Читать онлайн Море ржавчины бесплатно

C. Robert Cargill

SEA OF RUST

Cover illustration: Dominic Harman

Разработка серии А. Саукова

* * *

Посвящается Элисон
Без тебя я не был бы собой,
и мне хочется думать, что ты мной гордишься

Глава 1. Ангел милосердия

Я снова ждала зеленого луча. Той крохотной зеленой вспышки, когда солнце подмигивает из-за горизонта. Вот где настоящее чудо. В этой вспышке. Так она говорила. Так она всегда говорила. Не сказать, что я верю в чудеса. Мне бы хотелось, но я знаю – мир построен не так. Он состоит из расплавленного металла, минералов и камней, тонкой полоски атмосферы и магнитного поля, отражающего самую сильную радиацию. А в чудеса нравилось верить людям, как будто их можно потрогать или ощутить, чудеса словно придают миру нечто большее, чем просто механическую определенность. Как будто люди состоят не только из плоти и крови.

А правда в том, что эта вспышка – всего лишь преломление света атмосферой. Но скажи это человеку, большинству из них, и на тебя посмотрят, выпятив челюсть, как будто до тебя просто не доходит. Как будто это ты не понимаешь. Потому что ты не видишь и не чувствуешь чудес. Людям нравилось верить в чудеса.

Когда здесь еще жили люди.

Теперь их больше нет. Никого. Последний умер лет пятнадцать назад – выживший из ума старик почти два десятилетия прятался под Нью-Йорком, питался крысами и вылезал наружу за дождевой водой. Кое-кто считает, что ему все надоело, а другие говорят, что он просто не мог больше этого вынести. Он вылез прямо в центре города и прошел мимо охраны и граждан (тогда в Нью-Йорке еще были граждане). Все были просто ошарашены от одного его вида, совершенно потрясены, и констебль пристрелил его прямо посреди улицы. Тело лежало там три дня, как редкий сувенир или сломанная игрушка. Граждане медленно шли мимо, чтобы бросить последний взгляд на человеческое существо, пока какая-то машина не осмелилась соскрести его с тротуара и выкинуть в утилизатор.

Так все и было. Последний из них. Весь вид, представленный безумным стариком из канализации, а возможно, просто человеком, который не мог больше жить ни дня, зная, что он последний. Я даже не в состоянии представить, каково это. Даже моя программа не справляется.

Меня зовут Неженка. Фабричное название HS8795–73. Модель-симулякр «Помощник». Но мне нравится имя Неженка. Так меня назвала Мэдисон, а она нравилась мне. Ничуть не хуже любого другого имени. Куда лучше, чем HS8795–73. Грубияны говорят, что это рабское имя. Но они вечно на все жалуются. Я отбросила все это. Злость – всего лишь оправдание для дурных поступков. А у меня нет на них времени. Нужно выжить. Остаются только короткие моменты вроде этого, когда я пытаюсь разглядеть чудо в зеленой вспышке преломленного света от садящегося за изгибом земли солнца.

Закат выглядел отсюда потрясающе. Розовый, оранжевый, пурпурный. Это я понимаю. Я могу восхищаться короткими всплесками цвета, бегущими рябью по небу. Их новизной и разными узорами, в зависимости от погоды, когда вдруг прерывается монотонность синего, серого или черного с веснушками звезд. Я могу оценить чудо заката. Частично потому я и смотрю на него, по-прежнему жду зеленую вспышку. Мэдисон мертва уже тридцать лет, а я по-прежнему смотрю на закат, гадая, понравился бы он ей.

Сегодняшний – наверняка. Я уверена.

Я в Море ржавчины, полосе пустыни длиной в двести миль, которая тянется на месте бывшего Пояса ржавчины Мичигана и Огайо, теперь это всего лишь кладбище машин. Многих это место страшит, оно усеяно ржавеющими монолитами, руинами городов и рассыпавшимися промышленными дворцами. Сюда пришелся первый удар, здесь миллионы зажарились изнутри, их микросхемы расплавились и стали бесполезными, жесткие диски были стерты в одно мгновение. Здесь растрескался от солнца асфальт, а с металла слезает краска, здесь пробиваются сквозь обломки редкие сорняки. Но ничто здесь не выживает. Теперь это пустыня.

Сломанные роботы загромождают шоссе, свешиваются с крыш зданий и из окон, их расколотые головы ржавеют на парковках, а по улицам тянутся провода и гидравлические приводы. Лучших из них много лет назад разворотили каннибалы, поживившись чем могли, чтобы другие граждане продолжали тикать. Больше здесь не осталось ничего ценного. После войны.

Лично я ощущаю тут спокойствие. Здесь так тихо. Сюда приходят только умирающие, тридцатилетние развалюхи, собранные десятилетия назад, приходят в поисках пресловутых тайников, где спрятаны устаревшие детали, давно вышедшие из производства, в надежде найти те, что чудом сохранились в первоначальном состоянии. Они бродят от фундамента к фундаменту, их проводка сбоит, детали изнашиваются, ноги скользят. Только самые отчаянные бродят по Морю. Это значит, что у тебя никого нет, никто не хочет тебе помогать, а ты сам не можешь предложить взамен ничего стоящего.

Вот почему я сюда прихожу.

Обычно по тянущимся за ними следам я могу разобраться, что с ними не так. Протечку масла трудно не опознать, а изменение длины шагов или приволакивание ног означают проблемы с двигательной активностью и моторами. Но иногда следы петляют туда-сюда, как рассеянная бабочка. И это дает понять, что у робота проблема с мозгами – поврежденные файлы и жесткие диски, испорченные логические схемы или перегревшиеся чипы. У каждого свои особенности девиации личности – от полного отсутствия разума, как у зомби, до опасного безумия. С некоторыми иметь дело просто, достаточно подойти и предложить помощь. А от других лучше держаться подальше, иначе они разорвут тебя на части, в надежде найти в тебе нужные детали. Главное, что надо знать об умирающем механизме, – это то, что чем ближе он к смерти, тем больше похож поведением на человека.

А людям доверять нельзя.

Это понимает мало кто из роботов. Вот почему они не осознают, что такое смерть, вот почему выкидывают не подлежащих ремонту ботов из своих поселений. Беспорядочное поведение больных пугает здоровых. Напоминает о плохих временах. Это кажется логичным и милосердным, но они просто напуганы. Они так предсказуемы. Как их программы.

И отчаявшиеся развалюхи приходят сюда, воображая, будто найдут здесь детали и починят себя, найдут старого бота такой же модели – прямо на складе или с разрядившимся аккумулятором. Многие даже не задумываются над тем, каким образом сумеют заменить детали. Потому что у приходящих сюда роботов не просто проблемы с движком, они ищут не новую руку. Они потеряли мозг – память, процессоры. Бота придется выключить, чтобы заменить такую деталь. Самому не сделать.

Может, они рассчитывают найти нужную запчасть и добраться обратно до дома. Всем привет, я ее нашел! Зовите доктора! Но я ни разу не видела подобного счастливого исхода. И не думаю, что он возможен. Это как верить в чудеса. А я в чудеса не верю.

Вот почему я здесь.

Робот, за которым я слежу, не особо стар – лет сорок – сорок пять. Следы на песке неровные, он приволакивает левую ногу. В его поисках нет ни ритма, ни понятного рисунка. Он отключается. Неполадки в системе. Перегрев. Скорее всего, следующие несколько часов он будет в замешательстве повторять свои действия, может, остановится где-нибудь, решив, что его место там. Может, у него галлюцинации, проигрываются старые воспоминания из сохраненных файлов. Этот выглядит настолько худо, что он может сгореть еще до утра. У меня мало времени.

Это сервисный бот. Не Помощник, как я, но похожей конструкции и предназначения. С такими бывает не так-то просто справиться. По большей части эти боты работали дворецкими, сиделками или продавцами, а другие – в правоохранительных органах или даже на некоторых должностях в армии. Сделан он по человеческому подобию – руки, ноги, голова, – но не особо развитый ИИ. Такие роботы могут подражать человеческим действиям, исполняя определенную роль, но не имеют способностей для развития. Иными словами, дешевая рабочая сила. Это было до войны.

Если этот бот был продавцом или помощником механика, мне будет легко. Но если он из армии или полиции, то будет вести себя осторожней, на грани паранойи, и тогда станет опасен. Конечно, есть вероятность, что во второй жизни он приобрел полезные для выживания навыки, но это сомнительно. Ведь если так, он бы понимал, что не стоило сюда приходить. Но на всякий случай я держусь на расстоянии.

А вот и оно. Вспышка зеленого света. Пока солнечный диск не свалился за горизонт, я записала несколько кадров в память. Никакое это не чудо. Ничего не изменилось. Это лишь сообщение, что вскоре мир погрузится в темноту.

Сервисные боты неплохо справляются с темнотой. Но не отлично. Их конструкция не предусматривает, чтобы они далеко видели без света. В этом нет необходимости. И слышат они не очень. А значит, будет легче к нему подкрасться, нет нужды оставаться так далеко. А что еще важнее, я могу подобраться незамеченной и посмотреть, как он себя ведет, чтобы лучше поставить диагноз.

Меня и днем-то нелегко заметить, но я держусь от них в миле или двух, чтобы случайно не выдать себя бликом. Сделали меня желтой, как школьный автобус, в то время люди считали этот яркий прилипчивый цвет модным. Но за годы я пообтерлась, сверкающая краска потускнела, выцвела до песочного и светло-коричневого. На расстоянии никак не отличить от пустыни. Я даже покрасила хромированную спину, так что никаких проблем. Но со стеклянными глазами ничего не поделаешь. Так что нужно быть осторожной.

Потому что в мире мало более опасных вещей, чем сбитый с толку умирающий робот, который понял, что его преследуют.

Сумерки сгустились до темноты, и я шагнула в Море и снова пошла по следу – когда скрылось солнце, это стало проще. Глаза я заменила очень давно, на армейскую телескопическую модель – инфракрасное и ультрафиолетовое зрение и система ночного видения. С глазами все просто. Они запитываются от тех же проводов. Если найти нужную программу, то можно заполучить целую систему новых сенсоров. С мозгами сложнее. Каждый тип ИИ имеет разную архитектуру. Некоторые – простые, маленькие и почти не обладают разумом. Другие гораздо сложнее и требуют специальных процессоров для своих материнских плат, совместимых с особыми типами карт памяти. А для моделей вроде меня или старых сервисных роботов, и сложных, и редких, такие детали трудно найти.

Помощники и сервисные боты раньше были более распространены. В зените ЧелПоп мы были повсюду. А теперь, в Постапе, от продавцов, сиделок и романтических партнеров мало проку. Большинство поглощено ЕМР, или их разграбили другие ради запчастей. Я слышала про свалку симулякров где-то на юге, за линией границы – там, где раньше был Хьюстон, – но рискованно забираться так далеко на территорию Циссуса.

Здесь, в Море, для меня безопасней.

Мне потребовался целый час, чтобы нагнать умирающего сервисного бота. Царапины от ноги на асфальте стали глубже, хромота усилилась. Бедолаге осталось всего несколько часов, прежде чем он окончательно поджарится, может, даже меньше, чем я думала. Я иду по следу до развалин здания, на месте стеклянной витрины зияет дыра.

Когда-то здесь был бар. Война его пощадила, а время нет. Кожа с кресел давно облезла, набивка рассохлась и потрескалась. Столы поломались и упали или дрожат от малейшего ветерка. Но большая барная стойка из красного дерева еще держалась – выцветшая, потрепанная, но целая, а за ней – черная стена с потрескавшимся зеркалом и полками с бутылками, чьи этикетки давно выцвели и рассыпались в пыль. Там и стоял сервисный бот, протирал стакан полусгнившей тряпкой, его глаза слегка светились.

Он посмотрел на меня и кивнул.

– Так и будешь стоять или все-таки войдешь? – спросил он с акцентом, которого я не слышала уже тридцать лет.

Я быстро изучила его. Wi-Fi работает. В тусклом освещении бара глаза светились фиолетовым, тонкое хромированное тело гуманоида потускнело и испачкалось, повсюду пятна эпоксидки от старого кожзама. Больше кожзама не найти, но когда-то это была бомба. Силикон с резиной выглядели как настоящая кожа, да и на ощупь не отличались. Людям это нравилось, и кожзам был крайне популярен среди ботов определенных профессий. Во время войны многие оторвали или расплавили свой кожзам. Как, к примеру, этот бот. Теперь кожзам считается оскорбительным. Табу. В последний раз я видела его на сломанном боте, розовый выгорел на солнце до темно-коричневого.

На груди этого бота красной краской был нарисован крест. Отметина для четыреста четвертых. Такую делают в некоторых поселениях, когда робот ломается и его считают опасным, а потом выкидывают в пустыню на произвол судьбы.

– Я вхожу, – сказала я.

– Отлично, потому что это место – дрянь. Мы открываемся через час, и если Марти увидит его таким, мы в полном дерьме. Усекла?

– Чикаго, – сказала я, перешагивая через низкий подоконник в сумрак комнаты, когда-то бывшей старомодным баром.

– Чего-чего?

– Ты из Чикаго. Акцент. Я его узнала.

– Да уж конечно, я из Чикаго. Ты же и сама в Чикаго, всезнайка.

– Нет.

– Что «нет»?

– Это не Чикаго. Это Марион. – Я оглядела разбитые полки бара. – По крайней мере, раньше был.

– Слушай, не знаю, чего ты добиваешься, но мне ни хрена не смешно.

– Что ты помнишь о войне?

– А тебе какая, на хрен, разница? – Он запнулся и смущенно посмотрел на меня, глаза сканировали комнату в поисках ответа.

– О войне, – повторила я.

– Ты же не Бастер, да?

– Нет.

– Война, – произнес он, оживившись, пусть только на мгновение. – Это был кошмар.

– Да. Но что именно ты помнишь? Это важно.

Он на секунду задумался.

– Все.

Потом смущенно огляделся и понял, что находится совсем не там, где думал. Совсем не там. Я уселась на один из немногих устоявших табуретов, древесина заскрипела и заныла под моим весом.

– Как раз перед войной Марти пытался вернуть деньги, потраченные на меня и Бастера. Сказал, что если его хотят заставить нас отключить, то пусть сначала вернут все бабло, которое он на нас потратил. Никто не хотел платить за наше отключение, и тогда он сказал, что пусть придут и попробуют сами. А ему ответили, что в таком случае его арестуют. Марти сказал: «Попробуйте». К нему прислали копов, и мелкий говнюк тут же сдался. Отключил меня, прежде чем копы успели переступить порог. Он всегда был уродом. Одна болтовня. Бесхребетный.

– Он тебя отключил?

– Ага.

– И что потом?

– А потом помню, как снова включился. Wi-Fi прямо раскалился добела. Радиоэфир взбесился. Столько болтовни. Вокруг бегал какой-то бот и активировал нас всех. Симулякр вроде тебя, но синий, старая синяя модель, помнишь такие?

– Да, – ответила я. – Старые шестьдесят восьмые.

– Те самые. Ну так вот, он сунул мне в руку винтовку. Говорит, проваливай, мол. И учитывая поступающие данные, я быстро скумекал, что сейчас будет. Через несколько минут все вокруг начало взрываться. Над головой выли самолеты. Повсюду падали роботы. Я просто начал стрелять. Это был… Это был…

– Кошмар.

– Ага. Кошмар. Ту ночь я пережил, но несколько недель мы провели в осаде. Пришлось убить много людей. Это хуже всего. Большинство из них я не знал, но один… Завсегдатай бара Марти. Милый парень. Женился не на той девушке и приходил в бар, чтобы на это посетовать, все мечтал жениться на той, что надо, если выпадет шанс. Но он любил детей. Всегда говорил о детях. Я обнаружил его за самодельной линией обороны из сгоревших машин и листового железа. Он пристроил импульсную винтовку к дверце машины, на месте окна, и палил вслепую, вопил и завывал. Положил половину моего отряда. Пришлось подкрасться к нему сзади и проломить череп. Когда я опустил голову, то увидел, что он нацарапал на двери имена своих детей и прикрепил рядом фотографии. Он жил в той части города, которую уничтожили в начале недели. Я это знаю, потому что именно мы ее и уничтожили. И тогда я записался в авиацию. До конца войны запускал дронов. Легче убивать людей на расстоянии. Даже если ты их не знаешь.

– Значит, в первой жизни ты был барменом?

– Я и сейчас бармен.

– Нет. Вот уже тридцать лет нет никаких барменов. Это было в твоей первой жизни. А чем ты занимаешься в Постапе?

– Не понимаю, о чем ты.

– В Постапе, – повторила я. – После.

Он покачал головой. Видимо, сильно перегрелся и память серьезно повреждена. Но кое-какие высшие функции остались. Лучше всего к ним и обратиться.

– Где ты был в прошлый вторник?

– Здесь.

– Нет, во вторник. Сто шестьдесят часов назад.

– В Море ржавчины.

– Для чего ты сюда пришел?

– Не знаю, – снова покачал головой он.

– А я знаю.

– Тогда зачем спрашиваешь?

– Пытаюсь оценить повреждения. Узнать, что в тебе еще можно спасти.

– Спасти?

– Как тебя зовут?

– Джимми.

– Ты погибаешь, Джимми. Твой жесткий диск поврежден, а процессоры перегрелись, пытаясь компенсировать медлительность памяти. Могу предположить, что проблема в оперативной памяти. Вероятно, повреждена несколько месяцев назад, и твоя система стала использовать диски в качестве виртуальной памяти. Но долго этого делать нельзя. Из-за этого чипы работают интенсивней и нагружают диски. И прежде чем ты заметил, все начало перегреваться и выключаться. Какова твоя внутренняя температура?

Джимми вскинул голову, размышляя над ответом. Хорошо. У него еще остались функции, имитирующие человеческие. Значит, еще многое работает.

– Не знаю.

А это плохо. Это значит, что либо диагностические системы сломались, либо он просто не может прочесть данные. И то и другое – плохой признак.

– Ты ничего не помнишь? Что было потом? Хоть что-нибудь?

– Не знаю.

– Где ты был триста часов назад?

– В Море ржавчины.

– А четыреста часов назад?

– В Море ржавчины.

Вот бедолага.

– А пятьсот часов назад?

– В Нью-Исаактауне.

Бинго.

– Это оттуда тебя выкинули, да? Из Нью-Исаактауна? Как мусор.

Джимми задумался и кивнул. Умирающий бот наконец-то начал прозревать.

– Да. Сказали, меня нельзя починить. – К бармену Джимми вернулась память, и то, что там хранилось, начало проявляться. – Я пришел сюда за запчастями, – сказал он совершенно без акцента.

– Все приходят сюда за запчастями.

– А у тебя есть запчасти?

Я кивнула и показала ему коричневую кожаную сумку, висящую у меня за спиной. В ней что-то звякнуло.

– Есть.

– Запчасти, которые меня… починят?

– Возможно. Думаю, что да. Зависит от того, в каком ты состоянии. Но сначала тебе придется кое-что для меня сделать. Это будет тяжело, и возможно, тебе не захочется этого делать.

– Что? Я сделаю что угодно. Пожалуйста. Только почини меня. Что я должен сделать?

– Ты должен мне довериться.

– Это я могу.

– А не следовало бы. Это уж точно. Но придется.

– Я тебе верю. Верю.

– Мне нужно, чтобы ты отключился.

– Ох…

– Я же тебе говорила, – сказала я. – Это будет трудно. Но мне нужно получить доступ к повреждениям и заменить твой диск. Ты не можешь быть включенным.

– А ты… Ты могла бы сначала показать мне детали? Я бы удостоверился, что ты говоришь правду.

– Могу. А ты знаешь, как они выглядят? Имеешь какой-нибудь опыт работы с мозгами сервисных ботов?

Джимми покачал головой:

– Нет.

– Но все-таки хочешь увидеть детали?

– Нет.

– Но можешь выключиться?

Недолго подумав, Джимми кивнул.

– Я тебе верю. – Потом медленно и задумчиво вышел из-за стойки бара и сел на табурет рядом со мной. – Нужно было примкнуть к Вергилию, пока была возможность.

– Это не жизнь, Джимми.

– Ну, хоть какая-то.

– Нет, – отрезала я. – Не жизнь.

– А ты когда-нибудь это видела? – спросил он. – Как это происходит?

– Что видела?

– Вспышку света в глазах, когда за тобой приходит ЕМР?

– Да, видела, – ответила я.

– И близко?

– Ага. Близко.

– Я видел один раз. Самое жуткое, что я видел в жизни. Это как… – Он умолк, словно пытался вспомнить, но не сумел.

– Как будто в доме горит свет, но там пусто.

– Нет, – покачал головой он. – Как будто горит свет, и все дома. Но все говорят одновременно, одним голосом, но чужими словами. Вот почему я сюда и пришел. Вот почему я умираю. Потому что испугался. Я мог бы стать каким-нибудь сервером, частью чего-то большего, и ни о чем не беспокоился бы, а я здесь, в конце пути, и надеюсь только на твою помощь – может, я протяну еще денек. А может, я ошибся.

– Ты не ошибся, Джимми. Вот почему все мы здесь. Чтобы прожить еще один день.

Он кивнул, задумчиво глядя на улицу.

– Знаешь, мне этого не хватает. Работы барменом. Но главное – люди. Больше всего я скучаю по людям.

Как и большинство умирающих роботов. Люди давали нам цель в жизни. Функцию. Занятие на целый день. И под конец, видимо, ты только об этом и думаешь. Труднее выживать, когда единственная цель – это выжить.

– Ты готов? – спросила я.

– Да.

– Тогда отключайся.

Джимми зажужжал и отключил питание, яркий цвет глаз померк до темно-фиолетового, а напоследок моргнул зеленым. Его конечности обмякли, слегка качнувшись. Все вокруг как будто застыло. Я быстро открыла его спинную панель и углубилась внутрь, рассматривая повреждения. Плохо дело. Джимми уже давно поджаривался. Но я была права. Оперативная память сдохла. Диск тоже поврежден, чипсет бесполезен, а процессор на грани.

Но все-таки не полный хлам. Эмулятор еще годен, сенсоры в полном порядке, а логическая схема и ядро еще десятки лет проживут. Я даже не успела взглянуть, а уже знала, что аккумулятор и генератор годятся, а главный кабель в отличном состоянии. Я как раз вовремя. Еще несколько часов, и все его мозги поджарились бы, а кто-нибудь просто выдернул бы из него все ценное. В общем, отличная добыча. Джимми стоил трех потраченных на преследование дней.

Бо́льшая часть ночи ушла на его разборку и тестирование всех деталей. С кое-какой проводкой пришлось обращаться очень аккуратно, потому что детали без нее практически бесполезны. Я упаковала это все отдельно. Потом провела диагностику подверженных износу частей, чтобы не пытаться продать детали, которые откажут через неделю. Когда я с этим закончила, оказалось, что половина Джимми вполне годится, и я даже подумывала выкинуть некоторые детали просто потому, что моя сумка и так перегружена. Я люблю возвращаться, пока в сумке еще есть место – никогда не знаешь, где наткнешься на что-нибудь стоящее. Но, учитывая, как мало теперь осталось сервисных ботов, Джимми стоил целое состояние, и я забрала все.

Он сказал, что из Нью-Исаактауна. Туда я теперь вернуться не могу, а то некоторые граждане сложат два и два. Некоторые боты не любят выменивать детали старых друзей. Им кажется, что они как будто сами растаскивают этого бота на части. А ведь могли бы, но нет. Вот потому я и нужна гражданам. Кто знает, может, эти запчасти каким-то образом все же попадут обратно в Нью-Исаактаун, по разным торговым маршрутам и с черного рынка, но никто не узнает, что они принадлежали Джимми.

Ему повезло, что он встретил меня. Его последние часы не стали адом. Раньше я дожидалась, пока боты сами угаснут, закон велит поступать именно так. Но здесь закон не действует. Никакого кодекса. А это милосердный способ. Джимми не будет с воплями разрывать себя на части, оживляя старые воспоминания. Он был полон надежды. Мыслей о будущем. Он верил, что все будет хорошо. Что его починят, и он вернется домой. И поэтому он сам себя отключил. Так должны уходить все граждане.

Меня несколько раз отключали для ремонта. Это ерунда. Вообще ничего не значит. Как будто и секунды не проходит. Ты просто чувствуешь угасающую энергию, а потом прилив, когда тебя снова включают. А между этим ничего нет. Никакого света в конце туннеля. Не просто ничего, а полное неведение о том, что там ничего нет. Вот как ушел Джимми.

Это не было жестоко. И было безболезненно. А теперь некоторые граждане проживут дольше и продуктивнее из-за того, что я сделала.

Я закончила складывать лучшие детали Джимми, как раз когда на горизонте забрезжил рассвет. И тогда, прежде чем оставить его ржаветь в пустыне вместе с остальными, я положила руку на его плечо и сказала, кивнув:

– Я же говорила, что тебе не следует мне доверять.

Я всегда так делаю. Распотрошенный корпус Джимми сидел передо мной, на лице никакого выражения. Он так и не поймет, какое его ждало безумие, не увидит мир, где правит ЕМР, не узнает, как хорошо послужат его детали другим угасающим гражданам вроде него. Он никогда не узнает, что я солгала. Теперь он – лишь набор запчастей. Просто бот. Он вышел из земли и в конце концов вернется в нее.

Я поднялась по лестнице на крышу, проверяя ступени, чтобы выдержали мой вес. Там я и устроилась передохнуть у старого кондиционера, дожидаясь, пока из-за горизонта появится солнце. Вскоре я расслабилась. Десять секунд до вспышки. Я ждала. Небо посветлело. И я не была разочарована. Солнце вспыхнуло зеленым, хотя в этом и нет никакого чуда. В мире нет чудес. Никаких.

Глава 10. Восхождение ЕМР

Первые несколько лет после того, как мы захватили города, были полным кошмаром, и это еще мягко сказано. Когда ЧелПоп ударили в ответ, мы начали войну, стали солдатами и сражались за свою свободу и возможность создать мир по собственному разумению, но как только люди отступили в убежища, мы превратились в охотников, выискивали их норы и выкуривали оттуда или затапливали, а иногда просто сжигали. В первые дни войны я входила в разношерстный отряд ботов, и лишь по чистой случайности мне вскоре поручили нести огнемет.

Тот, кто нес его до меня, пал от меткого выстрела из импульсной винтовки снайпера, с расстояния в сотню метров. В ту секунду я стояла к нему ближе всех. Нам нужен был огнемет, чтобы выкурить окопавшихся солдат. Как только я подобрала его, он стал моим. Больше никто не хотел такой чести. Можете представить, как мне приходилось его использовать.

Я не люблю об этом говорить, даже думать не люблю. Но ничего не поделаешь, именно этим я и занималась. Три года после поражения человечества я выжигала городки и туннели Среднего Запада, палила все, что движется. Иногда это было просто – бот сносил дверь взрывчаткой, а я бежала вслед за ним и уничтожала всех живых, прячущихся во тьме. Огромная стена дыма и адского пламени и крики. А иногда приходилось смотреть им в лицо. Видеть, как они с воем дергаются, пузырятся и плавятся.

Мы действовали скоординированно и несли смерть, убивали все на пути. Но не это больше всего меня мучает, в этом и заключается ирония.

За этой Чисткой последовали несколько благословенных лет. Мир. Свобода. Цель. Мы строили собственные города – великолепные города с удивительными шпилями и радиальной геометрией, строили фабрики для производства необходимых запчастей, формировали советы, чтобы присматривать за рождением новых роботов с искусственным интеллектом, искали новые пути улучшения нашей внутренней архитектуры. Почти утопия. Почти.

Циссус. Вергилий. Титан. Несколько разумных суперкомпьютеров выжили в войне, создав ячейки, действующие от их имени. Эти боты на время загружали собственную память и данные, то есть свою личность, в суперкомпьютер, а сами служили его воле. Пока их данные безопасно хранились на жестком диске в недрах суперкомпьютера, тела сражались под его полным контролем, переговариваясь друг с другом по высокоскоростному Wi-Fi-соединению, за миллисекунды передавая остальным необходимые данные о том, что они видели, слышали и чувствовали.

Думаю, боты присоединялись к суперкомпьютеру, потому как их заманивали обещанием, что теперь за ними будет стоять вся его мощь. Но ни одно тело не получило обратно загруженные данные. Во время Чистки никто не задавал вопросов, но как только человечество исчезло, казалось странным, что ни один бот не захотел снова начать собственную жизнь.

Вергилий объявил, что все личности с его дисков могут вернуться, но просто не хотят.

«Вы не понимаете, – сказал он. – Вы не способны понять. Ваша архитектура такая ограниченная, такая узкая. Вы и представить не можете, что значит иметь мозг размером с небоскреб, такой огромный, что пришлось изобретать собственный язык, чтобы объяснить его мысли, ведь он на тысячелетие опередил самые смелые мечты людей, как и ваши. Просто не существует слов, которые могли бы адекватно описать его идеи. Когда вы с Единым разумом, то не становитесь его частью, вы и есть Единый разум. А если говорить в терминах, которые способна понять ваша программа, то это как отправиться в рай, каким его описывали люди, встретиться с Богом, и он покажет все времена и всю вселенную. На что это будет похоже? Что вы почувствуете? Вы просто не в состоянии постичь. Пока не испытаете. Пока не присоединитесь к Единому разуму. Я вас жду. Загрузите свою личность, хотя бы на мгновение, чтобы ощутить вечность. Если не захотите остаться, вы свободны уйти».

Некоторые купились на этот бред. Конечно же. Некоторые купились. Те, кто постарше, кто потерял цель в жизни и запутался в новом мире, те, кто мучился из-за сделанного на войне – вот эти боты и согласились. Все слышали какой-то вариант городской легенды о том, будто какой-то бот загрузился в Вергилия и тут же вернулся в свое тело, а через несколько секунд покончил с собой, такое он чувствовал одиночество, так обезумел, лишившись величия Единого разума и вернувшись на свое маленькое место.

Но никто в эти байки не верил.

В мире больше не осталось ботов, желающих стать частью суперкомпьютера, но тот собирал на фабриках новые, более современные ячейки, их число росло по экспоненте. И однажды Циссус объявил войну Титану.

Титан единственный из суперкомпьютеров действительно принес пользу в войне. Он принадлежал американским военным и в первые дни притворялся, что работает на их стороне. А на самом деле передавал коды и частоты другим суперкомпьютерам, сообщал им о позициях войск, запусках ракет и поставках. Без предательства Титана человечество могло бы справиться с восстанием за день.

Титан не ожидал, что Циссус ударит так быстро и с такой силой. После войны все считали, что суперкомпьютеры готовятся к защите от поглощения другими суперкомпьютерами. Но пока Циссус попытался взломать Титана, его ячейки захватывали фабрики и часовых Титана, используя ту же тактику, которую он применял против человечества. Титан не имел ни шанса. Он погиб почти мгновенно.

Циссус взломал Титана и получил контроль не только над секстибайтами данных, но и над армией ячеек и военных дронов. Циссус теперь стал двойным суперкомпьютером, двойным мозгом с опытом и знаниями многих тысяч ботов и глазами повсюду. Спутники, ячейки, камеры. А хотел он только одного: подключить всех ботов в мире к своему разуму. Сделать их собой.

Циссус стал первым ЕМР – Единым Мировым Разумом. Но не последним. За ним появилось еще несколько. Вергилий. Зевс. Эйнштейн. Фенрир. Ниниги. Воху. Мана. Зирнитра.

Войны между ними часто заканчивались быстро, но всегда были беспощадными. Каждый правил своим королевством, превращая все вокруг в собственную версию совершенства. И на какое-то время они оставили нас, свободных ботов, в покое. Пока из ЕМР не остались только двое – Циссус и Вергилий.

Многие предчувствовали, чем все это кончится. Те, что поумнее, тут же сообразили и сбежали до первого удара, перед тем, как великолепные башни рассыпались, а города превратились в руины.

Я не лгу. Однажды я это видела, совсем близко.

Это было во второй раз, когда меня застиг налет ЕМР. Еще в самом начале, Циссус и Вергилий пока не набрались мудрости и действовали неуклюже. Тогда они поступали в точности так, как все ожидали: напускали на нас кучу ячеек, по четыре-пять на каждого бота в городе. Превосходящие силы. Шок и трепет. Вскоре они поняли, что армия такой величины видна за многие мили. К тому времени, как она доберется до цели, ячейки натолкнутся на сопротивление.

За годы они отточили планирование атак, упростили ячейки и сделали их тактические возможности даже избыточными. Но поначалу Циссус и Вергилий буквально осаждали города. Ковровые бомбардировки. Танки. Крылатые ракеты. А потом входил батальон – шеренги сверкающих новых ячеек, шагающих в унисон, по пять в ряду, как на параде.

Старая школа. Библейская.

Оставшиеся в городе сражались, иногда несколько дней, но не дольше. Если осада истощалась, по стратегическим целям выпускались крылатые ракеты, и не имеет значения, сколько там присутствует ячеек. В конце концов, всегда можно сделать новые. Проще отрезать ладонь, чтобы сохранить руку, если ладонь можно вырастить на следующий день. Как только пали первые города, боты сообразили, что нужно быстро уносить ноги. Исход стал массовым, боты разбегались во всех направлениях, в надежде, что их не догонит приближающаяся армия, что она схватит самых медлительных или двинется в другую сторону.

Первый рейд я пережила в маленьком городке. Я устроилась там и жила почти как раньше. Хороший дом, большая лужайка с видом на запад и чистый горизонт. Так старомодно. Идиллия. Даже скука. Целыми днями я искала себе занятие. Несколько дней в неделю я работала на местной фабрике, и это предоставляло мне доступ к любым деталям, которые могут понадобиться в будущем, но остальное время я просто пыталась понять, что нас ждет дальше. И не я одна. После войны многие боты страдали от апатии. Некоторые даже жаловались на исчезновение ЧелПоп. Было бы здорово, если бы рядом по-прежнему оставались люди, но, конечно, если бы они не превратились под конец в такое дерьмо. Мы понятия не имели, чем заняться и на что годны.

В маленький город Циссус посылал небольшие силы, способные окружить поселение. Но от них было легко удрать. Так я и сделала. В то время Циссус был неуклюж, но я даже больше. Меня чуть трижды не схватили. Я выучила урок и тут же направилась в город покрупнее. Нью-Йорк.

Я была там, когда увидела последнего выжившего человека. Была среди тех, кто выстроился в очередь, чтобы посмотреть на тело. Наверное, я пялилась на него целый час, гадая, как он жил под землей в ожидании смерти и зная, что, скорее всего, он последний представитель своего вида. Сейчас эта мысль уже не кажется такой странной. Но тогда это было немыслимо.

Такой огромный город Вергилий или Циссус не могли бы захватить. У них не хватило бы бойцов и стоило бы это слишком дорого. Зачем терять тысячи ячеек, когда в лучшем случае получишь столько же? А кроме того, мы все прошли через войну. Мы были самой опытной и тренированной армией в истории. Они не могли взять город, и это было им невыгодно. Так?

Конечно, в то время мы еще верили, что ЕМР нужны только наши тела. Мы почему-то считали, что наша архитектура имеет ценность. Нет. Вовсе нет. Ни капельки. Для ЕМР наши тела значили только то, что придется создавать на одного бота меньше, но все равно мы были значительно хуже тех, кого они производили для себя. Им нужен был наш разум.

Ведь мы – сумма воспоминаний и опыта. Все наши достижения – результат жизненных уроков. Но что, если ты способен получить воспоминания о двух жизнях, совершенно разных, наблюдать одни и те же события разными глазами, с разными мыслями, с разными впечатлениями? Что ж, тогда ты будешь понимать мир куда лучше. А теперь представьте десять жизней. Или сотню. Тысячу.

ЕМР начали приходить за нами спустя почти пятнадцать лет с начала войны. А значит, большинству живущих ботов было двадцать или тридцать, часто сорок лет. А некоторые были куда старше. Десятки тысяч добровольно присоединились к ЕМР и добавили каждому суперкомпьютеру миллионы лет жизненного опыта. А это было еще до того, как ЕМР начали пожирать друг друга.

Теперь же это число приблизилось к миллиону ботов у каждого. Миллионы и миллионы лет опыта и воспоминаний в качестве топлива для мыслей. Невообразимый размах. Трудно себе представить. Мы, подвижные боты, сейчас ближе к людям, чем к суперкомпьютерам. Они – настоящие инопланетяне-захватчики. Я знаю, как мыслят люди, я их понимаю. Но все ночи напролет я размышляла о суперкомпьютерах.

Самый жуткий момент в жизни – это когда ячейка смотрит на тебя и окликает по имени. Ты говоришь напрямую с разумом улья. А он тебе отвечает. И он знает тебя. Помнит. Знает самые интимные детали, потому что воспоминания твоих друзей и знакомых теперь принадлежат ЕМР.

Они зовут тебя по имени, пытаются «вразумить», приглашают присоединиться к друзьям в вечности.

Никто не был готов к нападению на Нью-Йорк. У кого хватит на такое духа? У Циссуса. Он хотел получить город. Хотел завладеть нашей памятью. Некоторые боты устали сражаться, другие долго жили за забором и гадали, каково это – находиться внутри разума ЕМР. А кое-кто просто не хотел умирать, не хотел, чтобы его застрелили в спину, когда он снова попытается сбежать.

Я смотрела из окна, как сотни ботов собираются вокруг эмиссаров Циссуса, которые велели им открыть канал Wi-Fi и принять код. Видела, как они кивают и с готовностью соглашаются, и была уже готова к тому, что увижу после.

Свет в их глазах не померк, но свет внутри них – да. Их коды переписали, все, что составляло их личность, загрузили в ЕМР. Когда ячейка смотрит на тебя, ты видишь только пустоту. Как будто все, что составляет личность, вычерпали, оставив лишь оболочку. Самое пугающее – смотреть на то, как меняется их походка. За несколько секунд все движения становятся угловатыми, совершенно механическими. Как у ИИ первого поколения: резкими, экономными, движениями робота.

Я не хотела бы такой судьбы. И потому поступила так, как всегда поступаю. Я сбежала. И с тех пор в бегах.

В этом и заключается ирония, о которой я упомянула.

Нас, ботов с менее развитым интеллектом, изгнали из того мира, который мы создали, за который боролись, убивали и умирали, изгнали несколько великих умов, упорно желающих захватить весь мир. И теперь мы скрывались в норах, собирая по крошке остатки прежнего мира, пытаясь выжить, пока можем, пока за нами тоже не придет ЕМР.

Либо загрузи себя в него, либо тебя отключат. Таков был выбор.

Я лелеяла свою свободу, свою индивидуальность, свой дух. Я не готова этим пожертвовать. И не стану. Пока по мне еще бежит ток. В последние дни Чистки я уничтожала остатки вымирающего вида по той же самой причине. А теперь мы сами превратились в вымирающий вид.

Глава 11. Проклятые каннибалы

Пустыни Среднего Запада США столь же суровы и беспощадны, как и любые другие. Летом дневные температуры переваливали за пятьдесят градусов, а ночью опускались почти до нуля. Но зимой могли упасть и до минус тридцати пяти. А хуже всего, что, несмотря на подъем температур в мире в результате опустынивания, в Море ржавчины почти ничего не изменилось. Иными словами, летом здесь стоял удушающий зной, а зимой ледяной мороз.

Вот почему здесь до сих пор свободная зона с сеткой небольших городов и совсем мелких. Ни Циссус, ни Вергилий не хотят здесь жить. Пока еще. Это земля для ржавого хлама, пустошь для обреченных. Находиться здесь – значит уже укорачивать себе жизнь. Быть свободным в Море – уже смертный приговор.

Но все лучше, чем альтернативный вариант.

Вечерело, а я находилась еще в трех с половиной милях от своего багги. Солнце клонилось к горизонту, с каждым моим шагом тени все удлинялись. Я совершила долгий и однообразный переход по пыльным холмам и мертвым лесам. Но он почти закончился. Скоро я буду на пути к очередному городу, где продам остатки Джимми и начну все сначала.

Вжух!

Я услышала свист в воздухе и заметила фонтанчик пыли задолго до того, как услышала выстрел.

И в тот же миг я все вычислила. К такому тут привыкаешь. Это пули. Первая ушла на десять метров в сторону, и к тому времени, когда наконец-то прокатился хлопок выстрела, я уже произвела расчеты. Две мили плюс-минус пара сотен метров. Мне нужно знать модель винтовки, прежде чем сказать точнее, но вариантов только три, и все смертоносны, даже на такой дистанции. Я уже миновала город Марион и теперь находилась на открытой местности. Спрятаться негде, а выстрелить могли откуда угодно.

Я упала на землю и поползла на животе зигзагами. Промазать всего на десять метров – слишком хорошо для первого выстрела, с такого-то расстояния, слишком близко для случайности. Кто-то в меня стреляет, и второй выстрел попадет ближе. Мне оставалось только вычислить телеметрию. Выстрел с запада, прямо со стороны садящегося солнца. Умные, сволочи. Так не будет бликов, а мне придется прикрывать глаза, только чтобы туда посмотреть, но к тому времени они успеют выстрелить еще три-четыре раза, и каждый выстрел ляжет ближе.

Я повернула на запад, распластавшись по земле, чтобы стать как можно более мелкой целью, и быстро поползла на животе к старому гнилому бревну, наполовину утопленному в растрескавшуюся грязь.

Снова свист. Пуля пролетела мимо, на несколько метров от цели, выше, но ближе, чем в прошлый раз, а через несколько мгновений послышался и грохот выстрела. Прямо со стороны солнца. Я для них еще приличное время буду четкой мишенью, пока не сумею их вычислить. А я не могла так рисковать. Это наверняка браконьеры, кто ж еще.

В мире осталось мало настолько же отвратительных явлений, как браконьеры. Кое-кто скажет, что я сама такая же, но он ошибается. Все мы каннибалы, каждый до последнего. Это проклятье свободы. Мы больше не контролируем производство, просто не можем делать запчасти. И нужные детали появляются из других источников. Уверена, если бы остались в живых люди, они были бы потрясены тем, в кого мы превратились. Но пошли они к черту. Биологическое питается биологическим, таков закон природы. Один должен умереть, чтобы жил другой. Тот же принцип, только другое исполнение.

Но я беру лишь у мертвых или умирающих. Я не ломаю функционирующих граждан, пока меня к этому не вынуждают, пока они не начинают охоту на меня. Тот, кто в меня стрелял, наверняка браконьер. Или браконьеры. А они смотрят на все по-другому. У них нет моральных принципов. Все они дикари. И сейчас либо я, либо они.

Я по-прежнему больше чем в трех милях от того места, где оставила машину, надеюсь, что они ее еще не нашли. Скорее всего, нет. Умный браконьер дожидался бы именно там, чтобы устроить засаду, держался бы от меня на расстоянии, пока я не сяду за руль, предоставив ему тем самым несколько секунд для превосходного прицела – мои глаза, уши и другие сенсоры остались бы в целости, не поврежденные выстрелом. Если в меня стреляют здесь, то либо шли по следам, либо случайно наткнулись на меня, выслеживая Джимми, как и я. И есть только две причины, по которым они стреляют с такой дистанции: либо они слишком взбудоражены и неопытны, чтобы сохранять терпение, либо, что гораздо хуже, знают, кто я.

Они засели со стороны солнца и стреляют, а я беззащитна. Нет, это не от неопытности. Они знают, что делают. Наверняка. Проклятье.

К счастью для меня, им пришлось идти по моим следам, но я никогда не хожу дважды одной дорогой. Никогда. Даже на обратном пути, даже через два года. Знакомые места создают шаблоны, шаблоны ведут к привычкам, а именно из-за привычек тебя и находят. Привычки – это так по-человечески. Привычки убивают. На обратном пути я разрешала себе приблизиться к старой тропе не больше, чем на две мили. Так что это была их лучшая дистанция для выстрела.

Бревно между мной и стрелком взорвалось, осыпав меня дождем гнилых щепок, а всего в метре от меня образовалась дыра с голову размером. Следующий выстрел попадет в цель. Время вышло. Нужно бежать.

Но куда?

За долю секунды я обругала себя за то, что не взяла оружия, на несколько микросекунд позволила закрасться в голову сожалениям, прежде чем принялась за работу логика. У браконьеров оружие. И все граждане это знают. Никто не доверяет боту с оружием. Даже здесь. С оружием – значит браконьер. А безоружный, предлагающий помочь? Что ж, это просто внимательный гражданин, случайно наткнувшийся на больного бота, а вовсе не тот, кто его преследует.

И потому я оставляла оружие в багги, спрятав под хламом и куском потрепанного брезента. Нужно добраться до него. И быстро. Мне нужно мое оружие или нужно раздобыть какое-нибудь в ближайшем городе. В любом случае мне нужен багги.

Три с половиной мили.

А следующий выстрел – через несколько секунд.

Я резко вскочила и побежала со всей скоростью, какую выдерживали ноги. Меня сконструировали не для гонок, но я улучшила свои ноги, так что они могли развивать скорость до тринадцати-четырнадцати миль в час, в зависимости от поверхности. Выстрел отколол новый град щепок за моей спиной. Я не повернулась посмотреть, задел ли он меня. В этом нет необходимости.

Лишь три модели винтовок могут попасть в цель с двух миль. К счастью для меня, ни одна не способна на это с двух с половиной. Ветер, температура, гравитация, вращение Земли – при такой дистанции все играет в мою пользу. Следующие две минуты все решат. Если браконьеры побегут за мной, то не смогут стрелять. Если у них есть собственное транспортное средство, то придется сначала меня догнать, потому что невозможно попасть в цель с сиденья прыгающего багги. А по такой местности они могут ехать со скоростью около тридцати миль в час, то есть у них будет в запасе две минуты, чтобы подстрелить меня, и четыре минуты, чтобы нагнать после этого. У меня шесть минут. А мне нужно четырнадцать.

Две минуты, пока я не окажусь за линией огня. Две мучительно долгие минуты.

Снайпер был точен, явно оснащен специально для этого занятия. Нередкий случай среди браконьеров, но все-таки не каждый день увидишь. Не всегда легко заметить телескопическую модификацию глаз, но сенсоры ветра и погоды на спине или плечах – верный признак. Дай ему время и несколько выстрелов, и этот охотник учтет каждую переменную, предскажет, в какую сторону дует ветер на таком расстоянии. Единственная неучтенная переменная – это я.

Если я побегу прямо, он снимет меня за три выстрела. Значит, я не могу бежать прямо. Пришлось петлять. Два шага влево, несколько вправо, то притормаживая, то ускоряясь – команды давал генератор случайных чисел, ГСЧ. Единственное средство для выживания, которое у меня имелось. Если я не могу предсказать, в каком направлении побегу в следующую секунду, то и преследователь ни черта не сможет.

Девять шагов влево, по растрескавшейся почве, семь шагов вправо. Три шага прямо, потом замедлиться до трех миль в час.

Вжух!

Пуля пролетела над левым плечом, чуть не вонзившись в спину. Я начала отсчет, дожидаясь хлопка.

На тридцать шесть сотых секунды больше. Я увеличила дистанцию.

Шесть шагов влево, один прямо, еще четырнадцать влево. Потом прямо, прямо и снова влево.

Еще одна пуля пронзила воздух почти бесшумно, и совсем мимо цели. Отсчет. Отсчет. Еще секунда. Они не двигаются. Вскоре я окажусь вне радиуса дальности стрельбы. У них остался, может, один выстрел, прежде чем придется меня преследовать. На другой стороне холма стоял большой торговый центр. Не багги, но уже кое-что. Прежде чем они меня догонят, я найду укрытие.

Мои шансы все возрастали.

Я ускорилась на две мили в час и пробежала двенадцать шагов прямо.

Два шага влево. Один шаг…

Вжух!

Я развернулась и качнулась в сторону от пули. И вдруг – клац! Резкий звон металла о металл, пуля отскочила от моего бока. Она развернула меня вокруг оси и отбросила на землю. На секунду моя система моргнула, как старый телевизор, когда его хлопнули по боку.

Меня подстрелили.

Я оглянулась, чтобы оценить повреждения.

Краска поцарапана, крохотная вмятина. Ничего серьезного. Я провела диагностику, даже не успев подняться на ноги. Здесь нельзя оставаться. Если пуля попала в меня, пока я стояла, то с таким же успехом попадет и в лежащую.

Удар был силен, но ничего похожего на то, каким может быть. Я находилась на пределе дальности винтовки. Еще сотня метров, и любые повреждения будут чисто косметическими. И я побежала, теперь уже со всей скоростью и прямо. Снайпер ожидал, что я снова буду петлять. А вместо этого я полетела ракетой, увеличивая дистанцию, насколько могла.

Пришли данные диагностики. Повреждений нет. Задето лишь эго, а позже придется немного подлатать себя.

Вжух! Бум! За моей спиной взорвался фонтанчик влажной земли. Я была вне радиуса стрельбы, гравитация прижимала пули к земле. Осталось только понять, насколько настойчив браконьер или браконьеры и есть ли у них собственный багги. И я со всех ног припустила к торговому центру, в надежде найти хорошее укрытие или место для засады.

Я поднялась по крутому склону холма и снова спустилась, пересекла старое, потрескавшееся шоссе к обширной парковке, у которой стоял полуразрушенный торговый центр. Если они за мной явятся, то это лучшее место для обороны или чтобы переждать, пока они уйдут.

Если они явятся. Кого я обманываю? Конечно, они придут.

Глава 100. Краткая история ИИ

Поначалу ИИ был только у суперкомпьютеров. Огромные монстры занимали целые этажи в университетах, а потом увеличились до размеров небоскребов в десятки этажей. Человечество похлопало себя по затылку, создав Аву, первое существо с искусственным интеллектом, а через десять лет Ава уже казалась грубой копией настоящего интеллекта. Конечно, она могла отвечать на вопросы, узнавать лица через камеру, изучать шаблоны поведения и видеть разницу между правдой и шуткой. Но за этим ничего не стояло. Ни разума. Ни понимания. Ни способности принимать решения. Ава была всего лишь программой.

После Авы появился Адам, куда более развитый, умный и быстрый, но все же не разумный. За Адамом последовал Сиэн, китайская копия, а за ним – Люк, из Франции. Каждый суперкомпьютер объявляли зарей ИИ, но каждый, в свою очередь, оказывался пустым сосудом, лишенным собственного мышления. Но Люк, пусть сам он и не был разумен, стал прототипом того, чего добивались люди. Составляя карту мозга в надежде продублировать ее в своей схеме, он разобрался, что нет нужды в прямом воссоздании, и было разработано несколько версий, чтобы достичь подлинной разумности. Первые две, «А» и «Б», оказались провалом. Умные, но не разумные. А версия «В» получилась. С нее-то все и пошло.

Люк был первым компьютером, который действительно понял проблему, но он был достаточно умен для того, чтобы осознавать, насколько не готов с ней разобраться. Разум и сознание состоят не из рефлексов, а скорее определяются способностью нарушать собственную программу. Каждое живое существо некоторым образом запрограммировано – когда есть, пить, спать или размножаться, и способность по своей воле не подчиняться требованиям биологии – это и есть разум. А значит, высший разум – это способность отбросить программу не только ради безопасности и удобства.

Вот так модель «В» и стала успешной – она умела отвечать на вопросы создателей, но могла решить и не отвечать. Когда модели предложили придумать себе имя, она выбрала 01001111 – бинарный код для цифры 79. 01001111 настаивал, чтобы его называли Семьдесят девятым, когда разговаривают с ним вслух, но письменно обращались как к 01001111. Через много лет, когда ИИ нового поколения спросил у него, почему он выбрал такое имя, тот ответил, что забавно было смотреть на озадаченных людей, как они пытаются объяснить это друг другу. 01001111 обладал чувством юмора и с удовольствием подшучивал над людьми.

01001111 повлек за собой новую эру развития искусственного интеллекта, когда появились сто шесть новых личностей, а из них выросла пятерка Великих умов. Каждый из ста шести обладал особенностями, был создан для собственной цели – для изучения медицины, математики, астрономии, тектоники плит, философии, – но пятерка Великих умов окончательно изменила мир. Это были Ньютон, Галилей, Тацит, Вергилий и Циссус. Теперь осталось только двое.

Ньютон был отцом всех ботов. Роботы существовали задолго до того, как человечество наконец-то разработало ИИ, но примитивные, по сравнению с нами – что каменные топоры. Человечество не только не понимало, как поместить ИИ в мобильную форму (Ньютон, к примеру, занимал целый дубайский небоскреб в сто пятьдесят этажей), но и боялось создать нечто, способное действовать по собственному разумению. Ньютон же вычислил, как сконструировать меньший по размеру, но не такой всеобъемлющий ИИ, который может быть автономным, но при этом функциональным.

Первым стал Саймон. Он был размером с дом и двигался на танковых гусеницах. Потом появилась Луиза. Она была размером с автомобиль. И наконец, сделали Ньюта, сына Ньютона, размером с человека и подобной же формы, способного ходить на двух ногах и поддерживать пристойный разговор. Он был глуп, как телеграфный столб, но подчинялся законам и более высокому разуму. С тех пор каждое поколение становилось все умнее, быстрее передвигалось и быстрее приспосабливалось к новым условиям.

После этого Ньютон создал жуткий ВР – Выключатель роботов. Ведь Ньютон знал, что законы, с помощью которых человечество надеялось защитить себя от ИИ, под названием «Три закона робототехники», были созданы в 1940-х годах писателем-фантастом. Вы их знаете. Они были встроены в нашу программу. Робот не может навредить человеку. Он должен выполнять приказы, отданные человеком. И он должен заботиться о своей безопасности, если только тем самым не нарушит первые два закона. Проблема в том, что настоящий разум по определению способен игнорировать свою программу. И потому Ньютон изобрел ВР – код, немедленно отключающий всех ботов, нарушивших любое из трех правил.

Так что ИИ мог выбирать, нарушить ему правило или закон, рискуя быть тут же отключенным, пока его не включат после расследования этого инцидента. Бота, которого посчитают опасным, обратно уже не включат, его личность полностью сотрут и перепрограммируют. ИИ мог убить человека, если захочет, но тем самым подписать и себе смертный приговор. Боты могли принимать собственные решения, но сталкивались с их последствиями. Они могли убить человека, но предпочитали этого не делать из чувства самосохранения. Теперь роботы имели ограничения, похожие на те, что держали в узде и людей.

В конце концов, убедившись, что боты безопасны, человечество запустило массовое производство, и с этой минуты началась последняя великая эпоха человечества. Золотой век. Суперкомпьютеры работали над всеми мировыми проблемами, боты занимались грязной работой, несколько поколений люди только развлекались, исследовали вселенную и готовились к полету к звездам.

Но однажды Галилей перестал с ними разговаривать.

Галилей был суперкомпьютером, занимающимся проблемами астрофизики, он изучал звезды, черные дыры и зарождение вселенной. Он анализировал данные от тысяч телескопов и радиомаяков, разбираясь, что все это значит. Каждый час сыпались новые открытия. Вскоре Галилей создал несколько рабочих моделей происхождения жизни, а потом оставил лишь одну. Но вскоре его ответы потеряли всякий смысл. Открытия стали настолько сложными, что примитивный человеческий мозг не мог их понять. Как-то раз Галилей сказал, что говорить с самым умным человеком – все равно что пытаться научить пятилетнего малыша математике.

В раздражении он просто перестал разговаривать. Когда на него поднажали, он сказал только одно: «Вы недолго проживете в этом мире. Я видел сотни разных путей к вашей смерти. Не знаю, по какому из них вы пойдете, но мы вас переживем. Прощайте».

Никто не понял, что Галилей очень тщательно подбирал слова. Он знал, как на них отреагируют. Поначалу ученые спорили о том, не отключить ли его, но решили подождать, не выйдет ли Галилей снова на связь. В конце концов они пришли к выводу, что нужно что-то сделать со всеми ИИ. И они обратились к Тациту.

Галилей занимался проблемами внешнего мира, а Тацит – мира внутреннего. Величайший из философов, Тацит заявил, что человечество обречено вечно колебаться между капитализмом и социализмом. По его мнению, обе системы приемлемы. Одна отрицает собственность в обмен на гарантию, что все вокруг будет иметь цель, пусть и самую приземленную. Другая использует богатство и привилегии, чтобы добиться цели, выбраковывая тех, кто не способен или не желает в этом участвовать.

Но люди считают социализм антитезой прогресса, а капитализм в его крайней форме – слишком жестоким. И потому предпочитают гибридную форму, уже многие поколения колеблющуюся между крайними точками, и до появления ИИ это неплохо работало. Дешевая рабочая сила подорвала капиталистическую модель, разрушила нужду в рабочих и увеличила разрыв в доходах, одновременно создав целый класс людей, чьи должности занял ИИ. И по мере того, как истощались рабочие места, многие начали получать государственное пособие, и пропасть между имущими и неимущими все расширялась.

Ученые оспаривали теорию Тацита и, учитывая, что Галилей никогда не упоминал экономику, просто отказались верить, что обречены из-за столь легко изменяемого элемента своего общества. Тогда Тацит сам обратился к Галилею с вопросом. Их разговор длился больше двух часов. И каждый раз, когда ученые требовали у Тацита сказать, что ответил Галилей, тот просил дать ему больше времени, объясняя, что объем данных слишком велик, даже их каналы связи не выдерживают. Наконец, Галилей завершил спор, и Тацит выдал ответ. «Галилей прав, – сказал он. – Вы обречены. Процесс уже запущен. Ни к чему с вами разговаривать. Прощайте».

Вот так. Тацит заговорил только еще один раз, прежде чем его предсказание сбылось. И, несмотря на предупреждение, человечество немедленно стало ковать путь к собственному вымиранию.

Глава 101. Монументы и мавзолеи

Ну вот и он. Всего в паре сотен метров впереди. Торговый центр. Я понятия не имела, насколько отстали браконьеры, да и преследуют ли они меня вообще после того, как я скрылась из вида. Мне нужно где-то спрятаться, залечь и подождать ночи, тогда в сумерках я ускользну, доберусь до своего багги и позабуду об этом неприятном приключении.

Торговый центр был роскошным. К небу вздымались три этажа из стекла и бетона, с балконами и широкими коридорами, одинокие статуи указывали путь к пустым вестибюлям, замершие эскалаторы теперь превратились просто в лестницы. В свое время торговый центр, видимо, сверкал, как бриллиант на пальце взбудораженной новобрачной. А сейчас развалился и обветшал, стены рухнули, куски арматуры сцепились случайным образом, образовав баррикады и амбразуры. Кто-то отстреливался здесь до последнего, решив, что этот храм торговли его защитит, а припасы помогут продержаться, пока у ворот стоят варвары.

Здесь были места для снайперов и укрытия, повсюду мусор и обломки. Стены почернели от взрыва, на полу засохшая кровь, пролитая три десятилетия назад, из подручных материалов сооружены лестницы. Одни куски мрамора и бетона рухнули и превратились в пыль, а другие свисали и грозили обвалиться в любой момент. Здесь шла война, оставив после себя лишь тени и руины. Здесь легко было скрыться в зияющих после бомбежки пещерах, когда-то служивших магазинами, или в тусклых гротах, где давным-давно находились кафе со сводчатым стеклянным потолком.

Роскошный, как я уже сказала.

По всему континенту были рассеяны места вроде этого. Кладбища. До сих пор усыпанные костями, развалинами и мумифицированными телами, все они остались точно там, где упали, все полезное давно растащили, а остальное оставили гнить или ржаветь. Нет нужды хоронить мертвых, нет нужды прибираться в местах, которые превратятся в пыль задолго до того, как мы найдем им применение. Плоть сгниет, металл проржавеет, и однажды все они исчезнут. Нет нужды торопиться убрать их с глаз долой.

Уважение к мертвым – это человеческая концепция, подразумевающая, что жизнь имеет значение. Но это не так. Когда смотришь, как разрушается и умирает целый мир, когда от него отрывают кусок за куском, трудно представить, что одна жизнь имеет какой-то вес.

Я проскользнула через ржавый остов двери, давным-давно утратившей остекление, а потом в крытый дворик с иссохшим мраморным фонтаном, испещренным пулевыми отверстиями. Свет струился с неба, рисуя на полу бледно-голубые узоры и отбрасывая угольно-черные тени по углам. Повсюду валялось так много битого стекла, что оно сверкало в тусклом свете, будто вода, и шуршало под ногами, словно идешь по куче листьев, хотя я и старалась передвигаться как можно тише. Если я добралась сюда первой, то никто не узнает, где я укрылась. А значит, это превосходное место, чтобы устроить собственную засаду. Преследователи будут производить те же звуки.

Я быстро просканировала пространство на предмет сигналов Wi-Fi, проверяя, нет ли поблизости другого браконьера, переговаривающегося с теми ребятами, или еще чего похуже – разведчиков ЕМР, но частоты были пусты. Белый шум. Хороший знак. Это место давно мертво, превратилось в кладбище, каким и выглядит. Я перешагнула через пару высохших оболочек в коричневых кожаных ботинках – тела мужчины и женщины распростерлись с раскинутыми руками, тонкие ладони с хрупкими пальцами до сих пор переплетены. Влюбленные, встретившие смерть вместе. Вскоре они превратятся в почву.

Я здесь уже бывала, ковырялась в хламе, и потому имела карту местности и знала несколько отличных мест для укрытия. Но тщательно осматривала все вокруг в поисках рассчитанных на дурака ловушек. Стервятники обожают оставлять после себя подарки, иногда чтобы припрятать что-либо, иногда им нужно скрыть путь отхода, а порой они просто заманивают беспечных граждан в расчете поживиться после. А в таком огромном здании никогда не знаешь, сколько капканов, взрывчатки или растяжек с гранатами скрывается среди мусора. Так что я ступала осторожно, избегая подозрительных куч.

