Читать онлайн Тот самый одноклассник бесплатно

Пролог

Это четвертая чашка кофе. Ч-ч-четвертая. Меня уже потряхивает, но я упорно не сдаю позиции. Приникнув к окну кафе, смотрю на строгое здание, пропитанное запахом денег и успеха, где я только что провалила интервью.

Я выслеживаю соперницу, чтобы увидеть, как она выйдет из галереи с торжествующей улыбкой на красивом лице.

Тогда я признаю поражение.

Где же она?

Интервью может длиться очень долго, если оно включает в себя секс.

Со мной разобрались за тридцать минут. Посмотрели портфолио работ, обсудили современное искусство, а потом владелец галереи прижал меня к стене, и на размышления осталось от силы пять секунд.

– Я щедрый поклонник молодых талантов, – влажно прошептал он и приподнял бровь в ожидании моей реакции. Моей немедленной и ожидаемо положительной реакции.

Размышлять я не стала, а зря. Ведь могла сдержаться и повести себя вежливо, так нет же, отпрыгнула в сторону, как дикарка. Еще и взмахнула папкой, чтобы защититься от посягательств на мою честь.

Мужик обиделся, а он большой человек в городе. Меценат Трофим Лиознов, один из тех, кто негласно определяет «моду» в искусстве. Что (вернее кого) он выберет для частной выставки, то и станет открытием сезона и привлечет море внимания. Самое интересное в его галерее – это зал молодых талантов, где рядом со знаменитостями выставляют работы таких надеющихся и жаждущих, как я. За место в этом зале бьются семьдесят художников, включая меня. Этот конкурс – пропуск в новую жизнь, полную признания, покупателей и собственных выставок. Продается то, что модно, а я люблю кушать и спать в теплой постели, и за это приходится платить.

Не стоило обижать Лиознова, могла немного пофлиртовать и притвориться, что согласна. Побегала бы от него до конца конкурса, а потом что-нибудь придумала. А теперь вот Успенская демонстрирует меценату свои таланты. Мерзкая девица, из тех, кто улыбается и льстит, а потом бьет в спину. Да и работы ее не в моем вкусе – серия картин «Все мужики одинаковы. Голые мужчины, вид сзади». Сидят на лавках – сутулые спины, дряблые мышцы, по бокам свисают жировые складки. На задницы смотреть не хочется.

Уж Успенская не станет отталкивать Лиознова, она покажет ему вид сзади и не только.

Дверь галереи открывается, и я прищуриваюсь, глядя сквозь сумерки. Название кафе на оконном стекле частично закрывает обзор. «Аромат». «Аро», потом огромная чашка, потом «мат». Смотрю, как на крыльце галереи Лиознов обнимает Успенскую, и только мат в голову и лезет. Девица льнет к пожилому мужчине, хихикает, трется. Папка со снимками ее работ упала в сугроб и недоуменно разевает рот на декабрьском ветру.

Не будет мне выставки, так и останусь никому не известной учительницей рисования. Это очень обидно, ведь я прошла первый этап, и меня отобрали в десятку полуфиналистов. Окрыленная, я посмела надеяться на удачу, и вот результат. Надо было поверить слухам о Лиознове и не лезть в мир, в котором мне не место. Но обидно ж, ё-моё!

– Сто процентов, она ему дала, – раздается насмешливый голос за спиной. – Или, в крайнем случае, даст сегодня вечером, а пока позволила снять пробу.

– Резник!

– Ух ты, какая честь – Ника Туманова помнит мое имя! – смеется бывший одноклассник.

Как не вовремя. Все эти годы я старательно избегала школьных знакомых, а тут в самый неподходящий момент, да еще и Резник.

Отвернувшись к окну, я наблюдаю, как Успенская склоняет голову на грудь Лиознову.

– Хочешь, ей ничего не отломится? – Резник усмехается.

– Что не отломится? – Не хватало, чтобы о моих неудачах пошли слухи.

– Если хочешь, она ничего не получит. Ни выставки, ни рекламы.

Наспех перебираю в памяти школьные воспоминания. Резник – гитарист, по вечерам работал в магазине музыкальных инструментов. Прогуливал уроки рисования при любой возможности. Откуда он знает про выставку?

– Нет, не хочу, – отвечаю грубо, потому что на самом деле ой, как хочу. Если я не выиграю, то пусть в тройку финалистов попадут достойные, а не Успенская с ее дряблыми мужскими задницами.

– Точно не хочешь? – Резник улыбается одними губами. Он не изменился со школы, выглядит все таким же шалопаем. Цветные кеды, рваные джинсы, на голове модный беспорядок. Но первое впечатление обманчиво. Резник – продуманный и тщательно инсценированный шалопай, потому что хочет таким казаться. Всегда хотел, это его бренд. На каждой детали внешнего облика – дизайнерский штамп, даже на легкой небритости.

– Точно не хочу.

Резник цепляет мой стул ногой и двигает ближе к себе. Сердце подпрыгивает, то ли от рывка, то ли от внезапной близости постороннего мужчины.

То ли потому, что этот мужчина – Резник.

– Глянь-ка мне в глаза, Ника Туманова, – говорит тихо, – и скажи правду. Я очень не люблю, когда мне врут, и ты об этом знаешь.

Я удивленно моргаю, потому что на большее не способна. У меня шок. Я не видела Резника со школы, мы даже толком не поздоровались, а он сразу лезет в дебри. Хотя и раньше был не без странностей. Но уж очень привлекательный парень, все одноклассницы на него отвлекались.

Не успеваю ответить, как он резко отодвигает стул и направляется к выходу. Остановившись у двери, громко спрашивает:

– Как ее зовут?

На меня смотрят все посетители кафе. Реально, все. Даже бариста облокотилась о кассу и ждет моего ответа.

– Марина Успенская.

Подмигнув, Резник выходит из кафе и направляется ко входу в галерею навстречу воркующей парочке. Жаль, мне не слышно, что он говорит, потому что лицо Успенской мгновенно преображается. Повернувшись к Резнику, она смеется и трясет рыжей гривой. Красиво, как пожар на снегу. Лиознов недовольно хмурится, пытаясь удержать «молодой талант», но та уже вырвалась на свободу и восторженно облизывается на Резника.

В кафе тихо. Посетители наблюдают за разыгравшейся сценой, пытаясь прочитать сказанное по губам.

Вот и я ломаю голову. У Марины есть реальный шанс выиграть конкурс, который запустит ее карьеру. Как Резнику удалось отвлечь ее от заветной цели?

А она и вправду отвлеклась. Помахала Лиознову, и тот поджал губы и скрылся в здании. Взяв Резника под руку, Успенская мурлычет что-то нежное ему на ухо. По крайней мере, мне так кажется. Такие женщины, как она, мурлычут на ухо мужчинам. Кошки.

Я не кошка.

Куда мне до кошек! Успенская грациозная, женственная. Прижимается, заглядывает в глаза, а потом – чтоб ее! – целует Резника?! Вот так, сразу? Резник отвечает на поцелуй, захватив рыжие волосы в кулак. Три минуты знакомства, а они целуются посреди улицы. Не может этого быть, они наверняка знакомы. Хотя почему не может быть? Я наблюдала ту же самую картину десятки раз. В школьных коридорах, в гардеробной. Иногда прямо во время занятий.

Новоиспеченная парочка выходит на проезжую часть, и Резник ловит такси. Переговорив с водителем, он, как истинный джентльмен, помогает даме устроиться на сидении. Протянув водителю несколько купюр, хлопает ладонью по крыше. Таксист отчаливает от заснеженного поребрика и вливается в поток машин.

Несмотря на расстояние, мне очень хорошо виден шок на лице Успенской. Развернувшись на сидении, она смотрит на Резника через заднее стекло такси. Все ясно, она-то решила, что они поедут вместе.

Что могу сказать? Данила Резник в своем репертуаре. Король облома. Однако бьюсь об заклад, что, если они встретятся завтра, Успенская снова позволит ему вить из себя веревки.

Уж такая у Резника магия.

Когда он вернулся в кафе, раздались жидкие аплодисменты. Серьезно?! Они одобряют то, что парень обломил девушку? Какое им вообще дело до происходящего?

Пока я в недоумении оглядывала посетителей, Резник сел рядом, и бариста тут же вышла из-за прилавка и положила руку ему на плечо.

– Кофе? – она восторженно хлопала глазами.

Резник улыбнулся и кивнул, а я проводила баристу неверящим взглядом. Здесь нет обслуживания у столиков, только у прилавка.

– Смотрю, ты не изменился. – Я покачала головой. – Имея такой эффект на женщин, ты мог бы давно завоевать мир.

– Талант не пропьешь! – Резник подмигнул. – Кстати, не за что.

– Я должна тебя благодарить?

– Не откажусь. Твоя Успенская нейтрализована.

– Ничто не помешает ей остановить такси и вернуться к Лиознову.

– Многое помешает. Во-первых, Трофим не дурак. Зачем ему девица, которая при нем пустила слюни на другого мужика? Во-вторых, в данный момент твоя знакомая не думает ни о чем, кроме мести. Сама понимаешь, женщинам не нравится, когда их обламывают. Проведет полдня в салоне красоты, потом заявится ко мне в магазин, будет качать права и крутить своей плоской задницей.

– У нее плоская задница? – Да, вот такая я дрянь, мне приятно любое плохое слово, сказанное в адрес соперницы.

– Плоские мозги – плоская задница, – серьезно провозгласил Резник. Тоже мне, научный тезис.

– Ты жутко самоуверен.

– Когда результат?

– Чего?

– Конкурса.

– Через несколько дней. Из десяти полуфиналистов останутся трое. Эти счастливчики выберут по одной картине для фойе галереи. Посетители…

– Знаю, я бывал у Лиознова. Работы трех финалистов вешают в фойе. Посетителям галереи выдают жетон, и они кидают его в емкость под той работой, которая им особенно понравилась. Художник, набравший больше всего жетонов, получает место в зале молодых талантов на следующие три месяца. Ты уже приготовила работу для фойе?

Удивленно моргнув, я уставилась на Резника. Он расписал весь процесс так тщательно, словно пытается доказать свою осведомленность.

Я вращаюсь в компании художников и порой забываю, как разговаривать с обычными смертными. Однако Резник вдруг показался странно знакомым, словно приземлился прямо в центре узкого круга моих друзей. Пришлось напомнить себе, что это не так. Что у нас нет ничего общего.

– Да, я приготовила кое-что. Откуда ты знаешь правила конкурса?

Резник пожал плечами и подмигнул баристе, поставившей перед ним кофе.

– Мы с тобой творческие люди, поэтому немудрено, что у нас есть общие знакомые. Мой приятель Арк Молой – знаешь его? – выставлялся у Лиознова прошлым летом.

Последние слова мы сказали одновременно и тут же рассмеялись.

Странно, но факт: мы с Резником нашли что-то общее. Точки соприкосновения.

Почему-то от слова «соприкосновение» стало жарко.

Или от пристального мужского взгляда.

Или от кофе.

– Что с тобой не так, Ника Туманова? – Резник задумчиво скользил по мне взглядом.

– В каком смысле? – Голос выдал волнение, причину которого я не знаю.

– Почему ты до сих пор не выставлялась в приличной галерее? В школе ты неслась на всех парах – получала стипендии, призы на городских выставках, да и в академии не дремала.

Сглотнув, я отвернулась. В школе я получила всего один значительный приз, и то за работу, вспоминать о которой не хочу. Не сейчас. Не под прицельным взглядом Резника.

Да и вообще – он слишком многое обо мне знает.

– Колись, Ника! – усмехнулся бывший одноклассник, дернув меня за рукав. – Что с тобой не так?

Именно из-за такой бесцеремонной наглости я и не хожу на вечера встреч. Кто-то ведь обязательно спросит, чем я зарабатываю на жизнь. «Уроками рисования? Как мило! Неужели хватает на жизнь? А картины продаешь? Были личные выставки?»

От этих вопросов грустно и тошно.

Я не знаю, что со мной не так. Не объяснять же чужим людям, что я до сих пор не нашла себя?

– Пока, Резник! Рада была повидаться.

Я поднимаюсь и застегиваю пальто, прижимая к груди портфолио моих работ. Резник смотрит на выглянувшие наружу фотографии, словно собираясь что-то спросить, но в этот момент к нам подходит парень.

– Извини, Резник, не подпишешь? – кладет на стол мятую тетрадь. Одноклассник хмурится, но берет предложенную ручку.

Склоняюсь над столом, чтобы прочитать неразборчивый почерк.

Анатомия твоего кошмара

Резник

Что?!

Плюхаюсь обратно на стул. Такое ощущение, что я попала в параллельный мир.

– Что это было? – шепчу непонимающе, когда парень отходит.

Резник придвигается ко мне и с ухмылкой объясняет:

– Это называется автограф. У меня попросили автограф. Такое случается, знаешь? Судя по всему, тебя действительно не интересуют одноклассники.

– Ты… в школе у вас с друзьями была группа. Ты играл на гитаре и пел…

– Все еще играем, – кивает он. – Теперь группа называется «Анатомия кошмара». Металкор и маткор[1].

Наступила моя очередь кивать, хотя я не поняла значение последних слов. Я помню их выступления на школьных концертах – громкие, диссонансные, с криком и скрежетом. При этом многие фанатели, а уж девчонки… да и сейчас, судя по всему, дела идут отлично, раз уж Резника узнали в кафе. Получается, Успенская пожертвовала шансом соблазнить Лиознова ради внимания звезды какой-то там музыки.

– Вы популярны?

Смутно помню, как мама рассказывала что-то о популярной группе из нашей школы. Я не интересуюсь музыкой, так, немного слушаю попсу.

– Не так, чтобы ураган, но немного штормит, – подмигивает он.

– Основательно так штормит, раз тебя узнают и просят автографы, да и Успенская чуть трусики не уронила от одного твоего взгляда. Не только трусики, а всю карьеру выбросила в сугроб! – усмехнувшись, я тут же смущаюсь своей грубости.

Приподняв бровь, Резник наклоняется ближе ко мне.

– Если честно, то дело в рекламе, – доверительно шепчет, почти касаясь моей щеки. – Ты телевизор смотришь?

– Нет.

– Вообще?

– Вообще.

– Это заметно. Мы с ребятами снялись в рекламе многоэтажных домов со звуконепроницаемыми стенами.

– Вы играете в одной из квартир, а соседям не слышно? – догадалась я.

– Ага, очень забавно получилось. Реклама выиграла кучу призов, и нас теперь повсюду узнают, уже несколько месяцев держимся в топе. А меня… ну, я же солист. Играю на гитаре, пою, да и песни пишу. Вот такие дела. Помнишь, я подрабатывал в магазине музыкальных инструментов? Я его купил, и теперь все гитары мои. – Резник снова подмигнул, продолжая пристально меня разглядывать.

Внезапно его лицо потемнело.

– Ты не помнишь про магазин, да, Ника? Вообще ничего обо мне не помнишь?

– Почему же, помню, – отвечаю чуть хрипло, сражаясь с непонятным чувством неловкости. Жутко хочется сбежать домой, подальше от бывшего одноклассника.

Резник ухмыляется, но в этой ухмылке только досада и ни капли веселья.

– Хочешь, я угадаю, почему ты здесь сидишь? Ты не захотела лечь под Лиознова и теперь шпионишь за соперницами. Так? – отвечать я не стала, да и Резник не особо дожидался признаний. – И правильно, что не захотела. Лиознов занудный старикан.

– Это несправедливо, – не сдержавшись, ворчу. – Конкурсы должны быть честными, даже если они частные.

– Да ну?! – Резник смеется, но в глазах отражается сочувствие. – Ты впервые столкнулась с несправедливостью?

– Нет, конечно!

– Слушай, Ника, у меня отличная идея: ляг под меня, и тебе сразу полегчает.

Резник подмигивает, смеется, но глаза изучают меня с рентгеновской точностью.

– Нет уж, спасибо, ты слишком востребован. У меня аллергия на очереди.

Уверенно поднимаюсь и задвигаю стул. Странная встреча со странным парнем. Не знаю, что и думать. Резник мне никогда особо не нравился, но его пристальный взгляд не на шутку смущает.

– Ты с кем-нибудь встречаешься? – он отворачивается к окну.

Кручу в руках красный шарф и тоже смотрю на темнеющую улицу.

– Иногда.

– Только с художниками?

– Иногда со скульпторами, – улыбаюсь.

Резник хмыкает.

– Оказывается, мы с тобой похожи, кто бы знал! Я если встречаюсь, то только с теми, кто в теме. В смысле, в музыке. Другие не поймут.

– Не поймут. А как же фанатки?

– С ними не встречаются. Так, мимоходом общаюсь, – подмигивает.

Не сомневаюсь. Такие, как Резник, не меняются.

– Бывай! – затягиваю шарф в узел и иду к выходу.

– «Бывай» – и все? Ник, а давай я тебя затащу на вечер встречи?

– Через мой хладный труп! – усмехаюсь через плечо и выхожу на улицу.

Ледяной воздух отрезвляет за пару секунд. Что сейчас произошло? Это ведь Резник! У нас нет и не может быть ничего общего.

Я старательно не оглядываюсь на окна кафе, на волнующее столкновение с прошлым.

«Нет и не может быть ничего общего», – повторяю для пущей уверенности.

Глава 1. Резник

Я знала, что Данила Резник был плохим парнем, со школьной скамьи знала. С точки зрения учителей он был ужас, как плох, а для женской половины школы – чудо, как грешен. Я замечала его, как же не заметить, ведь мы учились вместе с десятого класса. Вернее я училась, а он заходил пообщаться с друзьями и поразвлечься с девчонками. Данила был шумным и популярным, и не замечать его не удавалось. Как староста, я часто приходила в учительскую по делам, а он отбывал там очередную повинность.

Он был классическим плохим парнем, а я…

Однажды я забыла подготовиться к контрольной. Заболел папа, и я напрочь забыла об остальном. Пришла в школу, вспомнила о контрольной – и меня как кипятком окатило. Я получила первую и единственную в жизни тройку. Даже сейчас, как вспомню, в животе скручивается тошнотный комок. Вот вам и полный список моих школьных грехов – тройка по математике в восьмом классе. В остальном я была хорошей девочкой.

