Главная
Истории из жизни
Анджела Галлоп
Когда собаки не лают. Путь криминалиста от смелых предположений до неопровержимых доказательств
Читать онлайн бесплатно

Читать онлайн Когда собаки не лают. Путь криминалиста от смелых предположений до неопровержимых доказательств бесплатно

Angela Gallop

WHEN THE DOGS DON’T BARK: A FORENSIC SCIENTIST’S SEARCH FOR THE TRUTH

First published in the English language by HODDER & STOUGHTON LIMITED

Отзывы российских специалистов

Любители детективов найдут тут описания конкретных громких и резонансных уголовных дел; людей, имеющих отношение к правоохранительным органам, привлечет четко изложенная структура работы экспертно-криминалистической службы и полиции Великобритании, их взаимодействие и их сложности, которые местами очень схожи с таковыми в нашей стране.

Увлеченные криминалистикой найдут в книге описание различных методов, применяемых при исследовании биологических жидкостей, волос, одежды, различных частиц и многих других объектов, с которыми сталкивается криминалист в своей повседневной практике.

Наконец, люди сентиментальные найдут социальные сюжеты, рассказы об отношениях между людьми, жизненных проблемах и их решениях.

Когда человек увлечен своей профессией, отдается ей полностью и готов делиться своими знаниями с окружающими – всегда получается качественная, интересная книга. Это относится и к книге Анджелы Галлоп.

Алексей Решетун, судебно-медицинский эксперт, автор книги «Вскрытие покажет: Записки увлеченного судмедэксперта» и блога @mossudmed

Уголовные дела из практики, тернистый путь становления криминалиста, посвящение читателя в нелегкую, ответственную, но в то же время нереально интересную работу дает возможность каждому читателю полностью погрузиться в мир криминалистики, ощутить эмоции и переживания автора и даже оказаться на настоящих местах преступления. Эта книга могла бы стать хорошим остросюжетным сериалом, основанным на реальных событиях.

Карина Рытова, судебно-медицинский эксперт, автор блога @coroner_rytova

Предисловие

Когда морозной ночью в феврале 1978 года я добралась до лесного склада в Хаддерсфилде, тело 18-летней жертвы уже забрали в морг. К этому времени я проработала в экспертно-криминалистической службе всего три с небольшим года, но на месте преступления оказалась впервые. Мне хотелось впечатлить начальника своими знаниями и проницательностью, но в то же время я очень боялась упустить что-либо, что могло бы помочь полиции Западного Йоркшира вычислить убийцу.

Кроме того, я переживала, что могу – в буквальном смысле слова – ударить в грязь лицом. Поскольку прежде я никогда не была на месте преступления, у меня не было соответствующего снаряжения – водонепроницаемых штанов, куртки с капюшоном и сапог, которые имелись у более опытных коллег. Мне пришлось надеть одежду, завалявшуюся в багажнике у шефа. Проблема была в том, что Рон Ауттеридж был довольно крупным мужчиной с сорок пятым размером ноги. Непросто было выглядеть уверенным в себе профессионалом, с трудом волоча ноги в его ботфортах и удерживая складки огромной куртки, болтавшиеся у моих икр.

Невозможно подготовиться к первому посещению места преступления, особенно если там произошла насильственная смерть, что в моей сфере деятельности не редкость, однако времени предаваться самоанализу не было. Прежде всего я должна была понять, что могло произойти всего несколькими часами ранее в морозной тьме этого лесного склада. Я принялась искать следы, которые мог оставить преступник, – например, фрагменты одежды, зацепившиеся за бревна волосы, отпечатки подошвы или автомобильных шин. Я понимала, как важно скорее найти хоть что-нибудь, что может помочь полиции установить личность убийцы Хелен Ритка – были все основания полагать, что она стала очередной жертвой Йоркширского потрошителя.

1
Неподходящая работа для женщины

Мой брат Джонатан настаивает, что я начала интересоваться миром преступности, когда мне было девять. Наш отец частенько покупал по моей просьбе свежие выпуски газет News of the World и Sunday People. Преступления, о которых я читала в этих изданиях, действительно восхищали. Каждое воскресное утро я ходила с отцом к газетному киоску, а позже – с Джонатаном, став достаточно взрослой, чтобы доехать до киоска вместе с ним. Честно говоря, шоколадные батончики интересовали меня больше, чем газеты, и криминалистом я стала чисто случайно.

Думаю, с раннего возраста я знала, что хочу заниматься какой-нибудь наукой. Мечта эта была довольно расплывчатая, частично подпитываемая всевозможными химическими экспериментами, которые я проводила с помощью лабораторного набора на чердаке нашего дома в пригороде Оксфорда. Но эта мечта могла так никогда и не воплотиться в жизнь, если бы мне не удалось удовлетворительно сдать экзамены и с трудом попасть в старшие классы[1], где я полюбила ботанику.

Я росла вместе с Джонатаном и Дэвидом, двумя из пяти братьев, которые ближе всего мне по возрасту, и привыкла к тому, что вокруг всегда люди – это было в радость. На самом деле мои далеко не блестящие академические успехи вплоть до 16 лет обусловлены по большей части тем, что в школе я сильно отвлекалась на социальную сторону жизни.

Мою учебу в Хедингтонской школе оплачивала щедрая двоюродная бабушка. У меня не было практически никакого интереса к тому, чему там учили, и я редко усердствовала с выполнением домашних заданий, пока не начала подготовку к выпускным экзаменам повышенной сложности[2]. Отчеты о моей успеваемости в школе обычно содержали ту или иную вариацию фразы «если бы Анджела немного больше старалась». Так что, не окажись рядом мистера Томпсона, моего блестящего учителя ботаники, не достучись он до чего-то в глубине моей души, зародив желание усердно заниматься, быть может, я толком в жизни и не преуспела бы. Ученым бы точно не стала. Как бы то ни было, я сдала все выпускные экзамены – по химии, зоологии и ботанике – и продолжила изучать ботанику в университете Шеффилда.

После получения диплома мне предложили остаться в Шеффилде и поступить в аспирантуру, но у меня на носу была свадьба, и я отказалась от этой возможности и переехала на юг вместе с новоиспеченным мужем Питером Галлопом. Проработав какое-то время лаборантом в Оксфордском университете, я перевелась в аспирантуру и сосредоточилась на изучении морских огурцов.

Я заинтересовалась морскими огурцами по той же причине, по которой меня завораживали растения вообще, – они невероятным образом устроены. Если разложить все по полочкам, весьма впечатляет, как представители флоры впитывают корнями воду и минералы из почвы и переправляют их в листву, где с помощью зеленых органелл (хлоропластов) преобразуют солнечную энергию и углекислый газ для производства пищи, обеспечивающей их цветение и рост. Морские огурцы также используют хлоропласты – они высасывают их из определенного вида водорослей для создания собственного внутреннего сахарного завода. Грант на свою работу я получила по весьма претенциозному основанию: эти самые морские огурцы могут стать решением продовольственного кризиса для стран третьего мира. Следующие три года я провела множество счастливых дней на пляже Бембриджа на острове Уайт, а мой крохотный «Фиат 500» был забит громоздкими контейнерами с морской водой и водорослями: эти удивительные маленькие создания уезжали со мной в Оксфорд.

Однако во время написания диссертации я осознала три вещи: работа, которой я занималась, вряд ли когда-либо смогла бы решить проблему мирового голода; я вряд ли найду работу, как и те шесть-семь человек со всего света, кому хоть сколько-то интересно то, что и мне; к тому же я хотела заняться на самом деле чем-то более практичным, что могло бы принести пользу большему количеству людей прямо сейчас.

В то время мы с друзьями довольно часто обсуждали, что собираемся делать дальше со своими жизнями. Однажды летом 1974 года, когда я была в библиотеке, мой хороший друг Стюарт Миллиган протянул мне газету со словами: «Кажется, это может тебя заинтересовать, Анджела». Шариковой ручкой он обвел объявление о вакансии в экспертно-криминалистической службе (ЭКС) МВД Великобритании. Криминалистика как наука никогда не была в поле моих интересов, но явно попадала в категорию прикладных, поэтому я решила: стоит попробовать. Впрочем, первым делом я решила поговорить со своим руководителем, профессором Дэвидом Смитом. Он был блестящим ученым, прекрасным другом и советчиком, который сказал мне: «На такую должность будет много претендентов. Обязательно попробуй, но не возлагай больших надежд на то, что у тебя получится».

Мой муж совсем недавно решил переучиться на солиситора[3]. Нам нужно было оплачивать счета, а других вариантов особо не было, поэтому я отправила резюме и, к удивлению, была приглашена на собеседование.

Я понимала: придется изрядно постараться, чтобы убедить того, кто будет со мной беседовать, что я смогу перейти от морских огурцов к миру уголовной преступности, и впоследствии ругала себя за то, что недостаточно тщательно продумала, какие вопросы могут быть заданы. Позаботься я об этом, мне бы не пришлось ломать голову над умными ответами на вопросы вроде: «Какие следы вы стали бы искать на грузовике, на котором транспортировали краденое?» К тому времени я накопила немало научных знаний, однако ничего из этого, казалось, не могло мне помочь, пока я с трудом придумывала, что бы такое ответить, чтобы это звучало вразумительно. К счастью, мои ответы на вопросы, должно быть, дали понять, что со мной не все потеряно. Вскоре после собеседования я получила письмо с предложением работы в качестве криминалиста.

Мне предложили выбрать одно из восьми учреждений ЭКС в стране, где я хочу служить. Поскольку Питер учился в юридическом колледже, после окончания которого мы могли жить практически где угодно, было не особо важно местоположение работы. Так я выбрала лабораторию в Харрогейте – неподалеку от Шеффилда, где прошли мои радостные студенческие годы. Там и прошел мой первый рабочий день 24 октября 1974 года.

Боясь опоздать, я явилась слишком рано, что мне вовсе не свойственно. Я приехала к внушительному зданию в пригороде, утопающем в зелени. К счастью, кто-то решил приступить к делам еще раньше. Меня тепло встретили и отвели в лабораторию ждать коллег.

Когда я зашла в помещение, первым делом мне бросилась в глаза натянутая в одном из углов пустой комнаты бельевая веревка, на которой была развешана одежда с пятнами крови. Усевшись на стул, я заметила на безупречно чистых поверхностях лабораторных скамей красно-коричневые пятна – выглядело это довольно зловеще. Только я начала раздумывать, что же за чертовщина могла тут произойти, как дверь открылась, и начались мои будни в криминалистике.

Спустя два часа меня познакомили с таким количеством людей и объяснили столько всевозможных тестов и методик, что голова шла крутом. Одним из тех, с кем я встретилась в тот день и с кем у меня состоялся довольно странный разговор, был директор лаборатории доктор Иэн Барклай. Помню, как его требование «при описании вещественных доказательств указывать объем в чайных ложках» показалось мне противоречащим научному подходу. Впрочем, позже все встало на свои места: он объяснил, что «так обывателю проще понять количественную оценку вещдоков». Этот совет не раз мне пригодился, когда я начала давать показания в суде и поняла, что присяжным и другим людям без технического образования не всегда просто представить объем, выраженный в миллилитрах. Вообще доктор Барклай был весьма интересной личностью. Дело настолько поглощало его, что он почти не отдыхал. Как мы любили говорить, догадаться о том, что доктор Барклай должен быть в отпуске, можно только по сандалиям, в которых он в таком случае приходил на работу.

Обилие новой информации в первый же день немного пугало, но меня заверили, что работа покажется мне по-настоящему интересной, и люди, с которыми предстоит трудиться, чрезвычайно дружелюбны. Омрачало это лишь осознание того, что мой непосредственный руководитель Рон Ауттеридж не особо радовался появлению в своей группе женщины.

Конечно, я не была единственной женщиной в коллективе ЭКС, но единственной из тех, кому предстояло стать так называемым отчитывающимся сотрудником, чья работа заключалась в посещении мест преступлений, написании отчетов для полиции и адвокатов обвинения, а также даче показаний в суде, когда возникала необходимость. Тот факт, что мне предстояло стать единственной женщиной в этой роли, сегодня кажется чем-то невероятным, как из соображений гендерного равенства, так и с учетом того, что теперь в криминалистике дам больше, чем мужчин. Тогда же все было иначе. Тем не менее я отшатнулась, когда мой новый начальник чуть ли не первым делом сказал мне: «Я знаю, тебя взяли, чтобы ты потом стала отчитывающимся сотрудником, но ты должна понимать: я считаю, что женщины не должны делать заключения по уголовным делам. Это неподходящая для женщин работа. Называй меня старомодным, если хочешь, однако я считаю, что женщине место дома – буквально у раковины на кухне».

Да, не самое многообещающее начало для профессиональных отношений, на которое я могла рассчитывать. Эпоха, как я уже говорила, была другая. Кажется, я на это ничего не ответила. И хотя в первые месяцы отношение Рона ко мне было ужасным, вскоре я поняла, что он никому не дает спуску. Несмотря на постоянно серьезное выражение лица, которое, казалось, подчеркивало его грубые черты, глаза обычно горели огоньком, и не все его слова следовало воспринимать всерьез. Облегчением было осознать, что его женоненавистническая резкость была уравновешена отношением коллег – их духом товарищества, приветливостью и поддержкой.

Здание ЭКС в Харрогейте оказалось бывшим домом матери актера Майкла Ренни, сыгравшего Гарри Лайма в популярном телесериале 1960-х годов «Третий человек». Главная биологическая лаборатория была сооружена путем объединения нескольких комнат на втором этаже. Там в сохранившихся мраморных раковинах мы проводили анализы для определения группы крови. Помню и ванную комнату, где проводили более сложные химические анализы. В оранжерее мы выращивали коноплю – спешу добавить: исключительно для оценки урожайности. Что касается нескольких конюшен, там мы устроили стрельбища. Бог знает, что думали обо всем этом наши соседи, ведь это был тихий и добропорядочный жилой район. Возможно, постоянное присутствие полицейских машин, которые что-то привозили, внушало людям уверенность, что все в порядке. А может, и нет.

Несколько дней я путалась под ногами у опытных криминалистов, наблюдая за их работой и обучаясь, а потом мне наконец дали на изучение первое вещественное доказательство. Это было ужасное дело, в котором фигурировал мужчина, судя по всему, голыми руками убивший жену и ее собаку. Ему показалось, что домашними овладели злые духи. Мне вручили виниловую сумку в пятнах крови, найденную рядом с телом женщины.

Как и все вещественные доказательства, предоставляемые полицией для изучения, эта сумка находилась в коричневом бумажном пакете, заклеенном сверху скотчем. К пакету был прикреплен ярлык со следующими данными: наименование вещественного доказательства, назначенный индивидуальный идентификационный номер, имя и фамилия сотрудника, забравшего его с места преступления, а также точное время и место, когда это было сделано. После того как я набралась какого-то опыта в ЭКС, мне разрешили исследовать вещественные доказательства с помощью клейкой ленты: нужно было пройтись по всей поверхности предмета, а затем рассмотреть ее под микроскопом – искать волосы и волокна ткани, зачастую слишком маленькие, чтобы заметить их невооруженным глазом. В тот первый раз меня попросили только описать сумку и ее содержимое, сделать отметки о любых повреждениях, пятнах или других следах и зарисовать ее со всех ракурсов (помню, как сожалела, что не уделяла больше времени урокам рисования в школе!).

На дворе был конец сентября, в лаборатории работало отопление, а благодаря светящему сквозь окна солнцу температура поднималась еще выше. Когда я открыла сумку, меня чуть не сбил с ног приторно-сладкий запах горячего винила, засохшей крови и гниющего яблока. Будучи помощником ассистента криминалиста, который отчитывался по этому делу, я понимала, что мне не дали бы изучать сумку самостоятельно, имей она большое значение для расследования. Тем не менее я была в ужасе от того, что попало мне в руки. Помню, как подумала, резко отвернувшись от вещдока: «Это ужасно. Хочу ли я на самом деле посвятить этому жизнь?»

Зачастую мы не знали, чем закончились дела, с которыми работали, – судебный процесс порой начинался спустя месяцы, а то и годы после того, как мы заканчивали расследование. Однако мне известно, что подозреваемого по этому делу признали виновным в убийстве своей жены на почве безумия и заключили в психиатрическую больницу строгого режима.

Когда я переехала в Харрогейт, чтобы начать работу в ЭКС, мой муж находился в юридическом колледже в Честере, и первые несколько недель я провела множество вечеров в одиночестве, сидя в арендованной квартире за работой над докторской диссертацией. Кроме того, я раздумывала над тем, правильный ли сделала выбор. Мне было 24, когда я начала работать в ЭКС. Хотя, вероятно, в любом возрасте слишком рано узнавать, что может сделать один человек с другим голыми руками. Вечером того дня, когда мне принесли пакет с сумкой, я все спрашивала себя, правильно ли поступила. Неужели мне действительно хотелось забросить увлекательное изучение безобидных находчивых морских огурцов, чтобы часами напролет сидеть в душной гнетущей лаборатории, рассматривая окровавленные личные вещи жертв жестоких убийств? Ответить на этот вопрос было еще сложнее из-за того, что я не могла развеять сомнения, поделившись ими с коллегами, – во всяком случае, мне это казалось неуместным. Таким образом, рядом не было никого, кто мог бы помочь мне во всем разобраться.

Кстати, относительно коллег я ошибалась. Я была не единственной, кто пытался понять, стоит ли отдать всю жизнь криминалистике. Не знаю, было ли пренебрежительное отношение Рона Ауттериджа срежиссированной частью процесса естественного отбора, чтобы в деле остались только те, кто готов ко всем трудностям, однако эффект определенно был именно таким. Несколько человек, нанятых в качестве помощников – как мужчин, так и женщин, – ушли спустя всего две недели работы в штате ЭКС. В конечном счете я оказалась одной из тех, кто выстоял, и через полгода отношение Рона ко мне внезапно изменилось. Казалось, с этого момента он полностью меня принял и всячески поддерживал. Когда несколько лет спустя я спросила его обо всем этом, он сказал, что считал меня боевой подругой. Как я поняла, нужно было воспринять это как комплимент.

Первое время в ЭКС я по большей части занималась относительно простыми сексуальными преступлениями. Как правило, от меня требовалось взять несколько мазков из гениталий жертвы или подозреваемого, ну и, может быть, изучить чьи-то трусики. Полагаю, эти дела доставались мне потому, что обычно считались несложными, но на практике интерпретация результатов проведенных анализов зачастую была совсем не легкой задачей.

Кстати, кроваво-красные пятна, которые я заметила на лабораторных столах в свое первое утро, были связаны с реагентом, используемым для выявления следов спермы. Это вещество мы распыляли в открытой лаборатории, пока не было установлено, что оно обладает сильным канцерогенным действием. После того как это выяснилось, его разрешили применять исключительно в вытяжном шкафу, с предварительно надетой маской, перчатками и прочей защитной экипировкой. Сушить вещи – в кровавых пятнах или чем-то другом – в открытой лаборатории мы в итоге тоже перестали, когда стали лучше понимать потенциальные риски для здоровья. Как и во всех остальных областях криминалистики, за последние 45 лет мы стали гораздо больше знать о проблемах, связанных с охраной труда и техникой безопасности.

2
Йоркширский потрошитель

После появления лабораторий в Харрогейте и Ньюкасле в 1977 году я перевелась в новую лабораторию ЭКС, организованную в Уэтерби, где мы работали совместно с полицией Нортумбрия, Дарема, Кливленда, Хамберсайда, Западного, Северного и Южного Йоркшира. Несколько месяцев спустя меня повысили до старшего эксперта-криминалиста, и я начала посещать места преступлений.

В 1970-х не было ДНК-экспертизы, а по группе крови точно идентифицировать человека куда сложнее, поэтому в качестве доказательства она использовалась лишь в определенных случаях.

Таким образом, расследование во многом основывалось на изучении отпечатков пальцев, которые – так сложилось исторически – обычно снимали полицейские, а также на других уликах и инструментах из базового арсенала криминалиста. Среди них – волосы и волокна ткани, фрагменты краски и стекла, следы от обуви и техники, запрещенные наркотичеcкие вещества и яды, их следы в жидкостях и на тканях тела, баллистическая экспертиза[4], сравнение почерка.

На своем первом месте преступления, на лесном складе в Хаддерсфилде, той самой морозной февральской ночью 1978 года я искала все, что могло бы подсказать, что именно здесь случилось, либо помочь идентифицировать убийцу. Отпечатки шин, обуви или, например, следы волочения; любые фрагменты одежды, волосы, следы спермы, использованный презерватив или сигаретный окурок.

К моменту, когда мы с начальником прибыли на место, полиция уже провела там какое-то время. Сориентировавшись, мы приняли участие в поиске улик, а затем отправились в морг осмотреть тело жертвы. Ее уже опознали. Это была 18-летняя Хелен Ритка. Прежде я никогда не видела трупов, поэтому нервничала по поводу своей возможной инстинктивной реакции. Когда я зашла в ярко освещенное помещение с вычищенными стальными столами, мне в нос ударил специфический запах дезинфицирующего средства и других реагентов.

В то время мы везде ходили в повседневной одежде: лишь какое-то время спустя выдавать каждому халаты, как в больнице, стало общепринятой практикой – по крайней мере, в некоторых лабораториях. Тот вечер стал первым из многих, когда я приходила домой после посещения морга, стягивала с себя одежду и сразу бросала ее в стиральную машину, чтобы избавиться от этого запаха.

После смерти кровь под действием силы тяжести скапливается в нижней части тела, а верхняя его часть оказывается обескровленной. Зная это, я не была удивлена восковой бледностью кожи Хелен Ритка, которая придавала ей сюрреалистичный вид. Меня удивило другое: я не ожидала, что человек, столь жестоко убитый, будет выглядеть таким умиротворенным. Возможно, дело было в многочисленных романах Агаты Кристи, прочитанных мной в юности: я представляла, что все жертвы будут выглядеть измученными или удивленными, чего по медицинским причинам на самом деле никогда не наблюдается.

Хелен явно была привлекательной девушкой, и именно осознание ее реальности, того, что она была чьей-то дочерью, сестрой, другом, позволило мне сосредоточиться на работе. Обсудив с судмедэкспертом, выполнившим вскрытие, случившееся с ней, я принялась наблюдать, как он детально рассматривает ее раны, чтобы попытаться понять, оружием какого типа и размера они были нанесены. Затем я помогла собрать с поверхности тела все твердые частицы, которые могли остаться от нападавшего, и стала искать любые следы, потенциально полезные для следствия.

К моменту обнаружения тела Хелен Ритка полиция подозревала Йоркширского потрошителя в убийстве других женщин, главным образом в районе Лидса, Брэдфорда, Галифакса и их пригородах, а также в жестоком нападении еще на нескольких, которых он оставил со смертельно опасными ранениями. Раны Хелен определенно соответствовали его почерку: он бил своих жертв по голове, порой несколько раз и, как правило, молотком, затем многократно вонзал в них нож или что-то вроде отвертки.

Вскоре после смерти Хелен помощник главного констебля полиции Западного Йоркшира получил ряд писем и аудиозапись от человека, объявившего себя Йоркширским потрошителем. Полиция испытывала постоянно растущее давление: нужно было как можно скорее найти серийного убийцу, который теперь их еще и дразнил. Вместе с тем никаких других явных зацепок у полиции не было. Почти три года расследование находилось в тупике, в то время как Йоркширский потрошитель брал на себя ответственность за новые жертвы.

На самом деле в течение этих трех лет полиция неоднократно допрашивала настоящего убийцу, однако он не подходил под описание разыскиваемого человека – мужчины с сандерлендским акцентом[5]. Акцент был у человека, отправлявшего аудиозаписи, который, как оказалось в итоге, водил полицию за нос, тогда как подлинного преступника ни в чем не заподозрили.

Через 14 месяцев после убийства Хелен Ритка я побывала на втором месте преступления Йоркширского потрошителя. Тело очередной девушки было найдено в парке Галифакса. На 19-летнюю Джозефину Уиттакер напали, когда она поздно вечером возвращалась домой. К тому времени, когда ее тело обнаружили, было уже светло – наступило утро. Первым делом меня поразило следующее: открытая поляна, которая была на виду у любого, кто проходил через парк, казалась не совсем подходящим местом для нападения и убийства даже в темное время суток.

В последующие годы работы помимо прочего мне предстояло усвоить, насколько важно максимально тщательно осмотреть место преступления. Отчетливо представив вероятную очередность событий, можно понять, какие возможности с точки зрения криминалистики у тебя имеются, и разработать наиболее эффективную стратегию для проведения анализа. В тот раз решили вернуться на это место ночью. Встав на границе парка, мы рассматривали место преступления оттуда, после чего стало понятно: при включенных вокруг поляны фонарях ее центр был практически в полной темноте. Таким образом, для всех, кто находился за пределами ее условной окружности, создавался зрительный барьер. Однако убийца Джозефины определенно пошел на огромный риск, напав на нее на открытой местности. Возможно, это решение было спонтанным. Либо же, если убийцей все-таки был Йоркширский потрошитель, как подозревала полиция, возможно, он начал чувствовать себя неуловимым.

В 1970-х не было компьютеров или цифровых баз данных, которые могли бы помочь полиции Западного Йоркшира в поиске подозреваемых. Все, что могли полицейские, – это проверять любую зацепку, находить новые – например, фиксировать модели и номера автомобилей, замеченных возле мест преступлений, – и записывать всю полученную информацию на пронумерованные карточки с перекрестными ссылками. В ходе этого процесса создавалось огромное, практически неподъемное количество документации. Полиция была решительно настроена расследовать любую зацепку. Из-за этого мы и оказались однажды в странном доме в пригороде Йорка.

Подозрения вызвал мужчина, открывший дверь женщине-коммивояжеру, будучи одетым в бюстгальтер, натянутый поверх футболки. И хотя узкий дом, который мы с коллегами посетили, и выглядел совершенно непримечательным снаружи, внутри мы нашли признаки крайне странной деятельности.

Согласно отчету полиции, у убийцы были ожоги специфической формы на обеих сторонах лица и между ногами. А с огнем в этом доме было связано очень многое. Во-первых, нашлось необычайно много спичечных коробков и зажигалок. Во-вторых, арка под потолком была местами обуглена. Далее: в коридоре стояла бочка с растворителем, из которой торчали большие деревянные палки с намотанными на один из концов колготками. На стенах висели картины с изображением горящих или собравшихся вокруг погребального костра людей, причем некоторые из них держали похожие факелы. В запертой комнате были обнаружены женская ночная рубашка и штаны в индийском стиле с пятнами спермы. Здесь явно творилось что-то странное – это впечатление усиливалось тем, что по всему дому попадались миски с пропитанными кровью тряпками.

К тому времени я проработала в ЭКС уже почти пять лет, практически каждый день набираясь бесценного опыта и узнавая что-то новое. Я знала, что один из основополагающих принципов любого расследования гласит: «Нельзя ничего предполагать», поскольку правда зачастую оказывается фантастичнее вымысла. В этом конкретном случае мы получили наглядную иллюстрацию и понимали: каким бы потенциально инкриминирующим (обвиняющим) ни казалось увиденное нами в этом доме, этот мужчина явно не был разыскиваемым полицией подозреваемым. Хозяин просто имел нездоровое пристрастие надевать парик с шароварами, а затем поджигать себя. Что касается окровавленных тряпок, он прикладывал их к деснам – за день до этого мужчина удалил все зубы.

Это было первое из множества жилищ сумасшедших, которые мне предстояло увидеть в следующие 40 лет. Пожалуй, чуть ли не более нелепой, чем весь связанный с огнем материал, была оставленная женой этого мужчины прощальная записка, гласившая: «С меня достаточно. Я ухожу от тебя. Ты должен мне три шиллинга и четыре пенса». Думаю, с учетом обстоятельств я бы такой долг простила!

Не думаю, что кто-то из нас действительно рассчитывал обнаружить в этом доме что-либо, связанное с Йоркширским потрошителем, – орудие убийства, например, или одежду с пятнами крови. Ничего не указывало на то, что мужчина со столь специфическим фетишем был серийным убийцей. На самом деле не было повода сделать вывод, что он вообще совершил какое-либо преступление, за исключением разве что того, что он подвергал риску жизнь и имущество своих соседей каждый раз, когда подносил спичку к одному из самодельных факелов.

Вернувшись в лабораторию, мы стали усиленно искать связь между всеми совершенными Потрошителем преступлениями. Мы выискивали любые характерные следы, которые могли быть оставлены убийцей. С образцов, взятых с помощью клейкой ленты с тел и одежды жертв, мы собрали сотни тысяч отдельных микроскопических волокон ткани и систематически сравнивали их между собой различными способами в поисках сходства волокон, найденных у разных жертв. Одна из методик сравнения была относительно новой. В то время она называлась микроспектрофотометрией (МСФ). Путем освещения небольших предметов светом с различной длиной волны – отдельных волокон ткани в данном случае – составлялся график, дающий объективное представление об их цвете. Конечно, полученную картину нужно было тщательно проанализировать.

Работа была в полном разгаре к концу следующего года, когда после смерти еще трех женщин к поиску Йоркширского потрошителя подключили Рона Ауттериджа. К тому времени Рон был директором лаборатории ЭКС в Ноттингеме, а в качестве своего помощника выбрал криминалиста по имени Рассел Стокдейл, впоследствии сыгравшего значительную роль в моей жизни.

Расположившись в штаб-квартире полиции в Бредфорде, Рон и Рассел взялись за систематический анализ всех мест преступления Потрошителя и деятельности полиции и криминалистов. Они сопоставили важнейшую информацию по таким основным моментам, как возможное орудие убийства, описания нападавшего выжившими жертвами, а также все улики по каждому из дел, например следы спермы, отпечатки подошвы и шин. Затем они составили два списка: в первом было перечислено «все, что мы знаем о Потрошителе», а во втором – «все, что мы, как нам кажется, знаем о Потрошителе». Помимо того, что это помогло немного привести в порядок всю документацию, которой было завалено расследование, из-за чего было сложно «увидеть лес за деревьями», они помогли таким образом найти новые линии ведения дела.

Параллельно с этим Стюарт Кайнд – в то время директор Научно-исследовательского центра ЭКС – задумался о применении одной методики, с которой он познакомился во время войны, занимаясь системами наведения для ВВС Великобритании. Прежде всего он составил диаграмму с использованием данных о месте и времени всех убийств и нападений – насколько они были известны, – к которым, как тогда считалось, был причастен неуловимый серийный убийца. Затем Кайнд рассмотрел такие факторы, как необходимость для убийцы как можно быстрее добраться до убежища после каждого нападения. Чем раньше происходило нападение, тем дальше, скорее всего, его место было от дома преступника.

С помощью этой методики, получившей позже название «Географическая экспертиза», Стюарт пришел к заключению, что разыскиваемый мужчина жил где-то между городами Маннингем и Бингли, в районе Брадфорд-сити. Это заключение стало как минимум одним из факторов, в связи с которыми полиция решила сосредоточиться именно на этом районе вместо того, к которому их привели полученные письма и аудиозаписи. Какое-то время спустя в результате отличной работы внимательных полицейских в Брадфорде был арестован 30-летний водитель грузовика по имени Питер Сатклифф.

Потратив столько времени в отчаянных попытках найти какие-либо улики, полезные для идентификации Йоркширского потрошителя, нам с коллегами не терпелось узнать, каким же был Сатклифф. Некоторые из нас поступили весьма неожиданно и отправились в Лондон, чтобы понаблюдать за судебным процессом. Думаю, все мы были немного удивлены, насколько непримечательным Сатклифф выглядел для человека, все это время внушавшего такой ужас всему северу Англии. Подозреваю, впечатление было бы совершенно иным, повстречайся он нам где-нибудь в темном переулке, а не на скамье подсудимых. До его поимки каждый раз, когда приходилось в одиночку ехать ночью через Лидс после посещения места преступления или какого-то мероприятия, я неизменно испытывала облегчение, выезжая на открытую местность, откуда до дома оставалось рукой подать.

В мае 1981 года, будучи признанным виновным в убийстве 13 женщин и попытке убийства еще семи, Питер Сатклифф был приговорен к минимальному сроку в 30 лет тюремного заключения.

По случайному совпадению примерно 30 лет спустя я стала сотрудничать с очень талантливым полицейским по имени Крис Грегг. Он вступил в ряды полиции Западного Йоркшира в 1974 году, когда я начала работать в ЭКС. Его первым местом преступления, куда он отправился, тоже стал лесной склад, на котором убили Хелен Ритка. И именно Крис, ставший к тому времени руководителем уголовного розыска Западного Йоркшира, в итоге вычислил человека, водившего за нос полицию своими письмами и аудиозаписями. Им оказался Джон Хамбл, он же Версайдский Джек. В 2006 году, будучи найденным с помощью ДНК-экспертизы, Хамбл был приговорен к восьми годам тюрьмы за препятствие правосудию.

3
Необъяснимое поведение

Помимо изучения самой криминалистики я многое узнавала и о людях вообще, о том, насколько странно они могут себя вести. Мир преступности, пожалуй, всегда связан с теми или иными эмоциями. За некоторыми из самых ужасных преступлений, с которыми мне доводилось работать, стояли злость, зависть или жадность, зачастую обостренные алкоголем, наличием или отсутствием денег. Вместе с тем никак не укладывалось в голове, что могло подтолкнуть человека на преступление, ставшее моим самым леденящим душу делом.

Субботним вечером в феврале 1980 года в одном городе графства Хамберсайд прохожий обнаружил на пешеходной дорожке тело мужчины 30 с лишним лет. После осмотра, проведенного на месте профессором Аланом Ушером, одним из ведущих судмедэкспертов МВД Великобритании того времени, труп был доставлен в морг для проведения вскрытия.

Вскрытие показало, что мужчина получил по меньшей мере 13 ударов ножом как спереди, так и сзади, в результате, как изначально казалось, продолжительного нападения. Частично ранения были относительно поверхностными, частично – получены в результате попыток жертвы защититься. Как минимум четыре ранения были тяжелыми, приведшими к повреждениям шеи, спины и живота, а одно, рядом с мошонкой, было предположительно нанесено, когда жертва лежала на земле – вероятно, уже после смерти. Согласно результатам вскрытия, в качестве оружия мог быть использован большой складной нож, найденный полицией у одного из двух арестованных подозреваемых.

Полиция сняла с тела часы, пропитанную кровью одежду и другие предметы, передав их в лабораторию ЭКС в Уэтерби, где я тогда работала. Особый же интерес представляли показания двух подозреваемых, которых я буду называть Дэниэлем и Дэвидом (имена изменены).

По словам Дэниэля, тем вечером они выпивали в баре и рассуждали, где бы им раздобыть денег, и тут Дэвид предложил «кокнуть и ограбить какого-нибудь таксиста». Затем они покинули заведение, и по дороге в другой бар Дэвид напал на улице на незнакомца, а Дэниэль убежал. Догнав Дэниэля, Дэвид сказал, что убил человека, и передал приятелю нож, который тот спрятал в одной из своих перчаток.

В ходе разговора, состоявшегося между ними во втором баре, Дэвид сказал, что теперь очередь Дэниэля сделать что-то подобное, чтобы у него «не было ничего» на своего друга.

«Не помню, что именно творилось в тот момент у меня в голове, – сообщил Дэниэль в своих показаниях полиции по поводу нападения на пожилого мужчину, встретившегося им, когда они вышли из бара. – Это было словно в дурном сне. Инстинктивно, с ножом в правой руке, я ударил его в горло… Нож лишь поцарапал ему кожу, особо не навредив… Я посмотрел ему в глаза, сделав вид, словно и не прикасался к нему… Он сказал, что он всего лишь старый пенсионер. От этого мне стало еще больше не по себе. Думаю, второй удар я нанес больше из отвращения к самому себе… Мне хотелось поскорее убраться от него подальше…»

Что бы там ни случилось на самом деле, на этом нападение закончилось, и, в отличие от первой жертвы, пожилой мужчина выжил. Закопав нож, который Дэвид позже выкопал и выбросил в пруд, парни разошлись по домам.

Дэвид дал практически такие же показания, но заявил, что во время беседы в первом питейном заведении они рассуждали о том, способны ли они на убийство. Затем оба решили той ночью убить случайного прохожего, просто чтобы понять, хватит ли им духа. Кроме того, по его словам, именно он испугался и отговорил Дэниэля от убийства таксиста. Он признался, что ударил ножом первого мужчину, который умер на улице, сказав, что пнул человека по голове, когда тот пытался подняться на ноги.

Это произошло почти 40 лет назад, и у меня нет доступа к рабочим записям по тому делу. Помимо прочего задача криминалиста заключается в поиске любых доказательств в подтверждение той или иной версии. Мы изучили одежду первой жертвы и найденный полицией нож, установив тем самым, как мне кажется, связь между подозреваемыми и трупом. Мне неизвестно, что стало с Дэниэлем, но Дэвид был приговорен к пожизненному заключению за совершенно бессмысленное убийство человека, оказавшегося не в то время не в том месте, совершенное просто ради того, чтобы понять, каково это.

Свидетелем эмоциональной отрешенности уже другого рода я оказалась в ходе расследования подозрительной смерти маленького ребенка в рабочем поселке в Западном Йоркшире. Полиция подозревала, что ребенка несколько раз ударили головой о спинку кровати, поэтому, прибыв с коллегами в дом для проведения расследования, я ожидала увидеть безутешную мать. На деле же она выглядела весьма жизнерадостной и все время, что мы там находились, сидела перед телевизором и смотрела сериал «Династия». Один раз она ненадолго отвлеклась от экрана, чтобы предложить нам чаю, от которого мы отказались по профессиональным причинам, а также из-за того, что стены дома были измазаны собачьими экскрементами. Полагаю, «Династия» помогала ей сбежать от действительности. Тем не менее казалось странным, что она явно никак не сравнивала происходящее на экране со своей текущей ситуацией и окружением.

Не только люди становятся жертвами странного поведения других людей, как показало одно дело, расследование которого вел мой коллега Альф Фарагер из лаборатории в Уэтерби. Мужчину доставили в больницу в очень тяжелом состоянии с поврежденной прямой кишкой и перитонитом – врачам в голову не могло прийти, что могло к этому привести. Их поставило в тупик наличие в животе мужчины желеобразного вещества, происхождение которого было им – как и самому мужчине, по его словам, – неизвестно. Ему объяснили, что если не удастся установить происхождение вещества, чтобы назначить соответствующее лечение, больше ничего нельзя будет сделать, и он, скорее всего, умрет. Только после этого пациент признался, что занимался сексом с хряком.

Как оказалось, у хряков острый, похожий по форме на штопор пенис, который идеально совмещается с цервикальным каналом аналогичной формы у свиньи (с левой резьбой, если кому-то нужно обязательно знать все факты). Это и объясняло повреждения, нанесенные прямой кишке мужчины. Кроме того, у хряков выделяется довольно большое количество спермы, для удержания которой в теле самки приходится использовать пробку, – собственно, обнаруженное в животе желеобразное вещество этой спермой и было.

Мужчине повезло, он выжил. Тем не менее, поскольку в Великобритании скотоложство является преступлением, Альфа попросили взять образец «желе» на анализ в качестве вещественного доказательства на случай, если дело дойдет до суда. Все работники нашей большой лаборатории ЭКС в Уэтерби прекрасно ладили друг с другом: здесь царили дружеские отношения. Конечно, мы относились к работе максимально серьезно, но когда Альф поинтересовался, может ли кто-то подсказать, на что следует обратить внимание, ему было, пожалуй, не избежать череды шутливых советов вроде: «На следы копыт на его джемпере!» В итоге коллеге удалось получить положительную реакцию на антитела к сыворотке крови свиньи и подтвердить, что это действительно была сперма хряка.

Основными доказательствами в другом деле, связанном со скотоложством, стали козьи волоски и показания свидетелей. В этом случае, однако, никакой загадки не было, так как содеянное имело место в подсобном хозяйстве, расположенном близ железнодорожных путей, на глазах у проходящего на небольшой скорости поезда пассажиров, один из которых дернул стоп-кран.

К тому времени, как я покинула Уэтерби в 1981 году и начала работать в лаборатории ЭКС в Олдермастоне в графстве Беркшир, я думала, что меня уже ничем не удивить. Разумеется, я ошибалась, но не думаю, что меня когда-либо что-то шокировало так сильно, как некоторые из этих первых дел, когда я только постигала, на что способны отдельные люди.

* * *

Ближе к концу моей работы в Уэтерби мы с мужем разошлись. Я была с ним с 14 лет – наверное, мы слишком рано поженились. Тем не менее к тому времени я встретила мужчину, которому предстояло стать моим вторым мужем. Его звали Рассел Стокдейл – он был криминалистом, помогавшим Рону Ауттериджу в поиске Йоркширского потрошителя. Во многом из-за того, что Рассел получил должность руководителя Судебно-биологического отдела Научно-исследовательского центра в Олдермастоне, я решила перебраться работать в лабораторию ЭКС, расположенную по соседству.

Лаборатория в Олдермастоне занималась всей криминалистической работой для полиции графств Хэмпшир, Сюррей, Суссекс, Кент и долины Темзы (куда входят графства Оксфордшир, Бакингемшир и Беркшир). Начав там работать в 1981 году, я сразу же поняла, что здесь все совсем не так, как на севере. Особенно примечательной казалась совершенно иная природа отношений между полицией и криминалистами, которых там вызывали на место преступления лишь в исключительных случаях, когда первая не справлялась. Думаю, отчасти это связано с тем, что на юге на должности оперативных работников, выезжающих на место преступления, нанимали более опытных и квалифицированных сотрудников, чем на севере. В каком-то смысле их большая вовлеченность была плюсом, поскольку они не ограничивались тем, что просто приезжали, делали фотографии, снимали отпечатки пальцев и собирали предметы, которые, по их мнению, могли стать вещественными доказательствами. Проблема была в другом: не зная всех наших возможностей в лаборатории, полицейские порой не запрашивали проведение более подходящих анализов, а то и не предоставляли всю необходимую информацию.

Именно из-за этого пробела в понимании я начала выпускать два раза в год журнал под названием Lab Link[6]. Журнал задумывался для того, чтобы информировать полицию о том, чем именно мы занимаемся в лаборатории, а также рассказать, что нам нужно для максимально эффективной работы. Я не только просила коллег писать статьи для издания, но и призывала самих полицейских задавать вопросы, что они охотно делали.

Другим препятствием, с которым мне пришлось столкнуться в Олдермастоне, стало женоненавистническое отношение со стороны некоторых полицейских, хоть это и не было особо странным в начале 1980-х, но все равно выбивало из колеи. За исключением комментариев Рона Ауттериджа по поводу женщины и раковины на кухне я привыкла к уважительному отношению со стороны полицейских, с которыми работала в Харрогейте и Уэтерби. Прибыв на свое первое место преступления в Суссексе, я была глубоко раздосадована нескрываемым скептицизмом и разочарованием старшего следователя. Впрочем, вскоре он сам стал просить меня посещать места преступлений, которыми занимался, и чуть ли не через силу выражал одобрение, когда я говорила, что приеду. Для меня это стало настоящим переломным моментом: взгляды представителей полиции как на криминалистику, так и на роль женщин в расследовании постепенно расширялись.

4
Специализации

Криминалистика может затрагивать все, с чем только можно столкнуться в повседневной жизни. Фокус в том, чтобы понять, что имеет наибольшее значение, где и как это лучше всего искать. Основными типами доказательств в криминалистике, применяемыми в наши дни, служат физиологические жидкости и ткани, связанная с ними ДНК, отпечатки пальцев, а также все в большей степени мобильные телефоны, ноутбуки и другие цифровые устройства. Вместе с тем чрезвычайное значение могут иметь и другие типы следов, такие как текстильные волокна от одежды и мебели, волосы, куски стекла и краски, отпечатки обуви и следы от инструментов. В теории мы можем проанализировать и сравнить любые следы с целью понять, что они могут означать в контексте расследуемого дела.

На самом деле чрезвычайно сложно сделать в жизни что-либо, не оставляя следов, даже если они лишь косвенные, как, например – в самом простом случае, – при использовании перчаток. Один из самых любопытных принципов, лежащих в основе любого расследования, – принцип обмена Локарда, который можно вкратце сформулировать так: «После любого контакта остается след». Он был впервые сформулирован в 1910 году французским криминологом доктором Эдмондом Локардом, и за годы своей работы я убедилась в том, что это абсолютно верно ВСЕГДА. В каждом деле. Другой вопрос в том, удастся ли найти оставленный след, так как порой он может быть совершенно неочевидным. Таким образом, криминалистам приходится проявлять изобретательность, быть скрупулезными и упорными при проведении расследования.

Не менее важно в любом расследовании взаимодействие людей, специализирующихся на каждом типе улик, которые только могут быть причастны к делу. Возьмем в качестве примера дело о том, как человека ударили молотком по голове. В случае его смерти, что в этой ситуации наиболее вероятно, хоть и не всегда будет так (второй жертве Йоркширского потрошителя, Оливии Смелт, удалось выжить после подобного нападения), тело осматривает судмедэксперт. В ходе вскрытия он измеряет любые отверстия в черепе, которые могут соответствовать размерам обнаруженного молотка. Полиция ищет отпечатки пальцев. Биолог-криминалист исследует следы крови на молотке, любые оставшиеся на нем кусочки кожи и волос, текстильные волокна или следы от перчатки, которые могут быть оставлены на забрызганной кровью ручке. Может быть задействован и химик-криминалист для изучения следов от молотка, оставленных на черепе жертвы, а также любых других отметин на теле в местах нанесения ударов, которые оставили кожу неповрежденной. Наконец, существуют всевозможные виды анализов одежды жертвы и подозреваемого, и, разумеется, специалисты изучат само место преступления.

Очевидно, что разные специализации пересекаются между собой. Проще говоря, химик-криминалист изучает не только следы на теле и других местах, но и специализируется на преступлениях против собственности, как их раньше называли, то есть на противозаконных действиях, связанных со взломом и проникновением, порчей или незаконным использованием транспорта, взрывами, поджогами и т. д. Биолог-криминалист, с другой стороны, главным образом имеет дело с преступлениями против личности (и животных), которые включают всевозможные сексуальные нападения и нападения с применением насилия, начиная от побоев и заканчивая ножевыми ранениями, стрельбой, ударами тяжелыми предметами и похищениями.

Химик-криминалист анализирует такие вещи, как стекло, краска и другие строительные материалы, следы от обуви, автомобильных шин и инструментов, повреждения огнем и любые горючие вещества, которые могли к ним привести, – такие доказательства могут сыграть в деле решающую роль. Так, например, если кто-то вторгнется в дом с помощью ломика, от него на двери останутся следы, а частички краски с двери попадут на сам инструмент. Если злоумышленник проникнет внутрь через разбитое окно, крошечные осколки стекла останутся у него на рукаве, текстильные волокна с его одежды могут зацепиться за острые края стекла, он может оставить отпечаток подошвы на подоконнике или цветочной клумбе снаружи. Химики разбираются в том, из каких элементов все эти штуки состоят. По крошечному фрагменту стекла они могут определить, было ли оно разбито недавно, был ли это стеклянный контейнер, стакан, бутылка или же листовое стекло, которое вставляют в окна. Они могут сопоставить осколки по показателю преломления и химическому строению; сказать, составляют ли они фрагменты ударопрочного стекла; а по расположению микроскопических вмятин и трещин способны установить, с какой именно стороны стекло было разбито. Также по крошечной частичке краски им под силу определить, отлетела ли она от дома или автомобиля. Для этого они изучают ее состав и структуру слоев.

Есть химики, профиль которых – идентификация наркотических препаратов и подпольных нарколабораторий. Они определяют количество и качество (степень разбавления) любых обнаруженных наркотиков. Так, когда дело касается кустов марихуаны, важное значение имеет урожайность – то есть ожидаемое количество активного вещества под названием тетрагидроканнабинол, которое может дать растение. Эта информация позволяет понять, выращивались ли растения для личного пользования или с целью сбыта. Такие химики сравнивают между собой различные изъятые партии наркотиков и выясняют, поступили ли они из разных источников или из одного. Они тщательно изучают химический состав, анализируя все вещества, которыми разбавляют наркотик, а также любые посторонние примеси, полученные вследствие особенностей процесса его производства. Порой упаковка становится более весомым вещественным доказательством, чем сам наркотик, и именно она помогает связать между собой изъятые партии и установить цепочку поставок. Эксперты могут очень многое узнать по свернутым обрывкам журнальных страниц или пленке, использованной для упаковки, или по отпечаткам пальцев в одноразовых перчатках. Кроме того, они сопоставляют складки и вмятины на полиэтиленовых пакетах, а также поверхностные царапины. Так выясняется, какие из пакетов принадлежат одной партии.

Задача токсиколога – еще одна специализация химика-криминалиста – изучать образцы человеческих тканей и физиологических жидкостей на наличие различных наркотических препаратов и их метаболитов – веществ, в которые они преобразуются после попадания в организм. Поскольку одни метаболиты существуют недолго, в то время как другие дольше выводятся из организма или распадаются на вещества, токсиколог может узнать, когда именно был употреблен наркотик. Умея правильно интерпретировать результаты токсикологического исследования в рамках обстоятельств конкретного дела, эксперты могут установить, оказало ли наркотическое вещество влияние на какие-то другие обстоятельства, а также в какой мере лица, замешанные в этом деле, были подвержены его воздействию.

Существуют еще биологи-криминалисты вроде меня, занимающиеся идентификацией крови и других физиологических жидкостей и анализом их следов, что может оказать значительную помощь в установлении последовательности событий в ходе нападения. Также биологи отвечают за определение группы крови, а теперь и за составление ДНК-профиля, который дает куда более точный результат. Изучают любые биологические следы, такие как фрагменты кожи, ногтей, зубов, волос и текстильных волокон, хотя некоторыми из них, в особенности синтетическими, зачастую занимаются химики либо же, что все чаще наблюдается в последнее время, узкоспециализированные эксперты по текстильным волокнам. Биологи изучают и любые повреждения – на одежде и, например, орудии преступления – и играют главную роль в толковании произошедшего на месте преступления. Поэтому именно биологи-криминалисты зачастую занимаются составлением общей картины на основе всех имеющихся научных доказательств по делу.

В наши дни в расследованиях участвуют и другие категории ученых. Так, например, зародилась совершенно новая отрасль цифровой криминалистики, касающейся современного образа жизни и всей информации, которую люди хранят на мобильных устройствах и персональных компьютерах. Что касается телефонов, то специалисты по цифровой криминалистике определяют, основываясь на номере мобильного телефона, кто с кем и когда разговаривал, а также примерное местоположение людей в этот момент. Также они могут узнать, на какие сайты заходил человек, получить информацию обо всех заказанных онлайн товарах и полную историю их действий в Сети. Они изучают и записи с камер видеонаблюдения, которые теперь обеспечивают настолько большое покрытие, что часто удается найти что-то, что связано с конкретным преступлением.

Есть в криминалистике и специалисты, к которым мы обращаемся лишь в определенных ситуациях. Так, энтомологи-криминалисты, знающие все или почти все о насекомых, могут оказать огромную помощь в расследовании. Довольно долгое время после смерти человека мух привлекает запах его разлагающегося тела. А если труп находится на улице и в свободном доступе, они прибывают в определенной очередности, отражающей стадии разложения. Таким образом, изучив стадии развития определенных типов насекомых, личинок или яиц, обнаруженных на трупе, можно оценить, сколько времени прошло с момента смерти. Еще энтомолог-криминалист может установить по присутствующим в теле видам насекомых, перемещали ли его после смерти.

Другие примеры менее распространенных специализаций криминалистов вы увидите далее в этой книге в рамках конкретных дел.

5
Кровь: определение группы, идентификация и анализ следов

Когда я начала работать в ЭКС, значительное пространство в криминалистических лабораториях было отдано отделам химии. На сегодняшний же день основное внимание уделяется биологии, и все благодаря появлению ДНК-экспертизы, которая впервые использовалась в деле в середине 1980-х. В те дни, когда мы полагались на определение группы крови, у нас было на порядок меньше возможностей узнать, кому именно принадлежали физиологические жидкости, обнаруженные на месте преступления или на каком-то важном вещественном доказательстве, нежели сейчас, когда существует ДНК-экспертиза. В результате мы всегда с максимальной осторожностью интерпретировали любые полученные данные и делали на их основе какие-либо заключения.

Так, криминалист мог заявить в суде, что кровь с одежды подозреваемого встречается у каждого 25-го жителя Великобритании (то есть у 4 % всего населения) и соответствует крови жертвы, но при этом не совпадает с собственной кровью подозреваемого. Проблема заключалась в том, что присяжные могли уделить больше внимания слову «соответствует», чем приведенной статистике. В результате, если четко и ясно не объяснялось, что значит «у каждого 25-го», я уверена, что как минимум на часть присяжных эта информация оказывала больше влияния, чем должна была. На деле слова криминалиста всего лишь значили, что в городе с населением 200 000 человек найдется примерно 8000, которым теоретически могла бы принадлежать обнаруженная на одежде кровь. Таким образом, были необходимы другие доказательства того, что обвиняемый находился в назначенное время в указанном месте.

Кровь делится на группы на основании присутствующих в ней различных химических веществ, которые могут быть представлены в разных формах, и классифицируется в соответствии с тем, в какой именно форме (формах) в ней содержится каждое из них. Такая классификация называется системой групп крови. Самая старая – система AB0, в соответствии с которой у каждого человека имеется одна из четырех групп крови – 0, A, B или AB, они же первая, вторая, третья и четвертая соответственно, определяемые в зависимости от наличия тех или иных генетически задаваемых антигенов. Среди множества других систем групп крови, имеющихся в распоряжении криминалистов, в 1970-х и 1980-х годах чаще всего использовались системы PGM (фосфоглюкомутаза), EAP (кислая фосфатаза эритроцитов) и Hp (гаптоглобин).

В PGM-системе выделялось десять групп крови, а также несколько редких вариаций, которые в этом случае можно не рассматривать. Каждой из групп было присуще наличие одного или двух из четырех различных факторов крови, известных как 1+, 1−, 2+ и 2−. Фермент EAP включает всего три фактора – A, B и C, что дает шесть различных групп крови: A, B, C, BA, CA и CB. Белок же Hp присутствует всего в двух формах, 1 и 2, что дает три разные группы крови: 1, 2 и 2–1.

Можно было установить, в какой именно форме (формах) каждое из этих веществ присутствовало в крови отдельно взятого человека, после чего сказать, мог или не мог образец крови, обнаруженный на месте преступления, принадлежать этому человеку. Вместе с тем нельзя было с такой же уверенностью заявлять, действительно ли эта кровь принадлежала кому-то конкретно. Другими словами, любого конкретного человека можно было лишь исключить, но не однозначно идентифицировать как источник конкретного биологического материала.

Анализ следов крови, известный просто как АСК, – другая сторона медали. Изучение размера, формы и плотности пятна крови вкупе с его месторасположением часто представляет ценную информацию о ее возможном происхождении. Таким образом, АСК – один из самых полезных инструментов для понимания того, что именно произошло на месте преступления, для выявления цепочки событий.

Существует три основных типа следов крови, которые могут о многом рассказать, если уметь правильно их интерпретировать. Кровь, накапавшая из раны, с пальцев или орудия преступления либо ритмично бившая струей из поврежденной артерии, оставляет характерные пятна и брызги, как правило, большого размера. При выстреле, ударе, пинке или использовании тупого предмета кровь разбрызгивается более мелкими каплями. Пятна и брызги крови при этом имеют характерные форму и размер и могут дать представление о примерном положении жертвы в момент нападения, количестве нанесенных ударов, а иногда даже и о форме орудия преступления. При прямом контакте предмета или человека в крови с какой-либо поверхностью на ней остаются смазанные следы и разводы либо кровавые отпечатки пальцев, подошвы или следы от ткани.

Как правило, на месте преступления обнаруживаются все три типа следов крови. Иногда к ним добавляются такие элементы, как запекшаяся кровь, указывающая на то, что нападение было совершено какое-то время назад, либо пузырьки воздуха в крови, говорящие о том, что она выделилась при кашле или чихании.

Если первый удар при нападении не был чрезвычайно сильным – например, когда чью-то голову разбивают камнем, – он может лишь повредить кожу, открыв кровотечение. Лишь со вторым и последующими ударами кровь оказывается на предметах, окружающих жертву и преступника, и оставляет характерные брызги. Речь идет о любых поверхностях, не только об одежде, поле и стенах.

Несмотря на то, в чем нас частенько пытаются убедить детективные романы, на деле невероятно сложно убрать все следы крови, оставшиеся после нападения. Порой важнейший ключ к разгадке удается обнаружить сразу же, как это было с одним делом, над которым мы работали в лаборатории (хотя, должна признать, этот пример – скорее, исключение). Подозреваемый считал, что тщательно замыл за собой все следы. Когда же полиция пришла к нему домой, он открыл им дверь в очках, на оправе которых были крошечные пятнышки крови. Очевидно, сам он крови не видел, но арестовавшие его полицейские сразу же ее заметили.

Одно интересное дело, над которым я работала в Уэтерби, наглядно проиллюстрировало, насколько значимую роль играют следы крови, а также то, как важно лично побывать на месте преступления. Когда тело женщины с боковым ранением головы было обнаружено на придорожной стоянке[7] в нескольких милях от ее дома, полиция поначалу решила, что ее могло ударить боковое зеркало заднего вида грузовика, когда она шла в темноте вдоль дороги. Когда же полицейские отправились к ней домой, чтобы сообщить о случившемся ее мужу, у них появились некоторые сомнения.

Представляя к тому времени в суде уже не одно дело, я все еще училась работе на месте преступления: на что следует обращать внимание, как выбирать предметы для более тщательного изучения, как лучше брать образцы с поверхностей, которые нельзя перевезти в лабораторию, например с пола или со стены. Итак, я отправилась в дом, где жила эта женщина, в качестве помощника более опытного криминалиста по имени Питер Грегори. Когда мы приехали, муж погибшей все еще был там, и пока он общался в гостиной с полицейскими, мы в прихожей начали расследование.

На стенах помещения были рельефные обои с древесной щепой между слоями – мы еще называли их ослиным завтраком. На такой неровной поверхности было очень сложно разглядеть любые пятна или изменения цвета. Однако после внимательного изучения я обнаружила на них несколько очень маленьких брызг, которые могли быть кровью. А когда еще более тщательно осмотрела обои с помощью одной из очень мощных ламп для освещения места преступления, увидела и другие пятна.

Для крови обычно делается два вида предварительного анализа. В первом случае используется лейкооснование малахитового зеленого (ЛМЗ), которым покрывается подозрительное пятно или след, с последующим нанесением перекиси водорода. В случае активности последнего вещества, в достаточно большом количестве присутствующем в гемоглобине крови, бесцветное ЛМЗ окрашивается в яркий сине-зеленый цвет. Но поскольку активность перекиси водорода наблюдается и в других веществах, для подтверждения того, что перед нами действительно кровь, требуются дополнительные исследования. Альтернативный метод предварительного анализа – тест Кастла – Мейера (КМ). Там вместо ЛМЗ используется фенолфталеин, который при наличии гемоглобина приобретает насыщенный малиновый оттенок.

В Уэтерби мы, как правило, отдавали предпочтение ЛМЗ-тесту (я пользуюсь им и по сей день). Слегка потерев одно из пятен на стене кончиком сложенного диска из фильтровальной бумаги, я развернула его и капнула по центру немного ЛМЗ. Если бы цвет сразу же поменялся, я бы поняла, что это пятно было не от крови, а от какой-нибудь краски или ржавчины, вступившей в реакцию с реагентом, поэтому подождала несколько секунд. Ничего не произошло, и я капнула перекисью водорода – мокрый участок фильтровальной бумаги окрасился в отчетливый сине-голубой цвет.

Для однозначного подтверждения того, что пятна на стене были действительно от человеческой крови, нужно было провести дополнительные анализы в лаборатории. Тем временем мы взяли образцы обоев с брызгами крови, закончили осмотр прихожей и отправились в гараж, где, по словам полиции, был обнаружен ковер.

Беглый осмотр на месте показал, что ковер был частично мокрым, и от него исходил легкий запах чистящего средства. Кроме того, на этом же участке мы заметили несколько волос, которые могли представлять интерес. Позже, более тщательно исследовав ковер в лаборатории, мы смогли подтвердить: на нем есть следы крови. Кроме того, мы сопоставили обнаруженные на ковре волосы с волосами женщины, чье тело было найдено на придорожной стоянке. На допросе в полиции муж покойной сказал, что незадолго до этого у жены произошел «инцидент во время менструации». Это было правдоподобное объяснение, или, во всяком случае, могло бы быть, если бы не то, что мы обнаружили, когда соотнесли всю полученную информацию.

С учетом положения, занимаемого ковром в прихожей, судя по его форме, мокрое пятно на нем располагалось ровно под тем участком стены, где обнаружились небольшие брызги, которые, как мы теперь уже точно знали, были кровью. Более же значимым, с нашей точки зрения, было то, что характер брызг указывал: кровь была разлита – из миски, например, – а не вытекла сама, как это было бы при менструации. Кроме того, кровь была обнаружена и на обуви мужчины. Когда же полиция допросила его повторно, он внезапно вспомнил, как однажды они вместе с женой дурачились в коридоре, она упала и ударилась головой о батарею.

Возможность лично посетить место преступления и увидеть следы крови – важная составляющая любого расследования, и зачастую это позволяет составить довольно четкую возможную картину произошедшего. Хоть результат того дела мне и неизвестен, кажется, в итоге нам удалось собрать достаточно веские доказательства того, что мужчина убил свою жену и выбросил ее тело на придорожной стоянке.

Другое дело из моей практики, в котором возможность воссоздать картину произошедшего оказалась чрезвычайно полезной, было связано с жестоким нападением на жену владельца ресторана. К счастью, несмотря на очень тяжелые травмы, женщина выжила, однако совершенно ничего не помнила о случившемся.

Тогда я работала в Олдермастоне, а ресторан, где произошло нападение, располагался в небольшом городке в долине Темзы в здании Г-образной формы с причудливым интерьером в дачном стиле. Вероятно, заведение пользовалось бы меньшей популярностью, если бы кто-нибудь из посетителей заглянул в мусорные баки на заднем дворе, кишащие личинками. В самом ресторане, впрочем, все выглядело довольно чисто. Во всяком случае до того, как он был забрызган большим количеством крови.

На первый взгляд, изнутри ресторан выглядел как место какой-то незапланированной кровавой бойни. Затем, после внимательного изучения, стала складываться довольно четкая картина того, что здесь произошло предыдущим вечером, когда последние посетители доели свой ужин и отправились домой.

Брызги на некоторых столах и пятно от обильной лужи крови на ковре указывали на место, где на женщину напали, и она упала. Кровавая дорожка вдоль узкого коридора рядом с ресторанным залом показывала ее путь к туалету, где она, очевидно, схватилась окровавленными руками за края раковины и закашляла, брызнув кровью на стекло. Продолжая оставлять за собой кровавый след, она, судя по всему, прошла вдоль другой части коридора к двери, которая вела на улицу. Очевидно, что через дверь она так и не вышла, так как след вел обратно в ресторан, где она в итоге и рухнула без сознания.

Следователь смотрел на меня скептически, пока я рассказывала ему, что именно, как мне казалось, здесь произошло. Вместе с тем он был потрясен, когда я добавила:

– Кстати, рост жертвы – 160 сантиметров.

– Да, действительно 160, – ответил он. – Как вы это поняли?

Вопрос был вполне уместным, однако я не стала отвечать, наслаждаясь недоумением коллеги.

Какое-то время спустя мне позвонил этот же полицейский, сообщив, что они попробовали на этой женщине гипноз. «И знаете что? – сказал он чуть ли не с уважением в голосе. – Под гипнозом она рассказала в точности то, что, как вы предполагали, там случилось». Думаю, именно после этого я сжалилась над ним и объяснила, откуда узнала рост жертвы. На самом деле ровно 160 сантиметров было от пола до нижней поверхности листа большого дерева в коридоре ресторана, на котором я увидела особый след, оставшийся от контакта с пропитанными кровью волосами. Зная, что жертва получила тяжелые травмы головы, от которых ее волосы должны были пропитаться кровью, я поняла, что этот след остался, когда она прошла или пробежала под деревом.

Думаю, у полиции были подозрения, что муж этой женщины заплатил кому-то, чтобы на нее напали. И хоть я не помню, чем именно закончилось дело, оно стало любопытным примером того, насколько важно обладать необходимыми знаниями и опытом, чтобы правильно интерпретировать увиденное на месте преступления. Это позволяет не только заполнить пробелы для следователей, но и помогает собрать для изучения объекты, на которых с наибольшей вероятностью могут быть обнаружены ключевые для расследования следы. Недостаток знаний и опыта не раз приводил в прошлом к различным ошибкам в ходе расследований дел, часть из которых были раскрыты совсем недавно.

Еще одно увлекательное и в каком-то смысле необычное дело, связанное с кровью, над которым я работала в Олдермастоне, касалось убийства банковского управляющего, вышедшего к тому времени на пенсию. Жертва явно была забита дубинкой до смерти в гостиной своего дома в Суссексе, однако осмотр места преступления не дал практически никакой полезной информации. Мы лишь поняли, как именно нападавший проник в дом и покинул его. Впрочем, нашлась одна любопытная деталь: кровавый контур на кровати, оставленный, судя по всему, каким-то продолговатым орудием. Большинство шкафов и ящиков в доме были открыты и небрежно обысканы – скорее всего, в поисках денег и других ценностей. Все выглядело так, словно преступник, напав на владельца дома и убив его, положил использованное им орудие на кровать, пока обыскивал комод в спальне.

Как и при любом убийстве, идентификация возможного подозреваемого была чрезвычайно сложной задачей для полиции. Честно говоря, я не помню, почему именно они решили подключить к делу медиума. Любой ученый отнес бы подобное решение к разряду любопытных, но вряд ли как-либо способных помочь. Как бы то ни было, когда мне впоследствии рассказали о случившемся, я решила не быть предвзятой.

С медиумом договорились, что ее встретят у дома убитого мужчины двое полицейских. В назначенное время явился только один, и она сказала ему: «Теперь мне нужно идти». Она резко развернулась и направилась вдоль дороги. Полицейский последовал за ней.

Они прошли где-то полмили, как вдруг медиум остановилась у небольшой площадки, окруженной со всех сторон чьими-то участками. Ненадолго замешкавшись, она указала на один из заборов и сообщила полицейскому: «Думаю, где-то здесь находится нечто, чрезвычайно важное для расследования». Обыскав участки, полиция нашла окровавленную секцию стойки строительных лесов.

Может, удачное совпадение? У скептически настроенного человека, возможно, даже могла пробежать мысль, что медиум знает об убийстве больше, чем утверждала, хотя подобного предположения никто не выдвинул. Это определенно было что-то невероятное, и у полицейских появилась зацепка, позволившая продолжить расследование, потому что этот участок стойки лесов в точности совпадал по размеру с обнаруженным на кровати жертвы пятном крови.

Впрочем, не все было так гладко, и после изучения стойки в лаборатории в Олдермастоне оказалось, что кровь на ней совпадала с кровью жертвы по всем группам, за исключением одной – EAP. Это расхождение обескуражило следователей, поставив их в тупик: несоответствие даже по одной группе означало, что кровь не могла принадлежать убитому. Очевидно, было бы уж чересчур большим совпадением, если бы эта стойка не была орудием убийства. Мало того что она была обнаружена столь близко от места преступления и в точности соответствовала по размеру и форме кровавому контуру на постельном белье, так еще и кровь на стойке лишь за одним исключением совпадала по всем группам с кровью жертвы. Определенно, этому несоответствию должно было быть какое-то объяснение.

Я знала, что теоретически EAP-группа со временем может меняться. Однако в этом случае это никак не могло объяснять наблюдаемого расхождения: если бы кровь на стойке все-таки принадлежала жертве, она провела там считаные дни. Другим возможным вариантом было влияние цинкового покрытия самой стойки. Для того чтобы проверить, так ли это, мы провели серию экспериментов. Поместив кровь разных групп на другую похожую стойку строительных лесов, а затем и на незапятнанную секцию стойки, обнаруженную рядом с местом преступления, мы стали наблюдать. В итоге оказалось, что в этих условиях «старение» крови происходит гораздо быстрее, чем обычно. А использовав кровь той же EAP-группы, что и у жертвы, мы продемонстрировали, что она действительно могла измениться за отведенное время, став кровью той самой группы, обнаруженной у первого образца с найденной стойки.

Цинк обладает мощным восстанавливающим действием[8], и нашим коллегам-химикам удалось объяснить, как именно цинковое покрытие стойки лесов могло привести к произошедшему изменению группы крови. Это был прорыв, на который все так надеялись. Ведь теперь мы могли сказать, что кровь на стойке лесов могла принадлежать жертве, подкрепив это заявление результатами собственных экспериментов.

Когда нападавший впоследствии был идентифицирован, его признали виновным в убийстве и приговорили к пожизненному тюремному заключению – в том числе благодаря сочетанию науки и (я вам этого не говорила) экстрасенсорной детективной работы.

6
ДНК-экспертиза

В 1984 году доктор Алек Джеффрис (позже профессор), генетик из университета Лестера, изучавший наследственные заболевания, понял, что людей можно идентифицировать на основании различий в их генетическом коде. Четыре года спустя, после разработки им техники ДНК-дактилоскопии, которую теперь обычно называют ДНК-экспертизой, мужчина по имени Колин Питчфорк стал первым в мире человеком, признанным виновным в убийстве на основании результатов ДНК-экспертизы, и первым идентифицированным в результате массового ДНК-скрининга.

