Читать онлайн Страшные истории для маленьких лисят. Большой город бесплатно

1

– СЕГОДНЯ про что? Про Снежного Призрака?

Про мистера Шорка?

– Про Булькожажда!

– Тьфу! Вы каждый вечер выбираете про Булькожажда.

– Булькожажда! Булькожажда!

– Ладно. Значит, про Булькожажда.

Ферма стояла погружённая в тёмную синеву, если не считать двух источников света. В хозяйском доме мерцал огонёк свечи, слабый и пленительный за кружевными шторами окна. А в норах из проволочной сетки, расставленных по двору, гудели ослепительно красные полосы, от которых лисий мех светился, как пламя.

– Готовы? – прошептала П-838 из своей норы.

Она была бетой, самкой-производителем, беременной следующим поколением лисиц Фермы. Правда, живот у неё ещё не показался.

– Готовы, – ответил О-370. Это был лисёныш-омега. Его нора примыкала к норе П-838.

– Только рассказывай на этот раз правильно, – сказал Н-211. Нора недоростка располагалась позади норы О-370 в ряду, что стоял ближе к лесу, с которым граничила Ферма. – Юли никогда не кусал Булькожажда за тысячу задниц. У булькожаждов вообще не бывает тысячи задниц!

П-838 приподняла бровь:

– А куда, по-твоему, уходит еда из его тысячи пастей?

О-370 громко прыснул. Он никогда в жизни не видел ни одного существа с тысячью пастей. Не говоря уж о тысяче задниц. Но это не мешало ему всматриваться сквозь сетку норы вглубь леса и воображать себе немыслимое создание, чьи пасти заполонили сумрачную тень.

– Только рассказывай, чтоб было страшно, – сказал Н-211. – Вот так.

Он защёлкал зубами в разные стороны, пытаясь изобразить, как щёлкают разом бесчисленные пасти болотного чудища из старой истории. Со стороны же смотрелось так, будто он ловит муху и никак не может поймать.

О-370 расхохотался:

– Не убейся, Двести одиннадцатый.

Н-211 прыгнул и прижался лапами к сетке, разделявшей их норы:

– Везёт тебе, что меня там нет! Я б тебе рожу отбулькожаждал!

– Да я б отъюлил твою тысячу задниц! – ответил О-370, бросаясь на сетку со своей стороны.

И оба кинулись в драку сквозь проволочные переплетения сетки. Щёлкая клыками и напирая на шаткую преграду, каждый пытался опрокинуть другого на спину. Как и большинство других драк, эта тоже закончилась ничьей, и лисёныши попáдали в норах, завывая от воображаемых ран.

– Моё лицо! – кричал О-370.

– Мои задницы! – скулил Н-211.

И оба зашлись от хохота.

Н-211 приходился О-370 двоюродным братом, да ещё был ему лучшим другом. Разумеется, своей дружбой они прежде всего были обязаны тому, что их норы находились бок о бок. Однако О-370 был совершенно убеждён, что его поместили рядом с самым классным, самым весёлым лисом на всей Ферме. Они с такой неистовостью пожирали истории о Юли и Мии, с какой не пожирали даже еду, которую им давали два раза в день. И когда остальные лисы укладывались спать, они вдвоём принимались разыгрывать приключения из этих историй – насколько им позволяли сетчатые норы, которые были в два хвоста шириной и в два хвоста глубиной.

– Кхм, – прочистила горло П-838.

Н-211 улёгся, подпихнув под себя лапы, а О-370 остался стоять. В самые захватывающие моменты историй ему нравилось чувствовать под собой ноги.

Деревья раскачивались и скрипели. П-838 прикрыла глаза:

– Болото разинуло влажную глотку и поглотило Юли и Мию целиком.

– Хе-хе-хе, – противненько захихикал Н-211.

О-370 опустил ресницы, и в размытой картинке ему привиделось, как поникли обросшие серым деревья, как из-под палой листвы проступили омуты чёрной воды.

– В вышине, в спутанных ветках, – продолжала П-838, – сидели белые, точно призраки, птицы. Заметив лисёнышей, они подняли головы к небу и защёлкали клювом. Сквозь прикрытые ресницы О-370 показалось, будто лунный свет, упавший на ветки, отрастил перья.

Голос П-838 превратился в рычание:

– И в бездонной глубине илистого озера что-то запузырилось.

Ноги у О-370 напряглись, словно у кузнечика. Ему до боли хотелось разодрать сетку и устроить охоту на чешуйчатого Булькожажда, или удрать от завываний Снежного Призрака, или схватиться с кровавыми клыками Мистера Шорка. Ему хотелось унюхать жёлтое зловоние – проклятие, которое превращало лисиц в безмозглых каннибалов; ему хотелось собрать всех на свете беспомощных лисёнышей и укрыть под надёжной защитой Фермы.

– Хватит перевирать историю! – зарычал Н-211, и О-370 понял, что перестал слушать. – Это был енот, не енотиха! И не говорил он никогда, что у Юли красивая шубка! И не просил он никогда переехать к нему на болото.

П-838 презрительно подняла морду:

– Говорил. Это енотиха, и она надеялась покрыть ежевичные пятнышки Юли склизкими болотными поцелуями.

– Тьфу! – Н-211 закатил глаза так сильно, что едва не перевернулся.

– Это оскорбление наших предков, – грозно прорычал низкий голос.

П-838 вздрогнула, а О-370 навострил уши.

Это рычал А-947, через две норы от них. Его силуэт неясно виднелся за сетчатыми стенами. Альфа был на три зимы старше лисёнышей. Мех у него был яркий, как жёлудь, острые уши черны, как ночь, а кончик хвоста белый, будто луна. Глаза пылали огнём под красным светом обогревателей.

– Булькожажд мог бы запросто перекусить этого енота, словно мышонка, – сказал А-947, кривя над клыками губы. – Он мог бы обратить свои зубы против Юли и Мии, в один миг превратить их в месиво шерсти и крови. Юли повезло выбраться из болота всего лишь без одной лапы.

О-370 ухмыльнулся, глядя на Н-211, который ухмыльнулся в ответ. Это уже больше походило на правду.

– Если бы ты, Триста семидесятый, знал, какая на самом деле была у них жизнь, – рычал А-947, – твой хвост перестал бы вилять.

О-370 резко вытянулся по стойке смирно и сел на хвост, чтобы тот не вилял.

Лис-альфа уставился в зияющую темноту между деревьев:

– У тебя коченеют уши, у тебя кровоточат лапы, а хвост разрывается надвое. Голод терзает тебя изнутри так сильно, что рёбра хрустят при каждом вдохе.

– Фу! – сказала П-838.

А-947 впился красным взглядом в О-370:

– Каждая тварь в лесу вынюхивает твой след. Каждый барсук. Каждая сова. Каждый коралловый аспид. Все они ждут не дождутся, когда ты на мгновение потеряешь бдительность, и тогда они утащат тебя во тьму, вскроют живот и полакомятся твоими потрохами. Р-Р-РА-А-А!

Альфа стремительно прыгнул на сетку, и лисы – все трое, даже П-838 – вздрогнули.

– Ха-ха-ха! – утробно расхохотался А-947. О-370 облегчённо прыснул.

– Вот, Восемьсот тридцать восьмая, как надо из них изгонять всю дикость, – сказал А-947. – И тогда, как только настанет час, они с признательностью войдут в Белый сарай.

О-370 посмотрел сквозь сетку на Сарай, который стоял на краю лужайки напротив фермерского дома. Краска на стенах Сарая была яркая, точно облака в сентябре. Крыша сияла золотом даже ночью. Когда выпадал снег и рыжие лисьи шубки становились густыми, Фермер уводил в Сарай всех недоростков и омег, и там, в Сарае, они воссоединялись с предками. Там, в Сарае, Н-211 и О-370 станут лакомиться персиками и сороконожками и бесконечно нежиться под тёплым мехом у мам и пап, у бабушек и дедушек, у прабабушек и прадедушек.

Некоторые альфы и беты останутся в сетчатых норах и станут рассказывать истории о Мии и Юли новым лисёнышам, только что из щенячьих загонов.

– Мы рассказываем эти истории не за тем, чтобы вас напугать, – сказал А-947. – Мы рассказываем, чтобы вы знали, какой была жизнь до Фермы. Чтобы вы понимали, как вам повезло оказаться здесь.

О-370 перевёл взгляд с леса на проволочную сетку, которая защищала его от жестоких существ, что обитали в лесной чаще. В зябком воздухе угасающих осенних дней он чувствовал, как тепло от обогревателя растекается по ушам. Он попытался обнаружить в себе признательность к Ферме со всеми её удобствами. Но признательность не приходила.

Лис-альфа с гордостью оглядел Ферму:

– Жертвы, принесённые Мией и Юли, привели нас сюда. В это место, которое гораздо дороже Венцового леса. – Он кивнул на фермерский дом. – Такие люди, как Фермер или Мисс Поттер, дают нам тепло, дают крышу над ушами, дают в изобилии пищу. За это мы им обязаны – мы обязаны стать ручными.

Из множества историй о Мии и Юли история с Беатрис Поттер нравилась О-370 меньше всего. Добрая женщина привела Мию из мрака дикой природы к свету собственной хижины, окружила молодую лисичку заботой, кормила её, а потом вновь отпустила от себя на поиски приключений.

Скучища.

В самые сокровенные минуты О-370 боялся, что Белый Сарай – это тоже скучища. Что там настанет конец всем приключениям.

– У тебя-то по-прежнему на усах дикость, я знаю, – сказал А-947, обращаясь к О-370. – Не беспокойся. Мы избавим тебя от неё. Будем рассказывать истории так, как случилось на самом деле. Со всей кровью, кишками и оторванными лапами.

Рот О-370 дёрнулся в подобии улыбки, и А-947 отвёл от лисёныша налитый красным взгляд.

– Продолжай, Восемьсот тридцать восьмая. – Альфа улёгся поудобнее в своей норе.

– Хорошо, ладно, – прошептала П-838. – Енотиха никогда не признавалась Юли в своей неугасимой любви. Но если бы Юли поглубже заглянул к ней в глаза, он увидел бы в них тень тоски – как если бы только он мог заполнить бездонное болото её души.

– Разбуди меня, когда это закончится, – проворчал Н-211.

О-370 ещё разок принюхался к лесу, надеясь на слабый запах жёлтого, или лилового, или снежного меха, или болотного дыхания. Но приключения, как всегда, оставались там, куда его нюх проникнуть уже не мог.

ДЗИНЬ! ДЗИНЬ! ДЗИНЬ! ДЗИНЬ!

– Наконец-то! – вскочил на лапы Н-211.

Бряцание черпака по ведру с едой вызвало среди лис Фермы переполох, и, поскуливая, все вышли вперёд в своих сетчатых норах. У О-370 потекли слюнки и зачесалось ухо. И все мысли о Белом Сарае растворились в голодных повизгиваниях, которые разносились по Ферме в предвкушении еды.

2

– ПОРА ЕСТЬ!

Ферн, дочка Фермера, шла с ведром вдоль сетчатых нор и черпак за черпаком бросала сквозь ячейки хлюпающее красное месиво. Лисы грызли окровавленные кусочки – кому доставались жабры, кому – куриная ножка, а иногда попадался и глаз.

Фермер наблюдал за всем, стоя в дверях дома – тёмная тень в прямоугольнике света.

– Сетку проверь! – крикнул он дочери.

Ферн сунула пальцы в проволочные ячейки, побренчала и двинулась дальше вдоль нор.

Чем ближе бряцала ведром Ферн, тем громче поскуливал О-370, тем сильнее перебирал лапами. Ферн дала двойную порцию П-838 и её нерождённым щенкам и подошла наконец к самым дальним норам. Мелькнул черпак, и еда пролилась дождём вокруг О-370 и его двоюродного брата.

Н-211 немедленно принялся за лакомство, а О-370 прижал ухо к сетке.

– Привет, малыш! – улыбнулась Ферн.

Она протянула руку за деревянный каркас, который удерживал норы, и повесила ведро на гвоздь, который торчал сбоку. Потом подняла руку вверх, просунула пальцы в сетку и почесала О-370 ухо возле бирки.

Из горла О-370 вырвалось ворчание, а глаза облегчённо затрепетали. Ногти у Ферн были длинные и немного пахли куриным жиром. О-370 так и подмывало облизать их начисто, но зудящее ухо оказалось важнее пустоты в желудке. Лисёныш прижал голову к пальцам девочки.

– О-о-о, – протянула она, – да ты сегодня уж совсем ласковый!

Ухо возле бирки чесалось всегда, сколько О-370 себя помнил. Прокол – острый и белый, – от которого глаза вылезали на лоб, стал самым первым воспоминанием. Ухо дёргалось и кровоточило, а он смотрел в яркое голубое небо, впервые осознавая боль и красоту мира.

Когда Ферн перестала чесать, зуд ещё не унялся. О-370 тяжело застучал задней лапой, дотягиваясь до основания уха и пытаясь доделать начатую работу. Но, в отличие от ногтей Ферн, его неуклюжие когти никак не могли добраться до бирки.

– Папа! – крикнула Ферн в сторону дома. – Можно, мы этого оставим?

О-370 навострил уши. Неужели вместо Сарая он отправится жить в фермерский дом? Ферн – девочка милая. И голосок у неё приятный, будто осенний ветер, и от неё всегда пахнет лимонным мылом. Что может быть лучше, чем стать её любимцем? Только отправиться на поиски приключений.

Тень Фермера покачала головой:

– Ты ведь знаешь ответ.

– Ну, пожалуйста! – взмолилась Ферн. – Я этого надрессирую, правда! Я его научу, чтоб не писал на ковёр!