Говорят, противоположности притягиваются, но такие парни, как Данила, не вызывали во мне ничего, кроме раздражения. Он был хулиганистым шалопаем, не по возрасту наглым, и я воспринимала его как шум. Надоедливый, но, к счастью, отдаленный.

Мы и разговаривали-то всего раз. Или два, не помню точно.

Вру. Помню.

⁂

Десятый класс

Я разминала глину в школьной мастерской, когда со мной впервые заговорил Данила Резник. Он проучился в моем классе четыре месяца, но до этого дня мы почти не общались и, даже сталкиваясь в коридоре, не тратили время на приветствия. Даже если столкновения не всегда были случайными, в них не было ничего личного: Резник задирал всех девчонок без разбору.

– Я купил Гибсон. Деньги сам заработал, два года копил.

Оглядевшись, я не обнаружила рядом адресатов этой странной фразы. Кроме меня.

– Молодец! – протянула неуверенно.

Знать бы, что за зверь этот Гибсон, и при чем тут я.

Почесав нос предплечьем, я отложила глину. В художественной мастерской пыльно из-за используемых материалов и множества старых работ.

Опустила измазанные руки на стол и улыбнулась однокласснику, дожидаясь объяснений.

– Нос чешется? – Резник потянулся ко мне, потом нахмурился и запихнул руки в карманы.

– Чешется. Тут пыльно.

– Давай почешу! – предложил, краснея. Резник умеет краснеть? – Нос твой почешу! – тут же пояснил, недовольно тряся головой. – У тебя же руки в глине!

– Спасибо, я могу сама почесать. – Демонстративно потрерла нос о грубую ткань защитного халата.

Мы молчим. Жирный голубь вышагивает по отливу за окном, разглядывая нас любопытной бусиной глаза.

– Наверное, трудно так чесать… – сдавленно говорит Резник. Никогда не видела его таким смущенным. Может, с ним что-то случилось?

– Я привыкла.

Он молчит, поэтому я снова берусь за глину. В среду после уроков я посещаю художественный кружок и зачастую остаюсь позже всех. Однако уж кто-кто, а Данила Резник не ходит на дополнительные занятия.

Я разминаю глину, незаметно поглядывая на одноклассника. Словно сам не свой. Обычно самоуверенный донельзя, шумный, языкастый, а тут вдруг топчется рядом, недовольно пыхтя.

– Хочешь, я тебе Гибсон покажу? – спрашивает.

С такими шуточками я знакома с детства, нет уж, не попадусь.

– Сам свой Гибсон разглядывай, желательно в ванной и в одиночестве.

Отодвигаюсь от него на всякий случай. Кто знает, вдруг парни решили подшутить над старостой.

– Дура! – смеется Резник. – Гибсон – это гитара, самая лучшая в мире. Я о ней с десяти лет мечтал. Хочешь, сыграю?

– Я слышала, как ты играешь.

Когда их группа выступила на школьной вечеринке, я ушла, не дожидаясь завершения концерта. Как говорится, на вкус и цвет… Однажды у бабушки в кухонном шкафу обрушилась полка с кастрюлями и сковородками, и звук был похожий.

– Хочешь, я… ну… для тебя сыграю.

Искренне не понимаю, с какой стати Резник явился в мастерскую и мучает меня странными вопросами. Может, его выгоняют из школы, и он хочет заручиться поддержкой старосты? Нет, не может быть, я бы уже об этом знала. Они с братьями перевелись в нашу школу в начале учебного года и еще не успели натворить бед.

– Что сыграешь? – спрашиваю неохотно.

– Смотря что тебе нравится. Или вообще могу специально для тебя песню написать.

– Про что?

– Могу написать песню о том, что тебе нравится, – говорит он и с сомнением косится на мое последнее творение. «Рука скульптора». Глиняные пальцы, истонченные к кончикам, переходящие в скульптуру, созданную рукой мастера.

Проследив направление его взгляда, я прикрыла «Руку скульптора» тряпкой. На прошлом уроке учительница заставила меня показать работу классу, и это обернулось полным фиаско. Я попыталась объяснить, что руки скульптора вкладывают вдохновение в работу. Что тут началось!

«А работе нравится, когда в нее вкладывают?» «А как именно скульптор вкладывает?» «А это не противозаконно?»

Стоит ли объяснять, что Резник принимал в этом фиаско самое активное участие?

А теперь он стоит рядом с красными пятнами на щеках и придуривается.

– Красиво получится, – говорит тихо.

– Что красиво?

– Песня про человека, который вложил себя… – кашлянув, он оглянулся на дверь, – … в искусство.

Мне никогда не посвящали песен. Наверное, я должна быть польщена вниманием Резника, но подозрения не дают расслабиться. Разбитной шалопай, хулиган, смутивший покой одноклассниц, взволнованно переступает с ноги на ногу посреди пыльного класса, заваленного подростковыми картинами и скульптурами. Наверняка это розыгрыш, и сейчас в мастерскую ворвутся друзья Резника и учинят погром.

– Я не интересуюсь музыкой, – отвечаю честно, – но поздравляю тебя с покупкой гитары.

– Слушай, а правда, что из мастерской пропали твои работы?

– Правда.

Чуть напрягаюсь. Одну из моих работ разбили в туалете, вторую кинули на крышу гаража, третью пока не нашли. В этом месяце я единственная в кружке, кто работает с глиной, поэтому мои работы – очевидная мишень.

– Хочешь, я разберусь? – спрашивает, сжимая кулаки. – Найду, кто это сделал, и устрою им…

– Нет, спасибо! Директор уже разбирается. Малолетки развлекаются, с ними всегда так.

Тоже мне, защитник справедливости!

Резник хмурится, но не уходит. Кивает на темнеющий школьный двор за окнами и предлагает:

– Ты долго еще? Могу проводить.

– Не надо, я живу в соседнем доме.

– Знаю. Думал, тебе захочется пройтись.

– Нет, не хочется.

Я чихаю и, когда открываю глаза, обнаруживаю, что в мастерской никого нет. Резник исчез бесшумно, так же необъяснимо, как и появился.

Когда через двадцать минут я попрощалась с учительницей и выскользнула на темную улицу, у гаражей тусовалась обычная мужская компания. Они там зависают каждый вечер – курят, треплются, играют на гитаре. От толпы отделились две тени. Одна из них знакомая – Гриша, мой сосед, учится в параллельном классе. Папа платит ему за мытье машины, помощь в гараже и другие поручения, на которые у меня не хватает времени и умения. В знак благодарности сосед приглядывает за мной.

– Эй, Туманчик! Ты чего крадешься в темноте? – смеется Гриша. – Зубрилка зубрилистая, а ну марш домой! Сейчас сдам тебя на руки родителям.

Он ведет себя так, словно мне шесть лет, а ему, как минимум, двадцать. На самом деле нам обоим шестнадцать, хотя он старше меня на полгода. Тоже мне, разница!

– Эй, оставь ее в покое! – приближается вторая тень, и фонари вырисовывают фигуру Данилы Резника.

– Это ты ее оставь, Резник! – моментально напрягается Гриша.

– Ребята, да вы что! Вон же мое окно, даже видно, как мама у плиты стоит. – Я перевожу недоуменный взгляд с одного парня на другого. Гришка такой всегда, а вот что творится с Резником, я не понимаю.

Парни смотрят друг на друга с вызовом, и я делаю быстрый и безошибочный выбор.

– Гриш, пойдем! Сдашь меня маме как товар, раз уж тебе приспичило.

Сосед выдыхает и отворачивается от Данилы. Тот смотрит нам вслед.

– Резник что, грибами отравился? – ворчит Гриша, когда мы отходим в сторону. Данила двигается следом, но рядом оказываются его братья и уговаривают не вмешиваться.

– Не знаю, что с ним. Тестостероновая буря, не иначе.

– Он к тебе подкатывал?

– Да нет вроде. Так, рассказал про Гибсон.

– Гибсон – это круто, – вздыхает Гриша, выводя меня из школьного двора. – А Резник – гиблое дело. Если привяжется, я ему врежу, но и ты на него не заглядывайся, а то скажет, что провоцируешь. Таких как он, лучше не задирать. Пусть думает, что мы с тобой встречаемся, и, если он не отстанет, я с ним разберусь.

– Все и так думают, что мы встречаемся. – Фыркнув, я оглянулась, все еще чувствуя на себе пристальный взгляд Резника.

– Так подтверди, что мы пара!

Мы с Гришкой знаем друг друга с пеленок. Реально, с самых пеленок, мамы клали нас в один манеж. Никакой романтики между нами и быть не могло, но для других это не очевидно. Сосед был безответно влюблен в ветреную одноклассницу, поэтому предложил стать моей ширмой.

Я, не раздумывая, согласилась. Не то, чтобы я подозревала Резника в романтических чувствах, но уж очень не хотелось повторения неуклюжей беседы в мастерской. От его внимания холодели кончики пальцев, а по телу бежали мурашки, и я не знала, нравится мне это или нет.

Склонялась к «нет».

После странной беседы в мастерской Резник вел себя как раньше. Если он и собирался сыграть надо мной злую шутку, то ничего не вышло. Томных взглядов он на меня не бросал, только злые. Иногда толкал плечом, проходя мимо, пинал мою сумку и даже дергал за хвост, как в первом классе. Но Гриша быстро положил этому конец.

Однажды, убедившись, что моего грозного защитника рядом нет, Резник поймал меня в коридоре и, пристально глядя в глаза, спросил:

– Григорий действительно твой парень?

– А как еще бывает? Понарошку? – попробовала выкрутиться я. Почему-то не хотелось врать, хотя другим одноклассникам я без зазрения совести солгала, что встречаюсь с Гришей.

– Может быть по-всякому. Ты его любишь?

Не сдержавшись, я поморщилась. Ложь неприятно жгла язык. Взгляд Резника был строгим, почти учительским, и в нем читался заслуженный укор.

А еще в его взгляде было что-то непонятное. Слишком сильное. И синее.

Синее и сильное.

– В шестнадцать лет любовь – понятие относительное, – выдала я снисходительно.

– Значит, не любишь.

– Какая тебе разница?

– Не было бы разницы, не стал бы спрашивать.

– Только не говори, что ты в меня влюблен! – Насмешливо фыркнув, я отвернулась от пристального синего взгляда и направилась на урок. Не верю, что Резник воспылал чувствами к моей скромной персоне. Скорее все это – часть странной и очень неприятной игры.

– Нет, я в тебя не влюблен, – подтвердил Резник, догоняя меня и удерживая у самых дверей. – Знаешь, что я ненавижу больше всего? Ложь. Когда вместо того, чтобы сказать правду, придумывают игру. Ты лжешь, Ника, причем бездарно.

Острый стыд превратился в багровые пятна на щеках, а следом пришел гнев. Сильный.

– Что ты из себя строишь? – завопила я, вырывая локоть из цепкой хватки Резника. – Я тебе ничем не обязана. Наши с Гришей отношения – не твое дело. Отстань от меня и больше никогда не приближайся!

Только сев за парту и отдышавшись, я призналась себе, что испугалась. Не Резника, а того, что чувствовала в его присутствии. Словно меня засасывает в трясину, а вокруг нет ни одной живой души, способной прийти на помощь.

Резник послушался, причем в буквальном смысле. Нарочито избегал меня, даже пересел подальше. Соседнюю парту занял сводный брат Данилы, Иван, умный парень, да и лицом не плох. На этом закончилось мое школьное знакомство с Данилой Резником, если не считать одного крайне неприятного инцидента перед самым выпуском.

В конце одиннадцатого класса выпускники поставили спектакль «Маньчжурский император». Жуткая история о женах умершего китайского императора, которых похоронили заживо в гробнице вместе с покойником. В середине спектакля «женам» предстояло переодеться в весьма символическое похоронное одеяние. Толкаясь в крохотном отсеке за кулисами, мы стянули с себя традиционные китайские костюмы, ханьфу, и надели крохотные жертвенные платья. Вернее почти надели, когда на головы повалилась металлическая стойка с освещением, увлекая за собой занавес. Во всеобщей панике и толкотне меня вытолкнуло на сцену. Выбросило, как огромной волной, и разбило о потертые доски.

Скрестив руки на обнаженной груди, я в ужасе замерла перед «умершим» императором и парой коленопреклоненных подданных.

И перед зрительным залом.

Посреди сцены. Перед всей школой. В трусиках и балетках.

В ушах загудело. Тело отяжелело, врастая в дощатую сцену. Хотелось невозмутимо сыграть на публику – помахать рукой и воскликнуть что-то остроумное, типа: «А за это зрелище с вас соберут отдельную плату!» Или притвориться, что мой спонтанный стриптиз – часть спектакля.

Можно было повести себя по-разному.

Но меня сковал ужас.

Время измерялось в долях секунды. Или в годах.

Я почти собралась с силами, когда меня скрутила боль. От разбитых коленей и ладоней, от удара о сцену, от стыда.

«Мертвый» император соскочил со стола, с трудом удерживая накладное брюхо. Остолбеневшие подданные не сводили с меня глаз.

И в этот момент я увидела Его.

Резник несся к сцене, огибая зрителей. Он прыгнул через ступени и бросился ко мне, грозя расплющить своим телом.

Ярость на его лице была настолько ослепляющей, что я не заметила других людей, спешащих на помощь. В том числе Гришу, бегущего с другой стороны, и учителей.

С размаху приземлившись на колени, Резник схватил меня за плечи, укрывая собой.

– Иди ко мне, Ника! – шептал он, притягивая меня к груди. – Я унесу тебя отсюда. Все будет в порядке.

Громко ругаясь, Гриша отпихнул его, и они сцепились в злобной схватке, расталкивая остальных. Я осталась на полу. Рядом крутилась запыхавшаяся учительница, наступая на мои пальцы и не предлагая ничего путного.

Хаос. Вокруг полуобнаженной меня царил сплошной хаос.

В тот момент на мои плечи опустилась мягкая ткань. Синяя мужская рубашка, большая, пахнущая незнакомым одеколоном. Шершавые пальцы застегнули пуговицу у самого горла.

– Я помогу тебе встать и уйти со сцены. Если не можешь идти, возьму на руки, – сказал уверенный, спокойный голос за спиной, и я кивнула, не сводя глаз с яростно дерущегося Резника.

– Я сама дойду, – поднялась, опираясь на чужие руки. – Я в порядке.

Рядом заворковала учительница.

– Молодцы, ребята! Василий Степанович, Нику к медсестре надо и побыстрее. Вызовем «Скорую», а кровь надо подтереть, чтобы никто не поскользнулся.

Меня затошнило от того, что кто-то может поскользнуться на моей крови.

Я стояла на сцене в балахоне из мужской рубашки, опираясь на мужчину за моей спиной. Если бы не он, если бы не его спокойная уверенность, я бы заплакала. Зарыдала, наверное. Но его хватка на моих руках, его голос и запах держали мое отчаяние под контролем.

Особенно запах. В последующие дни я развлекала подруг тем, что пыталась незаметно понюхать Василия Степановича, учителя химии, чтобы проверить запах его одеколона. Мне удалось «случайно» столкнуться с ним в коридоре, но в тот момент бедняга пах чем-то горелым и химическим и очень спешил в лабораторию. Я поблагодарила его за помощь на сцене, но спросить об одеколоне не решилась. К своей превеликой радости, я умудрилась найти одеколон в магазине. Перенюхала несколько десятков, как одержимая, и все-таки нашла. Купила и наслаждалась, нюхая перед сном.

Но в тот страшный момент на сцене, балансируя на грани истерики, я смотрела на Данилу Резника. Его удерживали несколько человек, и он не сводил с меня горящий синий взгляд. Ярость ли это? Чувства настолько сильные, что они исказили его лицо, подчинили тело. Он трясся, скрежетал зубами и рычал от вынужденного бессилия.

Его чувства передались мне, ударили в голову, как крепкое вино. Я смотрела на одноклассника и гадала, почему он бросился мне на помощь. Почему успел первым. Почему смотрел на меня так… необычно.

– Я отнесу Нику! – в который раз потребовал он, но учительница преградила ему путь.

– Мы с Василием Степановичем отведем Нику в медкабинет. Оставайтесь на местах, спектакль продолжается! На сцене должны быть только актеры.

«Скорая» не понадобилась, школьная медсестра справилась на «ура» и забрала у меня синюю мужскую рубашку. За дверью кабинета меня дожидался Гриша, он и отвел меня домой.

– Я напомнил Резнику, чтобы не лез к тебе.

– Спасибо.

Это было самое неискреннее «спасибо» из всех, сказанных соседу.

Резник мне не нравился, но его бешеная ярость, животный прыжок ко мне через всю сцену то и дело всплывали в памяти. Словно я подсмотрела в замочную скважину и увидела нечто очень личное, тайное, тщательно скрываемое от остальных. Чужие эмоции, волнующие и безжалостно влекущие.

Я хотела узнать, какие чувства скрывает Данила Резник.

Хотела и боялась одновременно. Не знала, готова ли я к эмоциям такой силы.

Я не спала всю ночь. Стояла у окна, глядя на побитые ступени школьного крыльца и дожидаясь, когда уборщица Агриппина Степановна откроет школу. Как только она появилась во дворе, как всегда, размахивая сумкой и разговаривая сама с собой, я оделась и поспешила в мастерскую.

Всем, кто посещал художественный кружок, предлагалось сделать выпускной проект. В конце года проходил городской конкурс, на котором лучшие работы получали грамоты и денежные призы. Я ждала вдохновения, и в ту памятную ночь оно пришло. Настолько сильное, что я забыла о недавнем публичном стриптизе. Пусть дразнят, пусть отпускают глупые шутки, меня этим не удивишь. Когда приходит вдохновение, все остальное отодвигается на второй план.

Я нарисовала потертые доски сцены. На них – сердце, раскрывшееся перед всеми. А вокруг – брызги чувств, выпуклых, ярких и противоречивых. Выходящих за границы холста.

Я закончила выпускной проект за два дня. Назвала его «Секрет».

На следующий день после спектакля Резник попал в больницу с аппендицитом и отсутствовал почти месяц. Я сочувствовала однокласснику, но втайне радовалась, что он не увидит мою картину. Пусть абстрактная, но она изображала тайну, которую я подсмотрела в его глазах. Чувства, которые я не понимала, но сила которых завораживала.