Нет никаких сомнений, что ДНК-экспертиза стала самым важным достижением в криминалистике, случившимся за годы моей карьеры. Эта методика позволила безошибочно связывать людей со следами слюны, спермы, крови и даже чешуйками кожи, оставшимися, к примеру, на одежде. Кроме того, с начала ее применения в середине 1980-х годов технология шагнула далеко вперед, и методика была настолько усовершенствована, что теперь результаты можно получить с помощью микроскопически малого количества биологического материала, не видного невооруженным глазом, а также материала, разрушенного средой, в которой он находился, либо смешанного с ДНК других людей и даже при наличии всех этих факторов сразу.

ДНК, или дезоксирибонуклеиновая кислота, – это основной компонент хромосом, присутствующий в клетках практически всех живых организмов, как животных, так и растений. Она способна к самовоспроизведению для создания копий при делении клеток. ДНК содержит генетическую информацию, которая наследуется от одного поколения к другому.

Образец ДНК можно собрать с предмета с помощью различных методов, включая мазок, соскоб, вырезание кусочков ткани (биопсия) и удаление поверхностных загрязнений с помощью клейкой ленты. Полученный образец помещается в небольшую пробирку вместе с химическими веществами, с помощью которых выделяется ДНК. Для проведения анализа первым делом необходимо увеличить (или «усилить») количество ДНК в образце, чтобы ее было достаточно для анализа. Это достигается путем смешивания биологического материала со сложной комбинацией реагентов, после чего полученная смесь подвергается серии циклов нагрева и охлаждения. С каждым циклом количество ДНК удваивается. Образец усиленного экстракта затем переносится на реакционную пластину вместе с несколькими известными образцами, часть которых вообще не содержат ДНК, в то время как другие содержат ДНК известных типов. Это делается для проверки правильной работы системы. Реакционная пластина затем вставляется в большую серую коробку с мигающими лампочками, известную как анализатор (над названием явно недолго думали). Анализатор разделяет и идентифицирует определенные компоненты (из нескольких возможных типов) для каждого из ряда заданных участков. Именно из комбинации этих определенных компонентов и получается ДНК-профиль.

Из-за того, что результат можно получить по крошечному количеству ДНК, необходимо быть особенно осторожным, чтобы исключить любые другие возможные причины его наличия. Могло ли быть, к примеру, некое загрязнение до или после попадания объекта в лабораторию? Или могла ли ДНК быть связанной с каким-то совершенно безобидным событием, которое имело место до совершения преступления? Таким образом, чрезвычайно важно как можно более тщательно разобраться в обстоятельствах дела, в объектах и образцах, собранных и проанализированных в рамках расследования. Бывал ли, к примеру, подозреваемый на месте преступления ранее? Или вместе с жертвой? Или на одном и том же мероприятии с жертвой до совершения преступления? Любое подобное событие может теоретически привести к безобидному переносу ДНК, которое впоследствии может быть ошибочно принято за доказательство в рамках расследуемого происшествия.

Аналогичным образом необходимо быть уверенным, что системы и процессы в лаборатории достаточно защищены от искажения результатов какими-то внутренними факторами. Теперь лаборатории должны быть гораздо более чистыми, чем до открытия ДНК-экспертизы, и ученым приходится носить одежду с более высокой степенью защиты. Когда я только начала работать в ЭКС, от нас только и требовалось, что надевать халат, ну и пару одноразовых перчаток, когда имели дело с чем-то особенно пачкающим. Перчатки, впрочем, мы надевали далеко не всегда, так как порой было гораздо проще нащупать пятна голыми руками, чем их увидеть. С появлением ДНК-экспертизы защита стала необходима не только для самих ученых, но и для исследуемых объектов.

Стандартная методика, используемая в настоящее время в Англии и Уэльсе, называется ДНК17, поскольку подразумевает анализ компонентов в 17 различных участках ДНК, включая участок, отвечающий за пол человека. Вероятность полного совпадения ДНК-профиля у двух людей составляет менее одной миллиардной, а так как сейчас в мире живет всего лишь порядка семи с половиной миллиардов людей, легко понять, насколько надежна эта методика. Для сравнения, при использовании стандартных для криминалистики групп крови можно считать удачей, когда возможно получить комбинацию групп крови, встречающуюся у одного человека из нескольких тысяч.

Несмотря на эту впечатляющую статистику, от ошибок все равно никто не застрахован. Так, в начале 1990-х мужчину, подозреваемого в краже со взломом, признали виновным на основании результатов ДНК-экспертизы. Полученный с ее помощью ДНК-профиль, насколько я помню, встречался у одного человека из 37 миллионов. Подозреваемый упорно и громогласно отрицал свое участие в краже, а когда по его делу была впоследствии подана апелляция, провели дополнительные работы. К тому времени количество анализируемых участков ДНК увеличилось, что сделало результат еще более точным. И хотя повторные результаты не выявили никакой ошибки в предыдущих анализах, по этим новым участкам в ДНК мужчины были обнаружены несоответствия, то есть он все-таки не мог совершить этого преступления. Профессиональное сообщество криминалистов было слегка шокировано подобным поворотом дела: все еще привыкая к открывшимся с помощью ДНК-экспертизы невиданным возможностям, они с удивлением обнаружили, что даже такой высокой точности может оказаться недостаточно.

ДНК-экспертиза стала решающим фактором в раскрытии многих преступлений, над которыми я работала начиная с конца 1980-х, например в расследовании таких нераскрытых дел, как убийства Стивена Лоуренса и Гвенды и Питера Диксонов на Пембрукширской береговой тропе. Помимо того, что ДНК-экспертиза помогла доказать вину или невиновность бесчисленного множества людей, она использовалась и для проверки приговоров, вынесенных очень давно. Так, например, было пересмотрено дело Джеймса Ханратти, «Убийцы с А-6».

Майкл Грегстен работал вместе со своей возлюбленной Валери Стори в лаборатории транспортных и дорожных исследований недалеко от города Слау. Двадцать третьего августа 1961 года они находились в машине Майкла в поле неподалеку от Мейденхеда, когда к ним подошел незнакомец. Преступник принудил Грегстена ездить всю ночь по окраинам Лондона и наконец приказал ему выехать на трассу А-6 и заехать на стоянку для грузовых автомашин рядом с Дедмен-Хилл. Там он убил Грегстена, изнасиловал Валери Стори и выпустил в нее несколько пуль, одна из которых, войдя в позвоночник, парализовала женщину. На следующее утро она была найдена и отправлена в госпиталь. Полиция начала охоту на шатена с карими глазами навыкате – так его описала Валери.

Орудие убийства было найдено на следующий день в пригородном автобусе под сиденьем – револьвер 38-го калибра, завернутый в носовой платок. Несколько дней спустя две гильзы от патронов к такому же револьверу были найдены в комнате постоялого двора в районе Мэйда Вейл, где Джеймс Ханратти останавливался в ночь перед нападением. После того как он был опознан Валери Стори, 25-летнего Ханратти признали виновным – он был повешен в тюрьме Бедфорда в апреле 1962 года.

Ханратти до самого конца отрицал свою вину, и в 1991 году ко мне обратился Боб Вофинден – журналист-расследователь, работавший на йоркширское телевидение вместе с солиситором по имени Джеффри Биндман. Оба считали, что в том деле была допущена судебная ошибка.

В ходе первоначального расследования на трусах и подъюбнике Валери были обнаружены следы спермы и вагинальных выделений. Тем не менее после того как сотрудники криминалистической лаборатории полиции Большого Лондона (КЛПБЛ) получили результаты анализа крови, было принято соглашение, что этот анализ может использоваться «только для исключения, но не для включения». Другими словами, результаты анализа крови не могли применяться для подтверждения связи между Ханратти и Валери Стори, однако на их основании можно было однозначно утверждать, кому эта сперма точно не принадлежала.

Ряд вещественных доказательств по делу уничтожил пожар. Однако когда я посетила головное управление полиции графства Бедфордшир в июле 1991 года, мне представили ряд связанных с делом объектов, которые по-прежнему там хранились. Два месяца спустя я отправилась в КЛПБЛ в Ламбете, чтобы изучить материалы дела. Папка с материалами оказалась тонкой и изрядно потрепанной, но между немногочисленных страниц я обнаружила два небольших обрывка ткани, оказавшихся теми самыми ключевыми образцами, которые мы искали, – мне не верилось, что вообще посчастливилось их найти.

Эти обрывки, хранившиеся в отдельных запечатанных и промаркированных полиэтиленовых пакетиках, были всем, что осталось от образцов пятен спермы с нижнего белья Валери Стори. В последующие несколько лет были предприняты попытки проведения ДНК-экспертизы на основании материалов с этих обрывков ткани, однако никаких толковых результатов так и не было получено. После того как я оставила раздобытые драгоценные образцы в надежных руках КЛПБЛ, моя прямая связь с этим делом оборвалась.

Таким образом, я больше не имела к нему никакого отношения. А в 1999 году объявился носовой платок, в который было завернуто орудие убийства, и по пятнам слизи на нем была проведена ДНК-экспертиза. Для сравнения были использованы образцы ДНК, взятые у родственников Ханратти. В конечном счете исследование показало, что вероятность принадлежности «обнаруженной ДНК» Джеймсу Ханратти была «в два с половиной миллиона раз выше», чем случайному человеку, не состоящему с ним в близкой родственной связи.

В свете разгоревшейся по этому делу полемики верховный судья Вульф принял решение эксгумировать тело Ханратти, чтобы снова изучить его ДНК и провести сопоставление напрямую. Экспертиза подтвердила, что ДНК с носового платка и следов спермы на нижнем белье Валери Стори, по которым в итоге удалось получить результаты с помощью более современных методов ДНК-экспертизы (считалось, что другая обнаруженная на нижнем белье мужская ДНК была Майкла Грегстена), с очень большой вероятностью принадлежала осужденному. В 2002 году на заседании в апелляционном суде королевский адвокат Майкл Мэнсфилд, выступавший на стороне семьи Ханратти, выдвинул предположение, что результаты ДНК-экспертизы могли стать следствием загрязнения образцов. Судьи это предположение отклонили как надуманное, а поскольку имелись и другие доказательства вины Ханратти, включая его опознание свидетелями, апелляционный суд постановил, что имеются исчерпывающие доказательства, подтверждающие верность первоначального судебного решения.

Тем не менее вопрос о возможном загрязнении вещественных доказательств был поднят совершенно не зря. Особенно актуален он для дел, которые тянутся еще с тех времен, когда не было никакой ДНК-экспертизы, и вещественные доказательства хранились и анализировались в условиях, неприемлемых для современных технологий. С другой стороны, недостаточно просто предположить возможность загрязнения вещественных доказательств. Необходимо изучить, как именно оно могло произойти, а также оценить вероятность переноса и сохранения любых следов, которые могли быть ошибочно приняты в качестве улик. Это дело наглядно продемонстрировало еще кое-что: хранящийся в материалах по старому делу образец, которому запросто могли не придать в свое время должного значения, в итоге может сыграть решающую роль в подтверждении или опровержении решения, вынесенного по архивному делу.

С момента добавления в арсенал криминалистов ДНК-экспертизы (более 30 лет назад) ее методы были значительно усовершенствованы и, вне всякого сомнения, еще многие годы будут совершенствоваться и дальше.

7
Экспертно-криминалистическая служба нового типа

Начав обследовать места преступлений для ЭКС я помимо прочего довольно быстро усвоила, что хоть они и могут быть невидимы невооруженным глазом, многие, если не все, кусочки пазла там обязательно присутствуют. Нужно лишь понять, что произошло, чтобы знать, где именно искать эти фрагменты, и начать собирать их вместе для получения полной картины. Обстоятельства произошедшего важны практически в любом деле. А в понимании этих обстоятельств среди прочего чрезвычайно помогает изучение показаний выживших жертв, свидетелей и подозреваемых. Поэтому я, как и многие коллеги, выразила глубочайшую озабоченность, когда ближе к концу 1981 года генеральный прокурор сделал официальное уведомление, что криминалистам больше не будут в обязательном порядке предоставлять показания людей, связанных с делом, пока они не проанализируют вещественные доказательства.

Это решение объяснялось «опасением того, что заранее ознакомившегося с показаниями криминалиста могут обвинить в подгонке результатов его экспертизы под обстоятельства преступления, известные ему со слов причастных к делу людей». Может, в теории новые правила и казались разумными, но на практике они оказались сущим кошмаром, потому что, по сути, лишали нас необходимых условий выбора самых полезных объектов для осмотра и анализа в обстоятельствах конкретного дела, а также понимания потенциальной значимости полученных результатов. К счастью, полицейские, дававшие нам работу, это прекрасно понимали и зачастую обходили правила, пока в конечном счете словно и вовсе не позабыли о них.

Тем временем криминалисты в шести лабораториях ЭКС – в Уэтерби, Чорли, Бирмингеме, Чепстоу, Хантингдоне и Олдермастоне – оказались завалены новыми делами. Уровень оказываемых услуг упал, а вместе с ним упал и моральный дух. МВД Великобритании, вложившее в новые лаборатории огромное количество ресурсов, очевидно, хотело найти решение возникшей проблемы, которое позволило бы криминалистам быстрее справляться с увеличившейся нагрузкой. В итоге они решили отправить инспекторов в одну из лабораторий ЭКС, чтобы те изучили хронометраж рабочего процесса.

Мы все прекрасно понимали, почему МВД хотелось понять, сколько именно криминалистов требовалось на самом деле, а также насколько большими должны были быть лаборатории для максимально эффективной деятельности. Удручающим же был тот факт, что люди, нанятые для проведения этой оценки и составления отчетности, явно не понимали всех тонкостей проведения криминалистического расследования. Сотрудники, в чьи обязанности входило изучение и интерпретация этой отчетности, судя по всему, также были далеки от реалий нашей работы. Выбрали они для своей инспекции лабораторию в Чепстоу, а поскольку все сказанное по поводу нее касалось и всех остальных лабораторий ЭКС, включая мою в Уэтерби, а потом и ту, что находилась в Олдермастоне, вряд ли кто-либо из криминалистов не был глубоко оскорблен некоторыми комментариями из сделанных.

Приводило в ярость замечание, что некоторые криминалисты, приехавшие на место преступления, «просто стояли» первые полчаса вместо того, чтобы немедленно взяться за свою работу. Очевидно, никто не удосужился спросить самих криминалистов, чем именно они занимались эти полчаса. Если бы этот вопрос был задан, вопрошающий узнал бы, что криминалисты пытаются понять, что именно могло произойти, чтобы решить, какие анализы потребуется провести и какие объекты забрать с собой в лабораторию для более тщательного изучения. Это было колоссальное недопонимание, которое я подробно разобрала в своем письменном протесте, и он стал лишь одним из множества гневных и негодующих писем, отправленных в ответ на отчет по Чепстоу.

Среди прочего в своем письме я сказала: «В отчете ничего не сказано про осмотр места преступления, в то время как это одна из самых важных областей работы криминалиста… Ученому требуется пытливый, чуткий и научно подготовленный ум для правильной интерпретации увиденных знаков, чтобы отличить среди необъятного количества зацепок важное от незначительного, чтобы знать, какие объекты подлежат подробному изучению, а какие можно смело оставить без внимания, – все более сложная задача на фоне растущей избирательности». Словом «избирательность» я ссылалась на попытки повышения нашей эффективности за счет сокращения количества анализируемых объектов, чтобы мы фокусировали внимание на тех, что явно представляют наибольшую значимость. Очевидно, если возможности изучить все имеющиеся улики не представляется, нужно быть особенно осторожным, чтобы не упустить из виду что-то важное.

Точка зрения, которую я пыталась донести, в большей или меньшей степени актуальна и по сей день. Как говорил мой директор в Олдермастоне, посещение места преступления может сэкономить две недели работы в лаборатории. В свете некоторых относительно недавних изменений в организации и оказании криминалистических услуг эту фразу можно было бы дополнить так: «Но только если знать свое дело».

Несмотря на бурную реакцию на отчет по Чепстоу, всем была очевидна острая необходимость перемен в ЭКС, и они были не за горами.

С самого начала 1980-х я думала о том, как именно изменения, происходящие в нашей службе, отразятся на моем будущем в качестве криминалиста. К этому времени я уже руководила небольшой группой помощников и младших отчитывающихся сотрудников, и следующим шагом для меня должно было стать руководство более крупным подразделением, а может, и целым отделением. Хоть тогда я и полагала, что именно этого мне хотелось, теперь, оглядываясь назад, уже не совсем в этом уверена, особенно с учетом того, что на такой должности я гораздо меньше занималась бы наукой, приносившей мне столько удовольствия. На деле, впрочем, мне не пришлось принимать никакого решения, потому что к моменту, когда такая возможность могла представиться, в ЭКС были приостановлены все повышения по должности. Организация значительно расширилась примерно в то время, когда я начала работать в Харрогейте, и теперь в штате числилось множество опытных ученых, которым, с точки зрения карьерного роста, некуда было податься.

Главой ЭКС с 1982 по 1988 год была криминалист по имени Маргарет Перейра, начавшая свою карьеру в КЛПБЛ. Известная как «Мисс Убийство», Маргарет стала настоящим глотком свежего воздуха. С точки зрения криминалистики как науки она, пожалуй, более всего известна своей работой по миниатюризации процедуры определения группы крови по системе AB0, а также расследованием убийства Сандры Риветт – гувернантки лорда и леди Лукан. Поскольку она была единственным кандидатом-женщиной на роль главы ЭКС, от ее коллег-мужчин последовали неизбежные жалобы на дискриминацию в пользу женщин. Однако, несмотря на все более усложняющиеся обстоятельства, она прекрасно справлялась со своими обязанностями. Перед тем как решить, каким будет мой следующий шаг, я встретилась с ней.

Поскольку реальных перспектив карьерного роста в рамках ЭКС у меня не было, я считала, что мне придется уйти. И когда я объяснила это Маргарет, ее ответ в полной мере соответствовал моим ожиданиям: она прекрасно понимала мою ситуацию и, хоть и не хотела терять опытных сотрудников, попросту не могла предложить мне что-либо стоящее. Разговор вышел дружелюбный, и мы расстались на хорошей ноте, как я стараюсь это делать всегда. На самом деле Маргарет Перейра впоследствии оказала мне огромную поддержку, когда я занялась организацией собственной лаборатории, конкурирующей с ЭКС, хотя из-за этого в МВД ее несколько невзлюбили.

Последние 12 лет я была чрезвычайно счастлива и много чему научилась. Но мой путь в ЭКС подошел к концу, и у меня были собственные идеи, которые хотелось воплотить в жизнь, поэтому в 1986 году я покинула Олдермастон и открыла собственную лабораторию.

В годы работы в ЭКС я все больше осознавала, что у подсудимых нет должного доступа к услугам квалифицированных опытных экспертов-криминалистов, которыми свободно пользовались полиция и обвинение. Таким образом, я основала фирму Forensic Access[9], миссия которой заключалась в исправлении того, что я считала фундаментальным неравенством в британской состязательной системе правосудия, предоставив услуги экспертов-криминалистов стороне защиты. Обвиняемым редко когда удавалось должным образом проверить надежность экспертных доказательств против них, еще реже эта проверка проводилась компетентными людьми, а ведь в этом была огромная потребность.

Кроме того, я поняла еще кое-что: когда криминалисты работали исключительно на полицию, как это было с лабораториями ЭКС, чаще всего они не особенно-то задумывались о возможных альтернативных объяснениях. Криминалисты, работающие на передовой расследования, зачастую до сбора всей необходимой информации посредством опроса соседей, допроса свидетелей и так далее находились в невыгодных условиях. Я понимала, что вдвойне важно добиться того, чтобы в случае, когда результаты криминалистической экспертизы могут сыграть решающую роль в каком-либо деле, ее проводили как минимум двое ученых. Пока один из них узнает, что именно обвинение предлагает в качестве доказательства, другой следит за тем, чтобы это доказательство было правильно интерпретировано с учетом всех известных обстоятельств, включая показания обвиняемого.

Сейчас ситуация куда более справедливая. Немалое число фирм занимается оказанием услуг, которые предлагала в 1980-х Forensic Access, при этом часть таких компаний работает главным образом на полицию. Также делу способствует факт, что в наши дни судьи сами настаивают на встрече экспертов защиты и обвинения до начала судебного процесса, чтобы те обсудили и решили, с какими доказательствами они могут добиться взаимного согласия, а с какими – нет. После этого присяжные могут сосредоточиться уже исключительно на оставшихся спорных вопросах. Раньше имели место судебные ошибки, ставшие прямым следствием того, что суд полностью полагался на показания всего одного эксперта-криминалиста, чьи слова некому было поставить под сомнение, да и далеко не всегда присутствующие действительно понимали, о чем он говорит. Еще одна причина перевеса в пользу обвинения в те времена заключалась в том, что адвокатам защиты зачастую не хватало знаний, чтобы взглянуть на предоставленные доказательства под другим углом. В результате им частенько не хватало уверенности, чтобы задавать правильные вопросы, которые могли бы помочь им понять, может ли существовать альтернативное объяснение тем или иным фактам.

Возьмем, к примеру, ситуацию, когда на подозреваемом были обнаружены текстильные волокна, которые могли попасть на него с одежды жертвы. Подозреваемый настаивает, что это невозможно, так как он не совершал преступных действий и его не было на месте инцидента. Это заявление можно проверить, если подозреваемый сможет предоставить собственный предмет гардероба, содержащий такие же волокна. Проблема в том, что из-за большого объема связанной с этим работы полиция и обвинители вряд ли предложат подсудимому изучить весь его гардероб на предмет совпадения. Таким образом, возможность того, что источником тех самых волокон были вещи, принадлежавшие самому подозреваемому, а не жертве, вовсе никак не исследуется.

Более того, если защита запросит проведение этой работы, ей придется отправлять запрос через полицию и через нее же получать результаты. А если новая информация не оправдает ожидания или надежды защитника, полиция и адвокаты обвинения узнают об этом раньше. То есть адвокат, выступающий на стороне подсудимого, способен невольно вскрыть доказательства, которые помогут признать его клиента виновным.

Фирмы вроде Forensic Access изменили эту ситуацию, предоставив адвокатам защиты альтернативный источник экспертно-криминалистических услуг, благодаря которым они могли понять, насколько вески те или иные экспертные доказательства, предъявленные их клиенту. Кроме того, у них появилась возможность проверять любые альтернативные теории, способные объяснить происхождение улики в условиях той же конфиденциальности, что предоставлялись и полиции.

На самом деле криминалисты выступают в качестве экспертных свидетелей в суде и теоретически могут быть вызваны для дачи показаний любой стороной. Проблема в том, что адвокаты обычно предпочитают заранее знать ответы на задаваемые ими вопросы, так что вызывать свидетелей, сотрудничающих с противоположной стороной, – рискованное предприятие. На практике, если эксперта-криминалиста и вызывают, обычно это делает сторона, нанявшая его.

Открывая Forensic Access, я не знала, удастся ли мне добиться успеха в деле, которым хотела заниматься. Я переживала по поводу того, удастся ли привлечь достаточно клиентов, чтобы сделать этот бизнес жизнеспособным. Также существовал риск, что я разочаруюсь, если они будут постоянно просить меня говорить то, чего я сказать не могла, – я ни за что не собиралась становиться экспертом напрокат. Но я, как всегда, была настроена оптимистично и решила во что бы то ни стало попробовать.

К тому времени мы с Расселом Стокдейлом были уже женаты, у нас рос маленький сын, который стал – и остается – основной движущей силой в моей жизни. Как бы то ни было, в случае неудачи мы всегда могли полагаться на доход Рассела. Тем не менее когда я взяла ссуду в банке в размере своего годового оклада в ЭКС, это все равно казалось мне огромным риском.

Мы жили в Ньюбери в типичном пригородном одноэтажном доме 1960-х годов, к которому пристроили веранду и двускатную крышу, сделав здание чем-то похожим на швейцарский шале. Мы превратили одну из комнат два на три метра в офис, установив вдоль стены белую кухонную столешницу вместо письменного стола, и еще одну, чуть повыше, вдоль смежной стены, чтобы исследовать вещественные доказательства, – туда мы поставили отремонтированный старый сравнительный микроскоп и кое-какое оборудование для электрофореза[10]. Под столешницей было достаточно места для небольшого холодильника. Там я хранила все необходимые реагенты для определения группы крови и анализа текстильных волокон. Когда я поставила в кабинет два ярко-красных картотечных шкафа, столик на колесиках под купленный мной самый современный на тот момент домашний компьютер BBC Master, в помещении едва можно было развернуться – оно оказалось заставлено под завязку.

Когда кабинет был готов, я распечатала листовки и разослала их по всем адресам из длинного списка солиситоров, специализировавшихся по уголовному праву. Затем я поместила объявление в «Желтых страницах» и вообще сделала все, что только могло прийти в голову, чтобы донести до людей, что я готова к работе в качестве высококвалифицированного независимого биолога-криминалиста.

Сама не знаю почему, но я всегда питала интерес к бланкам для документов с фирменным логотипом, поэтому была чрезвычайно довольна, когда мой брат Адам разработал для моей новой фирмы собственный логотип. Знак представлял собой упрощенную версию созданного Дедалом лабиринта, в котором царь Минос держал Минотавра, только с прямым проходом из центра наружу. Это олицетворяло выход из любого запутанного дела – именно то, что я буду предоставлять своим клиентам. Этот образ точно передавал смысл того, чем я рассчитывала заниматься: изучив вещественные доказательства, которые бывают невероятно запутанными и сложными, я бы интерпретировала их и объясняла своим клиентам так, чтобы это было понятно любому человеку без научного образования. Логотип оказался настолько удачным, что до сих пор украшает все наши фирменные документы.

Итак, у меня были новенькие бланки с логотипом, небольшой, но вполне работоспособный офис, а также все необходимое оборудование, которое могло понадобиться для дел, с которых я рассчитывала начать. Все, что мне теперь было нужно, – это клиенты.

Свое первое дело я получила благодаря размещенному в «Желтых страницах» объявлению. К тому времени я была уже опытным экспертом-криминалистом, так что изучение трусов женщины по заказу мужа, подозревавшего ее в измене, казалось не совсем тем делом, над которым я бы горела желанием потрудиться. Однако когда открываешь свою фирму, приходится делать все необходимое для ее процветания.

Когда изучаешь объект на наличие следов спермы, нужно быть чрезвычайно осторожным: изменение цвета, выискиваемое в ходе проведения специального предварительного анализа, нетренированному глазу может показаться таким же, какое дают вагинальные выделения. Вообще мне доводилось пересекаться с рядом экспертов, взявшихся за работу криминалиста, которые не знали разницы. Больше всего меня волновало то, что, сообщив о ложноположительном результате своего исследования, эксперт мог стать виновником крушения идеальных браков. Что ж, по крайней мере, у меня появилась возможность заняться проблемой, связанной с анализом на сперму, которая беспокоила меня уже довольно продолжительное время.

Мое второе дело было, впрочем, уже совершенно другого рода и касалось убийства, с которым мой друг-судмедэксперт по имени Стивен Корднер работал на стороне защиты. Доказательства для обвинения, представленные криминалистами из КЛПБЛ, касались главным образом следов крови – в частности, небольшого количества брызг от удара, обнаруженных на месте преступления.

Я не только посетила лабораторию в Лондоне, поговорила с некоторыми криминалистами оттуда и самостоятельно изучила ключевые объекты, но и ознакомилась со всеми отчетами и показаниями, имеющими отношение к делу. В итоге я пришла к заключению, что интерпретация обвинением полученных доказательств была не единственным возможным их объяснением, и некоторые из них действительно могут свидетельствовать о невиновности подозреваемого. Я уже не могу восстановить в памяти подробностей того дела, но отчетливо помню, что предвкушала, как написанный мной отчет хотя бы заставит людей задуматься: если что-то могло произойти определенным образом, вовсе не обязательно, что именно так все и было. Это различие чрезвычайно важно, и адвокаты защиты зачастую делали на него недостаточный упор. Разумеется, они специализировались в юриспруденции, поэтому не было ничего удивительного в том, что они не понимали всех технических деталей, над которыми я корпела последние 12 лет. Что ж, возможно, нас ждали перемены.

8
«Это моя жизнь»

По мере поступления новых заказов я иногда изучала показания ключевых свидетелей по делу, рассматриваемому в суде, анализировала для защиты самые важные вещественные доказательства и недоумевала, как вообще дело могло изначально дойти до судебной инстанции. Одно такое разбирательство касалось врача, которого обвинили в нападении сексуального характера на одну из своих пациенток. Ознакомившись со всеми показаниями и другими важными документами, я изучила различные вещественные доказательства по делу, включая две пары штанов, одноразовую резиновую перчатку и другие отходы, собранные в мусорном баке в кабинете подсудимого.

Верхняя часть большого пальца перчатки была срезана для анализа криминалистами, нанятыми стороной обвинения, – они и нашли на ней следы спермы. Этого срезанного куска больше не было, поэтому я не могла проверить его самостоятельно. Тем не менее лабораторная документация подтверждала данные отчета, и я могла бы дополнить их другими находками, включая наличие следов спермы вокруг ширинки на штанах врача.

При рассмотрении этих находок в контексте остальных обстоятельств дела я смогла назвать три причины, по которым, как мне казалось, они потеряли какую-либо силу, которую могли бы иметь. Никаких следов спермы на мазках, взятых у предполагаемой жертвы, равно как и на диване или покрывале, где, по ее словам, она лежала в момент совершения предполагаемого нападения, обнаружено не было. Отсутствовали какие-либо пятна от спермы и на нижнем белье врача. Количество спермы на его брюках соответствовало лишь объему, который обычно выделяется при эякуляции, – куда же делось все остальное?

Кроме того, в уравнении недоставало наличия на перчатке каких-либо следов «обильных белых (вагинальных) выделений», по поводу которых женщина и обратилась к врачу. Один из фундаментальных принципов криминалистики гласит: отсутствие доказательств нельзя принимать за доказательство их отсутствия. В таком случае высказанная женщиной версия событий выглядела чрезвычайно неправдоподобной. В отчете для стороны защиты я написала, что, согласно моему мнению, нет каких-либо научных доказательств, указывающих на участие истца в половом акте в рассматриваемую ночь. С учетом всех прочих улик – или их отсутствия – более правдоподобным выглядело бы какое-то другое объяснение данных, полученных криминалистами.

Когда представляешь в зале суда доказательства на основании результатов надежных научных анализов, но не рассматриваешь их в контексте обстоятельств или не учитываешь другие возможные объяснения, есть реальная, практически неизбежная опасность запутать людей – адвокатов, судей и присяжных. Именно с этим я и хотела бороться, открыв Forensic Access. Это дело с нападением на пациентку подтвердило актуальность моего детища в такой сложной и при этом распространенной ситуации.

Через несколько месяцев после ухода из ЭКС одним ранним зимним вечером я сидела в своем крошечном кабинете и вдруг поняла, что снаружи уже стемнело. Во всем доме царила тьма и полная тишина. Все, что мне было видно, – это пятно ослепительно-белого света от лампы Anglepoise[11] на моем столе. Возникшее ощущение, будто я окружена полной пустотой, было явно следствием оптического эффекта. Ощущения были сюрреалистичными, и я помню, как смотрела на круг света и думала: «Это все, что есть. Теперь это моя реальность. Это моя жизнь. Я никогда не забуду этот момент». И я не забыла.

Возможно, причина, по которой все это казалось таким странным, была проста: я не привыкла оставаться одна. В раннем детстве мои братья Джонатан и Дэвид постоянно были дома. Кроме того, я довольно часто видела других своих братьев, Адама и Джереми, а позднее и Сэма с моей сводной сестрой Кейт. Затем, последние 12 лет после школы и университета, я работала с друзьями и коллегами в оживленных лабораториях ЭКС. Полагаю, я все еще не привыкала к чувству изоляции, связанному с работой в одиночестве в тишине дома. Я размышляла о том, получится ли у меня так жить. Не то чтобы эта мысль сколь-нибудь удручала, просто было любопытно и даже не терпелось узнать, что готовит мне завтрашний день.

Во многом из-за того, что теперь дома содержались различные конфиденциальные документы, пришлось установить сигнализацию. Я никогда не нервничала и не чувствовала угрозы, пока не наступил день, когда один мужчина пришел, чтобы узнать результаты анализов, проведенных мной для него по очередному делу о подозрении на неверность.

Когда он принес мне запятнанную юбку своей жены, вел себя очень любезно и казался чуть ли не веселым. Я объяснила ограничения, связанные с анализами, которые могу провести, и сказала, что, даже если и удастся обнаружить следы спермы, будет невозможно определить, насколько давно они были оставлены. Казалось, он все понял и принял к сведению. Был обходителен и когда вернулся за результатами до момента, когда я сказала ему, что анализ пятен на юбке его жены не дал положительный результат на сперму.

Хоть я и напомнила ему про оговорки, которые мы обсуждали во время предыдущей встречи, ожидала, что эта новость его расстроит. Меня удивила молниеносная скорость, с которой его обходительность сменилась невероятной напряженностью. Большую часть нашего разговора его руки свободно болтались, но теперь он изо всех сил сжал их в кулаки. К счастью, мне удалось быстро вывести его за дверь, которую я сразу же за ним заперла. Несколько дней спустя мы установили тревожную кнопку, при нажатии на которую в местный полицейский участок шел вызов. Теперь и мне, и Расселу было гораздо спокойнее.

Другой крайностью в делах о подозрении на супружескую неверность стал случай, когда меня наняла одна женщина. Она принесла множество волос, обнаруженных на нижнем белье мужа. Будучи явно щепетильной по природе, эта дама прилепила волосы к полоскам скотча, добавив к ним образцы волос с головы и гениталий, взятых у себя и мужа. Впрочем, для интерпретации результатов проведенных анализов на этот раз не потребовалось какой-либо квалификации или объяснений, да и никаких бурных эмоций они не вызвали. Мне удалось заверить женщину, что обнаруженные на нижнем белье мужа «подозрительные черные волосы» были попросту очень тонкими текстильными волокнами серо-голубого цвета – возможно, попавшие с какого-либо предмета его одежды.

К осени 1987 года, когда фирма Forensic Access существовала уже примерно полтора года, и я с трудом справлялась с большим объемом работы, стало очевидно, что без помощи не обойтись. Незадолго до этого Рассела перевели на службу в Лондон, и он уже был сыт по горло долгой ежедневной дорогой туда и обратно. Поэтому искать помощника даже не пришлось – Рассел решил уволиться и присоединиться ко мне. Затем, переоборудовав гараж в нашем доме в Ньюбери в Г-образную лабораторию с двумя кабинетами, мы наняли секретаря, а затем еще и химика.

В первый год существования Forensic Access мой доход составлял примерно столько же, сколько я получала перед уходом из ЭКС, и всего на несколько сотен фунтов меньше суммы задолженности перед банком, образовавшейся у меня, когда я создавала свою фирму. Поэтому заем под закладную на дом, который мы взяли, наняв химика-криминалиста, казался очередным риском, ведь мы только-только успели разделаться с первым долгом. Но вскоре наша компания переросла переоборудованный гараж, и мы перебрались в небольшой офис в Ньюбери. Там мы наняли еще и администратора для выполнения различных задач, которые прежде мы с Расселом делили между собой. Затем, когда компании вновь пришло время расширяться, мы переехали в более крупное здание в Тэтчеме. Раньше там размещалась благотворительная организация «Собаки-поводыри для слепых», и у них имелась тренировочная кухня[12]. Из нее получилась прекрасная лаборатория, куда мы пригласили еще одного химика – специалиста по ДНК, и дополнительных офисных сотрудников.

Поскольку нас обычно нанимала сторона защиты, мне зачастую приходилось ездить в лаборатории ЭКС по всей стране, где я целый день проверяла и обсуждала проделанную местными криминалистами работу, после чего возвращалась на машине домой. Утомлялась я, впрочем, скорее, не физически, а из-за того, сколько нервов приходилось при этом тратить.

Моя задача заключалась в проверке результатов осмотра и исследования ключевых вещественных доказательств, а также в том, чтобы формулировать любые альтернативные объяснения обстоятельствам конкретного дела, о которых криминалисты ЭКС могли не знать. Чтобы суметь все это делать, необходимо было добиться от коллег со стороны обвинения состоятельного диалога по поводу того, что они сделали и выяснили. Чтобы они видели во мне своего рода страховку от ошибки, а не врага, приходилось уверять, что я не собираюсь необоснованно придираться к их работе. Разумеется, помогало то, что за годы работы в ЭКС я знала их труд до мельчайших подробностей. Мне было понятно, что от сотрудников этой организации постоянно требуют справляться с большим количеством дел за меньшее время. Иногда я отпускала шутки, стараясь разрядить обстановку, но найти золотую середину не всегда было просто. В общем, эта работа была явно не для тех, кто не способен ладить с людьми.

К тому времени мы работали над весьма разнообразными делами. Помимо убийств, сексуальных и насильственных нападений, краж, вооруженных ограблений, поджогов и преступлений, связанных с наркотиками и токсикологической экспертизой, мы занимались всевозможными уникальными, порой чрезвычайно странными делами, как в Великобритании, так и за границей. Одно весьма необычное дело, в котором нас попросили поучаствовать, касалось шантажа президента Кипра в 1987 году.

Президент получил письмо с требованиями, подписанное капитаном Немо, который якобы представлял организацию под названием «Форс-Мажор». Этот «капитан» заявил, что на острове Кипр были размещены «инжекторные генераторы с ядом», то есть химическое оружие. В письме говорилось, что, если правительство Кипра не заплатит выкуп в размере 15 миллионов долларов, химическое оружие будет активировано, и в атмосферу выпустят ядовитый газ диоксин, способный заразить территорию на многие столетия.

Через несколько дней после получения письма некто, назвавший себя полковником Дигсби, позвонил в президентский дворец в Никосии, сообщив, будто работает на управление британской военной разведки в Лондоне. Мужчина заявил, что «Форс-Мажор» – это организация, представляющая серьезную угрозу, и правительству Кипра настоятельно рекомендуется передать запрошенную сумму денег. Вскоре после этого, когда деньги так и не были заплачены, некий мужчина пришел в посольство Кипра в Лондоне и предложил за вознаграждение в размере 25 тысяч фунтов помочь в обнаружении спрятанных генераторов – он якобы сможет это сделать, если пролетит над страной в вертолете, оснащенном магнитометром[13]. На этот раз соглашение было достигнуто. Когда же мужчина вернулся за деньгами, его арестовали детективы из антитеррористического подразделения Великобритании.

Мы подключились к делу два года спустя, когда дело против рожденного в Великобритании киприота греческого происхождения по имени Панос Куппарис дошло до суда. Представитель правительства Кипра попросил нас оценить потенциальную угрозу, исходившую от капитана Немо и членов его семьи, составлявших террористическую группу «Форс-Мажор». Взявшись за дело, мы стали размышлять, с какой стороны подступить, как вдруг мне пришла в голову светлая идея попросить совета у моего брата Джереми.

Второй по старшинству из моих пяти братьев, Джереми в то время был заслуженным профессором химии в Гарвардском университете (впоследствии его назначили деканом факультета искусств и наук с 1991 по 2002 год, а затем снова с 2006-го вплоть до 2008 года, когда его не стало). Проконсультировавшись со своим коллегой, выдающимся профессором, Джереми дал нам весьма забавный совет, написав письмо со следующими соображениями:

Это уморительно, и «Дигсби» просто божественен. Обвиняемого следует немедленно нанять сценаристом на телевидение… Протонный магнитометр при хорошей чувствительности способен обнаружить металл (на самом деле только металлы, подобные железу), однако крайне маловероятно, что его можно было бы использовать с огромной движущейся глыбы металла вроде вертолета, и даже будь это возможным (некоторые из таких устройств используют на длинных канатах для того, чтобы найти подводные лодки), он бы реагировал на каждую старую машину, новую машину, выброшенный холодильник и т. д. (т. е. это тоже абсурд).

В общем, как по мне, это письмо «вещдок № 20» только подтверждает уморительность всей затеи! Жду не дождусь «вещдока № 21»…

Другими словами, весь этот план был таким же безумным, каким казался. Не существовало никаких инжекторных генераторов с ядом, никакого полковника Дигсби, работавшего на британскую разведку, никакого капитана Немо и никакой террористической группы под названием «Форс-Мажор». Попытка вымогательства денег у правительства Кипра, впрочем, была самой что ни на есть настоящей. И в результате судебного процесса в Центральном уголовном суде в Лондоне в 1989 году Куппариса признали виновным в шантаже, приговорив к пяти годам тюрьмы.

Вскоре после истории с Куппарисом мы приняли участие еще в одном «изобретательном» деле – нас попросили изучить ботинки, принадлежавшие бывшему полицейскому. Эта работа была проведена доктором Кливом Кэнди, старшим экспертом-криминалистом в КЛПБЛ, пришедшим работать к нам в Forensic Access. Его отчет получился весьма любопытным.

О случившемся нам сообщили крайне скупо. Темным зимним утром 1980 года полицейский ехал на собственной машине и попал в аварию, в результате чего временно потерял сознание. Он полагал, что, пока был без сознания, его забрали из машины пришельцы и направили на его ноги какой-то яркий свет, напоминавший луч лазера, после чего вернули в автомобиль.

Согласно предоставленным данным, ботинки полицейского, купленные недавно, были в хорошем состоянии. Когда же на следующее утро фигурант дела посмотрел на подошву своего левого ботинка, обнаружил поперек нее трещину, по форме и расположению совпадавшую с зудящим следом от ожога на ступне. Теперь же, по словам его солиситора, он хотел узнать, имелись ли на ботинках какие-либо следы, которые могли бы подсказать, куда именно его забирали пришельцы.

Предполагаемое происшествие случилось примерно за десять лет до того, как мы взялись за это дело, на протяжении которых, по словам полицейского, он носил эти ботинки исключительно в помещении. Стараясь не быть предвзятым, как это требуется от любого хорошего криминалиста, Клив внимательно изучил предоставленные ботинки. Он обнаружил обширную трещину и складки в носках ботинок, изменение цвета и сдавливание стелек и подпяточников, а также признаки износа на подошвах и каблуках. Кроме того, на обоих ботинках как минимум один раз менялась подошва и каблуки. В общем, как написал Клив в отчете, по его мнению, «ботинки были подвержены активной носке».

Пожалуй, самым важным из всех полученных Кливом данных было то, что оригинальная подошва левого ботинка была полностью сношена или потрескалась у основания пятки, равно как и подошва, которой ее заменили. Это привело к образованию зазубренных краев. Кроме того, в подошве левого ботинка Клив обнаружил гвоздь, проткнувший стельку в области основания большого пальца. Вероятно, именно он стал причиной «зудящего следа ожога» на ступне, описанного полицейским. Определенно, это было более правдоподобным объяснением, чем ожог от лазера. Лазеру с очень большим рассеянием, вроде тех, что используются в лазерных указках, не хватило бы мощности для нанесения травмы. А на ботинках не нашли никаких следов повреждений, которые могли быть оставлены лазерным лучом промышленного типа.

В дополнение ко всему среди следов минеральной крошки, растительного материала и асфальта не было обнаружено ничего, чего нельзя было бы увидеть практически на каждой паре ботинок. И все-таки имелось небольшое количество твердых фрагментов, главным образом между язычком и люверсами[14]. При изучении под микроскопом оказалось, что это частички крема для обуви и самой кожи.

Со сдержанной вежливостью Клив сделал заключение, что, по его мнению, ничего из обнаруженного не заслуживает дальнейшего расследования. К несчастью, нам не удалось раскрыть тайну пришельцев и ботинок полицейского. Подозреваю, она не разгадана по сей день.

9
Дело против Массимо Карлотто

В 1989 году я приняла участие в одном итальянском деле: Международная федерация по правам человека попросила сделать оценку предоставленных доказательств. И снова важнейшую роль сыграла их интерпретация.

Вечером 20 января 1976 года 19-летний студент по имени Массимо Карлотто пришел в полицейский участок в городе Падуя на севере Италии и рассказал следующую историю.

Проходя мимо дома, в котором жила его сестра, он якобы услышал крики о помощи. Квартира сестры находилась на первом этаже, ее самой в тот момент не было дома. Поняв, что голос доносится из квартиры сверху, и найдя дверь незапертой, молодой человек вошел в здание. Внутри он обнаружил девушку, которую раньше видел, – она лежала во встроенном шкафу, была голой и в крови.

Испугавшись, Карлотто нагнулся к ней и протянул руку над ее грудью, желая дотронуться до лица. Она же приподняла свою руку как бы дугой, затем силы покинули ее, и рука обмякла на полу. Когда девушка закрыла глаза, Карлотто решил, что она умерла. Молодой человек выбежал из квартиры и отправился к друзьям, которые посоветовали ему рассказать о случившемся полиции, что он теперь и делал.

Когда он закончил объяснять полиции случившееся, Карлотто арестовали, предъявив обвинения в убийстве 25-летней студентки Маргариты Магелло. К тому времени, как его дело было рассмотрено в суде Падуи в марте 1978 года и он был оправдан за недостатком доказательств, Карлотто провел под арестом два года.

В то время в Англии только защита могла подать апелляцию против обвинительного приговора. Судебная система в Италии, однако, была другой, и в 1979 году министр юстиции начал процедуру апелляции для отмены изначального вердикта. На этот раз дело рассматривалось апелляционным судом в Венеции, Карлотто был признан виновным в убийстве и приговорен к 18 годам тюрьмы.

По какой-то причине, о которой я ничего не узнала, Карлотто было разрешено покинуть зал суда после слушания. Какое-то время он прожил дома, после чего отправился в Мексику. Затем в 1985 году он был экстрадирован из Мексики, и по возвращении в Италию его арестовали и посадили в тюрьму.

Карлотто всегда категорически отрицал причастность к убийству Маргариты Магелло. Он получал общественную поддержку как в Италии, так и за границей, в особенности во Франции. В результате итальянский верховный суд назначил повторное слушание в 1989 году, когда я и подключилась к этому делу.

Неоспоримые факты, насколько я понимала, заключались в том, что Маргариту Магелло ударили ножом примерно 60 раз – судя по всему, это было нападение в состоянии аффекта. Вернувшись с работы домой в их общую квартиру, мать обнаружила обнаженное тело своей дочери во встроенном шкафу. В остальном подробности случившегося были куда менее ясными. И хотя некоторые из очень большого числа доказательств, полученных на основании медицинской и криминалистической экспертиз, предоставленных различными экспертами, казалось, подтверждают вину Карлотто, другие факторы говорили в пользу его невиновности.

Среди множества документов, переведенных с итальянского, с которыми я ознакомилась, были результаты вскрытия, различные отчеты полиции и разных экспертов, касавшиеся места убийства. Кроме того, я просмотрела результаты лабораторных исследований одежды Карлотто и ряда предметов с места преступления, показания самого Карлотто и матери жертвы.

Согласно отчету о вскрытии, на теле Маргариты Магелло не было обнаружено следов спермы, указывающих на то, что нападение было совершено именно на сексуальной почве. Многочисленные раны на руках говорили о том, что она яростно защищалась, но умерла от ножевых ранений жизненно важных органов. Между двумя пальцами на ее руке был найден волос, а с внутренней стороны ноги – кровавый отпечаток, предположительно оставленный подошвой обуви, хотя это однозначно были не ботинки Карлотто, в которых он был в момент ареста той ночью.

Когда я подключилась к делу, судмедэксперт уже пересмотрел некоторые доказательства для стороны обвинения. Вещи, надетые на Карлотто в день убийства, неоднократно доставали из запечатанных пакетов для изучения. Мне не позволили самостоятельно осмотреть его одежду или какие-либо другие предметы, равно как и посетить место преступления или проверить изначальные записи, связанные с криминалистическим анализом. А поскольку на различных фотографиях отсутствовала мерная шкала, и вообще все они были очень плохого качества (учитывая, что были сделаны 14 лет назад), зачастую было сложно понять, что именно на них изображено. Также возникли проблемы с некоторыми документами судебно-медицинской и криминалистической экспертиз. Судя по всему, они были переведены человеком, не специализировавшимся в этих областях, так что ему не всегда удавалось передать истинный смысл изначально написанного.

Я быстро поняла, что были проблемы и с идентификацией и анализом следов крови, проведенных экспертами на ранних этапах расследования. Криминалистическая экспертиза, сделанная для слушания по апелляции в 1979 году, была доскональной и соответствовала высоким научным стандартам. Тем не менее методики, использованные в ходе первоначального расследования, даже по стандартам сильно уступали применяемым нами в лабораториях ЭКС. Кроме того, в то время пользовались довольно грубой системой групп крови AB0, и любая связь с группой крови жертвы определялась обстоятельствами, а не была результатом объективного анализа. Так, например, если эксперты устанавливали, что у жертвы первая группа крови, зачастую предполагалось, что вся кровь этой группы, обнаруженная на месте преступления, принадлежит именно ей, и совершенно не принимался во внимание факт, что первая группа чрезвычайно распространена (ею обладали 39 % жителей Италии и примерно 45 % англичан), и часть этой крови могла принадлежать нападавшему.

Зачастую при нападении с ножом в состоянии аффекта преступник режется и сам, когда его руки соскальзывают с окровавленной рукоятки на лезвие. Одна лишь эта возможность, которую не рассмотрели, могла бросить тень сомнения на выводы, сделанные о потенциальной значимости пятен крови, найденных на некотором расстоянии от тела девушки. Справедливость этих соображений усилилась тем, что исчерпывающего анализа на определение группы крови пятен, обнаруженных в спальне, ванной и на перилах, проведено не было. Когда же кровь, найденную в прачечной на первом этаже, проверили, результаты анализа показали, что она не могла принадлежать ни Маргарите, ни Карлотто.

Позиция обвинения относительно пятен крови основывалась на четырех доводах.

1. Часть порезов на перчатках Карлотто были схожи с порезами на теле Маргариты Магелло.

2. Карлотто постирал свое пальто, а возможно, и перчатки тоже.

3. Часть видимых пятен на перчатках Карлотто могли быть оставлены кровью, хоть и не были изучены в лаборатории.

4. На нападающем не обязательно должны были остаться обширные пятна крови.

Действительно, пятна на одежде Карлотто могли быть оставлены кровью Маргариты. Вместе с тем ничто не указывало на то, что он действительно постирал пальто. Кстати, никто не высказал предположения, что кровь на его пальто могла быть разбавлена, пока двух экспертов специально не попросили рассмотреть такую возможность. Они провели ряд экспериментов и пришли к заключению, что после попадания крови на ткань пальто она действительно была частично разбавлена. Опять-таки, у меня не было возможности самостоятельно изучить эти следы. Так что я ознакомилась с результатами изначальной экспертизы, а затем, отталкиваясь от своего опыта и знаний о следах крови, пришла к заключению, что эти следы могли появиться в результате частичного попадания на одежду нескольких брызг, и их запросто можно было получить после контакта с жертвой, описанного Карлотто. Не было никаких доказательств того, что он постирал перчатки либо что найденные на перчатках пятна вообще были кровью, как это утверждалось на судебном заседании.

Пожалуй, самыми значимыми из всех доводов обвинения были те, что касались обнаруженной на месте преступления крови, большая часть которой находилась на полу в шкафу, где было найдено тело. По информации, полученной двумя экспертами в ходе первоначального расследования, в момент нападения Маргарита «практически лежала на спине», а поскольку раны были нанесены спереди, кровь из них почти не текла. В результате, по их мнению, на нападавшем не должно было остаться много крови. А так как на одежде Карлотто были лишь легкие кровавые пятна (несколько следов на правом рукаве джемпера и спереди на нижней части пальто, два отдельных пятна в паховой области и нижней части штанин его джинсов), то, как утверждали эксперты, нельзя было исключать, что именно он и был нападавшим. Вместе с тем, делая это заявление, они упускали из вида ряд чрезвычайно важных деталей.

Например, такой факт: нападение было ограничено пространством встроенного шкафа, а значит, значительный контакт жертвы и нападавшего был практически неизбежен. Многие удары ножом были нанесены с немалой силой – на одежде преступника должны были остаться обильные пятна крови, как и следы от яростных попыток Маргариты защитить себя. На теле Маргариты одежды не было, поэтому впитать кровь, выступавшую из ее ран, было нечему. Ее тело – пожалуй, самый окровавленный объект на месте преступления, – к моменту появления итальянских экспертов было убрано, что могло отразиться на их оценке масштаба оставленных следов крови. И если кровь в спальне накапала с нападавшего, когда он покидал место преступления, как это было предположено, то как минимум часть его одежды тоже должна была ею пропитаться. Все эти обстоятельства привели меня к заключению, что большое количество крови с тела жертвы попало на одежду напавшего на нее человека.

Мое мнение кардинально расходилось с тем, к которому пришли эксперты в ходе первоначального расследования. Криминалисты, как правило, не хранят официальную документацию, касающуюся распределения следов крови (кроме как в досье по делу, разумеется). Только иногда, для последующего использования в обучении или демонстрации. У меня, однако, имелись фотографии мужчины, пришедшего на выручку жертве жестокого нападения аналогично тому, как, по его словам, это сделал Карлотто. Мужчину даже не подозревали в нападении, пока полиция не идентифицировала настоящего преступника. Тем не менее его верхняя одежда была покрыта гораздо большим количеством пятен и брызг, чем у Карлотто.

По предоставленной информации невозможно было установить цепочку произошедших событий. Однако я была полностью уверена, что в документах и на фотографиях, с которыми мне позволили ознакомиться, ничто не указывало на то, что кровь на одежде Карлотто появилась в ходе подтверждающих его вину обстоятельств. Равно как ничто не противоречило тому, что она осталась в результате контакта с жертвой, описанного молодым человеком.

Карлотто заявлял, что его внимание привлекли крики Маргариты, из-за которых он и зашел в квартиру, и после того, как ее нашел, она почти ничего ему не сказала. Согласно мнению все тех же двух итальянских экспертов, такого произойти не могло, потому что от полученных травм она должна была скончаться мгновенно. Это заключение впоследствии опроверг другой криминалист, но во время суда оно явно было принято в качестве доказательства вины Карлотто.

Кроме того, во внимание должно было быть принято заявление Карлотто, согласно которому он, обнаружив Маргариту на полу всторенного шкафа, увидел на ее теле лишь несколько ран, и уж определенно не 60, как это выяснилось в результате вскрытия. Обвинение проигнорировало и это. Создавалось впечатление, будто никто даже не рассматривал вероятности, что Карлотто мог помешать настоящему преступнику, позвонив в дверной звонок квартиры. Возможно, напавший на Маргариту человек спрятался в ванной, где были обнаружены небольшие следы крови. Затем, когда Карлотто убежал, тот мог вернуться к шкафу, чтобы закончить начатое и не дать жертве возможности себя опознать.

Эта версия нуждалась в проверке, но эксперты, занимавшиеся первоначальным расследованием, не придали ей значения, посчитав, что все раны были нанесены в короткий промежуток времени, и смерть наступила практически мгновенно. Однако этот вариант развития событий поддержали трое других экспертов, принявших участие в последующем расследовании. Они считали, что нападение происходило в два этапа, первый из которых не привел к смерти жертвы.

Еще одним подтверждением того, что убийца мог прятаться в квартире, пока там был Карлотто, служили некоторые расхождения между его описанием места преступления и тем, что было обнаружено полицией. Так, например, в своих показаниях Карлотто упомянул, что, проходя мимо открытой двери в ванную, он заметил на полу несколько ковриков, которые так и не были найдены полицией. Карлотто сказал, что ванна была наполовину наполнена водой, и он не заметил колготок и штанов, впоследствии обнаруженных плавающими в дальнем конце ванны, хотя это место отчетливо просматривалось из коридора. Он сказал, что, когда зашел в квартиру, в ванной и спальне горел свет, но когда мать Маргариты нашла тело дочери, свет, судя по всему, был уже выключен.

Тот факт, что Карлотто не было никакого смысла врать по поводу подобных деталей, мог указывать на то, что он говорил правду. И если это было так, то кто-то, должно быть, убрал коврики и бросил одежду в ванну, когда тот выбежал из квартиры. Возможно, следы крови на выключателе во второй спальне оставил кто-то с испачканными кровью пальцами – тот, кто выключил свет после ухода Карлотто. Может быть, кровавые следы на ручке двери внутри ванной и на стоявшей на некотором расстоянии от нее вешалки для полотенец были оставлены кем-то с окровавленными ладонями. И вполне возможно, что этот «кто-то» напал на Маргариту, а после спрятался в ванной, когда Карлотто позвонил в дверь.

Ситуация усугублялась еще и тем, что те самые эксперты, выступавшие на стороне обвинения, может, и были очень опытными, но им не хватало знаний в области криминалистики. Одним из показательных примеров, доказывающих это, был тест с применением реагента люминола, использованный для выявления следов крови.

Люминол – это органическое соединение, вступающее в хемилюминесцентную реакцию с кровью, что приводит к появлению заметного в темноте свечения. Этот метод применялся в Великобритании задолго до начала моей работы в ЭКС в 1974 году. Более того, к тому времени он был уже настолько устаревшим, что почти никто и не помнил, как этот анализ проводить. На самом деле подобный тест невероятно эффективный – с его помощью можно обнаружить кровь в растворах вплоть до одной части на миллион. В общем, тесту нет равных для обнаружения следов крови в том случае, когда невозможно увидеть их невооруженным глазом. Например, на сложной цветастой поверхности, такой как ковры с запутанными узорами, либо когда предприняты попытки отмыть кровь, либо если необходимо отследить кровавые отпечатки от обуви, когда они уже давно перестали быть видимыми. При этом у такого метода есть и существенные недостатки: проводить тест необходимо в полной темноте, регистрируя реакцию, которая по мере наблюдения становится все более слабой.

Именно из-за этих недостатков в Великобритании вместо люминола стали использовать другие реагенты, такие же невероятно чувствительные, которые можно применять при свете дня. Но бывают ситуации, когда тест с люминолом действительно может быть чрезвычайно полезен, и с тех пор я не раз его использовала, хотя уж точно не для тех целей, для которых он был применен в ходе расследования в Италии.

Проблемы по делу Карлотто осложнялись еще и тем, что итальянские судмедэксперты считали, будто высохшая на ткани кровь больше не может быть перенесена на что-то другое. Это не так (возможно, их запутало то, что, чем больше времени прошло с момента появления крови, тем сложнее ее растворить, а это необходимо для определения ее группы). Высохшая кровь под внешним воздействием может превращаться в пыль – например, при складывании и раскладывании, когда вещь достают из пакета для вещественных доказательств, а затем кладут обратно, и ткань одежды мнется. Поэтому, если есть даже незначительное кровавое пятно на каком-либо предмете одежды, порошок из высохшей крови может быть разнесен по остальной поверхности ткани. Тогда при проведении анализа с помощью чувствительного люминола пятно крови может показаться значительно более крупным, чем было на самом деле.

Чтобы продемонстрировать это и набраться опыта в работе с люминолом, я провела множество экспериментов, доказавших, что в определенных обстоятельствах можно получить совершенно ошибочное представление о масштабах следов крови на предмете при использовании этой методики. Думаю, именно это и произошло в деле Карлотто. Хотя судмедэксперты и решили, будто проведенный ими анализ подтвердил, что одежда Карлотто была измазана кровью, на самом деле на ней были лишь незначительные пятна, которые полностью соответствовали описаниям событий по его версии.

В Италии судопроизводство следственное – в противоположность состязательному, как в Великобритании, поэтому суды выполняют несколько разные функции: помимо вынесения решения по делу они участвуют и в проведении расследования. Как результат – и уж определенно в то время – «уважаемым» экспертам могут быть даны куда большие полномочия, чем следовало, и их мнение могло восприниматься недостаточно критично. Должна признать, что это бывало и в Великобритании, пока 70 или 80 лет назад не стало очевидно, что даже такие люди, как университетский преподаватель и патологоанатом Бернард Спилсбери[15], тоже способны допускать ошибки, и доверие к ним вместе с уверенностью в их непогрешимости стало сходить на нет.

Выдающийся судмедэксперт, представлявший большую часть результатов судебной экспертизы на слушаниях в Венеции, на которых я присутствовала, явно выходил далеко за пределы своей компетенции. Но поставить его слова под сомнение было попросту некому. Как и полиция, этот судмедэксперт, казалось, решил, что Карлотто убил Маргариту Магелло, и свои экспертные показания давал чрезвычайно уверенно. Родные Карлотто годами пытались оспорить вынесенный ему приговор. Тем не менее, хоть его и освободили из тюрьмы по болезни, Карлотто все равно считался виновным. Я очень жалела его и его родных, ведь им приходилось сидеть и выслушивать все эти крайне антинаучные доказательства и возмутительные заключения, на которых главным образом и основывался его обвинительный вердикт.

Еще более удручающим было случившееся в отдельном помещении за залом суда. Судей, барристеров, членов семьи Карлотто и нескольких других людей, включая меня и директора криминалистической лаборатории в Париже, попросили перейти в эту комнату, чтобы судмедэксперт мог показать нам слайды с изображением пятен крови на одежде Карлотто. Он уже заканчивал свою презентацию, как вдруг мы услышали, как какие-то люди снова и снова что-то скандируют. Шум доносился из зала суда, и когда я спросила у переводчика, что они говорят, он мне ответил: «Assassino. Это значит убийца». Еще более невероятным, чем сам факт происходящего, казалось то, что никто не попытался положить этому конец.

Директор французской лаборатории также выступала на стороне семьи Карлотто, и ее результаты во многом совпадали с моими. К сожалению, после долгих колебаний было принято решение не разрешать защите приглашать собственных экспертов. Я не могла категорически утверждать, что Массимо Карлотто не был убийцей, но не было совершенно никаких научно обоснованных доказательств того, что он совершил это преступление. Однако тем ужасным «экспертам» удалось убедить всех вокруг в существовании таких доказательств. Я ощутила себя совершенно бессильной: у меня на руках были доказательства, бросавшие значительную тень на доводы экспертов, но кто-то решил не дать мне возможности представить их суду.

В конечном счете Карлотто снова был признан виновным в убийстве Маргариты Магелло и приговорен к 16 годам тюремного заключения. Тем не менее его семья была все так же решительно настроена доказать его невиновность, и три года спустя в результате международной кампании за восстановление справедливости Карлотто был наконец помилован президентом Италии. Впоследствии он стал успешным автором детективов – думаю, собственный злополучный опыт подсказал ему сюжет как минимум для некоторых его романов.

10
Волокна и волосы

Однажды сентябрьским вечером 1990 года недавно ушедший в отставку губернатор Гибралтара[16], главный маршал авиации сэр Питер Терри сидел и читал в своем доме в Стаффордшире, когда ему в окно несколько раз выстрелили. Две пули прошли рядом с мозгом, остальные задели его лицо и ранили жену, хотя и не так серьезно.

Во время своей службы в Гибралтаре сэр Питер авторизовал операцию спецслужб на основании данных британской разведки о планируемом нападении ИРА[17]. В ходе операции трое членов Временной ИРА были застрелены особой воздушной службой Великобритании. Возможно, нападение на дом бывшего губернатора было попыткой мести за те смерти. Два месяца спустя арестовали троих мужчин, которым предъявили обвинение в нападении, тогда-то нас и попросил заняться этим делом солиситор, выступавший на стороне одного из обвиняемых.

После подключения к делу Рассел и Клив Кэнди посетили лабораторию КЛПБЛ в Лондоне, где криминалисты уже изучили некоторые из множества объектов, изъятых полицией из различных машин и по различным адресам в Лондоне. Я занялась подробным анализом волокон, занимавших центральную роль в версии обвинения.

Особый интерес вызвали несколько волокон, найденные в карманах куртки «нашего» обвиняемого, а также на его джемпере и джинсах в момент ареста. Эти волокна соответствовали компонентам черной акриловой маски, которую подобрали рядом с местом преступления (на деле маска оказалась отрезанным от джемпера рукавом). Согласно отчету КЛПБЛ, единственное текстильное волокно, обнаруженное на подоконнике в доме сэра Питера Терри, а также два волокна, найденные в счесе[18] с волос другого обвиняемого, могли быть частью этой маски.

Вероятность того, что перенесенные текстильные волокна могут принадлежать конкретному предмету гардероба, зависит от ряда факторов. Например, от того, насколько сильно окрашены отдельные волокна или, скажем, от того, насколько легко волокна отделяются – эксперты-криминалисты называют эту характеристику отделяемостью (это жаргонизм). Наконец, важно и то, как часто эти волокна вообще встречаются в текстильных изделиях в целом. К примеру, нет особого смысла тратить потенциально большое количество времени на изучение волокон от синих джинсов, поскольку их наличие, как правило, дает слишком неубедительную связь с каким-то конкретным предметом.

Самый распространенный метод сбора волокон с поверхности предмета – систематическое прикладывание к ней полосок клейкой ленты, на которой таким образом остаются любые поверхностные текстильные волокна и другие частицы. Эти полоски затем прилепляются к пластинам из толстой пластиковой пленки, их края дополнительно запечатываются чистой клейкой лентой, после чего сразу же помещаются в конверты или полиэтиленовые пакетики для вещественных доказательств, затем запечатываются и маркируются – на каждой полоске указывается подробная информация о предмете, с которого были сняты волокна.

При повторном расследовании нераскрытых дел иногда приходится иметь дело с предметами, впервые изученными многие годы назад, когда в полиции и лабораториях придерживались куда менее строгих правил обращения с вещественными доказательствами, чем сейчас. В результате необходимо максимально тщательно проверять, не могли ли какие-либо действия, проведенные в ходе первоначального расследования, исказить данные, которые ты и пытаешься получить. Полоски клейкой ленты в этом плане чрезвычайно полезны – помимо того, что они снимаются с любого предмета сразу же после его изъятия, до проведения каких-либо других процедур, так еще с их помощью можно обнаружить всевозможные разнообразные следы. Кроме того, они надежно защищены от загрязнения посторонними материалами независимо от того, как много времени пройдет, прежде чем на них посмотрят снова.

Говоря о перенесенных волокнах, криминалисты не имеют в виду, как можно подумать, целые текстильные нити, а скорее, отдельные их составляющие, зачастую длиной не более миллиметра, и каждое волокно настолько тонкое, что невооруженным глазом его почти не разглядеть. Сравнительный анализ обнаруженных волокон с компонентами их предполагаемых источников – так называемыми целевыми или эталонными (контрольными) волокнами – необходимо проводить при помощи микроскопа. Сначала волокна на клейкой ленте сопоставляются с эталонными под микроскопом с небольшим увеличением. Затем все, что выглядят похожими, убираются, размещаются по отдельности на предметных стеклах и сравниваются более подробно в ходе процедуры, которая состоит из нескольких отдельных этапов.

На первом этапе волокна изучаются рядом друг с другом под микроскопом с большим увеличением. Так сравнивают типы волокон и их видимый цвет. Все волокна, внешне отличающиеся от волокон с предполагаемого источника, после этого убираются. На следующем этапе видимый цвет волокон анализируется более тщательно с помощью микроспектрофотометрии, которая позволяет получить подробную объективную оценку цвета. Химический состав синтетических волокон также можно определить с помощью методики под названием «инфракрасная спектроскопия с преобразованием Фурье» (Фурье-ИКС). Эта процедура позволяет, к примеру, отличить акриловые волокна от нейлоновых, полиэстерных и ряда других. Смесь красящих компонентов в любом отдельном волокне может быть чрезвычайно сложной по составу. На финальном этапе красители в некоторых оставшихся волокнах извлекаются, анализируются и сравниваются с помощью тонкослойной хроматографии (ТСХ) либо жидкостной хроматографии высокого давления (ЖХВД).

Проблема с ТСХ в том, что некоторые волокна могут оказаться слишком бледными или короткими для ее успешного проведения. Тем не менее в ходе нашего расследования нападения на сэра Питера Терри именно этот финальный этап и мог иметь решающее значение: хотя два синих волокна и могут быть очень похожими друг на друга даже под микроскопом, для создания цвета в каждом из них могла быть использована разная смесь красителей. К примеру, два волокна, по виду которых можно предположить, что они принадлежат одному и тому же предмету одежды, ковру, полотенцу и т. п., в итоге могут оказаться совершенно разными и не иметь между собой никакой связи.

Хотя волокна с маски и казались черными невооруженному глазу, при рассмотрении под микроскопом они оказались неоднородного зелено-коричневого цвета так называемого типа «тигриный хвост». В то время большая часть волокон этого типа производилась одной текстильной фирмой, располагавшейся на территории Великобритании. И после того как они подтвердили, что наши текстильные волокна действительно относились к производимому ими типу, криминалисты из КЛПБЛ проанализировали краситель, установив, что он полностью совпадает по составу с тем, что используется той самой компанией.

Возможное соответствие между обнаруженной на месте преступления маской и волокнами из кармана одного из обвиняемых могло стать веским доказательством в пользу версии обвинения. С другой стороны, оно теряло свой вес из-за того, что та фирма за последние два года произвела примерно 3600 тонн похожей пряжи.

В ходе последующего расследования не удалось установить, какой именно компанией могла быть произведена одежда, из которой был вырезан рукав-маска. Впрочем, конкретный источник волокон в конечном счете был не особо важен. Что действительно имело значение для стороны защиты, так это факт производства большого количество аналогичной пряжи, ведь он не позволял уверенно утверждать, что обнаруженные в кармане обвиняемого волокна попали туда именно с рукава-маски, а не с одного из миллионов других изделий, изготовленных из той же самой пряжи. Любопытным было еще и то, что на внутренней поверхности маски не было обнаружено ни следов слюны, ни волос с головы, которые можно было бы там найти, если бы она надевалась.