Фермер погладил подбородок.

– Поправь меня, если я ошибаюсь, но ты ведь ещё не зашила мои тёплые кальсоны, которые разодрал предыдущий.

Ферн сморщила нос и ещё разок ущипнула О-370 за ухо.

– Я бы назвала тебя Мироцвет.

Н-211 сдавленно захихикал, и О-370 ощерил в ответ клыки. Если ему всю жизнь станут чесать ухо, он готов примириться даже с именем Мироцвет.

– Ничего не забыла? – крикнул Фермер, поднимая лопату.

Плечи у Ферн поникли:

– А надо?

Фермер показал ручкой лопаты на пустоту под сетчатыми норами – они стояли на деревянных столбах на высоте в три хвоста от земли:

– Если долго не убирать отходы, от запаха портится мех, ты же знаешь.

Это правда. От вонючих коричневых куч под сетчатым полом у О-370 слезились глаза, а мех становился склизким. В заботе о лисах Фермер с дочкой всегда делали всё, что в их силах: убирали лопатой отходы, проверяли сетку, чтобы никто не сумел ворваться в норы. О-370 очень хотел ощутить в себе больше признательности.

Он повернулся, собираясь приняться за разбросанные по полу лакомые кусочки:

– Эй!

Пока О-370 чесали за ухом, Н-211 просунул в сетку свой длинный язык и украл у него часть еды.

Н-211 облизал рот.

– А ты больше флиртуй, Мироцвет!

– Я тебе покажу – мир! – прорычал О-370 и схлестнулся с двоюродным братом у разделявшей их сетки.

Схватка становилась всё лучше и лучше, как вдруг П-838 шепнула:

– Мальчики! Тише!

– А что? – сощурился Н-211. – Что случилось?

О-370 проследил глазами за взглядом П-838 и увидел, как Фермер, сойдя с веранды, снял кепку и уставился в небо.

– Ну же, – пробурчал в облака Фермер, – подай хоть какой-нибудь знак. – Он вздохнул и снова водрузил кепку на голову. – Ладно, Ферн, избавлю тебя – можно не убирать какашки. Пора заготавливать.

– Правда? – воскликнула Ферн, хлопнув в ладоши.

– Сколько можно ждать снегопада! – ответил Фермер, поднялся на веранду и вынес из-за двери две пары перчаток. – Банк умыкнёт всю собственность прямо из-под нас.

О-370 посмотрел на Сарай, который мягко светился в вечернем свете. Интересно, там холодно? Поэтому лисы отправляются внутрь только в разгар зимы, когда мех на шубках становится гуще всего? У него не было ни одной догадки. Ферн с отцом говорили много такого, что невозможно понять. Всякий раз, когда О-370 спрашивал у старших лисиц, что имели в виду люди, ему отвечали, что всё станет ясно, едва он сам и другие лисы окажутся в Сарае.

– Первыми пойдут старшие альфы, – сказал Фермер, подавая Ферн одну пару перчаток. – Мех у этих уже довольно густой, так что свет нам не отключат. Потом, как выпадет снег, займёмся недоростками и омегами. А потом уж самки-производители – как появятся щенки. – Он резко хлопнул в ладоши и повертел пальцами в воздухе. – Ну, что ж, идём собирать.

Ферн пронзительно взвизгнула и сунула руки в перчатки.

У О-370 защемило сердце. Вот они и настали – сумерки лисёнышества. Если альфы уже сейчас отправляются в Сарай, не за горами тот день, когда и они с Н-211 отправятся следом. А ведь они так и не испытали даже малюсенького приключения!

– Что ж, мои дорогие лисы, – величественно произнёс А-947, глядя, как Ферн с отцом идут по двору. – Кажется, пробил час.

– О-о-о, – простонал Н-211, – кроме тебя, никто не рассказывает истории так хорошо!

– Спасибо большое, – обиженно запыхтела П-838.

Ферн подошла к клетке А-947 и широкими глазами посмотрела на крупного лиса:

– А он не укусит?

– Не-а, – ответил Фермер. – Твой дедушка научил меня разводить только самых тихих. Чтобы с каждым поколением из них выходила вся дикость. Вот поэтому у них глаза такие большие, а уши болтаются. Да и зубы довольно тупые. Только смотри, чтобы перчатки сидели плотно и морду ему держи от лица подальше.

Ферн кивнула и затянутыми в перчатки руками с трудом вставила ключ в замок.

А-947 гордо выпятил грудь.

– Рассказывай истории так, как следует, – сказал он, оборотясь к П-838. – Пускай тьма остаётся в лесу, где ей самое место. Пускай страх живёт в юных лисьих сердцах, дабы оставались они признательны Ферме. Дабы ни единый лисёныш не испытал вовеки того, что выпало Юли и Мии.

П-838 торжественно склонила голову:

– Обещаю.

– А вы, лисёныши, – заговорил А-947 с Н-211 и О-370 и вдруг подмигнул, – берегите хвосты!

Замок открылся, и Ферн робко сунула затянутую в перчатку руку в нору к лису-альфе.

– Тише, тише, – заворковала она. – Я больно не сделаю.

А-947 даже не зарычал – он покорно позволил девочке взять себя за шкирку и потащить по лужайке.

– Я не стану менять истории слишком сильно, – провыла ему вслед П-838. – Разве только в конце устрою, чтоб мистер Шорк убежал с мисс Лисс.

А-947 не обернулся. Он с молчаливым достоинством шагал к Сараю.

– Я пошутила! – тявкнула П-838.

О-370 смотрел, как Фермер открывает в Сарае дверь – ровно настолько, чтобы пройти внутрь, как зажигает огни, и те, замерцав, заливают темноту вокруг белым.

– Подожди тут, Ферн, – сказал Фермер и зашёл в Сарай.

О-370 и Н-211 прижались носами к сетке, надеясь хоть мельком заглянуть в Сарай сквозь приоткрытую дверь.

Но из-за света ничего не было видно. Там, должно быть, уже целые сотни лис. А может быть, целые тысячи.

«Как они там все помещаются?» – спросил у мамы О-370, когда жил с ней вместе в щенячьем загоне.

«Сарай простирается в лес на целые мили, – прошептала мама. – Далеко-далеко. Настолько, чтобы хватало места всем лисам, которых ты знаешь, и всем лисам, которых не знаешь. Моим родителям, их родителям… всем, кто появился на свет после Юли и Мии».

О-370 подумал, что мама наверняка права, ведь он никогда не видел, чтоб лисы выходили из Сарая. Только Фермер выносил оттуда какие-то деревянные ящики и складывал в кузов грузовика. Но ящики были такие плоские, что лисица бы внутрь не поместилась. И всё же, как ни пытался О-370 представить себе столько лис, которые живут в одном месте, эта картина никак не умещалась у него в голове.

Фермер вышел из Сарая и потянулся рукой к А-947.

Ферн оттащила альфу назад:

– Я хочу помогать во всём!

Фермер покачал головой и улыбнулся:

– Подожди, пока исполнится тринадцать.

Ферн подняла на отца большие глаза и заскулила, точно голодный лисёныш.

Фермер расхохотался и взлохматил дочери волосы:

– Ну, что ж, кто готов убирать навоз, тот заслуживает и веселья.

«Веселья?» – подумал О-370. В Сарае бывает весело?

Ферн вошла в открытую дверь, и А-947 исчез в белой пелене. Фермер возвратился к сетчатым норам и одного за другим перенёс в Сарай всех остальных старших альф.

Как только последний альфа оказался внутри, Фермер захлопнул за собой дверь, окатив сетчатые норы воздушной волной. Она пахла сырой сосной и плесенью. Сладким запылившимся мехом и… чем-то ещё. Этого запаха О-370 никак не мог разобрать. Чем-то колючим.

Вместе с Н-211 они сидели в норах и смотрели широкими глазами на явление, о котором только слышали. Всё вокруг стихло. В лесу беспокойно дрожали листья. Распахнутая сетчатая дверь в нору А-947 со скрипом качалась взад и вперёд.

Обогреватели вдруг потускнели… мех у лисиц встал дыбом от статического электричества, и…

ЗЗТ!

Щели между досок в стенах Сарая вспыхнули Голубым, да так ярко, что перед глазами О-370 замерцали призрачные полосы.

– Ух ты! – прошептал Н-211.

О-370 заморгал, пытаясь разогнать полосы. Свет оказался даже ярче и гораздо красивее, чем он воображал. Становилось даже немного больно. Мама рассказывала, что Голубая вспышка возникает из-за разрядов статического электричества на шубках, когда лисы наконец воссоединяются в Сарае и в знак приветствия им дозволяется потереться друг с другом мордами, не разделёнными сеткой. О-370 представил, как А-947 сейчас тычется мордой в своих маму и папу, в сестёр и братьев и даже, может быть, в Мию и Юли.

– Скорей бы уже оказаться там! – сказала П-838. И, чтобы защитить от холода нерождённых лисёнышей, она свернула хвост колечком на животе.

– Скорей бы! – сказал Н-211. – Буду есть персики и сороконожки, пока из ушей не полезет.

– Да, – сказал О-370 без особого упоения, – скорей бы.

В Белом Сарае не прятались Булькожажды. Не водились ни Снежный Призрак, ни мистер Шорк.

Только мир и покой. И лисы.

Никаких тебе приключений.

3

ПОКАЗАЛИСЬ ЗВЁЗДЫ, обогреватели потускнели, и настали Чёрные Часы. Забормотал ветер, глухой и угрюмый, принялся раскачивать вокруг нор деревья, трещать их голыми ветками. Ветер дул разом со всех сторон – сквозь пол и сквозь стены, хлопал плёнкой, наброшенной на крышу, дребезжал сеткой, словно хотел ворваться внутрь.

Лисы на Ферме свернулись на ночь клубочком, спрятали морды в изгибах пушистых хвостов. Все уже давно спали крепким сном – животы поднимаются и опадают, ноздри посвистывают, ресницы подрагивают от снов…

Не спали, само собой, только двое лисёнышей в самом конце.

– А потом ещё это место, где Юли расправляется с отцом, и такой – р-р-р-ра-а-а! – прошептал О-370 и со всей силы подпрыгнул в сетчатой клетке.

– Ш-ш-ш! – зашипел Н-211, стараясь не хихикать, и на всякий случай посмотрел на П-838. Она спала. – А помнишь вот это место, где Мия кусает барсука за хвост и такая: «Не-а! Я не дам тебе обидеть моего друга».

– Я бы так смог, – проговорил в ответ О-370. – Я бы точно спас твою жизнь.

– Да ладно! Это я бы спасал твою!

– Пф! Мою даже спасать не придётся.

Двоюродные братья шептались сквозь сетку про приключения и носами показывали на чудовищ, чьи очертания рисовались в беспокойном лесу. О-370 пытался вообразить, как на залитых лунным светом полянах Юли и Мия отражают нападения чудовищ во имя всего лисьего рода. Но деревья в эту ночь отказывались играть. Листья оставались листьями. А тени всего лишь тенями.

– Что бы ты сделал в первую очередь? – спросил О-370, вглядываясь в лесную тьму. – Ну, если бы оказался там?

– Я бы перепробовал всю еду, – ответил Н-211. – Всё, что ели Юли и Мия. Кузнечиков, беличьи сердца, даже эту странную ящерицу, которая с жабрами. Ну, а ты?

– Честно? – проговорил О-370. – Я хочу хоть разок унюхать чью-нибудь задницу, кроме твоей.

Их морды чуть не разорвало от хохота – обоим пришлось прикусить языки, чтобы удержать смех. Из-за беременности П-838 становилась очень сварливой, когда ей мешали спать. Но её живот, слабо освещённый звёздным светом, поднимался и опускался, ровно и медленно.

Скри-и-и-и-ип…

От этого звука у лисёнышей встрепенулись уши.

– Что это? – выпучив глаза, спросил Н-211.

О-370 сглотнул в горле ком и покачал головой. Он внимательно всматривался в лес и ждал, что же произойдёт. Может быть, рухнет дерево и освободит их из нор? Может быть, покажется Булькожажд? Может быть, так начинается приключение?

Скри-и-и-и-ип…

Уши О-370 разочарованно сникли. Это была всего лишь дверь Сарая.

Фермер шагнул из Сарая во тьму, а следом за ним и Ферн, чьё бледное лицо будто светилось в ночи.

– Ну, ты как, ничего? – спросил Фермер.

Ферн коротко кивнула.

Фермер поморщился.

– Ты ведь понимаешь, что им вовсе даже не больно, правда?

О-370 дёрнул ушами. Точно так же всегда говорили на Ферме лисы. В Белом Сарае наступает конец всякой боли.

Ферн хмуро посмотрела на отца. Глаза у неё блестели, а губы дрожали.

– Я думала, мы их только стрижём…

Фермер вздохнул.

– Так и знал, что надо подождать, пока не подрастёшь. – Он стиснул руками её плечи. – Это наша работа, Ферни. Чем-то надо зарабатывать на жизнь.

Ферн обернулась и не сводя глаз стала смотреть на Белый Сарай.

– Но ведь они больше никогда не будут бегать. И нюхать деревья. И…

Именно этого О-370 и боялся. В Белом Сарае наступает конец всем приключениям.

– Это правда, – ответил Фермер. – Не будут. – Он опустился на колени и оказался лицом к лицу с дочерью. – Но ты же видела, как им счастливо жилось. Спали себе в уютном местечке. Ели два раза в день. Как бы я хотел, чтоб и мне кто-то устроил такую жизнь, честное слово.

Ферн хмуро посмотрела в траву.

Фермер стянул перчатки.

– Хотел тебя удивить, но… Ты знаешь, что мне всегда было не по карману сделать тебе такой подарок. А вот в этом году получится. Тот, кто выполняет работу, заслуживает её плодов.

