Читать онлайн Королевы из захолустья бесплатно

Мойщица бутылок

Золотая монетка засияла у Жанны на ладони, будто солнышко. Чем дольше она на нее смотрела, тем теплее ей становилось. Она зажала ее тонкими пальчиками, растрескавшимися от холодной воды, и сжимала все крепче и крепче, словно хотела, чтобы монетка вжалась в ладонь навек. А потом прикрыла глаза, отгородившись от серого дождя и лачужек жалкого предместья.

– Эй, Жанна! – окликнул ее мужской голос. – Спишь на ходу? Поторопись, иначе опоздаешь! Того и гляди разозлишь смотрителя винного погреба!

Молоденький плотник Люсьен, сосед, смотревший на девушку влюбленными глазами, напомнил ей, что нужно спешить. Жанна сунула монетку обратно в конверт, спрятала письмо за пазуху и потуже затянула на груди черную шерстяную шаль. А потом припустилась со всех ног по улицам к главному в Реймсе торговому дому шампанских вин, где целыми днями мыла бутылки, содержимое которых таким, как она, не суждено даже попробовать. Жанна в этот день не бежала – она летела, потому что двадцать франков были для нее золотым ключиком, заклинанием «Сезам, откройся!», только вели они не в волшебную пещеру, а выпускали на свободу.

Весь день Жанна мысленно перечитывала письмо от подружки Жермены: «Бросай все и приезжай ко мне в Париж. Денег, которые я посылаю, хватит на приличное платье и дилижанс. Не раздумывай. В Париже такая красавица, как ты, будет ходить в золоте. В Реймсе ничего, кроме нищеты, не дождешься…»

Нищета… Малышка Жанна Детурбе успела нахлебаться ее вдосталь, хотя этой зимой 1853 года ей исполнилось только восемнадцать.

Мари, ее мать, работала штопальщицей на сукновальной фабрике, где и встретила свою любовь. Когда выяснилось, что Мари ждет ребенка, возлюбленный к ней охладел. К счастью, года через четыре после рождения дочери Мари встретила плотника Луи Рикса. Он женился на ней, и на протяжении нескольких лет в домишке на улице Курланси царило, можно сказать, благополучие. Прехорошенькая Жанна с розовыми щечками, большими серыми глазами и пышными темными волосами пошла в школу и стала там любимицей. Она прекрасно училась, в тринадцать лет получила свидетельство об окончании школы, и ее преподавательница объявила матери, что ее дочь может выучиться на учительницу.

Жанетта станет учительницей? Мари Рикс не имела ничего против. Она будет рада, если дочке достанется более счастливая участь. Однако судьба распорядилась иначе: Луи Рикс упал с лесов и разбился насмерть. Денег на обучение Жанны больше не было, и бедняжке пришлось закрыть любимые книги и пойти работать мойщицей бутылок на винный склад Поммери. А Мари вскоре нашла нового спутника жизни, слесаря-выпивоху.

Слесарь любил не только бутылочку, но не пропускал мимо рук и хорошеньких девушек. Вскоре он положил глаз на красотку падчерицу, и с тех пор жизнь девушки превратилась в ад. Мало того что ее донимал сластолюбивый отчим, ее еще глухо ревновала мать, красота которой увядала, и она сильно проигрывала от сравнения. Тупик. Безвыходность. Жанна от безысходности собралась топиться, но небо послало ей Люсьена со словами утешения. Паренек-плотник предложил отчаявшейся девушке:

– Если хочешь, поженимся, как только я отложу немного деньжонок. Вот увидишь, Фернан тогда не посмеет к тебе приставать.

Жанна улыбнулась Люсьену, хотя будущее, сулившее тяжкие труды ради кучи ребятишек, не казалось ей большим подарком. И все же она не стала лишать паренька надежды, положившись на время, которое – кто знает? – может, и припасет что-нибудь… Вскоре она получила первое письмо от Жермены, своей школьной подружки, рыжеволосой красавицы. Жермена, дочь булочника, не питала большой любви к квашням с тестом и отцовским подмастерьям, ей гораздо больше нравились шелка и бархат, от которых ее сердце замирало. В один прекрасный вечер она «заняла» немного денег из отцовской кассы, написала записку с объяснением и оставила отчий дом навсегда, собираясь попытать счастья в Париже.

Письма Жермены погружали Жанну в мечты, и она все больше поддавалась соблазну. А теперь «парижанка» – без всякого сомнения, очень добрая девушка – прислала и деньги, целых двадцать франков. Решение было за Жанной, и она рискнула. Через несколько дней, сложив в узелок немного вещичек и книги, какие у нее оставались, девушка покинула материнский кров, оставив на постели ласковую, но категоричную записку: она вернется, только разбогатев. Небо Реймса больше никогда ее не видело.

В Париже Жанна поселилась вместе с Жерменой, снимавшей комнатку в квартале Нотр-Дам-де-Лорет, но нельзя сказать, что новая жизнь ее сильно обрадовала. Честолюбивую разборчивую Жанну не привлекали дешевые удовольствия вроде балов Мабий, на которых кружилась Жермена. Избегала она и случайных связей. Жанна высоко ценила свою красоту, обладала чувством собственного достоинства, и веселая жизнь гризеток, какой жила Жермена, ее вовсе не прельщала. Если ради успеха не обойтись без любовных связей, искать их стоит не на улице.

Прожив несколько месяцев в Париже, Жанна решила, что театр для нее – самое подходящее место. Сцена – вот где она сможет себя показать. Амбиции подруги смешили Жермену, не вызывая ревности. Она дала Жанне адрес театра Порт-Сен-Мартен. Служителю было сказано, что девушка хочет поговорить с директором.

Директор театра, Марк Фурнье, журналист и драматург, богач, успел прославиться, жил на широкую ногу и был на виду в парижском обществе. Он обожал женщин и ради них был готов на любые безумства. Отвага незнакомки, рассчитывающей на прием без связей и рекомендаций, позабавила его. К тому же служитель обронил, что она «чертовски хороша собой!». Фурнье принял незнакомку. Изысканная темноволосая красавица в скромном наряде из серого бархата с букетиком фиалок в качестве единственного украшения сразила его с первого взгляда. Он не стал вслушиваться в причины, по каким она решила играть в театре.

Театр? О театре не может быть и речи. Влюбившись с первого взгляда, Марк Фурнье объяснил своей посетительнице, что она слишком изысканна для театральных подмостков и должна жить в свете люстр, а не огней рампы. Войдя в театр Порт-Сен-Мартен через вход для артистов, Жанна получила предложение от нежданного поклонника стать полновластной хозяйкой в его служебной квартире. И согласилась.

На седьмом небе от счастья, Фурнье мгновенно переименовал Жанну, превратив ее в де Турбе. В фамилии, как ему казалось, появилось что-то английское, и звучала она с большим шиком. Теперь можно было представлять находку друзьям.

Друзьями драматурга были Александр Дюма, Эмиль де Жирарден, Орельен Шолль, Анри Мюрже, Густав Курбе, Сент-Бёв, Гюстав Флобер. Писатели и художники не замедлили стать двором королевы Жанны. Красавица из захолустного Реймса родилась светской львицей. Она обладала врожденным умением одеваться и благодаря безупречному такту принимала гостей так, словно всегда была хозяйкой парижского салона. К тому же прекрасная подруга Фурнье обладала еще одним редким талантом – она умела слушать. Друзья превозносили красавицу до небес, а поскольку она по-прежнему украшала свои наряды букетиком фиалок, а не драгоценностями, какими готов был осыпать ее Фурнье, Жанну стали называть Мадонной с фиалками.

Мадонна, какой еще не бывало! Спору нет, у нее нежное лицо, ясные глаза, мягкая улыбка, но вот все остальное… Окружавшие ее талантливые мужчины не могли остаться к ней равнодушными, и она не мучила поклонников жестокостью. Жанна не считала для себя трудом их порадовать, ценя общение с одаренными людьми, от которых всегда узнаешь что-то интересное. Даже лежа на одной подушке!

Светская львица

Успех успехом, но умная Жанна де Турбе прекрасно понимала, как многого ей недостает, чтобы стать настоящей светской дамой. И однажды она обратилась к Александру Дюма-сыну с просьбой:

– Ты должен найти мне учителя… культуры. Мне нужен человек, который помог бы мне с образованием и научил тому, чего я пока не знаю.

Возможно, другой посмеялся бы над желанием Жанны, хотя, как бы ни прозвучало, оно свидетельствовало о ее уме, но Дюма отнесся к просьбе серьезно. Он пустился на поиски оригинала, который согласился бы сыграть роль Пигмалиона. Таким человеком оказался критик Сент-Бёв. Он уже был знаком с Жанной и с пылом пустился развивать красавицу, получая взамен наиприятнейшую плату в мире.

Как же чувствовал себя при этом милейший Марк Фурнье? Можно предположить, что ревновал смертельно. Нет, ничего подобного. Он отличался таким же легким нравом и успел увлечься актрисой Дельфиной Бон. Его связь с Жанной из любовной превратилась в дружескую, и они расстались самым достойным образом. Лишив Жанну квартиры в театре Порт-Сен-Мартен, Марк благородно предложил ей другую удобную квартирку на Вандомской площади.

Сент-Бёв научил молодую женщину искусству питать алчущий знаний ум достойным чтением и не стать при этом назойливым и занудным синим чулком. Умение слушать избавляло Жанну от занудства.

Вторым Пигмалионом, который довел до совершенства прекрасную статую, был Эмиль де Жирарден. Он недавно овдовел и очень тосковал, потеряв ослепительную Дельфину Гэ, жену, сотрудницу, удивительную хозяйку дома – салон Дельфины де Жирарден был известен всему Парижу – и просто любимую женщину. Жанна подарила ему другой салон, который еще только зарождался, подарила и другие, менее возвышенные, но от этого не менее сладкие утешения. «Я вас люблю безумно, – писал без затей Жирарден молодой женщине, – но мне кажется, моя любимая, что я все-таки вас люблю недостаточно…»

«Безумно влюбленный» поклонник не ошибался, тщеславия в нем было больше, чем любви, и он познакомил свою любовницу с принцем Наполеоном, сыном короля Жерома и племянником императора. Принц был веселым гулякой, не слишком счастливым в браке с итальянской принцессой, набожной недотрогой, не желавшей участвовать в шалостях супруга. Плон-Плон, как его прозвали друзья-приятели по развлечениям, изменял принцессе Матильде со всеми дамами полусвета, знаменитыми красавицами Корой Перл, Анной Делион и даже с великой Рашелью.

Прекрасная Жанна так вдохновила принца, что он поспешил поселить ее в роскошной квартире на улице Аркад, где она наконец смогла принимать писателей, поэтов и художников, которые ей так нравились. Все литературные знаменитости Парижа собирались возле мягкого кресла прелестно одетой Жанны, сидевшей всегда с вышиванием в руках. Она принимала их с необыкновенной деликатностью и всегда… выслушивала. Не для нее ли Флобер написал «Саламбо»?

Только братья Гонкуры не удостаивали своим присутствием салон Жанны. Они оставались главным украшением салона принцессы Матильды и не упускали случая сказать какую-нибудь колкость об «этой Турбе».

Но Жанну подстерегала настоящая любовь. Она уже успела расстаться с Плон-Плоном, позволила себе восточный роман с богатейшим турком Халил-Беем и тут повстречала Эрнеста Бароша, очаровательного, весьма богатого юношу из хорошей семьи. Его отец был министром юстиции и президентом Государственного совета. Но все это мало интересовало Жанну, она впервые полюбила по-настоящему. Молодой человек тоже страстно в нее влюбился и стал задумываться о женитьбе. Жанна всегда мечтала о респектабельности, и замужество, которое обеспечило бы ей положение в обществе, казалось ей настоящим раем.

Слывя музой творцов, она избавилась от унизительной репутации содержанки, что не мешало ей по-прежнему грезить о достойном браке. Однако судьба захотела, чтобы распахнутую перед Жанной дверь грубо захлопнули. Началась война. Грохот пушек заглушил веселую музыку Второй империи, и 30 октября 1870 года командир батальона Эрнест Барош нашел под Буржем славную и преждевременную смерть.

Жанна пришла в отчаяние. Она в ужасе, безутешна, она не хочет видеть, как убийцы ее возлюбленного занимают Париж, и уезжает в Англию. Она живет там под вдовьей вуалью до тех пор, пока враги не покидают Францию. Родина свободна, и она снова селится на улице Аркад, куда мало-помалу начинают возвращаться ее друзья. Но никто не способен заполнить пустоту в сердце Жанны.

Однако судьба преподносит ей сюрприз. Оказалось, что, уходя на войну, Эрнест Барош написал завещание и оставил Жанне все свое богатство: несколько миллионов франков и сахарный завод в Виллеруа, около Мо. Жанна де Турбе могла наконец оставить то, что называла своим ремеслом. Но деловой женщиной Жанна себя не чувствовала и уж тем более не предполагала, что сможет управлять сахарным заводом. Для этого нужна была твердая мужская рука. Но где ее взять?

Жанна решила, что найдет поддержку у друга детства Эрнеста, графа Эдгара де Луана, члена Жокейского клуба, капитана кирасиров, достойно сражавшегося во время несчастливой для Франции войны. Граф был все еще красивым мужчиной с живым взглядом и усами, покорявшими женские сердца. Разумеется, он был без гроша. Но как старинный друг Бароша, он был вхож к его наследнице и деликатно оказывал Жанне скромные знаки внимания. Она не осталась к ним равнодушной. А когда он предложили ей стать графиней, она не пренебрегла его предложением.

Эмиль де Жирарден попытался предупредить ее: Луан, при всей своей привлекательности и честности, игрок и прожигатель жизни, он спустит все, что окажется у него под рукой. Выходить за него замуж – безумие… Но Жирарден оказался не ко двору со своими предупреждениями: Жанна твердо решила стать графиней. И что может быть лучше, если жаждешь респектабельности? Да и отказать жениху в привлекательности тоже было невозможно. Свадьба состоялась. Остаток осмотрительности подсказал Жанне не заключать гражданский брак: она обвенчалась с Эдгаром в часовне апостольской нунциатуры.

Медовый месяц оказался коротким. Жирарден говорил чистую правду: женившись, Луан и не подумал заниматься сахарным заводом и выплатой ренты, а стал пригоршнями тратить деньги жены на азартные игры и хорошеньких девочек. Жена, которой изменяют, над которой чуть ли не публично смеются и разоряют, стала устраивать мужу бурные сцены. Дело кончилось тем, что супруги разъехались. Эдгар увлекся сицилийской княгиней и покинул семейный очаг, отправившись под сень апельсиновых деревьев у подножия Этны. Избавившись от нескольких миллионов и вместе с ними от семейных неприятностей, Жанна пригласила банкира Жоли, чтобы навести порядок в своих делах. И он охотно взялся за работу. Чтобы его деловой пыл не остыл, графиня де Луан сделала его своим любовником.

Других любовников у нее не было. Сердце Жанны успокоилось. Наверное, сказался возраст, но она сохранила несравненное обаяние, которое покорило целую эпоху. Она осталась музой литературных кругов, и в ее салоне старые литераторы встречались с молодыми.

В 1900 году Жанна переселилась с улицы Аркад на Елисейские Поля, в квартиру, расположенную на улице, которая зовется теперь Арсен Уссе. Ее литературный салон был самым влиятельным в Париже. Все премии Французской академии и многие другие почетные премии проходили через руки Мадонны с фиалками, как продолжали ее называть, потому что, любя эти цветы, она украшала ими свои просторные апартаменты. Госпожа де Луан, скромная и полезная подруга, на протяжении долгих тридцати лет пестовала литературных гениев Третьей республики.

Она умерла 15 января 1908 года, и траурные речи обошлись без воспоминаний о юной мойщице бутылок, которой в один прекрасный день подруга прислала золотую монетку в двадцать франков.

Ревнивая мать

Ноябрьским вечером 1760 года на улице Нёв-Сен-Жиль девушка и юноша в мансарде под самой крышей не помнили ни о чем на свете, кроме своих чувств. Ей исполнилось семнадцать, ему девятнадцать, и им было наплевать на промозглый холод, на то, что в комнате не горит огонь, – они согревали друг друга своей любовью. Прелестную темноволосую красавицу звали Мари-Мадлен Бернар, а симпатичного блондина – Франсис Леже, они оба танцевали в кордебалете «Комеди Франсез», где познакомились и влюбились.

Совсем другая сцена разыгрывалась в это время в полицейском участке у лейтенанта, господина де Сартина, выслушивающего немолодую женщину, которая заливалась слезами, не замечая его недовольного вида. Женщину звали Мари-Анн Бернар, и она написала жалобу на господина Леже, который «похитил и незаконно лишил свободы ее дочь». Не в одних только театральных пьесах встречаются редкой породы матери, желающие извлечь выгоду из своей красивой дочки. В те времена среди богатых и немолодых мужчин считалось хорошим тоном платить за обучение и воспитание хорошенькой девочки, оставив за собой право сорвать цветок невинности, когда красавица расцветет.

Лейтенант в один миг выставил бы плачущую тетку за дверь, если бы жалобу не подписал откупщик Божон, а за ним не стоял бы господин д’Эльпине, который разрешал все затруднения матери, взяв на себя воспитание дочери, но не желал лично вмешиваться в подобные дела.

Полицейский был в курсе всех этих тонкостей и поспешил уверить безутешную мать, что поторопится отыскать беглянку. Затем он вызвал своего лучшего сыщика по фамилии Марэ, впрочем, давно уже знавшего, где находятся влюбленные голубки, и приказал ему поутру навестить их гнездышко. Но потихоньку, без особого шума.

Марэ так и поступил. Юная парочка внушала ему сочувствие, и он отечески посоветовал малышке вернуться под материнский кров. В ответ юная фурия, завернутая в одеяло, принялась кричать во весь голос, что ненавидит мать, а еще больше этого Эльпине, с которым ее, видите ли, хотят отправить ужинать после выступления в театре, а ей дорог только ее обожаемый Франсис. Марэ потратил немало времени впустую на вразумление влюбленной девицы, пока ему не пришел в голову простой и гениальный вопрос, и он поинтересовался: неужели молодые люди хотят попрощаться с театром, который требует от них соблюдения закона?

Дело мгновенно уладилось, и Марэ отвел упрямицу к матери. Встреча вышла бурной. Дочь была настроена крайне решительно, и матери пришлось заговорить в более мягком тоне. Мари-Анн Бернар принялась объяснять, что вынуждена выплачивать долги тем, кто ей помогал, а дочь, если хочет прославиться как балерина, должна завести себе богатого покровителя. Мари-Мадлен сделает непоправимую глупость, если откажется от драгоценностей и туалетов ради мальчишки без единого су! И кто, собственно, мешает ей с ним видеться? Но не у всех же на глазах…

На том разговор и кончился. Молодая женщина твердо решила самостоятельно распоряжаться своей судьбой и… выбрала себе другого богатого покровителя – финансиста Бертена. А потом побежала утешать несчастного возлюбленного, которому в конце концов пришлось смириться с таким положением дел. Но неожиданности на этом не прекратились: во время перепалки с Марэ танцовщица узнала кое-что интересное относительно самой себя. Она считала себя дочерью честного коммерсанта по фамилии Бернар, который давным-давно умер, но оказалось, что ее отец жив и трудится во славу национального флота, так как гребет на одной из галер, и ничего другого ему больше не светит. Мари-Мадлен пришла в страшную ярость: как мать посмела ее обмануть?

Она заговорила об этом с Мари-Анн, та, как обычно, сначала расплакалась, потом упала в обморок, а уж потом рассказала, что Бернар ее законный муж, но не отец Мари-Мадлен. Ее отец – женатый человек, он работал приемщиком полотна на мануфактуре в Вуароне. Зовут его Фабьен Гимар. Теперь он овдовел, отошел от дел и живет в Париже на улице Бурбон. Молодая танцовщица решила незамедлительно навестить отца. Она решила поменять фамилию. Гимар звучит куда лучше, чем Бернар. Ей совсем не хотелось носить фамилию каторжника.

Старичок Гимар обрадовался прелестной молодой женщине, которая на него как с неба свалилась.

– Возьмите мою фамилию, дорогая, и пользуйтесь ею себе во благо. Когда мы узнаем друг друга поближе, возможно, я передам вам ее официально. Но умоляю вас об одном: не просите меня увидеться с вашей матерью.

Через пять лет он сдержал свое слово.

Надо сказать, что Гимар к тому времени уже прославилась. Она больше не выступала в «Комеди Франсез», а перешла в Королевскую академию музыки, где успели оценить ее талант. Мари-Мадлен в самом деле была необыкновенно одаренной балериной. Любовь с Франсуа Леже закончилась весьма грустно. Молодой человек, с которым она поклялась не расставаться, повел себя очень самонадеянно и позволил себе увлекаться другими. Узнав об изменах, балерина порвала с ним раз и навсегда, но разрыв стал для нее трагедией. Она разочаровалась в сильном поле.

– Мужчины есть мужчины, – говорила она, – их надо принимать такими, какие они есть, брать все, что они могут дать, и не требовать большего.

С тех пор Мари-Мадлен собрала немалую коллекцию любовников. Среди них побывали князь Бутурлин, граф де Рошфор, граф де Ла Борд, которого она любила и родила ему дочку. Но покоя ее душа и сердце не ведали. Честолюбивая балерина видела себя королевой Парижа, а для этого надо было поймать в свои сети если не короля, то принца, и непременно богатого. И такая редкая птица ей попалась. После балета «Галатея» Гимар получила лестное прозвище «балерина короля». «Короля» звали Шарль де Роган, принц де Субиз, маршал Франции, и он был одним из двух или трех самых богатых людей королевства. Кампанию по завоеванию красавицы маршал начал с того, что послал ей сказочный букет и необыкновенный браслет из бриллиантов. Балерина не отозвалась на щедрый подарок.

Не из-за женской хитрости, а из-за нежданной встречи с любовью. Она явилась к Мари-Мадлен в облике обольстительного Жана-Этьена Депрео, тоже танцора, на два года ее моложе. Он был безумно влюблен в Мари-Мадлен, и принцу де Субизу пришлось бы ждать очень долго, несмотря на слезливые упрашивания госпожи Бернар, которая по-прежнему не оставляла дочь в покое, но… Случилось непредвиденное.

11 января 1766 года состоялась премьера балета «Празднество Гименея и Амура». Зал был полон, публика следила, не отрываясь, за ослепительной парой в атласных костюмах. И вдруг раздался душераздирающий крик: на актеров повалилась декорация. Прибежали служители, декорацию подняли, но Депрео подняться не смог. Он лежал без сознания. Гимар пыталась ему помочь, но ее сломанная рука бессильно повисла.

В зале находился Герен, врач королевских мушкетеров, он выбежал на сцену. Депрео унесли, у Гимар он диагностировал перелом плеча. Герен хотел распорядиться, чтобы балерину отнесли к нему в ложу, но она отказалась покинуть сцену. Болезненная операция по вправлению руки была произведена на месте. Мари-Мадлен ни разу не вскрикнула. Ей даже хватило мужества, когда она поднялась, поприветствовать забинтованной рукой публику, что привело всех в неистовство. Мари-Мадлен лишилась чувств только за кулисами. Но ненадолго, всего на несколько минут, а придя в себя, собралась бежать к Депрео, но была слишком слаба, и к нему за новостями отправилась ее мать.

Новости ждали самые печальные: у несчастного мальчика было сломано бедро – танцевать он больше не мог. Мадам Бернар рассудила: если она скажет дочери правду, та привяжется к бедолаге еще крепче, будет помогать ему, он повиснет у нее на шее, а такого добрая и практичная мать не допустит ни за что на свете. И она сказала дочери, что с Депрео все в порядке. Нога у него повреждена слегка, а хорошенькая девушка возле него готова за ним ухаживать хоть всю жизнь.

Мадам Бернар долго рассуждала о хорошенькой девушке, но Мари-Мадлен ее больше не слушала. Спрятавшись за шелковым пологом своей кровати, она плакала горькими слезами, у нее разрывалось сердце.

Через несколько дней она согласилась, чтобы ее навестил принц де Субиз. Еще через месяц она стала его любовницей.

Фрагонар и любовные шалости

После несчастного случая в Академии прошло два года. Благодаря принцу де Субизу, страстно влюбленному и непомерно щедрому, Гимар действительно стала королевой Парижа. У нее было все: роскошные наряды, драгоценности, экипажи, чудесный загородный дом в Пантене с просторным парком и камерным театром для избранной публики. А еще она обладала гениальным даром танца, который завораживал всех, стоило ей только появиться на сцене. К тому же у нее было много разных удовольствий, потому что она не делала из любви проблем.

И вот в 1768 году как-то поутру, когда Гимар репетировала, к ней подошел элегантный молодой человек в сером шелковом фраке со скрипкой под мышкой. Он подошел совсем близко, и улыбка исчезла с лица Мари-Мадлен. Она узнала Депрео, которого так любила и ради которого была готова на все… Но она принудила себя улыбнуться не без иронии. Как? Это он? Неужели? А говорили, что он попрощался с театром навсегда…

Депрео отвечал в таком же тоне. Он оставил балет из-за перелома, однако театр, хоть он выздоравливал долго, его не забыл. Теперь он первая скрипка в оркестре. И под эту скрипку она будет танцевать.

Полный достоинства, с ледяным выражением молодой человек сделал шаг, собираясь удалиться, но балерина не могла его просто так отпустить. Она хотела задать вопрос, один-единственный, который не давал ей покоя все это время: кто была та хорошенькая кузина, которая вернула ему вкус к жизни?

Кузина? У него нет и не было никаких кузин. Ну, тогда подружка или невеста? Кем ему доводилась та хорошенькая девушка, которая плакала у его постели, когда случилось несчастье?

Депрео все понял.

– Со всем уважением к вашей матери, мадемуазель, я вынужден сказать, что она вам солгала. У моей постели были только отец и мать.

– Солгала? Зачем это ей понадобилось?

Не говоря ни слова, Депрео подвел Гимар к одному из больших зеркал фойе. Балерина увидела себя, элегантную принцессу во всем блеске роскоши, какой ее окружил де Субиз. Ответ был прост. Нетрудно догадаться, почему солгала ее мать. Несмотря на это, волна счастья захлестнула Мари-Мадлен. Она отвернулась от зеркала. Сейчас они поговорят наедине и… Рядом с ней никого не было. Депрео исчез. Но ей необходимо с ним поговорить! Однако балерине очень долго придется ждать этого разговора…

У себя в гримерной она увидела де Субиза. Принц представил ей своего спутника, невысокого, крепко скроенного молодого человека с темными ненапудренными волосами и живым взглядом искрящихся умных глаз: Жан-Оноре Фрагонар, ученик художника Буше, только что вернулся из Рима и привез оттуда множество необыкновенно интересных идей. Наконец нашелся идеальный декоратор для особняка, который принц распорядился возвести для своей подруги на улице Шоссе-д’Антен. Строить его будет архитектор Леду, и ему велено ничего не жалеть ради будущего чуда элегантности и вкуса.

Балерина от души рассмеялась: пока заложен только фундамент, ей не о чем говорить с декоратором. Но у де Субиза на все был готов ответ. Жилище звезды начинается с ее портрета, за него-то и возьмется Фрагонар. На следующий день балерина отправилась в Лувр, где находились квартиры художников, и в одной из них среди страшного беспорядка жил с женой и детьми Фрагонар.

Начались сеансы позирования, но работа не двигалась с места. Причина была проста: художник и модель влюбились друг в друга, и занимала их вовсе не живопись. Веселый безудержный огонь вспыхнул и охватил их. Легкомысленного Фраго коснулась подлинная страсть, и Гимар обрела в нем идеального любовника, умеющего жадно наслаждаться жизнью. Фраго при этом не уставал делать наброски: он видел одну возлюбленную. Он был от нее без ума.

Но темпераментами они были схожи и поэтому то и дело ссорились. К тому же Фрагонар пользовался у женщин не меньшим успехом, чем Гимар, пожирательница сердец, у мужчин. Иногда балерина сквозь огни рампы встречалась взглядом с Депрео. Он стал балетмейстером, и Мари-Мадлен убеждалась: он не сохранил ни единой искры от былого пламени.

Весной 1772 года долгожданный особняк был построен и отдан в руки декораторов. Украшал его Фрагонар со своими лучшими учениками. Среди них балерина заметила худенького черноволосого молодого человека с мрачным взглядом. Он с недовольным видом расписывал одну стену за другой то пальмовыми ветвями, то арабесками. Кропотливая, однообразная и впрямь незавидная работа. Как-то поутру балерина, приехав посмотреть, как идут дела в особняке, подошла к пареньку, который сердито выписывал очаровательные зеленые спирали. Желая утешить художника, Гимар его похвалила. Тут он бросил кисть и с яростью принялся ее топтать: эта мазня не достойна его, Луи Давида, он гораздо талантливее Фрагонара! Фрагонар потому и держит его на малярных работах, что боится его гениальности!

Выходка мальчишки позабавила Гимар. Она пригласила буяна поужинать и даже порадовала себя шалостью: дала понять, что он может понравиться утонченной женщине. Они чудесно поладили, и балерина назначила юному Давиду ежемесячный пенсион в двести ливров. Он ушел из мастерской Фрагонара и отправился на обучение во Французскую академию в Риме.

К сожалению, Фрагонар узнал историю в подробностях, и случилось это накануне того дня, когда балерина собиралась показать особняк принцу де Субизу и своим друзьям. Не без малой толики тщеславия она окрестила свой дом «Храмом Терпсихоры». Принц был аристократом и смотрел сквозь пальцы на увлечения подруги. Фрагонару такое отношение было неведомо, он желал дать неверной урок, который она, по его мнению, заслуживала. Ночью он отправился в особняк, куда сторож охотно впустил его, так как хорошо его знал.

На следующее утро принц, Мари-Мадлен и изысканный круг друзей явились в новый особняк балерины. Со всех сторон послышались восхищенные и слегка завистливые восклицания. А вот и большая гостиная с портретом Гимар в центре. Воцарилось молчание. Тишину разорвал крик ужаса. Из большой золоченой рамы вместо обворожительной богини танца на гостей смотрела Горгона с шевелящимися на голове змеями, которая держала в одной руке факел, а в другой – окровавленный кинжал. Своим пафосом картина напоминала Давида, а вовсе не изящного Фрагонара.

Балерина в ярости схватила со столика статуэтку и готова была запустить ею в картину, но чья-то рука осторожно удержала ее. Депрео не только придержал ее руку, но и задал очень разумный вопрос: чем она так досадила художнику, если он решился на месть? Мари-Мадлен не ответила. И Депрео посоветовал: смех – вот единственное спасение. И Гимар последовала совету: она рассмеялась, а вслед за ней и все остальные…

Рассерженный де Субиз пристыдил Фрагонара, и художник привел картину в порядок, но время нежной страсти миновало…

На протяжении следующих десяти лет Гимар властвовала Парижем, и все это время Жан-Этьен Депрео деликатно на расстоянии следил за ней, ни слова не говоря о своей любви. В 1779 году Гимар потеряла любимую маленькую дочку. В 1782 году принц де Субиз выручил своим богатством мужа дочери, принца де Гемене, который стал банкротом. Знатный аристократ де Субиз отпустил на свободу и свою танцовщицу, оставив ей все, что подарил. Гимар никем не заменила принца де Субиза. Через год ее постигло новое испытание, она заболела оспой, чуть не умерла, но выжила. Ее кожа не пострадала, но болезнь подорвала ее здоровье. Вскоре у балерины появились долги. Ей нужно было менять образ жизни. Но Гимар, вместо того чтобы продать роскошный особняк, сделала королевский жест, выставив дом в качестве приза в лотерее, которая была устроена во время последнего празднества, данного балериной. Это произошло 22 мая 1795 года. Выиграла особняк графиня де Ло.

Вскоре балерина уехала в Лондон, выступала там с немалым успехом, но затем снова вернулась в Париж, потому что любила этот город. Вернулась и загрустила, обеспокоенная одиночеством. Однако судьба приготовила ей чудесный подарок: Депрео. Он снова оказался с ней рядом. Он любил ее. И готов был предложить ей руку и сердце, если она согласится выйти замуж за инспектора придворных театров и профессора консерватории. Но главным было не его положение, главным для Мари-Мадлен была его любовь, неизменная и верная. Через месяц после падения Бастилии священник церкви Сент-Мари-дю-Тампль благословил союз, который навсегда останется на удивление счастливым.

– Гимар умерла. Да здравствует госпожа Депрео! – с нежностью сказала балерина мужу, выйдя из церкви.

Началась новая жизнь. Бурлила революция. Ни о какой роскоши не могло быть и речи. Супружеская чета поселилась в маленькой квартирке на улице Менар, жила очень скромно, но в полном согласии. Они благополучно пережили революцию, потом империю и потихоньку старели, принимая только близких друзей, показывая им трогательные спектакли. В углу гостиной устраивалась небольшая сцена, загороженная занавесом, из-под которого видны были только ножки. И эти все еще стройные ножки танцевали грациозные па старинных балетов.

И вот настало утро, когда Мари-Мадлен заболела и не поднялась с постели. Она проболела три дня, а на четвертый бывшая звезда погасла на руках любящего супруга. Случилось это 4 марта 1816 года, ей исполнилось семьдесят три года.

Депрео пережил любимую всего на несколько месяцев. Он не смог жить без той, что светила ему всю жизнь.

Страсть к нарядам

Зима 1759 года была суровой, и цыганам приходилось туго. Вот уже месяц на улицах Абвиля не таял снег, пряча под собой опасный и коварный слой льда. Водостоки обросли сосульками и сверкали бриллиантовой бахромой, а в бедных кварталах города каждый день поутру находили замерзших от холода.

Хорошо, что Бертенам, людям совсем небогатым, такая смерть не грозила. Отец семейства служил в коннополицейской страже, а его жена ходила по домам и ухаживала за больными, так что и они сами, и трое их детей были сыты. Старшая, Мари-Жанна, обычно ходила по утрам за хлебом и в этот день, повстречав смуглую старуху с посиневшими от холода руками, пожалела ее, отломила кусок и протянула ей.

Старая женщина удивилась, подняла глаза и увидела перед собой прехорошенькую девчушку лет пятнадцати с круглым свежим личиком, густыми пепельными волосами и синими глазами – настоящую северную красавицу. Простенькое шерстяное синее платье выглядело на ней нарядно, говоря о природном вкусе и изяществе. Старуха взяла из рук Мари-Жанны теплый кусок хлеба и сказала, что охотно предскажет ей судьбу. Чем другим могла отблагодарить девушку цыганка? Но старуха посулила ей не то, что обычно сулят гадалки девушкам: счастливое замужество и кучу здоровых ребятишек.

– У тебя, моя милая, – сказала ей старая цыганка, – будет много денег, будешь жить при королевском дворе, и за тобой будут носить шлейф.

