от сложностей с выдвижением, маршами и нехваткой времени на подготовительные действия. Решительная ликвидация японского плацдарма у Баин-Цагана в начале июля 1939 г. предотвратила окружение и разгром советских войск на Халхин-Голе. В 1941 г. Жуков умом видел слабое звено «блицкрига» — промежуток между вырвавшимися вперед моторизованными и шагающими за ним пехотными корпусами немцев и растянутые фланги танковых групп противника. Решительность подсказывала ему, что делать — бить в этот промежуток и по флангам всеми силами, которые можно собрать для контрудара. Как мы видим на примере командования Юго-Западного фронта, лишившегося волевой поддержки Жукова 26 июня, недостаток решимости, метания с попытками угадать направление острия удара противника приводят только к негативным результатам. Гальдер мог сколько угодно иронизировать по поводу идеи бить в промежуток между подвижными и пехотными соединениями, но июльская фаза Смоленского сражения была построена именно на этом принципе. Только жуковская решимость могла позволить ему атаковать противника в трудных условиях. Это контрудары 16-й армии в середине ноября 1941 г., вызвавшие определенную дезорганизацию начавшегося немецкого наступления. Недюжинной решимости требовала вся позиционная борьба за ржевский выступ в 1942 г. Неудачи наступлений зимы 1941/42 г. и строившаяся месяцами оборона немцев на центральном секторе фронта не вселяли устойчивой надежды на успех. Однако операции Западного и Калининского фронтов в 1942 г. все же состоялись и серьезно повлияли как на боеспособность группы армий «Центр» в целом, так и на операции вермахта на северном и южном секторах советско-германского фронта. Жуков настойчиво изучал опыт неудачных «верденов» 1942 г., работал над повышением скрытности, улучшением взаимодействия войск, сокращал ширину участка прорыва во имя наращивания силы артиллерийского удара на нем. Наработки 1942 г. создали советскую технологию прорыва позиционного фронта нового времени, успешно проложившую Красной армии путь к Берлину. В битве за Берлин ум подсказал Жукову необходимость строить сражение в форме операции на окружение защищавшей Берлин 9-й армии, а решительность — подвигла его на трудное решение прорыва сильно укрепленных позиций противника на Зееловских высотах во имя этого окружения. Острый глаз и решительность делали Жукова блестящим «оперативным фехтовальщиком» как в обороне, так и в наступлении.

Однако личностные качества и профессиональные навыки полководца могут негативно влиять на его карьеру в мирное время. В отличие от ученого или литератора военачальник обладает умением повелевать и вполне может составить конкуренцию любому властителю. Со времен узурпации власти Наполеоном Бонапартом в результате переворота 18 брюмера, короли, президенты и генсеки настороженно следят за успехами своих полководцев, видя в них очевидных конкурентов в борьбе за власть. Бонапарт создал впечатляющий прецедент, и многие его коллеги по ремеслу в последующее столетие рисковали быть обвиненными в бонапартизме и желании узурпировать политическую власть. Поэтому вне зависимости от действительных устремлений к вершине власти успешный военачальник вызывает тревогу у власть предержащих. Именно в этом секрет послевоенных взлетов и падений маршала. Не признавать его заслуг было невозможно, но и держать в опасной близости от штурвала государственной машины побаивались.

Награды и звания, блестящая карьера Жукова в целом вызывали и вызывают жгучую зависть и сопутствующие зависти рассказы о «нечестно» полученных наградах. Однако, думается, мало кто захотел бы с ним поменяться, ближе познакомившись с тяжким крестом служения дарованному свыше таланту. В 1946 г. арестованный маршал авиации А.А. Новиков рассказывал на допросах:

«В тот же период времени Жуков в ряде бесед со мной говорил и о том, что правительство его не награждает за разработку и проведение операций под Сталинградом, Ленинградом и на Курской дуге.

Жуков заявил, что, несмотря на блестящий успех этих операций, его до сих пор не наградили, в то время как командующие фронтов получили уже по нескольку наград. В этой связи Жуков высказался, что лучше пойти командующим фронтом, нежели быть представителем Ставки»[234].