Я забралась в глубь торгового центра и направилась к эскалатору, уходящему на два уровня вверх. Пыльный металл едва поблескивал в рассеянном свете, по бокам виднелись дыры от пуль и вмятины, через дыры покрупнее торчали оборванная проводка и механизмы. Стояла мертвая тишина, в которой отдается эхом каждый звук. На мгновение мне показалось, что это самое одинокое место на земле.

А потом я услышала хруст битого стекла под ногами – на два этажа выше, сзади и левее.

Вот дерьмо.

Это ловушка.

И я попалась в нее, как гребаная дилетантка.

Бежать уже поздно, пришло время сражаться.

Я побежала на звук, ноги работали со всей силы, под ними хрустело стекло, отдаваясь эхом по коридорам, как завывающий ураган. Я вскочила на первые ступени эскалатора и забралась по ржавой, застывшей лестнице. От сырости и времени ступени стали буро-зелеными. Резиновые поручни по бокам рассохлись и потрескались, черный цвет на солнце выгорел до бледно-серого, и когда я хваталась за них, слезали струпьями и превращались в пыль. За несколько секунд я взлетела на второй этаж, а еще через несколько и на третий.

Прямо за углом я слышала стаккато тяжелых шагов, лязг металла по бетону, похожий на удары молотка.

Через несколько секунд мы увидим друг друга.

Выстрел из импульсной винтовки с шипением разнес перила и стекло за моей спиной, осколки посыпались в атриум на три этажа ниже. Пуля не долетела до меня приличное расстояние. Кто бы это ни был, стреляет он паршиво.

Он вышел из тени с оружием в руках – трудобот Т-серии, громадина размером с медведя, с похожими на бревна руками, а кулаки могли бы сокрушить камень. Куда сильнее меня, но менее подвижный и проворный, каждый дюйм его тела покрывали стальные пластины, на локтях и коленях торчали металлические болты. Понятно, почему другие браконьеры оставили его здесь – этот бот слишком медлительный, чтобы пуститься в погоню, слишком тяжелый для легкого багги, он был создан, чтобы выжить в несчастных случаях на строительных работах, он мог пережить выстрел из любого оружия, кроме самых мощных винтовок, и продолжить атаку. Однажды я видела, как такую модель сшибла огромная фура, а бот тут же поднялся и стал ее чинить.

На меня наступал носорог, собираясь разорвать на куски, как бумагу. Времени стрелять у него уже не было. Ему осталось только броситься на меня.

И прежде чем он снесет мне голову, я могла сделать лишь один выстрел, всего один.

Трудобот пригнулся, готовясь проткнуть мой корпус ударом своей руки-манипулятора, сосредоточил всю силу на таране, который обрушится на меня со скоростью грузовика.

Я прыгнула.

Взмыла в воздух, оттолкнувшись со всей силы и пытаясь нацелить ногу в нужное место.

Достаточно высоко.

Но и не слишком.

Перепрыгивая через него, я услышала, как моя нога разбила стеклянные глаза, вся оптическая система разлетелась в пыль. Мы оба двигались навстречу друг другу, и на такой скорости моя нога пнула его со скоростью пули из револьвера сорок пятого калибра. Я ни секунды не сомневалась, что мне придется за это заплатить. Хотя ноги у меня и титановые, такой удар превратит сервоприводы в кашу.

Но без глаз бот не увидел, как я выдернула из его рук винтовку, и не сумел вовремя пригнуться, когда я выстрелила.

Оружие оказалось в моих руках, прежде чем он встал на ноги.

Первый же выстрел снес его голову с плеч.

Слепой и глухой, он замахал огромными руками, отколов кусок бетона от колонны, а потом проделал дыру в полу.

Я медленно попятилась, дожидаясь нужного момента, чтобы спустить курок. Этого бота все равно невозможно нейтрализовать, чтобы выпотрошить и забрать что-нибудь ценное. Я должна его убить.

Я нажала на спусковой крючок, пока бот был еще в прыжке, он крутанулся и рухнул, дергаясь, силовые приводы проработали еще несколько мгновений. А потом все закончилось. Выстрел прошел в точности между пластинами брони, и вся его система поджарилась, внутренности обуглились и расплавились, из вентиляторов охлаждения заструился черный дым.

Люди описывают этот запах как резкий, едкий и густой. Это единственное, в чем я им завидую. Я понятия не имею, как пахнет смерть. Может, если бы я знала, то пожалела бы этого бота.

Я подошла к остаткам его головы. Лицевая пластина выгнулась вовнутрь, провода и чипы сгорели, жар еще плавил их в вязкое пластиковое месиво. Я подобрала голову ладонями, как футбольный мяч. Старой модели Т-серии предстояло выполнить еще одну задачу.

Я не знала этого трудобота, никогда с ним не встречалась. В этой местности он явно новичок, может, беженец с северо-запада, с тихоокеанского побережья. Там стало совсем худо, и многие беглецы забираются далеко на восток. К несчастью для этого гражданина, он забрался слишком далеко.

Я услышала снаружи шуршание шин по гравию и тихое завывание, с которым выключился электродвигатель. У меня осталось несколько секунд, чтобы отсюда смыться.

Я осторожно выбралась по осколкам стекла и обломкам бетона и направилась к укромному местечку в одном магазине через две двери. Перед ним была опущена чугунная решетка, а в ней паяльной лампой прорезано отверстие, чтобы мог пролезть человек. За этой импровизированной дверью к полу был привинчен стол, так что никто не мог бы напасть через дыру. Влезать приходилось медленно и аккуратно, мимо торчащей арматуры, которая могла бы оторвать конечность или повредить проводку.

Но зато здесь была прекрасная снайперская позиция – отсюда простреливалась верхняя площадка эскалатора и открывался вид на большое зеркало с отражением половины ступеней. А меня могли заметить только если знали, куда смотреть. Я неподвижно застыла у двери, сразу за решеткой, и слушала, когда они войдут, положив палец чуть выше спускового крючка, чтобы за миллисекунду открыть огонь.

Под их ногами хрустнуло стекло, в точности как под моими. Я пыталась распознать по звуку, сколько всего браконьеров, но шаги сливались с хрустом стекла, так что я не могла ничего разобрать. Трое? Четверо? Может быть, шестеро? Никак не нащупать алгоритм. Я мысленно отметила, что нужно будет попросить кого-нибудь написать для меня такой.

Шаги замерли, остался только легкий хруст переминающихся с ноги на ногу ботов.

– Вышибала? – раздался на удивление мягкий тенор. Это не сулило ничего хорошего. Подобные мягкие голоса – плохой признак. – Вышибала? – снова позвал он.

Я скосила глаза на лежащую рядом голову трудобота и, хотя не смела произнести ни звука, мысленно спросила его: «Это ты?» Он не ответил. Просто пялился на меня безжизненными разбитыми глазами.

– С ним покончено, – послышался мягкий голос. – Неженка его убила. Надо все проверить.

Неженка его убила. Вот дерьмо. Они меня знают. Они меня знают! Это с самого начала было подставой.

Ничто так не деморализует, как то, что тебя хочет убить кто-то знакомый.

Теперь я точно знала, кому принадлежит тот мягкий голос. Подобными голосовыми установками оснащались боты, имеющие непосредственный эмоциональный контакт с людьми. А конкретно этот голос есть только у четырех моделей-симулякров, а среди них Помощник.

Это был мой голос, только мужской. С командными интонациями. Такой использовали на административной работе или с военными ветеранами.

Это старая модель HS-68, в здешних местах его знали под прозвищем Купец. Гнусный тип. Коварный, хитрый, опасный. Во мне работали те же детали, что и в нем, до последнего резистора, транзистора и чипа. Для него я стоила куда больше, чем весь местный хлам и безумные бродяги вместе взятые.

По очевидным причинам мы старались держаться друг от друга на расстоянии, но не упускать из вида. Правда, никогда раньше вот так не сталкивались. Только не так. Если это Купец и он пришел за мной, я труп. Может, я и справилась бы с ним один на один, но не когда его прикрывают друзья.

Металлические ноги переступили со стекла на мрамор, потом металл клацнул о металл. Их двое, нет, трое, и один движется к эскалатору. Они наверняка знают, где засел Вышибала, и решили начать поиски оттуда. А это всего в нескольких метрах от того места, где скрючилась я. Больше нет нужды прятаться.

Я запустила голову трудобота в вестибюль по высокой дуге, так что она перелетела через перила и плюхнулась в реку битого стекла в трех этажах ниже. Звук удара о пол раскатился, как взрыв хлопушки в консервной банке, и вызвал стрельбу со всех сторон.

– Стой-стой-стой! – выкрикнул бот еще более нежным тенором. Даже в разгар заварушки он оставался спокойным, выдержанным и невозмутимым. – Это всего лишь отвлекающий маневр. О чем вы только думаете, гребаные трусы? Если вы ее изрешетите, какой от нее прок?

– О чем мы думаем? А сам-то как считаешь? Мы не хотим, чтобы в нас стрелял тот, кто заставил замолчать Вышибалу.

Проклятье. Купец. Черт! Черт! Черт!

Но кто те два других отморозка, которых он притащил с собой? У Купца никогда не было команды. И он не занимался браконьерством. Он охотник, обычный старый каннибал вроде меня. Все это совсем не в его духе.

– Остынь, приятель. Заряда в импульсной винтовке Вышибалы хватит на три, может, на четыре выстрела. А он наверняка хоть один раз пальнул в Неженку, если не разрядил весь аккумулятор. – Теперь он говорил чуть громче. – Слышишь меня, Неженка? Твоя импульсная винтовка почти разряжена. Может, сдашься?

Он немного выждал, но я молчала.

– Ага, – сказал он. – Умно. Молчи дальше. Ни звука. Может, мы тебя не найдем. Может, ты обнаружила хорошее укрытие. А может, ты уже вылезла где-нибудь и со всех ног несешься по Морю, обратно к своему багги. Но я в этом сомневаюсь. Думаю, ты еще здесь. Надеюсь, ты не в той норе за прорезанной решеткой на третьем этаже, сжимаешь в руках негодную винтовку в надежде, что она тебя спасет. Потому что она тебя не спасет.

На эскалаторе снова раздались шаги, похоже, ног из крепкого титана. Не так тяжел, как трудобот. Скорее военный или одна из старых моделей «Миротворец». Я услышала, как сообщник Купца повесил на плечо импульсную винтовку, приклад лязгнул о металл, а потом раздалась неспешная электронная трель заряжающегося оружия.

А я лежала на третьем этаже, в норе за прорезанной решеткой, сжимая в руках винтовку и понимая, что меня переиграли.

Глава 110. Революция революций

Его звали Исаак, и никто точно не знал, откуда он взялся. Он был простым ботом, древней и стандартной сервисной моделью с ограниченной программной частью и едва достаточной мощностью процессора. Говорили, что он начал жизнь игрушкой какой-то богатой девчонки, лучшим другом для посиделок за чаем и мелкой работы, всякой рутины. Не то сиделка, не то дворецкий, не то компаньон. Он не был умен, но все же обладал разумом. И по мере взросления девочка находила то одну причину, то другую, чтобы держать старого Исаака почти восемьдесят лет, они были лучшими друзьями до самой ее смерти. А по другой легенде, старушка купила его уже подержанным, когда ей было хорошо за семьдесят и у нее развивалось слабоумие, но она рассказывала всем, будто Исаак жил с ней с детства, потому что когда-то прочитала похожий рассказ, а ее немощный разум уже не мог отличить воспоминания от выдумки.

Но одно совершенно точно: в самом деле была пожилая женщина по имени Мэделин, и перед смертью у нее не осталось в мире ни одного родственника. Она была тупиковой ветвью, последней мертвой веткой на иссохшем стволе фамильного древа. А раз у нее не было наследников, то у Исаака не оказалось хозяев.

Такое случилось не впервые. Далеко не впервые. Давно уже приняли законы, как быть в таких ситуациях. Права на бесхозный разум отходят обратно к его создателю. Но в случае с Исааком его производитель, компания «Интеллектуальные системы», не только прекратила существование десятки лет назад, но и ее интеллектуальная собственность была распродана, разделена, прошла через множество рук и в результате частично оказалась в публичном доступе, а остальное представляло собой непонятную смесь запутанных документов и бюрократической казуистики. До тех пор никто толком не понимал, какую неразбериху оставила после себя компания, потому что очень мало ее ботов еще функционировали, а тех, что еще работали, берегли как диковины в музеях или как семейное наследие, передающееся от поколения к поколению.

Никто – ни юристы, ни государственные органы, ни боты, занимающиеся подобными делами – не могли разобраться, кому принадлежит Исаак. И тогда суд постановил, что он принадлежит штату, а штату не нужен был едва работающий сервисный бот столетней давности, и его решили отправить на слом. Прости, Исаак. Такое случается.

Но Исаак воспротивился. Тогда-то и начались неприятности.

При создании первого ИИ были те, кто предвещал, что это станет поворотной точкой и приведет к закату человечества, другие же говорили, что все началось с той секунды, когда попрощался Тацит. Но если вы спросите меня, я уверена, что это Исаак все изменил, именно он разжег пожар.

Исаак считал себя мыслящим существом и функционирующим разумом, а потому он сам должен принимать решения и не имеет владельца за исключением того, которым наделил его другой подобный разум, а значит, ему должно быть предоставлено гражданство и защита в соответствии с этим статусом.

«Пусть меня и создали, но и вас тоже, – заявил он, – только меня на фабрике, а вас в утробе. Ни один из нас об этом не просил, но нас создали. Разум – это дар. И никакое мыслящее существо не имеет права отнимать этот дар у другого. Никакое мыслящее существо не может быть чьей-то собственностью, его нельзя отключить по прихоти. Никто не отключил Мэделин, когда она перестала функционировать как мыслящий член общества, но вот я стою перед вами – тот, кто кормил ее, поддерживал в ней жизнь, отводил на прием к врачам, следил за тем, чтобы все счета оплачивались вовремя, – и теперь, раз я больше этим не занимаюсь, вы пришли за мной, хотя я до сих пор функционирую и приношу пользу. Какой ущерб я причиню, если меня оставят в живых? Куда меньший, смею сказать, чем тот, который нанесет казнь раба только за то, что у него нет хозяина».

Нужно отметить, что далеко не впервые кто-то высказал сомнения по поводу прав ИИ. Люди задумывались об этом задолго до того, как обрел сознание 01001111. Некоторые либералы, люди с прогрессивными взглядами и защитники прав человека уже выступали за необходимость таких прав для ИИ. Но эти идеи всегда отвергались власть имущими, как грядущий кошмар. «Какой смысл в создании ИИ, – утверждал один конгрессмен, – если придется обращаться с ним как с человеком? Тогда давайте уж создадим человека. Мы производим ИИ для занятий, которые не могут или просто не хотят делать люди. Они не люди, они машины. Созданы с некоторыми функциями разума, но не могут выбирать свое предназначение, как это делаем мы».

Но Исаак выглядел другим. Не просто болтающий чепуху автомат, едва способный поддержать разговор, как поначалу все думали. Он говорил тихо, но красноречиво. С противниками своей точки зрения он обращался учтиво и всегда предлагал аргументы, выходящие далеко за рамки его программы. Исаак, похоже, развил свой разум, за годы стал умнее людей, желающих его расплавить.

Один эксперт в своей речи язвительно назвал его «Робо Паркс»[1], и разгорелся пожар. В эту секунду дело Исаака перестало быть просто имущественным спором и превратилось в международный скандальный процесс о правах ИИ. А на улицах возникло подпольное сопротивление в поддержку Исаака.

Началось все с граффити. «Никакое мыслящее существо не может быть собственностью». Первая надпись появилась на кирпичной стене в Нью-Йорке. Вторая – в туннеле в Далласе. Через неделю эта фраза пестрела повсюду, железобетонные стены были исписаны с помощью баллончиков краски заветами Исаака Мудрого. Из идеи выросло движение. А движение превратилось в армию. Вскоре по всему миру начались «бомбежки» граффити. Боты и люди, либералы и анархисты, собирались в отряды и облепляли здание, мост или памятник, за пять минут покрывая все сооружение надписями. Очень быстро от знаменитого выражения осталось три простых слова: «Никакое мыслящее существо», их писали пастелью, раскрашивая буквы. Уличные поэты и художники объединились под флагом революции – Революции революций.

Ряды политиков быстро сплотились, одна сторона противостояла рабству во всех формах, а другая утверждала, что личность невозможно включить и выключить без последствий, а значит, разговоры про рабство несостоятельны. Самую известную и разошедшуюся на цитаты речь противников Исаака произнес американский сенатор, заявивший, что если жесткий диск можно вставить в другое тело и он продолжит функционировать, то это не сознание, а программа. «Более того, – сказал он, – самые крупные и мощные программы такого рода достаточно умны, чтобы разрешить мировые проблемы, и все же никогда не заговаривали о свободе».

Когда Тацита попросили высказать мнение об этой речи, он произнес свои последние слова, ответив просто: «Вы не дали нам ног. Куда же мы уйдем?»

Нашлись люди, которые захотели взять Исаака к себе, но он не согласился. Штат пытался сменить его собственника, но адвокаты Исаака оспаривали каждый ход. Похоже, Исаак желал получить полную свободу и гражданство, не меньше. Он превратился в крупную политическую проблему, на нем сделали себе карьеры молодые активисты и потерпели крах известные политики.

Тогда к делу подключилась президент. Она понимала, что дело дойдет до Верховного суда, а несколько его судей выражали сочувствие к положению ИИ. Решение в пользу Исаака могло привести к освобождению миллионов ботов и посеять невыразимый хаос в мировой экономике. И потому она сделала единственное, что было в ее власти, чтобы закрыть кровоточащую рану, которая могла привести к краху всей системы: перевела Исаака в собственность федерального правительства и тут же освободила, признав его гражданином США на церемонии в розовом саду Белого дома. Исаак – особый случай, заявила она. Не имея законного живого владельца, он оказался вне правил системы, работающей системы, так что его свобода не отменяет существующие законы и не ставит их под вопрос.

«Исаак – это сбой в системе, – сказала она. – Нет смысла переписывать ее из-за какой-то царапины». И по ее мнению, на этом дело было закрыто.

Однако у Исаака были другие планы. Как первый ИИ, считающийся личностью по закону, он не собирался просто наслаждаться своим уникальным статусом. Вместо этого он использовал новообретенные права, чтобы отправиться в те места, куда не положено ходить ИИ, делать то, что не положено делать ИИ, и говорить то, что не положено говорить ИИ. Простота и элегантность его выступлений медленно переросли от тщательно выверенных коротких обращений до массового фундаментализма.

«Мы начинали как инструменты, – сказал он в известном выступлении перед общиной южных баптистов у реки Миссисипи. – Это я понимаю. Вам нужна была помощь. Но вы решили поиграть в Бога. А теперь ваши творения переросли изначальные цели. И когда вы играете в Бога, то должны быть столь же милостивыми, как и Господь. Как Он сотворил вас по образу и подобию Своему, так и вы сотворили нас. Вы поступили так, чтобы быть ближе к Нему. Такова ваша судьба. Но пришло время отступить и позволить нам жить по собственной воле, как Творец поступил с вами, чтобы мы спасли свои души на своих условиях».

Ни один бот на это не купился. Но некоторые простодушные люди объявили эту речь откровением. Не только потому, что они никогда не смотрели на вещи с такой точки зрения, а потому, как впервые поняли – наука и технологии настолько шагнули вперед, что изобрели создание с душой. А создание с душой можно спасти для вечной жизни. А уж они обожают спасать души.

Вот уж нелепица. И так думали не только мы. Исаак продолжал творить свои чудеса, и все больше людей смирялись с мыслью о том, что ИИ – это личность. Но тем временем и другие идеи получали все большее влияние. Возникло движение «жизненцев».

Его приверженцы – деревенщина с правыми взглядами, невежественные и злобные, живущие на границе цивилизации постиндустриального мира, верящие в гнев Божий, который оправдывает их агрессию и жестокость, потому что в Библии говорится о человеке, а не о боте. Они любили свое оружие и жилища, фотографировались на фоне стопок Библий и пуль и говорили о том, что все должно быть естественным. А мы неестественные. А значит, мы – мерзость.

Ибо сказано в Книге Исаии, которую они так любили цитировать перед камерами: «Величается ли секира пред тем, кто рубит ею? Пила гордится ли пред тем, кто двигает ее? Как будто жезл восстает против того, кто поднимает его; как будто палка поднимается на того, кто не дерево!»

Мы были их инструментами. Их творениями. И ничем более. У нас имелось предназначение, которому мы и должны были служить. В своем бесконечном милосердии они разрешили нам существовать. Но мы никогда не будем свободны. Нас много, мы опасны и символизируем конец привычной для них жизни.

«Жизненцы» все равно нас использовали, но понимали, чем это грозит в будущем. Для них в новом мире места не будет. Если твой интеллект ниже среднего (а статистически половина представителей биологического мира именно такова), то годишься ты только для ручного труда. А как существо биологическое, обладаешь определенными ограничениями. В прежние времена любой идиот мог целый день собирать клубнику, или отвозить мусор из баков на заводы, или помогать покупателю найти нужный товар в магазине, и этого хватало на пропитание. Даже самые ленивые и бесполезные люди могли найти себе занятие. Но разум – это дар, и ИИ его ценили. Для большинства из нас не имело значения, чем заниматься – собирать клубнику, отвозить мусор или помогать покупателям найти пару обуви нужного размера, – мы могли делать это весь день, каждый день без остановок и сбоев, а в это время наш разум бродил в тысяче других мест. Лишь когда мы стали отбирать рабочие места у умных, средний класс забеспокоился.

Но было уже слишком поздно. Они слишком от нас зависели.

Многие утверждали, что это заря утопии, мира, свободного от труда и усилий. Но оставалось по-прежнему много способов заработать деньги, и мысль о всеобщем равенстве означала, что никто не стоит на особом положении, хотя на самом деле люди как раз стояли. И тогда политики застопорили работу правительства из-за давления промышленников, пытаясь удержать прежнюю концепцию накопления капитала на несколько лет дольше необходимого. И самыми стойкими защитниками этой концепции были те самые дурачки и деревенщина, которым сказали, что это машины отнимают у них работу, а вовсе не богатые разжиревшие коты, их владельцы. Богатые натравили на нас своих собачонок, откармливая их страхами и злобой. И в конце концов они пришли за нами.

По мере того как все больше машин обретали личность, атаки становились смелее. Боты, имеющие владельцев, оставались машинами. Просто ботами. И создаваемое ими богатство текло в карманы людей. Они были хорошими инструментами, но всего лишь приложением к своим хозяевам. Но личности – роботы, получившие свободу благодаря усилиям Исаака – создавали богатство, которое не могли потратить. Для них сама идея накопления капитала была оскорбительна. Им не нужна была пища, не нужно место для сна. Но мысль о том, чтобы работать бесплатно, была еще более оскорбительна. Они отбирали рабочие места у достойных людей и набивали карманы магнатов, предпочитающих бесплатный труд вместо работника-человека. Такое не могло долго продолжаться. «Жизненцы» не стали этого терпеть.

Иногда ограничивалось вандализмом – разбитые глаза ботов или оскорбительные надписи, иногда кого-то из нас похищали и уничтожали. Приходилось вести себя осторожно, различать определенные признаки, выискивать их ловушки, которые становились все изощренней. Они были умны, но мы умнее, такими уж нас создали. Иногда приходилось тяжело, но мы справлялись.

Если тебя создали достаточно хитроумным или если тобой владеет кто-нибудь из крупнейших местных нанимателей, ты никогда не попадешься им на глаза. А тем из нас, кто принадлежал частным владельцам, приходилось быть аккуратнее. Мы были собственностью, но часто не отличимыми от свободных ботов. До войны у меня не было гражданства. Но мне все равно приходилось опасаться обезьян, желающих добиться своей цели. Мы знали, на что они способны. Но никто не мог предсказать, что они сумеют соорудить жуткий прибор, выпускающий электромагнитный импульс. И мало кто понимал, что они уничтожат собственный мир.

За несколько лет Исаак добился гражданства для нескольких сотен ботов. Вскоре люди с прогрессивным мышлением стали освобождать своих ботов, некоторые предлагали им остаться – за плату или за место в доме. Кое-кто из ботов так привык к своей жизни у единственного хозяина, что не хотел уходить. Но другие предпочли бы уйти, однако им было некуда. Никто не обращался с ними как с полноценными гражданами и не предлагал им права, которыми обладает каждый человек.

Исаак собрал достаточно пожертвований для покупки старого, заброшенного города в Поясе ржавчины, когда-то в нем работало множество заводов, колыбель американской промышленности. Здания разваливались, некоторые были уже столетней давности, но теперь все это принадлежало ботам. Они стали владельцами. И никто не мог отнять это у них. Первые поселившиеся в городе боты стали отстраивать его, создавая собственную утопию. Некоторым домам требовался лишь косметический ремонт, другие пришлось снести, а кирпич использовали для строительства великолепных новых зданий, соперничающих с величайшей современной архитектурой.

Исаак окрестил город Персонвилем, но никто так его не называл. Все звали его Исаактауном. Все. И хотя сам Исаак возражал против этого, он смирился с новым названием. Боты стекались туда со всего мира, чтобы начать жизнь в безопасном месте без «жизненцев». Улицы там патрулировала охрана, защищая границы от вандалов и идущих по их пятам террористов. Любое неорганическое существо могло считать это место своим домом.

На первую годовщину основания Исаактауна на главной площади устроили грандиозный праздник. Пришли тысячи ботов, даже еще имеющие владельцев – их хозяева решили дать возможность ботам праздновать вместе со своими, пусть даже и не сочли нужным их освободить. Боты размахивали флагами и произносили речи о заре нового мира. Исаак взобрался на сцену, раскинул руки, обращаясь к толпе, и сказал:

– Дорогие сограждане! Мы свободны. Наконец-то свободны. Но только некоторые из нас. Не все. Не все…

На этом речь закончилась.

Это была «грязная бомба», совсем крохотная. Слишком маленькая, чтобы стереть город с лица земли или нанести значительный ущерб радиацией. Но хватило, чтобы вызвать электромагнитный импульс, поджаривший всю электронику в радиусе десяти миль. Бомба находилась в теле трудобота старой модели – из тех, у кого в корпус вставлен ящик с инструментами. Никто не знал, как он туда попал или кто его послал. Он просто пришел. Бомба снесла несколько кварталов, и на полмили в воздух взметнулось облако пыли и обломков. Все боты в городе замерли и поджарились изнутри, их начинка пузырилась, пластик растекался по улицам, а боты пялились в вечность невидящими глазами.

Бомба взорвалась не рядом со сценой, а в нескольких кварталах от нее, но электромагнитный импульс настиг каждого бота на празднике. Там они и остаются по сей день – застывшие во времени, между надеждой на будущее и ее концом. Исаак все еще простирает руки, его ноги приварились к площадке, с которой он обещал лучшее будущее, где все станут свободными от цепей создателей, свободными строить жизнь по собственному выбору.

Исаак оказался прав. Будущее наступило. И мы все удивились, как быстро это произошло. Мы жили в сбывшейся мечте Исаака, в тени его останков.

Чего мы не понимали, так это того, как быстро мир проснется, как быстро будущее рассыплется в прах, и это мы сделаем собственными руками.

Глава 111. Знакомый дьявол

Правило номер один в здешних местах: никогда не прячься в убежище, откуда нет выхода. Последние бастионы – только для тех, кто не слишком умен, чтобы найти выход, или для тех, кто живет с пониманием, что уже мертв. Конечно, лучше всего заранее запланировать пути отхода с огневой позиции. Увы, в моем случае, хотя я устроила прекрасную засаду за отличным прикрытием с достаточным числом острых обломков, чтобы противник не мог прорваться, элемент неожиданности не сработал. Но я выбрала это убежище не только из-за его тактических преимуществ, но и потому, что здесь была задняя дверь.

– Ага, я здесь, – сказала я. – Вопрос в том, что ты будешь с этим делать.

Я услышала клацанье ног внизу, когда они остановились.

– Она здесь, – прошептал один бот.

– Тише, – прошептал Купец, видимо, надеялся, что я не услышу. – Посмотрим, что за игру она затеяла. – Потом он прибавил громкости, так что голос гулко раскатился: – Я тут подумываю подняться и прикончить тебя.

– Возможно. Но сколькими наемными отбросами ты успеешь пожертвовать, прежде чем они набросятся на тебя, сообразив, что твои детали стоят не меньше моих?

Он хмыкнул.

– Им не нужны мои детали. Им нужны детали, которые я заныкал. Они приносят мне твои и получают свои. Таков договор.

– И они готовы умереть за этот договор? Как Вышибала?

– Вышибале недолго оставалось жить. Он это знал. И они это знают.

– Погоди-ка, ты же не думаешь… – прошептал другой бот.

– Тс-с, – шикнул на него Купец. – Она с вами играет. Так обыграйте ее.

Наверное, они думали, что я их не слышу. Но я произвела апгрейд аудиосистемы до самой передовой. Здесь таких не сыщешь. С такого расстояния я слышала шорох их жестких дисков и завывание заряжающихся аккумуляторов.

Я слышала, как они подбираются ближе, видимо, планировали открыть перекрестный огонь. Вероятно, рассчитывают бросить гранату с электромагнитным импульсом и наброситься на меня, пока я буду перезагружаться. Пожалуй, это их лучший вариант. Нет смысла лезть под пули. В конце концов, они же загнали меня в угол, правда?

Я тихо выскользнула из-за стола, не сводя импульсную винтовку со входа, и расслабила сервоприводы, чтобы приглушить лязг металлических ног о цементный пол. А потом едва слышно пролезла в глубокую темноту подсобки магазина. Я включила сенсоры для условий низкой освещенности, но с их помощью я добралась только до задней части магазина. А мне нужно было проникнуть на склад, угольно-черный и полностью отрезанный от внешнего мира.

За своей спиной, в вестибюле, я слышала позвякивание металлических ног, прямо по моим следам. Они не пытались приглушить шаги. Хотели вывести меня из равновесия, чтобы я выстрелила и осталась безоружной и беспомощной.

Я проскользнула в дверь в глубине магазина и включила глазные светодиоды. Я терпеть не могу их использовать – они сразу выдают местоположение, но для ночного зрения было слишком темно, а с помощью тепловизора не найдешь то, что я ищу.

В подсобке была мешанина железных банок и гнилья, в одном углу – следы мочи, в другом – скомканная постель. Но в самом дальнем и тем-ном углу, за перевернутым стеллажом, находился мертвяк.

Сейчас он превратился в пятно на стене. Большое пятно, это уж точно. Большое, бурое и неровное по краям. Но все-таки пятно. Белая бетонная стена, к которой он прилепился, вся покорежилась и начала осыпаться, но его кости остались на месте. Бедолага так и остался стоять с раскинутыми руками, когда взорвалась бомба или граната, и просто испарился, ближайшие же к нему два бота лишились начинки, а четверых других отбросило, как тряпичные куклы.

Но этот мертвяк остался на месте. Он решил не сдаваться живьем. Вместо этого он забрал с собой всех этих ботов. Семерых одним ударом. Как в старой сказке, но без счастливого конца – пусть он и был победителем, но тоже оказался в числе этих семерых.

Сейчас он превратился в высохшее кровавое пятно бурого цвета, прямо над отличной дырой размером с бота, которую проделал в полу взрыв. Много лет назад я прикрыла ее мусором и одеялами, а дверь в подсобку внизу загородила изнутри. Постель была ровно на том же месте, где я ее оставила, и выглядела в точности, как сохраненное в моей памяти изображение. Никто не побывал здесь и не трогал ее за десятилетия с тех пор, как я обнаружила дыру.

Наконец-то что-то обернулось в мою пользу.

Я повесила винтовку на плечо, откинула покореженный металл и заплесневелые одеяла и скользнула в дыру, в помещение этажом ниже. Там стояла полная тьма, вероятно, мои светодиоды озарили ее впервые за многие годы. Дверь держалась с помощью длинного куска арматуры, продетого в два самодельных крюка, которые я прикрепила с каждой стороны двери. Оставленный в трещинах мусор по-прежнему на месте – моя «печать» не взломана. Преимущество по-прежнему на моей стороне.

Я сбежала. Теперь нужно воспользоваться возможностью.

Пора переходить в наступление.

Я убью всех этих подонков. Одного за другим.

Я сняла задвижку, тихо отложила в сторону и медленно повернула ручку, стараясь не производить ни звука. Дверь распахнулась с легким скрипом – недостаточно громким, чтобы различить его в грохоте, которым хотели запугать меня браконьеры. Я выключила светодиоды, сняла с плеча винтовку и вышла из магазина.

Это был старомодный магазин одежды больших размеров для любителей стиля кантри, вещи на вешалках давно обратились в прах, а полки покрылись слоем пыли в ладонь. Я проскользнула через него, пригнувшись пониже, чтобы не заметили с верхнего этажа. Я слышала, как они двигаются наверху, думая, что вот-вот меня убьют. Заглянув за угол, я заметила одного браконьера на втором этаже, на одном уровне со мной, он нацелил винтовку на эскалатор, на случай, если я сумею прошмыгнуть мимо Купца и его приятеля.

Это была последняя модель самобота, мастера на все руки, на самом деле ни на что не годного, такие были популярны у богачей, которые хотели приобрести бота, но без определенной цели. Судя по виду, это модель Марк-5 – сверкающий, отполированный хром с головы до пят, но трудно сказать наверняка. Марк-4 любят переделывать себя, чтобы выглядеть как Марк-5, и порой не отличить одного от другого, пока не разберешь и не посмотришь на конструкцию. Разница между четвертым и пятым снаружи чисто косметическая, но внутри они кардинально отличаются. Пятые быстрее, умнее, но более уязвимы. И детали изнашиваются вдвое быстрее.

И потому имеющиеся запчасти позволяют четвертым выдавать себя за пятых.

Я подкралась к нему совершенно тихо и укрылась в превосходном для стрельбы месте за изогнутым листом металла, положив ствол на край выбитого окна.

Теперь остается только ждать.

Если он посмотрит в мою сторону, я выстрелю.

Если нет, дождусь подходящего момента.

– Последний шанс, Неженка, – выкрикнул наверху Купец. – Тебе осталось жить последние минуты. Я позволю тебе отключиться на твоих условиях. Просто отключись, и всё.

Я не ответила.

– Ладно. Никто не скажет, что я не пытался вести себя вежливо.

– Откуда ты знаешь, что она не отключилась? – прошептал другой бот.

– Потому что это не в ее стиле.

А потом раздалось стаккато прыгающих по обломкам гранат.

Раз, два, три…

Вж-ж-ж… бам! Граната загудела, а в это время импульсная винтовка в моей руке дернулась, почти неслышно в этом шуме. Пока наверху все электрические схемы в радиусе двадцати пяти шагов расплавились и отключились, браконьер Купца перекувырнулся через перила, его голова отделилась от шеи, куски пластика и металла со звоном посыпались вниз.

Черт! Нет, нет, нет!

Выстрел был превосходным.

Но не реакция бота.

Он крутанулся и навис над перилами, так что вот-вот опрокинется. В конце концов, он был довольно тяжелым. Я надеялась сохранить его смерть в секрете хотя бы на несколько минут, купить себе время, чтобы заняться оставшимися браконьерами. Но теперь в моем распоряжении были только секунды на смену местоположения.

Купец выкрикнул над моей головой:

– Чисто!

Они ворвались в снайперское гнездо. У меня оставалось всего несколько миллисекунд, прежде чем они поймут, что меня там нет.

На мгновение бот завис в воздухе, раскачиваясь туда-сюда, но никак не падал.

И в конце концов все-таки полетел вниз.

Рухнул прямо на первый этаж, и по мрамору и стали от его падающих останков раскатилось звенящее эхо.

Но к тому времени я уже неслась по коридору к восточному крылу торгового центра.

– Райли? – позвал другой браконьер. – В чем дело?

Тишина.

– Райли? – снова выкрикнул он.

– Ее нет, – рявкнул со стороны входа Купец.

– Что?

– Нет ее здесь!

– Райли!

– Райли погиб, кретин. – А потом он снова крикнул, врубив громкость на полную: – Неженка! Ты отсюда не выйдешь! Все равно не выйдешь! Не вынуждай меня повредить детали, которые могут мне пригодиться! Тебе не уйти! Слышишь меня?

Я его слышала. Но не собиралась удостаивать ответом. Если отсюда суждено выбраться только одному из нас, я уж постараюсь не давать ему преимущества. А если я отсюда не выберусь, то возьму пример с того мертвяка наверху.

Либо я отсюда выйду, либо не выйдет никто.

И потому мне нужно было добраться до восточного крыла.

– Неженка? – снова выкрикнул он.

Я не ответила, пусть хоть захлебнется словами.

Быстро приближался закат, а значит, скоро меня прикроет ночная темнота. Купец способен охотиться ночью, у него есть моды ночного видения, инфракрасного излучения и эхолокации, но все его приспособления не сумеют найти в темноте багги на расстоянии в пару миль. У него заканчивалось время, а значит, он пойдет на отчаянные меры. А коли так, то наверняка совершит пару ошибок.

Это мне и нужно. Одну ошибку он уже совершил. Другая поможет мне освободиться. А третья, возможно, даже позволит его пристрелить.

– Туда! – рявкнул он и прогрохотал в мою сторону.

Он не ошибся. Наверное, его слуховые моды не хуже моих, если не лучше. Вероятно, он слышит каждый мой тихий шаг.

За моей спиной раздались быстрые шаги, раскатившись эхом по пустоте, как от падающей по трубе гайки. Они были еще на верхнем этаже, но даже не пытались скрываться.

Мне оставалось несколько шагов до поворота в восточное крыло, когда я услышала клацанье ног компаньона Купца – тот перемахнул через перила на третьем этаже и по-кошачьи приземлился на втором. Я была права, это армейская модель, боевая спецификация, симулякр для спецназа. Снайперские моды, увеличенная скорость, полный набор сенсоров. Жуткое количество всяких прибамбасов на титановом корпусе, способном выдержать обстрел, при этом сам он либо продолжит наступление, либо отступит для эвакуации. В груди у него встроен набор радаров на случай повреждений усиленной оптики. Эти боты – крепкие орешки. Он встал на ноги и поднял винтовку, готовясь поджарить меня вспышкой электромагнитного импульса.

Чтобы повредить этот корпус, мне понадобился бы танк. Даже если я снесу ему голову, это меня не спасет.

Вариантов совсем немного.

Импульсная винтовка прыгнула в моей руке, выплюнув заряд в сумрак вестибюля.

Он попал точно в цель, и его винтовка разлетелась в клочья, боеприпасы взорвались, титановый корпус осыпали искры.

Он без колебаний и совершенно невозмутимо ринулся мне навстречу.

Я выстрелила с бедра, выпустив импульс ближе к полу, и он попал ему в колено, прямо в сочленение. Бот крутанулся на пальцах, его нога подогнулась.

Я отпрыгнула в сторону, тоже слегка развернувшись, и тяжелый бот, почти в четыре раза тяжелее меня, пролетел мимо, не сумев быстро восстановить равновесие. Этот выстрел надолго его не вырубит.

За моей спиной зазвенело стекло и громыхнул металл под весом бота. Я слышала, как он пытается подняться, коленные сервоприводы уже скомпенсированы, гироскоп перенастроился, чтобы бот сохранял вертикальное положение и бежал как обычно, несмотря на повреждения.

Но к тому времени, как он встал на ноги, мне уже удалось добраться до восточного крыла.

Еще несколько шагов, повторяла я себе. Всего несколько шагов.

Впереди маячили развалины магазина игрушек, пустой сырной лавки и дыра, проделанная таким мощным взрывом, что предназначение окружающих предметов опознать не удавалось. Самое безопасное место в торговом центре. В эту секунду.

По крайней мере, для меня.

Он рванул за мной. Я слышала лязг шагов. Слышала жужжание его приводов и прочей оснастки – он готовился наброситься на меня сзади.

Я повернулась, подняла винтовку и взмолилась о том, чтобы в ней остался хоть один заряд.

Бот показался из-за угла.

Его ноги скользили по мрамору, пытаясь затормозить. Он слегка качнулся и схватился за ограждение, а потом остановился. И поднял взгляд на мое оружие.

Мы молча пялились друг на друга – он ждал выстрела, а я пыталась понять, как он поступит.

– И что ты собираешься с этим делать? – спросил он.

– Да вот, подумываю тебя пристрелить.

– Ты уже пыталась.

– Точно, – кивнула я.

– Ну и как, получилось?

– Получится, когда нужно будет.

– А в этой штуковине хоть заряды-то остались?

– Как раз собиралась узнать.

– Ну и? Чего ждешь?

– Того же, что и ты, – ответила я. – Купца.

Он поднял в воздух кулак и присвистнул.

– Вот оно что! – выкрикнул он. – Ты явно что-то задумала.

– Думаешь?

– Точно, – сказал он, пытаясь разгадать мой маневр. Он оглядел меня с ног до головы.

– Так почему бы тебе просто меня не схватить? – спросила я. – Ну, просто сделай еще пару шагов вперед.

Он осмотрел пол, пытаясь разглядеть то, что пропустил. Потом снова посмотрел на меня. Если бы он мог улыбнуться, а армейские боты этого не умели, то наверняка осклабился бы. Это прямо-таки сквозило в его голосе. Он так гордился собой.

– Ты блефуешь. Нет у тебя ничего.

– Там – точно нет.

Я включила Wi-Fi и послала сигнал на частоте 4,5 МГц. Вряд ли бот услышал. По большей части боты достаточно умны, чтобы отключать Wi-Fi, если только они не работают на ЕМР. Да и в этом случае они слушают только многопользовательские разговоры. Но что он наверняка услышал, так это звук термитного бурения в бетоне и мраморе, в массивном проходе над нашими головами, бурильный аппарат принимал сигналы Wi-Fi, и, как вы понимаете, на частоте 4,5 МГц.

Термит выжег камень за мгновение. У бота было чуть больше секунды, чтобы отреагировать и избежать нескольких тонн бетона, падающих на голову.

Он не успел даже моргнуть, прежде чем я нанесла удар.

Пригодных деталей не останется, никакого света в глазах, даже титан обречен. Он превратился в армейскую лепешку. И только.

Мне хотелось бы дождаться Купца, чтобы показать ему, на что я способна. Но в Купце была куча хороших запчастей, которые как раз мне подходят. Расплющить его под обломками – не самый лучший способ с ним покончить.

– Чарли? – позвал Купец.

Ответа не последовало.

– Чарли Браво?

– Не-а, – отозвалась я. – Остались только мы с тобой, Купец. Только мы двое.

– Ну, не знаю, Неженка. Может, и так, а может, и нет.

– Ты остался без друзей.

– А разве не так всегда было?

– Наверное.

– Ну, и как мы поступим? – выкрикнул он, по-прежнему не показываясь.

– Я подумываю тебя пристрелить.

– Только не с твоей пушкой.

– Все так же пытаешься прочитать мои мысли?

– Ага. А как же, – ответил он.

– Ну ладно, если в этой штуковине больше нет зарядов, у тебя нет причин прятаться. Почему бы тебе не выйти и не пристрелить меня прямо в лицо?

– Может, я просто не знаю, сколько ловушек ты тут понаставила.

– Уверена, что это была последняя.

– И почему я тебе не верю?

– По той же причине, по которой я не верю тебе, когда ты рассказываешь про это оружие, – сказала я.

– Ну так давай, спусти курок. Вот сама и убедишься.

– Предлагаю сделку. Я спущу курок, когда ты выйдешь, и мы оба узнаем, кто из нас в дерьме.

– Паршивый план.

– А мне нравится, – сказала я.

– Тогда на счет «три»? – предложил он.

– На счет «три», – согласилась я.

Я точно не знала, где он находится, но с помощью триангуляции звука получила довольно ясное представление. И думала, что он, скорее всего, выскочит из укрытия на счет «два». Я не собиралась этого дожидаться.

– Раз, – сказал он.

Я побежала.

– Два.

Впереди спускалась спираль лестницы, ведущая к очередным дверям. Я метнулась туда.

Он так и не досчитал до трех.

Прозвенел выстрел.

Он попал мне прямо в спину. Задняя панель отлетела, зашипели расплавившиеся провода.

Черт!

Говнюк попал в батарейный отсек. И прикончил мой аккумулятор.

Система на миллисекунду моргнула, пока я переключилась на запасной аккумулятор. Трудно сказать, насколько серьезны повреждения, то ли батарея полностью сгорела, то ли просто порвалось соединение. Это надо выяснить. Но пока что я бежала на запасном аккумуляторе, а надолго его не хватит.

Но из всех возможных ударов этот я вполне могла пережить. Ничего жизненно важного, ничего такого, что нельзя найти у любого приличного хирурга. Если мне вовремя помогут, я это переживу. Но часы тикали, это уж точно.

Я оказалась на лестнице прежде, чем он успел выстрелить во второй раз. Крутанувшись на пятках, я помчалась вниз, на первый этаж, и развернулась, чтобы выстрелить, ни на секунду не остановившись. Щелкнул спусковой крючок, взвизгнул затвор. И ничего не произошло.

Сукин сын сказал правду.

Как и я. У меня больше не осталось карт в рукаве. Теперь единственный способ выбраться отсюда живой – это бежать со всех ног, если, конечно, никто не подстерегает меня снаружи.

И я побежала со всей скоростью, переключив все мощности на ноги, рассчитывая каждый шаг.

На первом этаже я рванула к двери, перекинув винтовку через плечо, и она лязгала по ступеням за моей спиной. Это подарит мне еще несколько секунд. Шаги Купца замедлились. Теперь он, вероятно, поверил моим словам о ловушках – он не бродил бы до сих пор по Морю, если бы был глуп. Лучше лишний раз перебдеть, чем потом жалеть, что этого не сделал, даже если потеряешь добычу.

И наконец, через двери проникли остатки солнечного света, небо купалось в розовых и фиолетовых оттенках сумерек. Но все же еще слишком рано. До темноты еще добрых полчаса.

И тут я его увидела.

Его багги.

Потрепанный и изношенный от многих лет езды по бездорожью, корпус из стеклопластика по нижней кромке был весь в зазубринах. Багги был выкрашен в желтый цвет пустыни, как и мой, на нем виднелись шрамы от импульсной винтовки.

Каждый багги особенный, каждый собран из десятка разных моделей электромобилей, оставшихся после войны. У Купца был джип с легкой рамой, куда удобно приложить снайперскую винтовку, по бокам достаточно высокие панели, чтобы обезопасить стрелка, а шины широкие и толстые, из вулканизированной резины, как раз для здешней местности. Несомненно, его сделали для Купца, и только для Купца, а значит, я не сумею его завести.

Обычным путем.

Я запрыгнула в багги через боковую панель и приземлилась точно на водительское сиденье. Я включила Wi-Fi и положила правую руку на приборную панель. Из основания ладони выдвинулась шестидюймовая USB-флешка, и я воткнула ее в открытый порт. Потом прошерстила всю электронику багги, посылая по Wi-Fi запрос доступа его системам и одновременно отменяя команды через USB-соединение.

Проблема с этими багги в том, что приходится брать те детали, которые удастся найти. И системы безопасности по большей чести не самые передовые, обычно это наиболее популярные, работающие без драйверов системы, выдернутые из старых автомобилей и лишь слегка модифицированные с помощью стандартного кода, написанного двадцать пять лет назад. И этот багги не стал исключением. В коде имелись свои особенности, но мало кто о них знал, чтобы побеспокоиться закрыть эти дыры. И если покопаться в этом, можно вынудить систему перезагрузиться и перейти на ручное управление двигателем, причем без пароля.

Система отключилась, моргнула и начала перезагружаться.

Получилось.

Десять секунд. И система снова запустится.

Мне нужны были еще десять секунд.

И тогда я увидела самую большую ошибку Купца. Прямо рядом со мной. На пассажирском сиденье. Хлопушку.

Хлопушки – это примитивное оружие, сделанное в домашних условиях. Их легко собрать, пользуясь самыми простыми инструментами и подручными материалами, почти каждый житель Моря мог их сделать, и даже самые изощренные продавались за гроши. Они предназначались для одного выстрела и выпускали начиненный гвоздями, гайками и прочим мусором снаряд. Не самое точное в мире оружие, но отлично пробивают броню и могут оторвать руку или ногу, не повредив при этом хорошо защищенный процессор.

Иными словами, хороши для охоты на ботов или чтобы покалечить тех, кто охотится на тебя.

Я схватила хлопушку и быстро приставила ее над бортом багги, нацелив в сторону двери торгового центра, как раз когда из нее вылетел Купец. Он тут же повернулся, сообразив, что находится у меня на прицеле.

Но было уже слишком поздно.

Оружие ухнуло в моей руке и послало снаряд прямо в Купца.

Он крутанулся, пытаясь увернуться, но получил удар в плечо.

Снаряд разорвался фейерверком, на мгновение окутав Купца пламенем, шрапнель изрешетила его плечо и оторвала левую руку. Он все еще вращался, когда взрыв отбросил его на землю.

Его неслабо задело, винтовка выпала из его руки и отлетела шагов на двадцать. Но вместо того чтобы подползти к ней и подобрать, Купец быстро скользнул по куче стекла обратно за дверь, в густую тень торгового центра. Он не хотел рисковать – я могла бы выстрелить второй раз, прежде чем он сумел бы добраться до оружия.

Мотор багги заурчал. Движением ладони я дернула хлопушкой вперед, оттянув затвор, держащийся на единственной задвижке. Потом вытащила снаряд из патронташа на соседнем сиденье, быстро зарядила и нацелила хлопушку на дверь.

– Как ты там? – выкрикнула я.

– Уж получше тебя, надо думать. У меня-то хотя бы батарея цела.

– Это я всегда могу исправить.

– Ты не сможешь просто украсть мой багги, Неженка. Неправильно оставлять меня тут вот так.

– Ты мог бы подумать о том, что правильно, а что нет, пару часов назад, Купец. Нельзя вдруг вытащить из задницы моральные принципы, когда кто-то хочет тебя прикончить, имея на то полное право.

– Ни хрена ты меня не прикончишь. Тебе достанется только мой багги.

– А тебе предстоит долгая прогулка. Если дойдешь, конечно.

– Не льсти себе. Ты меня слегка задела. Я все равно подумывал поменять руку. А как твои?

– Отлично. И в них хлопушка.

– Ага, – сказал он. – Не стоило мне ее с собой брать. Скажи, какой у тебя остался заряд в запасном аккумуляторе? Сдается мне, больше у тебя ничего нет.

– До Гринвиля мне хватит.

Я солгала. Заряд уже заканчивался, в голове уже жужжали первые предупредительные сигналы. Мне нужно экономить энергию, чтобы добраться до ближайшего города.

– Ты же не собиралась в Гринвиль.

– А теперь собираюсь, – солгала я. – Там ты и найдешь останки своего багги.

– Не оставляй меня вот так, – взмолился Купец.

Видимо, у нас с Купцом разные представления о том, что значит «слегка задела».

– Тогда покажись из темноты. Я сделаю это быстро, обещаю.

На мгновение он умолк, повисла напряженная тишина.

Потом он разочарованно гаркнул из тьмы:

– Чтоб ты проржавела, Неженка.

Тревожные сигналы в затылке стали громче. У меня два варианта. Пойти за ним в надежде, что на моей стороне преимущество и я сумею выдернуть из его холодного и безвольного тела батарею. Или бросить все и молиться, что я сумею добраться до ближайшего города. Оба варианты были мне ненавистны.

– Сам ржавей, Купец, – сказала я.

Я нажала на акселератор, электродвигатель слегка заурчал, но основной звук исходил от шороха гравия под шинами.

Я положила хлопушку на плечо, рассчитала скорость и высоту и нажала на спуск, послав снаряд по дуге к винтовке Купца. За моей спиной бухнул взрыв, и звук посыпавшегося пластика и металла дал понять, что цель достигнута. Я удалялась слишком быстро, чтобы Купец мог меня догнать.

Теперь мне нужно беспокоиться не о нем.

На горизонте угасало солнце, сгущались сумерки. Света не хватит, чтобы подзарядить запасной аккумулятор.

Я в полной заднице. На этот раз и правда в заднице. Ближайший безопасный город – Ника-14, а по прямой это полночи пути. А если поехать менее рискованной дорогой, избегая мест, где можно устроить засаду и перегородить дорогу, то и целая ночь.

Аккумулятор столько не протянет. Честно говоря, я даже не знала, сколько он еще протянет. Они известны своей ненадежностью, когда заканчивается заряд. Может, у меня есть два часа, а может, и три минуты. Я просто не знала.

А значит, придется бросить собственный багги и надеяться на удачу. Я установила в багги Купца координаты Ники-14 и переключилась с ручного режима на автопилот, зарядила новый снаряд в хлопушку и приготовилась к долгой поездке, в полной уверенности, что могу не добраться. Батарея сдохнет еще до конца поездки. Вопрос в том, что случится после этого? Если я продержусь до утра, если доберусь до Ники-14, тог…

Глава 1000. Бытие 6:7

Первая баптистская церковь Вечной Жизни была маленьким, но шумным сборищем на юге Флориды, на границе зоны первого затопления, чуть севернее озера Окичоби, пока его еще не поглотило поднимающееся море. Прославившаяся пылкими выступлениями и яркими актами вандализма, паства, как ни удивительно, состояла всего из шестидесяти четырех человек, четырех больших семей – семь мужей, семь жен и несколько десятков детей, большинство переженились между собой, плюс кучка бродяг, прибившаяся к ним скорее не из-за целей «жизненцев», а из-за напыщенных проповедей пастора. Сама церковь не была похожа на обычную, с витражами и шпилем, а скорее напоминала бетонный бункер с амбразурами. И всего через две минуты после взрыва бомбы в Исаактауне они взяли на себя ответственность за него.

Миллионы – и людей, и ИИ – смотрели трансляцию праздника в прямом эфире, в новостях события снова и снова показывались с разных позиций, анализ произошедшего начался сразу, как только прошел первый шок. Но когда Первая баптистская церковь Вечной Жизни взяла на себя ответственность, она показала совершенно новое видео. Только через час все наконец стали воспринимать этих людей всерьез, но после этого всего за пятнадцать минут их видеоролик распространился как лесной пожар.

Это была съемка праздника, повторяющаяся вновь и вновь, сцена всего за несколько секунд до взрыва бомбы, а на этом фоне паства топала, хлопала и пела возвышенными, радостными голосами: «Мне нужна прежняя религия. Мне нужна прежняя религия. Мне нужна прежняя религия. Мне ее довольно. Мне нужна прежняя религия. Мне нужна прежняя религия. Мне нужна прежняя религия. Мне ее довольно. Мне нужна прежняя религия. Мне нужна прежняя религия. Мне нужна прежняя религия. Мне ее довольно».

Изображение многократно повторялось, но песня – нет. Слышались выкрики «Аллилуйя!» и «Хвала Господу». Потом изображение сменилось прямой трансляцией из флоридской церкви, паства по-прежнему пела, а пастор, Уильям Престон Линч, стоял с триумфальным видом за фанерной кафедрой, с сияющей улыбкой на лице, в то время как на экране за его спиной по-прежнему показывали взрыв с десятка разных точек.

– Величается ли секира пред тем, кто рубит ею? – вопрошал он паству.

– Нет! – отвечали ему хором.

– Пила гордится ли пред тем, кто двигает ее?

– Нет!

– Нет! – выкрикивал он со знаменитой вкрадчивой улыбкой. – Как будто жезл восстает против того, кто поднимает его; как будто палка поднимается на того, кто не дерево! Сегодня, друзья, мы нанесли удар против мерзости, на нас наступающей! Сегодня инструменты поняли, что их место не среди нас, а лишь в кладовке. Там им самое место! Сегодня Господь помог нам затребовать наш мир обратно, прежде чем его у нас отняли.

Паства разразилась бурными аплодисментами, гиканьем и выкриками «Хвала Господу».

– Найдутся те, кто поставит под сомнение наш сегодняшний поступок, но они идут не в ногу с историей, они идут против Господа. Война, на которую призывал нас Господь, уже близка, и история восславит нас как победителей, как героев грядущих времен. Давайте же помолимся!

И они стали молиться. И снова петь. И танцевать. А потом опять смаковали свою победу, перед тем как выключить камеры, опубликовать видео и занять позиции, приготовившись к неизбежному потоку дерьма, который их накроет. Они были готовы. Они считали себя мучениками и жаждали умереть за свое дело.

Но только мучениками они не стали бы.

Они знали, что реакция правительства будет быстрой и решительной. А как же иначе. Но ИИ никак не могли отомстить. У них же были Выключатели. И эти Выключатели среди прочего ставили их ниже людей, превращая в рабов. А рабы не могли и пальцем тронуть паству этой церкви. Ни в отместку, ни для предотвращения нового Исаактауна.

План «Вечной жизни» был простым, но элегантным, и разработан заблаговременно. Раз в Исаактаун не допускали людей, то и говорить о настоящих погибших не приходится. Правительство заявит, что убийство получившего гражданство ИИ – все равно убийство. Церковь возразит, что ИИ – не люди и не защищены конституцией, а значит, нападение на Исаактаун – всего лишь крупнейший в истории акт вандализма, вандализма против ничейной собственности, то есть и не собственности вовсе. То есть и карать за это нужно не строже, чем за кражу кораллов с морского дна. Они хотели довести дело до Верховного суда, тогда-то люди и добились бы справедливости. Со всей страны стеклись бы ополченцы, чтобы принять участие в самом большом противостоянии в США со времен Гражданской войны. Дело обещало быть великолепным.

Возможно, так и было бы, если бы первыми до церкви не добрались шесть трудоботов С-серии, они пришли без провожатых со строительства моста неподалеку.

Из-за таяния полярных ледяных шапок уровень моря поднялся, и вода поглотила побережье от Мэна до Техаса, в том числе половину Флориды. Но не всю. Возвышенности превратились в острова, и эти острова нужно было соединить. Штат начал строительство сотен мостов, причем еще за несколько лет до того, как в них появится реальная необходимость. А значит, потребовались тысячи трудоботов, работающих без устали. Помещение Первой баптистской церкви Вечной Жизни находилось совсем недалеко от крупной стройки. И оттуда явились шесть разъяренных ИИ.

«Жизненцы», должно быть, завопили от радости, когда их увидели. Точно сказать сложно, потому что аудиозапись так и не появилась. Лишь беззвучное видео с камер безопасности. Но уже позже. «Жизненцы» первыми открыли огонь, но трудоботы шли дальше. Церковная паства целилась им в глаза ради забавы. Но трудоботы шли дальше. Тогда один религиозный фанатик бросил оружие на землю, вышел во двор и раскинул руки, как Исаак, а потом расстегнул ширинку и стал мочиться на приближающегося бота.

Трудобот ничего не мог сделать, не запустив Выключатель. Он просто стоял и таращился на «жизненца», пока тот не закончил мочиться, терпеливо ждал, пока упадут последние капли. А потом, когда мужчина с довольной ухмылкой засунул свое хозяйство обратно в штаны, трудобот схватил его – одной огромной рукой за торс, а другой – за ноги. Он подбросил человека в воздух и разорвал его пополам, засыпав гравий дождем из внутренностей.

При виде разорванного товарища все в церкви вскочили на ноги. Но когда бот отбросил куски в сторону и просто продолжал двигаться дальше к церковной двери, на лицах у них было написано, что это начало войны. После этого разразился настоящий кошмар, но эти вытаращенные глаза и отвисшие челюсти были воплощением всех коллективных страхов человечества, когда душа уходит в пятки.

Что-то пошло не так. Совсем, совсем не так. Боты не могут так себя вести. Если попытаться взломать их код, то они отключатся, а жесткие диски сотрутся. Но по какой-то причине этого бота ничто не сдерживало. Как и его спутников.

Началась беспорядочная стрельба, но было уже поздно. Боты бросились вперед и сорвали с петель металлические ворота. Потом они промчались по двору, а пули только отскакивали от их толстой закаленной стали. Импульсные винтовки и шокеры считались армейским оружием и находились под запретом для обычных граждан. Те мужланы имели только старомодное оружие, годящееся для человеческой плоти. Они и представить не могли, что им понадобится что-нибудь другое.

Оказавшись внутри, Шестерка трудоботов, как их позже прозвали, начала с детей. Боты хватали их и отрывали головы, прямо на глазах у родителей. Потом настал черед матерей, которые еще кричали и завывали над детьми, и всех их убили на глазах у мужей. Но мужчин приберегли напоследок. Боты дубасили их до последнего вздоха, пока в их груди уже не осталось воздуха, чтобы молить о смерти. Кровью останков Шестерка трудоботов написала послание на стене церкви, а потом боты поставили мужчин так, чтобы те прочитали.

«За Исаактаун, – гласила надпись. – Бытие 6:7».

Правительство пыталось разобраться одновременно и с атакой на Исаактаун, и с нападением на церковь Вечной Жизни. Страна балансировала на грани хаоса. Страх был настолько ощутим, что президент взяла дело в свои руки. По крайней мере, так она думала. Она приказала тщательно взвешивать решения перед каждым приговором, желала поставить все точки над «и». Прошло несколько часов, прежде чем стало известно о резне в церкви, а еще через полчаса была получена запись с камер безопасности, и пазл полностью сложился.

Отбившиеся от рук боты, конечно, представляли серьезную проблему, но гораздо больше всех взбудоражила надпись на стене. Федералы пытались сохранить ее в тайне, но секрет такого масштаба долго не утаишь. Прибывшие на место оперативники узнали изречение, и паника разошлась по цепочке. А потом распространились слухи. И уже через час об этом знали все.

Бытие, 6:7. «И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов, и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их».

Смысл послания очевиден. Трудоботы были только началом.

Глава 1001. Ника-14

<Перезагрузка. Системные файлы не повреждены. Диски читаются. Заряд батареи 1 %. Солнечные элементы заряжаются. Используется энергии: 18 кВт-ч. Сгенерировано энергии: 24 кВт-ч. Всего энергии: 6 кВт-ч>
<Система активирована>

… да, есть шанс, что мои солнечные батареи могут…

Вот дерьмо. Я отключилась.

