Читать онлайн Жаркая осень 1904 года бесплатно

Пролог

Отгремели славные морские сражения в Чемульпо и у Порт-Артура. Японский флот, когда-то сильный и грозный, ныне перестал существовать. На сухопутье японская армия была разбита и выброшена из Кореи. Сила русских сломила силу гордых самураев. Император Японии был вынужден пойти на мировую.

Неудачи преследовали и Британию. Гордость королевства – непобедимый флот «империи, над которой никогда не заходило солнце», был разгромлен объединенной российско-германской эскадрой. Баланс сил в мире резко изменился. А грозная эскадра адмирала Ларионова покинула Тихий океан и, совершив почти кругосветное плавание, вошло в Балтийское море.

В самой же столице Российской империи новый царь Михаил II, подобно своему пращуру Петру Великому, начал реформировать государственный строй России. Конечно, это не всем пришлось по вкусу, но нового самодержца меньше всего интересовало недовольство его сиятельной родни.

В своих реформах царь Михаил нашел опору как среди людей с эскадры адмирала Ларионова, так и лидеров большевиков, которым была небезразлична судьба державы. «Россия сосредотачивается», – как-то раз заявил российский дипломат князь Горчаков. Вот и сейчас в стране происходили те же процессы. Только сможет ли Россия, пришпоренная новым императором, совершив рывок, обойти своих соперников?

Часть 1
Горячий август

10 августа (28 июля) 1904 года.

Санкт-Петербург. Улица Морская, д. 8.

Ресторан «Мало-Ярославец».

Михаил Иванович Соколов, лидер Союза

социалистов-революционеров-максималистов

Выпив рюмку холодной водки и закусив хрустящим соленым огурчиком, Михаил Соколов, известный среди коллег-эсеров как Медведь, внимательно посмотрел на собеседника. Честно говоря, тот ему не понравился с первого взгляда. Бегающие глазки, суетливость и эта омерзительная привычка время от времени потирать руки. К тому же собеседник, одетый как торговец в галантерейной лавке, носил свой костюм так, словно впервые в нем вышел в свет. Опытный глаз Медведя определил – человеку, назвавшемуся при встрече товарищем Герасимом, привычнее был костюм-тройка, сшитый у хорошего портного. И разговаривал он с таким неистребимым одесским акцентом, словно только вчера гулял по Дерибасовской. Но он вместе с тем употребил во время разговора и несколько фраз, характерных лишь для жителей Североамериканских Соединенных Штатов. Медведю уже через пять минут общения с «товарищем Герасимом» захотелось достать из кармана пиджака браунинг и пристрелить своего собеседника прямо здесь, в зале ресторана. Но делать он этого не стал. Уж очень необычное предложение он услышал от «товарища Герасима», и уж слишком большие суммы были озвучены в этом предложении.

А свел их в зале ресторана «Мало-Ярославец» Виктор Михайлович Чернов, член ЦК партии социалистов-революционеров, который в данный момент находился в эмиграции. После убийства царя Николая II и ареста Евно Азефа боевая организация и почти вся верхушка партии эсеров оказалась в застенках Новой Голландии. И теперь из-за границы Чернов пытался собрать уцелевших членов партии. В записке, которую передал Медведю связник, помимо привета и наилучших пожеланий, была просьба встретиться с «товарищем Герасимом», у которого, по словам Чернова, имелось к нему «весьма интересное предложение».

Суть же предложения заключалась в следующем. Медведю и его боевой группе предлагалось убить министра иностранных дел Российской империи Дурново. Вот так – ни больше и ни меньше…

Предложи совершить этот теракт сам Чернов, Медведь согласился бы это сделать, не колеблясь ни минуты. Он давно уже мечтал убить не какого-то там генерала или губернатора, а человека, приближенного к новому императору и пользовавшегося его полным доверием. Но сам факт, что этот теракт ему предлагает совершить кто-то, не принадлежащий к движению социалистов-революционеров, заставил Медведя крепко задуматься.

Тогда «товарищ Герасим» назвал сумму. Она оказалась не просто большой, а фантастически большой. Медведь по натуре своей не был алчен, но конспирация – штука дорогая, да и оплата осведомителей и своих людей в полиции тоже стоила немалых денег. А если у него появится сумма, которую обещали ему за убийство царского сатрапа Дурново, то тогда…

Медведь даже зажмурился. Тогда можно будет купить много оружия, взрывчатки и даже несколько недавно изобретенных моторов. Это тебе не какая-то там извозчичья пролетка, а мощная машина, на которой можно будет, как молния, появляться на месте совершения теракта и так же быстро скрываться от растерянных и испуганных «фараонов».

Моральная сторона дела Медведя не интересовала, пусть даже если из-за ширмы, которой был Чернов, в этом деле явственно торчали уши кого-то другого, возможно более влиятельного и могущественного. Эсеры-максималисты полагали, что для победы дела мировой революции в России необходимо развязать партизанскую войну, конечной целью которой будет захват всех земель и передача их в общественное уравнительное пользование. А в городах требовалось поднять вооруженное восстание, конечной целью которого будет захват этих городов силой и установление в них трудовой республики. До основанья, и затем… Не больше, но и не меньше.

Ну, а если речь идет о партизанской войне, то тут никак не обойтись без жертв. Впрочем, кого жалеть-то? Народ? Это пусть ТЕ его жалеют, а эсерам-максималистам никого не было жалко. Медведь вспомнил – что говорил о народе один его соратник по Союзу эсеров-максималистов: «Это – раса, которая морально отличается от наших животных предков в худшую сторону; в ней гнусные свойства гориллы и орангутана прогрессировали и развились до неведомых в животном мире размеров. Нет такого зверя, в сравнении с которым эти типы не показались бы чудовищными… Дети (подавляющее большинство) будут обнаруживать ту же злость, жестокость, подлость, хищность и жадность…»

Скажем, если надо будет убить царя, то взорвать его можно во время крестного хода, и плевать, что при этом будут убиты десятки посторонних. Туда им и дорога. Вон, эсеры из «боевки» Азефа уже один раз взорвали царя Николашку прямо на улице. Погибли случайные прохожие? А ему, Медведю, их совсем не жалко.

В общем, выпив еще немного водки, Медведь дал «товарищу Герасиму» предварительное согласие на проведение теракта. Но взамен он потребовал загодя передать ему треть оговоренной суммы в качестве аванса и сообщить всю информацию о передвижениях и местонахождении министра Дурново.

С первым «товарищ Герасим» согласился сразу, хотя и слегка поморщился, а вот насчет второго сказал, что получить требуемые сведения не так-то просто, тем более что Дурново пока не вернулся в Петербург из Копенгагена. Но он скоро будет здесь, и тогда нужная для разработки плана покушения информация будет получена и передана исполнителям.

На том они и порешили. «Товарищ Герасим» ушел из ресторана первым. Медведь попрощался с ним, а когда тот расплачивался с официантом, едва заметно кивнул головой. Сидевший за соседним столиком молодой человек, судя по костюму, мелкий чиновник, торопливо сунул под тарелку десятирублевую купюру и отправился вслед за «товарищем Герасимом». Медведь же не спеша доел жареного цыпленка, допил оставшуюся в графине водку и жестом подозвал к себе официанта. Рассчитавшись с ним и оставив щедрые чаевые, Медведь вышел на улицу и неторопливо зашагал в сторону Невского проспекта…

Тот, кто назвался товарищем Герасимом, был опытным конспиратором. Он сразу же заметил молодого чиновника, почти бегом выскочившего вслед за ним из ресторана.

«Какой он глупый, – усмехнувшись, подумал он про себя. – Видимо, этот юноша подался в революционеры прямо со студенческой скамьи. Много пыла, жертвенности, и абсолютно никакого опыта».

«Товарищ Герасим» действительно прибыл в Россию из САСШ с паспортом гражданина этой страны, выданным на имя Сэма Гольдберга, жителя Чикаго. Но когда-то он жил не в городе скотобоен, а в прекрасном и зеленом городе Одессе. И звали его совсем по-другому.

Шмуль Гольдберг – сын почтенного торговца зерном, был ребенком непослушным и непочтительным к старшим. В юности он увлекся идеями свободы и равенства и даже организовал студенческий кружок по изучению социалистической литературы, которую ввозили через Одесский порт в больших количествах. Но потом, когда несколько его единомышленников загремели в полицию и были отчислены из университета с «волчьим билетом», Сема понял, что революционная борьба – это не для него. Сделать гешефт на социализме можно было и куда более безопасным способом.

И он отправился в поисках больших денег и свободы в САСШ. Там шустрого молодого человека, достаточно беспринципного и не страдающего от избытка совести, заприметили его земляки. У них были свои взгляды на то, что происходит в России – стране, которая когда-то была их родиной, но которую тем не менее они страстно ненавидели.

Натурализовавшись в Америке и получив гражданство САСШ, Сэм Гольдберг стал курировать появившуюся в России в начале 1902 года партию социалистов-революционеров. Правда, история ее началась еще в 1894 году в Саратове, когда уцелевшие народовольцы попытались вновь сорганизоваться и продолжить дело Софьи Перовской и Андрея Желябова.

Сам Сэм Гольдберг был хорошо знаком с первым руководителем боевой организации партии эсеров Гершем Гершуни и сменившим его Евно Азефом, а также с автором устава партии Мойшей Гоцем. Правда, сейчас двоих из этих трех персонажей он уже никак не сможет увидеть: Гершуни, приговоренный к смертной казни, которую покойный царь Николай заменил на пожизненное заключение, совсем недавно при странных обстоятельствах «покончил жизнь самоубийством» в Шлиссельбурге. Евно Азеф после убийства императора Николая II пойман и сидит в Новой Голландии, а Мойша Гоц, внук известного московского «чайного короля» Вульфа Высоцкого, эмигрировал в 1900 году в САСШ и по состоянию здоровья ограничивался лишь идейной и моральной поддержкой эсеровской «боевки». В раскинутые полицией сети попал и Борис Савинков – довольно посредственный боевик, но талантливый писатель.

Посоветовавшись с Черновым, Сэм Гольдберг решил сделать ставку на новое течение в среде социалистов-революционеров – на так называемых «максималистов». Деньги на убийство министра иностранных дел России Дурново ему выделил американский банкир Якоб Шифф. Если у этого Медведя все пройдет хорошо, то следующими на очереди в проскрипционном списке американских банкиров стояли: адмирал Ларионов, тайный советник Тамбовцев, полковник Бережной, эсдек Джугашвили и новый российский император Михаил II. Денег на организацию их ликвидации будет отпущено столько, сколько потребуется…

Первый контакт с Медведем прошел успешно. Сэм привычно потер руки, так и не заметив, что по другой стороне улицы не спеша прогуливался скучающего вида франт с тростью в руках, в котелке и костюме-тройке. Это был один из лучших сотрудников Евстратия Медникова – начальника «Летучего отряда филеров» Особого отдела Департамента полиции, с недавнего времени подчинявшегося Главному Управлению Государственной безопасности…

12 августа (30 июля) 1904 года.

Кронштадт, Пароходный завод.

Особая мастерская корабельных моторов

внутреннего сгорания под руководством

Густава Васильевича Тринклера

В огромном пустом помещении цеха высотой с четырехэтажный дом и с двойными стенами, заполненными шумопоглотителем, специально выстроенном по проекту инженера Шухова при Особой мастерской, располагался стенд для испытания корабельных двигателей внутреннего сгорания. На этом стенде сейчас выл и гремел первый полномасштабный экземпляр шестицилиндрового двухтактного корабельного двигателя конструкции инженера Тринклера. Рядом с этой громадиной стоявшие внизу люди казались пигмеями. Высота цилиндров вместе с фундаментом превышала одиннадцать метров. Амортизирующая платформа под двигателем на мощных спиральных пружинах возвышалась над полом еще на метр. И сейчас, при его работе, она вибрировала, поглощая энергию ударов почти семитонных поршневых пар.

В специальной инженерной выгородке, отделенной от испытательного зала дополнительной звукоизоляцией и высокими окнами с двойными стеклами, на пульте были установлены циферблаты основных приборов, показывающих рабочие обороты, номинальную мощность, температуру воды и масла в контуре охлаждения, выхлопных газов и поступающего в двигатель разогретого в рекуператоре мазута. Рядом с ними находились четыре человека. Двое из них были адмиралами, занимающими очень высокие посты в Императорском флоте, а двое других проходили по инженерно-технической части.

– Девяносто девять оборотов в минуту, Степан Осипович, – перекрикивая шум двигателя, доложил Тринклер обозревающему с почтением всю эту громадину адмиралу Макарову. – Почти семь тысяч лошадиных сил на валу, даже без компрессионного наддува. Работает так уже десять суток подряд, без всяких поломок и потерь мощности.

– Замечательно, Густав Васильевич, – крикнул в ответ Макаров и спросил: – Скажите, а как будет, если включить принудительную форсировку, или, как вы сказали – наддув?

– Степан Осипович, наддув у нас пока смонтирован отдельно на электрическом приводе, поэтому не обессудьте за некоторую задержку, – Тринклер вышел из выгородки, чтобы дать указания своим помощникам.

– Ну, и как вам эта тарахтелка, Степан Осипович? – спросил у Макарова адмирал Григорович. – По мне, так слишком уж громоздко, шумно и непривычно.

– Не так уж и громоздко, Иван Константинович, – ответил Макаров. – Сравните этот мотор со стандартной для наших новейших броненосцев типа «Бородино» вертикальной паровой машиной тройного расширения, причем в сборе, вместе с котлами, холодильниками, опреснителями, резервуарами для технической воды и прочая, прочая, прочая. Мощность получается та же самая. При этом учтите, что вместо двух сотен кочегаров и машинистов на обслуживание всех моторов нужно не более десятка трюмных, при все тех же двух инженерах-механиках. А жидкое топливо ускоряет и упрощает бункеровку в море, что немаловажно для соединения или отдельного корабля на боевой позиции. Ну, и один из самых больших козырей этого мотора – его экономичность. Все тот же броненосец «Бородино» с этими моторами при таком же запасе топлива имел бы дальность экономического хода не пять с половиной тысяч морских миль, а как минимум втрое больше. При этом он бы мог держать скорость не десять, а примерно шестнадцать узлов.

– Ну, если так, Степан Осипович, – пожал плечами Григорович, который еще год назад был надзирающим за постройкой во Франции эскадренного броненосца «Цесаревич», ставшего прототипом «бородинцев», а потом и его первым командиром, – то не думаете ли вы переоборудовать все наши броненосцы под эти новые моторы, раз уж они так хороши?

Макаров окинул взглядом возвышающуюся над ними громаду тринклер-мотора и хмыкнул в бороду.

– Нет, Иван Константинович, – крикнул он в ухо Григоровичу, – при всей внешней соблазнительности, мысль эта абсолютно бредовая. Для такой замены придется вскрывать палубу корабля в районе машинного и котельных отделений чуть не до самого киля, а потом собирать снова. Проще построить совершенно новые корабли, чем пытаться сделать что-то со старыми. Паровые машины тройного расширения доживают на флотах последние годы, а на смену им идут моторы господина Тринклера и паровые турбины мистера Парсонса. А ведь еще во времена моей молодости подобные паровые машины считались верхом совершенства. Новый век стучится в наши двери, не спрашивая – хотим ли мы его к себе пускать.

Адмирал Григорович хотел было что-то сказать в ответ, но в этот момент в пристройке к зданию испытательного цеха что-то пронзительно взвыло и засвистело. Обороты двигателя заметно выросли, а звук его работы с басовитого грохота усилился до пронзительного воя. Сотрясающая же станину вибрация при этом даже несколько уменьшилась.

– Сто тридцать оборотов и почти восемь с половиной тысяч лошадиных сил мощности на форсированном режиме, – гордо заявил адмиралу Макарову снова появившийся в выгородке Тринклер.

– Вижу, Густав Васильевич, – ответил Макаров и повернулся к стоящему чуть поодаль стармеху «Ивана Бубнова» Васильченко, привлеченному к этому проекту в качестве консультанта. – А вы что скажете, Антон Иванович?

– Ну, что сказать, Степан Осипович, – пожал плечами тот, – с одной стороны, аппарат получился нереверсивным, на сто тонн тяжелее прототипа и на тысячу лошадиных сил слабее. А с другой стороны – Густав Васильевич, творчески употребив всю полученную им информацию, совершил настоящее чудо, и его мотор работает, причем достаточно стабильно и безаварийно. Он воистину гений в своем деле, по сравнению с которым я – простой ремесленник, удел которого всего лишь содержать свое заведование в полном порядке и знать в нем каждую гайку, шпильку или болт.

Услышав похвалу из уст стармеха «Ивана Бубнова», Густав Тринклер порозовел от удовольствия.

– Нет-нет, Степан Осипович, – возразил двадцатишестилетний изобретатель и главный конструктор, – все не совсем так. Антон Иванович неумеренно скромничает – на последнем этапе он оказал мне в работе неоценимую помощь. Кроме того, в полученном результате не было ничего особо гениального, ведь я шел по стопам неведомых мне предшественников. Антон Иванович консультировал меня и раньше, пусть не лично, пусть посредством писем и радиопосланий. Но я всегда почти незамедлительно получал от него ответ на любой свой вопрос.

– Да нет, Степан Осипович, скромничает как раз Густав Васильевич, – отпарировал Васильченко, – ведь шел он в основном по своим собственным следам, которые он оставил во время работы главным конструктором на заводе «Братьев Кертлинг» в Германии, и позже, в России, когда работал главным конструктором судовых двигателей на Сормовском судостроительном заводе. Но гениальность в том, что созданный им в кратчайшие сроки двигатель-копия вполне работоспособен и почти не уступает по своим характеристикам оригиналу.

– Ну, все, господа, – поднял руку адмирал Григорович. – Вы оба хороши. Должен сказать, что после прохождения эскадры адмирала Ларионова Северным и Балтийским морями, некоторые германские и датские судостроительные заводы обнаружили большую заинтересованность в массовой постройке наливных и сухогрузных торговых судов, скопированных с вашего, Антон Иванович, «Ивана Бубнова». Мы с Виктором Сергеевичем пока не дали им ответа, но теперь мы ответим им положительно, ибо у нас есть мотор, который мы сможем изготовлять для этих судов. Так что таких моторов понадобится не просто много, а очень много. На сем, господа, позвольте нам со Степаном Осиповичем откланяться, пожелав вам дальнейших успехов в работе.

– Всего вам наилучшего, Густав Васильевич и Антон Иванович, – сказал Макаров, пожимая инженерам руки. – Надеюсь, что эти моторы пригодятся нам не только в военном, но и в торговом флоте. Надеюсь, что весь цикл полных испытаний у вас пройдет успешно, и мы с Иваном Константиновичем начнем думать – какому заводу поручить их серийное производство.

Начальство отбыло, а инженеры остались на месте наблюдать за работой двигателя. Предстояло еще много работы, прежде чем конструкцию можно будет считать окончательно доведенной. Но в любом случае они уже твердо знали, что добились успеха и по их части задание государя выполнено.

16 (3) августа 1904 года, утро.

Санкт-Петербург, Александровский сад.

Виктория Великобританская и адмирал Ларионов

Не знаю, что было тому виной – может быть, перемена обстановки и связанные с ней необычные впечатления, а может, мысли об адмирале Ларионове, которые теперь практически не оставляли меня, подогреваемые моей милой сестрицей Ольгой – но последнее время мне стали сниться яркие, странные и волнующие сны. В них я видела дорогу, убегающую вдаль, синее бездонное небо и прекрасных белых птиц, что ликующими стаями кружились у меня над головой; мне слышался счастливый детский смех и мирный шум прибоя, шелест листвы и красивая, льющаяся издалека песнь, слов которой было не разобрать. Просыпалась я с ощущением того, словно что-то важное вот-вот ворвется в мою жизнь и перевернет ее до основания. Чувство это заставляло замирать мое сердце в неясном и тревожно-сладком предвкушении перемен, неизбежно связанных с тем человеком, который волей случая – а может быть, и промысла судьбы – стал значить для меня очень много…

С утра меня не покидала мысль, что именно сегодня произойдет то, что выведет наши с ним отношения на другой, более определенный уровень. Я и ждала, и боялась этого момента, понимая, однако, что его не миновать. Поэтому его приглашение погулять с утра в Александровском саду явилось для меня недвусмысленной возможностью пролить, наконец, некоторую ясность на мое будущее, которое зависело сейчас от того, испытывает ли адмирал Ларионов ко мне взаимные чувства. Мои же собственные уже были вполне определенны. Хоть до некоторых пор я и избегала, даже с самой собой, в силу устоявшихся привычек, называть вещи своими именами. Но теперь мне приходилось признать со всей очевидностью – я влюблена…

Сестрица Ольга говорит, что не нужно лицемерить перед собственной душой, и она права. Как легко становится жить и принимать решения, когда ты точно знаешь, чего хочешь. Милая сестрица, она искренне заботится обо мне, и без ее теплой поддержки я бы вряд ли сейчас с такой уверенностью и воодушевлением направлялась на это свидание в любезно предоставленном ею же изящном ландо.

И вот Александровский сад встречает меня зеленью листвы, толпами нарядной публики и бодрыми звуками духового оркестра. Погода словно благоволит к нам – стоит на редкость приятный, теплый и солнечный день, небо, украшенное легкими белоснежными облаками, отрадно голубеет, создавая впечатление праздника и беззаботности, которое усиливается от обилия множества лодок и яхт самых разнообразных расцветок и размеров, усеявших гладь Невы. Все это представляет такой контраст с мрачной серостью Лондона, с его смогом, низким облачным небом, с которого вечно сеется мелкий дождь, а воды текущей через британскую столицу Темзы темны и зловонны, и больше напоминают клоаку, чем главную реку столицы королевства.

Встретив меня у входа в сад, адмирал галантно предложил мне руку, и мы не спеша пошли по главной аллее. Да, здесь есть на что посмотреть, в этом саду… Теперь мне понятно, что русские называют «местом отдохновения души». Великолепные деревья, уютные аллеи со скамейками, и статуи античных героев, мирно соседствующие с бюстами великих русских деятелей культуры и искусства. А над всем этим гордо возвышается Адмиралтейский шпиль…

Здесь словно воплотился дух русского народа, который гордится своей историей, своими героями. Люди приходят сюда не только для того, чтобы отдохнуть и развлечься, но и для того, чтобы подумать о будущем и погрузиться в романтические чувства…

Романтичность этого места уже начинала действовать на нас, даря тот контакт, который позволяет без слов угадывать чувства и настроение собеседника. И это было замечательно – такая обстановка укрепляла мою решимость высказать адмиралу все то, что давно было в моем сердце. Видимо, и он тоже ощущал нечто подобное. Мы с ним шли вдоль аллеи, ведя обычную светскую беседу, что было скорее данью хорошим манерам, так как оба мы явственно чувствовали, что между нами находится нечто, требующее обязательного разрешения и установления определенности. Оно, это нечто, читалось во всем – во взгляде адмирала, чуть дольше задержавшегося на моем лице, в близком наклоне ко мне его головы, наконец, в его улыбке, которая просто и без обиняков говорила о том, как ему приятно на меня смотреть.

Все скамейки на главной аллее были заняты, и мы постепенно уходили вглубь сада, пока не вышли на довольно узкую боковую аллею, вдоль которой оставалось несколько свободных скамеек. У меня непроизвольно возникла мысль о том, сколько волнующих признаний, должно быть, слышали эти скамейки, сколько трепетных вздохов, счастливых слез помнят они, эти молчаливые свидетели любовных историй…

А еще я думала о том, что совсем и не знаю, что такое любовь. Разве так уж обязательно это знать? Главное, что я чувствую это – и чувствую безошибочно. То, что я испытываю к адмиралу Ларионову, совсем не похоже на описания из тех любовных романов, которые мне доводилось читать, – тем не менее я была уверена, что это и есть она – та самая могучая сила, что бесповоротно меняет людей, заставляет по-другому смотреть на мир и вдохновляет на подвиги и свершения…

Мы присели в тени раскидистого дуба, в самом удаленном конце аллеи, где никто не мог нас потревожить. Издалека доносилась музыка военного оркестра, наигрывающего мелодию неизвестного мне вальса. В густой кроне дерева тихо шелестел заплутавший ветер, и чирикали о чем-то своем птицы.

Мой адмирал молчал, он словно прислушивался к чему-то внутри себя; легкая задумчивая улыбка молодила его лицо и делала его похожим на мальчишку, увлеченного романтическими мыслями. И я с трепетом в сердце осознавала, что видеть его, сурового воина и бесстрашного командира, таким вот – открытым и настоящим – возможность, доступная немногим, может быть, лишь самым близким для него людям. И я желала в этот момент – желала всеми силами своей души – стать для него по-настоящему и навсегда самым близким и родным человеком…

Он сидел совсем рядом – ближе, чем позволяли приличия, и тепло его тела окутывало меня… И от этого жар вдруг залил мое лицо, и я достала веер, чтобы обмахнуться, но от волнения пальцы не слушались меня, и я уронила веер себе под ноги…

Адмирал поднял его и протянул мне. Конечно же, мое смущение, из-за которого и произошла эта неловкость, не осталось для него незамеченным. И он, передавая мне веер, как бы невзначай коснулся моей руки. Но я уже не в силах была противиться захлестнувшему меня чувству и не спешила убрать руку. И тогда его ладонь осмелела – он накрыл ею мою ладонь и заглянул мне в глаза.

