Читать онлайн Корона из ведьминого дерева. Том 2 бесплатно

Глава 24. Жуткое пламя

Дикие земли к северу от Кванитупула, болота, которые называются Варн, протянулись на целую лигу, словно широкий язык сырых низин, до самых берегов Анхава, широкого озера, которое городские жители Наббана называли на своем языке – Эдне. Луговые всадники хорошо знали самые северные районы Варна: весной и летом тритинги охотились здесь на птиц и ловили рыбу и выдр (обитатели каменных городов высоко ценили их шкуры и платили хорошую цену), так что всадники научились находить безопасные тропы в этих предательских местах еще в ту пору, когда были детьми.

– Зачем городские жители вообще здесь появляются? – спросил Фремур. – Они не такие, как мы или даже варнаманы. Их съедят крокодилы или ганты. Они не удержатся на безопасных тропах и утонут.

– Лишь некоторые из них, – возразил Унвер. – Остальные осушат Варн и построят фермы.

Фремур надеялся, что это неправда, но он давно научился не спорить с Унвером. Высокий и спокойный мужчина говорил немного, но обычно оказывался прав.

– Невозможно, – сказал Одриг, брат Фремура, который являлся таном клана, хотя их отец еще не умер. – Только трус поверит, что обитатели городов смогут забрать нашу землю. Мы сбросим их в океан.

– Только трус или глупец, – добавил Дроджан и посмотрел на Одрига, дожидаясь одобрения.

Унвер больше ничего не сказал, и его лицо с носом коршуна оставалось бесстрастным, но Фремур почти чувствовал, как усиливается его гнев, словно натягивается тетива лука. Унвер стукнул каблуками по ребрам лошади и выехал немного вперед, выбирая дорогу между зарослями тростника и грязными лужами на старых тропах, которые снова исчезнут, когда пойдут первые осенние дожди.

– Глупец, – повторил Дроджан, но не так громко, как мог.

Дроджан, такой же широкоплечий и сильный, как Одриг, который был одного роста с Унвером, уступал им в росте на целую голову и отличался медлительностью. Фремур не сомневался, что, не будь Дроджан другом тана Одрига и подхалимом, он бы не осмелился открыто оскорблять Унвера.

Одриг рассмеялся.

– Нет нужды искать поводы для драки, – сказал он. – Скоро мы прольем кровь врага.

Фремур и сам не до конца понимал, как он относится к Унверу. Высокий мужчина ни с кем не дружил и много раз давал понять, что Фремур ему более приятен, чем его старший брат Одриг. И все же в бледнокожем Унвере было нечто, чего Фремур не мог игнорировать, какая-то сознательная сдержанность, мешавшая ему охотно делиться с другими своими мыслями. Старше прожитых трех десятков, не интересующийся похвальбой, спорами или выпивкой до потери сознания, Унвер сильно отличался от своих соплеменников тритингов.

В то время как Фремур так и не определился в своем отношении к Унверу, ненависть к тану Одригу, собственному брату, сомнений не вызывала. Одриг был одним из самых крупных и свирепых мужчин клана Журавля. Он вел себя как лидер с самого детства, а когда семь лет назад их отца, Хурвальта, хватил удар, Одриг унаследовал кости клана и знамя, по факту и собственному решению.

Хурвальт продолжал жить, но старый тан теперь не слишком отличался от дурачка. С того момента Одриг управлял семьей и сделал так, что жесткий старик, их отец, стал казаться слабой женщиной. Фремур не был трусом и в другом клане мог бы процветать, но старший брат относился к нему как к ребенку.

«Нет, – подумал он. – Не как к ребенку. Как к собаке. Он лягает меня всякий раз, когда ему захочется, или швыряет кость, если пожелает. Не будь он моим братом и таном, а просто обычным членом клана, я бы давно всадил в него нож».

Иногда Фремур думал о том, чтобы покинуть клан Журавля и пойти в другой – клан Хорька, Пустельги или даже Антилопы, к луговым тритингам, которых видел однажды на общем сборе кланов и восхищался их высокими красивыми женщинами. Иногда ему даже казалось, что лучше скитаться без дома и клана, чем продолжать терпеть оскорбления Одрига, но он не мог оставить сестру Кульву страдать в одиночестве.

Фремуру казалось странным ненавидеть собственную плоть и кровь, но Одриг Каменный Кулак не раз доказывал, что он того заслуживает.

* * *

Они быстро проехали через холмы, которые окаймляли болотистые низменности, и немного помедлили, прежде чем спуститься в широкую долину. Раскинувшееся перед ними поселение почти полностью погрузилось в темноту, но тут и там на деревянном частоколе горели факелы, и Фремуру показалось, что он видит какое-то движение за воротами. Унвер, как обычно, сдвинулся немного в сторону от остальных, наклонился в седле и завернулся в длинный темный плащ, так что в лунном свете стало трудно различить, где заканчивается лошадь и начинается всадник.

Одриг выехал вперед и окинул стену взглядом. За ней находились загоны, где поселенцы держали домашний скот и овец, вместе с главным призом для тритингов – лошадьми. Лошади обитателей камней не шли ни в какое сравнение со скакунами тритингов, но их использовали для скрещивания, на продажу варнаманам и тем, кто не мог платить полную цену на лошадиных рынках Наббана.

Одриг высоко встал в стременах, вглядываясь в темноту, и, несмотря на презрение к нему, Фремур не мог не признать, что брат выглядит как настоящий луговой тан. Одриг взял жену, как и следует тану, и уже давно отрастил бороду мужчины. Унвер и Дроджан, хотя и были почти такого же возраста, все еще носили длинные усы и гладко брили подбородки, как положено неженатым мужчинам, в то время как усы Фремура едва доходили до подбородка.

– Где Тунздан и его проклятые кузены? – прорычал Одриг, но через мгновение со стороны ближайшего холма трижды прозвучал крик козодоя. – Вот он. Хорош. – Одриг оскалил зубы в усмешке. – Теперь мы подождем Борделма, чтобы начать веселье. – Тан посмотрел на Унвера. – Если твой план не сработает, можешь не сомневаться, я оставлю тебя здесь – пусть с тобой разберутся жители города.

Унвер молча посмотрел на него, словно Одриг не сказал ничего, достойного внимания.

Несколько долгих напряженных мгновений люди из клана Журавля, застыв в седлах, ждали. Затем у дальней границы поселения на частоколе вспыхнуло огромное пламя. Внезапно ночь наполнилась криками – как воинов Борделма, так и удивленных часовых на высоких деревянных воротах. Над воротами заполыхали факелы, стражники бегали взад и вперед, пытаясь понять, что происходит на дальней стороне поселения.

Одриг поднес к губам рог, трижды коротко подул в него, затем пришпорил лошадь и галопом поскакал по склону холма, за ним устремились Дроджан и Унвер. Фремур последовал за ними, сжав каблуками бока своего скакуна. Большой конный отряд спускался с другого склона – их кузен Тунздан и его семейный клан, состоящий более чем из дюжины Журавлей, жаждущих крови и добычи.

По предложению Унвера Борделм и его люди прихватили ведра со смолой, чтобы намазать бревна частокола перед тем, как разжечь огонь, и план явно сработал: когда Фремур и его отряд приближались к поселению, лунный свет затмило неровное оранжевое сияние горящей стены. Фремур слышал крики внутри поселения, когда его жители поняли, что происходит нечто ужасное. Время от времени со стороны стен вылетала стрела, озаренная на мгновение красным светом, но у воинов клана Журавля имелись свои стрелы, обернутые тряпьем, пропитанным смолой; и уже очень скоро дюжины пылающих стрел неслись через стену, падали на соломенные крыши, и по всему поселению начались пожары.

Воины клана быстро добрались до ворот в высокой стене. Часовые покинули их и помчались к пожару, разгоревшемуся у дальней стены. Унвер встал на седло, балансируя широко расставленными руками. В тот момент, когда его лошадь оказалась достаточно близко, он подпрыгнул, ухватился за верхнюю часть ворот, крепко сжал пальцы, подтянулся и забрался наверх. А еще через несколько мгновений он отодвинул засов и открыл ворота.

Одриг рассмеялся:

– Смотрите, они нас приглашают, мои кровопийцы! Не станем обижать хозяев отказом!

Фремур подхватил поводья черной лошади Унвера и завел ее в ворота. Высокий воин тут же молча вскочил в седло, пришпорил скакуна и помчался вперед. Фремур старался не отставать.

Внутри поселения уже полыхали пожары. Повсюду метались охваченные ужасом люди, но всадников тритингов было легко отличить от пеших наббанайцев в ночных рубашках или полураздетых. Части стражников не удалось добежать до противоположной стены поселения, и они повернулись, чтобы встретить Одрига и его мародеров. В ночное небо поднимался дым, который мешался с воплями женщин и детей и предсмертными криками мужчин, а стражники стали центром сопротивления.

Однако Журавлям было все равно – они не собирались уничтожать всех жителей, – здесь жило несколько сотен человек, в то время как налетчиков не набралось бы и сотни. Их цель находилась в загонах, в центре поселения, где держали животных.

Фремур и раньше участвовал в рейдах, но никогда цель не была такой большой. До этой ночи воины клана Журавля ограничивались атаками на уединенные фермы или земли отсутствующих наббанайских лордов, у которых редко хватало людей для защиты своих владений от дерзких тритингов. Но сейчас они решились на нападение совсем другого масштаба, и Фремур не мог не спрашивать себя, как Одриг отнесется к успеху Унвера. Одриг явно не любил высокого спокойного мужчину, единственного из Журавлей, не относившегося к тану как к господину и повелителю.

Большинство воинов уже умчались вперед, к загонам, расположенным в центре деревни, но Одриг остановился, чтобы прикончить наббанайца, который собрался защитить свое поселение при помощи секача. У него не было доспехов, лишь длинная рубаха, но Одриг, казалось, наслаждался схваткой. Он наносил удары по рукам фермера и легко парировал ответные атаки, продолжая весело смеяться.

Брат редко смеялся, но Фремур уже давно убедился в том, что Одрига охватывает безудержное веселье в те моменты, когда у кого-то появлялась кровь.

Одриг начал наносить удары по лицу и рукам поселенца, и очень скоро ночная рубашка была рассечена в нескольких местах и пропиталась кровью. Тем временем пожар охватил многие дома, и ветер гнал по улицам дым.

– Иди сюда, Мышь! – крикнул Одриг Фремуру. – Возьми себе его ухо или нос – в качестве трофея!

Фремур всегда ненавидел имя, которое ему дал брат, – еще один способ назвать его слабым и трусливым, и ему совсем не хотелось смотреть, как Одриг играет с поселенцем, который рыдал и спотыкался в грязи, пока Одриг наносил ему одну рану за другой. Фремур пришпорил лошадь и поскакал к центру деревни.

Большая часть частокола уже горела, несколько десятков крыш также окутало пламя. Фремур слышал отчаянные крики тех, кто не мог выбраться из горящих домов – мужчин, женщин и детей, но не испытывал жалости.

«Это наша земля – наших отцов и отцов наших отцов, – подумал он. – Наббанайцы должны вернуться в свои каменные дома или умереть».

По мере приближения к центру деревни, где царил страшный хаос и откуда доносились самые громкие крики людей и визг животных, Фремур заметил нескольких членов клана Журавля, которых окружила возле частокола дюжина поселенцев, вооруженных секачами и вилами, и среди них он разглядел двух или трех стражников в доспехах и с длинными копьями. Он не видел лиц своих соплеменников из-за стелющегося дыма и мерцающего пламени, но по лентам в хвостах лошадей догадался, что это люди Тунздана. Журавли сражались отчаянно, но их было мало, и длинные копья стражников заставляли их отступать к частоколу.

Мгновение Фремур колебался. Он не был ничего должен Тунздану, который являлся одним из главных союзников Одрига, но понимал, что не может бросить воинов своего клана в схватке с крадущими чужую землю фермерами, не лишившись гордости. Фремур пришпорил лошадь и устремился к толпе разъяренных селян. Но, прежде чем он до них добрался, мимо пронеслась, словно сам Травяной Гром, огромная тень.

Он узнал Унвера на черном скакуне Деофоле и красный изогнутый клинок его меча, который выделялся на фоне темного неба. Унвер врезался в ряды поселенцев, сразу сбив с ног нескольких, и тут же из шей и плеч фонтаном брызнула кровь. Остальные испуганно закричали и окончательно смешали ряды. Все произошло так быстро, что Фремур придержал лошадь, чтобы посмотреть, как окруженные Журавли, воспользовавшись паникой врага, устремились в атаку. Первыми пали стражники в доспехах, еще через несколько мгновений поселенцы стали в ужасе разбегаться, пытаясь спастись, а тритинги из жертв превратились в охотников, с радостными криками и песнями преследующих своих недавних противников.

Унвер привстал на стременах и указал мечом в сторону центра городка.

– Туда! – крикнул он Журавлям. – Ищите там своих братьев!

В это мгновение отблески ревущего пламени высветили силуэт Унвера на фоне ночного неба, залив резкие черты лица и летящий за спиной плащ ослепительным сиянием, он казался наполовину человеком, наполовину вороном, и Фремур ощутил, как сердце сжалось у него в груди, и его охватила диковинная смесь восхищения и ужаса. Не вызывало сомнений – перед ним был уже не Унвер, а сам Тасдар, Сокрушающий Наковальни, один из могущественных духов, почитаемых всеми луговыми кланами.

– На что уставился, глупец? – крикнул ему богоподобный воин. – Уже почти пришло время возвращаться.

Тут только Фремур сообразил, что Унвер прав – даже Одриг не станет откладывать отступление, поскольку поселенцы значительно превосходили их числом. Они же пришли не убивать, а за добычей. И Фремур вдруг с тоской понял, что вернется домой с пустыми руками. Он знал, что Одриг и его приспешники ему скажут, и в их словах не будет сочувствия.

Фремур последовал за Унвером к центру поселения, минуя тритингов, которые небольшими группами гнали скот к воротам, – вот Журавль с полудюжиной блеющих овец, пара Журавлей с несколькими закатившими глаза домашними животными. Один из кузенов Борделма сжимал поводья двух тягловых лошадей, которые не годятся на роль боевых скакунов, но отлично подойдут для того, чтобы тащить фургон.

Когда Фремур и Унвер оказались в центре деревни, среди кричащих, обезумевших поселенцев и тритингов, спешивших поскорее убраться с добычей, Фремур увидел, что заборы загонов сломаны и почти все приличные животные исчезли. Он направил лошадь за гогочущим гусем, который спасался бегством, раскинув крылья, и краем глаза заметил, что Унвер соскочил с лошади и исчез в темном дверном проеме горящего амбара, впрочем, он тут же появился снова с огромным быком на поводу, великолепным животным с веревкой, пропущенной через кольцо в носу. На обычно мрачном лице Унвера появилась кривая улыбка.

– Смотри, что я нашел, даже опоздав на пир! – сказал высокий воин. – И он едва не сгорел!

Фремур никогда не видел Унвера совершенно счастливым – во всяком случае, он такого не помнил. Странное зрелище, но, пока он размышлял об этом, мимо его головы пролетела стрела и вонзилась в стену горящего амбара. Судя по всему, некоторые поселенцы намеревались сражаться всерьез.

Унвер тут же вскочил в седло, и они с Фремуром повели быка к главным воротам. Многие поселенцы уже пришли в себя и начали давать мародерам серьезный отпор, в налетчиков полетели камни, а изредка и стрелы – отступление тритингов придало им смелости, и поселенцы рассчитывали прикончить хотя бы нескольких врагов. Фремур и Унвер не пострадали, но Фремур видел, что один из воинов Тунздана свалился с лошади, получив стрелу в ногу; и прежде, чем он успел вернуться в седло, его утащили в темноту между домами, где собралась толпа поселян.

– Не нужно, – сказал Унвер Фремуру. – Ему уже не поможешь. Вперед.

Фремуру не пришлось повторять дважды. Они с Унвером оказались среди последних покидавших поселение тритингов; ворота могли захлопнуться в любой момент, и тогда они оказались бы в ловушке. Пойманных во время рейдов тритингов обычно сжигали, и иногда это была самая милосердная часть из того, что им приходилось пережить перед смертью. Фремур прижался лицом к шее лошади, чтобы не стать легкой мишенью для лучников.

Наконец он увидел впереди покосившиеся ворота. Они миновали их рысью – бык мешал им скакать быстрее, – но очень скоро поселение осталось у них за спиной, и с каждым ударом копыт удалялись крики, дым и ревущее пламя, словно сон, исчезающий с утренним светом.

– Хорошая ночная работа, – сказал Унвер, который наклонился вперед, продолжая одной рукой сжимать веревку. Быку приходилось бежать гораздо быстрее, чем он привык, и он злобно мычал и фыркал. Унвер по-прежнему улыбался, и вновь Фремур удивился тому, каким счастливым он выглядел. – Удачная ночь!

Они добрались до первого склона, стены поселения остались на расстоянии броска камня, когда что-то, словно молния, угодило Фремуру в голову. На миг он потерял представление о том, где находится верх, а где низ, ночь наполнилась сверканием белых звезд, потом нечто, напоминающее гигантскую руку, протянулось к нему и ударило так сильно, что белое сияние превратилось в кромешную тьму.

Когда к нему вернулась способность думать, оказалось, что он лежит на спине и видит пылающие стены. Его лошадь исчезла, Унвер исчез, и он оказался совершенно беспомощным. Фремур попытался перекатиться на живот, но сумел лишь повернуться на бок. Кровь – должно быть, это кровь, подумал он, потому что она влажная и темная – стекала с его головы, капала на руки и траву, и та становилась еще темнее. Он поднял голову, ему показалось, что кто-то бьет по ней, как в барабан, и увидел три фигуры, бегущие к нему от ворот поселения.

«Они в меня попали, – только и сумел подумать он. – Они попали мне в голову стрелой». Он поднес руку к затылку. Шлем исчез, но, хотя затылок оказался влажным от крови и он нащупал рану, Фремур не обнаружил стрелы, которая – он не сомневался – должна была оттуда торчать.

Поселенцы приближались, от возбуждения они перешли на бег, они радовались, что сумели выбить из седла одного из ненавистных врагов. Фремур уже видел, что это наббанайцы, с бритыми верхними губами, с глазами, горящими жаждой мести. Один из них уже наложил новую стрелу на тетиву, двое других держали в руках секачи.

«Я не дам заколоть себя, как ягненка, – подумал Фремур, и ему едва не стало смешно, вот только слишком сильно болела голова. – Но я не ягненок, я мужчина».

Затем над ним пролетело что-то темное, он лишь успел заметить промелькнувшее лицо и услышал грохот копыт и рев воздуха, словно удар грома обрушился на землю. Это была лошадь и низко пригнувшийся к ее шее всадник, который в следующее мгновение поднялся на стременах и размахнулся изогнутым клинком, блестящим и смертельным, словно вспышка молнии.

А потом все померкло, и Фремур уже ничего не видел, хотя продолжал слышать мужские голоса, крики и стоны. Темнота возвращалась. Может быть, он умирает? Или кто-то из его товарищей по клану вернулся, чтобы ему помочь? Фремур не знал, но сейчас не мог представить, что это имело хоть какое-то значение.

* * *

Еще очень долго после того, как взошло солнце, он не мог подняться с постели, лежал с закрытыми глазами и прислушивался к странным звукам живого мира, частью которого все еще оставался. Птицы – много птиц! Они издавали трели, насвистывали, чирикали и пели, и их голоса его оглушали. Неужели так было всегда? Почему он никогда этого не замечал?

Что-то коснулось его руки. Фремур вздрогнул и попытался повернуться, но от резкого движения голова заболела так сильно, что он застонал и затих.

Еще одно прикосновение, затем кто-то осторожно погладил его по лбу.

– Фре? Ты проснулся? – От голоса, подобного бризу, веяло прохладой.

– Кульва? – Он приоткрыл глаза.

И яростный свет ударил в них, точно удар ножа.

– Я принесла тебе воды, – сказала сестра. – Как голова?

– Как разбитый котелок. Я уже думал, что умер.

– Не говори так! Иначе спасшие тебя духи рассердятся.

Свет стал уже не таким ярким, поэтому он решил сесть – очень медленно.

– Меня спасли не духи, а Унвер Длинные Ноги. – Он вспомнил, как Унвер верхом на Деофоле перепрыгивает через него и атакует поселенцев, словно волк, оказавшийся среди цыплят. – Это Унвер. Должно быть, он отдал своего быка и вернулся за мной. – Фремур сумел привстать, опираясь на локти, но на голову тут же обрушилась новая волна боли.

Встревоженное лицо Кульвы нависло над ним, точно полная луна.

– Унвер хороший человек, но тебе не следует гневить духов, – нахмурившись, сказала сестра. – Вот, выпей. – Она поднесла чашку к его губам. Фремур сделал несколько глотков и поднял руку, чтобы забрать чашку, но сестра отвела ее в сторону. – Просто дай мне поухаживать за тобой. Твоя вечная гордость!

– Я мужчина клана Журавля. И меня всего лишь ранили в сражении. Я могу о себе позаботиться. – Он понимал, что ведет себя как ребенок. – В любом случае, если духи захотят, чтобы мне стало лучше, они мне помогут.

Кульва с трудом подавила улыбку.

– О да. Мужчины, делающие мужскую работу. Прости меня, что попыталась тебе помочь, пока ты лежал на земле и стонал. Все встали несколько часов назад.

– Клянусь Камнедержцем! – Фремур застонал, но сумел сесть. – Почему мне никто ничего не рассказал? Одриг злится?

– Он посмеялся. – Кульва явно его не одобряла. – Он расхохотался и отправился с Дроджаном на озеро охотиться.

Какое облегчение! Фремур сел, скрестив ноги, что помогло ему удерживать равновесие. Собственная голова напоминала ему переполненный мочевой пузырь – если она станет еще полнее, моча начнет выливаться через уши.

– Над чем ты смеешься, Фре?

– Я не знаю. У меня болит голова. Я могу чего-нибудь поесть?

– Я принесла тебе хлеб. – Она достала из передника завернутый в листья хлеб.

Фремур развернул пресную лепешку, откусил кусочек и начал жевать, и в голове у него возникло странное ощущение, как будто она камень, находящийся в неустойчивом равновесии на вершине горы, и в любой момент может покатиться вниз. Он откусил еще немного, прожевал и вдруг понял, что больше не хочет. Даже после того, как в животе оказалась еда, он чувствовал себя странно. Цвета вокруг, как и голоса птиц, казались слишком яркими и громкими – прежде мир был совсем не таким! Фургоны клана сияли словно драгоценные камни, а разноцветные ленточки, которые их украшали, окутывали полосы ослепительного света. Но когда он закрыл глаза, вместо темноты он увидел Унвера, стоящего на стене поселения, – свет факелов превратил его в великана, ожившее божество, Сокрушающего Наковальни. И в этот момент у Фремура возникло ощущение, что священный огонь коснулся высокого воина клана, как великого тана – или кого-то еще более значительного.

– Он меня спас, – тихо сказал Фремур. – Он спас многих.

– Что ты сказал? Вот, выпей еще воды. – Кульва снова протянула ему чашку.

Пока Фремур пил, цвета становились мягче, но сестра все еще оставалась нависающим над ним ярким пятном. Она не была красивой по понятиям клана Журавля – худая, каштановые волосы слишком светлые, чтобы производить ошеломляющее впечатление, на коже целая россыпь веснушек, что не соответствовало представлению соплеменников Фремура о красоте, но он считал, что доброта и спокойная уверенность взгляда делали ее невероятной. Когда мать назвала ее Кульвой, что означало «голубка», отец сказал: «Ну в таком случае она костлявая веснушчатая голубка, пригодная только для тушения». Но после того как на четвертом или пятом году жизни Фремура их мать умерла, Кульва взяла на себя роль защитницы Фремура. Теперь он уже с трудом мог вспомнить лицо матери, не думая о Кульве.

Их отец, Хурвальт, не был добрым человеком, но никогда специально не причинял боль. Фремур считал, что Одриг унаследовал худшие черты отца, и он не любил свой народ так, как Хурвальт. И, хотя сестра никогда не возражала старшему брату, возглавлявшему семью и клан, Фремур знал, что она испытывает такие же чувства, как он.

– Я должен встать, – сказал он.

– Зачем? Тебе следует отдыхать.

– Мне нужно поговорить с Унвером. – Какая-то его часть была недовольна, что женщина, пусть даже любимая сестра, ставит под сомнение его действия. Мужчинам клана не задают подобных вопросов – во всяком случае, жены или сестры. – Я обязан ему жизнью.

– Унвер все еще будет в фургоне своего отца, когда ты сможешь ходить.

– Нет. – Он сумел подняться на ноги, пошатываясь, точно новорожденный жеребенок. – Я уже могу ходить. Я мужчина клана Журавля.

Кульва вздохнула:

– Конечно, так и есть.

* * *

Жакар, приемный отец Унвера Длинные Ноги, сидел на ступеньках своего фургона, курил трубку и хмуро смотрел на тучи над головой – ничего другого Фремур и не ждал. Жакар был слишком старым, к тому же хромым, чтобы представлять опасность, но неспособность навязывать свою волю при помощи ремня или кулака делали его взгляд на жизнь еще более неприятным. Когда-то он был сильным и красивым мужчиной, во всяком случае, так говорили многие в клане, но сейчас его тело состояло из костей и сухожилий, покрытых морщинистой коричневой кожей, словно шкура, которая слишком долго провисела на солнце и под дождем.

– Что тебе нужно, мальчик? – спросил старик. – Тебя послал брат? – Тан Одриг был одним из немногих мужчин, которых Жакар уважал, что, как знал Фремур, означало «боялся».

– Я пришел поговорить с Унвером.

Старик вытащил трубку и сплюнул.

– Поговорить с Унвером? Этот олух едва ли способен связать два слова, и, да будут духи свидетелями, он ни на что другое не пригоден. Отправился в рейд и вернулся с пустыми руками.

– Он спас мне жизнь. Вот почему он ничего не добыл.

Фремуру показалось, что старик сейчас встанет, доковыляет до него и попытается ударить – такая мрачная гримаса появилась у него на лице.

– Спас тебе жизнь? Клянусь колесами и хлыстом, значит, он еще глупее, чем я думал. Твоему отцу следовало утопить такого тощего щенка, как ты, при рождении. Впрочем, именно так мне следовало поступить со своим, когда мне его принесли.

– Где он? – Фремуру не хотелось продолжать разговор с Жакаром.

Голова продолжала болеть, и от короткой прогулки по лагерю ему стало только хуже. Фремур представил, как он вгоняет нож в горло старого ублюдка, и ему еще сильнее захотелось это сделать. Стоит ли удивляться, что Унвер предпочитает молчать, если ему приходится иметь дело со своим отцом.

Старик снова сплюнул.

– Возится с грудой своих бесполезных палок. И они все равно останутся грудой деревяшек, валяющихся в моем загоне.

Фремур неспешно окинул взглядом кучу битых горшков, костей и прочего мусора, разбросанного возле фургона.

– Это позор.

Жакар сильно покраснел и начал вставать, но потом передумал.

– Не смей так со мной говорить, мальчишка. Я вырву твой язык. И у меня хватит сил, чтобы научить тебя уважению. Я еще могу держать в руках хлыст!

– Что ж, пусть он доставит тебе удовольствие.

Фремур направился к загону, расположенному за ветхим фургоном. Деофол, огромный конь Унвера, щипал траву вместе с остальными у ближайшей части ограды. Унвер находился у дальнего конца загона, снаружи, за оградой, где вбивал ясеневые спицы в ступицу колеса, чтобы заменить треснувшую. В тени ясеневой рощи, опираясь осью на камень, стоял незаконченный фургон, для которого он делал новое колесо. Фургон был еще не достроен – после того, как все колеса займут свои места, еще целый сезон уйдет на нанесение орнамента, полировку и покраску.

Унвер оторвался от работы, посмотрел на Фремура, но промолчал. Фремур так и не придумал, что сказать, поэтому просто стоял и смотрел, как Унвер работает. Наконец слова к нему пришли.

– Прошлой ночью, Унвер, ты меня спас.

Высокий мужчина положил деревянный молоток и убрал с лица прямые темные волосы. Перед тем как начать работать, он снял рубашку и повесил ее на ветке, и его грудь и длинные руки блестели от пота. Некоторое время он смотрел на Фремура, а потом пожал плечами:

– Я не видел смысла в том, чтобы позволить тебе умереть.

– Но ты потерял свою добычу из-за меня. Более того, ты вернулся домой с пустыми руками.

Унвер сделал кислое лицо.

– Должно быть, ты говорил с моим отчимом.

– Ты не должен был так поступать, но помог мне. Как и другим. Почему?

– Какой смысл оставлять мужчин умирать? – Унвер взял молоток и снова принялся наносить сильные точные удары. – Неужели нас в клане Журавля так много, а обитателей городов настолько мало, что мы можем терять людей, только чтобы украсть несколько лошадей и голов домашнего скота? Лошадей наббанайцев?

– Но ты мог бы продать того быка. И купить все, что необходимо для покраски и завершения работы над фургоном. – Ни один тритинг не мог считать себя добившимся чего-то мужчиной, рассчитывать на уважение и женитьбу, пока у него не будет собственного фургона. Странно, что Унвер ждал так долго и только сейчас занялся его постройкой, но он всегда был странным и очень скрытным.

– А тебе какое дело? – резко спросил Унвер. – Какое это имеет для тебя значение, Фремур, сын Хурвальта?

– Это моя вина. Ты потерял свою добычу из-за меня. Ты мог бы получить за быка краску и бронзу для украшения фургона.

– Да, мне не хватает именно этого, – сказал Унвер. Фремур впервые заметил гнев, который Унвер прятал под молчанием. Мышцы на его руках напряглись, когда он забил очередную спицу на место, но он хмурился, словно у него ничего не получилось. – Лошади у меня уже есть. Наступит день, и я буду путешествовать, как положено мужчине. – Что-то в его глазах изменилось; и на мгновение появилось то, что он так тщательно скрывал. – Наступит день, и я поеду, куда мне захочется. И буду делать все, что захочу. И никто… – Он замолчал.

– Так почему же ты вернулся, чтобы мне помочь?

– Потому что так было надо. Потому что… – Унвер нанес по спице еще пару тяжелых ударов и отшвырнул молоток. – Я устал отвечать на твои вопросы. Должно быть, тебе сильно разбили голову, если ты столько болтаешь. Ты должен вернуться в постель.

Фремур понял, что Унвер его прогоняет, и знал, что нет смысла его сердить – как и Одрига. Конечно, Унвер не станет его бить, как брат, но будет злиться на него в течение нескольких дней или даже недель, а Фремур этого не хотел.

– Тогда я больше не стану задавать вопросы, – сказал он. – Спасибо тебе за то, что ты не оставил меня там.

– Лучше быть живым, чем мертвым, – сказал Унвер, пожалуй, впервые дав настоящий ответ.

Пока Фремур шел обратно, он думал о том, что чувствовал ярость Унвера даже с того места, где стоял, словно жар от большого костра, но каким-то образом он понимал, что он направлен не на него или даже ядовитого отчима.

«Он горит, – сообразил Фремур. – Иногда угли тлеют, но никогда не гаснут. И однажды пламя вспыхнет по-настоящему».

Фремур вспомнил, каким видел Унвера прошлой ночью на фоне ревущего пламени и темного неба, и содрогнулся, как в детстве, когда мать рассказывала ему истории о мстительных духах воздуха и травы, которые их окружают.

«Ужасное пламя».

Глава 25. Пример мертвого ежа

Что-то пошло не так. Воздух был тяжелым и жарким, небо заволокло туманом. Даже чистые воды Сумию Шиса потемнели и бурлили, точно кипящий суп. Танахайа, спотыкаясь, брела вдоль берега нереальной страны, которая должна была быть ее домом, ее сердцем, так хорошо знакомой ей долиной Шисей’рон. Она направлялась в сторону Ивового дома к месту своего рождения, но с трудом передвигала ноги. Земля почти кипела, и полный испарений воздух душил. Снова и снова она соскальзывала назад, словно пыталась карабкаться вверх по длинному крутому склону.

Наконец Танахайа добралась до речной долины, где стоял дом ее семьи, но и там все изменилось до неузнаваемости.

Невозделанная земля. Гниющий на полях урожай. Расточительство!..

Даже центральная лестница, изящная конструкция из тщательно уложенных белых камней, превратилась в груду мусора и грязи. Дом, крышей которого служили кроны огромных ив, напоминал каркас грудной клетки, лишенной плоти, и шесты медленно погружались в липкую грязь.

– Мама! – позвала она, но внутри дома царила тишина.

Охваченная страхом Танахайа попыталась отыскать путь в свое детское убежище, но, как если бы собственные воспоминания ее отвергли, поникшие ветви ивы оказались липкими, а листья остались в руке, когда она к ним прикоснулась, точно волосы с головы трупа. Чем дальше она углублялась в дом, тем меньше его узнавала, а двигаться сквозь удушающую жару и проваливающийся под ногами пол становилось все труднее. Всякий раз, когда она сворачивала, дорогу ей загораживал упавший ствол или беспорядочный лабиринт, в который превратился каменный узорчатый пол, будто смеявшийся над ней. Лишь мысль о том, что у нее есть какая-то причина быть здесь, что она вернулась за чем-то важным, заставляла ее двигаться дальше, хотя Танахайа уже не помнила, в чем она состоит.

Участок земли у нее под ногами растворился, и она покатилась в переплетение грязных корней, поджидавших ее, точно морское чудовище. Она упала на четвереньки и продолжала ползти к центру дома, месту, где ее мать ухаживала за огнем и пела мелодичные, успокаивающие песни, но корни ив извивались под ней, сворачивались и разворачивались точно змеи, и ей удавалось лишь медленно продвигаться вперед, ее ладони и руки до локтей стали скользкими от липкой грязи, глаза застилал жаркий жгучий туман.

– Мама? – Наконец Танахайа увидела камин, и ее охватила радость: он уцелел, единственная часть дома, не поддавшаяся разложению и гниению.

Камин оставался таким, каким его сделала и хотела видеть ее мать, чаша для огня из аккуратных белых камней, ритуальные предметы на деревянном резном столике, кувшины и кубки, связки успокаивающих и лекарственных трав, окружавшие ее в течение всего детства, вещи столь хорошо знакомые, что Танахайа, увидев их снова, почувствовала страстное желание вернуть давно ушедшие дни. Но в центре стола, словно мать поставила это туда лишь мгновение назад, стояло нечто – Танахайа никогда не встречала ничего подобного – яйцо из сияющего, гладко отполированного ведьминого дерева, жемчужно-серый цвет которого сочетался с дюжиной других столь изысканно, что все оттенки уловить было невозможно. Танахайе сразу захотелось взять и защитить прекрасный предмет. Почему мама оставила его здесь? Что ей делать? Все, что она здесь знала, изменилось – изменилось и разрушилось, – а эта загадка находилась прямо перед ней.

Неожиданно она услышала шум у себя за спиной – не шаги, но протяжный, хлюпающий, скользящий звук. И прежде чем успела увидеть, что там, земляной пол у нее под ногами снова подался вниз, она рухнула в горячую липкую темноту, и все остальное – дом ее детства, сияющее яйцо из ведьминого дерева и даже сама Танахайя – исчезло в удушающем забвении.

* * *

Она вела войну, тяжелую борьбу с могущественным врагом, и до сих пор проиграла все схватки. Но Танахайа не могла отступить, потому что сражение шло внутри ее тела.

В те моменты, когда к ней возвращалась способность мыслить рационально, она понимала, что ее уничтожает какой-то яд, а не раны, которые уже начали заживать. Как и все зида’я, Танахайа обладала огромными резервами для борьбы с болезнями и ранениями, но с каждым днем все больше слабела. Она чувствовала, что какая-то мерзость у нее внутри пытается по крови добраться до сердца, точно дикие пираты на своих гребных галерах, плывущие вверх по реке, чтобы атаковать великий город. Танахайа знала, что пройдет еще немного времени, и она умрет.

«Однако яд, которым смазали стрелы и который ползет по моим венам, создан смертными. Если бы его сделали наши кузены хикеда’я, я бы давно проиграла сражение с ним».

Но то, что с ней случилось, выглядело бессмысленным: зачем смертные приложили такие усилия, чтобы ее уничтожить? Если бы в нее стреляли обычными стрелами, она могла бы предположить, что такова реакция испуганного браконьера, увидевшего нечто странное, – смертные, Дети Заката, склонны атаковать то, чего они не понимают, это известно всем зида’я. Но обычный браконьер никогда не стал бы использовать яд, отравлявший сейчас ее кровь, ведь он испортил бы любую убитую им дичь. Какой смысл голодному человеку рисковать жизнью или свободой и стрелять в то, что он даже не сможет съесть?

Нет, яд на стрелах предназначался для убийства, и только дитя ее крепкой древней расы могло прожить столько времени после того, как он попал к ней в организм. Танахайа вполне могла представить врага, который не хотел, чтобы она добралась сюда и встретилась с королем и королевой, смертного, ненавидевшего народ Танахайи и сделавшего все, что в его силах, чтобы она не достигла цели, – но откуда он узнал, что она тут появится? Это напомнило ей о Сиянди и о том, что его судьба до сих пор оставалась неизвестной. Не приходилось сомневаться, что в наступившие опасные времена лорд Джирики и леди Адиту рассказали о ее миссии только тем, кому полностью доверяли. Но даже если кто-то из соплеменников Танахайи по необъяснимой причине хотел ее убить, зачем давать такое поручение смертным?

В моменты передышки от лихорадки, вызванной ядом, подобные мысли метались в ее сознании словно напуганные рыбы; но мгновения просветления становились все более редкими, и Танахайа знала, что если что-то не изменится в самое ближайшее время, она проиграет это сражение.

* * *

Вынырнув из темноты в следующий раз, она обнаружила искаженное страхом лицо склонившейся над ней молодой смертной женщины. Она крепко прижимала руки к груди, чтобы случайно не коснуться раненой, лежавшей на кровати.

– Приведи… целителя… – только и сумела произнести Танахайа. – Нужен… целитель…

Объятая ужасом женщина озадаченно посмотрела на нее, и тут только Танахайа сообразила, что она заговорила на своем родном языке, а не на общем языке смертных. Она попыталась еще раз.

– Приведи… целителя.

И силы ее оставили. Темнота, жар и тление вновь атаковали ее и утащили за собой в черные кипящие глубины.

– Зачем ты поливаешь растения водой, тетя Тиа-Лиа? Почему они не тонут? Однажды я видела, как мышь утонула во рву. Я не могла ее достать, а дедушка Осрик не помог мне ее вытащить. Мышь плавала довольно долго, а потом умерла.

– Ты пьешь воду, маленькая Лиллия, однако ты не тонешь. Немного воды полезно для живых существ – более того, она им необходима. Но, если ее будет слишком много, вода может причинить вред. Поднеси свечу поближе, пожалуйста.

Принцесса задумалась.

– А сколько это – слишком много?

Тетя Тиа-Лиа продолжала смотреть на растения и не поворачивалась к Лиллии.

– На этот вопрос нет простого ответа.

Лиллия любила тетю Тиа-Лиа, но ей далеко не всегда нравились ее ответы.

– А растение может утонуть?

– Если ты дашь ему слишком много воды, да. А сейчас, пожалуйста, моя дорогая, позволь мне закончить, и ты сможешь помочь мне рисовать цветы, о которых я тебе рассказывала.

Следующий вопрос принцессы Лиллии предотвратило шумное появление служанки возле сарая для выгонки. Казалось, девушка долго бежала – ее лицо раскраснелось, и она задыхалась.

– О, леди Телия, вы здесь? – воскликнула она, опираясь на ворота. – Милосердный Риаппа, что мне делать? Брат Этан ушел в город, а она в ужасном состоянии, и я не понимаю… Она сказала, чтобы я привела целителя, но я ничего не знаю!

– Успокойся, девочка, я тебя не понимаю. Кто нуждается в целителе?

– Странная женщина. Та, что наверху, в Резиденции, за которой ухаживает брат Этан. Она все время стонала, и я вошла, чтобы проверить, что с ней, и тут ее глаза открылись – вот так, сразу! Я ужасно испугалась! Она все время повторяла, что хочет целителя, целителя. Но брат Этан ушел в город.

Телия посмотрела на небо.

– Неужели у меня не будет даже одного дня, чтобы заняться моим садом? – спросила она и поставила лейку на землю. – Успокойся, девочка. Я сейчас приду. Только мне сначала нужно помыть руки.

* * *

Лиллия никак не могла понять, почему дядя Тимо и тетя Тиа-Лиа являются мужем и женой, потому что они казались ей совсем разными. Тетя Тиа-Лиа намного выше мужа, что производило на Лиллию очень странное впечатление, кожа у дяди Тимо смуглая, а у его жены совсем бледная, если не считать рук и шеи, где она потемнела от солнца. Дядя Тимо был тихим и стеснительным, к тому же он хромал, а тетя Тиа-Лиа неизменно сохраняла уверенность и ходила так быстро, что Лиллия едва за ней поспевала – как сейчас, когда они шагали через Внутренний двор.

Однажды Лиллия спросила у матери, почему люди женятся.

«Потому что бог посылает тебе кого-нибудь, а потом появляются дети», – ответила она, однако Лиллия так и не поняла, почему дядя Тимо получил именно такую невесту, поскольку у них не было своих детей. Отец Лиллии умер, однако у него и мамы родились дети – Лиллия и ее старший брат Морган.

«А есть другие причины, по которым люди женятся?» – спросила она, но мама лишь сказала:

«Мне больше ничего в голову не приходит».

И Лиллия сразу узнала тон – еще один вопрос, и она скажет: «Я устала от разговоров».

Теперь, когда она старалась не отстать от тети Тиа-Лиа, у нее снова возник этот вопрос.

– А почему люди женятся? – спросила она.

– Ну, на то есть много причин. – Она повернулась и посмотрела на служанку. – Поторопись, девочка. Я понимаю, почему ты оставила ее одну, но нам нельзя мешкать.

– Я спешу, леди Телия, – сказала горничная. – Просто это незаметно, потому что у меня не такие длинные ноги, как у вас. Я бы ее не оставила, но брат Этан сказал, что Марта больше не будет за ней ухаживать, так что теперь я одна…

Тетя Тиа-Лиа состроила гримасу.

– Хватит объяснений, дорогая, просто не отставай, ладно? Что до твоего вопроса, принцесса Лиллия, иногда люди женятся из-за того, что так хотят их родители. В других случаях они заключают брак, когда хотят иметь дружеское общение – не хмурься, у тебя становится совершенно неподобающее лицо. – «Дружеское общение» означает, что у тебя появляется друг, который составляет тебе компанию. Ты меня поняла?

Лиллия кивнула.

– А любовь, как в историях? Люди женятся из-за любви?

– О да. И бывает, продолжают любить друг друга, но иногда получается иначе. Я бы сказала, что любовь самый ненадежный повод для женитьбы.

– Почему?.. – Лиллия запыхалась. – Почему ты вышла замуж за дядю Тимо?

Ее вопрос слегка удивил тетю Тиа-Лиа.

– Почему? Ну, наверное… дружеское общение, вне всякого сомнения. Но главным образом из-за того, что я никогда не встречала доброго мужчину – доброго мужчину, – который задавал бы столько вопросов и которому интереснее узнавать что-то новое, чем рассказывать другим людям, как вещи устроены или как все должно быть.

– Я не понимаю.

Ее тетя (на самом деле она не была ее тетей, как и дядя Тимо не был дядей) покачала головой, но улыбка смягчила ее лицо.

– Пожалуй, нам следует поговорить об этом в другое время, дорогая. Мы уже почти пришли, а у тебя сильно покраснело лицо. Теперь побереги дыхание. Нам предстоит подняться по лестнице.

Лиллия слышала, как тяжело дышит горничная, которая с трудом поспевала за ними по лестнице, но сама изо всех сил старалась не отставать от тети Тиа-Лиа.

– Я уже видела ту леди раньше, – сказала Лиллия, когда они добрались до площадки. – Которая больна. Я думаю, она ведьма.

– Что ты имеешь в виду?

– Она выглядит неправильно. И она страшная.

Тетя Тиа-Лиа ничего не ответила, лишь распахнула дверь. Сейчас леди не была привязана к постели, как в тот раз, когда Лиллия увидела ее впервые, но выглядела еще более нездоровой, ее золотистая кожа приобрела голубовато-серый оттенок, а на лице выступили капли пота.

– Она умрет? – спросила Лиллия, соответствующим образом понизив голос. – Брат Этан сказал, что она зитха.

– Что? – Ее как бы тетушка остановилась возле кровати и посмотрела на лежавшую там женщину. – Нет, она ситхи. Некоторые называют их фейри.

Она осторожно присела на постель и принялась ощупывать тело женщины в разных местах – лицо и шею, даже наклонилась вперед и приложила голову к ее груди, что вызвало у девочки некоторую тревогу. Лиллия все еще не знала, кто такие зитеры (или ситхиры), поэтому совсем не была уверена, что больная не может оказаться ведьмой. Глаза женщины приоткрылись настолько, что Лиллия успела увидеть белки, но тут же закрылись снова. Потом фейри открыла рот и сделала долгий хриплый вдох, но не произнесла ни слова.

– Она горит от лихорадки! – сказала тетя Тиа-Лиа. – Табата, тебе следует протирать ее лицо и лоб прохладной водой – и запястья. Но здесь совсем нет воды.

– Тут была вода, вчера…

– О, клянусь… Иди и быстро принеси воды! Ведро из колодца и чистую ткань. Прямо сейчас!

Горничная поспешно ушла. Она не выглядела печальной из-за того, что ей дали поручение, и это показалось Лиллии странным – она была бы вне себя, если бы ее отослали прочь из комнаты.

Тетя Тиа-Лиа нашла чашу, в которой осталось немного воды, и собственным рукавом протерла лоб женщины. Глаза открылись полностью, и на мгновение странный золотой взгляд остановился на прелестных, но обычных глазах тети Тиа-Лиа. Потом женщина облизнула губы.

– Я-я-яд… – Ее тонкие пальцы сомкнулись на запястье тети Тиа-Лиа, а голос показался едва слышным даже Лиллии, и она – несмотря на тревогу – наклонилась поближе, чтобы услышать. – Нужно!..

– Что вам нужно, дорогая? – Тиа-Лиа также наклонилась вперед. – Скажите мне…

Но женщина только покачала головой – очень медленно, словно она была невероятно тяжелой. Потом она подняла руку вверх, и ее пальцы задрожали.

– Она хочет чашку с водой, – сказала Лиллия.

– Думаю, ты права. – Тетя поднесла к ней чашку, и женщина-ситхи опустила в нее руку, а потом снова подняла, но проделала это так медленно, что Лиллия едва не начала ей помогать.

Потом длинные пальцы потянулись к стоявшему рядом с постелью стулу, и странная женщина медленно провела пальцем по сиденью, так что вода заблестела под полуденным солнцем. Лиллия и тетя Тиа-Лиа уставились на стул, и в этот момент дверь открылась.

– Ты принесла воду? – спросила тетушка, не поворачивая головы.

– Прошу прощения, леди Телия, я не знал, что нужна вода.

Тиа-Лиа удивленно посмотрела на него.

– Брат Этан! Мне сказали, что вы ушли в город.

– Все верно, леди Телия. Я искал новые лекарственные травы, которые могли бы помочь. Когда я в последний раз был здесь, она сказала, что ее отравили, – тут не может быть никаких сомнений. Я принес ясенец белый из Арчана и очищенное масло руты.

– К сожалению, я сомневаюсь, что они помогут. Посмотрите, бедняжка что-то нарисовала пальцем, – сказала тетя Тиа-Лиа. – Это все, что она сумела сделать. – Глаза ситхи снова закрылись, а рука бессильно упала и теперь свешивалась с края кровати, даже после таких небольших усилий. – Вчера вечером я заходила ее проведать, и мне показалось, что она спокойно спит.

Этан обошел кровать, чтобы взглянуть на сиденье деревянного стула.

– Что она нарисовала… это сердце?

– Я не знаю, чем еще это может быть. Возможно, она хочет, чтобы мы нашли лекарственное растение с листьями в форме сердца? – Телия поморщилась. – Я должна подумать. Возможно, в книгах моего мужа есть что-то…

Появилась Табата, которая принесла полное ведро воды, ей пришлось держать его двумя руками, она с большим трудом взобралась по лестнице и сильно вспотела.

– Кажется, у меня сейчас будет припадок, – мрачно сообщила она. – Я ударила ногу, когда поднималась наверх.

Тиа-Лиа рассеянно кивнула.

– О, бедняжка, как печально. Поставь ведро сюда – да, и ткань, – теперь можешь пойти куда-нибудь и заняться своими ранами. И, если у тебя начнется припадок, обязательно дай мне знать.

Когда девушка ушла, вполне довольная и резвая для того, кто сильно ушиб колено, подумала Лиллия, – ее тетя и монах протерли влажной тряпицей лоб и конечности женщины-ситхи. Когда они закончили и накрыли одеялом хрупкую стройную фигуру, Телия повернулась к монаху.

– Брат, – сказала она, – вы не сходите в мою комнату? Найдите там книгу моего мужа «Лекарства Сорвана» – да, кстати, прихватите еще экземпляр Патиллана. Возможно, мы найдем там лист в форме сердца.

– Но откуда нам знать, что она не ошибается относительно яда, леди Телия? Сегодня утром она бредила о ходящих горах!

– Мы даже не знаем, зачем она здесь, Этан, – сказала тетя Тиа-Лиа, и Лиллии показалось, что она немного рассердилась. – Стоит ли отказываться от мер, которые могут принести пользу? Мы должны сделать все, чтобы попытаться ее спасти.

– Конечно, она творение бога, что бы о ней ни думали некоторые. Я в этом не сомневаюсь.

– Дело не только в этом, глупец. – Тетя повернулась, и на ее лице смешались смех и неудовольствие. – На минутку представьте, что будет с моим мужем, если мы позволим ситхи умереть до того, как у него появится шанс с ней побеседовать? Сердце Тиамака будет разбито. Вы помните, что случилось с ежом, не так ли? А зверек был старым, сварливым, и у него осталось только три ноги. Однако когда он умер, Тиамак страдал со Дня святого Танато до самой весны. – Она состроила гримасу. – И я не утверждаю, что это одно и то же. Бедная женщина.

– Вы привели серьезный довод, миледи. – Брат Этан встал. – Я схожу за книгами.

Он с некоторым беспокойством улыбнулся Лиллии, проскользнул мимо нее за дверь, и Лиллия подумала, что монах немного побаивается тети Тиа-Лиа.

Внимания лорда-канцлера требовало слишком много вещей, чтобы он мог позволить себе просто так сидеть у окна, но он никак не мог от него оторваться. Внизу рыбацкие лодки усеивали озеро Кинслаг точно плавунцы, потом ветер изменил направление, и он услышал крики рыбаков – не сами слова, но лишь хриплые голоса, когда они перекликались с лодки на лодку. До полудня оставалось два часа, однако небо затянули тучи и вода приобрела блестящий серый цвет, словно тарелка из сплава олова со свинцом.

Пасеваллеса посетил легкий приступ эгоизма: он подумал, что с сожалением уступит этот вид Эолейру, когда камергер вернется. Вид из окна его собственных покоев частично закрывала Башня Священного Дерева. Ему нравилось стоять на вершине башни, но находиться так близко к ее стенам, когда остается лишь ограниченный, почти тюремный вид, отчего у него возникала тяжесть на сердце, а сцена казалась мрачной, как суд или даже наказание, не доставляло ему никакого удовольствия.

«Не нужно отвлекаться, – выругал он себя. – Фройе ждет ответа».

Он отвернулся от окна, испытывая разочарование, но вернулся к письменному столу и последнему письму своего информатора при дворе Наббана и принялся читать его во второй раз.

«Мой дорогой сэр, вы не представляете, как больно мне писать об этом, но я не исполню свой долг перед вашей добротой, если не поставлю вас в известность, что здесь становится очень опасно.

Брат герцога, Друсис, как вы знаете, сделал нападения обитателей луговых земель на поселения Наббана причиной упреков. Он сетует на слабость брата на каждой встрече Доминиата. Конфликт вызывает большую тревогу, и не только в особняках знати, но даже на улицах, среди купцов, ремесленников и бедняков, так что иногда возникает ощущение, что люди не могут говорить ни о чем другом.

Друсис во многом прав, мой добрый лорд, когда предупреждает об опасности, исходящей от этого врага. Народ Наббана всегда боялся и ненавидел тритингов, у которых нет постоянных домов, деревень или ферм и которые немногим отличаются от дикарей. К тому же рейды всадников участились. В последние полгода они несколько раз наносили удары, сжигали урожай и жителей деревень, а также атаковали арендаторов лордов, владеющих большими домами в приграничных районах. В том нет ничего нового, хотя количество жертв увеличивается. Видит бог, мы не ведем с ними войны, потому что тритинги многочисленны, к тому же они превосходные воины, хотя и плохо организованы. Они сражаются толпой и очень яростны, когда побеждают, но склонны быстро разбегаться и отступать, если встречают серьезное сопротивление – вот почему Наббану и Эркинланду удавалось все эти годы удерживать их в луговых землях.

И, хотя они остаются серьезной угрозой, мое письмо к вам спровоцировали не рейды, а брат герцога. Друсис, несмотря на поддержку нескольких восточных и северных лордов в Доминиате, не может добиться преимущества в борьбе с герцогом Салюсером из-за недостаточной поддержки со стороны знати, чьи владения находятся далеко от пограничных земель тритингов. Его попытки заставить брата начать действовать всякий раз заканчивались неудачей.

В последнее время положение изменилось. Недавно у Друсиса появился могущественный союзник, чье состояние связано с Домом Ингадарин, который, как вы знаете, является вторым по значимости в Наббане после собственного герцогского Дома Бенидривина. Друсис и Далло Ингадарис встречались много раз, и ходят слухи, что скоро граф Далло объявит, что Друсис женится на его дочери.

Конечно, я не порицаю Дом Ингадарин. Я знаю, что половина крови Верховной королевы Мириамель из этой семьи, да и в венах Салюсера течет та же кровь. Но то, как обстояли дела в те дни, когда два дома были тесно связаны, сейчас уже не соответствует действительности. За последние годы все чаще и чаще между ними возникают конфликты, и уже ни для кого не является секретом, что Далло Ингадарис хочет, чтобы Доминиат, где его позиции сильны, имел больше влияния на правительство Наббана. А так будет только в том случае, если герцог Салюсер ослабеет, естественно, именно по этой причине Далло продемонстрировал расположение Друсису, предложив ему в жены свою дочь Турию…»

* * *

Пасеваллес не стал перечитывать остальное, где Фройе рассказывал о вещах, которые он ему поручил выяснить, большая их часть относилась к продолжавшейся борьбе между двумя ведущими торговыми союзами Светлого Арда, Синдикатом Пердруина и выскочками из Северного Альянса. Но ни одна из оставшихся новостей графа Фройе не имела такого значения, как приготовления к свадьбе Друсиса с дочерью Далло Ингадариса, которая заметно осложнит и без того запутанную ситуацию, беспокоившую Пасеваллеса уже несколько месяцев. Друсис слишком быстро набирал силу, и герцог Салюсер, казалось, относился к этому равнодушно или попросту ничего не мог противопоставить. Пасеваллес считал, что данное положение вещей может привести к катастрофе. Иногда он спрашивал себя: возможно, он помогал не тому брату?

Что можно предпринять? Король Саймон и королева Мириамель прибудут в Хейхолт только через две недели. От купцов, чьи корабли недавно вернулись с юга, до Пасеваллеса дошли слухи, что конфликт между двумя соперничающими Домами Наббана перешел в открытую и жесткую форму, с пьяными драками на улицах и едва не начавшемуся мятежу в цирке Ларекса после гонок колесниц. Дом Ингадарин уже давно возмущался из-за власти, которую король Джон дал Дому Бенидривиса, а теперь сторонники Ингадариса, носившие эмблемы Альбатроса и называвшие себя «Буревестниками», устраивали публичные драки с приверженцами герцога Короля Рыбака.

«Это вроде опрокинутой лампы, – подумал Пасеваллес. – Как погасить пламя, прежде чем оно выйдет из-под контроля?»

Однако Наббан являлся самой густонаселенной частью Верховного Протектората, и все его лидеры исторически отличались гордостью и упрямством. Что он может сделать, чтобы предотвратить быстрое распространение пожара?

«Я бессилен, – понял Пасеваллес. – Только королю и королеве по силам сделать то, что требуется. А их здесь нет».

Его мрачные размышления прервал стук в дверь. Стражник сообщил о приходе брата Этана, поэтому Пасеваллес сложил письмо и спрятал его в кошель.

– Простите меня за беспокойство, милорд.

– Ерунда, брат Этан. Я с радостью отвлекусь. Каковы новости?

Казалось, молодой монах смущен.

– Леди Телия навестила ситхи. Когда та сумела заговорить, она сообщила, что ее отравили, и мы полагаем, что это весьма вероятно. Прошел почти месяц с того момента, как в нее стреляли, а она все еще страдает от жестокой лихорадки.

– Какой яд может дать такой эффект, но не убить?

– Я не могу сказать, милорд. Мой опыт лежит в другой области, к тому же не забывайте у нас очень… необычная пациентка.

Пасеваллес не сумел сдержать улыбки.

– Это так. Но расскажи мне, как она себя чувствует сейчас.

– Большую часть времени она спит – с того момента, как леди Телия дала ей лекарство. Сейчас ее сон выглядит чуть более спокойным, но у нас нет уверенности. Она все еще очень слаба. Ситхи едва дышит, а ее грудь почти незаметно поднимается и опускается.

– Я буду молиться за нее, как, вне всякого сомнения, это делаешь ты. – Пасеваллес постарался рассеять бесконечные тревоги, осаждавшие его словно туча надоедливых мух. – Не хотите выпить вина, брат?

– Нет. Нет, благодарю вас, милорд. Мне нужно вернуться в монастырь Святого Сутрина для Нонамансы, и я не хочу, чтобы его преосвященство архиепископ Джервис уловил алкоголь в моем дыхании.

– Клянусь чашей святой Пелиппы, что же тебе следует пить? Только колодезную воду? Тогда тебя ждет короткая, печальная и нездоровая жизнь, разве не так?

Этан улыбнулся, но его улыбка получилась напряженной.

– Наверное, вы правы, милорд. Но мне бы хотелось поговорить с вами еще об одном. Это касается принцессы. Принцессы Иделы.

– Вот оно что. – Пасеваллес изо всех сил постарался сохранить веселое выражение лица. – Да, конечно. Я попросил тебя помочь разобраться с книгами ее мужа. Ты знал принца, Этан?

– Принца Джона Джошуа? Нет, лорд-канцлер. Я находился в аббатстве Святого Катмана в Мермунде, когда он нас покинул. Но я знаю, что молодого принца очень любили и он был замечательным ученым. – В выражении лица Этана появилось нечто странное, но Пасеваллес не сумел понять, в чем дело.

– Да, он был замечательным человеком, брат. Но бог не дал ему сильного тела, и он очень болел. Это одна из причин, по которой он так сильно увлекся книгами. Тома, собранные им, помогали ему отправиться в такие места, куда он не мог попасть из-за слабого здоровья.

Пасеваллесу хотелось вернуться к письму Фройе.

– Насколько его книги представляют ценность и стоит ли передавать их в новую библиотеку? Конечно, уже один тот факт, что они принадлежали принцу, придает им особую значимость, я полагаю, ведь библиотека создается в его честь.

– Да, милорд. Большая их часть интересна, но в них нет ничего необычного. Однако…

Этан смолк. Пасеваллес также услышал шум потасовки за дверью, его рука потянулась к висевшему на поясе кинжалу, но через мгновение он узнал один из голосов – высокий и пронзительный.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Лиллия, за которой тут же последовал растерянный эркингард, который с тем же успехом мог поймать намазанную маслом змею.

– Пасеваллес! – закричала девочка. – Лорд Пасеваллес! Вы слышали новость?

– Я сожалею, милорд, – сказал краснолицый стражник. – Я боялся причинить ей вред и не мог остановить…

Пасеваллес махнул ему рукой, но, прежде чем стражник успел отступить, в дверях появилось еще одно лицо.

– Ах ты, вредный ребенок! – сказала графиня Рона. – Мирча любит тебя, ты быстра, как кошка! Я сожалею, лорд Пасеваллес, она убежала от меня.

– Вы слышали? – воскликнула Лиллия, подпрыгивая на месте от возбуждения. – Вы слышали? Бабушка и дедушка возвращаются!

Пасеваллес попытался разобраться в этом внезапном извержении.

– Что я слышал? Да, они скоро возвращаются. Возможно, через две недели…

Лиллия замерла на месте, и ее глаза широко раскрылись от важности сообщения и поразительного, замечательного незнания Пасеваллеса.

– Нет! Они здесь!

Он беспомощно повернулся к графине:

– О чем она говорит?

– На самом деле она говорит правду, лорд Пасеваллес. Только что появился курьер. Они еще не здесь, Лиллия, глупая девчонка, но уже очень близко. Курьер говорит, что прошлой ночью они остановились в Дальчестере, но сегодня двигаются по дороге домой.

– В Дальчестере? Значит, они будут здесь завтра вечером! Почему они так быстро вернулись?

Графиня Рона покачала головой:

– Курьер от короля и королевы ничего не сказал – во всяком случае, мне. Он ждет вас в нижнем зале. Вы спуститесь к нему?

– Конечно. – Пасеваллес встал. – Это превосходные новости! Брат Этан, мы продолжим наш разговор в другое время, хорошо?

– Да, милорд. – Выражение лица монаха показалось Пасеваллесу немного мрачным, но лорд-канцлер решил, что воспоминания о разговоре с принцессой-вдовой доставляли ему не слишком большое удовольствие.

«Возможно, он расстроен из-за того, что я использую его в качестве щита против принцессы Иделы. Впрочем, это несущественно».

Тревога Этана и то, что ее вызвало, подождет. Король и королева возвращаются – слишком рано, да, но Пасеваллеса это вполне устраивало. Однако теперь ему предстояло очень многое сделать, чтобы принять их дома, как они того заслуживают.

Глава 26. Внутренний свет

Порывы аврилского ветра трепали громко хлопавшие флаги на вершинах башен. «На таком можно развешивать одежду», – говаривала старая Рейчел Дракониха, старшая горничная во времена молодости Саймона. Он даже заметил несколько зеленых и золотых вымпелов, которые ветер вырвал из рук людей и уносил в небо, где они вступили в гонку с облаками. Рыночную площадь заполнили тысячи ликующих людей и сотни торговцев, продававших пиво и еду, а также – тут Саймон не сомневался ни минуты – определенного рода типы, собиравшиеся обчистить пару чужих карманов. Казалось, весь Эрчестер пришел приветствовать возвращавшихся домой короля и королеву.

– Ты можешь в это поверить? – спросил Саймон у жены.

Мириамель улыбалась, но такая улыбка появлялась у нее на губах, если ей приходилось участвовать в слишком долгом приеме, когда она была утомлена или встревожена.

– Во что поверить?

– В это. – Люди в толпе выкрикивали его имя, словно старые друзья, и Саймон никак не мог найти подходящих слов, чтобы объяснить Мириамель, насколько странно он себя чувствует. На нее всю жизнь смотрели, ею восхищались или презирали те, кого она никогда не встречала, ее одежду, и внешность, и даже выражение лица обсуждали незнакомцы с такой же легкостью, как если бы она жила с ними по соседству. – Ну ладно, в меня. Они пришли посмотреть на меня – поваренка. Потому что кто-то решил, будто я король, и они говорят: «Ну, тогда все в порядке. Да здравствует король Саймон!»

«Как Ринан, – подумал он, и перед его мысленным взором появилось бледное потухшее лицо юноши, как уже случалось множество раз за последние дни. Арфист не видел того, кто когда-то был смущенным, напуганным мальчишкой, как он сам, Ринан знал лишь взрослого мужчину. Короля. И делал то, что велел ему король. А теперь мальчик мертв и похоронен вместе с двумя дюжинами мужчин в поле, возле дороги Фростмарш. Из-за того, что верил…»

– Ты слышишь только крики, приветствующие короля? – спросила у него Мириамель.

– Я имел в виду нечто другое, моя дорогая, – сказал он Мириамель. – Понимаешь, ты к такому привыкла. – Он посмотрел на детей, которые едва не вываливались из окон верхних этажей, когда они покидали Рыночную площадь и выходили на Главную улицу, сделал глубокий вдох и постарался не думать об арфисте. – А я – нет. И никогда не привыкну. Что они видят?

– Они видят короля и королеву. Видят нас и знают, что все идет как должно и бог присматривает за нами. – Она оглядела море лиц. – Они видят, что один сезон сменит другой, пойдет дождь и вырастет новый урожай. Они видят, что есть люди, которые защитят их от злых вещей, которых они боятся.

– Ты говоришь так, словно сама не веришь в свои слова.

– О, Саймон, какое это имеет значение? – Мири посмотрела на него, перевела взгляд на толпу, и королевская улыбка снова заняла свое место. – Торжественное шествие, как в День святого Таната. Мы делаем вид, что заботимся о них, а они делают вид, что любят нас.

– Но они нас на самом деле любят, – сказал Саймон. – Разве не так?

– До тех пор, пока один сезон сменяет другой, идут дожди и растет ячмень, да. Но если начнется война и станут умирать их братья и сыновья, они будут винить нас.

Он посмотрел в ее мудрое, знакомое, любимое лицо.

– Ты напугана из-за того происшествия на дороге, не так ли? И из-за послания Белой Руки?

– Конечно, я напугана, да и тебе бы следовало бояться. Потому что тебя едва не убили, Саймон. Мы думали, что сумели навсегда оттеснить существ с бледной кожей в горы, но теперь все начнется снова. Война с норнами едва не привела к нашей гибели, когда мы были молодыми и сильными, но сейчас все значительно хуже.

– Я также испугался из-за тебя, – сказал он, не совсем понимая, что защищает, но все еще чувствуя в этом нужду. – Я слышал твой голос перед тем, как они пошли в атаку. Я не знал, где ты находишься!

Мири коснулась его руки и некоторое время больше ничего не говорила.

Они проехали по широким улицам к площади Святого Сутрина. Здесь у огромной церкви толпа устроила настоящий праздник и громко приветствовала королевскую процессию, проезжавшую мимо. Играли музыканты, а те, кто сумел найти достаточно места, танцевали. Саймон и Мириамель остановились, чтобы обменяться приветствиями с архиепископом Джервисом и мэром Эрчестера, Томасом Ойстеркэчером, толстым, умным человеком, который позаботился о том, чтобы все увидели, как он поклонился королю и королеве – но не слишком низко – и получил ответное приветствие. Купцы и городское управление Эрчестера всегда яростно защищали свою независимость, даже в дни праздников. После поклона мэр выпрямился и помахал шапкой толпе, словно люди пришли встретить именно его.

– Выжимаешь последнюю каплю молока из груди, лорд мэр? – спросила у него королева, но тихо, чтобы ее услышали только сам мэр, король и архиепископ.

Высокие здания по обе стороны Главной улицы уже закрыли солнце, королевская процессия ехала по длинному, затененному коридору, и копыта лошадей шлепали по грязи. Солдаты в передних рядах сняли шлемы, чтобы показать свои лица, и махали толпе, где у многих были друзья и возлюбленные, которых они не видели с начала зимы.

– Посмотри на них, – сказала Мириамель, и в первый момент Саймон подумал, что она имеет в виду солдат, но потом понял, что она говорит о приветствовавших процессию горожанах Эрчестера. Главная улица выходила на Ворота Нирулаг и въезд в Хейхолт. – Половина из них знала только мирное время. Или только нас с тобой в качестве монархов.

– Но это, несомненно, хорошо. – Весь день его настроение оставалось скорбным, но мысли жены оказались еще более мрачными и вызывали тревогу. – Именно ради этого мы работали. Чтобы дать им мир и накормить. Все хорошо, Мири.

– Так было. Возможно, теперь будет иначе.

Он поджал губы и не ответил. Саймон уже давно понял, что иногда наступают моменты, когда он может только еще сильнее ухудшить ситуацию. «Она никогда не сможет забыть, что сделал с этими людьми и землей ее отец, – подумал он. – И, что еще обиднее, никогда не забудет своего отца».

Мгновение он думал о короле Элиасе в период его краткого расцвета, когда он въезжал в эти же ворота в день коронации, под теми же замечательными резными изображениями Престера Джона, созданными в честь одержанной им столетие назад победы над Адривисом, последним императором Наббана. Упадок древней южной империи начался намного раньше, но после победы Джона Наббан, прежде повелевавший миром, стал всего лишь частью империи Джона – владением, простиравшимся от островов теплого южного океана до мерзлых северных земель Риммерсгарда. А когда Джон наконец умер, дожив до весьма преклонного возраста, и отец Мириамель, красивый сын короля Элиас бескровно получил корону, короткое время империя оставалась мирной и богатой – и стабильной.

Но не прошло и года, как в Эрчестере возникло множество проблем, мужчины и женщины начали испуганно метаться в поисках сомнительных убежищ, дома рушились под тяжестью снега и пренебрежения, странные тени бродили по пустым ночным улицам. А Хейхолт вместе со своими гордыми башнями стал местом еще более пугающим, где шепотом передавались жуткие секреты, раздавались раздирающие сердце крики, но никто не пытался расследовать их причины, а убывающее население пряталось за запертыми после заката дверями.

В конце концов Мириамель пришлось убить собственного отца. Чтобы спасти его и остановить и, весьма вероятно, сохранить всем жизнь, но она никогда не говорила об этом, и Саймон старался не вспоминать о тех событиях.

«Но так больше не будет – мы этого не допустим. Мири должна знать, – думал Саймон. – Да, плохие вещи случаются, такова судьба смертных людей, но Мири и я… нам суждено жить счастливо».

Однако собственные мысли показались королю не слишком убедительными.

* * *

Если в Эрчестере развевались флаги и бурлили радостные толпы горожан, то в самом замке все выглядело заметно спокойнее, хотя придворные и слуги не скрывали удовольствия от возвращения монархов. Саймон, Мириамель и остальные придворные спешились в Наружном дворе, большая часть солдат разошлась по казармам, но королевская стража продолжала окружать короля и королеву. Саймон изо всех сил старался выглядеть довольным, когда высокопоставленные придворные один за другим подходили, чтобы приветствовать королевскую чету и радушно пригласить их в замок.

Последним, с церемониальными ключами от Хейхолта в руках, стал сам лорд-канцлер Пасеваллес. Он преклонил перед ними колено, протянул шкатулку с ее сверкающим содержимым и сразу поднялся. В его соломенного цвета волосах все еще не появилось седины, с некоторой завистью отметил Саймон, хотя Пасеваллес был всего на несколько лет младше.

– Боюсь, нам нужно многое обсудить, – сказал Пасеваллес. – Конечно, я понимаю, что ваши величества устали…

– Нет, вы правы, лорд-канцлер, – ответил Саймон, и Мири кивнула. – Есть вещи, о которых нам следует узнать немедленно. На самом деле мы поедим и немного отдохнем, а потом, когда часы пробьют два, мы с королевой ждем тебя в Большом зале. Граф Эолейр и герцог Осрик также должны прийти. Да, пожалуйста, позаботься, чтобы присутствовал принц Морган.

– Конечно, ваше величество. – Однако Пасеваллес выглядел смущенным.

– Что-то не так, лорд-канцлер? – спросила Мири.

– Просто… слишком много всего произошло за время вашего отсутствия. – Он наклонился вперед и заговорил, приглушив голос, хотя остальные придворные находилась на значительном расстоянии. – К нам вроде бы пожаловал… посол ситхи.

– От Джирики и Адиту? В самом деле? – Саймон явно удивился и почувствовал, как сердце забилось быстрее – это была очень хорошая новость. – Превосходно! Где он? Мири, ты слышала?

– Я слышала. – Но королева смотрела в лицо лорд-канцлера и увидела там то, чего не заметил Саймон.

– Но это еще далеко не все, верно? Ты сказал: «вроде бы»?

Пасеваллес кивнул.

– Да, ваше величество. Посол не он, а она. Кто-то попытался ее убить. Мы еще не знаем, добился он своего или нет, она находится в тяжелом состоянии.

После возвращения королевской четы в конюшнях стало шумно – лошади, конюхи, мальчишки, уборщики и, конечно, несколько дюжин оруженосцев ревностно приглядывали за великолепными лошадьми своего господина или госпожи. Вернувшиеся животные фыркали и громко ржали, когда их вели в прежние стойла, словно приветствовали старых друзей и родственников, остававшихся дома.

При других обстоятельствах, в особенности после долгой утренней прогулки, Морган с радостью предоставил бы своему оруженосцу Мелкину позаботиться о Каване, но мерин захромал во время последней части путешествия через Эрчестер, и Морган хотел проследить, чтобы с лошадью обошлись надлежащим образом. Он увидел одного из конюхов и поманил его к себе.

– Да, ваше высочество? И добро пожаловать домой, принц Морган.

– Устрой моего Кавана. – Морган похлопал мерина по шее. – У него не в порядке правая передняя нога. Возможно, под подкову попал мелкий камешек, но я не сумел его найти.

– Я попрошу кузнеца его осмотреть, ваше высочество, – с поклоном сказал конюх и взял поводья. – Здесь полно сладкой летней травы, так что не беспокойтесь за него.

Пока Морган наблюдал за конюхом, который вел лошадь через толпу кривоногих мужчин и сновавших туда-сюда мальчишек, что-то так сильно ударило его сзади по ногам, что колени у него едва не подогнулись, но уже в следующее мгновение две руки обхватили его за пояс и сжали. Охватившая Моргана паника тут же исчезла, как только он услышал знакомый голос:

– Я так на тебя сердита! Ты обещал отправлять мне письма, но совсем не писал!

Морган попытался оторвать от себя сестру, но она уже обежала вокруг него и принялась цепляться за тунику и наступать ему на ноги, словно собиралась забраться на него, как на дерево.

– Подожди. Подожди! – рассмеялся он. – Я тебе писал. – Морган наклонился, поднял Лиллию на руки и прижал к себе. – Ты стала тяжелее. Наверное, пробиралась на кухню и таскала конфеты? Неужели никто за тобой не присматривал? – Он слегка отодвинул ее от себя, хотя она так извивалась, что Морган с трудом удерживал ее на руках. Она заметно повзрослела, и это его поразило, лицо Лиллии стало более вытянутым и худым, хотя она и состроила гримасу. – И ты потеряла зуб, Лил! Теперь ты выглядишь как старая нищенка!

Она попытался стукнуть его по голове, но Морган увернулся.

– Ты написал всего одно письмо, Морган, – сказала она, – ужасно давно – в месяце фейервер! Я знаю, потому что получила его сразу после Праздника свечей. Бабушка и дедушка присылали мне много писем королевской почтой, и дядя Тимо, а ты только одно! – Лиллия посмотрела на него с мрачным выражением, впрочем, ее лицо тут же посветлело. – А ты знаешь, что у нас в замке зитер? Она едва жива, но тетя Тиа-Лиа сказала, что она настоящая фейри.

Морган не понял, о чем говорит сестра, но не сумел сдержать смех.

– Я скучал по тебе. И сожалею, что не писал больше. – Он обнял сестру и поцеловал ее в щеку, но она продолжала сопротивляться. – А теперь я ужасно хочу есть. Ты мне можешь помочь?

– Глупый. – Она бросила на него взгляд, настолько переполненный одновременно возмущением и любовью, что именно в это мгновение Морган почувствовал, что он действительно вернулся домой. – Тебе не нужна помощь. Кто-нибудь тебе принесет. Ты принц.

– О да, ты права. Я забыл. Ладно, тогда я приказываю тебе пойти и отыскать для меня какой-нибудь еды, чтобы я мог утолить голод.

Она покачала головой:

– И это тоже глупые слова. Я принцесса. Я не должна.

– Тогда мне придется тебя похитить и заставить выполнять мои приказы! – Он внезапно наклонился, подхватил ее за талию, поднял и перебросил через плечо. – Поймана жестоким гигантом! Принцесса-поросенок теперь обречена!

Она перестала отбиваться и завизжала.

– Гигант! Я забыла! Один из солдат рассказал нам, что вы встретились с гигантом, и рыцари с ним сражались! Это правда, Морган? Ты действительно сражался с гигантом?

По лицу Моргана пробежала тень, на мгновение испортив радость от встречи с сестрой, и он аккуратно поставил ее на усыпанный соломой пол.

– Тебе не о чем беспокоиться, – сказал он ей. – Я не видел никаких гигантов.

– Мы так скучали! Должно быть, вы рады вернуться домой, ваше величество. Теперь вы снова там, где все можно делать должным образом. – Леди Тамар, жена барона Эйнсберри, от которой пахло фиалковым корнем и совсем чуть-чуть потом (стало довольно тепло), принялась зашнуровывать корсет Мириамель.

Хрупкое здоровье молодой женщины не позволило ей отправиться на север.

– О да, замечательно.

Однако после сравнительной свободы в течение нескольких месяцев путешествия, проведенных в седле, Мириамель совсем не спешила вернуться к формальной одежде, которой требовало участие во Внутреннем совете. Она и в лучшие времена не любила носить корсет, теперь же у нее возникло чувство, будто ее заколачивают в гроб.

Женщины быстро надели на нее драгоценности и тяжелый головной убор. Леди Тамар, которая обнаружила, что беременна, как раз в тот момент, когда королевская процессия отправилась в Риммерсгард, уже заметно округлилась.

– Вы так красивы, моя королева, – сказала Тамар, глядя на работу придворных дам. – Как ваш муж должен вами гордиться!

Мириамель только вздохнула. Она чувствовала себя как статуя святого, которую готовят к религиозным праздникам. В разговор вмешалась леди Шуламит.

– С вашего разрешения, ваше величество, могу я привести в порядок ваше лицо? Прошу меня простить, но у вас кожа покраснела от солнца.

– О да, конечно.

Эту процедуру Мириамель также ненавидела, но терпела в особых случаях – в те моменты, когда ей требовалось выглядеть как настоящая королева. Она наморщила нос, уловив уксусный запах отбеливателя, но позволила молодой женщине его нанести и почувствовала, как он сушит и без того сухую кожу, когда леди Тамар передала ей зеркало. Было довольно трудно его поднять так, чтобы увидеть собственное отражение, когда рядом находились три женщины, а четвертая неуклюже возилась у щиколоток, надевая туфли ей на ноги. Когда королеве наконец удалось разглядеть свое белое, как у призрака, лицо, она едва не уронила зеркало.

– Нет! – сказала она. – Нет. Уберите это.

– Что? Что убрать, ваше величество?

– Краску с лица. Я не буду так выглядеть. Не сегодня. – Из зеркала на нее смотрели не знакомые черты стареющей женщины, а отвратительное привидение, которое выскочило к ней из темноты рядом с Северной дорогой, похожие на трупы лица убегающих норнов. – Немедленно, Шуламит. Я похожа на Белых Лис.

Дамы были настолько изумлены, что с трудом сумели скрыть свои удивленные взгляды, но леди Шуламит тут же принялась снимать свинец и уксусный отбеливатель при помощи куска влажной ткани.

У Мириамель так сильно дрожали руки, что ей пришлось их стиснуть и положить на колени. Она понимала, что ее дамы пребывают в недоумении. Как они могли знать, чему она стала свидетельницей, что чувствовала? Те, что сопровождали ее в Элвритсхолл, сидели в палатках под охраной, когда норны с боем пробивались вниз по крутому склону холма, в то время как сама Мириамель находилась в темноте, в хаосе, среди мечущихся солдат и лошадей и пыталась отыскать мужа.

Ее дамы ничего не видели, кроме встревоженных лиц подруг, их всех собрали в королевском шатре, чтобы они там дождались окончания страшного нападения норнов. Но их королева не могла забыть жуткое чудовище, которое продиралось к ней сквозь деревья, точно гигант-людоед из далекого прошлого, когда эти ужасные существа бродили по земле, а люди могли лишь прятаться и молить небеса о спасении.

Хватило бы одного гиганта, но эти женщины и представить не могли, как скакали норны вслед за ним, прижимаясь к шеям своих темных лошадей, и их лица казались в ночи погребальными масками, они кричали и смеялись, прорываясь сквозь ряды смертных, превосходящих их числом в десять раз, а потом исчезли в степях, начинавшихся за дорогой, оставив распростертые тела тех, кто не успел убраться с их пути.

«Нет, – решила Мириамель. – Я не пойду на совет с лицом, как у этих демонов».

– Давайте, убирайте все белое, – заявила она. – Пусть я буду загорелой, как обычная крестьянка. И замените черную мантию на голубую, со звездами, похожую на вечернее небо. Да, мы продолжаем скорбеть по герцогу Изгримнуру, но сегодня я должна надеть что-то другое.

Ее дамы, так и не поняв странного настроения королевы, поспешно повиновались.

* * *

Мири удивилась, увидев, что муж ждет ее у входа в тронный зал.

– А где остальные? – спросила она. – Почему ты тут стоишь?

– Потому что я хотел войти вместе с женой – моей королевой. – Он улыбнулся, но Мириамель почувствовала, что он, как и она, испытывает тревогу. – Я ходил навестить посла ситхи.

– Она говорила с тобой?

Он покачал головой:

– Телия сделала все, что было в ее силах, и ситхи отдыхает, но она едва может шевелиться. Мне сказали, что она слабеет с каждым днем.

– И мы ничего не можем для нее сделать?

– Я очень надеюсь, что сможем. Нам нужно отправить ее домой, Мири. У них есть целители, которым известно больше, чем Тиамаку или его жене, в особенности когда нужно лечить ситхи.

Теперь пришел черед Мириамель покачать головой.

– Клянусь святой Элизией! Я так надеялась, что у нас будет несколько дней для отдыха, чтобы все спокойно обдумать и обсудить нападение норнов и послание на стреле. Но мне бы следовало знать, что рассчитывать на покой не приходится.

– Да, моя дорогая, такой надежды нет.

Она вздохнула:

– Ты видел нашу внучку?

– Да, но совсем недолго. Клянусь, Лиллия выросла на целую ладонь за то время, что нас не было. Она сразу же отругала меня за то, что я отправляюсь на совет, поэтому я обещал посмотреть, как она ездит на пони, позднее. – Он предложил Мири руку. – Теперь мы можем войти, дорогая? Остальные уже нас ждут.

Большой тронный зал привели в порядок, знамена почистили по случаю возвращения Верховных короля и королевы, но после месяцев, проведенных в путешествии, он показался Мириамель почти незнакомым. Огромное кресло из костей дракона – знаменитый трон Престера Джона – стояло на возвышении в одном из концов зала, освещенное яркими лучами солнца, льющимися из высоких окон, но задняя его часть оставалась в тени нависающего огромного черепа дракона Шуракаи, являвшегося средоточием грандиозной лжи. Король Джон утверждал, что он убил дракона, но на самом деле его поразил предок Саймона Эльстан, Король Рыбак.

По этой, а также по другим причинам Саймон не любил старый трофей, и его даже на некоторое время вынесли из большого зала: в течение года или даже больше огромный трон стоял во дворе под открытым небом, отданный на волю стихий. Но, в отличие от Саймона, народ Эркинланда испытывал к нему совсем другие чувства, и со временем король сдался и позволил вернуть трон на почетное место в зале. Тем не менее ни он, ни его жена никогда на него не садились. Мириамель понимала, трон означал для простых людей, что преемственность сохраняется, но она ненавидела воспоминания о последних безумных годах своего отца.

«В любом случае, – напомнила она себе, – нас двое, король и королева, мы правим вместе, пусть часть придворных иногда об этом и забывают. Один трон не подходит для нас».

И на нее вдруг накатила волна благодарности к мужчине, на руку которого она опиралась, кухонному мальчишке, ставшему ее мужем.

«Я пыталась не пускать его в свое сердце, – подумала она. – Святые тому свидетели, как я пыталась! Я не хотела такой жизни для него. Меня растили для выполнения обязанностей, которые никогда не кончаются, – он должен был получить лучшую судьбу. Но благодарение Богу, что он у меня есть!»

Она сжала руку Саймона. Он не мог знать, о чем она думала, но Мириамель ощутила ответное пожатие.

* * *

Длинный Пелларинский стол, подарок императора Наббана Пеллариса королю Тестейну, покорителю Эрнистира, который быстро добавил Эркинланд к своим владениям и последние несколько лет жизни использовал Хейхолт в качестве одной из королевских резиденций, стоял у края помоста. Он столетиями находился в замке.

За ним сидело более дюжины членов совета, самое представительное собрание с тех пор, как Мириамель и Саймон начали править Эркинландом и Верховным Протекторатом. Вокруг сновали слуги.

Слева от пустого кресла Саймона сидел граф Эолейр, Мастер Престола, который погрузился в изучение почты и сначала не заметил, что король и королева вошли в зал. Справа расположился Пасеваллес, лорд-канцлер, пришедший с собственной деревянной коробкой с письмами. С другой стороны, рядом с креслом Мириамель, почетное место занимал Осрик, лорд-констебль и герцог Фальшира и Вентмута, а также отец вдовы Джона Джошуа Иделы. Мириамель не особенно нравилась вдова сына, но к самому Осрику, осторожному и разумному землевладельцу, прославившемуся во время Второй войны тритингов еще до рождения дочери, относилась лучше.

По обе стороны от короля и королевы сидели еще несколько их друзей и придворных: Тиамак, сэр Кенрик и его военачальник, сэр Закиель, известные офицеры Эркинланда; его преосвященство, архиепископ Джервис из собора Святого Сутрина, представлявший верховную религиозную власть Эркинланда, обычно благосклонный и изредка полезный человек, отвечавший также за раздачу королевской милостыни. Кроме того, за столом находились лорд Феран, конюший и церемониймейстер; граф Роусон из Гленвика, которого Саймон и Мириамель между собой называли Роусон Неотвратимый.

Граф являлся главой одной из самых могущественных семей Эркинланда – и был среди первых сторонников старого короля Джона, – а потому его приходилось включать даже в самый узкий круг представителей власти, несмотря на то, что он отличался невероятным упрямством и полным отсутствием любознательности. Саймон относился к нему немного лучше – еще одна причина, по которой Мириамель считала, что ее мужу так же повезло с женой, как ей, когда она за него вышла: она оставалась единственной защитой от его неизменной слабости – излишней доброты. Саймон не умел сказать «нет» даже самым неряшливым и ленивым бездельникам.

В дальнем конце длинного стола, из-за чего они казались еще меньше, сидели Бинабик и Сискви, на которых бросали любопытные взгляды те, кто не побывал на севере вместе с королевской четой. Рядом с ними расположился Тиамак, но его жена отсутствовала, она ухаживала за раненой ситхи. С радостью и облегчением Мириамель увидела свою дорогую подругу, графиню Рону. Королева и король ценили здравый смысл графини, а вещи, которые им предстояло обсудить сегодня, требовали присутствия рассудительных людей. Кроме того, Мириамель хорошо знала, что графиня замечает детали, находящиеся вне сферы интересов мужчин-придворных.

Однако королеву огорчило, что ее внук не пришел на совет, и она надеялась, что ее муж не обратит на это внимания. Он и без того сердился на Моргана за многочисленные проступки, совершенные во время путешествия на север.

Саймон бросил на жену многозначительный взгляд, и сначала Мириамель подумала, что он догадался, о чем она думает, но почти сразу сообразила, что ошиблась, когда король повернулся к Эолейру.

– Я знаю, что ты озабочен другими вещами, старый друг, – тихо заговорил Саймон. – Но ты нам нужен здесь. Сегодня мы с королевой просим тебя вести Внутренний совет.

Лорд-распорядитель кивнул:

– Конечно, ваше величество.

Мириамель не могла ему не сочувствовать, она понимала, чего стоило ему отказать в помощи королеве Инавен. Тридцать с лишним лет Эолейр служил Верховному Престолу – он отказался от всех титулов и наград, он мог и ему следовало занять трон Эрнистира после войны Короля Бурь – во всяком случае, Мириамель считала именно так и знала, что Саймон с ней согласен. Несомненно, в Верховном Протекторате не нашлось бы лучшего политика, который принес бы ему столько же пользы.

«Саймон слишком добр, а Эолейр слишком послушен долгу, ему всегда не хватало здоровой толики эгоизма, и это одна из его главных проблем», – подумала она.

Мириамель сама предложила, чтобы заседание совета вел именно он. Она знала, что граф испытывает боль из-за того, что не сумел прийти на помощь королеве Инавен, а от своего деда и отца Мири знала, что лучший способ привлечь утраченное внимание полезного человека – поручить ему важное дело. Как жаль, что ее отец забыл эту мудрую истину, которой его научил собственный отец!

– Слушайте все! – возвестил герольд по сигналу Мириамель и стукнул посохом по каменным плитам, прервав негромкие разговоры сидевших за столом людей. – Его величество король и ее величество королева взывают к вашему вниманию!

– Мы благодарим милосердного бога за то, что все благополучно вернулись домой, – заговорил Саймон, когда в зале воцарилась тишина. – Мы рады возвращению в Эркинланд. Мы бы предпочли более счастливые и спокойные времена, но следующая неделя будет очень непростой для всех нас. В следующий дрордень состоится мемориальная манса в честь герцога Изгримнура, нашего дорогого друга. – На мгновение тень улыбки промелькнула по его губам. – И это правильно, я полагаю. И, хотя Изгримнур всегда был хорошим эйдонитом, он не утратил привычку вспоминать имена старых богов, когда бывал чем-то огорчен.

Те немногие, кто знал старого герцога, рассмеялись, остальные кивнули. Известие о смерти Изгримнура пришло вместе с другими письмами из Элвритсхолла более двух недель назад, поэтому слова короля не вызвали удивления.

– В следующий фрейдень, после мемориальной службы, состоится Великий совет, на котором нам предстоит многое обсудить. Большинство из вас уже слышали истории о нападении на королевскую процессию после того, как мы покинули Риммерсгард. События в Наббане, как ясно дал понять лорд Пасеваллес, также требуют нашего внимания, а кроме того, все, что связано с прибытием к нам посла ситхи.

Сэр Кенрик и часть из тех, кто находился с королем и королевой на севере, удивленно переглянулись.

– Ваше величество, пожалуйста, – сказал капитан, – неужели, после стольких лет, мы получили послание от ситхи?

– Как я уже сказал, мы поговорим об этом на Великом совете, – сказал король. – Сегодня нам предстоит обсудить более срочные вопросы. Лорд-камергер, предоставляю вам слово. – Саймон указал на Эолейра. – Расскажите о том, что случилось, и вместе мы постараемся понять, что происходит. Кроме того, я хочу просить вас о том, чтобы все, о чем пойдет разговор, не вышло за стены данного зала – ведь здесь собрались люди, приближенные к трону, наши ближайшие друзья и самые надежные союзники.

– Но о нападении белокожих уже стало известно в Эрчестере, ваше величество, – сказал граф Роусон с видом человека, который скоро повсюду наведет порядок.

– Да, о нападении знают многие, – сказала Мириамель, которую, как всегда, раздражала самоуверенность графа. То, что он являлся потомком одной из старейших семей Эркинланда, не давало ему права прерывать ее мужа. – Но некоторые подробности известны лишь немногим – важные подробности. Несомненно, вы бы хотели их узнать, граф, чтобы ваши неизменно превосходные советы основывались на фактах…

Роусон редко понимал ее иронию, что раздражало Мириамель едва ли не больше всего. Он расправил плечи и погладил бороду, показывая, что не сомневается в собственной мудрости.

– Конечно, ваше величество, у меня лишь одна цель: служить Верховному Престолу.

– Тогда позвольте мне ознакомить вас с фактами, милорды, – сказал Эолейр.

Как всегда, Эолейр говорил сжато, тщательно подбирая слова, излагая лишь то, что он точно знал, и не делая никаких предположений. И все же, несмотря на стремление Эолейра к правде, он умолчал про историю леди Альвы о норнах и трупах ситхи в далеком Энгби. Саймон и Мириамель согласились, что слишком рано рассказывать об этих событиях всем, потому что некоторые придворные могут решить, что конфликт произошел между двумя кланами бессмертных, и откажутся отнестись серьезно к другим признакам опасности. Большинство из них никогда не понимало и не верило в дружбу своих правителей с фейри, как они их называли.

– Те из нас, кто был на Северной дороге, согласились, что никогда не видели гиганта таких размеров, – закончил Эолейр. – Вдвое выше любого человека и в десять раз тяжелее.

– Значит, фейри их откармливают? – спросил герцог Осрик. – Это очень плохо. Мне рассказывали, что во время прошлых сражений мы теряли не менее дюжины человек, чтобы убить одно чудовище.

– Мы не знаем ответа на данный вопрос, ваша светлость, – сказал Эолейр. – Но даже если Белые Лисы разводят чудовищ, словно охотничьих собак или лошадей, не это является нашей главной проблемой. – Он развернул испачканный кровью пергамент. – После того как норны сбежали от нас, они устремились на восток, как нам удалось выяснить, но один из солдат сэра Кенрика нашел это на дороге. Архиепископ, вы узнаете язык?

Джервис встал, подошел поближе и наклонился, опираясь на кресло Эолейра, чтобы изучить пергамент.

– Руны Риммерсгарда! – сказал он. – Зачем норнам их использовать?

– Потому что, как объяснил лорд Тиамак, ваша милость, – ответил ему Эолейр, – в самом сообщении – а это действительно сообщение – написано, что составил его не норн, а человек, который путешествует вместе с ними, быть может, как пленник или раб. Тиамак?

Вранн медленно вышел вперед. Его хромота, приобретенная в те дни, когда Мириамель с ним познакомилась, заметно усилилась за прошедшие годы. Тиамак рассказал Внутреннему совету о древнем происхождении рун, а потом прочитал сообщение вслух. Когда он закончил, в зале надолго воцарилось молчание.

– Сплошное вранье, – наконец заявил граф Роусон. – Проклятая ловушка, которую придумали белокожие, чтобы лишить нас бдительности.

– Такое возможно, милорд, – кротко ответил Тиамак. – Но если они хотят нас обмануть, зачем выдумывать историю, которая заставит нас насторожиться? И зачем придумывать такой странный способ доставки сообщения, когда они могли просто оставить его в лагере?

– Имя Ярнульф ничего мне не говорит, но до меня доходили слухи о Белой Руке, – заговорил герцог Осрик. – В северных землях, а иногда даже на юге рассказывают легенду об отряде разбойников с таким названием, которые охотятся на норнов и убивают их всякий раз, когда те пересекают границы земель смертных. Но мне кажется, более вероятно, что это лишь воспоминания о древнем герое вроде Джека Мундвода и его отряда.

– Возможно, так и есть, – сказал король. – Или это старое имя, которое взял кто-то новый – тот, кто затаил обиду на норнов. Тиамак, покажи нам, что еще было вместе с посланием.

Тиамак кивнул, вытащил какой-то блестящий предмет из внутренних складок свободной мантии и положил его на стол. Все члены совета, не видевшие ничего подобного прежде, наклонились вперед, чтобы его рассмотреть.

– И что это такое? – спросил Осрик. – Я не узнаю эмблему.

– Я не удивлен, – сказал Тиамак. – Мы храним в тайне наше членство и редко рассказываем о своих делах.

– Мы? – спросил архиепископ Джервис. – Вы хотите сказать, что каким-то образом связаны с этим человеком, лорд Тиамак? С тем, кто отправил нам послание?

Тиамак повернулся к Саймону и Мириамель:

– Какую часть истории мне следует рассказать, ваши величества? Ведь она довольно длинная.

– В том объеме, какой ты посчитаешь нужным, – ответила Мириамель. – Столько, сколько необходимо, чтобы члены Внутреннего совета поняли, почему к посланию следует отнестись серьезно.

Тиамак кивнул и провел рукой по темным редеющим волосам.

– Во-первых, благородные лорды и леди, сами того не зная, вы уже встречали нескольких человек, которые принадлежат к группе, использующей данный знак, – Ордену манускрипта. – Он показал в конец стола. – Как и я, Бинабик из Иканука является членом Ордена с тех самых пор, как его магистр вручил ему такую же эмблему еще в те времена, когда началась война Короля Бурь.

Бинабик протянул руку к вороту домотканой рубашки и вытащил блестящий предмет, который поднял вверх своими короткими толстыми пальцами.

– И с тех пор я с гордостью его ношу, – сказал тролль. – Орден сделал очень много, чтобы сохранить и защитить мир и мудрость от тех, кто не ценит ни то, ни другое.

– Прошу прощения, лорд Тиамак, – сказал архиепископ Джервис, – но у меня это вызывает тревогу. Вы хотите сказать, что являлись членом тайной гильдии, оставаясь советником Верховного Престола? И что все его члены иностранцы?

Тиамак покачал головой.

– Если под «иностранцами» вы имеете в виду тех, кто выглядит не так, как вы, ваше преосвященство, то ответ «нет». Более того, в течение многих лет до своего исчезновения сам принц Джошуа, юный сын короля Джона, являлся одним из членов нашего Ордена. И если Джошуа жив, да хранят его небеса, возможно, он все еще носит этот символ. – Тиамак вежливо улыбнулся. – Но наша тайная гильдия, как вы ее называете, гораздо ближе к дому, чем кажется. Мой друг отец Стрэнгъярд также в ней состоял. Я полагаю, вы его помните?

– Стрэнгъярд? Королевский капеллан? – Теперь Джервис выглядел окончательно сбитым с толку. – Конечно, я его помню и все еще скорблю о его смерти. Замечательный, благочестивый человек. Что вы хотите сказать? Что за таинственное общество?

– Если их величества мне позволят, я объясню, – сказал Тиамак. – Членами Ордена манускрипта являются ученые, объединенные клятвой оберегать мудрость и знания. Это великая честь, но также и тяжелая обязанность, часто смертельно опасная, ведь иногда сохранить мудрость можно, только вступив в сражение с теми, кто хочет снова погрузить мир во мрак. Несколько членов нашего Ордена погибли во время войны Короля Бурь. Но, несмотря на все опасности, нельзя взять и попросить о вступлении в Орден, как люди просят о королевской милости. Место в Ордене может быть даровано лишь нынешними Хранителями манускрипта – так мы сейчас называем себя, – нередко такое происходит, когда один из хранителей понимает, что его жизненный путь подходит к концу. Если возможно, такая же сияющая эмблема, какую вы сейчас видите, передается новому члену Ордена. Вы видели эмблему, принадлежащую Бинабику, дар его магистра. Я получил свою от доброго эйдонита, отца Динивана из Наббана, когда тот погиб от рук самого Прайрата, Красного священника, защищая Ликтора.

– Отец Диниван? Секретарь Ликтора Ранессина? – Джервис был удивлен, когда узнал, что к Ордену имеет отношение еще одно духовное лицо. – Я его хорошо помню!

– Да, Диниван. А Стрэнгъярд получил свою эмблему от Ярнауги из Тунголдира, когда этот достойный и мудрый человек остался и отдал свою жизнь, чтобы Джошуа и остальные могли спастись из Наглимунда, когда все казалось потерянным.

– Подождите минутку, – сказал герцог Осрик. – Вы сказали «Ярнауга»? Но того, кто отправил стрелу, зовут Ярнульф, очевидно, он также риммер. Быть может, родственник того человека, которого вы знали?

Тиамак покачал головой:

– Я никогда не встречался с Ярнаугой, потому что не бывал в Наглимунде, в замке Джошуа, когда туда пришел Ярнауга. Однако Стрэнгъярд был о нем очень высокого мнения, в особенности если учесть, как мало времени они провели вместе. Что касается вашего вопроса, эта мысль приходила в голову и мне, и Бинабику. Но у нас нет ответа. Возможно, у Ярнауги имелись родственники, но никаких записей о них не сохранилось. Стрэнгъярд никогда о них не упоминал, а собственный кулон Ярнауги с эмблемой Ордена висит у меня на шее. – Тиамак засунул руку под мантию, достал еще один кулон, аккуратно снял его с цепочки и положил на стол рядом с первым. – Однако, судя по письму, Ярнульф принадлежит к племени риммеров, очень давно порабощенных норнами. Ярнауга из Тунголдира происходил из свободных риммеров, наших союзников, которых возглавлял герцог Элвритсхолла и которые находились под управлением Верховного Престола.

– Если Ярнульф является членом вашего Ордена, кто его туда принял? – спросил Осрик. – Кто дал ему кулон?

– Прошу прощения, милорд, но вы слишком спешите. Тут имеются и другие странности. Вы видите, что кулоны почтенного тролля и мой из золота? А этот – нет. Откровенно говоря, я никогда не слышал, чтобы Орден делал эмблемы из серебра, даже в самые ранние периоды своего существования. Но меня удивляет и кое-что еще, – сказал Тиамак. – Мы с Бинабиком тщательно изучили кулон Ярнульфа и сделали интересное открытие. – Он взял собственную цепочку и ту, что находилась в послании Ярнульфа, и протянул их герцогу. – Посмотрите внимательно и расскажите, что вы видите.

Осрик поднес их к глазам и прищурился.

– Я ничего не вижу. Возможно, новый сделан не так тщательно.

– Вы правы, милорд. А теперь переверните его.

Осрик приподнял бровь и сделал то, о чем его попросил Тиамак.

– Я не вижу ничего существенного.

– Совершенно верно. А теперь посмотрите на мой кулон. Переверните его.

Некоторое время герцог разглядывал цепочки и кулоны, а потом нахмурился.

– На твоем кулоне есть надпись, но такая мелкая, что ее невозможно прочитать.

– На нем надпись, потому что на кулоне члена Ордена она должна быть, – сказал Тиамак. – Это крошечные буквы «POQM», которые соответствуют словам на языке Наббана: «Podosorbiem, quilmeminit» – «Тот, кто помнит, может заново создать мир».

– Но на эмблеме, которую нам прислал Ярнульф, такой надписи нет, к тому же она из серебра, а не из золота. Что все это значит? – спросил Саймон.

– Больше всего мы боимся, что письмо прислано не истинным членом Ордена манускрипта, герцог Осрик, – объяснил Бинабик. – Или кулон не является настоящим.

– Девиз восходит к предку короля Саймона, Эльстана, Короля Рыбака, – сказал Тиамак. – Того, что основал Орден. Таковы наши убеждения, и вы найдете эти буквы на кулоне Бинабика, а также у Джошуа, где бы он ни находился, и у леди Файеры из Пердруина. Мы последние члены Ордена манускрипта.

– Последние? – спросил архиепископ Джервис.

Казалось, он испытал облегчение.

– Мы потеряли многих самых мудрых, а те из нас, кто все еще верен Ордену, ищут новых достойных кандидатов. Я должен признать, что мы, члены Ордена, позволили себе отвлекаться на другие вещи в мирные годы. Но сейчас… пожалуй, достаточно сказать, что нужда в существовании Ордена снова не вызывает сомнений.

– Но почему? – резко спросил граф Роусон. – Я не все могу понять, но нападение дюжины проклятых Белых Лис и одного гиганта еще не конец света. Почему вы ведете себя так, будто небо готово обрушиться на ваши головы? И что за чушь вы несете про какой-то орден, хранителей манускрипта и все такое?

– Из-за того, что написано в послании Ярнульфа, милорд. – Лорд Эолейр долго молчал, и даже для Мири его слова оказались неожиданными. – Некто утверждает, что он как-то связан с Орденом, или намекает на это и говорит, что королева норнов пробудилась и хочет нам отомстить. Но мы имеем дело не только со словами! Есть еще кое-что, о чем мы не успели вам сообщить, – нечто важное, рассказанное нам нашим старым другом и его женой. – Шепот в зале моментально стих. Эолейр посмотрел на короля и королеву, испрашивая разрешения говорить дальше. Королевская чета обменялась взглядами, и Мириамель кивнула. – Благодарю вас, ваши величества, – сказал Эолейр и снова обратился к членам совета.

– Наш старый союзник Слудик из Энгби и его жена обнаружили, что Белые Лисы снова начали появляться на их землях в восточном Риммерсгарде после нескольких десятилетий отсутствия, а норны, похоже, начали войну со своими родственниками ситхи. Норны также атаковали солдат Верховного Протектората – солдат наших короля и королевы! – совсем рядом с границами Эркинланда, в то время как могли без особых усилий от нас спрятаться. Так что мы имеем сразу два очень серьезных исключения из правил, и они произошли почти одновременно. Разве это не повод для тревоги, милорд? – Эолейр редко выказывал гнев, но сейчас не сумел скрыть раздражение. – Король и королева вместе сражались в войне Короля Бурь. Как и я. Мы собственными глазами видели, на что они способны – и чего едва не добились. Король Сеоман и королева Мириамель стали свидетелями того, как этот замок был объят неземным пламенем и отброшен на сотни лет в прошлое. Разве не так, ваши величества?

Саймон кивнул.

– О да, звучит, конечно, как песня или легенда, но это правда. Мы видели собственными глазами.

– Вот почему мы так встревожены, добрый лорд Роусон, – закончил Эолейр. – Если бы нам не сопутствовала удача в сражениях с норнами, никто из нас не дожил бы до сегодняшнего совета.

Жесткий тон Эолейра заставил замолчать даже лорда Роусона. Мириамель догадалась, что частично граф расстроен из-за того, что новая угроза не позволяла ему помочь родной стране и ее сердцу, Эрнистиру.

– Но что мы можем сделать? – спросил герцог Осрик. – Даже если ваши страхи оправданны, лорд-камергер, как мы должны действовать, получив столь невнятные предостережения? Если фейри выступят против нас открыто, мы будем сражаться, но этого не произойдет, они могут прятаться внутри своей горы до Судного дня, но нам не удастся до них добраться, как в свое время обнаружил Изгримнур.

Эолейр посмотрел на короля и королеву. Саймон погрузился в размышления, а Мириамель кивнула и сказала:

– Пока мы не планируем никаких действий, ясно лишь, что нам необходимо узнать больше и что это тревожные знаки. Конечно, когда большая часть проблем связана с севером, мне представляется, что еще слишком рано собирать армию, но разумно позаботиться о том, чтобы подготовить новых солдат. – Она помолчала, собираясь с мыслями. – Тиамак и Бинабик, если он будет так добр, пока является нашим гостем, постараются выяснить как можно больше о Черном риммере Ярнульфе и о том, что означают его слова про «корону из ведьминого дерева». Нам прекрасно известно, что такое ведьмино дерево, – норны используют его для мечей и доспехов, – но мы никогда не слышали о сделанной из него короне. И все же, чем бы она ни оказалась, если Утук’ку ее хочет, это наверняка не сулит нам ничего хорошего. На данный момент, полагаю, это все, потому что нам предстоит заняться текущими проблемами, в особенности если вспомнить, что король и я отсутствовали в Хейхолте столько месяцев. – Она повернулась к Саймону: – Следует ли сказать еще что-то?

Саймон вздрогнул:

– Извини, любовь моя. Я задумался о Джелой и Моргенесе. Бог на небесах, я бы все отдал, чтобы двое мудрецов были сейчас с нами… – Он замолчал.

– Мы не знали этих людей, мой король, – сказал архиепископ Джервис, так и не дождавшись, что король продолжит.

– Нет, – сказал он, и Мириамель уловила печаль в голосе Саймона, которая никак не отразилась на его лице. – Нет, вы их не знали.

Он понимал очень многое, ее муж.

Глава 27. Полдень в «Безумной девице»

Вернувшись в привычное окружение, Морган испытал огромное облегчение, ведь он снова оказался в сердце империи, где ему ничто не угрожало. И все же он не чувствовал полного удовлетворения, что стало для него неожиданностью.

В открытое возле двери окно в таверну вливался полуденный жаркий воздух, пропитанный зловонием, или запахи таверны выходили наружу – пусть этот вопрос решают философы. Морган лишь знал, что было невероятно тепло, и после долгих месяцев, проведенных в дороге, главным образом в диких областях, запахи цивилизации казались ему особенно кричащими. На улицах валялся мусор, оставшийся после вчерашней королевской процессии, когда он проехал по городу вместе с бабушкой, дедушкой и их свитой. Его тоже приветствовали, но совсем не так, как короля и королеву.

«Могу спорить, они уже рассказывают сказки обо мне, – подумал он. – Говорят, что я прятался в лагере во Фростмарше, пока другие сражались с норнами – даже мой дед! Словно я не пытался присоединиться к солдатам. А бабушка приставила ко мне охрану, чтобы помешать мне сбежать на поле боя».

– Если вы опечалены, ваше высочество, – заметил сэр Астриан, – о чем говорит мрачное выражение вашего лица, я рекомендую вам посвятить свою жизнь служению людям, искупив тем самым свою вину. И еще одна чаша эля станет отличным первым шагом в новой жизни.

– Я и сам не против еще одной чаши эля, – сказал сэр Порто. – Но едва ли будет правильно посылать за элем принца. – Он нахмурился и погрузился в размышления. – Ольверис, ты пойдешь.

Сэр Ольверис лишь приподнял одну бровь и одарил сэра Порто пристальным взглядом.

– Ну, раз уж никто не хочет проявить инициативу и сделать то, что необходимо, – заявил Астриан, – я возьму на себя этот труд. – Он повернулся к дальней стороне зала, где хозяин таверны бранил мальчишку. – Хэтчер, еще кружку пива на стол принца!

Хозяин недовольно посмотрел на него и погрузился в подробный анализ достоинств предка мальчишки, который показался занимательным даже для слегка захмелевшего Моргана.

– Так он принесет нам эль? – наконец спросил Порто.

– Отказ обслуживать престолонаследника равносилен оскорблению Высокого Престола, – сказал Астриан. – Общество окажется в руинах, а Эркинланд будет захвачен ордами варваров, которые не склонны платить владельцам таверн за эль, потому что они могут легко получить его с помощью оружия. Конечно, Хэтчер принесет нам выпивку.

– Когда мы были на севере, – сказал Ольверис, – я надеялся, что Астриан замерзнет, хотелось узнать, станет ли он говорить то же самое, когда наконец оттает.

– Ты только послушай себя, Ольверис. – Астриан с отвращением посмотрел на собутыльника. – В действительности все, что я говорю, пронизано сиянием мудрости – и чем больше я говорю, тем ярче становится день для окружающих меня людей. А ты произносишь десять слов за два года, и ни одно из них не стоит того, чтобы дожидаться, когда ты его скажешь.

Морган не особенно прислушивался к их перепалке; что-то грызло его изнутри, точно мышь стену дома.

«Это все проклятые тролли, – думал он. – До того, как Сненнек затащил меня на гору посреди ночи, со мной все было в полном порядке. А сейчас я чувствую себя так, словно влюбился в девушку, а она сбежала с другим».

– Что вас тревожит, ваше высочество? – спросил Астриан. – Честность вынуждает меня сказать, что у вас лицо человека, страдающего от запора.

Моргану совсем не хотелось становиться предметом шуток, хотя в большинстве случаев он не возражал против дружеского поддразнивания. Однако что-то изменилось, он чувствовал, что должен разгадать эту головоломку, и у него возникло ощущение, что предстоящая выпивка может быть испорчена.

– Ничего. Меня ничего не тревожит.

– Смело сказано, мой принц, и смело солгано. Перестаньте, вы должны нам рассказать. Где вы найдете такие же сочувствующие уши, как у меня и Ольвериса, хотя у него они расположены слишком высоко, и ему придется наклониться, чтобы вас услышать.

– А как же я? – проворчал Порто, ставший похожим на капризного ребенка, который не выспался. – Разве мои уши нельзя назвать сочувствующими?

– Лишь всемогущий господь знает, для чего предназначены твои огромные лоскуты кожи, – заявил Астриан. – Слушать? Нет, скорее поймать ветер и отплыть в Арчу.

– Я отращиваю волосы, чтобы их скрыть, – печально сказал Порто. – Они большие, это правда.

– Большие? С тем же успехом можно назвать великий океан «слегка мокрым». Или льва бродячей кошкой.

К ним подошел владелец таверны Хэтчер и поклонился Моргану. В течение всего разговора он неловко мял в руках грязную тряпку, точно набожный человек, перебирающий четки.

– Прошу прощения, ваше высочество, – сказал он. – Как всегда, я приветствую ваше традиционное появление в «Безумной девице»…

– Как тебе и следует поступать, – перебил его Астриан. – Какое еще второсортное заведение – прошу меня простить, но я говорю откровенно – может похвастать такими особенными клиентами? А теперь иди и принеси нам эля.

– Послушайте. – Хэтчер был волосатым мужчиной с сиплым голосом, но сейчас выглядел так, словно готов заплакать. – Никак не получится. На чем вы сидите? Скамья, и очень хорошая скамья. А как вы называете это? – Он наклонился вперед и постучал костяшками пальцев по дереву. – Стол. Первое место на всей улице Барсука или поблизости от Рыночной площади, где есть настоящий стол. Я не заставляю ваше высочество сидеть на полу, не заставляю держать чашу на коленях. У меня все великолепного качества.

Морган бросил взгляд на посетителей таверны, которые сидели вокруг досок, лежавших поверх бочек, они тут же оторвались от своих кружек и уставились на принца и его друзей, как всегда, радуясь новому развлечению.

– Качество, – сказал Морган.

– Да, ваше высочество. И, прошу прощения, мой принц, но обратите внимание на то, что все ножки у стола одинаковой длины. Здесь вы не найдете старой разбитой мебели.

– Если не считать Порто, – заметил Астриан.

Морган не выдержал и рассмеялся. Старый рыцарь расправил плечи – он и в самом деле слегка заваливался в сторону – и постарался изобразить справедливое негодование.

– Но качество стоит мне денег, – сказал Хэтчер, полный решимости не отвлекаться. – И тут мы подходим к деликатному вопросу, ваше высочество, если мне простят мою дерзость.

– Как будто мы можем тебе помешать, – сказал Астриан. – Ты явно намерен уморить нас скукой, и тогда мы попытаемся найти другой оазис, чтобы успокоить наши нервы.

– Не нужно шутить, сэр Астриан. Вы хорошо со мной обращались – как и принц, – и я всегда рад видеть у себя его и вашу компанию. Кстати, если уж говорить о качестве, вчера сюда заходила леди Стрендж.

– Лиза? О, я по ней соскучился, – сказал Астриан. – И чем она сейчас занимается? У нее прошли красные пятна?

– Именно так, – продолжал владелец таверны, не обращая внимания на Астриана. – Сама Лиза Стрендж, и вы хорошо знаете: Лиза Стрендж – это качество. Она не станет спать с мужчиной, у которого нет доходов и дома. – Казалось, Хэтчер немного запутался и замолчал, чтобы собраться с мыслями. – Как бы то ни было, я благодарен, что у вас есть традиция сюда приходить, ваше высочество, – сказал он Моргану, – но тут возникает вопрос, прошу вашего прощения, о незакрытых счетах.

Морган вздохнул:

– Ради бога, просто пошли их лорду Джеремии, королевскому камергеру, и он с тобой расплатится.

– Но в этом как раз и дело, – сказал Хэтчер. – Перед тем, как вы отправились на север, лорд-камергер прислал письмо, очень строгое, в котором уведомил меня, что больше не намерен погашать ваши долги из таверны. Так он написал. И еще добавил, что мне больше не следует их ему присылать. Теперь вы должны сами по ним расплачиваться.

Мелкая неприятность неожиданно превращалась в очень серьезную причину для тревоги.

– Это ошибка, – сказал Морган. – Я уверен, что ошибка. Напиши ему снова.

– Я писал три раза. И в последний раз он ответил. – Хэтчер оказался в серьезной западне, с одной стороны, ему хотелось ублажить принца, но с другой, он мог потерять свое заведение. – И проблема состоит в том, ваше высочество, что вы должны… – Он наклонился так, что его бородатое лицо оказалось рядом с ухом Моргана. – Два золотых и пригоршню серебра. И это не считая двери, выбитой в прошлом декабре. Мне пришлось ее заменить, вместе с петлями и всем прочим.

– То есть ты хочешь сказать, что мне здесь уже не рады? – спросил Морган, изо всех сил стараясь наполнить свой голос благородным возмущением.

– О, клянусь всеми святыми, конечно, я вам рад! – Хэтчер, истративший всю свою храбрость, решил отступить. – Дело в том, ваше высочество, что я не могу бесконечно увеличивать ваш кредит, но это вовсе не значит, что я вам не рад. Теперь, когда вы вернулись, ну, я подумал, что нам с вами следует поговорить, чтобы мне не пришлось принимать другие меры.

– Другие меры? – Астриан наклонился над столом. – Ты нам угрожаешь, ничтожество?

Морган увидел искренний страх на лице Хэтчера и вмешался:

– Хватит, Астриан. Никто никому не угрожает.

«Если не считать моего настроения», – подумал он, потому что шансы его исправить, как следует выпив, стремительно исчезали. Он встал. В старой таверне пахло хмелем и потом, и ему вдруг захотелось оказаться подальше отсюда.

– Ты получишь свои деньги, Хэтчер. Клянусь честью принца Эркинланда.

– Ну вот, – сказал владелец таверны, вытирая пот с широкого красного лица. – Вот. Сказано со всем возможным благородством. Вашим спутникам следовало бы поучиться у вас манерам, ваше высочество. Так ведут себя благородные люди, честно и открыто. – Он слегка прищурился. – Могу я задать вопрос, если он не покажется вам недостаточно вежливым, сир? Потому что я сам должен деньги пивовару, и он говорит вещи, которые мне совсем не нравятся.

– Я дам тебе знать, Хэтчер. А теперь уходим отсюда.

Морган встал и подождал, когда друзья последуют его примеру. Порто слегка покачивался, точно высокое дерево со слишком короткими корнями. Астриан и Ольверис выглядели совершенно трезвыми, но Морган знал, что это не так. Оба пьянели медленно, и порой трудно было понять, насколько сильно они набрались, пока Астриан не терял контроль, а Ольверис не засыпал, сидя за столом, что случалось с ним почти так же регулярно, как со старым Порто. На самом деле Морган сомневался, бывали ли они когда-нибудь совершенно трезвыми.

«Ну и что я теперь буду делать целый день?» – спросил себя Морган. Он надеялся, что сможет не думать о подобных вещах, ему хотелось лишь тихо дрейфовать и забыть о путешествии в Элвритсхолл и унижении, которое ему пришлось перенести во время схватки с норнами в ту странную ночь на горе под насмешливой луной.

«Что я вообще буду делать?» Он не знал, как улучшить свое странное мрачное настроение.

«Почему ужасные тролли потащили меня на вершину той горы? С тех пор у меня не было ни одного счастливого мгновения».

Он даже едва не пожалел, что не свалился тогда вниз.

Брат Этан считал, что леди Телия одновременно самая воспитанная и самая неженственная аристократка из всех, что ему доводилось встречать. В некоторых аспектах она была идеальной: никогда не выходила из себя на людях, насколько он знал, общалась со всеми одинаково ровно, будь то горничная или коннетабль. Но, в отличие от многих других придворных дам, леди Телия не боялась испачкать руки. Ее совершенно не тревожила кровь или то, что являлось естественной частью жизни, и порой ему казалось, что она получает удовольствие в ситуациях, когда другие леди убегали или падали в обморок.

Конечно, в некотором смысле многие придворные дамы не были ей ровней: леди Телия родилась в простой купеческой семье, которая даже не пыталась купить титул, несмотря на довольно приличные доходы и очень неплохую виллу в горах Наббана. И до того, как она встретила и вышла замуж за Тиамака, одного из самых необычных лордов во всем Эйдондоме, она была монахиней.

«Очевидно, ее растили совсем не как изысканный цветок», – подумал Этан, пока она разглядывала женщину ситхи, на сей раз в присутствии мужа.

– Она не произнесла ни слова вот уже несколько дней, и, как видишь, ее дыхание стало быстрым и поверхностным. – Телия подняла веко ситхи и без малейшего трепета осмотрела зрачок, словно это монета или камень.

Всякий, кто не провел рядом с ней несколько дней, как брат Этан в течение последних двух недель, посчитал бы ее равнодушной, даже бесчувственной, но он видел, что леди Телия глубоко переживала из-за того, что не могла помочь незнакомке.

– Я готов поверить, что ее отравили, – сказал Тиамак и повернулся к Этану: – Никто так и не нашел наконечники стрел, которые удалось вытащить из ее тела?

Этан покачал головой:

– Нет. Они были, но на следующий день исчезли. Я помню, как они лежали на белой тряпице, испачканной кровью. Лорд Пасеваллес также не знает, что с ними произошло.

Тиамак кивнул:

– Ты можешь их описать?

– Я могу попробовать. – Монах закрыл глаза, пытаясь вспомнить тот день, когда он увидел, как раненая ситхи голыми руками успешно сражалась с вооруженным воином. – То, что осталось от древков стрел, было очень, очень темным, словно их натерли чернилами.

– Как стрелы норнов. Но я не уверен. Если ты вспомнишь что-нибудь еще, брат, пожалуйста, без колебаний расскажи мне. – Он повернулся к жене: – Черные стрелы. Как ты думаешь, это могли быть норны?

Она поморщилась:

– Не спрашивай меня про стрелы. Ты знаешь о таких вещах гораздо больше меня – ты ведь столько лет провел на охоте в болотах, в поисках пищи. К тому же какая разница?

– Потому что в этой части мира странно видеть черные стрелы, ведь их используют только норны, – сказал маленький мужчина. – Но я думаю, что в детстве видел такие черные древки, натертые ламповой сажей, на юге.

– Вы хотите сказать, что это могли быть стрелы враннов? – спросил Этан.

– Нет! Господи, нет, хотя некоторые кланы используют яд, наши стрелы слишком маленькие и не оставляют таких ран, какие были у этой женщины, когда ее принесли из Кинсвуда. Стрелы враннов не смогли бы настолько глубоко проникнуть в плоть – ими стреляют с близкого расстояния в птиц, змей и других мелких животных. Мы же видим раны от боевых стрел.

Телия закончила изучение ран пациентки, которые почти полностью исцелились, хотя лихорадка по-прежнему не проходила.

– И они, вероятно, были отравлены, – сказала она. – А ты знаешь какие-то другие племена или народы, которые мажут свои стрелы ядом?

– Ядом? Я не могу ручаться за самих ситхи и их кузенов норнов, – ответил Тиамак. – И нам будет нелегко справиться с последствиями действия яда – мы ведь очень мало знаем о ситхи и их обычном состоянии. Но в некоторых землях под Наббаном смертные раньше использовали отравленные стрелы, когда отправлялись на войну или собирались кого-то убить и хотели, чтобы жертва не выжила после ранения. – Он нахмурился. – На самом деле теперь, когда я всерьез задумался, такие кланы есть в Тритингсе, в особенности у озера Тритингс, они специально изготавливали яд для того, чтобы смазывать им наконечники стрел. Они называют его шлемом демона – тебе он известен как волчий аконит. Но я не думал, что он до сих пор в ходу.

Неожиданно к горлу Этана подступила тошнота.

– Если ситхи отравили волчьим аконитом, ее невозможно исцелить! – вскричал он.

– Мы и прежде знали, что наших умений недостаточно, – сказала леди Телия.

– Сожалею, но должен подтвердить, что моя дорогая жена права. – Тиамак покачал головой. – Однако ей может помочь небольшая доза наперстянки.

– Наперстянки? То, что дети называют «дом фейри»? Но это ведь также яд.

– Как вы знаете, брат, многие вещества ядовиты в одних дозах, но полезны в других, – сказал Тиамак. – В любом случае я с грустью должен признать, что это ее не исцелит, но может немного продлить жизнь и даст силы, чтобы она смогла с нами поговорить перед смертью. – Он пожал плечами. – Ничего больше я придумать не могу. Жена, а что скажешь ты?

– Мне также нечего предложить, – ответила она. – Я приготовлю для тебя наперстянку – у меня есть немного в моем саду лекарственных растений. – Леди Телия вновь укрыла одеялом бледное неподвижное тело ситхи и вышла.

– Моя жена и ее сад могли бы убить меня пять раз во время одного завтрака, если бы она захотела, – с улыбкой, удивившей Этана, сказал Тиамак. – Это главная причина, по которой мне следует быть хорошим мужем, не говоря уже о том, что есть множество других. – Он еще раз потрогал лоб ситхи и отвернулся. – Ты хотел поговорить со мной еще о чем-то, брат?

Этан с трудом сдерживал нетерпение, так ему хотелось рассказать о книге, найденной среди вещей принца Джона Джошуа.

– Да, милорд. Пока вас не было, лорд-камергер Пасеваллес попросил меня осмотреть книги покойного принца Джона Джошуа. Принцесса Идела хотела узнать, не пожелаете ли вы забрать некоторые из них в новую библиотеку.

– Она очень добра, – сказал Тиамак. – Но я думал, что мы взяли все книги Джона Джошуа.

– Очевидно, нет, милорд. В ее покоях есть шкаф с книгами, которых вы не видели. Я в этом уверен из-за того, что там нашел.

Пока Этан описывал, как он обнаружил «Трактат об эфирных шепотах» и о том, что ему известно про автора, Фортиса Отшельника, Тиамак слушал его с необычно отсутствующим выражением лица. Этан даже подумал, что поступил неправильно, если книга, к примеру, не является столь печально известной, как он решил.

– …И теперь она у меня, милорд, спрятана в чертежном зале, – сказал он в заключение, – хотя мне не хотелось там ее оставлять. Я снова осмотрел вещи принца Джона Джошуа, и хотя мне не удалось обнаружить ничего, столь же опасного, как «Трактат», должен признаться, там оказалось несколько томов, которые я не узнал и даже не сумел идентифицировать язык, на котором они написаны. Я что-то сделал не так?

Тиамак так долго молчал, что Этан уже не сомневался, что совершил какую-то ошибку.

– Ты кому-нибудь рассказывал про эту книгу? – наконец спросил Тиамак. – Ты что-нибудь говорил принцессе Иделе?

– Нет. Я не хотел ее беспокоить. Я собирался рассказать лорду Пасеваллесу, но нас прервали.

Тиамак кивнул:

– Я бы хотел на нее взглянуть. Мне доводилось о ней слышать, но совсем немного. Я не знал, что церковь считает эту книгу столь ужасной.

– Она находится в запретительном списке уже два столетия, милорд. – Этан сделал знак Святого Дерева. – Даже обладать ею… я боюсь, что подверг опасности свою душу.

К огромному облегчению Этана, Тиамак не стал смеяться, даже не улыбнулся.

– В последнее время тебе пришлось нелегко. Я вижу это на твоем лице, брат.

– Меня пугает книга, – признался Этан. – Мне страшно, что она находится в замке, но еще того хуже то, сейчас она принадлежит мне.

Тиамак кивнул:

– Я понимаю, но, конечно, не могу с уверенностью утверждать, оправданы ли твои страхи. В моей прежней жизни я не слишком хорошо знал, чем занимались ученые. Мне известно лишь то, что рассказали мои друзья из Ордена манускрипта и что я почерпнул у мудрецов, с которыми познакомился в Кванитупуле. Права церковь или нет относительно вредоносности книги епископа, но я бы хотел на нее взглянуть. Ты можешь принести ее мне позже, сегодня вечером?

– Боюсь, я освобожусь только после вечерней молитвы, милорд.

Теперь улыбнулся Тиамак:

– Тогда до вечера. А сейчас я должен вместе с женой попытаться помочь бедной женщине, потом мне предстоит встреча с королем и королевой.

Этан почувствовал, что его отпускают, но остался стоять.

– Еще один вопрос, лорд Тиамак?

– Да, конечно.

– Вы видели норнов, атаковавших королевский отряд? Тех, что северяне называют Белыми Лисами? Они действительно так зловещи, как их описывают в легендах?

– Нет, на сей раз мне повезло. Тот, Кто Всегда Ступает По Песку, сделал так, что я находился далеко от места сражения. Но я видел их раньше – в этом замке, в последние дни войны Короля Бурь. Я не знаю о книге, которую ты обнаружил, брат Этан, и ее якобы мрачной истории, но могу тебя заверить, что истории о норнах правдивы – они свирепы, умны и ненавидят нас. Да, Белых Лис следует бояться. Да позаботятся небеса о том, чтобы мы никогда не увидели их в наших землях.

Этан уже пожалел, что задал свой вопрос. Он снова сделал знак Дерева и ушел.

– Я сожалею, что здесь все еще царит беспорядок, – сказал Джеремия. – Все было… так сложно…

– Для всех нас, – сказал ему Саймон. – Не беспокойся.

– Просто дело в том… – Джеремия замолчал, заметив Мириамель, которой две леди помогали за ширмой снять платье.

Она, в свою очередь, его заметила и одарила взглядом, от которого Джеремия покраснел.

– Мастер спальни – это почетный титул, Джеремия, – сказала она, пока еще оставалась в платье. Под ним у нее оказалась лишь тонкая рубашка. – Ты не обязан оставаться с нами.

Джеремия покраснел еще сильнее.

– Прошу прощения, ваше величество.

– Да, день действительно выдался длинным, – сказал Саймон, не понимая, почему Джеремия не понял намека. – Все устали.

– Я лишь хотел поблагодарить вас. За то, что вы включили меня во Внутренний совет.

Саймон махнул рукой.

– Ты всегда был хорошим другом, Джеремия, и спас мне жизнь на дороге Фростмарш. Я намерен удостоить тебя еще большими почестями – и дополнительными обязанностями, можешь не сомневаться. Но я заметил, что ты совсем мало говоришь.

Лорд-камергер пожал плечами и не поднял взгляда. Временами он вел себя как неловкий юноша из далекого детства Саймона, каким-то образом перенесшийся в массивное тело мужчины средних лет.

– А что я могу сказать? Я слежу за едой и бельем. И ничего не знаю о военном искусстве.

– Пожалуйста, Джеремия, – сказала Мириамель, в голосе которой появилось нетерпение. – Никто не собирается воевать, во всяком случае, мы очень на это рассчитываем. Мы просто хотим подготовиться к тому, что может произойти. В точности как ты с едой и бельем.

Джеремия продолжал смотреть в пол, но расправил плечи.

– И все равно, вы проявили ко мне доброту, Саймон. Вы оба.

Саймон чувствовал, что Джеремия хочет сказать еще что-то, но король весь день слушал людей, и у него уже кружилась голова от разговоров.

– Ты мой друг и всегда им будешь, Джем. А теперь, будь добр, проводи леди, помогавших королеве, в переднюю комнату. Мы собираемся спать.

Джеремия выглядел потрясенным.

– Конечно! Извините, уже поздно. Я не подумал.

– Слуги также могут уйти, – сказал Саймон. – Мы с Мири хотим поговорить наедине.

– Конечно, ваши величества.

Он выпрямился, отложив на будущее свою проблему, чтобы заняться текущими обязанностями. Саймону ужасно не хотелось обращаться с Джеремией как с обычным слугой, но он уже был готов схватить лорда-камергера за шиворот и вытолкать вместе с остальными фрейлинами, слугами и всеми прочими из спальни.

Когда небольшой караван наконец-то скрылся за дверью, Саймон сбросил одежду и забрался под одеяло. Мириамель сложила украшения в шкатулку и присела, чтобы расчесать волосы.

– Как ты думаешь, что все это значило? – спросил он.

– Что? Джеремия?

– Я уже начал сомневаться, собирается ли он вообще уходить. Я даже подумал, что он попытается надеть мне домашние тапочки. – Саймон нахмурился. – Я ненавижу, когда он себя ведет словно верный пес. Он знает меня еще с той поры, когда мы оба были зелеными кузнечиками.

– Ты хорошо с ним обошелся, Саймон. Ученик свечного мастера стал лордом-камергером Верховного Престола – ему не стоит сетовать на судьбу.

Саймон хорошо знал этот ее тон.

– Иными словами, перестань тревожиться.

Она перехватила его взгляд в зеркале и устало улыбнулась в ответ.

– Совершенно верно.

Саймон уселся поудобнее, чтобы лучше видеть жену.

– Полагаю, ты права. Нам и без того есть о чем беспокоиться. Ты слышала, что сказал Тиамак о ситхи?

– Он, Телия и милый брат Этан сделали все, что было в их силах, Саймон, не взваливай все проблемы на свои плечи.

– Но почему ситхи отправили к нам посланника – ведь прошло так много времени с нашей последней встречи?

– Что мы можем сделать? – спросила Мириамель. – Она умирает. Мы должны попытаться отыскать тех, кто в нее стрелял, хотя это, скорее всего, браконьеры.

– С отравленными стрелами? – Саймон покачал головой. – Кроме того, я говорил о другом. Что мы будем с ней делать? Она умрет, если мы не отвезем ее домой.

Мириамель оторвалась от зеркала, подошла к кровати и села.

– Даже если бы мы знали, как найти Джирики и остальных, нам неизвестно, смогут ли они ей помочь. Она умирает, Саймон, любой смертный не дожил бы до нашего возвращения. Когда она не вернется назад, ситхи пошлют нового посла или отправят нам письмо.

– Но мы не можем просто сидеть и ждать! – Саймона шокировала бы ее бессердечность, если бы долгий опыт не научил его, что уставшая Мириамель становится бессердечной Мириамель. Он вздохнул и начал снова: – Мы не можем ждать, Мири. Неужели после стольких лет молчания ситхи случайно прислали к нам посла именно в тот момент, когда снова зашевелились норны – когда они пересекают наши границы, а сука с серебряным лицом, их королева, ищет то, что называют Короной Ведьмы?

– Возможно, мы придаем слишком много значения странному посланию.

– Но зачем вообще было его нам отправлять?

– Быть может, Ярнульф опасался, что его могут схватить.

– Ярнульф, не так ли? – Саймон заложил руки за голову и посмотрел на жену, которая продолжала изучать себя в зеркале. – Нет, это также не имеет смысла. И тебе не кажется, Мири, что даже если ситхи не отправляли сюда своего посла, или кем там еще она может быть, пришло время нам самим с ними связаться. Джирики может знать, что происходит с норнами, а если нет, нам следует поделиться с ним слухами, которые до нас дошли. – Он вздохнул. – И я очень хочу снова его увидеть.

– Ты хочешь сказать, его сестру.

– Адиту? Да, и ее тоже.

– Да, ее тоже. – Голос Мири прозвучал как-то отстраненно. – Должно быть, замечательно жить вечно, как ситхи, – сказала она, продолжая смотреть в зеркало. – И оставаться молодой и прекрасной, в то время как все остальные стареют.

Саймон рассмеялся:

– Ты бы и вправду этого хотела? Оставаться девочкой, которую я увидел в первый раз, в то время как я бы старел рядом с тобой? Мне нравятся твои морщины и седые волосы, жена. Они напоминают мне о годах, которые мы прожили вместе.

Она с преувеличенной осторожностью положила на место щетку для волос, словно на самом деле хотела швырнуть ее в Саймона.

– То есть ты хочешь сказать, что если бы Адиту оказалась здесь и ходила вокруг тебя в своих прозрачных одеждах, с очаровательным и таинственным лицом, ты бы не начал бегать за ней, как пес, почуявший сырое мясо?

– А это еще что такое? Ты ревнуешь? К Адиту? Дорогая, я не видел ее много лет! Не говоря уже о том, что между нами ничего не было. И не стану тебе напоминать, что она на пару столетий старше любого из нас. – Саймон попытался рассмеяться, но это оказалось сложнее, чем он рассчитывал. – А я думал, ты хорошо относишься к Джирики и Адиту, как и я, Мири.

– Ты жил с ними. А я – нет. – Мириамель вздохнула. – О, я не знаю. Да, мне они не безразличны. И я была взволнована не меньше тебя, когда подумала, что отношения между нашими народами меняются к лучшему. Но ситхи всегда отличались скрытностью. Они предпочитают оставаться в тени, держаться подальше от наших дел.

– Ситхи стараются не выходить из тени потому, что наши люди продолжают пытаться их убивать, моя дорогая. Я надеялся – мы оба надеялись, – что нам удастся это изменить. Но, что еще важнее, они знают норнов гораздо лучше, чем мы. А теперь забирайся в постель. Я хочу поговорить с тобой совсем о другом.

– Я очень устала, Саймон.

– Не об этом. Но здесь – залезай ко мне. Ты простудишься, если будешь сидеть в одной ночной рубашке. – Он отбросил одеяло, она скользнула к нему, и он почувствовал ее прохладную кожу сквозь тонкую ткань ночной рубашки.

– Я здесь. Так о чем ты хотел со мной поговорить?

Саймон вздохнул:

– Я думаю, нам следует доставить женщину ситхи обратно к ее народу, в лес Альдхорт. И я должен поехать вместе с ней. Пришло время поговорить с Джирики и остальными ситхи – и выяснить, почему они так долго хранили молчание.

Мириамель напряглась.

– Я категорически против.

– Но почему? Мири, ты видела существ, с которыми мы сражались, и жуткого гиганта! Что, если нам снова предстоит война с норнами? Мне даже страшно подумать, что нам придется воевать без советов ситхи. И я не думаю, что мы можем просто ждать, пока их посол умрет. Так нельзя поступать – ведь целители ситхи могут ей помочь.

Королева заговорила тихо, но Саймон почувствовал, что она расстроена.

– Кое-что из того, что ты говоришь, звучит разумно, но я должна подумать. Однако в любом случае ты не поедешь, Саймон. Сначала путешествие в Мермунд, потом Элвритсхолл к бедному Изгримнуру, наш народ практически тебя не видел в течение полугода. Ты говоришь, что может начаться война, и тут же предлагаешь снова отправиться через весь континент, как ты поступал, когда был совсем молодым, ради благородного и веселого похода и поисков ситхи?

– Ты извращаешь мои слова так, что я не в силах их узнать. – Саймон ненавидел, когда Мириамель говорила с ним так, словно он снова хотел стать молодым и не знающим обязательств. Конечно, в его душе существовал тайный уголок, где пряталась мечта о приключениях, – но у кого внутри не звучит капризный детский голос, уговаривающий отбросить опыт зрелости? – И я не мальчик, которого ты когда-то встретила, и не просто твой муж. Я король Верховного Престола.

– А я королева. И королева говорит, что король не может позволить себе отправиться в поисках приключений в тот момент, когда у нас накопилось столько проблем. Неужели ты забыл про Эрнистир и слухи о Хьюго, который начал поклоняться дьяволу? Неужели не слышал, как Пасеваллес рассказывал нам, что Наббан превратился в кипящий котел и может в любой момент взорваться?