Такие мысли вряд ли были бы отражены на страницах «Воспоминаний и размышлений», маршал их держал при себе. Версия о сфабрикованности показаний также не просматривается. Новикову также не было смысла выдумывать такие сложные построения, а уж предположить космический полет фантазии у лубянских следователей и вовсе абсурдно. К тому же по большому счету никакого криминала в пересказанных Новиковым словах Жукова нет. Обвинения в шпионаже в пользу Японии и т. п. милые детали отсутствуют. Перед нами вещи, сказанные в минуту откровенности равному по своему положению военачальнику.

Мы видим, что для Жукова как человека его талант был тяжким грузом. Может быть, он действительно предпочел быть рядовым командующим армией или фронтом и хотя бы изредка получать передышки между операциями, а не мотаться на Ли-2 или поезде между возникающими то там то здесь проблемами и кризисами. Сплошь и рядом ему приходилось бросать дело, в которое уже были вложены интеллектуальные и физические силы, для которых были подобраны командные кадры и проверенные в боях соединения. Например, 13 июля 1943 г. вместо того, чтобы пожинать плоды успешно начавшейся операции «Кутузов» на Западном и Брянском фронтах, Жуков был направлен на только что переживший кризис Воронежский фронт. Никаких громких успехов на обескровленном тяжелым оборонительным сражением фронте добиться было невозможно. Две танковые армии были превращены в развалины, стрелковые соединения понесли тяжелые потери. Но даже в этих условиях он смог титаническими усилиями подготовить операцию «Румянцев», в ходе которой, наконец, был успешно взят Харьков — город, приносивший Красной армии одни несчастья — предыдущие попытки его освобождения в мае 1942 г. и марте 1943 г. заканчивались катастрофами стратегического масштаба. В ноябре 1942 г., оставив реализацию плана контрнаступления под Сталинградом другим, он отвечает за подготовленный И.С. Коневым и М.А. Пуркаевым «Марс» и вынужден был наступать на грабли промахов в его планировании, которых сам он вряд ли бы допустил.

Трудные участки фронта неизбежно означали большие потери, которые стремятся спроецировать на Жукова, создавая образ «мясника». На деле назначение Георгия Константиновича на трудные участки фронта означало снижение потерь за счет его квалификации. Необходимые цифры приводит в своей книге «Полководцы победы» генерал армии М.А. Гареев:

«Так, например, говорили, что при контрнаступлении под Москвой Западный фронт понес больше потерь, чем Калининский (ЗФ — 100 тыс. и КФ — 27 тыс.). Но при этом умалчивали, что в составе Западного фронта было более 700 тыс. войск, а Калининского — 190 тыс. Если же брать потери в процентном отношении от общей численности войск (что более правильно), то картина получается совсем иная. Безвозвратные потери Западного фронта под командованием Г.К. Жукова составляют 13,5 процента от общей численности войск, а Калининского 14,2 процента. В Ржево-Вяземской операции у Жукова — 20,9, а у Конева — 35,6 процента; в Висло-Одерской — 1-го Белорусского фронта 1,7, а 1-го Украинского — 2,4 процента; в Берлинской операции, где наиболее крупная и сильная группировка противника противостояла 1-му Белорусскому фронту, потери 1-го Белорусского фронта — 4,1, а 1-го Украинского фронта — 5 процентов. Потери 2-го Украинского фронта (Р.Я. Малиновского) в Будапештской операции в 1,5–2 раза больше, чем в Берлинской операции Г.К. Жукова. И так во всех операциях»[235].

Комментарии излишни.

Жуков испил до дна чашу человека его положения. Он испытал и зависть, и предательство, и забвение. Его судьба — это воплощенный в жизнь древний миф о Геракле. Ему было суждено уничтожить устрашающую «лернейскую гидру» танковых соединений вермахта. Он держал на своих плечах «небесный свод» сдерживающего наступление группы армий «Центр» на Москву Западного фронта. Он разил «стимфапийских птиц» — перешедшие к обороне немецкие дивизии под Москвой зимой 1941/42 г. Жуков заставил перейти к обороне «критского быка» — 6-й армии Паулюса под Сталинградом в сентябре 1942 г. Проведенный им штурм Берлина стал «советской атомной бомбой», доказавшей миру могущество легионов Красной армии.