– Милая, милая Виктория… – сказал он с нежностью и теплотой, – я, наверное, должен извиниться перед вами за то, что не слишком галантно себя веду… Но мне необходимо сказать вам, что я испытываю к вам самые необыкновенные, самые теплые чувства…

Было видно, что он тщательно подыскивает слова, боясь ненароком оскорбить меня или обидеть, но все, что он говорил, вызывало во мне такую радость, что мое дыхание замирало… А между тем он осторожно продолжал:

– Виктория… Вы удивительная женщина, и мне хочется все больше и больше узнавать вас. Я, к сожалению, не очень-то большой знаток женщин, и, может быть, вы простите мне некоторую неуклюжесть и, возможно, грубость моих слов… Вы, несомненно, достойны самых прекрасных выражений, но ваше присутствие влияет на меня так, что я чувствую себя неловким мальчишкой… Но я скажу вам главное… Виктория – я уверен, что вы, и только вы можете сделать меня счастливым… Впрочем… – он осекся и, внимательно глядя на меня, после небольшой паузы сказал: – Впрочем, я не знаю, как вы сами ко мне относитесь… Скажите мне, пожалуйста, Виктория – смею ли я надеяться на то, что вы ответите мне взаимностью? Могу вас заверить – я приму любой ваш ответ, и в любом случае наши отношения останутся такими же теплыми и дружескими…

Высказав все это, мой адмирал замолчал, и мне было приятно видеть, что он с волнением ожидает моего ответа, хотя, конечно, и догадывается о моих чувствах. А я, окончательно убедившись, что его интерес ко мне выходит далеко за пределы дружеского, и отбросив остатки светских условностей, на ломаном русском языке, который я учила все это время, прошептала то, о чем уже давно кричала моя душа:

– Я лублью вас, адмирал Ларионофф…

16 (3) августа 1904 года. Ялта.

Штабс-капитан Бесоев Николай Арсеньевич

Эти восхитительные две недели в Крыму пролетели словно одно мгновение. Мне уже приходилось бывать в Ялте, но это было в конце 1990-х. Сейчас же здесь все выглядело совершенно по-другому. Хотя, конечно, море, зелень, гора Аю-Даг – все это было в наличии. И прекрасная женщина, которая все время находилась рядом со мною.

Мы расположились в одной из лучших ялтинских гостиниц с символическим названием «Россия». Целыми днями мы с Натали гуляли по Ялте, любовались ее красотами, пили кисловатое сухое вино, слушали музыку духового оркестра – словом, просто отдыхали. Хотя, как я понял, наша беспокойная работа так и не дала нам полностью расслабиться.

На второй день после нашего прибытия в Ялту на набережной я неожиданно столкнулся нос к носу с ротмистром Познанским. Он был одет в щегольский костюм-тройку, на голове у него была модная шляпа-котелок, а в руке – трость с серебряным набалдашником. Под руку Михаил Игнатьевич держал симпатичную молодую девицу, белокурую, румяную, с большими голубыми глазами.

– Какая встреча, Николай Арсеньевич! – изумленно воскликнул ротмистр. – Как я вижу, и вы решили выбраться в Крым, чтобы отвлечься среди здешних красот от наших грешных дел.

– Рад видеть вас, Михаил Игнатьевич, – поздоровался я с Познанским. – Да, мне все же удалось выкроить недели две-три, чтобы позабыть о службе и отправиться в эти благословенные места, чтобы полюбоваться на синее море, южную природу и прекрасных женщин. Вы не соблаговолите представить мне вашу очаровательную спутницу?

– С большим удовольствием, Николай Арсеньевич, – ротмистр едва заметно подмигнул мне, – позвольте представить вам мадемуазель Валентину, дочь одного моего старого знакомого. Я повстречал ее здесь так же неожиданно, как и вас. Она приехала отдохнуть в Ялту вместе со своими родителями

– А это, мадемуазель, мои старые друзья, – Познанский представил меня и Натали по имени, из чего я понял, что он не желает, чтобы его спутница была в курсе наших дел.

После того, как были закончены все формальности, мы вчетвером немного погуляли по набережной, поболтали о том о сем. Потом ротмистр предложил нам отобедать вместе с ними в одном уютном ресторанчике.

Между делом, воспользовавшись тем, что наши дамы отвлеклись, обсуждая, по их мнению, слишком экстравагантный наряд одной из посетительниц ресторана, милейший Михаил Игнатьевич шепнул мне на ухо, что он прибыл сюда по поручению генерала Ширинкина, который не желал бы, чтобы у меня с Натали могли бы возникнуть какие-либо неприятные ситуации.

Мысленно чертыхнувшись, я кивнул ротмистру и намекнул ему, что, дескать, мы и сами с усами, и если что, то сможем сделать укорот слишком надоедливым и невоспитанным особам и без помощи начальника Дворцовой полиции. Но, как оказалось, я был несколько самонадеян. И покровительство ведомства генерала Ширинкина оказалось для нас совсем не лишним.

Во время одной из прогулок наши дамы на время покинули нас, чтобы ненадолго уединиться в заведении, в которое «короли ходят пешком». Мы с ротмистром, воспользовавшись их отсутствием, стали обсуждать наши недавние бакинские приключения. Михаил Игнатьевич еще раз упомянул имя генерал-губернатора Накашидзе, который, ведя двойную игру, пытался всех перехитрить, хотя на самом деле перехитрил лишь самого себя. Ротмистр сравнил Накашидзе с бараном…

Эту нелестную характеристику князя Накашидзе, произнесенную слишком громко, видимо, услышал проходивший мимо нас пожилой полковник. Судя по его наградам – Анна 2-й степени с мечами – он был не тыловой крысой, а боевым офицером. Об этом же говорила и медаль за Турецкую войну 1877–1878 годов.

Внешность у полковника была типично кавказская. Я своим наметанным глазом сразу определил – он родом из Западной Грузии, скорее всего, из Имеретии или Гурии. И не ошибся.

– Милостивый государь! – воскликнул он, обращаясь к ротмистру. – Да как вы смеете говорить такое о князе Накашидзе! Вы, несчастный шпак, который не знает, что такое свист пуль над головой и блеск вражеских сабель перед вашими глазами, позволяет оскорблять этого замечательного государственного деятеля! Это недостойно порядочного человека!

Полковник, выпалив эту фразу, выругался по-грузински, и я сразу понял, что не ошибся – передо мной был гуриец собственной персоной.

– Послушайте, господин полковник, – не выдержав, воскликнул я, – а тайком подслушивать чужие разговоры – это достойно порядочного человека?!

Не ожидавший такого ответа, полковник на какое-то время опешил. Потом он взорвался ругательствами на русском и грузинском языках. Он угрожал «свернуть нас в бараний рог и стереть в порошок». Я напряг свою память и стал вспоминать – где я видел физиономию этого хама. И вспомнил!

Передо мной стоял не кто иной, как будущий ялтинский градоначальник, Иван Антонович Думбадзе. Личность эта была весьма своеобразная.

В молодости он якшался с грузинскими националистами, мечтавшими оторвать Грузию от России. Но потом, видимо поняв всю вздорность идей своих соплеменников, Думбадзе кинулся в другую крайность – подался в «великорусские шовинисты».

В нашей истории он вступил в «Союз русского народа». Думбадзе не знал меры во всем и прививал любовь ко всему русскому самыми экстравагантными выходками. Будучи ялтинским градоначальником, он приказал выслать из Ялты больного 72-летнего тайного советника Пясецкого лишь за то, что тот отказался выписать для находившейся в его заведовании библиотеки-читальни газеты «Русское Знамя», «Вече» и прочие черносотенные издания, в которых превозносился сам Думбадзе и в которых оправдывались все его выходки. Когда же губернатор Тавриды Новицкий, в отсутствие Думбадзе, разрешил нескольким лицам, высланным ранее Думбадзе из Ялты, возвратиться в город, тот потребовал от Новицкого объяснения своих действий. «Я высылаю, а вы возвращаете тех же самых людей!» – воскликнул он. В ходе последовавшей за этим ссоры Думбадзе приказал выслать из Ялты самого губернатора Новицкого! После этого случая Думбадзе ждал смещения со своего поста, но дело было оставлено императором Николаем II без последствий.

И вот с таким самодуром нам «посчастливилось» сегодня повстречаться. Правда, полковник Думбадзе был пока еще всего лишь полковником 16-го стрелкового императора Александра III полка. Полк этот, дислоцировавшийся в Одессе, был отправлен в Маньчжурию. Но из-за того, что военные действия на Дальнем Востоке закончились досрочно, он с полдороги вернулся назад. Видимо, полковник Думбадзе решил на пару дней заглянуть в Ялту, где ему пришлось услышать от ротмистра Познанского весьма нелицеприятные слова в адрес своего родственника – бакинского генерал-губернатора Накашидзе.

Между тем оскорбленный донельзя полковник Думбадзе продолжал изрыгать проклятия, угрожая нам всеми земными и небесными карами. В конце концов мне все это надоело. Порывшись в памяти, я вспомнил несколько грузинских идиоматических выражений, связанных с пешим эротическим путешествием. Я произнес их, увидев, что наши дамы уже успели сделать все свои дела и, выйдя из «кабинета отдохновения», направляются в нашу сторону.

Услышав все сказанное мною, полковник Думбадзе сначала побагровел, потом побледнел. Мне даже стало немного жалко беднягу – еще чуть-чуть, и его может хватить удар. Не дожидаясь летального исхода, мы с ротмистром подхватили под руки наших дам и продолжили прогулку по Ялте.

Честно говоря, я ожидал «продолжения банкета», вплоть до получения от полковника Думбадзе вызова на дуэль. Но, видимо, нашлись компетентные товарищи, которые объяснили неугомонному полковнику – с кем ему пришлось иметь дело.

Во всяком случае, при следующей нашей встрече он, к нашему величайшему удивлению, криво улыбнулся нам и приложил руку к околышу своей фуражки. Наши дамы кивнули ему в ответ, а мы с Михаилом Игнатьевичем вежливо приподняли над головой свои котелки…

В любом случае губернаторствовать в Ялте господину Думбадзе уже не придется. И дело тут даже не в случившемся между нами конфликте. Просто когда император Михаил назначает на должность того или иного человека, то он всегда справляется, как тот проявил себя в нашем варианте истории. У господина Думбадзе такая слава, что его карьерные перспективы не имеют никаких шансов. Ничего личного, только государственные интересы. Государю-императору еще только пушечной стрельбы в мирное время на улицах курортной Ялты не хватало для полного счастья. Ей-ей, почетная отставка с мундиром и пенсией будет для господина Думбадзе куда лучшим итогом карьеры…

18 (5) августа 1904 года, позднее утро.

Окрестности деревни Красная Горка,

полевой лагерь сводной Тихоокеанской

бригады морской пехоты

Обычно с самого утра над Финским заливом начинал дуть устойчивый береговой бриз, несущий прохладу на разогретый августовским солнцем берег. В такие солнечные дни берег у считавшегося курортным Ораниенбаума тут же заполнялся множеством праздно слоняющихся дачников, и особенно дачниц, проводящих эти летние деньки в блаженном ничегонеделании. Зонтики, шляпки, платьица и смешные, в свете нравов конца ХХ – начала XXI века, купальные костюмы.

Именно поэтому временный летний полевой лагерь тихоокеанской бригады морской пехоты разместили подальше от всяческих соблазнов, в двадцати пяти верстах на запад от курортной зоны, в окрестностях деревень Старая и Новая Красные Горки. Земли эти принадлежали Ораниенбаумскому дворцовому ведомству, находящемуся в собственности герцогов Мекленбург-Стрелицких, и были населены пятью сотнями почти не знающих русского языка ингерманландских финнов и ижорян. Самое интересное, что ижоряне, в отличие от финнов, крещенные в православие и носящие русские имена и фамилии, также владели великим и могучим на уровне «твоя-моя не понимай».

В нашей истории примерно на том месте, где разбила свой лагерь бригада морской пехоты, впоследствии, после вступления России в Антанту, был выстроен прикрывающий подступы к Петрограду со стороны Финского залива знаменитый артиллерийский форт Красная Горка. В случае стратегического союза с Германией такое укрепление было нужно русской столице примерно как зайцу стоп-сигнал. Но само по себе это место, малонаселенное, но достаточно близкое к столице, но в то же время с железной дорогой и малопригодными для сельского хозяйства землями, так и напрашивалось на то, чтобы разместить здесь крупную воинскую часть.

Расположив поблизости от этих двух глухих деревень выведенную с Дальнего Востока бригаду морской пехоты, император Михаил, с одной стороны, избавил ее от праздного и докучливого внимания разного рода великосветских бездельников и назойливой опеки иностранных шпионов. С другой стороны, Красная Горка, расположенная на расстоянии чуть более шестидесяти верст от Зимнего дворца, здания Генштаба и Военного министерства, находилась, так сказать, в шаговой доступности для тех, кому это было положено по долгу службы.

Вот и сегодня утром на имя командира бригады Свиты его величества генерал-майора Вячеслава Николаевича Бережного пришла телеграмма, извещающая о том, что «к вам едет ревизор», то есть начальник ГАУ генерал-майор Василий Федорович Белый и его помощник полковник Алексей Алексеевич Маниковский по своим сугубо артиллерийским надобностям, и что примерно к полудню надо направить коляску на расположенный в двадцати пяти верстах вокзал Рамбова – так флотские называли Ораниенбаум. Ибо железная дорога до ближайшего поселка Лебяжье, находящегося в четырех верстах, и до самой Красной Горки, находилась пока что лишь на стадии планирования.

Коляску Бережной высылать не стал, а позвонил дежурному и распорядился выслать целый «Тигр» с водителем-сержантом и старшим машины молодым, только что с военной кафедры, командиром огневого взвода лейтенантом Головатовым, ставшим здесь подпоручиком и кавалером Св. Анны 4-й степени за операцию против армии генерала Куроки на Корейском полуострове. В те победоносные дни находящийся в отличном расположении духа наместник Алексеев щедрой рукой награждал всех, до кого мог дотянуться в рамках своей юрисдикции. Но вообще-то бравый подпоручик в глубине души был самый настоящий «пиджак с карманами», и даже этим гордился.

В назначенное время, когда к перрону вокзала Ораниенбаума подъехал дачный поезд из Санкт-Петербурга, из которого, помимо прочей публики, вышли генерал-майор Василий Федорович Белый, его заместитель полковник Алексей Алексеевич Маниковский и сопровождавший их адъютант в чине штабс-капитана. Представитель славного племени штабников, считавший, что только им одним открыта истина, недоуменно глядел на встречавших его царских любимчиков, не понимавших, что от добра добра не ищут. Ведь у нас уже есть лучшая трехдюймовка в мире, соответствующая наилучшей французской концепции полевой мелкокалиберной артиллерии: один калибр – один снаряд.

«Тигр», поданный к приезду высоких гостей на привокзальную площадь и тихо урчащий мотором, произвел впечатление не только на генерала Белого и сопровождавших его господ офицеров, но и на прочую праздную публику. По сравнению с дребезжащими бензиновыми моторами Даймлера и Бенца «Тигр» являл собой верх элегантности, совершенства и комфорта. Генерал Белый лишь окинул взглядом одетого «по-земноводному» подпоручика Головатова, остановившись на рукояти его кортика, где в центре рукоятки красовался медальон с изображением знака ордена Св. Анны 4-й степени, и понимающе кивнул. Сам Белый заработал такую же награду на Русско-турецкой войне 1877–1878 годов, на Кавказском фронте, во время сражения на Аладжинских высотах, будучи сотником казачьей артиллерии, что соответствовало пехотному поручику. И было тогда ему всего двадцать три года.

Впрочем, спеси с адъютанта все это не сбило. Но никому до него не было никакого дела, и сам Белый и Маниковский относились к этому человеку как к неизбежному злу, доставшемуся им в наследство от предыдущего начальника ГАУ генерала-инспектора артиллерии великого князя Сергея Михайловича.

Ни генерал Белый, ни его помощник не знали, что адъютанта начальника давно и плотно опекает 2-й департамент ГУГБ (контрразведка), имеющий информацию о его связях с военным атташе Французской республики, и стрелка барометра в его судьбе остановилась между пометками «брать при первом удобном случае» и «брать немедленно». Теперь же приятное было решено совместить с полезным и взять агента во время встречи с его куратором. А в том, что после посещения бригады Бережного агент побежит на такую встречу, никто не сомневался.

Самобеглая коляска из будущего сократила путь по проселочному тракту до полевого лагеря бригады с двух с половиной часов до примерно сорока минут. Встречал гостей сам генерал Бережной и командир сильно разросшегося артиллерийского дивизиона подполковник Иса Шамильевич Искалиев. Кроме трех шестиорудийных батарей самоходных гаубиц МСТА-С, в состав дивизиона входили две батареи самоходных орудий-минометов НОНА-С и четыре батареи, каждая из четырех устаревших двух с половиной дюймовых легких десантных пушек Барановского.

Когда-то, во времена последней русско-турецкой войны, легкие пушки Барановского считались новинкой. А нынче эти пушки уже не отвечали современным боевым требованиям ни по дальности стрельбы, ни по углам вертикальной и горизонтальной наводки, ни по мощности фугасной гранаты и поражающему действию шрапнели и картечи.

Конечно же, генерал Белый и полковник Маниковский приехали посмотреть своими глазами совсем не на них, а на куда более грозные изделия разработки и производства начала XXI века.

Гаубица Мста-С ошеломила их своим грозным видом, размерами, калибром и длиной ствола. Но, в сравнении с шестидюймовой пушкой Канэ, она не представляла собой ничего особенного, за исключением механизма вертикальной наводки, позволяющего поднимать ствол на шестьдесят восемь градусов (у пушки Канэ – только двадцать), и имела снаряды улучшенной, по сравнению с нынешними, аэродинамической формы. Это позволяло поднять дальнобойность с восемнадцати до почти двадцати девяти верст, а их наполнение взрывчаткой вдвое превосходило таковое у фугасных снарядов пушек Канэ.

К великому сожалению для генерала Белого, даже буксируемый вариант Мсты был втрое тяжелее, чем это было необходимо для конной возки. Но оставался еще флот, крепости и железнодорожные артиллерийские батареи, о которых тоже не стоило забывать. В конце концов сошлись во мнении, что Обуховскому заводу стоит заказать пробную партию пушек Канэ с заимствованными от Мсты элементами конструкции и с применением новых сплавов. И после испытания этих орудий со снарядами обычной и улучшенной формы выдать итоговые рекомендации.

Параллельно с этим, под ту же линейку боеприпасов было необходимо разработать полевую гаубицу корпусного или армейского подчинения, по типу «нечто среднее» между гаубицей Шнейдера образца 1910 года и гаубицей Д-1 образца 1943 года нашей истории. Главные требования – раздвижные станины для быстрого маневра огнем по фронту, угол вертикальной наводки не менее сорока пяти градусов и вес орудия в походном положении не более двух с половиной тонн.

По ходу работы и Белый, и Маниковский непрерывно делали заметки в свои рабочие блокноты. 120-мм пушка-гаубица-миномет Белого с Маниковским не заинтересовала. И все у нее было хорошо: и вес, меньший, чем у трехдюймовой пушки образца 1902 года, и хорошая мощность снаряда, и достаточно высокая дальность стрельбы. Только вот система орудие-выстрел с готовыми нарезами на снаряде, для начала ХХ века была избыточно сложной и трудоемкой в производстве. Было решено отложить реализацию этой идеи до будущих времен и строить гаубицы меньших, чем шести дюймов, калибров как их уменьшенные копии.

Через несколько часов, когда солнце уже клонилось к закату, начальник ГАУ и его заместитель закончили работу и засобирались обратно в Петербург, увозя с собой огромный объем впечатлений, множество заметок, образцов металла для анализа и другие ценные вещи. Как говорится, лучше один раз увидеть своими глазами и пощупать собственными руками, чем сто раз слышать: «халва, халва, халва».

А адъютанта агенты 2-го департамента ГУГБ взяли прямо во время встречи с французским атташе. Кому суждено быть повешенным за измену и шпионаж, тот не утонет даже в Финском заливе.

20 (7) августа 1904.

Санкт-Петербург. Новая Голландия.

Тайный советник Тамбовцев Александр Васильевич

«Евстраткины детки», как всегда, сработали на «пятерку». Филеры Особого отдела Департамента полиции, коими руководил их начальник, Евстратий Медников, сели на хвост человеку, который встречался в ресторане «Мало-Ярославец» с лидером эсеров-максималистов Михаилом Соколовым, и проследили – куда этот таинственный незнакомец направился из ресторана.

– Похоже, ваше превосходительство, этот Лупоглазый опытный в таких делах человек, – филер – крупный мужчина лет тридцати, с густой окладистой бородой, внешне похожий на дворника, лично докладывал мне все подробности слежки, – он сменил несколько извозчиков, потом перебежал улицу перед самым носом конки и сиганул в проходной двор. Мы с напарником вели его до меблированных комнат «Белград», что на Невском, дом 81. Он зашел туда и пробыл часа два. Потом Лупоглазый вышел и пошел по Невскому, по направлению к Адмиралтейству. По дороге он заглянул в кофейню «Доменик» на Невском, 24, где заказал чашечку кофе и пару пирожных. После он присел за столик и сыграл партию в шахматы с господином среднего роста, худым, со светлой бородкой и усиками, которому мы дали кличку Француз – уж очень он был похож на маркиза или графа. О чем они меж собой говорили, я не слышал. Но я видел, как Лупоглазый незаметно передал какую-то бумажку Французу. Потом, когда они наигрались, первым ушел из кофейни Француз, а потом и Лупоглазый. За Французом пошел мой напарник, а я отправился следом за Лупоглазым. Тот немного погулял по Невскому, а затем вернулся в меблированные комнаты Белград и больше оттуда не выходил.

– А куда направился Француз? – спросил я.

– Ваше превосходительство, – улыбнулся филер, – а ведь я не ошибся, когда дал ему эту кличку. Он направился по Литейному проспекту в направлении Сергиевской улицы, а там зашел в дом 10, где располагается посольство Австро-Венгрии. Этот Француз и на самом деле оказался французом. Зовут его Пьер Дюпон. Он служит в Австрийском посольстве секретарем. Это мне дворник тамошний рассказал. Он работает на охранное отделение.

– Молодец, – я искренне похвалил филера. – Вы со своим напарником славно поработали. Вот, возьмите, – я протянул ему конверт с двумя «сашеньками» – денежными купюрами достоинством 25 рублей. Свое несколько фамильярное название они получили из-за того, что на них был изображен император Александр III.

– Покорнейше благодарю вас, ваше превосходительство, – бородач отвесил мне чуть ли не поясной поклон.

– И не забудь поделиться со своим напарником, – напомнил я ему. – Да, кстати, а почему вы назвали наблюдаемого Лупоглазым?

– А он, ваше превосходительство, все время глазами лупает – туда-сюда, туда-сюда, – филер, довольный донельзя, спрятал конверт во внутренний карман своего пиджака, после чего еще раз поклонился и направился к выходу.

Когда дверь за ним закрылась, я сел за стол и стал думать. Уж очень мне не нравилась вся эта развеселая компания. «Товарищ Герасим», оказавшийся гражданином САСШ Сэмом Гольдбергом и направленный в Россию махровым русофобом – банкиром Якобом Шиффом, отморозок-террорист Михаил Соколов и француз Пьер Дюпон, который, по имеющейся у нас информации, действительно служил в посольстве Австро-Венгрии и был доверенным лицом венских и парижских Ротшильдов. Этакий вот получается пасьянс, который в самом скором времени может изрядно нам попортить кровушки. А также пролить ее, причем в немалом количестве.

Поначалу первым моим желанием было отдать приказ об аресте Соколова и Сэма Гольдберга. У Медведя грехов хватит на три виселицы и на пять бессрочных каторг на сдачу. У «товарища Герасима» тоже, я уверен, найдется кое-что такое, что потянет на отправку его под конвоем в места не столь отдаленные. Ну, а месье Дюпона можно без особых заморочек объявить персоной нон грата, и пусть он с миром катится в свой родной город вальсов и оперетт, где, судя по досье, и находится его постоянное место жительства.

Но тщательно взвесив все, я принял другое решение. Ну, допустим, поймаем мы, осудим всю эту гоп-гвардию, и что, на этом все кончится? Как бы не так – Якоб Шифф и Ротшильды наймут других отморозков, которых мы еще не знаем, и те начнут в России террор, со взрывами, захватами заложников и политическими убийствами. А нам этого меньше всего надо. Поэтому придется работать с уже известными нам террористами и боевиками. Рискованно? – Естественно, рискованно… Но иначе выйдет вряд ли что толковое.

Я еще раз перечитал досье, подготовленное для меня охранным отделением и дополненное информацией из наших источников о Союзе социалистов-революционеров-максималистов. Да уж… Отморозки первостатейные. Вот что говорил Соколов в узком кругу своих сторонников: «Мы признаем все формы борьбы – от стачек, бойкота до террористических актов против наиболее видных представителей политического и экономического гнета и уничтожения политических учреждений, причем эту борьбу постоянно освещает наша главная цель: поднятие широкого вооруженного восстания для захвата городов и установления в них трудовой республики».

Ну прямо Пол Пот какой-то! Нет, пока мы не будем его трогать, но как только закончится операция по разгрому террористов-«максималистов», этого головореза надо первым поставить к стенке безо всякой жалости. Кстати, и всю его банду тоже. Этих только пуля остановит.

Насчет операции… С «максималистами» работать придется с большой осторожностью. Эти бандюки не ценят ни свою, ни чужую жизнь. А потому, не задумываясь, пускают в ход оружие. Например, когда в августе 1906 года они пытались убить Столыпина на его даче на Аптекарском острове и охранник не стал их пускать в подъезд, один из покушавшихся, одетый в форму жандармского офицера, бросил себе под ноги портфель, набитый взрывчаткой. Все трое боевиков были убиты, а с ними погибли 32 человека, в том числе и те, кто пришел на прием к Столыпину. Еще 22 человека были ранены. От дачи остались одни развалины, но сам Столыпин уцелел.

«Максималисты» имели филиалы в различных городах Российской империи. Правда, каждая из их боевых групп была автономна и действовала на свой страх и риск. Этим они сильно смахивали на анархистов. А вот это весьма интересно…

А что если провести операцию по внедрению нашего человека в боевую организацию «максималистов», которую возглавляет Медведь? Допустим, он прибудет из какого-нибудь губернского города, с рекомендательным письмом от одного из тамошних «авторитетов». В ходе беседы с близким к Соколову боевиком наш человек, словно невзначай, сообщит, что у него есть родственник, работающий в Новой Голландии. Не на высоких должностях, а так, из обслуживающего персонала. Но разрешения на доступ на территорию имеющего, и падкого на деньги. Наверняка об этом разговоре будет доложено Медведю.