Когда Рассел попросил у солиситора обвиняемого выяснить, не имелось ли у его клиента какой-либо одежды, содержавшей черные акриловые волокна, которая могла бы объяснить их появление в его кармане, нам прислали ряд образцов волокон для изучения. Два из присланных образцов оказались неотличимыми от волокон из рукава-маски. Рассел поинтересовался, с какого именно предмета они были взяты, – оказалось, что их источником были два джемпера, изготовленные из смеси волокон, которые на вид были совершенно разными. Тем не менее, проанализировав их с помощью ТСХ и нескольких других применявшихся в то время методик, мне удалось подтвердить, что оба джемпера содержали черные акриловые волокна, неотличимые от тех, что были найдены на одежде «нашего» обвиняемого. И когда криминалисты из КЛПБЛ провели собственный анализ для проверки моих результатов, они согласились, что соответствие текстильных волокон было не таким убийственным доказательством, как считалось изначально.

Я не знаю, чем все закончилось для обвиняемого, в интересах которого нас попросили провести собственное расследование. Помню же я это дело так хорошо потому, что оно наглядно проиллюстрировало один простой принцип: нельзя делать каких-либо выводов на основании вещественных доказательств, не рассмотрев, а при необходимости и не проверив другие возможные объяснения. Даже сейчас, несмотря на все достижения в области ДНК-экспертизы, совпадение ДНК не служит само по себе доказательством того, что кто-то что-то сделал. Оно лишь устанавливает наличие связи с этим конкретным человеком, которому может быть найдена, а может и не быть, какая-то альтернативная причина. Также это дело подчеркнуло, насколько важно проведение независимой проверки всех важнейших вещественных доказательств, полученных экспертами-криминалистами, чтобы принять во внимание все остальные возможные их интерпретации.

Примерно через четыре года после этого расследования я работала над другим делом, связанным с текстильными волокнами и Временной ИРА. Его возбудили после серии взрывов на севере Лондона, произошедших в период со 2 по 8 октября 1993 года. Вскоре после этого были арестованы трое подозреваемых. Спустя почти год один солиситор попросил нас изучить некоторые вещественные доказательства, связанные с его клиентом, которого я буду называть подозреваемым А.

Расследование для стороны обвинения было проведено экспертами из КЛПБЛ, которые очень хорошо поработали над другими делами, связанным с ИРА. Нам было необходимо проверить доказательства и позаботиться о том, чтобы в суде рассмотрели все возможные их интерпретации. Пожалуй, самыми важными из них были две, казалось, однозначно установленные связи. Первая из них – между одеждой и ковриком для ванной из квартиры подозреваемого А и оборудованием для изготовления бомб, обнаруженного там за панелью под ванной. Вторая связь была между той же самой одеждой и ковриком для ванной и взрывным устройством, размещенным на улице Хайгейт-Хай, но не сработавшим. Часть волокон, собранных с одежды двух других подозреваемых, с шарфа, забытого, как считалось, подозреваемым А в такси, а также с водительского сиденья прежде принадлежавшей ему машины, также, казалось, совпадали с волокнами коврика для ванной.

Когда я посетила КЛПБЛ в начале декабря 1994 года, большая часть найденных волокон была израсходована в ходе анализа. Тем не менее, изучив немногие оставшиеся, мне удалось подтвердить, что они действительно неотличимы от предположенных источников. Насколько большое значение это имело, однако, было уже другим вопросом.

Проверка потенциальных возможностей для перекрестного переноса показала, что предметы вряд ли могли быть загрязнены, прежде чем попали в КЛПБЛ. Впрочем, загрязнение было не единственным альтернативным объяснением того, почему текстильные волокна совпали. Например, помимо варианта, предложенного обвинением, было вполне вероятно, что на обнаруженное оборудование для изготовления бомб попали волокна, разбросанные по самой квартире. Никто не спорил с тем фактом, что подозреваемый А сдавал квартиру двум другим мужчинам; он просто утверждал, что не знал их и не был в курсе того, что они там прятали. То есть было бы не удивительным, если бы на их одежде нашлись бы волокна с коврика для ванной.

Когда в 1994 году состоялись слушания по этому делу в Центральном уголовном суде Лондона, сомнения по поводу доказательств обвинения против подозреваемого А, которые возникли в результате нашего расследования, казалось, нашли отклик среди присяжных. И хотя двое других подозреваемых были признаны виновными в заговоре с целью организации взрывов и приговорены к 25 годам тюремного заключения, присяжные не смогли вынести такой же вердикт и ему.

Бывают и такие дела, когда текстильные волокна становятся весьма убедительным доказательством связи между подозреваемым и жертвой или местом преступления. Тем не менее даже в подобных случаях чрезвычайно важно проверить и исключить любые возможности перекрестного переноса частиц или случайного загрязнения вещественных доказательств. Потому что, несмотря на то, что теперь мы осознаем все имеющиеся риски, ошибки все равно случаются. Так, например, один и тот же полицейский мог брать в руки предметы из нескольких разных мест. Либо волокна могли попасть на улику с одежды сотрудника полиции. Или же на предметы, имеющие значение для следствия, могли попасть волокна с объектов, расположенных в помещении, где работали криминалисты или подозреваемый А, а то и вовсе, как это однажды случилось во время моей работы в ЭКС, кусочки дряхлого переплета с записной книжки судмедэксперта могли упасть, когда тот нагибался над телом жертвы на месте преступления! Мы потратили изрядное количество времени, пытаясь идентифицировать синие волокна, слипшиеся между собой странным решетчатым узором, пока наконец не осознали, что именно произошло.

В другом деле, для работы над которым меня нанял один солиситор защиты, произошла ситуация, ставшая одним из примеров потенциального перекрестного загрязнения. Подсудимого обвиняли в попытке ограбления владельца магазина, совершенной, когда тот с дневной выручкой на руках направлялся в банк. Согласно отчету криминалистов, несколько волокон, обнаруженных на куртке обвиняемого, могли попасть туда с рубашки владельца магазина. С другой стороны, часть волокон, собранных со штанов и рубашки владельца магазина, а также с сумки с выручкой, могли попасть туда с кардигана, который был надет на обвиняемом в момент предположительного нападения на жертву. Таким образом, было принято заключение, что эти вещественные доказательства доказывают, что между двумя мужчинами был контакт.

Посетив лабораторию ЭКС в Уэтерби, где криминалист, сделавший анализ, продемонстрировал изученные им волокна, я провела собственную проверку. Поначалу мне показалось, что некоторые вещественные доказательства могут быть даже более вескими, чем заявлялось обвинением. Так, например, четыре специфических хлопковых волокна, обнаруженных в сумке, были неотличимы на микроскопическом уровне от тех, что были собраны с прокладки куртки обвиняемого. Вместе с тем другие доказательства на основании совпадения волокон были куда менее убедительными. А когда я изучала отчеты и показания по делу, нечто потенциально куда более важное бросилось мне в глаза.

Оказалось, что полицейский, арестовавший обвиняемого, также вступал в контакт с владельцем магазина до того, как вся одежда и другие предметы были изъяты и запечатаны в пакеты представителями закона. Без сомнения, на то были свои веские причины, но полицейский все равно нарушил основополагающее правило, создав ситуацию, в которой он мог непреднамеренно перенести текстильные волокна с одного человека на другого. И хотя протокол столь вопиющим образом был нарушен, возможная связь между сумкой и курткой на основании совпавших текстильных волокон могла бы все равно иметь в суде значительную доказательную силу, особенно если обнаружат значительное количество этих частиц текстиля. Однако в общей сложности было найдено лишь 11 микроскопических волокон. Это не позволяло с уверенностью полагаться на результаты первоначального криминалистического расследования и давало солиситору защиты пространство для маневров.

Как и во многих других делах, которым мы занимались на стороне защиты, с первоначальными результатами криминалистической экспертизы все было в полном порядке – просто мы нашли другое, альтернативное объяснение. Наша задача состояла в том, чтобы попытаться переосмыслить уже собранные доказательства. И хотя мы, может, и были на основании имевшихся доказательств согласны с тем, что преступление, судя по всему, было совершено человеком с группой крови 1+, или с тем, что в момент нападения на нем был синий свитер, нельзя было однозначно утверждать, что этим человеком был именно обвиняемый.

За последние годы текстильные волокна сыграли важную роль в раскрытии ряда громких убийств. Так, например, в делах об убийствах на Пембрукширской береговой тропе и убийстве Стивена Лоуренса они не только стали вескими доказательствами сами по себе, но и подсказали, где искать доказательства другого типа, включая образцы ДНК.

Как и в случае с текстильными волокнами, порой у меня возникают серьезные причины поставить под сомнения заключения, связанные с волосами, которые были сделаны криминалистами, работавшими на обвинение. До появления ДНК-экспертизы доказательная сила человеческих волос была относительно ограниченной. На самом деле единственным, что можно было обычно утверждать с какой-либо долей уверенности, – то, что представленный в качестве доказательства образец принадлежал человеку или какому-то виду животного.

Эталонные образцы, взятые с человека, могут быть сравнены с волосами, обнаруженными на вещественных доказательствах, по цвету, длине и строению. Если найденные волосы оказываются неотличимыми от эталонного образца либо попадают в допустимый диапазон отклонений, можно сказать, что они могли быть получены из одного источника. Вместе с тем характеристики волос разных людей могут значительно пересекаться. Кроме того, волосы с головы одной и той же персоны могут значительно отличаться по цвету и микроскопическому строению. Таким образом, выявленное несовпадение может означать две вещи: либо волосы получены из разных источников, либо предоставленный эталонный образец не отражает всего богатства вариантов, которые можно найти на голове человека, интересующего следствие.

Когда волосы обесцвечены, покрашены, повреждены или же обладают какими-то другими нетипичными свойствами, такими как переплетение с другими волосами, порой удается доказать их связь более убедительно. А если есть корень волос, можно исследовать и клеточный материал с помощью ДНК-экспертизы. Без подтверждения по ДНК, однако, обычно невозможно с какой-либо долей уверенности утверждать, что образец волос неустановленного происхождения был получен из того же источника, что и эталонный образец, – хотя чем больше имеется волос с похожими характеристиками и чем они необычнее, тем больше шансов доказать, что связь все-таки есть.

Проблема была в том, что обвинение зачастую создавало впечатление, будто доказательство возможной принадлежности конкретного образца волос обвиняемому было равносильно утверждению, что они действительно были его. Возможно, это делалось по причине искреннего недопонимания или для того, чтобы воспользоваться имеющимися неопределенностями для придания веса своей версии событий, даже если их утверждения выходили далеко за рамки того, о чем на самом деле говорили вещественные доказательства с научной точки зрения. Порой это получалось из-за формулировок, выбранных экспертом-криминалистом, а порой становилось результатом того, как адвокаты или судьи подводили итоги, обобщая известную по делу информацию спустя долгое время после того, как криминалист покидал зал суда.

Из-за всех этих затруднений, связанных с использованием волос в качестве вещественных доказательств, как правило, в Великобритании больший упор делается на текстильные волокна. В США, однако, ситуация была обратная, и нас всегда крайне беспокоила явная склонность преувеличивать значение волос в качестве улик в американских судах. Эта проблема стала критичной в 2015 году, когда министерство юстиции США в сотрудничестве с ФБР выявило 2500 дел, нуждавшихся в пересмотре по этой самой причине. Согласно отчету, экспертные показания 95 % специалистов в изученных 268 делах содержали некорректные данные, которые «поддерживали сторону обвинения» и были основаны на весьма грубых методиках анализа волос. Эти дела охватывали промежуток времени в два десятилетия, причем 32 человека из списка обвиняемых были приговорены к смертной казни. И хотя некоторые из подсудимых на деле и могли быть признаны виновными на основании других, более веских доказательств, тот отчет стал пугающим напоминанием о том, насколько важно понимать ограничения, связанные с использованием волос в качестве вещественных доказательств.

11
Роли и моделирование ситуации

Все участники состязательной судебной системы, существующей в Великобритании, играют определенные роли. Так, роль полиции заключается в расследовании обстоятельств совершенного преступления. Привлекая по мере необходимости различных экспертов, таких как судмедэксперты и криминалисты, полицейские пытаются разобраться в том, что именно случилось, и идентифицировать, проработать и затем арестовать наиболее вероятного подозреваемого (или подозреваемых). Если им удается собрать достаточные, по их мнению, доказательства, они представляют дело Королевской уголовной прокуратуре (КУП), которая решает, выдвигать ли обвинения, и если такое решение принимается, возбуждает уголовное дело. Назначаются адвокаты защиты, а они, в свою очередь, проводят собственное расследование, в ходе которого иногда нанимают своих экспертов. Адвокаты каждой из сторон – защиты и обвинения – представляют свои версии произошедшего беспристрастному судье и присяжным (их обычно 12).

Судья объясняет присяжным юридические аспекты дела, следит за тем, чтобы в ходе суда были получены ответы на все их вопросы, и задает свои – те, которые могли бы быть заданы, но по какой-то причине не были, и в заключение подводит итог всем представленным доказательствам. После этого присяжные принимают решение о том, виновен ли подсудимый. Наконец, если подсудимого признали виновным, судья выносит приговор.

От полиции требуется быть совершенно беспристрастной. Задача обвинения – представить дело в полном объеме. Таким образом, помимо доказательств, которые могут указывать на вину подсудимого, они должны представить и любые доказательства, говорящие в пользу стороны защиты. Роль защиты – указать на любые слабые места в позиции обвинения и представить любые доказательства в поддержку альтернативной версии.

Разумеется, я все это знала. Чего я, пожалуй, в полной мере не осознавала, прежде чем основала Forensic Access, так это того, насколько сильной была потребность в обеспечении равных условий для защиты в зале суда.

Криминалистика представляет особый тип доказательств, значимость которых только растет. Помимо объективности – в отличие от показаний свидетелей преступления, например, – эта наука также позволяет анализировать и сравнивать крошечные следы. Некоторые из них даже невидимы невооруженному глазу, из-за чего человеку, совершившему противоправное действие, очень сложно заметить и устранить их. Поэтому для справедливого правосудия совершенно необходимо, чтобы и эксперты-криминалисты тоже были беспристрастны. Наверное, им в этом смысле проще, чем полиции, поскольку они не участвуют в расследовании напрямую и, как правило, не вступают в личный контакт с подозреваемыми, а потому в меньшей степени подвержены риску когнитивных искажений (то есть подсознательной, неосознанной предвзятости), которые могут привести к тому, что их суждения будут субъективны. Рассмотрим в качестве примера гипотетическое дело о жестоком убийстве безобидной старушки. Полиция подозревает, что ее убийца – один агрессивный, крайне неприятный мужчина, в прошлом совершавший насильственные преступления. Став свидетелями скорби и потрясения родных старушки, некоторые из полицейских, участвовавшие в расследовании, также услышали в свой адрес немало оскорблений от подозреваемого. Тем не менее они не должны позволить своему сочувствию жертве или неприязни к хаму, которого задержали по подозрению, как-либо повлиять на разбирательство. Легко понять, почему порой это может оказаться непросто, и это одна из множества причин, по которым так важно, чтобы и у обвинения, и у защиты был доступ к услугам независимых и опытных экспертов-криминалистов.

После создания Forensic Access мы работали на солиситоров по всей стране и посещали все лаборатории ЭКС, чтобы посмотреть на работу, проделанную по различным делам. Мы не только обсуждали ход криминалистического расследования с задействованными в нем специалистами, но и проверяли полученные ими результаты, самостоятельно изучали ключевые вещественные доказательства и проводили дополнительные анализы, которые считали необходимыми для получения более полной картины возможных обстоятельств произошедшего. Порой я находила слабые места в результатах криминалистической экспертизы, представленных обвинением. А иногда и соглашалась – пусть только и в общих чертах – со сделанными выводами. В ситуациях, когда доказательства обвинения по делу были очень весомыми, моей задачей было объяснить адвокатам защиты, почему это так, поскольку лишь путем понимания сильных и слабых сторон позиции обвинения они могли разобраться, какие доказательства имеет смысл ставить под сомнение, а от каких пользы не будет, даже если дотошно их рассматривать.

В рамках судебной системы, в которой обвиняемый считается невиновным, пока не будет доказано обратное, этот баланс необходим, чтобы не допустить попадания стороны защиты в проигрышное положение. Конечно, адвокаты обвинения обязаны охватывать дело со всех сторон, однако неизбежно уделяют наибольшее внимание тем его аспектам, которые говорят в их пользу. В 1980-х и 1990-х годах все определенно происходило именно так. Сейчас, впрочем, все несколько поменялось благодаря введению строгих правил, требующих раскрытия всей относящейся к делу информации, независимо от того, подкрепляют они или опровергают версию обвинения.

Очевидно, эксперты-криминалисты обязаны предъявлять все результаты проведенных ими анализов, вне зависимости от того, были они наняты защитой или обвинением, а также от того, какое потенциальное влияние полученные данные могут оказать на дело. Когда криминалисты не знакомы со всеми обстоятельствами, они могут не осознавать, какое значение может иметь наличие или отсутствие чего-либо, поэтому их интерпретация может быть некорректной.

Начав работать на сторону защиты, я очень быстро поняла, насколько важно тщательно разобраться в обстоятельствах каждого дела и рассматривать их в совокупности. Поэтому мои отчеты всегда начинались с краткого изложения случившегося, версии обвинения, а также того, что по этому поводу говорит обвиняемый. Затем я описывала доказательства, которые обвинение собиралось пустить в ход, перечисляла те из них, с которыми мне удалось ознакомиться, приводила описание каждого предмета, результатов своей экспертизы и делала заключение. Наконец, подводя итоги, я объясняла, какую дополнительную работу, по моему мнению, следует проделать и почему.

Так как за время своего пребывания в ЭКС я практически работала на полицию, то после создания Forensic Access немного переживала, что адвокаты защиты могут попытаться повлиять на мои заключения или формулировки, в которых я буду их представлять. Я бы никогда не позволила подобному случиться – в конечном счете я всегда отвечала перед судом, а не перед ними. При этом отказ выполнять их указания мог лишить меня бизнеса, и было облегчением узнать, что в подавляющем большинстве дел адвокаты защиты хотели лишь понять суть имеющихся доказательств, а также узнать, нет ли в позиции обвинения каких-либо слабых мест, которые они могли бы использовать в зале суда. Услуги, которые я предоставляла адвокатам защиты, как правило, оплачивались Советом по правовой помощи. Иногда после составления отчетов нанявшие меня адвокаты просили о чем-то умолчать и/или переписать какие-то из пунктов. Рада сказать, что такое случалось не очень часто, но когда подобное происходило, я всегда была категоричной и твердо стояла на своем. Если, конечно, предложенные ими изменения не носили исключительно поверхностный характер и никак не искажали мнения, которое у меня сложилось.

Помимо того, что я должна была разъяснять адвокатам все результаты криминалистической экспертизы до суда, стоял вопрос о том, как, собственно, вести себя в суде. Давая показания и отвечая на вопросы, необходимо обращаться к судье и присяжным, а не к задавшим их барристерам. Кроме того, важно позаботиться о том, чтобы все сказанное тобой понял судья (а ведь у него может не быть необходимых научных знаний) и, конечно, присяжные (у них таких знаний нет наверняка), и при этом нужно донести информацию максимально точно и полно (подход измерения в чайных ложках, который продвигал директор моей первой лаборатории Иэн Барклай, оказался в этом плане максимально полезным).

На криминалистическое расследование иногда уходят месяцы работы, и прежде чем составить отчет по делу, необходимо быть полностью уверенным в каждой детали. То есть важно знать не только как все выглядело, но и какие анализы были проведены и в каком порядке, а также что именно результаты этих анализов могут означать в контексте конкретного дела. Представляя свои выводы, необходимо быть готовым пересмотреть их, если в процессе дачи тобой показаний со свидетельской трибуны в суде всплывет какая-то новая информация. Давать показания в суде – дело неблагодарное, и хотя я не могу сказать, что когда-либо получала от этого удовольствие, именно то, что мы должны были выступать со своими выводами перед судьей и присяжными, и заставляло быть максимально дотошными на месте преступления и в лаборатории.

Первое дело, по которому я давала экспертные показания в суде, проработав несколько месяцев в ЭКС, касалось предполагаемого изнасилования. Кто-то другой должен был проверить и подписать все документы по проделанной криминалистами работе, которая по большей части касалась смывов с интимных мест. И прежде чем отправиться утром в суд, я перечитала все отчеты и записи по делу, поэтому была уверена, что смогу объяснить и обосновать все написанное мной, прокомментировать любой альтернативный сценарий, предложенный барристером защиты. Тем не менее, как и следовало ожидать, я нервничала, когда заходила в старое здание суда в Йорке, где проходили слушания по этому делу.

К чему я не была готова, так это обнаружить, что дверь, ведущая к свидетельской трибуне, окажется не на некотором расстоянии от комнаты, в которой я ждала, пока меня вызовут для дачи показаний. Нет, дверь находилась прямо там, из-за чего у меня не было времени сделать глубокий вдох и собраться с мыслями, когда ее открыли, раздвинули штору, и я оказалась перед залом суда.

В зале была глубокая ниша, отделявшая свидетельскую трибуну от скамьи присяжных и судьи, помещение оформлено в духе старины, а стены окрашены в кремовый, бледно-розовый и зеленый цвета. Кроме того, здесь было множество деревянных панелей с резьбой. Все это создавало ощущение, что меня вытолкнули на сцену посреди оперы незадолго до того, как кто-то собирался запеть. Но я не желала позволить этому выбить себя из колеи. Огромное количество людей проделали изрядное количество кропотливой, сложной работы, чтобы довести дело до суда. Теперь мне предстояло изложить имевшиеся доказательства и ответить по полной мере способностей на все вопросы, которыми меня непременно должны были засыпать.

Часть доказательств, представляемых в суде по любому делу, могут быть невероятно скучными. Ужасно осознавать, отвечая на какой-то важный вопрос, что взгляд присяжных потускнел, и ты потерял их внимание. Иными словами, помимо других важнейших вещей, касающихся выступления в суде, со временем учишься улавливать любые признаки того, что их внимание начинает ускользать, и различным способам завладевать им снова. В тот раз, впрочем, присутствующие следили за всеми моими словами, и я начала чувствовать себя более уверенно. Затем, когда я стала объяснять доказательства перекрестного переноса следов – на мазках, взятых с влагалища, была обнаружена сперма, а на мазках с пениса нашли следы вагинальных выделений, – судья ухмыльнулся и сказал, что это чем-то напоминает перекрестное опыление растений пчелами.

Какое-то время я просто молча стояла, сохраняя, как я надеялась, нейтральное выражение лица. На самом же деле мой мозг в этот момент судорожно работал – я пыталась понять, действительно ли он так пошутил. Хотя, судя по всему, это действительно была шутка, она казалась совершенно неуместной в этих чрезвычайно серьезных обстоятельствах. Не обидится ли он, если я не улыбнусь? Я знала, что первый раз давать показания в суде будет непросто, но ожидала, что причины будут совсем другие.

Иногда барристеры используют всевозможные уловки, касающиеся дачи показаний, чтобы сбить свидетеля с толку. Например, популярна такая: взмахнуть рукавами мантии и повернуться к нему спиной. Другая, с которой я довольно быстро познакомилась, заключалась в том, чтобы оборвать выступающего эксперта на полуслове. Когда такое случалось, судья прерывал барристера и велел мне продолжать отвечать на вопрос. Бывали случаи, когда мне попросту не давали возможности уточнить или объяснить сказанное. И если я пыталась это сделать, мне могли довольно строго сказать, что спрашивали не об этом. Все зависело от судьи. Теперь все немного изменилось, и свидетелям-экспертам, как правило, представляется возможность что-то добавить или дополнительно объяснить после окончания дачи показаний. Разумеется, так и должно всегда происходить. Нет ничего хуже, чем покинуть зал суда с чувством, что тебе не удалось добиться необходимого баланса в даче показаний из-за заданных вопросов и невозможности дать на них развернутые ответы. Если впоследствии при вынесении вердикта будут полагаться на результаты криминалистической экспертизы, чрезвычайно важно, чтобы они были изложены максимально полно и подробно. Если представить их лишь частично и сформулировать не все сделанные по ним выводы, это может создать неправильное представление и чревато судебными ошибками.

Другая методика, применяемая барристерами, когда им не нравится сказанное, заключается в обвинении свидетеля-эксперта в некомпетентности или во лжи – открыто или посредством язвительных намеков. К счастью, во лжи меня обвиняли лишь однажды – не напрямую, но адвокат явно к этому подводил. Это произошло, когда я выступала с показаниями по делу полицейского, который утверждал, что его укусили за живот.

Мужчина, обвинявшийся в укусе полицейского, утверждал, что этого не делал, и в представленном полицией отчете ничто не указывало на то, что это произошло. Мы были наняты адвокатом защиты с целью определить, было ли вообще возможным то, в чем обвиняли подсудимого. На самом деле, думаю, он попросту хотел, чтобы кто-то подтвердил мнение другого криминалиста с весьма сомнительными принципами. К тому времени как мы подключились к этому делу, другой эксперт уже заявил, что повреждения, зафиксированные на одежде полицейского, не могли быть получены в результате описанного им укуса.

Повреждения на одежде полицейского действительно выглядели странно. Хотя на джемпере и порвалось всего несколько ниток, рубашка была поразительно аккуратно разорвана по трем сторонам небольшого прямоугольника, а на куртке в соответствующем месте и вовсе отсутствовал прямоугольный кусок материала аналогичного размера. Особенно подозрительным было то, что, хотя рубашка и куртка были изготовлены из тканей, различных по своим свойствам, разрывы вдоль линий переплетения на них были практически идентичными.

Работа криминалистов включает множество анализов и моделирование. Раздобыв куртку с хлопчатобумажной подкладкой, рубашку из хлопка и полиэстера и джемпер крупной вязки, похожие на те, что были надеты на полицейского в момент совершения предполагаемого преступления, я нацепила все это на себя. Затем, не касаясь моего тела, один из коллег укусил одежду, стараясь максимально точно воссоздать описанные полицейским обстоятельства.

Однажды поняв, что правда зачастую оказывается фантастичнее вымысла, учишься не быть предвзятым при проведении каких-либо анализов и испытаний. Тем не менее мы были удивлены, когда обнаружили, что ткань порвалась практически так же, как и одежда полицейского. Особенно любопытным было осознать, что повреждения, наносимые одежде в результате различных типов нападений, неслучайны. То, как именно рвется ткань, зависит от множества факторов, таких как ее материал, состояние, наличие уязвимых участков – кружевные вставки на трусиках, например, – а также прочности швов. И хоть наш эксперимент и не был неопровержимым доказательством того, что полицейский говорил правду, он определенно подтверждал, что его версия имела право на жизнь.

Очевидно, не на такой результат рассчитывал барристер защиты, и сказать, что он был во мне разочарован, было бы преуменьшением. Тем не менее обвинение каким-то образом разузнало о моей работе по этому делу – они-то и вызывали меня в суд. Сначала, однако, они хотели посмотреть, что я написала в своем отчете, чтобы знать, какие именно вопросы мне задавать. Последовал длительный спор по поводу того, должна ли я разглашать эту информацию. Барристер защиты постоянно протестовал, и в итоге мне пришлось временно удалиться из зала суда, чтобы обе стороны могли изложить судье свои противоположные позиции.

В итоге было решено, что я должна показать суду свой отчет, а затем ответить на касающиеся его вопросы. Неприятным сюрпризом оказалось то, что барристер, так и не сумев убедить суд исключить мой отчет из рассмотрения, решил, будто единственное его спасение – это попытка дискредитировать меня. Сделал он это, предположив, что я действовала предвзято в пользу полиции, и, хоть и не использовал слово «врала», всем было понятно, что именно это и имелось в виду.

Разумеется, от любого свидетеля-эксперта, дающего показания в суде, следует требовать подробного объяснения, почему он пришел к своему заключению. В этом же случае мне пришлось сдержать свою ярость в ответ на допущение, будто я могла сделать что-то неподобающее, и попытаться как-то наладить контакт с присяжными. Не сводя с них глаз, я попыталась убедить, что провела все анализы должным образом и просто оглашала их результаты. Я объяснила, что тоже была удивлена ими, но есть подтверждения фотографиями и другими данными, бывшими в моем досье. Это одна из прелестей науки: даже когда имеешь дело с крайне эмоциональными обстоятельствами, необходимо всегда отталкиваться от фактов. Так, например, поразмышляв над тем, какие анализы необходимы, ты проводишь их максимально аккуратно, интерпретируешь результаты в контексте конкретного дела и проверяешь все обстоятельства с целью исключить какое-либо недопонимание информации, от которой отталкиваешься.

Порой людей ошибочно признают виновными из-за неправильной интерпретации или недопонимания итогов криминалистической экспертизы. Такое определенно случалось в дни, когда адвокаты защиты еще не имели свободного доступа к услугам криминалистов. С другой стороны, разумеется, бывают и такие ситуации, когда научные доказательства оказываются недостаточно вескими, чтобы доказать вину человека, действительно совершившего преступление. Каковы бы ни были обстоятельства, эксперта-криминалиста не должны беспокоить вина или невиновность подозреваемого. Этим занимаются присяжные. Что от него требуется, так это представить доказательства, которые могут помочь присяжным принять решение, – доказательства, которые иногда, разумеется, играют ключевую роль.

Простое моделирование ситуации в другом деле послужило важнейшим фактором для того, чтобы разобраться, кто с наибольшей вероятностью говорит правду, – мужа и жену обвинили в том, что они убили своего начальника и избавились от тела. Убитый был владельцем закусочной, где работала пара, и о его смерти, возможно, так никто никогда и не узнал бы, если бы владелец участка, на котором располагалась закусочная, не решил его реконструировать. В процессе уборки территории и сжигания мусора обнаружили тело, залитое в бетон и спрятанное в кухонном шкафу, разрушенном огнем.

Супруги обвиняли в смерти начальника друг друга.

– Мой муж ударил и пнул его, – сообщила женщина полиции.

Когда криминалисты ЭКС осмотрели подсобное помещение ресторана, где, по ее словам, произошло нападение, то обнаружили там под напольным покрытием разбавленную кровь, а также кровавые брызги на соседней стене, что, на первый взгляд, полностью вписывалось в ее версию событий.

– Я тут совершенно ни при чем, – заявил муж. – Она ударила его ножом, и повсюду была кровь. Я лишь попытался помочь, отмыв ее шваброй.

Я сама не была на месте преступления. Не могу быть уверенной и в том, что оно вообще все еще существовало к тому времени, как меня нанял адвокат, представляющий интересы мужа. Тем не менее я ознакомилась с фотографиями и изучила некоторые ключевые вещественные доказательства по делу. Кроме того, я поговорила с криминалистом ЭКС, который проводил первоначальное расследование, и он подтвердил распределение следов крови, обнаруженное им на месте преступления.

Что поразило меня при более внимательном изучении фотографий с места преступления, в особенности фотографий брызг крови в нижней части стены, так это то, что на некоторых пятнах кровь была разбавленной, и в той же самой области имелись подтеки разбавленной крови. Принимая во внимание показания мужа, я купила швабру и ведро, похожие на те, что видела на фотографиях с места преступления.

Как правило, люди особо не задумываются, когда протирают пол шваброй, однако этот процесс можно разбить на несколько отдельных этапов. Сначала швабра проводится по полу, чтобы собрать как можно больше жидкости – в своем моделировании я использовала просроченную кровь для переливания. Затем она споласкивается в ведре, поднимается и выжимается прокручивающим движением в ситообразной корзине, которую ставят поверх ведра. Наконец, швабру вытаскивают, и все повторяется.

Разлив кровь на похожем напольном покрытии рядом со стеной, чтобы она растеклась примерно так же, как на месте преступления, я принялась вытирать ее шваброй. Оказалось, что при выжимании по сторонам разлетаются брызги разбавленной крови. Кроме того, было чрезвычайно сложно использовать швабру, не задевая местами стену. Причем получившийся в итоге след – внизу стены, но выше плинтуса, как раз на уровне ведра, – в точности совпадал с пятнами и подтеками разбавленной крови на фотографиях.

Разумеется, этот эксперимент не был неоспоримым доказательством, но говорил о том, что описанная мужем версия событий убедительно объясняла оставшиеся на стене следы крови. Это, определенно, было куда более правдоподобное объяснение, чем брызги от удара во время избиения, о котором говорила жена.

За годы нашей работы мы с коллегами участвовали во множестве моделирований всевозможных ситуаций, разрабатывали их, проводили их сами или были как-либо задействованы. Некоторые из подобных экспериментов были довольно просты, как, например, описанный выше. В ходе других приходилось пинать и бить руками покрытые кровью предметы, рвать одежду или бить ножом через слои одежды вроде той, что была на жертве. А иногда все было еще сложнее. Например, когда мы стреляли по подвешенному телу свиньи из дробовика, чтобы отследить траекторию выстрела, или в пропитанную кровью губку, прикрепленную к затылку модели головы, чтобы проверить, какие останутся следы на стене. Или стягивали различными способами одежду с коллег и тащили их по полу, чтобы изучить следы волочения или понять, где лучше всего искать следы перенесенной ДНК. Список можно продолжать бесконечно.

Когда в университете нам рассказывали про разработку экспериментов, я и подумать не могла, как важно это будет для меня. Поразительно, что можно обнаружить, максимально точно моделируя возможные сценарии произошедшего, к каким сюрпризам это порой приводит и насколько важную можно получить информацию, чтобы потом поделиться ею со следователями и адвокатами в суде.

12
Убийство или самоубийство?

По-настоящему невероятные возможности науки в контексте криминалистики открылись мне в ходе работы над делом, которым я в 1992 году занималась вместе с коллегами Кливом Кэнди и Майком Айзексом в Forensic Access.

Утром 18 июня 1982 года 62-летнего итальянского банкира Роберто Кальви обнаружили повешенным на строительных лесах под мостом Блэкфрайерс в Лондоне. Развязав веревку на шее мертвого мужчины, сотрудники морской полиции перевезли его тело на катере на полицейский причал Ватерлоо. Были сделаны фотографии, а из карманов штанов и куртки извлекли кирпичи и куски бетона. Затем тело перевезли в больницу Гая, где известный судмедэксперт профессор Кейт Симпсон провел вскрытие.

Согласно отчету, смерть Кальви наступила в результате асфиксии, вызванной повешением, и произошла примерно с двух до шести утра в день, когда было найдено тело. На трупе не было никаких травм, указывающих на то, что его волочили перед смертью, равно как и следов от уколов, свидетельствующих о введении какого-то парализующего препарата.

Месяц спустя, когда различные отчеты были составлены криминалистами из КЛПБЛ и других учреждений, в Лондоне было проведено расследование, в результате которого эксперты сделали заключение о самоубийстве. Кальви, однако, был набожным католиком. Его родные были настолько убеждены, что он ни за что не пошел бы на смертный грех самоубийства, а значит, его убили, что наняли барристера Джорджа Кармана для представления их интересов. Год спустя провели новое расследование, в ходе которого причина смерти так и не была окончательно установлена.

Роберто Кальви занимал должность председателя итальянского банка, у него были тесные связи с Ватиканом. Через несколько дней после его прибытия в Лондон банк обанкротился на фоне обвинений в незаконных сделках – именно из-за них в предыдущем году Кальви оштрафовали и приговорили к условному сроку. Кроме того, были высказаны подозрения о связях Кальви с преступной бандой, а также о том, что он был членом незаконной масонской ложи, известной как Propaganda Due или просто P2, которую иногда называли (совпадение?) i frati neri (черные монахи).

Фирма Forensic Access подключилась к этому делу в 1992 году, когда родные Кальви воспользовались услугами нью-йоркского детективного агентства Kroll Associates. Нанявший нас детектив из этого агентства Джефф Катц попросил провести расследование, чтобы попытаться установить истинные обстоятельства смерти Кальви.

Любое криминалистическое расследование включает ряд этапов, причем каждый последующий определяется результатами предыдущего. Первым этапом в случае дела Кальви было тщательное изучение первоначального расследования и результатов различных анализов и исследований, проведенных КЛПБЛ десятью годами ранее.

В ходе расследования нельзя строить никаких догадок: это чревато тем, что ты не будешь изучать то, что может на самом деле оказаться важным. К сожалению, когда было найдено тело Кальви, полиция, решив, что он покончил с собой, развязала веревку, на которой он был повешен, а не разрезала ее, тем самым уничтожив потенциально полезные вещественные доказательства, включая все, что могло попасть в узел с человека, завязавшего его. Более того, из-за этого предположения полноценное расследование началось с задержкой. Таким образом, место преступления не было должным образом изучено в первые несколько критически важных часов, включающих так называемый золотой час, как его называют следователи.

Имелись некоторые несоответствия и в самих данных по делу – к счастью, ничего важного. Так, например, обнаруживший тело мужчина сообщил, что пуговицы на куртке Кальви были расстегнуты, в то время как один из полицейских сказал, она была застегнута. Что мы знали наверняка, изучив ряд отчетов, так это то, что Роберто Кальви был ростом 1 метр 75 сантиметров и весил примерно 83,5 килограмма. Кроме того, в карманах и спереди внутри штанов у него нашли три куска бетона и два обломка кирпича, в общей сложности весившие 4,3 килограмма.

По результатам сравнения с похожими кирпичами, камнями и образцами почвы было сделано заключение, что те из них, что находились на теле Кальви, были взяты с близлежащей стройки. Это состыковывалось с отчетом другого криминалиста КЛПБЛ, изучившего обувь Кальви, в котором было указано, что обнаруженные незначительные повреждения стелек могли стать следствием того, что он полз или шел по неровной поверхности. Также в отчете утверждалось, что после этого Кальви не мог пройти более одного километра, поскольку в противном случае поврежденные участки снова сгладились бы от трения.

Среди документов по первоначальному расследованию мы нашли один крайне любопытный отчет, составленный старшим гидрографом[19], работавшим на управление лондонского порта. Оценив течение и изменение высоты воды в районе моста, где было повешено тело Кальви, гидрограф смог установить ограничения активности в рассматриваемый период времени в соответствии с тем временем смерти, которое предположил судмедэксперт. Кроме того, в его отчете было указано, что в ночь, когда Кальви был повешен, примерно до 00:20 монтажная петля строительных лесов, к которым крепилась веревка, была под водой. Также эксперты оценили период времени, в течение которого голова, талия и ступни Кальви находились под водой. Кроме того, было указано, что для того, чтобы добраться до строительных лесов между полуночью и тремя-четырьмя часами утра той ночью, Кальви потребовалось бы преодолеть расстояние более 7,6 метра по воде глубиной несколько метров.

Другой криминалист из КЛПБЛ изучил найденные на теле часы Patek Philippe. Эти часы были изучены Майком Айзексом, который помимо прочего настолько прекрасный специалист по часам, что сам делает для них запчасти из подручных материалов. Одни часы, наручные, остановились примерно в 1:52 ночи и были сильно ржавыми, что указывало на проникновение внутрь большого количества воды. Выходит, Кальви был уже повешен на лесах, когда вода поднялась и остановила часовой механизм? Вторые, карманные часы на цепочке, меньше пострадали от воды и остановились в 5:49 утра. Тем не менее тот факт, что они пошли, когда их снова завели, указывал на то, что они не были аналогичным образом погружены в воду. К сожалению, не было сделано никаких записей о том, где именно на теле Кальви располагались эти двое часов и ряд других обнаруженных при нем предметов. А это значило, что мы никак не могли полагаться на связанную с ними информацию вкупе с данными о течении и изменении уровня воды, чтобы уточнить, когда же Кальви был повешен.

Во время второго расследования, проведенного в Лондоне, бригадир монтажников, работавших на компанию, которая возвела строительные леса где-то за пять с половиной недель до смерти Кальви, рассказал, как бы он на них забрался. Описанный им путь включал спуск с тротуара на мосту по фиксированной металлической лестнице, после чего можно было бы переступить зазор шириной примерно 81 сантиметр и встать на два деревянных настила лесов, постоянно, по его словам, скользких. Бригадир согласился, что человеку, не привыкшему забираться на леса, такой путь было бы преодолеть крайне сложно, особенно в темноте.

Прочитав все первоначальные отчеты, мы посетили место преступления и изучили остальные вещественные доказательства, которые были в КЛПБЛ. Особый интерес представляли камни и куски кирпичей, найденные в карманах и внутри штанин Кальви. Кроме того, нужно было дополнительно изучить веревку, завязанную вокруг его шеи, а также костюм и ботинки. Прибыв в Англию всего за два дня до своей смерти, Кальви, судя по всему, остановился в апарт-отеле Chelsea Cloisters, и два найденных там чемодана были переправлены обратно в Италию. Таким образом, мне пришлось съездить и в Милан, чтобы изучить одежду и другие предметы из них.

К сожалению, мне дали строгое распоряжение не брать никаких образцов с предметов, предоставленных для изучения в Милане, а также не проводить никаких анализов, поэтому я смогла провести лишь осмотр. Получилось так, что у меня не было возможности как-либо исследовать пятна на другой одежде, которую, судя по всему, Кальви носил в тот период времени. Тем не менее, судя по видимым отметкам уровня воды и повреждениям от нее, на часах и одежде, а также отталкиваясь от известной информации о приливах и отливах в ту ночь, можно было утверждать, что он, скорее всего, был повешен на строительных лесах между 1:50 и 2:45 ночи.

После этого мы переключили внимание на то, как именно он мог туда добраться. Рассмотрение ситуации со всех сторон и обсуждение возможных сценариев с коллегами – важная составляющая любого криминалистического расследования. Изучив доказательства по этому делу и проведя мозговой штурм, мы пришли к выводу, что существуют и другие сценарии помимо изначально предложенного, по которым могли развиваться события, а Кальви оказался там, где его нашли. Мы смоделировали два основных маршрута, которыми мог пойти Кальви, если он совершил самоубийство, и два пути, какими его тело могли перенести, если он был убит.

Благодаря тому, что у нас были ботинки и другие предметы гардероба, принадлежавшие покойному, мы решили разработать и провести ряд простых экспериментов. Нам было важно установить, какие следы могли остаться, если события развивались по каждому из четырех сценариев, а затем сравнить их с теми, что были обнаружены в действительности, либо с теми, которые мы все еще могли найти на одежде и обуви Кальви.

Один из двух сценариев самоубийства Кальви был следующим: заранее положив в карманы и штаны камни, он спустился по металлической лестнице с тротуара на строительные леса, как это описывал бригадир монтажников. Затем ему пришлось бы пройти вдоль скользких досок к дальнему краю лесов и, наконец, повеситься на оранжевой веревке, с которой его сняла полиция.

Другой возможный вариант развития событий мы видели так: Кальви прошел по каменной набережной реки, спустился на берег по другой лестнице, по дороге наполняя свои карманы кусками бетона и ломаными кирпичами, взятыми, скорее всего, с близлежащей стройки. Пройдя какое-то расстояние вдоль берега – что было возможно лишь при небольшом уровне воды, – он забрался на леса и полез вверх, причем для того, чтобы это получилось, ему понадобилось бы преодолеть достаточно большие пролеты – 97 сантиметров – между горизонтальными стойками лесов, чтобы потом повеситься на веревке. Еще более трудным маршрут делало то, что основание лесов постоянно находилось под водой, даже при максимальном отливе.

Как оказалось, компания, возводившая строительные леса под мостом в 1982 году, сохранила их. Когда они воссоздали фрагмент этих лесов в саду нашего дома, мне удалось уговорить Рассела, который был примерно того же телосложения, что и Кальви, разве что немного выше него, поучаствовать в проведении экспериментов. Надев ботинки мертвеца, а также его штаны и одну из его курток, предварительно поместив камни похожего размера и веса в карманы штанин, Рассел преодолел примерно то же расстояние по лестнице, что пришлось бы преодолеть и Кальви. Затем, переступив через зазор в 81 сантиметр, он встал на леса. К тому моменту положенный в штаны кирпич сполз внутрь штанины, оставив небольшие ссадины на внутренней стороне бедра моего мужа. Разумеется, это моделирование не могло в точности повторить случившееся с Кальви, если он следовал именно этим маршрутом. Тем не менее эксперимент по крайней мере дал нам понять, с какими факторами он мог столкнуться.

В ходе другого эксперимента Рассел преодолел расстояние, соответствующее длине двух стоек лесов, – минимальный путь, который нужно было бы пройти Кальви, чтобы добраться до места, где его впоследствии нашли. Оказалось, что в этом случае подошва ботинок становилась шероховатой и собирала любые фрагменты ржавчины и желтой (и/или зеленой) краски, когда они сначала прижимались на каждом шаге к стойке лесов, а затем поворачивались вокруг нее. На подошве ботинок Кальви были обнаружены фрагменты зеленой краски, но после изучения образца этих фрагментов Клив Кэнди выяснил, что они отличались от краски на лесах, то есть со стойками лесов их ничего не связывало.

Мы провели и другие анализы, касавшиеся повреждений подошв ботинок Кальви, которые изначально были объяснены тем, что он шел по неровной поверхности на стройке, где, как считалось, подобрал камни. Клив обнаружил, что спуск по лестнице на берег рядом с мостом Блэкфрайерс относительно незначительно деформировал подошвы, и, кроме того, повреждения, которые можно было ожидать увидеть в результате ходьбы в момент отлива по берегу, усеянному большими скользкими камнями и кусками бетона с острыми углами, отличались от тех, что наблюдались на самом деле.

Когда мы погрузили кожаные подошвы с двух других пар ботинок Кальви в бурлящий поток воды, чтобы сымитировать прилив и отлив реки, видимые на них небольшие глубокие порезы, вызванные обычным износом, стали более выраженными. Вероятно, из-за жидкости волокна кожи набухали, поэтому любые разрывы увеличивались, а после высыхания не возвращались к исходному состоянию. Таким образом, повреждения, обнаруженные на похожей обуви, которая была на Кальви в момент его смерти, могли попросту стать результатом их погружения в воду.

Любопытным показалось также и то, что веревка, на которой висел Кальви, была закреплена на противоположной стороне от лестницы, по которой, как предполагалось, он и попал на леса. То есть, вероятно, он выбрал именно это место потому, что веревка уже была там завязана. Если же это действительно было так, то почему веревка была продета через небольшую монтажную петлю, если ее можно было просто завязать вокруг горизонтальной стойки? И как Кальви удалось спуститься по практически вертикальной лестнице и преодолеть достаточно большое расстояние от нее до лесов? Кроме того, как и почему 62-летний мужчина, который явно был не в особо хорошей физической форме, прошел по лесам так далеко, да еще и с камнями в одежде? Почему никаких фрагментов желтой и/или зеленой краски или ржавчины, которые присутствовали на стойках лесов, не застряло в подошвах его ботинок, как это наблюдалось в ходе наших экспериментов? Наконец, с учетом того, что он был слишком низкого роста, чтобы заметить строительные леса, проходя по мосту сверху, откуда он вообще узнал о том, что они там есть?

В конечном счете мы пришли к выводу, что первый сценарий его самоубийства был практически невыполнимым, в то время как второй был и вовсе совершенно несостоятельным.

Тогда мы решили переключить внимание на два наиболее вероятных сценария его убийства. Согласно первому из них, тело Кальви, который был к тому моменту либо уже мертв, либо накачан наркотиками, спустили с парапета в руки человека, находившегося на лесах под мостом. Он и повязал ему вокруг шеи веревку. По другому сценарию тело должны были привезти на катере. Второй вариант казался более правдоподобным объяснением тому, откуда на нижней части его рубашки и штанин появились следы грязи. То, что он, к примеру, незадолго до смерти упал и скатился по парапету, казалось надуманным.

У моста Блэкфрайерс река Флит впадает в Темзу, и уровень воды постоянно поднимается и опускается, а сама вода неспокойная, бурлящая. Этот факт вкупе с волнами от проходящих лодок еще больше усложнил условия проведения некоторых элементов нашего расследования. Тем не менее, чтобы понять возможные обстоятельства случившегося, всегда необходимо досконально изучить место преступления. Поэтому, когда Джефф Катц решил проверить сценарий с лодкой, мы с Кливом отправились вместе с ним.

Двигаясь вдоль реки ночью, в то же время, когда с Кальви предположительно случилось несчастье, при таком же течении и уровне воды, мы были озадачены поразительно громким шумом, исходящим, должно быть, от многих тысяч летучих мышей, обитавших под одним из мостов, под которыми мы проходили. Мы обнаружили, что в момент отлива – как это было в момент, когда тело Кальви, возможно, переправляли тем же путем, – не представляло особых сложностей просто подвести лодку к той же стороне лесов, с которой и обнаружили тело. А когда мы прижались носом лодки между мостом и береговой дамбой, течение удерживало ее на месте, как это было бы, пока тело Кальви поднимали к лесам, со всеми его камнями и кусками бетона, и завязывали вокруг его шеи веревку.

Видимость также была достаточной – благодаря свету с набережной. Но все-таки я не думаю, что кто-либо с набережной мог разглядеть, что происходило вокруг лесов и на них. Подобно тому, как фонари в парке Галлифакса скрыли от глаз посторонних действия Йоркширского потрошителя, когда он напал на Джозефину Уитакер и убил ее, свет набережной мог помешать разглядеть Кальви и тех, кто, возможно, находился рядом с ним.

Меня заинтересовал и другой аспект дела: Кальви, судя по всему, всегда носил усы, однако, когда нашли его тело, он был гладко выбрит. Побрился ли он сам перед тем, как покинул апартаменты в Chelsea Cloisters, чтобы пойти повеситься на мосту? Вряд ли. Во всяком случае ничто не указывало на то, что он сделал это одной из двух бритв, найденных в его чемодане в апартаментах, – во время их осмотра я не заметила длинных волос, и не было похоже, что станки недавно мыли. Быть может, его усы убрал кто-то другой, к примеру, для того, чтобы Кальви было сложнее опознать, либо по каким-то символическим причинам. Подобно многим другим обстоятельствам этого дела, казалось, что, какой бы ни оказалась правда, была какая-то причина того, что усы пропали.

Из-за задержки с началом обследования места преступления после обнаружения тела Кальви мы не знали многих потенциально полезных деталей. Например, были ли следы от веревки в верхней части береговой дамбы или же царапины на дамбе, указывающие на то, что тело опустили по ней. Мы не знали и того, были ли царапины на стойках лесов, возможно, с крошечными фрагментами краски, резины или дерева с лодки, которая могла их коснуться, – в общем, любых вещественных доказательств, свидетельствующих о том, что тело Кальви тем или иным образом доставили туда, где его позже нашли. Проблема заключалась не в отсутствии таких доказательств, а в том, что их попросту никто не стал искать.

В конечном счете наше расследование, казалось, подтвердило, что Кальви не добрался до лесов вдоль берега. Кроме того, было практически немыслимым, чтобы мужчина его возраста и физической формы спустился по лестнице на леса и прошел по ним без посторонней помощи – не было никаких признаков того, что он это сделал. В результате мы пришли к выводу, что произошло следующее: тело либо опустили, либо – что казалось более вероятным – подвезли на лодке к месту под мостом, где его потом обнаружили повешенным. То есть мы заключили, что Роберто Кальви не совершал самоубийства, а был убит, что немного утешило его семью. Кроме того, с нашей позицией согласились в английском, а впоследствии и в итальянском судах.

Несколько лет спустя, когда наконец были идентифицированы подозреваемые, и в Италии возбудили уголовное дело, меня через лондонскую полицию попросили выступить на антитеррористическом суде в Риме в качестве свидетеля.

Помещение для судебного заседания было расположено при тюрьме строгого режима. Мне оно запомнилось очень темным и крайне отталкивающим. Тем не менее я сказала себе, что суть моих показаний, которые включали в себя и всю работу, проделанную Кливом, заключалась в том, что Кальви был убит. Найти виновных предстояло итальянским властям. Но я не могла отделаться от легкого чувства тревоги, преследовавшего меня на протяжении всего этого крайне затянувшегося процесса, в ходе которого все мои слова – и все, что было сказано мне, – приходилось переводить. Я чувствовала чрезвычайную благодарность по отношению к переводчику, сидевшему рядом со мной в зале суда, который сам был криминалистом и чья добрая беззаботность частично сняла с меня напряжение.

Поскольку к смерти Кальви могла быть причастна либо мафия, либо Ватикан, я радовалась тому, что по дороге в зал суда и из него меня сопровождала охрана. Лишь после дачи показаний, когда меня высадили в аэропорту, чтобы я могла улететь домой, почувствовала себя немного уязвимой. Из-за сильнейшего драматического эффекта, создаваемого антитеррористическим судом, все казалось возможным, и я вздохнула с облегчением, когда мой самолет наконец взмыл в воздух.

Несмотря на все трудности, расследование этого дела пошло мне на пользу и многому научило. Пожалуй, самым важным уроком, усвоенным мной, было то, что, какими бы запутанными ни были обстоятельства, немного воображения и много упорства помогут пролить свет практически на все, даже если ты, как может показаться изначально, начинаешь с нуля. Этот опыт оказался чрезвычайно полезным несколько лет спустя, когда я вплотную занялась расследованием нераскрытых дел.

13
Интерпретация доказательств

Отсутствие каких-либо надежных научных способов определения возраста крови сыграло важную роль в проведенном нами исследовании некоторых доказательств обвинения по делу об убийстве 19-летней студентки из Франции Селин Фигар.

Проработав в гостинице Хэмпшира летом 1995 года, Селин собиралась еще раз посетить Англию в декабре, чтобы провести Рождество с двоюродной сестрой. Первую часть своего пути – от дома во Франции до побережья – она проделала вместе с другом семьи, работавшим на местную транспортную компанию, и пересекла Ла-Манш 19-го числа. Затем другой дальнобойщик из Франции подвез ее до автозаправки Чиивли на М4 в Беркшире, где ее взялся подвезти до Солсбери мужчина на белом грузовике «Мерседес». Десять дней спустя ее тело было обнаружено на придорожной стоянке в Вустершире.

Вскрытие показало, что причиной смерти Селин стала вызванная удушением асфиксия и перелом черепа вследствие как минимум четырех ударов по затылку тупым предметом. Два месяца спустя, когда полиция распространила фоторобот мужчины, взявшегося подвезти ее в Чиивли, водитель грузовика по имени Стюарт Морган был опознан одним из своих коллег и впоследствии арестован.

По версии обвинения, Селин изнасиловали и нанесли смертельную травму в кабине грузовика Моргана. Там, в кабине, ее тело оставалось в течение нескольких дней, после чего его выбросили рядом с дорогой A-449. К тому времени как криминалисты из лаборатории ЭКС в Бирмингеме посетили дом Моргана в Дорсете через несколько дней после его ареста в феврале 1996 года, его грузовик уже был осмотрен полицейскими, специализирующимися на изучении мест преступления. Криминалисты нашли в кабине следы крови в нескольких местах, в том числе на крышке двигателя под нижним спальным местом и прямо перед ним. Кроме того, в гараже в доме Моргана обнаружили слегка влажное сиденье, которое сильно пахло разлагающейся кровью, а ткань его обивки казалась очень похожей на ту, которой были обиты кресла в кабине грузовика. На самом деле это сиденье служило спальным местом, подобным тому, что все еще находилось в кабине грузового автомобиля. Тщательно поработав, криминалисты обнаружили, что внутренняя поверхность этого спального места запачкана пятнами крови, и снизу него и вокруг отверстий для рычага отсоединения все было залито кровью.

Хотя ДНК-анализ и подтвердил, что кровь в кабине действительно принадлежала Селин Фигар, установить происхождение кровавых пятен на спальном месте не удалось. Практически наверняка это было связано с разложением ДНК и веществ, по которым определяется группа крови, за два месяца, прошедших с момента обнаружения тела. Предположив, что это действительно была кровь Селин, криминалисты сделали заключение, что она просочилась на крышку двигателя через отверстия за то время, что ее тело оставалось в кабине.

У Стюарта Моргана, однако, нашлось другое объяснение. По его словам, какие-то его друзья взяли у него на время грузовик в апреле или мае 1994 года. Попав в серьезную аварию, один из них проехал от Глазго до Манчестера, истекая кровью из пореза на ноге, на который впоследствии пришлось наложить примерно 40 швов. После этого случая, по словам Моргана, матрас пролежал в кабине грузовика более полутора лет, пока на него не вылилось содержимое перевернутой коробки с электролитом для аккумулятора. Затем владелец грузовика вытащил его, поместил на час под кран и оставил в гараже, где матрас и был обнаружен следователями два месяца спустя.

Хотя делом Селин Фигар и занималась Forensic Access, на этом этапе я пока не была в нем задействована. После начала суда над Морганом лабораторию ЭКС в Бирмингеме посетил мой коллега Крис Хэндолл. Пока он был там, Крис обсудил данные, полученные одним из криминалистов обвинения, и изучил матрас с пятнами крови со спального места, который все еще сильно пах разлагающейся кровью. Задача Криса заключалась в том, чтобы установить, насколько правдоподобную картину нарисовал Морган, могла ли кровь попасть на матрас, как это описал обвиняемый, и в указанное им время, а также присутствовали ли на вещественном доказательстве какие-либо следы смытого водой электролита для аккумулятора. После тщательного изучения Крис не нашел никаких признаков того, что ткань промывали водой. Хоть тусклое белое пятно на наматраснике и могло стать следствием того, что на его поверхность пролили кровь, а после струю воды, но оно могло образоваться и в результате реакции самой крови с веществами, содержавшимися в его материале.

Крис не смог ничего сказать по поводу возможного характера травмы, которая могла бы привести к столь обильной кровопотере. Тем не менее кровь на матрасе была только в одном месте, и Крис смог с уверенностью сказать, что в случае, если Морган говорил правду, мужчина с травмой должен был оставаться неподвижным на протяжении всей дороги из Глазго в Манчестер, а это расстояние более двух сотен миль (более 300 км), на преодоление которого у него ушло бы не менее трех часов.

Так как возраст крови невозможно определить научным путем, нельзя было и сделать заключение, была ли она оставлена в декабре 1995 года, как утверждалось обвинением, или же в апреле или мае предыдущего года, как заявлял обвиняемый. Да, есть некоторые косвенные признаки, и их можно принять во внимание – так, например, со временем высохшая кровь, как правило, становится все более коричневой. Однако в конкретных обстоятельствах этот факт никак не мог нам помочь. Также невозможно было научным путем подтвердить, что эта кровь была от того же человека, что и обнаруженная в других местах кабины. Компоненты крови, включая определяющие ее группу вещества и ДНК, подвержены постепенному разрушению. Одни разлагаются быстрее, чем другие, – скорость зависит от таких факторов, как температура и уровень влажности. Скорее всего, именно из-за бактериального разложения – оно было в полном разгаре, когда спальное место нашли в гараже Моргана, – криминалистам ЭКС и не удалось определить группу крови и провести ДНК-экспертизу.

Как бы то ни было, Крис заявил, что эти доказательства никак не подкрепляли версию обвинения. Однако, судя по всему, имелось достаточно других улик, подтверждающих вину Стюарта Моргана, и в результате суда, продлившегося две недели, его признали виновным в убийстве Селин Фигар и приговорили к пожизненному заключению в тюрьме с правом досрочного освобождения не ранее чем через 20 лет.

Дело было закрыто, но несколько лет спустя мы оказались вовлечены в него снова – Морган подал апелляцию, и нас попросили – на этот раз сторона обвинения – изучить желтоватые пятна по бокам на руках Селин.

К тому времени я основала новую компанию, объединившись с технологической «дочкой» управления по атомной энергии Великобритании. Идея состояла в том, чтобы наиболее экономически выгодным способом привнести в криминалистику еще больше науки и технологий. Анализом того пятна занялся Крис Пикфорд – потрясающий ученый из управления по атомной энергии. Тогда он руководил расширившимися технологическими возможностями компании, работая бок о бок со штатными криминалистами.

Стандартное криминалистическое исследование, проведенное в ЭКС сразу после убийства Селин, смогло лишь показать, что это желтое пятно не было оставлено физиологической жидкостью. В 1998 году, когда за его изучение взялся Крис, стали доступны более эффективные методы анализа. Он обнаружил в составе пятна пять основных компонентов: никотин; металлический сплав, содержащий никель, хром и кобальт; дизельное топливо; крезол и вещество, использовавшееся для уничтожения клещей и вшей на собачьих ушах. Наличие никотина можно было объяснить тем, что Селин курила. Процентное соотношение никеля, хрома и кобальта указывало на то, что это могла быть высококачественная нержавеющая сталь – возможно, со стола морга, на котором проводилось вскрытие. Дизельное топливо встречается повсюду, но оно могло попасть туда с дизельного грузовика. Крезол – вещество, используемое в дезинфицирующих средствах – присутствовал в очень чистом виде, он принадлежал к тому типу, который поставлялся лишь в несколько организаций Великобритании, включая морг, где проводилось вскрытие.

Самым любопытным и одновременно важным оказалось ветеринарное средство. Немного покопавшись, мы выяснили, какая компания его производила. Продавали его в плоских зеленых жестяных банках определенного размера, и одну из них обнаружили у Моргана в сарае. Возможно, он использовал его для лечения своих собак, и в процессе нападения вещество попало на Селин. Каким бы ни было объяснение, в конечном счете это не имело значения, поскольку заявление Моргана на апелляцию было отклонено, и эти доказательства не понадобились. Но было любопытно то, что оно добавило делу новый аспект и продемонстрировало невероятные возможности науки – в руках правильного специалиста.

Принцип «отсутствие доказательств не является доказательством их отсутствия» – полезнейшая основа любого криминалистического расследования. Впрочем, иногда, когда пытаешься понять, говорит ли человек правду, наступает момент, когда отсутствие доказательств достигает такого масштаба, что уже можно сделать какие-то выводы. В подобном положении оказалась я сама, когда зачитывала отчеты обвинения по делу, в итоге оказавшемуся одним из самых интересных в моей карьере.

По версии обвинения, в ранние часы холодного осеннего утра 1993 года Юсуф Абди подрался на улице рядом со своей квартирой с мужчиной по имени Франк Хобсон (имена изменены). После того как Хобсона вырвало на траву, как утверждалось, его подняли в квартиру Абди и оставили на полу небольшого балкона кухни, где он умер от переохлаждения. Примерно 20 часов спустя Абди вместе с другом вытащили тело Хобсона из квартиры и поместили в машину его друга. Затем они отвезли его к бетонированной площадке перед одним баром и спрятали в расположенной рядом дренажной трубе, где оно и было обнаружено на следующий день.

Криминалистическое исследование было определенно исчерпывающим: обвинение представило результаты экспертизы восьми криминалистов из разных лабораторий ЭКС, каждый из которых занимался изучением отдельного аспекта по делу: места, где было найдено тело, крови и текстильных волокон, квартиры Абди, отпечатков пальцев, растительности, алкоголя, марихуаны и т. д. Кроме того, биохимик из лондонской больницы проанализировал образец рвотных масс, обнаруженных снаружи квартиры, и сравнил их с пятнами на одежде Хобсона.

Примерно через восемь месяцев после смерти Хобсона я посетила одну из криминалистических лабораторий, где проводили часть анализов по делу. Находясь там, я самостоятельно изучила некоторые предметы, включая куртку Хобсона, которую достали из дренажного канала примерно в 91 метре от тела. Затем я осмотрела машину, содержащуюся в полицейском гараже, а затем отправилась к дренажной трубе вместе со своим коллегой Майком Дженкинсом, опытным химиком-криминалистом.

Любопытным показалось то, что большинство результатов анализов были отрицательными. Так, например, ничто не указывало на то, что найденный в машине кусочек ветки попал туда из дренажной трубы или близлежащей территории. В квартире не было никаких признаков борьбы. Ни на одном предмете, изъятом у Абди и его друга, не оказалось следов крови. Не было крови и на найденных в машине текстильных волокнах с одежды Хобсона, а также каких-либо других доказательств, которые бы связывали его с машиной или квартирой. Отсутствовали и доказательства в пользу теории, что его оставили на ночь на небольшом узком балконе в квартире. Осколки разбитого старого зеркала, которые лежали на балконе рядом с дверью, были нетронутыми и вообще явно находились там какое-то время. Более того, на одежде и обуви Хобсона не было никаких следов, указывающих на то, что его тело приволокли в эту трубу.

Удивительным мне представлялось и отсутствие других доказательств, которые обнаружились бы, участвуй Абди в избавлении от тела Хобсона. Так, например, на одежде Абди не было никаких следов, вроде тех выщелоченных белых отложений с бетонного потолка трубы, что, кстати, пристали к моей, когда я по ней пробиралась, причем свести их оказалось на удивление сложно. Более того, на одежде Абди не оказалось вообще ничего, что бы могло связать его с местом, где было обнаружено тело.

Думаю, в связи с тем, что Абди принимал участие в распространении наркотиков, и высказали догадку, что предполагаемая драка могла быть как-то связана с деньгами, которые ему был должен Хобсон. Вместе с тем сравнительный анализ образцов смолы марихуаны, обнаруженных в квартире и на куртке Хобсона, не подтвердил, что они были из одной партии, а на полиэтиленовой обертке не нашли никаких отпечатков пальцев, которые могли бы помочь с расследованием. С учетом всех других «отсутствующих доказательств» дело против Абди, казалось, было ни на чем не основано, и весь сценарий, нарисованный обвинением, казался крайне маловероятным.

В итоге я пришла к заключению, что результаты криминалистической экспертизы по ряду признаков указывали на то, что Хобсон сам добрался туда, где было найдено его тело. Что интересно: у него на коленях имелись ссадины, а его в остальном неповрежденные джинсы местами были протертыми и выцветшими – эти следы могли появиться в результате того, что он полз на четвереньках. В пользу этого предположения говорили и некоторые травмы на кистях рук и предплечьях, которые, судя по всему, были получены после того, как его куртка была снята. В отчете о вскрытии говорилось, что эти травмы «были характерны для контакта с жесткой поверхностью, такой как бетон», и могли быть получены «в результате того, что юноша поднял руки с целью защитить голову и лицо от жесткой поверхности, например, когда его тащили по дренажной трубе».

Обескураживало также и то, что куртка Хобсона была найдена выше по течению и, очевидно, не могла попасть туда, будучи смытой водой. Это означало, что она либо сползла с его тела, пока его тащили или несли по дренажному каналу, либо была просто оставлена там. Если же какой-то из этих сценариев соответствовал истине, почему Абди не достал из кармана куртки марихуану, ранее проданную Хобсону? И с какой стати кто-то решил бросить тело в дренажной трубе, для чего его бы пришлось так далеко нести, двигаясь по скользкой поверхности?

Еще больше любопытства вызывали пятна крови на сделанных полицией фотографиях. Следы крови на стенке дренажной трубы на высоте примерно 23 сантиметров от земли с куда большей вероятностью были оставлены кем-то, кто передвигался на четвереньках и столкнулся с ней или же прислонился, нежели телом, которое несли или тащили.

Доказательства обвинения порождали больше вопросов, чем ответов. Единственным, что на деле подкрепляло их версию, было сделанное биохимиком заключение, согласно которому у следов рвоты, обнаруженных снаружи квартиры, и пятен на куртке Хобсона мог быть один источник. Тем не менее моему коллеге Майку показалось, что это заключение могло быть натянутым. С чем Майк согласился, так это с результатами анализа крови трупа, в которой были обнаружены каннабиноиды (активное вещество марихуаны) и алкоголь в большой концентрации.

Люди, работавшие в том дренажном канале за два дня до обнаружения тела, подтвердили, что он был пуст, когда они ушли в пять часов вечера. Таким образом, Хобсон мог попасть туда не раньше этого времени и примерно через 15 часов после того, как его видел независимый свидетель. Когда при вскрытии его тело было изучено, в крови по-прежнему присутствовало изрядное количество алкоголя. Если добавить к этому алкоголь, выведенный из организма в результате обмена веществ до наступления смерти (эквивалент примерно половины кружки пива или небольшого бокала вина в час), получается, что, даже если он прекратил пить не позже того времени, когда его в последний раз видели живым, этой дозы было вполне достаточно, чтобы отключиться. А если он добрался до дренажной трубы и/или умер гораздо позднее пяти вечера, уровень алкоголя в его крови в момент, когда его в последний раз видели, должен был быть значительно больше.

Как мне кажется, после обнаружения тела Хобсона случилось следующее: полиция проверила, не был ли он с кем-либо связан или не вступал ли с кем-то в последнее время в конфликт, и таким образом вышла на Абди. Это было весьма обоснованное подозрение, особенно с учетом предположения, что Хобсон мог быть должен Абди деньги за наркотики. В ночь смерти Хобсона было холодно, и он изрядно напился, к тому же опьянение могло быть усилено обнаруженными в его крови каннабиноидами. В результате изучения вещественных доказательств у нас сложилась такая картина: Хобсон пересек поле, на котором его видели в последний раз, и наткнулся на дренажный канал. Сняв с себя куртку, поскольку ему было жарко – что, как оказалось, служит характерным признаком переохлаждения, – он пролез вдоль канала до трубы, где ударился головой о стену и умер всего в нескольких метрах от того места.

Основываясь на имевшихся у обвинения доказательствах, точнее, на их отсутствии, дело никогда не должно было быть доведено до суда. После того как обвинители представили суду те немногочисленные доказательства, которые у них имелись, судья принял у адвоката Абди ходатайство вместе со всеми полученными нами уликами о «закрытии дела из-за отсутствия оснований о привлечении к ответственности». Абди признали невиновным.

14
Кто говорит правду?