Список использованной литературы

Архипов B.C. Время танковых атак. М.: Воениздат, 1981.

Баграмян И.Х. Так начиналась война. М.: Воениздат, 1971.

Белобородов. А.Л. Всегда в бою. М.: Экономика, 1984.

Белов П.А. За нами Москва. М.: Воениздат, 1963.

Берлинская операция 1945 Г.М.: Военное издательство военного министерства Союза ССР, 1950.

Битва под Москвой. Хроника, факты, люди: В 2 кн. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001.

Боевые действия военно-воздушных сил Советской армии в Берлинской операции (апрель — май 1945 г.). Оперативно-тактический очерк. М.: Воениздат, 1951.

Боевые действия стрелкового полка. Сборник боевых примеров. М.: Воениздат, 1958.

Болдин И.В. Страницы жизни. М.: Воениздат, 1961.

Василевский A.M. Дело всей жизни. М.: Политиздат, 1983.

Вооружения капиталистических стран. М.: Воениздат, 1939.

Г.К. Жуков в битве под Москвой. Сборник документов. М.: Мосгорархив, 1994.

Гареев М.А. Полководцы Победы и их военное наследие. М.: Инсан, 2004.

Гальдер Ф. Военный дневник. Ежедневные записи начальника генерального штаба сухопутных войск. М.: Воениздат, 1971.

Георгий Жуков. Стенограмма октябрьского (1957 г.) Пленума ЦК КПСС и другие документы. М.: МФД, 2001.

Горьков Ю.А. Государственный Комитет Обороны постановляет (1941–1945). Цифры, документы. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002.

Гудериан Г. Воспоминания солдата. Смоленск: Русич, 1999.

Дашичев В.И. Банкротство стратегии германского фашизма. М.: Наука, 1973.

Доманк А.С., Лазуткин С.П. Боевой путь 1-й гвардейской артиллерийской Глуховской ордена Ленина, Краснознаменной, орденов Суворова, Кутузова и Богдана Хмельницкого дивизии прорыва Резерва Верховного Главнокомандования. М.: Воениздат, 1987.

Дёрр Г. Поход на Сталинград (Оперативный обзор). М.: Воениздат, 1957.

Еременко А.И. В начале войны. М.: Наука, 1965.

Ермаков В.Я. Повесть о второй воздушной. М.: ООО ИПП «Астрал», 1998.

Зайончковский A.M. Первая мировая война. СПб.: Полигон, 2002.

Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории: Учебное пособие. М.: Российский гос. гуманитарный ун-т, 1998.

Казаков М.И. Над картой былых сражений. М.: Воениздат, 1971.

Кардашев В. Рокоссовский. М.: Молодая гвардия, 1972.

Катуков М.Е. На острие главного удара. М.: Воениздат, 1974.

Киевский Краснознаменный. История Краснознаменного Киевского военного округа. 1919–1972. М.: Воениздат, 1974.

Коломиец М. Бои у реки Халхин-Гол. М.: Стратегия КМ, 2002.

Кондратьев В. Халхин-Гол. Война в воздухе. М.: «Техника-молодежи», 2002.

Конев И.С. Сорок пятый. М.: Воениздат, 1966.

Краснов В. Неизвестный Жуков. Лавры и тернии полководца. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000.

Лелюшенко Д.Д. Москва — Сталинград — Берлин — Прага. Записки командарма. М.: Наука, 1973.

Лорд У. Невероятная победа. СПб.: КОМКОН, 1993.

Лубягов М. Под Ельней в сорок первом. Военная хроника. Смоленск: Смядынь, 2001.

Люки открыли в Берлине. Боевой путь 1-й гвардейской танковой армии. М.: Воениздат, 1973.

Малахов М. М. Удар конногвардейцев. Очерк о боевых действиях 1-го гвардейского кавалерийского корпуса (ноябрь 1941 — июнь 1942 года). М.: Воениздат, 1961.

Манштейн Э. фон. Утерянные победы. М.: Воениздат, 1957.

Меликов В.А. Стратегическое развертывание (по опыту Первой империалистической войны 1914–1918 гг. и Гражданской войны в СССР). М.: Государственное военное издательство Наркомата обороны Союза ССР, 1939.