Однако Резник появился в школе в день выставки и направился прямиком к моей работе.

Казалось, его тайна подмигивает мне с холста разбрызганными красками.

Он разыскал меня в толпе и посмотрел тяжелым, долгим взглядом. На секунду мне показалось, что он разгадал смысл картины. Но нет. Насмешливо закатив глаза, он отошел к друзьям.

На городском конкурсе «Секрет» выиграл денежный приз. Отпраздновав с родителями, я закрылась в комнате и долго смотрела на картину, поглаживая пальцем три большие по тому времени купюры.

Этично ли зарабатывать на чувствах другого человека? Тайных, непонятных чувствах, свидетелем которых ты стала случайно.

Очень надеюсь, что ответ – «да», потому что в этом моя жизнь. Я собираю эмоции, свои и чужие, и размазываю их по холсту.

На этом закончилось мое знакомство с Данилой Резником. Для меня он был источником полуночного вдохновения, странным одноклассником и больше никем.

До случайной встречи.

⁂

Сегодняшний день

Я закрепляла зажим на диске Нирваны[2], когда в кармане джинсов пиликнул телефон. Второе сообщение пришло сразу после первого. Потом третье.

Кому приспичило?

Сняв перчатку, выуживаю телефон из кармана. Все три сообщения пусты. Номер отправителя мне незнаком.

Вдруг это насчет конкурса? Нет, еще рано.

Пустые сообщения выглядят странно.

– Ника! Почему Джеггер рядом с Хендриксом? Ты не там просверлила!

Вздыхаю, закатывая глаза под защитными очками. Мантра частного учителя – клиентам грубить нельзя.

– Олег Максимович, прошу вас, сами сверлите! Я не знаю, кого с кем ставить и куда крепить зажимы.

– Мне надоело сверлить! – ноет мой великовозрастный ученик.

«Ценный клиент, ценный клиент», – повторяю про себя, ощущая вибрацию телефона на бедре. Родители на работе, результаты конкурса еще не готовы. Продолжаем сверлить.

У Олега Максимовича кризис среднего возраста. Раньше я бы посмеялась, но теперь, столкнувшись с проявлениями лицом к лицу, уважаю и побаиваюсь. Успешный мужчина сорока девяти лет нырнул в кризис с решимостью самоубийцы. Бросил семью, завел молодую любовницу и ведет богемный образ жизни. Чтобы заслужить право называться свободным художником, он нанял меня – учительницу изобразительного искусства или, как меня называют некоторые клиенты, музу. Вместе мы пытаемся найти хоть какой-то вид искусства, который погасит пожар в душе́ Олега Максимовича. В данный момент мы трудимся над перегородкой, сделанной из старых компактных дисков. Я сверлю дырки и креплю зажимы, а он соединяет их вместе согласно только ему понятной логике. За все про все я получаю астрономическую почасовую оплату.

И Олег Максимович не один такой, есть и другие клиенты. Кризис среднего возраста надо пережить и переждать, как грипп, как дождь, и я рада помочь. Как я дошла до такой жизни? Раньше работала в художественной школе, а потом разговорилась в магазине с одним таким страдальцем и помогла ему выбрать краски и холсты для нового увлечения. Пара уроков – и у нас сложились отличные отношения. А потом появились другие клиенты. Кто-то замолвил словцо, кто-то порекомендовал, и понеслось.

На уроках я выкладываюсь по полной, это вам не натюрморты штамповать. Что мы только не придумываем, даже мебель делаем, светильники и скульптуры в человеческий рост. А иногда просто общаемся. Над перегородкой мы трудимся уже четыре недели, а все из-за ностальгии. Перед тем, как продырявить диск, Олег Максимович его слушает и вспоминает молодость. Стыдно брать деньги за такие «уроки».

Мобильник щекочет бедро вибрацией. Поглаживаю его рукой, словно пытаюсь успокоить.

– Названивают? – усмехается Олег Максимович. – Новый мужик?

– Наверное, это мама, – вру я.

– Мама – это неинтересно. А про конкурс что слышно?

– Пока ничего.

Не сдержавшись, смотрю на телефон.

«Ты знаешь, кто я»

Да, знаю.

Откуда у Резника мой номер?

Он проверяет, думаю ли я о нем. Получается, что думаю.

Снимаю перчатки и печатаю: «Кто это?»

– Судя по тому, как ты улыбаешься, сообщение не от мамы, – смеется Олег Максимович.

В двери поворачивается ключ, и в студию заходит его любовница, Кристина. Она любит появляться внезапно, будто надеется застать нас в компрометирующей позе. Ей хочется закатить скандал и избавиться от женского присутствия в жизни любовника, однако придраться не к чему. Учительница в защитных очках, нарукавниках и переднике, да еще и с паяльником в руке не представляет угрозы для фигуристой модели.

– Привет, Ника! – выдает она сквозь зубы.

Я машу ей в ответ паяльником. С ее приходом Олег Максимович подтянулся, помолодел. Вроде польза от их отношений есть, но конец не за горами. Не дурак он. Был бы дурак, было бы легче.

Закрепив последний диск, я прибираю рабочее место, когда телефон подает сигнал о сообщении.

«Придешь в субботу на ужин?»

Мама.

Такого разочарования я не испытывала очень давно.

Резник не ответил.

С какой стати я так жду его сообщений? Ведь совсем не думала о Резнике и вдруг… словно подсознание живет собственной жизнью.

Может, позвонить ему? Или написать: «Да, я угадала, привет, Резник».

Нет.

Поспешно стерла сообщения, чтобы не было соблазна, и побежала домой.

⁂

Живу я в крохотной квартире-студии. Кровать за ширмой, маленькая кухонька в углу, а все остальное место отдано работе. Не зря нашу высотку называют домом художника. Среди жильцов затесалась всего парочка «штатских», остальные – творческие люди. На первом этаже – магазин «Товары для художников», так что все нужное под боком. Да и квартплата приемлемая. Все знают, что с творческих людей много не возьмешь.

Моя мечта – иметь отдельную мастерскую для работы, с видом на горы. Где-нибудь в Альпах, в тишине.

Ага, размечталась! Может быть, однажды… А пока я называю мою квартиру «студией», напоминая себе, что в ней есть крохотная мастерская, зажатая между кухней, ванной и кроватью.

Телефон зазвонил в субботу утром через два дня после странных сообщений. Вернее, телефон звонил и до этого, но не так. Друзья, родители, все, как всегда. А потом телефон зазвонил.

Даже не глядя на экран, я знала.

Мое «алло» прозвучало слишком взволнованно.

– Чем занимаешься, Ника? – усмехнулся Резник.

– По лестнице шла и запыхалась.

На самом деле я лежала на кровати в обнимку с любовным романом.

– Надо чаще тренироваться, могу предложить способ.

– Догадываюсь, какой.

– Могу предложить много разных.

– Не сомневаюсь.

– Ника, признайся, ты ведь знала, что сообщения были от меня.

– Догадалась, но не сразу.

– Терпеть не могу ложь. Почему ты мне врешь?

Что у него за пунктик такой насчет лжи? Всего лишь крохотная неправда: я не хотела признаваться, что вспоминала о нашей встрече в кафе.

– Откуда у тебя мой номер?

– Успенская поделилась. Кстати, я оказался прав. Она заявилась в магазин, устроила скандал и пыталась качать права.

– Откуда она узнала про магазин?

Резник вздохнул.

– Есть такая штука, называется «интернет». Зайди на страничку моей группы, там про меня все написано. Заодно посмотришь знаменитую рекламу.

Я уже посмотрела рекламу и не раз, но признаваться не стану.

Я бросила взгляд на ящик со старыми картинами. Вчера я достала «Секрет», мою выпускную работу, и тут же убрала обратно. Эта странная картина до сих пор излучает эмоции с такой силой, что меня потряхивает.

Тишина затянулась.

Первой заговорила я. Хорошие девочки не выносят таинственных пауз в разговорах с плохими мальчиками.

– Надеюсь, тебе удалось избавиться от Успенской. Извини, что причинила неприятности. Удачи тебе, Резник!

– Меня зовут Данила. Или Даня, если хочешь. Ты чем занимаешься?

– Собираюсь к родителям на ужин.

– Здорово.

Здорово?! Почему-то показалось, что он ждет приглашения. Представляю, как изумится мама, если я приведу с собой бывшего школьного хулигана.

Я передернула плечами, стряхивая мурашки. Они-то откуда?

– Ладно, бывай, Резник!

Разговор исчерпал себя, поэтому я нажала «отбой». Осталось странное чувство, словно я упустила нечто важное.

Это все «Секрет», его проделки. Эта проклятая картина намекает на связь, которой не может быть. Выбросить бы ее подальше от греха. От нее волнами исходит прошлое, и мне это не нравится.

Когда я рассказала маме, что встретила Резника, та восторженно ахнула:

– Такой разгильдяй был, а какого успеха добился! Талантливый парень.

– Талантливый-шмалантливый, – проворчал папа. – Я из-за их дурацкой рекламы телевизор боюсь смотреть. А они этот кошмар музыкой называют.

– На вкус и цвет… – пожала плечами мама.

Точно, на вкус и цвет.

Может, сходить на вечер встречи?

⁂

Вечера встречи ждать не пришлось, Резник позвонил на следующей неделе. Я запомнила его номер, теперь он числился в списке контактов как «Секрет».

– Надо поговорить! – заявил он без преамбул.

Я не стала притворяться, что не знаю, кто звонит.

– У меня урок через час.

– Дай адрес, я подъеду после урока. Вечером свободна?

Нет. Да. Нет.

– Да.

– Скажи адрес и время!

Я приняла душ, оделась, а в моих мыслях все еще звучала череда «нет» и «да».

Наряжаться не стала, все равно испачкаюсь на уроке. Клиентка учится работать на гончарном круге, и это зрелище не для слабых. Комки глины летят во все стороны, в центре круга крутится бесформенная масса.

– Я собираюсь сделать вазу, – уверенно заявляет она.

А я собираюсь выиграть конкурс, но давайте говорить честно: и для того, и для другого потребуется чудо.

После урока я привела себя в подобие порядка и вышла на вечернюю улицу. Резник стоял, прислонившись к фонарю. Почему-то я думала, что он приедет на машине, но нет, он пешком. А ведь я ничего о нем не знаю. Водит ли он, где живет, почему притягивает взгляд даже с покрасневшим от мороза носом. Небритый. С синим взглядом такой силы, что я моргаю, пытаясь разорвать нашу невидимую связь.

– Ты тепло одета? – Он ведет взглядом по измазанным глиной джинсам и улыбается.

– Нормально.

– Пойдем, я провожу тебя до дома! Если замерзнешь, поймаем машину.

Я пожимаю плечами, и Резник принимает этот жест за согласие. Берет меня за руку и выводит на проспект.

Это слишком интимный жест, поэтому я пытаюсь высвободиться.

– Здесь не скользко. Я не упаду.

– Если из нас двоих кто-то упадет, это буду я. – Его голос слишком резок, а слова настолько двусмысленны, что я теряюсь.

Про падение женщин пишут романы. Его боятся, о нем сплетничают. Иногда о нем мечтают.

Про падение мужчин говорить не принято, они гордятся своей силой.

Но с Резником все не так, с ним я проваливаюсь в неведомую глубину, кувыркаюсь в его секретах, в его чувствах, как в штормовой волне.

– Тогда держись крепче! – отвечаю чуть слышно, предлагая ему то, что не собиралась давать.

Чтобы разрядить атмосферу, я рассказываю о клиентах, вспоминаю забавные истории. Резник заметно расслабляется, шутит и, склоняясь ближе, щекочет ухо теплым шепотом.

Мне кажется, что мы на свидании, и это ощущается неправильно. Понять бы, почему. Мы оба свободны, не связаны обязательствами и обещаниями. Резник хорош до неприличия, задорной мальчишеской красотой. В школе меня раздражало его шалопайство, но теперь он состоявшийся музыкант, владелец магазина.

Чего я опасаюсь?

Глубины синего взгляда. В ней есть нечто пугающее, слишком сильное. Я не уверена, что готова к таким чувствам.

Остановившись посреди дороги, я поворачиваюсь к Резнику. Прохожие, ворча, обходят внезапное препятствие.

– О чем ты хотел поговорить?

Резник морщится и смотрит себе под ноги. Он одет со стилем, но не броско. Мне это нравится. Мне вообще слишком многое в нем нравится, особенно артистическая небритость.

– Я не собираюсь говорить об этом на улице, – говорит он сурово. – Провожу тебя до дома и зайду ненадолго, там и поговорим.

Я киваю, и к Резнику возвращается веселое расположение духа. Он рассказывает забавные истории о фанатках, о недавнем концерте и о визите Успенской. Когда перед нами возникает громада дома художников, я вздрагиваю от удивления. Уже пришли? Кто бы догадался, что с Резником так интересно и легко.

Многие бы догадались. Например, одноклассницы, которые страдали по нему до самого выпуска, а то и дольше.

Мы поднимаемся по лестнице, и я открываю дверь чуть дрожащей рукой.

– Кофе будешь? – спрашиваю, подходя к плите.

– А покрепче ничего нет?

– Чай.

– Очень забавно. Водка есть?

– Нет, только вино.

– Розовое?

– Розовое.

Угадал или помнит? Я пила при нем всего один раз – на выпускном вечере. Они с братьями зашли минут на десять, чтобы подобрать девчонок, а потом уехали за город.

Но он запомнил.

Я тщательно прячу улыбку, изо всех сил сопротивляюсь торжеству, произрастающему из этого нехитрого факта.

– Там твоя кровать? – Резник смотрит на ширму, отделяющую мою так называемую спальню.

– Да, а что? – Я волнуюсь, но не хочу, чтобы Резник это заметил.

– У тебя сесть негде! – усмехается он, показывая на стулья, загруженные картинами. – Давай уж разливай свое розовое вино! – вздыхает. Его взгляд мечется по комнате, то и дело останавливаясь на мне. Он тоже волнуется, и это немного успокаивает. Почему-то вспомнилось, как он пришел в школьную мастерскую в десятом классе.

Я наливаю вино и делаю огромный глоток. Для храбрости.

– Слушай, Резник, скажи уж, зачем пришел, а то ты меня пугаешь.

Глядя в окно, он крутит бокал между пальцами и глухо говорит:

– Ты не прошла в финал конкурса.

Моя реакция озадачивает. Вместо того, чтобы думать о конкурсе, о жизненной несправедливости и о творческом тупике, я разочарована по другому поводу: оказывается, Резник пришел по делу.

Я втайне надеялась, что он искал меня по совсем другой причине. Личной. Очень личной.

Если я не буду осторожна, то меня притянет к Резнику. Гриша предупреждал меня еще в школе, что Резник – гиблое дело, да я и сама об этом знала. Он ни о чем не просил, а девчонки отдавали ему все и сразу. А потом с ужасом понимали, что ему ничего от них не надо. Ну… кроме очевидного.

Я не собираюсь ввязываться в его игры, это наша последняя встреча.

– Откуда ты знаешь результат конкурса?

– Случайно узнал от знакомых.

Случайно.

Как можно случайно узнать конфиденциальный результат частного конкурса?

– Резник, скажи, ты не пытался замолвить за меня словцо? – спрашиваю дрожащим голосом.

Кто знает, насколько сильны его связи в творческом мире? Если он пытался вмешаться, пусть и безуспешно, то я никогда его не прощу. Лучше несправедливо проиграть, чем знать, что твоя победа ненастоящая.

Глаза Резника полыхнули гневом.

– Думаешь, я бы так с тобой поступил?

Не знаю. Я не знаю, как Резник поступает с другими людьми, кроме того, что видела в школе.

– Ты мне не веришь! – возмутился он. – Класс! Интересно знать, чем я заслужил такое отношение.

Он обиделся, но я бессердечно хмыкнула в ответ. Одно слово – репутация. Ее не стряхнешь, как пыль.

– Арк Молой, мой приятель – помнишь, мы о нем говорили? – продолжил Резник. – Он организовывает благотворительную выставку. Уже заручился поддержкой знаменитостей, а теперь делает свой вклад в продвижение молодых талантов. В прошлом году он и сам был в числе начинающих, поэтому старается. Так вот, он попросил у Лиознова адреса десятки полуфиналистов, чтобы выслать приглашения. Лиознов дал ему семь адресов и сказал, что это отказники.

– И мое имя…

– Да, ты в списке отказников. И Успенская тоже.

От этого мне не легче.

В квартире слишком яркий свет. Как же я раньше этого не замечала? Видна припухшая усталость под глазами Резника, неровные мазки его эмоций.

Мне нравится линия его небритости и придавленные шапкой волосы, растрепанные пятерней. Мне нравится то, что Резник волнуется, сообщая мне плохую новость. Ему неприятно меня расстраивать.

– Зачем ты мне об этом рассказал? Мог промолчать, я бы и так узнала. Доставлять плохие новости – это сомнительное удовольствие.

Резник посмотрел мне в глаза. Быстро и прямо, без гримас и уверток.

– Раз я узнал, то должен сказать тебе. Так честнее. Я представил, как ты откроешь письмо, как расстроишься. Я не хотел, чтобы ты была одна, когда узнаешь о проигрыше и тебе станет больно.

Его ответ мне понравился.

Обычно люди бегут от чужих неудач, оставляя за собой клочки сочувствия. Резник же садится на стул и смотрит на меня, дожидаясь реакции.

Вспоминаю его слова: «Если из нас двоих кто-то упадет, это буду я». В данный момент я в этом не уверена.

– Дерьмо! – провозглашаю я, суммируя ситуацию.

– Дерьмо! – легко соглашается он.

Залпом допиваю вино и ставлю бокал на пол.

– Спешу тебя разочаровать, но я не собираюсь биться в истерике и выпрыгивать из окна. Спасибо, что пришел, но утешать меня не надо. Это всего лишь конкурс, причем не единственный в городе. У меня стабильный заработок и интересная жизнь. Все будет хорошо.

Склонив голову, Резник изучает меня, проверяя на искренность. Потом кивает и, поставив бокал на стол, поднимается на ноги.