Саймон долго молчал, дожидаясь момента, когда у него исчезнет желание скрипеть зубами от разочарования.

– Но что тогда нам делать, Мириамель? Я не могу просто ждать, когда эта женщина умрет, и надеяться, что Джирики пришлет кого-то еще.

Она повернулась к нему спиной, но осталась лежать рядом, чтобы ощущать тепло его тела.

– Отправь на поиски ситхи Эолейра, если нужно кого-то послать. Он Мастер Престола. Это его обязанность, и он знает их почти так же хорошо, как мы.

– Эолейр так встревожен событиями в Эрнистире, что с трудом может сосредоточиться на текущих делах.

– Еще одна причина, чтобы отправить именно его. Пусть займется чем-то важным, пока мы не узнаем наверняка, что Хьюго действительно стал проблемой. Пошли с раненой ситхи Эолейра или кого-то другого. Но ты никуда не поедешь, Саймон.

Некоторое время он лежал молча, погрузившись в размышления.

– Мири?

Она ответила ему далеко не сразу:

– Что?

– Ты на меня сердишься?

– За то, что ты хотел отправиться на поиски ситхи, когда у нас здесь сотни проблем, которые необходимо решить? С чего бы это?

– Ты сердишься.

Она повернулась к нему лицом и положила голову на грудь.

– Да, немного. Но это пройдет. Всегда проходит.

Глава 28. Колыбельные песни Лагуны Красной Свиньи

Фремуру пришлось довольно долго идти через лагерь к началу луга, где Унвер и его приемный отец держали свои фургоны, но прошло несколько дней с тех пор, как он в последний раз видел высокого воина. Все уже знали новость, но он сомневался, что Унвер ее слышал.

Фремур не любил ходить, но после того, как его лошадь вернулась без седока после рейда на обитателей каменных жилищ, его брат Одриг забрал ее и сказал: «Всякий мужчина, который не в силах удержать лошадь, не заслуживает ею владеть».

Казалось, все в клане Журавля знали о решении Одрига, и никто не скупился на ядовитые замечания, когда Фремур шагал между фургонами в сторону Березового луга. Он шел, опустив голову и прикусив губу, чтобы не отвечать на насмешки. Одриг ясно дал ему понять, что он поддерживает оскорбления: «До тех пор, пока ты не отрастишь толстую шкуру, ты бесполезен для меня и всех остальных». Одриг считал, что лучший метод воспитания заключается в регулярных побоях и унижениях в присутствии других членов клана.

Фремур не считал, что его кожа стала толще с тех пор, как закончилось его детство, но иногда появлялась уверенность, что его сердце сжалось и затвердело, точно сырая шкура, оставленная на солнце. Он часто думал о себе именно так, будто его внутренности превратились в узел из сыромятной кожи и он становится только прочнее и жестче, когда его натягивали. Он ощущал нечто похожее и в Унвере, однако напряжение внутри Унвера было значительно сильнее, вроде толстых веревок, которые используют для того, чтобы поставить вертикально упавшие после землетрясения камни на Клановой Земле. Веревки скрипели всякий раз, когда принимали на себя их невероятную тяжесть, и вскоре становились похожи на мощные сухожилия мужчин, надежно державших их в руках, когда они сражались с самой землей. Именно таким был Унвер, вот только его сухожилия никогда не знали отдыха. Другие члены клана Журавля его не любили, но боялись мощного тела, длинных рук и застывшего, лишенного выражения лица, не менявшегося подобно камням, что с легкостью выдерживают бесконечные атаки ветра и непогоды.

«Он слишком свиреп и не склоняет голову перед моим братом. Однажды Одриг его убьет или заставит уйти из клана», – думал Фремур.

Никто во всем клане, за исключением, быть может, его приемного отца Жакара, не помнил настоящего имени Унвера. Когда он неуклюжим мальчишкой только появился в клане, кто-то спросил его, кто он такой.

«Унвер», – ответил тот, глядя на Одрига и других парней, точно медведь, окруженный лающими собаками, – это значило «никто», и с тех пор все в клане стали так его называть. Даже сестра Фремура Кульва, а она одна из немногих по-доброму относились к высокому воину. Для всех остальных он был лишь странным, недружелюбным членом клана, который жил с вечно пьяным приемным отцом на краю лагеря – хороший всадник и отличный боец, но в остальном его старались избегать.

Подойдя к краю луга, Фремур увидел старого Жакара, сидевшего на ступеньках фургона и точившего нож длинными скребущими движениями. Фремур не имел ни малейшего желания разговаривать с вредным стариком, поэтому направился к тропинке, шедшей между деревьями в обход неухоженного фургона Жакара в березовую рощу. Там, как он и предполагал, Фремур нашел Унвера, который с помощью камней пытался придать нужную форму деревянным деталям своего незаконченного фургона, а Деофол, его огромный конь с темной шкурой, равнодушно щипал траву. В это время года трава была высокой и сочной, и все лошади обросли жиром. Наступило время праздника, во всяком случае, для большей части клана.

– Привет, всадник, – сказал Фремур. – Пусть копыта твоего скакуна всегда находят тропу.

Унвер поднял голову.

– Не смогу сказать того же тебе. Где твоя лошадь?

Фремуру совсем не хотелось об этом говорить, и он кивнул в сторону фургона Унвера, который выглядел уже почти готовым и куда лучше расшатанной повозки Жакара. Фургон еще предстояло покрасить, однако все сочленения были тщательно подогнаны, а каждая спица в каждом колесе отполирована до гладкости стекла.

– Как продвигается твоя работа?

– Неплохо, – сказал Унвер, протягивая Фремуру мех с вином.

– Если хочешь, я могу помочь тебе закончить, – предложил Фремур, делая глоток терпкого красного вина. – Я имею в виду твой фургон, а не вино. У меня нет лошади, и мне все равно нечего делать.

Унвер приподнял бровь, но не стал задавать очевидный вопрос.

– Перед покраской нужно продолжить полировку. Ты можешь с этим помочь – но тебя не спасет даже Громовержец, если ты сделаешь хотя бы одну зазубрину на дереве, Мышь.

– Мне никогда не нравилось это имя. – Фремур и сам не знал, почему он так сказал.

Унвер посмотрел на Фремура, сделавшего большой глоток, потом взял у него мех, напился сам и вытер капли вина с длинных усов. Его кожа, не такая темная, как у большинства людей клана, у которых под воздействием солнца и пыли равнин она приобретала оттенок вишневого дерева, напоминала по цвету круглые коричневые камни, лежащие на дне рек. У него был длинный нос, острый и тонкий, высокие скулы и необычные глаза, серые и похожие на дождевые тучи.

Фремур ждал, но Унвер не стал ничего уточнять относительно его прозвища. Вместо этого он проводил взглядом двух всадников, ехавших рядом вдоль дальней стороны луга, на расстоянии полета стрелы. Прищуренные глаза цвета бури следили за ними до тех пор, пока они не скрылись из вида, словно Унвер был хищником, а они жертвой.

Фремур чувствовал, как его охватывает разочарование из-за молчания Унвера. Он пришел сюда в поисках дружбы человека, понимающего, что такое быть изгоем в собственном клане.

– Что ты думаешь о моей сестре Кульве? – спросил Фремур и тут же пожалел о своих словах.

Он пришел, чтобы сообщить новость, и выбрал не самый лучший способ это сделать, но его обидело равнодушие Унвера.

Высокий воин внимательно на него посмотрел, словно в его словах могла быть какая-то ловушка.

– Она женщина. – Затем Унвер сообразил, что этого недостаточно. – Она хорошая женщина.

– Тебе она не безразлична, – сказал Фремур – и это было утверждение, а не вопрос.

Выражение лица Унвер стало еще более отстраненным, словно холодный ветер принес с собой снег.

– Она не стала для меня чем-то особенным. И тебя это не касается.

– Я видел, как вы гуляли.

Рука Унвера легла на рукоять ножа, висевшего у него на поясе, и в лице появилось что-то пугающее.

– Ты шпионил для Одрига…

– Нет! Нет, но я дважды видел вас вместе, когда вы шли и беседовали, а я ее искал. И я знаю свою сестру. Она бы не стала так свободно с тобой говорить, если бы раньше вы не проводили много времени вместе.

Серые глаза продолжали изучать Фремура, но рука Унвера покинула рукоять ножа.

– Почему ты говоришь мне все это, Фремур? Ты намерен защищать ее честь? Если ты настаиваешь, так тому и быть, но ты умрешь напрасно, а ее репутация будет уничтожена. Я не нанес ее чести ни малейшего вреда. Мы лишь беседовали вдали от слишком длинных языков. – Он прищурился. – Или языки уже начали болтать? Вот о чем ты пришел мне рассказать?

Фремур собрался ему ответить, но Унвер внезапно вскочил на ноги и решительно зашагал к своему еще не покрашенному фургону.

– Должно быть, ты держишь меня за глупца, как и весь остальной клан. Неужели я бы стал пытаться украсть сестру тана? Меня будут преследовать до конца моей жизни. – Он остановился и развел руки в стороны. – Нет! Вот что я построил сам – лучший фургон в клане Журавля. Я участвовал в каждом рейде, выполнял любое поручение, которое мне давали. Посмотри! – Он распахнул дверь фургона, вытащил сверток, завернутый в промасленную ткань, и показал Фремуру груду блестящих предметов. – Настоящее золото с лошадиных поводьев и постромок. Серебро для петель и украшений, сделанных лучшим кузнецом клана Рыси. Когда я смогу показать фургон твоему брату, у него и других глупцов глаза вылезут из орбит! Ему придется отдать мне Кульву. – Унвер тяжело дышал, когда принялся снова заворачивать свои сокровища, словно пробежал большое расстояние. Потом он встряхнул сверток, и вещи внутри зазвенели. – Она будет ездить, как королева озерных земель!

Фремур почувствовал, как все у него внутри сжалось. Он хотел лишь поговорить о неприязни между Унвером и его ненавистным братом. Он не понимал…

– Но это не…

– Этого недостаточно? – Унвер разозлился, но даже не посмотрел на Фремура. – Тогда у меня будет больше. Я приведу твоему брату отличных лошадей в качестве выкупа. Но все мое золото ушло на покупку украшений!

– Унвер, нет. – Фремур покачал головой. Он не знал, с чего начать. – Дело не в этом… Я пришел, чтобы сказать тебе…

В глазах Унвера засверкало безумие.

– Что? Что ты пришел мне сказать?

– Что моя сестра Кульва… – Фремур с трудом сглотнул, потому что комок в горле начал его душить. – Мой брат обещал ее Дроджану. Они поставят брачные камни на собрании клана, когда луна будет полной.

Унвер долго молчал, потом посмотрел на Фремура так, словно тот умудрился отрастить перья и взлетел в воздух.

– Ложь, – сказал он, но его голос был пустым.

– Нет, не ложь. Я не видел тебя несколько дней и не знал, слышал ли ты эту новость. – Фремуру вдруг стало страшно, и он попытался отыскать слова, которые прогонят взгляд раненого животного из глаз Унвера. – Я даже не догадывался, что это так много для тебя значит, Унвер, но я сказал правду. И ты должен понимать, что Одриг никогда не отдаст тебе Кульву! Ты… – Он не знал, как найти нужные слова, потому что и сам был таким же. Как рыба в ручье, как он мог найти слова для воды, которая была со всех сторон, и они плавали в ней и дышали ею? – Ты недостоин. Так думает Одриг. Дроджан его друг. Дроджан делает все, что говорит Одриг.

Сверток из промасленной ткани выпал из пальцев Унвера на землю, а лицо побледнело, как сухая трава. Мгновение Фремуру казалось, что Унвер сейчас вытащит из-за пояса нож и убьет его, и он ничего не сможет сделать. Выражение лица Унвера менялось так быстро, что Фремур ничего не успевал понять. Наконец к Унверу вернулся голос.

– Уходи! – взревел он. – Уходи прочь! Ты и твоя проклятая семья! Ты ворон, приносящий плохие вести, хрипящий и чистящий перья на ветке. Твоя сестра столь же фальшива, как договор с обитателями каменных домов!

– Она ни при чем…

– Уходи! – в ярости выкрикнул Унвер, повернулся спиной к Фремуру и решительно направился к своему фургону, над которым он так долго и старательно трудился.

Он приложил руки к его боку, и мышцы на его шее напряглись. Затрещало дерево, фургон закачался, но устоял.

«Он слишком велик, чтобы один человек смог его перевернуть», – подумал Фремур. Но Унвер согнул ноги в коленях, налег на фургон всем телом, издал безмолвный крик ярости и сумел его перевернуть. Фургон медленно, как во сне, рухнул на землю с грохотом, подобным удару грома, и разлетелся на куски.

Фремур повернулся и побежал.

Джеса аккуратно запеленала Серасину и отнесла ее матери, которая с тремя фрейлинами сидела у окна, стараясь использовать светлое время для шитья.

– А вот и она, наша маленькая милашка, мой мохнатый кролик, – сказала герцогиня.

Она отложила рукоделие и взяла ребенка у Джесы, которая терпеливо осталась стоять рядом. Для маленькой Серасины наступило время сна, и вот как это происходило. Джеса не до конца понимала, почему герцогиня Кантия, которая любила свою дочь, так редко брала малышку на руки. Во Вранне, где родилась Джеса, ребенка укладывали на перевязь, рядом с животом матери, как только он мог держать головку, и носили с собой целый день. С детьми жителей материка, во всяком случае теми, которых Джеса знала здесь, в Наббане, обращались как с красивыми драгоценностями или одеждой, их давали матери, чтобы она могла на них полюбоваться, а потом забирали.

Странные обычаи удивляли Джесу, но она уже давно оставила попытки в них разобраться. Здесь многое было не так, как у нее дома, и ей лишь оставалось верить, что Та, Что Породила Человечество, сделала их такими по какой-то серьезной причине, только Джеса никак не могла понять, по какой именно. Она взяла ребенка из рук герцогини и положила в огромную раскрашенную колыбель.

Несмотря на то что Джеса очень плотно спеленала малышку, Серасина вертелась и извивалась. Чтобы ее успокоить, Джеса присела на корточки и принялась раскачивать колыбель. Герцогиня Кантия была доброй женщиной и не стала бы жалеть для нее стул, но Джеса никогда не чувствовала себя удобно, сидя на этой странной штуке. Некоторая мебель, которой пользовались жители материка, казалась ей ненадежной, точно плохо сколоченные лодки, способные в любой момент перевернуться и выбросить тебя за борт. Джеса научилась сидеть на корточках, когда ей было всего на несколько месяцев больше, чем Серасине, и чувствовала себя в таком положении удобно.

Герцогиня и ее леди негромко беседовали, но Джеса видела, как они периодически бросают взгляды через плечо в сторону колыбели – очевидно, плач Серасины раздражал некоторых из них, поэтому она запела песню, которую слышала от матери много лет назад в их доме на сваях, в Лагуне Красной Свиньи.

Качая колыбель, Джеса размышляла о том, доведется ли ей когда-нибудь держать на руках своего малыша. Она сама была еще ребенком, когда в первый раз оказалась в Наббане, ее купили как компаньонку и служанку для герцогини, когда обе были совсем юными. Кантии она понравилась, поэтому, когда она повзрослела и у нее появились собственные дети, сначала сын Бласис, а теперь и новый ребенок, герцогиня оставила Джесу в качестве няни. Конечно, иногда Джеса скучала по дому, она так и не привыкла к тому, что часто проходило несколько дней, в течение которых она ни разу не чувствовала под ногами почву или воду. Но, когда Джеса думала о матери и женской работе, когда приходилось целыми днями собирать корни и дробить их, чинить сети и ухаживать за детьми или когда думала о других враннах, здесь, в Наббане, где ежедневные обязанности казались ей тяжелыми и опасными, она приходила к выводу, что пусть у нее и нет собственных детей, но она одна из самых счастливых людей в мире.

Джеса как раз начала новую колыбельную песню, когда кто-то постучал в дверь и одна из фрейлин герцогини встала, чтобы ее открыть. Оказалось, что пришел сам герцог, и когда Салюсер дал понять, что хочет поговорить с женой наедине, знатные леди продолжали радостно болтать о посещении сада Санцеллана, словно собирались туда до того, как появился муж герцогини.

Герцог Салюсер мельком посмотрел на Джесу, которая все еще сидела на корточках у колыбели, но его взгляд соскользнул с ее лица, словно оно было из полированного камня. Джеса не переставала удивляться этой невероятно странной особенности обитателей материка: если они не разговаривали со слугой один на один, то делали вид, что его просто не существует, как если бы горничные и няни превращались в предметы мебели.

Когда герцог подошел к Кантии, она улыбнулась и подставила щеку. Салюсер наклонился и поцеловал жену.

– Сожалею, что мне пришлось отослать твоих дам, – сказал он ей, – но Терсиан Вуллис хочет получить ответ, и я не могу больше тянуть.

– Ответ на что?

– Речь о помолвке. Неужели ты забыла! Я тебя не торопил, учитывая твое положение, но терпение Вуллиса истощилось.

Кантия едва заметно нахмурилась, и Джесе вдруг показалось, что туча закрыла солнце и тень набежала на прекрасный день.

– Ты сказал помолвка, муж мой, но, насколько я помню, речь шла лишь о возможном предложении маркграфа. Да, правильно, ты говорил, что Вуллис хочет выдать свою дочь за нашего Бласиса. И я не забыла, что мы решили обсудить это после рождения ребенка. – Она улыбнулась. – И, вне всякого сомнения, прежде чем мы продолжим, тебе следует взглянуть на свою красивую дочь, спящую словно дар ангелов.

Герцог вздохнул:

– Давай не будем все усложнять. Конечно, я хочу посмотреть на свою дочь.

Джеса перестала качать колыбель, когда к ней подошел Салюсер. Герцог по-прежнему как будто ее не замечал и обратил все свое внимание на крошечную Серасину, завернутую в одеяло, поэтому Джеса могла рассмотреть герцога. Она редко видела его с такого близкого расстояния, хотя уже много лет жила с герцогиней Кантией, и ее всякий раз поражало то, каким обыкновенным казался этот мужчина с бледной, как рыбье брюхо, кожей и аккуратной песочного цвета бородкой. Он был высоким и достаточно красивым для обитателя материка, с дерзким выражением лица, но не производил впечатления выдающегося человека. Джеса не понимала, как такое могло быть: ведь после Верховного короля и королевы, о которых Джеса знала только из историй, – мифических фигур, вроде Тех, Кто Наблюдают и Творят, – герцог Салюсер являлся самым важным человеком на свете.

Как часто бывало раньше, от этой мысли у нее слегка закружилась голова, ведь он стоял совсем рядом, и от ужаса Джеса едва не потеряла равновесие и не упала.

Только теперь, когда сама Джеса стала женщиной, она начала понимать, как устроен мир обитателей материка и чем на самом деле является маленькое незначительное место ее рождения – Вранн. Это понимание пришло к ней несколько лет назад, когда она узнала, что ее госпожа (которая во многих отношениях была близким другом с самого детства) собирается выйти замуж не просто за другого лорда, но за герцога Наббана, властелина самой большой и населенной страны всего мира.

Мысль эта оказалась невероятно пугающей, и в течение многих бессонных ночей Джеса думала о том, не сбежать ли ей обратно в болота, в столь хорошо знакомую лагуну. Она считала, что девушке вроде нее нечего делать в домах таких высоких людей. Джеса едва умела читать и то немногое, что знала, почерпнула, наблюдая за Кантией и ее наставниками, но всегда с некоторого расстояния.

Однажды, за несколько дней до свадьбы, она всю ночь пролежала в ногах кровати Кантии, с ужасом думая о том, что ей предстоит жить в Санцеллане Маистревисе, величайшем дворце на вершине одной из самых высоких гор Наббана, где множество слуг, каждый из которых, несомненно, будет отчаянно завидовать ее положению. Джеса знала, что здесь, в этой необычной стране, убивают даже монархов, и не сомневалась, что другие слуги прикончат ее прямо в постели в первую же ночь. Они изобьют молодую женщину из Вранна и сбросят со стены Санцеллана, и ее тело останется лежать на рынке, на площади Святого Галдина.

«Не будь дурой, Джеса, – повторяла она себе снова и снова в течение той долгой ночи. – Джеса Зеленая Медоуказчица, так назвали тебя старейшины. Зеленая Медоуказчица не убежала домой, в свое гнездо, когда ее преследовал древесный питон, она повернулась к нему и ослепила клювом! Не позорь трусостью ту, в честь которой тебя назвали».

И, как если бы дух птицы пришел к ней в ту темную ночь, в жутком, наводящем ужас незнакомом месте, Джеса вдруг почувствовала, как что-то прошелестело мимо ее лица, вплелось в воздушную корону вокруг головы и через мгновение исчезло. Но с тех пор она больше не испытывала ничего подобного, и когда через две недели в первый раз вошла в Санцеллан Маистревис, следуя за своей госпожой, с удивлением и благодарностью поняла, что страх оставил ее. Из Лагуны Красной Свиньи в это странное место – какое путешествие она совершила!

Осторожно погладив лицо дочери указательным пальцем, герцог Салюсер отошел от колыбели и сразу принялся расхаживать перед большим окном, выходящим в гавань.

– Сейчас мне трудно увидеть что-нибудь, кроме тебя, милорд, – сказала герцогиня, – но ты не остаешься на месте достаточно долго, чтобы я могла как следует тебя разглядеть. Это не слишком успокаивает.

– Я уже сказал, давай не будем все усложнять, Кантия. Мне совсем не хочется это признавать, но я нуждаюсь в Вуллисе. Доминиат собирается в следующем месяце, на нем Далло Ингадарис намерен представить заслуживающую осуждения новую пошлину на шерсть – с единственной целью: столкнуть меня с Высокого трона. Но если Вуллис будет на моей стороне, он сумеет привлечь северных и западных лордов.

Герцогиня печально улыбнулась:

– Мой бедный муж. Ты так много работаешь! Я не сомневаюсь, что тебе нет никакой нужды убеждать людей следовать за тобой – ты же герцог! И тебя выбрали король и королева.

– Мой брат ненавидит меня за это. И проклятые Ингадарисы намерены сделать все, чтобы использовать его в качестве орудия против меня.

Маленькая Серасина проснулась и забеспокоилась, и вскоре Джеса потеряла нить разговора между герцогиней и ее мужем. Она уже слышала огромное множество подобных обсуждений, поначалу постоянно испытывала страх – неужели скоро начнется рейд тритингов? Дома Наббана начали войну между собой! Но теперь знала, что мир намного больше, чем она представляла, и вещи, которые кажутся совсем близкими, когда ее госпожа и другие о них говорят, на самом деле находятся очень далеко и едва ли могут причинить реальный вред герцогу, не говоря уже о том, чтобы коснуться самой Джесы.

Она также поняла, что некоторые вещи ближе, чем казалось. И доказательства тому появились, когда Джеса закончила гладить и качать ребенка, девочка затихла, и она положила ее обратно в колыбель. В дверь постучал стражник и объявил о появлении Друсиса, графа Тревинты и Эдне, брата герцога.

– Как такое может быть? – Салюсер выглядел удивленным и даже слегка испуганным. – Он же у себя, на востоке. – Герцог встал. – Не имеет значения. Я встречу его внизу, дорогая, чтобы избавить тебя…

Но он не успел закончить фразу, как дверь распахнулась и вошел Друсис.

– Прошу меня простить! – крикнул брат герцога, словно обращался к толпе. – Я жутко грязный с дороги и вторгаюсь в твою спальню, дорогая невестка.

Джеса, которая и в лучшие времена была существом робким, подскочила от испуга, услышав громкий голос графа: она никогда прежде не находилась в одной комнате с братом герцога, хотя видела его во время придворных церемоний и много о нем слышала. Выше своего брата герцога, он обладал впечатляющей мускулатурой и внушал страх во многих других аспектах. У него было красивое лицо, полные губы и блестящие вьющиеся каштановые волосы. А еще от него исходила сила и энергия молодости, хотя он появился на свет всего на час позже брата. Джесе было практически невозможно отвести от него взгляд, хотя одна только мысль о том, чтобы заглянуть ему в глаза, приводила ее в ужас.

– Мы рады тебя видеть в любое время, дорогой Друсис, – сказала герцогиня Кантия, протягивая ему руку. – Этот дом еще и твой и всегда им будет.

– Ты слишком добра, невестка. – Он поклонился и поцеловал ей руку.

– Конечно, мы рады тебя видеть, – эхом отозвался Салюсер, но после громоподобного появления брата произнес эти слова тихо и без особого энтузиазма. – Мы просто удивлены твоим появлением, брат. Мы думали, что ты в Шасу Ориентис.

– Так и было. Но я очень быстро добрался сюда. Я не мог оставаться на месте, когда тебе и твоей молодой семье угрожает опасность.

– Опасность? Какая опасность? – резко спросил герцог.

Джеса подумала, что он разрывается между искренней тревогой и раздражением из-за внезапного и громогласного появления брата.

– Пожиратели конины. Они на нас напали! Атаковали Шасу Ориентис!

Герцогиня Кантия отложила в сторону шитье.

– Какой ужас, Друсис. Когда это случилось?

– Всего неделю назад. – Друсис подошел к окну, посмотрел в сторону гавани и на паруса, которые сидели на воде словно чайки.

– Я не могу поверить, что тритинги настолько безумны, чтобы атаковать твой дом. Что они сделали?

– О, они не стали осаждать замок, – сказал Друсис, взмахнув рукой, словно отгонял надоедливую муху. – Но они напали на Дринас Новис, город, расположенный в нескольких милях от замка, на границах моих земель.

– Поселение.

– Да, можно и так сказать. Определение ничего не меняет. Варвары убили два десятка моих людей, ранили в три раза больше и сожгли дотла половину домов. Почти двадцать человек мертвы, мужчины, женщины и дети! Так имеет ли значение, что они жили в новом городе?

Салюсер покачал головой:

– Конечно нет. Но для тритингов имеет значение тот факт, что мы строим города на их бывших землях.

Друсис возмущенно тряхнул головой.

– Так ты защищаешь убийц, брат? Разве так может рассуждать герцог Наббана, когда дикари отнимают жизни у его людей?

– Это ужасно, – сказала Кантия, глядя на мужа. – Мы же можем что-то для них сделать?

Джеса подумала, что Салюсер выглядит как человек, который женился на вдове и только что обнаружил, что у нее восемь голодных ребятишек.

– Конечно, мы можем помочь, жена. Но я не понимаю тебя, брат – чего ты хочешь? Разве у тебя в Шасу Ориентисе больше нет четырех с лишним десятков рыцарей, а также множества копейщиков?

Когда Друсис нахмурился, его лицо изменилось, сильные красивые черты превратились в застывшую маску гнева.

– Ты полагаешь, это единственное, что произошло в последнее время? Земли Лесты Гермиса трижды подвергались рейдам в фейервере, в прошлом новандере проклятые тритинги напали на отряд эскритора Рейлиса по дороге в Кванитупул. Как долго мы должны ждать, прежде чем предпримем ответные действия? Пока они не подожгут Маистревин, перебьют наших детей и изнасилуют женщин в домах? – Его смуглое лицо еще сильнее потемнело от гнева, но тут его взгляд остановился на герцогине Кантии, и он смутился. – Прошу прощения за резкие речи, миледи. Я так расстроен, что не сумел сдержаться. – Он снова повернулся к брату: – Неужели ты думаешь, Салюсер, что кольцо герцога, которое ты получил, потому что родился первым, заставит меня стоять в стороне и молча наблюдать, как дикари грабят нашу землю, сжигают поселения и убивают людей?

– Ты слишком быстро теряешь хладнокровие, Друсис, – сказал герцог. По мере того, как лицо его брата темнело, Салюсер все больше бледнел, и они становились такими непохожими друг на друга, что их уже трудно было принять за братьев. – Отойти в сторону и смотреть, как на наши земли совершаются набеги? Я не говорил ничего подобного – это твои слова. – Он сделал глубокий вдох, и даже Джеса поняла, что герцог старается сохранить спокойствие. Когда он поднял руку, чтобы пригладить бороду, пальцы у него дрожали. – Нет, мы обсудим проблему и разберемся с ней так, как делали всегда, созвав совет с другими аристократами Доминиата. А теперь, я не сомневаюсь, что ты проделал долгий путь и тебе нужно отдохнуть и привести себя в порядок – ты весь в дорожной пыли. – Салюсер хлопнул в ладоши, и через несколько мгновений в комнату вошли двое слуг. – Отведите моего брата в его покои и позаботьтесь, чтобы у него было все, что необходимо, – приказал им герцог. – Мы вернемся к нашему разговору позднее, Друсис.

Джеса видела, что лицо графа остается красным от гнева, но еще она заметила блеск в глазах Друсиса, как у охотника, заметившего, что его жертва выбралась из норы.

– Очень хорошо. Но я не стану скрывать свои чувства перед Ингадарисом, Альбиасом, Клавесом и остальными. Если ты не поможешь мне растоптать степных паразитов, я сам с ними разберусь!

Он решительно вышел из комнаты, и слуги поспешно последовали за ним.

Маленькая Серасина снова заплакала, и на этот раз к ней подошла герцогиня, которая взяла ее у Джесы, прижала к груди, дала пососать свой палец, и девочка быстро успокоилась.

– Позови кормилицу, – сказала она Джесе. – Слишком много криков. Малышку нужно покормить, прежде чем она снова заснет.

Джеса направилась к двери, но успела услышать, как ее госпожа говорит герцогу:

– Я бы многое простила твоему брату, если бы верила, что он действительно разгневан.

– Что? – Герцог явно удивился. – Что ты говоришь, Кантия?

– Я думаю, это обман. Он лишь надел маску гнева.

– Ты не понимаешь Друсиса, жена. Он с самого детства был упрямым и горячим. Он всегда сначала прыгал и только потом смотрел куда.

– О, я думаю, он смотрит, куда собирается прыгнуть, – сказала Кантия, и Джеса с удивлением услышала жесткие нотки в нежном голосе герцогини. – Я думаю, он смотрит очень внимательно.

Дверь у нее за спиной закрылась, и Джеса не слышала продолжения разговора.

Глава 29. Коричневые кости и черные статуи

– Какая разница, приду я на заседание Внутреннего совета или нет? – резко спросил Морган. Они с дедом находились вдвоем в тронном зале, ну, насколько такое возможно для короля и принца, поскольку вокруг молча стали эркингарды. – Раньше тебя это не волновало.

Саймон устало вздохнул и постарался взять себя в руки.

– Ты не прав, Морган. Мы не ругались с тобой всякий раз, когда ты пропускал совет или по другим поводам, но из этого не следует, что мне и твоей бабушке все равно.

Конечно, Саймон испытывал гнев, но, как и всегда, ему было трудно смотреть на внука и не видеть утраченного сына. Те же тяжелые насупленные брови, те же красивые черты лица – во всяком случае, не как сейчас, когда Морган дулся словно капризный ребенок. У Моргана, не такого высокого и худого, как его отец, были те же черты, что и у Джона Джошуа; и порой, когда Саймон пытался воспитывать Моргана, ему казалось, что он ругает бедного мертвого Джонно.

– Но теперь многое изменилось, Морган, – продолжал король. – Пришло время взять на себя определенные обязанности и ответственность, а не исчезать вместе с друзьями в борделях Эрчестера, когда все мы тревожимся о возможном начале войны.

– Да, конечно, ответственность, – с горечью сказал принц. – Я должен вести себя как мужчина, потому что я наследник – да, да, я знаю. Но ты запретил мне участвовать в схватке, когда нас атаковали норны.

Что же, это Саймон хотя бы понимал.

– Не мой выбор. Королева за тебя беспокоилась. Мы знали силы врага…

– Но больше никто не остался в стороне от сражения! Даже бабушка находилась среди солдат. Королева!

Саймону пришлось сдержать еще один разочарованный вздох. Он жалел, что Мириамель не поговорила с ним перед тем, как принять решение. Одно дело – защищать принца и совсем другое – создать ситуацию, из-за которой он почувствует себя униженным.

– Что сделано, то сделано, – наконец сказал Саймон. – Но что будет дальше, зависит уже от тебя.

Морган посмотрел на него, и на мгновение Саймону показалось, что он видит страшный отблеск взгляда отца Мири в горящих глазах Моргана.

– Позволь мне что-то делать, – взмолился принц. – Я прекрасно владею мечом. Астриан меня научил…

– Астриан научил тебя фокусам, – сказал Саймон. – Я их видел. Да, он неплохой боец и показал тебе весьма полезные приемы драки на ножах в тавернах. А участие в настоящей битве – в полных доспехах, в жару – шанс уцелеть есть только у самых сильных. Сражение – это не турнир. Ты не сможешь отдыхать между поединками и оценить следующего противника. – Голос Саймона стал громче, тема разговора заставила его оживиться. – Нет! В тебя будут лететь стрелы! Враги станут нападать на тебя сзади, хотя ты будешь драться в этот момент с кем-то другим.

– Я сильный, – сказал Морган. – Откуда ты можешь знать? Тебе все равно, ты не спрашиваешь. Ты со мной разговариваешь только для того, чтобы сказать, какой я глупец и как позорю Верховный Престол.

Саймон знал, что утратил контроль над своими чувствами, но в этот момент он видел лишь внука, который вслед за отцом ищет ранней смерти, пусть он и выбрал совсем другой путь.

– Клянусь Деревом, мальчик, – воскликнул он. – Неужели ты меня не слышишь? Воин, который готовится к битве в таверне, скорее всего, эту битву не переживет и уже не сможет вернуться к своим любимым кружкам. Очевидно, ты именно по этой причине не платишь за эль, который подают тебе и твоим друзьям? Или ты планируешь умереть мученической смертью, чтобы оплатить все счета? В таком случае ты не просто глупец, а бессердечный глупец, потому что ты причинишь боль всем, кто останется жить. Разве твоей бабушке и мне выпало мало страданий?

Морган открыл рот, и на мгновение Саймону показалось, что принц скажет нечто такое, что ни один из них уже не сможет забыть, и понял, что во многом в том будет его вина. Но к облегчению более здравомыслящей части разума короля, которая продолжала пытаться взять себя в руки, его внук промолчал, повернулся и вышел, не спрашивая разрешения и не прощаясь. Саймон молча смотрел ему вслед, проглотив горькие слова, которые лишь ухудшили бы и без того тяжелое положение.

– Ну, – сказал он, обращаясь к трону из костей дракона и древним, свисавшим с потолка знаменам, – какие еще веселые события принесет мне этот день?

– Ну по меньшей мере еще одно, я надеюсь, – раздался голос из дверного проема.

Саймон повернулся и увидел Бинабика. В эти дни тролль сменил одежду для холодной погоды своей родины на мягкое полотно. Саймон подумал, что так он становится еще больше похож на народ Тиамака.

– Значит, часы уже пробили полдень?

– Нет, осталось еще четверть часа, так мне кажется, – ответил Бинабик. – Но я хотел поговорить с тобой, пока мы будем вдвоем, потому что королева не любит эту тему. Я ждал, пока ты закончишь разговор с внуком, а потом увидел, как он ушел с лицом, подобным вьюге на Минтахоке, и понял, что ваш разговор закончился.

– Он никогда не заканчивается. И всегда одинаков.

– О, упрямство молодых. Почти такое же трудное, как упрямство пожилых.

Саймон приподнял бровь:

– И что это значит?

Должно быть, Бинабик улыбнулся, но Саймон не был уверен, потому что улыбка мгновенно исчезла.

– Не имеет значения, мой старый друг. Всего лишь старая поговорка кануков. Нет, я пришел, чтобы кое-что у тебя спросить. К тебе все еще не приходят сны?

Саймон решил, что готов сменить тему.

– У меня их совсем нет, и должен признать, что это очень странно. Мне даже не снится мой бедный мертвый арфист, хотя я вижу его лицо всякий раз, когда просыпаюсь. Как ты думаешь, что со мной случилось?

– Я не знаю, что сказать, друг Саймон. Возможно, это несущественно – ведь, как говорит Мириамель, многие вообще не видят сны. Но у меня другое ощущение. И все же я не могу предложить тебе никакой мудрости, как и Тиамак и его леди жена, хотя мы очень тщательно изучали их книги, пока они ухаживали за ситхи.

– О да. – Король вздохнул. Еще одна упущенная возможность. – Ей не становится лучше?

Тролль покачал головой:

– Нет, ее состояние медленно ухудшается, так мне кажется. Но иногда, несмотря на лихорадку, она что-то говорит. У нас сложилось впечатление, что ее зовут Танахайа. Ты слышал ее имя прежде, возможно, когда жил в Джао э-тинукай’и? Это может пролить свет на причины, по которым ситхи прислали ее к тебе.

– Нет. Я встречал там многих ситхи, но считаные из них сообщали мне свои имена. Большинство не воспринимают смертных всерьез.

Бинабик посмотрел на трон из костей дракона, стоявший на помосте за спиной Саймона, который присел за скромными тронами короля и королевы, словно горгулья на стене храма.

– Я вижу, костяное кресло короля Джона все еще здесь. Ты столько раз говорил, что хочешь его убрать.

– Мири мне не позволяет. Но я его ненавижу. Всякий раз, когда я на него смотрю, мне приходят в голову лживые истории о Престере Джоне. Я бы хотел вовсе их не знать.

– О том, кто на самом деле убил дракона? Значит, ты бы предпочел оставаться в неведении, чем знать о подвиге своего предка и о том, что его славу присвоил король Джон?

– Нет, конечно нет. Но оставить проклятую штуку здесь, чтобы все ее видели… с тем же успехом можно сказать, что правда не имеет значения.

Бинабик мрачно кивнул:

– Может быть. Но иногда я думаю, что ложь была единственной правдой, в которую тогда верили. И никто не пытался учить тебя неправильным вещам, так мне кажется.

Из часовни в сопровождении Сискви и Квины появилась Мириамель, которая выглядела как медведица с двумя детенышами.

– О да, старый трон, – сказала она. – Некоторое время мы держали его снаружи, но простым людям это не нравилось. Они любили моего деда Престера Джона – и продолжают любить – и всегда считали, что это его трон. В конце концов мне удалось убедить мужа вернуть его сюда, в Большой зал.

– Убедить? – фыркнул Саймон. – Скорее уж, приказать.

– Решения, которые принимают муж и жена, иногда бывают сложными, – с улыбкой заметила Сискви. – Некоторые вещи следует друг другу объяснять.

– Да, очень часто, – согласилась Мири. – В особенности мужьям.

– Ну, вы закончили радовать друг друга историями о том, как я глуп и упрям? – мрачно осведомился Саймон. – В таком случае мы можем выйти отсюда и поговорить. Я устал от пыли, статуй и старых костей. И древних лживых историй.

– Мы не можем выйти, пока не появится Эолейр, – сказала Мириамель. – Он должен встретиться здесь с нами.

Саймон нахмурился, но он знал, что ничего не может изменить. Он встал с трона и уселся на ступеньку помоста, демонстративно не обращая внимания на укоризненный взгляд жены. Ей не нравилась его привычка совершать поступки, не подобающие королю, даже в присутствии друзей.

– Морган к нам не присоединится, – сказал он Мири, но не стал пускаться в дальнейшие объяснения. – Кого еще мы ждем?

– А, вот где вы все, – сказал Эолейр, входя через богато украшенную дверь в тронный зал.

– Ну, теперь мы наконец-то отсюда уйдем, – сказал Саймон, поднимаясь на ноги.

Едва ли не самое важное в лидерстве, будь то управление королевством или маленькой группой друзей, заключается в том, чтобы проявить инициативу, и тогда остальные просто последуют за тобой. Конечно, Мириамель это также знала. Иногда все сводилось к гонке – кто первым приведет в исполнение свое решение.

Дюжина эркингардов последовала за ними из тронного зала, как всегда, сопровождая короля и королеву, точно стая псов в шлемах и зеленых доспехах. Иногда Саймон говорил, что пытаться пойти куда-нибудь без них равносильно желанию проскочить через собачий загон с мясными обрезками в руках.

«Когда-нибудь мы будем за это благодарны», – часто повторяла Мириамель.

Солнце уже успело подняться высоко в небо, и Саймон повел друзей в Сад Башни, который получил свое название из-за того, что был разбит рядом с тем местом, где когда-то стояла Башня Зеленого Ангела. Сад защищали высокие стены, а деревья за прошедшие годы успели сильно разрастись, и в саду появилось множество тропинок, ограниченных с двух сторон живыми изгородями. Стражники остались снаружи, лишь одна пара заняла пост у единственных ворот. Самая большая часть, оставшаяся от ангела, голова статуи, стояла на каменном постаменте посреди сада. Слуги только что закончили расставлять на тенистой траве блюда с дневной трапезой: холодное мясо, фрукты, сыр и хлеб. Саймон поблагодарил их и отпустил. Он решил, что хотя бы на этот раз он и его друзья могут сами наливать себе вино.

– Остается только дождаться Тиамака, – сказал он. – У него какие-то дела, но он обещал быть здесь, когда часы пробьют полдень. Пасеваллес тоже.

– Ты все спланировал заранее, не так ли? – спросила Мириамель.

– Я же сказал, что не хотел находиться внутри. Послушай, Мири, сегодня чудесный аврилский день. Почему бы нам не посидеть на солнце с друзьями?

Она рассмеялась:

– Действительно, почему бы и нет? Я думаю, это замечательная идея, муж.

* * *

Тиамак пришел довольно скоро, но Пасеваллес прислал записку с извинениями: у него возник небольшой кризис с бухгалтерией, который не позволит ему присоединиться к ним, поэтому они просто выпили за него. Однако ни теплая, приятная погода, ни дружеская компания не позволили Саймону пить сверх меры. Он заметил, что и Мири пьет весьма умеренно. По молчаливому согласию они беседовали только о приятных вещах. Квина и ее отец спели песню кануков об умном снежном кролике, который перехитрил лису, девушка играла роль кролика с таким очарованием, что все весело смеялись.

Когда с трапезой было покончено, Сискви встала и знаком показала дочери, чтобы она последовала ее примеру.

– Мы очень вкусно поели, – сказала Сискви. – Но теперь нам пора уходить. Однако прежде мы хотим выразить нашу благодарность.

– Куда вы собираетесь? – спросила Мири.

– Они идут на поиски Младшего Сненнека, – сказал Бинабик. – Квина убеждена, что молодой человек питается недостаточно хорошо, и хочет угостить его тем, что мы ели во время ленча.

Саймон подумал о молодом тролле, который, несмотря на свой небольшой рост, был толще короля, и с трудом сумел сдержать смех.

– Очень разумно, – только и сказал Саймон, однако Бинабик перехватил его взгляд и улыбнулся.

– Ты прекрасно поймешь жалость, которую мы испытываем к нему, – сказал Бинабик, – если вспомнишь о другом молодом человеке, который потерялся в чужих землях и всегда хотел есть.

– Мне все еще иногда снятся голуби, которых ты жарил для меня, когда мы только познакомились в лесу, – признался Саймон. – Мне кажется, вкуснее я в жизни ничего не ел.

– Нет лучше соуса, чем голод.

Когда мать и дочь ушли, Мири и Саймон переглянулись и посмотрели на Бинабика, Эолейра и Тиамака.

– Вы не просто наши самые старые друзья, – сказал Саймон. – Вы были с нами во время войны Короля Бурь, а это еще важнее. Вы знаете о странных знаках, которые нам явлены в последнее время – норны, леди Альва и трупы ситхи, норны и их ручной гигант далеко на юге, вдали от обычных мест их обитания. И посол ситхи, пришедший к нам через много лет, на которого напали в нашем лесу Кинсвуд.

– И еще не следует забывать о послании от Ярнульфа, человека, путешествующего вместе с норнами, – напомнила Мириамель. – В нем говорится, что королева норнов проснулась и ищет корону из ведьминого дерева.

– Я полагаю, мы все очень серьезно отнеслись к угрозе со стороны норнов, ваши величества, – сказал Эолейр. – Но вы помните, что говорил Изгримнур: их осталось очень мало, когда мы осаждали Наккигу, и они очень медленно размножаются, как и ситхи. И все же я отправил послания нашим союзникам, чтобы они готовились к возможной войне – не привлекая особого внимания. Сейчас огромное значение имеют приграничные форты, которые могут нас защитить и, что еще важнее, предупредить нас о возможном вторжении с севера.

Они обсудили, как максимально быстро доставить солдат во Фростмарш, не вызвав тревоги у противника, и установить более надежную систему связи с фортами.

– Я поставлю в известность сэра Закиеля, ваши величества, – сказал Эолейр, когда они завершили обсуждение. – К завтрашнему дню все приготовления будут закончены.

– Хорошо, – сказал Саймон. – А теперь, Тиамак, расскажи нам, удалось ли тебе выяснить что-нибудь новое о послании на копье. Является ли Ярнульф родственником Ярнауги и что он имел в виду, написав про корону из ведьминого дерева?

Тиамак покачал головой:

– О Ярнульфе мы ничего не можем вам рассказать. Мы с Бинабиком изучили все, что смогли найти в Хейхолте, но о нем нет упоминаний ни в одном из писем членов Ордена манускрипта. Кроме того, ни в книгах, ни в письмах не говорится о короне из ведьминого дерева. Каис Стерна, аристократ из Наббана, который посетил Асу’а еще во времена правления ситхи, сказал, что правители фейри носят короны – и, хотя они украшены изящной резьбой, их делают из березы.

– А кто может еще что-то знать? – спросил Саймон. – У Матери Церкви полно книг. И ты упоминал членов Ордена манускрипта. Орден еще существует?

– В некотором смысле, – нахмурившись, ответил Тиамак. – Бинабик и я, естественно, и Джошуа – если он еще жив. Однажды в Орден хотели принять Джелой, но она предложила вместо себя Файеру из Пердруина. Джелой никогда не любила связывать себя с делами людей. Она была счастлива в лесу вместе со своими животными и птицами.

– Ну а леди Файера? – спросила Мириамель. – Теперь, когда ты назвал ее имя, я его вспомнила, но я не слышала, чтобы ты о ней упоминал в последние годы.

– Она замолчала примерно в то же время, когда исчез Джошуа, – сказал Тиамак. – Я отправил ей много писем, но так и не получил ответа. В то время в Ансис Пеллиппе началась чума, а также произошел страшный пожар в той части города, где она жила, и весьма вероятно, что она мертва. – Он немного помолчал, а Саймон и Мириамель сделали знак Дерева. – Я сожалею, что не сумел сказать ничего обнадеживающего, ваши величества. Слишком много самых разных проблем требовало моего участия, и мне не казалось, что эта требует срочного внимания. Кроме того, в последние двадцать лет у нас царил мир, и, должен признаться, что после того, как мы не сумели отыскать Джошуа, я несколько раз откладывал восстановление Ордена и повторял себе: «Здесь столько всего нужно сделать, мы еще можем получить весточку от Джошуа. И все же, когда наступит весна, я отправлюсь в Наббан и начну поиски членов Ордена» или «Когда король и королева вернутся в Мермунд, я всерьез возьмусь за эту проблему». – Он выглядел печальным. – Так проходили годы, а вместе с ними исчезали шансы выяснить то, что нам было необходимо знать.

– Ты не единственный, кто может так сказать, Тиамак, – вмешалась Мириамель.

Саймон знал: несмотря на свой тон, она испытывала слабость к вранну, ведь вместе с ним, Изгримнуром и Камарисом им довелось многое пережить во время долгих скитаний на юге.

– Значит, нам могут что-то рассказать только ситхи, – проговорил король. – Но складывается впечатление, что их посланница умирает.

– Она сказала, что ее отравили, когда еще могла говорить, – пояснил Тиамак. – Не вызывает сомнений – что-то отнимает у нее силы с того самого момента, как на нее напали.

– И вместе с ней может уйти последняя надежда на помощь ситхи, – сказал Саймон, со значением посмотрев на королеву.

Она кивнула:

– Да, не беспокойся, я как раз собиралась об этом поговорить. – Она повернулась к своим собеседникам: – Мы с королем решили отправить посланницу ситхи домой. Мы надеемся, что их целители смогут ей помочь. Но даже в худшем случае нам необходимо выяснить, что им известно о планах норнов, и рассказать, что знаем мы. И какая бы тень ни легла между нашими народами, ситхи были нашими союзниками в прошлой войне, и им известно о норнах и их жуткой злобной королеве больше, чем всем остальным.

Мириамель помолчала, а потом посмотрела на графа Эолейра. Саймону показалось, что она испытывает стыд.

– Мы с королем сожалеем, что нам снова приходится прибегать к твоей помощи, старый друг, но из-за того, что мы не знаем, почему ситхи перестали с нами общаться или почему их отношение изменилось, нам необходимо отправить кого-то с их раненой посланницей. И это должен быть тот, кто сможет говорить за короля и за меня. Ты лучший выбор.

Саймон внимательно наблюдал за Эолейром и увидел, что тот едва заметно вздрогнул.

– Конечно, ваше величество. – Все признаки сомнений исчезли, Эолейр был снова готов исполнить свой долг. – Я сделаю все, что скажете вы и король. Но существует одна проблема. Это будет долгое путешествие, а я достаточно стар. Что, если со мной что-то случится в дороге?

Мири нахмурилась:

– Ты думаешь, это будет слишком тяжело для тебя? – Она была явно разочарована.

– Нет, ваше величество. Но глупо делать вид, будто я все еще молодой человек. Мой возраст таков, что боги могут призвать меня в любой момент. И, если эта миссия действительно так важна, мне необходим спутник, который сможет стать вашим послом. Если со мной что-то случится.

– Конечно, ты можешь взять с собой подходящего спутника, – сказала Мириамель. – Но мы уверены в тебе и твоих силах, дорогой граф.

– Благодарю вас. – Он улыбнулся. – Надеюсь, боги того же мнения. Могу я сделать предложение? – продолжал он. – Быть может, добрый принц Морган будет сопровождать меня в качестве еще одного посла?

– Это представляется мне прекрасной идеей! – быстро сказал Саймон, заслужив разгневанный взгляд жены.

– Категорически нет! Мы с королем уже это обсуждали. Наш внук слишком молод, а путешествие будет опасным – мы даже не знаем, где искать ситхи. К тому же Морган является наследником Престола!

– Наследник, который ничего не делает, если не считать попоек в тавернах и тому подобных заведениях… – начал Саймон, но ему не удалось закончить.

– Нет. Это невозможно. – Мириамель говорила так резко и с такой уверенностью, что Бинабик, Эолейр и Тиамак смущенно зашевелились, не зная, куда девать глаза.

– Ну, – наконец заговорил граф Эолейр, – тогда мне следует поискать другого спутника. Кроме того, следует начать подготовку к самому путешествию. Бинабик, Тиамак, как вы считаете, где нам следует искать ситхи? Найти тех, кто прославился своим умением прятаться от смертных, задача не из легких.

– Возможно, в южной части леса Альдхорт, так я думаю, – сказал Бинабик. – От своего мастера и Саймона я знаю, что лесной город Джао э-тинукай’и расположен в тех краях, но там огромные территории. Вероятно, тебе следует двигаться по Лесной дороге на восток, периодически останавливаясь и объявляя о своем появлении, чтобы ситхи заранее о тебе узнали.

– Спасибо тебе, добрый сэр тролль. Из тебя получился бы отличный Мастер Престола. – Эолейр устало улыбнулся. – Я постараюсь изучить карты той части мира, которые у нас есть. Когда ваши величества хотят, чтобы я отправился в путь?

– Боюсь, чем раньше, тем лучше. – К Мириамель вернулось спокойствие. Она наклонилась вперед и накрыла своей ладонью руку Эолейра. – И тебе следует взять с собой отряд эркингардов. Мы хотим, чтобы ты благополучно вернулся обратно, благородный Эолейр. Мы не сможем долго без тебя обходиться.

– Конечно, ваше величество. – Эолейр начал подниматься на ноги, но делал это несколько медленнее, чем обычно. – Бинабик, Тиамак, если вы пойдете со мной, чтобы дать мне еще несколько добрых советов перед тем, как я начну планировать путешествие, я буду вам благодарен.

Все трое встали и собрались уйти из сада, но Саймон попросил Тиамака остаться.

– Они могут тебя подождать, – сказал король. – Боюсь, у нас есть еще одна проблема. Разговоры о прошлом напомнили мне, что я дал обещание Изгримнуру – и у меня есть долг перед памятью достойного старика.

– Саймон, о чем ты говоришь? – резко спросила королева.

– Ты знаешь, моя дорогая. Дети твоего дяди Джошуа. Королевская семья, которая должна была занять трон, если бы принц Джошуа захотел править.

– Не сейчас, Саймон. Слишком многое требует нашего внимания.

– Совершенно верно. Вот почему я обращаюсь к Тиамаку. – Он снова повернулся к советнику, который опирался на трость, чтобы дать отдых больной ноге. – Ты помнишь, что Изгримнур и его жена Гутрун стали крестными для двух детей Джошуа и Воршевы, близнецов Дерры и Деорнота. Перед смертью Изгримнур сказал нам, что он больше всего сожалеет о том, что так и не узнал об их дальнейшей судьбе.

Тиамак приподнял бровь.

– Но мы потеряли очень много времени, ваши величества – прошли годы.

– Почти двадцать, я думаю. Когда Орден в последний раз что-то слышал от Джошуа?

– Я думаю в 1176 году от основания и десятом году правления ваших величеств. Так что, да, прошло больше двадцати лет. След давно остыл. – Тиамак посмотрел на Саймона, и в его глазах король прочитал тоску. – Что вы от меня хотите?

– Ну, чтобы ты их нашел, конечно. Всех, если возможно, но я обещал герцогу Изгримнуру, что мы узнаем, что случилось с детьми Джошуа и Воршевы. – Он немного подумал. – Святой Риаппа, у них уже могут быть собственные дети!

– Да, если они уцелели.

Терпение Мириамель истощилось.

– Саймон, это… ну, нет, не глупость. Мы действительно обязаны Изгримнуру. Но сейчас не время. Наббан раздирают внутренние конфликты, тритинги нападают на города, а теперь еще и новости о норнах… как мы можем думать о других проблемах?

– Но если мы сейчас не выполним последнее желание Изгримнура, то когда? – Саймон, когда хотел, мог быть не менее упрямым, чем жена. – А что, если в степях начнется война? Что, если в Наббане действительно воцарится хаос? Тогда след, который Тиамак уже называет остывшим, станет еще холоднее – если от него вообще останется хоть что-то! Джошуа и Воршева и их дети – последние члены семьи твоего отца, если не считать нас. Разве это ничего не значит?

– Так нечестно, – с мрачным видом заявила Мириамель. – Совсем нечестно.

– Просто объясните, что от меня требуется, – после долгого молчания сказал Тиамак. – Я могу взять письма Джошуа – я до сих пор храню те, что он мне написал, и, конечно, Стрэнгъярд тоже получил много писем.

– Ты говорил, что их давно изучили, – сказал Саймон. – Насколько я помню, у тебя есть еще письма, которые Джошуа написал Мири и мне, но из них невозможно понять, что с ним случилось и куда он направился. Нет, тебе следует поехать в Кванитупул, где они жили с Воршевой, а дальше идти по их следу – кто знает, куда он тебя приведет. Мы должны наконец узнать, что с ними случилось, в особенности с детьми. Мы обязаны, ради Изгримнура. Никого бы из нас здесь не было, если бы не герцог. И если бы не принц Джошуа, конечно.

Выражение лица Тиамака показалось Саймону странным. Он не сразу понял, что Тиамак близок к тому, чтобы сказать «нет» – и очень этого хочет, чего ни разу не случалось с тех пор, как Саймон стал королем.

– Я не уверен, что это хорошая идея, – наконец ответил Тиамак.

– О, благодарение Искупителю, – сказала Мириамель. – Хоть кто-то начал мыслить разумно.

– Что? Что ты хочешь сказать, Тиамак? Джошуа есть – или был – принцем Эркинланда, а потом он исчез! Дядя королевы! Мы спорили об этом в прошлом, и никто не хотел меня слушать, но, да защитит нас бог, если что-то случится с нами или с нашими близкими, семья Джошуа останется единственными людьми, в жилах которых течет кровь короля Джона. И даже если Морган сядет на трон, как надеемся мы с королевой, разве мы имеем право игнорировать предсмертное желание Изгримнура? – Саймону стало жарко, и он понял, что покраснел. – Перестань, Тиамак, ведь Изгримнур был и твоим другом!

Вранн бросил на короля мрачный взгляд.

– Дело не в этом, ваше величество… Саймон. – Тиамак поднял трость и указал на больную ногу. – И даже не в том, что я не в состоянии быстро ходить. И не могу ездить в фургоне, не испытывая боли.

– Но ты только что проделал длинный путь от Элвритсхолла.

– И, если быть честным до конца, мой старый друг, – я все время страдал. Но постарайтесь правильно меня понять. Дело вовсе не в боли – проблема в том, что я не могу перемещаться быстро. Кто знает, как далеко может завести нас след? Мне придется часто останавливаться и отдыхать, этого будет невозможно избежать. Даже самое отважное сердце не может далеко увести больное тело. У меня уйдет на поиски очень много времени – и прошу прощения, если мои слова покажутся вам исполненными гордыни, – но я боюсь, что вам будет не хватать моих советов в те опасные месяцы, которые нам предстоит пережить, пока меня здесь не будет. Бинабик скоро покинет нас вместе со своей семьей. И вы отсылаете Эолейра.

Саймон нахмурился:

– Я сожалею о твоих болях, конечно – конечно! – но мне кажется, что ты боишься оставить библиотеку, которую любишь больше всего на свете.

– Это не так. – На мгновение Саймон удивился, ему еще не приходилось сталкиваться со столь ярким проявлением чувств – его спокойный советник выказал гнев, хотя тщательно его контролировал. – Неправда и несправедливо с вашей стороны. Прежде всего я бы не хотел покидать свою жену, но все равно, если бы это стало лучшим решением, я бы отправился на поиски. Конечно, отправился бы. Вы прекрасно знаете, что я поклялся в верности Верховному Престолу и вам обоим, и вы ошибаетесь, предполагая иное.

Саймон почувствовал себя как ребенок, которого отругали, но он понимал, что Тиамак прав – он был к нему несправедлив.

– Достаточно. Я еще раз приношу тебе извинения за свои глупые слова. Но что нам делать, если ты не отправишься в эту экспедицию? Как ты правильно отметил, больше послать некого, ведь Эолейр уедет вместе с раненой ситхи. Значит, нам придется снова отложить поиски, рискуя так и не узнать, что с ними случилось?

– Может быть, и нет. – Казалось, настроение Тиамака изменилось. – Возможно, есть человек, который с этим справится, так мне кажется – и, как ни странно, я начинаю думать о том, как я смогу ему помочь.

– Кого ты имеешь в виду?

– Брата Этана. Вы его знаете.

Саймон нетерпеливо махнул рукой.

– Да, молодой монах с испуганным взглядом.

Тиамак улыбнулся:

– Теперь, когда вы сказали, я с вами соглашусь. Да, у него немного испуганный взгляд. Вы не слишком хорошо знаете Этана, но я много с ним общался, и он сразу произвел на меня хорошее впечатление, как только его прислал к нам архиепископ. У него острый ум, он полон любознательности и у него доброе сердце.

– И все же, нечто столь важное… – Саймону не хотелось посылать с таким серьезным заданием человека, которого он едва знал.

Ему казалось, что это будет неуважением к памяти Изгримнура.

– Позвольте мне кое-что поведать вам о брате Этане, – сказал Тиамак. – Возможно, вы помните, что, когда умер отец Стрэнгъярд – мой дорогой старый друг, как мне его не хватает! – его свиток так никому и не передали.

Мириамель кивнула:

– Потому что все произошло очень быстро. В то лето лихорадка унесла многих.

Саймон вспомнил. Он не представлял, насколько сильно ему будет не хватать старого архивариуса, пока не стало слишком поздно.

– Да хранит нас бог, то были ужасные времена.

– В последние часы своей жизни он просил меня, чтобы я хранил его свиток и эмблему до тех пор, пока не найду того, кто будет их достоин. Теперь я начинаю думать, что брат Этан именно такой человек – и его следует пригласить в Орден манускрипта. Возможно, так вы поймете, что я о нем думаю.

– Ну, это очень сильная рекомендация. Ты уверен, что он справится?

– С задачей? Да. Он молод, и у него хорошее здоровье. Кроме того, он не верит в легкие ответы, как и положено истинному ученому. Я не могу представить лучшего кандидата. Но, что еще важнее, для него это будет хорошо.

– Почему ты так думаешь?

– После нашего возвращения из Риммерсгарда он был озабочен… определенными проблемами.

Саймон видел, что Тиамак решил ограничиться минимумом необходимой информации, и на мгновение испытал раздражение.

– Определенными проблемами?

– Вам не следует тревожиться, ваши величества, – это важно только для ученых, вроде Этана и меня, – но одна проблема вывела его из равновесия. Он стал плохо спать и, как многие религиозные люди, склонные к созерцанию, принял ее слишком близко к сердцу. Я считаю, что для него будет полезно заняться чем-то новым, увидеть другие земли, оторваться от знакомых стен замка и жизни храма.

Саймон поднял руку:

– Если ты готов поклясться, что он справится, для меня твоего слова достаточно. Мириамель?

– Конечно, мы бы предпочли, чтобы на поиски отправился ты, Тиамак, – сказала она. – И как ты догадываешься, я не считаю, что нам следует предпринимать их сейчас. – Она бросила быстрый взгляд на мужа. – Но если мы сможем послать твоего… ученика Ордена, вероятно, его следует называть именно так, я не стану возражать.

– Значит, так тому и быть, – сказал Саймон. – Но я бы хотел поговорить с Этаном перед тем, как он отправится в путь, чтобы он понимал, насколько серьезное дело ему поручают.

– Конечно, ваше величество. – Саймон вновь почувствовал в Тиамаке внутреннее сопротивление, однако решил не обращать на него внимания.

– И тебе следует позаботиться о том, чтобы он имел все необходимое для поисков Джошуа, Воршевы и их детей. И чтобы узнал всю правду.

– Я клянусь своей деревней, ваши величества. Я клянусь Верховным Престолом.

Когда Тиамак ушел, Саймон постарался не смотреть в глаза Мириамель. Он знал, что она недовольна, но сейчас ему не хотелось оправдываться. Вместо этого он посмотрел на еду и пустые чаши, лежавшие в траве.

– Мы заберем это с собой? И тогда все будет как в прежние времена, когда я работал на кухне, – сказал он.

– Мы пришлем слуг, – твердо сказала Мириамель, подобрала юбки и встала. – Если ты не забыл, я никогда не работала на кухне.

Саймон посмотрел ей вслед. Она снова на него сердилась, но возможных причин было так много, что он не знал, из-за чего именно.

«Как я могу проиграть спор, если я даже не знаю о существовании аргументов?» – спросил себя он.

Он раздраженно пнул чашу с вином, посмотрел, как оно выливается в траву, и последовал за женой.

Когда Тиамак добрался до своих покоев, он обнаружил там Телию, которая выглядела недовольной, хотя он не сразу понял, что стало тому причиной.

– Доброго дня, дорогая, – сказал он. – Как наша пациентка?

– Ситхи? Не лучше, но, благодарение богу, не хуже. И все же что-то ускользает от меня – от всех нас, – и я никак не могу понять, что именно.

Тиамак вздохнул:

– У меня такое же ощущение, но не только из-за ситхи, но и по нескольким другим поводам. Меня оно преследует вот уже несколько недель, как будто я наблюдаю за рекой дома, во времена моей юности. По воде идет рябь, но я не понимаю причин. На дне только камни или там кто-то прячется?

– Что тебя тревожит?

– О, все или ничего. Слишком многое, чтобы просто рассказать.

– Тогда я оставлю тебя, чтобы ты подумал в тишине, если только ты окажешь мне одну услугу.

– Какую?

– Налей мне чашку стимулирующего желтого щавеля, ладно? Я сегодня очень устала, и у меня болит голова.

– Целую чашку?

– Ну ладно, половину. И я выпью ее медленно. – Телия нахмурилась, но она рассчитывала, что у нее получилась игривая улыбка. – Ты слишком осторожен со мной, Тимо. Мы, женщины материка, очень крепкие, ты же знаешь.

– О да, конечно. – Он вытащил пробку из маленького кувшина, щедро плеснул желтой жидкости в маленький драгоценный стеклянный стаканчик и посмотрел сквозь него на полуденное солнце. Большое окно являлось главной причиной, почему Тиамак выбрал именно эти комнаты, которые в остальных отношениях были весьма скромными, но по сравнению с прежней жизнью ему больше всего не хватало света. Он встряхнул стакан и стал смотреть, как в нем, подобно облакам в небе, клубится туманная жидкость.

– Спасибо, муж мой, – сказала Телия, взяв стаканчик из его рук.

Он оставил ее с лекарством, а сам подошел к столу, решив наконец заняться тем, что занимало его мысли с того момента, как Этан показал ему запрещенную книгу. Тиамак сразу понял, как только увидел «Эфирные шепоты», что ему потребуется совет другого ученого, но Орден перестал быть прежним – осталось всего три его члена, да и то если Файера жива! Он стал рассматривать Этана как возможного нового кандидата из-за деятельного ума и доброго сердца молодого монаха, но его еще следовало подготовить на роль ученого, не рассчитывая на то, что он уже сейчас сможет оказать помощь. А помощь Тиамаку требовалась немедленно.

Его жена читала «Движение крови и дыхания» Ракуна и потягивала лечебный напиток, из чего Тиамак сделал вывод, что она все еще тревожится об умирающей ситхи. Казалось, после возвращения короля из путешествия Телия уходила в свои покои только для того, чтобы изучать медицинские книги или спать. Тиамак не был требовательным мужем, но начинал испытывать ревность к отравленной женщине, которая теперь получала все внимание его жены.

«Нет смысла страдать, – сказал он себе. – Лучше поблагодарить Того, Кто Всегда Ступает По Песку, за то, что Телия жива и здорова и мы вместе. К тому же я могу направить свою энергию на что-то более полезное».

Он взял лист пергамента из коробки, обрезал перо и начал писать.

«Мой дорогой друг Энгас, – начал Тиамак, у него промелькнула мысль, что это слишком свободное обращение, но он решил, что не станет ничего менять. – Я пишу тебе это письмо, потому что нуждаюсь в твоих знаниях, и это перевешивает мой стыд, который я испытываю, отвлекая тебя от жизни и работы. В мои руки попала очень необычная книга, ни один из нас ни разу ее не видел, мы только слышали о ней, книге с дурной славой.

И тем не менее я не стал бы тебя тревожить, однако я опасаюсь, что ее содержание может оказать влияние на другие важные вещи. Большая часть книги написана на старом наббанайском, который вполне понятен, но используется в качестве шифра. Автор – я не стану упоминать его имя здесь, потому что ты сам догадаешься, какую книгу я имею в виду, – использует кандианские слова в тех местах, где называются и описываются самые важные имена и процессы. Я плохо знаю язык Кандии. Однако он хорошо известен тебе. Теперь ты понимаешь, какие у меня возникли проблемы.

Я не могу отправить тебе книгу, только сам привезти ее, чтобы передать из рук в руки, что сейчас совершенно невозможно, поскольку долг вынуждает меня оставаться в Эрчестере. Я не прошу тебя сюда приехать – я знаю, что нельзя обращаться с подобной просьбой к человеку в твоем положении, – но других идей у меня нет. Знаешь ли ты ученого, который мог бы мне помочь, старый друг? Есть ли ученые, не принадлежащие к церкви эйдонитов, которые знают древний язык Кандии? Если ты догадался, о какой книге идет речь, тогда тебе понятно, почему я не стану обращаться к санцелланским эйдонитам и почему больше ничего не напишу в письме, которое мне придется доверить курьеру, пусть даже и королевскому.

Надеюсь, ты чувствуешь себя неплохо, насколько это вообще возможно, и твоя работа хорошо продвигается. Каким бы ни был твой ответ, я с нетерпением жду момента, когда смогу прочитать твои записи о Варинстене и развалинах Кементари.

Твой брат по духу,

Тиамак из деревни Роща, ныне из Эрчестера».

Тиамак перечитал письмо, промокнул чернила, сложил и запечатал его своей печатью, решив лично передать курьеру, отправляющемуся на юг, чтобы быть уверенным, что никто о нем не узнает. Скорее всего, ничего из этого не выйдет – Энгас никогда не интересовался чужой работой, – но Тиамак считал, что должен что-то сделать. С тех пор, как его посетило ужасное предчувствие, когда они путешествовали через Фростмарш, Тиамака преследовало необъяснимое ощущение, что у него совсем не остается времени и скоро произойдет событие, которое, точно огромный камень, упавший в маленький пруд, полностью изменит их с Телией жизнь.

«Пусть Древние даруют мне способность неверно видеть будущее, и пусть я не смогу его прочитать, как слова на языке Кандии, – начал молиться он, но у него тут же возникла другая тревожная мысль. – На что я посылаю брата Этана? Быть может, мне следовало отправиться на поиски вместо него?»

Конечно, на такие вопросы не существовало простых ответов – и только боги могли их знать.

Тиамак поцеловал жену в лоб и направился к двери, но тут увидел, что стакан с лекарственным напитком уже почти выпал из ее руки; она заснула с раскрытой книгой на коленях. Он забрал книгу и стакан, который, к счастью, уже практически опустел, и поставил их рядом на стол.

– Доброго и спокойного тебе сна, дорогая жена, – прошептал он, закрывая дверь.

Глава 30. Медленная игра

Они ехали на северо-восток через широкие равнины, которые риммеры называли Остердир, все дальше удаляясь из весны в снега, которые растают еще очень не скоро. Лес оставался на севере, а озеро, огромное, как море, тянулось рядом на мили к югу. Мако был доволен, что им удалось выбраться из «ловушки смертных», как он ее называл, но когда Кемме во второй раз за столько же часов сказал: «Четыре Когтя и гигант, и мы прикончили несколько дюжин их лучших воинов!» – командир посмотрел на него с раздражением.

– Королева и не ожидает от нас меньшего, Жертва, – только и сказал Мако, но Кемме больше ничего не говорил.

И все же. Мако был доволен тем, что произошло, и в течение следующих долгих дней не пытался сделать жизнь Нежеру невыносимой, как раньше, хотя обращался с ней с прежним презрением.

Буря следовала за бурей, но плохая погода никогда не мешала хикеда’я, а из-за того, что не защищенная от ветра часть северного мира оставалась практически необитаемой, королевская Рука продолжала двигаться в сторону далекого пика Джиньяхайю’а не только после наступления темноты, но и днем. Но Мако не утратил осторожности: смертный Ярнульф знал эту территорию лучше, чем любой из хикеда’я, и он часто с ним советовался, но Ярнульфу никогда не разрешалось вести Руку за собой или ехать впереди. Мако сам занимал место во главе, пропустив вперед лишь гиганта Го Гэм Гара, который расчищал путь, когда снег становился слишком глубоким для лошадей. Кемме и Саомеджи следовали сразу за вождем, и он изредка с ними совещался. Таким образом, Нежеру и смертный замыкали их маленький отряд.

Ярнульф слегка придержал лошадь, но так, чтобы Нежеру этого не заметила. Она решила, что он хочет поговорить с ней, потому что она опозорена, попытается привлечь на свою сторону и сделать из нее союзницу. Все остальные хикеда’я не верили смертному, и в данном случае Нежеру была с ними согласна. Королевские Охотники считались жестокими одиночками, к тому же они невероятно гордились своей свободой, в то время как остальные их соплеменники носили ошейники рабов. Она не могла поверить, что один из Охотников так легко согласился разделить судьбу отряда Когтей.

– Итак, Жертва Нежеру, – неожиданно заговорил Ярнульф. – Как ты здесь оказалась?

Ей все еще казалось странным, что кто-то с такой необычной внешностью настолько безупречно говорит на ее родном языке. Он даже удваивал звук «к», как хикеда’я, при вдохе, а не на выдохе. И прекрасно понимал тонкости языка, спрашивая у нее «как» она здесь оказалась, а не «почему», что сильно напоминало допрос.

– Меня послала Королева. А как ты оказался здесь, освобожденный раб Ярнульф? – спросила она.

Он улыбнулся, признавая, как и она, что им предстоит долгая, медленная игра, которая может продолжаться несколько дней. В этих бескрайних заснеженных равнинах с нависающим серо-белым небом и чахлыми темными лесами никто никуда не торопился.

– Я пришел из рабских загонов Наккиги, конечно, – сказал он. – Наккиги-Какой-Она-Была, если уж быть точным до конца, из старого города, расположенного снаружи горы. Я родился в замке Белой Улитки, у подножия Стормспейка, и с самого первого вдоха научился бояться Королевы. Так что в этом отношении я ничуть не отличаюсь от тебя.

– За исключением того, что я не носила рабский ошейник и меня учили любить Королеву, а не бояться.

– Одно и то же в конечном счете. – Он бросил на нее насмешливый взгляд. – И я знаю, что ты родилась не в рабском загоне, Жертва. На это указывает каждое твое движение.

– Что ты имеешь в виду?

– Цвет твоей кожи и форма лица говорят мне, что ты полукровка, но ты двигаешься так, как будто ты выросла среди аристократов Наккиги. Я прав?

– Да, – сказала она, уязвленная точностью его догадок. – И что еще ты видишь в моем прошлом, Королевский Охотник?

По его губам промелькнула еще одна довольная улыбка. «Смертные, в особенности этот, слишком охотно делятся своими мыслями, – подумала Нежеру, – их лица подобны книгам, в которых все написано».

– Не только твоя гордая осанка позволяет мне понять, что ты воспитывалась в благородном доме, прежде чем стала членом своего Ордена, – сказал он. – Ты явно знакома с Хаоса-Раши, «Путем изгнанников», которому обучают детей высших кланов. И точность, с которой ты им пользуешься, говорит о том, что ты совсем недавно покинула дом, где провела детство.

– С чего ты взял?

– С годами у ваших людей владение древними жестами становится более свободным и не таким четким. Среди самых старших – например, у советников Королевы, рожденных на земле, – невозможно понять, хотели они что-то сказать или просто пошевелились.

Ему снова удалось застать Нежеру врасплох: этот смертный мог быть кем угодно, только не глупцом. Но их игра уже начала доставлять ей удовольствие.

– В таком случае позволь мне рассказать кое-что о тебе, – сказала она. – У тебя был учитель, какие редко бывают у рабов. Ты изучал боевые искусства и даже верховую езду до того, как покончил с жизнью раба. Ты даже пытался отучить себя от некоторых жестов, тех самых, что послужили поводом для насмешки надо мной, во всяком случае, теперь ты можешь сойти за своего среди риммеров. – Она была вознаграждена легким движением уголка его рта – попадание! – А теперь скажи, зачем ты пытаешься скрыть то, как тебя воспитывали?

– Следует отдать тебе должное, Жертва Нежеру. У тебя острый взгляд, хотя я уже говорил о своем наставнике Ксока прежде. Но причина, заставившая меня отучить себя от языка жестов, привитых мне с самого детства, должна быть очевидна. Как один из Королевских Охотников, я путешествую по землям от границы владений Королевы до Риммерсгарда – а иногда, как в данном случае, до самых северных границ Эркинланда. Мне приходится иметь дело с другими смертными, которых я встречаю во время путешествий, и я часто делаю покупки в их поселениях. Как ты думаешь, что я получу вместо вяленого мяса и зерна, если они узнают, что я один из Охотников за рабами Королевы Утук’ку?

– Полагаю, петлю. И железную клетку для твоих костей. – Теперь улыбнулась Нежеру, совершенно сознательно показывая, что ей было бы очень приятно это увидеть. – Я слышала, что тела предателей часто вешают на границе земель смертных, чтобы показать остальным, что бывает, если они берут серебро Королевы.

– Совершенно верно.

Некоторое время они ехали молча. Далеко впереди Нежеру видела сгорбленный силуэт гиганта, похожий на движущийся сугроб. За ним о чем-то беседовали Мако и Саомеджи, чуть отставал от них Кемме. В последние дни командир и Певец все чаще вели долгие разговоры, нередко спорили, и Нежеру хотелось бы узнать, о чем шла речь. И еще она не понимала, почему господин Саомеджи, Ахенаби, позволил ей остаться в Руке, когда Мако хотел отправить ее в Наккигу для наказания. Конечно, их миссия очень важна, но Лорд Песни, вне всякого сомнения, мог выбрать ей на замену любого из нескольких дюжин воинов из своих Певцов или прошедших подготовку солдат. И Ахенаби, ворвавшись в ее мысли, не мог не узнать, что она солгала, когда сказала, что у нее будет ребенок. Почему он не обратил на это внимания? И ничего не сказал Мако, который продолжал верить в ее ложь.

– Если я прав, а у меня есть основания так думать, ты очень молода для своей расы, – неожиданно сказал Ярнульф, словно подслушал ее мысли. – Почему же ты стала участницей этого тяжелого путешествия – какой бы ни была его цель?

– Я была одной из лучших среди тех, кто проходил обучение в Ордене Жертвы. – Она почувствовала напряжение в своем голосе и разозлилась. Неужели Ярнульфу очевидно, что и она не знает ответа на этот вопрос. – Я убила шестерых вооруженных рабов голыми руками, сделала калеками двух воинов Жертвы во время Игр. Я могу драться не хуже любого мужчины – и лучше большинства.

– О, в этом я не сомневаюсь, – сказал он. – И все же выпуски обученных воинов Ордена Жертвы проходят каждые несколько лет, не так ли? Наверняка есть дюжины других воинов, которые в свое время добились таких же результатов, как ты, и успели побывать в настоящих сражениях. Ведь ты не участвовала в реальных битвах до нашей схватки с эркинландерами?

Нежеру ощутила острую обиду, и ее это удивило.

– Ты ошибся, смертный. Я участвовала во многих сражениях и схватках, – сказала она, пожалуй, слишком быстро, думая об островитянах, которых убила, и о том, кому позволила ускользнуть.

– Вот как. – Он повел себя так, словно она с ним согласилась, что снова вызвало у Нежеру приступ раздражения. – Так кто же твои родители, Жертва? Они должны быть достаточно могущественными, чтобы добиться столь привилегированного положения для своей дочери, хотя она так молода.

– Моя молодость не имеет значения.

– Неужели? А для меня она значит многое. Ваш народ живет в сто раз дольше, чем мой, – однако я могу поспорить, что, несмотря на твое высокое положение и полученные почести, я прожил больше в этом мире, под этими звездами. – Он указал в сторону ночного неба. – Я прожил двадцать восемь лет. А сколько ты?

– Не имеет значения. – Она постаралась, чтобы ее лицо ничего не выражало, но сейчас ей хотелось его убить, чтобы прекратить насмешки. – Ты наносишь мне уколы, чтобы самому не отвечать на мои вопросы.

Бледно-голубые глаза пристально смотрели на Нежеру.

– В таком случае я приношу свои извинения. В некотором смысле я гость и должен вести себя лучше. Задавай свои вопросы, Жертва. Есть ли во мне то, что вызывает у тебя интерес?

– Интерес? Может быть. – Нежеру понимала, что потеряла хладнокровие. Она молча повторяла Молитву Верных Слуг, пока к ней не вернулась способность ясно мыслить. – Твои стрелы отличаются от наших, – наконец сказала она.

Он приподнял брови, делая вид, что удивлен.

– Ну да, это серьезный повод для беспокойства.

– Сам по себе нет. Но на твоих стрелах перья ястреба или орла. А мы, Жертвы, используем перья черных гусей.

– Ты хочешь устроить соревнование, чтобы выяснить, чьи стрелы лучше летят в цель? Пусть я и не хикеда’я, но до сих пор никто не усомнился в моем умении стрелять из лука.

– Я не ищу соревнования – хотя было бы любопытно устроить его как-нибудь между нами. – Нежеру позволила себе слегка улыбнуться. Она ощутила силу, словно сдвинула край плаща, чтобы показать острый клинок. – Однако я следовала за тобой по склону горы в ту ночь, когда мы ускользнули от армии смертных, я видела много стрел с таким оперением, как у тебя, и все они торчали из стволов деревьев.

Некоторое время они ехали молча.

– Боюсь, я тебя не понимаю, Жертва.

– О, думаю, ты все прекрасно понимаешь, освобожденный раб. Для того, кто называет себя искусным лучником, ты слишком редко попадал в тела смертных.

Он небрежно тряхнул головой.

– В горах было полно смертных в ту ночь, они окружали нас со всех сторон, когда мы начали прорываться к свободе. Я не могу отвечать за все стрелы, на которых не было оперения черных гусей.

– Верно. Но лишь немногие из наших смертных врагов могли стрелять нам в спины, поэтому я все еще не понимаю, как такое количество стрел, летевших по направлению нашего бегства, могло не попасть в цель – если только ею не являлись деревья.

Лицо смертного превратилось в маску – как у истинного хикеда’я, исполняющего свой долг.

– Ты хочешь что-то мне сказать, Жертва?

– Называй меня Нежеру, пожалуйста. Я полагаю, мы уже достаточно давно знакомы, не так ли? В конце концов, мы вместе сражались, вместе убивали смертных, а теперь вместе путешествуем. А я буду называть тебя Ярнульф. Или это не твое настоящее имя?

– Оно такое же настоящее, как любое другое. – Он снова посмотрел на нее, но теперь в его глазах она увидела заметно больше уважения. – Ты так и не ответила на мой вопрос. Откуда в тебе кровь смертных?

Она немного подумала.

– От моей матери. Она риммер, как и ты.

– И тоже рабыня, как я и остальная часть моей семьи?

– Не совсем. – И это было правдой – на самом деле не существовало других таких же отношений, что связывали благородного отца Нежеру и ее мать чужестранку. – Но я полагаю, что ей должна быть знакома твоя жизнь.

– Надеюсь, что нет, леди Нежеру. Потому что я бы никому не пожелал такой жизни, как моя.

И он совершенно неожиданно для Нежеру пришпорил коня и не сбавлял хода, пока не оказался посередине между ней и остальной частью отряда.

«Да, – подумала она не без удовольствия. – Нам предстоит долгая и неспешная игра».

Его самым ранним воспоминанием был холод, когда он прижимался к другим детям в рабских бараках. Ветры, спускавшиеся с Норнфеллса и кружившие около великого Стормспейка, казалось, никогда не стихали, неизменно пытаясь отыскать путь в примитивные здания, и под их свистящие песни прошло все его детство. Даже рядом с другими дрожащими ребятишками, чьи худые тела жались друг к другу, словно мышата в гнезде из тряпок, Ярнульф никогда не мог согреться.

Он помнил холод и, конечно, голод. Хикеда’я считали детей пригодными лишь к самому легкому труду, пока они не достигали определенного размера, обычно в возрасте десяти лет, и не особенно заботились о питании потомства рабов. Тех, кто оказывался достаточно сильным и выживал, имело смысл поддерживать, остальные не заслуживали хорошего зерна, так что детей кормили лишь так, чтобы они не умирали от голода. А если те, кто побольше, забирали еду у тех, кто меньше, это лишь доказывало, что более сильные достойны жизни и, вне сякого сомнения, принесут своим владельцам пользу. Больных оставляли умирать. В течение столетий хикеда’я так же поступали и со своими детьми – зачем же относиться иначе к потомству смертных рабов?

Ярнульф знал свою мать Рагну лишь в течение нескольких первых лет своей жизни, и хотя ему казалось, что он все еще помнит ее лицо, полной уверенности у него не было. Однако он не забыл ее голос, одну из немногих хороших вещей из своего детства. Чудесный, нежный и сладкий, как пение птицы. Ее тихие слова, когда они прижимались друг к другу ночью и она старалась не разбудить остальных, были его единственными приятными воспоминаниями. Она рассказывала ему истории о своей семье и народе и даже научила читать и писать древние руны предков, которые они принесли с собой, когда пересекли океан и оказались в Светлом Арде.

Когда ему исполнилось восемь лет – его брату Ярнгримнуру было на год меньше, а сестре Грете всего четыре, – умерла еще одна женщина-рабыня, и их мать забрали в замок, чтобы она ее заменила. Ярнульф, его брат и сестра больше никогда ее не видели.

Ярнульф делал все, что мог, для брата и сестры, особенно для Греты, обнимал девочку долгими ночами, когда ветер пробирался в многочисленные щели в стенах холодных каменных зданий, которые хикеда’я называли «рабскими амбарами». Бывали ночи, когда Грета дрожала по несколько часов подряд даже во сне. Его брат также страдал, и в первую же зиму после ухода матери Ярнгримнур умер от потницы, а его тело увезли на тележке в Поля безымянных, чтобы сжечь.

Рабские амбары, как и сами рабы, принадлежали замку Белой Улитки, одному из самых крупных поместий Наккиги-Какой-Она-Была, городу внутри горы, который когда-то тянулся далеко за подножие великого Стормспейка. Старый город был чудом рифленого камня и широких дорог, огромных каменных зданий и стен, но практически превратился в руины. И все же часть старых семей отказывалась уходить внутрь горы; они продолжали придерживаться прежних обычаев, жили в древних замках, примостившихся на горных склонах, надзирали за собственными рабами и фермерами-арендаторами, вместо того чтобы предоставить эту работу надсмотрщикам, которые и сами являлись рабами. Хозяева замка Белая Улитка и других внешних поместий выращивали овец, домашний скот и лошадей на насыпях, расположенных на восточных склонах горы Стормспейк, продолжая жить по законам предков, когда те только прибыли в эту землю изгнания, которую называли До’зае не-Согейа – Садом Теней.

Ярнульф унаследовал от матери и давно утраченного отца не только стройное сильное тело, рост и знание древних рун. Мать научила его смотреть и думать, объяснила, что для того, чтобы победить силу, не обязательно быть сильнее.

«Пойми меня правильно, – однажды сказала она. – Мы так же сильны, хотя являемся рабами. Помни, мы из клана Ярн – Железного клана, – а фейри всегда ненавидели и боялись железа».

Снова и снова Рагна требовала, чтобы он учился держать свой гнев под контролем, напоминала, что есть другие способы сражаться и даже побеждать.

«Ум сможет спасти тебя там, где сила и размер не будут иметь значения, – сказала она ему и для примера поведала историю о боге огня Локене, однажды обманувшем короля огров. – Терпение тоже очень полезная черта, потому что Время способно осуществить то, что не под силу людям».

Ярнульф особенно любил именно эту историю, потому что знал про гигантов. Он часто наблюдал, как работают огромные существа – хикеда’я называли их раони, – они перемещали тяжелые камни и балки для своих хозяев, потому что были такими же рабами, как и Ярнульф. Когда он их увидел, Ярнульф понял, что есть враги, с которыми он никогда не сможет сражаться, и этот урок никогда не забывал. Вот почему, после того как их мать забрали и она стала домашней рабыней, юный Ярнульф сдерживал свой гнев до тех пор, пока у него внутри все не выгорело, но ничего не сказал и не сделал.

«Ум сможет это сделать, – повторял он себе снова и снова, хотя его кровь кипела. – И еще терпение, – думал он, цепляясь за любимую поговорку Рагны в тот момент, кода ее уводили, даже не позволив оглянуться, – потому что Время способно осуществить то, что не под силу людям».

Однако то был день, наполненный горечью, и эта рана так никогда и не затянулась.

По мере того как он становился старше, его стали выбирать для работы, которую хикеда’я поручали молодым рабам. Ему приходилось жать ячмень на крутых склонах, пока его кожа не начинала чесаться, носить воду для жнецов, нечистоты в поля, складывать мусор в кучи. Постепенно он начал общаться с детьми хикеда’я. Поместье, окружавшее замок Белой Улитки, представляло собой маленький город, где поселились самые разные люди. Гиганты и подменыши, которых называли пенги, казалось, мало отличались от животных и считались еще более низкими существами, чем Ярнульф и его смертные соплеменники, но в самом замке жило несколько каст хикеда’я – Связанные родством, Давшие клятву и Полноправные. Связанные родством были фермерами, имели лишь немногим больше свободы, чем рабы, но считались хикеда’я: даже самые убогие и захудалые из них обладали полной властью над любыми смертными. Давшие клятву являлись воинами и слугами, а также занимали другие важные должности. И, конечно, господин и его семья, Полноправные, каста тех, кого сама Королева причислила к аристократии.

Ярнульф крайне редко видел детей Полноправных, которые росли и получали образование во внутренней цитадели замка. Юные сыновья и дочери Давших клятву каждый день приходили на невспаханные поля, расположенные рядом с рабскими амбарами, где изучали искусство войны, ведь всем хикеда’я, за исключением Связанных родством, следовало уметь сражаться.

Сначала Ярнульф лишь наблюдал за ними, когда у него выдавались свободные мгновения. Его особенно заинтересовал их наставник – старый хикеда’я с резкими чертами лица. Ярнульфу было трудно определять возраст своих хозяев, которые не старели, как смертные, но наставник двигался так неспешно, что это говорило об опыте, к тому же он не оставлял свои волосы белыми, как большинство других мужчин, а окрашивал их в серый оттенок ведьминого дерева, вышедший из моды задолго до того, как родились дедушка и бабушка Ярнульфа.

Он узнал, что старик был знаменитым фехтовальщиком и когда-то командовал Жертвами, и что его зовут Денаби сей-Ксока. Никто из других рабов ничего больше о нем не знал, но все в поместье слышали его пронзительный голос, когда он кричал, отдавал приказы или насмехался над своими учениками, юными хикеда’я, лишь немногим старше и крупнее Ярнульфа. Молодой раб благодарил судьбу за этот голос, ведь он слышал его с большого расстояния и запоминал все, что говорил старый воин своим подопечным.

Скоро Ярнульф стал стараться поскорее завершить свою работу, чтобы провести хотя бы несколько мгновений возле края тренировочного поля, откуда он наблюдал, как юные хикеда’я учатся владеть мечом, копьем и стрелять из лука. Через некоторое время, разочарованный тем, что у него нет собственного оружия, Ярнульф ночами, после того как его сестра засыпала, делал себе деревянный меч из обрезков, прикрепляя к нему камни с помощью украденной бечевки, чтобы получить необходимый вес. Он прятал его в березовой роще, рядом с тренировочным полем, оставался в тени, скрывавшей его (как он думал) от молодых воинов, поглощенных занятиями, и имитировал их движения.

Когда глазастые ученики хикеда’я наконец его заметили, что было практически неизбежно, последовало наказание, быстрое и болезненное. Полдюжины молодых хикеда’я перепрыгнули через ограду и побежали к нему. Ярнульф и оглянуться не успел, как его окружили. Несколько мгновений ему удавалось держать их на расстоянии с помощью своего деревянного меча, но очень скоро они сумели сократить дистанцию и все вместе на него навалились. Они избивали его плоской стороной мечей, пока он не упал на землю, а потом некоторое время пинали ногами, так что ему показалось, что он сейчас умрет от боли и невозможности сделать вдох. После того как они сломали его деревянный меч и разбросали куски, как цветы на похоронах, дети его хозяев вернулись к своим тренировкам.

Ярнульф довольно долго лежал на животе, вжимаясь лицом в холодную влажную землю, ему хотелось встать или хотя бы отползти, но ребра болели так сильно, что он не мог даже приподняться. Он чувствовал, как перемещается по небу солнце, и знал: если сейчас не поднимется на ноги и пролежит здесь всю ночь, то умрет. Но любое движение приводило к тому, что одна разбитая часть тела соприкасалось с другой, столь же изувеченной. Он беззвучно плакал, не в силах пошевелиться, несмотря на усиливающийся ветер.

– Клянусь Садом, что здесь лежит? – Голос был веселым, но насмешливым. – Может быть, маленькая мышка, с которой поиграл кот? Бедная мышка. Счастливый кот.

Ярнульф попытался перевернуться, чтобы посмотреть, кто говорит, но боль была слишком сильной.

– Или рыба выбралась из озера Румия и попыталась ходить, как животное? Как странно видеть рыбу на таком большом расстоянии от воды.

Это сводило с ума. Ярнульф подтянул под себя колени, но не сумел сдержать стона от боли, вспыхнувшей сразу в нескольких местах. Однако он задушил крик – вместо него получился хриплый клекот из-за стиснутых зубов – и наконец ему удалось немного приподняться и увидеть, кто над ним потешается. Сам Ксока, старый воин, тренировавший Давших клятву, смотрел на него веселыми глазами. Пожилые хикеда’я выглядели так же, как молодые, но столетия, проведенные под солнцем и ветром, оставляли свой след на лишенном возраста лице. Ксока был не так красив, как молодые хикеда’я, и казалось, будто его лицо высечено не слишком тонкими и острыми инструментами.

Ярнульф сумел встать на четвереньки, но ему было тяжело держать голову поднятой.

– У тебя есть имя, маленькая мышка, маленькая рыбка? – спросил мастер оружия. – Или ты собака? Ты выглядишь как собака, когда стоишь на четырех конечностях.

Почему такой важный мастер тратит свое время и смеется над умирающим рабом? Ярнульф продолжал молчать.

– Однако ты не виляешь хвостом, – продолжал Ксока. – Я назову тебя Сан’накуно, Печальная собака. – Он подошел ближе. Мастер клинка был одет в свободное черное одеяние воина, но без знаков различия, белые ноги оставались босыми. Одна из его тонких, покрытых мозолями рук коснулась бока Ярнульфа, ощупывая места, куда раз за разом раба пинали его ученики. – Я люблю собак, – сказал Ксока, – особенно собак, у которых есть сила духа. Я предлагаю тебе сделку. Если ты сегодня сможешь сам добраться до рабского барака и прийти ко мне после того, как твоя работа будет закончена, я научу тебя, как должна кусаться собака. Ты бы этого хотел?

Ярнульф не понял – кусать? Он продолжал молчать.

– Или можешь остаться здесь. Ты и сам знаешь: никто тебе не поможет – отбившиеся от стада умирают.

И с этими словами старый хикеда’я повернулся и зашагал в сторону тренировочного поля.

К тому времени, когда Ярнульфу наконец удалось подняться на ноги и начать долгий путь к рабским баракам, солнце давно опустилось за великой горой. Всю ночь он так дрожал, и холод был таким жестоким, что после того, как ему удалось заснуть, Ярнульфу приснилось, что он умер и лежит вместе с братом Ярнгримнуром на пылающей погребальной лодке, как их древние предки. Но на следующий день он сумел подняться с постели, когда прозвучал звонок, призывающий рабов вставать, и побрел на работу.

Зью Ксока его ждал, верный своему обещанию. Старый мастер ничего не сказал, лишь швырнул Ярнульфу тренировочный меч.

– Покажи мне двенадцать стартовых позиций, Сан’накуно.

И с этого момента у Ярнульфа появился учитель. Уроки проходили, только когда у старого мастера клинка было подходящее настроение, а это случалось далеко не каждый день, во всяком случае, сначала, но достаточно часто у Ярнульфа появлялась возможность практиковать что-то новое по ночам, когда остальные рабы спали. Он незаметно выбирался из бараков, чтобы иметь возможность тренироваться с деревянным мечом, который он прятал в деревьях, рядом с рабским амбаром. Даже в самую холодную погоду он выходил из барака и начинал беззвучный танец атаки и защиты, пока руки и ноги не становились синими от холода. В некоторые ночи он едва успевал вернуться в постель до того, как звучал звонок и ему приходилось снова приниматься за работу.

Ксока никогда этого не говорил, но Ярнульфу казалось, что на мастера произвели впечатление его способность к учению и упорство, с которым он занимался. Тем не менее он обращался с Ярнульфом не менее сурово, чем с другими учениками: практически не разговаривал, а большую часть поправок делал при помощи плоской части своего меча – наносил быстрые болезненные удары по незащищенному запястью или голове, но постепенно таких ударов становилось все меньше и меньше.

Так Ярнульф рос, чувствуя, что проживает две жизни, сонную, когда работает, и истинную, которую проводил, защищаясь от выпадов Ксоки при помощи Формы Тени и Формы Воды и отвечая собственными изощренными атаками. Когда у него получалось неплохо, мастер отходил от него с едва заметной улыбкой, и Ярнульф чувствовал, что нашел свою истинную цель в жизни.

Лишь значительно позже он понял, что Денаби сей-Ксоку не интересовал лично он, Ярнульф. Для него он был лишь объектом обучения. Старый хикеда’я испытывал удовлетворение от мысли, что способен натренировать даже нечистокровного щенка – смертного! – сражаться так же хорошо, как высокорожденные дети его расы. В некотором смысле Ярнульф был не более реален для мастера клинка, чем кусок мыльного камня, на который скучающий мужчина, чьи лучшие дни уже давно позади, тратит свое время, чтобы вырезать бога или фигурку любимого пса. Ярнульф не был для Ксоки человеком, просто он так развлекался.

Но Ярнульф долго этого не понимал и осознал только через несколько лет, которые стали лучшими в его юности.

А потом настал день, когда пришли солдаты Хамака и забрали его сестру Грету.

* * *

– Ты давно молчишь, – сказала Нежеру.

Ярнульф заморгал. Он смотрел вперед, но ничего не видел, хотя перед ним расстилалась широкая тропа, которую проделал гигант, оставив сугробы по обе стороны, словно после огромной океанской волны.

– Я был занят… воспоминаниями.

– Ну, это я и сама поняла.

Она действительно была странной, эта Жертва. Она практически прямо сказала ему, что он даже не пытался убивать солдат Эркинланда во время их бегства. Ярнульф подозревал, что у нее также возникли сомнения относительно стрелы, пущенной им со склона холма. И вместе с тем ему казалось, что любопытства в ней больше, чем недоверия. Такие молодые хикеда’я, как она, редко достигали внутренних границ Наккиги, но тех немногих, которых он встречал, наполняла неколебимая вера не только в Королеву и Священный Сад, но и в отвратительную животную низость смертных. Почему же Нежеру другая?

Конечно, она наполовину смертная, но он жил с полукровками в бараках, и они еще больше ненавидели смертных, чем хикеда’я с чистой кровью. Всю жизнь Ярнульфа хикеда’я использовали смертных женщин для рождения детей. Среди высших кланов, семей рожденных на Земле, такое случалось, но редко. А вот то, что полукровка вроде Нежеру смогла достичь высокого положения в столь юном возрасте – его удивляло. Даже молодым смертным в землях смертных редко выпадала подобная честь.

Нет, здесь была какая-то тайна, но до тех пор, пока он не узнает о ее отце и его месте среди окружения Королевы, он мог лишь строить предположения. А предположения, как он узнал на собственном опыте, часто становятся врагами действия.

«Важно лишь то, как ее лучше всего использовать. Потому что я поклялся исполнить святой долг и не обману твои ожидания, господи», – подумал он.

– А ты никогда не задумывалась о том, какие шутки играет с нами судьба? – спросил он вслух.

Сначала ему показалось, что ее лицо выражает лишь презрение, но потом подумал, что за ним может скрываться что-то еще. Тревога?

– Судьбы не существует, – сказала она. – Как и шуток. Я делаю то, что приказывает Королева. Это единственный путь, и, если я остаюсь на нем, никаких сомнений быть не может – никаких шуток, как ты их называешь.

– Я говорю об одном, а ты совсем о другом, – сказал он, убедился, что остальные находятся достаточно далеко, и только после этого продолжал: – Я говорю о неправдоподобности, а ты называешь это сомнениями, словно весь мир вступил в заговор против тебя. Я попробую подойти с другой стороны. Насколько вероятно, что тебе оказана огромная честь, Жертва Нежеру, и ты стала Когтем Королевы, когда сотни и сотни других Жертв, которые старше тебя и обладают большим опытом, такой чести не удостоились?

– Ты уже задавал этот вопрос. Я тебе ответила. Я заслужила свое место.

– Но, если ты так хороша, если ты такой редкий воин, почему твой командир так жестоко тебя наказывает?

Она бросила на него быстрый ненавидящий взгляд.

– Ты ничего обо мне не знаешь, смертный. Ничего не знаешь о нас.

– Я видел твою спину, видел шрамы. Они еще не полностью зажили. И не думай, что я за тобой шпионю, – это произошло случайно. Ты скромна для своей расы. Большинство из вас равнодушно относятся к наготе, потому что, в отличие от нас, жалких смертных, вы почти не ощущаете холода. Но ты не такая, Жертва Нежеру, ты осторожна – или стыдишься выставлять напоказ свои раны. Тем не менее я их видел.

Она заметно побледнела, и он подумал, что она стала похожа на статую из мрамора.

– Я заслужила наказание. Я не сумела исполнить свой долг.

– И все же однажды, несколько дней назад, ты упоминала своего отца. Теперь, после того как Королева проснулась, он очень занят, так ты сказала. Полагаю, он аристократ, занимающий высокий пост. Я прав?

Она выглядела так, словно хотела оказаться подальше от него. Да, она очень молода, подумал он: несмотря на застывшее лицо и выдержку хикеда’я, она еще не научилась полностью скрывать свои чувства. Ярнульф долго был Охотником, и норны давно стали его добычей – его жертвами. Он видел, как она мучительно размышляет, прячась за маской невозмутимости.

– Кто ты такой, чтобы задавать мне вопросы? – спросила она. – Почему бы тебе не пойти и не спросить у Мако про его отца?

– Потому что тогда мне пришлось бы с ним сражаться, и один из нас умер бы. В любом случае это уменьшило бы наши шансы выжить в этих опасных землях. Ты не такая, как командир Руки Мако. Он знает лишь то, чему его научили, и ему достаточно. А для тебя – нет, хотя сомнения – такое слово ты употребила, не так ли? Сомнения? Они тебя пугают. Это очевидно. Но почему?

– Твои вопросы бессмысленны и нежелательны, смертный. Более того, теперь я уже совершенно уверена, что ты хочешь навредить нашей Руке и миссии.

– Ты, как никогда, далека от правды. Я хочу, чтобы миссия закончилась успехом.

И на этот раз Ярнульф не старался скрыть свои чувства, потому что он не лгал.

Несмотря на схожесть с лицами и телами смертных и даже хикеда’я, Вийеки не мог заставить себя поверить, что пенги, подменыши тинукеда’я, больше, чем животные. Старейшие строители его Ордена утверждали, что помнят времена, когда даже самые убогие из них умели говорить, но сейчас это казалось совершенно невозможным. И когда он смотрел в пустые, похожие на коровьи, глаза людей-носильщиков, стоявших рядом с огромным воротом и дожидавшихся команды надсмотрщика, Вийеки обнаружил, что сама идея представляется ему непостижимой.

– Взойдите на тележку, Верховный магистр, – произнес голос у него за спиной. – Нам предстоит долгое путешествие.

Вийеки повернулся к высокому солдату в серебристой драконьей маске.

– Назови мне еще раз свое имя, офицер, чтобы я знал, кого винить, если это приключение закончится неудачно.

Стражник склонил голову.

– Я С’айессу, Первый оруженосец Хамака, и облачен специальными полномочиями самой Королевой.

Вийеки посмотрел на накидку солдата и простой лабиринт, который он носил в качестве эмблемы.

– Но у тебя лишь шлем Хамака, а не гребень Хамака.

– Вот почему меня называют оруженосцем, Верховный магистр.

– Но тогда кому ты служишь? Не Королеве Утук’ку.

– Мы все служим Королеве, Верховный магистр.

– Просто скажи мне, кто послал тебя за мной, приказав поднять с постели в час отдыха. Если дворец, то почему мы направляемся не туда?

Голос стражника не изменился.

– Мне запрещено говорить больше, чем я уже сказал, Верховный магистр. Но скоро вы все узнаете, если взойдете на тележку.

То, что задумали те, кто его призвал, явно не было секретом. Почти все в его доме, жена Кимабу, секретарь и слуги видели солдата и его символ лабиринта, когда он ждал у входной двери, а он обычно означал приказ прибыть во дворец Омейо. Однако посланец при всех заявил, что они направляются в другое место, и никто из свиты Верховного магистра Вийеки не должен следовать за ним. Кимабу, естественно, стала возражать, настаивая, что следует дождаться более внятного приказа, но Вийеки уже много лет участвовал в смертельно опасных политических интригах Наккиги, и столь странный призыв его даже несколько заинтриговал.

Однако ему не нравилось широкое отверстие, из которого поднимался пар и которое вело вниз, под город, а также древняя тележка у ворот, готовая спустить его в глубины великой горы.

– Я не могу поверить, что Королева намерена встретиться со мной в таком месте, – сказал он.

– Королевы там нет, Верховный магистр, – ответил стражник. – Это я могу вам сказать.

– Его преосвященство Ахенаби? Верховный магистр Зунияби?

Стражник покачал головой.

– Пожалуйста, Верховный магистр. Тележка ждет вас.

После некоторых колебаний Вийеки шагнул в шахтную тележку. Стражник в драконьем шлеме последовал за ним, закрыл дверцу на задвижку и дал сигнал надсмотрщику носильщиков. Огромные существа, лишь немногим меньше диких гигантов, начали поворачивать ворот.

Массивные веревки заскрипели, и тележка, вздрогнув, стала опускаться вниз, минуя один уровень за другим, уходившие в глубины горы, где носильщики и другие рабы добывали серу и золото. Тележка раскачивалась и дрожала, Вийеки почувствовал, что воздух становится теплее, у него заложило уши, а еще что-то пульсировало в нем самом, какое-то неуловимое неудобство, которому он никак не мог найти названия.

Наконец тележка застонала и остановилась, и стражник в маске дракона открыл дверцы.

– Идите вперед, Верховный магистр.

Неприятное чувство усилилось, и Вийеки впервые охватило настоящее нежелание идти дальше.

– А как же ты?

– Мне нужно отвезти обратно пассажира, потом я вернусь за вами. – Стражник явно испытывал раздражение из-за колебаний Вийеки. – Вам не следует бояться, Верховный магистр.

Вийеки спустился с тележки и зашагал по коридору с низким потолком. Тренированный взгляд сообщил ему, что проход пробит в горе очень много лет назад, во всяком случае, с помощью каменных инструментов, а не металлических или из ведьминого дерева, которыми пользовались в последние столетия. Странное внутреннее неудобство усилилось, словно он стоял на носу раскачивающегося на волнах корабля; от идущего со всех сторон жара на коже выступил пот. Вийеки замедлил шаг, но это никак не повлияло на его ощущения, и он вознес безмолвную молитву Силе Королевы и пошел дальше.

Через несколько поворотов коридор неожиданно привел его в огромную пещеру естественного происхождения – во всяком случае, так подсказал ему опытный взгляд. Мерцающий желто-красный свет окрашивал ее в цвет огня, расселина в центре изрыгала пар и дым, словно он оказался в уменьшенной версии Зала Колодца. Время от времени, словно язык голодного дракона, пламя вырывалось из расселины в камне. Если не считать этого, каменная пещера казалась совершенно пустой, хотя жуткий жар и давление стали сильнее. Теперь Вийеки чувствовал не только тошноту, но и нечто более острое, вроде растущего ужаса, сжимавшего грудь, во рту и горле у него пересохло.

«Что это за место такое? Пещера, которая находится настолько ниже всех действующих шахт? Но никто из Строителей здесь не работал, по крайней мере, в мои времена», – подумал он.

Вийеки долго смотрел на меняющийся свет и тучи в центре пещеры, прежде чем сообразил, что мрак, парящий в облаках пара над расселиной, есть нечто большее. На самом деле у него были руки и ноги и развевающийся плащ. Грудь Вийеки сжало еще сильнее, сердце забилось быстрее.

«Неужели они кого-то тут повесили? – объятый внезапным ужасом, подумал он. – Возможно, здесь совершаются казни? Да защитит меня Сад, быть может, моя семья не зря испытывала страх? Так вот почему меня привели в это тайное место?»

Он замер, не желая подходить ближе к яме и парящей над ней тени.

– Интересно, как долго он будет падать, если я его столкну, – произнес голос рядом с его ухом. – И успеет ли свариться, пока летит вниз?

Даже Вийеки, ветеран, который провел столетия в темных залах Наккиги, едва не вскрикнул от внезапного страха. Он резко развернулся, и его рука легла на рукоять висевшего на поясе кинжала.

За спиной у него стоял Джиджибо Мечтатель, странный прапрапраплемянник Утук’ку, чье узкое лицо то поднималось, то опускалось вниз.

– Лорд Джиджибо, вы меня напугали. – Взгляд Вийеки беспомощно вернулся к парившей над расселиной темной фигуре, которая подрагивала в мерцании оранжевого пламени. – Кто это? И почему меня сюда привели?

– Неужели он не знает? – спросил родственник Королевы. – Я не думал, что он такой глупец. Разве он не помнит, как я ему сказал, что его семья замечена? – А затем, через мгновение, не меняя интонации: – Да, я бы хотел сегодня поесть вяленого лосося. – Джиджибо ткнул костлявым пальцем в сторону темной фигуры в клубах пара: – Ты только посмотри, магистр Вийеки. Там ответ на оба твоих вопроса.

Вийеки взглянул на диковинную фигуру.

– Вы хотите сказать, что это не пленник?

– О, он совершенно определенно пленник, – заявил Мечтатель. – Но совсем не такой, как ты думаешь. Хм-м-м, да, интересно, что будет, если содрать с твоего тела всю кожу.

Во время предыдущих встреч с Джиджибо Вийеки понял: лучше всего делать вид, что слова, произнесенные безумцем вслух, попросту не звучали, какими бы ужасными или шокирующими они ни казались.

– Я все еще не понимаю вас, лорд Мечтатель. Кто меня призвал?

– Я не могу задерживаться здесь и разговаривать, благородный лорд Вийеки, – нетерпеливо заявил Джиджибо. – Ты знал, что однажды, когда мы все умрем, мы будем пахнуть точно так же? Змея в тележке с яблоками ждет, чтобы вернуть меня в мои покои, ты же понимаешь. – Он усмехнулся. Мечтатель походил на плохо сделанную вещь – кожа слишком туго натянута на костях, глаза слишком широко раскрыты. Даже зубы у него были кривыми. – Вы только посмотрите на него, он нахмурился! – сказал Мечтатель. – А ведь он еще не встречал Шепчущую. Как бы я хотел заполучить его дочь-полукровку! Я не стану снимать с него кожу, нет, нет. Слишком грубо. Тогда я не смогу ничего узнать, верно?

И с этими словами Джиджибо сделал преувеличенно низкий поклон и зашагал прочь в том направлении, откуда пришел Вийеки и где его, вероятно, ждала шахтная тележка. Вийеки в смятении смотрел ему вслед, встревоженный тем, что сказал Джиджибо о его дочери. И лишь через мгновение он вспомнил другие слова, произнесенные Мечтателем.

«Шепчущая, – подумал Вийеки. – Неужели он имел в виду?..»

«У нас мало времени», – произнес голос, и по спине Вийеки пробежал холодок.

Голос прозвучал не возле его уха, а прямо в мыслях, и на этот раз это был не голос Королевы, а нечто более напряженное и далекое, словно ему пришлось преодолеть длинный, длинный туннель.

«Не обращай внимания на святого дурачка, – продолжал голос, и эти слова показались Вийеки твердыми и сухими кусочками дрейфующего пепла. – Он не является частью того, что тебе предстоит сделать».

Вийеки, чувствуя, как сердце быстрее забилось у него в груди, резко повернулся, но не увидел того, кто произнес эти слова. Затем краем глаза он уловил движение, и его взгляд вновь переместился вверх. Темная фигура в развевающемся плаще опускалась с большой высоты, медленно вращаясь в потоках пара и мерцающего света пламени, вырывавшегося из расселины.

Нет, не опускалась, понял Вийеки через мгновение. Здесь не было проводов, веревок или петли. Он никогда не видел ничего подобного, ни у великого волшебника Ахенаби, ни у самой Королевы Утук’ку.

– Что вы от меня хотите? – снова спросил он дрожащим голосом, и ему стало стыдно.

Теперь, когда темная фигура спустилась ниже и парила над расселиной, он увидел, что лицо под капюшоном лишено черт и скрыто бинтами, в том числе рот и глаза. Вийеки содрогнулся. Теперь он знал, кто его призвал, но это не помогло ему успокоиться. Существо остановилось, слегка покачиваясь в потоках горячего воздуха, поднимавшегося из огненной расселины. Страшная аура смерти омыла магистра – не запах, но нечто более глубокое, находившееся вне восприятия его чувств, ужас, от которого в страхе и отвращении содрогнулся разум.

«Я один из высших аристократов Королевы», – сказал он себе, хотя едва мог ясно мыслить, и постарался дышать ровнее, чтобы собраться с силами и заговорить.

– Леди Омму, Шепчущая, – сказал он, и даже произнесенное им имя наводило ужас. – Великая госпожа, вы призвали скромного слугу Королевы?

Долгие мгновения лишенное лица существо не отвечало, и Вийеки не сомневался, что оно слушает оглушительную пульсацию его наполненной ужасом крови. Даже Королева никогда не вызывала в нем такого трепета.

«Магистр Вийеки, я наблюдала за тобой. – Мысли Шепчущей доходили до него фрагментами шепота, словно их доносил меняющийся ветер, и впивались в его собственные точно когти крыс. – Из пустошей смерти я видела вещи, которые были недоступны даже Королеве, пока она дрейфовала в джи’индра сквозь страну снов и смерти. Я видела твою родословную, подобную сияющей дороге, ведущей до настоящего момента и к тому, что придет потом».

Все в нем взывало к бегству, но Вийеки заставил себя стоять и слушать ужасный шепот и отвечать самым твердым голосом, на который он был способен.

– Невозможно поверить, что я могу быть вам интересен, великая госпожа. Только не хикеда’я из Красной Руки. Только не той, что сумела дважды вернуться из страны смерти.

«Ты важен для меня… из-за целой цепочки обстоятельств. По другую сторону смерти… Я многое видела. – Каждое слово эхом отдавалось в сознании Вийеки. – Возможно, ты станешь частью великого. Скоро Королева даст тебе задание, но твоя кровь говорит мне, что тебе предстоит совершить нечто большее… спасти народ хикеда’я. Ты меня понимаешь, маленький магистр? Огромные события… пришли в движение».

Вийеки склонил голову, но не от благоговения, а из-за того, что не мог долго смотреть на неестественный свет, пробивавшийся сквозь бинты Омму, которые скрывали ее лицо.

– Два задания, но только одно из них от Матери всего сущего. Я не понимаю вас, госпожа.

«Да, не понимаешь, – сказала Шепчущая, и ее голос был подобен ветру, долетавшему из самого отдаленного и одинокого места, когда-либо существовавшего в мире. – Ты не можешь. Помни одно. Я пришла из-за пределов смерти – от берегов Небытия. Я могу говорить только правду. Так знай, наступит момент, когда для завершения великого деяния тебе придется сделать выбор».

– Что… что вы имеете в виду, госпожа?

«Чтобы спасти то, что ты любишь, ты будешь вынужден убить то, что любишь еще больше. Если ты потерпишь неудачу, все будет кончено. Твой народ – а это еще и мой народ – умрет и исчезнет навсегда».

Вийеки вдруг почувствовал себя беспомощным, больным.

– Но почему я, госпожа? Моя кровь ничто по сравнению с кровью величайших представителей нашего народа!

И голос послышался снова, такой далекий, словно он приплыл из-за луны и звезд.

«С тем же успехом ты можешь спросить, почему верх не является низом… или темнота это не свет. Таков порядок. И я могу говорить только правду. А теперь оставь меня. Я хочу умыться в крови земли. Мне холодно в вашем мире, ты же видишь… так холодно!»

Внезапно Омму повернулась к нему спиной, ее плащ с капюшоном стал развеваться медленнее, чем должен был, и она начала подниматься вверх, пока не превратилась в небольшое пятно мрака над мерцающим пламенем, словно паук, незаметно поджидающий жертву на краю паутины.

Вийеки не стал кланяться, но, спотыкаясь, поспешил покинуть пещеру, ему хотелось поскорее добраться до длинного вертикального туннеля и шахтной тележки, которая поднимет его туда, где все имеет смысл. Его кожа была холодна как лед, а сердце превратилось в камень, с грохотом бьющийся в груди. Главный Строитель, который провел многие и многие годы в самых глубоких пещерах под землей, никогда в жизни так не мечтал вдохнуть свежего воздуха или просто увидеть свет настоящего неба.

Глава 31. Высокое темное место

– Там будет вино, – заявил Астриан. – Хорошее вино. Капитан Кенрик обещал прикатить несколько бочонков пердруинского кларета. А оно стоит того, чтобы послушать скучные солдатские разговоры, не так ли?

Из-за того, что Морган так до сих пор и не сумел расплатиться с Хэтчером, владельцем таверны, они в тот вечер подались в «Галку», а не в свой обычный порт захода, «Безумную девицу».

– Ничто не стоит такой скуки, – заявил Ольверис, прерывая затянувшееся молчание. – Вот почему я начинаю пить уже сейчас. Чтобы продержаться до тех пор, когда откроют кларет.

– Ты можешь смеяться, но сэр Закиель заслуживает этой чести, – сказал Порто, нахмурившись. – Орден Красного Дрейка не дешевая безделушка, которую дают каждому, кто умеет низко кланяться, чтобы произвести впечатление при дворе. Это воинский Орден!

– Так вы действительно не пойдете, ваше высочество? – спросил Астриан у Моргана. – Мы там неплохо проведем время.

Принц покачал головой:

– Там будет мой дед. Молоты ада и еще бабушка. Они выпьют лишнего и весь вечер станут рассказывать старые военные истории. И бросать на меня суровые взгляды из-за того, что я не был на войне.

– Тут нечего стыдиться, – серьезно сказал Порто. – За это нужно испытывать благодарность.

– Тебе легко говорить. Ты был на войне. Как и вы все. Первое, что приходит им в голову, когда они видят кого-то из вас: «О, вот идет солдат». А о чем они думают, когда видят меня? «О, принц. Он избалован, ну, вы же знаете. Пьет целыми днями и играет в кости».

– Да, но ты пьешь и играешь в кости с нами, храбрыми солдатами, – с улыбкой ответил Астриан. – А это кое-чего стоит.

Морган был не в том настроении, чтобы его насмешили подобные шутки. Жестокие слова, произнесенные королем, то и дело всплывали в его мыслях.

– Нет, я не пойду. Мне совсем не хочется слушать, как эркингарды защитили меня от опасности, когда нас атаковали норны. Я должен был сражаться с ними! И не моя вина, что королева мне не позволила.

– Не ваша, – согласился Астриан. – Но не только вы не участвовали в той схватке. Я находился на склоне, однако мне только и удалось, что увернуться от нескольких стрел. Я даже не видел ни одного фейри.

– Но ты много раз бывал в сражениях. Никто не подумает, что ты трус.

– Никто не думает, что вы трус, ваше высочество, – сказал Порто.

– Ха! Все так думают. Придворные и народ Эрчестера. Вы слышали, что они говорили, когда мы въезжали в город? Половина из них называла меня Пьяницей и Принц Еще Вина. Я сам слышал.

– А другая половина вас приветствовала, – сказал Астриан. – Всем известно, что люди переменчивы, мой принц. Они подобны детям, которые не знают, чего хотят. Предложи им молоко, и они заплачут. Забери молоко, и они зарыдают еще сильнее.

– Или описают тебя с ног до головы, – добавил Ольверис.

– Именно. – Астриан налил Моргану еще одну чашу. – Выпейте и согрейте кровь, чтобы пойти с нами. Вы прекрасно проведете вечер.

– Нет. – Морган выпрямился и встал, пусть и не без труда; почти все утро он чувствовал себя неважно.

Просыпаться с больной головой не самый лучший признак зрелости, как было год назад, когда он только начал регулярно пить с Астрианом и его приятелями.

– Я собираюсь найти себе занятие. Желаю вам всего хорошего, господа. Надеюсь, вино из Пердруина действительно заслуживает похвалы.

Он направился к выходу, стараясь шагать уверенно, и тут вспомнил про королевских стражников, которые ждали его перед входом в трактир. Морган развернулся, прошел через зал и вышел в заднюю дверь во внутренний дворик.

– В последнее время наш принц выглядит озабоченным, – услышал Морган, когда проходил мимо стола своих друзей.

Ответ Астриана заглушил шум пьяной ссоры снаружи, когда Морган распахнул дверь, но он услышал, как остальные рассмеялись.

Задолго до того, как он добрался до королевской резиденции, Морган понял, что ему совсем не хочется ложиться в постель, но он сам лишил себя компании и возможности развлечься. Большая часть эркингардов находилась на приеме в честь Ордена Красного Дрейка, другие стояли на страже. Казармы в цитадели пустовали, за исключением нескольких ветеранов, которые грели старые кости у огня, а он и без того задолжал участникам игры в кости, которая шла в караульном помещении у ворот Нирулаг.

«Как стратег я полный неудачник, – подумал Морган. – Пытаясь избежать встречи с дедом и бабушкой, я обрек себя на скучный вечер в полном одиночестве».

Когда Морган шел через Средний двор замка, он услышал праздничный шум, доносившийся из большого зала Эрчестера. Судя по крикам, смеху и не слишком слаженным песням, которые принес ветер, товарищи по оружию сэра Закиеля быстро расправлялись с кларетом. «Очевидно, большая часть Хейхолта веселится с ними», – подумал Морган, потому что вокруг никого не было и все лавки давно закрылись.

Морган все еще находился во власти обиды и гнева, и даже приятная вечерняя прохлада не могла их прогнать, а тишина в вечернем замке почему-то вызывала еще большее раздражение, чем шум далекого веселья. В третий или четвертый раз после того, как он вошел в Хейхолт, Морган подумал о возвращении в Эрчестер, но не для того, чтобы присоединиться к пиру, а в поисках других развлечений, и, хотя он прекрасно понимал, что стражи на воротах охотно пропустят его обратно, несмотря на поздний час, не сомневался, что об этом обязательно станет известно королю и королеве.

Пока он шел по тихим пустынным улицам, на него нахлынули детские воспоминания о таком же вечере во время праздника летнего солнцестояния, как раз перед тем, как его отец заболел и умер, когда все находились в каком-то другом месте, а он остался один. Маленький Морган, ему тогда было семь лет, совсем недавно оправился после лихорадки, более недели провалявшись в постели. Мать еще болела, но если за Морганом ухаживала только старая няня Клода, принцессу Иделу, лежавшую в своих покоях, окружали фрейлины и часто навещали гости.

В тот вечер, когда он уже почти поправился, принц пребывал в плохом настроении, поэтому дождался момента, когда Клода заснет на стоявшем рядом с кроватью стуле, оделся и направился в спальню матери. Идела страшно испугалась, когда увидела сына, – она была уверена, что он может снова заболеть лихорадкой, и заставила фрейлин выставить мальчика за дверь. Растерянный Морган бродил по замку, пытаясь найти какое-то занятие. Из-за того, что он так долго лежал в постели, Морган забыл про праздник летнего солнцестояния и удивился и немного встревожился, когда увидел, что все куда-то исчезли.

Наконец он вышел из резиденции и направился через двор цитадели к покоям отца в Старой амбарной башне – ну, на самом деле, ее едва ли следовало называть башней – скорее, арестантская камера у стены Внутренней цитадели, слишком сырая, чтобы использовать ее в качестве амбара. Принц Джон Джошуа неизменно закрывал дверь, и Моргану приходилось долго стучать, прежде чем отец понимал, что к нему пришли, и спускался вниз, недовольный, что его отвлекли. Несмотря на то что принц говорил Порто, отец не узнал его всего один раз, но в последний год жизни Джон Джошуа стремился поскорее вернуться к своим занятиям, и Моргану казалось, что, будь на его месте простой слуга, отец не заметил бы разницы.

Но в ту ночь, в том странном, необитаемом Хейхолте, его отец так и не спустился вниз, хотя Морган стучал по деревянной обшивке двери до тех пор, пока у него не заболели костяшки пальцев. Наконец, скорее от раздражения, чем по какой-то другой причине, Морган дернул дверь, и, к его удивлению, она открылась.

Вокруг не было стражников, и Моргана охватило любопытство, хотя он знал, что отец, который никого и никогда не пускал в свои покои в башне, будет им недоволен. Но странный вечер, а также долгие дни, проведенные в постели, пробудили в нем желание приключений, и Морган стал подниматься по ступенькам в мерцающем свете факелов, горевших на каждой лестничной площадке, пока не добрался до отцовских покоев, на самом верху.

Последняя дверь также оказалась не запертой, это послужило для Моргана сигналом, что он может продолжать свои исследования, и мальчик проскользнул внутрь. На одном из столов горела лампа, словно отец только что куда-то вышел. После стольких лет попыток угадать, чем он занимается, Морган испытал некоторое разочарование. Если не считать огромных размеров, комната мало отличалась от спальни отца в резиденции. Здесь стояло несколько столов и скамеек, и на каждой ровной поверхности лежали тяжелые старые книги и заплесневелые древние манускрипты. И почти всеми Джошуа пользовался, книги лежали открытыми на какой-то странице, а манускрипты развернуты и придавлены гладким камнем или другой тяжелой книгой.

Толстые тома показались Моргану малоинтересными, ему нравились рассказы о приключениях рыцарей или истории о войнах и других волнующих вещах, к тому же большинство книг было на незнакомых ему языках, и после поверхностного осмотра он быстро спустился вниз. В покоях отца не оказалось ничего заслуживающего внимания, а ему совсем не хотелось, чтобы его здесь застали и наказали.

На нижнем этаже он немного задержался, заметив, что воздух здесь какой-то странно липкий, необычный для лета, а еще Морган уловил незнакомый, ни на что не похожий запах. На верхних этажах так не пахло. К его удивлению, оказалось, что лестница ведет не только вверх, но и вниз. Когда Морган вошел, он не обратил на это внимания, потому что ее скрывала каменная спираль основной лестницы. Кроме того, сверху лежала деревянная рама, но не для того, чтобы помешать кому-то спуститься, а чтобы никто случайно не упал в темноту.

Морган наклонился, сделал глубокий вдох и уловил не просто аромат сырости, запах был необычным, каким-то… старым. Морган не понял, что это может означать, но его охватило любопытство, и он уже собрался поднять деревянные дощечки, чтобы посмотреть, что там находится, когда услышал, как со скрипом открывается дверь башни, поднял глаза и с удивлением увидел высокую угловатую фигуру отца в дверном проеме.

Принц Джон Джошуа устроил странный спектакль, он слегка раскачивался, а его глаза были широко раскрыты от удивления.

– Морган? – невнятно пробормотал он. – Господи, мальчик, это ты? Что ты здесь делаешь?

В растрепанных темных волосах и на плечах Джона Джошуа Морган заметил лепестки роз и вспомнил, что сегодня день летнего солнцестояния, и в замке тихо из-за того, что большинство его обитателей веселится у костров, разведенных вдоль Хейклифа.

Прежде чем Морган успел что-то сказать, Джон Джошуа увидел, что мальчик наклонился и положил руки на деревянные дверцы, закрывавшие спуск вниз. Морган так и не успел ничего ответить, Джон Джошуа прищурился, и выражение его лица изменилось.

– Что ты делаешь? Ты не должен сюда приходить, и тебе нельзя приближаться к этим ступенькам! Ты можешь упасть и разбиться насмерть!

Морган пытался протестовать, но отец рванул его вверх так сильно, что мальчик потерял равновесие и упал. Джон Джошуа, с растрепанными волосами и бородой, с глазами, горящими, как у уличного безумца, тут же поставил Моргана на ноги.

– Никогда больше сюда не приходи! – закричал отец. От него пахло вином и дымом костра. – Это слишком опасно для ребенка! Где стражники? Я их жестоко накажу. Неужели меня окружают одни глупцы?

После чего он молча отнес Моргана к входной двери в башню, поставил на крыльцо и захлопнул у него за спиной тяжелую дверь.

Они больше не вспоминали ту ночь, а когда наступил день следующего летнего солнцестояния, его отец уже умер, и Морган никогда больше не сможет с ним поговорить, во всяком случае, в этом мире.

* * *

Морган, который погрузился в детские воспоминания по пути к воротам во Внутренний двор замка, забыл о том, где он находится, когда услышал у себя за спиной знакомый голос.

– Смотри, Квина! Наш друг Морган!

Он обернулся и увидел Младшего Сненнека и его нареченную, которые быстро к нему приближались, причем Сненнек широко расставил руки в стороны.

– Мы уже собирались ложиться спать, а тут ты! Быть может, тебя послал за нами Бинабик, мой будущий тесть?

Морган вздохнул:

– Нет. Я просто гулял.

Сненнек широко улыбнулся.

– Вот уж не думал, что ваш народ так поступает, если в этом нет необходимости.

– Гуляет?

– Выходит из дома. Ваш народ ненавидит выходить из дома. Я этого совершенно не понимаю. Квина, ты со мной согласна, не так ли?

– Может быть, дело в запахе, – предположила она.

– В запахе? – Как и всегда, когда он оказывался рядом с троллями, Морган испытал недоумение, но в его нынешнем мрачном, полупьяном состоянии не ощутил обычного подъема.

– Потому что твой народ бросает свои амак и кукак прямо перед домами, – объяснил Сненнек.

– Да, – кивнула Квина. – Прямо в… реку на суше.

Морган недоуменно прищурился, он совершенно перестал понимать, о чем идет речь.

– Река на суше?

Сненнек и Квина быстро, но энергично посовещались между собой на кануке.

– На улице, она имела в виду. Разную грязь выбрасывают на улицу.

Морган пожал плечами:

– Это город. В городах так устроено.

Сненнек кивнул:

– А те, у кого есть богатство, заставляют других убирать грязь, чтобы их дома не имели запаха кукака. Но в других местах его полно!

– Если честно, я не хочу говорить про… кукак, – сказал Морган. – Я вообще ни о чем не хочу говорить. Я возвращался к себе. Спать.

– Как и мы, но у нас случилась такая удачная встреча, так я думаю. – Сненнек улыбнулся своей широкой желтой улыбкой, и Морган невольно отметил про себя, что тролли сохранили все свои зубы. – У меня возникли вопросы, на которые я надеялся получить ответы.

Морган ощутил острое желание заглушить свои унылые мысли.

– Я отвечу на твои вопросы, если у тебя есть немного кангканга. Итак?

Сненнек улыбнулся, снова продемонстрировав желтые зубы, и вытащил мех из-под куртки с капюшоном. Морган взял его и сделал солидный, но осторожный глоток. Он научился пить кангканг, но у него был вкус дегтя, и слишком большой глоток мог заставить упасть на колени, кашляя и отплевываясь. Однако у него имелось неоспоримое достоинство – он очень быстро начинал действовать; Морган еще только вытирал губы, а теплое сияние кангканга уже расцветало у него в животе, направляясь к голове.

Он втянул в себя воздух, чувствуя покалывание во рту.

– Вопросы? – спросил Морган.

– Отец Квины Бинабик был очень занят, – сообщил Младший Сненнек. – И ему не хватило времени, чтобы как следует показать нам ваш… как правильно сказать? Деревня? Поселок?

– Город. Да, Эрчестер – это город. Едва ли не самый большой во всем Светлом Арде.

Как правило, Моргана тошнило от всего, что мог предложить Эрчестер, но он не хотел, чтобы его город проигрывал по сравнению с каким-нибудь палаточным лагерем троллей в холодных горах.

– Город. Так. – Сненнек кивнул. – Так что у нас есть вопросы. Вот первый: почему ночью все уходят в дома? Даже в Минтахоке, где дуют ледяные ветры, тролли навещают друг друга в пещерах.

У Моргана не имелось простого ответа на его вопрос.

– Сегодня многие стражники и дворяне отправились на праздник в Эрчестер. Но в остальное время… ну, просто здесь так принято. Потому что на улицах темно. Ну, я хотел сказать, дело не в том, что им грозит опасность, особенно здесь, в замке, но местные жители не…

– О, потому что амак покрывает улицы! – сказал Сненнек, довольный, что наконец получил ответ. – Ваши люди не любят ходить в гости в темноте, потому что не хотят наступить в грязь. Конечно. А теперь еще один вопрос, если ты будешь так любезен.

Морган не стал его поправлять. Улицы просто пустели по ночам, и все.

– Еще кангканга, – вместо этого сказал он.

И, когда маслянистая жидкость наполнила его рот, обнаружил, что уже не так сильно беспокоится об испорченном вечере. Быть может, его еще удастся спасти.

– Сненнек, спроси у высочества Моргана про большую корзину, – вмешалась Квина. – Что это такое?

Морган удивленно вытаращился на Сненнека, который показал мимо ворот Внутреннего двора на проход между двумя близко стоявшими зданиями. Морган прищурился и вскоре сумел понять, что имел в виду тролль: серую массу Башни Хьелдина, возвышавшейся над крышами и стоявшей вплотную к северной стене цитадели.

– Корзина? – спросил Морган. – Ты имела в виду башню?

– Да, башня! – сказал Сненнек. – У нас дома, в Икануке, есть корзины такой формы. Мы их используем, чтобы готовить корни. Башня. Но почему никто туда не входит и не выходит? Мы стояли перед ней днем, но все двери были заперты.

Сначала Старая амбарная башня, теперь эта. Похоже, сегодня по неизвестной причине вечер размышлений о запретных зданиях, и Моргана вдруг охватил суеверный страх.

– Она называется Башня Хьелдина. – Кангканг уже добрался до его конечностей, яркий и теплый, как солнечный свет, – или так ему только казалось? – и страх быстро отступил. – Никто туда не заходит, потому что там разгуливают привидения.

Сненнек покачал головой:

– Я не знаю такого слова.

– Там разгуливают видения? – предположила Квина, но в ее голосе не было уверенности.

Морган сначала удивился, а потом улыбнулся:

– Нет, не видения – привидения. Когда призраки, злые духи и демоны поселяются в доме, то говорят, что там водятся привидения.

Сненнек сделал быстрое движение сжатым кулаком.

– Киккасут! Но, если там живут демоны, зачем башню оставили в покое, словно уважаемого дядюшку? Каждый день, что я провел здесь, я видел, как люди разбирают одни каменные здания и строят новые.

– Демоны там больше не живут. – Теперь Морган в этом не сомневался, хотя в детстве (вместе с многими другими обитателями замка) такой уверенности у него не было. Принц и его товарищи по играм часто подначивали друг друга подняться по ступенькам и прикоснуться к огромным дубовым дверям или забраться в караульное помещение, которое их защищало. Он все еще помнил, как его охватывало невероятное возбуждение и страх, когда он приближался к жуткому запретному зданию. И у него неожиданно появилась новая идея.

– Тебе известно, кто такой Прайрат? Отец Квины должен был рассказать тебе о Красном Священнике. Клянусь всеми святыми, все постоянно про него говорят. – Морган фыркнул. – Можно подумать, он все еще здесь живет. Некоторые глупцы так и считают. – Он протянул руку к меху с кангкангом и сделал еще один большой глоток.

– Нам известно имя Прайрат, – сказал Сненнек, снова делая жест сжатым кулаком. – Он был священником, который совершал ужасные дела во время войны Короля Бурь, для Элиаса, отца королевы, когда тот носил корону.

– Да, но он не был скучным священником, – сказал Морган. – Он управлял демонами. Именно он пытался вернуть Короля Бурь.

– Тогда почему его… башня… все еще стоит? – спросила Квина.

– Да, – сказал Сненнек, – это и меня удивляет. – В Минтахоке, если кто-то сделает что-то ужасное, мы сожжем пещеру изнутри, чтобы ее очистить, а затем наполним ее землей и камнями, но мы так поступаем только потому, что гору нельзя сломать и снести.

Морган потянулся к меху и тут только понял, что все еще держит его в руках. Принц прошел в ворота и зашагал в сторону приземистой тени башни, махнув рукой троллям, чтобы следовали за ним.

– Про эту башню так много говорят, что я перестал слушать, – продолжал Морган. – Да и кому интересны одни и те же истории? Но, мне кажется, мои дедушка и бабушка рассказывали, что под замком прорыто множество туннелей. Даже под нашими ногами! – Это кое-что ему напомнило – вязкий запах, лепестки цветов, широко раскрытые гневные глаза, – но он снова прогнал эти воспоминания. – И еще внутри башни находились разные опасные вещи…

Он замолчал, ему вдруг показалось, что он повторяет истории, которые рассказывали ему взрослые, или страшные сказки, какими дети обожают пугать друг друга.

– Яд и… другие плохие вещи. Поэтому на двери повесили цепи и заколотили досками окна. Ну а там, где верхние окна открывались, насыпали камни, чтобы никто не мог забраться внутрь.

Глаза Сненнека широко раскрылись.

– Верхние окна открываются?

– Некоторые. Плохой священник любил наблюдать за звездами. Так мне говорили. У него там были… разные приспособления. Специальные зеркала и магические кристаллы, так я думаю. Вещи. – Морган взмахнул рукой – детали вылетели у него из головы, а кангканг наполнял тело теплом прямо сейчас, и беспокойство заметно отступило. – Это правда. Я был на крыше. Оттуда можно заглянуть внутрь и увидеть камни.

– Ты побывал в башне? – спросил Сненнек. – Но ты же говорил, что это запрещено.

– Ха. – Морган снова махнул рукой. – Ты всегда делаешь то, что тебе говорят старшие? Это совсем не опасно – если умеешь лазать. В детстве я забирался на каждую стену замка, на каждую башню. – Что было некоторым преувеличением, но после унизительного вечера, проведенного с троллями на замерзшем озере, а потом в высоких холодных горах Грианспога, он хотел, чтобы они знали, что у него есть собственные умения и опыт.

Башня Хьелдина была уже совсем рядом. Серп луны парил рядом с ее уступом, словно божественный ангел на старой картине, шепчущий что-то Усирису. Глядя на башню, пожалуй, впервые за долгое время, Морган вдруг подумал, как сильно она отличается от окружавших ее строений; стоит ли удивляться, что она привлекла внимание троллей. Даже до того, как узкие окна башни заколотили, казалось, что, похожие на прищуренные глаза, они скрывают какую-то тайну. Единственными большими проемами являлись окна верхнего этажа, когда-то в них было вставлено красное стекло, теперь же остались лишь темные дыры, напоминавшие пустые глазницы черепа. За исключением окон и труб, башня не имела никаких характерных черт, и приземистая цилиндрическая форма делала ее немного похожей если не на корзину, как думали тролли, то на одну из больших супниц с замковой кухни.