Её сердитый взгляд немножечко потеплел. Она посмотрела внимательно на отца, потом оглядела сетчатые норы. На какое-то мгновение О-370 даже поймал её взгляд, но она вздрогнула и отвернулась.

– А можно будет… надевать в школу? – спросила Ферн.

– Не мучай меня, – засмеялся Фермер.

Он поднялся и одной рукой обхватил её за плечи. Она прильнула к отцу, и они вдвоём подошли через двор к дому и закрыли за собой дверь.

О-370 вскинул голову.

– О чём, по-твоему, говорил Фермер, когда обещал Ферн сделать подарок? И что значит это её «надевать»?

– М-м? – переспросил Н-211. Он выгрызал зуд между пальцами и особенно не прислушивался. – А! Ну, наверное, хочет позволить ей взять А-947 в дом. Ты-то, видимо, для неё слишком страшный.

О-370 не хотелось затевать драку прямо сейчас, даже в шутку. Он повалился на бок… и заметил кое-что необычное. Ведро, из которого им раздавали еду, всё ещё висело на гвозде, торчавшем из деревянной балки между его норой и норой двоюродного брата. Ферн забыла его унести.

О-370 просунул лапу в ячейку сетки и ударил по ведру. Оно закачалось из стороны в сторону на проволочной ручке. Скоро выпадет снег, и О-370 с Н-211 отправятся в Сарай. И все приключения, которые они могли бы испытать в жизни, останутся только в воображении, разыгравшемся под защитой сетчатых нор.

Он снова толкнул лапой ведро – со злостью на этот раз, отчего оно закачалось сильнее. Ручка скользнула по гвоздю, зацепилась за плоскую шляпку и на волосок выдернула гвоздь из дерева.

О-370 наклонил голову. Месяц назад он видел, как Фермер забивал гвозди в балку, чтобы вся конструкция меньше шаталась. Взгляд О-370 пробежал от гвоздя вверх по балке, которую удерживал гвоздь. Балка подпирала жестяную крышу и держала натянутой проволочную сетку, которая отделяла его от двоюродного брата.

О-370 снова качнул ведро, и гвоздь со скрипом вылез ещё на усик.

– Э-э, – подал голос Н-211, – ч-ч-что это ты делаешь?

«А что, интересно, будет? – задумался О-370 и снова ударил по ведру. – Что, интересно, будет, если гвоздь выскочит совсем? – И ещё удар. – Сетка откроется? – Два удара один за другим. – Смогут они вместе с братом улизнуть из норы хоть ненадолго? – Ещё три удара. – Чтобы хватило на одно короткое приключение? – Он начал попадать в ритм. – Пока они не отправились в Белый Сарай и не позабыли навек о врождённой дикости…»

– Триста семидесятый! – прошептал-прошипел Н-211. – Ты меня слышишь?

– Мы, – сказал О-370 и качнул ведро ещё раз, – отправляемся, – и ещё, – на поиски, – ещё, ещё, – приключений.

– Мы чего? – спросил Н-211, глядя, как гвоздь всё больше и больше вылезает из дерева.

О-370 ничего не ответил. Он только бил всё сильнее и уже выдернул гвоздь так, что тот стал сгибаться под тяжестью ведра.

РРРКТ!

Балка застонала. Проволочная сетка провисла.

– М-м, Триста семидесятый? – запаниковал Н-211.

О-370 ударил по ведру ещё раз.

РРНТ!

– Триста семидесятый!

И ещё.

Скр-р-р-р-р-р-рп!

Балка стала крениться на сторону. Потолок начал сползать.

Пок!

Гвоздь выскочил.

Крк!

Дерево треснуло.

ФФУМ!

И весь мир вокруг рухнул.

4

О-370 НЕ МОГ ДАЖЕ ПОШЕВЕЛИТЬСЯ. Что-то холодное и тяжёлое навалилось сверху, придавив его к сетчатому полу. Он открыл глаза и увидел, что ярко-красные зигзаги повисли в нескольких дюймах от его носа. Обогреватели шипели, как умирающее насекомое, отражаясь в жестяных волнах потолка, грозившего его раздавить.

Он понял. Нора обрушилась. Он в ловушке.

– Триста семидесятый! – раздался перепуганный голос. – Двести одиннадцатый! Вы живы? Отзовитесь!

Это была П-838. Её голос звучал откуда-то издалека.

О-370 с трудом повернул голову под тяжестью крыши.

– Пожалуйста! – в голосе П-838 нарастала паника. – Кто-нибудь, скажите хоть что-нибудь!

О-370 открыл было рот, чтобы ответить, но крыша тяжело давила на грудь. Ёрзая и извиваясь, он прополз вперёд. Край жестяной крыши оказался отогнут, и его глазам открылись голые ветки под звёздным небом. Он оттолкнулся, упираясь задними лапами, и скользнул в дыру. Он жадно заглатывал воздух и облегчённо пыхтел, довольный, что выбрался из-под обломков.

– Придурок! – зарычала сквозь сетку П-838. Её нора не обрушилась. – Если только крыша не отрезала тебе язык, я тебя пришибу за то, что не отвечаешь! – Её черты смягчились. – Живой?

О-370 неуклюже поднялся на лапы и шагнул на крышу. В ноге расцветала тупая боль.

– Кажется, да, – ответил он, покачиваясь на лапах. – Нога болит.

– Хорошо, – сказал П-838.

Он поднял голову, и рот у него захлопнулся сам собой. В первый раз за все свои луны О-370 видел Ферму не через сетку. Переплетённые проволочные кружки разбивали мир на кусочки, маленькие и понятные. Он попробовал охватить всё вокруг одним взглядом – лужайку, деревья, небо, хозяйский дом. Всё было такое… ух!

Голова закружилась. Ему стало казаться, что он летит.

Это же история!

– Двести одиннадцатый! – повернулся он к брату, захлёбываясь от восторга.

Дыхание тут же перехватило: нора двоюродного брата тоже обрушилась – не осталось ничего, кроме гнутой жести и смятой сетки.

Под жестяной крышей – комок рыжего меха. Комок лежал и не шевелился.

– Двести одиннадцатый! – задрожал О-370.

Комок не издал ни звука.

О-370 осторожно проскакал по краю обвалившейся крыши, следя, чтобы она не прогибалась под его весом. Он спустился на деревянную раму, уцепился клыками за жестяной угол и потянул что было сил. Это оказалось непросто, но О-370 превозмог себя и сдвинул крышу на пару дюймов.

Н-211 лежал на спине с широко распахнутыми стеклянными глазами.

У О-370 похолодели уши.

– Ох, нет, – забормотал он, – нет, нет, нет!

Н-211 хлопнул ресницами:

– Обалдеть, к бреху!

– Что за выражения! – возмутилась П-838.

Страх растаял было в животе у О-370. И вдруг закипел:

– Ты почему молчишь?

Н-211 вскочил на лапы:

– А ты заслужил, когда сломал норы!

О-370 рванулся вперёд, предполагая, что сетчатая стена его остановит, но, к своему изумлению, ударил Н-211 лапами прямо в лицо. Изумление стало только сильнее, когда клыки брата впились ему в ухо. В отместку он вцепился Н-211 в загривок, и они покатились по крыше. Он кожей чувствовал каждый зуб, каждый коготь, каждый рокот рычащего брата.

Больно. И так чудесно.

– Парни! – крикнула П-838.

О-370 разжал пасть, сжимавшую горло Н-211, а брат выпустил из зубов его ухо. Оба едва не задыхались. О-370 вдруг догадался, что, когда они с братом коснулись шубками, никаких искр между ними не полетело. А ведь им всегда говорили, что происходит именно так – лисы встречают друг друга в Сарае и вызывают яркую вспышку Голубого. Но всё вышло по-другому, и О-370 почувствовал вдруг какую-то брезгливость, только сам не понимал, почему.

– И что вы теперь собираетесь делать, гении? – спросила П-838. – Спать-то вам негде.

Лисёныши огляделись. Четыре стены, которые прежде оберегали их от мира, лежали в обломках под лапами. Над головой висело холодное чёрное небо, а тёплое свечение обогревателей сменилось ледяным светом звёзд. Ветер обдувал шубки. Ветки тянулись со всех сторон. Из гущи деревьев за ними следили невидимые глаза.

О-370 задрожал. Он и сам не знал – от восторга или от страха.

Он повернул голову к фермерскому дому и принюхался. От дома пахло погашенными на ночь свечами. Рухнувшая крыша не разбудила Фермера. Норы больше не удерживали их с братом. И они ещё не скоро туда вернутся.

Р-р-р-рн!

О-370 услышал позади какой-то шорох. Он оглянулся и увидел, как Н-211, напрягая силы, лезет мордой под изогнутую крышу.

О-370 вскинул голову:

– Ты чего?

– Издеваешься? – ответил Н-211, подпирая головой крышу в надежде выпрямить. – В любую секунду из леса может выскочить какое-нибудь чудовище! Помоги мне!

О-370 посмотрел в лес. Он ждал, что сейчас в осколках лунного света материализуется барсук, или мисс Лисс выйдет шатаясь из-за кустов, или мистер Шорк с окровавленными зубами набросится из темноты.

Ничего не произошло.

О-370 наступил на крышу, собственным весом пресекая неловкие усилия двоюродного брата.

– Посмотри вокруг, Двести одиннадцатый! Пока Фермер не увидел, что произошло, мы на свободе! Можем делать, что захотим! Запрыгнуть на грузовик! Заставить Гризлера за нами гоняться! Можем даже отправиться в лес и устроить охоту на ящериц! Мы научимся и когда-нибудь схватимся с Булькожаждом!

Крыша соскользнула с морды Н-211. С тревогой в глазах он посмотрел в лес.

– Мы же всегда этого хотели! – воскликнул О-370. – Пройдёт много лун, а лисы на Ферме всё ещё будут говорить о Великом Обрушении Нор. Даже когда мы отправимся в Белый Сарай. Пускай она не такая захватывающая, как старые, но это история!

Двоюродный брат нахмурясь посмотрел вниз на крышу.

– А что скажут наши предки? Вдруг они почуют от нас запах дикости и не позволят войти в Белый Сарай?

– Ну, сам подумай, – ответил О-370. – Они впустили Юли и Мию. А уж у них-то дикости хоть отбавляй!

Н-211 прикусил в раздумьях язык.

П-838 вздохнула.

– Теперь, пушистые колобки, когда ушёл Девятьсот сорок седьмой, я стала за вас в ответе. И должна сказать, Триста семидесятый, что за всю жизнь не слыхала ничего глупее. У меня нет желания смотреть, как вы умираете.

Радость О-370 едва не растаяла… но он догадался, что П-838 по-прежнему заперта в норе и не сможет его остановить, даже если захочет.

Он с надеждой взглянул на брата:

– Ну, что? Приключение?

Н-211 опустил морду.

– Мне… Мне хочется. Только вот… – Его правая передняя лапа дёрнулась вверх и повисла. – Лапа. Заноза. Попала, когда рухнула крыша.

– Дай посмотрю, – сказал О-370. – Может, вытащу.

– Не получится, – сказал, отворачиваясь, Н-211. – Она глубоко засела.

О-370 вдруг заметил, что уши у двоюродного брата прижаты, глаза слезятся, и, хотя в воздухе было прохладно, а сломанные обогреватели валялись под лапами, дышит он тяжело и часто… О-370 всегда считал двоюродного брата храбрее себя. А Н-211 боялся.

О-370 даже помыслить не мог отправиться на поиски приключений в одиночку. Юли и Мия остались в живых только потому, что были вместе. Каждый обладал талантом, которого не было у другого. Когда братья придумывали свои собственные приключения, сочинял всегда О-370, а Н-211 был в этих историях клыками. Но прямо сейчас у Н-211 был такой вид, что он не сможет обидеть даже земляного червя.

О-370 снова посмотрел в лес. Тот казался темнее и даже гуще, чем прежде. Весь мир пугающе распахнулся навстречу. Но всё-таки распахнулся.

– Я пошёл, – сказал О-370.

Н-211 навострил уши:

– Пошёл?

О-370 глянул вниз через край обвалившейся крыши. Широкая лужайка лежала внизу пропасти в головокружительные три хвоста глубиной. В норе ему едва хватало места подпрыгнуть вверх на две лапы.

Он облизал губы и напомнил сам себе, что такая возможность случается только раз в жизни. А то и реже.

– Что если Гризлер тебя поймает? – спросила П-838.

О-370 обвёл взглядом Ферму, отыскивая местечко, где старый пёс бросил на ночь кости. Но Гризлера нигде не было видно. Впрочем, какая разница. Пёс хоть и был в восемь раз больше О-370, но отличался тучностью и косоглазием, да ещё и ходил вразвалку.

– Самое страшное в Гризлере, – сказал О-370, – что он забрызжет тебя слюной, когда будет лаять.

Н-211 не засмеялся.

– А что если там мистер Шорк? Дождётся, когда ты спрыгнешь, и в два счёта тебе перекусит шею!

О-370 едва сдерживался – от злости шерсть на загривке чуть не вставала дыбом.

– Увидишь его – дай знак. Завой.

И, пока страх не пересилил его, он упёрся передними лапами в острый край крыши и покачался на задних.

– Не вздумай, Триста семидесятый! – зарычала П-838.

Он посмотрел на траву внизу. Вот оно. Начало единственного великого приключения.

– Триста семидесятый! – окликнул Н-211.

О-370 обернулся через плечо.

– А вдруг с тобой что-то случится? – спросил двоюродный брат.

– Да… – ответил О-370. – А вдруг со мной вообще ничего не случится?

Н-211 прижал уши.