– Что ж, – усмехается он, – а я-то надеялся, что придется тебя утешать. Если все-таки расстроишься, обращайся! Поверь, тебе понравится.

– Не сомневаюсь! Спасибо, что доставил новости.

Уходи, Резник! Быстро уходи, иначе мы шагнем на территорию, которой я боюсь. Которой боялась с десятого класса. Ты опасен для моего сердца.

Резник взялся за дверную ручку, потом вздохнул и обернулся.

– Где она? – спросил тихо. – Где картина?

Он помнит «Секрет» до сих пор. А ведь я знала, что он разгадал смысл моей работы.

– Я ее выбросила.

– Врешь! Я хочу на нее посмотреть.

– Если и не выбросила, то она у родителей на чердаке.

– Опять врешь!

Да, я вру, картина здесь, а у моих родителей нет чердака. Я лгу Резнику в каждом разговоре, это уже стало традицией.

– После окончания школы мы с друзьями решили стать знаменитыми, – вдруг говорит он, прислоняясь к двери. – Продали почти все, что имели, ночами разгружали грузовики, чтобы заработать. Много репетировали, готовились к прорыву, к мировой славе. Когда решили, что готовы, потратили деньги на аренду концертной площадки. Но вместо славы получили разочарование. Если не считать родителей и друзей, на наш первый концерт пришли одиннадцать человек. Я помню их всех в лицо. Одиннадцать, представляешь? На второй и того меньше. Это был полный провал. Тогда мы уехали в Москву, жили там, учились, играли. Когда вернулись домой, я случайно познакомился с человеком, который сделал рекламу новых квартир. Она-то нас и прославила. Никогда не знаешь, откуда придет успех…

– Спасибо, что пришел. – Я прерываю его монолог, потому что не хочу откровенности. Мы не друзья. Мы не обмениваемся боевыми историями, не показываем друг другу старые шрамы. Мне не нравится напряжение между нами.

Резник ушел, а я достала «Секрет». Всего на минутку, а потом убрала обратно и накинула покрытие.

Других планов на вечер не было. Горевать не хотелось, думать о Резнике слишком опасно, поэтому я прихватила остатки вина и погрузилась в душистую ванну.

Придет время, и я позвоню друзьям, пожалуюсь, а пока ни с кем не хочется делиться новостью, что я не прошла в финал.

Вино закончилось на удивление быстро, и я даже умудрилась задремать в ванне. Мне приснился Данила Резник. Он вернулся, чтобы меня утешить, и у него это очень хорошо получилось. До дрожи в коленях хорошо.

Во мне говорит вино, и мне нравится этот внутренний голос.

Глава 2. Данила

На следующее утро пришло осознание: я проиграла. Не будет ни выставки, ни популярности, ни денег. Как же обидно быть неудачницей! В каждой картине моя душа, поэтому проигрыш ранит очень сильно. Получается, что моя душа недостаточно хороша, никому не нужна, невостребованна.

Пообещав себе вечер в обнимку с розовым вином, я отправилась к клиентам.

После обеда позвонил Арк Молой и пригласил участвовать в выставке. Хоть что-то полезное вышло из пресловутого конкурса, и на том спасибо. Пусть я «отказная», но попала в заветную десятку, а это открывает важные двери.

Арк притворился, что не знает результатов конкурса, а я не стала обличать его во лжи. Я не Резник, который не приемлет неискренности.

– Выставка продлится две недели. Выбери три работы, посмотрим, обсудим. Если хочешь, можешь забрать их в конце выставки. Если не жалко пожертвовать на благотворительность, тогда выставим на аукцион.

– Я согласна.

Дело не только в благотворительности, а в том, что мою работу купят и заберут домой. Повесят на стену и будут смотреть, обсуждать, она станет частью не просто интерьера, а чужой жизни.

Или запихнут в кладовку, а потом, спустя время, не смогут вспомнить, зачем позарились на такую странность.

Или вообще не купят.

– Зайди ко мне в мастерскую! Там обсудим детали и подпишем контракт, – попросил Арк.

Я побежала домой выбирать работы. Уж лучше заняться делом, чем обниматься с бутылкой розового вина.

По внешнему виду Арка вы бы никогда не догадались, что он художник. Скорее вышибала в клубе. Однако его работы настолько чувственны, что заставляют краснеть даже бывалых любителей эротического искусства. В отличие от меня, Арк может позволить себе настоящую мастерскую. Я была здесь и раньше, но в этот раз он смотрел на меня с острым любопытством. Прищурившись, посмотрел снимки моих работ.

– Неплохой выбор. Насчет первых двух не знаю, а вот эту точно купят. Абстрактное искусство в моде.

Арк поглаживает фотографию кончиком пальца, словно пытается ощутить рельефность работы. На ней объемные формы разбросаны по холсту в эмоциональном беспорядке, но, если посмотреть издалека, все вместе складывается в изображение раскидистого дерева. Работа так и называется «Взгляд издалека».

– Из чего сделаны формы? – интересуется Арк.

– Не бойся, не гипс, а то покупатели не донесут, – рассмеялась я. – Пенопласт и дерево.

Арк взял следующую фотографию.

– Тобой тут Данила Резник интересовался, – сказал он, теребя в руках снимок настенной конструкции из легкого металла. – Вы одноклассники?

– Бывшие.

– Бывшие, – повторил он, усмехнувшись. – А я у него гитары беру.

– Играешь?

– Нет. Работаю над новой темой – «Музыка тела».

Арк сдвинул занавесь и показал на двухметровый холст – обнаженная женщина чувственно изгибается на ковре, прижимая к себе гитару. Провода змеятся по ногам порочными намеками.

– Знаешь секрет твоего успеха? – спросила я, разглядывая остекленевшие от похоти глаза любительницы рока. Сказала бы «металкора», но звучит совсем уж пошло.

– Знаю, – улыбнулся Арк, – но с интересом выслушаю твои догадки.

– На твоих картинах изображены чужие тайны. Глядя на картину, люди притворяются, что не имеют отношения к такой порочности, но при этом упиваются и горят внутри. В результате все остаются довольны.

Арк загадочно улыбался, не желая комментировать мою теорию. А мне вдруг жутко захотелось предложить на выставку «Секрет». Арк его не примет, качество не то, работа совсем детская, но пусть посмотрит. Уж он-то почувствует в «Секрете» чужую тайну.

А я бы с удовольствием посмотрела на его реакцию.

– Слушай, Ника, а вы с Резником любовники или как?

– Или как. А что?

– Да так, любопытно. Он так о тебе говорил… короче, я решил, что вы встречаетесь.

– С Резником много, кто встречался, но не я.

Арк понимающе рассмеялся.

– Он только что приобрел новую гитару, принес похвастаться. Носится с ней, как с ребенком.

– Резник еще в школе бредил гитарами.

– По-моему, сейчас он бредит кое-чем другим, вернее кое-кем! – Арк подмигнул. – Ладно, проехали. Я попросил Резника одолжить мне новую гитару для картины, и он поставил условие, что натурщицей будешь ты.

– Я?! С какой стати?

– Он сказал, что гитара особенная. Вроде и корпус без изысков, и гриф обычный, и внешний вид не самый броский, но звук волшебный.

В словах Арка не было ничего вызывающего, но пальчики ног непроизвольно поджались. Взгляд вернулся к обнаженной натурщице с гитарой. То, что Резник представляет меня в таком ракурсе… в таком виде… Это волнует.

Я проиграла в мыслях варианты картины, одна другой неприличнее. В моих фантазиях в мастерской присутствовал Резник.

– Эээ… спасибо, Арк, но это не мое. Если позировать, то только с контрабасом, чтобы за него спрятаться.

– Жаль!

– Не жалей, тебя мои формы не устроят.

– Зато есть гарантия, что на эту работу найдется покупатель! – рассмеялся Арк.

Вернувшись домой, я разделась и придирчиво осмотрела себя в зеркало. Обычное тело, средненькие формы. На картину с балалайкой может, и потяну, а вот с супермодной гитарой – никак. Да и лицо из разряда миловидных, не более того. Каштановые волнистые волосы чуть ниже плеч, обычные серые глаза и бледная кожа никак не вяжутся с образом женщины-вамп на вызывающей эротической картине.

Если выложиться по полной – там оттенить, тут подкрасить, здесь начесать, то можно вылепить из меня претендентку на мужские взгляды. Однако, если слишком сильно стараться, то станешь в ряд бабочек-однодневок, которых без грима и не узнать.

В детстве я надеялась вырасти высокой и красивой, но результат получился средненький. Так бывает – на что надеешься, то и не получишь. С конкурсом тоже так вышло.

Резник удивил меня своей странной фантазией. Мне любопытно, что именно он увидел на холсте. Может, позвонить ему и поблагодарить за вчерашнее? Нет. Хорошо, что я стерла и забыла его номер. Совсем не помню, ни одной цифры не стоит перед глазами.

⁂

Следующие несколько дней я много работала и старалась не думать о Резнике. В среду утром я проехала мимо его магазина. Ничего примечательного – музыкальные инструменты в витрине, расчищенное от снега крыльцо. Зачем, спрашивается, приехала? На что нарываюсь?

В пятницу я приехала, чтобы помочь Арку перед открытием выставки. Он нервничал, метался между залами и постоянно менял картины местами.

– Все не так! Мы не успеем! – вопил он горестно. Арк творческий человек, как и я, поэтому удивляться нечему. У нас докторская степень по накручиванию себя.

Я ревностно следила, как рабочие вешают мои картины. Не зря волновалась, потому что металлическую конструкцию вздернули вверх ногами.

– Неужели не видно, что на ней человеческое лицо? – возмутилась я.

Зря возмутилась. Я пробую себя в разных стилях и не чураюсь абстракций. Повесишь вверх ногами – глядишь, популярность только повысится, да и смысла больше увидят.

Отвернувшись от недоумевающих рабочих, я заметила в дверях Резника.

– А ты здесь какими судьбами?

– А я спонсор. На картинах Арка инструменты из моего магазина. Покажешь свои работы?

Мне хочется произвести впечатление на Резника, что несправедливо, ведь мне совсем не нравится его музыка. Но я не смогу быть с человеком, который не понимает мое творчество. Никогда не смогу. Никак.

Данила постоял у каждой работы по паре минут, потом склонился ко мне.

– Лиознов идиот!

По телу пробежала горячая волна, настолько сильная, что я пошатнулась. Иногда пара слов сильнее сотни. Резник считает, что я талантлива, что должна была выиграть конкурс, что Лиознов, владелец галереи, идиот, потому что… по многим причинам.

Резник обнял меня за плечи, осторожно, как в замедленном кадре.

– Лиознов идиот во всем, кроме одного, – сказал он, глядя на мои губы.

Я хотела сосредоточиться на выставке, на работах, на творчестве, но вместо этого слушала дыхание одноклассника.

– Арк предложил мне позировать для него. Сказал, что по твоему совету.

– Ты согласилась? – Его рука ощутимо напряглась и сжала мое плечо.

– Нет, я отказалась, такие затеи не для меня, – созналась с долей сожаления.

Резник зафиксировал меня пристальным взглядом, вот-вот достанет детектор лжи.

– Правда, отказалась?

Он ждал моего ответа. Очень ждал.

– Правда.

Он выдохнул.

– Я рад, что ты отказалась, – сказал, глядя в сторону.

– Тогда зачем предложил?

– Я хочу эту картину для себя. – Резник прикрыл глаза, словно представлял ее прямо сейчас. – Хочу увидеть, как твои пальцы скользят по грифу, как дрожат твои бедра от прохлады дерева… Мне нужна эта картина, но я не хочу, чтобы Арк ее писал, чтобы он видел тебя обнаженной, – сознался Резник. – Знаешь, Ника, по внешнему виду гитары сложно определить ее звучание. Новички зачастую бросаются на дорогие гитары из-за бренда и внешнего вида. Я и сам этим грешил. А дело совсем в другом – надо найти свое звучание, такое, чтобы в твоих руках оно было неповторимым.

Внутри появилось странное ощущение, словно начался гигантский оползень. Каменные пласты памяти поползли вниз по склону. Страшно и неожиданно, потому что знаешь, что подняться обратно они уже не смогут.

– И ты нашел свое звучание? – этот вопрос был прыжком с обрыва, точкой невозврата. Но я не смогла промолчать.

– Очень на это надеюсь, – ответил Данила, глядя мне в глаза.

Даже если Резник играет со мной, боюсь, я уже не смогу спастись.

Секунда – и его серьезное лицо расплылось в улыбке. Словно фокусник провел ладонью – исчез незнакомый мне серьезный, искренний мужчина, и появился привычный шалопай.

– Не передумала, Ника-Ника-Ника? Не хочешь, чтобы я тебя утешил? – Его пальцы пробежались по моим ребрам, и я подалась ближе, хихикая от щекотки.

– Спасибо, но я не расстроена.

– Нисколько не расстроена? – притворно удивился он, прижимаясь ближе. – Может, хоть самую малость?

– Только если самую малость.

Его колено между моими, его пальцы танцуют на моей коже, синий взгляд потерял фокус.

Я тоже потеряла фокус. Совсем.

От Резника пахнет приятным, чуть сладковатым одеколоном, и я отвлекаюсь на запах, не могу почувствовать за ним мужчину.

– Нюхаешь меня, Ника? – говорит он так чувственно, что вдох замирает в моем горле. Мы обнимаемся посреди галереи среди суетящихся рабочих. Вернее, Резник обнимает меня, а я чуть отклоняюсь назад, но при этом млею от близости. В его эмоциях ощущается нечто настолько сильное, что вспоминается опьянение школьного спектакля. Каждый раз, когда Резник рядом, у меня кружится голова.

– Мне нравится, как ты пахнешь!

– Когда женщина говорит, что ей нравится твой одеколон, это значит, что ей не нравишься ты.

– Ты не можешь не нравиться, – выдаю дешевый ответ.

– Не могу, но ведь умудрился, да, Ника? Я умудрился не понравиться тебе в школе.

Резник смотрит на меня, сощурившись. Я поймана в волнующей близости его тела. Вскоре все станет ясно. Если это игра, то он быстро насытится, и я смогу избавиться от «Секрета» и от будоражащих воспоминаний заодно. Такой исход не будет обидным, скорее закономерным.

– Ты мне нравишься, – призналась я, приняв решение.

– Ничего себе пауза! Я думал, ты снова мне откажешь.

– Я никогда тебе не отказывала, да и ты ничего не предлагал.

– Зато сейчас предлагаю. – Он коснулся губами моего виска, и я вздрогнула, как от электрического шока. – Знаешь, что я тебе предлагаю? – прошептал он. – Я хочу услышать, как ты звучишь, Ника. Хочу почувствовать твою вибрацию под моими пальцами, изучить твои изгибы. Интуиция подсказывает, что это будет незабываемо.

Интересно, как часто он использует этот музыкальный подкат? Если часто, то его популярность более чем обоснована. Я улыбаюсь в ответ, стараюсь вести себя прилично, но мне не удается. Резник целует меня, сильно и глубоко, и я раскрываюсь ему навстречу.

– Когда надоест строить из себя хорошую девочку, я к твоим услугам, – говорит он, отстраняясь.

Пошатываясь, я смотрю ему вслед. Моргаю, трясу головой, но вижу его как сквозь толщу воды.

Это наваждение. Испытание Резником.

Он хочет утешить меня, всего лишь поиграть. Я не должна соглашаться, но…

Мне кажется, я согласна.

Но кто утешит меня после того, как Резник наиграется с бывшей одноклассницей?

⁂

Открытие выставки прошло замечательно, без излишней помпы и с должным уважением к благотворительной организации. У Арка отличный вкус.

Я бродила по выставке, то и дело возвращаясь к своим работам и подглядывая за посетителями.

Группа мужчин окинула зал равнодушными взглядами. Пожилая женщина в мехах пренебрежительно наморщила нос. Не моя аудитория.

Каждый взгляд как рана. Легче не выставляться, легче запереться в студии и забросать все работы брезентом. Чтобы никогда не ловить чужие взгляды и не сгорать от немого вопроса – нравится или нет. Нравится ли им моя душа.

Любой скажет, что так нельзя, что я извожу себя по глупости. Творческие люди поймут, мазохисты пожмут руку, остальные покрутят пальцем у виска.

В искусстве нет хорошего и плохого. В нем не может и не должно быть стандартов. Есть только «мое» и «не мое». Остальное – шум.

– Видишь пожилую пару? Мужчина с тростью и женщина с блокнотом, – прошептал знакомый голос за спиной, и, ослабевшая после сложного дня, я откинулась на грудь Резника.

Вздохнула, прикрыв глаза. У меня перерыв. Пусть пользуется мною, как хочет.

– Шшш, спокойно, расслабься! – Резник прижал меня к себе, поглаживая ладонью живот. – Довела себя до нервного срыва? Зря. Вот, слушай: эти люди направились прямиком к твоей абстрактной работе, «Взгляду издалека», долго ее обсуждали, потом записали номер лота.

Это ничего не значит. Совершенно. Они просто остановились. Просто записали номер.

Я не хочу думать о выставке. Вообще.

Резник развернул меня лицом к себе.

– Люди останавливаются у твоих работ, обсуждают их. Один мужик завис около металлического портрета. Кстати, как называется та работа?

– «Сильный мужчина». Портрет сделан из металла, символа мужской силы. Все думают, что металл – значит, прочно и надежно. А это не так.

– Ты часто работаешь с металлом?

– Это проба со времен академии. Я предложила Арку три работы в разном стиле, чтобы посмотреть, какая привлечет больше интереса.

Резник улыбнулся и провел большим пальцем по моей щеке. Он отвлекает меня вопросами и вниманием, хочет, чтобы я не волновалась. Это приятно.

– Расскажешь о своей жизни? – просит мягко. – Про академию, про друзей, про все. Хочу наверстать упущенное. – Кончики его пальцев пробежались по моей скуле и спустились к углу рта.

– Расскажу.

Я потянулась губами к его ладони, как младенец, ведомый безусловными рефлексами.

Прикрыв глаза, Резник выдохнул. Замер, с силой сжимая губы. Когда он снова посмотрел на меня, его глаза светились.

– Ты останешься здесь до вечера? – спросил глухо. – Пойдешь в бар вместе с остальными?