Я полагаю, что Соколов не упустит возможности использовать такой удачный случай. Ведь наши оппоненты за рубежом давно уже точат на нас зубы. И в качестве одного из объектов для проведения террористической акции наверняка является наша контора. Нет, Медведь, человек азартный и отчаянный, точно попытается нас взорвать. А мы ему подыграем.

Что мы выиграем? Если нам удастся повязать всю эту банду с поличным, то тогда мы предотвратим террористические акты в Санкт-Петербурге, сумеем выявить связи «максималистов» с другими боевыми отрядами на периферии, а самое главное – на скамье подсудимых окажутся зарубежные организаторы взрывов и убийств. Это даст нам возможность серьезно надавить на Австро-Венгрию и фактически поставить вне закона кое-кого из заокеанских спонсоров террора в России. И вообще, давно пора переходить от отлова и истребления пешек к охоте на королей и ферзей этой игры. Те, кто использует террористов для решения своих политических задач, на собственной шкуре должны испытать все прелести таких методов. Как говорили древние: «око за око, и зуб за зуб». Без Ротшильдов, Кунов, Леебов, Шиффов и прочей банкирской мрази дышать в мире будет легче.

Заманчиво, хотя, как я уже говорил, весьма опасно. Надо будет обсудить этот вопрос с императором. Кстати, завтра я должен быть в Зимнем дворце с докладом о нашей работе. Вот тогда мы в приватной беседе с товарищем Михаилом и переговорим на эту тему.

21 (8) августа 1904 года, полдень.

Скорый поезд Симферополь – Санкт-Петербург, где-то в окрестностях Тосно.

Агент Дворцовой полиции и просто красивая женщина Наталья Вадимовна Никитина

Скорый поезд подходил к вокзалу Тосно. За большими стеклами пульмановского вагона мелькали телеграфные столбы, бескрайние леса, которые время от времени сменялись блестящим серебром речек и ручьев, окруженных заливными лугами, на которых высились копны подсыхающего сена. Иногда в этот почти первозданный пейзаж вторгались крестьянские поля, засеянные, скорее всего, рожью. Кое-где мужики уже приступили к уборке, торопясь воспользоваться последними теплыми днями короткого северного лета. А где-то впереди, уже близко, была серая громада столицы империи, Северной Пальмиры, современного Вавилона, беспощадного города, который никому не верит, никого не жалеет и покоряется только сильным и безжалостным людям. По крайней мере, мне так казалось.

Николай Бесоев как раз и был таким сильным и безжалостным к врагам человеком, нервы и мышцы которого сделаны из стали. Я задумчиво смотрела на него, сидящего напротив, и пыталась предположить, что меня ожидает, если я свяжу с ним свою жизнь. Ведь, наряду с качествами сурового бойца, он обладает чуткостью, тактом и тонкой эмоциональностью. А кроме того, он нежный и очень ласковый любовник…

И мое редко ошибающееся чутье подсказывает мне, что он наверняка может стать любящим мужем, посвящая себя семье в перерывах между опасными заданиями. Да, это несомненно – главным делом для него всегда будет работа. Что ж, я, собственно, готова принять тот факт, что семья для него может находиться на втором, а то и на третьем месте. Мне всегда нравились именно такие мужчины – ибо ничто, по моему представлению, не делает представителя сильного пола мужчиной, как любимая работа, связанная с риском и опасностью. И меня тешила мысль о том, что с такими темпераментом, способностями и знакомствами мой Николя непременно станет генералом, флигель-адъютантом и правой рукой нашего молодого императора, если, конечно, с ним ничего не случится.

А Николя порой бывает страшен. Я не имею в виду наши женевские приключения, где мы выполняли задание в чужой стране – там его решительность и жесткость были вполне естественны. История, которая смутила, но при этом и впечатлила меня, произошла за день до нашего отъезда из Ялты.

Прогуливаясь по парку, мой милый почувствовал настоятельное желание посетить уединенный белый домик. Наверное, перед этим мы выпили слишком много сельтерской, и теперь она настоятельно просилась наружу. Пока мой Николя отсутствовал, я медленно прогуливалась поодаль, вдоль окруженной цветущими розовыми кустами узкой аллейки. Здесь было малолюдно, и мне как-то не пришло в голову, что сейчас я похожа на скучающую одинокую барышню. Я была настолько расслаблена, что не ожидала каких-либо неприятностей. И, как оказалось, зря.

Внезапно из-за поворота на аллею вышли два довольно небрежно одетых юнца. Окинув сальными взглядами мою фигуру, они с ходу предложили мне «немного поразвлечься за хорошие деньги». Развязность их подогревала выпитая ими изрядная доза спиртного. Они находились в состоянии, когда человек еще стоит на ногах, но море ему уже по колено.

Мне стало противно от того, что меня приняли за проститутку – и это притом, что в данный момент я вовсе не была похожа ни на жрицу любви, ни на ветреную дамочку. Мой спокойный решительный отказ молодые люди проигнорировали. С гадкими ухмылками, дыша винными парами прямо мне в лицо и перекидываясь пошлыми комментариями, они попытались силой увлечь меня с собой. Как же мне не хотелось применять те приемы, которым меня учили… Если бы я воспользовалась ими, то, возможно, разгоряченные донжуаны умерили бы свой пыл. Однако не факт – ведь их было двое.

Но, к счастью, мне не пришлось долго терзаться сомнениями – стоит ли ломать им пальцы. Неслышно за их спинами появился Николя. Увидев новое действующее лицо этой трагикомедии, подвыпившие искатели приключений быстро поняли, что сильно ошиблись. Однако Николя не стал ждать их извинений. Он нанес несколько молниеносных ударов ловеласам, и те рухнули на землю. Когда же они пришли в себя, то с удивлением увидели в футе от своих голов ствол браунинга. Николя заставил их лечь лицом вниз и положить руки на затылок. После чего он пообещал их пристрелить как собак за нападение на офицера спецслужб, то есть на меня.

Те что-то испуганно лепетали, косясь на меня, и весь их вид выражал глубокое и искреннее раскаяние. От неожиданности и испуга эти мерзавцы мигом протрезвели. Прибежавшему на шум городовому мой милый показал свои документы офицера ГУГБ и заявил, что эти двое попытались совершить насилие в отношении его невесты. Полицейский так впечатлился от всего происходящего, что стал заикаться, козырять невпопад и стал именовать Николя «вашим превосходительством», словно он был генералом.

Вот так я неожиданно узнала, что меня считают уже «офицером спецслужбы» и к тому же «невестой – почти женой». С одной стороны, это было приятно, а с другой – несколько меня напугало. Тогда-то я и задумалась о том – какова будет моя судьба, если я действительно стану его супругой.

Хочу ли я, дочь мелкого чиновника и провинциальной дворянки, такой судьбы себе и своим будущим детям? Стать мадам Бесоевой и жить как в стеклянной клетке, на виду у всего света и одновременно в тени мужа. Быть вхожей в самый элитный и самый закрытый клуб империи и все время чувствовать, что я там не ровня. Рожать детей и знать, что они, как и их отец, станут мишенью для всякого рода террористов, что их жизнь в любой момент может унести бомба, пуля или нож.

Но в то же время сердце мое говорило мне, что оно уже отдано этому человеку, который понимает каждое движение моей души, с деликатностью относясь к сердечным ранам моего прошлого и с восторгом отвечая на мою искреннюю симпатию, которую я хотела бы назвать любовью.

Он даже сделал мне предложение – как бы в шутку, но тут же и недвусмысленно сказав, что хотел бы, чтобы этот наш совместный отпуск мог длиться целую вечность, и что он готов похлопотать о моем переводе из Дворцовой полиции в ведомство господина Тамбовцева для того, чтобы я была ближе к нему. А там, мол, и до свадьбы недалеко.

Мысль о моей свадьбе с этим человеком вызывает во мне противоречивые чувства. Я вижу, что, несмотря на шутливый тон, с его стороны все очень серьезно – он явно не из тех, кто морочит девицам головы. Однако у меня порой возникает смутное беспокойство оттого, что мне кажется, будто я недостаточно хорошо его знаю. Порой, когда в жарких объятиях на смятой простыне он целует и обнимает мое тело, то я чувствую, что мной овладевает не цивилизованный и культурный европейский человек, а необузданный дикарь… Его темперамент ошеломляет – кажется, что ему с большим трудом удается сдерживать свои порывы… Мне это безумно нравится – словно во время постельных битв две сущности борются в нем, и это возбуждает до дрожи. Именно это дает мне моменты наивысшего восторга – но все же, если трезво поразмыслить, это пугает и заставляет задумываться. Кто же он – Николай Бесоев, и чего от него ждать?

Господи, помоги мне сделать выбор, ибо уже скоро, на Николаевском вокзале столицы, я скажу моему милому, что либо принимаю его предложение, либо мы расстаемся и больше никогда не встретимся. Господи, дай мне мудрость отличить любовь от страсти, а также силу и стойкость до конца пройти по выбранному пути…

Будто почувствовав мои мысли, Николя протянул руку, улыбнулся и нежно погладил меня по предплечью. О, какой же прилив счастья я ощущала в такие минуты… Забывались все сомнения, беспокойство казалось смехотворным. Он действительно любил и боготворил меня, но все же я пока не знала, должна ли я прильнуть к его груди, или бежать от его любви прочь, куда глаза глядят. Мне приходилось делать над собой усилие, чтобы не поддаться дурманящей волне и сохранить способность трезво рассуждать.

Он, конечно же, мгновенно уловил то, что моя мысль сделала некий поворот. В силу своей чуткости он вообще безошибочно улавливал любые перемены в моем настроении. Вот еще одна особенность, которая смущала меня с тех пор, как я начала задумываться о совместной с ним жизни. При этом я понимала, что такая редкая особенность в близком человеке – это то, за что следует благодарить Бога. Но в то же время с тревогой и сожалением мне приходилось осознавать, что вся проблема во мне… Это я пока не готова была полностью открыться этому человеку. И сейчас впервые меня кольнула мысль – а смогу ли я сделать его счастливым?

Моя тревога моментально, по каким-то незримым каналам, достигла его разума. Он внимательно заглянул мне в глаза и, накрыв мою руку своей, сказал тихо и серьезно, с той тональностью в голосе, которой произносятся только жизненно значимые вещи:

– Я понимаю твои сомнения, Натали. И я не собираюсь давить на тебя. Каким бы ни было твое решение, я отнесусь к нему с уважением. Хочу лишь сказать – не бойся. Ничего не бойся. Я принимаю и люблю тебя такой, какая ты есть, и пока мы вместе, я никому не позволю обращаться с тобой неуважительно. Узнав меня получше, ты поймешь, какие на самом деле мы – люди из другого мира. Ты многому научишься. Ты начнешь больше доверять себе. Ты будешь всегда чувствовать поддержку и опору, а также свою собственную силу и значимость. Ты сделаешь много интересных и радостных открытий. Мы будем постепенно узнавать друг друга, в чем-то направлять, в чем-то влиять один на другого. Встретив тебя, я понял, что готов к браку. Я не сомневаюсь, что ты – та женщина, которая предназначена мне судьбой. Мы с тобой достаточно зрелые люди, и я надеюсь, мы не позволим мелочам омрачать нашу жизнь. Я такой, какой есть – вот я весь перед тобой, как на ладони, и мне нечего скрывать от тебя, милая Натали. Я обещаю, что буду хорошим мужем. Натали… – его голос сорвался от волнения, он немного помолчал, затем продолжил говорить, с возрастающей страстностью: – Прости, что до этого момента я не сделал тебе официальное предложение. Неудивительно, что ты сомневаешься во мне, подозревая, быть может, некоторое лукавство в моих словах. Возможно, ты испытываешь неуверенность в своем будущем. Но сейчас я говорю тебе со всей серьезностью: Натали – я люблю тебя и прошу твоей руки и сердца…

По мере того как он говорил, беспокойство и сомнения неудержимо отступали. Покой воцарялся в мой душе, и радостное ликование овладело всем моим существом. Мне хотелось одновременно и плакать, и смеяться. Словно я опять стала юной барышней – наивной и восторженной, и прекрасный витязь делает мне предложение стать его женой…

Даже сейчас мой избранник в полной мере проявил особенности своего характера и потрясающей интуиции – в одно мгновение он рассеял мои сомнения и вселил в меня уверенность, что все у нас с ним будет хорошо. Он нашел именно те слова, которые достигли самых глубин моего существа… И теперь он смотрел мне в глаза с ожиданием, и легкая улыбка чуть трогала уголки его губ. Ладонь его, лежащая поверх моей ладони, слегка подрагивала – и только это выдавало то волнение, которое он испытывал.

Мне хотелось растянуть этот восхитительный момент, который стремительно подходил к своему логическому завершению. А мне очень хотелось навсегда запечатлеть его в памяти… Запомнить моего витязя вот таким – с волнением ожидающим моего «да», застывшего, смотрящего мне в глаза с любовью и восхищением, преданностью и страстью… Легкий страх читался в его глазах – что, если я ему откажу? Но не было в моей медлительности и малой толики того чувства, которым руководствуется записная кокетка, наслаждаясь муками кавалера, который желает перейти в разряд женихов. И он, мой Николя, конечно же, знал это.

И наконец, за мгновение предвосхитив свой ответ счастливой улыбкой, я потупила взор и еле слышно прошептала:

– Я согласна…

22 (9) августа 1904 года, утро.

Санкт-Петербург, Новая Голландия.

Штабс-капитан Николай Арсеньевич Бесоев

Когда женщина с единственно дорогим лицом говорит вам «Да», тут для вас и начинают играть фанфары и ты видишь небо в алмазах. Первым делом, еще вчера вечером, я наскоро отчитался перед Дедом о своей поездке в Ялту. Ведь отпуск отпуском, а обычный порядок ведения дел никто не отменял: где был, что видел, с какими людьми свел знакомство, а также анализ политической и социальной обстановки, настроения в обществе и прочие мелочи, которыми тут до нас пренебрегали, что в конечном итоге и привело страну к трем революциям и самому великому социальному эксперименту в истории. Величайший социальный эксперимент, кажется, все равно будет, только на этот раз осуществляться он будет сверху и при строжайшем контроле спецслужб. Для того и служит та незаметная работа, которая позволит нашему начальству понять, какие изменения в стране уже назрели, и как их лучше осуществлять.

При встрече Дед дал мне понять, что в самое ближайшее время намечается еще одна загранкомандировка, на этот раз куда дальше Швейцарии – на другой берег Атлантического океана в славный город Нью-Йорк. Люди, которые активно финансируют подрывную деятельность против России, должны получить то, что заслужили. И организация этой операции ложится на плечи вашего покорного слуги. Именно организация, потому что всю черновую работу должны будут сделать другие люди, племя младое и незнакомое.

А мы с Натали, вопрос о переводе которой из Дворцовой полиции в ГУГБ уже фактически решен, будем изображать богатую супружескую пару. Наше дело – координировать процесс ликвидации, а также быть тайными посредниками между исполнителями, в роли которых могут выступать и криминальные элементы. Правильно приложив голову и деньги, можно добиться того, чтобы процесс ликвидации нехороших людей весело и ненавязчиво протекал на основе самообслуживания. Пусть они, введенные в заблуждение, сами истребляют друг друга. А мы будем управлять этим процессом. Но это уже высший пилотаж.

Утром, надев на себя цивильный костюм и мягкую шляпу, я вышел из ворот Новой Голландии и по Конногвардейскому бульвару пошел в сторону Александровского сада. Погода была пасмурная, ночью прошел мелкий дождик, и сейчас воздух пах сырым запахом надвигающейся осени. Но зонт, по счастью, еще не требовался.

Вот уже больше полугода мы находимся в начале ХХ века, а я все никак не могу привыкнуть к специфическому амбре здешних городов, в котором главную роль вместо выхлопных газов играют размокшие сейчас под дождем конские «яблоки», которые не успевают убирать дворники, и отчасти прелые листья, опавшие со столетних деревьев. Тихое патриархальное время, которому еще только предстоит стать тем самым громыхающим и ревущим ХХ веком, который мы все знаем.

С Натали мы встретились на углу Вознесенского и Адмиралтейского проспектов, немного полюбовались на Исаакиевский собор, потом вошли в Александровский сад, и по его дорожкам, под ручку, не спеша, прогулочным шагом, пошли в сторону Зимнего дворца. Народу в это сырое и холодное утро понедельника было немного – считай что весь сад был в полном нашем распоряжении.

Мы шли, и мокрые деревья роняли на нас последние задержавшиеся на сучьях капли воды. Мокрая земля пахла грибами и прелыми листьями. То, что со стороны выглядело как невинное воркование влюбленных, на самом деле было предельно жесткой постановкой задачи.

Первым делом я сказал моей милой, что вопрос с ее переводом в ГУГБ решен положительно, и даже более того, нас и дальше будут посылать на задания вдвоем, ибо у нас неплохо получается изображать супружескую пару, коей мы в ближайшем будущем и станем. В этом деле начальство нас только приветствует. Самое главное – чтобы мы всегда возвращались из наших экспедиций живыми и здоровыми, а не как в прошлый раз…

– Милый, – нежно проворковала Натали, – если бы там, в Баку, я была с тобой, то эти дашнаки живыми от меня не ушли бы, и ты тоже остался бы цел и невредим.

– Аминь, – ответил ей я. – На самом деле мы все там слегка замешкались, потому что не приняли этих бандитов всерьез. Это послужит нам уроком в том, что не стоит недооценивать врага. Парни, которые всегда метко стреляют первыми, потом обычно и пишут мемуары.

– Да, – кокетливо сказала Натали, – надеюсь, что когда-нибудь ты напишешь очень интересные мемуары. Мне уже сейчас хочется их почитать.

– Ты будешь первой, кому я их покажу, – ответил я в тот момент, когда мы вышли из Александровского сада и перед нами открылся простор Дворцовой площади с возвышающимся в ее центре Александрийским столпом.

– Вот, – шутливо сказал я, кивком головы указывая на это сооружение, – христианству почти две тысячи лет, а на главной площади главной христианской страны преспокойно стоит языческий символ плодородия, олицетворяющий тот орган, которым мужчины делают детей. Во как!

– Неужели, – Натали слегка смутилась и прикрыла рот ладошкой, – да как такое возможно?

– Как видишь, возможно, – кивнул я, любуясь видом Зимнего дворца, – человечество не переделать никакими идеями и социальными экспериментами. По сути, оно до сих пор сидит у костра в пещерах, кутаясь в шкуры. Только игрушки у мальчиков стали больше и дороже.

Натали вслед за мной посмотрела в сторону Зимнего дворца и вздрогнула.

– Милый, – сказала она, – ты мне так и не сказал, куда собственно мы идем?

– Разве не сказал? – деланно удивился я. – Так вот же, мы уже почти пришли. В силу моей профессиональной деятельности и положения у меня имеются многочисленные знакомства, в том числе и в высоких кругах империи. Среди них всего двое имеют право отдавать мне приказы. Нашего с тобой непосредственного начальника, главу ГУГБ – тайного советника Тамбовцева, по прозвищу Дед – ты уже знаешь. А сейчас мы идем ко второму, который самый главный. Он хочет не только лично проинструктировать нас перед ответственным заданием, но еще и посмотреть на ту, которая сумела завоевать мое сердце.

– Ой, что же ты мне раньше об этом не сказал, – растерянно произнесла Натали, – ведь я одета по-простому.

Уж кто-кто, а она прекрасно знала – кто может отдавать приказы главе ГУГБ, и была растеряна от того, что сейчас ей предстоит встретиться с самим императором Михаилом.

– Это неофициальная аудиенция, – я попытался успокоить свою любимую, – потому особых правил для приглашенных на нее не существует, ну, кроме одного. В частном порядке император Михаил принимает кого хочет, где хочет и как хочет. Так что мы с тобой идем как раз по такому частному приглашению, и нас с тобой, минуя дворцовую бюрократию, проведут прямо к императору. Людей, удостоившихся такой чести, вообще немного, и ты теперь можешь гордиться, что вошла в их число. Это тебе понятно?

– Понятно, мой милый, – кивнула Натали, – я знала, что ты у меня птица высокого полета, и горжусь этим.

– Очень хорошо, – сказал я, – теперь соберись, прими гордый вид, сделай вид, что тебе по колено не только какое-то там море, но и целые океаны, и давай, шагом марш, не оглядываясь.

И мы пошли.

22 (9) августа 1904 года, утро.

Санкт-Петербург, Зимний дворец,

Готическая библиотека.

Штабс-капитан Николай Арсеньевич Бесоев

Когда Натали поняла – куда и к кому мы идем, она поначалу весьма удивилась. Но ей удалось какое-то время неплохо скрывать свое удивление. Мы подошли к боковому – Салтыковскому подъезду Зимнего дворца, которым пользуются лишь особо доверенные царю лица. Нас встретил флигель-адъютант императора, который должен был провести нас в рабочий кабинет царя. Он шепнул что-то камер-фурьеру, и тот, с любопытством посмотрев на нас, захлопнул свой журнал, куда должен был записывать всех, кто удостоился императорской аудиенции. Должен был, но не записал.

Хоть Натали и служила в Дворцовой полиции, но в Зимнем дворце ей еще не приходилось бывать. После убийства Николая II и попытки гвардейского переворота охраняли теперь Зимний дворец моряки Гвардейского флотского экипажа и лихие ветераны – дворцовые гренадеры. Но в самое ближайшее время их должны сменить прославленные в боях морпехи-тихоокеанцы, чье гвардейское звание XXI века император Михаил приравнял к российской гвардии ХХ века.

Флигель-адъютант царя провел нас на второй этаж, где располагалась хорошо знакомая мне Готическая библиотека. Как-то, разоткровенничавшись, Михаил рассказал мне, что сперва пытался обосноваться в рабочем кабинете брата. Но ему там было ужасно неуютно, словно призрак убиенного императора незримо присутствовал где-то рядом. Кстати, то же самое чувствовала и слегка повредившаяся умом несчастная Аликс, которой казалось, что ее покойный муж просто куда-то вышел и вот-вот вернется. Поговаривали и о призраке императора, который тихо бродит по коридорам Зимнего дворца, а в его пустом кабинете по ночам иногда горит свет.

Тогда я предположил, что это действует тень, которую на местные события отбрасывает наш не измененный вмешательством мир. Там по Зимнему дворцу действительно гуляет живой император Николай Александрович, генерал Ноги ведет потомков богини Аматерасу на первый штурм Порт-Артура, который будет стоить японской армии двадцати тысяч солдат и офицеров. А Вторая Тихоокеанская эскадра еще не отправилась с Балтики в свой последний путь к Цусиме, и пижон Рожественский еще хорохорится на петербургских балах…

Вот для того, чтобы не попадать под мрачную и унылую тень тех событий, я и предложил Михаилу максимально дистанцироваться от тех мест, которые любил посещать его брат, и постараться максимально развести ветки истории, чтобы пропала падающая на нас тень ТОГО мира. Все это выглядит фантасмагорично, но, наверное, в этом что-то есть. Ведь вся та мистика, которой народ пичкали в наше время, наверняка тоже на чем-то основана. Тут, кстати, есть свои местные гуру, ничуть не хуже наших, доморощенных. И хоть мать русской мистики и оккультизма Елена Блаватская скончалась в Лондоне еще в 1891 году, но у нее предостаточно учеников и последователей. И они сейчас рвут друг у друга из рук ее осиротевшее знамя. Ими сейчас на полном серьезе занимается ГУГБ, пытаясь из всей той белиберды, которой пичкают умы доверчивых людей многочисленные мошенники, шарлатаны, иностранные шпионы и просто сумасшедшие, выделить редкие зерна истины. Оставить без присмотра всю эту шоблу, вхожую в великосветские салоны, тоже было весьма опасно. Ведь там один агент влияния сидит на другом. Кое-что у нашего Деда получается, но при этом в либеральной прессе стоит такой визг, словно кабанчика режут.

Каким-то боком наше новое задание, по поводу которого меня вызвал к себе вполне серьезно относящийся ко всем подобным делам император Михаил, должно касаться и этой интересной темы. Ведь Америка, в которую мы должны будем отправиться вместе с Натали, максимально удалена от центра событий на Тихом океане и столицы Российской империи, и там еще царит старый мир, не претерпевший особых изменений.

Цунами перемен докатится и до Нью-Йорка с Вашингтоном. Но это будет потом, когда мы активно вмешаемся в игру вокруг создания ФРС. К сожалению, держатели японских бондов пока банкротиться еще не начали, ибо у рынка есть надежда, что долги Японии оплатит Россия. Но в тот момент, когда мы покажем им дулю, весело станет всем, а не только французам…

Император принял нас, как обычно, за рабочим столом, заваленным книгами и бумагами. Трудолюбием он пошел, похоже, в батюшку, Александра III. В отличие от брата, относившегося к царской работе явно спустя рукава, он действительно много и напряженно работал. И корабль империи уже начал отзываться на его усилия, ложась на новый, устойчивый государственный курс.

Оторвавшись от очередной бумаги, он вежливо поздоровался с нами и попросил присесть. Он бросил быстрый взгляд на Натали, которая чувствовала себя в непривычной для нее обстановке несколько скованно. Видимо, мнение, которое сложилось у него о моей невесте, его полностью удовлетворило, потому что, немного помолчав, он сразу приступил к делу.

– Господа, – улыбнувшись какой-то своей мысли, произнес Михаил, – позвольте мне поздравить вас с решением связать ваши судьбы. Не каждому дано сделать вот так, по зову сердца, встретить свою суженую, так сказать, прямо на поле боя. Но я искренне рад, ибо надеюсь, что ваши дети будут так же преданно служить Отечеству, как и их родители. Свадебный подарок – за мной, но какой именно – пусть это пока будет для вас сюрпризом.