О-370 прыгнул.

5

ЗЕМЛЯ БРОСИЛАСЬ ВВЕРХ и звонко ударила О-370 по лапам, ткнула его же коленями в живот. Морда лисёныша ударилась о траву, зубы щёлкнули, да так сильно, что, казалось, сейчас рассыпятся. Целое долгое мгновение он не мог вздохнуть и с ужасом думал, что навсегда переломал себе кости.

Наконец лёгкие встрепенулись и жадно глотнули воздух. Шатаясь, О-370 поднялся на лапы и встряхнул головой, чтобы разогнать искры, мелькавшие перед глазами. На негнущихся ногах он обшарил взглядом лужайку – как бы не выскочил из кустов мистер Шорк, как бы не выпрыгнул, извиваясь и чавкая, Булькожажд.

Но, какие бы смертоносные существа ни таились в лесу, никто не показывался.

О-370 попробовал ступить лапами по траве. Щекотно. Он проскакал несколько хвостов вдоль сетчатых нор, повернулся и поскакал обратно.

– Как здорово! – закричал он двоюродному брату.

П-838 посмотрела на него сверху вниз через сетку:

– И как же ты заберёшься обратно, умник?

– А, ну-у… – О-370 смерил взглядом высоту до обвалившейся норы – три хвоста. – Вернусь – что-нибудь придумаю.

– Если вернёшься.

Она растворилась в уютном красном свечении норы, и О-370 внезапно остался совершенно один. Н-211 – вот пугливые лапы! – не отважился даже украдкой выглянуть за край крыши. О-370 ему покажет. Он соберёт целую сотню чешуек Булькожажда и с ликующим видом бросит их двоюродному брату под лапы.

О-370 повернулся лицом к лесу, пытаясь собраться с храбростью. Ночь была всё такой же ветреной и такой же зловещей, что и мгновение назад. Но теперь, когда нора больше не укрывала собой О-370, каждый порыв ветра казался ещё холоднее, ветки, что колыхались под ветром, – ещё острее, а в каждом треске, что долетал из леса, чудилась угроза.

Он уже не чувствовал себя таким смелым, чтобы сунуться в лес хотя бы на ус. Особенно без Н-211 – ведь теперь некому присматривать за его хвостом. О-370 обвёл взглядом Ферму в поиске каких-нибудь других приключений. Он увидел Белый Сарай и сердито запыхтел. Нет, туда он не пойдёт совершенно точно – в этом месте заканчиваются все приключения.

Оставался фермерский дом.

О-370 улыбнулся. Вот оно! Самое лучшее приключение. Он отправится к бочке с едой, принесёт столько, сколько поместится в пасти, и сожрёт на глазах двоюродного брата. Н-211 ещё пожалеет, что выдумал эту занозу!

О-370 потрусил вдоль ряда приподнятых над землёй сетчатых нор.

– Ай-яй-яй! – раздался над головой чей-то голос.

– Набрался дикости, посмотрите-ка! – подхватил другой.

– Вот ему достанется, и по заслугам!

Это были три беты, самки-производители. Их силуэты пламенели в тусклом свечении обогревателей.

– Нельзя этого делать, лисёныш! – сказала одна.

– Если Фермер увидит, он тебя в Сарай не возьмёт!

– Мы с тобой разговариваем! – зарычала третья.

О-370 избегал их взглядов. Если им хочется прожить всю свою жизнь, не испытав ни капельки приключений, это их дело.

А у него будет своя история.

О-370 нацелился носом на бочку с едой и стрелой помчался по щекочущим травам. Лапы то и дело спотыкались на невидимых кочках лужайки. Колени ныли, от холодной росы на лапах немели подушечки. Но он мчался не останавливаясь, чтобы поскорее оказаться в укрытии фермерского дома. Свобода пугающе будоражила все ощущения. Сердце ёкнуло. Это ветер взъерошил травы. Тени по сторонам выпустили когти.

До бочки с едой оставалось ещё хвостов двадцать, как вдруг что-то зарокотало и заставило его остановиться. Он медленно повернул голову. Приподнял переднюю лапу. Там, между домом и грубо сколоченной будкой, стоял грузовик Фермера. На мгновение О-370 показалось, что Фермер забыл выключить двигатель. И тут, в тени грузовика, он заметил лохматую фигуру. Гризлер лежал под грузовиком и громко храпел, точно мотор. Губы у пса тряслись и брызгали струями слюны. В воздухе стоял густой мясной запах собачьего дыхания.

О-370 постоял, глядя на Гризлера – не проснётся ли? Считается, что лисы быстрее собак, да и Гризлер был псом неуклюжим, грузным, однако за всю свою жизнь О-370 никогда не ходил так далеко – на целые полдвора. Колени болели так сильно, что не побежишь, а лёгкие едва не вываливались из пасти.

Гризлер храпел не переставая, но в ушах О-370 гудело сомнение. Он осмотрелся вокруг, отыскивая не такое опасное приключение, и вдруг заметил, что из-за фермерского дома торчит что-то странное.

Это оказалось огромным ухом.

Он пошагал прочь от Гризлера и от бочки с едой, обошёл дом и выскочил на дорогу. Высоко в небе висела картинка – гигантская лисья морда с прищуренными глазами. Морда радостно улыбалась – в точности как человек, – а язык у неё свешивался на подбородок. По низу шли какие-то буквы – в точности как на бирке, торчавшей в ухе О-370, – но прочитать их он не мог.

Там, где заканчивалась дорога, – под лисьей мордой с прищуренными глазами, – его взгляд привлекло ещё кое-что. И когда он понял, что перед ним предстало, сердце лихорадочно заколотилось. Перед ним, сбоку от фермерского дома, стоял Белый Сарай, только развёрнутый к нему другой стороной. Он прошёлся взглядом по доскам, из которых были сколочены стены. Он-то думал, что Сарай углубляется в лес, насколько хватает глаз. Но Сарай обрывался всего в нескольких дюжинах хвостов от входной двери, да и в ширину оказался не больше, чем в длину.

О-370 уставился на Сарай, который был гораздо меньше, чем ему представлялось, и один за другим в голове вспыхивали пламенем вопросы. Как там могли уместиться все их предки? Что хотела сказать Ферн, когда говорила, будто лисы больше никогда не смогут бегать? И почему от их с Н-211 шубок не полетели искры, когда им наконец подвернулась возможность подраться?

О-370 потрусил к Сараю, чтобы всё выяснить. Несмотря на нестерпимое желание приключений, он – надо это признать – будет счастлив снова увидеться с мамой. После щенячьего загона они так и не виделись.

С каждым шагом дорога становилась как будто длиннее и длиннее, а Белый Сарай разрастался всё больше и больше и наконец почти заполнил собой небо. Причудливый домик, что гнездился среди деревьев, теперь нависал башенной громадой, её старый остов скрипел на ветру. Вблизи Сарай выглядел иначе. Белые доски оказались облезлыми и серыми, а из щелей между ними сочилась тьма.

О-370 подошёл к краю лужайки и встал на сухой клочок земли под венцом крыши Сарая. Он принюхался – вдруг почуется запах А-947. Но пахло лишь сыростью, облупившейся краской и чуть-чуть дымом.

Надеясь, что Н-211 смотрит, О-370 неспешно подошёл к огромной двустворчатой двери. Он попробовал распахнуть дверь настежь, как это делал Фермер, но она даже не шелохнулась. Тогда О-370 сунул голову в узкую щель под створками двери.

В Сарае было темно. Бурой, как песок, темнотой. В затхлом воздухе пахло грязью и плесенью. Сквозь них пробивался, покалывая ноздри, ещё один запах – электрический. Ветер, угодив между досок, жалобно подвывал.

О-370 поспешно вытащил голову наружу и повертел ушами, прислушиваясь к лужайке. Гризлер по-прежнему храпел под грузовиком. Листья тихонечко шелестели. Скрипела вывеска с улыбающейся лисой. В фермерском доме стояла тишина. Пристальным взглядом О-370 оглядел норы и увидел Н-211 – пушистое облачко вдалеке.

– Хм, – сказал О-370, надеясь, что двоюродный брат его слышит.

Он снова засунул голову под двери Сарая, ёрзая, распластался на пороге и с трудом втиснул тело внутрь. Он оказался в пыльной темноте. Лунный свет заползал под двери, точно туман.

Воздух внутри был холоднее. Все запахи смешивались между собой. Из-под дерева, плесени и колючести к нему пробивался ещё запах меха, но никаких лис не было видно. Тёмный и пустой, Сарай вытянулся в длину. Лунный свет не проникал далеко.

– Есть кто-нибудь? – прошептал в темноту О-370.

В тишине от натуги сводило уши.

– Девятьсот сорок седьмой!

У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У!

Только ветер просвистел сквозь щели в ответ. Боль сменилась дрожью. Никаких лис внутри не было. Неужели он сам всё испортил, подумал О-370. Украдкой пробрался в Сарай. Ушёл из норы. Сцепился с двоюродным братом. Он даже вдруг пожалел, что вообще начал раскачивать это ведро.

Чем дольше О-370 всматривался, тем яснее проступал изнутри Сарай. Очертания всплывали в темноте, точно кости к поверхности воды. Тонкая полоска лунного света сияла на ведре, забрызганном чёрным, на ручке висели перчатки Фермера. В ведре что-то было. Что-то жидкое и блестящее и пахло солёным.

В углу напротив стоял большой железный ящик. О-370 искоса разглядывал его рукоятки, датчики, длинные тонкие провода. Ящик гудел и пах чем-то тёплым. По бокам у него были прорези, которые выдавались наружу, как рыбьи жабры. В его сердце свивались кольцами черви электричества. Голубые. От них покалывало в носу и сердце колотилось о рёбра.

У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У!

Ветер просвистел между неровных досок Сарая, в темноте над головой закачались тени. О-370 посмотрел наверх. На стропилах что-то висело. Что-то не одно – много.

Он сощурил глаза, вглядываясь в размытые очертания, что колыхались в вышине. Они были красновато-оранжевыми. Тонкими и пушистыми, как одеяла. Одно было рыжеватое, точно жёлудь, с чёрными треугольниками поверху. А снизу свисало что-то длинное, пышное, с белым, как луна, кончиком…

О-370 отступил назад. Лисы. Висят на стропилах. Только внутри у них ничего нет. Ни глаз. Ни костей. Ни языка. Нечем даже позвать на помощь.

От этого зрелища у О-370 сдавило грудь и оборвало дыхание. Вместо лисёныша закричал ветер.

6

– УЖЕ ВЕРНУЛСЯ? Хи-хи-хи.

– Повидал мистера Шорка, лисёныш?

– Не-е-ет, он повидал старину Гризлера. Только посмотрите на белки глаз!

– Забирайся в нору, малыш! Пока Фермер тебя не увидел.

О-370 ковылял назад к разрушенной норе, не обращая внимания на самок. Дойдя до норы, он посмотрел вверх, и сердце ухнуло в пятки. Слишком высоко – не допрыгнуть.

Н-211 свесил через край морду:

– Вернулся!

– Цел и невредим, – поддакнула через сетку П-838. – Повидал предков? Прогнали они тебя из Сарая навеки?

У О-370 иссякли слова. Нижняя губа затряслась.

– Ты попробовал персики и сороконожки? – с любопытством в глазах спросил Н-211. – Как там Девятьсот сорок седьмой?

«У А-947 больше нет тела», – подумал О-370, и вдоль позвоночника пробежали мурашки.

Он посмотрел на Белый Сарай, который сиял в лунном свете, точно безглазый череп.

– Триста семидесятый! – окликнула его П-838.

Его глаза снова обратились к сетчатым норам.

И он вдруг догадался, что это никакие не норы. Это клетки. Сетка нужна не за тем, чтобы оберегать лис. Она нужна, чтобы не дать им сбежать. А на бирках указаны не имена, а порядок, в котором лисы отправятся в Сарай, чтобы Фермер мог…

– Эй, – воскликнула П-838. – Ты теперь такой гордый, что после Сарая не желаешь даже разговаривать с нами?

О-370 посмотрел снизу вверх на неё, на двоюродного брата и на какое-то мгновение с ужасом увидел их перед собой без шкур. Мясо, зубы, глаза, лишённые век. То же самое, что блестело в ведре.

– Они… – выдавил он из себя. – Они выбрасывают остальное.

– Кто что выбрасывает? – спросила П-838. – Мозги тебе выбросили? Говори яснее.

Морда у О-370 словно окоченела. Он хотел, чтобы вся эта история поскорее закончилась.

– Почему у тебя из губы кровь? – спросил Н-211.

Собираясь уходить из Сарая, О-370 обнюхал железный ящик, принюхался к Голубому, что трепетало в железном сердце.

Это, наверное, от него шёл колючий запах, от него стояли торчком усы. Это, наверное, из него вспыхнуло Голубым, когда альфы оказались в Сарае. Что бы то ни было, О-370 теперь знал: это и есть та самая машина, которая отняла жизнь А-947. Точно так же, как у сотен лис до него. У тысяч.

«Живодёр», – подумал О-370.

Он решил уничтожить машину. Но едва он набросился на её железные стенки, острый край разрезал ему губу.

– Нам надо выбираться отсюда, – прошептал О-370.

– Выбираться откуда? – спросила П-838.

– Из клеток, – рявкнул в ответ О-370. – И бежать подальше от Фермы!

– Из клеток? – переспросила П-838.

Н-211 поник головой.

– Нам… – О-370 пытался найти слова. Но слова не шли. Он решительно заглянул двоюродному брату в глаза: – Поверь мне, Двести одиннадцатый. Надо уходить. Сейчас же.

– Я… я не могу, – ответил Н-211, перенося вес тела с передней лапы. – У меня заноза.