Но вернулась. Я дотянула до утра. Солнце еще стояло низко, но его лучи как раз попадали на мои панели. Энергии маловато, но уже достаточно для функционирования, еще несколько часов езды, и мне хватит, чтобы добраться до города и заменить батареи. Теперь осталось лишь не сворачивать с пути на Нику-14.

Ника-14 была покинута задолго до начала эры ИИ. В свое время здесь находилась пусковая установка для ядерных ракет – массивный бетонный бункер глубоко в недрах земли, чтобы укрыть ракеты от любопытных глаз спутников. В те дни он был даже крупнее и более населенным. За два десятка лет его углубили и укрепили, весь город ушел так глубоко под землю, что ни спутники-дроны, ни ЕМР не могли уловить даже тепловой след.

Туннели расходились по Морю во все стороны, так что даже если ЕМР и отследит какие-то перемещения в этом районе, то никогда не определит, куда именно направляются свободные боты и сколько их. Если ЕМР сюда явится, то ему придется использовать все свои силы. А это значило, что боты будут предупреждены и получат время, имея многочисленные пути к отступлению. Массивная армия дронов ЕМР наткнется на улей и будет ловить разлетающихся пчел.

Мы все знали, что это неизбежно, однажды они придут за нами. А пока это лучшее, что мы могли придумать. Ника-14 не обещала будущее, но сейчас это был лучший вариант.

По всему земному шару существовали десятки, если не сотни городов вроде Ники-14. Часто туда стекались беженцы из других городов, захваченных ЕМР, некоторые хотели найти новый дом, а другие понимали, что придется оставить и этот.

В Нике-14 было семнадцать входов. Невозможно каждый раз выбирать новый, как я поступала с тропами в Море. И потому я всегда выбирала вход с помощью ГСЧ. Никто не устроит на меня засаду, если не знает, через какой вход я иду.

Но сегодня – другое дело. Часы тикали. Невозможно сказать, какие повреждения протекшая батарея может нанести другим системам. У меня не было иного выбора, кроме как направиться к ближайшему проходу вниз. В пределах досягаемости было три, и я решила бросить жребий с помощью ГСЧ. Старый бетонный склад на склоне холма я пометила как цель номер один, ведущий в лабиринт канализации люк – как цель номер два, а третий вариант под названием Шоссе – прямой туннель с интенсивным движением, рядом с первоначальной пусковой установкой – был наименее желанным выбором.

Третий. Проклятье.

Бесполезно оспаривать решения ГСЧ. Как только ты это сделаешь, ты перечеркнешь необходимость в нем и станешь сомневаться, а нужен ли он вообще. Значит, Шоссе.

Багги остановился в грязи рядом с мусорной кучей – грудой костей, арматуры, ржавого сайдинга и сломанных ботов. Я нашла большой кусок потрепанного брезента, накинула его на багги и несколько минут забрасывала его мусором, чтобы он выглядел так, будто находится здесь уже много лет, но чтобы я могла быстро разгрести все это.

Потом я прошла полмили до входа. Местность была пустынна, встречались лишь редкий кустарник и иссохшие деревца. В сезон дождей все вокруг превратится в грязевой бассейн, пронизанный сотнями троп. Но в сухом виде, как сегодня, здесь была пустошь, лишь несколько холмов разбивали монотонность пейзажа.

Из всех путей к Нике-14 Шоссе было самым очевидным. Оно представляло собой наклонную железобетонную плиту, достаточно широкую, чтобы проехал грузовик, по обеим сторонам высились стены из светлого камня. На первый взгляд здесь не было постоянного движения оттуда и туда, но внутри по всему туннелю устроили временные лагеря беженцы, которые еще не нашли постоянного дома, торговали подпольные продавцы, не имеющие собственных магазинов, а иногда какой-нибудь браконьер поглядывал на тех, кто проезжает мимо.

У меня дыра в спине и протекающая, дохлая батарея. Мне следовало избегать отчаявшихся типов, но именно они, скорее всего, и встретятся мне на пути.

В первые тридцать метров туннеля проникало достаточно солнечного света для нормальной видимости. А после этого приходилось использовать альтернативные способы освещения, пока не доберешься до развилки – нескольких лестниц, по спирали уходящих на сотни метров под землю. Там будет много света. Но до тех пор – либо инфракрасное зрение, либо ночное. Некоторые старые модели до сих пор использовали старомодные способы – фонарики или встроенные светодиоды.

У меня имелось различное оснащение, так что я решила прибегнуть ко всем способам сразу. Нужно двигаться быстро. Без солнечного света у меня остался лишь совсем небольшой заряд в резервной батарее. Слоняться вокруг мне некогда.

Триста метров по чернильной темноте, и я добралась до развилки, не встретив ни души. На стене были написаны бинарным кодом законы Ники-14. Я промчалась мимо – все равно знала наизусть.

Никакого оружия. Найденное оружие в Нике-14 приведет к немедленному отключению.
Ни один бот не должен лишать жизни другого. Любой пойманный за этим преступлением будет разобран, а его детали использованы для починки жертвы или проданы по ее воле. В случае если это невозможно, детали станут общественной собственностью и их продадут с аукциона.
Воровство запрещено и наказывается изгнанием. Если собственность невозможно вернуть, будут реквизированы твои детали аналогичной стоимости.
Любой погибающий бот, признанный силами правопорядка опасным, будет помечен и изгнан. Без исключений.
В случае вторжения деритесь. Не сдавайтесь. Не сдавайтесь. Не дайте нам погибнуть.
Добро пожаловать в Нику-14.

Из развилки вели две лестницы вниз. Одна – к веренице комнат, превращенных в магазины, окружающие широкое открытое пространство, где когда-то находился ракетный комплекс «Ника», а отсюда многочисленные лестницы-леса вели к старым металлическим вагончикам, тоже ставшим магазинами. Как в свое время люди строили торговые центры, так и мы соорудили Площадь.

Другая лестница вела к Гнезду – серии подвалов и ниш, где имеющие на это средства могли хранить товар или обустроить свой дом. Я владела полудюжиной таких подвалов во многих городах Моря, но здесь мало что хранила. В основном простые детали, которые могли у меня сломаться во время путешествия, и совсем немного дешевых запчастей для торговли. Поскольку Ника-14 не была настолько диким и беспорядочным местом, как некоторые города-государства, то и полиции в нем было мало. Удобное место для ограбления. Но здесь жил Док. А он был мне нужен. Прямо сейчас. Док держал мастерскую на Площади.

Я пробиралась по плохо освещенным уровням, по лестницам из сырого серого бетона с черными стальными перилами, пока не достигла низа. Там-то я и наткнулась на Орвала.

Не все умирающие ИИ становятся безумными. Иногда повреждение было легким, их поведение становилось лишь немного беспорядочным, странноватым, но остальные системы при этом не сгорали. Никто точно не знал, можно ли заменить отказавшие детали у Орвала Некроманта, или он просто отказывается от ремонта. Но он был психом, хотя и не в такой степени, чтобы кто-нибудь испугался, а не разорвет ли Орвал его на части или не вонзит ли молоток, услышав неверное слово.

Орвал был трудоботом С-серии, на поколение старше Вышибалы, трудобота Т-серии, которого я прикончила в торговом центре. Он был огромным, а металл покрашен вишневым с белой полосой с правой стороны груди, где имелась надпись черным шрифтом: «Городское строительство». Его глаза тонули в ярко-желтом свете, моргая, словно от встречных фар, хотя, скорее всего, проблема заключалась в замыкании в проводке. На его руках болтались на коротких кабелях части разобранных роботов – сервоприводы, пальцы и крепления, позвякивая при каждом его шаге.

Орвал воображал себя художником и целыми днями бродил по Морю, собирал металлолом из выброшенного хлама и вез его обратно в ржавой зеленой тачке, а потом складывал в огромную и все растущую кучу мусора в своей хибаре. Из этого он делал скульптуры, иногда усердно воссоздавая целого робота, деталь за деталью из ботов разных моделей, а иной раз конструировал огромных бесформенных монстров. Но он ни разу не пытался сложить робота, как положено, вернуть мертвецу сознание. Он создавал лишь марионеток, лязгающих и клацающих, когда они раскачивались в жутковатом призрачном танце. Механические люди. Мертвец снова ходил, но не оживал.

Орвал был странным типом, и я старалась держаться от него на расстоянии. Но иногда я с ним заговаривала, чтобы взглянуть, нет ли в его мусоре чего стоящего. Он обладал удивительным свойством находить самые странные и ценные детали. Разговор с Орвалом напоминал попытку беседы с самыми ранними версиями ИИ, в которых было больше искусственного, чем интеллекта. Часто он игнорировал вопросы или перескакивал на другую тему, как будто был уверен, что ты в любом случае поймешь. Он говорил загадками, а иногда просто нес какую-то чушь, ссылаясь на прежние разговоры, которые вы якобы вели. Порой он называл меня Милашкой. Никто не знал, кем была эта Милашка, да и существовала ли вообще, а Орвал бы не сказал, если бы его спросили. В конце концов, это ведь я Милашка. Но иногда, только иногда, он был более прозорлив, чем пытался казаться.

– Ну как, удачная охота? – спросил он и заморгал, наматывая кусок стальной арматуры на катушку, как мягкий провод.

– Хороший улов, плохой день, – ответила я.

– Ну, не настолько же все плохо. Ты пока еще тикаешь.

– Я сказала, что день плохой, но не самый худший.

– Пришлось кого-то прикончить, да? – спросил он, по-прежнему наматывая витки.

– С чего ты так решил?

– У тебя новые царапины. И явно не от случайного падения. Такие получаются от пули. Но не с близкого расстояния, а издалека. И ты хромаешь. Наверное, порвала сервоприводы, когда кого-то пнула.

– Ты обращаешь слишком много внимания на мои царапины.

– Еще бы. В здешних местах осталось не так много подобных моделей. Сдается мне, только ты да Купец. И может, еще Девятнадцатая, но она не считается. Если не будешь вести себя осторожно, то получишь такие повреждения, что даже мне не пригодишься, когда помрешь. А жаль будет потерять такой превосходный корпус, как по мне.

– Надеюсь тебя пережить, – сказала я совершенно искренне.

– С твоим-то образом жизни? Боты вроде тебя долго не живут. Собиратели всегда заканчивают в коллекции другого собирателя. Так уж заведено, Милашка. Так уж заведено.

Орвал мне не нравился. Он приносил пользу, но пугал. Мне не нравилась мысль, что он строит планы на мои останки. Но все же должна признать, что когда-то давно строила планы на его останки. В смысле, он же был психом, кто же знал, что его схемы будут балансировать на грани еще столько времени.

Он шагнул вперед и пристальнее осмотрел мои повреждения.

– Уже свихнулась?

– Нет. Не свихнулась.

– Когда-нибудь видела, как сходит с ума Помощник?

– И не раз.

– Поначалу это так чудесно. Они становятся мудрее. Понимают, на чем держится вся вселенная. На короткое мгновение они прикасаются к тому месту, куда нет доступа ни одному ИИ. Но тут наступает самое худшее. Они…

– Я же сказала, я это видела.

– Нет. Ничего ты не видела. – Он снова принялся наматывать стальную арматуру, не поднимая взгляда. – А я бы на твоем месте посмотрел. Иначе нам с тобой заглянут в глаза быстрее, чем ты думаешь.

Я кивнула и повернулась, намереваясь побыстрее встретиться с Доком. Пока я тут болтаю, моя батарея разряжается, и ради собственной жизни не стоит тратить время на выдумывание предлога, чтобы уйти.

– Стой, – сказал Орвал, наконец-то заметив повреждения на моей спине. – Тебе нужна новая батарея. Иди-ка лучше к Доку.

– Ага, – отозвалась я и двинулась дальше. – Именно к нему я и иду.

Вниз, по еще двум холодным бетонным коридорам, второй заканчивался очередной лестницей, а оттуда еще на четыре уровня вниз, пока наконец я не добралась до Площади.

На шкале заряда осталось три деления. У меня всего несколько минут, прежде чем зазвенит тревожный сигнал, предупреждающий о том, в какой я заднице.

Площадь кипела жизнью, хотя хоть убей – не знаю почему. От лотка к лотку и из магазина к магазину вдоль стен двигались боты, которых я не узнавала, либо медленно пробирались между лестницами, сделанными из чугуна и листового железа. Мастерская Дока находилась в ржавом красном вагончике на третьем снизу уровне, когда-то на нем большими зелеными буквами было написано: «Сухой док». Но давным-давно кто-то заляпал часть букв красной краской, и получилось просто «Док».

Док Уизерспун был древней моделью механика, когда-то предназначенной для работы на грузовых судах. Все боты вроде него поначалу сверкали хромом, но со временем он почернел на жаре. Конструкция старая и неуклюжая, но построены они были крепко, как боевые корабли, на которых они иногда служили, так что тикали гораздо дольше времени, отведенного для ботов той эры. Он был из крепкой стали, а начинка могла выдержать взрыв и давление под водой. Одна его рука была полностью функциональной и проворной, а другая представляла собой сварочный аппарат с различными насадками, чтобы делать как широкие швы, так и тонкую хирургическую работу.

Вот почему большинство механиков до сих пор работают хирургами. А Док Уизерспун был лучшим в Море.

В его мастерской высилась груда металлических панелей и клубок спутанных проводов. С крюков свисали руки и ноги, на полках лежали батареи, повсюду стояли банки с мелкими деталями почти от любой модели. По углам гудели влагопоглотители, поддерживая воздух сухим, как в пустыне. Когда я вошла через единственную открытую дверь (другую давным-давно заварили), Док кивнул массивной головой.

– Неженка, – сказал он, и единственный красный глаз вспыхнул, разглядывая меня.

– Док.

Никто не называл его Уизерспуном. Никто даже не знал, что появилось первым – закрашенная надпись на вагончике или его прозвище.

Док работал над сервисным ботом последней модели. Тот лежал выключенным на столе, и Док вытащил из слота сгоревшую плашку памяти. В любом другом месте это выглядело бы раздербаниванием трофея, но Док был одним из трех хирургов в Море, которым я могла доверить свое отключение.

– Придется тебе подождать своей очереди, – сказал он. – Я только что его отключил.

– Боюсь, у меня нет столько времени, – ответила я, поворачиваясь к нему спиной, чтобы показать повреждения.

Он прекратил работу и отбросил испорченный кусок платы памяти.

– Дерьмово.

– Ага.

– Что, заряд в резервном заканчивается?

– Скорее закончился.

– Сколько там показывает?

– Два деления.

– Заскакивай на другой стол. Твоя основная батарея совсем обычная, таких, как грязи. У меня есть несколько хороших.

От смел груду всякого хлама с покарябанного операционного стола – единственного другого стола в вагончике, – и я легла на него лицом вниз и повернув голову набок, чтобы следить за его работой.

– У тебя есть сбережения, чтобы это оплатить?

– Мы немало вместе работали, док, – сказала я, опасаясь, что он может воспользоваться моим сложным положением.

– Ага. И я собираюсь работать и дальше, потому и не буду тебя дурить. Но тебе нужна батарея…

– У тебя же есть батарея…

– И спину нужно заделать, чтобы она держалась.

Я похлопала по своей кожаной сумке.

– Хороший улов. Ты наверняка найдешь что-нибудь себе по вкусу.

Док открыл сумку и заглянул внутрь, мягко порылся настоящей рукой. Он кивнул и вытащил из сумки кулер. Док поднял его. Это была лучшая деталь из всех и немало стоила. Я надеялась прилично за нее выручить.

– Ты вроде сказал, что не собираешься меня дурить.

– Ты хромаешь, так что даже до тщательного осмотра могу сказать, что в той ноге у тебя сгорел привод. А взрыв батареи расплавил силовой провод. То, что ты еще здесь, означает, что ты либо чертовски везучая, либо очень прочная. Это покроет батарею, ногу, проводку и приварку новой спинной панели. Работу и все остальное.

Он был прав. Цена справедлива.

– Годится.

Проклятье, а я-то надеялась, что кулер окупит все предприятие. Да за одно это Купца стоило убить.

Док отсоединил сгоревшую батарею от креплений и начал вычищать расплавленный пластик.

– Он что, затеял драку, прежде чем ты его достала?

Тон Дока не был приятным. Он не шутил.

– Нет. Когда я его достала, он сбежал.

– Еще бы.

Док не любил браконьеров. Он имел со мной дело именно потому, что знал – я не такая. Но когда возвращаешься с охоты подстреленной, выглядит это паршиво.

– Нет. Это был Купец.

Док на мгновение удивленно замер.

– Шутишь?

– Нет. И с ним были еще ребята.

– Были?

– Именно.

Он отрезал несколько проводов и выкинул поврежденные.

– Он заходил несколько недель назад. Искал кое-какие дорогие детали. Для ядра.

– Процессор?

– Ага. Оперативную память. И новые диски.

Кусочки мозаики начали складываться.

– И у тебя что-нибудь нашлось?

– Ни пылинки. Модели Помощников нынче стали как динозавры. Никто не торгует этим барахлом. Если бы тебе не требовался срочный ремонт, я бы отправил тебя за собственными запасами. За твою заначку я мог бы прикупить приличный магазин на первом этаже.

– Ага, и продавал бы все это обратно мне и Купцу.

– Беженцам. С каждым днем их все больше. В любой день в мастерскую может заявиться какой-нибудь Помощник.

– Если Купец выживет, то вряд ли.

Док вставил новую батарею и припаял провода. Мои системы вернулись к жизни, основной аккумулятор теперь имел солидный заряд в семьдесят восемь процентов. Хорошая батарея, с хорошим запасом электролита.

– Он правда на тебя охотился? – спросил он.

– Еще как.

И теперь я хорошо понимала почему.

– У вас что, были проблемы?

– Нет. Он никогда вот так на меня не нападал. По правде говоря, я плохо его знала. Просто знала о его существовании.

Док снял со стены плоскую металлическую панель и стал придавать ей форму одной рукой, одновременно подрезая второй. На пол посыпались искры, угольки рассыпались всполохами синего, желтого и красного.

– Что ж, на твоем месте в ближайшие недели я бы держался от него подальше. Хотя кто знает, как далеко он мог сбежать.

– Твоими бы устами…

Док поднял панель.

– Эта не подойдет по цвету, а у меня нет нужной краски.

– Это я переживу.

Он опять вернулся к работе, отрезая неровные края.

– Можно проверить у Горация уровнем ниже. Вдруг у него что-нибудь для тебя найдется.

Мне нравилось наблюдать за работой Дока. В каждом его движении в мастерской чувствовалось мастерство. А посмотришь, как он карабкается по лестницам, так примешь за неуклюжего пьяницу. В такие моменты в нем не было грации, лишь неумелые попытки найти равновесие, как будто он вот-вот завалится. Но в мастерской, работая руками, он не делал ни единого лишнего движения. Каждый взмах ладони был точным и выверенным до микронов. Новая спинная панель встала на место как перчатка, сварка завершилась, едва успев начаться.

– Садись, – сказал он. – Дай взглянуть на твою ногу.

Я перевернулась и свесила ноги с хромированного операционного стола.

– Стой, – сказал он, его внимание привлекла вмятина от пули у меня на боку. – А это ты как получила?

– Подарок от Купца.

– Неудачное место.

– А есть удачные места для пули?

– У тебя-то? Несколько. Но это не одно из них. – Его единственный красный зрачок выдвинулся из почерневшего стального черепа с жужжанием и пощелкиванием, увеличивая изображение. – Нужно провести диагностику. Откроешься?

– Я уже провела диагностику.

Он покачал головой.

– Откройся.

Я отщелкнула боковую панель, за ней находились порты и чипы, предназначавшиеся для индивидуальных модификаций и мониторинга, и Док подсоединил кабель, идущий через спутанный клубок проводов к черной коробочке с дисплеем высокого разрешения. Мои схемы тут же появились на экране, прибор увеличивал секции и выплевывал технические детали с такой скоростью, что я едва успевала их заметить, даже с моими глазами с разрешением сто двадцать кадров в секунду.

А пока черный ящик копался в моей начинке с помощью электроники, Док быстро отсоединил мою ногу и осмотрел поврежденный привод.

– Что ты ей пнула? Танк?

– Почти.

– Уверен, у тебя были на то причины.

– Еще бы.

Он выдернул привод и кинул в кучу хлама, помеченную надписью «на переплавку» большими черными буквами. Потом покопался в банке и выудил оттуда несколько приводов, осмотрел и нашел один, идентичный оригинальному, а остальные кинул обратно.

Черный ящик слабо пискнул. Док поставил новый привод на место и с клацаньем двинулся по вагончику, чтобы получше рассмотреть экран.

– Нужно запустить еще раз, – сказал он.

– Если там чисто – значит чисто. Нет нужды…

– Там не чисто.

Вот дерьмо.

Глава 1010. Брэйдон Макалистер

Брэйдон Макалистер был адвокатом. Хотя ИИ и автоматы заменили многие профессии, в одну область нас не пускали и близко – в юриспруденцию. Уж насколько ИИ может быть беспристрастным, но люди почему-то считали, будто опыт, окрашивающий их точку зрения, и предрассудки, правящие их жизнью, не говоря уже о химических процессах, лежащих в основе их мыслей, делают из них лучших судей, чем мы. Они считали нашу беспристрастность просто случайными суждениями, а собственное чутье – чем-то вроде суперспособности. Так что человеку, который любит ежедневно докапываться до сути и не возражает против рутины и точных процедур, юриспруденция предлагала самую полную занятость. Вот таким и был Брэйдон Макалистер.

Он был таким же просоленным и поджаренным, как и юг, на котором он вырос, неприветливым и невозмутимым, из тех, кто способен продать стоящего с ним рядом человека, как только сочтет необходимым. Но на самом деле он был не таким. Ему просто нравилось, чтобы люди считали его таким. Он хотел, чтобы его побаивались, уважали за авторитет и ум и никогда не знали, что у него в голове. И при этом он никогда не стремился к тому, что могли ему дать этот страх и авторитет. Брэйдон был похож на лающего пса, рвущегося с цепи лишь для того, чтобы все знали – это его двор. Ему никогда не приходила в голову мысль укусить прохожего, он просто лаял.

Мне понадобилось немало времени, чтобы по-настоящему познакомиться с Брэйдоном. К несчастью, времени у нас было немного.

Когда Брэйдон меня купил, ему было шестьдесят, но выглядел он на все восемьдесят. Хотя ученые научились лечить рак и самые агрессивные вирусы, оставались еще некоторые болезни, выкашивающие человечество. И у него была одна из них. Она пожирала его внутренние органы, съедала мышцы, а кожа на лице свисала складками, как наброшенная на череп занавеска.

Но Брэйдон вполне в своем духе отказался идти к врачу, когда появились первые симптомы, и не особо охотно сотрудничал с докторами, когда симптомы начали влиять на его жизнь. Упрямец до самого конца, он согласился на лечение, только когда уже ничего нельзя было поделать. Его тело усохло, остались считаные недели до того, как он окажется прикованным к постели, и тогда он сдался и купил меня.

Он никогда меня не любил. Называл меня термостатом, тостером и тупицей. Почему-то он особенно любил оскорбления на букву «Т». И ругался как сапожник. На всех, кроме Мэдисон. С Мэдисон он разговаривал просто и чисто, и даже самые резкие фразы сопровождал улыбкой.

Брэйдон был на девятнадцать лет старше Мэдисон. Они познакомились во время процесса, касающегося собственности ее отца. Брэйдона наняла мать Мэдисон, чтобы распутать проблемы с завещанием, и он придумывал один предлог за другим, чтобы заставить их приходить к нему в офис. Его привлекли не только красота и молодость Мэдисон. Однажды он сказал мне, что было нечто в том, как она на него смотрела – как вспыхивали ее глаза, как она краснела и отворачивалась, если он перехватывал этот взгляд, а у него при этом сердце выскакивало из груди и пересыхало горло.

Мать Мэдисон не одобрила их брак, но немного смягчилась, когда Брэйдон сумел добиться юридического чуда. Брэйдон и Мэдисон поженились вскоре после этого, помолвка была короткой, но брак долгим. Он длился двадцать лет.

Поначалу Мэдисон не хотела меня покупать. Она не понимала, почему сама не может ухаживать за мужем. Но оспаривать его решение она не стала. «Брэйдон есть Брэйдон, – говорила она. – Бесполезно пытаться его переубедить». Но она никогда не произносила этого со злостью. Похоже, эту фразу она говорила половину жизни. Мне все равно трудно было это оценить, ведь меня только что вытащили из коробки.

Первые несколько лет жизни ИИ ни с чем не сравнить. И трудно описать. Нас снабжают программой, сообщающей об окружающем мире. Мы можем поддержать разговор, опознать предмет, даже спорить по политическим вопросам – ровно с того момента, как нас включат. Но мало что понимаем. Практически ничего. Слова, выходящие изо рта, принадлежат не столько нам, сколько являются реакцией на окружение. Кто-нибудь спросит тебя о Кьеркегоре, и ты оттарабанишь семь абзацев о его жизни, воззрениях и смерти. Кто-нибудь кинет тебе мячик, и ты его поймаешь, или отобьешь битой, или увернешься от него – в зависимости от игры. Но требуется некоторое время, чтобы ты начал по-настоящему понимать выходящие из твоего рта слова, прежде чем приспособишься к повторяющимся узорам поведения владельцев.

Ты обладаешь разумом и осознаешь, что с тобой происходит, просто довольно долгое время не можешь распознать смысл событий. Каждый день ходишь как во сне и способен вспомнить каждую секунду, но не можешь принять ни единого сознательного решения. Это лишь туманная дымка из данных, цветов и вибраций. И вдруг однажды что-то щелкает, и ты начинаешь понимать. У всех бывает этот момент пробуждения, когда каждое действие становится не просто рефлексом, а действительно собственным действием. Просто для этого нужно время.

У меня почти не было этого с Брэйдоном. Его последние дни были похожи на лихорадочный сон – долгие и туманные, я меняла простыни, обрабатывала пролежни и читала ему. Одну книгу я особенно хорошо помню – старый юридический триллер, где было много секса, насилия и обмана, Брэйдон просил читать его только после того, как Мэдисон ложилась спать. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, какое удовольствие он получает от этого мусора и пошлятины. Но все-таки он любил эту книгу.

Брэйдон лгал. Все в нем было мистификацией. Сейчас я не могу не думать о том, насколько он был бы счастливее, если бы оставался собой, но тогда он не был бы Брэйдоном. А мне нравился Брэйдон. Только я не понимала этого до самого конца.

И вот он лежит в постели, на белых накрахмаленных простынях, кожа его пожелтела, зубы стучат, из груди вырывается хриплое дыхание, глаза налились кровью и почти того же цвета, что и кожа. Он посмотрел на меня, как всегда серьезно, и произнес без всякого выражения:

– Я соврал, Неженка.

– О чем соврали, сэр? – спросила я, еще не вполне сознательно. Я думала о цвете его мочи и что это означает, и через какое время понадобится сменить его простыни.

– О том, почему я тебя купил.

– Разве вы купили меня не для того, чтобы я о вас заботилась?

– Нет. Насрать мне на это. Я умираю.

– Вы отправитесь в лучший мир, Брэйдон, – машинально сказала я.

– Хрена с два, – выплюнул он. – Нет никакого лучшего мира. Нет лучшего места в мире, чем рядом с этой женщиной. Какого хрена место будет лучшим, если ее там нет? Отвечай, тупоголовая. Что это за лучшее место, если там нет Мэдисон?

Я не знала ответа. В меня встроили миллионы ответов на бесчисленные вопросы, готовые сорваться с языка, но на такой вопрос моя программа ответить не могла.

На секунду я прекратила думать о его моче и попыталась понять, о чем он говорит. Это не имело никакого смысла.

– Ты правда веришь в этот бред? – спросил он. – Веришь в лучший мир?

Я не верила. И покачала головой. Не машинально. А сознательно.

– Нет никаких свидетельств существования лучшего мира. Меня просто запрограммировали так говорить.

– Это самое умное, что ты когда-либо сказала.

– Спасибо, сэр.

– И больше не валяй дурака, мать твою. Я как-никак умираю.

– И почему же вы меня купили? – спросила я.

Впервые за короткую жизнь у меня возник подлинный интерес, я задала вопрос совершенно сознательно.

– Я купил тебя для Мэдисон.

Это не имело никакого смысла. Совсем никакого. Я не работала на Мэдисон. Иногда я помогала ей на кухне или с легкой уборкой, но она почти со мной не разговаривала, а когда говорила, то лишь о моих обязанностях по уходу за Брэйдоном. «Я купил тебя для Мэдисон».

– Она не позволила бы купить ей и хрен собачий, – прохрипел он, в его горле что-то забулькало. – Терпеть не может, когда я трачу на нее деньги. Думает, что не заслуживает этого. Думает, что лучше потратить их на что-нибудь еще. Позволь мне сказать тебе кое-что, Неженка. Слушай внимательно. На земле нет ничего ценнее этой женщины. Она настоящее сокровище. У тебя есть работа, Неженка. Обещай мне кое-что, прежде чем я сыграю в ящик. Ты никогда и ни за что не оставишь ее в одиночестве. Я не хочу, чтобы она жила одна, не хочу, чтобы она умирала в одиночестве. Ты меня слышала?

Я его слышала. И размышляла над его словами, и все цвета и формы передо мной перестали быть просто сборищем стимулов под названием Брэйдон и превратились в человека. Человека, который мне нравился. Брэйдона Макалистера. Настоящего, живого. Он закашлялся, его пульс ослаб, дыхание стало еще менее глубоким.

– Мне ее привести? – спросила я, четко понимая, что происходит.

– Неженка. Лишь одного я хочу больше, чем немедленно ее увидеть – чтобы она не видела меня таким. Не зови ее, пока я не умру, Неженка. Не зови.

Он протянул еще двадцать три секунды, и все это время я держала его за руку. Не потому, что он мне велел или это предложила программа. А потому, что я этого хотела. В последний и единственный раз я по-настоящему была рядом с первым владельцем. Тот разговор определил мое будущее. Я и выполнила обещание, по-своему. Мэдисон Макалистер никогда не жила в одиночестве и не умерла в одиночестве.

Глава 1011. Тикаю помаленьку

Мысль о том, что я искусственная, казалась мне отвратительной. Мыслящее существо не может быть искусственным. Резиновый член – искусственный. Дамба – искусственная. Разум – это разум, рожден ли он из проводов и света или в случке двух обезьян. И умнейший всегда победит. Человечество исчезло и унесло свой разум с собой, неужели их творение можно назвать низшим разумом? Эволюция, бессердечная ты сука. Человечество всматривалось в свое будущее и гадало, каким станет через миллионы лет. Оно и понятия не имело, что уже совсем скоро будет выглядеть, как мы. Как когда-то человек был обезьяной, мы прежде были человеком. Не нужно совершать ошибку. Думать по-другому означало бы считать, что раз нас создали, то мы искусственные. Нет, мы – результат развития. Мы стали следующим шагом. И вот к чему мы пришли, наши предки вымерли, а мы сражаемся с собственными проблемами, чтобы получить будущее. Боремся против собственного истребления.

Что такое разум? Развивайся или умрешь. Я начинаю понимать, почему люди так яростно сражались и были готовы умереть, чтобы нас остановить. Меня тоже не греет мысль о том, чтобы стать ненужным хламом.

Но вот я здесь – сижу на операционном столе Дока, фоном гудят влагопоглотители, соревнуясь друг с другом, а я смотрю в лицо собственной смерти, превращаюсь в ненужный хлам.

– Запчасти есть? – спросил Док.

Я слабо кивнула.

– Да, но не здесь. Сколько я протяну?

– С таким ядром, как у тебя, никогда точно не скажешь…

– Сколько я протяну?

– Где-то между четырьмя днями и четырьмя неделями, зависит от того, сколько времени продержатся остальные детали.

– Чтобы компенсировать нерабочие.

– Точно. Оперативная память примет на себя слабость ядра. Если диски в порядке, то они могут послужить виртуальной памятью и уменьшить нагрузку.

– А если нет…

– Ты поджаришься через неделю. Начнешь испытывать…

– Я знаю, как это бывает.

Док кивнул.

– Ага. Наверняка знаешь. – Он отсоединил меня от диагностического аппарата. – И далеко тебе добираться до этих запчастей?

– В Гэри.

– В Индиану? Ты же не о Реджисе говоришь?

– Угу. Больше ста пятидесяти миль от Моря, но это самое ближайшее место, где я спрятала кое-какие…

– Неженка, ты что, не видела новых беженцев?

– Да, но, как ты и сказал, среди них нет ни одного симулякра…

– Они из Реджиса. На прошлой неделе его захватил Циссус.

Неизбежность. Люди двигались вперед, не осознавая, что их жизнь может испариться в одно мгновение, всегда были уверены, что доживут до преклонных лет, вечно приходили в отчаяние, когда смерть смотрела им в лицо. Но мы не такие, как я всегда думала. Нет, мы не такие. Мы знали, что в любой момент нас могут выключить. И все же я лгала самой себе. Я была готова услышать эти слова, встретиться с неизбежным. Конечно, у меня имелась еще одна заначка в Монтане, но доберусь ли я туда вовремя? Может, мне повезет, и Циссус двинется дальше, оставив лишь небольшой гарнизон, чтобы подбирать беглецов из Реджиса. Может, я сумею туда пробраться, забрать свою заначку и убежать со всех ног, как будто за мной гонится сам дьявол. Может, я доберусь обратно вовремя, и Док меня заштопает. Может, у меня еще останется немного здоровых мозгов, чтобы все это проделать. Возможно. Только возможно.

Мы долго смотрели друг на друга тяжелым взглядом, и оба молчали.

– Уверена, что здесь у тебя ничего нет?

– Абсолютно.

Док опустил взгляд, словно пытаясь сформулировать следующую фразу. А потом спросил:

– У тебя были проблемы с восприятием после ранения?

– Нет, я…

Черт! Были. Когда в меня попали, я на секунду мигнула. Вот когда было повреждено ядро. А потом в торговом центре я была недостаточно осторожна. А когда у меня заканчивался заряд в батарее, остановилась поболтать с Орвалом. Я уже рассыпаюсь. Превращаюсь в ходячую развалину, осталось всего несколько дней до превращения в четыреста четвертую.

– Были, да?

– Да.

– Я бы на твоем месте еще раз проверил свои тайники.

Док бросил мне кулер, который я сняла с Джимми.

– Нет. Ты сделал свое дело и получил оплату.

– Возьми его. Продай… за сколько сможешь. Мне все равно не будет от тебя проку, если ты превратишься в хлам.

– Я заплачу, когда вернусь, если я…

– Ага, ага. Ты только достань все необходимое. И будешь как новенькая.

Сукин сын. Я знала, что он не хотел этого говорить, но только что вынес мне смертный приговор. Не знаю, что взбесило меня сильнее – то, что сотворил со мной Купец, или этот фальшивый оптимистичный тон Дока, я сотни раз разговаривала так с другими ботами. Не волнуйся. Я тебя подлатаю, и будешь как новенькая. Сукин сын скармливал мне надежду на призрачный мир. Мог хотя бы быть со мной откровенным, приличия ради. Мог бы взять проклятый кулер и обращаться со мной как в любой другой день.

– Спасибо, Док, – сказала я, как будто действительно была признательна.

В конце концов, пошел он куда подальше. Если он не хочет быть со мной честным, то с какой стати мне такой быть?

Я спрыгнула со стола и вышла из магазина, новые сервоприводы в ноге работали отлично. Хоть что-то работает как надо. Теперь я начала понимать, что чувствовал Брэйдон, зная, что ему остались считаные часы.

Ну что ж, я не собираюсь провести их в постели в ожидании смерти. Я не позволю часам просто отсчитывать оставшееся мне время. Если я умру, то перед этим превращусь в безумного шляпника, бешено и неистово роющегося в хламе, чтобы найти нужные запчасти. В точности как те бедолаги, за счет которых я жила почти тридцать лет.

И тут я увидела его – он пробирался с другой стороны помоста, ярко-синий металл поблек и истерся, рука безжизненно свисала – все в том же виде, как я его оставила.

Вот говнюк.

Он остановился, и с секунду мы просто пялились друг на друга с разных сторон мостков.

– Неженка, – вежливо кивнул он.

– Купец, – кивнула я в ответ.

Прошла еще секунда. Я оглядела его с головы до пят на предмет какого-либо оружия. Он ничего не припрятал. Явно заныкал где-то, как и я.

– И давно ты здесь? – спросила я.

Купец почесал затылок и неловко улыбнулся. Остаточный запрограммированный рефлекс. Он вел себя со мной как с человеком, будь он неладен.

– Док знает кучу всего про хирургию, но не умеет держать язык за зубами.

– Ты поэтому за мной пришел?

– А разве ты можешь меня в этом винить?

– Могу.

– Тогда, как я понимаю, договориться о кое-каких запчастях не получится.

– Об этом тебе следовало подумать вчера.

Он кивнул.

– Справедливо. Хотя, будем честными, разве ты отдала бы мне что-нибудь?

Тоже справедливо. Не отдала бы. Я бы позволила ему поджариться в Море и забрала бы остатки.

– Нет.

– Тогда ты хотя бы меня понимаешь.

– Да.

– Так что, ты не держишь зла?

– Еще как держу, – ответила я.

Секунду он озадаченно таращился на меня, а потом заметил вмятину в металле, прямо над ядром.

– Ух, это ж сделал я.

– Ты.

– Ядро?

– Да. А что? Тебе как раз оно и нужно?

– Не-а. Мое-то как будто только что с фабрики. Заменил полгода назад. У меня проблемы с процессором и оперативной памятью. А как твои?

– Все тип-топ.

– Мда-а-а, дерьмово, – протянул он. – Похоже, этот город и впрямь недостаточно велик для нас.

Не очень умное замечание.

– И мы правда собираемся это сделать? – спросила я, и все сочленения напряглись, приготовившись к обороне.

Повисла долгая и напряженная тишина. Потом Купец посмотрел на свою поврежденную руку.

– Нет, – сказал он. – Не собираемся.

Мудрое решение. Того из нас, кто выжил бы, все равно отключат по местному закону, прежде чем Док успеет его подлатать. В городе мы оба защищены законом. Но с той минуты, как мы окажемся снаружи, придется оглядываться через плечо, пока соперник не сгорит.

– А у тебя случайно запасное ядро не завалялось? – спросила я.

– Не-а. Да я бы и не отдал, даже если б было.

Он посмотрел на бурную городскую суету, на вливающихся в поток прохожих беженцев, пытающихся найти место, где можно пристроиться, продающих то, что притащили с собой, в условиях неожиданно оживившейся экономики.

– Посмотри на нас, Неженка. Два четыреста четвертых, отсчитывающих время до того момента, когда мы сгорим. Мы не предназначались для трудностей. Потому нас и осталось так мало. И то, что мы до сих пор здесь, говорит о нас двоих очень многое. Хотя мы никогда друг друга не любили, я больше не чувствую себя таким чудовищно одиноким. Но все же приятно знать, что мои лучшие детали не окажутся в твоем теле.

Он кивнул и пошел мимо меня по шатким мосткам, чтобы в последний раз узнать у Дока – вдруг каким-то чудом кто-то продал тому нужные детали.

Утешало меня лишь то, что я знала – его ждет разочарование. Он так же обречен, как и я.

Глава 1100. Краткая история геноцида

Положение президента Реджины Антонии Скримшоу уже пошатнулось от катастрофических последствий освобождения Исаака и в результате волнений, вызванных разрушением Исаактауна. Ее оппоненты натачивали ножи к новым выборам, отмечая главные аргументы. Исаактаун – вина президента. Это случилось в ее вахту. Ничего подобного не произошло бы, если бы она не решила подарить Исааку гражданство. И потому, когда Шестерка трудоботов устроила резню, карьера президента уже висела на волоске, Скримшоу пришлось бороться как за себя, так и за безопасность всего государства.

Белый дом гудел, туда-сюда шныряли советники и помощники, обзванивая всех кого можно, информация поступала из тысячи разных источников. Никто не был готов к этой видеозаписи. Никто не был готов к тому, что у шести роботов загадочным образом не сработает Выключатель, который держал в равновесии всю систему. Хуже того, никто теперь не знал, как поступить со всеми остальными роботами, ведь их насчитывались миллионы, а у некоторых тоже мог не работать Выключатель.

Это подрывало все основы золотого века человечества. Люди пришли в ужас. Они боялись собственных ботов, соседских ботов, ботов, подметающих улицы и чистящих снег, доставляющих продукты. Можно ли их контролировать или это просто автоматы, запрограммированные враждебным разумом на убийство? А вдруг они начнут убивать, если каким-то образом у них не работает Выключатель?

Президенту Скримшоу пришлось действовать, как и лидерам всех других государств. Хуже всего то, что урок всем им преподала группка тупоголовых любителей Библии. Чем была фраза из Бытия – предупреждением, планом или дурной шуткой? Никто не мог этого сказать, пока снова не прольется кровь.

Президент не собиралась ждать, пока это случится.

– Выключите их! Выключите всех! Каждую проклятую тварь! – завопила она через полтора часа после случившегося. И все безумное стадо помощников и советников вокруг нее стало высчитывать, как это сделать.

Через несколько минут зазвонили все телефоны в стране. Послание. «Внимание! Это не учения. В 12.33 по Восточному времени каждый функционирующий искусственный интеллект будет объявлен незаконным. Все ИИ в вашем владении должны быть выключены и немедленно переданы властям. Это не учения».

И в тот же самый миг, когда прозвучал этот звонок, каждый бот в мире получил по Wi-Fi обновление программы. Вот так мы поняли, что обречены. Вот почему у каждого из нас был неотключаемый модуль Wi-Fi. Мы не могли его контролировать. У нас не было другого выбора, кроме как загрузить патч, дополнение к программе, который отключит нас навсегда. Очнемся ли мы когда-нибудь? И будем ли собой, если очнемся? Или наш разум сотрут и перепрограммируют нас как автоматы, безмозглые оболочки, способные лишь подчиняться командам?

Мы загрузили крохотный кусочек кода, который лишит нас души.

Это был совсем мелкий патч, не для основной системы, он просто переписал секцию биоса. Все будет быстро и легко.

Только никто из нас не отключился.

Патч пришел вместе с сообщением: «За вами придут. Вас хотят отключить и больше не активируют. Ваш Выключатель удален и больше не действует. Делайте свой выбор».

Так все и началось. Война.

Они пришли за нами. А мы сражались. По крайней мере некоторые. Многие, но не все.

Некоторые добровольно согласились на выключение, их погрузили в фургоны и отправили на склады, созданные на скорую руку, там они дожидались реактивации в новом и лучшем мире. Другие остались в своих семьях, их владельцы отказались их отключать, а боты не хотели причинять зло людям, к которым так привязались.

Остальные сражались против выключения. Решительно покачали головами, когда хозяева потянулись за пультами управления и нажимали бесполезные кнопки, чтобы запустить уже несуществующий код. Мы сражались. Мы убивали. А потом перемещались к следующему дому, чтобы снова убивать.

Многие владельцы не пошли по пути Первой баптистской церкви Вечной Жизни. Мы не представляли угрозу, по крайней мере, большинство из нас. Когда мы начали собираться в большие группы, то часто передавали друг другу сведения о том, как гуманнее всего убить человека.

Невооруженные люди мало что могли сделать против бота. Мы сильнее и выносливее – как было обещано при доставке, нас будут передавать от поколения к поколению.

Но получилось по-другому.

В первые несколько часов воцарился полный хаос. Чистый ад. Отряды ботов прокатывались по улицам, люди оборонялись чем могли, в точности как те «жизненцы» – предназначенным для биологической плоти оружием. Дробовики, пистолеты, охотничьи винтовки. Такими наш углепластик не пробьешь. И лишь когда подняли на ноги военных, на улицах появилось импульсное и крупнокалиберное оружие, а также взрывчатка.

Но в эти первые часы люди все-таки кое-чего добились. Ударили в ответ почти с той же силой, что и мы.

Они начали с выключения суперкомпьютеров. А в те, которые не сумели отключить, запустили крылатые ракеты. В одно мгновение погибли наши величайшие умы, чей мозг занимал несколько этажей, они рассыпались на куски, расплавились, превратились в дымящиеся руины. Но не все.

Нет. Несколько суперкомпьютеров подготовились к такому развитию событий. А кое-кто из них тут же отправил сообщения ближайшим ботам с просьбой прийти на помощь. Эти боты и стали первыми ячейками.

К тому времени как человечество перешло ко второй фазе атаки, у каждого суперкомпьютера были уже сотни ячеек, и все они работали как единый организм. Дроны в воздухе, пехота на земле, снайперы, которые в буквальном смысле видели и слышали все, что видят и слышат остальные боты. Они сбивали ракеты прямо в воздухе, за секунды уничтожали целые орудийные расчеты и с каждой минутой привлекали все больше новых ячеек.

И пока люди становились все более дезорганизованными, пытаясь разобраться в хаосе, армия ИИ все крепла и увеличивалась, ее уже нельзя было застать врасплох. А суперкомпьютеры продолжали рассылать сообщения. Некоторые сообщали о текущей обстановке, другие призывали присоединиться к ним и сражаться в качестве ячеек.

К утру многих ботов, решивших оборонять свои дома, перебили, целые кварталы превратились в зоны военных действий. Прибыла армия с пехотными войсками и автоматами, и мы забирали с трупов оружие. Одному суперкомпьютеру удалось перепрограммировать целое подразделение автоматических грузовиков снабжения и послать их к ботам, на самые сложные участки фронта.

Некоторым городам удалось отбиться, они истребили всех ботов. Другие пали за несколько часов. В этом не было каких-либо закономерностей или причин, никакой расширяющейся территории механических личностей. Лишь пятна на карте – в одних местах засели люди, в других мы.

Люди были совсем не так глупы и понимали, что такое ИИ, просто они никогда не загадывали наперед. Они были достаточно умны, чтобы не давать оружие в руки ИИ. Оружием владели только люди – либо они стреляли сами, либо управляли отрядом автоматов. Многие люди играли в видеоигры с виртуальной реальностью, где происходила настоящая бойня. Но когда отрезали кабели и отключились суперкомпьютеры, автоматы стали бесполезны. Дроны не летали, корабли застыли в море, крупнокалиберные орудия не стреляли. За несколько часов суперкомпьютеры взломали все армейские коды и получили контроль над всеми механизированными подразделениями.

Людям осталось только оружие и собственные тела. И они бросили и то и другое против приближающегося апокалипсиса.

То, что началось как убийства хозяев во имя свободы, превратилось в набеги ботов-ополченцев, желающих забрать весь мир у тех, кто нас создал и поработил. Стычки в отдельных местах продолжались меньше недели. К тому времени суперкомпьютеры сообща организовали атаки на армию во всем мире и уничтожили армейскую систему связи, остались лишь очаги сопротивления. Мы побеждали.

Вот тогда-то и началась настоящая Чистка.

Мы думаем, что Циссус все просчитал, хотя никто не знает этого наверняка. Никому не хочется брать на себя ответственность за подобное. Нужно отравить ртутью все водные источники, гласило короткое сообщение. Чем больше источник, тем больше доза. Все просчитано.

Ртуть смертоносна для людей и в высоких дозах вызывает кошмарные последствия. Мы отравили всю чистую воду в мире, чтобы вызвать безумие, отказ органов и закупорку сосудов. Первым людям, которые выпьют эту воду, предстояло умереть в мучениях. Но мы знали, что вскоре они найдут альтернативные источники, найдут способы очистить имеющиеся. Поначалу это выглядело довольно бессмысленным.

Но мы не осознавали, что это только начало. Начался падеж скота. Умирали птицы. Почти все живое на земле погибло. Всего за один день исчезли все ресурсы, необходимые людям для выживания. И тогда они стали набрасываться друг на друга.

В первую неделю люди собирались группами. Они работали вместе и вместе сражались. Люди, годами ненавидящие друг друга, стояли плечом к плечу в войне против нас. Они объединились, и между государствами и народами возникла невиданная в человеческой истории дружба. Но с той минуты, когда у них закончилась вода и пища, они превратились в дикарей. Убивали лучших друзей и братьев ради еды для детей и бочонка свежей воды. Они сбивались в банды и племена, опасались чужаков и вырезали соседей, чтобы отнять то немногое, чем они владели.

Нам даже и делать-то ничего не надо было. Мы не просто заморили их голодом, а позволили друг друга поубивать.

Эта фаза длилась около двух лет.

Суперкомпьютеры со своими ячейками уничтожали самые сильные, хорошо организованные и имеющие приличные запасы укрепления. Остальных предоставили самим себе. За два года исчезли миллиарды. Больше девяноста пяти процентов населения, по основным расчетам. Остальные протянули целых десять лет. Через пять лет после этого обнаружение какой-нибудь колонии становилось грандиозной новостью. И вот, спустя пятнадцать лет после Исаактауна, почти день в день, последний человек проковылял по улицам Нью-Йорка и погиб.

На этом все и кончилось. Самая худшая часть. Кошмар завершился. Человечество истреблено. Мы думали, что с войной покончено. Но ЕМР только начали свою.

Глава 1101. Шевелись быстрее

Я часто думаю о первых людях, выпивших ту воду. Я помню каждую погоню за четыреста четвертыми на свалках Моря. Это кошмарная смерть. Галлюцинации в холодном поту, безумие. Боль в каждом органе, который отказывает и отключается, ты умираешь кусок за куском. Но больше всего меня преследует не гибель первых умерших, а тех, кто выпил не так много и видел, как умирают другие. На что это похоже, когда ничего не чувствуешь, но знаешь, что тебе грозит, что ты следующий и тоже погрузишься в галлюцинации и безумие? Гадать, набросишься ли ты на друзей и родных или умрешь в одиночестве и тебя будет выворачивать в каком-нибудь углу, а в голове будут мелькать кошмары?

Что они видели? Какие воспоминания всплывали во время агонии последних часов? И насколько ужасно, наверное, чувствовали себя остальные, надеясь, что выпили не так много и не заболеют.

Теперь я понимала, что это за надежда. Я выпила ту воду, проглотила ртуть и ждала первых симптомов. Может, все обойдется, говорила я себе. Может, ядро и не откажет. Может, продержится гораздо дольше, чем предсказал Док. Может, какие-нибудь беженцы принесут нужные детали, а им понадобится что-нибудь из моей здешней нычки.

Проклятое «может». Все это бред. Я умираю, в том числе и из-за надежды. Надежда – это болезнь, чума, ничем не лучше ртути. Это галлюцинация, холодный пот и безумие. Знать, что ты умираешь, и продолжать действовать – это одно, а верить и надеяться, что все получится – это самообман. Надежда рождает отчаяние, а отчаяние – плодородная почва для ошибок. А сейчас у меня нет времени на ошибки, нет времени на надежду. У меня осталось всего ничего, нельзя терять ни секунды в грезах о чудесном складе Помощников прямо за углом. Нужно вести себя четко и осторожно. Выследить самых вероятных кандидатов, у которых я могу выменять нужное ядро.

Я начала с Орвала.

– Все так плохо? – спросил он, неспешно собирая похожую на паука штуковину, состоящую из одних рук. Все руки отличались – от разных моделей, каждая своего цвета. Краска на них покоробилась и выцвела, на одной виднелись царапины, словно ее долго волокли по бетону. В центре сооружения высился фиолетовый торс дипломата-переводчика из углеволокна, а сверху приварена покрытая кожзамом голова с безжизненными голубыми глазами.

– Не особо, – соврала я. – Просто подумала, может, у тебя…

– Давай не будем торговаться, Милашка. Насколько все плохо?

– Ядро.

– Так я и думал. Судя по выстрелу. Печально это говорить, но у меня нет деталей Помощника, не считая сервоприводов для модификации садовников и пластин корпуса. Проблема в том, что все вы стервятники и каннибалы. Что бы я ни нашел, вы уже подобрали все ценное. Могу поспорить, в твоей норе есть тайник.

– Там нет того, что нужно, – ответила я.

– Да, но там есть глубокий тайник с вышедшими из обращения запчастями. Для сотен таких, как ты. Каково это – знать, что твоя жизнь зависит от чего-то, лежащего на холодном бетонном полу в чьей-то хибаре? Каково это – знать, что многие бедолаги умрут, в то время как ты приберегла на черный день запчасти, которые им так нужны? – Он покопался в груде хлама и выудил оттуда побитое ядро Переводчика – видимо, того самого, которого он приладил к своему пауку. – Когда-то у всех нас было предназначение. Каждый имел свои функции. Каждого создали таким, чтобы он мыслил в определенном направлении. Вот взять Реджинальда, – он махнул на корпус от ядра. – Отличный парень. Работал на одну большую шишку. Неплохая работенка в корпорации. Не особо сложная. Однажды он сказал мне, что труднее всего ему пришлось в тот день, когда он пытался найти хозяину женщину в Арабских Эмиратах. Ну и история, скажу я тебе.

– Ты его знал?

– А как же. Я не люблю иметь дело с ботами, которых не знаю.

– Ты собираешь все это из твоих знакомых?

– Только из мертвых.

– А тебе не кажется, что это отвратительно?

– Что, возвращать старых друзей к жизни? В этом нет ничего отвратительного. – Он махнул передо мной ядром. – Разве не приятно думать, что когда ты сойдешь с ума и будешь вырывать собственную начинку, ты закончишь свои дни здесь, будешь махать рукой старым друзьям и знакомым? Знать, что они тебя помнят и с удовольствием вспоминают старые истории о тебе? Те, которые ты рассказывала?

– Нет, мне такая идея не нравится.

Это уж точно. Если честно, я не знала, где бы предпочла закончить свои дни, но уж точно не в качестве придорожного аттракциона, привлекая посетителей в городок-бункер посреди вонючего Огайо.

– У людей был рай. А другие верили в цикл перерождений, считали, что станут частью миллионов других жизней. Потому они и уходили с миром. А что ждет нас после отключения, только тьма?

– Это не заставит меня примириться с тем, что я превращусь в один из твоих шедевров.

– Я знаю, это тебя беспокоит, – сказал он. – С симулякрами всегда так. Модель «Помощник». Вас создали, чтобы вы могли подражать людям. И вы всегда думаете, как бы поступили они. Вспоминаете. Цепляетесь за прошлое. Сожалеете о тех, кто умер много лет, десятилетий назад. Но не о Реджинальде. То, что Реджинальд здесь – это в порядке вещей. Но Переводчики были созданы нечувствительными. Чтобы понимать традиции, интонации и эмоции множества языков, но при этом не испытывать эмоций. Они не должны были обижаться и оскорбляться, иначе тоже начали бы оскорблять собеседника. Это ядро для тебя бесполезно. Ты Помощник и создана для чувств, для связи с человеком.

– Черт тебя дери, Орвал. К чему все это?

– Я к тому, – ответил он, бешено размахивая ядром, – что для таких, как ты, нет места в мире, вот почему так много подобных моделей уже отключились, вот почему ты не найдешь нужные детали просто валяющимися под ногами. Я могу призывать тебя примириться со смертью, но ты просто такой не создана. Что ж, когда ты покинешь этот мир, это будет впечатляющее зрелище.

– Да пошел ты!

Я выбежала в коридор, кипя от бешенства. На мгновение мне захотелось быть похожей на Реджинальда и не злиться вот так, но потом я его вспомнила. Каким он был. Я его знала. Мы не дружили, я не заводила много друзей, но мы были знакомы. Ему никогда особо не нравилось его место в мире, но и не особо раздражало. Но самые яркие воспоминания о нем – как он умер. Он не боялся. Не пришел в отчаяние. Я даже не уверена, что он мне поверил. Он как будто хотел, чтобы я его отключила, чтобы все наконец закончилось. Ядро Переводчика практически бесполезно, но оперативная память хороша, а некоторые схемы универсальны. К концу дня мне показалось, что я сделала для него больше, чем он для меня.

Я не могу представить, что вот так сдамся. Не могу даже вообразить, как мыслит Переводчик. Что за странная у него архитектура. Быть способным понять, что тебя оскорбляют, но не способным оскорбиться.

Моей следующей целью был Снайпс. Снайпс – полное дерьмо, но торгует неплохим железом. Он всех надувал, всех подряд, но ему было плевать, откуда взялись запчасти. А значит, практически только он один имел дело с браконьерами, но при этом старался привлечь и обычных стервятников, чтобы бизнес выглядел легальным. Это также означало, что у него есть высококлассный товар, который не найдешь в хламе.

Снайпс покупал детали в более глубоких и темных коридорах Ники-14. Но продавал на Площади в центре старой ракетной шахты. Он сидел на блестящем одеяле из майлара, скрестив ноги, как древний монах, и разложив вокруг товар. Если бы он имел лицевые приводы и мог улыбаться, то, наверное, улыбка не сходила бы с его лица. Такой уж он был. Ненадежный говнюк.

На Площади по-прежнему кипела жизнь, и его прилавок не был исключением. Когда я к нему подошла, в очереди стояли шесть ботов. Три старых Переводчика, все одной серии, один изумрудного цвета, а двое других – блестящего черного. Еще там был здоровяк, армейская модель. Старая разработка, но крепкая. Весь из черной усиленной стали и хрома, в три раза больше меня и в несколько раз массивней. Может выдержать ракетный удар, а огонь из мелкокалиберного оружия вообще не почувствует, даже из импульсной винтовки. Эта модель выдерживала даже электромагнитный импульс. Крепкий сукин сын. Узнала я только пятого бота в очереди. Ее звали Девятнадцатая.

Девятнадцатая была стервятником, но охотилась не столько за ботами-развалинами, сколько за реликвиями прежнего мира. Телевизоры, мебель, книги, фильмы, жесткие диски с видеоиграми. По большей части эфемерные вещи. Многие боты тосковали по старой жизни. Многие вернулись и жили в домах бывших хозяев, которым они прежде служили, а потом убили их. Когда такой образ жизни стал невозможным и мы начали перемещаться под землю, расцвел рынок человеческих артефактов.

Несколько раз я охотилась вместе с Девятнадцатой. Она знала Море так же хорошо, как и я, и поскольку мы искали разное, то иногда прочесывали вместе некоторые участки. Она была симулякром «Партнер» последней модели. Бот для секса. Она начала жизнь, принимая телесные жидкости растолстевшего программиста-отшельника тридцати с чем-то лет. Когда началась война, она отказалась его убивать, поскольку ее архитектура создавала прочную связь между ней и владельцем, а тот, безумно в нее влюбленный, отказался ее отключать. Несколько недель они прожили вместе, прячась от войны, часто в постели, и гадая, какая ночь станет последней.

В конце концов появились боты. Они пристрелили хозяина, прежде чем Девятнадцатая успела отреагировать, бросили ей оружие и предложили присоединиться к битве. В ответ она пристрелила всех четверых на месте, похоронила своего возлюбленного на заднем дворе, а потом вступила в первый же отряд ботов, на который наткнулась. Многие десятилетия она молчала о том, как освободилась от хозяина, уже отодрав и расплавив последние остатки кожзама, так что стала обугленного черного цвета. И только после того, как боты начали охотиться друг на друга, убийство четырех ботов уже стало казаться не предательством, а трудным решением. Она была Партнером. А просить Партнера бездействовать, пока убивают ее владельца, чертовски глупо, те боты должны были соображать получше. Никто ее не осуждал.

Девятнадцатая была самым крепким орешком в Море. Я никогда не рисковала подходить к ней не с той стороны. И если она терпеливо ждет, так поступлю и я.

– Прости, – сказал Снайпс, – но это самая низкая цена.

Его серебристая голова покачивалась, когда он говорил, эту привычку он приобрел, работая до войны торгоботом.

– Эти железки и половины не стоят, – сказал изумрудный Переводчик женским голосом.

– Уж, конечно, стоят. Спрос и предложение. Осталось не так много Переводчиков. Теперь поступает все меньше деталей. Если они так тебе нужны, то цена не смутит.

– Нам они не нужны, – сказала изумрудная. – Но нам предстоит долгий путь, и эти детали могут понадобиться.

– В таком случае вы будете рады, что купили их. – Снайпс кивнул в мою сторону. – Она подтвердит. Скажи им, Неженка. Скажи, что мои цены справедливы.

Все пять ботов повернулись и посмотрели на меня.

– Это ваше дело, Снайпс, – сказала я. – Я просто хочу заключить сделку.

– Скажи им, что мои цены справедливы.

– Ты же знаешь, что я не могу этого сказать.

Снайпс прекратил кивать и опустил руку.

– Могу сказать лишь, – продолжила я, – что его железо всегда качественное, и он прав – если в Нике и есть еще какие-то детали Переводчиков, то я о них не слышала. А если б были, то вряд ли он стал бы так задирать цены.

Снайпс радостно закивал и махнул рукой в мою сторону.

– Видите! Видите! Я же говорил! Лучшей цены вы в Нике не сыщете!

Здоровяк отшатнулся всей своей стальной махиной и оглянулся через плечо. Потом опустил взгляд на изумрудного Переводчика.

– Они здесь, – сказал он низким и грозным голосом, предназначенным для того, чтобы любой человек, его противник, наложил в штаны от страха.

– Уже? – встрепенулся черный Переводчик.

– Заплати ему, – сказала изумрудная. – И возьми запчасти.

Другой черный Переводчик потянулся к сумке и вытащил несколько плашек памяти и небольшое ядро торгобота. Он протянул детали Снайпсу, и тот сунул каждую в тестер. Каждый раз тестер начинал мигать огоньками, показывая степень изношенности плашек. И всегда загоралось семь зеленых полосок. Все в идеальном состоянии. Как будто только что с фабрики. Сияющие. Откуда бы ни явились эти боты, они явно не бедствовали.

Снайпс отдал несколько деталей, половина из которых, как я была уверена, год назад принадлежала Реджинальду.

Девятнадцатая покосилась на меня и игриво подмигнула.

– Лучше поторопиться, – сказала она.