Ни одна судебная система никогда не должна полагаться на то, что полиция или кто-либо другой якобы знает, что кто-то виновен в совершении преступления. И никто ни при каких обстоятельствах не должен быть осужден на основании ошибочных результатов экспертизы. Даже когда кто-либо признается в совершении преступления, важно понять истинную суть преступного деяния, при этом ни преуменьшив, ни преувеличив его. Таким образом, когда женщину по имени Маргарет Харрисон (имя изменено) обвинили в убийстве своей матери, помимо прочего было необходимо установить, говорит ли она о случившемся правду, а также было ли ее нападение, как утверждало обвинение, гораздо более жестоким, чем обвиняемая описывала.

Харрисон уже съехала с квартиры, где жила вместе с матерью, когда сотрудники клининговой компании обнаружили частично разложившееся тело под матрасом в шкафу в коридоре. Обвинение делало упор на проникающие повреждения в верхней левой части кардигана жертвы. По мнению криминалистов из лаборатории ЭКС в Олдермастоне, они были сделаны острым предметом вроде ножа. Хотя Харрисон и призналась, что ударила мать по голове молотком, она отрицала, что била ее ножом.

Согласно показаниям Харрисон, две женщины забивали в стену гвоздь в гостиной их квартиры, чтобы повесить часы, когда мать напала на нее с молотком. В ходе последовавшей, по ее словам, борьбы Харрисон выхватила инструмент из рук матери и в пылу момента ударила ее им по голове сбоку. В результате Сандра Смит (имя изменено) упала на пол, истекая кровью. Осознав, что мать мертва, Харрисон перетащила ее тело в расположенный в коридоре шкаф, где оно и пролежало примерно два года.

Во время осмотра квартиры были замечены следы крови на обоях и полу в гостиной и в гораздо меньшем количестве – на стене в спальне. В первоначальном отчете криминалистов указывалось, что следы крови в гостиной выглядели так, словно она натекла с покрытой кровью поверхности – возможно, с орудия убийства. Образцы крови с каждого участка были исследованы с помощью метода коротких концевых повторов (ККП) ДНК-анализа. За исключением пятен на половицах в гостиной, которые соответствовали ККП-профилю мертвой женщины, попытки определить ДНК оказались по большей части безуспешными.

Прошел почти год с момента обнаружения тела, когда адвокат подсудимой попросил меня заняться ее делом. Побывав в их квартире в Суссексе, я отправилась в лабораторию ЭКС в Олдермастоне, чтобы обсудить полученные криминалистами данные и самостоятельно осмотреть некоторые из важных вещественных доказательств.

Ряд предположений, казавшихся неоспоримыми, был основан на доказательствах, связанных со следами крови и жировыми отложениями, обнаруженными на полу в шкафу, оставленных, вероятно, разлагающимся телом. Одно из этих предположений заключалось в том, что Сандра Смит умерла в результате происшествия, которое случилось в гостиной. Согласно другому, ее тело какое-то время лежало, истекая кровью, на полу, после чего его перенесли в шкаф в коридоре, где оно и оставалось. Не было уверенности в том, как именно жертва встретила свою смерть и где именно в гостиной это случилось.

В ходе осмотра места преступления я заметила очень маленькие пятна и брызги крови на стене в гостиной рядом с отверстием от гвоздя, на который, по словам обвиняемой, женщины собирались повесить часы. Помимо прочего первым делом мы поручили провести ККП-анализ образца, взятого мной с этих следов крови, который, к сожалению, не дал каких-либо результатов. То есть мы не имели понятия, кому принадлежала эта кровь и вообще была ли она как-либо связана с расследуемым происшествием.

Сами следы крови были более информативными. Так, например, я согласилась с проводившим первоначальное расследование криминалистом в том, что пятна и брызги, обнаруженные на стене в гостиной, могли быть оставлены разбрызганной кровью, в отличие от замеченной мной группы по большей части крохотных пятен рядом с отверстием от гвоздя – они, скорее, указывали на то, что кровь оказалась на том месте в результате применения большой силы, как, например, при ударе. Кроме того, поскольку кровь попала туда явно снизу, можно было предположить, что пятна остались от чего-то или кого-то, находящегося рядом с полом. И если эти пятна были связаны с ударом, то практически наверняка он должен был быть нанесен по поверхности, уже залитой кровью, хотя их было и слишком мало, чтобы говорить о продолжительном нападении.

Пятна и брызги крови, судя по всему, принадлежавшей Сандре Смит, обнаружили и на картонной коробке в шкафу. Так как то, что осталось от ее тела, было прикрыто как минимум двумя слоями одежды, эта кровь, поступила, скорее, из открытой раны головы – возможно, в момент, когда тело положили на пол в шкафу, – чем из раны на спине. Таким образом, первоначальное заключение криминалиста, вероятно, было ошибочным, и кровь на месте преступления все-таки не была связана с пятью повреждениями на ее джемпере, принятыми за последствия ударов ножом.

Осмотрев эти повреждения на джемпере, я заметила и другие с похожими ровными краями, часть которых находилась с внутренней стороны воротника. При ближайшем рассмотрении стало ясно, что границы повреждений состояли из рядов петель, словно участок пряди трикотажной ткани, удерживавший их вместе, попросту отсутствовал. Получить повреждение подобного рода в результате удара ножом было крайне маловероятным. Любопытным было то, что никаких похожих повреждений на жакете, надетом на Сандре Смит поверх джемпера, равно как и на самом теле, обнаружено не было. Кроме того, имелись другие, довольно схожие повреждения и на других участках джемпера, которые не могли быть связаны с ударами ножом. Очевидным, с другой стороны, было то, что и одежду, и тело успели заразить насекомые. Поэтому более правдоподобным объяснением, чем то, что Маргарет Харрисон ударила свою мать ножом, было то, что насекомые случайным образом проели небольшие участки пряжи, образовав обнаруженные на джемпере повреждения.

В своем отчете, представленном адвокату защиты, я описала другие предположительно полезные тесты и следственные мероприятия. В заключение я отметила, что результаты криминалистической экспертизы больше соответствуют рассказу дочери о случившемся, чем версии обвинения. Другими словами, было более вероятным, что Харрисон «просто» ударила мать по голове молотком и не наносила ей потом никаких ножевых ранений.

Можно подумать, что подобные мелочи для Сандры Смит уже не имели особого значения, но они могли сыграть очень важную роль для ее дочери: если, как заявляла Маргарет Харрисон, она убила свою мать в ходе ссоры ударом молотка, а не в результате продолжительного нападения с применением нескольких орудий, то ей с большой вероятностью светил меньший срок.

Моей задачей в этом случае было проверить результаты криминалистической экспертизы и понять, подтверждают они или опровергают слова обвиняемой. После того как я продемонстрировала, что как минимум часть улик можно интерпретировать альтернативно версии обвинения, моя работа по делу была завершена.

Может показаться странным то, что у нас не было особого интереса к результатам дел, над которыми мы работали. Дело в том, что конечный результат обычно зависит и от множества других доказательств, которые не имеют к нам никакого отношения. Мы довольствуемся тем, что максимально хорошо сделали свою работу с научной точки зрения, учитывая всевозможные ограничения, с которыми приходится иметь дело.

Эксперты-криминалисты по долгу службы никогда не должны позволять другому человеку влиять на себя, обязаны проверять и изучать любое потенциальное доказательство самостоятельно, прежде чем предлагать возможную его интерпретацию. Порой для этого приходится закрывать глаза на все, что прочитал о деле в газетах, хотя бы потому, что в приведенной информации практически всегда имеются какие-то неточности. Тем не менее, что бы ни говорили в СМИ, например по поводу убийства Джейми Балджера, оно определенно стало следствием чрезвычайно жестокого нападения. Во многом из-за этого, а также из-за юного возраста самого Джейми и напавших на него детей за этой историей так активно следили СМИ.

Роберту Томпсону, как и второму подсудимому Джону Венеблсу, было всего по десять лет, когда их обвинили в похищении и убийстве двухлетнего Джейми Балджера. Адвокаты, представлявшие Томпсона, попросили меня ознакомиться с доказательствами против их клиента и объяснить их сильные и слабые стороны, чтобы они могли подготовиться к их обсуждению в суде.

По поводу убийства Джейми было известно, что 12 февраля 1993 года мать взяла его с собой в магазин за покупками в городе Бутл в Мерсисайде, его похитили и увели через весь торговый центр, что было запечатлено камерами видеонаблюдения. Его тело, обнаруженное два дня спустя на железнодорожных путях, ведущих к причалам Бутла, было сильно испачкано синей краской и разрезано пополам проходившим поездом. Хотя Томпсон и Венеблс признались в похищении маленького мальчика, они принялись обвинять друг друга в совершенном на него нападении.

Результаты экспертизы по делу представили четыре разных криминалиста ЭКС, каждый из которых занимался определенным ее аспектом. Один из экспертов посетил место преступления и изучил у себя в лаборатории в Чорли ряд объектов как с места преступления, так и с тела Джейми, а также с одежды и обуви Томпсона и Венеблса. Другой занимался отпечатками обуви, включая те, что были обнаружены на месте преступления и на теле. Третий же разбирался с синей краской, в то время как четвертый изучал масляные пятна на одежде Джейми и сравнивал их с образцами, взятыми с днища различных поездов, с целью вычислить тот, который по нему проехал.

Их совместные усилия привели к воссозданию следующего предполагаемого сценария: после того как Джейми облили синей краской, он получил травму рядом с путями, а затем еще раз – возле стены платформы в результате нападения, в ходе которого его ударили как минимум одним кирпичом, взятым с насыпи вдоль путей. Затем тело было перенесено на сами пути, там его обложили другими кирпичами, и впоследствии по нему проехал проходящий поезд.

В ходе изучения ряда доказательств были установлены различные вероятные связи. Сравнение групп крови и/или ДНК-экспертиза показали, что кровь с пятен, присутствовавших на обуви Томпсона и Венеблса, могла принадлежать Джейми. Некоторые следы на лице ребенка могли быть оставлены в результате удара обувью такого же типа, как у Томпсона. На обуви обоих старших мальчиков были следы голубой краски. Отпечаток на куртке Венеблса мог быть оставлен маленькой рукой, испачканной синей краской. Кроме того, на правом ботинке Томпсона нашли волос, который мог принадлежать Джейми, в то время как другой похожий волос прилип к краске на куртке Венеблса.

Доказательства, указывавшие на то, какой именно поезд переехал тело ребенка, отсутствовали. Вместе с тем соответствующие анализы были сопряжены с определенными осложнениями, так что криминалисты не придали этому аспекту особого значения.

На дворе был сентябрь 1993 года, когда я посетила лабораторию ЭКС в Чорли и поговорила с главным криминалистом по делу о полученной им информации. Пока я была там, он показал мне сделанные полицией фотографии и видеозапись с места преступления, а также заметки и зарисовки, составленные им во время изучения. Затем я осмотрела многие из ключевых предметов, бегло сравнила обнаруженный на правом ботинке Томпсона волос с эталонными образцами от всех трех мальчиков и ознакомилась с результатами проверки группы крови с этого же ботинка. Тем временем мой коллега Клив Кэнди отдельно разбирался со всем, что касалось краски и следов обуви.

Криминалист должен обладать определенной психологической стойкостью. Ко времени подключения к расследованию он уже никак не может изменить случившееся. Вместе с тем он может повлиять на дальнейшие события – помочь привлечь преступника к ответственности, принести хоть какое-то утешение родным и друзьям убитого. Попросту нельзя позволять эмоциям сбить себя с толку. Но когда в деле замешан ребенок, и ты достаешь из пакета для вещественных доказательств крошечный ботинок и кладешь его на лабораторный стол перед собой, тебя неизбежно одолевает печаль по поводу прерванной маленькой жизни.

После моей поездки в Чорли я была в состоянии более точно описать, что, скорее всего, случилось на месте преступления. Кроме того, я могла предположить, что именно представленные обвинением в качестве доказательства кровь, волосы и краски, связывающие жертву с Томпсоном, могли сказать по поводу его причастности к преступлению. А так как мальчики винили в случившемся друг друга, я могла примерно оценить, насколько эти связи были весомыми по сравнению с доказательствами против Венеблса.

Мой отчет получился неизбежно большим, поскольку в нем рассматривались малейшие детали. В заключение я довольно подробно изложила предполагаемую цепочку событий. Основываясь главным образом на предоставленной информации, я указала ряд вопросов, требующих более тщательного рассмотрения. Один из них касался того, могло ли – и если могло, то до какой степени – смещение кирпичей вследствие проехавшего по ним поезда (или поездов) нанести травмы погибшему ребенку, тем самым преувеличив характер совершенного нападения.

Я довольно часто делаю зарисовки – практика показала, что они гораздо нагляднее и точнее передают информацию, чем письменные описания. Проиллюстрировав свой анализ наброском, я поместила поверх него прозрачную кальку, на которой изобразила основные участки расположения пятен крови, ключевых объектов и следов. Затем я занялась доказательствами связи жертвы с Томпсоном.

Кровь с ботинка Томпсона анализировалась всего по одной системе групп крови – PGM. Криминалист ЭКС выбрал именно эту систему, потому что анализ эталонных образцов крови трех мальчиков показал, что у всех разная группа в рамках этой системы, и их кровь было легко различить. Хоть я и смогла подтвердить, что кровь с ботинка совпадала по группе с кровью Джейми Балджера, такая же PGM-группа была примерно у 23 % (примерно у каждого четвертого) населения Великобритании. То есть согласно этому доказательству связь с Джейми сама по себе была крайне слабой. Более того, ничего не указывало на то, что кровь попала туда именно в рассматриваемый день. В таком случае единственный вопрос, требовавший ответа, заключался в том, как именно кровь попала на этот ботинок. А это означало, что мне следует сосредоточиться на ее характеристиках и особенностях распределения.

По большей части кровь на ботинке присутствовала в виде довольно бесформенных пятен и разводов, что указывало на прямой контакт с покрытой жидкой кровью поверхностью. С другой стороны, крошечные пятна крови на носке ботинка могли иметь гораздо большее значение. Было очевидно, что эти следы от крошечных капелек, образовавшихся в результате разбрызгивания крови под воздействием некой силы, – они характерны для предметов, находившихся в непосредственной близости к месту продолжительного насильственного нападения. Вместе с тем они отличались от тех, что обычно остаются после пинков ногой. На деле пятна могли быть оставлены брызгами крови, образовавшимися в результате нападения кем-то другим, а это означало, что Томпсон мог быть, как это обычно называется, «невинным наблюдателем».

Кроме того, эти брызги не были частью большого пятна, с которого были взяты образцы для установления группы крови. Таким образом, сложно было быть абсолютно уверенным, что источник крови был одним и тем же. Тот факт, что на одной из рубашек Томпсона было немного крови, которая могла быть его собственной, наглядно демонстрирует, насколько следует быть осторожным, делая заключения по поводу потенциального источника (или источников) пятен крови.

Что касается предложенной связи на основании найденного волоса, я согласилась, что он мог принадлежать Джейми, но при этом не мог быть с головы Томпсона или Венеблса. Правдой, однако, было и то, что волос мог принадлежать и весьма внушительному количеству случайно выбранных людей – в нем не было ничего особенного. На том волосе не было следов ни краски, ни крови, к тому же сообщалось, он едва держался на шнурке ботинка. Значит, с учетом всех факторов, он давал самую слабую из всех установленных связей конкретно с погибшим Джейми.

Хотя краской и отпечатками обуви и занимался Клив, я вкратце упомянула в своем отчете и их, чтобы в совокупности рассмотреть все имеющиеся доказательства. Клив обнаружил небольшие смазанные следы и капли краски на испачканных кровью ботинках Томпсона, часть из которых располагались там же, где и следы крови, – на его штанах и куртке. Смазанные следы краски указывали на контакт с чем-то, покрытым жидкой краской. А характер расположения капель краски говорил о том, что Томпсон находился рядом с банкой, когда краска выливалась из нее, хотя это и не означало, что он непременно держал в тот момент банку в руках.

Следы на лице Джейми стали доказательствами возможного контакта с одним из ботинок Томпсона. Вместе с тем ничто не указывало на то, что этот контакт был как-то связан с переносом краски или крови на ботинок.

Следы крови на обуви Венеблса также представляли собой небольшие разводы и маленькие капли. ДНК-экспертиза, однако, установила с гораздо большей достоверностью, чем проведенный анализ группы крови, что эта кровь могла принадлежать Джейми. ДНК-экспертиза показала, что такая кровь встречается примерно у одного из 3,5 миллиарда человек, включая Джейми, в то время как такая же группа крови имеется у каждого четвертого. Любопытным было и то, что эти следы были больше, чем обувь Томпсона.

Казалось, что волос, похожий на волосы Джейми Балджера и обнаруженный на куртке Венеблса, изначально описанный как «слегка прилипший к пятну краски», усиливал его потенциальную связь с жертвой. Вместе с тем наибольший интерес вызывала сама краска, и тому было три причины. Во-первых, как подробно объяснил Клив, было выдвинуто предположение, что пятно краски на левом рукаве куртки Венеблса могло представлять собой отпечаток маленькой детской руки. Во-вторых, вокруг манжет на куртке Венеблса следы краски были обильнее, чем на куртке Томпсона. Это говорило о том, что Венеблс, возможно, активнее касался краски и/или банки с ней, чем Томпсон. Наконец, в-третьих, часть пятен краски на правом ботинке Венеблса простиралась ниже ранта[20]. С учетом присутствия слабых разводов с подтеками сверху носка обуви было сделано предположение, что контакт, приведший к их появлению, мог сопровождаться приложением большой силы.

Нам с Кливом отправили отчет, составленный криминалистом, которого нанял адвокат Венеблса, попросив его прокомментировать (полагаю, ему тоже отправили для ознакомления копию нашего). Прочитав его, мы были поражены, что он связал результаты ДНК-экспертизы крови на ботинках Венеблса с кровью на обуви Томпсона с куда меньшей доказательной силой. Кроме того, что касается самого Венеблса, криминалист не указал на слабые стороны предположения о том, что след на рукаве куртки был оставлен именно маленькой рукой в краске. Был ли это вообще отпечаток руки? С другой стороны, впрочем, это упущение было компенсировано тем, что разводы сверху носка ботинка Венеблса подкрепили подозрения относительно того, что он наносил удары ногой.

Все это может показаться мелочными придирками. Тем не менее, если кто-то собирается полагаться на результат криминалистической экспертизы, чрезвычайно важно, чтобы он был правильно понят, а все касающиеся его детали тщательно изучены. Чтобы уголовное судопроизводство протекало задуманным образом, присяжные должны быть в состоянии рассмотреть это доказательство и сделать выводы относительно его сильных и слабых сторон. Состязательная система правосудия Великобритании создает для этого все условия, как было наглядно продемонстрировано делом Джейми Балджера. Рассмотрение всех аспектов научного доказательства может и не изменить ожидаемого исхода дела – Томпсон и Венеблс оба пошли под суд и были признаны виновными в совершении этого ужасного преступления. Вместе с тем, по крайней мере, когда все слабые стороны были рассмотрены, суд мог быть уверен, что они были перевешены сильными сторонами, и присяжные могли с большей уверенностью оценить то, насколько каждый из обвиненных детей участвовал в произошедшем. Иногда, разумеется, все происходит наоборот, как показал ряд других дел, упомянутых в этой книге.

15
Большие ожидания

Компания Forensic Access продолжала расширяться, и чем больше мы нанимали ученых и консультантов с разнообразными экспертными знаниями, тем больше разных дел могли взять. Но даже в первые дни существования компании мы принимали участие в некоторых чрезвычайно любопытных расследованиях.

Вскоре после того как ко мне присоединился Рассел, один крупный поставщик научного оборудования попросил нас отправиться в Нигерию вместе с его представителями, чтобы помочь с организацией новой криминалистической лаборатории. Смастерить лабораторию довольно просто, но добиться точной и стабильной работы оборудования уже сложнее. По прибытии в лабораторию в Лагосе меня впечатлило, насколько просторной, хорошо оборудованной, пугающе пустой, пыльной и влажной она была.

Напоминающая комнату из особняка мисс Хэвишем в романе Чарльза Диккенса[21], эта лаборатория была научным эквивалентом больших ожиданий, которые закончились ничем. Оказалось, что для работы в ней наняли ученых, обладающих огромными теоретическими знаниями, но никто из них понятия не имел, что делать со всем высококачественным передовым оборудованием, которым лаборатория была оснащена, не говоря уже о том, как оно может помочь в полицейском расследовании. Вместе с тем они понимали, что, если подтвердят готовность лаборатории, от них будут ожидать участия в делах с последующей личной ответственностью за любые неизбежные недочеты – в чем, как прекрасно понимали даже мы, не было бы ничего хорошего.

На бумаге работа, для выполнения которой нас наняли, выглядела довольно простой. На деле же она показалась невыполнимой. Хоть мы и смогли показать ученым, как пользоваться некоторым оборудованием, ничего не могли поделать с чрезвычайно дорогими микроскопами, поврежденными сильной жарой и влажностью после того, как за довольно продолжительное время до нашего приезда в пустой лаборатории была отключена система кондиционирования воздуха. Некоторые из крупных блоков составного оборудования явно нуждались в замене ряда деталей. Но даже если бы все работало исправно, эти микроскопы были настолько специализированными, что для работы с ними требовался ученый с соответствующей узкой специализацией.

На следующий день после нашего первого визита в лабораторию мы написали предварительный отчет, перечислив все меры, которые, по нашему мнению, следовало предпринять для достижения основной цели: создать полностью работоспособную криминалистическую лабораторию. По сути, мы предлагали первым делом разобраться с особенностями работы местной полиции и приоритетными задачами в расследовании местных преступлений, чтобы понять, какие типы криминалистических наук будут наиболее полезными. После этого они могли бы пойти двумя путями.

Первый вариант – отправить ученых в другую страну, где они могли бы подключиться к работе загруженной полицейской лаборатории, чтобы набраться опыта в работе над уголовными делами, а также в использовании сложного оборудования вроде того, что имелось у них в Лагосе. Другой – пригласить бывалых криминалистов из-за границы как минимум на два года, чтобы обучить центральную группу ученых применению основных методик и видов оборудования. Оптимальным сценарием представлялось объединение этих вариантов между собой, чтобы обеспечить нигерийских ученых, отправленных обучаться за границу, всей необходимой помощью и поддержкой после их возвращения для работы в Лагосе.

После обсуждения ситуации с теми учеными, которым хватило смелости с нами поговорить, а также дальнейшего изучения лаборатории мы написали дополнение к предварительному отчету. Среди оборудования, собиравшего пыль по различным углам помещения, имелся чрезвычайно дорогой растровый электронный микроскоп и атомно-абсорбционный спектрофотометр. Мы отметили, что даже после прохождения рекомендованного обучения крайне маловероятно, что ученым вообще придется (или они будут в состоянии) эффективно использовать этот прибор. Далее мы написали ряд замечаний по поводу вопросов охраны труда и техники безопасности, связанных с биологической опасностью и применением токсичных химических веществ, риском поражения электрическим током, пожара и взрыва. Насколько мы могли судить, не было предпринято никаких мер для решения проблем техники безопасности, таких, например, как установка огнетушителей и аварийного душа. Не нашли мы и ничего из вспомогательных приспособлений и устройств, которые были обычным делом в большинстве криминалистических лабораторий того времени и которые были у нас, когда я начала работать на ЭКС в Харрогейте более 40 лет назад, когда мы все еще распыляли опасные химические реагенты в открытой лаборатории.

Мне неизвестно, реализовали ли они какие-либо рекомендации из нашего предварительного отчета. Вполне вероятно, что нет, поскольку им пришлось бы избавиться от немалой части оборудования, а для приведения в рабочее состояние оставшегося понадобилось бы немало усилий. Как бы то ни было, по разным причинам поездка в Лагос стала весьма поучительным опытом и для меня самой. Так, например, я никогда прежде не видела столь странных на вид комаров и не была в ситуации, когда требовалось, чтобы на крыльце дома, где я остановилась, ночевала вооруженная охрана. И думаю, что в тот момент, когда у нас по бюрократическим причинам забрали паспорта, а затем отказались возвращать, я чувствовала себя невероятно уязвимой – очень сильное и неприятное переживание. Впрочем, больше всего меня поразили искренняя сердечность и потрясающее чувство юмора всех встреченных нами нигерийцев. Наконец, все нанятые для работы в лаборатории ученые явно хотели хорошо и эффективно выполнять свои задачи.

Многие годы назад тот факт, что наука, которой я занималась, оказывала существенное влияние на нечто столь жизненно важное, как уголовное судопроизводство, помогло мне окончательно решить, действительно ли я хочу быть экспертом-криминалистом. За несколькими примечательными исключениями мне, как правило, удавалось отключить эмоциональную сторону мозга и сосредоточиться на научной головоломке, которую я пыталась решить. Как бы то ни было, иногда полезно поработать над чем-нибудь вроде оценки лаборатории в Лагосе, ну или над делом с какой-нибудь изюминкой. В общем, по многим причинам я была заинтригована, когда в 1988 году нас попросили обследовать кожаную сумку. Клиентка, дама из Швеции, хотела узнать, действительно ли умирающий мужчина, у которого она приобрела ее в 1947 году, был, как она полагала, шведским героем войны Раулем Валленбергом.

Рожденный в 1912 году, Валленберг был архитектором, во время Второй мировой войны служившим специальным представителем при посольстве в Будапеште. В период нахождения в оккупированной нацистами Венгрии он вместе с коллегами спас жизни тысячи евреев, выдавая им шведские паспорта и предоставляя убежище в зданиях, формально принадлежавших территории Швеции. Затем, когда в 1945 году советские войска окружили город в ходе будапештской операции, Валленберг пропал.

Когда я встретилась с женщиной из Швеции и ее адвокатом в нашем офисе, она протянула мне кожаную сумку и рассказала об обстоятельствах ее приобретения. По ее словам, работая под прикрытием на американцев в 1947 году, она отправилась на юг Польши, где повстречала умирающего от пулевого ранения шведа, представившегося ей Раулем Валленбергом.

– Он определенно был похож на Валленберга, – сказала женщина. – Но чтобы попробовать подтвердить его личность, я прижала кончики пальцев к внутренней поверхности сумки для получения отпечатков. Затем, прежде чем его оставить, я поменяла его сумку на свою.

Вернувшись в Варшаву, женщина отдала кожаную сумку своим американским коллегам для анализа. Когда несколько дней спустя ей вернули вещь обратно, никто не сообщил ей о полученных результатах. Покинув Польшу и отправившись обратно в Швецию, она забрала сумку с собой, где предложила вернуть ее родным Валленберга. После того как они отказались ее брать, поскольку не считали, что она могла иметь к нему какое-либо отношение, следующие 40 лет женщина хранила сумку у себя дома, ни разу, по ее словам, к ней не прикасаясь.

Женщина всегда была уверена, что умиравший мужчина, с которым она встретилась в тот день в Польше, действительно был Раулем Валленбергом. Теперь же она решила, что пришло время попытаться докопаться до истины, и принесла эту кожаную сумку в надежде, что нам удастся установить ее происхождение. Как только дама произнесла свою просьбу, у меня сразу же возник вопрос: если удастся что-либо найти в сумке, будут ли нам предоставлены какие-либо подлинные эталонные образцы для сравнения – например, отпечатки пальцев или волосы Валленберга? Решив, что займемся этим вопросом, мы подробно исследовали предоставленную сумку.

Особое внимание мы уделили внутренней стороне клапана сумки, к которой, судя по всему, и были прижаты кончики пальцев умирающего мужчины. Отпечатки пальцев, по сути, представляют собой отпечатки пота. А так как они состоят – во всяком случае, изначально, – примерно на 99 % из воды и небольшого количества жира, аминокислот и соли, которые входят и в состав кожи, посредством химических реакций выделить их на кожаной поверхности чрезвычайно сложно. В связи с этим мы заручились помощью специалиста по отпечаткам пальцев, чтобы он изучил сумку с помощью относительно новой на тот момент лазерной флуоресцентной методики, в основе которой лежит свойство некоторых невидимых отпечатков пальцев светиться под воздействием лазерного луча. К сожалению, не удалось обнаружить никаких отпечатков пальцев, будь то на внутренней стороне клапана сумки или ее наружной отполированной поверхности из кожи, к которой, разумеется, совсем недавно прикасались.

Помимо прочего я приложила полоски клейкой ленты к внутренней поверхности сумки, чтобы собрать все находящиеся там твердые частички. Затем очень осторожно прошлась щеткой по всем швам, собрав все застрявшие там человеческие волосы, текстильные волокна, песчинки, крошечные деревянные щепки и прочий мусор. Любопытным на этой стадии расследования оказалось то, что не нашлось каких-либо следов древесного угля, графита, алюминия или талька, которые использовались для выявления отпечатков пальцев в 1947 году. Заявление женщины о том, что сумку за все прошедшие годы почти не брали в руки, подтверждалось ее состоянием. Таким образом, казалось маловероятным, что все следы этих веществ были утеряны, если они действительно использовались в Варшаве американцами для проверки сумки на отпечатки пальцев. Это же, в свою очередь, говорило о том, что если они вообще проверяли сумку, то использовали самый простой метод с освещением и фотографированием, который практически наверняка не мог дать ничего.

Изучив под микроскопом волосы, прилипшие к клейкой ленте, мы смогли подтвердить, что они принадлежали человеку, однако установить, принадлежали ли они одной и той же личности, не могли. Ни один из волос обратившейся к нам женщины не соответствовал трем светлым волоскам, найденным в сумке, хотя ее волосы запросто могли измениться за прошедшие годы. И хотя три темно-коричневых волоса были практически неотличимы по цвету и микроскопическому строению от взятых с ее головы образцов, у Рауля Валленберга, судя по всему, тоже были очень темные волосы – настолько, что это могло стать его отличительным признаком. То есть теоретически они могли принадлежать ему. К сожалению, у нас не было никаких подлинных образцов с его головы, чтобы провести сравнение.

Поскольку не было каких-либо эталонных образцов, с которыми мы могли бы сравнить найденные текстильные волокна, песок и древесные щепки, отсутствовал всякий смысл делать с ними хоть что-то, кроме как составить опись. Мы получили очень сильную реакцию сначала на предварительный, а затем и на контрольный тест на кровь с участка очень маленького темно-коричневого засохшего пятна на внутренней поверхности сумки. Оценить его возраст, однако, было невозможно. Кроме того, количества засохшей крови было недостаточно, чтобы провести традиционный анализ на группу крови или хотя бы задуматься о ДНК-экспертизе, которая тогда уже начала становиться широкодоступной методикой. В наши дни все было бы совершенно иначе, так как для современных методов ДНК-экспертизы биологического материала было достаточно. Тем не менее, чтобы интерпретировать любые полученные результаты, нам понадобился бы подлинный образец ДНК Валленберга либо, на крайний случай, кого-то из его ближайших родственников.

В конечном счете все наши исследования дали неопределенные результаты. Мы не могли ни подтвердить, ни опровергнуть убеждение женщины в том, что она повстречалась с героем войны Раулем Валленбергом в Польше незадолго до его смерти. Тайна его исчезновения так никогда и не была разгадана, и после того как совместное расследование министерства иностранных дел Швеции и советских властей ни к чему не привело, в 2016 году он наконец был официально признан мертвым.

16
Судебные ошибки

К сожалению, ни одна судебная система не застрахована от ошибок. Когда она дает сбой, существуют два возможных, потенциально серьезных последствия. Во-первых, виновные люди могут быть оправданы и впоследствии продолжить убивать, насиловать или совершать другие преступления. А во-вторых, невиновные могут быть осуждены, и их жизни будут безвозвратно разрушены тюремным сроком, либо, как в некоторых из стран, где мне доводилось работать, приговорены к смерти.

Прежде я уже обозначала проблемы в лабораториях других стран и вынуждена добавить, что в Великобритании тоже не защищены от них. Так, например, финансовые затраты становятся для полицейских все более значительным фактором с тех пор, как они стали платить за услуги криминалистов из собственных бюджетов – особенно теперь, когда оказались под давлением принятой в Англии политики жесткой экономии. Не то чтобы криминалистика составляла весомую часть всех полицейских расходов, просто она представляет собой значительную долю их внешних трат. В результате эти затраты всем мозолят глаза, когда ищут, на чем бы еще сэкономить.

Во время нашей поездки в Нигерию помимо прочего мне стало очевидно, что, каким бы дорогостоящим и современным оборудованием ты ни обзавелся, сколько умных людей ни нанял бы для его использования, невозможно получить желаемого результата, если каждый не будет знать свое дело. Я никогда не могла понять, с какой стати кто-то может решить, что знания в какой-либо одной области криминалистики непременно помогут ему преуспеть в другой. Или что умение проводить простые криминалистические анализы автоматически означает, что эксперт знает, как определять и исключать любые риски загрязнения образцов, а также правильно интерпретировать их результаты в контексте конкретного дела. Хоть это и нельзя назвать настоящим решением вопроса, аккредитация во многом помогла с ней справиться. Вместе с тем теперь она все же не требуется повсеместно, и пока это не изменится – для экспертов и обвинения, и защиты, – некачественная криминалистика будет продолжать представлять потенциальные проблемы.

Один из первых примеров того, насколько все может быть плохо, был связан с криминалистическим расследованием, проведенным в 1991 году старой лабораторией Британской железной дороги по заказу Британской транспортной полиции (БТП).

БТП занимается активной деятельностью и несет ответственность за все, что происходит на железнодорожных станциях и сети железных дорог по всей стране. В прошлом мы в ЭКС провели для них немало расследований за исключением связанных с наркотиками, поскольку этим аспектом они занимались сами. Когда же лаборатория БТП стала брать на себя и другие области криминалистики, которые выходили далеко за пределы их компетенции, все пошло наперекосяк.

Дело, которым нас попросила заняться сторона защиты, касалось двух мужчин, обвиненных в попытке вооруженного ограбления билетной кассы на станции метро в Лондоне. Утверждалось, что один из них угрожал кассиру обрезом, который якобы носил в черной сумке, найденной под фургоном неподалеку от места, где его арестовали вместе с сообщником.

На основании переноса текстильных волокон два криминалиста из лаборатории Британской железной дороги в Дерби обнаружили, по их словам, крайне убедительные доказательства связи этих мужчин с сумкой и угнанной машиной. Я посетила их лабораторию, чтобы проверить некоторые из вещественных доказательств и обсудить их с ними. От увиденного я пришла в ужас. Помимо осмотра различных предметов они собрали с них поверхностные частички волокон и сравнили между собой волокна из разных источников. Проблема была в том, что использованные ими методики и протоколы сильно не дотягивали до тех, что обычно требуются для заявления о наличии связи такого типа, которую, по их словам, удалось установить.

Также меня беспокоило то, что к каждому предмету одежды, изъятой у подозреваемых, они приложили всего по одной полоске клейкой ленты (и по две на каждый ботинок). Вместе с тем одна только куртка-спецовка по типу той, что была на одном из подозреваемых во время предполагаемой попытки ограбления, оставила бы достаточно волокон, чтобы заполнить несколько полосок клейкой ленты. Образцы клейкой ленты с одежды обычно содержат очень много разных волокон, в связи с чем их трудно исследовать, а многие волокна и вовсе не попадают на нее. Кроме того, не было указано, в каком именно месте на одежде находились эти волокна, что зачастую очень важно, когда пытаешься понять, какого именно рода контакт мог состояться между двумя людьми.

Из-за того, что многие волокна, слетающие с текстильных изделий (иногда в очень больших количествах), микроскопического размера, их не видно невооруженным глазом, когда они переносятся с одного предмета на другой в результате прямого и вторичного контакта через какой-то промежуточный предмет или же когда они слетают с предмета-источника и в потоке воздуха попадают на что-то еще. Исходя из этого, одно из главных правил при изучении любого переноса текстильных волокон заключается в том, что разные предметы должны изучаться в разных помещениях и в разное время. В идеале брать образцы нужно с помощью клейкой ленты с интересующих следствие предметов должны разные ученые в типовых лабораторных халатах и другой защитной одежде, таких как одноразовые манжеты и перчатки. На лабораторных столах не должно быть никаких уголков и трещин, где могли бы застрять волокна ткани, а все поверхности следует тщательно чистить после исследования каждого предмета. Все эти правила фиксирует стандартный протокол, они следуют из банального здравого смысла. Вместе с тем, как бы поразительно это ни было, в лаборатории Британской железной дороги один и тот же криминалист брал образцы с помощью клейкой ленты с сумки, автомобильных сидений, коврика и с каждого предмета одежды, взятого у обоих подозреваемых. Затем тот же самый ученый изучил все волокна со всех источников на одном и том же узком лабораторном столе в одном и том же помещении, что делало издевкой его «уточнение» о том, что он «поместил каждый из них на чистый лист бумаги». На дворе были 1990-е, и ни одной лаборатории не было оправданий в том, что криминалистическая экспертиза проводилась неквалифицированным персоналом.

Были и другие особенности первоначального расследования в деле БТП, которые оставляли желать лучшего в плане добросовестности криминалистов. Пожалуй, важнейшей из них было то, насколько грубо исследовались и сравнивались под микроскопом волокна с различных источников. Например, их оставляли прямо на клейкой ленте, которую затем заливали реагентами, чтобы растворить клейкий материал и получить возможность лучше разглядеть волокна. В итоге образовывался грязный слой толщиной несколько миллиметров, состоявший из реагентов, растворенного клея и ацетата из самой ленты. Кроме того, не было предпринято никаких попыток идентифицировать, какие именно перед экспертами были волокна, определить их цветовые характеристики и состав красителя. Криминалисты даже не удосужились отметить их расположение на клейкой ленте, в результате чего половину было невозможно найти, а насчет остальных были большие сомнения, что в экспертном заключении ссылались именно на них. Короче говоря, «связи», представленные лабораторией Британской железной дороги, между двумя обвиняемыми, сумкой с обрезом и угнанной машиной были крайне спорными. На самом деле это были наихудшие доказательства на основании криминалистической экспертизы, представленные полицией в этой стране, с которыми мне когда-либо приходилось сталкиваться – как до, так и после.

В отчете, составленном для солиситора, представлявшего одного из подозреваемых, я объяснила некоторые базовые принципы, чтобы рассмотреть обозначенные проблемы. Закончила я отчет следующими словами: «До тех пор, пока лаборатория Британской железной дороги не организует прохождение своими сотрудниками необходимого обучения по проведению подобных исследований и не позаботиться о приобретении ими требуемого уровня знаний, опыта и квалификации, она не должна ни позволять им, ни требовать от них выполнения подобного рода работы в будущем».

Я думала, что обвинение прочитает написанный мной отчет, осознает допущенные фундаментальные ошибки и откажется как минимум от этой части своей аргументации. Возможно, полиция действительно взяла нужных подозреваемых, но ни о каком правосудии не могло быть и речи, если бы они предстали перед судом и были осуждены на основании крайне сомнительных «доказательств». Поэтому я была крайне удивлена, когда спустя какое-то время меня попросили прийти на слушания по рассмотрению доказательств обвинения.

К тому времени как я прибыла на слушания в Центральный суд Лондона, результаты криминалистической экспертизы уже сняли с рассмотрения. И когда участвовавшему в деле полицейскому БТП сообщили об этом, я услышала, как он с сильным раздражением сказал одному из криминалистов Британской железной дороги: «В следующий раз не позволяй ей себя притеснять». Очевидно, речь шла обо мне, и я была возмущена явным отсутствием какого-либо понимания того, насколько ужасно провели криминалистическое расследование. Еще более возмутительным было то, что они, казалось, совершенно не понимали, что криминалистика – не универсальная наука. Хотя у них и имелся значительный опыт проведения криминалистических расследований, связанных с изъятием наркотиков на поездах и т. п., для исследования текстильных волокон требовались совершенно другие знания и навыки. К сожалению, мне по сей день приходится доносить эту идею. До сих пор работают компании и отдельные лица, как в Великобритании, так и в других странах, которые предлагают широкий спектр криминалистических услуг, выходящих далеко за пределы их опыта и компетенции.

В тот день еще больше, чем обвинение в притеснениях, меня удивил поцелуй в щеку и слова благодарности от криминалиста, чью работу я разбила в пух и прах. «Это были бы мои первые экспертные показания по представлению доказательств в Центральном суде, – сказал он мне. – Думаю, вы только что меня спасли!» Что ж, по крайней мере, этот опыт дал ему понять, что у его компетенции в криминалистике есть свои пределы. Во всяком случае, так мне показалось, пока он не позвонил мне несколько недель спустя и не сказал: «Помните то дело с волокнами, Анджела? Что ж, у нас тут теперь дело с волосами, и мне хотелось бы узнать, что бы вы сделали с…»

Понятия не имею, о чем он собирался меня спросить, потому что я сразу же его оборвала и сказала: «Даже не думайте об этом. С волосами все намного сложнее, чем с текстильными волокнами. Просто не беритесь за это». Остается только надеяться, что он прислушался к моему совету.

Другая возможная судебная ошибка, терзающая меня по сей день, в итоге привела к обвинительному приговору, когда Брайану Парсонсу в 1988 году дали пожизненный срок за убийство 84-летней Иви Баттен.

Иви Баттен умерла в результате нескольких ударов молотком по голове, нанесенных, как предполагала полиция, в ходе ограбления, которое пошло не по плану. Когда тело было обнаружено в ее доме в Девоне, все указывало на то, что убийца попал туда через разбитое окно. Некоторые из обнаруженных на разбитом стекле волокон совпали с волокнами вязаных шерстяных перчаток, найденных на поле рядом со зданием. А обнаруженный вместе с перчатками молоток был испачкан, судя по всему, кровью жертвы, к которой прилипли пряди ее волос.

Я понимаю, почему доказательства против Парсонса могли показаться весьма убедительными. По всей видимости, у него был какой-то контакт с Иви Баттен прежде, и в день ее убийства он находился в окрестностях ее дома, разнося приглашения на свою свадьбу. Разумеется, это само по себе никак не указывало на его вину. Вместе с тем был еще и тот факт, что ряд различных типов волокон, совпадавших с волокнами на найденных лиловых шерстяных перчатках, нашлись в бардачке его автомобиля. Кроме того, похожие волокна были и в кармане старого пальто, которое он хранил на работе, за некоторое время до этого, как мне кажется, позаимствованное им у отца.

Forensic Access взялась за это дело лишь десять лет спустя, когда Парсонс подал апелляцию против вынесенного ему вердикта, и нас наняла сторона защиты для ознакомления с результатами первоначальной криминалистической экспертизы.

Вся суть доказательств в том, какую картину они рисуют. И когда я изучила доказательства против Парсонса, мне сразу же кое-что бросилось в глаза: хоть они и выглядели чрезвычайно вескими, убедительной картины не создавали. Особенно странным казался тот факт, что все волокна на пальто были найдены всего в одном кармане. К сожалению, не так много участков на этом пальто были изучены с помощью клейкой ленты на предмет перенесенных волокон, однако в остальных карманах не было обнаружено ни одного.

Рассматривая обстоятельства, когда человек берет или надевает перчатки, обычно ожидаешь увидеть определенные вещи. Так, предполагаешь, что волокна окажутся у него на обеих руках. Поэтому, когда волокна оказываются в одном кармане, они практически наверняка будут и в другом, хотя и не обязательно в таком же количестве. То же самое было и с машиной. Волокна, совпадавшие с материалом перчаток, были найдены исключительно в бардачке, где, согласно моему опыту, люди хранят всевозможные предметы и изредка перчатки. Важным было и то, что волокон не было на переднем пассажирском сиденье, примыкающем к бардачку.

Весьма специфическое распределение волокон, совпавших с волокнами перчаток, равно как и ограниченное их число, должно было заставить криминалиста, работавшего по делу, по крайней мере, задуматься. Потому что именно такую картину я ожидала бы увидеть, если бы кто-то все-таки так сделал, хоть и не было никаких оснований полагать, будто кто-то подкинул эти вещественные доказательства, как заявлял адвокат Парсонса.

Были и другие странные детали, такие как обрывок желтой бумаги с написанным на ней телефонным номером горячей линии по убийствам. Эта бумажка не значилась в списке предметов, обнаруженных в пальто Парсонса после его ареста, когда оно было осмотрено. Во время же допроса в полиции ее достали из пальто, возвращенного из криминалистической лаборатории, словно кролика из шляпы. Затем криминалисты непонятным образом без указания даты добавили этот клочок бумаги в список содержимого карманов пальто, что было совсем странно, учитывая, что нам с самого начала вдалбливается необходимость своевременно составлять все документы без последующих правок.

Необычным было и то, что на старушку напали с особенной жестокостью – это казалось крайне несвойственным человеку, которого все знакомые описывали как доброго великана. На самом деле, кажется, его прозвище было Зайка.

Хотя я и высказала все свои соображения на слушаниях по апелляции Парсонса в 1999 году, убедить судей мне, очевидно, не удалось. А поскольку Парсонс отказался признавать свою вину, ему было отказано в досрочном освобождении, и он оставался в тюрьме вплоть до 2004 года.

Во время первого суда в 1988 году ДНК-экспертиза не была повсеместно доступной, но некоторые доказательства на основании ДНК, представленные позже, казалось, связывали Парсонса все с теми же перчатками. Выяснилось, однако, что в ходе первоначального расследования эти перчатки по указанию полиции примеряли разные люди, одним из которых мог быть и сам Парсонс, хоть он и не мог точно вспомнить, действительно ли надевал их. Подобная практика была неприемлемой даже до появления ДНК-экспертизы. В любом случае эта затея была довольно бессмысленной: перчатки были из шерсти и достаточно сильно растягивались, чтобы налезть на руки разных размеров. Тем не менее, когда члены Комиссии по пересмотру уголовных дел ознакомилась с доказательством на основании ДНК, они явно решили, что оно подтверждало его вину. По моему мнению, в контексте обстоятельств этого дела оно порождало не меньше вопросов, чем давало ответов.

Возможно, я ошибаюсь, и с доказательствами на основании результатов криминалистической экспертизы было все в полном порядке. Тем не менее мне бы очень хотелось докопаться до самой сути этого дела, например, пересмотрев доказательства на основе ДНК и проведя дополнительное расследование. Потому что при текущем положении вещей никак не отделаться от чувства: что-то здесь не так. Беспокойство об этом, как я понимаю, тогда выразил один из обвинителей, а также полицейские из Хэмпшира, которые пересматривали изначальное расследование коллег из Девона и Корнуолла. А когда полицейских, адвокатов и криминалистов смущают результаты какого-то дела, оно определенно заслуживает дополнительного внимания, чего организация Innocence Project[22] из университета Кардиффа по-прежнему пытается добиться.

Расследование убийства Иви Баттен продемонстрировало одно распространенное заблуждение, существующее и по сей день. Оно заключается в предположении, будто криминалистика, основываясь на фактах, дает особенно безупречные и объективные доказательства, предоставляя однозначные ответы, практически не оставляющие места для споров. Проблема в том, что, как правило, не осознавалась – и зачастую не осознается до сих пор – первостепенная важность контекста при интерпретации полученных данных. Зачастую не принимаются во внимание и ограничения, иногда возникающие из-за нехватки исходной информации, а это влияет на характер и масштабы проделываемой работы и заключения, к которым мы приходим.

Пожалуй, самый наглядный пример – ДНК-экспертиза. Как теперь сообщается, отдельный ДНК-профиль встречается «не чаще, чем у одного человека на миллиард». Тем не менее с самого начала, как мне кажется, мы все были обеспокоены тем, что подобная внушительная статистика может привести к серьезным пробелам в логике. Так, например, огромная вероятность того, что ДНК может принадлежать какому-то конкретному человеку, может привести к заключению, что именно он совершил преступление – проще говоря, ДНК = впечатляющая статистика = вина. Вместе с тем, подобно многим другим вещам, ДНК – это палка о двух концах. И хотя она с потрясающей точностью способна указать, кому, скорее всего, принадлежала обнаруженная кровь или другая физиологическая жидкость, существует опасность недостаточного внимания к рассмотрению других возможных объяснений того, как они туда попали. В наши дни проблему еще больше усугубляют сжатые заключения судебной экспертизы, которым теперь отдается предпочтение как одному из способов снижения расходов на криминалистические услуги. В таких отчетах описываются только факты, касающиеся проведения самой экспертизы, но не содержащие никакой информации по поводу обстоятельств дела.

Еще одно дело, в котором, казалось, было уделено слишком мало внимания общей картине (во всяком случае, в отношении криминалистической экспертизы), касалось 19-летнего юноши по имени Раймонд Гилмор.

Известный своими частыми посещениями местных лесов, осужденный ранее за непристойное обнажение, Гилмор был арестован через несколько дней после того, как в ноябре 1981 года в лесном массиве неподалеку от дома 16-летней Памелы Хасти в Шотландии было обнаружено ее тело. Поначалу Гилмор признался в нападении на Памелу, когда она возвращалась домой из школы. По его словам, он повалил ее на землю и ударил по голове палкой, после чего перетащил в кусты, изнасиловал и задушил. Вскоре, однако, он отказался от своих показаний, которые, по его утверждению, сделал под давлением полиции. И когда стало ясно, что некоторые детали его рассказа противоречили имевшимся доказательствам, он был отпущен без предъявления обвинений.

Три месяца спустя, когда за дело взялся другой старший следователь, Гилмор снова был арестован и впоследствии признан виновным в изнасиловании и убийстве, за что его приговорили к пожизненному тюремному заключению.

Отказавшись от первоначального признания, Гилмор упорно настаивал на своей невиновности. На самом деле солиситор, попросивший нас ознакомиться с этим делом в 1994 году, несколько лет упорно добивался его пересмотра. К тому времени вопрос по поводу этого дела уже поднимался в Палате общин, а также в телепередаче Trial and Error[23]. Тем не менее апелляции, поданные сначала в Уголовный апелляционный суд Великобритании, а затем и в Европейский суд по правам человека, были отклонены.

Мое участие в деле заключалось в том, чтобы определить, отражали ли – и в какой степени – полученные на основании криминалистической экспертизы доказательства против Гилмора ту картину, которую следовало бы ожидать увидеть, если бы он действительно был убийцей. Чтобы это сделать, я ознакомилась со всевозможными документами, связанными с первоначальным расследованием, среди которых были отчеты криминалистов, полицейских, проводившего вскрытие тела Памелы Хасти патологоанатома и показания ряда гражданских свидетелей. Затем я рассмотрела, какие еще полезные следственные действия могли бы быть проведены. В результате обнаружила ряд явных нестыковок, выяснить причину которых никто так и не удосужился.

В отчете о вскрытии говорилось о кровотечении из влагалища Памелы, однако на мазках с пениса Гилмора не было обнаружено никаких следов крови. Это было не так уж и удивительно с учетом прошедшего между двумя событиями времени. Вместе с тем стоило отметить, что, несмотря на наличие на одежде Памелы крови, порезов, царапин и ссадин в различных частях ее тела, никакой крови на одежде Гилмора обнаружено не было. Свидетели описали, во что он был одет на момент убийства, и, предположительно, все эти предметы были среди одежды, изъятой на изучение из его дома и машины.

В ходе близкого контакта, связанного с предшествовавшим смерти Памелы нападением, должен был произойти неизбежный перенос текстильных волокон как с ее одежды на нападавшего, так и наоборот. Отсутствие каких-либо перенесенных волокон на одежде Гилмора можно было объяснить продолжительным временем, прошедшим до их изъятия, в течение которого все волокна могли попросту упасть и потеряться. Тем не менее при осмотре жертвы подобной задержки не было. Таким образом, отсутствие перенесенных волокон на ее одежде и теле объяснить было не так просто, и в процессе первоначального расследования это должно было заставить полицию задуматься.

Еще криминалистам удалось обнаружить, что большая часть одежды Гилмора была загрязнена частичками синей, красной и зеленой краски. Судя по всему, происхождение этой краски было как-то связано со шлифовальным станком, на котором он работал. Опять-таки, на теле или одежде Памелы ничего подобного обнаружено не было, что казалось странным, ведь предполагаемое нападение было продолжительным, и какие-то фрагменты краски должны были непременно на нее попасть.

Другим «недостающим доказательством» было отсутствие на одежде Гилмора каких-либо следов почвы или растительности, наподобие тех, чтобы были обнаружены у Памелы. Не было найдено и никаких частиц сизалевого волокна из шпагата, которым девушка была задушена на самом деле, а вовсе не ремешком ее сумки, в использовании которого «признался» Гилмор. Не были упомянуты в отчете о вскрытии и какие-либо травмы головы, что вызывает серьезные сомнения в первоначальных признательных показаниях Гилмора, согласно которым он несколько раз ударил ее по голове палкой. Кроме того, не нашлось никаких следов крови или волос на куске ветки, найденном рядом с телом, что не позволяло ее рассматривать в качестве потенциального орудия убийства.

Одним из полицейских, участвовавших в первоначальном расследовании, был замечен отпечаток обуви на земле рядом с местом, где лежали школьные учебники Памелы. И хотя фотографии этого потенциально важнейшего доказательства были сделаны, никаких попыток сравнить те отпечатки с обувью Гилмора, судя по всему, предпринято не было.

В отчете о судебной экспертизе были упомянуты фиолетовые нейлоновые волокна и три волоса, найденные на ветке дерева на месте преступления. Тот факт, что все три волоса, видимо, были похожи на волосы Памелы Хасти, говорил о том, что в какой-то момент она с этой веткой контактировала. Таким образом, если волокна были связаны с ее волосами, но не принадлежали самой Памеле, одним из очевидных объяснений было то, что их оставил напавший на нее человек. Полиция, однако, не стала расследовать и эту зацепку.

Помимо перечисления всех «недостающих доказательств» в составленном мной отчете я предложила изучить поверхностные частицы, которые могли быть найдены на теле Хасти, особенно на его оголенных участках. Это также следовало сделать в ходе первоначального расследования, поскольку эти частицы могли содержать важные перенесенные следы, которые могли бы дать полиции другие направления расследования.

Возможно, даже сам Локард[24], формулируя свой принцип более ста лет назад, не осознавал, насколько прав был, утверждая, что любой контакт оставляет след. Некоторые склонны полагать, что это справедливо лишь в определенной степени, и всегда могут определить, почему в обстоятельствах того или иного конкретного дела мог не произойти перенос каких-либо следов. В прошлом это порой делала и я. Теперь же я слишком хорошо понимаю, что любой контакт действительно оставляет след – просто иногда его никому не удается найти. В этом же деле было очевидно одно: попросту не представляется возможным, чтобы ничего – ни текстильные волокна, ни кровь, ни фрагменты краски, если Гилмор действительно был виновен, – не попало с Памелы Хасти на напавшего на нее человека и наоборот. Тем не менее, судя по всему, никто не озаботился этим фактором в достаточной мере.

Изучив все отчеты и другую информацию по первоначальному расследованию, я пришла к заключению, что в доказательствах на основании криминалистической экспертизы присутствовали достаточно большие дыры, чтобы всерьез усомниться в правильности вынесенного Раймонду Гилмору обвинительного приговора. К сожалению, потребовалось еще восемь лет, прежде чем в 2002 году он вышел из тюрьмы в ожидании апелляции, и еще пять лет, прежде чем приговор был наконец отменен.

В то время я уже была убеждена в необходимости для обвиняемых иметь доступ к качественным криминалистическим услугам. Но даже если бы это было не так, случаи наподобие дела Гилмора определенно окончательно убедили бы меня в том, что мы занимаемся нужным, даже необходимым делом.

17
Стивен Лоуренс

Стивену Лоуренсу было 19 лет, когда его убили в результате нападения, пока он ждал автобус на юго-востоке Лондона вечером 22 апреля 1993 года. В записках, оставленных на лобовом стекле полицейской машины, были названы люди, подозреваемые в том, что именно они напали на юношу с ножом и убили его, но прошло две недели, прежде чем полиция начала аресты. И когда пятеро белых подозреваемых – Гари Добсон, Люк Найт, Дэвид Норрис и братья Нейл и Джейми Акорт – были отпущены без предъявления обвинений, лондонскую полицию незамедлительно обвинили в расизме и недостаточном усердии в раскрытии преступления: убитый Стивен был черным.

Я подключилась к этому делу два года спустя. Убежденные, что изначальные подозреваемые были ответственны за убийство Стивена, его родные планировали подать частный иск, и их солиситор попросил меня позаботиться о том, чтобы криминалисты из КЛПБЛ сделали все, что от них требовалось. С этой целью я провела неделю в лондонской лаборатории, проверяя уже проделанную работу и помогая криминалистам в дополнительном изучении определенных моментов.

В момент убийства на Стивене было несколько слоев одежды, что, вероятно, помогло очистить лезвие ножа, когда его доставали из двух колото-резаных ран в верхней части его тела. Поэтому я не стала спорить с предположением криминалистов о том, что на людей, напавших на Стивена, не должно было попасть много крови. И я была не особенно удивлена, когда они не нашли на одежде подозреваемых следов крови, которая могла бы принадлежать жертве. Кроме того, предполагалось, что подозреваемые, вероятно, носили свою одежду в течение двух предшествовавших аресту недель, вследствие чего любые текстильные волокна, которые могли попасть на нее с одежды Стивена, скорее всего, отпали и потерялись. Это предположение было сделано на основании экспериментов, показавших, что примерно 80 % перенесенных волокон отпадают в первые несколько часов, если носящий одежду человек активно двигается. Стивен, однако, успел пробежать по дороге несколько метров, прежде чем упал. Таким образом, он не двигался активно, прежде чем его отвезли в больницу, где с тела сняли одежду. А это означало, что следующим очевидным действием в криминалистическом расследовании должен был стать поиск волокон с одежды подозреваемых на том, что было надето на Стивене. Хотя изначально эксперты и обнаружили несколько волокон, которые могли принадлежать двум предметам верхней одежды Добсона, этих доказательств для суда было недостаточно.

Ознакомившись со всеми связанными с делом предметами, я продолжила поиск крови на одежде подозреваемых. Затем я осмотрела одежду Стивена, чтобы узнать, нет ли на ней других волокон, которые могли принадлежать верхней одежде Добсона. Также я инициировала поиск таких волокон и на других принадлежавших Стивену вещах – на щипчиках для ногтей, внутри пластиковых пакетов, надетых на его руки, чтобы защитить любые следы, которые могли на них остаться, а также на листах бумаги, подложенных под его одежду, пока она сушилась перед изучением.

В момент нападения на Стивене были брюки из вельвета в крупный рубчик, с которых запросто разлетаются волокна. Кроме того, они были очень яркого зеленого цвета, и найти их среди волокон на клейкой ленте было относительно просто. Несмотря на опасения по поводу того, могли ли они упасть до изъятия одежды подозреваемых, я решила поискать их хотя бы на нижнем белье, а также на упомянутых ранее двух предметах верхней одежды Добсона.

В своем отчете, составленном для родных Лоуренса в 1995 году, я написала о том, что нет каких-либо убедительных доказательств на основании криминалистической экспертизы (на тот момент), которые могли бы связать подозреваемых с нападением на Стивена, можно было говорить лишь о чрезвычайно слабой связи с Добсоном. Вместе с тем я добавила, что в этом не было ничего удивительного с учетом обстоятельств нападения и времени, прошедшего до их ареста. И я заключила, что в этой ситуации обвинение не должно беспокоиться по поводу отсутствия доказательств.

Мне не довелось давать экспертные показания в ходе рассмотрения частного иска, который, к сожалению, был закрыт, когда Дуэйн Брукс – парень, который был со Стивеном в момент нападения и убежал, ожидая, что Стивен последует за ним, – был признан ненадежным свидетелем. Не думаю, что родные Стивена по-настоящему простили Дуэйна за это, что печально, поскольку он тоже был жертвой. И он вернулся, чтобы попытаться помочь своему другу в этих, должно быть, просто ужасных обстоятельствах. Хотя мне ясно, почему им казалось, будто он их подвел, я понимаю и то, что он, должно быть, сам получил от случившегося глубокую травму – это усугублялось фактом, что полиция не оказала ему должной поддержки: по его словам, они постоянно к нему «цеплялись».

Со своими экспертными показаниями я все-таки выступила в 1997 году, когда министр внутренних дел поручил провести проверку в связи с так называемыми возникшими вопросами относительно смерти Стивена Лоуренса. По сути, я только и могла, что подтвердить заключение криминалистов ЭКС о том, что связь Стивена с одеждой кого-либо из подозреваемых (Добсона) очень слабая. Впрочем, как я отметила, сам по себе это был не особо убедительный аргумент для защиты.

В опубликованном в 1999 году отчете Макферсона отмечалось «отсутствие критики первоначальной работы криминалистов [КЛПБЛ]», а также говорилось, что моя экспертиза «отличалась особой четкостью и объективностью». Это было, конечно, приятно, но ни к чему не привело. Более важным я считаю то, что проверка показала: расследованию «препятствовали профессиональная некомпетентность, системный расизм и неспособность старших офицеров полиции должным образом управлять своими подчиненными», а также замечание о том, что «системный расизм влияет на работу лондонской полиции и полиции других регионов».

На момент убийства Стивена Лоуренса в Великобритании действовал закон, запрещавший повторное привлечение человека к ответственности за преступление, по которому он уже был оправдан. И одной из важных рекомендаций отчета Макферсона была отмена его распространения на убийства в случае появления новых доказательств. К моменту его изменения в Англии и Уэльсе в 2005 году он был расширен и на другие серьезные преступления, которые карались пожизненным или очень длительным тюремным заключением.

В 2006 году Билли Данлоп стал первым человеком, который пошел под суд второй раз в соответствии с новым законом. Если в 1989 году с него были сняты обвинения в убийстве Джулии Хогг[25], когда присяжные не смогли прийти к единому мнению, то во второй раз Данлоп признал свою вину и был приговорен к пожизненному тюремному заключению. Мы участвовали во втором подобном деле. После обнаружения нами следов крови, не замеченных на ботинках Марка Вестона в ходе первоначального расследования убийства Викки Томпсон[26] в 1995 году, когда он был оправдан, в 2010 году его признали виновным.

В том же 2006 году ко мне снова обратились по поводу дела Стивена Лоуренса спустя десять лет после первого участия в нем – к этому времени я работала с компанией под названием LGC Forensics. Как обычно, поскольку это было столь громкое дело, что само по себе оказало бы на нас большое давление, я собрала для его расследования очень сильную команду. Помимо выполнения своей обычной руководящей роли по координации нашей деятельности и организации высокоуровневых контактов с полицией я позаботилась о том, чтобы любая новая работа была должным образом согласована с проведенной прежде, дабы от нас ничего не ускользнуло. Я выбрала одного из самых опытных биологов-криминалистов для изучения текстильных волокон и отслеживания любых новых действий специалистов. Сдержанный, беззаботный по природе, Рой Грин – эксперт-криминалист традиционного склада, он очень хорош как в работе с текстильными волокнами, так и с ДНК. Именно благодаря тому, что он раскопал старую базу данных ЭКС, использовавшуюся на момент убийства Стивена, нам удалось по-современному взглянуть на полученные тогда доказательства. Деб Хопвуд, еще один чрезвычайно опытный биолог старой закалки, был ответственным за работу по делам, в которых были замешаны волосы – как животных, так и людей, в этой области у него были особые знания и навыки. Эд Джарман, один из наших талантливых доморощенных ученых нового поколения, занимался ДНК. В ходе нашей работы он провел ряд довольно сложных экспериментов, которые ему пришлось объяснять судье и присяжным. Наконец, Эйприл Робсон, которую я еще упомяну позже, мы взяли в качестве главного криминалиста, чтобы исследовать предметы и оказывать поддержку остальной команде.

Одна из проблем с нераскрытыми делами вроде убийства Стивена заключается в том, что у них неизбежно долгая история расследований – как первичного, так и повторных. А поскольку это означает, что вещественные доказательства прошли через руки большего, чем обычно, количества людей, то и риск загрязнения значительно вырастает. Поэтому я пошла на необычный шаг и наняла человека, призванного контролировать качество проделанной криминалистами работы в дополнение к остальным сотрудникам. На эту отдельную и совершенно независимую роль я выбрала Рос Хаммонд, которая смотрела свежим взглядом на все, что эксперты-криминалисты обнаруживали и собирались представить в качестве улики. Ее задачей было установить, могло ли загрязнение вещественных доказательств быть альтернативным объяснением установленной связи. В рамках этого (и перед выступлением в суде) Рос была предоставлена возможность присутствовать в зале суда, чтобы выслушать показания всех свидетелей, прикасавшихся к ключевым вещественным доказательствам на случай, если что-то из сказанного ими могло поменять заключение, к которому она пришла сама. Это был большой труд, порученный еще одному очень талантливому эксперту-криминалисту.

К тому времени мы уже помогли раскрыть множество других громких нераскрытых дел. И с каждым успешным случаем в людях росла уверенность в нашей способности разобраться даже в самых запутанных происшествиях. Кроме того, каждое новое дело нас еще и чему-то учило. Так, расследуя убийство Стивена Лоуренса, мы решили вернуться на место преступления, чтобы попытаться понять, что именно там произошло.

Имелись разные описания нападения на Стивена Лоуренса. Среди них было заявление очевидца, который якобы видел, как один из напавших размахивал тупым предметом – ему показалось, что это был какой-то прут или шест. Среди всего, на что наткнулась полиция, единственным соответствовавшим общему описанию был кусок стойки лесов, обнаруженный в саду по соседству. Монтажники строительных лесов помечают стойки краской, чтобы их было проще собирать. Таким образом, мы начали расследование с изучения куска стойки и краски на нем, после чего принялись искать краску на верхней одежде Стивена. И хотя никаких ее пятен обнаружить так и не удалось, мы заметили на его одежде несколько красных волокон.

В ночь смерти Стивена было холодно, и, как уже упоминалось, на нем было несколько слоев одежды, включая красную рубашку поло. То есть в найденных красных волокнах, совпадавших с волокнами поло, на внешних слоях одежды не было особой значимости, если не считать того, что некоторые из них нашлись снаружи его куртки. Это означало, что они могли быть перенесены на одежду того (или тех), кто на него напал, вместе с волокнами куртки и другой внешней одежды.

После этого мы изучили образцы с клейкой ленты, взятые с одежды подозреваемых, и вскоре начали находить на них красные волокна двух разных типов. Часть из них была из того же хлопка, а часть – из того же полиэстера, что и волокна с рубашки поло. Сначала мы нашли их на полосках клейкой ленты, приложенных к одежде Добсона, а затем и на тех, которыми брали образцы с вещей Норриса. Тогда-то мы и подумали, что, возможно, нащупали что-то. Мы уже поняли, что сделанное во время первоначального расследования предположение о том, что большинство перенесенных волокон, если не все, были бы утеряны за прошедшее между нападением и арестом время, могло быть ошибочным. Вот почему, когда я взялась за это дело во второй раз, мы и начали искать волокна, перенесенные в обратном направлении, – от Стивена к подозреваемым. Возможно, 80 % волокон и отпали бы в течение первых нескольких часов, как повсеместно считалось в то время, но лишь при условии, что преступник продолжил носить эту одежду. С другой стороны, если он отправился прямиком домой, снял одежду и повесил ее в шкаф, было вполне резонно ожидать, что часть перенесенных волокон останется на ней спустя две недели, два года или даже десятилетия. А именно так он и мог поступить, опасаясь быть опознанным по одежде, которая была на нем в момент нападения.

Количество волокон, которые люди переносят друг на друга во время стычки, зависит от того, что было на них надето, от характера, интенсивности контакта и его продолжительности. Прежде всегда считалось, что нападение на Стивена было молниеносным. Тем не менее, задумавшись над тем, что требовалось для нанесения ему тех ножевых ранений, приняв во внимание заказанное полицией исследование динамики всего случившегося с медицинской точки зрения, мы начали осознавать, что произошедшее должно предполагать серьезный контакт. Воодушевленные уже обнаруженными красными волокнами, мы принялись искать составляющие других предметов одежды Стивена, таких как его вязаный пояс, манжеты куртки и зеленые штаны. На этот раз, лучше понимая динамику нападения, мы внимательно осматривали верхнюю одежду нападавших, их джинсы и/или штаны.

Полиция изъяла у каждого из подозреваемых ряд предметов. Что касается братьев Акорт, представители закона, судя по всему, планировали изъять одежду и другие предметы из их дома в течение двух недель после убийства Стивена. Как я поняла, хоть патрульные и были на месте в назначенное время, сами полицейские не явились. Тем не менее они взяли некоторые джинсы и несколько пар ботинок и другой обуви у братьев Акорт позднее. Также имелась зеленая футболка с порезами в нижней части справа, которые явно были сделаны острым предметом, прошедшим через складки ткани. Следы крови отсутствовали. И хотя нам и удалось найти на ней красное волокно, ничто не указывало на то, было ли оно перенесено с источника напрямую либо же, к примеру, через одежду других подозреваемых.

После обнаружения красных волокон на одежде Добсона и Норриса мы нашли и другие. Так, несколько зеленых волокон на свитере Норриса соответствовали материалу штанов Стивена. Были также зеленые и голубые волокна из полиэстера, соответствовавшие манжетам и поясу на куртке и кардигане Добсона.

В ходе тщательного анализа красных волокон с помощью микроспектрофотометра мы заметили, что в результатах по одному из красных хлопковых волокон с куртки Добсона имелся дополнительный компонент, напоминавший тот, что обычно дает кровь. Проведя ряд анализов по всей длине волокна, мы получили такой же результат лишь на определенных участках. Таким образом, хотя куртка уже неоднократно безуспешно исследовалась на следы крови, она на ней все-таки могла быть. Кроме того, раз волокна были и на самой одежде, не могли ли они попасть с нее и на швы бумажных пакетов, в которых она хранилась?