Глаза у девчонки округлились. Много денег? Королевский двор? Она открыла рот, чтобы расспросить старуху поподробнее, но та уже торопливо шагала по заснеженной улице, прижимая к груди теплый хлеб. Внезапно женщина обернулась и крикнула:

– Не забудь! При королевском дворе!

Мари-Жанна, хоть и знала прекрасно, что не стоит верить словам цыганок, потому что они имеют дело с чертом, все же не могла уснуть всю ночь. И вторую ночь не спала. И третью… Но она была девушка разумная и размышляла во время бессонницы, как же может исполниться предсказание.

Что касается денег, то их нужно было заработать и, разумеется, честным путем, потому что она была не из тех, кто готов торговать своей красотой. Мари-Жанна хотела работать, и больше всего ей нравилось шить, потому что к нарядам она питала настоящую страсть. По воскресеньям в церкви она всегда внимательно рассматривала платья самых нарядных прихожанок и всегда оставалась недовольна: нет, жительницы их городка не умели хорошо одеваться. Для Мари-Жанны быть хорошо одетой означало, что наряд подчеркивает достоинства фигуры.

Хорошо, с деньгами понятно. А вот путь к королевскому двору оставался загадкой. Как туда попасть, если не жить поблизости? Королевский двор находился в Версале, что неподалеку от Парижа. Стало быть, придется ехать работать в Париж. А родителей уговорить, чтобы отпустили в столицу.

И Мари-Жанна робко сообщила отцу и матери о своем желании поехать в Париж и устроиться там ученицей к какой-нибудь швее. Родители сочли ее желание неразумным и невыполнимым. Однако больные дамы, за которыми ухаживала мамаша Бертен и с которыми она посоветовалась, стали говорить, что у Мари-Жанны золотые руки и кто там знает, что из этого выйдет… Словом, мать поняла, что желание дочери не такое уж несуразное. А тут одна из дам предложила взять на себя расходы на путешествие и отправить Мари-Жанну к мадемуазель Пажель, знаменитой модной портнихе. Семейные сомнения рассеялись как дым, и Мари-Жанна уселась в первый же дилижанс, который направлялся в столицу. Вещей у нее было мало, зато много надежд.

Мадемуазель Пажель, опытная портниха, была в то время в большой моде. Она одевала Версаль и Париж в богатые и пышные наряды, однако, по мнению ее новой ученицы, наряды эти были лишены фантазии.

Мари-Жанна чувствовала себя как нельзя лучше в изящном магазине в квартале Сент-Оноре, куда приезжали все дамы высшего света. Шелк, атлас, перья, ленты, кружева и всевозможные безделушки, которые всегда радуют хорошеньких и не очень женщин, были родной ей стихией. Сначала она работала девочкой на побегушках, странствуя целыми днями по Парижу, доставляя то одно, то другое, в том числе и длинные картонные коробки с драгоценными платьями. Благодаря своим путешествиям она узнала аристократические кварталы Парижа и никогда бы не спутала особняк де Шуазель с особняком Ришелье. Затем ее перевели в мастерскую и засадили за подшивку, обработку швов и прочую отделочную работу. Представив себе платья того времени, можно догадаться, что работа эта была трудоемкая, но Мари-Жанна не жаловалась. Она прекрасно понимала, что это азбука того ремесла, которое она обожала и в котором, когда настанет время, хотела быть первой. Мало-помалу она лучше всех научилась отделывать воланами тюль, пришивать кружева и букетики цветов. Мадемуазель Пажель стала доверять ей более тонкую работу.

В скором времени великосветские аристократки, на которых она шила, познакомились с ней. Принцесса де Конти и герцогиня Шартрская, невестка герцога Орлеанского, заинтересовались молодой портнихой и взяли ее под свое покровительство. Прошло время, и девочка из Абвиля стала удивительно искусной мастерицей. Благодаря своим знатным покровительницам она получила возможность попрощаться с мадемуазель Пажель и открыть собственный маленький магазинчик на улице Сент-Оноре, назвав его «У Великого Могола». Теперь ей показалось, что имя Мари-Жанна слишком провинциально, и она стала называть себя модным именем Роза, которое как нельзя лучше подходило к ее свежим розовым щечкам. Вполне возможно, ей понадобилось бы гораздо больше времени, чтобы оттеснить свою бывшую хозяйку и подняться на вершину успеха, но ей помогла одна несколько фривольная история, касавшаяся высшего света. Известности Розы поспособствовала одна из сплетен, какие обожает Париж. Герцог Шартрский, большой любитель хорошеньких девушек, заметил Розу и пожелал познакомиться с ней поближе. Будущий Филипп Эгалитэ не был завзятым ловеласом, как его дед, удостоенный быть регентом при малолетнем короле, но все же любил новизну и не любил упрямиц. Впрочем, он не верил в девичью добродетель. Хорошенькая Роза постоянно попадалась ему на глаза, приезжая в его дом с коробками, и принц повел осаду по всем правилам принца крови по отношению к хорошенькой модисточке: он отпустил ей несколько небрежных комплиментов, взял в коридоре за подбородок, потрепал за щечку, коснулся груди и наконец сунул за корсаж записочку с приглашением на ужин.

Роза неизменно улыбалась монсеньору, но ограничивалась реверансами и мгновенно ускользала, не давая принцу заговорить с ней на интересующую его тему.

Вполне возможно, принц даже нравился Розе, потому что он умел обольщать, но она поклялась себе, что добьется успеха только своими умениями и талантом. А еще раньше, вполне разумно рассудив, что замужество только помешает ей заниматься делом, Роза решила не выходить замуж, что означало для нее отказаться от любви. И Роза с твердостью, достойной римлянки, изгоняла из своей жизни любовь, любую, пусть даже любовь принца.

Однако сопротивление Розы только подстегнуло принца. Неуспех придал легкой добыче цену. Принц обрушил на Розу все, чем обычно соблазняют женщин, он стал посылать ей драгоценности, дошел до жемчуга и бриллиантов, но… ничего не добился.

«Я работала с королевой…»

Герцог Шартрский не желал признавать поражения. Девчонка вышла победительницей? Не бывать такому! Он стал предлагать ей лошадей, карету, особняк в городе, домик в деревне, словом, игра пошла по-крупному… Роза, не переставая улыбаться, отказывалась от всего. Тогда принц рассердился. С принцами такое бывает сплошь и рядом: они терпеть не могут, если их равняют с простыми смертными. Доброхоты намекнули упрямице, что принц умеет и гневаться и может в один миг лишить ее всех клиенток. На этот раз Роза встревожилась. А вскоре один из лакеев проговорился, что ее могут даже украсть. Тут она всерьез испугалась. Что может простая девушка против такого высокопоставленного человека? Она не знала, к кому кинуться и какому святому молиться, но тут судьба послала Розе удивительный шанс, и она сумела им воспользоваться.

Летним днем 1774 года Роза была у своей клиентки, графини д’Юссон, занимаясь ее свадебными нарядами, и тут вошел лакей и объявил о приезде герцога Шартрского.

Госпожа д’Юссон с удивленным восклицанием поспешила навстречу принцу и опустилась в положенном реверансе, совершенно забыв о присутствии Розы. Девушка поначалу смутилась, но быстро пришла в себя и вместо того, чтобы уйти, спокойно уселась возле камина.

Графиня сочла поведение Розы непочтительным и попросила ее удалиться. Та не сдвинулась с места. На раздраженный вопрос графини, почему она так поступает, Роза ответила, что не заслуживает почтения принц, который постыдно ведет себя по отношению к ней, простой девушке. Он предлагал ей все, что может соблазнить неимущую, а когда предложения были отвергнуты, перешел к угрозам: обещал отнять клиенток, запугивал похищением. Оскорбленный принц заметил, что она забывает, с кем говорит! Вот тут, наконец, Роза встала со своего места, сделала безупречный реверанс и сказала:

– Пусть монсеньор не забывает о своем достоинстве, а я никогда не забуду о расстоянии, которое отделяет меня от него.

Вышла, не обернувшись, и уехала. Естественно, на следующий день весь Париж говорил об этой истории, дошла она и до Версаля. Через несколько дней Мария-Антуанетта, новая королева Франции, так как Людовик XV только что почил в бозе, призвала Розу Бертен, желая посмотреть на ее последние изделия.

Подобное внимание показалось бы странным, если не знать, что королева терпеть не могла герцога Шартрского и упорство Розы ей пришлось по душе. Наряды, привезенные модисткой, понравились не меньше ее добродетелей. Ради молодой красавицы королевы Роза себя не пожалела и в самое короткое время сшила несколько сказочных платьев. Мария-Антуанетта назначила ее королевской портнихой, и с тех пор женщины не расставались.

Каждый день в Версаль или Трианон приезжала карета мадемуазель Бертен, нагруженная коробками с чудесными платьями. Роза обшивала в первую очередь королеву, а герцогини тем временем ждали. Она проводила у ее величества не меньше часа, после чего с озабоченным видом во весь опор мчалась в Париж. Вернувшись в «Великий Могол», ставший за короткое время первым и единственным модным магазином Парижа, где терпеливо теснились элегантные дамы, кротко дожидаясь возможности поговорить с мадемуазель Розой, она, проходя по магазину, негромко бросала:

– Я от ее величества королевы, мы работали…

И вскоре почтительный шум голосов слышался уже у дверей гостиной Розы, где она принимала первую клиентку.

Роза любила работать с тонким батистом, воздушным муслином, тафтой-шанжан, огромными перьями, цветами из тюля и шелка, украшая ими фижмы, с которыми так трудно втискиваться в карету.

Что ни день росло число дам, желающих шить у Розы, и она договорилась с королевой, что будет приезжать в Версаль два раза в неделю. Приему, который там оказывали Розе, мог позавидовать любой посол. Приезжая в Трианон, она убеждалась, что цыганка и впрямь прочитала ее будущее: герцог Дюра подавал ей руку, а маленький паж-арапчонок спешил подхватить скромный шлейф модистки, чтобы она не замочила его травой в саду.

Фантазия Розы Бертен оказалась неисчерпаемой: что ни день у королевы были новое платье и прическа. В моду тогда вошли турнюры – и каких их только не было: «чувствительный», «с намеком», «курочка», «Жанно», «Калиостро» «цыпочка», «героизм любви»… А чепцы! Какие были чепцы! «Подавленные вздохи», «Разбитые цепи», «Выздоровление после родов» (имеется в виду – королевы), «Горькие жалобы», «Милая мамочка». А прически! В моду вошла прическа «Ну и ну!», увенчанная такими длинными перьями, что женщинам приходилось ехать в карете, встав на колени. Фрукты, птицы, цветы, воланы, причудливо переплетаясь, громоздились на женских головах. Модницы старались не отстать от королевы, и обходилось им это недешево.

А неумолимая Роза не уставала украшать шляпы гирляндами из овощей, корабликами и всем, что только попадалось под руку. Но главное, перьями. Они были повсюду. Перьев должно было быть как можно больше. Императрица Мария Терезия, вздыхая над пристрастьями дочери, назвала ее в письме «птичья головка».

Мария-Антуанетта обожала свою портниху и принимала ее всегда по-дружески, что вызывало вокруг зависть и ревность, но тщеславная Роза им только радовалась. Она царила, и этим было все сказано. Марии-Антуанетте пришлось лично просить у мадемуазель Бертен согласия на шитье туалетов для принцессы де Ламбаль: Розе эта дама не нравилась.

Вскоре Роза одевала уже чуть ли не всю Европу. Каждый сезон куклы, наряженные в ее последние творения, отправлялись в Россию, Португалию, Англию. Портниха шила приданое для португальской инфанты, одевала герцогиню Мальборо, испанских принцесс, княгиню Вюртембергскую, шведский королевский двор, савойский королевский двор и многих других. Кончилось тем, что графиня дю Барри, все еще очаровательная, до последнего сохранявшая верность мадемуазель Пажель, все-таки перешла к Розе.

Разумеется, наряды стоили больших денег, но, как это ни покажется странным, Роза не купалась в золоте. Большинство ее клиенток, в том числе и ее величество королева, не отличались аккуратностью в расчетах и частенько забывали платить. Все же Роза купила недурное именьице в Эпинэ, дом на улице Майль и перевезла свой магазин, ставший слишком тесным, на улицу Ришелье… Случилось это в апреле 1789 года.

Увы! 14 июля было не за горами, и вскоре знатные дамы заторопились за границу, позабыв оплатить последние счета. Роза Бертен осталась верна королеве и проявила немало мужества. Когда Марию-Антуанетту посадили в тюрьму, Роза продолжала ее одевать, но, конечно, ни о какой роскоши уже речи не шло. В последнем чепце, который модистка принесла королеве в марте 1793 года, Мария-Антуанетта поднимется на эшафот…

Роза Бертен сделала королевский жест и сожгла в камине все неоплаченные Марией-Антуанеттой счета, чтобы не присоединяться на суде к ее обвинителям. Ни один из королевских поставщиков ее примеру не последовал. После казни королевы Роза уехала.

Она вернулась в 1795 году, ее вычеркнули из списка эмигрантов, но денег у нее уже не было. Ей хотелось снова заняться шитьем, открыть магазин, но в моду вошла строгая античная простота, а вычурные выдумки мадемуазель Бертен устарели.

Она это поняла, не боролась с новой модой, уехала из Парижа, и обосновалась в своем именье в Эпине и оттуда вместе с племянниками и несколькими верными друзьями следила за взлетами и падениями империи. Она умерла 22 сентября 1813, когда королем моды стал Луи-Ипполит Леруа.

Алмаз без огранки…

Пятнадцатый век близился к концу. В Риме только и говорили, что о таинственной любовнице старого Паоло Тротто, которую богач ревниво прятал от любопытных глаз. Известно о ней совсем немного: зовут ее Лукреция Коньяти, она из Борго Нуово, где ее мать, Дианора, по-прежнему занимается ремеслом куртизанки. Отец – случайный любовник, грек по имени Парис. Дианора утверждала, что он был князем, но, скорее всего, она пленилась его прекрасным именем. В Борго Нуово никто никогда не видел Лукреции, так оберегали ее в ожидании богатого любителя юной невинности. Им стал Тротто, заплатив Дианоре немалую сумму. Он увез девочку к себе, и с тех пор она жила во дворце под охраной немых стражей, купленных на рынке рабов в Венеции.

Рим сгорал от любопытства, и неистовее других жаждал увидеть таинственную красавицу папа Александр VI. Даже став римским папой, Родриго Борджиа не перестал любить женщин, папский дворец был наводнен незаконнорожденными отпрысками, и таинственность подобного рода действовала ему на нервы. В конце концов, не в силах противиться своему любопытству, святой отец пригласил Паоло Тротто на ужин в узком кругу, желая выведать о его столь тщательно охраняемом сокровище как можно больше. Неужели эта Лукреция (имя ему нравилось, так он назвал собственную дочь) в самом деле такая красавица, как о ней говорят?

Зная папу, Тротто мог бы всячески преуменьшать красоту своей подопечной: после ужина в папском дворце можно было и домой не вернуться. Папе ничего не стоило избавиться от попечителя и послать своих стражей за красавицей. Но хитроумный старик избрал другую тактику. Тротто стал расхваливать свою находку: да, она хороша, очень хороша, горазда красивее, чем о ней говорят. А прячет он ее потому, что она еще не готова к роли, для которой он ее готовит. Она алмаз, но алмаз нужно огранить, отполировать, превратить в бриллиант, чтобы он сверкал римскими ночами. Пока девчонка неуклюжа, невоспитанна, груба и, конечно же, недостойна быть представленной такому утонченному ценителю, как его святейшество. Сейчас ее обучают танцам, пению, умению одеваться… и раздеваться. Еще несколько месяцев, и Тротто (он в этом поклялся) сам подведет красавицу к ступеням папского трона.

Тротто хотел выиграть время, и Александр охотно согласился. Несколько месяцев? Так и быть. Но не больше!

Господь так и распорядился. В скором времени старый Тротто умер в объятиях любовницы, и она вместе с деньгами, землями и дворцом перешла по наследству к его племяннику. Молодой Тротто вступил во владение наследством, стал господином Лукреции и ее рабом. Она была не просто красавицей, она была чудом красоты. Тонкие черты лица, большие синие глаза, золотые волосы, которые могли, как пелена, окутать до пят ее бело-розовое тело, достойное резца Праксителя[1]. И к тому же воспитана, как принцесса.

Джан-Паоло Тротто влюбился без памяти в Лукрецию, но у него не было умной предусмотрительности дяди, и он не смог удержаться от тщеславного удовольствия выставить напоказ свое счастье. Молодой Тротто устроил большое празднество в честь своего вступления в наследство и первым пригласил папу. Александр VI приехал, переодевшись знатным кавалером, привычный маскарад никого не ввел в заблуждение. И вот появилась Лукреция в платье из золотой парчи – сияющей оправе для белых плечей и груди. Ее волосы, схваченные обручем с драгоценными камнями, водопадом струились по спине. Когда она вошла, все замолчали. Миг восторженного созерцания – и у Лукреции появилось сто пятьдесят влюбленных поклонников.

Но один среди них сошел от любви с ума.

В ту же ночь Франческо Беккуто нанял банду головорезов, и они похитили красавицу, оставив молодого Тротто лежать на полу без сознания.

Лукреция о Тротто не печалилась. Беккуто был хорош собой, хотя на ее вкус несколько свиреп и прямолинеен. Однако она умела заставить себя слушаться и поставила условия: она будет ему верна, но не желает становиться вещью, выставленной для восхищения. И не хочет жить под его крышей. Она предпочитает иметь свой дом и принимать тех, кого захочет.

Беккуто согласился на все. Он был богат. Но пообещал, что, если узнает о неверности возлюбленной, смерть для нее неминуема. Через несколько дней Лукреция поселилась в небольшом дворце на берегу Тибра и принялась создавать для себя круг друзей.

Первыми в этот круг вошли папа и несколько его кардиналов, любителей светской жизни, затем поэты, среди которых был и Ариосто. Молодая женщина пользовалась в Риме необыкновенным успехом. Она даже удостоилась приглашения на свадьбу Лукреции Борджиа с герцогом Феррарским. Но на вершину славы вознесут ее писатели и поэты. После смерти Александра VI на престол вступил Юлий II. Он правил Римом железный рукой, но, любя красоту, поощрял поэзию и искусство. Во время его правления и было устроено большое поэтическое состязание в Капитолии.

Благодаря этому состязанию Лукреция Коньяти возвысилась и осталась на вершине славы навсегда: ее хорошенькую головку увенчали короной из золотых лавровых листьев и нарекли символическим именем «Империя», с которым девочка из маленького городка Борго Нуово войдет в историю и останется в ней навсегда. Ее триумф был по сердцу гордому Беккуто, который по-прежнему сохранял за собой привилегию обеспечивать роскошью улыбающуюся королеву. И этой своей привилегией он стал дорожить еще больше…

Пока Империю обожал весь Рим, Беккуто не видел в этом никаких обид, но все изменилось, когда она впервые полюбила всерьез. Ее избранником стал венецианец по имени Джакомо Стелла, молодой человек из древнего и богатого рода. Он приехал с берегов Адриатики для того, чтобы увидеть красавицу, познакомился с ней у князя Колонна и влюбился с первого взгляда. Не смогла скрыть ответных чувств к Джакомо и Империя.

На их счастье, Франческо Беккуто уехал на несколько дней из Рима, но как только вернулся, из сотни ревнивых уст услышал о своей беде. Впервые он обрушил яростный гнев на Империю, объявив, что она должна отказаться от молодого человека или он будет убит. Беккуто в этом поклялся.

Молодые люди не приняли угрозу всерьез. Империя понадеялась на свои чары и решила, что сможет справиться с Беккуто. И вот вечером, ожидая Джакомо, она услышала шум на улице и поняла, что там идет драка. Выглянув в окно, она увидела тени и сверкающие во тьме кинжалы. Ей стало страшно. Она послала на улицу лакеев. И вовремя: слуги принесли Джакомо в разорванной одежде с раной в груди, но не слишком опасной. Империя обливалась слезами: несчастье случилось по ее вине.

Она стала умолять Джакомо уехать немедленно. Сегодня все обошлось, но может случиться завтра, пусть он возвращается в Венецию.

– Я готов уехать, но не один, – заявил он. – Ты поедешь со мной. В Венеции мы обвенчаемся и будем мирно и счастливо любить друг друга.

Империя не поверила собственным ушам. Патриций женится на куртизанке? Джакомо прервал ее, она не смеет так себя называть, она царица Рима, через два дня они уезжают. Пусть приготовится.

Но увы! В день, когда они должны были выпорхнуть на свободу, к Империи прибежала, обливаясь слезами, служанка: привратник нашел у порога их дома мертвого Джакомо Стелла с множеством кинжальных ран.

Смертельная любовь

Возлюбленный, пожелавший жениться на Империи, лишился жизни, а ее жизнь стала кошмаром и мучением. Смерть знатного Стелла наделала немало шума в Риме, и местные жители обвинили в ней Империю. Ее даже арестовали, но скорее всего затем, чтобы утихомирить разбушевавшийся народ: в судебном процессе не было ни малейшего смысла. В тюрьме Империя находилась недолго. Велением папы Лукреция снова вернулась к себе во дворец. Но свобода ее мало порадовала. Если бы не дочь, рожденная от Паоло Тротто, которая воспитывалась в монастыре, она распрощалась бы с жизнью, но как оставить дочь без матери? Империя наглухо закрыла двери своего дворца и стала лечиться от горя постом и молитвой.

Лечение не затянулось надолго: пост и молитва не для красавиц. Прошло еще какое-то время, и в жизнь Империи вошел человек, который превратил эту жизнь в волшебную сказку: Агостино Киджи был банкиром и самым богатым человеком Италии. Человек знатный, уточенный и образованный, он едва разменял пятый десяток. Был он среднего роста, с густыми светлыми волосами и голубыми глазами, широко распахнутыми, как часто бывает у близоруких. Меценат, Киджи покровительствовал скульпторам и художникам.

Однажды вечером он из праздного любопытства позволил привести себя в гости к Империи и был покорен ее красотой. Восхищение не затуманило его трезвой головы. Лукреция показалось ему женщиной незаурядной, и он счел возможным заключить с ней своеобразный договор: она будет жить в роскоши, как императрица, и ни одна королева не сравнится с ней, а взамен она станет украшением празднеств своего покровителя и лучом света в его одинокой жизни вдовца.

– Я не прошу у вас любви и даже не прошу принадлежать мне. Сохраните одну иллюзию, иллюзию, что вы мне верны.

– А если случится, что я полюблю вас?

– Буду безмерно счастлив, но я вас к этому не принуждаю.

Договор устроил Империю, любовная дружба была лучшим лекарством для ее раненого сердца, которое еще не исцелилось. Со временем у нее родилась еще одна дочь, и она воистину царствовала в Вечном городе. Корабли Киджи бороздили моря и привозили Империи всевозможные сокровища. Для нее работали многочисленные художники. У божественной Империи можно было встретить Леонардо да Винчи, Микеланджело и Рафаэля, который обожал ее, так и не посмев никогда ей в этом признаться, зато запечатлел ее дивный облик на полотне.

В 1509 году банкир Киджи построил для Империи чудесную виллу, она существует до сих пор и называется «Вилла Фарнезина», по имени семейства, которое будет владеть ею позже. Банкир потратил на строительство столько золота, что пошел слух, будто он разорился и нужда караулит его у порога. Банкир без денег – печальное известие!

Однако очень скоро Киджи созвал гостей на новоселье, и роскошь устроенного празднества заставила всех замолчать.

Трудно забыть такой необыкновенный праздник! После великолепного угощения Киджи «ради благосклонности древних ларов, покровителей домашнего очага» бросил в воды Тибра золотое блюдо и попросил гостей последовать его примеру. Драгоценная посуда полетела в реку. Кто после такого расточительства посмел бы усомниться в богатстве Киджи? Никто и не посмел. Киджи при первых лучах солнца поцеловал ту, что подарила ему эту сумасшедшую идею. А слуги потихоньку вытащили сеть с драгоценной посудой, которая была заранее натянута в воде…

Случилось это 9 октября 1511 года, и тогда же померкло счастье Империи. Ее снова охватила страсть. На празднике она повстречала Анжело дель Буфало. Он тоже безумно любил ее, но и ревновал с каждым днем все отчаянней. Своим богатством он не мог соперничать с Киджи, и Империя стала слышать упреки в непомерной любви к роскоши, какую Анжело не мог ей дарить. Как-то вечером он попросил Империю надеть все свои драгоценности и, увидев это сверкающее богатство, пришел в неописуемую ярость…

Существовала и другая печаль: Анжело был женат. Его жена, Витория де Купи, сестра кардинала, тоже весьма красивая женщина, не терпела невнимания мужа. Она устраивала ему сцены и насмехалась, говоря, что он живет за счет Киджи, богатого любовника Империи.

Киджи между тем проявил немалую деликатность. Неизвестно только, была ли ее причиной нежность Киджи к Империи. Он уехал в Венецию, куда его призывали деловые соображения. Отъезд Киджи не успокоил Анжело, он требовал, чтобы Империя порвала с банкиром раз и навсегда. Впрочем, взамен он ничего ей не обещал. Трудно ладить с таким человеком… Новость о возвращении в Рим банкира вызвала взрыв еще более яростный, чем предыдущие: Анжело больно и недостойно оскорбил молодую женщину и убежал, хлопнув дверью.

Киджи вернулся и нашел Империю совершенно раздавленной, но впервые ее горестное состояние оставило его равнодушным. В Венеции он познакомился с юной Франческой Ардеосия, чья невинная грация очаровала его. Империя поняла: настало время сойти со сцены, где она царила столько лет.

Ничего не сказав Киджи, она оставила его новую виллу и переехала в свой маленький дворец на Корсо. И решила устроить праздник в честь своего отъезда. На изысканную вечеринку она пригласила только своих самых верных друзей, они никогда не были ее любовниками, но любили ее от всего сердца. Это были Кастильоне, Бембо, Наваджеро[2] и еще другие и, конечно же, Рафаэль.

Когда гости отужинали, Империя поднялась из-за стола и попросила всех посидеть еще: она приготовила сюрприз и вскоре пригласит их. И действительно, очень быстро появились черные слуги и проводили гостей в кабинет, обитый парчой, любимую комнату Империи. Она ждала их одетая в легкую тунику из муслина, не скрывающую ее красоту. Ни одна драгоценность не сверкала на ней, главным украшением была золотая пелена – волосы, которые она распустила. Она стояла, опираясь рукой на спинку софы, и острые глаза Рафаэля сразу заметили ее необыкновенную бледность. Следом за ним заметили ее и остальные и заторопились с вопросами. Империя мягко повела рукой и улыбнулась.

– Я хочу с вами попрощаться, друзья мои! С вами я провела свои самые счастливые минуты. Пройдет немного времени, и меня не станет. С ядом, который я приняла, не пошутишь, – и она показала рукой на столик, где стоял золотой кубок с несколькими каплями зеленоватой жидкости.

Крик ужаса вырвался у столпившихся вокруг нее мужчин. Империя покачнулась, теряя сознание, и Наваджеро подхватил ее. Поспешили предупредить Киджи. Он немедленно приехал и привез с собой врача. Что бы ни думала Империя, Киджи все еще любил ее. К сожалению, врач был не в силах помочь. Он не мог даже смягчить долгую и мучительную агонию, какой эта несчастная, принимая яд, не ждала.

Два долгих дня Киджи с отчаянием смотрел, как сгорает самая прекрасная женщина Рима. Он знал, что вместе с ней уйдет и лучшая часть его самого… Своими мучениями умирающая заслужила прощение церкви, ей не грозила яма для самоубийц: Юлий II прислал Империи перед самой смертью свое благословение. Она умерла 15 августа 1512 года. Рим задыхался от жары и болотных миазмов, и все же потрясенные горожане пришли хоронить Империю, словно она и в самом деле была их королевой. Огромная процессия сопровождала катафалк, усыпанный цветами, из церкви Сан Грегорио до вершины холма Целий, где до сих пор находится ее могила.

Клитемнестра четырнадцати лет

Жорж Веймер, скромный директор театра в Амьене, никогда еще не попадал в такое безвыходное положение, какое случилось в декабрьский вечер 1799 года. Ценой долгих переговоров и тяжелых потерь для его не слишком обремененного деньгами кошелька он залучил к себе великую Рокур, прославленную трагическую актрису Французского Театра[3], на роль Дидоны в пьесе Помпиньяна. И вот парижанка приехала, но собирается немедленно уехать, громко хлопнув дверью. Причина? Молодая актриса, которая должна играть вместе с ней, находится в самом плачевном состоянии: у нее насморк, распух нос, она гнусавит, и ее появление на сцене вызовет лишь безудержный смех. Мыслимо ли это для трагедии?

– Делайте, что хотите, но мне нужна другая актриса, или я возвращаюсь в Париж!

Добряк Веймер робко предложил свою дочку Жозефину-Маргариту, девушку, вернее, даже девочку. Ей четырнадцать, но выглядит она старше и готовится стать актрисой. Роль она знает и, по его отцовскому мнению, неплохо с ней справляется. Отцовское мнение! Что оно значит для великой Рокур? К тому же она уже выступала в Амьене, и лучше не ворошить ее воспоминаний!

Несколько лет тому назад Рокур приехала в Амьен играть в этом же театре «Гофолию» и нашла совершенно неподходящим молодого актера, который исполнял роль Иоаса. Не желая скандала и угождая требовательной звезде, срочно отыскали другого – настоящего красавца. Когда его облачили в длинное одеяние левитов, в нем появились стать и значительность. Во втором действии Гофолия приезжает в храм, чтобы поговорить с таинственным отроком, и спрашивает его: «Как звать тебя?» К сожалению, простодушный юноша не читал пьесы Расина. В ответ он широко улыбнулся и очень вежливо ответил:

– Николя Браншу, мадам.

Зал задохнулся от хохота, а Рокур – от гнева. Сегодняшним вечером она не желала себе такого позора. Прошлого раза ей было достаточно. Директор со слезами на глазах умолял ее: Жозефина совершенно другое дело, с ней ничего подобного не случится! Все билеты проданы. Без замены не обойтись!

Рокур со вздохом смягчилась.

Полный зал был существенным доводом для актрисы. Она не молодела. Париж начал к ней охладевать. Иначе почему бы она отправилась выступать в Амьен? И она согласилась: «Что ж, давайте послушаем вашу девочку!»

Когда девочка вошла, актриса пришла в восторг: огромные черные глаза, лицо классической красоты, настоящая суровая римлянка! На вид ей легко было дать лет восемнадцать или даже двадцать. А какой голос! Теплый, звонкий! Стихи звучали замечательно! Дебютантка вышла на сцену и с успехом справилась со своей ролью. Представление закончилось овацией, и Рокур решила, что увезет девочку с собой.

– Театр у нее в крови, – объявила она. – Я займусь ее обучением и буду выплачивать ей пособие в тысячу двести франков до тех пор, пока она не встанет на ноги.

И Жозефина-Маргарита отправилась в Париж. Не одна, разумеется. За ней последовали добрая маменька с кормилицей, чтобы оберегать ее добродетель. Скажем сразу, они мало в чем преуспели. Едва переступив порог «Комеди Франсез», новенькая упала в объятия обольстительного Лафона, своего коллеги.

А пока растерянное и ошеломленное Парижем женское трио селится на улице Дофин в скромном пансионе под названием «Тионвиль». Пансион оказался настолько жалким, что очень скоро они переехали в другой, на улице Круа-де-Пети-Шан; он выглядел поприличнее и к тому же находился ближе к театру. Как раз в это время Жозефина и поступила в театр. До этого она только брала уроки у госпожи Рокур и ходила к ней домой, на Елисейские Поля, в тот самый особняк, где еще совсем недавно жила законодательница парижской моды Тереза Тальен. Путь неблизкий, но ни девочка, ни кормилица на свои ноги не жаловались.

Каждодневные путешествия открыли глаза начинающей актрисе на тысячи прекрасных вещей вокруг, и она поняла, в какой роскоши сможет жить, если прославится. Девочка из провинции понемногу училась держать себя в обществе и находить нужный тон с поклонниками. 28 ноября 1802 года ей было позволено дебютировать. Отныне она будет носить имя мадемуазель Жорж в честь любимого папочки, а роль, в которой она выступит, будет Клитемнестра в пьесе «Ифигения в Авлиде». Разумеется, эту роль она выбрала не сама.

Странная, конечно, была идея доверить трагическую роль взрослой женщины, матери нескольких детей, девочке четырнадцати лет, но облик юной Жорж позволял увидеть ее в таком образе. А вот публика, как только подняли занавес, очень рассердилась и стала выражать недовольство. Для этого у нее были свои причины: роль Клитемнестры всегда исполняла мадемуазель Дюшенуа, публика ее любила и не видела резона, почему надо ее отбирать у любимой артистки и отдавать дебютантке.

Была у публики и другая причина для недовольства: роль, которую всегда играл неподражаемый Лафон, на этот раз исполнял Тальма. Зал, несмотря на присутствие первого консула с супругой, бурлил и волновался. Когда мадемуазель Жорж вышла на сцену, зал сотрясли свистки и крики, словом, был устроен настоящий «кошачий концерт». Что же, новенькая в слезах сбежала? Ничего подобного!

Ее темные бархатные глаза остановились на бесновавшихся зрителях, и она начала произносить стихи своей роли. От ее полнозвучного голоса дрожь пробежала у тех, кто дал себе труд ее услышать. Бонапарт был в их числе. Сраженный голосом и обликом юной актрисы, он начал аплодировать ей, не жалея ладоней.

Столь мощная поддержка увлекла за собой часть зрителей, но другая их часть продолжала бушевать. В четвертом действии они так шумели, что мадемуазель Жорж пришлось трижды начинать свой монолог. На третий раз ей дали его закончить, а потом вознаградили единодушными аплодисментами. Дебютантка победила.

В этот вечер еще один член семейства Бонапартов отдал дань восхищения новой звезде: Люсьен Бонапарт послал актрисе несессер из позолоченного серебра и сто луидоров. Его щедрость не осталась без вознаграждения. Очень скоро мадемуазель Жорж переселилась в красивую квартиру на улице Сент-Оноре и зажила в ней с удобством и роскошью.

Роман с Люсьеном длился недолго. Он вскоре познакомился с очень привлекательной вдовой, госпожой Жубертон, страстно в нее влюбился и женился на ней, несмотря на неодобрение брата. Наполеон не простит ему женитьбы и позже при раздаче княжеских и королевских корон не пожалует Люсьену титул. Люсьен станет князем только благодаря папе римскому.

Люсьен исчез. Мадемуазель Жорж нашла ему замену, приблизив польского князя Сапегу, который окружил ее всеми радостями, какие дочери Евы могут только пожелать.

Однако юную женщину подстерегало новое невероятное приключение.