– Благодарю вас, ваше императорское величество, – ответила моя любимая, привстав со стула и сделав полупоклон. – Мы постараемся оправдать ваше доверие.

– И еще, – добавил император, глядя на мою дорогую Натали, – для тех, кто приходит в этот кабинет в качестве моих личных друзей, не существует «ваших императорских величеств» и прочих титулов. Ваш муж, как мой друг и доверенное лицо, имеет право тет-а-тет обращаться ко мне просто Михаил. Ну, а вы, как особа женского пола и младше меня по возрасту, можете называть меня просто Михаилом Александровичем.

– Как вам будет угодно, Михаил Александрович, – произнесла Натали, скромно опустила глаза долу, – мы с Николя внимательно вас слушаем. Насколько я поняла, речь пойдет о работе в Североамериканских Соединенных Штатах?

– Да, именно там, – подтвердил император, – и отправиться туда вы должны уже в качестве супружеской пары интеллигентов с несколько либеральными взглядами, которых пугает охвативший Россию мрак тирании. Вы меня понимаете, Николай?

– Мне все понятно, – ответил я, – с момента подавления мятежа и вашего воцарения поток таких эмигрантов постоянно растет, и нам в нем довольно легко будет затеряться.

– Вот именно, – кивнул император, – опыт подобных совместных загранкомандировок у вас есть, так что, как говорится, вам и карты в руки. Одновременно вместе с вами будет послано еще несколько других групп, связи с которыми вам будут переданы в случае необходимости. Вашей задачей-максимум станет организация в Америке легальных групп влияния, которые обеспечили бы ее лояльное отношение к России как минимум на ближайшие двадцать лет. Возможно, что вы только начнете эту работу, а продолжат ее другие люди. Задачей же минимум для вас станет организация нелегальной резидентуры и боевой организации для совершения на территории противника экономических диверсий и устранения врагов России. Скажу вам прямо, господа, те банкиры, которые дают деньги террористам и выбирают для них цели, должны быть обезврежены как можно быстрее. Неплохо было бы вам сорвать создание ФРС, или повлиять на этот процесс таким образом, чтобы в Америке появился обычный государственный банк…

Император сделал паузу и внимательно посмотрел на нас. Увидев, что мы слушаем его со всем тщанием, он продолжил свою речь:

– В этом благом деле вы можете сотрудничать с агентами германской разведки и борцами за независимость Ирландии, которые в последнее время начали активно искать с нами контакты. Естественно, сотрудничество должно быть строго дозированным, и лишь в той пропорции, которая необходима для успешного выполнения вашего основного задания. Обратите внимание на японских кули, которых много на Тихоокеанском побережье Америки. Мой тесть обещал нам полное содействие своей военно-морской разведки. Также в южных штатах необходимо поискать политические силы, готовые снова поднять знамя Конфедерации. Необходимо сделать так, чтобы в определенный момент Североамериканские Соединенные Штаты охватила смута. Бить, так наповал.

Я взглянул на Натали. Она внимательно слушала императора, даже рот приоткрыла. Прикажи он ей сейчас убить британского короля, папу римского и далай ламу, она сделает это не задумываясь. Действительно, со времен Петра Великого на российском троне не было столь харизматического монарха.

Увидев, что мы вникли, Михаил вздохнул и решил закругляться.

– Более точные и конкретные инструкции, – сказал он, – вы получите у вашего непосредственного начальника Александра Васильевича Тамбовцева. А сейчас я и императрица приглашаем вас на чаепитие. У нас радость. Пока вы, Николай, отдыхали на юге, подтвердилось то, что супруга моя непраздна, и вскоре она порадует наших подданных сыном или дочкой.

23 (10) августа 1904 года. Санкт-Петербург. Конспиративная квартира ГУГБ на Кирочной улице, дом 48. Глава ГУГБ Тамбовцев Александр Васильевич

Получив благословение на брак и на долгую и трудную работу в Америке, Коля Бесоев и его невеста и без пяти минут жена Натали Никитина ушли, что называется, в подполье. До момента переброски их в страну пребывания они пройдут строжайший инструктаж, тщательно вызубрят свои новые биографии, по возможности изменят внешность и потом будут переброшены в США.

А мы проведем операцию прикрытия, устроив нашей сладкой парочке «поездку» на Дальний Восток. Там, где-нибудь в Харбине, они станут жертвой нападения грабителей-хунхузов. В местных и столичных газетах будет опубликован трогательный некролог, из которого все узнают о произошедшей трагедии. Знавшие их поплачут и помянут незлым тихим словом двух замечательных людей, так рано ушедших из жизни. Жестоко? – Пожалуй, да… Но, к сожалению, такова специфика работы разведчиков-нелегалов.

Коля все это поймет, а вот как Натали? Она с недавних пор перешла под мое командование. Ее бывший начальник генерал Ширинкин охарактеризовал эту девицу как одного из лучших своих агентов.

– Александр Васильевич, голубчик, – сказал он мне, – поверьте, я скрепя сердце отдаю вам мадемуазель Натали. Она дорога мне, словно родная дочь. Но я спокоен, зная, что Натали будет работать под вашим началом. Вы не дадите ее в обиду и будете заботиться о ней так же, как о своем друге и подчиненном, штабс-капитане Николае Бесоеве.

– Евгений Никифорович, – воскликнул я, – помилуй бог! Разве я не забочусь обо всех своих сотрудниках, не стараюсь помочь им выпутаться из самых опасных ситуаций?! Поверьте, я сделаю все, чтобы эти молодые люди были счастливы. Рисковать они, конечно, будут, но это издержки наших профессий. Конечно, я могу найти Николаю и его будущей супруге тихое и безопасное местечко, но, поверьте мне, они после этого будут жаловаться на меня самому императору, а я для них навеки сделаюсь врагом. Нет, Евгений Никифорович, я не смогу так поступить. Пусть они и дальше служат России, и да хранит их Господь!

– Аминь, – ответил генерал Ширинкин и пожал мне руку.

Евгений Никифорович входил в число тех, кто был в курсе подготавливаемой мною операции, и он не будет лить слезы, узнав о «страшной гибели» молодой супружеской пары.

Сегодня же я тайно посетил Николая и Натали на конспиративной квартире, где они будут находиться до начала операции. Их двойники отправятся в путь на пассажирском поезде Санкт-Петербург – Владивосток, как только Коля и его будущая супруга под чужими фамилиями и именами сядут на пароход, следующий в Данию. Ну, а дальше у них будет все как в гаданиях цыганки: «Дорога дальняя и большие хлопоты…»

Предупрежденный по рации о моем приходе, Николай открыл мне дверь сразу, буквально через секунду после того, как я поднялся по крутым ступеням черной лестницы старого доходного дома на лестничную площадку. Он увидел меня – над дверью была установлена миниатюрная видеокамера, с помощью которой можно было заранее опознать того, кто стучится в дверь, и в случае чего принять надлежащие меры. Из этой квартиры еще можно было попасть в соседнюю квартиру, парадный вход которой выходил на Потемкинскую улицу. Что ж, удобно и безопасно.

Молодые люди не бездельничали и не предавались любовным утехам – они усиленно зубрили свои легенды. Николай был потомком знатного, но бедного княжеского рода, который после окончания тифлисской гимназии, а затем Тифлисского же юнкерского училища по первому разряду, получил чин подпоручика и был направлен на службу в Карскую область Российской империи в гарнизонные части.

Но служба в такой дыре, которой был в то время Карс, не понравились князю Амилахвари, чей род происходил от легендарного Иотама Зедгенидзе, спасшего в свое время ценою собственной жизни от страшной смерти царя Грузии Георгия VIII. Подпоручик подал в отставку и стал подыскивать себе работу, достойную его происхождения.

С началом мятежа «боксеров» в Китае отставной поручик вновь поступил на военную службу и поучаствовал в штурме Пекина в 1900 году. Он получил за это чин поручика и «клюкву» – орден Святой Анны 4-й степени. Вернувшись в Тифлис, князь встретил там девицу Надежду Красовскую, которая только-только окончила 1-ю тифлисскую женскую гимназию. С ней приключилось несчастье – во время поездки по Военно-Грузинской дороге ее родители были убиты знаменитым чеченским абреком Зелимханом Гушмазукаевым из села Харачой. Надежда осталась круглой сиротой – со своим дальними родственниками, жившими в Варшаве, она была знакома лишь заочно и не рассчитывала на их помощь.

В Тифлисе она познакомилась с князем Амилахвари, который был сражен наповал ее красотой и, не раздумывая, предложил ей руку и сердце. Надежде пришелся по душе молодой и пылкий красавец, и она дала свое согласие. Они обвенчались в Саратове, где гостили у дальних родственников мадемуазель Красовской, о чем в местном соборе Сошествия Святого Духа в метрической книге об этом событии была сделана соответствующая запись (спасибо, постарались служители Дворцовой полиции).

Потом Надежда получила через своих варшавских родственников письмо из Нью-Йорка, в котором ее кузен – сын старшего брата отца – писал, что узнал о трагедии, произошедшей с его дядей, и приглашал кузину с мужем приехать в Североамериканские Соединенные Штаты. Вацлав Красовский писал, что он владеет в Нью-Йорке небольшой фирмой, занимающейся ремонтом автомобилей. Мода на новый способ передвижения стала в САСШ повальной, но моторы – так называли тогдашние автомобили – часто ломались, и потому клиентов у Вацлава Красовского было много. Он обещал своей кузине и ее мужу предоставить работу в своей фирме. Предложение было более чем заманчивым, и супружеская чета Амилахвари, после недолгих раздумий, согласилась отправиться в Новый Свет.

Вот такова была вкратце легенда, под прикрытием которой Натали и Коля должны были отправиться в Нью-Йорк и обосноваться там, создав надежную разведсеть. Вацлав Красовский был вполне реальной фигурой. Еще в конце XIX века один из офицеров Российского Генштаба был направлен в САСШ для того, чтобы познакомиться с некоторыми тамошними новинками в области радиотехники и электричества. Там он выдал себя за эмигранта из Варшавы, бежавшего от русских угнетателей в страну «равных возможностей». Как выяснилось, «равные возможности» – это миф для простаков, и лишь считанные единицы смогли, что называется, выбиться в люди в Новом Свете. Прочих же ждала судьба разноплеменных эмигрантов, влачивших полунищенскую жизнь в трущобах Нью-Йорка и Чикаго.

Вацлав Красовский поможет князю Амилахвари и его очаровательной супруге легализоваться в САСШ и завести нужные знакомства. А помимо этого, Николай Бесоев должен стать резидентом нашей разведывательной сети, которая будет работать автономно, поддерживая связь с помощью радиостанции с ГУГБ. Он будет действовать дистанционно, лично не выходя на контакт с руководителями других разведгрупп, которые начнут работу в крупных городах Западного и Восточного побережья САСШ. Связь будет поддерживаться с помощью объявлений в газетах, а также посредством так называемых «почтовых ящиков».

У Коли будет небольшая, подчиняющаяся только ему группа «ликвидаторов», которые начнут охоту на самых зловредных недругов России. Проскрипционный список уже составлен, и во многих банкирских домах Америки в самое ближайшее время появятся вакантные должности в их высшем руководстве.

Я, как мог, постарался развеселить Николая и Натали, рассказав им несколько забавных историй из жизни знаменитых разведчиков. Они посмеялись, но, похоже, кошки все же продолжали скрестись у них на душе. Коля волновался, и я прекрасно понимал его – он боялся не за себя, а переживал за любимую женщину, прекрасно понимая всю опасность их заокеанского вояжа. А Натали просто боялась. Ведь одно дело – кратковременная поездка в ту же Швейцарию, где под надежным прикрытием она поработала приманкой для сладострастных «р-р-революционеров», которые привыкли больше болтать на митингах, чем резать глотки и валить из снайперки врагов.

А там, в Америке, все будет всерьез, без дураков. И надежда у нее будет только на Николая, который умрет, но не отдаст ее головорезам из секретных служб американских банкиров. Потому что из их лап вырваться живым вряд ли кому удавалось. Они придерживаются по жизни принципов «Мертвые не кусаются» и «Боливар не выдержит двоих».

Чтобы отвлечь Николая и Натали от нехороших мыслей, я достал из кармана флешку, включил стоящий на столе ноутбук, дождался, когда он загрузится, и вставил флэшку в USB-порт.

– А сейчас, ребята, – начал я, – хочу показать вам тех, с кем вам придется там вести дело. Так сказать, весь заокеанский паноптикум… С кого начнем?

25 (12) августа 1904 года, полдень.

Окрестности деревни Красная Горка.

Полевой лагерь сводной Тихоокеанской

бригады морской пехоты.

Генерал-майор Вячеслав Николаевич Бережной

В большой штабной палатке яблоку было негде упасть. На улице шел теплый летний дождь, и господа, а также товарищи, офицеры (это зависело от того, из какой эпохи они происходили) заполнили не такое уж и маленькое помещение из прорезиненного брезента. Если обычно в этом временном помещении на своих служебных местах находилась лишь дюжина офицеров штаба бригады в чине от полковника до поручика, не считая, конечно, меня, то сейчас здесь столпилось почти полторы сотни офицеров, две трети из которых были взводными и ротными командирами: мичманами, лейтенантами, прапорщиками, подпоручиками, поручиками и штабс-капитанами по адмиралтейству.

Часть из этих офицеров, как и я, происходит из будущего. Другие до войны с Японией служили на кораблях Тихоокеанской эскадры, при существующих на них десантных ротах. По штатам этого времени было положено иметь по две роты на корабль 1-го ранга и одну роту на корабль 2-го ранга. Помните в знаменитом фильме Эйзенштейна «Броненосец “Потемкин”» матросов с винтовками, готовых стрелять по приказу командира в бузотеров – так это они родимые. Вроде бы часть команды, а вроде и нет. Когда создавалась наша сводная бригада, то как раз эти уже существующие десантные роты, усиленные снятыми с кораблей пулеметами «максим» и пушками Барановского, были добавлены к морским пехотинцам из XXI века. Вот как раз таких офицеров-хроноаборигенов и было сейчас большинство в нашей бригаде.

Ведь все равно ни в какие десанты эти роты не ходили, а в боевой обстановке служили основой для формирования групп борьбы за живучесть. Дело, конечно, тоже нужное и важное, но восполнимое из других источников, например, за счет устаревших кораблей, которые с началом войны были поставлены на консервацию, и мобилизованных матросов с торгового флота. А десантные роты были переданы в морскую пехоту, и после весьма серьезных тренировок эта сборная солянка превратилась в достаточно грозную боевую единицу, которая, правда, в реальном бою была задействована только один раз – при захвате Окинавы. Потом был тяжелейший, выматывающий силы и нервы переход через три океана, прибытие на Балтику, торжественная встреча с участием императора и размещение, хоть и поблизости от столицы, но в таком глухом углу Петербургской губернии, что до него еще не дотянулась железная дорога.

И вот теперь все эти офицеры устремили свой взгляд на мою персону, специально собравшую их здесь для важного разговора. Напряжение ожидания в тяжелом и сыром воздухе нависло, как грозовая туча, – того и гляди под брезентовыми сводами заблестят молнии. Основания для того, чтобы собрать здесь сразу всех офицеров бригады, были более чем весомые. Например, могло поступить сообщение: «Нас отправляют на войну», или что-то вроде того…

Скинув с головы капюшон плаща, я остановился на пороге, перед этим волнующимся людским морем. Начальник штаба бригады полковник Ян Игнатьевич Квятковский скомандовал: «Господа офицеры, смирно!», и передо мной тут же, как по мановению волшебной палочки, образовался живой коридор. Разговор с ними я начал почти теми же самыми словами, что и городничий в известном всем романе Николая Васильевича Гоголя:

– Господа офицеры, я собрал вас здесь для того, чтобы сообщить вам чрезвычайно важное известие… Решением государя-императора наша сводная Тихоокеанская бригада с сего дня будет развернута в первый в России Корпус морской пехоты… Ура государю-императору, господа офицеры! – Ура России!

Ответом на мои слова было такое троекратное могучее «ура», от которого, наверное, в радиусе километра, испуганно каркая, взлетели в небо мокрые и нахохлившиеся вороны, сидевшие до того на деревьях.

Когда шквал верноподданнического восторга немного утих и господа офицеры снова стали внимательно слушать начальство и адекватно воспринимать информацию, я продолжил доводить до них текущие новости:

– Развертывание будет происходить в следующем порядке: существующие батальоны будут развернуты до бригад, роты – до батальонов, взвода – до рот. Все офицеры бригады, прошедшие аттестацию – а не прошедших аттестацию у нас нет, – получают повышение на одну ступень, как в чине, так и в должности. Рапорт о полной готовности корпуса к боевым действиям должен поступить государю до 1 мая будущего 1905 года, а сам процесс формирования должен быть завершен до 31 декабря сего года. Пополнение будем получать повзводно с кораблей Балтийского флота, Гвардейского флотского экипажа, Гвардейского и Гренадерского корпусов, начиная с пятнадцатого числа сего месяца. С целью скорейшего развертывания учебного процесса всем нынешним нижним чинам присваивается звание инструктор-наставник, а унтер-офицерский состав: квартирмейстеры, боцманматы, боцмана и кондукторы – старших инструкторов-наставников. Учить будем по схеме – делай как я. Минимум лекций – максимум действия. Основной упор будет делаться на отработку десантирования, как с больших десантных кораблей, так и с подручных средств – от мобилизованных торговых судов до шлюпок и плотов, а также на бой в городских условиях и штурм укрепленной позиции. Местом постоянной дислокации при формировании корпуса избраны окрестности Ораниенбаума…

– Господин генерал-майор, – поинтересовался начальник оперативного отделения штаба, пока еще бригады, полковник Владимир Антонович Стрелицкий, – а как быть с высадочными средствами, которых едва хватало для потребностей бригады, но будет совершенно недостаточно для корпуса?

– Видите ли, Владимир Антонович, и вы, господа офицеры, – ответил я, – дело в том, что даже государь-император заранее не знает, где будет необходимо применить наш корпус. Возможно, это будет север, возможно, Черноморский театр военных действий, возможно, даже Балтика, хотя здесь для защиты нашего побережья очень хорошо поработали российские дипломаты, закрывшие вход в это, по сути, внутреннее море, всем военным кораблям, кроме кораблей балтийских стран. Но ничто не вечно под луною, в том числе и дипломатические договоренности. Надеясь на лучшее, мы должны готовиться к худшему. Поэтому основной упор будет сделан на отработку десантирования с приспособленных для этого торговых кораблей и подручных средств. Кстати, проект большого десантного корабля вместе с соответствующей техдокументацией уже передан германским судостроителям, и они обещали выпекать таких красавцев как пирожки, по две штуки в месяц. Один им – один нам. Но на Черное, а тем более на Каспийское море их перебросить невозможно. Так что будем учиться высаживаться со всего, что плавает: с торговых пароходов и барж, с миноносцев и миноносок, с катеров и шлюпок, на любой пригодный для этого участок побережья, чтобы возможный враг даже не предполагал, где же нас ему ждать. Вам это понятно, господа офицеры?

Дружный гул голосов подтвердил мне, что господам офицерам все понятно. Теперь оставалось только начать и кончить. Начать – это принять пополнение, в том числе и офицерское, которое даже близко незнакомо с тактикой морской пехоты. А кончить – это наилучшим образом использовать текущую военно-политическую конфигурацию для как можно более полной подготовки армии и промышленности России к грядущей мировой войне, которая неизбежна, в отличие от некоторых других ожидаемых конфликтов. Британия, Германия и Франция уже почувствовали, что им стало тесно на земном шаре, и они готовятся сцепиться в ожесточенной схватке за передел мира. Нам же надо сделать так, чтобы Россия вступила в эту войну как можно позже и на правильной стороне, а самое главное – победила в ней с минимальными потерями.

28 (15) августа 1904 года.

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Готическая библиотека.

Глава ГУГБ Тамбовцев Александр Васильевич

Император Михаил сегодня пригласил меня к себе для того, чтобы побеседовать на одну деликатную тему – как соорудить очередную гадость нашим «заклятым друзьям» с одного туманного острова. Похоже, что Михаил Александрович никак не может простить джентльменам ни гибели своего старшего брата, ни покушения на свою жизнь. Несмотря на то что с помощью адмирала Ларионова ему удалось установить более-менее доверительные отношения с британским монархом, найти общий язык с тамошним истеблишментом Михаилу вряд ли удастся. Сэры, пэры и прочие лорды, скорее по привычке, чем по прямой необходимости, будут продолжать строить козни против России, а потому нужно создать им хлопоты побольше, чтобы у них было как можно меньше времени и сил для того, чтобы вредить нам. Пусть лучше они тушат пожар в своем доме, вместо того чтобы разжигать его в чужом.

Месяца два назад у нас в Питере гостил Христиан Девет – бывший главнокомандующий бурскими войсками. С ним для начала побеседовали Нина Викторовна Антонова и Мехмед Ибрагимович Османов. Потом и я приватно переговорил с этим замечательным человеком, который попортил немало крови британцам, а сейчас искал возможность продолжить это полезное занятие уже с нашей помощью. Работа по Южной Африке продолжается, и, как сообщил мне Мехмед Ибрагимович, достаточно успешно.

Были у нас и «индийские гости», которые проводили в Петербурге осторожный зондаж нашей позиции в отношении этой британской колонии. Приезжих с берегов Ганга встретили приветливо, но, поскольку люди эти были не полномочны принимать какие-либо конкретные решения, все ограничилось общими рассуждениями и обещаниями при приезде в Россию тех, чье имя в Индии достаточно весомо, продолжить переговоры.

Но, помимо этой «жемчужины в британской короне», у Англии была и своего рода «внутренняя колония», в которой джентльмены быстро забывали о том, что они джентльмены. Речь идет об Ирландии. Население «Зеленого острова» было завоевано много столетий назад, причем те зверства, которые творили там англичане, иначе как геноцидом не назовешь. Только при Кромвеле была уничтожена треть населения Ирландии. Ирландские католики были на своей земле людьми даже не второго, а, пожалуй, третьего сорта. От нужды и голода они десятками тысяч бежали в другие страны, в основном в Североамериканские Соединенные Штаты, где уже образовалась немалая ирландская колония, задолго до сицилийцев сумевшая создать свою собственную этническую ОПГ.

Ирландцы не раз поднимали восстания, которые британцы подавляли с чудовищной жестокостью. Лондон же не желал предоставить ирландцам хотя бы эфемерное самоуправление. Невозможность отстаивать публично, в рамках закона свои права, заставляла ирландцев создавать разные тайные общества, цель которых была одна – добиться свободы для своей страны. Учитывая близость Ирландии к Британии – это не Южная Африка или Индия, находящаяся за тридевять земель от Туманного Альбиона, протестное движение ирландцев представляло для нас очень большой интерес. Тем более что имевшийся в нашем распоряжении опыт Ирландской Республиканской армии говорил о том, что ирландское сопротивление – это довольно эффективный метод укрощения британского колониализма.

Император встретил меня радушно, пригласил присесть и немного обождать – он заканчивал писать какое-то важное послание. Потом, поговорив немного о том о сем, мы перешли к тому, ради чего он меня и пригласил.

– Скажите, Александр Васильевич, как в вашей истории Ирландия стала свободной? И когда это произошло?

Я задумался. Если начать пересказывать все перипетии борьбы ирландцев за свободу, то сие занятие займет немало времени. Потому, сообщив в общих чертах о том, что произошло в 1916 году (Пасхальное восстание), 1921 году (Ирландия, потеряв шесть северных графств, стала доминионом Британии) и 1949 году, когда страна обрела полную независимость, я снова вернулся к нынешним временам и постарался дать, по возможности, полный расклад политических сил в Ирландии.

– После провала в Лондоне билля о Гомруле, – сказал я, – закона о создании в Ирландии местного самоуправления – хотя и ублюдочного, но все же парламента, – борцы за свободу Ирландии сменили тактику. Они создали так называемую Гэльскую лигу, которая официально занималась возрождением кельтско-ирландской культуры. Были созданы школа по изучению гэльского языка, народных танцев, изучалась история Ирландии, словом, делалось все, чтобы народ сохранил свою самобытность и не был ассимилирован англичанами. В этой лиге подрастали будущие лидеры, которые создадут первую ирландскую политическую партию «Шин Фейн» и впоследствии примут участие в Пасхальном восстании.

– Понятно, – задумчиво произнес Михаил. – Значит ли это, что надо будет как-то наладить связь с этими будущими лидерами? Естественно, не афишируя, что наши эмиссары представляют официальные структуры Российской империи.

– А вот это делать пока не стоит, – я хитро улыбнулся и посмотрел на императора. – Стоит применить методы подрывной работы наших британских оппонентов.

– Интересно, интересно, – Михаил подался вперед, с любопытством посмотрев на меня. – Расскажите мне – что вы там придумали в своих застенках?

– Одним из лидеров национального движения Ирландии считается некий Джеймс Коннолли, – сказал я. – Он родился в 1868 году в Эдинбурге. В настоящее время он находится в эмиграции в САСШ, где ведет социалистическую пропаганду среди американских рабочих. В будущем году Коннолли станет одним из создателей революционно-синдикалистского профсоюза «Индустриальные рабочие мира». Он марксист, и по своим взглядам достаточно близок нашим друзьям – Владимиру Ильичу и Иосифу Виссарионовичу.

– Ага, я, кажется, понял вашу мысль, Александр Васильевич, – Михаил хитро улыбнулся. – Вы хотите бить врага его же оружием?

– Именно так, ваше величество, именно так, – кивнул я. – Надо будет переговорить с Владимиром Ильичом – у него остались неплохие связи с зарубежными марксистами, и направить человека, заслуживающего доверие, в САСШ. Пусть он там найдет Джеймса Коннолли и предложит ему вернуться в Ирландию, для того чтобы продолжить там борьбу за освобождение своей страны.