Сосредоточившись на куртке и кардигане Добсона, а также на паре джинсов и свитере, принадлежавших Норрису, на которых нашлись остальные волокна, мы собрали щеткой все твердые частички из швов бумажных пакетов и посмотрели на них в микроскоп. Среди всего мусора из пакета, в котором лежала куртка Добсона, мы разглядели многочисленные крошечные фрагменты крови, а также крупную чешуйку засохшей крови с проходящими через нее двумя текстильными волокнами, совпадающими с волокнами кардигана Стивена. Затем мы провели ДНК-экспертизу этой крови – она показала, что ее ДНК совпадает с ДНК убитого юноши.

Раз там имелась чешуйка засохшей крови, мы понимали, что на куртке, с которой она отлетела, должно быть и пятнышко, не замеченное прежде ни нами, ни криминалистами из ЭКС. Но когда мы снова изучили куртку, нам по-прежнему не удалось ничего на ней обнаружить. Тогда мы решили снова осмотреть ее всю под микроскопом, способным увеличивать до 40 раз. Это было куда более трудоемкой и кропотливой процедурой, чем может показаться, особенно с серой курткой вроде той, что была у Добсона, поскольку серая ткань этого типа на самом деле представляет собой смесь черных и белых волокон. То есть каждый раз, когда нужно сфокусироваться на очередном крошечном участке, глазам приходится постоянно подстраиваться, чтобы все тщательно разглядеть и перейти к следующему.

Первым делом мы обнаружили ряд странных, очень маленьких шарообразных капелек крови в передней части куртки. Поначалу мы не могли понять, что это было и как вообще их упустили! Впрочем, после того как Эд Джарман провел ряд экспериментов, мы поняли, что, должно быть, произошло.

Судя по всему, нападение сопровождалось многочисленными криками, поэтому мы поискали следы слюны на различных предметах, прежде всего на верхней одежде. Для этого провели следующий тест: поместив влажную фильтровальную бумагу на некоторое время поверх одежды, мы убирали ее и промывали водой. Фильтровальная бумага была пропитана глюкозой, связанной с синим красителем, и в местах наличия на одежде слюны содержащаяся в ней амилаза воздействовала на глюкозу, разрушая ее связи с бумагой и синим красителем, в результате чего оставалось белое пятно. В этом случае, однако, влажная фильтровальная бумага намочила и крошечные частички пыли из засохшей крови из пакета (предположительно, с той самой чешуйки засохшей крови) и прилепила их к куртке. Так стало понятно, почему крошечные капли крови выглядели столь странно.

Проведенные Эдом эксперименты были кропотливыми и отнимали очень много времени, но именно потому, что мы действовали аккуратно и скрупулезно, нам в итоге и удалось найти что-то, сыгравшее решающую роль в деле.

На изнанке задней части воротника куртки Добсона было небольшое пятно крови размером примерно 0,5 на 0,3 миллиметра, сильно отличавшееся от тех крошечных капелек крови. Казалось, оно проникло внутрь как через волокна куртки, так и между ними, и было гораздо светлее – прямо как обычное пятно крови. Скорее всего, оно и было источником той чешуйки засохшей крови, найденной в пакете. Когда ДНК-экспертиза показала, что она совпадает с ДНК-профилем Стивена, все внезапно сплелось в единую картину.

На самом деле расположение этого пятна – с внутренней стороны задней части воротника куртки – было совершенно типичным для нападения, похожего на случившееся. Нападая на кого-то с ножом и ударяя, преступник, как правило, заносит оружие над головой. А поскольку в этом положении направление движения ножа резко меняется (замахнувшись, преступник готовится нанести следующий удар), на одежду могут попасть крошечные капельки крови с лезвия.

Практически в самом начале мы заметили короткие обрезанные волосы на одежде Стивена, Добсона и Норриса – такие обычно остаются после посещения парикмахера. Пока Рой был занят поиском волокон, а Эд проводил эксперименты с кровью, Деб занялся изучением этих и других волос, найденных в ходе поиска волокон под микроскопом. Особый интерес у нас вызвали два очень коротких – 1 и 2 миллиметра длиной – обрезка волос, у самого мелкого из которых был красноватый оттенок – при рассмотрении под микроскопом он выглядел так, словно на нем оказалась кровь. Хоть мы и не могли этого подтвердить и к тому же знали, что провести ДНК-экспертизу по нему будет невозможно, все-таки удалось получить результат по более длинному волосу. Во всяком случае, это сделала американская лаборатория, куда мы отправили волос на экспертизу. Мы не могли проверить его на ядерную ДНК, поскольку для этого обычно требуется корень волоса, а ни на одном из фрагментов корней не было. Поэтому американская лаборатория провела анализ митохондриальной ДНК, отличающейся от ядерной, по которой мы обычно проводим экспертизу. Митохондриальная ДНК наследуется только по матери и не дает такого же точного результата, как ядерная, – круг людей, которым она теоретически могла бы принадлежать, получается не такой узкий. Тем не менее анализ показал, что этот волос соответствовал волосам Стивена.

В итоге у нас на руках были доказательства, состоявшие не менее чем из пяти различных видов текстильных волокон, небольшого количества крови и волоса. Прежде чем делать какие-либо заявления по поводу значимости этих доказательств, нужно было убедиться, что ни одно из них не могло стать следствием случайного загрязнения.

В рамках расследования мы начертили диаграмму, на которой отобразили все установленные связи и их соотношение. Так, например, кровь в пятне на изнанке задней части воротника куртки Добсона и в пакете из-под этой куртки связывала Добсона со Стивеном, как и не менее четырех различных типов текстильных волокон (с трех разных предметов), найденных на куртке Добсона, с несколькими – на его кардигане. На свитере Норриса нашли волокна со штанов и рубашки поло Стивена, а на его джинсах – волосы убитого. Когда мы начертили диаграмму, стало ясно, что с точки зрения криминалистики имелось множество доказательств, связывающих Норриса и Добсона со Стивеном.

Эта же диаграмма легла в основу работы Рос, которой нужно было установить, где, когда и как теоретически могло произойти загрязнение и насколько это было вероятно. Так, например, зная о связи кардигана Стивена с курткой Добсона, Рос проверила, кто изымал и упаковывал каждый из этих предметов, запечатывал и маркировал пакет; кто впоследствии брал эти вещи в руки; когда это происходило и что еще могло находиться в то время в этом же месте. Затем мы задались следующими вопросами: была ли возможность случайного переноса доказательств с кардигана на куртку и обратно? Если была, во сколько этапов должен был произойти перенос? И какова была вероятность того, что каждый из этих этапов действительно имел место? На каждый из вопросов мы нашли ответы. Для этого потребовалось изрядно потрудиться, но в итоге мы получили общее понимание того, могло ли загрязнение быть альтернативным объяснением каждого из доказательств.

Рос составила очень подробный отчет, в котором объяснила все принципы, которыми руководствовалась, и в заключение написала, что, по ее мнению, ни один из возможных механизмов переноса не мог объяснить обнаруженные ее коллегами весомые улики. Она должна была дать комментарий по поводу того, насколько «старательно и оперативно» мы подошли к этому делу. Помимо подробного описания нашего криминалистического расследования она письменно обработала почти 500 пробирок с образцами ДНК, огромное количество полосок клейкой ленты, прикладывавшихся к одежде, содержимое 230 сосудов и пакетов с собранными нами и перенесенными еще на 700 полосок клейкой ленты твердыми фрагментами, 1700 отдельных волокон, обнаруженных ЭКС, включая более чем 2500 проведенных сравнений, еще 4500 волокон, собранных нами, для которых потребовалось еще больше сравнений, а также сотни изученных и проанализированных волос людей и животных. Кроме того, в ходе работы были проведены новые эксперименты; созданы и утверждены методики, связанные как с фотографией, так и с микроспектрофотометрией, а также сделаны запросы, касавшиеся промышленного производства ряда ключевых предметов одежды.

В рамках моих показаний в суде я рассказывала и о том, могло ли найденное нами быть обнаруженным в ходе первоначального расследования. Я сказала, что теоретически зеленые хлопковые волокна могли быть найдены, поскольку криминалисты ЭКС их искали, пусть и не на том предмете. Вместе с тем в прошедшие с тех пор годы многое поменялось: мы стали гораздо лучше разбираться в изучении места преступления в целом, поняли, что нападение на Стивена было связано с гораздо более интенсивным и продолжительным контактом, чем считалось ранее. Новые методики визуализации динамики нападения с медицинской точки зрения дали понять, что следует искать тщательнее. Кроме того, теперь у нас было гораздо больше знаний и опыта в разработке методов проверок и доскональном изучении любых потенциальных зацепок. В связи с этим шансы найти любые крошечные следы, если они вообще были, повысились. И действительно, эти факторы и привели нас к находке красных хлопчатобумажных и полиэстеровых волокон; создали условия для обнаружения других волокон, фрагментов крови (а вместе с ними и еще волокон), а также коротких обрезанных волос. Таким образом, было крайне маловероятно, что доказательства на основе крови и волос могли всплыть в 1995 году. Даже если бы и могли, ДНК-экспертизе на тот момент практически наверняка не хватило бы чувствительности для изучения крови или же технических возможностей в случае с волосом, чтобы установить связи подозреваемых со Стивеном, которые впоследствии были выявлены.

У нас были все причины позаботиться о том, чтобы к результатам криминалистической экспертизы и нашей их интерпретации было не придраться. Вместе с тем конкретный случай был еще более специфическим. Мы были прекрасно осведомлены обо всех препятствиях, которые уже помешали родным Лоуренса добиться правосудия для своего сына. Поэтому мы понимали, что, если у нас не будет неоспоримых доводов по каждому представленному доказательству, способных исключить любую возможность их загрязнения, эти доказательства не пройдут, и это лишь усугубит их горе. Потому мы столь усердно и решительно трудились над этим расследованием. И суд, очевидно, был доволен результатами, так как главным образом именно на их основании Добсон и Норрис были арестованы в 2010 году, и им были предъявлены обвинения в убийстве Стивена Лоуренса.

Прежде чем Добсон мог снова предстать перед судом за убийство Стивена Лоуренса, в соответствии с новым законом его оправдательный приговор должен был быть сначала аннулирован Апелляционным судом. Затем Королевская уголовная прокуратура согласилась на повторный суд обоих мужчин в свете, как они посчитали, «новых весомых доказательств».

Когда в ноябре 2011 года в Центральном суде Лондона начались слушания, доказательства на основании криминалистической экспертизы заняли в них центральное место. И на этот раз и Добсон, и Норрис были признаны виновными в убийстве Стивена Лоуренса и приговорены к 15 и 14 годам тюремного заключения соответственно.

18
Проверка доказательств обвинения

Нанимая экспертов-криминалистов, адвокат защиты надеется, что они объяснят ему, как выявить недочеты в экспертизе доказательств обвинения, которые как минимум вызовут сомнения по поводу вины их подзащитного, а то и вовсе ее опровергнут. Независимо от того, удается ли найти какие-либо серьезные недочеты, мы выполняем не менее важную работу по проверке и подтверждению результатов первоначальной криминалистической экспертизы и ее интерпретации. Кроме того, мы заботимся о том, чтобы адвокаты разобрались во всех полученных доказательствах в достаточной мере, чтобы быть в состоянии эффективно задавать вопросы в суде экспертам обвинения. Далее приведены лишь два примера из многочисленных дел, в которых мы сыграли эти роли на практике.

Ночью 30 октября 1991 года учащаяся на медсестру 24-летняя Джули Грин работала в ночную смену в местной больнице Большого Манчестера. Когда ее муж, 27-летний солиситор Королевской уголовной прокуратуры, проснулся на следующий день в десять утра, он удивился, не обнаружив рядом спящей жены. Ее пальто и сумка лежали на первом этаже, но никаких следов самой Джули не было. Тогда Грин принялся ее искать и вскоре обнаружил, что и наружная дверь гаража, и дверь, соединявшая гараж с кухней, были заперты, а ключей не было. К счастью, у соседа был дубликат ключа к наружной двери. И когда Грин открыл ее и вошел в гараж, он обнаружил свою жену мертвой, лежащей в луже крови на пыльном полу.

Во всяком случае такова была версия Уоррена Грина. Обвинение же утверждало, что он забил Джули до смерти кувалдой, найденной в гараже. Нанеся ей не менее 16 ударов по голове, он, возможно, ударил ее и по лицу, а затем попытался сделать так, чтобы казалось, будто она была как-то замешана в торговле наркотиками, подбросив к телу пустой контейнер из-под «Темазепама»[27] и обрывок десятифунтовой банкноты.

К моменту, когда защита попросила меня заняться этим делом, у обвинения уже были результаты экспертизы четырех ученых, с одним из которых я встретилась в лаборатории ЭКС в Чорли в августе 1992 года. Первым делом я направилась в дом Гринов вместе с Кликом Кэнди – он должен был заняться всем, что связано с химией.

После тщательных поисков полиция обнаружила пропавшие ключи, спрятанные за кирпичом, засунутым в трубу диаметром десять сантиметров, которая проходила под полом в коридоре. Поэтому помимо прочего мы хотели заглянуть под пол и лучше ознакомиться с планировкой дома, в особенности гаража.

Чтобы добраться до пространства под полом, нужно было вытащить шесть коротких кусков половиц, предварительно обрезав их. Если смотреть под пол из коридора, оказывалось, что это неплохой тайник, потому что трубы не было видно. Но поскольку полиция явно подозревала Грина, они переворошили все, обыскивая дом.

Помимо посещения места преступления и разговора в Чорли я прочитала другие отчеты обвинения и изучила сделанные в то время фотографии. Из всего этого я узнала, что на Джули явно напали в гараже, где было обнаружено больше всего крови. Вместе с тем следы разбавленной крови были и в раковине в ванной, и вокруг нее, что указывало на попытку смыть кровь.

Криминалист, проделавшая львиную долю работы, побывала на месте преступления в день обнаружения тела Джули и взяла образцы следов крови в гараже и ванной. Двенадцать дней спустя она вернулась, чтобы осмотреть место под полом в коридоре, где только что нашли связку ключей. Вместе с коллегами из лаборатории в Чорли она тщательно исследовала кувалду, контейнер с таблетками, обрывок десятифунтовой банкноты, ключи и кольцо для ключей, рукоятку с внутренней стороны двери, ведущей из гаража в дом, а также различные предметы одежды и обуви, изъятые из дома, включая те, что находились в стиральной машине и все еще были мокрыми.

Найденная в гараже кувалда была самым вероятным орудием убийства. Мало того что кровь на ней совпадала с кровью Джули, так еще и 27 волос, взятых с нее, выглядели так, словно тоже принадлежали ей, а 14 из 19 волокон, скорее всего, были с кардигана жертвы. Особо примечательной была кровь на ключах, кольце для ключей и кожаном брелоке – она указывала на то, что эти вещи брал кто-то с испачканными кровью руками. Пятна крови нашли и на паре черных мужских ботинок, а они, в свою очередь, указывали на то, что находились в непосредственной близости от жертвы в момент чрезвычайно жестокого и продолжительного нападения. В частности, форма и расположение некоторых брызг говорили о том, что кровь попала туда из источника, расположенного очень близко к полу. Так, например, на подошве одного из ботинок были вытянутые подтеки, а на обоих – также брызги, которые пролетели по горизонтали и оказались на ранте, между подошвой и верхней частью ботинок.

Кроме того, большая часть следов крови была на внутренней стороне каждого ботинка, что соответствовало расположению источника крови где-то между ними. Подобного рода следы обычно ожидаешь обнаружить, если, например, человек стоял, наступив одной ногой на распростертое тело с любой его стороны. Кроме того, на верхней части ботинок обнаружили участки, где следы крови остались лишь в порах кожи, что могло стать следствием попытки ее отмыть. Если это действительно было так, это могло объяснить, почему ботинки оказались мокрыми, когда полиция нашла их в сушильном шкафу для белья в доме.

Были сделаны фотографии ряда отпечатков обуви, обнаруженных на полу в гараже. Затем их сравнили с узором на подошвах различной обуви, принадлежавшей Уоррену Грину, его жене, полицейским и фельдшерам «Скорой», побывавшим на месте преступления. И хотя некоторые следы могли быть оставлены двумя другими парами обуви Уоррена Грина, они не были оставлены парой, на которой оказались следы крови.

С помощью определения группы крови и ДНК-экспертизы (которая тогда только появилась и была еще несовершенной) удалось установить, что кровь на ботинках и кольце для ключей могла принадлежать Джули, но однозначно не ее мужу. На момент убийства в доме пары шел ремонт, и на различных предметах одежды, которые, судя по всему, Уоррен Грин использовал в качестве рабочей, также были найдены относительно небольшие пятна крови. Вместе с тем ничто не указывало на то, что эти следы или следы на раковине в ванной были оставлены кровью жертвы.

Изучив место преступления и проверив как можно больше доказательств, я составила исчерпывающий отчет по делу для адвоката Грина. Несколько из сделанных мной выводов могли быть впоследствии использованы в защиту обвиняемого. Так, например, ничего не связывало с убийством три предмета его рабочей одежды. Кроме того, существовали некоторые доказательства того, что на убийце Джули были перчатки, – например, следы, вероятно, оставленные окровавленной тканью на задней двери в гараже. Тем не менее, хоть из дома и были изъяты на изучение не менее 15 перчаток, ни на одной из них не нашли следов крови. Ничего не указывало и на то, что кровь в раковине непременно принадлежала Джули, хотя и была большая вероятность того, что она оказалась там, когда раковиной пользовались в последний раз. А оставшаяся часть десятифунтовой банкноты, обрывок которой лежал рядом с ее телом, так никогда и не была обнаружена.

Все эти факторы, однако, меркли на фоне некоторых крайне компрометирующих доказательств. Так, например, пропавшие ключи были обнаружены в месте, указывавшем на то, что они были положены туда кем-то, хорошо знавшим дом: их засунули в трубу под полом в коридоре. Еще более весомыми были доказательства, связанные с парой мокрых ботинок Уоррена Грина со следами крови, которые были найдены в сушильном шкафу. Они, как мне казалось, были действительно более весомыми, чем утверждал криминалист обвинения.

Предложенным мотивом для убийства Джули Грин были деньги – как оказалось, ее жизнь была застрахована на весьма внушительную сумму. И в марте 1993 года на основании криминалистических и других доказательств Уоррен Грин был признан виновным в убийстве жены и приговорен к пожизненному заключению.

Два года спустя один солиситор попросил нас взглянуть на другое дело, связанное с мужчиной, подозреваемым в убийстве жены.

Тело Кэрол Уорделл обнаружили на придорожной стоянке рядом с ее домом утром 12 сентября 1994 года. Вскрытие показало, что женщину задушили. Предполагаемым временем смерти был вечер предыдущего дня – так ситуацию оценили главным образом на основании содержимого желудка и воспоминаний мужа жертвы о том, что она ела. Поскольку время смерти Кэрол имело критическое значение, именно содержимое ее желудка стало предметом долгого и скрупулезного расследования, в ходе которого было изучено тремя разными специалистами: экспертом-криминалистом из лаборатории ЭКС в Олдермастоне, старшим гастроэнтерологом больницы в Ковентри и, наконец, специалистом-химиком, отвечающим за проверку безопасности продуктов питания и питьевой воды, а также их соответствия принятым нормам.

Все специалисты пришли к заключению, что жертва в последний раз ела за час-три до смерти (точно не более чем за восемь), и этот прием пищи был описанным Гордоном Уорделлом обедом или ужином. Значит, Кэрол не могла быть жива в 5:22 на следующий день. Это конкретное время имело большое значение, потому что Кэрол была управляющей местным строительным обществом, куда кто-то пришел ровно в 5:22 утром в день обнаружения тела, воспользовавшись ее кодом доступа, и украл круглую сумму наличных денег и другие ценные вещи.

По словам мужа Кэрол, последний раз он видел жену живой, когда вернулся домой из бара в десять часов вечера 11 сентября – ее удерживал мужчина в маске клоуна, приставив к горлу нож. После нападения сзади Гордон Уорделл якобы потерял сознание под воздействием какого-то анестетика, поднесенного к его носу. Очнувшись на следующее утро, восемь-десять часов спустя, он обнаружил себя связанным, с кляпом во рту и в одних трусах. Кэрол рядом не было.

Спустя два дня после обнаружения тела его жены Уорделл появился на телевидении с призывом связаться с полицией любому, кто знал что-либо по поводу случившегося с Кэрол. Будучи якобы не в состоянии ходить, на протяжении всего своего выступления по телевидению он сидел в инвалидной коляске, в то время как его глаза были скрыты очками с затемненными стеклами. На полицейском, который подкатил его коляску к микрофонам, очков не было, и внимательный зритель мог предположить, о чем он думал. Год спустя, когда к делу подключилась Forensic Access, Уорделлу было предъявлено обвинение в убийстве жены.

В расследовании уже приняли участие различные специалисты, и помимо подробного анализа содержимого желудка Кэрол обвинение во многом строилось на доказательствах в виде текстильных волокон. Большое количество схожих на вид синих и черных волокон было найдено на теле и одежде убитой женщины, на джемпере ее мужа, на подушках с супружеской кровати, на полосках из простыней, которыми заткнули рот Гордону Уорделлу, на всех сиденьях в его машине, а также, в гораздо меньшем количестве, на водительском сиденье машины Кэрол. Любопытным было то, что эти волокна не соответствовали ни одному из многочисленных предметов одежды Гордона и Кэрол, которые уже изучили. Несмотря на обширные поиски, их возможный источник так и не нашли.

Еще более примечательным казалось то, что связь между волокнами, найденными на теле Кэрол и в машине ее мужа, говорила о следующем: каким бы ни был их источник, незадолго до или вскоре после своей смерти она находилась с ним в длительном контакте. Это могло быть что-то достаточно большое, например покрывало, в которое завернули тело. Причем этот предмет и побывал в машине Гордона, и контактировал с ним самим. На основании этого, впрочем, нельзя было заключить, что Гордон Уорделл действительно находился за рулем машины. Впрочем, на это указывал тот факт, что его ключи от машины полицейский нашел на подоконнике дома Уорделлов. По словам подозреваемого, именно там он их и оставил, когда вернулся домой из бара и обнаружил свою жену удерживаемой в заложниках человеком в маске клоуна. Таким образом, если он не вел машину сам, кто-то должен был взять ключи с подоконника, отвезти на машине Гордона тело Кэрол на придорожную стоянку, а затем вернуться в дом и вернуть ключи на место. Это казалось маловероятным.

Следы мочи на брюках и нижнем белье Кэрол указывали на то, что она опорожнила мочевой пузырь, не снимая одежды, – вероятно, в момент смерти. Это объяснило бы, почему на вскрытии ее мочевой пузырь оказался пустым. Вместе с тем никаких следов мочи не было обнаружено ни в доме, ни в машине ее мужа. Где же она тогда была, когда это случилось?

Немного странным казалось и то, что, хотя мебель и коврик в гостиной и были немного смещены, а содержимое сумки и портфеля Кэрол высыпано на пол, все декоративные украшения и растения оставались аккуратно расставленными на полках и вокруг камина. В доме вообще не было никаких значительных следов борьбы. Что касается Кэрол, это могло быть объяснено тем, что в образцах ее тканей нашлись следы хлороформа, но от ее мужа следовало бы ожидать хоть какого-то сопротивления, когда его связывали и засовывали ему кляп, если не до этого, когда он пришел домой и увидел, что к жене приставили нож злоумышленники в масках. Впрочем, он мог быть слишком напуган, чтобы как-то отреагировать, либо же мужчина получил удар по голове и отключился от анестетика прежде, чем успел что-либо сделать. Тем не менее казалось странным, что все было на своих местах после всего того, что, по словам Уорделла, случилось в их доме.

Следы грязи вокруг пальцев на ногах Кэрол и между ними говорили о том, что она, должно быть, ходила босиком – вероятно, на цыпочках, по покрытой грязью земле. Вместе с тем не было никаких заметных следов грязи на стельке сандалии, найденной рядом с телом на придорожной стоянке, – вторая сандалия была обнаружена в ее кабинете в строительном обществе. Отсутствие следов борьбы на придорожной стоянке указывало на то, что женщина уже была мертва, когда ее тело там бросили. И действительно, судя по положению одежды, ее тянули за руки либо схватив под мышки сзади, после чего отпустили, и голова с верхней частью тела упали на землю.

Ограбление, произошедшее в строительном обществе, стало еще одним странноватым аспектом этой истории. Когда некто проник в здание в 5:22 утра, охранная сигнализация была отключена кем-то, кто знал пользовательский код Кэрол Уорделл и у кого были ее ключи. На две камеры видеонаблюдения, передававшие без записи сигнал на мониторы, за которыми в тот момент не наблюдали, распылили серебристую краску. Из сейфа взяли наличные деньги и ценные вещи, а в кабинете Кэрол сдвинули стол и офисное кресло и, предположительно, именно здесь бросили ее вторую сандалию. Согласно заключению коллег химиков-криминалистов из Forensic Access, источник серебристой краски в момент ее распыления поднесли вплотную к объективу камеры у входной двери – вероятно, это сделал кто-то стоявший на стуле. Таким образом, можно было ожидать, что краска попала на руки, лицо и одежду этого человека, а также возможно, что на самом стуле были оставлены отпечатки обуви. Никаких следов серебристой краски не было обнаружено на какой-либо одежде, обуви или очках Уорделла, но в изученных мной документах ничего не говорилось о том, искала ли их полиция. В своем отчете для солиситора защиты я отметила, что стоило бы это проверить.

Найденные в гараже пластиковые стяжки относились к тому же типу, что и те, которыми были связаны запястья Уорделла, и у них были близкие серийные номера. Еще более интересным оказался обнаруженный в гараже обрывок простыни, совпадавший по физическим характеристикам с использованным в качестве кляпа.

То, как именно был завязан кляп – дважды обернут вокруг головы Уорделла и завязан в узел, – тоже казалось необычным. Согласно мнению одного из криминалистов обвинения, он, скорее, был завязан им самим, чем кем-то другим. И действительно, когда 14 добровольцев попросили завязать кляп на ком-то другом, ни один из них не сделал это подобным образом. Таким образом, обвинение утверждало, что Уорделл завязал свой кляп сам. Вместе с тем похожего эксперимента, в котором добровольцев попросили бы завязать кляп самим себе, проведено не было. Когда мой муж Рассел отдельно провел оба эксперимента, которые впоследствии описал в суде, оказалось, что ни один из волонтеров не завязал его подобным образом ни на себе, ни на модели.

Кажется, утром Уорделлу удалось привлечь своими криками внимание какого-то прохожего. Когда полиция была оповещена и прибыла в дом, они обнаружили его лежащим на полу в гостиной привязанным к металлическому пруту, который служил опорой держателю мусорного мешка. Его ноги были согнуты в коленях поверх этого стержня, в то время как локти находились под ним, по обе стороны от ног, а кисти рук были связаны вместе поверх голеней двумя сцепленными пластиковыми стяжками вроде обнаруженных в гараже – по одной вокруг каждого запясться.

Полицейский примерно того же роста и телосложения, что и Уорделл, впоследствии продемонстрировал, что можно засунуть себе кляп и связать себя таким же образом, каким был связан обвиняемый, когда его нашли. Кроме того, он показал, что, даже будучи привязанным к держателю мусорных мешков, он мог, раскачиваясь, продвинуться по полу, открыть дверь в гостиную одной ногой и громко, пусть и не очень разборчиво, позвать на помощь. В связи с этим возникли вопросы по поводу того, почему Уорделлу потребовалось столь много времени, чтобы поднять тревогу.

Побывав в лаборатории ЭКС в Бирмингеме, где был изучен кляп, я согласилась с выводами криминалистов, что использовавшиеся для кляпа полоски простыни и пластиковые стяжки были, скорее всего, взяты из гаража. Я согласилась и с тем, что злоумышленник вряд ли бы ворвался в дом без всех необходимых материалов. И даже в таком случае он, скорее, использовал бы шнур от телефона или колонок, которые оказались под рукой, чем принялся искать что-то подходящее в гараже. С чем я не согласилась, так это с тем, что Уорделл непременно завязал кляп себе сам, и ничего из случившегося не могло произойти в соответствии с его описанием, как это утверждалось обвинением. Это были заключения, сделанные только на основании доказательств, с которыми нас попросили ознакомиться. Вместе с тем присутствовали и другие улики, явно указывавшие на причастность Уорделла к убийству жены. Так, например, полиция взяла показания у нескольких соседей, по словам которых ночью в доме несколько раз включался и гас свет. Тот факт, что одной из упомянутых ими комнат был туалет, мог объяснить, почему не нашлось никаких следов мочи там, где, по утверждению Уорделла, он пролежал несколько часов.

Пожалуй, самым дискредитирующим для версии Уорделла доказательством стали записи с камер видеонаблюдения, полученные полицией после того, как он наконец сменил инвалидное кресло на трость. На одной записи Уорделл, едва передвигая ноги, входит в торговый центр. На другой, засунув трость себе под мышку, спокойно разгуливает вокруг, разглядывая витрины. Наконец, на третьей видно, как он выходит с другого конца торгового центра, снова опираясь на трость. С учетом всех остальных доказательств могу предположить, что присяжных было сложно не убедить этими записями камер видеонаблюдения. И в декабре 1995 года, после судебного процесса в Королевском суде Оксфорда, Гордона Уорделла признали виновным в убийстве жены, приговорив к пожизненному тюремному заключению.

19
Восстановление баланса

В Forensic Access помимо предоставления услуг адвокатам защиты мы также работали и на частных лиц по всевозможным делам, включая подозрения в измене, споры между отдельными людьми и/или компаниями, а также криминальные дела, в ходе которых обвиняемые либо не смогли получить бесплатную юридическую помощь, либо хотели большего, чем могло предложить государство. Кроме того, люди иногда обращались к нам, поскольку считали, что полиция недостаточно тщательно поработала над их делом, и хотели понять, что еще можно предпринять. Так, например, мы и занялись во второй раз делом Стивена Лоуренса.

Как я уже упоминала, немалая часть нашей работы заключалась в посещении лабораторий ЭКС, где трудились – практически исключительно на обвинение – многие из моих прежних коллег. Ознакомившись с тем, что они уже сделали, я проводила все казавшиеся уместными дополнительные тесты, затем составляла отчет и при необходимости выступала с экспертными показаниями в суде на стороне защиты. В 1990-х я начала замечать, что стандарты стали немного проседать, хотя и не по вине самих ученых, многие из которых были крайне этим обеспокоены.

В 1987 году был опубликован отчет Touche Ross[28], заказанный МВД Великобритании с целью оценить помощь, оказываемую криминалистами полиции. Помимо прочего отчет рекомендовал превратить ЭКС в исполнительный орган и передать бюджет на криминалистические услуги полиции. Идея заключалась в том, что это могло помочь ограничить спрос на криминалистические услуги, который выходил из-под контроля в рамках предыдущей системы, позволявшей полиции, по сути, заказывать любые объемы работ, так как она оплачивалась МВД. Новая система должна была заставить полицию лучше обдумывать, о чем они просят, потому что теперь их обязали платить за это из своего бюджета. Кроме того, теперь они могли свободно использовать услуги не только ЭКС, что открывало рынок криминалистических услуг. То есть появившаяся конкуренция должна была помочь сдерживать рост их стоимости.

На деле же, когда ЭКС стала исполнительным органом МВД в 1991 году, фирмы, предоставлявшие услуги криминалистического типа другим потребителям, начали брать на себя часть рядовой работы, которая раньше выполнялась ЭКС. Таким образом, конкуренция действительно появилась в этом сегменте рынка, но не возникла в другом, более сложном, связанном с проведением расследований.

В качестве наглядного примера можно привести компанию LGC (Laboratory of the Government Chemist[29]), которую основали в 1842 году с целью обеспечить крайне узкоспециализированные криминалистические услуги, связанные с импортом и экспортом табака. Ситуация в то время была такова, что люди импортировали табак, смешивали его с такими веществами, как ревень или кормовая патока, а затем экспортировали. Хоть торговцам и приходилось платить пошлину на товар при импорте, сумма таможенного сбора определялась в зависимости от веса. Таким образом, они получали чистый доход, компенсируя уплаченный сбор увеличенным объемом экспорта. Специалисты из LGC раскрыли эту схему, и с их помощью правительству удалось положить этому конец.

Впоследствии функции LGC были расширены, и к 1990-м она уже предоставляла широкий спектр услуг по проведению анализов криминалистического типа, включая проверку сомнительных документов для министерства труда и пенсий, анализы на наркотики для армии, а также на наркотические вещества для таможенно-акцизной службы. Поэтому специалистам этой фирмы было относительно просто переключиться на полицейскую работу и оказать конкурентное давление на ЭКС. Вместе с тем ни LGC, ни другие аналитические фирмы, вышедшие похожим образом на рынок оказания услуг для полиции, не могли справиться с более сложной на тот момент стороной работы, связанной с проведением расследований. Для поиска доказательств по расследуемому делу и извлечения из них максимальной пользы, да еще и сведения при этом затрат к минимуму требуется гораздо больше, чем просто возможность проведения широкого спектра всевозможных анализов. В результате с точки зрения конкуренции в предоставляемых криминалистических услугах образовалась огромная дыра.

Задача МВД Великобритании заключалась в том, чтобы сделать ЭКС более эффективной и сократить ее штат, сохраняя конкурентоспособность, а также остановить непреклонный рост потребности в новых лабораториях, криминалистах и расходах. Руководствуясь этими целями, министерство составило план развития, исполнение которого должно было осуществляться под контролем нового генерального директора Джанет Томпсон. Этот план подразумевал закрытие трех из семи лабораторий ЭКС, которые к 1996 году включали и КЛПБЛ. Первой и в конечном счете единственной закрытой в то время оказалась лаборатория в Олдермастоне, где я работала до основания Forensic Access. После того как это случилось, всю ее работу распределили между остальными лабораториями, что еще больше увеличило их и без того огромную нагрузку.

Тем временем криминалистов призывали выполнять по каждому делу меньше работы, но делать ее более сосредоточенно. И хотя это, может, и было разумным с финансовой точки зрения, сами ученые начали переживать по поводу возможных упущений и ошибок, винить в которых, как они понимали, будут их. Эти опасения представлялись вполне обоснованными с учетом последствий ряда громких судебных ошибок в 1970-х и 1980-х годах, сделанных на основании результатов криминалистической экспертизы. Например, ошибочно осужденного за убийство в 1973 году водителя грузовика Джона Приса, а также Бирмингемской шестерки[30] в 1975-м и Стефана Кишко в 1976-м.

Я в течение года работала в лаборатории ЭКС в Харрогейте, когда Стефан Кишко был арестован в 1975 году – ему были предъявлены обвинения в изнасиловании и убийстве. Жертвой была 11-летняя девочка по имени Лесли Молсид, чье тело было обнаружено в заболоченной местности рядом с деревней Рипонден в Западном Йоркшире. Мой начальник Рон Ауттеридж отвечал за контроль проведения работы и представление ее результатов перед судом, а сами исследования выполняли различные сотрудники лаборатории, в том числе и я. Поскольку я была в этом деле относительным новичком, мое участие ограничивалось анализом нескольких образцов семенной жидкости самого Кишко.

После ареста Кишко сделал в полиции признание, но при этом не присутствовал его солиситор, и впоследствии оно было отозвано. Кроме того, три девочки опознали в нем человека, неприлично обнажившегося перед ними всего за несколько дней до обнаружения тела Лесли. Таким образом, когда в 1976 году Кишко признали виновным в убийстве и приговорили к пожизненному тюремному заключению, думаю, все решили, что на этом столь печальное дело было закрыто. На деле же оказалось, что это был далеко не конец.

Пятнадцать лет спустя по результатам апелляции против приговора Кишко Рон Ауттеридж и два офицера полиции Йоркшира были арестованы – им предъявили обвинение в сокрытии доказательств невиновности Кишко. После подачи апелляции в 1991 году те три девочки – к тому времени уже взрослые женщины – признались, что соврали. Еще более важным было обнаружение того факта, что одно потенциально важное доказательство не было представлено на первоначальном судебном процессе: в пятнах спермы на одежде Лесли были обнаружены несколько головок сперматозоидов. Это могло иметь особую важность на момент расcледования по той причине, что Стефан Кишко проходил лечение от какой-то гормональной проблемы, и было большим вопросом, могли ли в его сперме вообще находиться сперматозоиды.

Проведя 16 лет в тюрьме за преступление, которое не совершал, Стефан Кишко был освобожден в результате апелляции в 1992 году. Год спустя он перенес сердечный приступ и умер, а всего через несколько месяцев скончалась и его мать, неустанно боровшаяся за доказательство его невиновности.

Помимо руководства криминалистическим расследованием Рон Ауттеридж представил перед судом его результаты, приведшие к осуждению Кишко. Позже он объяснил, что во время первоначального расследования запросил дополнительный образец спермы Кишко, чтобы разобраться по поводу сперматозоидов, но полиция не торопилась его предоставить, и в итоге он ничего не получил. Таким образом, на этот вопрос он ответить не мог. Как бы то ни было, сейчас сложно понять, как вообще такое важное доказательство могло быть упущено. Тем не менее мне кажется, что виной всему практически наверняка стало какое-то недопонимание: Рон был честным человеком и очень внимательным ученым, он всегда подходил к работе взвешенно, поэтому его арест в 1994 году стал для меня очень печальным известием.

Полагаю, что он написал отчет о проведенном криминалистическом расследовании так, чтобы «помочь» полицейским, как минимум часть которых явно была убеждена в вине Стефана Кишко. Рон, однако, никогда не давал слабину, когда нужно было дать отпор полиции. Более того, он славился этим. Думаю, ситуация была куда более сложной. Возможно, она была связана со значительными сомнениями, в том числе, как я думаю, и среди медиков, которые и должны были дать ответ, мог ли Кишко время от временя выделять вместе со спермой небольшое количество сперматозоидов. Хотя люди в те дни и не разбирались в понятии предвзятости подтверждения (склонности человека отдавать предпочтение информации, согласующейся с его точкой зрения, независимо от ее соответствия истине), у Рона попросту не было никаких причин пытаться оказать препятствие правосудию, в чем, по сути, его и обвинили.

Свою роль могло сыграть и то, что отчет Рона был написан 40 лет назад в очень сжатой форме (типичной для того времени), что могло привести к недопониманию. Мне всегда казалось важным и благоразумным стремиться к тому, чтобы люди поняли все о проведенной в лаборатории работе и сделанных на ее основании заключениях. Работая в ЭКС, я славилась составлением очень подробных отчетов, которые стали называть очерками Анджелы, но иногда руководство меня за них критиковало.

К несчастью для Рона, к моменту, когда его дело дошло до суда, участвовавшие в изначальном судебном процессе полицейские и адвокаты либо потеряли, либо уничтожили все свои бумаги. И поскольку его отчет был единственным доступным документом, он занял в этом процессе центральное место, и я не знаю, чем все это могло бы закончиться, если бы после смерти одного из полицейских в 1995 году дело не было закрыто.

Уверена, оставались люди, по-прежнему убежденные в виновности Кишко, и долгое время казалось, что дело так никогда и не будет раскрыто. Затем в 2006 году для ДНК-экспертизы был взят мазок у мужчины по имени Рональд Кастри, который проходил подозреваемым по делу, совершенно не связанному с этим.

В мире криминалистики дела нередко ходят по кругу, и адвокат Кастри попросил Forensic Access проконсультировать по поводу имеющихся против него доказательств, среди которых числились результаты чрезвычайно чувствительной ДНК-экспертизы, недоступной на момент проведения первоначального расследования. К тому времени я уже работала в другой компании и узнала об участии Forensic Access лишь постфактум. Вместе с тем я знала, что довольно много времени было потрачено на проверку того, могли ли результаты ДНК-экспертизы быть объяснены каким-нибудь непреднамеренным загрязнением образцов, но ничего подобного обнаружить не удалось. Год спустя Рональд Кастри был признан виновным в убийстве Лесли Молсид и приговорен к пожизненному тюремному заключению.

Дело Кишко печально по многим причинам. Крайне прискорбным было и то, что оно бросило тень на карьеру Ауттериджа. Самым же ужасным мне представляется то, что результат был бы совершенно иным для всех, будь у защиты собственный эксперт-криминалист, который задал бы все нужные вопросы, устранил любые недопонимания и обозначил слабые места в позиции обвинения на момент суда над Кишко. Мало того что за трагической смертью последовала судебная ошибка, так она еще в итоге и положила позорный конец карьере человека.

Случившееся с Роном после дела Кишко было лишь одним из примеров того, почему криминалисты опасались обвинений в случае, если что-то пойдет не так. Это беспокойство обострилось, когда бюджеты урезали и стали требовать делать все больше за меньшие деньги. К сожалению, эта ситуация не разрешилась и по сей день, хоть и приняла несколько иную форму.

К середине 1990-х стало все проще критиковать ЭКС за некоторую выполняемую работу. Причем дело было вовсе не в качестве ее проведения, а в образовавшихся пробелах, из-за которых важные доказательства могли быть упущены или неправильно интерпретированы. Разумеется, именно это и происходит, когда людей просят работать быстрее, не давая достаточно времени подумать над тем, что они делают. Или когда от них требуют подвести итог своей работы в отчете без того, чтобы разобраться в обстоятельствах или контексте дела. Или когда им не оставляют времени на обсуждение проделываемой работы с коллегами.

Поэтому меня не удивляло, что криминалисты, с которыми я разговаривала, становились все более обеспокоенными. Я понимала, почему некоторые из бывших коллег начали спрашивать меня, почему сама не занимаюсь работой, связанной с расследованиями, и не нанимаю их в качестве помощников. Полагаю, в этом был свой смысл, поскольку я уже осуществляла независимую работу. Проблема заключалась в том, что для этого пришлось бы основать новую компанию, занимающуюся этими вопросами. И хотя эта идея казалась интересной, реализовать ее было бы слишком сложно и дорого.

Хоть я и была совершенно согласна, что ЭКС следует сделать более эффективной, меня беспокоили последствия плана МВД по закрытию лабораторий. Особую озабоченность вызывало то, что это лишило бы полицию в конкретных регионах поддержки на местах, когда им срочно нужна была помощь, например на месте преступления. Кроме того, в ЭКС наблюдались некоторое коллективное самодовольство и заносчивость, в результате чего сотрудники зачастую диктовали условия. Таким образом, когда у полиции было срочное дело и она нуждалась в быстрых результатах, им могли попросту назвать срок выполнения работы, который мог составлять до трех месяцев и даже больше. В какой-то момент время проведения ДНК-экспертизы растянулось до восьми месяцев, причем это касалось даже самых серьезных дел. Основной причиной таких задержек было отсутствие необходимого планирования и подготовки ресурсов, чтобы служба могла справиться с наплывом работы, явно ожидавшимся с развитием ДНК-экспертизы, и в итоге ее сотрудники попросту не справлялись.

Я прекрасно понимала ученых, которых заваливали новыми делами, но по собственному опыту руководства лабораториями знала, что всегда есть способы справиться с большой загруженностью – например, за счет организации специализированных групп для назначения приоритетов накопленным задачам. Одной из проблем ЭКС было то, что иногда они работали над делами, суд по которым уже начался. Такое могло произойти потому, что никто не предпринял активных усилий, чтобы узнать, на какой стадии находилось дело через несколько месяцев после того, как их попросили им заняться. Или потому, что полиция не удосужилась сообщить криминалистам, что, устав от ожидания, они заказали эту работу у кого-то другого, либо попросту и вовсе не стали возиться с криминалистической экспертизой.

После создания Forensic Access я довольно быстро поняла, что мой характер прекрасно подходит для работы на защиту. И дело не только в том, что мне это было очень интересно, – работа оказалась к тому же и более разнообразной, поскольку успеваешь сделать гораздо больше, когда проверяешь работу, проделанную другими людьми, а не выполняешь ее сам. Поэтому я никогда не задумывалась о том, чтобы снова сделать упор на полицейской работе. В любом случае в нашей маленькой лаборатории у нас не было бы возможности проводить все необходимые виды анализов.

В один прекрасный день ко мне подошли представители трех различных полиций со словами: «Мы читали ваши отчеты для защиты, и по некоторым делам нам впервые удалось толком понять собственные места преступлений. Это неправильно! Так почему бы вам не заняться исследованием мест преступлений для нас?» Когда я объяснила, что у нас не было оборудования для проведения необходимых анализов, они предложили сосредоточиться только на местах преступлений с последующим проведением всех анализов в лабораториях ЭКС. На первый взгляд это могло показаться здравой идеей, но я знала, что, согласившись с их предложением, мы утратили бы контроль над процессом, создав тот самый разрыв в работе, на который я постоянно жалуюсь сейчас.

Чашу весов в итоге перевесило совместное исследование полиции и ЭКС, в рамках которого они изучили причины ряда случаев неожиданно безуспешных разбирательств по уголовным делам. Они пришли к выводу, что одним из главных распространенных факторов было привлечение защитой компании Forensic Access. Хоть это и было хорошо с коммерческой точки зрения, для правосудия это стало серьезным поводом для беспокойства. Изначально Forensic Access создавалась для того, чтобы появился баланс, которого не было ранее, а не для переноса преимущества от обвинения на сторону защиты. Еще более тревожило и то, что улавливать недочеты в позиции обвинения стало будто бы проще. Хотя эти недочеты зачастую и оказывались довольно незначительными, иной раз среди них попадались и достаточные для того, чтобы полностью разбить обвинение. А этого можно было избежать, если бы делом занялись своевременно.

Становилось все более очевидно, что проблема будет только усугубляться, особенно после того, как закрыли лаборатории ЭКС в Олдермастоне и под угрозой закрытия были лаборатории в Чепстоу и Хантингдоне. В конечном счете, проконсультировавшись с полициями разных регионов, в 1996 году мы решили, что, пожалуй, пришел момент предпринять что-то для восстановления баланса.

Закончив работать на МВД, Рассел перевелся из Центральной исследовательской лаборатории в Олдермастоне на работу в Лондоне. Каждый день он ездил на поезде вместе с потрясающим человеком по имени Том Палмер. Том жил в Ньюбери на одной улице с нами и работал финансовым аудитором в Управлении по атомной энергии Великобритании. Он стал нам хорошим другом, но у меня была и другая причина проявить к нему особый интерес: он обладал относительно редкой группой крови по системе PGM. Он шутя говорил, что я травмировала его детей, появляясь на пороге с просьбой дать немного крови, каждый раз, когда мне был нужен контрольный образец для моих анализов по определению группы крови!

По счастливой случайности Том собирался увольняться примерно в то же время, что мы с Расселом заговорили об основании новой компании для предоставления криминалистических услуг полиции. Хоть Том и не был криминалистом, он обладал финансовыми знаниями и квалификацией, которые отсутствовали у нас с Расселом, и нам посчастливилось уговорить его присоединиться к нашему новому предприятию.

Первым делом мы набросали стратегию и составили вспомогательный бизнес-план. Наши цели, как в нем было указано, заключались в следующем: предоставить широкий спектр услуг, чтобы мы могли справиться с любой возникшей задачей; снизить затраты и время обработки каждого заказа, чтобы иметь конкурентное преимущество и обеспечить полицию более качественными услугами; улучшить качество, чтобы к основанным на результатах криминалистической экспертизы доказательствам обвинения было сложнее придраться, что мы все с большим успехом делали в Forensic Access; а также активнее заняться разработками, привлекая идеи и технологии более широкого научного сообщества, чем прежде.

Чтобы ограничить расходы, мы решили, что будет хорошей идеей работать совместно с каким-нибудь партнером. Самым очевидным выбором была компания Cellmark, с которой мы уже тесно сотрудничали. Основанная в качестве лаборатории ДНК-дактилоскопии в 1987 году – через год после того, как я открыла Forensic Access, – компания Cellmark подготовила внушительное число специалистов по ДНК-экспертизе. Объединившись с ними, мы могли бы избежать всех расходов, связанных с организацией и содержанием собственной ДНК-лаборатории. Заручившись поддержкой Cellmark, мы принялись подбирать крупную научную компанию более общего профиля со всевозможным оборудованием, которая могла заинтересоваться партнерством с нами.

На этот раз кредита на сумму моей годовой зарплаты в ЭКС от дружелюбного банковского управляющего было недостаточно для покрытия всех расходов. И поиск финансирования оказался самой ужасающей частью всего предприятия. На самом деле все, что было связано с открытием новой компании, оказалось гораздо более сложным, чем это было с Forensic Access, которая должна была продолжить работать параллельно с новой организацией. В конечном счете, поговорив со всевозможными потенциальными инвесторами, мы стали выбирать между одной инвестиционной компанией и Управлением по атомной энергии (УАЭ) Великобритании, где раньше работал Том. В конечном счете в качестве партнера выбрали УАЭ, где в тот момент работали порядка 40 тысяч ученых, к тому же у них имелся целый питомник молодых развивающихся компаний, ряд блистательных химиков и самое передовое оборудование, которое ни мы, ни любая другая криминалистическая компания в жизни не могли заполучить для криминалистической экспертизы или хотя бы мечтать его себе позволить. Наконец мы создали альянс научных организаций, которого добивались, и компания Forensic Alliance стала явью – во всяком случае, на бумаге. Нам потребовалось немало времени, чтобы придумать название. Тем не менее оно себя прекрасно оправдало, и в итоге мы заключили ряд других альянсов в сфере криминалистики, в том числе и с полицией.

Нам пришлось учесть и решить множество потенциальных проблем. Одна из них заключалась в том, что административный директор Forensic Access не был ученым, и нам предстояло следить за научным аспектом работы компании самим – параллельно с созданием новой компании и управлением ею. Потому мы вздохнули с облегчением, когда нам предложили расположиться в здании в Калхэм, принадлежавшем УАЭ, которое было всего в получасе езды от офиса Forensic Access в Тэтчеме.

В сентябре 1996 года, когда все еще находилось по большей части на стадии планирования, мы пригласили менеджеров по вопросам научного обеспечения из десяти полицейских управлений на мероприятие, организованное нами совместно с Cellmark и УАЭ. Объяснив им, какие услуги будем оказывать, мы также продемонстрировали, где будут располагаться наши лаборатории и офисы среди всего скопления зданий в Научном центре Калхэма. На то, чтобы основать новую фирму, требовались огромные деньги, и нам было важно, чтобы полиция была в нас уверена, а мы – в том, что она обеспечит нас делами.

Нам повезло заручиться поддержкой ряда потрясающих людей. На мероприятии собирались выступить с речью бывшие руководители лабораторий ЭКС Питер Кобб и Тревор Ротвелл, Джилл Ризецки из Cellmark и Дэвид Марсон из УАЭ. Нас также поддержала экс-глава ЭКС Маргарет Перейра, с которой я встретилась лично многие годы тому назад, когда раздумывала над уходом из ЭКС. Она же написала введение для ознакомительного документа, составленного нами для этого мероприятия. Особенно приятным было то, что, хотя последние десять лет мы и были явным бельмом на глазу у ЭКС, они все равно признавали и ценили нашу работу. Питер Кобб всегда говорил, что Forensic Access была «последней инстанцией контроля качества для ЭКС». Отзывы полицейских тоже были положительными. И все они заверили нас, что с радостью воспользуются нашими услугами, когда мы наладим работу.

Четыре месяца спустя мы организовали еще одну презентацию, на этот раз для начальников полиции в полицейском колледже в Брамсхилле в графстве Хэмпшир. Увлеченная проектом, я была твердо убеждена в его значимости. Таким образом, было совершенно естественно, что с речью в Брамсхилле выступлю именно я, как это было на собрании, посвященном открытию компании. Однако после долгих раздумий мы пришли к выводу, что будет лучше, если речь произнесет Рассел, а я присоединюсь к нему, отвечая на вопросы. С тех пор как я впервые побывала на месте преступления в Олдермастоне и столкнулась с женоненавистническим цинизмом, ситуация изменилась к лучшему, но мы понимали, что аудитория будет состоять из матерых старших полицейских чинов, которым было бы не особо по душе, чтобы относительно молодая женщина рассказывала, что им нужно. Это решение явно было правильным, и в итоге встреча прошла весьма удачно.

Для организации ДНК-лаборатории требуется гораздо больше времени, чем для обычной криминалистической. Поэтому трое ученых из Cellmark, которые собирались работать с нами, переехали в Калхэм первыми в феврале 1997 года, чтобы разместить оборудование и проверить методики. Четыре месяца спустя нас пригласили на мероприятие по случаю десятилетия компании Cellmark. Как бы мне этого ни хотелось, встречи с генеральным директором на мероприятии было явно не избежать. И когда он наконец поймал меня и задал вопрос, которого я так боялась, о том, как складываются дела в финансовом плане, я жизнеутверждающим голосом сообщила: «Ой, да все в порядке. Все складывается очень неплохо», после чего быстро сменила тему. Потому что, хоть все и правда складывалось неплохо, двое наших инвесторов на самом деле по-прежнему были журавлями в небе, и пока мы не получили от них окончательного согласия, огромные деньги, уже потраченные людьми из Cellmark, были под угрозой.

Обычно я не просыпаюсь среди ночи в холодном поту. В этот же период у меня было несколько бессонных ночей, несмотря на уверенность в том, что вера в успех не была беспочвенной и так или иначе все сложится так, как мы себе это представляли. Что в конечном счете и произошло.

Вскоре после того как сделка была наконец заключена, в ноябре 1997 года мы перебрались в помещения на первом этаже Научного центра Калхэма и начали нанимать персонал. Мы дали объявления в журнале New Scientist. Кроме того, переманили нескольких криминалистов из недавно закрывшейся лаборатории ЭКС в Олдермастоне и из других мест. В итоге удалось собрать по-настоящему блестящие группы, специализирующиеся на биологии, химии, токсикологии и медицинских препаратах. Думаю, изначально мы наняли около 15 экспертов, включая трех, которые работали из филиала УАЭ в Харвелле, и в январе 1998 года первые сотрудники приступили к работе.

Хотя мы и составили великолепный бизнес-план, оставалось лишь гадать, сколько денег будем зарабатывать. Еще более тревожно было наблюдать, как нанятые нами ученые сидели в пустом помещении, называемом с некоторым преувеличением библиотекой, листая каталоги и составляя длинные перечни всего дорогостоящего лабораторного оборудования и расходных материалов, которые были им необходимы, чтобы справляться с задачами.

После того как все было заказано и оплачено, те же самые ученые самостоятельно обмерили лаборатории и сделали пометки на полу, отметив места, куда следует поставить раковины, изящные белые лабораторные столы с черной каймой и другую мебель. Затем они приступили к сбору и анализу материалов, например стекла и краски, для создания собственных наборов эталонных образцов и баз данных, провели все бесконечные калибровки и проверки доставленного оборудования. В те годы аккредитация не требовалась для всех процессов, как это происходит сегодня, но все равно нужно было оформить все необходимые документы, и на это ушло огромное количество времени. Как бы то ни было, в апреле 1998 года наши ученые уже были готовы взяться за первое дело – ему посвящена 21-я глава.

20
Линетт Уайт

Вечером 14 февраля 1988 года тело 20-летней Линетт Уайт было обнаружено в спальне квартиры над букмекерской конторой в Кардиффе в Уэльсе. Ей нанесли более 15 ножевых ранений, а горло и запястья были перерезаны в результате явно жестокого нападения.

Одиннадцать месяцев спустя полиция Южного Уэльса арестовала пятерых темнокожих и мулатов, которым предъявили обвинения в убийстве Линетт Уайт. Одним из них был Стивен Миллер – парень Линетт, впоследствии признавшийся в ее убийстве.

Никаких доказательств вины этих пятерых мужчин на основании криминалистической экспертизы не нашли. Вместе с тем признание Миллера подтверждалось показаниями двух девушек – Линн Вилдей и Анджелы Псайла. Квартира, в которой обнаружили тело Линетт, на самом деле снималась Вилдей, которая там не жила и разрешила Линетт остаться после ссоры с Миллером за несколько дней до ее убийства. Другая свидетельница, Псайла, была подругой Линетт, она заявила, что присутствовала в момент нападения.

Первый суд над пятью обвиняемыми начался в октябре 1989 года и закончился четыре месяца спустя, когда судья скончался. В ноябре 1990 года по итогам второго суда трое из пяти обвиняемых – Тони Парис, Юсеф Абдуллахи и Стивен Миллер – были признаны виновными в убийстве и приговорены к пожизненному тюремному заключению. Два года спустя приговоры этим трем мужчинам, прозванным Кардиффской тройкой, были отменены апелляционным судом. Основанием для отмены приговоров стал факт, что признание Миллера было получено под невероятным давлением и запугиванием со стороны полицейских. К тому времени, однако, все связанные с делом были крайне недовольны: родные Линетт – из-за отмены приговоров, а Кардиффская тройка и их сторонники – тем, что вообще попали под суд, не говоря уже о том, что были осуждены за убийство. Таким образом, когда 11 лет спустя компания Forensic Alliance подключилась к этому делу, расследование смерти Линетт по-прежнему вызывало множество споров.

Поначалу полиция попросила нас пересмотреть результаты изначальной криминалистической экспертизы, проведенной главным образом специалистами из лаборатории ЭКС в Чепстоу. На самом деле это было частью общего пересмотра первоначального расследования двумя бывшими полицейскими – Уильямом Хакингом и Джоном Торнли. После разговора с участвовавшими в этом расследовании криминалистами и самостоятельного анализа многих ключевых предметов в октябре 1999 года я составила предварительный отчет, в котором предложила направления для дальнейшего расследования. Шесть месяцев спустя мой полный отчет заканчивался следующими словами: «Даже по прошествии стольких лет, если сосредоточиться на контексте дела и применить появившиеся новые технологии, вполне вероятно, что могут быть даны ответы на ряд важных вопросов». Вскоре нас попросили расследовать это дело заново.

Криминалист, руководивший первичными изысканиями по делу, в своем отчете указал, что было обнаружено небольшое количество спермы на взятом у Линетт вагинальном мазке, а также следы на ее трусах. Он полагал, что сперма вряд ли была оставлена в течение как минимум шести часов, предшествовавших ее смерти. Тот факт, что одежда на нижней половине тела не была стянута или снята, также указывал на отсутствие прямого сексуального мотива для нападения (на момент смерти Линетт работала проституткой). Кроме того, в отчете говорилось, что жертва находилась на полу у кровати либо очень близко к ней, когда получила первый удар ножом. Затем, перерезав горло, ее оттащили под окно в спальне, где тело и нашли впоследствии. Этим описание возможной череды произошедших в квартире событий ограничивалось. Таким образом, перед нами стояли следующие задачи: попытаться установить, что именно происходило в ночь убийства; понять, имеются ли какие-либо доказательства, способные указать на человека, ответственного за смерть девушки, а также узнать, остались ли хоть какие-то образцы чужеродной крови (т. е. крови, которая не могла принадлежать Линетт и группа которой была установлена), найденной на месте преступления.

По моему впечатлению от прочтения первоначального криминалистического отчета, для расследования были приложены огромные усилия. В ходе него из квартиры, где обнаружили тело Линетт, а также у различных подозреваемых были изъяты сотни предметов. К сожалению, к тому времени как у подозреваемых взяли одежду, любые следы, которые могли на ней остаться, были частично утеряны. И хотя некоторый интерес представляло пятно крови на куртке одного из ошибочно осужденных подозреваемых, оно оказалось настолько маленьким, что определить по нему группу крови было невозможно.

Помимо всей крови, что могла принадлежать самой Линетт, было найдено немного чужеродного материала на ее джинсах и на одном из носков, а также на стене рядом с телом. Чужеродная кровь всегда представляет интерес в делах, связанных со множественными ножевыми ранениями, каким было и это. Как я уже упоминала, рассказывая о деле против Массимо Карлотто, если рука нападавшего соскальзывает с испачканной кровью рукоятки на лезвие в момент удара, его собственная кровь тоже попадает на место преступления.

Анализы показали, что кровь внизу штанин джинсов Линетт и на ее правом носке принадлежала той же группе, что и у Анджелы Псайла, но не могла принадлежать никому из пятерых изначальных подозреваемых. Этот результат, как полагала полиция, подтверждал слова Псайла о том, что она присутствовала в момент совершения нападения и получила травму. Вместе с тем теоретически кровь могла принадлежать и любому британцу с таким же сочетанием групп крови – оно имелось у каждого 3800-го. В то время подобная вероятность считалась достаточным совпадением по группе крови, хоть и не особо впечатлила бы сегодня нас, привыкших к тому, что установленный с помощью экспертизы ДНК-профиль встречается не чаще, чем у одного человека на миллиард.

Хоть в 1988 году ДНК-экспертиза и была в зачаточном состоянии, в исследовательской лаборатории ЭКС в Олдермастоне применили новую методику, разработанную, чтобы отличить мужскую ДНК от женской. Что меня поразило в изначальных криминалистических отчетах, так это то, что в чужеродной крови на джинсах и носке Линетт было обнаружено присутствие Y-хромосомы. Таким образом, эта кровь должна была непременно принадлежать мужчине – у мужчин половые хромосомы обозначаются как XY, в то время как у женщин – XX. А это означало, что кровь не могла принадлежать Псайла, если, конечно, не была каким-то образом перемешана с мужской. Тем не менее на это обстоятельство, судя по всему, никто не обратил внимания – возможно, потому, что оно противоречило ожиданиям либо же ученые попросту не до конца доверяли результатам, полученным с помощью новой методики. Каким бы ни было объяснение, закрывать глаза на зацепку – всегда плохая идея, потому что она никогда не появляется просто так.

Полиция попала под шквал критики не только за участие в ошибочном осуждении трех мужчин, но и потому, что так и не смогла найти настоящего убийцу или убийц. Вместе с тем полицейские пытались раскрыть это дело и продолжали исследование чужеродной крови с появлением каждой новой методики ДНК-экспертизы – думаю, отчасти это было связано с надеждой найти что-то, что подтвердит их правоту по поводу изначальных подозреваемых. В этом плане дело было любопытно тем, как отражало историю развития ДНК-экспертизы. Для ее проведения на момент первоначального расследования требовалось довольно большое количество крови. Многолокусный[31] анализ, проведенный ЭКС в Бирмингеме, а затем и однолокусный, выполненный компанией Cellmark, оказались безуспешными из-за того, что для них требовалось больше крови, чем имелось.

В 1992 году солиситор, выступавший от имени одного из подозреваемых, поручил лаборатории ЭКС в Олдермастоне проведение ДНК-экспертизы по новой методике под названием «Метод полимеразной цепной реакции» (ПЦР). За счет репликации[32] извлеченной ДНК результаты (в соответствии с системой групп крови HLA) можно было получить из образцов гораздо меньшего объема, чем требовалось ранее. Однако исследование снова ничего не дало. В 1996 году метод ПЦР был применен во второй раз – для крови на обоях рядом с телом в рамках анализа коротких тандемных повторов (КТП), который применяется в криминалистике и по сей день. Но и в этот раз ничего установить не удалось. В 1997 году тот же анализ, примененный к джинсам Линетт, также не дал никакого полезного результата. А когда анализ ПЦР был применен для ее правого носка и обоев из спальни и гостиной, единственный полученный успешный результат показал, что кровь на носке принадлежала ей.

В ходе изучения отчетов стало ясно, что расследованию препятствовал ряд факторов. Один из них заключался в том, что никто не удосужился тщательно изучить следы крови, обнаруженные в квартире, и попытаться понять, о чем они говорили на самом деле. Когда же мы сосредоточились на следах крови, перед нами выстроилась до боли очевидная картина, послужившая основой для собственного расследования. И, кстати, именно чужеродная кровь стала нашей первой целью.

Очевидно, ДНК-профиль чужеродной крови мог бы помочь установить, кому она принадлежала. Если бы нам по-настоящему повезло, мы могли бы даже найти совпадение в национальной базе данных ДНК, которая теоретически могла содержать нужный ДНК-профиль, хоть ее и начали составлять лишь в 1995 году, когда после убийства прошло уже немало времени. Кроме того, характер распределения чужеродной крови мог бы помочь понять, была ли она действительно как-то связана с убийством или же не имела к нему вообще никакого отношения. Так, к примеру, она могла принадлежать кому-то, кто попросту бывал в этой комнате раньше.

С каждым новым анализом ДНК, проведенным в ходе первоначального расследования, из джинсов и носка Линетт приходилось вырезать фрагменты с новыми образцами крайне ограниченного количества чужеродной крови и каждый раз понапрасну. В конечном счете еще до того, как мы взялись за это дело, было решено, что любые дальнейшие анализы крови с места преступления должны проводиться с соблюдением строгого регламента. Была создана общественная комиссия из местных жителей, которой должны были помогать два эксперта по ДНК – криминалист ЭКС по имени Питер Джилл и профессор из Германии Бернд Брикманн либо его помощник Стив Рэнд. Именно они выработали стратегию, касающуюся проведения любых анализов в будущем. Поскольку для анализов оставшегося небольшого количества потенциально чужеродной крови – в особенности на джинсах и носке Линетт – нам требовалось получить одобрение и общественной комиссии, и обоих экспертов по ДНК, этот процесс был чрезвычайно долгим и медленным. С другой стороны, хорошо, что эти вещи удалось сохранить.

Другая серьезная проблема с первоначальным расследованием состояла в том, что полиция практически полностью сосредоточилась на поиске и анализе отпечатков пальцев в ущерб всем остальным возможным следам. Очевидно, после обнаружения тела Линетт в квартире побывало огромное количество людей, но все равно оставалась немалая вероятность того, что полиции удастся обнаружить отпечаток окровавленного пальца, что, разумеется, имело бы огромное значение. Так что заинтересованность сотрудников полиции в поиске отпечатков пальцев можно было понять. Увы, они практически везде распылили реагент под названием «Нингидрин», применяющийся для проявления скрытых отпечатков пальцев, то есть невидимых невооруженных глазом, а это вещество разрушает ДНК, делая ее бесполезной для экспертизы.

Один из плюсов интереса полицейских к отпечаткам пальцев заключался в том, что они сняли целые полосы обоев в спальне, где произошло нападение, а также в проходе снаружи. Таким образом, после того как я посетила место преступления и сделала ряд измерений, уже в лаборатории мы прикрепили полоски обоев к доскам подходящих размеров. Затем расположили их так, чтобы воссоздать участок комнаты, вызывавший у нас особый интерес. Возможность обойти воссозданное место преступления и подробно изучить следы крови оказалась невероятно полезной для того, чтобы попытаться понять, что же именно там случилось. Когда я отправилась в квартиру, чтобы произвести измерения для нашей лабораторной модели, ее уже перекрасили – судя по всему, во второй раз с момента смерти Линетт. Но все-таки было очень полезно увидеть ее своими глазами и получить представление об относительно небольшом пространстве и о том, что могло – или не могло – здесь произойти. Как до сих пор полагала полиция, Псайла и пятеро изначальных подозреваемых находились в одной комнате, когда Линетт была до смерти заколота ножом. Разумеется, чем больше человек в небольшом пространстве, тем выше вероятность того, что они оставят там следы присутствия. Таким образом, если все было действительно так, мы определенно могли найти хоть какие-то доказательства того, что все эти люди там были.

Из первоначальных отчетов мы знали, что на момент убийства Линетт в квартире не было электричества. Судя по всему, его отключили за неуплату. Поэтому спальню могли освещать лишь уличные фонари, а в узком коридоре квартиры должна была царить кромешная темнота. Лампочка, освещавшая общий лестничный пролет, ведущий от квартиры до подъездной двери, также перегорела, и ее не заменяли, так что здесь тоже должно было быть темно. Учитывая это, мы начали обдумывать, как убийца (или убийцы) Линетт добрались бы от спальни до тротуара на улице – следы крови на стене в коридоре квартиры начали обретать смысл.

Из различных отчетов и многочисленных фотографий места преступления, предоставленных полицией, мы знали, что в спальне было большое количество крови, представленной разными следами. Самые обильные следы были с краю кровати и вокруг нее, на стене рядом с ней и на полу. Факт, что некоторые из них представляли собой классические артериальные брызги, говорил о том, что именно здесь началось нападение на Линетт, и ей перерезали горло и/или запястья. Остальная кровь в этом месте была размазанной: это указывало на то, что у стены происходила борьба либо, возможно, нападавший прислонился к ней, нанося удары ножом.

Часть следов в виде капель и брызг на стене рядом с местом, где обнаружили тело Линетт, были явно оставлены кровью, смахнутой с поверхности кого-то предмета. Например, с ножа или руки преступника, если она была, как мы подозревали, порезана. Если Линетт перетащили из угла комнаты под окно, где было обнаружено тело, это также могло объяснить и присутствие чужеродной крови на нижней части штанин ее джинсов и на правом носке – можно было предположить, что раненый преступник держал ее за лодыжки.

Прямо перед ведущей из комнаты дверью располагалась стена, и чтобы из-за нее выйти, нужно было резко повернуть налево в коридор. Хотя почти никаких записей о следах крови в этой части квартиры и не было, имелось несколько фотографий, а также, разумеется, полоски обоев, использованных нами для моделирования ситуации в лаборатории. Особый интерес представлял очень светлый контактный след на стене напротив двери в спальню с брызгами крови под ним. Он указывал на то, что кто-то при выходе из спальни уткнулся ладонью в стену, прежде чем понять, что нужно повернуть налево в коридор. Другие разводы, оставленные на стене на высоте между уровнями локтей и плеч, могли быть оставлены тем же человеком, касавшимся ее, когда пробирался в темноте по коридору, а затем по лестнице вниз, пока не нащупал ручку входной двери и не оказался на улице. Теперь, когда имелось правдоподобное объяснение того, что могло случиться, мы сосредоточили внимание на том, чтобы получить ДНК-профиль чужеродной крови и определить его распространенность. Разобравшись с этим, мы могли бы понять, насколько вероятна ее прямая связь с нападением. Поскольку после всех проведенных анализов крови осталось слишком мало, были необходимы дополнительные образцы, для чего требовалось как можно больше предметов, изначально изъятых с места преступления.