«А что происходит, когда ты слишком долго не снимаешь крышку с кипящей кастрюли?» – спросил у себя Морган и покачал головой, пытаясь избавиться от странных, выбивающих из равновесия мыслей.

– Вы и сами можете взглянуть на камни, с вершины башни, – сказал он троллям. – Ну, если хотите, конечно. Но, скорее всего, вы не станете – из-за того, что про нее рассказывают.

– Я тебя не понимаю, друг Морган, – сказал Сненнек. – Сами посмотреть? Но как? Сейчас ночь, и мы на земле. – Он огляделся по сторонам. – Ты хочешь сказать, что мы можем забраться на башню завтра? – Он показал на темный шпиль Башни Святого Дерева, которая находилась на противоположной стороне часовни и резиденции. – И посмотреть сверху вниз?

– Нет, я имел в виду, что вы можете туда заглянуть, если заберетесь на башню, – сказал Морган, стараясь говорить небрежно. – Я думал, тролли это хорошо умеют.

– Лучше всех, – заявил Сненнек. – Любой тебе подтвердит, и не важно, побывал он сам в Икануке или нет. Разве в вашем языке нет поговорки: Ловок, как тролль на горной тропе?

– Да, но люди часто повторяют то, что другие считают правдой, хотя сами не видели своими глазами то, о чем они говорят. – Морган почувствовал угрызения совести; Сненнек не имел в виду ничего плохого, и он охотно делился с ним кангкангом, но Морган весь вечер испытывал какой-то зуд, и, хотя до сих пор так и не понял причин, решил, что он нашел способ от него избавиться. – Конечно, теперь я не уверен, что сам смогу забраться наверх. Некоторые упоры для рук и ног уже не такие прочные, а я стал тяжелее. – Он похлопал себя по животу. – И я думаю, что ты слишком большой для этого, Сненнек.

Тролль посмотрел на него с раздражением и подозрением.

– Что ты хочешь сказать? Твои король и королева запретили туда входить. Ты же сам только что говорил.

– О да. – Морган рассмеялся. – Есть правила, которые это запрещают. Ты не хочешь их нарушать.

Квина сказала что-то на языке троллей, коротко и, похоже, по существу. Морган подумал, что подобные звуки мог бы издавать недовольный голубь.

– Она говорит, что ты ведешь себя так, словно тебе нравится нарушать правила, – объяснил Сненнек.

– Не имеет значения, – сказал Морган. – В любом случае это слишком сложная задача и совсем не похоже на горные склоны, к которым ты привык.

Младший Сненнек посмотрел на гладкую громаду башни, и Морган вдруг подумал, что у него круглое, точно вторая луна, лицо.

– Не будь это запрещено, – заявил он после небольшой паузы, – я бы сумел туда забраться.

Квина сказала что-то еще, и на этот раз ее голос прозвучал резко. Сненнек не стал переводить ее последнюю фразу, но посмотрел на Моргана, снял свой заплечный мешок, положил его на землю и принялся в нем копаться. Квина снова заговорила с ним на языке троллей, но он не обращал на ее слова внимания. Через мгновение он вытащил из мешка моток тонкой веревки и бросил ее на землю.

– Ты носишь с собой веревку? – удивленно спросил Морган.

– Обязательно. – Сненнек снял куртку. Под ней у него оказалась рубашка из простого домотканого материала, оставлявшая обнаженными мощные смуглые руки. – Я ношу с собой много разных вещей. Дело в том, что однажды я стану Поющим, который должен быть готов ко всему. Но веревка не для меня. Если я полезу наверх, то после того, как там окажусь, спущу вниз веревку. Тогда ты также сможешь подняться, принц Морган, и мы узнаем, кто из нас прав, а кто – нет.

Квина, которой совсем не нравилось происходящее, явно потеряла терпение. Она повернулась спиной к обоим и решительно направилась к центру цитадели.

– Квинанамукта! – позвал Сненнек, но она даже не обернулась.

Морган впервые почувствовал тревогу, события разворачивались слишком быстро, но тут Младший Сненнек бросил ему мех.

– Здесь осталось еще немного – только для храбрости, – предупредил тролль. – Даже с веревкой тебе будет совсем не просто подняться.

Морган вытер рот, наслаждаясь огнем, вспыхнувшим в горле и животе.

– Мы действительно полезем на башню?

Сненнек посмотрел на него со смесью веселья и отвращения.

– Слова могут быть легче воздуха, но после того, как они сказаны, их уже нельзя отбросить в сторону. Неужели ты думаешь, что тролль из Иканука не имеет чести или гордости?

Он наклонился, чтобы покрепче завязать шнурки на ботинках из грубой кожи, потом подошел к основанию башни возле сторожки у ворот и принялся изучать плотно пригнанные друг к другу камни.

Еще один короткий глоток кангканга помог Моргану отбросить последние сомнения. В конце концов, о чем ему беспокоиться? Тролли знаменитые скалолазы, и король часто похвалялся тем, как проводил время в горах с Бинабиком и его народом. И хотя в последнее время Морган был уже не таким резвым, как в дни детства, – ну и что с того? Он решил, что с помощью веревки легко справится. Разве он не лучше всех своих друзей лазал по скалам?

К тому времени, когда Сненнек начал забираться по стене, Квина исчезла из вида, что стало новым источником беспокойства для Моргана: а если она кому-нибудь про них расскажет?

«Нет, это все затеял Младший Сненнек, – поправил себя Морган. – Никто не говорит, что я обязан последовать за ним, воспользовавшись его веревкой».

На самом деле так и получится, когда появится отряд спасателей, а Сненнек окажется на самом верху. И вся вина ляжет на него, а Морган сможет, не потеряв лицо, избежать подъема на башню.

Он сделал еще один глоток кангканга, чтобы придать себе храбрости. Расплавленная жидкость наполнила его тело, смывая все сомнения. Ну и что, если у них будут неприятности? У него их и так уже столько, что еще одна ничего не изменит. Важно, что скучный вечер перестал быть таковым.

К удивлению Моргана, Сненнек не стал выбирать простой путь по стене, где начиналась Башня Хьелдина, составленная из поседевших старых камней, между которыми оставались большие расстояния, что существенно упрощало подъем, а начал забираться на башню рядом с тем местом, где начиналась сторожка у ворот. Очень скоро тролль уже находился на уровне крыши сторожки, прижимаясь к боку башни, точно муха.

Морган не мог не восхищаться, наблюдая за уверенными движениями Сненнека. Луна уже взошла, но тролль обладал удивительной способностью находить самые удобные трещины. Стоило ему найти надежное положение для руки или ноги, и он не перемещал их до тех пор, пока не приходило время двигаться вперед. Однако только тролль мог так быстро подниматься по практически гладкой вертикальной стене. Один или два раза он неудачно выбирал камни, и они с треском отваливались, открывая темные кирпичи. В какой-то момент Младший Сненнек несколько долгих мгновений висел только на руках, пытаясь найти место для ног, и Морган почувствовал такую тревогу, что ему пришлось сделать еще один большой глоток.

Довольно скоро Сненнек добрался до окон второго этажа, которые были не шире бойниц для стрельбы из лука, но и их заделали камнями после того, как башню запечатали. Тролль вытащил несколько камней и сбросил их вниз, на улицу, потом поставил обе ноги в образовавшееся углубление и немного отдохнул.

– Хорошая ночь для лазанья, – крикнул он вниз. – Отсюда я даже вижу деревню.

– Город, – крикнул в ответ Морган, который вдруг понял, как громко звучат в ночи их голоса. – Ты знаешь, мне вдруг пришло в голову, что это не такая уж хорошая идея.

– Я не слышу, что ты говоришь, Морган принц. Ни единого слова.

В монастыре Святого Сутрина зазвонил колокол, призывая к вечерней молитве. Морган собрался снова поднести мех к губам, но передумал. Хорошее настроение начало понемногу улетучиваться. Он понимал, что, если Сненнек доберется до самого верха, ему придется последовать за ним, или он никогда больше не сможет смотреть троллю в глаза. А если Астриан и остальные узнают, что Морган поспорил со Сненнеком, но сам оказался трусом? Они никогда не позволят ему об этом забыть. Астриан придумает для него дюжину прозвищ, и каждое следующее будет унизительнее предыдущего. В общем, получится намного хуже, чем в ночь сражения на Северной дороге, когда он остался в лагере вместе с женщинами и стариками, зная, что всего в нескольких сотнях шагов сражаются и умирают солдаты Эркинланда.

Морган бросил мех в мешок Сненнека. На сегодня хватит, сказал он себе, – во всяком случае, до тех пор, пока он не спустится вниз. Тем не менее он обнаружил, что молится – что было совсем на него не похоже, – чтобы Сненнек сдался и спустился вниз.

Но все его надежды оказались напрасными. На глазах у принца, внутри у которого все сжималось, маленький тролль продолжал уверенно подниматься все выше, мимо бойниц третьего этажа и по посеребренному луной фасаду четвертого. Иногда ему приходилось довольно долго искать следующий упор для руки или ноги – однажды он даже повис на одних только пальцах, пока не нашел маленький выступ на расстоянии локтя в сторону, – но ничто не могло задержать его надолго. И, хотя тревога Моргана росла, он восхищался мастерством тролля. Плотный Сненнек даже казался немного толстым, но был крепким и очень сильным, к тому же отличался превосходным глазомером и точностью движений.

Морган сглотнул. Теперь у него уже не вызывало сомнений, что Сненнек намного лучше умеет лазать по скалам, чем сам Морган даже во времена далекого детства. И он уже знал точно, что, если не случится ничего ужасного, Сненнек доберется до вершины башни. Ладони у Моргана стали влажными, несмотря на то, что вечер выдался прохладным.

«Ты глупец, принц Морган, – сказал он себе. – Ты пьяница и глупец. Все, что говорили дедушка и бабушка, правда».

На самом верхнем этаже Сненнек отклонился от своего курса сильнее, чем ожидал Морган, и он сообразил, что маленький тролль использует каменные подоконники черных пустых окон, чтобы приступить к последней части подъема. В какой-то момент, когда Сненнек задом перемещался вдоль нижней части окна, цепляясь пальцами за выступающий сверху камень, что-то, как показалось Моргану, потянулось из темноты между его ног, чтобы схватить тролля. Морган ахнул, сердце быстрее забилось у него в груди, но он почти сразу понял, что это всего лишь тень, появившаяся из-за неровных камней окна.

«Глупец, – выругал он себя. – Все и без того паршиво, а ты еще придумываешь призраков».

И все же ему было трудно забыть детские истории о Прайрате, лысой голове Красного Священника и его жестоком лице, а также стуке его сапог, когда он разгуливал в башне по ночам. Отец Прайрата был демоном, так утверждали некоторые истории, и умел разговаривать с мертвыми.

Сненнек добрался до края крыши, и теперь над ним виднелся лишь невысокий купол, накрывавший верхнюю часть башни. Тролль перевалился через край – мгновение его ноги болтались в воздухе, как у лягушки, прыгающей в воду, – а потом исчезли. Морган стоял и смотрел вверх, а сердце отчаянно колотилось у него в груди.

Через несколько мгновений появилась голова Сненнека, темный узелок, залитый лунным светом.

– Я завязал веревку! – крикнул он вниз, и Морган едва различил его голос из-за большого расстояния.

А через мгновение Морган увидел, как разворачиваются кольца серебристой веревки. Ее конец несколько мгновений раскачивался и остановился на высоте стены.

Сненнек что-то сказал, но на этот раз Морган не расслышал его слов, а тролль скрылся за краем крыши.

Что он сказал? Чтобы Морган лез вверх и присоединился к нему? Или что-то другое? Может быть: «Это опасно. Оставайся на месте. Я спускаюсь».

Но в таком случае где он?

Морган ждал. И ждал. И ждал.

Луна скользнула за тучи и спряталась. Мех с кангкангом находился совсем рядом и, казалось, звал Моргана сладким, несущим покой голосом. Еще несколько глотков, и ему станет все равно. Он может остаться здесь, прилечь и поспать, а потом кто-нибудь придет и обо всем позаботится. Сненнек спустится с башни, или Квина вернется со стражниками или со своим отцом.

Или с моими дедушкой и бабушкой…

Морган принялся расхаживать взад и вперед, чувствуя, как ночь прогоняет опьянение, оставляя лишь отвратительный холод. Как он может ждать, когда кто-нибудь придет? Он дал слово, обещание принца. Он заставил – да, заставил – тролля забраться на опасную башню. Может быть, Сненнек лежит там, он поскользнулся или споткнулся в темноте и сильно ударился? А что, если маленькая Квина заблудилась в лабиринте коридоров и переулков в сердце древней цитадели? И тогда никто не придет и никто ничего не станет делать, за исключением самого Моргана. Он должен забраться на башню.

«Возможно, именно это и означали гадальные кости Сненнека, его Черная расселина и Противоестественное рождение? И я никогда не стану королем из-за того, что упаду с башни и умру?»

Лунный свет освещал свисавшую веревку, казавшуюся серебристой на фоне темного камня и слегка раскачивавшуюся под легким ветерком.

Морган вытер руки об одежду, наклонился, взял пригоршню земли и тер ладони до тех пор, пока они не стали сухими. Подъем предстоял нелегкий даже и без потных рук.

* * *

Добраться до того места, где болтался конец веревки, оказалось не так трудно, как опасался Морган. Фасад не обновляли много лет, и расстояния между камнями стали широкими. Один или два раза ему пришлось доставать из-за пояса нож и счищать старую штукатурку, чтобы получить достаточный упор для руки или ноги, но только оказавшись у конца стены, Морган понял, в какое тяжелое положение попал.

Он не доставал до веревки всего несколько дюймов, и ему требовалось слегка подпрыгнуть, чтобы ухватиться за нее. Из чего следовало, что в случае неудачи он рухнет на камни мостовой. Пока он находился всего лишь на втором этаже, такое падение его наверняка не убило бы, но он не сомневался, что вполне может сломать руки или ноги.

Теперь Морган глубоко сожалел о своей глупости. Несмотря на то что первая часть подъема оказалась не слишком трудной, кангканг полностью выветрился у него из головы. Во всяком случае, так ему казалось – впрочем, когда он посмотрел вниз и обнаружил, что камни мостовой раскачиваются под ним, словно лежат на дне ручья с быстрым течением, он уже не был так в этом уверен.

Наконец ему удалось найти удобную опору для одной ноги, и он сумел подняться выше – теперь конец веревки находился всего на расстоянии одной ладони. Он вытер руки об одежду, вознес молитву сначала к святому Риаппу, затем к святому Сутрину и напоследок к Элизии, матери Эйдона, надеясь на любую помощь, которую только мог получить. А потом, боясь передумать, приподнялся на цыпочки и прыгнул вперед и вверх, чтобы ухватиться за веревку.

Морган сумел ее достать и удержаться, но в тот момент, когда он облегченно вздохнул, веревка начала раскачиваться, точно отвес, и он ударился о каменную стену башни. Ему пришлось приложить все силы, чтобы не выпустить ее из рук, и несколько мгновений он висел на ней, точно больная обезьяна, цепляющаяся за ветку.

Вскоре он почувствовал, что его хватка слабеет, и ему пришлось искать ногами упор в трещинах стены. Наконец ему это удалось, но теперь он висел под углом к стене башни, и почти весь его вес приходился на руки. Он стал понемногу подниматься вверх и сначала даже почувствовал некоторую уверенность, когда сумел добраться до верхней части второго этажа, упираясь ногами, когда приходилось перехватывать веревку руками. Но когда у него сорвалась нога, он снова начал раскачиваться, однако все-таки исхитрился найти новую трещину и на некоторое время замер, стараясь восстановить дыхание.

Довольно скоро он поднялся на такую высоту, что у него уже не осталось сомнений: если он сорвется, то разобьется насмерть. Кроме того, он начал опасаться, что не сможет использовать веревку до конца – плечи у него горели от напряжения, пальцы сводила судорога. Он принялся поносить себя последними словами – если бы его учителя их услышали, у них из орбит повылезали бы глаза и они бы поспешили в церковь.

«Остается только одно, – сказал он себе. – Сделать это так же, как тролль».

Отказаться от веревки – и тогда ноги смогут принять на себя половину нагрузки.

«Добрый Эйдон, храни меня, ведь, если я умру, что подумают люди? Они решат, что я идиот. Конечно, так и случится. И они будут правы».

Но у него не оставалось выбора, разве что закричать и попросить о помощи, и, хотя руки ужасно болели, еще больше его пугала мысль о том, что все сбегутся посмотреть на чудовищную глупость наследного принца. Он завязал веревку вокруг пояса на тот случай, если совершит серьезную ошибку, потом слегка покачался взад и вперед, пытаясь найти на стене подходящий упор для руки. В первый раз у него ничего не получилось, но со второго он нашел трещину и просунул в нее пальцы – и почти сразу перестал раскачиваться. Поискал ногами выступ, но узел на поясе стал слабеть, и он начал соскальзывать со стены вниз.

Морган вознес молитву к Элизии, думая о добром снисходительном лице матери бога, рассчитывая, что в ее душе найдется милосердие для пьяных молодых идиотов, потом снова качнулся в сторону башни, полностью отпустил веревку и вставил пальцы в ближайшую щель в стене. Узел развязался, веревка соскользнула вниз и теперь раскачивалась у него за спиной, а он не мог до нее дотянуться. Все внутри у Моргана похолодело. Теперь он мог лишь двигаться вверх или вниз по стене, как делал Сненнек.

Дальше начался настоящий кошмар. Морган плохо помнил, что происходило потом, ему лишь казалось, будто поиски очередного уступа продолжались часами. Он знал, что этот подъем будет сниться ему до конца жизни, если повезет и он уцелеет. Он изо всех сил старался не обращать внимания на боль и медленно, невозможно медленно, как гусеница, двигался дальше, он безумно устал, все тело у него мучительно ныло, и он уже не мог вспомнить, что когда-то чувствовал себя иначе. Он миновал третий этаж, потом четвертый, так невероятно медленно, словно ждал, пока растает снег. Он мог думать только о том, как найти упор для руки или ноги и подтянуться вверх. Вес собственного тела казался чужим, словно на плечах висел еще один человек и тащил его вниз, в пустоту, к гибели.

Четвертый этаж проплыл мимо, и наконец он оказался на пятом. Морган видел лишь то, что находилось над ним, и ему ничего не оставалось, как толкать свое тело вверх, прижимаясь к стене башни, нащупывая в ней новые трещины. Один из его башмаков соскользнул и упал вниз, но он даже не обратил на него внимания. Он полз все выше и выше, и с каждым мгновением это становилось больше и одновременно меньше, чем просто подъем. Иногда довольно долго ему казалось, будто он ползет по горизонтальной поверхности, животом вниз, а сильный ветер мешает ему двигаться вперед. Позднее он решил, что пробирается по туннелю в другую страну, где тепло и можно будет отдохнуть. Но о чем бы он ни думал, о чем бы ни мечтал, что-то тянуло его вниз, пытаясь сбросить в пустоту. Злобный враг хотел, чтобы он разбился насмерть о камни.

* * *

Морган вынырнул на поверхность после очередного погружения в темноту, когда понял, что не может найти новой опоры для руки, потому что их попросту не было – его свободная рука шарила в пустом пространстве. Он впервые за долгое время поднял глаза и увидел, что добрался до вершины. Это так его поразило, что он едва не свалился, но сердце быстрее забилось в груди, мысли вернулись к реальности, и он снова оказался в темноте, почти на вершине башни.

Перебраться через край оказалось едва ли не самым трудным делом его жизни. В какой-то момент, когда он пытался поднять левое колено на крышу башни, из его глаз хлынули слезы. Никто не пришел, чтобы ему помочь. Он позвал Сненнека, или ему показалось, что он его позвал, но никто не ответил.

Наконец он перенес самую тяжелую часть своего тела через край, распластался на изогнутой поверхности куполообразной крыши, а потом пополз вперед, пока не почувствовал, что и ноги лежат на твердой поверхности. Тогда он перекатился на спину и застонал, потому что все тело у него пульсировало от жгучей боли. Морган не знал, заснул он или просто перестал думать, но некоторое время он неподвижно лежал в темноте, а когда открыл глаза, то увидел над собой лишь звезды.

«Я не знаю их названий, – подумал он. – Кто-то – сэр Порто? Дедушка? – пытался когда-то меня учить, но я не слушал».

Если только это его звезды. Если только он не забрался так высоко, что оказался в другом мире, в неведомой стране на небесах.

Наконец он перевернулся на живот и встал на четвереньки. На крыше Сненнека не оказалось, хотя он рассчитывал его увидеть. Пологая крыша купола плавно закруглялась, поднимаясь всего на несколько локтей между краем и центром, непохожая на купол с окнами и падающим из них светом, как в соборе Святого Сутрина. Это был массивный каменный купол, полный тайны, как и вся Башня Хьелдина. Рядом с вершиной строители сделали четыре больших люка, по одному на каждый квадрант неба. Двери люков заперли на цепи, когда башню закрыли, но сейчас один из них был открыт, и квадратное черное отверстие зияло точно голодный рот.

– Сненнек? – Морган потрогал купол, который показался ему более массивным, чем стены.

Он все еще хранил накопленное солнечное тепло, даже в темноте. Морган пополз в сторону открытого люка, спрашивая себя, зачем тролль взломал замок и забрался внутрь башни, пользующейся такой жуткой славой? Неужели Сненнек и правда совсем не боится привидений и призраков?

«А что, если он не открывал люк? – вдруг подумал Морган. – Что, если это сделал кто-то другой? Что, если он просто стоял здесь, а люк вдруг открылся перед ним, как логово паука… что-то вылезло наружу и схватило Младшего Сненнека?»

Картина получилась настолько страшной, что Морган больше не мог выносить неизвестности и пополз вперед, не осознавая, что имитирует свой подъем на башню, пока не добрался до открытого люка. Однако он совсем, совсем не хотел заглядывать внутрь.

«Он здесь из-за тебя, – сказал ему голос, словно кто-то заговорил ему прямо в ухо – кто-то благородный. Кто-то другой. – Он тут из-за тебя. И, если он там, ты должен его найти».

Но Морган не хотел заглядывать внутрь люка, не говоря уже о том, чтобы в него забираться. Кто знает, какие ужасы могли там находиться? Ведь башня пустовала целых двадцать лет.

«А что, если она не пустая?»

И вновь он представил, как люк беззвучно поднимается за спиной у тролля и из него появляется темная тень…

Морган заглянул за край люка. Как он и предполагал, в верхнем помещении башни оказалось полно больших, случайным образом разбросанных камней, и глубокие тени между ними, где вполне могли прятаться огромные кроты или крысы. Морган отчаянно жалел, что у него нет факела… факела, меча и еще троих или четверых крепких друзей – и вдруг он заметил, как что-то пришло в движение. Что-то живое находилось под ним, пряталось в темноте последнего этажа башни.

– Сненнек? – негромко позвал он, но кровь так громко шумела у него в ушах, что он едва смог узнать собственный охрипший голос.

Темное существо повернулось, чтобы посмотреть на него. Лишь на мгновение лунный свет озарил безволосое лицо, пустые черные глаза, рваный капюшон, который когда-то был красным, а потом подобные молоту удары собственного сердца наполнили сознание Моргана, он ахнул, резко дернулся назад, попытался вскочить на ноги, но потерял равновесие и рухнул вперед, ударившись челюстью о край люка. Ослепительный свет звезд на миг заполнил все вокруг, но в следующее мгновение его поглотил мрак.

Глава 32. Розовая вода и бальзам

Канцелярия занимала часть длинного здания во внутреннем дворе замка, которое во времена короля Джона служило конюшней. Она была разрушена после падения Башни Зеленого Ангела, и новые конюшни образовали внешнее кольцо вокруг цитадели. «Это не означает, что лошади и королевские кареты стали не так важны, – подумал Пасеваллес, – просто бухгалтерия и финансы значат намного больше».

Здание канцелярии имело форму длинной кости, из-за которой могли подраться две собаки, дергая каждая за свой конец. Весьма подходящее сравнение – один конец принадлежал Пасеваллесу, как лорд-канцлеру, а другой – архиепископу Джервису, казначею, и Пасеваллесу приходилось признать, что отношения между ними иногда напоминали борьбу между двумя мастифами, вступившими в схватку под королевским столом.

Тем не менее лорд-канцлер испытал огромное облегчение, когда смог вернуться к собственным трудам и больше не думать о решении задач графа Эолейра. О многих вещах, близких его сердцу, Пасеваллесу пришлось забыть, пока королевская чета путешествовала, и теперь он спешил наверстать упущенное.

Клерки, точно пчелы над клевером, сновали взад и вперед по длинному залу, они держали в руках стопки документов – бухгалтерские книги, письма с прошениями, налоговые декларации, каждая с собственной сложной историей. Пасеваллеса неизменно забавляло неверное представление почти всех королевских подданных о власти – они думали, что король и королева просто сидят на своих тронах и решают, что следует делать дальше, а их полные энтузиазма приближенные спешат выполнить все их желания. На самом деле управление чем-то, не говоря уже о самом крупном королевстве в истории Светлого Арда, – это процесс рассмотрения и решения сотен и сотен мелких проблем, часть из которых быстро становится крупными, если ими вовремя не заняться, и тогда приходится прикладывать невероятные усилия, чтобы уладить кризис и он превратился в очередную проблему второго плана.

А на пути между решениями и правителем стояла не орда верных исполнителей, которая только ждала команды, чтобы претворить в жизнь волю монарха, но тысячи людей, у каждого из которых имелись собственные планы и желания. Большинство из них легко нарушали правила, если имелся хоть малейший шанс, что это сойдет им с рук, и каждый тут же приходил в ярость, если ему казалось, что попираются его собственные права. И самыми худшими и вредными из жалобщиков являлись придворные.

Пасеваллес, племянник важного наббанайского приграничного лорда, барона Сериддана из Метессы, только в детстве, проведенном в замке барона, испытывал удовлетворение от своего жребия в жизни. И, хотя его отец, Бриндаллес, был спокойным ученым человеком, молодой Пасеваллес всегда мечтал о подвигах. Он даже взял на себя заботу о семейной коллекции доспехов и оружия, потому что никто в Метессе, как ему казалось, не интересовался величием прошлого – во всяком случае, так, как он.

В годы его детства большой оружейный зал и литейный цех, где делали новые и чинили старые доспехи, стал его истинным домом; в кабинете отца он чувствовал себя чужаком. Конечно, Пасеваллес научился читать, писать и считать, как положено любому отпрыску аристократической семьи, но рассматривал каждый час, проведенный под внимательными взорами наставников, как напрасную трату времени, поскольку не мог наблюдать за тренировками солдат или заниматься доспехами, полируя старое оружие и мечтая о славе.

«Но мечты меняются, – сказал он себе. – В особенности детские».

Мечты Пасеваллеса поменялись раз и навсегда в тот день, когда принц Джошуа, брат короля Элиаса и сын Престера Джона, появился в Метессе, рассчитывая на помощь в борьбе с братом и его ужасающим союзником – Инелуки Королем Бурь. Конечно, Пасеваллес был слишком мал, чтобы понять, что происходит, ему едва исполнилось восемь, но он пришел в невероятное возбуждение, узнав, что легендарный сэр Камарис, величайший воин своего века, жив и сражается за Джошуа. А когда Джошуа начал осаду Хейхолта, Пасеваллес еще больше пришел в возбуждение от того, что его ученый отец присоединился к сражению и участвовал в маскараде, переодевшись в Джошуа, в то время как принц провел в замок отряд своих воинов и ситхи.

Но Пасеваллеса там не было. Он не видел славной атаки отца, промчавшегося на лошади принца в ворота Хейхолта. И не видел страшный конец, когда открылся обман короля Элиаса и защитники замка зарубили его отца прямо во дворе.

Пасеваллес узнал обо всем лишь через две недели, когда в Метессу прискакал гонец, всего на день опередив тела отца и его дяди Сериддана, который умер от ран через несколько дней после окончания сражения.

Последовавшие за этим недели и месяцы практически исчезли из его памяти, черный вихрь времени, дни и ночи, бесконечно сменявшие друг друга, наполненные болью и неверием. Только год спустя, когда его тетя решила снова выйти замуж, Пасеваллес начал замечать то, что происходило вокруг.

Однако с тех пор все пошло не так. Его мать умерла от лихорадки, обрушившейся на Наккигу после окончания войны Короля Бурь. Тетя, вышедшая замуж за барона вдовца, владевшего соседним поместьем, умерла во время той же эпидемии. А новый муж тети тут же отправил Пасеваллеса жить к бедным родственникам на северном побережье, где в доме царили такой холод и сырость, что он с тем же успехом мог жить в болотах. Горькие, холодные дни…

«Нет. Гнев лишь отвлекает, – напомнил он себе. – Гнев – враг успеха».

У него есть планы и цель, у него есть обязательства, и он не должен позволять себе впадать в уныние из-за тяжелых старых воспоминаний. В данный момент перед ним лежала большая груда счетов, которые следовало одобрить и отнести королю и королеве, а также дюжины других платежей – их предстояло просмотреть в последний раз перед тем, как отправить различным кредиторам короны, потому что восстановление замка требует много денег. После стольких лет Эркинланд продолжал расплачиваться за войну Короля Бурь. И исключительно для того, чтобы он понял необходимость прекратить возвращаться в прошлое, пришел отец Виберт с кипой новых прошений.

– Ваша светлость, куда прикажете это положить? – спросил секретарь. – На пол? Вам на колени?

Виберт был уже немолодым человеком, но возраст сделал его скорее худощавым, чем тяжеловесным. Кроме того, он обладал весьма своеобразным чувством юмора. Но главным качеством Виберта являлось полное отсутствие интереса ко всему, кроме собственной персоны. Пасеваллес считал его очень полезным, но никто в замке не желал иметь его в качестве собеседника.

– Пожалуй, на пол. – Пасеваллес заметил нечто, совсем не похожее на документы. – А что лежит сверху?

– Письмо от принцессы Иделы, – ответил Виберт с невеселой усмешкой. – Надушенное. Могу спорить, она нуждается в одолжении. – Он положил готовую рухнуть стопку бумаг на пол, мимоходом их поправил, взял сложенный верхний лист и протянул Пасеваллесу. – Пусть добрый господь дарует всем нам терпение. Почему он создал женщину, ума не приложу.

«Не сомневаюсь, что это так», – подумал Пасеваллес.

Некоторые жители Хейхолта считали, что Виберт родился священником. Пасеваллес знал, что это почти правда: Виберт прибыл из сиротского приюта Святого Сутрина еще мальчишкой, чтобы стать псаломщиком в соборе. Пасеваллес сомневался, что в жизни монаха был хотя бы один момент, когда из-за его плеча не выглядывала бы Мать Церковь.

– Вы намерены его открыть?

Пасеваллес почувствовал сильное желание ответить что-нибудь резкое, но сумел его преодолеть. Виберт обладал тактом тягловой лошади, выпущенной на свободу в королевской часовне, но был полезным, трудолюбивым, начисто лишенным любопытства и, самое главное, совершенно предсказуемым.

– Я посмотрю его позднее. Спасибо. Положи на стол.

Отец Виберт задержался еще на несколько мгновений, явно рассчитывая, что лорд-канцлер передумает и прочитает письмо вдовствующей принцессы прямо сейчас. Как и многие представители священнослужителей, что уже достаточно давно обнаружил Пасеваллес, Виберт обожал сплетни – однако в конце концов он смирился и вышел. Глядя ему вслед, Пасеваллес подумал, что из-за костлявых колен и локтей его секретарь больше похож на марионетку, чем на духовное лицо.

«И это мое проклятие, – сказал себе Пасеваллес. – Видеть истинное, а не то, что другие хотят, чтобы я видел».

Вне всякого сомнения, это действительно было его проклятием, но иногда он думал, что и счастьем одновременно – быть не таким слепым, как все люди, которые не хотят смотреть правде в глаза.

Пасеваллес осторожно взял письмо принцессы, словно сложенный листок бумаги имел острую, как у клинка, грань. Именно об этом он иногда думал, когда смотрел на принцессу – нож, который может долго лежать без дела, а потом в один ужасный момент внезапно появиться на свет и все изменить. Он сомневался, верно ли это относительно вдовы принца Джона Джошуа, или для разнообразия он себя обманывает. В любом случае он опасался осложнений, которые могли возникнуть из-за нее, но и не закрывал глаза на преимущества дружбы с королевской особой. Он понюхал письмо. Оно было надушено, как заметил Виберт, – розовая вода и бальзам, смесь мирского и духовного. Послание? Или ее обычные ароматы? Пасеваллес изучил печать и, когда убедился, что она не повреждена, сломал ее и развернул письмо.

«Мой дорогой лорд,

Я знаю, что в отсутствие наших любимых короля и королевы вы были очень заняты в последние месяцы. Если честно, мы все в долгу перед вами за вашу напряженную и самоотверженную работу. Я уверена, что настанет день, когда ваша значимость для королевства будет замечена и вас наградят в соответствии с вашими достоинствами».

«Утонченность, как у молота палача, – подумал он. Ну, миледи, давайте, вы можете намного лучше».

«И все же я должна вас немного отругать, дорогой Пасеваллес. С вашей стороны было очень мило прислать ко мне доброго брата Этана, чтобы он посмотрел книги бедного Джона Джошуа, но мне следует быть честной и сказать: я рассчитывала, что вы сами придете, чтобы проделать эту работу, не только из-за того, что я доверяю вашей мудрости и благоразумию, но и просто потому, что рассчитывала провести некоторое время в вашем обществе».

И еще: «Дорогой Пасеваллес». Принцесса не стала утруждать себя тонкими маневрами, а сразу перешла к делу. Интересно, почему она так хочет сделать из него союзника. Неужели что-то произошло во время королевского путешествия на север, о чем сам Пасеваллес не знал и что вызвало тревогу принцессы относительно ее положения при дворе? Ему было трудно представить, что может его изменить. Ведь она вдова принца и мать нынешнего наследника. Ничто не могло поставить под сомнение эти два факта.

«Вот почему, возможно, мы сможем выбрать вечер, когда после ужина вы отложите все заботы своей должности и присоединитесь ко мне, чтобы выпить бокал вина из Комиса. Мои фрейлины будут присутствовать, и вам не нужно тревожиться о своей или моей репутации».

Тут он не сумел удержать улыбки. Принцесса была хитрой женщиной, чем сильно отличалась от своего грубовато-добродушного и практичного отца.

«Я бы хотела многое с вами обсудить, и прежде всего библиотеку, которая будет носить имя моего мужа, и книги, все еще остающиеся в моем распоряжении. Быть может, мы сможем встретиться после церковной службы в День святого Динана. Скажите, что вы придете».

Конечно, простой лорд-канцлер не мог отказаться от подобного приглашения, и Пасеваллес не собирался этого делать. Он избегал встреч с принцессой столько, сколько у него получалось, пока решал более срочные вопросы, потому что был уверен: принцесса Идела больше всего желает его времени и внимания. И все же его начало интриговать упорство, с которым она его преследовала. Чего она хочет? Конечно, не чего-то очевидного, как любая овдовевшая женщина, ищущая внимания холостого мужчины? Он всегда считал принцессу Иделу более изощренной.

Пасеваллес написал соответственно избыточный ответ, промокнул бумагу и сложил письмо, прежде чем приложить печать – собственную, а не печать Верховного Престола, которой ему разрешалось пользоваться как лорду-канцлеру, когда он писал от имени короля и королевы. Если Идела что-то от него хотела, он собирался сделать все, что в его силах, чтобы отделить их отношения от его нынешней должности, которую он получил с таким трудом. Ведь в отличие от тех, кому рождение или брак обеспечили высокое положение, Пасеваллес всего добился тяжелым трудом и умными решениями. Но из этого следовало, что без семьи или титулованной супруги ему совсем непросто сохранить то, что он сейчас имел. Судьба была колесом, как Пасеваллес знал лучше многих, и Колесо Судьбы могло повернуться без всякого предупреждения, подняв одних и сбросив других в пыль.

Пчелы, улетевшие из-за молодого монаха, который работал среди кустов розмарина, снова вернулись, но брат Этан уже не чувствовал себя счастливым. Тиамак подумал, что он выглядит так, будто однажды утром проснулся и увидел, что небо находится внизу, а земля – наверху.

– Ты побледнел, – сказал Тиамак. – С тобой все в порядке, брат? Ты выглядишь больным. Разве хорошие новости, которые я принес, тебя не радуют?

– Хорошие новости? – Этан смотрел на Тиамака так, словно не понял, что он сказал. – Прошу прощения, милорд, но разве это хорошие новости? Я должен отказаться от своего дома и работы и уйти в мир – в чужие земли, к варварам! А моя задача состоит в том, чтобы отыскать детей, которые исчезли более двадцати лет назад. Очевидно же, затея совершенно безнадежна.

Тиамак поджал губы, он был недоволен собой.

– О боже. Я понимаю. Пусть Тот, Кто Всегда Ступает По Песку простит меня, потому что я выбрал неверный путь. – Он положил тонкую руку на плечо Этана. – Давай сядем, и я постараюсь тебе объяснить.

Этан позволил увести себя в сад лекарственных растений, разбитый при соборе, к скамейке, которая стояла возле дорожки. Монах рассеянно вытер руки о сутану, но ему не удалось избавиться от масла розмарина, более того, пушинки от одежды прилипли к ладоням и пальцам.

– Тебе ведь известно, что я родом из Вранна, – сказал ему Тиамак. – В детстве я даже представить не мог, что есть другие страны, не говоря уже о том, как сильно они могут отличаться от привычных мне болот. Я не знал никого, кто ходил в обуви! Я вообще мало что знал. Когда я покинул свою деревню в первый раз и по воде добрался до Кванитупула, то поразился уже тому, что подобное место может существовать. Так много людей! И никто из них никогда не ступает по земле – так мне казалось. Как ты знаешь, Кванитупул практически полностью построен на помостах.

– Мне кое-что известно о Кванитупуле, лорд Тиамак. Вы рассказывали мне о нем прежде.

Тиамак улыбнулся:

– Да, но я не собираюсь говорить о Кванитупуле. Речь идет о путешествии из родного дома и знакомого окружения. Потому что в тот момент Кванитупул стал для меня самым великолепным и жутким зрелищем, какое мне доводилось видеть. Затем я отправился на Пердруин, остров, показавшийся мне таким же большим, как Вранн, и почти весь его занимал огромный и шумный город. А потом я увидел Наккигу!.. – Тиамак покачал головой. – Я рад, что не попал туда сразу после того, как покинул болота, вероятно, его размеры и шум заставили бы мое сердце остановиться.

– Но я, простите меня, лорд, не вранн, – сказал Этан. – Я живу в одном из самых больших городов в Светлом Арде. И я встречал людей со всего мира. Это совсем не то же самое, что жить… ну, на болоте.

– Нет, конечно нет. Но я пытаюсь донести до тебя другую мысль – нет ничего, что так раздвигает рамки мышления, как нечто новое. – «Медленнее, – сказал себе Тиамак. – Только для того, чтобы ошеломить, но не ослепить». – Ты очень мудрый молодой человек, Этан, но ты жил в убежище. Сейчас ты получаешь шанс побывать в тех частях мира, которые архиепископ Джервис никогда не видел и не увидит.

– Но почему? Вот что я хочу вас спросить. Почему именно я? И почему я получаю это странное задание сейчас, когда вокруг столько всего, к чему я мог бы приложить руки?

– Прежде всего потому, что я считаю: ты – лучший выбор для выполнения данного задания. – Тиамак позволил себе говорить тверже. – Я неплохо разбираюсь в людях, обладаю некоторой мудростью и опытом и не слишком часто говорю: «Вот человек, который достаточно мудр, но может стать еще мудрее, он способен самостоятельно мыслить». Однако я считаю, что ты именно таков.

Этан снова заметно смутился:

– Неужели никто не может это сделать лучше, чем я, милорд? Какой-нибудь рыцарь или, еще того лучше, дворянин, который способен заставить людей отвечать на свои вопросы?

– Любой может солгать, брат. Люди говорят могущественным представителям власти то, что, по их мнению, те хотят услышать. Или они считают, что любые произнесенные ими слова могут оказаться для них опасными, и будут просто молчать. Если мы пошлем большую королевскую миссию с сэром Закиелем или графом Эолейром во главе, люди выстроятся в очередь и начнут рассказывать полуправду или просто передавать слухи, рассчитывая получить какую-то услугу. Так невозможно выяснить что-то полезное – тем более сохранить тайну.

– Значит, миссия должна оставаться тайной?

– А как иначе? Неужели мы, в то время когда новая война с норнами становится пугающе возможной, расскажем всем, что единственный уцелевший сын короля Джона, которого большинство считало погибшим в последнем сражении с Королем Бурь, на самом деле жив, но мы не знаем, где он, а также его жена и оба королевских ребенка? У нас уйдут годы, чтобы отделить ложные истории от правдивых, поверь мне, их появится превеликое множество, не говоря уже о бесчисленных претендентах на трон, утверждающих, будто они пропавшие дети Джошуа. И как, ты думаешь, отнесутся к известию об их исчезновении в Стормспейке? Нам придется не только разыскивать Джошуа, но и попытаться опередить норнов.

– Пожалуй, я начинаю видеть некоторый смысл в том, что вы говорите. – Этан нахмурился, обдумывая то, что ему поведал Тиамак. – Но почему сейчас? Вы же сами сказали, что скоро может начаться война – хотя, должен признаться, я не понял, насколько серьезна угроза. Зачем приступать к поискам сейчас, если в течение двадцати с лишних лет никто ничего не пытался узнать?

Тиамак не смог подавить вздох.

– Потому что это не так. Мы несколько раз пытались узнать правду об исчезновении Джошуа, но терпели поражение. Однако две причины делают это важным для нас именно сейчас. Одна из них состоит в том, что король обещал умирающему герцогу Изгримнуру найти детей Джошуа – герцог Изгримнур был их крестным отцом. Утешение души старого достойного человека уже само по себе достаточный повод для возобновления поисков, уж поверь мне. Но есть и еще одна причина, смысла которой даже король и королева еще не успели понять. Нет, пока не спрашивай у меня, – предупредил он вопросы Этана. – Все в свое время. Давай вернемся в мои покои. Моя жена ухаживает за отравленной ситхи, поэтому там нам никто не помешает, как ни в одном другом месте в этом шумном городе или даже в замке.

* * *

Брат Этан никак не мог прогнать тревогу. Тиамак ему сочувствовал – молодому монаху приходилось осмысливать слишком много нового.

– Почему ты начал работать в замке? – спросил он, наливая себе и ему по чаше вина.

– В замке? Потому что лорд Пасеваллес позвал меня, милорд, а архиепископ сказал, что я смогу помочь ему в канцелярии.

Тиамак не сумел сдержать улыбки.

– Нет, на самом деле ты получил работу в замке немного иначе. Я наблюдал за тобой и, когда Пасеваллес стал искать помощника, подумал, что ты будешь здесь полезен. Очевидно, он посчитал мое предложение разумным. А я был настолько эгоистичен, что использовал тебя для решения своих задач, как тебе хорошо известно. Но ты должен задать себе другой вопрос. Как ты думаешь, почему я обратил на тебя внимание?

Этан разочарованно развел руки в стороны.

– Понятия не имею, лорд Тиамак, и, если честно, уже устал отвечать, потому что выясняется, что все мои прежние представления не соответствуют действительности.

– Очень хорошо. Мне нравится, что ты можешь за себя постоять. Человек, не чуждый философии, должен доверять собственным мыслям, во всяком случае, настолько, чтобы следовать им и посмотреть, куда они приведут. Я заметил тебя из-за того, что ты честолюбив. – Тиамак поднял руку. – Нет, нет, я не вижу в этом ничего плохого. Ты не искал славы или наград. Но ты обладаешь тем, что я называю беспокойный ум. Ты не получаешь удовлетворения, если используешь старые привычные методы только из-за того, что так поступали всегда. Ты смотришь на проблему, как будто ее еще только предстоит решить, а не пытаешься ее избежать. Это и есть некая форма честолюбия. И у тебя есть идеи. Еще одно проявление честолюбия. Помнишь, как ты предложил Пасеваллесу подвешивать корзины на веревочной петле и перемещать их между казной и канцелярией, сказав, что так будет быстрее, чем использовать курьеров?

– Теперь, когда вы сказали, я вспомнил, – ответил Этан. – Но откуда об этом узнали вы?

– Потому что я постоянно за тобой присматриваю, брат. Меня интересуют люди, которые способны мыслить самостоятельно и ценят знание не только ради него самого, но и для того, чтобы оно приносило пользу людям. – Тиамак сделал пару глотков из своей чаши. – Боюсь, вино оставляет желать лучшего. Ни я, ни леди Телия не склонны часто употреблять алкоголь, поэтому у нас нет запасов хорошего вина.

Этан махнул рукой, чтобы показать, что это не имеет значения.

– Очень хорошо, – продолжал Тиамак. – Слушай внимательно, потому что многое из того, что я сейчас тебе расскажу, имеет прямое отношение к твоему заданию, от которого ты можешь отказаться, о чем мне следовало сообщить тебе с самого начала.

Удивление на лице монаха стало еще более заметным.

– В самом деле? Должен признать, мне такое даже не пришло в голову.

– Конечно. Если бы речь не шла о жизни и смерти, я бы не послал кого-то против его воли – оторвав от привычной жизни и работы, как ты сам сказал. Но я подозреваю, что после того, как я закончу свой рассказ, ты увидишь открывающиеся перед тобой возможности и без колебаний согласишься.

На лице Этана появился интерес.

– Правда? Это пари, милорд?

– В некотором смысле. Позволь сказать – если ты не увидишь очевидных преимуществ для себя в том, чтобы согласиться на выполнение данного задания, я принесу тебе извинения и мы больше никогда не будем к этому возвращаться. Так честно?

– Более чем.

– Хорошо. Тогда слушай историю Эльстана – Короля Рыбака, как называли его многие, – первого истинного короля Эркинланда. И предка короля Саймона.

– Я что-то об этом слышал.

– Держу пари, не слишком много. Король немного стыдится собственной крови – нет, не совсем крови, а права на трон, которое он получил благодаря ей. Но это обычное дело, ведь сейчас речь пойдет о вещах, показывающих, что поступки великих мужчин и женщин бывают столь же глупыми и запутанными, как поступки большинства из нас.

– Очень хорошо. – Этан добавил воды в третью чашу вина, потому что испытывал жажду, но не хотел, чтобы его разум терял остроту. – Я попытаюсь рассказать вам, что я понял. – По мере того как день стал клониться к вечеру, парад имен и событий стал слегка ошеломляющим, несмотря на удивительное терпение, проявленное лордом Тиамаком, когда он отвечал на любые вопросы, вновь и вновь повторяя какие-то вещи. – Орден манускрипта основан королем Эльстаном, здесь, в Хейхолте, чтобы защищать и умножать знание. За прошедшие годы в нем состояло некоторое количество членов, обычно в каждый момент времени семь, но в последние годы численность Ордена сократилась.

– Ну, не совсем, – уточнил Тиамак. – Нам так и не удалось полностью заменить тех, кто погиб во время войны… ну, и ты знаешь, что случилось с Прайратом.

Этан кивнул. Официально Мать Церковь не говорила о Красном священнике, но духовные лица были готовы рассказать о нем частным образом, как только такая возможность представлялась, и Прайрат стал демонической фигурой, которая пугала и завораживала.

– Я понимаю, – сказал Этан. – Но принц Джошуа являлся членом Ордена! Я никогда об этом не слышал.

– Да, после того, как башня рухнула, а война закончилась, – сказал Тиамак. – Эта роль выглядела идеальной для Джошуа, обладавшего живым и острым умом, но, хотя он всегда интересовался делами отцовского королевства, принц не хотел им править. К несчастью, он состоял в Ордене всего несколько лет, после чего исчез.

– Оставив детей и их мать… как ее зовут? Ворсава?

– Воршева, дочь вождя тритингов. Да, у них было двое детей, близнецы, Дерра и Деорнот. Но мы не знаем, исчез он один или вместе с женой и детьми.

– Потому что после того, как пришли последние письма от Джошуа, никто ни о ком из них ничего не слышал.

– Да, и позднее я покажу тебе письма, потому что они являются исходной точкой для начала поисков. Но ты должен понять меня правильно, брат. Король и королева о них не забыли – Джошуа был дядей королевы. Он сделал Саймона рыцарем, когда король еще мальчишкой работал на кухне. И они оба очень любили Джошуа.

– Я понимаю. А теперь прошу меня простить, если я что-то понял не так, милорд, но герцог Изгримнур и граф Эолейр совершили путешествие на юг от Кванитупула и пытались их отыскать. И вы их сопровождали.

– Я сопровождал Эолейра во время первых поисков. – Тиамак улыбнулся. – До этого я не слишком хорошо знал графа. И благодарен судьбе за то, что нам довелось путешествовать вместе.

– Но вам ничего не удалось найти. Оказалось, что гостиница, которой владел Джошуа, продана, а новые владельцы сказали, что они не знают, куда исчезла семья прежних хозяев. Кто ее продал? Джошуа или Воршева?

– Деньги получила темноволосая женщина, которая могла быть Воршевой, – ответил Тиамак. – Цена была не слишком высокой, из чего следовало, что она по каким-то своим причинам не хотела ждать.

– Быть может, Вор-шай-ва отправилась обратно на свою родину? – предположил Этан, довольный тем, что сумел наконец произнести незнакомое имя. – Вы сказали, что она была из высоких тритингов.

– Она ненавидела степи и своего отца, вождя клана. Это все, что мне известно точно. Возможно, она и вернулась домой, но Эолейр не сумел найти никого среди тритингов, кто что-то о ней слышал. Мы не говорили с ее отцом, но это сделал кто-то другой от нашего имени, и он сказал, что, если бы она вернулась с детьми Джошуа, он бы всех казнил.

– Варварское чудовище.

– Да, но такие люди существуют не только в степях и болотах Светлого Арда. Их можно найти повсюду. Даже в церкви.

Этан собрался возмутиться, но решил не отвлекаться. У лорда Тиамака могли быть языческие предубеждения, но он был хорошим человеком с самыми лучшими намерениями. Все остальное не имело значения.

– Значит, тогда не удалось найти никаких следов, и никто не знал, куда они могли направиться. А другие члены Ордена манускрипта ничего о них не слышали до того, как Джошуа исчез? Что относительно женщины из Пердруина?

– Леди Файера. Мы ничего не знаем наверняка, потому что она исчезла примерно в то же время – или просто перестала отвечать на письма других членов Ордена.

– Быть может, исчезновения как-то связаны между собой? – спросил Этан. – Я надеюсь, что не проявляю неуважения, но нельзя ли предположить, что принц Джошуа и эта женщина… ну…

– Убежали вместе? Ты можешь задавать любой вопрос, ничего не опасаясь, брат. Я рад, что ты об этом спросил, поскольку нам в голову также пришло такое предположение. Мы с Эолейром ее искали. Я не говорил тебе, что нам удалось найти?

– Нет. Если только я не упустил что-то в начале вашего рассказа.

Тиамак улыбнулся:

– Может быть, но, скорее всего, я забыл. Мы с Эолейром отправились в Пердруин, чтобы ее отыскать и послушать, что она может рассказать, потому что Джошуа упоминал в одном из своих писем, что у него самого были к ней вопросы – важные вопросы, так он сказал. – Тиамак покачал головой. – Представь себе, что мы подумали, когда узнали, что она не только исчезла, но и ее дом сгорел.

– Сгорел? Но как? Она ведь была дворянкой?

– По крови, да, но не по обстоятельствам. Она жила в доме, находившемся в одном из самых населенных мест Пердруина, в районе, который назывался Котелок, возле доков, в старейшей части города. Ее дом стоял первым в ряду, и все остальные были старыми и обветшалыми. Та улица могла бы находиться в Кванитупуле, а не в Пердруине. О, ты же и в Кванитупуле не бывал. Ну, в любом случае за год до нашего появления приблизительно в то время, когда исчез Джошуа, в этом ряду начался пожар. Сгорели все дома посреди улицы, а также несколько на соседних улицах. Многие погибли, и от них остались лишь обугленные кости. Мы не смогли узнать, была ли леди Файера среди погибших. Нам также не удалось установить, находился ли там Джошуа.

– Значит, такой ужасный конец нельзя исключить? Трагический несчастный случай, в результате которого принц и леди Файера погибли в огне?

– Да, конечно, нельзя исключать, что именно по этой причине никто их больше не видел. Однако у нас нет никаких оснований считать, что Воршева находилась там вместе с детьми, а именно в этом состоит главная задача. – Он похлопал монаха по плечу. – Мы должны узнать, где дети.

Этан откинулся на спинку стула. Он был ошеломлен.

– Мне нужно очень многое осмыслить, милорд. Почему вы считаете, что я захочу согласиться на такое трудное или даже невыполнимое задание, да еще через двадцать лет после их исчезновения? Вы сказали, что я непременно соглашусь.

– Потому что это не просто задание короля и королевы – для них очень важно сохранить верность старому другу и выполнить данное ему обещание, – но это еще и благоприятная возможность, какая может тебе больше не представиться. Замечательная возможность.

– Искать людей, исчезнувших двадцать лет назад?

Маленький вранн протянул руку и сжал плечо Этана:

– Я уже сказал, что хочу, чтобы ты согласился добровольно, брат, и я говорил совершенно серьезно. Но прими к сведению последнюю важную причину. – Тиамак слегка понизил голос. – Ты человек, в котором любовь к учению и знаниям сидит очень глубоко. И у тебя не будет лучшего шанса увидеть мир, являясь послом Верховного Престола, со всеми привилегиями этого положения, который отправляется на юг на поиски истины. Разве ты никогда не хотел увидеть санцелланских эйдонитов, сердце твоей религии? Неужели не мечтал посмотреть на руины древних городов, когда-то украшавших южные острова? А как насчет Пердруина, где воздух напоен запахами товаров со всего Светлого Арда? Как ты можешь отказаться от таких возможностей, в особенности если знаешь, что тебе будут благодарны король и королева?

Этан чувствовал себя как святой Сутрин, которого искушал переодетый ангел.

– Вы очень красиво все представили, милорд. И я действительно могу принять решение самостоятельно?

– Да, конечно, и, если ты скажешь, что согласен, я передам тебе все письма Джошуа, которые у меня есть. И леди Файеры. Ты будешь знать больше об Ордене манускрипта, чем члены Ордена. Так что скажешь, брат? Тебе нужно время подумать?

Но прежде чем Этан успел ответить, они услышали торопливые шаги, потом раздался стук, дверь распахнулась, и на пороге появился приземистый священник, секретарь Тиамака, который обливался потом и задыхался.

– Отец Авнер! – сказал Тиамак. – Что-то случилось?

– Лорд Тиамак, ваша жена леди Телия просит вас срочно прийти! В королевскую часовню! Она говорит, что медлить нельзя!

– Отдышитесь немного, отец, – сказал Тиамак, и Этан подумал, что он слишком спокоен. – Не спешите и расскажите все по порядку. Конечно, я приду. Так в чем дело? С женщиной ситхи что-то случилось?

Отец Авнер недоуменно потряс бритой головой.

– Ситхи? Я ничего про нее не знаю, милорд. Но принц упал с башни.

Потрясенный брат Этан сотворил знак Дерева.

– Да хранит его бог! – сказал он. – И нас!

– Принц Морган сильно пострадал? – резко спросил Тиамак. – Он мертв?

– Я не знаю, леди Телия лишь сказала, чтобы я вас привел, – ответил Авнер. – Но говорят, что он упал с Башни Хьелдина, а она очень, очень высокая…

Тиамак поспешил к двери. Этан вскочил на ноги и последовал за ним. А посланец наклонился вперед, уперся руками в колени и попытался восстановить дыхание.

Глава 33. Тайны и обещания

Всякий раз, когда королева пыталась подойти к Моргану, лежавшему на импровизированной кровати, поспешно поставленной в королевской часовне, леди Телия хмурилась и вежливо просила ее отойти назад. Мириамель сердилась – ведь с ней обращались как с ребенком, но изо всех сил старалась сдерживаться.

Наконец Телия выпрямилась.

– А теперь, ваше величество, можете подойти. У нас хорошие новости – он упал на крыше башни, а не свалился с самого верха вниз, слава милосердному богу. Если не считать впечатляющего синяка на челюсти и небольшой раны на ноге, я не обнаружила ничего, кроме нескольких царапин и синяков.

– Слава благословенной Элизии! – Мири опустилась на колени и вытерла Моргану лоб влажной тряпицей. – Спасибо всемогущему богу, что ты не пострадал более серьезно. Бедный мальчик!

– Бедный мальчик?! – Король побледнел, а его голос стал хриплым, и Мири знала, что это не только от страха, но и от гнева. – Взобраться на Башню Хьелдина! Взобраться на ужасную запрещенную башню!

Морган застонал и открыл глаза. Королевская чета и все находившиеся в часовне – слуги, пара церковных служек и капеллан, отец Нуллес – облегченно забормотали.

– Где Сненнек? – спросил принц после того, как несколько мгновений недоуменно оглядывался по сторонам, а потом его глаза округлились от страха. – С ним все в порядке? Он упал?

– Нет, он не упал, – ответил его дедушка. – С ним все в порядке, слава богу и всем его ангелам. Сненнек спустился вниз и привел помощь. Бинабик уже искал вас обоих – после того, как его дочь вернулась. – Король сделал глубокий вдох, прежде чем продолжить, но его голос задрожал от гнева: – Мальчик, о чем ты думал? И думал ли ты вообще?

– Не надо сейчас на него кричать, – сказала Мириамель, вытирая лоб Моргана.

Она пришла в ужас, когда слуги рассказали ей, что произошло. Время, которое ей потребовалось, чтобы дойти от своих покоев до часовни, куда стражники отнесли ее внука, превратилось в настоящий кошмар. Более того, это очень походило на жуткие сны, которые мучили ее почти каждую ночь в первый год после смерти Джона Джошуа, – постоянная спешка… Мириамель знала, что он в ней нуждается, но всякий раз опаздывала и оказывалась перед запертой дверью, у пустой постели или возле следов на поле, но нигде не было ее любимого сына. И теперь ей оставалось благодарить бога, что на сей раз все закончилось благополучно.

– Мне нужно поговорить со Сненнеком, – заявил Морган, который все еще выглядел испуганным. – Может кто-нибудь привести его сюда?

– Нет, вам необходимо поспать, ваше величество, – сказала леди Телия. – Сейчас это главное. Сон лучший лекарь, исцеляющий почти все недуги, которые не убивают. И слава Усирису, ваше падение, каким бы неудачным оно ни оказалось, не привело к серьезным травмам.

Тиамак и молодой брат Этан появились в дверях часовни, и их лица говорили о том, что они еще не знают, что принц на самом деле не падал с башни и не получил серьезных ранений. Мириамель смотрела, как капеллан подошел, чтобы поговорить с ними.

– О, у меня сердце все еще не может успокоиться, – сказала она мужу. – Я очень беспокоилась.

– Похоже, наш внук ничего другого нам не приносит, – сказал Саймон. – Но это худшее из всего, что он вытворял до сих пор.

– Не смей кричать на него – только не в присутствии людей. – Мири понизила голос. – Ты бы мог подождать, пока он снова окажется в своей комнате.

– И это случится достаточно скоро, – заявил Саймон. – Мы не оставим его в часовне. Он пока еще жив и всего лишь хорошенько приложился обо что-то челюстью. Мы отнесем его наверх, прямо на одеяле, на котором он сейчас лежит. – И прежде чем Мириамель успела возразить, Саймон начал отдавать приказы слугам.

– Пожалуйста, осторожнее! – сказала Телия слугам-мужчинам и двум эркингардам, которые взялись за углы одеяла и подняли Моргана. – Мы пока еще не уверены, что он не сломал ребра.

– Сразу все, – простонал Морган, когда его слегка тряхнули, спускаясь по ступенькам алтаря. – Все мои проклятые ребра сломаны, я уверен.

– Так тебе и надо, юный… дурачок, – сказал король, но понизив голос, чтобы его услышала только Мириамель.

Она еще не пришла в себя от страха, чтобы улыбнуться, но тут же вспомнила, что молодой Саймон часто так называл себя.

Лиллия узнала новость и теперь с нетерпением ждала брата. Ей разрешили немного поговорить с ним, прежде чем Моргана унесли, чтобы она убедилась, что принц пострадал не слишком сильно. Девочка отругала его так сурово, что Мириамель даже немного пожалела внука, пусть он того и заслуживал.

Лорд-канцлер Пасеваллес также пришел вместе со всеми, бледный и встревоженный.

– Как он, ваши величества? – спросил Пасеваллес после того, как процессия прошла мимо него и он переступил через порог. – Я только что узнал. Будем молить бога о том, чтобы он не слишком сильно пострадал…

– Получил удар в челюсть, вот и все, – прорычал Саймон, хотя Пасеваллес обращался к Мириамель. – Надеюсь, он получил хороший урок. Один лишь бог знает, что подумают люди – всем известно, что посещение башни запрещено! – Саймон покачал головой, он все еще не пришел в себя от пережитых волнений. – Зачем вообще приближаться к проклятому месту? Я предупреждал его множество раз.

– Видимо, слишком много, – сказала Мириамель. – Для него это всего лишь легенда, вроде сказок о Джеке Мундводе.

– Слава богу, у меня отлегло от сердца, ваши величества, – с улыбкой сказал лорд-канцлер. – Значит, с ним все в порядке?

– Только синяки и царапины, как сказала леди Телия. – У Мириамель все еще дрожали руки. – И огромная пурпурная шишка на подбородке. – Благодарение нашей благословенной Матери, он отделался легким испугом.

Она быстро объяснила, что произошло, точнее, рассказала, что им было известно: Младший Сненнек отправился за помощью, привел людей, несколько мужчин с инструментами и веревками забрались на крышу Башни Хьелдина, и они сумели спустить бесчувственного Моргана на землю.

– Но он не входил внутрь башни, я надеюсь? – сказал Пасеваллес.

– Судя по всему, нет, – ответил Саймон. – Он поскользнулся на крыше и ударился головой. Тут нам остается только благодарить бога. Ужасное, ядовитое место. Ты же знаешь, я там бывал. Во время войны. Мне до сих пор снится… – Король смолк, глядя в пустоту.

– С вашего разрешения, ваши величества, я вернусь в канцелярию, – сказал Пасеваллес. – Я занимался важным делом, но, как только услышал, что с принцем случилась беда, поспешил сюда.

– Да, конечно, – ответил король. – Нет никакой причины всем тратить время из-за нашего неразумного внука…

– Да, ты можешь идти, Пасеваллес, – сказала Мири, прервав мужа. – И, пожалуйста, вознеси молитву о его скорейшем выздоровлении.

– Сегодня вечером я поставлю свечку во время мансы.

Тиамак, его жена и брат Этан последовали за процессией наверх, в покои Моргана. После того как ушел Пасеваллес, остались только слуги, отец Нуллес и монахи часовни. Нуллес принес свои искренние соболезнования, Мири постаралась быть вежливой, но сейчас ей больше всего хотелось уйти и ухаживать за внуком. Даже гнев Саймона не имел для нее значения. Несчастный случай остался позади, и теперь не было никакого смысла переживать и ругаться. Но когда она сказала, что им следует подняться наверх и убедиться, что принц ни в чем не нуждается, Саймон заупрямился.

– Если хочешь, можешь идти. А я не желаю его видеть.

Мири почувствовала, как ее охватывает гнев.

– В его возрасте ты совершал куда худшие вещи.

– Это совсем другое, Мири. Я не был наследником Престола. Я был не принцем, а поваренком. Никто не стал бы переживать, если бы со мной что-то случилось.

– Ну, кое-кто стал бы, – сказала она, смягчившись от воспоминаний. – Я всегда считала тебя интересным.

– Ха. – Саймон слегка расслабился и рассмеялся. – Интересным. Да, я уверен, ты смотрела на неуклюжего рыжего поваренка, который постоянно спотыкался, и думала: «Я бы хотела иметь долгую беседу с этим симпатичным парнем».

– Нет, я думала совсем другое. – Мириамель вдруг вспомнила тот день, когда она в первый раз увидела бежавшего через внутренний двор цитадели Саймона, похожего на неуклюжего жеребенка, впервые пробующего галоп, ноги которого двигались во всех направлениях, кроме того, что требовалось. – Я подумала: «Он выглядит таким свободным! Словно у него вообще нет никаких забот. Интересно, каково это?» Вот что я подумала.

– Ну, во всяком случае, ты не делаешь вид, что тебя привлекло мое красивое лицо.

– Я провела всю свою жизнь среди красивых лиц, сначала в Мермунде, потом здесь, – сказала она. – Но никогда не видела человека, которому было совершенно наплевать на то, что думают о нем другие люди.

Смех Саймона прозвучал более естественно, к нему возвращалось его обычное чувство юмора.

– Нет, мне вовсе не было наплевать на то, что другие обо мне думали – просто я об этом постоянно забывал, моя дорогая. Рейчел все время повторяла: «Дело не в том, что ты глуп, мальчик, просто ты не помнишь, что можешь быть умным, до тех пор, пока не пытаешься избежать наказания».

– Я знаю, что ты скучаешь по ней, – сказала Мири. – Но она меня пугала. Рейчел всегда так смотрела на меня, словно знала, что я оставлю после себя мусор и ей придется убирать.

– Рейчел Дракониха, бросавшая строгие взгляды на неряшливую принцессу. – Саймон кивнул. – Да, она бы хотела, чтобы ее помнили именно такой.

– Так ты пойдешь со мной проведать Моргана?

Саймон покачал головой:

– Я его видел. Пожалуй, будет лучше, если я предоставлю его твоим заботам. Но ты ведь понимаешь, что потом мы поговорим о том, что он сделал?

Мириамель вздохнула:

– Да, конечно, и я согласна, он заслуживает наказания, но я не позволю тебе его запугивать.

– Он нуждается не в наказании, Мири. Все иначе. Морган должен начать вести себя как мужчина, а не как ребенок.

– Только не хмурься так. Ты сам становишься похож на ребенка. Нет, ты становишься похожим на Моргана.

И она вдруг поняла, что это правда – за исключением цвета волос и отсутствия веснушек у принца, в особенности когда она вспоминала Саймона в таком же возрасте. Стоит ли удивляться, что она не могла долго сердиться на внука, у которого не было веснушек.

Они расстались перед королевской часовней, король снова отправился на рассмотрение судебных дел вместе с графом Эолейром, но прежде сжал руку Мири, чтобы ее поддержать, маленькое послание, позволявшее им быть вместе даже во время заседания суда.

Стражники и слуги вынесли Моргана из часовни, пересекли двор и направились к более широкой лестнице, потому что Морган уже несколько раз жаловался на боль от тряски. Однако носильщикам было трудно подниматься спиной вперед с тяжелым принцем на руках.

Пасеваллес увидел, как в сопровождении нескольких эркингардов из гауптвахты вывели двух пленников в оковах. Заметив суматоху возле лестницы, пленники протолкались вперед, не обращая внимания на возмущение стражников, которые выполняли свой долг без особого энтузиазма. Лорд-канцлер почти сразу узнал арестованных.

– Эй, послушай! – обратился Пасеваллес к сержанту стражников. – Я вижу, это наши друзья сэр Астриан и сэр Ольверис.

– И вам привет, лорд Пасеваллес! – весело ответил сэр Астриан. – Да, нас арестовали за ужасное преступление – мы наслаждались выпивкой, а теперь нас ведут к лорду Закиелю, чтобы он прочитал нам нотацию.

– Но сначала мы хотим пожелать нашему принцу скорейшего выздоровления, – сказал Ольверис.

Его голос прозвучал так строго и серьезно, что ему даже можно было поверить.

– Вы слышали, друзья? Я упал с Башни Хьелдина! – сообщил Морган из глубин одеяла. – Ударил челюсть, сломал все ребра! Мне ужасно больно! – Однако он заметно задыхался, когда смеялся, словно действительно испытывал боль. – Передайте Порто, что теперь я буду таким же беспомощным и слабым.

Арестанты прокричали ему вслед несколько добрых пожеланий, и Моргана понесли дальше, вверх по лестнице.

– Ладно, вы двое, – сказал сержант. – Вы выказали уважение принцу. Почему бы нам не пойти дальше?

– Один момент, сержант, – сказал Пасеваллес.

– Да, лорд-канцлер? – стражник быстро осмотрел себя – нет ли на нем пятен или крошек еды или других нарушений формы.

– Я их заберу. У меня к ним дело.

– Но лорд Закиель хочет, чтобы их привели к нему.

– Я понимаю. Скажите Закиелю, что я верну пару этих преступников, чтобы он свершил над ними правосудие, когда я с ними закончу, но сначала мне нужно обсудить одно срочное дело.

Капитан стражников колебался, ему явно не хотелось отпускать арестантов, но он не мог не подчиниться прямому приказу лорда-канцлера, одного из самых могущественных людей королевства. Самосохранение победило стремление соблюдать правила.

– Хорошо, милорд. Если вы забираете их под свою ответственность, милорд.

– Именно. Вы можете так и сказать Закиелю. А если он хочет печать на моем приказе, пусть пришлет кого-нибудь в канцелярию, и мой секретарь Виберт ее поставит. Я позабочусь о том, чтобы арестантов вернули вашему командиру в таком же виде – немного пьяными и очень глупыми, – и он сможет сделать с ними все, что захочет. Например, повесить, если у него возникнет такое желание.

– О, я не думаю, что их повесят, милорд.

– Да, скорее всего, а жаль.

– Значит, вы намерены нас угостить? – осведомился Астриан. – Отведете на рынок и купите каждому по куску пирога с мясом?

– Вам очень повезет, если я не превращу вас в пироги с мясом, – сказал Пасеваллес, когда капитан передал ему арестованных. – А теперь марш в канцелярию. И поторопитесь.

– Разве вы не снимете с нас оковы? – спросил Астриан.

– Должно быть, ты шутишь, – ответил Пасеваллес. – Я жалею, что они недостаточно тяжелые.

* * *

В канцелярии Пасеваллес приказал отцу Виберту и всем клеркам перейти в другие комнаты, чтобы остаться наедине с двумя солдатами. Он уже достаточно давно знал Астриана, еще со времен Наббана, да и Ольвериса лишь немногим меньше. Он видел их как в лучшие моменты, так и в худшие и никогда прежде не был так на них сердит.

– Клянусь святым Корнеллисом, что вы творите? – Пасеваллес с трудом заставил себя понизить голос, чтобы о его гневе не узнали все в помещении канцелярии. – Вам хорошо известно, что не следует оставлять Моргана одного, в особенности когда на него находят приступы безумия. Он мог бы погибнуть! Лишь милость бога уберегла его от смерти!

Астриан выглядел слегка смущенным, но не более того.

– Вы сказали нам, что он слишком много пьет, милорд, – спокойно ответил Астриан. – Мы попытались уговорить его пойти с нами на церемонию Закиеля, но когда он отказался… – Астриан пожал плечами. – Увы! Что мы могли сделать?

– Что вы могли сделать? Пойти с ним! Находиться рядом! А когда он сказал бы: «Я полезу на проклятую башню и упаду с нее», вы бы ответили: «Нет, вовсе нет, ваше высочество. Вы останетесь с нами». Вот что вам следовало делать. За что я вам плачу, олухи?

– Он упрям, – сказал Ольверис.

– Упрям? Конечно, он упрям. Он избалованный мальчишка, едва достигший возраста мужчины, а его друзья – вечно пьяные идиоты. Молодые люди его возраста нередко творят глупости. Ваша работа состоит в том, чтобы не давать ему их совершать.

– Мы пытались… – обиженно начал Астриан.

– Вот только не надо придумывать себе оправдания. – Пасеваллес принялся расхаживать взад и вперед около своего письменного стола, на котором лежали груды накопившейся работы, в то время как ему приходилось заниматься такой ерундой. – Неужели вы до сих пор не поняли, какое значение имеет этот мальчик? Он наследник королевства Престера Джона – всего Верховного Престола. После короля и королевы он самый главный человек в мире – важнее его святейшества Ликтора Матери Церкви! – Он окинул их яростным взглядом, словно провоцируя на возражения. Однако ни один из них не осмелился открыть рот. – Как вы думаете, что произойдет, если стражники Ликтора позволят старику взобраться на крышу церкви санцелланских эйдонитов ночью, а потом оттуда упасть? Вы думаете, они сохранят свое положение? Или же их притащат на площадь Галдина и четвертуют на глазах у ревущей толпы? Ну? Отвечайте!

– Он не падал с башни, – тихо сказал Астриан. – Во всяком случае, не с самого верха. Там вокруг мощенная булыжником мостовая. Он бы лопнул, как яйцо.

– Значит, вы полагаете, что именно так следует охранять наследника Престола? Он всего лишь сломал ребра и сильно ударил челюсть, но не лопнул, как сброшенное с огромной высоты яйцо?

– Я имел в виду совсем другое, – пробормотал Астриан.

– Мы понимаем, почему вы разгневаны, – сказал Ольверис.

– Нет, я так не думаю, – сказал Пасеваллес. – У меня складывается впечатление, будто вы уверены, что я могу доверить такую работу только вам. Поверьте мне, сотни людей справились бы с ней лучше, чем вы. Неужели вы думаете, что я не найду вам замену за время, что мне потребуется на то, чтобы отвести вас к плахе палача?

Ольверис наконец немного побледнел, и на его оливковой коже выступил пот.

– Нет, милорд.

– Нет, милорд, – эхом повторил Астриан. – Но…

– Хватит. Я намерен отправить вас к Закиелю в сопровождении Виберта, потому что меня тошнит от одного вашего вида. И, если вы устроите какие-то проблемы или позволите себе с кем-то грубо разговаривать, я потребую, чтобы лорд Закиель бросил вас в самую глубокую темницу, где вы будете оставаться до тех пор, пока не сгниете. Вы все поняли?

– Да, милорд, – сказал Астриан.

– Да, милорд, – повторил за ним Ольверис.

Пасеваллес вышел в соседнее помещение и позвал своего старшего секретаря.

– А теперь уходите, – сказал лорд-канцлер, вернувшись вместе с Вибертом. – И какое бы наказание ни решил назначить вам Закиель, вы поблагодарите его и принесете свои извинения. Нет, не надо ничего говорить. Меня тошнит от ваших речей.

После того как разошлись зрители, а леди Телия и Тиамак окончательно убедились, что раны, полученные Морганом, не представляют опасности для его жизни и здоровья, принц остался наедине со своим оруженосцем Мелкином, парой слуг и бабушкой.

– Я никогда не пойму, почему ты так поступил, Морган. – Королева была не только разочарована, но и рассержена. Как только она убедилась, что внук пострадал не серьезно, ее сочувствие исчезло. Теперь королева напоминала медленно кипящую кастрюлю. Морган и представить не мог, что скажет дед, и ему оставалось лишь гадать, сколько удастся избегать его гнева. – О чем ты думал? Говори со мной!

– Я не знаю. – Морган попытался лечь на бок, чтобы не видеть ее покрасневшее от слез, несчастное лицо, но ребра болели слишком сильно. – Я не знаю. Я просто… просто так получилось.

– Мы еще поговорим об этом. Завтра, после того как ты хорошенько выспишься.

– Но еще даже полдень не наступил.

– Значит, после дневного и ночного сна. Твой дедушка очень, очень огорчен.

– Какая неожиданность!

– Не нужно грубить, Морган, и не пытайся шутить. Сейчас для этого совсем неподходящий момент.

Мириамель оперлась ладонью о его постель, чтобы встать. Иногда принц забывал, что его бабушке уже более пятидесяти лет, потому что она часто улыбалась и у нее был звонкий, почти девичий смех. Он знал, что должен испытывать угрызения совести из-за того, что заставил ее волноваться, но сейчас, когда она с трудом поднималась на ноги, почему-то почувствовал себя отвратительно. И что совсем уже странно, Морган ощутил гнев, словно это она ударила его в челюсть. Иногда ему казалось, что люди, которые о нем беспокоятся, делают это только для того, чтобы иметь повод быть им недовольными.

– Ты уже уходишь, бабушка?

– Да, жизнь в замке и столице должна продолжаться, что бы ни случилось. – Она покачала головой. – Я молюсь, чтобы ты когда-нибудь понял эту истину, Морган, – все должны работать, чтобы сохранить королевство, которое ты воспринимаешь как данность. Чтобы сберечь то, что ты получил по праву рождения.

– Я ничего не принимаю как данность. – На самом деле он считал, что нет ничего хуже той жизни, которую вели его дедушка и бабушка, – выслушивать епископов, купцов и придворных с их бесконечными жалобами и просьбами, таких вздорных и себялюбивых. Он подумал, что предпочел бы быть самым захудалым крестьянином Эркинланда и каждый день косить траву, истекая потом. Во всяком случае, ему бы тогда не пришлось беседовать с глупцами. И он мог бы не выполнять просьбы неблагодарных людей. Но именно такой жизни хотели для него дедушка и бабушка, а потом удивлялись, почему он не рад.

– Где твоя мать? – спросила королева, задержавшись в дверном проеме. – Почему ее здесь нет? Может быть, она не знает, что с тобой случилось?

Морган понимал, что вопрос обращен не к нему, – обычно он знал о местонахождении матери меньше, чем кто-либо в Хейхолте, – поэтому даже плечами не стал пожимать.

– Ну, ей следует находиться здесь. – Бабушка отправила одного из слуг к вдовствующей принцессе, чтобы убедиться, что ей известно о происшествии, и еще немного задержалась на пороге – на этот раз ей помешала уйти маленькая коренастая фигура, появившаяся в дверях.

– Я пришел навестить принца, – сказал Младший Сненнек. – Меня беспокоит его здоровье. В порядке ли он?

– Да, он в порядке – благодаря тебе, – сказала бабушка Моргана. – Хотя мы с королем хотели бы позднее услышать от тебя, что вы там делали.

– Я расстроен и рассержен на себя настолько, насколько возможно, – сказал тролль, и его круглое лицо стало очень серьезным. – Вы можете задавать мне любые вопросы, ваше королевское величество. Спрашивайте, спрашивайте и спрашивайте, а я буду отвечать.

– Ну, только не сейчас, – слегка растерянно сказала королева и ушла.

Морган попросил Мелкина и оставшегося слугу подождать за дверью.

– Что ты им сказал? – резко спросил он у Сненнека.

– Я не мог говорить, что ничего не случилось, друг Морган! У тебя шла кровь из подбородка и других мест. Мне пришлось сказать, что ты поскользнулся, упал и ударился головой.

– Это правда. Но разве они не видели дверь… люк, открытый.

Сненнек покачал головой:

– Я его закрыл перед тем, как отправиться за помощью.

Морган откинулся на подушки, только теперь сообразив, что его тело так долго находилось в напряжении и он уже не помнит, в какой момент это началось.

– Слава богу! О, умный, храбрый Сненнек! Они бы отправили меня в темницу, если бы узнали, что я только подумал о том, чтобы проникнуть в башню. Но что случилось с тобой? Я не мог тебя найти, когда забрался на самый верх. Где ты был? – Он вдруг кое-что вспомнил, и ему показалось, что в него вонзился темный, ржавый и холодный наконечник копья. – Ты видел человека в красном?

Сненнек еще раз покачал головой, и на его лице появилось недоумение.

– Я никого не видел. Когда я нашел открытый люк, ведущий в башню…

– Значит, ты его не открывал?

– Нет. Совершено точно нет. Я не стал бы. Я увидел, что люк открыт, и мне захотелось хотя бы заглянуть внутрь, поэтому я… стал спускаться по грудам камней. Я поступил глупо, потому что не проверил, смогу ли так же просто выбраться обратно. Но потом, когда я оказался внутри, мои мысли стали какими-то странными.

– Я думаю, со мной произошло нечто похожее. Ты думаешь, это была магия Красного Священника?

– Еще один вопрос, ответ на который мне неизвестен. Тогда казалось, что мне снится сон и будто я слышу твой голос, но откуда-то издалека. И я… видел разные вещи. Сбивающие с толку. Невнятные. Очень похоже на сон – плохой сон… – Сненнек снова тряхнул головой, словно хотел избавиться от неприятных мыслей. – А потом я сообразил, что снова нахожусь перед открытым люком и ты лежишь передо мной с кровавым лицом…

– Окровавленным.

– У тебя кровь лилась из лица. Я вылез, закрыл люк, поспешил к веревке, быстро спустился вниз и отправился за помощью, я понимал, что не смогу спустить тебя один. – Сненнек вздохнул. – Я сожалею, что доставил тебе неприятности. У меня не было таких намерений.

Морган немного подумал.

– Ты называешь меня «друг Морган». Ты действительно хочешь быть моим другом?

– Я и есть твой друг. Я должен помочь тебе отыскать свою судьбу. И мы ждем момента, когда ты это поймешь, – с кривой улыбкой сказал Сненнек.

Морган не понял, что означали его слова, но сейчас у него были другие проблемы.

– Тогда слушай меня внимательно. В любом случае никому не говори, что люк был открыт или что ты в него спускался! Дела и без того обстоят очень плохо. Одни небеса знают, какое наказание для меня придумают, но, если ты им расскажешь, что входил внутрь Башни Хьелдина, будет в десять раз хуже. Ты понимаешь?

Сненнек нахмурился:

– Но я думал, что об этом следует рассказать хотя бы отцу Квины, Бинабику. Он хорошо разбирается в подобных вещах, а то, что случилось, было очень странным.

– Нет! – Морган вдруг понял, что он почти кричит. – Нет, – повторил он спокойнее. – Не нужно. Если ты мой друг, то не станешь никому рассказывать об этом. Только повторяй то, что говорил раньше: мы были на крыше, я поскользнулся, упал и ударился головой. Ты меня понял? Скажи, что понял.

– Конечно я понимаю…

– Ты мой друг, верно? Ты сказал, что ты мой друг.

– Дело не в этом, Морган принц.

– Просто Морган – друзья не называют друг друга принцами. Ты сделаешь то, что я прошу, хорошо? В конце концов, ничего плохого не случилось. – Он посмотрел на тролля, рассчитывая, что его взгляд получился искренним. – Пожалуйста! Пожалуйста, обещай мне, что ты ничего никому не расскажешь.

Младший Сненнек тяжело вздохнул, на лице у него появилась тревога, плечи опустились.

– Если ты так хочешь, – наконец сказал он.

– Да. – Морган с облегчением выдохнул. – Совершенно точно, определенно и абсолютно. Никому ни единого слова. – Морган снова приподнялся, несмотря на боль в ребрах. – Ты действительно его не видел?

– Я слышал, как ты говорил о нем, когда я тебя нашел, и ты вел себя так, словно спишь. Но нет, там никого не было, кроме тебя и меня. Может быть, дело в том, что ты ударился головой и тебе что-то привиделось.

– Нет. Я его видел – и это случилось до того, как я упал. Это было ужасно. Сморщенное лицо и совершенно черные глаза. Я подумал, что мне явился сам Красный Священник или его призрак. Я решил, что это Прайрат.

– Тогда почему не рассказать кому-нибудь – твоим бабушке и дедушке или Бинабику?

– Нет. – У Моргана не было ни малейших сомнений. – Нет, это худшее из всего, что может произойти. Хуже просто не бывает.

Глава 34. Пища для духа

Они встретились на Поле Черной воды, огромной площади у границы туманов, где могучие воды Кига’раску, Водопада слез, ударяли в широкую базальтовую Стену Мужества, прежде чем исчезнуть в неизведанных глубинах. Здесь не было никого, лишь Вийеки, его отряд Строителей и эскорт из Жертв. Когда они шли через город в сторону ворот горы, их не приветствовала орущая толпа, обычно собиравшаяся вдоль Блистающего прохода. Только военные открыто маршировали по улицам Наккиги, но это был совсем другой случай, впрочем, Вийеки и сам не знал, чем на самом деле является их отряд, а то, что они отправились в путь, стараясь не привлекать лишнего внимания, усугублял его неуверенность. Никогда прежде ему не доводилось возглавлять группу рабочих и инженеров с такой многочисленной охраной. Его людей было более сотни, однако их сопровождало вдвое больше Жертв. Где в северных землях Королевы Строителям требуется такая защита, даже с учетом присутствия Верховного магистра?

Происходящее было таким странным, таким необычным, а после его путешествия в глубины горы в голове Вийеки постоянно всплывали слова Омму Шепчущей: «Чтобы спасти свою любовь, ты будешь вынужден убить то, что любишь еще больше». Что это могло означать? Неужели ему придется убить Зои? Или единственную дочь Нежеру, чтобы спасти свой народ? Он даже подумать не мог о таком, его сразу начинало тошнить. Если бы кто-то другой сказал ему нечто подобное, Вийеки посчитал бы его слова чепухой, но Омму пришла с другой стороны жизни; и ему никак не удавалось убедить себя, что она ошибалась.

«Я глава своего клана и Верховный магистр великого Ордена, – сказал себе Вийеки. – И, если жизнь хикеда’я действительно находится в моих руках, я должен ожесточить свое сердце, чтобы свершить деяние, которое необходимо, чтобы спасти наш народ…»

– Прошу прощения, великий магистр, – сказал Риуго, командир его домашней стражи, которому никогда прежде не приходилось иметь дело с таким количеством солдат из Ордена Жертвы, и он с трудом скрывал смущение. – Простите мою прямоту, но когда нам сообщат о цели нашего путешествия? Я задаю вопрос вовсе не из пустого любопытства, но лишь для того, чтобы наилучшим образом исполнить свой долг и обеспечить безопасность вашей августейшей персоны.

– Ты узнаешь сразу после того, как это станет известно мне, – ответил ему Вийеки.

Он заметил, как сверкнули белки глаз переглянувшихся между собой стражников, которые испытывали тревогу из-за неопределенности. Хикеда’я любили порядок, но более всех его уважали Священники и Жертвы.

Риуго, казалось, преодолел свои сомнения.

– Благодарю вас, великий магистр, – сказал он с застывшим лицом, слегка придержал своего коня и стал постепенно отставать.

Вийеки не знал, куда они направляются или чем именно будут заниматься, потому что так хотела Королева, но из этого не следовало, что его удовлетворяло неведение. Никто не может занимать столь высокое положение и не думать о том, о чем приказано не думать. Конечно, он не мог поделиться подобными незаконными соображениями даже с другими магистрами. Положение одного из главных слуг Королевы означало очень одинокую жизнь.

«Быть может, одиночество – это способ, при помощи которого Сад старается сделать меня сильным ради Королевы. В конечном счете Мать Народа не имеет современников, и среди нас очень мало тех, кто помнит первые дни, проведенные в этих землях. Должно быть, ей намного труднее, чем любому из ее подданных, ведь свое одиночество она переносит ради нас!»

Солдаты у огромных ворот города стояли в почтительном молчании, когда отряд Вийеки прошел мимо них и покинул гору. Было странно думать, что прошло совсем немного времени с тех пор, как гора рухнула, запечатав внутри Наккигу, что и спасло их всех от мстительных смертных. Потребовалось много сезонов, чтобы Строители сумели откопать вход в город, но для долгоживущих хикеда’я они были всего лишь мгновением.

Однако Вийеки не любил думать о падении горы. Он все еще помнил тайны того времени – смертельно опасные тайны.

Они пересекли вытоптанную равнину, которая когда-то была Полем Знамен, и двинулись дальше по древнему Королевскому пути, через руины старого города, начинавшегося за воротами, мимо высохших каналов и упавших мостов, пока не добрались до берега Айсфлейма. Но вместо того чтобы перейти реку, они пошли на восток вдоль берега, в сторону разрушенных стен, которые когда-то защищали Наккигу-Какой-Она-Была. Несмотря на то что, пока Королева спала, многие части города отстроили заново, внешняя часть главным образом оставалась пустой, здесь обитали лишь животные да горстка беглых рабов, слишком бесполезных, чтобы их имело смысл возвращать на поля или в особняки хозяев.

Беглецы жили, как голуби, поглядывая с крыш на отряд Вийеки, перебегая с одного верхнего этажа на другой. Они думали, что остаются на свободе благодаря своей ловкости и уму, но Вийеки знал, что они просто не стоили времени и усилий королевских солдат, которые могли их легко поймать, предварительно окружив. Это напомнило ему о стихотворении из запрещенной книги Шан’и’асу:

Байо, командир Стражи Жертв, которые охраняли строителей Вийеки, придержал лошадь, пока с ним не поравнялся магистр. Рядом выпрямился в седле Риуго, но командир не выказал к нему никакого интереса, а вместо этого обратился непосредственно к Вийеки, хотя и с должным уважением:

– Прошу прощения, Верховный магистр, но мы приближаемся к внешним воротам.

Не заметить огромные руины внешних стен, возвышавшихся перед ними, было трудно, но Вийеки лишь кивнул:

– Я вижу, командир Байо.

Жертва прикоснулся к груди.

– Прошу простить мою грубость, магистр Вийеки, но мне приказали сообщить вам, что, как только мы выйдем из Наккиги-Какой-Она-Была и до тех пор, пока не доберемся до границ наших земель, где вы получите приказ Королевы, вам и вашим людям следует делать то, что скажу вам я. Ваша безопасность является моей главной заботой.

– Я тебя услышал и принял твои слова к сведению, командир.

Байо снова кивнул и сделал неловкий жест, демонстрирующий уважение.

– Благодарю вас, Верховный магистр. Скоро, я уверен, вам все станет понятно, и тогда вы сможете отдавать приказы в полном соответствии с вашим положением.

По другую сторону ворот, вместо открытой пустой земли, которую Вийеки ожидал увидеть, он с удивлением обнаружил поджидавший их большой отряд. Несколько неприятных мгновений он думал, что они попали в засаду северян, но вскоре понял, что это хикеда’я, вооруженные Жертвы, а также представители других Орденов. Неужели им предстоит еще одна церемония? Разве бесконечных ритуалов, клятв и молитв на Поле Черной воды недостаточно для одного дня?

Вийеки заметил, что в стороне от солдат стоят двое незнакомцев, а когда присмотрелся к ним, то почувствовал, как растет его тревога. Один был высоким и внушительным, в изукрашенных черных доспехах высокопоставленной Жертвы. Второй меньше ростом, явно из Дома Песни – надменная поза выдавала его не меньше, чем мантия с капюшоном. «Что за странная пара? – подумал Вийеки. – И почему они меня ждут?» Возможно, они принесли плохие вести, которые не застали его дома? Что-то случилось с его дочерью Нежеру или предательство Ахенаби привело к падению самого Вийеки? Но почему Лорд Песни так долго ждал? Вийеки остановил лошадь, демонстрируя терпение и скрывая свои чувства под маской своего высокого положения.

– Верховный магистр Вийеки, мы тебя ждали! – произнес тот, что был меньше и стройнее, едва заметно поклонившись. – Голос оказался женским. – Я приветствую тебя от имени своего господина, лорда Ахенаби. Я Согейу, Старшая певчая Ордена Песни. – Она указала на своего высокого спутника с острыми чертами лица. – Это Кикити, генерал Ордена Жертв. – Генерал слегка наклонил голову.

Вийеки знал Кикити, как и большая часть населения Наккиги, после того, как он решительно подавил восстание во время осады северянами горы. Кое-кто утверждал, что от рук воинов Кикити погибло не меньше хикеда’я, чем в сражении со смертными.

– И почему вы здесь? – спросил Вийеки.

– Чтобы сопровождать вас, – сказала Согейу, словно это было совершенно очевидно. Она сняла капюшон, открыв бритую, как у ученика, голову и лицо без маски, но Вийеки сразу понял по его чертам и тонкой коже, что Старшая певчая совсем не молода. – На самом деле у меня приказ для тебя от Матери Всего Сущего, который я передам, когда придет время.

– Приказ? – Вийеки не сумел сдержать удивления. – А я считал, что его передаст мне командир Байо.

Согейу изобразила некое подобие улыбки, характерное для представителей Ордена Песни – губы слегка раздвинулись, но глаза оставались жесткими и холодными, как черный камень.

– О нет, магистр. Твоя миссия слишком важна, чтобы доверить ее простому командиру. Наша всезнающая Королева и мой господин хотят быть уверены, что их чрезвычайно важные указания будут доведены непосредственно до тебя – и в правильный момент.

«Ты имела в виду, чтобы они находились в руках и под постоянным контролем Ордена Песни», – подумал Вийеки, в котором смешались глубокое недоумение от происходящего и гнев из-за ловких манипуляций.

– Следует ли из ваших слов, что вы оба будете сопровождать меня до границы наших земель?

– Да, и за их пределы, Верховный магистр. – И вновь ее губы слегка изогнулись, но Вийеки знал, что Старшая певчая так выразительна совсем не случайно.

Он уловил послание.

«Что она имела в виду, когда сказала «за их пределами?» Куда мы направляемся?»

Дополнительный отряд Певцов и Жертв занял место в конце процессии. Когда люди Вийеки промаршировали мимо последних разрушенных стен и оказались в дикой местности, окружавшей покинутый город, магистр попытался вновь обрести спокойствие.

«Я не понимаю, что здесь происходит, – подумал он, – но ради тебя, Великая Мать, я пойду куда угодно и сделаю все, что потребуется. И пусть память о Саде защитит тебя и наш народ».

«Он ушел, – снова и снова проносилось в голове Зои. – Он ушел, и я осталась одна в доме, полном врагов».

Ей стало стыдно из-за собственной слабости, она знала, что Вийеки испытал бы отвращение, узнай он о ее чувствах, но именно в этом и состояла проблема: несмотря на мудрость, тот, кого она так любила, не понимал людей в собственном доме так, как понимала их она. Да и как он мог? Магистр Вийеки был аристократом из древней семьи, к тому же мужчиной. Он не замечал безмолвной вражды, которую рабы испытывали даже к самым добрым хозяевам, и не мог понять смертоносной ненависти отвергнутой жены.

И все же, несмотря на все тревоги, Зои удивилась, когда менее чем через час после отъезда Верховного магистра раздался стук в дверь ее спальни. Она осторожно открыла и с облегчением увидела одну из служанок. Зои не успела и рта раскрыть, как та заговорила, без всяких эмоций, как мяукающая кошка.

– Моя госпожа спрашивает, намерены ли вы присоединиться к ней во время вечерней трапезы теперь, когда господин уехал.

Значит, сука Кимабу решила начать военные действия еще до того, как Вийеки добрался до границы Наккиги-Какой-Она-Была. Приглашение вывело Зои из равновесия, и она ругала себя за то, что оказалась к этому не готова. Она рассчитывала на отсрочку хотя бы в один день, прежде чем жена Вийеки всерьез начнет кампанию против нее, но поняла, что ошиблась.

Проще всего, конечно же, было отказаться, сказать, что она не очень хорошо себя чувствует. Именно такого ответа леди Кимабу от нее ждала. На самом деле жена Вийеки использовала бы именно такой предлог, чтобы предоставить Зои собственной судьбе, а потом позаботиться о том, чтобы здоровье смертной женщины резко изменилось к худшему. Здравый смысл подсказывал, что ей не следовало появляться рядом с покоями Кимабу.

– Передай госпоже мою благодарность, я приду в назначенный час.

Служанка никак не выказала удивления, если не считать едва заметных колебаний, прежде чем она поклонилась и ушла, но Зои поняла, что сумела совершить неожиданный маневр. Теперь ей оставалось надеяться, что ей удалось заинтриговать Кимабу и убедить ее на время приостановить военные действия, или обед только пробный гамбит, начало игры в кошки-мышки, которая развлечет хозяйку дома в первые дни отсутствия Вийеки.

Однако Зои понимала, что для нее игра будет очень опасной. На самом деле она не была совсем уж беззащитной: у нее имелся яд-камень, охраняющий от отравления, она принесла его с собой из тех времен, когда много лет назад жила в доме валады Росквы – во всяком случае, с тех пор прошло много лет для Зои. Но яд – это лишь один из множества способов, с помощью которых Кимабу могла избавиться от соперницы.

«Все эти века норны жили внутри темной горы, – подумала Зои. – Как люди могут существовать в таких условиях – они прячутся от солнечного света и пьют его маленькими глоточками, словно опасный алкоголь?»

Но Зои понимала, что тосковать по солнцу не имело ни малейшего смысла. Гора должна была стать для нее последней твердыней, если она рассчитывает уцелеть. И всего через несколько часов ей предстояла очень опасная схватка.

Зои принялась доставать одежду из кедрового шкафа. Одеваться для встречи с соперницей – всегда трудный выбор, а то, что соперница хочет ее смерти, только все усложняло.

Выбирая между двумя платьями, Зои размышляла, можно ли взять с собой яд-камень. Если да, то ей потребуется место, чтобы его спрятать, например широкий рукав или что-то похожее, куда легко дотянуться, когда возникнет подходящий момент, а потом так же быстро снова спрятать. Она вытащила камень из шкатулки с секретом, где хранила те немногие вещи, что остались у нее от прошлой жизни, и поднесла к мерцающему свету лампы, чтобы разглядеть крошечные отверстия, изящные, как пердруинские кружева. Зои была уверена, что камень ее спас как минимум однажды, когда она только здесь появилась, и чувствовала бы себя намного увереннее, если бы он находился у нее под рукой.

Но, если ее с ним поймают, это будет воспринято как смертельное оскорбление – тогда Кимабу не потребуется уничтожать ее тайно, она просто заявит, что Зои носит камень с собой из-за того, что сама отравила пищу. По меньшей мере Кимабу отправит Зои в рабские бараки, где она будет лишена защиты Вийеки и станет доступной для любого мужчины хикеда’я, который захочет ею воспользоваться. Она не сомневалась, что леди Кимабу будет счастлива направить парочку поклонников к Зои, которые вполне могут жестоко обойтись с хрупкой смертной женщиной – и не исключено, что она не переживет встречи с кем-то из них.

Зои неохотно убрала яд-камень обратно в маленькую шкатулку и спрятала ее за панелью шкафа. Если ей предстоит обедать за столом Кимабу, она обойдется без защиты. Она поставит все на один бросок костей. Других шансов на выживание у нее просто нет. Хозяйка дома, а в особенности такая высокорожденная, как леди Кимабу, имеющая серьезные связи, обладает всей полнотой власти.

А у Зои, как обычно, будет лишь ее ум.

«Какая неравная схватка, – подумала она. – Но разве сама жизнь чем-то отличается? Это игра, в которой нет победителей. Даже хикеда’я рано или поздно должны умереть».

Конечно, за исключением Королевы, напомнила себе Зои. В любой стране, в любые времена Королева норнов оставалась исключением из правил.

* * *

– Я приветствую тебя именем Королевы и Сада.

Леди Кимабу не поднялась с низкого дивана, на котором сидела. Ее любимец горностай высунул голову из широкого рукава платья, оценивающе посмотрел на Зои и снова исчез.

– Как и я вас, великая леди, – ответила Зои. – И благодарю за приглашение к вашему столу. Я не достойна такой чести. – Она ждала, когда ей предложат сесть, хотя в комнате стояло только два диванчика и не вызывало сомнений, где именно будет ее место.

Однако Кимабу явно не спешила с приглашением.

– Нет нужды в фальшивой скромности, дорогая сестра Зои. Всем известно, какую огромную услугу ты оказала дому нашего господина. Но я вижу, что ты оделась со скромностью, показывающей твое смирение.

Зои поклонилась. Конечно, она надела свое лучшее платье из струящегося, слегка мерцающего шелка, украшенного крошечными жемчужинами. Своими словами Кимабу пыталась ее задеть, напоминая о положении, которое она занимала в доме. Платье действительно было не слишком эффектным, но ни одна вторая жена, тем более смертная, не совершила бы ошибку, одевшись лучше хозяйки дома. На этот ужин Кимабу выбрала красивое, волнистое бледно-зеленое платье с золотистыми тонами, просвечивавшими из-под внешней ткани, изысканно украшенное темно-зелеными плетеными нитями. Чтобы надеть такое, требовалась помощь нескольких служанок и очень много времени. Великолепные завитки темных волос Кимабу и безупречное лицо также говорили об усилиях многих умелых рук.

– Проходи и садись, Зои, – сказала она. – Нам не нужны формальности. Интимные стороны жизни, которые мы разделяем, делают нас семьей! – Кимабу развела длинные пальцы в стороны под подбородком – древний жест, который назывался «веер» и указывал на удовольствие от проявленной отваги.

Пока Зои усаживалась на предложенное ей место, стараясь двигаться как можно грациознее, ни одна из полудюжины служанок не подошла к ней, чтобы помочь. Горностай снова высунулся из рукава Кимабу. Его глаза напоминали два черных камушка, вставленных в белый мех мордочки. Зверек скользнул по телу хозяйки и исчез в другом рукаве. Его краткое появление навело Зои на новую идею.

– Вы очень добры, миледи, – сказала она вслух. – Для меня честь присоединиться к вам за трапезой. Я всегда думала, что это самая красивая комната в вашем прекрасном доме.

И в самом деле, столовая поражала своим великолепием, высота потолка в несколько раз превышала ширину, что не было редкостью у хикеда’я, для которых доступ к световым колодцам на северном и южном склонах До’Наккиги – горы, которую Зои когда-то называла Стормспейк, – являлся символом успеха. Никогда в детстве ей не могло прийти в голову, что она будет жить в таком ужасающем, пользующемся дурной славой месте.

Каменные стены столовой смягчали длинные полотнища, украшенные – как со временем поняла Зои – неким видом поэзии, отрывками из древних легенд о Саде и хвалой Королеве, написанными в манере, которую народ Вийеки находил приятной для глаза. В комнате стояло всего несколько предметов мебели, сделанных из полированного черного и серого камня, – еще один обычай хикеда’я, остерегавшихся использовать яркие цвета в своих домах, хотя это не касалось одежды – зеленое платье ее врага, надетое во время прогулки за пределами дома, было бы сочтено дерзким поступком.

Не вызывало ни малейших сомнений, что Кимабу очень красива. Зои выросла среди людей, считавших норнов демонами и чудовищами, но, если бы они увидели идеальные черты лица Кимабу, длинный величественный нос, великолепные высокие скулы и большие черные глаза, им пришлось бы признать, что она прелестный демон.

– Ты пристально на меня смотришь, – сказала Кимабу и снова сделала знак веера, с небольшим поворотом в конце, что означало некоторое нетерпение. – Неужели мы так давно с тобой не виделись, дорогая сестра, что ты забыла, как я выгляжу? Я знаю, что для вашего народа время проходит намного быстрее. – Блеск в глазах и смысл сказанного не вызывали никаких сомнений. – Прошу меня простить, если проявила забывчивость.

– Нет, леди. Я, как и всегда, потрясена, увидев, что вы намного красивее в жизни, чем в моих воспоминаниях.

Кимабу приложила один палец к щеке – жест, который Зои не сразу смогла понять.

– Ты мне льстишь, дорогая. Ты и сама наделена очарованием, о чем тебе хорошо известно.

«Иными словами: ты настолько нравишься моему мужу, что он готов делить с тобой постель. И если бы ты не родила ребенка, то давно вернулась бы в рабские бараки или твоя судьба была бы и того хуже».

Зои развела руки в стороны – она хорошо знала, что это лишь неловкое подражание жесту хикеда’я, но его смысл был очевиден: как можно предвидеть то, что сделают мужчины?

– Я вам благодарна, – только и сказала она.

Кимабу сделала едва заметный жест. Один из слуг, стоявших у стены, так быстро оказался рядом со своей госпожой, словно растворился в воздухе и тут же возник снова, уже в другом месте.

– Ты можешь начать прислуживать, – сказала Кимабу.

Горностай снова высунулся из рукава и принялся рассматривать Зои, подергивая усиками. Зои никогда не нравился любимец Кимабу. У него были слишком яркие глаза, слишком… назойливые. Ей казалось, что ее изучает неприятный ребенок. Но сейчас, когда он выскочил из рукава Кимабу и обежал вокруг низкого диванчика, она обрадовалась его присутствию.

Слуги принесли блюда на стол, жареные ледниковые свиристели и горький хлеб пуджу, приготовленный из ячменя, выращенного в холодных долинах под восточным склоном Стормспейка, его пекли в пепле, и он становился хрустящим и твердым, как дерево. Хикеда’я очень его любили, но Зои так к нему и не привыкла. Она лишь ощущала вкус пепла.

Зои хвалила качество и сервировку блюд и одновременно взяла кусочек пуджу в руку, разломила его, затем сделала вид, что отправляет в рот, а сама скатала твердый шарик, который незаметно бросила на пол и едва заметным движением ноги отправила в сторону диванчика Кимабу.

– А птицы выглядят особенно восхитительно, – вслух сказала Зои, изо всех сил стараясь, чтобы никто не заметил, что она смотрит на пол. В соответствии с обычаем свиристелей подавали целиком, перья сжигали, но лапки и головы оставались, клювы превращались в черные шипы, глаза напоминали сгоревшие смородины.

Горностай заметил кусочек хлеба и теперь балансировал на краю диванчика, слегка подергивая носом. Он посмотрел на нее, мерзко сверкнув глазами, словно знал, что она задумала, но через мгновение после того, как Зои сделала вид, что съела еще кусочек, спрыгнул на пол, подхватил брошенный шарик пуджу и тут же запрыгнул обратно на диванчик.

– Как ты знаешь, нашему благородному лорду, Верховному магистру Вийеки, Мать всего сущего оказала честь, – сказала Кимабу. – Наша благословенная Королева поставила под его команду вооруженных солдат, чтобы они следили и охраняли его рабочих и инженеров.

– Это замечательно, что Королева признает достоинства моего господина, – покорно сказала Зои. Судя по все еще дергавшемуся носу и злобным маленьким глазкам-бусинкам, горностай не пострадал от кусочка пуджу. На этот раз Зои откусила по-настоящему, постаравшись скрыть отвращение от резкого вкуса. – Вы знаете, куда он направляется?

– Клянусь Садом, нет! – Кимабу сделала еще один грациозный жест, означавший, что не в ее власти знать решения мудрых. – Он выполняет поручение Королевы и поклялся хранить тайну. Очевидно, важное поручение, так что нам следует с достоинством пережить его отсутствие. – Она развела руки, сделав двойной веер. Кимабу меняла тему разговора. – Но тебе приходится грустить еще из-за отсутствия дочери, хотя оно одаривает высокой честью наш дом. Представь – несмотря на ее… недостатки, она стала Когтем Королевы!

– Ей очень повезло, что ее выбрали, впрочем, Королева никогда не ошибается.

– Никогда. А Нежеру так молода!

Зои бросила пару кусочков жареной свиристели в охотничье поле горностая, сосредоточившись на поглощении пуджу и стараясь незаметно проследить за маленьким зверьком, который приблизился к угощению, понюхал его и быстро проглотил. Через несколько мгновений, убедившись, что с горностаем ничего не случилось, Зои принялась за птицу, которую до этого момента лишь возила по тарелке.

– Вы были очень добры к Нежеру, леди Кимабу. Вы обращались с ней так же заботливо, как если бы она была вашей дочерью.

Жуткое преувеличение – Кимабу держалась с ребенком мужа от другой женщины исключительно корректно и холодно, – но каждая из собеседниц не обращала особого внимания на слова другой.

– Разве я могла вести себя иначе? Нежеру – дочь моего мужа. Разве ты не одарила нас – весь наш дом – ее рождением? – Обычное выражение лица Кимабу едва ли сильно отличалось от выражения с трудом сдерживаемой ярости, впрочем, это было верно практически для всех хикеда’я. – Но ты наверняка беспокоишься за нее, ведь она так далеко от нас.

– Да, конечно, но я верю в мудрость Королевы. – Под внимательным взглядом Зои горностай свернулся возле плеча Кимабу, как будто прислушивался к их разговору. Зверек выглядел вполне довольным и живым, поэтому Зои принялась за свою птицу двузубой вилкой, которую хикеда’я использовали, чтобы есть мясо, отламывая маленькие кусочки. – Мой господин Вийеки однажды сказал, что одной из причин ее быстрого продвижения стала поддержка вашей семьи, миледи. Это очень щедро с вашей стороны.

Кимабу сделала странный жест, вода на плоском камне, обычно означавший, что с течением времени все тайное становится явным. Казалось, жена магистра сама заметила свой жест только после того, как его начала, поэтому быстро изменила его на более приземленный, означавший тщательно отмеренное количество предписанной социальной благодарности.

– То, что помогает моему мужу, помогает мне и всей моей семье. И не то чтобы мои родственники не признаны или недооценены. Королева добра и регулярно обращает на них внимание.

– Ваш дядя занимает высокое положение в Ордене, так мне сказали, хотя я никогда не знала всех деталей. – Зои всегда считала, что семья Кимабу принадлежит к Ордену Жертвы, раз уж именно в него взяли Нежеру и возложили на нее огромную ответственность. На сей раз разговор свернул в нужном направлении, и она решила, что сможет удовлетворить свое любопытство. – Могу я спросить, в каком именно?

Глаза Кимабу заблестели от злобной радости, когда она посмотрела на Зои, хотя ее лицо оставалось непроницаемым.

– Конечно, ты можешь спросить, моя дорогая маленькая сестра. Сейчас мы делим с тобой так много. Мой дядя Иниякки – один из старших священников Ахенаби, лорда Ордена Песни.

Холодок пробежал по спине Зои. Певец? Но почему она об этом не знала? Почему Вийеки никогда ей не говорил?

Пока Зои сидела, временно лишившись дара речи, горностай внезапно спустился с плеча Кимабу по рукаву платья и соскочил на бледную кожу дивана рядом с ней. Через мгновение он издал странный звук, и его вырвало небольшой порцией хрящей и бледной жидкости.

Зои могла лишь завороженно смотреть на зверька, мясо у нее во рту вдруг стало деревянным, а язык сухим, точно пыль.

– О, похоже, мой маленький компаньон сегодня переел жирной пищи, – сказала Кимабу, и улыбка прозвучала в ее голосе, так и не появившись на лице. – Неужели ты воровал с наших тарелок, маленький злодей? Неужели попробовал чужой ужин? – Она повернула свое застывшее лицо к Зои. – Он ужасен, ты же знаешь, и способен есть все подряд без всякой осторожности – он просто отравится, если я не буду за ним приглядывать! О, что с тобой, Зои? Что-то ты сильно побледнела для человека с твоим цветом лица. Пожалуйста, не беспокойся о нем. Скоро все будет в порядке. Сейчас слуга все уберет, если у тебя пропал аппетит.

– На самом деле, я чувствую себя не очень хорошо, – сказала Зои. – Видимо, как и для вашего любимца, еда оказалась для меня слишком жирной.

– Талисман, – сказала Кимабу.

– Что?

– Мы так называем животных, которые растут рядом с нами. Они больше, чем обычные любимцы. – И, словно для того, чтобы доказать, что это правда, горностай поднял голову от лужи рвоты и посмотрел прямо в глаза Зои.

Она могла бы поклясться, что происходящее его забавляло.

Зои встала, чувствуя, как у нее дрожат ноги. Сука Кимабу играла с ней с самого начала – должно быть, она все видела. «Какой дурой, какой неудачницей я выгляжу в глазах этого красивого бессердечного существа, – подумала Зои, – дешевой потертой копией, которую мастер выбросил, так и не доделав до конца».

– Прошу меня простить, леди Кимабу. Вы были так добры, и разговор с вами оказался весьма поучительным.

– Но тебе не так уж и плохо, разве нет? Как печально! – Она сделала руками жест скорбного сочувствия, но нарочито преувеличенно, чтобы показать его неискренность, Зои была в этом уверена. – А мы только начали беседовать!

– Я приношу свои извинения. Наверное, мне лучше прилечь.

– Ну конечно. Мы продолжим наш ужин завтра вечером, если ты будешь лучше себя чувствовать. Теперь, когда мой муж отсутствует, у меня появилась возможность лучше тебя узнать. И я никому не позволю мне помешать.

Зои, пятясь, вышла из столовой и на дрожащих ногах поспешила в собственную комнату, а сердце так отчаянно билось у нее в груди, что ей казалось, будто все за закрытыми дверями тихого коридора слышат его стук.

«Она меня убьет. Но сначала поиграет, потому что это доставляет ей удовольствие. – Зои едва могла дышать, пока возилась с замком своей двери. – Я не могу оставаться здесь, но для меня нет безопасного места в этой ужасной стране, и покинуть ее я не могу».

Она закрыла за собой дверь, заперла ее на ключ и задвижку, заставила себя вытошнить в ночной горшок те немногие кусочки, которые съела у Кимабу, а потом упала на кровать, задыхаясь от отчаяния.

Глава 35. Человек со странной улыбкой

– Поспеши, дитя! Герцогиня тебя ждет! – Хотя герцог Салюсер отсутствовал, его древний слуга Орен все еще считал себя главным среди слуг Домоса Бенидриана, фамильного дворца, построенного первым Бенидривисом около двухсот лет назад. Джеса иногда думала, что Орен мог видеть момент закладки первых камней фундамента. Во всяком случае, вел он себя так, словно так и было.

– Ее лейдишество сказала, что нам нужно помыть и перепеленать малышку, мастер Орен, – сказала она, безуспешно пытаясь скрыть раздражение. – Именно этим я сейчас и занимаюсь. – Она бы не осмелилась так разговаривать со старшим слугой в первые годы, проведенные с герцогиней, но теперь Джеса знала свое место, кроме того, понимала, что нарушит все правила, если не выполнит желание герцогини.

– Ее светлость, существо из болота, а не «ее лейдишество». Как может служанка из великого дома не уметь правильно говорить?

– Это даже не ваш язык, а язык старого короля Джона, и вы говорите на нем не слишком хорошо, – довольно дерзко ответила Джеса. Ей не понравилось то, как она спеленала Серасину, поэтому начала снова. – И я здесь для того, чтобы ухаживать за ребенком, а не для счастья ваших ушей.

Орен покачал головой.

– Все так, как я сказал, – даже слуги в наши дни стали надменными, – мрачно заявил он.

– Вовсе не надменными, – ответила Джеса. – Просто я очень занята.

О, если бы Орен только знал язык враннов, она бы сумела поставить его на место! Язык ее детства давал женщине множество способов спустить мужчину с небес на землю.

После недолгих колебаний она решила, что и перевод будет наделен нужным ей смыслом.

– А теперь, если вам больше нечего делать, кроме как свисать с ветки, вы можете с тем же успехом вернуться в свое гнездо и пускать там пузыри.

Конечно, впечатление было несколько иное, чем в оригинале, – там мужчину сравнивали с гантами, жуткими злобными существами, которые часто встречались в болотистом Вранне, однако общий смысл передавало.

– Непочтительная скотина, – сказал Орен. – Хватит нести чепуху.

Однако он потерял к ней интерес, перестал ругать и отошел в сторону, вероятно, чтобы найти повод поливать грязью конюхов или кучера.

Джеса закончила пеленать маленькую Серасину и проверила пальцем, не слишком ли плотно прилегает одеяло к телу. Ребенок выпучил глаза и тихонько рыгнул. Джеса рассмеялась, взяла девочку и осторожно понесла ее к лестнице, а потом вниз, к входным дверям, словно это был ее собственный ребенок.

Карета, большое прямоугольное сооружение на колесах, уже ждала их на вымощенном булыжником внешнем дворе. Джеса сделала реверанс, вручила маленькую Серасину матери и только после этого поднялась по ступенькам.

– А она не замерзнет? – с беспокойством спросила герцогиня и нахмурилась.

Если кто-то и считал Наббан холодным, так это Джеса, дитя влажных и душных болот, но день выдался чудесным – почти идеальное аврилское утро с легким намеком на ветерок, давно прогнавший утренний туман с холма, на котором примостился Домос Бенидриан.

– Сегодня теплый день, ваша светлость. Я думаю, малышка не замерзнет.

– Ты уверена? О, я так беспокоюсь. На прошлой неделе я слышала ужасную историю о лихорадке в Пурта Фалессисе.

– Она очень сильная, ваша маленькая девочка. Вот, поглядите, она смотрит по сторонам! Она не мерзнет и не болеет. Ей нравится свежий воздух!

– Я очень на это надеюсь. – Герцогиня прижала девочку к груди, а потом вернула ее Джесе. – Но ты права, сегодня отличный день для прогулки. – Она постучала в потолок кареты.

Кучер тряхнул поводьями, лошади сдвинулись с места, Кантия кивнула и улыбнулась слугам, которые выстроились, чтобы ее проводить, более двух дюжин – горничные, конюхи и лакеи.

Когда карета катила по дорожке и выезжала через ворота дворца, их глазам открылись горы Наббана. Домос Бенидриан стоял над виноградниками и другими дворцами одной из самых высоких гор, Антигин, и оттуда открывался превосходный вид на две другие горные вершины – Редентурин, дом санцелланских эйдонитов, сердце Матери Церкви, и пик Маистревин с крутыми склонами, поднимавшийся над гаванью, словно резная фигура на носу корабля, с герцогским дворцом на вершине.

В детстве, проведенном во Вранне, Джеса даже близко не видела ничего, похожего на роскошь, и не могла привыкнуть к герцогской карете – таких экипажей было всего четыре или пять во всем Наббане (один из них принадлежал самому Ликтору!) и менее дюжины во всем известном мире, как однажды поведала ей госпожа. Кроме того, поездка получалась болезненной. Даже на гладкой земляной дороге карета подпрыгивала, а на булыжной мостовой, на скорости, Джеса чувствовала себя так, словно она сидит на ветке дерева на сильном ветру, изо всех сил стараясь не свалиться вниз. Но сейчас кучер не спешил, и лошади тянули карету сильно и ровно. Перед отъездом ребенка накормили, и сейчас Серасина спала невинным детским сном.

По мере того как карета спускалась вниз по крутой петляющей дороге, стали появляться люди, которые смотрели им вслед, некоторые приветственно махали руками, а герцогиня глядела на своих подданных с неизменной улыбкой. Если к дороге выбегали дети и начинали подпрыгивать и что-то кричать, улыбка Кантии становилась более широкой, и она махала им в ответ, но это продолжалось всего несколько мгновений. Джесе показалось, что герцогиня печальна.

– Все в порядке, ваша светлость?

Герцогиня кивнула.

– Все хорошо, Джеса. Но я продолжаю беспокоиться из-за мужа. Ему следовало приехать к Серасине и ко мне, но я не сумела его убедить. Он так напряженно работает! Я боюсь, он может заболеть.

– Ваш муж очень сильный, – сказала Джеса.

– В некоторых отношениях. – Герцогиня Кантия улыбнулась. – Но в других он подобен остальным мужчинам – он сильный, однако ему не хватает гибкости. А то, что не гнется… иногда ломается.

Этого Джеса не поняла. Насколько она знала, многие жители Наббана, которые были недовольны герцогом, считали его чересчур снисходительным и говорили, что он не должен так много позволять своему брату и Альбатросам – кажется, так их звали? – слишком много свободы жаловаться и устраивать неприятности. Дом Ингадарис, вспомнила она: Альбатрос – это Дом Ингадарис, как Король Рыбак – Дом Бенидривис. За соперничающими семьями Наббана было труднее уследить, чем за деревенскими склоками, с которыми она выросла, а также сложными старыми историями о том, какое место для рыбалки принадлежало какой семье. Обладание деньгами, каретами и каменными домами не мешало жителям материка сражаться друг с другом, и тут они ничем не отличались от обитателей болот.

Через некоторое время, когда карета спустилась с гор и оказалась в тесных бедных кварталах, все меньше людей останавливалось, чтобы помахать вслед проезжающему экипажу, хотя многие стояли и смотрели. Глядя на их лица, Джеса не могла не испытывать тревоги из-за их мрачного выражения. Но после того как дорога свернула и пошла вдоль Великого канала, она начала понимать, почему люди выглядели такими недовольными. Многие дома, построенные на берегу, были сожжены; над некоторыми и сейчас поднимались в небо клубы дыма.

За поворотом она увидела тучу дыма, повисшего над городскими кварталами, которые находились сразу за стенами, и вспомнила, как посыльный вчера рассказывал ее госпоже про налет на склады, который произошел два или три дня назад, кажется, так говорил посыльный, – почему же дома горят до сих пор?

Время уже близилось к полудню, когда они добрались до городских стен. Главный охранник у ворот вышел в полной форме, чтобы поговорить с ними, когда карета остановилась перед огромными Северными воротами, сделанными из дерева и железа. Он стоял на ступеньках кареты, и ему пришлось снять широкополую шляпу, чтобы засунуть голову в окно.

– Почему ворота закрыты, Смотритель? – спросила Кантия. – Сейчас середина дня!

– Ваша светлость, в Теллис Нарасси начались волнения.

Этот бедный район находился по другую сторону ворот, вспомнила Джеса, главным образом там жили иммигранты с южных островов. Кроме того, она знала, что район расположен рядом с Холмом Паторин и городской резиденцией Далло Ингадариса. «Быть может, – подумала она, – соперник герцога Салюсера имеет к волнениям какое-то отношение».

Джеса могла строить предположения, однако у герцогини Кантии сомнений не было.

– Будь проклят граф Далло, – сказала она. – Ему следовало самому разогнать этот сброд. А другая дорога есть?

– Ваша светлость может проехать вокруг, к Портовым воротам, – ответил главный смотритель. – В таком случае вы доберетесь по Портовой улице до дороги Маистревин.

– Но тогда мы потратим несколько лишних часов, – сказала герцогиня. – У меня в карете голодный ребенок. – Кантия посмотрела на Джесу, словно оценивая силы собственного войска.

– Пожалуйста, госпожа, – тихо сказала Джеса. – Давайте поступим, как предлагает этот добрый человек. Поедем кружным путем.

– Никто не причинит вред ребенку герцога, – заявила Кантия. – И герцогине. Это Наббан, а не какая-то глушь. Существует священный закон о безопасном проезде внутри города.

Джеса ничего не знала о существовании такого закона, но понимала, что никто не должен поджигать дома, однако туча черного дыма висела совсем рядом за городскими стенами. Если люди способны забыть про один закон, они не станут долго ждать перед тем, как нарушить другой.

– Нет, госпожа, я вас прошу! Подумайте о ребенке!

– Именно о ребенке я и думаю, – сказала герцогиня. – Я не позволю брату моего мужа и его сброду мешать семье герцога ездить по городу! – Она повернулась к главному Смотрителю. – Открывайте ворота, капитан! Мы поедем здесь.

Капитану очень не хотелось выполнять приказ, но он махнул стражникам, и они стали поворачивать огромный ворот. Когда ворота медленно открылись, кучер направил лошадей в город, хотя смотритель все еще стоял на ступеньках кареты.

– Купеческая дорога заблокирована, ваша светлость, – сказал Смотритель. – Там вы не проедете. Если вы настаиваете, вам придется выбрать Парусную улицу, но я не могу вам это разрешить всего лишь с кучером и двумя стражниками. Я дам вам восемь моих всадников для сопровождения.

– Но разве вам не нужны люди для охраны ворот? – спросила герцогиня.

Он беспомощно посмотрел на нее.

– Пожалуйста, ваша светлость. Сегодня не самый подходящий день для прогулок по городу. Позвольте мне вам помочь.

– Очень хорошо. Мы поедем по Парусной улице. – Она посмотрела на Серасину, которую Джеса держала на руках. – Благодарю за заботу, Смотритель.

– Это мой долг, ваша светлость. Сожалею, что я не в силах сделать большего. – Он перевел взгляд на Джесу – капитан был так встревожен, что искал союзников даже в лице няни из Вранна. – Если честно, я бы хотел, чтобы вы развернули карету и вернулись в замок на холме.

– Это невозможно, – сказала графиня таким тоном, что стало очевидно – разговор закончен.

Восемь всадников с копьями выстроились перед каретой, и только после этого отряд двинулся вперед. Следуя указанию Смотрителя, кучер повернул карету на Парусную улицу, которая шла параллельно Великому каналу в тени стен. Но после того как они покинули главную улицу, они оказались в лабиринте узких переулков, где им пришлось снизить скорость до пешеходной. Один раз они даже остановились и распрягли лошадей, чтобы проехать в очень узком месте, и усталые животные прошли в три ряда между высокими зданиями.

Никто из тех, кто с любопытством наблюдал за долгой возней, не выказал ничего, кроме интереса, к герцогине Кантии, которую можно было увидеть с такого близкого расстояния, но Джесе не понравилось, как они толпились, чтобы заглянуть в окно, когда карета остановилась, и она повернулась спиной к ближайшему окну, пытаясь закрыть маленькую Серасину от множества глаз.

Наконец они добрались до более широкой Портовой дороги, которая поднималась в сторону горы Маистревин на востоке и Санцеллан на западе. Теперь, когда солнце светило им в спину, но все еще стояло высоко в небе, Джеса почувствовала, что сердце у нее забилось ровнее. И тут огромный экипаж снова с грохотом остановился.

– Мы не можем двигаться дальше, ваша светлость, – сказал кучер.

– Почему? – спросила герцогиня.

Один из верховых солдат подъехал вплотную к карете.

– На дальней части площади Святого Лавеннина перевернут фургон, ваша светлость. Площадь забита народом, и они разбивают бочки. – Он смотрел туда, куда ни герцогиня, ни Джеса заглянуть не могли. – О, милосердная Элизия, – тихо сказал он.

– Что? Что там случилось?

– Кто-то поджег фургон, ваша светлость. – Солдат привстал на стременах и закричал кучеру: – Поторопись! Ты должен развернуть карету! Иначе мы окажемся в ловушке.

Конные солдаты остановились рядом с каретой, которая начала разворачиваться, но к ним уже направилась толпа с площади, большинством двигало обычное любопытство, некоторые явно сильно накачались спиртным. Джеса переместилась к середине сиденья, когда те, кто сумел вклиниться между конными солдатами и каретой, стали с двух сторон заглядывать внутрь.

– Я не смогу развернуть карету, не распрягая лошадей! – сказал возница. – Но я не стану…

Герцогиня Кантия довольно долго ждала. Снаружи на карету стали напирать люди, и она содрогнулась. Джеса с огромным трудом сдерживала крик страха, но она не хотела пугать Серасину, которая проснулась, открыла глаза и решала, стоит ей заплакать или нет.

– Кучер? – позвала герцогиня. – Кучер?

Давление стало таким сильным, что карета начала раскачиваться. В окне мелькнуло лицо, которое Джеса раньше не видела, странный взъерошенный мужчина с еще более странной улыбкой, который оказался совсем рядом и не сводил с них глаз.

Лицо одного из конных солдат появилось в окне.

– Ваша светлость, кто-то пытается стащить кучера с сиденья! Если мы останемся здесь, вам будет грозить опасность. Вы должны пересесть ко мне на лошадь. И нам придется прорываться сквозь толпу!

Но прежде чем герцогиня успела ответить, солдат неожиданно вылетел из седла, и его поглотило людское море. Его лошадь, которая заржала на пронзительно высокой ноте, ворвалась в толпу, сбивая людей с ног. Джеса никогда не слышала подобных звуков. Вместе с криками тех, кого топтала лошадь, шум стал оглушительным, и Джеса подумала, что сходит с ума.

– Герцогиня, – закричала она, – нам нужно спасаться! Мы должны выйти из кареты и бежать!

Темноволосый мужчина со странной улыбкой снова оказался возле окна кареты – казалось, он наблюдал за представлением, доставлявшим ему удовольствие, в то время как другие продолжали раскачивать карету. В лице мужчины было нечто странное, кроме застывшей на нем улыбки, его кожа показалась Джесе какой-то необычно грубой. А еще она увидела, что в толпе немало людей с эмблемами Альбатроса и совсем нет стражников.

– Это ловушка! – крикнула она. – Они нас убьют!

– Чепуха, – сказала Кантия, но по ее глазам было видно, что она сама не верит в собственные слова. – На карете герб моего мужа! Они не осмелятся причинить вред жене и ребенку герцога!

Однако карета раскачивалась все сильнее, Джеса соскользнула с сиденья и навалилась на герцогиню. И только удача помогла ей вовремя убрать девочку в сторону.

– Нужно выйти из кареты! – закричала Джеса, но она уже не слышала собственный голос из-за воплей толпы.

Она потянулась к ручке двери, находившейся рядом с герцогиней, но давление снаружи было так велико, что дверца не открывалась. И вдруг карета начала заваливаться на бок. Джеса повернулась к окну со своей стороны и вновь увидела мужчину со странной улыбкой, но теперь он лез внутрь через окно.

– Она меня зовет, – сказал мужчина.

Улыбка застыла у него на лице, словно высеченная в камне, и он говорил с полнейшим спокойствием, как будто продолжал разговор, который они с Джесой начали ранее. Герцогиня Кантия упала вперед, когда карета перевернулась, застряла между сиденьем и полом и не могла подняться. Незнакомец потянулся к ребенку на руках Джесы, и тут только она заметила, что он сжимает заостренный деревянный кол.

– Меня призвала Шепчущая, я должен добраться до нее, – небрежно сказал улыбающийся мужчина, казалось, он разговаривает сам с собой. – Но мне предстоит такой долгий путь! Поэтому я должен принести ей подарок – что-то теплое…

Джеса умудрилась поднять ногу и лягнуть незнакомца в лицо, но он лишь слегка отпрянул назад, а потом ударил ее по ноге колом, прежде чем она успела ее отдернуть, и она почувствовала, как по икре потекла кровь. Мужчина снова стал лезть в карету, пока ему не удалось просунуть в окно верхнюю часть тела. Джеса передала ребенка герцогине, а сама постаралась защитить маленькое тельце своим собственным, продолжая наносить незнакомцу удары руками и ногами, но теперь он блокировал их свободной рукой и забирался внутрь все дальше, продолжая улыбаться.

«Это будет последним, что я увижу… ужасное лицо…» – подумала Джеса, и тут на безумном лице появилось недоумение, а через мгновение кто-то выдернул страшного мужчину из кареты. Джеса не успела заметить, что произошло, но услышала свистящий крик, переходящий в вой, через мгновение он смолк, и струя крови ударила в раму окна кареты.

Шум снаружи резко изменился. Какофония голосов стала громче и пронзительнее, но теперь Джеса слышала топот копыт по мостовой, вопли и другие жуткие звуки, похожие на те, что доносятся со двора скотобойни. Карета перестала раскачиваться.

В окне появилось другое лицо. К удивлению Джесы, такое же черное, как ее собственное, но солдат был в блестящих доспехах. Он снял шлем, и она увидела на его широком красивом лице тревогу.

– Ваша светлость, вы живы? – спросил он, пытаясь понять, что происходит в карете, – тела герцогини, Джесы и ребенка перепутались.

– Да, я жива, – сказала герцогиня, оказавшаяся под Джесой. – И благодарение Искупителю, Эйдону, мой ребенок также жив. Кто вы?

– Виконт Матре из Спенита, ваша светлость. Мы с вами встречались, давно. Слава богу, я и мои люди оказались рядом! Мы разогнали этот сброд. Вы не ранены?

– Нет, насколько я могу судить, – сказала Кантия. – Ты не могла бы с меня слезть, Джеса? Я хочу поговорить с нашим спасителем. Благодарю. – Герцогиня с тревогой проверила маленькую Серасину, но малышка внешне никак не пострадала. – Что нам теперь делать? Мы сможем ехать дальше?

– Боюсь, ваш кучер мертв, а также несколько стражников, – сказал Матре. – И обе широкие улицы, ведущие с площади, перекрыты. Нам придется посадить вас, вашего ребенка и служанку в наши седла.

Джеса подумала, что никогда не видела такого замечательного мужчину. Частично из-за того, что без его вмешательства она, ее госпожа и маленькая невинная Серасина были бы мертвы. Если бы сейчас кто-то сказал ей, что темнокожий виконт один из эйдонитских ангелов, она бы всерьез подумала о том, чтобы отказаться от Того, Кто Всегда Ступает По Песку, и принять новую веру. Но ее радость и удивление продлились недолго: когда ей помогли выбраться из кареты и она увидела, как изуродован и поврежден их экипаж, а потом ее взгляд упал на распростертые на земле тела, она покачнулась и едва не упала, если бы один из солдат виконта Матре не наклонился с седла и не поймал ее за руку.

Джесе казалось, что она видит сон: то, что уже случилось, и события, которые происходили сейчас, смешались, и она уже не могла отличить одно от другого. Она почти ничего не запомнила во время скачки по Санцеллан Маистревис, если не считать дыма в воздухе, недоуменных, а иногда враждебных взглядов горожан, смотревших им вслед. Пока они поднимались вверх по склону горы, герцогиня Кантия сидела в седле перед виконтом, держа в руках ребенка. Джеса прижималась к спине другого рыцаря. Она никогда прежде не сидела на лошади, и новый опыт оказался лишь немногим менее страшным, чем то, что она пережила в карете.

Когда она выбралась из нее, Джеса совершенно ясно видела, и отчаянно жалела об этом, голову мужчины, лежавшую отдельно от тела. Обе части оказались на некотором расстоянии на мостовой, и каждую окружала лужа блестящей крови, а на губах застыла все та же странная улыбка.

* * *

– Это произвол! – возмущался герцог Салюсер. – Да хранит нас бог, они пытались убить мою жену и ребенка! За это я возьму голову своего брата и Далло Ингадариса!

– Нам следует выступить против него сейчас, пока он не покинул город, – сказал Идекс Клавес, лорд-канцлер и один из ближайших союзников герцога.

– Но что нам следует сделать? – резко спросил граф Риллиан Альбиас, генеральный стряпчий. Как и другие аристократы, столпившиеся в гостиной, глава Дома Альбиан был в полном доспехе. – Мы не можем взять Далло и оставить на свободе Друсиса. Буревестники и без того считают вашего брата своим лидером – они знают, в чьих руках сосредоточена власть.

Герцогиня, гладившая лицо Серасины, которая заснула в своей корзинке, встала.

– Оставайся с ней, – сказала она Джесе перед тем, как присоединиться к мужчинам.

Герцогиня оставила дверь открытой – на случай, если Серасина заплачет, – и Джеса слышала и видела, что происходило в гостиной. Ее по-прежнему завораживал виконт. С тех пор как она попала в Наббан, ей ни разу не довелось встречать людей с таким же цветом кожи, как у нее самой, если забыть про слуг или тех, кто занимал еще более низкое положение.

– Господа, – сказала герцогиня, – я встревожена не меньше вашего, но мы не можем совершать беззаконные действия.

– Прошу прощения, ваша светлость, – сказал Идекс, – закон нам не поможет, когда враги убьют нас в наших постелях.

Его голос звучал уважительно, но на худом лице застыло такое выражение, как будто он только что съел большую дольку лимона.

– Я сомневаюсь, что мой муж испытывает такие же чувства, я права, Салюсер?

Джеса поморщилась, радуясь, что никто не видит ее в темной комнате, где спал ребенок. Герцогиня Кантия обычно была доброй, но не любила Идекса, и Джеса понимала, что, если герцог не примет ее сторону, ссоры не избежать.

– Все немного сложнее, чем кажется, моя дорогая, – сказал Салюсер, и Джеса почти почувствовала, каким взглядом наградила его жена.

– Конечно, так и есть, дорогой муж. Именно об этом я и говорю. Как ты думаешь, главари взбунтовавшейся толпы признаются, что Друсис и Ингадарис подстрекали их к мятежу?

– Они скажут правду под пытками, – настаивал на своем Риллиан Альбиас.

– Они скажут все, что им велит палач, – поправила его герцогиня. – И их семьи будут вечно нас ненавидеть, а другие дома, которые сейчас соблюдают нейтралитет, и Ликтор Видиан во всем обвинят нас – не забывайте, что он стал Ликтором во многом благодаря отцу Далло Ингадариса. И я еще не упомянула о том, что в жилах Верховной королевы Эркинланда течет кровь Ингадарисов. И на какое сочувствие со стороны Верховного Престола мы можем рассчитывать, если казним кузена королевы на основании показаний, полученных от крестьян под пыткой?

Джеса слышала, что Идекс старается сохранять вежливость.

– И что же ее светлость предлагает? Нам следует оставить безнаказанным это нападение? Сделать вид, что ничего не случилось? Вы знаете, что они сожгли три моих склада? Потеряно товаров на девятьсот золотых империалов.

– После всех разговоров про убийства, – заметила герцогиня, – вас более всего беспокоят деньги.

– Вы несправедливы, ваша светлость, я должен объяснять свои мотивы? – Идекс обращался к герцогу, и Джеса увидела, как он прошел мимо щели в дверях, бряцая доспехами. – Мы ваши самые верные союзники, герцог Салюсер. Неужели мы должны из-за этого страдать?

– Достаточно, достаточно. – Голос герцога прозвучал устало и печально, и теперь его гнев был обращен куда-то внутрь. – Да, Идекс, я никогда не забуду, что вы мои союзники. И уверен, что герцогиня также об этом помнит. Не так ли, миледи?

– Конечно, милорд. – Однако в голосе Кантии Джеса не услышала раскаяния.

– Могу я кое-что сказать, ваша светлость?

Джеса слегка расправила плечи, услышав голос своего спасителя, виконта Матре.

– Почему этот человек находится здесь? – неожиданно спросил Риллиан Альбиас. – Все, кто тут собрался, с вами с самого начала, ваша светлость. Кто он и как сюда попал?

– Вы прекрасно меня знаете, граф Риллиан, – заявил Матре.

– Этот человек спас жизнь мне и ребенку герцога, – сказала герцогиня. – У вас есть что сказать против него? Потому что мне бы очень хотелось услышать ваш ответ – ведь он единственный, кто уже сделал кое-что полезное, однако вы намерены помешать ему принять участие в совете.

– Пожалуйста, моя дорогая. Риллиан не знал о том, что произошло, он только что прибыл. – Однако голос герцога прозвучал достаточно резко, когда он обратился к Альбиасу: – Матре совершил героический поступок, за что вы все должны поблагодарить его тысячу раз. Конечно, он может говорить.

– Благодарю вас, ваша светлость. Я лишь хотел заметить, что мятеж начался не сегодня вечером, а еще вчера ночью, когда троих человек Ингадариса с символами Альбатроса нашли мертвыми на ступенях церкви Святого Искупителя, которая находится в Теллис Нарасси. По слухам, произошло еще одно столкновение между людьми Короля Рыбака и Буревестниками, как они все чаще и чаще себя называют. Но все зашло слишком далеко и закончилось убийствами. Иными словами, вашим врагам не составило никакого труда собрать рассерженных людей сегодня утром. Если вам интересен мой совет, я предлагаю подойти к проблеме объективно. Найти всех, кто участвовал в драке, не обращая внимания на то, кто какую сторону представлял, и наказать всех.