Меллентин Ф. Танковые сражения 1939–1945 гг.: Боевое применение танков во Второй мировой войне. М.: ИЛ, 1957.

Москаленко К.С. На Юго-западном направлении. Воспоминания командарма. Книга I. M.: Наука, 1969.

Мощанский И., Смолинов С. Оборона Сталинграда. Сталинградская стратегическая оборонительная операция. 17 июля — 18 ноября 1942 года. М.: БТВ-МН, 2002.

Муриев Д. З. Провал операции «Тайфун». М.: Воениздат, 1966.

Мюллер-Гиллебранд Б. Сухопутная армия Германии 1933–1945 гГ.М.: Изографус, 2002.

Ордена Ленина Ленинградский военный округ. Исторический очерк. Л.: Лениздат, 1968.

Операции советских вооруженных сил в период коренного перелома в ходе Великой Отечественной войны (19 ноября 1942 г. — декабрь 1943 г.). М.: Воениздат, 1958.

По приказу Родины. Боевой путь 6-й гвардейской армии в Великой Отечественной войне 1941–1945 гГ.М.: Воениздат, 1971.

Радзиевский А.И. Прорыв (По опыту Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.). М.: Воениздат, 1979.

Рейнгардт К. Поворот под Москвой. Крах гитлеровской стратегии зимой 1941/42 года. М.: Воениздат, 1980.

Ротмистров П.А. Стальная гвардия. М.: Воениздат, 1984.

Русский архив: Великая Отечественная. Т. 12 (1). М.: «Терра», 1993.

Русский архив. Великая Отечественная. Т.15 (4(1)). М.: «Терра», 1997.

Русский архив: Великая Отечественная: Битва за Берлин (Красная армия в поверженной Германии): Т. 15 (4–5). М.: «Терра», 1995.

Русский архив: Великая Отечественная. Ставка ВГК: Документы и материалы: 1941 год. Т.16 (5–1). М.: «Терра», 1996.

Русский архив: Великая Отечественная. Ставка ВГК: Документы и материалы: 1942 год. Т.16 (5–2). М.: «Терра», 1996.

Русский архив: Великая Отечественная. Ставка ВГК: Документы и материалы: 1944–1945. Т.16 (5–4). М.: «Терра», 1999.

Самсонов A.M. Крах фашистской агрессии 1939–1945. М.: Наука, 1980.

Самсонов A.M. Сталинградская битва, 4-е изд., испр. и доп. М.: Наука, 1989.

Сандалов Л.М. Погорело-Городищенская операция. Наступательная операция 20-й армии Западного фронта в августе 1942 Г.М.: Воениздат, 1960.

Сборник боевых документов Великой Отечественной войны. Выпуск № 31. М.: Воениздат, 1958.

Сборник боевых документов Великой Отечественной войны. Выпуск № 32. М.: Воениздат, 1958.

Сборник боевых документов Великой Отечественной войны. Выпуск № 36. М.: Воениздат, 1958.

Сборник боевых документов Великой Отечественной войны. Выпуск № 37. М.: Воениздат, 1959.

Свердлов Ф.Д. Ошибки Г.К. Жукова (год 1942). М.: Монолит, 2002.

Сталинградская битва. Хроника, факты, люди. В 2 кн. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002.

Сталинградская эпопея: материалы НКВД СССР и военной цензуры из Центрального архива ФСБ РФ. М.: «Звонница МГ», 2000.

Струнин В.И. Брестская Краснознаменная. М.: АО «Икар», 1995.

Фронты, флоты, армии, флотилии периода Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Справочник. М.: Издательство «Кучково поле», 2003.

Хазанов Д. Б. Неизвестная битва в небе Москвы. 1941–1942 гГ.М.: «Техника — молодежи», 2001.

Чуйков В.И. От Сталинграда до Берлина. М.: Воениздат, 1980.

Шойфлер X, Тике В. Марш на Берлин. 1944–1945. М.: Изд-во Эксмо, 2005.

Штеменко С. M. Генеральный штаб в годы войны. М.: Воениздат, 1989.