– А я бы и рада пойти с тобой, – сказала П-838, выгибая спину и вытянув ноги, – да только моя-то нора всё ещё стоит, так что мне придётся остаться, получать еду два раза в день и ждать, когда я отправлюсь в Белый Сарай, чтобы во веки вечные есть персики и сороконожки со всеми нашими друзьями и родными. Вот досада!

О-370 вдруг догадался, что лисы невольно подыгрывают Фермеру. Они верят, что люди добры, что Ферма – это рай. Они пересказывают молодым истории, чтобы у тех от страха облетела с усов вся дикость, и чтобы они не вступали в драку, когда Фермер придёт за ними.

П-838 поудобнее сложила лапы вокруг живота, и у О-370 сжалось сердце. Скоро ей отправляться в щенячий загон, там она родит, а потом её отведут в Сарай. Её лисёныши станут жить в клетках, пока не отрастят густой мех, и тогда всех недоростков и всех омег уведут, а все альфы и беты станут производителями и рассказчиками, и жизнь так и будет идти по кругу, луна за луной.

О-370 вскочил и упёрся лапами в деревянную подпорку, надеясь, что она опрокинется, и вместе с ней упадут все клетки. Подпорка не шелохнулась.

– Помогай, Двести одиннадцатый! – крикнул он двоюродному брату и снова ударил в подпорку. – Грызи сетку к Восемьсот тридцать восьмой! Надо вытаскивать всех отсюда!

Но Н-211 только сидел, склонив голову, и смотрел, как О-370 вгрызается зубами в деревянный столб и пытается разломать, отгрызая щепку за щепкой.

– Мы не потерпим никакой твоей дикости, лисёныш! – воскликнула самка-производитель из клетки чуть дальше по ряду.

– Ты сам запрыгнешь обратно в нору, когда поймёшь, что так будет лучше, – прибавила другая.

– Давай, малыш! Полезай обратно!

Но О-370 глодал столб и не думал останавливаться.

– Прекрати, Триста семидесятый! – сказала сверху П-838. – Объясни, что происходит.

Дерево не поддавалось. О-370 стало казаться, что зубы вот-вот повыскакивают из дёсен.

Он тяжело плюхнулся на землю и жалобно заскулил. Надо убедить лис, что им грозит опасность. Надо рассказать им правду.

– Люди… – заговорил он, задыхаясь. – Они-они-они… – Он напряг морду и заставил губы выговаривать слова. – Они отбирают у нас шкуры. Вот почему мы здесь. На Ферме. Фермер отобрал шкуру у Девятьсот сорок седьмого. Стянул прямо с костей. Она висит в Сарае – я видел.

П-838 фыркнула. Н-211 слушал, наморщив брови.

– Эй! – крикнула одна из самок-производителей. – Мы не шутим.

– Полезай обратно в нору, пока не навлёк на всех беду!

О-370 сделал вид, что не слышит.

– Не было там ни пира, ни предков, вообще ничего, – прошептал он. – Только большой железный ящик с проводами и трубками. И шкуры. И…

Сдавило горло. Он не мог рассказать им про ведро.

На этот раз П-838 расхохоталась открыто:

– Шкура – это не человеческая одежда. Её просто так не снимешь. – Она укусила себя за ляжку и потянула, чтобы показать. – Видишь? Не слезла.

– Я же серьёзно, к бреху! – рявкнул на неё О-370.

П-838 щёлкнула языком:

– Тебе повезло, что здесь нет Девятьсот сорок седьмого и он не слышит, что ты несёшь.

Да А-947 вообще больше ничего никогда не услышит, вдруг догадался О-370. Его уши сняли со шкурой.

– Но… – заговорил Н-211. – Люди же добрые. Беатрис Поттер приютила когда-то Мию.

О-370 содрогнулся. В первый раз в жизни он задумался: а вдруг эта история страшнее, чем лисы на Ферме себе представляют?

– Полезай в нору, лисёныш! – завопила одна из самок-производителей. – Сейчас же!

– Цепляйся за порванную сетку!

– Так или эдак. Только полезай обратно наверх!

О-370 посмотрел на двоюродного брата.

– Ты веришь мне, Двести одиннадцатый?

Н-211 уставился ему прямо в глаза, словно хотел увидеть то, что видел О-370.

– Сейчас же, малыш!

– Пока не проснулся Фермер!

Самки-производители рявкали не переставая, сыпали угрозами и уговорами, а О-370 смотрел на двоюродного брата умоляющим взглядом. Он был полон решимости убедить его. Даже если на это уйдёт вся ночь.

ЩЁЛК!

Мех на лице Н-211 осветился, и голова О-370 резко повернулась назад.

На веранде зажёгся свет.

– Фермер проснулся, – небрежно бросила П-838. – Видимо, самки-производители разбудили.

И, не сводя от ужаса глаз, О-370 смотрел, как в фермерском доме открывается дверь.

7

ЕДВА ТЕНЬ ФЕРМЕРА вытянулась по траве, как О-370 юркнул за деревянный столб. Раньше, завидев Фермера, О-370 принимался вилять хвостом. Но сейчас Фермер напоминал мертвеца. Скелет, улыбающийся в темноте.

О-370 посмотрел прямо вверх и увидел, что двоюродный брат таращится вниз.

– Прыгай, – шепнул О-370. – Если заболит лапа, пойдёшь на трёх. Я помогу.

Н-211 судорожно глотнул:

– Я не хочу больше играть в эту игру.

– Это не игра! – вспылил О-370.

Завязав на ботинках шнурки, Фермер уже спустился с веранды и шагал по двору.

О-370 посмотрел в чёрную пустоту между деревьями и замер в нерешительности.

Он взглянул вверх на свою нору.

На свою клетку. Будет гораздо проще, если остаться на Ферме.

Получать еду два раза в день, играть с двою родным братом. Верить во всё, во что верил всегда.

– Прошу тебя, Двести одиннадцатый, – сказал О-370. – Идём со мной.

Н-211 уставился себе под лапы:

– Триста семидесятый… истории надо просто слушать, и всё.

У О-370 поникли уши.

Фермер подошёл к клеткам.

О-370, устремив глаза к лесу, жалобно тявкнул ещё разок и выскочил из-за столба. Он почти добежал до деревьев, как вдруг услыхал позади тяжёлое пыхтение и грохот цепи, волочившейся по двору.

– Гризлер, нет! – закричала с веранды Ферн.

Пёс за несколько секунд настиг О-370 и схватил его за голову мощной пастью. Серые зубы сдавили О-370 горло, а широченный язык липко захлопал по носу. Гризлер стоял и тряс своей мощной пастью, а туловище О-370 хлестало взад и вперёд. Шея вытянулась и напряглась так сильно, что голова, казалось, вот-вот отскочит.

Издалека послышался громкий свист.

– Брось!

Это приказал Фермер, и пёс повиновался. Зубы на горле у О-370 разжались, и он упал на траву, жадно заполняя лёгкие холодным воздухом. Гризлер уткнулся носом О-370 в грудь и утробно зарычал. С чёрных собачьих губ на живот О-370 закапала слюна.

– АУ-У-У-У!

Ботинок Фермера ударил Гризлера в грудь, пёс завизжал и отошёл в сторону.

– Шавка тупая! – заорал Фермер. – Этот лисёныш стóит – на месяц хватит! Если испортил такую шкуру, клянусь, заменю твоей! – Он показал на О-370. – Ферн, забери лисёныша!

О-370 лежал, окоченев от страха, когда подошла Ферн и опустилась рядом с ним на колени.

– Бедняжка! – Она сжала его ухо длинными ногтями и тихонечко покрутила. Стало спокойнее.

Глаза у О-370 захлопали и закрылись. Ему вдруг очень захотелось позволить ей взять его на руки и, бережно прижимая к груди, отнести обратно в нору, где П-838 через сетку вылижет ему раны.

Но тут он вспомнил вопрос, который Ферн задала Фермеру: «Можно будет надевать в школу?» И он догадался, что она говорила о лисьей шкуре.

– Тише, тише, – успокаивала Ферн. – Ты со мной.

Не успела она просунуть руки ему под передние лапы, как О-370 клацнул зубами и крепко сжал пасть, на усик не дотянувшись клыками до кожи на её пальцах.

– Ой! – отпрянула с криком Ферн и уронила лисёныша на землю.

Едва лапы О-370 коснулись земли, он неуклюже поскакал к лесу.

– Тащи-ка ружьё, Ферн!

– Нет, папа! Не надо в него стрелять!

О-370 бежал не останавливаясь, пока не добрался до лесной темноты. Бежал и бежал. Обжигало лёгкие, лапы сбились в кровь, и весь мир двоился в глазах. Не в силах сделать ещё один шаг, он повалился на кучу крапчатых листьев. Тяжело дыша, он обернулся и посмотрел из-за деревьев назад. Фермер сердито вглядывался в лес, надеясь отыскать хоть какой-то след сбежавшего лисёныша.

– Он же только ребёнок, – сказала Ферн и обхватила плечи руками. – Он там умрёт.

– Да, – сказал в ответ Фермер. – Плакали пятьдесят баксов.

Он посмотрел на Н-211, который покорно сидел на своей обвалившейся клетке, маленький и беспомощный.

– По крайней мере, у нас есть один послушный лисёныш. – Фермер подошёл к Н-211, взял его за шкирку и прижал книзу. – Пойди-ка, Ферн, отвари немного курицы.

Ферн помедлила, бросив ещё один хмурый взгляд в лес. А потом направилась прямиком к дому.

О-370 заскулил. Двоюродный брат любил старые истории не меньше него самого. Вместе они часто воображали себе великие приключения, которые разворачиваются прямо перед их норами – клетками. Но едва почуялась опасность, Н-211 оцепенел.

Ветер взъерошил мех О-370, напоминая о том, где он оказался. В холодном тёмном лесу. Деревья стонали и трещали. Где-то кричала в когтях совы белка.

Когда Мия и Юли в первый раз очутились в диком лесу, их направляли уроки матерей. А вот мама О-370 никогда ничему его не учила – только рассказывала лживые истории о том, что происходит в Белом Сарае. Она даже вообразить себе не могла, что когда-нибудь ему понадобится знать что-то ещё.

О-370 всмотрелся поглубже в лес. В конце концов при нём были истории Юли и Мии. И он знал, что, если останется здесь, его кто-нибудь да отыщет. Или сова. Или коралловый аспид. Или Снежный Призрак. Надо идти. Надо отыскать еду и приют.

Надо выжить.

И О-370 сделал первый шаг навстречу неведомому.

ПОД СОСНОЙ ЗАКРУЖИЛ снежный вихрь.

Альфа решила этим воспользоваться – ей был нужен предлог задрожать.

Младшие сидели позади не шелохнувшись, словно боялись, как бы эта история не принюхалась к ним. Голова Чужака грузно лежала на коричневых иголках. Он сморщился от боли и ждал, когда возвратится дыхание.

– Чт-что там висело на стропилах? – спросил недоросток тонким, как мышиный писк, голосом.

– Не слушаешь, что ли? – усмехнулась бета. – Это старшие лисы, их шк…

– Молчи! – оборвала её альфа. – Просто… молчи.

Недоросток обиженно заскулил – он был уверен, что из-за его роста им вечно пренебрегают.

– Что это вообще за имя такое – О-Триста семьдесят? – спросила бета.

Собрав последние силы, Чужак ответил:

– Такое… которое люди… дают лисам.

Альфа внимательно осмотрела раны чужака – кровь, кажется, перестала бежать. Если уж в самом начале истории появляется фермер, который крадёт шкуры, дальше может быть только хуже – насколько хуже?

– Иди домой, – сказала недоростку альфа. – Мама, наверное, беспокоится.

– Но… но она ведь любит, когда нас нет! – воскликнул в ответ недоросток. – Она всё время так говорит! И вообще, О-370 ничего уже не грозит, правда же?

Чужак, помолчав, вздохнул.

– Лисы на Ферме, может, и ошибались, когда рассказывали о Сарае… Но это не значит, что они ошибались, когда рассказывали о мире за пределами Фермы.

– Ой, – сказал недоросток и поджал уши.

– Что было в лесу? – спросила бета.

– Ничего, – ответил Чужак. – Он закончился, не успев начаться… полем из поваленных деревьев.

«Земля по ту сторону пней», – подумала альфа. Она её видела: пни тянулись за горизонт, точно обломки зубов. Мама заставила их с сестрой и братом поклясться мехом на животах, что они даже лапой туда не ступят.

– На этом, – сказал Чужак, – мы покидаем О-Триста семидесятого.

– Как? – воскликнул недоросток. – Это ведь ещё не конец!

– Ещё нет, – обессиленно выговорил Чужак. – Лишь начало новой истории. – Он закашлялся, кривясь от боли. – По ту сторону пней лежит земля, закутанная в бетон. Там, где лисы рыли когда-то норы, теперь высятся норы людские. И вся дикая зелень, в которой мог спрятаться лисий мех, выкорчевана и вырублена.

Прерывистыми глотками Чужак втянул в себя воздух, а альфа устремила взгляд в лес, пытаясь представить землю, где не бывает деревьев.

– Лисы приспособились выживать и в таком месте, – сказал Чужак. – Некоторые даже очень хорошо приспособились. Держи ухо востро и береги хвост – и обретёшь там рай, куда не посмеют сунуться ни койоты, ни барсуки. Там и дюжины хвостов не пройдёшь, как учуешь еду. – Затуманенными глазами он отыскал лисёнышей. – Там обитают чудовища, невидимые, как ветер.