– А хватит ли, – поинтересовался император, – у этого самого Коннолли храбрости и решительности для того, чтобы, в случае чего, подняться с оружием в руках против британского владычества? Ведь, как я понял, марксисты больше любят тихую парламентскую говорильню…

– У Джеймса Коннолли храбрости и решительности в достаточном количестве, – ответил я. – В нашей истории в 1910 году он вернется в Ирландию и создаст там ирландскую Лейбористскую партию. Для вооруженной борьбы с англичанами он организует Ирландскую гражданскую армию – полувоенную организацию, призванную защитить рабочих в случае физических столкновений с полицией, охраной, нанятой владельцами предприятий, или армией. В апреле 1916 года, во время Пасхальной недели, он и еще несколько ирландских организаций, выступавших против англичан, поднимут в Дублине вооруженное восстание. Они провозгласят независимую Ирландскую республику, но сумеют продержаться всего лишь неделю. Против восставших британцы бросили шестнадцатитысячный корпус, поддерживаемый артиллерией и броневиками. В реку Лиффи, впадающую в Дублинский залив, вошла канонерская лодка «Хельга», которая огнем своих орудий станет громить католические кварталы города. Восстание утопили в крови. Тяжело раненный Джеймс Коннолли был захвачен в плен англичанами и приговорен к смертной казни. На место экзекуции его принесли на носилках. Он не мог стоять на ногах, и перед тем, как его расстрелять, англичане усадили его на стул.

– Да, – после недолгого молчания произнес Михаил, – действительно, этот Джеймс Коннолли достойный человек. Александр Васильевич, я попрошу вас переговорить с Владимиром Ильичом, чтобы он решил – кого из его доверенных людей можно будет направить в Америку для того, чтобы встретиться с Коннолли и пообещать ему, что мы найдем способы, сами оставаясь в тени, оказать ирландским патриотам поддержку деньгами, оружием и опытными инструкторами. Думаю, что в случае освобождения Ирландии от владычества британцев, этот незаурядный человек вполне мог бы возглавить правительство этой страны.

30 (17) августа 1904 года, утро.

Санкт-Петербург. Варшавский вокзал.

Инженер и изобретатель, энтузиаст

воздухоплавания граф Фердинанд фон Цеппелин

Петербург встретил инженера, изобретателя, непризнанного гения и фанатика воздухоплавания, 66-летнего графа Фердинанда фон Цеппелина и его 25-летнюю дочь Хелену легким летним дождем. В кармане у графа были присланные по почте приглашение знаменитого адмирала Ларионова и чек на 500 рублей на дорожные расходы.

Ни графу Цеппелину, ни кайзеру совсем ни к чему было знать, что на самом деле в роли приглашающей стороны выступал сам император Михаил II, который не собирался ждать, пока Цеппелин достигнет успеха в 1909 году. С одной стороны, много чести, с другой стороны, кайзеру Вильгельму лучше оставаться в неведении по поводу того, что его довольно нагло обкрадывают. Кто первый встал – того и тапки.

Выглядел этот визит как сугубо частный. Дело в том, что еще в 1869 году Фердинанд фон Цеппелин женился на подданной Российской империи ливонской баронессе Изабелле фон Вольф, которая родила ему в 1879 году единственную дочь Хелену. И вот теперь девушка, в сопровождении отца, решила навестить российских родственников своей матушки, которая сама осталась дома в Фридрихсхафене по причине преклонного возраста и плохого здоровья. Родственники же эти большей частью проживали не в глухих ливонских мызах и хуторах, где находились их поместья, а в блистательном Санкт-Петербурге. Более того, многие из них блистали при императорском дворе и служили на достаточно высоких государственных постах.

Особого внимания в Германии эта поездка не привлекла. Так уж получилось, что Цеппелин и его семья оказались фактически разорены после постройки в 1900 году своего первого аппарата LZ-1, выполненного в форме двадцатичетырехгранной сигары с оконечностями оживальной формы общей длиной 128 метров и диаметром чуть меньше 12 метров.

С одной стороны, был достигнут явный успех, потому что летательный аппарат легче воздуха смог подняться в воздух и совершить полет общей продолжительностью восемнадцать минут, во время которого была достигнута скорость в 21 километр в час, что подтвердило принципиальную правильность конструкции жесткого дирижабля.

С другой стороны, Цеппелина постигла полная неудача, так как мощность двигателей была недостаточной – всего восемнадцать лошадиных сил, что не позволяло бороться даже с самым легким ветром, а сами двигатели были очень ненадежны. В силу отсутствия вертикального и горизонтального оперения аппарат был плохо управляем, если не сказать больше, а конструкция дирижабля была крайне перетяжелена, что фактически сводило к нулю ту полезную нагрузку, которую он мог нести.

Таким образом, деньги, которые удалось наскрести на постройку аппарата, закончились, но никакой практической пользы из него извлечь не удалось. Даже Союз немецких инженеров, в котором Фердинанд фон Цеппелин состоял с 1896 года, отказался финансировать его работы в этом направлении. Сказалась его репутация технического авантюриста и прожектера. Ведь все его предыдущие проекты напоминали скорее бред буйнопомешанного. Например, проект поезда, составленного из аэростатов, на который Цеппелин получил патент в 1895 году.

Таким образом, основанная Цеппелином компания «Акционерное общество содействия воздухоплаванию» (нем. Aktiengesellschaft zur Förderung der Luftschifffahrt) с уставным капиталом 800 тысяч рейхсмарок, потерпела крах и была ликвидирована. Сам же Цеппелин, будучи уверен в правильности своей идеи, усиленно искал источник финансирования для продолжения своих работ, но не находил его.

До спасительной встречи с королем Вюртемберга Вильгельма II (не того Вильгельма II, который кайзер Германии, а местного, который правил в Штутгарте) оставалось еще два года. Но в Петербурге не собирались ждать, пока в Германии проснутся, отведают сарделек и вытрут с усов пивную пену. Был ваш Цеппелин, а теперь станет нашим. И поделом – нечего гениального изобретателя держать без денег, обрекая его самого на нищету, а дочь-бесприданницу – на обет безбрачия.

Что самое удивительное, но в нашей истории Хелена фон Цеппелин вышла замуж только в 1909 году, в возрасте тридцати лет (перестарок по тем временам), когда у ее папы дела пошли резко в гору, и цеппелины на его новой фирме Luftschiffbau Zeppelin GmbH начали строиться серийно, и на изобретателя обратил внимание кайзер всея Германии Вильгельм II. Но тут этому не бывать.

На Варшавский вокзал Санкт-Петербурга Фердинанд фон Цеппелин с дочерью прибыли на фешенебельном поезде «Норд-экспресс», связывавшем столицы главнейших держав континента: Лондон (через паромную переправу Дувр-Остенде), Париж, Берлин и Петербург. Время в пути от Парижа до Петербурга 58 часов, цена билета в зависимости от класса вагона от 36 до 62 рублей. В связи с тем, что из-за различной ширины колеи прямое железнодорожное сообщение между Европой и Российской империей было невозможно, на пограничной станции Вержболово, устроенной так, что с одной стороны платформы была европейская колея, а с другой стороны российская, организовали быструю пересадку пассажиров в точно такие же поезда. Русские, согласно купленным билетам, пересаживались в европейские поезда, а европейцы – в русские, и следовали дальше.

Графу Цеппелину, вместе с чеком на покрытие дорожных расходов, переслали три билета в вагон первого класса на поезд «Норд-экспресс». Но, как уже говорилось, Изабелла фон Цеппелин, урожденная фон Вольф, отказалась ехать и осталась дома в Фридрихсхафене на берегу Боденского озера. А граф Цеппелин вместе с дочерью отправились в далекую Россию, о которой в последнее время левая и либеральная (что одно и то же) пресса Европы писала всякие ужасы.

Но ни отец, ни дочь не заметили в пути ни белых, ни бурых медведей, выходящих на железнодорожные станции поклянчить еды у пассажиров, ни ужасных агентов госбезопасности, хватающих прямо на улицах честных обывателей для того, чтобы пытками выбить у них признание в преступлениях против императора. Русские попутчики Цеппелина были не похожи на запуганных жертв террора. Напротив, они были раскованны, веселы и много шутили.

Особенно заметно это было в той людской круговерти, которая царила под сводами Варшавского вокзала. Столица Российской империи жила бурной жизнью, и на вокзале поток отбывающих в дальние края смешивался с таким же бурным потоком приезжих. При этом два чемодана, пара шляпных коробок и баул семьи Цеппелинов, погруженные на тележку дюжего носильщика с бляхой, выглядели сиротливо по сравнению с тем багажным обилием, с которым отбывали в европы некоторые семьи.

И вот к несколько потерявшимся во всей этой суете и великолепии Цеппелинам подошел средних лет морской офицер с роскошной бородой.

– Добрый день, господин граф, – по-немецки обратился он к Цеппелину, – позвольте представиться – капитан первого ранга Николай фон Эссен. Адмирал Ларионов поручил мне встретить вас с дочерью и сопроводить в гостиницу «Европа». Это на Невском проспекте, главной улице Санкт-Петербурга. Прошу вас, герр Фердинанд и фройлян Хелен, экипаж ждет.

Цеппелин, который сам имел чин генерал-лейтенанта германской армии, внимательно посмотрел на своего визави. Поскольку в Россию его приглашал приближенный к новому царю адмирал Ларионов, то следовало ожидать того, что встречать его с дочерью будет морской офицер. Смущали только чин и возраст собеседника, о героизме которого совсем недавно писали германские газеты.

– Извините, герр капитан цур зее, – поинтересовался граф Цеппелин, – мне хотелось бы узнать – почему меня встречаете вы, прославленный герой сражения при Формозе, как мне кажется, без пяти минут адмирал, а не кто-нибудь из более подходящих случаю младших офицеров?

– Граф, – ответил фон Эссен, – дело в том, что меня об этом попросил лично адмирал Ларионов. Попросил, а не приказал, что со стороны столь уважаемого мною человека дорогого стоит. Он объяснил мне – сколь много вы сделали для развития мирового воздухоплавания, и как ничтожны те тупицы, которые не понимают ваших великих идей. Он сказал, что настанет момент, когда вы прославите свое имя на весь мир, а ваши оппоненты и хулители, которые пренебрежительно отзываются о вас, будут в бессильной злобе биться головой о стену. Но будет уже поздно. Таким образом, я и сам выразил желание познакомиться поближе со столь интересным человеком и его очаровательной дочерью…

При этом было заметно, что, сделав девушке комплимент, Николай Оттович остался довольно прохладен к ее женским чарам, что неудивительно для женатого и счастливого в браке мужчины. Как говорится, ничего личного – только вежливость.

– Хорошо, герр капитан цур зее, давайте отправимся в гостиницу, – согласился Цеппелин. – Только я хотел бы знать, как скоро господин Ларионов сможет меня принять.

Фон Эссен окинул взглядом запыленные и слегка помятые дорожные костюмы фон Цеппелина и его дочери и кивнул. Как-никак путешествие на перекладных от Фридрихсхафена до Петербурга продолжалось почти двое с половиной суток, гости изрядно устали и нуждались в замене гардероба.

– Встреча, – произнес он, – состоится сразу же, как только вы немного отдохнете с дороги и приведете себя в порядок. Адмирал Ларионов примет вас в любое удобное для вас время…

– Любое удобное для меня время, – воскликнул Цеппелин, – может наступить хоть через полчаса! Давайте поедем скорее. Я оставлю дочь в гостинице, быстро переоденусь и буду готов к встрече с адмиралом. Мне не терпится узнать причину, по которой этот великий человек захотел со мной встретиться.

30 (17) августа 1904 года, около полудня.

Санкт-Петербург. Аничков дворец

Когда фон Эссен вместе с графом Цеппелином вошли в кабинет, германский гость замер, открыв рот от удивления. Он ожидал встретить прославленного русского адмирала, но совершенно не был готов к встрече с российским императором.

– Добрый день, ваше императорское величество, – произнес он, почтительно поклонившись царю. Затем он подошел к адмиралу Ларионову, чей портрет был хорошо знаком всей Европе, и почтительно поздоровался с ним и с еще одним мужчиной пожилого возраста с седеющей бородой, который, как он понял, и был тем самым ужасным русским обер-инквизитором, господином Тамбовцевым.

– Я рад вас приветствовать, господин граф, – ответил русский император, – в своей столице. Я благодарен вам, что вы нашли время и откликнулись на приглашение господина адмирала. Но, если сказать честно, это по моей просьбе адмирал Ларионов пригласил вас в Россию, потому что я хочу дать вам то, в чем вы нуждались все эти годы. Вам будет обеспечено неограниченное финансирование ваших работ. Вам будет предоставлена вся необходимая техническая информация, которая поможет вам без проволочек начать работу над опытным экземпляром дирижабля. Уже весной будущего года мне будут нужны четыре аппарата с дальностью полета в несколько тысяч километров, способные поднимать в воздух от двадцати до пятидесяти тонн полезной нагрузки. В случае успеха вас будет ждать множество заказов, как военного, так и гражданского назначения, что сделает вас, граф, весьма состоятельным человеком. Впрочем, вы вправе отказаться – как говорят у нас в России: на нет и суда тоже нет.

– Ваше величество, я согласен, – поспешно произнес граф Цеппелин, – только мне хотелось бы знать – что хотите получить лично вы?

– Мне нужны дирижабли, – сказал император Михаил, – четыре сверхдальних тяжелых дирижабля, о которых я вам говорил. Сведения о том, зачем они мне понадобились, являются государственной тайной. Я хочу иметь в вашем предприятии двадцать пять процентов плюс одна акция для себя и двадцать пять процентов для акционерного общества, возглавляемого адмиралом Ларионовым. Ничего личного, как говорят за океаном, только дело. Думаю, неограниченное финансирование и сведения технического характера, способные сэкономить годы разработки, того стоят.

– Думаю, что мы с вами сработаемся, ваше императорское величество, – кивнул Цеппелин, – насколько я понимаю, все практические вопросы, касающиеся моей работы, мне придется решать с адмиралом Ларионовым?

– Да, – ответил император, – вы все правильно поняли. С ним и еще с господином Тамбовцевым, который должен будет сделать так, чтобы в вашей работе не возникло непредвиденных рукотворных помех. Приступайте к этому немедленно. Поэтому не буду вас больше задерживать. Очень рад был с вами познакомиться. Всего вам доброго.

31 (18) августа 1904 года.

Санкт-Петербург, Аничков дворец

Адмирал Ларионов совершенно не случайно предложил в качестве места для сегодняшнего разговора именно Аничков дворец. Он помнил, как впервые пришел сюда двенадцатилетним пацаном для того, чтобы записаться в судомодельный кружок Дворца пионеров, который в советское время находился в этом самом дворце.

Темой разговора, на котором должны были присутствовать Ленин, Коба и хозяин этого дворца, император Михаил II, стал вопрос о системе образования в Российской империи вообще и о всеобщем среднем образовании в частности. Проблема, что называется, созрела, даже, скорее, перезрела, и ее надо было срочно решать. Но император, занимаясь глобальными внутренними и внешними делами, все никак не мог выбрать момент, чтобы непосредственно заняться вопросом реформы российского образования, считая, что можно с этим погодить и ничего страшного не произойдет, если решение будет отложено на какое-то время. Адмирал Ларионов рассчитывал, что, послушав людей, с мнением которых император Михаил считался, тот изменит свое мнение об этом важнейшем вопросе для империи, задыхающейся от дефицита грамотных кадров.

Когда приглашенные расселись за столом в рабочем кабинете покойного императора Александра III, который очень любил Аничков дворец и, если честно сказать, недолюбливал Зимний, Михаил демонстративно посмотрел на циферблат роскошных золоченых каминных часов, намекая тем самым, что он из вежливости готов выслушать своих гостей, но ненавязчиво напоминает им о том, что у него весь день расписан по минутам, и потому разговор не должен затянуться.

Ларионов усмехнулся про себя – император явно заблуждался, потому что разговор сегодня будет долгим, и принятые по его итогам решения будут не менее судьбоносными, чем те, что были приняты по аграрному и политическому вопросам.

– Владимир Ильич, – император первым нарушил несколько затянувшееся молчание, – как я понял, основным докладчиком по сегодняшнему вопросу будете вы. Я вас внимательно слушаю…

– Ваше величество, – Ленин немного волновался и потому картавил чуть сильнее, чем обычно, – если верить переписи населения, которая прошла в 1897 году, в России грамотным назвал себя каждый пятый, причем грамотных мужчин было в два с лишним раза больше, чем женщин. Мы оказались одной из самых неграмотных стран Европы – позади нас была только Италия.

– Вот как? – Михаил был весьма удивлен такими цифрами. – А вы, Владимир Ильич, не ошибаетесь?

– Нет, ваше величество, – ответил Ленин, передавая императору листок с данными переписи населения. – Вот, можете сами в этом убедиться.

– Гм, – Михаил пробежал глазами по столбцы цифр, – действительно, все обстоит именно так, как вы сказали. Но ведь это данные семилетней давности. Может быть, за это время произошли изменения к лучшему?

– Да, действительно, за семь лет произошли некоторые положительные изменения, – ответил Ленин. – По расчетам статистиков количество грамотных людей возрастало в среднем на 1,8 процента в год. Но согласитесь, ваше величество, что это крайне мало. Нет, я не хочу сказать, что при вашем брате ничего не делалось для того, чтобы изменить создавшееся совершенно недопустимое положение. Начался постепенный переход от трехлетнего к четырехлетнему начальному образованию, причем новые школы сразу строились как четырехлетние. На четырехлетку переходили и все прежние виды школ, в том числе и трехлетние земские. Этот процесс в целом по России был в значительной степени завершен уже к 1903 году, и окончательно планировалось его закончить к 1910–1912 годам. После 1906 года на четырехлетку должны были перейти и церковно-приходские школы, доля которых в быстро растущем числе школ постепенно уменьшалась.

– Ну вот, видите, – император даже повеселел, – значит, все не так плохо, как вы только что говорили. Я намерен продолжить дело своего покойного брата и сделать все, чтобы в России все население умело читать и писать.

– Так-то оно так, ваше величество, – продолжил Ленин, доставая из лежавшей перед ним папки новый листок с цифрами, – но по данным статистики, процесс ликвидации неграмотности в России явно затянулся. Я воспользуюсь цифрами, полученными от наших друзей из будущего. Так вот, среди призывников 1900 года неграмотных было 51 процент, в 1905 году их было уже 42 процента, а в 1913 году – 27 процентов. Динамика положительная, но все равно это никуда не годится. Неграмотный солдат не сможет справиться со сложной военной техникой, и вы это сами прекрасно понимаете…

– Да, почти половина неграмотных солдат, – покачал головой император, – это, действительно, никуда не годится…

– При этом, – вставил адмирал Ларионов, – во время мобилизации в Германской империи количество полностью неграмотных призывников не превышало 0,6 процента от общей массы мобилизованных. Как известно, всеобщим образованием в Германии озаботились еще при Бисмарке – и вот вам наглядный результат.

– Ваше величество, – вступил в разговор Коба, – не менее позорно то, что неграмотна и значительная часть рабочих. Мы собираемся провести индустриализацию России. Без грамотных рабочих, которые могут не только читать по слогам, но и разбираться в чертежах, нам нечего и думать об индустриализации. К тому же неграмотный рабочий – это готовый горючий материал для разных смут. Он не разбирается во всем происходящем в мире и вокруг него, а потому легко поддается на агитацию разного рода авантюристов, вроде Парвуса и Троцкого. Неграмотный рабочий – жертва нечестного фабриканта. Он не умеет считать – его обманывают при расчете, он не умеет читать – его обманывают при заключении трудового договора – подсовывают бумаги с невыгодными для него условиями, а он даже не может прочитать их. Он не умеет писать и потому не может написать заявление о нарушении трудового законодательства в инспекцию, чтобы там наказали недобросовестного работодателя. То есть неграмотный рабочий – человек неполноценный во всех отношениях.

– Да, – озадаченно сказал император, – я как-то не вникал во все эти сложности. Действительно, проблему с неграмотностью следует решать как можно быстрее…

– Архисрочно! – перебил самодержца Ленин. – На это нельзя жалеть ни сил, ни средств. Пока население неграмотно, все рассуждения о индустриализации России так и останутся пустыми рассуждениями. Сперва ликвидация безграмотности с массовым профессиональным образованием, а уж потом индустриализация. Уже существующие заводы просто задыхаются от недостатка грамотных кадров. Что толку, если будут построены заводы и фабрики, на которых просто некому будет работать.

Михаил покачал головой, но ничего не ответил Ленину. Похоже, что он понял правоту его слов и возразить ему было нечего.

– Господа, – произнес император, – большое вам спасибо за сегодняшнюю беседу. Я получил много интересной информации, над которой мне необходимо как следует подумать. Но, как говорят ваши люди, Виктор Сергеевич: «Инициатива наказуема». Нет, к вам, господин адмирал, эти слова не относятся. Вы, Владимир Ильич, подняли этот вопрос, вам им и заниматься. Вместе с Иосифом Виссарионовичем. Я попрошу вас подобрать человека, который смог бы взвалить на свои рамена эту тяжелую ношу. Меня не интересуют его политические взгляды – для меня важно, чтобы он любил Россию и был готов трудиться не покладая рук, для того чтобы в нашей стране не стало бы ни одного человека, не умеющего читать и писать. В конечном итоге мы должны добиться того, чтобы со временем в России все могли бесплатно получать полное начальное образование. А тот, кто хотел бы продолжить учиться и имел бы к тому способности, мог бы поступить в учебные заведения, где можно было, опять же бесплатно, получить среднее и высшее образование. Наша страна богата талантами. Надо дать возможность этим талантам проявить себя.

Император еще раз посмотрел на каминные часы и улыбнулся. Время, которое он потратил на эту беседу, не было потеряно напрасно. А в уме он поставил еще одну галочку срочных и архиважных дел, которыми ему следовало заняться. Только сколько их еще осталось в этом списке… И как найти время для всего этого?

2 сентября (20 августа) 1904 года.

Санкт-Петербург. Варшавский вокзал

И снова утро, снова Варшавский вокзал и поезд «Норд-экспресс», дважды в неделю прибывающий в Санкт-Петербург из Берлина, Парижа и Лондона. Только на этот раз в столицу Российской империи прибыл не германский граф, пионер воздухоплавания и прочая, прочая, прочая, а подвизавшийся в европах талантливый русский инженер и изобретатель Борис Григорьевич Луцкой, как это обычно было в последнее время, не понятый и не принятый у себя на родине.

Конечно, многие его проекты были слишком фантастичны, как, например, предложенный им Российскому военному ведомству в 1900 году четырехколесный «военный самокат» весом 400 килограммов, предназначенный для передвижения скорострельного орудия, 500 патронов и трех человек со скоростью 45–55 верст в час. Гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

Но все равно такой «самокат» нужно было строить, чтобы испытать идею, отработать конструкцию, выйти на какие-то приемлемые параметры и к началу Первой мировой получить вполне приемлемое самоходное орудие или броневик – смотря по какому пути пошла бы эволюция этой многообещающей технической идеи, будь она реализована при наличии денег и производственных мощностей.

Вместо этого все проекты Луцкого в России были загублены, он остался в Германии, где своим трудом крепил обороноспособность Второго рейха, ибо, будучи техническим директором фирмы «Даймлер», он занимался в том числе и заказами в интересах германских военных. Мало того, с началом Мировой войны немецкое правительство, как подданного Российской империи, посадило его в тюрьму Шпандау, где он и просидел до окончания мировой бойни. Умер Борис Григорьевич в совершенной безвестности где-то в Германии, примерно между 1920 и 1926 годом.

Но в этом варианте истории о талантливом русском инженере не забыли. Автомобилизация всей страны была в числе приоритетных планов императора Михаила и его соратников из будущего. К тому же Фердинанд фон Цеппелин ничего не стоил без Бориса Луцкого, точнее, без его моторов. Ведь дирижабль без надежных, мощных и легких двигателей превращается в обычный воздушный шар, двигающийся по небу по воле ветра.

Кстати, если на флоте и железных дорогах вне конкуренции должны были быть новые двигатели Тринклера, то пятый океан предполагалась покорять исключительно бензиновыми моторами, ибо, сколько ни мучились при советской власти конструкторы, пытаясь разместить дизель на самолете, из этой затеи так ничего и не вышло.

Приглашение о сотрудничестве было послано от имени… Густава Тринклера, с которым Луцкой был шапочно знаком. Встречали его по уже отработанной схеме. Но только козырной картой в этом случае оказался не прославленный каперанг фон Эссен, как в случае с Цеппелином, а транспорт, на котором инженера доставили в гостиницу, чтобы он привел себя в порядок с дороги. Автомобиль «Тигр» произвел на Луцкого такое же глубокое впечатление, как, например, на Циолковского бы старт космического корабля «Союз». Вершина совершенства и предел комфорта.

Правда, на данном конкретном автомобиле стоял 150-сильный турбодизель, но Луцкому этого пока говорить не собирались. Карбюраторные двигатели, при всей своей повышенной пожароопасности и требовательности к антидетонационным свойствам топлива, все же обладали меньшим весом при той же мощности, большей надежностью, а для их создания потребуется меньше дефицитного на данный момент алюминия.

За время поездки от вокзала до гостиницы инженер Луцкой полностью созрел для серьезного разговора, и сразу после того, как он оставил чемоданы в номере, был готов приступить к беседе. Но ему сказали, что Густав Васильевич сейчас занят, а пока следует привести себя в порядок, пообедать в гостиничном ресторане. За ним заедут и отвезут в место, где состоится беседа. Луцкому намекнули, что помимо инженера Тринклера с ним желали бы побеседовать и иные заинтересованные лица.