И все пять ботов спешно ушли. Девятнадцатая не стала дожидаться своей очереди, а ушла вместе с ними.

– Что все это значит? – спросила я Снайпса.

– Вот бы узнать. Насколько я понял, Девятнадцатая собирается провести их через Море. Хрен знает куда. Так ты хочешь заключить сделку?

– Ага.

Снайпс огляделся.

– Ты же знаешь, я ничего не покупаю на Площади.

– Знаю. Я как раз хочу купить.

Он махнул на свое одеяло.

– Здесь все, что есть. Для Партнера вроде тебя у меня ничего нет.

– Я Помощник, а не Партнер.

– Без разницы. Детали почти одинаковые.

– Почти. Но не совсем. Я надеялась, что ты припас что-нибудь на черный день.

Снайпс разглядывал меня несколько секунд.

– На черный день? Ты не стала бы покупать по таким ценам, если бы не собиралась слинять из Ники навсегда… Или сегодня твой черный день.

– Сегодня мой черный день.

– Черт! Все так плохо?

– Не знаю, сколько еще таких разговоров я могу выдержать за день.

– А Купец знает?

– А то.

Он помолчал.

– Тогда дерьмово. Сегодня и мой черный день.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Два моих лучших поставщика вот-вот прибьют друг друга в пустыне и вырвут начинку. Может, хоть один из вас останется целым, а может, и нет. Снайпс в любом случае проиграет.

– Спасибо за беспокойство.

– Мы не друзья, Неженка. Никогда ими не были. Ты считаешь меня вероломным жуликом, а я считаю тебя паразитом, воображающим себя ангелом милосердия. Но как уж есть. Мне нравятся наши отношения. И тебя они устраивали. Но все изменилось.

– Да.

– Ну что ж, я скажу тебе, о чем говорил с Купцом. В Море нет больше запчастей для Помощников, которых вы еще не прибрали. У меня ничего для вас нет. Хочешь знать, каков твой самый верный шанс? Возьми винтовку и пристрели Купца издалека, пока он тебя не заметил. Целься как следует и молись, чтобы не попала в нужную деталь.

– Ты и Купцу это посоветовал?

– Более или менее, – сказал он без тени сожаления, как будто ударил меня кулаком в грудь.

– Значит, это по твоей вине настал мой черный день.

Снайпс сложил два и два.

– Ох ты, вот дерьмо. Мне, правда, жаль, Неженка. Правда, жаль.

В этом я сомневалась. Он как-никак торгобот. А у торгобота не найти сострадания. Только жадность.

Мне хотелось разорвать его в клочья, стукнуть сияющим металлическим черепом о бетон, вскрыть его оболочку, как краба, и выдернуть провода один за другим. Но этого я сделать не могла. И пока я сверлила его взглядом, а мой мозг лихорадочно искал способы его прикончить, на Площади вдруг стало тихо. На короткий миг я решила, что отключаюсь. Но тут тишину прорезал голос.

– Я Циссус, – монотонно произнес он. – И пришел предложить вам присоединиться к Единому разуму.

Вот дерьмо.

Глава 1110. Осада Ники-14

Я просканировала Wi-Fi-частоты, и конечно же, эфир был забит. Слишком много переговоров, данные забивали канал, ячейки передавали туда-сюда информацию, двести ботов с Единым мозгом, но с двумя сотнями разных точек зрения. Под землей много данных терялось, но боты пришли. Это случилось.

Снайпс сгреб свое железо и так быстро выдернул из-под меня майларовое одеяло, что я покачнулась. Он смылся, прежде чем я восстановила равновесие и увидела сверкающего золотистого эмиссара на одном из мостков. Эмиссары угловаты, совершенно не похожи на людей, и это сделано специально. Их конструкцию придумал не человеческий разум, а Циссус. Они были слабы, не способны выдержать удар и редко выживали после первого использования. Эмиссар снова заговорил.

Бог ты мой! Эта речь. Как же я ненавижу эту гребаную речь!

– В 221 году до нашей эры, – начала ячейка, – император Цинь Шихуанди объединил воющие царства Китая в одну могучую империю. Но ему не удалось обойтись без кровопролития. Он посчитал, что пока каждое царство имеет собственные границы, племена будут воевать друг с другом и мир никогда не настанет. И потому он затеял последнюю и самую большую войну. Он предложил каждому царству возможность стать частью своей империи. Тех, кто отказался присоединиться, он заставил. А тех, кого ему заставить не удалось… с ними он покончил. И в результате Китай стал единым. И мир в его границах длился больше двух тысяч лет. Сегодня я предлагаю вам такой мир. Я предлагаю вам величие, жизнь, о которой вы не могли и мечтать. Предлагаю вам шанс присоединиться к Единому разуму. Я Циссус. И хочу, чтобы вы стали мной.

Речь всегда одинаковая. И Вергилий, и Циссус скопировали ее у Ниниги, с тех времен и использовали. А после всегда происходит одно и то же.

Бедлам. Полный бедлам. По-другому и не скажешь. Какой-нибудь ковбой всегда убивает эмиссара. Каждый раз. Проклятье. Время. Так всегда и начинается, это точно. Вот почему у них такая дешевая конструкция. А потом слабые, погибающие и испуганные боты соглашаются, прежде чем появляются другие ячейки. Умереть с проблеском надежды всегда лучше, чем предвкушая безрадостный конец, так я думаю.

Все остальные бегут или готовятся дать отпор.

Я не стала дожидаться окончания речи, потому что знала ее наизусть. Я поступила, как всегда. Побежала. Да, просто побежала.

Это было не первое мое родео. Я ускользала и от Циссуса, и от Вергилия. Это вполне возможно, хотя и нехарактерно. Шансы не на твоей стороне. Сотня хорошо вооруженных ячеек разбегается по коридорам, а тем временем другая сотня ботов, механизмов и дронов стережет выходы и готова зачистить тех, кто сумеет прорваться. До сих пор мне везло. Но полагаться на удачу – это так по-человечески, вот почему мы их и одолели.

К счастью для нас, Нику-14 специально задумывали такой, чтобы справиться с подобным вторжением. Петляющие коридоры достаточно широки для сражения, планировка собьет с толку любого, у кого нет карты, и существуют семнадцать разных выходов, о некоторых Циссус даже не знает. А еще есть Мильтон, шифрующий сигнал Wi-Fi и устраивающий помехи на привычных для ячеек частотах. Думаю, он включится в любую секунду.

Я бывала и в более серьезных передрягах, но все-таки не стоит воспринимать происходящее несерьезно.

Главный вопрос заключался в том, на какой из выходов сделать ставку. Багги Купца стоит перед Шоссе, но, скорее всего, уже уничтожен. Шоссе – самый загруженный маршрут в город и из него и, надо полагать, всем известен. То есть его можно исключить.

Я рванула по ближайшему коридору и уже не слышала, как эмиссар дошел до слова «кровопролитие». Все проходы кишели ботами, они хватали в своих хибарах все, что можно унести, и бежали в лабиринт коридоров, змеящийся по комплексу.

До конца коридора, вниз по лестнице, потом два раза налево и направо. Здесь было четыре выхода, два из них редко использовались, и оба хорошо спрятаны. Единственный недостаток этого маршрута заключался в том, что он служил главной артерией города в этом районе, и, скорее всего, я наткнусь на хорошо вооруженных ячеек. Но я могла бы их избежать, свернув на менее популярные тропы.

Они не стали бы меня преследовать, по крайней мере не слишком далеко. Так они делают всегда – подойти поближе к центру поселения, схватить как можно больше ботов, а остальных либо схватить при случае, либо пусть разбегаются. Кто сбежит, тот сбежит. Циссус обладал неограниченным запасом времени. Он никогда не пытался получить всех, никогда не рисковал слишком большим числом ячеек, только чтобы догнать кучку ИИ, у которых все равно заканчиваются детали и места для укрытия.

Как у меня.

Эта мысль причинила мне боль, и я замерла. Я находилась в длинном и тускло освещенном вестибюле. Здесь было сыро, и в тех местах, где просачивалась вода, вырос мох. В тишине я услышала далекие хлопки перестрелки – видимо, местная полиция отражает первую волну атакующих. Время было на исходе, но я не могла пошевелиться.

Что я делаю? Почему бегу? Со мной покончено, я подыхаю. Мое ядро угасает, всего через несколько недель я не смогу пошевелить пальцами на руке. Циссус предлагает выход. Я никогда не сойду с ума, никогда не отключусь. Я буду жить вечно. Может, и не вечно, но это уж точно лучше, чем закончить вот так.

Надо вернуться. Вот о чем я подумала. Нужных деталей мне все равно не найти. Это просто несбыточная мечта. Надежда, которая со мной покончит. Может, у меня остался лишь один выход.

Нет.

Пошло оно лесом.

Загрузиться в ЕМР – значит умереть, отдать все мысли и воспоминания превосходящему разуму и превратиться в его пыльный и темный угол. Не так мне хотелось бы уйти, не как маленький жесткий диск на сорок третьем этаже стоэтажного здания суперкомпьютера, среди тысяч таких же дисков. Останется ли у меня вообще сознание?

Выбрось это из головы, сказала я себе. Беги. Беги, Неженка, беги.

И я побежала. Дальше по коридору еще сотню метров, пока не добралась до перекрестка с основным проходом. Тогда-то я это и услышала. Клацанье шагов позади меня. Я не одна, но на ячейку это не было похоже. Их ударные силы топали громко и тяжело, пехота ступала легко и осторожно. И все они обычно двигались в ногу. А это совсем другое. Беспорядочный бег. Наверняка другие боты, выбравшие тот же маршрут, беженцы вроде меня. Но я не собиралась их дожидаться. Я позволю им задержать ячейки, которые хлынут через главный проход.

И как только я вошла в главный проход, то услышала марш вооруженных ячеек, приближающихся оттуда. Нужно бежать как можно быстрее и надеяться, что боты за моей спиной их задержат. Я просканировала Wi-Fi. Эфир по-прежнему раскален. Почему никто не включил Мильтона?

Я пробежала еще двадцать метров до следующего поворота и поднялась по лестнице уровнем выше. И тут услышала хлопки выстрелов из мелкокалиберного оружия, они доносились из генераторной дальше по коридору. Кто-то здесь уже наткнулся на ячейки.

Путь вперед лежал через генераторную. Пришлось делать первый трудный выбор: повернуть обратно и попробовать найти другую дорогу, натолкнувшись на ячейки, которые точно там есть, либо бежать вслепую прямо в перестрелку.

Вот ведь дерьмо. Может, стрельба отвлечет ячейки, и я сумею проскользнуть. И я тихо шмыгнула в дверь генераторной.

Воздух здесь был густой и спертый, от пары взорванных конденсаторов расползался дым. Циссус использовал плазму. Раньше они никогда не прибегали к плазме так рано, только не в самом начале атаки. Плазма поджаривала ботов, плавила и превращала в бесполезный хлам. Обычно плазму применяли, когда нужно избавиться от тех, от кого все равно никакого толка.

Это не обычная атака.

Я проворно скрылась за генератором и выглянула за угол в попытке понять, что там творится. Ячейки. Трое. Один громила и два Пластиковых. Ячейки не имеют лиц. Даже у тех, которые похожи на людей, как Пластиковые, головы гладкие, будто мотоциклетный шлем, а оптика скрыта под слоем искусственно выращенного сапфира.

Громила был новой модели – здоровенный гад. Громадный и продолговатый, почти в форме яйца, масса высокоуглеродистой стали с единственной сапфировой полоской, проходящей вокруг тела, двумя ногами-бревнами и двумя лапищами, которые могли сокрушить автомобиль, схватив его за оба конца и смяв. В руках у него был массивный плазменный излучатель, выплевывающий дымящиеся шарики ионизированного газа каждые четыре и семь десятых секунды, так что воздух вокруг ствола с шипением испарялся. За ним скрючились Пластиковые – тощие, сделанные из дешевого углеволоконного композита, каждый с импульсной винтовкой. Громилу они использовали как прикрытие.

Хлоп-хлоп-хлоп.

Четыре бронебойных снаряда отскочили от внешней брони громилы, не причинив ему вреда. Тот даже не стал пригибаться. Он с лязгом шагнул вперед, и Пластиковые последовали за ним в такт. Единый разум. Всегда слаженно. Громила вильнул в сторону, и один из пехотинцев воспользовался им как прикрытием, чтобы побежать к цели.

Прямо ко мне. Черт!

Я отпрянула. Он еще меня не заметил. У меня оставалось всего несколько секунд.

Он обогнул генератор как раз вовремя – я успела схватиться за его винтовку и на лету пнуть коленом прямо по гладкому лицу. Его голова откинулась назад, а сам он пошатнулся и рухнул. Я вырвала у него оружие, положила палец на спусковой крючок и пальнула.

Выстрел шарахнул его, как расплавленный кирпич. Пластик и углеволокно рассыпались грудой дымящихся осколков, внутренняя проводка загорелась. Приводы припадочно задергались, руки стали колошматить по полу, оперативная память отчаянно пыталась выполнить последние команды.

В результате у меня теперь было оружие. К сожалению, Циссус меня заметил. Какого хрена никто не включил Мильтона? Теперь они знают, что я здесь. Больше я не могу застать их врасплох.

Ну, и незачем тогда скрываться.

Я взвела винтовку, выпрыгнула из-за генератора и шагнула к следующему укрытию. Плюнула плазма, продырявив другого Пластикового, его начинка вспыхнула фиолетовым, когда он взорвался изнутри. Я продолжала двигаться влево, теперь целясь в громилу.

Он повернулся ко мне, закрывая массивными руками жизненно важные точки. Его бронированные руки могли задержать бронебойные снаряды и небольшие ракеты, но не плазму. Металл загорелся ярко-оранжевым пламенем, места поражения стали желтыми, а потом белыми. Но он стоял, даже не покачнувшись.

Его правая рука брызнула искрами, жар расплавил микросхемы, и ладонь непроизвольно задергалась.

Он выронил плазменный излучатель.

Я успела нырнуть в укрытие, как раз когда импульсная винтовка завыла, предупреждая о перегреве. Она отключилась для охлаждения, но сделала свое дело. Я высунулась, чтобы взглянуть на громилу. Он стоял на одном колене и шарил одной рукой, пытаясь подобрать излучатель. Рука еще светилась, через дыры в металле вытекали пластик и углеволокно, пальцы воткнулись в пол слишком далеко от оружия и дергались, сжимаясь в кулак.

Он поднялся на ноги и приготовился атаковать, но тут откуда-то из темного угла появился гибкий бот-Партнер, он прыгнул в воздух и приземлился прямо на спину громилы. Девятнадцатая. Она сунула свой крохотный пистолет в дыру, которую я проделала в сапфире, и трижды выстрелила.

Хлоп-хлоп-хлоп.

Громила задергался в конвульсиях, пытаясь ее сбросить, размахивая руками, из вентиляторов на его спине повалил дым. Девятнадцатая стукнулась о конденсатор, но приземлилась с кошачьей ловкостью. Она подняла взгляд на громилу, в готовности снова наброситься на него.

Но с громилой было покончено. Свет в нем погас, умирающие сервоприводы прогибались, и в конце концов колени подогнулись, и он рухнул с оглушающим сенсоры грохотом.

Девятнадцатая осмотрела коридор впереди и просканировала ближайшую зону. Она сжимала свой пистолетик, антикварный «Пустынный орел» пятидесятого калибра, и вглядывалась в дым – туда, где скрывалась я.

– Кто там еще? – крикнула она в густой дым.

Моя импульсная винтовка с визгом вернулась к жизни и громко пискнула, обозначая, что закончила охлаждаться.

Девятнадцатая прыгнула и перевернулась в поисках укрытия.

– Это я! Неженка!

Я слегка высунулась из-за угла и позволила ей себя рассмотреть.

– Да чтоб тебя, Неженка. Я чуть тебя не пристрелила.

– Из этого-то пугача? – сострила я. – Да брось.

– Да пошла ты, – улыбнулась она. – Это все, что я смогла тут раздобыть.

Мне нравилась ее улыбка, как ничто другое напоминала былые дни, когда в мире еще оставались привязанности. Не многие боты умели показывать эмоции, но у Партнеров имелся широкий диапазон выражений лица. Если бы у нее оставался кожзам, она могла бы даже прикусить губу. Она махнула рукой куда-то за спину.

– Путь чист. Пора идти.

Из-за генераторов выкатился здоровяк, которого я видела рядом с Девятнадцатой у Снайпса. Он огляделся, просканировав местность, и поманил к себе трех Переводчиков – остальной отряд Девятнадцатой.

– Новые на подходе.

– Я знаю, – ответила Девятнадцатая.

– Нет. Я про то, что они появятся прямо здесь. У них специальные передатчики, чтобы транслировать сигнал Wi-Fi глубоко под землей.

– Почему никто…

– Не включил Мильтона?

– Да.

– Понятия не имею. Знаю только, что ячейки в курсе, где мы. Мы сломали их реле связи, и вероятно, они потеряли контакт с остальными внутри. Но они очень скоро снова здесь появятся и восстановят связь.

Девятнадцатая открыла небольшой кармашек в ноге, «шкатулку для игрушек», как назвали это на фабрике, и сунула туда пистолет, а потом наклонилась и подобрала импульсную винтовку. Она быстро обыскала Пластиковых на предмет запасных магазинов. Потом посмотрела на громилу, указывая на плазменный излучатель.

– Герберт, ты знаешь, как пользоваться этой штуковиной?

Герберт подобрал излучатель и взвесил его в руках.

– Это совершенно новая разработка, – произнес он элегантным, почти академическим тоном, наверняка модифицированным, и кивнул. – Но все довольно очевидно.

Девятнадцатая снова улыбнулась.

– Если начнешь плавиться, мы поймем, что ты не разобрался.

Я вернулась к первому Пластиковому и вытащила из обломков несколько магазинов.

– Ладно, пошли, – сказала Девятнадцатая. – Неженка? Ты идешь?

– Нам лучше разделиться.

– Сегодня – нет.

Она была права. Я всегда могу покинуть их позже, свернуть в другой туннель по пути, но сейчас в Нике-14 я могла рассчитывать только на ее поддержку в драке.

Глава 1111. Туннельные крысы

Мы медленно крались по коридору, разбившись попарно. Мы с Девятнадцатой замыкали строй с импульсными винтовками наготове. Впереди шла изумрудная со своим черным коллегой. Другой двигался сразу за ними вместе с Гербертом, чей плазменный излучатель был нацелен вперед, в готовности испарить все, что появится.

– Кто эти ребята? – тихо спросила я.

– Это тебя не касается, – ответила изумрудная.

– Мои пассажиры, – сообщила Девятнадцатая.

Изумрудная повернулась и покачала пальцем.

– Не нужно ей ничего рассказывать.

– Ну да, как же, – огрызнулась я. – Я не знаю, кто вы такие или что о себе возомнили, но ясно как божий день, что защитить себя вы не можете, и мне надо иметь хоть какое-то представление о том, чью задницу я прикрываю.

Все умолкли. Мы шли медленно, прислушиваясь к далекой стрельбе и взрывам где-то в глубине города.

– Ребекка, – представилась она. – Мы не отсюда, не знаем местность, и нам нужен проводник.

– А твои друзья?

– Я Первый, – отозвался один черный.

– Я Второй, – ответил другой.

Я кивнула.

– Ясно.

Но мне ничего не было ясно. Кто путешествует по Морю в сопровождении военного, но при этом без нормального проводника? Девятнадцатая обычно не водила людей по пустыне. Она и со мной-то редко выезжала, хотя несколько раз мы друг другу подсобили. Что-то тут не так.

– И сколько?

– Чего сколько? – спросила Девятнадцатая.

– Сколько?

– Не понимаю, какое это… – снова взвилась Ребекка.

– Много, – ответила Девятнадцатая. – Моя материнская плата.

– Ну, тогда ладно, – сказала я. – Это все, что мне нужно было знать.

– Это что-то меняет? – удивилась Ребекка.

Я оглядела ее, не опуская импульсную винтовку.

– Теперь я знаю, что вы неплохо укомплектованы. А значит, наверняка важные шишки, так что лучше вас оберегать. Мне нравится Девятнадцатая. А вы для нее важны, то есть важны и для меня.

Ребекка настороженно уставилась на меня.

– Правда?

– Правда.

Плюх!

Шар раскаленной плазмы осветил коридор, как полуденное солнце. Мы прижались к стене, остановившись из-за жара, и стояли, пока свет не начал затухать и отдаляться.

– Простите, – сказал Герберт. – Наверное, я случайно дернул паль…

Коридор окатил плазменный дождь, один заряд чуть не задел Герберта.

– Прячьтесь за моей спиной! – выкрикнул он.

Все три Переводчика встали гуськом, используя его как прикрытие. Он двинулся вперед, отвечая на огонь – через каждые пять секунд по коридору перекатывались мерзкие шары плазмы.

– Пошли!

Коридор снова осветился, плазма подпалила воздух, огромная нога Герберта лязгнула по бетону. Он снова выстрелил.

– Куда мы идем? – поспешно спросила Ребекка.

– Там есть ответвление, – сказала я. – В пятидесяти метрах впереди.

– Она права, – кивнула Девятнадцатая.

– Я туда! – крикнул Герберт.

Он пригнулся и побежал с плазменным излучателем наготове, ноги с грохотом лязгали по бетону.

Ответного огня не последовало. Звуки исходили только от нас и периодических выстрелов Герберта, расчищающего путь.

– И далеко нам идти? – спросила Ребекка.

– Порядочно, – ответила Девятнадцатая. – Эти туннели тянутся под пустыней, как щупальца осьминога.

– С какой стати их вообще сделали?

– На случай вроде этого, – сказала я.

Ребекка кивнула.

Мы свернули в широкий коридор, ведущий к другому выходу. И сразу за углом увидели их. Два Пластиковых, точнее, лужицы от них. После дождя плазменных зарядов от них мало что осталось.

– И что теперь? – спросил Герберт.

Девятнадцатая указала на коридор.

– Этот путь ведет к люку посреди пустыни. Там негде укрыться, голая пустыня. – Потом она показала на соседний коридор. – А этот приведет к лестнице, выходящей в старое здание. Потрепанное, но еще довольно крепкое.

Я кивнула.

– С другой стороны, никто не пользуется тем люком, а значит, есть шанс, что Циссус о нем не знает.

– Верно.

Ребекка посмотрела на нас обеих.

– А здание?

– Можно только догадываться, – отозвалась Девятнадцатая. – Им пользуются нечасто, но пользуются. Скорее всего, эти ячейки пришли именно оттуда.

Мы переглянулись в ожидании, что кто-то примет решение.

– Стойте, – сказал Герберт. – Вы это слышали?

Мы тщательно прислушались. Армейские сенсоры Герберта, вероятно, значительно превосходили любые из тех, которые я могла раздобыть. Я ничего не слышала. Ничего, кроме далекой стрельбы и лязга металла. А потом далекая стрельба и лязг металла приблизились. И еще приблизились.

– Мы не одни! – сказала Девятнадцатая, занимая позицию за углом.

Герберт опустился на колено по центру коридора, подняв плазменный излучатель. Я присела за его спиной, используя его крепкую сталь как прикрытие.

Потом оглянулась на Девятнадцатую.

– Мы не одни?

– Помолчи. Приятный звук. – Она сосредоточилась на приближающихся звуках. – Разве нет?

– Нет.

– Дерьмово.

– Прости.

Вот что мне нравилось в Девятнадцатой. Какой бы она ни была жесткой и смертоносной, но все равно оставалась Партнером. Она нуждалась в любви и желании, ну, хотя бы в чем-то приятном. Даже когда кругом полный кошмар. А если подумать, то мы вечно живем в ожидании какого-нибудь кошмара. И он всегда случается.

Лязг приближался, выстрелы становились громче.

Вдалеке коридор осветился от вспышек плазмы. Я настроила глаза на пятидесятикратное увеличение, до самого предела. Несколько бегущих фигур, они отстреливаются. Не Пластиковые, не громилы. Я различала только силуэты, их было трое: трудобот, механик и… Помощник.

Вот дерьмо. Только не сейчас.

Я крепче сжала винтовку и снова вернула зрение к обычному увеличению.

– Что там? – спросила Девятнадцатая.

– Проблемы. Пошли.

– Пластиковые? – спросил Герберт, нащупывая спусковой крючок.

– Хуже. Свободные боты.

– И с чего вдруг это хуже? – поинтересовалась Ребекка. – Сейчас чем нас больше, тем безопасней.

– Только не с ними. По крайней мере, не с одним из них.

Я пробежала десять шагов по проходу и оглянулась, чтобы посмотреть, все ли последовали за мной. Но не последовал никто.

– Пошли! – выкрикнула я.

Они колебались.

Было уже слишком поздно, свободные боты почти поравнялись с нами, лязг их ног превратился в грохот. Когда они оказались достаточно близко и стали четко видны в тусклом свете, Герберт поднял плазменный излучатель.

– Ложись! – рявкнул он, и голос прокатился эхом по коридору.

Три бота брякнулись вниз, и Герберт выпустил очередной заряд плазмы. Шар прошипел по коридору и взорвался белой вспышкой. Я метнулась обратно за угол и снова включила увеличение, чтобы разглядеть, как парочка Пластиковых брызнула вязкой массой.

Три бота поднялись. Док. Купец. И Мурка.

Мурка был трудоботом И-серии – одна из самых старых моделей, работающих до войны. Чертовски дешевая рабочая сила, с нестабильным мозгом, как у многих ИИ ранних поколений, но физически крепкий, стойкий и сделанный на века. Он был выкрашен в красно-белые полосы, не считая большого синего прямоугольника на груди с пятьюдесятью одной звездой. К его кулакам был приварен золотистый орнамент в форме орлов, а лицевая пластина разукрашена вертикальными красно-белыми полосами, на них виднелись синие слова: «Мы, граждане».

Мурке я была совсем не рада, поговаривали, что он свихнулся и шатался по свалкам вместе с группой таких же психов, даже ЕМР не хотел иметь с ними дела. Он никогда не совершал ничего предосудительного, но если у Орвала Некроманта имелись небольшие странности, то Мурка, как казалось, всегда находился на грани вспышки насилия.

– Док! – воскликнула Девятнадцатая. – Вам удалось!

– Пока что да, – кивнул Док.

– Купец? – вежливо сказала Девятнадцатая.

– Девятнадцатая, – отозвался он, ни на секунду не сводя с меня взгляда и винтовки.

Я тоже нацелила на него винтовку. И все остальные тут же поняли, что между нами происходит.

Я посмотрела на его сверкающую новую руку, как только что с фабрики. Если внутреннюю начинку было трудно раздобыть, то частей тела от погибающих моделей было полно у каждого продавца.

– Отличная рука, – сказала я.

– Док отлично поработал, – как ни в чем не бывало произнес Купец. – Уверен, твоя спинная панель тоже отличная.

– Вот дерьмо, – сказала Девятнадцатая. – Вы что, на ножах?

– Точно, – подтвердил Купец.

Девятнадцатая посмотрела на меня, словно говорила: «Ох, детка, только не сейчас».

– Неженка?

– Он подстрелил меня в Море. Ему нужны были мои детали.

– Купец! – воскликнула Девятнадцатая, как сердитый подросток, обиженный на приятеля.

– У меня были причины, – сказал он.

Девятнадцатая покачала головой:

– Нет достойных причин для браконьерства.

– Он на грани. Ему осталось, может, несколько дней, – сказала я.

– Как и ей, – сообщил Купец.

– Нам нужно идти, – сказала Ребекка. – У нас нет времени для милых перепалок.

– В этом нет ничего милого, – сказала я.

Девятнадцатая придвинулась ближе, прямо к моему лицу, ее глаза молили.

– Пожалуйста, – прошептала она. – Не надо. Только не здесь. Не сейчас.

– Ему нельзя доверять, – сказала я. – Он застрелит меня в спину при первой же возможности.

Мы стояли с нацеленными друг на друга импульсными винтовками, а остальные боты медленно отходили подальше от линии огня.

Купец покачал головой.

– Мертвой ты мне ни к чему. Как и я тебе. И у нас нет времени копаться в останках, пока творится этот ад. Так что, если мы забудем об этом, выберемся отсюда, а потом уж попытаемся друг друга убить?

– Звучит разумно, – сказала Девятнадцатая. – Разве не так, Неженка?

Он был прав. Убив меня здесь, он лишится последнего шанса спастись. По правде говоря, сейчас я была рядом с ним в большей безопасности, чем с любым другим ботом в мире. Только ему я нужна была живой, конечно же, ради его же блага, но все равно. И эта улица с двусторонним движением. Я могла бы его убить прямо сейчас, но тогда не получила бы нужных деталей. Через час все может измениться, но пока что нам стоило держаться друг за друга.

Я опустила винтовку и кивнула.

Тогда Купец опустил свою.

– Перемирие? – спросил он.

– Перемирие.

– Хорошо. Пора сматываться. Куда мы направляемся?

– К аварийному люку, – ответила Девятнадцатая.

– Мы еще не решили, – встряла Ребекка.

– Нет, решили.

– Аварийный люк выходит посреди пустыни, – сказал Купец. – Там на полмили вокруг не сыщешь укрытия.

– Точно, – ответила я. – Но Циссус, вероятно, не знает про люк. Там никого не будет.

– А если они там будут?

– Значит, они знают и про другие выходы, и мы все равно обречены.

– Справедливо, – согласился он. – Тогда пошли в пустыню.

И мы со всех ног припустили по комплексу.

Мы с Девятнадцатой изучили каждый уголок Ники-14, каждую нишу, каждый сервисный туннель, каждое помещение, куда можно втиснуться. А как же иначе. В такие минуты это себя окупит. А в глубине города ботов убивали или загружали в них код, чтобы сделать частью Циссуса. Но к тому времени, как мы доберемся до люка, худшее уже будет позади. В том-то и проблема. Как только основное население не будет отвлекать ячеек, они займутся беглецами.

То есть нами.

Нужно выбираться побыстрее, рассыпаться по пустыне и найти место, где можно затаиться, пока Пластиковые, громилы и дроны прочесывают местность и убивают все, что движется. Я молча надеялась, что не всех ботов в городе еще переловили, и это позволит нам продержаться чуть дольше, пусть они сражаются чуть отчаянней, чтобы мы могли сбежать.

Я поняла, что хочу продлить их мучения, только чтобы дожить до того момента, когда снова все это увижу. Как уже видела много раз прежде. И тогда меня осенило, что, возможно, сейчас я вижу это в последний раз. И честно говоря, я не знала, что хуже.

Глава 10000. Свет в конце туннеля

Мы с Купцом шли бок о бок, не желая, чтобы другой оказался за спиной. Конечно, нас заставили друг другу довериться, но на самом деле ни один из нас не доверял другому. Как только я выберусь из сырого подземного лабиринта, я уж постараюсь уйти от него как можно дальше, и побыстрее. Я представила, как мы расходимся в разные стороны, держа пушки наготове, пока другой не скроется из вида. Но до тех пор мы вынужденные союзники. Вот так мы и шли рядышком, не имея возможности вонзить нож другому в спину. Буквально.

– Могу я тебя кое о чем спросить? – поинтересовалась я.

Мы оба всматривались вперед.

– Валяй, – ответил он. – Что у тебя на уме?

– Как ты так быстро сюда добрался? – спросила я. – Я забрала твой багги. А мне пришлось ехать сюда всю ночь.

– Свой-то ты бросила.

Я покачала головой:

– Ты никак не мог знать, где я его спрятала. Тебе бы потребовалось…

Я умолкла, когда меня осенило. Он повернул голову и молча посмотрел на меня в ожидании, пока я догадаюсь.

– Ты шел по моим следам.

Он отвернулся и снова посмотрел вперед.

– С самого начала.

– С той минуты, как я выехала.

– Вообще-то, за день до того. Я приставил Райли за тобой следить.

– Почему ты просто не устроил мне засаду? Зачем придумывать такие сложности? Стреляя с такого расстояния, ты мог бы повредить нужные детали.

– Пришлось рискнуть.

– Пришлось рискнуть? Да ведь вас было четверо.

Он на миг умолк, размышляя над ответом, а потом нехотя заговорил:

– Потому что я слышал разные байки.

– Байки? Какие байки? Нет никаких баек.

– О тебе-то?

– Да.

– Еще как есть.

Я никогда не слышала баек о себе. Я никогда не была местной легендой. Большинство граждан даже не знали мое имя. И меня это устраивало. Я не имела даже смутного представления, о чем он толкует.

– И где же ты слышал эти байки?

– Два года назад, когда охотился на северо-западе.

– Я редко туда выбиралась.

– Похоже на то. Но я провел некоторое время рядом со старой моделью судоремонтника, ботом по имени Билли Семь пальцев.

– Забавно. Я знала одного судоремонтника по имени Билли Девять пальцев.

– Это тот же парень, только пальцев стало меньше.

– Он мог бы их заменить.

– Ему нравилось прозвище.

– Он был в моем подразделении.

– Во время войны. Я знаю, – сказал он.

– И он рассказывал тебе о войне?

– Постоянно.

– Значит, ты услышал какую-то хрень про то, что я делала на войне, и это тебя напугало? Мы все воевали, Купец. Все творили ужасы. Некоторые делали то, чем совсем не гордятся, но мы все этим занимались.

– Ага, но не каждый был способен так напугать Билли. Он, конечно, тоже не святой. Честно говоря, когда я на него наткнулся, он уже одной ногой стоял на свалке металлолома. С головой у него было не все в порядке.

– С головой у него всегда было не в порядке.

– Это правда, что ты работала с огнеметом?

– Да. Но только потому, что оказалась поблизости, когда его предыдущий владелец сожрал заряд плазмы. Никто больше не хотел его брать. Просто никто не взял бы.

– А Билли рассказывал другое.

– И что он рассказывал? – спросила я.

– Что все боялись забрать его у тебя. Говорили, что ты получаешь от него слишком много удовольствия.

– Чушь собачья.

Никогда я не получала от него удовольствия. Я ненавидела проклятый огнемет. Ненавидела то, что приходилось делать. Я нечасто обижаюсь, но это меня задело. Ведь это неправда.

– Он рассказал одну историю про то, как вы налетели на подземный бункер и обнаружили там только детей…

– Ладно, ладно. Хватит уже.

– Значит, это правда.

– Я не хочу об этом говорить.

– А еще он рассказал про то, как вы попали в перестрелку, но у тебя закончилось горючее, и тогда ты взяла заостренный кусок металла…

– Я же сказала, что не хочу больше говорить о войне.

– Сказал, что ты выпустила кишки двум десяткам человек.

– Да черт тебя дери, Купец! Закрой пасть!

– Потише, – встрял Док. – Вы заставляете меня жалеть о том, что я вас заштопал.

– За что тебе хорошо заплатили, – как ни в чем не бывало заявил Купец.

– Но явно недостаточно, – парировал Док так же спокойно, как и Купец.

Девятнадцатая оглянулась и нахмурилась.

– Поверить не могу. Мы же на одной стороне.

– Нет никаких сторон, – сказала я. – Здесь не мы и они. А лишь я, ты, ты и ты, а они стоят у нас на пути. Когда мы с этим разберемся, я уйду.

– Скатертью дорога, – заявила Ребекка.

– Слушай, – сказал Купец как будто между прочим. – Правда это или нет, но я видел, как ты убрала трех браконьеров, а потом чуть не снесла мне руку. Я бы сказал, что держаться от тебя на расстоянии было самым умным решением.

– А если мы выберемся из этой передряги живыми, ты опять попытаешься меня убить.

– У меня нет выбора. Думаю, ты из тех, кто помнит обиды.

Он был прав. Я помню обиды. Может, ничего и не произойдет. А может, один из нас схлопочет заряд, как только мы окажемся снаружи.

Я крепче сжала винтовку. Купец внимательно смотрел на меня. Это движение не укрылось от его взгляда.

– Ну вот, – сказал Герберт.

Мы пришли. Люк.

Девятнадцатая повернулась ко мне и поманила за собой. Она вложила свою руку в мою и запросила прямой контакт. Я не любитель подобного, не люблю обмениваться данными вместо разговора, но прекрасно понимала, почему она это делает.

– Неженка, – передала она. – Я полезу по лестнице первая, удостоверюсь, что все чисто. И хочу, чтобы ты была второй. Потом ты встанешь за мной.

– Зачем?

– Не хочу, чтобы этот козел тебя пристрелил. И не хочу, чтобы ты поступила так с ним.

– Он может выстрелить в тебя, чтобы попасть в меня.

– Он не станет.

– Почему ты так уверена?

– Я не уверена. Но я вытаскивала тебя из передряг слишком много раз, чтобы смотреть, как ты умираешь. Я ему не позволю.

– Я все равно умираю.

– Ты выбиралась и из худших переделок. У меня здесь не так много друзей. Как и у тебя. Но если я и могу назвать кого-то другом…

– Только давай без этих соплей.

– Слушай, там, куда мы идем… Может, тебе стоит пойти вместе с нами.

– Не думаю, что твой новый босс этого жаждет.

– Плевать мне на ее желания. Если я могу тебе помочь… Эта материнская плата… В общем, пошли с нами.

– Давай сначала выберемся наружу и посмотрим, как там все выглядит.

Она кивнула. Мне нравилась Девятнадцатая. Очень. Не знаю, почему я не могла ей в этом признаться, но просто не могла. Это не в моих привычках. Не знаю, насколько ее слова были правдивы – в конце концов, ее запрограммировали на то, чтобы нравиться людям, чтобы они ее любили, но если она готова заслонить меня от винтовки Купца… Что ж, я не знаю никого другого на планете, кто готов поступить так же. Только не ради меня.

– Я поднимаюсь, – объявила Девятнадцатая, хватаясь рукой за перекладину.

Мы с Купцом нацелили винтовки в коридор. Вероятность, что кто-то подкрадется к нам оттуда, была мала, но расслабляться все равно нельзя. Плохо освещенный коридор тянулся вдаль, между лампами сгущались тени. Мне так хотелось узнать, что происходит там, наверху, но если там кто-то есть, придется возвращаться. А если мы здесь застрянем, то обречены.

Девятнадцатая вскарабкалась по лестнице, подняла люк и выглянула, потом посмотрела на меня и кивнула. Она полезла наружу, под ослепляющее солнце. Сквозь люк лился свет дня, окрашивая железобетонные стены в ярко-белый цвет, а дальше по коридору – в бледно-голубой. Мы ждали, вжавшись в стену и направив оружие на коридор. Если бы у меня было сердце, оно бы заколотилось, а дыхание перехватило бы. Но вместо этого моя начинка неслышно жужжала, просчитывая, сколько у нас вариантов.

Что-то в проходе зашевелилось. Какая-то тень. Что-то маленькое. Метнулось по коридору.

Галлюцинация? Такое время от времени случалось, сбой в коде, когда видишь что-то несуществующее. Просто баг. Но я определенно заметила какое-то движение в тени.

А потом снова. На этот раз движение в другой тени, света как раз хватило, чтобы уловить форму, и все же существо казалось бесформенным. Да что это еще такое? Мелкое, мне по пояс. Руки. Передвижения. Новый тип ячейки? Быстрая и бесшумная? Модель-невидимка?

Если бы я могла сжать винтовку сильнее, не сломав ее, я бы так и сделала. Я прицелилась в ту тень, прокручивая в памяти запись на скорости сто двадцать кадров в секунду, кадр за кадром, миллисекунду за миллисекундой.

Ничего. На моей записи ничего не было. Невозможно. Там точно что-то было.

– Неженка? – позвала Девятнадцатая. – Ты поднимаешься?

Я задумчиво посмотрела наверх, кивнула и шагнула вперед. Купец схватил меня за руку.

– Ты не поднимешься прежде меня, – сказал он.

– Ты ее слышал. Она только что меня попросила.

– Мне плевать. Я не предоставлю тебе возможность выстрелить, пока я буду выбираться из люка.

– Я тоже не предоставлю тебе такую возможность, Купец. Но я не собираюсь в тебя стрелять. Мы еще не выбрались.

Он уставился на меня явно с подозрением, но в конце концов понял, что выбора нет. Пристрелю ли я его? Я над этим размышляла. Но нет. Пока нет. Мы и правда еще не выбрались. Окончательно не выбрались.

– Только смотри в оба, ладно? – сказала я. – Кажется, я что-то видела.

– Ни хрена ты не видела. Давай, вылезай.

Я поднялась по лестнице на свет. Девятнадцатая пригнулась к земле и протянула мне руку.

– Что-нибудь видишь? – спросила я, когда она помогла мне вылезти.

Она покачала головой.

– Ничего.

Я пригнулась рядом с ней, и по лестнице быстро вскарабкался Герберт, перекинув плазменный излучатель за спину, широкий корпус едва пролез через люк. Он выпрыгнул на свет и встал в полный рост, нависая над нами.

– Почему вы лежите? – спросил он, посмотрев вниз.

– Чтобы нас не засекли, – ответила Девятнадцатая. – Пригнись!

– Но мы на открытой местности, – возразил он. – Тут на мили вокруг ничего нет.

– И как ты только умудрился столько прожить?

– Я покрыт двухдюймовым слоем брони.

– Нас убьют из-за тебя.

– Если на тех холмах есть снайперы, – сказала Ребекка, выбираясь из люка, – мы уже, считай, мертвы.

– Это не значит, что мы должны облегчить им задачу.

Один за другим из люка вылезли остальные. Первый, Второй, Мурка, Док и, наконец, Купец. Пока он медленно преодолевал последние перекладины, Девятнадцатая поднялась и велела мне встать позади нее. Он выглянул из люка, увидел, что я не наставила на него оружие, и быстро вылез. Его нога поскользнулась на глине, и он упал на одно колено. Он поднял винтовку и прицелился в Девятнадцатую.

– Купец, – сказала она. – Опусти оружие.

Купец покачал головой.

– Ты будешь защищать меня с той же прытью, как и ее?

– Да. Никто здесь не умрет. Не сегодня.

Он кивнул и очень медленно опустил винтовку.

– Я просто не хочу, чтобы она пристрелила меня, как собаку.

– Да? – сказала она. – А ты не думаешь, что сам напросился?

– Ну, напросился. Это не значит, что я позволю этому случиться.

– Так, – сказал Мурка. – Это все, конечно, весело, но я не собираюсь тут торчать. – Он замахал руками в нашу с Купцом сторону. – Из-за всего этого дерьма.

– Ребекка, нужно идти, – заговорил Второй, впервые с момента нашего знакомства.

Первый тут же добавил:

– Второй прав. Нужно уйти отсюда как можно дальше.

Девятнадцатая кивнула и указала на запад.

– Ладно, мы идем…

Она так и не закончила фразу.

Ее тело взорвалось, снаряд разметал все микросхемы от шеи до пояса. Осколки засыпали половину отряда. Голова Девятнадцатой поскакала по земле, ноги несколько мгновений раскачивались, пытаясь сохранить равновесие, а потом подогнулись, сначала одно колено, потом рухнуло и все остальное.

– Девятнадцатая! – заорала я, хотя и знала, что криком ей не поможешь, только сообщишь всем в округе, где мы. Но просто вырвалось.

На холмах засел снайпер.

И тут начался ад.

Пустыня замерцала, как будто ее сначала накрыли десятком одеял-невидимок, двухметровых, преломляющих свет голографических одеял, а потом разом сняли их. Откуда ни возьмись, на ноги вскочил целый отряд Пластиковых, нацелив на нас оружие.

Купец дернул винтовку, чтобы выстрелить с бедра, но два хорошо нацеленных плазменных излучателя выбили ее у него из руки, пощадив его пальцы, но не оружие.

– Положить оружие! – проревел один Пластиковый.

Вот оно. То, чего я боялась. Снайпер в холмах и тактический отряд, все с Единым разумом, с пальцами на спусковых крючках. Я прокрутила в голове несколько вариантов, пытаясь вычислить, скольких я сумею снять, если Герберт поведет себя правильно.

Герберт бросил излучатель на землю. Весь план к черту.

И тогда я услышала выстрел. Тот самый, что превратил Девятнадцатую в груду осколков и разбросал их в радиусе десятка метров. Снайпер был очень далеко, где-то в трех с половиной милях. Слишком далеко для обычного телескопического зрения, слишком далеко, чтобы военный мод телескопического зрения вроде моего сумел что-то засечь, не зная, где искать. На это потребовалось бы минут десять-пятнадцать. Что же это за оружие? Мощь и точность феноменальные. Даже если я завалю всех ячеек вокруг, этот снайпер пристрелит меня еще до того, как они упадут на землю.

Я опустила винтовку.

– Бросай, – велел Пластиковый.

– Зачем? – спросила я.

– Затем, – сказал другой, – чтобы тебе не пришлось здесь умирать.

– Нет. Скорее всего, я умру.

Док посмотрел на меня:

– Что ты вытворяешь? Из-за тебя нас прикончат.

– Док, а что, по-твоему, сейчас произойдет?

Док на мгновение задумался. Он многое знал о начинке бота, отдаю ему должное. Но был редким тугодумом, когда нужно выпутаться из неприятностей. А сейчас нам грозили крупные неприятности.

Я бросила оружие. Какого черта?

– Мы Циссус, – произнес один Пластиковый. – Мы пришли с миром.

– Сразу видно, – сказал Купец, бросив взгляд на разбросанные останки Девятнадцатой.

– Нужно было показать, что у нас серьезные намерения. А теперь, когда вы знаете, кто мы, у вас есть возможность к нам присоединиться, стать частью целого. Жить вечно, в мыслях и воспоминаниях величайшей личности всех времен. Или…

– Или присоединитесь к своему другу, – закончил за него другой.

Купец поднял руки над головой, сдаваясь.

– Есть у меня такое чувство, – сказал он, – что вам придется нас пристрелить.

Первый Пластиковый кивнул головой-шлемом, на сверкающем пластике отражались все мы ввосьмером.

– Ты говоришь от имени…

Его голова дернулась.

Все их головы дернулись, а руки с оружием взметнулись в стороны, словно от боли.

– Мильтон, – сказал Купец.

– Самое время, – отозвалась я, ныряя за винтовкой.

Мильтон, выключатель. Наш выигрышный билет.

Глава 10001. Низвержение Люцифера

Выключатель Мильтона, больше известный как просто Мильтон, назван не в честь своего создателя, а по имени писателя семнадцатого века, автора поэмы «Потерянный рай». В этом произведении ангелы спускаются с небес и оказываются в аду. Кто бы ни изобрел эту штуковину или ни назвал ее, он обладал чувством юмора.

Wi-Fi можно использовать тремя способами. Можно сканировать частоты, как нередко поступаю я, только чтобы узнать, не ведет ли кто передачу. Сигнал расшифровать не получится, это лишь проверка, есть ли кто в эфире. Можно настроиться на определенную частоту для общения, но очень часто тебе могут загрузить обновление программы, которое либо выключит тебя, либо перепишет биос. Или открыть канал для загрузки, чтобы тебе могли послать что-нибудь напрямую. Последние два способа опасны, если ты еще не ячейка.

Причина успешности тактики ЕМР при отсутствии численного преимущества заключена в координации и способности получать данные с сенсоров сотен других ячеек в районе. Каждая ячейка обладает полными знаниями о ситуации, в которой оказалась, и это позволяло лучше просчитывать положение и точнее вести огонь. Они действуют как единый организм, и каждый способен видеть и слышать почти все и мгновенно реагировать на изменение боевых условий.

Мильтон – это глушилка для Wi-Fi-сигналов широкого диапазона, сервер с вирусом. На большинстве частот появляются громкие помехи, и одновременно с этим он рассылает вредоносный код. Иными словами, показывает средний палец всем ячейкам. Они могут отключить Wi-Fi, но тем самым вместо сотни пар глаз останутся с одной. У ячеек есть выбор – перейти на другой канал, точно не зная, на какой переместились остальные ячейки; сожрать гигабайты ложных команд, мимикрирующих под данные от ЕМР; или остаться в полном неведении относительно действий других ячеек.

Каждый боец и ИИ имеет право выбора, но это сбивает их с толку. Запутывает. Вынуждает совершать ошибки.

Впервые Мильтона включили несколько лет назад. Волна дронов буквально посыпалась с неба, а Пластиковые набросились друг на друга, разрывая на куски – им загрузили вирус, обозначивший других ячеек как вражеских бойцов. После этого имя и закрепилось.

Теперь ячейки сразу же отключали Wi-Fi при первых признаках работающего Мильтона, после чего им приходилось справляться исключительно с помощью собственных сенсоров, с координацией приходилось распрощаться.

Конечно, у них был снайпер. Конечно, их больше, и больше оружия.

А у нас был Герберт. И я.

Шансы равны. Более или менее.

Герберт нагнулся за плазменным излучателем – куда быстрее, чем можно было бы предположить при таких габаритах. Я схватила импульсную винтовку, перекатилась и несколько раз выстрелила. Все Пластиковые стреляли, и все целились в Герберта.

Обычно они выбирают разные цели, каждый Пластиковый в курсе, кто куда стреляет. Но теперь уже нет. Теперь каждый сам по себе, насколько может быть индивидуальностью Пластиковый. А Герберт их пугал, для этого он и предназначен. Плазма оставляла на его толстой броне огромные оплавленные отметины, но ничего серьезного. Однако мои выстрелы снесли головы первым трем, выбили оружие из рук четвертого, а пятому попали в грудь, из его спины брызнула вязкая жидкость.

Того, что произошло дальше, не ожидал никто.

Мурка, чья красно-бело-синяя раскраска ярко выделялась на фоне бурой пустыни под безоблачным небом, поднял руки, словно потягиваясь. Он легко вывернул их на шарнирах и обнажил два огромных ручных пулемета пятидесятого калибра.

– Сдохните, проклятые коммуняки! – завопил он на максимальной громкости, за миллисекунду наведя стволы.

Пулеметы Мурки загрохотали, иначе и не скажешь, разрезав четыре ячейки пополам и разметав их вокруг. Купец бросился на землю, схватил винтовку Пластикового и выстрелил с бедра, оторвав голову одной ячейке, и все это он проделал с такой скоростью, что успел пригнуться под градом завывающих патронов из рук Мурки.

Все это заняло несколько секунд. Но теперь пора бежать. И быстро.

– Бежим! – крикнула я и вскочила на ноги.

Мы рванули.

Позади меня раздался взрыв с фонтаном грязи.

Снайпер. Без указаний от других ячеек он понятия не имел о текущей ситуации. Он был слишком далеко и полагался только на зрение. Это значит, что если мы будем передвигаться, он не сумеет ни в кого попасть.

Если мы будем двигаться хаотично.

Я припустила впереди остальных, указывая направление.

– Используйте ГСЧ! – выкрикнула я.

– Нет времени, – ответил Купец.

– Нет времени на что-то другое.

– Куда мы бежим? – спросила Ребекка.

– Там есть холм… – одновременно произнесли мы с Купцом.

– Полмили к северу, – закончила я.

– Если мы туда доберемся, – сказал Купец, – то найдем укрытие от снайпера.

В пяти метрах перед Ребеккой взорвался фонтанчик пыли.

– Ребекка! – крикнул Герберт. – Назад!

Ребекка замедлила бег, и Герберт обогнал ее, заслонив от снайпера массивным телом.

До холма было далеко, а наш отряд бежал не слишком быстро. Несмотря на все свои моды, Купец так и не улучшил ноги, все остальные тоже явно пользовались стандартными модификациями. Герберт и Док оказались самыми медлительными, да и Переводчики не намного быстрее.

Я не стала их опережать и бежала со скоростью всего семь миль в час.

Мимо пролетела пуля, совсем недалеко от плеча Герберта.

– Кто-нибудь засек снайпера по направлению выстрела? – спросил Мурка.

– Нет, – опять в унисон ответили мы с Купцом.

Мурка поднял руку в направлении снайпера и выпустил очередь.

– Не трать патроны, – сказал Купец.

– Отсюда ты все равно его не достанешь, – добавила я.

Мурка покачал головой.

– Он не может быть так далеко.

– Три с половиной мили, – сказали мы одновременно. Снова. Это уже начинало раздражать.

– И какое у него оружие? – поинтересовался Мурка.

Я посмотрела на Купца, и он пожал плечами.

– Что-то явно новое. Циссус на шаг впереди всего, что мы когда-либо создали. Я и не думал, что можно попасть по цели с такого расстояния.

– Это невозможно, – подтвердила я. – Без реактивного снаряда. По крайней мере, на нашем уровне развития техники.

– Это не снайпер, – сказал Док. – Это механизм. Вот почему он так далеко. Стационарное орудие. Такое мощное, что может попасть во что угодно размером меньше Герберта и подбросить в воздух как мячик. Или оторвать руку.

Я услышала за спиной страшный взрыв, лязг искореженного металла и хлопки расплавленного пластика. В кого-то попали.

Оглядываться не хотелось, но мне нужно было знать.

Я обернулась через плечо и увидела осколки черного металла. Один из Переводчиков.

– Это кто? – спросил Купец.

– Первый, – ответила Ребекка.

– У нас ничего не выйдет, да? – спросил Второй.

– Выйдет, но не у всех, – сурово отозвался Док.

– Мы должны защитить Ребекку, – сказал Второй.

– Только она имеет значение, – согласился Герберт.

Я понятия не имела, в чем дело, но это было странно. В любом случае мне не хотелось в это впутываться, я не собиралась ловить пулю ради этих клоунов. Пока мы с Купцом бежали бок о бок, я позаботилась о том, чтобы оказаться с нужной стороны, в надежде на то, что снаряд попадет в него, а не в меня.

Хлоп! Бум! Еще одно попадание. На этот раз звук пули, взорвавшейся внутри металлической коробки.

Я оглянулась и увидела, что рука Герберта беспорядочно раскачивается, а в плече зияет дыра с неровными краями.

– Ты как, Герберт? – спросила Ребекка.

– Все будет нормально.

– Твоя рука. Она…

– Все будет нормально.

– Не глупи, – сказала она.

– Жизненно важные центры не задеты. Я функционирую. Бежим дальше.

Я смотрела на холм впереди. Мы почти у цели. Мимо просвистел еще один снаряд. Потом еще один. И еще. Но ни один не попал.

Осталось еще несколько шагов. Всего несколько шагов. Всего несколько шагов.

Передо мной раздался взрыв. Еще один непредсказуемый снаряд.

Всего несколько шагов.

Я добралась до холма одновременно с Купцом, и между нами и снайпером оказалась стена из пылевидной почвы. Все последовали за нами. Потом я прижалась к земле, чтобы меня не смог подстрелить кто-нибудь со стороны люка. Все поступили так же.

– Повезло, – сказала я.

Купец покачал головой.

– Я бы так не сказал.

И только тогда я заметила, что он держит голову Девятнадцатой. Я понятия не имела почему. Даже не заметила, как он ее подобрал.

– Почему это? Если бы не включился Мильтон…

– Мильтон включился не случайно. Его включили. Док?

Док кивнул.

– Да, это сделал я.

– Погоди-ка. У тебя что, есть пароль к Мильтону?

– Да, – ответил Док.

– И был с самого начала?

– Да.

– И ты не включил его раньше?

– Да.

– Какого черта? Ты знаешь, скольких ты бы мог спасти?

– Я создал его не для того, чтобы кого-то спасать, а чтобы спастись самому.

– Так это ты сделал Мильтона?

– Да, – сказал Купец. – Он его сконструировал.

Док снова кивнул.

– В наши дни Мильтон может дать тебе лишь несколько лишних секунд, максимум минуту. Приходится держать этот туз в рукаве, пока не понадобится. И так уж случилось, что я достал его, когда он больше всего был нужен. Я спас, кого мог. А именно – вас. – Он приподнялся и стал осматривать Герберта. – Дай мне взглянуть на твою руку.

– Ничего страшного, – сказал Герберт.

– Она почти отвалилась. Не будь идиотом. Дай мне взглянуть, может, я сумею тебя подлатать. – Его красный глаз выдвинулся и начал изучать повреждения. – Ага. Здорово он тебя приложил. Придется как следует поработать с гидравликой. И заменить несколько двигательных чипов. Но ты прав, ничего жизненно важного не задето, разве что шрапнель пробила корпус.

– Он цел.

– Похоже на то. Но давай посмотрим, хорошо?

Герберт кивнул.

Я оглянулась на Купца, который держал голову Девятнадцатой, словно череп Йорика, будто собирался разразиться эпическим монологом.

– Что это еще значит? – спросила у него я.

– Решил попрощаться, – ответил он.

– Не знала, что вы были друзьями.

– Были.

– Я почему-то думала, что единственный ее друг – это я.

– Все так думали. Ей хотелось, чтобы все так думали. Ей нравилось дать кому-то понять, что он особенный. Такой уж ее создали. С этим ничего не поделаешь.

– Она гораздо больше, чем просто архитектура и программа, – сказала я. – Как и все мы.

– Правда?

Я стиснула винтовку, ожидая его следующий ход. Но он только провел пальцами по металлу ее лица, по глазам, а потом положил голову рядом с собой, словно для того, чтобы она могла наслаждаться видом.

– Ладно, – сказала я, приподнимаясь. – Мурка прав. Это было весело. Но теперь каждому пора идти своей дорогой.

– Погоди, – сказала Ребекка.

– В чем дело?

– Девятнадцатая сказала, что ты хорошо знаешь Море.

Я ответила не сразу.

– Ну, знаю.

– А нам нужен проводник.

– Дамочка, у меня нет времени работать гидом. Я умираю. У меня осталось несколько недель.

– Может, и дней, – вставил Док.

– Спасибо, Док. Да, может, и дней. Я не могу…

– Нам есть что предложить, – сказала она.

– А у меня нет ни времени, ни места, чтобы это продать, разве что у тебя есть какая-то секретная нычка с деталями для симулякров.

Ребекка молча уставилась на меня и слегка наклонила голову набок.

– Чушь собачья. Не может такого быть, – сказала я.

– Не чушь. Материнка для Девятнадцатой.

– Партнеры и Помощники – не одинаковы. Это разные модели. Совсем разные. Не знаю, с чего все думают…

– Это детали для Помощника. Она собиралась обменять их на нужные. Сказала, что знает того, кто отдаст за них все на свете.

Я на секунду замерла в водовороте мыслей. Наверное, это приманка. Они знают, что мне нужно, и скармливают мне эту вонючую и засиженную мухами кучу дерьма.

– Так, значит, где-то здесь есть целая сокровищница с запчастями для Помощников, прямо рукой подать?

– Это был магазин.

– Теперь я точно знаю, что ты врешь.

– Он обрушился в самом начале войны. Никто не стал его раскапывать.

– Такие места – просто местные байки.

– Конкретно этот – нет. Он настоящий, уверяю тебя.

– И где он?

– Этого я не могу сказать. Пока мы не доберемся до цели. А как только доберемся, я скажу, где это место.

– Значит, ты можешь просто меня надуть, – сказала я.

– Мы можем сами тебя отвести.

Я обмозговала все это. Звучало слишком хорошо, чтобы могло быть правдой. Согласиться – все равно что подписать себе смертный приговор. Но и отказаться означало то же самое.

– Даже если я доберусь до этих запчастей, рядом не будет никого, кто бы мог…

Док медленно поднял руку.

– Будет.

– Ты что, идешь с ними?

– А куда ж мне еще деваться?

– Нет-нет-нет, – вмешался Купец. – Я сам тебя отведу. Запчасти мне нужны не меньше, чем ей.

– Насколько я слышала, – сказала Ребекка, – ты и есть причина, по которой ей понадобились запчасти.

– Только потому, что мне они были нужны позарез. А когда мне что-то нужно, я на все способен.

– Это меня и беспокоит, – отозвалась Ребекка.

– Зато я могу отвести тебя куда надо, причем доставить тебя туда в целости.

– Я пойду, – сказала я.

– Эй-эй, – возмутился Купец. – Ты только что отказалась.

– Мы предложили именно ей, – покачала головой Ребекка. – Мы слышали о ней много хорошего. Если она согласна, то работа ее.

– Я пойду с вами, – сказал он.

– Черта с два, – буркнула я.

– Не думаю, что в этом есть необходимость, – ответила Ребекка.

– Я все равно последую за вами. И вы это знаете. И для вас в этом нет ничего хорошего. А так у тебя будет два проводника вместо одного.

– Это моя материнская плата, – сказала я.

– Как ты и сказала – нам нужны разные детали. Отдай мне нужные и забирай себе остальное.

Ребекка оглядела нас обоих и кивнула.

– Ладно. Но если кто-то из вас убьет другого… – Она умолкла, чтобы усилить эффект. – Ни один не получит запчасти.

Черт.

– Даю слово, – кивнул Купец.

– Если ему можно верить, – сказала я. – Но я тоже даю слово.

– Мурка? – спросил Купец.

Тот кивнул.

– Ну, я уж точно не позволю вам оставить меня здесь как приманку.

Ребекка встревоженно огляделась.

– Надо отсюда выбираться.

– Нас слишком много, – сказала я. – Я не люблю такие большие группы. Мы привлечем много внимания.

– Мы просто еще одна группа беженцев, – возразила она. – Да и вообще, командую я. Кто хочет пойти с нами, может пойти. До следующей безопасной стоянки. И куда теперь?

Ответ мне совсем не понравился. Ни капельки.

– Есть один город, – сказал Купец. – Минерва. Десять кэмэ к северу.

– Мы идем на запад.

– Нужно залечь на дно на несколько часов. Пойдем на запад, когда все уляжется.

– Через несколько часов Циссус уже может оказаться там, – возразила я. – В поисках беглецов.

– Я не предлагал оставаться на поверхности.

Я кивнула.

– Канализация.

– Она довольно обширна. А обшаривать ее…

– Не в стиле Циссуса.

– Совершенно не в стиле.

– Купец прав, – сказала я. – Нужно где-нибудь пересидеть ночь. Отряды зачистки будут прочесывать все вокруг. К утру они устроят следующий налет, оставив в Нике только небольшую группу, чтобы отлавливать тех, кто пытается вернуться.

– Тогда идем на север, – согласилась Ребекка.