– Д… нет.

– Тогда…

Он провел большим пальцем по моим губам, размыкая их и с нажимом касаясь зубов. Скользнул по кончику языка и, наклонившись, заменил руку губами.

– Надоело быть хорошей девочкой? – спросил, щурясь.

– До ужаса.

– Тогда держись!

Держаться мне не пришлось, по крайней мере, не в том опасном смысле, который обычно вкладывают в это слово. Данила Резник оказался невероятно нежным любовником. И красивым, завораживающе красивым. Пока мы ехали в такси, он держал меня за руку и молчал. А я ужасно волновалась. Что, если я скучна в постели? Опыта у меня мало, навыки стандартные, а Резник привык…

Я ничего о нем не знаю. Ни к чему он привык, ни что ему нравится.

Но мне не хочется его разочаровать.

Когда мы зашли в квартиру, Данила взял меня за руки и сделал глубокий вдох, словно готовился признаться в смертном грехе.

– Если тебе кажется, что все происходит чересчур быстро, отбрось эти мысли! – сказал он срывающимся голосом. – Мы и так потеряли слишком много времени, чтобы теперь отвлекаться на сомнения.

Тогда-то я и осознала, что Данила Резник волнуется сильнее, чем я. Бесшабашный бабник, избалованный повеса, он нервничал из-за предстоящей близости.

Не раздумывая, я приложила ладонь к его груди, поцеловала его в губы и сказала:

– Тогда зачем тратить время на разговоры?

Данила все делал красиво. Раздевал меня медленно, нежно, лаская грудь кончиками пальцев, поглаживая живот. И смотрел. Поставил перед собой, обнаженную, и смотрел, смотрел, смотрел. С таким вниманием, с такой страстью, что я и сама опустила взгляд, чтобы понять, что он видит во мне такого, чего не замечаю я.

Потом он меня целовал, настойчиво и долго, словно встретил меня после месяцев воздержания. Разложил меня на постели и изучал каждый сантиметр кожи, водил по ней губами, языком и пальцами. Я пыталась ответить тем же, но Данила удержал меня на постели.

– Я очень долго ждал, – ворчливо объяснил он свою жадность.

И снова целовал, пока я не взмолилась о большем, не в силах вынести чувственную дрожь.

Данила вошел в меня и замер, глядя в мои глаза. Капля пота скатилась по его скуле и упала на мое лицо. Напряженный, он нависал надо мной на подрагивающих руках и смотрел на каплю.

Я смазала ее указательным пальцем и слизнула кончиком языка. Глядя в глаза Даниле, сглотнула и облизала губы.

Я приняла его.

Мы не размыкали взглядов.

– Ты хочешь, чтобы я занялся с тобой любовью? – спросил он, не двигаясь.

Он проверял мою решимость, мою отдачу, и тогда я начала двигаться сама. Уверенно, настойчиво, и он подхватил мой ритм, соглашаясь на взаимное доверие.

– Очень. Очень.

Сказала дважды. Первый раз – ему, второй – себе.

Вот так началось мое падение в мир Данилы Резника.

Он кончил быстро и сильно, до боли прикусил мою грудь, разразившись утробным криком. После последних ударов его бедра придавили меня каменным весом.

– Это было невероятно! – выдохнул хрипло.

А передо мной встал выбор – солгать или нет.

Данила знал правду, и он ждал моих слов. Я могла отделаться вежливой ложью типа «Ты был великолепен», но лгать в таких вещах бессмысленно и опасно.

– Я не всегда кончаю с первого раза, – сказала честно. – Только когда привыкаю к мужчине и… когда доверяю.

– Нет ничего важнее доверия. – Его взгляд вдруг потемнел, налился незнакомой силой. – Ника, послушай, для меня это важно. Ты всегда должна говорить правду. Всегда.

Потом он лежал на спине, а мои руки и губы жадно бродили по его совершенному телу. Я целовала широкую грудь, идеальный живот, музыкальные пальцы. Даже мозоли от гитары казались красивыми.

Моя страсть пробудилась неожиданно, в ответ на порыв Данилы, и я потерялась, застонала, выпрашивая у мужчины вторую попытку.

Он играл со мной очень умело, но этот вид игры доставлял удовольствие.

– Тебе хорошо, Ника? – дразня меня языком, спрашивал он.

– Дддаа.

– Ммм… покажи, насколько хорошо!

Крохотный укус за место, кусать которое никому другому и в голову бы не пришло, – и я изогнулась на постели в остром наслаждении.

Если судить по силе оргазма, то я научилась доверять Даниле Резнику. Несмотря на его дурную репутацию и на прошлое, свидетельницей которого была я сама.

– Наконец-то я показал тебе мой «Гибсон»! – засмеялся он, вспоминая нашу беседу в школьной мастерской.

Резник держал меня на краю. На краю всего – чувств, ощущений, откровений, оргазма. Я боялась закрыть глаза и пропустить эмоции на его лице. Хотела увидеть хоть что-то, позволяющее понять одноклассника и расшифровать магнетическую синеву его взгляда. Но уследить за ним невозможно, его эмоции подвижны, как ртуть. Он то шутит, то отчитывает меня с внезапной строгостью – а потом вдруг вздыхает и с силой прижимает меня к себе.

– Есть такое выражение: «Лови момент». Иногда удается поймать момент, когда ты совершенно и абсолютно счастлив и имеешь все, о чем мечтал. Я только что поймал такой момент.

Воздух вокруг нас накалился необходимостью моего ответа. Неотложной необходимостью.

– Мне очень хорошо с тобой, – прошептала. Это все, что я могу предложить в ответ. Мы только что встретились, это наш первый раз… В Даниле всего слишком, с избытком, и это вызывает невольный страх.

После секундной паузы он посмотрел на меня с ухмылкой.

– А сейчас будет еще лучше, – пообещал он.

Женщины придают особое значение тому, остается ли мужчина на ночь. В нашем случае все проще – мы так и не заснули.

– Не ходи больше на выставку, – попросил Данила на следующее утро. – Не трепли себе нервы. Лучше выспись, а я вернусь после работы.

Он вернется сегодня вечером. Значит, наши отношения не на одну ночь. Я добровольно зашла в зыбучие пески, погрузилась по горло и жду, что будет дальше.

– Если соскучишься, приезжай в магазин, и я познакомлю тебя с друзьями.

С друзьями? Уже?!

Сев на постели, я отодвинула ширму, чтобы увидеть лицо Данилы. Увидеть-то увидела, а вот что сказать – не придумала. Наши отношения развиваются со скоростью, от которой захватывает дух.

– Почему ты смотришь на меня с таким священным ужасом? – возмутился он. – Ты же спрашивала про магазин, вот и зайди, если хочешь посмотреть.

– Хорошо.

Заснуть я не смогла. Бродила по квартире озадаченная, довольная и приятно опустошенная.

Пыталась рисовать, но карандаш валился из рук. Говорят, такое случается при влюбленности?

⁂

Данила Резник и я. Я и Данила Резник. Мы встречаемся уже две недели.

Мы не обсуждаем наши отношения, не вешаем на них ярлык. Данила приходит по вечерам и остается у меня. Не каждый день, но если не приходит, если уезжает на концерты, то звонит. Он по-прежнему не пускает меня на выставку, чтобы не волновалась. Он отвлекает меня собой и делает это очень успешно.

Но сегодня аукцион, и я не могу остаться дома. Данила пытался меня переубедить, но я была непреклонна, и тогда он пошел со мной.

Мы на выставке вместе, как пара. Мы общаемся со знакомыми, но постоянно ищем друг друга в толпе. Не сдержавшись, Данила подходит ко мне и жадно целует.

Мы уединяемся на лестнице и целуемся взахлеб, словно не виделись целый месяц.

– Ты мне не доверяешь, – смеюсь я. – Ревнуешь к Арку.

– Я скучаю, когда тебя нет рядом. Поехали домой!

– Я не могу, через час аукцион.

Данила улыбается, и в его улыбке поровну нежности и мольбы. Он придвигается ближе, прижимает меня к стене и шепчет:

– Дело в том, что у меня возникла небольшая проблема. – Надавливает бедрами и прикусывает мою губу. – Чувствуешь, какая?

– Похоже, что у твоей проблемы впечатляющие размеры, – улыбаюсь я.

Мои мысли плывут. Я моргаю, разгоняя марево желания, но тело уже отзывается на ласки.

– Ммм… похоже, у тебя тоже возникла проблема, – улыбается Данила. – А давай моя большая проблема решит твою маленькую проблему? – С этими словами он запускает руку туда, куда, совершенно точно, не суются в общественном месте.

Я повисаю на нем, ослабев от неожиданности, и в этот момент аукцион кажется блажью. Мелким событием в сладком потоке моих отношений с Данилой Резником.

– Скажи, что я тебе нужен, Ника! – просит он. Когда Данила топит меня в силе и нежности синего взгляда, я не могу отказать.

– Очень. Очень. – Мое традиционное двойное «очень». Одно – ему, второе – мне.

Я должна пойти на аукцион, чтобы увидеть, как продадут или не продадут мои работы. Должна.

– Поехали домой! – соглашаюсь.

Пока мы спускаемся по лестнице, я искоса слежу за лицом Данилы, ожидая увидеть на нем торжество. Я не дурочка, и я догадываюсь, что происходит. Он нарочно отвлек меня и везет домой, чтобы оградить от переживаний на аукционе. Ведь если не купят ни одной работы, ему предстоит справляться с моей депрессией.

Но на его лице только нежность, а в глазах – туман желания.

Я никогда не встречала таких мужчин, как Данила Резник. Все, что он делает, красиво. Все, что говорит, совершенно и в точку. Даже его наглость по-мальчишески привлекательна.

Он усаживает меня на постель, но, когда я запускаю ищущие руки под его рубашку, останавливает.

– Подожди! – просит напряженно. – Ты должна кое-что знать.

Внутри появилось мерзкое ощущение, словно я проглотила ледяную рыбину. В глубине души я все еще жду подвоха, признания, что наши отношения – всего лишь игра для Данилы. Как будто вот-вот вбегут его дружки и посмеются над наивной старостой.

– Угу? – нахожу в себе силы ответить.

– В школе ты не обращала на меня внимания и встречалась с Гришей. Я подозревал, что вы просто друзья, но так и не признался, что я тебя любил.

– Нам было всего шестнадцать.

Данила улыбнулся одними губами.

А ведь я подозревала, какие чувства прятал его синий взгляд. Не могла на них ответить, поэтому притворилась, что не знаю.

Данила сел рядом и взял меня за руку.

– Ты любила Гришу?

– Я хорошо к нему относилась.

– Я так и знал, что не любила, но все равно держалась от меня подальше. И Гришу настроила, чтобы он за мной следил. Я тебя не осуждаю, Ника, ты поступила правильно, ведь я был никем, пустым местом. А теперь… мне показалось, что в кафе ты смотрела на меня по-другому, не так, как в школе. Словно готова дать мне шанс. Я знаменит, да и деньги появились, а мои чувства никуда не делись.

Данила решил, что я повелась на его деньги и славу. Он совсем меня не знает.

– Деньги и слава только мешают. Из-за них ты все время на виду, тебя окружают соблазны и шум.

Опрокинув меня на постель, Данила нависает надо мной и выговаривает четко:

– Тебе, – целует в губы, – не о чем, – целует подбородок, – волноваться, – проводит губами по шее, щекоча дыханием.

В такие минуты я и не волнуюсь. Мужчина в моей постели не похож на Данилу Резника из прошлого. Хочется верить, что только я знаю его таким. Что только мое тело он изучает с чувственным интересом. Только мне шепчет, гипнотизируя синим взглядом:

– Скажи, чего ты хочешь, Ника, и я сделаю. Расскажи обо всех твоих желаниях!

Тягучий, грешный шепот отзывается дрожью в позвоночнике.

– Да, – отвечаю одними губами.

– Что «да»? – улыбается он и заставляет раздвинуть ноги. – «Да» – это согласие или признание?

Дразнит меня кончиком пальца, потом надавливает так сильно, что я изгибаюсь и ловлю ртом воздух. Данила целует меня, выпивая сбившееся дыхание.

– Я дам все, что тебе нужно, Ника!

Его слова перебрасывают меня через край. Чувства Данилы настолько сильны, что их хватит на нас обоих. Его мягкие губы и большие обещания таят в себе тайны. Вкусные и разные.

– Да, – повторяю я, соглашаясь на все, что он предложит.

– Ты кончила быстро, Ника, а теперь ты кончишь еще раз, только медленно.

Я уже не пытаюсь закрыться, потому что это бесполезно. От Данилы Резника не закроешься.

– Я хочу, чтобы со мной ты всегда была искренней и открытой, – настаивает он. – Я хочу знать тебя всю.

Никогда не думала, что от удовольствия можно устать, но нежность Данилы выпила все мои силы.

– Давай отпразднуем Новый год вместе? – прошептал он. – Тогда и весь следующий год будет нашим.

Весь. Следующий. Год.

Данила Резник отвел мне целый год. Целый год вместе. Это долго. Или нет, наоборот, это очень мало.

Я не знаю. Сейчас я ничего не знаю. Я оглушена страстью.

Данила заснул, сжимая меня в объятиях, его голова на моей груди. Стараюсь его не разбудить, не двигаться, но тут оживает мой мобильник, нарушая тишину вибрацией.

Высвободившись, я беру телефон и прячусь в ванной.

Звонит Арк Молой.

– Где ты, Ника? – негодует. – Ты пропустила аукцион!

Я забыла предупредить его о моем уходе. Ушла с Данилой, загипнотизированная эффектом синих глаз.

– Все понятно, причина исчезновения – Резник, – усмехается Арк, не дожидаясь моих признаний. – Жаль, что ты ушла, на таких мероприятиях заводят очень полезные знакомства. Если тебя интересует результат, то знай: все прошло отлично. Оставшиеся картины продадут на интернет-аукционе…

Арк что-то говорит по поводу вырученных денег, телевидения и вечерних новостей, но я почти не слушаю. Приоткрываю дверь ванной и проверяю, что не разбудила Данилу.

– Ника, ты меня слушаешь?

– Конечно, слушаю. Ты большой молодец, Арк!

Я настолько отвлечена, что забываю спросить про мои работы. Забываю! Это немыслимо.

– А про свои работы спросить не хочешь? – усмехается Арк недоверчиво.

Сжимаю телефон изо всех сил, случайно нажимая на кнопки.

– Давай, говори! – прошу тихо.

– Все продано.

– Правда?!

Я словно пробуждаюсь. Данила отвлек меня, заколдовал, но ненадолго. Я хочу знать все и сразу: как продано, за сколько, много ли было желающих… Все.

Арк довольно хихикает.

– Наконец-то! А то притворялась равнодушной, на тебя это не похоже. Все твои работы купили. Цены можешь узнать в офисе. Поздравляю, Ника! Надеюсь, ты больше не расстраиваешься из-за Лиознова.

Наверное, мои работы купила та пожилая пара, про которую говорил Данила. Или…

– Арк, а ты знаешь, кто купил мои работы?

– По-моему, все три работы ушли одному покупателю. Если приспичило, интересуйся у организаторов. Некоторые участвуют в торгах сами, другие анонимно или через посредников. Может, и узнаешь, кто купил.

Я снова открыла дверь ванной и посмотрела на спящего Данилу.

Мы с Арком обменялись любезностями и договорились о скорой встрече, но мои мысли витали в другом месте. Над постелью, в которой спал Данила Резник.

Я уверена, что именно он купил мои работы.

Он очень старался увести меня с аукциона. Боялся, что я узнаю посредника? Что догадаюсь о его вмешательстве? Он отвлек меня и обеспечил себе алиби.

Опускаюсь на пол и думаю. Теперь мне видна только рука Данилы, расслабленно лежащая на простыне, и я хочу подойти и дернуть за нее изо всех сил. Хочу сделать ему больно.

Данила не верит в меня. Не верит, что мои работы заинтересуют покупателей, поэтому сам их купил. Наверное, так поступают, когда действительно любят человека, когда хотят защитить его от боли.

Но это неправильно. Я поторопилась насчет доверия. Оргазм – не самый надежный показатель.

Я выхожу на лестничную площадку и звоню организаторам аукциона. Вместо ответа я получаю лекцию о конфиденциальности.

– Если хотите, я могу передать покупателям, что вы ими интересовались, – предлагает мужчина официальным тоном.

– Нет, прошу вас, не говорите ему, что я звонила.

Мужчина хмыкнул.

– Я искренне вас поздравляю. Ваши работы привлекли большой интерес, и я понимаю, почему. Вы очень талантливы.

Эти слова расцветают во мне острой радостью. Мне хочется его обнять.

Мне хочется всех обнять.

То, что Данила купил мои работы, больше не расстраивает. Слова незнакомца стерли мою неуверенность.

Я возвращаюсь в квартиру в приподнятом настроении и наталкиваюсь на Данилу. Он стоит у двери, скрестив руки на груди.

– С кем ты разговаривала?

Напряженный взгляд сканирует мое лицо.

– Данила, я знаю, что ты сделал. – Сердце прыгает в горле, делая слова прерывистыми и нервными.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает он глухо. Прищуренный взгляд отталкивает меня, защищаясь от грядущих обвинений.

– Я знаю, что ты купил мои работы. Ты увел меня с аукциона на случай, если никто не захочет торговаться, и у моих работ будет только один покупатель. Ты договорился с посредником?

Он не отвечает, сканирует мое лицо, решая, сознаваться или нет. Ведь он тоже творческий человек и все понимает.

– Я сначала расстроилась, но потом поняла, почему ты это сделал. Ты хотел меня защитить. Спасибо!

Я прижимаюсь к нему, обнимаю. Мышцы под пальцами кажутся каменными.

Наклонившись, Данила согревает мои губы сухим поцелуем, долгим нежным касанием.

– Ника… – шепчет, прикрыв глаза, – я тебя люблю.

Возможные ответы щекочут язык. Я никогда не любила мужчин, кроме отца. Я не знаю, как возникает уверенность, что твои чувства – любовь. Где та лакмусовая бумажка, которая подтвердит, что вот оно, то самое книжно-песенное чувство?

– Ох, Даня!