В тот вечер на сцене вновь была «Ифигения в Авлиде», и мадемуазель Жорж снова играла Клитемнестру. Бонапарт сидел в ложе вместе с Жозефиной, одетой, как всегда, с необыкновенной изысканностью. Супруга первого консула скучала. Она находила, что ей на всю жизнь хватило бы и одной «Ифигении», и откровенно зевала не в пример своему супругу. Бонапарт с горящими глазами следил за спектаклем. Трудно было найти другого такого увлеченного зрителя. После спектакля консул захотел, чтобы ему представили актеров. Их представили, он поблагодарил их и ушел. Возвращаясь домой, Жорж увидела у подъезда карету. В гостиной ее дожидался незнакомец.

Когда он назвал себя, она все поняла. Это был Констан, камердинер первого консула, и приехал он с приглашением: мадемуазель Жорж ожидали на следующий день в Сен-Клу. Карета за ней будет прислана.

На миг у юной актрисы в глазах потемнело. Неужели ее приглашают стать «подругой» первого человека Франции? Есть, от чего закружиться голове. Однако ее польский князь не заслуживает обиды, он влюблен, нежен и щедр. И все же Бонапарт такой привлекательный… И потом всем известно, что он не терпит отказов… Сыграло свою роль и чисто женское любопытство: каков в постели этот герой-победитель?

Размышления вихрем промчались в голове у мадемуазель Жорж, и она решилась: она отправится в Сен-Клу, но карета пусть заедет за ней в театр, а не домой. В восемь часов, как условлено. Констан с поклоном удалился. Он понял: завтра в восемь у подъезда «Комеди Франсез».

Жозефина ревнует

Как только посланец Бонапарта уехал, мадемуазель Жорж пожалела, что попросила прислать карету в театр. Карета консула привлечет внимание, пойдут слухи, которые дойдут до ушей князя Сапеги… Но не в ее характере было прятаться. Если ей суждено стать любовницей Бонапарта, она станет его любовницей, и тогда прощай польский князь!

Но усевшись в карету, актриса испугалась, ее заколотила дрожь, и она стала умолять Констана отвезти ее домой.

Камердинер Бонапарта не мог удержаться от смеха: хорошенькое его ждет возвращение без мадемуазель Жорж! Да и чего ей, спрашивается, бояться? Господин первый консул – человек добрый, ждет ее с нетерпением и сумеет утешить и успокоить.

По приезде в Сен-Клу актрису, разумеется, провели не в гостиную через парадный вход. Карета остановилась в парке, Констан повел Жорж через оранжерею к стеклянной двери на террасу, у которой стоял Рустам, мамелюк Бонапарта. Во дворце царила тишина, окна были темными.

Без малейшего шума гостью проводили в комнату, обставленную строго, но с изяществом мебелью из красного дерева. Темно-зеленые шелковые шторы завешивали окна и точно такие же – кровать в углу. Констан объявил, что пойдет предупредить господина.

Жорж уселась на диван в углу комнаты и постаралась справиться с колотившей ее дрожью. Никогда еще ей не было так страшно. Дверь открылась, и она вскочила. В комнату вошел Бонапарт. Очень весело и с большой любезностью он поздоровался с гостьей, снова усадил на диван, взял за руки и удивился, что они такие холодные.

– Вы меня боитесь?

– Боюсь. Со вчерашнего вечера умираю от страха!

– Что за ребячество! Вам же не роль играть! Скажите лучше, как вас зовут дома.

– Жозефина-Маргарита.

– Жозефина мне нравится, но у нас это грозное имя. Я буду звать вас Жоржиной.

– Хорошо, вот только… нельзя ли погасить люстру. Она слепит мне глаза, а вот свет помягче, кажется…

Наполеон поднялся и приказал Рустаму погасить люстру и внести канделябры. А дальше начался разговор, о котором актриса в своих «Мемуарах» пишет с большой сдержанностью, и продолжался он до пяти часов утра. И вот еще одна подробность об этом вечере из воспоминаний актрисы: Бонапарт разорвал в мелкие клочки тонкий платок, который она носила на голове, когда узнал, что это подарок князя Сапеги, потом приказал Констану принести синюю кашемировую шаль и тонкий платок с английской гладью и подарил их своей новой подруге. Наверняка они принадлежали Жозефине, но Бонапарт, разумеется, об этом не упомянул. К тому же у Жозефины всего было без счету…

Как бы то ни было, но ночь в Сен-Клу положила начало любовной связи, которая продлилась не один месяц. Влюбленные веселились от души, играли, как дети в салки и прятки. Наполеон, желая рассмешить подружку, примерял ее шляпки. Его искренне радовало общество простодушной, веселой, полной жизни красавицы. Другая Жозефина недолго оставалась в неведении относительно веселого времяпрепровождения мужа. Она была женщиной проницательной и не сомневалась, что мадемуазель Жорж вызывает у ее мужа не только эстетические чувства. Небольшое расследование – а Жозефина была в наилучших отношениях с Фуше, министром полиции, – и у нее появилась полная уверенность в происходящем. Как-то заметив стражу, охраняющую дверь к Наполеону, Жозефина обиделась и рассердилась.

– Эта девица у Бонапарта! – объявила она госпоже де Ремюза, своей придворной даме и наперснице. – Хватит им водить меня за нос! Сейчас я им задам!

Госпожа де Ремюза принялась ее отговаривать: господин первый консул работает, он не одобрит появления у себя жены! Но Жозефина стояла на своем. Она уверена, что муж занят не работой: он у себя в спальне, и не один. И они немедленно отправятся к нему и увидят все собственными глазами!

Если уж креолка рассердилась, никакие уговоры на нее не действовали. Госпожа де Ремюза с чувством большой неловкости взяла свечу и отправилась вместе с разгневанной супругой. На цыпочках они стали подниматься по потайной лестнице, которая вела прямо в спальню Наполеона. Тишина стояла мертвая, от дрожащего огонька свечи по стенам метались пугающие тени. Жозефина вздрогнула и остановилась: она что-то услышала и не могла понять, что…

У боязливой Жозефины волосы зашевелились на голове.

– А что, если это Рустам? – прошептала она. – Если он стоит у двери и отрубит нам головы, не успев узнать!

Перепуганная госпожа де Ремюза тут же развернулась и стала спускаться, не думая, что оставляет Жозефину в темноте. Она бегом добежала до гостиной, которую они только что оставили, и рухнула в кресло без сил. Вскоре появилась и Жозефина, которая добралась до гостиной чуть ли не ощупью. Посмотрев на перепуганную подругу, она не могла удержаться от смеха.

– Похоже, нам придется отказаться от нашего предприятия: ни у вас, ни у меня нет мужества, чтобы встретиться с Рустамом.

Устами Жозефины говорила сама мудрость. К тому же она прекрасно знала, что увлечения Бонапарта не длятся долго. То ли усталость, то ли желание перемен руководили им. Верный принципу безжалостной прямоты, он как-то вечером сообщил Жоржине, что она нравится ему уже меньше и он собирается выдать ее замуж.

– Замуж? За кого, о господи?!

За кого-нибудь из генералов, разумеется. Она оставит сцену и заживет наконец достойной жизнью.

Слово было выбрано неудачно. Мадемуазель Жорж объявила, что считает свою жизнь как нельзя более достойной. И надеется, что идея ее замужества не более чем шутка. Как? Неужели не шутка? Актриса рассердилась. Ей не нужен муж из чужих рук, которого она не будет ни уважать, ни любить! Бонапарт расхохотался.

– Ты права, Жоржина! И ты очень славная девушка!

Вскоре они расстались. В следующий раз Жоржина увидит Наполеона Бонапарта уже в Тюильри, куда ее пригласят выступать. Наполеон к тому времени будет императором. Однако в их отношениях навсегда останется теплая приязнь, которая редко когда возникает после угасшей любви.

Вся жизнь великой актрисы пройдет под знаком Наполеона. Вопреки всем бурям она сохранит к нему сердечную нежность, даже когда, приехав в Россию, ответит на увлечение императора Александра I, который подарит ей копию одной из диадем Екатерины Великой.

Конечно, у мадемуазель Жорж были и другие любовники, и среди них Жером Бонапарт, брат Наполеона, но в ее сердце всегда теплилась память о первом консуле.

После падения империи у нее будут кое-какие неприятности из-за ее привязанности к Наполеону Бонапарту, но они не помешают ей стать главной звездой «Одеона» и театра «Порт-Сен-Мартен», за директора которого, господина Ареля, она вышла замуж в 1818 году. Арель был неуравновешенным и полным обаяния человеком богемы и, похоже, самой большой любовью великой актрисы. Он умер в 1846 году, и она осталась безутешной.

Конец ее жизни печален. Она играла до последнего, но, постарев, растолстела и оставила сцену. С этих пор жила, как могла, на скудную пенсию, назначенную ей Наполеоном III. Королева трагедии и одна из любимых подруг Наполеона умерла в бедности 11 января 1867 года в возрасте восьмидесяти лет.

Уличная певичка

Осенним вечером 1836 года две девчонки пели с протянутой рукой перед дверями кафе «Прокоп». Той, что постарше, было лет семнадцать, а та, что помладше, была слишком мала ростом даже для своих пятнадцати. Темноволосая, худенькая, она привлекала своими большими черными глазами на бледном личике. Несмотря на жалкую нищенскую одежду, девочки выглядели бы трогательно, если бы не распевали песню, годную разве что для солдатской казармы.

Возле девчонок остановился хорошо одетый мужчина лет тридцати пяти с подвижным выразительным лицом. Он поинтересовался, почему они поют такую ужасную песню, какую им и слышать-то не полагается? Ответ мог опечалить кого угодно: других песен они не знают. Незнакомец улыбнулся, достал из кошелька золотую монету и вложил в тощую лапку младшей кроме денег еще и свернутую бумажку.

– Держи. Здесь стихи, которые мой друг композитор скоро положит на музыку. А вы пойте на какой-нибудь старый мотив. Знаете хоть один? Стихи я вам дарю.

И ободряюще улыбнувшись, пошел дальше. Малышка Рашель узнает впоследствии, что имя этого мужчины Виктор Гюго.

Семья Феликс поселилась в Париже после революции 1830 года. Они были евреями из Меца, и на протяжении многих лет колесили по дорогам в фургоне. Отец торговал подержанными вещами, мать чинила и перепродавала платья, трое детишек помогали им, чем могли. Рашель родилась 21 февраля 1821 года в швейцарском кантоне Аргау в коммуне Мумпф. Она была средней, родилась после сестры Сары, но раньше Ребекки. Когда в семье появился еще братик, стало ясно, что фургон для семьи тесен. Сначала Феликсы поселились в Лионе, потом в Париже под крышей дома на улице Траверсьер, и жизнь потекла свои чередом. Отец, правоверный иудей, был человеком бережливым и каждый вечер садился за стол, чтобы подсчитать расходы.

Встреча с Виктором Гюго принесла Рашели удачу: услышав пение сестер, некий Шорон стал хлопотать, чтобы девочек приняли в Королевский институт религиозной музыки. Но девочки мечтали не о пении, и тогда их взял под свое крыло друг Шорона, Сент-Олер, который вел курс драматического искусства. Рашель оказалась в своей стихии. И уже 24 апреля 1837 года она вышла на сцену театра «Жимназ» в комедии «Вандеянка». Рашель могла бы остаться в театре на бульварах, но ей не слишком нравились комические роли, и директор «Жимназ» передал свою находку Самсону, знаменитому профессору Консерватории драматического искусства, который работал в «Комеди Франсез». На этот раз место было найдено верно. После года упорной работы прирожденная трагическая актриса дебютировала в роли Камиллы в «Горации» Корнеля. Это было 12 июня 1838 года. Семнадцатилетняя, она пожала свой первый успех. Успех, который в ближайшее время превратится в триумф.

Рашель стала получать четыре тысячи франков в месяц, и семья больше не бедствовала. Дела семьи пошли хорошо, возможно, даже слишком, раз отец семейства не уделял дочери и самой малой части ее заработка. Вот достигнет совершеннолетия, тогда и будет распоряжаться деньгами. Ни днем раньше. Рашель ходила в одном и том же платье из ленон-батиста, желтом с фиолетовыми цветами, все в той же шляпке с видавшей виды розой, и окружающие смотрели на нее с насмешливыми улыбками. Одна радость: семья переехала в небольшую квартиру в тупичке Веро-Дода.

Сестра Сара посоветовала Рашели выйти замуж.

Мысль Рашели понравилась, и тут же нашлись женихи. Никому не известный писатель, который увидел возможность ставить свои пьесы благодаря молодой актрисе. Бесталанный журналист. И еще один журналист, который открыл Рашели глаза на этих бесталанных. Шарль Морис дорого продавал артистам свои хвалебные рецензии. Но кому захочется едкой критики? Рашель обладала большим талантом, чтобы бояться Шарля, но он был красавец, и она в него влюбилась. Слово «любовь» в словаре Шарля отсутствовало, о женитьбе он тем более не помышлял. Он сделал юную Рашель своей любовницей, тянул с нее деньги и цинично обманывал. Спустя много лет актриса скажет: «Я чувствовала себя запачканной, опозоренной, я себя ненавидела, но ничего не могла поделать с этим человеком».

Какое-то время девушка даже помышляла об убийстве и прятала под платьем оружие, но потом отказалась от этой мысли: разразится скандал, и отец узнает, что она потеряла невинность. Попытка выйти замуж оказалась ошибкой. Тогда Сара посоветовала ей найти себе покровителя, богатого и скромного. Что ж, возможно, покровителя найти было легче, чем мужа. Был один человек, который не пропускал ни одного ее спектакля. Кто именно? Доктор Вернон!

Не последний, прямо скажем, человек. Нажив богатство на лекарствах, он стал директором театра «Опера». Богатым он был безусловно, но что касается внешности… Если верить драматургу Понсару, «толстый урод, вдобавок… золотушный». Вряд ли такой человек мог привлечь молодую женщину с пылким темпераментом. Но Рашель унаследовала от отца любовь к деньгам, и Вернон получил то, чего добивался. Актрисе достался красивый дом в Монморанси, куда на лето стало выезжать все семейство. Вернон поклялся сделать из своей «чертовочки» королеву Парижа. И это не составило ему труда: у Рашель была точеная фигура и низкий чарующий голос, который заражал таящейся в нем страстью публику. Но страстям актрисы не хватало одного Верона. А случаев судьба предоставляла сколько угодно.

В том же году Рашель, разумеется, тайно, изменила своему покровителю с Альфредом де Мюссе, когда тот вернулся из Венеции, с маркизом де Кюстином и с принцем де Жуанвиль, старшим сыном короля Луи-Филиппа. Принц в то время только что прибыл с острова Святой Елены, под его командой находился фрегат, который привез во Францию прах Наполеона. Возможно, де Жуанвиль был самым обольстительным мужчиной в Париже, но военная служба отразилась на его обхождении соответствующе.

В тот вечер Рашель играла Гермиону в «Андромахе» и у себя в гримерной нашла записку: «Где? Когда? Сколько?» Как ни странно, но гусарский стиль не оскорбил актрису. Ни секунды не размышляя, она написала на листке бумаги ответ: «У тебя. Сегодня. Даром». Час спустя скромная карета ждала ее неподалеку от служебного выхода и отвезла в Тюильри. Вскоре Рашель поменяла место жительства. Чуть ли не королевская любовница не могла жить в тупичке Веро-Дода. Теперь у нее квартира на набережной Малаке в доме № 23.

Конечно, связь с Жуанвилем продлилась недолго. Гордость и чувственность играли в ней главную роль. Сердца она не задела, хотя Рашель писала принцу очень нежные записки: «Я люблю тебя всеми силами моей души…»

Связь распалась сама собой, но наделала немало шуму, и Вернон узнал о ней. Скандалы были не в его характере. Впрочем, Рашель успела его опередить и сама дала ему отставку. Самолюбие Вернона было сильно задето, и он отомстил ей грубо и некрасиво.

Принимая как-то вечером у себя друзей, причем самых злоязычных, Вернон за десертом с турецким кофе и сигарами достал связку писем Рашели, которые она писала ему в начале их связи. Одно за другим он прочитал их вслух среди сальных шуточек. Он знал, что выставляет актрису на посмешище, так нелепо выглядели разные нежные словечки, обращенные к человеку с его внешностью. Он знал, что смех убивает, и хотел убить. Но Вернон просчитался. Слишком много на себя взял. Париж любил свою актрису и не придал значения ее невольному раздеванию. Сама Рашель сначала взвилась от ярости, но потом решила промолчать. Вернон для нее умер.

К тому же она встретила человека, который, как она думала, станет мужчиной ее жизни: молодого, красивого, богатого, знатного, обладавшего к тому же необыкновенным ореолом: он был сыном Наполеона и его «польской супруги», звали его Александр Валевский.

Сын императора

1843 год. Начало романа с Валевским было ошеломительным. Александр влюбился, как школьник, увез Рашель с набережной Малаке и подарил ей роскошный особняк на улице Трюдон. Жаль, что он позволил ей обустроить его по своему вкусу, и особняк стал фантастическим смешением стилей. Лестница в нем была готической, спальня в стиле Людовика XV, столовая и ванная комната в этрусском стиле, большая гостиная в стиле Людовика XIV, а маленькая – в китайском. Весь Париж, все знаменитости и остроумцы стали проводить время в салоне Рашель: Ламартин, Беранже, Шатобриан, Мюссе[4] – и он тоже у нее в гостях, – Александр Дюма-отец, который попытался соблазнить хозяйку дома, чета Жирарден, в которой супруга Дельфина пишет эссе и царит в парижской прессе.

Через год у Рашели родился мальчик, которого тоже нарекли Александром. Отец был счастлив и задумался о женитьбе вопреки социальной бездне, которая разделяла его с любовницей. Рашель пылает неуемной жаждой жизни, изумляя влюбленного дипломата, человека сдержанного и ценящего покой. Но для его спутницы, неординарной женщины, жизнь – нескончаемая череда экспериментов. Она гениальна, плохо воспитана, полна вдохновения и необразованна. Она готова до изнеможения предаваться всевозможным удовольствиям и принуждает возлюбленного к постоянному напряжению: он никогда не знает, кого встретит на пороге собственного дома – Федру, Химену, Марию Стюарт или… Жанну д’Арк.

Игра на выживание, но Александр Валевский, вполне возможно, справился бы с ней, если бы Рашель не совершила на четвертом году их совместной жизни роковой ошибки: не взяла в любовники Эмиля де Жирардена, короля журналистов и мужа тоже журналистки, грозной Дельфины. Та, впрочем, не подозревала ни о Рашель, ни о другой его любовнице, некой Эстер Гимон, красивой, умной, с острым язычком модной львицы, которая стригла с ремесла куртизанки большие купоны и вовсе не желала с ними расставаться. Эстер не собиралась делиться своими прибылями с какой-то Гофолией! И она написала актрисе письмецо:

«Разве не вас я видела вчера, 17 марта 1846 года, в фиакре? В два часа ночи вы возвращались после таинственного ужина с господином де Жирарденом домой. Хорошенько запомните эту дату, потому что именно с этого дня он поклялся мне больше никогда вас не видеть. В обмен на данное мне слово я пообещала, что госпожа де Жирарден не узнает о ваших визитах к своему мужу, о его поездках с вами за город, ваших совместных ужинах и обо всем прочем. Скандалы не в моем вкусе, а мои чувства к господину де Жирардену тем более против них. Откажитесь же от очередной шалости, какие нам, женщинам, так милы, и я тоже сложу оружие…»

Прочитав письмо, Рашель сначала вспыхнула, а потом рассудила: да, Жирарден ей нравится, но не настолько, чтобы злить его жену, последствия могут быть самые неприятные. Она приняла поставленные условия, без шума отошла в сторону, надеясь, что купила мир. Она не подозревала о коварстве Эстер Гимон. Куртизанка ничего не сказала Дельфине, но зато Валевский узнал все подробности.

Отношения были разорваны мгновенно.

Рашель рыдала, а Валевский, оставив ей особняк и все, что дарил, забрал сына. Он уехал во Флоренцию и на следующий год 4 июня женился на Мари-Мадлен де Риччи, ослепительной юной красавице.

Новость о женитьбе Александра подействовала на Рашель больнее, чем она ожидала. Она призналась в этом в одном из писем подруге: «Я подавлена, оглушена ударом: новостью о женитьбе В., и я слишком потрясена, чтобы писать вам длинно. Вся вина на мне. Мне не на что жаловаться, я могу только плакать. Я все сделала сама, и Бог меня наказал. Все для меня кончено…»

По счастью, это было не так. Глубокая душевная боль послужила ее таланту. Никогда еще актриса так прекрасно не страдала на сцене. Утешением ей послужило возвращение сына, да и вообще Рашель была не из тех, кто долго плачет. Вскоре возле нее появился красивый молодой человек по имени Артур Бертран. Он был сыном того верного генерала, который последовал за Наполеоном на остров Святой Елены. Тень орлиных крыльев продолжала следовать за Рашель. Она любила Бертрана за красоту, не стараясь проникнуть глубже, и к лучшему, ничего хорошего она бы в нем не обнаружила.

В 1848 году Луи-Филипп пал, зато Рашель осталась. Республиканская волна, которая сотрясла Францию, вознесла ее еще выше. Рашель вновь вернулась к пению: она проехала всю страну и, задрапированная в трехцветный флаг, пела «Марсельезу». Настоящий триумф! Но не стоит думать, что новые политические веяния глубоко ее затронули. Она не устояла, когда ее представили принцу Луи-Наполеону. После сына Наполеона ею увлекся его племянник. Но ненадолго. Вскоре Луи-Наполеон без памяти влюбился в мадемуазель де Монтихо и предложил ей разделить с ним новенький императорский трон. У Рашель сложатся теплые отношения с императрицей, и она, оставаясь верной себе, заменит императора его близким родственником, принцем Жозефом Наполеоном, которого парижане прозвали Плон-Плон, и этим прозвищем все было сказано.

Между тем слава Рашель пошла на убыль. У нее возникли проблемы со здоровьем – обнаружился туберкулез. Непостоянная театральная публика нашла себе нового кумира, им стала Аделаида Ристори, которая не стоила и мизинца Рашель и не оставила никакого следа в истории театра. Но Рашель нажила своими капризами множество врагов. И главным среди них был отвратительный Шарль Морис, ее первый любовник. Все это вместе огорчало Рашель, и она отправилась в турне, вновь согревшее ее лучами славы. В Англии королева Виктория подарила ей браслет, потом ее приветствовала Голландия, затем Россия, где обилие ночных празднеств не укрепило здоровья актрисы.

Рашель вернулась в Париж и поняла, что ее звезда померкла. Она последовала совету своего брата Рафаэля, который после смерти отца стал во главе семьи и показал себя деловым человеком: вместе со всей семьей актриса поехала в турне по Америке, которое потерпело фиаско, и Рашель вернулась изможденная.

Рашель попыталась поправить здоровье деревенским образом жизни и купила чудесное именье в Туне, неподалеку от дороги, ведущей в Мант. А осенью 1856 года по совету своего врача поехала в Египет. Она понимала, что надеяться ей не на что и смерть не за горами. Но напоследок ей опять улыбнулась любовь, и, похоже, самая верная.

Его звали Габриэль Обаре, и он был старшим помощником капитана на судне, плывущем в Александрию. Был он на пять лет моложе Рашели, добрым, честным и искренним человеком, и эта тающая женщина, несущая на своих плечах тяжкий груз славы, тронула его сердце. Вспыхнула любовь, и Рашель воскресла. Неужели и вправду можно так сильно любить? Она не захотела оставаться в Египте, где видела бы Габриэля слишком редко. Она вернулась во Францию, и любовник снял для нее домик возле Монпелье, где жила его семья. Он надеялся жениться на ней, но будучи правоверным и набожным католиком, хотел обратить Рашель в католицизм. Мысль об этом привела в ярость семейство Феликс, и в день, когда Рашель должна была креститься, она получила телеграмму, призывающую ее в Париж: ее сын болен!

С отчаянием в душе Рашель рассталась с Габриэлем и поехала в столицу. Телеграмма оказалось фальшивкой.

В Париже Рашель продала особняк на улице Трудон и обосновалась на улице Рояль в новой красивой квартире, где принимала весь Париж. Император и императрица сохранили к ней дружеские чувства. Однако болезнь брала свое – она кашляла все больше и больше. Рашель не захотела возвращаться в Монпелье и приняла в подарок виллу в античном стиле в кантоне Ле-Канне. Ее спальня походила на мавзолей. Она приехала туда вместе с сестрой Сарой и очень радовалась солнечным дням под сенью апельсиновых деревьев. Верные друзья навещали ее и, конечно же, Габриэль тоже. Он не захотел покинуть любимую. И разумеется, рядом с ней была ее деспотичная семья. Под пение иудейских псалмов в окружении своей родни великая Рашель скончалась в воскресенье 3 января 1858 года на руках своего врача, доктора Черника. Ей должно было исполниться тридцать семь. Она унесла с собой величайшую славу театра.

Рашель привезли в Париж, и ее похороны стали национальными, как век спустя будут похороны Эдит Пиаф. Огромная толпа провожала Рашель на кладбище Пер-Лашез, где она покоится по сей день, а «Комеди Франсез» почитает в ней свою самую великую трагическую актрису.

Вечер в «Варьете»

Сентябрьским днем 1884 года два светских льва, иными словами, два молодых, элегантных, романтически настроенных парижанина встретились на конной прогулке в Сен-Жерменском лесу и, как это бывает в двадцать лет, мгновенно прониклись друг к другу симпатией и решили провести этот день вместе. Одного звали Эжен Дежазе, и он был сыном знаменитой актрисы Виржини Дежазе, а второй носил еще более знаменитое имя – Александр Дюма-сын, чтобы отличаться от могучего и великого Александра Дюма, у которого только что вышел роман «Три мушкетера», и публика рвала его друг у друга из рук.

Новые друзья могли бы отправиться поужинать к Александру-старшему на виллу Медичи, где он держал открытый стол, но они решили по-другому: они пойдут сначала в театр, а потом пообедают в модном ресторане. Александр предложил театр «Варьете», которым пренебрегали светские дамы, зато дамы полусвета, обычно гораздо более красивые, посещали охотно. Именно в этот театр молодые люди и отправились.

Не без труда получив два кресла в уже почти полном зале, молодые люди занялись любимым делом театралов: стали рассматривать в бинокль женщин, сидящих в ложах. Честно говоря, пьеса интересовала их гораздо меньше.

Бинокль Александра Дюма недолго блуждал по ложам, он остановился на одной, рядом с авансценой, где сидела ослепительно красивая женщина в белом атласном платье с глубоким декольте и с бриллиантовым ожерельем на шее. Через какое-то время Дюма-сын станет знаменитым драматургом и опишет ее так: «Она была высокого роста, очень тонкая, с темными волосами и белым с румянцем лицом. Изящная головка, синие, живые и гордые, удлиненные, как у японок, глаза, вишневые губы и самые чудесные в мире зубки. Саксонская статуэтка из фарфора, по-другому не назовешь…»

Она его ослепила, и юноша не обратил внимания на немолодого, хорошо одетого мужчину, который сопровождал красавицу. Он видел только ее и еще букет белых камелий, лежащий на красном бархате края ложи. Александр спросил приятеля, не знает ли он, кто она такая.

Дежазе рассмеялся. Как?! Сын великого Дюма не знает самой знаменитой куртизанки Парижа? Да, к сожалению, не знает, но охотно восполнит пробел. Дежазе объяснил: красавицу зовут Мари Дюплесси. Ей двадцать лет, но она уже прославилась своей красотой, вкусом, элегантностью и образованностью, она много читает. Что касается пожилого господина, то это бывший посол в России, граф Стакельберг, он баснословно богат и тратит на нее целое состояние. Каждый день он подносит ей букет камелий, потому что она не любит цветов с запахом, и теперь ее называют «дамой с камелями».

Настоящее имя красавицы было Альфонсина Плесси и родилась она в Нормандии, в городке Нонан-ле-Пен, 15 января 1824 года. Ее отец, пьяница-галантерейщик, продавал тринадцатилетнюю дочь покупателям за бутылку вина. В пятнадцать она сбежала из дома, добралась до Парижа и нашла место белошвейки, потом стала модисткой и бегала танцевать на балы Мабиль[5].

На одном из балов она повстречала журналиста Нестора Рокплана, он изменил ей имя и посоветовал обращать внимание только на богачей. Она послушалась совета, но начала не с большой удачи: ресторатор Пале-Рояля поселил ее в маленькой квартирке на улице Аркад и запер на ключ. Мари от него сбежала. Она стала любовницей юного герцога де Гиша, благодаря которому познакомилась с теми, кто пришел ему на смену: Эдуардом Делесером, Анри де Контадом, Фернаном де Монгионом. Мари отточила манеры, приобрела лоск и стала знаменитостью. Она сумела стать великолепной хозяйкой дома, и в ее обширной квартире на бульваре Мадлен, 11 (теперь 16), собиралась вся мужская аристократия Парижа, весь цвет литературы и искусства. Посещал ее гостиную и Александр Дюма-отец.

В зале «Варьете» находилась еще одна женщина, модная портниха по имени Клеманс Прат, которая поставляла Мари клиентов. Но она была не просто сводней, она была близкой подругой Мари. Так что если молодой Дюма хотел быть представленным красавице, он должен был подойти в антракте к Клеманс Прат. Александр не без гадливости согласился подойти, и Клеманс его пригласила к себе в гости после спектакля: Мари ложится не раньше двух часов ночи и всегда вечерком заглядывает к ней, она страдает грудью, но к этому времени ее лихорадит уже гораздо меньше.

Дюма не поверил своим ушам: Мари больна? Такая ослепительная красавица? Но известие о чахотке сделало ее еще притягательнее. Александр позволил отвести себя к Клеманс, и они с Эженом стали ждать прихода Мари или ее появления у окна подруги на улице. Вскоре Мари в самом деле появилась, и Александр склонился к ее маленькой бледной ручке, украшенной кольцами с бриллиантами.

Мари понравился высокий брюнет с любезными манерами. И она не стала скрывать от него своей симпатии. Компания села ужинать. Ужин был веселым, возможно, даже слишком. Александр страдал, видя, как фея его мечты пьет бокал за бокалом шампанское и хохочет над самыми солеными шутками. Она пила, щеки ее разгорались болезненным румянцем, внезапно она закашлялась до слез, вскочила и убежала из гостиной. Дюма поспешил за ней и увидел: побледневшая Мари лежит на кушетке, прикрыв глаза, а на полу платок с пятнами крови. Он сел возле нее, взял за руку, поделился своим беспокойством. Они только что познакомились, но видеть ее страдания для него настоящая мука. Безрассудная жизнь губит ее, он так хотел бы ей помочь, поддержать… Любить… Он не произнес этого слова, но она догадалась.

– Вы влюбились в меня? Так скажите прямо, все будет проще.

– Если я вам и скажу об этом, то не сегодня.

– Лучше никогда не говорите. Ничего хорошего из вашего признания не выйдет. Если я вам откажу, вы расстроитесь, а если нет, у вас будет незавидная любовница. Нервная, больная женщина, то грустная, то веселая такой веселостью, что хуже любого горя. Женщина, которая кашляет кровью и тратит по сто тысяч франков в год. Такая годится для старого богача, но молодой человек вроде вас соскучится.

Она замолчала. Дюма с сочувствием и нежностью смотрел на обворожительную женщину, которая отгораживалась от своей болезни вином и бессонными ночами и говорила такие печальные вещи. Он открыл рот, чтобы сказать ей… Но она не дала ему слова. Все, что он скажет, будет ребячеством, им лучше вернуться в гостиную. Александр повиновался. Он был слишком влюблен, чтобы хоть в чем-то ей противоречить. С тех пор он стал постоянно появляться на улице Мадлен, решив добиться невозможного: изменить губительный образ жизни Мари и завоевать ее любовь.

Александр Дюма-сын стал постоянным другом Мари Дюплесси. Он был ласковым, предусмотрительным, окружал ее вниманием и заботой, утешал и поддерживал.

И в один прекрасный день Мари сказала «Адэ», так она его называла, соединив два его инициала «А» и «Д»:

– Если вы мне обещаете исполнять все мои желания, не возражать ни единым словом, не делать замечаний и, уж конечно, не задавать вопросов, то я, быть может, вас полюблю…

Разумеется, он пообещал исполнять все, что она захочет. И Мари приняла решение, что в скором времени она на самом деле будет любить «дорогого Аде».

Обезумевшая бабочка

Любовь загорелась, и после согласия Мари наступило, как это обычно бывает, чудесное время для нее и для Александра. Расставшись с богатыми покровителями, красавица с камелиями жила только ради своего нового возлюбленного. Их видели в Медонском лесу, где они собирали цветы и валялись на траве. Мари Дюплесси оставила атлас и бриллианты и стала носить скромный муслин и перкаль[6] в цветочек. Каждое утро она сообщала дорогому Адэ программу дня, для нее предел незамысловатости, а для небогатого молодого человека стоящую немалых денег. Каждый вечер непременно театр, а потом ужин в каком-нибудь веселом месте. Чего стоил один только ежедневный букет камелий! Отец не отказывал Александру в помощи. Дюма-старший всегда был человеком щедрым, но он и сам частенько сидел без денег.

Не в силах расстаться с привычным образом жизни, Мари потихоньку виделась со старым графом Стакельбергом, а вскоре возле нее появился новый обожатель, и она не смогла ему отказать. Он был молод, знатен и очень богат. Его дедом был знаменитый банкир Периго, а сам он был директором Французского банка. Он загорелся к Мари неистовой страстью, и очарованная женщина позволила себя обожать. Он украшал Мари драгоценностями, которые сердили и раздражали Дюма, он не верил в бескорыстие нового поклонника. Мари шутила, что «от вранья зубы белеют», Дюма не сомневался, что она ему изменяет, и страдал с каждым днем все больше. Между ними начались ссоры. Мари упрекала любовника в пристрастии к жалкой обывательской жизни.

Дюма страдал. Долги росли. Их сумма достигла 50 000 ливров. В ночь на 30 августа Александр написал возлюбленной письмо:

«Моя милая Мари, я не настолько богат, чтобы любить вас так, как мне бы хотелось, и не настолько беден, чтобы быть любимым, как хочется вам. Так предадим оба забвению: вы имя, которое вам стало безразлично, я счастье, которое больше для меня невозможно…»

Зима прошла для молодого человека трудно, а по весне отец увез его в Испанию, потом в Алжир, веря, что путешествие станет хорошим противоядием.

Мари тем временем продолжала жить все такой же беспорядочной жизнью. Письмо Адэ огорчило ее, но не слишком; она знала точно: у нее нет времени на сожаления. Дюма исчез, она влюбилась в Ференца Листа, с которым ее познакомил врач, доктор Корев. Страсть мгновенная, яростная, чувственная, от которой композитор вскоре сбежал. Позже он напишет: «Я никогда не увлекался красавицами в духе Марион Делорм или Манон Леско, но эта стала исключением, у нее было сердце…»

Дюма усомнился бы в этом утверждении. И все же ни один из обожателей не предлагал ей того, чего ей так хотелось: замужества.