Так все и вышло. Едва Борис Григорьевич вышел из зала ресторана, как к нему подошел тот же молодой человек, который встретил его на вокзале, и предложил пройти к машине. Из гостиницы Луцкого отвезли в Новую Голландию (ну не питерский он был человек, и по своей наивности даже не догадывался – куда приехал), где в одном из кабинетов особого технического бюро, работающего под крышей ГУГБ, его уже ждали заинтересованные лица. Нет, императора Михаила на этот раз не было. Все же прибыл не германский граф, а отечественный инженер. Но из-за этого состав собравшихся все же нельзя было считать менее представительным.

Там присутствовал Густав Васильевич Тринклер, в чем-то его конкурент, в чем-то соратник, который в процессе работы должен был поделиться частью своих наработок. Присутствовал и «добрый дедушка» Александр Васильевич Тамбовцев, от одного имени которого очень многих начинало трясти. Его заботой должна была стать борьба с промышленным шпионажем и саботажем. Были там и представители заказчика – генерал-майор Бережной, – в данном случае в качестве личного представителя императора, и подполковник Маниковский – от ГАУ. Это – на тот случай, если Луцкой действительно предложит проект транспорта, пригодного для перевозки артиллерии. Там же находился Александр Михайлович Романов, он же ВКАМ, он же Сандро – единственный человек среди Романовых, имеющий коммерческую жилку и беззастенчиво пользующийся своим положением. Он должен был обеспечить развертывание массового производства навороченных гражданских авто, чтобы за счет прибыли от их реализации обеспечить финансирование дальнейших научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ. Направление, в котором работал Тринклер, для этого не годилось. Сверхмощные судовые дизели – товар штучный и слишком завязанный на обороноспособность Российской империи, а потому секретный. Автомобили, как статусные для высших классов, так и массовые для простых обывателей, куда лучше подходили для того, чтобы совмещать процесс автомобилизации с получением сверхприбылей. И именно великий князь начал разговор, взяв сразу быка за рога.

– Рад вас видеть, господин Луцкой, – приветствовал он изобретателя, – я понял, что вы приняли наше предложение. Чтобы вам сразу было понятно – скажу, что речь пойдет о финансируемой казной организации крупной автомотостроительной компании, в которой вы будете и главным конструктором, и техническим директором, ну а я – коммерческим директором. Присутствующие здесь господа военные являются отчасти представителями заказчика, а отчасти техническими консультантами. Господин Тринклер, как ваш коллега, поделится некоторыми наработками, а господин Тамбовцев, про которого вы наверняка уже слышали, сделает так, чтобы в ваши дела в пределах Российской империи никто не посмел влезать. Если мы договоримся, то вы об этом не пожалеете, ибо за ваши идеи и ваш конструкторский талант вам будет причитаться двадцать процентов паев этого предприятия. Даже я, как коммерческий директор, буду иметь всего десять процентов паев. Еще двадцать процентов будут принадлежать эскадре адмирала Ларионова, а остальные пятьдесят процентов плюс один пай – находиться в собственности государя, финансирующего всю эту затею и имеющего в ней контрольный пакет.

– Извините, господа, – ошеломленно произнес Луцкой, – я, видимо, не совсем вас понял – о чем, собственно, идет речь? То ли о моих разработках в области строительства новых автомобилей и моторов для них, или же об организации компании по их выпуску?

– В общем-то, о том и другом, – улыбнулся Тамбовцев, – и в первую очередь о разработке нескольких типов автомобилей основных классов. Это – легковая автомашина для быстрых поездок по хорошим дорогам. Потом – такая же легковая автомашина, но способная со значительно меньшей скоростью перевозить людей по нашему российскому бездорожью и при этом не ломаться. Далее – грузовики с грузоподъемностью пятьдесят и сто пудов, способные перевозить этот груз даже во время распутицы. Грузовики и легковые автомашины для бездорожья будут производиться не только для гражданских потребителей, но и для нашей армии. Поймите – эти машины и их моторы будут нужны нам не в единственном экземпляре, и даже не десятками и сотнями. Их нужно строить десятками и сотнями тысяч штук, что подразумевает под собой мощную и разветвленную промышленную базу. Теперь вам все понятно?

– Теперь понятно, господин Тамбовцев, – Луцкой кивнул и вытер пот со лба. – Но я полагаю, что все же лучше оформить все сказанное здесь на бумаге. Как вы полагаете, будет ли к завтрашнему дню готов черновик контракта, в котором распишут права и обязанности всех участвующих в этом деле сторон?

4 сентября (22 августа) 1904 года.

Петербург. Новая Голландия.

Глава ГУГБ Тамбовцев Александр Васильевич

Сегодня мне предстоит встретиться со своим старым знакомым – бывшим главнокомандующим войсками бывшего Оранжевого Свободного государства генералом Христианом Де Ветом. Он уже посещал Северную Пальмиру несколько месяцев назад для того, чтобы прозондировать почву – не поможет ли Россия бурам, проигравшим войну с британцами, если те снова поднимутся против своих поработителей.

Тогда, после беседы, сначала с майором Османовым и полковником Антоновой, а потом и мной, Де Вету была обещана поддержка в случае вооруженного восстания буров. Правда, переговоры были неофициальные, никакие документы при этом не подписывались, и из чего будет состоять эта помощь, не конкретизировалось.

Окрыленный Де Вет уехал в Европу для того, чтобы встретиться с людьми, которые могли бы поддержать буров материально, а я через нашу агентуру в Европе постарался разузнать о результатах его вояжа. Оказалось, что, в отличие от Петербурга, Де Вета в европейских столицах ждал довольно холодный прием. Даже на своей прародине Голландии, хотя он и был там встречен бурными овациями, ничего конкретного ему обещано не было. Прижимистые голландцы даже денег в помощь бурским фермерам, разоренным войной, собрали меньше, чем собрали русские в ходе визита Де Вета в Россию.

Расстроенный бурский генерал отправился в Африку, где встретился со своими бывшими соратниками. Но и среди них он не нашел единодушия. Конечно, немало бывших «полевых командиров» бурского ополчения рвались в бой, чтобы отомстить британцам за замученных в концентрационных лагерях близких, за сожженные фермы и убитых товарищей.

Но были среди них и такие, кто готов был сотрудничать с оккупантами и участвовать в органах самоуправления, которые британцы пообещали создать на захваченных ими территориях буров в самое ближайшее время (они в нашей истории были действительно созданы в 1906–1907 годах). Кроме того, действуя методом кнута и пряника, англичане согласились выплатить три миллиона фунтов стерлингов бурам, чьи фермы пострадали в ходе боевых действий.

После долгих переговоров в Претории, Де Вет снова собрался в Европу, прихватив на этот раз с собой легендарного бурского генерала Кооса Де ла Рея. Прибыв пароходом в Одессу, Де Вет со своим спутником инкогнито (конечно, не для нашей конторы, а для досужих журналистов) поездом отправился в Петербург. И вот сейчас он просит его принять для важного разговора.

Ну, что ж, просит – примем. Только разговор у нас с ним будет, похоже, непростой. Россия, хотя и согласна оказать определенную помощь бурам, в вооруженный конфликт с Британией из-за них вступать не намерена. И все это придется довести до них именно мне.

Христиана Де Вета я уже видел. А вот с Де ла Реем, о котором в Трансваале ходили легенды, ранее я не был знаком. Это был крепкий коренастый мужчина лет пятидесяти, с длинной густой бородой с проседью. Глубоко посаженные острые глаза охотника и воина смотрели на меня неожиданно молодо. Высокий лоб говорил о его большом уме. Коос Де ла Рей с любопытством осмотрел мой кабинет и после приглашения расположился на мягком кожаном диване.

– Господин Тамбовцев, я рад снова видеть вас, – обратился ко мне по-английски Де Вет. – Я обещал, что вскоре увижусь с вами, и свое обещание сдержал. Надеюсь, что за это время позиция России в отношении нашего несчастного народа не изменилась?

– Я тоже рад вас видеть, господин Де Вет. А с господином Де ла Реем я давно хотел познакомиться поближе. Прошу вас, чувствуйте здесь себя как дома. Я сейчас прикажу подать нам кофе или чай… А может быть, вы не откажетесь от рюмочки коньяка?

Де ла Рей нахмурился и отрицательно покачал головой. Как я слышал, он был человеком весьма набожным и редко выпускал из рук карманную Библию. Вот и сейчас он машинально сунул руку в боковой карман своего пиджака, но потом, видимо вспомнив, для чего он сюда пришел, положил ее себе на колено.

– Господин Тамбовцев, – сказал Де Вет, – за это время я объехал полмира, пытаясь найти союзников, которые поддержали бы нас, буров, в случае нашего выступления против британцев. И, к моему глубокому сожалению, никто из сильных мира сего не обещал нам реальной помощи. Мир стал эгоистичен, люди поклоняются золотому тельцу и не думают о ближних своих. Вся наша надежда на Россию, которая всегда сочувствовала нашему несчастному народу.

– Господин Де Вет, – мне очень не хотелось разочаровывать этого человека, который до конца боролся за свободу буров, но врать я ему тоже не мог, – Россия готова помочь вам оружием и деньгами. Мы даже будем не против, если подданные императора Михаила выскажут желание в качестве волонтеров отправиться в Африку, чтобы на вашей стороне сразиться с британцами. Но, к сожалению, это все, чем Россия сможет вам помочь.

Бурские генералы переглянулись. Похоже, что они предполагали подобный исход переговоров. Но люди всегда склонны верить в чудеса. Но чуда не произошло, и русские прямо сообщили им, что помощи в виде непобедимых полков императора Михаила II им ожидать не следует.

– Господин Тамбовцев, скажу вам откровенно, – с горечью в голосе обратился ко мне Де Вет, – мы, буры, сами вряд ли одни сможем справиться с британской армией. Большое спасибо вам за оружие и деньги, которые вы нам предлагаете, но ведь ни деньги, ни винтовки сами по себе не воюют. А люди наши устали после долгой и кровопролитной войны, и вступить в новую схватку с нашим извечным врагом мы еще не готовы.

– Понимаю вас, генерал, – сказал я, – но то, что кажется невозможным сегодня, вполне возможно завтра. Вы понимаете – о чем я говорю?

– Да, господин Тамбовцев, – неожиданно вступил в разговор Де ла Рей. – Я верю, что даже через пять или даже десять лет в нашей стране найдутся люди, которые не побоятся вступить в схватку с проклятыми британцами. Только новая война должна вестись совсем не так, как вели ее мы. Мой отряд не раз бил их, но они все же сумели выиграть войну, потому что они воевали не только с нами, но и с нашими женами и детьми.

– Генерал, – ответил я. – Вы воевали прекрасно, совершая глубокие рейды по тылам врага. В открытом сражении с британской армией вы вряд ли добьетесь победы. Но вот та партизанская война, которую вы вели с генералом Де Ветом, наносила огромные потери англичанам. Если бы вы придерживались такой тактики, истребляя карательные отряды, которые сжигали ваши фермы и сгоняли в концентрационные лагеря ваших жен и детей, то британцы просто бы не выдержали подобной войны и вынуждены были бы вывести свои войска с ваших территорий. Разгром мелких отрядов британцев вынудил бы их сконцентрировать крупные силы в ваших населенных пунктах, превратив их в настоящие крепости. А ваши отряды нападали бы на вражеские обозы, разрушали линии связи, словом, делали бы все, чтобы подорвать боеспособность главных сил британцев.

– Господин Тамбовцев, вы абсолютно правы! – воскликнул Де Вет. – Именно так я и воевал. Только наши отряды порой действовали несогласованно, и командиры их думали только о себе. Скажите, вы не могли бы помочь нам в подготовке новых бойцов, которые в будущем смогли бы именно таким способом воевать с англичанами?

Я задумался. Был у меня в свое время разговор с императором. Мы тогда обсуждали способы проникновения в Южную Африку для того, чтобы застолбить за собой самые лакомые кусочки – месторождения алмазов, золота и редкоземельных металлов. Предложение Де Вета вполне нас устраивало.

– Господин генерал, – я внимательно посмотрел на бурского генерала. – В самое ближайшее время мы возьмем в аренду у императора Вильгельма часть побережья Германской Юго-Западной Африки. Возможно также, что мы арендуем и земли в глубине этой территории. Мы хотим устроить там сафари-парк, где русские путешественники могли бы познакомиться с вашей природой и поохотиться на львов и антилоп. Нам в этом сафари-парке нужны будут охотники-проводники, которыми могли бы стать ваши молодые люди, которые запомнили британские концентрационные лагеря и зверства оккупантов. Они могли бы поучить наших молодых людей приемам охоты, гм… на африканскую дичь, а те, в свою очередь, могли бы рассказать и показать вашим юношам – как надо действовать в составе мелких боевых групп и наиболее эффективно воздействовать на вражеские коммуникации. В нашем сафари-парке на вполне законном основании хранилось бы оружие и боеприпасы, а также снаряжение, которое было бы необходимо для успешной, гм… охоты. Периодически ваши охотники-проводники отправлялись бы назад, в свои родные места, а им на смену приходили другие. Как вы полагаете, генерал, такой вариант помощи вас бы устроил?

Де Вет задумался, а Де ла Рей, достав из кармана маленькую Библию, раскрыл ее и беззвучно зашевелил губами, читая какой-то псалом.

– Да, господин Тамбовцев, – наконец произнес Де Вет, – в вашем предложении я вижу немалую пользу для нас. Конечно, все сказанное вами надо обсудить подробно, не спеша. Мы – буры, – Де Вет усмехнулся, – по натуре своей тугодумы. Но мы такие, какими нас создал Господь, и другими вряд ли будем.

– Хорошо, господин генерал, – я встал со стула, показывая, что наш разговор закончен, – подробности вы можете обсудить с майором Османовым. Вы ведь с ним уже знакомы. К тому же он большой специалист по… Ну, в общем, по разным сафари… До свидания.

7 сентября (25 августа) 1904 года, 9:45.

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Готическая библиотека

Рабочий день императора Михаила был расписан по минутам. В шесть утра подъем, пробежка и утренняя гимнастика вместе с бойцами взвода охраны, обливание холодной водой и прочие водные процедуры. Потом, в семь утра первый (плотный) завтрак в их же компании вместе с командиром роты внутренней охраны Зимнего дворца и командирами взводов, включая взвод личных телохранителей за офицерским столом. Каша с мясом – это наше все, особенно если берется она из того же котла, из которого питаются еще почти полторы сотни человек.

Ротой командовал старый знакомый Михаила по походу на «Сметливом» и делу с «Марокканкой», некогда старший лейтенант, а теперь, после перевода в императорскую армию, гвардейский штабс-капитан Сергей Никитин, весельчак, балагур, душа компании и одновременно человек преданный как самой России, так и ее императору. Он был одним из немногих людей, с которым Михаил мог говорить «без чинов», обсуждая любые, даже самые скользкие темы. Словом, приятное дополнение к Сосо и штабс-капитану Бесоеву, потому что взгляды на жизнь у офицеров спецназа и морской пехоты все же немного разные, а вперед всегда лучше смотреть двумя глазами, чем одним.

Иногда, но не каждый день, компанию господам офицерам составляла Арина, ранее бывшая дуэньей великой княгини Ольги. Впрочем, сейчас она, щеголяя новеньким обручальным кольцом, сменила статус приживалки, став законной женой, и фамилию Родионовой поменяла на Никитину. Венчал их сам отец Иоанн Кронштадтский прямо в море, по той причине, о которой сейчас напоминал округлившийся животик Арины. Там внутри, как уверяют врачи с плавгоспиталя, с вероятностью девяносто процентов уже начинает шевелиться еще один будущий Никитин. Еще десять процентов медики дают на то, что это не Никитин, а Никитина. Примерно такое будущее напророчил Арине при первой встрече с ней отец Иоанн Кронштадтский. Вот он сидит – муж, в животе шевелится сын, и родится он уж всяко до Рождества, причем с запасом. И оттого она такая счастливая!

Впрочем, и императору с супругой тоже грех жаловаться, несмотря на то что разница в возрасте между ними около десяти лет. Но об этом потом.

Сама рота внутренней дворцовой охраны, сменившая прежних дворцовых гренадер, была укомплектована из прикомандированного к «Сметливому» взвода морской пехоты, с добавлением нижних чинов и двух мичманов местного происхождения, частью из Гвардейского флотского экипажа, частью из переформировываемой в Корпус Тихоокеанской бригады морской пехоты. Если императору Михаилу так надо, то генерал-майор и флигель-адъютант Бережной от этого небольшого изъятия не обеднеет. Правда, забрали у него лучших из лучших, но там, в Тихоокеанской бригаде и так все молодцы были как на подбор.

После завтрака с семи тридцати до девяти тридцати император поднимался в Готическую библиотеку и там занимался текущими делами. Он никого не принимал, а лишь, делая для себя пометки, читал поступившую за ночь корреспонденцию, рассортированную секретарем по степени важности, а также бегло пролистывал утренние петербургские газеты. Поверх прочей прессы обязательно лежала свежая «Правда», которую император читал внимательно, с карандашом, на предмет решения – кому какое дать поручение, а кому – просто дать по шее.

Время европейских газет придет чуть позже, ибо они попадают в Петербург уже несколько несвежими. Не настало еще то время, когда одно и то же одновременно смогут прочитать и в Нью-Йорке, и в Лондоне, и в Берлине, и в Санкт-Петербурге, и в Пекине. Обзор по этим иностранным газетам, как и по губернским газетам империи, раз в неделю готовил специальный пресс-секретарь, освобождая императора от перелопачивания огромного объема пустопорожнего трепа, которым по большей части и является буржуазная либеральная пресса.

После чтения газет и корреспонденции, в десять ноль-ноль, император шел в гостиную, где вкушал второй завтрак, вместе с приезжавшей ради этого случая из Аничкова дворца вдовствующей императрицей Марией Федоровной и своей очаровательной супругой Марией Владимировной. Порции там были такие, что здоровому мужику было ни за что не наесться, особенно с учетом довольно интенсивных тренировок, которыми изнурял себя молодой император, помнящий и о физическом совершенстве тела. Так себе – приятное дополнение.

Иногда на этом завтраке в качестве личных гостей императора бывали Ирина Владимировна со своим мужем Сосо, или генерал-майор и флигель-адъютант Бережной со свой невестой и почти уже женой великой княгиней Ольгой, или адмирал Ларионов с почти невестой Викторией Великобританской… А иногда вся эта компания собиралась на завтрак разом, и вот тогда всем становилось уже по-настоящему интересно.

После второго завтрака, с десяти тридцати до выстрела полуденной пушки в Петропавловской крепости император Михаил принимал посетителей и проводил совещания, требуя от всех получивших аудиенцию, чтобы свой вопрос они докладывали кратко, четко и по существу. После того как звучал полуденный выстрел, император оставлял все дела и спускался в подвал, где два часа до самого обеда, вместе с отдыхающей сменой роты внутренней охраны, изнурял свое тело железом, а также занимался фехтованием и рукопашным боем, стремясь достигнуть как совершенства телосложения, так и силы удара и быстроты реакции. Три раза в неделю это был силовой спорт, два раза – рукопашка, и еще два раза – фехтование, как восточное, так и европейское.

Спустившаяся однажды в подвал Мария Федоровна, собравшаяся посмотреть – чем занимается ее самый младший, последний и самый любимый сын, пришла в ужас от лязга железа, крепкого запаха мужского пота, звуков ударов и команд тренера, роль которых каждый в своей дисциплине исполняли офицеры морской пехоты и специально приглашенный из Японии известный сенсей. Ее покойный супруг Александр Александрович, с его невинной привычкой завязывать узлом каминные кочерги и рвать пополам колоды карт, в сравнении с сыном, с точки зрения вдовствующей императрицы, был настоящим ангелом.

Впрочем, супруга Михаила Мария Владимировна занятия императора вполне одобрила, даже непривычную для Японии силовую гимнастику, ибо для настоящего самурая, которому не пристало жаловаться на остроту своего меча, крепость тела не менее важна, чем сила духа.

– Михаил-сама, – склонив голову, сказала она мужу, – вы делать все как настоящий самурай. Я преклоняюсь и люблю вас. Вот.

После тренировки Михаил скидывал пропотевший тренировочный костюм в специальный ящик, принимал контрастный душ и шел обедать в столовую охраны. Потом, до пяти часов у него снова была работа с документами или прием посетителей. А в пять часов – святой файф-о-клок. Чайная церемония в английском стиле. Правда, после того как в Зимнем дворце появилась японская свита молодой императрицы, два раза в неделю, в понедельник и в четверг, чаепитие начали проводить по японским традициям. И Марии Владимировне приятно, и для остальных – культурная программа. Несколько раз испив с сыном и невесткой зеленый чай по-японски, Мария Федоровна решила, что и сам чай, и церемония благотворно действуют на ее нервную систему, и тоже пригласила в Аничков дворец специалистов из Японии. Причем настоящих специалистов, а не каких-нибудь шарлатанов, которые после полного замирения наводнили Северную Пальмиру, стремясь урвать себе чуток рублей и иен на безбедную жизнь. Что поделать, Япония – маленькая и бедная страна, а до грядущего процветания в качестве мировой фабрики и центра культуры с мангой, аниме и прочими хентаями, было еще далеко. Вот и выживает народишко на островах, кто как может, действуя в полном соответствии с русской поговоркой – голь на выдумки хитра.

После пятичасового чаепития, которое на самом деле заканчивалось в половине шестого, а порой и в шесть, император снова шел в Готическую библиотеку, где проводил рабочие встречи и разбирал документы. Потом, ровно в двадцать ноль-ноль, следовал легкий ужин, как правило, наедине с супругой, после чего императорская чета удалялась в спальню, где со всем молодым пылом, примерно до полуночи, занималась важным государственным делом – пыталась зачать наследника, да и просто доставить друг другу приятные минуты, После чего молодые отходили ко сну, а на следующее утро все начиналось сначала…

Но сегодня привычный режим дня императорской семьи оказался сломан. После второго завтрака, ничего не сказав супругу, Мария Владимировна приказала подготовить бензиновый катер, который отвез ее туда, где на якоре стоял плавучий госпиталь «Енисей». Вернулась она в Зимний дворец к полудню и тут же направилась в Готическую библиотеку к мужу.

– Михаил-сама, – сказала она супругу, когда библиотеку покинул очередной посетитель, – я была у доктора на «Енисей» и проверила свои подозрения. Все подтвердилось, Михаил-сама, я беременна уже шесть недель, и у нас скоро будет малыш. Вот. Через месяц доктор возьмет анализы и скажет – кто у нас будет – мальчик или девочка.

Надо ли говорить, что все прочие дела в этот день были заброшены, а в Зимний дворец на совещание собрались самые близкие к императору люди. Ведь пока у него нет законного наследника, будущее династии и самой империи находится под угрозой, ибо все прочие, способные наследовать ему, страшно далеки от интересов государства. К тому же они обладают такими зыбкими правами на трон, что, в случае внезапной смерти Михаила, между ними наверняка вспыхнет свара, которая перерастет в кровавую смуту.

Лучшим выбором из всех худших в таком случае мог бы стать Сандро. Но его место в очереди на трон было строго за печкой. Сын последнего сына императора Николая I мог получить трон только в том случае, если внезапно вымрет весь клан Романовых, в том числе и три его старших брата: Николай, Михаил и Георгий.

Выходом могло бы быть «урезание» императорской семьи вплоть до потомков императора Александра III. Но тогда будут иметься в наличии только четыре наследницы – дочери императора Николая II. Препятствием к такому решению была скрытая гемофилия, которую они, возможно, унаследовали от своей матери. И законно отстранить дочерей Николая от престолонаследия, чтобы вывести вперед потомков Ольги или Ксении, без доказательств наличия гемофилии у всех четверых никак не получится, не говоря уже и о том, что за спиной каждой из девочек может собраться своя дворцовая клика, которые вступят между собой в непримиримую вражду. В этих условиях рождение у императорской четы сына или дочери (но все же желательно сына) отводило риск возможной смуты из-за престолонаследия в область гипотетической псевдореальности.

Часть 2
Багряная осень

10 сентября (28 августа) 1904 года.

Петербург. Конспиративная квартира ГУГБ

на Кирочной улице, дом 48.

Глава ГУГБ Тамбовцев Александр Васильевич

– Это страшные люди, ваше превосходительство, – агент, которого я внедрил в боевую организацию эсеров-максималистов, был взволнован и даже не пытался скрыть свое волнение.

А ведь мне рекомендовали его как самого смышленого и хладнокровного сотрудника Нижегородского охранного отделения. «Сосватал» этого парня мне Михаил Игнатьевич Познанский, воспользовавшись своими «фамильными» связями – его отец служил начальником Нижегородского губернского жандармского управления. Нам нужен был агент, который ранее не засветился ни в Питере, ни в Москве. Очень хотелось, чтобы никто, даже случайно, не заподозрил в нем агента охранки.

Когда Никита – так звали агента – прибыл в Санкт-Петербург из Нижнего Новгорода, я тщательно проинструктировал его перед тем, как вывести на людей, хорошо знающих Михаила Ивановича Соколова – лидера эсеров-максималистов. Среди своих единомышленников Соколов был более известен как Медведь.

– Главное – не суетись и не спеши, – говорил я Никите. – Помни, что эсеры должны понять, что ты нужен им, а не наоборот. Прикидывайся недалеким увальнем, который своей головой старается не думать, предпочитая слушать тех, кто умнее его. Я думаю, что как волжанин – главарь максималистов был родом из Саратовской губернии – Медведь будет испытывать к тебе определенные симпатии. Как-никак земляк. Но ты старайся поменьше рассказывать о себе – случайно можно проговориться и сказать лишнее. Сам в террористы не лезь – тебе это не надобно. Помни – Медведь очень любит проверять своих боевиков, предлагая им для начала убить какого-нибудь городового или сотрудника охранки. Если ты не сможешь это сделать, то тогда убьют тебя. В этом отношении у них очень строго. Если боишься – скажи мне сразу, – я в обиде не буду. Мне нужен человек, который сделает свое дело без дрожи в коленках. Так что в случае твоего отказа я зла на тебя держать не буду, а просто снова отправлю в Нижний. Ты же о нашем разговоре должен забыть навсегда.