Слабенький ответ, на троечку с минусом, но к нему прилагался такой поцелуй, что Даниле пришлось меня простить.

Я не отпускала его губы до тех пор, пока он не рассмеялся.

– У тебя нет доказательств, что я купил твои работы. Вдруг это тайный поклонник твоего таланта?

– Твоя хитрая мордаха очевиднее любых доказательств! – Смеясь, я пощекотала его бока. – Организаторы сказали, что в торгах участвовало несколько покупателей, так что ты зря волновался. А теперь у тебя дома будут залежи моих работ.

– Залежи! – Данила состроил забавную мину. – Какой ужас!

– Макулатура и металлолом.

– Я продам картины по огромной цене. Позвоню в Сотбис[3], они будут в восторге. – Он повалил меня на постель и расстегнул пуговицу на джинсах.

Рассмеявшись, я остановила его руки.

– Данила, послушай!

– Ммм?

– Никогда так больше не поступай, ладно?

– Обещаю! – прошептал он мне в губы. – И ты кое-что пообещай, ладно? Люби меня, Ника!

Искренность, страсть и синий взгляд – это убийственная комбинация. С ними не поспоришь.

– Обещаю! – сказала я на выдохе.

⁂

Два месяца спустя

Из чего построены отношения творческих людей? Из взлетов, падений и сочувственной лжи.

Оказалось, что Данила тоже лжет, и не только насчет аукциона. Ему приходится лгать, потому что от меня ушло вдохновение. Внезапно и безвозвратно.

«Вдохновение вернется, Ника. Обязательно! Погуляй, расслабься, и все получится».

«Не расстраивайся, Ника! Ты талантлива, и однажды весь мир об этом узнает».

Данила успокаивает меня с уверенностью, которой не чувствует. Он берет на себя груз необоснованного оптимизма.

Из чего построены наши чувства? Из нежности Данилы, его внимания, его улыбки, когда он подводит меня к экстазу. Мы никогда не кончаем вместе, он ждет моей кульминации, хочет стать свидетелем моего полного ухода в наслаждение перед тем, как отключиться самому.

Он умеет управлять моим телом, и, как ни странно это звучит, порой мне кажется, что он управляет моими мыслями.

Раньше все было по-другому, раньше моей любовью были акриловый грунт, краски и структурная паста. Данила украл мое внимание, забрал мои чувства, и мне больше нечего выливать на холст. Теперь я живу мужчиной. Мои чувства не выразить, не вырезать из пенопласта, дерева и металла, не спрятать их неровные края под акриловой краской. Наверное, такова влюбленность, она не хочет делиться и поэтому несовместима с другими интересами.

Я взяла творческий отпуск. Подала картину на очередной конкурс, но вылетела в первом раунде и забила на эту идею.

Вдохновленный удачным опытом, Арк Молой решил устроить повторную выставку, в этот раз коммерческую. Я предложила ему две картины, единственные, написанные за время отношений с Данилой.

– Ник, тут такое дело… короче, слишком много желающих. Давай в следующий раз, ладно?

– Арк, скажи честно, работы плохие?

Он молчал целую вечность.

– Мне нравится твой стиль, – ловко увернулся от ответа. Значит, картины действительно никудышные.

Я почти не расстроилась, однако посмотрела на вещи реально и выбросила расписание конкурсов и выставок. Иногда встречаюсь со старыми знакомыми, но реже, чем раньше. Данила занимает все мое время и мысли. Недавно я сходила на банкет по поводу открытия новой галереи и среди гостей увидела Трофима Лиознова. Он меня узнал, несомненно, узнал. Смерил презрительным взглядом и демонстративно ушел в другой конец зала. Банкет мне быстро наскучил, и Даниле не пришлось уговаривать меня вернуться домой.

Я продолжаю давать уроки, хотя и не так много, как раньше. Потеряла несколько клиентов. Все свободное время я провожу с Данилой. Иногда достаю чистый холст и сижу перед ним, вспоминая, каково это – гореть творческим огнем. Но вдохновения нет, и руки опускаются. Зато есть Данила. Он пропитал мою жизнь собой, поглотил меня, и на остальное не остается ни сил, ни желания.

Его вдохновения хватает на нас обоих. Он не выпускает из рук гитару – играет, репетирует, пишет новые песни. Он работает в наушниках, поэтому я слышу только те песни, которые он записывает, и то редко. На концерты и репетиции я почти не хожу. Я приняла музыку Данилы, но это не значит, что я ее понимаю. Мой нежный, любящий мужчина никак не ассоциируется с темным, неровным ритмом, злыми эмоциями и криками его песен. На репетициях он кажется чужим. Иногда я ловлю тайную тьму его взгляда, отражение его музыки, и тогда он кажется незнакомцем. Пусть он делит свою тьму с остальными, а мне останется его свет. Именно я поддерживаю его свет, поэтому щедро дарю свою нежность. Он живет ею, я вижу это в его глазах, в том, как настойчиво он требует подтверждения моих чувств, снова и снова. Только я вижу ранимость Данилы, и я не могу, не могу и не хочу его обидеть.

Есть еще одна причина, почему я не хожу на концерты и репетиции. Его фанаты разглядывают меня, и мне не нравятся их взгляды. Вокруг Данилы крутится туча поклонниц, и мне неприятно на это смотреть. Когда я рядом, он ведет себя безупречно, да и друзья посмеиваются, что бесшабашный бабник потерял свою музыкальную голову. Но иногда я гадаю, что происходит после концертов или во время долгих репетиций. Можно ли ожидать от творческих людей постоянства?

Если тебя привлекла порывистость любовника, стоит ли удивляться его порывам?

Но это так, к слову.

Я люблю свет Данилы, его невозможно не любить.

А его тьма… она живет в музыке.

Со мной он нежен, искренен и бесконечно добр, и я ему доверяю. Надеюсь, что и он сможет забыть о том, что случилось в школе, и перестанет искать подтверждений, что я нуждаюсь в нем так же сильно, как и он во мне.

От меня он требует только любви. Говорит об этом при каждой встрече.

– Люби меня, Ника!

Как припев.

– Тебе не обязательно любить мою музыку, но, пожалуйста, люби меня! – попросил он в самом начале наших отношений. Я не знала, что слово «любовь» произносят так быстро, но Данила любил меня с десятого класса. – Я хочу стать для тебя всем.

Можно ли любить музыканта, если ты не в восторге от его музыки? Оказалось, что можно.

Можно ли любить художницу, от которой ушло вдохновение? Получается, что да.

Я нашла свое место в мире Данилы, а он вобрал в себя весь мой мир. Он стал моим миром.

Своим неусыпным вниманием и нежностью Данила изменил меня, подчинил. Он занимается со мной любовью, а потом садится у окна и пишет музыку. Я чувствую себя в ней, во внезапных лирических аккордах и в каждой кульминации. «Ника-Ника-Ника-Ника», – напевает он, и я знаю, что следующая его песня будет обо мне.

Он черпает вдохновение в нашей близости. Глядя на пылящиеся в углу холсты, я мечтаю научиться тому же.

А пока…

Лежу, запутавшись в простынях, и улыбаюсь своей новой роли.

Я муза Данилы Резника. Трудно поверить, что свет наших отношений порождает тьму его творчества.

В своей съемной квартире Данила почти не бывает, только чтобы повидать друзей, да и я не захожу в это сугубо мужское пространство.

– Пора купить собственную квартиру, – заявил он однажды. – Чтобы было достаточно места для гитар и для твоих картин.

Он имеет в виду картины с аукциона или…?

– Поищем подходящее место для нас? – Он внимательно следил за моей реакцией.

Он хочет жить вместе?! Так быстро? Меня засосало в самую глубь отношений, а я до сих пор ощущаю странное волнение с ноткой страха. Кажется, я несусь в скоростном поезде и почти не различаю мелькающие виды за окном.

– Давай подождем до весны, когда погода улучшится! – предложила, улыбаясь. Искренне улыбаясь, потому что мои отказы пробуждают тьму в его глазах, неуверенность, страх меня потерять. А я боюсь тьмы. Я люблю свет Данилы и хочу его защитить.

Если это любовь, то она ощущается странно. Как новое восхитительное платье на размер меньше твоего. Смотришь на себя в зеркало и поражаешься – так красиво, что не отвести взгляд. Но платье еще надо разносить, привыкнуть к давлению ткани и слишком узкой талии.

Странное чувство.

«Если вы переживете успех друг друга, значит, вы переживете и все остальное», – сказал Арк Молой. Но эти слова к нам не относятся. Во-первых, моего успеха не предвидится. Во-вторых, муза не может не радоваться успеху мужчины, которого она вдохновляет. Успех Данилы делает меня счастливой.

Пусть все остается без изменений, и тогда мое вдохновение не заставит себя ждать. Я найду способ перенести на холст то, что чувствую. То, как изменилась моя жизнь рядом с Данилой Резником.

⁂

– Я хочу, чтобы ты написала мой портрет, – попросил Данила однажды.

– Твое отражение есть в каждой моей картине…

– Покажи!

– Такие вещи невозможно показать, ты и сам понимаешь. Это все равно, что пытаться услышать меня в твоей музыке. Ты видел эти картины…

– Покажи!

Осознавая, что балансирую на краю, что нащупала нечто опасное в наших отношениях, я достала последнюю работу. Эксперимент с рельефом.

Данила провел по нему пальцами, и я прижалась к его руке в надежде успокоить его непонятно откуда взявшуюся ревность.

– Ты во всем, что я делаю, Дань!

– Я этого не вижу, – хмуро сдвинул брови. – Я хочу быть во всем, что ты делаешь, во всех твоих картинах.

– Так же, как я хочу быть в твоей музыке.

– Ты в каждой ноте и в каждом слове, – сказал тихо. Синие глаза потемнели от эмоций настолько глубоких, что я задержала дыхание. – Я хочу быть для тебя всем. Всем, понимаешь?

Неужели я когда-то думала, что наша связь продлится пару дней? Ведь еще во время школьного спектакля я догадалась о глубине его чувств.

– Скажи правду, Ника, ты меня любишь?

– Даня, как тебя можно не любить?!

Я увернулась от ответа, и Данила это знал. Но я действительно старалась быть честной. Не хотела обманывать его, говоря слова, которые значат для него больше, чем для меня.

– Я хочу быть твоей жизнью. На меньшее я не согласен, – предупредил он.

Всего два месяца отношений, а у меня почти не осталось ничего своего. Я живу Данилой, но мне все равно кажется, что я балансирую над пропастью его недоверия.

– Тогда напиши мой портрет!

Я стараюсь не лгать Даниле, но в этот раз я солгала, и моя ложь не была безобидной. В ответ на его просьбу, искреннюю, как детские слезы, я предложила халтуру. Абстракцию, нарисованную из-за нежелания обидеть любимого мужчину.

Видны только синие глаза, остальные черты лица скрыты за ладонью. Я спрятала лицо Данилы за неровными мазками красок. За ними же таились мои страхи и сомнения.

Внимательно осмотрев портрет, Данила повесил его на стену. Мне кажется, он знал, что я солгала, что подарила ему пустышку. Картина висела над моим обеденным столом, но он никогда на нее не смотрел. По крайней мере, при мне.

«Секрет» так и лежал среди старых работ, и, если бы захотел, Данила смог бы его найти. Он и был его настоящим портретом.

В ту ночь я проснулась от того, что Данилы не было рядом. Он сидел у окна, сложив руки на подоконнике.

– Даня, что случилось? – Я прошлепала босиком по холодному полу и села к нему на колени.

– Скажи, Ника, ты меня любишь?

– Дань, не пугай меня. Что ты надумал?

Я с трудом балансировала на его коленях. Он позволил мне устроиться удобней, но не удерживал.

– Я написал песню.

– Какую?

– Я только что написал песню, которая определяет всю мою жизнь.

– Как ты ее назвал?

– «Душа на ладони».

– Красиво. Споешь?

Он отрицательно качнул головой. Лунный свет отразился в синих глазах и в мягкой улыбке.

– Не сейчас. Знаешь, Ника, единственное, о чем я когда-либо мечтал, это чтобы ты меня любила.

На следующий день я рассказала родителям о моем романе со школьным хулиганом и нынешней звездой. Папа побледнел, но лично к Даниле эта бледность не имела никакого отношения. Рассмеявшись, я пообещала, что Данила не станет включать свою музыку на семейных обедах и не пригласит отца на концерты.

Мама же пришла в восторг.

– Вы с Данилой творческие люди, поэтому отлично понимаете друг друга и будете счастливы!

Мама права. Никто не понимает творческого человека так, как его сотоварищ по призванию.

Я не рассказала Даниле о разговоре с родителями, потому что для их знакомства слишком рано. Может быть, в будущем…

Но будущее – это проза, а меня интересовала только поэзия чувств.

Однако Данила думал по-другому, и, как это часто случалось в наших отношениях, мне пришлось с ним согласиться. Он проник в мою жизнь на удивление быстро и глубоко. Гитары у окна, мужские вещи в шкафу. Я наслаждалась моментом, а Данила, как оказалось, строил далеко идущие планы.

После удачного концерта он приехал ко мне домой в три часа ночи. Заспанная, счастливая, я сдалась его нетрезвым поцелуям и позволила вытащить меня из постели.

– Ребята приготовили сюрприз, и я хочу, чтобы ты пошла со мной. Веселье в самом разгаре.

Когда мы пришли на вечеринку, Данилу окружили поклонницы и друзья. Они смотрели на меня с осуждением и завистью, как и всегда. Вряд ли они желали мне зла, это только моя фантазия, хотя и очень яркая. Казалось, фанаты Данилы считают, что мне не место рядом с ним.

Потому что я не принадлежу их миру.

Потому что я украла внимание их звезды.

Не отпуская моей руки, Данила прошел сквозь толпу.

Играла музыка «Анатомии кошмара». Чужой, почти неузнаваемый голос Данилы выкрикивал злые слова. Остальные искренне наслаждались рваной мелодией и темным смыслом.

Мне неуютно на таких сборищах. Я полюбила Данилу, каждую каплю его нежности, но его темная, музыкальная сторона отталкивает меня. И то, как на меня смотрят его фанаты… Не подходят ближе, но замечают каждый шаг, каждое наше прикосновение, жадно читают по губам каждое слово.

– Ты ревнуешь, Ника?

Данила провел пальцем по моему лбу, разглаживая морщины. Ему хотелось, чтобы я ревновала. А ведь я не ревную, все намного сложнее. Наблюдая, с каким наслаждением поклонницы слушают музыку «Анатомии», я думаю о том, что любая из них подходит Даниле лучше, чем я. Любая будет счастлива занять мое место. То место и тот мир, в которые я не вписываюсь.

– Ревную, – со вздохом согласилась я. Так проще.

– Представь, что тебе предоставили выбор – остаться со мной или открыть персональную выставку. Что бы ты выбрала?

– Конечно, осталась бы с тобой. К тому же за последние два месяца я не написала ни одной стоящей картины.

– А что, если вдохновение не вернется?

Я не понимала, к чему он ведет и почему так напряженно вглядывается в мое лицо.

– Как говорится, на «нет» и суда нет. Хорошо хоть я могу зарабатывать уроками.

– Тебе не обязательно работать, я о тебе позабочусь.

– Ты и так обо мне заботишься.

– Я хочу заботиться о тебе еще больше. Не закрывайся от меня, Ника, не лги. Всегда говори правду, ладно?

Он действительно пьян, впервые пьян настолько, чтобы испугать меня своим взглядом и тоном голоса. Слова исходят из темной глубины Данилы, пряча за собой слишком сильные эмоции.

– Дань, не сомневайся во мне, пожалуйста! – Я говорила честно, от самого сердца. – И тоже говори мне правду, – добавила тихо.

– Хорошо, я скажу тебе правду, – кивнул он после недолгого молчания. Его руки на моей талии подрагивали. – Если бы мне пришлось выбирать между тобой и музыкой, я бы никогда больше не притронулся к гитаре.

– Дань, что с тобой? Наверное, это от стресса и выпивки. Тебе не придется делать такой жестокий выбор. Я с тобой, и я тоже выбираю тебя.

– Мне трудно в это поверить. Кажется, что я отвернусь, и ты опомнишься и исчезнешь.

– Не исчезну.

– Уверена? Никаких сомнений?

– Эй, Резник, перестань! Утром тебя ждет жуткое похмелье.

– А ты перестань ревновать меня к фанаткам. Вот, смотри…

Данила помахал рукой, привлекая всеобщее внимание. Потом сжал мою ладонь с такой силой, что я заскулила, пытаясь выдернуть ноющие пальцы.

Кто-то выключил музыку, и на нас сосредоточилось множество любопытных взглядов.

– Попрошу внимания! Для тех, кто не знает, это – Ника Туманова, и я любил ее еще в школе. Я надеюсь, что она согласится выйти за меня замуж. – Данила повернулся ко мне. Синие глаза сияли страстным, металлическим блеском. – Ника, ты станешь моей невестой?

Невестой.

Толпа фанатов с разинутыми ртами, и я с застывшей улыбкой на губах.

Что бы ни случилось, я не могу обидеть Данилу, потому что в этом сильном мужчине прячется невероятная ранимость, о которой знаю только я. Страсть, бурлящая на поверхности его взгляда, – это ничто по сравнению с эмоциями, запертыми внутри. Потребуются годы, чтобы разгадать Данилу до конца.

Но мы знаем друг друга всего два месяца. Много лет и два месяца.

Невеста – это почти жена. Покупка столовых приборов, борщи, детские дни рождения, встречи с родственниками, спор о том, чья очередь выгуливать собаку, тихий секс в ванной, пока ребенок смотрит мультики…

Это не мы.

Данила Резник и я – это буря чувств. Тех, что на поверхности, и тех, что спрятаны внутри.

Я его муза, а не невеста, никак не невеста.

Я никогда не мечтала о браке, да и о детях тоже. А сейчас у меня нет времени на размышления, потому что Данила смотрит на меня слишком пристально, и с каждой секундой из его глаз утекает радость.

От счастья до смертельной обиды несколько вдохов.

Фанаты предпочтут скандал, я вижу это в их разгорающихся взглядах, слышу, как ядовитые перешептывания ползут по залу.