Ющук И.И. Одиннадцатый танковый корпус в боях за Родину. М.: Воениздат, 1962.

Bock F. von. The War Diary. 1939–1945. Edited by Klaus Gerbert. Schiffer Military History. Atglen, PA, 1996.

Dunstan S. Fort Eben Emael. The Key to Hitler's Victory in the West. Osprey Publishing Ltd., 2005.

Dunstan S. TheYom Kippur War 1973 (2). The Sinai. Osprey Publishing Ltd., 2003.

Fisher D., Read A. The Fall of Berlin. London: Hutchinson, 1992.

Glantz D. Barbarossa. Hitler's Invasion of Russia 1941. Tempus Publishing Ltd., 2001.

Gudmundisson D. Stormtroop Tactics. Innovation in the German Army, 1914–1918. New York: Praeger, 1989.

Jentz T. Panzertruppen, The Complete Guide to the Creation amp; Combat Emioyment of Germany's Tank Force. 1933-42. Schiffer Military History, Atlegen, PA, 1996.

Jentz. T. Panzertruppen, The Complete Guide to the Creation amp; Combat Emioyment of Germany's Tank Force. 1943-45. Schiffer Military History, Atlegen, PA, 1996.

Haupt W. Army Group North. The Wehrmacht in Russia 1941–1945. Schiffer Military History, Atlegen, PA, 1997.

Haupt W. Army Group South. The Wehrmacht in Russia 1941–1945. Schiffer Military History, Atlegen, PA, 1998.

Kaufmann J. E., Jurga R. M. Fortress Europe. European Fortifications of World War II. Combined Publishing, 1999.

Le Tissier T. Slaughter at Halbe. The Destruction of Hitle's 9th Army, April 1945. Sutton Publishing Ltd., 2005.

Michaelis R. 11. SS-Freiwilligen Panzer Grenadier Division «Nordland». Warszawa: Militaria, 2004.

Nipe G. Jr. Decision in the Ukraine. Summer 1943. II SS and III Panzercorps. J. J. Fedorowicz Publishing, 1996.

Nipe G. Jr. Last Victory in Russia. The SS-Panzerkorps and Manstein's Kharkov Counteroffensive. February — March 1943. Schiffer Military History. Atlegen, PA, 2000.

Newton S. German Battle Tactics on the Russian front. 1941–1945. Schiffer Military History, Atglen, PA, 1994.

Newton S. Kursk. The German View. Da Capo Press, 2002.

Raus E. Panzer Operations. The Eastern front Memoir of General Raus, 1941–1945. Compiled and Translated by Steven H. Newton. DA Capo Press, 2003.

Tieke W. Das ende zwishen Oder und Elbe — Der Kampf um Berlin 1945. Stuttgart: Motorbuch Verlag. 1994.

The initial period of war on the Eastern Front. 22 June — August 1941. Proceedings of the Fourth Art of war Symposium. Edited by Colonel David M. GIantz. Cass Series on Soviet Military Experience. Vol.2. Frank Cass. London, 2001.

Weidinger O. Das Reich III. 1941–1943. J. J. Fedorowicz Publishing, 2002.

Werthen W. Geschichte der 16.Panzer-Division 1939–1945. Verlag Hans-Henning Podzun. Bad Nauheim, 1958.

Карты

Пассивная стратегия (схема 1).

.

Пассивная стратегия (схема 2).

Пассивная стратегия (схема 3).

Пассивная стратегия (схема 4).

Активная стратегия (схема 1).

Активная стратегия (схема 2).

Активная стратегия (схема 3).

Активная стратегия (схема 4).

Сражение у горы Баин-Цаган 3 июля 1939 г.

Наступление советских войск на Халхин-Голе 20–31 августа 1939 г.

Танковое сражение в треугольнике Луцк — Броды — Дубно. Июнь 1941 г.

Смоленское сражение. Положение войск сторон на 16 июля 1941 г.

Смоленское сражение. Положение войск сторон на 20 июля 1941 г.

Наступление на левом крыле Западного фронта. Конец декабря 1941 г. — январь 1942 г.

Первое наступление Сталинградского фронта

Второе наступление Сталинградского фронта

Берлинская операция (16 апреля — 2 мая 1945 г.)