Некоторые из них были возвращены полиции и лежали в хранилищах вещественных доказательств. Остальные, включая все образцы, взятые с каждого осмотренного криминалистами объекта, хранились в архиве ЭКС в Бирмингеме. Таким образом, в течение трех или четырех лет, потребовавшихся для завершения различных этапов этого кропотливого расследования, нам зачастую приходилось запрашивать в архиве определенные вещи, а когда не удавалось их найти, делать это повторно. К счастью, все предметы, как правило, в конце концов находились, во многом благодаря упорству полиции, подстегиваемой нашими напоминаниями о том, что образцы должны где-то быть, как утверждалось в документах по делу. В конечном счете, заполучив большое количество объектов, изъятых в ходе первоначального расследования, мы принялись по одному их проверять.

Одна из причин того, почему всегда приходится начинать с нуля, даже если что-то уже было проверено опытным и квалифицированным ученым, заключается в том, что никто не застрахован от ошибки. Либо может быть применен подход, слегка отличающийся от того, что использовали изначально, или же другая, скажем, более современная методика, которой не было раньше. Наконец, можно заметить что-то такое, что потом увидишь на каком-то другом предмете, и из этого может сложиться неожиданная связь. Кроме того, это отличный способ разобраться в деталях, которые видишь на фотографиях, сделанных на момент происшествия, а также должным образом оценить их значимость.

Некоторые из вещей, которые мы исследовали – такие как джинсы и носок Линетт, – были изучены уже множество раз и имели столь неоспоримую важность, что мы должны были попытаться выжать из них что-то еще. Разумеется, без трудностей не обошлось. Так, например, нижняя часть штанин джинсов убитой теперь была изрешечена отверстиями из-за того, сколько образцов ткани за эти годы взяли на анализ.

Получив одобрение общественной комиссии и ее экспертов-консультантов по ДНК, а также специализирующихся на ДНК коллег Мэтта Гринхалха и Энди Макдональда из Cellmark, мы приступили к попыткам усовершенствовать наши методики ДНК-экспертизы. И чтобы не расходовать впустую драгоценную чужеродную кровь, мы приняли решение использовать кровь, принадлежавшую, как мы были уверены, самой Линетт – до тех пор, пока не будем полностью уверены в своей готовности. Тем не менее, несмотря на усовершенствованные методики, синий краситель в джинсах по-прежнему доставлял нам проблемы, выступая в реакциях с ДНК в роли ингибитора[33], подобно тому, как это было с «Нингидрином» на обоях.

Среди изучаемых предметов было запачканное кровью кольцо для ключей, найденное на улице. Судя по всему, на нем висел ключ Линетт от квартиры. Мы рассматривали две картонные коробки, сложенные одна в другую на полу в спальне рядом с головой жертвы; лежавшую на подоконнике коробку презервативов, а также неиспользованный презерватив, найденный на матрасе кровати; несколько сигаретных окурков; один-два мазка с пятен крови, не изученные в ходе первоначального расследования, а также кое-какой с виду несущественный мусор, лежавший на полу рядом с телом Линетт, – среди него была упаковка из-под печенья и небольшой обрывок целлофановой обертки с пачки сигарет. Любой криминалист подтвердит, что не всегда можно предугадать, какой из несущественных предметов может оказаться в итоге важным. В нашем случае первый прорыв был связан с куском целлофана.

Поскольку он находился в непосредственной близости от тела, мы были практически уверены, что обильные разводы крови на обрывке целлофановой обертки окажутся принадлежащими Линетт. Вместе с тем на ней имелось и небольшое отдельное круглое пятно, потенциально представлявшее больший интерес, так как на вид явно было оставлено каплей, приземлившейся на целлофан с чего-то окровавленного.

Поверхностью, с которой упала эта капля крови, могло быть тело Линетт или же пораненная рука убийцы. Проверив ее, мы получили практически полный ДНК-профиль мужчины. Вскоре после этого мы обнаружили немного той же крови на внешней из двух сложенных друг в друга картонных коробок. В этот момент и появилась надежда, что мы нашли какую-то зацепку. Тем не менее по-прежнему были нужны дополнительные доказательства, чтобы установить прямую связь между «целлофановым мужчиной» и убийством Линетт.

Из результатов изначально проведенных анализов по определению группы крови было известно, что на стене под окном в спальне имелось небольшое количество чужеродной крови. Мы снова изучили сделанные на месте преступления фотографии. На этот раз искали любые кровавые пятна или брызги вроде той капли на целлофане, которые могли соскочить с чьей-то руки на что-то, что можно было изучить. После кропотливых поисков наконец удалось выделить участок плинтуса, представляющий интерес.

Когда полиция вернулась в квартиру, чтобы вырезать для нас кусок плинтуса, они принесли и входную дверь, открывавшуюся на улицу внизу лестницы. Особый интерес вызывали любые оставшиеся следы крови, взятой для определения группы крови в ходе первоначального расследования без каких-либо полезных результатов. И хотя дверь и плинтус с момента убийства были дважды перекрашены, мне все равно казалось, что на них стоит взглянуть. Поэтому я попросила крайне скрупулезную и от природы наблюдательную коллегу Эйприл Робсон с помощью микроскопа и скальпеля очень аккуратно соскрести краску с плинтусов – по маленькому кусочку за раз. Эйприл из тех людей, которые могут, посмотрев на предмет, заметить что-то новое и вспомнить, где видели это раньше. Этому навыку невозможно научиться – он либо есть, либо нет. Он может быть крайне полезным при поиске связей между объектами, когда толком не знаешь, в каком именно виде эта связь может быть представлена.

Я могла понять, почему Эйприл сочла, что я сошла с ума, и не особо обрадовалась поручению соскрести краску. Это была крайне кропотливая задача. Кроме того, чрезвычайно сложно убрать ровно столько краски, сколько необходимо, чтобы что-нибудь найти, но при этом не перестараться и не потерять все, что могло под ней сохраниться. Никогда не нужно торопиться называть что-либо слишком сложным. И Эйприл блистательно справилась с этой работой, умудрившись найти немного крови на плинтусе, которая не была напрямую забрызгана использованным для выявления отпечатков пальцев «Нингидрином», а также еще немного материала за плинтусом, где, должно быть, имелся какой-то зазор.

Эта кровь совпадала по ДНК-профилю с «целлофановым мужчиной». После чего Эйприл содрала краску с входной двери. На этот раз ей не удалось увидеть следов крови, поскольку большая ее часть была смазана тампоном для анализа в ходе первоначального расследования. Однако Эйприл все же получила положительную реакцию на кровь, после чего в образце с этого участка была обнаружена смесь ДНК «целлофанового мужчины» и ДНК самой Линетт, а именно такие следы и можно ожидать обнаружить на руках убийцы, когда он на ощупь пробирался в темноте, пытаясь скорее выбраться из здания.

Проанализировав мазок, взятый со стены, располагавшейся снаружи двери в спальню, и с верхней части лестницы (его прежде никто не исследовал), мы снова получили профиль «целлофанового мужчины». Затем мы переключили внимание на верхнюю одежду Линетт, и с ней возникли определенные трудности. Как и следовало ожидать, ее одежда была полностью пропитана собственной кровью жертвы. То есть шансов найти кровь нападавшего, казалось, было не больше возможности наткнуться на ту самую иголку в стоге сена из пословицы.

Когда было обнаружено тело Линетт, одна из ее рук была вытащена из рукава надетой на ней куртки, в то время как задняя часть куртки лежала поперек нее спереди. Поначалу это показалось странным, но когда многострадальная Эйприл надела похожую одежду и легла на пол, позволив мне потянуть ее, чтобы добиться того же положения, что и у Линетт, стало ясно, что убитую, должно быть, удерживали или тащили. Так мы смогли выделить несколько ключевых мест на одежде. И когда проверили образцы крови, взятых с этих участков, нам снова удалось получить ДНК-профиль, совпадавший с профилем «целлофанового мужчины», перемешанный, разумеется, с кровью Линетт.

Это было поразительно. Мы нашли ДНК одного и того же мужчины на свитере и куртке Линетт, на обоих штанинах ее джинсов, на носках, картонных коробках, целлофановой обертке от сигарет, на стене рядом с местом обнаружения ее тела, на пути, ведущем от спальни к входной двери на улицу, а также на самой входной двери. Кем бы ни был этот мужчина, казалось, он неизбежно был замешан в убийстве.

Полиция тем временем по-прежнему ожидала, что убийцей Линетт окажется один из Кардиффской тройки. Поэтому мы получили ДНК-профили пятерых изначальных подозреваемых, в том числе с помощью так называемых суррогатных образцов (то есть с предметов одежды, на которых была обнаружена физиологическая жидкость, практически наверняка принадлежавшая им). «Целлофанового мужчины», однако, среди них не оказалось. Так кто же тогда это был?

Нам не удалось найти совпадений по ДНК в Национальной базе ДНК, а также с помощью проведенного местной полицией массового скрининга. Тогда мы решили заняться так называемым родственным поиском по базе данных – другими словами, поиском очень похожих ДНК, которые могли вывести на семью подозреваемого. Первым делом мы выбрали самый редкий элемент в его ДНК-профиле, которым оказался аллель (участок гена) с обозначением FGA27, – он встречается примерно у каждого сотого человека. Затем мы запросили избирательный поиск по базе данных, ограничив его мужчинами из Кардиффа не старше, насколько я помню, какого-то определенного возраста.

Когда пришли результаты, в списке было 600 имен – слишком много, чтобы полиция могла заняться всеми. Нужно было как-то сузить поиски, за что мы в огромном долгу перед крайне скрупулезным офицером полиции Южного Уэльса по имени Пол Уильямс. Изучив все 600 профилей на предмет совпадения как минимум по семи аллелям[34] (из 20 учтенных в профиле) с ДНК разыскиваемого нами человека, Пол смог сократить количество представлявших интерес профилей до 70. Затем мы рассмотрели каждую из совпавших аллелей этих 70 профилей, принимая во внимание частоту встречаемости каждой из них. И когда мы перемножили все эти значения между собой, чтобы получить общую частоту встречаемости совпавших аллелей, получили профиль, выделявшийся среди всех остальных как самый близкий к ДНК-профилю «целлофанового мужчины».

Он принадлежал 14-летнему мальчику, который был занесен в базу данных ДНК из-за совершенного им незначительного преступления. На момент убийства Линетт он даже еще не родился. Полиция занялась изучением его семьи и попросила нас первым делом взглянуть на образец, взятый у его матери. Очевидно, будучи женщиной, она не могла быть «целлофановым мужчиной», но, думаю, они просто хотели удостовериться, что ген FGA27 не был унаследован от нее. Когда удалось показать, что не был, они взяли образец у отца мальчика. И хотя его ДНК-профиль и оказался очень похожим на профиль «целлофанового мужчины», полного совпадения не наблюдалось, равно как и у его брата. Затем, когда мы уже было собирались расширить поиски, полиция выяснила, что у отца был и другой брат, живший, как оказалось, в последние годы в уединении.

Мой коллега в лаборатории отчаянно пытался получить профиль из образца, взятого у второго брата, когда мне пришлось уехать на встречу в Бирмингем. Это стечение обстоятельств оказалось весьма досадным, в особенности из-за того, что у моего сотового телефона был очень плохой сигнал в районе Бирмингема. Поэтому, когда кто-то из лаборатории позвонил мне, пока я еще ехала в поезде, я услышала: «Мы получили предварительные результаты, судя по которым…», после чего сигнал пропал, оставив меня в полной неизвестности. В конечном счете, впрочем, прибыв в место назначения, я все-таки узнала, в чем дело. К этому времени полиция уже взяла дядю того 14-летнего мальчика, Джеффри Гафура, и отвезла его в больницу.

К счастью, поскольку полицейские были весьма уверены, что не ошиблись с семьей, им хватило здравого смысла следить за Гафуром после того, как у него была взята кровь для анализа. Они видели, как он посетил несколько аптек, и вскоре после его возвращения домой постучались к нему в дверь. Хоть они и не успели помешать ему принять часть только что купленных таблеток парацетамола, им хватило времени отвезти его в больницу и не дать ему умереть.

Возможно, из-за того, что он уже не рассчитывал выжить, Гафур сделал частичное признание полиции. Мы быстренько проверили его группу крови, чтобы убедиться, что она совпадает с результатами первоначальных анализов крови, обнаруженной на месте преступления и на джинсах и носках Линетт. Когда ему были предъявлены все доказательства против него во время суда по его делу в июле 2003-го, Джеффри Гафур признал свою вину и был приговорен к пожизненному заключению за убийство Линетт Уайт.

В других обстоятельствах на этом дело наверняка закрыли бы, но вскоре после вынесения приговора Гафуру было возбуждено дело против полицейских, участвовавших в первоначальном расследовании, которое привело к ошибочному осуждению Кардиффской тройки. В 2008 году Анджела Псайла, Линн Вилдей и еще один свидетель по первоначальному делу были признаны виновными в даче заведомо ложных показаний и получили тюремные сроки. Год спустя трем служащим полицейским, десятерым бывшим полицейским и двум гражданским сотрудникам полиции также были предъявлены обвинения, связанные с тем расследованием. И когда дело против «Мунчера и остальных» дошло до суда в 2011 году, я приняла участие и в нем.

Я знала, что полицейские по-прежнему настаивали на своей правоте в аресте Кардиффской тройки. О чем мне не было известно, пока я не встала за свидетельскую трибуну, так это об их заявлении, будто наличию крови Гафура на месте преступления могло быть и относительно невинное объяснение. Как оказалось, они полагали, будто у него состоялся диалог с Линетт, который перерос в ссору, а затем и в небольшую потасовку, после чего он покинул квартиру, и туда зашла Кардиффская тройка, которая и убила ее. Хоть я и не могла категорически утверждать, что этого не могло произойти, отсутствовали какие-либо доказательства того, что в момент нападения в квартире был кто-либо еще. Если в этом довольно небольшом помещении одновременно находились как минимум пять-шесть человек, эти доказательства непременно нашлись бы, ведь чем больше там было людей и чем более активную роль они играли, тем более вероятным становилось то, что они оставили хотя бы какие-то следы.

Всегда сложно отвечать на вопросы по поводу своей работы спустя долгое время после ее выполнения. Сколь бы внимательно ни перечитывал составленные тобой документы по делу, невозможно вспомнить все подробности сделанного и увиденного, а также результаты всех своих анализов. В большом деле вроде этого одних только заметок может хватить на значительное число папок-скоросшивателей. Поэтому в зал суда приходится брать огромное количество материала и раздражать всех присутствующих, пока копаешься в них, пытаясь найти запрошенную информацию. Помнится, у меня были определенные сложности с поиском нужного документа среди тысяч других, когда я давала показания в зале суда, и мне задали какой-то конкретный вопрос. Думаю, он касался того, проверяла ли я кровь вокруг одного из отверстий от ножа в одежде Линетт, предположительно, с целью понять, была ли она, скорее, чужеродной. Разумеется, адвокат защиты немедленно уцепился за то, что я не смогла сразу же указать на нужный документ, заявив, будто это может говорить об определенной степени предвзятости или некомпетентности. Впрочем, я смогла не опуститься до его уровня, и, к счастью, нужная информация все же нашлась, когда я проверяла что-то, касавшееся другого вопроса, поэтому мне удалось восстановить баланс.

В конечном счете судебный процесс развалился, так как не удалось найти некоторые важные документы. Всплыв несколько недель спустя, они заняли центральное место в другом расследовании, начатом в 2015 году. Тем временем восемь бывших полицейских, бывших среди тех, кого официально признали невиновными в результате прекращения судебного разбирательства, подали частный иск в Высокий суд[35] против полиции Уэльса за злонамеренное судебное преследование. Тогда мне пришлось вновь дать письменные показания, хотя в этот раз в суде я не выступала, поскольку иск был отклонен судьей.

Но и на этом все не закончилось. В 2017 году по результатам проведенного всестороннего анализа причин, по которым распалось дело против полицейских, участвовавших в первоначальном расследовании, был опубликован «Отчет о расследовании Мунчера». В нем сделали следующее заключение: хотя ко многим аспектам работы следователей полиции и прокуроров и имелись значительные нарекания, никакой недобросовестности с их стороны проявлено не было, и всему виной стал человеческий фактор.

Спустя 29 лет дело, начавшееся с убийства Линетт Уайт в квартире Кардиффа, было наконец закрыто. В истории правосудия это первый случай, когда настоящий убийца был найден и осужден после того, как кого-то другого осудили за это убийство, а затем освободили. В отношении полиции это дело привело к требованию вести запись всех проводимых допросов арестованных. А что касается криминалистики, этот случай стал первым, когда личность совершившего убийство человека была установлена в результате родственного поиска по национальной базе ДНК с его последующим осуждением (личность другого убийцы установили похожим образом годом ранее, но к тому времени он уже погиб).

Мне остается только надеяться, что родные Линетт и дожившие до этого дня члены Кардиффской тройки как минимум получили удовлетворение от восторжествовавшего правосудия.

21
«Скажите, как будете его раскрывать»

Первое наше дело в Forensic Alliance было связано с токсикологической экспертизой, и я помню, как обрадовалась тому, что мы наконец «были в обойме». После появилась еще стопочка дел, но в остальном было достаточно тихо. В общем, мы переживали весьма тревожный период по ряду причин, в частности из-за необходимости платить зарплату сотрудникам, чтобы они могли обеспечивать семьи и выплачивать ипотеки. Хотя мы могли покрывать все расходы какое-то время, когда-то это должно было прекратиться. Надеюсь, мой голос звучал более убедительно, чем я чувствовала себя, когда сказала нашим переживающим криминалистам, чтобы они расслабились и наслаждались затишьем, потому что вскоре все будут жаловаться мне на слишком большую загрузку.

К несчастью, когда дело касалось предоставления реальной работы, все полицейские управления говорили примерно одно и то же: «Мы бы и рады воспользоваться вашими услугами, однако прямо сейчас нам нужно разобраться с такой-то проблемой». Проблемы эти, как правило, касались бюджетов или предыдущих договоренностей с другими поставщиками криминалистических услуг. Думаю, в реальности они боялись того, что, если что-то пойдет не так, они могут быть подвергнуты критике, в то время как использование ресурсов ЭКС дает от этого страховку.

Что было нужно на самом деле, так это заполучить свою первую географическую зону, которая бы обеспечивала нас стабильным потоком работы. И в октябре 1998 года это наконец свершилось – стену повальной осторожности пробил дальновидный менеджер по научному обеспечению полиции Дорсета, чудеснейший человек Терри Марсден. С апреля по октябрь месяцы тянулись мучительно медленно, но вскоре стало поступать столько заказов, что мы были вынуждены нанять дополнительный персонал и купить новое оборудование.

Обеспечение баланса – это проблема, с которой, должно быть, сталкивается каждый, когда основанная им компания начинает расти. Казалось, мы с Расселом с каждым месяцем тратили все больше времени, следя за тем, чтобы у нас было достаточно нужных специалистов и необходимого оборудования, чтобы справиться со всем спектром дел, расследованием которых нас попросили заняться. В конечном счете, когда Forensic Alliance расширилась, подъемы и спады, имеющие огромное значение для небольших фирм, начали сглаживаться, и в этом плане все тоже стало немного проще.

К концу 1990-х мы занимались значительной долей всех дел полиции Дорсета и полицейских управлений некоторых других регионов. Особенно запомнилось одно дело как очень хороший пример того, как все отдельные части криминалистического расследования складываются воедино. Оно касалось расследования жестокого убийства владельца секс-шопа в Борнмуте. Им занимались Рой Грин – биолог, позже ставший одной из звезд команды Forensic Alliance по нераскрытым делам в Калхэме, и Рэй Дженкинс – выдающийся химик-криминалист старой школы – ему была по зубам практически любая связанная с химией задача.

Когда было обнаружено тело Адама Шоу, кровь в его магазине была повсюду. К сожалению, мы не могли идентифицировать рисунок протектора подошвы или установить, какой именно обувью были оставлены эти следы, потому что в базе данных не нашлось совпадений по найденным на месте преступления отпечаткам обуви. Но нам удалось установить, что кто-то зашел в магазин, запер дверь, нанес жертве множественные ножевые ранения, поискал наличность, смыл с себя кровь, а затем выбрался через небольшое заколоченное окно в сад. Помимо следов обуви не получилось найти практически никаких улик, которые могли бы помочь идентифицировать убийцу. Среди того, что было, имелись фиолетовые волокна из полиэстера около окна, через которое, предположительно, сбежал преступник. Хоть с первого взгляда и показались несущественными, они сыграли решающую роль при изучении записей с камеры видеонаблюдения на улице рядом с магазином.

Когда представители полиции пересмотрели всех снятых камерой прохожих в предполагаемый период нападения, они увидели идущего по улице мужчину, у которого под курткой виднелась фиолетовая флисовая кофта. Название марки на верхней части его ботинок было отчетливо видно – казалось бы, это не очень полезная информация, если бы не факт, что эта марка была доступна только по заказу из специального каталога.

По оставленному в магазине кровавому отпечатку подошвы мы узнали размер обуви убийцы, и полиции удалось установить проживающих в том регионе людей, заказывающих обувь этой марки такого размера. Полицейским оставалось лишь пройтись по домам этих людей, и однажды им открыл дверь мужчина, очень похожий на человека с записи камеры видеонаблюдения.

При обыске полиции не удалось найти фиолетовую кофту, но они взяли несколько других предметов одежды задержанного. Исследуя его кожаную куртку, Рой обнаружил на правой манжете немного крови, содержавшей ДНК, которая совпадала с ДНК Адама Шоу: вероятность того, что эта кровь принадлежала кому-то другому, составляла один к 12 миллионам. Помимо этого Рой нашел несколько волокон полиэстера, совпавших с найденными на заколоченном окне на месте преступления.

Когда в ноябре 1999 года дело дошло до суда, 19-летний Терри Гиббс под давлением имеющихся доказательств признал свою вину и был приговорен за убийство Адама Шоу к пожизненному заключению.

Успех в этом и других делах помог заработать Forensic Alliance репутацию независимого поставщика высококачественных криминалистических услуг. Но по-настоящему быстрому росту компании способствовали два запроса на изучение кое-каких старых запутанных дел, которые полиции не удалось раскрыть. У меня появился особый интерес к нераскрытым делам с тех самых пор, как их расследованием начали активно заниматься, и от сделанного нами предложения полиции было сложно отказаться. По сути, мы сказали им, что в случае неудачи они ничего не потеряют, так как никто и не узнает, что мы снова занялись теми или иными делами. С другой стороны, если удастся раскрыть какое-то из этих дел, они смогут приписать все заслуги себе. Еще более привлекательным это предложение для полиции сделало то, что мы собирались выполнить работу с минимальными расходами, давая понять, что способны с ней справиться.

Одним из менеджеров по научному обеспечению, который проявил интерес к деятельности Forensic Alliance с самого начала ее работы, был Дэйв Смит – опытный старший следователь из полиции Мерсисайда. Когда он поручил нам первое дело, думаю, никто, включая меня, даже не думал, какого удастся добиться успеха. На встрече, насколько я помню, он угостил нас кофе, а затем практически сразу устроил проверку, сказав: «Я не стану ничего рассказывать о деле, просто покажу видеозапись с места преступления, а вы скажете, как будете его раскрывать».

Любое дело об убийстве не может не вызывать огорчения. К счастью, я довольно быстро поняла, что работа и необходимость сделать ее как можно быстрее и старательнее поглощают настолько, что не остается времени, чтобы зацикливаться на мысли о «бесчеловечном отношении людей друг к другу» или экзистенциальных вопросах и смысле всего происходящего. Иногда весь ужас случившегося с кем-то другим все-таки заставляет ненадолго об этом задуматься, как это было в деле о жестоком убийстве Элис Рай.

На момент убийства в декабре 1996 года в ее доме в Мерсисайде Элис Рай было за 70. Когда нашли тело, руки были завязаны за спиной, а из каждого глаза торчало по кухонному ножу. Помимо того, что ее пытали и изнасиловали, она получила удар ножом в грудь. Тогда мы не принимали участия в этом деле, и всестороннее расследование полиции не вывело на каких-либо подозреваемых. Примерно полтора года спустя мужчина по имени Кевин Моррисон, бывший, по-видимому, информатором полицейских из Мерсисайда, рассказал им подробности этого дела, которые не получили публичной огласки, и заявил, что убийцей Элис был один из его друзей.

По словам Моррисона, в день убийства Элис один приятель попросил его присмотреть за сумкой с вещами, якобы добытыми в результате ограбления. Открыв сумку, Моррисон увидел различные вещи, явно принадлежавшие Элис Рай, которую его друг, как он признался, убил из-за того, что она отказалась сообщать ПИН-код от своей банковской карты. Также друг Моррисона якобы рассказал ему, что воткнул жертве в глаза ножи, чтобы полицейские, составляя психологический профиль убийцы, пришли к выводу, что «тот совсем поехавший».

Рассказывая свою историю полиции, Моррисон не принял во внимание, что в ходе расследования на него тоже может пасть подозрение. Или же он рассматривал такую вероятность, но, видимо, решил, что если бы полицейские могли найти какие-то доказательства его связи с совершенным преступлением, то уже сделали бы это. Подобное предположение могло оказаться вразумительным, если бы Моррисон перед разговором с полицией избавился от коллекции женских трусиков, которые хранил у себя в гараже.

При обыске гаража полиция нашла многочисленные пары трусов, включая старомодные модели, которые могли быть сняты с жертвы. И хотя в лаборатории ЭКС в Чорли нашли на них ДНК Моррисона, никаких убедительных доказательств их связи с Элис Рай обнаружено не было – лишь несколько волокон, источником которых мог быть ее джемпер. Таким образом, не было ничего, что опровергало бы заявление Моррисона о том, что он купил их на блошином рынке для своей дочери, но в итоге стал носить сам.

Понимая, что на трусах, если бы их носила Элис, с большой вероятностью могли остаться следы ее ДНК, криминалисты ЭКС разрезали их на 22 куска, каждый из которых затем проанализировали. Мы уже усвоили, что при расследовании старых дел никогда не стоит полагаться на предыдущие анализы, даже если они были проведены опытными и квалифицированными криминалистами. Таким образом, наша команда во главе с блистательным Росом Хаммондом, уже упоминавшимся в этой книге, тщательно отобрала всего два-три участка, вырезанных из паховой области, и провела их повторный анализ.

Усовершенствовав методику извлечения, позволяющую «выжимать» кусочки ткани, чтобы выделить из них все содержащиеся вещества, мы смогли получить два полных ДНК-профиля. Один из них совпадал с профилем Моррисона, в то время как другой практически наверняка принадлежал Элис Рай: вероятность того, что ДНК была кого-то другого, не являющегося ее родственником, составляла один к 69 миллионам.

Мы нашли и другие улики, связанные с Моррисоном, включая волокна и фрагменты краски. Кроме того, удалось установить, что он владел ножом, который обнаружили закопанным рядом с его домом на колесах. Этот нож, по словам Моррисона, был среди вещей в сумке, отданной ему приятелем. Когда в июле 1999 года дело дошло до суда, Кевин Моррисон был признан виновным, как выразился судья, в «безнравственном убийстве» Элис Рай и приговорен к 18 годам тюремного заключения – в то время это был минимальный срок, после которого заключенный мог попытаться добиться условно-досрочного освобождения.

Теперь, когда изначально осторожная уверенность полиции Мерсисайда в нас была подтверждена делом, ее сотрудники начали давать нам для работы и другие нераскрытые дела. Одно из них касалось убийства в октябре 1983 года Синтии Большоу, прозванной в СМИ Красавицей в ванной. Синтию, судя по всему, очень любили в небольшом городке Виррал, где она жила. Согласно ее дневникам, она имела много друзей мужского пола по всему миру, часть их была опрошена полицией после ее смерти.

После первоначального расследования считалось, что Синтия была задушена у себя на кровати и перенесена в ванную уже после смерти. На месте преступления не нашли потенциально полезных улик за исключением пятна спермы на ночной рубашке, обнаруженной на кровати. Из нее был вырезан образец, использованный криминалистами для определения группы крови. В середине 1980-х, до появления ДНК-экспертизы, анализ на группу крови был единственно доступным, и он не помог установить личность убийцы Синтии. Равно как и все остальные доказательства, всплывшие, когда ЭКС попросили пересмотреть дело за полтора года до того, как в 1999 году оно было поручено нам.

Поскольку у нас было очень мало информации, мы решили исследовать ночную рубашку более тщательно, но в ходе предыдущих анализов эксперты использовали все следы спермы, которые могли оказаться полезными. Поэтому нужно было придумать какой-то другой подход.

При проведении анализа на сперму нужно для начала прижать большой кусок влажной фильтровальной бумаги к предмету, чтобы она впитала все водорастворимые компоненты в потенциально присутствующих на нем следах спермы, которые затем вступают в реакцию с распыляемым на бумагу химическим реагентом. Зачастую, проделывая этот анализ, даже если ничего не видно, следы спермы расползаются по ткани, увеличивая область первоначального пятна. Мы решили обрезать края отверстия, проделанного криминалистами в ночной рубашке, после чего «выжали» получившиеся длинные тонкие полоски ткани, чтобы получить как можно больше биологического материала из всей спермы, которая могла там остаться. Это была стоящая попытка, хотя, думаю, мы и не смели надеяться, что удастся получить полный ДНК-профиль, но в итоге удалось.

За годы, прошедшие со дня смерти Синтии Большоу, ДНК-экспертиза открыла в криминалистике невиданные прежде возможности. Тем не менее в созданной четырьмя годами ранее базе ДНК содержалось крайне ограниченное количество профилей, ни один из которых не совпал с найденным на ночной рубашке. Тогда полиция воспользовалась помощью СМИ, напомнив людям об этом деле и попросив сообщить о любой имеющейся по нему информации.

Не знаю, сколько человек откликнулось на их призыв, но обычно достаточно одной хорошей наводки, чтобы пойти по верному пути. И в тот раз такую наводку дала Барбара Тафт. За 16 лет, прошедших с убийства Синтии Большоу, Барбара развелась с мужем, но, несмотря на случившееся, продолжала хранить секрет, о котором он попросил ее не сообщать полиции, когда та опрашивала ее в ходе первоначального расследования. Теперь же она сказала, что ее супруг Джон Тафт в день убийства Синтии Большоу на самом деле не был дома вместе с ней, как она заявила ранее. По ее словам, весь тот день он вел себя очень странно, и когда она, проснувшись среди ночи, выглянула в окно, увидела, как он что-то закапывает в саду.

На допросе после убийства Синтии Большоу Джон Тафт утверждал, что никогда с ней не встречался. В свете же показаний его бывшей жены и соответствия ДНК из образца его крови ДНК-профилю, который нам удалось извлечь из пятна спермы ночной рубашки Синтии, оказалось, что это ложь. По его словам, они с Синтией стали любовниками после того, как он пришел к ней домой, чтобы вручить прейскурант стекольной компании, где работал. Он попросил жену обеспечить ему алиби, поскольку действительно присутствовал в квартире Синтии в день ее убийства и занимался с ней сексом, хотя и настаивал, что она все еще была жива, когда он ушел.

Помимо ДНК-профиля были и другие доказательства против Джона Тафта, включая гораздо более слабую связь с драгоценностями Синтии, найденными в чулке в телефонной будке рядом с местом его проживания. В ноябре 1999 года, будучи признанным виновным в убийстве Синтии Большоу, Тафт был приговорен к пожизненному тюремному заключению.

Нам повезло, что и в Forensic Alliance, и в Forensic Access мы заполучили в штат потрясающих специалистов с особыми навыками, что позволило браться за широкий спектр всевозможных дел. Одним из таких специалистов был Боб Майес – очень любознательный криминалист, прежде руководивший подразделением токсикологии в ВВС Великобритании. Его знания об исследовании пилотов вертолетов в Южной Америке сыграли решающую роль в другом нераскрытом деле, за которое нас попросила взяться полиция Мерсисайда.

В октябре 1998 года 43-летняя солиситор Черил Льюис скончалась в гостиничном номере во время отпуска со своим мужчиной в египетском городе Луксор. Хотя в организме Черил нашли небольшое количество цианида, было сложно понять его потенциальную значимость, поскольку в крови он ведет себя неустойчиво и может быть утрачен в образцах крови при ненадлежащем хранении. В редких случаях он может образоваться в качестве побочного продукта процесса разложения. По результатам проведенного тогда вскрытия было сделано заключение, что смерть наступила в результате кровоизлияния в желудок, вызванного каким-то сильным, но неопознанным раздражителем.

Как оказалось, Черил составила завещание, сделав своего партнера – 48-летнего промышленного химика Джона Аллана – единственным наследником. По словам ее семьи, этот поступок был для нее крайне нехарактерным. Таким образом, думаю, у них уже были подозрения по поводу Аллана, когда его новая девушка, Дженнифер Хьюз, попала в больницу с болями в животе через несколько месяцев после смерти Черил. К счастью, Дженнифер выжила. Хоть проведенные анализы и не дали каких-то убедительных результатов, Аллана сразу же арестовали.

У одного из детективов, участвовавших в деле с самого начала, вероятно, были большие подозрения по поводу Джона Аллана, и, судя по всему, его твердая решимость в итоге и убедила Дэйва Смита попросить нас заняться этим делом.

Расследованием руководил Алекс Аллан – другой блистательный токсиколог, обладавший энциклопедическими знаниями обо всем, что может отравить человека. Исследовав кровь Черил и всевозможные образцы ее тканей, он обнаружил такой уровень тиоцианата калия, который попросту нельзя было оставлять без внимания. Тиоцианат – продукт распада цианида, который может быть связан с курением. И действительно, мы тоже нашли в образцах никотин и его метаболиты. А поскольку Черил была заядлым курильщиком, эти результаты защита отклонила, предположив, что более важным было обнаруженное в ее организме весьма значительное количество хлорохина.

Защита утверждала, что истинной причиной смерти Черил была передозировка хлорохином – активным веществом таблеток от малярии, которые она принимала. Именно в отношении этого заявления решительную роль сыграло то, что знал Боб Майес об исследовании пилотов вертолетов в Южной Африке. В той работе ученые сосредоточились на истории о пилотах, принявших таблетки от малярии перед смертью в результате крушения вертолета. Исследование показало, что у всех них был высокий уровень хлорохина в крови, который высвобождался из печени и был следствием смерти, а не ее причиной.

На момент суда над Алланом СМИ твердили, что «смерть на Ниле» произошла потому, что он подсыпал Черил цианид в джин с тоником, который она пила в ночь смерти. Мы же наиболее вероятным считали несколько другой сценарий.

Когда был арестован Джон Аллан, полиция обнаружила четыре брикета цианистого натрия в служебной машине Черил, на которой она ездила до смерти. Изучив брикеты, мы обнаружили, что один из них был немного надрезан. Через этот надрез можно было вытащить несколько штук и заменить их таблетками от малярии, похожими по форме и размеру, и это мог сделать Аллан. Это, определенно, объяснило бы небольшие участки выраженного истончения желудочной стенки, замеченные во время вскрытия. Возможно, именно поэтому, когда она умирала на кровати, Аллан не пытался ее спасти с помощью искусственного дыхания. Если он знал, что ее убивал цианид, то не стал бы рисковать: от прямого контакта можно было бы отравиться самому.

Доктор Эдди Тапп, судмедэксперт, сказал, что истончение желудочной стенки было вызвано контактом с каким-то едким веществом. В присутствии влаги цианистый натрий выделяет гидроксид натрия – щелочь для прочистки труб! Кроме того, Алекс нашел следы цианида и в глубоких тканях селезенки, которые, по его заключению, служили явным признаком того, что причиной смерти Селин было именно отравление цианидом. Он исключил возможность, что эти следы могли быть оставлены использованной в Египте бальзамирующей жидкостью или цианогенными растениями.

В марте 2000 года Джон Аллан был признан виновным в отравлении Селин Льюис и приговорен к пожизненному тюремному заключению. Его арест, пожалуй, состоялся как нельзя кстати для Дженнифер Хьюз, которая должна была отправиться вместе с ним в отпуск в Египет всего через несколько недель после госпитализации из-за болей в животе.

К началу 2000 года мы выполняли уже так много работы для полиции Мерсисайда, что решили открыть вторую лабораторию в Рисли, рядом с Уоррингтоном в графстве Чешир. Среди тех, кто помогал нам с ее обустройством, были два талантливых биолога-криминалиста Джерри и Энди Дэвидсоны. На самом деле я переманила Джерри из полицейской лаборатории в Стратклайде, будучи чрезвычайно впечатленной ее работой по делу, которое пересматривала. Когда она пришла к нам работать, за ней последовал и ее муж Энди.

Именно Джерри руководила расследованием другого нераскрытого дела, которым нас попросил заняться Дэйв Смит. Оно касалось убийства владельца паба. Это было последнее нераскрытое дело Дэйва перед его уходом из полиции на пенсию.

Через год после того как тело Филипа Ли было найдено в 1998 году в «скандальном гей-притоне», как его прозвали СМИ, мужчина по имени Рой Йоргенсен Кристенсен был арестован за ограбление в рамках совершенно не связанного с этим дела. В ходе допроса в полиции Кристенсен признался «не для протокола» в убийстве Филипа Ли. Повторить признание под запись он отказался, а доказательств, чтобы выдвинуть ему обвинения, было недостаточно. Ему казалось, что он в подробностях знает содержимое багажника принадлежавшей Ли машины Austin Maestro, которая была найдена брошенной на некотором расстоянии от места преступления. Этот факт привел к тому, что полиция восприняла его слова всерьез.

Через два года после смерти Ли полиции удалось найти принадлежавший Кристенсену Renault Megane на автомобильном аукционе. Помимо прочего расследование Джерри было сосредоточено на потенциальной улике, связанной со вторичным переносом волокон между двумя машинами. В ходе первоначального расследования с помощью клейкой ленты полиция взяла образцы из автомобиля Ли, и когда мы на них посмотрели, обнаружили небольшое количество отдельных оранжево-красных волокон из полиэстера, очень похожих на некоторые волокна с полосок клейкой ленты из машины Кристенсена. С помощью микроспектрофотометрического анализа были получены подробные цветовые характеристики волокон. Заглянув в базу данных промышленных красителей, мы обнаружили, что они близки по составу с красителем, поставляемым большой фармацевтической компанией для использования в автомобильной промышленности.

Более подробный анализ подтвердил, что волокна в обеих машинах относились к одной партии. Изучив архивы проведения контроля качества компании Renault, на основе информации об изменениях в составе красителя от партии к партии нам удалось продемонстрировать, что с очень большой вероятностью источником этих волокон были сиденья в машине Кристенсена, что, в свою очередь, означало, что он с очень большой вероятностью побывал в обеих.

Казалось, мы вот-вот получим доказательства вины Кристенсена в убийстве Ли, но нам так и не удалось раскрыть последнее нераскрытое дело Дэйва Смита, прежде чем он вышел на пенсию после 34 лет службы в полиции Мерсисайда. Впрочем, к тому времени как дело все-таки раскрыли, он, к счастью, уже устроился на новую должность в качестве менеджера по коммерческому развитию в Forensic Alliance. В январе 2004 года, когда суд принял наши доказательства, Кристенсен признал свою вину и был приговорен к 22 годам тюремного заключения в дополнение к уже отбываемому пожизненному сроку.

С момента совершения некоторых преступных действий, виновники которых не были оперативно найдены и наказаны, криминалистика шагнула вперед – особенно в плане методов ДНК-экспертизы. Вместе с тем в раскрытии этих дел помогло и то, что мы взглянули на них под новым углом, используя знания, полученные в ходе постоянно набираемого опыта. Мы взялись за них с твердой решимостью во всем разобраться. Вскоре после того как мы доказали, на что способны, мое оптимистичное предсказание начало сбываться, и мы уже нанимали новых сотрудников, открывали новые лаборатории и расширяли Forensic Alliance – работы становилось все больше и больше.

22
Следующая фаза

Вся суть науки состоит в ответе на вопросы, связанные с нами самими и физическим миром вокруг. Только так мы можем решать задачи, расширять горизонты и лучше понимать, как мы устроены, как появились и что может произойти дальше. Одно из отличий криминалистики от других прикладных наук в том, что она практически постоянно напоминает нам о менее достойных, а порой и вовсе порочных поступках, на которые способны люди. К счастью, хоть непосредственные результаты чьей-то преступной деятельности и могут угнетать, это чувство никогда надолго во мне не задерживается. Справиться с ним помогает тот факт, что, как правило, всегда есть какая-то срочная, особенно интересная задача, решение которой может принести глубочайшее удовлетворение.

Помимо работы над делами, связанными с биологической, химической, токсикологической экспертизой и наркотическими препаратами, в лаборатории Forensic Alliance в Рисли мы открыли небольшое подразделение, специализирующееся на огнестрельном оружии. В этом специально обустроенном и хорошо оснащенном отделении мы оборудовали зал для проверки огнестрельного оружия, кабинет для исследования одежды и тому подобного, стерильную лабораторию для ДНК-экспертизы, оружейный склад с защищенным доступом, а также высокотехнологичное помещение со звукоизоляцией, где можно было безопасно стрелять. Возглавляемое специалистом по оружию и химиком Филипом Бойсом из Северной Ирландии (его жена Мэгги, опытный биолог-криминалист, также к нам присоединилась), это подразделение могло обрабатывать до 800 дел в год. Его открытие в 2003 году вывело наши услуги на совершенно новый уровень.

Работая над тем или иным вопросом, мы всегда пытались улучшить качество и сроки оказания предлагаемых услуг, а также придумывали способы контролировать происходящее в наших лабораториях. Транспортировкой вещественных доказательств в криминалистические лаборатории и обратно полиция прежде занималась сама, но не всегда делала это идеально. Одна из наших идей, оказавшихся в результате чрезвычайно востребованной, – предоставление услуги по бесплатному сбору и доставке вещественных доказательств.

Параллельно я продолжала выступать в суде и писать статьи и письма в газеты, что делала на протяжении большей части своей карьеры. Большинство моих работ касались использования криминалистики и злоупотребления ею, а также того, насколько внимательными нам всем приходится быть, чтобы не допустить ее неправильного понимания или недобросовестного применения. Криминалистика способна творить чудеса в разрешении споров, однако может и вводить в заблуждение или сбивать с толку, способствуя судебным ошибкам. Так что вся эта дополнительная деятельность, как правило, не имела ничего общего с саморекламой. Я просто хотела поставить всех в известность – когда представлялась такая возможность – о проблемах, чрезвычайно меня волновавших, о том, что, как мне казалось, люди должны знать.

Среди прочего особое беспокойство у меня и коллег вызывало то, что любой человек с каким-либо опытом научной работы мог выступить в суде, заявив, что он криминалист. Проблема, как правило, касалась ученых, работавших на защиту. Они, может, и имели впечатляющие научные квалификации, но зачастую даже не знали, как пользоваться микроскопом, с которым, по идее, должны работать для проверки улик. Они, к примеру, могли не понимать того, какое значение в конкретных обстоятельствах рассматриваемого дела будут иметь найденные, скажем, на изнаночной стороне чьего-то джемпера шесть красных нейлоновых волокон. Эта нехватка знаний неизбежно отражалась на сделанных такими учеными заключениях по поводу доказательной силы тех или иных улик. И хотя в других обстоятельствах это вызывало бы лишь ухмылку, в мире уголовного правосудия подобное могло быть чревато серьезнейшими последствиями.

Пытаясь справиться с этой проблемой, на протяжении 1990-х я работала с рядом добросовестных организаций – включая ЭКС – над созданием системы аккредитации специалистов в области криминалистики. О необходимости этого мы полностью сошлись во мнениях с генеральным директором ЭКС Джанет Томпсон. В 2000 году я стала одним из основателей и первым избранным членом Совета по регистрации специалистов в области криминалистики (СРСК). Поначалу у нас была система сертификации, основанная на анализе независимыми экспертами выборки из проделанных криминалистом работ – просто отзывы клиентов нас не устраивали. К несчастью, СРСК был распущен всего несколько лет спустя, потому что оказался слишком громоздкой и дорогостоящей организацией, чтобы оправдать себя в столь относительно малочисленной профессии. Вместе с тем к тому времени кое-что успело поменяться. Так, например, у нас был регулятор[36] в области криминалистики (у которого и по сей день нет полномочий добиваться принудительного исполнения своих рекомендаций), а все внешние поставщики криминалистических услуг для полиции теперь должны были соответствовать требованиям стандарта ISO 17025 Международной организации по стандартизации.

Стандарт ISO 17025 задает требования к квалификации, проведению анализов и калибровке оборудования и, как утверждалось, должен был в достаточной мере охватить основные аспекты системы СРСК. Тем не менее, поскольку основной упор делался на системы и процессы в лабораториях, а не на самих сотрудников, он не смог полностью заполнить образовавшийся пробел. Ну и разумеется, никак не затрагивал серьезной проблемы отсутствия каких-либо требований для аккредитации экспертов защиты, существующей и по сей день. Поэтому самопровозглашенные «эксперты» продолжают выходить за рамки своей компетенции, баламутить воду криминалистики и ставить под угрозу уголовное правосудие. Обычно они неэффективно справлялись с выявлением по-настоящему слабых мест в доказательствах на основании криминалистической экспертизы, поэтому, как правило, оказывались не в состоянии обеспечить важнейшую подстраховку, в которой нуждаются криминалистика и криминалисты, да и суд не всегда мог на них полагаться.

В 2001 году меня избрали президентом Общества криминалистов. Это принесло мне двойное удовлетворение с учетом того, что другой кандидат, бывший старшим сотрудником ЭКС, провел кампанию, в рамках которой посетил все лаборатории ЭКС с лозунгом «Голосуя за Галлоп, вы голосуете против ЭКС». Я не могла сдержать улыбку, когда узнала об этом, особенно когда были объявлены результаты, и стало ясно, что подавляющее большинство криминалистов ЭКС проголосовало за меня.

На посту президента этого общества я преследовала три главные задачи. Первая заключалась в модернизации и укреплении его системы управления. Вторая – заложить фундамент для будущего профессионального органа экспертов-криминалистов. А третья состояла в разработке новой для того времени системы аккредитации университетов с целью улучшения качества преподавания криминалистики.

Замечу, что третья цель вызывала у меня особую озабоченность. Дело было в том, что на некоторых кафедрах – особенно на уровне бакалавриата – вместо фундаментальных научных знаний преподавалась жалкая версия практической криминалистики. На самом деле собеседования с новыми потенциальными сотрудниками в Forensic Alliance нередко заканчивались разочарованием. Новая схема была разработана моим предшественником на посту президента профессором Брайаном Кэдди из Центра криминалистики университета Стратклайда, директором по развитию которого я стала в 2016 году, – это до сих пор старейший и один из двух лучших центров по изучению этой прикладной науки в стране. Я знала, что Брайан не меньше моего верил в необходимость аккредитации. Вместе с тем я знала и то, что мне не удастся воплотить все свои задумки. Наверное, это не удается никому.

Криминалистика охватывает очень широкий спектр научных дисциплин, и вместо того чтобы нанимать специалистов по всем областям, при необходимости мы просто подключаем к делу различных проверенных экспертов. Так, например, всеми вопросами, связанными с насекомыми, которые имели отношение к нашим делам, занимались потрясающие люди из Музея национальной истории в Лондоне – сначала Кен Смит, затем Мартин Холл, а иногда Захария Эрзинчогоглу (известный как доктор Зак) из Кембриджского университета. В конечном счете, однако, мы решили, что пришло время обзавестись собственным энтомологом. И когда мы наконец наняли Джона Мэнлоу, он стал первым энтомологом, когда-либо работавшим в ведущей английской криминалистической лаборатории.

Вскоре мы осознали, что энтомология тесно связана с другими областями экспертных знаний, которые в итоге создали совершенно новую сферу криминалистики, которую назвали судебной экологией. Теперь, когда на нас работали антропологи и археологи, специалисты по почве (которые могли проводить и экспертизу драгоценных камней) и палинологи (специалисты по пыльце), а также энтомологи, мы могли оказывать всестороннюю помощь в делах, связанных с закопанными телами и следовыми уликами, источник которых находился на улице. Хоть судебная экология и узкоспециализированная область, она применима к поразительно большому количеству различных дел. Кроме того, она позволила нам еще больше расширить возможности для проведения расследований.

Одним из случаев применения судебной энтомологии стало дело, которое мы расследовали для полиции долины Темзы. Оно касалось тела, лежавшего лицом вниз в заполненной водой канаве. Изучив тело, Джон Мэнлоу обнаружил на пуговицах рубашки мертвого мужчины яйца и куколки мух. Мухи не откладывают яйца под водой, поэтому Джон мог с уверенностью сказать, что этот человек определенное время пролежал на спине, прежде чем его перевернули и положили в канаву. Другими словами, все указывало на то, что убийца (убийцы) вернулся на место преступления и переложил тело.

Отчет Джона оказал невероятную помощь в полицейском расследовании, и когда пойманные убийцы признались в содеянном, оказалось, что все случилось именно так, как он и заключил. По мере развития технологий, по мере того, как менялся наш образ жизни в связи с этим, следователи начали осознавать всю важность информации, хранящейся на мобильных телефонах и персональных компьютерах.

В результате в 2001 году Forensic Alliance заключила партнерское соглашение с местной фирмой Vogon, специализирующейся на компьютерном анализе. Это сотрудничество полностью себя оправдало, позволив нам получать множество новых типов информации из цифровых устройств. Мы могли анализировать ее вместе с более привычными уликами, такими как отпечатки пальцев и ДНК-профили. Мы могли получать информацию даже из цифровых устройств, встроенных в такую бытовую технику, как стиральные машины, чтобы узнать, когда ими последний раз пользовались и какая была выбрана программа стирки.

В 2002 году Управление по атомной энергии Великобритании заявило о намерении полностью завладеть компанией Forensic Alliance. Это было для нас как гром среди ясного неба. Думаю, они видели, что наши финансовые дела пошли в гору, и хотели расширить контроль над компанией. Рассел уже два года как не работал с нами, и мы с Томом Палмером заявили, что раз Управление могло купить компанию, то и у нас должна быть возможность как минимум предложить за нее свою цену. Чтобы начать дело, мы заняли в общей сложности более трех миллионов фунтов; они согласились, поскольку были уверены, что нам ни за что не удастся собрать необходимые деньги за отведенные два месяца. Нам срочно был нужен инвестор.

Первым делом мы с Томом подумали про инвестиционную компанию Close Brothers Growth Capital (CBGC), где нас очень тепло приняли, когда мы создавали Forensic Alliance. Они не могли поддержать нас тогда, потому что нам нужны были деньги для раскрутки, а они, как следовало из названия, финансировали только рост[37]. Теперь же все было иначе. И благодаря великолепным людям Биллу Кроссану и Гарретту Куррану нам удалось получить деньги в более-менее оговоренный срок. CBGC оказалась потрясающим бизнес-партнером, и в последующие три года нам удалось открыть новые захватывающие направления для бизнеса.

В 2004 году к нам обратились ряд специалистов из лаборатории ЭКС в Бирмингеме. Они слышали о том, как в Forensic Alliance обстоят дела на профессиональном фронте, и хотели к нам присоединиться. В результате, настроенные привлечь достаточно заказов, мы открыли для них лабораторию в Тамуорте, в графстве Стаффордшир. Плюс ко всему мы обзавелись местным представительством для полиции графства Уэст-Мидлендс – второй по величине в стране. Когда я об этом рассказываю, все звучит так просто, но тогда нам с Томом пришлось изрядно понервничать: не нужно было обладать богатым воображением, чтобы понять, чем бы все закончилось, если бы нам не удалось привлечь достаточно новых дел для покрытия дополнительных расходов.

Среди прочих потрясающих вещей, которые мы смогли сделать после объединения с CBGC, было создание специализирующейся на огнестрельном оружии лаборатории на территории Королевской оружейной палаты в Лидсе. Новое отделение было открыто в 2005 году и состояло из полноразмерного стрельбища, оружейной мастерской, лаборатории сравнительной баллистики и других лабораторий для снятия ДНК и отпечатков пальцев с огнестрельного оружия, а также баллистических материалов. Теперь мы могли делать под одной крышей все связанное с огнестрельным оружием. Кроме того, наши заказчики теперь имели прямой доступ к экспертам оружейной палаты и их коллекции из 25 000 образцов огнестрельного и холодного оружия, а также боеприпасов.

После появления новой лаборатории мы закрыли отделение по огнестрельному оружию в Рисли, превратив его в лабораторию по анализу наркотических веществ, ставшую популярной среди наших заказчиков на севере Англии. Подразделение в Лидсе работает по сей день. Это ценный ресурс в расследовании по-настоящему запутанных дел для полицейских управлений по всей стране. Когда здешним криминалистам нужно, к примеру, понять, какого типа огнестрельное оружие или патроны были использованы, либо сделать пробные выстрелы определенными редкими снарядами, им только и требуется, что выйти из лаборатории и пройти по коридору, чтобы решить задачу с совершенно блистательными сотрудниками Королевской оружейной палаты.

Приблизительно в одно время с открытием лаборатории в Лидсе мы объединились с самой большой группой судмедэкспертов в стране – Службой судебной патологии (ССП) – и взяли на себя все их административные задачи. Помимо прочего мы помогли им тогда с испытанием новой информационной системы МВД, предназначенной для профессионального оказания услуг. Мы помогли им обустроить собственную лабораторию гистопатологии, ставшую первой в ведущей криминалистической лаборатории, и новый архив с регулируемой температурой для образцов. Такой архив необходим для обеспечения наилучших условий хранения биологических образцов, чтобы в случае возникновения годы спустя какого-то нового вопроса относительно обстоятельств чьей-то смерти эти образцы снова могли бы быть проверены, например на следы наркотических веществ или ДНК.

23
Факт или сокрытие?

Благодаря нашему успеху с нераскрытыми делами и безукоризненному выполнению обычных заказов нам доверяли все более деликатные расследования. По некоторым громким делам нам поручали всю криминалистическую работу. По другим нас просили ознакомиться лишь с некоторыми аспектами. Именно так мы и приняли участие в расследовании, начатом через какое-то время после смерти принцессы Дианы.

Принцесса Диана, ее спутник Доди Аль-Файед и их водитель Анри Поль погибли в результате автомобильной аварии в Париже 31 августа 1997 года. Телохранитель принцессы Тревор Рис-Джонс получил серьезные травмы. Семь лет спустя, в 2004 году, коронер королевского двора и округа Суррей попросил главу лондонской полиции сэра Джона Стивенса расследовать ряд аспектов, касавшихся автомобильной аварии. В частности, коронер хотел знать, имелись ли какие-то доказательства в пользу сделанных отцом Доди, Мохаммедом Аль-Файед, и его адвокатами заявлений о заговоре британского правительства с целью убийства.

Последовавшее масштабное расследование получило название операция «Педжет». Помимо опроса более 300 свидетелей и проведения 500 следственных мероприятий она включала сбор более 600 вещественных доказательств для возможного последующего изучения и анализа. Кроме того, в ее рамках провели самое скрупулезное в истории воссоздание обстоятельств аварии.

Нас же попросили разобраться в трех отдельных вопросах. Первый: была ли принцесса Диана беременной на момент смерти? Второй: действительно ли образцы крови, приписываемые водителю Анри Полю, содержание алкоголя в которых в два раза превышало установленную английским законом норму для вождения автотранспорта, взяты именно у него? И, наконец, третий: имелось ли какое-либо обоснование тому, что участие светлого автомобиля Fiat Uno, принадлежавшего фотокорреспонденту Джеймсу Андансону, исключили из участия в столкновении с «Мерседесом», на котором передвигалась со своими спутниками принцесса Диана? Жена Джеймса Андансона заявила, что ее муж в ту ночь находился вместе с ней в 274 километрах от места аварии. Три года спустя он совершил суицид. И хотя через месяц после смерти его кабинет и был «подозрительным образом» ограблен, из него пропало лишь кое-какое оборудование.

Криминалистическое расследование возможной беременности проводилось под руководством профессора Дэвида Коуэна, главы кафедры криминалистики и лекарственного контроля Королевского колледжа в Лондоне. Стояли две основные задачи. Во-первых, следовало проверить, не содержали ли взятые у принцессы Дианы образцы крови следы хорионического гонадотропина человека (ХГЧ) – гормона беременности. Во-вторых, нужно было попытаться найти какие-либо доказательства приема противозачаточных таблеток.

Переливание крови, проведенное принцессе Диане после аварии, могло затруднить проведение теста на беременность. Таким образом, наиболее подходящим образцом для анализа была кровь, в небольшом количестве взятая с коврика под ее сиденьем в «Мерседесе». И пока команда Дэвида Коуэна проводила довольно впечатляющую работу по разработке теста на беременность на засохшей крови, мы заполучили ряд образцов, взятых у беременных женщин в ходе проведенного прежде исследования, никак не связанного с делом, чтобы использовать их в качестве контрольных для этого относительно старого образца. Кроме того, мы извлекли образец содержимого желудка принцессы Дианы, чтобы проверить его на остаточные следы противозачаточных таблеток.

В итоге результаты всех тестов оказались отрицательными. А это означало, что с чрезвычайно большой долей вероятности принцесса Диана на момент смерти не была беременна и не принимала противозачаточные. Согласно сэру Джону Стивенсу, эти результаты соответствовали показаниям ее родных и друзей, утверждавших, что на возможную беременность ничто не указывало.

Что касается образцов крови, приписываемых Анри Полю, с помощью ДНК-экспертизы мы подтвердили, что она действительно принадлежала ему. Значит, они не были заменены образцами, взятыми у кого-то другого, как это утверждалось. Следовательно, у него в крови должно было быть именно столько алкоголя, сколько сообщалось.

Наконец, мы проанализировали следы светлой краски и материала бампера, оставленных на «Мерседесе» автомобилем, с которым он, судя по всему, столкнулся. Они показали, что этим автомобилем действительно мог быть Fiat Uno, но ничто не указывало на то, что это был именно автомобиль, принадлежавший Андансону. Одна из проблем была в том, что с места аварии взяли недостаточно улик, связанных со столкновениями как с другой машиной, так и со стенами тоннеля.

В ходе расследования изучили и другие утверждения, включая заявления о том, что Доди и принцесса Диана были обручены и собирались пожениться. Разобравшись с каждым из них, лорд Джон Стивенс, которым он стал к тому времени, вместе со своей командой в декабре 2006 года опубликовал отчет с заключением о том, что они не нашли каких-либо доказательств злого умысла или сокрытия на высшем уровне.

Другое деликатное дело, которым мы занимались, было связано со смертью бывшего инспектора по оружию массового уничтожения, работавшего со специальной комиссией ООН в Ираке.

Доктор Дэвид Келли работал на министерство обороны Великобритании, когда в 2003 году оказался в центре внимания, – он был назван источником, со слов которого BBC составила свой скандальный репортаж про Ирак. Центральное место в репортаже занимали обвинения правительства Великобритании во вранье о наличии у Ирака оружия массового уничтожения, которое может быть развернуто в течение 45 минут. Когда слова, приписываемые доктору Келли, были процитированы всеми СМИ вслед за совместным вторжением США и Великобритании в Ирак в марте 2003-го, его допросил Особый комитет по иностранным делам. Два дня спустя тело Келли было обнаружено в лесном массиве недалеко от его дома в Оксфордшире. Смерть привела к подозрениям в противоправных действиях и заговоре на высшем уровне, как это было и после смерти принцессы Дианы.

Попросив заняться этим делом, нам сообщили, что доктор Келли покинул свой дом вечером 17 июля, чтобы прогуляться. Судя по всему, он страдал от депрессии, так что у его жены были все основания переживать, когда позже в ту ночь она заявила о его пропаже.

Когда тело доктора Келли обнаружили на следующее утро в зарослях крапивы и ежевики, прибывшие полицейские возвели шатер над телом и прилегающей территорией, чтобы защитить от осадков. Рядом обнаружили нож, бутылку воды и упаковку сильнодействующих обезболивающих с устаревшей рецептурой на основе декстропропоксифена и парацетамола.

Мы подключились к расследованию по запросу полиции долины Темзы. Изучив место преступления, Рой Грин исследовал следы крови, повреждений и тому подобного на одежде и других собранных предметах. Алекс Аллан провел токсикологический анализ образцов тканей, взятых с тела патологоанатомом МВД Ником Хантом.

Осмотрев тело на месте происшествия, Ник увидел, что левая кисть и запястье Дэвида Келли были обильно испачканы кровью. На проведенном впоследствии вскрытии он не обнаружил никаких доказательств того, что доктор Келли перед смертью подвергся продолжительному нападению с применением насилия либо был перенесен каким-либо образом на место, где впоследствии нашли его тело. Имел место ряд глубоких порезов с внутренней стороны запястья, которые повредили несколько кровеносных сосудов, включая локтевую артерию. Как объяснил эксперт, характер этих порезов был типичным для травм, причиненных человеком самому себе.

В отчете о вскрытии было сделано заключение, что основной причиной смерти доктора Келли стали раны на запястье. При этом большое количество принятых обезболивающих и еще не диагностированная болезнь сердца тоже сыграли свою роль.

Данные о характере и распределении следов крови на некоторых ключевых вещественных доказательствах, полученные Роем Грином, подтверждали заключения судмедэксперта. Такие следы были типичными для артериального кровотечения и говорили о том, что травмы доктора Келли были получены в месте обнаружения его тела.

Среди предметов, предоставленных полицией для исследования нашей лаборатории, были мазки, взятые с тела доктора Келли и его мобильного телефона, несколько обрезков ногтей и волос, а также часы, бутылка с водой и нож, найденные на месте происшествия. Также нам передали взятые из кабинета убитого фотоаппарат и несколько измельченных в шредере документов, восстановленных компанией Document Evidence Ltd.

Алекс Аллен зафиксировал довольно высокий уровень декстропропоксифена во взятых с тела образцах, несколько нерастворенных таблеток в содержимом желудка, а также следы парацетамола вокруг горлышка бутылки. Всего этого следовало ожидать, если бы доктор Келли проглотил несколько таблеток и запил их водой из бутылки.

По распределению и характеру следов крови на одежде и других взятых с места происшествия предметах можно было сделать некоторые выводы. Так, например, окровавленный нож, скорее всего, был орудием, которым были сделаны около 11 порезов на запястьях Келли. Свои наручные часы он снял, когда делал это. Кровь с порезанного запястья забрызгала окружающие поверхности и одежду. В какой-то момент после полученных травм доктор Келли упал на колени в лужу собственной крови и сделал несколько глотков из бутылки с водой.

На обнаруженных блистерных упаковках с сильнодействующим обезболивающим Co-proxamol крови не было. Вместе с тем наличие на одной из них ДНК, которая могла принадлежать доктору Келли, указывало на то, что он брал ее в руки до полученных ран.

По результатам всесторонних анализов и исследований было сделано заключение о чрезвычайно убедительных доказательствах того, что вся кровь с места происшествия принадлежала доктору Келли и что только он пил из бутылки с водой. Кроме того, хоть этого и не удалось категорически опровергнуть, не было найдено никаких доказательств в пользу версии, что он умер от рук другого человека.

В свете чрезвычайной деликатности этого дела премьер-министр Тони Блэр поручил провести расследование смерти сразу же после обнаружения тела. В опубликованном в январе 2004 года отчете лорд Хаттон заключил, что доктор Келли покончил с собой, перерезав запястья. Чтобы его родных не беспокоили в будущем, Хаттон потребовал на 70 лет наложить на отчеты о вскрытии и токсикологической экспертизе гриф секретности. Но поскольку смерть доктора Келли продолжали окружать подозрения, эти отчеты были в итоге опубликованы в 2010 году. А когда даже это никак не помогло развеять подозрения, генеральный прокурор Доминик Грив снова открыл расследование в связи с составленной петицией.

Ознакомившись со всеми доказательствами, включая проверку нашей токсикологической экспертизы и сделанных нами заключений, Грив пришел к выводу о том, что доказательства самоубийства доктора Келли убедительны. Кроме того, он сказал, что проведенное лордом Хаттоном следствие, по сути, выполнило функции коронерского расследования (судебного следствия), и ничто не указывало на то, что доктор Келли был убит, либо на то, что есть какой-то заговор или сокрытие.

Будучи криминалистами, мы признаем, насколько важно иметь возможность подвергнуть сомнению слова властей и экспертов, на которых они опираются, когда что-то не сходится. Вместе с тем мы считаем не менее важным рассматривать всю картину целиком, а не отдельные ее аспекты, ведь это может ввести в заблуждение и создать ненужную неопределенность. Для любого криминалиста в обоих описанных выше делах все выглядит совершенно убедительно. Тем не менее я понимаю, что доказательств на основе криминалистической экспертизы может оказаться недостаточно, чтобы развеять сомнения конспирологов[38], славящихся своей неугомонностью.

24
Рейчел Никелл

Иногда отсутствие доказательств само по себе может стать ключом к разгадке. В большинстве случаев криминалисты полагаются, по сути, на «собачий лай», а затем пытаются выяснить, в чем его причина. Иногда важно понять, почему собаки так и не залаяли, когда этого следовало ожидать. Именно такой была ситуация в расследовании смерти Рейчел Никелл.

Во время прогулки с маленьким сыном и собакой в парке «Уимблдон Коммон» в Лондоне 15 июля 1992 года, 23-летняя Рейчел Никелл умерла от не менее 49 отдельных ножевых ранений в результате нападения, совершенного, судя по всему, на сексуальной почве.

С помощью клейкой ленты с ее тела взяли образцы. Оно было обнажено, поскольку в ходе нападения убийца сорвал с женщины одежду. Криминалисты из КЛПБЛ провели ДНК-экспертизу в надежде найти мужской ДНК-профиль, не совпадающий с профилями ее мужа и двухлетнего сына. Эти криминалисты, вне всякого сомнения, были компетентными и обладали необходимой квалификацией и опытом. Тем не менее люди порой что-то упускают – это правда жизни. Проблема была в том, что криминалисты не только не смогли найти мужской ДНК – они не обнаружили вообще никакой ДНК. И, судя по всему, не задумались о том, как это можно объяснить. Сделай это криминалисты, они поняли бы: что-то не так, ведь на ленте должны были остаться клетки кожи Рейчел и ее ДНК.

Опросив нескольких мужчин в качестве возможных подозреваемых, лондонские полицейские сосредоточили внимание на местном жителе Колине Стэгге. Убежденные в его виновности, они организовали «ловлю на живца», не имея каких-либо доказательств. На протяжении нескольких месяцев сотрудница полиции под прикрытием изображала романтическое влечение к Стэггу, чтобы попытаться выудить у него признание в убийстве Рейчел. И хотя Колин Стэгг так и не признался, его все равно арестовали в августе 1993 года. Еще через год в ходе судебного разбирательства в Центральном уголовном суде Лондона судья отклонил доказательства, полученные в ходе этой операции, обвинение отозвало дело, и Стэгг был выпущен на свободу.

В 2002 году, когда Forensic Alliance приняла участие в расследовании нераскрытого дела об убийстве Рейчел Никелл с кодовым названием «операция Эдсел», я поручила эту работу Рою Грину, которому должны были помогать несколько коллег. Майк Горн занимался химической экспертизой, Клэр Лоури отвечала за волосы и текстильные волокна, Энди Макдональд взял на себя ДНК-экспертизу, а Эйприл Робсон была назначена ведущим криминалистом.

Мы расставили приоритеты в проведении анализов, руководствуясь тем, что, как нам казалось, с наибольшей вероятностью поможет установить личность убийцы. Поскольку в ходе нападения с Рейчел сорвали одежду, были все шансы найти на ней следы ДНК нападавшего человека. Следовательно, первым делом мы изучили предметы одежды, снятые с женщины и ее двухлетнего сына Алекса. Затем – образцы тканей тела – срезы и соскобы с ногтей, а также прикладывали полоски клейкой ленты к интимным местам тела Рейчел. Сперма, как правило, служит хорошим источником ДНК. Но поскольку криминалистам ЭКС не удалось обнаружить сперму на теле Рейчел, мы стали искать менее заметные следы. Третьим этапом стало исследование различных предметов, собранных на месте преступления в «Уимблдон Коммон» и изъятых у потенциальных подозреваемых. Позже мы добавили и четвертый этап, который заключался в более тщательном изучении частиц, собранных ЭКС с ключевых предметов.

Помимо прочего мы искали все, что могло бы связать это дело с похожими. Наше расследование, однако, не было сосредоточено на ком-то конкретно. Закон, связанный с запретом на повторное привлечение к уголовной ответственности за одно и то же преступление, в Великобритании еще не был изменен, поэтому уже оправданного Колина Стэгга не могли снова судить за убийство Рейчел. Однако полиция по-прежнему его подозревала, и пусть мы и не делали упор на нем, исключать тоже не стали.

Чтобы помочь с первым этапом нашего расследования – поиском чужеродной ДНК, которая могла принадлежать убийце Рейчел, – Рой организовал в лаборатории эксперимент по воссозданию обстоятельств преступления. Задача состояла в том, чтобы определить конкретные места на одежде Рейчел, к которым наиболее вероятно прикасался преступник, стягивая с нее одежду. Другой криминалист надел на себя одежду (поверх защитного комбинезона), похожую на ту, что была на Рейчел в день убийства. Затем Рой, выступавший в роли нападавшего, предварительно нанеся на свои руки черный порох, принялся эту одежду стягивать, чтобы добиться такого же ее расположения, как и на Рейчел в момент обнаружения ее тела. Оставленные им следы пороха указывали на участки наиболее интенсивного контакта – там и следовало сосредоточить внимание.