От толпы отделяется второй гитарист группы и подходит ближе. Кажется, он собирается вмешаться, и я ловлю взбешенный, ненормальный взгляд Данилы, нацеленный на приятеля.

В наступившей тишине трещат кости моей ладони. Данила сжимает ее с такой силой, что мне должно быть очень больно.

Но я чувствую только шок. Холодный липкий шок.

Любимых людей не обижают. Никогда. Их поддерживают и защищают любой ценой. Так ведь?

Секунды тикают, взгляды гостей становятся ядовитыми, и тогда я делаю единственное, на что способна в данный момент. Целу́ю Данилу. Прижимаюсь к неподвижным сухим губам любимого мужчины. Он не отвечает. Позволяет мне прижаться ближе, разомкнуть его губы и ткнуться языком в плотно сжатые зубы.

Он обижен, что я не ответила сразу, но он шокировал меня внезапным и очень публичным предложением.

Данила обнял меня, и я позволила себе расслабиться. Значит, он простил мою заминку.

Под жидкие аплодисменты фанатов я принимаю предложение Данилы. Его страсть. Он показал мне только самую малость, верхушку айсберга, а под ней прячется буря. Иногда я вижу, как она зачинается в его глазах, а потом отходит. Эта страсть в его музыке, которая мне не принадлежит.

Данила только что предложил мне всю свою страсть до дна.

Я отказалась от нее в школе, испугалась чувственной ярости его взгляда.

Я не могу так поступить в очередной раз, только не с Данилой Резником – мужчиной, в котором растворилась.

«Невеста – это еще не жена, ничего страшного», – уговариваю себя, всем своим видом выражая восторг и согласие, чтобы сделать счастливым мужчину, которого… люблю.

Чтобы доказать, что я не сомневаюсь.

⁂

Итак, я невеста. Ничего страшного не случилось, мир не перевернулся. Борща Данила не требует, детей тоже. Можно оставаться невестой много лет и ни о чем не волноваться. Наутро после спонтанной помолвки жених проснулся в отменном расположении духа. Целовал меня, тормошил, соблазнял до полудня, а потом даже извинился.

– Прости, что сделал предложение при всех. Иногда я немного порывист.

Да, он порывист. Это и хорошо, и… хорошо.

– Если не ошибаюсь, то предложения руки и сердца полагается делать неожиданно, так что извиняться не за что, – улыбнулась я.

– Да, но обычно девушки очень этого ждут.

Мне не понравилась ирония в его голосе.

Наверное, я неправильная девушка, и мои дефекты неисчислимы. Но я не могу шутить на эту тему, когда Данила смотрит на меня так… сильно. Синий и сильный взгляд.

– Я счастлива. – Растворяю эти слова в поцелуе.

Это не ложь. Я действительно счастлива и почти не замечаю неуверенность и страх, копошащиеся в глубине души. Если мы не станем спешить со свадьбой, то все будет хорошо.

Если не станем спешить…

– Пора рассказать о помолвке нашей родне, – сказал Данила за ужином.

Мои родители не проблема. Папа поворчит, но будет за нас рад, а мама обрадуется. За них я не волнуюсь.

А вот семья Данилы…

– Дань, может, подождем?

– Чего подождем? – напрягся он.

Десятилетия нашей встречи. Или пенсии.

– Ты рассказал родным о наших отношениях?

– Пока что нет. С братьями мы видимся редко, а у мамы проблемы со здоровьем, ей не до нас было. Но теперь все определилось. У мамы в понедельник операция, и мы собираемся устроить ей сюрприз. Соберемся все вместе у нее дома загородом и поднимем ей настроение, а утром отвезем в больницу. Будет забавно. Мы с братьями вырядимся ковбоями, как в детстве, подарим ей путевку в санаторий, чтобы она восстановила здоровье после операции. Я хочу, чтобы ты поехала со мной, заодно и расскажем о помолвке. Отвлечем мать от грустных мыслей.

Сердце ухнуло вниз, приземлившись где-то в районе дрожащих колен.

Пришлось напомнить себе, что я невеста. Мои колени должны дрожать только от счастья и предвкушения.

– Мне кажется, это не лучшее время объявить о помолвке, – ответила я тактично, тем самым покрывая свой безотчетный страх. Уж кто-кто, а любящая мать Данилы прочитает сомнения, написанные на моем лице.

Да и убедить его братьев в том, что я люблю Данилу, будет непросто.

– Братья знают, что я любил тебя со школы. Они считали, что тебе на меня наплевать, так что для них помолвка будет шоком. – Он довольно потер руки в предвкушении.

Я этого предвкушения не разделяла.

Я пыталась отсрочить встречу, но Данила был непреклонен. Он следил за каждым моим словом, за каждой деталью мимики. Мои сомнения его ранят, а я не хочу причинять ему боль.

– Не дрейфь, Ника, все будет хорошо! Мы развеселим маму и порадуем ее новостью. Операция плановая, но мама все равно волнуется. А когда узнает о помолвке, ей будет на что отвлечься. Женщины обожают свадебные хлопоты, – беззаботно заявил жених. Обняв меня, прищурился. – Что-то не так? Ник, я знаю, что с братьями будет непросто, но только в первые минуты. Потом они оттают и будут за нас рады. Ты мне веришь?

– Да.

Даниле не понравилась пауза, прозвучавшая перед «да».

– Ника, ты сомневаешься?

– Нет.

Нет. Нет. Нет. Да.

Глава 3. Мужчина, которого я люблю

– Помилуйте, я больше не могу смеяться! Анна Степановна, я не знаю, как вы справляетесь со своими мальчишками.

Склонившись к столу, устало прикрываю глаза. Три часа улыбок и напряженного смеха утомили сильнее, чем физическая нагрузка. Мы приехали навестить мать Данилы и объявить о помолвке, и эта встреча стала для меня испытанием. Как и ожидалось.

Мать Данилы, пожилая, строгая женщина, хмыкает в ответ на мои слова.

– Это они для тебя стараются. Припасли самые глупые шутки для сегодняшнего ужина.

– И пошлые! – добавляет Данила, потешно дергая бровями.

– И пошлые, – соглашается его мать и отодвигает стул. Сыновья бросаются на помощь, но она останавливает их нетерпеливым жестом. – Перестаньте надо мной трястись, словно я умирающая! И не надейтесь! Мне предстоит самая обычная операция, а вы раскудахтались.

Анна Степановна ворчит, пряча улыбку, и я поневоле проникаюсь к ней симпатией. Поневоле, потому что она отнеслась ко мне хотя и вежливо, но без особого тепла. Мало того, что любимый Данечка неожиданно привел в дом невесту, так она еще и художница. Такая, небось, яичницу и ту сожжет, да и характер наверняка взбалмошный. Чему тут радоваться, спрашивается?

Я читаю это в настороженном материнском взгляде. Она любит Данилу всем сердцем, поэтому я не обижаюсь, но и на дружбу с будущей свекровью не рассчитываю. Как сложится, так сложится.

Анна Степановна возвращается к столу с бутылкой.

– Раз уж такое веселье, то попробуйте наливочку. Жаль, мне с вами не выпить, но в следующий раз обязательно.

Даня разливает пахучую жидкость по бокалам.

– За успешную операцию!

Анна Степановна поднимает стакан с морсом, и сыновья тянутся к ней, чтобы чокнуться. Я оказываюсь придавленной к столу и даже не успеваю взять бокал.

Никто не замечает. Им не до меня.

«Отличная наливка!» «Мама, ты делаешь лучшую наливку!» – причмокивают сыновья. «Помнишь, как ты надевала на бутыли резиновые перчатки, они раздувались, а Данила говорил, что вино голосует?»

Анна Степановна – хорошая женщина со сложной судьбой. Об их семье еще в школе ходили всякие слухи. Одинокая и незамужняя, она родила Данилу в сорок лет. Об отце ребенка так никому и не рассказала. Отдала всю себя желанному сыну, всю накопленную за годы любовь. В детском саду Данила подружился с двойняшками[4] Лешей и Ваней, причем так крепко, что даже кушать друг без друга отказывались. Так и росли неразлучными, и в школу вместе пошли. Говорят, их пытались определить в разные классы, но все трое устроили голодовку, и директор сдалась. А потом в семье двойняшек произошла трагедия – в аварии погибла мать. Анна Степановна стала единственной, кто нашел подход как к мальчикам, так и к страдающему вдовцу. Они поженились, когда мальчики учились в шестом классе, и муж усыновил Данилу. Но судьба на этом не остановилась, и через два года после свадьбы отец двойняшек погиб в аварии. Остались четверо – сильная женщина, двое приемных сыновей и Данила. Семья.

Они переехали в наш город, подальше от тяжелых воспоминаний и поближе к месту, где Анна Степановна нашла новую работу.

Парни держались вместе. Помню, как в первый школьный день в десятом классе все трое стояли в дверях плечом к плечу, только что за руки не держались. Преданность друг другу ощущалась с первого взгляда. Их снова определили в один класс, хотя в этот раз обошлось без голодовки.

Последний раз я видела братьев Данилы на выпускном вечере. Все трое держались вместе, как и всегда. Зашли, подхватили девчонок и уехали праздновать.

Теперь у каждого своя жизнь. Живут в одном городе, но видятся редко, в основном, у матери дома. Однако связь жива, я чувствую ее прямо сейчас. Нерушимые узы семьи.

И вот… Данила привел в семью невесту.

С чего бы им радоваться? В школе я встречалась с другим парнем, а теперь, когда Данила обрел популярность и деньги – опа! Невеста! Да еще которая не может толком ответить на вопросы о свадебных приготовлениях.

«Свадебное платье? Эээ… да, обязательно будет платье»

«Да, конечно, мы поженимся скоро, но не очень»

«Дети – это замечательно»

Проклинаю себя за косноязычие. Еще бы сказала: «Дети – цветы жизни», меня бы вообще во двор выкинули.

Я хочу сделать Данилу счастливым. Мне с ним хорошо, пусть так продолжается и дальше. Но мне страшно двигаться с его скоростью. Что-то пугает меня, удерживает, и я не могу признаться в этом Даниле. Мои сомнения пробуждают в нем тьму, а я люблю его свет, его нежность.

Но мне не скрыть мои сомнения от родных Данилы – людей, любовь которых безусловна.

Иван сидит напротив меня – успешный, избалованный удачей. Он пошел по стопам отца, занимается финансовым учетом. Умный парень, уверенный в себе и привлекательный. Каштановые волосы в идеальном порядке, лицо гладко выбрито. Призна́юсь честно: я поглядывала на Ивана в одиннадцатом классе, да и в десятом тоже.

Именно он за ужином отпускает бо́льшую часть шуток. При этом подмигивает мне, всячески флиртует, провоцирует. Вроде веселится, а глаза прищурены. Взгляд цепляется за меня, за каждый жест. Он меня проверяет. На уроках обществознания Иван сидел за соседей партой и таскал мои карандаши. Именно он удерживал Даню, когда тот пытался броситься ко мне на сцене во время памятного спектакля. И вдруг сюрприз, я невеста его брата. Хоть и сводного, но все равно родного. В этой семье тепло и любовь заметны с первого взгляда.

Иван подливает мне вино. Когда он флиртует со мной, обнимает за плечи или берет за руку, я ловлю на себе взгляд Данилы. Он следит, как изгаляется его брат, но не вмешивается.

С каждым глотком вина я обещаю себе остановиться, но после очередного вопроса о свадьбе снова подхватываю бокал. Жадно глотаю, чтобы затопить волнение.

Почему нельзя просто быть вместе и не вгонять чувства в официальные рамки? Зачем спешить? Зачем вмешивать родных в наши отношения?

– В детстве Даня говорил, что женится на воспитательнице детского сада, – улыбается Анна Степановна. – От них, дескать, очень хорошо пахнет.

– Точно, говорил, помню, – смеется Данила. – От них пахло творожной запеканкой.

Вся семья поворачивается и смотрит на меня.

Это происходит на самом деле? Они что, собираются меня нюхать?

– Ника, а ты хорошо готовишь? – интересуется будущая свекровь.

Данила молчит. Почему он молчит?!

– Я люблю готовить, – отвечаю ровным тоном.

– Даня похудел. – В голосе Анны Степановны обвинение.

Данила демонстративно ощупывает свой живот и закатывает глаза.

– Я похудел от любви! – трагическим тоном заявляет он.

Иван давится смехом.

– Как ты посмел похудеть?! – громогласно заявляет он. – Ника, у тебя неблагодарный жених! Уж я бы не похудел на твоей пище, – подмигивает и выразительно дергает бровями.

Я выдаю в ответ кислую улыбку.

– Что Даня ест у тебя дома? – допрашивает Анна Степановна, не обращая внимания на клоунаду сыновей.

Я толкаю жениха локтем.

– Ответь, Дань!

Он давится вином, откашливается и смотрит на меня с упреком.

– Я что, обращаю внимание на еду? Я же творческий человек, и ты это знаешь. Я ем то, что ты ставишь на стол.

Блин.

Анна Степановна смотрит на меня взглядом прокурора. Ага, понятно, мои грехи безмерны: я готовлю так плохо, что жених не замечает вкуса, а потом худеет.

Неужели Данила не понимает, как мне тяжело?

– Ника, а ты любишь музыку Дани? – вдруг спрашивает Иван, и меня настигает эпическое головокружение. Комната вертится вокруг, ладони становятся ледяными, а тошнота берет за горло.

Я не хочу лгать этим людям. Не хочу, чтобы наши с Данилой отношения менялись. Со временем мы разберемся, где любовь, а где нет. Сами разберемся. Я не хочу штампов, допросов, осуждения и пытливых взглядов.

Я не хочу лгать, но и нарываться на осуждение его родных неприятно. Особенно потому, что Данила совсем меня не поддерживает. Он бросил меня на растерзание его семьи.

– Данила очень талантлив, – отвечаю твердо.

Иван смеется. Запрокинув голову, хлопая себя по коленям, он чему-то безумно радуется.

Анна Степановна оценивает меня ничего не выражающим взглядом.

Алексей, второй брат, скучающе смотрит в окно. Он меня игнорирует. Когда мы вошли в дом, и Данила объявил о помолвке, его родные застыли, уставившись на меня в шоке. Я не хотела появляться, как снег в июле, но Данила настоял. Сказал, что хочет произвести эффект.

У него получилось.

Алексей первым пришел в себя от шока. Поздравил нас, хотя и натужно, ради приличия. А уж как глянул на меня, вспомнить страшно. «Я тебе не верю!» – крикнул его взгляд. Поставил печать «Отказать».

Они с Иваном не похожи. Алексей ниже ростом, но намного шире в плечах. Черты лица грубые, неправильные, и привлекательным его не назовешь. Про себя он рассказывать не стал.

Алексей и в школе был неразговорчив, да и посещал ее редко. Занимался вольной борьбой и часто уезжал на соревнования. Возвращался с медалями и кубками, стал мастером спорта. Помню, как одноклассник распустил мерзкий слух о Даниле. Алексей взял беднягу за плечи, приподнял над землей, сказал пару слов и отбросил в сторону. Без усилий. Такие как он, не волнуются о мнении окружающих. Они формируют свои суждения и придерживаются их до конца.

Вот и сегодня он посмотрел на меня, не поверил в мои чувства, осудил и отвернулся.

Оба брата Дани мне не верят. Иван флиртует, проверяет меня, чтобы защитить Даню. Алексей же смотрит в окно и только изредка делает глоток пива, морщась, словно пьет хлорку. Он мне просто не верит – и все. Не пускает в семью.

Я смеюсь и шучу, но внутри металлической струной натянулась тревога.

Интересно, какие испытания мне придется пройти, чтобы заслужить их доверие? Сорок лет счастливого брака?

Чтобы развеселить мать перед операцией, братья вырядились в ковбойские костюмы. В детстве они порушили пол двора, играя в ковбоев, и теперь решили воскресить прошлое на радость маме. По просьбе Данилы я купила ему ковбойский костюм, самый смешной из возможных. Он все надел, даже шейный платок и шпоры, и красуется в них весь вечер. Только ремень не подошел, слишком массивный на его узких бедрах.

Увидев костюмы, Анна Степановна смеялась до икоты, особенно когда ее великовозрастные сыновья прыгали по гостиной с криками «И-хо!». Я тоже хохотала до слез. Заводилами, конечно же, были Даня с Иваном.

– Давайте последний тост! – говорит Анна Степановна. – За семью.

– За семью! – вторят сыновья и тянутся к матери. В этот раз меня не придавили, но и не заметили. Я сижу с бокалом в руке.

Со мной не чокаются.

– Ника, шла бы ты спать, деточка, на тебе лица нет от усталости. А шутники пусть убирают со стола, – улыбнулась Анна Степановна.

Я читаю между строк: мать хочет остаться наедине со своими мальчиками.

Я не обижаюсь, непритворно зеваю и желаю всем спокойной ночи.

Пока остальные собирают со стола грязные тарелки, Данила настигает меня у дверей и, притворно рыча, сжимает в объятиях.

– Эй, ты чего рычишь?! – смеясь, я бросаю взгляд на остальных. Обниматься под гнетом трех осуждающих взглядов не хочется.

Анна Степановна следит за нами с каменным лицом.

– Я рррычу, – хохочет Данила, не замечая их реакции, – потому что не обещаю тебе спокойной ночи. Готовься, я поднимусь следом!

Выходя из гостиной, я вижу, как он подхватил смущенную мать на руки и кружит с ней по комнате. Завтра рано утром сыновья отвезут ее в больницу. Операция плановая, но у Анны Степановны больное сердце и анемия, поэтому врачи боятся осложнений. Данила заранее сдал кровь, так как в городе дефицит, а у них с матерью редкая группа.

– Завтра будешь пить мою кровинушку! – напевает он, танцуя с матерью на руках.

– Прямо-таки пить! Будто я вампирша какая-то, – смеется она.

– Да хоть и вампирша, зато самая любимая.

Анна Степановна притворно ворчит и поглядывает на меня светящимся синим взглядом, совсем как у сына.

«Вот видишь, Ника, мой мальчик любит меня, а не тебя», – говорят ее глаза.

Я уважаю ее материнскую нужду, поэтому киваю, добровольно оставляя ей первенство, и иду к темной лестнице.