– Вы сошли с ума? – взвизгнул Идекс. – Наказать наших собственных людей за то, что они защищались? Ваша светлость, сторонники Ингадариса ведут себя в северной части города так, словно здесь, в Санцеллан Маистревис, заседает их предводитель. Они провоцируют драки с нашими вооруженными солдатами всякий раз, когда встречают их, а если у них ничего не получается, они находят невинных людей с символами поддержки вашего трона и избивают их до полусмерти. Очевидно, несколько злодеев наткнулись на вооруженный отпор. Нельзя наказывать собственных сторонников!

– Я не согласен, – возразил Матре. – Именно так следует поступить, если вы хотите сохранить мир, герцог Салюсер. Накажите всех, кто участвует в незаконных драках, не обращая внимания на эмблемы домов, которые они представляют. Только так вы можете убедить оставшуюся часть Наббана в том, что хотите мира и справедливости.

– Мир и справедливость, – фыркнул Риллиан. – Как по мне, это звучит так, словно вы предлагаете герцогу сменить меч на жезл судьи. Вы всегда выступаете против своих врагов с томом законов в руках?

– Иногда не так просто понять, кто является твоим врагом, граф Риллиан. И порой те, кто действует с глупой поспешностью, создают себе новых врагов вместо того, чтобы избавиться от старых.

Джеса с трудом сдержала радостное восклицание после столь удачного хода, словно она наблюдала за игрой своих братьев в «летающее перо», дома, в Лагуне Красной Свиньи. Она знала, что, если будет издавать какие-то звуки, ее отошлют прочь, поэтому отодвинулась подальше в тень и сидела, прижав ладонь ко рту. Однако ей было приятно, что человек, так похожий на нее, спорит с самыми могущественными людьми Наббана.

– Ваша светлость, – раздался новый голос, в котором слышались дребезжащие нотки старости. – Я считаю, что мы напрасно тратим время на споры, от которых больше дыма, чем жара. Вы должны сами принимать решение.

– Я знаю, дядя, – сказал герцог. – И, как всегда, ценю твои успокаивающие слова. Но я бы хотел услышать твое мнение.

Джеса поняла, что в беседу вступил Энваллис, брат покойной матери герцога Салюсера. Джеса не слышала, как он вошел, но он должен был участвовать в обсуждении, ведь он являлся одним из главных советников герцога. Джесе нравился Энваллис, один из немногих обитателей дворца, кроме самой герцогини, который с ней разговаривал. Иногда он даже приносил ей яблоки из своего загородного поместья.

– Так уж получается, что я согласен с графом Идексом и графом Риллианом, что нападение на вашу жену и ребенка нельзя оставлять безнаказанным. Но нахожу здравый смысл и в словах виконта Матре. Нет сомнения, что народ будет так же разгневан этим ужасающим оскорблением, как и все мы. И не следует забывать, что главная опасность исходит от вашего брата. Без Друсиса Далло Ингадарис всего лишь толстый богатый дворянин.

– Толстый дворянин, который невероятно богат и у которого в стенах города имеется армия в пятьсот человек! – запротестовал Идекс.

– Тем не менее данный мятеж начался не только из-за золота Ингадариса, – заметил Энваллис. – Некоторые проблемы, о которых они говорят, необходимо решать – пусть и мотивы у них совсем другие.

– О чем ты? – спросил Салюсер.

– Мы обсуждали это несколько раз за последнюю неделю, – ответил дядя. – Тритинги продолжают совершать набеги на наши восточные графства, они сжигают деревни, угоняют домашний скот, убивают тех, кто оказывает сопротивление. Графа Далло поддерживают прежде всего дворяне приграничья. Они напуганы, и у них есть на то все основания. Народ степей отличается огромной численностью. Если они перестанут сражаться между собой – если их кто-то сумеет объединить, – опасность будет грозить даже Наббану. И всем цивилизованным землям.

– Я уважаю мудрость вашего дяди, – сказал Риллиан, и Джесе показалось, что граф говорит сквозь стиснутые зубы, – но в данном случае его слова – настоящая глупость.

– Опасные слова, – сказала герцогиня, но недостаточно громко.

– И почему же они глупы? – спросил Салюсер.

– Потому что любое выступление против жителей степей обернется против нас, – ответил Риллиан. – Следует ли нам послать Друсиса сражаться с ними? Или Далло, или Тайаниса Сулиса? Потому что над землями Сулиса также нависла угроза. Если один из них разобьет тритингов, но погибнет в сражении, тогда да, все будет хорошо. А если он покорит тритингов и приведет пленных и добычу в Наббан, как один из прежних императоров? Что будет тогда? И, если полководцем-победителем окажется Друсис, люди, которые поддерживают вас, отойдут в сторону, что позволит ему занять герцогский трон.

– В твоих словах есть смысл, но значит ли это, что мы вообще не можем нанести удар по степнякам? – резко спросил герцог. – У меня нет наследника, которого я бы мог туда отправить. Моему сыну Бласису едва исполнилось три года – он слишком мал, чтобы вести солдат в сражение под моим знаменем.

– Не нужно так шутить, муж мой, пожалуйста, – сказала герцогиня.

– Пошлите меня, ваша светлость, – неожиданно предложил Идекс. – Позвольте мне повести моих солдат против тритингов. Я заставлю степняков снова бояться Короля Рыбака!

– Необходимо, чтобы в походе участвовали не только ваши союзники, – сказал старый Энваллис. – Дворяне из приграничных областей, чьи земли подверглись рейдам, должны получить возможность вернуть свою честь – и удовлетворить мечты о славе и добыче.

– Но какую добычу можно получить у степняков? – фыркнул Риллиан. – Фургоны? Овец?

– Лошади, – тут же ответил Матре. – Лучшие лошади в мире. Несколько тысяч скакунов тритингов станут прекрасным призом для любой кампании, а их родословная обогатит наши конюшни на столетия. Однако еще важнее то, что это привлечет внимание простого народа – люди уже начали говорить о тритингах как о демонах, которых невозможно остановить. Но не следует забывать и о наведении порядка после мятежа, ваша светлость. Справедливое наказание, не слишком суровое, за исключением тех, кто подстрекал или совершал убийства, также помогут облить водой Далло Ингадариса и вашего брата, разжигающих пожар войны.

После чего в гостиной то ли наступила тишина, то ли дальнейшее обсуждение велось шепотом, и Джеса больше ничего не слышала. Она не знала, что и думать, хотя соглашалась со всем, что говорил виконт Матре. Она хотела узнать побольше об этом необычном мужчине, который так легко проник в самые высшие круги власти.

Она устроилась рядом с колыбелью Серасины, но никак не могла успокоиться. Какие невероятные ужасы! Война, убийства, пытки – и все это обсуждали в одной комнате огромного каменного дома.

«Как одни люди могут управлять другими? – удивлялась она. – Как они поймут, что правильно, а что нет? Сколько нужно узнать, чтобы отнять жизнь у другого человека? Неужели именно в этом состоит разница между богом жителей материка и Тем, Кто Всегда Ступает По Песку?»

Неужели бог, которого они почитают в своих высоких каменных церквях, направляет руки людей, чтобы никто из невиновных не пострадал? Джеса очень хотела в это верить.

Через некоторое время она вынула маленькую Серасину из колыбели и прижала ее к груди для утешения. Малышка немного поерзала, побулькала и успокоилась. И они вместе с Джесой заснули в темноте.

Глава 36. Глупый сон

После скачки в течение нескольких дней и ночей через равнину Остердир, по тающей грязи, только что зародившимся ручьям и набиравшим силу рекам, которые еще совсем недавно покрывал лед, Когти Мако, преодолевая лигу за лигой по тундре, вернулись в земли, где снег практически не сходил. Нежеру никогда прежде не видела таких пустынных, печальных мест. Если не считать нескольких следов фургонов или санок, оставшихся на замерзшей земле, или далеких поселений (они неизменно состояли из нескольких домиков с острыми крышами, а из труб в холодном сером воздухе поднимался дым), то это могла быть страна, где никогда не бывали ни смертные, ни бессмертные. Однако Остердир был не таким пустынным, как казалось.

– Кто-то или что-то следует за нами, – сказал Мако, когда однажды утром они делили скудную трапезу. – Если ветер дует в правильном направлении, я чувствую запах жира и шкур животных, а также вонь смертных.

– Ни один смертный не будет настолько глуп, чтобы позволить нам его поймать, – сказал Кемме, посмотрел на Ярнульфа и оскалился, изображая улыбку.

– Даже хикеда’я не может быть настолько глуп, чтобы считать себя неуязвимым, – ответил Ярнульф. – Полагаю, было бы неплохо выяснить, кто за нами следит.

– Там не один человек, – сказал Го Гэм Гар. – Их много.

Как всегда, гигант сидел в стороне от остальных – Мако, будучи хозяином ошейника, заставлявшего чудовище вести себя мирно, всегда старался сесть так, чтобы находиться вне досягаемости его длинных рук. Го Гэм Гар поедал тушу замерзшего лося, разрывая ледяную массу на куски и поглощая их вместе с костями и всем остальным. Нежеру подумала, что с таким же удовольствием аристократы хикеда’я едят трепещущие куски лосося из озера Румия. Гигант сам добывал себе пропитание и поглощал огромное количество ягод и лиственных растений, когда ему не удавалось раздобыть мяса. Но, как только у него появлялся шанс поохотиться, ему всегда сопутствовала удача: Нежеру видела, как он хватал белок с веток дерева, одним движением забрасывал их в рот и сразу проглатывал, словно покрытую мехом ягоду.

– Много? – спросила Нежеру. – Много кого?

– Много смертных. Они слишком далеко, чтобы я мог их посчитать, но вонь я ощущаю давно. – Го Гэм Гар оглушительно расхохотался. – И я сомневаюсь, что их меньше, чем нас. Разве маленький отряд смертных станет преследовать хикеда’я?

– Но кто это может быть? – снова спросила Нежеру.

– В этих местах практически нет поселений, – сказал Ярнульф. – Однако есть разбойники, которые нападают на путешественников и торговые караваны вдоль всей границы Эркинланда. Ну, и еще скалияры.

Нежеру услышала сколи-яр, незнакомое слово.

– А это еще кто такие?

– Разбойники, но другого вида. Их отряды сформировались из остатков риммеров, которые воевали за хикеда’я во время войны, хотя они не понимали, что происходит. Их уничтожили ваши кузены зида’я в Эрнистире, а их лидер – его звали Скали – был убит. После этого многие из тех, кто уцелел, повернулись спиной к собственному народу и новой эйдонитской вере и вернулись к богам своих предков. Однако не стоит рассматривать их в качестве союзников. Они считают хикеда’я и зида’я демонами и всегда стараются их убивать.

Мако смотрел в сторону северного горизонта, где снег все еще покрывал поля и далекие горы.

– Интересно, что ты привел нас именно сюда, смертный, а теперь кто-то нас преследует. И еще я бы хотел знать, откуда ты так много знаешь об оказавшихся вне закона риммерах.

– Я помог вам спастись от гоблинов, командир Руки Мако, в противном случае вы бы все погибли. Я помог вам благополучно преодолеть болота Спрингмарш и нашел речной брод. Кроме того, я благополучно провел вас мимо Диммерскога, где обитают существа еще более страшные и безобразные, чем наш друг Го Гэм Гар. И ты все еще мне не веришь, хотя со мной мы движемся в два раза быстрее, чем у вас получилось бы без меня.

– Да. Вроде того, как мы совсем недавно быстро добрались до правителя смертных и его армии.

Лицо Ярнульфа оставалось холодным, а глаза спокойными.

– Тебе хорошо известно, что эту ошибку совершил не я. И я уже устал слушать твои глупые обвинения.

– Мне до сих пор не совсем понятно, почему ты помогаешь нам, смертный, – заговорил Саомеджи, глядевший на восток, на подножие Урмшейма. – У тебя было много возможностей спастись.

– Спастись? – Ярнульф рассмеялся. – А зачем мне спасаться? Я не риммер, какой бы ни была моя внешность. Я вырос среди хикеда’я. Вы сделали меня таким, какой я есть. И если я не являюсь одним из самых важных слуг Матери всего сущего, то все еще остаюсь ее Охотником. Почему я не должен помогать ее Зубам?

– Ты привел хороший довод, – сказал Саомеджи, переплетая пальцы и поклонившись, но даже Ярнульф понял, что это насмешка. – Мы, хикеда’я, очень подозрительная раса, ведь смертные слишком часто нас предавали. Прости меня за то, что спрашиваю о твоих мотивах, Охотник.

На мгновение, когда Ярнульф с отвращением отвернулся от Саомеджи, его ледяные голубые глаза встретились с глазами Нежеру. Она не понимала, о чем он думал, и уже одно это ее заинтриговало – небольшой опыт общения со смертными показывал, что они простодушны, как домашний скот. Она не верила в мотивы Ярнульфа, как и в то, что он намерен их предать.

«Я никогда не встречала существа, которое понимала бы меньше, – подумала Нежеру. – Он еще более загадочен для меня, чем гигант».

* * *

Через несколько дней они добрались до подножия горы, которую северяне называли Урмсбаккир, и начали медленный подъем в сторону Урмшейма, торчавшего словно волчий клык над менее высокими пиками, расположенными с разных сторон. А еще дальше к югу мир наслаждался приходом весны: Нежеру знала, несмотря на лежавший на земле снег, рабы и рабочие вокруг Наккиги выходят из своих лачуг, чтобы больше времени проводить на солнце. Но здесь, на северных склонах, все еще царила зима, практически постоянно.

Когда рассеялся холодный туман, склоны стали более крутыми, а подъем очень трудным. Все чаще и чаще хикеда’я приходилось вести лошадей на поводу. Иногда гигант переносил испуганных животных через препятствия, и Нежеру с болью наблюдала, как обычно невозмутимые скакуны из Наккиги закатывали глаза, когда к ним прикасался монстр. Некоторые тропы были слишком узкими для Го Гэм Гара, и он искал обходные. Мако постоянно старался держать его под наблюдением, крепко сжимая в руке хрустальный прут до тех пор, пока гигант не присоединялся к остальным.

Теперь Мако лишь отдавал приказы и разговаривал только с Певцом Саомеджи, что вызывало у Нежеру тревогу. Она не понимала, что произошло в замке Горькой Луны, но не сомневалась, что вмешательство Ахенаби все сильно изменило, и даже сам Мако чувствовал себя не слишком уверенно после получения нового задания.

* * *

Они уже приближались к подножию Урмшейма и поднимались по крутому склону, когда их атаковали.

Склон был покрыт щебенкой и занесен снегом – множество камней и булыжников, по которым лошади могли передвигаться, только если их вели на поводу. Из-за опасности для тех, кто шел сзади, им пришлось проводить лошадей по одной.

Кемме уже забрался на вершину горы, затем к нему присоединился Саомеджи. Нежеру наблюдала за ними снизу, пока Ярнульф вел свою лошадь по трудному участку. Смертный двигался почти с такой же точностью и легкостью, как хикеда’я, но это ему не помогло, когда он вместе с лошадью едва не рухнул вниз после того, как неудачное движение копыта привело к небольшому обвалу. Нежеру быстро отошла в сторону, чтобы не попасть под катящиеся по склону камни величиной с ее голову. Ярнульф на мгновение развел руки в стороны, чтобы восстановить равновесие, потом осмотрел свою лошадь, повалившуюся на бок, заставил потрясенное животное снова подняться на ноги, и они вместе преодолели оставшееся расстояние до вершины.

Чуть раньше они поняли, что гигант не сможет подняться по склону, не устроив серьезной лавины, и Мако выбрал более длинный путь, поднимаясь по менее крутому участку, усеянному такими огромными валунами, что Го Гэм Гару пришлось взять лошадь Мако под мышку, как аристократ Наккиги берет домашнюю любимицу рысь. Лошадь периодически начинала извиваться и бить копытами – гигант внушал ей страх, но ее вырастили в конюшнях в глубинах горы, и она молчала.

Пока Нежеру стояла, дожидаясь подходящего момента, чтобы начать подъем, как только Ярнульф отойдет от опасного склона, она увидела, что Мако неожиданно повернулся, словно услышал чей-то крик. Через мгновение он покачнулся. Нежеру подумала, что обычно прекрасно державшийся на ногах Мако неудачно поставил ногу, пока не увидела, что из его плеча торчит стрела. А потом командир упал с высокого камня и скрылся из вида.

Еще через мгновение послышались громкие хриплые крики, и в Кемме и Саомеджи с двух сторон полетели стрелы. Первые выстрелы оказались неточными, что позволило обоим хикеда’я найти укрытие за выступом на вершине горы, но не вызывало сомнений, что очень скоро их окружат и уничтожат. Нежеру насчитала около двух дюжин нападавших – все смертные в рваном тряпье. Лишь немногие натягивали луки; остальные мчались вперед с топорами и мечами наготове.

У Нежеру не осталось времени подняться наверх вместе с лошадью. Она полезла сама, старалась двигаться с максимальной быстротой, почти все время используя руки. Мимо ее головы со свистом пролетали стрелы, враг ее заметил.

Быстрое движение по разбросанным на склоне камням напоминало кошмар, но Нежеру понимала, что у нее нет выбора, спрятаться было негде. Стрела вонзилась в ее капюшон, который болтался на спине, однако она продолжала на четвереньках карабкаться вверх. Через мгновение, как раз в тот момент, когда она добралась до вершины, еще одно древко ударило в камень рядом с ее лицом. Она бросилась на землю, так, что половина ее тела осталась на склоне, и почти сразу заметила косматого смертного, спешившего к ней, чтобы прикончить. Лук оказался под ее телом, поэтому она вытащила нож, потратила долю секунды на поиск равновесия и метнула его изо всех сил. Клинок полетел, вращаясь в воздухе, и, хотя ей не удалось попасть противнику в горло, рукоять сломала ему нос, и он рухнул лицом вниз на землю, заливая ее кровью.

На мгновение Нежеру оказалась в безопасности и повернулась туда, где у высокого камня на вершине прятались Кемме и Саомеджи, а полдюжины или даже больше бородатых врагов приближалось к ним с каждым биением сердца. Возбужденные крики северян были ей столь же непонятны, как лай собак. Нежеру пробежала вдоль склона по грязному снегу и мертвой траве и сняла с плеча лук. Ее первая стрела ушла в сторону, но вторая попала одному из врагов в бедро. Он споткнулся и упал, но тут же вскочил и вырвал стрелу из раны. Однако пока он отвлекся, Нежеру достала новую стрелу и в следующий миг та пробила кольчугу у него на груди.

Остальные нападавшие уже находились рядом с вершиной, где затаились Кемме и Саомеджи, часть из них отделилась от основной группы и бросилась вниз, в сторону Нежеру и Ярнульфа, который стоял чуть выше нее. Она подумала, что смертные выглядят отвратительно: бородатые мужчины, все крупнее нее, в плохо подогнанных доспехах, орущие и воющие точно дикие собаки.

Ярнульф отбросил лук, вытащил меч и шагнул в сторону первых двух врагов, его клинок двигался так быстро, что казался призрачным в туманном воздухе. Поднявшись на ноги, Нежеру увидела, что в ее сторону бегут еще трое врагов. Она успела сбить одного, направив стрелу ему в тело, но не была уверена, что сумела нанести ему смертельную рану. И тут оставшиеся двое оказались рядом с ней, один с обнаженным мечом, другой с тяжелым двуручным топором. Она метнулась вперед, взмахнула луком и ударила им обладателя топора в лицо. Он споткнулся и упал на колени, кровь брызнула из носа и глаз, но это дало Нежеру лишь дополнительное мгновение – третий враг был уже совсем рядом.

Нежеру отбросила лук, выхватила меч из кольца на поясе и успела отбить в сторону клинок смертного, но бородатый мужчина оказался сильным, и острие его меча задело ее плечо. Доспех из ведьминого дерева принял на себя большую часть удара, но у Нежеру онемела рука, и ей пришлось удерживать меч одной рукой, но тут ее противник повернулся, оскалив зубы и широко раскрыв глаза, и снова бросился на нее, направив меч ей в голову. У него за спиной смертный с топором, которому Нежеру разбила нос, уже поднимался на ноги. Она понимала, что через несколько мгновений он придет на помощь своему товарищу.

«Отступление Горной змеи, – сказала она себе. – Травяной клинок, ослабляющий силу удара. Выпад, чтобы заставить его двигаться вперед».

Нежеру парировала удар. Ее противник пролетел мимо, когда она развернулась в сторону, а потом добавила ему скорости, лягнув ногой. Однако она сама потеряла равновесие, ей удалось устоять на ногах, только положив руку с клинком на заснеженную землю, и смертный с топором бросился к ней – его лицо было залито кровью, белки глаз сверкали из-под алой полосы, яркие точно пламя свечи. Очевидно, он решил, что она окажется слабым противником, и начал теснить Нежеру быстрыми и уверенными атаками топора.

Она не осмеливалась принимать их на меч: клинок выдержал бы удар, но плечо у нее все еще гудело после первого удара мечника, и она боялась, что после еще одной такой атаки совсем перестанет чувствовать руку. Нежеру услышала, как мужчина с мечом заходит к ней со спины, его сапоги шуршали на мелких камнях, потом отметила, где находится Ярнульф, который был едва различим из-за тумана – он все еще сражался с двумя своими противниками. Она не представляла, что сейчас делают Кемме и Саомеджи.

«Танец! – напомнила она себе. – Думай только о Танце Жертвы».

Нежеру провела много часов на Кровавом дворе, когда ее учителя посылали против нее вооруженных мужчин и женщин, некоторые из них были тренированными Жертвами, но гораздо чаще ей противостояли преступники и рабы, попытавшиеся сбежать и теперь вынужденно превратившиеся в солдат с единственной надеждой пережить этот день – убить Нежеру. Во время одной из таких кровавых схваток она дралась во дворе шесть часов в общей сложности с двадцатью двумя противниками. Последним, когда Нежеру уже едва стояла на ногах от усталости, был хорошо обученный убийца по имени Летний Лед, один из лучших выпускников Ордена Жертвы, приговоренный к смерти за то, что его обнаружили пьяным на дежурстве.

«Я победила его, – напомнила себе Нежеру, – хотя была уже полумертвой, когда с ним сражалась. Я убила их всех. Вот почему я здесь».

– Я бьюсь за Королеву! – закричала она.

Конечно, враги ее не поняли, но мечник закричал что-то в ответ и бросился на нее.

Первая внезапная атака завершена, напомнила себе Нежеру то, чему учили ее мастера, и начала брать ситуацию под контроль, планируя свои движения наперед, как если бы играла в «Шент» с отцом. Она слегка повернулась, чтобы иметь возможность отступить к тому месту, где сражался Ярнульф, затем постаралась уравнять шансы, не позволяя противникам угрожать ей с разных сторон.

Она была удивлена неожиданно громким треском, подобным грому, а потом еще одним, но, несмотря на то что видела краем глаза вспышки света, не осмелилась повернуть голову.

«Танец, – сказала она себе. – Только Танец».

Но из этого не следовало, что она не может сделать вид, что смотрит. Когда рядом раздался новый треск, она на мгновение отвела глаза; мечник среагировал на приманку и попытался нанести ей удар в шею. Она упала на колени, сделала мощный выпад ему в живот, держа меч двумя руками, и успела вскочить на ноги прежде, чем второй ее противник сумел этим воспользоваться.

Теперь Нежеру уже слышала звон мечей совсем рядом у себя за спиной.

– Смертный, я здесь! – позвала она.

– Я тебя вижу, женщина Королевы, – ответил Ярнульф. – Оставайся на месте, у меня еще есть один трюк, который я приберегал на такой случай.

Пока Ярнульф говорил, у Нежеру появился новый шанс. Ее противник снова взмахнул тяжелым топором, и, хотя ей пришлось двигаться быстро, чтобы его избежать, Нежеру видела, что тот устал и начинает реагировать с некоторым опозданием, поэтому отступила на шаг, а потом прыгнула вперед и пронзила своим легким узким клинком его ногу, он закричал и отшатнулся назад. Продолжая крепко сжимать рукоять меча, Нежеру расставила ноги пошире, наклонилась и рванула меч на себя. Ее противник рухнул спиной в сугроб и выронил топор. Она попыталась вытащить клинок, но он застрял в сапоге, тогда Нежеру подхватила вражеский топор и обрушила его на лоб поверженного врага – тот лишь успел приподняться на локтях. Он снова упал, и его без того уродливое лицо с разбитым носом превратилось в алые руины.

Нежеру повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть «трюк» Ярнульфа. Он одной рукой вращал над головой свой меч – Нежеру сразу не сообразила, атакует он или защищается. Одинокий смертный, который ему противостоял, также ничего не понял и с отчаянным криком помчался вперед – и Ярнульф именно в этот момент бросил меч так, что тот пролетел над головой его противника и исчез у него за спиной. Ошеломленный мужчина слегка промедлил, а Ярнульф нырнул под могучий взмах, и Нежеру показалось, что он схватил за кисть бородатого воина. Через мгновение они покатились по снегу в путанице конечностей.

Однако на ноги поднялся только Ярнульф, сжимавший свой непривычно длинный нож. Даже Нежеру не заметила, когда он успел его выхватить, но сейчас его лезвие было в крови почти до самой рукояти.

– Ты сражаешься, как Жертва, – сказала она.

– Я же говорил тебе, меня учил великий Ксока.

Между тем неожиданный порыв ветра уносил туман в сторону, и у Нежеру появилась возможность посмотреть, что происходит на другом склоне холма, усеянном телами их врагов. Огромный мужчина с повязкой на глазу сбил с ног Мако и стоял над вождем, приготовившись нанести смертельный удар. Нежеру побежала по склону, но она знала, что не успеет.

Одноглазый мужчина уже поднял меч, но в последний момент посмотрел в сторону Нежеру, и его единственный глаз широко раскрылся от удивления, словно она была его давно потерянной дочерью, ребенком, которого он уже не рассчитывал увидеть.

– Ты?.. – только и успел сказать он.

В следующее мгновение в его грудь вошла стрела и задрожала в меховом плаще, точно ветка на лишенном листвы дереве. Его рот широко раскрылся, и Нежеру увидела, как кровь хлынула по его груди, словно черная река, а потом вторая стрела вошла ему в лоб и отбросила на землю.

Тут только Нежеру увидела Ярнульфа, успевшего подхватить свой брошенный лук. Очевидно, одноглазый узнал Ярнульфа, а не Нежеру, и именно по этой причине промедлил.

Ноги Нежеру продолжали двигаться, но теперь смысл движения был утрачен. Она сделала еще пару шагов и остановилась. Все вокруг застыло, лишь Ярнульф под скрип снега неспешно шел к ней.

– Да, он был большим, – сказал Ярнульф, но Нежеру подумала, что за его небрежными словами скрывается нечто другое. – Однако я не думаю, что Мако скажет мне спасибо.

– Кажется, смертный тебя узнал, – сказала Нежеру и тут же пожалела о произнесенных словах.

Никогда не делись информацией, пока не наступит подходящий момент.

Этому ее научили отец и мать, каждый по-своему, и этот же мотив был основным на уроках ее наставника из Ордена Жертвы.

Ярнульф бросил на нее быстрый взгляд.

– Едва ли такое могло быть, – ответил он, но Нежеру вновь уловила какую-то недоговоренность. – Я никогда прежде не встречал уродливого ублюдка. – Ярнульф огляделся. – Похоже, больше никого не осталось. Кажется, мы покончили со всеми.

Нежеру промолчала, и они вместе подошли к Мако, который лежал на животе и пытался подняться. Он сумел вытащить стрелу, но рана продолжала кровоточить. Нежеру не сомневалась, что Мако избавился от стрелы сам, чтобы поскорее присоединиться к схватке.

Чуть дальше, возле большого камня, среди бородатых трупов, лежавших по кругу, они нашли Кемме и Саомеджи. Кемме получил дюжину ранений, но уже сидел, стягивая собственный пояс вокруг руки, чтобы остановить кровотечение из самой серьезной раны. Рядом с ним неподвижно лежал Певец. Казалось, он не получил ранений. Когда Нежеру его перевернула, она нигде не обнаружила крови, но он потерял сознание, и его тело стало вялым, как тряпка, словно Саомеджи заснул в процессе схватки за свою жизнь.

– Что здесь произошло? – спросила она. – Чего хотели смертные?

Ярнульф наклонился над одним из трупов, что-то отрезал, а затем поднял руку – Нежеру увидела клинообразный кусок железа на кожаном шнуре.

– Видите это? – Он встряхнул тяжелым медальоном. – Ховнир, топор Удуна Риммера, древнего бога моего народа. Они скалияры, как я и предполагал.

– Но зачем им на нас охотиться?

Ярнульф пожал плечами:

– Мы направляемся в Урмшейм. Там есть место, которое называется Удунтри, посвященное старым богам риммеров. Я уже говорил вам, они считают вас демонами. И не хотят пускать на священную землю.

– Глупая причина для смерти. – Она снова принялась осматривать Саомеджи.

– А тебе известны более разумные причины? – спросил Ярнульф, но прежде, чем она успела спросить, что могут означать его странные слова, он тихонько присвистнул от удивления.

Нежеру повернулась посмотреть, что его так удивило, и увидела, что он приподнял другой труп. Точнее, половину трупа – все, что было выше плеч, исчезло, остались лишь обрывки меха и почерневшая плоть, пронзенная осколками костей.

– Клянусь богом, что с ним случилось? – спросил Ярнульф, глаза которого были широко раскрыты.

Впервые с того момента, как началась схватка, Нежеру увидела в его глазах страх.

– Это сделал Певец, – сказал Кемме, с трудом поднимаясь на ноги. – Отличный трюк, за которым мне было некогда наблюдать. Он как-то связан с камнями. Саомеджи сумел убить нескольких дикарей, прежде чем упал и лишился сознания.

– Нам нужно отнести его и Мако в укрытие, – сказала Нежеру.

Кемме, ястребиное лицо которого было испачкано кровью, наградил ее сердитым взглядом.

– До тех пор, пока Мако не сможет говорить, приказы отдаю только я, полукровка. – Он показал на Саомеджи. – Вы, двое, возьмите Певца, я понесу Мако.

Ярнульф огляделся по сторонам.

– А где гигант? Я его не вижу.

Губы Кемме начали изгибаться в злобной усмешке, пока он не понял, что Ярнульф имел в виду. Затем он оскалился, отыскал на поясе Мако мешочек с хрустальным прутом, встал, держа его в руке, и приложил ладонь к губам.

– Гигант! Где ты? Иди сюда немедленно, или я тебя задушу и зажарю твое сердце. Ты чувствуешь свой ошейник? – Кемме поднес прут к губам и что-то прошептал – Нежеру показалось, что она слышит отрывок из песни.

Через мгновение где-то ниже по склону раздался ужасающий вопль боли и ярости.

– Будь ты проклят! – прогремел оглушительный голос Го Гэм Гара. – Я в ловушке под камнями внизу! Если ты еще раз так со мной поступишь, я проделаю дыру в горе, чтобы оторвать тебе голову!

Кемме хрипло расхохотался, пошептал еще немного в прут и получил в ответ еще один оглушительный вопль гиганта.

– Ну, пожалуй, нам придется его выкопать, – наконец сказал он. – Тогда он сможет отнести обоих раненых в укрытие.

* * *

Нежеру чувствовала себя странно, сидя у костра, как делают смертные, но после того, как Саомеджи пришел в себя и заговорил, он попросил их разжечь огонь и теперь жался к нему и был так слаб, словно только что оправился от тяжелой лихорадки. Дым поднимался вверх из маленькой неглубокой пещеры, и его уносил поднявшийся ветер.

– Ну, это такой трюк, – сказал он, когда Ярнульф спросил у него про сожженные трупы. – Нам просто повезло, что нас окружали подходящие камни. Обычно они не в состоянии достаточно долго удерживать тепло.

– Достаточно долго для чего?

– Достаточно долго, чтобы их можно было метнуть до того, как они разорвутся. – Саомеджи тряхнул головой и придвинулся немного ближе к костру. Я пропел в них огонь, пока они не нагрелись, а потом бросил. – Он поднял правую руку, на которой кожа страшно покраснела и покрылась волдырями. – Но, чтобы вызвать такие серьезные силы, требуется очень много энергии. Я полностью исчерпал свои силы. Теперь я буду спать, как будто снова стал ребенком.

* * *

Позднее, когда они собирали хворост – прежде Нежеру не приходилось этим заниматься, – она снова оказалась рядом с Ярнульфом, в то время как Кемме находился довольно далеко от них.

– Значит, скалияры, – сказала она. – Мы еще их встретим?

Ярнульф ударил поленом о дерево, чтобы стряхнуть с него снег.

– Я сомневаюсь. Они выбрали самый подходящий момент для нападения, когда гиганта не было рядом. Мы убили более четырех десятков. Будь поблизости другие, они бы дали о себе знать.

– Но почему? Зачем они на нас напали? Ты сказал, что они считают нас демонами. Зачем им рисковать?

– Ты не понимаешь смертных, Жертва, хотя в тебе половина их крови. Далеко не всегда то, что мы делаем, имеет смысл. В особенности когда нами движет страх или ярость.

– Они так нас боялись, что атаковали?

– Они боялись того, что мы собираемся сделать – подняться на Урмшейм, их священную гору. И они верили, что сумеют нам помешать, потому что так хотят их боги, и с их помощью они сумеют победить демонов. Такова их история. История, которая придает смысл их жизни.

– Ты хочешь сказать, что они глупы, как дети?

Ярнульф добавил новое полено к своей куче, отступил на шаг и внимательно посмотрел на Нежеру.

– Я хочу сказать, что все живые существа, способные мыслить, обладают историей, чем-то, имеющим смысл в воющем хаосе, в котором они рождаются. Тебе бы это следовало знать, Нежеру из Ордена Жертвы. Ваш народ давно прекратил бы свое существование, если бы вы не верили в историю о своем Саде и неумирающей Королеве. Вы уверены, что она поведет вас к прежнему счастью, к тому, что было в далеком прошлом, а потому переносите невероятные лишения и чудовищные войны. И вы даже не протестуете против того факта, что вас, скорее всего, уже не будет в живых, когда счастье наступит.

Мгновение Нежеру не могла его понять.

– Но ты же знаешь, что это не просто история. Сад, Королева – все правда!

Лицо Ярнульфа снова превратилось в маску.

– Если ты так говоришь.

– Но ведь она и твоя Королева! Разве ты не ее Охотник – ловец беглых рабов? Разве ты не служишь ей?

Нежеру стало страшно, что они вступили на столь странные территории, и она оглянулась проверить, где находится Кемме, но он все еще был довольно далеко.

– У меня имеется собственная история. Из того, что я являюсь слугой Королевы хикеда’я, еще не следует, что она властвует над моими мыслями. Даже ты можешь думать самостоятельно, если захочешь.

– Это измена!

– Если ты так считаешь.

– Откуда тебе знать, что я не пойду к Кемме или Мако и не расскажу им, что ты мне сказал?

– А у меня нет такой уверенности. Это часть твоей истории? Всякий раз, когда чьи-то слова тебя пугают, его следует уничтожить?

Нежеру никогда не сталкивалась с подобными рассуждениями и не знала, как к ним отнестись. Его идеи были хуже предательства, они вызывали у нее ужас и переворачивали мир с ног на голову. И в то же время, словно ее столкнули с большой высоты, она переживала мгновения дикой свободы, когда просто размышляла о разных вещах. Это ее пугало, но она не была готова бежать от таких мыслей.

– Ты очень странный и опасный человек.

– Ты даже не представляешь насколько.

Она наблюдала за ним, пока он продолжал искать хворост, совершенно спокойно, словно только что не назвал Мать всего сущего обманщицей, а Сад глупой мечтой.

– Как ты можешь жить без истории, смертный? Как кто-то вообще может так жить?

– Ты будешь удивлена. И я никогда не говорил, что у меня нет собственной истории. Когда ты встретишь человека, утратившего свою историю, ты увидишь того, кто опасен по-настоящему. – Он оглядел груду поленьев и сломанных веток. – Пожалуй, пришло время возвращаться. Больше мне просто не унести.

Но Нежеру хотела продолжить разговор. Она знала много доводов, которые доказывали его неправоту, но не была уверена, стоит ли с ним спорить? Конечно, лучше всего просто на него донести и покончить с этим раз и навсегда. Нежеру знала, что столь сильные сомнения являются признаком темной магии. Но сейчас ей в голову приходили лишь новые вопросы.

– Ты много знаешь о скалиярах, – сказала она. – Откуда?

Он бросил на нее раздраженный взгляд.

– Я уже тебе рассказал. Долгие годы я путешествую в этой части мира. Более того, я уходил на юг дальше, чем ты можешь представить, – углублялся в земли смертных и бывал в их городах.

– Ты там был? Но как?

У него дернулся уголок рта – он попытался скрыть улыбку?

– Ну, не забывай, Жертва Нежеру, я смертный. Никого не удивляет появление еще одного риммера.

Ее переполняли новые вопросы, но даже сама Нежеру удивилась, когда услышала, какой задала следующим:

– А какие они? Города смертных?

Ярнульф пожал плечами:

– Шумные. Грязные – на самом деле ты бы посчитала их отвратительными. Люди строят дома в полном беспорядке, там, где им хочется, делают то, что пожелают, а когда их интересы не совпадают, ссорятся.

Нежеру не могла себе такого представить.

– Но разве это возможно? Наверное, ужасно! Почему правители позволяют им так себя вести?

– На то есть две причины, Жертва. Одна из них состоит в том, что их правители не такие сильные и умные, как наши. А вторая – они не боятся свободы так сильно, как наши правители.

– Ты пошутил? О какой свободе можно говорить, если нужно драться с другими людьми, чтобы делать то, что ты хочешь! Это хаос.

– Ну, возможно, в этом и состоит разница. Смертные лучше себя чувствуют, когда у них есть свобода хаоса, чем свобода повиновения.

Теперь Нежеру уже не сомневалась, что он просто выдумывает вещи, которые не могут быть правдой, и это ее рассердило.

– Ты знал того мужчину, – неожиданно заявила она. – И он знал тебя.

Ярнульф снова бросил на нее невозмутимый взгляд.

– О каком мужчине ты говоришь?

– Об одноглазом скалияре, который пытался убить Мако. Он увидел тебя и узнал.

– Сомневаюсь. Но, даже если и так, здесь нет никакой тайны. Я в течение долгих лет путешествовал по приграничным территориям и не раз встречался с людьми вроде него. Некоторых я убивал, но другие могли выжить и запомнить меня.

Нежеру покачала головой:

– Я не верю, смертный. Он смотрел на тебя совсем не так. И не признал в тебе старого врага. Он удивился твоему появлению, и он тебя узнал.

– Но это не опровергает того, что я сказал.

Кемме между тем начал спускаться по склону, постепенно приближаясь к ним с огромной охапкой хвороста на плечах.

– Просто скажи мне правду, – попросила Нежеру, в которой неожиданно проснулось отчаянное желание знать, хотя она и сама не понимала, в чем его причина. – Ты знал того одноглазого мужчину?

Он повернулся к ней, одновременно поднимая на спину ветки для костра, и, к ее удивлению, широко улыбнулся:

– Я никогда прежде не видел того человека.

Конечно, он лгал, более того, знал, что она это поняла, – с тем же успехом он мог так прямо и сказать, продолжая самоуверенно улыбаться. Ей следовало сразу бежать к Мако, но она не стала так поступать. Более того, вдруг ощутила странное возбуждение, настолько неожиданное и необычное, что в течение нескольких долгих мгновений не могла понять, что это такое. И только после того, как последовала за его стройной фигурой обратно к пещере, где их ждали Мако и Саомеджи, ее посетило озарение.

«Этот мужчина – смертный мужчина, – с удивлением подумала она. – Нет, предатель. Почему он меня так восхищает?»

Глава 37. Два разговора в спальне

Вечер выдался теплым, и верхние этажи королевской резиденции Хейхолта заполнил влажный воздух, который, казалось, искрился от неотвратимого приближения грозы. Слуг отпустили во внешние комнаты, и обнаженная королева сидела перед зеркалом и расчесывала волосы.

– Бог напоминает нам, что наши тела даны нам во временное пользование, чтобы дух обрел одежды, пока мы разгуливаем по грешной земле, – неожиданно сказала она вслух.

Саймон, который уже успел забраться в постель, был в ночной сорочке, несмотря на жару. Он снова размышлял об Урмшейме (возможно, из-за того, что он больше не приходил к нему во снах) и вспоминал о тех давних днях, когда он, Джирики, Бинабик и остальные его друзья взбирались по Удунтри. И вновь он увидел ледяной взгляд голубых глаз дракона, ощутил наполненное болью прикосновение его обжигающей крови. Саймон содрогнулся.

– Извини. Что ты сказала, жена?

– Об этом, – сказал она, взяв свои груди в ладони. – Об увядающем, распадающемся теле.

– Я считаю тебя красивой, – сказал он.

– Ты очень добр.

– В каком смысле? Ты называешь меня лжецом, женщина? – Саймон рассмеялся. – Я полюбил тебя в тот момент, когда увидел. Неужели ты считаешь меня настолько пустым и мелким теперь, когда я и сам постарел? Иди в постель.

– Еще не сейчас.

Мириамель продолжала расчесывать волосы. Сейчас они были длинными, но какая-то часть Саймона жалела о тех днях, когда она была не такой аккуратной и формальной и ей пришлось коротко подстричься, чтобы сойти за мальчика, как в какой-нибудь старой истории.

«Клянусь кровью господа, мы действительно стали старыми? – подумал Саймон. – Я не чувствую себя стариком. Я ощущаю себя таким же, но… побывавшим в переделках. Как корабль, который многие годы бороздил моря. Такелаж слегка провисает, в парусах дыры, но днище сохранило свои мореходные качества». Он рассмеялся.

– Что смешного? – В ее голосе появились хрупкие интонации, которые он так хорошо знал.

– Просто… я подумал, что наши днища все еще сохранили мореходные качества.

Мириамель бросила на него пристальный взгляд через плечо, потом посмотрела на свое бледное уязвимое тело.

– Ты надо мной смеешься, муж?

– Никогда. О, дорогая, ни за что, даже в тысячу, тысячу лет. Иди в постель.

– Я приду. Но не думай, что ты будешь сегодня лапать меня, гладить мою щеку и просить, чтобы я тебя простила. Я сердита, Саймон.

– До сих пор? – Он вздохнул.

– Что значит до сих пор? Ты ведешь себя так, словно это шутка, игра. Мы отправляем нашего единственного наследника – единственного внука! – в дикие леса, где ему будут грозить самые невероятные опасности.

– Нас всех посылают туда, где опасно, – сказал он, и ему самому понравилась эта идея. – И в конце концов мы терпим поражение. Такова воля бога. И нет смысла ей противиться.

– Ты наказываешь внука из-за того, что я не позволила тебе отправиться на поиски ситхи. – Мириамель посмотрела на собственное отражение. Она не хотела встречаться взглядом с Саймоном. – Я думала, что мы с тобой на равных, муж. Теперь узнала правду.

– Что? Что за чепуха? Ты не хуже меня понимаешь, что парню необходимо получить жизненный опыт. Все это время он жил только для себя.

– Ты думаешь, будет лучше, если его убьют?

Саймон разочарованно ударил ладонями по постели.

– Я не хочу, чтобы ему причинили вред, да сохранит нас бог, я хочу, чтобы он повзрослел. Ты представляешь, что будет, если мы умрем, а он не изменится? Верховный Престол окажется в руках эгоистичного мальчишки, который не хочет быть мужчиной, за исключением тех случаев, когда дело доходит до выпивки и шлюх. Ради любви Эйдона, Мириамель, он забрался на Башню Хьелдина из-за пари, которое заключил в пьяном виде! А если бы он упал и его мозги размазались по булыжной мостовой? Ты считаешь, что так было бы лучше, чем если бы он отправился в мир?

– Не придумывай доводы, чтобы устыдить меня, Саймон. Ты никогда не был добр к нему.

Саймон закрыл глаза, отчаянно сопротивляясь усталому гневу, который, как ему казалось, на сегодня уже остался позади.

– Забирайся в постель. Ты заболеешь, если будешь сидеть так долго голышом.

– Быть может, тебе стоит отослать меня куда-нибудь с опасным поручением. Так ты точно сможешь заставить меня замолчать.

– Будь я проклят, неужели ты думаешь, что я намерен отправить его с важным поручением для того, чтобы он пострадал, Мири? Ты сошла с ума? Это ты хочешь удержать его дома, потому… потому что не можешь простить себя из-за Джона Джошуа.

Когда он произнес эти слова, Саймон понял, что открыл дверь, которую следовало держать запертой. Молчание Мириамель только это подтвердило.

Они так долго ничего не говорили, что Саймон не выдержал:

– Мири? Дорогая жена? Я был неправ. Это боль, о которой мне не следует вспоминать во время наших споров.

– Нет, – ответила Мириамель. – Нет, в том, что ты сказал, есть часть правды. Но разве ты сам не испытываешь такие же чувства? После потери единственного сына как ты можешь столь беспечно посылать внука навстречу опасностям дикого мира?

– Потому что ему предстоит стать королем, Мири. Короля нельзя защитить от трудностей, или он превратится в короля, который не понимает, что значит править.

– Ты о моем отце? О его безумии?

– Нет, нет и нет. – Он глубоко вздохнул, стараясь найти слова, которые донесли бы до нее его мысли, хотя он и сам не до конца их понимал. – Все гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Я тебе уже говорил: позволь мне отправиться к ситхи. Они наши союзники, но в последние годы мы перестали с ними общаться. Ты меня не отпустила. Сейчас нам необходимы их советы как никогда. Вот почему кто-то должен их отыскать.

– Тогда самый правильный выбор – это послать Эолейра. Нам нет нужды посылать к ним еще и нашего наследника.

– Но речь не о том, что нужно нам, речь о нуждах Моргана. – Он приподнял одеяло. – Иди сюда. Я обещаю тебя не лапать. Иди и поговори со мной. У меня начинают ныть кости, когда я смотрю на то, как ты сидишь на холоде.

– Сейчас совсем не холодно, наоборот, тепло, как летом, хотя весна едва закончилась. К тебе снова вернулись твои сны? – Ее голос едва заметно изменился. – Опять гора?

– Нет, снов все еще нет. Но, конечно, я помню гору. Однако сейчас у меня на уме совсем другое. Иди сюда. Иди в постель.

Как если бы она хотела напомнить, что не является его служанкой, поспешно выполняющей любые приказы, королева еще раз провела по волосам щеткой. Наконец она отложила зеркало и щетку, подошла к кровати и быстро скользнула под одеяло, которое все еще приподнимал Саймон.

– Ты скрываешь от меня свои прелести? – с улыбкой спросил он. – Ты боишься, что мной овладеет страсть? Ну, если подумать, такое может случиться. – Он потянулся к ней и коснулся гладкой прохладной кожи бедра. – Иди сюда и узнаешь.

– Нет! Прекрати! Ты обещал! – Она оттолкнула его руку, но подвинулась ближе, чтобы он мог к ней прижаться. – Ты в хорошем настроении, потому что сумел победить в нашем споре, и с нашим внуком все будет, как ты хочешь. Но я не намерена тебе потакать. А теперь спи.

Саймон опустил голову на подушку и стал смотреть на полог, синюю ткань, усыпанную звездами, точно карта небесного свода.

– Как ты думаешь, почему я так хотел отправиться к ситхи? – наконец спросил он.

Мириамель пошевелилась.

– Потому что нам необходима их мудрость. И тут ты прав, Саймон…

– Нет. Я хотел отправиться к ситхи, потому что я скучаю по моим друзьям.

– У тебя много друзей. Бинабик сейчас здесь.

– Но он скоро уйдет, Мири. Сколько лет прошло с тех пор, как мы с ним в последний раз виделись? Годы. А когда мы разговаривали с ситхи, если не считать их отравленного посла? Десять лет? Я думаю, больше. – Он слегка приподнялся, чтобы она положила голову ему на плечо. Когда они находились так близко, Саймон не мог понять, как такая маленькая женщина могла быть настолько сильной, что с легкостью сжимала его сердце, не оставляя телесных ран, но заставляя болеть душу. – Я скучаю по ним, Мири, и по тем дням, когда мы вместе путешествовали. Дело не в том, что я тоскую по молодости – впрочем, этот момент, конечно, присутствует, – но мне не хватает настоящих друзей.

Она слегка повернулась, чтобы посмотреть на него.

– У тебя много настоящих друзей.

– Ну, друзья при дворе не могут быть настоящими. Их совсем немного, таких, как Джеремия и Эолейр, которые знали меня до того, как нас посадили на трон…

– Меня не посадили на трон, не забывай, что я дочь короля.

– Расслабься немного, любимая. Со времен Крексиса Козла, убившего Искупителя, у нас не было более непопулярного монарха, чем твой отец. Правда состоит в том, что ни один из нас не должен был получить трон. Он принадлежал Джошуа, брату твоего отца, который воевал против него и который передал его нам. – Саймон протянул руку и нежно погладил волосы Мириамель. – Впрочем, все это уже не имеет значения. Я хочу снова увидеть ситхи. Я не знаю почему, но мне кажется, что в противном случае я никогда не буду цельным. Мир, который мы знали во времена нашей юности, исчез, однако ситхи остались. Ты не видела Джао э-тинукай’и, но, поверь мне, на свете нет ничего подобного. Даже величайшие города, построенные ситхи, нельзя с ним сравнить. Он как песня, история… – Он не смог закончить предложение и смолк.

– И какое отношение это имеет к Моргану? Он не знает ситхи и, скорее всего, не испытает таких же, как у тебя, чувств, если встретится с ними. Он будет жаловаться, что они не знают смешных песен, а их женщины слишком старые. – Неожиданно она рассмеялась. – Полагаю, ему будет совсем непросто соблазнить женщину, прожившую тысячу лет.

– Да, наверное. – Саймон закрыл глаза. От звезд на пологе у него начала кружиться голова, и только сейчас он понял, как сильно устал. – Бог дает нам короткую жизнь, Мири. Мне повезло, Бинабик, Джелой, Адиту, Джирики и больше всех Моргенес научили меня видеть дальше очевидного. Я пытаюсь не забывать их уроков. А у Моргана таких наставников не было.

– Тогда стань для него таким учителем, Саймон. Не отсылай его прочь. Ситхи уже не такие, как прежде. Они не возьмут его к себе и не станут учить.

– Но в этом все дело, Мири. Ты права. Ситхи стали другими, или нам кажется, что они изменились. Мир не таков, каким он был в дни нашей молодости. Мы пытались наставлять Моргана, но он нас не слушал, поэтому должен учиться сам. До сих пор он мог исследовать только маленький кусочек мира и вел себя как принц. Стоит ли удивляться, что он видит не дальше дна своей кружки!

– Ты не можешь заставить его стать таким, как ты, Саймон.

– А я и не хочу этого. Он должен сам познавать мир. Конечно, не в одиночку. Эолейр – один из самых добрых и мудрых людей из всех, кого я знаю. И не забывай, спутниками Моргана будут еще и тролли. Я знаю, что Бинабик и Сискви не допустят, чтобы с ним случилось что-то плохое, если будет хоть какой-то шанс избежать несчастья.

– Не надо, Саймон. Не будь таким доверчивым. Бог не спас Джона Джошуа, несмотря на наши молитвы.

– Я верю в то, что вижу, Мири. Вот почему Морган нуждается в переменах. Он вырастет и увидит мир, часть которого понятия не имеет, что нужно ему кланяться, баловать его и прощать, когда он плохо себя ведет. Что стало бы с тобой, если бы ты никогда не покидала Мермунд? Если бы провела всю войну Короля Бурь в замке, узнавала новости только от слуг, которые не хотели бы тебя огорчать? Если бы ты никогда не испытала свое мужество?

– Многие чувствовали бы себя счастливее, если бы я именно так себя вела, – с горечью сказала Мириамель. – Они называли меня мужеподобной. И ведьмой за то, что я коротко подстригла волосы и носила мужскую одежду.

– Только не я, – сказал Саймон, но он уже не мог больше бороться с зевотой. – Я называл тебя безупречной. А еще «моя любовь».

Она подвинула голову немного выше, и ее губы оказались рядом с его ухом. Даже после стольких лет ее теплое дыхание заставило его вздрогнуть.

– Спи, – сказала она. – Ты устал, а завтра будет трудный день. – Она поцеловала его. – Но не думай, что ты сумел исцелить мои горести или усмирить гнев.

– Я даже не мечтал.

Сон уже завладел им, и сейчас он радовался, что ему больше не снятся сны. Саймон больше не хотел видеть смертельно опасных голубых глаз, не хотел чувствовать древний холод, который не мог забыть.

Он стучал, стучал так громко, что его наверняка слышал весь замок, но тяжелая дверь оставалась закрытой – массивный прямоугольник из темного дерева. Он стучал до тех пор, пока не заболели костяшки пальцев, но никто ему не отвечал.

– Отец! – Его голос был высоким и дрожащим, он почти плакал, но знал, что этого делать нельзя – принцы не льют слез. – Отец, ты здесь? Почему ты не отвечаешь?

В тот момент, когда он собрался отвернуться, как делал множество раз, дверь бесшумно приоткрылась, и образовалась щель шириной в ладонь. Он смотрел на нее. Сердце у него в груди колотилось так же громко, как только что костяшки пальцев по дереву, словно кто-то продолжал стучать. Каким-то образом он знал, что отец стоит по другую сторону, ждет и слушает. Его отец наконец открыл дверь. Он ждал сына.

Но он же мертв, – сообразил Морган, и внутри у него все сжалось от ужаса. Дверь снова стала открываться внутрь, но там была лишь темнота. – Нет, мой отец мертв. Он мертв уже много лет – я не хочу его видеть так!..

Он сел, весь мокрый от пота, запутавшись в одеяле, на смутно знакомой постели рядом с теплым стройным телом девушки, лежавшей рядом. Стук продолжался.

– Ваше высочество! – кто-то звал с другой стороны двери, и он узнал голос Мелкина, своего оруженосца. – Пожалуйста, ваше высочество, откройте! У меня для вас послание!

– Клянусь проклятым Деревом! – выругался Морган, пытаясь успокоить отчаянно бьющееся сердце. Какой прок в крепкой выпивке, если она не может защитить от кошмаров? В особенности от старого ужаса, который так долго его преследует. Самого худшего из всех. – Во имя Эйдона, уходи! – крикнул Морган, застонал и повернулся на бок.

Он попытался накрыться одеялом с головой, но молодая женщина-риммер начала возмущаться, что оно ее душит, и оттолкнула одеяло в сторону. Эти вполне обычные звуки рассеяли мрак, заполнявший мысли Моргана.

Как звали девушку? Свана. Лебедь. На самом деле очень подходящее имя. У нее были совсем светлые, почти белые волосы, а еще длинные, изящные руки и ноги. Во всяком случае, так ему показалось вчера, когда он хорошенько набрался. Сейчас, в ярком дневном свете, он не хотел на нее смотреть.

Стук в дверь возобновился.

– Ваше высочество, пожалуйста, не засыпайте снова! Вас требуют король и королева!

Морган застонал. Челюсть у него все еще болела после удара, который он получил на крыше башни, а мозг находился в таком отвратительном состоянии после выпитого накануне вина, что он бы с радостью согласился, чтобы ему отрубили голову на Рыночной площади. Но вместо этого ему, больному, придется выбираться из теплой постели – впрочем, если честно, никто не заставлял его так напиваться вчера вечером, – чтобы его отругали перед всем двором за катастрофическую историю с Башней Хьелдина.

– Я же сказал, уходи, Мелкин. Возвращайся, когда солнце взойдет повыше. Скажи им, что я залез на гору и улетел. – О, добрый Усирис, как было бы замечательно унестись отсюда прочь в потоках теплого ветра. – Сколько сейчас времени?

– Почти двенадцать, ваше высочество.

– Тогда приходи, когда солнце опустится ниже. – Он приоткрыл глаза немного больше. Даже с закрытыми ставнями от пробивавшегося в комнату света голова у него заболела сильнее. – И будет лучше, если ты появишься после того, как солнце сядет.

– Но, ваше высочество! Король и королева!..

– Король и королева могут подождать. Это даст им дополнительное время, чтобы обдумать, за что еще меня отругать. Они даже скажут мне спасибо, вот увидишь.

– Но принц Морган…

– Иди и помочись себе в ухо, Мелкин.

Как раз в тот момент, когда он начал снова погружаться в липкие объятия сна, дверь в спальню с грохотом распахнулась. Удивленный Морган перекатился на бок, но, когда его сонный взгляд обратился к дверному проему, вместо долговязой фигуры своего оруженосца он увидел существо, больше похожее на горного тролля, которое чем-то размахивало в воздухе.

– Вставайте, ваше высочество! – провозгласил его коренастый гость. – У меня для вас хорошие новости.

Прищурившись под потоками ненавистного света, Морган наконец разглядел, что это не тролль, а всего лишь госпожа Баттеркап, невысокая, круглая хозяйка дома.

– Хорошие новости? – простонал он.

– Ваш долг уплачен, принц Морган. – Она встряхнула мешком, который держала в руках, и в нем зазвенели монеты. – Лорд-канцлер прислал золото по приказу короля и королевы.

– Что? – Морган сел, но сначала ему пришлось убрать с груди локоть Сваны. – Тогда зачем ты меня будишь?

– Потому что мне заплатили кругленькую сумму в обмен на обещание больше вас сюда не пускать. Иными словами, начиная с этого момента вы удерживаете мою снежную принцессу в одной из самых дорогих комнат без всякой платы. – Она положила руки на бедро и широко ухмыльнулась. – Кстати, ваши благодетели не стали платить за завтрак, так что уходите, ваше высочество. Немедленно.

– Но тебе же заплатили! – Все это не имело ни малейшего смысла. Зачем дедушка и бабушка так поступают, если они недовольны его поведением? – И почему ты врываешься в мою комнату и кричишь, когда солнце еще едва взошло?

– Вы хотите сказать, что после полудня прошло совсем немного времени. Вставайте, вставайте, юный принц, или я позову братьев Быков, чтобы они помогли вам подняться. – Она подошла к кровати и ткнула в него ложкой, которую принесла с собой. – Ваша семья расплатилась по всем долгам, и я возношу благодарность милосердному богу, что не помешало бы сделать и вам, поскольку ваш долг составлял огромную сумму – но деньги мне заплачены с условием, что я больше не буду принимать вас у себя. Считайте, что с этого момента для вас здесь нет места. Конечно, я весьма вам благодарна за знакомство. – Баттеркап улыбнулась. Несмотря на пульсирующую в голове боль, Морган подумал, что в ее улыбке есть некоторое злорадство. – Вставайте. Или вы вдруг стали стеснительным?

Он медленно натянул штаны и принялся искать остальную одежду, пытаясь понять, что же сейчас произошло, а госпожа Баттеркап помогала ему, указывая в нужном направлении ложкой.

– Вон там я вижу рукав. Да, под Сваной. И ваши туфли выглядывают из-под кровати, точно пара напуганных щенков. О, а вот и куртка, благородный принц, она висит на ставнях. Интересно, как она туда попала?

Наконец Морган оделся и вышел в сопровождении Баттеркап и двух здоровенных братьев Быков, а также Сваны, которая следовала за ними, завернувшись в одеяло. Вместе с Мелкином они довели его до двери, и он оказался под жутким палящим солнцем.

– От имени моих девушек и кошелька, принц Морган, я вас благодарю! – крикнула ему вслед Баттеркап. – К сожалению, не могу сказать «приходите снова», поэтому лучше промолчу. Верховный Престол запретил мне, и я не стану нарушать закон. Но счастливого вам пути!

– Счастливого пути? Отсюда до Хейхолта совсем недалеко, – пробормотал Морган, обращаясь к Мелкину. – Во имя всех святых, что за день такой сегодня?

– Понятия не имею, ваше высочество, – сказал Мелкин, но Морган заметил, что оруженосец отвел глаза.

Впрочем, Морган не стал углубляться в размышления, ему требовались все силы, чтобы просто идти вперед под палящими лучами солнца.

Мириамель подумала, что вызывать Моргана в тронный зал – это слишком, но обещала Саймону, что не станет мешать ему делать то, что он считает нужным.

У королевы, одной из немногих, остались приятные воспоминания от великолепного зала. Она была совсем маленькой, когда наблюдала, как ее дед, сидя под древними знаменами на троне из костей дракона, творил правосудие. Позднее она смотрела, как ее отец играл ту же роль в этом же зале, но хорошие дни быстро закончились. Зал всегда напоминал ей огромную пещеру, знамена покоренных королем стран свисали точно сталактиты, а в центре псевдопещеры сидел сам дракон. Конечно, от дракона остались только кости цвета желтой охры, скелет трона, который ни она, ни Саймон не хотели использовать.

– Морган, принц нашей страны, наследник Верховного Престола, вы выбраны для выполнения великой задачи, – сказал Саймон голосом Для Произнесения Важных Вещей, который вызывал у Мириамель некоторое раздражение.

Принц выглядел так, словно у него выдалась невероятно тяжелая ночь. Если бы он привел себя в порядок и переоделся, Мириамель испытывала бы больше сочувствия к внуку, который моргал, пожимал плечами и тряс головой, в общем, выглядел так, словно его только что извлекли из сточной канавы Эрчестера. В зале присутствовали придворные, и многие из них шептались, обсуждая состояние принца, но они понимали, что при короле и королеве лучше держать при себе свое мнение. Мириамель пожалела, что Саймон решил сообщить Моргану новость именно в такой момент и в таком составе, но понимала, что терпение мужа исчерпано за те часы, что ушли на поиски принца, – и он не собирался щадить его чувства.

Саймон объяснил, что великая задача состоит в жизненно важной миссии ко двору ситхи, а также необходимости доставить их отравленного посла к целителям, но Морган только рот разинул. Когда Саймон объявил, что граф Эолейр и сам Морган будут послами, принц посмотрел на него с таким удивлением, что Мириамель утратила всякое сочувствие к внуку, и ей захотелось отвесить ему пощечину.

– Я? Но почему я?

Саймон был холоден. «Слишком холоден», – подумала Мириамель, но она дала обещание и молчала.

– Первая и главная причина состоит в том, юноша, что твои король и королева дают тебе это поручение. Есть и другие, но о них я с радостью сообщу тебе наедине.

– Но я ничего не знаю о ситхи.

– А они ничего не знают о тебе. Будем надеяться, что они не пожалеют об утрате невинности после знакомства с тобой. – Саймон выглядел как грозовая туча, но явно пытался смягчить свои слова. – Тебя будет сопровождать граф Эолейр, который хорошо знает ситхи, насколько их вообще знают живущие ныне люди. Но, что еще важнее, ты отправляешься туда как принц Верховного Престола и наследник. А это важно, мальчик, очень важно. Ты понимаешь? Скажи мне «да», прошу тебя.

Морган лишь мрачно смотрел на него, поэтому Саймон вздохнул и сообщил остальные детали предстоящего путешествия. Конные рыцари и пеший отряд эркингардов отправятся вместе с послами, с ними также поедут тролли, потом Бинабик и его семья вернутся в Иканук.

Некоторое время принц слушал молча.

– И кого я могу взять с собой, чтобы заполнить долгие дни? – наконец заговорил он. – Мелкин неважный собеседник. – Морган посмотрел на своего оруженосца, который постарался уменьшиться в размерах.

– Если ты считаешь, что Эолейра и Бинабика, двух умнейших и мудрейших мужчин всего Светлого Арда, для тебя недостаточно, – с кислым видом ответил Саймон, – полагаю, ты можешь взять с собой одного из своих друзей – впрочем, я не уверен, что их следует так называть.

– Благодарение святым и ангелам, – сказал Морган, который в первый раз продемонстрировал какие-то чувства, кроме отвращения. – Мне бы очень не хотелось оставлять других, но Астриан хороший человек, он умеет пошутить и хорошо владеет мечом…

– Ха, мальчик, ха! – сказал Саймон. – Я не говорил, что ты можешь выбрать одного из своих друзей, я сказал, взять. Речь о сэре Порто. Он владеет мечом, представляет наш Престол и не раз доказывал свои достоинства, пусть и очень давно. Мы планируем окружить тебя мудростью и опытом, Морган, а не сообщниками.

– Порто! Но ему же сто лет! Тысяча! – Морган, который страшно побледнел, встал, у него отчаянно дрожали руки не только после вчерашней выпивки, но еще и от гнева. – Вы это придумали, чтобы меня наказать, не так ли? И все потому, что я не делаю того, что вы от меня хотите. Вы рассчитываете, что они потеряют меня где-нибудь в лесу или в восточных горах и я больше никогда не поставлю вас в неудобное положение?

– Клянусь милосердным Риапом! – Саймон наклонился вперед, и борода легла ему на грудь. На мгновение Мириамель увидела в своем так хорошо знакомом муже сходство с одним из древних пророков, а вовсе не того доброго человека, которого хорошо знала. – Неужели ты думаешь, что я бы поставил под угрозу столь важную миссию, рискнул бы своими лучшими советниками и солдатами, чтобы просто тебя наказать? Мальчик, ты меня рассердил. Очень рассердил.

– Ваше величество… муж… – сказала Мириамель, на мгновение забыв о своем решении. – Давайте вспомним, зачем мы здесь собрались.

Саймон бросил на нее сердитый взгляд, но почти сразу заметил, что Бинабик и граф также смотрят на него с тревогой. Он немного помолчал, чтобы успокоиться.

– Я скажу тебе еще раз, принц, – заговорил он чуть более ровным голосом, – эта миссия очень важна для меня и твоей бабушки. Мы посылаем тебя к ситхи не для того, чтобы наказать, а в надежде, что ты добьешься успеха. Мы хотим, чтобы ты принес пользу Престолу, который в свое время станет твоим. – Он посмотрел на Моргана, который сложил руки на груди и явно не собирался отступать. – А сейчас иди, тебе следует заняться приготовлениями. У тебя трое суток до Дня святого Каллистана, когда ваш отряд отправится в путь.

Морган побледнел от ярости и явно собирался продолжить спор с дедом, но тут он впервые за все время посмотрел на бабушку. Она покачала головой – медленно, но очень твердо. На лице у Моргана вновь появился румянец. Он кивнул.

– Как ваши величества пожелают, – сказал он вежливо, повернулся и вышел из тронного зала.

Оруженосец поспешил за ним, пытаясь не отставать и не поворачиваться спиной к королю и королеве, так что его походка стала неуклюжей.

– Бинабик и я позаботимся о вашем внуке, ваши величества, не беспокойтесь, – сказал граф Эолейр. – И он будет достоин вас, когда все закончится. Принц Морган хороший молодой человек, не сомневайтесь.

– Да, с ним все будет в порядке, и он вырастет отличным мужчиной, я так думаю, Саймон. – Бинабик говорил тихо, чтобы его слышали только граф, король и королева. – Иногда он напоминает мне другого юношу, которого я когда-то знал, сбитого с толку и сердитого.

– Если ты говоришь обо мне, то я молю бога, чтобы ему не пришлось перенести такие же испытания, – сказал Саймон. – Но сейчас я недоволен собой из-за того, что потерял терпение. Я не собирался его прогонять прямо сейчас. Осталось сделать еще одно важное дело. – Он выпрямился и заговорил громче, чтобы заставить замолчать придворных, которые начали перешептываться. – И еще одну вещь мы должны отправить вместе с нашими отважными послами, чтобы помочь им в пути. Предмет, перед которым мы испытываем благоговение. Тиамак, он у тебя?

Тиамак, прихрамывая, вышел вперед с большой деревянной шкатулкой в руках, которую он протянул Саймону. Когда король ее открыл и поднял над головой то, что находилось внутри, в тронном зале поднялся шум, хотя немногие догадались, что держит король.

– Это рог Ти-туно. – Саймон поднял его выше, и падавший из окон солнечный свет заискрился на серебряной резьбе. – Рог принадлежал великому Камарису, лучшему и самому благочестивому рыцарю Престера Джона. Его нашли сломанным на поле сражения здесь, в Хейхолте, где закончилась война Короля Бурь.

– И пусть господь упокоит душу старого отважного воина, – сказала Мириамель, вспомнив печаль, которая ее охватила, когда Камарис утратил удовлетворение, дарованное ему безумием, и снова стал воспринимать жестокую правду реального мира.

– В старой легенде говорится, что рог сделали ситхи, вырезав его из зубов одного из великих червей, – продолжал Саймон и сделал паузу, дожидаясь, когда стихнет взволнованный шепот. – Если вы протрубите в рог в каждом месте, где будете останавливаться, когда доберетесь до леса Альдхорт, ситхи узнают, что вы пришли. – Он вернул рог обратно в шкатулку и знаком предложил графу выступить вперед. – Возьми его с нашими благословениями и любовью, граф Эолейр. Пусть он принесет успех вашей миссии, а потом благополучно приведет вас домой.

Эолейр взял шкатулку.

– Я буду молиться, чтобы так и случилось, ваше величество.

– Как и мы все, – сказала Мириамель. – Мы каждый день будем молиться о вашей безопасности, пока вы и принц Морган не вернетесь домой. – В ее глазах неожиданно заблестели слезы. – Каждый день.

Глава 38. Торговое судно

Эолейр знал, что ему следовало послать на королевскую кухню одного из своих помощников. Даже в лучшие дни там было очень жарко, и теплое, уютное зимой место летом превращалось в настоящий ад. Но он хорошо знал Бенамина, королевского дворецкого, чья гордость заставляла его жестко обращаться с теми, кто занимал менее высокое положение, чем он. Иногда у Эолейра даже возникали сомнения, понимает ли Бенамин, что у Мастера Престола более высокий пост, но с ним дворецкий держался неизменно вежливо.

Наконец запасы на несколько месяцев для путешествия в лес Альдхорт и восточные земли, расположенные вдоль границы с тритингами, были собраны, и Эолейр возвращался в свои покои, когда увидел маленького мужчину, стоявшего на коленях у дверей в кладовую и отчаянно дрожавшего. Эолейр отшатнулся, опасаясь заразной болезни, но маленький мужчина поднял голову, посмотрел на потолок и воскликнул:

– Och, cawer lim! – Он говорил на языке Эрнистира, родном для графа: – Помогите мне! – и разрыдался. На его лице с широко раскрытыми глазами Эолейр не нашел следов болезни, и сердце графа сжалось от сочувствия к печальному крику земляка.

– Что случилось? – спросил он на том же языке. – Что тебя печалит?

– Призывы! – ответил тот. – Неужели вы не слышите? Она призывает нас всех! Она зовет! Помогите мне вернуться домой!

Теперь Эолейр его узнал – мужчина работал на кухне, но прежде он никогда с ним не разговаривал. Эолейр не подозревал, что он из Эрнистира, но не вызывавшее сомнений горе земляка заставило его пожалеть о своем неведении. Ностальгия ужасная вещь, в особенности в конце долгой жизни в чужой стране. Однако Эолейр понимал, что ничем не может ему помочь, ведь он отправлялся в долгое путешествие.

– Но здесь также твой дом, – продолжал Эолейр на языке Эрнистира. – У тебя ведь и тут должны быть друзья, разве не так?

Мужчина долго смотрел на него, словно увидел в первый раз.

– Помогите мне. Она меня зовет.

– Кто тебя зовет?

– Я сказал, помогите мне! Вы должны!

Он вдруг прекратил плакать и сжал запястье Эолейра с такой неожиданной силой, что граф испугался за свои кости.

– Отпусти! – Граф вырвал руку. – Так нельзя обращаться с соплеменником.

Эолейр тер заболевшее запястье и потому не заметил, как изменилось лицо мужчины, а глаза сузились. Не увидел он и ножа, который мужчина вытащил из-под рваной рубашки; а в следующее мгновение Эолейр почувствовал обжигающую боль в груди и удар лезвия о кость. С удивлением опустив взгляд, он обнаружил, как из-под его камзола, у плеча, течет кровь. Кухонный рабочий с отчаянной гримасой на лице уже поднимал нож, чтобы нанести новый удар. Эолейр знал, что он должен его остановить, но почему-то не мог. Холод начал охватывать все его тело, мысли метались, точно пепел на горячем ветру. В комнате быстро темнело, она наполнялась тенями, которые что-то шептали, кружа около него.

– Почему ты… это сделал? – спросил Эолейр, но его голос прозвучал словно откуда-то издалека.

– Они меня не остановят! – закричал мужчина с ножом, хотя тени начали приближаться и к нему. – Я слышу тебя, Призывающая, и я иду! Твой слуга тебя слышит!

Королевский пакетбот назывался «Принцесса», красивое маленькое суденышко покачивалось на волнах, стоя на якоре возле волнореза на озере Кинслаг, и его квадратный парус украшали два ярких переплетенных дракона.

Тиамак и брат Этан спустились по длинной крутой лестнице на причал, находившийся за входным каналом в Хейхолт, где их ждал баркас, чтобы доставить Этана на «Принцессу». Запах горячей смолы заставил его поморщиться, а чайки, которые с пронзительными криками пикировали в море, – усомниться в собственной способности сохранять равновесие на влажных каменных ступенях. Тиамаку пришлось идти медленно, делая первый шаг здоровой ногой, и его осторожная походка еще сильнее встревожила монаха.

– Вам совсем не обязательно меня провожать, – сказал Этан. – Я не хочу, чтобы вы испытывали боль.

– Как я могу отправить тебя в мир, даже достойно не попрощавшись, мой юный друг? – Тиамак улыбнулся. – Так я впервые покинул свой дом в деревне Роща, и мне вслед не помахали даже племянник или племянница. Какое одиночество! Кроме того, я хочу, чтобы ты кое-кого встретил.

Это удивило Этана, который мог лишь догадываться, что лорд Тиамак имел в виду капитана королевского пакетбота, но прежде, чем он успел задать вопрос, маленький мужчина поскользнулся на мокром камне и скатился бы на следующую лестничную площадку, если бы Этан не схватил его за руку.

– А теперь я встревожен по-настоящему, – сказал монах, помогая Тиамаку восстановить равновесие. – Как вы подниметесь обратно?

– Ну, во-первых, медленнее, чем я спускался, – слегка задыхаясь, ответил Тиамак, но тут же рассмеялся: – Вверх подниматься легче, во всяком случае, по лестнице.

Этан не понял смысла последних слов Тиамака, но они уже находились на последнем пролете, где ступеньки были особенно мокрыми из-за залетавших сюда брызг. Волнорез вздымался перед ними, закрывая утреннее солнце, и каменную лестницу окутывала тень. В маленькой гавани за волнорезом находилось лишь несколько кораблей и лодок, большинство с товарами для замка, и на причале сновали матросы и грузчики.

Когда они добрались до самого низа, Этан увидел, что их уже ждет невысокий, худой мужчина, а из-за того, что кожа у него была заметно темнее, чем у эркинландеров, которые разгружали корабль, Этан подумал, что это кто-то из соплеменников Тиамака. И только после того, как они шагнули на причал, монах обратил внимание, что лицо у мужчины более длинное и худощавое, чем у большинства враннов, а кожа немного бледнее; кроме того, в отличие от королевского советника большую часть лица незнакомца покрывала темная щетина, словно он брился неделю назад и с тех пор не прикасался к бритве.

– О, слава Эйдону! – сказал незнакомец и широко улыбнулся, демонстрируя множество дырок на месте зубов. – А вот и вы, лорд Тиамак, наш дорогой. Как я рад видеть, что вы живы и здоровы!

Тиамак негромко фыркнул:

– Оставь свои поздравления до того момента, когда я снова окажусь наверху. – Он повернулся к брату Этану. – Это Мади. Он будет твоим проводником во время путешествия.

Этан был поражен. Он в первый раз услышал, что у него будет спутник.

– Прошу прощения, милорд, но я не понимаю.

– Благослови его господь, конечно, он не понимает, – заявил незнакомец. – Он нигде никогда не был, ясное дело. Он ничего не знает о бескрайнем мире.

– А ты до сих пор не понимаешь, когда нужно молчать, а когда слушать, – сурово сказал Тиамак. – Не тревожься, брат. Мади хороший человек, хотя слишком много болтает языком. Он бывал в Кванитупуле, Наббане и на всем юге. И отлично умеет управляться с лошадьми.

– Я могу находить их по запаху, обучать с самого рождения, могу заставить их танцевать, если будет играть музыка. Такова моя кровь хирка.

– Так вы хирка? – Этан знал о хирках только то, что было известно всем: это дикий, постоянно странствующий народ.

Этан видел их только на рынках, где они продавали дешевые безделушки и чинили кастрюли и сковородки. И еще слышал, что они прекрасно ладят с лошадьми, и животные, запряженные в их фургоны, выглядели вполне здоровыми.

– Да, мой красавец, я такой. Наши колеса не знают покоя.

Этан недоуменно повернулся к Тиамаку:

– Разве мне нужен проводник?

– Ты выполняешь королевское поручение, брат, не забывай. Что, если с тобой что-то случится? А вдруг ты упадешь и ударишься головой – кто будет за тобой ухаживать? Кто расскажет нам, где ты? Представители некоторых монашеских орденов могут путешествовать в одиночку, но только не те, что выполняют поручение короля и королевы.

– В таком случае, может быть, следует послать большой отряд. Что, если на нас нападут разбойники?

Тиамак погрозил ему пальцем:

– Яйца курицу не учат! Здесь, как и во всем, есть некий баланс. Если путешествует большой отряд, все начинают им интересоваться. Разные люди будут тебя искать и находить, чтобы продать информацию, – весьма возможно, начнут рассказывать то, что, по их мнению, ты хочешь услышать. А те, кто не хочет, чтобы ты получил ответы, также узнают о твоем появлении. Это напоминает долгое путешествие по болотам на лодке. Один человек может бесследно исчезнуть. Но если людей будет слишком много, они могут потопить лодку. Нет, во всем должно быть равновесие, и Мади способен решать самые разные задачи за те деньги, которые я ему плачу.

– За жалкие медяки, которые вы мне платите, мой добрый маленький лорд, – с громким смехом ответил Мади. – Очевидно, вы именно так хотели сказать.

– Молчи, Мади. – Тиамак повернулся к Этану: – Скоро ты поймешь, насколько полезны эти слова. Советую тебе их запомнить.

Этан стоял молча. Он понимал логику Тиамака, но мысль о том, что у него будет спутник, к тому же так не похожий на него самого, обескураживала. Как он найдет спокойные часы для молитв?

Мади ухмылялся:

– Ну вот, вы испугали беднягу до смерти, лорд Тиамак. Не бойся, брат. Я не стану тебя грабить и оставлять твое мертвое тело на дороге. Я люблю священников. И мне нравится лорд Тиамак. Он славный – для обитателя болот.

– Если учесть, что я произведу с тобой полный расчет только после того, как ты завершишь дело к моему полному удовлетворению, а до тех пор тебе будут оплачивать лишь еду и дорожные расходы, советую использовать более уважительное обращение, чем «обитатель болот».

– Прошу прощения, милорд, – сказал Мади. – Вы правы, совершенно правы. – Однако на его лице Этан не заметил даже следа смущения.

Тиамак вручил Этану кошелек.

– Этого должно хватить до Кванитупула. Не позволяй негодяю покупать выпивку, что бы он тебе ни говорил. Он хороший человек, клянусь, но стоит ему выпить, как он превращается в бесполезного дьявола.

– О, я полностью отказался от выпивки, милорд, – заявил Мади. – Мои губы больше не коснутся этого яда. Теперь я другой человек. Вы знаете, мой дорогой, что я женился на своей жене.

– И что это значит? – спросил Этан, которому вдруг стало интересно.

– Он расскажет тебе позднее, – сказал Тиамак. – Я уверен, что эта история займет много часов вашего путешествия здесь и в Мермунде, где вы сядете на корабль, отплывающий в Наббан. Но сейчас вас ждет пакетбот, а мне нужно еще многое вам сказать. – Тиамак вытащил из-под плаща пакет, завернутый в промасленную ткань. – Я сам скопировал письма, чтобы ты взял их с собой. От Джошуа и других членов Ордена. Они написаны после того, как он исчез, и могут оказаться полезными в твоих поисках. В любом случае помогут понять, каким человеком был принц Джошуа, почему его так любили и почему эта утрата задела так многих.

– Я прочитаю их все, милорд, – сказал Этан, забирая пакет.

– Ты можешь мне писать. Среди прочего в пакет вложен список мест, где ты найдешь людей, которые доставят твои письма в Хейхолт. Я надеюсь, ты поделишься с нами новостями, как только сможешь. Король и королева будут с нетерпением ждать известий о принце и его детях.

– Конечно. Я буду писать так часто, как только смогу.

– Не беспокойся о том, чтобы письма были частыми, – с улыбкой сказал Тиамак. – Пиши в тех случаях, когда у тебя появится необходимость сообщить нечто важное, или возникнут существенные вопросы. Подозреваю, тебе и без того хватит дел и ты постоянно будешь в движении.

Кто-то на пакетботе зазвонил в колокол.

– Это значит, что они вас ждут, – сказал Тиамак. – Тебе доводилось плавать на лодке или на корабле?

– На лодке? Только в детстве. И на мелких участках Имстрекки.

– Ну, очень скоро ты убедишься, что Гленивент отличается от любой другой реки, а океан не похож ни на одну реку. Не бойся. «Принцесса» хороший корабль, его капитан один из лучших в Эркинланде. Он доставит тебя в Мермунд через день или около того, а далее я купил вам проезд на респектабельном торговом судне, которое обогнет мыс Наббана и доплывет до бухты Фираннос. Сейчас хорошая погода для путешествий, и я уверен, что вы доберетесь до Кванитупула еще до Дня Святых Сестер.

Сердце Этана сжалось при мысли о целом месяце, который ему придется провести на раскачивающихся на волнах кораблях, но он обещал своему богу и монархам, что выполнит их поручение, поэтому с трудом улыбнулся Тиамаку и сжал его руку:

– Благодарю вас, милорд. Я сделаю все, что в моих силах.

– Ты прекрасно справишься, я знаю. – Тиамак заглянул за плечо монаха. – А теперь вам нужно поспешить, брат. Мади уже несет твою сумку на баркас.

Этан повернулся и увидел, что тощий хирка тащит его драгоценные вещи по сходням в лодку, которую уже заполнили кувшины и мешки, и солоноватая вода бухты доходила почти до края бортов.

Несколько гребцов сделали знак Дерева, когда Этан сел в лодку. Он втиснулся между двумя мешками с зерном, и это немного улучшило его настроение. Затем рядом пристроился Мади.

– Не принимай близко к сердцу, брат, сэр.

– Что?

– Моряки не любят, когда на борту находится священник. Они говорят, что его присутствие лишает корабль удачи. В прежние времена священника иногда выкидывали за борт во время сильного шторма или когда чудовища килпы начинали наседать со всех сторон, в надежде, что это поможет. – Он заметил выражение лица Этана. – О нет, теперь так не поступают, сэр. Во всяком случае, близко от берега.

Этан закрыл глаза и начал молиться, а моряки отвязали канаты, маленькая лодка направилась к выходу из бухты и вскоре вошла в Кинслаг.

Пасеваллес отыскал сэра Порто в бараках стражников, где у старого солдата все еще имелась койка, несмотря на то, что годы его службы давно закончились. В отличие от многих рыцарей Порто не происходил из семьи дворян-землевладельцев – рыцарский титул он получил за благородные деяния в давно прошедшей войне с норнами – так что без места в бараках ему было бы просто некуда деваться. Это, а также скудные выплаты, которые продолжали получать старые солдаты после того, как уже не могли сражаться, оказалось одной из самых удачных идей короля Саймона – так считал Пасеваллес – и во многом позволяло обеспечить верность стражников.

– Я уверен, ты уже слышал новость, – сказал Пасеваллес.

Порто сидел на своей койке, на которой лежала скромная кучка его вещей, но встал, чтобы преклонить старое колено.

– Мне предстоит ехать на восток, лорд-канцлер, вместе с принцем. Мы будем искать фейри.

– Ты говоришь так, словно это наказание, а не честь, – заметил Пасеваллес.

Порто беспомощно махнул рукой:

– Я только вернулся с севера. Я старый и уставший человек, милорд.

– Да, ты стар, но считается, что возраст приносит мудрость. Тебе известно, что сам король выбрал тебя из всех друзей принца?

Лицо Порто немного прояснилось.

– В самом деле? Посланец что-то такое говорил, но я ему не поверил. Я посчитал, что это лишь немного меда на толстом куске жесткой говядины.

– Да, это правда. Принца отправляют с миссией в том числе и для обретения мудрости. У тебя еще осталась мудрость, которую ты не использовал?

– Я надеюсь, милорд. – Плечи Порто снова поникли. – Но у меня всего одна лошадь, и она почти такая же старая, как я. Боюсь, моему скакуну не перенести второго путешествия.

– Тогда возрадуйся, потому что я добыл для тебя нового жеребца. Красивый, сильный, молодой, из стэнширских степей, я выбрал его в моих собственных конюшнях. Если хочешь, можешь пойти взглянуть на него.

– Правда? Милорд, вы слишком добры. – Порто заметно приободрился. – Надеюсь, я смогу доказать, что заслужил такое великодушие с вашей стороны.

– Я в этом не сомневаюсь, если ты внимательно меня выслушаешь. – Пасеваллес присел на корточки, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами Порто – странная и немного непривычная поза для аристократа, занимавшего столь высокую должность. – Принц Морган должен вернуться домой. Целым и невредимым.

– Ну да, конечно, милорд.

– Слушай меня, Порто. Я позволил тебе, Астриану и твоему высокому молчаливому другу Ольверису провести принца по всем опасным переулкам, поскольку знал, что эти два воина из Наббана превосходные мечники и смогут справиться практически с любой опасностью. Но на этот раз они останутся дома. Безопасность принца будет зависеть только от тебя.

– От меня одного? – Порто выглядел не просто удивленным – он пришел в ужас. – Но ведь с ним будет отряд стражников, лорд Пасеваллес. Что может сделать один старик, чего не сумеют совершить их мечи и храбрые сердца?

– Ты можешь быть внимательным. Ты можешь за ним приглядывать. В это я верю. Вот. – Он протянул старику мешочек, который тот принял трясущимися руками.

– Что это?

– Посмотри, если хочешь.

Порто развязал бечевку и высыпал из кошеля пригоршню монет.

– Пять серебряных башен! – сказал он. – Для меня?

– И это только часть награды, которую ты получишь, если принц Морган благополучно возвратится домой. И еще двадцать таких же монет, если принц вернется, не получив серьезных ранений и сохранив разум. Кроме того, у тебя останется лошадь, и каждый год до конца жизни тебе будут выдавать по двадцать пять серебряных монет.

Порто разинул рот. Довольно долго он молчал, но на его ресницах дрожали слезы.

– Милорд, я не знаю, что сказать…

– Тогда ничего не говори. Сделай то, о чем я тебя прошу, и награда твоя. Защищай принца Моргана любой ценой. Он жизненно важен для королевства и всего Светлого Арда, и это известно всем. Передай ему накопленную тобой мудрость, но, что еще важнее, подари все свое внимание. Лес Альдхорт и окружающие его земли очень опасны, там полно варваров тритингов, и лишь милосердный бог знает, какие чудовища рыщут в самом лесу. Даже ситхи могут быть непредсказуемыми, если вы сумеете их найти. Они и прежде убивали людей.

Порто медленно опустился на пол, поскрипывая точно разводной мост, и распростерся у ног Пасеваллеса.

– Я буду верно служить вам, милорд, и у нашего принца будет самый лучший спутник. Ведь я люблю мальчика, вы же знаете. Он хороший парень, что бы про него ни говорили. В его груди бьется доброе сердце.

– Ну, тогда мы договорились. Главное, чтобы все его части остались на месте, поэтому присматривай за ним как следует. И не пейте слишком много – оба. Ты меня понял?

– Я буду как святой Сутрин, молящийся за островитян.

– Хорошо. Когда захочешь взглянуть на своего нового скакуна, сходи на конюшни и попроси главного конюха тебе его показать.

Порто удивленно потряс головой, снова забираясь на свою койку.

– Столько серебра! Я даже забыл про лошадь. И она останется у меня? – Пасеваллес кивнул, и морщинистое лицо старого рыцаря расплылось в широкой улыбке. – Когда я вернусь, я стану богатым человеком. И даже смогу нанять оруженосца, чтобы он за мной ухаживал. Возможно, даже найду себе жену.

– Твои мечты осуществятся, если ничего плохого не случится с молодым принцем, – сказал Пасеваллес. – Помни, что я сказал. И повторяй каждый день во время утренней молитвы.

Лорд-канцлер ушел, а Порто сидел, пересыпал серебряные монеты из одной ладони в другую и что-то бормотал себе под нос.

После долгого и утомительного подъема по ступенькам волнолома, когда Тиамак уже добрался до самого верха, он заметил новый корабль, который приближался к гавани Эрчестера и уже находился совсем близко, – гордое, красивое и быстрое на вид торговое судно, с более высокой рулевой рубкой, чем обычно. Корпус был выкрашен в синий и красный цвета, на мачте трепетал вымпел, Тиамак вроде бы его узнал, хотя даже представить не мог, как такой корабль мог здесь оказаться.

– Эй, там! – позвал он молодого парня, который чистил петли морских ворот внизу. – Ты видишь корабль?

Паренек повернулся и, прищурившись, посмотрел в сторону Кинслага.

– Мне этот символ не знаком, милорд! – крикнул парень в ответ.

– А какой он?

– Зеленая ветка с ягодами или что-то вроде того. Хороший корабль, милорд. Богатый купец, могу спорить.

– Боги моих отцов! Не могу поверить. – Тиамак зашагал вдоль верха волнолома.

После такого количества ступенек у него не осталось сил для еще одного спуска вниз, и он понимал, что ему придется взять взаймы королевскую карету и добраться до гавани кружным путем. Если на корабле приплыл тот, о ком он подумал, карета потребуется в любом случае.

* * *

К тому времени, когда Тиамак добрался до гавани, «Тис» уже пришвартовался, и его пассажира вынесли на носилках на берег по необычно широкому трапу. Тиамак смотрел, как четверо дюжих носильщиков с трудом справлялись с весом одного человека, изо всех сил стараясь не завалить носилки в сторону, пока наконец не поставили их на каменный причал. Тиамак не верил своим глазам. Он считал, что больше никогда не увидит человека, прибывшего на корабле, не говоря уже о том, чтобы их встреча произошла в Эрчестере, в семидесяти или восьмидесяти лигах от его дома в Эбенгеате.

Тиамак поспешил вперед.

– Виконт Энгас, какой сюрприз! Что ты здесь делаешь?

Виконт оторвался от разговора со стройным молодым человеком, который появился вслед за матросами.

– О, это ты! Но я больше не виконт, друг мой. Я отказался от титула: разве ты не слышал, или Эбенгеат слишком далеко отсюда, чтобы это кого-то интересовало? Теперь титулом владеет мой младший брат, и пусть он принесет ему больше радости, чем мне. Я снова всего лишь Энгас из Бан Фаррига. Ну, наверное, я барон, и ко мне следует обращаться «милорд». Ты не можешь относиться ко мне пренебрежительно, даже теперь, когда мое положение изменилось! Конечно, я остаюсь доверенным лицом Северного альянса, и он оплачивает мой мед и вино. – Он повернулся к молодому человеку, стоявшему рядом. – Дай мне воды, мой добрый Брэннан.

– Он не просто доверенное лицо, – заявил Брэннан, доставая мех с водой, открывая его и направляя струю воды в большой рот Энгаса. – Он там самый главный. – Юноша сказал это почти с укоризной, словно скромность господина его раздражала.

Тиамак догадывался, что Энгас не самый легкий господин для своих слуг. Несколько лет назад его сбросила лошадь, и он сильно пострадал в результате падения. С тех пор ноги его совсем не слушались, да и с руками было немногим лучше – он мог ими пользоваться, но почти полностью утратил силу и ловкость. Однако сохранил остроту ума и язвительный язык. К тому же и до травмы он не отличался терпением.

– Но я все равно не ожидал тебя здесь увидеть, – сказал Тиамак. – Что ты здесь делаешь? Я отправил тебе письмо менее двух недель назад.

– Конечно, отправил, и поэтому я здесь. Если у тебя действительно есть экземпляр, ну, ты-знаешь-чего, – он сделал вид, что открывает книгу, – тогда я должен взглянуть на нее собственными глазами. Это просто невероятно!

Тиамак сумел лишь покачать головой:

– Я не ожидал… мне и в голову не приходило, что ты можешь сюда приплыть.

Энгас усмехнулся:

– Конечно, не ожидал. Все думают, что, если человек не может ходить, он становится беспомощным. Но дело в том, мой добрый лорд Тиамак, что именно для этого и нужно золото! Те, кто способен платить, могут добиться поразительных результатов! А теперь отведи меня к чуду, о котором ты мне написал, к забытому и ужасающему тому! Я так стремлюсь его поскорее увидеть, словно испытываю настоящий голод, – и, уж поверь мне, я могу быть очень голодным в самом обычном смысле слова. У тебя хороший повар?

– Мой повар? – Тиамак рассмеялся. – Такого человека не существует. Но наша замковая кухня очень серьезное место. Его величество король любит поесть. Не думаю, что тебе придется сильно страдать, пока ты будешь здесь находиться.

– Звучит не слишком вдохновляюще, – проворчал Энгас. – Хорошо, что брат Брэннан умеет готовить.

– Брат Брэннан? Так он монах?..

– Больше нет, мой кролик. Он оставил Орден Святого Агара несколько лет назад, но я с удовлетворением должен признать, что он многому научился в трапезной и в саду лекарственных растений. Если он сможет найти несколько способов добавлять специи в ваш примитивный эркинландский корм, я смогу прожить здесь несколько месяцев.

– Месяцев? Ты собираешься задержаться так надолго?

– Конечно! И дело не только в ты-знаешь-о-чем-я, но и в остальных книгах из собрания принца, не говоря уже о других томах, собранных тобой в библиотеке. Если, конечно, я сначала не умру от голода, что весьма возможно, если мы будем стоять и дальше заставлять работать впустую петли наших челюстей.

Тиамак покачал головой. Он сам всегда говорил спокойным и тихим голосом, и Энгас неизменно казался ему слишком шумным. Однако во всем Светлом Арде насчитывалось всего несколько ученых, которые могли сравниться с ним в знании древних книг и языков.

– Ну? – потребовал Энгас. – Мои люди уже могут засунуть меня в твою карету или им придется тащить мое несчастное тело всю дорогу до замка?

– Конечно, мы поедем в карете. – Тиамак отступил в сторону, сильные матросы подняли Энгаса с носилок и устроили на сиденье кареты. – Я увидел твой парус в гавани – вот почему приехал в карете. И я сказал себе: это «Тис»! Но никак не мог поверить, что ты приплыл в Эрчестер.

– Принято говорить, что старый Камарис обрушивался на своих врагов точно молния с неба. – Энгас рассмеялся. – Так бывает и со мной, вот только я обрушиваюсь на друзей, словно гнев всемогущего бога, внезапно и стремительно. – Затем выражение его лица стало серьезным. – Ты ведь понимаешь, я ничего не мог с собой поделать. Когда ты написал мне о… ну, я так разволновался, что даже спать не мог.

– Правда? Я почти ничего не знаю ни о книге, ни об ее авторе.

– Ты узнаешь намного больше, когда мы сможем поговорить наедине. На самом деле очень странно, что книга появилась именно сейчас. – Он тряхнул головой, словно избавляясь от паутины, и снова усмехнулся. – Не имеет значения. Мы не станем затуманивать воздух тайнами и предположениями здесь, под открытым небом. Вперед, в Хейхолт, мой отважный и драгоценный Тиамак! И к раннему ужину, я надеюсь!

* * *

Тиамак, Энгас и его помощник Брэннан проделали долгий путь от дока по Гаванской дороге до Эрчестера. Энгас полностью владел только шеей и головой и энергично ими пользовался на протяжении всего пути.

– Вы только посмотрите! – сказал он. – Это новое? Клянусь, прошло всего несколько лет после моего предыдущего визита сюда, но вы ведете бешеное строительство!

– Главным образом купцы. Последние годы выдались исключительно удачными для торговли.

– Во многом благодаря нашей Корабельной конфедерации. Северный альянс помог сделать водные пути между вами и Наббаном более безопасными, чем в предыдущее столетие или даже больше, со времен правления Морских императоров.

– Когда мы с тобой виделись в последний раз, ты говорил, что торговые корабли захватывают пираты южных островов.

– Сейчас на юге осталось совсем немного пиратов – мы поймали и повесили дьявола Бракса, худшего из них, и остальные растеряли большую часть своего нахальства и дерзости, но появились новые проблемы. Например, килпы. В последние месяцы они стали особенно опасны.

Тиамак обрадовался, неожиданно и эгоистично, что в плывущем на юг корабле находится брат Этан, а не он сам. Килпы были кошмарными морскими существами. Они немного походили на людей, что делало их для Тиамака еще более пугающими.

– Все так серьезно? И в чем причина?

– Они почему-то стали более активными. Чаще появляются, чаще нападают. В нескольких местах даже выходили на берег, хотя прежде такого никогда не случалось.

– На берег? – Новость еще сильнее встревожила Тиамака. – Что это значит?

– А ты сам как думаешь, дорогой? Они выползают на берег и засовывают свои тошнотворные головы в дома, где живут порядочные люди – если можно так назвать наббанайцев и пердруинцев. – Энгас рассмеялся, но скорее по привычке, чем из-за настоящего веселья. – Что-то заставило отвратительных существ стать активнее, впервые за последнее поколение. И это тревожный знак.

– В первый раз после войны Короля Бурь, – сказал Тиамак. – Дурное предзнаменование. А что с ниски? Они все еще способны – как они говорят? – перепеть килп?

– Да, когда они так же серьезно, как прежде, занимаются своими кораблями. Но и ниски стали странными, так говорят капитаны. В некоторые дни они отказываются выходить в море, но даже если соглашаются, порой ведут себя словно жертвы лихорадки и кажутся сбитыми с толку или становятся невероятно вялыми. Все это очень странно. Но я не стану забивать тебе голову проблемами альянса. Как твоя умная жена? И король с королевой?

– Они в порядке, очень скоро ты их увидишь. За исключением твоего соплеменника, графа Эолейра, который готовится к долгому путешествию.

– Очень жаль, он хороший и очень чистый человек, этот Эолейр, – сказал Энгас. – Я помню, как во времена моей юности мать постоянно приводила его мне в пример: «Подумай о благородном Эолейре! – так она говорила. – Он никогда не спорит с братом из-за последнего куска пирога!» В течение многих лет я его ненавидел за чопорность и правильность, пока не встретил и не понял: в том, что его боготворила моя мать, не его вина и он достойный человек. Я даже не исключаю, что он ссорился с братом из-за последнего куска пирога, что бы там ни утверждала моя мать. К тому же он всегда был красивым, хотя во время нашей последней встречи я заметил, что Эолейр постарел. – Энгас покачал головой. – Мы все стареем, и это очень мешает. И все же мне удалось опередить многих своих сверстников, ведь я уже утратил большую часть своих возможностей.

Тиамак улыбнулся:

– Ты не утратил язык. Среди твоих предков не было бардов? У тебя в жилах определенно течет кровь поэта.

– Если она и была, то я давно с ней покончил с помощью вина и холодных ветров Эбенгеата. Я не выношу поэтов. Они мешают тем, кто считает, что разговор должен стать развлечением для нескольких игроков, а не работой единственного исполнителя, которым следует молча восхищаться.

Теперь рассмеялся Тиамак.

– Мне трудно представить, как ты молча кем-нибудь восхищаешься.

– Во всяком случае, не тем, кто использует слова.

Пока карета петляла по извилистым улочкам Эрчестера, лорд Энгас замечал многие вещи, которые изменились за время, прошедшее после его предыдущего визита, и с удовольствием комментировал свои наблюдения. Карета миновала старую обветшалую монастырскую церковь Святого Виглафа, пережившую войну Короля Бурь и выглядевшую так, словно она уже существовала в те времена, когда ситхи бежали из Хейхолта много столетий назад. Они свернули на Рыбную дорогу, где под набирающим силу солнцем еще торговали остатками утреннего улова.

– Совсем не похоже на ароматные ночи утраченной Кандии, – наморщив нос, заметил Энгас.

– Если бы ты дал мне знать о своем прибытии, – сказал ему Тиамак, – я мог бы заранее выбрать более приятную дорогу в замок.

– Если бы я дал тебе знать заранее, об этом стало бы известно моим врагам, которые тут же попытались бы лишить меня состояния, пока я плыву по Гленивенту.

Тиамак был неприятно удивлен.

– Ты хочешь сказать, что я не в состоянии хранить тайну?

– Нет, мой дорогой болотный друг. Хейхолт протекает, точно старая бочка. Мне даже не пришлось никого подкупать, чтобы узнать, что делает Верховный Престол – ваши слуги необычайно любят сплетничать, а придворные так спешат воспользоваться полученными сведениями, что вообще не пытаются замести следы. У меня есть шпионы в полудюжине домов – нет, я не скажу, в каких именно, так что не смотри на меня своими печальными карими глазищами вранна. Обычно я узнаю про планы Верховного Престола не позднее, чем на следующий день после того, как их обсудят король и королева. – Он немного помолчал, и его улыбка превосходства превратилась в гримасу раздражения. – Тиамак, мой обожаемый хромой друг, ты меня вообще слушаешь?

– Сожалею, Энгас, но происходит нечто странное. – Он прищурился. – Я вижу солдат перед воротами Нирулаг.

– Мне кажется, было бы странно, если бы лорд-констебль Осрик не позаботился о том, чтобы у ворот Нирулаг были солдаты.

– Нет, я имел в виду, что их там слишком много. – Тиамак высунулся в окно кареты. – Слишком много солдат.

Тиамак еще продолжал говорить, а к ним уже направились трое солдат из двойной фаланги с пиками наготове, чтобы остановить их карету.

– Что здесь происходит? – спросил Тиамак у ближайшего эркингарда. – Я лорд Тиамак, советник Верховного Престола.

– Конечно, милорд, – сказал сержант, командовавший солдатами. – Однако я боюсь, что не смогу ответить на ваш вопрос. Мы получили приказ утроить количество солдат, охраняющих ворота. И никого не выпускать.

– Ну, мы хотим въехать в замок. С этим есть какие-то проблемы?

– Нет, милорд. Только позвольте мне посмотреть. – Тиамак отодвинулся, чтобы сержант смог заглянуть в карету. – Вы можете поручиться за этого господина, лорд Тиамак? – спросил сержант, и Энгас медленно повернул голову, чтобы на него посмотреть.

– Едва ли есть необходимость в том, чтобы ручаться за лояльность Энгаса эк-Карпилбина. Я Первый советник Эбенгеата.

Сержант поджал губы.

– В таком случае я сожалею о возможных неудобствах, лорд Первый советник, но мы получили строгий приказ. К своему стыду, я вас не знаю. Вы готовы за него поручиться, лорд Тиамак?

– Да, да, конечно. Лорд Энгас старый друг Верховного Престола – и мой.

– Тогда вы можете проехать.

Сержант повернулся и дал сигнал солдатам в сторожевой башне. Через мгновение решетка крепостных ворот начала со скрипом подниматься.

– Во имя Бриниоха, что здесь произошло? – спросил Энгас, когда они въехали в замок.

– Скоро узнаем. – Сердце громко стучало в груди Тиамака.

Казалось, прошло очень много времени, прежде чем карета преодолела путь от ворот через два внутренних двора замка, но, когда они подъезжали к входу в королевскую резиденцию, Тиамак увидел новых стражников, стоявших снаружи, и почувствовал некоторое облегчение, заметив Пасеваллеса, который о чем-то напряженно разговаривал с Закиелем, капитаном стражи.

– Лорд-канцлер! – позвал Тиамак, когда карета остановилась перед входом и ее окружило полдюжины стражников. – Что здесь происходит?

– Благодарение Элизии и ее святым, – сказал Пасеваллес, подходя к карете. Лицо лорд-канцлера было бледным, а волосы влажными, словно он только что принимал ванну. – Я рад, что с вами все в порядке, лорд Тиамак. Король и королева чрезвычайно встревожились, когда не смогли вас найти.

– Я был в доках, где прощался с другом и, к своему удивлению, обнаружил, что прибыл еще один. Лорд Пасеваллес, позвольте представить вам Энгаса, бывшего виконта Карпилбина, а теперь Первого советника Эбенгеата.

– Я слышал о вас, милорд.

– Прошу простить меня за то, что я не кланяюсь, – ответил Энгас.

– Так что все-таки произошло? – снова спросил Тиамак. – Вы говорили о короле и королеве – с ними все в порядке?

– На самом деле, – сказал Пасеваллес, – никто не пострадал, за исключением несчастного глупца, пытавшегося убить графа Эолейра. Но даже и он не получил серьезных ранений.

Однако выражение лица лорд-канцлера противоречило его словам. Тиамак никогда не видел, чтобы невозмутимый Пасеваллес так выглядел: его яростный гнев не вызывал у Тиамака сомнений – и был для него совершенно новым зрелищем. Маленький вранн обрадовался, что гнев Пасеваллеса направлен не на него.

– Что? – Тиамак смотрел на Пасеваллеса, только сейчас сообразив, что означают его бледность и мокрые волосы. – Эолейр пострадал?

– Колотая рана в районе плеча – но нож попал в кость, – в противном случае все могло закончиться гораздо хуже. Ну и несколько порезов на руках, – сказал лорд-канцлер. – Нам повезло, что на него напал не солдат. Складывается впечатление, что несостоявшийся убийца безумен – он работал в замке уже больше года. Эрнистириец.

Через мгновение Тиамак почувствовал, как внутри у него все сжимается.

– Эрнистириец? Он работал на кухне? И его зовут… сейчас вспомню. Его зовут Ригган?

– Да, кажется, кто-то называл это имя. Вы его знаете?

– Да, я с ним знаком. Однажды моя жена его лечила. – Он не спешил рассказывать оставшуюся часть истории – эрнистириец что-то бормотал про Морригу, Мать Воронов.

– Его уже допросили?

– Да, но он несет какую-то чепуху, – сказал Пасеваллес. – Вы можете поговорить с ним позже, если у вас будет желание. Я бы хотел знать, что вы по этому поводу думаете.

– Но кто он такой?

– Заходите, и вы получите ответы на все вопросы, – сказал ему Пасеваллес. – Король и королева хотят знать, что с вами все в порядке. – Он махнул рукой, показывая стражникам, что карету можно пропустить.

По просьбе Тиамака капитан Закиель выбрал четырех сильных стражников, чтобы те отнесли носилки с Энгасом в тронный зал.

Пока вранн, прихрамывая, шел за носилками, не обращая внимания на недовольное бормотание стражников, возмущавшихся из-за огромной тяжести, которую им приходилось нести, мысли Тиамака метались, точно стая испуганных болотных чирков. С одной стороны, нападение было делом рук безумца, одного из соплеменников Эолейра – кто знает, какая старая обида могла стать тому причиной, – судя по всему, не имеющее смысла и бесполезное преступление. Но его не отпускало ощущение, что это как-то связано с видением катастрофы, которое появилось у него на равнинах Фростмарша.

«Злые времена, – беспомощно подумал он, и ему показалось, будто в голове у него звучат чужие мысли. – После такого количества странных знамений как я могу сомневаться, что зло среди нас: Ты, Всегда Ступающий По Песку, пожалуйста, покажи мне путь, я чувствую, что земля вокруг стала предательской».

Глава 39. Степная свадьба

Снова стояла жара, слишком сильная для Третьей зеленой луны. Казалось, воздух потрескивает, словно кто-то трет сухую овечью шкуру, а когда Фремур посмотрел сквозь маленькое окошко фургона, он нигде не увидел облаков. Он чувствовал себя, как будто какое-то ужасное существо дышало ему в шею, но знал, что больше не может тянуть и пора присоединиться к клану. Его сестра выходила замуж за Дроджана, и брат Одриг устроил пир.

Фремур распутал ленточки своей лучшей рубашки в последний раз. Он знал: еще до того, как день закончится, белая одежда с длинными рукавами будет пропитана потом и станет грязной от рук его соплеменников, когда они начнут хлопать его по спине и вытаскивать для нежеланных борцовских схваток с пьяными гостями. Его тете придется пришивать новые ленточки, потому что половина оторвется.

«Все было бы иначе, – подумал он, – не будь Дроджан такой свиньей».

Фремур ничего не имел против того, чтобы женщину, даже его сестру Кульву, отдали замуж за мужчину, выбранного главой семьи, в особенности если глава семьи тан. Таков закон. Но когда таном был их отец Хурвальт, еще до того, как боги сделали его немым калекой, он бы отказался отдать дочь в жены такому самодовольному глупцу, как Дроджан, ведь его единственным достижением являлась дружба с Одригом. Более того, Хурвальт выдал их старшую сестру за мужчину, который ей нравился, хотя мог подобрать для нее более богатого мужа.

«Счастье клана важнее для тана, чем для любого другого члена, – однажды сказал ему отец. – Тан должен постоянно думать двумя разумами, своим собственным и мудростью предков. А предки хотят лишь одного: чтобы клан выжил».

Его отец был одним из первых, кого Фремур увидел, когда вышел из фургона на траву выгороженного для свадьбы участка. Хурвальт, чье тело усохло и стало бесполезным, точно упавший лист, сидел на скамье в скудной тени фургона, завернутый в одеяла, несмотря на жару.

Фремур опустился перед отцом на колени.

– Пусть Небесный Молот приглядывает за тобой. И пусть он принесет тебе радость в день свадьбы твоей дочери.

Хурвальт закатил глаза в сторону Фремура, но никак не дал понять, что услышал его слова. Он молчал уже семь лет, но Хурвальт всегда был сильным мужчиной, и, хотя он не мог говорить, есть и ходить, если его не поддерживали двое мужчин, он продолжал жить. Фремур не раз спрашивал себя, что хотел сказать им Небесный Молот, хранитель клана, позволив бывшему тану вести такую долгую ужасную жизнь после того, как он лишился всего, что должен иметь мужчина.

«Мы клан Журавля, – напомнил себе Фремур. – Мы не ставим под сомнение решения Небесного Молота».

Большой участок травы с табуном лошадей, принадлежавших Одригу, с одной стороны огородили фургонами самых разных размеров. Здесь собрались все члены клана Журавля – нет, поправил себя Фремур, почти все, – а также важные представители соседних кланов, таких как Стрекоза, Гадюка и Олень с Белыми Пятнами, с которыми Журавли часто заключали браки. Семья Фремура, во всяком случае женщины и многие племянницы и племянники, уже заняла свои места рядом с фургоном тана Одрига. Как обычно, младшие мальчики развлекались, усевшись на деревянную ограду загона, словно это седло лошади, колотили друг друга длинными палками и, конечно, не обращали внимания на замечания старших родственниц женщин. Несколько теток и кузин Фремура свистнули ему, когда он проходил мимо. Он кивнул, но не остановился, даже когда его позвали мальчишки.

Большая часть остальных членов клана собралась в центре, где поставили шатер – там должна была ждать невеста – и где на разноцветных одеялах стояла еда и выпивка, накрытые сетками, чтобы защитить от мух. Хотя Одриг не стал жадничать и купил несколько бочек пива у обитателей каменных домов, чтобы доставить удовольствие пирующим, бочки оставались закрытыми. Впрочем, из этого не следовало, что никто не начал пить: многие члены клана принесли собственный джерут, ферментированное молоко кобылы, которое тритинги пили с начала времен. Немалое число храпящих бородатых мужчин распростерлось на земле, распространяя кислый запах рвоты, и Фремуру все стало ясно.

Одриг стоял возле шатра вместе с Дроджаном и несколькими мужчинами, они передавали друг другу мех с джерутом и играли в ножи – каждый метал свой нож в столб ограды, находившийся в нескольких дюжинах шагов. Фремур знал, что ему следует подойти и произнести благословение Небесного Молота брату и тану клана, но сейчас он не хотел говорить с Одригом и тем более с Дроджаном, чья привлекательность никак не увеличилась из-за алого пьяного румянца и громкого хохота. Фремур обошел шатер по большой дуге, чтобы подойди к нему с другой стороны и не разговаривать с таном и его ближайшими сторонниками. Однако ему это не удалось.

– Эй, там, маленький брат! – крикнул Одриг. – Куда собрался? Надеюсь, не в шатер невесты, чтобы посидеть там с женщинами!

– Он хочет, чтобы ты выбрал ему мужа, тан! – проревел Дроджан.

Одригу очень понравилась его шутка, он схватил покрытое шрамами лицо Дроджана и сжал, словно это было лицо ребенка.

– Посмотри на своего нового брата, Мышь! – сказал тан. – Подойди и выпей за его здоровье, или мне поискать, как предложил Дроджан, сильного мужчину, чтобы он о тебе позаботился? Не думаю, что смогу получить за тебя много лошадей, ведь ты такой костлявый.

– Ну, вуаль нужна именно для этого, – сказал другой приятель брата, и все снова расхохотались.

Фремур понимал, что не сможет полностью избежать общения с ними; если не обращать на Одрига внимания, он становился более настойчивым. И, если честно, Фремур и сам не понимал, что сделало для него этот день таким тревожным и отвратительным. Дроджан был свиньей, но как друг Одрига он будет процветать, и у их сестры будет хорошая жизнь, теплые одеяла и надежный фургон. Возможно, он не нравится Кульве, но такое часто бывало с невестами тритингов, и в большинстве случаев со временем жены учились ухаживать за мужьями и даже испытывать к ним какие-то чувства.

– Я сейчас подойду, – сказал Фремур Одригу. – Но сначала я хочу благословить сестру.

– Сегодня ночью я дам ей кое-что получше! – прокаркал Дроджан. – Завтра она будет хромать, как кролик, вышедший за медведя!

Одригу больше остальных понравились его слова, и он снова с пьяной нежностью схватил лицо Дроджана и стал вертеть его из стороны в сторону, как отец любимого ребенка.

– Если только медведь не выпьет слишком много, – сказал Одриг, – и не предложит невесте вялую ветку ивы в качестве свадебного дара!

Вновь наступило всеобщее веселье. Фремур помахал рукой, постарался улыбнуться и продолжил свой путь.

Свадебный шатер, настоящая драгоценность, был сшит из кандианского шелка, во всяком случае, так когда-то говорила его мать. Именно в нем она ждала своего жениха, а перед ней ее мать и бабушка. Внешние стены, украшенные узорами с голубыми реками, озерами и зеленой травой, представляли собой нечто вроде карты их семейной истории в стране, которую обитатели каменных домов называют Озером Тритингов. Красный вымпел с журавлиными перьями, лентами и изображением Небесного Молота развевался над коническим шатром, и ленточки над входом трепетали на ветру.

Двое мужчин, которые назывались стражами невесты, одетые в кожаные доспехи и державшие в руках длинные копья, стояли по обе стороны от входа в шатер. Один из них попытался остановить Фремура, но другой сказал:

– Он может войти. Это брат невесты, а шаман уже там.

Фремур и сам уже сообразил: из-за того, что шаман был мужчиной, женское святилище в шатре уже открыли, и теперь туда допускались посетители мужчины. И все же Фремур остановился у входа, вытер пот с лица и пробормотал извинения Матери Всего Зеленого за то, что входит на ее территорию, прежде чем приподнял полог.

Внутри шатра оказалось темно и еще жарче, чем снаружи. Пока глаза привыкали к темноте, Фремуру показалось, что он видит сгорбленную фигуру с двумя головами и лицом из кошмаров. Его сердце забилось быстрее, прежде он сообразил, что это его сестра и старый шаман Буртан, который склонился над ней, чтобы совершить обряд очищения при помощи пепла и соли. Фремура всегда удивляло, что Буртан, которого он знал всю жизнь, становился наводящим ужас существом, стоило ему надеть головной убор и кожаную маску, но все именно так и было. Когда Фремур увидел, что священник смотрит на него, он на мгновение испытал суеверный страх, хотя знал, что старый шаман пристально вглядывается в него только из-за того, что он почти слеп.

– Благословения небес тебе, дедушка, – сказал он, как и положено, и достал из кармана маленькую серебряную монету, которую принес именно для этого момента. – Я буду говорить с невестой. Я ее брат.

– Я знаю тебя, Фремур, – сказал Буртан, чей голос прозвучал совсем тихо и раздраженно. – Не считай меня слишком старым и глупым… – И только когда монетка оказалась рядом с его лицом, он заметил ее в пальцах Фремура. – Ах да. Конечно. Но не задерживайся надолго. Рога протрубят, когда солнце будет в зените, так что осталось совсем немного.

Как старый шаман мог об этом знать – ведь он просидел в темном шатре все утро, – Фремур не понимал.

– Вы мудры, дедушка, – только и сказал он.

Даже старого шамана с молочно-белыми глазами не следовало сердить. Более того, как однажды заметила его сестра, старые люди ближе к смерти, значит, ближе к богам, следовательно, их нужно всячески ублажать. Боги и шаманы могли с легкостью отобрать удачу у тех, кто вызвал их неудовольствие.

Шаман что-то прошептал тете Фремура, которая тихо рассмеялась. Она сидела рядом с Кульвой, на месте ее матери, которая умерла в год Осенних Наводнений, за две зимы до того, как Одриг стал вождем клана Журавля. Пять других женщин-родственниц также теснились в маленьком шатре, где пахло потом и благовониями, курившимися в маленьких глиняных лампах. Лампы использовали не для освещения – верхушка шатра, в том месте, где сходились шесты, была открыта синему небу – но для того, чтобы привлечь дух Небесного Молота сладкими ароматами и он благословил свадьбу.

– Ты в порядке, Кульва? – спросил у сестры Фремур.

Она сидела практически неподвижно, словно размышляла о чем-то, находившемся далеко за пределами шатра. На ней был полный головной убор с вуалью, так что оставались видны лишь глаза. И вновь Фремур почувствовал суеверный страх: в белом одеяле и белой вуали его сестра походила на призрака. И еще ему показалось, что Кульва выглядит измученной, словно она много выпила. Он не исключал, что женщины-родственницы дали ей несколько глотков джерута, чтобы придать мужества в этот важный день.

– Фремур? – наконец спросила она. – Как наш отец? Он счастлив?

Вопрос показался ему странным, если учесть, какой сегодня был день.

– Я его видел. Он выглядит так же, как вчера или будет завтра.

– Интересно, что он подумает, когда увидит, что я выхожу за Дроджана.

– Я уверен, он счастлив – ведь ты выходишь за человека, у которого отличное будущее в клане.

– В самом деле? – Ее голос показался ему далеким и отстраненным. – Может быть. Наверное, время уже пришло.

– Шаман тебя позовет, когда солнце будет в зените.

– Осталось так мало времени, – сказала она. – Так мало времени!

– Ты не изменишься после того, как выйдешь замуж. Ты останешься Кульвой, нежной, как голубь, в честь которого тебя назвали.

– Голубей часто убивают люди с луками. И приносят домой в седельных сумках, чтобы поджарить на костре. И отдать любимцам тана.

– Не говори так. – Несмотря на то что тревога сестры эхом повторяла его собственную, Фремур повернулся к тете и другим женщинам в шатре. – Разве ваша задача не состоит в том, чтобы подготовить ее ко дню свадьбы и она предстала перед мужем в хорошем настроении?

Одна из женщин издала горловой звук:

– О да. Как овца у жертвенного столба.

– А ты помолчи, – ответила ей тетя. – С ней все будет в порядке, племянник. Она принесет честь семье. Женщины клана Журавля всегда были сильными.

– Сильными, – сказала Кульва и начала тихо смеяться.

Фремур был ошеломлен. Он частично надеялся, что вид сестры, одетой в соответствии со старыми обычаями, в компании женщин, которых так же готовили к свадьбе, заставит его успокоиться, быть может, даже исправит мрачное настроение, нависавшее над ним точно грозовая туча. Но получилось, что стало еще хуже и ему открылись истины, которые он предпочел бы не знать.

– Ты несчастлива, сестра? Но то, что произойдет, получило благословение Небесного Молота, который хочет, чтобы ты была плодоносной и увеличила число членов нашего клана. Неужели для женщины это так ужасно?

– О нет, – сказала она. – Разве не каждая женщина мечтает выйти замуж? Разве не каждая хочет иметь мужа, который будет ей говорить, что она должна делать, после того, как она покинет отцовский дом?

– Девочка, ты ступаешь на опасную почву, – сказала одна из женщин.

– Оставь нас, Фремур. – В голосе тети он уловил смех и тревогу.

На мгновение, лишь на одно мгновение, Фремур представил никогда не виденный прежде мир, в котором есть женщины, но нет мужчин. И ему вдруг показалось, что земля у него под ногами превратилась в зыбучие пески.

Он вновь попросил благословения Журавля, хотя его сестра продолжала тихо смеяться, и он понял, что она его не слышит. А потом он снова вышел на яркий солнечный свет. На небе не было ни единого облака, но Фремур по-прежнему ощущал присутствие собственной грозовой тучи, нависшей у него над головой.

* * *

У ворот загона, украшенного лентами и накрытого красивым ковром, три трубача поднесли к губам рога и дружно трижды прогудели – три короткие и три длинные трели. Потом они повторили их снова, и звуки повисли, словно нечто осязаемое в горячем воздухе, слишком плотном, чтобы они полностью в нем растворились. Дроджан и Одриг, только что вышедшие из ворот, вернулись. Брат Фремура надел роскошные одежды, как и следовало тану, которые дополняли меховой плащ и древняя печать клана Журавля, висевшая на бечевке у него на шее. Дроджан, неумеренно смазавший маслом усы, нарядился в праздничную рубашку жениха и повязал вокруг пояса широкий кушак, уже изрядно помятый и грязный.

– Мы пришли за невестой, – заявил Дроджан, чей голос звучал не слишком внятно из-за выпитого. – Нас готовы принять?

– Добро пожаловать в наш лагерь, – ответил глава трубачей, и они повели к шатру невесты жениха и тана, которые остановились под тентом перед входом, и Фремур позавидовал им даже из-за такого маленького островка тени.

Из шатра так быстро и бесшумно появился шаман, что было невозможно поверить, что он прожил на свете целых восемьдесят лет. Он по-прежнему оставался в кожаной маске, скрывавшей все лицо, кроме глаз и почти беззубого рта.

– Кто сюда пришел? – спросил шаман голосом, который стал заметно сильнее, чем во время недавнего разговора с Фремуром.

– Жених, который ищет свою невесту, – ответил Дроджан.

Он что-то прошептал Одригу, но тан не ответил, он смотрел на собравшийся клан, словно кого-то искал.

– А заплачена ли цена за невесту? – спросил Буртан.

– Семь отличных лошадей, – ответил Дроджан. – Они превосходны, разве не так?

Старый шаман принялся петь на языке, которого никто не понимал, языке, по преданию полученном первым членом клана, когда Первый Дух их создал. Одновременно женщины вывели из шатра Кульву, она встала под навесом, и они запели контрапунктом с шаманом песню женщин степей, пришедшую из тех времен, когда солнце еще только народилось.

Как только шаман смолк, поднялся ветер, первый раз за весь день, и ткань навеса и шатра затрепетала. Гости повернулись друг к другу с улыбками, посчитав ветер знаком расположения духов, и даже Фремур немного расслабился, когда шаман насыпал круг соли и пепла возле навеса.

Дроджан встал рядом с Кульвой, по пути оттолкнув одну из пожилых родственниц и заслужив взгляд, от которого у любого более внимательного человека встали бы дыбом волосы.

– Разве не пришло время переходить к соединению, старик? – громко спросил жених. – День выдался жарким, а я жду пива… и постели.

Несколько гостей расхохоталось, хотя многие продолжали холодно на него смотреть, и не вызывало сомнений, что Дроджан далеко не самый популярный человек в клане Журавля. Но прежде чем недовольный шаман успел ему ответить, заговорил другой голос.

– Тебе не нужна постель, Вонючий Дроджан, – твое место в свинарнике!

И когда Дроджан принялся вглядываться в толпу гостей, багровея от ярости, сердце Фремура провалилось за ребра, в желудок, и осталось там лежать, тяжелое, точно камень. Он узнал голос Унвера, и, что еще хуже, Унвер казался совершенно пьяным.

Он выступил из толпы, и гости расступились перед ним. Одежда Унвера была грязной и потрепанной, как будто он несколько ночей провел под открытым небом, но, словно в качестве жуткой шутки, он надел сверху идеально чистый жилет просящего руки, украшенный яркой вышивкой – птицами и цветами. Фремур с облегчением отметил, что длинный меч Унвера все еще в ножнах у него на бедре.

– Чего ты хочешь? – крикнул Дроджан, и в его пьяном голосе прозвучало искреннее удивление. – Для тебя здесь нет места, полукровка. Уходи. Сегодня день моей свадьбы.

Одриг громко рассмеялся:

– Вот так! Ты слышал жениха. Тебе нечего делать на нашем пиру, каким бы голодным ты ни был.

– Я испытываю голод по тому, что является моим, – заявил Унвер, глядя из-под черных спутанных волос. – И ответ мне должен дать ты, Одриг.

Лицо Одрига превратилось в маску насмешливого удивления.

– Я? Ты меня в чем-то винишь? В чем?

– Ты не призвал витмаерсов — не объявил о помолвке кланам, – произнес Унвер низким холодным голосом, хотя и спотыкался на некоторых словах. – А это противоречит нашим законам!

– Нашим законам? – Одриг снова расхохотался. – Ты, чужак, будешь говорить мне о наших законах? Убирайся, пока я не сделал тебя примером для остальных.

– И у меня есть лошади! У меня семь лошадей для выкупа Кульвы.

– Дерьмо! – закричал Дроджан и бросился вперед, собираясь схватить Унвера за ворот.

Унвер ответил ему ударом в голову, Дроджан отлетел в сторону, споткнулся и упал, еще больше испачкав одежду. Кое-кто из зрителей рассмеялся, и Фремур отметил, что не вся толпа настроена против Унвера.

– У тебя есть семь лошадей? – переспросил Одриг, наблюдая за Дроджаном, который медленно поднимался на ноги. – Это забавно, ведь у твоего отца Жакара было семь отличных лошадей, которых он вчера продал мне за несколько коров, и второй по удобствам фургон. Он теперь богатый человек, твой приемный отец!

Несколько мгновений Унвер просто стоял – казалось, он только сейчас начал понимать, что происходит нечто большее, чем пьяные споры.

– Но это… нет, это мои лошади. Он не имел права…

– Говори со своим приемным отцом, а не со мной, – начал Одриг, но Дроджан наконец поднялся на ноги, и его лицо стало пунцовым от ярости.

Пошатываясь, он двинулся к Унверу с длинным ножом в руке. Фремур открыл рот, чтобы предупредить об опасности, но его опередили.

– Унвер! – крикнула Кульва. – Берегись!

Звук ее голоса заставил Унвера вздрогнуть, но он успел повернуться и перехватить руку Дроджана, а потом вывернуть ее так резко, что жених закричал от боли, и Унвер снова швырнул его на землю. Дроджан был ниже ростом, обладал немалой силой и не был трусом, что нападает только сзади; он снова вскочил на ноги и бросился на врага. Унвер не успел вытащить меч или кинжал, и Дроджану почти удалось вонзить нож в живот соперника прежде, чем тот его остановил. Они принялись бороться, сначала стоя на ногах, словно два неуклюжих медведя, и нож оказался прижатым к птицам, вышитым на груди жилета Унвера, а потом у них подкосились ноги, и оба рухнули на землю.

– Нет, остановите их! – Кульва попыталась подбежать к ним, но Одриг поймал ее, высокий головной убор невесты упал с ее головы, и она беспомощно повисла в его сильных руках, едва касаясь земли ногами.

– Пусть они разберутся между собой, женщина, – прорычал Одриг. – И пусть твой муж прикончит любовника. Если Дроджан готов взять тебя порченой, он имеет право на месть.

Сначала казалось, что месть получится быстрой: на земле более высокий рост Унвера перестал быть преимуществом, а у Дроджана был нож. Кроме того, Фремур уже почти поверил, что Унвер не дерется изо всех сил, словно смерть – лишь один из способов закончить этот день. И тут Дроджан улучил момент, попытался ударить Унвера в лицо, лезвие прошло вдоль щеки и челюсти, оставив жуткую рану, и по щеке высокого воина потекла кровь.

И вдруг раздался странный звук, низкий грохот, и запаниковавший Фремур подумал, что земля содрогается от гнева богов, возмущенных кощунственным поведением людей. Но уже в следующее мгновение он сообразил, что земля не дрожит, это зарычал Унвер – звук шел из самых глубин его груди, когда он голыми руками старался защититься от ножа Дроджана.

Когда толпа слегка придвинулась, чтобы ничего не пропустить, кто-то кричал, другие наблюдали за происходящим в молчаливом страхе, Унвер сумел одной рукой сжать запястье руки Дроджана, в которой он держал нож, а другую завел под подбородок жениха и стал на него давить, пока голова Дроджана не запрокинулась под болезненным углом. Затем Унвер поднял колено и перебросил противника на бок. Грязь и трава полетели во все стороны, но они продолжали бороться, и наконец сдавленный, булькающий звук вырвался из-под сплетения конечностей. А еще через мгновение оба упали на спину и остались лежать неподвижно.

Прежде чем кто-то осмелился подойти ближе, Унвер высвободился из рук Дроджана, который не шевелился, он лежал лицом вниз, и его кровь быстро вытекала на землю, окрашивая красным траву. Но невеста не стала выкрикивать имя своего жениха.

– Унвер! – воскликнула она. – О, Унвер, почему?..

– Он мертв… из-за собственного… проклятого ножа. – Унвер сел, и его безупречно белый жилет был испачкан кровью, а лицо превратилось в красную маску. Потом он медленно поднялся на ноги, слегка покачиваясь и задыхаясь. – Вы видели, – сказал он не спускавшим с него глаз людям. – Я защищался.

Одриг побледнел, как иней, покрывающий высокую траву зимой, схватил сестру за талию, поднял и прижал к груди с такой легкостью, словно она была ребенком, хотя она пыталась вырваться.

– Ты! – крикнул он Унверу хриплым от ярости голосом. – Неужели ты думаешь, что можешь прийти на землю тана, в мой собственный загон, убить моего друга и родственника и жить дальше?

– Отдай мне Кульву. – Протянутые руки Унвера были до локтей обагрены кровью. – Я не ищу ссоры. Мы с ней уйдем. Клан Журавля больше меня не увидит.

– Клан Журавля тебя не увидит потому, что ты будешь похоронен в загоне, где гадят свиньи, – сказал Одриг. – Неужели ты думал, что я отдал бы тебе сестру, даже если бы ты заплатил выкуп? Тебя изгнал клан Жеребца, сын труса и шлюхи? Мой отец был глупцом, когда согласился тебя принять.

– Твой отец… был хорошим человеком, пока не утратил разум, – сказал Унвер, и его рука легла на грязную рукоять меча. – Тебе далеко до него.

Одриг прижал Кульву к себе, рванул ее за волосы, так что они растрепались, и во все стороны полетели ленты и яркие заколки.

– Она никогда не будет твоей, чужак. Сначала я позабочусь о том, чтобы она умерла. – В руке Одрига появился нож.

Он провел лезвием по горлу Кульвы под подбородком, брызнула кровь. Женщины и даже некоторые мужчины закричали от ужаса. Руки Кульвы метнулись к страшной ране, но тан уже отпустил ее, она упала на четвереньки, и кровь хлынула на землю.

Фремур почувствовал, что сейчас потеряет сознание. Мир потемнел, превратившись в огромный туннель вокруг красного ливня. Его сестра. Их сестра. Одриг убил сестру.

Унвер рванул свой меч с такой силой, что едва не сорвал с пояса ножны, и прыгнул к тану с воплем беспомощной яростной боли. Одриг обнажил свой клинок, как человек, который спокойно ужинает, и перешагнул через тело умирающей Кульвы, словно она была лишь камнем или пучком травы. Мечи сошлись и отлетели в стороны. Гости закричали и стали отступать, изрыгая проклятия.

Унвер с Дроджаном дрались в грязи и молчании, двое пьяных, разозленных мужчин катались по земле, пытаясь добраться до единственного ножа. Теперь все обстояло иначе, мелькание сверкающих мечей, лязгающий танец металла. Уже через несколько мгновений трава вокруг была вытоптана и превратилась в черную жижу. Унвер все еще действовал медленно из-за выпитого, но в его глазах сверкала такая ярость, какой Фремуру еще не доводилось видеть, даже когда они сражались с людьми из городов. Одриг, крупнее Унвера и вообще самый большой воин клана, понимал силу гнева противника и больше не тратил дыхание на угрозы и оскорбления.

Фремур не мог прекратить схватку – легче было бы поймать молнию руками. Он знал, что бой прекратится только после смерти одного из противников, но Фремур не думал, что у Унвера есть шансы на победу. Он подбежал к Кульве и опустился рядом на колени, но кровь лилась так быстро, что ее было невозможно остановить. Он попытался соединить пальцами края раны, и кровь сестры начала пульсировать между его пальцами. Все происходящее напоминало страшный сон: его собственная беспомощность, крики людей, их потрясенные лица, тихие стоны умирающей сестры.

Одриг и Унвер кружили друг вокруг друга, изогнутые мечи метались в воздухе, точно клювы птиц, но ни одному не удавалось преодолеть защиту врага, а ошибки никто из них совершать не хотел. Унвер, который все еще не пришел в себя от ярости, нанес удар Одригу в лицо, а затем, когда тан парировал его своим клинком, попытался добраться до него острием меча. Он ошибся на длину ногтя, но глаза Одрига широко раскрылись, он усилил натиск, начал наносить удары, Унверу пришлось полностью перейти в защиту, и он стал медленно отступать. Круг утоптанной травы постепенно увеличивался, гости натыкались друг на друга, стараясь отойти подальше от разгоряченных противников.

Солнце стояло высоко в небе. Оба тяжело дышали, к тому же Унвер Длинные Ноги был покрыт кровью, по большей части его собственной. Он едва не утратил контроль над рукоятью своего меча, и Одриг чуть не выбил оружие из его руки, но Унвер упал на землю, несколько раз перекатился и сумел удержать меч. Ему даже удалось отбить следующий удар, который должен был оказаться смертельным. Однако острая часть лезвия меча Одрига задела левое плечо Унвера.

Теперь, когда противник получил еще одну рану, Одриг отступил на шаг, стал действовать не спеша и больше заботиться о защите, одновременно заставляя Унвера двигаться и терять кровь, чтобы окончательно его измотать. Казалось, такая стратегия не может быть проигрышной – и действительно, после очередной серии обмена ударами движения Унвера стали заметно медленнее. Он перестал атаковать и полностью сосредоточился на обороне, стараясь избежать ударов длинного клинка Одрига. Тот тут же изменил тактику – теперь он старался задеть ноги или руки Унвера и вскоре добился своего, Унвер получил еще несколько легких ранений, и все они кровоточили.

Унвер споткнулся, с трудом ушел от удара в голову, оступился и левой рукой схватился за живот. Фремур понял, что схватка подходит к концу, его затошнило, он прижал Кульву к груди, словно так мог помешать ей увидеть неизбежную смерть Унвера, но не смог смотреть ей в лицо более мгновения: ее глаза были открыты, как будто она в чем-то его укоряла.

– Я ничего не сделал, – тихо сказал он, но внутри Фремура кипела черная безнадежная ярость. – Я ничего не мог сделать.

Он услышал грохот следующих нескольких ударов и поднял глаза. Унвер стоял на полусогнутых ногах, изо всех сил отбиваясь от тяжелых ударов Одрига, который собирался с ним покончить. Окровавленная трава алыми сгустками сияла под яркими лучами солнца: Унвер получил еще несколько ранений, теперь их уже не представлялось возможным сосчитать – и вся его одежда была перепачкана кровью.

А потом, когда Одриг приготовился нанести завершающий удар, Унвер прыгнул на него, собрав все оставшиеся силы, и нанес ему удар в голову. Одриг легко отбил его собственным клинком и развернул свой меч, захватив оружие Унвера, но звук от столкновения двух лезвий получился таким странным и приглушенным, что даже Одриг, который получил возможность для нанесения смертельного удара, на мгновение заколебался, чтобы посмотреть на клинок, который отбил.

Оказалось, что Унвер нанес удар по голове тана не мечом, а ножнами, которые сорвал с пояса, и теперь их блокировал меч Одрига. А свой клинок Унвер продолжал сжимать в другой руке.

У Одрига оставался лишь миг, чтобы понять, что произошло, – кровь отхлынула от его лица, когда Унвер вонзил изогнутый клинок ему в живот с такой силой, что острие пробило праздничные одежды на спине.

Конец наступил так быстро и неожиданно, что никто из гостей даже не закричал. Колени Одрига подогнулись, он упал на Унвера, который несколько мгновений его держал, стоя на дрожащих ногах, потом отступил в сторону и позволил тану упасть в грязь.

Окровавленный Унвер молча направился к Фремуру, и гости, оказавшиеся между ними, поспешили отойти в сторону, однако высокий воин, казалось, их не замечал, словно живой шел по Долине Теней. Подойдя к Фремуру, он ничего ему не сказал, только наклонился и взял тело Кульвы из рук ее брата. Унвер едва стоял на ногах, и вес мертвого тела заставил его пошатнуться, но он сумел положить его на плечо. Затем так же молча повернулся и зашагал по загону, оставив за собой двух мертвецов, а его растрепавшиеся волосы развевались за спиной точно лошадиный хвост. Довольно долго стоявшие вокруг свадебного шатра люди молчали, глядя вслед удаляющейся фигуре Унвера.

– Не дайте ему уйти! – наконец крикнул кто-то. – Он убил тана!

– Убийца! – выкрикнул кто-то другой, и его возглас повторили многие, главным образом мужчины.