– Не беспокойтесь, ваше превосходительство, – Никита прямо и смело смотрел мне в глаза, что мне понравилось – не хитрит и не пытается изображать рвение и старание, – я этих иродов никогда не боялся, думаю, что и сейчас не испугаюсь. Вот вам истинный крест, – он размашисто перекрестился.

– Ну, что ж, Никита, тогда слушай и запоминай. Медведь и его банда готовят покушение на министра иностранных дел Российской империи господина Дурново. Ну, и возможно, на кое-кого повыше…

– Неужели на государя-императора? – удивленно охнул Никита. – Вот ведь злодеи какие!

– Действительно, они злодеи, которых свет не видывал, – согласился я. – Человека для них убить – что муху прихлопнуть. Потому я и прошу тебя поберечься. Значит, так. Мы подготовили для тебя рекомендательное письмо от одного из ваших нижегородских эсеров. Тебе фамилия Долгополов известна? Нифонт Иванович Долгополов – он в ваших краях, как я слышал, птица высокого полета среди социалистов-революционеров.

Никита, услышав знакомую фамилию, кивнул мне.

– Как не слышать – слышал. Он вроде в Канавине в больнице работает старшим врачом.

– Все правильно. – Я достал из своей рабочей папки конверт с письмом. – Так вот, наши люди, хорошо знающие его почерк – ведь врач столько всего пишет за день, – подготовили от его имени весточку для Медведя. В ней Долгополов передает ему привет и рекомендует тебя как идейного эсера, за которым начала ходить местная охранка. Потому-то тебе срочно и понадобилось уехать из Нижнего. Ну, а ты в разговоре с Медведем невзначай скажи ему, что в Питере тебя приютил твой двоюродный брат, который работает в Новой Голландии истопником. Дескать, печки топит, дрова колет и, что самое главное – имеет доступ практически во все помещения. Сейчас, летом, он ремонтирует некоторые помещения Новой Голландии – где-то подкрашивает, где-то штукатурит. Потом ты пожалуйся, что брательник твой страшный скупердяй, и что он готов за копейку удавиться. Мол, собирает по рублику, чтобы скопить деньжонок побольше и уехать домой в Нижний. Хочет он там начать свое дело. Купцом стать или хозяином лавки.

– Все понятно, ваше превосходительство, – Никита кивнул. – Я все так и сделаю. Только надо обговорить – как мне с вами связываться. Ведь о том, что я работаю на вас, никто больше знать не будет?

– Не будет, – успокоил я Никиту, – кроме нескольких моих людей, за которых я ручаюсь, как за себя. У меня нет никакого желания брать грех на душу, подвергая тебя смертельной опасности. Встречаться с тобой будем здесь, в этой квартире, в разное время и в разные дни. Вот тебе бумажка – здесь все написано – в какой день недели я буду здесь ждать тебя. Запомни, а потом отдай ее мне. Если кто тебя здесь увидит, то скажи, что у тебя тут зазнобушка живет. Мы тебе ее для правдоподобности организуем, – я лукаво подмигнул Никите, – не бойся, девица и в самом деле симпатичная и покладистая. Если же тебе понадобится срочно со мною встретиться, то ты передашь мне просьбу об этом через своего «брательника». Он действительно работает в Новой Голландии, но только, как ты сам понимаешь, не истопником.

Соответствующим образом проинструктированный мною Никита стал искать подходы к Медведю. И нашел их довольно быстро. Через неделю, при встрече со мной, агент сообщил, что завтра он встречается с Соколовым в Юсуповском саду. Там и состоится разговор. Я вручил Никите дешевые карманные часы с крышкой и цепочкой, которые с удовольствием покупали фабричные рабочие, приехавшие в Питер на заработки. В них было встроен «жучок», с помощью которого можно было прослушать и записать беседу моего агента с Медведем. Я вкратце рассказал Никите, как пользоваться этим девайсом, и пожелал ему удачи.

На следующий вечер я у себя в Новой Голландии внимательно прослушал запись его разговора с Соколовым. Как и ожидалось, Медведь больше говорил о посторонних вещах, хотя и попытался несколько раз подловить Никиту, проверяя его – действительно ли он с Нижнего Новгорода и насколько хорошо он знает тамошние реалии. Но тот, молодец, держал ухо востро и не прокололся, сумев произвести хорошее впечатление на Медведя. Как я и ожидал, главного террориста очень заинтересовал «брательник» Никиты, работающий в Новой Голландии. Но тему эту, как я и предполагал, Соколов с ходу развивать не стал. Он попрощался с Никитой, договорившись с ним встретиться через три дня здесь же, в то же время.

Сам Соколов вышел на Садовую и отбыл на извозчике в неизвестном направлении. Мы не пустили за ним наблюдение, не желая спугнуть Медведя. А вот хвост, пущенный за Никитой, мы заметили. Неприметного вида мужчина – внешностью смахивающий на бедного студента – проводил его до дома на Галерной, в котором проживал «брательник» из Новой Голландии и в котором, согласно легенде, остановился и сам Никита.

А вот вторая встреча Никиты с Медведем была для нас куда более интересной. Из нее мы узнали, что подготовка к покушению на Дурново идет полным ходом. Соколов решил взорвать министра, используя для этого большое количество взрывчатки, упаковав ее в деревянные ящики, которые будут уложены на телегу ломового извозчика. В общем, что-то вроде покушения на Наполеона в 1800 году на улице Сен-Никез. В наше время с помощью заминированных автомобилей террористы всех мастей отправили на тот свет тысячи ни в чем неповинных людей.

– Ваше превосходительство, – взволнованно докладывал мне потом Никита, – этот ирод ведь что придумал! Он сказал извозчику, который должен привести в действие адскую машину, что взрыв произойдет через минуту после того, как тот дернет за веревочку, приводящую в действие часовой механизм. И извозчик успеет отойти подальше. А на самом деле, как мне шепнул Медведь, адская машина сработает сразу. «Никита, – сказал он мне, смеясь, – нам нужны герои, о которых народ после их смерти будет слагать песни, а новые чистые души придут к нам, чтобы отдать жизнь за свободу». Ваше превосходительство, вы только представьте – несколько пудов взрывчатки рванут на набережной Мойки у здания Министерства иностранных дел, когда к ней подъедет карета с господином Дурново. Сколько невинных людей при этом погибнет! Ведь не только карету министра разнесет в щепки, но и само здание может рухнуть! Это убийцы, это отпетые душегубы!

Я слушал Никиту и взвешивал все риски. С одной стороны, хотелось бы как следует раскрутить это дело и собрать достаточно доказательств того, что американские банкиры финансируют террористов в России. Но, с другой стороны, такие маньяки, как Соколов, могли наломать немало дров и погубить десятки, а то и сотни людей. Надо будет переговорить на эту тему с императором. А пока…

– Никита, когда ты снова встречаешься с Медведем? – спросил я.

– Через два дня, как мы и договорились, – ответил мне агент. – Он хочет познакомиться с моим «брательником». Видимо, и против вас этот изверг тоже задумал какую-то пакость.

– Хорошо, Никита, – я кивнул головой, – приводи его на Галерную. Мы побеседуем с этим самым Медведем. Посмотрим – что он там такое задумал…

12 сентября (30 августа) 1904 года.

Петербург.

Артиллерийский полигон Обуховского завода

Три орудия, широко раздвинув станины, стояли перед Бережным на больших деревянных колесах с ребристой металлической шиной. Это настоящий прорыв в русской полевой артиллерии, да и не только в русской. Дело в том, что основные вероятные противники в будущей мировой войне – Франция и Германия – уже провели перевооружение своей армии на орудия калибра 75–77 миллиметров, и теперь вся их полевая артиллерия в одночасье оказалась слабее русской.

Кроме того, французы слепо придерживались концепции единого калибра и снаряда, и разработку орудий крупнее трехдюймового калибра с фугасными снарядами считали ненужной роскошью. Дело в том, что в этой реальности итоги Русско-японской войны не были столь очевидными по причине ее скоротечности. Поэтому разработка всего через два года после начала производства трехдюймовки «как у всех», нового полевого орудия в старом русском калибре восемьдесят семь миллиметров, казалась личным капризом нового русского императора, тем более что детали заказа, сделанного ГАУ Обуховскому заводу, не были известны ни широкой публике, ни иностранным шпионам.

Новое полевое орудие калибра восемьдесят семь миллиметров с длиной ствола в тридцать калибров на облегченном лафете предназначалось для непосредственной поддержки пехоты огнем и колесами. За счет увеличенного для трехдюймовки угла возвышения в двадцать пять градусов она имела максимальную дальность стрельбы десять с половиной верст стальной осколочной гранатой, содержащей три фунта композитной взрывчатки, составленной из смеси тротила, гексогена и алюминиевого порошка, и семь верст – шрапнельным снарядом или осколочным снарядом с дистанционной трубкой (по максимальному времени горения трубки). Каждый пехотный полк постоянной готовности после планируемой армейской реформы должен был получить по одному дивизиону таких пушек в составе двенадцати орудий.

Для качественного усиления артиллерии в дивизионном звене были предназначены: пятидюймовая гаубица с длиной ствола в шестнадцать калибров, и шестидюймовая гаубица с длиной ствола в четырнадцать калибров. Их фугасные снаряды, соответственно, два с половиной и полтора пуда весом, при стрельбе полным зарядом при оптимальном угле возвышения могли быть заброшены на десять верст. Из этих гаубиц должны были комплектоваться дивизионные артполки, состоящие из двадцати четырех пятидюймовых и двенадцати шестидюймовых гаубиц.

Из шестидюймовых гаубиц той же конструкции должны были временно комплектоваться и артполки поля боя РГК, ибо более мощные и дальнобойные орудия нуждались или в отсутствующей пока механической тяге, или в транспортировке лошадьми в разобранном положении – качающаяся часть отдельно, лафет отдельно, что делало такую артиллерию осадной или крепостной.

Пока что в этом качестве прекрасно могли выступать уже давно разработанные и эксплуатируемые морские и береговые шестидюймовки Канэ, для которых вполне годилась стальная осколочно-фугасная граната, начиненная пятнадцатью фунтами композитной взрывчатки, против трех с половиной фунтов влажного пироксилина в снарядах старого образца. И моряки были довольны – наконец-то они получили приличный фугасный снаряд к самой массовой своей пушке, ибо двенадцатидюймовки – это разговор особый. А сухопутные и береговые артиллеристы теперь знали, что в их распоряжении есть все же малоподвижный, но очень мощный инструмент при прорыве долговременной обороны противника или штурме крепостей.

С другой стороны, пушками Канэ вполне можно комплектовать железнодорожные батареи, для которых малоподвижность самого орудия не является таким уж большим недостатком.

Все три типа орудий были оснащены дульным тормозом, благодаря чему удалось значительно снизить массу лафетов. У всех трех были раздвижные станины, что позволяло быстро и точно, без поворота самого орудия, переносить огонь по фронту, а для гаубиц еще и вести огонь полным зарядом на малых углах возвышения (гаубицы с однобрусным лафетом в таких случаях обычно переворачиваются).

К моменту полигонных испытаний было изготовлено четыре 87-миллиметровые пушки и по две гаубицы каждого типа. Благодаря тому, что артиллерийским конструкторам Бишляку, Соколовскому и Липницкому была оказана помощь в выборе концепций орудий и производстве расчетов, работа пошла быстрее при меньшем количестве ошибок, а конструкция получилась более надежной и проработанной. Кроме того, в штат конструкторской бригады включили инженера-технолога, который должен был способствовать тому, чтобы пушки и гаубицы получились максимально дешевыми в массовом производстве.

Этих конструкторов, как и многих других, по просьбе Белого и Маниковского ГУГБ перевело с частного Путиловского завода на казенный Обуховский, который медленно, но верно превращался в государственное закрытое научно-производственное объединение, которому и была поручена проработка всех проектов, связанных со ствольной артиллерией. Так проще оказывать методическую помощь и соблюдать секретность, к тому же при таком подходе легче добиваться необходимой в массовом производстве взаимозаменяемости.

При разработке все три артиллерийские системы были до предела облегчены, чтобы обеспечить массу, приемлемую для перевозки конной тягой, а для пушки – еще и перекатывание силами расчета. Например, на гаубицах, стреляющих преимущественно с закрытых позиций, противопульные щиты были сделаны съемными и, по задумке автора идеи, перевозились на отдельной повозке. Их устанавливали лишь перед выходом батарей на прямую наводку. В обычной же контрбатарейной борьбе, когда вражеская граната (осколочно-фугасный снаряд) может разорваться с любой стороны от орудия, противопульный щит для расчета терял всякий смысл, и большую пользу принес бы заглубленный в землю и обвалованный со всех сторон артиллерийский окоп.

Только что на полигоне грохотали орудия, снаряды вдребезги разносили мишени на прямой наводке или накрывали цели на максимальной дальности осколочно-фугасными снарядами. Испытания шли не только для того, чтобы определить – достигнуты ли планируемые тактико-технические характеристики как орудий, так и боеприпасов, но еще и для того, чтобы установить степень износа техники и вероятность поломок. Испытывалось и удобство транспортировки, а также перехода из походного в боевое, и обратно, положение. Именно на эти испытания приехал генерал Бережной, потому что, если все пройдет успешно, первым артиллерию нового типа должен получить его корпус морской пехоты. Ну, не удовлетворяли Бережного ни трехдюймовки образца 1900 и 1902 годов, ни тем более орудия начала последней четверти XIX века.

Именно он настоял на снижении отката путем внедрения дульного тормоза и облегчении за счет этого лафетов. Дело в том, что до второй половины ХХ века военные болели своего рода «тормозобоязнью», считая, что он повысит заметность орудий при стрельбе, и ради его отсутствия шли даже на значительные ухудшения тактико-технических характеристик. Это вызывало либо уменьшение начальной скорости снаряда, отчего страдала дальность и бронепробиваемость для бронебойных снарядов, либо резко росла масса артсистемы, ибо для того, чтобы выдержать неослабленную отдачу, требовался более прочный лафет.

Но где-то с сороковых по шестидесятые годы ХХ века конструкторы все шире и шире стали применять дульный тормоз. Требования по мощности, дальности и умеренному весу все время росли, а сам тормоз оказался не таким тормозом, каким его малевали.

И вот продолжавшийся почти десять суток грохот выстрелов стих, и наступила тишина. Только горы пустых ящиков и стреляных гильз указывали на то, что здесь только что шла учебная боевая работа.

– Могу вас поздравить, – сказал Бережной, пожимая руку Маниковскому, – для первых полигонных испытаний результаты просто отличные. Теперь, скажите мне – что вы собираетесь делать дальше?

– Дальше мы вернем орудия на завод, – ответил Маниковский, – разберем их по винтику и определим степень износа и уязвимые места. Потом, на основании полученных данных, внесем изменения в конструкцию и произведем пробную партию пушек и гаубиц, которую и направим к вам на повторные испытания примерно через месяц. К весне по итогам ваших войсковых испытаний у нас уже будет готова конструкция для массового производства.

– Очень хорошо, – кивнув, сказал Бережной, – только учтите, что приказ на наше выступление может быть получен в любое время. Выбор в таком случае непростой: или воевать с противником наличными средствами, что возможно, если только у него отсутствует артиллерия, или же, наплевав на все, получить трехдюймовки со складов и потерять в мощности и подвижности огня.

– Мы постараемся решить эту задачу как можно скорее, – произнес Маниковский, – и вам не придется пользоваться устаревшим оружием. Но будем надеяться, что в течение двух ближайших месяцев ничего не случится – ведь мы и так работаем с максимально возможной скоростью.

– Да, – подтвердил Бережной, – мы надеемся, что вы успеете. На сем позвольте попросить у вас акт испытаний, чтобы я в нем расписался и мог выразить свое особое мнение, после чего я откланяюсь.

Полковник Маниковский пожал плечами и подал акт. Да, к настоящему моменту было сделано уже немало, но требовалось-то сделать в разы больше. И это касалось не только артиллерии. Технологические новшества, введенные на Обуховском заводе, теперь требовалось распространить на смежные производства, так же как свои новшества уже распространяет производство судовых моторов Тринклера. Но происходит все чудовищно медленно, потому что в России остро недостает не столько талантливых конструкторов – они есть, сколько инженерных кадров, технического персонала и обученных рабочих. И сколько ни дай – все будет мало.

15 сентября (2 сентября) 1904 года.

Петербург. Новая Голландия.

Глава ГУГБ Тамбовцев Александр Васильевич

«Ай да Медведь! Ай да сукин сын!» – невольно воскликнул я, получив данные наружного наблюдения и распечатку прослушки явочной квартиры, в которой Соколов – глава эсеров-максималистов, встречался с товарищем Герасимом, в миру – гражданином САСШ Сэмом Гольдбергом. А ведь они могли запросто нас провести, и лишь спецтехника из XXI века помогла нам узнать об их коварном замысле.

Моему агенту Никите, которого я внедрил в боевую организацию эсеров-максималистов, удалось войти в доверие к самому Медведю – Михаилу Соколову. Медведь сообщил, якобы по секрету, приехавшему в Питер из Нижнего Новгорода однопартийцу о готовящемся чудовищном теракте – покушении на главу внешнеполитического ведомства России Петра Дурново.

Нет, террористический акт максималисты готовили вполне реальный – нам удалось довольно много узнать о его подготовке. Только у меня сразу же возникло подозрение – почему такой опытный конспиратор, как Медведь, рассказал о нем недостаточно хорошо знакомому ему человеку? Что-то тут было не так… Моя чуйка, еще ни разу меня не обманывавшая, просто кричала мне: Медведь что-то скрывает! Но что именно?

Я еще раз попытался спокойно, без эмоций, проанализировать все, что мне стало известно от Никиты и от других моих источников, освещавших деятельность эсеров-максималистов. Итак, подготовка к теракту несомненно имела место быть. Но вот только почему об этой подготовке Медведь рассказал Никите? Может быть, глава эсеровской боёвки в чем-то заподозрил моего агента и через него решил слить «дезу» ГУГБ? Да, но в таком случае максималисты обычно не церемонятся с теми, кого они подозревают в сотрудничестве с охранкой. Выстрел в спину или нож в сердце – нет человека, нет проблемы… Да и к чему им сообщать подозрительному приезжему из Нижнего сведения о реальной подготовке покушения на министра иностранных дел? Как бы то ни было, но Никита жив, и Соколов продолжает встречаться с ним, при этом не выказывая никакой тревоги или настороженности.

Во время этих встреч Медведь продолжает ненавязчиво выпытывать у Никиты все о его двоюродном брате, который, согласно нашей легенде, работает истопником в Новой Голландии. Похоже, что глава эсеровской боёвки прикидывает – можно ли с помощью «брательника» Никиты проникнуть на тщательно охраняемую территорию Новой Голландии? Только для чего все это ему нужно? Не для того же, чтобы, проникнув, тут же добровольно сдаться властям? – Это даже не смешно…

Или он хочет освободить из нашей тюрьмы своих арестованных коллег по террору? – Так это тоже маловероятно. Террористы – люди далеко не сентиментальные, и рисковать своей жизнью для того, чтобы спасти жизнь чужую, они не станут.

А вот попытаться уничтожить всю нашу контору, захватить наши секретные документы, приборы, а если повезет, то и мою скромную особу в качестве «языка» – это да. Если все это у них прокатит, то те, кто прислал в Россию «товарища Герасима», отвалят Медведю солидный куш, после чего тут же его пристрелят. Михаил Соколов неплохо разбирается во всем, что связано с террором, но те, кто стоит за спиной Сэма Гольдберга – птицы более высокого полета. Весь их бизнес построен на крови, и убить одного человека, ну, дюжину, наконец, даже сотню-другую – это для них такая мелочь. У этих ребят сотни тысяч погибших ради их прибылей – просто строчка в финансовой ведомости.

Обдумав все как следует, я решил усилить наружное наблюдение за Медведем и Сэмом Гольдбергом, а в конспиративной квартире, где время от времени они встречались для того, чтобы обсудить свои черные дела, наши умельцы установили прослушку.

Никите же я разрешил свести Медведя со своим «брательником». Под видом человека, работавшего в Новой Голландии истопником, на встречу с террористом придет один из наших «мышек», который должен будет за сведения о расположении постов охраны и помещений в нашей штаб-квартире запросить солидную сумму денег. Все следует разыграть натурально, чтобы Медведь ничего не заподозрил. С недавних пор Соколова повсюду сопровождают несколько вооруженных до зубов боевиков. И случись чего, даже прекрасная подготовка нашего человека не спасет его от жестокой расправы.

Прослушка в конспиративной квартире в Столярном переулке, где Медведь встречался с агентом Якоба Шиффа, подтвердила мои догадки. Сэм Гольдберг, узнав о том, что у Медведя появилась реальная возможность разгромить нашу «Тайную канцелярию» и добыть при этом совершенно секретную информацию, которая пролила бы свет на многие непонятные события, происходящие в последнее время по всему миру, пришел в восторг.

– Если все это у вас получится, – сказал он Медведю, – то я готов заплатить вам любую сумму в любой валюте. Люди, пославшие меня в Россию, за сведения о тех, кто окопался в Новой Голландии и оказывает оттуда столь пагубное влияние на нового русского царя, дадут вам денег столько, сколько вы захотите. Только как вы проникнете в их логово? Ведь все подступы к Новой Голландии тщательно охраняются. Сотрудники ГУГБ прекрасно вооружены. Чтобы захватить всю территорию острова, мало будет и полка отлично обученной пехоты. У вас же его нет, а ваши головорезы могут лишь взрывать и убивать. Это, конечно, тоже неплохо, но им не справиться с «пятнистыми», которые по праву считаются первоклассными бойцами.

На сомнения Сэма Гольдберга Медведь ответил, что, дескать, в своих планах он учел все сложности, которые могут возникнуть во время штурма Новой Голландии, и что он придумал хитрый способ выманить из нее тех, кто охраняет вход в эту «твердыню самодержавия».

– Товарищ Герасим, – самодовольно произнес Соколов, – у нас появился шанс одним выстрелом убить двух зайцев. Или двух тигров, если вам так угодно… Мы собираемся взорвать царского сатрапа Дурново и захватить штаб-квартиру охранки – Новую Голландию. Как именно – я вам пока не скажу. Могу только сообщить, что для подготовки захвата Новой Голландии мне потребуется неделя, чтобы как следует все подготовить. Ну и, конечно, деньги, чтобы планируемая акция прошла успешно. Деньги мне нужны сейчас…

Сэм Гольдберг поворчал немного, дескать, деньги он вот так, сразу, передать Медведю не сможет. Но потом, немного подумав, сказал, что десять тысяч рублей он передаст главе боёвки максималистов при следующем с ним свидании – через два дня. На том они и порешили.

Обдумав полученную мной информацию, я пришел к выводу, что Медведь придумал неплохой план, который при некоторых обстоятельствах имел бы шанс на успех. Взрыв у здания Министерства иностранных дел и убийство Петра Николаевича Дурново стало бы отвлекающим маневром. Во время неудачной попытки военного мятежа в марте этого года, после сообщения об убийстве царя, из Новой Голландии на место происшествия немедленно была выслана оперативная группа с усилением. Медведь предположил, что так будет и на этот раз. В самой Новой Голландии при этом останется лишь минимум людей, с которыми вполне реально могут справиться его боевики, если нападение на помещения ГУГБ будет внезапным. При этом хитрюга Медведь может придумать какую-нибудь коварную штуку, о которой мы пока даже не догадываемся.

Правда, на захват Новой Голландии он должен будет бросить все свои силы, собрав их в один кулак. А вот тут-то он может и обломаться… Мы же получим уникальный шанс – одним ударом уничтожить большую часть всех активных террористов России. А что – мысль весьма заманчивая, хотя и очень рискованная… Но, как говорится, игра стоит свеч.

Во-первых, под нож попадут эсеровские отморозки, которых в ином варианте развития событий пришлось бы долго и упорно разыскивать по всей территории Российской империи. За время, которое может понадобиться для того, чтобы их «приземлить», эти бешеные «медвежата» могут наломать еще немало дров.

Во-вторых, если нам удастся захватить живыми и относительно невредимыми главарей этой шайки и их заокеанских спонсоров, можно организовать прекрасный внешнеполитический наезд на американских банкиров, которые финансируют откровенных террористов в России. Янки в этом случае уже никак не смогут отбрыкаться, а мы получим право вполне легитимно принять некоторые, достаточно болезненные меры против Якоба Шиффа и его кагала.

Ну и, в-третьих, император Михаил может принять несколько довольно крутых указов, для того чтобы отправить радикалов-террористов туда, куда им следует: кого на виселицу, кого за Полярный круг для постоянного местопребывания.

Только согласовывать этот план мне придется непосредственно с самим императором Михаилом, потому что для его успешного осуществления потребуется участие всех силовых структур Российской империи. Кроме того, надо будет привлечь и ребят свежеиспеченного генерала Бережного. Как мне кажется, по этому поводу император Михаил возражать тоже не будет.

18 (5) сентября 1904 года, полдень.

Балтийское море, флагман Балтийского флота

эскадренный броненосец «Александр III»

Под низкими серыми тучами, которые гнал на восток западный ветер, колонна из шести новейших броненосцев 1-го ранга, споря с ветром и волнами, с 12-узловой скоростью упорно шла почти на вест, словно собираясь посетить с визитом вежливости Стокгольм. «Ретвизан», «Цесаревич», «Князь Суворов», «Александр III», «Орел», «Бородино». Ветер сносил на восток вырывающиеся из их труб густые клубы черного угольного дыма, затягивающего горизонт грязно-серой пеленой.