– Мужчины берут, пока есть что брать, а потом уходят, ни о чем не жалея и не вспоминая, – скажет в конце своей жизни Мари.

Она знала, что обречена, ее мучили жар и кашель, но она по-прежнему тешила себя иллюзией удовольствий, надеясь почерпнуть в них малую толику жизни. Жалость подвигла Эдуарда, графа Перрего, осуществить ее мечту: он предложил ей руку и сердце. Она была удивлена, сказала, что семья не простит ему, что будет скандал. Эдуард предложил новое решение: он едет в Англию по делам, они поедут вместе и там поженятся без всякого шума.

Стать графиней Перрего? Мари о таком и не помышляла. Она станет одной из первых гранд-дам Парижа, а не первой куртизанкой! Разумеется, она была согласна, и 21 февраля 1846 года Перрего женился, брак был зарегистрирован в графстве Мидлсекс. Он был не совсем законным, поскольку о нем не было никаких оповещений. Брак ничего не значил для Франции, но Эдуард хотел украсить последние месяцы жизни Мари милой ее сердцу иллюзией. По другую сторону Ла-Манша она могла бы спокойно жить в роскошном имении с титулом графини и, быть может, немного улучшить свое здоровье на свежем воздухе в английской деревне. Зиму он предложил провести на Средиземном море и просил про себя, чтобы любовь совершила чудо.

Увы! Мари не поняла его заботы и не приняла такого образа жизни. Она хотела одного – жить в Париже, и так же весело, как привыкла. Почему бы ей не быть представленной ко двору Луи-Филиппа? Куртизанка при дворе короля-буржуа? Нет, такого быть не может!

Мари сбежала от супруга, вернулась на бульвар Мадлен и с ребячьей радостью заказала гербы на дверцы своей новой кареты.

Болезнь прогрессировала с невероятной быстротой. Мари искала спасения от нее на курортах, переезжая с одного на другой, гонясь за жизнью, которая ее покидала. Ее видели в Спа, в Эмсе, откуда, возможно, в приступе раскаяния, она написала Перрего письмо: «Простите меня, дорогой Эдуард, умоляю вас на коленях! Может быть, у вас достанет любви на два слова: прощение и дружба. Напишите мне: Эмс, графство Нассау, до востребования. Я здесь одна и очень больна. Так поспешите же, Эдуард, простить меня! Прощайте…»

Ответа Мари не получила: Перрего много путешествовал, и письмо дожидалось его очень долго. Вконец разболевшись, Мари вернулась в Париж, потому что хотела жить только там, и несколько недель подряд ее видели в театральных ложах и на праздниках, куда она являлась, словно тень былого. Она осталась одна и, чтобы жить, как привыкла, продавала свои драгоценности. Свет забыл о ней…

Но о ней не забыл один ее прежний возлюбленный. Александр Дюма-сын написал Мари 18 октября, что получил от одного из своих друзей нерадостные вести о ней, что он уезжает в Алжир и просит ее написать ему туда «до востребования». Простила ли она его за то, что он ее покинул? Он все еще любил ее и винил себя. Но он тоже не получил ответа. У Мари не было ни сил, ни желания ему писать. Она уже никуда не выезжала. Ухаживали за ней горничная и ее подруга Клеманс Прат. Клеманс смотрела на бедняжку с отчаянием. Мари в белом халате до полу, обвязав голову красным платком, только и могла, что сделать несколько шагов от кровати до стула. Ночами она не спала, сидела у окна и с завистью смотрела на людей, выходивших из театра и отправлявшихся ужинать.

Настал день, когда Мари не смогла подняться и поняла, что все кончено. Клеманс пришла сказать ей, что приехал ее муж и хочет ее видеть. Мари ему отказала. Он хотел заставить ее жить за границей, не приехал, когда она просила его о помощи, да и английский брак был пустой комедией…

Эдуард расстроился и уехал. Не прошло и часа, как цветочница принесла огромный букет камелий, но Мари на него даже не взглянула. Ничего ее больше не интересовало, она ждала одного: конца своих мучений.

И хотя она сказала Клеманс, что не хочет больше видеть ни одного мужчину, все же позвала викария из церкви Святой Магдалины, и он пришел, чтобы примирить ее с Господом. Она исповедовалась, а за окнами гремел карнавал. 3 февраля 1847 года Мари Дюплесси скончалась. Рядом с ней были горничная и Клеманс Прат.

Зато через два дня за ее погребальным катафалком шла огромная толпа. Из мужчин, которые ее любили, пришли только двое: Эдуард де Перрего и его друг Делессер. Белые камелии, словно снег, покрывали ее гроб. Мари похоронили на Монмартрском кладбище, сначала во временной могиле, а потом Перрего возвел для нее склеп.

Александр Дюма, прибыв в Марсель, узнал о смерти Мари. А когда приехал в Париж, застал распродажу: с молотка уходила мебель и вещи, которые ей принадлежали. И на распродажу пришло множество народу. Адэ было больно смотреть, как прекрасные платья великолепной Мари разбирают некрасивые заурядные женщины.

Спасаясь от горя, Александр сел за письменный стол. Он написал роман – пьеса появится позже – и посвятил его той, кого так любил, но спасти не мог. Роман назывался «Дама с камелиями». Он написал его быстро, в один присест, и к нему сразу пришла слава. Александр не знал, что подарит прелестной, страстной и несчастливой Мари Дюплесси вместо жизни вечность.

Детство в деревне

В последние весенние дни 1868 года парижане, завсегдатаи прогулок по Елисейским Полям и Булонскому лесу, наблюдали неожиданное и красочное зрелище: в удивительном экипаже с большими колесами быстро мчалась сияющая молодая женщина в элегантном наряде. Кучер – бородатый мужик в черной барашковой шапке, атласном желтом кафтане, плисовых шароварах и блестящих сапогах. Черный лаковый экипаж, колеса тоже черные с золотыми спицами, сиденье с черными с золотом бархатными подушками. Молодая женщина в огромном кринолине, отделанном черными кружевами, в огромной шляпе, но с крошечным золотистым зонтиком от солнца посылала всем лучезарные улыбки.

Женщина была прелестной: молочная кожа, большие зеленые глаза, опушенные черными ресницами, и водопад золотых, как спелая пшеница, волос.

Три мускулистые лошадки быстро мчали удивительный экипаж, который назывался «русские дрожки», и кое-кто из гуляющих элегантных денди, оправившись от изумления, узнавал красавицу. От всадника к всаднику, от экипажа к экипажу перелетало, будто шлейф легких духов, ее имя.

– Неужели Бланш д’Антиньи? Неужели вернулась из России?

Слухи полетели быстрее дрожек. Вопросы вертелись вокруг одного, самого главного: прелестная Бланш вернулась насовсем? Или приехала навестить Париж? Бланш рассталась со своим русским князем? Или приехала за модными туалетами?

Молодая женщина, полуприкрыв глаза, наслаждалась тем временем быстрой ездой. Она очень ее любила. И если ловила на ходу приветствие, то просто улыбалась в ответ, но не останавливалась: ей не хотелось ничем омрачать себе день возвращения в Париж, которым она была так счастлива. А между тем несколько лет тому назад она так легко с ним рассталась, решив вернуться только тогда, когда будет богата. Очень богата. Так оно и случилось. Теперь она богата, спасибо широкой натуре князя, спасибо подаркам других ее знакомых, не таких влиятельных, но тоже очень щедрых.

Богатство! Трудно себе представить, как она мечтала о нем в детстве и юности! Лет с десяти, уж точно. Собственно, свое раннее детство она помнит с благодарностью, она обязана ему хорошим характером, жизнерадостностью и жизнелюбием.

Родилась Бланш в 1840 году в Мартизе, живописной деревеньке округа Бренн и звали ее тогда по имени, данному ей при крещении: Мари-Эрнестина. Ее отец носил фамилию Антиньи, работал мельником, а мать, Флорина, хлопотала по хозяйству и занималась детьми. У Бланш, мы будем называть ее так, был брат Жан, на два года ее младше, а потом появилась еще и сестра Аделаида, младше на восемь лет.

Рождение малышки совершенно переменило жизнь семьи. Флорина еще лежала в кровати после родов, а ее муж уложил чемодан и радостно отправился в Париж искать счастья вместе с одной деревенской девицей, которая сумела воспользоваться беременностью и нездоровьем Флорины.

Брошенная супруга не растерялась: она оставила детишек на свою невестку Радегунду и тоже отправилась в Париж искать по свежим следам супруга, твердо решив вернуться только вместе с беглецом.

Детишки ничуть не пострадали от ее отъезда. Радегунда была добрейшей женщиной, обожала племянников и заботилась о них с той же любовью, что и о своей Клариссе, которая была лучшей подругой Бланш. И не было ничего лучше той привольной жизни, какой наслаждались ребятишки, предоставленные по большей части сами себе.

Через некоторое время пришли вести о супругах Антиньи: Флорина разыскала Жана, но тот наотрез отказался возвращаться к жене и в деревню. Флорина не собиралась сдаваться и решила оставаться в Париже до победного конца. Пока она сняла комнату и устроилась работать белошвейкой.

Разумеется, о детях речи пока не было. Прошло два года, и Флорина добилась, чтобы Жан взял на себя заботу о своих детях.

– С какой это стати жена твоего брата растит твоих детей? – заявила она ему.

Логики в ее заявлении было мало, дети были не только Жана, но и ее собственные. Но она любила мужа и хотела вернуться в деревню непременно вместе с ним.

На решительный шаг отца подвигло несчастье: умер маленький Жан. Слабого здоровья была и Аделаида, которой только-только исполнилось два годика. В один прекрасный день Жан-старший свалился как снег на голову, появившись перед Радегундой, забрал обеих дочек и укатил обратно в Париж, так что она и глазом моргнуть не успела. Раз должен заниматься, он и будет заниматься, но уж как сумеет.

Старшую дочку новая жизнь не радовала. У Бланш слезы текли рекой, когда она расставалась с дорогой Клариссой, с чердаком тети Радегунды, где они низали себе бусы из изюма и маленьких луковок, с речкой Клер, вдоль которой так весело бегать, следя за плывущими в воде облаками и слушая крики зимородков. Бланш любила свою тетю Радегунду, которая каждый вечер приходила к девочкам поправить одеяло и поцеловать…

Между тем Бланш в Париже ждала удача: среди знатных и богатых клиенток, на которых работала ее мать, нашлась добрая дама, которой понравилась хорошенькая вежливая девочка, и она решила заняться ее воспитанием. Она поместила Бланш в очень известный аристократический монастырь Уазо, где ей должны были дать и воспитание, и образование. Бланш обнаружила большой интерес к географии, священной истории и пению: оказалось, что у нее хороший голос.

Вполне возможно, она стала бы гувернанткой в каком-нибудь замке, если бы ее благодетельница не умерла от воспаления легких. Будущей нашей звезде пришлось покинуть аристократический монастырь, потому что больше некому было за нее платить. Надо сказать, что расставание ее не слишком огорчило, она скучала без оживленных улиц, без красивых витрин магазинов, которыми любовалась в столице. Благодаря рекомендации матери одной из монастырских подруг Бланш Антиньи устроилась в богатый и модный магазин «У хозяйки замка», на улице Бак в доме № 34. На этой улице было много модных магазинов с широким выбором товаров и богатыми покупателями, например любимый всеми магазин «Ангелочек Тома» со всевозможными новинками, кондитерская Сенё…

Бланш исполнилось пятнадцать. Вышколенная продавщица днем, она не видела причины отказывать себе в удовольствиях вечером и, как только магазин закрывался, отправлялась танцевать на балы Мабиль или в «Клозери де Лила», где пользовалась большим успехом. Привлекательная блондинка расцвела еще ярче, узнав, что такое любовь. Молодые люди окружали ее, в толпе нашлось несколько богатых любителей удовольствий, которым пришлась по вкусу прехорошенькая девушка с огоньком в глазах. У Бланш появились любовники и вкус к элегантным нарядам.

Неизвестно, отмеряя кружева или отплясывая в «Клозери», она встретила знатного богача, князя Мезенцова, шефа жандармов императора Александра II, который горячо в нее влюбился и решил, что если уж она создана для модных платьев, то для того чтобы носить их, а не продавать. И без лишних объяснений забрал ее из магазина.

Уловка ради расставания

Князь Мезенцов, как это бывает в подобных случаях, для начала поселил молодую женщину в хорошенькой квартирке на улице Экюри-Дартуа и стал осыпать подарками. Но райской жизни пришел конец, когда император потребовал его возвращения в Петербург. Долгом Мезенцова было отвечать за жизнь его величества. Расстаться с Бланш было выше его сил, он укутал ее в соболя, нутрию и лисий мех и увез с собой в Петербург. Француженке предстояло окунуться в пышную жизнь избалованных русских господ.

Шло время, и Бланш прискучили снега, холод и роскошная, но утомительная жизнь, которую она вела. Прискучить может все, даже бриллианты и шампанское на ложе, усыпанном розовыми лепестками. Она с удовольствием вернулась бы во Францию, но князь Мезенцов и помыслить не мог, что расстанется со своей любовницей. Он гордился ее красотой, все ему завидовали, и он влюблялся в нее все больше и больше. Однако Бланш д’Антиньи – она прибавила себе в России почетную частичку «де» – была не из тех женщин, которые согласны жить в рабстве: она решила покинуть империю царей и ради этого готова была на все. Выход оставался один: заставить любовника отпустить ее. Бланш хорошенько поразмыслила и придумала маккиавеллиевскую интригу, на которую требовалось мужество, да и исход был неясен.

Бланш была приглашена на большое празднество в Оперу Санкт-Петербурга, где должна была присутствовать сама императрица. Заплатив большие деньги царской портнихе, Бланш получила платье точь-в-точь такое же, какое должно было быть у Марии Александровны. И в этом платье Бланш отправилась в театр.

Как можно догадаться, оставалась она там недолго. Красный от гнева распорядитель подошел к молодой женщине и объявил, что она должна немедленно покинуть праздник и отправиться домой. На следующий день Бланш получила приказ возвращаться на родину. Шеф жандармов пришел в отчаяние: Бланш, его Бланш, должна через сорок восемь часов отправиться в страну опасных революционеров! А Бланш, утерев крокодиловы слезы, прибавила к сожалениям любовника подаренные им драгоценности и отправилась через Пруссию в свой обожаемый Париж, где на Елисейских Полях произвела настоящий фурор.

Вернулась она с триумфом и стала пользоваться необыкновенным успехом. По рекомендации одного из своих любовников, а их было много, и один богаче другого, она выступила 6 июля 1868 года в театре Буфф-Паризьен в оперетте Жака Оффенбаха «Замок Тото». Затем Бланш перешла в театр Пале-Рояль, где играла главную роль в пьесе «Мими Бамбош». 25 октября того же года Бланш дебютирует на сцене «Фоли драматик» в пародийной оперетте «Хильперик», исполняя роль Фредегонды в коротенькой тунике с глубоким декольте и бриллиантами на сто тысяч франков.

Похоже, что к Бланш д’Антиньи пришла слава, которая внушила беспокойство общепризнанной королеве оперетты несравненной Гортензии Шнейдер. Но беспокоилась она напрасно. Бланш не искала обожания публики, не стремилась создавать себе врагов и настраивать против себя товарищей по сцене, ей достаточно было богатых поклонников, разорявшихся ради ее хорошеньких ножек и пышных светлых волос.

21 января 1869 стал важным днем в жизни Бланш д’Антиньи, но не потому что в этот день был казнен во время революции Людовик XVI, а потому что она в этот день переехала в великолепный особняк на углу улицы Фредланд. Особняк стал подарком, и чудес в нем было не счесть. Например, одну только спальню, затянутую атласом, украшали кружева и ковры на пятьдесят пять тысяч золотых франков!

А каким роскошным празднеством стало новоселье! В вестибюле с драгоценными гобеленами выстроились в два ряда лакеи в ливреях с золотым шитьем. Стены лестницы, гостиной и столовой затянули золотой сеткой, на которой укрепили гроздья белой сирени. Праздничный стол сиял хрусталем, золотой и серебряной посудой, а в центре стоял огромный золотой самовар с цветочным венком. На свое празднество хозяйка пригласила самых известных в обществе мужчин и самых красивых куртизанок.

А сама Бланш, наслаждаясь королевской роскошью и разоряя готовых для нее на все богатых мужчин, хранила в своем сердце скромный цветочек, незатейливый печальный романс, любовь к одному из своих театральных коллег, юному Пьеру Люсу, обожавшему ее без меры.

Пьер был юным застенчивым мальчиком с очень слабым здоровьем: он страдал чахоткой. Но именно он, а не здоровые и богатые красавцы пробудил в сердце певицы нежность. Ее привязанность к Пьеру была лишена корысти, она сосредоточила в себе все, чего Бланш не находила в своей бурной блестящей жизни.

Люс умер в начале войны 1870 года. Бланш вся в слезах прибежала к театральному кассиру и попросила дать ей аванс в 150 франков.

Кассир сердито пожал плечами и показал на бриллиантовые серьги Бланш.

– Это у вас-то нет денег? Не хватает такой ничтожной суммы? Да за один ваш бриллиант вы получите десять тысяч франков!

– Я знаю… Но я для Пьера… Я хочу купить цветы на его могилу на честно заработанные деньги.

Бланш получила сто пятьдесят франков и украсила могилу белой сиренью, которую он любил.

Единственная любовь Бланш не прошла бесследно. От своего возлюбленного она заразилась туберкулезом, который с тех пор подтачивал ее силы.

После войны Бланш д’Антиньи ездила с гастролями, провела сезон в Лондоне, плохо повлиявшем на ее здоровье. Она решила его поправить поездкой в Египет. Надеялась, что солнце вернет ей прежние силы и веселость. Свежая бело-розовая пухленькая красавица худела с каждым днем и с тоской смотрела на ввалившиеся щеки и свинцовый цвет лица. Солнечная Александрия не помогла ей. К тому же Бланш пришлось обороняться от интриг своего неудачливого поклонника, богатого египтянина.

Разочарованная странствиями, усталая и больная, она вернулась в Париж, который любила больше всех городов на свете, и поселилась в гостинице «Лувр». Смерть оборвала торопливый бег ее жизни, отданной веселью и наслаждениям.

27 июня 1874 года Бланш д’Антиньи умерла. Ей было тридцать четыре года. Церковь не отказала ей в последнем причастии, и ее похоронили на кладбище Пер-Лашез.

Бурная беспорядочная жизнь красавицы вдохновила Эмиля Золя на создание скандального образа Нана. Однако его героиня отличалась от своего прототипа: у Бланш д’Антиньи было сердце, хотя она старательно его прятала.

Тайная свадьба

Незаконнорожденная дочь домашней швеи и монаха-расстриги – не лучшая визитная карточка для появления в обществе. Однако именно такая досталась при рождении крошке Жанне Бекю, которая появилась на свет 10 августа 1743 года в Вокулёре. В монастыре ее отец носил имя отца Ангела, что невольно заставляет устремить глаза к небесам, на земле же этот гость небес именовался дворянским именем Жан-Батист Гомар де Вобернье.

По счастью, милосердное небо не поскупилось и одарило девочку буквально с младенчества красотой. Красота росла вместе с ней и в конце концов окружила ее таким сиянием, устоять перед которым было невозможно.

Брат Ангел, хоть и был далеко не ангелом, все же позаботился о дочери, и она получила воспитание в монастыре Святой Анны, что позволяло ей рассчитывать на место гувернантки. Выйдя из монастыря, юная Жанна поступила компаньонкой к одной весьма знатной вдове. Впоследствии вдова не пожелала, чтобы ее имя было упомянуто в рассказе о бурной жизни Жанны. Женщина такой жизни не одобряла, как не одобряла у своей подопечной слишком свободного отношения к любви. Из-за чересчур вольных нравов Жанна в одно прекрасное утро оказалась на улице. Она не сильно огорчилась и устроилась работать в модный магазин на улице Неф-де-Пети-Шан, став его главным украшением среди шелков, кружева и лент. Блондинка для Жанны было слишком бедным словом: ее волосы сияли чистым золотом. Кожа напоминала розовый перламутр, а на ощупь была шелковистой и нежной, синие широко распахнутые глаза меняли оттенок в зависимости от обстоятельств. А что касается фигуры, то самый требовательный античный скульптор не нашел бы в ней изъяна.

Жанна, не скупясь, дарила свою красоту, у нее были любовники, и один из них привел ее в игорный дом. Там она и повстречала того, кого можно назвать мужчиной ее жизни, потому что именно он вознесет незаметную девушку до вершин Версаля. Его звали Жан, граф Дю Барри, но в тех местах, где он любил развлекаться, знали под прозвищем Повеса. И повесой он был отменным. Увидев Жанну, он сразу понял, что перед ним настоящий бриллиант, и тут же выдал бриллианту сертификат, написав следующее послание:

«Прелестная барышня, приглашаю вас поселиться вместе со мной. Как владычица моего сердца, вы станете госпожой моего дома и моих людей, которые отныне станут вашими. Вы заживете на широкую ногу. У вас не будет недостатка в платьях и бриллиантах. Раз в неделю у меня собирается блестящее общество. Вы украсите его, принимая обожание и восхищение тех, кто будет вас окружать. Я помогу вам обрести все то, что поможет вам благополучно править вашим кораблем…»

Под именем мадемуазель Ланж[8] (дочь своеобразно использовала монашеское имя отца) Жанна сделалась хозяйкой богатого дома, в котором все мужчины стали добиваться ее милостей. Впрочем, без успеха. Жан Дю Барри имел в виду вовсе не своих повес-приятелей, он метил куда выше, рассчитывая на его величество короля!

Людовику XV в это время исполнилось шестьдесят. Смерть маркизы де Помпадур повергла его в глубокую печаль, и при дворе шло негласное соревнование: из чьих рук король получит новую любовницу. Жан Дю Барри знал человека, кто вернее всех мог растворить двери королевского алькова: это был Лебель, камердинер и наперсник короля. Дю Барри пригласил Лебеля на ужин, познакомил с Жанной, и та его покорила. Услышав рассказ о ней из уст камердинера, Людовик воспламенился и пожелал как можно скорее увидеть обольстительное создание. Король был настолько взволнован, что старый маршал де Ришелье, у которого было множество любовниц, поинтересовался, не ждать ли им восхождения новой звезды над Версалем.

– Пока дождемся падения звезды, – отозвался Дю Барри, услышав вопрос.

Что и произошло в самом скором времени к большому удовольствию короля и к не меньшему Жанны, потому что Людовик оставался весьма красивым мужчиной с большим обаянием. Интрижка с «графиней Дю Барри» – Повеса назвал Жанну своей супругой – превратилась в историю любви, и король объявил, что «графиня» должна быть представлена ко двору. Интриганы растерялись. С его величеством не пошутишь, так что пришлось сказать ему правду: Жанна не замужем.

– Очень плохо, – заявил король. – Выдать немедленно!

Но за кого? Сам Дю Барри был женат, иначе пошел бы под венец без промедления. Но Повеса на то и Повеса: он быстренько нашел выход. Вспомнил, что у него есть брат Гийом и он все еще холостяк. И вот Повеса мчит во весь опор через всю Францию в Левиньяк, что неподалеку от Тулузы, где в жалком подобии замка весьма скудно живут его родственники. И как громом среди ясного неба поражает родню вестью: Гийом через месяц должен сделать графиней Дю Барри прелестную Жанну Бекю. Чтобы хоть как-то подсластить пилюлю, Жан прибавляет к имени простолюдинки фамилию брата Ангела – де Вобернье. Хотя бы «де», дворянская частица…

Родовитые дворяне оскорбились. Жан стал сулить семье золотые горы. Горы золота своим мерцанием умерили негодование матери, сестер и Гийома. Но!.. Тут голос старшего брата зазвучал сурово: брак должен быть законным!

Через два дня Жан отправился обратно в Париж, забрав с собой двух сестер, Шон и Биши, которые отныне должны были находиться при драгоценной особе Жанны. Та все это время спокойно и мирно дожидалась своей участи в апартаментах Лебеля.

1 сентября в час ночи в церкви Святого Лаврентия в Париже знатный и могущественный сеньор, мессир Гийом, граф Дю Барри, взял в жены девицу Жанну Бекю де Вобернье при свидетелях, впервые видевших брачующихся, в присутствии Жана Дю Барри и неведомо каким чудом появившегося отца невесты Жана-Батиста Гомара де Вобернье. Супруги расстались, как только вышли из церкви, без надежды свидеться вновь, к большому сожалению Гийома. Но это уже совсем другая история. Гийом воспользовался правом запечатлеть поцелуй на прелестном личике новоиспеченной графини, а Жанна вместе со старинной благородной фамилией получила право быть официально представленной королю и их высочествам, его сестрам.

Не знающим может показаться, что нет ничего проще, как быть представленным королю, но на деле для «девчонки с улицы», как называли Жанну придворные, это было чрезвычайно сложное предприятие. Появление при дворе юной эрцгерцогини Марии-Антуанетты, ставшей женой дофина Людовика, еще больше усложнило дело. Знакомить вчерашнюю Жанну Бекю с дочерью императрицы Марии-Терезии, будущей королевой Франции, было просто немыслимо. Тем более что вокруг дофины образовался свой маленький двор, во главе которого стоял министр, герцог де Шуазель, и маршал, герцог де Мирпуа.

Для начала нужно было найти персону, которая возьмет за руку новоявленную графиню и подведет к королю. Найти такую «крестную» было непросто. Наконец раскопали в Гаскони герцогиню Беарнскую, женщину – потомка графов де Фуа, чья кровь по знатности была равна Бурбонам, и она за 100 000 ливров, сумму своих долгов, согласилась провести за руку королевскую любовницу по гостиным Версаля. Что же до дофины, то свекр ласковыми речами уговорил ее сказать несколько слов новой графине. История сохранила ее слова, очевидно, из-за их глубины и значимости. Звучали они так:

– В Версале сегодня много народа.

Ответом принцессе послужил глубокий реверанс. Графиню Дю Барри представили ко двору 22 апреля 1769 года. На протяжении пяти лет бывшая любовница Повесы, продавщица кружев, девица из игорного дома, была королевой Франции или почти королевой. Ее царственный любовник заказал для нее невиданное по красоте бриллиантовое ожерелье. Но подарить не успел. Ожерелье станет причиной постыдного скандала, грязь от которого замарает ступени трона.

Еще минуточку, господин палач!

На рассвете 28 апреля 1774 года, когда первые лучи едва коснулись розового мрамора Большого Трианона, госпожа Дю Барри, осунувшаяся после бессонной ночи, непричесанная, белая, как кружева ее ночной рубашки, разбудила лакея, дремавшего возле спальни.

– Король болен! Серьезно болен! Срочно врача!

Диагноз поставили мгновенно: Людовик заразился оспой. Опасность была столь очевидна, что врач не удержался и воскликнул:

– Сир! Такой болезнью нужно болеть в Версале!

Врач имел в виду, что королю Франции полагается уходить из жизни во дворце, а не в загородном доме…

Оспа – заразная болезнь, и Жанна могла бы немедленно уехать, но она осталась. Она держала пылающую руку Людовика, когда короля переносили в его покои. А потом днем и ночью сидела у его изголовья. Испытание не для слабых: от больного распространялся ужасный запах, Людовик гнил заживо. Смерть приближалась, и вечером 3 мая он попрощался с Жанной. Она должна была покинуть дворец до того, как к королю войдет архиепископ Парижский и внесут Святые Дары.

– Прощайте, Жанна!.. Я вас очень любил…

Агония короля была мучительной, но умирал он с исключительной твердостью духа. «Это была самая мужественная смерть, какую я видел, его смерть была победой», – скажет впоследствии герцог де Кроа. Молодая женщина короля больше не увидит. 10 мая, когда он отдаст последний вздох, она покинет Рюэй, где ее приютила герцогиня д’Эгийон, и отправится в аббатство Пон-о-Дам. Жана Дю Барри посадят в Бастилию. Жанна окажется в заточении. Новая королева Франции напишет матери: «Создание в монастыре, при дворе больше не пахнет скандалом». В ответ дочь получила от австрийской императрицы выговор: королеве Франции пристало снисхождение и сострадание.

Жанна находилась в изгнании полтора года. Сначала она жила в монастыре, где сумела покорить всех, потом в замке Сен-Врен, который ей позволили купить. Больше всего она горевала о своем домике в Лувесьене, который Людовик построил специально для нее. Жанна смиренно попросила позволения поселиться в нем. В конце 1776 года она получила от министра Морепа следующее письмо:

«Благодаря смирению и кротости, сопутствующим вам в немилости, его величество удостоил вас снисхождения. Вы можете жить в Лувесьене и, если захотите, приехать в Париж…»

Можно себе представить радость Жанны, тем большую, что к ней понемногу стали возвращаться прежние друзья. Появились и новые, привлеченные поначалу любопытством, а затем покоренные изящными манерами и обхождением бывшей фаворитки. Вскоре сделалось хорошим тоном наносить визиты мадам Дю Барри. А она не уставала проявлять величайшее почтение по отношению к Людовику XVI и Марии-Антуанетте.

Апофеозом успеха мадам Дю Барри были слова австрийского императора Иосифа II, брата королевы. Склонившись к ее руке, он галантно сказал: «Красота всегда остается королевой».

В скором времени жизнь Жанны стала еще счастливее. К дружбе присоединилась и любовь. Ее сосед, лорд Сеймур, удостоился ее внимания, но он был женат, и роман продлился недолго. Сердце Жанны склонилось к ее старинному знакомому, герцогу де Бриссаку, полковнику наемных швейцарцев, который был ее соседом в Версале и остался одним из немногих, кто навещал в Сен-Врен в период немилости. Король назначил его губернатором Парижа. Он был на двадцать лет старше Жанны, но любовь, которая их соединила, продлилась до конца их жизни.

Как ни тщательно скрывали они свою связь, через какое-то время тайна превратилась в секрет Полишинеля. Прошло еще немного времени, и они перестали таиться: графиня, приезжая в Париж, останавливалась в особняке на улице Гренель у своего возлюбленного. Их потребность друг в друге росла с каждым днем. Они словно предчувствовали, что вместе им быть недолго.

Изменились отношения мадам Дю Барри с Версалем. Теперь любимой мишенью памфлетистов стала Мария-Антуанетта, а не фаворитка Дю Барри, и в государыне проснулось снисхождение. Графиня ответила на него безграничной преданностью, и после осады Версаля в октябре 1789 года раненых гвардейцев короля лечили в Лувесьене.

Мадам Дю Барри добровольно разделила с королевской семьей черные дни, выпавшие на ее долю. В 1791 году, когда Жанна гостила в Париже, Лувесьен ночью ограбили. Одним из трех грабителей был ее бывший слуга. Украли все драгоценности. Но вот что печально: не грабители, а жертва ограбления возбудила в народе гнев. Почему? Да потому, что королевский ювелир совершил большую оплошность. Желая помочь отыскать драгоценности, он опубликовал в газете их список и описание. Боже мой! До чего же был щедр покойный король! И какой жадной тварью оказалась фаворитка!

Вознаграждение в две тысячи золотых луидоров за помощь в возвращении драгоценностей делу не помогло. Газетные писаки обливали красавицу Дю Барри потоками грязи, суровый Сен-Жюст окрестил ее «бесстыдной Мессалиной». Между тем мадам Дю Барри поспешила в Англию. Английский агент по фамилии Паркер Форт сообщил, что кое-какие из ее драгоценностей попали в руки английским ювелирам, она должна была их опознать.

Революция была в разгаре, а Жанна Дю Барри ездила из Франции в Англию и обратно в надежде вернуть свои сокровища. Впрочем, надежда была невелика: по английскому закону преступника можно преследовать только на той территории, где было совершено преступление…

Но драгоценности стали всего лишь предлогом. Жанна взяла на себя опасную роль тайного агента – она помогала королю и роялистам.

Грабителей арестовали, на драгоценности наложили секвестр, Жанна Дю Барри никак не могла добиться, чтобы ей их вернули. Снимем шляпы перед честными англичанами!

Через Форта Жанна познакомилась с другими агентами, с эмигрантами. Она продолжала служить посредницей и возить письма. Разумнее всего для нее было бы не возвращаться во Францию, но она не могла жить без Луи де Бриссака и своего Лувесьена.

В ее любимом Лувесьене страшным летом 1792 года революционеры бросили к ее ногам окровавленную голову ее возлюбленного де Бриссака. На дом и имущество Дю Барри был наложен арест, и все же, уехав в Англию, она вновь вернулась на родину. Ее арестовали по доносу Замора, чернокожего слуги, которого она вырастила и довольно долго держала у себя в доме. Ее посадили в тюрьму Ла Форс и 22 сентября 1793 года приговорили к смертной казни.

Конец ее был жестоким. Красавица, созданная для радостей жизни, проявила мужество в час страшной болезни Людовика XV, была стойкой во время изгнания, храброй, работая тайным агентом и перевозя письма, но испугалась зловещей гильотины и свирепой радости собравшейся толпы. Ноги ей отказали, на эшафот ее пришлось тащить волоком, а она плакала и умоляла:

– Еще секундочку, господин палач, еще одну крошечную секундочку!

Как будто мольбы обезумевшей женщины могли что-то изменить. Миг, и все еще прелестная головка упала в ящик. Дю Барри была казнена 8 декабря 1793 года. Королеву казнили на два месяца раньше…

Служанка в пасторском доме

В июле 1702 года война, которую вел русский царь Петр I против шведского короля Карла XII, была в полном разгаре. Противники стоили друг друга: Петра к его тридцати годам называли Великим, а Карл заслужил прозвание Северного Александра в память об Александре Македонском. Борьба велась напряженно, и фортуна склонялась то к одной, то к другой стороне. На севере Польши город Мариенбург, в прошлом крепость тевтонских рыцарей, перешел во владение русских, которыми командовал князь Шереметев.

Швед, комендант крепости, принял решение взорвать ее вместе с гарнизоном и предложил тем жителям, которые не хотят погибнуть, покинуть город до того, как цитадель будет уничтожена. Многие жители, не желая быть погребенными под обломками, воспользовались его предложением. Был среди них и один почетный гражданин, пастор Глюк. Вместе с семьей и служанкой, нагруженной всем, что только можно было унести, пастор поспешно двигался в сторону русских аванпостов и, разумеется, был арестован.

Калмыки, в чьи объятия так безоглядно бросился пастор, выглядели очень страшными. Хорошо, что Глюк владел несколькими языками: он любезно предложил свои услуги, и офицер решил, что пастор может быть полезен в качестве переводчика. Пастора препроводили к старому маршалу Шереметеву. Тот, не медля, проверил возможности Глюка и решил, что он может пригодиться в Москве, и пастор с семейством был отправлен в Немецкую слободу.