Несколько гостей, находившихся рядом с Фремуром, обнажили мечи, чтобы отправиться в погоню за Унвером, и это заставило Фремура прийти в себя. Кипевший в нем гнев все еще не находил выхода, но теперь он стал твердым как камень. Обнажив собственный меч, Фремур стукнул его плоской стороной ближайшего мужчину по руке, заставив выронить оружие.

– Что ты делаешь? – зарычал мужчина, Гездан Лысый, один из друзей, выпивавших с Дроджаном и Одригом всего час назад, и его лицо порозовело от удивления и злости. – Мы должны догнать полукровку, прежде чем он доберется до своей лошади!

– Нет. – Фремур держал свой меч перед Гезданом и остальными, как ворота загона.

В голове у него прояснилось, словно он один сохранил трезвость, в то время как остальные допились до безумия.

– Уйди с моего пути, Фремур-Мышь, – прорычал Гездан, – или с тобой будет то же самое.

Фремур приставил острие меча к его груди.

– Ты ничего не станешь делать. Одриг мертв. Мой брат тан мертв. Из чего следует, что теперь я тан клана Журавля до тех пор, пока мы не выберем нового тана на очередном сходе. Или ты станешь отрицать закон?

Гездан смотрел на него, гнев в нем боролся с удивлением, словно Фремур, которого он знал, исчез, и вместо него появился странный демон из другого мира.

– Ты?

– Я старший мужчина дома Одрига. Значит, теперь я тан.

– Но он украл тело твоей сестры! – крикнул другой мужчина. – Он ее опозорит.

– Он не станет ее позорить. Он будет скорбеть о ней, глупец, а потом похоронит. Нам вполне хватит времени, чтобы подумать о том, что сделал Унвер. Уберите мечи.

И если вы хотите кого-то похоронить, у нас есть два трупа.

– Ты сам не знаешь, что делаешь, – сказал Гездан, но после короткой паузы убрал меч в ножны.

Фремур почувствовал, как горит его лицо, ощущал жар под кожей.

– Нет. Но и ты не знаешь. И все остальные тоже. – Как только он обнажил меч, перед его глазами возникло видение: пламя горящей деревни обитателей каменных домов лижет небо, а Унвер парит над ним, словно огромная хищная птица, посланная с небес, чтобы бичевать врагов клана Журавля. – Неужели ты сам не видишь? Сегодня с нами говорили боги. Небесный Молот отправил нам послание, и мы должны его понять, прежде чем начать действовать.

И хотя он видел лишь гнев в друзьях брата, на лицах многих собравшихся появились другие чувства – не просто недоумение и ужас, но и благоговение. Даже Буртан, старый шаман, выглядел смирившимся, словно стал свидетелем не просто чего-то ужасного, но и некоего важного события. Фремур был рад, что старик понял. Быть может, остальные со временем тоже осознают, что произошло. Так бывает, однажды сказал ему отец, когда боги говорят с людьми.

Глава 40. Глазами бога

Что-то маленькое, но удивительно тяжелое прыгало на груди у Моргана, злая фейри, судя по звуку пронзительного голоса.

Он застонал и попытался отпихнуть то, что ему мешало, но оно не отставало, точно надоедливый заусенец.

– Бог ада, – сказал он. – Что ты такое?

– Ты сказал плохие слова про бога, – заметила фейри с очевидным удовольствием. – Я все расскажу архиепископу Джервису, и он тебя отлучит от церкви.

– Уйди. Сплю.

– Тебе нужно вставать, потому что сегодня ты уезжаешь, Морган. И я на тебя сердита за то, что ты не пришел и не попрощался со мной.

Он открыл один глаз. Света в его спальне было недостаточно, чтобы он мог разглядеть существо, которое устроилось на нем, но уже понял, что вредный дух – это его сестра.

– Как я мог прийти и попрощаться с тобой, если я еще не уехал?

– Ты собирался так поступить. Ты хотел уехать не прощаясь.

Он стащил Лиллию с груди и обнял, не давая вырваться.

– Я пришел в твою комнату вчера вечером, чтобы попрощаться, я думал, что уеду рано, но тебя там не было. Как ты думаешь, кто виноват?

– Мне приснился плохой сон, и я пошла в кровать к тетушке Ронер. – Его младшая сестра несколько лет назад узнала, что подругу ее матери зовут графиня Рона, но, как и во многих других случаях, Лиллия не пожелала менять свои привычки, чтобы доставить удовольствие другим. Морган и сам отличался упрямством, но в подобных вещах ему было далеко до сестры.

– И я должен был это знать? Кроме того, я не уверен, что тетушка Ронер захотела бы, чтобы и я забрался к ней в постель, Лил.

– Нет, потому что ты слишком большой и от тебя плохо пахнет.

– Врунья.

– Да, плохо. От тебя пахнет, как от брата Олова.

Он учил детей в течение года, пока его привычка воровать мелкие вещи, чтобы менять их на выпивку, не стала так очевидна, что его пришлось вернуть в аббатство Святого Сутрина. И, пока он их учил, брат Олов прятал кувшины с вином в самых неожиданных местах резиденции, чтобы иметь возможность «подкрепляться» между уроками.

Морган перекатился на бок, спиной к сестре.

– Уходи, Поросенок. Я пытаюсь спать.

– Вставай! Уже пора, и тебе нужно со мной попрощаться.

– До свидания.

– Нет, как следует. Ты должен встать и сказать как положено. Иначе ничего не получится.

– Что не получится?

– Я произнесла сегодня утром специальную молитву, чтобы бог запомнил, что ты уходишь, и пообещал мне благополучно вернуть тебя назад.

– И он? – проворчал Морган.

– Он что?

– Бог дал тебе обещание?

– Я не знаю. Не будь злым!

И она почти не сердилась, как бывало, когда он делал вид, что дразнит ее – или дразнил, что также случалось довольно часто. Морган понял, что она действительно расстроена и готова расплакаться.

Он застонал и повернулся на спину, все еще придерживая Лиллию, чтобы помешать ей себя оседлать. Его младшая сестра любила садиться на него верхом, делая вид, что он конь – очень резвый конь, если судить по тому, как энергично она пыталась на нем скакать, – но после выпитого вчера дешевого вина сегодня Морган чувствовал себя особенно паршиво. На самом деле вчера вечером он не стал засиживаться допоздна и слишком много пить, думая, что они выедут на рассвете; но, вернувшись в резиденцию после ужина, он узнал о нападении на графа Эолейра и о том, что их отъезд отложили. Однако он все равно не хотел, чтобы Лиллия продолжала прыгать у него на животе.

– Полагаю, после того как я уеду, вашему прыгучему высочеству придется отвести этого пони на пастбище и поискать настоящую лошадь. – Его шутка была встречена молчанием. Он посмотрел на Лиллию, которая лежала, уткнувшись носом ему в ребра. По ее щекам катились слезы. – Почему ты плачешь, Поросенок?

– Ты знаешь почему! Ты знаешь.

– Потому что я уезжаю.

– Да. Опять! Ведь ты только что вернулся!

– Не я это придумал.

– Мне все равно, пусть ты даже никогда не станешь мужчиной. Я не хочу, чтобы ты уезжал.

– Стану мужчиной?

– Так сказала тетушка Ронер. «Он должен отправиться в мир и стать мужчиной». Так она сказала.

Морган нахмурился и собрался сесть, для чего ему пришлось освободиться от печального семилетнего ребенка. Слова Роны его рассердили, хотя ему всегда нравилась аристократка-эрнистирийка. Почему все считают, что он не может достичь зрелости? Он неплохо владеет мечом, умеет скакать на лошади, пьет наравне с лучшими из них, да и с женщинами у него все в порядке. В его возрасте дедушка чистил кастрюли и сковородки в кухне замка. И виноват ли он в том, что не нашлось Короля Бурь, который устроил бы для него войну, или короля Элиаса, или Красного Священника Прайрата?

Мысль о Красном Священнике заставила Моргана вспомнить о том, что, как ему показалось, он видел в башне; и его реакция была настолько сильной, что Лиллия это заметила.

– Если ты замерз, забирайся под одеяло, – сказала она. – Мы сделаем палатку.

– Нет, никаких палаток, Поросенок. Мне действительно пора вставать и готовиться к отъезду. – Во всяком случае, так он думал. – Сколько сейчас времени?

– Одиннадцать часов.

– Проклятье!

– Ты сказал еще одно слово против бога!

– Вовсе нет. Давай, подвинься, чтобы я мог спустить ноги. – Он поставил ступни на холодный пол, с трудом удержавшись от еще более выразительных ругательств. – Ты уверена, что уже одиннадцать? Где Мелкин?

– Он ушел проверить, в порядке ли твое снаряжение. Именно он сказал мне, сколько сейчас времени.

Из чего следовало, что это правда. Мелкин был не самым лучшим оруженосцем, но почти всегда знал время. Едва ли не главной мечтой его жизни, как он однажды признался принцу, были часы, за которыми он мог бы ухаживать. Морган не мог себе представить более скучного занятия во всех землях Светлого Арда, чем сидеть в башне и присматривать за часами.

– Пойди и найди чего-нибудь поесть, – попросил он сестру. – А я помоюсь и надену чистую одежду. Мне предстоит встретиться с мамой – о да, еще нужно увидеться с дедушкой и бабушкой перед отъездом, не сомневаюсь, что они мне снова напомнят, какой я бесполезный дьявол и как поиски фейри в диких пустошах помогут мне стать достойным человеком.

Лиллия внимательно на него посмотрела:

– Ты и в самом деле должен навестить настоящих фейри?

– Думаю, да. – В постели было гораздо легче сидеть, если ты не пил всю ночь. Он почти забыл, как это бывает. – Если мы их вообще найдем. Но не совсем фейри. Ты ведь видела женщину наверху, не так ли? Как ты думаешь, она настоящая фейри?

– Да, Морган. У нее глаза, как у кошки. И она ужасно худая!

– Ну, мы повезем ее к фейри, чтобы они помогли ей поправиться.

– Она может молиться богу. Так говорит отец Нуллес. Бог ее исцелит. Но фейри не молятся богу. Они даже в него не верят.

– Ну, тогда бог, скорее всего, не станет ее исцелять, чтобы это сделал кто-нибудь другой. Ты ведь не хочешь, чтобы она умерла?

Глаза Лиллии округлились.

– О нет! Это было бы очень плохо.

– Вот почему мы должны отвезти ее домой, к собственному народу, понимаешь? Чтобы они дали ей лекарство фейри. И, кстати, о волшебных вещах, от которых людям становится лучше, как насчет еды?

– Дедушка сказал, что если ты хочешь поесть перед путешествием, тебе нужно спуститься вниз и сделать это вместе со всеми.

– Да, дедушка может так сказать. – Морган нахмурился, но увидел обиженное выражение, появившееся на лице Лиллии. – Знаешь, я уверен, он вовсе не имел в виду, что никто не может сходить на кухню и посмотреть, нет ли там… чего-то. Ну, то, что все равно бы пропало, если ты понимаешь, о чем я.

Она бросила на него еще один неодобрительный взгляд:

– Но это будет кража.

Морган вдохнул:

– Однажды, когда я стану правителем, а ты самой важной леди, все это будет принадлежать нам.

Она смотрела на него, подозревая, что в его словах кроется какой-то подвох.

– И что?

– И вот что: если ты найдешь на кухне какую-нибудь еду, это не воровство. Просто я возьму ее у себя взаймы. Ну, ты меня понимаешь?

Лиллия наморщила лоб, а потом встала.

– Ты не станешь запирать дверь, как всегда делаешь, когда я ухожу?

– Нет, если ты быстро вернешься, в противном случае я буду на аудиенции с дедушкой и бабушкой. Так что поспеши!

Лиллия с сомнением посмотрела на него, не уверенная, что Морган говорит правду.

– Ты обещал, не забудь. Не запирай дверь.

– Я не стану. Но возвращайся скорей, Поросенок. Я ужасно хочу есть!

Несколько мгновений после того, как она ушла, Морган просто сидел на краю постели, наслаждаясь тишиной, но что-то продолжало его тревожить. Он будет скучать по сестре, наконец сообразил Морган, и сердце у него сжалось. Прежде он об этом не думал, но сейчас понял, что так и есть. Конечно, он будет скучать по замку и городу, по друзьям и любимым местам, и даже по матери, дедушке и бабушке, что бы они о нем ни думали. Но больше всех ему будет недоставать маленькой и очень непростой девочки.

* * *

Его мать, принцесса Идела, находилась в своих покоях в окружении фрейлин, которые вышивали и сплетничали. Еще не наступил полдень, но уже стояла жара, и одна из младших горничных ходила по комнате с большим веером и старалась немного охладить воздух.

Морган опустился на колено, взял прохладную руку Иделы и поднес ее к губам.

– Я пришел пожелать тебе доброго утра, мама.

– Я опустошена, – заявила она, хотя по ее голосу Моргану так не показалось. – Я просто не знаю, что сказать, кроме того, что я не буду знать покоя, пока ты не вернешься, мой дорогой сын.

– Это не должно занять много времени. Во всяком случае, я надеюсь. Граф Эолейр сказал, что мы вернемся до конца лета.

– О, это так ужасно! Подумать только, кто-то хотел причинить ему вред. Несчастному старому человеку! Как граф чувствует себя сегодня утром?

Морган стиснул зубы, но постарался улыбнуться.

– Я не знаю, мама. Я еще не успел спуститься вниз. Сначала я зашел к тебе, чтобы попрощаться.

– Какой хороший сын. – Она повернулась и улыбнулась фрейлинам. – Теперь вы понимаете, почему я буду так сильно по нему скучать?

Дамы заулыбались Моргану, принялись кивать и что-то бормотать в ответ. Часть фрейлин была едва ли старше Моргана, и многие из них весьма хорошенькие, но ему казалось, что они вне его досягаемости, и ему даже их не понять, словно они принадлежали к чуждой расе, вроде женщины-ситхи, которую им с Эолейром предстояло вернуть на родину.

– Я таков, каким ты меня вырастила, мама.

– Ну, не скажи! – вскричала она. – Я не могу принять на себя вину за все. Часть твоих приключений связана с грубой компанией и не имеет ничего общего с тем, чему тебя учила я.

Он попытался улыбнуться:

– Весьма возможно. В любом случае меня уже ждут внизу – скоро мы уезжаем, ведь нам необходимо добраться до Вудсалля до наступления темноты.

Мать покачала головой:

– О, мне даже думать не хочется о твоем путешествии в Альдхорт и вообще куда-либо. Этот лес пользуется дурной славой. Обещай, что будешь молиться по утрам и вечерам, что бы ни случилось, и не снимать с шеи знак Святого Дерева. Обещай!

– Я обещаю.

– Хорошо. Потому что даже в мирные дни дьявол не прекращает своей работы по всему миру. Вот, я хочу сделать тебе подарок. – Она наклонилась и после недолгих поисков в корзинке для шитья нашла Книгу Эйдона, маленькую, но в красивом переплете. – Это принадлежало моей матери, – продолжала Идела. – Она подарила ее мне, когда узнала, что я уезжаю в Эрчестер, чтобы выйти замуж. Моя мать считала город средоточием греха, где в каждом переулке бродят грабители.

– И была не так уж далека от истины.

Принцесса Идела неожиданно захихикала:

– Мне так и не позволили убедиться лично. Ты ведь понимаешь, что будущей невесте не разрешено разгуливать по городу? В особенности дочери герцога. Ну, во всяком случае, без стражников и дуэньи. – В ее голосе послышалось огорчение. – Возможно, это было бы волнительно… – Она восстановила ход своих рассуждений. – В любом случае ты должен постоянно носить книгу с собой. Ее сделали монахи монастыря Святого Истрина, и она обеспечит твою безопасность. И ты должен мне обещать ее читать каждый день, когда будешь останавливаться на отдых. Обещай!

Морган постепенно начал путаться в обещаниях, которые давал женщинам своей семьи.

– Конечно, мама. – Он взял книгу и наклонился вперед, Идела подставила ему щеку, и он ее поцеловал. – Спасибо, я буду на нее смотреть и вспоминать о тебе.

– Не смотри на нее! Ее нужно читать! – Она сказала это со странным ударением, которого Морган не понял.

– Как я уже сказал, конечно. Я буду ее читать. – Морган выпрямился. – А теперь мне действительно пора.

– Передай графу Эолейру, чтобы он хорошо заботился о тебе. Ты бесценен, и не только из-за того, что являешься наследником. Ты бесценен для меня.

Морган кивнул, но он знал, что никакая угроза на свете, даже огнедышащий дракон в компании с норнами, не заставят его сказать графу Эолейру, чтобы тот хорошо о нем заботился потому, что он бесценен для своей матери.

Он поклонился фрейлинам, которые заулыбались и произнесли на прощание тихие вежливые слова, еще раз поцеловал руку матери и вышел.

– Каждое утро и каждый вечер! – крикнула она ему вслед.

– Обязательно! – крикнул он в ответ.

Когда Морган наконец оказался в коридоре, он засунул книгу Эйдона под рубашку. Священная книга его бабушки. Может быть, между женщинами, желающими сделать из него настоящего мужчину, существует тайный сговор? Или они намерены ему в этом помешать? Морган не знал правильного ответа.

* * *

Он нашел деда в тронном зале, где тот сидел в своем кресле, а не на королевском троне, что Морган всегда находил непонятным и раздражающим. Зачем вообще ставить трон, к тому же легендарный, сделанный из костей настоящего дракона, если им не пользоваться?

«Когда я стану королем, то буду сидеть только на нем, – промелькнула в сознании Моргана мрачная мысль. – Если, конечно, до этого дойдет. Если предсказание тролля окажется неверным».

Мысль о Сненнеке заставила его вспомнить ночь, проведенную наверху Башни Хьелдин. Какая-то его часть хотела во всем признаться дедушке и бабушке, поведать им про открытый люк и безволосый призрак в красном одеянии, но сейчас все, что тогда произошло, казалось ему нереальным обрывком плохого сна. Видел ли он фантом до того, как ударился головой, или после? К тому же Морган знал: если он расскажет, дедушка рассердится еще сильнее. Он пошлет людей в башню, чтобы они ее открыли, а когда там ничего не найдут, весь Хейхолт будет полон смешных историй о «призраке принца Моргана». При свете дня он все больше верил, что призрак был лишь обманом зрения, застоявшимся воздухом давно закрытой башни, а также беспорядком в его собственных потрясенных мозгах. И все же какая-то часть сознания убеждала его, что ему следовало поведать кому-нибудь о своем видении.

Его дед беседовал с Эолейром, который сидел рядом с ним в кресле королевы, позволение он, очевидно, получил из-за раны – Морган увидел, что у него перевязаны плечо и ключица. В остальном тронный зал был пуст, за исключением нескольких застывших в тени стражников, что показалось принцу странным, ведь обычно здесь толпились люди, как в маленьком городе.

– О, хорошо, что ты пришел, – сказал король, как только увидел Моргана. – Нет, не надо опускаться на колено. – Он снова повернулся к графу: – А Тиамак и его жена уверены?

Эолейр устало улыбнулся. Несмотря на бледность, он выглядел здоровым.

– Да, они уверены. Это всего лишь царапины. Конечно, они кровоточили, но по большей части совершенно безвредны.

– Безвредны? Едва ли, если судить по луже крови, которую я видел. В ней мог бы поплавать ребенок. Тебе повезло, что все произошло именно там, где твои раны смогли сразу перевязать.

– Прошу прощения, ваше величество, граф Эолейр, – сказал Морган, – но я почти ничего не знаю о том, что произошло. Однако рад слышать, что с вами все в порядке, милорд. Вы действительно готовы отправиться в путешествие?

– Рана поверхностная, благодарение богам. Нападение стало для меня огромной неожиданностью, а в процессе борьбы у меня закружилась голова. Путешествие по хорошим королевским дорогам пойдет мне на пользу. Со мной все будет в порядке.

– Что за безумец на вас напал?

Эолейр осторожно покачал головой.

– Эрнистириец, который около года работал в пекарне замка, тихий и замкнутый. Никто не слышал, чтобы он говорил что-нибудь плохое обо мне или о ком-то другом. Он был чем-то расстроен, и я попытался ему помочь. Я даже не знаю, хотел ли он причинить вред именно мне – он не мог знать, когда я там появлюсь.

– Благодарение богу, что вы не получили более серьезной раны, – сказал Морган. Он бы не возражал, если бы путешествие пришлось отложить, но только не за счет здоровья достойного немолодого человека. – Вы убили того типа?

Эолейр грустно рассмеялся:

– Как я уже сказал, у меня закружилась голова. Мне лишь удалось помешать ему нанести более серьезный удар, а потом подоспела помощь.

– Я рад, что все обошлось.

– Как и все мы, – вмешался король. – Пасеваллес пытался выяснить, чего хотел этот человек, или он просто безумен, но ему так ничего и не удалось узнать.

– Я не думаю, что нападение спланировано заранее, – сказал Эолейр. – Все произошло слишком быстро. Просто какой-то безумец, бормотавший, что «его призвали». Быть может, он последовал за мной с нашей родины с какой-то безумной обидой или обратил на меня внимание из-за того, что я заговорил с ним на эрнистирийском языке. Ваше величество, я оставлю вас, чтобы вы могли попрощаться с принцем, а я проверю последние мелочи. – Он повернулся к Моргану: – Когда прозвучит полуденный колокол, ваше высочество?

– Я там буду. – Но теперь Морган испытывал тревогу.

А вдруг Эолейр слишком слаб, чтобы руководить миссией? Или умрет во время путешествия? В конце концов, он ведь немолод. И тогда на плечи Моргана ляжет еще большая ответственность. И не приходилось сомневаться, что, если что-то пойдет не так, виноват будет он.

– Итак, юноша, – сказал король. – И вот мы здесь. Нет, точнее, ты здесь, и тебе предстоит исполнить миссию по поручению Верховного Престола. Как ты себя чувствуешь?

Морган знал, что хотел услышать дедушка, хотя чувствовал себя как танцующая собака хирки.

– Я чувствую, что это огромная честь, ваше величество.

Все мысли о том, чтобы рассказать королю о том, что произошло в Башне Хьелдина, исчезли, как последние песчинки в песочных часах. Если они не хотят, чтобы он оставался здесь, зачем им знать, что он видел?

Король почувствовал его неискренность и застал Моргана врасплох.

– Перестань пытаться продать мне ветку дерева, на которой казнили Эйдона. Я спросил, какие чувства ты испытываешь, а не о том, что, ты думаешь, тебе следует сказать.

– Ладно. – Моргану не нравилось, когда кто-то, пусть даже король, так резко его осаживал. – Я чувствую, что вы хотите от меня избавиться, ваше величество.

Дедушка посмотрел на него с удивлением и обидой.

– Ты действительно так думаешь? Милосердный Риаппа, ты и правда так думаешь?

– А почему я должен думать иначе? Вы только и делаете, что меня осуждаете, с тех самых пор, как я себя помню. – Он оглядел тронный зал. – А где королева?

– Что?

– Где королева? Ей стыдно со мной попрощаться? Или она слишком рассержена из-за того, что ты заставил ее согласиться?

На мгновение лицо короля покраснело, и принц, которого точно так же переполнял справедливый гнев, приготовился услышать крик. Но вместо этого – и теперь пришел черед Моргана удивляться – король рассмеялся и откинулся на спинку кресла.

– Ну, мне следовало ожидать чего-то подобного, не так ли? Нет, королева тебя не избегает. Твоя бабушка придет, чтобы тебя проводить. Я просто хотел поговорить с тобой наедине.

– Ну, мы поговорили. Я могу идти?

Лицо короля потемнело, точно небо перед дождем.

– Клянусь Священным Деревом, мальчик, неужели ты действительно считаешь, что я настолько плохо к тебе отношусь?

– Я ничего такого не говорил, но я думаю, что, наверное, так и есть. Я лишь сказал, что ты постоянно меня осуждаешь, но ты и сам говорил это много раз. Хочешь забрать свои слова обратно?

– Проклятье, нет! Я осуждаю не тебя, юноша, я осуждаю то, что ты делаешь. Турниры, азартные игры, выпивка, посещение веселых домов и твои друзья, которые в два раза тебя старше, но в два раза глупее! Я уже не говорю о том, что ты забрался на вершину проклятой башни посреди ночи. Ты имеешь хотя бы смутное представление, юноша, о дьяволе, который там похоронен? Ты хоть что-то знаешь?

Холод окутал сердце Моргана, когда он вспомнил о призрачной лысой голове, но он твердо решил не показывать своего страха.

– Я слышал истории, сир. Слухи и сплетни, чтобы пугать детей.

Теперь, после того, что он там видел и пережил, Морган уже так не думал, но не собирался признаваться в этом деду – тогда получилось бы, что он соглашается с тем, что тот прав во всем.

– Значит, по-твоему, это сплетни и слухи? – прорычал король. – Хочешь узнать, что я там видел в ту ночь, когда бежал из замка? В те времена я едва ли был старше, чем ты. Там принесли в жертву человека, аристократа нашего королевства, ему перерезали горло Белые Лисы, которые использовали его кровь для того, чтобы скрепить союз между королем Элиасом и самим Королем Бурь. А знаешь ли ты, кто организовал сделку? Прайрат, человек, на башню которого ты так глупо залез.

Морган вздрогнул. Проблема состояла в том, что король был прав – он поступил глупо. Но легче от этого ему не становилось.

– И чего мне следовало бояться? – резко спросил он. – Норнов с белыми когтистыми руками, которые могли вылезти из всех щелей, чтобы утащить меня в ад? Призрака безумного священника? Или крыс? В старых зданиях их полно, так говорят, а их шорох ошибочно принимают за шаги привидений.

Саймон покачал головой:

– Я был в той башне, мальчик, когда Прайрат еще не умер. И, если бы ты видел четверть того, чему стал свидетелем я, то никогда бы так не шутил. Крысы! Если бы только!.. Благословенная Элизия, пожалуйста, прости глупого юношу, потому что он ничего не знает.

– Если это все, что вы хотели мне сказать, ваше величество, то мне пора идти. С вашего разрешения, конечно.

Несколько мгновений они оставались в неподвижности, Морган, на одном колене, но готовый подняться, и его дед, который наклонился вперед на своем простом троне и разочарованно теребил бороду.

– Ну что ж, – наконец заговорил король. – Ты можешь идти. Но настанет день – я молюсь, чтобы он настал, – когда ты оглянешься назад и поймешь, что мы с твоей бабушкой хотели для тебя только самого лучшего.

– И в тот день, уверен, я вас отблагодарю. – Морган встал, он с трудом скрывал, что дрожит от гнева, печали и других чувств, названия которых не знал. – Но сейчас мне кажется, что вы хотите только одного: чтобы я ушел – и оказался там, где я, мое плохое поведение и сомнительные друзья больше не будут создавать вам проблемы. На самом деле ни один из вас никогда ничего ко мне не испытывал. Ни вы, ни моя благословенная мать, ни даже отец.

Лицо короля исказилось – Морган не сомневался, что это ярость, но ему уже было все равно. Неужели он должен беспокоиться о том, чтобы старик остался в хорошем настроении, отправляя его в напрасное, никому не нужное путешествие?

– В тебя вселился дьявол, мальчик? – Рука короля задрожала, когда он поднял ее, словно пытался от чего-то защититься. – Плохо уже то, что ты говоришь ужасные вещи о нас, тех, кто так долго о тебе заботился, но твой отец? Клянусь священной кровью Искупителя, твой бедный отец тебя любил!

– Да, конечно, любил… некоторое время. – Морган неуклюже поклонился. – А теперь я ухожу по вашему приказу, ваше величество.

Морган повернулся и решительно направился к двери, ожидая, что король Саймон скажет что-нибудь ему вслед, но тот молчал – несомненно, ярость мешала ему говорить. Это уже не имело значения: его дед выиграл спор просто потому, что был сильнее.

«Нельзя одержать победу, когда сражаешься с королем, – подумал Морган. Он не стал оборачиваться, когда выходил из тронного зала. – Король всегда побеждает. Но наступит день, и королем стану я».

Лорд-канцлер Пасеваллес стоял у самого высокого окна Башни Святого Дерева и наблюдал, как процессия покидает замок. Он собирался проводить принца Моргана и Мастера Престола, но когда пришло время, к своему удивлению, обнаружил, что охвачен болезненными воспоминаниями. Стоял ясный, теплый день, когда его отец и дядя отправились в Наббан, связав свою судьбу с принцем Джошуа, Камарисом и их армией в великой войне. Тот давний день стал для него смесью гордости, надежды и страха, которые он разделял с толпой, когда их любимые уходили в неизведанное. Он был тогда ребенком и выкрикивал приветственные слова, не испытывая ни малейших сомнений, возбужденный тем, что его дяде барону Серридану и отцу Бриндаллесу предстояло совершить поразительные дела ради замечательного народа. В конце концов, если сэр Камарис, величайший воин столетия, быть может, даже всех столетий, появился после того, как все уже перестали надеяться на его возвращение, разве они могли потерпеть поражение?

И они победили. Более того, именно здесь, в Хейхолте, они отправили восставшего из мертвых Короля Бурь обратно в ад и одержали верх над его смертными приспешниками, королем Элиасом и его магом-священником Прайратом. Но не все, кто сражались против них, дожили до конца войны: отец Пасеваллеса и его дядя больше никогда не увидели свой дом, и после этого ткань его жизни начала распадаться.

Все детство Пасеваллес жадно поглощал истории о героизме и рыцарских идеалах, но после смерти отца они потеряли смысл. В войне Короля Бурь погибли не только обычные люди.

Пасеваллес смотрел на поток людей, пеших и конных, покидавших замок и направлявшихся к воротам. Сверху маленькая армия казалась единым существом, одним из тех чудовищ, что живут вдоль берегов Кинслага, не обремененных разумом, что не мешает им изредка появляться на поверхности и пожирать всех подряд. Как отнесутся ситхи к армии смертных? Будут ли они ее приветствовать, как рассчитывали король и королева, или постараются избежать встречи с ними, как с опасными существами.

Пасеваллеса не радовало, что принца Моргана, наследника Престола, отправили с этой миссией. Все, за что он боролся с тех пор, как стал лордом-канцлером, его напряженная работа и тонкая политика, станут бесполезны, если принц погибнет. И все же король Саймон и королева Мириамель настояли на том, чтобы отослать принца. Их решение казалось Пасеваллесу таким легкомысленным и глупым, что сейчас он даже радовался, что оказался в самой высокой башне замка.

«Понимают ли они, как близки к потере, которая может случиться в любой момент? Понимают ли, что Судьбе по силам забрать их любимых – просто смести прочь, словно крошки со скатерти?»

Он увидел внизу вспышку светлого золота – волосы принца: Морган сбросил капюшон, чтобы поцеловать бабушку в щеку, и Пасеваллес, наблюдая за ними, почувствовал себя вором или шпионом.

«Быть может, иногда такие же чувства испытывает бог? Когда он смотрит на нас, но ничего не делает? Как шпион?»

Странная, тревожная мысль, и Пасеваллес постарался отбросить ее прочь. Он подошел к соседнему окну и высунулся наружу, чтобы видеть графа Эолейра, который разговаривал с командиром сопровождавшего их взвода эркингардов. Пасеваллес подумал, что ему будет не хватать Эолейра: граф принадлежал к тем людям, которых лорд-канцлер хорошо понимал, ведь Мастер Престола тоже пережил трагедию. Как и Пасеваллес, Эолейр знал, что могущественные Небеса могут уничтожить все, что создано человеком, посмеяться над любыми надеждами и планами. И все же рядом, всего в нескольких ярдах от Эолейра, находился епископ Джервис, который помахивал кадилом и повторял молитвы, словно рассчитывал, что его тонкий голос привлечет внимание самого господа.

«Я сегодня рассержен, – сказал себе Пасеваллес. – Я должен быть осторожен. В таком настроении нельзя принимать решения».

Но в некоторые дни старые раны болят особенно сильно, и он ничего не мог с этим поделать – оставалось лишь держаться в такие моменты подальше от других людей.

Пасеваллес посмотрел на небо. Ну, хотя бы оно сулило хорошие предзнаменования. Ветер нес несколько облаков, подобных овцам, отбившимся от стада и угнанным тритингами, но в остальном небо оставалось синим и чистым.

До Пасеваллеса донесся одинокий зов трубы, за ним последовало еще несколько, а лорд-канцлер продолжал наблюдать за процессией с принцем и Эолейром во главе, которая вошла в ворота Нирулаг и двинулась по Главной улице через Эрчестер. Какими маленькими они кажутся! Какими далекими! С такой высоты он все еще мог разглядеть принца Моргана, но, когда он, как и многие его спутники, повернулся, чтобы посмотреть на свой дом, Пасеваллес уже не видел лица принца. Он стал всего лишь актером в представлении, как и все остальные.

«Как все мы, – подумал Пасеваллес. – Принимаем ту роль, которую дает нам бог, и благодарим за нее, хотя не знаем заранее, станем мы героями истории или объектами насмешек. Слишком много горечи, – сказал он себе, – на самом деле слишком много печальных мыслей. У меня полно работы».

Лорд-канцлер отвернулся от окна и не стал смотреть, как принц, граф и их спутники прошли через ворота Хейхолта и оказались в большом и опасном мире.

Глава 41. Орда Эрна

По Фростмаршу промчалась весенняя буря, на черном горизонте клубились и метались вихри, скрывая горы, словно кто-то вылил ведро смолы на северную часть мира, и Элин подумал, что облачный фронт кажется живым.

– Скоро буря доберется до нас, – сказал один из солдат, который догнал Элина на вершине холма. – Задолго до того, как мы войдем в Карн Инбарх.

– С этим ничего не поделаешь. – Как и все остальные в отряде, Элин надел капюшон, чтобы защититься от усиливающегося ветра, когда последний час дня превратился из обычного в грозовой и темный, точно чернила. – Нам нужно двигаться быстрее и постараться опередить худшую часть бури.

Его оруженосец Джарет покачал головой:

– Даже Бриниох в своей серебряной колеснице не сможет ее опередить, сэр. Я уверен, что в пределах часа стемнеет, луга все еще мокрые и грязные после зимы, и в них полно ям. Кони поломают лодыжки, или мы свернем себе шеи.

– Клянусь поясом Багбы! – Элин придержал коня и повернулся, чтобы посмотреть на северное небо.

Конечно, Джарет был прав – буря больше походила на лавину, чем на обычную непогоду; нечто, способное прокатиться по ним и раздавить, а не просто промочить. И все же его дядя Эолейр настаивал, что письмо должно быть доставлено графу Мурдо как можно быстрее. Элину очень хотелось узнать, что в нем написано, чтобы понимать, до какой степени следует рисковать, но граф Эолейр твердо заявил, что никто, кроме Мурдо, не должен открыть письмо, а если возникнет вероятность того, что оно может попасть в чужие руки, его необходимо уничтожить.

Сэр Элин не знал, что там написано, но не сомневался, что его содержимое как-то связано с королем Хью, а Хью уже успел всем показать, что он не склонен к милосердию, поэтому Элин держал факт существования письма в тайне даже от собственных людей. Но это им не поможет, если они заблудятся в темноте или свалятся в ущелье. Кроме того, в этой части южного Фростмарша рыскали разбойники. Отряд Элина был хорошо вооружен, и они легко разберутся с обычными ворами, но не с организованными бандами вроде Воронов Фланна или скалияров, которые иногда заходили далеко на юг.

Один из молодых солдат, выросший в пограничных краях Эрнистира, откашлялся и сказал:

– Сэр?

– Что такое, Эван?

– Мы не так далеко от Башни Дунат.

– Ты имеешь в виду пограничную заставу? И сколько до нее?

Молодой солдат приподнял забрало и, прищурившись, посмотрел в сторону горной долины.

– Если я не ошибаюсь, сразу за горами начинается долина Инискрич.

– Инискрич? Так близко?

– Мы скакали довольно быстро, сэр Элин, – сказал он извиняющимся тоном.

– Клянусь стариком Одноруким, похоже, ты прав. – Элину даже показалось, что он уже различает вдалеке башню, но он знал, что это может быть одним из фокусов непогоды: на самом деле башня находилась слишком далеко, чтобы ее увидеть. И все же они могли до нее добраться через час напряженной скачки. Они наверняка промокнут, но зато получат возможность обсушиться и провести ночь под крышей, пока буря не стихнет. И, хотя письмо графу Мурдо наверняка очень важное, оно подождет еще один день. К тому же у них просто не было выбора.

Элин повернулся к своему отряду:

– Давайте поблагодарим богов, что с нами Эван, который сообразил, в какой части мира мы находимся. А также помолимся Мирче, чтобы она немного сдержала потоки ливня, пока мы не доберемся до приграничной заставы.

Джарет плотнее запахнул плащ.

– И будем надеяться, что у них еще горит огонь на кухне, а пробка остается в бочке с элем. Нам всем потребуется тепло, чтобы согреться, когда мы туда доберемся.

Элин улыбнулся, но покачал головой:

– Боюсь, нам придется разжигать собственные костры, друг мой. Башня почти наверняка пустует. Король Хью отозвал гарнизон, стоявший в Башне Дунат, и я сомневаюсь, что замена из Риммерсгарда прибудет туда до того, как высохнут дороги на севере. Едва ли мы обнаружим там кого-то, кроме летучих мышей или филинов.

– Не говорите так, сэр Элин. – Молодой Эван неожиданно побледнел. – Есть вещи… – Он не сумел найти нужных слов и только покачал головой. – Я здесь вырос. В этих горах водятся очень плохие существа. И не все из них естественного происхождения.

– Естественного или нет, им придется иметь дело с достойными воинами из Эрнистира, если они окажутся агрессивными, – весело заявил Элин, хотя внутри у него поселилась тревога. Он рассердился на Эвана из-за того, что тот поделился своими крестьянскими суевериями с остальными, помешав маленькому отряду испытать облегчение. – А если плохие существа попытаются помешать нам согреться и просушиться, они сами проведут ночь на Фростмарше, удивляясь, как такое могло произойти!

* * *

Основной фронт бури уже почти их догнал, передовые облака мчались, опережая ветер и швыряя на землю холодный дождь, когда отряд сэра Элина скакал через горы. Пока они поднимались по склону, мимо метавшихся на ветру веток деревьев, Элин услышал несмолкающий рев впереди, словно храпел чудовищно огромный спящий медведь. Добравшись до вершины холма, они увидели источник звуков – могучий Инискрич, чьи вздувшиеся воды цвета тусклого олова с белыми барашками неслись вперед, гарцуя в пенном танце.

В дальнем конце, до которого было еще довольно далеко, над рекой вздымалась Башня Дунат, прямоугольная масса темного камня, которая словно выглядывала из-за деревьев, чтобы получше рассмотреть окружающий мир. Когда-то, много лет назад, во времена империи Тестейна, башня являлась домом аристократа, построенным на важной границе между королевскими землями и враждебными северянами. Прежние враги заключили мир, однако север все еще нес угрозу, и Башня Дунат стала пограничным фортом, защищавшим эти земли от Белых Лис, обитавших в горах Норнфеллс, и ее поочередно охраняли маленькие гарнизоны из Эрнистира и Риммерсгарда.

Дождь лил все сильнее, и падающая на капюшон Элина вода больше походила на град.

– Нам осталось сделать последний рывок, парни, – крикнул он, – и мы окажемся под крышей!

Он пришпорил коня, скакун поскользнулся, но восстановил равновесие и помчался вдоль гребня горы. Солдаты последовали за ним, и стук копыт по грязной земле на короткое время заглушил рев реки и бури.

* * *

Когда они приблизились к крепости, следуя вдоль русла бурлящей реки на безопасном расстоянии от склона холма, Элин с удивлением обнаружил, что в окнах башни горит свет. Ветер и дождь были настолько сильными, что править лошадью и о чем-то думать Элин не мог, но он собственными глазами видел, как прежний гарнизон возвращался в Эрнисдарк, прежде чем отправился выполнять поручение графа Эолейра. Он мог лишь предположить, что риммеры успели прибыть сюда раньше, чем он думал.

Его солдаты, естественно, радостно закричали, увидев жизнь посреди холода, проливного дождя и темноты, но им совсем не понравилось, когда они обнаружили, что ворота башни плотно закрыты и никто не отвечает на их стук. Элин и сам не знал, как долго они стояли в темноте, под струями дождя и клочьями белой пены, которую швыряла им в лицо разъяренная река, отчаянно промокли и замерзли, продолжая стучать в ворота.

– Неужели меня никто не слышит? – прокричал Элин, продолжая стучать по окованному железом дереву тупой стороной копья. – Я Элин, рыцарь короля Хью, из Эрнисдарка. Впустите нас, ради любви великого Бриниоха!

Наконец на крыше сторожевой башни появилось лицо.

– Эй, там, внизу! Вы эрнистирийцы?

Элин с недоумением и облегчением узнал голос соотечественника.

– Да. Я сэр Элин, мы пришли из Эрнисдарка. Вы нас впустите?

Голова исчезла, оставив его вопрос без ответа.

– Эти люди сошли с ума? – пробормотал оруженосец Джарет. – Они же видят, что мы такие же эрнистирийцы, как они. Почему они нас не пускают?

Наконец, когда им уже казалось, что их оставят на пустынной дороге, и буря унесет их прочь или они замерзнут до смерти, ворота со скрипом стали открываться, и им в лицо ударил свет факелов.

Элин снова удивился, когда его отряд въехал во двор башни. Вооруженные люди, которые их окружили, не носили никаких эмблем, ни стражников-эрнистирийцев, ни риммеров, которые должны были прийти им на смену, и на мгновение Элин испугался, что они попали к разбойникам.

– Кто вы такие? – резко спросил он. – Кто ваш командир?

Мужчина с худощавым, иссеченным ветром лицом и носом, похожим на клюв хищной птицы, шагнул вперед.

– Я, сэр Элин, – сказал он на превосходном эрнистирийском.

– Откуда вам известно мое имя?

– Будет легче все объяснить внутри, под крышей. Вы и ваши люди промокли.

Элин со своим отрядом вошел в башню. Первый этаж занимали конюшни; их лошади присоединились к более чем дюжине лошадей, которые там находились. Потом они поднялись в главный зал, где в огромном камине пылал огонь и их дожидалось несколько мужчин. Здесь освещение было лучше, и Элин наконец сумел различить эмблему на броши, которая удерживала плащ командира.

– Вы Серебряные Олени! – удивленно сказал он.

– Да, все мы, – подтвердил мужчина с ястребиным лицом. – Меня зовут Самреас, я лейтенант отряда. Я узнал вас, сэр Элин, потому что видел при дворе.

– Но что здесь делают королевские гвардейцы? – Элину показалось, что он видит усмешки на лицах солдат, и это показалось ему странным – ведь он задал самый обычный вопрос.

Олени были отборным отрядом короля Хью, большая их часть ветераны Второй войны с тритингами. Кроме того, поговаривали, что часть из них осталась в степях, когда остальные вернулись в Эрнистир, и стали наемниками у местных танов.

– Королевские дела, естественно. Присаживайтесь у огня, согрейтесь. Я скажу капитану, что вы здесь.

Элину оставалось лишь смотреть, как Самреас поднимается по лестнице. Люди Элина уже стаскивали промокшие плащи и старались сесть поближе к огню, но их командир испытывал тревогу. Что могли делать солдаты элитной гвардии короля в столь отдаленном месте? Может быть, и король здесь? Нет, Хью наверняка не стал бы путешествовать с таким маленьким отрядом: судя по тому, что Элин видел, в башне находилось не более половины обычной роты.

Довольно скоро Самреас вернулся с плотным мужчиной среднего возраста с усами и длинными бакенбардами, которые многие эрнистирийцы стали носить после Второй войны с тритингами. Элин его узнал, хотя они виделись всего несколько раз.

– Барон Курудан, – сказал он. – Благословение Бриниоху за крышу и огонь в камине. Значит, вы командуете этими людьми?

– Да, в уплату за мои грехи. – Барон усмехнулся и протянул руку: – Добро пожаловать, сэр Элин. Я сражался вместе с вашим двоюродным дядей в Стеффлоде. Как он? Как его здоровье?

Элин пожал его руку. У барона была сильная кисть.

– Граф Эолейр ведет себя как человек в половину своего возраста. Он лишь недавно вернулся после долгого путешествия, отправился в новое, и снова по поручению Верховного Престола.

– О да. Я видел его в Эрнисдарке всего месяц назад.

– Прошу меня простить, барон, но что Серебряные Олени здесь делают?

Курудан махнул крупной рукой:

– Я могу задать вам такой же вопрос, сэр, – что могло привести родственника знаменитого графа в этот удаленный от цивилизации уголок? Давайте выпьем и поговорим. Я полагаю, мы сможем накормить ваших людей и дать им промочить горло, не так ли, Самреас?

– Думаю, да, барон, – отозвался мужчина с ястребиным носом.

– Ну, тогда позаботьтесь о людях сэра Элина. Элин, вы пойдете со мной.

Гром расколол небо снаружи, когда Курудан повел Элина вверх по лестнице в просторный зал, где стояли стол и несколько удобных стульев. Вскоре один из солдат барона принес поднос с хлебом, холодным мясом и сыром, а также стаканом с вином. Стакан барона солдат наполнил из кувшина, поставил его на стол и вышел. Элин унаследовал от своего двоюродного дяди Эолейра не только кровь, но и осторожность. В странной ситуации, в которой он оказался, он не собирался пить то, что с ним не разделил хозяин, поэтому лишь сделал вид, что попробовал вино, пока Курудан говорил.

– До короля дошел слух, что кто-то может воспользоваться тем, что гарнизон покинул башню, – сказал ему барон, – поэтому мы здесь. Он хочет быть уверен, что башня находится под контролем риммеров, как повелел Верховный Престол.

– Тогда зачем было выводить отсюда гарнизон? Почему просто не дождаться появления северян?

– Возможно, слух дошел до короля Хью только после того, как гарнизон покинул башню. – Курудан пожал плечами. – У вас много вопросов, сэры. А как вы оказались здесь? Мне кажется странным, что прославленный племянник Эолейра появляется тут в тот момент, когда башня считалась пустой.

Элину пришлось напрячься, чтобы скрыть накатившую на него волну гнева.

– Я могу вам поклясться, что мы не собирались здесь останавливаться еще несколько часов назад. Буря застала нас под открытым небом. Мы направлялись в Карн Инбарх – у меня письма для графа Мурдо. Я могу их вам показать.

– Значит, Мурдо? – Курудан приподнял бровь. – Ну, печати скажут мне, от кого письма. – Он закинул голову, сделал большой глоток вина из своего стакана и вновь наполнил его из кувшина.

– Вам не стоит столь легкомысленно рассуждать о моих связях, барон. – Элину не понравилась небрежность, с которой с ним говорил Курудан. – Они от графа Эолейра, а он не тот человек, которому стоит переходить дорогу, даже если ты Серебряный Олень.

– Ха. – Курудан вытер рот. – Потому что он Мастер Престола и важный слуга наших хозяев в Эркинланде.

Теперь Элин уже был уверен, что он не хочет пить из своего стакана. Он встал и подошел к окну, закрытому ставнями.

– Да, мой двоюродный дядя важный, могущественный человек. И он это заслужил. Вы считаете иначе? – Одновременно он закрыл стакан телом, выплеснул вино в щель между ставнями, и оно пролилось на залитую дождем стену.

– Нет, нет, – со смехом сказал Курудан. – Вы меня неправильно поняли. Садитесь и поешьте – должно быть, вы проголодались после трудного путешествия. – Однако Курудан не стал объяснять, что именно не понял молодой рыцарь.

Элин налил себе вина из кувшина, из которого пил барон, и до конца разговора – Курудан старался выбирать нейтральные темы – Элин ел только то, что брал барон.

– Должно быть, вы устали, сэр Элин, – наконец сказал хозяин, отодвигая стул. – Вы и ваши люди можете провести ночь в теплом и сухом месте. А утром, с новыми силами, отправитесь в земли Мурдо.

– Благодарю вас, барон. – Элин постарался, чтобы его улыбка получилась благодарной, хотя тревога стала еще сильнее.

Барон ни слова не сказал относительно окончания бури – фактически предложив Элину провести в башне только ночь.

Внизу его люди уже зевали и укладывались на высохшие плащи, стараясь оказаться поближе к огню, который уже догорел до угольков. Элин обратил внимание на тарелки и стаканы – очевидно, его солдатам дали поесть и выпить. Только молодой Эван, местный парень, не выглядел сонным. Элин устроился рядом с ним.

– Ты пил вино? – тихо спросил Элин.

Эван оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что за ними никто не наблюдает.

– Я не пью вина, сэр, – прошептал Эван. – Я эйдонит. Надеюсь, я вас не оскорбил.

– Никаких обид, – ответил Элин. – Но я не знал, что эйдониты не пьют вина.

– Моя семья принадлежит к секте с очень строгими правилами. – Оба говорили шепотом. Несколько солдат барона поглядывали в их сторону, но без особого любопытства. – Вода – эль эйдонитов, как мы ее называем, ничего другого мы не пьем.

– Это хорошая новость. В таком случае мы будем с тобой спать по очереди. У меня плохое предчувствие, и мне не нравится то, что здесь происходит.

– Да, все это выглядит странно, – согласился Эван. – Один из них сказал, что они охраняют башню до прихода риммеров, но я никогда не видел такого ленивого гарнизона. – Он огляделся по сторонам. – Они ведут себя так, будто кого-то ждут.

– Ты прав. – Сердце быстрее забилось в груди Элина. До этого момента он не мог отыскать названия своему неприятному предчувствию, но молодой солдат нашел нужные слова. Складывалось впечатление, что люди барона чего-то ждали… или кого-то. – Я буду первым часовым. А ты ложись спать. Я выпил совсем немного вина, да и то из кувшина, из которого пил барон.

– Не показывайте им, что вы не спите, сэр Элин, – прошептал молодой солдат. – Я думаю, они рассчитывают, что мы будем спать очень крепко.

– Сейчас я бы не смог заснуть, даже если бы был должен, – сказал Элин. – А ты отдыхай, пока есть такая возможность.

Он лег на спину и закрыл глаза, делая вид, что засыпает, но сердце у него отчаянно колотилось, а в мыслях воцарился настоящий хаос. Снаружи выла и грохотала буря, словно чудовище, с которым сражались боги в начале времен.

* * *

Пока он спал, ему снилось, что над ним вырос лес. Он чувствовал, как его хватают корни, древние и холодные, они переплетались вокруг его рук и ног и тащили все глубже в землю.

– Наш, – шептали деревья, хотя он едва их слышал, потому что его окружала темная влажная земля, забиравшаяся не только в уши, но и в рот и нос, и каким-то образом даже под кожу. Он становился почвой, имеющим форму человека куском земли, который распадается на кусочки под лезвием первого же плуга. – Все наше.

Он пытался высвободиться, выкопать путь к поверхности, надеясь, что в вымышленном мире за пределами леса все еще сияет солнце, к нему вернется зрение и он сможет спастись. Но стоило ему выбраться на поверхность, раздвигая корни, точно плотные занавеси, он ощутил леденящую пощечину ветра. Его со всех сторон окружал мрак и стоны воздуха, стремящегося к безумию.

А потом сквозь переплетение корней к нему приблизилось бледное, похожее на лик трупа лицо. Его собственное. Он не пытался выбраться наверх, он лишь нашел собственную могилу.

* * *

Элин рванулся вверх, сражаясь с удушающей хваткой лесных корней, и тут только обнаружил, что тяжелым стержневым корнем, который его удерживал, была рука на лице, а лицо, которое казалось ему собственным, на самом деле принадлежало молодому солдату Эвану, чьи глаза были широко раскрыты, а щеки стали белыми от страха, точно рыбье брюхо. И еще он стонал, или это был лишь ветер?..

– Сэр Элин! – прошептал юноша. – Проснитесь! Вы слышите?

Шум у него в ушах не был воем ветра, а если и так, то тогда он слышал самый странный ураган с тех пор, как Бриниох создал небо. Высокий пульсирующий стон, казалось, наполняли слова, во всяком случае, звучало это очень похоже, регулярные образы возникали и исчезали, вплетенные в вой ветра и гром настоящей бури, но несомненно являвшиеся чем-то другим.

– Стада Багбы, что это?

– Я не знаю, сэр. – Лицо молодого солдата совсем побледнело от страха. – Все солдаты, кроме этого, поднялись наверх, чтобы посмотреть, так я думаю.

Он указал на одного из Серебряных Оленей, который сидел, уперев подбородок в грудь, неподалеку от остальных солдат Элина, и спал, изредка похрапывая.

– Тогда нам нужно пойти за ними, – сказал Элин и, стараясь не шуметь, достал кинжал из ножен, впрочем, из-за ревущей за стенами бури и громкого храпа солдат едва ли его кто-то услышал бы, даже если бы он уронил поднос с тарелками и чашками на каменный пол.

Эван вытащил собственное оружие и последовал за Элином вверх мимо гостиной, где они встретили барона Курудана. Сейчас огромная комната пустовала, они не обнаружили в ней ни одного солдата и продолжили подниматься наверх. Пока они шли мимо комнат, где должны были жить солдаты гарнизона и находиться припасы, грохот бури становился все громче, и теперь они слышали не только вой ветра, но и другие странные звуки, прорывавшиеся сквозь шум, невнятное смешение слов и мелодий, в которых не было ничего естественного или знакомого. Элин подумал, что пение во время бури выглядит еще более странным, чем даже его сон.

Когда они приблизились к самому верхнему этажу и обзорной галерее, откуда открывался вид на всю долину Инискрич, Элин услышал более знакомые звуки и узнал голос сэра Самреаса, лейтенанта с ястребиным лицом. Когда Элин и Эван вышли из лестничного колодца, порыв влажного ветра ударил им в лицо.

– Заткни свой рот, – говорил кому-то Самреас. – Барон знает, что делает. Король не просто так его выбрал.

– А что, если буря его уничтожит? – спросил один из солдат.

– Не тревожься о том, чего не понимаешь, – сказал Самреас.

Большая часть Серебряных Оленей находилась в северо-восточной части галереи, они жались друг к другу и к стене башни, словно пытаясь найти тепло и утешение, и смотрели вниз, на вход в долину и огромный брод, который защищала башня. Солдаты столпились на противоположной стороне галереи, поэтому Элин знаком показал Этану, чтобы тот следовал за ним, и, стараясь оставаться в тени, направился к ближайшему выступу стены, чтобы увидеть то, что вызвало такой интерес у Серебряных Оленей.

Однако ему было довольно трудно разглядеть что-то в долине – небо полностью потемнело, и звезды оставались невидимыми, а луна появлялась и исчезала за стремительно бегущими тучами, словно подмигивающий глаз. Однако самым странным оказалось то, что средоточие бури находилось на земле, заполняя речную долину щупальцами мрака, словно грязь лужу. Но не все вокруг было мраком: на границах и в скрытом центре обнимавшей землю бури мерцала молния. Во время одной из вспышек Элин успел заметить одинокого всадника в доспехах и бьющего копытами скакуна, замершего на мысе у брода. Неужели это барон Курудан в шлеме с рогами великого бога Эрна? А если не он, тогда кто ждет приближения бури, словно она живое существо?

Эван беззвучно двинулся вперед, оставив за спиной укрытие лестничного колодца, чтобы посмотреть, что происходит внизу. Элин хотел его остановить, но не осмелился произнести ни звука. Молния промчалась над бурей, словно плоский камешек над гладкой поверхностью озера, одинокий всадник не шевелился, но ждал, когда кипящий и ревущий мрак наконец его окутает.

– Да, там человек! – закричал Самреас, продолжая смотреть вниз, но его голос почти заглушил громкий вой ветра. – О, клянусь кровавыми ранами Мурхага, стоит ли удивляться, что король Хью так его любит? Курудан! – завопил он, подняв в воздух кулак. – Да здравствует барон, повелитель Оленей.

Элин смотрел, потеряв дар речи. Что здесь происходит? Неужели Серебряные Олени сошли с ума? Он повернулся к Эвану, чтобы предложить ему временно отступить, но после короткого мгновения ужаса сообразил, что видит перед собой одного из Серебряных Оленей, который только что поднялся по лестнице. Долю секунды Элин и Олень молча смотрели друг на друга, потом солдат Курудана сильно толкнул Элина в грудь, отбросив его спиной к стене, и на мгновение он испугался, что сейчас рухнет вниз, в завихрения мрака.

– Смотрите! – воскликнул Эван, который не понял, что произошло. Он возбужденно помахал рукой и громко прошептал: – Это не просто тучи! Там люди внутри бури… Люди или демоны!

– Здесь чужаки! – взревел Олень, который толкнул Элина, стараясь перекричать вой ветра. – Они здесь!

– Чужаки! – Продолжая бороться с солдатом, Элин испытал приступ ярости. – Башня принадлежит эрнистирийцам – это сторожевая башня Верховного Престола! А ты вместе с Куруданом и остальными здесь чужаки и преступники!

Остальные Олени повернулись на крик солдата и бросились вдоль галереи к Элину. Он продолжал сжимать кинжал, но позволил им схватить себя, не пролив ни капли крови. В конце концов, они были солдатами короля, предположительно действовавшими по его приказу: если он начнет сопротивляться, у них будет право его убить.

– Эван, – позвал он. – Не сопротивляйся.

Но молодой солдат, казалось, его не слышал. Олени схватили его за руки с двух сторон, однако Эван продолжал смотреть на хаос, царивший внизу, и глаза у него были широко раскрыты от удивления и изумления.

– Там, внутри бури, серебряный человек! – воскликнул он. – Неужели мои родители ошибались, когда отрицали старых богов? Клянусь всем святым, я их вижу! Я думаю, там наши предки, сэр Элин! Они такие высокие и прекрасные! Должно быть, это великий Эрн и его охотники!

Но Элин внимательно слушал истории о войне Короля Бурь, которые ему рассказывал граф Эолейр, и помнил, что, когда ситхи пришли в Эрнисдарк, дочь короля подумала, будто они боги, намеревавшиеся спасти эрнистирийцев. Однако он был уверен, что существа, оседлавшие бурю, вовсе не ситхи, а их белокожие кузены с темными сердцами с севера, которых впустили в земли Эрнистира так, словно они старые союзники.

«Здесь кое-что посерьезнее, чем обычное предательство», – понял он и пожалел, что не стал сражаться до конца. Потому что барон приветствовал смертоносных кузенов ситхи, приглашая их ступить на земли смертных.

Норны пришли в Эрнистир.

Песню наполняло такое могущество, что Вийеки заблудился в ней, беспомощный, точно моряк, упавший в волны со своего корабля и ухватившийся за обломок дерева. Пение, казалось, соединяло небо и землю в великий туннель мрака, и прошли часы и мили, словно мерцающие в свете молний мгновения, пока мир уносился прочь под копытами их лошадей. Вне песни-бури могла быть ночь или яркий день, но внутри нее Вийеки видел лишь полночь и слышал только вой ветров. Даже звезды, которые должны были оставаться неизменными, когда он видел их сквозь грохот бури, превращались в сияющие следы улиток на небе, размытые полосы света от горизонта до горизонта.

Маги Ордена Песни не прекращали пения даже после того, как их лошади сбились с шага и когда фургоны строителей Вийеки тащились по горам, и сплетали свои мелодии с такой силой, что их песня, лишенная слов, казалось, затмевала собой бурю.

«Но все равно, – исступленно думал Вийеки, – каким бы могуществом ни обладала их песня, мы не можем надеяться пересечь земли смертных так, чтобы нас никто не заметил, даже в этих пустынных местах. И что произойдет, когда нас увидят? Когда станет известно о нашем вторжении, они воспримут его как объявление войны, и на сей раз мы не переживем гнева смертных и их огромного преимущества в численности».

Вийеки не забыл о временах, наступивших после катастрофического окончания Войны Возвращения и отчаянной обороны Ворот Наккиги. Выживание всего народа зависело от мужественной жертвы нескольких сотен людей – незначительное число, однако в тот момент оно казалось слишком большим. Пока Вийеки и его рабочие из Ордена Строителей старались обеспечить оборону, в то время как смертные пытались сломать ворота, он практически не сомневался, что станет свидетелем последних мгновений существования своего народа. И позднее, когда гора рухнула и ворота были запечатаны, а смертные отступили, казалось маловероятным, что хикеда’я снова станут великими, а не маленьким обреченным племенем, тенью своей былой славы, которая наконец увянет.

«Почему Королева и Ахенаби все это начали? Как они рассчитывают добиться чего-то, кроме окончательного уничтожения нашего народа?»

И в тот момент, когда в его сознании возник этот еретический вопрос, пение магов изменило тональность. Всадники придержали лошадей, и Вийеки, совершенно бессознательно, также замедлил шаг вместе с ними. Он почувствовал, как от суеверного страха затрепетало его сердце – его наполнила уверенность ребенка, который сделал что-то плохое и не сомневается, что теперь все об этом узнают.

«Королева меня услышала! Ей известно о моем святотатстве и слабости».

И почти столь же быстро в его сознании вспыхнула другая мысль и зазвучали суровые голоса учителей и старейшин: конечно, Королева Утук’ку знает, что она делает. Она великая мать хикеда’я и прежде всего думает о безопасности своего народа. Она одна из немногих ныне живущих видела Сад и понимает, что мы утратили. Кто такой Вийеки, чтобы сомневаться в ее действиях? Сотня Верховных магистров руководила Домом Стен с тех пор, как Утук’ку впервые появилась в этих землях – Вийеки повторял вслух имя каждого из них, пока его возводили в эту должность. Он все еще ребенок по сравнению с бессмертной Королевой.

У него так отчаянно болело сердце, словно его пронзил клинок. «Прости меня, великая госпожа. Прости меня, Мать Всего Сущего».

Между тем огромный отряд замедлил движение и остановился, но буря и не думала униматься. Вместо этого она окружила их со всех сторон, а гром стал еще оглушительнее. И в новых вспышках молний Вийеки видел, что его Строители ждут с широко раскрытыми глазами и застывшими точно маски лицами, будто участники пантомимы во время представления древней трагедии на Церемонии Утраченного Сада. Певцы продолжали сплетать свою мелодию, но она стала приглушенной, словно всадники чего-то ждали в оке бури.

Время шло, но ничего не менялось. Если они достигли своей цели, размышлял Вийеки, почему они не разбивают лагерь? А если их остановило нечто непредвиденное, например появление смертных воинов, почему он не слышит шума сражения?

Он проехал вперед, против сильного ветра, пока не нашел Байо, командира Жертв.

– Командир, скажи мне, что происходит, – резко спросил он. – Почему мы остановились?

Офицер склонил голову.

– Верховный магистр Вийеки, прошу меня простить, великий, но мы дали обещание за право пересечь эти земли и теперь должны его исполнить.

– Обещание? – Вийеки устал делать вид, что он командует экспедицией. – Я не понимаю.

– Как и я, великий лорд. Но это все, что я знаю. – И вновь Байо склонил голову, словно подставляя ее под топор.

Много Великих лет назад, когда Вийеки был молод, магистр одного из прославленных домов мог убить даже такого важного офицера, как Байо, за столь невнятный ответ, и никто не посчитал бы это необычным или неоправданным. Вийеки всегда приветствовал перемены, но сейчас испытал ностальгию по прежним, давно прошедшим временам.

– Как я могу узнать больше?

– Старшая певчая Согейу скоро вернется, так мне сказали. – Байо махнул рукой в сторону стены шквального ветра и дождя на юго-западе. – Она, вне всякого сомнения, ответит на все ваши вопросы, великий господин.

У Вийеки не оставалось выбора. Жаловаться или протестовать значило показать свою слабость, а слабость подобна трещине в камне: со временем она приведет к катастрофе. Он кивнул.

– Я подожду.

* * *

Старшая певчая Согейу вернулась по примятой бурей траве к ожидавшей ее колонне, появившись из клубящейся тьмы, словно ее призвал адепт древних практик, и на ее лице застыло холодное удовлетворение.

– Магистр Вийеки! – сказала она, словно они встретились случайно во время прогулки рядом с Масляными фонтанами на Площади Королевы. – Я знаю, мои Певцы бури слишком долго сдерживали ветры, но теперь мы можем двигаться дальше!

– Куда мы направляемся, Старшая певчая?

Тон Вийеки был резким, и ему показалось, что по лицу певчей промелькнуло раздражение, но, если и так, оно мгновенно исчезло.

– Чтобы выполнить обещание, магистр. Мы двигаемся по землям смертного короля, и они недовольны. Такие привилегии стоят дорого.

– Стоят дорого? Что вы хотите сказать?

– Эти земли принадлежат смертному королю Хью из Эрнистира. Нам пришлось купить право прохода по ним.

– Вы хотите сказать, что совершили сделку со смертными, чтобы выполнить нашу миссию? Но почему мне ничего не сказали?

Согейу сложила руки в жесте мирного сотрудничества между партнерами.

– Потому что сделку совершила наша великая Королева, через моего господина, лорда Ахенаби. – Некоторое время она пыталась понять, какое впечатление на Вийеки произвело упоминание этих двух имен.

Вийеки сохранял каменную невозмутимость, но внутренне был потрясен. Сейчас он полностью находился во власти Ахенаби – даже дома у него было больше свободы.

– А могу я, не нарушая запрета лорда Ахенаби, узнать, в чем заключалась сделка?

– О, ничего особенного, – ответила Согейу. – В обмен на то, что он позволит нам пройти, мы отдали смертному королю одну мелочь – безделушку, о которой он мечтал. Но для него она сияет, точно капля росы на паутине паука, и, как большинство смертных, он ослеплен жадностью, когда речь заходит о блестящих предметах.

– Вы дали ему золото?

– О нет, речь не о столь обычных вещах. – Согейу покачала головой. – Но, пожалуйста, не беспокойтесь, Верховный магистр. Король Хью всего лишь один из участников игры Королевы, хотя, будучи смертным, он не понимает и не ценит своего места в общей картине. Мы сделали то, что обещали, и он будет продолжать игнорировать наше появление, когда мы двинемся дальше по его землям.

– Значит, мы идем за Эрнистир? – И вновь Вийеки был потрясен.

После великой войны хикеда’я ни разу не уходили так далеко от своей горы.

– О да, – ответила Согейу, довольная, как птица, начистившая перышки. – Мы движемся туда, где вы сможете показать свои выдающиеся способности, осуществляя замысел Королевы. Не бойтесь, магистр, ваша часть будет очень важной. Когда мы доберемся до нужного места, вы и ваши работники сможете поразить мир!

Вийеки пропустил мимо ушей слово «работники», как будто Орден Строителей лишь копал и ставил один камень на другой.

– Но каково наше место назначения, Старший мастер? Куда Королева нас послала?

Певчая поклонилась ему, как высшему, но ее глаза говорили совсем о другом.

– Верьте Матери Всего Сущего, Верховный магистр Вийеки, – успокаивающе сказала она. – Верьте моему господину, который прожил почти столько же, сколько Королева. Они все тщательно спланировали, и вы узнаете то, что вам следует знать, – но в то время, когда посчитают нужным они.

– Конечно, я верю Королеве, – ответил Вийеки. – Она Мать Всего Сущего. – Однако эта фраза прозвучала не так знакомо и успокаивающе, как ему бы хотелось.

Погрузившись в глубокие размышления, Вийеки молча подъехал к своим людям, а Певцы снова отправили ввысь свои голоса, и завыл ветер. Когда отряд двинулся вперед сквозь туннель в непогоде, магистру Вийеки показалось, что часть яростных ветров оторвалась от бури и обрушилась на него, ошеломив и ослепив и поселив внутри ледяной холод. И он не мог даже представить, что наступит момент, когда он снова станет свободным, пока едет по этим незнакомым землям, среди множества скрытых разумов.

Глава 42. Лесная музыка

Толпа, провожавшая их из замка и Эрчестера, была шумной и исполненной энтузиазма, тут и там в ней попадались аристократы, подобные бриллиантам, украшающим диадему. Зеваки, торчавшие у дороги во время первой части путешествия на север, выглядели более скромно, но они очень хотели увидеть принца Моргана и графа Эолейра, знаменитого Мастера Престола. В Альдхейме, и Дрейкоте, и других маленьких городках радостно кричащие дети выстраивались вдоль всего пути их следования, а крестьяне выходили к краю полей, потные и перепачканные травой, чтобы посмотреть на проходившую мимо процессию. Но Морган никак не мог понять, почему столько людей собралось тут еще до их появления.

– Почта, – объяснил Эолейр. – Курьеры перевозят письма короны и другие важные бумаги. Иногда деньги и векселя на кредиты, поэтому они вооружены, как вы и сами видите. Некоторые проезжают ежедневно из Эрчестера до Систана и Фальшира. Другие отправляются в Стэншир или Селлодшир, останавливаясь только для того, чтобы сменить лошадей, так что всадник может добраться от Хейхолта до границ Эркинланда всего за день или два.

– Ты хочешь сказать, что мои дедушка и бабушка отправляют письма, чтобы люди выходили и приветствовали нас? – Моргану нравилось быть важной персоной, хотя его не приводило в восторг то, что такие встречи организовали король и королева.

Граф рассмеялся. Казалось, состояние здоровья Эолейра не вызывало опасений, несмотря на недавнее покушение, и, если не считать повязки на плече, о его ранении ничто не говорило. Однако Морган видел рану, и она выглядела довольно большой. На него произвела впечатление стойкость духа Эолейра.

– Твои бабушка и дедушка? Думаю, нет, – ответил граф. – Я подозреваю, что почтовые курьеры сами приносят новости в форме сплетен, когда останавливаются, чтобы утолить голод и жажду. Такой отряд, как наш, уже сам по себе привлекает внимание людей. Вы принадлежите к королевской семье, да и я получил некоторую известность.

– Быть может, ваш народ узнал, что ты путешествуешь в компании замечательных кануков, – сказал Младший Сненнек, сидевший верхом на своем могучем баране. – В этих краях люди всегда рады взглянуть на троллей. А меня хорошо знают из-за моих впечатляющих размеров.

Квина, его невеста, ткнула его в бок и скорчила гримасу. Бинабик и Сискви, ехавшие рядом, лишь улыбнулись.

– Я полагаю, что твои внушительные размеры, Сненнек, – сказал отец Квины, – несмотря на то, что они наполняют гордостью и радостью сердца твоих друзей у нас дома, людям, живущим в Эркинланде, не кажутся столь же поражающими воображение.

И хотя Бинабик говорил доброжелательно, Сненнек выглядел огорченным из-за того, что собравшиеся зеваки не оценили его необычно высокого для троллей роста. Довольно долго после этого он молчал.

* * *

Большой отряд ехал три дня, прежде чем добрался до границы Фальшира и свернул на север от Речной дороги, чтобы следовать вдоль опушки леса. После того как они покинули широкую дорогу, на смену городам пришли деревни или даже дома одиноких фермеров, и никто больше не выходил, чтобы их поприветствовать, за исключением редких крестьян, стоявших, опираясь на мотыги. «Должно быть, для них это странное зрелище, – подумал Морган, – конные рыцари в доспехах, пешие солдаты, несущие крытые носилки с умирающей ситхи, и ее телохранители тролли, восседающие на могучих баранах и огромном белом волке». Не приходилось сомневаться, что крестьяне будут помнить столь удивительные картины до конца своей жизни.

* * *

Несмотря на разнообразие скакунов, отряд двигался быстрее, чем предполагал Морган. Погода оставалась жаркой и сухой, кроме того, их не задерживали гражданские и массивный обоз, который сопровождал процессию Верховного Престола во время путешествия в Риммерсгард и обратно. И хотя Морган все еще сердился из-за того, что его заставили отправиться в это путешествие, он признался самому себе, что находиться в компании графа Эолейра, сэра Порто и солдат приятно: он мог чувствовать себя человеком, совершающим важные вещи.

И все же, когда он ночью лежал на плаще, с презрением отвергнув палатку Эолейра, чтобы иметь возможность смотреть на яркие, мигающие звезды над головой, прежде чем они ныряли в черное море ночного леса, Морган чувствовал себя одиноким. Но самым странным было то, что он не мог сказать, чего именно ему не хватало.

Конечно, он скучал по Лиллии. Из-за разницы в возрасте иногда его самого удивляло то, как сильно он любил сестру. Они не так много времени проводили вместе в детстве; а когда она научилась говорить, Морган уже умел ездить на лошади и сражаться. Очень скоро Лиллия стала возмущаться, требуя, чтобы и ее учили сражаться на мечах. Это привело к серьезной ссоре между мамой Лиллии, которая категорически возражала, и бабушкой, считавшей, что в семье уже есть прецедент и девочка должна уметь постоять за себя.

Королева победила, как всегда случается с королевами, но после нескольких тренировок Лиллия пришла к выводу, что сражаться совсем не так интересно, как она думала, и пожелала учиться ездить верхом.

Во время долгого путешествия в Элвритсхолл Морган привык к тому, что они больше не видятся, она не будит его в жуткие утренние часы и не вытаскивает в сад посреди игры в кости, чтобы он посмотрел на удивительную птичку. Боль постепенно притупилась, и он почти перестал о ней вспоминать. Но, увидев, как сильно сестра выросла за месяцы его отсутствия, Морган испугался, сам не понимая чего. А когда он уезжал на этот раз, она заплакала, даже не пытаясь скрыть слезы, что было совсем не похоже на Лиллию, которую он знал, ведь обычно она плакала только из-за разочарования и гнева, когда ей не удавалось получить то, чего она сильно хотела. Такая живая, такая неутомимая! Как он мог испытывать к ней столь сильные чувства, когда ее собственная мать, казалось, едва…

И все же мать любила Лиллию, пусть по-своему, немного небрежно и отстраненно. А вот отец…

Он вздохнул и отбросил старое ужасное воспоминание. Оно часто возвращалось к нему, когда Морган оставался в одиночестве, и еще чаще, когда был один и трезв – вот почему он так не любил это сочетание, среди прочего.

«Станет ли кто-то еще по мне скучать? Моя мать? Наверное, немного, хотя она не выглядела особенно озабоченной, когда я путешествовал несколько месяцев с бабушкой Мириамель и дедушкой Саймоном. Да, конечно, она будет горевать, если я умру, – ведь кому интересна мать мертвого наследника?»

Морган надеялся, что бог его не слушает, потому что почти сразу пожалел о своих мыслях. Всю его жизнь отец Нуллес, да и другие, ясно давали ему понять, что любовь к родителям – это одна из самых важных заповедей бога. И он очень старался любить свою мать, действительно старался. Ведь бог ждал только лучшего. Однако Морган никак не мог понять, почему та совершенно не интересуется дочерью. Иногда складывалось впечатление, что она ее практически не замечает, за исключением тех моментов, когда графиня Рона или одна из придворных дам приводила Лиллию пожелать ей спокойной ночи.

Но его мать, хотя она и не проявляла особого интереса, никогда… никогда бы не сказала…

И он вновь попытался отбросить тяжелое воспоминание, но у него не получилось; оно поднималось, как яростное, зубастое существо, скользящее в воде между лилиями в самой глубокой части рва Хейхолта – вспышка теней, и вот оно уже овладело Морганом.

* * *

Это был очень необычный день, один из самых странных в его жизни, всего лишь через две недели после того, как во время летнего солнцестояния отец поймал его в Старой амбарной башне. Сначала он упал с Фестивального дуба, куда ему категорически запретили забираться – он так и не понял почему, во Внутреннем дворе замка другого такого удобного дерева для его целей не было. Он разбил колено и оба локтя, и они сильно кровоточили, когда Морган, хромая, вернулся в замок в сопровождении встревоженных горничных – он не разрешал им к себе прикоснуться, и они могли лишь вытирать красные капли и разводы, которые он оставлял на полу, шептаться и клокотать точно голуби. Его матери пришлось прервать разговор с фрейлинами, она взглянула на него, содрогнулась и махнула рукой, а потом приказала одной из девушек отвести его к лорду Тиамаку, чтобы тот о нем позаботился.

Позднее, когда маленький вранн тщательно промыл, обработал и перевязал его раны, он дал Моргану глотнуть чего-то из стеклянного кувшина. Напиток был сладким, но странным. Тиамак сказал, что он поможет ему отдохнуть.

Горничная привела его обратно, и теперь, когда Тиамак привел в порядок и перевязал его раны, мать разрешила ему полежать на маленькой кровати в ее спальне, если он будет вести себя тихо. Боль стала отступать, она возвращалась только в те моменты, когда он к ним притрагивался, напоминая, чтобы он поменьше шевелился. Морган немного поспал, проснулся, снова заснул, пока его мать и фрейлины о чем-то негромко беседовали, но когда он открыл глаза во второй раз, разговор в спальне стал громче.

Кто-то искал Джона Джошуа, потому что его хотел видеть лорд Тиамак. Это имело какое-то отношение к одной из горничных, и Морган лениво подумал, что, возможно, он что-то натворил, но не сумел найти за собой никакой вины. В любом случае в кровати было тепло, и ему не хотелось вставать и спрашивать. Через некоторое время он снова погрузился в приятный сон.

Он проснулся, или только наполовину, и увидел, что отец стоит рядом, и у него широко раскрыты глаза, как у святых на витражах в часовне. Его появление оказалось таким неожиданным, что Морган попытался вскрикнуть, но он все еще не избавился от сна и поэтому лишь застонал. Отец удивил его еще больше, когда наклонился над ним, поцеловал в лоб и прошептал на ухо:

– Я сожалею. Мне очень жаль.

Сердце Моргана забилось быстрее от его слов, он почти проснулся и услышал, как мать говорит:

– И ты пришел сюда? Ты сошел с ума, Джон. Ты к ней прикасался? А что, если ты заразился?

– Нет, я к ней не подходил, – сказал отец. – В отличие от Тиамака и остальных.

– Святая Элизия! Я не должна подпускать к себе никого из них.

– Маленький вранн совсем не глуп. Он сказал, что тут нечто другое. Он сказал, что дело в яде.

– О, господи, защити нас.

– Несчастный случай. – Однако Моргану показалось, что голос отца дрогнул. – Может быть, ее укусила змея. – А потом, с усилием, словно он хотел сменить тему, отец сказал: – Почему ты так напугана, Идела? Люди умирают по самым разным причинам. Смерть вокруг нас. Так решил господь.

– Потому что во мне ребенок, – сказала его мать.

Морган услышал в ее голосе триумф и гнев и окончательно проснулся, но не открывал глаз, потому что отец все еще стоял рядом.

– Ты…

– Я беременна. Я знаю, что это так, и повивальные бабки со мной согласны. Теперь тебе понятно, почему я испытываю страх?

– Ребенок. – Он произнес это слово так, как если бы сказал «стул» или «камень».

– Да. А почему ты так холоден, Джон? Разве мы не хотели еще одного сына, чтобы защитить преемственность?

– Я… я сожалею. – Джон Джошуа застыл, но его нога, касавшаяся кровати Моргана, дрожала. – Я все еще думаю о той горничной – мне сказали, что у нее была черная рвота…

– Джон? Ты сошел с ума?

– О, помоги мне господь. Я сегодня сам не свой, жена. И еще раз прошу у тебя прощения.

– Дай мне свое благословение, Джон. Мы будем молиться, чтобы ребенок родился здоровым. Поспеши, Джон, – бог может посчитать нас неблагодарными.

– Конечно, – сказал он, но странная интонация в его голосе не исчезла. – Я буду молиться, чтобы бог благословил нас всех и будущего ребенка.

Идела опустилась на колени перед изображением святой Матери Элизии и начала молиться. Она просила у бога прощения за то, что говорила о нехороших вещах, когда он сделал им такой подарок, и теперь, вне всякого сомнения, господь будет их всех оберегать, чтобы мальчик вырос хорошим эйдонитом – или девочка, если такова будет его воля, – но она не хочет, чтобы бог думал, что еще один мальчик будет обузой. Когда она принялась перечислять все, что бог, как она надеялась, сделает, чтобы защитить ее семью, Морган услышал, как его отец, понизив голос, произнес то, что не мог слышать ни один другой смертный:

– А я молюсь, чтобы бог поступил справедливо и ребенок родился мертвым.

Морган замер от ужаса, а его отец вышел из спальни. Он слышал, как молится мать, – она даже не заметила ухода мужа. Моргану хотелось заплакать, но он не мог и не стал, потому что это его выдало бы, словно он сам совершил нечто ужасное, просто услышав страшную молитву отца.

Закончив молиться, мать встала, чтобы впустить фрейлин, которые терпеливо ждали в соседней комнате. Они влетели внутрь, словно щебечущая стайка птиц, их голоса были легкими и нежными, они говорили о красоте теплого дня и о лете за окном. Морган повернулся на другой бок, накрылся одеялом с головой, сожалея, что у него нет чего-то более плотного, тяжелого, вроде глины или даже камня, желая похоронить себя в земле и больше ничего не слышать. А потом, по прошествии долгого времени, он снова заснул.

* * *

– Вы не спите, ваше высочество? Вы не против, если я составлю вам компанию?

Морган сел и обнаружил, что находится посреди леса, а не на кровати в материнской спальне, и рядом стоит сэр Порто. Старый рыцарь приветственно поднял руку, хотя и не слишком уверенно. Он немного дольше оставался с пьющими солдатами, чем Морган, что уже само по себе говорило о настроении принца.

– Нет, я не сплю, – ответил Морган. – Ну а что до компании, я и сам не уверен…

Однако Порто не обратил внимания на намек и присел на торчавший из земли поблизости камень.

– Я узнаю этот взгляд, мой принц.

– В самом деле?

– Да. Я покинул родной дом, когда был совсем молод, чтобы сражаться с Белыми Лисами. И оставил свою семью.

– Очень печально, – сказал Морган, рассчитывая, что, согласившись, сможет сократить воспоминания старого рыцаря о том, как он в одиночку спас человеческую расу от норнов, которые намеревались ее уничтожить. – Должно быть, они по тебе скучали. Твоя мама и все остальные.

Однако слова Моргана удивили старика, и, когда он заговорил снова, он услышал то, о чем Порто никогда не говорил прежде, словно перескочил из одной колеи в другую, точно колесо кареты.

– Моя мать? – сказал старик. – Нет, нет. Моя мать давно мертва. Я говорю о жене и ребенке.

Моргана удивило его признание, которое заставило воспоминания о словах отца вновь вынырнуть на поверхность, оставляя неприятные круги. – У тебя есть дети? Ты никогда прежде о них не говорил. Как и о жене, насколько я помню.

– Это не самая счастливая история, ваше высочество. Вот почему вы ее не слышали. Я оставил их в Пердруине, где родился. Когда я в первый раз отправился на войну, следуя за принцем Джошуа и его армией в надежде изменить свою судьбу, моя жена Сида и наш маленький сын остались в доме ее родителей. Ну, я уже упоминал о Битве возле Врат Наккиги – нет, пожалуйста, не делайте такое лицо, мой принц, я знаю, что рассказывал эту историю прежде. Астриан не раз меня ругал. И вы знаете, что меня произвел в рыцари на поле битвы сам герцог Изгримнур.

Вместе с несколькими другими воинами, так слышал Морган, что делало посвящение в рыцари не таким впечатляющим, но на этот раз у него не возникло желания прерывать Порто.

– После того как я вернулся на юг, новые король и королева за мою службу дали мне землю, участок в Судшире, приносящий ренту в несколько золотых империалов в год! Совсем неплохо. Больше, чем я когда-либо получал от своей собственной семьи. Но когда я вернулся в Пердруин, то обнаружил, что Сида и наш сын умерли во время ужасной эпидемии, которая бушевала там, в Наббане и на большей части юга в тот год. Вы об этом, наверное, не знаете, но многие называли ее «лихорадкой норнов» и утверждали, что так они мстят за свое поражение.

Моему маленькому мальчику – мы назвали его Портинио, что означает «маленький Порто», – не было и двух лет. После похорон прошел месяц, когда я вернулся. Мне даже не удалось их поцеловать. – Его голос стал едва слышен. – Я так и не смог с ними нормально попрощаться…

Наступило долгое молчание.

– Я тоже не видел своего отца перед тем, как он умер, – наконец сказал Морган. – Мне не позволили.

Порто посмотрел на него, но промолчал, все еще погруженный в собственное горе.

– Мне сказали, что я не должен видеть его таким, – продолжал Морган. – Так говорила моя мать. Дедушка и бабушка были с ним… – Он ненавидел вспоминать те дни, но стоило ему об этом заговорить, как они мгновенно вернулись.

Лестница была еще влажной, потому что на ней недавно побывала горничная с водой и тряпкой. Морган не понял, почему ей разрешили войти, но не стал спрашивать. Он стоял на лестнице, и графиня Рона сжимала его руку так сильно, что он не мог высвободиться, а мать с рассерженным лицом закрыла дверь на засов. Она пребывала в ярости из-за того, что он попытался проскользнуть мимо нее, две женщины остановили его и держали, как пленника – как преступника, – и в тот момент дверь на верхней площадке лестницы, где стояли на страже два эркингарда в доспехах, казалась недостижимой, как крепость на вершине горы. Потом из покоев отца вышел Тиамак с таким мрачным лицом, что его мать вскрикнула, и Морган заплакал, услышав ее крик.

Морган прогнал воспоминания. Бесполезные. Глупые. Он сердился на себя за то, что заговорил на эту тему.

– Расскажи мне остальное, – попросил принц.

Порто с некоторым удивлением поднял голову.

– Что? Прошу прощения, ваше высочество.

– Что случилось потом? Я о твоей семье.

Старый рыцарь вздохнул.

– С тех пор прошло так много времени! Воспоминания – это настоящее проклятие, сир, я говорю вам правду. В любом случае у меня ничего не осталось. Я вернулся в Эркинланд, но очень скоро продал землю и начал пропивать вырученные деньги. Если бы я тогда не подружился с Астрианом и Ольверисом, то сейчас был бы уже мертв. – Порто покачал головой. – Они всегда давали мне крышу над головой… или просто место, где я мог спать в тепле рядом с ними.

Морган никогда не задумывался о том, что Порто прожил целую жизнь до того, как они встретились. Он видел в старом рыцаре доброго пьяного клоуна и не пытался понять, что сделало его таким.

– Ты сильно любил жену? – спросил Морган, хотя и сам не понимал, зачем задал этот вопрос.

– Любил ли я ее? – Мысли Порто вновь ушли куда-то в сторону. – О да, наверное. Теперь уже трудно сказать, ведь прошло столько лет. Иногда я даже с трудом могу вспомнить, как они оба выглядели. У меня была миниатюра с их портретами в медальоне, но я его потерял. – Он снова покачал головой. – Где-то…

– Я надеюсь, ты когда-нибудь забудешь, – сказал Морган. – Чтобы боль ушла.

– О нет. – Старик решительно тряхнул головой. – Прошу прощения, ваше высочество, но я молюсь, чтобы этого не случилось. Больше у меня от них ничего не осталось. – Порто расправил плечи. – А если говорить о боли, мой принц, холод пробирается в мои кости и заставляет их болеть. Я пересяду поближе к огню. И не волнуйтесь так, ваше высочество. Вы очень важный молодой человек, и вещи, которые случаются с другими, с вами не произойдут, я уверен. Все, кто вас любит, будут целы и здоровы, когда вы вернетесь – со славой, тут у меня нет никаких сомнений. Верьте мне, старики видят то, что скрыто от молодых.

Морган молча смотрел, как старый рыцарь начал пробираться поближе к огню, точно прибрежная птица, шагающая по влажной береговой полосе во время прилива.

– О, милорд Пасеваллес, я так рада, что вы вспомнили! – сказала вдовствующая принцесса, шагнув к нему навстречу, когда одна из служанок провела его в ее покои.

Идела расставила руки в стороны, словно собиралась получить подарок.

– Но как я мог забыть столь лестное приглашение, ваше высочество?

Лорд-канцлер заметил, что принцесса Идела не стала зажигать много свечей, что вполне естественно, если речь идет о том, чтобы изучать старые книги. Более того, они стояли на таком расстоянии друг от друга, что он сначала не увидел в кресле в углу пожилую женщину с прямой спиной, которая что-то шила.

– Леди Вилона, – сказал он, когда его глаза привыкли к темноте и он сумел разглядеть ее лицо. – Как я рад вас видеть.

Лорд-канцлер почувствовал облегчение и необычное смущение в присутствии немолодой женщины. Вилона была женой сэра Эворика из Хейстолла, барона не самого аристократического происхождения и без особых владений, который обнаружил, что в торговле можно заработать гораздо больше денег, чем фермерством. Благодаря удачным связям с родней в Пердруине Эворик сумел стать одним из ведущих импортеров окрашенных тканей с юга и теперь считался едва ли не самым богатым человеком. Он и его жена к тому же являлись фаворитами Осрика, отца принцессы Иделы.

Леди Вилона посмотрела на него, прищурившись и оторвав взгляд от шитья:

– О, лорд-канцлер. Прошу меня простить за то, что не встаю, – сегодня меня мучает боль в ногах.

– Тут нечего прощать, моя добрая леди.

– Ну а чем бы вы хотели перекусить, лорд Пасеваллес? – спросила принцесса Идела и тут же сама ответила на свой вопрос: – Конечно, мясо. Ох уж эти мужчины!

В ее нежной победной улыбке прятался материнский смех и положительная оценка проказников мужчин, но Пасеваллес всегда восхищался мастерством Иделы и знал, что только глупец поверит в уловки, прятавшиеся за привлекательным лицом.

– Я сейчас же отправлю служанку на кухню, – продолжала она. – Думаю, там еще осталось то блюдо, которое подавали днем, – оно было чудесным и остается привлекательным даже в холодном виде. Мы устроим пир, запивая мясо светлым сандарианским вином, которое я сохранила для такого приятного события.

Пасеваллес не смог удержаться, чтобы не сделать легкого ответного выпада, хотя бы для того, чтобы оценить атмосферу сегодняшнего вечера.

– Но, принцесса, вы же говорили о книгах мужа. Разве нам не следует сначала их осмотреть, прежде чем устраивать пир?

Она лишь махнула белоснежной рукой:

– Глупо. С полными желудками мы сможем работать гораздо лучше. Такой трудолюбивый мужчина, как ваша светлость, должен это знать.

– Я склоняюсь перед вашей мудростью, миледи.

– И правильно делаете. – И вновь улыбка – кокетливая, обещающая.

На самом деле Пасеваллеса не слишком удивило, что Идела хотела пропустить скучное изучение книг. Он прекрасно понимал, что ее не интересовали проблемы, связанные с библиотекой мужа, она лишь хотела продолжить осаду чести Пасеваллеса и, возможно, наконец одержать победу. Пасеваллес никоим образом не обладал иммунитетом против ее хорошенького лица, стройной фигуры и бледной ложбинки на груди, но он находился в покоях принцессы, а перед его именем шел титул именно потому, что он всегда старался осторожно обходить самые опасные участки, которые оказывались на его пути. И сейчас не собирался ничего менять, понимая, что падать придется с очень большой высоты.

Служанка вернулась с блюдом нарезанного холодного мяса, сыром, несколькими маленькими караваями хлеба и чашей с маринованным диким луком. Принцесса Идела мягко ее выругала за то, что она не принесла десерт, а потом отпустила, и девушка исчезла в одной из многочисленных комнат покоев принцессы.

Леди Вилона взяла тарелку к себе и принялась за еду, сидя в своем кресле, а принцесса и лорд-канцлер устроились друг напротив друга за маленьким столиком. Пока они ели, Идела оживленно болтала о разных светских мелочах, упоминая такие незначительные события, что Пасеваллес понял: она подбирается к какому-то важному вопросу. Наконец она налила им обоим по второму кубку сладкого янтарного сандаринского вина и заговорила о деле.

– Я даже не могу вам сказать, какое удовольствие я получаю сегодня от общения с вами, лорд-канцлер.

– Пожалуйста, принцесса. Вы должны называть меня Пасеваллес. Здесь я просто не могу слышать свой титул.

– Очень хорошо, тогда я постараюсь называть вас вашим эйдонитским именем. Но вы не должны ставить меня в невыгодное положение. Сегодня вечером мы оба отбросим титулы. Я буду Идела.

– Как пожелаете… Идела.

Она хлопнула в ладоши.

– О, ваш мужской голос уже является для меня удовольствием. – Она наклонилась вперед, словно делилась важным государственным секретом, одновременно демонстрируя ему существенную часть своей бледной гладкой груди. – Должна признаться, что иногда я устаю от пронзительных женских голосов. Ничего другого я не слышу! Так стоит ли удивляться, что я так скучаю по сыну?

Если учесть, что не прошло и недели с отъезда принца Моргана и принцесса никогда не считалась заботливой матерью по отношению к обоим своим детям, Пасеваллес понял, что начинается новый гамбит, и охотно на него пошел.

– Должно быть, вам было очень трудно расстаться с ним.

– Да, ужасно. Очень тяжело. – Она покачала головой. – В первую ночь я уснула в слезах.

– Я сочувствую вашей боли, дорогая миледи.

Она бросила взгляд в сторону леди Вилоны, которая энергично жевала хлеб и, казалось, не обращала на них ни малейшего внимания. Идела снова понизила голос:

– И дело не только в том, что я боялась отпустить его в огромный мир, не зная, вернется ли он обратно…

– Он вернется, Идела. Граф Эолейр и все остальные об этом позаботятся. Эолейр хороший человек, тут нет никаких сомнений.

Она слегка поджала губы, показывая нетерпение – лорд-канцлер говорил не о том, что нужно.

– Речь не только о страхе, охватившем меня в момент его отъезда. Да, я мать, и для меня отсутствие сына ощущается как ужасная потеря. Но я боюсь того, что он рос без отца… и у него возникнут затруднения, когда придет время надеть корону. – Она сделала знак Дерева. – Разумеется, мы надеемся, что это произойдет очень, очень не скоро.

– Конечно, – сказал Пасеваллес и также изобразил знак Дерева на своей груди. – Да хранит бог короля и королеву.

– Но вы не могли не заметить неприятностей, в которые Морган постоянно попадает в последнее время, Пасеваллес! Вы наверняка видели, что он водит плохую компанию и у него появились отвратительные привычки!

– Ну, часть его приятелей не так опасны, как вы думаете, прин… Идела. Солдаты едва ли в состоянии научить принца гладкой речи, конечно, они проводят слишком много времени в не самых приличных тавернах, но они могут дать ему ряд полезных уроков. Король должен управлять королевством не только из замка, но и уметь защищать его на полях сражений.

– Я знаю! Милосердная Элизия, слишком хорошо знаю! У меня бывают ужасные сны из-за этого. И нам следует беспокоиться не только о полях сражений, но и обо всем остальном – наемных убийцах и безумцах, вроде того, что напал на графа Эолейра!

– Вы должны знать, как любят вашего сына во всем Эркинланде, миледи. Но для любого человека, даже величайшего, нет защиты от безумца, кроме любви бога. Вам следует утешать себя именно этим. И в целом мире нет человека, защищенного от случайностей лучше, чем ваш сын.

На мгновение Пасеваллесу показалось, что она заговорит снова, но принцесса неожиданно отвернулась от него. Ее плечи слегка задрожали.

– Идела? Миледи? Я каким-то образом вас обидел?

Когда она снова к нему повернулась, ему показалось, что он видит слезы в ее глазах, но Идела тут же их вытерла.

– О, Пасеваллес, нет, нет. Вы никогда не нанесете мне обиды. Но именно такие слова я произносила про своего мужа, принца Джона Джошуа – что ни один мужчина во всем Светлом Арде не находится в большей безопасности и не имеет лучшей охраны. Но этого оказалось недостаточно, когда Смерть протянула к нему руку.

Пасеваллес не знал, действительно ли его слова заставили принцессу плакать или влага на кончиках ее пальцев лишь реакция на сок дикого лука, который она втерла себе в глаза, чтобы вызвать слезы. Трудно найти ответ на такой вопрос, когда имеешь дело со столь опытной женщиной, как принцесса, но это не имело значения: простейшая вежливость требовала от него ответа.

– Я сожалею, Идела. Удовольствие от нашего неформального общения сделало меня неловким. Конечно, у вас больше причин для беспокойства, чем у любой другой матери.

Ее улыбка получилась отважной.

– Я завистлива. Я провела с ним слишком мало времени, с моим добрым, красивым мужем, но все же его оказалось достаточно, чтобы я успела дать ему двух красивых детей. – Она посмотрела на свои руки, на переплетенные пальцы, потом подняла на Пасеваллеса широко раскрытые глаза, и он подумал, что их умоляющее выражение производит огромное впечатление: Идела была очень красивой женщиной. – Но именно по этой причине я так боюсь за своего сына. Большую часть жизни он провел без отца. Он прошел жесткую школу. Что с ним будет, когда ему придется взять на себя обязательства крови, текущей в его жилах?

Теперь Пасеваллес видел направление ее атаки, но все еще не до конца понимал, какую цель преследовала принцесса.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь, миледи. Как и у всех при дворе, моя забота и любовь к принцу Моргану не вызывает сомнений.

Она снова вытерла глаза.

– Наверное, вы считаете меня глупой.

– Напротив, я считаю вас хорошей, заботливой матерью.

– Тогда могу я сделать признание? Нечто недостойное – то, что меня постоянно преследует?

– Конечно.

– Я боюсь, что король и королева возлагают на моего сына недостаточно ответственности, и это не позволяет ему научиться многим вещам, которые ему необходимы.

Ее слова слегка удивили Пасеваллеса – сказать, что кто-то лишает Моргана ответственности, было равносильно утверждению, что конюх, преследующий сбежавшую лошадь, мешает ей надеть уздечку, – но Пасеваллес лишь кивнул в ответ.

– Я понимаю вашу тревогу.

– Я не хотела, чтобы его отсылали с таким странным поручением – мне вообще непонятны разговоры о фейри, магических рогах и подобных вещах, – но я занимаю не то положение, чтобы возражать. И все же, когда он вернется, – здесь она снова позволила своему голосу задрожать, – если бог того пожелает и он благополучно вернется… я надеюсь, что они найдут для него лучшее применение, и не только ради него самого, но и всего королевства.

Пасеваллес кивнул:

– Думаю, я понимаю, что вы имеете в виду, но не могли бы вы несколько подробнее…

– Они должны позволить ему что-то делать? – Она с таким напором произнесла последнее слово, что Пасеваллес понял: она подошла к своей цели. – Настанет день, когда Морган будет правителем, королем Верховного Престола. Наббан, Эрнистир, Пердруин – все склонятся перед ним. Тем не менее он ничего не знает о том, как быть королем.

«На самом деле, – подумал Пасеваллес, – в том, что она говорит, есть некоторый смысл».

Однако он сомневался, что их мотивы совпадали.

– Я с вами искренне согласен, миледи. Он может и должен получить больше ответственности.

Теперь она заговорила оживленно:

– Его дедушка и бабушка… нам все равно не обойти этой темы, Пасеваллес. Они замечательные правители, мы все им благодарны за то, что они сделали, но они уже старые, им более пятидесяти! Морган мог бы им очень сильно помогать, если бы он… если бы положение ему позволяло.

Пасеваллес кивнул, словно ему только сейчас пришла в голову эта мысль.

– О, вы полагаете, что они могли бы сделать его… Как это называется? Что-то вроде соправителя?

– Именно. – Она наклонилась к нему и сжала его руку, что удивило Пасеваллеса. У нее была теплая и сухая кожа, а прикосновение приятным. – Вы зашли даже дальше, чем я осмеливалась думать, но у вас куда больше опыта в подобных вещах. Соправитель – вот именно! И он будет учиться в процессе, а они объяснять ему то, что требуется знать. Вы поможете мне убедить их, дорогой Пасеваллес?

– Но, Идела, разве ваше положение не подходит больше для подобных разговоров?

– О, они не поймут, если идея будет исходить от меня. – Она энергично тряхнула головой. – Они подумают, что я лезу не в свои дела, пытаюсь изменить свое собственное положение.

Ему с трудом удалось сдержать улыбку.

– Возможно, вы правы.

– Как это ни грустно, но так и есть. Но если подобная мысль будет исходить от вас, они ее выслушают. Король Саймон очень высоко вас ценит. Он поднял вас над всеми другими… всеми прочими… – Она споткнулась и замолчала.

– Над другими, более подходящими кандидатами? Вам не нужно беспокоиться о том, что вы оскорбите мои чувства, Идела. Я знаю, что существует множество придворных с именами более громкими, чем мое, и многие из них обладают более крупными состояниями. Всем известно, что моя семья, которая с самого начала была не из самых богатых, переживала очень трудные времена после войны Короля Бурь.

– Но король понял, что вы лучше всех подходите для этой должности. – Она так сильно сжала его руку, что ему стало неприятно. – Конечно, он вас послушает, когда вы предложите то, что поможет Моргану стать хорошим королем.

– Я не могу вам обещать. – Он не хотел, чтобы она думала, что легко поймала его на крючок. – Король и королева обладают на редкость упрямыми умами. И я считаю это комплиментом! Они все видят по-своему, а не так, как говорят им другие. Но я постараюсь сделать все, что будет в моих силах.

– О, да благословит вас бог за доброту! – Идела потянулась к вину и сама налила им по полному бокалу. – Выпьем за то, что мы теперь партнеры в этом предприятии, и я стану самой счастливой женщиной в Хейхолте.

– Я всегда был вашим партнером, миледи, даже если и не знал вашей цели, потому что мои желания совпадают с вашими – безопасность Верховного Престола, счастье и здоровье вашего сына.

– Пасеваллес, вы лучший мужчина из всех, кого я знаю. – Она осушила свой кубок с энергией солдата, уцелевшего после кровопролитного сражения. – А теперь допьем вино и посмотрим на книги, оставшиеся после моего мужа.

Идела вывела его из равновесия, вернувшись к книгам, но, как только она встала, Пасеваллес тут же последовал ее примеру. Она взяла его за руку и повела за собой. Он немного помедлил у кресла леди Вилоны. Пожилая женщина задремала, ее тарелка стояла на полу, шитье покоилось на коленях.

– А разве она не…

– Давайте не будем трогать бедняжку. Что она может знать о книгах, которые старше, чем она? – Идела захихикала, как девчонка, и потянула его за руку. – Идемте. Сейчас ее наблюдение нам ни к чему.

Пасеваллес позволил ей повести себя туда, где должна была находиться библиотека ее мужа или кладовая, где хранились книги, но, когда она потянула его за собой через порог, они оказались в совершенно темной комнате.

– Ой, – сказала она без малейшей тревоги. – Кажется, я привела вас не в ту комнату. Должно быть, я выпила слишком много чудесного вина.

– Следует ли мне вернуться за свечой?

Даже в темноте он чувствовал, что принцесса повернула к нему лицо и стоит совсем рядом. Она отпустила его руку и дотронулась ладонью до плеча, а потом пальцы прошлись по шее и прикоснулись к лицу.

– Думаю, нет, – тихо сказала она. – Пожалуй, мы сможем некоторое время обходиться без света и компании, не так ли?

Она еще сильнее придвинулась к нему, и он почувствовал, как ее стройное тело касается его в нескольких местах. Пасеваллес уловил пары вина в ее дыхании и цветочную сладость ее собственного аромата.

– Идела…

Ее палец коснулся его губ, заставляя замолчать.

– Ты знаешь, я скучала не только по мужскому голосу.

Он поцеловал ее палец, а потом нежно отвел его в сторону.

– Миледи, я лишь…

– Замолчи. Ты мужчина, и это просто замечательно. Нет, ты лучший мужчина из всех, кого я знаю. О, я так давно тобой восхищаюсь!

– Но слуги…

– Они знают, что лучше не заходить в мою спальню. Да, я солгала. Здесь нет книг моего мужа, здесь моя спальня. Ты ненавидишь меня за обман?

– Я никогда бы не смог вас ненавидеть, миледи. Сладкая Идела. – Он снова взял ее руку, поцеловал кончики пальцев, один за другим, услышал ее дыхание, глубокое и неровное, наклонился вперед и нашел ее губы. Прошло несколько очень долгих мгновений, прежде чем он заговорил снова. – Я бы никогда не смог причинить вам вред в любом случае.

– О, блаженство! – сказала она, и в этот момент он не сумел уловить фальши в ее словах. – Я вся покрылась гусиной кожей, и мое сердце бьется так быстро! Вот, ты чувствуешь? – Она взяла его руку и приложила к своей груди, уже обнаженной, ее кожа была теплой, а сосок твердым, как вишневая косточка. В темноте она успела расстегнуть платье и спустить его вниз. – Ты можешь любить меня, Пасеваллес? Совсем немного?

– Да, – ответил он, а потом нежно сжал ее грудь, пока она не застонала. – Да, миледи, могу.

В первую ночь они разбили лагерь неподалеку от Альдхорта, который уже могли разглядеть, и, пока Бинабик и остальные тролли ухаживали за ситхи, граф Эолейр подождал, когда рыцари и оруженосцы приступят к ужину, после чего спросил у Моргана, готов ли тот составить ему компанию и сходить в лес.

– Но зачем? – спросил Морган, собиравшийся отыскать Порто и мех с вином, который старик всегда держал под рукой.

– Чтобы протрубить в рог, ваше высочество, – ответил Эолейр, похлопывая по деревянной коробке, привязанной к его седлу. – Пока мы находились внутри границ Эрчестершира, в этом не было особого смысла.

Моргану ничего не оставалось, как согласиться. Он нашел свою лошадь, мирно щипавшую сочную зеленую траву, и уселся в седло, а кобыла бросила на него такой укоризненный взгляд, что ему захотелось перед ней извиниться.

– Мы уже недалеко от долины Асу, – сказал Эолейр, когда они направили скакунов в сторону окутанной тенями опушки леса. – Когда-то это было темное место. Здесь твоих дедушку и бабушку захватили в плен и едва не убили Огненные Танцоры, сторонники Короля Бурь.

– Я все знаю об Огненных Танцорах, – сказал Морган. – Поверьте, граф, я слышал эти истории.

Он скучал по сестре и бабушке, и даже по матери.

Морган вдруг вспомнил о забавном замечании деда, который как-то сказал, что женщины в их семье устроили заговор, чтобы лишить короля и его внука достойных развлечений. Его дед хотел пойти ловить лягушек в Королевской луже, как он шутливо называл большой пруд в саду замка. Моргану его идея не показалась особо привлекательной – в то время ему хотелось казаться взрослым молодым человеком, а не маленьким мальчиком, – но понравилось, что король захотел провести с ним время. Когда же это было? Определенно, после смерти отца. И ему на память пришло еще несколько случаев, когда король пытался как-то его заинтересовать или развлечь.

«Ты и я, Морган. Вот в конечном счете к чему все придет, запомни слова деда, – сказал король. – Они никогда ничего не разрешат тебе делать, твоя мать и моя жена. Они боятся, что ты можешь пострадать. Но что страшного в том, чтобы иногда разбивать себе нос?»

А потом он рассказал историю про Рейчел, горничную, которая сильно его напугала, когда он был совсем маленьким.

Да, в те дни дедушка был к нему добр, это он должен признать. Но почему потом все изменилось? Почему король постоянно на него сердится, и все из-за нескольких глупых царапин или ошибок?

– Вы уже довольно долго молчите, ваше высочество, – сказал Эолейр, слегка напугав Моргана. – Вы в порядке?

– Да, да, – ответил он, хотя мысли его настолько смешались, что он чувствовал себя не лучшим образом. – Просто я устал от разговоров.

Они ехали в тускнеющем вечернем свете все дальше по тропинке между деревьями, Эолейр впереди, Морган сразу за ним, благодарный за то, что граф уважает его желание помолчать. Солнце уже клонилось к западу, но те кусочки неба, которые Морган мог разглядеть сквозь кроны деревьев, стали оранжевыми и красными, за исключением тех участков у них над головами, где сиял ровный синий цвет. Во вновь обретенной тишине Морган слышал лесные звуки или, как в данном случае, их отсутствие. Если не считать нескольких чирикающих где-то далеко птиц, хруста веток и шуршания листьев под копытами лошадей. Лагерь был совсем рядом, но вдруг у него возникло ощущение, что до него несколько лиг.

– Пожалуй, здесь мы можем привязать лошадей, – наконец сказал Эолейр.

Он уверенно и изящно соскочил на землю, что было удивительно для человека его возраста, завязал поводья вокруг тонкого ствола березы и принялся вытаскивать из седельной сумки деревянную коробку, где хранился рог. Морган привязал свою лошадь рядом со скакуном Эолейра и оглядел окутанную тенями поляну.

– Здесь так тихо. – Даже ему самому эти слова показались глупыми, но Эолейр кивнул.

– Лес осторожен, – ответил граф. – Он не любит гостей, но и не отталкивает их. Во всяком случае, так говорил мой отец, хотя он имел в виду только наш лес Грианспог. Альдхорт… многие говорят, что он очень древний. Вот почему его называют «Старое сердце».

– Но как одно место может быть старше другого? – резко спросил Морган, которого вывела из равновесия неподвижность леса. Эолейр вытащил бархатный мешок из коробки и достал из него рог с такой осторожностью, словно это не диковинный музыкальный инструмент, а спящий ребенок. – Я хотел сказать, что, когда бог создавал мир, он не мог сначала сотворить Альдхорт, а потом все остальное, верно? Это как-то бессмысленно, – уточнил Морган, и его голос пронесся по тихой поляне, словно резкое карканье ворона.

– Вы правы. – Эолейр повернул рог так, чтобы полюбоваться им в умирающем свете дня. – И я готов первым согласиться, что нам бы не помешало побольше смысла в нашем мире.

Морган никогда прежде не видел рога, хотя его упоминали во многих историях про сэра Камариса и войну Короля Бурь, и с удивлением обнаружил, что это его тревожит, хотя и не мог понять почему. В некотором смысле рог казался грубым – всего лишь изогнутый конус, покрытый мелкой аккуратной резьбой, с серебряным мундштуком и простыми серебряными орнаментами вокруг широкого конца. Но что-то в нем заставляло Моргана не сводить с него глаз, сердце замирать, а потом биться быстрее.

– Значит, это он? – сказал Морган. – Рог великого Камариса, о котором поют в песнях.

– Так и есть, но я думаю, что не Камарис первым сыграл на нем. Видите эти отметки? – Граф провел пальцем по резьбе. – Их сделали ситхи, и довольно давно, во всяком случае, так мне рассказывали. Рог появился в те времена, когда ситхи правили Светлым Ардом.

– И теперь ты собираешься на нем сыграть? – спросил Морган.

– Конечно. Во всяком случае, я попытаюсь.

– Попытаешься?

– Рог подобен многим другим великим и могущественным вещам, ваше высочество, – а их не всегда легко понять. Когда принц Джошуа принес его сэру Камарису, который утратил разум, старик сначала его не узнал, а потом вдруг взял в руки и протрубил, громко и четко. И его разум прояснился. Почему так случилось? Вы можете спросить у ситхи – если мы с ними встретимся, – я сомневаюсь, что кто-то другой способен ответить на этот вопрос.

– Но тогда… могу я попробовать?

– Протрубить в рог? Конечно, ваше высочество. – Эолейр приподнял полу плаща и протирал мундштук до тех пор, пока он не засиял.

Морган взял рог, который оказался на удивление тяжелым, словно был сделан не из кости или оленьего рога, а из камня. Он поднес его к губам, но тут же опустил, чувствуя, как тишина леса давит на него.

– Если они его услышат, ситхи… они придут?

– Никто не знает, – сказал ему Эолейр. – Но если ситхи его услышат, я сомневаюсь, что они его проигнорируют. Только не Ти-туно.

Морган снова поднес рог к губам, придерживая его другой рукой, поджал губы и дунул, но рог издал лишь какой-то невнятный звук.

– Не думаю, что у меня получится, – сказал он.

– Попытайтесь еще раз, – сказал Эолейр, и на этот раз слова взрослого мужчины прозвучали не как приказ или укор. – Подумайте о ситхи. Они жили здесь задолго до того, как появились смертные. Думайте о том, как они прислушиваются к тишине где-то в глубине леса.

Несмотря на то что Морган видел умирающую женщину народа ситхи и слышал множество историй о прежних временах, ему было трудно представить фейри. Он вновь и вновь вспоминал старые истории, рассказанные другими людьми и слугами, в которых светловолосые ситхи больше походили на призраков, чем на людей.

Морган закрыл глаза и постарался вспомнить кошачьи глаза раненой ситхи, которые однажды раскрылись, когда он зашел, чтобы посмотреть на нее, сияющее золото на фоне бледного лица – тогда он даже вздрогнул. Он попытался представить такие же глаза здесь, в лесу, быть может, наблюдающие за ним и старым графом прямо сейчас, золотые глаза, глядящие из теней. На этот раз из рога вылетела скорее слюна, чем воздух, и вновь Морган не услышал никаких звуков.

– Я не могу, – сказал он и протянул рог Эолейру.

– Если не можете вы, я сомневаюсь, что получится у меня, ваше высочество – только не с моими старыми легкими. – Граф покачал головой. – Если рог действительно сделан руками ситхи, ваше право им воспользоваться никак не меньше моего. Рог перешел от Камариса к вашим дедушке и бабушке. Попробуйте еще раз.

Моргану было странно думать, что у него могут быть какие-то права на такую вещь, в особенности если он получил их благодаря тому, что появился на свет в королевской семье. Но, конечно, именно по этой причине считалось, что когда-нибудь он станет королем – так что почему нет? Из-за случайности рождения? Из-за того, что он случайно пережил отца? Эта мысль заставила его почувствовать пустоту. Он поднес рог к губам и дунул изо всех сил, дунул так, что у него заболели щеки, но вновь не сумел извлечь из него ни единого звука.

– Попытайтесь еще раз, и мы вернемся назад, – сказал Эолейр. – И, если у вас не получится, у нас есть и другие способы объявить о своем прибытии. Тут нет ничего постыдного. Пожалуйста, ваше высочество, попробуйте еще раз.

Моргану хотелось возразить, ведь он знал, что его неудача позорна. Как человек, которого послали в пустой темный лес просто потому, что он нарушал правила, Морган понимал это не хуже любого другого. Но здесь, в древнем лесу, ему вдруг показалось, что это происходило очень далеко и очень давно. Он ощутил тяжесть рога в руке, его сущность, потом посмотрел на последние отблески заходящего солнца, горевшего между стволами точно далекий пожар.

«Кости Сненнека сказали, что я не получу того, что ожидаю, – вдруг вспомнил он. – И что я буду делать, когда не стану королем?»

Его наполнил странный гнев, не тот, что обжигал сердце, когда он не получал того, что хотел, но совсем другое чувство, глубокая ярость, направленная против слепой глупой судьбы.

«Но почему? – удивился он. – Почему все должно быть именно так? Почему все должно быть так только из-за того, что это говорят другие?»

Сам того не замечая, он поднес рог к губам, держа его двумя руками, точно перевернутый кубок с вином, но вместо того, чтобы позволить огненному вкусу счастья, обжигающего горло, прогнать пустоту, ему следовало самому заполнить тяжелый рог своим дыханием. Вернуть его к жизни. «А что, если это станет единственным важным поступком в моей жизни?»

И в тот самый миг, когда в голову Моргану пришла эта мысль, он впервые почувствовал, что знаменитый рог не просто древний артефакт и часть истории, закрыл глаза, и сумеречный лес исчез.

Остались только Морган и Ти-туно. На мгновение ему показалось, что он ощущает то же самое, что и создатель рога, безымянный ситхи, который много лет назад начертал руны и полировал изогнутую поверхность до тех пор, пока она не засияла. И в это мгновение он почувствовал, что триумфальная музыка не приходит откуда-то извне, а прячется внутри рога, точно дракон в пещере, огненная энергия, свернувшаяся кольцами, но бодрствующая и ждущая своего часа. И каким-то образом, пусть всего лишь на несколько ударов сердца, рог стал его частью, и он, а не просто воздух из его легких стал частью рога.

Морган дунул в рог. И на этот раз сразу что-то услышал, дребезжание, превратившееся в стон. Его легкие и рог стали единым целым, огонь перетек из его тела в древний инструмент, потом в молчаливый лес, одинокая нота, которая превратилась из стона в заикающийся вой и низкий рев, словно огромный зверь разинул пасть. Голос рога взмыл над лесной поляной и так долго парил в воздухе, что Морган успел забыть, кто произвел этот звук. А через какое-то время все стихло, и осталось только слабое эхо.

Несмотря на то что именно Эолейр уговорил его подуть в рог еще раз, граф выглядел удивленным – почти ошеломленным.

– У вас получилось, ваше высочество, – сказал он тихо благоговейным шепотом.

С ликующим сердцем Морган вновь протрубил в рог, в том числе и потому, что ему хотелось еще раз пережить новые, потрясающие ощущения. Голос Ти-туно прокатился по темнеющему лесу, низкий и гортанный, удивительно громкий, подобный зову существа, которое создал бог, а потом о нем забыл. Но ситхи не пришли.

Морган ликовал, его переполнял триумф, но, хотя он протрубил еще дважды, ответило ему только эхо.

Принц и граф направились к лошадям, чтобы вернуться в лагерь, но теперь вечернюю тишину оживлял стрекот сверчков. Вскоре они уже были среди вечерних костров, где готовился ужин, и в компании смертных людей.

Глава 43. Глубокие тени

– Зачем ты пришла, смертная? – потребовал ответа слуга-полукровка, глядя ей в лицо. – Здесь, в кладовой, нас не предупреждали о твоем появлении.

Отсутствие вежливости с его стороны было оскорбительным и вызывало гнев, но Зои не могла позволить себе устроить сцену. Всего лишь некоторая толика гнева, и не более того: хикеда’я отличались исключительно трепетным отношением к приоритетам и положению.

– Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне, низкое существо? – Зои надеялась, что на ее лице появилась холодная ярость, которую она чувствовала, но только не еще более сильный страх. – Разве ты не видишь знака моей семьи? Смертная или нет, но я важная наложница самого Верховного магистра Строителей, лорда Вийеки! И я подарила ему дочь, которая, несмотря на то что она такая же полукровка, как ты, является почетным членом Ордена Жертвы – она Коготь Королевы!

Полукровка едва заметно вздрогнул и слегка напрягся, словно ждал удара, – прежде, до того как она стала жить в Наккиге, Зои никогда бы этого не заметила. Теперь же знала, что ее рискованный гамбит сработал, во всяком случае, частично.

– Я прошу вас проявить снисхождение, госпожа, – сказал слуга уже более сдержанным тоном. – Но мне сказали, что некоторые низкорожденные существа позволяют себе злоупотреблять продуктами из кладовой Королевы. Я лишь исполняю свой долг.

– То есть ты принял меня за рабыню, еще более низкую, чем ты сам? – Теперь Зои почувствовала себя на знакомой территории, ведь она сталкивалась с подобными вещами, когда исполняла разные поручения. Она сделала знак кулаком возле собственного горла, который означал: Сейчас я проглочу свою справедливую ярость. – И все же, – продолжала она, – поскольку я напряженно работаю, как и ты, чтобы сохранить то, что принадлежит Матери Всего Сущего, а также память об Утерянном Саде, я не стану сообщать о тебе моему господину, если ты быстро исполнишь мои желания. Мне нужно некоторое количество еды, достаточное для путешествия, которое продлится несколько дней.

Раб, не намного старше Зои, в жилах которого, как и у ее дочери Нежеру, текла кровь норнов, придававшая ему вид древнего существа, сделал сильный жест, принося свои извинения.

– И вновь я прошу у вас милосердия, госпожа, но зачем вам такое количество еды? Дом вашего господина получил достаточное количество продуктов. – В годы, последовавшие за поражением в войне Короля Бурь, хикеда’я близко познакомились с голодом.

Этого слугу, вне всякого сомнения, научили серьезно относиться к своей роли хранителя припасов.

– Глупый раб! – сказала Зои, стараясь придать своему лицу максимально неодобрительное выражение. – Неужели ты считаешь себя священником из храма, который учит невежественного ребенка повторять Молитву о Силе Королевы? Или кровь смертных в твоих жилах настолько сильна, что она правит твоими поступками? Где в Наставлениях Хамака написано, что ты можешь задавать вопросы наложнице Верховного магистра? Ты хочешь, чтобы я подробно перечислила, что мой муж и господин намерен сделать с продуктами? Если так, полагаю, Зуб Королевы может заинтересоваться твоим поведением.

Удар получался удачным. Лицо раба исказилось от жуткого страха.

– Нет, госпожа! Пожалуйста, поймите меня правильно. Обычно нас заранее предупреждают о таких требованиях.

– Мой муж недавно отправился с миссией, которую ему поручила сама Королева. Он оставил мне детальные указания о том, что я должна сделать в его отсутствие. Ты говоришь, что тебя не поставили в известность, но у меня возникает вопрос: не потерял ли ты его распоряжения? – Она немного помолчала, чтобы произвести на него наибольшее впечатление. – И вновь я предлагаю призвать Зуб Королевы или даже ближайших стражников, и мы быстро найдем выход из этого лабиринта.

Капитуляция.

– Нет, пожалуйста, госпожа. Я уверен, что это наша вина. – У раба были глубокие черные глаза, доставшиеся ему от норнов, но землистый цвет кожи слегка посветлел от страха, пока не стал почти таким же белым, как у чистокровного хикеда’я. – Вы можете делать все, что посчитаете нужным. – Он повернулся туда, где прятались не такие дерзкие кухонные рабы. – Мы все будем молиться за благополучное возвращение вашего мужа.

– И за триумфальное исполнение желаний Королевы, конечно, – добавила Зои.

– Конечно, госпожа.

Она получала тайное удовлетворение, когда ей удавалось заставить полукровок проглотить собственные слова, однако Зои знала, что сейчас человеку ее положения следует уйти или призвать стражников, чтобы наказать склонных к возражениям рабов. Тем не менее у нее появилась возможность извлечь дополнительные преимущества из создавшегося положения, которые не будут выходить за рамки общепринятого поведения.

– Я слишком рассержена, чтобы самой заниматься поисками. – Она протянула составленный ею список. – Принеси мне все, что тут отмечено.

– Конечно, госпожа, – ответил раб, и его опущенные глаза говорили о том, что больше он не станет задавать вопросов. – Но никто из нас не умеет читать.

– В таком случае я вам прочитаю, а вы поспешите мне все принести.

* * *

Путь от кладовых склада Ордена до Дома Эндуйа, клана магистра Вийеки, был долгим. Зои пришлось миновать несколько опасных мест, в том числе задние ворота Дома Ордена Эха, верных информаторов Королевы. Дорога казалась ей еще более долгой и пугающей из-за того, что ей пришлось идти медленно с двумя тяжелыми мешками в руках. Она подумала, что, наверное, немного похожа на Старика Длинную бороду, существо в длинном балахоне из легенды риммеров, который приносил еду во время зимнего солнцестояния. Однако Длинная борода ездил на огромной серой лошади, Зои же тащила мешки в одиночку и пешком.

Всего лишь через месяц она могла бы выбрать что-нибудь получше, но весна и лето приходили в Норнфеллс поздно и очень быстро заканчивались, так что большая часть того, что она могла взять на кухне, не слишком отличалась от того, чем они питались с осени: жесткий хлеб, столь же твердый сыр и, конечно, большое количество сушеных грибов, которые назывались «зимним хлебом». Норны готовили их дюжинами различных способов, хотя Зои так и не нашла ни одного, который ей бы нравился. Пока она брела, сгибаясь под тяжестью мешков, на нее накатили воспоминания о том, что она ела в детстве: горячее рагу, спелые ягоды, легкий хлеб, который даже самые древние старики могли жевать, несмотря на полное отсутствие зубов. В этом смысле она никогда не станет настоящим норном, как бы долго ни прожила под Стормспейком.

Подойдя к перекрестку, Зои заколебалась – в этом месте сходилось шесть разных, но внешне совершенно одинаковых туннелей, образуя неровную звезду. В огромном каменном муравейнике, которым являлась Наккига, ничего не стоило заблудиться, ведь здесь не было неба, помогавшего ориентироваться, однако сейчас ее положение осложнялось тем, что она – несмотря на ложь на кухне – занималась незаконной деятельностью. Как постоянная жительница Дома Эндуйа, она могла брать еду только из его огромных кухонь, куда, естественно, не осмелилась пойти – во всяком случае, когда речь шла о таких больших количествах, – иначе об этом очень скоро узнала бы Кимабу, жена ее господина и хозяйка дома.

Конечно, еще более серьезная опасность угрожала бы Зои, если бы кто-то узнал, что она побывала в кладовых Ордена Строителей, но она рассчитывала, что ужас перед ложным обвинением, выдвинутым против норна благородных кровей, заставит их помалкивать хотя бы до тех пор, пока она не закончит последние приготовления и не сбежит из дома Вийеки. Зои не сомневалась, что в противном случае Кимабу ее убьет: она практически над ней насмехалась и угрожала во время их последней встречи.

Ей всегда было трудно находить дорогу в глубокой темноте Наккиги, даже рядом с домом, в котором она жила. Несмотря на проведенные внутри горы годы, ее глаза не приспособились к крошечным мерцающим масляным лампам, освещавшим большинство проходов, в особенности если они находились далеко от основных туннелей и не давали достаточно света для того, чтобы смертный мог разглядеть собственную руку, поднесенную к лицу. Зои часто пробиралась в личный сад Вийеки только для того, чтобы немного постоять под солнечными лучами, пусть они и проходили далекий путь, отражаясь от множества поверхностей и теряя силу к концу своего путешествия. После стольких лет внутри горы Зои начала ненавидеть темноту, ненавидеть как живого врага.

После нескольких мучительных мгновений перед выбором из шести вариантов она направилась в туннель, который показался ей самым знакомым, прекрасно понимая, что, если она ошиблась, он приведет ее туда, где ей быть не полагается, да еще с мешками украденной еды. Любимая наложница могущественного человека или нет, ее тут же арестуют, что было равносильно смертному приговору, ведь Кимабу способна добраться до нее в любом месте Наккиги. Вот почему последние несколько дней Зои провела, готовясь сбежать в такое место, о котором Кимабу не знала, место, где ее сможет найти только Вийеки. И, если того захотят боги, сегодня она отнесет туда остальные вещи, в том числе тщательно подобранную одежду, и спрячется до возвращения своего возлюбленного.

Зои облегченно вздохнула, когда поняла, что сделала правильный выбор: коридор вывел ее на оживленный Бульвар Павших, идущий вдоль задних частей многих великих домов, чьи фронтоны были развернуты в сторону Большой Садовой дороги. Несколько раз она встречала других пешеходов, которые с любопытством смотрели на смертную женщину, сгибавшуюся под тяжестью двух мешков, но Зои неизменно удавалось прикинуться обычной рабыней, и здесь, для разнообразия, внешность ей помогала.

С тех пор как закончилась война Короля Бурь и хикеда’я понесли огромные потери, аристократы стали использовать смертных для работ, которые прежде выполняли только норны. Кроме того, аристократы обнаружили, что смертные женщины беременеют гораздо чаще, чем их собственные жены и любовницы. Такие лидеры, как магистр Вийеки, приложили немало усилий, чтобы отменить едва ли не самые древние запреты и разрешить смертным женщинам не просто законно рожать полукровок – прежде таких детей казнили вместе с их смертными матерями, – но и допустить их в такие места, куда прежде они попасть не могли. И, тем не менее, достижения собственной дочери Зои Нежеру, ставшей Когтем Королевы, к тому же в столь юном возрасте, удивили очень многих в Наккиге, в том числе и саму Зои.

Наконец она дошла до самых глубоких ворот Дома Эндуйа, задней двери в резиденцию клана. Естественно, ее охраняли, но она заранее подготовилась и чувствовала себя более уверенно, чем на королевской кухне.

– Приветствую тебя, воин Королевы Дайго, – сказала она одному из стражников, поставив на землю мешки. – Я вернулась, как и обещала.

Дайго, угрюмый тип, которому она не раз дарила кусочки разных блюд, когда ей удавалось для него что-то сохранить, оглядел ее с головы до ног.

– Привет, госпожа Зои, – сказал он. – Вы вернулись.

– И я кое-что тебе принесла. – Она засунула руку в мешок и вытащила каменный кувшин, запечатанный воском. – Морошка. Ее держали в холодной воде всю зиму. Забери для своей служанки, и пусть она сделает тебе что-нибудь вкусное.

Морошку собирали в конце лета, и она считалась деликатесом даже в те времена, когда ее было много. А в это время года, когда наступила Луна Выдры, новые ягоды еще не созрели, и они стоили, как драгоценные камни.

Второй стражник, которого Зои не раз видела, но не знала имени, скорчил недовольную гримасу.

– Подарок для Дайго и ничего для меня?

Зои благословила свою счастливую звезду, которая предупредила ее, что такой вариант возможен.

– Какой сюрприз, стражник, у меня есть кое-что и для тебя!

Когда Зои протянула ему кувшин, он окинул ее взглядом, который показался ей не таким благодарным, как следовало, и Зои стало не по себе. Неужели она каким-то образом вызвала у него подозрения?

– Вы видели что-нибудь интересное, пока гуляли, госпожа? – спросил второй стражник. – Говорят, сам лорд Ахенаби побывал сегодня на Мерцающей дороге.

Она постаралась скрыть дрожь – мало кто в Наккиге пугал ее больше, чем магистр Ордена Песни. Звуки, которые доносились по ночам из его огромного особняка, слышали многие, но никто о них не говорил.

– Нет, – сказала она и решила сменить тему разговора. – Я не удостоилась такой чести. Но несколько мужчин из Ордена Жертвы угрожали и оскорбляли меня, когда я проходила мимо. Они называли меня шлюхой кладущего кирпичи.

– Кладущего кирпичи? – Дайго нахмурился, но вовсе не из-за того, что кто-то из Ордена Жертвы назвал ее шлюхой. – Так они сказали? Кладущего кирпичи?

– Я не стала обращать на них внимания, – сообщила ему она. – А теперь прошу меня простить, но я должна вернуться в дом и продолжить приготовления.

Она сказала Дайго, что собирается приготовить ужин для Кимабу.

«Но если бы я собиралась, – подумала Зои, – то непременно отравила бы морошку и все остальное».

Дайго и его приятели уже спорили о том, кто из Ордена Жертвы мог нанести оскорбление Ордену Строителей и в какой из таверн на Мерцающей дороге их можно найти. Зои надеялась, что не переборщила, придумав эту историю, – драка между Орденами, которая может привлечь внимание Королевы, сейчас ей была совершенно ни к чему, но она не сомневалась, что стражники, занятые выпадами против Ордена Жертвы и подаренной морошкой, уже перестали о ней думать. Она поклонилась обоим, но они едва ли это заметили, и снова взвалила мешки на плечи.

Ни один из слуг, пока она шла по дому, не обратил на нее внимания; она добралась до двери собственной комнаты, и никто ее не остановил. Но, когда она поставила мешки на пол и стала доставать медный ключ, висевший на цепочке на шее, она заметила, что дверь открыта.

Зои показалось, что кровь в ее жилах превратилась в лед. Перед уходом она заперла дверь. Она бы никогда не ушла, оставив ее открытой, более того, Зои помнила, как вставила в замок ключ, а потом проверила, все ли в порядке, и только после этого ушла. Сердце громко стучало у нее в груди, и она сомневалась, что сможет услышать что-то еще, но прижалась к двери и прислушалась.

Мужские голоса, тихие, но злые, больше одного, и все внутри ее комнаты. Будь она ни в чем не виновата, она могла просто войти и спросить у них, что они делают в ее комнате, но с двумя мешками, полными запрещенной еды, не осмелилась так поступить.

Голоса стали громче. Они приближались к двери.

Зои отчаянно огляделась по сторонам. Осевшая дверь пустующих апартаментов находилась в дюжине шагов от нее. Конечно, она была заперта, но она могла спрятаться в глубоком дверном проеме и подождать, когда незнакомцы уйдут, если они свернут в сторону главного коридора. А если нет – ну какой смысл об этом думать, с тем же успехом можно просто упасть на пол перед собственной дверью.

Зои схватила мешки и постаралась как можно глубже спрятаться в дверном проеме. Она затаила дыхание, когда мужчины, что-то искавшие в ее комнате, вышли в коридор. Она с трудом смогла разобрать, о чем они говорили, но ей показалось, что один из них сказал: «Она будет недовольна».

Сердце снова заметалось у нее в груди. Кимабу? Неужели жена ее возлюбленного послала к ней убийц?

К облегчению Зои, мужчины повернули в другую сторону, и их голоса стали едва слышны. Собрав остатки мужества, она осторожно выглянула из дверного проема и увидела, как мужчины исчезают за поворотом.

Белое. Их доспехи были белыми. А на головах островерхие шлемы, какие носят Зубы Королевы. Чего хотела от нее королевская стража?

«О, великие боги, – подумала она. – Вийеки предупреждал меня, что Королева хотела отправить всех смертных наложниц в рабские бараки. Возможно, стражники приходили за мной? Или тут что-то похуже?»

Она вспомнила про свой тайник в шкафу и лежавшие там вещи – если их найдут, ей будет грозить смерть. Она спрятала их так надежно, как только могла, но опасалась только слуг.

«О милосердные Небесные палаты, неужели они нашли мой тайник?»

Но потом ужас отступил – Зои поняла, что даже в доме своего господина Вийеки она больше не в безопасности. Королевские Зубы могли вернуться в любой момент, и тогда в самом лучшем случае ее вернут в рабские бараки и будут насиловать аристократы, любящие плоть смертных, какой бы высокий пост ни занимал ее покровитель. Но еще вероятнее будет смерть от рук наемных убийц, присланных Кимабу. Потому что Вийеки уехал.

Время планирования и подготовки закончилось. Пришла пора бежать, чтобы спасти жизнь.

Лошади уже не могли подниматься вверх по ненадежному склону, и Мако сказал, что их следует оставить, прежде чем Когти двинутся дальше, поэтому они отыскали пещеру с небольшим ручьем, берущим начало где-то в глубинах горы. Вход туда был скользким из-за льда в том месте, где стекала вода, но внутри пещера оставалась сухой.

Нежеру нашла два блока прессованного корма на дне седельных сумок и с помощью смертного Ярнульфа раскрошила их в углу задней части пещеры для лошадей. Саомеджи развел костер у входа, а Кемме и Мако, которые еще не полностью оправились от ран, сели рядом.

– Мы погреемся у огня в течение часа, Певец, – заявил Мако. – Но после должны продолжить подъем.

– Я прошу тебя пересмотреть свое решение, командир, – сказал Саомеджи. – Нам нужен более длительный отдых – посмотри, рана Кемме снова начала кровоточить. Мы смогли разобраться со скалиярами, но в горах водятся и другие существа, не говоря уже о драконах, которых мы ищем, они чувствуют запах крови.

– Кроме того, – вмешался Ярнульф, продолжая раскладывать остатки корма, – некоторые из нас не очень хорошо умеют лазать по скалам в темноте. В любом случае я сомневаюсь, что нам и дальше следует скрывать наше присутствие, передвигаясь только по ночам. Гигант говорит, что он не чувствует запаха разбойников или других двуногих врагов.

– Не пытайся меня учить, смертный, – сказал командир.

– Вы оба. – Саомеджи указал на Нежеру и Ярнульфа. – Отправляйтесь на поиски еды. Ночь, проведенная здесь на полные желудки, поможет всем нам лучше себя чувствовать утром.

Мако приподнялся и сел, и его лицо стало почти таким же жестким, как серебряная маска Королевы Утук’ку.

– Теперь приказы отдаешь ты, Певец?

– Приношу свои извинения, командир Руки. Конечно, нет.

Мако долго смотрел на Саомеджи, а потом повернулся к Ярнульфу:

– Ты вместе с Черным Дроздом отправишься на поиски пищи, и вы постараетесь быть полезными, как предложил Певец. Я устал смотреть на ваши лица.

– Принесите мясо, – сказал Кемме. – Мы не зида’я, чтобы питаться цветами и молоком пчел.

Ярнульф встал и вышел из пещеры, разбрызгивая воду в образовавшемся у входа небольшом озерце. Нежеру последовала за ним. Почему Мако делает так, чтобы они оказывались вместе? Неужели он подталкивает ее к предательскому союзу со смертным?

Го Гэм Гар сидел возле входа в пещеру, и толстая желтая шкура служила ему единственной защитой от обжигающе холодных ветров.

– Если у вас двоих кое-что на уме, – сказал он, – то вам лучше всего выкопать дыру в снегу. Тогда у вас получится гнездо, на случай, если появится потомство. Правда, у них будет совсем слабая кровь с таким отцом. Сомневаюсь, что они выживут. Но не исключено, что вам интересен сам процесс, верно, Жертва?

Нежеру обошла его, не забывая о длинных сильных руках гиганта.

– Молчи, чудовище, – сказала она, но почувствовала, что у нее горят щеки – не приходилось сомневаться, что ее выдает предательская кожа смертных. – Ты лжешь, чтобы вызвать недоверие. И обвиняешь других в том, чего хочешь сам.

Гигант расхохотался так, что задрожали сосульки у входа в пещеру.

– О, не бойся – меня тебе не следует бояться. Го Гэм Гар разорвал бы тебя как кролика на слишком большой палке.

Она стиснула зубы и решительно зашагала прочь. Ярнульф поджидал ее в дюжине шагов впереди, глядя на неровные пики гор и глубокие долины, покрытые снегом.

– Какие любезные у нас спутники, – только и сказал он. – Нам повезло.

Нежеру подумала, что было бы неплохо вернуться вниз по склону, где они видели вечнозеленые деревья и могла водиться дичь, но Ярнульф лишь покачал головой.

– А что, если мы убьем кого-то крупного? Мне совсем не хочется тащить тушу вверх по склону. Нет, мы пойдем наверх. Немного разведаем завтрашний путь, а если отыщем подходящую цель, тащить ее вниз будет намного легче.

Они стали подниматься вверх, стараясь находить подходящие места для ног, но получалось у них далеко не всегда. Один раз Ярнульф наступил на снег, который поддался под ним, и он так быстро исчез в расселине, что даже не успел вскрикнуть. На мгновение Нежеру показалось, что она потеряла его, но, подобравшись так близко, как только смогла, обнаружила, что он свалился всего на несколько футов. Она спустила свой заплечный мешок, чтобы он ухватился за ремень, и после нескольких неудачных попыток ему удалось выбраться.

– Благодарю, – сказал он с широкой улыбкой, какую она никогда не видела на лицах хикеда’я. – Это могло оказаться весьма неприятным поворотом.