Резники купили этот дом как дачу, но перестроили, утеплили, провели воду и отопление. Теперь Анна Степановна живет здесь круглый год. Дом огромен, особенно прихожая, да и в гостиной можно устраивать вечеринки человек на двадцать. Лестница делает несколько поворотов, нависая над прихожей. Снаружи деревенская ночь, словно занавесь из черной ткани, только редкие звезды нарисованы на ней серебристыми кляксами.

Щелкаю выключателем в прихожей, но света нет. Не хочу звать Данилу, поэтому крадусь в темноте. Я безумно устала и выпила слишком много вина. В арочном окне над лестницей видна луна, и я иду на ее свет, осторожно нащупывая ступени.

Снизу доносятся голоса, звон посуды. Анна Степановна смеется. Алексей спрашивает про доставку продуктов, бывают ли перебои из-за снега. Данила напевает рекламный мотив, и его мать подхватывает мелодию.

Моя новая семья.

Я невеста.

Невесть откуда взявшаяся, невесть как заарканившая любимого сына Анны Степановны.

Невесть какая невеста.

Звезды очень яркие, нарисуешь – никто не поверит. Словно с обычной ночью повозился неумелый любитель фотошопа. Кладу ладонь на холодное стекло, зная, что останется отпечаток. Окно наполовину занавешено, и я останавливаюсь в полосе скудного лунного света, глядя на звезды.

За спиной раздаются поспешные шаги, и я улыбаюсь.

Данила.

Быстро же он справился! Небось выдал пару пошлых шуток, и мать выгнала его к невесте. Пусть не надеется, сегодняшняя ночь будет невинной. В старом деревянном доме слышен каждый шаг, и я не хочу, чтобы члены его семьи стали свидетелями нашей близости.

Данила подходит со спины и прижимается ко мне. Сильные руки обвивают талию, и я откидываюсь на его грудь. Прищурившись, смотрю на звезды, пытаюсь поймать ракурс, в котором они покажутся реальными. От выпитого вина и усталости в голове легкое приятное покачивание.

– Тебя уже отпустили? Я думала, Анна Степановна захочет посекретничать. – Я прислушиваюсь к звону посуды на кухне. В гостиной хлопает дверь. – Посмотри, какие звезды!

Данила целует меня в затылок, прижимается ближе, и в животе разливается предвкушающее тепло. Нет уж, я не собираюсь заниматься любовью в доме его матери.

– И не надейся, – шепчу. – Хочешь, чтобы нас застукали?

Его руки пробегаются по телу, задевая грудь. Сказывается выпитое вино, неожиданно крепкое, и я позволяю себе расслабиться и насладиться лаской. Данила прижимается плотнее, руки исследуют мое тело. Резко втянув воздух, он подталкивает меня к подоконнику, и звон вазы о стену кажется неожиданно громким.

– Тихо, а то нас услышат, – шепчу, улыбаясь.

Данила наклоняет меня вперед, ласкает мое тело.

Завожу руку назад, но он не позволяет прикоснуться к его лицу. Отодвигает меня в сторону, за занавесь, где совсем темно.

Прикрыв глаза, я наслаждаюсь. Сегодня Данила другой – настойчивей, грубее. Наверное, потому что нас могут застать в любой момент, и его это заводит.

Может, нам и удастся, только если очень тихо, пока все внизу… ведь наша спальня на третьем этаже.

Я устала бояться мнения его родных. Их первое впечатление обо мне, как невесте, и так хуже некуда.

Данила вжимается бедрами в мою спину.

– От тебя пахнет салатом оливье, – посмеиваюсь. – Запах брутального мужчины.

Когда любишь человека, говоришь всякие глупости, которые приходят в голову. Потому что доверяешь ему, как себе, и не сдерживаешь порывы.

Данила ласкает мою грудь, его бедра до боли вжимаются в мою спину. Возбужденное дыхание пропитывает мои волосы теплом. Я пытаюсь повернуться к нему лицом, но он не позволяет. С силой сжимает руки.

Что-то не так.

Не знаю, откуда появляется эта мысль, но она, как разверзнувшаяся под ногами пропасть. Как ледяные кубики за шиворот рубашки.

Что-то не так.

Может, дело в затянувшемся молчании? Обычно Данила как ураган, вечно в движении, полон шуток и музыки. Даже во время секса иногда напевает мелодию. А сейчас молчит, не сказал ни слова. Почему он не позволяет мне обернуться?

Смотрю вниз на его руки, но в темноте еле виден рисунок ковбойской рубашки.

Не знаю, что не так, но страх ползет по плечам холодными струями.

Часть меня – душа, наверное? – уже догадалась об обмане, но разум отстает, все еще расслабленный под влиянием момента и крепкого вина.

Чужие пальцы водят по моим губам, касаются языка, снова спускаются к груди.

Бедра. Его бедра с силой вжимаются в мою спину.

Спираль паники растягивается до предела.

Я знаю, что не так.

Осознание взрывается вспышкой.

Пряжка чужого ремня царапает спину. Звякает при движениях.

Пряжка ковбойского ремня.

Данила не смог надеть ремень, он оказался большим и неудобным, и мы оставили его дома. Всю дорогу смеялись над тем, как вот-вот упадут его ковбойские штаны.

На Даниле нет ремня.

Иногда мысли текут слишком медленно, и ты знаешь, что потом будешь клясть и презирать себя за эту задержку.

И тут я слышу далекий смех Анны Степановны.

– Данька, ты, ей-богу, как ребенок! – хохочет она. – Тебе в детский сад надо, а ты жениться надумал.

Воздух вырывается из легких с хлопком.

Данила с матерью на кухне.

Ласкающие меня руки замирают. Чужие руки. В них я признала жениха, которого должна помнить, чувствовать и любить настолько, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах не спутать с другим мужчиной.

Мое тело взрывается бурей гнева, готовясь напасть на обидчика, но уже поздно. С силой толкнув меня к окну, мужчина перемахнул через перила, растворяясь в темноте прихожей. Я еле удержалась на ногах, повиснув на подоконнике в овале серебристого лунного света. Неровном, словно надкусанном тьмой.

Я должна что-то предпринять. Я застану обидчика по пути на кухню, разоблачу, поймаю.

С криком «Стой!» я отталкиваюсь от пола и прыгаю через несколько ступеней, не касаясь перил. Я одержима разоблачением, но, к сожалению, меня подводит обувь. На повороте каблук цепляется за край ковра, и я лечу вниз, подсчитывая ступени задом.

– Что за… – раздается крик Ивана, и ко мне спешат все четверо. Данила с матерью выходят из кухни, на ходу включая свет в коридоре. Данила держит в руках блюдо и столовую ложку, запыхавшаяся Анна Степановна держится за сердце. Иван появляется из гостиной, из нее два выхода, один на кухню, второй в прихожую. Алексей выходит из ванной, вытирая руки о полосатое полотенце.

Я все еще падаю, но их появление запечатлевается в памяти, как первая страница детективной истории. Испуг в глазах жениха, рассыпанные овощи на ковре. То, как Данила несется ко мне, расталкивая братьев. Хмурый взгляд Алексея, скользящий по моему телу в поисках повреждений. Протянутые руки Ивана и крик на его губах.

Анна Степановна прислонилась к стене. Она тяжело дышит и держится за сердце.

– Что ж ты так… – бормочет непонятно кому.

– Мама! – Все, кроме Данилы, бросаются к матери.

– Да в порядке я, лучше займитесь Никой! – ругается она, но братья Данилы поддерживают ее с двух сторон. Пряжки ковбойских ремней отсвечивают тусклым металлом.

– Ник, ты в порядке? – Данила нервно меня ощупывает. – Ничего не сломала?

– Нет, только ушибла. Ничего страшного, просто каблук зацепился.

– Ты меня напугала, глупая! – сипло выдыхает он, прижимая меня к груди. – Почему ты не включила свет?

Иван пробует выключатель в прихожей и хмуро смотрит на лампочку.

– Перегорела, – бурчит он. На минуту исчезает на кухне и, вернувшись, меняет на новую.

Я морщусь от слишком яркого света.

– Надо было меня позвать или хотя бы включить свет в коридоре! – Данила смотрит на лестницу, где валяются туфли на высоких каблуках. – Говорил же, возьми с собой тапочки, а не эти ходули!

Он злится от испуга, от волнения. С силой сжимает мои плечи.

Пользуясь моментом, я провожу рукой по его поясу, хотя и так знаю, что ремня на нем нет.

Шок находит на меня холодными волнами.

Алексей идет к лестнице, но я сижу на его пути. Не замедляя шага, он прыгает через перила и поднимается наверх, по пути осматривая ковер.

– На повороте надо закрепить, а то все попадаем. Завтра сделаю, а пока смотрите под ноги.

Он прыгает обратно.

Потирая ушибленную ногу, я слежу за его передвижениями. Еще не полностью осознала случившееся, но уже фиксирую улики. Алексей Резник с легкостью прыгает через перила.

– Ты у меня попрыгай! – ворчит Анна Степановна, все еще держась за сердце. – Сколько лет твержу: лестница не для прыжков. Так нет же, вырастила кузнечиков, вот и пообтерли ковер.

Иван качает головой и нервно усмехается.

– Твое падение сотрясло весь дом, а ведь в тебе росту-то всего метра полтора. Да и крикнула ты на славу, такого громкого «Ой!» я еще не слышал.

Не «Ой!», а «Стой!», и если на лестнице со мной был Иван, то он об этом знает.

Иногда, чтобы твоя жизнь изменилась, достаточно секунды. Секунды длиной в молчание.

Я должна выкрикнуть правду прямо сейчас, обвинить братьев Данилы и защитить себя. Но секунды растягиваются вязкой массой, сотни мыслей встают на пути правды, и я молчу. Смотрю на Анну Степановну, бледную, тяжело привалившуюся к стене, и молчу. Пусть она уйдет, и тогда я обо всем расскажу Даниле. Он разозлится. Начнется драка. Анна Степановна обо всем узнает, это неизбежно. Их семья срослась вместе в результате нескольких катастроф, и я стану последней, решающей, самой разрушительной.

Эти картины калейдоскопом проносятся перед глазами.

Я должна сказать правду, попросить защиты, разбить жуткий ком, растущий в моей груди. В том, что случилось, нет моей вины. Никакой.

Или почти никакой?

Пусть презирают меня за то, что я не сразу опознала чужого мужчину. Я устала, слишком много выпила, поверила теплу этой семьи и ослабила бдительность. Пусть презирают меня за то, что я никудышная невеста.

Я хочу сказать правду, но…

Я боюсь, и дело не только в Анне Степановне.

Я не знаю, поверит ли мне Данила. Его ревность внезапна и непредсказуема. Он словно ждет, когда я оступлюсь, допущу ошибку.

Простит ли он мою невнимательность?

Поверит ли, что это было случайностью?

– Ты ударилась головой? – он волнуется, стоит рядом на коленях. – Почему ты так странно смотришь, совсем не моргаешь?

– Это просто шок, я в порядке.

Я колеблюсь на грани решения, сжимаю губы, удерживая взрывную правду.

– Мам, шла бы ты спать, мы сами все уберем. Завтра тебе в больницу, – ворчит Иван.

Данила чмокает меня в лоб и спешит к матери.

Все четверо обнимаются посреди прихожей королевских размеров. Трое мужчин и маленькая женщина, их вырастившая. Любящая, нерушимая семья. Яблоко с червем, семья с предателем.

Хочется перетрясти мысли и найти единственную правильную. Хочется содрать с себя кожу, везде, где ко мне прикасался чужой мужчина. Ощущаю себя грязной, униженной, жалкой.

Неуверенно поднимаюсь и проверяю входную дверь на случай, если в дом пробрался посторонний мужчина. Но нет, дверь заперта. Конечно же заперта, иначе и быть не может.

Смотрю на братьев Данилы, бывших одноклассников. Серые глаза и карие. Нечитаемые лица. Перевожу взгляд на мать и вижу в ее глазах вызов. Такой сильный, что по спине бежит холодная дрожь. Словно Анна Степановна знает о случившемся и одобряет поступок приемного сына. Того, кто осквернил, оскорбил недостойную невесту любимого Дани, ее кровинушки.

«Попробуй, прикоснись к моим мальчикам», – говорят ее глаза.

«Прикоснусь», – мысленно отвечаю я, приняв решение. Не сейчас, не здесь, но я во всем разберусь. Мы с Данилой во всем разберемся вместе. Обидчик заплатит за содеянное.

Данила обязательно мне поверит. Ведь поверит же?!

Я перевожу взгляд на Ивана, потом на Алексея и даю им бессловесное обещание. Мое молчание сильнее и громче любой угрозы.

⁂

Я не спала всю ночь, лежала, прикусив щеку. Холодная, как труп, я отсчитывала минуты молчаливой лжи. Обещала себе, что мы с Даней во всем разберемся, что отомстим, только не сегодня. Я не стану рисковать здоровьем той, кто подарил ему жизнь. Полагаю, что именно на эту мою слабость и рассчитывал один из ее приемных сыновей.

Анна Степановна не питает ко мне симпатии, но я не могу не уважать ее за любовь к чужим детям, ставшим родными, и за боль, пережитую с достоинством. Она мать, доказавшая свою любовь. Как ни поворачивайся, а я на ее стороне.

Пусть операция пройдет без проблем. Даня будет рядом с матерью, не станет отвлекаться на меня. Я не нарушу их покой, пока все не закончится.

А потом…

Алексей или Иван? Иван или Алексей?

Чего они добиваются?

Если хотят расстроить помолвку, то есть способы попроще, чем самим пачкать руки и разрушать братскую дружбу.

Но меня не сломать. Я гибкая, как прут, и живучая, как кошка.

Лицо горело от стыда и ярости. Вечером я извела уйму горячей воды, смывая с себя следы чужих рук. Шок выходил из меня бурными волнами, стекая в водосток. Картины прошлого вечера не давали спать.

Скудный лунный свет, отраженный в звездах.

Отпечаток моей ладони на стекле.

Почему я не обернулась? Почему так доверчиво откинулась на чужую грудь и закрыла глаза? Ведь знала же, что Данила кажется другим, порывистым и грубым. Почему не поднесла его руки к свету?

Я болтала, а он молчал, не сказал ни слова.

Почему не сразу заметила пряжку?

Почему, почему, почему.

Данила быстро заснул, а я лежала и смотрела в темноту. Хотелось разбудить его и сказать правду, но я боялась. В доме его матери, на его территории я боялась столкнуться лицом к лицу с его недоверием.

Я так и не смогла заснуть. Когда зазвонил будильник, Данила недовольно заворчал и потянулся ко мне всем телом.

– Раньше я любил спать по утрам, – пробормотал он мне в шею, – а теперь я люблю тебя, особенно по утрам.

Моя кожа, чувствительная после обжигающего душа, словно покрылась изморозью от его прикосновений.

– Я не могу, подожди!

Резко поднявшись, Данила потер глаза.

– Тебе плохо?

Секунды звучали, как щелчки пряжки ковбойского ремня.

– Меня немного тряхнуло во время падения.

– Так… собирайся! Поедешь с нами в больницу, пусть тебя осмотрят.

Я представила нас в машине, всех вместе. Меня посадят рядом с одним из братьев. С каким? С тем, кто касался меня на лестнице?

– Нет! – я закашлялась от внезапного крика. – Прости, я немного не в себе. Но ничего страшного, я просто устала.

– Ты уверена?

– Да.

Выдохнув, Данила плюхнулся обратно на постель.

– Не пугай меня так! Тогда спи, еще нет пяти утра. Мы с Ванькой отвезем маму, а Лешу я попрошу за тобой проследить.

– Нет, не надо, Дань! Я сама справлюсь. – Старательно улыбаюсь, чтобы усыпить его подозрения. Я не хочу видеть его братьев, не хочу и не могу.

Склонившись ближе, Данила обнял ладонями мое лицо.

– Ты точно в порядке?

Данилу очень легко любить, за испуг и нежность во взгляде, за примятые со сна волосы, за искренность. Я должна была понять, что вчера на мне были чужие руки, должна была догадаться. Данила – нежность. В нем нет ничего, кроме нежности.

И недоверия.

– Да, я в порядке. Просто я устала и перенервничала.

– Все будет хорошо, Ник! Братья ерничают, задирают тебя, но мы их быстро приструним.

Очень на это надеюсь. Данила не представляет, насколько я надеюсь именно на такой исход.

Натянув джинсы, он чмокнул меня в нос.

– Спи, Ник! – Его голос мягкий, как пуховая перина, и я жмурюсь от его тепла. – Помнишь, я рассказал тебе про мою новую песню «Душа на ладони»?

– Помню.

– Мы собираемся устроить ее премьеру, и я бы хотел, чтобы ты пошла со мной. Для меня это очень важно.

– Конечно, Дань, обязательно!

Он уходит. Снаружи раздается шум отъезжающей машины, и мое тело расслабляется. В голове плывет приятная сонливость, и я уже не знаю, чьего присутствия в доме я боялась больше – братьев Данилы или его самого.

Я осталась одна и могу обо всем подумать.

А потом собраться и поехать в город.

Все будет хорошо. После операции я расскажу Дане обо всем. Мы вместе разберемся в случившемся. Он поверит, что я не виновата, обязательно поверит. И отомстит брату.

Глаза слипаются, пережитое больше не бьется во мне нервным пульсом. Через пару дней мы с Даней во всем разберемся и забудем о случившемся.

⁂

Полдень ударяет по голове колоколом. Неужели я заснула? Скорее отключилась, перегорела, как лампочка. Всю ночь тряслась от пережитого, а как осталась в дома одна, отключилась. Ждала шума отъезжающей машины, а потом… провал.

В окно бьется светлое зимнее солнце.

Прихватив полотенце, я поспешила в ванную комнату. Приведу себя в порядок, оденусь и поеду в город.

Столкновение было настолько сильным, что я отлетела к стене.

Последовавшие за этим мужские ругательства поразили обилием незнакомых слов.

Пошатываясь, я поднялась на четвереньки. Одернула футболку, под которой едва прятались трусики.

Алексей? Значит, Данила попросил его остаться.

Или он сам предложил?

Передо мной нарисовалась пара мужских ног в спортивных брюках.