С семейством, но без служанки. Что же касается служанки, то так до конца и не выяснено, как ее звали: Элена-Катерина, Мария или Марта Скавронская? Или, быть может, при крещении ей дали все эти четыре имени. Зато совершенно ясно другое: эта крепкая, свежая, светловолосая девушка лет семнадцати – пышногрудая, круглолицая, с вздернутым носиком и большими, тоже круглыми, голубыми глазами – была идеалом красоты в глазах военных. Впрочем, когда пастор с семейством предстал перед маршалом, служанки с ними уже не было. Как только она появилась среди русских, ее приглядел и забрал себе драгун по фамилии Демин. Забрал и незамедлительно уложил в постель без большого сопротивления со стороны девушки. Она обладала редкостным хладнокровием, с одной стороны, а с другой – столь же редкостным, если не сказать, вулканическим темпераментом. Подобное гусарское приключение случилось с ней не впервые.

Она родилась в Ливонии, родители ее были поляками-кальвинистами. Катерина – мы будем с самого начала называть ее этим именем, когда началась русско-шведская война, работала на ферме. Через ее родину прошло немало солдат разных национальностей, в том числе и польских. Кто-то из них и воспользовался красотой девушки. Она до того нравилась солдатам, что ее хотели забрать в солдатский бордель. Спас ее от такой судьбы шведский драгун Иохан Рабе, человек с коммерческой жилкой. Он женился на ней, но исключительно для того, чтобы выгодно продать жену одному литовцу, чье имя история не сохранила. Известно только, что литовец торговал женой, забирая себе денежки. Литовца забрали на войну, избавив Катерину от злонамеренного защитника, а она, не желая больше попадаться в лапы проходимцев и циничных любителей наживы, сбежала в город и устроилась работать служанкой к пастору Глюку. Пастор не пожалел, что взял к себе в дом Катерину, она оказалась настоящим сокровищем. Вскоре о ней стали говорить как о лучшей служанке в Мариенбурге за ее умение присматривать за детьми, готовить, стирать, а главное, гладить. Катерина работала так добросовестно, что пастор сделал ее экономкой и выдал замуж за трубача, шведа по фамилии Крузе[9].

После взрыва в крепости Катерина осталась вдовой: трубач превратился в дым. Большого горя его смерть Катерине не причинила, она его едва знала и теперь приготовилась служить своему новому хозяину, как служила предыдущему. Но ее призвал граф Шереметев.

Генерал-фельдмершал, взглянув на свежую красотку, вновь почувствовал себя молодым. Что могло быть лучше такой помощницы в долгие зимние вечера? Вскоре она, правда, ему наскучила, слишком уж простовата для человека с утонченным вкусом. Но тут на ее пути появился человек-судьба, Александр Меншиков, ближайший друг царя и любитель пышногрудых красавиц. Он приблизил к себе Катерину, поселил у себя в доме и сделал официальной фавориткой. Меншиков был гораздо моложе Шереметева и куда его привлекательней, так что молодая женщина не желала для себя ничего лучшего. Она на всю жизнь сохранит к нему благосклонность и много позже, став всемогущей императрицей, сделает его своим первым министром и… фаворитом.

Настал день, когда царь Петр прибыл в лагерь и, разумеется, вечером отправился ужинать к своему другу. Меншиков постарался угостить царя как можно лучше, распоряжалась за столом Катерина, делая вид, что не замечает, с каким вниманием черные глаза гостя следят за ней, как он наклоняется к Александру и что-то шепчет ему на ухо, глядя на нее, как они оба смеются. Вскоре царь заговорил и с самой Катериной. Пошутил, о чем-то спросил. «Он нашел ее остроумной, – пишет один из адъютантов, и закончил с ней свой шутливый разговор просьбой принести в его комнату свечу, когда он отправится спать».

Просьба не оставляла сомнений о последствиях, но Катерина и не подумала возражать. Петр был царем! К тому же недурен собой: темные волосы, темные глаза, крепко скроен и ростом чуть ли не два метра. Петр страстно любил сражения, работу на свежем воздухе, вино и женщин. Эта пришлась ему по нраву, и когда она принесла ему свечу, он оставил красавицу у себя до утра. С этой ночи Меншиков и Петр делили Катерину. Меншиков успел и раньше привыкнуть к такой двойственности в походной жизни, но на этот раз горько сетовал на судьбу, потому что привязался к любовнице.

Делили они ее недолго. Молодая женщина, которая ничему не удивлялась, была при любых обстоятельствах весела, не боялась ни тягот, ни усталости и всегда была горяча в постели и за столом, оказалась именно такой, какая была нужна Петру. Его жена, Евдокия Федоровна, знатная, красивая и скромная, была слишком набожной и хранила верность старинным обычаям, которых терпеть не мог Петр. За причастность к стрелецкому заговору, о котором Евдокия понятия не имела, но которым Петр воспользовался как предлогом, она была пострижена в монахини и отправлена в монастырь в Суздаль. Разумеется, у Петра не было недостатка в женщинах, но с Катериной, которую он стал называть Катенькой, он не захотел расставаться.

Уезжая из военного лагеря, Петр сказал Меншикову, что забирает Катерину с собой. Взамен Петр оставил в полное распоряжение друга одну из их общих любовниц, Дарью Арсеньеву, и посоветовал на ней жениться. Пришлось Меншикову этим удовольствоваться.

А Катенька отправилась с царем в Москву. По приезде Петр поместил ее в доме одной знатной вдовы, удобном, но стоявшем на отшибе, чтобы навещать ее так часто, как ему бы хотелось.

И навещал он ее часто. Мало-помалу грозный Петр привязался к молодой женщине, всегда спокойной, веселой, готовой пойти навстречу и умевшей, как когда-то его мать Наталия, справляться с приступами тоски и головной боли, которыми он страдал с детства. Для этого ей достаточно было обнять его, как ребенка, и прижать его голову к своей пышной груди.

Бывшая служанка, с которой судьба обходилась не слишком милостиво, обладала к тому же здравым рассудком и любящим сердцем. Петр доверял ей. Всякий раз, уезжая на войну, он сожалел об их разлуке. Стоя под Полтавой, он писал ей: «Без тебя скучаю, и белью моему нет присмотра». Со времен Мариенбурга до Полтавы прошло семь лет. Катерина и Петр уже два года как были тайно обвенчаны. Тайно, потому что оба они считались находящимися в браке и четверо детей, которые у них родились, могли считаться только незаконнорожденными…

Прогулка вокруг эшафота…

Получив письмо, в котором Петр жаловался на разлуку, Катерина ни минуты не колебалась. И хотя была беременна их пятым ребенком, поспешила и приехала в Полтаву и до блестящей победы радостно и охотно делила с мужем лагерную жизнь. Вспомнив, что когда-то была маркитанткой, она всеми силами помогала Петру поддерживать моральный дух в его войске. 29 декабря 1709 года Катерина родила в Измайлово девочку, получившую от матери крепкое здоровье и ставшую впоследствии императрицей Елизаветой I. Из четырех предыдущих детей трое уже умерли. В живых осталась ее сестра Анна, родившаяся в 1708 году. Что касается других восьми детей, которые родятся у Катеньки после (всего у нее их было двенадцать), они все умрут в младенчестве. Прибавим, что тайное венчание, состоявшееся в церкви Святой Троицы, было обнародовано только в 1712 году.

Да, их супружество было счастливым, крепким, надежным. Петр полностью доверял Катерине. И когда в 1717 году отправился во Францию, где был в мае месяце, то без всяких опасений оставил на жену свое государство. Однако трагедий в их жизни хватало, и самой печальной будет история царевича Алексея, сына Евдокии, который, убоявшись грозного отца, сбежал к австрийскому императору. Цесаревича вернули и приговорили к битью розгами до смерти. Молодой человек скончался 7 июля 1718 года в темнице Петропавловской крепости, где его собственный отец принимал участие в казни.

Петр был жесток, безжалостен и кровав, но Катерина его не боялась. Она восхищалась величием человека, который, не щадя себя и других, вытаскивал страну из косного средневековья, в котором она погибала.

Петр достиг вершины славы, заключив выгодный мир со Швецией и получив обширные территории на Балтийском море. Там он основал свою новую столицу, город Санкт-Петербург, не пожалев пота и крови своих подданных. В 1721 году он получил титул императора всея Руси и отца Отечества, и для всей Европы тоже стал Петром Великим. Полгода спустя в Успенском соборе в Москве Катерину венчали императрицей, и Петр собственноручно возложил на голову бывшей служанки царскую корону. Это стало апофеозом, но черные дни были не за горами.

Здоровье царя ухудшалось с каждым днем. Но он по-прежнему пировал в Москве в Немецкой слободе, которую так полюбил с юности. А потом разразилась личная драма. В ноябре 1724 года царь от Тайной канцелярии узнал об измене императрицы.

Избранника он прекрасно знал. Домашний, можно сказать, человек: Виллим Монс, брат Анны Монс, которая когда-то была его любовницей. Виллим молод, красив и до крайности предприимчив, ему не стоит труда брать взятки и вскружить голову зрелой женщине.

В молодости Петр в ту же минуту передал бы виновных палачу. Но сейчас он окаменел, не мог поверить. Женщина, которую он сделал государыней, которую любил, как никого в мире, которая была его женщиной, его вещью… дерзнула?!. Не может такого быть! Тут какая-то ошибка! Две недели – целую вечность для Петра! – он следил и раздумывал…

А потом ударила молния и грянул гром.

Сразу после ужина в тесной компании Петра и Екатерины красавчик Виллим был арестован и брошен в тюрьму. Император ждал, что его гнев испугает жену, она расплачется, упадет на колени, будет молить о прощении. Но он все еще плохо знал Катерину. Она не только не заплакала, она даже бровью не повела. Спокойствие ее походило на безмятежную гладь озера в ясный день. Петр велел казнить узника. Жене он ничего не сказал. 28 ноября Виллим был казнен. На следующий день Петр посадил жену в коляску и повез на прогулку. Они поехали к эшафоту, на котором лежало тело ее любовника. Коляска не раз объехала вокруг зловещего помоста, но Катерина по-прежнему была спокойна, она даже улыбалась мужу и шутила о посторонних вещах. Она знала, как пристально следят за ней глаза-угли: малейшая ее слабина, и она погубит себя навек.

Чета мирно вернулась во дворец.

Петр, готовый на все, лишь бы сломить жену, приготовил ей новый сюрприз: когда Катерина вошла в свои покои, она увидела на столике чашу, а в ней голову Виллима. Дрогнула Катерина? Ничуть не бывало! Петр, следовавший за ней по пятам, видел, как она прошла рядом с кровавой головой, словно бы ее не заметив. Она даже не содрогнулась от ужасного зрелища.

Император в ярости схватил чашу, бросил на пол и разбил. Катерина лишь повела плечами и сказала со вздохом:

– Вы уничтожили лучшее украшение вашего дворца! Стали от этого счастливее?

Петр, чтобы не задушить жену, ринулся из покоев вон. Похоже, сломить эту женщину невозможно. Он подумывал, не отдать ли ее в руки палачу, только ради того чтобы узнать, можно ли заставить ее плакать. Жизнь Катерины висела на волоске.

Она это знала. Чувствовала. Но вела себя так, словно ни одно облачко не омрачало ее благополучного супружества. Быть может, она рассчитывала, что поддержкой ей будут дети? Как раз в это время шли переговоры о замужестве Елизаветы с юным королем Франции Людовиком XV. Что подумают французы, если император отправит собственную жену на эшафот?

Этот брак не состоялся, к великому огорчению принцессы. Даже став императрицей, она сожалела, что не вышла замуж за французского короля. Но пока еще велись переговоры, которые были для Екатерины подмогой. Она понимала, что в них ее спасение от смерти. Но спасет Екатерину смерть Петра.

27 января 1725 года Петр почувствовал, что конец его близок. Он сделал много распоряжений на будущее, но все еще не мог назначить наследника. Наконец, он потребовал бумагу, перо и, собрав последние силы, написал: «Оставляю все…» Перо выпало у него из рук.

Наследницей Петра по предложению светлейшего князя Меншикова станет Екатерина, его поддержат патриарх и голос народа. Екатерина уже была миропомазана в императрицы, так что новой церемонии не потребовалось.

Начала она свое царствование с решения о смягчении участи впервой жены Петра. Евдокия, принявшая постриг под именем Елены, давно уже не находилась в суздальском монастыре. Некий майор Степан Глебов, приехавший в Суздаль для рекрутского набора, сумел с ней увидеться. Между бравым военным и все еще красивой женщиной возникла любовь. Они писали друг другу. Глебов простодушно, а возможно, и с тайной мыслью сохранял письма Евдокии-Елены и на каждом с похвальбой, граничащей с глупостью, помечал: «царицыно письмо». Любовь кончилась кровью и ужасом. Глебов вместе с несколькими монахинями был привезен в Москву; по приказу Петра его пытали, добиваясь признания, что он причастен к заговору царевича Алексея. Монахини отведали кнута. Глебов, человек мужественный, несмотря на зверские пытки, ни в чем не признался. Смерть его была ужасна, хотя не ужасных смертей при Петре было мало. Глебова посадили на кол, а чтобы не замерз и не умер слишком скоро, надели на него шубу, сапоги и шапку. Двадцать семь часов он мучился, умирая.

Евдокию-Елену отправили в монастырь на берегу Ладожского озера, жизнь там мало чем отличалась от жизни в концентрационных лагерях XX века. В день, когда ее туда привезли, ее для начала выпороли. Но она осталась в живых, не разделив горькой судьбы сына Алексея.

Екатерина была немым свидетелем мучений Евдокии, и, сочувствуя ей, остерегалась показать свое отношение. Теперь она сочла, что крестному пути несчастной пора положить конец. Она вернула ее с ледяных просторов Ладоги в Москву и поместила в монастырь с гораздо более мягким уставом. Елена прожила в нем до 1731 года, скончавшись 7 сентября и пережив свою благодетельницу.

Екатерина I царствовала всего два года. 17 мая 1727 года она скончалась от горячки.

Синяя коляска

Начало Второй империи. Час вечерней прогулки. Среди элегантных экипажей, что катили по недавно проложенному проспекту Императрицы[10], самой необычной была легкая синяя коляска, похожая на изящную корзинку на высоких колесах. Везли ее четыре великолепные лошади, запряженные цугом, правили форейторы в синих атласных курточках, белых лосинах и коротких лаковых сапожках. И хотя это было время всеобщего сумасбродства и безрассудства, все невольно оборачивались на синюю коляску, но никто ее не приветствовал. Женщины скользили мимо холодным взглядом, мужчины слегка усмехались. Разве что кто-то из веселых холостяков, для которых царствование Наполеона III стало нескончаемым празднеством, решался небрежным жестом приподнять шляпу и поздороваться с хозяйкой коляски.

Хозяйка была совсем молоденькой женщиной, лет восемнадцати-девятнадцати, не больше, но если привлекала к себе внимание, то не одной только молодостью – изысканностью наряда, огненно-рыжими волосами и макияжем: искусно подведенными веками, накрашенными ресницами, кроваво-красным ртом, рядом с которым любой другой выглядел бы бледным.

Еще удивляло ее бесстрастие. Полулежа на подушках среди пенных волн кринолина, она смотрела в никуда. Взгляд синих глаз был ледяным, а если пробегавший от кареты к карете шепот достигал ее ушей, высокомерная усмешка кривила пурпурный рот.

– Кора Перл, знаменитая куртизанка, – раздавался шепот вокруг. – Любовница молодого Массена… Говорят, он скоро разорится ради нее…

Синяя коляска продолжала свой путь, увозя молодую женщину, которая для одних представляла собой загадку, для других была окружена скандальной славой.

Корой Перл эта молодая женщина стала называть себя совсем недавно. От рождения ей досталось гораздо более прозаичное имя Эмма-Элизабет Крауч, что по-английски означает «костыли». Эмма родилась 23 февраля 1824 года в Ист-Стоне, в Девоне, в доме бедного учителя музыки. Несчастный господин Крауч искал выхода, но никак не мог спастись от своих бед и кредиторов и в конце концов сбежал от них в Америку, бросив жену и дочь, которой в то время исполнилось пять лет. Мать, Эмили Уатт, молодая и красивая женщина, быстро нашла беглецу замену, им стал пивовар из Лондона. А Крауча брошенная жена для удобства поспешила объявить погибшим и похоронила его. Говоря честно, новоявленная вдова охотно позабыла бы и о дочери, тем более что девочка возненавидела отчима. В скором времени мать отправила ребенка во Францию, в городок Булонь-сюр-Мэр, и поместила в восьмилетнюю монастырскую школу, где Эмме должны были дать и воспитание, и образование. До тринадцати лет Эмма жила в монастыре, потом мать сочла, что образование дочери обходится ей слишком дорого, и забрала ее из школы. О том, чтобы девочке жить в доме пивовара, не могло быть и речи, и ее отправили к бабушке, в бедный лондонский квартал. Бабушка отличалась суровым нравом и набожностью, граничащей с ханжеством, и ее жесткие требования могли кого угодно поссорить с добродетелью.

Эмма была обычной девочкой, такой же, как все в ее возрасте. О любви она пока и не помышляла.

Но, как видно, она была создана для любви. Лицо у нее было еще детское, зато тело налилось и расцвело, и выглядела она гораздо старше своих тринадцати. Это стало ее несчастьем, определившим и жизнь, и характер.

Однажды, когда холодным туманным вечером Эмма бежала к себе домой, ее остановил незнакомец и выразил беспокойство из-за того, что она дрожит от холода в тонком пальтишке. Он спросил, почему она в вечерний час на улице. Эмма объяснила, что бабушка послала ее в лавочку, ждет ее и болтать ей некогда. Незнакомец рассмеялся в ответ, и Эмме он показался добрым и симпатичным. Смеясь, мужчина сказал, что разговаривать на улице, может быть, и в самом деле, холодно, но они могут пойти в тепло, в паб по соседству: вон сквозь туман светятся его окна.

Эмме приглашение понравилось. Наверное, в пабе интереснее, чем у бабушки, которая экономит на каждом куске хлеба и на каждой свечке. Она согласилась и пошла с новым знакомым в паб. Он усадил девчонку за стол и угостил грогом с ромом. Горячий грог она пила сначала с опаской, потом с удовольствием. Знакомец стал ее расспрашивать, узнал, что она ищет работу, посочувствовал и все заказывал и заказывал вино. Голова у девчонки потихоньку стала кружиться. Она забыла о времени, ей было приятно легкое опьянение, и она не отказалась от еще одного стакана. Потом голова у нее отяжелела, и она, опустив ее на руки, забылась.

Когда Эмма открыла глаза после тяжелого хмельного сна, то не узнала ни комнаты, ни постели, где проснулась. А ее новый знакомый? И его нет рядом… Она увидела, что лежит в постели голышом, простыня испачкана кровью, почувствовала, что ей больно. Перепуганная, она вскочила на ноги, но тут тошнота подкатила у нее к горлу, и она судорожно схватила ночной горшок. А в голове стучал испуг: что же она скажет бабушке?

После рвоты наступило облегчение, Эмма почувствовала себя лучше, огляделась вокруг и заметила на столике у изголовья деньги. Взяла их и изумилась. Двадцать ливров! Незнакомец оставил ей двадцать ливров! Целое состояние!.. Оставил он и коротенькую записку. «Работа изнашивает, изнуряет и старит. Захочешь, постараешься и заработаешь много денег своим телом».

Эмма подумала, что незнакомец – гад и мерзавец, но его советом она воспользуется. Это и стало поворотным моментом в ее жизни. Пережитое внушило ей злость и жадность. Мужики – уроды все до единого, они чудовища, но она заставит их заплатить за первого урода!

Возвращаться к бабушке не имело никакого смысла. Эмма распрощалась с жалкой улочкой, на которой жила, сняла комнатку в Ковент-Гардене и начала жить за счет своих прелестей. Дело пошло лучше всех ожиданий благодаря старой куртизанке, которая с ней подружилась и стала учить не только искусству привлечения мужчин, но и технике ремесла. И вот девочка, которой не исполнилось еще и четырнадцати, погрузилась в пучину самого черного разврата и извлекла из этой пучины немало золота и ненависть к мужчинам. Ледяной огонь этой ненависти закалил ее сердце.

Прожив так год, Эмма стала циничной, жестокой и неумолимой, она научилась защищать себя, сохраняя во время самых разнузданных оргий холодную голову и каменное сердце. И возможно, об этом стоило пожалеть, потому что судьба свела ее с неким Робертом Бигнеллом, который, в общем-то, был совсем недурным человеком. И хотя он содержал в Лондоне одно из самых известных злачных мест, Бигнелл сохранил еще способность любить и полюбил Эмму. Он поселил ее в уютной квартирке около Гайд-Парка, дарил красивые платья и драгоценности. Он готов был жениться на ней. Но Эмма не приняла его предложения. Единственное, за что она была благодарная любовнику, так это за то, что он научил ее ездить на лошади.

К верховой езде у нее оказались необыкновенные способности, а к лошадям проснулась настоящая страсть. Лошади стали для нее воплощением благородства, в каком она раз и навсегда отказала всем мужчинам. Можно сказать, что Эмма жила счастливо, но тут Бигнелл взял ее с собой в Париж.

Французская столица ослепила юную англичанку, и Эмма пожелала познакомиться с ней поближе. В Париже ей понравилось все, и в первую очередь атмосфера безудержного веселья, которая царила здесь в начале Второй империи. Эмма танцевала на публичных балах, пила вино в кабаре, ходила на спектакли и каталась на лошади в Булонском лесу. Ее безупречная выправка и необычная внешность вызывали любопытство. Она одержала несколько побед, но для нее гораздо важнее была возможность наблюдать за знаменитыми «львицами», наслаждавшимися богатством и роскошью, чарующей Бланш д’Антиньи, ослепительной Гортензией Шнейдер. Эмма поклялась себе, что когда-нибудь будет богаче и наряднее их.

Страсть к лошадям

Когда Роберт Бигнелл собрался вернуться в Лондон, Эмма распрощалась с ним. Она решила завоевать Париж – ничего другого она не хотела. Оставшись в одиночестве, Эмма прежде всего изменила фамилию. Ее собственная казалась ей слишком неблагозвучной. В «Мемурах» она без излишней скромности напишет: «Я была нежнее розовой пены и светилась, как жемчужина». И вот вместо Крауч она становится Перл, из будничной Эммы превращается в элегантную Кору. Затем, намереваясь приобрести большое богатство и желая привлечь к себе внимание, изобретает эпатирующий макияж и начинает принимать любовников. Успех ей обеспечил русский князь Горчаков. Он сделал ее известной в определенных кругах, роняя в злачных местах среди таких же любителей удовольствий, как он сам, похвалу Коре как «последнему слову сладострастия». Она сразу же вошла в моду, ее милостей искали, ее альков не пустовал.

Став одной из заметных женщин Парижа и, к слову сказать, одной из самых элегантных, Кора повела себя необыкновенно практично. Она исходила из принципа: тело – мой капитал и словно бы учредила коммерческую фирму, заведя гроссбух и записывая в одной колонке имя клиента, во второй – полученную сумму, в третьей – личные впечатления.

Практичная Кора так бы и осталась заурядной девочкой для радостей, если бы судьба не сделала ей подарка: она встретила журналиста Нестора Рокплана, в прошлом директора театра Опера, в настоящем одного из вдохновителей жизни парижского общества. Рокплан увлекся Корой, если можно поверить, что утонченный скептик без иллюзий способен на увлечения. Как бы там ни было, Кора его забавляла. Ему нравился ее английский акцент и неожиданные жаргонные выражения. Он стал ее официальным покровителем, постарался исправить слишком очевидные дефекты и научить всему, что должна уметь истинная «львица». Затем он представил ее господам, которые задавали тон в парижском обществе. Один из них потерял из-за Коры голову. Это был Виктор Массена, герцог де Риволи, князь Эсслинг, очень богатый человек.

Вот теперь можно было считать, что Кора по-настоящему вышла на сцену. Она поселилась в роскошных апартаментах на улице Понтьё, и у нее было все, чем может одарить женщину богатый мужчина. В ее конюшне стояли экипажи и лошади, и каждое утро она в роскошной амазонке каталась верхом под сенью Булонского леса. А после обеда непременно выезжала в синей коляске, принимая участие в ритуальной прогулке, во время которой императорский двор встречался со «всем Парижем».

Любовь Массена могла тронуть любое, самое жестокое, сердце. Ради Коры он готов был на все и взамен просил одного: чтобы возлюбленная принадлежала только ему. Посвятить себя мужчине? Кора не видела в этом смысла. Однажды вечером произошла трагедия. В Английском кафе, в известном всем кабинете № 16, ужинали несколько веселых гуляк со своими красавицами, и герцог де Грамон-Кадерусс, король этого празднества, знавший, что обречен, и прожигавший жизнь с радостной беспечностью, предложил неожиданное состязание: надо решить, у кого из красоток самая красивая грудь.

Официальной любовницы герцога, певицы Гортензии Шнейдер, не было за этим столом, она с негодованием отказалась от ужина с куртизанками, которых презирала, и Грамон-Кадерусс привез на ужин прелестную Адель Куртуа. Она без малейших колебаний спустила с плеч платье. Кора тут же собралась последовать ее примеру. Массена остановил ее: она ведь не станет раздеваться? Здесь, при всех и в его присутствии?

Ответ молодой женщины прозвучал как вызов: неужто он посмеет ей что-то запрещать?

Массена ответил без колебаний:

– Да. Я вам запрещаю, и я вас об этом прошу. Мне бы это не понравилось.

Вместо ответа Кора обнажила грудь. Она выиграла состязание, но Массена не увидел, как победительница окунула одну из своих округлостей в чашу с шампанским, он ушел в то самое мгновенье, как она начала раздеваться.

На следующий день после громкой сцены последовал разрыв. Своим новым любовником Кора Перл сделала принца Мюрата. Банкир был и моложе, и богаче своего предшественника, но это не мешало Коре иметь других случайных любовников. Ее жажда золота была неутолима, и она, как никто, умела держать мужчин в ежовых рукавицах.

Выходки Коры с князем Демидовым потрясали Париж. Ходили слухи, что она сломала его собственную трость с золотым набалдашником о его голову, когда он не снял перед ней шляпу. А когда русский в ярости усомнился в подлинности ее жемчужного ожерелья, Кора швырнула ожерелье на пол и предложила ему собрать жемчужины, сказав, что докажет подлинность жемчуга и подарит ему одну на бедность.

Эксцентричное поведение Коры, макияж, репутация неподражаемой жрицы любви и большие деньги, которые она брала за свою благосклонность, привлекали к ней всеобщее внимание. Бедные студенты сложились по луидору и тянули жребий, кому идти к Коре и кого она осчастливит. Кора приняла студента, он оказался славным и застенчивым мальчиком. Железное сердце Коры на секунду дрогнуло. Может быть, она вспомнила себя в детстве. Когда студент уходил, куртизанка взяла один из пятидесяти луидоров, принесенных студентом, и протянула ему со словами:

– Остальные я возьму себе, но ваш я возвращаю, вам я принадлежала бесплатно.

Хотелось бы знать, кто был этим юным студентом…

Но постоянные любовники Коры занимали обычно куда более высокое положение. Принца Мюрата сменил герцог де Морни, с которым она познакомилась, катаясь на коньках в Ледяном дворце.

– Кора, и ускользает? Да быть такого не может! – воскликнул, смеясь, единоутробный брат императора.

– Вы растопили лед, монсеньор! – тут же откликнулась Кора. – Надеюсь, теперь накапаете мне сердечного!

– Непременно, но только у себя дома.

Так началась новая связь Коры, со стороны герцога скорее дружеская, чем любовная. Кора забавляла его, и он не меньше ее любил лошадей. Ему даже удалось завоевать уголок в ее сердце, которое ничем невозможно было тронуть, даря ей не драгоценности, а чистокровных арабских скакунов.

Наполеон III пожелал увидеться с Корой Перл. Посланца императора Мокара она встретила весьма сердито:

– Я не фиакр! Меня не подзывают свистом на улице. Не надо мне кричать: «Пст! Пст!»

В конце концов Мокар сумел ее убедить, но посещение Тюильри не возымело последствий. Император объявил Морни, что «у англичанки слишком сильный акцент» и вообще он «принадлежит француженкам…».

После смерти Морни Кора решила попробовать себя на сцене. Успеха она не добилась, скорее, наоборот. Зато безжалостная англичанка одержала самую блестящую победу. Ее жертвой пал принц Жозеф Бонапарт, сын короля Вестфалии, брат принцессы Матильды, веселый прожигатель жизни, которого парижане прозвали Плон-Плон. Он был уже не молод, не отличался красотой, но зато он подарил Коре дворец на улице Шайо, а потом еще один на улице Бассен, и самую красивую упряжку лошадей в Париже, и редчайший черный жемчуг… Бедный Плон-Плон с ума сходил по своей англичанке, и никакие увещевания императора на него не действовали. Чувство было глубоким и искренним, Плон-Плон всерьез страдал, когда Кора предпочла ему турка Халила-бея.

Война 1870 года ничего не изменила в отношении Плон-Плона. Кора решила вернуться в Англию, и он последовал за ней. Семья сочла эту связь скандальной, и принц из уважения к своей семье, которую постигло большое несчастье (Наполеон III попал в плен к немцам и больше не видел Франции), расстался с Корой. Когда она вернулась в Париж, время принцев кончилось, а вместе с принцами кончилась и праздничная жизнь. Теперь бал правила богатая буржуазия. Молодой человек по фамилии Дюваль, разорившись из-за Коры, попытался покончить с собой на пороге ее дома. Общественное мнение не простило такого «порочной девке», и она была вынуждена покинуть Францию. Кору видели в Монако, потом в Милане, где она пыталась встретиться с Плон-Плоном, но безуспешно. Потом она снова вернулась в Париж. Раскрашенная еще ярче, чем раньше, она пыталась заработать деньги единственным ведомым ей способом, но молодые люди ею не интересовались. Они называли ее «старым клоуном».

Спасаясь от нищеты, Кора стала писать мемуары. Книга вышла, пользовалась успехом, материальное положение Коры улучшилось. Спустя четыре месяца после выхода «Мемуаров», 8 июля 1886 года, Кора Перл умерла от рака кишечника.

Некий месье Оффенбах…

Летним утром 1855 года молодой человек и девушка отважно карабкались по крутой лестнице жалкого домишки в переулке Сонье. Вела эта лестница в такую же жалкую квартирку, которая приютила самого веселого из жителей Парижа, немецкого музыканта, «тоненького, как кларнет, веселого, как триолет», по фамилии Оффенбах. Он начал свою карьеру со спектаклей в небольшом деревянном театре на Елисейских Полях, где до этого выступал какой-то фокусник. Музыкант назвал новый театр «Буфф-Паризьен», который открыл премьерой легкого музыкального спектакля «Два слепых». И что удивительно, публика сразу его полюбила.

Что касается гостей, то молодой человек был певцом из труппы этого театра по фамилии Бертелье, а девушка – его любовницей. Красавице из Бордо исполнилось двадцать два, она была прехорошенькой – светлые волосы, голубые глаза, чудные полные плечи, стройные ножки. Звали ее Гортензия Шнейдер.

Бертелье просил у патрона только одного: чтобы тот послушал его красавицу. Певец был влюблен и настойчив. Оффенбах понял, что от молодого человека ему не избавиться, и распорядился:

– Зпой жто-нибудь!

Оффенбах до конца своей жизни сохранит немецкий акцент, который всегда будет прибавлять ему шарма, так же как светлые усы и близорукие живые глаза, сверкающие за стеклами лорнета. Гортензия умирала от страха, но вида не подала, сказала, что будет петь болеро из «Черного домино» Обера. Она отважно начала, пропела несколько тактов, Оффенбах не дал ей закончить, встал и закрыл пианино.

– Где ды живешь? – спросил он.

– В Бордо, мой учитель господин Шафнер…

– Ды все еще учишься? Это глупо! Пора браться за работу! Я тебя нанимаю! Поняла? Подписываю контракт на двести франков в месяц!

Оффенбах подписал с молодой певицей контракт, который положил начало новой эпохе. Госпожа История навечно соединит Оффенбаха и Гортензию Шнейдер, а их счастливый творческий союз превратит Париж в самый веселый, живой и блестящий город в мире. Они станут украшением и чудесной визитной карточкой Второй империи.

Но кем же все-таки была эта Гортензия Шнейдер, которая как с неба свалилась в дом и в жизнь композитора Оффенбаха? Она сказала, что родом из Бордо, потому что ее родители поселились в этом городе. Ее отец, портной по фамилии Шнейдер, был, по сведениям Ленотра[11], одним из уцелевших солдат Наполеона, которых он набирал на Рейне. Семья была небогата. Девочкой Гортензия работала подручной швеи, рассыльной у цветочницы, но в крови у нее были музыка, пение, танцы и театр. Она пристроилась к любительской труппе, и старый актер Шафнер поставил ей голос и научил правильно дышать. Голос у Гортензии был красивый и выразительный.

После любительской труппы она подписала контракт на 50 франков в месяц в театре Ажен, где играла во всех пьесах, которые там ставились. Играла, разумеется, совсем не первые роли: негритенка в «Хижине дяди Тома», юнгу в «Гайде». Пела и в музыкальных спектаклях, но пока еще в хоре. Зато направо и налево сражала мужские сердца. Ее светлые волосы, грациозные движения и соблазнительная пышность действовали неотразимо. Одна светская дама даже пожаловалась на Гортензию директору театра.

Проработав в Бордо два года, Гортензия собрала чемодан и отправилась искать счастья в Париж. Она получила немало отказов в самых разных «модных заведениях», пока не встретила Бертелье, который пообещал, что займется ею и непременно устроит. Бертелье не обманул: сначала, влюбившись без памяти, он сделал Гортензию любовницей, а потом привел к своему патрону.

Надо сказать, что театр «Буфф-Паризьен» к этому времени успел переехать в более просторное помещение поближе к Бульварам, и как только Гортензия появилась на сцене, публика в нее влюбилась. Успех принес прекрасной певице множество поклонников, и она не была сурова к тем из них, кто ей понравился. Но когда ее познакомили с герцогом Людовиком де Грамон-Кадеруссом, она отнеслась к нему с особым вниманием, и Бертелье, к его большому огорчению, пришлось навсегда покинуть спальню подружки.

Герцог де Грамон-Кадерусс был законодателем Парижа, прожигающего жизнь, его некоронованным королем. Высокого роста, худой – даже слишком, его подтачивала чахотка, – рыжий, с белой кожей и горящими пятнами на скулах, он необыкновенно элегантно одевался, диктовал законы Жокейскому клубу и всем заведениям, где веселились и развлекались, начиная от Английского и Парижского кафе до небольших кафе в менее шикарных кварталах. Все знали герцога де Грамона, все им восхищались, и Гортензия на этот раз не стала исключением. Связь с герцогом подарила ей сыночка, которым она никогда не занималась, светский лоск, элегантность и недурное образование.