«Но как мог гигант угадать мои сложные чувства по отношению к этому смертному? – подумала Нежеру. – Нет, я не испытываю похоти, как предположило чудовище. Ничего столь очевидного. Но я должна быть более осторожной рядом с остальными».

Наконец они с Ярнульфом добрались до плоского каменного плато возле обрыва. Он уходил вниз так резко, что Нежеру даже не смогла разглядеть его дна, лишь длинные тени на снегу. Остальная часть плато находилась по другую сторону пропасти, около трех дюжин шагов в пустоте.

Внимание Нежеру привлекло движение справа, и она подняла руку, чтобы остановить Ярнульфа, когда он подошел к ней сзади, а потом знаком показала, чтобы он сохранял молчание, когда Охотник собрался заговорить. Нежеру увидела громадного горного козла, замершего на противоположной стороне плато.

– Нежеру, – сказал ее спутник, слегка повысив голос, но она еще решительнее показала, чтобы он молчал.

Одним текучим движением она сорвала лук с плеча, подняла его, наложила стрелу на тетиву и выстрелила. Стрела мгновенно преодолела пропасть и вонзилась в бок козла. Животное сделало неловкий шаг и рухнуло у края плато так, что его голова свесилась в пустоту. Козел несколько раз попытался подняться, но стрела вошла слишком глубоко, и уже через несколько мгновений он застыл в неподвижности.

– Я восхищаюсь твоей быстротой и меткостью, – сказал Ярнульф, глядя на мертвого горного козла, длинный мех которого взметнул порыв ветра.

– Не только ты один способен попасть в цель, – ответила она.

– Верно, но ни один из нас не имеет крыльев. Как ты предлагаешь его забрать?

Она собралась резко ему ответить, но вовремя остановилась, сообразив, что Ярнульф прав – края плато не сходились, и они не могли перебраться на другую сторону, чтобы забрать добычу. На мгновение Нежеру показалось, что она может расплакаться, как смертная, как ее мать, пролить бесполезные, унизительные слезы.

– Я поступила глупо, – наконец сказала она.

После выпадов гиганта и ее собственных ответов она отвлеклась и не подумала, что они не смогут добраться до противоположной стороны плато, прежде чем выстрелила.

– За убийством всегда должно стоять нечто большее, – сказал Ярнульф, глядя через пропасть.

– Пожалуйста, не говори остальным, – взмолилась она. – Пожалуйста, ничего им не рассказывай.

– Ты думаешь, я продам твою ошибку, чтобы завоевать одобрение Мако и остальных? – Выражение его застывшего лица ничем не отличалось от лиц хикеда’я. – Я полагаю, ты совсем плохо знаешь не только меня, но и своих спутников, Жертва Нежеру.

Получившая выговор и ужасно недовольная собой Нежеру позволила Ярнульфу задать скорость шага. Мысли у нее в голове путались, но по мере того, как шло время, а Ярнульф продолжал молчать, она сумела очистить свой разум настолько, что сумела сосредоточиться на охоте. Наконец им удалось отыскать еще одного козла на таком месте, до которого они могли добраться. Нежеру выстрелила – Ярнульф настоял – и вновь попала в цель. Они довольно быстро забрали свою добычу и снова вернулись на плато. Нежеру подумала, что огромные горы наблюдают за ними, словно боги в плащах на фоне серого неба, и, быть может, удивляются тому, что маленькие, странные существа осмелились войти в их владения.

– На северо-восточном горизонте собираются темные тучи, – сказала она. – Приближается буря.

– Ты права, – ответил Ярнульф. – И здесь не самое лучшее место во время бури. Я рассчитывал, что мы сумеем добыть второго козла, чтобы гигант остался доволен, но ему придется разделить с нами то, что у нас уже есть.

Нежеру и смертный по очереди несли козла на плечах, шагая вниз по склону, но животное оказалось тяжелым, а поднявшийся ветер заметно усложнил спуск. В конце концов Ярнульф бросил тушу на землю и принялся волочить ее за собой, оставляя на снегу кровавый след.

– Теперь ты понимаешь, почему лучше было подниматься наверх, – сказал он.

– Ты меня уже убедил, смертный, – сказала Нежеру. – Ты лучший охотник, чем эта хикеда’я.

– Нет. Я просто более опытный охотник, – сказал он. – У тебя острый глаз и легкие ноги, к тому же ты стреляешь практически без промаха. Но я уже много лет выживаю в диких местах благодаря уму и оружию. Даже Мако, я полагаю, не приходилось так жить.

После долгого молчания, которое нарушал лишь шорох снега, по которому они волокли тело, Нежеру неожиданно заявила:

– Ты так и не сказал мне всей правды.

Ярнульф не стал отвечать сразу, возможно, из-за того, что в этот момент оказался на трудном участке склона и пытался помешать тяжелой туше козла увлечь его в пропасть.

– Ты хотела спросить, почему я все еще здесь? – наконец заговорил он. – Я дал ответ на этот вопрос твоему командиру несколько дней назад, уж не знаю, слышала ты его или нет – и поверил ли мне кто-то из вас.

«Значит, наша медленная игра продолжается», – подумала она.

– Не считай меня дурой, риммер. Ты прекрасно знаешь, то, что ты сказал, не ответ. Почему ты нас спас и почему идешь с нами? Почему один из разбойников скалияров тебя узнал?

– Что я должен сказать, женщина из Ордена Жертвы? Что ты проникла в мои самые глубокие тайны? Что я бросил работу Королевского Охотника, рискуя наказанием, чтобы отправиться вместе с твоей Рукой в восточные пустоши? И зачем мне это? Чтобы каким-то образом разбогатеть? Умоляю, поделись со мной каким?

– Я не знаю. Но мне известно, что ты не рассказал всей правды. Ты узнал одноглазого разбойника, а он – тебя. Я видела. Скажешь, я не права?

Ярнульф остановился, и туша горного козла слегка сползла вниз по склону. Глаза у него остекленели, изо рта вывалился распухший язык, словно путешествие вниз по склону горы его совершенно измучило.

– Зачем мне что-то отрицать? Да, я его знал. Его звали Дирмундур. Некоторое время, в ранней молодости, мы с ним были напарниками.

Ее сердце забилось быстрее от торжества и тревоги.

– Но как такое может быть? Ты вырос в рабских бараках Наккиги – во всяком случае, ты так сказал.

Ярнульф покачал головой:

– Я не солгал ни в этом, ни в чем-то другом. Да, я вырос в рабских бараках. А когда стал Королевским Охотником, воспользовался шансом сбежать. Разве ты поступила бы иначе? Ну, возможно, ты сделала бы другой выбор. Некоторое время я жил со скалиярами, но они, по моим представлениям, были слишком злобными, а их война меня не интересовала.

– Что ты хочешь сказать?

– Пожалуйста, не забывай, мы пытаемся опередить бурю, Жертва Нежеру. Если мы будем стоять здесь, пока я отвечаю на твои вопросы, мы умрем. Тебя наверняка научили, что даже Королева не способна управлять снегом и ветром – во всяком случае, здесь. – Он начал спускаться по склону, вынудив ее следовать за ним, если она хотела слышать, что он говорит. – Единственный, кто мог наложить заклятие на погоду, погиб, его отправили в Асу’а. – Он усмехнулся. – И не нужно делать такое удивленное лицо. Да, мне известно об Асу’а. На самом деле я его видел, пусть и с некоторого расстояния, чего ты не можешь сказать о себе.

Она хотела знать больше, но Ярнульф был прав: темнеющее небо говорило, что у них осталось совсем мало времени.

– Мы будем идти дальше, но ты не можешь заставить меня замолчать. Значит, когда-то ты был скалияром, одним из… смертных-разбойников. Почему ты от них ушел?

– Потому что они были отвратительными и жестокими, а их цели представлялись мне бессмысленными. Потому что они лелеяли старую ненависть, которая не имела ко мне никакого отношения, ведь я родился не в Риммерсгарде. Мои предки были рабами в Наккиге, как и я сам. Какое мне дело до того, что риммеры поклоняются Усирису Эйдону или старым богам, которых они привезли с собой с утраченного запада?

Небо стремительно темнело, и мрак клубился у них над головами точно дым над гигантской трубой.

– И ты вернулся, чтобы снова стать рабом? Это не имеет смысла. Зачем так поступать?

– Лучше быть рабом с крышей над головой, пусть и совсем примитивной, чем человеком в пустошах, обреченным на голод и смерть от холода. Во всяком случае, я так считаю. – Ярнульф бросил на нее внимательный взгляд. – Но, если мы намерены и дальше продолжать игру в вопросы, ты должна ответить на тот, с которого все началось. Почему ты здесь, Жертва?

– Ты напрасно потратил вопрос, смертный. – Она протянула руку, чтобы помочь ему преодолеть груду засыпанных снегом камней, и он перебрался на карниз, на котором она стояла. На мгновение, даже через перчатки, она ощутила странную связь с ним и продолжала говорить главным образом для того, чтобы скрыть смущение. – Меня послала сама Королева. Я из Ордена Жертвы. Слово Королевы подобно биению наших сердец.

– Я не сомневаюсь, – сказал он, отпуская ее руку, чтобы взять козла за ногу. Ярнульф перетащил тушу через груду камней и опустил на землю рядом с собой. – Но я имел в виду совсем другое. Сама Королева выбрала тебя. Великая честь – поразительная честь! И я уверен, что умереть за Королеву твое самое главное желание. Но зачем Королеве или тому, кто действует от ее имени, выбирать тебя?

– Я была первой в моем выпуске Ордена Жертвы! Я победила пять других Жертв голыми руками!

– Вот как. А Мако сделал то же самое?

– Да, в свое время! Он намного старше меня.

– И Кемме?

– Он друг Мако. И грозный воин.

Порыв ветра взметнул в воздух снег.

– Да, так и есть, но в остальных отношениях он не обладает особыми талантами. На самом деле Кемме глуп, как мешок с камнями. И Саомеджи, несмотря на всю свою тонкость, также очень молод, не так ли? Не говоря уже о том, что он, как и ты, полукровка?

Она стерла рукавом тающий снег с глаз.

– К чему ты ведешь, ловец рабов?

– Одна любопытная деталь – ваша невероятно важная миссия заставила вас пересечь почти весь север под предводительством Мако, одного из самых свирепых воинов твоего Ордена Жертвы, чтобы вы оказались здесь, где, по слухам, живут последние драконы, однако ваш отряд состоит из воинов… чья гибель не станет большой потерей.

Она не очень понимала, к чему ведет смертный, но ее охватила ярость.

– Почему ты все время пытаешься подорвать нашу веру друг в друга, Ярнульф? Что ты от этого выиграешь?

– Лучше задай себе другой вопрос: чего хочет от тебя Королева, Жертва Нежеру, – или, точнее, чего хочет Ахенаби. Из того, что я видел и слышал, не вызывает сомнений, что именно он стоит за этой миссией, хотя складывается впечатление, что его не слишком огорчит, если она потерпит неудачу.

– И ты осмеливаешься?.. – начала она, но не закончила фразу, и вовсе не потому, что не знала, как ее продолжить.

Внезапно на Ярнульфа сверху бросилось оскалившееся белое существо, словно его принесла с собой буря. Мгновение Нежеру ничего не могла разглядеть, кроме визжащего белого шара, оказавшегося у самого края карниза. Их атаковало какое-то животное, возможно, волк или медведь, но она видела лишь влажную красную пасть, когда зверь попытался укусить Ярнульфа в лицо.

Нежеру не могла достаточно быстро вытащить меч, чтобы помочь – смертный и его противник и без того оказались в опасной близости от края карниза, но одна из ее стрел выпала из колчана, Нежеру схватила ее и изо всех сил всадила в белую спину зверя, затем выхватила вторую и также вонзила ее в волосатое существо. Она почувствовала, как обе миновали кости и начали проникать глубже в тело, но дикое существо не отпускало Ярнульфа. Нежеру попыталась подняться на ноги, чтобы вытащить меч.

– Мой… нож! – с трудом выдохнул Ярнульф, отворачивая голову от когтей яростно извивавшегося зверя.

Нежеру увидела кинжал у него на поясе, но прежде, чем она успела его схватить, противники откатились в сторону и частично свесились с карниза – Ярнульф оказался на спине, а его голова и часть спины повисли в воздухе, над обрывом. Нежеру наконец удалось вытащить меч, но довольно долго она не могла выбрать момент для удара, потому что человек и зверь так отчаянно сражались, что она боялась ранить Ярнульфа.

«Или я могу одним ударом ноги сбросить обоих в пропасть», – вдруг подумала она.

Всего одно мгновение, и все будет кончено, и смертный, его вопросы и ложь навсегда перестанут ее мучить.

Но вместо этого она наклонилась вперед, защищая лицо от мелькавших лап, вцепилась левой рукой в мех зверя, затем приставила кончик меча и сильно надавила. Существо завизжало от страха и боли, и Нежеру с силой вогнала свое оружие зверю в тело. Он еще несколько мгновений продолжал сопротивляться, пытаясь добраться до нее, и на мгновение она увидела совсем рядом жуткую усатую морду, слишком длинную для волка или медведя. Но теперь у Ярнульфа появился шанс отпихнуть зверя и ударить его обутой в тяжелый сапог ногой. Он соскользнул с клинка, который Нежеру сжимала двумя руками, и через мгновение начал падать в пропасть.

Довольно долго они оба лежали у края карниза и тяжело дышали. Руки и ноги Нежеру превратились в лишенные костей ножки грибов. Ярнульф задыхался и хрипел, пытаясь втянуть в себя воздух. Наконец он собрался с силами и отполз от края.

– Что это было? – наконец спросила Нежеру.

Она села и с облегчением увидела, что мертвый козел валяется рядом, там, где они его бросили.

– Юкинва, как его называют тролли. Гигантская крыса, живущая высоко в снежных горах. – Ярнульф встал и рассеянно стер с лица кровь. Его кожа была рассечена в нескольких местах зубами и когтями зверя. – Должно быть, он учуял кровь нашего козла.

– Тогда нам следует поторопиться, чтобы поскорее добраться до пещеры, пока не появились другие, – сказала Нежеру. – Мы приложим снег к твоим ранам, когда окажемся в безопасном месте.

Ярнульф поднялся на ноги и достал еще одну стрелу.

– Мы не станем тратить на это время, – сказал он. – Немного крови – хорошая жертва горным богам.

Нежеру пришлось признать, что его план нравится ей больше.

Глава 44. Талисманы и приметы

Первые дни ювена принесли шквальные дожди, и гостям пришлось потратить немало времени, чтобы освободиться от мокрых плащей. Архиепископа Джервиса сопровождали только два священника, что предполагало неформальную встречу, но после того, как он снял верхнюю одежду, опустился на колено перед королем и королевой и поцеловал им руки, Мириамель заметила, что Саймон испытывает беспокойство или даже тревогу.

– Я не знаю, что происходит с религиозными людьми, – прошептал Саймон жене, когда архиепископ отправился на свое место. – Постоянно опускаются на колени и что-то целуют.

В другой день Мириамель могла улыбнуться или рассмеяться, но сейчас не хотела отвлекаться.

– Я рада вас видеть, ваше преосвященство, – сказала она, кивнув архиепископу. – Надеюсь, вас привели к нам не печальные известия.

– Но тогда мы бы жили в более счастливые времена, ваше величество. – Джервис практически во всех отношениях был образцовым архиепископом – высокий, стройный, с приятным лицом и бахромой снежно-белых волос, выглядывавших из-под митры, – но имел привычку грызть ногти, когда отвлекался или испытывал тревогу. Вот и сейчас Мириамель увидела, как он поднял руку к лицу, но замер, словно вспомнив, где находится, и тут же ее опустил. – Я прибыл к вам сегодня не как архиепископ Эрчестера, но как скромный служитель Матери Церкви и нашего великого отца Ликтора Видиана.

– Вперед, – едва слышно прошептал Саймон.

– Как и всегда, – громко сказала Мириамель, – встреча с вами, архиепископ, большая честь для нас, и мы с нетерпением ждем слов вашего святейшества.

– Тогда позвольте мне сразу перейти к вопросам, которые привели меня сюда. – Джервис сжал руки, словно хотел избежать предательского движения, если одна из них захочет подняться к лицу. Мириамель стало очевидно, что архиепископ чем-то серьезно обеспокоен, и она тут же ощутила тревогу, словно это была лихорадка, которая передается по воздуху. – Конечно, вам известно о проблемах в Наббане.

– Наббан? Там постоянно возникают неприятности, – сказал Саймон. – Складывается впечатление, что если они не режут друг друга на улицах, то жалуются из-за того, что им это запрещают.

– Да, архиепископ, нам известно о проблемах, – сказала Мириамель, бросив суровый взгляд на мужа. – Мы с королем потратили много времени, обсуждая положение, которое там сложилось, и прежде всего конфликт между герцогом Салюсером и его братом Друсисом. Хочет ли Святейший Отец сделать заявление по данному поводу?

– Да, речь пойдет именно об этом, ваши величества. Он боится за положение в герцогстве, но еще больше его тревожит положение Матери Церкви в Светлом Арде.

– Пожалуйста, объясните, – сказала Мириамель и протянула руку Саймону, якобы в нежном жесте королевы жены, но на самом деле для того, чтобы крепко сжать его ладонь, если он не будет придерживаться курса, который они выбрали заранее. – Мы с нетерпением хотим услышать мнение Его Святейшества по данному вопросу.

– Я ничего не смогу вам сказать от его имени, ваши величества. Ликтор Видиан отправил к вам официального посланника. Мне сообщили, что он прибудет на следующей неделе. – Архиепископ выглядел немного смущенным. – Меня поставили в известность о его визите для того, чтобы я подготовил встречу. Я не хочу нарушать привилегии Его Святейшества, но считаю, что, в наших общих интересах, должен рассказать вам обо всем, прежде чем вы получите официальную просьбу Санцеллана.

– И вы нам расскажете, в чем состоит просьба? – спросил Саймон. – Или мы будем играть в угадайку, как дети во время Праздника святого Эйдона, которые пытаются получить конфету. Ой! – Король нахмурился. – Ты сделала мне больно, женщина.

– Приношу свои извинения, муж мой. Меня отвлек раздражающий звук. – Она улыбнулась так очаровательно, как только могла, и с той же улыбкой повернулась к архиепископу: – Простите нас, ваше преосвященство, за возникшую паузу. Пожалуйста, продолжайте.

Пока Саймон что-то бормотал и они приступили к обсуждению важных вопросов, архиепископ Джервис изо всех сил старался не подносить руки к лицу и даже вытащил из кармана четки и принялся их перебирать.

– Вот в чем корень всех проблем, ваши величества, – сказал он. – В месяц тьягар брат герцога Друсис женится на леди Турии, племяннице графа Далло Ингадариса.

– О, – с искренним удивлением сказала Мириамель. – Маленькая Турия! Я думала, он собирался жениться на ее старшей сестре. Вне всякого сомнения, Турии еще слишком рано выходить замуж.

– В этом месяце ей исполнится двенадцать лет, ваше величество, это возраст, который считают достаточным для брака по обычаю и Матерь Церковь. Его Святейшество беспокоит не возраст невесты, ведь после свадьбы Друсис станет сильнее, потому что будет сыном графа Далло, что, в свою очередь, приведет к еще большему ожесточению между теми, кто поддерживает Дом Бенидривис и Дом Ингадарис.

– Мне кое-что известно о том, что там происходит, – неожиданно заговорил Саймон. – Во-первых, то, что старый Далло сделает Друсиса своим зятем, ничего не изменит в его отношении к происходящему – он и без того поддерживает Друсиса против его брата, законного обладателя титула герцога. – Он поднял руку, когда архиепископ собрался ему ответить. – И сам Ликтор, Святейший Отец, член Дома Клавина, насколько я помню, давно уже является союзником Далло и Ингадарисов. Так чем вызвано его внезапное беспокойство? – Король повернулся к королеве: – Ты думаешь, я не слушал во время встреч совета? – Отсутствовало лишь детское триумфальное «Ха!».

У Мириамель не нашлось подходящего ответа, поэтому она повернулась к архиепископу:

– Вы хотели что-то сказать, ваше преосвященство.

Четки уже успели пройти полный круг в его руках.

– Ну да, король, конечно, совершенно прав. Но это лишь часть проблемы. Дело в том, что Его Святейшество оказался в неудобном положении. При обычных обстоятельствах, в особенности учитывая, что Санцеллан Маистревис и Санцеллан Эйдонитис находятся в таком близком соседстве, он бы вмешался, когда конфликт еще только зарождался. Поймите меня правильно, ваши величества – Его Святейшество призывал к миру множество раз в прошлом году, порицая обе стороны за столкновения и нарушения порядка, приводившие к жертвам и хаосу. Но положение в Наббане ухудшается – совсем недавно смерть одного из Ингадарисов привела к массовым волнениям, и герцогиня Кантия, жена герцога, оказалась в их центре. Она не пострадала, благодаря нашему милосердному богу, но катастрофа была близка.

– Ну, я согласен, мы не можем позволить громилам из фракции Короля Рыбака и Буревестников устраивать беспорядки на улицах, – сказал Саймон. – Но что мы можем сделать?

– Верховный король и Верховная королева могут прибыть на свадьбу, – сказал Джервис так поспешно, словно пытался произнести всю фразу на одном выдохе. – Именно об этом будет просить посланец Ликтора. Его Святейшество договорится с герцогом Салюсером и остальными сторонами, чтобы во время вашего визита все сели за стол переговоров. Присутствие ваших величеств покажет важность согласия, и тогда у нас появятся шансы добиться мирного договора. – Он сделал глубокий вдох и засунул четки и руку в карман своих одеяний. – Об этом попросит Его Святейшество. Я не хочу, чтобы его обращение стало для вас сюрпризом.

Однако Мириамель была удивлена и некоторое время не знала, что сказать. Мысль о путешествии в Наббан привела ее в растерянность, ведь вокруг Верховного Престола происходило столько событий.

– А почему Ликтор Матери Церкви не может сделать это сам? – спросил Саймон. – Какой смысл иметь Ликтора, если он не в состоянии сказать людям, чтобы они прекратили воевать? Разве не этому учит нас вера и разве Ликтор не считается отцом мировой семьи? Ведь именно такова роль отца – прекращать ссоры в семье. Добрый бог знает, что я и сам поступал так множество раз. И только бог знает, сколько раз ругал Моргана, когда он не подчинялся матери или бабушке.

«И один лишь бог знает, как мало от этого было толку», – подумала Мириамель.

– Вы же и сами все понимаете, – сказал Джервис, – вы коснулись главной проблемы, ваше величество, когда указали, что Его Святейшество находится в союзе с семьей Ингадариса. Без помощи графа Далло Святейший Отец не был бы избран эскриторами и не стал бы Ликтором. Наббан – это не просто город, а целая нация, чья история написана великими Домами. «Слова значат меньше крови» – одна из самых древних пословиц Наббана. Герцог Салюсер и его приверженцы… ну, они не доверяют Его Святейшеству и считают, что он не сможет сохранять объективность. – Четки снова появились из кармана, проведя там совсем немного времени. – Для установления мира нужен человек со стороны.

– Но ведь я состою в родственных отношениях с Ингадарисами, – заметила Мириамель.

Архиепископ Джервис покачал головой:

– Ваши решения по поводу Наббана всегда были честными, ваши величества, и всем известно, что вы остаетесь в хороших отношениях с Бенидривисами, несмотря на родственные связи…

– Потому что без герцога Салюсера вся страна превратится в дерьмо, – заявил король, который не заметил, что от его слов архиепископ едва не уронил четки. – Он лучше всех остальных в Наббане понимает, что лучше для народа, даже в ущерб собственным интересам.

На этот раз Мириамель позволила себе улыбнуться, хотя ее не слишком порадовал вклад мужа в разговор. Джервис вцепился в четки обеими руками, словно они оказались единственным оставшимся в море обломком кораблекрушения.

– Да, я уверен, что ваше величество совершенно правы, – поморщившись, ответил архиепископ. – Но у меня нет сомнений, что вы и королева захотите обсудить этот вопрос наедине, так что я вас оставлю. Посланник Святейшего Отца уже на пути к вам.

– Вы знаете, кто он? – спросила Мириамель.

– Экскритор Ауксис, так мне сказали. – Не вызывало сомнений, что архиепископ мечтал поскорее оказаться в стенах монастыря Святого Сутрина. – Он достойный человек, богобоязненный и беспристрастный.

– Не сомневаюсь, – сказала Мириамель. – Благодарю вас за то, что поделились с нами своими тревогами, ваше преосвященство, еще одна услуга, оказанная вами Верховному Престолу.

Когда Джервис удалился, Саймон повернулся к Мириамель:

– Ну сплошная чепуха, не так ли? Склоки в Наббане никогда не прекращаются. Дракониха Рейчел часто повторяла, что эрнистирийцы больше всего любят охоту, эркинландеры – рыбалку, а в Наббане всем другим развлечениям предпочитают споры.

Мириамель подобрала подол платья и встала.

– Я не думаю, что старшая горничная, какой бы важной ни была ее роль в твоей жизни, способна дать хороший совет, когда речь идет о раздорах внутри нации.

– Клянусь всеми проклятыми святыми, что плохого я сделал теперь? – воскликнул Саймон. – Ты опять сердишься, Мири, верно? Мири?

«29-й день ювена, 1201 год от Основания.

Мой дорогой лорд Тиамак,

Приветствую вас и надеюсь, что вы в порядке. Корабль, который отвезет меня в Наббан, а потом в Кванитупул, отплывает сегодня днем, поэтому я постараюсь закончить письмо, чтобы успеть передать его королевской почте до того, как поднимусь на борт.

Первая часть моего путешествия прошла без особых происшествий, но, боюсь, подобные приключения не для меня. Путь по Гленивент оказал негативное влияние на мои внутренности, хотя речной лоцман постоянно заверял меня, что река необычно спокойна и причина моего плохого самочувствия в том, что я съел что-то нехорошее. Такой вариант нельзя исключать, потому что на борту корабля меня кормили какими-то жуками, но мне представляется, что мои страдания были вызваны недомоганием из-за перемещения по воде.

Меня совсем не вдохновляют мысли о более длительном путешествии, хотя добрый аббат из монастыря Святого Саллимо рассказал мне, что в это время года море спокойно, если не считать некоторой активности килп, и мне предстоит приятно провести время.

Я никогда не видел килп, но должен признать, что после историй, рассказанных моряками, мне совсем не хочется с ними встречаться.

И, чтобы вы не думали, что у меня нет ничего, кроме жалоб, милорд, хочу сказать, что Мермунд очень хороший город и я рад, что наконец его посетил. Когда мы к нему приближались, я издалека разглядел белые башни, которые возвышаются над стенами города. Там имеется большой порт со сложной сетью хитрых каналов, позволяющих кораблям близко подходить к складам и быстро и удобно сгружать и загружать товары. Я не смог сразу сойти на берег, потому что мои вещи каким-то образом оказались за большим количеством бочек, а мой проводник, ваш друг Мади, куда-то исчез.

Вспомнив ваш совет о том, что мне будет полезен новый опыт, должен рассказать, что узнал много незнакомых мне доселе слов, которые часто повторяют моряки и портовые грузчики, но едва ли доведется услышать в монастыре Святого Сутрина.

Наконец мои вещи удалось отыскать, и матросы легко переправили их на пирс. Пока я стоял рядом с ними, пытаясь понять, выбросят ли вслед за ними Мади, ко мне подошли два самых грязных ребенка из всех, что я до сих пор видел. Они были такими неухоженными и неряшливыми, что я сначала принял их за южных обезьян – мне доводилось слышать, что моряки заводят подобных питомцев и даже надевают на них одежду. Но я не думаю, что моряки настолько плохо обращаются со своими обезьянами.

Пока я их разглядывал, два маленьких существа подбежали ко мне – очевидно, они приняли меня за кого-то другого – и стали трогать и обнимать, постоянно называя «добрым старым дядюшкой!», хотя я никогда прежде их не видел. Когда я заметил, что младшая из них, девочка, сумела каким-то образом глубоко засунуть руку в карман моих одеяний и пытается вытащить кошелек, пока мальчик ногой отталкивал одну из моих сумок в сторону, продолжая меня поглаживать, я сообразил, что они не приняли меня за кого-то другого, а попросту пытаются украсть мои вещи! Я попытался отобрать у девочки свой кошелек, и, хотя она была совсем маленькой, а ее запястье не толще свечи, мне никак не удавалось с ней справиться.

Мы некоторое время сражались за мои деньги, и для стороннего наблюдателя происходящее наверняка напоминало диковинный танец – я сжимал руку одного ребенка, а другой пытался помешать мальчишке отодвинуть мою сумку подальше от меня. Наконец кто-то сказал: «Дети, прекратите», и, к моему облегчению, так и случилось, но прежде девочка, после очередной неудачной попытки вырвать из моих рук кошелек, напоследок лягнула меня по щиколотке.

Моим спасителем стал Мади, который вместо того, чтобы объяснить свое исчезновение, сказал: «Я вижу, вы познакомились с моими прелестными детками. Плек, Парлип, оставьте его милость в покое, мои дорогие блошки, или я с вас кожу сдеру».

Меня безмерно поразило, что грязные обезьянки его дети. Он сообщил мне, что их полные имена Плекто и Парлиппа – последнюю, я полагаю, так назвали в честь всеми любимой святой Пелиппы. Я удивился еще больше, когда узнал от Мади, что парочка будет нас сопровождать во время путешествия в Наббан. Когда я достаточно твердо заявил, что вы ничего не говорили мне о детях, Мади печально склонил голову и сказал, что у него не было выбора и что этого потребовала мать детей. «Она больна болотной лихорадкой, моя дорогая, – объяснил он, – и даже не в силах подняться с постели. Ей хватает проблем со старшими, а малыши должны ехать со мной».

Я должен отметить, что, помимо прочих привычек, мой проводник постоянно называет всех, кого встречает, «дорогой», «моя милая», «сладкая» или «моя любовь». Возможно, это обычное дело среди хирка, но мне манера так обращаться к незнакомцам представляется чрезвычайно странной.

В результате из доков Мермунда меня повели Мади и двое его сорванцов, и хотя дети помогали мне нести вещи, они весьма вольно с ними обращались, как только их отец отворачивался, что происходило довольно часто. Я до сих пор так и не нашел свои свечи.

Вместо того чтобы проводить меня в монастырь Святого Агара, где я планировал провести ночь и где меня ждал настоятель, Мади заявил, что отведет меня в собственный дом, обветшалое строение в районе, который называется Стьюз, чтоб познакомить со своей семьей. И это несмотря на ужасную болезнь, от которой страдала его жена – я ее так называю из соображений милосердия, хотя сомневаюсь, что они обменялись эйдонитскими клятвами.

Оказавшись внутри дома, я снова вспомнил о своем первом впечатлении, когда решил, что имею дело с обезьянами. Остальные дети в доме были старше, но одеты столь же отвратительно – да и их манеры оставляли желать лучшего. Старший – копия самого Мади, но с едва заметными усиками – спросил у меня, какие ужасные секреты мне удается узнать у богатых женщин на исповеди. Мади попросил у меня взаймы несколько медяков, чтобы купить немного мяса для супа, но после того, как я ему их дал, надолго исчез, оставив меня с шумными детьми. Их мать лежала под одеялами и стонала, то и дело повторяя, что умирает, но таким здоровым голосом, что я засомневался в ее правдивости.

А когда Мади вернулся домой, у меня сразу возникло впечатление, что он выпил несколько кружек пива. Да и в супе, которым меня потом накормили, даже не пахло мясом, однако хлеб был таким жестким, что я радовался отсутствию мяса, которое пришлось бы жевать, и мои зубы могли бы не справиться с этой трапезой.

Спать меня положили прямо на полу, одеяла кишели блохами, и я почти не спал. Посреди ночи меня разбудила маленькая рука, коснувшаяся моего лица, и, когда я в тревоге сел, то обнаружил мальчишку Плекто, который сказал, что появились грабители, которые пытаются проникнуть в дом. Тревожась за благополучие семьи, я встал и огляделся, но не обнаружил никаких следов вторжения, а вернувшись, увидел, что мальчишка снова роется в моих вещах. Когда я потребовал, чтобы он прекратил, он дерзко спросил у меня, что я там прячу и какие у меня могут быть тайны.

Мой добрый лорд Тиамак, я думаю, что Мади, проводник, которому вы так доверяете, этого не достоин, во всяком случае, если речь идет о его семье. Быть может, мне следует найти другого проводника? Боюсь, мы уже покинем Мермунд, когда мое письмо попадет к вам, однако я рассчитываю, что вы пришлете мне письмо в Кванитупул и дадите совет по данному вопросу.

Вопреки протестам Мади вторую ночь я провел в монастыре Святого Агара и обнаружил, что там мне гораздо удобнее. Более того, с тех пор я находился среди монахов, и это письмо написано в трапезной, где – к моему блаженству – совершенно нет насекомых. И что еще лучше, настоятель проявил доброту ко мне и позволил пользоваться библиотекой монастыря, и я нашел кое-что интересное.

Книга, о которой мы говорили перед тем, как я покинул Хейхолт, здесь, естественно, отсутствует, но я сумел обнаружить том Тертиссиса из Геммии, в котором она обсуждается. Вот что он о ней пишет: «Величайший грех Фортиса состоит не в том, что он описывает дьявольские методы Древних – так он называет норнов и их кузенов ситхи, – а в том, что он пишет о них так, словно они могут чему-то научить благочестивых людей. Ловушки дьявола и прежде сводили с ума многих. Говорят, что сам епископ Фортис лишился рассудка, и ходили слухи, что свои последние дни провел в заключении в собственном монастыре».

Вот что я вам скажу, лорд Тиамак, и вовсе не из-за того, что считаю вас недостаточно осторожным и не ведающим об опасностях, но меня пугает, что книга может сбить с пути истинного других. Рассказали ли вы о ней королю и королеве? Я знаю, что они будут рады любым сведениям о своем сыне, даже таким, но я был бы чрезвычайно опечален, если бы они узнали об этой ужасной книге из-за меня.

Кроме того, хотя я ходил к принцессе Иделе, чтобы по просьбе лорда Пасеваллеса посмотреть на книги Джона Джошуа, из-за многочисленных тревог и суматохи последних дней я так и не рассказал лорду Пасеваллесу о том, что обнаружил. И теперь предоставляю вам решение этой проблемы.

Пожалуйста, дайте мне совет, стоит ли мне пытаться искать нового проводника после прибытия в Кванитупул. Остаюсь верным вам слугой бога.

Этан Фратилис Эрсестрис».

* * *

– Ну, – сказал Энгас.

Тиамак, который был сильно потрясен, поднял голову. Хотя он читал вслух, Тиамак совершенно забыл о том, что в комнате есть кто-то еще.

– О чем ты? Собираюсь ли я рассказать лорду Пасеваллесу о «Трактате»? Думаю, нет. Пожалуй, я буду о нем говорить только с теми, кому это знание необходимо.

– Например, с королем и королевой?

– Да. Со временем. Но прежде чем я огорчу и встревожу их новостями об умершем сыне, я бы хотел узнать побольше об этой книге и более внимательно осмотреть библиотеку покойного принца.

Энгас пошевелил руками. Большое деревянное кресло, которое его слуги собрали в свободной спальне с церемониями строителей, возводящих небольшой храм, занимало существенную часть комнаты, и хотя его можно было перевозить с места на место, для этого требовалось два человека – и три, если в нем находился Энгас. В результате возникали многочисленные осложнения, но Тиамак не возражал, потому что во всем Светлом Арде едва ли нашелся бы ученый, который знал о запрещенных и древних книгах больше, чем бывший виконт.

– В любом случае, – продолжал виконт, – все, что связано с книгой, не имеет отношения к вопросу, который я собирался тебе задать, мой дорогой друг. Я лишь хотел узнать, сознательно ли ты отдал брата Этана в руки воров хирка.

– Ах, вот ты о чем. – Тиамак сделал кислое лицо. – Мне совсем не понравилась история про семью Мади, как и то, что брату Этану пришлось провести в его доме ужасную ночь. Однако я считаю, что Мади хороший человек, несмотря на все, что брат Этан видел в его доме. Я знаю его много лет, еще со времен моего первого путешествия в Кванитупул. Конечно, он плут и не самый лучший отец, но могу поклясться, что у него доброе сердце.

Энгас положил «Трактат» поверх большой доски, служившей для него столом и поставленной на подлокотники кресла.

– А ты уверен, что не хочешь больше никого привлечь к изучению книги, например лорда Пасеваллеса?

– Да, я твердо уверен. Лорд-канцлер Пасеваллес достойный человек и очень умный, но я считаю – чем меньше людей узнает, что эта книга у нас, тем меньше шансов, что слух о ней разлетится по замку. Кроме того, Пасеваллес праведный эйдонит. Я не хочу требовать от него сохранения тайны и ставить его веру против нашей дружбы.

– Но разве твоя собственная вера тебя не тревожит?

Тиамак улыбнулся:

– Моя вера, старый друг, относится только к враннам, и она практически немеет, когда разговор заходит о жителях сухих земель, не говоря уже о ситхи. Тот, Кто Всегда Ступает По Песку, заповедал нам посвятить свою жизнь дерзким поискам, не забывая, впрочем, об осторожности. А почему ты спросил?

– Простое любопытство. Книга и то немногое, что я успел перевести, полна идей, как вдохновляющих, так и ужасных.

– Твое счастье, что у тебя нет веры, которая пришла бы в негодование, столкнувшись с этой книгой.

– О, у меня есть вера, – ответил Энгас. – Ты не передашь мне мою чашку? Благодарю. Я верю, что смертным людям нельзя доверять золото или власть над другими. Я верю, что знание всегда пугает глупость, и она часто наносит ответный удар, и иногда он бывает смертельным. – Он взял чашку у Тиамака. Ему было трудно поднести ее к губам, поэтому Энгас пил разведенное водой вино через соломинку. – Ну а теперь мы можем продолжать?

Тиамак снова улыбнулся:

– Ты возродил мою веру в то, что некоторые вещи остаются неизменными, Энгас. Ты циничен, как и всегда.

– И даже больше. Мой цинизм растет словно сорняк. Наступит день, и он задушит более слабые цветы вроде милосердия и надежды, которые пока еще живут в моем саду. – Он откашлялся. – А теперь помолчи, если ты хочешь, чтобы я прочитал тебе кусок, который перевел.

«Кроме великих магических кристаллов, которые могут использовать только старейшины, есть и другие талисманы и амулеты, способные переносить шепоты через эфирные жидкости и огромные расстояния. По слухам, некоторые адепты способны говорить, не только преодолевая пространства между различными участками земли, но и через границы или вуали, разделяющие мир живых и окутанные тенями залы смерти».

– Пусть господь дарует вам хороший день, ваше величество.

Саймон поднял голову.

– О, лорд Пасеваллес. Рад тебя видеть.

– А я вас, ваше величество. Могу я потревожить вас и вашу королевскую руку, чтобы поставить на это печать?

Король пролистал стопку пергаментов.

– И что я подписываю своим именем?

Пасеваллес улыбнулся:

– Дюжину разных документов, по большей части довольно скучных, как вы сами можете убедиться, если посмотрите более внимательно, – подтверждение права собственности на землю, доклад королевского монетного двора, три петиции с просьбами об облегчении налогов. И, конечно, письмо от нашего посла в Санцеллан Маистревисе о визите эмиссара Ликтора Видиана. Я его вам показывал.

Король нахмурился:

– Проклятье! О, прости меня, Пасеваллес, я иногда забываю о хороших манерах, когда рассержен, а эта история меня ужасно разозлила. Почему я должен подписывать что-то для нашего собственного посла? Проклятый эмиссар уже на пути сюда, хочу я того или нет.

– Я взял на себя смелость и написал от вашего имени ответ графу Фройе, в котором поблагодарил его за письмо. Теперь, когда граф Эолейр покинул замок, мне приходится заниматься подобными вещами.

Саймон подумал, что он уловил в словах Пасеваллеса жалость к самому себе.

– И ты отлично справляешься. Я понимаю, что мы просим от тебя очень многого, ты выполняешь обязанности лорда-канцлера, а теперь на твои плечи легла еще и работа Мастера Престола, отбывшего с принцем. Не думай, что мы с королевой забудем о твоих трудах.

Пасеваллес опустил глаза.

– Вы очень добры, как и всегда, мой король, в особенности по отношению к столь недостойному человеку, как я. Я уже получил такой дар от вас и от королевы, на который не мог и надеяться, когда вы наградили меня своим доверием.

– Боже мой, Пасеваллес, ты заговорил, как остальные придворные. Перестань делать мне столько комплиментов, в противном случае я не смогу больше тебе доверять. Я всегда ценил твою честность. Ни один король – или королева, если уж на то пошло – не может жить без честности хотя бы одного человека, в искренности которого они не сомневаются.

– Я слышу ваш упрек, сир. – Лорд-канцлер улыбнулся. – Теперь я буду стараться сообщать вам более неприятную правду.

Саймон рассмеялся:

– Это хорошо! Больше неприятной правды.

– Но вам определенно повезло, сир, ваша королева не только честна, но и очень мудра. И я говорю это не затем, чтобы польстить.

– Да, тут ты прав. Проблема с Мири состоит в том, что в тех случаях, когда она мной недовольна, я не хочу слушать ее правильные советы, потому что чувствую себя глупцом.

– Я вам сочувствую, ваше величество.

– А ты так и не женился, Пасеваллес. Неужели ты не можешь найти женщину, которая тебе понравилась бы? Насколько я слышал, многие леди при дворе положили на тебя глаз.

– Я женат на своей работе, ваше величество, она не оставляет мне времени, необходимого для семьи.

– Ну а как же будущее? Что станет с твоей фамилией?

Улыбка Пасеваллеса погасла.

– Боюсь, моя фамилия исчезла вместе с моим дядей, бароном. Быть может, наступит время, когда мои труды будут завершены – или перестанут отнимать все мое время, – и тогда я подумаю о том, чтобы это изменить.

– Нет ничего постыдного в ожидании, – поспешно сказал Саймон. – Пойми меня правильно. Дорогой старый Тиамак старше меня, а он женился всего несколько лет назад. И очень счастлив.

– Леди Телия чудесная женщина.

– Так и есть, так и есть.

Но Саймон слегка смутился. Не обидел ли он лорда-канцлера? У него не было подобных намерений. Быть может, Пасеваллес из тех мужчин, которые не любят женщин. Саймону всегда казались странными подобные вещи, но они встречались слишком часто, чтобы он мог считать их обычным грехом. Господь создал все виды людей на Своей Земле, от старого арфиста Санфугола, который даже в преклонном возрасте с интересом посматривал как на красивых молодых мужчин, так и на женщин, до таких, как архиепископ Джервис, однажды у него на глазах прошедший мимо пьяной полуобнаженной женщины, даже не обратив внимания на то, что она лежит на спине и поет посреди Рыночной площади.

Несмотря на собственный брак и все еще сильное влечение к жене, темные тайны спальни нередко смущали Саймона. Если господь хотел, чтобы этот акт происходил только между мужем и женой, почему он создал мир, наполненный таким количеством искушений? Почему сделал желание столь сильным, а само действо приятным?..

– Я сожалею, ваше величество, что отвлек вас от размышлений, – сказал Пасеваллес. – Пожалуйста, поставьте печать на оставшихся листах, и я уйду.

– Нет, я просто витал в облаках, – сказал Саймон, капая воском на последний документ. – Но наш разговор заставил меня вспомнить, что я хотел обсудить с тобой еще один вопрос. Визит эмиссара.

– Я сделал все необходимые приготовления, сир. Осталось решить один вопрос: где он будет жить – здесь, в Хейхолте, или в монастыре Святого Сутрина, обычном месте для важных религиозных лиц.

– У меня нет особого желания селить его в замке, – ответил Саймон. – Но я хотел обсудить не детали, а сам визит.

– Сир?

– Причину визита. Свадьбу брата герцога Друсиса. Ты слышал, что Ликтор хочет, чтобы мы с королевой ее посетили, а потом воспользовались шансом помирить враждующие стороны. Ты родом из Наббана и знаешь южан лучше, чем я. Что ты думаешь?

Пасеваллес стоял, прижимая к груди кучу пергаментов с восковыми печатями.

– Ну, ваше величество… – начал он.

– О, садись, пока все это не оказалось на полу, – сказал Саймон, указывая на скамью. – Я хочу знать твое мнение.

Пасеваллес сел и некоторое время молчал, собираясь с мыслями.

– Возможно, Ликтор прав и вам следует туда поехать, мой король, – наконец ответил Пасеваллес. – Вам обоим.

– В самом деле? – Саймон был доволен, но хотел чего-то большего для разговора с Мириамель, зная, что она считает поездку ненужной. – Но почему?

– Потому что это не мелкая вражда между семьями, хотя подобные вещи в Наббане происходят так же часто, как вечерняя трапеза. Тут очень серьезная проблема, и есть другая причина.

– И в чем же состоит главная причина, как ты думаешь?

– В течение многих лет северные и восточные лорды Наббана все дальше продвигаются в степи, строят замки и поселения на землях, которые всадники всегда считали своими. Речь идет о тритингах. Как вы знаете, сир, они плохо организованы, каждый клан имеет собственного вождя, и даже самый сильный из них, Рудур Рыжебородый, всего лишь болотный тан Луговых тритингов и не может призвать к войне остальные кланы. Однако их много, тысячи и тысячи вооруженных мужчин, рожденных для сражений. В прошлом они в основном воевали между собой. Теперь у них появилось два общих врага – Наббан и Эркинланд.

– Эркинланд? – Саймон был поражен. – И что мы им сделали?

– Ничего похожего на то, что делает Наббан, но обитатели степей злопамятны, и они все еще полны гнева из-за последней войны, в которой они сражались против нас, несмотря на то, что их собственные вожди ее развязали и привели тритингов к поражению. Кроме того, у нас протяженная граница с их землями, и многие новые поселения появились вдоль речной дороги, уходящей на запад до самого Гадринсетта, города, выросшего из лагеря, откуда принц Джошуа воевал со своим братом, королем Элиасом.

– Тем не менее в последнее время у нас практически не было столкновений с тритингами, лорд-канцлер. Именно по этой причине мы внимательно наблюдаем за упомянутыми городами, чтобы не следовать дурному примеру Наббана.

– Верно, ваше величество, но всадники не делают особых различий между аристократами Наббана и Верховного Престола здесь в Эркинланде, что позволяет первым вторгаться на земли тритингов. – Он поднял обе руки, увидев возмущенное выражение на лице Саймона. – Я не стану утверждать, что все обстоит, как я говорю, ваше величество, но, боюсь, тритинги именно так и считают. – Лорд-канцлер наклонился вперед, и его лицо стало серьезным. – Я знаю этих людей, мой король. Я вырос на берегу озера Тритинг. Они свирепый народ и не только способны долго помнить обиды, но и передают их от поколения к поколению. Если ничего не сделать, однажды у них появится новый лидер, и тогда вдоль всей границы начнется кровопролитная война – не отдельные стычки, но настоящая серьезная бойня. Должен с горечью признать, что я действительно так думаю.

– Боже мой, Пасеваллес! Боже мой! – Саймон был потрясен. – Но какое это имеет отношение к проклятой свадьбе?

– Свадьба станет важнейшим событием, которое разделит Наббан на два лагеря. Большинство сторонников Далло Ингадариса – восточные лорды. Они боятся тритингов, несмотря на то, что сами разозлили всадников. Они так сильно хотят их наказать, что готовы полностью отказаться от рейдов. Но герцог Салюсер намного осторожнее, поэтому Буревестники, фракция Далло, называют его трусом, не способным защитить собственных людей. Таким образом, любой исход борьбы между двумя фракциями приведет к тому, что потребуется принять какое-то решение относительно городов и поселений на территории тритингов.

– Боже мой, – снова сказал Саймон. – Ничего себе головоломка. Но ты сказал, что там есть и другая проблема? Или я что-то не понял?

– Нет, сир, вы совершенно правы. Дело в том, что Друсис – лидер, которого любят и уважают сторонники из-за того, что он жесток и агрессивен. Он пользуется страхом восточных лордов, которые живут рядом с постоянно угрожающими им тритингами, и, возможно, сам во все это верит – я не знаю. Но я думаю, что те, кто пережил войну Короля Бурь, способны оценить суть проблемы, которая возникла между Друсисом и его братом.

Саймон снова потерял нить рассуждений.

– И в чем она состоит?

– Несмотря на то что младший брат дерзок, решителен и его никогда не останавливали любые осложнения, герцог Салюсер его полная противоположность, он скорее расстанется с чем-то, чтобы сохранить мир, и не остановится, если придется солгать, чтобы получить преимущество. – Пасеваллес многозначительно посмотрел на короля. – Вам это не напоминает двух других братьев, которых вы знали?

Саймон кивнул:

– Конечно. Наши собственные король Элиас и принц Джошуа.

– Совершенно верно, ваше величество. А теперь представьте, что Джошуа родился на год раньше и взошел на престол, в то время как отец вашей жены получил незначительную должность, чтобы хоть как-то удовлетворить его безмерное тщеславие. Как вы думаете, что бы случилось, если бы Джошуа был старше, а Элиас младше? Вот в чем корень проблем Наббана. Брат, который считает, что он должен быть герцогом, им не является.

Пораженный Саймон откинулся на спинку стула.

– Я не смотрел на ситуацию в Наббане с такой точки зрения, Пасеваллес. Благодарю тебя. И ты считаешь, что нам с королевой следует принять участие в свадьбе? Но я не хочу подвергать опасности жену. Из сказанного тобой получается, что положение в Наббане ничуть не лучше, чем на землях тритингов.

– Потребуется весь авторитет Верховного Престола, чтобы решить эту проблему. – Пасеваллес встал. – Извините меня, ваше величество, если я был слишком откровенен, но вы спросили меня, что я думаю. Проблемы в Наббане сейчас гораздо сложнее, чем после войны Короля Бурь. Верховный Престол должен заявить о своей власти, так я считаю, хотя бы для того, чтобы напомнить Наббану, что он лишь часть более крупного королевства. – Пасеваллес поклонился. – Прошу меня простить, ваше величество, за то, что отнял столько вашего времени. А теперь мне пора передать письма в канцелярию, чтобы их отправили по назначению.

Пасеваллес отступил на несколько шагов и только после этого повернулся спиной к королю, неизменно безупречный придворный даже во время неформальных встреч. После того как он ушел, Саймон сидел, глядя на королевскую печать и восковую палочку и размышляя о том, что им с Мири придется до конца жизни заниматься тем, чтобы мешать глупцам причинить вред самим себе и другим, и у них никогда не будет времени для себя.

Глава 45. Вечернее солнце

Жакар съел остатки мяса с бедра кролика и швырнул кости в огонь, где они стали лопаться и шипеть, когда вскипал костный мозг. Но прежде чем они становились слишком горячими, он выхватывал их из пламени мозолистыми пальцами, ломал пополам и высасывал содержимое. Он вытер предплечьем рот, оставив полосу жира на бороде, и удовлетворенно заурчал.

– Ты закончил трапезу, приемный отец? Или я тебя прервал?

Жакар вздрогнул и едва не свалился с нижней ступеньки своего нового фургона. Он не заметил высокую тень, появившуюся совсем рядом.

– Клянусь Пронзающим, как долго ты здесь стоишь? И где ты вообще был? Я думал, ты ушел навсегда, я уже много дней тебя не видел.

– Сегодня я был на свадьбе, – сказал его приемный сын. – Но я не заметил там тебя.

– Ха! Да проклянут меня боги – значит, сегодня тот самый день? День свадьбы Дроджана? За мной никого не посылали. – Жакару явно было не по себе, и он все еще не поднимал глаз и не смотрел на приемного сына. – Проклятие ада на всех них. И как там кормили? Они приготовили хорошую еду?

– Я ушел до начала пира.

Что-то в голосе молодого человека наконец заставило Жакара поднять глаза.

– Ну так не рассчитывай получить еду у меня, потому что ничего не осталось. – Он прищурился. – Чем ты занимался? Твоя одежда покрыта грязью. И это кровь?

– Вполне возможно. Я участвовал в схватке. – Унвер шагнул вперед, и его залил свет костра. Солнце уже почти зашло, и небо расчертили пурпурно-красные полосы. – Но я пришел не за едой, приемный отец. Мне нужны ответы.

Пожилой мужчина приподнялся, одной рукой опираясь о фургон для равновесия.

– Ответы? Ты о чем? Как ты смеешь являться сюда после стольких дней отсутствия и так говорить со мной?

Короткий отблеск пламени на клинке – и лезвие длинного ножа Унвера коснулось горла Жакара, заставив того вскрикнуть от боли и страха.

– Может, ты заберешься внутрь своего нового фургона и закроешь передо мной дверь? Неужто ты думаешь, что меня это остановит?

– Что ты делаешь? Ты сошел с ума? Я твой отец!

– Нет, ты мой приемный отец, к тому же плохой. Откуда у тебя фургон, старик? Я думаю, его продал тебе Одриг. Я прав?

– Да! Да! Почему ты так себя ведешь? Он продал его мне за лошадей!

– За моих лошадей, старик.

– Они находились в моем загоне! Значит, они мои! – Жакар закричал, когда нож глубже погрузился в его плоть под подбородком. – Чего ты хочешь?

– Я уже сказал. Ответов. – Унвер опустился на ступеньку. – Откуда я взялся?

– Что за чушь? Я тебе говорил!

– Ты говорил мне, что я из клана, который живет далеко в степях.

– Да, и я не врал!

– Назови мне их имя!

Старик застонал от боли, когда Унвер вновь надавил на клинок.

– Я не помню! Нет, подожди! Это был один из кланов Высоких тритингов. Они отправили тебя к нам.

– Ты сказал мне, что мои отец и мать мертвы. Это правда?

– Конечно!..

– Обдумай свой ответ хорошенько, старик. Это может стать последним, что ты сделаешь.

Казалось, холод последних слов Унвера напугал старика больше, чем клинок. Глаза Жакара стали закатываться.

– Может быть… может быть, я неправильно понял – с тех пор прошло много времени! – Он не осмеливался посмотреть в лицо Унвера. – Возможно, твоя мать… могла быть жива. Да, наверное, так и было. Но твоя приемная мать так радовалась, когда ты появился. Да, точно, теперь я вспомнил, мы говорили тебе, что твоя мать умерла. Так приказал тан!

– Тан Хурвальт никогда бы не отдал такой приказ. Он был хорошим человеком, пока не утратил разум.

– Клянусь, я сказал правду, Санвер!

– Не называй меня этим именем! – произнес Унвер с такой силой, что старик свалился со ступенек фургона и оказался на коленях. – Это имя дала мне моя приемная мать, а не ты, Жакар. После того как она умерла, ты ни разу его не вспомнил. Ты называл меня Унвер, как и все остальные, – Никто.

– О, клянусь духами, чего ты хочешь? Чего ты от меня хочешь?

– Я хочу знать правду, которая тебе известна, старик. Как я оказался в клане Журавля? Расскажи мне все, что знаешь, или я перережу тебе горло, как старой овце.

– Не причиняй мне боли. Если тебе наплевать на меня, подумай о других людях клана. Если ты прольешь мою кровь, тебя изгонят!

Унвер рассмеялся, и его смех был неожиданным, громким и рваным, точно загноившаяся рана.

– В самом деле? Ты знаешь, что я сегодня сделал, старик – глупый, себялюбивый, лживый старик? Я пришел на свадьбу и убил жениха. На моей одежде его кровь, во всяком случае, так я думаю. – Он указал на свою рваную, заляпанную бурыми пятнами рубашку.

– Ты убил Дроджана? – Охваченный ужасом старик посмотрел на него, продолжая стоять на коленях. – Клянусь всеми богами, что ты наделал? Одриг с тобой покончит!

– Я думаю, нет. – И снова Унвер рассмеялся жутким смехом, только теперь он был не таким громким. – Видишь ли, я убил и Одрига. Я превратил свадьбу в день траура. И я похоронил невесту, но она умерла не от моих рук.

Жакар заплакал. Он явно поверил во все, что сказал Унвер.

– О боги, что мы будем делать? Что буду делать я? Ты безумец, ты нас уничтожил!

– Нет никаких нас, нет с того момента, как умерла моя приемная мать. Ты давал мне это понять раз за разом, когда заставлял просить еду и делать всю работу, которой не хотел заниматься сам, когда насмехался надо мной, повторяя имя, которое мне дали другие, – Никто! А теперь, если не хочешь умереть медленной и мучительной смертью, в отличие от тана Одрига, ты расскажешь мне все, что знаешь о моем истинном клане. И прекрати ныть, или я срежу тебе губы и ты откроешь мне все свои тайны окровавленным ртом.

Это заняло довольно много времени, потому что старик никак не мог прекратить плакать и жаловаться на свою судьбу, но в конце концов Унвер узнал от него безобразную, политую слезами историю, слово за словом, все, что знал Жакар.

Когда он закончил, он лежал на спине, как побитая собака, на щеках и руках остались тонкие порезы, но он не получил смертельных ран.

– Я рассказал тебе все, что знал, – рыдал он. – Пожалуйста, сын, не убивай меня. Забери Деофола и уходи. Видишь, я не стал его продавать! Я знал, что если ты вернешься, то захочешь своего коня. Он в загоне.

Унвер нахмурился:

– В последний раз скажу, не называй меня своим сыном. Я не сын тебе. – Он фыркнул и встал. – Убивать тебя? Я уже убил сегодня двух человек. Зачем мне пачкать клинок о такое жалкое существо, как ты? Ради моей приемной матери я позволю тебе жить, чтобы ты помнил свой позор. Надеюсь, он тебя сожжет, старик.

– О, пусть Пронзающий Небо благословит тебя! – сказал старик, и он бы продолжал, но Унвер заставил его замолчать, ударив ногой по ребрам.

– Но прежде чем я уйду, я хочу взглянуть на твой чудесный фургон, который ты купил благодаря моему тяжелому труду, продав моих лошадей, которые должны были стать выкупом для Кульвы.

Он наклонился, вытащил из огня горящую хворостину и прошел с ней вдоль фургона, внимательно осматривая изящные швы, соединяющие кожу, металл и выкрашенное дерево. Потом он поднялся по ступенькам и вошел внутрь.

– И он стоил тебе семь лошадей? – спросил Унвер. – В самом деле?

Жакар, который задыхался от боли в груди, стоял на четвереньках, пытаясь подняться на ноги.

– Это замечательный фургон! – прорычал он. – Одриг дал мне хорошую цену.

Унвер появился в дверях.

– Я думаю, он тебя обманул. – Он спустился по ступенькам и бросил хворостину обратно в огонь.

– Обманул? – Старик все еще пытался встать, и наконец ему удалось подняться на ноги. Тонкие струйки крови бежали по его щекам и стекали на бороду, делая похожим на раскрашенного шамана племени. – Это хороший фургон! Лучше только у самого Одрига! Как можно говорить, что цена неправильная? Что в нем не так?

– Ну, во-первых, – ответил Унвер с холодной улыбкой, – кто-то его поджег.

Когда Унвер направился к загону, старик беспомощно закричал, обратив лицо к вечернему небу, призывая его на помощь. Пламя уже начало лизать окна и тщательно покрашенные рамы.

К тому моменту, когда Унвер оседлал лошадь и ускакал, фургон превратился в огненный шар, заметный с огромного расстояния и похожий на вечернее солнце.

Она вышла из южной двери Санцеллан Маистревис. Ею пользовались реже других, но охраняли столь же тщательно. Джеса вежливо кивнула, когда стражники ее окликнули, но их внимание не показалось ей лестным, оно лишь сбивало с толку. Разве они не знают, кто она такая? Неужели думают, что у собственной няни герцогини есть время флиртовать с солдатами, даже если бы она того хотела? Она даже одета не для того, чтобы доставлять удовольствие, волосы туго стянуты шарфом, платье скрывает старый плащ.

«Большая часть мужчин – глупцы», – подумала она.

У нее осталось мало времени, поэтому она быстро прошла через ту часть старого города, где жили крестьяне, к рынку пряностей, и купила корицу, мускатный орех и перец из Арча, расплатившись серебряной монетой, которую ей дала госпожа. Пока она с сумкой переходила от одного торговца к другому, Джеса внимательно поглядывала по сторонам, чтобы определить, не следит ли кто-то за ней, но не сумела заметить ничего необычного. На утреннем рынке было полно обычных покупателей, в основном слуг из великих домов – хотя ее дом самый великий, с гордостью подумала она, потому что в Наббане никто не стоял выше Санцеллан Маистревиса, за исключением, быть может, санцелланских эйдонитов, дворца Его Святейшества, Ликтора.

Когда она убедилась, что никто за ней не следует, Джеса ушла с рынка и быстро зашагала по Портовой улице в сторону причалов, потом свернула на Аллею Святых, как ее называли из-за огромной арки, украшенной важными религиозными фигурами. Она знала лишь святую Пелиппу, ту, что дала умирающему Усирису напиться воды из своей чаши, и, хотя святые Наббана не имели к ней отношения, Джеса уважала Пелиппу, как женщину, которую, вопреки обычаям, прославляли за то, что она выполняла неблагодарную женскую работу.

Аллея Святых, широкая, извивающаяся дорога, вела из квартала и огибала Холм Эстренин, пока не доходила до крупных поместий, находившихся наверху, ими в основном владели иностранцы, богатые купцы и аристократы, которым нравилось иметь собственные дома в величайшем городе во всем мире, как любил повторять герцог Салюсер. Джеса не сомневалась, что это правда, во всяком случае с точки зрения размеров. Всюду, где ей доводилось побывать, улицы заполняли толпы людей, и они не только занимались своими делами, среди них попадались и те, что, казалось, никогда не расходились по домам: развозчики товаров, бродяги и даже женщины, ей рассказывала о них герцогиня Кантия, те, что отдалились от бога (так объяснила герцогиня) и продают свои самули, как их называл народ Джесы – «нежные цветы», – за деньги.

И хотя сегодня все выглядело как обычно, даже в этом богатом районе она замечала следы недавних неприятностей, обрушившихся на город волнений, во время которых она сама едва не погибла. Грубые рисунки, изображавшие птиц с огромными крыльями и девизом: СЕКУНДИС ПРИМИС ЭДИС – «Второй станет первым», – появились на стенах зданий, символическое изображение Буревестников, людей, поддерживавших врагов герцога, Далло Ингадариса и брата герцога Друсиса. В более бедной части улицы, рядом с общественным рынком, Джеса увидела развалины сгоревших домов. Когда она проходила мимо одного из них, она содрогнулась, черные провалы окон смотрели на нее призрачными глазами.

Когда она добралась до середины холма, Джеса еще раз оглянулась, чтобы убедиться, что ее никто не преследует, потом быстро свернула в ворота и вошла в не слишком ухоженный двор высокого дома. В задней части двора она постучала в тяжелую деревянную дверь. Слуга открыл глазок и спросил, что ей нужно. Джеса прошептала имя герцогини Кантии, и ее быстро впустили внутрь.

Если снаружи дом выглядел разочаровывающе для жилища такого богатого человека, как виконт Матре, то внутри все было иначе. Повсюду горели свечи, стены украшали разноцветные гобелены, некоторые из них с золотыми нитями, но Джеса спешила и не могла насладиться ими в полной мере.

Слуга молча повел ее наверх, в прихожую с низкими диванами и такими же низкими столиками, освещенную масляными лампами. На стенах также висели гобелены, которые она рассмотрела более внимательно, но особенно долго ее взгляд задержался на одном. Когда слуга ушел, Джеса подошла поближе, чтобы хорошенько его изучить.

Она никогда не видела ничего подобного. На гобелене была изображена мужская фигура в короне и с хвостом кита (во всяком случае, она так подумала, ведь подобные вещи Джеса видела только на рисунках). Мужчина в короне широко расставил руки в стороны над чем-то похожим на горы, но большая часть его огромного тела плавала в океане, где его со всех сторон окружали маленькие корабли. «Это наверняка Усирис Эйдон, – подумала Джеса, – великий бог Наббана», хотя она никогда не видела его таким.

Но больше всего ее поразил материал. Картина получилась не из стежков, а из крошечных сияющих пластин, склеенных друг с другом, точно красивая мозаика на полу в некоторых комнатах Санцеллан Маистревиса. И ни одна из блестящих деталей не была больше ногтя маленькой Серасины; когда Джеса двигалась, в них отражался свет, и начинало казаться, что они шевелятся и мерцают, словно мужчина в короне и с хвостом на самом деле живой и наблюдает за ней. Ей стало страшно, и она сделала знак Дерева, хотя до сих пор чувствовала себя неуютно в таких случаях. И все же в чужой стране другие боги и демоны, которых следовало умиротворять, а Джеса всегда отличалась практичностью.

– Я вижу, ты наслаждаешься картиной, – раздался голос у нее за спиной.

Джеса испугалась, точно ее поймали на воровстве, повернулась и увидела стоявшего в дверном проеме виконта Матре. Он был в длинном халате, из-под которого выглядывали подол ночной рубашки, чулки и кожаные тапочки.

– Прошу прощения, милорд! – сказала она.

– Почему? Тебе не понравилось? – Он с улыбкой шагнул к ней.

– О нет. Я думаю, все сделано хорошо. Просто прекрасно. – Она беспомощно развела руки в стороны, ей не хватало слов. – Красиво.

– Да, так и есть. Ее сделал великий художник, один из последних на острове Спенит, кто все еще владеет древним искусством. Ты видишь маленькие пластинки? Это чешуя. В наших водах плавают рыбы самых разных цветов. – Он подошел и встал рядом с Джесой, продолжая смотреть на картину. – Знаешь, кто на ней изображен? Великий лорд Нуанни, древний бог моря. Острова давно склонились перед Усирисом, но мой народ до сих пор относится к Нуанни с огромным почтением. Они называют его «Отец Океана» и все еще приносят ему жертвы перед тем, как отправиться в долгое путешествие. – Он заметил ее взгляд и рассмеялся. – О, не бойся! Никто не убивает для него людей. Только немного фруктов или красиво отшлифованные камни. – Теперь его взгляд задержался на ее лице. – Я тебя не знаю? Как твое имя?

– Джеса, милорд. Я няня в доме у герцогини Кантии. Я забочусь о ее ребенке.

– Конечно! Ты находилась в карете на площади Святого Лавеннина в тот день. Это было ужасно. Я рад, что мне удалось благополучно доставить герцогиню и ее ребенка во дворец. Ну и тебя, конечно.

– Благодарю вас, милорд. Мы в огромном долгу перед вами.

– Я не мог поступить иначе. Но, раз уж мы заговорили о твоей госпоже, я вижу, ты мне что-то принесла?

– О! – Джеса увлеклась беседой с красивым смуглым мужчиной – несмотря на свои размеры, он был похож на ее соплеменников, хотя она почти забыла, как они выглядят. Она надеялась, что он не сможет прочитать стыд на ее лице. – Да, милорд. Да, конечно! – Она засунула руку в корсаж платья и вытащила пергамент, смутившись, что он хранит тепло ее тела. – Моя госпожа посылает это вам и просит вас ответить.

Он улыбнулся, взяв письмо, как взрослый очаровательному ребенку.

– Она хочет, чтобы я написал ответ сразу?

– Да, пожалуйста, милорд. Если это вас не затруднит.

– Очень хорошо. В таком случае мне потребуется некоторое время. – Он указал на один из низких диванов. – Пожалуйста, садитесь, а я займусь письмом твоей госпожи.

Джеса села и постаралась сделать вид, что занимается такими вещами каждый день – оказывается в домах богатых аристократов без сопровождения, приносит послания от герцогини всего Наббана, но правда состояла в том, что она была взволнована и немного напугана. Она не знала, что в письме – и ни за что не стала бы его читать, как не стала бы сознательно причинять вред маленькой Серасине, – но из-за того, что содержание оставалось ей неизвестно, она не знала, как виконт может на него отреагировать. А что, если написанное герцогиней вызовет у него гнев? Что, если он ее побьет или не отпустит домой?

«Мужество, женщина, – сказала она себе. – Помни о Зеленой Медоуказчице. Твоя госпожа герцогиня оказала тебе честь, доверив такое важное поручение. Будь для нее храбрым солдатом!»

Она сделала глубокий вдох и заставила себя встать и походить по комнате, где находилось множество диковинных и интересных предметов, но ей вдруг стало страшно, что она находится так далеко от Санцеллан Маистревис и знакомого окружения. Как странно, ведь ее настоящий дом намного дальше!

Джеса смотрела на хмурящуюся деревянную маску, когда услышала голос виконта.

– Свирепое существо, верно? Это горный демон. Жители высоких гор Спенита до сих пор изображают в танцах историю похищения девушки, дочери вождя, и как Храброе Крыло победил демона и вернулся к ее народу.

– Это напоминает мне о легендах моей родины, – сказала Джеса, а потом повторила, потому что говорила слишком тихо. – Они носят похожие маски во время Фестиваля возвращающихся лодок во Вранне.

– О, так вот ты откуда? Я не знал. Ты похожа на представительницу горного народа моего острова. – Он оторвался от пергамента, продолжая сидеть за письменным столом, и улыбнулся. – Ты когда-нибудь бывала на Спените?

– Нет, милорд. Мне довелось побывать лишь в Кванитупуле до того, как я оказалась в Наббане.

– Тогда все здесь должно было показаться тебе очень странным. Хотя я вырос в Хонса Спенитисе, Наббан вызвал у меня тревогу во время моего первого визита. Так шумно. Столько людей!

– Да, милорд. Здесь живут очень шумные люди.

– Действительно очень шумные. Я надеюсь, тебе не доводилось присутствовать при работе Доминиата. Они верещат, как птицы, символы которых носят.

Она не смогла удержаться от смеха. Ей самой иногда приходили в голову похожие мысли, шум и крики этих людей напоминали драки между птицами из-за рыбьих потрохов в доках.

Виконт Матре накапал воск, приложил свою печать, после чего промокнул чернила и свернул пергамент. Потом он встал и направился к Джесе, на ходу окинув ее взглядом с головы до ног, и она почувствовала, что краснеет. Чего он хочет? О чем думает?

– Ты красивая молодая женщина, Джеса из Вранна. Мое сердце радовалось бы, если бы я мог видеть такую женщину в моем окружении вместо узких бледных лиц моих слуг. Как ты думаешь, я могу забрать тебя у герцогини? – Он снова улыбнулся, и Джесе показалось, что луч солнца прорвался сквозь толщу облаков в пасмурный день. – Я бы смог сделать твою жизнь здесь счастливой и приятной.

На миг ее сердце забилось сильно, словно крылья Зеленой Медоуказчицы, она представила, что будет проводить свои дни в компании этого красивого мужчины со спокойной приятной речью. Но потом она вспомнила маленькую Серасину, как ее крошечная ручка сжимает ее палец, словно маленькая обезьянка на высокой ветке хватается за материнский хвост, уверенная лишь в нем.

– Боюсь, я не могу перейти сюда, милорд. Я слишком многим обязана моей леди. И ее ребенок. Я няня, вы же знаете. Я не могу ее покинуть.

Он покачал головой, не сурово, но с явным огорчением.

– Очень жаль. Но я восхищаюсь твоей верностью. Как бы я хотел, чтобы все слуги и союзники герцога и герцогини так же хорошо исполняли свой долг. – Он протянул ей свиток пергамента. – Вот. Отнеси его своей дорогой госпоже. Я и так слишком долго отвлекал тебя от твоих обязанностей.

Джеса взяла письмо. На этот раз пергамент хранил тепло рук виконта Матре, она спрятала его за корсаж платья, и свиток вдруг так надавил на грудь, что ей стало трудно дышать.

– Вы очень добры, милорд.

– Как бы я хотел, чтобы это было правдой. – Он увидел, что она колеблется. – Извини, кажется, я что-то забыл?

Ей было стыдно говорить об этом вслух, но суровый тихий голос у нее в голове не дал промолчать.

– Сожалею, мой добрый лорд, но я должна получить обратно письмо моей госпожи.

Мгновение он выглядел удивленным и, возможно, немного недовольным, но почти сразу черты его лица разгладились.

– Конечно. Герцогиня должна сохранять осторожность. Она правильно выбрала посланницу. – Он вернулся к письменному столу, взял письмо, принесенное Джесой, и отдал его ей. – Постарайся их сохранить. Отправляйся прямо в Санцеллан, и пусть ничто и никто тебя не задержит.

Джесе стало еще интереснее, что могло быть в письмах, но даже теперь, когда письмо ее госпожи было распечатано, ей бы и в голову не пришло его прочитать, и не только потому, что она не очень хорошо умела читать на наббанайском языке. Она завернула новое письмо в старое и убрала их в корсаж.

– Я так и сделаю, – только и сказала она.

Когда появился слуга, чтобы проводить ее вниз, Матре взял ее руку и поцеловал – поцеловал! – словно Джеса была такой же высокорожденной леди, как ее госпожа.

– Прощай, Джеса. Ты посланница, которую всегда рады видеть в моем доме. И, если ты изменишь свое решение относительно того, что мы обсуждали…

Слуга, худой и бледный старик, наблюдал за ними, и ей показалось, что на его губах появилась презрительная усмешка.

– Вы очень добры, виконт Матре, – сказала она достаточно громко, чтобы он услышал. – Но моя госпожа нуждается во мне.

– Конечно. И я рад, что ты у нее есть. Иди, и да хранит тебя бог, Джеса из Вранна.

Она была под таким впечатлением после того, как виконт поцеловал ее руку, что успела пройти половину Аллеи Святых, прежде чем сообразила, где находится.

Сумерки уступили место ночи, но волки продолжали выть в горах, когда черная лошадь Унвера перешла по броду Перышко и оказалась на дальнем берегу реки. Он еще долго слышал их вой, подобный жалобам призраков ветра, но постепенно они стихли, когда он пришпорил лошадь и поскакал на северо-восток.

На мгновение, когда он повернулся спиной к тускнеющему огню горящего фургона, Унвер поднял голову, словно услышал, как кто-то повторяет его имя. Он остановил скакуна и повернулся в седле, вглядываясь в темноту. Но когда волки завыли снова, тряхнул головой, ударил пятками Деофола и помчался вперед по степи.

На этом берегу Перышка земля была практически плоской, океан с торчащими тут и там кочками, низкими, чахлыми деревцами и островками высокой травы – общие пастбища западного берега озера Тритинг. На безоблачном небе сияла полная луна, и ее свет позволял видеть на огромное расстояние. Любой, кто попытался бы следовать за ним, мог сделать это без особого труда, впрочем, им бы пришлось постараться, чтобы поспеть за быстрым Деофолом. Благодаря тому, что луна была такой яркой, а земля плоской, Унвер сумел разглядеть низкие темные тени, устремившиеся за ним с ближайших холмов, поодиночке, парами или тройками. Его преследовали волки.

Любой житель равнин знал, что хорошая лошадь на небольшой дистанции может легко уйти даже от самых быстрых хищников. Унвер приник к шее Деофола и пустил его галопом, не сомневаясь, что волки скоро потеряют к нему интерес. У любой лошади чутье лучше, чем у человека; Унвер понимал, что ему нет нужды торопить своего скакуна, который и сам понимал, какая опасность им грозит.

Наконец, после часа напряженной скачки, Унвер остановился на вершине небольшого холма. Однако волки не сдались. Более того, они заметно сократили разделявшее их расстояние, а Деофол устал, шкура коня блестела от пота в ярком свете луны, и дыхание туманом окружало всадника. Унвер обнажил кривой меч, его лицо стало жестким и пустым, словно ему предстояло прийти к соглашению с богами, которые решают вопрос жизни и смерти каждого человека, не учитывая его желаний.

Первый волк, большой ощетинившийся серый зверь, быстро взбежал вверх по склону холма и принялся кружить возле лошади на расстоянии в несколько шагов. Деофол старался держать дистанцию с рычащим зверем. Но остальные волки уже подобрались к холмику, и их призрачные серебристые тени в лучах лунного света скользили сквозь сминающуюся траву, точно акула вокруг теряющего силы пловца.

Самый крупный волк остановился на склоне напротив Унвера, на некотором расстоянии от его клинка. Шерсть вожака встала дыбом, уши выставлены вперед, хвост высоко поднят. Остальные толпились за ним, рыча и тихонько поскуливая – менее агрессивные и уверенные. Вожак огляделся, его глаза, поймав свет луны, засияли желтым пламенем, он закинул голову назад и снова завыл. А через мгновение к нему присоединились остальные. Деофол нервно пританцовывал на месте, но Унвер молча смотрел на волков. Его лицо оставалось суровой маской, но поза выдавала смущение: волки так себя не ведут, в особенности после того, как они окружили свою жертву.

Наконец самый большой волк прекратил выть, и постепенно смолкли другие звери. Унвер сидел в седле неподвижно, словно под властью заклинания, и не сводил глаз с огромного серого вожака, потом неспешно слез с Деофола. Волки за ним наблюдали. Те, что находились дальше, тихонько рычали и поскуливали, но остальные молча смотрели на Унвера, их глаза блестели, языки вывалились наружу.

Наконец Унвер уже двумя ногами стоял на заросшем травой холме, всего в полутора шагах от самого большого волка. Они продолжали буравить друг друга взглядами.

Деофол заржал, однако Унвер даже не повернулся в его сторону, но поднял руку, словно давая благословение. Вожак стаи не сводил с него глаз, потом, будто услышав команду, опустил голову, коснулся собственной груди и приподнял морду в сторону пальцев вытянутой руки Унвера. А затем, так и не издав ни единого звука, могучий серый вожак повернулся и неспешно потрусил вниз с холма. Стая последовала за ним, точно они вдруг забыли о существовании человека и его лошади, и очень скоро волки уже бежали по серебристой траве, пока их не поглотила тьма и не исчезли из вида последние колеблющиеся тени.

Унвер, чье лицо так и не изменило выражения, снова уселся в седло, пришпорил лошадь и поскакал на север.

* * *

Когда Фремур пришел в себя, он понял, что стоит на коленях рядом со своей лошадью, на склоне, менее чем в двух сотнях шагов от вершины холма, на котором волки окружили Унвера. Он не сомневался, что Унвер погибнет в схватке с волками, и уже приготовился умереть вместе с ним, даже не подумав о клане, которым теперь, после смерти брата, управлял. Фремур видел, что звери окружили Унвера, но не помнил, как тот спешился, словно с небес в него ударила священная молния и на время лишила разума. Фремур следовал за Унвером с того момента, как тот покинул стоянку, и перебрался вслед за ним на другой берег Перышка, и хотя несколько раз окликал Унвера, он его не слышал.

Фремур не был уверен в том, что он видел, но его била дрожь от возбуждения и страха. Все, что он подозревал, все, что ему представилось тогда, во время рейда, вдруг оказалось правдой. Человек, за которым он следовал, был кем-то удивительным – не обычным вождем или даже таном клана.

Фремур сел в седло, развернул лошадь и поехал обратно к лагерю клана Журавля. Он не мог удержаться и заговорил вслух, снова и снова повторяя одни и те же слова, как будто его мог кто-то услышать, кроме лошади и яркой скользившей по небу луны.

– Я видел собственными глазами, – сказал он. – Даже степные звери склонили перед ним головы. Я, Фремур, видел истинного Шана!

Глава 46. Речной человек

Шел месяц тьягар, и дни были длинными, но Эолейр и Морган трубили в рог только после наступления сумерек. В этот день до заката оставалось еще более часа, когда они решили разбить лагерь. Моргану стало скучно, и он в одиночестве подошел к воде.

Они остановились примерно на границе между Стэнширом и Фальширом в том месте, где в Дятловых горах брало свое начало несколько рек, которые вместе вливались в Имстрекку, образовывая болотистую дельту между высокогорьем и широкой рекой. Морган немного прошел, пока не отыскал место, не видное из лагеря, и по мелководью добрался до высокого камня, выступавшего над медленно текущей рекой на высоту человеческого роста и окруженного со всех сторон зарослями камыша и меч-травы. Камень напомнил Моргану Хейхолт, возвышающийся над Кинслагом и Кинсвудом. Он забрался наверх и уселся, чтобы обозреть свое новое королевство.

«Единственное из всех, что у меня когда-либо будет, – подумал он. – Если, конечно, верить магическим костям. – Морган нашел рядом с собой камешек, попытался забросить его как можно дальше, и он с легким плеском упал в воду. – И исчез, – мрачно подумал он. – Как и все остальное. Сначала ты недолго остаешься на солнце, а потом исчезаешь».

Река бурлила у каменных стен его крепости. Где-то рядом в камышах крякнула утка, потом плеск стал громче, и камыши задрожали. А через мгновение снова установилась тишина. Водоплавающая птица не появилась, но и шуметь перестала.

«Щука, – решил Морган. – Утке не повезло».

Он видел во рву замка длинных, похожих на волков хищников, водяных драконов величиной с него самого, а иногда даже старше самого Моргана – много старше, если его дед знал, о чем говорил. Однажды король сказал ему, что самые старые щуки живут четыре десятка лет или даже больше.

«Интересно, что у них за жизнь? – подумал Морган. – Сорок лет, почти столько же, сколько у человека, и все в темной воде…»

– Морган!

Кто-то искал принца. Он пригнулся, надеясь, что камыш его скроет, однако голос показался ему странно высоким.

– Морган принц, пожалуйста! Пожалуйста, скажи мне, что ты здесь!

Он вгляделся сквозь камыш и увидел маленькую фигурку, замершую в нескольких шагах от берега реки. Это была Квина, девушка-тролль. Ему очень хотелось промолчать, но что-то в ее встревоженном лице заставило Моргана устыдиться, и он ответил.

– Я здесь. – Он встал, чтобы она смогла увидеть его сквозь заросли камыша, окружавшие каменный островок.

– Дочь гор! – сказала она. – Я рада, что с тобой все в порядке. Тебе нельзя здесь быть.

– Ты не можешь указывать мне, что я должен делать, Квина. Я принц, ты не забыла?

– Нет, здесь нельзя быть, потому что тебе грозит опасность. – Она возбужденно замахала руками. – Возвращайся! – Ее лицо изменилось, словно в голову пришла новая и еще более тревожная мысль. – Нет, подожди. Оставайся там. Я сама к тебе приду.

Она отошла на несколько шагов от берега, разбежалась, прыгнула, широко расставив руки в стороны, и приземлилась на камень рядом с Морганом, но у нее заскользила одна нога, и она начала падать назад. Рассерженный тем, что его одиночество нарушено, но испугавшись, что Квина может пострадать, Морган схватил ее за рукав кожаной куртки и не дал упасть в холодную воду.

– Что ты делаешь? – недовольно спросил он. – И как тебе удалось так высоко подпрыгнуть? – Морган был почти в два раза выше Квины, но не мог даже представить, что сумел бы пролететь такое расстояние – тем более с первой попытки.

– Там, где я живу, много мест, где лед поддается у тебя под ногами или тропа прерывается. Иногда остается только прыгать. – И все время, пока Квина говорила, она не сводила глаз с поверхности воды. – А теперь я позову Сненнека, чтобы он нам помог. Может быть, он следил за мной.

Морган не понимал, что ему говорит девушка-тролль.

– Следил? Сненнек должен находиться рядом и следить за нами?

– Ш-ш-ш. – Она приложила палец к губам. – Не нужно так шуметь. Речной человек услышит.

– Речной человек? Кто это?

Но вместо того, чтобы ответить ему, Квина продолжала с тревогой смотреть на воду.

– Вот! – сказала она шепотом. – Он нас учуял.

Морган подумал, что речь идет о какой-то религиозной церемонии. Возможно, здесь запрещено находиться? И это священное место для троллей?

– Кто такой Речной человек?

Она схватила его за руку, больно ущипнула маленькими сильными пальцами и жестом приказала замолчать.

– Смотри, – прошептала она. – Смотри сюда. – Она указала направление.

Морган разглядел рябь на воде в нескольких дюжинах шагов выше по течению, словно там находилось изогнутое невидимое препятствие, вокруг которого вода текла не так ровно, и оно направлялось в их сторону по мелководью. А потом он увидел то, что сначала не заметил, – большую серую цаплю, стоявшую среди зарослей камыша так неподвижно, что ее длинные тонкие ноги казались частью растения.

– Это всего лишь птица, – сказал он Квине, которая продолжала смотреть в том же направлении широко раскрытыми глазами. – Цапля. Они не едят ничего более крупного, чем кролики и лягушки…

Он не успел закончить объяснения относительно кулинарных предпочтений цапель, потому что в этот момент нечто массивное, длинное и плоское выскочило из мелкой воды и врезалось в камыши. Прежде чем Морган успел разглядеть, что это такое, оно затащило большую, отчаянно сопротивлявшуюся птицу в свою невероятно огромную пасть.

Морган закричал от потрясения и ужаса. Длинное и широкое тело и плоская голова были коричневого, зеленого и серого цвета, пятнистые, точно камни на речном дне, живот и нижняя часть массивных челюстей, поглотивших цаплю, – белыми. Голова чудовища имела необычную форму – расплющенный окорок с двумя свиными глазками, широко расставленными над громадной пастью, и крошечные острые зубы, но больше всего его напугали блестящие пятнистые передние лапы, которые заканчивались плоскими человеческими пальцами, крепко вцепившимися в перья цапли и продолжавшими ее сжимать, хотя та продолжала бить крыльями.

Чудовище проглотило отчаянно сопротивлявшуюся цаплю и скользнуло обратно в реку, а на поверхности не осталось никаких следов его присутствия, если не считать взбаламученной воды и сломанных камышей.

– Клянусь Эйдоном! – Морган понял, что дрожит. – Милосердный бог – что это было?

– Речной человек, – ответила Квина. – Так мы его называем. Он живет в подобных местах. И водится в нашем Синем илистом озере, куда ходят тролли, но мы знаем, где его тайные норы.

– Квина! – На этот раз Морган сразу узнал голос. – Ты здесь?

– Да, я здесь, Сненнек! – крикнула она с очевидным облегчением. – Калипук в реке. Мы его видели.

– Что ты делаешь на камне? – спросил Сненнек, подходя ближе. – Квина, моя дорогая будущая жена, я не знал, что ты настолько глупа. Я встревожен.

– Я пришла сюда. Морган принц был на камне. – Она встала. – Не говори мне слова, которые говорят детям. Помоги нам добраться до берега.

Младший Сненнек осторожно подошел к берегу реки и остановился выше по течению от большого камня, тыкая в воду острым концом посоха с крючком.

– Я его не вижу, – сказал он. – Вы можете выйти на берег прямо сейчас.

На этот раз Квина не стала прыгать, а взяла Моргана за руку и повела к берегу. Когда они соскользнули в воду, он сообразил, что хотя холодное, но медленное течение доходило ему лишь до бедер, большая часть тела Квины окажется под водой, поэтому наклонился и, несмотря на ее протесты, поднял на руки и понес к берегу. Когда он делал последний шаг, что-то коснулось его ноги – или ему только показалось, но его охватила паника, он забросил Квину на сухой участок и поспешно выскочил вслед за ней.

* * *

Когда они вернулись в лагерь, Бинабик и его жена Сискви подошли к ним, чтобы убедиться, что их дочь и Морган не пострадали.

– Да, встреча с калипуком отрезвляет, – сказал Бинабик, разглядывая кровавые царапины на лодыжках Моргана. – Не ругай себя, принц Морган. Они чрезвычайно свирепы и всегда нападают неожиданно. Некоторые из них вдвое длиннее человека твоего роста – или даже больше. – Он похлопал принца по колену. – Я вижу лишь небольшие ранки от камней в реке. Тебе гораздо больше повезло во время твоей первой встречи с водяным чудовищем, чем многим другим!

Морган не понимал, как слова тролля могут его успокоить, – получалось, что встреченный им Речной человек был совсем маленьким? Бинабик использовал слово «отрезвляет», и это также встревожило Моргана, словно маленький человек повторил то, что ему сказали бабушка и дедушка Моргана.

«Может быть, они попросили Бинабика приглядывать за мной? И сказали ему, что я пьяница, которому нельзя доверять?»

Сненнек набросил на плечи своей возлюбленной плащ и повел ее переодеваться в сухую одежду. Когда Бинабик и Сискви вновь принялись ухаживать за страдавшей от лихорадки ситхи, Морган прошел через лагерь и сел у костра рядом с Порто.

Старик посмотрел на дрожавшего от холода принца, который промок до самого пояса.

– Что случилось, ваше высочество? – спросил Порто. – Вы упали в реку?

– Не совсем. – Морган наклонился поближе к огню. Было лето, и хотя быстро спускался вечер, воздух оставался теплым, однако Морган уже и не помнил, когда он так страшно мерз, даже в заснеженном Риммерсгарде. – Я едва не стал трапезой Речного человека.

– А кто это?

– Тролли называют его калипуком. Я никогда не видел ничего подобного. – Он описал чудовище Порто, который должным образом обрадовался спасению Моргана.

– Вот почему я никогда не расстаюсь со своим мечом, – сказал Порто, с любовью поглаживая рукоять клинка. – Лес и эти дикие земли полны ужасных существ. Я рассказывал вам о тех, что видел у ворот Наккиги?

Морган уже собрался устало ответить, когда его зубы наконец перестали стучать от холода, что он слышал от старого рыцаря о воротах Наккиги сотни раз, но в последний момент сообразил, что сэр Порто никогда ни о чем таком не говорил.

– Значит, такие чудовища были у ворот Наккиги? – спросил он. – Калипуки?

– Я не видел вашего водяного монстра, поэтому не могу сказать. Но поверьте мне, мы сражались с самыми разными демоническими порождениями. Норны сами по себе ужасны, с их мертвенно-белой кожей и пустыми глазами. И они молчат! Словно призраки. Однажды мне пришлось биться с одним из них в пещере на склоне горы. Он был уже ранен, слава милосердному богу. А когда я отхватил ему мечом руку, он не произнес ни слова, даже не закричал от боли – просто продолжал ползти ко мне, не обращая внимания на кровь, которая лилась рекой. И только после того, как я отрубил ему голову, он остановился. Но не норнов я боялся больше всего. Нет, самое страшное – гиганты.

У Моргана совсем не было настроения слушать дальше, но он никак не мог согреться и не хотел отходить от костра.

– Я слышал много историй про северных гигантов, – сказал он старому рыцарю. – И не только твои. Мой дедушка сражался с одним из них, так он мне рассказывал.

– Мы бились с несколькими гигантами, когда шли на Наккигу. Слава Эйдону, их оказалось немного. Они были главным оружием норнов, эти проклятые зверские убийцы. Большие, точно лошади, сильные, как быки.

Морган вспомнил истории, которые слышал совсем недавно от человека, пережившего схватку на дороге Фростмарш с самым большим гигантом из всех, каких ему доводилось видеть, и внутри у него все похолодело.

– Но как можно убить такое существо?

– Одному человеку это не под силу. Быть может, великий Камарис справился бы с гигантом, но никто из тех, кого я встречал, не прожил бы достаточно долго, чтобы успеть нанести чудовищу смертельный удар. Огромные дубины, которыми они вооружены, усыпаны шипами, и всякий раз, когда они ими взмахивают, человека разрывает на куски. Я как-то раз видел, как гигант схватил парня и сжимал его до тех пор, пока тот не лопнул, точно зрелая слива в кулаке.

Теперь Морган уже не сомневался, что больше не хочет слушать истории Порто, но не знал, как его остановить, не показав себя трусом. На лице старого рыцаря появилось выражение, которого Морган никогда не видел прежде, как будто Порто не рассказывал, а заново переживал все, что с ним когда-то происходило.

– Только что несчастный был жив и кричал, – сказал рыцарь, все еще глядя на то, что Морган не мог и не хотел увидеть, – а в следующее мгновение от него остались лишь кровавые брызги и рваная кожа.

Морган не смог сдержать дрожь.

– Да хранит нас бог! Как ты не сошел с ума?

Порто бросил на него холодный взгляд.

– О, ваше высочество, мне довелось встречать и более страшные вещи. В Наккиге я видел, как наши собственные мертвецы вставали из могил и сражались с нами.

– Боже мой.

– Должно быть, бог в тот день отсутствовал, во всяком случае, я так думал много раз, да простит меня Искупитель. – Он сотворил знак Дерева. – Но даже и это не самое ужасное из того, что мне довелось пережить. – Порто покачал головой. Пока он искал новые слова, Морган услышал сдавленное рыдание, старый рыцарь боролся со слезами. – Но я не могу говорить о том, что они со мной сделали… нет, что они сделали с моим другом, погибшим в Наккиге. Они… он… – Старик еще сильнее покачал головой, словно старался прогнать набиравший силу ужас. – Нет, я все еще не могу об этом говорить. Я сожалею, ваше высочество. Но проклятые белокожие существа созданы не богом, они нечто иное. Демоны. Помните об этом, если вам придется с ними столкнуться.

– И ситхи?

Моргану вдруг пришло в голову, что на границах темного леса они ищут кузенов норнов, о которых рассказывал Порто. Если норны демоны, то кем могут быть их родственники?

Старому рыцарю потребовалось некоторые время, чтобы ответить. Когда он снова заговорил, его голос слегка дрожал, но теперь он лучше себя контролировал.

– Ситхи? Что вы хотите знать, мой принц? – Порто похлопал по своему плащу и огляделся по сторонам. – Клянусь всем святым, почему у нас не осталось ничего, чтобы как следует согреться?

Морган с удивлением сообразил, что он за весь день не выпил ни капли спиртного.

– Я что-нибудь найду.

Он снял свои седельные сумки, висевшие на ветке рядом с пасущейся лошадью, кивнув солдатам, которые пожелали ему доброго вечера. К тому времени, когда Морган вернулся к костру, он уже чувствовал себя немного лучше. Ему нравилось путешествовать с закаленными в сражениях воинами, которые относились к нему как к своему, пусть и занимающему более высокое положение, и не пользовались каждым удобным случаем, чтобы пожаловаться на него дедушке или бабушке.

Он протянул Порто серебряную фляжку, украшенную драгоценными камнями и эмалью.

– Лучшее яблочное бренди братьев кутманитов. Я купил его на случай, если мы заблудимся в лесу или на нас нападут норны.

Порто потянулся к фляжке, глядя на нее, как ребенок, которому предлагают разноцветный волчок.

– Но какая от него будет польза, если нас атакуют норны?

– Бренди позаботится о том, чтобы нам стало все равно. – Морган присел на бревно рядом со старым рыцарем.

Порто вытащил пробку и понюхал горлышко фляги, прикрыв глаза. Улыбка развернулась на его бородатом лице, как еж, проснувшийся после счастливого сна.

– О, – сказал он и протянул флягу принцу.

– Твое здоровье, Порто. – Морган сделал глоток, чувствуя, как отличное бренди точно медовый огонь обожгло горло и понесло свое тепло дальше, согревая его изнутри.

Порто с благоговением принял фляжку, сделал небольшой глоток и причмокнул, наслаждаясь вкусом, это выглядело так забавно, что Морган не выдержал и рассмеялся.

– К таким вещам нужно относиться бережно, – с некоторой обидой сказал старый рыцарь. – Вы можете пить прекрасный бренди каждый день, мой принц. А для людей вроде меня подобные вещи случаются раз в жизни. Доброго вам здоровья, ваше высочество. – И он сделал еще один глоток.

Морган все еще улыбался, но сделал уважительную паузу, чтобы Порто мог в полной мере насладиться бренди, прежде чем спросить у него про ситхи.

– О да. Ну что же. – Старый рыцарь поколебался мгновение, а потом протянул флягу принцу. – Еще по глотку, ваше высочество?

– Для тебя или для меня? Нет, продолжай, ты можешь выпить сколько захочешь. – Морган посмотрел на небо, которое уже стало темнеть на востоке. – Ну, столько, сколько сможешь выпить до тех пор, пока я не отправлюсь трубить в Рог Неудачи, чтобы ситхи еще раз его проигнорировали. Я не так глуп, чтобы оставить тебя наедине с бренди, пока меня не будет.

Порто снова сделал знак Дерева.

– Будьте осторожнее в своих словах, Морган. Принц Морган, я хотел сказать. – Он наклонился, и Морган уловил в его дыхании аромат лучшего творения кутманитов. – Они могут вас услышать.

– Если ты имеешь в виду фейри, то если они не в силах услышать оглушительный зов рога, который раздается каждый вечер в течение двух с лишним недель, то едва ли они подслушают наш с тобой разговор. Но что ты хотел о них сказать?

Порто снова собрался с духом.

– Я видел сражение при Хейхолте, принц Морган, как вы знаете. Во время войны Короля Бурь. Я видел фейри, белых и золотых, норнов и ситхи – даже видел, как они сражаются друг с другом, хотя это было… – Он нахмурился. – Трудно правильно объяснить. Как будто слушаешь песню на чужом языке, ваше высочество. Пытаешься сообразить, о чем она, не зная смысла слов.

– Не думаю, что я тебя понял, Порто. Что ты хочешь сказать?

– Все происходило очень быстро. И что-то не имело смысла. Мне трудно это объяснить, но, клянусь, дело не в выпивке, пусть и такой чудесной. Смотреть на ситхи и норнов, сражающихся друг с другом, все равно что слушать и наблюдать состязание двух бардов, которые одновременно поют свои песни, но ты не в силах разобрать слова или мелодию. Теперь вы меня понимаете, ваше высочество?

Морган помахал рукой:

– Продолжай.

– Они были такими смелыми и прекрасными, как фейри, о которых я слышал в юности, мой принц. И невероятно опасными, как атака сокола, более смертоносная, чем удар клинка, способного сделать лишь то, для чего он предназначен. После того как Король Бурь потерпел поражение, мы пошли на север, преследуя норнов, направившихся в Наккигу, но ситхи не пошли с нами. Старый герцог Изгримнур, да благословят его боги, был полон решимости не позволить норнам вернуться в свое убежище в горах. Он уговорил короля и королеву разрешить ему взять с собой большое войско, чтобы их догнать, однако норны двигались слишком быстро, подобно дыму на сильном ветру, сумели промчаться мимо своих великих стен и войти в гору. То были Врата Наккиги, но ситхи с нами не пошли, иначе Белые Лисы прекратили бы свое существование.

– Но если они сражались со своими кузенами у Хейхолта, почему ситхи не пошли с вами к Наккиге?

– Лучший человек, чем я, смог бы дать ответ, ваше высочество. Я был всего лишь солдатом, и меня гораздо больше интересовала возможность добраться до конца мира, чем мотивы поведения фейри. Никто не знал наверняка, что ситхи не пойдут с нами, во всяком случае, среди нас, обычных солдат. Многие рассчитывали, что они появятся во время сражения, как когда их огромный отряд прискакал в Эрнистир. Но немалая часть этого опасалась, в то время как другие хотели бы иметь такого союзника. Ведь они ужасно отличались от людей.

– Но ситхи так и не пришли к Наккиге.

– Нет, не пришли. Я слышал от одного солдата, которому рассказал еще кто-то, что ситхи сохранили родственные чувства к норнам и были готовы их разбить, но не хотели полностью уничтожать. Однако герцог Изгримнур продолжал поход, несмотря на отсутствие союзников. Быть может, и он рассчитывал, что ситхи в последний момент придут к нам на помощь. Он был великим человеком, герцог, но даже великие люди совершают ошибки.

Морган заметил, что к ним подошел один из эркингардов, который хотел что-то сказать.

– Один момент, Порто.

Солдат сделал полупоклон.

– Прошу прощения, ваше высочество, но граф Эолейр говорит, что для нас пришло время ехать в лес.

– Для нас? – переспросил Морган.

– Для меня и небольшого отряда, который должен вас сопровождать, ваше высочество.

Морган извинился перед Порто, убедился, что не забыл забрать фляжку, и последовал за гвардейцем.

* * *

Когда они в сопровождении полудюжины конных гвардейцев выехали по направлению к темнеющей кромке леса, Морган спросил у графа Эолейра о вооруженном эскорте. Ему уже начали нравиться поездки вдвоем со старым графом в лес, который никогда не говорил то, что принц ожидал услышать, – редкое качество в пожилых людях, отметил Морган.

– Все дело в том, что мы уже достаточно далеко от мест, где Верховный Престол имеет большое влияние, – сказал граф. – Здесь Хейхолт скорее легенда, чем реальный мир, а Верховный король и Верховная королева не так хорошо известны. Вы все увидите сами, когда мы доберемся до Нового Гадринсетта. В теории жители сохраняют верность Верховному Престолу, но построенный там город больше напоминает лагерь тритингов, чем эркинландский город. И чем дальше мы будем уходить, тем меньше значения будут иметь символы, которые мы носим. За исключением оружия, разумеется.

– Вы имеете в виду разбойников?

– Тут возможны любые варианты. Я слышал, что вы сегодня познакомились с одним из местных обитателей.

– Вы о Речном человеке? – Морган с трудом сдержал дрожь. – Да, и я бы не хотел еще раз с ним встретиться.

Они уже ехали между деревьями, Эолейр уводил их все глубже в лес, и вскоре лишь последние оранжевые и розовые мазки заката вспыхивали в кронах деревьев. Наконец они остановились на лесной поляне, рядом с ручьем, который по склону мчался к болоту, находившемуся в низине, однако не стали спешиваться. Эолейр протянул Моргану деревянную коробку с Ти-туно.

– А теперь начинайте творить музыку, мой принц, – сказал Эолейр.

Морган вытащил рог и взвесил его на ладони.

– Почему сейчас у меня получается трубить, но в первый раз я не смог?

– Кто знает? – Эолейр едва заметно пожал плечами. – Вещи, сделанные ситхи, всегда ведут себя странно в руках смертных. Или вы просто поняли, в чем фокус.

– Но если я понял, тогда почему до сих пор не знаю, в чем он состоит?

Эолейр улыбнулся:

– Еще один вопрос, на который я не могу ответить, ваше высочество. Но свет быстро уходит. Могу я попросить вас еще раз проделать фокус, суть которого вам неизвестна?

Морган поднес рог к губам, дунул в него изо всех сил, и пронзительные, печальные звуки устремились в темнеющее небо и висели там, пока в кронах деревьев не стихло эхо. Тишина, наступавшая после того, как голос рога замолкал, всегда отличалась от обычной тишины, хотя Морган не сумел бы объяснить, что не так. Возможно, из-за диковинной неподвижности, как если бы кто-то слушал и услышал зов, даже если этот кто-то был не тем, кого искали они с Эолейром.

Прошли долгие мгновения, и Морган снова протрубил в рог. Но на сей раз он совсем недолго наслаждался великой тишиной – после того, как стихло эхо, прозвучали слова:

– Кто ты, смертный? И почему в твоих руках дар, который тебе не принадлежит?

Голос был негромким, но проник прямо в сознание Моргана, точно пчела, напугав так, что он едва не уронил рог. Сопровождавшие их солдаты схватились за рукояти мечей, как только услышали голос, но Эолейр поднял руку.

– Не обнажайте оружие, – сказал граф. – Это бесполезно.

Он медленно оглядел поляну, но никого не увидел, когда голос смолк, только шумел ветер в кронах и тихо шелестел ручей.

– Я граф Эолейр Над-Муллах, – сказал он, и его голос был лишь немногим громче, чем когда он говорил с Морганом: он явно думал, что тот, к кому он обращается, находится рядом с ними. – Мы не хотим причинить вред. Я давно знаком с вашим принцем Джирики и хотел бы с ним поговорить.

– И я также принц, – сказал Морган, но его голос прозвучал громче, чем ему бы хотелось. – Я Морган из Эрчестера. Король Саймон и королева Мириамель мои дедушка и бабушка, и я бы хотел поговорить с принцем Джирики. – Он вдруг понял, что сердце отчаянно бьется у него в груди – почти как в тот момент, когда речной монстр выскочил, чтобы схватить цаплю. – Покажись!

– Не нужно ничего требовать, – тихо сказал Эолейр.

На краю поляны появилась фигура, так внезапно, словно ее соткали сумерки.

– Прикажите своим людям, чтобы они не двигались, – сказал незнакомец. – Вы окружены моими охотниками.

– Никому не двигаться, – сказал Эолейр.

Диковинное существо направилось к Моргану, у которого возникло сильное желание умчаться прочь так быстро, как только возможно. И дело не в том, что незнакомец выглядел устрашающе – стройное тело, узкое лицо и огромные золотые глаза не оставляли ни малейших сомнений, что это ситхи. Морган ощущал исходивший от него холод и пренебрежение. Принц не сомневался, что незнакомец в домотканых одеждах, с невероятно яркими рыжими волосами, сиявшими в тускнеющем вечернем свете, если возникнет хотя бы малейшая необходимость, с радостью превратит его тело в мишень со стрелами, не обращая ни малейшего внимания на его статус принца.

Ситхи протянул тонкую руку с длинными пальцами, и через мгновение Морган понял, что он хочет получить Ти-туно. Принц посмотрел на Эолейра, и тот кивнул.

Незнакомец взял рог с очевидным уважением и несколько раз повернул его, губы ситхи шевелились, словно он произносил молитву.

– Да, это действительно Ти-туно, – наконец сказал он. Он говорил на общем языке почти безупречно, но его акцент показался Моргану незнакомым. – Как странно услышать его в наши темные дни. Мы думали, что он утрачен. Кто вы такие?

– Я граф Эолейр, Мастер Престола. Мы пришли по поручению Верховного короля и Верховной королевы Хейхолта – прежнего Асу’а. Нас прислали сюда, чтобы мы нашли принца Джирики и его сестру Адиту. Мы должны с ними поговорить.

– Принц Джирики, – сказал незнакомец, но его улыбка была больше похожа на ухмылку. – Что же. И почему нам следует позволить вам его потревожить?

– Ради прежней дружбы, по меньшей мере, я надеюсь, – сказал Эолейр. – Но есть и другая, более срочная причина…

– Почему он задает вопросы, – резко вмешался Морган. – Неужели он не понимает, что мы говорим от лица короля и королевы всех земель? И что я наследник? Послушайте, вы, мы хотим говорить с вашим Джики.

– Его зовут Джирики, ваше высочество. – Эолейр со значением посмотрел на принца. – Именно по этой причине ваши дедушка и бабушка послали меня, мой принц. Пожалуйста, позвольте мне… – Граф снова повернулся к ситхи: – С нами представительница вашего народа, она очень больна и нуждается в помощи. Сейчас она в нашем лагере. Вы послали ее к нам, но на нее напали и ранили стрелами – отравленными.

– Что? – Кошачье лицо ситхи исказил гнев. – Вы подстрелили еще одного представителя нашего народа?

Морган уже собрался сказать напыщенному идиоту, что он ничего не понимает, но Эолейр вновь нахмурился, и Морган решил промолчать.

– Нет, мы, слуги короля и королевы Хейхолта, не стреляли в нее. Мы не знаем, кто это сделал. Ее нашли возле нашего замка, ее тело было пронзено несколькими стрелами. Мы ухаживали за ней как могли, но наши целители не в силах ей помочь.

Несколько мгновений ситхи лишь смотрел на Эолейра, и в тускнеющем свете его лицо и вовсе перестало что-то выражать. Потом он свистнул, хотя Морган не заметил, чтобы его губы двигались. Через мгновение дюжина ситхи выступила из темноты со всех сторон – мужчины и женщины в такой же грубой одежде, каждый держал в руках лук со стрелой, наложенной на тетиву.

– Отправьте ваших солдат в лагерь, пусть принесут нашу соплеменницу. Вы двое останетесь здесь.

– Нам нужно поговорить с…

– Мы вернемся к вашим нуждам позднее, – сказал ситхи с пламенеющими волосами, не позволив Эолейру закончить фразу. – Я Иджа’аро из Запретных Холмов, вы вторглись в чужие владения, и у вас нет права что-то требовать. Но если вы принесете нашу соплеменницу быстро и не станете чинить нам препятствий, я обещаю вернуть вас сюда в целости и сохранности, вне зависимости от того, захотят ли те, кого вы ищете, с вами встречаться.

Гвардейцы выглядели смущенными, но они были окружены превосходящими силами, поэтому никто не собирался оказывать сопротивление.

– Возвращайтесь в лагерь и принесите сюда ситхи на ее носилках, – приказал Эолейр. – И поспешите.

После коротких колебаний солдаты поскакали в лагерь.

– Вам придется оставить лошадей, – сказал Иджа’аро. – Они не смогут пройти туда, куда мы направляемся.

– Это далеко? – не удержался от вопроса Морган.

Иджа’аро холодно на него посмотрел:

– Все зависит от того, как измерять.

Между тем быстро темнело. Двое охотников Иджа’аро достали палки, которые тут же вспыхнули, хотя Морган не понял, как возникло пламя. Теперь, когда появился свет, лес еще сильнее погрузился в темноту. Морган подумал, что никогда в жизни не испытывал таких жутких ощущений, как когда на него смотрели молчаливые ситхи.

Когда солдаты наконец вернулись с носилками, на которых лежала раненая ситхи, их сопровождали сэр Порто и все тролли. Порто поспешил к Моргану.

– Капитан гвардейцев сказал, что его люди ждут у опушки леса, – прошептал старый рыцарь. – Если они вам будут нужны, просто крикните.

Граф Эолейр услышал его и уверенно покачал головой:

– Нам не потребуется помощь капитана и его людей, сэр Порто. И будьте осторожны, у ситхи очень хороший слух.

Иджа’аро склонился над своей бледной и неподвижной соплеменницей. Когда он поднял голову, черты его лица еще больше заострились, и он уже с трудом сдерживал гнев.

– Если ваши люди атакуют, вы оба будете обречены на смерть.

– Никто не собирается атаковать, – сказал Эолейр. – Эти люди здесь для того, чтобы охранять принца Моргана, наследника Престола. Мы мирная миссия и лишь хотим поговорить с вашими господами…

– Господа! – Теперь Иджа’аро уже не скрывал ярости. – Ха! Неужели у зида’я есть господа, как у смертных? Неужели мы должны иметь королей и рабов и тому подобное? – Он некоторое время смотрел на Эолейра и Моргана, потом его лицо снова превратилось в маску. – Мы возьмем вас с собой. Попрощайтесь с остальными.

– Я бы хотел отправиться с ними, – вмешался Бинабик. – Я хорошо знаком с принцем Джирики и его сестрой и могу с гордостью назвать себя их другом.

– А я дал слово помочь смертному принцу найти свою судьбу, – заявил Сненнек. – И тоже должен пойти с вами, потому что не могу нарушить свою клятву!

Ситхи посмотрел на волчицу Вакану – скакуна Бинабика, на лице у него появилось недоумение, но он лишь покачал головой.

– Ваши клятвы или то, как вы называете членов дома Са’Онсерей, ничего для меня не значат, – сказал Иджа’аро и указал на Моргана и графа Эолейра. – Никто не будет сопровождать этих двоих.

И, как ни пытались изменить его решение Бинабик и Сненнек, у них ничего не вышло.

К удивлению Моргана, несмотря на возникшую опасность и суматоху, он обнаружил, что сочувствует троллям, которые невероятно расстроились, когда поняли, что им остается лишь ждать.

– Как долго мы будем отсутствовать? – наконец спросил Эолейр. – И сколько наши люди должны нас ждать?

Иджа’аро раздраженно покачал головой:

– У меня нет ответа. Если вы хотите пойти с нами, идите. Если нет, оставайтесь. Но если вы причинили вред женщине по имени Танахайа, – сказал он и указал в сторону носилок, – и если вы мне солгали, мы вас найдем и уничтожим, где бы вы ни находились.

Моргана разрывали два противоречивых желания: сказать самодовольному типу все, что он о нем думает, и как можно скорее оказаться подальше отсюда. В результате он вопросительно посмотрел на Эолейра.

– Мы пойдем с вами, Иджа’аро, – сказал Эолейр. – Мы хотим увидеть, что она исцелится, не меньше, чем вы.

Квина протянула руку и коснулась рукава Моргана.

– Помни, Седда послала тебе знак, принц высочество, – сказала она так тихо, что ему пришлось наклониться, чтобы ее услышать. – Лунная мать видела тебя на горе. Она будет присматривать за тобой.

Морган не знал, что ответить, и лишь кивнул.

– Не бойся, друг Морган, мы будем вас ждать, – сказал Сненнек. – В этом самом месте, пока вы не вернетесь.

– Он говорит правду, – сказал Бинабик, и на его круглом лице появилось суровое выражение. – Мы дали клятву твоим бабушке и дедушке заботиться о твоей безопасности. Мы будем ждать.

– Но поспешите обратно, ваше высочество, – добавил Порто. – Король и королева заберут мою голову, если вы не вернетесь.

Когда Морган и граф попрощались со своими спутниками, четверо ситхи взялись за ручки носилок и молча направились в темный лес.

– Пора идти, – резко сказал Иджа’аро. – Вы оба будете следовать за одним из факелоносцев. Я знаю, что у смертных слабое зрение, в особенности после того, как солнце отправляется в постель.

– Вы его слышали, – сказал граф Эолейр с не самой счастливой улыбкой. – Время пришло, мой принц.

Морган боялся взглянуть на старого Порто и тех, кто остался на поляне, он опасался, что может совершить недостойный мужчины поступок и не сдержать слез. И он пошел вперед, как мужчина, который ничего не боится, стараясь следовать за светом факела, удалявшегося в древний лес.

Глава 47. Тайные покои

После наступления кульминации Идела перевернулась на спину и глубоко, прерывисто вздохнула. Ее грудь трепетала.

– О, добрый милосердный бог! У меня так долго не было мужчины – с тех пор, как умер мой бедный муж!

Пасеваллес подумал, что порозовевшая кожа на ее шее и щеках выглядит очень трогательно, и не сомневался, что Идела получала огромное удовольствие от их занятий любовью в последние дни, но испытывал большие сомнения в том, что был первым мужчиной в постели Иделы после смерти ее мужа. Слишком много слухов доходило до него за прошедшие годы, и он знал, что сэра Закиеля из Гарвинсволда, капитана гвардии, регулярно видели в компании Иделы – так часто, что многие придворные называли его «грелкой для постели Вдовы».

Но что бы Пасеваллес ни думал о целомудрии Иделы, он восхищался ею гораздо больше, чем ожидал. Она не говорила об их соглашении с того самого момента, как они его заключили. Опыт подсказывал Пасеваллесу, что те, кто ждет одолжений, напоминают о них гораздо чаще, чем необходимо, но принцесса окружила свою просьбу пологом горделивого молчания. Впрочем, в этом отношении он был совершенно согласен с Иделой. Он так же хотел, чтобы Морган научился ответственности или хотя бы получил о ней минимальное представление и со временем стал достойным правителем.

Пасеваллес протянул руку, коснулся ее правой груди и провел пальцем до все еще твердого соска. Идела вздрогнула и оттолкнула его руку.

– Не надо! Ты хочешь повторить?

Пасеваллес улыбнулся:

– Я никуда не тороплюсь.

Она села, закутавшись в одеяло до шеи, потом передумала и позволила ему упасть. Идела была красивой, энергичной молодой женщиной, чем Пасеваллес не мог не восхищаться; она не принадлежала к категории людей, которые ждут, когда события повернутся так, как им того хочется, но сама старалась ими управлять – полная противоположность его матери, отказавшейся от радостей жизни после того, как отец погиб во время сражения у Хейхолта. Более того, когда у нее началась лихорадка, она не сопротивлялась – даже его маленькая сестра боролась сильнее, хотя и она в конце концов сдалась. Но его мать, подобно защитникам замка, решившим открыть ворота перед превосходящими силами врага, даже не пыталась сражаться за свою жизнь.

Однако Идела была совсем другой. Пасеваллес знал, что вдова принца все еще полна амбиций, и ее интересовал не только сын, она хотела играть важную роль в жизни королевства. Пасеваллес едва ли мог оставить значительное наследство, но он напряженно работал и стал незаменим в Хейхолте. И не будет ничего постыдного, если вдова Джона Джошуа выйдет замуж за лорда-канцлера, в особенности если он может стать следующим Мастером Престола. Пасеваллес себя не переоценивал: он не считал, что его внешность и обаяние привели его в постель вдовы принца в тот жаркий день. Идела понимала, что у всякой женщины есть границы, которые ей не преодолеть, даже если она принадлежит к королевской семье, и хотела иметь партнера.

Пасеваллес серьезно рассматривал вариант их партнерства, несмотря на то, что ни один из них не говорил о нем вслух и даже не намекал на такую возможность, если не считать его обещания подтолкнуть короля и королеву дать больше полномочий принцу Моргану. Однако это решение было совсем не таким легким, как казалось в первый момент. У Пасеваллеса имелись собственные амбиции и принципы, которые сформировались еще в юности, а Идела обладала сильной волей и, вне всякого сомнения, захочет все делать по-своему при любом муже.

Он улыбнулся: неужели ему пришла в голову мысль о том, чтобы взять в жены принцессу?

– Ты выглядишь довольным собой, – сказала она и улыбнулась. – Ты сделал из меня падшую женщину.

– Ангел не может стать падшим, – возразил он. – Они летают на сияющих крыльях, чтобы смертные могли хотя бы иногда видеть совершенство.

Она ущипнула его за руку:

– Я бы хотела верить, что ты действительно так думаешь.

– Вы не знаете моих глубин, леди, если думаете, что я не способен на сильные чувства.

Идела рассмеялась, но ее смех вдруг изменился, словно истинные чувства вмешались в обычную постельную болтовню.

– Ты читаешь меня как книгу! Именно так я о тебе и думала все время. Такой благонравный и учтивый! Всегда безупречно одет, всегда говоришь правильные вещи. Я рада, что ты не такой чопорный, как мне прежде казалось. Подумать только, что ты со мной делал!.. – Она покачала головой. – Я даже представить не могла, что ты такой испорченный!

Он повернулся так, что его губы оказались рядом с ее ухом.

– Если ангел сможет оставаться на земле еще немного, я покажу ему другие фокусы, которые делают смертные. – Он поцеловал ее в шею.

Она повернулась к нему, взяла его лицо в ладони и посмотрела в глаза долгим внимательным взглядом.

– Иногда я не знаю, что о тебе думать, Пасеваллес. Правда не знаю. Ты настоящий дар. – Она отпустила его. – Но я не могу остаться. Королева ждет, что я присоединюсь к ней сегодня днем, и мне пришлось пойти на ужасную ложь, чтобы выкроить даже это время. – Она села и оглядела спальню. – Как странно быть так близко ко всем и так далеко!

– Вы действительно должны уйти?

– Да, обязательно. – Она поставила ноги на пол. – Почему за окном такая жара, а каменные плиты холодны как лед?

– В комнате толстые стены, – ответил Пасеваллес. – Когда-то она была частью дымохода камина, в те времена имелась только эта часть резиденции, но много лет назад дымоход наглухо заделали. Вот почему здесь можно говорить свободно – даже если в соседней комнате кто-то есть, он ничего не услышит.

– Уединенное, тихое и практически неиспользуемое место. Как умно ты поступил, когда его нашел.

Он пожал плечами:

– Когда я только появился в замке, мне нравилось по нему бродить и открывать все новые и новые части его истории. Я уже давно сделал эту комнату своим секретом – и у меня единственный ключ от нее. В замке столько помещений, что даже в те дни, когда прибывает множество гостей, сюда никто не заглядывает. Даже горничные не заходят. – Он сел, чтобы лучше видеть, как она одевается. – Мне необходимо место, где я могу проводить время в одиночестве, в особенности сейчас, когда я выполняю еще и обязанности графа Эолейра.

– И больше ты здесь ничем не занимаешься? – спросила она, приподнимая ногу, чтобы натянуть чулок, а он насладился ее изящной формой. – Это действительно так, лорд Пасеваллес?

В ее кокетливой манере проскользнуло нечто более глубокое, и Пасеваллес это почувствовал – возможно, отчаяние.

– Я клянусь вам, Идела, вы первая женщина, которую я сюда привел.

– Пожалуй, я тебе поверю. – Она повернулась и проползла по кровати, чтобы его поцеловать, в одном чулке и не до конца надетой сорочке.

Ее вьющиеся волосы обрамляли лицо, словно полог над кроватью. Грудь Иделы скользнула по его телу, и их губы встретились.

– Моя свекровь будет в ярости, – сказала она. – Но я могу немного опоздать.

– Вам не следует, – сказал он, мягко отодвигая ее от себя. – Помните, один из главных недостатков Моргана состоит в том, что он постоянно опаздывает – если вообще приходит. Давайте не будем напоминать о проступках принца в его отсутствие.

Она надулась – и стала еще более привлекательной.

– Я хочу, чтобы мужчина в моей постели терял голову от страсти, а не демонстрировал здравый смысл.

– В таком случае вам нужно выбирать мужчин помоложе, моя красавица. Помните, что я уже не юноша и, боюсь, слишком практичен.

– М-м-м. – Она наклонилась к нему, чтобы поцеловать в последний раз, и он снова ощутил прикосновение ее груди к своей коже. – Ты совсем не так стар, лорд-канцлер. О! Ты снова заставил мое тело гореть, дорогой, дорогой Пасеваллес.

– А вы принесли в мою жизнь то, что в ней давно отсутствовало, – сказал он. – Но сейчас мы оба должны встать и приступить к исполнению своих обязанностей, чтобы повторять наши встречи в будущем. Осмотрительность, принцесса, осмотрительность! При королевском дворе тысячи ртов и две тысячи ушей, которые только и ждут повода посплетничать.

Она вздохнула, но села и снова принялась за поиски одежды, разбросанной по комнате в приступе страсти.

– И когда мы снова будем вместе?

– Я очень надеюсь, что скоро. У нас возникнут трудности из-за завтрашнего визита эскритора и его эскорта, но мы найдем время, я обещаю.

– Ты уж постарайся. Я религиозная женщина, но не считаю, что приезд эскритора, несмотря на то что его прислал Его Святейшество, является уважительным предлогом тебе со мной не встречаться. – Она встала и потянулась, продемонстрировав ему бледный живот, потом быстро опустила рубашку, делая вид, что смущена. – Господи! Я забыла о приличиях – в таком виде перед уважаемым лорд-канцлером!

– Вы очень красивы, ваше высочество, – сказал он совершенно искренне.

– И я твоя, – ответила Идела без малейшей насмешки.

Они любили друг друга бурно, почти яростно. Иногда в темноте ему казалось, что с ним не жена, с которой он прожил много лет, но самка из дикого леса, рычащая и царапающаяся. Потом они просто лежали рядом и тяжело дышали.

– Почему? – снова спросил он, когда смог говорить. – Скажи мне, почему?

– Я уже тебе сказала, и ты знаешь, что я права. Другого пути нет.

– Я спрашиваю тебя о другом.

– О чем тогда? – Она села. – Святая Элизия, как здесь жарко.

Он услышал, как она пробирается к своему столику, а через мгновение раздался стук кувшина о кубок – она налила себе разбавленное водой вино и сделала несколько глотков. Как странно жить в темноте! Как это все меняет. Даже знакомые звуки, которые издает жена, превращаются в маленькие тайны.

– Почему ты вышла за меня? – спросил он.

– Что? Глупый вопрос. Я стала твоей женой, потому что любила тебя и не любила никого другого – ни тогда, ни когда-либо еще.

Но что-то в ее голосе показалось ему фальшивым.

– Но если это правда, я не понимаю, почему ты так часто мной недовольна. – Он не хотел, чтобы его слова прозвучали как жалоба обиженного ребенка, но именно так и получилось. Однако сейчас, благодаря темноте, для него это уже не имело значения. – Когда мы спорили в прошлый раз, ты назвала меня «кухонным мальчишкой». Как если бы несмотря на то, что я уже тридцать лет являюсь королем, правящим рядом с тобой, я остался ребенком, которого ты должна поучать.

– Нет, нет, неправда. И несправедливо. – Он услышал, как ее босые ноги шлепают по полу, почувствовал, как слегка подалась кровать, когда она улеглась обратно. – Дело в том… что иногда я теряю терпение.

– Как могла бы потерять его с ребенком. Или с простофилей.

– Саймон, пожалуйста. Все не так. Все иначе. – Она нашла его руку в темноте и скользнула под нее, словно измученное животное, ищущее убежища. – Я так сильно тебя люблю, что иногда мне кажется, я сойду с ума, если останусь без тебя. Но случается, что ты не думаешь дальше того, что видишь, того, к чему в состоянии прикоснуться. Если кто-то говорит тебе, что у него благие намерения, ты веришь. Если кто-то не справляется, но проявляет старание, ты его никогда не наказываешь и даже не отсылаешь прочь.

– Но разве не этому учит нас Усирис? «Самых слабых из вас, самых бедных из вас я люблю больше всех».

– Но Усирис не король! Он не должен думать о безопасности мира. Он сын рыбака.

– Как я.

– Клянусь Святым Деревом, Саймон, ты опять? Мы же говорим о важных вещах.

– А ты хочешь сказать, что души людей, которые Усирис пытается спасти, не важны?

Она отодвинулась от него.

– Ты нарочно вредничаешь, потому что все еще на меня сердишься?

– О, так теперь я сердитый?

– Сейчас – да.

Он прикусил язык, чтобы не произнести обидные слова, и довольно долго они молча лежали рядом.

– Я боюсь, Мири, – наконец сказал он. – Я не сержусь, мне страшно.

На этот раз ответ его жены прозвучал тихо и был осторожным.

– Что ты имеешь в виду? Чего боишься?

– Всего. Что я глупец, который из-за слепой случайности стал королем. Или еще того хуже, мне было предназначено взойти на трон, но я разочаровал судьбу.

Некоторое время Мириамель ничего не отвечала. Темнота казалась густой, как патока, и скрывала все вокруг.

– Мири? – наконец не выдержал он.

– Я сама боюсь разочаровать наш народ, – тихо заговорила она. – Только плохой правитель не боится. Но не это мой главный страх. И я уже видела, как худшее сбывается.

Саймон понял и теперь в свою очередь долго хранил молчание.

– Я тоже по нему скучаю, – наконец признался он.

– Каждый день, – ответила ему Мири. – Но самое странное то, что я скучаю по нему по-разному. Я скучаю по умершему умному молодому человеку, но также по ребенку, херувиму на толстых ножках, который хватал мою коробку с шитьем и, смеясь, сидел среди булавок и иголок. Я скучаю по мальчишке, мечтавшему стрелять из лука, а потом плакавшему по подстреленной птице. Я скучаю по всем Джонам Джошуа сразу. Как такое может быть?

– Смерть – это пятно, – сказал Саймон. – Она проникает повсюду и отравляет все.

– Да защитит меня Эйдон, я знаю, что так и есть! Воспоминания и все, что от него осталось. Я даже не могу долго смотреть на вещи Джона Джошуа – они для меня предметы, которыми он никогда больше не сможет пользоваться. – Она коротко и горько рассмеялась. – Быть может, именно поэтому я плохо отношусь к Иделе. Она для меня нечто, принадлежавшее Джону Джошуа, но живущее с нами.

Саймон немного подумал.

– Доктор Моргенес однажды сказал мне, что в старом Канде убивали жен и любовниц короля после его смерти, чтобы они сопровождали его в следующей жизни.

– Дорогой Саймон, – сказала она. – Я напишу в своем завещании, чтобы тебя не убивали, когда я умру.

Он улыбнулся, но она не могла увидеть этого в темноте, и Саймон потянулся, снова нашел ее руку и сжал.

– А я напишу такие же слова в моем, дорогая Мири. Но ты можешь прыгнуть в мою могилу, если пожелаешь.

Мири захихикала.

– Какие мы ужасные, – сказала она. – А что, если бог нас слышит?

– Бог всегда слышит. Но он нас создал и знает, на что мы способны. Вероятно, это Первое Правило бога – пусть ничто не сможет тебя шокировать.

– Я только что солгала тебе, Саймон, – заговорила после небольшой паузы Мири. – Но я не хотела. Я не просто боюсь разочаровать мой народ. Я боюсь за Моргана. Мне не нравится, что он отправился в дикие земли. И я сержусь из-за того, что не в силах его защитить.

– Однако мы выжили в этих землях, когда были в таком же возрасте, – заметил он. – И в более опасные дни. И что бы ты теперь обо мне ни думала, я бы вырос куда более глупым, если бы не провел тот год в жестоких сражениях за свою жизнь и не увидел множество необычных вещей. Я получил трудные уроки, но они пошли мне на пользу.

– Я знаю. И, видит бог, Моргану необходим опыт, помимо умения делать долги и бегать за девчонками из таверны. Но ты же знаешь, что тебе сопутствовала удача, а у Моргана ее может не быть. О, муж мой, я не перенесу, если с ним что-то случится! Я не думаю, что смогу жить дальше, если мы потеряем его, как Джона Джошуа.

– Я должен тебе сказать, что это богохульство, – после короткой паузы заметил Саймон. – На самом деле мы никого не теряли, душа Джона Джошуа смотрит на нас с небес, и я верю, что мы с ним еще встретимся. Но целая жизнь слишком большой срок, чтобы ждать воссоединения.

– Слишком долгий. Невозможно долгий.

И вновь они замолчали, во всяком случае, по большей части.

– Ты плачешь? – наконец спросил Саймон.

– Немного. Я плачу, когда думаю о нем. И ничего не могу с собой поделать.

Саймон вздохнул. У него возникло ощущение, что он может сказать нечто настолько важное, что это все изменит, словно волшебное слово из старой сказки, но также и совершенно обычное, вроде пожелания доброго дня.

– Я не хочу тебя потерять, Мириамель. И это еще одна причина моего беспокойства.

– Мир – это страшное место, муж мой. – Он почти слышал, как она вытирает глаза, восстанавливая безмятежное лицо королевы, которое она показывала всем при дворе и обычно даже близким друзьям. – Помнишь, как мы представляли, что, когда мы найдем друг друга, когда Король Бурь будет повержен, с нами больше не случится ничего плохого? Однако вокруг нас продолжаются войны и убийства, болезни и смерти, а опасность грозит всему, что мы любим. Однако именно мы должны продолжать, что бы нам ни угрожало. Мы Верховные королева и король, и у нас нет выбора. Мы должны быть отважными.

– Мне не нравятся эти слова, – сказал Саймон. – Мы должны быть отважными. Всякий раз, когда я их слышу, мне кажется, должно случиться что-то плохое.

– Мы можем иметь лишь то, что имеем, и знать только то, что знаем, – сказала Мири. – Иди сюда, Саймон, обними меня и позволь мне обнять тебя.

Им ничего не удалось решить. Ничто не будет решено, пока все не закончится и они не окажутся вместе в безопасности. Быть может, так попросту не бывает по эту сторону могилы. Но сражение завершилось, во всяком случае, на данный момент, и они приникли друг к другу в темноте.

«Иногда, – подумал Саймон, – это единственное, что мы можем сделать».

Лорд-камергер Джеремия и его помощники трудились точно пчелы в период весеннего цветения, и тронный зал стал почти неузнаваемым. Огромные знамена развевались между древними вымпелами, бело-золотой полог установили с внутренней стороны входной двери, чтобы выбранный Ликтором представитель мог подойти к столу во всем великолепии санцелланских эйдонитов.

Когда Мириамель нашла своего мужа, он беседовал с Джеремией, который возбужденно описывал приготовления: чистка лучшего серебра для вечернего официального обеда, ароматические травы в чашах для мытья рук и специальное меню, которое готовилось прямо сейчас, где главным блюдом станет огромный пирог с миногами, сделанный в форме Хейхолта.

– Немного странное послание, – сказала Мириамель, когда друг детства короля принялся расхваливать озеро Кинслаг на пироге, заполненное соусами и крошечными лодочками из раковин устриц. – Мы предлагаем Матери Церкви нас проглотить?

Лорд-камергер смутился. Саймон рассмеялся, хотя и пытался сдержаться.

– Не нужно быть такой жестокой, жена. Все выглядит просто превосходно, Джеремия. Эскритор Ауксис будет впечатлен оказанной ему честью.

– Я надеюсь. – Джеремия бросил на Мириамель взгляд, в котором промелькнул вызов. – Мы хотели показать наше уважение Церкви, а не только эскритору, хотя он знаменитый и благочестивый человек. – И Джеремия демонстративно сделал знак Дерева. – Нам повезло, что Святейший отец послал к нам его.

Теперь уже королева постаралась не состроить гримасу. Джеремия отличался исключительным благочестием, сама Мириамель считала себя набожной, но его пыл всегда вызывал у нее неприятное ощущение. Что до эскритора Ауксиса, Джеремия не ошибся, когда назвал его знаменитым – многие считали, что, несмотря на свою относительную молодость, он почти наверняка станет новым Ликтором, однако уверенности относительно глубины его веры у королевы не было. Экскритор прославился своей жесткостью и деспотизмом, которые заметно превосходили его набожность.

Когда лорд-камергер ушел, чтобы проследить за подготовкой, Мириамель взяла мужа за руку.

– Будем входить?

– Наверное. – Теперь, когда возбужденный Джеремия удалился, король заметно сник. – Я ведь тебе говорил, что не одобряю подобные вещи?

– По меньшей мере дюжину раз. И, если хочешь, можешь повторить еще, но только не при посланце Ликтора. Мы договорились?

Саймон вздохнул:

– Да, ваше величество.

– Только не играй в кухонного мальчишку, которого отругали, Сеоман Снежная Прядь. Я слишком хорошо тебя знаю. Ты получаешь то, что хочешь, гораздо чаще, чем заслуживаешь. Покажи мне, для разнообразия, что я выиграла жребий.

– Но мы не тянули жребий. Это было бы нечестно. Ты просто сказала мне, что мы будем делать.

Она подошла к нему поближе.

– Но ты же знаешь, что я права. Ну, так мы входим?

Он проворчал что-то невнятное, и Мириамель решила принять это за согласие.

Королеве пришлось признать, что Джеремия и множество его помощников сделали все превосходно. Огромный зал не выглядел таким чистым уже многие годы, быть может, с тех пор, как королева Инавен вместе с юным принцем Хью посетила их с визитом более десяти лет назад.

«Как быстро течет время, – подумала она. – Нет ничего ценнее во всем мире – ни золото, ни драгоценные камни, ни даже сама любовь. И как же оно легко проскальзывает у нас между пальцами! – Неожиданно ей в голову пришла необычная мысль. – А как обстоят дела у ситхи? Или у вечного ужаса, Королевы Утук’ку? Что значит время для тех, у кого его так много? Ползет ли оно мимо и каждое мгновение кажется ужасным, как было со мной в детстве? Как во время бесконечных летних дней в Мермунде, когда я могла лишь молчать и заниматься шитьем?»

На самом деле сегодня воздух был таким же жарким и неподвижным, как в те давно прошедшие дни.

«Как себя чувствует тот, кто живет вечно?»

Но стоило ей об этом подумать, как она увидела огромный полог с изумительно нарисованными на нем золотыми Деревьями Матери Церкви, ей стало стыдно за свой вопрос, и она отругала себя за черную неблагодарность. Разве Небеса не являются тем вечным днем, что бог и Усирис обещали в качестве дара всем?

– Может быть, нам стоит подойти и сесть, – сказал Саймон, – и тогда все поймут, что можно начинать.

– Нельзя начинать, пока не появится эскритор, – напомнила ему Мириамель. – Но я не против присесть. День очень жаркий, а платье ужасно тяжелое.

* * *

Это решение оказалось правильным, потому что после того, как эскритор покинул монастырь Святого Сутрина в городе, о чем сообщил им Джеремия, когда посланец архиепископа поставил его в известность, процессия по улицам города к замку двигалась довольно долго, ведь скорость определялась самыми медленными священниками, часть которых были очень старыми. Однако ни один из них не согласился упустить такой шанс, более того, на улицах собралось множество высокопоставленных лиц для встречи эскритора, как и во время единственного визита Ликтора, прибывшего в Хейхолт, чтобы провести похороны Джона Джошуа.

Мириамель решила, что не позволит мрачным воспоминаниям ее отвлечь. Это был не просто государственный визит одного из принцев Санцеллан Эйдонитиса. Ей предстояла серьезная работа, следовало заключить ряд договоров, и она хотела, чтобы ее разум сохранял остроту. Она кивнула высокопоставленным представителям Эркинланда, которые здесь собрались: Верховный констебль Осрик, неизменный граф Роусон, Феран, маршал замка, и дюжины других придворных в своих лучших одеждах. Королева практически не сомневалась, что Церковь не одобряет, когда кто-то выставляет напоказ богатство, но хорошо знала, что сам Ауксис имел слабость к роскошным одеяниям.

Наконец процессия с Ауксисом и архиепископом Эрчестера Джервисом во главе добралась до тронного зала. Мириамель и Саймон спустились со ступеней тронов, чтобы приветствовать важных гостей. После благословения толпа получила возможность увидеть одновременно своих монархов и представителей Ликтора, после чего эскритор и его эскорт из монастыря Святого Сутрина проследовали в тронный зал, где начался официальный визит и переговоры.

Эскритор Ауксис невероятно удивился, когда ему сообщил об этом лорд Пасеваллес, выполнявший функции Мастера Престола в отсутствие графа Эолейра.

– Переговоры? – Ауксис, который выглядел скорее раздраженным, чем удивленным, повернулся к королю и королеве. – А какие у нас могут быть переговоры, ваши величества? Я прибыл от имени Его Святейшества, Ликтора Видиана.

Мириамель много лет не видела эскритора, хотя издалека следила за его возвышением в церкви. Он заметно постарел, как и следовало ожидать, но сохранил впечатляющую внешность, дерзкий нос, волевой подбородок, густые брови и высокий рост – все это делало его больше похожим на короля-воина, чем на священнослужителя. Она не могла не признать, что в своих тяжелых золотых одеяниях он выглядел серьезной фигурой.

Она не видела необходимости в объяснениях, во всяком случае, пока, лишь протянула ему руку, чтобы он ее поцеловал, и с удовлетворением отметила, что Саймон не забыл сделать то же самое – эскритору не мешало напомнить, что он стоит перед Верховным Престолом всего Светлого Арда, а не перед обычными правителями. Когда Ауксис сел и предварительные церемонии завершились, Мириамель сжала руку Саймона, давая ему понять, что намерена произнести речь.

– Мы знаем, почему вы здесь, ваше высокопреосвященство, – сказала она, – и надеемся, что сумеем найти способ помочь нашему любимому Святому Отцу, Ликтору.

– Его Святейшество выражает вам благодарность за то, что вы нашли время принять его скромного слугу и посланца.