1

СУМЕРКИ НАКРЫЛИ улицу Готорна и высушили яркие краски неба. Когда весь квартал окрасился в оттенки серого и серебристого, люди заперлись изнутри. Они заперли на замок двери и задёрнули шторы, с грохотом опустили ворота гаражей, словно хотели защитить себя от наступавшей ночи.

И как только антенны наэлектризовали воздух…

Как только окна заплясали колючим светом и загудели приглушёнными аплодисментами…

Со стороны кладбища показались четыре осторожные тени – одна большая, три маленькие.

Они бросились бежать вниз по улице, заныривали в дырки в заборах, крались вдоль вязких от листьев канав, огибали по кругу свет, что проливался конусом от уличных фонарей. Их усы и лапы выучили дорогу вдоль и поперёк – каждая трещина и каждый сломанный столб, каждая ямка и каждый клочок травы были знакомы им, точно шерсть на собственных мордах.

– Какое злодейство скрывается в сером сумраке? – проговорил один из лисёнышей по имени Стерлинг.

– Стерлинг! – рявкнула Дасти, заставляя его умолкнуть.

Лисица останавливалась каждые двадцать хвостов: осмотрись, принюхайся, послушай.

Двор, изгородь, мусорный бак.

Осмотрись, принюхайся, послушай.

Крыльцо, машина, газонокосилка.

Осмотрись, принюхайся, послушай.

Стерлинг заговорил шёпотом:

– Изгнанные из лесов и полей койотами и волками, отторгнутые от Города жестокостью человека, наши герои оказались меж двух миров. Между городом и лесом. Между тьмой и уличным фонарём. Между светом дня и непроглядностью…

– Стерлинг! – зашипела сердито Дасти. – Я не шучу.

Лисица остановилась и подняла переднюю лапу. Лисёныши повторили за ней.

Осмотрись, принюхайся, послушай.

Для Ласки, молоденькой лисички, звуки и запахи ночи были такими же, как всегда – пахло ржавой водой от поливалок, опадала с деревьев листва, гудрон остывал на дороге… Только глаза видели отличие. На улице был припаркован какой-то белый фургон, его железное брюхо пощёлкивало, остывая. Но Дасти не обратила на фургон никакого внимания, и тогда Ласка тоже решила не тревожиться из-за этого.

Лисы бежали дальше сквозь ночь, и шёпот Стерлинга стал едва различим.

– С виду улица Готорна похожа на любую другую. Но кто знает, какое зло прячется в её закоулках и подворотнях?

– В подворотнях! – громко прыснул третий лисёныш, Джулеп.

Дасти вздёрнула губу, и пасть у Джулепа захлопнулась так быстро, что это услышали остальные.

– Если наши бесстрашные лисы утратят осторожность, – вещал Стерлинг, посверкивая в ночи узкими глазами, – если они перестанут ловить каждое движение вокруг, каждый звук, каждый запах, то забредут в места, которые я назову…

Дасти зарычала и резко обернулась. Стерлинг замер как вкопанный.

– Если из-за тебя нас сейчас поймают, помяни моё слово, я сама швырну тебя людям, чтобы спасти остальных, – остро засверкал её единственный клык. – Ясно?

Стерлинг уронил голову, и Дасти продолжила путь.

Не успел Стерлинг увидеть перед собой её хвост, как тут же выговорил одними губами:

– Сумеречная Зона.

Они подошли к дому с чёрно-белой вертушкой на газоне. Лопасти вертушки завораживающе вращались. Дасти юркнула в дыру под забором сбоку от дороги, её задние лапы подвернулись, как осенний лист. Следом, извиваясь и царапая спины о шероховатое дерево, скольз нули мальчишки. Ласка лезла не торопясь, осторожно, чтобы не напороться снова хвостом на гвоздь.

Лисы крадучись пробрались в непроглядной тьме щели между забором и домом и очутились среди растрёпанных теней Мусорного Двора. Люди обычно избавляются от старых вещей, но Беззубая Дама хранила всё. Шины, уложенные в башни, спицы от колёс, напоминавшие гнёзда, манекен и сломанное окно, холодильник, остановившиеся часы и даже скульптуру, изображавшую человеческий глаз. Всё это окружали стопки журналов, распухшие после нескольких месяцев дождей.

Ласка облегчённо махнула хвостом, повела ушами. На улице Готорна Мусорный Двор, с его угощениями и бесчисленными укромными уголками, был редким уютным местом. И всё же Ласка ступала с опаской, внимательно осматривая газон – вдруг там черепки или куски проволоки, готовые ужалить, как муравьи.

Пока Джулеп обнюхивал сокровища двора, что поинтереснее, Дасти проверила заднее крыльцо дома. В воздухе, точно запах увядших цветов, висел призрак духов Беззубой Дамы. Ветерок раскачивал её кресло-качалку. Старая женщина ушла на ночь в дом. Но про них не забыла. Банка с кошачьей едой стояла открытой и ждала.

– Ф-ф! – подала знак Дасти, и Стерлинг бросился к шатким ступенькам крыльца, рассекая ночь своим серебристым мехом. Джулеп, который на что-то отвлёкся, кинулся следом, и синеватые блики будто расплылись у него по шубке. Стерлинг был уже на ус от крыльца, когда Джулеп ухватил его за хвост и дёрнул назад.

– Ай!

Джулеп вскарабкался через спину Стерлинга, но споткнулся на крыльце, не добежав до верха. Стерлинг отскочил в сторону, потом прыгнул на неприколоченную ступеньку и, подбросив другой её конец вверх, ударил Джулепа под челюсть. Тот кубарем полетел с крыльца.

Стерлинг встал над банкой и с ликованием запыхтел.

С нижней ступеньки на него сердито посмотрел Джулеп:

– Я из-за тебя язык чуть не откусил!

– Правильно! – сказал Стерлинг. – С такой скоростью никогда не доберёшься до еды, пока она есть!

Джулеп отряхнул с морды боль и против воли расхохотался:

– Вот погоди – уснёшь…

Из-за этого Ласка всегда ждала, когда можно будет подняться по ступенькам.

– Тут пусто! – воскликнул Стерлинг.

Толкнув носом, он спихнул банку с крыльца, она пусто сбрякала по ступенькам и подкатилась к Дасти.

Лисица, прищурив глаза, посмотрела на улицу:

– Здесь кто-то был.

Стерлинг и Джулеп переглянулись, вытаращив глаза. У Ласки встала дыбом шерсть на загривке. Она больше не чувствовала себя такой уж голодной.

– Все лисы в квартале знают, что этот двор – наш, – сказала Дасти. – Мы его пометили.

– Ещё раз помечу – на всякий случай, – сказал Стерлинг и пописал на шину.

– Значит сегодня кошачьей еды не будет? – грустно поинтересовался Джулеп.

Дасти отпихнула банку подальше:

– Да пропади она пропадом. Не мясо, а мокрые отбросы.

Джулеп повесил уши:

– Не говори так.

Через узкую щель Дасти вывела лисёнышей на газон перед домом.

– Вспоминаем упражнение. Большая тройка.

– Сад, гараж, мусорный бак, – отчеканили на пару Стерлинг и Джулеп.

Но все гаражи в эту ночь оказались заперты. А все до единой крышки на мусорных баках наглухо примотаны эластичным шнуром. Даже садовые заборы и те починили – развесили поверху колючую проволоку, а доски вкопали в землю.

– Придётся переходить улицу, – сказала натужным голосом Дасти.

Ласка заметила, как мальчишки улыбнулись друг другу. Другая сторона улицы была чужой территорией.

В угасающих сумерках лисы перешли улицу и подкрались к дому со скрипучим флюгером.

У забора Дасти остановилась:

– Стерлинг!

Стерлинг кивнул и лапами принялся рыть в траве, да так, словно от этого зависела вся его жизнь. Как только дыра оказалась достаточно глубокой, все четверо юркнули за забор.

ГАВ-ГАВ-ГАВГАВР-Р-Р-Р-Р!!!

Соседний забор гнулся и трясся под натиском старого пса, который пытался ухватить лис через щели между досками. Дасти принялась дразнить собаку, размахивая хвостом, а тем временем лисёныши проскакали по куче перегноя, пробежали по шаткому верху другого забора и спрыгнули через два двора.

Они укрылись в темноте и ждали Дасти. Та прошествовала по шаткому забору, с рычанием посулив смерти гавкающей собаке, и спрыгнула к ним на Куриный Двор.

Куры, чувствуя приближение лис, огласили курятник испуганными трелями, от которых у Ласки потекли слюнки.

– Ласка! – сказала Дасти.

Ласка закрыла глаза и принюхалась, отыскивая в воздухе запахи человеческого пота и перхоти, которые просачивались сквозь щели в домах. Шмг-шмг. Окна и двери дома были заперты наглухо. Шмг. Она не чуяла даже слабого запаха пота. Людей в доме не было уже некоторое время.

– Чисто, – сказала Ласка.

Стерлинг и Джулеп бросились наперегонки по сходне к курятнику. Стерлинг принялся жевать кручёную проволоку сетки, а Дасти обнюхала нижнюю кромку – нет ли прорехи.

Обойдя сетку по периметру, она просунула лапы в ячейки и стала карабкаться вверх под жестяную крышу. Но перебраться через отогнутый край ей не удалось. Она спрыгнула на газон и разочарованно запыхтела.

– Повезло вам, дамы, – сказал Джулеп курам, которые смотрели на него вытаращенными глазами, и у каждой в горле трепетало испуганное сердечко.

– Ух ты! – воскликнул Стерлинг. – А это что?

Возле курятника стоял небольшой проволочный ящик. Ящик был ровно того размера, чтобы внутрь поместилась лиса, и от него шёл восхитительный запах.

Стерлинг сбежал вниз по сходне, живо подскочил к отверстию сбоку ящика, но Дасти схватила лисёныша за шкирку и оттащила назад.

Железный ящик тускло отсвечивал в почти сгустившихся сумерках. Внутри стояла миска, доверху наполненная сухим кормом. Лисы перевидали много ловушек с тех пор, как впервые оказались на улице Готорна. Дасти всегда говорила, что люди готовы обвинять лис за всё подряд. За сломанные заборы. Кошачьи экскременты. Болезни. А уж если дом загорится, и то, говорила она, люди скажут, что это лисьи хвосты подпустили пламя.

– Джулеп! – приказала Дасти.

Джулеп принюхался к корму в ловушке.

– Чисто, – ответил он с немного остекленевшим взглядом. С ним всегда так бывало, когда приходилось вынюхивать запах яда.

Дасти обошла ящик кругом, внимательно разглядывая отверстие из скошенной проволоки и замысловато устроенную пружину внутри.

– «Ловец-2000», – прочитала она на этикетке сзади. – Хитро.

Она юркнула в отверстие ловушки. Дверца чуть было не захлопнулась, но Дасти зажала её своим пушистым хвостом, оставив узкую щель. И, пока хвост удерживал дверцу, Дасти, ухватив миску передними зубами, ёрзая и извиваясь, попятилась назад и выползла наружу.

Клац! – захлопнулась с грохотом ловушка.

Дасти разбросала корм по газону, и лисёныши бросились хрустеть – Джулеп даже с какой-то несравнимой свирепостью. Из-за поливалок на газоне корм оказался мокрым, но Ласка насытилась и таким.

– Ты не хочешь, Дасти? – спросил Джулеп, на мгновение переставая грызть.

Дасти презрительно усмехнулась и посмотрела куда-то в ночную тьму:

– Я бы всё на свете сейчас отдала за кролика.

Ласка проглотила последний кусочек и начисто облизала бороду. Только на носу, сверху, осталась крошка – вот чуть-чуть не дотянешься. Она хотела попросить помощи у Стерлинга с Джулепом, но те оказались заняты – вылизывали друг другу морды и играли в потяни-за-язычок.

Ласка наклонила нос к Дасти:

– Мама!

Р-р-р-р-р-р-р.

Едва Ласка услышала рычание, как тут же сморщила морду и повалилась на бок.

– Я тебе что говорила? – рявкнула Дасти. Её клык на волосок не дотянулся до уха Ласки.

Вместо голоса у Ласки вырвался хриплый шёпот:

– Я нечаянно, – подставила она лисице живот.

Дасти сердито запыхтела, потом резко фыркнула – ф-ф! Ласка вздрогнула.

Лисица решительно направилась обратно к улице, а Ласка, едва сдерживая слёзы, перекатилась на лапы. Дасти терпеть не могла, когда с ней мамкают. Это порой так легко забывалось. Так легко забывалось, что родной мамы у Ласки уже давно нет.

Два языка вдруг набросились ей на морду и принялись вылизывать с обеих сторон.

– Попалась, Лас! – воскликнул Джулеп.

– Заблестишь, как собачий нос! – воскликнул Стерлинг.

Ласка отстранилась. Очень уж у неё защемило сердце. Не до умывания.

Сумерки угасли на горизонте, и ночь вступила в свои права. Звёзды, словно пиявки, высосали последние серые краски, в окнах выключились танцующие огни. И, пока квартал растворялся в темноте, лисы шагали обратно к кладбищу, чтобы успеть домой до Чёрных Часов.

2

НА КРАЮ КЛАДБИЩА дожидалась какая-то тень.

Ласка нырнула Дасти под хвост и выглядывала, стоя между её длинных ног. Это был лис. Они с ним уже виделись. Он и его лисицы жили под садовым сараем в конце улицы Готорна. Лис был огромный, с рыжим, как осенние листья, мехом. Куриный Двор был его территорией.

Взрослые внимательно рассматривали друг друга в звёздном свете. У них не кривились губы, не вставала дыбом шерсть на загривке, но Ласка чувствовала, как напряглась Дасти. Ласка старалась держаться так же храбро, как Стерлинг, но лапы у неё подгибались, как ватные.