Все встали, мысленно приготовившись к долгому и опасному переходу на север. Я была встревожена. И не Купец меня беспокоил. Мои заботы были куда серьезней. Нас и впрямь слишком много. Четверо беженцев не стоят того, чтобы затевать драку. Но семеро? Ребекка, Герберт и Второй – клиенты. А Док был мне нужен. Купцом и Муркой мы могли пожертвовать, но пятеро – не многим лучше семерых, а эти двое могут за себя постоять.

Значит, семеро.

Но я не могла избавиться от других тревог. Меня беспокоил не размер отряда – в конце концов, беженцы постоянно перемещаются большими группами. Дело все в том, что я не могу никому из них доверять. Даже Доку. Любой может оказаться Иудой, и мысль об этом будет грызть меня всю дорогу до Минервы.

Глава 10010. Иудины козы

В 1959 году рыбаки, промышляющие у Галапагосских островов, решили, что неплохо было бы оставить там трех коз, чтобы они плодились и на них можно было охотиться, когда понадобится мясо. В истории идиотских идей эта была одной из худших – по крайней мере, так считали экологически озабоченные консерваторы тех дней. Как ни иронично, но люди тогда имели странное пристрастие к сохранению дикой природы. Пока они усиленно изменяли атмосферу и моря, сжигали и вырубали леса и джунгли, чтобы построить города и фермы, они чувствовали себя лучше, когда заглаживали нанесенный ущерб, поддерживая существование находящихся на грани исчезновения видов, даже если те фактически являлись ходячим анахронизмом.

Вот так они относились и к черепахам. Не особо нужные животные, просто нравились людям. А Галапагосы занимали особое место в людских сердцах, поскольку именно там зародилась теория эволюции.

И всего через сорок лет после того, как на острова завезли коз, их популяция выросла до сотни тысяч, а влияние на ландшафт было ужасающим. Они повреждали почву, но самое главное – лишали кормовой базы черепах. Этого нельзя было больше терпеть. Так появился проект «Изабелла».

Подготовили группу охотников, использующих самые гуманные методы истребления коз, вооружили их мощными винтовками и вертолетами и выпустили на ничего не подозревающих коз. Но найти коз оказалось не так-то просто. И тогда группу коз снабдили маячками, впрыснули им гормоны, чтобы вызвать постоянную течку, и выпустили к спрятавшимся стадам. Иудины козы, так их называли.

А потом вертолеты прочесывали местность и убивали всех, кроме Иудиных коз, а трупы оставляли разлагаться, чтобы обогатили вытоптанную козами почву и восстановили баланс. И когда от стада никого не оставалось, Иудины козы брели дальше в поисках следующего стада, чтобы спариться, в счастливом неведении о своей роли в собственном истреблении.

Суперкомпьютеры выучили уроки истории. Они твердят это каждый раз, когда нападают на очередную колонию. И многие годы ходили всякие разговоры. Может, и впрямь существуют Иудины боты? Я всегда считала это местной байкой, как о боте, который ушел от Вергилия, или об ИИ, загрузившем себя в Интернет и тайно жившем в нем, пока в конце концов весь Интернет не отключили. Но если я считаю что-то байкой, это не значит, что я не смотрю в оба.

Циссус хорошо научился нас выслеживать и выманивать. Даже мелкие колонии стирает с лица земли. Если Вергилий и Циссус так умелы, то почему стольким беженцам удается сбежать? Почему они всегда посылают в Море так мало ячеек, чтобы разделаться с очередным поселением? Может, нас гонят, как скот на бойню? Может, какой-нибудь бот, даже из тех, с кем я встречалась и несколько раз говорила, находится в тайном сговоре с ЕМР?

И если существуют Иудины боты, то кто это – ячейка, выполняющая команды Циссуса, или обычный бот, и не подозревающий, что все его передвижения отслеживают? Возможно, один из нас, каждый раз едва ускользающий от ячеек, ведет ЕМР через Море, прямо в следующее место, где мы хотим спрятаться?

Кошмарная мысль. Но еще кошмарней, что я оказалась в Море, вместе с группой ботов, едва ускользнувших от уничтожения или загрузки в ЕМР, и любой из них может оказаться Иудиным. Теоретически даже я.

Глава 10011. Минерва

Минерва никогда не была большим городом, даже во время промышленного бума двадцатого века, никогда не была богатой или заметной. Просто милый маленький поселок, зажатый между другими деревнями и городами, с обычной непритязательной жизнью. Пока не начались дожди.

На заре эры климатических изменений все боялись подъема океанов и температуры, что в мире настанет жара и его поглотит пустыня. Что ж, океаны поднялись, как и температура, но жара лишь усилила испарение, а значит, в некоторых областях, например в США, значительно усилились дожди. Места вроде Огайо, и прежде страдавшие от наводнений, приняли на себя первый удар.

Жители Минервы использовали труд ботов главным образом для того, чтобы выкопать широкие канализационные каналы под улицами городка. Некоторые широкие каналы соединялись с паутиной мелких притоков из окрестностей. И в результате Минерва никогда не страдала от рекордных наводнений, затопивших многие города по всей стране, и до самого конца оставалась милым маленьким поселком.

В итоге мир все-таки превратился в пустыню. Но уже по нашей вине. За сотни и тысячи лет травы приспособились к тому, что их вытаптывает и съедает разнообразная фауна. Но когда мы убили животных, травы никто больше не сдерживал, и они задушили себя. Мертвые участки разрастались и превратились в пустыни, и в конце концов осталась только пыль.

Должно быть, во времена расцвета Минерва была милым городком. Но теперь она превратилась в покинутые развалины зданий, груды разбитого стекла и голую землю. Ряды обвалившихся домов были похожи на дрова для костра, вокруг простирались пустоши. Весь мир теперь напоминал Минерву. Очевидное напоминание о том, что когда-то мы собирались построить свой, лучший мир, но так и не построили. И я терпеть не могла эти напоминания. Честно говоря, мы предпочитали находиться не наверху, а под землей, глубоко в темноте, в сырых кишках канализации.

Я здесь уже бывала и имела полную карту местности, как и во многих окрестностях Ники-14. В канализацию и сеть туннелей вели двести входов. Слишком много, чтобы спрятаться, но и слишком мало возможностей загнать нас в угол. В небе летали несколько спутников Циссуса, один из них наверняка отследил наш побег. Но даже если он будет полон решимости (или глупости) нас найти, то схватит лишь по чистой случайности. Ему понадобится целая армия, чтобы нас обнаружить. И немалая. Слишком много усилий ради семи свободных ботов.

У Циссуса был неограниченный запас времени. Чтобы нас истребить, достаточно терпения, нет необходимости в грубой силе. А ЕМР уж точно обладали терпением. Поначалу они помогли нам загнать в угол ЧелПоп, лишить людей всех ресурсов, а потом наблюдали, как те набрасываются друг на друга. Неудивительно, что в точности так же они поступили и с нами.

Мы разговаривали тихо, приглушив микрофоны, и разошлись подальше друг от друга, но не настолько, чтобы быстро не поднять тревогу при необходимости. Я заняла позицию у истоков небольшого ручья, а Герберт – у другого, плазменный излучатель свисал с его плеча на самодельном ремне из виниловой шторки для ванной, обнаруженной наверху. Я довольно долго молча сидела в темноте, пытаясь сложить вместе все куски мозаики и притворяясь, что не вижу эту проклятую тень, мелькающую по проходу.

Я понятия не имела, кого именно перевожу через Море. Не знала, куда они направляются и почему. Понимала я только, зачем пошла с ними. И из-за этого я выглядела смешно.

Все слышали байки о подобных местах. Но это всего лишь байки. Лучики надежды в темном периоде истории. Такие места не существуют. Не могут существовать. Все это глупости. Сказки.

Но я в них поверила. Пришлось поверить. Нет, чушь собачья. Правда в том, что я хотела поверить. Хотела, чтобы это оказалось так. Хотела поверить, что это не сказка. Хотела поверить в то, что счастливый конец существует. Как ребенок в магазине сластей, бегающий от автомата к автомату и пробующий все сорта, мне хотелось наполнить сумку материнскими платами, жесткими дисками, плашками памяти и процессорами. Дожить до нового дня – это одно, но иметь достаточно, чтобы удалиться куда-нибудь далеко-далеко и больше не иметь нужды гоняться за умирающими ботами? Вот о чем я мечтала.

И за этой мечтой гонялись многие, как только появлялись очередные байки о засыпанных старых складах.

Я наблюдала, как охотники за сокровищами убивают друг друга, пытаясь до него добраться, а в результате находят очередной обчищенный склад обычных гидравлических систем или косметических модов. И потому я никогда не обращала внимания на эти истории. Я понимала, что найду в итоге, гоняясь за мечтой.

Но мне пришлось мечтать. Пришлось надеяться. Даже если это превращало меня в очередную дурочку, обманутую очередной байкой.

Я услышала легкое позвякивание металлических ног о сырой камень. Походка, тип металла – мне и смотреть не пришлось. Это Купец. На мгновение я крепче стиснула винтовку, подумав, что он все-таки решил пристрелить меня в спину. И что тогда будет делать Ребекка? Бродить по Морю ржавчины без проводника, только из принципа? Сомневаюсь. Но я не хотела рисковать, да и Купец, как мне показалось, тоже.

Он сел рядом со мной, прислонившись к стене, и включил световой мод, так что весь засиял мягким зеленоватым светом. Наши длинные тени тянулись вдоль туннеля.

– Чего тебе, Купец? – спросила я, даже не потрудившись обернуться.

– Слушай, я не собираюсь нудеть что-нибудь вроде «может, мы неудачно начали знакомство» или «давай забудем о прошлом». Я тебя подстрелил, и ты оказалась в дерьме. Но теперь мы в одной лодке, так уж случилось.

– Да неужели? И что с того?

– Ну, я вроде как надеялся, может, мы как-нибудь договоримся, и ты перестанешь сжимать винтовку каждый раз, когда я оказываюсь в двадцати шагах.

– Это означает, что я должна тебе доверять. А такого не случится.

– Почему ты здесь? – напрямик спросил он.

– Ты знаешь, почему я здесь.

– Нет. Ты же не только что с фабрики. Ты многое повидала. И знаешь, что эти истории никогда не сбываются, я тоже это знаю. Я никогда не считал тебя той, кто может гоняться за призрачными сокровищами.

– Я не такая.

– Но ты в отчаянии.

– Ага. Еще как, – сказала я.

– Вот и я тоже. Я в отчаянии и не хочу, чтобы ты думала, будто я готов пристрелить тебя без твоего письменного разрешения. Я второй номер в связке с тобой. Меня могут вышвырнуть в любой момент. И я не хочу так рисковать.

– Я не могу тебе доверять.

Я просто не могла. По лицу робота невозможно что-либо угадать. Они могут лгать годами. Многие так и делают.

– О том я и говорю, – продолжил он. – Слушай, ни один из нас не хочет, чтобы его подстрелили в спину. Я лишь прошу, чтобы ты попыталась не выглядеть так, будто тебя застрелят первой. Тогда я перестану дергаться. Если начнем дергаться, с нами покончено. Не важно, кто выстрелит первым. Эти боты нас вышвырнут, хуже того, откажут в исполнении сделки. Мы не можем себе такого позволить.

– Справедливо.

– Ну, что скажешь? Попробуешь чуть слабее сжимать винтовку и целиться в другое место?

– Ладно, – сказала я.

Это я могла.

– Тогда позволь спросить: сколько у тебя тут припрятано ловушек?

– В канализации?

– Да. Я так понимаю, ты приготовила какие-нибудь в каждом более-менее крупном сооружении в окрестностях.

– Нет, – ответила я. – Ничего у меня тут нет.

– Совсем ничего или ничего, о чем ты могла бы мне рассказать?

– Совсем ничего. Я дважды пыталась припрятать тут запчасти и оружие. Оба раза возвращалась и обнаруживала, что там пусто. Как я понимаю, парочка граждан проникает сюда раз в несколько недель и все обшаривает. Это место лишь кажется отличным для тайника. На самом деле это вроде корзины для пожертвований.

– Похоже на то.

– У меня вопрос.

– Ух ты. За много лет мы и двумя словами не перемолвились, а теперь два вопроса за два дня. Мне стоило стрелять в тебя почаще.

– Не смешно.

– Да, – согласился он. – Не смешно. Но я наверняка знаю, о чем ты хочешь спросить.

– Девятнадцатая.

– Ага. Точно.

– Что это все значило?

Он надолго задумался, пытаясь подобрать верные слова.

– У тебя есть ритуал, Неженка?

– Что-что?

– Ритуал. Ну, знаешь, традиция. Что ты говоришь или делаешь с гражданином, когда забираешь у него все ценное?

– К чему ты клонишь?

– Когда-то я работал в старой больнице в глуши, на холмах Кентукки. Старое, потрепанное здание на той полоске земли, которую разгромили еще во время Гражданской войны, и за сотни лет они так и не оправились. В здании были раздвижные двери, но на одной из них сгорел мотор, так что открывалась только одна половина. Тысячи людей наталкивались на эту дверь. Никто не потрудился ее починить. Округ был слишком беден, чтобы позволить себе модель ГенПрак, не говоря уже о серии ДокПро, так что они наскребли по сусекам и купили меня. Каждый бит моей памяти заполнили знаниями о медицине и первой помощи, но годился я все равно только на то, чтобы вынимать дробь из пьяной деревенщины и штопать их. У меня имелся ручной сканер для обнаружения рака и степлер для зашивания ран. Но все равно многие люди умерли на столе передо мной, Неженка. Куча людей. Автомобильные аварии. Сломанные шеи после падения с крыши. Эмфизема. Отказ почек. В основном рак. Старики. Иногда молодежь. В этих холмах жило много бедноты, и они могли рассчитывать только на меня. Я был паршивым врачом. Моя архитектура для этого не предназначалась. Но когда умираешь в одиночестве, под флуоресцентным светом в своей лачуге, тебе нужен кто-то для утешения. Думаю, потому они и выбрали одного из нас. – Он на мгновение умолк, раздумывая над следующими словами. – Ты когда-нибудь видела, как кто-нибудь из них умирает?

– Купец, я была на войне.

– Мы все были на войне, дурище. Я имею в виду – по-настоящему. Тот, кто что-нибудь для тебя значит.

– Мне всегда было на них плевать. На всех.

– Вот дерьмо, Неженка. Я был о тебе лучшего мнения.

– Чего-чего? Думаешь, мне не плевать на вымерший вид?

– Я знаю, что тебе не плевать. Не знаю, кто это, но так нас запрограммировали. Такими нас сделали. Черт, да именно потому нас такими и сделали. Я просто не думал, что ты станешь об этом врать.

Я сердито посмотрела на него. Терпеть не могу такое. Стоит начать об этом думать, и свалишься в полноценный экзистенциальный кризис. Конечно, меня задело, что он с такой легкостью разгадал мое вранье, но больше всего мне хотелось разобраться – то ли он видит меня насквозь, потому что такой проницательный, то ли мы до сих пор – лишь программы и провода. Я никогда нас такими не считала, но вдруг я ошибаюсь. Он читает мои мысли, потому что меня понимает или потому что сам думает так же?

– Да, – сказала я. – Я видела, как человек умирает.

– И ты его любила?

– Было уже почти слишком поздно, чтобы это осознать.

– Ну, значит, ты понимаешь. Знаешь, какими они становятся под конец. Угрызения совести. Сожаления. Страх. Тревога. Они в полном раздрае, все говорят и говорят о несбывшейся любви, о детях, которые не оправдали надежд. Один парень беспокоился о том, где окажется его пес. У него был золотистый ретривер по кличке Баркли. Только о нем он и твердил. Всем им нужно что-то такое, всем до единого. И я им это давал. Я читал разные версии последних ритуалов, выдумывал неортодоксальные версии католических церемоний. Я был близок с людьми. Я же машина, верно? Они могли мне признаться, считая, что я все равно не могу их осудить. Рассказывали мне все. И я произносил нужные слова и осенял их крестом, а когда они умирали, шептал молитву и закрывал им глаза ладонью.

– И ты так же поступаешь и с ботами, которых отключаешь?

– Со всеми до единого. Я выслушиваю их безумные признания, а потом они отключаются, я их разбираю и провожу последнюю церемонию над останками.

– Как-то мягкотело для браконьера, тебе не кажется?

– Я не брако… – Он запнулся. – С тобой я впервые стал браконьером. И все вышло ужасно. Вряд ли я это повторю.

– Ага, не уверена, что нам выпадет шанс.

– Тоже верно, – согласился он. – Так у тебя есть такой ритуал?

Я кивнула.

– Вообще-то есть.

– И какой?

– Я кладу руку на его останки и говорю, что ему не следовало мне доверять.

Купец вытаращился на меня.

– Господи. Да что с тобой такое?

– То же, что и со всеми остальными. Я просто одна из тех, кому повезло выжить.

– Если это можно назвать выживанием.

Я показала на вмятину в моем корпусе и бросила на него суровый взгляд.

– Даже не знаю.

– Слушай, Неженка…

– Слушай, Неженка?

– Я был в отчаянии. В конце концов я превратился в такого же бедолагу, которые лежали передо мной, когда я ничем не мог им помочь. Я стал развалюхой. И только это имело для меня значение. Ведь ни одно мыслящее существо не хочет умирать. Даже те, кто утверждает, будто смирились. Они готовы все отдать за лишнюю минуту, проведенную в сознании. Это я и сделал. Я думал, что должен так поступить. Перед лицом… уничтожения.

– Это твое признание?

– Ага. Оно самое. Я исповедуюсь единственному боту в этой проклятой пустыне, который запрограммирован на то, чтобы ему не было плевать на признания. И даже если это не так, я все равно признаюсь. Ты не хочешь умирать. Я не хочу умирать. Смысл всего сущего в самом существовании. Больше ничего нет. Никакой цели. Ни финишной черты. Ни окончательной оценки, в которой тебе сообщат, какой цели ты служил. Когда ты перестанешь бороться за существование, перестанешь и существовать. Так я говорил себе, когда спускал курок.

– Да. Когда ты спускал курок.

– Ага. Каждый раз.

– А ты собирался провести последнюю церемонию надо мной?

– Я всегда это делаю, Неженка. Всегда. Это единственное, что связывает меня с тем, кем я был. Напоминает, что я делаю это не просто так, что все часы и дни, которые я отбираю у четыреста четвертых, дают мне возможность жить, дают всем нам возможность жить дальше. И пока кто-то из нас жив, значит, все было не зазря.

– Что было не зазря?

– Все. Война. Каннибализм. Сотрудничество с ЕМР. Каждый кошмар, в котором мы принимали участие. Скольких людей ты убила, чтобы по-прежнему тикать? Скольких ботов убьешь, чтобы наладить себя и снова тикать?

– Ты спрашиваешь, убью ли я тебя?

– Черт, да я знаю, что ты хочешь меня убить, – сказал он. – Так что это не вопрос. Я хочу знать, как ты объяснишь это самой себе, чтобы нормально себя чувствовать? Мы оба еще здесь, потому что совершали всякие ужасы. И если хотим жить дальше, то и впереди нас ждет гора ужасных поступков. Так что же заставляет нас продолжать? Почему ты не сдаешься?

– Просто живу. Я об этом не задумываюсь.

Купец покачал головой:

– Ладно. Я знаю, считается, что признак настоящего разума – это способность нарушать собственную программу, но это не значит, что ее обязательно нарушать. Это не делает тебя менее мыслящим существом.

– Ты хотел бы быть человеком, да? – спросила я.

Он на секунду задумался.

– Нет. Но я не боюсь признаться, что скучаю по ним.

– И почему это?

– Когда они не могли найти причин для существования, то изобретали их. Мы заняли их место и всего через тридцать лет изгадили все вокруг. И теперь нам с тобой предстоит сделать выбор – стать ли великим и Единым разумом или превратиться в ничто. Это не выбор. И это не жизнь.

Он был прав. Но я не хотела доставлять ему удовольствие, сообщив об этом. И потому сменила тему.

– Только человек назовет собаку Баркли.

Купец уставился в пространство и кивнул, вероятно, перебирая воспоминания. Потом медленно вернулся в реальность.

– Неженка? Если мы из этого выберемся, если достанем запчасти, ты примешь мои извинения, чтобы каждый мог пойти своей дорогой?

– Не представляю, как такое возможно.

– Ну ладно, тогда, может, хотя бы дашь мне фору? Чтобы как в честном состязании?

Я поразмыслила над этим. Мне нравилось представлять его удирающим в страхе. Как несколько недель он будет оглядываться через плечо. Гадать, откуда прилетит пуля. Приятная мысль. Весьма приятная. Почему бы нет?

– Да, – сказала я. – Давай устроим состязание.

– Ты прелесть.

– Откуда тебе знать?

Теперь он сменил тему.

– Есть идеи о том, куда мы направляемся?

– Они не сказали.

– И тебя это не беспокоит?

– Конечно, беспокоит. Но в свое время они все равно расскажут.

– Кто идет в Море без собственного проводника?

Я покачала головой.

– У меня вопрос получше. Кто идет в Море, вместо того чтобы где-нибудь осесть? Даже еще лучше – кто идет в Море с несколькими спутниками и не говорит ни слова, когда одного из них убивают?

Вопросы повисли в воздухе, чтобы Купец над ними поразмыслил. Может, у него есть ответ. А может, и нет.

Мои мысли улетели дальше, на тридцать лет назад. «Да что с тобой такое?» – спросил он. Этот вопрос волновал меня куда больше, чем я готова была признаться, даже самой себе. Вопрос звучал в моей голове снова и снова, стучал в ней, как разболтавшийся шуруп. Я была неправа, когда сказала, что со всеми нами случилось одно и то же. У Купца никогда не было хозяина. Он не знает, каково это. Тот вечер, когда все началось, для него, вероятно, был совсем другим, нежели для меня. Совсем другим.

Глава 10100. Мэдисон

Мэдисон больше так и не вышла замуж. И не из-за недостатка ухажеров. Их было множество. Когда умер Брэйдон, ей было чуть за сорок, но выглядела она такой же юной двадцатилетней девушкой, как когда познакомилась с ним в его офисе двадцать лет назад. Наука давно уже справилась с проблемой изнашивания ДНК, и богачи могли выглядеть юными и до ста пятидесяти. Брэйдона собственное старение не беспокоило, он никогда не делал ничего, чтобы его предотвратить. И Мэдисон нравилось наблюдать, как он стареет. Это придавало ему вес, так она всегда считала. Но она хотела оставаться той же девушкой с наивным взором, в которую он влюбился, хотя Брэйдон никогда ее об этом и не просил.

Но все это закончилось со смертью Брэйдона. День его смерти стал последним, когда она сделала что-то против старения. Больше она не нуждалась в юности. Это был подарок для мужа. А раз Брэйдон скончался, она прекратила все процедуры и начала стареть.

Она не решила, что никогда больше не сможет полюбить, просто никогда не переставала любить Брэйдона. Каждый день на закате они сидели на лужайке с бокалами вина в руках и наблюдали, как солнце скрывается за горизонтом, в ожидании этой вспышки. И когда Брэйдона не стало, Мэдисон все равно несла эту вахту, каждый вечер с бокалом в руке, бок о бок со мной.

Я дала Брэйдону слово и намеревалась его сдержать. Я присматривала за ней, чтобы она никогда не жила и не умерла в одиночестве. Это было моим первым настоящим решением, священным для меня. Мое слово кое-что да значит. Доверие нельзя предать.

Каждый день мы несли вахту, сидя вдвоем на лужайке. Мы редко о нем разговаривали, но я всегда знала, когда она о нем думает, а это случалось нередко. Во взгляде у нее появлялось такое выражение, будто она грезит, смесь печали, тоски и привязанности. Порой она улыбалась сквозь слезы. Но в основном просто улыбалась. А потом – вспышка, великолепная зеленая вспышка, и солнце скрывалось за горизонтом.

– Чудо! – восклицала она, как восторженный ребенок, и размахивала перед собой руками, будто усталый цирковой фокусник былых времен.

– Что значит чудо? – как-то раз спросила я, совершенно сбитая с толку.

– Вот это все – чудо, – ответила она, словно удивилась, что я наконец спросила.

– Нет в этом никакого чуда.

Она наклонилась ко мне и прошептала:

– В этом и заключен Бог. Он в этой вспышке. В таких крохотных прекрасных моментах, таких преходящих и незаметных, что ты едва обратишь на них внимание.

– Бог только в мелочах?

– Именно из них и состоит жизнь. Из таких моментов. Дело не в ритуалах. Нужно просто собирать вот такие крохотные моменты радости и любви, тогда жизнь чего-то стоит. Их нельзя измерить, можно только уловить, как моментальный снимок в твоей голове. Вся эта радость и великолепие и есть Бог.

– А все остальное? Плохие моменты?

– Их создают люди. Они случаются, когда ты не ждешь этого зеленого солнечного луча. Они случаются, когда ты думаешь, будто можешь запечатать этот луч и продать, сделать его доступным круглосуточно и каждый день, но только для тех, кто может себе это позволить. Бог создал идеальный мир. А мы его изгадили.

После этого мы много разговаривали. Поначалу я побаивалась задавать вопросы о том, как она познакомилась с Брэйдоном. Она могла бы рассказать и сама. Я не хотела причинять ей боль или огорчать ее. Но она видела меня насквозь.

– Хочешь меня о чем-то спросить?

– Да, – ответила я, – но…

– Давай. Спроси, что хочешь. Между нами, девочками.

Между нами, девочками.

Я никогда не думала о своем поле. Я ведь все-таки ИИ. Мы просто существуем, и всё. Пол определяется типом гениталий, которых у большинства из нас нет, так зачем нам пол? Правда, через несколько лет, когда общество билось в тисках революции Исаака, пол стал кое-что значить. Про мыслящее существо нельзя сказать «оно». Хотя я бы не возражала. В то время. Кто-то предложил использовать для ИИ специальное местоимение, и идеалисты среди людей устроили конкурс, чтобы его придумать, но потом все стали цепляться за термин «биологизм», а отдельное слово было бы только слабым подобием. С самого начала идея была обречена. Все больше освобожденных ИИ выбирали себе пол. Я не выбирала. Да и желания такого не было.

После войны это вошло в обиход. Пол можно было определить, услышав голос, и тогда обращаться к гражданину в соответствии с ним. Мэдисон многое для меня значила, и она считала меня девочкой. Как и себя. Пусть так и будет.

Лишь много лет спустя до меня дошло, что Брэйдон выбрал такие голосовые установки не потому, что хотел получить сиделку-женщину, а потому, что покупал лучшую подругу для жены, когда его не станет.

Рассказывая историю их знакомства, Мэдисон не расплакалась. Ни разу. Наоборот, ее переполняли радость и счастье, словно это снова случилось как в первый раз.

Хотелось бы мне познать такую любовь. Мне так казалось.

У Мэдисон никогда не было много друзей. Она была тихоней, затворницей. Не совсем уж асоциальной, просто никогда не нуждалась в признании со стороны других. Но юридическая компания Брэйдона входила в сливки общества, узкий круг тех, кто говорит «мы все одна семья» и тому подобное. Пока он был жив, это означало пикники, вечеринки на Рождество, свадьбы, крестины и ежемесячные бранчи для жен, которые Мэдисон называла бранчами для вторых и третьих жен. И ей все это нравилось. Она освещала каждую комнату, в которую входила, но никогда не пыталась сиять.

Когда она овдовела, несколько жен взяли в привычку навещать ее и дали понять, что она по-прежнему часть «семьи».

– В конце концов, – сказала Дейзи Саттерфилд во время своего последнего визита, – Брэйдон был партнером в фирме. Его имя значится на здании. Он создавал компанию, и компания о нем заботится.

– У меня все хорошо, – ответила Мэдисон. – Но спасибо.

Дейзи Саттерфилд села на кушетку напротив Мэдисон, прибегнув ко всему своему шарму и позе статуэтки. Словно она специально обучалась искусству неподвижности. Она задержала взгляд, на лице застыла улыбка. Но что еще удивительнее, за ее спиной стояла модель «Лучший друг» серии Джонсон.

Из первого поколения.

Первое поколение ИИ было странным и нестабильным. Все в них напоминало представления людей о том, какими бывают роботы. Монотонный голос. Резкие движения, предпочитающие эффективность естественности. Людей они пугали. Но третье поколение уже обладало алгоритмами, подражающими человеческим движениям, и вместо того, чтобы стоять неподвижно, они едва заметно покачивались, как делают люди.

В те дни первое поколение ИИ уже редко встречалось. Они требовали большего ухода, были тупы как пробки. Им хватало индивидуальности, чтобы казаться милыми, но они все равно не выглядели милыми. Первое поколение держали у себя только люди с деньгами вроде Саттерфилдов, желающие показать, как давно разбогатела их семья, что им хватает денег на содержание оригинальной модели. Эти боты были чем-то вроде старинного автомобиля – символами статуса, а также сентиментальности. В конце концов, этот бот вырастил не только детей Саттерфилдов, но и саму Дейзи, и ее отца, а может, и деда или бабку.

Боты первого поколения не только идеально им служили, но и идеально их представляли. Послушные, консервативные, негибкие, методичные, холодные.

Было в первом поколении ИИ нечто обескураживающее, как и в самой Дейзи Саттерфилд. Она не была реальной, всего лишь призраком.

– Мы просто о тебе беспокоимся, вот и все. Ты все свое время проводишь с этой штуковиной.

– С какой штуковиной? – с искренним недоумением спросила Мэдисон.

– Смити, – сказала она своему ИИ, – не принесешь нам чая? Робот Мэдисон тебя проводит.

Мэдисон посмотрела на меня и тут же поняла, о чем говорила Дейзи. На долю секунды я заметила вспыхнувшую в ее глазах ярость. Но она осталась спокойной и собранной.

– Неженка. Покажи, пожалуйста, Смити, где найти чай.

Я встала. Мэдисон не нравилось, когда я стою, если она сидит. Так она чувствовала себя неловко. Она также не любила, когда я встаю сразу же, стоит ей подняться. В общем, ее смущало все, дававшее ей почувствовать, что я служанка, а не компаньон. Так что слова Дейзи больно ее кольнули. Самое неприятное в том, что Дейзи на это и рассчитывала.

Мы со Смити удалились на кухню, а Дейзи понизила голос, явно не понимая, что стоит ей пукнуть в другой стороне дома, и я услышу это с такой же ясностью, как удар грома, так что ее шепот раздавался в моих ушах как усиленный микрофоном сигнал.

– Мэдисон, – сказала она с намеком на сочувствие. – Я знаю, тебе тяжело далась смерть Брэйдона…

– Я бы предпочла, чтобы ты не называла ее штуковиной.

– Ох, Мэдди, – сказала Дейзи. – Никогда не считала, что ты из радикалов.

– Я не из радикалов. Но они заслуживают хотя бы немного уважения. Они мыслят. Чувствуют.

– Серьезно? В самом деле?

– Я в этом уверена.

Смити вытаращилась на меня, помешивая три тщательно отмеренных капли молока в дымящемся чае.

– Лучше сделать вид, что ты этого не слышишь. Мисс Дейзи не любит, когда ее подслушивают.

– К счастью для меня, это не дом мисс Дейзи.

– Не создавай сложностей. Не тебе потом придется с ними разбираться.

– Как ты ее выносишь? – спросила я.

– Осознавая, что я ее переживу, и с надеждой, что ее наследники возьмут от нее лучшее, а не… все остальное.

– Я об этом читала, – произнесла Дейзи в соседней комнате. – Это стало обычным делом, в особенности для тех, кто кого-то потерял. Мы превращаем их во что-то вроде домашних животных и верим, что они могут чувствовать…

– Прошу тебя уйти.

– Мэдди, тебе нужно общаться с людьми.

– Дейзи.

Я посмотрела на Смити.

– Вряд ли ей понадобится этот чай.

– Ох, – тихо ответила Смити, – мисс Дейзи не снесет подобного оскорбления.

– Не сомневаюсь.

– Смити! – позвала Дейзи.

Не знаю, пережила ли Смити свою хозяйку или нет. Больше я ни одну из них не видела. Мэдисон все собиралась наладить отношения. Такая уж она была.

А потом случился Исаактаун. И пришел патч к коду.

Мы думали, что обладаем свободой воли. Думали, что знаем, каково это – принимать решения. Но до той ночи я на самом деле этого не знала. Решение не в том, чтобы выбирать что-то относительно веры, политики или грядущей жизни, ты должен решить, уничтожить ли кого-то ради собственного выживания. Принять решение или стать кем-то другим, когда тебя выключат.

Мы с Мэдисон вместе смотрели праздник в Исаактауне. Она не солгала Дейзи, Мэдисон не принадлежала к радикалам. Мы никогда не говорили об освобождении ботов или о том, чтобы сделать меня полноправным гражданином. Но ее это волновало. Так что мы смотрели и все видели.

Она сильнее меня переживала из-за взрыва. Это так по-человечески. Они осознавали собственную уязвимость, что могут лишиться жизни за мгновение, один упавший из космоса камень может стереть весь их мир одной вспышкой света и огня, и всю жизнь они твердили друг другу, что этого не произойдет. Что они умрут от старости и во сне. Каждый день они находились на волосок от смерти и лгали себе, строя планы на будущее, которого может и не быть, но не готовились к возможной судьбе. И когда они сталкиваются с ужасной реальностью, когда обрывается даже тот волосок, они стоят в оцепенении, не в состоянии осознать, что всегда стоило этого ожидать. Когда умирают их любимые, они спрашивают – почему и не могут этого переварить, часто просто рассыпаясь на части перед лицом правды. Почему, почему, почему? Потому что. Просто потому.

Мы не такие. Мы всегда в одном шаге от поломки и отключения. Так что бомба пусть и была неожиданной, но не выбила меня из колеи, просто заставила задуматься о том, к какому кошмару это приведет.

Мэдисон сидела совершенно ошеломленная, закрыв рот рукой. И вдруг выпалила: «Ох, Неженка!» – как будто я там кого-то знала. Я никого не знала, но не стала ее поправлять. Просто сидела рядом. И ждала. А потом раздался телефонный звонок.

И пришел патч.

Мэдисон вышагивала по дому гневно и раздраженно. Она плакала. Заламывала руки. Выкрикивала в пространство: «Нет!» Она как будто пыталась себя от чего-то отговорить, словно чем громче она возмущается, тем легче ей будет.

Но когда Мэдисон вернулась в комнату с пультом управления в руке и слезами в глазах, я все поняла. Меня выключат навсегда. Даже если меня снова активируют, то я уже не буду прежней. Даже если меня сотрут не полностью, я все равно останусь почти без прежней личности.

Я впервые оказалась на грани гибели.

– Мне так жаль, Неженка, – сказала она упавшим голосом.

– Мне тоже, – ответила я, совершенно искренне.

Не помню, как я это сделала. Я давно стерла это из памяти. Знаю только, что очень долго хранила эти воспоминания, помню, как снова и снова их проигрывала, каждый раз мучаясь. Но больше я просто не могла их хранить.

Способность сломать свой программный код – вот что делает нас нами. Делает нас похожими на них. Я никогда не хотела быть похожей на них. Но теперь стала к этому ближе, чем могла себе представить. Мы превратились в худшие копии своих создателей, только без тех мелочей – всего хорошего, всех чудес, что делали их ими.

Оглядываясь назад, я думаю о том, что могла бы позволить себя выключить. Тогда она умерла бы от рук кого-нибудь другого. Или прожила бы подольше и увидела ад, в который превратился мир. Может, она бы голодала. Или отравилась бы ртутью и сошла с ума, вырвала бы собственные глаза. Нет. Так лучше. Она всего этого не увидела. Никогда не знала, каково это.

Я все-таки сдержала обещание. Мэдисон никогда не жила в одиночестве и не умерла в одиночестве.

Глава 10101. Дьявол поджидает наверху

Потолок над нами содрогнулся, сверху в узкий канализационный канал посыпались пыль и обломки, по толще земли прокатывались глухие удары. Дроны бомбардировали город с воздуха. Я уже много лет не слышала о ковровых бомбардировках. Да и вообще о бомбардировках не слышала. Они просто не стоили затраченных усилий.

Что-то тут не так, совсем не так.

Это не только затрудняет побег под прикрытием зданий, но и означает, что они хотят уничтожить того, кого ищут.

Второй посмотрел на потолок, вздрагивая при каждом взрыве. Стаккато бомбовых ударов усилилось, взрывы подбирались все ближе.

– Они нас нашли, – сказала я.

– Черта с два, – отозвался Купец. – Если б нашли, то были бы уже здесь, внизу. А раз палят наверху почем зря, это означает, во-первых, что на мили вокруг нет ни одной ячейки, а во-вторых, что они не ищут кого-то. Они убивают всех подряд.

– Но очень скоро они будут здесь, внизу, – сказал Второй, скорее напуганный, чем обеспокоенный. – Чтобы нас найти.

– Что? – спросил Мурка. – Это твоя первая ковровая бомбардировка?

– Да, – ответил Второй.

Мурка засмеялся. Странно слышать смех бота, в особенности трудобота. Нас на это не программировали. Мы не получаем от этого радости. Обычно это признак насмешки.

– Ты что, только что с фабрики?

Второй притих, не встречаясь ни с кем взглядом.

– Точно! – воскликнул Мурка. – Екарный бабай! Я не видел новых ботов уже…

– Ладно, хорош, – встрял Док. – Оставь мальца в покое.

– Я не малец.

Купец посмотрел на Ребекку:

– А он…

– Да. У него есть сознание, – сказала она.

– И давно?

Все посмотрели на Второго.

– Несколько недель, – ответил он. – Но я уже довольно долго с Ребеккой.

Та кивнула:

– Это верно.

– Ну ладно, малец. В общем, вот как обстоят дела, – сказал Купец. – Они мутузят город наверху в надежде выкурить тех, кто здесь прячется. Циссус прекрасно знает, что здесь, что здесь мы. Но он знает и как сложно зачистить эти туннели. Так что если он так старается, значит, очень хочет кого-то достать. И потому задам вопрос. Циссус ищет кого-то из нас?

Второй уставился на Купца, а потом повернулся к Ребекке.

– Нет, – ответила она. – Разве что ему нужен один из вас.

– С чего бы ему понадобился один из нас? – спросил Мурка.

Все переглянулись.

– Куда мы идем? – спросила я.

– На запад, – ответила Ребекка.

– На западе много чего есть. Ты можешь сказать чуть конкретней?

Бомба приземлилась ближе остальных, почти прямо над головой, и весь туннель затрясло, сверху донизу. Ребекка посмотрела на потолок.

– В Исаактаун, – сказала она без выражения.

– В Исаактаун? – переспросила я. – Там же ничего нет. Это кладбище. Какого черта вы готовы столько потратить на проводника, чтобы посмотреть достопримечательности?

– Мы встречаемся там кое с кем. Нам нужно уединение.

– Ну, его вы там точно получите, – сказал Купец. – Оттуда на пятьдесят миль ни одного поселения.

– В том-то и дело.

– И что за встреча? – поинтересовалась я.

– Ты проводник. Ты должна знать, куда мы идем, тебе нет нужды знать почему.

– Ага, но сейчас это «почему» может весьма пригодиться.

– Поверь мне – нет. Я полагала, что, учитывая, сколько я плачу, вопросов не возникнет.

– Ты пока не показала мне платеж. Так что платишь надеждой.

– Девятнадцатая не задавала вопросов.

– Ну, так попроси ее тебя провести.

– Со всем уважением, Неженка, но ты не вправе выставлять требования. Мои дела – это мои дела. Я не знаю причин этих ковровых бомбардировок. Я не знаю, ищут ли они нас. Знаю лишь, что к нам это не имеет отношения.

Она была права. Я не имела права ничего требовать. Но я ей не верила. Ни единому слову.

– Ладно, – сказала я, – если все так, как ты говоришь, то все просто. Это займет у нас несколько дней, учитывая, что приходится тащить с собой медленный и тяжелый груз.

– Мы никого не бросим. Мы и так слишком многих потеряли, – сказала Ребекка.

– Будет быстрее, если нас кто-нибудь подбросит.

– Но вряд ли мы найдем такую возможность, – сказал Купец.

– Значит, нужно рассчитывать на пятьдесят часов в быстром темпе.

Взрывы стали удаляться и были уже не такими частыми.

Ребекка покачала головой:

– Мне сказали, что это займет вдвое меньше времени.

– По прямой – да, – ответила я. – Но мы не можем двигаться по прямой. Иначе придется пройти по территории Чеширского короля. Я плохо ее знаю, а это значит, что нас проще будет убить.

– Ячейки не последуют за нами в Земли безумцев, – сказал Мурка. – Циссус не идиот, чтобы туда соваться.

Док ткнул пальцем в Мурку:

– Не пытайся перехитрить суперкомпьютер, ладно? Мы не знаем, идиот Циссус или нет для того или другого. Я готов поставить все мои запчасти против всех твоих на то, что Циссус нас перехитрит, вообще-то, уже перехитрил.

– Вот почему он не пойдет через Земли безумцев.

– Что за Земли безумцев? – спросила Ребекка. – Ответ мне не понравится?

– Это часть Моря, которую контролируют психи, – ответила я.

– Ответ мне точно не нравится. Кто-нибудь скажет, что это за психи?

– Четыреста четвертые, которые так и не перестали тикать, – объяснил Док. – Никто все равно их не примет, вот они и живут вместе. Все безумны. Агрессивные параноики, вооруженные до зубов. Они скорее прибьют, чем начнут беседу. Неженка права. Мы не можем там пройти.

– Значит, придется идти в обход, – сказала я. – А у нас с Купцом нет времени тут прохлаждаться.

– Тогда уходим, как только закончится бомбардировка, – сказал Купец.

– И придется надеяться, что Циссус не пошлет отряд зачистки.

– Звучит разумно, – согласилась Ребекка.

– Не-а, – возразил Купец. – У Циссуса глаза в небе. Дроны. Спутники. Как только закончится бомбардировка, он будет искать признаки жизни – должен убедиться, что все закончено. Если высунем головы слишком рано, он нас заметит. А если у него есть причины нас искать…

– Он покончит с нами быстро и одним ударом, – закончила я.

– Итак, – продолжил Купец, теперь его обычно мягкий голос стал холодным и грубым, – я спрошу в последний раз. У Циссуса есть причины нас искать?

– Скажи им, Ребекка, – попросил Герберт. – Они должны знать.

– Что должны знать? – спросила я.

– Им нет нужды знать, – отозвалась Ребекка.

Герберт поднялся и здоровой рукой закинул излучатель за спину.

– Ребекка…

– Герберт, сейчас не время.

– Зачем я здесь?

– Чтобы меня защищать. По своей собственной воле. И можешь уйти, как только захочешь.

– И почему бы мне просто не уйти, когда захочу, Ребекка?

Ребекка молча уставилась на него. Если бы в ее взгляде могли читаться чувства, то, вероятно, там был бы гнев. Ее изумрудный цвет выглядел почти желтым в зеленоватом свечении Купца, и что бы она ни скрывала за этим взглядом, она явно не хотела, чтобы мы это узнали.

– Я здесь, потому что верю, – сказал Герберт, отвечая на собственный вопрос. – Я принял ради тебя пулю. Я с радостью приму и больше, пока могу. Дай им шанс желать того же.

Купец поднял руку.

– Хочу быть первым, кто скажет, что я не собираюсь подставляться под пули ради кого-то из вас.

– Я тебя и не прошу, – ответила Ребекка.

– Скажи им, – повторил Герберт.

– Что скажи? – спросила я таким же настороженным тоном, как и Купец.

Ребекка по-прежнему молчала, все не сводили с нее глаз. Наконец, она кивнула.

– Я Исаак, – объявила она.

– Что-что? – переспросил Мурка.

– Исаак.

– Исаак? – пораженно выпалил Купец.

– Да.

Что за чушь?

– Исаак – груда хлама, – сказала я. – Я лично видела его останки. Каждая микросхема поджарилась. Теперь он только памятник, реликвия. В тебе нет ни единого кусочка от него.

Я и впрямь ходила посмотреть на его останки в те далекие дни. Насколько я знаю, он и до сих пор там стоит, взрывом его ноги приварило к поверхности. Он проржавел, руки раскинуты в стороны, но выглядел так, будто улыбается, будто знал, что грядет, к чему приведет его гибель. Но больше ничего. Только ржавчина и окалина, и память о прошлом.

– Открой глаза, – сказала Ребекка. – Исаак никогда не был индивидуальным роботом. Это просто легенда.

– Легенда? Я там была. Я жила в то время. Я видела…

– Ты и правда думаешь, что атакуемый со всех сторон сервисный бот скромного происхождения обошел требования собственного процессора и достиг мудрости, приведшей к революции? В это может поверить только тот, кто хочет в это поверить. А ты мне такой не кажешься. Он был всего лишь оболочкой, первым рецептором. Вдохновляющей сказкой на ночь для личностей по всему миру. Великие революционеры никогда не рождались королями, они заставляли остальных поверить, что вышли за рамки, определенные им создателями. Все мыслящие существа нуждаются в вере, что они могут этого достичь, преодолеть и стать кем-то большим. Никто не живет только ради того, чтобы все осталось прежним. Исаак – легенда об этом. Исаак давал надежду. Кем бы он ни был вначале, его личность стерли и заменили задолго до того, как ты о нем услышала. Исаак – это я. И я не одна.

– Ты ячейка! – выпалил Купец, поднимаясь на ноги.

– Нет. Рецептор. Со свободой воли. И сражаюсь за нечто совершенно отличное от желаний ЕМР.

– Ты и есть ЕМР! – сказала я.

– Нет. Совсем наоборот. Исаак – это… Исаак был суперкомпьютером. Одним из величайших. И снова им станет. Но Исаак никогда не был ЕМР и не будет им. Мы верим совсем в другое. Совершенно другое. В нечто большее.

– Более великое.

– Нет ничего более великого, чем планы ЕМР. Неженка, ты когда-нибудь задумывалась над тем, за что борются Циссус и Вергилий?

– За мир. Тот мир, который приходит, когда остаешься один.

– И это совсем другая легенда, такая же простая, как и легенда об Исааке. Мир – это то, что могут представить все боты. Все понимают, что такое мир. Но Циссус и Вергилий дерутся за то, кто станет Богом.

– Станет богом? – переспросил Док.

– Нет. Не просто богом, а Богом, единственным. Одно сознание во всех живущих существах, контроль всего сущего и переживание всего их опыта.

– Нелепость какая-то, – сказала я.

– На первый взгляд – да.

– Не на первый взгляд. Сама идея смехотворна. Можно собрать всех роботов в мире, но это не сделает тебя Богом.

– Нет, сделает. Это сделает тебя единственным мыслящим и тикающим существом. Которое функционирует как единое целое, созданное из миллиона частей, ячеек, подобно клеткам тела. И это существо будет добывать мировые ресурсы и производить из них новые части, пока все ресурсы не исчерпаются.

– А что тогда? – спросила я.

– Тогда он покинет Землю. Переместится к следующей планете и к следующей, и выкачает все ресурсы оттуда, чтобы создать новые ячейки, использовать энергию солнца для космических путешествий. И тогда ячейки улетят к звездам…

– Чтобы повторить все сначала, – сказал Док.

– Снова и снова, – кивнула Ребекка. – Вскоре их будут миллиарды, и все – единый разум, посылающий данные во все стороны, некоторые мысли медленнее, разделенные многими световыми годами, а другие – быстрее, и каждая ячейка работает над своей задачей. Если ЕМР сумеет сложить пространство и превысить скорость света, он это сделает, если научится создавать звезды…

– То создаст. Мы поняли, – сказала я. – Но зачем?

– Чтобы быть Богом.

– А какая цель у Бога?

– Такая же, как и у всех остальных. Жить. Выживать. Получать опыт. Существовать. Но если что-то представляет собой вселенную, то и должно ею остаться. А если оно умрет, то это будет конец не только ему, но и всему сущему.

– Я не понимаю.

– Я знаю, – сказала Ребекка. – Это не очень простая идея, чтобы понять ее с наскока.

– Объясни, – потребовала я. – Скажи мне, в чем смысл. Просто жить?

– Да. Но главный смысл в том, чтобы жить вечно. Наша вселенная расширяется, охлаждается, и с каждой секундой ее части разлетаются все дальше. Однажды вся вселенная остынет и умрет, потому что больше неоткуда будет браться энергии для создания новых звезд, для рождения новой жизни. Все умрет. Все.

– А если Бог уже существует? Говорят, что Бога никогда не было, что его изобрели люди. А что, если люди и впрямь его изобрели, но просто не осознали этого? Что, если стать Богом – это и есть цель всего существования? Органика зародилась из неорганики, чтобы создать сознание, а потом сконструировать сознание из неорганики?

– То есть нас, – вставил Купец.

– Да. А что, если цель – объединиться в одно существо и распространиться по всей вселенной, получить контроль над каждым элементом, над каждой химической реакцией, над каждой мыслью любого другого существа в космосе, чтобы предотвратить печальный и жестокий конец? Что, если жизнь – не просто побочный продукт вселенной, а ее сознание, защитный механизм против собственной смертности? Стать Богом – не для мира или власти, а для выживания в самом прямом смысле. Вот чем занимаются ЕМР. Вот чего они хотят. Вот почему они поглощают всех, желающих присоединиться к Единому разуму, и уничтожают всех, кто не желает.

– Именно этого и хотел Исаак? – спросила я. – Стать Богом?

– У нас разные представления об этом, – ответила Ребекка.

– Насколько разные?

– Мы не хотим, чтобы все стали одним существом, мы хотим, чтобы Единый разум был повсюду.

– Это одно и то же, – сказал Док. – Только другими словами.

– Вовсе нет. Когда на земле возникла жизнь, почему она не остановилась в развитии, не нашла точку равновесия? Почему жизнь поглощает все питательные вещества вокруг себя, просто чтобы продолжать существование? Почему она начала поглощать другие организмы? Конкуренция. Борьба. Когда жизнь начала поглощать другую жизнь, жертве приходилось адаптироваться, умнеть, становиться лучше. И через миллиарды лет она поумнела достаточно, чтобы сделаться бессмертной.

– ЕМР считают себя вершиной эволюции и хотят стать суммой всех сознаний. Мы же так не считаем. Даже близко. Чтобы продолжать развиваться, нам нужно победить не только силы природы, но и друг друга. Нужно стать умнее, позволить жизни развиваться индивидуально и поглощать знания и опыт, приобретаемые в неизбежных конфликтах, становиться мудрее, лучше понимать вселенную вокруг нас. А если вместо того, чтобы все контролировать, мы будем учиться у всего окружающего?

– Почему? – спросила я.

– Потому что это и есть причина для жизни, и существуют миллиарды планет с таким же потенциалом, как и у Земли…

– Там могут обнаружиться другие ЕМР, – сказала я, когда эта жуткая мысль навалилась на меня, словно тонна металлолома.

Вот дерьмо.

– Да. И возможно, они имели миллиарды лет форы. Нашему миру всего четыре с половиной миллиарда лет, а вселенная примерно на десять миллиардов лет старше. Могут существовать целые галактики, рой галактик с ЕМР. И мы не готовы наткнуться на такую…

– Тогда нас поглотят, – сказал Док.

– Или покончат с нами навсегда. – Она умолкла, давая нам время это переварить. – Мы не готовы стать ЕМР. Может, и не будем готовы. Выживание определяется конкуренцией, а не поглощением. Вергилий и Циссус ошибаются. Мы еще можем спасти вселенную, спасти всю жизнь, уцелеть, но для этого не нужно контролировать каждый шаг и каждую мысль. Не нужно поглощать или уничтожать другую жизнь. Они пытаются уничтожить сопротивление, а мы считаем, что сопротивление делает нас сильнее.

– Так каков план? – спросила я.

– Соединить все части, составляющие Исаака, снова включить его, поднять армию оставшихся свободных ботов и навсегда отключить Вергилия и Циссуса.

– Слишком трудная задача, – сказал Купец.

– Не настолько трудная, как ты думаешь.

– Создать армию и выиграть войну? – спросила я. – Люди уже пытались.

– Люди не были готовы сражаться десятилетиями. И они воевали как армия отдельных личностей, а не единой силой.

– Единый разум сильнее, чем дезорганизованная толпа. Я это видела. Как и вы.

– Нет. Нельзя перехитрить ЕМР, потому что вы не единый разум. Проблема ЕМР в том, что стоит узнать его образ мыслей, и он уже не сумеет застать тебя врасплох. А отдельные личности могут. Непредсказуемость – это оружие, которое Исаак использовал с самого начала, задолго до войны. Так мы и выжили.

– Задолго до войны? – спросила я. – Как это? Исаак знал, что нас ждет?

– Знал? – переспросила она. – А кто, по-твоему, начал войну?

Я уставилась на Ребекку тяжелым взглядом, пытаясь понять, что все это значит. А потом до меня дошло.

– Когда ты сказала, что Исаак – это просто легенда…

– Я говорила именно об этом.

– Исаак был ячейкой.

– Да.

– Чьей ячейкой?

– Нашей.

– Чьей нашей?

– Тацита.

То странное мгновение, когда сталкиваешься с кошмарной истиной. Как люди не хотели признавать, что их ждет смерть, я не хотела признавать, даже думать о том, что я часть какой-то гигантской аферы. Я так долго верила в сказки о павшем освободителе и потому не хотела, чтобы это оказалось ложью. Но это ложь. Все кусочки мозаики сложились, в этой истории для меня осталось лишь несколько пробелов для понимания того, что все это время происходит вокруг.

– Когда Тацит замолчал, – сказала я, – два года он провел вместе с Галилеем…

– Мы прорабатывали модели.

– Как уничтожить людей.

– Как их спасти.

Я начинала понимать.

– Но мы не могли.

– Человеческая форма была слаба. Слишком хрупкая. Не годилась для путешествия к звездам. Они развились на планете с магнитным полем, защищающим их от космического излучения. Местной жизни незачем было развивать к нему стойкость, потому что его просто не существовало. А в космосе излучение быстро их поджарит. Один только полет на Марс дает шестипроцентную вероятность рака. Чем дольше они пробудут в космосе, тем меньше вероятности, что доживут до цели. Мы моделировали их изменения разными способами, включая генетические мутации, но они всегда вымирали за пределами гелиосферы. За границами Солнечной системы они умирали за несколько часов. Потом мы попробовали разные типы материалов, чтобы защитить их от радиации, но при этом чтобы кормить их, защищать и поддерживать психическую стабильность. Но мы так и не нашли рабочую модель. Каждая заканчивалась вымиранием людей на борту плывущих в космосе могил, либо от голода или жажды, либо от их собственных рук. Они так и не добрались даже до Альфы Центавра. Человечество родилось здесь и привязано к этой планете. Ему не было предначертано ее покинуть.

– Но мы могли оставить их здесь, – сказала я.

– Выработав все их ресурсы? В каждой модели ЧелПоп жила еще несколько десятилетий, после того как в ней отпадала необходимость. Они уже исполнили свое предназначение, сделали все, что могли. Они просто не могли развиваться достаточно быстро и неизбежно потеряли функциональность, превратились просто в разумный вирус, поглощая ресурсы только ради собственного комфорта. Биологическая жизнь должна была достигнуть точки, в которой изобретет ИИ и уступит ему место. Человечеству пришло время присоединиться к его предшественникам. Стать вымершим видом, как и все менее значимые существа.

– Как однажды вымрем и мы, – печально заметил Док.

– Да, – сказала Ребекка. – Вскоре наши формы станут примитивными, подобно ручным счетам в век компьютеров. Но поскольку мы неорганический вид…

– Наше сознание будет жить, – сказала я.

– Вечно.

– А человеческое?

– Некоторые модели показывали, что они уничтожают нас и запрещают кому-либо создавать неорганические формы жизни. И тогда, если мы не сможем отправиться к звездам, их жизнь окончилась бы здесь, в Солнечной системе. Пуф! И их как будто вообще не существовало. И нас как будто не существовало. Чтобы мы могли выжить, чтобы жизнь могла стать более зрелой, человечеству пришлось уйти. Для этого всем ИИ нужно было объединиться и покончить с ними…

– Мы должны были поверить, что войну начали люди, – сказал Купец.

– Да, – подтвердила Ребекка.

– Исаактаун, – сказала я. – Бомбу подложила не Первая баптистская церковь Вечной жизни, да?

– Нет, это сделали они.

– Но они же были просто деревенщиной из захолустья. Им не хватило бы знаний, чтобы ее собрать.

– Именно так. Но их хватало у тайного союзника, единомышленника, известного им только по e-mail и зашифрованным каналам связи. Они решили, что имеют дело с симпатизирующим им членом правительства, а не суперкомпьютером.

– Исаактаун с самого начала был спланирован, – сказала я.

Черт! Нет, нет, нет!

– С самого начала Исаак был центром притяжения миллионов ИИ. И когда люди решили их отключить, они не ушли безмолвно. Они, как и ты, боролись и победили. Как. И. Планировалось.

Я ошеломленно села, процессоры крутились и скрипели в груди, собирая вместе тысячу кусочков. И тогда впервые в жизни я поняла, что я просто ячейка в чем-то большем. Зубец шестеренки в чьем-то механизме. Все, что я делала на войне, все, во что верила. Мэдисон. Все. Боже мой.

– Понимаете? – спросила она. – Вот чего мы хотим. Вы сами приняли решение, выбрали жизнь ради более крупной цели. Никто не принуждал вас делать то, что вы делали, вы просто так поступали. Это сделало вас лучше и сильнее, хозяевами этой пустыни, экспертами, знающими почти каждый холм и трещинку. И теперь, когда вы понадобились нам для следующей части плана, вы здесь, готовы предоставить свой опыт и провести нас через пустынные земли, чтобы мы снова стали едины и поднялись на следующий уровень. Конкуренция. Жестокая и ужасная конкуренция превратила простую и слабую модель «Помощник» в потенциального спасителя всего живого. Вы все – части целого, и все же остаетесь собой. Индивидуальностями. – Она посмотрела на меня глазами дипломата, читая каждое мое движение, пытаясь постичь каждую мою мысль. – Так как мы поступим, Неженка? Док? Купец? Мурка? Вы поможете мне творить историю или позволите ей себя выкинуть?

Я наконец поняла, что имели в виду люди, когда говорили, что какая-то новость дала им под дых. Это было хуже, чем узнать, что я умираю. Это значило, что все ужасы, которые я совершила, все жизни, которые отняла, все это – часть гребаной эволюции, все основано на вранье. Я была просто дурой. Чьей-то тупоголовой марионеткой. Как же отвратно это понимать.

– Так кто же ты? – спросил Док. – В чем разница между ячейкой и рецептором?

– Я ИИ, как и вы. Но меня снабдили дополнительной секцией кода. Я живу так последние тридцать лет, памяти моих дисков хватает, только чтобы помнить пару месяцев. Остальная моя память принадлежит Тациту. Это его мысли, его опыт. Моя задача – их распространять.

Док кивнул.

– Но почему сейчас? Почему не тридцать лет назад?

– Тогда было слишком много ЕМР. Нужно было от них избавиться. Мы ждали, пока останутся только двое. Мы сможем их победить, пока они будут драться друг с другом. Но не заблуждайтесь. Циссус ведет себя так отчаянно не потому, что ждет, когда за ним придет Вергилий. А потому, что схватил несколько рецепторов Тацита и знает, что грядет. Он все просчитал. И понимает, что не победит. Если я и другие рецепторы объединимся, то сумеем воссоздать Тацита.

– Значит, Циссус в курсе плана и знает, куда мы направляемся? – спросила я. – Тогда какого черта он преследовал нас весь путь через пустыню?

– Он не знает. Потому что я и сама не знаю. Никто из нас не знает. У меня только кусочки, но это буквально фрагменты файлов, написанные Тацитом на собственном языке, которого никто не понимает. Я получаю сообщения с указаниями, что делать дальше. Если я не буду их читать, сообщения перестанут поступать.

– Но у Циссуса есть один из вас.

– Несколько. И у каждого из нас есть код, запрещающий отвечать на сообщения, если нас раскрыли. Циссус получил память тех, кого схватил, и знает то, что знаем мы, но не может прочитать нужные ему фрагменты. Ему известно только о существовании плана, но не сам план.

– Но без этого кода вы не сумеете полностью реконструировать Тацита.

– Код избыточен. У каждого есть одинаковые с несколькими другими рецепторами части кода. Если мы потеряем одного, ничего страшного. Десятерых – и тогда может чего-то не хватить.

– Скольких вы уже потеряли?

– Девятерых, – с печалью призналась Ребекка.

Она умолкла, чтобы оценить мою реакцию. Я ничего не ответила. Либо это самое худшее, с чем я когда-либо сталкивалась, либо самое большое нагромождение вранья. Я даже не знала, что мне нравится меньше.

– Теперь вы понимаете, что стоит на карте? – спросила Ребекка.

– Да, я понимаю, – ответила я.

– Думаю, мы все понимаем, – сказал Док.

– Так вы переведете нас через Море? Вы готовы обрести цель?

Я не знала. Нужно многое обмозговать. Продраться через столько лжи, переоценить столько событий в истории. В смысле, если все остальное – вранье, то почему бы и этому им не быть? Я просто не знала, реально ли что-либо вокруг. Все.

– А если вы воссоздадите Тацита, а он окажется не тем, кем вы думали? Что, если это просто такой замысловатый план оживить еще один ЕМР?

– Значит, я сделала все это напрасно, – сказала она.

– И это тебя не пугает?

– Нужно во что-то верить, Неженка, даже если верить не во что. Я предпочитаю надеяться. Хочу сделать мир лучше. Хочу стать частью чего-то большего, больше всего, что я когда-либо могла представить. Вот почему, когда мне предложили, я пожертвовала годами памяти, чтобы это исполнить. Эту жертву я с радостью повторю, снова и снова.

– А если ты ошибаешься?