Через несколько месяцев после рождения сына герцог, все острее чувствуя ухудшение здоровья, совершил характерную для легочников того времени фатальную ошибку: отправился лечиться в Египет, веря, что солнце его излечит. На деле солнце его убило, и довольно быстро. В 1865 году он вернулся в Париж умирать. Ему исполнилось тридцать два года.

Пока герцог лечился в Египте, Гортензия, перебравшись вместе со всей труппой в Пале-Рояль, рассорилась с директором, который отказал ей в прибавке жалованья. Подобных отказов она не терпела: во-первых, потому что знала себе цену, во-вторых, потому что была не так умна, как казалась. Услышав отказ, прелестная Гортензия приняла умопомрачительное решение: она возвращается в Бордо к матери! И певица стала собирать чемоданы.

Благодарение богу, в 1864 году женщине собрать вещи было не так-то просто, а уж хорошенькой тем более. Представьте, сколько нужно картонок и коробок, чтобы упаковать шляпы, зонты, шали, ботинки, кринолины, накидки и длинные пышные платья! На сборы понадобилось время, и певицу успели застать Оффенбах и либреттист Людовик Галеви. Они примчались, чтобы отговорить Гортензию.

Нелегкое, прямо скажем, предприятие! Началось оно с того, что дверь им не открывали. Молодые люди стучали, звонили, кричали, подняли на ноги всех соседей, но мадемуазель Шнейдер безмолвствовала. Между тем соседи были уверены, что мадемуазель еще не уехала. Тогда они стали кричать и стучать еще громче, и наконец из-за двери послышался голос:

– Кто здесь?

Молодые люди с облегчением вздохнули и откликнулись:

– Это я, Оффенбах!

– Это я, Галеви!

Композитор поспешил добавить:

– Мы принесли вам роль… Удивительную! Потрясающую! – и нечаянно прибавил: – Вам будет аплодировать весь Пале-Рояль!

А ведь Гортензия насмерть поссорилась с директором Пале-Рояля, господином Плункетом! Дверь распахнулась, и на пороге возникла античная фурия с яростно сверкающими глазами. Фурия, бранясь, со страстью, достойной Корнеля, объявила, что ноги ее не будет в «проклятом театре»! Она уезжает в Бордо, вещи сложены, мебель продана!

В самом деле, в комнате громоздилась груда свертков и картонок. Но поскольку дверь открылась, композитор и либреттист не замедлили войти. Если уж Оффенбах что-то задумал, то никакой переезд ему не помеха. К тому же он убедился, что рояль пока еще стоит на месте.

Герцогиня Герольштейнская

Пока Гортензия переводила дыхание и набирала в грудь воздуха, Галеви, воспользовавшись паузой, торопился рассказать сюжет только что написанной оперетты: Древняя Греция… Парис похищает Елену… Гортензия будет очаровательна, неподражаема, несравненна!.. Елена белокурая! А какие костюмы! Один другого лучше!

Галеви мог говорить, что угодно, но Гортензия не желала быть неподражаемой на сцене Плункета. Не желала, и все!

Оффенбах тем временем подсел к роялю, заиграл и стал напевать с ужасным акцентом свою чудесную музыку:

– Сгажи мне, Венера…

Гортензия присела на ящик и заслушалась, очарованная и прельщенная ролью прекрасной царицы Спарты. Конечно, она уже видела себя в этой роли! Конечно, ее ждал триумф!.. Но кроме триумфа еще и Плункет? Ни за что!

Гортензия тут же вернулась к принятому решению: она очень хочет спеть «Прекрасную Елену», но только не в Пале-Рояле! Если она сказала, что уезжает в Бордо, она туда и уедет.

К великому горю авторов, Гортензия действительно уехала в Бордо и несколько дней наслаждалась свободой и мыслью о том, что сумела прославиться…

Через неделю она получила телеграмму от Оффенбаха: «Невозможно в Пале-Рояле, возможно в «Варьете». Телеграфируйте».

Бордо почему-то вдруг показался Гортензии очень скучным городом. Она отправила телеграмму: «Прошу 2000 в месяц» Ответил ей директор «Варьете» Коньяр: «Согласен. Приезжайте немедленно!» Через день певица вернулась. И конечно, «Прекрасная Елена» была триумфом, который состоялся 17 декабря 1864 года. Успех продолжал сопутствовать Гортензии. И ее ждал другой, еще больший, когда на Всемирной выставке знаменитые три удара возвестили о начале оперетты «Герцогиня Герольштейнская». После этого спектакля в Булонском лесу экипажу Гортензии с великолепными лошадьми, за которым бежали ее восемь собачек, уступали дорогу, словно королевскому экипажу. Все улыбались, все шептали: «Герцогиня! Едет герцогиня!» Ей кланялись, ее приветствовали, она царила.

В один из дней работы выставки, ближе к вечеру, у входа, предназначенного для иностранных королевских особ, остановилась карета и раздался приказ:

– Открывайте!

Караул замешкался, офицер стал объяснять, что здесь могут проезжать только коронованные особы. Гортензия величественно уронила:

– Герцогиня Герольштейнская.

Решетка королевского входа отворилась.

Гортензию Шнейдер и в самом деле можно было назвать королевой. Каждый вечер, до того как поднимется занавес, она смотрела в зал и видела всех, кого считает знатью не только Франция, но и вся Европа и кого привлекла в Париж Всемирная выставка. В зале сидели король Швеции, король Португалии, король Норвегии, король Баварии, принц Уэльский, российский император, король Бельгии, граф Фландрии, принц Оранский и даже иной раз шах Персии.

Не пустовала и гримерная Гортензии, в которой теснились принцы и корзины с цветами. Дива обладала свободным нравом и щедрым сердцем; нередко те, кто ей аплодировал, становились ее недолгими привязанностями. Она меняла их так часто, что чей-то злой язык назвал ее «проходная их величеств». У Гортензии был роман даже с хедивом Египта, когда он приехал во Францию лечиться на водах в Виши. На курорте он заскучал и отправил телеграмму в Министерство иностранных дел: «Пришлите Шнейдер». Секретарь, получив депешу, не мог вообразить, что речь идет о прославленной диве, и в Виши отправился господин Шнейдер, всемогущий директор заводов «Форж дю Крезо», полагая, что вице-султан хочет заказать пушки или локомотивы. Можно себе представить лицо хедива при встрече… И лицо господина Шнейдера…

Была у Гортензии недолгая влюбленность и в Оффенбаха… А ее официальным любовником был Ксавье Фёйян, относившийся весьма «дипломатично» к увлечениям возлюбленной. Он жил в доме напротив нее и был настолько любезен, что вывешивал на окне флаг очередного гостя Гортензии. Досужие языки болтали, что этот богач разорился на свечах и флагах. Дом, где жила Гортензия, стоял на углу проспекта Императрицы (теперь авеню Фош) и улицы Лезюор.

Война 1870 года смела этот безрассудный и полный прелести мирок. «Обрушившись, трон Наполеона III, увлек за собой и герцогиню Герольштейнскую», – пишет Ленотр. Истерзанная и униженная Франция довольно быстро оправилась и залечила раны, но этих месяцев хватило, чтобы Гортензия Шнейдер, по-прежнему молодая и красивая, стала символом ушедшей эпохи. Республике нечего было делать с герцогиней.

Гортензия попыталась снова спеть свои любимые партии, но магия больше не действовала. Понял это и Оффенбах. К этому времени он окончательно натурализовался во Франции, но умер, так и не увидев на сцене произведения, каким больше всего гордился, – своих «Сказок Гофмана».

Гортензия уехала в Россию, где пользовалась огромным успехом. Успех был так велик, что она поверила, будто вернулись былые времена. Увы! Снова оказавшись во Франции, она поняла, что забыта, и смирилась с этим. Богатство позволило ей жить безбедно.

Как раз в это время она и совершила большую глупость, единственную настоящую глупость в своей жизни: вышла замуж за молодого аристократа из старинной родовитой семьи, графа де Бриона. К сожалению, красивый молодой человек интересовался лишь ее деньгами, и, не насладившись даже медом первого месяца, Гортензия была вынуждена отведать горечи развода, за которым последовал громкий судебный процесс.

Ей удалось спасти большую часть своего состояния. Перестав быть герцогиней Герольштейнской, она сохранила титул графини де Брион, который носила когда-то принцесса Лотарингская. Гортензия носила его с гордостью, вскоре позабыв о недолговременном и корыстном супруге.

Певица построила особняк в спокойном зеленом квартале, он стал домом № 123 на улице Версаль. На протяжении тридцати лет Гортензия занималась благотворительностью, посещая бедных, уделяя много времени сиротскому приюту, куда принимали детей артистов и художников. Она стала почетным президентом этого дома.

Теплые летние дни Гортензия проводила в Фекане, где построила виллу, хотя и до этого у нее уже было несколько загородных домов. Она не забыла времен своей славы и хранила с тех пор чувство собственного достоинства, естественного как для графини де Брион, так и для вымышленной герцогини, любимого образа актрисы. В этой роли и запечатлел ее художник Периньон. Величественная и соблазнительная, держа в руке хлыстик, Гортензия Шнейдер смотрела со стены собственной гостиной.

Вспоминая о былых радостях, она подолгу обсуждала с кухаркой свои дневные меню, потому что и в старости осталась такой же лакомкой, как в молодости.

Любовь к сладкому не оставит ее до самой последней минуты. 6 мая 1920 года она выпьет чашку шоколада в постели, и душа ее отлетит к небесам. Гортензии Шнейдер будет восемьдесят семь лет.

Ее состояние и дома перейдут сиротскому приюту.

Вице-король спит…

В тот знаменитый октябрьский вечер 1766 года театр Колизей в Лиме (Перу) был переполнен. В зал не протиснулась бы и мышка. А какая собралась публика! Знатные сеньоры в камзолах, дамы высшего общества в умопомрачительных платьях и драгоценностях, какие нечасто увидишь в Европе, и все ради начала театрального сезона в знаменитом театре, который открылся после ремонта. И высочайшая честь: на спектакль пожаловал сам вице-король. Его встретили почтительным молчанием и глубокими реверансами.

Дону Мануэлю де Амату было далеко за шестьдесят, он оставался красавцем мужчиной и смотрел вокруг себя с выражением глубочайшей скуки. В театр он пришел лишь для того, чтобы порадовать своих добрых сограждан. Войдя в ложу у самой сцены, он опустился в золоченое кресло и лениво взмахнул холеной рукой, давая знак, что можно поднять занавес. Выполнив свой долг, дон Мануэль устроился в кресле поудобнее и закрыл глаза, приготовившись подремать, к великому огорчению свиты и в особенности дона Луиса Гамузо, своего адъютанта. Адъютант решил отважиться и нарушить сон его высочества. Он шепнул, что вечер обещает быть замечательным: в пьесе Кальдерона выступит знаменитая Микаэла Вильегас, которая к тому же будет петь и танцевать, радуя зрителей своим многогранным талантом. Услышав имя актрисы, дон Мануэль с трудом приподнял отяжелевшие веки.

– Вильегас? Очень рад. Надеюсь, вы от души повеселитесь, мой мальчик.

И вице-король снова задремал. Гамузо огорчился, не зная, как ему поступить. Но тут взвился занавес, и молодой человек постарался забыть о спящем вице-короле, с жаром ожидая появления дамы своего сердца. Вот уже полгода он был любовником примадонны и сейчас надеялся, что она не заметит, что вице-король спит.

Однако он плохо знал свою красавицу!

Восемнадцатилетняя Микаэла следила из-за кулис за почетной ложей. Она не упустила ни одной мелочи и страшно рассердилась, потому что вице-король появился в театре впервые за все пять лет, которые она здесь выступала, приехав из Испании. Гнев ее подогрела еще и ехидная усмешка Инезильи, ее соперницы по подмосткам. Индюшка уже приготовилась насладиться неуспехом Микаэлы.

И дива решила не выходить на сцену. Нет! Она не станет выступать ни за что! Господин Маза, директор театра, пришел в ужас, он смертельно перепугался. Спектакль начался, произнесены первые реплики! Не хочет же она их всех погубить! Микаэла привела неопровержимый довод: спектакль обречен, никто не решится хлопать, если вице-король не начнет аплодировать. Бедный директор уже видел, как разъяренная публика разносит его новый театр, он был в отчаянии. Микаэла дрогнула. К тому же у нее возникла идея: ее выход начинался с восклицания, и она решила этим воспользоваться. Она выскочила на сцену с таким пронзительным криком, что публика замерла, а дон Мануэль подскочил в своем кресле.

– Что?! Что случилось?!

– Ничего, ваше высочество, – тихо отозвался Гамузо. – Просто Вальегас появилась на сцене.

– И она должна так кричать?

Актриса на сцене тут же сделала изящный реверанс и одарила вице-короля самой обворожительной улыбкой. Посмотрев на нее, дон Мануэль совершенно расхотел спать: он давно не видел таких прелестных девушек, как эта Микаэла, – вьющиеся блестящие темные волосы, огромные светлые глаза, кожа, как слоновая кость, а вот пунцовые губы, пожалуй, немного пухловаты. Уж не метиска ли? Нет, нет, чистокровная испанка, мать у нее даже из благородных, но ее фамилию держат в тайне, дабы не бросить тень на достойное семейство, чья дочь унизила себя браком с комедиантом.

Овдовев, ее мать вынуждена была жить в бедной деревушке в горах, где дети росли как трава, но Микаэла с детства грезила о театре. Она так настаивала на своей мечте, что мать уступила ей, вдруг поверив, что дочь добьется успеха. Семья переехала в Лиму, жила бедно, но Микаэлу приняли в театр и скоро о ней заговорили. Театральная жизнь не обошлась без любовной: любовником стал француз по фамилии Моте, он увез девушку из дома и поселил на улице Гуэво. У этой улицы не лучшая репутация, но зато там нет сплетниц. Микаэла выпорхнула на свободу, но продолжала по-прежнему помогать семье.

Гамузо пересказал историю Макиты вице-королю, и того заинтересовал один-единственный вопрос: кто сейчас официальный любовник Микаэлы? Гамузо замешкался с ответом, весьма красноречиво покраснев.

– Ну что ж, мой мальчик, – сказал понятливый дон Мануэль, – запомните, следующим ее любовником буду я.

Микаэла как раз кончила петь, вице-король встал и бурно ей зааплодировал. Ему вторил весь зал.

В тот же вечер Вильегас ужинала с его высочеством, к великой печали бедного Гамузо, который понял, что ему пора искать себе новую подружку. Однако юная актриса уже хорошо успела узнать мужчин и не торопилась сдаться на посулы нового поклонника. Хоть дон Мануэль и был вице-королем, ему пришлось всерьез поухаживать за Микаэлой. Вся Лима наблюдала, как из вечера в вечер дон Мануэль де Амату приезжал в Колизей и рукоплескал своей даме сердца. Сказать рукоплескал – значит ничего не сказать. Влюбленный, сидя у себя в ложе, не знал ни минуты покоя: когда не хлопал, пожирал обожаемую глазами, отбивал такт тростью, громко и восторженно восхищался ею. Словом, пренебрегал всеми правилами приличия. Больше того, после спектакля он вез молодую женщину к себе во дворец ужинать, и кортеж их сопровождали факельщики.

Долго так продолжаться не могло, и умненькая Макита понимала это лучше всех. Наконец она согласилась «увенчать любовный пламень» своего обожателя и тут же получила в свое распоряжение великолепный особняк в квартале Сан-Марсела. Особняк оказался непростым: в нем был подземный ход, и вел он прямо во дворец вице-короля.

С этого времени Макита стала официальной любовницей дона Мануэля. Но покоя они не обрели. Микаэла была кокетлива, дон Мануэль ревнив. Они беспрестанно бурно ссорились. Актриса с удивлением поняла, что полюбила дона Мануэля, но ни за что не хотела этого показывать. Он должен был по-прежнему лезть из кожи вон, стараясь удержать возле себя юную любовницу.

Средство, как видно, помогало: любовь дона Мануэля горела все жарче. Он по-детски гордился красотой Микаэлы и дарил ей все, что она только могла пожелать: наряды, драгоценности, слуг, лошадей… Вот только не мог подарить карету. По закону правом на карету обладал только испанский гранд. Актрисе приходилось довольствоваться мулом или верховой лошадью. Когда в свободные дни любовники отправлялись в Мирафлорес, имение племянника дона Мануэля, то вице-король ехал в карете, а за ним на пышно украшенной лошади следовала Микаэла. Она ехала позади! Гордая красавица страдала неимоверно.

Карета Святых Даров

Июньским вечером 1773 года в театре Колизей разразился невероятный скандал. В этот вечер Микаэла Вильегас вместе с Маза, директором театра, играла в спектакле по пьесе Кальдерона. Играла очень плохо. Перед спектаклем она поссорилась с вице-королем, и теперь он из ложи выказывал ей свое неодобрение. Маза тоже шпынял партнершу: Инезилья сыграла бы лучше…

Маза надеялся расшевелить Микаэлу и преуспел выше всяких ожиданий. Актриса в ярости подняла хлыст, который полагался ей по роли, и дважды хлестнула Мазу по лицу. Разразилась буря: публика вскочила на ноги и заорала: «Актерку в тюрьму!», воспользовавшись случаем выместить свою зависть. Громче всех кричали, естественно, женщины.

Актриса с презрительной усмешкой смотрела в зал. На сцену полетело все, что попалось под руку. Микаэла взглянула на королевскую ложу – та была пуста. Дон Мануэль публично отказался от своей любовницы. Микаэла передернула плечами и в ярости покинула сцену.

Она не проронила ни слова, переоделась и уехала домой, где ее ждал разгневанный дон Мануэль. Микаэла была разгневана не меньше. Как он посмел оставить ее на растерзание этим дуракам? Если такова его любовь…

Увы! Любви больше не было, осталась гордость знатного сеньора. Он ненавидит скандалы, и после этого между ними все кончено. Пусть будет благодарна, что он не велит ей извиняться перед публикой на коленях.

Ах, на коленях?! Микаэла дала волю гневу: вице-король, не вице-король, никто от нее такого не дождется! Скорее он встанет перед ней на колени!..

– Ты меня больше не увидишь! – возвысил голос дон Мануэль, выйдя из себя. – Я обезумел, позабыв, кто я и кто ты. Прощай, perricholi![12]

Дон Мануэль ушел, хлопнув дверью и окрестив Микаэлу новым именем. Для Перу, да и для всего остального мира она так и останется навсегда Периколой.

После разрыва Микаэла прожила трудный год. У нее больше не было любовника: подземный ход замуровали, и она не выступала в театре. В Колизее наслаждалась триумфом Инезилья, а Микаэле доставалось презрение, на какое не скупились ее сограждане, швыряя комья грязи в ее дом, из которого она не выходила. Впрочем, спустя какое-то время Микаэла завела себе нового любовника. Полковник дон Мартин де Армендарис был в городе заметной фигурой, и с ним, уже ничего не опасаясь, Микаэла стала показываться в модных местах. Ее мужество и уважение к сабле полковника примирили город с актрисой.

Между тем дон Мануэль снова впал в скучливую сонливость. Микаэла умела оживить его своим очарованием, украсить жизнь остротой и живостью. Дон Мануэль по-прежнему посещал спектакли в Колизее, но талант Инезильи, хоть и весьма значительный, не вытеснил у него из памяти Периколу. Как-то вице-король заговорил о ней с одним из ведущих актеров театра Хосе Эстасио, который остался верным товарищем отверженной. У Эстасио хватило ума мягко и ненавязчиво изменить настрой мыслей дона Мануэля, он дал ему понять, что Микаэла по-прежнему его любит, но скорее отрежет себе язык, чем признается в своих чувствах. И вот однажды вечером дон Мануэль позволил привезти себя к дому Микаэлы. Об остальном нетрудно догадаться: любовники упали друг другу в объятия, и подземный ход был снова размурован.

Прошло немного времени, и Лима узнала, что Перикола вновь у власти… И стала еще более могущественной.

Вечером 4 ноября 1775 года Микаэлу ждал новый триумф. Публика Лимы простила актрисе за талант все ее капризы. Микаэла пела в тот вечер, как никогда, сцену завалили цветами, а дон Мануэль вновь отбивал такт своей тростью. С этого вечера Перикола станет королевой Лимы. Дон Мануэль окружит ее воистину королевскими почестями. А когда на свет появится маленький Мануэлито, в его колыбель дождем посыплются подарки, а на колокольнях зазвонят колокола, приветствуя новорожденного.

Горожане считали Микаэлу вице-королевой. Но она по-прежнему чувствовала себя обиженной, потому что ехала верхом за каретой своего возлюбленного. И она объявила, что желает иметь карету, чтобы все видели ее необыкновенные платья и красоту.

Отказ дона Мануэля был мгновенным и резким. Любовь не может изменить ее рождения. На возражение последовал ответ: ее мать принадлежала знатной семье Мендоса! Пусть так, но фамилия Мендоса весьма и весьма обширная, а что касается ее отца, то лучше о нем и не упоминать, так что не надо ни на чем настаивать. Но Микаэла не уступила: карета! Или она уезжает в Европу, где достаточно богатых сеньоров, чтобы подарить ей такой пустяк.

Дон Мануэль упирался примерно месяц, но в конце концов сдался: она получит карету, но по-прежнему будет следовать позади него. И была заказана синяя с золотом карета.

И вот настал долгожданный день. 2 августа 1776 г Микаэла в карете отправилась из дома во дворец вице-короля по Аламеда – самой главной улице Лимы. На улице уже толпились люди, прослышав про скандальную городскую новость. Толпа была настроена недоброжелательно. Негодование возросло, когда появилась карета, которую везли четыре белых мула с синими плюмажами. На атласных подушках восседала Микаэла, раскинув серебряное платье с фижмами по последней парижской моде. Обмахиваясь кружевным веером, она с улыбкой смотрела вдаль и, казалось, не замечала недовольного ропота горожан…

Карета повернула на улицу Сан-Лазаро, и тут появился старичок священник, который шел со Святыми Дарами причащать умирающего. Его сопровождали два мальчика из церковного хора, один со свечой, другой с колокольчиком. Колокольчик звонил, и прохожие преклоняли колени. Микаэла приказала остановить карету, вышла и встала на колени перед священником.

– Святой отец! Не годится грешнице ездить в карете, а Господу Богу брести пешком! Садитесь в карету, она ваша!

Старый священник улыбнулся и перекрестил склоненную перед ним голову, благословив ее. Потом сел со своими сопровождающими в нарядную карету, и толпа, которая только что недовольно роптала, смолкла. Склонив голову и молитвенно сложив руки, Микаэла Вильегас пошла пешком за каретой, которая принадлежала теперь живому Богу. Горожане уважительно смотрели ей вслед.

Но на этом в истории любви дона Мануэля и Микаэлы-Периколы была поставлена точка. Безрассудства вице-короля рассердили испанскую корону, и дону де Амату пришел приказ отправляться в родную Каталонию, как только прибудет его преемник. Последние дни любовники провели в чудесном поместье Квинта дель Рикон.

Они поклялись не забывать друг друга и хранить верность… А потом каждый пошел своей дорогой, не питая больших надежд и иллюзий.

Дон Мануэль вскоре нарушил клятву верности. Вернувшись в Испанию, он женился на своей племяннице, когда ему было далеко за восемьдесят.

Микаэла осталась верной клятве. Она была богата, ей уже не хотелось выходить на сцену, и она сменила Мазу, взяв на себя управление театром.

На улице Аламеда Микаэла построила чудесный особняк, где с неизменной радостью принимала друзей. В 1795 году пришла весть о смерти дона Мануэля. Микаэла решила, что не будет коротать свои дни в одиночестве. Она вышла замуж за благородного сеньора дона Фермина Висенте де Экарри и жила с этих пор почтенной сеньорой, творя добрые дела. В Лиме больше и не вспоминали Периколу, уважая достойную донью Микаэлу. Так продолжалось до 15 мая 1819 года: в этот день скончалась Микаэла Вильегас, величайшая актриса и певица Латинской Америки.

Покупка красавицы…

Напрасно этот человек украсил себя титулом и громкой фамилией: он как был, так и остался помощником цирюльника, родившимся в Ниверне. Гражданин граф Борегар с величественными манерами никогда не был ни графом, ни Борегаром. Зато он был отъявленным плутом и мошенником во времена, наступившие после революции, когда множество людей мошенничали и плутовали.

На самом деле его звали Льётро, и занимался он продажей того, что ему не принадлежало. А разбогател благодаря знатному аристократу, настоящему графу де Борегару, который, спасаясь от гильотины, бежал за границу и доверил ему охранять свое имущество, полагаясь на его честность. Не сомневаясь, что граф не вернется, мошенник счел себя его наследником и занялся делами. Он купил возле Мулена рудное месторождение и выкачал из него кучу денег, не добыв ни грамма руды. Затем нашел для себя еще более доходное предприятие: действуя заодно кое с кем из членов Директории, он добился должности директора литейных заводов Мулена, что позволило ему очень дорого продавать пушки, которые он и не думал поставлять. При этом чувствуя себя в полной безопасности: правосудие во все времена прихрамывало, а в веселые времена Директории сделалось совсем калекой, потому что все только и думали, как бы набить карманы.

Прекрасная Элизабет Ланж, звезда театра Фейдо, была осведомлена о существовании подобных ловких дельцов и не без любопытства взглянула на толстяка, который появился у нее в гостиной зимним вечером 1795 года. Суть его речей сводилась к следующему: он первый богач Парижа, у него замок в Турени, ему принадлежит павильон Багатель и особняк принца де Сальм. Чтобы о нем заговорили, ему не хватает главного: необыкновенной любовницы, ослепительной женщины, и эта женщина – Элизабет Ланж.

Предложение прозвучало так грубо, что молодая женщина, которая видела вокруг себя совсем других поклонников, оскорбилась и предложила этому уйти. Но он заявил, что сначала хотел бы обсудить деловую сторону вопроса. Любовь его не интересует, он хочет, чтобы все в Париже знали, что мадемуазель Ланж принадлежит ему. За это она получит все, что пожелает, а кроме того, тысячу ливров в день.

– Тридцать тысяч ливров в месяц! Подумайте!

– Думаю, мне больше подойдет тысяча ливров в день. Очень скоро вы можете мне опротиветь, и я хочу иметь возможность от вас избавиться.

Презрительное высокомерие, с каким было высказано это заявление, не обидело фальшивого де Борегара, он пришел в восторг от удачи на торгах. Завтра мадемуазель получит первый взнос, а сегодня вечером…

Ничего подобного! Он ошибся, если подумал, что его что-то ждет в тот же вечер. Это она сначала получит аванс и будет ждать его послезавтра после спектакля. Каковы бы ни были пожелания торгаша, возразить ему было нечего. Элизабет Ланж была несравненна! Хорошо, значит до послезавтра… Тут под окнами послышался шум: у дверей остановилась роскошная карета, запряженная четверкой великолепных лошадей. Актриса удивилась, а «граф» объяснил, что купил для нее эту упряжку, чтобы отпраздновать «событие».

Подарок был королевским. Не желая остаться в долгу, Элизабет сочла, что может принять нового покровителя, так и быть, в первый вечер.

Ей тогда было двадцать три года.

Элизабет Ланж родилась в Генуе, где в то время выступали ее родители, они оба были актерами. Ей было шестнадцать, когда на нее обратила внимание небезызвестная Монтазье, содержавшая театральную труппу и выгодно торговавшая девушками под сводами галереи Пале-Рояль… Когда ее покровительница купила театр Божоле – сейчас театр Пале-Рояль, – Элизабет поступила в «Комеди Франсез», где очень скоро заняла первое место, став любимицей тех, кого выдвинула на первые места революция. Но и для любимицы публики настал черный день: роль Памелы оскорбила чувства какого-то патриота, и он отправил донос в Комитет спасения. Робеспьер не отличался чувствительностью к красотам театра и отправил всю труппу «Комеди Франсез» в тюрьму. В заточении Сент-Пелажи мадемуазель Ланж встретилась с мадемуазель Рокур, обеими Конта и своей дорогой Монтазье.

По счастью, друзья не оставили актрису без помощи. Из тюрьмы ее переместили в знаменитый «пансион» Бельом, там она и жила до тех пор, пока не погиб его хозяин. Тень гильотины вновь приблизилась к хорошенькой шейке актрисы, но Баррас не выпускал ее из вида. В день, когда мадемуазель Ланж и Монтазье должны были переправить в Консьержери[13], они неожиданно оказались на улице. Приближалось 9 термидора[14]. Баррас стал почти что королем, а красавица Элизабет почти что его королевой, как стали распевать в куплетах из «Дочери мадам Анго»[15].

Жизнь вновь потекла бурной рекой. Элизабет Ланж блистала звездой первой величины в театре Фейдо, и ее окружала толпа поклонников. Один из них, банкир по фамилии Опэ, подарил ей особняк, а потом и дочку, которую она назвала Пальмира и передала кормилице.

И вот теперь ее покровителем стал Льётро.

Как ни было развращено парижское общество, в нем все же находились люди, которые сожалели о паре, столь мало подходящей друг другу, как Элизабет Ланж и Льётро-Борегар. Она была утонченной, воспитанной, элегантной женщиной, он – неотесанным крестьянином. Но у него был вкус и любовь к роскоши и празднествам, и Элизабет терпела его на протяжении года, превзойдя всех своих соперниц в капризах и прихотях. В обществе долго вспоминали пиршество, которое устроил бывший цирюльник в особняке принца де Сальм. Все приглашенные туда получили билеты беспроигрышной лотереи и выиграли дорогие украшения.

Любопытная подробность: незадолго до грозящих набобу неприятностей мадемуазель Ланж успела с ним распроститься. А неприятности грозили серьезные. Из Италии вернулся увенчанный победными лаврами Бонапарт и, будучи человеком любознательным, заинтересовался делами нашего более чем успешного мошенника. В июне 1798 года фальшивый граф был арестован и приговорен к четырем годам каторжных работ. Что с ним сталось на каторге, никому не известно. Элизабет вовремя выскочила из его кареты и о нем не плакала.

На балу в Опере она встретила молодого богатого брюссельца из хорошей семьи. Он приехал в Париж, чтобы развеяться после недавнего развода, и достать заказ на поставку упряжи и ремней для армии. Звали его Мишель Симон.

Молодой человек с первого взгляда влюбился в неземное создание в простом муслиновом платье… и сияющих бриллиантах. Друг, который сопровождал его, поспешил предостеречь: да, красивее этой женщины нет в Париже, но она опасна, она разорила уже не одного богача. Но, как известно, глух тот, кто не хочет слышать. Мишелю в этот вечер удалось поцеловать ручку красавицы и получить приглашение на обед.

Провожая Мишеля к Элизабет, друг еще раз попытался предупредить, как опасна эта молодая женщина. Напрасный труд! Мишель был влюблен без памяти.

Но… сердца простодушные и искренние обладают, сами того не подозревая, необычной властью. В этот вечер прекрасная Ланж позабыла свою меркантильность и тоже влюбилась в застенчивого брюссельца, который смотрел на нее с неподдельным обожанием. Ей захотелось познакомиться поближе и не отпускать от себя такого чистосердечного обожателя. Взяв молодого человека за руку, Элизабет повела его через свои гостиные, представляя гостям, словно невесть какую видную персону. А потом пригласила бывать у нее. Так часто, как ему захочется.

Повторять приглашение не пришлось. Мишель сидел в ложе на каждом спектакле, потом вез Элизабет ужинать в «Роше де Канкаль», «Вери» или в «Три брата-провансальца». Он носил за ней шаль и букет, присылал цветы и нежные записочки, словом, вел себя как идеальный верный рыцарь. Актрисе пришлась по нраву преданность нового спутника, который не требовал от нее даже поцелуя. Он смотрел на нее, как вассал на королеву, и ей была внове любовь, соединенная с уважением.

Император засмеялся

Париж поначалу посмеивался над невинной идиллией молодого бельгийца и Элизабет Ланж. Потом заинтересовался странным романом. «Уже любовники или еще нет?» – прожигатели жизни стали заключать такие пари. По правде говоря, они еще не стали любовниками, потому что Мишель не осмеливался попросить у своего божества той милости, которой она готова была его одарить. Но его скромность была не единственной тому причиной. Элизабет впервые в жизни влюбилась, как молоденькая гризетка. До сих пор она распоряжалась своим телом как выгодным товаром, но теперь перед этим искренно полюбившим ее мужчиной стала стыдливой, словно девушка. Ее впервые испугало собственное прошлое. И она не знала, как дать понять Мишелю, до какой степени она его любит и как хочет принадлежать ему целиком и полностью.

На эту волнующую тему Элизабет заговорила январским утром 1797 года с верной Жанетт, своей горничной и наперсницей. Жанетт никак не могла понять, о чем толкует ей хозяйка: уж не думает ли Элизабет оставить сцену только потому, что Мишель Симон предложил ей руку и сердце? Вот была бы глупость так глупость. Замужество – дело серьезное, а она рождена кружить мужчинам головы, так пусть и кружит.

Жанетт могла говорить все, что угодно. До сих пор никто и никогда не предлагал мадемуазель Ланж замужества, предложение Мишеля окончательно покорило ее сердце. В ответ, желая сделать Мишеля еще счастливее, она попросила привезти в Париж Элизу, его маленькую дочку от первого брака, сказав, что хочет сама заботиться о ней. Мишель был тронут до глубины души и купил для своей прекрасной подруги и маленькой Элизы небольшой очаровательный замок Монталэ среди холмов Медона.

Влюбленные вместе с маленькой Элизой учились понемногу жить семьей, и вдруг их безоблачный горизонт омрачила грозовая туча. Отец Мишеля, Симон-старший, шорник, занимающийся каретным делом, человек положительный и серьезный, и слышать не хотел, чтобы сын женился на актрисе. Он бушевал так яростно еще и потому, что сестра Мишеля, милая Каролина, тайком покинула отцовский кров, соединив судьбу с офицером армии, стоявшей в округе Самбра-и-Маас, красавчиком без гроша в кармане. Каково это для порядочного отца семейства?! Старый господин ехал в Париж с твердым намерением сыграть роль отца Дюваля задолго до «Дамы с камелями» и спасти сына от «акритутки».

Но жизнь богата на сюрпризы даже для добродетельных отцов.

Господину Симону-старшему не могло прийти в голову, что Элизабет попросит присутствовать при их встрече свою подругу, актрису Жюли Кандей.

Симон вошел в гостиную и оказался вовсе не стариком, как представляла себе Элизабет, а высоким сильным мужчиной лет пятидесяти с открытым симпатичным лицом. У нее было время сделать свои наблюдения, потому что гость, едва заметив Жюли, сразу направился к ней. Оказалось, они знакомы, провели вместе вечер в Брюсселе и теперь так обрадовались друг другу, что мадемуазель Ланж стала подумывать, не оставить ли их наедине? Но для начала все же стоило выяснить отношения. И она спросила у гостя, по какой причине он пожелал с ней увидеться? И тут совершилось чудо.