– Кто-то убивает лис, – сказал лис. – Прошлой ночью я обнаружил труп возле водохранилища. Свежий.

У Ласки дрогнуло сердце. И не только из-за мёртвой лисы. В жаркий день Дасти водила лисёнышей к водохранилищу остудить языки. Но Ласка всегда держалась в стороне. В пузырьках воды ей слышались голоса – голоса утопленников. В воде ей виделись маленькие мордочки, готовые выскочить и утащить её на дно, стоит только подойти слишком близко.

– От неё не исходило запаха яда, – продолжал лис. – Хвост не раздавлен шинами. Мех сухой, неразодранный. Мне не хватило времени осмотреть получше – я почувствовал, что я там не один. – Лис, сощурив глаза, посмотрел на Дасти. – У меня есть причины полагать, что там была другая лиса.

Дасти обернулась и настороженно посмотрела туда, где остались растрёпанные тени Мусорного Двора.

– Кто-то сегодня украл нашу еду.

– Я держался своей территории, – сказал лис. – А вы?

Стерлинг зарычал и шагнул вперёд, но Дасти отшвырнула его на место. У Ласки перехватило дыхание. Дасти легко оставит позади этого лиса из-под садового сарая, а вот лисёнышам не спастись – он переловит их, как беспомощную добычу, и отгрызёт голову одним жевком.

– Есть ещё кое-что, – сказал лис. – На теле лисицы отыскалась единственная колотая рана. На груди.

Ласка посмотрела снизу вверх на Дасти, на её клык, который выступал изо рта. Неужто эта лисица убила другую, чтобы Ласке с мальчишками доставалось больше еды?

Лис шагнул вперёд.

– Ф-ф! – фыркнула Дасти, да ещё так яростно, что даже Стерлинг забился к ней под живот.

– Тебе ведь выгодна смерть лисы, и больше, чему кому-то другому на улице Готорна. – Лис кивнул на лисёнышей. – Приютив сирот, ты завела себе больше ртов, которые надо кормить.

Дасти попятилась назад, а под ней зашаркали лапами лисёныши.

– Я не собираюсь устраивать драку, – сказал лис и сделал ещё один шаг. – Я хочу понюхать твоё дыхание. – Ещё один шаг. – Если не почувствую запаха крови той лисицы, пойдёте с лисёнышами своей дорогой.

– Повернись, – рявкнула в ответ Дасти, – и ступай, откуда пришёл.

Лис наклонил морду и зарычал со злостью:

– Ты что-то скрываешь.

Дасти рванула вперёд, оставив лисёнышей без прикрытия. Лис налетел на неё в воздухе. Широко разинутые пасти столкнулись, тошнотворно заскрежетали зубами. Лисы рычали и бились, стараясь добраться противнику до горла, а Стерлинг подрыкивал им, как будто и сам участвовал в драке.

СССССШШШШШУУУУУМММММммммм…

Незнакомый звук разрезал ночь пополам, словно где-то в стороне ударила молния. Пронзив насквозь воздух, звук оставил позади такую свинцовую тишину, что у Ласки разболелись уши. Дасти и лис рухнули на траву.

Сердце у Ласки лихорадочно застучало. Сощурив глаза, она пыталась разобрать, что произошло. Одна из лис кое-как выбралась из-под другой. Дасти. Цела и невредима.

А вот лис из-под садового сарая лежал на траве, язык у него болтался между зубов, а глаза застыли, глядя на Дасти. Мёртвый. Ласка чувствовала по запаху, как жизнь утекает у него из груди сквозь единственную колотую рану. К этому запаху примешивался другой – похожий на тухлые яйца.

Дасти низко пригнулась, посмотрела в одну сторону, потому в другую – искала, кто же издал этот громоподобный звук.

Ночь обострила у Ласки все чувства. Осмотрись, принюхайся, послушай. Ничто не шелохнётся. Ничто не дыхнёт. Осмотрись, принюхайся, послушай. Запах крови переполнял воздух. Осмотрись, принюхайся… Её взгляд кое-что заметил на краю кладбища. Ветер взъерошил траву в какую-то сгорбленную тонкую фигуру. Словно дерево, только на двух ногах. Словно это сама ночь куда-то шагала. Ласка моргнула, и фигура исчезла. Только ветер обдавал запахом жжёных листьев.

– Рау! – Это Дасти что-то кричала, но из-за звона в ушах Ласка ничего не расслышала.

Лисица помчалась через кладбище, за ней, спотыкаясь, припустили Стерлинг и Джулеп. Обогнув тело, они растворились среди надгробий. На какое-то жуткое мгновение Ласка осталась один на один с мёртвым лисом, с исходившим от него запахом тухлых яиц, с его огромными пустыми глазами.

И она бросилась бежать.

3

ПОДХОДИЛ К КОНЦУ Час Завываний, а в норе, спрятанной в глубине кладбища, лисёныши всё ещё не спали.

– Ты так испугался, – сказал Джулепу Стерлинг, – даже описался, я почуял.

– Это был тактический ход, – гордо возвестил Джулеп. – Никто не захочет кусать лисёныша, который описался.

– Да ну?

Стерлинг укусил Джулепа за ляжку, больно, и оба, щёлкая клыками и чавкая, набросились друг на друга.

Ласка отвернула нос. Когда мальчишки вот так начинали драться, их запах становился сильнее. Джулеп пах, как мыло в Женском Домике. А Стерлинг… ну, а Стерлинг просто пах как мальчишка.

Ласка шуршала красными и жёлтыми листьями, которые служили ей ложем, и пыталась устроиться поудобнее. Уснуть она не могла. Разорванный воздух по-прежнему звенел в ушах. Она закрывала глаза, и всякий раз перед ней появлялся мёртвый лис и таращился на неё.

Мальчишки закончили драку.

– Кто это был, как думаешь? – прошептал Стерлинг.

– Да я вообще никого не видел, – ответил Джулеп.

– Никто выглядит как никто. Если только кто-то не выглядит как никто, потому что невидимый.

Джулеп ахнул:

– Пламуфляж.

– Чего?

– Ну, когда кто-то выглядит, как то место, где живёт, чтоб его нельзя было разглядеть.

– А, – догадался Стерлинг. – Камуфляж.

– Ну, да. Я так и сказал.

Ласка не очень-то разбиралась в камуфляже. Знала только, что он бывает у добычи – не у всякой, а вроде ящериц и насекомых. Но, живя рядом с людьми, которые были бесконечным источником выброшенной еды, она так и не научилась видеть бурую, как листва, шкуру добычи или её зелёные, как трава, крылья.

Ласка повернула голову и присмотрелась к мальчишкам – к серебристым полоскам на шубке Стерлинга, к синим бликам у Джулепа – едва различимым в лунном свете, заливавшем нору. Буроватый оттенок меха помогал лисёнышам сливаться с норой. Это значит, что если сюда заглянет голодный барсук, он увидит лишь кучки слипшейся земли и ничего больше.

Но какое существо носит камуфляж под цвет ночи? Какое существо ходит на двух лапах и пахнет жжёными листьями?

– Заги, – сказал Джулеп. – Наверняка.

Ласка закатила глаза. Заги, как считали мальчишки, обитают на небесах. Они прилетают с бурей, рассекают небо ослепительными белыми вспышками и угрожают смертью от удара электрическим током всякой лисе, которая не найдёт укрытия. Ласка не верила в Загов. В мире и так хватает всякого страшного – зачем выдумывать что-то ещё?

– Это не Заги, – ответил Стерлинг. – Не было же ни одной тучи.

– Только они так могут убить лису, – сказал Джулеп. – Заги могут выстрелить молнией прямо в мозг.

Стерлинг закусил в раздумьях губу.

– А вдруг это призрак?

У Ласки дёрнулось ухо. Она надеялась, что мальчишки не видели.

Давным-давно, когда она была ещё маленькой и жила в Бельевом Шкафу, мама рассказывала ей с братьями о призраках. Призраки, говорила она, – это звуки и запахи. Всё, что остаётся потом, как предупреждение, когда тело животного изгниёт. Если у вас хватит храбрости слушать их шёпот, призраки поведают вам, как не повторить их страшной судьбы.

Но призраки – Ласка знала это – пахнут водопроводными трубами и ваннами. Если бы там, на краю кладбища, она почуяла что-то похожее, она бы удрала прочь от улицы Готорна, поджимая хвост и не оглядываясь.

– Такие звуки призраки не издают, – заявил Джулеп. – Как взрыв. Они издают такие: «У-у-у-у-у-у-у, я пришёл терзать твою душу!»

– Ну, а Заги, – воскликнул Стерлинг, – такие: «Дззт-дззт, Джулеп ручной, как кастрированный пудель, дззт».

Джулеп нахмурился.

– А ты что скажешь, Лас? Кто прав? Я ведь.

– Не трогай её, – сказал Стерлинг. – А то у неё ещё мотылёк изо рта выпорхнет.

Ласка вздохнула. Она не любила много разговаривать. С тех самых пор, как она покинула Бельевой Шкаф, её голос жил где-то в глубине горла. А кроме того, она никак не могла разобраться, что же произошло ночью – взрыв, ходячая зелень, жжёные листья…

– А вдруг это человек? – спросил Джулеп.

– Ха! – усмехнулся Стерлинг. – Откуда у людей камуфляж? У них даже меха нет.

Джулеп помотал головой.

– Он же мог спрятаться где-нибудь. В песке, например. В грязи.

– Нету на кладбище ни песка, ни грязи, – ответил Стерлинг. – Одна трава. А я говорю о том, что людям камуфляж и вовсе не нужен.

– Растолкуй! – непонимающе посмотрел Джулеп.

Стерлинг мельком оглянулся на Дасти, которая лежала у входа в нору. Лисица дышала медленно и ровно.

Голос у Стерлинга притих:

– Зачем людям какой-то камуфляж, когда есть бульдозер?

Джулеп повесил уши:

– И яд.

«И мешки», – подумала Ласка.

Каждого из лисёнышей люди осиротили по-разному. Стерлинг потерял всю семью, когда огромная машина, дыша дымом и копотью, вгрызлась ржавыми зубами в их нору и похоронила заживо. Только Стерлингу удалось выкопаться.

Отца Джулепа отравили. Он решил попробовать тунца в банке, чтобы дать сыну, и умер, пуская ртом розовую пену.

Свою же историю Ласка предпочитала не вспоминать.

– Камуфляж человеку без толку, – говорил Стерлинг. – У них и так много всяких штук.

Джулеп грустно кивнул, а Ласка взмахнула ресницами, пока мальчишки не увидели, как блестят у неё в глазах слёзы.

Когда-то она обожала такие истории. Душераздирающие сказки про Мию и Юли, которые мама рассказывала им с братьями ещё там, в Бельевом Шкафу. Но это было ещё до мешка.

Теперь же, всякий раз, когда Джулеп и Стерлинг заговаривали о своих семьях, Ласка хотела зажать уши лапами, только бы тягостные слова не пробирались в голову, как пауки. Дасти обычно обрывала мальчишек, едва они начинали предаваться воспоминаниям о своём трагическом прошлом, и Ласка всегда была ей признательна за это.

Но лисица крепко спала, и в тесноте норы было невозможно увернуться от обломков и щепок этих чудовищных историй. И невозможно было забыть свою собственную.

– Кто бы это ни был, – заговорил Стерлинг, – нам надо его поймать. – Он посмотрел на вход в нору, за которым кружились осенние листья. – Пока он не поймал нас.

– А как мы поймаем того, кого даже не видно? – спросил Джулеп.

Лисёныши впали в раздумье. Вместо ответов к ним пришёл сон.

4

– Ф-Ф! – ФЫРКНУЛА ДАСТИ, лисёныши вздрогнули и проснулись. Мальчишки вскочили на лапы и с шумом выглянули из норы.

Трава вокруг заливалась рассветным румянцем. Ласка немного отстала – в животе всё ещё холодело, и она не чувствовала голода.

– Держаться моего хвоста! – резче обычного приказала лисёнышам Дасти. – Кто там, мы не знаем, а я одна не могу искать еду всем.

Стерлинг толкнул Джулепа в бок.

– Что? – прошептал Джулеп.

– Скажи ей, – сквозь зубы прошипел Стерлинг. Он наклонил голову и приподнял брови: – Про Загов!

Джулеп собрался с духом и осторожно приблизился к лисице.

– М-м… Дасти, – робко заговорил он. – Мы-мы… мы, кажется, поняли, кто убивает лис.

Дасти смерила его сердитым взглядом. Ласка прикусила язык.

– В общем… ну… – бормотал Джулеп, – мы думаем, это, наверное, Заг убивает.

Стерлинг снова толкнул его в бок.

– И у него ещё камуфляж, – затараторил Джулеп. – Надо обойти все кусты и на каждый напасть, и, может, Заг тогда попадётся нам в зубы. – Джулеп судорожно вздохнул. – Наверное.

Взгляд Дасти не переменился ни на ус.

Джулеп втянул щёки.

– Но теперь вот я думаю, что всё, наверное, не так.

Лёгким шагом Дасти выбежала из норы.

Стерлинг расхохотался:

– И что случилось?

– Я испугался! – воскликнул Джулеп. – Сам-то ты почему молчал?

– Потому что все лучшие идеи – только твои, – насмешливо сказал Стерлинг. – Заги! – захохотал он громче. – Ты как ручной!

– И не ручной я! Это ты ручной!

– Где потерял ошейник, Ручник?

– В конуре у тебя лежит, и имя на нём твоё, потому что он – твой!

Ласка стиснула зубы, чтобы только не пооткусывать им носы. Ошейник носила у неё мама.

Мальчишки опять принялись за драку и не унимались, пока Дасти не сунула в нору голову:

– Идёмте! Или от голода умереть решили?