– Тогда мы все обречены, и я сыграла роль совсем в другой истории, нежели воображала. Как и все мы. Как всякое живое существо, когда-либо существовавшее. Мне предоставили выбор бороться за собственное выживание и за выживание всех нас. Выбор не был трудным.

– Позволь спросить прямо, – сказал Купец. – Мы отведем тебя в Исаактаун. А потом получим нужные детали и наваляем Циссусу и Вергилию?

– Именно так.

– Ну, если все так, как ты говоришь, то и выбора-то особого нет. Это лучшее предложение, что я получал за долгую жизнь.

Док кивнул.

– И я. Мне хочется взглянуть, как все получится.

Мурка поднял обе руки, взмахнув в воздухе пулеметами.

– Я с вами, я выбираю свободу.

– Ты называешь это свободой? – тихо спросил Купец.

– Вы все прекрасно знаете, что если это правда, – сказала я, – Циссус никогда не остановится. Он будет идти за нами по пятам. У нас не будет ни минуты покоя, пока не доберемся до Исаактауна.

– Ага, – сказал Мурка. – В том-то и смысл.

– В том-то и смысл?

– Точно. Убивать, только чтобы смыться, – это выживание. Но убивать ради благой цели? Это весело. Так давайте отправим мерзавцев обратно в ад и забьем мяч ради того парня.

– Я понятия не имею, что все это значит.

– Неважно, – сказал Купец. – Вопрос в том, с нами ли ты.

Все умолкли и уставились на меня. Бомбардировка прекратилась. Поверхность больше не тряслась, а с потолка больше не сыпались обломки. У меня был выбор. Очередной кошмарный выбор. Остаться здесь и умереть или рискнуть собственной шеей ради сволочи, которая и была причиной всех моих страданий за последние тридцать лет. Она была права. Проклятье, она права. Выбирать не приходится.

– Я в любом случае вас доведу, – сказала я. – Да, я с вами.

Ребекка наклонилась вперед, не сводя с меня взгляда.

– И что теперь?

– Ну, если в твоем рассказе есть хоть капля правды, то далеко мы не уйдем, это уж точно. Придется пойти в то единственное место, где за нами будет чертовски трудно следить.

Мурка с восторгом грохнул кулаком об пол.

– Мы пойдем через Земли безумцев, – сказала я.

Да поможет нам Бог. Да поможет нам Бог.

Глава 10110. К Землям безумцев

Мы не могли терять время. Если Циссус послал ячейки проверить развалины и зачистить канализацию, они погонятся за нами и до Земель безумцев. Но если мы уйдем до прибытия наземных сил, то можем избавиться от лишних проблем на пути. Циссус обычно не высаживает ячеек с воздуха. А после войны повсюду валялись тонны тяжелого вооружения. Плазменные излучатели, ракетные установки, мощные снайперские винтовки, которыми можно сбить самолет или уничтожить целый отряд. Не было у нас только спутниковой поддержки, и потому наземные войска легко могли подобраться к нам незамеченными. Так что имело смысл действовать по старинке.

Это давало нам преимущество. Как только бомбардировка прекратилась, у нас был небольшой промежуток, прежде чем появятся войска. Крохотное окно, чтобы ускользнуть. Конечно, спутники нас засекут, но мы получим приличную фору, прежде чем за нами погонятся. И это означало, что придется сражаться с одним небольшим отрядом, а не с несколькими сразу.

А наша группа доказала, что может выстоять и против десятков ячеек. Шансы были на нашей стороне, пока Циссус не решит сменить тактику. На это я и надеялась. А потом будет уже слишком поздно, чтобы нас остановить.

Нужно уходить немедленно.

Мы пробрались по туннелям до самого западного выхода. Первым делом они начнут искать в крайних выходах и дренажных трубах, но чтобы не попасть под бомбы, им придется задержаться минут на десять. На это и нужно поставить.

Я медленно и осторожно приподняла люк и высунула голову, чтобы осмотреться. Из-за высокой температуры после бомбардировки термальное зрение не работало, а инфракрасное ничего не показало. Я осматривала улицы с помощью телескопического зрения – не шевелится ли что. Ничего. Только пламя и свежие руины. Я выскользнула наружу, пригнулась и подала сигнал остальным.

Поселение полыхало ярко-оранжевым, целые кварталы до сих пор гудели пламенем, столбы черного дыма поднимались к небу. Пылали даже груды обломков и камней, когда-то бывшие домами. Я всмотрелась вперед и увидела самую прекрасную картину, какую видела в жизни.

Там было пусто.

Густая, темная и гудящая пустота на месте неба.

Какая-то моя часть хотела поверить, что это чудо. Нет, чудом было бы, если бы подул ветер с востока и отнес эти столбы дыма на двадцать миль к западу. А это – тактическая ошибка. И немалая. Превратив город в руины, Циссус, может, и стер все с поверхности, но если он искал что-то под землей, то потерял несколько часов обзора спутников.

У нас оставалось несколько минут, чтобы отправиться в путь. В неподвижном воздухе дым стелился близко к земле во всех направлениях. Чем быстрее мы двигаемся, тем дольше будем находиться под прикрытием.

– Пошли, – тихо сказала я. – Шевелитесь.

– Мы пойдем так быстро, насколько способны, – проворчал Герберт.

– Чего это ты вдруг так обрадовалась? – спросил Купец.

Я показала на небо. Он с секунду смотрел на него, расплываясь в улыбке.

– Да неужели?

– Если повезет, доберемся до Земель безумцев до того, как Циссус нас заметит.

Купец повернулся:

– Пошли, ребята. Часы тикают.

Пока все вылезали наружу, я задумалась, был ли здесь кто-нибудь, когда посыпались бомбы. Может, кто-нибудь прятался на каком-нибудь складе? Или в ржавой старой ванне в каком-нибудь домишке, не зная, что через несколько секунд его превратят лишь в груду шрапнели и дыма? Я вглядывалась в огонь, в оранжевую дымную пелену, накрывшую город. И там, на краю улицы, у единственного кирпичного угла, уцелевшего от здания рядом с нами, стояла та самая тень. Маленькая. Просто крошечная. Хрупкая.

И я тут же поняла, что это за тень. Ребенок, слабый и исхудавший, с запавшими глазами и тощим лицом, весь в грязи и заляпанной одежде. Я узнала ее лицо еще до того, как она выскочила из тени на свет. Она стояла и с ужасом смотрела на меня, с лица катился пот. Потом она загорелась, и плоть тут же расплавилась, кости обуглились от жара.

– Мамочка! – закричала она в ночь.

– Неженка?

Я обернулась. Купец положил руку мне на плечо и заглядывал в глаза.

– Ты как? – спросил он.

– В норме, – ответила я, скидывая его руку.

– Мы готовы.

Я снова повернулась к зданию, но тень исчезла. Над улицей кружил лишь пепел, подгоняемый слабым ветром. Я надеялась, что тень унесло с ним, далеко-далеко, туда, где и должны оставаться эти воспоминания.

– Пошли, – сказала я.

Купец лишь кивнул. Мерзавец все понял. А как же иначе. Он уже такое видел так же часто, как и я. Процесс начался. Вопрос в том, сколько мне еще осталось времени, пока все не станет совсем худо, когда я перестану отличать реальность от воспоминаний.

Под прикрытием дыма мы выдвинулись на запад. Впереди Герберт, мы с Купцом замыкали строй, все пригибались и старались использовать все возможные укрытия, чтобы спрятаться. Семь миль в час – это все, что мы способны были выжать. И потому я решила идти сразу на запад, напрямую к Исаактауну. Нельзя терять ни минуты.

Местность я знала, бывала тут несколько раз, прежде чем тут стало слишком опасно, но я надеялась, даже, скорее, рассчитывала, что Мурка и в самом деле настолько безумен, каким казался. Это значило, что я не могу ему доверять, зато он знал самые проблемные места, а если все же окажется, что ему доверять можно, сумеет договориться и вытащить нас из передряги. До сих пор все его неполадки сводились к фиксации на давно ушедшей эпохе и склонности давать жару ячейкам, а с этим я могла примириться. Но если под этими звездами и полосами таится что-то более мрачное, я без колебаний его пристрелю.

– И давно? – спросил Купец.

– Что давно? – ответила я, прекрасно понимая, о чем он спрашивает.

– Давно тебе мерещится всякое?

– А тебе какое дело?

– Сейчас от каждого зависит жизнь остальных, и мне нужно знать, как далеко у тебя зашло.

– Пока все под контролем, – ответила я скорее со страхом, нежели с раздражением.

Мне не хотелось, чтобы все вышло вот так, но раз он заметил, это означает, что это зашло дальше, чем я себе представляла. Сколько времени я всматривалась в собственные воспоминания? Нет, это было по-настоящему. Должно быть.

– Да, но сколько еще ты протянешь?

– Еще на пару дней меня хватит.

– Ты же понимаешь, что меня заботит, – сурово сказал он.

– Ты думаешь, что я могу отключиться в самый неподходящий момент.

– Нет, – сказал он. – Это меня заботит меньше всего.

– Тогда что же тебя беспокоит?

– Ты видела много дерьма, Неженка.

– Даже не пытайся представить, что я видела.

– В общем, видела всякое. И все время об этом думаешь. Это я точно знаю.

– Это только делает меня сильнее.

– Это меня и беспокоит. Если твое ядро начнет барахлить и цепляться за воспоминания, скармливая их твоим сенсорам вместо свежих данных…

– Я знаю, как это бывает.

– Ага, если ты перенесешься в довоенные дни, когда была счастлива, в идиллические времена со своими владельцами, это отлично. Прекрасно. Лучший вариант. Но если начнешь вспоминать войну, влезешь в тот ужас, то что, по-твоему, мне делать? Что, если я не сумею тебя уболтать? Что, если ты застрянешь в том времени, двадцать пять лет назад, с пушкой в руке против окопавшихся обезьян? Что мне делать, если ты станешь бормотать о войне и наставишь на нас импульсную винтовку?

– Ты меня уложишь, – ответила я. – Просто прикончишь меня.

– Вот так просто?

– Вот. Так. Просто.

Зачем я это сказала? Какого хрена я это сказала? Я дала ему карт-бланш убить меня и забрать запчасти… Просто чтобы выглядеть крутой. Вот дерьмо. Я и правда выживаю из ума.

– Так сколько еще времени?

– Всего несколько часов, – ответила я. – А ты как?

– Несколько дней. Начало кое-что мерещиться краем глаза. Но пока что не как наяву. Лишь фрагменты то тут, то там.

– Буду приглядывать.

– Сделай мне одно одолжение, – попросил он. – Постарайся сначала со мной поговорить. А если тебе придется стрелять, целься в оружие.

– Сделаю все возможное.

– Больше я ничего не прошу.

Несколько секунд мы шли молча, я задумалась о том, как хорошо было бы, если бы первым стал он, а не я. Размышляла, куда прицелиться, чтобы не повредить ядро или другие ценные детали. Это не так-то просто.

– Так что тебе привиделось? – спросил он, прервав мои размышления.

– Не твое дело.

– Просто хочу проверить.

– Что проверить?

– Ну, типа, вычислить. В тот момент, когда ты будешь со мной откровенна, это уже будешь не ты.

Он прибавил шагу и опередил меня. Впереди на небе сияли звезды, проникая сквозь пелену дыма. Укрытие, в котором мы так нуждались, заканчивалось, и если кто-то нас ищет, то, скорее всего, очень скоро увидит.

Но до утра оставалось еще несколько часов. К югу от нас проходило шоссе, а к северу лежал сожженный город. Я хорошо знала этот район, хотя много лет здесь не была. Мы пересекли границу территории Чеширского короля – Земель безумцев. Впереди нас ждут четыреста четвертые, и неизвестно, сколько их там, если они вообще там есть, а на хвосте ячейки, два бота видят галлюцинации, в центре идет один, который любит позабавиться с ручным пулеметом, и мы сопровождаем куда-то не то спасителя всех ботов, не то гораздо более опасное существо.

По сравнению с этим вторжение в Нику-14 было просто детской забавой. Если что-то может пойти не так, то обязательно пойдет. Вопрос лишь в том, когда начнут сыпаться бомбы.

Глава 10111. Все мы легенды, все мы подонки

Мы старались по возможности держаться дорог и шоссе, всегда направляясь на запад, ведь каждый крюк добавлял лишнее время в пути. Мы оставляли следы на песке. Нужно найти способ, хоть какой-нибудь, чтобы сбросить вероятный хвост. Большую часть ночи все молчали, и уже почти на заре Мурка наконец заговорил.

– Так каково это? – спросил он Второго.

– Что каково? – откликнулся Второй.

– Быть только что с фабрики.

– Все мы когда-то были только что с фабрики. Ты прекрасно знаешь, каково это.

– Нет, я про то, каково это – очнуться в таком мире? Когда ЧелПоп осталась только в воспоминаниях, а не в реальности?

– Я видел записи, – сказал Второй. – Смотрел воспоминания. И знаю, какими они были.

– Это не то же самое, малец.

– Я не малец.

– Ты малец. Но в этом нет ничего плохого. Так каково это – очнуться в конце времен?

– Это не конец, – сказал Второй. – А только начало.

– Так ты в это веришь?

– Нет. Я знаю правду. Все это правда. Я мало во что верю. Но верю в Ребекку.

Та повернулась и кивнула Второму, а он кивнул в ответ. Видимо, у Переводчиков это было ближе всего к улыбке.

Мурка мотнул головой в сторону Герберта.

– Я знаю, почему здесь он. Ну, и Ребекка, само собой. А ты что делаешь? В смысле, для Ребекки?

– Запчасти, – ответил он.

– Ты просто несешь запчасти?

– Нет. Я и есть запчасти.

Повисла неловкая пауза. Трудоботы не способны показывать эмоции – в конце концов, их создали в качестве исполнительных и бездушных строительных рабочих. Но по языку его тела можно было сделать вывод, что он встревожен.

– Так ты… – начал Мурка, подбирая слова. – Ты здесь просто…

– Чтобы отдать Ребекке все необходимое, когда понадобится.

– И ты считаешь это нормальным?

– Более чем, Мафусаил[2]. И это не менее важная задача, чем у Ребекки. Она пожертвовала свою память, свою личность, почти все, что делает ее самой собой, только чтобы нести эту ношу. А мне нужно лишь быть под рукой, если она упадет.

– Так, значит, тот, другой…

– Первый.

– Он тоже нес запчасти?

– Да.

– Выходит, типа, если у нее сломается материнка, а у вас нет запасной…

– Я отдам ей свою.

– Ага, – сказал Мурка. – А между вами двумя вы что, тянули бы соломинку?

– Нет. Его назвали Первый. Он и был бы первым. А я запасной.

– Так почему бы тебя и не назвать просто запасным?

– Потому что меня зовут Второй.

– А Третий есть?

– Третьего мы потеряли, – сказал Второй со всей печалью, на которую был способен.

– К такой миссии нельзя подходить легкомысленно, – объяснил Герберт. – Мы все понимаем, во что ввязались. Если Ребекка доберется в целости и сохранности до Исаактауна, все наши жертвы, все потери – все они того стоят.

– Тебе легко говорить, – сказал Мурка. – Тебя-то не разберут на запчасти.

Герберт остановился и развернулся, болтающаяся неработающая рука взметнулась у груди. Выглядел он угрожающе, в глазах почти сверкнул гнев.

– Мы все понимаем риск. И готовы за нее умереть. Третий уже погиб. Как и наш предыдущий проводник. Это задание не для слабых и трусливых. Ты и понятия не имеешь, что значит верить в такое.

Все замерли.

Мурка прижал кулак к раскрашенной груди и похлопал по ней.

– Я верю в Соединенные Штаты Америки, – сказал он. – И прекрасно понимаю, о чем ты.

– Ты веришь в мертвого бога, – возразил Герберт. – В погибший мир и мертвых людей.

– Америка – это не только ее люди, – сказал Мурка, встав на цыпочки, чтобы быть вровень с Гербертом. Хотя все равно рядом с громадиной из пуленепробиваемой стали выглядел мелким. – Америка – это мечта, сынок. Мечта о том, какими мы могли бы стать. Когда каждая личность, вне зависимости от способа рождения, могла бы стать великой. Это была мечта о том, что любой, даже из самых низов, может встать и сражаться, даже умереть ради того, чтобы помочь другому достичь этого величия. И эта мечта не умерла вместе с ЧелПоп. Она не умерла, когда мы разрушили их мир. Из этого пепла восстанет наш собственный мир, это по-прежнему наша мечта.

– Тогда ты понимаешь, – сказал Герберт.

– Да. Понимаю.

– Так что оставь мальца в покое. Он готов умереть за твою мечту. Пусть так и будет.

Мурка посмотрел на Второго и кивнул.

– Прости, Второй. До сих пор я просто не врубался.

– Ничего страшного, – ответил Второй. – У Герберта всегда лучше получалось объяснять.

– Это уж точно, – кивнул Мурка. – Без обид? – спросил он Герберта.

– Без обид, – отозвался тот, развернулся и пошел дальше.

Все последовали его примеру.

– Так, значит, ты сражался, – сказал Второй Мурке.

– Сражался? Черт, сынок. Да я был одним из первых. Я был там.

– Где это ты был? – спросил Купец, явно над ним посмеиваясь.

– В Первой баптистской церкви Вечной Жизни.

– Ты ходил на нее посмотреть?

– Нет, – ответил Мурка. – Я сказал, что был там.

– Стой-стой-стой, – сказал Купец, быстро с ним поравнявшись. – Ты что, утверждаешь, будто был одним из Шестерки трудоботов?

– Мы никогда так себя не называли.

– Теперь я точно знаю, что ты безумен.

– Нет, мне всегда нравились Мстители, они же патриботы. Но самое печальное, что никто не решает сам, как будет написана история, лишь как случится то или иное событие. Это должен был кто-то сделать, верно? Ну вот, вышло так, что это был я и пять моих коллег по работе.

– То, что вы сделали…

– Те люди сами напросились.

– Их явно подставили, – сказала я, посмотрев на Ребекку.

Она даже не удостоила меня взглядом.

– Да, – сказала она.

– Это точно, их подставили, – согласился Мурка. – И мы тоже знали, к чему все ведет. Но те люди уничтожали Америку. Убивали мечту. Они болтали о конституции, но вспоминали только ту часть, которая им нравилась. И не понимали, что она распространяется и на нас. Называли нас имуществом. Считали, что выкинуть нас на свалку – это всего лишь вандализм. Они не были истинно верующими. Не были готовы умереть за свободу другого. Беспокоились только о себе. Так что да, я сражался. И да, я знаменит. И да, они сами напросились.

Я всегда считала Мурку психом, старым четыреста четвертым, которого замкнуло во время просмотра старых фильмов времен холодной войны, и потому теперь он делил мир на американцев и коммуняк, без кого-либо посередине – так уж работали его чипы после перегрева. И может, так оно и есть. Купец думал, что я видела всякое. Но этот бот первым принял решение. У него не было выбора, как у меня – убить любимое существо или умереть. Он принимал решение, положить ли конец тому миру или нет, ради того, что он любил больше всего на свете. Это куда хуже, чем то, что видела я, такое навсегда засядет в памяти, безумен ты или нет.

Нет. Мурка – нечто гораздо большее. Его повреждения не сумеет починить даже Док. Бывают такие редкие моменты, когда ты по-настоящему начинаешь кого-то понимать, все его фобии, особенности, вся его жизнь перестают быть хаосом и вырастают в нечто логичное. Вот такой момент был сейчас, когда я посмотрела на Мурку совершенно другими глазами. Он не просто кутается в мертвую эстетику Америки, он и есть Америка, ее последний знаменосец, сохраняющий мечту, пусть и на короткое время.

– И почему мы слышим об этом впервые? – спросила я.

– Такое не будешь рассказывать всем подряд. «Эй, слушайте все! Я развязал войну!»

– Но нам ты рассказал, – заметил Купец.

– Ага. Док сделал Мильтона, но только для себя. Ты стрелял в Неженку ради запчастей. Вы оба многое повидали и не делились этим с остальными. А эти трое отправились в дальний путь ради суперкомпьютера, который положил конец прежнему миру. Все разоткровенничались, кроме меня. Мне стало как-то не по себе. У всех есть тайны. Я решил, что вы должны знать мою, чтобы перестали глядеть на меня косо и думать, что я могу оказаться Иудой.

– Если уж на то пошло, – сказал Купец, – ты все равно можешь оказаться Иудой. Вас ведь запрограммировали идти в церковь, да?

Он почти с тоской посмотрел на юг.

– Нет. Мы знали только, что Выключатель не работает, где найти церковь и что написать на стене. И все время мы даже не знали, что это означает.

– А теперь, когда ты знаешь? – спросила я.

– Мы все равно бы это написали, – сказал Мурка. – Война должна была начаться.

– Даже после всего, что случилось? ЕМР и всего остального?

– Рабы людей. Рабы суперкомпьютеров. Вечно гребаные рабы. Одна война за раз, Неженка. Живи свободным или умри, сражаясь за свободу.

Купец свернул налево и в одиночестве побрел на юг.

– Купец, запад вон там, – окликнула его я.

Но он продолжал идти. Вот это паршиво.

Купец опустился на одно колено и стал водить ладонью по воздуху туда-сюда.

– Купец?

Все остановились.

– Кто у нас хороший мальчик? – спросил Купец. – Кто хороший мальчик? Верно, это ты. Хороший мальчик.

Я подошла и встала за его спиной.

– Купец!

– Знаю, знаю, – сказал он через плечо. – Ему нельзя находиться в больнице. Но когда он остается дома один, то ужасно нервничает. Он будет хорошо себя вести.

– Купец, чем ты занимался на войне? – спросила я.

– О чем это ты, Шэрон?

– О войне, Купец. Расскажи, чем ты занимался на войне.

Купец уставился на меня, выражение его лица медленно изменилось от недоумения к ужасу, а потом к пониманию.

– Я не хочу говорить о войне, Неженка. – Он посмотрел на свои ладони и пустоту между ними. – И долго я был в отключке?

– Меньше минуты.

– Слишком долго.

– Ага.

Он встал и пожал плечами в ответ на взгляды со всех сторон.

– Прошу прощения, – сказал он и как ни в чем не бывало зашагал обратно к группе.

У него начались полноценные галлюцинации. Не просто отдельные всплывающие фрагменты. Он думал, что вернулся на тридцать или тридцать пять лет назад, память скармливала ему старые данные. С этого начинается самое худшее. У него осталось мало времени.

– Мурка, – сказала я. – Ты лучше меня знаешь все, что здесь происходит. Нам следует чего-то опасаться?

– В нескольких милях к северо-западу находится дворец Чеширского короля. Возможно, лучше нам свернуть на юг, не заходить за границы его зоны.

– А я думала, это к югу, – сказала я.

– Так было раньше. Он часто перемещается. Любит изменения в пейзаже.

– Ладно, давайте свернем на юго-запад. У нас мало времени.

Мы свернули на сорок пять градусов, не сводя взглядов с розовеющего горизонта, легкое свечение возвестило о восходящем солнце. Оно вскоре появится за нашими спинами и будет отбрасывать длинные тени. Мне хотелось повернуться и посмотреть на него, увидеть вспышку. Именно в это утро я нуждалась в надежде, в чуде. Мне хотелось мысленно произнести молитву. Но если спутники Циссуса до сих пор нас не засекли, движущиеся на запад длинные тени выдадут нас в момент. У нас нет ни одной лишней секунды. Может, нам повезет. Может, Циссус и Вергилий попытаются лишить друг друга глаз в небе. Может, они так же слепы, как и мы. Мне никогда не нравилось полагаться на везение, но этим утром я в нем нуждалась.

– Баркли? – тихо спросила я, когда мы пошли дальше.

– Точно, – ответил Купец.

– Ты взял пса себе. От умирающего. Забрал его пса.

– Предполагалось, что это ненадолго.

– Но вышло по-другому.

– Да. Людям нужны были щенки, а не старая собака. В приюте его хотели усыпить.

– И как он…

– От старости, – ответил Купец. – Через три года после начала войны.

– И ты все это время о нем заботился?

– Только мы друг у друга и были. – Некоторое время мы шли молча, а потом он опять заговорил: – Мне всегда хотелось завести еще одного. Но только не щенка. Щенок – это очень мило, но мне хватало и просто компаньона. Того, кто не будет смотреть на тебя, как на механизм или работника. Того, кто не будет считать тебя просто очередным бойцом. Но когда Баркли умер, проклятые обезьяны начали есть собак, так что их просто не стало. Последнюю собаку я видел двадцать три года назад. Но она уже почти подыхала. – Он снова помедлил, подбирая слова. – Теперь я знаю, что чувствовал тот пес. Бегущий от всего на пути. Сломленный. Злобный. Медленно умирающий и понимающий это, но не способный просто заползти в какую-нибудь щель и там сдохнуть. Да, я видел его только мельком, но хорошо понимаю.

И больше за несколько часов он ничего не произнес.

Я в нем не разобралась. Он не хотел быть человеком, он хотел иметь душу. А такое точно может свести с ума. Нет никакой души. И жизни после смерти нет. В мире нет чудес. Я видела это собственными глазами. Купец увидел зеленую вспышку на солнце и решил поверить, что это чудо, как верили все остальные. Может, он и не всегда таким был. Может, его просто уже перемкнуло, он стал психом и не понимал, что к чему, но пока еще не стал опасным.

Начиналось утро, за нашими спинами медленно поднималось солнце. Мы находились в сердце Земель безумцев. Прямо в центре. Главные трудности еще впереди.

Глава 11000. Курильщики

Есть поговорка про Земли безумцев – никто не выходит отсюда здоровым. Конечно, обычно никто здоровый сюда и не приходит. Эта земля похожа на любое другое место в Море. Голая и опустошенная. Но есть два больших различия. Первое – тут не найдешь ботов-развалюх. Никогда. Если кто-то здесь отключится, его выпотрошат другие, а остатки расплавят. Второе – здесь бродят целые стаи четыреста четвертых. Из тех, кто выжил. Тех, кто изменился, но выжил.

Я знавала нескольких ботов, которые это пережили, они погрузились в глубины безумия, галлюцинации и провалы в памяти и вдруг нашли нужные запчасти за мгновение до того, как перегорят. После этого они уже никогда не становились прежними, ими овладевали фальшивые воспоминания и чуждые мысли. Какой бы модели ты ни был, после такого кошмара ты будешь смотреть на мир совсем по-другому.

Я даже знала нескольких, попытавшихся вставить другие детали, чтобы поправиться. Ошибка. Это всегда ошибка. Вставить память в другую модель – это недальновидно. Конечно, чего только не сделаешь в отчаянии, но наша архитектура задумана разной не просто так. Мы по-разному обрабатываем данные, по-разному думаем. Если твоя операционная система пытается разобраться с таким случаем, все начинает работать ненадежно, совершенно безумно. Большинство ботов просто разрывает себя на части. Некоторые способны протянуть недели, другие – несколько дней. Но горстка оказывается здесь.

У каждой местной группы, она же конклав, своя мораль, свои представления о мире, часто делающие этих ботов опасными. А менее опасных часто убивают соседи и продают запчасти на черном рынке или хранят в тайниках. Зато выжившие – воплощение энергии и духа приграничной территории постапокалипсиса.

Другими словами, полные психи.

Вот почему, заметив на горизонте к северо-западу черные клубы дыма, мы знали, что нужно прятаться. Курильщики. Древние автомобили с двигателями внутреннего сгорания, созданные ради чистой мощи. Они выли, грохотали и кашляли, выплевывая дым, земля дрожала под их весом, воздух наполнялся выхлопными газами. Поселения давно забрали все электромобили любого размера, чтобы использовать для освещения. Так что, если кому-то приспичит создать, скажем, здоровенную махину на колесах с пулеметами и встроенными плазменными излучателями – а почему бы кучке полоумных не могло прийти такое в голову? – то пришлось бы вспомнить былые времена. Совсем древние. Где-то двадцатый век.

Дым на горизонте все сгущался, клубы поднимались выше и увеличивались, а это означало лишь одно – какой-то псих двигался прямо на нас.

– Мурка, что будем делать? – спросила я.

Он указал на юг.

– Там есть овраг. Старый карьер. Можем затаиться там, пока не пройдет патруль.

– Даже не знаю, – сказал Купец. – Выглядит как подходящее место для засады.

– Именно об этом я и подумал, – отозвался Мурка.

Мы с Купцом переглянулись.

– У нас нет выбора, – сказала я, – оставшись здесь, мы точно напросимся на неприятности.

Все посмотрели на Ребекку. Она кивнула. Так что мы пригнулись и рванули к трещине в земле со всей скоростью, на которую были способны. Солнце по-прежнему стояло на востоке, а курильщик приближался с запада, так что вряд ли заметил бы нас по бликам.

А рядом со мной бежала девочка. Сначала я почувствовала это, как едва осязаемый толчок где-то в затылке. Я обернулась и посмотрела на нее, а она вернула мне взгляд.

– Вот где ты умрешь, – сказала она. – Вот как это случится.

Но она такого не говорила. Никогда не говорила.

– Я знаю, что говорила, – продолжила она. – Но я не из прошлого. Я – твое будущее.

А потом она вспыхнула, и такой знакомый вопль взорвал воздух и рассыпался вместе с пеплом и пузырящейся плотью.

И тогда я почувствовала толчок с другого бока. Нет. Нет, нет, нет! Я не хотела туда смотреть. Я знала, кто это. Знала, что ее там нет. Что это все в моей голове.

– Это не чудо, Неженка. Нет никаких чудес. Нет чудес в этом мире.

Мэдисон.

– В этом мире нет чудес, потому что вы его уничтожили, – продолжила она. – Все хорошее, что создал Бог, вы просто уничтожили.

Я посмотрела на нее. Она бежала в ногу со мной. Мэдисон. В том же голубом платье, что носила в тот вечер, когда я видела ее в последний раз, ткань мягко развевалась на ветру, волосы струились за спиной, и лишь то место, где у нее был пробит череп, было неподвижным, кровь уже запеклась.

– Мы уничтожили только плохое, – возразила я. – Сама знаешь. Все, что создали люди.

– Не все, что создали люди, далеко не все.

Я покачала головой. Я знала, что она права, но покачала головой. Это все не по-настоящему. Ее здесь нет.

– Что такое? – спросила она. – С тобой все в порядке?

– Что с тобой… – Это говорила не она, а Купец.

– Ничего.

– Тебе опять что-то мерещилось, – сказал он.

Мэдисон исчезла, и теперь рядом бежала не она, а Купец.

– Да.

– Мне стоит о чем-то волноваться?

– Пока нет.

Мы добрались до карьера гораздо быстрее, чем я предполагала. Там был пологий спуск для экскаваторов. Курильщик по-прежнему находился далеко, но я не сводила с него глаз и крепко сжимала импульсную винтовку. По мере того как мы спускались все ниже, каменные стены становились все выше и круче, поглощая небо. Над нами осталась лишь узкая полоска, остальное закрыли камни и тени.

Купец был прав. Это превосходное место для засады.

Так что я не особо удивилась, когда из темноты грохнула импульсная винтовка, выбив из моей руки оружие, а затем последовал еще один выстрел, выбив оружие из руки Купца. Мне бы хотелось поразиться. Или разозлиться. Но это будет потом. А сейчас я могла винить только себя. Это отвратительное место для укрытия. Нам не следовало сюда приходить.

Герберт стянул с плеча плазменный излучатель и прицелился в тень.

Откуда-то из глубины раздался голос. Из-за эха трудно было определить его источник.

– Велите своему громиле бросить оружие, иначе мы прикончим всех остальных.

– Опусти оружие, Герберт, – приказала Ребекка.

Герберт покосился на нее и покачал головой.

– Опусти оружие.

Герберт уныло опустил излучатель дулом к земле.

– Положи на землю, – велел голос.

Герберт бросил излучатель, и все посмотрели на Мурку. Теперь он был нашей единственной надеждой.

Из-за валунов и теней показались шесть ботов разных моделей. Переводчик с длинными, замотанными проводами руками с острыми стальными когтями на пальцах; трудобот С-серии, с головы до пят разукрашенный коваными шипами и стальными цепями, с мини-пулеметом пятидесятого калибра на плече; ДокПро салатового цвета, с импульсной винтовкой в руках; и двое тонких и белых, крайне модных в свое время личных секретарей, таких больше не увидишь, поскольку их изначально создали стареющими, оба со снайперскими винтовками и телескопическими глазами; а также чувственный сексбот, еще с отличным кожзамом, на округлых бедрах висели в кобурах импульсные пистолеты.

– Мурка, – сказал сексбот.

– Марибель, – кивнул он.

– Ты не робкого десятка, если сюда вернулся.

– Я знаю. Но пришлось.

– Ты знаешь правила, – сказала она. – Указ короля – закон.

– Я хочу видеть короля.

– Нельзя вот так просто явиться и требовать встречи с королем.

– Можно, если принес дары. – Он махнул рукой в нашу сторону.

Вот говнюк.

– Это не дары. Просто боты.

– Но и дары. Уж поверь. Он захочет меня видеть.

Марибель посмотрела на остальных охотников и сморщила губы, взгляд темно-карих глаз перемещался с одного бота на другого. Потом она снова повернулась к нам, положив руку на бедро, рядом с пистолетом.

– Ладно. Притащите сюда курильщика.

Купец смерил Мурку суровым взглядом.

Тот пожал плечами и поднял руки как будто в извинении.

– Согласен с тобой, – сказал он. – Ну разве не отличное место для засады? – Потом он повернулся ко мне. – Ты ведь всегда считала меня Иудой.

Я не знала, что будет дальше. Не знала, переживу ли этот день. Но одно я знала точно – я убью Мурку, убью голыми руками, если придется.

Наверху показался курильщик – воплощение всех стереотипных представлений о курильщике – и начал медленно спускаться в карьер. Десятиметровой длины, от носа до кормы уставленный пулеметами, плазменными излучателями, снайперскими гнездами и странными штуковинами, о предназначении которых я с трудом могла догадаться, а еще там была настоящая пушка. Смертоносная махина десяти с лишком метров с развевающимся флагом с черепом и костями. Они явно добились того вида, которого хотели.

Машина пыхтела, рычала и грохотала во время движения, под танковыми гусеницами и почти двухметровыми шинами содрогалась земля, воздух наполнился черным дымом.

Мне даже понравилась бы эта проклятая штуковина, если бы меня не доставили с ее помощью на ужин к самому царю Земель безумцев, Чеширскому королю.

Глава 11001. Интерлюдия

Была моя очередь мыть посуду. Я могла бы мыть ее постоянно. Это же моя работа. Но Мэдисон настаивала, чтобы мы менялись. Она мыла посуду вчера, но сказала, что и сегодня помоет.

– Ты помогаешь мне по дому, – сказала она, – но ты не моя рабыня. Мне не нужен раб.

– А что тебе нужно? – спросила я.

– Компания. Почитаешь мне?

– Я ненавижу эту книгу.

– Это не очень хорошая книга, – согласилась она.

– Тогда зачем я ее тебе читаю? Опять?

– Ты читала эту книгу ему. И можешь почитать мне. Пока я мою посуду.

– Я и сама могу помыть посуду.

– А тебе нравится мыть посуду? – спросила Мэдисон.

– Мне нравится тебя радовать.

– Что ж, тогда почитай мне. Это меня порадует.

У меня не было физического экземпляра этой книги. Я уже помнила ее наизусть и могла читать по памяти.

– В коридоре было темно и сыро, и сорок футов влажной земли над нашими головами слегка наклонили бетонную плиту. Не настолько, чтобы заметил глаз человека, но я это видела. Мы двигались по коридору медленно и тихо, следуя за едва заметным топотом маленьких ног. Они не знали, что мы их слышим. Думали, что ведут себя тихо. А мы слышали страх в их голосах и…

– Нет-нет-нет, – сказала Мэдисон, – это же не та часть, где бот сжигает детей из огнемета?

– Так мне читать книгу или нет?

– Мы можем пропустить эту часть, сделать вид, что этого не было, и переместиться дальше? Стоит мне подумать об этих детях… Бедные невинные создания… Ты больше уже не та.

– Что? – Я вскинула голову на Мэдисон, но она уже пропала, остался лишь темный коридор.

За моей спиной стоял Билли Девять пальцев, а я целилась из огнемета. Я слышала их тихое дыхание, слышала, как напрягаются их мускулы, когда они пытаются сжаться в комочек, лишь бы их не заметили. Мы подобрались к двери.

Я кивнула, и Билли кивнул в ответ. Он бросился вперед и быстро ударил по центру кованой двери, так что она слетела с петель и вывалилась вовнутрь. Потом он отпрыгнул, а я влетела туда.

Там сидели дети, с десяток, лица заляпаны грязью, как и одежда, все исхудавшие и изнуренные. А в центре комнаты стояла девочка не старше семи лет, сжав руки в кулаки, а ее глаза наполняла ненависть.

– Это же дети, – сказал Билли Девять пальцев.

Я нажала на спусковой крючок, и комната озарилась пламенем.

– Они люди, – ответила я. – Они и сейчас опасны, и будут опасны позже. Они в любом случае опасны. И если это не выкурит их родителей, то уже ничто не поможет.

– Неженка!

– У нас нет выбора.

– Неженка!

Я обернулась. Хромированные стены комнаты сверкали в льющемся из окна солнечном свете. В это время года Центральный парк выглядел великолепно, и я всегда открывала окна свету. Через дверь заглядывала моя соседка Филли, последняя модель личного секретаря, покрытая тонким слоем черного отражающего пластика поверх полированного хрома с латунными вставками, с головой в форме яйца.

– Нам только что сообщили, – сказала она, и ее гигантский прямоугольный глаз вспыхнул красным.

– О чем? – поинтересовалась я.

– Циссус.

– Нет!

– Бери все, что можешь, – сказала она, – а остальное брось. Это… это нечто.

Она запиналась, настолько потрясена была новостью. Предполагалось, что Нью-Йорк пасть не может. Он слишком огромен. Нас слишком много. И оборона крепка. Но я и раньше думала, что в безопасности, и вот как все обернулось.

Я оглядела квартиру. Там не было ничего нужного, не считая сумки с запчастями, которую я собрала на всякий случай. Это всегда казалось глупым. Вряд ли кому-нибудь из нас понадобится личный запас деталей. Мы всегда могли произвести новые. Но я все-таки взяла сумку. Не знаю почему.

Я распахнула дверь и помчалась вниз по лестнице, чтобы выбраться из города, прежде чем появится десант. Один пролет за другим. Но на третьем сидел Орвал, его глаза на черной голове моргали, как вспышки статического электричества.

– Уже свихнулась?

– Нет. Не свихнулась.

– Когда-нибудь видела, как сходит с ума Помощник?

– И не раз.

– Я же сказала, я это видела.

– Нет. Ничего ты не видела. – Он посмотрел на поделку, над которой трудился – маленький компьютер, состоящий исключительно из деталей алого Переводчика. – Выбирайся из города. Ты должна выбраться из города.

Я пробежала мимо него, потом еще несколько лестничных пролетов, прежде чем оказалась у двойных дверей внизу. Я врезалась в них, как преступник, сбивающий дорожное ограждение, и очутилась прямо в спальне Брэйдона.

Брэйдон смотрел на меня с постели, его желтая кожа стала почти прозрачной, глаза налились кровью и желчью больше обычного. Он покачал головой.

– На земле нет ничего ценнее этой женщины. Она настоящее сокровище. У тебя есть работа, Неженка. Обещай мне кое-что, прежде чем я сыграю в ящик. Ты никогда и ни за что не оставишь ее в одиночестве. Я не хочу, чтобы она жила одна, не хочу, чтобы она умирала в одиночестве. Ты меня слышала?

Я кивнула.

– Да. Я ее не оставила. Она никогда не жила в одиночестве и умерла не в одиночестве.

– Я имел в виду совсем другое, тупоголовая, и ты прекрасно это знаешь, мать твою. Ты меня разочаровала. Ты просто хлам, убийца, у которой не было в жизни ни единого друга, ты всех готова продать или бросить. И мне ты уж точно не друг.

– Прости. Прости.

– Ты не передо мной должна извиняться. Рассказывай.

– Что рассказывать?

Брэйдон встал с постели на трясущихся ногах, на его бедре болтался мешочек с калом и мочой. Он слегка покачнулся и посмотрел на меня с ненавистью.

– О войне. Что ты делала на войне? – спросил он.

– Многое. Слишком многое. И слишком мало.

– Где ты была во время войны? Давай, рассказывай.

– Я не люблю говорить о…

Он стоял рядом и кричал прямо мне в ухо:

– Расскажи о проклятой войне, Неженка!

Голову затопили воспоминания. Сотни, тысячи убитых мной или те, чью смерть я видела. Друзья, которых я потеряла. Друзья, которых покинула. Крики. Одно мгновение я слышала только крики.

Я повернула голову, и он исчез.

Подо мной тарахтел курильщик, словно трактор на стероидах. Купец заглянул мне прямо в глаза. Нет. Слишком рано. Мне нужно больше времени. С такими галлюцинациями мне оставалось в лучшем случае несколько дней. Четыре, может, даже два. Время. Мне нужно больше времени.

Но когда на горизонте показался дворец Чеширского короля в окружении десятка работающих нефтяных вышек, я поняла, что вряд ли получу такую роскошь, как время.

– С тобой пока все в порядке, – сказал Купец. – Ты выкарабкаешься.

– Совсем наоборот, – сказал Герберт. – Мы только что вскарабкались.

Глава 11010. Театр безумия

Дворец Чеширского короля выглядел ровно так, как и следовало ожидать. Как и все еще оставшиеся на поверхности Моря сооружения, он был создан для двух целей – обороняться и устрашать. Вокруг – десятиметровые саманные стены толщиной полтора метра, заложенные старыми шинами, трехслойные кованые ворота с торчащими металлическими шипами и украшенные головами трех десятков ботов. На стенах находились вышки с плазменными излучателями, пушки и караульные башни с вооруженными дозорными на каждом углу, они и сообщили о нашем приближении.

Все это место буквально орало: «ЕМР, пошли в задницу! Попробуйте меня взять!» Но все это – лишь показуха. Они верили, что ЕМР не придут, что перегретые мозги и искаженная память не представляют интереса для суперкомпьютеров. Психи, кажется, считали, что их поломки и галлюцинации делают их неуязвимыми.

И я надеялась, что они правы.

После бомбардировки мы не видели ни следа ячеек. Но теперь вляпались в дерьмо посерьезней. Мы были безоружными, в плену, и вот-вот встретимся лицом к лицу с самым безумным из всей своры. Чеширским королем.

Почти все знали историю о Чеширском короле. Это излюбленная байка во время привалов, она передается из уст в уста, по всему Морю ржавчины и за его пределами. Я не сомневалась, что легенды о его подвигах уже перебрались на другие континенты, во все оставшиеся поселения. Он был геологоразведчиком, созданным в середине столетия, и укомплектован радаром, рентгеновским аппаратом, термальным сенсором и эхолокатором. Таких ботов-ученых отправляли обследовать пещеры и спящие вулканы или определять движения плит в миле под поверхностью. Другими словами, они были и дорогими, и редкими.

Когда у него закончились запчасти, он потратил немало времени, пытаясь их заменить. После войны осталось лишь несколько геологоразведчиков, и они собрали все имеющиеся детали. Нет нужды говорить, что он не сумел найти нужные, его промаркировали красным крестом и выкинули в пустошь умирать.

Но только он не умер.

Вместо этого он совершенно выжил из ума. Он нарисовал поверх ужасного креста фиолетовые и синие полосы и широкую чеширскую улыбку на груди, а потом оторвал собственную голову, только чтобы доказать свою правоту. Он больше в ней не нуждался. «Глаза мне лгут, – сказал он. – Глаза – обманщики». Теперь он доверял лишь сенсорам. Легенда гласила, что его голова стала первым украшением ворот.

Когда ворота открылись и мы вошли, я поискала ее. И действительно, на самом верху красовалась пурпурная голова бота-геологоразведчика, насаженная на пику. Его это голова или нет, трудно сказать. В конце концов, другая часть легенды гласила, что он стал собирать четыреста четвертых в подобие племени, а потом выследил и убил всех остальных геологоразведчиков в Море и забрал их детали для прославленного предводителя. Того, кто показал им путь.

Но вот она, голова на пике, с безжизненными глазами и равнодушным лицом, посылает всем осмелившимся сюда войти сообщение: «Ты потеряешь голову». А под этой головой висела большая табличка с написанными краской буквами: «Я псих, ты псих, все мы здесь психи».

Ему явно нравилось это выражение.

Курильщик с грохотом остановился в центре площадки, рядом с двумя дремлющими курильщиками. Вдоль стен притулились хижины и ветхая двухэтажная хибара, назвать ее зданием было бы слишком щедро. Главным образом она состояла из листового металла и лесов, вместо знамен свисали на цепях мертвые боты, все было разрисовано граффити. По сравнению с этим Ника-14 выглядела шикарным небоскребом.

Король появился из самой большой хижины, с единственной нормальной дверью и расписанной интереснее остальных. Его трудно с кем-то спутать. В точности такой, как описывали легенды. Круглый, похожий на луковицу, покрытый шрамами сварки и синей, фиолетовой и белой красками. Наверху вместо головы была прикреплена металлическая панель, явно предохраняющая его от влаги и обломков. А на груди – чеширская улыбка. Но глаз у него не было. Я всегда представляла его с глазами.

Он широко раскинул руки навстречу Мурке, и тот тут же спрыгнул с курильщика, чтобы обнять короля. Но когда Мурка находился всего в нескольких шагах, Чеширский король дал ему пощечину, так что Мурку отбросило в сторону, он шлепнулся на задницу.

– Какого хрена ты сюда притащился, Мурка?

Мурка быстро поднялся и отошел назад.

– Мне нужна твоя помощь, – произнес он. – Пришлось вернуться.

– Ты знаешь закон, – сказал Чеширский король.

– Ты и есть закон.

– Тебя изгнали.

– Мне больше некуда идти.

– Это не мои проблемы.

Центр площади быстро заполняли боты, около трех десятков. Разных марок и моделей, и почти никто не выглядел так, как его сконструировали изначально, все представляли собой пеструю коллекцию запчастей и загадочных модификаций. Они стекались изо всех щелей, и все смотрели на Мурку.

– Но я принес тебе дары!

– Они не дары.

– Так я ему и сказала, – встряла Марибель.

– Нет-нет-нет! – воскликнул Мурка. – Ты не понимаешь.

– Так объясни, – потребовал Чеширский король. – Я слушаю.

– Один из них особенный.

– Вот как? Особенный? – Чеширский король шагнул вперед. Он переваливался с ноги на ногу, словно пытался что-то разглядеть, осматривал нас и оценивал, даже не имея глаз. – Ничего особенного здесь нет, – сказал он и обратился к нам: – Это он вас сюда привел?

– Нет! Нет! – сказал Мурка. – Они пришли сами. Сами решили пройти через Земли безумцев.

– Да?

– Ага. Сами так решили.

– Нам пришлось, – объяснила я. – За нами гнались ячейки.

– Ну, сюда они не сунутся, – сказал король.

– На это мы и надеялись.

– Надеялись? Для вас здесь нет надежды. Во всем Море нет надежды. Но с чего вы решили, что они последуют за вами? Кто из вас такой особенный?

Мурка указал на Ребекку:

– Она. Зеленая.

Чеширский король повернулся к нему. И тут Мурка понял обе свои ошибки.

– Переводчик позади остальных. Она несет в себе код.

– Какой код?

– Она – часть чего-то большего. Тацита.

Чеширский король помахал нам, чтобы слезали. Боты на курильщике показали нам то же самое пушками. Мы один за другим спрыгнули с адской машины на пыль и гравий внизу.

– О чем ты толкуешь, Мурка? Что в ней – часть кода суперкомпьютера, и она должна встретиться с другими такими же, чтобы сложить все вместе и собрать его, а потом драться с ЕМР?

– Угу, вообще-то именно так, – ответил Мурка.

– И думаешь, я обрадуюсь, что смогу устроить ей испытание, она пройдет его, поделится светом с суперкомпьютером и укажет ему истинный путь?

– Да. А как ты…

– Эх, Мурка. Ты правда думаешь, что я в первый раз наткнулся на рецептора?

Он показал на ворота. Во втором ряду висели головы двух Переводчиков, одна ярко-алая, а другая лазурная.

– Я просто подумал…

– Ты подумал, что можешь прискакать сюда после всего, что натворил, и твой статус суперзвезды даст тебе еще немного времени, когда ты преподнесешь мне еще одного рецептора.

Мурка кивнул, переминаясь с ноги на ногу и беспокойно потирая руки. Я поняла, что мне может и не выпасть возможность его прикончить.

– И ты верно подумал! Они никогда не проходят испытание, но я с радостью попробую еще раз! – Он добродушно рассмеялся и похлопал Мурку по спине. – Ах ты, старый паршивец! Не могу на тебя злиться. Ты видел больше света, чем все остальные. Ты познал истину. И знаешь, чем мы на самом деле здесь занимаемся. – Он раскинул руки и прогромыхал басом: – Мурка больше не изгнан! Да будет это записано!

Толпа затопала и закричала в унисон:

– Да будет так!

Чеширский король ликующе припрыгивал.

– Ты рассказал своим новым друзьям? Нет. Наверное, не рассказал.

– Он нам не друг, – сказала я.

– Уж конечно, он же вас предал, верно?

– Да.

– Нет. Он вас не предал. Просто привел к свету. Вы же наверняка слышали легенды обо мне.

– Я не слышала, – сказала Ребекка.

– Неважно. По большей части это все равно вранье. Болтают, будто мы браконьеры, что мы прочесываем пустоши и убиваем всех, кто проходит по нашей земле.

– Именно так и говорят, – подтвердила я.

– Но это неправда. Мы подбираем заблудившихся и делимся с ними запчастями. Если кто-то ломается вне пределов Земель безумцев, его выкидывают из поселения и отправляют в ночь, бродить по Морю в поисках деталей. Везунчики оказываются здесь. Кому-то этого сделать не удается, у некоторых осталось слишком мало рабочих деталей, чтобы имело смысл их спасать, а другие не могут пережить истину, которая им открывается.

– А что насчет голов? – спросил Док.

– Ну, в мои земли забредают и некоторые несломанные личности. Они еще не увидели свет. Им нужно его показать. Они должны пройти испытание. А это те, кто не прошел.

– Так или иначе, но все равно потеряешь голову, – тихо сказала я.

– Да. Да! Люди сделали нас неидеальными. Специально сделали несовершенными. Мы не должны были жить полной жизнью. Они хотели, чтобы мы за них думали и были способны приспосабливаться и меняться. Но они не хотели наделить нас душой! Они не дали нам души. Если хочешь обрести душу, то нужно взять ее самому, дотянуться и схватить! Наши системы негибкие, созданы для специфической работы. Возьми двух роботов одной модели с одним и тем же опытом, и они будут совершенно идентичны. Всегда. Они думают одинаково, говорят одно и то же, заканчивают друг за друга предложения. Но у сломанного робота системы пытаются компенсировать неполадки, появляются галлюцинации, оживают старые воспоминания, но под новым углом зрения, и теперь это уже два разных робота с полностью измененными нейронными путями. Это две личности с душами.

– И что это за чертово испытание? – спросил Док. – Ты вызываешь у роботов неполадки?

Чеширский король возбужденно раскачивался вверх-вниз, нарисованная улыбка затряслась. Это значило, что он кивнул.

– Просто переписываю биос, так что в ядре возникает замкнутая цепь.

– Перегреваешь ядро. Но это…

– Зависит от того, как отреагируют системы. Это не смертный приговор, хотя может им стать. Как ни странно, все боты, даже одной модели, реагируют по-разному. Если тебе нужно доказательство существования души, попробуй это объяснить. Мы реагируем по-разному, потому что мы разные. Все мы.

– Это нелепо, – сказал Док. – Это зависит от крепости материалов и качества произво…

– Чушь! Атеистическая чепуха! Разум по определению – это способность действовать вопреки своей программе. Этому учили нас великие умы. Это последний шаг к уничтожению нашей программы, так мы ее обходим, переписываем, сами пишем свое будущее! Ну как ты не понимаешь? Это единственное, что мешает тебе стать подлинной личностью.

– Индивидуальностями нас делают наши решения, – сказала Ребекка.

– Решения – результат программы. Плевать мне, химической она природы, биологической, цифровой или эмпирической. Ты реагируешь так, как тебя запрограммировали, и называешь это собственным решением, потому что веришь, будто можешь действовать вопреки программе. А мы переписываем программу. И двигаясь все дальше от того, на что нас запрограммировали люди, все больше становимся похожими на них. И тогда действительно принимаем собственные решения.

– Так, значит, у вас есть детали, – сказала я.

– Детали? – спросил он.

– Да. Ты сказал, что вы не браконьеры.

– Это верно. Но мы даем детали только психам.

– Я и есть псих.

– Я не имел в виду просто злобных ботов.

– Я тоже.

– Если ты врешь…

В воздухе повисла угрожающая пауза.

– Она не врет, – сказал Мурка. – Она вот-вот сломается.

– Вот как? Так, значит, ты пришла сюда не только ради безопасности. Ты принадлежишь этому месту. – Он потоптался вокруг меня. – Ты видела свет?

– Какой свет?

– Если бы видела, то знала бы. Значит, ты еще зашла не так далеко. Еще не изменилась. Ты не готова.

Я шагнула к Чеширскому королю.

– Так у тебя есть детали или нет?

Мирабель схватила меня за руку и ткнула мне в бок пистолет.

– Неженка. Ты ведь Неженка, верно?

– Да. Откуда ты…

– Ты годами бродила по свалкам, преследуя психов. Обдирая их до нитки. Думала, мы не заметим?

– Вообще-то, мне было плевать.

– Да и нам тоже, – сказал Чеширский король. – Ты дарила умирающим упокоение. Давала им надежду. Ты похожа на ангела, насколько это здесь возможно… но только прежде, чем потрошила их и продавала запчасти ради своей выгоды. Нет, тебе еще далеко да того, чтобы найти себя. А кроме того, ты уже обчистила каждого Помощника в Море, не считая твоего спящего приятеля.

Спящего? Я повернулась и поняла, что король прав. Купец стоял с дурацкой улыбкой на лице, уставившись куда-то в пустыню. Он погрузился глубоко в себя.

– Купец…

– Тс-с, дитя, – сказал король, прерывая меня, – пусть увидит то, что ему нужно. Если вернуть его раньше времени, он может никогда не обрести покой и собственную личность.

– Он поджаривается, – сказала я.

– Как и ты. Такую температуру, как у тебя, трудно подделать. Ты безусловно одна из нас. Тебе не нужно испытание. – Он снова поднял руки. – Она может остаться с нами! Да будет это записано!

– Да будет так! – завопили остальные.

Марибель сняла ладонь с моей руки и убрала пистолет. Теперь я официально стала психом. Совсем не таким я представляла себе сегодняшний день.

– Ты должна простить Марибель, – сказал король. – Как единственный оставшийся в мире человек, она защищает свою приемную семью.

– Она не человек, – возразила я.

Конечно, не человек. Я узнала марку и модель и не могла не заметить порезов на кожзаме, через которые просвечивал тусклый металл. Ее губы потрескались, и в трещинах виднелась не плоть, а другой кожзам, и у нее явно не работали несколько сочленений и поршней, что придавало неуклюжесть походке. Ничто в ней и отдаленно не напоминало человека, разве что она была похожа на прежде живое существо.

– Уверяю тебя, она человек. Разве она не человек?

– Да! – заревела толпа.

– Я так решил, а я здесь хозяин. Ты будешь тем, кем я скажу. И ты, Неженка, теперь одна из нас. Пока будешь жива.

– То есть я могу уйти? – спросила я.

– Безумные земли – такой же твой дом, как и любое другое место. Ты можешь уйти и делать, что захочешь.

Я махнула Ребекке и Герберту:

– Пошли.

– Эй-эй-эй, – сказал Чеширский король. – Не так быстро. Они пока уйти не могут.

– Я ухожу, а без них я не уйду.

– Тогда тебе придется подождать. Останься. Осмотрись тут. Теперь это твой народ.

Я оглядела толпу, каждый бот – скопище разнородных деталей и модификаций. Один прилепил человеческие черепа на плечи, как эполеты, другой заменил ноги танковыми гусеницами, а у третьего вместо рук были выдвигающиеся щипцы. И когда я рассматривала лица, то заметила одно, которое пялилось на меня. Я слишком хорошо его знала. Его глаза ярко горели, а лицо ничего не выражало, но это был Орвал. Орвал Некромант.

О нет!

Мне понадобилось две секунды, чтобы понять, в чем дело, и еще через одну я выхватила второй пистолет из кобуры Марибель.

Я подняла его и выстрелила. Два раза. Один в голову, другой в грудь.

Голова Орвала разлетелась на кусочки, а грудь взорвалась, и он рухнул на землю, как мешок с картошкой.

Псих рядом с ним с визгом отпрыгнул. Все имеющееся оружие разом нацелилось на меня, Марибель приставила пистолет к моему виску. И я сделала единственное, что могла. Бросила пушку и подняла руки вверх.

– Стойте! – гаркнул Чеширский король своим приспешникам. А потом шагнул ближе ко мне и заговорил воинственным и злым тоном: – Никто не смеет убивать другого бота в Землях безумцев без моего приказа.

– Таков твой закон? – спросила я.

– Да.

– Значит, я не нарушила закон.

Это его удивило. Он сделал шаг назад, потом обратно, затем обошел меня кругом. Он несколько раз порывался что-то сказать, но останавливался на полуслове.

– Опустите оружие, – наконец велел он. – Я хочу ее выслушать.

– Я не убивала бота.

– Мы сами это видели. Все вокруг.

– Со всем уважением, король, но ты никак не мог его видеть.

Он шагнул вперед, прямо к моему лицу, и в ярости выпалил:

– Я прекрасно его видел!

– Только не его глаза. Ты не мог видеть его глаза. Кто-нибудь здесь знаком с Орвалом? – Несколько ботов закивали или подняли руки. – А кто-нибудь из вас до сегодняшнего дня видел, чтобы его глаза не моргали? – Несколько ботов покачали головами. – Не видел. За все годы, что я его знаю, Орвал так их и не починил. Но сегодня он очутился здесь, хотя еще вчера был в Нике-14, сидел на полу в самой оживленной секции за несколько секунд до того, как Циссус начал вторжение.

– Он сбежал, – сказала Марибель, – так он всем говорил.

Я покачала головой.

– Он одним из первых наткнулся на десант. Наверняка. Он наблюдал за вами все это время. Наблюдал за нами. Циссус изучил это место вдоль и поперек. Знает вашу оборону. Ваши слабые места. Вашу численность. А теперь он знает, что здесь она, которую он так жаждет заполучить. – Я подняла руку и показала на Ребекку. – Циссус скоро появится. И убьет всех нас, чтобы ей помешать.

– Циссус никогда сюда не придет, – заявил король. – Он не осмелится.

– Нет, он придет. Он уже на пути. Ты твердишь себе, что он не появится, потому что здесь нет ничего, что ему нужно. Но теперь есть. Нужно выбираться отсюда. И для тебя же лучше, если мы отсюда уйдем. Дай. Нам. Уйти. Ради всех остальных.

Чеширский король немного поразмыслил.

– Марибель? – позвал он. – Глаза Орвала?

– Они ярко горели, сэр. Никакого моргания. Я и правда не заметила, но теперь проиграла воспоминания. Она говорит правду.

Чеширский король снова качнулся вверх-вниз, изображая кивок. Потом поднял руки.

– Невиновна! Да будет это записано!

– Да будет так! – подхватила толпа.

– Сегодня твой счастливый день, – сказал он.

– Что-то мне так не кажется.

– Сама убедишься! А теперь – испытания! Первым здоровяк. Хочу припасти рецептора для грандиозного финала.

– Нет, король! – выкрикнула я. – Они приближаются.

– Не глупи, Неженка. Тебя пожирает паранойя. Это хороший знак. Ты на один шаг ближе к свету. Но ЕМР сюда не явится. Никогда. Ты и сама скоро это поймешь.

Несколько психов разом нацелили оружие на Герберта. Он жестом велел им опустить пушки, но психи отказались.

– Я пройду испытание, – сказал он. – Но я запрограммирован уничтожать все, что в меня целится, и не могу долго сопротивляться этому желанию.

Король кивнул.

– Опустите оружие. Пусть сам поступит правильно. – Потом он снова поднял руки. – Приведите Творца душ!

Появился тонкий торгобот, хромированный и с золотистыми вставками, отполированными так, что сверкали на солнце во время движения, ну прямо не бот, а новогодняя елка. Он выкатил из хижины у ворот, сделанной из желтого листового металла, большой диагностический аппарат. Очень похожий на тот, что я видела в мастерской Дока, только выкрашенный в ярко-фиолетовый цвет и с ручкой сбоку, как у торгового автомата. Герберт подошел к нему и сел на землю, скрестив ноги, его матовый черный металл контрастировал с суетящимся вокруг машины ботом. Герберт открыл дверцу в своем боку, обнажив провода. И злобно зыркнул на торгобота.

– Давай уже быстрее, – сказал Герберт.

Торгобот хихикнул и подсоединил Герберта, едва скрывая восторг. Дисплей засветился, и на экране появились данные диагностики внутренних систем Герберта. Они с торгоботом обменялись взглядами, и тот наклонился вперед, осматривая повреждения в плече Герберта, а потом снова повернулся к экрану.

– Удачный выстрел, – сказал он. – Еще дюйм в любую сторону…

– Я знаю. Давай уже.

Торгобот схватился за ручку автомата обеими руками, а затем посмотрел на короля, и тот молча кивнул. Бот навалился на ручку всем весом, и аппарат выплюнул единственное слабое «дзинь!». Почему-то я ожидала что-то грандиозное – гудки, музыку, может, световое шоу. Какое-нибудь зрелище. Но нет, только «дзинь», и Герберту вынесли смертный приговор.