Мириамель в комическом недоумении едва не начала озираться по сторонам в поисках слуги – никто никогда не принял бы эскритора Ауксиса за слугу, тем более за скромного, но не позволила себе такой вольности. Именно за подобные вещи она в прошлом ругала Саймона. Что же в Ауксисе вызывало в ней такую детскую неприязнь?

– У всех нас общие интересы, ваше высокопреосвященство, – сказала она, – у вас, Его Святейшества, у моего мужа и меня. Мы хотим мира для нашего народа.

После традиционного вступления Ауксис решил, что он снова владеет ситуацией. Он кивнул и начал подробное описание нынешнего состояния дел в Наббане, и хотя по большей части оно основывалось на фактах, упор делался на грехи Дома Ингадариса и попытки санцелланских эйдонитов найти решение. Тот факт, что Его Святейшество стал Ликтором во многом благодаря графу Далло, одному из главных виновников возникших проблем, отсутствовал в анализе эскритора, впрочем, Мириамель и не надеялась это услышать.

Доводы и контрдоводы заняли почти час, они приводились в чрезвычайно вежливых выражениях, приличествовавших встрече между Матерью Церковью и Верховным Престолом, но Мириамель заметила, что эскритор Ауксис разочарован. Он рассчитывал, что король и королева сразу согласятся на просьбу Ликтора присутствовать на свадьбе Друсиса и Турии Ингадарис, и был неприятно поражен, что ему предстоят серьезные переговоры.

– Прошу прощения у ваших величеств, – наконец сказал он, – но мы говорим уже полдня, а я так и не понял, какой ответ вы дадите Его Святейшеству на его совет.

– Если под «советом» вы имеете в виду просьбу Святейшего Отца дать благословение браку присутствием Верховного Престола на свадьбе, ответ – да. – Мириамель улыбнулась, и эскритор с облегчением улыбнулся в ответ. Он действительно становился привлекательным мужчиной, когда находился в хорошем настроении, отметила Мириамель. – Весьма вероятно, что Верховный Престол будет присутствовать на свадьбе и постарается добиться мира между враждующими сторонами.

– Я с радостью это слышу, ваши величества, – сказал Ауксис и развел руки в стороны, словно для благословения. – И могу вас заверить, что наш Святейший Отец, Ликтор Видиан, также будет доволен.

– Превосходно. – Мириамель сжала руку Саймона под столом, давая ему знать, что время пришло.

Он едва слышно фыркнул.

– Ты всегда думаешь, что я что-нибудь скажу и все испорчу, – прошептал он.

– Ш-ш ш, муж, – едва слышно ответила она, – рыба уже почти попала в наши сети. – И уже громче сказала: – Высокий Престол даст формальное согласие прибыть на свадьбу, как только Его Святейшество сделает нам несколько незначительных одолжений, которые чрезвычайно нас порадуют.

Тихий шепот и поскрипывание перьев по пергаменту внезапно стихли.

– Вы предлагаете Его Святейшеству… заключить сделку? – сказал Ауксис, и его слова прозвучали так, как их обычно произносят в темных переулках.

Все взгляды переместились с его побледневшего напряженного лица на королеву.

– Конечно нет, – сказала Мириамель. – Благословенный патриарх снизошел до нас и дал рекомендацию – его совет, как вы столь аккуратно сформулировали, – и мы его самым тщательным образом обдумали. Раз уж у нас появилась такая замечательная возможность, благодаря тому, что он проявил щедрость, прислав к нам столь высокопоставленного представителя Церкви, как вы, у нас есть совет, который мы хотим дать, со всем возможным уважением.

Сидевший рядом с ней Саймон изо всех сил старался подавить смех, но у него получилось не очень хорошо. Мириамель снова сжала его руку, на этот раз сильнее.

– Я знаю, знаю, – ответил он так, что его услышала только она.

Ауксис, в свою очередь, сдерживался с трудом. Он наклонился и что-то прошептал своим помощникам, а когда снова повернулся к королю и королеве, на его лице застыло выражение вежливого интереса.

– Я буду счастлив выслушать совет Верховных короля и королевы для Его Святейшества.

Улыбка Мириамель стала чуть более напряженной.

– Очень хорошо. Верховные королева и король обращают внимание на то, что уже давно не было нового эскритора с севера. Последние трое – из Наббана, Пердруина или с островов. Вне всякого сомнения, Его Святейшество не захочет, чтобы северная паства думала, будто санцелланские эйдониты их забыли.

– О, я понимаю, – сказал Ауксис. – И кого бы вы предложили в качестве Благословенного Отца?

– А как относительно архиепископа Джервиса? – предложил Саймон, слишком быстро на взгляд Мириамель.

Она закрыла глаза, произнесла короткую молитву и умиротворяюще улыбнулась.

– Да, как насчет Джервиса? Ликтор не мог бы ввести в синод человека, к которому мы относились бы лучше. Он человек огромных знаний и высоких идеалов.

Архиепископ Джервис, которого слова королевы застали врасплох, сидел разинув рот, словно узрел божественное чудо.

Ауксис приподнял бровь, давая понять, что происходящее его позабавило.

– Ну, конечно, архиепископ пользуется большим уважением Его Святейшества…

– Хорошо, – вмешался Саймон. – Тогда вопрос решен.

Золотая мантия эскритора была той частью соглашения, которая больше всего нравилась ее мужу королю.

Ауксис, очевидно, сообразил, что выдвижение одного северного архиепископа в синод будет не такой уже большой жертвой. Его поза стала заметно менее напряженной, и он даже улыбнулся и кивнул Джервису, который все еще выглядел растерянным.

«Но из этого следует, – подумала Мириамель, – что положение в Наббане гораздо серьезнее, чем мы думали. Видиан никому бы не позволил диктовать условия, даже нам, если бы так сильно не нуждался в помощи».

Все у нее внутри похолодело, но она уже приняла решение и не могла отступить.

– Итак, – начал Ауксис таким тоном, словно собирался произнести заключительную речь, – если мы услышали и удовлетворили все желания наших почитаемых Верховных монархов…

– Однако у нас есть еще кое-какие советы, ваше высокопреосвященство.

Эскритор повернулся к Мириамель, и на этот раз в его глазах появилась тревога.

– Конечно, ваше величество, простите меня за поспешность.

– Что до самого визита, – продолжала Мириамель, – то, если мир между враждебно настроенными сторонами будет нарушен, сам Ликтор должен стать участником мирных переговоров, показать, что в равной мере позитивно относится к обеим сторонам, и обещать оказывать одинаковую помощь благородным домам Наббана во всех вопросах, связанных с Церковью. – Ликторы Наббана столетиями использовали свое высокое положение, выступая за тот или иной Дом, что сделало их место источником огромных состояний. – Верховный Престол, естественно, будет рядом и поддержит силой, если потребуется, обещание Святейшего Отца.

Уголок рта эскритора дрогнул. Он едва не улыбнулся.

– О, это исключительно благородно, ваши величества. Я не могу говорить с полнейшей уверенностью, но думаю, что Его Святейшество даст согласие на ваше предложение.

Значит, Ауксис полагал, что все в Наббане останется без изменений, если не считать того, что Верховный Престол примет участие в мирных переговорах.

«Ну, это мы еще посмотрим», – подумала Мириамель.

– Соглашение будет напечатано в виде открытого документа, прочитано и вывешено для ознакомления во всех церквях по всему Наббану, – сказала королева вслух.

Это вновь вызвало неудовольствие у эскритора, но теперь он лучше скрывал свои чувства.

– Конечно, конечно, ваше величество, я не вижу к тому никаких препятствий. А теперь, я надеюсь, мы можем начать планировать визит ваших величеств.

– Превосходно, – сказала Мириамель. – Мы будем счастливы начать планировать присутствие Верховного Престола на свадьбе – и наше участие в решении других проблем Наббана, конечно, – как только у нас появятся свидетельства того, что Святейший Отец согласился принять наши королевские советы.

Ее слова ударили в Ауксиса, словно молния. Впервые его речь перестала быть плавной. И вновь в зале наступила тишина.

– Но ваши величества! Я… – Он заставил себя немного успокоиться. – Ваши величества, несомненно, я вас неправильно понял. Путешествие в Наббан занимает две недели, даже на самом быстром корабле. Свадьба состоится через месяц с небольшим. Как я могу доставить вам согласие Ликтора вовремя, чтобы вы успели прибыть на свадьбу?

– Я не сомневаюсь, что Святейший Отец не мог отправить своего посланца, не предоставив ему необходимых полномочий, – снисходительно сказала королева. – Но если подобные вопросы находятся вне сферы ваших возможностей, мы отнесемся к этому с пониманием и будем терпеливо ждать ответа Ликтора. И если мы не успеем в Наббан к свадьбе, то сможем прибыть туда позже и помочь примирить враждующие стороны.

Впервые за все время Ауксису стало не по себе, более того, он выглядел потерянным. Мириамель не смогла отказать себе почти в детском удовлетворении, когда смотрела на привлекательного, могущественного человека, оказавшегося в полнейшем замешательстве.

– Я не знаю, что сказать, ваши величества. Должен признать, что Его Святейшество очень сильно нуждается в присутствии вас обоих в Наббане – я уверен, что и вы заинтересованы в сохранении мира в крупнейшем вашем вассале, – но речь идет о ближайших сроках.

– Нас обоих? – Мириамель сделала вид, что удивлена. – Что вы хотите сказать? – Она изобразила задумчивость. – О, теперь я понимаю. Очевидно, произошло недопонимание. Использование королевского «мы» часто сбивает с толку. Мы не можем оба посетить Наббан даже после того, как все вопросы, связанные с нашими советами, будут решены. Как правители, мы уже и без того слишком долго отсутствовали в Эркинланде, и особенно в Хейхолте. Лишь я смогу отправиться в Наббан. Король Сеоман останется здесь.

– Все так, – сказал Саймон и, хотя он долго возражал против такого варианта, сейчас никак этого не показал. – И могу вам сказать, что, если вы намерены оспорить данное решение, советую вам поберечь дыхание, эскритор.

Ауксис лишь молча смотрел на них. Его помощники шептались между собой – казалось, будто свежий ветер шелестит в высокой траве.

– Итак, если вы хотите передать Его Святейшеству Ликтору наши предложения, ваше высокопреосвященство, пожалуйста, поспешите, – сказала Мириамель. – Как вы сами сказали, времени у нас нет.

Она встала, а за ней, с некоторым опозданием, поднялся Саймон. Придворные склонили головы. Даже пребывавший в смятении Ауксис опустил подбородок к груди, хотя в данном случае это выглядело так, словно он молился о терпении.

На сей раз Мириамель радовалась, что оделась в полном соответствии со своим положением. Ее платье шуршало и шелестело, а драгоценности звенели так, что она ощутила невероятное удовлетворение, когда выходила из тронного зала.

Глава 48. Маленькие лодки

Морган старался не отставать от факелов ситхи, но как только спустилась ночь, лес ожил, пытаясь смутить и посмеяться над ним. Поднялся ветер, деревья хлестали его ветвями и пытались схватить сучковатыми пальцами. Иногда ему казалось, что он уже почти видит лица, возникающие на их коре в мерцающем пламени факелов, разгневанные лица, желавшие, чтобы он покинул лес или умер. Тихие недавние сумерки сменились хором ночных звуков, воплями, трелями и топотом тысяч маленьких существ. И хотя сначала Морган изо всех сил старался запомнить направление, в котором они двигались, ситхи сворачивали в разные стороны так часто, ни разу не воспользовавшись даже звериными тропами или какими-то вехами, что он быстро прекратил свои бесплодные попытки.

– Как ты думаешь, куда они нас ведут? – спросил он час спустя.

Эолейр лишь покачал головой.

– Скоро узнаем, – ответил он. – Ситхи неохотно делятся своими секретами, в особенности когда речь идет о том, где они живут. Вам бы стоило спросить у своего деда, как ему довелось перейти из зимы в лето, чтобы добраться до их поселения.

Слова Эолейра показались Моргану бессмысленными, как и большинство историй, которые ему рассказывал дед о ситхи.

Они продолжали идти через лес, следуя за окутанными тенями фигурами, которые ни разу не остановились, и, казалось, так хорошо знали дорогу, словно шли днем по улицам родного города. У Моргана возникло ощущение, что он погрузился в глубокий сон где-то между полуднем и этим моментом и все происходящее – это лишь история, рассказанная ему окутанным дремотой разумом.

В детстве Морган представлял ситхи по рассказам дедушки и бабушки и всегда думал, что они практически иллюзорны, похожи на призраков, что способны появляться и исчезать в лучах лунного света или материализоваться возле постели, чтобы выполнить твое желание. Позднее он начал понимать, что это живые существа, но его детские фантазии продолжали таиться в глубинах сознания. И ему никогда не приходило в голову, что они могут оказаться такими реальными, обладать настоящими телами и носить одежду, что у них жесткие лица и внимательные, пытливые глаза.

Периодически он слышал обрывки песен или видел, как кто-то из них перепрыгивает через препятствие с изяществом оленя, и они вновь становились носителями магии. Но когда он споткнулся, из темноты протянулись руки, которые помешали ему упасть, и их прикосновение было жестким и равнодушным, не как у родителя, оберегающего ребенка, а стража, ведущего пленника к месту заключения.

По мере того как путешествие продолжалось, беспокойство Моргана росло, а потом появился гнев. Неужели они с Эолейром из посланцев превратились в пленников?

В какой-то момент, когда луч лунного света пробился сквозь кроны деревьев, Морган оглянулся и увидел Танахайю, которую несли на носилках. В коротком проблеске голубого света ее лицо оставалось таким же бледным и застывшим в неподвижности мрамора, и тогда он подумал, что их марш больше похож на похоронную процессию. Что будет с Морганом и графом, если она умрет? Обвинят ли их фейри в том, что с ней случилось?

«Будь отважным, – напомнил он себе. – Ты принц. А если будешь трусить, тогда кто ты такой?»

* * *

И хотя они продолжали идти по извивающимся, невидимым Моргану тропам, он чувствовал, что они постоянно поднимаются в гору: его усталые ноги слушались его с огромным трудом, и теперь он чаще сквозь листву видел небо, на черном бархате которого блистала радовавшая душу россыпь звезд.

Подъем привел их к спиральной тропинке, уходившей вверх по склону большой горы. Морган слышал шум бегущего где-то рядом ручья, иногда они подходили к нему довольно близко, порой удалялись от него, и он едва различал его журчащую музыку. Однажды ему пришлось перепрыгнуть через водяной поток, и вновь из темноты к нему протянулись руки и уберегли от падения.

Наконец лес поредел, и Морган уже видел зазубренную вершину горы, нависавшую над ними и частично скрывавшую звезды. Они вновь пересекли ручей, потом еще раз, и внезапно факелы идущих впереди ситхи одновременно погасли, оставив их в полнейшей темноте. Удивленный Эолейр остановился, но Морган понял это только после того, как наткнулся на него сзади.

– Идите вперед, но только осторожно, – сказал рыжий вожак ситхи Иджа’аро, когда они сумели распутаться. – Мы входим внутрь горы через расселину в скале.

Морган положил руку на спину Эолейра и последовал за ним в кромешной темноте. Кто-то протянул руку и повел их дальше; Морган ощущал руки на каждом плече, потом третья мягко наклонила его голову. Это так напугало принца, что он попытался вырваться, но в результате лишь стукнулся о невидимый камень.

– Ты навредишь себе – у туннеля очень низкий потолок. Разреши нам тебе помочь.

Голос показался Моргану не таким суровым, как голос Иджа’аро, и он позволил вести себя дальше, хотя темнота обескураживала: ведь каждый следующий шаг мог привести к падению в пропасть. Ему оставалось лишь продолжать идти вперед и доверять легким касаниям рук сопровождавшего его ситхи.

Через несколько мгновений Эолейр тихонько вскрикнул. Морган почувствовал тревогу и удивление – ему показалось, что в восклицании графа он уловил радость. Еще два неуверенных шага, принц вышел из темноты и увидел тысячи ослепительных звезд, горевших на небе, точно свечи в церкви, которая была величественнее любого собора, построенного людьми. Морган замер на месте, не в силах справиться с потрясением. Не только небо яростно сверкало у них над головами, но и более скромный свет горел по всей узкой, окруженной со всех сторон долине – дюжины и дюжины костров.

Морган не мог оторвать глаз от поразительного зрелища, одновременно пытаясь понять, что все это значит. Каким-то образом они поднялись наверх через расселину или туннель и попали в маленькую долину на вершине огромной горы, которую он видел снизу. По мере того как его глаза приспосабливались к освещению и сияние звезд бледнело, он сумел разглядеть множество ситхи в долине. Многие были в такой же простой одежде, как те, что входили в отряд охотников Иджа’аро, другие – одеты в мерцающие ткани, трепетавшие даже в таком тихом месте, точно паруса идущих под ветром кораблей.

Несколько ситхи повернулось, чтобы взглянуть на вновь прибывших, но никто не выглядел встревоженным или обеспокоенным: их большие глаза остановились на Моргане и графе и тут же обратились к другим вещам. Принц смотрел на них, и его сердце билось быстро и уверенно, на место страха пришло удивление. Он слышал диковинную тихую музыку, звучавшую сразу из нескольких мест в долине, свирели и поющие голоса, чуть дальше, на склонах танцевало несколько ситхи, изящных, словно птицы в полете. И по мере того как музыка и движение вокруг набирали силу точно цветы на деревьях, к нему вернулись волшебные сказки из детства, и он уже легко мог бы поверить, что ситхи по силам увести за собой обычного человека, чтобы он прожил сто лет за одну ночь.

– О да, – сказал Эолейр, но по его голосу было невозможно понять, обращается он к принцу или пространству вокруг них. – Я действительно помню. О, я помню…

Они могли бы стоять часами, удовлетворенные уже тем, что смотрят на неожиданную, дикую красоту, но внезапно перед ними появился Иджа’аро.

– Вы пойдете со мной, – сказал он. – Принца Джирики здесь нет, но… принцесса… захочет вас видеть. – Он выделил эти слова с удивившим Моргана гневным ударением.

Ситхи повел их вверх по горной тропе между кострами; и на этот раз, когда Морган или граф спотыкались, никто не пытался их поддержать. Дюжины ситхи наблюдали за ними, странно безразличные, словно кошки, пока они поднимались по склону в сторону огромного костра, горевшего в яме, выкопанной посреди насыпного, заросшего травой луга, рядом с одной из круто уходивших вверх стен. У огня сидела одинокая ситхи с белыми волосами. Ее свободные одеяния полностью скрывали тело от шеи и до самых ступней, и Морган подумал, что она, должно быть, уважаемая старейшина.

Кажется, дедушка беседовал с Первой бабушкой ситхи? Но потом она вроде бы погибла во время какого-то ужасного сражения.

Когда они подошли ближе, Морган сумел лучше разглядеть лицо ситхи и понял, что она не только намного младше, чем он думал, увидев цвет ее волос, но что она одна из самых красивых женщин, которых он когда-либо встречал.

Они уже почти подошли к костру, когда она наконец на них посмотрела. Мимолетная, едва заметная улыбка тронула уголки ее губ, и в огромных широко раскрытых глазах вспыхнул свет. Ее сияющая кожа, казалось, была того же оттенка, что и пламя, словно она и огонь являлись единым целым.

– Итак, – сказала она. – У меня было предчувствие.

– Адиту, я нашел их на опушке леса, – сказал Иджа’аро, и его голос сейчас звучал совсем по-другому. Моргану показалось, что он извиняется. – Они принесли Ти-туно. Мы действительно слышали зов рога.

Когда она улыбнулась снова, Морган уже не знал, хочет он жениться на ней прямо сейчас или приползти в ее объятия, чтобы она укачала его и он уснул.

– Да. Я знала, что это Ти-туно, – сказала она. – Я никогда не забуду, как слышала его зов в последний раз, перед Асу’а. – Она улыбнулась. – Граф Эолейр, мое сердце переполняет радость от встречи с тобой. Мы так давно не виделись!

– Леди Адиту. – У Моргана возникло ощущение, что Эолейр сейчас заплачет. – Мне кажется, для меня прошло гораздо больше времени. Вы совсем не изменились.

Она снова улыбнулась.

– О нет, это не так, в чем ты скоро убедишься. Тем не менее красивые мальчики становятся прославленными мужчинами – я бы узнала тебя везде. Подойди и присядь. Кстати, о красивых мальчиках, кто этот юноша? Мне кажется, я его знаю, но я бы хотела, чтобы мне сказали.

Морган сообразил, что стоит разинув рот, который не делает ничего полезного.

– Я принц Морган, – сказал он, но эти слова показались ему неуместными и невежливыми. – Миледи Адиту, принцесса, я передаю вам привет от моих дедушки и бабушки.

– Да, – сказала она, словно он задал вопрос. – О да. Во времена печали хорошо снова увидеть лица старых друзей, пусть и разделенных несколькими поколениями.

Морган продолжал смотреть на Адиту. Он знал, что так поступать не следует, но в данный момент не мог заставить себя отвести взгляд.

– Нам нужно многое обсудить, – начал Эолейр, но Адиту подняла руку, чтобы его прервать.

– Не сейчас, старый друг. Вам пришлось проделать немалый путь, и вы шли путями ситхи, что утомляет еще сильнее. – Она повернулась к Иджа’аро, который молча стоял рядом. – Что с Танахайей?

Узкое лицо Иджа’аро оставалось мрачным.

– Она очень больна. Судхода’я говорят, что ее отравили. Сейчас она с целителями.

– Сообщи мне, как только будут новости. – Адиту повернулась к графу: – А теперь вам обоим нужно поспать. Мой брат вернется утром, и все, что нужно сказать, будет сказано завтра. Эолейр, я так рада тебя видеть, вопреки всем вероятностям. Морган, наша встреча значит для меня больше, чем ты можешь представить.

– Идем, – сказал Иджа’аро, пока Морган все еще поражался ее свободному владению вестерлингом, пусть и с легким акцентом.

Их с Эолейром увели от костра. Морган оглянулся и увидел, что женщина по имени Адиту снова опустила подбородок к груди, глядя на пламя, словно продолжала читать старую любимую книгу, хорошо знакомую, но все еще поучительную спутницу.

Морган чувствовал себя измученным. Внезапно ему показалось, что ночь всей своей тяжестью обрушилась ему на плечи, и он с трудом переставлял ноги, следуя за Иджа’аро, который вел их вдоль долины к тому месту, где для них уже приготовили две постели из мха на деревянной раме, каждая с тонким, словно шепот, одеялом из чего-то гладкого и прохладного, что усталый разум Моргана принял за крылья мотыльков.

Они с Эолейром молчали после того, как улеглись в постели. Несмотря на то что одеяло было невероятно тонким, оно оказалось очень теплым. Морган еще некоторое время наблюдал, как звезды вращаются в небе у него над головой, колесо света, которое он так и не сумел опознать – еще одна странность удивительного дня. Он немного послушал нежные и необычные голоса ситхи, поющих в этой узкой, закрытой со всех сторон долине, а потом погрузился в глубокий сон.

Эолейру пришлось немало потрудиться, чтобы разбудить принца. Морган горько жаловался и не желал открывать глаза, словно над ним склонился жуткий демон, а не граф Над-Муллаха. Эолейр смутно помнил себя в возрасте Моргана, несколько ярких воспоминаний выделялись словно горные пики, пронзающие туман, но он сомневался, что ему позволяли спать до тех пор, пока он сам не просыпался. Его отец, старый граф, считал, что вставать с рассветом, чтобы вознести молитвы богам, это часть графского долга. А тихая, постоянно встревоженная мать Эолейра, казалось, вообще не спала.

– Пойдемте, ваше высочество. – Эолейр встряхнул Моргана сильнее. – Брат Адиту Джирики вернулся, и мы должны с ними поговорить. Солнце уже взошло. Вставайте, пожалуйста.

Морган бросил на Эолейра укоризненный взгляд, рассчитывая его пристыдить, однако тот лишь рассмеялся.

– Просыпайтесь и сядьте, ваше высочество. Я принес вам кое-что поесть.

Принц протянул руку, не открывая глаз, но заколебался, когда почувствовал, что ему положил на ладонь граф. Он открыл глаза и с подозрением уставился на то, что держал в руке.

– Что это?

– Нечто вроде хлеба. С добавлением меда. Он довольно вкусный. А чуть ниже по склону есть ручей со свежей водой.

– Значит, мы здесь, – через мгновение сказал Морган с набитым ртом, озираясь по сторонам. – У ситхи. Вот уж не думал, что так будет. Тут все такое странное!.. – Их жилище оказалось совсем не таким грандиозным, как он себе представлял.

– Прошло более тридцати лет с тех пор, как я в последний раз видел близко Миролюбивых, – сказал Эолейр. – И всякий раз они меня поражают.

Пока принц приводил себя в порядок, граф сидел на стволе упавшего дерева под лучами теплого солнца и наблюдал за жизнью в лагере ситхи. Он был заметно меньше и не таким организованным, как военный лагерь зида’я, в котором он побывал много лет назад возле Эрнисдарка. На первый взгляд здесь царил хаос, экзотические существа появлялись и уходили в маленькую долину, другие занимались тихой работой, хотя Эолейр не понимал, что именно они делают. После рассвета он обнаружил, что гора и скрытая от посторонних глаз долина находятся на большой высоте относительно Альдхорта, и тот, кто окажется у подножия горы, не сможет увидеть лагерных костров в долине ночью, потому что деревья и сама гора полностью скрывают их свет.

– Мне кажется, прошло совсем немного времени с тех пор, как мы в последний раз виделись, Эолейр из Над-Муллаха, – сказал кто-то у него за спиной.

Эолейр повернулся и увидел Джирики, стоявшего рядом на небольшом холмике. Его волосы были длинными и белыми, как у сестры, и, как она, он выглядел так, будто не постарел ни на час с их последней встречи.

– Возможно, для вас прошли дни, – ответил ему граф. – А для меня – долгая цепочка лет. Но сколько бы ни прошло времени, я рад снова вас видеть, Джирики и-са’Онсерей. Я слышал, что вы со своим отрядом вернулись еще до рассвета. И слышал, как они пели.

– Мы прошли большое расстояние, – сказал ситхи и спрыгнул вниз с легкостью оленя. Через мгновение он уже стоял рядом с Эолейром и смотрел на него, слегка нахмурившись. – Я вижу боль на твоем лице. Ты был ранен?

Эолейр улыбнулся.

– Нет – ну, да, но это случилось давно, и не рана меня беспокоит. У меня болит бедро. Так случается, когда мы, смертные, стареем – тела начинают подводить нас раньше, чем разум.

Лицо Джирики оставалось серьезным.

– Я бы хотел, чтобы это относилось ко всем представителям твоего народа, но некоторые утрачивают разум в ранней юности или вовсе рождаются без него. – Он тряхнул головой, и тонкие волосы, подхваченные утренним ветерком, на миг закрыли лицо.

Эолейр подумал, что Джирики неуловимо изменился, впрочем, перемены не коснулись внешности. Он оставался доброжелательным и вежливым, однако граф уловил легкий холод в его словах. Эолейр не мог похвастаться тем, что он понимает ситхи, и не умел читать их лица, но ему пришлось служить смертным правителям, и он не раз участвовал в спорах при самых разных дворах, в разных землях; он чувствовал, когда что-то шло не так.

– Каково состояние женщины, которую мы принесли с собой, – Танахайа, если я правильно произношу ее имя? – спросил Эолейр. – Даю тебе слово, наши смертные целители сделали все, что было в их силах. Помнишь вранна Тиамака? Так вот, он и его жена изо всех сил старались поддержать в ней жизнь.

Джирики медленно кивнул:

– Да, я понял. И мы им благодарны. Но пока трудно сказать, выживет ли она. – Он посмотрел вниз – там Морган наклонился к ручью, чтобы напиться.

Прямо у них на глазах юноша опустил красно-золотую голову в воду и тут же с криком ее поднял.

– Клянусь Деревом, какой холод! – воскликнул он.

– И это действительно внук Сеомана и Мириамель? – спросил Джирики. – Нет, не отвечай. Я уже вижу в нем их обоих, кости и дыхание. Саймон был таким неуклюжим, когда мы с ним познакомились!

– Я тоже так думал, – сказал Эолейр. – Но в нем всегда таилось нечто большее, что нельзя увидеть глазами. Как и в Мириамель. Подозреваю, что с внуком дела обстоят так же.

– Будем надеяться. – Что-то в тоне Джирики заставило Эолейра снова посмотреть на ситхи, и он попытался понять, что скрывается за безмятежным лицом с высокими скулами. – Приведи юного принца к кругу огня, когда вы будете готовы, – наконец сказал Джирики. – Нам нужно о многом поговорить. И далеко не все тебе понравится – или мне, если уж на то пошло, – но мы слишком долго ждали.

Джирики отвернулся, дав Эолейру возможность подумать над его словами и испугаться ответа.

* * *

Когда Эолейр вел Моргана вверх по склону к огненному кругу, он с удивлением обнаружил, что в широкой яме даже в это теплое и яркое утро пылает пламя. Их уже ждало несколько ситхи, в том числе Адиту, сидевшая на том же месте, словно за всю ночь даже ни разу не пошевелилась. Но сегодня она надела длинный плащ с капюшоном, всех оттенков синего цвета – от бледной голубизны неба до темного, почти фиолетового. Скромное одеяние, совершенно отличавшееся от того, что она носила в далеком прошлом, и которое Эолейр так и не смог забыть, даже после стольких лет. На самом деле, все его встречи с Адиту но-са’Онсерей сохранились в его памяти. И причина состояла не столько в ее золотой красоте, хотя она была ослепительно красива, даже с точки зрения смертного, но в легкости и живости ее духа – невесомого, словно дым и летящий пепел. И всякий раз ее присутствие дарило Эолейру поразительное умиротворение. Только после их последней встречи он понял, что Адиту, казалось, вообще не знает страха. Находиться рядом с ней, даже в самые страшные времена, было все равно что найти свет в темноте.

Когда они подошли ближе, Эолейр вспомнил ее вчерашние слова о том, что она изменилась, но, если забыть о более яркой одежде, она осталась такой же, как когда он видел ее в самом конце войны Короля Бурь. Так что же она имела в виду?

Адиту, словно услышав его мысли, повернулась к нему и улыбнулась. Она была единственной ситхи из всех, что встречал граф Над-Муллах, чья улыбка казалась ему такой же естественной и успокаивающей, как у смертных, а по сдержанным стандартам ситхи Адиту улыбалась часто и открыто. Когда они подошли к костру, Адиту встала, позволив расправиться складкам синего плаща, и Эолейр заметил, что под ним она одета так же, как прежде, оставаясь частично обнаженной, точно ребенок, совершенно не заботясь о том, насколько сильно она смущает смертных. Но ее живот, круглый и золотистый, размером с канталупу, оказался для Эолейра чем-то определенно новым.

Эолейр слегка споткнулся и страшно разозлился на себя, опасаясь, что его неловкость будет принята за немощность старости. Адиту ждала ребенка. Что это значит? И имеет ли какое-то отношение к затянувшемуся молчанию между ситхи и Хейхолтом?

К тому моменту, когда они подошли к костру, Адиту скинула плащ и надела короткую тонкую куртку, прикрывавшую тело до бедер, что позволило Эолейру смотреть на нее, не чувствуя себя неучтивым. Он взял ее руку в свои, сожалея, что не сделал этого вчера вечером, и коснулся ее губами.

– Мое сердце радо снова видеть вас, леди Адиту, – сказал он. – Или мне следует называть вас принцесса?

– Тебе не следует так меня называть, Эолейр, – ответила она мягко. – Мы не используем это слово, оно не отображает наших представлений о мире и является частью того, что огорчает Иджа’аро.

То, как она произнесла эти слова, намек на извинения за Иджа’аро, привлекло внимание Эолейра: получалось, он для нее важен. Быть может, он отец ребенка? Эолейр понял, что практически ничего не знает о том, как ситхи решают подобные проблемы. Существует ли у них брак?

– Ну, раз вы настаиваете, пусть будет Адиту и Эолейр. – Он улыбнулся – просто из-за того, что смотреть на нее после стольких лет было приятно, и ему хотелось улыбаться. – Я рад снова видеть Джирики. И рассчитывал, что он присоединится к нам.

– Ты увидишь его очень скоро. Но, как и всегда, есть вещи, которые следует сделать, мой добрый Эолейр, и определенным образом. Полагаю, ты все понимаешь?

– Я думаю, что понимаю, как и любой когда-либо живший смертный, – сказал он, зная, что говорит правду. – Большую часть мой жизни я ждал, чтобы некоторые вещи были сделаны определенным образом в каждой столице каждой страны. И, глядя назад, восхищаюсь тем, сколько церемоний сумел вытерпеть и не сойти с ума.

– Наши церемонии сильно отличаются от ваших, – начала Адиту, но тут же сама себя перебила: – О! Пожалуйста, принц Морган, я прошу у вас прощения. Граф Эолейр старый друг, и мое сердце исполнено радости от встречи с ним. Оно заставило меня забыть о вежливости! Добро пожаловать в Х’ран Го-джао, самое восточное поселение Го-джао’и.

– Го… Джоу?.. – переспросил Морган.

Эолейр подозревал, что принц повторяет незнакомое слово так медленно вовсе не потому, что оно его заинтересовало, дело было в том, что Адиту совершенно его заворожила и сбила с толку. А это означало, что у него совсем неплохо работает голова – по меньшей мере в одном аспекте.

– Го-джао’и — Маленькие Лодки, – объяснила Адиту. – Скоро ты о них узнаешь, но я вижу, что мой брат уже машет нам рукой. Пойдемте! – Она вскочила на ноги с удивительной легкостью, несмотря на живот, и Эолейр снова не сдержал улыбки. – Я думаю, ты, граф Эолейр, один из немногих людей понимаешь церемонии и разницу между теми, что совершенно пусты, и теми, которые имеют истинный смысл.

– Мне бы очень хотелось так думать, миледи.

Адиту улыбнулась:

– Как официально! Помни, мы должны избавляться от подобных вещей. В любом случае теперь, когда мой брат готов, я думаю, наступило подходящее время для встречи с нашей матерью.

– Ликимейя? – Эолейр знал, что никогда не сможет забыть энергичную мать Джирики и Адиту, хотя даже в его воспоминаниях правительница ситхи вызывала у него смущение. – Конечно. Я буду рад возможности выразить ей свое уважение.

– У тебя появится такая возможность. Принц Морган, ты пойдешь с нами. – Адиту встала между ними, взяла за руки Моргана и Эолейра и направилась в сторону Джирики, который ждал их у широкой расселины в скале на склоне горы. Когда он увидел, что они приближаются, Джирики скрылся в расселине.

– Ваше появление может их смутить, – предупредила Адиту, когда они подходили к расселине. – Вам не следует пугаться.

– Прошу прощения, леди, – сказал Эолейр, – но о ком вы говорите?

Черная трещина в скалах перед ними выглядела как вход в один из древних склепов, расположенных в восточной части Над-Муллаха и уходящих в древние времена Эрна.

Адиту не стала отвечать на его вопрос.

– Не бойтесь, – лишь повторила она.

Адиту шагнула вперед, когда они оказались возле входа, и повела их за собой внутрь. Эолейр едва успел наклонить голову, когда воздух, казалось, взорвался на тысячи безумных кусочков. Он бы вскрикнул от удивления, но вокруг метались тучи крошечных крылатых мошек, и он испугался, что они могут попасть ему в рот. Он сделал неуверенный шаг вперед, и порхающие существа последовали за ним с шипением, которое сопровождает пенящееся пиво, вытекающее из перевернутой бочки.

«Бабочки», – сообразил он после первых ошеломляющих мгновений.

Как только бабочки оказались на солнце, они взорвались множеством цветов – синий, оранжевый, красный и желтый, тысячи и тысячи порхающих ярких точек метались вокруг них в вихре мерцающих крыльев. Рядом с ним принц Морган отшатнулся и уселся на землю, глядя на сияющее облако, окружившее его, и Эолейр почти ничего больше не видел. Наконец диковинные существа начали успокаиваться и садиться на голые скалы у входа в долину, на каждое дерево и растение.

– Радуга Бриниоха! – воскликнул Эолейр.

И это было не столько ругательство, сколько описание. Сидящий на земле рядом с ним Морган испуганно глазел по сторонам, точно пьяница, перепутавший окно второго этажа и дверь.

– Заходите. – Голос Адиту теперь сопровождало эхо.

Эолейр снова двинулся вперед, стараясь не наступить на яркие пятна цвета, изящно расправившие крылышки на земле вокруг входа. Через мгновение Морган поднялся на ноги и последовал за ним, но его лицо оставалось бледным, а двигался он слишком медленно. Эолейр оглянулся и осторожно взял принца за руку, сделав вид, что он на нее опирается.

Когда он шагнул в проход и сумел поднять голову, Эолейр обнаружил, что оказался в широкой, но низкой пещере, темной, если не считать света, льющегося через отверстие в неровном каменном потолке. Все помещение было не больше, чем его спальня в любимом им Над-Муллахе, который он не посещал уже много лет и по которому вдруг мучительно затосковал. Он почувствовал, как вздрогнул Морган, но продолжал сжимать руку принца. На этот раз он и сам нуждался в поддержке.

В центре маленькой пещеры кто-то лежал, с головы до ног завернутый во что-то, напоминающее льняные бинты, которые используют похоронные священники в Эркинланде, когда готовят королей и королев для похорон. Только лицо оставалось открытым – и Эолейр узнал мать Джирики и Адиту, Ликимейю, хотя ее черты казались безжизненными, как у одной из статуй в Наббане Золотого века.

– Клянусь богами, что это? – спросил он тихим и внезапно охрипшим голосом, который ему самому показался странным. – Она мертва?

Джирики, стоявший рядом с телом матери, поднял голову. Его лицо сохраняло холодную неподвижность, на которую Эолейр обратил внимание утром.

– Нет, наша мать погрузилась в Долгий сон, но она не мертва. Однако сон продолжается уже довольно долго – вот уже несколько лет, – она не просыпается, и у нас почти не осталось надежды, что это когда-нибудь произойдет.

– Не просыпается? – Эолейр отпустил руку Моргана и встал на колени возле закутанной фигуры.

Несколько бабочек все еще оставалось на каменных стенах пещеры; другие осторожно шагали по телу Ликимейи, медленно расправляя и складывая крылья, которые вспыхивали разными цветами всякий раз, когда они оказывались в лучах попадавшего внутрь пещеры света.

Эолейр наклонился и понял, что Ликимейя завернута не в бинты, а в множество слоев каких-то блестящих белых нитей невероятной длины. Он смотрел, как бабочки разгуливают по телу спящей женщины, и ему вдруг пришла в голову странная идея – он догадался, кто соткал удивительный саван для Ликимейи.

– Что с ней случилось? – спросил Эолейр.

Джирики бросил на него быстрый взгляд, словно граф произнес нечто странное, а потом отвернулся.

– Стрела попала ей в сердце.

– Клянусь Красным глазом Мурхага! Кто это сделал?

Адиту выступила вперед, но она не отрывала взгляда от застывшего лица матери.

– Мы не знаем наверняка, но нам известно, что убийцы были смертными, – сказала она.

– Смертные? – Граф пришел в ужас. Некоторое время он смотрел в изнуренное золотое лицо Ликимейи. – Вы сказали «убийцы», – наконец снова заговорил он, – но она не умерла. Да свершится воля богов, она придет в себя и сможет назвать тех, кто ее атаковал, чтобы они понесли наказание.

– Они все равно убийцы, – сказал Джирики. Его голос оставался спокойным, но стал холодным, как каменные стены склепа. – Они убили одиннадцать наших соплеменников. Лишь наша мать и еще один ситхи смогли пережить нападение.

– О, боги, нет. – Больше Эолейр не мог смотреть в пустое лицо Ликимейи. – Нет. Расскажите, что случилось.

– Мы расскажем, но не здесь, – заверила его Адиту. – Ясира – священное место встреч – теперь принадлежит нашей матери. Мы не станем осквернять его разговорами о трусливых тварях, напавших на нее.

Когда они направились к выходу из пещеры, Эолейр заметил, что несколько бабочек залетело обратно. Сначала он ничего не подумал, но после того, как задержался на несколько мгновений, увидел, как за ними последовали другие, одна дюжина за другой.

Джирики произнес какие-то резкие слова, обращаясь к Адиту на своем музыкальном языке, и бабочки устремились в пещеру потоком, кружа над головой Эолейра, заполняя все пространство между полом и потолком. Но где принц Морган? Охваченный мрачным предчувствием, Эолейр обернулся и увидел, что принц стоит возле тела Ликимейи и с болезненным любопытством смотрит на нее – прежде граф никогда не видел на его лице такого выражения.

– Морган! Пора уходить, – позвал Эолейр.

Новые и новые бабочки возвращались в пещеру, заполнив ее сиянием и тенями своих крыльев.

Принц что-то сказал, но Эолейр не разобрал его слов.

– Что? Идите сюда! – позвал его Эолейр.

– Она пытается говорить!.. – уже громче ответил Морган.

Джирики метнулся через пещеру и опустился на корточки рядом с телом матери.

– Кролик, иди ко мне! – крикнул он. – Это правда.

Адиту поспешно присоединилась к нему.

– Она молчит с тех пор, как в нее стреляли, когда прошла первая лихорадка!

Эолейр также подошел ближе. Он видел, что лицо Ликимейи едва заметно шевелится под шелковистым саваном, словно по его поверхности пробежала дрожь сна. Адиту наклонилась очень низко и приложила ладонь к груди матери, а потом приблизила ухо к ее губам. На миг она замерла, внимательно слушая, затем выпрямилась и встала. Она прижала руки к животу, словно хотела защитить находящегося внутри ребенка, и снова заговорила с братом на своем языке.

– Вы поняли, что говорила ваша мать? – спросил у нее Эолейр.

– Я понял, – неожиданно заявил Морган, к полнейшему удивлению графа. Юноша выглядел так, словно весь мир перевернулся; его глаза были широко раскрыты, в них застыло удивление, лицо стало бледным, как пергамент. – Я сумел ее понять, клянусь! Я услышал, как звучит ее голос у меня в голове! Она сказала: «Все голоса лгут, кроме того, что шепчет. И он может украсть мир».

На лице принца застыло выражение, которого Эолейр никогда не видел раньше – недоумение и страх.

Джирики и его сестра посмотрели на Моргана, а потом друг на друга. После мучительно долгой паузы Адиту снова обратилась к графу Эолейру, и ее лицо стало необычно пустым.

– Наша мать замолчала, – заявила она. – Я не думаю, что она заговорит снова. Нам следует уйти. Мы должны обдумать много нового – а вам обоим все еще предстоит узнать, что произошло между нашими народами.

Морган едва чувствовал ноги, когда шел, впрочем, как и голову. Он вполне мог быть тлеющими хлопьями пепла, рожденного огнем, легче воздуха, дрейфующим без мысли и смысла. Голос женщины ситхи эхом звучал у него в голове, как будто она каким-то непостижимым образом говорила, находясь внутри его тела, словно ее слова сумели добраться до самого мозга его предательских костей. Он никогда не испытывал ничего подобного и не хотел, чтобы это повторилось.

Граф Эолейр и брат и сестра ситхи о чем-то тихо между собой разговаривали, и в любое другое время Морган возмутился бы, что у них появились какие-то тайны, но в эти мгновения чувствовал себя полным до краев кувшином, содержимое которого перельется через край, если в него добавить хотя бы каплю.

– Но что она могла иметь в виду? – спросил Эолейр.

– Если мы узнаем, обещаю, мы расскажем тебе все, – заверила его Адиту. – А сейчас нам нужно осмыслить это странное и неожиданное послание и поговорить с нашими людьми. – Она снова приложила ладони к животу, когда они шли через лес. – Наша мать много говорила в первые дни после нападения, когда боролась с ядовитой лихорадкой, старавшейся ее убить, но ее слова по большей части не имели смысла – воспоминания, рожденные смертельной раной и болезнью, которую она вызвала.

– Вы сказали, ядовитой. – Эолейр слегка задыхался; Морган видел, что они идут слишком быстро для графа. – Возможно, таким же ядом отравили вашу посланницу – Танахайю? Она тоже говорила про яд.

– Мы должны подумать, – ответил Джирики. – Но, боюсь, тебе предстоит узнать, что это болезненная, трудная тема.

– Так или иначе, но наша мать хранила молчание с тех пор, как ее ранили, – сказала Адиту. Слишком быстро, подумал Морган, словно она хотела избежать разговора о Танахайе, – как в тот момент, когда ты увидел ее в первый раз в Ясире. Мы должны понять, почему именно сейчас она его нарушила, а также что имела в виду – и, да, принц Морган слышал такое же странное предупреждение, что и я, хотя немного в другой форме, потому что с нами она говорила на языке зида’я – и я боюсь, что пока все это находится вне сферы нашего понимания.

– Боюсь, у меня есть и другие вопросы, – сказал Эолейр. – Вопросы, на которые мои король и королева отчаянно хотят получить ответы. Что происходило с вашим народом в последние годы? Почему вы так долго молчали?

– Пока мы не можем об этом говорить, – ответил Джирики и ничего не стал объяснять.

После странных событий, случившихся в пещере с бабочками, Адиту, Джирики и еще несколько ситхи стали быстро, почти лихорадочно готовиться к путешествию, складывая в сумки воду и еду для Моргана и Эолейра, а также одеяла и другие вещи. Собрав все необходимое, небольшой отряд – всего дюжина ситхи – отправился в путь. Моргану показалось, что они шли не менее часа, но уверенности у него не было. Более того, сейчас у него вообще ни в чем не было уверенности, за исключением того, что мир оказался куда более странным, чем он представлял, когда смотрел на тени Башни Хьелдин и видел – Морган в этом не сомневался (хотя и не хотел верить) – убийственный, беспокойный дух Красного Священника Прайрата.

«Неужели дедушка имел в виду именно это, когда говорил, что ты никогда не знаешь, попал ли ты в историю? Я в истории?» – думал Морган.

Теперь даже Альдхорт виделся Моргану другим, казался старше и более густым, чем раньше. Да и тени стали темнее, а солнечные пятна появлялись реже. Даже деревья и кусты приникали друг к другу, словно искали защиты.

Однако ситхи ничего не замечали, и ничто не мешало им идти вперед. Джирики двигался очень быстро – казалось, еще немного, и он перейдет на бег, а его сестра, несмотря на большой живот, держалась рядом с ним без заметных усилий. Но тот, кого звали Иджа’аро, шел быстрее остальных, словно спешил больше других.

У Моргана возникло ощущение, что Иджа’аро заставил бы всех идти еще быстрее, если бы мог. Впрочем, едва ли кто-то, кроме ситхи, сумел бы за ним поспевать: пока остальные спускались в небольшой каньон, а потом поднимались из него, Иджа’аро просто совершил прыжок – длиной в двенадцать шагов – и легко приземлился на другой стороне. Однако никто из ситхи не обратил ни малейшего внимания на его поразительную ловкость. Между тем смертным, принцу и стареющему графу приходилось преодолевать препятствия, которых ситхи даже не замечали.

Иджа’аро постоянно оглядывался на Адиту и ее брата. Морган не мог догадываться о чувствах ситхи, глядя на их лица, но то, как часто рыжеволосый Иджа’аро посматривал на брата и сестру, показалось принцу важным. Похоже, их связывали сложные отношения – любовь, гнев, ненависть, возможно, все три чувства сразу. Но в одном Морган не сомневался – они были сильными.

Наконец ему удалось поравняться с Адиту (или, что более вероятно, она слегка придержала шаг), но он не нашел в себе смелости задать вопрос о том, что его так занимало.

– Куда мы идем? – только и сумел спросить он, когда немного отдышался.

– К Т’сейя Го-джао, – ответила она. – Еще одна из Маленьких лодок, как мы называем наши скромные поселения. Твой дедушка видел Джао э-тинукай’и, Лодку на Океанских деревьях, наше самое большое убежище среди всех Маленьких лодок.

– Но в какую сторону? Эолейр сказал, что мы движемся на запад – примерно в том направлении, откуда пришли.

– Ну в целом так и есть.

– Но тогда солнце должно светить нам в глаза, во всяком случае, когда его можно увидеть сквозь проклятые деревья. Полдень давно миновал, а солнце уже час светит мне в спину!

Адиту еще немного сбавила шаг, чтобы они могли идти рядом.

– Х-м-м. А твой дедушка учил тебя когда-нибудь играть в «Шент»?

– Он пытался.

Если честно, эти уроки стали одним из самых разочаровывающих эпизодов в жизни Моргана. В игре участвовало огромное количество фишек с самыми разными названиями и никаких разумных правил, так ему казалось. Более того, его ужасно раздражали бессмысленные указания, вроде: «Подумай о месте, с которого ты начал» или «Следуй за ветром». Морган играл с королем Саймоном несколько раз, но победил лишь однажды, однако так и не понял, как ему это удалось, только запомнил свои бездарные попытки жульничать, которые его дед неизменно встречал смехом.

– У меня никогда не получалось, – пояснил он.

– Тут дело в разных образах мышления. Вот почему я спросила. Да, солнце светит тебе в спину. Да, мы движемся на запад. Некоторые вещи бывают более сложными, чем кажутся. – Адиту протянула руку и похлопала его по плечу, и ее прикосновение было легким, как крыло птицы, а потом она снова ускорила шаг.

Моргану ничего не оставалось, как стараться не отставать.

* * *

Когда Моргану показалось, что прошла большая часть дня, они наконец добрались до тихого озера, скрытого за деревьями и похожего на синий самоцвет, более темный, чем небо. Там их ждали ситхи, одетые в светло-зеленое и серое, которые охраняли небольшую гавань с маленьким хрупким причалом и несколькими плоскодонками из сплетенных ивовых прутьев.

Морган, Эолейр и ситхи уселись в одну из лодок, и вскоре суденышко беззвучно заскользило по озеру. У противоположного берега они вошли в устье скрытой реки, где Морган видел лишь камыши, а потом некоторое время плыли вверх по течению. Наконец на берегах появились диковинные строения из ивовых веток и колючих растений, напоминавшие защитные стены, но слишком хрупкие. Постепенно стены стали подходить к самой кромке воды, и у Моргана возникло ощущение, будто они движутся вдоль туннеля из серого дерева и черного колючего кустарника.

Вскоре после этого он начал замечать других ситхи, сидевших на корточках у этих стен и наблюдавших за лодкой лишенными выражения золотыми глазами. Почти все они были в разноцветных деревянных или костяных доспехах. Моргану показалось, что их копья и мечи также сделаны не из металла, но глядя на холодные лица воинов, он не сомневался, что их оружие окажется столь же эффективным, как сталь.

Наконец они оказались в более широкой части реки с причалом из ивы и отгороженным местом на одном из берегов с крышей – конструкция оказалась еще более сложной – ветки с широкими листьями. На причале кто-то стоял, словно дожидался их долгие годы ради именно этого момента. Когда они приблизились, Морган увидел еще одного ситхи с такими же огненно-рыжими волосами, как у Иджа’аро. Он был без шлема, но в светло-зеленых деревянных доспехах, и на поясе у него висел меч в ножнах. Что-то в его лице показалось Моргану необычным, но он все еще находился слишком далеко, чтобы понять, в чем дело. По меньшей мере еще дюжина воинов ситхи застыла у него за спиной в спокойном ожидании.

– С’хью Кендрайа’аро! – позвал Джирики, легко спрыгивая из лодки на причал. – Я вижу, ты услышал о нашем прибытии. Мы оставили Х’ран Го-джао в полном порядке и безопасности.

– Ты привез смертных, – сказал рыжеволосый ситхи, скрестив на груди руки.

Слова ситхи прозвучали резко, и Морган подумал, что у него и Иджа’аро больше общего, чем просто цвет волос, тонкие длинные носы и высокие лбы. Может быть, он брат Иджа’аро? Отец? Из тихого разговора с графом Эолейром Морган уже знал, что возраст ситхи угадать практически невозможно.

Адиту помогла Эолейру перебраться с лодки на причал, а потом легко шагнула на него сама, ловкая, словно белка, перескакивающая с одной тонкой ветки на другую. Остальные ситхи последовали за ними, но не стали подходить и приветствовать тех, что столпились в глубине причала.

«Интересно, что это значит?» – подумал Морган.

Казалось, что-то невидимое разделяло две группы совершенно неразличимых внешне, но словно принадлежавших к разным племенам.

Джирики повернулся к Моргану и Эолейру.

– С’хью Кендрайа’аро – брат нашей матери.

– И, что еще важнее, – сказал Кендрайа’аро, – я – Защитник зида’я.

Теперь, когда Морган находился ближе, он увидел, что лицо защитника покрыто шрамами. Что-то оставило след, шедший от левого уголка рта почти до скулы, который исцелился не слишком удачно. В результате на лице ситхи застыла неизменная полуулыбка, а одно веко оставалось слегка опущенным, словно он щурился.

– У нас есть новости, Кендрайа’аро, – сказала Адиту.

Рыжий ситхи поднял руку.

– И они послужили достаточным поводом, чтобы привезти сюда смертных? Ко мне?

– Да, мы так поступили… – начал Джирики, но больше ему ничего не удалось сказать, потому что Кендрайа’аро его перебил, сделав шаг к графу Эолейру.

– Знай, что только прежний союз между нашими народами, эрнистириец, мешает мне убить вас обоих на месте. – Его голос прозвучал тихо, но в нем было нечто жесткое, отчего Моргану он показался криком. – Так что честь требует, чтобы вы оба покинули это место живыми. Но не более того. Какие бы знания вы ни искали, на какую бы сделку ни рассчитывали, вам отказано еще до того, как вы начали говорить. А теперь уходите, оставьте наш лес немедленно, или даже старые священные воспоминания о вашем благородном Синнахе и сражении у Эреб Иригу, когда наши народы бились бок о бок, не спасут ваши жалкие жизни.

Глава 49. Кровь, черная, как ночь

Ярнульф и хикеда’я уже довольно сильно поднялись вверх от широкого подножия Урмшейма, но хотя они взбирались по склонам несколько дней, и даже самый высокий пик остался внизу, большая часть великой горы по-прежнему вздымалась над ними.

– Вскоре нам придется подниматься, связавшись веревкой, – сказал Ярнульф, когда они в конце дня остановились на отдых, выбрав для этого вертикальную расселину на скалистом склоне.

– Я буду решать, что мы будем делать, а чего не будем, – сказал ему Мако.

Раны на руках, полученные командиром норнов в схватке со скалиярами, сделали его еще более холодным и неприятным. У Ярнульфа не осталось сил на споры, он даже плечами пожимать не стал. В сотый раз он пожалел, что не повстречал Мако одного в пустоши, чтобы поступить с хладнокровным убийцей так, как он того заслужил. Он уже очень долго путешествовал вместе с хикеда’я и иногда забывал, что они с ним сделали и как он их всех презирает.

Расселина, давшая им приют, оказалась достаточно глубокой, и у Ярнульфа появилась возможность лечь и вытянуться во весь рост. Он уже давно научился не реагировать на высоту и холод, но сейчас мечтал о том, чтобы остаться здесь и больше никогда не двигаться. Ноги и руки у него дрожали от проделанной за день работы, и Ярнульф сомневался, что сумеет заснуть, а он знал, что с рассветом они снова полезут вверх. Единственным, хоть и слабым, утешением служил тот факт, что Мако и остальные хикеда’я согласились, что днем подъем будет безопаснее, они больше не боялись, что их миссия перестанет быть тайной – ведь теперь они находились высоко над всем миром.

Измученный от усталости и боли Ярнульф уже не понимал, что он здесь делает. Его главная цель, смысл всей жизни, не изменилась, но с каждым днем он все больше убеждался, что выбранный им способ ее достижения до смешного плох.

«Мне бы следовало убивать их поодиночке или парами, – думал он. – Это не только позволило бы мне получить некоторое удовольствие, но и реализовать собственное призвание. А теперь я все поставил на единственный бросок костей – все или ничего. Отец бы меня не одобрил».

Но так ли это? Отец был осторожным по натуре, но он часто повторял: «Бог не наклоняется вниз, чтобы протянуть свою руку, что бы ни говорила нам Церковь. Он хочет, чтобы сначала мы взобрались как можно ближе к нему».

Несомненно, Ярнульф взбирался вверх столько, сколько мог пожелать бог, но остальные его мотивы оставались неясными, они постепенно растворились в физических каждодневных усилиях, пусть и тех, что ему приходилось прикладывать вместе с ненавистными хикеда’я. И еще рядом находилась Нежеру…

Что в этой женщине-полукровке так озадачивало и завораживало его? Нет, речь не шла об обычном влечении, много раз говорил он себе, – его верность богу и отвращение к ее народу были неколебимы. Но он заметил, что она стала ему небезразлична, почему, он и сам не до конца понимал, быть может, из-за того, что в ее бездумных лозунгах и задавленных эмоциях он видел еще одну жертву рабства хикеда’я. Или все объяснялось тем, что она еще молода и он ощущал в ней потенциал, то, кем она могла бы стать, прежде чем холодные, жестокие обычаи Наккиги заморозят ее навсегда. В любом случае Ярнульф не мог отрицать своих чувств. И в те моменты, когда грезил наяву, он даже представлял себе, как пощадит лишь Нежеру и приведет ее к любящему богу – о котором она ничего не знает и без вмешательства Ярнульфа Белой Руки никогда и не узнает.

* * *

Несмотря на свои огромные размеры, Го Гэм Гар намного лучше остальных лазал по горам, в особенности если его руки оставались свободными. Норны были изящными, проворными и уверенными, но огромные кожистые пальцы на руках и ногах гиганта позволяли ему обхватывать покрытые льдом камни, а благодаря огромной силе он мог подтянуть свое громадное тело вверх на одной руке. На самом деле монстр получал удовольствие, когда использовал свои умения, хотя определить, что чувствует существо с таким злым характером, почти невозможно; он демонстрировал явную радость лишь в тех случаях, когда кто-то из его спутников получал травмы.

«Тюремщиков, – подумал Ярнульф, – а не спутников».

Пусть он и отвратительное создание, но монстр, в отличие от Ярнульфа, не выбирал, участвовать ему в этой экспедиции или нет. Мако не зря без устали повторял, что Охотник мог множество раз сбежать от Белых Лис, а у гиганта такой возможности не было.

Почему гигант идет с ними? Неужели норны действительно думают, что огромное существо поможет им победить дракона? И что они будут делать, если сумеют найти дракона? Мако сказал, что им нужна его кровь, но это не имело ни малейшего смысла для Ярнульфа. Не говоря уже о том, что дракон не даст им своей крови без схватки – и она будет смертельной.

* * *

Ошейник из ведьминого дерева и королевский самоцвет не позволяли Го Гэм Гару сбежать, но сейчас он маячил впереди всех остальных, отыскивая лучший путь и уничтожая опасные препятствия с помощью своей огромной силы. Однако Мако никогда надолго не выпускал его из поля зрения, возможно, опасался, что гигант способен вызвать лавину. Только хруст снега, хриплое дыхание Когтей и споры между Мако и гигантом нарушали тишину, потом командир при помощи боли заставлял гиганта делать то, что он от него хотел.

Уже после полудня Мако крикнул Го Гэм Гару, чтобы он возвращался, и повторил свой приказ, наверное, дюжину раз, однако на сей раз гигант не появился. После небольшой паузы Мако вытащил кристалл из сумки, поднял его и пробормотал несколько слов, которым его научил Ахенаби. До них донесся рев ярости и боли, но гигант не вернулся.

Мако снова поднял прут из кристалла, и вновь Го Гэм Гар взвыл от ярости, но не появился.

Лицо Мако застыло от гнева, и он собрался использовать кристалл в третий раз, когда вмешалась Нежеру.

– Не нужно, – сказала она.

– Ты осмеливаешься давать мне приказы, Черный Дрозд? Твое состояние сделало тебя глупой.

Ярнульф не понял, что это значит, но на мгновение ему показалось, что Мако ее ударит или даже столкнет с узкой тропы. Ему пришлось пережить трудное мгновение, когда он решал, как следует поступить.

– Быть может, гигант упал, – между тем продолжала Нежеру. – Или на него что-то упало. Разве не лучше выяснить, что с ним произошло, а не мучить его дальше?

Певец Саомеджи кивнул:

– Я думаю, она права, командир Мако. Я уже не говорю о том, что в агонии он может уничтожить остатки тропы в этих опасных горах. Если хочешь, я пойду первым.

– Нет, первой пойдет Черный Дрозд. – Тон Мако показывал, что дальнейших споров он не потерпит.

Нежеру повела их ничуть не менее ловко и уверенно, чем любой другой чистокровный хикеда’я. Наблюдая, как она карабкается по узкой опасной тропе по крутому склону, когда внизу лишь клубящийся туман и пустое пространство, Ярнульф, при всех своих немалых умениях скалолаза, чувствовал себя неуклюжим, как толстый хозяин таверны.

Не успела она скрыться из вида, как остальные услышали ее взволнованный и испуганный крик, заставивший их поспешить. Кемме и Мако обнажили мечи, но Ярнульф решил подождать, чтобы выяснить, какая опасность их поджидает, прежде чем занять оружием одну руку.

Там, где остановилась Нежеру, небольшая часть тропы исчезла, но любой из них с легкостью перепрыгнул бы через трещину. Ярнульф нигде не видел Го Гэм Гара, поэтому решил, что это дело рук гиганта. Но стоило ему приблизиться, как он понял, почему Нежеру остановилась. Дело было вовсе не в том, что часть тропы провалилась: вниз обрушился широкой участок склона, оставив на месте тропы груду валунов и сломанных деревьев. Кроме того, стало очевидно, что нечто, находящееся внизу, остановило лавину, не давая ей обрушиться дальше. А через мгновение Ярнульф получил ответ и на этот вопрос, когда прогрохотал хриплый голос Го Гэм Гара, поднявшийся над грудой деревьев, камней и снега.

– Клянусь Королевой, если один из ваших трусливых маленьких жуков не спустится вниз и не поможет мне, я обрушу всю гору!

– Смотрите! – сказала Нежеру, опускаясь на колени рядом с тем местом, где обрушилась тропа. – Гигант совсем рядом. Он близко. Застрял между сломанными стволами.

Мако, смотревший на тропу из-за деревьев и скал, недовольно ухмылялся.

– И что мы можем сделать, монстр? – презрительно и насмешливо крикнул он вниз. – Наклониться и вытащить тебя?

– Нет, глупец! – взревел гигант. – Спустись и возьми мою веревку. Если ты сумеешь надежно привязать ее к чему-нибудь, я сам выберусь.

– Нам следует оставить урода умирать, – заявил Кемме.

Очевидно, Мако пришла в голову такая же мысль, но он нахмурился.

– Я же говорил тебе, что он нам понадобится. Смертный, спустись к нему и сделай то, что он говорит.

Сначала Ярнульф слишком удивился, чтобы почувствовать гнев.

– Но я же худший скалолаз среди вас.

– Но ты и наименее полезный. Вперед.

Ярнульф обдумывал свои шансы, но Мако и Кемме обнажили клинки. Несмотря на все свое мастерство, он едва ли мог рассчитывать, что ему удастся справиться с двумя норнами на скользкой тропе, даже если Нежеру и Саомеджи не придут на помощь командиру. Ярнульф нахмурился. Но костлявое лицо Мако оставалось застывшей маской.

– Мне потребуется хорошая веревка, – наконец сказал Ярнульф, сдаваясь. – Моей недостаточно.

– Возьми мою, – предложила Нежеру. – Она сделана ткачами из Голубой пещеры.

Ярнульф принял от нее моток серебристо-белого шнура и нашел надежный каменный выступ, который не должен был обрушиться. Обвязав один из концов веревки вокруг него, он надел перчатки, ухватился за веревку и начал спускаться вниз.

Лавина увлекла за собой не только камни, и через мгновение Ярнульф уже наступал на сломанные деревья и валуны, он перебирался через самые разные препятствия, прекрасно понимая, что они могут в любой момент начать скользить вниз, в затянутую туманом пустоту. Поэтому он старался, чтобы большая часть его веса приходилась на руки. В результате мышцы у него дрожали, когда он добрался до гиганта, застрявшего в переплетении расщепленных стволов и покрытых льдом камней.

– Я сумел вытащить конец моей веревки, – сказал Го Гэм Гар, и его низкий голос отдавался в ногах Ярнульфа, когда он приподнял одно из деревьев, лежавших на груди гиганта. Лицо Го Гэм Гара было покрыто дюжиной кровавых царапин, что не добавляло ему красоты. – Закрепи свою веревку и отправь ее наверх. Пусть они привяжут ее к чему-нибудь прочному.

Ярнульф обдумал его слова, но ему не хотелось оставаться без поддержки после того, как гигант вырвется на свободу. Вместо этого он взял массивную веревку толщиной с собственное предплечье, сделал тяжелую петлю, охватывающую плечи, поднялся на несколько ярдов вверх и теперь снова стоял на надежной части склона.

– Бросайте вниз еще одну веревку! – крикнул он, обращаясь к хикеда’я.

Это заняло некоторое время, но вскоре Ярнульф уже привязывал сброшенный прочный шнур к веревке гиганта.

– А теперь привяжите ее к тому, что выдержит его вес, – крикнул Ярнульф.

Он хотел находиться подальше от гиганта до того, как тот начнет выбираться из завала, поэтому попытался подняться еще выше. Однако его нога соскользнула вниз, и он на несколько мгновений повис над пропастью, точно паук на паутине под порывами сильного ветра. К тому моменту, когда ему удалось найти опору для ног, веревка гиганта скрылась из вида.

Вскоре Мако что-то закричал со стороны тропы, и хотя Ярнульф не сумел разобрать его слов, гигант все понял: веревка натянулась и заскрипела, когда огромное существо навалилось на нее всем своим весом.

Громкий грохот напугал Ярнульфа, заставив искать опору для рук на склоне, но оказалось, что это не новый обвал, гигант вытащил один из стволов, на который опирался, и швырнул его в белую пустоту. Камни и деревья посыпались вслед, но даже после того, как Го Гэм Гар начал выбираться на свободу, большая часть лавины оставалась на месте, тонны камней, снега и сломанной древесины застряли в узкой расселине, имевшей форму носа корабля, чье днище находилось в десяти или двадцати локтях под гигантом. И из груды этих обломков появился могучий зверь, словно родившийся из хаоса. Его мышцы, плечи и спина отчаянно напряглись под бледным мехом, когда он медленно поднимался вверх по веревке, задержавшись на несколько мгновений, чтобы избавиться от более крупных стволов и деревьев, все еще державших его тело.

Пока гигант поднимался, Ярнульф собрался вернуться к тому месту, где оставалась его веревка, но тут его внимание привлекло нечто странного желто-коричневого ржавого цвета, совсем не похожее на остальные обломки. Он не сомневался, что норны без колебаний оставят его внизу, если он надолго задержится, но любопытство пересилило, поэтому он перебрался к тому месту, где находился в ловушке гигант. Ярнульф бросил короткий взгляд вверх, чтобы убедиться, что огромный зверь не рухнет на него, и увидел, что Го Гэм Гар уже нашел надежные опоры для ног и почти выбрался из расселины. Тогда Ярнульф опустился немного ниже, уперся ногами в надежный камень, чтобы дать отдых уставшим рукам и рассмотреть то, что привлекло его внимание.

Ярнульф стоял и смотрел на свою диковинную находку, состоявшую из нескольких частей, которые он сначала принял за куски деревьев и камней, спрессованных временем и огромным весом, но тут заметил в самом широком месте бледный сморщенный пузырь и сообразил, что смотрит на высохшие и замерзшие остатки глаза размером с собственную голову. Огромный скелет, одетый в тряпки высохшей плоти, застрял в переплетении камней и деревьев – кости массивного, давно умершего существа. Однако прежде оно лежало на склоне горы, и лишь лавина переместила его сюда, собрав вместе. Конечности, спина и длинный хвост противоестественно изогнулись, но внимание Ярнульфа привлек длинный череп рептилии.

– Гигант выбрался наверх! – крикнула сверху остававшаяся невидимой Нежеру. – Поднимайся!

– А я нашел дракона! – крикнул в ответ Ярнульф. – Спускайтесь и посмотрите!

Дожидаясь хикеда’я, Ярнульф протянул руку, чтобы коснуться ближайшей части скелета, изогнутых костей могучей стопы с кривыми и длинными, как кинжалы, когтями. Неожиданно один из громадных когтей оказался у него в руке, и палец что-то сильно обожгло. Темный сгусток у основания когтя ужалил кожу так сильно, словно рассек ее в нескольких местах. Ярнульф с проклятиями выпустил коготь и принялся яростно стирать обжигающую субстанцию о ближайший камень, а коготь ударился о груду щебня и скрылся в пустоте. Черное, словно беззвездное небо, клейкое вещество прожгло перчатку, как огонь.

«Кровь дракона, – сообразил Ярнульф. – Божья матерь, даже годы спустя, почти высохшая, она продолжает обжигать!»

Двое хикеда’я уже спускались вниз на своих веревках – Мако и Саомеджи Певец, насколько Ярнульф смог разглядеть. Пока он ждал, у него появилась идея. Используя для защиты толстый рукав куртки, он оторвал еще один огромный коготь от высохшего трупа и отправил клейкие остатки темного вещества внутрь своего сосуда из ведьминого дерева. Убедившись, что дерево не горит и не растворяется, он соскоблил остатки черной массы с когтя, и у него получился липкий шар размером с яйцо ворона, после чего он осторожно опустил его в сосуд из ведьминого дерева и закрыл пробкой. Коготь был слишком большим, чтобы ему удалось спрятать его от Мако и остальных, но теперь у него будет кровь дракона на память об этой безумной экспедиции. Быть может, он даже сумеет ее продать за кругленькую сумму какому-нибудь магу в Тунголдире.

Затем он стер остатки крови с рукава, который уже начал чернеть в том месте, где она его коснулась, и, стараясь выглядеть совершенно спокойным, стал ждать остальных.

– У него был мех или перья на спине – я их видел, – сказал Саомеджи, когда выбрался из расселины на тропу.

Нежеру отошла в сторону, главным образом из-за того, что ей не нравилось находиться с ним рядом.

Кемме продолжал тащить наверх Мако, а гигант Го Гэм Гар, несмотря на многочисленные раны, настоял, что именно он должен помочь Ярнульфу подняться на тропу.

– Должно быть, это тело Ликийи, – продолжал Певец, – Игьярик, как ее называют смертные, дочь великого Хидохеби.

– Как долго червь мертв? – спросила Нежеру.

– Это не имеет значения, – сказал появившийся на тропе Мако, на лице которого застыло мрачное выражение. – Мертвый, лишенный крови дракон не представляет для нас интереса.

Несмотря на то что Ярнульф начал подъем последним, он оказался на тропе лишь через мгновение после Мако.

– И судя по тому, что ты очень быстро отправил меня вниз, мертвый гигант тебе также не нужен, – холодно взглянув на Мако, сказал Ярнульф, потом свернул веревку и передал ее Нежеру. – Благодарю тебя, Жертва.

Нежеру не смогла посмотреть ему в глаза. Она видела, какими взглядами обменялись Мако и Кемме, когда риммер обратился к ним до того, как он нашел мертвого дракона. Они явно собирались перерезать веревку, чтобы он упал вниз. Но почему? Смертный либо полезен, либо нет. Зачем позволять ему так долго идти с ними, чтобы потом убить? Странное дело, но ее преданность законному командиру – выбору Королевы! – начала все больше смещаться в сторону смертного и монстра Го Гэм Гара, и она не могла отрицать, что ее недоверие к Мако растет с каждым днем. Своими вопросами Ярнульф, хотел он того или нет, заставил Нежеру задуматься о причинах, по которым ее включили в отряд, и какова истинная миссия Руки.

– Ты говорил нам, что тебе нужен дракон, – сказал Ярнульф, растирая мышцы рук. – Там был дракон. Ты говорил, что тебе нужна кровь дракона. И, если ты не заметил – хотя я указывал тебе на это, – в теле сохранилось немало крови, пусть она и высохла.

– Молчи, смертный, – прикрикнул на него Мако. – Ты ничего не знаешь. Нам нужен живой дракон. Никакой другой нам не подходит.

– Командир Руки Мако говорит правду, – сказал Саомеджи. – Наткнуться на труп дракона удается редко, и я напишу об этом для библиотеки Оникс, но твоя находка не удовлетворит нужды лорда Ахенаби.

– Ты имел в виду, нужды Королевы, – уточнил Мако.

– Конечно, ты прав. – Саомеджи сделал знак Быстрого Выхода из Конфликта, но по его лицу Нежеру поняла, что все гораздо сложнее. Быть может, Певец также начал терять терпение с Мако? – В любом случае, – продолжал Саомеджи, – становится темно. Нам нужно найти место для ночлега.

– Хорошая мысль, – сказал Ярнульф. – Мои конечности совсем ослабели.

– Клянусь Лишенными голоса, неужели каждый из вас думает, что имеет право отдавать здесь приказы? – Казалось, мертвый дракон окончательно испортил настроение Мако, хотя его лицо, как всегда, практически ничего не выражало. – Я скажу, когда мы пойдем дальше, а когда остановимся. Я скажу, что следует делать и кому. У кого-то есть сомнения?

Нежеру знала, что командира Руки не стоит провоцировать, если он находится в таком настроении. Когда она отвернулась, косой луч солнца пробился сквозь густой горный туман и на лежавшем над тропой снегу появилась необычная тень.

– Быть может, смертный предпочтет совершить более быстрый спуск с горы, – предложил Кемме. – У него будет много времени, чтобы восстановить силы. Прежде чем он окажется на дне.

– Быть может, ты совершишь это путешествие вместе со мной. – Ярнульф положил руку на рукоять меча. – Я могу придумать способы похуже, чтобы отправиться на отдых.

– Что там такое? – спросила Нежеру. Никто ей не ответил, она повернулась, пытаясь понять почему, и увидела, что остальные, не обращая на нее внимания, смотрят друг на друга, точно подозрительные собаки. – Прекратите немедленно и идите сюда, – сказала она. – Вы все. Командир, я думаю, тебе следует это увидеть.

В голосе Мако было больше отвращения, чем гнева.

– Что? Что еще?

– Ты не увидишь оттуда. Я заметила только потому, что оказалась рядом. Посмотри. – Она указала на знаки на снегу. – Это след ноги. Очень большой.

Кемме презрительно покачал головой.

– Мы видели много разного в горах. Скорее всего, это всего лишь следы козы, которые стали больше, когда снег подтаял…

– Коза не могла оставить такой след, – возразила Нежеру, – разве что у нее когти величиной с фургон.

Ей наконец удалось привлечь внимание Мако. Он подошел к ней и посмотрел в сторону склона, куда она показывала. Там, посреди неповрежденного снежного участка, виднелся след какого-то крупного существа, длиннее и шире, чем у самого Го Гэм Гара. Мако разглядел четыре пальца с когтями.

– Клянусь властителем, – заявил Саомеджи, присоединяясь к ним. – Она права!

– Может быть, это тварь, похожая на крысу, которую мы убили? – спросила она у Ярнульфа. – Только крупнее?

Он покачал головой:

– Я только что видел похожие когти, хотя они были больше, благодарение… – Он колебался всего несколько мгновений, но Нежеру показалось, что его заминку заметила только она. – Благодарение Матери Всего Сущего, – закончил он. – Чей это еще может быть след, если не дракона?

– Значит, он оставил на снегу следы перед тем, как упасть и умереть, – сказал Кемме. – Какое это имеет для нас значение?

– Разве ты не видел скелет дракона, Жертва Кемме? – спросил Саомеджи. – Он пролежал среди скал много лет и не просто замерз, а высох, как соленая рыба из Скрытого моря. И этот дракон, судя по следам, намного меньше.

– Его размеры составят не больше четверти от того, что мы нашли, – подтвердил Ярнульф.

– Но для нас не важна разница в размерах, – сказала Нежеру, удивленная собственным раздражением на бессмысленные споры. – Неужели вы не понимаете? Отпечаток оставлен на свежем снегу.

Мако посмотрел на след, потом на Нежеру, его явно заинтересовали ее слова, но не понравилось, что это заметила она.

– Тот, кто его оставил, может находиться рядом, – наконец сказал он, согласившись с Нежеру, но не глядя в ее сторону. – Нам нужен живой дракон, поэтому мы продолжим поиски до тех пор, пока солнце не зайдет окончательно, и только тогда займемся убежищем для ночлега. Именно этого хотела бы наша Королева, и мы так и поступим.

* * *

Мако заставил их продолжать поиски до наступления темноты, пока гора не превратилась в смертельную ловушку из ветра, тумана, летящего льда и почти невидимых обрывов. Они сумели обнаружить еще несколько отпечатков, прежде чем снег накрыл все вокруг белым одеялом. Следы, казалось, оставило одно существо, день или два назад. Наконец Когти разбили лагерь в защищенном от ветра месте, в сотне шагов от тропы, где они нашли второй след.

Нежеру завернулась в свой плащ, выбрав место рядом с Ярнульфом, но не из-за того, что испытывала какую-то слабость к нему, а потому, что не хотела находиться рядом с Мако и Кемме. Не говоря уже о бесчестье, она испытывала отвращение из-за того, что они намеревались убить смертного, когда он мог оказаться полезным для выполнения желания Королевы.

– Мы можем много дней обыскивать склоны, но ничего не найти, даже если дракон здесь, – сказал Ярнульф. – Нам нужно устроить ловушку.

– Зачем мне слушать твой голос, смертный? – резко спросил Мако. – Я получил это задание от самой Королевы. Ты ничто.

Губы Ярнульфа превратились в тонкую линию, но он промолчал.

– На самом деле в том, что говорит смертный, есть смысл, командир Мако, – сказал Саомеджи. – Мы не сможем долго здесь находиться из-за ограниченного количества припасов и…

Мако повернулся и выбросил вперед руку с такой быстротой, что на мгновение Нежеру показалось, что он рассек горло Саомеджи, но командир лишь схватил Певца за шею, и его длинные белые пальцы глубоко впились в плоть.

– Еще одно слово, и оно окажется последним в твоей жизни, Плетущий заклинания, – прошипел Мако. – Мне наплевать, что ты любимец Ахенаби. Неужели ты меня не слышал? Я выбран самой Королевой. И никто другой не пострадает так, как я, если мы потерпим неудачу. – Он повернулся к Нежеру, которая не произнесла ни слова и даже не пошевелилась. – Ты сомневаешься во мне, полукровка? До того, как мы покинули Наккигу, чтобы забрать кости Хакатри, мне показали, какой будет моя судьба, если я вернусь без них или если не оправдаю доверие Великой Матери.

Ярнульф тихонько втянул в себя воздух. Нежеру сообразила, что смертный только сейчас узнал об их миссии на Острове Костей, выполненной ими перед тем, как они встретились.

– Меня отвели вниз, в Холодные темные залы, – продолжал Мако. – Да, Певец, я вижу, ты о них слышал, хотя сомневаюсь, что видел своими глазами. В отличие от меня. Именно туда я попаду, если мы потерпим неудачу, и тогда уже не будет иметь значения, чья вина в том, что это произошло, и там меня заставят страдать так, как ты даже представить себе не можешь. Каждая рана, каждый ожог, каждый удар воспринимается в Холодных залах так, словно он продолжается тысячу лет. – Мако грубо оттолкнул от себя Саомеджи, и тот чуть не упал. Снаружи мир становился белым от непрерывно падавшего снега, а голос ветра звучал, как вой голодного зверя. – Больше я не стану слушать никаких возражений и буду сам решать, как и что мы будем делать. И без колебаний убью того, кто поставит под угрозу выполнение нашей задачи.

Довольно долго все молчали. Нежеру слушала вой и стоны ветра вокруг Джиньяха-йу’а и жалела, что не оказалась менее тщеславной. Впервые она поняла, что даже эта смертельная миссия может оказаться менее опасной, чем ее спутники, а в особенности их командир.

* * *

Час прошел в полном молчании.

– Отец однажды сказал мне, что если на кого-то охотишься, ты должен его знать, но чтобы его поймать, необходимо им стать, – сказал Ярнульф.

Он говорил негромко, но все его слышали. Мако бросил на него короткий взгляд и тут же отвернулся, а Саомеджи выпрямился, как будто кто-то произнес его имя.

– Но познать драконов невозможно, – сказал он. – Это не обычный зверь, вроде коровы или овцы, или даже столь устрашающий, как лев.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Нежеру.

– Драконы не появляются на свет в этих землях, как другие дикие животные. Они пришли сюда из Сада вместе с нашими предками.

– Я никогда об этом не слышала, – призналась Нежеру.

– Недостатки твоего образования не делают то, что я рассказал, менее правдивым, – укоризненно проговорил Саомеджи. – Более того, как и подменыши тинукеда’йа, драконы… – Внезапно он замолчал, словно кто-то подал ему сигнал, хотя это было не так: Мако беседовал с Кемме и, несмотря на недавнее проявление гнева, казалось, их не слушал. – Иногда мне трудно управлять собственным языком, – заметил Саомеджи, ни к кому не обращаясь. – Простите мою глупость.

Нежеру не сомневалась, что он собирался сказать нечто важное, но не сумела понять, что имел в виду Певец. Она посмотрела на Ярнульфа, но тот лишь покачал головой, едва заметно, и Нежеру была уверена, что другие ничего не заметили.

Ярнульф прекрасно знал, что, если норны принимают какое-то решение, они стараются его выполнить, тщательно и терпеливо, подобно воде, подтачивающей камень. День за днем они продолжали исследовать горы в поисках следов дракона, пока не нашли достаточное количество, которое указывало на постоянную тропу.

– Все величайшие черви были самками, – сказал Мако, когда они планировали следующий шаг. – Самцы всегда меньше, они приходят к самкам только для спаривания. Но мы нашли маленькие следы, значит, имеем дело с бродячим самцом. Может быть, его привлек запах мертвой самки, или он родился где-то здесь, в горах, и живет поблизости. Возможно, мертвая самка была его матерью. В любом случае мы должны найти место, где он часто появляется, и устроить ловушку.

– Значит, ты согласен, что нам нужна ловушка? – спросил Ярнульф, которого слова Мако слегка позабавили.

Как и следовало ожидать, командир не обратил на него ни малейшего внимания, в отличие от Саомеджи.

– Мы должны поймать дракона живым, смертный. Наша Королева хочет получить кровь живого дракона.

– Живого? Но даже если по следу мы можем определить, что это не такой крупный зверь, как тот, кости которого мы нашли, он все равно намного больше любого из нашей компании, в том числе гиганта! – сказал Ярнульф. – Кто-нибудь из вас когда-нибудь охотился на дракона?

– Молчать, – сказал Мако. – Мы Когти Королевы. И сделаем то, что нужно.

Они выбрали широкое ровное плато, которое, как им казалось, находилось на постоянной тропе дракона. Ярнульф догадался, что Мако собирается вырыть яму, но плато по большей части состояло из скальной породы, и Нежеру была права, когда заметила, что они даже не знают, насколько велик зверь, на которого они охотятся, – им известен лишь размер его лап.

– А как насчет капкана? – спросил Ярнульф. – Некоторые деревья можно согнуть…

– Ты глупец, смертный, – сказал Мако. – Даже при наличии приманки, которая отобьет наш запах, дракон поймет, что мы рядом, и никогда не подойдет к такому месту близко.

Но после тщательного изучения направления ветра в течение часа или двух Мако расставил Ярнульфа и остальных на позиции вокруг выбранного им места, все они спрятались за каким-то укрытием – камнями или группой деревьев, – и каждый взял с собой веревку со скользящей петлей на конце.

– Когда я подам знак, – сказал Мако, – вы постараетесь поймать зверя веревкой за шею или ногу. Другой конец вы должны крепко держать, не выпуская его любой ценой, пока не сумеете надежно его закрепить вокруг камня или крупного дерева.

– А что, если он из тех, кто изрыгает огонь? – спросила Нежеру.

– Таких драконов совсем немного, – ответил Саомеджи.

Казалось, Мако его не слушает.

– Тогда мы сгорим, и Королева пошлет другой отряд, чтобы исправить нашу ошибку.

Ярнульф ничего не стал говорить – он уже знал, как командир относится к вопросам, – но видел, что Кемме положил в ловушку бедро козла, которого они убили много дней назад. Ярнульф пытался понять, как Мако мог рассчитывать на то, что они вчетвером или впятером одолеют взрослого дракона, даже с помощью Го Гэм Гара. С тех пор, как он присоединился к отряду норнов, он далеко не первый раз начал опасаться за свою жизнь, но сейчас спросил себя: не слишком ли сильно полагается на свою удачу?

У Го Гэм Гара имелся собственный громадный топор и огромный моток веревки, но Мако заявил, что вонь гиганта может напугать дракона, поэтому отправил его на позицию, которая находилась не только против ветра, но и довольно далеко от самой западни. Ссылка Го Гэм Гара встревожила Ярнульфа. Мако совершенно не беспокоило то, что кого-то из них может прикончить разозленный монстр прежде, чем к схватке присоединится гигант, но, будучи одной из слабых фигур на доске для «Шента», Ярнульф относился к этому иначе.

Закончив приготовления, они заняли свои места. Им предстояло долгое холодное ожидание.

* * *

Утро еще только начиналось, но солнечный свет уже принялся прогревать небо вдоль восточной кромки мира, и темно-фиолетовый цвет постепенно уступал место глубоким синим тонам, когда Ярнульф увидел, что гигант на склоне холма поднял руку. Сначала он подумал, что ошибся и принял завиток поземки за сигнал, как было несколько раз до этого. Голова Ярнульф стала тяжелой, а глаза сухими, и он давно пришел к выводу, что во всем Светлом Арде нет такого глупого зверя, как бывший раб, связавший свою судьбу с делами прошлых хозяев. Но после того как он несколько раз моргнул и даже протер глаза грубым рукавом куртки, волосатое белое пятно над ним, на склоне холма, продолжало выглядеть как волосатая белая рука, поднятая вверх, чтобы привлечь внимание. Сердце Ярнульфа забилось быстрее, и он медленно пошевелился, чтобы восстановить кровообращение в руках и ногах и гибкость в пальцах.

Прищурившись, он наблюдал за драконьей тропой сквозь сумрак, поземку и холодный туман, повисший над склоном, и сначала ничего не видел, но после мучительно долгих минут наконец уловил движение на северной части склона. Его с трудом удавалось разглядеть из-за того, что пятно было почти такого же цвета, что снег и лед, но он уже различал перемещающуюся тень и взлетающие вверх длинные снежные полосы, стелющиеся по земле.

Вот тут сердце Ярнульфа стало биться действительно быстро. Пока он еще не мог определить точную форму движущегося белого пятна, но уже прикинул, что его длина составляет десять или двенадцать шагов от головы до кончика хвоста, то есть этот дракон крупнее чудовищного кокиндрилла, что, по словам его отца, обитают в южных болотах, и по меньшей мере раза в два или три тяжелее Го Гэм Гара. Ярнульф сражался с гигантами и другими огромными существами, но практически никогда добровольно, и полнейшее безрассудство попытки поймать дракона, пусть и не самого большого, вдруг обрушилось на него с силой удара.

«Я здесь только из-за своей смехотворно раздутой гордости – и клятвы, о которой известно лишь мне и господу – и, скорее всего, погибну на этой богом забытой горе, сражаясь бок о бок с чудовищами хикеда’я, которых поклялся уничтожить», – подумал Ярнульф.

Он произнес молитву, а потом еще одну, попросив благословенного Эйдона проявить жалость к его одинокому приверженцу, оказавшемуся так далеко от дома. Он не сомневался, что никто другой ему не поможет. Если он здесь умрет, даже полукровка скоро о нем забудет, хотя не могло быть никаких гарантий, что она уцелеет. Все они, даже гигант, были расходным материалом для их командира. Королева норнов будет удовлетворена, если один из них уцелеет и принесет ей кровь дракона, и Мако планировал, что именно он это сделает.

Ненависть Ярнульфа к Утук’ку, которую ему удалось подавить на время путешествия с ее Когтями, внезапно вспыхнула с новой силой.

«Бессердечная древняя сука, – подумал он. – Убийца. Демоница. Мой дорогой бог, если сегодня я сумею избежать смерти, то обещаю, что выполню клятву, данную мной много лет назад, когда я был всего лишь мальчишкой. Я понимаю задание, которое ты мне дал, и жестокие хикеда’я помогут мне его выполнить. Я собственноручно расправлюсь с Королевой норнов».

Но Ярнульф знал, что, если он не станет сейчас помогать остальным, вряд ли он когда-нибудь выполнит свою клятву. И если сейчас сбежит, спасая собственную жизнь, Мако позаботится о том, чтобы догнать его и убить – для него это будет своего рода тренировкой и доставит огромную радость.

Ярнульф сжал веревку, сделанную ткачами Белых Пещер, молча коснулся рукояти меча, чтобы проверить, легко ли он выходит из ножен, – и стал ждать.

Когда белый дракон приблизился к тому месту, где лежало бедро козла, Ярнульф сумел разглядеть его лучше и обнаружил, что он совсем не такой, как он думал. Ярнульф никогда не видел живого дракона, но, если верить легендам, он должен быть более длинным и худым, нечто вроде змеи с лапами. Но этот был каким-то круглым, с коротким, тупым хвостом и такой же мордой.

«Быть может, это какое-то другое существо?» – подумал Ярнульф.

Одному лишь богу известно, кто может обитать здесь, на краю мира. В любом случае убить такое существо будет достаточно трудно; и попытка поймать его живым казалась Ярнульфу чудовищным безрассудством.

Ветер на мгновение стих, и начался снегопад. Внезапно у Ярнульфа появилась возможность как следует разглядеть зверя, и у него больше не осталось сомнений, что он смотрит на дракона – длинные зубастые челюсти и голова рептилии, других доказательств не требовалось, – но спина покрыта густой белой щетиной или даже иголками, как у дикобраза. Когда дракон наклонил голову к приманке, Ярнульф увидел, как приподнялся Кемме, вышел из-за груды камней, где он прятался, и выпустил стрелу – и все это одним плавным, стремительным движением. Через мгновение стрела норна вошла в плечо чудовища – одинокое черное перо среди множества белых. Дракон издал крик боли и удивления.

Мако закричал, приказывая начать атаку, и, уже больше ни о чем не думая, Ярнульф бросился вниз по склону вместе с остальными Когтями. Дракон услышал шум прежде, чем увидел врагов, но был сбит с толку, обнаружив, что окружен со всех сторон, и это мгновение промедления позволило Мако метнуть петлю ему на голову. Кемме находился уже в нескольких шагах, но мощный хвост отбросил его в сторону, точно щепку под ударом топора. Через несколько мгновений Кемме, пошатываясь, поднялся на ноги и умудрился бросить петлю за задней ногой дракона, дождался, когда тот сделает шаг назад, и затянул ее.

Нежеру зацепила переднюю ногу, когда зверь попытался достать ее когтем, а затем умудрилась намотать веревку на огромный валун с острым верхом – дракон даже не успел ничего понять, так быстро все произошло. Ярнульф, метивший в другую заднюю ногу, зацепил петлей хвост и затянул веревку изо всех сил, потом отскочил назад, закрепил веревку вокруг большого камня и навалился на нее всем телом, стараясь не дать зверю вырваться, но тот оказался удивительно сильным, и Охотник вдавил каблуки в землю.

Дракон взревел от ярости, странная смесь львиного рыка и мычания осла, отчего уши Ярнульфа пронзила боль. Он не представлял, как им удастся с ним справиться, и тогда Го Гэм Гар выскочил из своего укрытия, подбежал сзади к дракону и запрыгнул к нему на спину, словно собрался прокатиться верхом. Но даже под огромным весом гиганта дракон продолжал метаться и щелкать зубами, однако Мако и Кемме также закрепили свои веревки, одну вокруг валуна, а другую – вокруг огромного пня, почти полностью ушедшего в замерзшую землю, постепенно лишая отчаянно сопротивляющегося зверя свободы маневра.

Го Гэм Гар поднял огромный топор, словно собирался вышибить дракону мозги, но Мако закричал, чтобы он не причинял ему вреда. Гигант бросил на командира взгляд, полный отвращения, и это вызвало бы у Ярнульфа улыбку, если бы не веревка у него в руках, которая вибрировала точно натянутая тетива – а на другом ее конце металось чудовище с жуткими зубами.

И тут совершенно неожиданно, словно по волшебству, движения дракона начали замедляться и стали скорее неуклюжими, чем отчаянными. Бледные, как у слепца, глаза закрылись, он в последний раз попытался вырваться из петли Мако и схватить зубами сидевшего у него на спине гиганта, содрогнулся, покачнулся и рухнул на землю.

– Глупый гигант! – прорычал Мако. – О чем ты думал? Я сказал тебе – живой дракон! Нам нужен живой дракон! Вот почему Кемме направил ему в плечо стрелу, смоченную драгоценным кей-вишаа, чтобы отнять у него разум и заставить спать.

– Я бы не стал колотить его с такой силой, чтобы убить, маленький норн, – сказал Го Гэм Гар, осторожно вставая с неподвижного тела дракона, разбросавшего на снегу тяжелые ноги с длинными когтями. – Нам бы хватило времени взять у него кровь, пока он жив.

Мако покачал головой:

– Ты не понимаешь… – Но он так тяжело дышал, что больше ничего не сказал, лишь наклонился, чтобы поскорее восстановить дыхание.

Саомеджи, который так и не сумел накинуть свою петлю на дракона, несмотря на несколько попыток, подошел к ним, волоча веревку по ледяному склону. Солнце уже поднялось над восточным краем гор. Ярнульф увидел недоумение на искаженном лице Певца.

– Гигант, ты можешь приподнять хвост?

Го Гэм Гар рассмеялся, услышав такую странную просьбу, но наклонился и поднял огромный широкий хвост, чтобы Саомеджи смог под него забраться.

– Только не опускай, – попросил Певец.

– Он немного скользкий, – сказал гигант, с усмешкой показывая желтые клыки.

Саомеджи провел некоторое время под хвостом дракона, изучая низ его живота.

– Это не самец, – сказал он, выбираясь обратно. – Во всяком случае, как описывают их в трактатах, которые я читал. Мы поймали самку дракона.

– И что с того? – Мако помог Кемме подняться на ноги, который упал, когда дракон прекратил сопротивление, и, судя по тому, как он прижимал руку к ребрам, получил ранения после удара хвостом. – Мать Народа не сказала, кто ей нужен, самец или самка, она говорила лишь о крови живого дракона, – заявил Мако и повернулся к Го Гэм Гару: – Возьми свою большую веревку, гигант, и свяжи дракона с головы до хвоста. Поспеши, или ты почувствуешь ожог от ошейника Королевы и посчитаешь дракона счастливцем.

Саомеджи покачал головой:

– Ты не понимаешь, командир Руки. Если это самка, то она очень молода. Ей год или даже меньше.

Ярнульф не мог отвести взгляда от существа, которое было в три с лишним раза длиннее человека и таким широким, что его тело наверняка весило двадцать или даже сорок центнеров – две с лишним тонны. Он наблюдал, как медленно опускается и поднимается огромная грудная клетка, изучил когти, подобные изогнутым мечам, и подумал, как им повезло, что кей-вишаа быстро сделал свое дело.

– Что ты хочешь сказать, Певец? – спросила Нежеру, которая также казалась ошеломленной размерами существа, которое им удалось пленить.

Она присела на корточки на некотором расстоянии, разглядывая зубы величиной с палец, торчавшие из бледных челюстей зверя.

– Если это совсем молодая самка дракона, значит, она не может быть детенышем чудовища, погибшего много лет назад и похороненного под лавиной.

Мако не сводил взгляда с Го Гэм Гара, который связывал спящего дракона.

– И какое это имеет значение? Затяни здесь узел, гигант. Покрепче. Если у дракона будет хотя бы немного свободы, он может дернуться и сломать кому-нибудь ногу.

– Ты спрашиваешь, какое это имеет значение? – Саомеджи отступил на шаг и огляделся по сторонам. – Неужели никто из вас не понимает? Если огромное существо, которое мы поймали, не дитя мертвого дракона, значит, его породила другая самка.

Мако посмотрел на Саомеджи. Он наконец понял.

– Другая…

И тут они услышали оглушительный рев, словно тучи над ними обратились в камень и рухнули с неба. Даже эхо было таким громоподобным, что у них заложило уши. Ярнульф и остальные посмотрели вверх и увидели, как над одной из горных вершин появилась голова и длинная шея невероятно большой змеи. А потом и остальное тело, когда дракон перебрался через скалу, оставляя когтями длинные полосы на камнях. Этот зверь также был белым и без крыльев, как его детеныш, но намного больше, чем связанное существо, лежавшее у их ног. Дракон их увидел, разинул зубастую пасть и зашипел от ярости.

– Мать не слишком нами довольна, – долетел до них далекий голос Саомеджи.

А затем, с ревом, от которого содрогнулся склон и в окружавших их горах прогремело эхо, огромный белый дракон спустился с вершины и устремился к ним, окруженный падающими камнями, взметнувшимся к небу снегом и землей.

Глава 50. Несколько государственных дел

Во время короткой паузы между аудиенциями с посетителями и просителями Саймон повернулся к жене:

– Ты очень умно провела игру с эскритором – и успешно.

– О чем ты? – Она подала знак Пасеваллесу через головы топтавшихся вокруг придворных.

Он кивнул и что-то сказал своему помощнику.

– Ауксис согласился на все требования, не дожидаясь одобрения Ликтора. Или ты надеялась, что он откажется и тебе не придется отправляться на свадьбу? Вряд ли ты получишь удовольствие, когда обе стороны начнут рычать друг на друга.

Мириамель покачала головой:

– Ты прав, я не рвусь туда ехать. И все время буду там находиться со стиснутыми зубами.

– Бедная жена. Однако помни, ты сама решила отправиться туда одна и оставить меня дома.

– Не смейся надо мной, муж, – сурово сказала Мириамель.

– У меня и в мыслях такого не было. В любом случае ты хорошо провела переговоры.

Она поняла, что он предлагает ей мир.

– Я не сомневалась, что Видиан позволил эскритору пойти на ряд уступок в переговорах с нами, иначе какой смысл посылать вместо письма высокопоставленного церковного сановника? Санцелланские эйдониты уже давно знают, что мы хотим получить северного эскритора, поэтому Ликтор заранее дал разрешение Ауксису принять любого разумного кандидата. Что до другого обещания – справедливого отношения Матери Церкви ко всем сторонам, – я была уверена, что Ауксису сказали принять любое предложение, от которого Ликтор позднее сможет каким-то образом отказаться.

– Добрая Элизия, Мать нашего Искупителя, – сказал Саймон, понизив голос, чтобы его не услышали придворные и новые посетители, которых Пасеваллес вел к огромным дверям тронного зала. – Ты относишься к церкви еще циничнее, чем я!

– Я люблю бога, но мне хорошо известно, что церковь представляют обычные люди.

Король рассмеялся, но его смех был немного грустным.

– Ну, я должен отдать тебе должное, моя дорогая. Ты сказала мне, что Ауксис согласится от лица Ликтора, не дожидаясь ответа своего господина, и оказалась права.

– Это было очевидно. Ликтор Видиан хочет, чтобы герцогством Наббан управлял кто-то из его союзников, например граф Далло, но ему не нужен вооруженный мятеж, который приведет к вмешательству Верховного Престола. Он видит, что все зашло слишком далеко, и готов пойти на любые меры, чтобы навести порядок в герцогстве, во многом из-за того, что его собственное положение становится шатким. Он сам виноват в том, что открыто поддерживал Ингадарисов – теперь ему не верят остальные семьи.

На лице Саймона появилось сомнение.

– Но даже если Далло и Друсис попытаются взять власть и потерпят поражение, Ликтор Видиан не может… как это называется? Не-избран? Ты видишь, для такого случая даже нет подходящего слова. Ликторы служат пожизненно!

– Ты прав, муж мой. Вот почему он знает, что его могут убить, если в Наббане начнется гражданская война.

– Что ты хочешь сказать? Такого не может быть.

– Нет, может. Как ты думаешь, что случилось с первым Ларексисом или старым Саквалианом? Он подавился рыбной костью? В Наббане всем известно, что любовница отравила его похлебку с устрицами. – Мириамель немного помолчала. – На самом деле даже бедный храбрый Ликтор Ранессин умер не своей смертью, и мне это хорошо известно, ведь я была в ту ночь в Санцеллане.

– Ранессина убил Прайрат!

– Это было политическое убийство. – Ее губы дрогнули. – Так хотел мой отец, но я молюсь о том, что он не знал, как проклятый священник планировал расправиться с Ранессином. Нет, любимый, борьба за власть в Наббане почти всегда ведется со смертельным исходом. – Она улыбнулась Саймону, но ее улыбка получилась вымученной. – Хорошо, что я отправлюсь туда одна. Все складывается одно к одному, даже корабль, на котором я поплыву, назван в честь моей матери, ведь именно она и мои родственники из Наббана научили меня понимать тамошнюю придворную жизнь.

– Как могла твоя мать тебя этому научить? Она умерла, когда ты была ребенком.

– И тогда я поняла, что жизнь опасна. Однако именно ее придворное окружение и мои родственники, в особенности несколько редких сук среди ее фрейлин, показали мне, как делаются дела в Наббане.

«И это еще одна причина, по которой мне не следует возвращаться в это место, полное предателей, хотя я должна, – подумала Мириамель. – Я буду ужасно скучать по моему мягкосердечному мужу, пока мы будем в разлуке».

И, сама того не сознавая, она нашла знакомую, сильную руку Саймона и сжала ее так, словно не собиралась никогда отпускать.

– Все посетители ушли, – доложил лорд-канцлер Пасеваллес. – Но Осрик, герцог Фальшира и Вентмута, ждет, и вы захотите его увидеть. Он расскажет, кто поможет вам во время предстоящего путешествия, моя королева.

Мири переглянулась с Саймоном, безмолвно сдаваясь; они оба не любили герцога Осрика, упрямо остававшегося старомодным и страдавшим полным отсутствием чувства юмора. Кроме того, он постоянно раздавал выгодные должности членам своего большого жадного клана. И все же, по сравнению со многими другими могущественными дворянами Эркинланда, Осрик был сравнительно разумным и трудолюбивым, к тому же являлся дедушкой Лиллии и Моргана, а значит, членом семьи.

– Конечно, – сказал Саймон, стараясь подпустить в голос радостных ноток. – Пусть заходит.

Осрик в сопровождении своих клерков и полудюжины гвардейцев вошел в зал для аудиенций. После размышлений о политике Наббана Мириамель вдруг стало любопытно, на какую сторону встанут их эркингарды, если с королем что-то случится. Ее муж пользовался фантастической любовью у народа, да и грубовато-добродушный лорд-констебль Осрик был популярен, но она сомневалась, что сама могла рассчитывать на такое же отношение.

«Сумела бы я удержать королевство, империю собственного деда без Саймона? Или они слишком рано посадили бы на трон Моргана?»

Не самая приятная мысль.

Осрик прошел в тронный зал и опустился на колено, он все еще сохранил гибкость и силу, хотя был старше Мири и Саймона. Остальная часть свиты последовала его примеру, скромно опустив глаза в пол.

– Ваши величества, – сказал герцог. – Да подарит вам бог доброе здоровье.

– Встань, добрый Вентмут, – сказала Мири. – Мы рады тебя видеть.

– И я рад видеть вас. Но вы уверены, что вам следует отправляться в это путешествие, ваше величество? – спросил Осрик у Мириамель. – Должен признаться, я волнуюсь за вашу безопасность. Наббан стал очень неспокойным местом.

Она не обратила внимания на Саймона, сжавшего ее руку.

– Путешествие нельзя отменить. Но добрые и сильные солдаты Эркинланда меня защитят, и я буду в полной безопасности. Приготовления уже закончены?

– «Принцесса Илисса» и лодка, которая доставит вас на борт, готовы. Как и все остальное. Большой отряд королевской гвардии будет вас сопровождать, а также фрейлины и обычная свита королевы.

– А кто командир моей гвардии? – спросила Мириамель.

– Мы с лордом-канцлером Пасеваллесом решили, что капитан ночной стражи сэр Юрген из Стурмстада будет наилучшим выбором.

– Я знаю его не слишком хорошо. Это тот смуглый рыцарь?

– Да, у него черные волосы и борода. В его жилах течет кровь риммеров, но дед из Пердруина, так мне кажется, – сказал Осрик. – Тем не менее он вырос и воспитан как эркиналандер и сражался со мной у реки Имстрекка. Хороший, надежный воин.

– У вас не будет повода для жалоб на сэра Юргена, ваши величества, – сказал Пасеваллес. – Он не меньше меня хочет, чтобы визит королевы в Наббан прошел успешно.

– Значит, все готово? – Но не успела Мириамель произнести эти слова, как у нее появилось дурное предчувствие, холодное отвращение к предстоящему путешествию, какого она не ощущала уже многие годы.

– Вы отправляетесь в путь послезавтра, ваше величество – в День святого Эндриана – как вы и хотели. Эскритор Ауксис и его сопровождение поплывут с вами на «Илиссе», у вас не будет недостатка в компании и собеседниках, – сказал Пасеваллес.

Осрик снова поклонился.

– А сейчас, миледи, я должен покинуть вас и короля, чтобы завершить последние приготовления. Увидимся в День святого Эндриана!

– Могу я поговорить с вашими величествами относительно планов в Наббане? – спросил Пасеваллес, когда Осрик ушел.

– Надеюсь, ее будут хорошо охранять? – спросил Саймон. – И не только люди герцога.

– Конечно, ваше величество. Королева возьмет с собой немало своих гвардейцев, в том числе часть самых лучших воинов. Осрик все организовал.

– Но тогда зачем я вам нужен? – спросил Саймон. – У меня еще одна встреча.

Мири видела неудовольствие на лице Саймона.

– Какая еще встреча? – спросила она.

– Так, ничего важного, – уклончиво ответил он. – Просто мне нужно кое-что сделать.

Мириамель не сомневалась, что он просто не хочет слушать обсуждение планов касательно Наббана, которые его расстраивали.

– Тогда иди с богом, муж мой, и делай свое «ничего важного».

– Я не хотел поднимать этот вопрос в присутствии других людей, – сказал Пасеваллес, когда Саймон ушел, – за исключением короля, естественно, – но я намерен назвать вам имя, которое может оказаться полезным, если у вас возникнут трудности.

– Трудности? – Слово прозвучало насмешливо, хотя она лишь собиралась слегка пошутить. – В нашем замечательном герцогстве? На твоей и моей любимой родине?

Он не сумел улыбнуться в ответ и лишь кивнул.

– Пожалуйста, ваше величество. Мне, как и вам, прекрасно известно, что Наббан – это медвежья яма, прикрытая красивыми ленточками. И я подозреваю, что положение там намного хуже, чем нам говорят.

Именно этого Мириамель и ожидала, но постаралась не подавать вида.

– Итак, лорд Пасеваллес…

– Я уже говорил о графе Фройе, нашем после, но, если ваше положение действительно станет тяжелым, я хочу назвать имя моего друга, весьма способного и разумного человека – виконта Матре.

– Матре? Такое имя может быть у человека с островов.

– Он сын старого графа Миллатина Спенитского. Мать Матре происходит из островной семьи. Но все это не имеет существенного значения. Матре достойный человек, который в последние годы снабжал меня полезной информацией и оказал немало услуг.

– Но от столицы до Спенита очень далеко!

– Большую часть времени Матре проводит в Наббане. Если он вам понадобится, будет достаточно за ним послать, и он вам поможет, я обещаю.

– Я это запомню, лорд Пасеваллес, благодарю тебя. – Она с искренней любовью посмотрела на него. – Всегда полезно иметь тайного союзника.

– В Наббане, ваше величество, их лучше иметь как можно больше, хотя бы для того, чтобы защититься от тайных врагов.

Мириамель вздохнула:

– Обычно ты самый кроткий и осторожный из всех придворных, Пасеваллес. Неужели ты думаешь, что там все так плохо?

– Я видел, как в Наббане мою семью лишили земли и титулов, ваше величество. – В его голосе появилась жесткость, которой она прежде не замечала. – Я видел, как унижали мою мать и обращались с ней как с простой служанкой. Я покинул страну нищим, владея лишь парой обуви и одеждой, что прикрывала мое тело. – Он криво улыбнулся. – И это в лучшие времена.

– В таком случае я тебя услышала и благодарна тебе за беспокойство, – сказала она. – Я знаю, что твое прошлое было трудным, верный Пасеваллес. Нам повезло, что дорога привела тебя к нам.

Он поклонился:

– Я не заслуживаю похвалы, моя королева. Я думаю лишь о Верховном Престоле. – Он встал и поцеловал ее руку. – И каждую ночь буду молиться о вашей безопасности, ваше величество.

– Молись о Наббане, – сказала она. – Если Наббан удастся сохранить, то и со мной ничего не случится.

Лиллия пыталась играть в «кости с фишками» с Эйдонитой и ее сестрой Эливелдой, но слишком маленькая Эливелда постоянно им мешала, хватая кости, даже в тех случаях, когда был не ее ход.

– Прекрати, или я расскажу про тебя бабушке, – сказала Лиллия, слегка встряхнув Эливелду, чтобы подчеркнуть серьезность угрозы, но сестра Эйдониты была ужасной плаксой и тут же разревелась, словно ее отшлепали.

– Ну, что у вас случилось? – спросила графиня Рона, оторвавшись от беседы с королевой. – Почему вы не можете играть мирно?

– Лиллия сделала мне больно! – заявила Эливелда.

– Она плакса, тетушка Ронер, и ужасная врунья! Я к ней почти не прикоснулась. – Лиллия ужасно рассердилась из-за криков, потому что с большим интересом слушала разговор взрослых женщин. – Разве не так, Эйдонита?

Эйдонита, дочь родственницы Роусона и одна из самых близких подруг Лиллии, принялась энергично кивать.

– Эли ужасная капризуля, графиня.

После того как порядок был восстановлен, Эливелде дали поиграть одну из кукол Лиллии (скорее всего, она ее сломает, подумала Лиллия). Две старшие девочки вернулись к своим фишкам, и Лиллия снова стала подслушивать.

– Да, я этого ужасно опасаюсь, – сказала королева. – Мне и так тяжело из-за того, что Морган далеко от дома, но теперь мне придется оставить еще и малышку.

Лиллия знала, что речь идет о ней, и, хотя ей не нравилось, что ее называют «малышкой», было приятно, что бабушка тревожится из-за нее.

Тетушка Ронер рассмеялась:

– Она как сорняк, наша Лиллия. С ней все будет в порядке. И что может случиться в Хейхолте, когда рядом я, солдаты и дедушка король?

– Но я беспокоюсь. В наше время мир стал таким опасным местом.

– Ну, вы знаете, как говорят, дорогая Мириамель, – я хотела сказать, ваше величество. «Небеса – это хорошо, но танцевать в маленькой лодке все равно не стоит». И я думаю, что это правда. Не следует призывать неприятности, которые еще не случились. В Над-Глес, где мы выросли, изо всех сил стараются избегать подобных вещей.

– О, это очень мудро. – Королева тяжело вздохнула, чем удивила Лиллию, потому что она сама часто так поступала, когда ей приходилось целый день скучать в собственной спальне, где ее иногда запирали в качестве наказания. – Но я тревожусь не только о малышке. Я беспокоюсь еще и за короля.

– Неужели вы думаете, что он может попасть в беду в ваше отсутствие? Или мне следует присматривать за горничными?

Королева снова рассмеялась:

– Саймон? Нет. Тут он похож на мальчишку. Не в супружеской постели, конечно, там он достаточно активен, но ему стыдно смотреть на хорошеньких женщин – он думает, что меня это расстроит, и отводит взгляд, если ты понимаешь, о чем я. Да благословит его бог, он очень переживает, когда я на него сержусь.

– Тогда в чем дело, дорогая? Что вас тревожит?

– О, все. Я даже сама не уверена, милая Рона. Наверное, я боюсь, что король, мой Саймон, будет без меня скучать и чувствовать себя потерянным. А сейчас не то время, когда можно совершать глупости, и король не может вести себя как дурачок.

– Король – дурачок?

Мириамель улыбнулась, однако улыбка получилась печальной.

– Ты даже не представляешь. Пойми меня правильно – Саймон самый добрый человек из всех, кого я знаю. Но иногда, да будет наша Священная Мать свидетельницей, я чувствую себя его матерью, а не женой. Например, вчера он хотел, чтобы мы отправились ужинать на вершину Башни Святого Дерева.

– Правда? А зачем?

– Он хотел поговорить о том, что делал, когда был мальчишкой, – вспомнить, на крыши каких башен забирался, где и какие шалости устраивал. А я собиралась обсудить с ним важные проблемы и вещи, за которыми он должен следить особенно внимательно в мое отсутствие. А он лишь думал о прошлом.

– Хм-м-м. – Лиллия видела, что тетушку Ронер не убедили слова королевы. – Я могу представить куда более неприятные вещи, ваше величество, чем муж, который хочет вспомнить о временах вашей молодости, когда вы были влюблены друг в друга.

– Если честно, я не думаю, что имею какое-то отношение к его воспоминаниям, Рона. Тогда он видел меня всего несколько раз – да и то издали. Я знала его гораздо лучше, чем он меня.

– В самом деле? Но как такое могло быть?

Лиллия слушала очень внимательно, ей тоже захотелось задать этот вопрос.

– Я наблюдала за ним и другими слугами и завидовала их свободе.

– В данном случае «свобода» странное слово.

– О, я знаю, дорогая Рона. Не ругай меня. В юности мы понимаем лишь себя, хотя и это получается у нас не лучшим образом. Я наблюдала за Саймоном и Джеремией, и тем пажом, как же его звали?.. Я смотрела, как они бегали, смеялись и пели. – Она нахмурилась. – Изаак. Да, правильно. Мальчишка, который чудесно пел. Совсем не так, как гудел Саймон.

Рона рассмеялась:

– Я стою рядом с вашим мужем в часовне. Я слышала, как он поет, миледи. Когда вы говорите, что он «гудит», вы еще очень добры к нему.

– Благослови его бог. Он просто обожает петь. – Она снова вздохнула. – Пойми меня правильно, Рона. Я буду ужасно по нему скучать. Он совсем неглуп, как раз напротив – и все сделает правильно, если сначала хорошенько подумает. Но я тревожусь о том, что ему придется быстро принимать решения и он может допустить ошибку.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы приглядывать за всеми, кто вам дорог, ваше величество, – сказала ее подруга. – И не забывайте, нам также будет вас не хватать – не только придворные дамы, весь Эркинланд станет скучать, пока вы не вернетесь к нам, моя королева. А я буду молиться каждый день, чтобы ваше путешествие прошло успешно и вы поскорее снова оказались дома.

– О, ты напомнила мне кое о чем еще. – Королева посмотрела в сторону детей, и Лиллия сделала вид, что изучает кости, которые уже некоторое время не бросала.

– Разве ты не собираешься сделать следующий ход? – возмутилась Эйдонита, и ее голос прозвучал почти так же капризно, как у ее сестры.

– Ш-ш-ш. – Лиллия замахала на нее рукой, ей очень хотелось услышать, что еще вспомнила королева.

– Я слышала ряд тревожных вестей из Эрнистира, – сказала королева тетушке Ронер. – Большую их часть мы уже обсудили, но из последних сообщений нам стало известно, что в Эрнисдарке творятся очень странные вещи. Пожалуйста, напиши своим друзьям, которые у тебя там еще остались, и, не задавая слишком очевидных вопросов, постарайся выяснить, что там происходит.

– О Тайлет? Женщине, на которой женится король Хью?

– О чем угодно. О леди Тайлет, Хью, все, что удастся выяснить. Не задавай прямых и определенных вопросов, но я бы хотела узнать мнение живущих там людей о том, что происходит вокруг трона Эрнистира – и чтобы информация поступила не от наших послов или официальных курьеров.

– Вы не доверяете вашим послам?

– Я никому не доверяю полностью, дорогая Рона, – за исключением тебя и Саймона, конечно. Но новости, которые я получаю из Таига, кажутся такими странными, что о них должны знать и другие люди. Тебе известно, что Серебряные Олени арестовали и бросили в тюрьму несколько дворян, друзей королевы Инавен?

Лиллия увидела, что графиня Рона удивлена.

– Правда? Я не слышала. Но почему?

– Причины пока неизвестны. Но я боюсь Хью, в особенности с того момента, как эта женщина запустила в него когти.

– Я постараюсь узнать побольше.

– Но очень осторожно, дорогая, как я уже просила, и не только в том, чтобы скрыть мой интерес к происходящему. У твоего мужа еще сохранились многочисленные связи в Эрнисдарке. Не рискуй безопасностью своей семьи.

– Не рисковать их безопасностью? Вот теперь вы пугаете меня по-настоящему, ваше величество.

– Лучше я тебя напугаю и ты будешь осторожна, чем успокою и ты потеряешь осмотрительность. – Мириамель улыбнулась и повысила голос. – Ну и где моя внучка, ради которой я сюда пришла? Я могла бы поклясться, что она только что была здесь!

Лиллия обрадовалась, что наконец до нее дошла очередь, хотя слегка обиделась на бабушку и тетушку Ронер, которые, по ее мнению, слишком долго беседовали между собой.

– Я здесь, бабушка! Я хотела сказать, ваше величество!

– Несомненно, ты можешь называть меня бабушка, особенно сегодня, когда я пришла, чтобы на некоторое время попрощаться с тобой.

Королева поманила ее к себе, Лиллия встала, подбежала к ней и забралась на колени. От королевы всегда очень приятно пахло. Сегодня от ее платья исходил аромат апельсинов и гвоздики, а от волос – фиалок.

– Зачем тебе уезжать в Наббан?

– Потому что там состоится важная свадьба, и я хочу на ней присутствовать.

– Почему король дедушка не поедет?

Королева улыбнулась:

– Потому что он должен остаться здесь, чтобы управлять королевством.

– Тебя долго не будет?

– Не очень. Я вернусь до Дня святого Граниса.

Лиллия задумалась.

– Ты мне привезешь что-нибудь?

– А ты хочешь получить что-то определенное?

– Да. Куклу из Наббана. Я хочу куклу в длинной сто́ла.

– Но сто́лы больше не носят в Наббане, моя дорогая, – вмешалась Рона. – Уже много лет. Даже столетий!

– Мне все равно. Я хочу куклу со сто́ла. – Бабушка погладила ее по голове.

– Смотри, какими золотыми становятся твои волосы в лучах солнца, – сказала Мириамель. – Я постараюсь, моя овечка. Может быть, мне что-то и удастся найти.

– И ты можешь привезти куклу для Эйдониты, – щедро заявила Лиллия. – Но не для Эливелды. Она ужасная, ужасная плакса.

Но ее бабушка уже снова заговорила с тетушкой Ронер, и Лиллии оставалось лишь надеяться, что королева слышала важные слова, сказанные в конце, – и она не станет тратить куклу на маленьких девочек, которые постоянно жалуются, плачут и врут. Она прижалась к бабушке сильнее, вдохнула ее запах и подумала: почему люди все время уезжают куда-то далеко?

– И дом капитула в монастыре Святого Ормода следует заново освятить во время празднования его дня – а он уже очень скоро. Я уверена, что архиепископ тебе напомнит, но предупреждаю заранее, чтобы ты накануне не ложился спать поздно. Ты же знаешь, как легко потом заснуть на таких мероприятиях.

– Я не ребенок, Мири. И совсем еще не старик.

– Верно, но ты плохо переносишь длительные церемонии. О, кстати, я вспомнила, граф Гаред привезет своего сына для наречения в День святого Сутрина. Ты не обязан присутствовать, но будет неплохо потом пригласить его и леди Девону на аудиенцию. Тебе нужно будет сказать что-нибудь хорошее про Нортит и восхититься ребенком, а потом отправить их домой. О да, подарок. Джеремия найдет красивую серебряную чашу или тарелку. И помни, Нортит находится на границе с владениями Хью, а нам нужно сохранить добрые отношения с Гаредом. Эрнистир вызывает у меня беспокойство.

– Эрнистир пугает меня гораздо меньше, чем норны, – сказал Саймон.

– Конечно, но мы уже говорили об этом. Да, я вспомнила, ты объявил о мобилизации?

– Нет. Но пока ты не начала меня донимать, женщина, хочу тебе напомнить: я знаю, что делаю. Мы уже согласились, что не следует поднимать лишнего шума. Если мы начнем кричать: «Идут Белые Лисы», то вызовем панику, не говоря уже о том, что десять тысяч человек захочет оказаться за стенами Эрчестера. И один лишь бог знает, что будет происходить дальше на севере – люди начнут бросать фермы, деревни опустеют, будут испорчены дороги…

– Так чем мы сейчас занимаемся? – спросила Мири. – Что, если они придут маршем с севера, сразу после новолуния?

– Норны не появятся посреди лета. Им нравится сражаться в холоде и темноте, потому что мы их не любим. Но даже на самый худший случай я отправляю надежных людей, чтобы они поговорили с северными аристократами – и они поймут, какая опасность нам всем грозит. Так или иначе, мы должны их предупредить, так что в данный момент мы стараемся сообщать сведения о предстоящей атаке норнов только тем, кто должен знать сейчас.

– Я не уверена…

– Мири, мы встретили один отряд Белых Лис на дороге Фростмарш, получив предупреждение от человека, о котором слышали впервые, и единственное, что нам известно наверняка, – он путешествует с норнами. Я верю жуткой ведьме с серебряным лицом на севере не больше, чем ты, но нам необходимо собрать урожай этого года.

– Но если нам потребуются солдаты, мы не сможем мобилизовать их так быстро, как будет необходимо, – возразила Мири.

– А если сказать, что они нам нужны сейчас, и окажется, что мы допустили ошибку, как долго мы будем собирать их в следующий раз? Или через раз? Мы получим сказку о пастушке, который все время кричал: «Волки, волки!»

– Пожалуй, тут ты прав.

– Ты знаешь, жена, я не думал, что мы будем заниматься этим в ночь перед тем, как ты отправишься в Наббан.

– В этом я не сомневаюсь. Кстати, я вспомнила, что Контролера соли в Мермунде следует заменить – он пьет и ворует. Такая же проблема возникла с Контролером шерсти.

– Не думаю, что нам удастся разобраться с Тостигом. Он контролирует большую часть производителей шерсти, и у него хватает ума с ними делиться. И его любит Совет Эрнистира. Кроме того, ты же знаешь, что он один из кузенов Осрика. Да защитит и благословит нас Эйдон, у него больше кузенов, чем блох у собаки.

– Да, но он дедушка наследника, Саймон. Он считает, что имеет право совать свое рыло в кормушку Верховного Престола и есть столько, сколько ему захочется. И тогда он ведет себя хорошо.

– Мне ли этого не знать. И без его трех тысяч фальширцев и налогов из Вентмута, если дело дойдет до сражений с Белыми Лисами, мы можем начать называть себя Южным Норнландом.

– Только не надо шутить, Саймон. Пожалуйста, не в тот момент, когда мне нужно покинуть Хейхолт и все кажется таким хрупким.

* * *

– Я сожалею. Я даже не знаю, почему я плачу. Просто я проснулась и чувствую себя ужасно.

– Не надо, Мири. Не нужно извиняться.

– Но я не люблю плакать. Это дает людям повод говорить: «Она всего лишь женщина».

– Однако я люблю тебя обнимать. Перестань вырываться.

– Ну ладно, но только ненадолго. Скоро мне нужно одеваться – еще столько предстоит сделать! И в любом случае вот-вот придет Джеремия, а мне не нравится, как он щебечет по утрам, словно толстая ласточка.

– Он лишь выполняет свой долг, любимая, ничего больше.

– Я знаю. Ой, какие у тебя холодные руки.

– Тебе не удастся так легко сбежать. Кроме того, ты знаешь, как говорят. Холодные руки… теплый рог.

– Ты! Прекрати немедленно. Нам есть о чем поговорить – очень о многих вещах.

– Но завтра ты уплываешь. Проклятье, Мири, не отталкивай меня!

– И что будет, если я не стану тебя отталкивать? Потом ты будешь улыбаться, как пес на солнышке, повернешься и заснешь, так и не обсудив со мной важные вопросы.

– Нет. Сначала я много раз тебя поцелую. Потому что я тебя люблю и буду ужасно скучать. Разве ты меня уже разлюбила?

– Нет, глупый мужчина. По большей части я люблю тебя до помрачнения рассудка. А в остальное время безумие приходит само. Но, как тебе хорошо известно, у нас есть обязательства.

– О, господь на своем Троне, обязательства! Иногда я ненавижу это слово. И скучаю по дням, когда все было иначе. Разве ты не мечтаешь о том, чтобы мы могли делать все, что захотим? И отправиться, куда наши души пожелают?

– Не думаю, что я смогла бы так поступить, Саймон, и забыть о людях, которые на нас рассчитывают. Как и ты не можешь, если меня не обманывают воспоминания – даже в те времена, когда ты был молодым. Вот почему ты рисковал жизнью ради Джошуа, и тебе пришлось сбежать из замка. Нет, не вставай. Пожалуйста. Давай, обними меня снова, но будь осторожен со своими холодными руками! Я только что вспомнила о проблемах Пердруина.

– Только не это.

– Да, о них. Если бы я знала, что отправлюсь в Наббан, то могла бы организовать встречу с ними там, но они уже едут сюда и будут здесь еще до конца тьягара. Они утверждают, что такой высокий налог на их пшеницу несправедлив, потому что у фермеров на юге выдался неудачный год.

– Значит, мы снизим налог.

– Мы не можем. Тогда будут недовольны представители Северного альянса. И нашим собственным торговцам пшеницей здесь, в Эркинланде, едва ли такое решение понравится.

– А почему у нас вообще возник конфликт с купцами из Пердруина?

– Потому что они входят в королевство моего дедушки и являются частью Верховного Престола, а мы дали обещание обходиться с ним справедливо.

– Нет, почему мы вообще должны им что-то говорить? Почему они сами не могут установить цену?

– Потому что фермеры, пастухи, торговцы, купцы связаны между собой, как бусы в ожерелье. Не прикидывайся глупцом, Саймон. Ты это и сам прекрасно знаешь. Одно вытекает из другого, и мы должны держать в руках нити с одной стороны, чтобы они не разъединились с другой. Нельзя делать только часть, забывая о целом.

– Не сомневаюсь, что они справились бы с этой задачей самостоятельно. И у них получилось бы даже лучше.

– Но тогда они обретут независимость, перестанут подчиняться Верховному Престолу, начнут сражаться и убивать друг друга. Ты забыл, что прежде, еще до моего деда, Наббан воевал с Эркинландом и Пердруином, а Эркинланд с Эрнистиром, и все враждовали с риммерами и тритингами? Вот почему мой дед, король Джон, объединил их под своим началом, вот почему теперь мы должны ими править. Чтобы помешать им прикончить друг друга.

– Если Верховный король и Верховная королева должны решать, что следует делать каждому купцу, торгующему зерном, тогда здесь что-то не так. Из этого следует, что Верховный Престол облачен всей полнотой власти.

– Да, так и есть.

– А что, если человек, сидящий на троне, прошу меня простить за такие слова, больше похож на твоего отца, а не деда? Или на короля Хью, а не Эолейра, или Друсиса, а не на его брата Салюсера?

– Морган не будет таким, как кто-то из них!

– Не будет? Я очень на это надеюсь. А как насчет сыновей и дочерей Моргана? И тех, что последуют за ними? Сколько пройдет времени, прежде чем на Верховном Престоле окажется безумец или глупец?

– Я начинаю думать, что по меньшей мере один глупец сидит на нем сейчас. Не говоря уже об обезьяне, страдающей от отсутствия хороших манер. Разве я разрешила тебе снова меня лапать?

– Извини. Ты права, Мири, у меня плохие манеры. Но я испытываю такие приятные чувства, когда трогаю тебя… здесь.

– Прекрати, монстр.

– Да, да, так и есть. Я монстр, который будет так сильно по тебе скучать, что станет каждый день и каждую ночь молиться о том, чтобы ты как можно быстрее вернулась. Возвращайся ко мне скорее, жена, чтобы я мог с тобой делать то, что мне так нравится.

– Саймон, пожалуйста.

– Какие еще важные указания ты должна мне выдать? Давай пригласим Пасеваллеса и клерков, чтобы не осталось никаких сомнений. Наверняка есть нить, порванная какой-нибудь ткачихой в Краннире, которую я должен заменить. Или рыбак в бухте Фираннос не может заработать себе на жизнь, пока я не починю его сети?

– Это вовсе не сеть, которую ты чинишь, обезьяна.

– Но и ты не рыбак, – проворчал Саймон. – Так что все у нас неплохо получается.

– Свин.

– Тиранша.

– Глупец. Огромный и ужасный глупец вместо мужа. Клянусь доброй Матерью бога, я буду по тебе скучать.

– И я буду скучать. Больше никаких разговоров. Поцелуй меня. Скоро уже рассветет.

– Ой. Что ты там делаешь?

– Всего лишь выполняю свой долг. Разговоры об обязательствах вынуждают меня отправить Руку Короля с государственным визитом.

– Саймон! Тебе известно, что ты ведешь себя как ребенок? Безответственный мальчишка.

– И кто же тогда глуп, Верховная королева Мириамель? Не будем забывать, что ты сама вышла за меня замуж. Но если ты отдашь мне приказ прекратить…

– Не трать зря силы, муж. Я произнесла твое имя, но не говорила, чтобы ты останавливался.

Глава 51. Украденная чешуйка

Граф Эолейр помнил имя Кендрайа’аро из историй, рассказанных королем Саймоном, но никогда не слышал, чтобы этот вздорный родственник отдавал приказы. Во время войны Короля Бурь Эолейр неплохо разбирался в иерархии ситхи: Ликимейя и ее муж являлись королевской четой, а их дети, Джирики и Адиту – принцем и принцессой, следующими в линии наследования. Получалось, что либо он ошибался, либо что-то изменилось.

– Вы сказали, что только благодаря нашему прежнему союзу мы еще живы, Кендрайа’аро, – проговорил Эолейр. – Если так, мы благодарны за вашу сдержанность, но должен признаться, что пребываю в недоумении. И прежде чем вы отошлете нас прочь, пожалуйста, расскажите, что я или мой народ сделали, чтобы заслужить ваши недобрые слова и презрение?

– Ты хочешь знать, что совершили вы, смертные? – ответил вопросом на вопрос Кендрайа’аро. – Вы лгали. Предавали. Убивали. Разве этого недостаточно, чтобы заслужить презрение?

– Но почему вы так говорите? – вмешался Морган. – Это неправда! Граф, что он имеет в виду?

– Я не знаю… – начал Эолейр.

– Вы видели Ликимейю, – воскликнул Иджа’аро. – Вы видели повелительницу Ежегодного Танца, погрузившуюся в Долгий сон! Это сделали ваши люди!

Адиту бросила на Иджа’аро взгляд, полный гнева и жалости.

– Не все смертные знают, что делают другие смертные, с’хью.

– Это были люди из королевства Сеомана Снежная Прядь! – Иджа’аро повернулся к Кендрайа’аро: – Дядя, ты сам говорил, что слова смертных не несут в себе никакого смысла, что они бесполезны – что этим существам вообще неизвестно, что такое правда.

Морган зашевелился и собрался что-то сказать, но Эолейр сжал его руку – немного сильнее, чем собирался, но сейчас им совсем не нужно было, чтобы разгневанный юный принц сделал ситуацию еще более тяжелой.

– Сказать можно все что угодно, слова не создают реальности, Иджа’аро, – перебил его Джирики. – Адиту и я, мы оба можем поклясться: несмотря на то что многие смертные не заслуживают доверия, перед вами те, чьи слова являются ростками правды, как у зида’я. Сеоман Снежная Прядь и его жена Мириамель именно такие смертные.

– Тогда скажите мне, – потребовал Кендрайа’аро, – как Снежная Прядь и его королева объясняют то, что их подданные напали на меня и едва не убили Ликимейю, которая все еще может умереть. И как насчет других наших посланцев? Сначала они расправились с Сиянди, теперь отравили Танахайю! – Рыжеволосый ситхи вдруг замер, словно сокол, заметивший на земле добычу. – Танахайа. Где чешуйка, которую она несла с собой?

Джирики выглядел смущенным.

– При ней не было чешуйки. – Он повернулся к Эолейру: – Ваши люди нашли ее вещи?

Эолейр покачал головой.

– Я спрашивал у лорда Пасеваллеса, человека, доставившего Танахайю в замок. Он сказал, что ее лошадь исчезла, а в сумке они нашли лишь еду, завернутую в листья. Чего не хватает?

– То, что ищет Защитник Кендрайа’аро – то, что интересует всех нас, – зеркало, настолько маленькое, что оно способно уместиться на ладони, – сказала Адиту. – Возможно, Саймон рассказывал вам о зеркалах, при помощи которых зида’я могут разговаривать друг с другом через большие расстояния. Чешуйки Великого Червя, так их называют, а иногда просто Свидетели.

– Я слышал истории о подобных вещах, в легендах мой народ называет их «стеклом червей», но среди вещей Танахайи зеркала не было, – сказал Эолейр. – Однако меня очень интересует другой вопрос. Вы сказали, что отправляли к нам посланцев?

– Несколько лет назад по вашему счету, – ответил Джирики. – Когда начались нападения на наших людей, мы подумали, что это дело рук нескольких невежественных смертных. Но когда они не прекратились и стали еще более яростными, но тщательно спланированными, мы решили отправить посланца к Саймону и Мириамель, чтобы выяснить, знают ли они об этом.

– Вы хотите сказать, что нападений было много? – спросил Эолейр, у которого появилось очень неприятное предчувствие.

– О чем они говорят? – хриплым шепотом спросил Морган. – Они утверждают, что мои дедушка и бабушка начали войну?

– Позвольте мне вести переговоры, ваше высочество, – быстро и тихо попросил Эолейр. – Я получу все нужные ответы. Но ситхи нельзя торопить.

– Могу я ответить на вопрос графа Эолейра, Защитник Кендрайа’аро? – спросил Джирики. – Возможно, для нас будет полезно выяснить, что известно смертным, раз уж они здесь. Но тогда нам придется поделиться с ними тем, что знаем мы, и это займет некоторое время.

Кендрайа’аро еще раз окинул взглядом Эолейра и Моргана. Из-за шрама над глазом он выглядел так, словно не верил ни единому услышанному слову, но в конце концов он кивнул и сделал широкий жест рукой.

– Проводите их, – сказал он. – И дайте им воды и пищи, если они в них нуждаются. Но не слишком много – они задержатся здесь совсем ненадолго.

* * *

Эолейра и Моргана повели от причала дальше, в лесной лагерь, к сооружению из кольца живых деревьев, которых каким-то образом уговорили вырасти вместе так, чтобы их ветви переплелись, образовав крышу из листьев. Между стволами висела паутина, за исключением тех, что служили воротными столбами, и хотя Эолейру показалось, что часть паутины должна быть старой или порванной, она повсюду выглядела новой и целой, и каждая нить оставалась на месте. Ситхи здесь казались более серьезными, чем те, которых они видели в первой Маленькой Лодке, словно они оказались в военном лагере, разбитом рядом с передовой. Эолейр не видел, чтобы кто-то пел или танцевал, и подумал, что они наблюдают за ним и Морганом более внимательно, чем первая группа ситхи.

«Или не считают нужным соблюдать нормы вежливости», – подумал он.

Им принесли фрукты, маленькие караваи хлеба на тарелках и чаши с водой, такой холодной и свежей, что на языке она ощущалась как крепкая выпивка; Эолейр посмотрел на принца и обнаружил, что Морган наслаждается трапезой гораздо больше, чем граф ожидал.

После того как они закончили, заговорил Джирики.

– Многое произошло с тех пор, как мы виделись в последний раз, на коронации Мириамель и Сеомана, граф Эолейр. Вскоре после этого нам пришлось решать, следует ли оставить Джао э-тинукай’и, наш последний дом, потому что его обнаружили хикеда’я и нас атаковали в год войны Инелуки.

– Инелуки – настоящее имя Короля Бурь, – объяснил Эолейр Моргану. – Когда-то он был ситхи. До того, как умер.

– Я знаю, – ответил Морган.

Эолейр порадовался, что Морган внимательно слушал уроки. По долгому опыту он знал, что молодые принцы редко обращают внимание на то, что им говорят другие.

– Несколько лет назад, – продолжал Джирики, – когда мы решали собственные проблемы, до нас стали доходить сообщения о нападениях на наших людей в юго-западной части Великого леса, неподалеку от заброшенного города Да’ай Чикиза, который всегда имел для нас огромное значение, и, как только мы узнали, что за этим стоят смертные – эркинландеры, судя по одежде и оружию – люди Сеомана и Мириамель, – мы испытали тревогу, но мы знали, что неприязнь, недоверие и даже ненависть, существовавшие между нашими народами веками, не могли исчезнуть мгновенно только из-за того, что трон смертных заняли другие король и королева. Поэтому, когда мы решили отыскать тех, кто совершал рейды, никто не обвинял вашего короля и королеву.

– Что было глупо, как показали дальнейшие события, – вмешался Кендрайа’аро, который пил из чашки, сделанной из рога, украшенного серебром. – О чем я вас предупреждал.

Джирики и Адиту обменялись едва заметными взглядами.

– Но шли годы, и количество нападений увеличивалось – многие из жертв были совершенно невинными, они лишь собирали растения вдоль границ нашего леса, и мы поняли, что происходит нечто очень неправильное.

– Могу я спросить, как обычные смертные могли ранить ситхи, – поинтересовался Эолейр, – в особенности если учесть, что ситхи вооружены и готовы вступить в схватку?

– Их заманивали, граф Эолейр, – объяснила Адиту. – Атаки смертных происходили не спонтанно, они нападали на наших соплеменников не из страха – это были вовсе не рассерженные крестьяне. В одном случае наши люди пошли выяснить, почему смертные рубят деревья в той части леса, которая по соглашению с Верховным Престолом принадлежала нам. Но дровосеки оказались приманкой. Другие смертные ждали в засаде, и, когда наши люди подошли, чтобы узнать, что происходит, в них начали стрелять лучники из укрытия.