Джулеп тут же прекратил драться и напоследок получил от Стерлинга ещё один укус.

Лисы выскользнули из норы в утреннюю тень. Все чувства у Ласки обострились – присмотрись, принюхайся, послушай… Вот только глазам она больше не доверяла. Да и как им верить, когда сама ночь вдруг начинает ходить и раскалывать воздух надвое.

Едва первый тёплый ветер взъерошил воздух и растопил ночь, лисы – по опавшей листве, огибая надгробия и перепрыгивая травянистые кочки – двинулись в путь через кладбище. Белки, почуяв их, живо карабкались на тополя, и невдомёк было беличьим умам, что их маленькие жилистые тушки – слишком хлопотная добыча, когда впереди лежит целый квартал, переполненный лакомствами, которые только и ждут, чтобы их стащили.

С высоты холма Ласка видела громоздкие силуэты небоскрёбов, казавшиеся издалека мёртвыми и серыми под зловещим блеском созвездий. При виде Города у неё в груди всё разом переворачивалось от ужаса и тепла. Страх, который приказывал держаться от этого места подальше, боролся в ней с нестерпимым желанием поскорее туда вернуться.

Когда лисы добежали до края кладбища, Ласка прикрыла глаза – ей не хотелось снова увидеть мёртвого лиса. Но тела там больше не было. Кто-то его забрал.

Ласка была рада, что лис исчез. Рада, что не пришлось смотреть, как птицы выклёвывают ему глаза. Только примятая трава ещё сохраняла очертания тела. На её зелени коркой запеклась кровь. И всякий раз, когда Ласка закрывала глаза, ей казалось, что мёртвый лис таращится на неё. Напоминает: здесь кто-то есть.

Лисы бежали дальше привычной дорогой, останавливаясь через каждую дюжину хвостов – присмотрись, принюхайся, послушай. В воздухе даже отдалённо не пахло жжёными листьями, а зелени вокруг уже не хватало, чтобы укрыть существо в камуфляже. И всё же Ласка внимательно оглядывала каждый кирпич, принюхивалась к каждому мусорному баку, прислушивалась к едва различимым людским голосам в домах.

Лисы прошли мимо вертушки, от безветрия неподвижной, и юркнули в растрёпанный уют Мусорного Двора. Запах мёртвых цветов, наполнявший утренний воздух, растопил холод у Ласки в животе. Беззубая Дама сидела на заднем крыльце в кресле-качалке и делала вырезки из газет.

Дасти кивнула, и Стерлинг, мягко ступая, побежал к крыльцу, а за ним по пятам Джулеп. Оба не сводили глаз со старухи – она тихонько жевала дёснами и щёлкала ножницами.

У нижней ступеньки лежала жестяная банка – вверх дном.

Стерлинг протянул лапу и перевернул банку:

– Опять пустая!

– Кто это смеет воровать нашу кошачью еду? – сердито проворчал Джулеп сквозь зубы.

– Опоздали, малыши! – воскликнула Беззубая Дама, отпугнув спотыкающихся мальчишек к краю газона. Старуха захихикала и помахала в их сторону ножницами. – Я вынесла, а вы опоздали! – Она положила газету и, шаркая ногами, пошла в дом. – Опоздали, опоздали.

У Ласки скрутило живот. На пустой желудок все тени казались темнее, а трава острой.

– Джекпот!

Стерлинг кое-что обнаружил – земляной холмик у сломанного окна. Ласка принюхалась – шмг-шмг – из-под земли чувствовался мясной запах.

Стерлинг принялся рыть, а Дасти с другими лисёнышами взялись помогать. Рыхлая земля поддавалась легко. На глубине около фута они откопали труп кошки. Белый мех перемазан грязью. Лапы чёрные, и ещё – надетый ошейник.

– А зачем это Беззубая Дама затолкала её в землю? – удивился Джулеп.

– Может, приберегла на потом, – сказал Стерлинг и, обнюхав мёртвую кошку, отыскал белое копошащееся гнездо.

– Хрустяшки!

– Это опарыши, – сказал Джулеп и с отвращением скривил морду.

– Неважно, – ответил Стерлинг, зачерпнул полную пасть извивающихся личинок и раздавил в зубах. – Обожаю, когда они лопаются.

Лисы принялись за еду.

СССССШШШШШУУУУУМММММммммм…

Звук дёрнул Ласку за уши, вскинул ей морду и повернул к забору. Она не могла понять, вправду ли что-то послышалось вдалеке или это слух играет с ней злые шутки.

Мальчишки жевали не переставая. И даже Дасти, похоже, не слышала ничего.

Когда кошка была обглодана до ошейника и костей, лисы отправились назад в нору.

У края кладбища они остановились как вкопанные. Там, возле осыпающегося надгробия, снова лежало тело и смердело кровью и тухлыми яйцами. Это оказалась лисица из садового сарая. В горле зияла сквозная дыра и невидимой болью отзывалась в горле у Ласки.

Мальчишки угрюмо переглянулись. Ласка повертела мордой по сторонам – вдруг что-то покажется. Но утреннее кладбище – и видом, и звуком, и запахом – было такое же, как всегда.

– Бегом! – прошептала Дасти.

И со всех ног лисы помчались к норе.

Ласка была рада, что глаза у мёртвой лисицы оказались закрыты.

5

НА ЗАКАТЕ ЛИСЫ выбрались из норы и в сумеречном тумане побрели по кладбищу.

Стерлинг держался тихо и шёл прищурив глаза, а Джулеп то и дело клацал зубами в воздухе, надеясь схватить Зага. Каждый волосок на хвосте у Ласки был настороже. Уши у неё заострились, усы стояли торчком. Она высматривала в туманной дымке вечера ходячее дерево. Вынюхивала запах жжёных листьев. Прислушивалась к воздуху в ожидании, что его вот-вот разорвёт.

И пока они не добрались до улицы Готорна, её внимание не ослабевало ни на мгновение.

Дасти прошла мимо дома Беззубой Дамы и повела лисёнышей через дорогу. Они юркнули мимо белого фургона, который Ласка заприметила прошлой ночью, и прокрались на задворки дома с флюгером. Потом, проделав весь путь по шаткому забору над гавкающей собакой, спрыгнули на Куриный Двор.

Кому-то ведь надо есть этих кур, раз в садовом сарае не осталось ни одной лисы.

Ловушка снова стояла наготове, миска внутри снова наполнена едой. Дасти прошагала мимо. Она подошла к курятнику, зацепилась когтями за круглые ячейки сетки и стала карабкаться вверх. Наверху она просунула нос между сеткой и жестяной крышей и, упираясь в крышу плечами, стала лапами отгибать сетку, растягивая зазор. Она всё-таки научилась кое-чему у «Ловца-2000».

Дасти проскользнула в курятник. Пернатая еда принялась махать крыльями и голосить. Лисёныши в этот вечер поужинали всё равно что люди.

Наступили Чёрные Часы, и лисёныши с полными животами и липкими от красного мордами отправились обратно на кладбище.

– А что ты любишь в курице больше всего? – спросил Джулеп.

– Крик, – обронил в ответ Стерлинг.

– А вот я лично ножку, – произнёс Джулеп.

ГРАУ!

Послышался чей-то голос голос, заставив их остановиться на полдороге. Они повернули морды к кустам ежевики, что разрослись по западной стороне кладбища.

ГРАУ!

Голос, жалобный и настойчивый, завывал из кустов. Но Ласка никак не могла понять, кто это выл. Она вытаращила глаза, стараясь разглядеть очертания – хоть какие-нибудь очертания. Но шипы ежевики прочно вцепились в ночь, и все тени под звёздами казались непроницаемы.

ГРАУ!

Ласка вздрогнула. Голос звучал как-то жутковато. Как-то сдавленно и странно. Похоже на лисий, но слов совершенно не разобрать.

ГРА-АУ-У-У!

Голос звучал всё отчаяннее. Он так и хотел, чтобы лисы полезли в заросли.

– Ласка! – сказала Дасти.

Ласка принюхалась: не пахнет ли человеческим потом или жжёными листьями. Но ветер дул в сторону ежевики.

– Я… не могу понять, – прошептала она.

ГРАУ!

Дасти склонила нос по ветру.

– Ты кто? – закричала она.

ГРАУ! ГРАУ! ГРАУ!

Голос как будто обрадовался, что ему ответили.

У Джулепа сбилось дыхание.

– Ф-ф! – прошипела лисёнышам Дасти и бросилась наутёк подальше от голоса.

ГРАУ! ГРАУ! ГРАУ!

Ласка и Джулеп потрусили за Дасти, а вот Стерлинг даже не шевельнулся.

– Она в беде, – сказал он, не отрывая глаз от кустов ежевики.

– Ну, не знаю, Стер, – сказал Джулеп. – Странный какой-то голос у этой лисы. Лучше не слушать.

Сердце Ласки глухо забилось. А что если Стерлинг прав? Что если это ходячая ночь поймала лису? Что если её ещё можно спасти?

ГРАУ!

Стерлинг во весь дух помчался по траве к зарослям ежевики.

– Стерлинг! – сердито зашипела ему вслед Дасти.

– А вдруг её где-то засыпало! – закричал в ответ Стерлинг. – Её надо выкопать!

В животе у Ласки похолодело от страха. Джулеп месил лапами траву.

Дасти сердито фыркнула:

– Собрался погибать – его дело.

Она повернулась и пошла прочь. Джулеп заскулил, но двинулся следом.

Лапы у Ласки словно приросли к месту. Стерлинг был уже на полпути к ежевике. Его серебристый мех сливался с ночью. Странный голос умолк.

– Ф-ф! – прошипела Дасти, глядя на Ласку.

Ласка вздрогнула, но так и стояла, не сводя глаз со Стерлинга. Она исступлённо высматривала ходячие деревья, но видела одну лишь шипастую черноту.

– Ласка, живо, – сказала Дасти, – или надо тащить за шкирку?

Стерлинг подбежал к ежевике, и какая-то тень отделилась от самой себя. Дерево склонилось к земле из гущи других деревьев. Ласка вытаращила глаза и заметила, как чернота вспыхнула металлическим блеском, и тут же…

СССССШШШШШУУУУУМММММммммм…

Ночь взорвалась. Стерлинг упал и покатился по траве. Где-то вдребезги разбилось надгробие.

Ласка метнулась к другу на помощь, но Дасти схватила её за шкирку.

– Нет! – завопила Ласка. – Стерлинг!

СССССШШШШШУУУУУМММММммммм…

Что-то со свистом пролетело над её ухом, и какая-то тёплая жидкость плеснула на затылок, а глаза захлопнулись намертво.

Когда она снова открыла их, она увидела, что её несут обратно на кладбище – зубы Дасти крепко сжимали её загривок. По горлу лисицы стекала кровь. И кто-то ещё без конца выл и выл.

– Ой, – подумала Ласка.

Выла она сама.

6

В НОРЕ ЛИСЁНЫШИ улеглись тесной кучкой на ложе из листьев.

Ласка чувствовала, как лапы Джулепа упираются ей в спину, как хвост Стерлинга свернулся поверх её собственного. Она неотрывно смотрела на Дасти, которая лежала у входа без сознания, точно мёртвая. Дыхание у лисицы было частым и неглубоким. От свежего пореза на щеке, как раз над её единственным клыком, лицо застыло в кривой усмешке. От одного взгляда на рану щеку Ласки пронзала острая боль.

Даже когда воздух разодрал Дасти лицо, она сумела дотащить Ласку до норы. Лисица так сильно вцепилась зубами в загривок Ласки, что выдавила из неё непрерывный вой. Дасти спасла ей жизнь. Но при этом не дала ей даже попытаться спасти Стерлинга. Ласка думала, что никогда ей этого не простит.

– Его надо остановить, – прошептал позади неё Стерлинг. – А то он так и будет на нас нападать, пока мы не станем мертвее мясных консервов. – В голосе у него слышались сердитые нотки. Таким голосом он обычно заговаривал о том, чтобы устроить охоту на бульдозеры и разодрать их ковши на куски. – Он чуть не убил Дасти!

– Я думал, он чуть не убил тебя, когда ты по траве покатился, – сказал Джулеп.

– Это был тактический перекат! – воскликнул Стерлинг. – Ты плакал обо мне?

– Нет!

– Да ну? Дай-ка лизну тебе усы. О-па! По-моему, солёные!

Джулеп набросился на Стерлинга. Ласка дышала медленно и ровно, притворяясь спящей, пока мальчишки не перестали драться.

– Надо открыть на него охоту, – заявил Стерлинг. – Сегодня же.

– Как на него охотиться, когда мы даже не знаем, кто это? – удивился Джулеп.

– Ладно, а что мы знаем?

– Мы знаем, что это лиса, – ответил Джулеп. – Мы же слышали голос.

Ласка вздрогнула. Это мерзкое «Грау!» всё ещё отдавалось в ушах. Ходячую тень будто выжгли в каждом глазу. Она уже перестала доверять своей способности видеть. А теперь вдобавок не может доверять и своей способности слышать.

– А вдруг это не лиса? – сказал Стерлинг. – А вдруг кто-то своровал лисий голос?

– Никто не может своровать чужой голос! – прошипел Джулеп.

– Сороки воруют всё время! – возразил Стерлинг.

Пока мальчишки спорили, Ласка снова припомнила все зацепки и попробовала слепить их в единое существо. Ей привиделось нечто, умеющее сливаться с ночью, сгибать и вытягивать тело, чтобы спрятаться на клочке сорной травы или за веткой. Мех у него из мха. Нос железный с чёрным отливом. Вместо языка дым, а из черепа таращатся мёртвые глаза лиса из садового сарая.