Гость ответил с необыкновенной любезностью:

– Я приехал, желая узнать, правдиво ли описал вас мой сын. Он не справился, вы гораздо лучше.

Встреча, предполагавшая трагедию, закончилась ужином вчетвером в ресторане «Вери».

Жан Симон оказался человеком молниеносных решений. Он дал согласие на свадьбу сына с Элизабет Ланж и обогнал молодую пару на пути к семейному счастью. В августе 1797 года, то есть через месяц после визита в Монталэ, он женился на Жюли Кандей, а Мишель и Элизабет обвенчались только в декабре того же года.

Молодые продали небольшой особнячок бывшей мадемуазель Ланж на улице Шантерен и поселились вместе с маленькой Элизой, которая обожала новую маму, в великолепном особняке на той же улице, но немного дальше. Надо сказать, богатство Мишеля постоянно преумножалось. Связи Элизабет – в частности, например, знакомство с Талейраном – очень этому способствовали. Золото текло рекой в хорошенькие ручки мадам Симон.

Жаль, что времена меняются – жаль, по крайней мере, для четы Симон. Бонапарт, став консулом, пообещал содрать шкуру с «паразитов войны». Мишель Симон испугался. Он испугался до такой степени, что предложил Луи Бонапарту, брату консула, свой великолепный особняк, который тому очень нравился, за очень скромную цену, надеясь умерить возможный гнев Первого консула.

Но Бонапарт продолжал следить за деятельностью молодого финансиста.

Бывшая мадемуазель Ланж стала между тем самой преданной и верной женой, в чем пришлось убедиться на собственном опыте художнику Жироде, которому Мишель Симон заказал ее портрет и который страстно в нее влюбился.

Человек с большим самомнением, Жироде был уверен, что доступная в прошлом мадемуазель Ланж не станет ему отказывать. Одно признание, два, три – ответ один и тот же: Элизабет любит мужа и не собирается ему изменять. Задетый до глубины души художник не поверил ее словам, попытался пойти на приступ и расплатился за дерзость, получив две весомые пощечины. Художник поклялся отомстить. Элизабет холодно его уверила, что муж владеет одинаково хорошо и шпагой, и пистолетом.

Гнев и обида Жироде были так велики, что он никак не мог успокоиться. В день открытия Салона, где должен был быть выставлен портрет мадам Симон, художник дал волю своей ярости, он сорвал повешенное в галерее полотно и исполосовал его ножом. Бросил обрывки на землю, растоптал ногами и убежал, к всеобщему удивлению.

Однако ненависть Жироде продолжала полыхать. Он жаждал мести, мести оглушительной, мести на весь Париж. Жироде работал день и ночь и сумел до окончания Салона повесить в галерее полотно, которое было всерьез оскорбительным. Он представил Элизабет в виде обнаженной Данаи. Она лежала, раскинувшись на ложе, засыпанном золотыми монетами, рядом с ней стоял индюк с обручальным кольцом на лапе. Скандал, которого жаждал художник, разразился.

Жироде от него ничего не выиграл. Женская половина Парижа облила художника презрением. Миниатюрист Изабей, друг мадам Симон, и Жозефина, жена Наполеона, питавшая дружеские чувства к молодой женщине, сообщили о происшествии Бонопарту. Поступок был сочтен неподобающим. Бонапарт распорядился немедленно убрать скандальную картину из галереи. Элизабет не слишком пострадала от этой истории: мадемуазель Ланж давно сошла со сцены.

Однако, как оказалось, с прошлым расстаться не так-то просто. 22 апреля 1806 года мадам Симон отправилась на празднество в Тюильри, решив, что это своего рода посвящение в новый статус, свидетельство ее утвердившегося положения в обществе.

Приглашение своей бывшей соседке отправила Жозефина. Бонапарт стал Наполеоном I, Франция получила императора, и Жозефина, опасаясь, что у Симона могут быть неприятности из-за той непримиримой борьбы, какую ее супруг объявил «спекулянтам», решила им помочь.

Элизабет готовилась к балу, как к решающей битве, и была необыкновенно хороша.

Наполеон, обходя анфиладу гостиных, сразу заметил обворожительную женщину, которая с изяществом склонилась перед ним в поклоне. Он остановился перед ней и сухо спросил:

– Кто вы, мадам? Я вас не знаю.

Щеки мадам Симон вспыхнули. Сделав еще один реверанс, она представилась:

– Мадам Симон, сир.

– Вот как! Знаю, знаю!

Император внезапно разразился громким смехом, повернулся на каблуках и, продолжая смеяться, удалился.

До конца своих дней Элизабет Симон не забудет этого смеха. Сгорая со стыда, она поспешила домой и проплакала целую ночь, не сомневаясь, что смех Наполеона означает конец их счастья, ее и Мишеля.

И не ошиблась: три месяца спустя Наполеон распорядился проверить счета господина Симона. Ревизия длилась два года. На протяжении этих лет друзья Элизабет – Талейран в том числе – хлопотали, но приговор был жестким: Мишель Симон обязан вернуть в казначейство миллион франков. Финансист разорился.

Элизабет делала все, чтобы помочь мужу. По счастью, их брачный контракт предусматривал для супругов раздельное владение имуществом. Состояния Элизабет решение суда не коснулось, и супруги до конца своих дней прожили безбедно. Элизабет последовала за мужем в Брюссель, в их родовое гнездо на улице Бланшисри, и жила там до 1818 года. Потом здоровье ее ухудшилось, и они переселились на берег озера Леман в замок Биссеи. Но здоровье Элизабет не поправилось. Врачи посоветовали ей жить в более теплом климате, в Италии. Но было поздно. 2 декабря 1825 года бывшая королева Парижа тихо угасла в объятиях любимого мужа, брюссельского буржуа, ради которого стала домашним ангелом.

Любовное свидание…

Осенним вечером 1898 года двое влюбленных, стоя на палубе пакетбота «Чили», плывшего из Южной Америки через Дакар в Европу, смотрели на приближающиеся берега Франции, а точнее, город Бордо, где они решили обосноваться, не сомневаясь, что будут вечно счастливы.

Познакомились они, между тем, совсем недавно, в тот самый день, когда лейтенант Эммануэль Дюрьё сел в Дакаре на судно и увидел юную Бланш Делакруа. Ей исполнилось пятнадцать, и она обладала той редкостной красотой, которая способна воспламенить даже каменное сердце. Лейтенанта она ослепила. А юной Бланш этот обаятельный элегантный молодой человек показался лучом солнца в ее серой безрадостной жизни. Возвращение в отчий дом не сулило ей ничего отрадного. Как не принесло ничего хорошего и путешествие, которое в ее жизни было уже не первым.

Бланш родилась в Румынии. Ее отец был инженером. Молодым человеком он покинул родной Лилль, спасаясь от недовольной родни, разгневанной его скоропалительным браком с бесприданницей. Бланш – тринадцатый ребенок в семье, богатой детьми, но не богатой деньгами, – рано узнала тяжелые стороны жизни. Когда бедность стала нищетой, девочку отправили в Париж к сестре Марьетте, которая была старше Бланш на двадцать лет и согласилась взять на себя заботу о младшей.

Марьетта трудилась на любовном поприще и в тот момент жила с неким господином дю Пеажем. Впрочем, вскоре дю Пеаж уступил место богатому аргентинцу. Тот предложил сестрам ехать с ним в Буэнос-Айрес, суля им там роскошную жизнь. Сестры согласились, но в Буэнос-Айресе дружбы между ними никакой уже не было. Марьетта поняла, насколько привлекательна младшая сестра, всячески ее притесняла и даже собралась лишить Бланш главной красоты – остричь ее чудесные светлые волосы. Девочка перепугалась, сбежала от сестры и отправилась в обратный путь без всякой надежды на лучшее. Появление Дюрьё она сочла ответом небес на свои неустанные молитвы. Молодой человек показался ей богатым, пример старшей сестры – убедительным, и она готова была ему последовать.

В Бордо молодые люди поселились в гостинице «Бэйон» и начали с того, что подтвердили свои чувства делом. Для Бланш это стало чудесным открытием, а ее спутник убедился, что никогда еще не был так страстно влюблен. Однако молодой человек мечтал вовсе не о Бордо – он решил, что они с Бланш отправятся в Париж и там поженятся. Намерения его были совершенно искренними.

В столице Эммануэль привез Бланш в «Кларидж», роскошную гостиницу на Елисейских Полях, и, считая залогом любого успеха внешний вид, подарил ей несколько нарядов от лучшего парижского портного. Счастливая Бланш поверила, что попала в волшебную сказку, которой станет теперь ее жизнь. Разочарование было не за горами. Эммануэль зарабатывал на жизнь игрой, а игре он предавался со страстью. Каждое утро он отправлялся на скачки или в казино Энгиен, и вскоре Бланш научилась безошибочно определять, в выигрыше он или в проигрыше. В первом случае ее ждал утонченный обед у «Максима», во втором – сухомятка в гостиничном номере. Но ночи были по-прежнему сладкими, хотя о женитьбе Эммануэль больше не заговаривал.

Эммануэль уходил играть, а Бланш скучала. Она листала модные журналы, бродила по городу и рассматривала роскошные витрины. Ловя на себе взгляды мужчин, она думала, что может жить гораздо богаче. И однажды согласилась встретиться с некой дамой по фамилии Моилов, которая передала ей свою визитную карточку, написав, что у нее к Бланш важное дело.

Мадам Моилов оказалась улыбчивой, хорошо одетой, приятной женщиной. Бланш обратила внимание на ее дорогие украшения. Та отрекомендовалась вдовой ювелира и… нечаянной посланницей одного из богатых клиентов покойного мужа, который очень просит о встрече с самой красивой женщиной Парижа. Простодушная Бланш ответила, что охотно повидается с этим господином в гостинице. В ответ мадам Моилов сделала большие глаза. Странная мысль пришла ее юной приятельнице в голову. Знатная особа и гостиница? Нет, нет, они встретятся там, куда завтра отвезет ее мадам Моилов, если, конечно, ее юная подруга ей доверится. Но Бланш, возможно, ожидает необыкновенное будущее…

Приключение манило, Бланш скучала. «Ничем я не рискую», – думала она, входя на следующий день в красивый особняк на улице Лорда Байрона. В гостиной она увидела сидящего в кресле крупного мужчину в годах, его лицо, властное и величавое, удлиняла белоснежная квадратная бородка. Возле него в почтительной позе стоял другой мужчина, более молодой. Выправка выдавала в нем военного, переодетого в штатскую одежду. Бланш показалось, что она уже где-то видела пожилого мужчину, сидящего в кресле. Но где? Не могла вспомнить.

Сидящий молчал и пристально смотрел на Бланш. Его взгляд смущал ее. Разговор завел более молодой, он сумел разговорить девушку, заставил улыбнуться. Потом попросил пройтись по комнате, сесть, встать.

Бланш удивили его просьбы, а потом даже понравились, особенно когда она услышала, что молодой нечаянно обмолвился и назвал бородача «сир»…

Наконец бородач открыл рот и произнес одно-единственное слово: «Хорошо!»

И сразу же военный в штатском и мадам Моилов вышли из комнаты, а пожилой мужчина подошел к Бланш.

– Кто я, по-вашему?

– По-моему, вы король Швеции Оскар.

– Нет. Я Леопольд, король Бельгии.

Король сообщил Бланш, что нашел ее достаточно привлекательной, чтобы взять с собой в Бад-Гаштайн, где он привык принимать ванны. Если она согласна, пусть готовится к отъезду. Ошеломленная Бланш пролепетала, что не знает, что ответить. Король повторил:

– Я спрашиваю о путешествии. Оно вас интересует? Хотя на многое не рассчитывайте!

И, завершая разговор, прибавил, что называть она его будет «старичок», а он ее – «красотка». Это упростит их отношения.

Когда мадам Моилов выдала Бланш 20 000 франков на гардероб, та почувствовала себя на седьмом небе. Через два дня она должна была отправиться на курорт и вести себя там скромно и незаметно, так как его величество не желает никаких сплетен.

Что касается сплетен, то Бланш была согласна с королем: она тоже их не любила. Разлука с Дюрьё ее не печалила. Разве можно сравнить его с королем Бельгии? Сцен Бланш тоже не любила, поэтому написала любовнику письмо, бессвязное и бестолковое, но из него было ясно – она отплывает в Южную Америку!

Бланш оставила письмо на видном месте и с легким сердцем отправилась в Бад-Гаштайн, сев в поезд с кучей чемоданов и шляпных коробок. Два последних дня перед отъездом она провела у лучших портных, модисток, обувщиков и шляпников. Эти дни были самыми волнующими в ее жизни. Щедрость Леопольда заставила девушку забыть о его возрасте, и деньги она принялась тратить, не скупясь. Разве мадам Моилов не сказала: «На первые расходы»? И разве не всем на свете было известно, что у бельгийского короля две страсти: Конго, африканская страна, которую он едва ли не силой навязал своим подданным и из которой теперь извлекает огромные прибыли, и… женщины. Будущее рисовалось Бланш в розовом свете.

Морганатический брак

Предосторожности Леопольда II оказались тщетными. Ему не везло со связями на стороне. О них непременно становилось всем известно. Вот и на этот раз в Бад-Гаштайне он встретил Кароля, короля Румынии, который тоже лечил ваннами ревматизм, и вскоре вся Европа уже знала, что бельгийского короля сопровождает юная прекрасная незнакомка. Европа и, разумеется, семейство короля, которое вовсе не порадовалось новому увлечению.

Королева Мария Генриетта, эрцгерцогиня Австрийская, родовитая и набожная, переносила семейные неурядицы с величайшим достоинством. На ее долю выпало много горя. Она потеряла сына, юного герцога Брабантского, который умер в четырнадцать лет. А три ее дочери ославили себя невероятными романами. Старшая, принцесса Луиза, вышла замуж да Филиппа Саксен-Кобург-Готского, кутилу и гуляку, который так огорчал ее, что она поспешила утешиться любовью красавца венгра, офицера графа Маташича. Леопольд разделил негодование зятя, осудил дочь и отправил ее в сумасшедший дом. Вторая дочь Стефания вышла замуж за своего кузена, эрцгерцога австрийского Рудольфа Габсбурга, который стал героем трагической истории в Майерлинге, покончив с собой вместе со своей любовницей Марией фон Вечера. Пожелав себе более счастливой жизни, Стефания тоже рассорилась с отцом. Третья дочь, прелестная принцесса Клементина, еще не покинула родительского крова, но связала себя нежными узами с принцем Виктором-Наполеоном, находившимся в изгнании в Брюсселе, что весьма мешало политике ее отца по отношению к Французской республике. Леопольд и слышать не хотел об этом браке, и Клементина, которая была склонна подчиниться воле отца, совершенно изменила свои намерения, услышав о его новой привязанности.

А у короля каприз превратился в страсть. После лечения на водах Леопольд отправил Бланш обратно в Париж, но вскоре понял, что не представляет себе жизни без нее. Часто ездить во Францию он не мог, поэтому снял маленькую квартирку в Брюсселе. Она находилась неподалеку от роскошного дворца Лекен, в укромном уголке, куда легко было попасть через дверцу в глубине парка. Раз в неделю Бланш Делакруа отправлялась на поезде в Брюссель, проводила там ночь и на рассвете, в пять часов утра, опустив на лицо густую вуаль, возвращалась в Париж.

В скором времени тайна короля стала секретом Полишинеля, и, вероятно, его любовная история сопровождалась бы лишь насмешливыми улыбками, но в сентябре 1902 года королева Бельгии скончалась. Она умерла в Спа в одиночестве… Король в это время находился вместе с Бланш в Люшоне. Он поспешил вернуться в Брюссель и, вполне возможно, был искренне огорчен смертью жены, что не помешало ему запретить дочери Стефании быть на похоронах матери. Подданные короля не одобрили его решения. Недовольство народа возросло еще больше, когда фаворитка получила титул баронессы де Воган и сделалась полновластной королевой. Ради страсти король отказался от народной любви, славы и присущего ему величия. Он уже не был государем, который принес своему народу процветание, он был комическим персонажем, влюбленным в молоденькую потаскушку старикашкой. Ядовитые стрелы журналистов не задевали Бланш, она их не замечала. Ей выпала на долю волшебная сказка, в которой она продолжала жить. Золото, драгоценности, роскошная вилла Ван дер Борг, откуда мост вел прямо в парк Лекена. У Бланш было все, о чем она могла мечтать, и даже много больше: например, замок в Баликуре и вилла Леопольда, которую строили для нее в Больё-сюр-Мер на Лазурном Берегу. У Бланш были лошади, экипажи, парк автомобилей, десятки слуг, самые красивые драгоценности и самые роскошные меха. А в это время принцесса Луиза, сбежавшая из сумасшедшего дома, влачила нищенское существование, ей приходилось продавать свои платья, так как ни супруг, ни кредиторы не шли на уступки. Отец тоже. Он готов был заплатить долги дочери при одном условии: она должна отказаться от любви к графу Маташичу.

Бельгийцы, народ по натуре великодушный, не одобряли короля за такое отношение к дочери, притом что любовница купалась в немыслимой роскоши. Бланш стала больше чем королева. Любовь старого короля превратилась в безумие, когда 9 февраля 1906 года она родила в южных краях мальчика. Мальчик получил титул герцога де Тервюрен. Такого титула не существовало, и подписать декрет не согласился ни один министр, даже под угрозой немилости. Все надежды бельгийцев сосредоточились отныне на наследнике трона, племяннике Леопольда, принце Альберте, женатом на принцессе Елизавете Баварской. Эта любящая чета отличалась благородством и простотой обращения, со временем она вызовет восхищение и любовь всего мира. Образ жизни этой четы отличался благородной простотой, и шокирующая роскошь баронессы де Воган выглядела рядом с ними вульгарной.

Король между тем окончательно рассорился и с младшей дочерью Клементиной.

Клементина посмела упрекнуть отца за привязанность к баронессе. В ответ она получила приказ явиться в театр «Парк» на представление «Комеди Франсез» и оказалась в ложе рядом с ложей баронессы. После спектакля принцесса вынуждена была стоять и ждать, потому что экипаж баронессы подали первым. Вскоре принцесса покинула королевский дворец и переехала жить во Францию. В отцовский дом она никогда больше не вернется. Но королю Леопольду не было дела до дочери Клементины. Его дорогая баронесса 16 ноября 1907 года родила ему второго сына, и король стал подумывать о том, чтобы оставить трон и жить в тишине и покое со своей «семьей».

В личную жизнь Леопольда вмешалась церковь – ему настоятельно посоветовали отослать Бланш. Но король заупрямился. Единственным выходом из создавшегося положения был морганатический брак. Бланш была потрясена. Ни о чем подобном она не мечтала, но тут же дала согласие. Здоровье короля ухудшалось с каждым днем. Он постоянно ездил на курорты лечить подагру, и во время одного из путешествий его настигла очень тяжелая болезнь: у него обнаружили рефлекторный паралич кишечника. Врачи стали советовать ему операцию, которая, по их мнению, могла помочь. Леопольд в ответ заявил, что «врачи способны только прикончить человека, если он всерьез заболел».

14 декабря в брюссельском дворце Бланш король обвенчался со своей любовницей. Венчал их каноник Сурсман, свидетелями были бароны Сноу и Гоффине. После венчания король занялся делами и привел их в порядок. Своей дорогой Бланш он завещал коллекцию картин и вверил преданному слуге шесть чемоданов с богатствами, которые хотел ей передать. После этого Леопольд доверился хирургам.

Операция прошла успешно, однако о состоянии больного можно было судить только через несколько дней. Бланш постоянно сидела у его изголовья. Король позволил принцессе Клементине навестить себя ненадолго, побеседовал с наследником Альбертом, которому предстояло быть королем, но не пожелал видеть двух других дочерей.

На второй день вечером король начал сильно чихать, после чего очень скоро наступил конец. «Вдове» пришлось покинуть дворец. Для Бланш наступили тяжелые дни, ее наследство было опечатано, и только благодаря личной дружбе с директором банка ей удалось получить из сейфа свои чемоданы. Она переправила их во Францию, заявив, что везет музыкальные партитуры.

Поселившись в Париже, она встретила… Эммануэля Дюрьё. Впрочем, вполне возможно, он никогда не исчезал с ее горизонта… В августе 1910 года она вышла за него замуж. Дюрьё усыновил ее детей, таким образом узаконив их. Но семейная жизнь не заладилась. Дюрьё продолжал играть, тратя состояние жены. Бланш это не могло понравиться, и в 1913 году они развелись.

Больше Бланш и Эммануэль не виделись, а в 1917 году Дюрьё будет убит.

Баронессу де Воган ожидало еще одно тяжелое испытание: в 1914 году в возрасте семи лет умрет ее сын Филипп.

Потеряв младшего сына, Бланш уедет со старшим, Люсьеном, в Страну басков, в городок Камбо, купит там дом, шале Сен-Жан, и проживет до самой смерти, никогда больше не привлекая к себе внимания.

12 февраля 1948 года Бланш Дюрьё уйдет из этого мира.

Артиллеристик…

Матушка Вебер, прачка, придерживалась твердых житейских правил. И она точно знала, что девчонке в четырнадцать лет нечего делать на танцульках, которые устраиваются у них в квартале. Однако правила правилами, а ее дочь Луиза пропадала на этих танцульках, не слушая ни просьб, ни угроз, даже запертые двери и окна ее не останавливали. Июньским вечером 1878 года матушка Вебер расхаживала по своей прачечной, раскаляясь от гнева и твердя про себя, что «добром дело не кончится». Ее одолевали самые что ни на есть мрачные мысли. Она тут света белого не видит над корытом, а Луизе и дела нет: бегает по танцулькам со всякими вертопрахами. А если и заглянет в прачечную, то только чтобы полюбоваться тонким бельем богатых клиенток, рассмотреть вышивки на нижних юбках и кружева на рубашках, от которых она без ума.

Но больше всего пугало матушку Вебер пристрастие ее дочери к танцам, которое походило на безумие. Стоило на улице заиграть шарманке, как девчонку будто кто за ниточки дергал. Нет, добром такое не кончится…

Будущее бедной женщине казалось черной дырой.

Но вот Луиза вернулась домой, и матушка, взглянув на нее, растревожилась еще больше: томные глаза, припухшие губы, помятое платье. Горделивой походкой Луиза не отличалась, но невольно была на виду: крепкая, высокая. И красивая на свой лад – с огненно-рыжими волосами, молочно-белой кожей, тяжелым взглядом и чуть не лопающейся от напора груди блузкой. Характером ее тоже бог не обидел. Увидев, что мать ее ждет, она первой на нее накинулась: что это она тут делает, вместо того чтобы спать?! Ее, что ли, ждет? И зачем, спрашивается? Она прекрасно знает: ее дочь на танцах! Ничего, кроме танцев, ей не интересно!

Прачка вспыхнула от гнева, услышав слова дочери.

– Значит, танцы на первом месте?! – закричала она. – А твоя девичья честь?

В ответ она услышала сухой хамский смешок, и у нее от ужаса перехватило горло.

– Честь, говоришь? Если она ленивая, то застанешь ее на островке Сент-Уан, сходи, проверь.

Выведенная из себя матушка Вебер не поскупилась на оплеуху. Луиза упала, но не заплакала. Хотя лучше бы матери ее не бить, а то она мигом сбежит из дома. А почему бы и нет? Заживет вместе с кем-нибудь из парнишек…

Матушка Вебер предпочла прекратить ссору. Она почувствовала: делать больше нечего; и если она хочет, чтобы дочь осталась с ней, нужно примириться с ее танцевальным безумием. А если и по «чести» пора носить траур, то тут никакие слова не помогут.

Слова и не могли помочь. Год тому назад, когда Луизе было тринадцать, она гуляла на острове Сент-Уан, тогда еще совсем диком. Было лето. Погода стояла жаркая, раскаленный воздух дрожал от зноя, а возле воды под тополями было тихо и прохладно. Луиза растянулась на траве и расстегнула блузку, чтобы легче дышалось. Вот тут-то к ней и подошел молоденький артиллерист. Они обменялись парой слов, а потом он к ней наклонился, стал целовать, и Луиза совсем разомлела…

Она отдалась ему, даже не поняв, что с ней произошло. А когда стало смеркаться, паренек заторопился к себе в казарму, пообещав, что они еще встретятся. И больше не вернулся. Луиза не знала даже, как его зовут, она ждала его, но ждала напрасно. Сначала надеялась, потом отчаялась, потом обиделась и разозлилась. Обиду и злость она избывала в горячке танцев в маленьких кабаре среди табачного дыма и мужского хохота. Она ходила туда со своим дядей, кучером фиакра, и не гнушалась допивать остатки из стаканов. Из-за жадности к остаткам абсента ее и прозвали Ла Гулю – «ненасытная».

Прозвище останется с ней на всю жизнь, как останется до смертного часа воспоминание о пареньке, которого она ласково называла «мой артиллеристик».

В шестнадцать лет Луиза продолжала бегать с бала на бал, а чтобы заработать немного денег, продавала по вечерам на Бульварах цветы. Время от времени у нее бывали любовники. Мать, чувствуя, что стареет, устроила ее работницей в прачечную на улице Нёв-де-ла-Гут-Дор. Луиза заглядывала туда иногда, но чаще отправлялась танцевать на Монмартр, в квартал Сен-Дени или Ла Шапель. Крепкую смешливую голосистую девицу, которой не стоило наступать на ноги, вполне устраивала ее жизнь. А ноги, надо сказать, у нее были красивые и стройные, и Луизе нравилось их показывать.

К этому времени у нее появился дружок по имени Огюст, тоже паренек из прачечной, и они по вечерам веселились то в «Пети Рампонно», то в «Гран Тюрк», то в «Капуцине», на балах Вертю и Эрмитаж. В один из вечеров они отправятся на бал и в «Мулен де ла Галетт».

«Мулен де ла Галетт» – мельница, принадлежавшая семейству Дебре, молола муку для женского монастыря, а когда монастырь упразднили, хозяин превратил мельницу в кабачок с залом для танцев. Веселые балы в мельнице-таверне любили художники Монмартра, гризетки и кокотки. На балу в «Мулен» Луиза и повстречала добродушного бородача с живыми глазами, вызывавшими симпатию.

Бородач предложил ей прийти к нему попозировать. Звали его Огюст Ренуар. Он прибавил, что платит пять франков за сеанс. Пять франков! Целое состояние для простой работницы в те времена! Она получала за целый день работы один франк пятьдесят сантимов. Луиза решила, что за такую цену художник потребует от нее и кое-что другое. Ничего подобного. Ренуар думал только о работе.

Луиза не часто заглядывала к нему в мастерскую, но поняла, что, позируя, может заработать. Оказалось, что на площади Пигаль есть место, где художники нанимают натурщиц. И художников там было пруд пруди: и тех, что работали всерьез, и тех, что пускали пыль в глаза. Луиза занялась позированием, хотя знала, что стоять долго и неподвижно в нужной позе для нее настоящее мученье. Паренек из прачечной вскоре исчез, но Ла Гулю о нем не жалела. К этому времени в «Мулен-де-ла Галетт» ее все уже называли Ла Гулю. Она работала натурщицей, заводила, если хотела, любовников и, если хотела, отплясывала ночи напролет.

Прошло еще немного времени, и она стала выступать в кабаре «Элизе Монмартр»: Нини Лапки Вверх, сухопарая и бесцветная на вид, пригласила туда нескольких девиц отплясывать модный тогда танец с задиранием ног. И девицы задирали их как можно выше, к радости старичков-лавочников, потягивавших вино. Отплясывали они втроем: редкозубая девица по прозвищу Борона, вторая по прозвищу Заводила и Ла Гулю. Очень скоро они прославились своими танцами.

В «Элизе Монмартр» Ла Гулю как-то обратила внимание на странного молодого человека, почти что карлика, торс у него был, как у взрослого мужчины, а ножки совсем короткие. Черная бородка, котелок, лорнет, который он время от времени наводил на танцовщиц и лихорадочно что-то зарисовывал у себя в блокноте.

– Послушай-ка, – окликнула его Ла Гулю. – Ты меня рисуешь? Имей в виду, мне за это платят!

– Приходи ко мне, и я тебе заплачу, а сейчас мне хочется поймать движение танца!

Молодой человек бросил на стол несколько монет, но Ла Гулю не взяла их.

– Ладно, гуляй! Не надо мне твоих денег!

Она вернулась на сцену, а молодой человек продолжал делать наброски. Он тоже был художником и носил одну из знатнейших фамилий Франции. Его звали Анри де Тулуз-Лотрек. Они с Ла Гулю подружились.

Битва на мосту Коленкур

Ла Гулю приходила к Тулуз-Лотреку позировать, но у них случались и другие встречи, не имеющие отношения к живописи. Жесткая и непримиримая, Луиза смягчилась, когда узнала, что в детстве Анри упал с лошади и после этого стал калекой. Ла Гулю прониклась к художнику симпатией и стала приходить к нему ради удовольствия.

Разумеется, дело не обошлось без прозвища: Ла Гулю назвала дружка Котелок, и это неожиданное для любовных отношений имя звучало в ее устах ласково и нежно.

Прошло еще какое-то время, и к Ла Гулю пришла настоящая слава благодаря художнику и новому кабаре, которое пустило первых посетителей 6 октября 1889 года, когда Париж праздновал открытие Эйфелевой башни и столетие революции. Кабаре называлось «Мулен Руж».

Шарль Зидлер и его компаньоны братья Оллер, владельцы кабаре «Мулен Руж», заметили Ла Гулю на вечере в ресторане «Гран Вефур»: она в костюме молочницы исполняла чуть ли не акробатический танец, а мужчины во фраках, выражая одобрение, осыпали ее золотыми монетами.

– Захочешь танцевать у меня, – сказал девушке Зидлер, – буду платить восемьсот франков в месяц.

Восемьсот франков в месяц? Да это куча денег! Ла Гулю не заставила себя просить дважды. В скором времени она выступала на сцене нового кабаре, которому предстояло стать самым известным в Европе. Выступала она со знакомыми ей Бороной и Нини Лапки Вверх и еще новенькой, которую прозвали Лучик. Вместе они составят знаменитую четверку. С ними еще будет отплясывать молодой человек, высокий худой юноша, гибкий, как кошка, по прозвищу Валентин Бескостный.

Удивительный был, надо сказать, молодой человек. Днем он работал клерком у нотариуса, а вечером им завладевал демон танца, и он выделывал самые немыслимые антраша среди вихря черных, зеленых, оранжевых, фиолетовых шелковых юбок, которые высоко взлетали, показывая кружева нижнего белья и ноги в черных чулках.

Канкан пользовался невероятным успехом, и вскоре весь мужской цвет Парижа сидел по вечерам в кабаре в облаках табачного дыма и слушал духовой оркестр и смех девиц, а несгибаемые официанты скользили между столиками, подавая шампанское и абсент. Аристократы и буржуа с одинаковой радостью погружались в водоворот разгула. Завсегдатаями кабаре стали герцог де Талейран, князь Понятовский, герцог де Саган, граф де Ларошфуко, князь Трубецкой и неизменный де Тулуз-Лотрек с карандашом в руках, который рисовал порой и на бумажных скатертях.

Теперь Ла Гулю и художник стали просто хорошими друзьями. Тулуз-Лотрека заинтересовала Жанна Авриль, певица и звезда «Мулен Руж», но Ла Гулю было от этого ни жарко ни холодно. Ее сердце помнит только молоденького артиллериста, которого она так больше в жизни и не увидела. Остальные мужчины – манекены, они могут доставить удовольствие и снабдить деньгами.

Денег у нее теперь в избытке. Ла Гулю можно видеть на Монмартре, с высокомерным видом она прогуливается по улицам и ведет за собой на поводу козла. Так она заявляет о своей власти над мужчинами и о своем презрении к ним.

Но у Ла Гулю есть соперница, которую она смертельно ненавидит. Соперница родом из Алжира, и зовут ее Айша. Зидлер пригласил смуглянку, чтобы разнообразить программу и развлечь посетителей мавританскими танцами. Между рыжей и темнокожей красавицами мгновенно вспыхнула война. Ла Гулю возненавидела цветную девушку и с презрением прозвала ее «негра». Однако Айша взяла реванш, когда Зейдлер повесил в зале «Мулен Руж» портрет ее соперницы, написанный Тулуз-Лотреком. Кисть жесткого ироничного художника не пощадила танцовщицу – вульгарное выражение лица, красные пятна на скулах, обвисшие груди. Айша, глядя на портрет, завопила от восторга:

– Ну и уродка! Вы только посмотрите! Надо же такую рожу иметь! Жуть берет!

Ла Гулю, скрипя зубами от злобы, набросилась на Айшу, как ястреб. Девушки-танцовщицы едва растащили их, но Луиза не успокоилась, ее буквально корчило от ярости. Она орала, что просто так этого не оставит, что она еще с Айшой поквитается.

– Да пожалуйста, где скажешь, – заявила в ответ Айша.

– Значит, сегодня в час ночи на мосту Коленкур.

В назначенное время соперницы встретились на мосту через железную дорогу. Только луна освещала необыкновенный поединок. Но соперницы не остались в одиночестве. Слух о поединке обежал весь квартал, и на мосту собралась огромная толпа: веселые девицы с Монмартра, сутенеры, апаши, кое-кто из гуляк и кутил и, разумеется, весь «Мулен Руж».

Они об этом не пожалели. Разношерстная публика не за деньги, а за старание получила редкое зрелище и запомнила его надолго. Ла Гулю и Айша дрались на совесть – руками, ногами, ногтями и зубами. По счастью, у них не было оружия, иначе кто-то из них, а возможно, и обе остались бы лежать на мостовой.

В конце концов пышущая злобой Ла Гулю оказалась в безвыходном положении. Сопернице удалось прижать ее к парапету, крепко взять за горло, и теперь она запрокидывала ее голову, собираясь сбросить вниз. Раз! Два! Три! Танцовщица поняла, что еще немного, и она приземлится на кладбище. Она захрипела. Нашлись двое апашей, которые сочли, что забаве пора положить конец. Они боялись, что нагрянет полиция, и решили разнять девочек. В подобных боях они знали толк и заявили, что поединок был честным, и обе противницы достойно защитили свою честь.

Красавицы разошлись по домам и занялись ссадинами и ушибами. Зейдлеру пришлось закрыть на несколько дней свое заведение, потому что девушки не желали показывать публике распухшие с кровоподтеками лица. Когда Ла Гулю вернулась в кабаре, злокозненного портрета в зале не было.