– Элизия, Матерь Божья! – удивленно воскликнул Эолейр. – Кто-то действительно устраивал засады? Чтобы убивать ситхи? Как вы могли подумать, что в этом замешаны Саймон и Мириамель?

– Большинство представителей нашего народа в это не верили, – сказал Джирики. – Во всяком случае, поначалу.

– А некоторые не верят до сих пор, – добавила Адиту. – Потому что мы знаем истину.

Джирики кивнул, но Эолейру показалось, что он не разделяет уверенность сестры.

– Но потом мы послали к вам Сиянди из Долины Кинао, – продолжал Джирики, – когда-то он был спутником Сеомана Снежная Прядь, вашего короля Саймона, на горе, которую смертные называют Урмшейм. Сиянди отправился в Асу’а – Хейхолт на вашем языке, – чтобы узнать правду. Должен признаться, тогда я надеялся, что произошла какая-то ошибка.

– Просто рассказывай, кузен, – голос Кендрайа’аро наполнял гнев.

Очевидно, для него эти события выглядели иначе.

– Сиянди отправили к вашим королю и королеве, – продолжал Джирики, – смертным, обещавшим нам, что вражде между нашими народами будет положен конец, но с тех пор мы не получили от него вестей. Примерно через два года по вашему счету мы обнаружили сгнившие остатки седла и снаряжения на лугу к югу от леса. Чешуйка, которая была у Сиянди, священное зеркало, позволявшее связываться с нами, исчезла. В седельных сумках мы увидели отверстия от стрел. Больше никаких следов Сиянди нам найти не удалось.

Эолейр чувствовал печаль и гнев всех, кто собрался в этой странной комнате из деревьев. Ситхи были немногочисленным народом, и хотя по человеческим меркам они жили бесконечно, ситхи умирали, как и все другие существа. Кроме того, дети рождались у них очень редко, и каждая смерть имела огромное значение.

– Я сожалею о гибели Сиянди, – наконец заговорил граф. – Я не был с ним знаком, но не раз слышал о нем от короля Саймона, и готов без малейших колебаний поклясться, что ни Саймон, ни Мириамель не имеют никакого отношения к ужасным убийствам и ничего о них не знали. Я считаю, что наши общие враги норны больше всех выигрывают в сложившейся ситуации, и мне представляется, что это дело их рук.

– Неужели ты не слушал, смертный? – Иджа’аро вскочил на ноги. Насколько Эолейр знал ситхи, племянник Кендрайа’аро дрожал от с трудом сдерживаемой ярости, опасный и разгневанный, точно молодой бог, а его волосы походили на священное пламя. – Убийцы были смертными – такими же, как вы! Мы бы сразу узнали руку хикеда’я, если бы они имели отношение к любому из совершенных преступлений. Мы постоянно за ними следим, в особенности в Запретных Холмах…

– Молчать! – сказал Кендрайа’аро, и его гнев был направлен не против чужаков. – Ты больше не будешь говорить, Иджа’аро. Ты слишком часто открываешь рот, не подумав сначала.

Молодой ситхи снова присел на корточки, и его лицо с золотой кожей превратилось в маску.

Когда оба смолкли, дальше повела рассказ Адиту.

– Исчезновение Сиянди напугало нас всех, – объяснила она. – В результате споры о том, следует ли нам покинуть Джао э-тинукай’и стали особенно ожесточенными, ведь теперь мы знали, что его местонахождение перестало быть тайной. И, что еще хуже, о нем во время войны узнали хикеда’я, что привело к смерти нашей любимой Амерасу, матери всех зида’я.

Все ситхи сделали одинаковое текучее движение, означавшее скорбь. Эолейр знал о нападении и смерти Амерасу, потому что при этом присутствовал молодой Саймон, все еще остававшийся пленником.

«Какая ужасная потеря, – подумал Эолейр, – из-за одного предательского удара лишиться мудрости, накопленной за столько лет, – удара, направленного королевой Утук’ку, прабабушкой Амерасу!»

– О чем они говорят? – потребовал ответа у Эолейра Морган. – Я не знаю этих имен!

– Я объясню вам позднее, – спокойно ответил граф. – А до тех пор слушайте и запоминайте, мой принц. Эта история старше человечества.

– Затем, всего лишь год назад, когда наша мать Ликимейя, с’хью Кендрайа’аро и несколько ситхи, которые их сопровождали, разбили лагерь далеко на запад отсюда, – продолжала Адиту, – на них напал большой отряд смертных.

– А вы уверены, что это не были напуганные охотники? – спросил Эолейр. – Среди смертных ходит множество фальшивых слухов о ситхи…

– Невозможно, – заявил Кендрайа’аро.

– Боюсь, наш дядя прав, – сказала Адиту графу. – Восемьдесят смертных – чуть больше или чуть меньше – поджидало дюжину отправившихся на охоту зида’я. Они атаковали без предупреждения, сразу пустив в ход стрелы, и выбрали дневное время, зная, какое преимущество мы получили бы в темноте.

Кендрайа’аро указал на Эолейра. Изуродованное лицо ситхи делали каждое его слово ужасным.

– Знай, человек из Эрнистира. Убийцы подготовились к схватке с нами, их обучил тот, кому известны наши обычаи и умения. Эркинландеры устроили засаду на тропе, которую мы используем редко, поэтому им пришлось долго ждать. Они хорошо скрыли свой запах, а потом атаковали без предупреждения. Мы потеряли половину отряда после первого залпа. Это похоже на случайную встречу?

– Согласен, совсем не похоже. – Эолейр вдруг почувствовал тяжкое бремя возраста. Ситхи оказались правы: речь шла не о недоразумении, которое можно разрешить при помощи дипломатии и тщательно подобранных слов. Более того, эту загадку ему было не по силам разгадать здесь и сейчас, и он понимал, что, возможно, никогда не узнает правды. Кто мог совершить такое страшное злодеяние? И зачем, ведь причина могла быть только одна – раз и навсегда уничтожить дружбу между ситхи и смертными правителями, занимающими Верховный Престол. – Мои король и королева невиновны, даю вам свое слово, и я скорблю вместе с вами.

– Скорбишь? – Кендрайа’аро взмахнул рукой, быстро, словно нанес удар ножом. – Ты не знаешь, что такое скорбь, смертный. Владычица нашего Дома – наша королева, как ее назвали бы вы, – погибла у нас на глазах. Мои родичи умирали рядом со мной. Только мне одному удалось спастись и унести пронзенное тело Ликимейи на плечах, поливая равнодушную землю ее и своей кровью.

Рядом с Эолейром пошевелился Морган. Эолейр знал, что сейчас они ступили на очень узкую тропу, и катастрофа поджидает их со всех сторон. Он снова положил руку на плечо принца и сжал его.

– Я услышал все, что вы рассказали, – проговорил Эолейр, – и ваши слова пронзили мне сердце, Защитник Кендрайа’аро. Не забывайте, в отличие от большинства смертных я встречал Ликимейю. Я знаю о ее мудрости и силе. Но почему вы так уверены, что на вас напали эркинландеры? Вы слышали, как они говорили между собой?

– Ха. – Кендрайа’аро презрительно рассмеялся. – Они даже не разговаривали друг с другом, когда убивали нас. Еще одно доказательство, что это была западня, простое и очевидное.

– Но в прошлом ситхи конфликтовали с многими народами смертных – наббанайцами из Империума, а также в недалеком прошлом с риммерами, когда они пришли с запада. Почему вы уверены, что отряд, который вас атаковал, из Эркинланда?

– Потому что на теле вожака напавших на нас смертных, которого я убил прежде, чем остальные отступили и утащили его труп, мне удалось кое-что найти, – сказал Защитник.

– Я принесу, дядя. – Иджа’аро поднялся на ноги и спрыгнул с порога древесного дома.

Он довольно быстро вернулся с кожаным мешком в руках, который передал Кендрайа’аро, тот взял его, вывернул содержимое на пол, и на него со звоном пролился ливень золотых монет, оставшихся лежать возле его обутых в сапоги ног.

– Смотрите сами, – сказал Кендрайа’аро.

Эолейр шагнул вперед, и Морган последовал за ним. Граф наклонился, поднял несколько монет, оценил их тяжесть, обратил внимание на остроту ребер.

– Золотые троны, – сказал он.

– И дело не только в этом, – вмешался Джирики, заговоривший после долгой паузы. – Посмотри внимательно.

Эолейр поднес одну из монет к свету, пробивавшемуся сквозь паутину стен.

– Да укусит меня Багба, – пробормотал он. – Это Леди и Прядь.

Монеты были новенькими, и на каждой из сторон отчеканены портреты – на одной королевы Мириамель, на другой ее мужа короля Саймона Снежная Прядь. Золотые троны, выпущенные в Эркинланде по специальным правилам Верховного Престола, появились всего несколько лет назад. Граф перевел беспомощный взгляд с Джирики на Адиту, но те лишь молча смотрели на него, и тогда он повернулся к Защитнику Кендрайа’аро.

– Я не могу объяснить, откуда взялись монеты, – сказал Эолейр. – Но из этого еще не следует, что объяснения не существует.

– Не важно. Нам не нужны объяснения, – заявил Кендрайа’аро. – Как и все остальное, что может предложить ваш народ. Мы хотим, чтобы вы покинули лес и больше не попадались у нас на пути, смертный. И, раз уж ты так их ценишь, Джирики, можешь проводить их до границы наших земель. И вы, смертные, оставите Ти-туно, который вернулся к тем, кто его создал. Мне больше нечего вам сказать.

Моргану совсем не хотелось отправляться в путешествие в неизведанные места, но время шло, и у него появились новые ощущения. Он гордился тем, что сумел протрубить в древний рог ситхи, в то время как благородный граф Эолейр этого сделать не сумел; позднее его охватило невероятное волнение, когда именно ему довелось – из всех людей – призвать ситхи с помощью рога. Все эти приятные моменты привели к тому, что теперь он все больше злился: ведь Мастера Престола и будущего наследника не просто игнорировали, но и вовсе прогнали бессмертные, не говоря уже о том, что коварный Защитник Кендрайа’аро еще и рог забрал.

По мере того как Джирики вел их через лес в сторону лагеря эркинландеров, к Порто, троллям и солдатам, гнев Моргана усиливался. Ситхи не только сначала напугали его, а потом унизили, но и сделали их поиски бессмысленными. Несколько недель, проведенных в седле, ночи под открытым небом, множество вечеров, когда он был лишен обычных развлечений, а в качестве единственной награды – знаменитые бессмертные, о которых он столько слышал, отнеслись к нему как к нищему.

«А дома скажут, что наша миссия провалилась, – с горечью думал он. – Вне всякого сомнения, дедушка и бабушка будут винить меня, ведь они никогда не станут перекладывать ответственность на своих волшебных друзей ситхи или старого товарища Эолейра. Но кто такие ситхи, после всего сказанного? Они живут в лесу, у них даже домов нет, они бедны, как охотники или углежоги».

Морган взглянул на Джирики, и его уверенность слегка пошатнулась. Ситхи двигался, словно настоящее дикое существо, длинными, ровными и совершенно беззвучными шагами, в то время как Морган и Эолейр шумели и шуршали листьями, стараясь от него не отставать.

Они продолжали следовать за Джирики, хотя время перевалило за полдень и приближался вечер. В лесном воздухе танцевали яркие пылинки, блестящие точно крошечные звезды, но они постепенно становились матовыми, а по мере того, как солнце опускалось все ниже, первый туман начал подниматься над землей, делая Альдхорт похожим на русло реки, на которое смотришь сквозь текущую воду. Однако Морган обращал на это мало внимания: его переполняли гневные мысли, грудь заполняла тяжесть, он испытывал скорбь, хотя никто не умер.

– Почему мы оставили у них рог? – неожиданно резко спросил он. – Мой дедушка дал его нам! Рог принадлежал сэру Камарису, а он не имел к ситхи никакого отношения!

– Они сделали его много, много лет назад, – нахмурившись, ответил Эолейр, который пытался перебраться через оказавшееся у него на пути упавшее дерево. – Мы продемонстрировали элементарную вежливость – вернули ситхи то, что им принадлежало, ваше высочество. В любом случае Ти-туно наименьшая из наших проблем.

– Я бы принес извинения за своего дядю, – сказал Джирики, – но, полагаю, вина лежит на всех нас, в том числе на моей сестре и мне. Даже Сеоман и Мириамель не понимали, чего они хотели добиться, когда заключили новый договор о мире с моим народом. Мы не меняемся так легко и быстро, как, впрочем, и смертные, которые боятся и ненавидят нас. Необходимы годы осторожности и осмотрительности, но обеим сторонам этого не хватает. А теперь уже слишком поздно.

– Слишком поздно? – спросил Эолейр. – Но почему?

– Когда на Кендрайа’аро и нашу мать напали смертные, которых мы поддерживали, наш клан – Дом Ежегодного Танца – потерял уважение среди других зида’я. Кендрайа’аро как старейшина клана объявил себя Защитником до тех пор, пока угроза не исчезнет. Все кланы по-прежнему взаимодействуют… ну, в некоторых важных вопросах, скажем так, однако нашего прежнего общего дома, Джао э-тинукай’и, больше нет. Это имя означает «Дом на Океане Деревьев», если я не ошибаюсь, моя сестра вам это говорила. Наши кланы разделились на множество Маленьких Лодок. И так следовало поступить в соответствии с нашими древними традициями.

– Чего я боюсь… – начал Эолейр, но Морган устал слушать, как говорят другие.

– Почему все ситхи позволяют вашему дяде отдавать им приказы? – резко спросил он, обращаясь к спине Джирики. – Откуда нам знать, что ваш – как-там-его-зовут – Кендараро, Кенджиаро сам не совершал этих убийств, а потом свалил все на смертных?

– Принц Морган! – Графа потрясли его слова, но Моргану было уже все равно.

Неужели старик не подумал о такой возможности? В конце концов, Эолейр был мудрым дипломатом и прекрасно знал, как устроен мир.

– Ну, ведь он единственный вернулся, чтобы рассказать, что произошло, не так ли? А теперь он получил власть, которая прежде принадлежала королеве. – Морган считал, что это совершенно очевидно. – Ему оставалось лишь добыть мешочек с золотыми монетами и заявить, что выдуманные им враги имели золото при себе.

– Я приношу извинения за принца, – сказал Эолейр Джирики, что лишь еще сильнее рассердило Моргана. – Мы совершенно напрасно проделали долгий путь ради встречи с вами, и, конечно, он испытывает разочарование…

Ситхи махнул рукой:

– Успокойтесь, граф. Мы, зида’я, знаем, что такое обман, – более того, если вам известна история убийства отца, которое совершил Инелуки, то вы знаете, что предательства случаются и среди нас. Но я думаю, принц Морган судит нас, не разобравшись в нашей сути.

– Может быть. – Настроение Моргана не позволяло ему занять примирительную позицию, какого бы высокого мнения о фейри ни придерживались его дедушка и бабушка. – Или мы напрасно рассчитывали на помощь, которая не могла прийти к нам со стороны ситхи.

– Помощь? – сказал Джирики. – Вы уже что-то упоминали раньше, но я думал, что речь идет о пропасти, которая разделяет наши народы. Что вы имели в виду? Что произошло и почему вы только сейчас заговорили об этом?

– Потому что ваш Защитник, как вы его называете, даже не дал мне шанса открыть рот, – ответил Эолейр и рассказал о нападении на королевскую миссию на Северной дороге и о послании, которое они обнаружили, когда сражение закончилось.

– Корона из ведьминого дерева? – повторил Джирики. – Это очень старые слова.

– И что они означают? – спросил Эолейр. – Какое-то оружие или предметы силы вроде мечей, которые мы искали во время войны Короля Бурь?

Джирики сделал жест сжатыми пальцами, словно пытался схватить нечто невидимое.

– Я бы хотел, чтобы моя сестра была с нами. Адиту лучше меня знает историю нашего прошлого, и ей больше известно о таких вещах. Но «корона из ведьминого дерева» – кей-джайха на нашем языке – имеет несколько смыслов. Самый распространенный, во всяком случае, в древние времена, означал рощи ведьминых деревьев, посаженные, когда наш народ впервые появился в новых землях.

– Новых землях? – спросил Эолейр.

– В Светлом Арде, как его называют смертные. Мы дали им имя «новые» потому, что мы появились здесь после того, как сбежали из нашего прежнего дома – Сада.

– И таких рощ было много? – спросил граф. – Они имеют какое-то особое значение?

– Сейчас большая часть ведьминых деревьев мертва, – сказал Джирики, и Морган уловил горечь в его голосе. – Даже наши священные рощи в Джао э-тинукай’и начали погибать вскоре после поражения Короля Бурь. Все оставшиеся живые деревья сейчас находятся в Наккиге, так что намерения Утук’ку захватить корону из ведьминого дерева не имеют никакого смысла.

– Но вы сказали, что эти слова имеют и другие значения, – напомнил Эолейр.

Джирики колебался, и Морган подумал, что ситхи что-то скрывает.

– Когда-то мы хоронили наших умерших с короной, сделанной из ветвей ведьминого дерева – клали в гробы или надевали им на голову. Из-за этого появилось даже название хода в игре «Шент».

Эолейр с трудом поспевал за быстрым шагом Джирики, но Морган видел, что графа заинтересовали слова ситхи.

– Хода? Иными словами, стратегии? Значит, в послании, полученном нами, возможно, заложен специальный смысл?

Казалось, Джирики полностью сосредоточен на тропе, по которой он их вел. Морган пришел к выводу, что совсем ему не доверяет, и теперь уже не сомневался, что бессмертный что-то от них скрывает.

– И вновь, – наконец заговорил ситхи, – сомневаюсь, что это может быть как-то связано с целью Утук’ку. В игре «Шент» корона из ведьминого дерева означает преимущество при сдаче. А я не могу представить, чтобы королева хикеда’я собиралась сдаться.

– Значит, мы ничего не можем сделать с посланием, которое получили? – спросил Эолейр. – Планы норнов останутся для нас тайной, и ваш народ не может нам помочь? Не станет помогать? – Моргану показалось, что старый граф вызывает жалость, как человек, который просит денег у богатого родственника. – Что мы будем делать, если норны снова начнут войну?

– Тебе не нужно задавать вопросы ему, – сказал Морган. – Мои дедушка и бабушка решат, что следует делать.

Джирики повернулся к нему, и его суровые черты показались Моргану еще более чуждыми в свете умирающего дня. Просветы в деревьях позволяли путникам видеть алые отблески заката на небе, но, к полному смятению Моргана, запад вновь оказался в противоположной стороне по сравнению с той, что он ожидал. Ему вдруг пришло в голову, что он оказался невероятно далеко от всего, что знает, и ему вдруг захотелось поскорее оказаться дома.

– В таком случае, принц Морган, ваши дедушка и бабушка не только должны будут принимать собственные решения, – спокойно ответил Джирики, – но и приводить их в исполнение. Зида’я ничего не могут предпринять, потому что среди них нет согласия. – Он повернулся к Эолейру: – Граф Эолейр, скоро мы расстанемся, и я должен вам кое-что сказать, пока у меня есть возможность.

– Я слушаю.

– Моя сестра и я послали к вам Танахайю вопреки желаниям Кендрайа’аро, и он бы это запретил, если бы смог. То, что с ней случилось, ужасно, но сейчас меня тревожит более серьезная проблема. Как мы уже говорили, Танахайа взяла с собой одного из наших Свидетелей, как и пропавший Сиянди. Теперь исчезли оба зеркала. Но зачем эркинландским разбойникам воровать незначительные безделушки? Значит, им известно, насколько они важны.

– И насколько, Джирики? – спросил граф. – Я знаю, что с их помощью вы разговариваете друг с другом. У вас есть еще такие зеркала? И можно ли их использовать в качестве оружия?

– Боюсь, что в этом месте наши языки различаются. – Тени легли на лес, и в своем простом темном одеянии Джирики казался лишь плавающей бледной половинкой лица. – Может ли Свидетель быть оружием? Нет, в прямом смысле слова. Но они очень могущественны и, как и бесценное ведьмино дерево, исчезают из нашего мира. Мы используем их для того, чтобы узнавать мысли друг друга, когда находимся на значительном расстоянии, что в некотором смысле помогает побеждать время. Но в руках тех, кто будет обращаться с ними без должной осторожности, они могут стать порталами в неизвестные и очень опасные места. Дед этого ребенка однажды вполне невинно заглянул в мое зеркало и оказался лицом к лицу с самой королевой норнов.

Этого ребенка. Морган опустил плечи, пытаясь сдержать гнев. Этого ребенка!..

– Но зачем кому-то воровать такую вещь, Джирики? – спросил граф. – Как вы сами сказали, откуда простым разбойникам знать, что это такое?

– Я надеялся, что у вас могут появиться какие-то идеи. Быть может, среди смертных ходят слухи, что вещи ситхи можно хорошо продать, и у нападавших были самые обычные причины, чтобы их забрать. Но я все больше и больше боюсь, что те, кто напал на Сиянди и Танахайю, и даже те, кто атаковал нашу мать и дядю, на самом деле искали зеркала, а не просто хотели отнять жизни. – Внезапно Джирики замер на месте, беззвучно, точно кот. – Послушайте, мы уже рядом с тем местом, где вы нас вызвали. Вскоре вы встретитесь со своими людьми.

Морган видел, что они вернулись в ту часть леса, где он дунул в рог и вызвал ситхи, и было это примерно в такое же время, когда солнце опускалось за невидимый горизонт, а голубое небо быстро темнело между кронами деревьев.

– Значит, мы не в силах убедить ваш народ нам помочь? – спросил граф. – И, что еще того важнее, помочь вашим старым друзьям, Саймону и Мириамель?

Джирики помрачнел:

– Моя сестра прямо сейчас поет против ветра, пытаясь убедить Кендрайа’аро, что ваши тревоги нельзя отбросить из-за того, что он не любит смертных. А теперь, когда я услышал вашу историю о необычном риммере, путешествующем с норнами, и о странном послании, которое он вам отправил, я все больше убеждаюсь, что Адиту и я правы. Но если дядя и остальные наши соплеменники не изменят своего отношения, мы ничего не сможем сделать. Передайте нашим друзьям в Хейхолте, что мне очень жаль, граф Эолейр.

Морган подумал, что плохо быть отвергнутым, но когда на тебя не обращают внимания – это уже слишком, – такое он перенести не мог. Он почувствовал себя как ребенок, который стоит рядом со столом и ждет, когда взрослые закончат разговоры.

– Чьего ребенка носит ваша сестра, Джирики? – неожиданно спросил он.

– Принц Морган! – вмешался граф. – Проявите, пожалуйста, вежливость.

– Только не делай вид, что ты не задавался этим вопросом, Эолейр. Не нужно меня винить за то, что я набрался смелости и спросил.

– Но это не… – Эолейр смолк, услышав странные звуки, которые издавал Джирики.

Морган не сразу понял, что ситхи смеется, и это вызвало у него еще большее раздражение.

– Прошу меня простить, – сказал Джирики. – Нам следовало сказать раньше. Я забыл, что у смертных подобные вещи часто связаны со стыдом и смятением. Но по меньшей мере на сей раз принц Морган прав – это не тот вопрос, который следовало проглотить. Моя сестра действительно чиру – готова поделиться с рекой нашего народа. В иные, не столь сложные времена вы бы праздновали с нами, Эолейр из Над-Муллаха, потому что это редкое и замечательное событие. – Он повернулся к Моргану: – И хотя ваш вопрос не так важен, как вам кажется, вы получите на него ответ, юный смертный. Отец – Иджа’аро, наш клановый кузен.

– Они женаты? – спросил Морган.

Джирики улыбнулся:

– Нет, это было не такое – и есть не такое – создание пары. У нас бывает всего несколько рождений в каждом поколении, и в нашем доме оно будет первым почти за столетие, как вы называете такой промежуток времени, так что, естественно, все счастливы.

«И это любимые ситхи дедушки и бабушки, – с отвращением подумал Морган, – волшебные существа, о которых говорят так, словно они ангелы или даже боги, сошедшие на землю. Однако они живут в лесу, как разбойники, не могут защититься от нападения небольшого отряда смертных, а их королевские женщины вынашивают детей вне брака без стыда и опасений». Он чувствовал себя обманутым. Их миссия оказалась именно такой, как он опасался, – повод отослать его прочь, чтобы он не болтался под ногами у короля и королевы.

Когда они остановились у выхода на поляну, их встретил холодный ветер. Сквозь ветви деревьев пробивался свет заходящего солнца.

– Отсюда совсем недалеко до открытых земель, где вас ждут ваши друзья и солдаты. Прощайте.

– Прощай, Джирики, – сказал Эолейр. – Я бы хотел, чтобы наша встреча получилась более радостной.

– Не отчаивайтесь, никто, даже самые мудрые, не знают всех исходов. Быть может, мы еще встретимся при более счастливых обстоятельствах.

Эолейр улыбнулся без особой убежденности.

– Я не думаю, что у меня осталось много времени, Джирики – мы живем не так долго, как вы, ситхи. Боги уже почти завершили мой жизненный путь на земле.

Мгновение Джирики молчал, потом протянул руку и сжал ладонь Эолейра.

– Как я уже говорил, никто не знает всех исходов. Я надеюсь, твои боги дадут тебе больше времени, чем ты рассчитываешь.

– Я буду молиться, чтобы твоя мать вернулась к жизни, – сказал граф. – И за благополучное рождение ребенка Адиту.

Джирики кивнул и повернулся к Моргану.

– Вера, – сказал ситхи.

Принц удивился.

– Что?

– Вера в других, принц Морган, – повторил Джирики. – Вера Эолейра в то, что у большинства смертных добрые намерения.

– Но вы же сами в это не верите!

– О нет, я верю, – сказал Джирики. – И верю в свой народ. В противном случае мы бы не вели этот разговор.

– Мир полон лжецов.

– Значит, у нас еще больше причин искать правду и ценить ее, когда найдем. И не забывайте о вере в себя! Вам не хватает именно веры, так я думаю, чтобы ваши дедушка и бабушка вами гордились. Удачи и прощайте, потомок хикка стайя.

Прежде чем Морган успел ответить или понять, что означают последние слова, Джирики повернулся и пошел прочь; через несколько мгновений он исчез в лесу, словно его никогда и не было.

– Что он имел в виду? Каким именем он меня назвал?

– Я не знаю, ваше высочество, – ответил Эолейр. – Но нам лучше обсудить это позднее. Теперь нам нужно побыстрее пересечь открытое пространство, пока еще не зашло солнце. Мы же не хотим провести ночь в лесу.

Морган содрогнулся, хотя и постарался это скрыть.

– Надеюсь, Порто хотя бы разжег костер.

* * *

К тому моменту, когда Морган и граф добрались до опушки леса, последние лучи солнца освещали лишь небо на западе. Морган и Эолейр вышли из зарослей высоких берез и дубов и оказались среди заросших кустарником холмов, уходивших вниз, к речным долинам, где они видели пятна костров на лугу и завитки дыма на фоне темнеющего неба. Они поспешили к свету, прислушиваясь к тихому шелесту высокой травы под ногами, а потом замедлили шаг и остановились.

– Но здесь никого нет, – сказал Морган. – Никто нас не ждет. Куда подевались все наши люди? Почему они ушли?

Эолейр оглядел равнину.

– Быть может, они начали нас искать – говорят, время среди фейри течет иначе. Возможно, мы находились с ситхи дольше, чем думаем. – Он наклонился вперед и прищурился. – Мои глаза слишком старые, чтобы видеть так далеко, – там есть какое-то движение?

– Ничего и никого.

Когда они приблизились к безмолвному лагерю, Морган почувствовал, как его тело сковал холод, хотя летний вечер был теплым, а на лугу царило безветрие. Он слышал шум реки, достаточно близко, хотя уже не мог разглядеть в темноте воду – лишь темную линию в траве. Тут и там на земле тлели кучи углей, но Морган ошибся, когда сначала подумал, что это костры оставленного лагеря.

Подойдя к первой, они увидели, как догорают разбитые колеса и сломанные шесты.

– Наш фургон с припасами, – сказал Морган, и собственный голос прозвучал в его ушах так, будто слова произнес мертвец, призрак из старой сказки, предсказывающей всеобщую гибель. – Клянусь Священным Деревом, что здесь произошло?

Эолейр обошел сгоревший фургон с дальней стороны, остановился и посмотрел вниз. Через мгновение к нему присоединился Морган и едва не наступил на лежавшее у ног графа тело.

– Да хранит нас Эйдон, – сказал принц и отвернулся. – У него кишки вывалились наружу.

– Всего здесь три мертвых тела. – Моргана поразило спокойствие в голосе старика – сам принц находился всего лишь в шаге от безумия и ужаса и чувствовал, как на него наступает окружавшая их со всех сторон голая степь. – И дохлая лошадь.

– Но кто мог такое сотворить? – спросил Морган. – Это же были эркингарды. – Он не мог поверить в реальность того, что видит. – И где остальные?

Однако Эолейр не ответил, принц заметил, что граф смотрит на север, повернулся и увидел отряд вооруженных всадников, не менее нескольких дюжин, которые вдоль опушки леса направлялись в их сторону.

– Это наш отряд? – спросил Эолейр, но в его голосе не было особой надежды. – Мои глаза слишком слабы. Ты что-нибудь видишь?

Морган прищурился и почувствовал, как пульсирует кровь в висках.

– Я не вижу никаких символов – или знамен. И у всех разное оружие и доспехи.

В этот момент ближайший из всадников их заметил, и отряд устремился к ним, размахивая топорами и луками.

– Да укусит меня Багба! – выругался Эолейр. – Это тритинги – или разбойники! – Он схватил Моргана за руку. – Бегите, мой принц. Бегите к лесу!

– Ты сошел с ума? – Морган уже обнажил меч. – Я не могу тебя оставить.

– Ты можешь и должен, будь проклято твое упрямство! Ты наследник Верховного Престола, юноша, и мой долг состоит в том, чтобы сохранить тебе жизнь. Моя жизнь не имеет значения. Если я уцелею, то приду в лес и позову тебя. Если нет – попытайся снова найти ситхи.

Беги!

– Нет! Я не побегу! – Стук копыт приближался, всадники мчались к ним точно гроза, им оставалось преодолеть два полета стрелы, и они быстро сокращали расстояние.

Эолейр снова толкнул Моргана – так сильно, что тот едва не упал. Теперь и граф обнажил свой длинный тонкий клинок.

– Клянусь кровавой культей Мурхага, если ты не побежишь, принц Морган, клянусь, я убью себя прежде, чем тритинги до тебя доберутся. Некоторые кланы сжигают пленников живьем!

Морган сделал шаг в сторону опушки леса, но он не мог представить, как сможет оставить старика умирать.

– Давай, бежим вместе.

– Я не успею, – сказал граф. – Я бегаю слишком медленно. А ты должен спастись.

– Но я принц!

– Огню все равно, – вскричал Эолейр, – как и копью тритингов. – В сумраке Морган плохо видел бледное лицо Эолейра. – Проклятье, беги, мальчик беги!

Объятый страхом и яростью перед необходимостью ужасного выбора, Морган наконец повернулся и побежал к лесу.

Оказавшись у линии деревьев и петляя между ясенями, он обернулся и посмотрел назад. Покрытую травой равнину почти совсем скрыли тени, но он сумел разглядеть, что всадники уже почти добрались до Эолейра. Старый граф терпеливо ждал, пока они его окружат, но Морган заметил, что несколько всадников отделилось от остальных, и они поскакали вверх по склону, в его сторону.

Несколько мгновений он размышлял о том, что должен их встретить и принять героическую, но бесполезную и никем не воспетую смерть. А потом вспомнил Лиллию, ее маленькое серьезное лицо, и не смог представить, как она перенесет эту новость. Она росла без отца, а теперь еще и ее брат погибнет. Он не мог так с ней поступить – во всяком случае, сознательно.

Морган повернулся и поспешил по склону, сквозь ясеневую рощу, налетая на кусты и спотыкаясь в густой траве, пока не оказался в темном лесу. Свет уже практически исчез, ему пришлось замедлить бег, и очень скоро он уже шел шагом. Однако Моргану рассказывали, что тритинги неплохо знают лес, поэтому он продолжал идти до тех пор, пока так сильно не расцарапал руки и ноги, что и подумать не мог о том, чтобы сделать еще один шаг.

Он стоял, пытаясь восстановить дыхание и не шуметь, и прислушивался к звукам погони, но слышал лишь громкий стук собственного сердца. Наконец он сообразил, что стоит под большим деревом, ствол которого в несколько раз шире него самого. Морган пощупал кору и понял, что это дуб.

«Если бы я сумел взобраться на него, то мог бы немного отдохнуть, – подумал он. – У тех, кто за мной гонится, нет собак – во всяком случае, я не слышал лая. Они меня не найдут, если я спрячусь среди ветвей».

Он подумал про Эолейра, что стало со стариком, который остался один на один с большим отрядом всадников, но воспоминания были слишком свежими и болезненными, поэтому он нащупал подходящую ветку и начал карабкаться на дерево.

Морган залез на высоту, дважды превышавшую его рост, когда добрался до первых ветвей расположенных рядом друг с другом, умудрился подняться еще немного, пока не нашел широкое пространство, где сходилось несколько крупных ветвей, и уселся, прижимаясь спиной к шероховатому стволу. Он снова прислушался, но до него не доносилось звуков погони, лишь невнятно кричал козодой и высоко над головой, в кронах деревьев, пел ветер.

Наконец, напуганный и измученный, он задремал, и ему приснилась туча черных бабочек, такая плотная, что она грозила его задушить. Когда он проснулся, сквозь ветви в далеком небе он сумел разглядеть лишь луну, достигшую трех четвертей, подобную маске летнего солнцестояния. «Интересно, сколько я спал, – подумал Морган, – и как оказался на дереве». Тут он все вспомнил, на него обрушилась ужасная правда, и на мгновение ему захотелось расплакаться, как ребенку, и чтобы кто-то его утешил. Но здесь не было никого, кто мог бы это сделать. Он остался один в темном лесу.

Что-то коснулось его затылка и лица – ветка или листья. А потом еще раз, и он понял, что это не листья и не сучки, а нечто совсем другое, что-то живое. Он замер, опасаясь, что к нему подобралось какое-то ядовитое существо – паук или змея, но когда сообразил, что это ни то, ни другое, его сердце не успокоилось, а забилось еще быстрее, подобно отчаянному стрекоту козодоя.

Рука исследовала его покрытую мурашками кожу – рука с тонкими щекочущими пальцами – такими длинными и холодными, что они могли принадлежать голодному ребенку.

Глава 52. Возвращение домой

– Где мой суп? Принесите мне суп!

Несмотря на то что голос был предельно тонким, а фургон сравнительно огромным – точнее, два фургона, соединенных вместе, – ей казалось, что слова старика всегда возникали рядом с ней. Хьяра произнесла молитву о терпении, обращенную к Травяному Громовержцу, ну и, на всякий случай, одному из мучеников обитателей каменных домов, Эйдону.

– Он еще не готов, – сказала она. – Суп еще не нагрелся.

– Мне все равно. Он уже достаточно теплый.

– Нет, нужно подождать. Ты сразу начнешь жаловаться, как только его получишь, так что жди.

– Мне бы следовало давным-давно вырвать твой язвительный язык.

Ей с трудом удалось заставить себя промолчать и не сказать что-то действительно неприятное. Она больше не опасалась старика, но побаивалась мужа, который мог ударить, а то и лягнуть ногой, и всегда принимал сторону отца. Ее старшая сестра заметила, что Хьяра сердится, и кивнула в сторону выхода из фургона.

– Выйди наружу. Налей им в чашки еще джерута. А я разберусь со старым дураком.

Благодарная Хьяра вытерла руки о грубый передник и вылезла из фургона.

Ее муж проверял загон, хотел убедиться, что все животные на месте, но остальные мужчины, его родственники и прихлебатели, закончили работу и собрались вокруг огня, дожидаясь возвращения тана. Кудбердж, кузен ее мужа, который сейчас был самым важным из всех, разглагольствовал о том, в чем – тут у Хьяры не оставалось сомнений – ничего не понимал. Ее муж иногда превращался в грубого зверя, и порой она мечтала, чтобы его прикончил бык или убили во время рейда на одно из эркинландских поселений, но он не отличался болтливостью, в отличие от своего кузена.

– А вот и ты! – крикнул Кудбердж, как только она вышла из фургона. – Принеси еще выпивки, женщина. Мои друзья испытывают жажду.

– Я послала за ней нашего сына, – ответила Хьяра. – Ты и твои друзья уже прикончили все, что было, а мой муж тоже захочет выпить, когда вернется.

На деревьях вокруг лагеря было полно воронов, Хьяра никогда не видела, чтобы их собиралось так много, и подумала, что они похожи на людей ее мужа, такие же шумные и бесполезные.

– Ну, тогда, – сказал другой мужчина, молодой идиот с усами, которые почти доставали ему до ключиц, – если у тебя нет джерута, поцелуй нас!

Кудбердж громко расхохотался:

– Надейся, что мой кузен тан не узнает, что ты это говорил его жене, или он порвет твои внутренности на стремена.

Хьяра не могла решить, что доставило бы ей больше радости в данный момент: не быть женой тана или посмотреть, как он делает стремена из внутренностей молодого придурка.

– Когда мальчик вернется с кувшином, – сказала она, – позаботьтесь о том, чтобы оставить моему мужу достаточно, иначе он вас всех на дерьмо изведет.

– Разве я тебе не говорил? – Кудбердж с довольным видом хлопнул себя по колену и сдавленно рассмеялся: – Разве я не говорил, что у нее острый язычок? А старшая сестра и того хуже. Женщины в этой семье наполовину змеи, я же тебе говорил!

Хьяра молча занялась сбором чаш и ложек, разбросанных вокруг костра. Все думали, что жене тана, живущей в самом большом фургоне и в самом большом лагере, следует завидовать. Но самые большие фургон и лагерь требовали больше работы, чтобы содержать их в приличном виде, а ее муж, его кузены и ее древний отец вели себя как избалованные дети, оставляя беспорядок и грязь всюду, где появлялись.

Пока она думала о бесполезных мужчинах, с которыми ей приходится иметь дело каждый день, Хьяра почувствовала, как тьма снова начала изливаться на нее, словно тучи поглотили солнце, хотя летний вечер оставался светлым, а небо – чистым. Иногда это ощущение становилось таким сильным, что она могла лишь упасть, лежать неподвижно и беспомощно плакать, дожидаясь, когда мужчины оттащат ее куда-нибудь в сторону и закончат ее бесполезные дни, словно она превратилась в лошадь со сломанной ногой. Ее сестра знала о страшной безнадежной темноте, хотя они никогда о ней не говорили. Они хранили свою тайну, и ничто не могло остановить тьму, но ей было немного легче, когда Хьяра вспоминала, что не она одна подвержена этой напасти.

Она встала, вложила поднятую чашу с земли в уже собранные и увидела, что к лагерю кто-то подходит – высокий мужчина, но слишком стройный, чтобы быть ее могучим мужем. Она прикрыла глаза ладонью от косых лучей садящегося солнца, но ей все равно не удалось его узнать, хотя что-то в манере двигаться привлекло ее внимание. Незнакомец не столько шел, сколько бежал, хорошо сбалансированное тело, уверенный взгляд, словно волк, спокойно преследующий стадо оленей.

Кудбердж также его увидел и встал, а его ладонь опустилась на рукоять топора, висевшего на поясе. Еще несколько мужчин заметили его неожиданное движение и стали оглядываться. Хьяра сразу почувствовала, как в воздухе повисло напряжение. Среди высоких тритингов редко появлялись незнакомцы.

Мужчина остановился в нескольких шагах от костра и принялся спокойно изучать полдюжины тритингов, сидевших возле него. Незнакомец был высоким и мускулистым, но не таким широким в плечах, как Кудбердж и остальные, и, вне всякого сомнения, не такой могучий, как ее муж, тан Клана Жеребца.

– Я ищу лагерь тана Фиколмия, – сказал он. – Я не ошибся?

– Зачем? – резко спросил Кудбердж, который вытащил топор из петли и теперь поглаживал его, словно успокаивая боевого скакуна. – Кто ты такой, чтобы так нахально входить в лагерь тана? Я не знаю твоего лица, как не знают его собравшиеся здесь мужчины, и на тебе нет знака клана.

– Мое имя не имеет значения, – сказал незнакомец. – До недавнего времени я был членом клана Журавля на юге от Перышка, рядом с озером Тритингс. Они называли меня Унвер. Но я их покинул. У меня нет клана.

– Нет клана? – Кудбердж покачал головой и сплюнул в огонь. – С тем же успехом ты мог сказать, что у тебя нет сердца или члена. Какой мужчина отказывается от своего клана?

– Мужчина, чей клан плохо с ним обращался. – У высокого незнакомца были темные волосы, и даже в сумерках Хьяра заметила, что у него необычно бледные глаза, как у людей с далекого севера, но в них больше серого, чем голубого. И еще что-то в нем привлекло ее внимание – его длинное лицо казалось ей почти знакомым. – Но мой уход получился не слишком приятным, – продолжал он, – и настроение у меня все еще отвратительное, так что не заставляйте меня стоять здесь, когда я задал вам вопрос. Это лагерь тана Фиколмия? – Он посмотрел мимо мужчин на фургон. – Его фургон? – И незнакомец сделал несколько шагов, но на его пути встал Кудбердж.

– Поворачивай, – сказал Кудбердж, поудобнее перехватывая топор. Возможно, он и не был ровней своему кузену тану, но оставался опасным воином. – Уходи, или я отправлю тебя обратно к твоим трусам из клана Журавля по частям.

Незнакомец не обращал на него внимания и продолжал идти дальше. Кудбердж зашипел от ярости, схватил незнакомца за руку, одновременно подняв над головой топор, чтобы нанести смертельный удар, однако темноволосый незнакомец перехватил запястье Кудберджа и резко повернулся, вывернув противнику руку, пока Кудбердж не закричал от неожиданной боли и не выпустил оружие. Через мгновение незнакомец ударил его в лицо, и Кудбердж рухнул на землю, словно получил удар кувалдой.

Остальные вскочили на ноги, чтобы наброситься на незнакомца, но очень скоро, Хьяре даже показалось, будто она наблюдает магическое явление, почти все они оказались на земле, голова одного застряла между спицами колеса ближайшего фургона, у другого была сломана челюсть после встречи с коленом незнакомца. Третий успел взмахнуть кривым мечом, но к тому моменту, когда клинок заканчивал движение, незнакомца уже не было на том месте, где он мгновение назад стоял. Он лягнул мечника под колено, ударил по второму, тот уронил меч и упал, воя от боли и сжимая поврежденные колени. Последний из спутников Кудберджа увидел вполне достаточно и не стал атаковать незнакомца, но побежал прочь от фургонов, вероятно, на поиски мужа Хьяры, тана.

Во время драки сама Хьяра поднялась на ступеньки фургона и теперь не давала незнакомцу войти.

– Ты намерен причинить вред женщинам и детям? – спросила она. – Мы будем драться с тобой, если потребуется.

– Я не трогаю женщин, – прорычал он. – И не обижаю детей. Мне нужны ответы, ничего больше. Я ищу свою мать, женщину по имени Воршева.

– Клянусь богами и всеми святыми Священной Матери Церкви! – Хьяра была так удивлена, что снова перепутала все молитвы. – Воршева? Ты сын моей сестры?

Он посмотрел на нее без особого интереса. Теперь знакомые черты стали очевиднее – сходство глаз, ястребиный нос, сильная челюсть, все говорило о родной крови.

– Так мне сказали. Она еще жива?

– Она жива, и она здесь, – ответила Хьяра. – Клянусь громовержцем, я не знаю, что сказать! – Тут ей в голову пришла новая мысль. – Но если ты хочешь поговорить с ней, поспеши. Они скоро приведут моего мужа, и он будет в ярости. Тебе следует уйти до его появления. Он ужасный человек.

– Нет, – заявил незнакомец, и его лицо неожиданно стало жестким. Казалось, Хьяра увидела призрак. – Твой муж сильный, возможно, жестокий или даже опасный, но это не одно и то же.

– Я не понимаю, – сказала она, однако отодвинула засов и распахнула дверь в фургон. – Что ты хочешь сказать?

От его взгляда ей вдруг стало не по себе – он стал таким холодным, таким ужасно безнадежно разгневанным.

– Я по-настоящему ужасный человек.

Он легко поднялся по ступеням и вошел в фургон.

Внутри уже стояла и ждала Воршева, и на ее лице появилось выражение, которого Хьяра никогда не видела прежде, смесь надежды и ужаса.

– Нет, – сказала она, как только увидела незнакомца, вцепившись в свои седые волосы, в которых даже после стольких лет еще оставались черные пряди. – Нет, уходи. Ты не можешь видеть меня такой, покрытой пеплом.

Сероглазый мужчина оглядел ее с головы до ног, и, как если бы лицо Воршевы хранило тайну, его взгляд стал еще более жестким.

– Ты моя мать, – наконец сказал он. – Почему? – В его голосе что-то дрогнуло, и Хьяра услышала в нем что-то новое. – Почему ты это сделала? – Он шагнул вперед и коснулся лица Воршевы, изучая его, словно редкий предмет, глядя в каждую морщину и складку, пока она стояла неподвижно – лишь глаза метались из стороны в сторону.

Она медленно подняла руку и сжала запястье незнакомца.

– Клянусь моей душой, это действительно ты!..

Он стряхнул пальцы Воршевы, а потом толкнул ее, и она ударилась спиной о стену фургона. Ее сбитый с толку и не до конца проснувшийся отец, Фиколмий, попытался сесть на стоявшей в углу кровати, но у него ничего не вышло.

– Скажите, что происходит! – потребовал старик. – Кто это?

Воршева и незнакомец продолжали стоять лицом к лицу. Хьяра боялась, что он убьет ее сестру – она видела, как дрожат его руки, которые прижимали Воршеву к стене, но прежде, чем она успела подойти к ним, незнакомец отпустил ее, его руки упали вдоль тела, и лицо стало пустым, лишенным каких бы то ни было чувств.

– Почему ты меня отослала? – спросил он. – Мне сказали, что ты и мой отец мертвы.

Воршева не стала пользоваться обретенной свободой и не попыталась бежать.

– У меня не было выбора. Отослать тебя или смотреть, как тебя убивают, – таким был его приказ. Это он! – Она указала на лежавшего на кровати старика, который переводил взгляд со своей дочери на внука, все еще ничего не понимая.

Фиколмий заморгал, потом посмотрел на Хьяру, и его лицо стало жалким от недоумения.

– Мне это не нравится. Где мой ужин?

– Заткнись, старый дурак! – закричала Воршева. – Это мой сын, ты слышишь? Мой сын! Он вернулся, чтобы тебя убить. – Ее покрытое морщинами лицо вдруг вспыхнуло от сильного возбуждения. – Мой Деорнот вернулся и теперь все исправит. – Она снова повернулась к незнакомцу. – Это твое имя, твое настоящее имя – Деорнот! Тебя назвали в честь героя.

Ее сын оскалил зубы, как собака.

– А это еще что за имя? Имя обитателя каменных городов? Не важно, оно не мое. Я Унвер и Унвером останусь.

– Но твой отец был принцем!

– Перед смертью мой отец бросил нас ради другой женщины – ты сказала мне много лет назад! И где моя сестра, Дерра? Что ты с ней сделала, выдала замуж за одного из самодовольных животных?

Казалось, старый Фиколмий наконец понял, что происходит. Его глаза широко раскрылись, и практически беззубый рот разошелся в довольной улыбке.

– Клянусь Громовержцем, это несчастный сын обитателя каменных городов? Неужели бастард принца Джошуа вернулся? – Он рассмеялся от приятного удивления, но почти сразу смех перешел в глухой кашель.

– Где моя сестра? – потребовал ответа Унвер.

– Ее здесь нет, Деорнот, сын мой. – Обычно настороженное лицо Воршевы стало совершенно беззащитным, таким ранимым, что Хьяра не могла на нее смотреть. – Она сбежала из семьи, которая ее взяла к себе. Двадцать лет назад, и я оплакивала ее каждый день, как оплакивала тебя. – Она протянула руку к Унверу, но он отступил назад. – Нет, не вини меня! Когда твой отец нас покинул, я пыталась увести тебя в безопасное место, но в степях шла война, и нас пленили…

– Воршева, сейчас ты не можешь об этом говорить, – вмешалась Хьяра. – Гардиг может вернуться в любой момент. Я слышу, как его ищут в загонах. Если это и вправду твой сын, он должен уйти до того, как появится мой муж.

– Сбежать? – Унвер бросил на нее короткий презрительный взгляд. – После того, как меня выбросили словно хромого жеребенка или больного пса? Нет. Я останусь здесь до тех пор, пока не получу ответы. – Он повернулся к Воршеве: – Где мой отец? Почему он нас оставил?

– Потому что был трусом, – прохрипел со своей постели Фиколмий. – Он всегда был трусом. И сделал твою мать своей шлюхой.

Воршева схватила с полки чашку и швырнула ее в отца, но та попала в стену и разбилась. Фиколмий рассмеялся, довольный разразившимся хаосом, словно слабоумный ребенок.

– Закрой рот! – крикнула старику Воршева. – Ты с самого начала пытался нас разлучить. – Она повернулась к Унверу: – Она обманом увела его отсюда, ведьма Файера из Пердруина, Хранительница манускрипта, она украла у нас твоего отца. Он ушел к ней и не вернулся. И его благородные друзья ничего не сделали, чтобы нам помочь. – Воршева обвела фургон диким взглядом, потом поспешно направилась к сундуку, на котором были сложены одеяла. На глазах у всех она сбросила их на пол и подняла тяжелую крышку сундука, так что сухожилия ее худых рук напряглись, и вытащила наружу что-то длинное и черное. Это были ножны, и, когда они полностью показались, Хьяра их узнала – меч мужа Воршевы, изящное оружие даже по сравнению с клинками жителей городов.

– Вот! – сказала Воршева. – Это его меч! Теперь ты мне веришь, что Джошуа околдовала демоница из Пердруина? Иначе почему он оставил свой меч? Именно этим клинком он убил Утварта и завоевал меня.

Шум снаружи стал заметно сильнее, и Хьяра слышала, как кричат люди.

– Я вас предупреждала, – только и успела она сказать – это Гардиг!.. – Дверь фургона распахнулась с такой силой, что затрещали петли, в дверном проеме появился высокий широкоплечий мужчина, и на мгновение темнеющие небеса и пламя костра у него за спиной сделали его похожим на демона.

«Не так уж далеко от правды», – подумала Хьяра, у которой внутри все похолодело.

– Где чужак? – взревел ее муж, но не стал ждать, пока кто-то ответит на вопрос.

Гардиг пересек фургон так быстро, что Унвер едва успел поднять руки, прежде чем тан с размаху ударил его кулаком – в результате тот рухнул на шкаф с посудой, который перевернулся. Дверца распахнулась, и на пол посыпались тарелки и чашки, но пока Унвер пытался подняться на ноги, Гардиг, превосходивший его в весе на центнер, схватил его за тунику и вышвырнул из фургона, а затем выскочил вслед за ним наружу.

– Убей его, Гардиг! – выкрикнул старый Фиколмий, похрюкивая от удовольствия и пытаясь подняться с постели, чего не делал уже много лун. – Да! Убей щенка обитателя города!

– Но в одном я клянусь, – сказала Воршева, и ее голос стал ледяным. – Чем бы это ни закончилось, тебе не придется злорадствовать, старик.

Хьяра в ужасе смотрела, как ее старшая сестра схватила длинную вилку для мяса и вонзила ее в морщинистую шею. Старик пронзительно закричал, глаза у него закатились, как у запаниковавшей коровы, и пока он метался под смятым одеялом, а его трясущаяся борода медленно становилась красной с одной стороны, Воршева взяла огромный нож для нарезания мяса и приставила его конец к ночной рубашке между ребрами.

– Когда-то я обещала себе это сделать, – сказала она, наклонившись вплотную к лицу объятого ужасом старика, и вонзила нож ему в живот по самую рукоять.

Крики Фиколмия превратились в бульканье. Несколько мгновений он бессмысленно размахивал руками, точно ребенок, не умеющий контролировать свои конечности, потом завалился на бок в своей постели, и вокруг него стало расползаться красное пятно.

Хьяра выскочила из фургона, словно за ней гнались демоны.

Сначала из-за сгущавшихся сумерек она с трудом смогла разглядеть, что происходит снаружи. Полдюжины человек повалили Унвера на землю, и Гардиг наклонился над ним точно медведь, пытающийся вытащить рыбу из реки. Дюжины других начали собираться в лагере и окружили дерущихся, что-то крича и возбужденно ругаясь. Вороны, которых вспугнул шум, взлетели и принялись кружить над местом схватки точно грозовая туча, издающая пронзительное карканье.

Благодаря огромному превосходству в числе члены клана Жеребца одолели незнакомца и теперь с громкими криками били и лягали его, и некоторые из них смеялись, словно это была какая-то грубая игра. Хьяре вдруг ужасно захотелось их всех сжечь – жестоких членов клана, своего мужа, фургон и весь лагерь, – а потом улететь прочь, словно птица.

– Прочь от него! – взревел Гардиг. – Прочь, пожиратели дерьма! Он мой!

Ее муж был очень крупным мужчиной с ужасающим характером, о чем прекрасно знали все члены клана Жеребца; и они быстро отскочили от Унвера на несколько шагов. Последние двое поставили незнакомца на ноги и подтолкнули к Гардигу, который повалил Унвера на землю одним ударом кулака.

– Как ты посмел силой вторгнуться в фургон тана? – спросил Гардиг, стоя над ним. – Из какого ты клана?

Унвер посмотрел на него снизу вверх, и его глаза сверкнули из-под маски из крови и грязи.

– У меня нет клана. Я пришел, чтобы получить то, что по праву принадлежит мне.

Один из приспешников Гардига протянул ему изогнутый меч.

– Тогда умри безымянным, – сказал тан и сплюнул на землю. Гардиг повернулся к своим людям, образовавшим неровный круг, в центре которого находились они с Унвером. – Кто-нибудь дайте ему клинок, чтобы на меня пало чуть меньше стыда за его убийство.

Хьяра почувствовала, как кто-то задел ее плечо, едва не столкнув со ступенек фургона, и в следующее мгновение увидела Воршеву, которая бросила что-то в сторону Унвера – длинный, тонкий прямой меч ударился о землю рукоятью. Оружие обитателей каменных городов.

– Возьми меч! – крикнула Воршева. – Твой отец называл его «Найдел».

– Так вот как он назвал свой меч? – Гардиг закинул голову назад и захохотал, так что затряслись обе косицы его бороды. – Хорошо! Очень хорошо! Дать оружию мужчины, в особенности такому ничтожному, имя иголки, которыми орудуют женщины, это правильно.

Унвер посмотрел на меч, не обращая внимания на кровь, продолжавшую течь по его подбородку, но не поднял оружие.

– Я не хочу ничего из того, что принадлежало ему, – сказал он.

Тан Гардиг снова засмеялся.

– Тогда я дам тебе кое-что, принадлежащее мне! – сказал он, прыгнул вперед и взмахнул своим огромным мечом, описав широкую горизонтальную дугу, чтобы сразу обезглавить противника.

Унвер успел откатиться в сторону, и Гардиг по инерции пролетел мимо, но клинок прошел совсем рядом.

Тан клана Жеребца повернулся, и на губах у него появилась волчья ухмылка.

– Я вижу, в тебе еще осталось немного воли. И это хорошо, клянусь Травяным Громовержцем! Значит, сегодня вечером мне будет чем развлечься!

Он направился в сторону Унвера, заставляя противника отступать в сторону ямы с костром.

– Следи за костром! – крикнула Воршева.

– Жена! – закричал Гардиг. – Скажи своей сестре, чтобы помалкивала, или я заткну ей рот раз и навсегда, как только разделаюсь с этим конокрадом.

В первый раз на лице Унвера отразились чувства, отличные от отвращения и покорности судьбе.

– Я не вор. Я пришел за тем, что принадлежит мне.

– Но здесь все мое, маленький человечек, – сказал Гардиг и нанес новый удар.

Унвер прыгнул назад, через костер, но приземлился неудачно; и когда повернулся, то едва устоял на ногах. Несколько воинов подтолкнули его обратно к Гардигу, но тан махнул им, чтобы они не вмешивались, и пошел в наступление, хотя их разделял огонь.

На деревьях вокруг собралось множество воронов, их пронзительные голоса почти заглушали крики людей Гардига, и, несмотря на стремительно развивающиеся события, Хьяра почувствовала, как ею овладевает суеверный ужас. Период гнездования для черных птиц закончился. Откуда они взялись? Это было как в знаменитой легенде об Эдизеле Шане, когда вороны слетелись со всего мира, чтобы отсалютовать рождению героя. Правда, иногда они появляются, чтобы возвестить о катастрофе.

Несколько долгих мгновений Унверу удавалось двигаться так, чтобы их разделял костер, но Хьяра знала, что это скоро закончится: молодой мужчина спотыкался, а ее муж имел преимущество не только в размерах, но и не был покрыт синяками и многочисленными кровоточащими порезами, как его противник. Казалось, Гардигу наскучило преследование, он сделал вид, что собирается сдвинуться влево, потом вправо, затем перепрыгнул через костер и с громким грохотом, окутанный каскадом искр, приземлился с другой стороны. Теперь его и Унвера разделяла лишь примятая трава. Снова и снова размахивая клинком, как косой, Гардиг заставлял своего противника отступать к кольцу зрителей, но они лишь делали несколько шагов назад и снова смыкали ряды. Когда Унвер подошел к ним вплотную, грубые руки толкнули его обратно к Гардигу.

– Я пришел не для схватки, – сказал Унвер, который тяжело дышал, а в уголках его рта пузырилась кровь. – Но ты и твои люди встретили меня враждебно.

– Мне плевать, даже если бы ты приехал в фургоне с золотыми колесами. – Гардиг уже находился на расстоянии своего длинного клинка от него. – Ты силой вошел в фургон тана. Ты ударил моего кузена. Этого достаточно, чтобы заслужить смерть и могилу в желудке у стервятника, Не-Имеющий-Клана.

– Тогда нанеси свой удар, – сказал Унвер и опустил руки. – Я буду счастлив расстаться с этим миром.

Внезапно воздух наполнило громкое хлопанье крыльев и пронзительные голоса воронов, черная туча поднялась в воздух над ближайшими деревьями, однако птицы не улетели, а принялись кружить над лагерем, крылья и клювы заполнили небо, их карканье заглушало все остальные звуки. Зрители испуганно закричали, пытаясь руками защитить лица, когда черная туча устремилась прямо на них, некоторые не выдержали и бросились бежать; другие повалились на колени, однако самая большая часть стаи опустилась на Гардига и Унвера. Тан, внезапно ослепленный крыльями и блестящими глазами, взмахнул тяжелым клинком, словно лошадиным кнутом, сбивая на землю черные тени. Некоторые падали рядом с ним, но небольшая часть рухнула в огонь.

– Незнакомец призвал птиц, – выкрикнул кто-то. – Он колдун!

– Нет! – взревел Гардиг. – Он мое мясо!

Мужу Хьяры под натиском атакующих, пронзительно каркающих черных теней пришлось отступить к самому костру. Меч, который Воршева бросила сыну, лежал у ног Унвера, в том месте, где упал, но он все еще к нему не прикасался. Яростные взмахи клинка Гардига заставили ближайших воронов отлететь в сторону. Другие поднялись в небо, и теперь кружили над лагерем, едва различимые в вечерней синеве, но продолжавшие громко каркать, словно охваченные яростью или предупреждавшие о чем-то.

Унвер находился всего в нескольких шагах от Гардига, но не делал никаких попыток себя защитить, только смотрел на круживших в небе птиц. Свет костра превратил его лицо в лицо каменной статуи, маску покорности и, возможно, умиротворения. Его руки все еще оставались опущенными вдоль тела, когда Гардиг подошел к нему с занесенным для удара изогнутым мечом. И тут сияющая сфера из перьев, разбрасывая во все стороны искры, точно комета, вылетела из костра, резко свернула и устремилась Гардигу в лицо. Он вскрикнул от удивления и боли, а горящий ворон вцепился ему в бороду, и все попытки тана отбросить умирающую птицу приводили лишь к тому, что она крепче сжимала когти и кричала так же громко, как Гардиг, чья борода уже начала дымиться.

Через мгновение Унвер метнулся вперед, поднял тонкий меч с земли и вонзил узкий клинок на три ладони в мощную грудь тана.

Мертвый ворон упал на землю, его оперение полностью выгорело, птица больше не шевелилась. Глаза Гардига вылезли из орбит от удивления, и он перевел взгляд от ворона к сияющему Найделу, торчавшему из его груди. Тан открыл рот, собираясь что-то сказать, но на губах у него выступила кровь, он медленно опустился на колени и рухнул на землю лицом вниз, точно срубленное дерево.

Унвер стоял над ним с застывшим лицом, глядя в пустоту. Взлетевшие вороны начали садиться на деревья вокруг лагеря, их хриплое карканье перестало быть таким громким и резким, а ветви деревьев прогнулись под тяжестью множества птиц.

Никто из толпы не осмелился коснуться Унвера. Никто не решился подойти к тану или его убийце. Они лишь стояли, объятые благоговейным страхом. Кто-то крикнул: «Убийца», но другой ответил: «Вороны знали!»

«Как Эдизель Шан, – подумала Хьяра, ошеломленная и беспомощная. – Птицы собрались в момент рождения Эдизеля и улетели через огонь».

Она смотрела на тело мужа, на открытые глаза Гардига, уставившиеся в ночь, и ничего не испытывала. Он был ее миром, ужасно жестоким миром. А теперь он мертв. И она ничего не чувствовала. Совсем ничего. Она не могла понять, как все в ее жизни изменилось за те короткие мгновения, что отделяют сумерки от темноты.

Она все еще стояла на месте, когда Воршева повела сына к ступеням фургона тана. Он по-прежнему молчал, как ребенок, и позволил ей усадить себя на ступеньки. Часть членов клана собралась вокруг тела тана. Другие смотрели на сидевшего на ступеньках Унвера, истекавшего кровью и безмолвного, все еще сжимавшего в руке окровавленный меч.

– Мой отец мертв, – сказала Воршева. Она почти пропела эти слова, словно колыбельную песню. – Фиколмий мертв. – А потом она повысила голос, чтобы ее услышали все. – Тан Гардиг убит в честном поединке. Боги сказали свое слово – вы сами все видели. Теперь мой сын стал таном. – Она положила руку ему на голову, но он, казалось, ничего не почувствовал и даже не заметил. – И теперь, вернувшись ко мне, ты заставишь их заплатить за все, сын мой, – все кланы и всех обитателей каменных городов. Ты покажешь им кровь и огонь!

Унвер продолжал хранить молчание. А члены клана с широко раскрытыми глазами перешептывались между собой, поглядывая на труп тана и черных птиц, все еще сидевших на деревьях.

Наконец, словно проснувшись от одного долгого сна и погрузившись в другой, Хьяра подошла помочь сестре промыть раны Унвера и перевязать их чистой белой льняной тканью.

Глава 53. Недальновидность их хозяев

Зои едва справлялась с ужасом, когда шла по широкому бульвару Мученика Друкхи. Она взяла с собой свои немногочисленные вещи и еду, но все равно шла довольно медленно – впрочем, Зои не осмелилась бы прибавить шаг, даже если бы могла. Ни один раб не хочет привлекать к себе внимание, поэтому они ходят так, чтобы, с одной стороны, их не обвинили в лености, а с другой – не вызвать подозрений у стражников.

По стандартам Наккиги улица была ослепительно освещена – на каждом перекрестке стояла колонна с факелами, но свет, за который Зои обычно испытывала благодарность, теперь делал ее уязвимой, и ей казалось, что он направлен прямо на нее. Она опустила пониже капюшон плаща, когда мимо проходили три вооруженных Жертвы, но солдаты что-то обсуждали и даже не посмотрели в ее сторону. Когда они скрылись из вида, она выбралась из канавы и пошла дальше. На улицах, как всегда, царила тишина, которая нарушалась только во время праздников, было непривычно пустынно, и Зои поняла, что происходит нечто необычное.

«Но это не имеет отношения ко мне, – напомнила она себе. – Не имеет. Голова опущена вниз, идешь прямо, но не наталкиваешься на хикеда’я и не поднимаешь глаз, пока никто к тебе не обращается».

Как хорошо, что все рабы в Наккиге старались не привлекать к себе внимания и Зои не приходилось прикидываться.

Она свернула с широкой аллеи на более спокойную и не такую пугающую улицу Священной дисциплины, тенистую и узкую, по обе стороны которой высились старые каменные здания. Часть из них занимали общежития послушников Ордена Песни, что вызывало у нее тревогу – даже самые молодые Певцы были странными и полны неприятных сюрпризов. Но сейчас они находились в своих академиях, а это была самая короткая дорога к воротам, ведущим из города.

Зои предстоял еще очень долгий путь! В последние годы она редко покидала резиденцию клана Эндуйа – разве что для посещения Скотного рынка и всегда в компании Вийеки, на носилках, которые несли рабы, и уже изрядно устала, но не могла позволить себе остановиться, чтобы отдохнуть. Она рассчитывала и надеялась, что ей удастся не привлекать к себе ненужного внимания по дороге к уровню глубокого озера.

Нависающие по обеим сторонам улицы громады домов давили на нее. По большей части темные, отделанные модным столетия назад сланцем, они казались ей головами, опущенными вниз, чтобы проследить за тем, как она проходит мимо. Маленькие, узкие окна, выходящие на улицу, делали их взгляды прищуренными, словно они только что проснулись и чем-то недовольны. Зои представляла, что за окном скрывается наблюдатель, которого она не видит, он безмолвно оценивает каждый ее шаг и в любой момент может поднять тревогу из-за появления чужака в этом тихом месте.

Она прошла мимо ряда могил в конце дороги и огороженного парка, разбитого вокруг каменных плит. За ними находилась усыпальница, где хикеда’я предавали земле пепел тех, кого их чувства не позволяли распылить в Безымянных полях, но которые были не настолько важны, чтобы удостоиться места в фамильном склепе или гробнице одного из великих Домов. Кладбище по большей части заросло травой и черными ползучими растениями, но тут и там вспыхивали яркие пятна хемантусов, горящих словно пламя свечи. У входа в склеп лежали приношения, цветы и пары домашних тапочек, и Зои решила, что часть похороненных здесь хикеда’я послушники Ордена Песни. От мысли даже о мертвых Певцах ей стало не по себе. Она решила, что раб, который спешит поскорее миновать такое место, не должен привлекать к себе внимания, поэтому постаралась идти как можно быстрее.

На дальнем конце кладбища парк заканчивался, Зои оказалась в лабиринте небольших улиц, окружавших центр Наккиги, и наконец ее сердце начало понемногу успокаиваться. Едва ли живущие здесь представители низших каст станут останавливать или допрашивать раба, ведь он мог выполнять поручение кого-то могущественного; в точности как рабы, не желающие привлекать к себе внимания, низшие касты хикеда’я, Связанные и Давшие клятву, старались лишний раз не попадать в поле зрения Полноправных, высшей касты.

Слуги Утук’ку неохотно убивали тех, в чьих жилах текла чистая кровь, потому что их осталось слишком мало, но даже для преступника хорошего происхождения жизнь не была подарком: наказание для тех, кто вызвал гнев аристократа, могло оказаться много страшнее смерти. И благодаря такому порядку вещей положение Зои становилось менее опасным по мере того, как она удалялась от центра Наккиги.

«Ужас – это обоюдоострое оружие, – подумала она. – И главная слабость».

Редкое воспоминание об отце и его словах прокралось в ее мысли: «Тот, кто правит, полагаясь на страх, в лучшем случае может рассчитывать на повиновение, да и то лишь до тех пор, пока страх остается».

Зои была слишком молода, чтобы понять его в то время, и не вспоминала его слова долгие годы, но внезапно отец вновь оказался рядом. Каким высоким он ей тогда казался!

У нее сохранилось много воспоминаний о темноволосой матери, сильных и острых, как уксус, а также о второй матери, валаде Роскве, напевавшей без слов, когда она готовила свои простые снадобья, и ее толстые, но ловкие пальцы ссыпали порошки из лекарственных растений в небольшие мешочки; однако Зои на удивление мало помнила о своем отце, если не считать того, какими чудесными были его возвращения из Наббана или Пердруина, и как весь дом начинал сиять, как легко слова превращались в смех – и даже еда становилась вкуснее! До того момента, когда он больше не вернулся.

«И это еще одно обоюдоострое оружие, – подумала она. – Отцовская любовь или любовь дочери к отцу».

* * *

Ей потребовалось два колокола, чтобы пересечь широкий городской ярус и спуститься на нижние уровни, потому что она изо всех сил старалась выглядеть как незначительное, шаркающее существо, совершенно неинтересное для проходивших мимо аристократов хикеда’я. Второй колокол из Храма Мучеников показался ей невероятно далеким, она едва его расслышала – вместо того, чтобы следовать по хорошо известной дороге к Садам Памяти, в бесконечные глубины, Зои выбрала сравнительно новую дорогу, которой редко пользовались, – туннель с чистыми стенами, ведущий из города к подземному озеру Темного Сада.

Ее хозяин и муж, лорд Вийеки, обнаружил его, когда она сама была еще ребенком. Вийеки возил ее туда лишь однажды, но она не боялась заблудиться, потому что прекрасно знала дорогу. Во время Луны змеи сотни семей наводняли туннель, направляясь к озеру, чтоб отпраздновать конец Дней скорби. Но с тех пор прошло более полугода: если не считать нескольких Связанных и их рыбачьих лодок, Зои не сомневалась, что другой берег, где стояли дома аристократов, будет пустынным.

Последняя часть путешествия привела ее к извилистому туннелю, ширины которого едва хватало на то, чтобы пронести здесь одни носилки благородной семьи и ее багаж. Многие будут толпиться здесь, когда наступит Луна змеи, но сейчас тишину нарушал лишь звук ее шагов и то, что хикеда’я называли «дыханием горы», тихий ветер, стонавший в глубоких коридорах. Интересно, как долго ей придется здесь прятаться. Мрачная, тревожная часть ее сознания нарисовала мрачную картину того, как ей предстоит жить в темноте и гоняться за ящерицами, чтобы не умереть с голоду, когда закончатся ее припасы; она содрогнулась, но напомнила себе, как ей повезло, что у нее есть такое убежище.

Во время осады Наккиги строительный отряд под командованием Вийеки вышел в неизвестную до того момента пещеру и обнаружил там озеро, полное слепой белой рыбы и ракообразных, которых оказалось достаточно, чтобы накормить голодающее население. В награду за случайное, но бесценное открытие Вийеки получил один из первых загородных домиков, когда они были построены, но по неизвестной Зои причине ее хозяин никогда не чувствовал себя там комфортно. Более того, через несколько лет он решил отдать его своему наставнику, Верховному магистру Яарику, но домик у озера так и не поменял хозяина, потому что магистр Яарик погиб в лавине вскоре после того, как Вийеки рассказал ему о подарке. Семья старого магистра не успела о нем узнать, а сам Вийеки был слишком занят, чтобы проследить за передачей собственности – как раз тогда он стал Верховным магистром Ордена Строителей.

Но самое главное, леди Кимабу, жене Вийеки, сказали, что домик у подземного озера теперь принадлежит наследникам Яарика из клана Кинджада, и о том, что он остался в семье, Кимабу так никто и не сообщил. Из всех близких Вийеки одна Зои знала правду, потому что он ей рассказал и привез сюда в начале их отношений. До того как работа захватила Вийеки, он надеялся, что это место станет их убежищем, далеким от склонных к сплетням слуг, и только у Зои имелся тяжелый ключ, открывавший домик. Когда она пробиралась через лес пористых камней в сторону маленького поместья, она видела лишь блестящих личинок на длинных липких нитях, болтавшихся над берегом озера, и думала о том, как безмерно она благодарна за то, что все сложилось именно так.

И вспоминала мать, оставшуюся в далеком прошлом.

«Логово лисицы никогда не имеет одного выхода, – любила говорить Воршева. – Ты всегда должна иметь путь к отступлению».

Что же, хотя бы в этом Зои оказалась достойной дочерью своей матери.

Ее мать поделилась с ней толикой своей мудрости задолго до того, как исчез их отец, когда они вчетвером еще жили счастливо в Кванитупуле на постоялом дворе, носившем название «Чаша Пелиппы», и когда, казалось, не было никакой необходимости думать о таких вещах. Прошло столько лет, Зои десятилетия назад потеряла отца, мать и брата, а от ее настоящего имени остались лишь воспоминания. Зои понимала, что ее мать могла быть несчастлива, и ее женская доля полна горечи, однако она говорила правду, когда повторяла, что всегда следует быть готовой к побегу.

* * *

Зои уже довольно долго шла вдоль озера к загородному домику в темноте, которую разгоняли лишь искрящиеся нити, висевшие над водой. Сияющие личинки едва заметно раскачивались и мерцали, напоминая о ее именах, старом и новом.

«Дерра? Это значит «звезда», дитя мое», – так говорила ей мать, когда она была маленькой. Как и «Зои», имя на языке хикеда’ясао, которое дал ей Вийеки, когда она поделилась с ним маленьким кусочком своего прошлого в первые дни их неожиданно вспыхнувшей любви.

«Однажды звезда, всегда звезда», – сказал он ей.

Зои так глубоко погрузилась в мысли о прошлом, что вскрикнула от неожиданности, когда вышла из-за плотно стоявших каменных колонн и обнаружила раскинувшееся перед ней огромное искрящееся пространство водной глади озера. На мгновение ей показалось, что она ступила на звездное небо – черный камень над головой, черная вода внизу, а между двумя горизонтами тысячи тысяч сияющих точек.

Она повернулась, и там, над ней, мягко мерцал на одном из каменных холмов, которые, казалось, стремились пробить потолок озера Темного Сада, вулканический каменный дом, который получил в награду ее господин в благодарность за открытие этого странного и прекрасного места. Тропа к его портику шла вверх, между бледными, тускло сияющими лужайками испускающих свет грибов, к белой короне массивной входной двери, украшенной резьбой с изображением круглой гирлянды из листьев и травы – символ Потерянного Сада.

Зои знала, что там она найдет одежду и одеяла, чтобы спать, а также воду и запасы еды, к которым прибавит то, что принесла с собой. Она сможет прожить здесь тайно и в безопасности некоторое время – быть может, до того момента, когда вернется Вийеки.

«Возможно, моя удача так долго не продлится», – напомнила она себе.

Ей следовало начать думать о том, что будет, когда ее убежище обнаружат.

Зои поставила сумку на плечо, чтобы преодолеть последний участок пути, отделявший ее от убежища, и начала подъем по каменистому склону, в сторону главной дорожки, ведущей к дому.

Легкий дождь неожиданно приятно холодил кожу Вийеки, словно прикосновение маленьких прохладных пальцев.

«Интересно, каково это – постоянно жить под таким небом? – подумал он. – Наша огромная гора не только защищает нас, но изолирует от мира. Мы забираем детей у матерей в юном возрасте, чтобы защитить их от сентиментальности и слабости, и избегаем Мать Солнце по той же причине. Но является ли слабостью наслаждение тем, что дает небо?»

Это были странные и интересные мысли, из тех, что часто его посещали, когда он покидал пределы Наккиги, но Вийеки не мог углубляться в них сейчас. У него было слишком много вопросов, которые он хотел задать этой выскочке Старшей певчей Согейу и командирам Жертв – что раздражало его уже само по себе: почему Верховный магистр должен искать информацию? Но он не мог найти ни старших офицеров, ни главных Певцов нигде в лагере, хотя прошел от одного конца до другого. И ни один из солдат хикеда’я или звероподобных носильщиков тинукеда’я не мог рассказать ему, куда они все подевались.

Его собственный отряд Строителей и оставшиеся солдаты из Ордена Жертвы распределились по северной стороне горы, которая, вероятно, служила северной границей с Эркинландом. Никто не разводил костров, и даже звездный и лунный свет стали совсем слабыми из-за туч, затянувших сине-черное полуночное небо. Вийеки радовался, что они постарались не привлекать к себе лишнего внимания на землях смертных больше, чем это необходимо. И все же, когда он искал остальных командиров, он чувствовал себя призраком, словно не лидеры хикеда’я куда-то исчезли, а он сам перешел в другой мир.

«Какие огромные пространства, – подумал он, глядя на диковинные пейзажи, искрящиеся дождевыми каплями. – Здесь столько места! Как это выдерживают смертные? Как могут защищать свои владения?»

Конечно, ответ был предельно прост: они не могут. В прошлом только недостаток солдат помешал хикеда’я одержать триумфальную победу над смертными, которые размножались точно крысы в груде мусора. Вот почему Орден Жертвы объявил об изменении прежних обычаев после поражения в Войне Возвращения и с помощью Вийеки и других хикеда’я во время долгого сна Королевы Утук’ку переписали древние законы и начали использовать смертных женщин как племенных животных.

Вийеки ощутил мгновенный укол боли, когда подумал о своей прелестной Зои именно в таком смысле, но, будучи одним из Верховных магистров Королевы, он не мог отвернуться от правды: как личность, его любовница казалась ему не менее реальной, чем любой хикеда’я, но народ, к которому она принадлежала, едва ли сильно отличался от насекомых.

«Быть может, мы сможем спасти лучших из них, когда наконец вернем свою землю, – подумал он. – И это станет проявлением доброты, достойной древней и щедрой расы хикеда’я. И мы защитим смертных от них самих».

Вийеки отступил на край тропы, когда процессия звероподобных носильщиков, напрягая мышцы, молча, тяжело топая, прошагала мимо, толкая пустой фургон, но он слышал лишь их натужное дыхание. Даже надсмотрщик не издавал ни звука, лишь терзал толстую кожу этих существ концом своего усеянного шипами кнута. Лысые головы носильщиков качались в ритме их шагов, словно они являлись единым существом с множеством голов.

Когда они прошли мимо и двинулись дальше в сторону главного лагеря, Вийеки вдруг задался вопросом: откуда они пришли? Зачем нужен фургон с продовольствием здесь, на дальнем краю лагеря, если он не везет его кому-то? Но караван с припасами должен был въехать в лагерь с противоположной стороны, следуя за солдатами.

Вийеки велел своему новому секретарю Нонао и стражникам клана вернуться в лагерь, потому что не до конца им доверял, а сам начал подниматься по склону в ту сторону, откуда появился фургон. Когда он добрался до вершины холма, Вийеки успел простоять лишь мгновение и принять на себя порыв ветра с дождем, когда к нему подошла пара солдат из Ордена Жертвы, которые приказали ему оставаться на месте.

– Что вы себе позволяете? – спросил он, когда они подошли к нему с опущенными копьями. – Неужели Давшие клятву так мало ценят собственные головы? Я Верховный магистр Вийеки, глава Ордена Строителей.

Они посмотрели на него с любопытством, которое прежде отсутствовало в их взглядах, но копья оставались опущенными.

– Бесполезные рабы просят вашего прощения, магистр, – сказал один из них. – Но мы получили приказ генерала Кикити, запрещающий нам пропускать кого бы то ни было. И нам не сообщили об исключениях.

– Если один из Верховных магистров Королевы Утук’ку не является исключением, то она об этом узнает, – сказал Вийеки, и его холодная ярость была лишь частично показной, чтобы произвести впечатление. – Я не сомневаюсь, что вас ждет жестокое наказание. Вам известно о Холодных темных залах?

Солдаты оставались неподвижными, но по сузившимся глазам Вийеки понял, что угроза попала в цель.

– Да, магистр, – хрипло ответили оба.

– Ну, тогда я предлагаю вам очень хорошо подумать. Я желаю пройти. Вы попытаетесь меня остановить или найдете своего командира и постараетесь избежать ужасной ошибки?

Стражники даже не посмотрели друг на друга, но Вийеки чувствовал, что оба максимально напряжены.

– Я пойду и спрошу командира отряда, – наконец сказал один из них.

Он повернулся и через несколько мгновений исчез внизу, на крутом склоне дальней части холма. Его спутник принял еще более решительную позу, словно пытался удвоить угрозу в отсутствие напарника. Вийеки подавил гнев и чувство унижения. Это были невежественные Жертвы, рядовые солдаты, пусть и хикеда’я, но отстоящие всего лишь на шаг или два от рабов тинукеда’я. Позволять себе чувствовать гнев по отношению к ним равносильно проявлению ненависти к сторожевому псу, прикованному к двери амбара.

Стражник вернулся с Байо, командиром Стражи Жертв, лицо которого исказилось от испуга.

– Верховный магистр Вийеки, что вы здесь делаете?

– Что я здесь делаю? Я могу находиться там, где пожелаю, командир. Почему меня останавливают, словно я здесь чужак?

– Я сожалею, магистр, но генерал и Старшая певчая отдали жесткий приказ. Мы вас не ждали.

– Полагаю, ты имеешь в виду Кикити и Согейу. Немедленно отведи меня к ним.

Байо несколько мгновений колебался, но какими бы ни были его приоритеты, в мире разумных хикеда’я простой командир не мог спорить с Верховным магистром.

– Конечно, великий лорд. Пожалуйста, следуйте за мной.

Сначала у Вийеки возникло впечатление, что офицеры и Певцы разбили отдельный маленький лагерь на восточном склоне холма, в лесу, выросшем на скалистых уступах, чуть ниже вершины, но, когда Байо вел его вниз по извивающейся тропе, Вийеки сообразил, что это не просто лагерь, а сторожевой пост, расположенный так, чтобы иметь возможность наблюдать за широкой долиной Запретных Холмов и великого леса Олдхарт за ней.

Там его приветствовала Согейу с очень серьезным лицом и вкрадчивыми манерами.

– Мои самые глубокие извинения, магистр Вийеки! Мы бы послали за вами в течение ближайшего часа или около того, даже если бы вы не пришли сами, разыскивая нас. Пожалуйста, простите нас.

– Я не могу вас простить до тех пор, пока не пойму, почему вы так возмутительно себя ведете, Старшая певчая, – формально ответил Вийеки. Не присутствовать на важных советах было опасно – в лучшем случае дурной знак, а обычно символ фатального недоверия. – Почему меня проигнорировали?

– Вовсе нет, магистр. Мы не стали сразу вас приглашать только из-за того, что хотели сначала убедиться, что наши передовые позиции совершенно безопасны.

Вийеки сильно сомневался в ее искренности – он видел, что все остальные присутствуют, еще несколько Певцов и важных Жертв, в том числе генерал Кикити, и все они выглядели так, словно находились здесь достаточно давно.

– Вы исключительно предусмотрительны, – холодно заявил Вийеки.

– Добро пожаловать, Верховный магистр, – приветствовал его генерал Кикити, худой и длинноногий, точно черная цапля, в своих усаженных шипами доспехах. – Присоединяйтесь к нам, милорд. Мы составляем планы, и хотя вы не будете принимать участие на начальном этапе, скоро ваша часть работы станет важнейшей из всех.

– Что вы имеете в виду?

– Повернитесь. Посмотрите. – Кикити указал на неровную долину, раскинувшуюся перед ними. – Что вы видите?

Рассвет уже начал заниматься за лесом Олдхарт, и Вийеки видел едва заметное сияние над горизонтом, но ночные тени по-прежнему скрывали все вокруг, кроме вершины Запретных Холмов. И все же он смог различить что-то на обращенных к нему склонах, на полпути к пурпурно-черной стороне. Он прищурился. Что-то там лежало, дожидаясь, когда рассвет откроет его тайну, – скопление тусклых, похожих на коробки очертаний.

– Крепость? – предположил он.

– Больше, чем крепость, – сказала Согейу, подходя к ним. От нее пахло чем-то неуловимо кислым, что заставляло ноздри Вийеки подергиваться, а губы кривиться. – То, что вы видите, это остатки знаменитой Рабской Цитадели, места, которое смертные называли «Наглимунд».

– Но теперь оно принадлежит смертным! – удивленно сказал Вийеки. – Они вернули его себе, когда мы проиграли Войну Возвращения.

По мере того как рассвет набирал силу, он уже видел поселение смертных, раскинувшееся вдоль склона горы за крепостью. Его зоркие глаза хикеда’я помогли ему даже разглядеть, как двигаются люди и животные, – день смертных начался.

– Мы не проиграли ту войну, – резко возразил генерал Кикити, прищурившись и снова став похожим на коршуна. – Нашей Королеве пришлось довериться своему главному союзнику, восставшему из мертвых молодому принцу зида’я…

Это был старый спор, и, очевидно, Старшая певчая Согейу не хотела снова его начинать, поэтому она прервала Кикити:

– Несомненно, вы правы, генерал, но сейчас нас это не должно тревожить. Задача, поставленная перед нами Королевой, состоит в том, чтобы вернуть крепость и удерживать ее до тех пор, пока мы не сделаем все, что необходимо.

Вийеки мрачно подумал: одно дело узнать, что отряд хикеда’я, которым он командовал – хотя при этом ему не докладывали о важных вещах, – незаметно пробирается по землям смертных, воспользовавшись сделкой, заключенной со смертным королем Эрнистира, и совсем другое услышать, что они должны атаковать и захватить укрепленную военную заставу, принадлежащую королю и королеве смертных.

– Но зачем? – спросил он. – Ради любви к нашей Королеве и Саду, зачем? Какой смысл для нас начинать войну здесь?

Несмотря на то что Вийеки превосходил по положению генерала Кикити, тот практически не скрывал своего презрения.

– Война уже началась, магистр. Орден Жертвы знал об этом с того самого момента, как Королева пробудилась ото сна, поскольку она сразу стала планировать нашу месть тем, кто хотел нас уничтожить. Более того, правильнее сказать, что война не прекращалась. Но теперь нашему отступлению раз и навсегда будет положен конец.

Если бы Вийеки не испытал потрясения, он чувствовал бы себя смертельно оскорбленным.

– Я вас не понимаю, генерал. Мы проделали весь этот путь для того, чтобы атаковать крепость смертных? Зачем было брать с собой меня? Любой инженер из Дома Стен способен организовать осаду.

– О, захват крепости лишь начало, – сказала Согейу, чьи черные глаза поблескивали из-под капюшона. – Понимаете, гораздо более серьезная задача будет стоять перед нами после завершения осады – и она окажется вполне достойной вашей высочайшей квалификации, Верховный магистр. Потому что под древней Рабской Цитаделью, под тоннами скал, находится артефакт, наделенный величайшим могуществом. Все эти годы смертные владели «Наглимундом, как они его называли, но не имели ни малейшего понятия о том, что под ним спрятано. Пока мы недолго владели крепостью во время Войны Возвращения, Орден Песни использовал могущество артефакта, чтобы помогать Королю Бурь Инелуки в его безнадежной миссии, но нам не хватило времени и знаний, чтобы отыскать его и доставить на поверхность перед тем, как нас заставили отступить.

– «Его»? Что это за предмет? – потребовал ответа Вийеки. – Что стоит того, чтобы снова начать войну с превосходящими нас числом смертными?

– Доспехи Навигатора Руяна, – ровным голосом ответила Согейу, – величайшего из всех тинукеда’я. В этих доспехах он помогал нашему народу убежать из Сада на Восьми кораблях и привел сюда свой и наш народы, преодолев множество смертельных опасностей Бесконечного и Вечного Океана. Но когда мы найдем его гробницу, заберем доспехи и передадим их в руки Королевы и ее великого советника Ахенаби, они смогут свершить гораздо более славные деяния.

– И в чем они будут заключаться?

В том, что он принял за гордость Согейу от собственной значимости или возможности оказать жизненно важную услугу Королеве Утук’ку, заключалось нечто большее, внезапно сообразил Вийеки. Ее голос и выражение возбужденного лица позволили ему понять, что Согейу самый настоящий фанатик, даже по свободным стандартам Ордена Песни.

– Доспехи Навигатора помогут нам изгнать смертных и наших родственников предателей с этой земли, – заявила она. – Больше нам ничего не нужно знать до тех пор, пока Королева не пожелает открыть что-то еще. Слава Матери Всего Сущего! Наша Королева бессмертна, а ее триумф будет абсолютным и вечным.

– Слава Матери Всего Сущего! – эхом отозвался генерал Кикити. – Да здравствует Королева!

– Да здравствует Королева, – сказал Вийеки, но в его тайные мысли прокрался страх, а сердце стало тяжелым, как черный гранит из самых глубоких карьеров Наккиги. Дикое безумие, которое едва их всех не уничтожило, снова охватило хикеда’я. И хуже всего то, что его собственная дочь будет среди молодых воинов хикеда’я, которые заплатят горькую цену за недальновидность своих командиров.

Невероятная длина змееподобного чудовища, которое неслось вниз по склону, ошеломила Нежеру не меньше, чем пугающая быстрота, с которой оно двигалось.

Она почувствовала, как сердце мучительно забилось у нее в груди, словно пыталось вырваться наружу. Дракон, которого они сумели поймать, казался крошечным рядом с громадным червем – точно уменьшенная модель из мягкой глины, неудачная миниатюрная копия ужасающей реальности.

Новое чудовище было более стройным, чем их пленник, но почти в четыре раза длиннее, с передними лапами, напоминавшими задние ноги сверчка, и оно переваливалось на них, заставляя снег и камни нестись вниз, а Нежеру и ее спутников отчаянно метаться по карнизу. Летевший по непредсказуемой траектории валун размером с шахтную тележку отскочил и ударил Го Гэм Гара в плечо, заставив его пошатнуться и отбросив к краю каменного уступа, на котором они все стояли. Гигант отчаянно замахал руками, пытаясь сохранить равновесие, но это не помогло, и через мгновение он исчез в пропасти.

Еще один огромный валун, который скорее скользил, чем катился, пронесся всего в нескольких шагах от Нежеру и застыл у нее за спиной, рядом с краем карниза.

Смертный Ярнульф поднял лук и начал одну за другой выпускать в дракона стрелы; Нежеру видела, что некоторые из них попадали в покрытую щетиной шкуру чудовища и отскакивали, не причиняя ему ни малейшего вреда. Одна даже залетела в разинутую пасть, серую, словно гнилое мясо, но зверь не обратил на нее ни малейшего внимания.

– Наккига и Королева! – закричал Мако, взмахнув «Холодным Корнем», и побежал по снегу навстречу чудовищу.

Кемме отставал на пару шагов, в одной руке он держал меч, в другой камень величиной с собственную голову, как будто схватил ближайший из находившихся рядом.

– Королева! – кричал он.

Даже в эти мгновения всеобъемлющего ужаса Нежеру успела подумать, что Кемме выглядит счастливым.

У огромного дракона шея была как туловище большого змея; даже на бегу он умудрялся держать двух хикеда’я на расстоянии, сгибал шею и наносил стремительные удары, сопровождавшиеся диковинным шипящим треском щетины у него на спине. Длинная голова заканчивалась костлявым рылом с клыками, изогнутыми точно клюв коршуна. Бледно-голубые глаза, как у связанного ими маленького дракона, лежавшего у ног Нежеру, казались пустыми, как у слепого нищего.

Щелкающие челюсти чуть-чуть не достали руку Мако, но затем дракон вновь нанес удар, задел его ногу, и Мако рухнул в снег. Нежеру стреляла в чудовище из лука, но ее стрелы не могли пробить толстую шкуру, и, если ей удавалось попасть в цель, в ответ раздавался лишь шелестящий шорох щетины на белой шкуре.

Нежеру пыталась думать. Го Гэм Гар свалился с карниза и исчез. Мако упал, и хотя Кемме его защищал, атакуя голову чудовища сериями ударов меча, дракон с легкостью от них уходил. Из его шипящей пасти вырывался пар, и вскоре стало казаться, будто дракон и Кемме танцуют на туманном берегу.

«Это нас не спасет», – сообразила Нежеру.

Через несколько мгновений все, кто находится на склоне, будут мертвы, и вновь наступит тишина.

– Ярнульф! – позвала она. – Иди сюда! Помоги мне!

Смертный истратил все стрелы, отбросил лук и поспешил к ней, высоко поднимая колени в глубоком снегу.

– Держи, – крикнула она, бросив ему один конец веревки из Голубой пещеры.

Он поймал его, но тут же отвлекся на шипение находившегося над ними существа и ответный стон плененного маленького дракона. Нежеру схватила другой конец веревки и побежала к самому большому валуну, который лежал в нескольких шагах от края карниза.

Пока Нежеру взбиралась на валун, таща за собой веревку, Ярнульф понял, что она собирается сделать, и постарался не дать веревке запутаться. Выше по склону Мако снова поднялся на ноги, но теперь в снегу распластался окровавленный Кемме. Длинная голова червя атаковала снова и снова, Мако пытался защитить Кемме, и челюсти зверя щелкали в дюймах от его тела.

Когда Нежеру оказалась наверху валуна, лежавшего рядом с пропастью, она едва не потеряла равновесие. На миг пустота внизу прыгнула вверх и окружила ее, но ей удалось присесть и дождаться, когда головокружение пройдет, а потом она принялась наматывать веревку вокруг валуна.

– Сделай петлю! – крикнула она Ярнульфу, но риммер понял, что она задумала, и уже завязывал узел.

– Просто скажи, когда будешь готова! – крикнул он.

В нормальном мире она бы успела затянуть все правильно, чтобы убедиться, что веревка надежно закреплена и тяга будет распределяться равномерно. Но вместо этого соскользнула с валуна, несколько раз обмотав и затянув вокруг него прочную веревку.

– Давай! – крикнула она.

Ярнульф начал подниматься вверх по склону, пригнув голову и прижимаясь к земле. Тучи пара, вырывавшиеся из пасти дракона, скрыли Мако и Кемме, и только выпады огромной головы чудовища, снова и снова атаковавшего невидимую цель, говорили о том, что по крайней мере один из них еще жив.

Веревка в руках Ярнульфа быстро укорачивалась, смертный преодолел последний участок подъема, и ему тут же пришлось нырнуть в сторону, когда из тумана словно гигантская коса появился хвост дракона и едва не сбил его с ног. Мгновение Нежеру видела лишь задние лапы страшного существа, потом клубящийся туман слегка рассеялся, и Ярнульф также их заметил. Он подождал, когда ближайшая к нему когтистая нога поднимется, собираясь атаковать Мако, и бросил широкую петлю на снег, как только она стала опускаться.

Как только дракон ступил в петлю, Ярнульф снова нырнул вниз, чтобы избежать удара хвоста, веревка натянулась от пойманной в петлю ноги дракона до валуна, и червь взревел от ярости, обнаружив, что он частично обездвижен, однако его слишком занимала оборона от набиравших силу атак Мако, чтобы попытаться перекусить путы. Маленький дракон проснулся, сумел снять веревку, которая стягивала его морду, и тут же пронзительно заверещал, словно имитируя большого зверя.

Туман быстро распространялся по склону, рассыпался на отдельные ленты, подобные трепещущим знаменам на параде или белым полотнищам погребальной процессии. Ничто в мире больше не казалось Нежеру реальным, она прижалась спиной к валуну и попыталась сдвинуть огромный камень на те последние несколько шагов, что отделяли его от пропасти, однако ей никак не удавалось с ним справиться.

– Ради Святого Сада! – закричала она. – Кто-нибудь, помогите мне!

Через мгновение смертный Ярнульф неловко соскользнул вниз по склону и присоединился к ней. Веревка, привязанная к ноге дракона, оказалась между ними, и Нежеру услышала, как трещат волокна, когда дракон ее натягивает, но чудовище, которое беспрестанно щелкало длинными челюстями, было все еще занято схваткой с Мако и Кемме. Нежеру молилась, чтобы они сумели удерживать его внимание еще несколько мгновений, а также послала благодарственную молитву ткачам и бледным, не знающим устали паукам Голубой пещеры, сумевшим создать такую прочную веревку. Впрочем, она уже поняла, что даже если веревка выдержит, этого будет недостаточно, чтобы они спаслись, потому что им с Ярнульфом не хватало сил, чтобы сбросить валун в пропасть.

И когда отчаяние пролилось на нее ледяным потоком, унося с собой остатки тепла и надежды, Нежеру услышала скребущий звук. А еще через мгновение две огромных волосатых руки появились у края пропасти рядом с ними, и Нежеру увидела уродливое грубое лицо Го Гэм Гара.

За всю свою жизнь Нежеру так не радовались, увидев другое живое существо.

– Помоги нам! – позвала она. – Помоги нам его столкнуть!

Гигант с отвращением посмотрел на происходящее, сплюнул кровавым сгустком на снег, но не стал тратить время на споры. Его белый мех был во многих местах покрыт грязью и кровью, один палец он явно сломал, потому что тот торчал под странным углом, но, оказавшись на склоне, Го Гэм Гар пересек разделявшее их расстояние в один шаг и прижал плечо к огромному валуну.

Рев двух драконов стал невыносимо громким, старший издавал такие мощные звуки, что с ближайших склонов сошла снежная лавина, а в воплях младшего слышался настоящий ужас.

«Я буду сражаться, словно уже мертв, – вспомнила Нежеру, – мне нечего бояться, ведь моя жертва уже давно принесена. – Этой клятве ее обучили в тот самый момент, когда она вступила в Орден. – Я буду сражаться, словно уже мертв!..»

А потом огромный камень начал медленно скользить, сначала едва заметно, он содрогнулся и слегка сдвинулся с места, но дракон почувствовал, как его что-то тянет за ногу, и снова взревел, теперь уже от разочарования и ярости. Все тело Нежеру дрожало, мышцы и шею наполняла жгучая боль, но она продолжала давить на валун изо всех сил. Рядом с ней стоял гигант, который прижимал плечо к камню, его жуткое лицо оказалось всего в нескольких дюймах от лица Нежеру, она ощущала его горячее вонючее дыхание, видела огромные закатившиеся глаза с покрасневшими белками. Камень снова заскользил, добрался до края пропасти и начал падать.

Нежеру почувствовала, как опора уходит у нее из-под ног, заскользила вниз, вслед за камнем, когда огромная рука Го Гэм Гара схватила ее за лодыжку и дернула обратно. Валун на мгновение застыл на краю, а потом практически бесшумно провалился вниз, оставив за собой только снежное облако и каменную пыль.

Ногу дракона рвануло вниз, его потащило по склону, и рев чудовища стал таким громким, что Нежеру почти оглохла. Когда валун покатился по склону, дракон последовал за ним на трех ногах, но даже мощные когти не могли противостоять тяжести огромного камня, зверь полностью потерял равновесие и начал неуклюже падать в пропасть.

Нежеру поняла, что огромная клыкастая пасть развернулась в ее сторону, когда все тело дракона уже соскользнуло с карниза. У нее уже не оставалось времени увернуться или даже пошевелиться. Огромные челюсти сомкнулись на расстоянии ладони от ее лица с треском, который раздается, когда ломается ось фургона, и так близко, что она почувствовала дуновение отвратительного дыхания, а потом чудовище исчезло.

На мгновение мир вокруг стал тишиной, даже чем-то больше, чем тишина, гудящей пустотой, которая, казалось, опустилась над миром.

Звук возвращался медленно. Нежеру откатилась от края и отползла подальше, прежде чем снова бессильно опустилась на землю. Смертный Ярнульф стоял рядом, на коленях в снегу, он задыхался, его отчаянно трясло, как в припадке. Мако и Кемме также уцелели и теперь, хромая, направлялись в их сторону, Саомеджи следовал за ними.

Го Гэм Гар стоял над все еще связанным маленьким драконом, который продолжал извиваться, будто не понимал, что сражение закончилось. Некоторое время гигант смотрел на него, а потом сильно лягнул ногой. Существо завизжало, точно раненая свинья, продолжая дергаться в клубах пара.

– Давай, позови мамочку сейчас, дерьмовый червяк, – прорычал гигант. – Она скоро сдохнет, а я угощу тебя так, что тебе это понравится намного меньше, чем удар ногой.

– Не причиняй ему вреда.

Нежеру подползла к плененному зверю и начала снова заматывать его морду веревкой, стараясь избегать щелкающих челюстей. Движения маленького дракона все еще оставались замедленными из-за свалившего его яда, и, когда Ярнульф, покачиваясь, подошел, чтобы ей помочь, они вдвоем сумели полностью обезвредить зубастую пасть.

– Почему бы нам просто не выкачать из чудовища немного крови? Как мы будем спускать его вниз по склону? Конечно, оно не такое большое, как его мать, но весит очень много.

– Я устал от твоих вопросов, смертный, – прорычал Мако. – Королева и Ахенаби хотят живого дракона. Кровь следует брать у живого зверя, таков ритуал – во всяком случае, так мне сказал Саомеджи. – Командир подошел и присел на корточки рядом со зверем, к нему тут же присоединились Кемме и Певец, и все трое принялись изучать его длину.

Саомеджи наклонился и заглянул в бледно-голубые глаза.

– Ты нам нужен, – сказал он связанному чудовищу.

– Мы сделаем сани и положим его на них, – сказал Мако. – Гигант сможет дотащить их до Наккиги.

– Но отсюда довольно далеко до больших деревьев, из которых можно сделать сани, – заметила Нежеру.

– Значит, гиганту придется спуститься и сделать сани, – сказал Мако.

– Спуститься и сделать сани, ты сказал? – взревел Го Гэм Гар, встал и принялся помахивать топором, изогнутое лезвие которого было размером с колесо телеги, а затем наклонился над Мако. – Значит, так обстоят дела после того, как смертный, Черный Дрозд и я вас спасли? Я сброшу тебя с горы, а потом посмотрим, как ты притащишь сюда несколько деревьев!

Внезапно гигант застонал и схватился за шею, потом покачнулся и, задыхаясь, упал на колени.

– Заговори еще раз со своим хозяином, и я выжгу твое сердце, животное. – Мако поднял кристаллический прут так, чтобы гигант его видел. – Я никогда с ним не расстаюсь. Так что не забывай, кто здесь главный.

– Достаточно, – прохрипел Го Гэм Гар. – Достаточно.

Он наклонился вперед и оперся о землю массивной рукой. Мако удовлетворенно посмотрел на страдающего гиганта, но постарался держаться от него подальше, чтобы длинные руки Го Гэм Гара не могли его достать.

Нежеру испытала неожиданное сочувствие к гиганту, но тут ее внимание привлекли грохот и скрежет, а через мгновение огромная вытянутая голова дракона поднялась над краем карниза. Зверь был ранен и залит кровью, но жив: какое-то препятствие на склоне задержало его падение и помешало свалиться в пропасть. И теперь, прежде чем кто-то из хикеда’я успел пошевелиться, голова на длинной шее метнулась вперед, подхватила Кемме, и огромные челюсти сомкнулись у него на поясе. Тот успел лишь вскрикнуть, челюсти щелкнули, огромный червь отбросил сломанное окровавленное тело в пропасть, и Кемме исчез.

А затем дракон, который получил дюжину ранений и теперь истекал кровью, а одна из его передних ног была сломана, стал выбираться наверх. Мако сделал выпад мечом в закрытый глаз дракона, но тот успел схватить клинок зубами и дернул – Мако потерял равновесие и упал в снег. В тот момент, когда червь собрался покончить с Мако, гигант Го Гэм Гар вскочил на ноги, с яростным криком обрушил массивный топор на длинную шею существа, сразу за головой, и почти перерубил хребет. Червь забился, как умирающая змея, кровь черным фонтаном брызнула из рассеченной шеи и с шипением пролилась на снег, огромный дракон перестал цепляться за склон, рухнул вниз и снова исчез.

Все еще ошеломленная стремительностью произошедшего, Нежеру не сразу поняла, что в тот момент, когда чудовище исчезло, кто-то начал кричать – долгий, хриплый и мучительный вопль наполнил склон горы. Только через пару мгновений она сообразила, что это Мако, который был покрыт черной кровью от головы до груди, и его кожа дымилась.

Саомеджи прыгнул вперед, чтобы выхватить хрустальный прут из руки Мако и заставить Го Гэм Гара отойти назад – гигант взвыл от боли, а Певец наклонился и принялся засыпать снегом ожоги Мако.

– Помоги мне, Жертва, – сказал он Нежеру. – Я думаю, его еще можно спасти.

Нежеру присела на корточки рядом и захватила полную пригоршню снега, но она видела, что кожа Мако стала отваливаться почерневшими полосами, открывая алую плоть. Мако перестал кричать, он лишь пускал пузыри и стонал, его взгляд потускнел, а дух застрял где-то в землях страдания. Нежеру насыпала снег на его лицо, чтобы скрыть ужасное зрелище, а не только облегчить страдания командира.

– Ну, – сказал смертный Ярнульф, даже не попытавшийся скрыть, что его голос дрожит, – теперь я уверен, что Королева Утук’ку будет довольна тем, как хорошо все прошло.

Глава 54. Неслышные голоса, невидимые лица

«10-й тьягара, год от Основания 1201

Мой дорогой муж!

Теперь, когда я коснулась всех дел Верховного Престола в другом письме, это предназначается только для твоих глаз. Я молюсь, что с тобой все в порядке, и Наша Леди и святые помогают сохранять доброе здоровье тебе, нашим внукам и всем, кто дорог нашему сердцу. Я чувствую себя глупой, когда пишу о своих страхах, потому что ужас, который я ощущаю сейчас, вполне может отступить, но именно в данный момент мне тебя особенно не хватает.

Прошлой ночью, первой из проведенных здесь, мне приснился кошмарный сон. Я знаю, кое-кто считает, что в снах нет правды и они лишь фокусы Врага или результат легкого жара моего разума, но ты, муж мой, знаешь лучше, чем кто-либо другой, что они могут сбываться – и оказаться предупреждениями.

В этом сне наш сын вернулся ко мне. Не тот Джон Джошуа, которого мы знали в его последние годы, не серьезный молодой отец с бородой и в черных одеяниях ученого. Нет, он приснился мне таким, каким был в детстве: худым, с широко раскрытыми глазами, беспокойным маленьким мальчиком, которого мы так любили и о котором тревожились. Во сне я шла по Хейхолту и что-то искала, хотя сначала не понимала, что именно. Я никого не видела, ни слуг, ни придворных, лишь пустые залы, но временами мне казалось, будто я слышу голоса, словно какие-то люди собрались за закрытыми дверями. Однако я никак не могла их увидеть и лишь смутно слышала разговоры и пение. А один раз рыдания множества женщин.

И тут я увидела нашего сына, хотя сначала его не узнала. Неожиданно в коридоре появилась маленькая фигурка, которая бежала впереди меня, потом свернула за угол и пропала. Когда перед глазами у меня немного прояснилось, фигурка оказалась так далеко впереди, что хотя я понимала, что это ребенок, полной уверенности у меня не было.

Так как я больше никого не видела и продолжала искать то, о чем никак не могла вспомнить, я поспешила за маленькой фигуркой и следовала за ней сначала по одному коридору, потом по другому, через пустой тронный зал, пока мы не оказались во внутреннем дворе. Я вошла в лабиринт, который перестал существовать, когда пала Башня Зеленого Ангела, но в моем сне лабиринт и упавшая башня были на своих местах, а обломки башни разбросаны по лабиринту, во многих местах перекрывая проход.

Наконец я добралась до центра лабиринта, и там, на скамейке, сидел Джон Джошуа – помнишь ту скамейку? Кажется, я закричала от радости, но когда он меня увидел, у него на лице появился страх, он вскочил и бросился прочь.

Это разбило мне сердце, ведь мой сын не захотел остаться со мной, но теперь, когда я знала, кого преследую, остановиться я уже не могла. Сон был жутко длинным, Саймон! Или так мне казалось, потому что пришлось следовать за Джоном через весь замок, как он иногда делал, когда мы хотели его одеть для важных государственных приемов. Теперь я жалею, что мы заставляли его в них участвовать. Как жестоко было тратить время его короткой жизни на чепуху.

Наконец, после утомительного преследования – если бы оно не происходило во сне – он привел меня обратно к развалинам Башни Зеленого Ангела, но они исчезли. Все выглядело как сейчас, в наше время, остался лишь разбитый Ангел, напоминание о прошлом. Но кто-то сбросил Ангела с постамента, и он лежал возле ямы в земле с неровными краями, словно ее поспешно выкопал дикий зверь. Джон Джошуа присел возле него и поманил меня к себе. Я подошла медленно и осторожно, опасаясь, что он снова убежит, но он меня ждал. Однако он не позволил мне обнять и поцеловать себя, от чего мое сердце заныло так сильно, что я и сейчас чувствую эту боль. Он лишь показал на яму, и его худощавое маленькое лицо стало настолько недовольным и тревожным, что я могла лишь выполнять его желания. Я опустилась на колени и заглянула в яму. Из нее, словно с большого расстояния, доносился странный шум, кричали люди, и я слышала громкие голоса зверей. Я решила, что это вход в Ад и села на землю от страха. Джон Джошуа снова исчез, и я осталась в саду одна.

В следующее мгновение я проснулась в своей постели, на борту «Илиссы». Рядом находилась моя готовая расплакаться горничная, которая пыталась меня разбудить, но у нее ничего не получалось. Сначала я задыхалась и не могла говорить, а моя ночная рубашка промокла от пота. Тритинги говорят, что плохие сны навязывает нам Тьма, стоя на коленях у нас на груди и пытаясь лишить дыхания. Я это почувствовала. Я думаю, что Джон Джошуа, если ко мне приходил его дух и это не фокус Врага, пытался нам сказать, что Тьма близко.

Мой добрый муж, быть может, ты думаешь, что стоило нам расстаться, как я поглупела, но я умоляю тебя вспомнить свои сны во время войны Короля Бурь, и высокое Дерево, и великое Колесо, и что из этого вышло. Я боюсь не только за тебя или себя, или даже за наших внуков, но за все королевство.

Вскоре я снова пришлю тебе весточку. Не исключено, что к моменту написания следующего письма я решу, что мои прошлые страхи были беспочвенными, но, пожалуйста, не забывай о них. И не отмахивайся, как от ерунды.

Я не буду знать покоя, пока мы снова не окажемся вместе, дорогой Саймон, и пока не соберется вся наша семья. Береги себя, муж мой. Именно в те моменты, когда мы расстаемся, я начинаю понимать, как нам повезло, что мы сумели найти друг друга, хотя против нас был весь мир.

Я напишу тебе снова в более благоприятный день – быть может, завтра, когда на моем небе не будет столько туч».

* * *

– Как себя чувствует королева, пусть бог дарует ей доброе здоровье?

– В порядке, если речь идет о теле, Пасеваллес, но она стала жертвой страшных снов. – Саймон сложил письмо и засунул его в кошель.

Он ощущал боль в животе, похожую на голод, но знал, что дело не в этом.

– Со всеми нами такое случается, ваше величество. Страна Снов иногда бывает страшным местом.

Король кивнул. И, хотя в последнее время сны его не посещали, он прекрасно знал, какие ужасы могут поджидать на Дороге Снов.

– В любом случае я сожалею, что заставил тебя ждать, лорд-канцлер. Ты выглядишь так, словно тебя тоже что-то тревожит.

Пасеваллес покачал головой:

– Я не встревожен, сир, но лишь стараюсь проявить осторожность. Мне сказали, что вы просили Тиамака и Энгаса, управляющего Северного альянса, поговорить с пленником.

– С кухонным слугой из Эрнистира, который ударил ножом Эолейра? Да. Энгас говорит на его языке. Между нами, меня тревожит, что он может оказаться не единственным безумцем.

– Ваше величество?

– Я рассказывал тебе о странном приеме, который оказал мне король Хью. И до Эолейра доходили весьма неприятные слухи.

– Конечно, ваше величество, я также нахожу их тревожными.

– Быть может, говорю я себе, Хью опасается влияния Эолейра – лорд-канцлер пользуется популярностью в Эрнистире.

Пасеваллес с тревогой посмотрел на короля:

– Вы считаете, что, возможно, Хью приказал убить Эолейра? Постараюсь быть честным, сир, – напавший на него маленький безумец кажется слишком неуклюжим инструментом для выполнения столь серьезной задачи.

– Я знаю, знаю. Но наступили сложные времена, и я верю суждениям Тиамака.

– Как и я, – сказал Пасеваллес. – Но как вы относитесь к Энгасу? Вы ему доверяете?

Король посмотрел на него с удивлением и досадой.

– Что? Ты и его в чем-то подозреваешь?

Лорд-канцлер нахмурился:

– Я никого не подозреваю, ваше величество, я лишь соблюдаю осторожность. Полагаю, ничего другого вы от меня не ждете. Энгас прибыл из Эрнистира в тот день, когда произошло нападение на Эолейра.

– Однако слуги говорят, что преступник работал на кухне Хейхолта несколько лет.

– Конечно, сир. Я упомянул об этом лишь потому, что в такие времена ничего нельзя принимать на веру. Что вам известно об Энгасе?

Саймон уже с трудом сдерживал гнев.

– Клянусь Деревом, Пасеваллес, ты слишком подозрителен. Я люблю и знаю Тиамака не хуже, чем любого другого человека из моего близкого окружения, и он сказал мне, что Энгас заслуживает нашего доверия. Разве его слова не достаточно?

На менее важных встречах, чем совещание короля и его главного министра, едва заметное движение Пасеваллеса можно было бы назвать пожатием плеч.

– Конечно, ваше величество, – более чем достаточно. Но, как вы сами с королевой сказали мне после возвращения, сейчас все изменилось. Я лишь задаю вопросы, которых требует мое положение. Пожалуйста, простите меня.

– Не нужно извиняться, Пасеваллес. Ты заставил меня испытать стыд. Конечно, ты поступаешь правильно, соблюдая осторожность. – Саймон вздохнул. – Но я должен кому-то верить, иначе я сойду с ума. Я верю тебе. Верю Эолейру. Я верю Тиамаку. И королеве.

– Да, мой король. Я также доверяю лорду Тиамаку, как его доброте, так и суждениям. Если он готов поручиться за Энгаса, этого достаточно.

К Саймону вернулось унылое настроение.

– Теперь уже и я встревожен, но не из-за Энгаса. Я надеюсь, что Тиамак будет осторожен с этим кухонным работником, если тот действительно не в своем уме. – Саймон подумал о помешанных людях, которых встречал в юности, вспомнил крестьянскую девушку Скоди и отца Мири, короля Элиаса, в последние месяцы его жизни. – Безумие может быть скрытым, ты же знаешь. Как змея под камнем. Но стоит его приподнять, и когда лучи солнца упадут на место, где он лежал… – Он резко выбросил вперед руку, имитируя атаку змеи, и случайно сбросил пустую чашу на каменные плиты пола.

Пасеваллес молча ее поднял, а когда король махнул рукой, вытер о свой камзол и поставил на прежнее место.

Когда чаша короля была снова наполнена, он и лорд-канцлер закончили свои дела. Потом Пасеваллес ушел, а Саймон уселся в кресло, не обращая внимания на придворных, которые дожидались его внимания, и погрузился в размышления совсем о других вещах.

Письмо Мириамель заставило его задуматься об их утраченном сыне – скорби, не потерявшей своей остроты от того, что она стала привычной, – но мысли о сыне разбудили воспоминания о его собственном детстве, когда замок казался большим, точно целый мир, и никто не обращал внимания на приходы и уходы кухонного мальчишки. Прошлое захватило его и никак не хотело отпускать.

– Где моя маленькая девочка? – пробормотал он себе под нос. – Где мой детеныш льва?

Саймон поднялся на ноги и огляделся по сторонам. Придворные подались вперед, каждый надеялся, что король обратится именно к нему или к ней. Однако для короля тронный зал казался странным и незнакомым; на несколько мгновений сознание Саймона раздвоилось, и он уже был почти готов поверить, что снова стал ребенком-шпионом, сующим свой нос куда не следует.

«Да, я найду свою внучку, – решил он, игнорируя внимательные вежливые лица, окружавшие его со всех сторон. – Моему сердцу будет полезно увидеть Лиллию и услышать ее голос. Моего сына забрал бог, а внук далеко – к лучшему или худшему, – но я могу найти Лиллию и побыть рядом с ней».

Тиамак обнаружил, что ему удобнее всего идти за носилками Энгаса: плечи четырех мускулистых носильщиков заполняли узкие коридоры под караульным помещением.

– Я рассказал все, что знал, – сказал Тиамак. – Он кухонный работник из Краннира, уже несколько лет живет в Хейхолте, появился здесь задолго до того, как Хью занял трон в Эрнистире. Моя жена ухаживала за ним в фейервере, когда у него был припадок. Его зовут Ригган.

– Это значит «упрямый», – сказал Энгас. – Возможно, всего лишь прозвище, но теперь оно вполне ему подходит.

Вполне невинная шутка, но Тиамаку было не до смеха. Более того, полученное задание вызвало у него неудовольствие, хотя он понимал, что будет неплохо отвлечься от изучения бесконечно загадочного и часто ужасающего «Трактата об эфирных шепотах».

– Просто идите вперед, господа, – сказал шаркающий тюремщик, почти такой же огромный, как лорд Энгас, и лишь немногим более ловкий. – Не понимаю, зачем вы продолжаете его здесь держать. Ему давно пора потанцевать на веревке. Попытка убийства бедного старого лорда Эолейра…

– Граф выжил и даже сумел сесть на лошадь на следующий день, за что мы все благодарны небесам, – сказал Тиамак. – Мне сказали, что этот человек совершено безумен.

– Безумен? Может быть. Но лучше бы таких безумных было поменьше. На бешеного пса не надевают ошейник, и нельзя оставлять подобного человека в живых.

Тиамак нахмурился, услышав его простое рассуждение.

– Если бы его повесили, мы бы не смогли его допросить.

– Ну в таком случае вы лучше знаете, милорды, – сказал тюремщик. – И все же, что можно узнать у безумца?

«Да, действительно?» – подумал Тиамак.

В конце концов, его жена Телия довольно долго с ним беседовала, когда королевский отряд путешествовал по Фростмаршу, но все равно была поражена, когда узнала, что Ригган совершил покушение на графа Эолейра. Сам Тиамак сомневался, что пожилой помощник повара является шпионом трона Эрнистира, не говоря уже о том, что он наемный убийца, которого направляли из Таига, но после нападения на посла ситхи, а теперь еще и попытки расправиться с графом Эолейром, понимал, почему Саймон начал все подвергать сомнению.

* * *

Заключенный был маленьким человечком, не больше самого Тиамака, но более плотным. Тюремщики побрили его, но очень небрежно, и его голова казалась кривой, кроме того, на лице остались синяки после борьбы со стражниками, когда его схватили, но в целом он не пострадал.

Когда Энгас задавал ему вопросы, ответы заключенного казались разумными, хотя Тиамак не понимал слов.

– Что он говорит?

– Много, но без особого смысла. «Как я смогу посмотреть ей в лицо, когда нас всех наконец освободят? Я не оправдал ее ожиданий! А она меня призвала!!» И жалобы такого же рода. Если коротко, кто-то его призвал, но он не сумел выполнить задание.

«“Как я смогу посмотреть ей в лицо?..” – Тиамак покачал головой. – Кого он имеет в виду?»

Энгас рассмеялся:

– Я говорю на языке эрнистирийцев, а не на языке безумия, что бы ни рассказывали обо мне другие.

Тиамак повернулся к заключенному:

– Ригган, я лорд Тиамак. Ты меня понимаешь? Я хочу поговорить с тобой о том, что произошло. Кто тебя призвал?

Эрнистириец яростно затряс головой, но, когда заговорил, его голос прозвучал кротко.

– Он лишь говорит, что не оправдал ее ожиданий, – перевел Энгас.

– Ее, ее – он уже не в первый раз повторяет это слово. – Тиамак нахмурился. – Кому-то другому он сказал, что с ним говорит Моррига. Спроси у него, по-прежнему ли он в это верит.

– Моррига? – Энгас заметно удивился. – Мать Воронов?

– Да, он говорил о ней, когда за ним ухаживала моя жена. Пожалуйста, спроси у него.

Ригган выслушал вопросы Энгаса с тревожным интересом, потом дал длинный ответ и в какой-то момент поднял руки над головой и указал на потолок своей тесной камеры.

– Он говорит, что у нее три лица – Призыв, Молчание и Мать Слез. – Энгас немного помолчал. Тюремщик наклонился вперед, чтобы лучше слышать, Энгас наградил его суровым взглядом, и тот отступил. – На меня произвело впечатление то, что безумец знаком со старыми легендами, – продолжал Энгас, – но в целом складывается очевидная картина. Его посещали ужасные сны, и он считает, что они правдивы. Что не является необычным для людей, которые верят, что с ними говорили боги, будь то Моррига или сам Бриниох – как я слышал, дочь короля Лута страдала от подобного безумия.

– Может быть, но его ответ показался мне более длинным. Что еще он сказал.

– Я слышал что-то вроде: «За ней стоят старшие и еще более старые, старые, как дождь, старые, как камень». Должно быть, он имел в виду богов.

Слова безумца вызвали у Тиамака зуд, хотя он и сам не понимал его причин.

– Я все еще не понимаю. Спроси у него имена старых существ.

Энгас бросил на Тиамака странный взгляд, но снова заговорил с заключенным. Заволновавшийся Ригган замахал руками и что-то очень быстро заговорил на эрнистирийском языке; Тиамак сумел узнать лишь одно слово – duircha, «тьма», и его сердце сбилось с ритма.

– Ему неизвестны имена, но он говорит, что их тени есть свет других миров и звезды являются их глазами. – На широком лице Энгаса появилось тревожное выражение. – Тиамак, мой гуляющий по болотам друг, откуда это существо могло узнать подобные вещи? Возможно, прежде он был священником или ученым? Но если так, что он делал на кухне Хейхолта?

– Король и несколько известных и благородных рыцарей работали на кухнях, – ответил Тиамак. – Не нужно недооценивать это место. – Но он не выглядел как человек, который склонен шутить. – Нет, определенно, Энгас, он сказал еще что-то. Я слышал слово «тьма». Что он имел в виду?

– О да. – Энгас кивнул. – Меня это также встревожило. Он сказал что-то вроде: «Я не знаю, почему они со мной говорили или кто они такие, но их безмолвные голоса есть истинные имена тьмы… – Теперь выражение его лица было не столько тревожным, сколько удивленным. – Однако подожди, почему эти слова кажутся мне знакомыми, мой дорогой друг?

– Потому что ты читал их вчера или позавчера. – В груди у Тиамака все похолодело. – «Истинное имя Тьмы составлено из безмолвных голосов» – так звучала точная цитата. Теперь вспомнил?

Широкое лицо Энгаса заметно побледнело, и, несмотря на промозглый воздух в камере, на лбу выступили капельки пота.

– «Истинное имя Тьмы…» Господи, да, теперь я вспоминаю – «…и Тьма сама есть сквозная рана в неслышных шепотах, и даже благочестивый человек теряет разум и свою бессмертную душу, когда они его призывают». Сейчас я жалею, что не являюсь более религиозным человеком, Тиамак, потому что мне не помешало бы утешение. Это слова Затворника Фортиса.

– Да, – практически шепотом ответил Тиамак, словно его мог подслушать кто-то, кроме тюремщика с пустым лицом. – Слова со страниц «Трактата». Спроси у заключенного, умеет ли он читать, Энгас.

Ригган смущенно покачал головой:

– Он говорит, что не умеет, – доложил Энгас.

– И я ему верю. Спроси, известно ли ему имя епископа Фортиса.

И вновь заключенный покачал головой, а потом заговорил, захлебываясь словами, и его лицо все сильнее искажал страх.

– Он его не знает, но говорит, что он любит богов и не хочет, чтобы его сожгли. Он сказал, что делал только то, что ему велели.

– Кто ему велел? – спросил Тиамак.

– Он говорит, Моррига, – ответил Энгас, выслушав заключенного. – Он утверждает, что леди с тремя лицами много лун шептала ему во снах, пока он не понял, что действительно призван. Он говорит, что не он один способен ее слышать, потому что в последнее время шепот стал громче. – Энгас сделал длинный вдох и судорожно выдохнул. – Ты знаешь, мне что-то перестал нравиться влажный воздух и запахи в этой камере, мой друг Тиамак. Я бы хотел уйти. – Он дал команду носильщикам, и они наклонились, чтобы поднять носилки.

Тиамак кивнул, но он знал, что услышанное здесь будет еще долго его тревожить.

Пасеваллес закончил дела с королем Саймоном, а также разобрался со скучными, но важными письмами, но у него оставалось еще больше часа до того момента, когда колокол Башни Святого Дерева призовет его на полуденную трапезу. Он решил воспользоваться неожиданной свободой и провести это время за чтением в своей комнате, находящейся наверху Резиденции, где его никто не потревожит. Но он успел добраться лишь до лестничной площадки третьего этажа, когда ему напомнили, что его тайное убежище перестало быть секретом для всех.

– Лорд Пасеваллес! Я так и подумала, что смогу найти вас здесь.

Он устал, был расстроен и встревожен и не в том настроении, чтобы флиртовать с Иделой, но он улыбнулся, глядя на нее, когда она поднималась по длинной лестнице.

– И вы меня нашли, миледи, – сказал он, когда она оказалась рядом. – Ваше высочество, вы истинная Гончая Любви, которая всегда настигает свою жертву.

Она быстро огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что они одни, и страстно поцеловала его в губы.

– Ну, раз уж я женщина и гончая, вам можно называть меня борзой, лорд-канцлер. И тут вы, вероятно, правы – я ваша сука и все сделаю по вашей команде.

– Ш-ш-ш! Миледи! Не так громко. – Принцесса сильно прижалась к нему, и на мгновение он испугался, что они свалятся вниз и покатятся по крутым лестничным ступенькам. – Пожалуйста, милая Идела, если вы хотите вести такой разговор, давайте хотя бы войдем в мою комнату, чтобы не оскорбить чувствительность тех, кто может нас услышать.

– Как скажете, лорд-канцлер. Приказывайте, я ваша служанка – любимое домашнее животное. – Но ее рука уже возилась с его пуговицами совсем не как рука служанки, и ему только и удалось, что мягко отвести ее пальцы в сторону.

– Достаточно, – сказал он. – Я рад вас видеть, дорогая принцесса, свет моего сердца. Но не здесь. Давайте поднимемся наверх.

– Как пожелаете, хотя тут нет никого, кто мог бы нас увидеть. Даже горничные редко сюда поднимаются. – Она отступила на шаг. – И раз уж я ваша служанка, вы должны меня наказать, мой дорогой Пасеваллес.

Он облегченно вздохнул, напряжение исчезло.

– Почему?

– Я забыла, что у меня есть кое-что, принадлежащее вам. – И она подняла руку, которая до этого момента была опущена. – Видите? Вы уронили его у лестницы, а я принесла сюда, на самый верх.

Он взял из ее рук сложенное письмо. Пальцы Пасеваллеса дрожали.

– Вы… это нашли?

– Да. Я видела, как вы уронили его, когда шла по коридору.

– Но печать сломана. – Он посмотрел на воск на письме, написанном на превосходном пергаменте из Пердруина. – Вы его прочитали?

На мгновение, всего лишь на мгновение, что-то промелькнуло в ее глазах – возможно, вина.

– Нет! Должно быть, оно открылось, когда вы его уронили. Я бы не стала читать ваше личное письмо, любимый!

– Вы не говорите мне всей правды, принцесса.

И вновь он уловил ее смущение.

– Очень хорошо. Нет, я его не читала, но не могла не заметить, что оно из Наббана. От лорда Друсиса, брата герцога. – Она приложила палец к губам. – Ш-ш-ш, не ругайте меня. Я никому не расскажу, но вы можете рассказать мне. Вы пытаетесь посодействовать заключению мира между ним и его братом? Хотите помочь королеве с ее миссией? – Теперь она улыбалась. – Вы можете поделиться со мной, любимый. Вы же знаете, я лишь хочу помочь вам сделать то, что хорошо для королевства. Ведь когда-нибудь оно будет принадлежать моему сыну.

– Да, так и будет, – сказал он и сделал глубокий вздох. – Подождите, смотрите. К нам идет ваш отец?

Она удивилась и оглянулась назад.

– Я его не вижу…

Пасеваллес сильно толкнул ее в спину. Руки Иделы взлетели вверх, словно в жесте удивления. Сначала она ударилась о стену несколькими ступенями ниже, а потом покатилась, переворачиваясь через голову, по узкой винтовой лестнице, пока не скрылась из вида. Пасеваллес быстро спустился и обнаружил ее у основания лестницы – голова свисает со ступеньки, одна рука неловко завернута за спину, платье задралось, ноги широко разбросаны в стороны – в точности как забытая ребенком тряпичная кукла.

Пасеваллес присел рядом на корточки. Лицо и руки вдовствующей принцессы были расцарапаны, в уголке рта пузырилась кровь. Когда он наклонился ближе, то уловил ее дыхание – хриплое, но достаточно ровное.

Пасеваллес покачал головой, встал и поставил ногу в сапоге на щеку принцессы Иделы, не обращая внимания на закатившиеся глаза под полуприкрытыми веками, резко надавил и повернул ногу, пока не услышал, как затрещали ломающиеся шейные позвонки. Потом он спрятал письмо из Наббана за пояс панталон и принялся звать на помощь. Пасеваллес кричал так громко, что по лестнице прокатилось эхо.

Самое забавное, думал король, что хотя почти все остальное, казавшееся в детстве большим – деревья, стены и люди, – уменьшалось по мере того как Саймон рос, Хейхолт теперь представлялся ему огромным и совсем не таким, как во времена молодости.

«Быть может, дело в том, что я узнал, сколько всего находится под ним, – подумал он. – Быть может, теперь я гораздо больше знаю о тайнах, которые он прячет, чем многие другие люди».

Трудно чувствовать спокойствие и уверенность, когда ты знаешь, что большой и хорошо знакомый тебе дом, где ты вырос, построен над совершенно отдельным замком, к тому же замком ситхи, который столетиями никто не исследовал и который полон опасных тайн.

– Разве ты не хочешь рассказать нам правила, дедушка? – осведомилась Лиллия. – Или так и будешь стоять и смотреть в землю?

Он поднял голову, немного удивленный собственным поведением и накатившим на него приступом задумчивости.

– Послушай меня, юная леди. Тебе не следует быть такой строгой с королем, или ты можешь оказаться в темнице так быстро, что и сама не заметишь, как это произошло.

Лиллия и ее друзья должным образом сделали вид, что ужасно испугались, и Саймон улыбнулся. Его внучка нашла себе несколько товарищей для игр, двух девочек Роусон и двух мальчиков, практически ее ровесников, юных родственников графа Осрика, в возрасте между детством и взрослостью, которым не терпелось поскорее вырасти. Он молился, чтобы им удалось подольше сохранять романтические представления о взрослости и мужественности, а ему не придется посылать их на войну.

– Ну?

– Извините, принцесса Лиллия Суровая, – сказал он. – Я размышлял о том, как выдам тебя за толстого и властного принца, который будет съедать все сласти, ничего не оставляя тебе.

– Нет, ты так не поступишь. А теперь расскажи нам правила. Почему игра называется «Король Остролист»?

– Потому что так звали эрнистирийского короля, который правил здесь много лет назад – точнее, почти всем севером. И он был не эйдонитом, а язычником!

– Тогда почему бог позволил ему править в Хейхолте?

– О, со временем он потерпел поражение. Ведь он уже не король, верно? А мы не Эрнистир, так? И хватит вопросов, дитя. Это игра в прятки, и мы притворимся, что стали священниками-эйдонитами.

– Мы уже знаем, как играть в прятки, дедушка.

– О, здесь все иначе. Священники не предают друг друга. – И он объяснил, что сначала должен спрятаться только один, а все остальные его искать, и если игрок нашел того, кто спрятался, он прячется вместе с ним. – И тогда тот, кто останется последним, становится Королем Остролистом, а потом он – да, Лиллия, или она – будет первым прятаться в следующей игре. Вы все поняли?

– Но, если последний – это Король Остролист, зачем ему потом прятаться? Я думала, он должен искать остальных священников.

Саймон вздохнул:

– Если честно, очень непросто делать что-то с тобой.

* * *

Первым выпало прятаться одному из юных родственников Осрика, и Саймон, который знал замок лучше детей, вскоре нашел его в кладовой, в задней части Резиденции на первом этаже. Он прошептал мальчику, чтобы тот помалкивал, и сел рядом с ним, подождать, когда остальные обнаружат их убежище. Вскоре в темноте и тепле замкнутого пространства глаза Саймона начали закрываться.

«Это не имеет никакого смысла, – подумал он. – Когда мне снятся сны, я иногда просыпаюсь несколько раз за ночь, мое сердце бьется, как боевой барабан, и потом мне трудно снова заснуть. А в некоторые дни я хожу точно в тумане после сна, который не запомнил. Но сейчас, когда по какой-то причине сны от меня сбежали, я все еще чувствую себя усталым и глупым. Проклятое Дерево, это несправедливо!»

Было странно снова играть в детскую игру. Его собственный сын Джон Джошуа редко участвовал в подобных забавах, ему больше нравилось читать или просто сидеть и о чем-то размышлять. Саймон помнил, как сын усаживался на стуле, который был ему велик, и серьезно смотрел в небо, словно небесный свод сам по себе являлся книгой и юный Джонно легко ее читал.

Его воспоминания были неожиданно прерваны, когда старшая девочка Роусон нашла их и втиснулась в маленькую кладовую. Она принялась возбужденно шептаться с мальчиком, и их голоса напомнили королю шелест ветра в ивах, но Саймон уже успел ускользнуть к еще более давним временам – давним, но вовсе не обязательно счастливым.

«Что нам следовало сделать иначе? – спрашивал себя он, как множество раз в прошедшие годы. – Могли ли мы с Мири лучше защитить нашего сына? Но кто способен остановить болезнь и победить лихорадку? Лучшие целители и врачи страны делали все, что было в их силах, Тиамак и многие другие, но с тем же успехом они могли стоять на берегу и смотреть, как он тонет, не в силах до него дотянуться и помочь».

Воспоминания о последних днях принца, столь холодные и отвратительные, что они сами по себе казались ядом, грозили снова поглотить его. Он заставил себя вернуться в настоящее, к шепоту детей в темной кладовой. Их нашел второй мальчик и теперь смеялся вместе с двумя другими детьми. Саймон постарался заставить их замолчать. Неужели они не понимают, как следует играть в эту игру? Важно оставаться ненайденным как можно дольше, пока не останется только один, не понимающий, куда делись остальные.

Один. Теперь, когда Саймон вспомнил те несколько игр, в которых участвовал, ему стало ясно, что ему никогда не нравилось играть в «Короля Остролиста». Ведь если ты остался последним, когда все спрятались и сидят в тепле и уюте, тихонько хихикая, ты чувствовал себя таким одиноким.

Их нашла еще одна девочка Роусон, младшая, которую звали Элли-как-то-там. Она даже слегка поплакала из-за того, что так долго была одна.

– А где Лиллия? – между всхлипываниями спросила она.

«Да, где Лиллия?» – встревожился Саймон.

Он не мог поверить, что его уверенная в себе внучка, которая дерзко, как настоящая королева, разгуливала по замку, окажется последней, кто найдет их потайное убежище. Это напомнило слова, однажды сказанные Мири: «Мы с тобой никогда не боялись одного и того же. Ты всегда опасался, что тебя найдут, а я – что про меня забудут».

В маленькой кладовой становилось жарко из-за того, что в ней собралось столько народа.

– Тихо, вы, – сказал он, – или она нас найдет. – Однако ему хотелось, чтобы Лиллия поскорее их отыскала, потому что он начал немного беспокоиться. – В любом случае не толкайтесь. Так будет только жарче.

И действительно, становилось жарко, как в летнюю ночь, когда одеяло липнет к влажным ногам, а сон не хочет приходить. В месяцы, последовавшие за смертью Джона Джошуа, Саймон иногда плакал ночью от усталости и желания заснуть. А теперь сон казался ему чем-то опасным, он притягивал его, в то время как тихие голоса собравшихся вокруг детей смешивались и становились невнятными. Куда подевалась Лиллия? Он застонал и потянулся, не в силах избавиться от навалившейся усталости. Что, если он заснет здесь, точно старый пьяница? Быть может, ему следует начать поиски внучки?

Когда его голова снова стала опускаться на грудь, Саймон услышал новые голоса. Они оставались далекими, едва слышными на фоне детского шепота, но он уже различал их вполне отчетливо, словно они говорили в его собственных мыслях.

«Приди к нам, – звали они. – Время настало. Время, когда ты сможешь вернуть то, что потерял так давно. – Казалось, это песня, река слов, бесконечно текущая мимо. – Приди к нам, время настало. Время пришло…»

Пораженный Саймон резко сел. Нет, его звал вовсе не ребенок, но нечто другое, то был голос из его утраченных снов. «Время пришло…» Что это значит?

«Нет, ничего не значит, – сказал Саймон себе. – На меня напали сонливость и глупость. Теплый день, уставший старик».

Но он все еще слышал шум, доносившийся снаружи кладовой, новые голоса, которые становились все громче.

– Тихо! – сказал он детям. – Дайте мне послушать!

«О, спаси нас, господи! – кричала женщина. – Боже, прояви милосердие! Бедная принцесса!»

«Да хранит меня добрая Элизия, я бодрствую или это мне снится?» – думал Саймон, а его сердце вполне реально и отчаянно билось о ребра.

Принцесса? Кто это может быть, если только не?..

– Лиллия! – закричал он, распихав детей и поднявшись на ноги, чтобы выйти из кладовой. – Лиллия! О, добрая Элизия, пожалуйста, не допусти, чтобы с ней что-то случилось! – Внезапно на него обрушился ужас. – Лиллия, где ты?

И тут дверь распахнулась, и на пороге появилась его внучка, всего лишь силуэт, призрак, пока его глаза не приспособились к свету. Лицо Лиллии было бледным, глаза широко раскрыты.

– Дедушка! Что случилось? – Она расплакалась, бросилась к Саймону и обняла его за пояс. – Почему они кричат, что принцесса мертва? Я не мертвая!

Он все еще слышал крики, теперь их даже стало больше, ужас и удивление наполнили королевскую резиденцию.

– Оставайтесь со мной, дети. – Саймон уже знал, что случилось нечто очень плохое, и мир вокруг уже не будет прежним. Он крепко прижимал к себе Лиллию. – Просто оставайтесь со мной. Я король. Я не дам вас в обиду.