В процессе мы обнаружили ряд интересных особенностей, к которым, как нам казалось, имело смысл вернуться, если не найдем ничего в результате исполнения первоначального плана. Перейдя ко второму этапу, мы поняли, с какого конца взяться за это дело.

Анализируя полоски клейкой ленты, приложенные к телу Рейчел, криминалисты ЭКС использовали метод ДНК-экспертизы под названием «Анализ сверхмалых количеств ДНК»[39] (СКД). СКД – разновидность стандартной ДНК-экспертизы (КТП, метод коротких тандемных повторов) и заключается в репликации интересующих участков ДНК в имеющемся небольшом ее количестве, пока не будет получен достаточный для проведения анализа объем. При СКД проводится 34 цикла репликации ДНК – на восемь больше, чем в стандартном методе.

С ДНК нужно быть очень осторожным, чтобы получить ровно необходимое количество для анализа: если окажется, что ее недостаточно, никакого результата получить не удастся; а если слишком много, реакция окажется ингибированной[40]. Думаю, в ходе первоначального расследования произошло следующее: ожидая обнаружить на теле Рейчел лишь очень небольшое количество мужской ДНК, криминалисты воспользовались самой чувствительной методикой. Это было вполне обоснованное ожидание с учетом того факта, что не было обнаружено никакой содержащей ДНК физиологической жидкости, которая могла бы принадлежать преступнику. Проблема была в том, что они даже не задумались о том, почему не нашли не только мужскую ДНК, что не было особенно удивительным, но и никаких следов ДНК Рейчел.

У нас же был другой подход. Мы всегда начинали со стандартного анализа (в 28 циклов), чтобы использовать получившийся в образцах уровень ДНК в качестве отправной точки. Только после этого мы переходили к СКД-анализу, если считали это необходимым. Кроме того, мы всегда подготавливали растворы наших ДНК-экстрактов, которые могли дать понять, не ингибирует ли что-то реакцию, включая чрезмерную концентрацию ДНК или, например, какую-то химическую примесь.

Исследовав экстракты со взятой у ЭКС клейкой ленты с помощью стандартного метода в 28 циклов, мы получили смешанный ДНК-профиль. Основной его составляющей, казалось, была ДНК самой Рейчел, в то время как некоторые небольшие фрагменты принадлежали мужчине. Затем мы изучили те же самые экстракты с помощью СКД-методики в 34 цикла – той же, что была применена криминалистами ЭКС, – и стало очевидно, что реакция была слишком усилена, что привело к чрезмерному количеству ДНК и отсутствию каких-либо результатов.

Заинтригованные крошечными образцами мужской ДНК, мы переключили внимание на изначально снятые с интимных участков (с влагалища и ануса) полоски клейкой ленты, создав собственные экстракты с них. Затем мы подвергли их такому же анализу. Мы всегда проводим контрольный анализ на ДНК и считаем результат подтвержденным только тогда, когда его удается получить с обоих образцов. Это еще одна мера предосторожности при проведении ДНК-экспертизы, позволяющая отличить настоящие результаты от артефактов, полученных в ходе процесса и/или из-за особенностей имеющихся образцов. Исследовав образец, взятый с ануса, мы получили полный профиль Рейчел, и, хотя там было что-то еще, этот результат не был подтвержден контрольным анализом. Что касается образцов с влагалища, то даже после 28 циклов мы получили большое количество ДНК Рейчел и немного мужской, которой, однако, оказалось недостаточно, чтобы установить, кому именно она принадлежала.

Нам никогда особо не нравилась СКД-методика. Она была дорогостоящей и пользовалась плохой репутацией. Так, в деле о теракте в Оме судья Вейр постановил, что она ненадежная, и результаты такого анализа можно интерпретировать по-разному. А в ходе расследования исчезновения Мэдлин Макканн из отеля в Португалии результаты такого исследования, недостаточно точного, чтобы на него можно было полагаться, показали наличие небольшого количества ДНК Мэдлин в багажнике машины ее родителей, взятой ими напрокат через несколько недель после ее исчезновения. Таким образом, мы решили, что у нас появился идеальный повод применить другой подход. По сути, мы занялись очисткой экстрактов и повышением их концентрации, чтобы максимально избавиться от всего чужеродного материала, такого как соли и примеси, которые могут ингибировать ДНК-реакцию, а также регулировкой настроек оборудования для оптимизации процесса. Благодаря этому нам не приходилось применять дополнительные циклы репликации, используемые в СКД-методе и связанные с дополнительными осложнениями. В итоге удалось получить результаты ничуть не хуже, если не лучше.

Наши коллеги из Cellmark выполнили львиную долю работы, в то время как Рой позаботился о том, чтобы она была сделана как можно быстрее – мы не могли себе позволить топтаться на месте. В конечном счете на это ушло добрых два года. Результат, однако, стоил всех ожиданий, и методика, названная «Усиление 3100», вскоре стала стандартной в нашем арсенале ДНК-экспертизы.

Затем Энди Макдональд провел и другие ДНК-анализы экстрактов с образцов клейкой ленты, снятых с интимных участков Рейчел, чтобы получить как можно больше информации. Два типа анализов (известные как Powerplex Y и Y-Фильтр) оказались особенно полезными для смесей мужской и женской ДНК, так как они нацелены лишь на мужские фрагменты (маркеры на Y-хромосоме), в данном случае вообще не обращая внимания на вклад Рейчел. Третий анализ под названием Identiﬁller[41] был направлен на большее количество участков ДНК, чем наши КТП-анализы, за счет чего давал более точный результат. В итоге мы собрали достаточно информации, чтобы начать поиск по национальной базе данных ДНК.

На ранней стадии расследования Рой заметил определенные сходства почерков убийцы Рейчел и мужчины по имени Роберт Нэппер. Нэппер с 1995 года находился в заключении в психиатрической больнице строгого режима Бродмур за убийство другой девушки и ее четырехлетней дочери. И когда ДНК-профиль, извлеченный из образцов в рамках нашего расследования убийства Рейчел, был вбит в национальную базу данных ДНК, было найдено совпадение с его профилем.

Очень важно, чтобы результаты ДНК-экспертизы были представлены в нужном виде, поскольку неправильно интерпретированная статистика запросто может ввести в заблуждение. Энди описал результаты следующим образом: «Вероятность получения подтвержденных КТП-компонентов в случае, если ДНК принадлежала кому-то, не состоящему в родстве с Робертом Нэппером, составляет примерно один к 1,4 миллиона… Насколько я могу судить, эти результаты обеспечивают чрезвычайно убедительное научное подтверждение того, что небольшие фрагменты среди ДНК, извлеченной из взятых с влагалища образцов клейкой ленты (WL/4B), принадлежали Роберту Нэпперу, а не какому-то другому не состоящему с ним в родстве мужчине».

Это был хороший результат. Руководствуясь принципом, что обнаружение одной улики зачастую приводит к другим, мы принялись нащупывать и еще связи для дополнительного подтверждения. Среди прочего мы искали их на некоторых принадлежавших Нэпперу вещах, которые лежали нетронутыми в Бродмуре после того, как полиция вернула ему их несколькими годами ранее. Следователи особенно заинтересовались покрашенным в красный цвет ящиком для инструментов. Когда речь заходила о нем, Нэппер начинал сильно дергаться. А когда мы нашли крошечную частицу красной краски в волосах, счесанных с головы сына Рейчел, ящик стал представлять интерес и для нас. Сравнив эти частицы с краской ящика для инструментов, Майк Горн получил совпадение. Кроме того, слой металла с одной стороны частицы краски, как показал анализ, был сталью, из которой и был изготовлен ящик.

Как обычно, мы продолжали размышлять о месте преступления и о том, могло ли еще что-нибудь оттуда указать на связь с Нэппером. Среди прочего мы рассматривали отпечатки обуви, обнаруженные в грязи на тропинке рядом с местом нападения на Рейчел. Во время первоначального расследования с этих следов были сделаны слепки. Один из них представлял собой каблук ботинка, похожий по типу на каблуки ботинок Нэппера, только чуть меньшего размера.

Как правило, если какой-то след – или вообще что угодно – отличается от предполагаемого источника хотя бы по одному параметру, связь между ними нельзя установить без веских обоснований. Единственным способом понять, было ли какое-то «веское обоснование», стало возвращение на место преступления. Требовалось, как сказал бы мой брат Джереми, провести эксперимент. Таким образом, вскоре Майк с Роем оказались в «Уимблдон Коммон», чтобы изучить следы от похожей пары обуви, оставленные на том же самом участке илистого грунта. Тогда они обнаружили одну любопытную деталь. Когда человек поднимал одну ногу, чтобы сделать следующий шаг, воздух под ним становился частично разреженным, и по краям ботинка грязь всасывалась внутрь. Когда же они сделали гипсовые слепки оставленных отпечатков и сравнили их с самой обувью, оказалось, что оставленный в грязи отпечаток был немного меньше, чем обычно оставляет обувь такого размера.

Это очередной пример того, насколько важны эксперименты. Конкретно этот показал, что ботинки Нэппера запросто могли оставить следы несколько меньшего размера, чем те, с которых были сделаны гипсовые слепки во время первоначального расследования.

В свете предъявленных ему исчерпывающих доказательств, включавших ДНК, краску и отпечатки обуви, Роберт Нэппер признал свою вину, когда дело дошло до суда. В декабре 2008 года он был признан виновным в убийстве Рейчел Никелл и на основании невменяемости был приговорен к пожизненному заключению в психиатрической больнице Бродмур.

У этого дела были далекоидущие последствия. Тот факт, что в ходе первоначального криминалистического расследования были упущены важнейшие улики, связанные с несовершенством используемой в ЭКС методики ДНК-экспертизы, говорил о возможных упущенных результатах и по другим делам. Поэтому полиция запустила масштабную операцию под кодовым названием «Операция Куб», чтобы выявить все остальные многочисленные дела, в которых был безуспешно применен СКД-метод. После этого ЭКС провели повторный анализ образцов по каждому из них, исправив технические недочеты. В результате несколько людей, которым удалось избежать уголовного преследования за тяжкие преступления, внезапно были отданы под суд, а кто-то, вероятно, был оправдан.

Когда после закрытия дела ЭКС начали задавать вопросы, ее сотрудники заявили, что ошибки были сделаны из-за несовершенства существовавших на тот момент технологий. Другими словами, если бы мы провели свое расследование одновременно с экспертами ЭКС, в 1992 году, то получили бы такие же результаты, как и они. И наоборот, если бы они взялись за дело в 2004 году, как мы, их результаты совпали бы с нашими. И все же это было неправдой, тем более в 2004-м. Как я объяснила в составленном мной для лондонской полиции отчете, с выводами которого криминалисты ЭКС согласились, на самом деле у проблемы было три причины. Первая заключалась в том, что изначально поспешили использовать свою самую чувствительную методику. Они применили ее потому, что, изучив взятые с тела Рейчел образцы клейкой ленты, ожидали найти на них лишь крошечные следы мужской ДНК. Чего они, однако, не приняли во внимание, так это того, что будут размножать и ДНК жертвы тоже, а она может помешать увидеть что-либо еще. Второй причиной было то обстоятельство, что использовали эту методику без элементарных мер предосторожности. Наконец, третья причина – криминалисты ЭКС не задумались о том, почему «собаки не залаяли». Другими словами, почему ни в одном из образцов не были найдены следы ДНК самой Рейчел.

Пожалуй, наше преимущество заключалось в том, что в то время мы работали над большим количеством нераскрытых дел, благодаря чему разрабатывали собственные методы их расследования. Возможно, мы применяли к этим делам более холистический подход, чем это могли себе позволить криминалисты ЭКС, особенно с постоянно растущим на них давлением после того, как служба перестала быть монополистом в оказании криминалистических услуг, и ей приходилось соревноваться с частными компаниями вроде нашей. По многим делам им удавалось получить действительно хорошие результаты, но нельзя было быть уверенным, что непременно удастся разглядеть каждую мелочь. А это важно, поскольку зачастую нечто совсем крошечное приводит к прорыву, необходимому для раскрытия того или иного дела. Иногда достаточно лишь намека на что-то вроде увиденного боковым зрением проблеска непонятного движения. В ходе первоначального расследования убийства Рейчел Никелл криминалистами ЭКС этот проблеск был, но их методика не позволила им его уловить. Тем не менее за подобные вещи следует цепляться, даже если приходится разрабатывать новые методики, в чем мы с партнерами из Cellmark изрядно преуспели, и это стало одним из факторов успеха.

Метод усиления ДНК, разработанный нами в ходе расследования убийства Рейчел Никелл, впоследствии помог раскрыть и другие дела. Это был хороший результат. Тот случай также послужил и острым напоминанием о том, что нельзя просто сделать анализы и на этом успокоиться. Нужно хорошенько задуматься, что могут означают результаты каждого анализа с учетом конкретных обстоятельств. Потому что, играя ключевую роль в каждом расследовании, эти обстоятельства могут в каждом новом случае несколько отличаться.

25
Суть

В последние 45 лет сохранять широкий взгляд на вещи помимо прочего помогало то, что мне нравятся люди. Кстати, это чуть не лишило меня возможности на какую-либо карьеру, когда я училась в школе и больше внимания уделяла своим друзьям, чем учебе. Вместе с тем бесчисленное количество раз это приносило и огромную пользу.

Пожалуй, в любой работе чрезвычайно важно подбирать для каждой задачи правильных людей. За годы своей деятельности я превратила этот процесс чуть ли не в отдельное искусство, постоянно предлагая сотрудникам разную работу, пока не найду подходящую им лучше всего. И мне невероятно повезло. Во все компании, с которыми как-то была связана, я привлекала потрясающих ученых и административных работников. Абсолютное большинство из них были и продолжают оставаться великолепными в своем деле.

Разумеется, не каждому суждено вписаться в коллектив. Помню, например, одну очень милую женщину. Она занимала административную должность и постоянно болтала о своей довольно большой семье и замечательном парне.

Она уже успела пригласить нескольких коллег на свою свадьбу, как вдруг в один прекрасный день объявила, что свадьбы не будет: ее парня убили. К счастью, с точки зрения всех печальных подробностей, и этот парень, и свадьба, и убийство оказались лишь плодом ее слишком богатого воображения. Равно как и почти все остальное, что она рассказала о себе коллегам. У несчастной женщины явно были какие-то проблемы. Как бы то ни было, она пагубно влияла на остальных сотрудников, часть которых стала серьезно переживать за нее из-за всех ужасных вещей, которые якобы происходили в ее жизни. Пожалуй, если она извлекла из всего хоть какой-то урок, он должен был бы заключаться в том, что было ошибкой врать криминалистам: они всю свою жизнь посвящают выяснению правды.

Чтобы хороший ученый стал хорошим криминалистом, необходима подготовка. Вместе с тем даже безукоризненная криминалистическая экспертиза может стать практически бесполезной, если человек, представляющий ее результаты в суде, не сможет изложить их достаточно понятными словами или даст слабину под натиском агрессивного перекрестного допроса. Поэтому помимо всего прочего в рамках «Обучающего курса экспертного свидетеля», проводимого в Forensic Alliance, мы учили правильно понимать вопросы, задаваемые барристерами в суде. Одним из учебных материалов был документ под названием «Суды и как в них выступать», содержавший следующий список «некоторых закодированных сообщений от адвоката».

• «Спасибо», сказанное в сдержанной манере, = «Я заработал очко».

• «Благодарен вам за это» = Вы не обязательно сказали то, что он хотел услышать, и счет равный.

• «Я к этому еще вернусь» = «Я потерял ход своих мыслей, но уверен, что что-то нащупал».

• «Интересно, сможете ли вы мне с этим помочь» = готовится атака с нового фронта. Будьте осторожнее! Он может выкинуть что угодно.

• Растянутое «Да», зачастую сказанное лицом к присяжным, = он добился от вас желаемых слов, и вы движетесь в нужном ему направлении.

• «Я понимаю вашу позицию, но мне хотелось бы сосредоточиться только на этом аспекте доказательств» = «Это мой единственный лучик надежды во всех ваших доказательствах, и горе вам, если вы куда-либо отклонитесь».

• «Я всего лишь барристер» – возможно, в качестве прелюдии к «Не могли бы вы объяснить простым языком» = «Помимо юридической степени у меня еще и два диплома с отличием по химии, и я только что заметил фундаментальную ошибку в вашей технической аргументации, на которую собираюсь указать».

• «Возможно, этот вопрос не для вас, однако не могли бы вы прокомментировать следующее» = «Я знаю, что это выходит далеко за сферу вашей компетенции, однако ваше слово может значительно облегчить мою жизнь».

• «Возможно, вам знаком [имя] человек, сидящий сегодня рядом со мной» = «По поводу ваших показаний меня консультирует лучший в мире специалист, так что лучше бы вам просто согласиться со всем, что я говорю».

Когда обучение завершалось, мы инсценировали дачу экспертных показаний в суде, чтобы понять, готов ли к этому специалист. Сначала мы давали ему для ознакомления какое-то дело и просили написать по нему отчет. Затем криминалист должен был представить результаты своей экспертизы и ответить на вопросы так же, как сделал бы это перед судьей и присяжными. Мы хотели сделать весь процесс как можно более реалистичным, чтобы убедиться, что человеку хватит стойкости – как в эмоциональном, так и в интеллектуальном плане, чтобы справиться с давлением. Для этого мы просили коллег, а иногда и настоящих адвокатов, выступить в роли судьи и барристеров и задавать вопросы, которые бы с наибольшей вероятностью могли быть заданы в этих обстоятельствах. Большинство проходили эту проверку триумфально. Некоторым требовалась дополнительная подготовка. И лишь иногда становилось понятно, что человек попросту не приспособлен для такого рода деятельности.

Один из таких «экзаменов», запомнившийся мне особенно хорошо, сдавала немного застенчивая девушка Клэр Джарман. Казалось, она интуитивно понимала, какие именно моменты представляли особую важность, и умела сформулировать их кратко и четко. Она отвечала на каждый заданный вопрос в точности так же, как это сделала бы я сама, со всем тем многолетним опытом, который был у меня к тому времени за плечами. Вместе с мужем Эдом Клэр была среди первых набранных нами в 2000 году в Forensic Alliance стажеров, и оба они стали на редкость хорошими криминалистами. Клэр теперь работает в Forensic Access, равно как и другая чрезвычайно одаренная биолог Кэролайн Кроуфорд из нашего второго набора стажеров. Мы определенно все делали правильно! Скорее всего, дело было в высочайшей квалификации наших старших биологов, включая Роя и Роса, – их я уже упоминала в контексте некоторых конкретных дел, над которыми они работали, а также Джанет Маннерс, на чью невероятную квалификацию в определении группы крови мы все полагались в Олдермастоне.

Разумеется, криминалистика – коллективное занятие, и у нас было множество других чудесных специалистов – слишком много, чтобы всех упомянуть здесь. И когда я вспоминаю всех ученых, оказавших огромное влияние на меня и на то, чего я пыталась достичь, неизбежно первым делом на ум приходят те, кто помог основать Forensic Alliance. Многие из них ушли со стабильной работы в надежде, что мы действительно сможем достичь наших амбициозных целей. Должно быть, они сильно переживали в те первые месяцы планирования и обустройства, прежде чем дело пошло в гору в финансовом плане. Я навеки буду благодарна им всем за отвагу, веру и усердный труд.

Когда стало понятно, что компанию ждет успех, это стало облегчением по многим причинам. Мне не хотелось даже думать, что я впустую потратила год жизни таких людей, как, например, Хайди Холстед. Она занималась одним исследовательским проектом в Forensic Access, когда я уговорила ее остаться, пока идея о создании Forensic Alliance не будет воплощена в жизнь, и оказалась невероятно хорошим токсикологом-криминалистом.

На страницах этой книги я упоминала ряд людей, рассказывая про различные дела с их участием. Среди тех, кого не упомянула, можно назвать, к примеру, Роджера Робсона. Изначально он был моим помощником в лаборатории ЭКС в Уэтерби и стал настолько первоклассным специалистом по текстильным волокнам, что мы предложили ему работу в Forensic Alliance. Если бы он не сказал, что его жена Эйприл была криминалистом, разбирающимся в химии и биологии, и не спросил бы у нас, не найдется ли работа и для нее, мы могли бы упустить еще одного по-настоящему блистательного криминалиста и инструктора по обучению.

Еще одним выдающимся ученым, вместе с которым я работала в ЭКС, была Энн Франк. В Олдермастоне она специализировалась на наркотических веществах. Своими глубочайшими познаниями в марихуане Энн заслужила титул «Королевы конопли». Знать урожайность куста конопли чрезвычайно важно, чтобы увидеть различие между использованием в личных целях и намерением ею торговать. И Энн, казалось, было достаточно взглянуть на растение и понюхать его, чтобы дать верную оценку – что, разумеется, не отменяло необходимости полноценного анализа, обычно ее подтверждавшую. Благодаря своим навыкам и определенной непреклонности она стала очевидным для нас кандидатом на пост руководителя наркотического подразделения в Forensic Alliance. Ей помогала непревзойденная в запутанных делах Кэти Фрю и Кэти Кларк, обладавшая невероятными знаниями по вопросам сбора оперативной информации о наркотиках. В конечном счете именно Кэти Кларк взяла на себя руководство отделом контроля качества и сыграла важнейшую роль в достижении и поддержании нами важнейших требований стандартов ISO.

Другим преданным работником отделения токсикологии, работавшим вместе с Алексом Алланом, о чьих невероятных знаниях наркотиков и ядов я уже упоминала, был Аллан Хискатт – его я тоже знала со времен работы в ЭКС. Был еще и Денис Станворт – ему удалось идентифицировать растение под названием «борец свирепый» в соусе карри, который одна женщина использовала для отправления бывшего возлюбленного и его новой невесты – он умер, а она выжила. А также Полин Лакс, установивший, что причиной смерти жертв серийного убийцы в районе города Ипсуич был героин – это было технически сложной задачей из-за того, что некоторые тела обнаружили в воде.

У нас работали и потрясающие химики. Поскольку мы не могли позволить себе взять числом, должны были позаботиться о качестве. Пэм Хамер, одна из самых выдающихся химиков в Великобритании, пожалуй, еще и лучший в стране микроскопист[42]. Она стала источником вдохновения для многих наших молодых сотрудников. В одном из дел, над которыми она работала, на внешней стороне брюк некоего мужчины не было никаких следов, указывающих на то, что на него, как это предполагалось, наступили ногой. Тем не менее с изнаночной стороны Пэм удалось найти отпечатки подошвы, состоявшие из частичек кожи, которые от удара впечатались в ткань. Кто бы еще придумал их там искать? Мы использовали такой же подход и в другом деле, чтобы получить отпечаток ноги из частичек кожи с внутренней стороны белой рубашки, сделав его видимым с помощью реагента под названием «Нингидрин», применяемого для выявления скрытых отпечатков пальцев, поскольку след с внешней стороны был залит кровью.

Пэм и Рэй Дженкинс, которых я уже упоминала, были из одной со мной эпохи и оба могли разобраться практически со всем в своей области, включая отпечатки (обуви, предметов, шин и т. д.) и химические следы, такие как фрагменты стекла и краски, оставляемые при проникновении со взломом. Рэй был невероятно хорош в расследовании поджогов, в чем ему помогал другой химик – Роджер Берретт. Крупного телосложения и с соответствующим характером, Роджер руководил отделением токсикологии в КЛПБЛ, откуда его перевели в отделение, специализирующееся на пожарах. Затем он пришел работать к нам. Роджер был большим любителем моделирования обстоятельств преступлений и постоянно что-то поджигал на своем заднем дворе. Особый интерес он проявлял к идее самовозгорания человека – время от времени она где-то да всплывала, но категорически в нее не верил.

Разумеется, мы полагались не только на ученых. У нас трудились и потрясающие административные работники, такие как Лорейн Уильямс. Она оказывает мне безграничную административную поддержку на протяжении вот уже многих лет не менее чем в четырех разных компаниях. Именно Лорейн помогала придать моим презентациям профессиональный вид и следила, чтобы на все встречи я приходила в нужное место и в нужное время. Джон Барранд, руководивший нашими объектами, мог чуть ли не за день обустроить новую лабораторию. А глава нашего отдела кадров Джон Камерон помог позаботиться о том, чтобы у нас всегда были нужные люди в нужном месте и тогда, когда это было необходимо.

Любой, кто когда-либо открывал новую компанию и нанимал персонал, знает, что на это требуется много сил. Помимо административных и бизнес-аспектов, нужно позаботиться о том, чтобы все выполняли свои обязанности в полную меру возможностей и чувствовали себя неотъемлемой частью коллектива. Разумеется, нужно быть лидером, чтобы задать тон и поддерживать правильный курс, однако на самом деле все дело в сплоченности. Прекрасно отдавая себе в этом отчет, с 1999 года мы с Томом начали организовывать ежегодные ужины в большом загородном отеле неподалеку от нашей лаборатории.

Смысл этих ужинов состоял в том, чтобы сотрудники Forensic Alliance могли собраться вместе с коллегами и разделить коллективное чувство радости и гордости от проделываемой работы, а заодно и развлечься. Мы с Томом, как правило, в начале вечера произносили речь о том, чем занимается каждое подразделение, выделяя наиболее яркие моменты и некоторые из самых интересных или странных дел за прошедший год. Затем мы подводили итог финансовым показателям и другим достижениям в рамках расширения наших лабораторий и имеющегося оборудования либо парка автотранспорта для сбора и доставки вещественных доказательств. Forensic Alliance продолжала расти и развиваться, и я решила, что, пожалуй, достаточно всем слушать преимущественно нас одних и пришло время вовлечь больше сотрудников в какую-то активность. Так мы начали проводить ежегодные эстрадные ревю, и они в итоге выросли в нечто замечательное.

К тому времени компания была уже достаточно большой, чтобы каждое подразделение могло поставить собственное короткое представление. Оно могло быть посвящено чему угодно, лишь бы носило информационный и развлекательный характер. Получались блистательные шоу. Понимая, что сотрудники будут нервничать, боясь выставить себя на посмешище, я решила, что будет справедливо, если первым клоунаду устроит руководство, состоявшее из семи человек.

В первый год мы реализовали эту идею по завершении сложного периода, когда полиция и МВД разрабатывали новую систему материально-технического обеспечения. Идея состояла в том, чтобы защитить ЭКС, терявшую работу, в том числе и из-за нас. Ее желание сохранить стабильность, конечно, можно было понять, но вмешательство в рынок могло привести к проблемам в будущем. Кроме того, следствием стало то, что наш плавный рост был временно остановлен. Для представления я набросала миниатюру, в которой оперировали пациента.

Пациент, олицетворявший нашу компанию, был в плохом состоянии, и чтобы его спасти, требовалась операция, которую энергично проводило все руководство за исключением меня. В ходе операции происходили довольно странные вещи: было много воплей, и люди то и дело пропадали в шкафу. В итоге все сложилось хорошо, пациент полностью поправился. Тем временем я стояла в стороне, выступая в качестве рассказчика, поскольку происходящее явно нуждалось в объяснении. На мне был костюм королевы, а в руках я сжимала двух надувных корги, олицетворяющих пережитый нами тяжелый период.

На следующий год я переписала «Золушку». Опять же главную роль играла наша компания, в то время как основные конкуренты (я позволила себе некоторую художественную вольность) были ее тремя уродливыми сестрами. Уверена, вы знакомы с сюжетом, но мне удалось придать ему криминалистический уклон, вставив много отсылок к нашей работе. Так, платье Золушки было отделано мини-тампонами для снятия мазков и усеяно тысячами сверкающих пробирок Эппендорф[43].

Все подошли к этой затее с душой. Помимо того, что это было невероятно весело, я впечатлялась изобретательностью и фантазией коллег, а также тем, сколько у нас в штате скрытых талантов – как актерских, так и сценаристских. В одной из постановок, которая сразу приходит на ум, подразделение, занимающееся наркотическими препаратами, спело потрясающую песню про MDMA (экстази) на мотив хита 1970-х Y.M.C.A[44]. Химики сделали чудесную радиопостановку. Отделение по проверке спорных документов поставило блестящий скетч, основанный на реальном деле, про то, как кто-то пытался расплатиться банкнотой в миллион долларов. Со сцены взламывали телефоны зрителей (с их разрешения, разумеется). Один из наших токсикологов надел ярко-красный парик, который затем преподнес директору отдела эксплуатации, чьи волосы были чуть менее насыщенного красного цвета, – она отнеслась ко всему очень добродушно. Некоторые отделения вместо выступления записали видео, которые также были показаны на вечере. Так, например, сотрудники лаборатории в Тамуорте сняли очень забавный фильм, посвященный раскрытию ими вымышленного убийства руководителя биологического подразделения, чье тело было найдено в лабораторном коридоре.

Поскольку все проделывали столь блистательную работу, которая, как мне казалось, должна была быть по достоинству оценена, мы решили выдавать премии за различные достижения, такие как самое инновационное применение криминалистики или самые интересные результаты анализа. Проблема была в том, что все были настолько хороши, что оказалось чрезвычайно сложно отметить лишь нескольких отдельных сотрудников. Поэтому мы выбирали особенно отличившихся.

Всем сотрудникам из разных лабораторий нравилось собираться вместе, чтобы вкусно поесть и поболтать, и эти ужины стали по-настоящему приятными мероприятиями. В итоге случилось так, что в год, когда мы начали выдавать награды, состоялся последний подобный ужин – во всяком случае, именно в таком формате, – и я начала передавать управление компанией, чтобы примерно год спустя, в 2010 году, покинуть ее.

Разумеется, мы организовывали и профессиональные мероприятия. Многие преступления совершались на улице, где внешние условия могут представлять различные проблемы. Так, например, постоянно приходится иметь дело с непредсказуемой погодой. Порой бывает непросто получить доступ к освещению и электричеству или же улика может оказаться загрязнена растениями, почвой и другими природными материалами. Таким образом, в 2002 году, начав заниматься судебной энтомологией и палинологией, мы провели первый из серии мастер-классов по исследованию мест преступлений на открытом воздухе для полицейских, следователей и криминалистов. Эти мастер-классы оказались в итоге невероятно популярными.

Организатором был Пэм Хамер. Целью было обучение тому, как обнаруживать и собирать улики. Помимо лекций по обработке вещественных доказательств с помощью клейкой ленты (чтобы каждая полоска соответствовала определенному участку поверхности предмета), а также лекций о значимости сбора в самый первый день расследования образцов для проведения археологической, антропологической, ботанической, почвоведческой, энтомологической и патологической экспертиз мы устраивали и практические занятия на открытом воздухе. Они были посвящены, например, поиску с помощью специально обученных собак; извлечению закопанных тел (моделями выступали туши свиней); составлению схем расположения текстильных волокон на частично закопанных телах (на этот раз мы использовали манекены, предоставленные полицией, использующей их в обучающих целях); сбору насекомых с тел (опять-таки свиней) и вокруг них; и осмотру внешних костей. Когда учебные мероприятия заканчивались, всех угощали неограниченным количеством мороженого – эта гениальная уловка была придумана Пэм, чтобы никто не ушел раньше времени.

В 2003 году в нашей лаборатории Научного центра Калхэма мы проводили ежегодную конференцию Ассоциации коронеров, главной темой которой была фраза «Но является ли это доказательством?». Конференцию посетили сотни делегатов со всей страны. Старший офицер полиции, судмедэксперты, токсикологи, энтомологи и эксперты по ДНК из Forensic Alliance провели на ней ряд презентаций.

В том же году совместно с Обществом криминалистики мы провели у себя мастер-класс выходного дня по дорожному движению. Мероприятие было организовано Биллом Вестенбринком – первоклассным токсикологом, приглашенным из Канады вместе с его женой Гейл, блестящим биологом-криминалистом, – казалось, мы специализируемся на подобных схемах «два в одном».

На занятиях, проведенных Биллом и другими криминалистами из Великобритании, США и Германии, был сделан упор на вождении в нетрезвом состоянии, воссоздании обстоятельств ДТП, а также различных способах выявления и количественной оценки алкогольного и наркотического опьянения. Помимо прочего было продемонстрировано, что происходит по мере увеличения количества выпитого спиртного, когда человек пытается пройти вдоль нарисованной прямой линии. Еще рассказывалось о том, как большое количество пищи влияет на скорость усвоения алкоголя, а использование ополаскивателя для рта – на показания алкотестера. Были рассмотрены все объяснения и оправдания, которые дают люди, а также все вопросы об алкоголе, когда-либо возникающие у полицейских.

В 2004 году мы организовали однодневный семинар по анализу следов крови в рамках серии семинаров по различным темам, входившим в аккредитованный курс Королевского колледжа патологоанатомов. В качестве инструкторов мы пригласили экспертов мирового уровня, включая Барта Эпстейна, Терри Лабора и непоколебимую, абсолютно глухую и невероятно талантливую Аниту Уандер из США. Идея заключалась в том, чтобы помочь 89 специалистам по изучению места преступления и юристам, принявшим участие в семинаре, лучше понять доказательную силу анализа следов крови и интерпретации его результатов. Барт, Терри и Анита были задействованы и в обучении собственного персонала. Оно проходит в складском корпусе рядом с нашими лабораториями в Калхэме, где мы смоделировали места различных преступлений.

Еще на раннем этапе мы стали печатать брошюры, посвященные тенденциям, наблюдаемым в делах о наркотиках, предоставляемых нам полицией, а также ДНК-образцам. В брошюрах делался упор на количество и типы предоставляемых образцов, а также на статистику их успешных анализов, которые мы проводили. Изучив все данные, можно было сравнить все эти факторы, а затем понять, какой должна была быть оптимальная процедура, например, сбора образцов на месте преступления и их хранения перед отправкой в лабораторию.

Каждый год Ассоциация руководителей полицейских служб – ныне Национальный совет полицейского руководства – проводила свою конференцию, и в 2004 году нам выделили немного места на их совместной выставке. Там мы соорудили типичное место преступления на открытом воздухе с участием очень реалистичного «трупа», лежащего на земле за парковой скамьей. Оружие и другие предметы были разбросаны вокруг – некоторые из них имели отношение к делу, в то время как другие были призваны сбить с толку. Мы устроили соревнование по расследованию места преступления между специалистами и всеми желающими. Участники должны были дать ответы на поставленные вопросы, а за наилучший результат полагался приз. Суть заключалась в том, чтобы определить, какие предметы следует собрать для криминалистического анализа, объяснив свой выбор и предложив различные способы выяснения личности преступника. Этот конкурс вызвал огромный интерес. Одному мужчине, выступавшему в качестве модели на другом стенде, это настолько понравилось, что в свой обеденный перерыв он подошел, взял в руки оружие и сел на скамью. Он сидел там, совершенно неподвижный, не меньше получаса, просто держал в руках оружие и смотрел на тело перед собой. Это было очень забавно и чрезвычайно оживило наше место преступления.

Когда затея оказалась успешной, мы стали проводить этот конкурс ежегодно, каждый раз придумывая новую сцену преступления. На следующий год стенд представлял собой часть дома с открытым окном, через которое было видно разбросанные на столе лекарства и одну из ног лежащего на полу за углом тела. Еще через год наше место преступления имело поразительное сходство с инсталляцией Трейси Эмин «Моя кровать», только на нашей в сидячем положении находился труп женщины в ночной рубашке, рядом с которым располагались тарелка с недоеденным ужином, бокал вина и ряд других предметов, включая несколько использованных на вид презервативов.

Наш замысел заключался в том, чтобы привлечь внимание и заставить полицейских задуматься о предметах, вероятно, представляющих важность для криминалистического расследования в условиях тех мест преступлений, с которыми они могут столкнуться на практике. Впоследствии я была ошарашена, получив от одного старшего констебля гневное письмо по поводу трупа в кровати. Суть письма состояла в том, насколько было безобразным и уничижительным для женщины предложение глазеть на полуголый женский манекен. В своем ответном письме я объяснила, что это вовсе не просто инсталляция. На самом деле это было серьезнейшее соревнование с целью понять, насколько хорошо полицейские умеют выжать из места преступления максимум информации. В полученном мной чрезвычайно любезном письменном ответе главный констебль объяснила, что сама не видела экспозиции, и извинилась за то, что неправильно все поняла. Возможно, делу помогло то, что я тоже женщина. К счастью, все остальные вроде бы осознавали, для чего мы это делали, и сочли такое упражнение полезным.

Создавая Forensic Alliance, я провела немало бессонных ночей, переживая о том, сможем ли мы платить зарплаты небольшой горстке изначально нанятых нами сотрудников. Тем не менее даже тогда я верила в то, что наше видение компании будет в итоге воплощено в реальность. Осуществить это помогли ряд блистательных специалистов и замечательных людей не только из Forensic Alliance, но и из других компаний, где я работала. Некоторых из них я упоминала в этой и других главах книги. Жаль, не могу рассказать обо всех – ведь в них, в этих людях, вся суть.

26
Сила, с которой приходится считаться

Думаю, Forensic Alliance начала становиться рентабельной примерно к 2001 году. Это произошло немного позже, чем мы ожидали изначально, но к этому моменту я по крайней мере была уверена, что у нас все получится.

К 2005 году я уже уговорила своего бесценного партнера Тома Палмера вернуться к работе после его заявления об уходе. И это случилось после того, как мы с Расселом убедили его помочь нам с основанием компании, когда Рассел только покинул Управление по атомной энергии. Таким образом, когда Том заявил о своем намерении в третий раз, я поняла, что решение окончательное, и, возможно, пришло время и мне задуматься о какой-то другой деятельности. На Forensic Alliance к тому времени работали примерно 230 сотрудников в четырех лабораториях в разных уголках страны. И хотя я всегда думала о том, как что-то улучшить или расшириться, начала понимать, что не смогу заниматься этим вечно и уж точно не одна.

Мы проявляли большую изобретательность, привлекая в криминалистику технологии других и занимаясь всеми возможными исследованиями и разработками, которые только могли себе позволить. Тем не менее я знала, что лучшим и экономически эффективным способом дальнейшего расширения и обогащения Forensic Alliance будет объединение с крупной научной компанией с еще более широким полем деятельности, владеющей гораздо большим арсеналом оборудования, которое мы могли бы использовать.

Хотя и не стала активно искать компанию, которая бы захотела нас к себе присоединить, я начала подумывать об этом примерно тогда же, когда в LGC захотели всерьез заняться криминалистикой. Люди из LGC были хорошими аналитиками, они могли проводить множество тестов одновременно и с минимальными затратами в соответствии с высочайшими стандартами качества. Что у них отсутствовало, так это какой-либо опыт в проведении криминалистических расследований и уж тем более на том уровне, на котором мы проводили их в Forensic Alliance. Поэтому, когда с нами связались из LGC, мы с Томом решили, что предложение стоит как минимум рассмотреть. Думаю, интерес к нам частично подстегнуло то, что в компании недавно взяли в совет директоров судью Джона Стивенсона. Незадолго до этого Джон ушел с поста комиссара лондонской полиции, и поскольку мы помогали там с расследованием ряда нераскрытых дел, он был в курсе того, какое волнение мы создавали на рынке криминалистических услуг.

LGC была частью так называемого министерства торговли и промышленности, когда в 1991 году появился рынок криминалистических услуг. Пять лет спустя она перешла в частную собственность, и после поглощения Forensic Alliance в 2005 году LGC Forensics стала силой, с которой нельзя было не считаться.

Мы были самым дорогим приобретением LGC на тот момент, и, будучи главой самого большого подразделения, я входила в их совет директоров. Эта должность была мне предоставлена отчасти из-за возлагаемых на криминалистику больших надежд, а отчасти, подозреваю, с целью за мной присматривать! Я расстроилась, узнав, что название Forensic Alliance будет утрачено, но это была не самая высокая цена за доступ к столь огромным аналитическим возможностям и опыту, а также к лондонским лабораториям в штаб-квартире LGC в Теддингтоне.

По своему опыту работы с Управлением по атомной энергии я знала, что можно значительно улучшить показатели, выбрав слегка отличающийся инструмент либо доработав имеющийся. Так, например, поменяв тип электронного микроскопа, используемого нами в Forensic Alliance, мы смогли примерно в десять раз увеличить разрешающую способность при анализе фрагментов краски и стекла. В лаборатории LGC в Теддингтоне проводились всевозможные криминалистические анализы, включая токсикологическую, наркотическую, цифровую и ДНК-экспертизу. Лаборатория была напичкана таким количеством оборудования, что просто разбегались глаза. Помню, что думала о том, как потрясающе будет объединить навыки и опыт персонала из Forensic Alliance с научной квалификацией и техническим инструментарием LGC.

Переживала лишь об одном: я больше не буду сама себе начальником. На деле же на LGC оказалось чрезвычайно приятно работать. И помимо постоянной и безотказной поддержки компания потакала и моим более эксцентричным выходкам. Так, например, вскоре после нашего присоединения в одной газетной статье я довольно прямолинейно высказалась о том, что думаю по поводу новой системы обеспечения криминалистических услуг, разработанной полицией. В этой новой системе меня беспокоило то, что она разбивала криминалистику на ряд отдельных анализов, и я сильно это раскритиковала. С точки зрения расходов это позволяло полиции использовать разных поставщиков для отдельных видов услуг – «мне шесть порций того и две порции этого из вашего стандартного меню». А это значило, что ни у кого не будет общей картины всех доказательств по делу, и никто не будет в состоянии понять их значимость и надлежащим образом представить в суде. Кроме того, станет меньше возможностей для разработки элегантных и экономически выгодных стратегий вроде тех, что создавались нами, либо установлению связи между различными вещественными доказательствами или разными делами.

Как и следовало ожидать, один из тех, кто отвечал за новую систему, оказавшийся важной криминалистической шишкой в одном из крупнейших полицейских управлений, на которое мы работали, позвонил с жалобой на мою статью и был крайне недоволен. Переживая о возможных негативных последствиях для бизнеса, после нашего телефонного разговора я предложила генеральному директору LGC свою отставку ради компании, в ответ он лишь рассмеялся.

Тем не менее я понимала, что для коллег – как для бывших сотрудников Forensic Alliance, так и для людей из LGC – поначалу все было не совсем просто, в том числе из-за того, что они из разной профессиональной среды. В Forensic Alliance мы разработали новый подход к делу, сильно отличавшийся от применяемого в ЭКС. Тем временем в LGC на тот момент сильно ощущались отголоски государственной службы, частью которой когда-то была компания. Таким образом, обе стороны хотели, чтобы им не мешали все делать так, как они привыкли. Разумеется, в организации не может существовать двух разных подходов к выполнению задач, двух разных корпоративных культур, и всем стало очевидно, что нужно достичь какого-то компромисса.

По сути, существовало два способа достичь необходимого слияния этих культур – жесткий и мягкий, заключающийся в том, чтобы дать людям возможность самим нащупать нужный баланс, но под строгим руководством. В конечном счете мой выбор пал на второй вариант, но на это ушло немало времени. И я до сих пор не уверена, правильно ли поступила, хоть нам и удалось избежать того, чего я боялась больше всего, – ухода ключевых сотрудников из-за недовольства новыми условиями. Было ясно: без трений не обойдется, но в конце концов весь этот путь оказался оправданным, когда мы начали извлекать пользу от огромной экономии за счет роста объема и более широкого диапазона оказываемых услуг. При необходимости мы могли привлекать других специалистов компании, кроме того, появилась возможность проводить больше масштабных исследований, чем мы когда-либо могли себе позволить в прежней небольшой организации.

Если в Forensic Alliance было четыре лаборатории – в Калхэме (Оксфорд), Тамуорте, Лидсе и Рисли (Уоррингтон), то в LGC у нас их стало шесть, включая часть здания штаб-квартиры компании в Теддингтоне и еще одну на территории бывшего предприятия Imperial Chemical Industries[45] в Ранкорне. Штат тоже вырос: с приблизительно 230 до примерно 450 сотрудников. Вместе они теперь могли заниматься всеми направлениями современной криминалистики.

Оказалось чрезвычайно тяжело прощаться со старым приятелем и верной опорой – компанией Cellmark. Думаю, мы в Forensic Alliance втайне надеялись присоединиться к Cellmark, которая на тот момент принадлежала американской компании Orchid Biosciences. Тем не менее мы просто не могли принять сделанного американцами предложения, особенно с учетом того, как агрессивно и недружелюбно они себя вели, делая его.

Конец всем обсуждениям наступил, когда они пригласили нас с Томом на ужин, пообещав чудесный вечер. За нами послали машину и привезли в ресторан Рэймонда Бланка «Четыре сезона» в Грэйт Милтон, где был арендован отдельный зал. Вскоре стало ясно, что была задача заставить нас принять их условия путем угроз. В связи с этим вечер закончился преждевременно, и мы с Томом окончательно, пусть и с большим сожалением, решили, что никогда не станем частью Orchid Cellmark. В итоге все это забавным образом оказалось только к лучшему, и LGC в конечном счете дала нам гораздо больше, чем я когда-либо могла рассчитывать получить от Cellmark (или Orchid).

Попав в LGC, первым делом нужно было обеспечить себя всем необходимым спектром ДНК-анализов, чтобы разобраться с некоторыми из самых капризных образцов в расследуемых нами сложных делах. Тем временем эксперты по ДНК из LGC занимались более рутинной частью работы, такой как составление профиля по эталонным образцам (как правило, на основе мазков из полости рта) и следам с мест преступлений, более простым для изучения. Они могли делать это быстро и много. Нам же теперь были нужны анализы, способные дать результат по очень небольшому количеству ДНК, к тому же частично разрушенной или смешанной.

Разумеется, на все это ушло какое-то время. Вскоре ДНК-подразделение LGC создало методику ДНК-экспертизы под названием SenCE (Sensitive Capillary Electrophoresis, чувствительный капиллярный электрофорез). Подобно усиливающей методике Cellmark, SenCE позволила получать результаты из небольшого количества биологического материала, при этом избегая трудностей, связанных с прежде используемым ЭКС СКД-анализом, который в применяемом виде привел к тому, что в деле Рейчел Никелл не были своевременно обнаружены важнейшие улики. Кроме того, компания создала инструмент для поиска по национальной базе ДНК родственников людей, чьих профилей не было в базе данных, чтобы через них попробовать установить личность. Одно из преимуществ перед родственным поиском, разработанным в ЭКС, заключалось в возможности располагать людей, представляющих потенциальный интерес, в иерархическом порядке в соответствии с тем, насколько их ДНК была близка к ДНК-профилю искомого источника. Будь у нас нечто подобное несколькими годами ранее, было бы, к примеру, гораздо проще найти убийцу Линетт Уайт.

Вскоре после присоединения к LGC я как-то упомянула, что нам не помешала бы методика ускоренного ДНК-скрининга, чтобы применять ее оперативно на месте преступления для получения первоначального результата. Научный потенциал LGC оказался настолько мощным, что мою идею решили попробовать реализовать. Среди ученых компании был удивительный человек Пол Дебенхем. Я познакомилась с ним несколькими годами ранее, когда он работал на Cellmark. Пол разработал технологию медицинской диагностики HyBeacon, которая, как ему казалось, с небольшими доработками могла бы справиться с поставленной задачей. Получив от полиции подтверждение в заинтересованности, LGC в течение следующих нескольких лет потратила на этот проект много времени и сил. В результате удалось создать потрясающий портативный набор. Хоть он и уступал в точности стандартным методикам, все же позволял получить невероятно быстрый результат. Этот набор можно было брать с собой на место преступления, а использовать его оказалось чрезвычайно просто. Набор приобрел популярность и в других уголках мира, особенно в США, и начал активно применяться в некоторых развивающихся странах, где я теперь веду свою деятельность. Однако, подобно другим быстрым методикам ДНК-анализа, в Великобритании он распространения не получил, что крайне прискорбно.

В числе прочего в LGC мы занимались изучением радиоактивных изотопов с целью понять, в какой точке планеты были произведены различные изделия либо откуда родом те или иные люди. Также это дало новый инструмент ДНК-анализа по волосам. Кроме того, мы разрабатывали оптимальные методы анализа следов наркотических препаратов на денежных купюрах – их количество на банкнотах многократно возрастает, когда они замешаны в употреблении наркотиков или торговле ими.

Не все складывалось так гладко, и некоторые события, напрямую не связанные с нами, косвенно отражались на росте новой компании.

С момента своего первого применения в криминалистике во второй половине 1980-х ДНК-экспертиза полностью изменила судебную биологию. Прежде, до произошедших в 1990-х перемен, большая часть денег на анализы и сложнейшее оборудование уходила в судебную химию. В связи с этим биология была своего рода Золушкой криминалистики. Решающим фактором перемен стало создание правительством в 1995 году национальной базы данных ДНК.

Составленная и обслуживаемая ЭКС, которая на тот момент вносила в нее всю информацию, эта база данных изменила облик криминалистики и уголовного следствия в принципе. Позже, когда ДНК-экспертизу начали проводить и другие компании, им было разрешено вносить туда и свои данные при условии прохождения специальной проверки квалификации. К началу 2000-х, когда стало ясно, какие невероятные возможности открывает эта база, правительство стало инвестировать в нее серьезные суммы денег в рамках так называемого плана ДНК-экспансии. Затем полиция начала брать образцы ДНК у всех арестованных за серьезные (подлежащие наказанию в виде заключения в тюрьму) преступления. А так как правительство обеспечивало равное финансирование каждому полицейскому управлению, эта база данных стремительно расширялась. Так, к октябрю 2005 года там было 3,1 миллиона профилей людей и 246 000 ДНК-профилей с мест преступлений. За одну только неделю в этом месяце было найдено шесть совпадений по убийствам, 19 – по преступлениям на сексуальной почве и 1080 – по тяжким преступлениям против собственности и связанных с наркотиками. За предыдущие полгода эта база данных помогла выявить не менее 23 684 связей между местами преступления и конкретными лицами.

К сожалению, база данных не предусматривала исключения из внесенных в нее профилей. В результате, когда закон гнался за новыми технологиями и было решено удалять профили всех, кто в итоге не был осужден за вменяемые им преступления, это обернулось настоящим кошмаром с точки зрения логистики и экономических затрат. Тем временем к 2005 году правительство решило, что потратило достаточно денег на расширение базы данных, и прекратило дополнительное финансирование. Таким образом, реализация плана ДНК-экспансии была завершена, что изначально и предполагалось, поскольку количество преступников ограничено, и от этой базы данных требовалось достичь определенного размера.

Так как это совпало с введением новой системы предоставления криминалистических услуг полиции (по принципу заказов из меню), мы, по сути, перенесли двойной удар. Во-первых, наш естественный рост был приостановлен: полиция больше не могла передавать нам свою работу. Во-вторых, подобно остальным поставщикам криминалистических услуг, мы нарастили обороты и во многом полагались на дополнительное государственное финансирование, которое теперь было прекращено.

В связи со всем происходящим на рынке возникли некоторые неопределенности, которые заставили нас немного понервничать на заре создания LGC Forensics. Полагаю, так бывает в любом бизнесе: есть определенные силы, постоянно оказывающие на тебя влияние. Они могут вести к позитивному или негативному результату, но так или иначе приходится с ними считаться. Когда сейчас оглядываешься назад, наш путь кажется на удивление гладким, хотя тогда такого ощущения явно не было, о чем свидетельствуют фотографии, сделанные в то время. На этих снимках я выгляжу весьма взволнованной. Как бы то ни было, несмотря на все проблемы с новой системой, в конечном счете все утряслось, мы продолжили рост и вскоре начали составлять ЭКС серьезную конкуренцию.

Казалось, я трачу огромное количество времени (думаю, на самом деле это просто неизбежно) на административную составляющую бизнеса. Вместе с тем мы работали над многими захватывающими делами, часть из которых начали еще в Forensic Alliance, а уже в LGC Forensics успешно раскрыли. Некоторые из них упоминаются на страницах этой книги. Среди них был ряд самых громких и запутанных расследований в современной истории уголовного права, которые преподали нам бесценные уроки.

Одно из очень любопытных дел этого периода связано с программой, инициированной Комиссией содружества наций по воинским могилам. В ходе битвы при Фромеле, состоявшейся во время Первой мировой войны, 19 июля 1916 года, солдаты британской 61-й пехотной дивизии и Пятой австралийской дивизии пошли в наступление, чтобы оттеснить немецкие войска от реки Соммы. Операция оказалась роковой – в результате сотни союзных солдат были похоронены за линией немцев. Целью программы было идентифицировать и вернуть останки британских и австралийских солдат, павших во время битвы.

После нескольких лет кропотливых исследований в 2006 году рядом с деревней Фромель мы обнаружили несколько братских могил. Три года спустя, в 2009 году, наши ДНК-эксперты совместно с археологами из компании Oxford Archaeology приступили к раскопкам могил и извлечению образцов ДНК из останков солдат. К началу сентября они извлекли тела 250 бойцов. Специалисты по ДНК попытались получить жизнеспособные образцы ДНК, в то время как мы сопоставляли их с данными о потенциальных родственниках в надежде получить подтверждение. В январе и феврале 2010 года многие из солдат были заново погребены на новом военном кладбище во Фромеле.

Я предпочитаю работать в организациях поменьше, где могу оказывать более быстрое, существенное влияние и добиваться результата быстрее, чем это было возможно в созданной нами большой компании. Поэтому после присоединения к LGC я намеревалась оставаться в LGC Forensics не более двух лет, наивно полагая, что к этому времени слияние полностью завершится, и компания начнет работать как единый, а то и идеально смазанный механизм. На деле же оказалось крайне непросто интегрировать различные культуры и подходы, присущие двум разным организациям, и в результате применения LGC политики кнута и пряника, которую можно было понять, в итоге я осталась на целых пять лет.

Как бы то ни было, мне нравилось работать с LGC: они открыли для нас много новых возможностей. Помимо прочего мы приобрели и другие компании с целью увеличения объемов и расширения спектра оказываемых нами криминалистических услуг. Кроме двух немецких фирм, специализирующихся на ДНК, мы купили две небольшие английские компании, занимающиеся цифровой криминалистикой, что позволило расширить инструментарий и в этой сфере. Новая роботизированная система, установленная нами в Ранкорне, увеличила возможности по обработке эталонных образцов ДНК, позволив анализировать до 200 000 образцов в год. Также мы наняли двух специалистов по ДНК животных – Роба Огдена и Росса Юинга. Как и в случае с человеком, ДНК-экспертиза стала основным способом идентификации и сравнения звериных следов – например, в делах о браконьерстве и жестоком обращении с животными. Помимо этого она стала еще одним методом установления связи между людьми и различными местами.

Одним из моих личных интересов всегда были самые запутанные дела, зачастую остающиеся нераскрытыми. Нам удавалось добиваться значительного прогресса в расследовании ряда из них. Так, например, в 2008 году мы представили решающие доказательства в деле об убийстве Линетт Уайт, что привело к приговору Джеффри Гафуру и оправданию Кардиффской тройки. Братья Предди попали в тюрьму за непредумышленное убийство Дамилолы Тейлора, в то время как с четверых подростков, изначально арестованных за это преступление, были сняты все обвинения. Также Роберта Нэппера осудили за убийство Рейчел Никелл, от ответственности за которое был освобожден Колин Стэгг. Мы всегда стремились к тому, чтобы лучше понять процесс с точки зрения полиции: так мы могли проявлять больше изобретательности, предоставляя ей свои услуги. С этой целью за годы работы я нанимала многих бывших полицейских в качестве советников. Каждый из них снабжал нас чрезвычайно полезной информацией. И когда Крис Крегг, бывший глава уголовного розыска Западного Йоркшира, связался с нами, чтобы сообщить о своем уходе из полиции и готовности к диалогу, мне было любопытно услышать, о чем он может рассказать.

Крис начал работать на полицию Западного Йоркшира в качестве констебля в 1974 году – тогда же, когда я начала карьеру криминалиста в ЭКС. Кстати, мы с ним побывали в двух местах преступления Йоркширского потрошителя, причем одних и тех же, хотя и не знали об этом. К тому времени как Крис ушел с поста старшего суперинтенданта в 2008 году, он основал передовой отдел убийств и важных расследований полиции Западного Йоркшира и был удостоен Королевской полицейской медали за выдающуюся службу. После ухода из полиции он присоединился к нам в LGC. И когда я начала с ним работать, вскоре стало ясно, что он подходил к расследованиям в точности так, как это делали криминалисты, используя эту науку точно по назначению. Кроме того, он обладал способностью безошибочно читать людей, что невероятно полезно и в ведении бизнеса, и в самой полицейской работе. Наконец, наше чувство юмора во многом совпадало. В результате в LGC он стал пользоваться большой популярностью и оказывал нам огромную помощь, став в итоге моей очевидной заменой, когда я наконец покинула компанию в 2010 году.

27
Дамилола Тейлор

В ноябре 2000 года, всего через три месяца после приезда его семьи из Нигерии в Англию, десятилетний Дамилола Тейлор был обнаружен истекающим кровью на лестничной клетке многоквартирного дома на юго-востоке Лондона. Левая бедренная артерия мальчика была повреждена осколком стекла.

После того как различные эксперты высказали свои предположения по поводу возможных обстоятельств произошедшего, лондонская полиция пришла к заключению, что мальчик после совершенного на него нападения упал на разбитую бутылку. Последовало расследование с кодовым названием «Операция Сил», в котором приняли участие более 120 полицейских. В результате были арестованы четверо подозреваемых, которым предъявили обвинения в преднамеренном убийстве.

Позиция защиты заключалась в том, что на Дамилолу вообще никто не нападал, и он просто упал на разбитую бутылку. Никаких улик, доказывавших вину подозреваемых, не было. В связи с этим, когда в январе 2002 года все четверо подростков предстали перед лондонским судом, обвинение полагалось главным образом на показания одной девочки, известной как свидетельница Бромли. Она утверждала, будто нападение произошло на ее глазах. Когда же девочку уличили во лжи, дело было закрыто. Двоих подсудимых оправдали по указанию судьи, в то время как еще двоих признали невиновными присяжные.

Год спустя полиция объявила о пересмотре всех вещественных доказательств по делу с использованием новых криминалистических методик. На деле же, хотя используемые в криминалистике методики действительно постоянно развиваются и совершенствуются, в тот раз был применен, скорее, новый подход.

Помимо четверых попавших под суд были и другие подозреваемые. Таким образом, когда нас попросили заняться этим делом, в первую очередь мы решили исследовать одежду всех подозреваемых на случай, если что-то было упущено. В конце концов, все могут ошибаться, и даже квалифицированные криминалисты порой что-то упускают из виду.

Руководить повторным расследованиям я назначила Рос Хаммонд, так как она начала по-настоящему проявлять себя в самых запутанных делах. Рос помогала Эйприл Робсон и другие специалисты, а также Тирнан Койл, бывший на тот момент одним из наших экспертов по текстильным волокнам. Практически сразу же нам удалось обнаружить девятимиллиметровое пятно крови на кроссовке Дэни Предди. Вместе с братом Рики он находился в самом верху составленного полицией списка подозреваемых. С точки зрения криминалистики пятно в девять миллиметров считается довольно большим. Еще более любопытным его делало застрявшее в нем текстильное волокно. Анализ показал, что последнее совпадало с волокнами джемпера, надетого на Дамилолу в момент его смерти. А тот факт, что волокно прилипло к крови, указывал на то, что оно, возможно, было перенесено, пока кровь еще не успела засохнуть.

Кроме того, на манжете свитера Рики Предди нашли следы крови настолько крошечные, что их было не видно невооруженным глазом на фоне черной ткани, однако их удалось выявить с помощью метода Кастла – Мейера. Мы отыскали и другие связи на основании текстильных волокон, хотя и не смогли в итоге их использовать, так как, проанализировав все, пришли к выводу, что перенос волокон между одеждой братьев Предди и Дамилола теоретически мог произойти, когда ее перевозили в одной полицейской машине. Таким образом, хоть риск загрязнения и казался минимальным, полностью исключить его было нельзя, в результате чего на эти доказательства было невозможно положиться.

Текстильное волокно в пятне крови на кроссовке и кровь на свитере стали доказательствами по делу. И когда мы провели ДНК-экспертизу обоих образцов, получили совпадение с ДНК Дамилолы.

В 2005 году 19-летнему Хасану Джихаду и братьям Предди, чьи имена тогда называть было нельзя, поскольку на момент происшествия они были несовершеннолетними, предъявили обвинения в непредумышленном убийстве.

Позиция защиты была такой же, как и на первом суде. Эксперт по травмам дал заключение, что, по его мнению, на Дамилолу не нападали, и он просто упал на осколок стекла, повредивший его артерию. В итоге присяжные признали Джихада невиновным, но не смогли вынести решения по братьям Предди. Несколько дней спустя Королевская уголовная прокуратура объявила о намерении повторного суда над Дэнни и Рики Предди. Братья были, судя по всему, хорошо известны полиции по участию в ряде ограблений.

В августе 2006 года их признали виновными в непредумышленном убийстве и приговорили к восьми годам в колонии для несовершеннолетних. Это был довольно странный судебный процесс, поскольку криминалисты ЭКС консультировали и защиту, и обвинение, что, мягко говоря, необычно.

Судья объяснил, что мальчики не намеревались убивать Дамилолу и не приносили орудие убийства с собой на место преступления – разбитая бутылка уже там лежала. Одной из злосчастных особенностей этого дела было то, что, хоть у полиции и были подозрения на братьев Предди, и у них изъяли одежду всего через пять дней после нападения, все равно не удалось обнаружить ключевые доказательства. Как результат, четырех невиновных людей отдали под суд, а родным Дамилолы пришлось перенести дополнительные душевные страдания.

В очередной раз лондонскую полицию стали критиковать за системный расизм и за то, что они не извлекли урока из дела Стивена Лоуренса. Эта критика была незаслуженной, потому что на самом деле полицейские проделали очень хорошую работу после смерти Дамилолы Тейлора. На этот раз ответственных нашли с такой задержкой не потому, что не проявляли заинтересованности в результате, и не из-за того, что старались недостаточно в связи с тем, что погиб черный мальчик, в чем обвиняли полицейских. В этом случае всех подвела криминалистика.

МВД явно встревожило то, что доказательства упустили. Беспокойство по поводу работы, проделываемой ЭКС, было столь сильным, что министерство поручило провести независимое расследование. Возглавил его королевский адвокат[46] Алан Роули, которому помогал профессор Брайан Кэдди – как уже упоминалось ранее, бывший глава Центра криминалистики университета Стратклайда. Брайан принимал участие и в других правительственных расследованиях, включая изучение доказательств, связанных со взрывчаткой, которые привели к осуждению Бирмингемской шестерки. Он изучал загрязнения криминалистической лаборатории взрывчатых веществ в деле о Магуайрской семерке, а также СКД-методики анализа ДНК после ее критики в ходе судебного процесса над Шоном Хоуи в деле о теракте в Оме. Таким образом, помощник Алана Роули был выбран весьма удачно.

Я встретилась с Роули перед слушаниями, чтобы убедиться, что понимаю свою задачу в расследовании – особенно с учетом того, что у ЭКС было свое юридическое представительство, – и заверить его, что мы готовы оказать всю необходимую поддержку и быть максимально конструктивными. Мы не собирались упиваться своим успехом по делу. Когда в ходе криминалистического расследования допускается ошибка, единственное, что имеет значение, – это понять, почему что-то пошло не так, а затем позаботиться о том, чтобы не допустить повторения в будущем.

Увы, последовавшие слушания оказались сущим кошмаром. Помимо Алана Роули и Брайана Кэдди за большим столом сидели старший королевский адвокат со своим младшим помощником, выступавшие на стороне ЭКС, а также наставлявший их высокопоставленный начальник ЭКС. И довольно быстро стало ясно, что люди из ЭКС не имели никаких намерений быть конструктивными.

Самым важным среди упущенных ЭКС доказательств были следы крови на двух предметах одежды, включая девятимиллиметровое пятно на кроссовке Дэнни Предди. Более того, к этому пятну прилипло текстильное волокно, подтверждавшее его значимость для дела.

В ходе расследования мы не встречались с проводившими расследование криминалистами. Но поскольку я сама была криминалистом, относилась к ним с глубочайшим пониманием и старалась позаботиться о том, чтобы они не стали козлами отпущения, как это часто бывает в подобных обстоятельствах. Криминалисты никогда не работают в одиночку – им помогают и другие сотрудники. И мне казалось очевидным, что ошибка, скорее всего, была связана с ненадлежащим обучением, проверкой или контролем проходящей через лабораторию работы либо со всеми тремя факторами сразу. Таким образом, важно было разобраться, в чем именно состояла проблема, прежде чем подобное случится снова.

Весь процесс проходил под огромным давлением со стороны королевского адвоката ЭКС. Он проявлял особенную агрессию по отношению к одному из наших экспертов, когда она объясняла ему, как мы выполняли определенные процедуры. Я не могла ничего с этим поделать, особенно с учетом предположения королевского адвоката о том, что я в точности объяснила ей, что нужно говорить. Так что, если бы я вмешалась, тем самым доказала бы его правоту.

В качестве меры предосторожности я взяла с собой одного из адвокатов нашей компании, но она была непривычна к подобным вещам и не открывала рта. И хотя Рос и Эйприл были чрезвычайно хороши, никто из них не оказался под таким же давлением. Как и следовало ожидать, после слушаний эта эксперт заливалась слезами и несколько последующих месяцев всерьез подумывала о том, чтобы вовсе уйти из профессии, что стало бы огромной утратой.

В составленном Роули отчете было сделано заключение об отсутствии каких-либо систематических недочетов со стороны ЭКС, которым даже была выражена благодарность за заданные ими «превосходные стандарты». Там были определенные рекомендации, но, как мне кажется, нужно было просто позаботиться о том, чтобы персонал ЭКС придерживался существующих процедур и не придумывал множество новых. Роули писал и по поводу роли регулятора в области криминалистики (речь идет о конкретном должностном лице, а не организации), которые были весьма актуальными. Как бы то ни было, я радовалась тому, что отдельных криминалистов не заставили взять всю вину на себя, хотя впоследствии и поклялась быть более осторожной, прежде чем соглашаться принимать участие в независимых расследованиях МВД.

В конечном счете по-настоящему важным было лишь то, что родные Дамилолы наконец получили ответы на вопросы о том, как и почему он погиб, и что ответственные за преступление люди были наказаны.

28
Новые горизонты

Примерно в то же время, когда я ушла из LGC Forensics, было объявлено о закрытии ЭКС. Никто в индустрии криминалистики не считал это хорошей идеей – даже мы, их конкуренты. ЭКС была не только самым крупным поставщиком криминалистических услуг того времени, но и оставалась, очевидно, стабильной и надежной организацией. Она могла – и должна была – быть модернизирована и переведена на коммерческую основу несколькими годами ранее, подобно тому как это произошло с LGC под руководством Ричарда Ворсвика. Мне казалось, что ЭКС наконец нашла человека, способного это осуществить, в лице своего последнего генерального директора Саймона Беннетта. Однако у МВД явно закончилось терпение с учетом двух миллионов фунтов убытка, которые, согласно отчетам, ЭКС приносила каждый месяц.

Ироничным было то, что ужасные финансовые затруднения ЭКС как минимум отчасти были связаны с дополнительными обязанностями, возлагаемыми на нее МВД, касающимися проведения исследовательской работы, заседания в экспертных комиссиях и тому подобного.

ЭКС все эти функции с радостью выполняла, поскольку они давали ей значительное коммерческое преимущество перед другими поставщиками услуг и позволяли время от времени запускать руки в правительственный карман – только в 2009 году в организацию было вложено 50 миллионов фунтов. Тем не менее катастрофа назревала давно, и они должны были ее предвидеть.

Уходя из LGC Forensics, я знала, что дела у компании идут хорошо, и она способна справиться со всем, включая самые громкие и запутанные уголовные дела. В некоторых случаях ей удавалось преуспеть там, где ЭКС не справлялась. Так что, когда ЭКС была окончательно закрыта в 2012 году, было совершенно неудивительно, что LGC стала ведущим поставщиком криминалистических услуг в Англии и Уэльсе, а также крупнейшей независимой криминалистической компанией в Европе.

Частью моего соглашения при уходе из LGC было неучастие в течение года в рынке криминалистических услуг в Англии. Мы с Крисом Креггом в последнее время прорабатывали возможность обучения криминалистов из Ливии, относительно чего, подозреваю, у LGC всегда были некоторые сомнения. Таким образом, полагаю, они были весьма рады передать это дело нам, когда мы предположили, что это может послужить основой для нашей новой компании Axiom International. Кроме того, это предоставило LGC возможность заключить со мной новую сделку, по условиям которой мне не только запрещалось участвовать в английском рынке криминалистических услуг, но и как-либо контактировать с шестью обозначенными криминалистическими компаниями, причем среди них оказалась и моя собственная Forensic Access. Мы решили, что дело того стоит, и в итоге, хоть это и не было каким-то моим грандиозным планом, нацелились на зарубежный рынок.

Нам чрезвычайно повезло уговорить судью Джона Стивенса стать президентом новой компании. Своей ключевой задачей мы видели помощь властям других стран с их трудностями в области охраны правопорядка и криминалистики, с использованием всего опыта, накопленного в Великобритании за последние десятилетия работы. Когда мы основали новую компанию, у нас не было своего офиса, лишь большой амбар под Абингдоном, часть которого быстро переделали, чтобы разместить немногочисленных ключевых административных и научных сотрудников.

Я уже и забыла, как сложно основывать компанию с нуля. Недаром же говорят, что человек запоминает из своей жизни больше хорошего, чем плохого, и с возрастом это только усиливается. Какова бы ни была причина, пришлось заново извлекать многие из тех мучительных уроков, которые были мне преподнесены, когда я открывала Forensic Access, а затем и Forensic Alliance.