Время шло, и скоро отплясывать канкан Ла Гулю стало не в радость. Деньги у нее были, и она начала устраивать представления и танцы на ярмарках. Оформлял для нее эти представления Тулуз-Лотрек. Дело бы шло неплохо, но Ла Гулю пристрастилась к выпивке, и чем дальше, тем больше. А чем больше она пила, тем ниже падала. Она растолстела, отекла, стала накрашенной карикатурной развалиной. Если бы она просто ушла на покой, старость не была бы для нее катастрофой, но она успела потратить все свои деньги и впала в нищету.

В 1929 году седая беззубая старуха позвонила в дверь дома № 84 на бульваре Рошешуар. Дом этот был хорошо известен на Монмартре, сначала в нем располагалось знаменитое кабаре «Черный кот», потом не менее знаменитый клуб Аристида Брюана «Мирлитон», а затем его заняли монахини, устроив в нем странноприимный дом, приют-больницу для калек и убогих. Женщина просила работы и готова была на любую за кров и пищу. Ее взяли уборщицей из милости, она была слишком слаба, чтобы всерьез все чистить и мыть.

Но она трудилась по мере своих слабых сил и, натерпевшись холода, голода и одиночества, была счастлива, что нашла дом. Алкоголь и другие излишества вконец ее износили. Вскоре она слегла и, предчувствуя смерть, попросила позвать священника.

Когда священник наклонился над умирающей, она подняла на него бесцветные, потерявшие присущую им когда-то презрительность глаза и смиренно прошептала:

– Мне хотелось бы исповедаться, но скажите, сможет ли простить меня милосердный Господь? Ведь я Ла Гулю…

Цветочек на крепостном валу…

В 1952 году замечательный фильм Жака Беккера воскресил тень исчезнувшей женщины, которая в начале двадцатого века стала своеобразной Еленой Троянской парижского предместья. Сыграла ее одна из самых великих актрис нашего времени, неподражаемая Симона Сеньоре. Серж Реджани и Клод Дофен сыграли двух мужчин, которые вступили из-за нее в беспощадную борьбу. Режиссер «Золотой каски» отошел от реальной истории и завершил свой шедевр ударом ножа гильотины хмурым будничным утром. Он счел, что такова логика жестоких безжалостных отношений. К тому же смерть героя часто воспринимается как жертвоприношение.

Я прошу прощения у Жака Беккера, потому что историю Золотой Каски, уличной королевы, я расскажу по-своему, так, как она произошла.

Родилась эта девочка чуть ли не под кустом в Венсенском лесу и росла, как одуванчики, маргаритки и клевер на лугу. О родителях ее, скорее всего, нищих и пьющих, почти ничего не известно, и тем более неизвестно, от кого она унаследовала свои золотые волосы и чувственную, сводящую с ума красоту. Звали девочку Амели Эли.

«Старики» мало интересовались дочерью, и в тринадцать лет она убежала из дома и стала жить с пареньком, которому не исполнилось и шестнадцати. Папаша хоть и пил, но слепцом не был и счел, что Мели нечего делать с каким-то шаромыжником, и пинками вернул дочь под родительский кров. Но она недолго под ним задержалась. По их улице проезжал зеленщик Бушон со своей тележкой, был он красавчик, каких мало, и торговал не одной только зеленью. Мели с ним сбежала. Он жил где-то на холме Куртий, там поселил и девушку, разрешив ей валяться в постели до пяти часов вечера. А вот после того как она вставала, она должна была одеться, причесаться и, пока ее господин и повелитель шлепал картами в «Свиной голове» или «Лучшем вермуте», ходить вдоль улицы и утюжить тротуар в поисках клиентов, обеспечивая благосостояние сожителя, который все реже брался за ручки тележки с цветной капустой. В конце концов Бушон и вовсе бросил свою тележку, а Мели стал распоряжаться, как рабыней. Если она не приносила ему вечером двенадцать франков, он ее бил.

Мели стала бояться его, как огня. Поговаривали же в квартале, что свою первую жену Бушон убил… И вот настал вечер, когда Мели, вместо того чтобы протирать подошвы на своей улице, сбежала из предместья в Париж. Она бродила по городу день, потом второй и не знала, что же ей делать. Ей очень хотелось есть. Она присела на лавочку на площади Контрэскарп, чтобы отдохнуть и немножко подумать, и тут вдруг заметила крепыша-блондина, который направлялся к ней. Лицо его показалось ей знакомым. Он и в самом деле тоже был из Куртия, и он ее искал. Но не для того, чтобы отвести к Бушону, который орал повсюду, что если найдет Мели, то убьет ее. Блондина звали Манда, он тоже промышлял сутенерством, как Бушон, но имел возможность защитить «свою женщину», потому что стоял во главе банды и занимался еще грабежом со взломом и рэкетом, когда американцы о нем и не помышляли. По-настоящему Манда звали Жозеф Плэнёр, в прошлом он был подмастерьем и сбежал из исправительного дома.

Жозеф, хоть и занимался грабежом, но сердцем был нежен, и Мели с ним было совсем неплохо: он баловал ее и радовал, как мог, подавал кофе в постель и, когда не «работал», отправлялся поохотиться в… птичники Монтрё или за карпами на озеро Домениль. По воскресеньям они ходили на танцы и ели жареную картошку в кабачках на берегу Марны. Хорошая жизнь, что еще можно сказать?

Год с лишним они жили душа в душу, но молодая женщина была эксцентрична, и ей наскучила слишком спокойная жизнь. Сначала она изменила Жозефу с каким-то Ролланом, а потом с пареньком, которого звали Анри с Монмартра. Жозеф был человеком ревнивым, и Мели это прекрасно знала. Она нарочно разжигала его ревность. По вечерам в бистро по ее вине то и дело вспыхивали стычки. Парни хватались за ножи, и Жозеф частенько дрался. Случалось, его ранили. Тогда Мели превращалась в нежнейшую сиделку. Ей нравилось, что парни из-за нее дерутся. И ей нравилось выхаживать своего любовника.

Но однажды вечером, а было это 20 декабря 1901 года, Мели решила, что ей хочется чего-то новенького, и, воспользовавшись отсутствием Жозефа, сбежала и поселилась у своей подруги Берты. Берта, девушка с добрым сердцем, видя, что подруге невесело, стала ходить с ней в кафе и на танцы. И вот в одном из кафе на улице Вольтера Берта познакомила Мели с двадцатисемилетним Лека Корсиканцем. Парень был из местных и возглавлял банду, как Жозеф. Его банда называлась Попинкур, и она была заклятым врагом банды Жозефа.

Мели отчаянно влюбилась в Лека, хотя он был не свободен. У него была женщина по имени Жермена ван Маэль, которую все называли ласковым прозвищем Пантера. Мели это не остановило. Она брала то, что хотела, а на этот раз она хотела Лека.

Корсиканец не сопротивлялся красавице. Напротив, он шел ей навстречу и тоже старался ее соблазнить. И Лека знал, как взяться за дело. Он пообещал Мели показать ей свои татуировки, которыми у него было разукрашено все тело, недаром он служил в дисциплинарном батальоне в Африке.

Они ходили друг вокруг друга кругами, а потом настал вечер, когда Мели и Лека долго танцевали в кафе, а потом ушли вместе. Победитель Лека увел добычу к себе в Шарон. Так началась Троянская война в парижском предместье.

Через несколько дней были открыты боевые действия. Когда Лека прогуливался по улице вместе с завоеванной красавицей, к нему подошли двое: Жозеф и человек из его банды. Лека получил удар ножом. Рана, по счастью, оказалась не опасной, так что Мели не понадобилось особых усилий, чтобы поставить своего мужчину на ноги. Мели выхаживала Лека, а банда Жозефа напоминала о себе выстрелами из револьвера у них под окнами. Жозеф поклялся вернуть свою возлюбленную. Он отправил сопернику вызов, и 5 января 1902 года в конце улицы Планша, которая упиралась в крепостной вал, две банды встали друг напротив друга. Возглавляли их с одной стороны Жозеф с подручным Полли, с другой – Лека с подручным Эрбсом.

Битва была кровавой, многие получили ножевые ранения, в том числе и Лека. Его, истекающего кровью, отнесли к любовнице. Она сделала все, что могла, не желая вызывать врача. Вызов врача автоматически предполагал вмешательство полиции. Но рана Корсиканца оказалась серьезной, и очень скоро его пришлось отвезти в больницу Тенон. Журналисты мгновенно заинтересовались кровавой драмой. Их бойкие перья породили необыкновенную красавицу, «королеву апашей».

Лека сделали операцию, Мели пришла его навестить. Шапка золотых волос произвела впечатление на медсестру, и она сказала ему:

– Ну и волосы! Настоящая золотая каска!

Меткое слово подхватили журналисты, и отныне они по-другому Мели не называли.

Навестил больного Лека и другой, гораздо менее приятный визитер, комиссар полиции Деланд. Он и так, и эдак выспрашивал пострадавшего, но ничего от него не добился. Закон воровского мира предписывает в разговорах с полицией молчание. Донести на противника значит обесчестить себя. Корсиканец Лека дорожил своей честью.

Наконец главарь банды Попинкур поправился и получил разрешение покинуть больницу. Мели и несколько его товарищей приехали за ним в карете. Никакие предосторожности в этом случае не казались им лишними. Жозеф поклялся, что на этом не остановится. Можно сказать, что он руководствовался девизом Чезаре Борджиа: «Что не успел сделать вечером, сделаю на следующий день».

Когда карета проезжала по улице Ваньоле, Мели увидела в окно Полли, подручного Жозефа. Она закричала кучеру, чтобы тот гнал быстрее. Но было поздно. Полли вскочил на подножку, открыл дверцу и нанес Лека три ножевые раны. Корсиканец повалился, прошептав:

– На этот раз мне конец…

Полумертвого его снова отвезли в больницу Тенон.

Мюзик-холл и суд присяжных

То ли благодаря природному здоровью, то ли благодаря искусству врачей, но Лека вопреки всем опасностям все-таки выжил. На этот раз Мели привезла его домой без всяких приключений. Журналисты продолжали интересоваться необычной парочкой, и молодая женщина, которую называли не иначе, как Золотая Каска, стала знаменитостью. Слава принесла ей немалую выгоду, у нее появились богатые клиенты не чета обычным, к каким она привыкла у себя в квартале. Жизнь Мели потекла спокойно, потому что газетная шумиха заставила полицию пуститься на поиски Жозефа, который отличился не только недавними подвигами, но и совершил несколько грабежей.

В этой критической ситуации бывший любовник Мели решил не рисковать и пожить у своего старинного друга Альбера Жюпо, а по-свойски Бебера Юбки, который вот уже много лет жил с Сильви, «добытчицей», как с женой, мирно и дружно. Они любили Жозефа, считали его верным, надежным человеком, но когда сообразили, что ему грозит, решили, что Париж для него опасен и лучше ему хотя бы на время отправиться за границу. Щедрый Бебер снабдил друга кругленькой суммой, которая давала ему возможность безбедно жить в Англии, и Жозеф уехал.

Быть может, он избежал бы грозящей ему участи, если бы выбрал страну по себе, но ему очень скоро надоел лондонский туман, английская кухня и теплое пиво. К тому же он никак не мог позабыть Мели. Сердечная боль и общий неуют погнали Жозефа обратно на родину, он сел на пароход и поплыл во Францию. Но у него хватило ума вернуться не к себе на пепелище, а отправиться в Альфорвилль, на остров Сен-Пьер, где он зажил тихо и мирно, как живут пенсионеры, играя в манилу или сидя с удочкой.

На беду Жозефа, в скромной гостинице-пансионе, где он поселился, жил полицейский осведомитель. И в один прекрасный день пансион окружила полиция, и Жозеф был арестован. Началось следствие. Золотую Каску пригласили в качестве свидетельницы. Когда Мели увидела Жозефа – а она ведь когда-то его любила! – закованного в наручники между двух полицейских, она не удержалась: подошла к арестанту, обняла его и поцеловала.

Сама Золотая Каска в то время купалась в лучах славы. Директор мюзик-холла на бульваре Сен-Мартен пригласил ее к себе петь, и очень скоро представление «Звучный Александр» стало пользоваться большим успехом. Лека был очень доволен, жизнь его радовала, и он и думать забыл о банде Жозефа. Между тем ребятам из банды вовсе не нравилось, что Корсиканец с любовницей катаются как сыр в масле, в то время как Жозеф гниет в тюрьме. Примерно то же самое думала и полиция. Против певицы была организована шумная кампания, и она была вынуждена прекратить выступать.

Неважно пошли дела и у Лека. Следователь устроил ему с Жозефом очную ставку, но ничего не добился: верные кодексу чести, мужчины, презрительно глядя друг на друга, молчали. Полицейские были их общим врагом, но если бы соперники оказались на свободе, они бы вцепились друг другу в глотку.

Что и сделали оставшиеся члены их банд. Их было по трое с каждой стороны, и они палили друг в друга на бульваре Вольтера. Троянская война превратилась в противостояние Горациев и Куриациев[16]. Лека повел в бой тех, кто с ним остался. Но ничего не выиграл: получил еще одно ножевое ранение. И где ему было угнаться за Мели! Она выступала теперь в театре «Буф дю Нор», где поставили оперетку, героиней которой была «Золотая Каска, королева апашей». Друг по имени Марсель помог Лека так же, как некогда Бебер помог Жозефу: любовник Золотой Каски пересек границу и обосновался в Брюсселе. Комиссар Деланд призвал на допрос Золотую Каску, но, как оказалось, она слыхом не слыхивала ни о какой перестрелке на бульваре Вольтера.

В префектуре полиции ей не поверили и пригрозили директору «Буф дю Нор» закрыть театр, если у него и дальше будет выступать Мели. И вот что написал по этому поводу один из журналистов того времени: «Куртизанку без средств к существованию лишают успеха на сцене и отправляют вновь на тротуар». Возмутились и в кругах повыше. Модный в то время художник Альбер Депре предложил молодой женщине написать ее портрет и выставить его в Салоне. Но полиция, считая Мели виновной, запретила выставлять подобные портреты.

Тем временем дела у Лека шли все хуже и хуже. Точно так же, как Жозефа, его выследил и сдал полиции осведомитель. Корсиканца и его подручного Эрбса взяли под стражу. Когда Лека привезли в Париж, Мели с ужасом узнала, что ему за все его преступления грозит каторга.

Жозеф в это время предстал перед судом присяжных. Золотую Каску вызвали в качестве свидетельницы. Весь Париж теснился в зале суда, желая увидеть своими глазами красавицу. Мели к этому времени научилась одеваться и явилась в скромном сером костюме с зелеными отворотами и берете с черным пером, скрывшем ее ослепительные волосы. Она свидетельствовала в пользу Жозефа, исходя из очень простого соображения: в эту минуту в опасности был он, а процесс над Лека пока не начинался.

Лека можно будет оправдывать несколько месяцев спустя, топя Жозефа, которому уже будет вынесен приговор. Усилия Мели оказались напрасными: суд отправил Жозефа на пожизненную каторгу. Люди из его банды, которых судили вместе с ним, получили сроки. На этот раз все было кончено: Жозеф больше никогда не увидится с Золотой Каской.

А Мели получила новое предложение: директор театра «Ла Шапель» предложил ей ангажемент. Но увы! На этот раз карьере Золотой Каски помешали возмущенные обитатели квартала. Однако нашелся новый смельчак: укротитель Марк. Может быть, Золотая Каска хочет стать укротительницей зверей, раз она умеет так здорово укрощать мужчин? Почему бы и нет? И вскоре Марк объявляет новый номер: выступает укротительница в маске!

Мели выступает в бархатной маске волка, но…

Полицию не обманешь! Эту роль Мели тоже не удалось сыграть.

Приближался день суда над Лека и Эрбом. Мели потеряла сон и покой, она любила Лека и боялась за него. 20 октября начался процесс. Приговор был иным, чем у Жозефа: оба преступника отправились на каторгу на восемь лет, затем их ждала пожизненная высылка.

Удар для Мели оказался не таким тяжелым, как она ожидала. Может быть, потому что она к нему лучше приготовилась. К тому же один издатель предложил ей написать свои воспоминания, разумеется, с помощью опытного «литературного негра».

После приговора Жозефа и Лека привезли сначала в Ла Рошель, оттуда в исправительную колонию в Сен-Мартен-де-Рэ, а из колонии – на острова Спасения. Зная, до какой степени эти два узника ненавидят друг друга, и в тюрьмах, и в колонии их не помещали рядом. Судно «Луара» доставило обоих на острова Гвианы. Прежде, чем отплыть в Гвиану, Лека женился. Но не на Мели. В Френе он обвенчался со своей давней сожительницей Жерменой ван Майель. В 1910 году Жермена уедет из Франции и разделит с мужем тяжелую изгнанническую жизнь.

Жозеф смирится и научится послушанию. Ни он сам, ни его враг не будут пытаться сбежать. Впрочем, побеги с этих островов были обречены на провал. После жестокой душевной борьбы в Жозефе восторжествовали лучшие стороны его характера, которые когда-то пленили Мели. Искренне желая искупить вину, Жозеф со временем получил место санитара и с тех пор с добротой и преданностью помогал врачам. Он умер в 1935 году в возрасте пятидесяти девяти лет, и все его запомнили как доброго и хорошего человека.

Писатель Франсис Карко встретился с Мели незадолго до Первой мировой войны, она жила на улице Розье, и ей было тридцать пять лет. К этому времени она сильно постарела. Однако это не помешало ей в 1917 году выйти замуж за рабочего, полировщика Андре Нардена, о чем есть запись в мэрии 20-го округа. Он был на пятнадцать лет моложе ее, и с ним вместе она начала свою честную трудовую жизнь. Они торговали тканями и галантереей на пригородных рынках и вырастили четырех племянников и племянниц. Жизнь была тяжелой, здоровье не слишком крепким. В 1941 году Мели, которую когда-то прозвали Золотой Каской, умерла от туберкулеза. Ее могила находится на кладбище в Баньоле.

От крошки Луи к Марселю Сердану

Лицо. Полупрозрачные руки. Черная миниатюрная фигурка. Такая прямая и такая неподвижная, что забываешь о ее существовании… И голос – главное голос. Необъятный, душераздирающий, его едва выдерживают микрофоны и не выдерживают, разрываясь, сердца, самые твердые… Голос, который не заглушила даже смерть. Голос, с которым не сравнится никакой другой, как бы красив он ни был…

Жизнь Эдит Пиаф, если постараться и отвлечься от звучания ее голоса, – невероятная мелодрама, которая оставит далеко позади и «Двух сироток», и «Разносчицу хлеба»[17]. В истории ее жизни можно найти все, что угодно: городское дно, нищету, проституток, чудесное спасение, мать-одиночку, брошенное дитя, принцев и князей, очаровательных и не очень.

Эдит родилась на мостовой перед домом № 72 на улице Бельвиль среди зимы и войны 19 декабря 1915 года. Ее мать, певичка из кафешантана, Лина Марса, алкоголичка и морфинистка, бросила новорожденную. И если девочка не умерла на улице, то только благодаря своей бабушке с материнской стороны, по национальности из кабилов. Зато у малышки была фамилия, которую ей дал отец, цирковой акробат, так что звали ее Эдит Джованна Гассьон, и занимались ею бабушка и немного отец.

Эдит было года два, когда отец, приехав ее навестить, ужаснулся худобе девочки и грязи, в которой она живет. Тогда он взял дочку и увез ее в Нормандию к своей матери, бабушке Луизе. Та жила в Берне и работала кухаркой. Она могла бы работать кухаркой у нотариуса или аптекаря, но жизнь не желала упустить ни одного поворота бульварного романа – Луиза работала кухаркой в борделе. Девочку там любили и баловали. «Лучшие мои годы!» – скажет потом Пиаф со смехом.

Несчастный ребенок нуждался в заботе: в три года Эдит ослепла. В доме, который мог бы быть домом госпожи Телье, поднялась страшная суматоха. У «дам» было доброе сердце, и они любили девочку. Лизье находилось совсем недалеко от Берне, и «дамы» ездили к Святой Терезе, молились и заказывали новены[18]. Эдит прозрела. Всю свою жизнь – она навсегда останется набожной – Эдит будет почитать Терезу Маленькую, трогательную монашку-кармелитку из Нормандии. Иногда она даже будет обращаться к ней за помощью, какую надо бы скорее просить у какого-нибудь гуру, а не у католической святой.

Маленькая Эдит любила петь. У худышки ростом метр пятьдесят оказался неожиданно сильный голос. Бабушка Луиза умерла, и Эдит отправилась в Париж. Ей исполнилось пятнадцать лет, и она должна была зарабатывать себе на жизнь. Эдит устроилась работать в белильню, где делали еще и венчики для покойников. А по ночам пела под аккордеон на танцах в кафе «Червовый туз» на улице Вертю и в «Вихре» на улице Танже. Даже сутенеров подкупало ее пение, и они давали ей немного денег. Один из них, услышав на улице Эдит, отвел ее к своему приятелю, владельцу бистро. Там она познакомилась с Момон, своей сводной сестрой, и девочки поселились вместе.

Эдит было шестнадцать, когда она повстречала Малыша Луи. Ему исполнилось девятнадцать, и он занимался тем, что развозил пиво. Они полюбили друг друга, и девять месяцев спустя на свет появилась маленькая девочка, Марсель, которую родители стали звать Сесель, и с которой юная мама не знала, что делать. Впрочем, Малыш Луи тоже. Эдит скоро распрощалась с ним, но паренек дорожил дочкой. Он заметил, что Эдит и Момона, отправляясь петь на улицах (из-за беременности Эдит выгнали с постоянной работы), оставляют девочку возле двери на пороге, и забрал ее. Юная мамочка не возражала. Она любила свое дитя, но понимала, что не умеет о нем заботиться. Через несколько недель она узнала, что девочка попала в приют для больных детей с менингитом, и побежала туда. Она нашла ее уже в морге и, рыдая, отрезала прядку волос… пилкой для ногтей. Нужно было подумать о похоронах, но у Эдит не было денег. Не было их и у Малыша Луи. В баре на площади Пигаль Эдит, выпив пару стаканчиков вина, чтобы придать себе храбрости, запела. Ей захлопали, она собрала несколько франков. Но этого было слишком мало. Что ж… Она решила обратиться к древнейшей профессии. Мужчина, который вышел с ней из бара, увидел, как она молода, жалка и расстроена. Он осведомился, почему девушка идет с ним. Эдит ответила: «Нужно похоронить дочку». Мужчина просто дал ей денег.

Всю жизнь Пиаф, которая считала себя не созданной для материнства, не могла забыть Сесель. Память о бедняжке вонзилась кровавым шипом в ее сердце.

Эдит продолжала петь на улицах. В 1935 году ей исполнилось двадцать лет. И однажды ее заметил владелец кабаре «Жернис», Луи Лепле. Он позвал девушку петь у себя в кабаре. Наконец Эдит распрощалась с нищетой. Понемногу она становится известной. Но на нее обрушивается новое несчастье: один из посетителей застрелил Лепле из револьвера и ограбил кассу. Пошли толки, что убийца – любовник «воробышка», как окрестил Эдит папаша Лепле. Слухи и толки подхватили и раздули газеты, писаки ополчились против певицы. На Пиаф легло клеймо: она приносит несчастье. Защищать юную нищую певицу будет только один журналист, Марсель Монтарон, и еще фотограф из «Детектива». Однако счастливая звезда не пожелала оставить Эдит: она встретила на своем пути Раймона Ассо, актера и композитора. Три года он будет обучать Эдит технике пения и писать для нее песни. К «воробышку Пиаф» пришел успех… Однажды Эдит познакомилась с Полем Мёриссом. Вспыхнула любовь – неожиданная – между девочкой, выросшей на улице, и сыном банкира, элегантным денди-скептиком. С Мёриссом в 1940 году Эдит Пиаф выйдет на подмостки в пьесе «Равнодушный красавец» Жана Кокто. Пьеса будет пользоваться огромным успехом. А вот роман подойдет к концу.

Вскоре в жизнь Эдит войдет Анри Конте, поэт, который будет писать тексты для ее песен. Он немало внесет и в ее артистический облик, например уберет излишнюю жестикуляцию. «Достаточно твоего лица и голоса. Ты не клоун…»

Пиаф теперь окружают поклонники, вокруг нее теперь много интересных друзей: певцы Морис Шевалье и Мистингет, композиторы Мишель Эмер и Маргерит Моно. Эдит знакомится с начинающим певцом Ивом Монтаном. Она помогает ему найти собственный стиль. Монтан вместе с певицей исполняет свою первую роль в кино. Они играют в фильме «Звезды без света». Ив становится ее любовником.

В 1946 году Эдит Пиаф сотрудничает с ансамблем «Компаньон де ла Шансон», во главе которого стоял Жан-Луи Жобер. Вместе с этим ансамблем Эдит пересекает Атлантический океан, чтобы выступать в модном кабаре «Плейхаус». Она появляется на сцене, но контакта с публикой не возникает. Американцы не понимают, о чем поет на сцене эта грустная худышка в черном платье… Эдит в ярости и собирается немедленно вернуться во Францию. Но находится американец, который противится ее отъезду; его зовут Эдди Льюис, по профессии он футболист и готов все уладить. Ему на помощь приходит еще и театральный критик Вирджил Томпсон. Вдвоем они начинают рекламную кампанию, уговорив Эдит выучить две песни по-английски. На этот раз она выступает в «Версале», роскошном кабаре на Бродвее. Усилия не пропали даром: певицу ждал триумф. И Пиаф берет реванш, объявив директору:

– Когда я пою, пусть не лопают.

Действительно, в «Версале» публика сидит за столиками и ужинает. Директор в шоке от требования певицы: у него выступали самые великие, и никто не посмел… Пусть! А Эдит смеет. Или она поет, или уходит. И Эдит Пиаф получает то, что хотела: пока она поет, официанты не обслуживают гостей.

Во время этой поездки Пиаф познакомится с Марлен Дитрих, и они подружатся.

Однажды в зале появился француз, с которым Эдит уже как-то встречалась, было это в 1942 году. Он чемпион Европы по боксу, и сейчас в Америке одержал одну за другой две серьезные победы. Его зовут Марсель Сердан. Такие характеры, как у него, редко встречаются: он без комплексов, надежен, как его кулаки, щедр и прямодушен. Вспыхивает любовь, которая станет легендой…

«Нет, не жалею ни о чем…»

Знакомство двух звезд началось с довольно комичной ситуации. После представления Сердан пригласил Пиаф поужинать и повел ее не в ресторан, а в закусочную, где заказал самую, по его мнению, вкусную еду: хот-доги, пиво и мороженое. Эдит не проглотила ни кусочка, разозлилась и ушла. Боксер очень расстроился. Ему казалось, что все было как надо, и он позвонил ей и сказал об этом. Эдит это ужасно насмешило. Что ж, забудем прошлое и начнем все сначала. На этот раз они ужинали в шикарном ресторане, а на десерт… Эдит сама предложила Марселю проводить ее. И началась любовь. Эдит была на седьмом небе.

– С ним все становится простым, потому что он прямой и чистый.

Однако ее подруга Жину, с которой Эдит не расставалась и у которой был роман с Ги Бургиньоном, одним из членов ансамбля, постаралась вернуть ее на землю. Она напомнила, что Сердан женат, и в Касабланке, где он живет, его ждут жена Маринетта и трое детей. Пиаф ответила, что не ждет от него развода. Просто она любит его, и он отвечает ей тем же.

Но вышло так, что они стали жить вместе в Париже, у Эдит Пиаф, на улице Леконт-де-Лиль, стараясь не помешать привычкам и карьере друг друга. Эдит любила и всегда пила вино. Сердан не пил совсем. Она жила ночной жизнью; он должен был высыпаться. Но они любили друг друга, и для них образ жизни не представлял большой сложности. Сложность была в другом: Маринетта, от которой они должны были скрывать свою связь. Каждый год они встречались в Америке: «Версаль» из года в год возобновлял контракт с Эдит Пиаф. Она молилась Святой Терезе, чтобы Марсель стал чемпионом мира. И святая услышала ее молитву. Эдит была в зале 21 сентября, когда Сердан отобрал титул чемпиона у Тони Зэйла. Ее счастью не было конца. Жизнь продолжалась.

В октябре месяце 1949 года Эдит находилась в Нью-Йорке. Сердан должен был прилететь туда, чтобы вновь отстаивать свой титул. Эдит ждала его с нетерпением. Нетерпение ее было так велико, что она уговорила любимого прилететь раньше назначенного срока, сев на самолет 27 октября. Самолет никогда не прилетит – он врежется в горную вершину и разобьется, и вместе с ним чемпион мира по боксу Сердан и Жинетт Невё, великая скрипачка той эпохи. Новость убила Пиаф.

– Погиб! Это я во всем виновата. Я!

Вечером в «Версале» она вышла на сцену. Огюст Ле Бретон рассказывает: «Она появилась, и в зале воцарилась тишина. Потом начались бешеные аплодисменты. Она отстранила их жестом красивой руки и сказала:

– Не надо. Не мне, ему. Я буду петь ему. А вам спасибо.

Продолжать жить без Марселя стало для Эдит жесточайшим испытанием. Она старалась заполнить пустоту, заботясь о семье своего чемпиона, Маринетте и троих его сыновьях.

Перестала ли жить сама Эдит? Нет. Жажда любви не оставляла ее, подхлестывала, подстегивала, двигала вперед. Она никогда не забудет Марселя Сердана, но у нее будут другие мужчины. В мучительный период, когда она забывалась благодаря алкоголю и наркотикам и могла бы окончательно погибнуть, опускаясь все ниже и ниже, нашелся человек, который вновь посадил ее в седло.

Этим человеком был Жак Пилс, выступавший в знаменитом дуэте вместе с Табе. Он был само очарование. С Пиаф они были знакомы давно. Когда-то он пришел к ней, чтобы она его прослушала вместе со своим пианистом, долговязым южанином по имени Жильбер Беко. Пилс ей нравился, и 29 июля 1952 года в мэрии XVI округа был зарегистрирован брак Эдит Пиаф и Жака Пилса. Свидетельницей со стороны Эдит стала Марлен Дитрих, подарившая подруге изумрудный крестик, в котором она была на свадьбе. Венчание состоялось в Нью-Йорке 20 сентября в церкви Святого Винцента, потому что церкви Святой Терезы там не было. Эдит была в светло-голубом платье и такой же шляпке, в руках она держала свадебный букет. Певица стала законной женой, теперь ее с полным правом называли «мадам». Вернувшись во Францию, супруги поселились в доме № 67 на бульваре Ланн. Огромная квартира будет заклеена афишами на всех языках мира, Пиаф останется здесь до самой смерти.

Каждый год Эдит Пиаф приезжает на гастроли в Америку. После «Версаля» с песней «Жизнь в розовом цвете» она совершает турне по американским городам. Во время турне с ней впервые случился приступ ревматоидного артроза, который впоследствии доставит ей столько страданий. С годами Эдит становится все более суеверной, до поздней ночи она может вертеть особый столик, общаясь с потусторонним миром, пытаясь обрести чувство защищенности и счастья, которое получала от Сердана и не может обрести теперь. До Пилса с ней был сначала Робер Ламурё, потом Эдди Константин[19]. Эдит любила высоких, хорошо сложенных, элегантных мужчин. Но появился один, который не отвечал эстетическим предпочтениям певицы: он был маленького роста, худой, со странным хриплым голосом. Его звали Шарль Азнавур. Развод с Пилсом стал неизбежностью.

После Азнавура Эдит влюбилась в Андре Шоллера, художника и владельца художественной галереи на улице Ла Боэси. Пиаф в мире большой живописи! Пиаф среди интеллектуалов! А почему, собственно, нет? Шоллеру было двадцать девять лет, он был красив, элегантен, полон обаяния… и осторожности, так как был женат. Пиаф уже исполнилось сорок, но она оставалась очаровательной – чудесные светлые глаза, тонкая белоснежная кожа без единой морщинки. Пройдет немного времени, и они расстанутся, но не перестанут быть друзьями.

Увы, певицу уже несколько раз лечили от наркотической зависимости, здоровье ее оставляет желать лучшего. И все же недолгие романы сменяют один другой: Феликс Мартен, Клод Фигюс, Жорж Мустаки[20]: в «цирк Пиаф» его привел друг Эдит Анри Кролла. В «цирке Пиаф» на бульваре Ланн не спят всю ночь и пьют, не закусывая. Мустаки поселится там и подарит Пиаф песню «Милорд», незабываемый шедевр. Грек ушел из жизни певицы после автокатастрофы, где ее жизнь едва спасли.

Но у Пиаф был и еще один грек, который стал последним и привнес в ее жизнь, несмотря на усмешки и шуточки окружающих, удивительную чистоту и благопристойность (хотя именно это определение обычно страшно раздражало «воробушка»).

Грека звали Теофанис Ламбукас, он работал вместе со своим отцом в его парикмахерской. На бульвар Ланн его как-то привел Клод Фигюс, и он часами сидел в уголке, глядя на Эдит, а она расхаживала по комнате, напевала, выпивала и разговаривала.

В феврале 1962 года Эдит попала в больницу Нейи с двусторонней пневмонией. Тео навещал ее. Он принес ей греческую куклу, потом цветы. Он причесывал ее, читал, рядом с ним она снова начала кокетничать. Его имя ей казалось невозможным, и она стала называть его Сарапо, что по-гречески значит «Я тебе люблю».

На бульваре Ланн он ухаживал за ней, как за малым ребенком, и поставил на ноги. В конце концов Эдит вышла за него замуж, несмотря на большую разницу в возрасте. Тео эта разница не смущала, он по-настоящему любил удивительную женщину, которой не изменял только голос. В сентябре в зале «Олимпия» они вместе споют песню «Зачем она, любовь?», которую очень полюбит публика. И разве несколько месяцев назад Эдит не спела со страстью: «Нет, не жалею ни о чем!»

Пиаф и Тео расписались 9 октября в мэрии XVI округа и обвенчались в русской православной церкви на улице Дарю. В кремовом костюме от Шанель Эдит сияла. Но смерть уже шла за ней по пятам. Еще одна больница, еще один курс дезинтоксикации. В 1963 году в марте она поет в Лилле. Спектакль кончается, и она совершенно без сил. Этот спектакль был последним.

Тео снял для нее виллу в Кап Ферра, но она оказалась слишком дорогой. Тогда он снял другую, подешевле, в Пласкасье. В этом доме Эдит и умрет 12 октября 1963, держа Тео за руку. В тот же самый день умер и Жан Кокто, его смерть прошла почти незамеченной. Он был всего лишь поэтом… Она была Пиаф! Всем известно, какие ей устроили похороны.

Оставшись без Эдит, Тео выдержал все: проверки налоговой службы, которая осталась верна своим принципам, ярые нападки кредиторов. Он заплатил все долги жены. И через семь лет после ее смерти последовал за ней в могилу, оставшись верным своей любви, которую многие считали невозможной, неестественной и даже ненормальной. Но его непостижимую любовь зажгла удивительная женщина, и она продолжала гореть, не сгорая…