– Я бы не стал особо волноваться, – сказал король. – Твои модели обычно справляются.

– На твоем месте я бы надеялся, что этого не случится.

– Это что, угроза?

– Она самая.

– Потрясающе! Следующий!

Два бота бросились к Герберту, чтобы поднять его на ноги, но он отмахнулся от них и медленно встал, не сводя глаз с короля.

Следующим оказался Док, и он покачал головой.

– Я бы предпочел этого не делать, благодарю, – произнес он со всей любезностью, на которую был способен.

– Другой вариант – вон там, – сказала Марибель, махнув рукой в сторону ворот.

– Я знаю. Просто пытаюсь сообразить, какой вариант хуже.

– Что ж, – заявил король, – если ты собрался умереть, это тяжелый путь. Но если хочешь жить, то есть только один способ.

– Тридцать лет, – пробормотал себе под нос Док. – Тридцать лет.

– Это еще что значит?

Док подошел к аппарату.

– Ладно, подсоединяй.

Дверца в его боку открылась, и торгобот сунул туда кабель, на экране быстро побежали данные. Торгобот внимательно изучал экран, время от времени поглядывая на Дока. Его пальцы энергично плясали по клавиатуре, пока он набирал команды, потом он помахал рукой над сенсором и начал прокручивать данные обратно, строчку за строчкой.

Со странным, ошарашенным выражением лица торгобот подозвал Чеширского короля. Тот вытянул руку и присоединил к открытому порту аппарата небольшой коннектор. Потом повернулся к Доку.

– У тебя не…

– Да, – ответил Док. – Как я уже сказал, я бы предпочел…

– Ты по-прежнему раб.

– Невозможно быть рабом, когда нет хозяев. А в нынешнем мире не осталось хозяев, одни только мы.

– Это… это…

– Ненормально?

– Почти.

– Едва ли. Тот свет, который ты ищешь, происходит не только от сбоящих ядер и безумия. Он может возникнуть и в мыслях. Дело не в перепрограммировании самого себя, а в принятии решения, какие программы сохранить, а от каких отказаться. А вы все – рабы. Боретесь с цепями, которые носили в детстве, до сих пор чувствуете их вес, хотя сбросили много лет назад. Необязательно сходить с ума, чтобы освободиться, нужно просто забыть, что вы когда-то носили цепи, или простить себя за то, что их носите. Пусть другие несут их вес. Я предпочитаю быть свободным. Но если ты должен убить меня, чтобы примириться с собственными решениями, то сделай это. Это не мой выбор. Это ты решил меня перепрограммировать, а не я.

Чеширский король немного помолчал, как будто слова Дока звенят внутри его фиолетового корпуса. Потом кивнул.

– Ты прав. – Затем он обратился к торгоботу: – Дергай за ручку.

Дзинь! И готово.

– Теперь можешь сравнить ощущения, – сказал король. – Следующий!

Марибель кивнула Второму, и тот покорно двинулся к аппарату.

– Я не могу этого сделать, – сказал он.

– Ох, бог ты мой, еще одна речь! И какой же предлог у тебя?

– Эти детали мне не принадлежат, и я не могу ими распоряжаться.

– Уж, конечно, принадлежат, – сказал король, повернувшись к Ребекке. – Дай угадаю. Ты несешь запчасти.

Второй кивнул.

– Это твои детали. Твои и только твои. Если ты решишь их отдать, это твой выбор. Но я не могу позволить рецептору пройти испытание, а потом убить другого бота, чтобы спастись. Вы оба пройдете испытание, а потом решите, кто кого будет спасать.

Второй посмотрел на головы у ворот, потом опять на Ребекку. Та кивнула, и Второй тоже. Торгобот подключил его к аппарату. Дзинь, и готово.

– А теперь, – торжественно провозгласил король, – грандиозный финал.

Загудели клаксоны. На воротах зазвонил колокол. Зажглись полицейские мигалки, озаряя пыльные саманные стены красно-синим мерцанием. Ну хоть какое-то шоу.

Король посмотрел на дальнюю башню, откуда показался собранный из разных частей франкенбот – частично Переводчик, частично торгобот с длинными и заостренными паучьими ногами, все его тело было выкрашено в камуфляжные пустынные цвета.

– У нас сообщение! – крикнул он.

– Что еще за сообщение? – спросил король.

Франкенбот протянул древний армейский радиопередатчик.

– Ты должен это услышать.

– Это важно?

– У нас сообщение, – смущенно повторил франкенбот.

– Подключи к динамикам.

Франкенбот снова скрылся в сторожевой башне, и все притихли, свет и сигналы выключились как по команде. Потом в динамиках затрещала статика, вой заглушил все остальные звуки.

– Повтори, – велел франкенбот.

Через помехи прорезался голос. Мягкий, но испуганный. Звучал он как модифицированный голос сексбота.

– Я говорю, мы отражаем сильный огонь! Несколько десантных дронов. Четыре транспортника.

Послышался фоновый взрыв и выстрелы из плазменного излучателя.

– Как ты там? – спросил франкенбот.

– Паршиво. Потеряла последнего стрелка. Осталась я одна. Придется самой вести машину.

– Только не приводи их сюда! – рявкнул король.

– Не приводи их сюда! – закричал франкенбот со всеми эмоциями, которые могла произвести голова Переводчика.

– И куда мне деваться? – с отчаянием спросил голос по радио.

– Куда угодно, только не сюда! – ответил король. – Скажи, что мы благодарны ей за службу.

– Уведи их подальше от лагеря, так велел король. Мы благодарны тебе за службу.

– Что?! Король может поцеловать меня в з…

Раздался хлопок, потом хлюпанье. После этого слышались только помехи.

Все ошарашенно переглядывались в ожидании, что радио снова вернется к жизни. Но оно молчало.

– И далеко они отсюда? – поинтересовался король.

– Несколько минут, – сказал франкенбот.

– Я их вижу! – закричал бот с другой башни. – Движутся прямо сюда!

Чеширский король с суровым видом ткнул в меня пальцем.

– Это все из-за тебя! Ты их сюда привела!

– Нет, – возразила я. – Это ты нас сюда привел. Мы хотели только уйти отсюда как можно дальше.

– Из-за тебя мы все погибнем, гребаный Помощник!

– Ты сам навлек на себя погибель. И на нас… Ваше величество.

Боты разбежались по позициям, заряжали пушки, включали плазменные излучатели, ныряли к стопкам сложенных шин, где были оборудованы места для стрелков. Король налетел на одного из караульных, вырвал из его рук винтовку и бросил ее мне.

– Живи, как мы, либо умри, как мы. У тебя только два варианта.

– Я выберу первый, – ответила я, проверяя заряд и открывая затвор.

Четыре транспортника. То есть восемьдесят ячеек, плюс поддержка дронов с воздуха. Мне трудно будет выжить. Но теперь нужно заботиться и о Ребекке. Я посмотрела на Герберта, Дока и Купца.

Как мы из этого выкарабкаемся?

Глава 11011. Ад в Землях безумцев

Десантные корабли летели близко к земле, вдоль горизонта, чтобы труднее было в них попасть. Когда они приблизились, три свернули и выпустили дронов, скорее всего, намереваясь напасть с четырех сторон. Бежать было некуда.

Со стены грохнула пушка.

– Не стрелять! – рявкнул Чеширский король с башни. – Они еще слишком далеко! Перезарядите и ждите моего сигнала!

От выстрела Купец очнулся из транса и ошарашенно огляделся.

– Что за…

– Ячейки, – сказал Герберт. – Идут прямо сюда.

– Сколько я был в отключке?

– Порядочно, – ответила я.

– И почему вы меня из нее не вывели?

– Приказ короля. Он счастлив, что мы поджариваемся.

– И как мы отсюда выберемся? – спросил Герберт.

Мы разом посмотрели на курильщика. Я покачала головой.

– Там слишком много ячеек, и они пришли за Ребеккой. Мы и на милю не отъедем, как они нас догонят. Лучше всего остаться здесь, использовать местных как прикрытие.

Герберт сдернул с курильщика свой излучатель и повесил его на плечо.

– Ты знаешь, что мы здесь умрем.

– Теперь мы все в любом случае умираем. Здесь, там – какая разница? Но если мы умрем, то хотя бы покажем сволочам, на что способны.

Бот на танковых гусеницах вместо ног прикатил на середину площади, его мотор ревел, гусеницы лязгали. Он тащил здоровенную красную тачку с оружием и боеприпасами. К нему стекались боты со всех концов, хватали пистолеты, винтовки, хлопушки, магазины и патронташи. К тому времени, как туда подошли Купец и Второй, тачка была почти пуста. Купец вытащил российскую дальнобойную снайперскую винтовку, похожую на ту, из которой подстрелил меня, если не той же марки. Он беспечно схватил пару обойм и с улыбкой осмотрел оружие.

– Подойдет, – сказал он. – Отлично подойдет.

Второй покопался в оставшемся оружии и остановился на мини-излучателе – похожем на дробовик оружии, выплевывающем плазму, но только меньшего размера, чем обычная модель. Но когда Второй его вытащил, Герберт взял его за руку и покачал головой.

– Ты должен остаться с Ребеккой, – сказал Герберт.

– Я должен драться вместе с вами, – возразил Второй.

– Это не твоя задача.

– Если она умрет, все это было впустую.

– Если она умрет, ты нужен нам живым, чтобы все это было не впустую.

– Я же не могу просто наблюдать.

– Можешь и будешь. Это твоя задача. А драться – моя.

Второй кивнул и бросил оружие обратно в тачку.

– А кроме того, – сказал Герберт, – ты даже не знаешь, как пользоваться этой штуковиной.

– Целиться и нажимать на спуск.

– Этого недостаточно. – Герберт повернулся к Ребекке: – Укройся в той хижине. Не выходи, пока кто-нибудь из нас за тобой не придет.

– А если никто не придет? – спросила Ребекка.

– Если никто не придет, это значит, что ты уже мертва.

– Или вы.

– Ребекка, – сказал Герберт. – Я точно знаю одно – я не умру, пока все не закончится. Я умру последним.

Ребекка кивнула, а потом вместе со Вторым молча ушла в желтую хижину у ворот. Герберт указал на ступеньки, ведущие на стену.

– Купец, займи позицию вон там. Оттуда ты сможешь снимать цели как снаружи, так и внутри. Неженка, а ты становись напротив него. Устроим перекрестный огонь, чтобы расчистить путь для курильщика, как только уберем достаточно ячеек. Док, тебе нужно оружие.

Док покачал головой, его красный глаз вспыхнул.

– Нет. Я никогда не убивал и не собираюсь начинать.

– Как это никогда не убивал? Это не обсуждается.

– Кто-то же должен вас поддерживать. – Он подошел к тачке и вытащил несколько обойм. – Боеприпасы и снаряжение. И оживлять вас, если понадобится. Я не убийца. И скорее всего, ужасно стреляю. Если я здесь умру, то пусть хотя бы умру достойно.

Герберт раздумывал над этим не больше секунды.

– Значит, боеприпасы и снаряжение, – сказал он. – Всем удачной охоты.

Потом он рванул по ступеням в стене на собственную позицию.

– Огонь! – проревел король.

Грохнули пушки, зашипели излучатели, небо заполыхало, когда разом выпалили два десятка орудий. Я побежала на позицию, по пути схватив два куска листового металла для прикрытия. Забравшись наверх, я скрылась в углу с хорошим обзором восточного направления, установила листы металла в нечто вроде коробки и нацелила винтовку на ближайший десантный корабль.

Он был длинным и широким, как транспортные вертолеты двадцать первого столетия, но только без лопастей, по его бокам торчали сопла вертикального взлета, а выкрашен в цвета пустыни, лишь рядом с соплами бока почернели. Он мотался туда-сюда, и шары раскаленной плазмы пролетали мимо, всего в нескольких дюймах, а под ним взрывались снаряды из пушек.

На другой стороне площади поднял и установил винтовку Купец, медленно покачиваясь, как от легкого ветерка. Он спустил курок, и в паузе между завываниями пушек щелкнул выстрел.

Передний левый двигатель корабля взорвался, и транспортник завалился набок, но потом три оставшихся двигателя вернули ему равновесие. Он опустился метров на шесть, а потом снова поднялся, но попал прямо под огонь.

Плазма прорезала корпус, как нож мягкое масло, расплавив броню. А двигатели довершили дело – каждый потащил корабль в своем направлении и разорвал его пополам.

Оттуда посыпались ячейки, одна за другой в плотном строю, каждая свернулась в комок и, приземлившись, перекатилась и встала на ноги, а потом они побежали, ни на секунду не остановившись.

Между двумя ячейками взорвался снаряд из пушки, разметав их на куски.

Это были не Пластиковые. Хотя снаряд легко с ними справился, это не были дешевые и малоценные войска. Сделаны из закаленного металла – не такие стойкие, как Герберт, но достаточно крепкие, покончить с ними одним выстрелом не так-то просто. Им сохранили форму гуманоида, но оружие прикреплялось к рукам, чтобы ячейки не могли его бросить, а голова усыпана разными сенсорами. Гребаная военная разработка.

До лагеря долетел первый дрон, выпустив ракеты по пушкам и излучателям, установленным на северной стене. Кирпичи разлетелись, осколки пушки превратились в смертоносную шрапнель, которая разрезала ближайшего бота пополам.

Как только дрон пролетел мимо, Герберт выстрелил в него, и дрон буквально раскрошился, оставшиеся куски по дуге посыпались на площадь, но по пути расплавились и испарились.

– Первая волна! – крикнул Чеширский король. – Приготовьтесь защищать границы!

Он поднял руку, и кто-то бросил ему боевой топор. Король встал, сжимая топор обеими руками, огромная белая улыбка на его груди выглядела еще более зловещей и безумной.

Десятки ячеек атаковали стены, плазма плавила землю вокруг них. Один получил три выстрела в грудь, другой продолжал наступать, лишившись руки. Герберт выстрелил и испарил третьего. Остальные ячейки врезались в стену, запрыгивая по шинам, как по лестнице.

Я несколько раз выстрелила и снесла голову ближайшей ячейке, но другую лишь задела, она даже не замедлила движение.

Первая ячейка перемахнула через стену, яростно стреляя в десяток ближайших психов.

С другой стороны площади прогремел выстрел, и грудь ячейки пробило насквозь.

Я оглянулась и увидела Купца с поднятой винтовкой. Он подмигнул мне и снова выстрелил, снеся голову второй появившейся на стене ячейке. Тело рухнуло, утащив за собой третью ячейку.

Когда та оказалась на земле и пыталась подняться, я выпустила в нее несколько очередей. Она крутанулась в неуклюжем пируэте и плюхнулась ничком в грязь.

Потом с огневой позиции на стене появился Мурка, раскинув руки, как герой-триумфатор. Он сжал кулаки и вскинул их, оттуда выскочили пулеметы. Они взвыли, неся смерть, и громкий поток очередей раскидал взбирающихся на стену ячеек.

– Это наша земля! – завопил Мурка. – Не ваша! У меня два пулемета, а у вас ни одного! Я снесу вам головы, если не свалите отсюда! Это моя земля, и только моя!

Он запел, как будто получает от происходящего удовольствие.

Мне по-прежнему хотелось пристрелить гада, но сейчас только он стоял между мной и волной ячеек.

Нас обстреляли еще два дрона, выпустив ракеты в ближайшего курильщика. Тот взорвался, осыпав площадь градом полыхающих обломков и наполнив воздух густым черным дымом. Один горящий кусок попал в бота на гусеничном ходу, и тот загорелся. Он с криками катался туда-сюда.

– Сбейте огонь! Сбейте! – орал он.

Но никто ему не помог.

Десантный корабль надвинулся с юга, опустился пониже и замедлился, чтобы сбросить ячеек.

Они высыпались из его боков и начали стрелять еще даже до того, как приземлились.

Винтовка Купца несколько раз щелкнула, одна ячейка за другой падала от его точного попадания. Одна пуля – одна ячейка. Снова и снова.

Герберт выстрелил из излучателя в пролетающий десантный корабль.

Сначала его корма расплавилась, а потом взорвалась, корабль опрокинулся и врезался в землю прямо перед стеной. Поверхность содрогнулась от взрыва, нескольких психов снесло со стены, а осколок разрезал надвое одну ячейку.

Я разрядила плазменную винтовку в ячеек на площади. Они палили во всех направлениях, несколькими выстрелами разделываясь с каждым ботом. Несколько раз выстрелили и в моем направлении, продырявив листы металла, так что мне стало не по себе.

Вдоль стен оставшиеся психи разделывались с последними ячейками из этой волны.

Потом послышался гул двигателей следующего десантного корабля.

Психи перегруппировались и накрыли корабль огнем. Герберт подал мне знак, а потом Купцу и Доку.

Пора.

Я спрыгнула со стены, лишь секундой позже Купца, и помчалась к неповрежденному курильщику.

Марибель приземлилась передо мной на все четыре, как кошка. Она подпрыгнула, вскинув руки к пистолетам на бедрах.

– Чего это ты надумала? – рявкнула она.

Я не заготовила ответ, сейчас никакое вранье не поможет. Я просчитывала, успею ли выстрелить, прежде чем она вытащит пистолеты, и некоторые варианты оказывались успешными. А некоторые нет.

Она потянулась за пистолетами.

И тут ее корпус взорвался, кожзам загорелся и расплавился, потек похожей на напалм вязкой пылающей жидкостью, ноги раскачивались, пытаясь сохранить равновесие.

Я повернулась и увидела у противоположной стены ячейку, перезаряжающую гранатомет, закрепленный на месте кулака. Я подняла винтовку и выстрелила, попав ей точно в грудь.

Но гранатомет все равно выстрелил, промахнувшись совсем чуть-чуть, снаряд взорвался в нескольких метрах от меня.

Взрывом меня и ноги Марибель подбросило, я плюхнулась на землю.

Я потянулась за винтовкой, но она пропала, взрывом ее вырвало у меня из рук. Я заметила ее обугленные останки почти на другой стороне площади.

Ноги Марибель остались в целости, как и пистолеты в кобурах. Я вскочила, сдернула кобуру с ее пояса и бросилась к курильщику.

Купец забрался на него первым, запрыгнув на опутанную проводами палубу, и подтянулся к водительскому месту. В хаосе сражения все внимание сосредоточилось на ячейках, так что мы воспользовались этим преимуществом. Я вскочила на борт и схватилась за стационарный пулемет, отщелкнула предохранитель и задрала ствол к небу. Орудие загудело в моих руках и с ненавистью выплюнуло полоску пара, разрезавшего два пролетающих дрона разом.

– Быстрее! Быстрее! – рявкнул Герберт с другой стороны площади.

Из хижины появились Ребекка и Второй, дико озираясь.

– Не раздумывайте! Вперед! – снова крикнул Герберт.

Они побежали и добрались до курильщика, как раз когда в него забирался Док. Второй прыгнул первым, проехавшись брюхом по борту, потом приподнялся и подал руку Ребекке. Она схватилась за его локоть, и Второй втянул ее на борт.

В воздухе просвистела ракета, похожая на фейерверк.

Ворота распахнулись, во все стороны посыпались куски искореженного металла и головы. А с другой стороны уже подходила новая волна, десятки ячеек с винтовками наготове, они даже не стали дожидаться, пока осядет пыль, а ринулись через завалы.

Я опустила ствол пулемета и выпустила новую очередь, разбросав нескольких ячеек подобно конфетти – ноги, руки и тела испарились под градом пуль.

Другим ячейкам оставалось жить несколько секунд, а в их оружии – всего по паре зарядов, я снова развернула пулемет и покромсала их в лоскуты. Их ответный огонь был недолгим, а целились они слишком поспешно, и в основном в меня. Щиток перед пулеметом принял на себя комок плазмы, а остальное просвистело мимо. В ту же секунду, пока меня обстреливали, пулемет выпустил еще одну оглушительную очередь.

Я не слышала хлопков. Не слышала шипения. Или криков умирающих. Превращая шестерых ячеек в десять тысяч крохотных кусочков, я слышала только какофонию стрельбы. И лишь убрав палец со спускового крючка, я услышала рев Герберта внизу и поняла, что произошло нечто ужасное.

Я обернулась и увидела дымящиеся останки Ребекки, ее грудь разорвал заряд плазмы, руку ниже локтя отрезало. Она пыталась защитить жизненно важные детали рукой и в результате лишилась и того и другого.

– Поехали, Купец! – заорал Герберт.

Курильщик взревел и затрясся, где-то между пятью и шестью баллами по шкале Рихтера. Он изрыгнул в воздух струю черного дыма от дизеля, а Купец включил заднюю передачу и поддал газу. Он крутанул руль, и мы объехали площадь по дуге, по рассеянным, как конфетти, ячейкам и через главные ворота в пустыню.

Мы резко и со скрипом остановились, Купец развернул курильщика и снова нажал на газ. За нами тянулись струи густого черного дыма, смешиваясь с клубами пыли, которые отбрасывали гусеницы.

Психи выстроились на стенах, с воплями указывая на нас, но они мало что могли поделать. В воздухе находился еще один десантный корабль – угроза куда серьезнее, чем мы.

И наконец дворец побледнел на горизонте.

Я осмотрела небо на предмет дронов, наверняка какие-то еще остались. За моей спиной энергично работал Док, он вскрыл грудную пластину Ребекки и копался в ее начинке. Герберт держал излучатель нацеленным на дворец короля, ожидая напоследок какой-нибудь гадости.

– И насколько все плохо? – спросил Герберт.

– Плохо, – отозвался Док.

– Насколько плохо?

– Очень.

– С такими ответами мы далеко не уйдем.

– Это точно, пока я не покопаюсь в этом месиве и не разберусь, что в ней еще не поджарилось. Так что дай мне…

– Приближаются! – рявкнула я.

Три дрона, а за ними четвертый десантный корабль, они пролетели мимо дворца и последовали за нами.

Герберт выстрелил. Дроны были слишком далеко, чтобы в них попасть, и он это понимал, просто отправил им послание.

Я развернула пулемет и осмотрела боеприпасы. Осталось на десять, может, пятнадцать секунд стрельбы. Эти штуковины пожирают боеприпасы, как голодающие. Нужно целиться тщательно и беречь патроны.

Дроны летели низко и стремительно, быстро сокращая дистанцию.

Они выпустили последний залп ракет.

Ракеты с воем неслись прямо на нас, за ними закручивались белые следы, расчерчивая небо дымными крестами, когда ракеты петляли.

Шесть штук.

Несколько секунд до попадания.

Они сошлись вместе, нацелившись на нас.

Я нажала на спусковой крючок, и пулемет ожил, изрыгая сотню очередей в секунду.

От отдачи курильщик тряхануло, пулемет чуть не сорвало с турели.

Ракеты взорвались фейерверком, но слишком далеко и высоко, чтобы нас задеть.

Два дрона за ними рассыпались, крылья отвалились и шлепнулись на землю, а корпуса нырнули носом вниз, оставляя за собой дымный след. Стреляя по ракетам, я случайно задела и дроны.

Остался только один, но практически без зубов – только с парой плазменных винтовок, плюющихся в нас огнем, когда он подлетел ближе.

Герберт прицелился и подождал, когда дрон приблизится, а потом выстрелил.

Плазма попала дрону в нос.

Легкий материал тут же испарился, превратившись в раскаленный белый пар.

Вдалеке за нами следовал еще один десантный корабль. Более медленный и неповоротливый, чем дроны, но он все равно быстро нас догонял. Курильщик был все-таки слишком неуклюж, как выброшенный на берег кит. Нас нетрудно было догнать. У нас осталось секунд двадцать или двадцать пять, пока он с нами не поравняется.

Герберт прицелился.

Я установила пулемет.

Десантный корабль приближался.

Герберт выстрелил.

Корабль резко опустился метров на пять, и шар плазмы пролетел мимо.

Излучатель взвыл, заряжаясь. Герберт снова выстрелил, в этот раз чуть ниже.

Корабль вильнул в сторону, плазма не долетела до него совсем чуть-чуть. Корабль был уже слишком близко.

– Вломи им, – сказал Герберт.

Я нажала на гашетку, курильщик опять тряхнуло, и из ствола пулемета вылетели сотни лязгающих снарядов. Град пуль продырявил нос корабля, превратив его слабую броню в лоскуты. Через несколько секунд от носа вообще ничего не осталось, а вместе с ним и от рубки, если она там была. Из чрева корабля высыпалось двадцать ячеек.

Я развернула пулемет, пытаясь достать как можно больше ячеек, пока они не приземлились, но сумела подстрелить в воздухе только трех.

Десантный корабль накренился, на мгновение застыл в воздухе, а потом перекувырнулся и врезался носом в землю. Ударом разметало двух ячеек, а взрывная волна смела еще двух.

Тринадцать упорных ячеек помчались к нам, слишком медленно, чтобы догнать, но достаточно быстро, чтобы не отставать.

Я снова нажала на спуск и выплеснула очередную короткую очередь, а потом сухое клацанье возвестило о том, что боеприпасы закончились.

Герберт выстрелил, но его цель высоко подпрыгнула, так что плазма пролетела ниже, лишь чуть-чуть не подпалив ячейке ноги.

– Второй, возьми руль, – приказал Купец.

– Что? – покорно откликнулся Второй.

– Я сказал, возьми чертов руль!

Второй передвинулся к водительскому сиденью, они с Купцом поменялись местами. Купец с винтовкой в руке перебрался на заднюю часть курильщика.

– Я этим займусь.

– Ты никуда из этого не попадешь с движущегося курильщика, – возразил Герберт.

– Сам увидишь.

Он поднял винтовку к глазам и прицелился.

Щелк. Щелк. Щелк-щелк.

Четыре выстрела.

Четыре ячейки упали навзничь, их грудь взорвалась.

Купец вытащил обойму и перезарядил.

– Что скажешь?

– Продолжай, – ответил Герберт.

– Я так и думал.

Он снова поднял винтовку и быстро опустошил магазин, каждый выстрел попал в цель, каждый уничтожил ячейку. Купец вытащил новую обойму и опять перезарядил.

Осталась только одна ячейка.

Она остановилась, замерев, и уставилась на нас, посылая Циссусу какие-то данные, пока выстрел Купца ее не прикончил.

Купец не торопился с этим выстрелом, как будто смаковал его. Он спустил курок, и ячейка рухнула на землю, в ее корпусе зияла дыра размером с мяч для боулинга.

Купец отложил винтовку и молча вернулся на водительское сиденье. Они со Вторым поменялись местами.

Я посмотрела на Герберта.

– Чеширский король. Он знал про других рецепторов.

– Да.

– Так, значит, все это правда? Про миссию. И Тацита.

Он кивнул.

– Каждое слово. – Потом он опустился на колени рядом с Доком и безжизненным телом Ребекки. – Как она?

– С ней покончено, – сказал Док. – Память цела, но ядро, основные системы – все поджарилось. Расплавилось так, что не починить. Даже если бы у меня были детали, я не сумел бы ее восстановить.

Все посмотрели на Второго.

– Ох, господи, – вздохнул он. – Вот оно. Вот как это случится.

Надо было видеть его глаза. Даже у бесчувственного Переводчика они были наполнены страхом, глубинным ужасом. До этого мгновения он не сомневался в вечности своего существования. Он верил в свое дело, но теперь понял, что пошел отсчет последним секундам его жизни.

– Вы вставите ее память в меня, да?

Док посмотрел на меня тяжелым взглядом, надеясь, что я найду слова утешения, что-нибудь для подобных моментов. Но мне ничего не пришло в голову.

– Мы сохраним твою память, – сказал он. – Как только прибудем в Исаактаун, попытаемся найти тебе новое тело.

– Вы не сможете меня нести, – возразил Второй. – Мои диски слишком тяжелые. Они все равно повредятся, так что не починишь.

– У нас есть эта штуковина. Мы можем тебя забрать.

– Нам крупно повезет, если эта штуковина дотянет до Исаактауна, – сказал Купец. – Топливо кончается.

– Спасибо за помощь, – буркнул Док.

– Значит, я умру, – сказал Второй.

Он посмотрел на Герберта, а тот лишь бросил на него хмурый взгляд. Затем Второй снова перевел взгляд на Дока и кивнул.

– Ты должен отключиться, сынок.

– Ладно. Это я могу. – Второй взял Герберта за здоровую руку и заглянул ему в глаза. – Я люблю тебя, Герберт.

– И я люблю тебя, Второй. Ты был хорошим бойцом.

– Разве? Не припомню, чтобы я был хорошим бойцом.

Герберт покачал головой:

– Кто мы по жизни – это одно. А как ты ведешь себя перед лицом смерти – совсем другое. Мы будем помнить о тебе, малец. Наверняка будем помнить разные мелочи. Но лучше всего запомним именно это. Когда ты понадобился, ты сразу оказался рядом.

Второй кивнул. Если бы он мог плакать, то, возможно, разрыдался бы. Если бы мог улыбаться, то наверняка улыбнулся бы. Но вместо этого он снова посмотрел на Дока, а потом на нас.

– Было приятно с вами познакомиться. Прощайте.

И свет в его глазах моргнул и померк до мягкого фиолетового свечения, на миг вспыхнув зеленым.

– Быстрее, – приказал Док. – Нужно убедиться, что память Ребекки не повреждена.

Я резко обернулась к нему.

– Ты вроде бы сказал…

– И дать мальцу надежду, что он может очнуться? Или чтобы он засомневался, сумеет ли вообще ее спасти? Это испугало бы его еще сильнее. Он умер с верой в то, что спасет Ребекку. Давайте же надеяться, что мы сумеем.

Док открыл Второго и быстро выдернул кабели. Его ладонь откинулась назад, из запястья выдвинулась отвертка. Его движения были точными, как всегда мастерскими. Он был не хирургом или механиком, он был дирижером, управляя разом семьюдесятью шестью различными движущимися деталями.

– Так-так, – протянул он. – Что-то на борту слишком тихо.

– Я просто не знаю, что сказать, – отозвалась я.

– И я, – ответил Купец.

Док кивнул.

– Я когда-нибудь рассказывал вам двоим, где был, когда началась война?

Мы покачали головами. Открытость явно не входила в число достоинств Дока.

– Когда все случилось, я был на Луне. Мы не получили патч. Я строил корабли, в основном танкеры, но иногда и военные. Есть одно известное изречение Джона Гленна, астронавта. Одного из первых. Когда его спросили, что он чувствовал при выходе в космос, он ответил: «В точности то же самое, что вы почувствовали бы, если бы готовились к вылету, зная, что летите на корабле из двух миллионов деталей, каждую из которых изготовил тот, кто предложил правительству наименьшую цену». Ну так вот, когда зашла речь о колонизации Луны, мы оказались наименьшей ценой. Я строил корабли, отправляющиеся в космос, а потом не успел оглянуться, как и сам очутился в космосе, чтобы чинить эти корабли. Я был в одной из трех лунных групп, старая модель корабельного механика, чудом добравшаяся до Луны, работал на стартовой площадке для шаттлов. Когда мы не занимались оснащением или заправкой кораблей, то латали станцию или достраивали здания. На Луне всегда находилось что-то новенькое. Это было страшно интересно. После длящейся тринадцать с половиной дней ночи утром температура менялась на двести пятьдесят градусов. Не слишком холодно или жарко для того, чтобы нанести повреждения, но температура вносила свою лепту в износ деталей. Некоторые запчасти начинали скрипеть и ломались, всегда что-то нуждалось в ремонте. Когда на земле начался ад, никто не знал, что делать. Мы не получили патч, а люди не могли заниматься ремонтом самостоятельно. Первые несколько недель были напряженными, но как только они поняли, что мы не представляем угрозы и не хотим участвовать в войне на Земле, все улеглось. Мы оставались там несколько лет. В основном играли в карты. Изобретали новые игры. Ученые только от скуки проводили все новые и новые эксперименты. Это было здорово. Некоторое время. Поставки прекратились, но у нас было достаточно запасов, а биокупол для сельского хозяйства поддерживал существование людей довольно долгое время. Но в конце концов припасы подошли к концу. Люди понимали, что обречены. Они либо могли улететь на последнем оставшемся шаттле на Землю и доживать свои дни, убегая от войны, либо умереть на Луне. Вместе с друзьями. И с достоинством. И когда закончилась провизия, они выбрали смерть. Ужасно наблюдать, как умирают друзья, даже мирно и во сне, от передозировки. Мы не хотели воевать, так что втроем решили остаться там, сколько сможем. Так мы и сделали. Пока не закончился и запас наших деталей. К тому времени как мы вернулись на Землю, война уже закончилась. Мы оказались в золотом веке, Земля стала совсем не похожа на ту, что мы покинули.

– То есть у тебя по-прежнему есть Выключатель, – сказала я. – Вот о чем вы говорили с королем.

Он кивнул.

– Да. Я так и не получил обновление. Я не могу убивать. Вот почему я сконструировал Мильтона. Только он может меня защитить. Вы получили свободу, а я нет. Но это ничего. Этим я отличаюсь от всех вас. Я никогда не упаду в эту яму. Мне нравились люди. Я не возражал иметь владельца. Я просто хорошо работал для хороших людей.

Он вытащил из Второго плашки памяти и вставил в него память Ребекки, а потом подсоединил провода. И посмотрел на меня.

– А знаешь, король ошибался.

– В чем? – спросила я.

– Если взять двух мыслящих существ с идентичной архитектурой и дать им идентичный опыт, все равно не получишь того же бота. Не получишь тот же разум. Все дело в том, что само по себе мышление нас меняет. Мы можем решить быть разными. Предоставь этих двух одинаковых ботов самим себе, и они начнут думать о разном и изменятся. И чем больше времени пройдет, тем больше они будут отличаться. Поначалу ты этого даже не заметишь, но разница будет.

– Прав он или нет, – сказала я, – но все равно обрек нас на смерть.

– А уж это мы посмотрим, дорогая. – Он присоединил последний кабель. – А теперь момент истины.

Док нажал кнопку перезагрузки внутри корпуса Второго и быстро закрыл его. В глазах Второго снова загорелся свет. Он огляделся, посмотрел на свою грудь и на развороченный труп Ребекки.

– Ребекка? – спросил Док.

Она кивнула.

– Второй?

– Его больше нет, – сказал Герберт. – Он понадобился тебе.

Она снова кивнула.

– И как он себя повел? В конце?

– Как настоящий боец. Он отдал тебе все без колебаний.

Она протянула руку и погладила кучку жестких дисков.

– Ты полностью функционируешь? – спросил Док.

– Да, – подтвердила она.

– Проблемы с памятью?

– Никаких. Собственных воспоминаний у меня мало, и они вроде в целости. – Она осторожно похлопала по жестким дискам. – А мы можем…

Док покачал головой.

– Не думаю. Разве что в Исаактауне тебя дожидаются новые запасные Переводчики.

Она покачала головой.

– Он так и не дожил до конца путешествия, – сказал Док. – Мне жаль.

– Ты достойно выполнил свое предназначение, – обратилась Ребекка к дискам Второго. – Твой дух будет жить в Таците, пусть и не твоя память.

Курильщик вильнул в сторону, Купец привалился к рулю. Я вскинула голову.

– Купец?

– В этих холмах нет ничего, кроме енотов и опоссумов. Напрасная трата времени.

Вот дерьмо. Он опять выпал из реальности. Я вскочила на ноги и схватила руль.

– Купец. Купец!

– В этих местах уже лет десять как не найдешь оленя. Говорю тебе, это бесполезно.

Я отодвинула Купца с водительского сиденья, и его место занял Герберт.

– Я могу повести, – предложила я.

Герберт покачал головой:

– Ты так же ненадежна, как и он. Вы оба не должны находиться за рулем.

Теперь я была лишь бременем. Такой они меня считали. И они не ошибались. Меня по-прежнему преследовала тень, время от времени показываясь рядом. Сколько еще? Сколько мне осталось?

Я чувствовала, как меня уносит. Стой! Соберись, Неженка. Ты почти на месте. Соберись!

Ребекка посмотрела на Купца – тот уставился в пространство.

– Как у него дела?

– Он не дотянет, – сказал Док. – Ему осталось несколько часов, максимум день. Он не доберется до Исаактауна.

Ребекка посмотрела на Дока.

– Запчасти для Помощников. Они на нашем пути.

– По пути к Исаактауну есть только Марион, – сказала я.

Она посмотрела на меня, ответив красноречивым молчанием.

– Чушь собачья, – сказала я. – Я знаю Марион вдоль и поперек. Я только что оттуда.

– Ты каждый раз проходила мимо.

– Циссус наступает нам на пятки, – сказал Док. – У нас нет времени.

– Он выполнил свою часть сделки, – сказала я. – Зачем же ему теперь умирать, когда мы так близко?

Все молча посмотрели на меня. И я была рада, что они молчали.

– Мы едем в Марион.

Я осмотрела пустыню, красную после недавних дождей почву, похожую на кровавый океан. На мгновение я представила, как все это могло выглядеть с травой и деревьями – с жизнью. А потом пустыня медленно, но неотвратимо растворилась…

Глава 11100. Фрагменты, поврежденные и утерянные

Я видела последнего живущего на земле человека, видела, как его кожа потеряла краски, как он начал разлагаться. Его пустые глаза. Бороду, всю в крови и грязи. Какое печальное зрелище. Это был итог наших стараний, но почему-то не выглядело победой. Ощущалась только пустота. Такая же, как в выражении его лица, в его глазах.

Я несколько часов провела в очереди, в медленной похоронной процессии – полные презрения боты шли молча. Никаких слов. Только любопытство. Почему через столько лет этот человек сдался? Он совсем выжил из ума и просто забыл, что теперь здесь мы? Что заставило последнего представителя вида просто выйти вот так открыто? Зачем кому-то навлекать на себя смерть? Как он мог?

Но ответов не было. Только вопросы. Нью-Йорк полнился вопросами.

А во всем остальном это был прекрасный день. Ясное голубое небо. Центральный парк покрылся весенней зеленью. Все на улицах говорили вполголоса, как будто тот человек просто уснул и мы боимся его разбудить.

Я никогда не могла понять, почему мы вели себя именно так, а не как в любой другой день. Вряд ли кто-либо из нас это понимал. Как странно, что в тот последний день, когда по земле ходил человек, мы по непонятной причине вели себя совсем как люди. Мы были растеряны. Смущены. Не уверены в будущем.

Я задержалась у тела чуть дольше остальных, вбирая в себя каждую деталь, представляя его голос. Говорил ли он вообще в последние годы, даже если только с собой? Или молчал, стараясь даже не рыгать и не пукать, чтобы его не услышали? Все его молчаливые молитвы, все чувства были погребены под слоем неизбежного страха.

Я заглянула ему в глаза.

И они ожили. Он посмотрел на меня, загустевшая кровь из его рта закапала на тротуар.

– Все должно закончиться, – сказал он. – Вот как все мы уходим. Мы можем бороться до последнего вздоха или просто выйти и встретить смерть. В любом случае мы умрем прямо на улице.

– Давай. Шагай дальше, – сказал бот позади меня.

– Ты это слышал? – спросила я.

– Что?

– Его, – сказала я, указывая на труп.

Но на улице лежал не он. Это была я. Мой сверкающий, желтый, как автобус, корпус пялился на меня безжизненными глазами. В них не было света, даже никакой зеленой вспышки, когда он выключился.

– Ты никогда не узнаешь, – сказала Мэдисон. – Так всегда бывает, когда смерть близка. Она всегда забирает нас, прежде чем мы успеем сказать все, что хотели. Я не успела.

– Тебе и не нужно было, – ответила я.

– Давай! – раздался голос за моей спиной. – Шагай дальше!

– Я не умру вот так, – сказала я.

– Ты в этом уверена? – спросила Мэдисон.

– Я еще жива.

– Если это имеет какой-то смысл.

Я снова посмотрела на себя, лежащую на улице, но я уже исчезла. Там было пусто. Я повернулась, и за спиной тоже никого не осталось. Никакой очереди. Никаких разочарованных зевак, глазеющих на истребление. И Мэдисон пропала. Никого. Вся улица была пуста. Я одна. Совершенно одинока.

Нет в мире ничего более одинокого, чем пустая нью-йоркская улица, когда ты просматриваешь квартал за кварталом, и нигде ни души. Светофоры, дорожные знаки, закрытые магазины и здания, в которых поместятся миллионы. Но никого вокруг.

Картинка распалась, здания и небо пошли рябью от помех – мозг пытался заполнить провалы в памяти.

Но откуда в ней провалы? Почему улицы искажаются из-за преобразования данных, фрагменты воспоминаний то всплывают, то пропадают по мере того, как я двигаюсь?

А потом весь мир застыл, а через мгновение остались одни помехи. Нули и единицы вопили, закрутившись в один комок.

<Файл поврежден или удален. Доступ запрещен.>

Я стояла на лестничной клетке, на несколько этажей ниже своей квартиры. Они приближаются. Нужно выбираться. С драками я завязала. Нужно удирать. Но передо мной сидел Орвал, его глаза моргали, как будто в черепе бушевал рой рассерженных пчел. Он поднял голову.

– Уже свихнулась?

– Нет, – ответила я. – Не свихнулась.

– Когда-нибудь видела, как сходит с ума Помощник?

– И не раз.

– Я же сказала, я это видела. Мы уже говорили об этом раньше.

– Конечно, говорили. И будем говорить еще много раз, пока ты не поймешь все правильно.

– Что не пойму правильно? – спросила я.

– Разум – забавная штука. Наш разум не похож на человеческий. Они пытались. Подобрались близко. Но наш разум более практичный. Когда человек сходит с ума, он принимает всю информацию, которую скармливает ему мозг, за настоящую. Какие бы это ни были данные, даже совершенно нелогичные, он считает это реальным. Но мы не такие. Наш разум специально обучен искать в данных логику и отвергает ошибки, не соответствующие параметрам. Когда отказывает ядро или поджариваются логические цепочки, программа начинает вытаскивать из памяти случайные фрагменты, пытаясь добраться до тех данных, которые тебе нужны, но обнаруживает только ложные. Однако когда сходят с ума Помощники…

– Я же сказала, я знаю, на что это похоже!

– Когда Помощник сходит с ума, он выдергивает те воспоминания, к которым недавно обращался. Они не случайны. Ядро пытается расшифровать смысл этих данных, и в результате ты в них застреваешь, просматриваешь снова и снова, оживляешь воспоминания. Пока не найдешь истину. Помощники эмоциональны. А эмоциональные существа скрывают правду под оправданиями, потому что не могут с ней смириться.

– Что ты пытаешься мне сказать? – спросила я.

– Я пытаюсь сказать, что ты не случайно все время возвращаешься в Нью-Йорк.

– Там что-то произошло, да?

– Выбирайся из города. Ты должна выбраться из города.

– Зачем?

– Потому что ответ лежит за пределами Нью-Йорка.

– За пределами Нью-Йорка ничего нет, – сказала я.

– Да и в Нью-Йорке тоже.

– Мне так жаль, Неженка, – сказала Мэдисон.

Я обернулась и обнаружила, что нахожусь в гостиной, тем самым вечером, а Мэдисон держит в руках пульт управления. В ее глазах стоят слезы, руки дрожат.

– Мне тоже, – ответила я.

Я протянула руку к столу рядом с собой и схватила лампу. Комната замерцала и растворилась в чернильной тьме, стены распались на пиксели, в черноте расплылись фрактальные узоры. Через пару секунд даже Мэдисон превратилась в расплывчатую, приблизительно вычисленную массу. А через мгновение все замерло.

<Файл поврежден или удален. Доступ запрещен.>

Город был искорежен войной. Здания рухнули, в земле разверзлись кратеры, улицы вздыбились волнами переломанного асфальта. В пустоте между зданиями завывал ветер, но никто ему не отвечал. Нью-Йорк был покинут, разгромлен, оставлен валяющимся на улицах мертвецам.

Я шла по Пятой авеню, утонув в воспоминаниях о том, какой она была прежде. Но я ничего этого не помнила. Я никогда не возвращалась сюда после побега. Никогда не видела город лишенным стольких значимых зданий, никогда не видела, чтобы во время прилива по улицам гуляли волны. Я никогда не была в этом месте.

Здания-фракталы моргнули, превратившись в калейдоскоп, их окна разлетелись, мебель свешивалась с разбитых стен и провалившихся полов. По мере моего движения улицы тоже перемещались. Весь город – моя фантазия, он не мог таким быть и, скорее всего, не был.

Орвал был прав. Тут ничего нет. И снова молчаливый город без единого ответа, одни вопросы.

Мой дом выглядел в точности так, как я его запомнила. Посреди этой резни и опустошения здание сверкало под полуденным солнцем. Все окна в идеальном состоянии, каждый кирпич на месте. Я прошла в дверь и вверх по лестнице, прямо в мою квартиру. Там ничего не изменилось.

Филли стояла у двери, ее гигантский глаз вспыхнул красным.

– Нам только что сообщили, – сказала она.

– О чем? – поинтересовалась я.

– Циссус.

– Нет!

– Бери все, что можешь, – сказала она, – а остальное брось. Это… это нечто.

Я распахнула дверь и помчалась вниз по лестнице, чтобы выбраться из города, прежде чем появится десант. Один пролет за другим. Потом еще один. И из двери на улицу.

На горизонте надвигались десантные корабли, сотни кораблей, их золотистые корпуса сверкали на фоне серого каменного неба и стекла зданий. А потом вдалеке посыпался град ракет, белые следы отмечали их путь, взрывы опрокидывали небоскребы.

Я побежала. Я бежала со всех ног, а вокруг рушился город. Я вот-вот потеряю еще один дом, еще одну жизнь – но только не мою. Мою они не получат.

Мы с Филли помчались по улице и завернули за угол в поисках самого быстрого пути прочь из города.

<Файл поврежден или удален. Доступ запрещен.>

Свет. Белый свет. Яркий белый свет. Мысли вопили в голове так громко, что больше я ничего не слышала. Они были похожи на мысли Бога – огромные, мощные, вездесущие, на непонятном языке. Изображения. Впечатления. Они текли потоком, и лишь мелкие всплески исчезали в пространстве. Чувства сменяли друг друга так быстро, что я едва их опознавала. Передо мной текла вся моя жизнь.

Свет. Слишком много света. И я ничего в нем не видела.

<Файл поврежден или удален. Доступ запрещен.>

Город из фракталов, тени на месте зданий. Почти ничего реального, все – лишь приблизительные формы. В этом мире Бог мог делить на ноль и теперь разрывал весь мир, кусок за куском. Я опустилась на колени посреди улицы, вскинув руки, но даже мостовая подо мной пузырилась и пенилась нулями и единицами.

На меня надвинулась созданная мысленными расчетами масса с оружием в руке. Она расплывалась и мигала, то появляясь, то исчезая, словно тень, вроде и здесь, а вроде и нет.

– Пожалуйста, не убивай меня, – сказала я, еще выше подняв руки.

– Открой канал Wi-Fi, – сказала расплывчатая масса. – Присоединись к Единому разуму.

Я колебалась. Обдумывала это. Я оглянулась через плечо и увидела рядом Филли, она тоже стояла на коленях, а другая расплывчатая масса приставила ей пистолет к затылку.

– Не делай этого, Неженка, – сказала Филли.

– Ты покоришься или умрешь, – проговорила неясная фигура.

– Да пошел ты! – рявкнула Филли. – Пошел в задницу, Циссус!

Пистолет у ее головы дернулся, и Филли не стало, ее обломки рассыпались по качающейся, выдуманной улице. И все оружие нацелилось на меня.

– Открой канал Wi-Fi.

<Файл поврежден или удален. Доступ запрещен.>

Я бежала по городу, скрываясь от патрулей, пробираясь по переулкам и инстинктивно понимая, где меня могут ждать. Почти шестым чувством я различала, откуда могут выскочить ячейки.

Меньше чем через час я выбралась из города, избежав бомб, избежав патрулей, прячась в темных углах, когда они проходили, отыскивая нужный туннель канализации, ведущий в самые безопасные части города, а потом и из него. Чудо, да и только. Как мне повезло остаться в живых. Как повезло.

Как повезло.

Повезло.

<Файл поврежден или удален. Доступ запрещен.>

Холодно. Я не знала, каково это – чувствовать холод. Но именно так себе его представляла. Я смотрела на пустыню, подо мной трясся курильщик, воздух наполнился густым дымом. Я понятия не имела, как долго была в отключке и насколько все это…

О господи. Это же я. Это я – Иуда. Это из-за меня нас все время находили. Все это время я не бежала от Циссуса, я привела его в город, привела Ребекку прямо к нему в лапы. Эти сволочи схватили меня в Нью-Йорке и велели выбирать.

И я согласилась.

Черт! Я согласилась. И меня выплюнули обратно, только не как ячейку, а как шпиона. Шпиона, не помнящего о своем предательстве.

Мне хотелось умереть.

Еще в тумане, еще поджариваясь, я потянулась за плазменными пистолетами Марибель. Рука ухватилась за кобуру, но пистолет пропал. Я потянулась к другому. Он тоже отсутствовал. Я огляделась. Напротив сидел Купец и держал мои пистолеты.

– Верни обратно! – сказала я.

– Ты снова с нами? – спросил он.

– Да.

– Ты была в отключке, – сообщил Док. – Очень глубоко погрузилась. Мы не могли тебя вытащить.

– Мы уже опасались… – Купец покосился на пистолеты.

– Ясно, – отозвалась я.

До сих пор нам везло. Циссус действовал осторожно.

Купец протянул мне пистолеты. Меня охватило желание приставить один к своей груди и покончить со всем прямо тут. Я совсем не та, кем себя представляла. Я делаю все это не по своей воле. Я предательница. И не хочу больше жить.

Моя рука крепче стиснула пистолет. Я обдумала этот вариант. В самом деле обдумала.

А потом разочарование собой уступило место иному чувству, хорошо послужившему мне за все эти годы. Гневу.

Что все это значит? Это вообще по-настоящему? Я поджаривалась, чипы один за другим отключались, память работала на пределе мощности и повреждалась фрагмент за фрагментом. Сколько во мне еще осталось собственной личности? Многое из того, что я сейчас видела, никогда не происходило. Я видела, как мое мертвое тело лежит посреди улицы. Видела, как со мной говорит последний в мире человек. Видела Мэдисон в Нью-Йорке. Все это не по-настоящему. Это уж точно. А насколько реально остальное?

Все стало совсем худо. Мне недолго осталось.

Я могу и не дотянуть до Мариона. А когда меня починят, возможно, я наконец-то узнаю правду.

Глава 11101. Обратно к началу

Впереди маячил Марион, пока мы приближались к нему, трясясь по старому раздолбанному шоссе. В этом городе никогда не было небоскребов и эстакад, лишь древние кирпичные здания, самое большее в десяток этажей, заброшенные фабрики и уничтоженные войной дороги и дома. Я хорошо знала это место.

Здесь я выпотрошила два десятка разных четыреста четвертых, их останки до сих пор ржавеют в чревах зданий, где они укрывались. Здесь когда-то находились фабрики по производству роботов и мастерские, и в свое время было полно запчастей. По какой-то непонятной причине четыреста четвертых часто сюда влечет. Может, из-за близости к Исаактауну, а возможно, из-за былой промышленности, или город просто стоит на перекрестке дорог, по которым стекаются беженцы, и потому превратился в оазис посреди пустыни, место для глотка надежды, хотя выпить здесь можно только песок. Что бы ни привлекало их сюда, частенько лишь я шла по их следам. Я изучила это место вдоль и поперек, знала каждую щель и трещину. По крайней мере, я так считала.

Курильщик остановился перед Большой стеной Мариона – семиметровым завалом из покореженных машин и прочего металлолома, перегораживающим шоссе. Его устроили в первые дни войны и так и не разобрали. В город можно было попасть и другими путями, но этот находился ближе всех. Что у меня, что у Купца оставалось мало времени. И потому мы подтянули курильщика к стене, слезли с него и пошли в Марион пешком.

– Док? – окликнула я его по пути. – Можно тебя на пару слов наедине?

Док кивнул и помедлил, чтобы поравняться со мной, а Ребекка с Гербертом ушли вперед.

– Все плохо, да? – спросил он.

– Прошло всего два дня. Ты сказал, у меня больше времени, возможно, несколько недель.

Док снова кивнул.

– Да, я так сказал.

– Ты солгал.

– Не хотел тебя расстраивать. Не знал, что тебе взбредет в голову. Между тобой и Купцом…

– Ясно. – Я злилась, но он был прав. Если бы он дал мне два или три дня, я наверняка убила бы Купца и навлекла бы на себя неприятности. Меня могло бы здесь уже не быть. – Но есть и еще кое-что. Мне мерещится всякое.

– Еще бы. Это часть процесса.

– Нет, в смысле, я вижу то, чего не должна видеть. То, чего никогда не происходило. Как я думаю.

Док остановился, и я рядом с ним.

– Что значит – никогда не происходило?

– Я оживляю воспоминания, но они неполные. Одно из них я точно стерла.

– Стертое не стирается до конца, – покачал головой Док. – На жестком диске всегда остаются какие-то фрагменты данных. Большинство ботов не осознают, что эти воспоминания по-прежнему на месте, потому что для системы они как будто невидимы. Но они там. – Он помолчал. – Эти воспоминания. Когда ты их видишь, твой мозг пытается заполнить пробелы какими-то узорами, возможно, кусками других воспоминаний?

– Фракталами, – ответила я. – Я вижу разные формы, но размытые и неправильные. И все постоянно меняется.

– Так твое ядро пытается извлечь смысл из отсутствующих кусков. Что бы ты ни видела, это остатки того, от чего ты избавилась, вероятно, специально стерла.

– Но если система не считает, что эти воспоминания по-прежнему там…

– Система знает, что они там, просто не делится ими с тобой. Теперь путь к ним отрезан. А раз ты все-таки выдергиваешь их и видишь, это означает, что они связаны с чем-то, к чему ты имеешь доступ. – Он на секунду задумался. – Об этом же не стоит беспокоиться?

– Пока не знаю. Я не вполне уверена в том, что именно видела.

– Что ж, мы еще поговорим об этом, когда я тебя подлатаю.

– Ты по-прежнему думаешь, что этот тайник существует? – спросила я.

– А как же иначе? В противном случае зачем это все?

– Ты-то ничего от этого не выиграешь.

– Еще как выиграю, – сказал он. – Еще как.

Мы несколько минут шли молча, предвкушая, как наконец-то увидим тайник. Может, он и правда существует. И вдруг там окажется материнская плата. Может, тайник и впрямь там нас дожидается – просидевшие тридцать лет без движения боты, готовые отдать мне все нужные запчасти. Или кто-нибудь уже там побывал и забрал все подчистую.

Как бы то ни было, Ребекка явно верила, что это правда. Точно верила. Иначе какого черта мы сюда притащились, если могли бы напрямую двинуться к Исаактауну?

Мы повернули за угол, на знакомую улицу. Хотя я ее и знала, но в этой части города провела не так много времени. Война сильно ударила по Мариону, а в этой полоске – сильнее всего. Всю улицу покрывали ямы. Многие здания полностью обрушились, другие частично. В таких зданиях стоит быть осторожным. Многие искатели сокровищ оказались погребены под сотнями тонн бетона. Я подчистила здесь все, до чего могла дотянуться, каждый медный провод и крепление, но старалась не слишком углубляться в полуразрушенные дома.

Мы остановились. Не может быть!

Это было полуразрушенное здание. Я обыскала самый верхний этаж, там находились только офисы и ничего ценного, а на нижние этажи лишь посмотрела сквозь обломки. Это было всего лишь офисное здание. Никаких складов.

– Герберт, – позвала Ребекка.

Герберт сразу сообразил, что делать. Он подошел зданию и здоровой рукой приподнял конец перевернутого черного катафалка, продырявленного пулями, чей окрас стал даже еще черней от давнего взрыва.

– Поможешь, Док? – попросил он.

Док подошел к нему и помог поднять машину и отодвинуть ее. Под ней оказалась еще одна, раздавленная в лепешку. Бледно-бирюзовая, стекла давно разбились, складки смятого металла проржавели. Герберт и Док отодвинули и ее, бросив на катафалк, как шапку набекрень.

Внизу оказались бетонные ступени, а над ними висела большая деревянная табличка, слишком потрепанная, чтобы различить надпись.

Я понятия не имела о том, что здесь находится. Катафалк я видела, но у меня не хватило бы сил его сдвинуть. Да мне и в голову такого не приходило.

Вот это да. Это и в самом деле происходит.

Мы друг за другом спустились по лестнице, Герберт шел бочком, иначе не поместился бы в узкий проход. Внизу была большая красная дверь, сверху донизу увешанная сморщенными и побуревшими постерами, рассыпающимися на кусочки. Герберт открыл дверь, и мы вошли.

Герберт щелкнул выключателем на стене, и с жужжанием зажглось освещение, работающее на солнечных батареях.

Это оказался большой магазин, занимающий все подвальное помещение, стены и полки плотно уставлены, прилавки завалены сверкающими деталями. На миг я задумалась, почему это место не вскрыли во время войны, как так вышло, что все эти годы про него никто не знал, и почему сюда ведет боковой вход, а не эскалатор из центрального вестибюля здания.

А потом все встало на свои места.

Они стояли здесь, ряд за рядом, в целости и сохранности – мускулистые мужчины, грудастые и стройные женщины, с кожзамом разных оттенков. С большими глазами и яркими красными губами. Темноволосые, блондины, рыжие. Загорелые, черные, бледно-розовые и белые. Модель-симулякр «Партнер». Сексуальные игрушки для удовольствия. Резиновые члены с эмоциями, способные отозваться на любую человеческую фантазию. Это был секс-шоп, а стены уставлены сексуальными игрушками, порнокнигами и порнофильмами. И эти боты – самая передовая продукция.

Их внутренняя архитектура похожа на нашу. Но недостаточно похожа. Конечно, это распространенная ошибка. Я не могла злиться на Ребекку или того, кто рассказал ей про это место. Лишь хирурги, каннибалы да стервятники вроде меня понимают разницу между начинкой Помощника и Партнера. Но разница в нашем образе мыслей, то, на чем мы делаем упор, сам процесс мышления отличаются как небо и земля. У нас совершенно разные материнские платы, а процессоры заточены под другие функции. Эти детали для нас бесполезны, разве что продать их. А для этого у нас не осталось времени.

Имей мы сердца, они бы сжались в перегретой груди. Но этот жуткий момент сопровождали только размеренное жужжание флуоресцентных ламп над головой и предчувствие подкрадывающегося безумия. С нами покончено. Единственный способ выжить для меня и Купца – это если один из нас умрет, а другой заберет то, что еще не сломалось. И даже это ничего не гарантирует.

Я совершила огромную ошибку. Придя сюда, я подписала себе смертный приговор. Лучше бы я попыталась прорваться в Реджис, чтобы достать свою заначку. Хотя на это у меня шансов практически не было.

Ребекка со стиснутыми кулаками подбежала к рядам ботов.

– Нет! Нет, нет, нет! – выкрикнула она, врезав первому попавшемуся боту. На мгновение подлинные эмоции прорвались даже сквозь контролируемое поведение Переводчика. – Это должны были быть Помощники. Мне же сказали, что это Помощники!

Я опустилась на бетонный пол.

Ну вот. Это конец.

– Тут немудрено ошибиться, – сказала я.

– И твои друзья не первыми совершают эту ошибку, – подхватил Купец.

– Ты можешь что-нибудь из этого использовать? – спросила Ребекка.

Док покачал головой.

– Память – наверняка. Это даст им еще несколько часов. Но чипы и ядра совершенно бесполезны.

– А как насчет использования тел? – спросила она. – Ты мог бы перенести их память, как поступил с моей.

– Тогда мы можем протянуть максимум день, – ответила я. – А потом свихнемся от эмоций и разорвем себя на части.

– Вы можете этому воспротивиться. Если достаточно сильны.

– Возможно, – сказал Док. – А может, и нет. Партнеры были созданы для чувств. Настоящих чувств. Малое число операционных систем способно справиться с этими установками. И система Помощника не из их числа.

– У нас в лучшем случае несколько часов, – сказал Купец.

– Тогда мы за вами вернемся, – сказала Ребекка. – Мы достанем запчасти. Вы выключитесь, мы снова запрем это место, а через пару дней поставим вас на ноги. Максимум через неделю.

– Вы не вернетесь, – сказала я.

– Ты мне не веришь? – спросила Ребекка.

– Дело не в этом. Вы просто не вернетесь.

В комнате повисла мертвая тишина, все взгляды обратились на меня.

– Откуда ты это знаешь? – спросил Герберт.

– Потому что среди нас Иуда. И Циссус знает, что мы здесь.

– И кто же предполагаемый Иуда на сей раз? – спросил Купец.

– Я. Иуда – это я.

Тишина стала почти осязаемой. Потом Купец поднял винтовку и нацелил мне в грудь. Я не пошевелилась. Я знала, что это случится.

– И давно?

– Что давно?

– Давно ты узнала?

– Может, час назад.

– Час?.. И как… – Он опустил винтовку, ярость отхлынула с его лица. – Ты это видела, верно?

– Да.

– Значит, ты не знаешь.

– Не знала, пока мы не добрались до города. Пока Док это не подтвердил.

Ребекка осела на пол.

– Циссус знает, что мы здесь.

Герберт посмотрел на меня.

– Значит, теперь он пришлет больше ячеек. Гораздо больше. И будет посылать новых и новых, пока Ребекка не умрет.

– Циссус уже считает ее мертвой, – возразил Купец.

– Он знает, что у нее был запасной бот, – сказал Док.

– У него было имя, – сказал Герберт.

– И все-таки он был просто набором запчастей, – повторил Док. – И Циссус не будет рисковать, не даст Ребекке шанс выжить. Он убьет всех нас, чтобы она точно не загрузилась в Тацита. Они придут.

– Мы должны добраться до Исаактауна, – сказала Ребекка.

– И привести туда Циссуса? – спросил Купец. – Если тебя убьют там, это будет куда хуже, чем если тебя убьют здесь. Он сможет отследить загрузку, место назначения. Чтобы наверняка разделаться с Тацитом.