Контракт, подписанный нами с Крисом еще в LGC, подразумевал разработку и реализацию колоссальной учебной программы, чтобы превратить 107 ливийских ученых в 107 экспертов-криминалистов. Утратив тесную связь с LGC, мы были вынуждены найти другого крупного партнера, который помог бы нам все это организовать. Родной город Криса – Хаддерсфилд, и в годы работы в полиции Западного Йоркшира он наладил отличные связи с местным университетом, проводившим множество учебных занятий для йоркширской полиции. Поэтому Крис обратился туда с предложением оказать нам поддержку. Его познакомили с Эндрю Боллом – профессором инженерной диагностики и проректором по исследовательской и коммерческой деятельности.

Заручившись поддержкой ректора, профессора Боба Крайана, а также профессора коммерции и управления Грэма Лесли, Эндрю проявил себя просто блестяще, по сути, позаботившись о том, чтобы мы получили от университета все, что только было возможно. Помимо лабораторий и оборудования у нас появился доступ к преподавателям и всей инфраструктуре, необходимой для того, чтобы позаботиться о 107 людях и их семьях в течение полутора лет, необходимых, по нашим прикидкам, для обучения. Тем временем мы должны были обеспечить всевозможных инструкторов и подготовить специальные лаборатории, чтобы наши студенты могли получить опыт непосредственного применения полученных знаний на практике. В результате этого сотрудничества мы разработали уникальный учебный курс, сочетавший теоретические и практические занятия. Теория была нужна, чтобы преподнести будущим криминалистам научные основы проводимых анализов, в то время как практические занятия должны были помочь им оказывать своей местной полиции и судам высококачественные криминалистические услуги. Наш план явно впечатлил правительство Ливии, и холодным снежным декабрем 2010 года начали прибывать первые студенты.

Перед началом самих занятий мы провели для них полугодовой курс английского языка, чтобы все они подтянулись до нужного уровня и без проблем понимали, чему их учат. Затем мы познакомили их с понятием криминалистической грамотности, покрывающей все области криминалистики, к которой у меня особый интерес. Разумеется, каждый эксперт должен специализироваться в конкретной области – например, в исследовании места преступления или токсикологии, – однако у каждого специалиста должны быть некоторые знания и понимание и других областей нашей науки. Без этого криминалисты не будут понимать своей роли и не смогут должным образом взаимодействовать с остальными коллегами, занимающимися другими аспектами какого-нибудь комплексного расследования. На следующем этапе мы разделили студентов на 13 групп по отдельным специальностям и провели углубленное обучение практической криминалистике. Наконец, мы организовали несколько междисциплинарных коллективных упражнений и проведение индивидуальных исследовательских проектов.

Наш курс прошел с большим успехом: 85 из 107 первоначальных студентов получили степень магистра наук, из них 45 без троек и 12 с отличием. Пока я пишу эти строки, 13 студентов из нашего первого набора заканчивают свои докторантуры при университете. Они оказались по-настоящему хороши, а некоторые были и вовсе по любым меркам выдающимися.

На этом наша работа с ними не завершилась. Строительство и оборудование новой большой постоянной лаборатории в Триполи было остановлено в ходе гражданской войны в 2011 году. В связи с этим по завершении обучения мы отправились вместе со студентами в Ливию, где следующие пять месяцев помогали им возвести новую лабораторию и применять полученные знания для содействия местной полиции в раскрытии реальных дел. Я говорю «мы», но не провела все эти пять месяцев там и приезжала лишь при необходимости.

Было невероятно приятно увидеть первые успехи новоиспеченных ливийских криминалистов после их возвращения в Триполи. Так, в 2013 году они раскрыли дело, связанное примерно с 60 смертями и 700 случаями отравления, которые, как определил их токсиколог, были вызваны передозировкой метанола при употреблении алкогольных напитков местного производства. В рамках другого дела им удалось продемонстрировать, что несколько пожаров, изначально списанных на короткое замыкание, на самом деле были следствием поджога.

За прошедшие с тех пор месяцы и годы мы приняли участие в огромном количестве проектов, связанных с наращиванием стратегического потенциала, ведомственными реформами и развитием национальной безопасности по всему миру. Мы работали с зарубежными полицейскими управлениями, органами национальной безопасности и уголовной юстиции – как через собственное правительство этих стран, так и от имени правительства Великобритании, в том числе в других уголках Европы, в Африке, на Среднем Востоке, в странах Карибского бассейна и Азии.

Наша работа, разумеется, отчасти касалась криминалистики, и передо мной встали новые грандиозные задачи: нужно было учесть потребности и, что не менее важно, возможности местной полиции. Опыт, полученный мной около 30 лет назад, когда мы с Расселом отправились в Нигерию, чтобы помочь с новой лабораторией, тоже пригодился – он помог понять, отталкиваясь от местных требований, какие именно лаборатории лучше построить и какое оборудование для них следует заказать.

Я относилась к тем, кого легко удивить, даже до того, как 45 лет провела в криминалистике. Тем не менее я была по-настоящему шокирована тем, как впустую тратились деньги в лабораториях по всему миру. Одной из главных причин этих нерациональных трат было то, что за покупку оборудования отвечали сотрудники, ничего не знающие о том, для чего оно будет использоваться. Помимо желания быстрее что-то продать и положить в карман прибыль люди зачастую склонны полагать, что чем больше прибор и чем на нем больше мигающих лампочек, тем лучше. В итоге мне доводилось видеть, как чрезвычайно дорогостоящие приборы использовались в качестве кофейных столиков либо собирали пыль в заброшенных уголках здания попросту из-за того, что никогда бы не понадобились криминалисту, а если бы даже и понадобились, местная электросеть не смогла бы обеспечить технику необходимым питанием.

Другие трудности касаются того, каких именно ученых необходимо нанять властям. Не будучи криминалистами, они нуждаются в специализированном образовании, заточенном под местные условия, распространенные на этой территории типы преступлений, приоритеты полиции и правительства, культурные ценности. Кроме того, они должны быть в состоянии предоставлять качественные услуги, на которые можно положиться, а не просто пускать пыль в глаза, способствуя судебным ошибкам. Я уже говорила ранее, что криминалистика – невероятно мощный инструмент правосудия, но в неправильных руках он может быть и чрезвычайно опасным. И это касается всех стран, насколько бы там ни была развита криминалистика.

Мы помогали раскрывать дела и исправлять судебные ошибки во многих уголках мира, работая с полицией, родственниками жертв и адвокатами. Это была увлекательная работа, открывшая для нас совершенно новые горизонты. Конечно, некоторые криминалисты отказываются работать в странах, где существует смертная казнь, и можно легко понять почему. Я же придерживаюсь несколько другого подхода: если где-то собираются применять криминалистику, то лучше бы это делать правильно, и раз я способна как-то на это повлиять, непременно должна это сделать. Так, я могу познакомить людей с типами анализов, которые у них никто не проводит, либо объяснить недочеты в используемых процедурах или интерпретации результатов анализов.

Одно из дел, наглядно проиллюстрировавших, как от качественной работы криминалистов могут зависеть человеческие жизни, было связано с предполагаемым убийством иракским рыбаком сотрудника береговой пограничной службы Кувейта. Утверждалось, что вместе с другими этот рыбак, занимавшийся нелегальным рыбным промыслом у берегов Кувейта, застрелил пограничника, зашедшего на судно, чтобы их арестовать. Эта версия подкреплялась результатами баллистической экспертизы, согласно которой выстрел был совершен кем-то с лодки, а также доказательствами на основании ДНК-экспертизы, показавшей, что оружие держал именно этот рыбак.

Посольство Ирака в Кувейте попросило нас проверить эти доказательства, чтобы понять, насколько на них действительно можно полагаться. В связи с этим сотрудники Axiom провели некоторое время в Кувейте, изучая вещественные доказательства, проверяя записи местной лаборатории и общаясь с адвокатами. В результате они пришли к заключению, что, судя по траектории смертельного выстрела, он не мог быть совершен с рыбацкой лодки, и пуля прилетела сбоку от нее, со стороны воды. Другими словами, выстрел, должно быть, был произведен с лодки самой береговой пограничной службы, и смерть наступила в результате случайной стрельбы по своим. Что касается доказательств на основании ДНК, то с учетом обстоятельств дела оно могло попасть на оружие вторичным путем. Эти объяснения, судя по всему, были приняты судом, и автоматический смертный приговор, грозивший рыбаку, был заменен на пожизненное тюремное заключение. Порой приходится принимать, что лучший возможный результат не обязательно будет идеальным. Тем не менее это было важное дело, поскольку была спасена жизнь. Оно показало, что доказательства на основании криминалистической экспертизы могут быть ошибочными, и чрезвычайно опасно автоматически воспринимать их за непреложную истину.

Среди множества разнообразных дел, которыми занималась Axiom, несколько были связаны с оборотом наркотиков в другой стране, где существует смертная казнь, и каждый раз к нам обращался адвокат, представлявший обвиняемых. В каждом деле имелись доказательства, полученные в официальной криминалистической лаборатории, которая была в той стране правительственным ведомством. И каждый раз нам удавалось продемонстрировать, что из-за несоблюдения лабораторией общепринятых стандартов имелись большие сомнения по поводу полученных результатов и сделанных на их основании выводов. После того как наши показания принимались судом, смертельный приговор, полагающийся за вменяемое преступление, заменялся более мягким наказанием. Надеюсь, что однажды мы сможем напрямую помочь таким лабораториям добиваться результатов, заслуживающих большего доверия.

В рамках одного из других дел Axiom голландский обвинитель попросил нас заново исследовать дом в Нидерландах на предмет каких-либо доказательств его причастности к расследуемому преступлению с применением насилия. В другой стране мы провели экспертизу ряда исторических документов и подписей для того, чтобы установить законного наследника одного древнего монашеского ордена. Кроме того, мы занимались и громкими нераскрытыми делами в Европе, Африке, странах Карибского бассейна и на острове Маврикий, будучи нанятыми представителями частного бизнеса, родственниками жертв и их адвокатами, недовольными тем, что полиция не докопалась до сути подозрительных смертей или явных убийств.

У компании Axiom, специализирующейся на службах безопасности и юстиции во многих уголках планеты, в особенности в ослабленных недавними военными конфликтами регионах, имеется уникальное преимущество в виде чрезвычайно богатой квалификации в области криминалистики. У нас была возможность чрезвычайно плодотворно использовать свои знания и опыт, чтобы помогать не только с расследованием отдельных дел, но и с такими фундаментальными задачами, как проектирование, строительство и оборудование местных лабораторий, разработка интеллектуальных баз данных и электронных систем управления делами, а также обучение специалистов широкому спектру криминалистических дисциплин в соответствии с международными стандартами. Поэтому я была чрезвычайно довольна тем, как все сложилось, и тем, каким многогранным вышел мой профессиональный путь, – обучившись криминалистике, я помогала сначала обвинению, а затем защите, помогала полиции, участвовала в разработках и расследовании запутанных дел и вот теперь оказывала услуги за рубежом.

Много лет назад, с удовольствием собирая морские огурцы на побережье острова Уайт, я и представить себе не могла, что однажды стану криминалистом. Или что буду бороться с преступностью и судебной несправедливостью, причем не только в Великобритании, но и в других уголках мира, причем совершенно не так, как это обычно изображают на телевидении и в фильмах. Не говоря уже о том, что буду продолжать этим заниматься, когда мне будет под 70!

Можно было подумать, что за 45 лет в криминалистике я повидала все, но, разумеется, это не так – разнообразию отдельных дел попросту нет предела. Кроме того, хоть в том, чем я занималась, потребность и не иссякнет, так как люди в целом продолжат вести себя точно так же, открывается новый фронт – в области киберпреступности, и для борьбы с ней нам нужен новый взгляд, другие навыки и передовые технологии.

29
Заглядывая вперед

С моих первых дней в ЭКС я была страстно увлечена криминалистикой. В каждом деле есть свои особенности, и пока ты им занимаешься, это самое увлекательное дело, над которым ты когда-либо работал. Ответ на любую запутанную загадку приносит огромное удовлетворение, и каждый примененный инновационный подход или разработанная методика служат напоминанием о необыкновенной силе науки.

За последние 45 лет криминалистика значительно развилась. Настолько, что если кому-то теперь и удается избежать наказания за совершенное преступление, то чаще всего это оказывается косвенным результатом урезанных бюджетов, чем того, что он не оставил после себя на месте преступления никаких следов. Если у полиции есть возможность приложить к расследованию все необходимые усилия, а криминалисты прошли надлежащую подготовку и могут заполучить достаточно важных вещественных доказательств для исследования, есть все шансы раскрыть большинство совершаемых преступлений.

Вне всяких сомнений, ДНК-экспертиза стала важнейшим нововведением в криминалистике за годы моей карьеры. Другим ключевым изменением стало зарождение цифровой криминалистики, потребность в которой возникла в связи с повсеместным и постоянным использованием тех или иных цифровых устройств, в особенности мобильных телефонов, персональных компьютеров и ноутбуков – всего того, что преобразило нашу повседневную жизнь, а также систем видеонаблюдения, которые записывают, как мы ее проживаем.

Цифровые устройства способны предоставить невероятно полезные улики: кто с кем разговаривал, где человек находился в интересующий момент времени, где он бывал в последнее время, какие у него интересы, какие покупки он совершал и так далее. На записях с камер видеонаблюдения можно увидеть сам процесс совершения преступления либо то, как преступники приходят на место и покидают его. Порой это позволяет напрямую установить личность, а иногда помогает понять, где лучше всего искать образцы для традиционных видов анализа. Вместе с тем, подобно ДНК-экспертизе, здесь есть свои трудности. В цифровой криминалистике они связаны с огромными объемами данных, которые обычно приходится проверять, а также необходимыми для выполнения этой задачи временем и затратами. Урезания полицейских бюджетов, потребность в наличии достаточного количества людей с необходимой квалификацией для выполнения этой работы неизбежно накладывают на эти проверки ограничения, и на примере отдельных судебных процессов мы видели результаты пробелов в цифровых записях. Эти пробелы образуются либо из-за того, что информацию никто не искал, либо потому, что она не была предана огласке, и они способны перевернуть с ног на голову любое дело, подорвав доверие общественности как к криминалистике, так и к полиции/прокуратуре.

В наши дни ситуация усугубляется еще и сжатыми криминалистическими отчетами, введенными несколькими годами ранее. Задача состояла в том, чтобы превратить эти отчеты в краткое перечисление установленных фактов. Это должно было ускорить их составление, чтобы помочь следователям и прокурорам оценить доказательную силу улик и понять, насколько вероятно добиться от подозреваемого признания вины. Предполагалось, что нововведение повлечет за собой снижение затрат, бюрократии и проволочек в системе уголовного правосудия. Так появились два типа отчетов. Отчеты первого типа (SFR1), в которых излагается суть дела, зачастую составляются не криминалистами, в отличие от отчетов второго типа (SFR2), но в них лишь перечисляются обнаруженные доказательства без каких-либо комментариев по поводу контекста.

Когда к SFR1 претензий нет, он может использоваться в суде в качестве доказательств. Если же вопросы возникают, составляется SFR2. Тут-то и начинаются проблемы, так как может оказаться непросто – особенно далекому от науки человеку – понять, какие могут быть основания для того, чтобы оспорить отчет. Как недавно мне сказал один барристер, когда адвокаты не могут объяснить конкретные основания для оспаривания доказательств в SFR1, они не могут подавать заявку на необходимое финансирование. Поэтому обвинение зачастую с радостью довольствуется SFR1, где содержатся доказательства на основании криминалистической экспертизы, связанные, например, с образцом ДНК, требующие внимательного изучения в контексте рассматриваемого дела. В результате система, предположительно эффективная, зачастую порождает непонимание и общую путаницу, представляя реальный риск для уголовного правосудия.

Еще больше беспокойства вызывает произошедшее за последние годы значительное сокращение количества отправляемых на экспертизу предметов, падение цен на услуги экспертов на 30–40 %, а также то, что полиция все чаще выполняет криминалистическую работу своими силами в результате сокращения бюджета. Примерно за то же время объем внешнего рынка криминалистических услуг сократился с почти 200 миллионов фунтов примерно до 60. Эти факторы в сочетании с тем, что нужно выплачивать неустойку, когда не получается уложиться в зачастую невероятно сжатые сроки, растущей стоимостью аккредитации, а также необходимостью повышать зарплаты для удержания персонала привели к тому, что традиционные поставщики криминалистических услуг начали терпеть убытки или едва сводить концы с концами. Кроме того, поскольку многих криминалистов теперь нанимают учебные заведения, все может закончиться тем, что, успешно преподавая криминалистику, мы не сможем ею заниматься на практике. Неравномерное распределение тендеров (в прошлом году 75 % полицейской работы было выполнено по результатам тендерных торгов) плюс масштабные переносы работ между поставщиками по схеме «победитель получает все» отразились на стабильности и жизнеспособности всего рынка криминалистических услуг. Как следствие, некоторые компании и вовсе закрылись, в то время как другие отвернулись от полицейской работы. Так, один из трех основных поставщиков, оказавшись под угрозой банкротства, недавно был передан под внешнее управление с целью ликвидации. Полицейским управлениям, пользующимся его услугами, пришлось его спасать, пока не был найден новый инвестор. Остается только гадать, чем все это обернется в ближайшем будущем.

На фоне всего происходящего люди словно позабыли то, что криминалистика – крайне экономичный вспомогательный инструмент для раскрытия преступлений. Достаточно лишь рассмотреть некоторые громкие дела и сравнить стоимость всевозможных повторных расследований с расходами на услуги криминалистов, которые помогли их в итоге раскрыть. Также сюда следует добавить ту цену, которую пришлось заплатить людям, пережившим лишние годы страданий, прежде чем была поставлена окончательная точка.

Вместе с тем есть один по-настоящему важный вопрос, нуждающийся в ответе: приемлемо ли то, чтобы полиция одновременно занималась поимкой преступников и решала, какие именно предметы с места преступления, принадлежащие жертвам и подозреваемым, следует изучать и на предмет чего; проводила все необходимые анализы; а затем представляла суду беспристрастные, как предполагается, доказательства на основе результатов криминалистической экспертизы? Даже если это и не имеет особого значения в каком-то конкретном деле, всегда существует риск, что это может отрицательно сказаться на исходе. Кроме того, люди могут воспринимать это как конфликт интересов, а для большинства из них восприятие и есть реальность.

Один только выбор объектов для экспертизы может оказаться решающим для того, какие доказательства будут получены. Если искать только определенные вещи, именно они и будут найдены, и возникает риск превращения дел в пророчества. Так, помимо прочего в полиции особенно часто берутся за поиск, то есть исследование предметов на наличие улик, поскольку это кажется довольно простым занятием, не требующим никакого дорогостоящего оборудования. Вместе с тем это один из важнейших аспектов работы криминалистов, в том числе из-за того, что в ходе него улики могут быть найдены или потеряны, либо, не дай Бог, созданы, если никак не бороться с потенциальным загрязнением вещественных доказательств. Опасность усиливается еще больше, если закрывать глаза на контекст и сообщать лишь сухие результаты, не принимая во внимание отдельные обстоятельства дела.

Теперь мы гораздо больше понимаем про когнитивные искажения во многом благодаря работе доктора Итиэль Дрор и его коллег из института когнитивной нейробиологии при Университетском колледже Лондона. Говоря простыми словами, когнитивные искажения обычно случаются, когда какие-то детали полученных прежде знаний оказывают бессознательное влияние на чей-то мыслительный процесс и выводы, к которым человек в результате приходит. Их влияние продемонстрировали в серии экспериментов, когда экспертам по дактилоскопической экспертизе предоставляли отпечатки с места преступления и просили определить, совпадают ли они с отпечатками подозреваемого. Было обнаружено, что решение, принимаемое квалифицированными и опытными специалистами, зависело от того, признался ли подозреваемый в совершении вменяемого ему преступления. Даже один и тот же эксперт мог вынести разное решение в зависимости от того, какая ему была предоставлена информация. И мы определенно видели нечто подобное на практике. Так, например, в ходе расследования терактов в Мадриде ФБР «установила», что оставленный на сумке с детонирующими устройствами отпечаток принадлежал Брэндону Мейфилду, но вскоре после этого испанским властям удалось найти по отпечатку настоящего террориста – им оказался подданный Алжира. Предвзятость подтверждения – одна из разновидностей когнитивного искажения – назвали одним из факторов изначальной ошибки. Были похожие дела и позже. Кстати, другие эксперименты показали, что проблема когнитивного искажения касается в том числе и ДНК-экспертизы.

Другой риск при текущем положении дел в криминалистике заключается в том факте, что, несмотря на значительный достигнутый прогресс, не все полицейские криминалистические лаборатории имеют международную аккредитацию, а тем, у кого она есть, может оказаться непросто ее сохранить. Это неудивительно, поскольку получить и поддерживать подобную аккредитацию очень непросто, и на это требуются немалые деньги. Вместе с тем такая ситуация ставит внешних поставщиков криминалистических услуг в невыгодное коммерческое положение перед собственными полицейскими структурами: внешние организации обязаны иметь аккредитацию – со всеми вытекающими расходами, – чтобы претендовать на выполнение полицейской работы.

Назначенный правительством регулятор в области криминалистики доктор Джиллиан Талли установила сроки, к которым все полицейские лаборатории должны пройти аккредитацию. Тем не менее они уже давно прошли, а ей по-прежнему недостает полномочий согласно должности, и она мало что может с этим поделать. Разумеется, аккредитация – не решение всех проблем, но она обеспечивает необходимый надежный фундамент, на котором может строиться все остальное. Кроме того, аккредитация гарантирует надлежащую подготовку персонала и соответствие применяемых систем и процессов выполняемой работе, а также их постоянное совершенствование.

В свете беспокойства по поводу того, что изъяны в работе криминалистов могут привести к ошибочным приговорам, огромное значение с точки зрения аккредитации имеет исследование криминалистики, проведенное по заказу правительства США Национальной академией наук (НАК). В своем отчете, составленном в 2009 году, НАК сделала заключение в виде 13 рекомендаций. Любопытно, что среди прочего было рекомендовано лишить полицию/прокуратуру административного контроля над криминалистикой. Кроме того, говорилось о необходимости финансирования исследований по точности, надежности и обоснованности различных видов прикладной криминалистики, а также по когнитивным искажениям и другим источникам ошибок. Помимо этого в заключение предлагали сделать обязательной аккредитацию всех криминалистических лабораторий и сертификацию работающих там специалистов.

В результате того, что криминалистическая работа в Великобритании разделена между полицейскими лабораториями и внешними поставщиками, а также из-за созданной системы, делящей все необходимые криминалистические услуги на отдельные составляющие, чтобы их было проще заказывать и контролировать, произошло две вещи. Во-первых, работа по одному делу зачастую стала дробиться между разными лабораториями, в связи с чем терялась общая картина и возрастал риск ошибочной интерпретации результатов экспертизы. Порой адвокаты не знают, какие именно эксперты должны отвечать в суде на те или иные вопросы. Должен ли это делать специалист из полиции, который видел предмет в первоначальном состоянии? Или лучше пусть выступит криминалист, ведь он проводил замысловатые анализы на образце, извлеченном из этого предмета? Проблема в том, что ни у первого, ни у второго не будет общей картины. Разумеется, в итоге решать вопрос по поводу чьей-то вины должен суд, однако при такой разрозненности доказательств задача может быть усложнена.

Вторым последствием стало то, что при проведении экспертизы все чаще делается упор лишь на несколько типов анализов, в связи с чем диапазон выбора изобретательных стратегий расследования постоянно сужается. Криминалисты жалуются на утерю навыков, как они это называют, а также на то, что в будущем необходимых навыков и знаний, когда они потребуется, может попросту не оказаться.

Очень хороший пример области криминалистики, исчезающей на наших глазах, – анализ текстильных волокон. Каждый человек носит одежду, и когда одежда одного человека контактирует с одеждой другого либо с мебелью, автомобильными сиденьями и тому подобным, между ними происходит перенос крошечных фрагментов волокон. Мы бы практически наверняка ни за что не нашли следы крови (и ДНК) в делах об убийстве Стивена Лоуренса и убийствах на Пембрукширской береговой тропе, если бы не искали текстильные волокна.

Даже когда у тебя на руках множество предметов для исследования, волокна могут подсказать, на каких именно весомые доказательства. Проблема в том, что, поскольку нам до сих пор приходится искать, извлекать, анализировать и сравнивать волокна вручную, эта работа занимает много времени, и, как следствие, она относительно дорогая. Ирония в том, что теперь у нас имеются технологии для автоматизации всего процесса; нужно лишь немного денег на исследования, чтобы приспособить ее для криминалистических задач. Вместе с тем ни одна из компаний не может похвастаться достаточной прибылью и не станет идти на риск дополнительных инвестиций в сложившейся обстановке. И их нельзя в этом винить. Достаточно взглянуть хотя бы на то, как в настоящий момент обстоит продвижение в Великобритании системы ParaDNA[47]. Хоть правительство и выделяет какие-то деньги на исследования, большая их часть уходит на развитие полицейской криминалистики, чтобы полиция могла выполнять больше работы своими силами. Так все и продолжает катиться по наклонной.

Когда я обсуждаю с полицией уроки, извлеченные мной за годы в криминалистике, они всегда оживляются и хотят получить совет по поводу каких-то конкретных дел. Разумеется, я с радостью его даю. Тем не менее очевидно, что, как только они вернутся к повседневной работе, из-за обилия поставленных перед ними задач эти дела непременно будут снова отложены в долгий ящик. Любой, кто когда-либо работал в ЭКС, может им только посочувствовать!

Помимо прочего особое беспокойство по поводу всего этого связано с тем, что при повторном расследовании нераскрытых дел одними из наиболее полезных образцов, которые могут быть найдены в архивах, скорее всего, будут полоски клейкой ленты, снятые с вещественных доказательств. Вместе с тем таких образцов берется все меньше и меньше, даже несмотря на то, что это в целом не требует много времени. Когда-нибудь в каком-то деле другие методы поиска не дадут желаемого результата, а это непременно произойдет, поскольку не всегда подвернется удачно расположенная камера видеонаблюдения, а преступник, к примеру, может успеть до своего ареста стереть все данные с мобильного телефона. В этом случае для повторного расследования у нас не будет ничего. Это непременно приведет к снижению нашей эффективности в будущем и поспособствует тому, что некоторые судебные ошибки не будут исправлены. И что тогда произойдет, когда полиция будет абсолютно уверена в чьей-то вине, как это было в деле Кардиффской тройки, Колина Стэгга[48] или (уже относительно недавно) Кристофера Джеффриса[49] – бывшего школьного учителя из Бристоля, ошибочно заподозренного в убийстве Джоанны Йетис? Неужели мы вернемся к старым жутким временам догадок, только на этот раз, несмотря на все наши знания и навыки, без страховки в виде большого количества образцов, по которым эти догадки можно было бы проверить?

Разумеется, многие могут сказать, что происходящее сейчас – то, что полиция берет на себя все больше криминалистической работы, – просто возвращение к исходному положению дел. Но это не так. За исключением дактилоскопии, которой полиция занимается по историческим причинам по сей день, криминалистика всегда была независимым занятием. Я помню, с какой гордостью мы отстаивали эту независимость в ЭКС, если она когда-либо ставилась под сомнение в суде, мол, «конечно же, вы так скажете, ведь вы работаете на полицию».

Подавляющую часть криминалистических услуг в Англии и Уэльсе изначально обеспечивало МВД, после чего эта сфера была приватизирована. Поэтому полиция никогда не занималась криминалистикой в масштабах, наблюдающихся в наши дни. Любопытно, что в Шотландии произошло обратное. Там криминалистические лаборатории были переведены из-под прямого контроля отдельных полицейских служб под контроль полицейского управления Шотландии. В Северной Ирландии криминалистикой занимается ведомство под названием Science Northern Ireland (FSNI, можно перевести как «Криминалистика Северной Ирландии»), входящее в министерство юстиции.

Пожалуй, мне следует уточнить свои слова по поводу полиции: они касаются только этого конкретного аспекта их деятельности. Я испытываю глубочайшее уважение к полицейской службе в целом, к проделываемой ею работе, а также ко многим отдельным полицейским, таким как Стив Уилкинс, который руководил расследованием убийств на Пембрукширской береговой тропе, к Бренту Парри из полиции Западного Уэльса, ответственному за успешное расследование убийства Линетт Уайт, а также, разумеется, к моему партнеру в Axiom Криссу Креггу. Естественно, как и в любой организации, определенные представители различных полицейских управлений оставляют желать лучшего. И это имеет значение, поскольку их положение влиятельно. Тем не менее, по моему опыту, подавляющее большинство трудится действительно на славу, причем зачастую в очень непростых условиях.

Я давала множество лекций перед различной аудиторией, включая старших следователей полиции, судей, адвокатов, медиков и студентов. После моего выступления примерно год назад на ежегодной конференции, на которой собрались старшие следователи со всех полицейских управлений в стране, множество людей подошло ко мне потом, чтобы рассказать о деле, над которым они работают, и спросить, как бы я поступила с точки зрения криминалистики, а придумать что-то новое можно всегда. Я поразилась этому и сделала вывод, что многие явно стремятся к тому, чтобы в криминалистике применялся более холистический и изобретательный подход. Вместе с тем этого чрезвычайно сложно добиться, когда между следователями и криминалистами стоит стена, как это происходит сейчас. Вот почему ученые сейчас озабочены такими аспектами, как особенности работы системы, когнитивные искажения и риски судебных ошибок. И это одна из причин, по которой, как мне кажется, мы не должны попросту мириться с переходом криминалистики в руки полиции, пусть это и следствие установленной системы, а не их вина.

По природе я определенно оптимист. Я верю, что криминалистика найдет выход из сложившегося затруднительного положения. Однако этого не произойдет, и уж точно не в ближайшее время, если мы будем сидеть сложа руки в надежде, что все случится само собой. Каждый должен проявить к уголовному правосудию активный интерес. Никогда не знаешь, с чем придется столкнуться в жизни, и я ни в коем случае не имею в виду что-либо столь драматическое, как убийство другого человека. Тем не менее, если вы окажетесь не в том месте и не в то время, кто знает, в чем вас могут заподозрить. А подозрений и их последствий порой оказывается вполне достаточно, чтобы сломать человеку жизнь. Таким образом, нам всем нужно позаботиться о том, чтобы наш голос был услышан людьми, избранными для управления этим важнейшим аспектом нашей безопасности и свободы.

Идеальным решением была бы система, которая обеспечивала бы полицию моментальной криминалистикой на месте преступления, но при этом ученые-криминалисты оставались бы независимыми, а их услуги не стоили бы слишком дорого. Так полицейские не только были бы обеспечены поддержкой в повседневной работе, но и смогли бы получать консультации, кроме того, их выводы было бы кому поставить под сомнение, если к делу может и должен быть применен иной подход. Эти услуги должны включать и анализ отпечатков пальцев, представляющих собой еще одну разновидность следов для криминалиста, и, конечно же, это тоже часть его работы. Шотландская система демонстрирует явные преимущества подобного интегрированного подхода.

Нововведения тоже заслуживают некоторого внимания, так как из-за чрезмерной конкуренции, создаваемой урезанными полицейскими бюджетами, стоимость услуг стала слишком низкой. Частные компании едва ли в состоянии самостоятельно финансировать необходимые исследования и разработки, чтобы поспевать за достижениями остального научного мира. Так что либо расходы на это должны быть включены в стоимость услуг, либо должно выделяться отдельное финансирование на исследование и разработки, особенно в областях, где технологии развиваются стремительно, таких как цифровая криминалистика. Сотрудничество с университетами в этой сфере должно войти в норму.

Я понимаю, что все, о чем рассуждаю, противоречит имеющимся тенденциям, однако что-то определенно нужно поменять, и как можно скорее. Слишком многие смотрят на криминалистику сквозь розовые очки, особенно после закрытия ЭКС. Я в целом поощряю рыночный подход, особенно с учетом того, до какого состояния была доведена ЭКС. Конкуренция оказывает колоссальное позитивное воздействие хотя бы на стоимость услуг, а также на скорость внедрения новшеств, когда она только появилась в нашей области. Чего я боюсь, так это некоторых поверхностных исследований, согласно которым все начало идти под откос в 2012 году, из чего был сделан вывод, что причиной стало закрытие ЭКС, поэтому необходимо ее восстановить. Не должно оставаться никаких сомнений в том, что, какой бы выдающейся ЭКС ни была во многих аспектах (я помню, что и сама, в общем-то, продукт этой системы), она стала слишком заносчивой и самодовольной, начав диктовать полиции условия и сроки предоставления услуг, пока в конечном счете новому поставщику, знающему свое дело, не составило труда показать, что есть способ лучше.

Прежде чем мы оставим эту тему, давайте поговорим про прибыль. Распространено убеждение, что любая коммерческая организация заинтересована исключительно в получении массовой прибыли, которой она могла бы поделиться со своими акционерами. За всю мою практику в этом бизнесе никогда не было прибыли, распределяющейся подобным образом: все заработанные деньги вкладывались в дело. Да и в любом случае мы не ожидаем заработать баснословную прибыль на этой, по сути, общественной службе под частным управлением.

У общественности много поводов для беспокойства. Криминалистика занимает, пожалуй, среди них далеко не первое место, и это можно легко понять. Тем не менее, мне кажется, люди встревожились бы сильнее, узнав, что полиция все чаще оказывается ответственной за предоставление беспристрастных доказательств на основании криминалистической экспертизы, поддерживающих обвинительную позицию. Риск когнитивных искажений и других форм предвзятости будет всегда. Мое беспокойство вызывает то, что в настоящий момент мы рискуем гораздо больше, чем следовало бы.

В общем и целом, за исключением некоторых ужасных судебных ошибок, наша система правосудия весьма неплохо справлялась со своими задачами. Но мы не можем почивать на лаврах. Все меняется, и, как подметил американский философ Джордж Сантаяна, «Те, кто не помнит своего прошлого, обречены его повторять». Так что давайте не допускать дальнейших судебных ошибок, вина за которые будет ложиться на отдельных криминалистов. Давайте позаботимся о том, чтобы наша криминалистика оставалась надежной, прозрачной, логичной и сбалансированной, как это рекомендует Ассоциация поставщиков криминалистических услуг. Давайте позаботимся о том, чтобы проделанная работа проверялась независимыми криминалистами с должной квалификацией от имени защиты, если в этом возникает необходимость. А еще давайте постараемся не утратить важнейших навыков, на приобретение которых у нас ушли годы, – как тех, что касаются отдельных типов доказательств, так и их комплексного анализа, что помогает создавать эффективные стратегии расследования, столь успешно себя зарекомендовавшие в процессе работы над многими из наших самых запутанных дел последнего времени.

30
Убийства на Пембрукширской береговой тропе

В период между 17-ю и 21-м годом Джон Купер был обвинен в ношении оружия с целью угона автотранспортного средства, в нападении на полицейского, хулиганстве в состоянии алкогольного опьянения, а также в нападении с причинением телесных повреждений. Затем он женился, обзавелся детьми и, казалось, взялся за ум.

Куперу, должно быть, было за 30, когда в 1978 году он выиграл 90 тысяч фунтов в игре «Угадай, где мяч»[50]. Хоть для того времени это и была огромная сумма денег, вскоре все они были потрачены, в том числе на азартные игры. Затем, в 1983 году, неподалеку от его дома в Уэльсе произошло ограбление, а затем еще два – в 1985-м, еще одно в 1986-м, потом в 1988-м… К тому времени как оказаться в тюрьме, Купер совершил 30 краж со взломом и одно вооруженное ограбление с применением насилия.

В годы, когда мужчина грабил своих соседей в Пембрукшире, в этом регионе совершались еще более серьезные преступления. По прошествии восьми лет из тюремного срока Купера детектив Стив Уилкинс попросил компанию LGC Forensics, в которой я тогда еще работала, принять участие в операции «Оттава». Подозревая, что Купера можно связать с некоторыми тяжкими преступлениями, Стив организовал операцию по повторному расследованию нераскрытых дел, из которых нас попросили пересмотреть два двойных убийства и несколько нападений на сексуальной почве под угрозой применения огнестрельного оружия, которые произошли в Милфорд Хейвен.

Первое убийство было связано со смертью брата и сестры Ричарда и Хелен Томас накануне Рождества 1985 года. Обоим было за 50. Экстренные службы прибыли к их отдельно стоящему фермерскому дому в Сковестон-Парк из-за пожара. Сильно обгоревшее тело Хелен нашли на первом этаже среди обломков, упавших вместе с ним со спальни на втором этаже в результате возгорания. Тело Ричарда обнаружили на лестнице, ведущей на второй этаж.

Поскольку у обоих были огнестрельные раны, поначалу полиция решила, что это было убийство и самоубийство. Затем рядом с телом Ричарда обнаружили заляпанное грязью покрывало, а в пристройке – лужу крови с тремя дробинками из патрона, в связи с чем возникло предположение, что в мужчину выстрелили в этой пристройке или рядом с ней, после чего завернули в покрывало и по грязи перетащили в дом. Тем не менее, несмотря на слаженную работу полиции по поиску убийцы, дело так и не было раскрыто.

Четыре года спустя мужа и жену Питера и Гвенду Диксон убили всего в нескольких милях от того места на Пембрукширской береговой тропе. Диксоны, которым тоже было за 50, прибыли, как обычно, отдыхать на природе с палатками в Литл Хейвен в понедельник 19 июня 1989 года. Десять дней спустя, в четверг 29 июня, они оставили свою палатку сохнуть в кемпинге, а сами решили в последний раз прогуляться вдоль прибрежной тропы. Судя по всему, они намеревались позже в тот день отправиться на своей машине обратно домой под Оксфорд. Когда же в понедельник они вопреки ожиданию не вышли на работу, их сын позвонил владельцу кемпинга, сообщившему об их исчезновении полиции. Почти через неделю после того как Диксонов последний раз видели живыми, их тела были обнаружены под поломанными ветками и растительностью в зарослях на краю крутого утеса, мимо которого проходила береговая тропа.

В Гвенду дважды выстрелили в упор. Стянутая одежда указывала на то, что ее изнасиловали. Тело Питера, полностью одетое, было найдено рядом, прямо у края утеса. Его руки были связаны за спиной серой полиэтиленовой веревкой, и в него выстрелили три раза, также в упор.

Казалось, основным мотивом нападения было ограбление. Убийца Диксонов явно обыскал их рюкзаки и украл кошелек Питера. Кроме того, убийца узнал ПИН-код как минимум одной из банковских карт Питера, так как с его счета в четырех разных банкоматах в трех городах были сняты деньги после того, как пару последний раз видели живыми 29 июня.

Призыв полиции сообщить любую информацию привел к тому, что один свидетель дал описание мужчины, который, как ему показалось, странно себя вел, снимая деньги в банкомате. С его слов художником был составлен портрет мужчины с волосами до плеч, рюкзаком, в прогулочных туристических ботинках и шортах цвета хаки до колен. Этот мужчина был очень похож на человека, которого еще один свидетель видел использующим банковскую карту в другом месте в тот же самый период.

Жаркая погода ускорила процесс разложения, и на момент обнаружения тел было сложно обнаружить следы ДНК. Поэтому, несмотря на огромные усилия полиции, не было установлено ни одного подозреваемого.

Третье нераскрытое дело, поставившее в тупик полицию, было связано с произошедшим семью годами позже нападением на пятерых молодых людей в Милфорд Хейвен. К прогуливавшимся по полю подросткам подошел мужчина, потребовал деньги, а затем, наставив на них ружье, совершил сексуальное нападение на одну из девушек, а потом на вторую. Происшествие оставило у всех пятерых глубокую психологическую травму. Но на преступнике была балаклава, и молодые люди не смогли его описать. Они упомянули, что его ружье, как им показалось, было покрашено черной краской – этой детали тогда не придали особого значения.

Пересмотрев все три дела, Стив Уилкинс был убежден, что Джон Купер – основной подозреваемый. А так как вскоре Купер мог уже выйти из тюрьмы, в 2006 году Стив попросил нас проявить особое внимание к убийству Питера и Гвенды Диксон.

– У нас имеется множество косвенных улик, указывающих на вину Купера, – сказал мне Стив. – Не хватает лишь доказательства на основе независимой, беспристрастной криминалистической экспертизы.

«Которое вы можете и не получить, – подумала я. – Потому что можете ошибаться насчет него».

Стив попросил нас сосредоточиться на ДНК, поскольку она позволяла установить связь с наибольшей точностью. В лаборатории в Рисли я собрала команду первоклассных экспертов. Они искали следы во всех очевидных местах: на веревке, которой были связаны руки Питера Диксона; на его ремне; на стянутой одежде Гвенды; на взятых с их тел мазков. Эта задача усложнялась высокой степенью разложения тел. И когда наши поиски так ни к чему и не привели, мы решили заняться поисками улик других типов.

Как уже упоминалось при описании ряда других дел в этой книге, опыт научил нас тому, что текстильные волокна, например с одежды, которые постоянно переносятся при контакте людей между собой, иногда могут привести к следам ДНК, а также сами по себе представлять доказательства осуществленного контакта. Наверное, мы недостаточно хорошо объяснили это полиции, когда сообщили о возникших проблемах. Или, может быть, были недостаточно убедительны. Так или иначе, полицейские продолжили настаивать, что заинтересованы только в ДНК.

Первым намеком на какие-то проблемы с нашей частью расследования стал телефонный звонок от Стива, когда он мне сказал: «Вы занимались этим делом полтора года и ничего не нашли. Я заберу его у LGC Forensics и передам кому-нибудь другому».

К тому времени мы провели уже множество успешных расследований нераскрытых дел – как новых, так и старых, – и я понимала, что нашим явным неудачам в этом деле должна быть какая-то причина. Таким образом, обсудив с коллегами в Рисли то, как именно обстоят дела, я договорилась встретиться со Стивом.

Должна сказать, что это была одна из самых непростых встреч, которые у меня когда-либо были с полицейскими. Их там была целая толпа, и все как один были настроены враждебно. Когда же я объяснила, что с ДНК мы зашли в тупик, из которого явно нужно было выбираться, чтобы найти к этому делу подход, Стив в итоге согласился дать нам немного больше свободы и чуть больше времени.

Я могла понять, почему он был так раздосадован. Если по вине Купера действительно погибли эти четыре человека, если он совершил нападения на сексуальной почве, в чем его сильно подозревала полиция, вскоре на свободу должны были выпустить жестокого убийцу. Заручившись одобрением Стива, мы расширили криминалистическое расследование, начав непосредственно с текстильных волокон. Для этой работы я выбрала Роджера Робсона, зная, что он не упустит ни единой мелочи, и его бесценную жену Эйприл – руководить поисками.

Как обычно, чтобы расставить приоритеты в поисках, мы начали с места преступления. И практически сразу стали находить на ветках, за которыми были спрятаны тела, а также в ремне Питера Диксона синие акриловые волокна. Зная, что преступник, скорее всего, активно перемещал эти ветки руками, мы пришли к выводу, что на нем были перчатки – возможно, в том числе и из-за них у нас были такие проблемы с поиском чужеродной ДНК.

Все ограбления, которые удалось связать с Купером, произошли в радиусе пары миль от его дома. Возвращаясь домой через поле, он обычно выбрасывал в кусты по пути все драгоценности, которые, как ему казалось, было не продать, предметы собственной одежды, средства совершения преступления и, предположительно, все, что ему попросту не было нужно. Среди найденной одежды были черная балаклава, яркая флисовая куртка, а также большое количество перчаток, часть из которых содержала синие акриловые волокна. Волокна одной из перчаток совпали с некоторыми из волокон на ветках и ремне Питера, в то время как другие были настолько похожи, что, как мы подумали, могли быть от второй перчатки из пары, так и не найденной. Это был тот самый долгожданный прорыв. Не знаю, насколько была впечатлена полиция, но мы понимали, что теперь дело можно будет снова открыть.

Забавно, как запоминаются уникальные номера, присвоенные для идентификации отдельных вещественных доказательств, которые в итоге играют в деле важную роль. Та перчатка шла у нас под номером BB109. Уверена, некоторые из моих коллег тоже до сих пор его помнят. В итоге мы нашли волокна типа BB109 на образцах клейкой ленты, взятых с шорт, джемпера и ног Питера, а также с обнаженных участков тела Гвенды и с ее свитера.

Прелесть клейкой ленты в том, что она собирает с поверхности любого предмета все имеющиеся на ней следы: текстильные волокна, фрагменты стекла и краски, волосы, кровь и сперму. И когда мы изучали образцы клейкой ленты, снятые с шорт, обнаруженных на кухонном шкафу в доме Купера, чтобы отыскать текстильные волокна, заметили частицу засохшей крови.

ДНК-экспертиза крови с шорт Купера дала полный профиль, совпадающий с ДНК-профилем Питера Диксона. Вероятность того, что эта кровь принадлежала кому-то другому, не являющемуся родственником Питера Диксона, составляла менее одной миллиардной. Тем не менее прежде чем сообщать кому-либо о находке, мы снова изучили шорты – на этот раз скрупулезно под микроскопом – и обнаружили пятно, от которого, должно быть, и отошла частица запекшейся крови. ДНК-экспертиза этого пятна дала похожий, но чуть менее полный профиль. Вероятность того, что эта кровь принадлежала не Питеру Диксону, составляла один к 480 миллионам.

Когда пришли эти последние результаты, я позвонила Стиву Уилкинсу.

– Я в машине, – сказал Стив. – Как ваши успехи?

– Почему бы тебе не припарковаться и не перезвонить мне, – предложила я. – И тогда я расскажу тебе, как наши дела.

Очевидно, он ожидал просто услышать последнюю информацию о расследовании, поэтому через несколько минут было чрезвычайно приятно услышать восторг в его голосе и звук удара кулаков о руль после того, как я сказала: «Думаю, мы нашли то, что вы искали».

Когда Купера арестовали в 2009 году и спросили насчет шорт, он заявил, что его одежду часто носил сын. Вместе с тем дальнейшая экспертиза показала, что на носовом платке, изъятом вместе с шортами, который, судя по всему, находился в их кармане, была лишь ДНК подозреваемого, а в паховой области – ДНК Купера и его жены в перемешанных следах от спермы и вагинальных выделений. Таким образом, можно было с уверенностью утверждать, что шорты носил не сын Купера, а именно он. Другим оспоренным доказательством было сходство подозреваемого с составленным художником портретом человека, который пользовался банковской картой в нескольких местах вскоре после обнаружения тел. Основным доводом Купера было то, что у него никогда не было волос до плеч, как у мужчины на рисунке. Оказалось, однако, что он появлялся на телепрограмме под названием «В яблочко» всего за месяц до убийства Диксонов. И когда одному журналисту удалось отыскать запись эфира, оказалось, что волосы Купера были практически такой же длины, как и на наброске.

Другим предметом, вызвавшим у нас большой интерес, стал обрез, найденный в кустах в ходе расследования ограбления. В оружии отсутствовал крошечный винтик. Точно такой же был найден в гараже дома Купера, что стало одним из доказательств его вины. Кроме того, ствол обреза был окрашен черной краской.

Полиция хранила этот обрез в пакете, и когда мы изучили под микроскопом хлопья краски, извлеченные со дна пакета, на некоторых из них были какие-то красноватые следы. Как показала проведенная экспертиза, это была кровь. Мы соскребли со ствола еще немного краски и обнаружили на его поверхности кровь, из которой удалось получить частичный ДНК-профиль. Вероятность того, что он принадлежал кому-то, помимо Питера Диксона, составляла одну миллиардную.

Тем временем у нас накопилось огромное количество доказательств на основе экспертизы текстильных волокон. С ее помощью удалось установить различного рода связи между BB109, другими перчатками, балаклавой и флисовой курткой, найденными в кустах, а также с обнаруженной в доме Купера перчаткой и собранным на полу его гаража мусором. Карманы – отличное место для изучения при исследовании предметов одежды спустя какое-то время после происшествия: в них попадают волокна с рук и остаются там, в то время как большинство поверхностных волокон обычно теряются. В карманах Купера мы нашли два типа полиэстеровых волокон.

Большая часть одежды, которая была на Ричарде Томасе в момент смерти, сгорела или была безнадежно повреждена огнем в Сковестон-парк в 1985 году. Тем не менее часть одного из его носков при пожаре уцелела. Волокна из кармана Купера совпали с двумя типами волокон с этого носка.

На основании экспертизы волокон была установлена убедительная связь с двумя девочками, на которых в Милфорд Хейвен было совершено нападение на сексуальной почве. Так, на изнаночной стороне одежды девочек нашли волокна, которые могли быть оставлены парой перчаток, найденных в кустах, в то время как другие волокна были перенесены в обратном направлении – с одежды девочек на перчатки. Обнаружилось даже одно волокно, которое могло принадлежать BB109, – оно упало с одной из жертв на лист бумаги, на котором та стояла во время медицинского осмотра. Также эксперты установили связь между перчатками и вооруженным ограблением, за которое Купер уже был приговорен, с использованным во время него оружием, найденным в гараже.

Проведенная нами экспертиза явно указывала на то, что на шортах была кровь Питера Диксона. Смущало лишь то, что шорты на наброске художника, хоть и были похожими, выглядели длиннее. Мы снова изучили шорты Купера. При более внимательном осмотре оказалось, что они подшиты. Работу сделали очень аккуратно, но явно в домашних условиях – возможно, женой Купера, которая работала швеей.

Распоров швы на шортах, мы обнаружили небольшое и довольно странное пятно от крови и чего-то еще, возможно, слизи или выделений из носа. Мы проанализировали это пятно с помощью SenCE – самой чувствительной методики ДНК-экспертизы – и обнаружили там смешанную ДНК, которая, однако, содержала все элементы ДНК дочери Диксонов Джули.

Помимо регулярных встреч с полицией мы держали ее в курсе с помощью письменных отчетов. Нашими успехами были довольны. Тем не менее, когда мы рассказали полицейским и адвокатам защиты о том, что обнаружили, распоров швы на шортах, нам гневно сказали: «Это совершенно абсурдно. Советуем повторить ваши анализы и расчеты».

И все же, хоть улика и казалась неправдоподобной, наука никогда не врет. Таким образом, мы понимали, что на самом деле нужно ответить на следующий вопрос: «Как ДНК Джули Диксон могла оказаться на шортах Купера, если девушки не было рядом с ним или с береговой тропой, где были обнаружены тела ее родителей?»

Наши анализы показали, что некоторые компоненты пятна с вывернутого подшитого края шорт принадлежали неустановленному лицу. В свете высказанной в наш адрес критики мы обратились за помощью к Дэвиду Болдингу, одному из лучших статистиков среди известных, специализирующихся на ДНК в сфере криминалистики. Подтвердив нашу правоту, он добавил: «Согласно результатам ДНК-экспертизы по методу SenCE, то, что источниками ДНК служат Джули Диксон и одна неизвестная женщина, не являющаяся ее родственницей, в 990 миллионов раз вероятней, чем то, что источники – две неизвестные женщины, не состоящие в родстве как друг с другом, так и с Джули Диксон». Мы снова стали изучать улики, связанные с местом преступления, чтобы убедиться, что мы ничего не упустили.

Мы уже знали, что Диксонсов застрелили в упор, и их убийца, должно быть, перенес их тела туда, где они были обнаружены. Ему было бы сложно это сделать, не оставив на своей одежде следов их крови. На фотографиях с места преступления были видны лежащие в зарослях тела, открытый рюкзак, принадлежавший паре, а также различные вытащенные из него предметы. Некоторые из предметов, разбросанных на земле рядом с телами, вероятно, были запасной одеждой, которую убитые носили с собой. А что, если шорты принадлежали одной из жертв, и когда Купер нашел их, обыскивая рюкзак в поиске денег и банковских карт, решил поменять на собственные, испачканные кровью? Это, определенно, было бы правдоподобным объяснением обнаруженным следам ДНК их дочери, которая жила с родителями в их доме под Оксфордом. Затем, если Купер принес эти шорты к себе домой, и в какой-то момент его жена их подшила, он бы даже и не знал про спрятанное под загнутый край шорт пятно крови, к тому же очень маленькое. Я попросила криминалиста Фила Авенелла изучить этот аспект дела. Фил один из тех людей, кто совершенно спокойно относится ко всему экстраординарному. Мало того что он проделал прекрасную работу, так еще и выдержал довольно резкую критику, пока полиция и адвокаты не осознали, что полученные им результаты не только никак не опровергали ключевые доказательства по делу, а только подтверждали их.

Один из принципов проведения любой научной экспертизы, будь то в криминалистике или какой-либо другой области, заключается в том, что не нужно бояться, когда что-то не сходится либо когда получаешь какой-то неожиданный результат. Проверив и перепроверив результаты ДНК-анализа, мы поняли, что ошибки не было. Когда присяжных знакомят со всеми доказательствами и их возможными объяснениями, окончательное решение остается за ними. Так и было во время судебного процесса против Джона Купера в 2011 году. Его признали виновным в убийстве Ричарда и Хелен Томас, а также Питера и Гвенды Диксонов, в нападениях на сексуальной почве с отягчающими обстоятельствами, а также пяти попытках ограбления молодых людей, которым не посчастливилось повстречать его в поле, и приговорили к пожизненному тюремному заключению.

31
Размышления

Просматривая многие сотни папок с документами по различным делам в процессе написания этой книги, я поразилась тому, что все эти продырявленные листы бумаги, скрепленные зелеными держателями с металлическими наконечниками или голубыми кольцами, отображают значительную часть моей жизни. Когда мне было 20 с небольшим, я всегда представляла себе, что не смогу продолжать работать, когда стану «старой» (тогда я не могла себе представить, каково это, быть старой, теперь же даже не уверена, есть ли вообще такое понятие!). Я была убеждена, что уйду на пенсию к 57 годам, как это сделали некоторые мои коллеги, когда ЭКС коснулся демографический и финансовый кризис. Теперь мне уже под 70, и я все еще в деле. Полагаю, все потому, что я продолжаю получать удовольствие от новых задач, среди которых не бывает одинаковых. Мне нравится то, что, каким бы запутанным и старым ни было дело об убийстве, у меня непременно найдется целая масса идей по поводу того, как докопаться до его сути. Мне приятно знать, что меня окружают люди, у которых будут и другие, возможно, лучшие идеи и которые в точности знают, что нужно делать. И мне нравится, что я могу зайти в любую не справляющуюся со своими задачами криминалистическую лабораторию в любом уголке мира и сразу же на уровне интуиции понять, что там не так и как это исправить – своего рода Гордон Рамзи[51] «Кошмаров в лаборатории», только с более мягким, я надеюсь, подходом и уж точно без ругательств.

Помимо прочего сейчас больше всего удовольствия я получаю, наблюдая, как младшие коллеги развивают свои профессиональные качества. Я работаю с чрезвычайно талантливыми людьми. Часть из них полностью понимает подход в криминалистике, который мы разрабатывали все эти годы, оказавшийся столь успешным. В конце концов, что может быть приятнее, чем помочь привлечь виновного к ответственности, а иногда одновременно и оправдать невиновного?

В сочетании с новыми технологиями этот холистический подход порой дает просто удивительные результаты. Я питаю глубокую надежду, что в будущем его по-настоящему оценят и будут всячески развивать. Потому что иначе все, чему мы научились, выбросят на свалку истории в угоду более прозаичным, менее эффективным подходам. И тогда качество расследований, а вместе с ними и правосудия, будет намного хуже – и все ради краткосрочных финансовых показателей.

Помимо всего того, о чем я упомянула в 29-й главе, сегодня меня тревожит то, что криминалистов больше не учат смотреть и думать шире, вне рамок их становящейся все более узкой специализации, и что навыки, сделавшие возможным качественную холистическую подготовку, теряются. Из-за этого становится гораздо сложнее справляться с новыми тенденциями в мире преступности (такими как наблюдаемая в настоящий момент волна преступлений с применением ножей, связанных с наркобандами, или постоянно развивающаяся киберпреступность) наиболее изобретательными и эффективными методами.

Я понимаю, что человек обычно не может передать более 10 % из того, чему научился. Следующие поколения непременно захотят опробовать собственные идеи и подходы. Разумеется, это нужно всячески поощрять. Тем не менее это приводит к тому, что огромное количество времени тратится на то, чтобы заново изобрести старый добрый велосипед. Если бы мы только могли осознать, что уже соорудили первоклассный гоночный автомобиль, могли бы использовать некоторые из его важнейших элементов в будущих изобретениях.

Было невероятно сложно выбрать для этой книги всего несколько дел из тысяч, над которыми я работала за годы карьеры. А недавно меня кто-то спросил, есть ли какие-то дела, над которыми мне хотелось бы поработать, но пока такой возможности не представилось. Одним из таких дел определенно стало бы исчезновение Мэдлин Макканн[52]. Не знаю, удалось бы нам что-нибудь найти или нет. Как бы то ни было, все, о чем сообщалось в газетах, меня не особо впечатлило. Возникает ощущение, что слишком много внимания уделялось месту преступления и недостаточно тому, что можно было бы сделать в лаборатории.

Другое место преступления, на которое мне хотелось бы вернуться, – отдельно стоящий фермерский дом в Уэльсе, где были застрелены в 1993 году Меган и Гарри Туз. Я побывала там какое-то время спустя, когда в отношении парня их дочери возбудили дело, признали виновным в их убийстве, приговорили к пожизненному заключению, а затем Апелляционный суд отменил вынесенный приговор. Кажется, первоначальное расследование проводила лаборатория ЭКС в Чепстоу, и я не могу вспомнить, почему полиция попросила меня прийти туда вместе с ними. Ничего, что могло бы быть использовано в качестве доказательства, на месте преступления мы не нашли. Но кто знает, чего бы мы могли добиться со всем нашим опытом и успехом с нераскрытыми делами с тех пор?

Возможно, эта книга покажет и докажет, что криминалистика не ограничивается посещением места преступления, ползающими по канавам и что-то там себе воображающими учеными – именно такое впечатление складывается у большинства по фильмам и сериалам. Разумеется, с этого все начинается, и мы действительно ползаем на карачках по канавам, но обычно это нужно для того, чтобы поближе что-то рассмотреть. Место преступления помогает понять, что делать дальше, и интерпретировать полученные результаты. Вместе с тем в этом заключается и вся тяжелая работа, и именно это помогает найти ответы, если были заданы правильные вопросы. И именно это не показывают в криминальных драмах, где роль криминалистов оказывается слегка искаженной по вполне понятной причине. В реальности в лабораториях уходят дни, недели, месяцы, а иногда и годы на скрупулезные наблюдения, изощренные анализы, исследования под микроскопом, совершенствование стратегий, написание отчетов, обсуждение и согласование следующих этапов работы с полицией, чтобы при этом на каждую стадию расследования уходила как можно меньшая часть драгоценного бюджета. В итоге, однако, весь этот труд обычно оказывается оправданным и, как я уже упоминала, всегда более эффективным с финансовой точки зрения, чем бесконечные повторные расследования.

Ниже приведен список лишь некоторых из множества усвоенных мной за годы участия в расследованиях уроков, в особенности касающихся нераскрытых или запутанных дел.

• Из того, что над делом работал хороший опытный криминалист, никогда не следует делать вывод, что все имеющиеся улики были найдены.

• Следует ставить под сомнение исторически сложившиеся предположения о том, что может, а что не может быть найдено. Некоторые из них ошибочны.

• Всегда нужно начинать с места преступления, как бы давно само преступление ни было совершено и как бы это место ни изменилось за прошедшее время. Велика вероятность, что никто до сих пор не разобрался в сути произошедшего достаточно подробно.

• Необходимо помнить, что любой контакт оставляет след – часто его непросто найти. В ходе истории эта проблема усугубляется тем, что мы то не можем анализировать некоторые обнаруживаемые нами следы, потому что они слишком мелкие, то ошибаемся из-за того, что используем излишне чувствительный инструмент для изучения не таких уж и мелких следов.

• Нужно проявлять изобретательность в выборе предметов для анализа и настойчивость в их поиске. (Так, например, нам приходилось множество раз возвращаться к архиву ЭКС, работая над нераскрытым убийством Линетт Уайт.)

• Нужно придумывать новые методики, если в этом возникает потребность. Даже если на это уйдет какое-то время, в конечном счете потраченные усилия себя оправдают.

• Нужно учиться распознавать возможные зацепки, какими бы незначительными и маловероятными они ни казались, и тщательно их исследовать. Это чрезвычайно важно.

• Если удалось найти какой-то один тип улик, с большой вероятностью будут и другие.

• Не нужно торопиться называть что-либо слишком сложным – если необходимо, берите и соскребайте краску[53].

• Не нужно забывать о том, что правда зачастую фантастичнее вымысла. Не надо пугаться, когда что-то кажется слишком странным.

• Важно обращаться за помощью к более широким научным кругам, чтобы в полной мере воспользоваться их знаниями и опытом. Только делать это нужно с осторожностью: судам не совладать со столкнувшимися в перепалке экспертами.

• Следователей нужно держать в курсе проводимой работы, иначе они наверняка попытаются остановить вас раньше времени.

• Необходимо поддерживать свою независимость и не поддаваться традиционному или предвзятому мышлению.

• Когда что-то не сходится и собаки не лают, нужно понять, в чем дело. Этому должна быть какая-то причина, и она может оказаться очень важной.

После 45 лет в криминалистике, пожалуй, лучший совет по поводу выбора карьеры, который я только могу дать, заключается в том, что надо найти дело, которым вы будете по-настоящему наслаждаться. Как только сделаете это, работа автоматически станет вашей отрадой, а затем и страстью. А когда это произойдет, вы перестанете обращать внимание на все переработки и на эти пугающие моменты, когда нужно что-то сделать к завтрашнему дню, и это должно быть сделано правильно и очень хорошо, потому что от этого может буквально зависеть чья-то жизнь.

Благодарности

На протяжении всей карьеры мне посчастливилось поработать со многими из самых талантливых криминалистов в Великобритании. Некоторые из них упомянуты в этой книге, но их гораздо больше – тех, кому я бесконечно благодарна за то, что они всячески обогатили мою жизнь – как личную, так и профессиональную, – а также обеспечили меня максимально возможным уровнем удовлетворения от проделанной работы.

1 Система школьного образования в Великобритании: обязательное среднее школьное образование продолжается до 16 лет – аналог наших 5–9-х классов, после чего учащиеся сдают обязательные экзамены, по результатам которых могут продолжить обучение еще два года (аналог 10–11-х классов в России), в течение которых подростки готовятся к экзаменам повышенной сложности по выбранным профильным предметам с целью последующего поступления в вуз. Альтернативный сценарий – окончить школу и пойти работать.

2 То есть пока не перешла в старшие классы – последние два года обучения, с 16 до 18 лет, аналог 10–11-го классов в России.

3 Категория адвокатов в Великобритании, ведущих подготовку судебных материалов для ведения дел барристерами – адвокатами высшего ранга.

4 Разновидность экспертного анализа, направленного на обследование огнестрельного оружия и следов его использования.

5 Диалект английского языка.

6 Можно перевести как «Связь с лабораторией» или «Лабораторное звено».

7 Площадка, служащая расширением дороги, которая предназначена для длительной стоянки транспорта – как правило, грузового.

8 В противоположность окисляющему.

9 Можно перевести как «Доступ к криминалистике».

10 Электрокинетическое явление перемещения частиц дисперсной фазы в жидкой или газообразной среде под действием внешнего электрического поля.

11 Лампа на особом шарнирном кронштейне, вроде той, что в заставке «Пиксар».

12 То есть место, где собак учили помогать на кухне.

13 Прибор для измерения характеристик магнитного поля и магнитных свойств материалов.

14 Отверстия под шнурки в ботинках. – Прим. пер.

15 Сэр Бернард Генри Спилсбери – известный британский ученый, судебный эксперт. Внес заметный вклад в развитие судебно-медицинской экспертизы как источника первостепенных доказательств для следствия и суда; не раз выступал на стороне обвинения как эксперт.

16 Губернатор и верховный главнокомандующий Гибралтара – представитель Британской монархии на британской заморской территории Гибралтар. Губернатора назначает монарх Великобритании, он же определяет срок пребывания губернатора на своем посту.

17 Ирландская военизированная группировка, цель которой – достижение полной самостоятельности Северной Ирландии от Соединенного Королевства, в том числе – и главным образом – прекращение военной оккупации Северной Ирландии (части Ольстера).

18 По аналогии со смывом – специальной расческой прочесываются волосы, затем анализируется весь материал, который на ней останется.

19 Специалист, который занимается измерением и описанием физических характеристик океанов, морей, прибрежных районов, озер и рек, а также прогнозированием их изменения на протяжении времени.

20 Прошитая полоска, скрепляющая верхнюю часть обуви с подошвой либо служащая для декоративных целей.

21 Который так и называется «Большие ожидания».

22 Можно перевести как «Проект Невиновность».

23 Переводится как «метод проб и ошибок», однако тут также и игра слов, так как Trial – это еще и судебный процесс.

24 Эдмон Локард был первопроходцем в переходе от уголовных расследований, базирующихся на показаниях очевидцев, к тем расследованиям, которые основаны на тщательном научном анализе собранных вещественных доказательств.

25 Значилась пропавшей без вести, пока ее разлагающееся тело не нашли за панелью в ванной комнате.

26 Была избита во время прогулки с собакой и скончалась в больнице шесть дней спустя.

27 Психотропное лекарственное средство.

28 Консалтинговая компания, в результате объединения позже ставшая называться Deloitte Touche Tohmatsu Limited.

29 Можно перевести как «Лаборатория государственного химика».

30 Шестеро ирландцев, ошибочно признанных виновными во взрывах в двух пабах Бирмингема, их оправдали лишь спустя 16 лет.

31 Методы генотипирования бактерий.

32 Копирование данных из одного источника на другой (или на множество других) и наоборот. При репликации изменения, сделанные в одной копии объекта, могут быть распространены в другие копии.

33 Общее название веществ, подавляющих или задерживающих течение физиологических и физико-химических процессов.

34 Различные формы одного и того же гена.

35 Один из трех высших судов Англии и Уэльса вместе с Апелляционным и Королевским судами.

36 Должностное лицо, осуществляющее контрольно-надзорные функции в сфере криминалистики.

37 Название компании можно перевести как «Капитал для роста от братьев Клоуз».

38 Сторонники теории заговора.

39 Low-copy dna – это усеченная форма от low copy DNA analysis (варианты названия: Low Copy Number, LCN DNA). Этот вопрос обсуждался на форуме молекулярных биологов. Отмечалось, что устоявшегося русского перевода нет, и был предложен вариант: «Метод анализа сверхмалых количеств ДНК».

40 То есть реакция будет проходить со сниженной скоростью, медленнее.

41 От слов identify – идентифицировать, устанавливать, и filler – наполнитель.

42 Специалист по изучению объектов под микроскопом.

43 Микроцентрифужные пробирки – один из наиболее часто используемых видов лабораторного пластика, без которого не обходится ни одно исследование.

44 Песня американской группы Village People.

45 Британская химическая компания, которая на протяжении большей части своей истории была крупнейшим производителем в стране.

46 Почетный титул для адвокатов в Великобритании.

47 Система раннего обнаружения, позволяющая проводить ДНК-экспертизу только там, где она заведомо есть.

48 Был ошибочно обвинен в убийстве модели Рейчел Никелл.

49 Британский учитель, был обвинен в убийстве студентки Джоанны Йетис, которой сдавал жилье. Причиной подозрения стали его эксцентричная внешность и манеры.

50 Традиционная рекламная кампания в газете, согласно которой нужно угадать местоположение убранного с картинки (изображающей матч, чаще всего футбольный) мяча. Определить положение мяча нужно исходя из позиций игроков и их движению по полю.

51 Знаменитый шеф-повар, ведущий передач «Кошмары на кухне» и «Адская кухня», по примеру которых была сделана передача «На ножах»: опытный шеф-повар приходит в провальный ресторан и помогает сделать все правильно.

52 Трехлетняя девочка из графства Лестершир (Великобритания), пропавшая 3 мая 2007 года из номера отеля в Прайя-да-Луш (Португалия) и до сих пор не найденная. Она была на каникулах вместе с родителями (Кейт и Джерри Макканн), младшими близнецами (Шон и Амели), друзьями семьи и их детьми. Мэдлин пропала из собственной постели за девять дней до своего четвертого дня рождения.

53 Отсылка к тому, как Анджела поручила Эйприл соскребать краску с плинтуса.

Продолжить чтение

Читать онлайн Когда собаки не лают. Путь криминалиста от смелых предположений до неопровержимых доказательств бесплатно

Отзывы российских специалистов

Предисловие

1Неподходящая работа для женщины

2Йоркширский потрошитель

3Необъяснимое поведение

* * *

4Специализации

5Кровь: определение группы, идентификация и анализ следов

6ДНК-экспертиза

7Экспертно-криминалистическая служба нового типа

8«Это моя жизнь»

9Дело против Массимо Карлотто

10Волокна и волосы

11Роли и моделирование ситуации

12Убийство или самоубийство?

13Интерпретация доказательств

14Кто говорит правду?

15Большие ожидания

16Судебные ошибки

17Стивен Лоуренс

18Проверка доказательств обвинения

19Восстановление баланса

20Линетт Уайт

21«Скажите, как будете его раскрывать»

22Следующая фаза

23Факт или сокрытие?

24Рейчел Никелл

25Суть

26Сила, с которой приходится считаться

27Дамилола Тейлор

28Новые горизонты

29Заглядывая вперед

30Убийства на Пембрукширской береговой тропе

31Размышления