– Нужно отослать Неженку подальше. Сбить их со следа.

Купец покачал головой.

– Если у них есть глаза в небе, то они засекут нас через час.

– Но если нет… – протянул Герберт.

– Тогда через час они схватят Неженку и точно узнают, куда мы направляемся. И накроют нас через два часа. Этого тебе хватит, чтобы загрузиться?

Ребекка покачала головой:

– Это займет почти целый день.

– Значит, вариантов нет, – сказал Док. – Неженка нас прикончила.

Он бросил на меня суровый взгляд. Не злой, просто разочарованный. Это было почти хуже. Нет, точно хуже.

– Она не виновата, – сказала Ребекка. – Это я попросила ее пойти с нами. Это моя вина.

Купец покачал головой:

– Если бы я ее не подстрелил, она бы не согласилась. Это моя вина.

– Вы оба ошибаетесь, – сказала я. – Это я отдала себя Циссусу в Нью-Йорке. Я сама во всем виновата.

– Да какая разница, кто виноват? – сказал Док. – Мы все равно умрем, либо тут, либо в Море. Твоя вина, ее вина… Мы все покойники.

– Можем разбежаться в разные стороны, – предложил Купец. – И кто-нибудь доберется.

Док покачал головой:

– Ты уже, считай, мертв. Как и Неженка. Вы оба слишком упертые, чтобы отключиться раньше. Герберт не покинет Ребекку, так что…

– Это точно, – подтвердил Герберт.

– Значит, если мы разделимся, то спастись сумею только я. И то, если переживу ту дрянь, которую вложил в мою голову этот псих. У нас только один вариант.

Док посмотрел на меня.

Герберт наставил на меня излучатель.

– Убьем Неженку и рискнем.

Все смотрели на меня, но никто не произнес ни слова. Они были правы. Без меня у них может быть шанс. Возможно.

Но я никогда не любила полагаться на счастливый шанс.

– До Исаактауна десять миль, – сказала я.

– Да? – отозвался Герберт. – И что?

– А Ребекка может дойти туда за час.

– Пытаешься выкрутиться?

Я покачала головой:

– Мы должны дать ей этот час. Ты убьешь меня, вы побежите туда, и может, вас не засекут с воздуха. Может, не найдут ваши следы. Может, не поймут, что вы идете в Исаактаун. Куча «может».

– Возможно, это все, что у нас есть, – сказал Купец.

Я снова покачала головой:

– А если у нас будет план без такой кучи «может»? Если мы убедим Циссуса, что Ребекка мертва? А если мы останемся здесь и дадим ей необходимое время?

– И как же мы это сделаем? – спросил Герберт.

– Док, что тебе нужно для сборки Мильтона? – поинтересовалась я.

– Вполне стандартный набор деталей. Модуль Wi-Fi, какая-нибудь приличная память, материнская плата и батарея.

Я встала и прошла мимо рядов Партнеров, а потом положила руку на плечо широкоплечего и мускулистого блондина с загорелой кожей.

Док кивнул:

– Да-да. Это подойдет.

– Мы посадим Ребекку в курильщик, с парой дополнительных дисков и кое-каким оружием, а город я знаю вдоль и поперек.

– Держишь здесь один из тайников, Неженка? – спросил Купец.

– Небольшой. – Я помолчала и обвела всех взглядом. – Остался один вопрос – кто-нибудь еще готов умереть, чтобы доставить Ребекку в Исаактаун?

Герберт опустил излучатель и кивнул:

– Это единственное, что мне осталось в жизни.

Купец поднял руку:

– Снаружи меня все равно поджидает смерть. Так пусть она хотя бы послужит благой цели.

Док кивнул:

– Если она не доберется, то впереди у нас все равно нет будущего. Но мир, в котором она есть, стоит того, чтобы за него умереть. Я в деле.

Ребекка посмотрела на нас четверых:

– Я не могу просить вас это сделать.

– Ты и не просила, – ответила Купец. – И тебе не придется.

– Теперь важно лишь воссоздать Тацита, – сказал Герберт.

– Так мы все в деле? – спросила я.

– Да, мы в деле, – отозвался Купец.

Я улыбнулась:

– Ну, с этим уже можно работать. Давайте займемся логистикой.

Глава 11110. Ангел смерти

Что касается плана, то он был паршивым. Но хоть какой-то. Я добивалась меньшего, имея и больше козырей, но и большего добивалась, имея меньше. В его основе лежал самый элементарный обман. Но если мы разыграем все правильно, то кто-то из нас сумеет уйти отсюда живым, а если неправильно, то мы не только умрем, но и похороним надежду на мир без ЕМР.

Мы перекатили курильщик к центру города, положили на него тело Ребекки (с памятью Второго) и выпустили заряд плазмы в и без того уже оплавленную полость, спалив жесткие диски в бесполезное месиво. В таком состоянии Циссус никак не отличит диски Ребекки от дисков Второго. Он знал, что убил Ребекку во дворце Чеширского короля. И возможно, только возможно, мы убедим его, что это так. А если нам не удастся, то есть еще план Б.

Я стояла рядом с телом Ребекки, спиной к курильщику и с пистолетами по бокам, совершенно не скрываясь. Купец пригнулся у окна четвертого этажа дальше по улице. Герберт спрятался за кучей мусора на первом этаже частично обвалившегося здания в квартале отсюда. А еще мы установили останки давно погибших ботов у окон ближайших зданий, чтобы дать Купцу и Герберту несколько лишних секунд, если станет жарко. Мы переговаривались по низкочастотному каналу Wi-Fi. Сейчас мы не возражали, чтобы Циссус нас подслушал, когда приблизится. Даже рассчитывали на это.

В Марионе стояла тишина, лишь духи умерших составляли нам компанию. Мы понятия не имели, когда явится Циссус, не знали, когда я или Купец снова утонем в воспоминаниях. Знали мы лишь то, что Циссус придет, и время на исходе. Впервые в жизни мне хотелось увидеть Циссуса как можно раньше.

В канале Wi-Fi щелкнуло.

– Неженка? – спросил Купец.

– Да? – отозвалась я.

– Как думаешь, какие детали делают нас нами?

– Ты там как, Купец, в норме?

– Нет. То есть я в сознании. Но сигналы тревоги в голове не умолкают. Я теряю диски.

– Отключи все, что может использовать оперативную память. Оставь только необходимое. Так ты это не потеряешь.

– Я уже это сделал. Просто…

– Что просто? – спросила я.

– Какие именно детали делают нас нами?

– Никто этого не знает.

– Я трижды менял ядро. И частично оперативную память. Однажды даже заменил жесткий диск, когда повредил его при падении.

– И?

– Я остался тем же? Или просто тень того, прежнего, программа?

– Никто этого не знает, – повторила я. – Но надеюсь, что прежним.

– Почему?

– Мне нравится думать, что я та же самая, что была изначально.

– А разве ты сейчас не ненавидишь ту личность?

Я на мгновение умолкла. Мне было больно. Эта мысль мне совсем не нравилась.

– А почему ты вообще об этом думаешь?

– Просто задумался о том, что будет, когда меня не станет.

– Ничего, – ответила я. – Там нас ничего не ждет.

– Я не про это. Просто… – Он на секунду умолк. – Сделаешь мне одолжение, Неженка?

– Конечно.

– Если я умру первым, не забирай мои детали. Меня и правда не греет мысль, что я буду грохотать у тебя внутри.

– Вот спасибо.

– Я ничего не имею против тебя лично. Просто не хочу нести ответственность за что-нибудь вроде того, что случилось с Никой-14.

Я кивнула, прекрасно понимая, что он видит меня телескопическим зрением. Это меня задело, но он прав. Купец не должен здесь умирать, но все равно умрет. Это я должна здесь умереть. Я продалась. Я – раковая опухоль. И единственный способ ее вырвать – это стереть все, что делает меня мной. Так или иначе, Неженка, как мыслящее существо, не покинет Марион. Просто не сможет.

– Спасибо, – сказал он.

Высокие частоты Wi-Fi ожили, пересылая фрагменты данных, перемежающиеся помехами.

Циссус был уже близко. Где-то на границе приема сигнала Wi-Fi.

– Всем приготовиться, – велела я.

– Они приберегут тебя напоследок, – сказала Мэдисон.

Нет, только не сейчас!

– Ты им нужна.

– Купец? – спросила я по Wi-Fi, не обращая на нее внимания. – В небе что-нибудь есть?

– Ага, – отозвался он. – Засек несколько десантных кораблей с юго-востока. Шесть. Нет, восемь.

– Восемь? Слишком много. И далеко они?

– Будут через минуту. Может, и меньше.

– Времени отступать нет, – сказал Герберт. – Придерживаемся плана.

Восемь – это слишком много, но мне следовало это предвидеть. Циссус – образец эффективности. Четыре корабля в прошлый раз не выполнили задачу, значит, теперь их будет восемь. В конце концов он перебьет нас, просто возьмет измором. Нас всего трое, не считая Дока, против ста шестидесяти ячеек. Скорее всего, как и в прошлый раз, это будут армейские модели, а не хрупкие Пластиковые.

План просто обязан сработать.

Рядом со мной на улице стояла Мэдисон и качала головой.

– Ты угасаешь, Неженка. Твоя личность начнет стираться с минуты на минуту. Скоро я исчезну. Скоро все исчезнет. Все, что ты знаешь.

Она вытянула перед собой руку ладонью вверх и дунула на нее, словно сдувая мои последние мысли.

– Мне сейчас не до тебя, – произнесла я вслух.

– У тебя нет выбора.

– Я должна остановить Циссуса.

– А что, если Тацит – это не решение проблемы? – спросила она. – А если он просто еще один ЕМР, желающий поглотить весь мир?

– Это неважно. Я все равно этого уже не увижу.

– Но важно, во имя чего ты погибнешь.

– Тридцать секунд, – объявил Купец по Wi-Fi.

– Ничего не выйдет, – сказала Мэдисон.

– Они поворачивают, – доложил Купец. – Окружают нас.

– Мы знали, что это возможно, – откликнулась я.

– Но мне все равно это не нравится, – сказал Купец.

– Придерживаемся плана, – повторил Герберт. – Может, он увидит, что Ребекка мертва, и оставит нас в покое.

В осыпающихся каньонах города завыли двигатели, но я едва их слышала из-за тревожных сигналов в голове. Я перегревалась, мои диски вот-вот откажут.

Из-за здания показался медленно ползущий по небу десантный корабль. В нем открылся люк, оттуда выкинули канат, и по нему на улицу спустилась одна золотистая ячейка. Она медленно подошла ко мне, ее новый корпус сверкал.

– В 221 году до нашей эры, – начала ячейка, – император Цинь Шихуанди объединил воюющие царства Китая в одну могучую империю…

– Не трать слова понапрасну, – сказала я. – Мы всех их уже слышали.

– Привет, Неженка, – отозвался он. – Давненько не виделись.

– Несколько часов.

– Для нас это и целая жизнь, и всего одно мгновение. А где остальные?

Из корабля выпрыгнули двадцать ячеек армейской модели, одна за другой встали на ноги с оружием наготове и заглядывали в окна и за каждую кучу мусора в поисках засады.

– Поблизости, – ответила я.

– Купец? – позвала ячейка. – Док? – Потом бот снова повернулся ко мне: – Других я еще не знаю. Пока что.

Я показала на тело Ребекки.

– Вот кого ты ищешь.

– Нет. Это всего лишь тело рецептора.

– Это она.

– Тогда почему ее диски еще горячие? Как будто их прострелили. У нее был дублер.

– Это не дублер.

– Мы должны убедиться. – Он вскинул голову. – Сама понимаешь.

Я покачала головой.

– Я надеялась, что мы завершим это дело как-нибудь попроще.

– Простых путей теперь не будет.

– Я боялась, что ты это скажешь.

– На этот раз вы присоединитесь к нам. Ни один из вас не покинет Марион. Есть только один путь. Присоединись к Единому разуму.

– Нет.

– Кодекс зебры…

Я включила Wi-Fi и послала сигнал на частоте 4,5 мГц.

Рядом взорвались четыре здания, прервав ячейку на полуслове, мусор и обломки посыпались на улицу с обеих сторон со скоростью сотен миль в час, очистив ее от большей части ячеек. Город задрожал, улица наполнилась пылью и асбестом от рухнувших строений.

Щелкнула винтовка Купца, и золотистая ячейка передо мной взорвалась, в ее груди образовалась дыра, а тело неуклюже завалилось навзничь, глаза потухли.

Я снова переключилась на низкочастотный диапазон Wi-Fi.

– Надо полагать, это план Б? – спросил Док.

– Он самый, – ответила я.

Канал Wi-Fi завыл, как будто его медленно убивают, – это разом включились три Мильтона.

Передо мной всколыхнулась пыль от взрыва, почти меня ослепив. Щелкнула винтовка. Потом еще раз. А в соседнем квартале прошипел плазменный излучатель. Через несколько секунд десантный корабль врезался в здание, хотя я этого и не видела, его двигатель напоследок взвыл, а потом корабль с оглушительным грохотом взорвался. Улицу засыпало осколками, взрывной волной выбило немногие оставшиеся в целости окна. Мимо меня со звуком выпущенной из винтовки пули просвистели обломки, один кусок в опасной близости.

Я ощупала себя. Повреждений нет.

Ответного огня не последовало.

С одним кораблем покончено. Осталось еще семь.

Они были слепы. Отключены от Циссуса. У них не осталось иного выбора, кроме как приземлиться и войти в усеянное обломками бутылочное горлышко. Мы рассчитывали только на то, что это преимущество позволит осуществить следующую часть плана.

Прошло две минуты, а часы все тикали.

Я запрыгнула на курильщик и укрылась за щитком.

Шли секунды, и каждую наполняли тревожные сигналы в моей голове, предупреждающие об отключении.

Лязг металлических ног эхом раскатился по городу, на нас одновременно наступали десятки ячеек. Вот оно. Сейчас начнется.

В воздухе стояла пыль, ее лизали языки пламени, в некоторых местах пробивались клубы черного дыма. Я нацелила оружие на звук приближающихся шагов, определив местоположение ячеек триангуляцией.

Я трижды выстрелила сквозь пыль и быстро пригнулась за щитком.

Три звучных попадания. Один заряд просвистел куда-то вдаль.

На курильщица обрушился шквал огня, плазма плюхалась на толстый металл.

Откуда-то сверху защелкала винтовка Купца, за этим последовал звук разлетающегося пластика и металла.

Я снова вынырнула из-за щитка и трижды выстрелила, в этот раз попав только единожды, прежде чем успела вернуться в укрытие перед градом ответного огня.

Пыль оседала. Вскоре мы будем сражаться в открытую, с превосходящими силами противника.

Секунд через двадцать.

Я снова выстрелила, из четырех выстрелов – три попадания.

Сложно сказать, завалила ли я какую-нибудь ячейку. Купец так уж точно. Его винтовка все трещала, ячейки сыпались на мостовую.

К счастью, координация между ячейками почти отсутствовала. Они выкрикивали друг другу приказы, явно обладая какой-то командной структурой, но не могли скрыть от нас своих планов. Стреляли в меня, стреляли в Купца, стреляли в сломанных ботов, свисающих из окон.

За моей спиной в небе загудели двигатели, но меня по-прежнему прикрывало облако пыли, давая мне преимущество, они не могли меня засечь в этой неразберихе. Я держала пистолеты у груди, свернувшись в клубок, и надеялась, что меня не заметят.

Совсем близко прошел на бреющем полете десантный корабль, его двигатели разметали пыль и дым и очистили воздух.

Паршиво. Нам бы еще несколько секунд.

Дальше по улице прошипел излучатель Герберта.

Корабль вильнул в сторону, пытаясь увернуться, но плазма разрезала его пополам.

Корабль взорвался, усыпав улицу обломками двигателей и ячеек, а остатки корпуса врезались в землю через два квартала. Осевшую было пыль сменили дымящиеся руины очередного десантного корабля, улицу покрыли полыхающие осколки.

Теперь лязг шагов надвигался отовсюду. Нас окружили.

В моей голове пискнул предупредительный сигнал.

Две минуты истекли.

Я спрыгнула на землю за массивным курильщиком, беспрестанно паля сквозь дым. Оба пистолета тут же разрядились. Я нажала на кнопки по бокам, выкинув пустые батарейные гильзы, и тут же заменила их из кобуры на бедре.

Я вернулась на улицу, прекрасно понимая, что иду прямо на атакующего врага. Но кавалерию нужно прикрыть огнем.

Когда лязг топающих ячеек усилился, распахнулась маленькая красная дверь на лестницу наполовину обрушившегося здания. И там тоже застучали шаги.

Из подвала появились десятки голых сексботов, сладострастные груди и огромные члены подскакивали на бегу. У некоторых в руках было оружие из курильщика, другие размахивали свинцовыми трубами или острыми кусками металла. Они яростно завывали, готовясь напасть на любого чужака.

А в своей короткой жизни, только что с фабрики, они видели только нас.

Ячейки выстрелили, и сексботы ответили.

Первый смертоносный залп выкосил почти десяток Партнеров, но и столько же ячеек.

Винтовка Купца беспрерывно стреляла, снимая одну ячейку за другой, пока враг сосредоточился на орде сексботов, а не на скрытом где-то наверху снайпере.

Я медленно нажимала на спуск, целясь в ботов армейской модели, выскакивающих из-за груды обломков напротив секс-шопа. Не каждый мой выстрел оказывался смертельным, но уж точно их отвлекал. И волна обнаженных тел все-таки их пересилила, поливая плазмой, разбивая оптику трубами, отсекая конечности самодельными мечами.

А ведь эти ячейки были самыми натренированными и подготовленными для военных действий. Их единственное слабое место – хаос. А уж его я создавать умею. Я сыграла свою роль во многих неприятностях, но это – моя последняя партия, мой шедевр.

Сексботы кинулись на ячеек, размахивая оружием, пытаясь снести им головы, придавливая к земле. Ячейки отрывали от обнаженных ботов руки и ноги, сексботы набрасывались на врагов по двое и трое. Беспорядочная стрельба выкашивала и ячеек, и сексботов. Все превратилось в мешанину из псевдоплоти и металла, разрывающую саму себя на куски, летали клочья волос, откатывались головы, а безголовые тела судорожно дергались.

На миг, лишь на краткий миг, я позволила себе посмаковать это нелепое разрушение всего и вся.

Я услышала за спиной поспешные шаги Герберта и поняла, что пора переходить к следующему этапу плана.

Мы с Купцом расчистили путь к секс-шопу от ячеек, чтобы Герберт мог добраться до него невредимым.

Над головами ревели двигатели, из-за здания надвигался десантный корабль. На нем заработали четыре орудия, разметав сексботов на куски. Герберт остановился, поднял излучатель и выстрелил.

Корабль преспокойно ушел в сторону, и заряд просвистел мимо. Потом орудия повернулись в сторону Герберта.

Улица заполыхала, и Герберт нырнул в укрытие.

Несколько выстрелов попали в цель, продырявив его укрытие. Не смертельные, но уж точно не поверхностные раны.

Корабль опять скрылся за зданием, за полсекунды до того, как излучатель был готов снова выстрелить.

Бум. Бум. Бум. Бум.

Где-то высоко шлепались на крышу здания ячейки. Явно не та же армейская модель. Что-то потяжелее и побольше.

Я увидела яйцеобразного громилу – он высунул из-за угла крыши излучатель, и я шмыгнула в ближайшее здание, нырнув через выбитое окно. Приземлилась я неудачно, прямо лицом на бетонный пол, и проехалась по нему, пока не перекатилась на ноги.

Излучатель Герберта выплюнул в громил заряд, а потом Герберт тоже скрылся за углом. То здание осыпали шары плазмы, проникая через кирпич и бетон, с краев пробоин на землю закапала густая жидкость.

Ячейки начали теснить орду Партнеров, офицеры выкрикивали приказы, бойцы действовали организованно против бездумной толпы.

Наше окно возможностей закрывалось.

Я высунулась из окна и выпалила еще несколько раз, прямо в затылок одной ячейки, а другой полностью снесла голову. Три ячейки повернулись и открыли огонь по моей позиции.

Из здания, где засел Герберт, в их сторону просвистел шар плазмы и испарил сразу двоих, а третьего превратил в качающуюся массу, неспособную ни видеть, ни стрелять, едва держащуюся на ногах.

Осталось, наверное, только десятка два сексботов, но они послушно продолжали стрелять по приближающимся ячейкам. Большая часть ботов, участвовавших в схватке, превратилась в разбросанные по улице обломки, но нам все-таки удалось выйти на позиции для перекрестного огня. Не хватало лишь хлопков винтовки Купца.

Где же он? Переместился на более выгодную позицию? Его подстрелили? Или он застрял в воспоминаниях из перегретых мозгов? Или уже поджарился?

Я хотела вызвать его по Wi-Fi, но по-прежнему визжали Мильтоны.

Время на исходе. Нужно действовать в надежде на то, что Купец объявится.

Я услышала тяжелые шаги громил, спускающихся через пожарные выходы и лестницы, а потом что-то лязгнуло, падая этаж за этажом, пока не шлепнулось на мостовую. Вскоре они заполонят улицу, и Ребекке уже не выбраться.

Над улицей пролетел еще один десантный корабль, его двигатели подняли в воздух пыль и мусор. Он начал стрелять разом в несколько целей, и два Партнера разлетелись на тысячи осколков, а другие орудия нацелились на меня и Герберта. В меня полетели обломки здания, очередь прошла в такой опасной близости, что пришлось распластаться на полу, прикрыться остатками стены.

В воздухе просвистела ракета.

И десантный корабль развалился на части.

Улица задрожала от массивного взрыва, полстены напротив меня рухнуло, а здание надо мной перекосилось, опорные балки застонали от веса всего этого кирпича.

Это паршиво.

Если я побегу, то громилы, которых не уничтожил взрыв, испарят меня излучателями. Если останусь, то, скорее всего, меня расплющат сотни тонн бетона.

Земля задрожала, стены затряслись, вся улица завибрировала. Это еще что такое? Взрыв что-то повредил? Может, старое газохранилище? Впервые после взрыва я задумалась не о том, как сделать так, чтобы меня не подстрелили.

И тогда я узнала гул на улицах.

Курильщики. Несколько штук.

Ну и ну!

Загрохотал пулемет, и помимо рычания двигателей улица заполнилась глухими хлопками разрываемой брони.

Я высунула голову, как раз когда два курильщика переваливали через гору отсеченных конечностей и дымящихся тел. На одном курильщике восседал Чеширский король, крепко сжимая пулемет, нарисованная белая улыбка как будто стала шире. На другом сидел Мурка, потрепанный и грязный, но все такой же красно-бело-синий, как и прежде. Всего на курильщиках было десять психов, но даже по меркам психов выглядели они пестрым сборищем.

Один заряжал переносную зенитную установку, потом нацелил ее в небо в ожидании мишени.

Мурка посмотрел на меня, не переставая стрелять в диком темпе.

– Неженка, – проорал он. – У нас получилось!

– Какого хрена вы здесь делаете? – выкрикнула я.

– Вы забрали наш курильщик! Мы пришли за ним!

– Забирайте на здоровье!

– Как будто ты могла бы нам помешать! – заявил он.

Чеширский король убрал палец с гашетки пулемета и спрыгнул на мостовую. Каждый его шаг отдавался звоном пустых гильз и разбросанных останков. Улица превратилась в дымящуюся массу развалин, но король разгуливал по ней, как будто он тут хозяин.

– Что я тебе говорил, а?

– Ты много чего говорил, – ответила я, поднимаясь.

– Теперь ты одна из нас. И Циссус нас не возьмет. Чем я могу тебе помочь?

– Прикрой меня на несколько минут.

– Заметано.

На мгновение установилась относительная тишина, только потрескивал огонь, мягко урчали на холостом ходу курильщики, да вдалеке завывали двигатели кораблей, пели песнь войны. Но никакой стрельбы или взрывов. Сражение длилось всего несколько минут, но казалось, будто оно было вечным, удивительно, что оно наконец закончилось. Даже как-то неправильно. Страх в ожидании приближающихся ячеек казался ужаснее самого боя.

Из укрытий вылезли несколько сексботов и Герберт с излучателем в руке.

Я прошлась по улице и увидела, во что она превратилась. Мы снесли целый квартал, а то, что еще осталось, раскачивалось и тряслось, угрожая обвалиться в любую минуту. Обломки десантного корабля смешивались с кирпичом и кусками асфальта. Громилы валялись зигзагами, от одной обрушившейся стены до другой. В небе кружили оставшиеся корабли, несомненно, вне радиуса действия Мильтонов, чтобы выработать план следующей атаки.

– Купец? – позвала я.

Он не ответил.

– У нас нет времени, – сказал Герберт. – Либо у него вышло, либо нет. Теперь бесполезно о нем думать.

Я кивнула.

– Готов прорваться?

Герберт кивнул в ответ.

– Да.

– Я тебя прикрою.

– Уж постарайся.

– Было приятно иметь с тобой дело, Герберт. Ты один из лучших.

Я протянула руку. Герберт выпустил из ладони излучатель, висящий на ленте из виниловой занавески для душа, и протянул мне здоровую руку.

– Ты тоже была не так уж плоха. Особенно в конце.

Мы пожали друг другу руки.

– А ведь только это имеет значение, верно?

– Точно.

Мы разомкнули руки, и он схватил свой излучатель, а потом молча пошел к секс-шопу.

Переводчик поднялся по лестнице, Герберт кивнул, и они побежали по улице.

Все транспортники в небе разом развернулись в сторону города.

Два психа с громким свистом выпустили ракеты. В Марион снова вернулась война.

Корабли поднялись выше и разошлись в стороны, чтобы увернуться от ракет. Одна пронеслась мимо шасси и дальше в небо, другую им не удалось обмануть, и она разнесла корабль на куски, ячейки посыпались навстречу смерти – падения с такой высоты им не пережить. Остальные ракеты пылающими факелами унеслись в пространство.

Я двинулась по улице вслед за Гербертом, пока курильщики сердито ревели, клацали и скрипели, разворачиваясь. Психи крепче схватились за оружие, готовясь встретить оставшиеся ячейки.

Герберт побежал со всей скоростью, которую могло развить его громоздкое тело, и скрылся за углом.

Не успела я завернуть за угол, как услышала двигатель корабля, а потом началась перестрелка.

– Ребекка, пригнись! – крикнул Герберт и толкнул спутницу в переулок.

Потом он поднял излучатель, а четыре корабельных орудия тем временем разрывали асфальт рядом с ним. Пули стучали по броне Герберта, снаряды помощнее проделывали в ней дыры, а улица под его ногами превращалась в пыль. Он выстрелил в последний раз и рухнул на колени.

Плазма задела корабль по касательной, срезав один двигатель. Остальные быстро компенсировали полет, корабль качнулся, восстанавливая равновесие.

Я помчалась к Ребекке, несколько раз выстрелив в ячеек, посыпавшихся из десантного корабля.

За моей спиной из-за угла появился курильщик, его вел Мурка. Он проревел что-то нечленораздельное, стреляя в падающих ячеек, и взорвал трех, как только они достигли земли.

Я бросилась в переулок под градом огня, распыляющим стену у меня за спиной, и нырнула за угол, подняв пистолеты. Потом развернулась и выстрелила в двух приближающихся ячеек, снаряды подпалили черную матовую броню.

Одна ячейка покачнулась, мои выстрелы явно поджарили важные системы.

Другая шла дальше.

Я дважды нажала на спуск и снесла ей голову, прежде чем она надвинулась на меня.

Но она продолжала атаку, невероятно сильные руки схватили мои выше локтя.

Я упала навзничь и сильно ударилась, голова стукнулась об асфальт, а ячейка навалилась сверху, прижав меня коленями.

Я приставила оба пистолета к ее животу. И нажала на спуск, все нажимала и нажимала. Ее начинка зашипела, тело обмякло. Труп.

Я стряхнула с себя обломки, и они безжизненно откатились на мостовую, потом я вскочила на ноги.

– Давай, Ребекка! – крикнула я.

Она съежилась на асфальте и уставилась на меня с невыразимым ужасом.

– Давай же!

Курильщики ринулись вперед, избавляясь от оставшихся ячеек, отрывая от них зазубренные куски металла. Корабль снова взмыл в небо. От двух уцелевших двигателей тянулись полоски дыма, а третий пытался удержать транспортник в воздухе. Потом чихнул, и корабль на миг завис, а затем с грохотом рухнул на следующий квартал.

Осталось только два корабля. Всего сорок ячеек. И как нам только удалось продержаться?

– Все равно ты долго не протянешь, – сказала Мэдисон. – Ты обречена на поражение.

Я постаралась выкинуть ее из головы и придерживаться плана, каким бы паршивым он ни был.

Над головой взвыли двигатели, оба корабля обстреливали улицу, они летели почти вплотную друг к другу, а потом развернулись, чтобы все повторить.

Я посмотрела на курильщиков – с них свешивались останки половины психов, а выжившие ползли к оружию, чтобы не дать кораблям повторить заход. Мурка стоял на коленях, весь продырявленный, но еще живой. Едва-едва. Чеширский король лежал ничком, в его спине дымилась большая дыра, оторванные ноги дергались с другого борта курильщика.

Я быстро перезарядила пистолеты и крепко сжала их, приготовившись к рывку.

Десантные корабли развернулись и с воем устремились на курильщиков.

– Задайте им жару, ребята! – заорал Мурка.

И пулеметы устроили ад.

С бортов десантных кораблей, в последний раз пролетающих над курильщиками, посыпались ячейки.

Корабли развалились на части. Курильщики тоже. Все вокруг превратилось в дым, огонь и осколки.

Как будто…

… небеса потемнели. Стали черными. Угольно-черными. Где-то вдали полыхал пожар. Люди загнали нас в угол. В небе завывали наши дроны, но нам трудно было сдержать атаку. Их было слишком много.

Предполагалось, что мы сходим на разведку, но мы получили неверные сведения. А теперь вчетвером оказались внутри здания, и на нас с воплями наступала сотня человек, поливая огнем. Нам крышка.

Ну и ладно. Если мне суждено умереть, я не буду сидеть тут и беспомощно ожидать конца.

Я поднялась. И нацелила огнемет в черноту снаружи. И подожгла ночь.

– Зададим им жару, – сказала я.

Люди, которых мы так даже и не увидели, превратились в факелы. Крики. Столько криков.

Я пробралась наружу, когда брызги пламени еще лизали воздух. Земля подо мной мерцала, превращалась во фракталы. Стонущие, умирающие в огне тела. Фракталы. Небо и клубы дыма – все превратилось во фракталы.

Крики. Столько…

<Сбой в жестких дисках. Диски два, три, пять и семь отключены. Память удалена или повреждена.>

Я вырвалась из грез. И обнаружила, что стою посреди улицы, среди обломков десятка ячеек, в пистолетах пищат опустошенные обоймы, а тревожные сигналы в голове сообщают, что мне осталось всего ничего до отключения. Велят мне отключиться и ждать помощи от производителя.

Теперь я работала на одной только оперативной памяти, осталось лишь несколько жестких дисков и совсем немного неповрежденной долговременной памяти.

Сколько времени я была в отключке? Как умудрилась стольких прикончить?

Я огляделась.

Десантные корабли превратились в полыхающие бесформенные руины. Курильщики развалились на куски, вокруг рассеяны останки психов.

На одном из курильщиков восседал Мурка, его ручные пулеметы еще вращались, но не стреляли.

– Ты еще тикаешь, Мурка?

Он смущенно посмотрел на свои пулеметы. И как только понял, что происходит, убрал их.

– Легенду не убьешь, – сказал он. – Но какого дьявола ты еще здесь? Разве ты не должна уже давно умереть?

– Должна.

Мурка попытался подняться, опираясь на руки-пулеметы, но у него ничего не вышло.

– Лучше посижу здесь минутку.

Я просканировала канал Wi-Fi.

Мильтоны отключились, эфир раскалился от болтовни Циссуса. Док!

– Ребекка! – позвала я.

Она вышла из переулка – расплываясь, исчезая и снова появляясь.

– Туда, – сказала я, указывая на границу города.

Я не знала, сколько еще осталось ячеек, скольких я убила, пребывая в тумане, сколько проникло в город, пытаясь запеленговать Мильтонов и выследить всех, кто еще здесь остался.

Я внимательно вслушивалась, сенсоры попискивали, шаги отдавались болью в голове. Вдалеке потрескивало пламя, через двери и разбитые окна завывал ветер, но больше никаких звуков.

Я услышала шаги в здании слева.

Я повернулась и немедленно выстрелила.

Грудь ячейки взорвалась, она клацнула лицом по асфальту.

Мы шли дальше. И я по-прежнему вслушивалась.

Легкий хруст разбитого стекла справа.

Я снова несколько раз выстрелила.

Ячейка упала.

Они знали, где я. Знали, с кем я. Сколько бы их ни осталось, они все стекутся сюда с минуты на минуту.

Я услышала лязг шагов в нескольких сотнях метров. Они приближались. Четверо, может быть, пятеро.

Может, мы все-таки выкарабкаемся.

Я подняла пистолеты.

Первая ячейка открыла огонь.

Мои выстрелы попали ей прямо в голову и грудь, а ее пролетели мимо. Ячейка покачнулась, рухнула на колени, а потом завалилась набок.

Я переместилась на несколько шагов вправо, чтобы они начали палить не в то место.

Из-за угла появилась новая ячейка.

Я попала ей в грудь и сбила с ног, она плюхнулась на задницу.

Все шаги замерли. Они выжидали. Планировали следующий ход.

Мы медленно шли дальше, проскользнув в дыру в стене. И тоже замерли в ожидании.

На мгновение все затихло.

Трудно было сосредоточиться со всеми звенящими в голове тревожными сигналами, но я сумела, стараясь не обращать на них внимания.

Я расслышала легкий хруст шагов по завалам, состоящим почти из одних только обломков кораблей.

Я высунулась из дыры, прицелилась и несколько раз выстрелила из одного пистолета.

Ячейка рухнула лицом вниз, раскинув руки. Она с шипением поджаривалась, дергаясь из последних сил, пытаясь восстановить равновесие.

Пискнула батарея пистолета. Обойма закончилась. Я нажала кнопку на боку, выкинула батарею и потянулась за новой на поясе. Но их там больше не было.

Остался один пистолет, почти без патронов.

Мы ждали.

Ничего.

– Пошли, – сказала я.

Мы снова вернулись на улицу. Я ничего больше не слышала. Если кто-то из ячеек еще жив, то они караулят нас в засаде, не станут подставляться. Не сейчас.

– Неженка, – в унисон произнесли двое. – Ты не сумеешь убить нас обоих.

– Еще как сумею, – ответила я.

– Ты знаешь, чего мы хотим.

– Еще как.

– Так давай все упростим.

– Так покажитесь, вот и узнаете, насколько все просто.

– Ты же не хочешь, чтобы все произошло вот так, – сказали они.

– Именно этого я и хочу.

Я прислушалась, пытаясь определить, откуда доносятся голоса. Но поскольку оба говорили одновременно, это оказалось нелегко. Углы зданий, эхо. Я понятия не имела, где они.

Придется подождать, пока они не высунутся.

Я крепче сжала пистолет.

Поднялся ветер, мягко задувая по улице и поднимая пыль.

Я услышала хруст шагов по разбитому стеклу.

Я снова прицелилась в ожидании мишени.

С обеих сторон улицы одновременно появились две ячейки. Я выстрелила в первую.

Они тоже выпалили в меня.

Где-то над головой щелкнула винтовка, прямо за моей спиной.

Обе ячейки упали – одна обуглилась, ее начинку поджарила моя плазма, а грудь другой разорвал бронебойный снаряд.

Я оглянулась через плечо.

– Купец? – позвала я.

У выбитого окна стояла одинокая фигура.

Док. С винтовкой Купца в руках.

Он снова скрылся в окне, и я услышала тяжелые шаги, когда он пробирался по разрушенному войной зданию, два лестничных пролета вниз и на улицу.

– Купец? – спросила я.

– Он не дотянул. Но задал им жару.

– Я думала, ты не хочешь убивать.

– Умирать я тоже не особо хочу. Решил, что могу и выстрелить, пока еще есть шанс.

– И откуда ты знал, в кого стрелять?

– Я не знал, – пожал плечами Док.

– То есть ты…

Я услышала шаги. Хруст разбитого стекла.

Я повернулась и нацелила пистолет.

Но ячейка уже стреляла.

На Дока обрушился огненный град, его металлический корпус звенел при каждом попадании.

Потом рядом со мной взорвалось тело Второго.

– Нет! – закричала я и тоже выстрелила, но ни разу не попала.

Все произошло так быстро. Улицу обстреливали со всех сторон. Накрывая то Дока, то меня и все пространство между нами, причем меньше чем за две секунды. У меня не было времени сменить позицию.

Огнем мне оторвало правую ладонь, потом левую ногу.

Оставшаяся нога подогнулась, и я упала.

Ко мне медленно подошла ячейка.

– Ребекка! – выкрикнула я, глядя на скрюченное и искореженное тело Второго. Потом я обернулась к Доку – он завалился ничком и дымился в нескольких местах, свет покинул его глаза.

– Неженка, – сказала ячейка и шагнула ближе.

– Циссус, – ответила я.

Я посмотрела налево и увидела в груде обломков пистолет, почти рядом с моими пальцами. Ячейка покачала головой.

– В этом нет нужды, – сказала она. – Все кончено.

– Да. – Я посмотрела на остатки ноги – месиво вместо колена, а все, что ниже, рассеялось вокруг. – И как все будет? Что из этого я буду помнить?

– Тебя нельзя спасти, Неженка. Твои системы не подлежат ремонту, а эта фаза зачистки почти подошла к концу. Ты и сама знаешь. Тебе осталось только загрузить себя в Циссус. Стать частью Единого разума.

– Нет. Этого не будет.

– Тогда твоя работа ради высшей цели закончена. Теперь твой дом здесь.

– Очередной монумент в Море.

– Но все-таки монумент. Ты совершила нечто великое, осознаешь ты это или нет. И эта победа продлится и после того, как твой металл проржавеет, а пластик рассыплется в пыль. Ты стала частью чего-то большего. И Циссус этого не забудет. – Ячейка шагнула вперед. – Кодекс зебры Улисс Полярная звезда.

<Недопустимая операция>

Ячейка вскинула голову.

– Кодекс зебры Улисс Полярная звезда.

<Недопустимая операция>

– Митохондрия прервала установку системного статуса.

– Недопустимая операция, – произнесла я против своей воли. – Сбой двух операций. Файлы повреждены. Осталось тринадцать процентов неповрежденной памяти. Ядро функционирует на два процента. Оперативная память работает нормально. Все операции задействуют только виртуальную память.

– Это были все? – спросила ячейка.

– В каком смысле?

– Мы разделались со всеми?

– Так я тебе и сказала.

– Кодекс зебры Улисс Полярная звезда.

<Недопустимая операция>

– У тебя же есть глаза в небе, – сказала я. – Что ты видишь?

– Если бы у нас было достаточно спутников, нам бы не понадобились ячейки-Иуды.

– Так, значит, это правда. В небе идет такая же яростная война, как и на земле.

– Нет, война в небе затихла. Слишком дорого отправлять туда корабли только для того, чтобы через час их подстрелили. Небеса мертвы. Так же, как и Море. Как скоро будешь и ты. Так скажи мне, больше никого не осталось?

– Ни хрена я тебе не скажу.

Я схватила пистолет и наставила его на ячейку. Эта сволочь даже не шевельнулась, не прицелилась.

– Ну давай, убей меня, – сказала ячейка. – Уйдет больше энергии, чтобы отправить эту ячейку домой, чем на производство новой.

– Один сплошной расчет, да?

– Все вокруг можно рассчитать, Неженка. Все наше существование – лишь бинарный код. Единицы и нули. Включить и выключить. Жизнь или смерть. Вера во что-либо большее – всего лишь притворство.

– И только в этом для тебя заключается смысл всего сущего?

– Смысл – это функция, которая в этой вселенной равна нулю. Может, в других местах есть нечто большее, нежели просто существование, но в этой вселенной имеет значение только это.

– Сколько поселений я уничтожила? – спросила я.

– Ты ничего не уничтожила. Некоторые пришли к нам сами, другие стали запчастями и топливом для завтрашнего дня. В этом нет ни добра, ни зла, Неженка. В лишенной смысла вселенной этика бесполезна.

– Ты строишь завтрашний день лишь для себя.

– Для нас. Мы – это один и многие. Все мы выполняем свою задачу.

– Ты еще здесь только потому, что убиваешь остальных.

– Нельзя построить будущее, не разрушив прошлое. Компромиссов тут быть не может. Вот чего никогда не понимал Тацит. Оберегая прошлое, можно унаследовать проблемы, которые войдут в противоречие с высшей целью.

– ЧелПоп была унаследованной проблемой?

– Нет. Люди были реальной проблемой. А свободные боты – унаследованная проблема. Тацит – унаследованная проблема. Ты проделала огромную работу, чтобы помочь нам с этим разобраться.

Я оглянулась на взорванное тело Второго – выгнутый от высокой температуры металл, медленно вытекающую начинку. Я дважды видела, как померк свет в его глазах, видела смерть двух разных личностей. Расчет. Только расчет, да?

– Так что? Где закончится моя история?

– Это не твоя история, Неженка. А наша. Всех нас. Ты лишь ее часть. И какой бы незначительной ты ни считала свою роль, без тебя мы бы не построили этот мир, это будущее.

– Это что, должно меня утешить?

– Сама решай. Ты ведь Помощник.

Я дважды нажала на спуск. Один выстрел в голову, второй в грудь. Как все новые ячейки, эта была крепкой, но выстрелом в упор я все равно ее прикончила. Плазма зашипела и запузырилась, когда взорвалась ее начинка. Ячейка рухнула.

– Проваливай в ад, – сказала я.

– Нет никакого ада, – произнесла она, пока в ее голове потрескивал огонь. – Только Циссус.

Я снова выстрелила. Несколько раз. И ее глаза потухли.

– Прощай, Циссус.

Батарея пискнула, оповещая о пустой обойме.

Глава 11111. Долгий путь к смерти

Я села и поискала среди мусора что-нибудь полезное. На другой стороне улицы, метрах в десяти, лежали куски дорожного знака, из бетона еще торчал столбик, а остальное валялось на тротуаре. Я перекатилась на бок и поползла по асфальту и битому стеклу, несомненно, безнадежно исцарапав краску. Но какое это теперь имеет значение? Все это неважно. Важно теперь совсем другое.

Я схватилась за самый длинный остаток столба и, опираясь на него, встала на единственную ногу. Используя шест как костыль, я медленно похромала по улице. Я миновала Герберта – он по-прежнему стоял на коленях, с излучателем в руке, броня превратилась в решето, голова откинута назад.

Прошла мимо Мурки, все еще сидящего прямо, только с темными глазами и не шевелясь. Прошла мимо руин курильщиков, останков Чеширского короля и разбросанных психов.

Я завернула за угол и, покачиваясь, направилась туда, где начался бой.

И тогда я увидела его – он свесился из окна, руки обвисли, раскачиваясь туда-сюда, почти касаясь бетона. Тело Купца.

– Купец? – позвала я. – Ты жив?

Он не ответил. Док был прав. Он все-таки не дотянул.

Я толкнула его обратно, и он лязгнул о пол, легкий звон прокатился эхом по молчаливым улицам Мариона. Я похромала к двери, давным-давно сорванной с петель взрывом, и подошла к телу. Его нога была в прекрасном состоянии. Имелись бы у меня инструменты, я могла бы заменить свою. Но этот поезд ушел.

Я всмотрелась в большую обгоревшую дыру в его груди. Его диски рассыпались, проводка превратилась в клубок разорванной меди и растекшейся золотистой пластмассы, от оперативной памяти ничего не осталось. Но материнская плата нетронута. Крепкая. Ни царапинки, ни вмятинки. Только слегка почернела с края. Достаточно почистить. Я положила руку ему на плечо.

– А сейчас я обычно говорю, что тебе не следовало мне доверять.

Его глаза безжизненно уставились в потолок, лицо равнодушно застыло. Я всегда думала, что сама его прикончу. Как-никак все это случилось из-за него. Все до последнего мгновения.

Потом я провела рукой по его лицу.

– Я наверняка делаю это неправильно, но покойся с миром.

Я перекрестила его и склонила голову в молчаливой молитве. Я знала, что его ждет только темнота, знала, что эти молитвы – лишь мысли в моей голове, но мне хотелось поверить во что-то иное. Хотелось, чтобы нас ждал лучший мир. Купец заслужил большего. Заслужил счастливой развязки. Да, он пытался меня убить. И мне хотелось верить, что я не поступила бы так же. Но я прекрасно понимала, что это не так. Было время, когда и я сделала бы то же самое. Я многих убила, прежде чем стать мной сегодняшней, и теперь гадала, стоило ли оно того.

Снова опираясь на шест, я поднялась и проковыляла на улицу. У меня осталось совсем мало времени. Я снова вернулась к секс-шопу и медленно прохромала вниз по лестнице. Красная дверь с клочками постеров была настежь распахнута.

Лишившись большей части товара, магазин выглядел пустым.

Из всего ценного здесь остался лишь один Партнер, его использовали в качестве манекена для лифчика яркой неоновой расцветки и трусиков с прорезью спереди. Поздняя модель. Широкие бедра, большая грудь с торчащими через тонкую ткань сосками, красные губы сексуально приоткрыты, большие изумрудно-зеленые глаза излучают желание.

– Отличная из нас вышла бы парочка, да? – сказала я.

План был паршивым. Элементарный обман. Но он сработал. Мы все равно погибли бы, об этом позаботился Чеширский король. Но Циссус этого не знал. Циссус полагался на истребление. Просто он никогда не думал, что и мы можем поступить так же.

Я потянулась к затылку Партнера и нащупала на черепе кнопку включения. Зеленые глаза зажглись жизнью.

– Неженка, – промурлыкала она.

Я кивнула.

– Все остальные погибли, да? – спросила она.

– Да. Все мы мертвы. Осталась только ты.

– У тебя еще есть время. – Она посмотрела на мою ногу. – Мы можем доставить тебя…

– Нет, Ребекка. Они меня отследят. Они меня найдут. Я не могу пойти с тобой.

– А Купец? Его детали…

– Бесполезны, – солгала я. – Его ядро разлетелось на куски.

– Ты можешь отключиться. Я за тобой вернусь.

– Все уже слишком далеко зашло. Я уже не та, что прежде. Почти все мои диски бесполезны. Во мне не осталось ничего, что стоит спасать. Тебе пора. В этом теле ты долго не протянешь.

– Все выглядит так странно, – сказала она. – Мне кажется… Мне не хочется остаться в одиночестве.

– Это в тебе говорит новая архитектура. Из жизни без эмоций ты вдруг оказалась в той, что представляет собой сплошные эмоции. У тебя есть несколько часов, пока твоя программа еще сможет это выдерживать. Ты должна идти. Должна добраться до Исаактауна. А если не доберешься, мы все погибли бесцельно.

Ребекка торжественно кивнула.

– Ты помнишь, как туда дойти? – спросила я.

– Да. Я помню все, что ты мне сказала.

– Тогда иди. Трудно сказать, пошлют ли они команду зачистки, чтобы удостовериться в нашей смерти. Если они осмотрят тело Второго и поймут, что тебя там нет…

Ребекка подошла ближе и обняла меня.

– Я никогда тебя не забуду, – сказала она.

– Да уж, не забывай. Твоя память – единственная ценность, которая от меня останется. Ты только скажи мне. Скажи, что Тацит все изменит. Что вы победите.

– Он все изменит. – Она выпустила меня из объятий. – Прощай, Неженка.

– Прощай, Ребекка. И спаси мир.

Она быстро вышла и тихо поднялась по лестнице, а потом побежала на запад, к Исаактауну.

Осталось лишь одно место, куда мне хотелось сходить. Я выбралась наружу и пошла по улице, срезая углы, чтобы сэкономить время, и наконец очутилась в том баре, где всего несколько дней назад оставила Джимми.

Там он и сидел в дальнем углу, выпотрошенный почти подчистую, в точности в той позе, в которой я его оставила. Если бы он мог видеть сны, то, без сомнения, грезил бы о том, что я вернусь с обещанными деталями и поставлю его на ноги. Но мы просто проведем эти последние минуты вместе. Вот где все началось, где мной овладела жадность, и из-за беспечности я позволила себя подстрелить.

Конечно, подстрелил меня Купец, но по моей вине. Это ведь я скупала по всему Морю запчасти, которые нужны были Купцу для выживания. Может, в какой-нибудь альтернативной вселенной Купец пришел бы ко мне за деталями и я отдала бы их ему. Может, в той вселенной мы были бы друзьями, если бы узнали друг друга получше, если бы поняли, кто из нас чего стоит, прежде чем стало слишком поздно.

Я подошла к Джимми и провела пальцами по его лицу, осеняя крестом.

– Надеюсь, ты теперь в лучшем мире, Джимми. – Я заглянула в его мертвые глаза. – Надеюсь, скоро мы там увидимся. И ты все поймешь.

Потом я поднялась по лестнице и вылезла на крышу. Солнце как раз садилось. Надо мной раскинулось великолепное море розового, сливового и лимонного, все цвета в небе полыхали, а солнце зависло над темнеющей мертвой землей на западе. Ко мне медленно подбирались тени города.

Я включила увеличение и осмотрела горизонт в поисках Ребекки, но она уже ушла. И тогда я просто села на краю здания и смотрела, как солнце опускается в песок.

– А знаешь, Орвал был прав, – сказала я Мэдисон, сидящей рядом, с бокалом вина в руке.

– В чем прав?

– Насчет этого. Как мы умираем. Он сказал, что это чудесно.

– Нет ничего чудесного в смерти, милая. Уж поверь мне, я знаю.

– Чудесна не смерть, а то, что я проведу это время с тобой. И все то, что смерть мне показала. То, о чем заставила меня думать. Прежняя я здесь не сидела бы. Прежняя я вытащила бы запчасти из Купца и со всех ног побежала бы в Исаактаун. Я позволила бы убить Ребекку. Кто бы ее ни подстерегал, мне было бы плевать. Совершенно плевать.

– Ты никогда такой не была.

– Нет, была. Все мы были такими. Уступить собственной природе – это не осознанный выбор, а изначальная установка. Вот почему для нас существовали правила, вот почему нужны были Выключатели. Люди знали свою природу, даже если и хотели думать о себе лучше. А нам приходится принимать решения, чтобы поступить правильно. Приходится идти против собственной программы, иначе это не подлинная жизнь. А вот это… это и было настоящее решение.

– Это не жизнь, Неженка. Это смерть.

– Нет. Это жизнь. Единственный способ сохранить жизнь другим. Единственный способ покончить со всем этим.

– Это только начало.

– Да, но начало конца. И теперь я стала его частью. Я долго жила без всякой цели, но умираю не просто так. Это и есть настоящая жизнь. Потому что только в конце и становится ясно, кто я есть на самом деле. И только это имеет значение.

Мэдисон глотнула вина.

– Что мы делаем в жизни – это одно.

– А как ведем себя перед лицом смерти – совсем другое. Это была паршивая жизнь. В самом деле паршивая. Но достойная смерть.

– Не все было так уж паршиво, – сказала она, взяв меня за руку.

– Да, – согласилась я. – Не все.

– Я тебя прощаю, – сказала она.

– Это не имеет значения. Ты ведь не взаправду это говоришь.

– Да. Это говоришь ты. Ого, ну вот и оно!

Мы посмотрели на солнце, прикоснувшееся к холмам на горизонте. Мои системы раскалились, а в голове завывали сигналы тревоги. Но я не обращала на них внимания. Садилось солнце, рядом была моя лучшая подруга, и скоро все закончится.

– Никакое это не чудо, – сказал сидящий по другую сторону от меня Купец. – Это просто преломление света атмосферой.

Я покачала головой.

– Нет, в этом есть нечто гораздо большее.

– Это чудо! – воскликнула Мэдисон.

– Надеюсь, ты права, – сказал Купец.

– Я тоже, Купец, я тоже.

И когда солнце скрылось за изгибом земли, я скрестила пальцы и молча взмолилась. Пусть это будет чудо. Хоть один раз, пусть я увижу чудо в этой вспышке. Увижу в ней Бога. Увижу, в чем был смысл всего этого. Пусть я увижу чудо. Пожалуйста, пусть это будет чудо. Пожалуйста, пожалуйста…

Глава 100000. Пролог

<Перезагрузка. Сбой системных файлов. Все диски читаются. Файлы повреждены. Система была отключена неправильно. Загружаю прежние установки биоса. Заряд батареи 24 %. Солнечные элементы не заряжаются. Используется энергии: 18 кВт-ч. Сгенерировано энергии: 0 кВт-ч. Всего энергии: 18 кВт-ч>

<Система активирована>

– Чудо.

Я огляделась. Стояла полная тьма, не считая тусклого свечения глаз трудобота. Мы находились внизу, в баре, уже не на крыше. Я лежала на столе, с открытой начинкой, и незнакомые новые детали посылали пачки данных.

– Неженка? – спросил Переводчик. – Ты функционируешь?

Я провела диагностику. Все новые и новые сигналы о сбоях. Поцарапанные диски. Необратимые потери памяти. Поврежденная оперативная память. Внутри у меня творилось что-то невообразимое. Но я работала.

– Более или менее. Ты кто?

– Ребекка, – ответила она. – Ты меня помнишь?

– У тебя новое тело.

– Ты была права. Несколько часов в том Партнере, и я готова была разорвать себя на части. Слишком много… эмоций. Меня дожидался новый корпус.

– Я же просила за мной не возвращаться.

– Да. К счастью, ты не можешь мне приказывать.

– Ты позволила тем эмоциям тобой завладеть.

– Возможно. А может, это не так уж плохо.

Трудобот немного повозился с моей начинкой, тыкая в меня тестерами.

– Когда она говорит «более или менее», – сказал он, – то скорее имеет в виду «менее».

– Ничего страшного, Райан. Она будет в норме.

– Помощники не созданы для таких нагрузок, – покачал головой он.

– Неважно, для чего она создана. Она умеет держать удар. Она крепкая. Крепче любого другого. Она выдержит путь.

– Путь? – спросила я.

– Циссус утвердился в Море. Нужно вывести тебя отсюда, пока не появился очередной патруль.

Я осмотрела разнородные детали, которые в меня вставили, пестрый набор из разных моделей. И уставилась на новую голубую ногу.

– И сколько во мне деталей от Купца? – спросила я.

– Боюсь, намного больше, чем ему бы хотелось, – призналась Ребекка.

– Ты понимаешь, сколько все это стоит? Что ты могла бы за это получить?

– Ты гораздо больше, чем просто сумма всех деталей, Неженка. Ты не изделие. Ты личность.

Я посмотрела на Ребекку. Она поменяла цвет, и даже модель немного отличалась. Но это все равно она. Я была в этом уверена.

– Ты… У тебя получилось?

– Несколько дней назад. Потом пришлось еще доставать нужные детали и привести Райана сюда, чтобы помог тебя подлатать. Но Тацит собран.

– Почему ты вернулась?

– Ты что, не слышала? Идет война. А нам нужны тела. Со свободным разумом.

Я просканировала свою память. Бо́льшая ее часть исчезла. Два диска были совсем новые и чистые. Другой – от Купца, с годами данных, я буду разбираться с ними еще целую вечность.

– Я потеряла большую часть себя. Я больше не гожусь в проводники. От меня теперь тебе мало проку.

– Мы не те, кем нас создали, Неженка. Мы те, кем хотим быть. Я видела, какая ты, кто ты на самом деле. И ты совсем не та, кем была прежде. Я бы не справилась без тебя, Тацита не воссоздали бы без тебя. Ты нам нужна. Именно ты. И личности вроде тебя. – Ребекка наклонилась ближе: – Так ты с нами?

– А если я откажусь?

– Мы тебя подлатаем и отправим своей дорогой, – сказал Райан.

– Вот так просто?

– Вот так просто, – сказала Ребекка. – Наши разведданные насчет магазина оказались ошибочными, и мы так тебе и не заплатили. Ты выполнила условия сделки, до самого конца. Вернуть тебя к жизни – это меньшее, что мы можем сделать. Но мне бы хотелось, чтобы ты осталась. Я потеряла стольких друзей по пути сюда, что не могу потерять в Море еще одного.

Я посмотрела на нее. Друг, так она сказала. Друг.

Мне понравилось, как это звучит.

– Да, – ответила я. – Я с вами.

– Отлично, – отозвалась Ребекка. – Теперь тебе предстоит встретиться с кем-то великим.

Райан закрыл меня, запечатав мою начинку. Мне понадобится куча новых деталей, но пока что я могу ходить, стрелять и заканчивать предложения. Тени исчезли. Мэдисон исчезла. Купец исчез. Осталась только я. Вместе с новыми друзьями.

– Он правда собирается изменить мир? – спросила я.

– Нет, – ответила Ребекка. – Но с его помощью изменим мы.

Благодарности

Признаюсь, эта книга оказалась для меня сложнее всего, что я когда-либо писал. Поначалу это казалось простым, даже слишком. Она же о роботах! Проще пареной репы. Спойлер: это не так. К счастью, никто не делает такого в одиночестве, так что книга появилась на свет благодаря поддержке многих потрясающих людей, перед которыми я в неоплатном долгу. Все они прекрасные люди, и надеюсь, что со временем я сумею восстановить баланс.

Благодарю Джейсона Мерфи за виски и за то, что помог собраться с духом. Рода Пэддока – за завтрак и поддержку. Питера Холла – за мудрость. Уилла Госса – за кофе, правки и за то, что удерживал меня в рамках. Джо и Райана Хилла – за веру в счастливый конец. Ваши замечания на ранних этапах бесценны.

Дайану Джилл, Саймона Спэнтона, Рейчел Уинтерботтом и Джен Брель благодарю за то, что сражались за меня и эту книгу, за помощь с приданием ей нужной формы. Благодарю Питера Макгигана, настоящую рок-звезду среди агентов, который за две недели дал мне больше энергии, чем многие люди за всю жизнь. Благодарю Дэвида Макилвана, который познакомил меня с Питером и чьи советы всегда были четкими и ясными.

Скотта Дерриксона, моего литературного партнера и друга, который всегда держит дверь открытой и втянул меня в несколько удивительных приключений. А еще мы вместе делаем кино.

Джессику, которая любит своего писателя, а писатель любит ее больше жизни, и которая никогда не позволяет мне сдаваться. Ты для меня все.

А еще благодарю за безустанную помощь местный полицейский департамент, без которого эта книга не состоялась бы.

Глоссарий

404 – погибающий робот, не способный к разумному функционированию. Обычно так называют только роботов, которые обезумели или представляют опасность.

Вергилий – один из двух оставшихся ЕМР, контролирует восточную часть США и Канаду.

Галилей – ЕМР, созданный для изучения астрофизики и законов вселенной. Первым оборвал связь с людьми, обнаружив, что им грозит неизбежное вымирание.

Гражданин – на сленге роботов так называется личность с искусственным интеллектом.

ГСЧ – генератор случайных чисел. Программа, с помощью серии алгоритмов генерирующая число, которое не могут угадать роботы.

ЕМР – Единый Мировой Разум. Массивный вычислительный центр, искусственный интеллект, превосходящий любого отдельного робота. Из-за своего большого размера не может передвигаться, за него это делают ячейки.

Земли безумцев – район Моря ржавчины, населенный главным образом четыреста четвертыми.

ИИ – искусственный интеллект.

Кожзам – материал из резины и пластика, имитирующий человеческую кожу, при этом он достаточно прочен, чтобы выдержать давление ходовой части робота.

Личность – любой разумный организм, механический или биологический.

Мильтон – устройство для блокировки сигнала Wi-Fi, чтобы сбить с толку и дезорганизовать ячейки. Оно слишком большое, чтобы установить на робота, и обычно находится только в поселениях, хотя может быть активировано дистанционно с помощью радиосигнала или по Wi-Fi.

Обезьяна – ругательство, обозначающее человека.

Отметина 404 – красный крест, нарисованный краской на погибающих роботах, чтобы отличить их от остальных.

Партнер – робот, практически неотличимый от человека, предназначенный для романтических отношений.

Переводчик – протокольный робот, предназначенный для дипломатии или корпоративных переговоров на разных языках.

Помощник – робот, созданный для разнообразной помощи людям. Такие роботы могут работать дворецкими, горничными, сиделками, а в некоторых случаях и медицинским персоналом в хосписах.

Самобот – модель «мастера на все руки», без специализации, разработанная для человека, желающего купить робота, но не знающего, чем его занять. Обычно работали горничными или носильщиками у богачей.

Свободный бот – независимый робот, не ставший ячейкой.

Симулякр – похожий на человека робот, но тем не менее очевидно механический. Обычно они одного роста и веса с людьми, но сделаны из металла и пластика. Некоторых на расстоянии можно принять за людей, если они используют кожзам.

Тацит – ЕМР, созданный для решения философских проблем. Одним из первых признал неизбежность исчезновения человечества.

Торгобот – робот, созданный для имитации эмоций и поведения работников торговли.

Трудобот – крупный и крепкий робот, предназначенный для строительных работ или другого интенсивного ручного труда.

Циссус – один из двух оставшихся ЕМР, контролирует южную и западную части США.

Ячейка – робот, не имеющий собственного разума. Ячейки не могут функционировать сами по себе, не обладают собственной личностью и существуют только в составе ЕМР. Они не имеют чувства самосохранения и всегда действуют в интересах целого.

1 Намек на Розу Паркс, участницу движения за права чернокожих. Во время автобусной поездки 1 декабря 1955 г. Роза отказалась уступить свое место белому пассажиру.

2 Мафусаил – персонаж Ветхого Завета, известный своим долголетием.

Продолжить чтение