Тяжелые бронированные громады темно-шарового цвета грудью пропарывали свежую балтийскую волну и казались несокрушимыми порождениями конструкторского гения. Но люди, стоящие на мостике «Александра III», уже знали, что пройдет всего два-три года – и эти гиганты будут обречены на вымирание, в одночасье безнадежно устарев морально. На смену им придут другие корабли, мощь каждого из которых будет сопоставима с целой эскадрой таких броненосцев. Через несколько лет в этих, казалось бы, совершенных механизмах для убийства на море устареет буквально всё: способ крепления брони, паровые машины тройного расширения, работающие на угле, двухбашенная схема размещения главного калибра, наличие мощной артиллерии среднего калибра в батарейных казематах или башнях. Одновременно резко вырастут требования к орудиям главного калибра линкоров, стойкости их брони и экономической, боевой и максимальной скоростям хода.

– Да, – произнес адмирал Макаров, окинув взглядом колонну отчаянно дымящих броненосцев, – расстроили вы меня, Виктор Сергеевич, расстроили. Даже сердце у меня закололо. Таких красавцев придется отправить на сломовую верфь.

– Да не расстраивайтесь вы так, Степан Осипович, – произнес в ответ каперанг Бухвостов, бросив настороженный взгляд на адмирала Ларионова, – может, и не будет еще никакого «Дредноута», и не придется нам ничего списывать и резать на металл.

– Будет, будет, Николай Михайлович, – адмирал Ларионов «утешил» каперанга Бухвостова, – давеча птичка на хвосте принесла весточку о том, что адмирал Фишер заказал все-таки мистеру Уотсу свою большую игрушку для единого главного калибра. По крайней мере, в адмиралтействе началась проработка вариантов проекта линейного корабля с бронированием, как у «Лорда Нельсона», водоизмещением пятнадцать-семнадцать тысяч тонн, крейсерской скоростью в двадцать один узел и с десятью-двенадцатью двенадцатидюймовыми орудиями главного калибра. А команда при этом будет не больше, чем на «Александре III» или «Цесаревиче» с «Ретвизаном».

– Страсти Господни, – перекрестился каперанг Бухвостов, – так это получается, Виктор Сергеевич, что и в самом деле скоро на один такой британский линкор нужна будет целая эскадра наших броненосцев. Хотя мы, конечно, будем драться с врагами России при любых обстоятельствах и при любом соотношении сил, пусть даже нам суждено будет в этом бою всем погибнуть[1].

– Ну, Николай Михайлович, – ответил адмирал Ларионов, – скоро – не скоро, а к году шестому-седьмому точно. Пока еще построят и проведут испытания прототипа. Потом следует учесть время, потребное для постройки серийных линкоров. И скорее всего, до таких страстей, как «умираю, но не сдаюсь», дело точно не дойдет. Мы, знаете ли, с немцами прекрасно осведомлены – что к чему… Нам известно, какие корабли и по каким проектам надо строить, а англичанам – нет. Вот и получается, что у нас в этом деле фора в два хода. Кстати, на этих маневрах мы как раз и будем учиться поражать в составе эскадры одиночный сверхброненосец адмирала Фишера, если он, конечно, не будет от нас удирать, воспользовавшись преимуществом в ходе. И вообще, Цусимы как таковой не было. Били мы японцев торпедами с дальней дистанции, детали проекта нашего «суперкрейсера» англичанам неизвестны, им и броненосный флот на высшем уровне надо, и свою торговлю по всему миру защитить нужно, так что еще неизвестно, чего они там напроектируют. От таких хотелок и надорваться можно. Ведь, построив свой сверхброненосец, Фишер обесценит не только наши, германские или французские линейные корабли 1-го ранга, но и свои собственные. И вот тогда и начнется настоящее веселье. Кроме того, у них ведь там и свои страсти-мордасти имеются. Битва при Формозе показала, что британские корабли сильно уступают равным им по классу русским броненосцам. И если дальше так будет продолжаться, то…

– Не было Цусимы, Виктор Сергеевич, – перебил Ларионова адмирал Макаров, – но зато была Формоза. Но ее примере тоже можно много чего напроектировать…

– Да, господа, кстати, – усмехнувшись, произнес адмирал Ларионов, – по поводу последствий битвы при Формозе могу сообщить вам одну пикантную подробность. За поражение в этой битве и якобы имевшее место превышение полномочий адмирал Ноэль британским судом посмертно был признан виновным и приговорен к повешенью. За неимением тела, которое так и не было найдено после сражения, на виселице вздернули набитое соломой чучело в адмиральском мундире, а супруга и дети покойного адмирала остались без пенсии…

После этих слов адмирала Ларионова Василий Васильевич Верещагин, делавший в этюднике на листе картона карандашный набросок идущего полным ходом броненосца «Орел», вздрогнул и укоризненно посмотрел на адмирала Ларионова.

– Виктор Сергеевич, – покачал он головой, – погибшего в бою адмирала заочно повесили за вымышленные провинности только для того, чтобы лишить средств к существованию его жену и детей. Это низко и подло, а вы говорите об этом, как о какой-то пикантной подробности или светской сплетне.

– Простите меня, Василий Васильевич, – извинился Ларионов, – просто там, в нашем времени, я насмотрелся на многие подобные выходки англосаксов и, наверное, оттого немного очерствел душой. Тем более что я сам, на пару с наместником Дальнего Востока Евгением Ивановичем Алексеевым, немало способствовал тому, чтобы адмирал Жерар Ноэль погиб, а его семья оказалась в бедственном положении. Но на войне как на войне… Ведь он первый приказал открыть огонь по русским и германским кораблям, за что и поплатился головой. Скорее всего, этот приговор был нужен для того, чтобы начать постепенную нормализацию отношений между Британией и Россией. Мол, не мы во всем виноваты, не правительство и не адмиралтейство, а адмирал, который самовольно чуть было не развязал войну между нашими странами.

– Я вас извиняю, Виктор Сергеевич, и понимаю, – махнул рукой Верещагин, – только, пожалуйста, примите это замечание на будущее – не надо так легкомысленно говорить о таких серьезных вещах.

– Да, Виктор Сергеевич, – вступил в разговор каперанг Бухвостов, – не удовлетворите ли вы наше любопытство и не скажете ли – был ли на самом деле у адмирала Ноэля приказ начать это безнадежное для него сражение, или он, действительно, как говорят англичане, действовал самовольно и безрассудно?

– Приказ такой был, – кивнул адмирал Ларионов, – немецкая разведка это установила точно. И император Михаил об этом знает, так что повод у англичан вышел чисто формальный, никого они не обманули. Да и не мог адмирал, которого сослуживцы называли педантом и служакой, выполняющий любую инструкцию до последней запятой, взять и ни с того ни с сего полезть на рожон, зная, что он своими действиями может начать войну между Британией и ведущими европейскими державами.

– Тогда, Виктор Сергеевич, – снова отвлекся от этюдника Верещагин, – вы уж извините меня за мои суждения, но это иначе нельзя назвать как подлостью и мерзостью.

– Совершенно с вами согласен, Василий Васильевич, – кивнул адмирал Ларионов, – но такой уж у нас противник в этой схватке: мерзкий, гадкий, всегда норовящий гадить из-за угла и делать все чужими руками. И, если что не так, тут же бегут в кусты с криком – «я не я и лошадь – в смысле адмирал – не моя». Но врагов, в отличие от друзей, не выбирают, поэтому мы будем сражаться с ними так, как умеем. Как говорится – кто с мечом к нас придет, тот пусть потом пеняет на себя.

Ни адмирал Макаров, ни каперанг Бухвостов, ни художник Верещагин не стали возражать адмиралу Ларионову. Пройдет еще час, броненосная эскадра выйдет в район, где на якоре стоит баржа – плавучая мишень, для непотопляемости набитая пустыми железными бочками из-под керосина. Сначала «Под Шпицем»[2] хотели использовать в качестве мишени один из устаревших кораблей Балтфлота: «Петр Великий», «Александр II» или «Николай I», предварительно выведя их из состава флота и переименовав. Но потом подумали и решили, что негоже стрелять фугасными снарядами по императорам, пусть даже и бывшим.

20 (7) сентября 1904 года.

Гётеборг. Королевство Швеция.

Штабс-капитан Николай Арсеньевич Бесоев,

он же – отставной поручик

князь Амиран Амилахвари

«Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону…» В общем, как-то так. До тихого финского городка Николайштадт на берегу Ботнического залива из Петербурга мы с Натали добирались поодиночке. Так изначально было задумано Александром Васильевичем Тамбовцевым. До границ Российской империи нас сопровождали люди из ГУГБ, ставшие на это время нашими ангелами-хранителями.

Я изображал любителя отдыха на природе, отправившегося в финские шхеры для того, чтобы среди живописных скал и озер немного отдохнуть от суеты большого города. А Натали следовала к точке нашего рандеву в компании почтенной дамы, живущей в Вазе – так назывался раньше Николайштадт – в качестве племянницы этой самой дамы. Мы должны были встретиться в Никольской церкви города. Я не случайно выбрал город и место нашей встречи. Они носили имя моего небесного покровителя – святителя Николая Чудотворца, и, как считала Натали, этот факт должен был принести нам удачу.

Из Николайштадта на небольшом пароходике мы отправились в шведский город Умео, благо до него было рукой подать – около пятидесяти миль. Мы даже не стали спускаться в салон и, стоя на верхней палубе, любовались красотами суровой северной природы. В порту Умео мы без каких-либо проблем прошли таможенный и пограничный контроль и купили билет на поезд до Стокгольма. Там мы собирались отдохнуть несколько дней, после чего сесть на поезд, следующий до Гётеборга. А оттуда – паромом до датского города Фредериксхавна. Далее мы отправимся на пассажирском пароходе до Эдинбурга. Это и станет прелюдией к нашему большому путешествию в Новый Свет…

Поезд из Умео в Стокгольм не спеша двигался по лесистой местности, и лишь аккуратные железнодорожные станции с табличками на шведском языке напоминали нам, что мы находимся не в России, а в Швеции. На остановках я выходил на перрон и полной грудью вдыхал чистый воздух, напоенный ароматами сосны и цветов.

В Стокгольме на вокзале нас встретил улыбчивый мужчина лет сорока, низенький, пухленький, с густой рыжей шевелюрой. Он представился, как Густов Карлссон, я не удержался от смеха – уж очень он был похож на своего однофамильца, который, как известно, жил на одной из крыш Стокгольма. Если бы он еще воскликнул: «Спокойствие, только спокойствие!..»

Но господин Карлссон (как его звали в действительности, мне неизвестно) дело свое знал хорошо. Он отвез нас в частный пансионат на берегу озера Меларен, где для меня и Натали был снят уютный номер, после чего дал нам несколько полезных советов.

– Господа, хочу предупредить вас – шведы недолюбливают иностранцев, которые, по их мнению, слишком уж часто суют свой нос в их дела. Но особенно им несимпатичны русские. Шведы считают, что именно Россия низвела их королевство до уровня второстепенной европейской державы. Ведь со времен Густава-Адольфа Швеция считала себя хозяйкой на Балтике. А царь Петр взял, да и устроил им Полтаву. Недаром в Швеции столько много памятников битому русскими королю Карлу XII. До недавних пор с этими настроениями можно было смириться, но вот после того, как Великое княжество Финляндское приказало долго жить, отношение шведов к русским резко ухудшилось, и я бы не советовал вам при посторонних разговаривать по-русски. С другой стороны, – тут господин Карлссон хитро улыбнулся, – в верхних слоях шведского общества известие о ликвидации Великого княжества Финляндского было встречено весьма сдержанно. Похоже, что шведская знать с некоторым облегчением вздохнула, узнав, что теперь у нее стало меньше поводов для волнений, которые регулярно случались из-за слишком радикальных выходок финских революционеров и националистов. Ведь еще в годы царствования императора Николая II всерьез обсуждались планы объявления Финляндии на военном положении и введение на ее территорию оккупационных войск.

– Спасибо, господин Карлссон, – Натали поблагодарила нашего шведского друга. – Мы учтем ваши предостережения и будем общаться между собой только по-французски. Скажите, а как долго нам придется задержаться в Стокгольме?

– Отлично, – кивнул Карлссон, – французский язык в Швеции в ходу, и на нем свободно разговаривает образованная часть шведского общества. Правда, говорят они в таком замедленном темпе, что невольно хочется досказать фразу, которую хочет произнести ваш собеседник, так как вы уже успеваете понять – что именно он вам хочет сказать. Уж такой народ мы, шведы – слишком серьезный и медлительный. – Тут господин Карлссон улыбнулся, опровергая только что сказанную им фразу. Может быть, он и не был шведом? – Что же касается сроков пребывания вас в Стокгольме, то я уже купил вам билеты на поезд Стокгольм – Гётеборг, – Карлссон похлопал себя по карману жилетки, туго облегавшей его объемистый животик. – Но два дня для знакомства со столицей Шведского королевства у вас есть. Советую вам посетить Оперный театр, построенный недавно на месте Королевской оперы, в фойе которой в 1792 году заговорщиками был смертельно ранен шведский король Густав III.

Мы с Натали переглянулись. Конечно, было бы неплохо сходить, насладиться классической музыкой и послушать певцов. Но нам, пожалуй, не стоило бы бывать в местах, которые посещают представители высшего света. Не исключено, что там мы нос к носу можем столкнуться с теми, кто успел познакомиться в Петербурге с флигель-адъютантом императора Михаила II штабс-капитаном Николаем Бесоевым.

И хотя я радикально изменил свою внешность – отрастил густую черную – «ассирийскую», как шутливо называла ее Натали – бороду, стал носить пенсне, но цепкий взгляд человека, имевшего счастье (или несчастье) со мной познакомиться, все же мог узнать меня и сделать соответствующие выводы.

Поэтому я поблагодарил господина Карлссона за заботу и отказался от его предложения. Впрочем, Натали была за это на меня не в обиде. Мы прекрасно чувствовали себя вдвоем в этом уединенном и прекрасном месте. Мы гуляли с ней по берегу озера, кормили вечно голодных уток и чаек, говорили на неслужебные темы или просто молчали. Даже молчание рядом с горячо любящей тебя женщиной бывает весьма красноречиво.

Потом мы шли в свой пансионат, где нас уже ждал накрытый знаменитый «шведский стол» – рядок выставленных хозяйкой пансионата судков, кастрюлек и тарелок, из которых каждый из проживающих в пансионате мог выбрать для себя еду по вкусу.

Поев, мы опять шли гулять или оставались в своем номере. Ну, а вечером и ночью… В общем, те два дня, которые мы провели на берегу озера Меларен, мы потом вспоминали как одни из счастливейших дней нашей жизни.

В урочное время за нами заехал господин Карлссон, который на извозчике отвез нас на вокзал, где мы сели в поезд, следовавший в Гётеборг. Поезд двигался в сторону пролива Каттегат, переправившись через который, мы очутимся в Дании. Там нам следует особо держать ухо востро – мне удалось побывать на родине принца Гамлета при весьма драматических обстоятельствах, когда в сопровождении Ильича, Кобы и двух дам я убегал от агентов французских спецслужб. Но наш ангел-хранитель господин Карлссон постарался сделать все, чтобы для меня риск быть кем-то узнанным свелся к минимуму. Во Фридриксхавне, где мы высадимся с парома, нас уже будет ждать датский пароход «Орхус», который в этот же день отправится в Эдинбург. Билеты на него господин Карлссон уже приобрел, так что нам нужно будет проследовать с одного причала на другой.

Поезд тем временем отсчитывал версты, живописные пейзажи юго-западной Швеции мелькали в вагонном окне. Мы ехали навстречу новым приключениям, которых, как мне думалось, у нас будет в избытке…

22 (9) сентября 1904 года, утро.

Петербург.

Эллинг Новой Адмиралтейской верфи

Порывистый сентябрьский ветер, всю неделю дувший со стороны Финского залива, бросал в открытые ворота эллинга мелкую водяную пыль, заставляя присутствующих на мероприятии важных гостей и людей из их свит морщиться и поднимать воротники плащей. Чуть в стороне от блистающих погонами и эполетами адмиралов и кораблестроителей[3] готовился отслужить молебен перед началом работ и освятить закладку корабля митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний с клиром и церковным хором. Запахи ладана и мирры смешивались с запахом осеннего дождя, вонью железной окалины и чадом от переносных горнов, в которых калили заклепки.

Холодная и сырая санкт-петербургская осень вступала в свои права, а за ней на горизонте уже маячила снежная и промозглая зима. Но сейчас об этом никто не думал. Под сводами Новоадмиралтейского эллинга было жарко, причем во всех смыслах этого слова.

На кильблоках уже выложены первые элементы конструкции киля, в горнах калятся заклепки, закупленные в Германии пневматические клепальные молотки готовы к действию, а в магистрали уже подан воздух под давлением пять с половиной атмосфер.

На Новой Адмиралтейской верфи все было готово к закладке головного линейного крейсера-рейдера «Измаил». Следующий корабль этой серии – «Кинбурн» через две недели должен быть заложен на Балтийском заводе, а после него в начале ноября на стапели верфи на Галерном острове заложат третий корабль этой серии «Гангут». Через полтора года цикл закладки должен был повториться, дав России еще три крейсера улучшенной модификации, после чего формирование первой дивизии дальних рейдеров будет закончено. Пройдет еще два-три года, и корабли этого класса – автономные, быстрые и хорошо вооруженные – станут настоящим ужасом британской морской торговли.

«Измаил» и другие корабли этой серии предназначались не для линейных сражений с флотом противника, а для нарушения системы защиты морской торговли, которую почти три десятилетия создавало британское адмиралтейство. Они должны были сделать бесполезными практически все крейсера королевского флота. Кроме того, такие корабли с большим радиусом действия, высокой экономической и боевой скоростью и мощной артиллерией должны были способствовать реализации принципа «Fleet in being» и содействовать активизации российской политики в дальних морях.

Все это сознавали присутствующие на мероприятии высокие чины. То, что раньше представлялось всего лишь капризом молодого императора, теперь виделось как целостная продуманная политика, рассчитанная даже не на годы, а на десятилетия. Дело в том, что срок службы боевого корабля до полного износа корпусных конструкций – от сорока до пятидесяти лет, после чего корабль необходимо отправлять на разделочную верфь. Так, полный срок до полного износа прослужили уцелевшие в войнах и политических пертурбациях первые и единственные русские линкоры типа «Севастополь», прошедшие по нескольку модернизаций.

Но такая долгая и счастливая жизнь выпадает не каждому кораблю. Зачастую его конструкция фатально устаревает вскоре после завершения постройки, или даже еще в ходе самого строительства, после чего корабль утрачивает значительную часть своей боеспособности. Тем не менее он требует обслуживания квалифицированной командой и исправно потребляет различные материальные и финансовые средства, необходимые для его содержания в работоспособном состоянии.

Такая же судьба ждала только что построенные броненосцы типа «Бородино», которые должны будут устареть сразу же после появления на морях британского «Дредноута» и его потомков, и которые сложно было подвергнуть серьезной модернизации. Пройдет всего пять-семь лет, и эти корабли станут фатально уступать своим вероятным противникам в скорости хода, броневой защите, дальности и мощи огня главного калибра. Даже их противоминной артиллерии будут уже не по зубам изрядно подросшие вражеские миноносцы. Вариант же с переделкой их в артиллерийские корабли поддержки десанта или броненосцы береговой обороны упирался в слишком глубокую осадку эскадренных броненосцев, составлявшую около восьми-девяти метров, против пяти-шести метров у броненосцев береговой обороны типа «Адмирал Ушаков», имевших и вдвое меньшее водоизмещение. На мелководной Балтике в прибрежной зоне с такой осадкой делать нечего, хотя всегда есть варианты переброски на другие морские театры…

Но совсем другая судьба ждала «Измаилы», в конструкцию которых была заложена модульность и возможность поэтапной модернизации. Предусматривалась замена силовой установки, артиллерии главного и универсального калибров, возможность установок систем МЗА, а также поэтапная модернизация электромеханических систем управления огнем с установкой артиллерийских радаров. В результате, в случае необходимости, корабль этого типа можно будет загнать на верфь, разобрать, как конструктор, а потом снова собрать, «омолодив» примерно на десяток лет, после чего он продолжит оставаться сильнейшим в своем классе.

Император Михаил, как и положено высокому начальству, прибыл на закладку последним, оставив казаков лейб-конвоя снаружи и заехав на персональном «Тигре» прямо в эллинг. Распахнулись дверцы, из которых первыми выскочили личные телохранители императора, и лишь потом, следом за ними, из автомобиля показался и сам Хозяин Земли Русской, который, впрочем, не очень любил, когда его так называли, ибо в отличие от старшего брата никогда не собирался править и оттого не страдал комплексом превосходства над окружающими.

Выйдя из машины, император в первую очередь за руку поздоровался со всеми присутствующими, начиная с адмирала Ларионова и закончив назначенным строителем «Измаила» старшим кораблестроителем Дмитрием Васильевичем Скворцовым.

– Ну что, Дмитрий Васильевич, – произнес император, внимательно оглядывая эллинг, – надеюсь, что у вас все готово к закладке «Измаила».

– Да, ваше императорское величество, – ответил тот, – все готово. Ждали только вас.

– Тогда с Богом, – кивнул Михаил, – но учтите, сроки я вам даю жесткие, корабль мне нужен в строю не позднее мая 1907 года. Закончите раньше – честь вам и хвала. Но чтобы качество при этом было, как у немцев. Брака не потерплю, виновные ответят даже не карманом, а сами понимаете, чем…

– Но, ваше императорское величество, – растерялся Скворцов, – далеко не все зависит от кораблестроителей. Иной раз случаются задержки в поставке материалов и машин, а иногда поставленное оказывается негодным и его приходится отправлять обратно.

– Тогда, Дмитрий Васильевич, – жестко сказал император, – по каждому случаю срыва графика поставок или поставки бракованного, негодного или некомплектного товара немедленно обращайтесь в Новую Голландию к тайному советнику Тамбовцеву. Я уже дал ему указание, чтобы тамошние охотники за истиной разбирались с вашими жалобами вне очереди. Об особо возмутительных случаях разрешаю докладывать лично мне. Если понадобится бить мошенников и казнокрадов рублем – будем бить их рублем. Если понадобится сажать их за решетку – будем сажать их за решетку. Так и передайте вашим контрагентам и поставщикам. А ежели вы будете их покрывать, то и вас не минует чаша сия. Но это я вам говорю так, на всякий случай. А теперь давайте команду начинать уже закладку.

Старший кораблестроитель поморщился. В «Новом адмиралтействе» еще свежа была память о том, сколько казнокрадов и жуликов пострадало, когда следователи из Новой Голландии расследовали безобразия, выявленные после проверки обстоятельств, связанных с постройкой броненосца «Ослябя», а также те действия, которые в настоящий момент проходили на также относящейся к «Новому адмиралтейству» «Галерной верфи», причиной которых стал долгострой, и превышения сметы, допущенные при постройке эскадренного броненосца «Орел».

Правда, ни в том, ни в другом случае еще пока никого не посадили, но вот огромные штрафы кое-кому пришлось выплатить.

– Все будет в порядке, ваше императорское величество, – кивнул Скворцов и направился к митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Антонию, чтобы передать ему, что царь распорядился начинать освящение заложенного киля нового корабля.

Все присутствующие в эллинге, от императора до подсобного рабочего, обнажили головы. Под пение церковного хора, в окружении клира, в облаках сладковатого дыма, митрополит Антоний, читая молитву, медленно двигался вдоль будущего киля крейсера, щедро кропя вокруг себя святой водой. Густые облака благовонного дыма из кадила наполняли помещение эллинга ароматом мирры и ладана, перебивая на какое-то время запах стальной окалины.

Но вот молебен закончился. Императору Михаилу поднесли серебряную закладную доску, которую он собственноручно прикрутил винтами к секции наборного киля у форштевня. Потом, когда император закончил свое дело, рабочий вытянул клещами из горна раскаленную добела заклепку, вложив ее в предназначенное для этого отверстие, а его товарищ расклепал ее головку пневматическим молотком. Вскоре под сводами эллинга стоял уже сплошной лязг и грохот – постройка дальнего рейдера «Измаил» началась, и высокопоставленные гости потянулись к выходу. Теперь дело было за старшим кораблестроителем Скворцовым, а также инженерами, техниками и рабочими Новой Адмиралтейской верфи.

23 (10) сентября 1904 года, полдень.

Окрестности деревни Красная Горка.

Полевой лагерь сводной Тихоокеанской

бригады морской пехоты.

Генерал-майор Вячеслав Николаевич Бережной

Вчера мы с Оленькой ездили в Питер. Я – на доклад к императору Михаилу II, а она – в гости к дорогому братцу Мишкину. Удивительно, как в одном флаконе умудряются уживаться два совершенно разных человека – строгий и деловитый император – и любящий, нежный брат. Но, по счастью, у меня в корпусе все шло по плану, поэтому суровость Михаила Александровича по отношению к моей персоне была больше показная, чем настоящая. Пока я был занят, Ольга отправилась поболтать с юной императрицей. А мы с императором остались вдвоем.

Выслушав мой доклад, Михаил кивнул и внимательно посмотрел на меня своими светлыми глазами.

– Значит, так, Вячеслав Николаевич, – сказал он, – хочу поручить вам одно дело, которое требует не суеты и скорости, а вдумчивого и внимательного подхода, ибо задача ставится на годы. Ответственность высока, как и цена вопроса. Но никто кроме вас с этой задачей не справится. Беретесь?

Гм, интересное предложение. От него нельзя отказаться и в то же время трудно на него согласиться, потому что непонятно – на что соглашаться. При этом Михаил не приказывает, а просит. Значит, дело крайне нетривиальное и каким-то образом касается того, что в этой редакции истории пока еще не произошло.

– Ломаете голову, Вячеслав Николаевич? – усмехнулся император. – Ну и зря. Ничего сверхъестественного я вам предлагать не собираюсь. Речь пойдет об организации ирландского сопротивления английским захватчикам. Нет, организационная часть возложена совсем на другую организацию – вы догадываетесь, о ком я говорю. Вашей же задачей будет пропустить через учебные части как можно большее число будущих борцов за свободу Ирландии, обучая их как ведению правильного с вашей точки зрения боя, так и разведывательно-диверсионной деятельности, включая тактику индивидуального террора…

Я кивнул и задумался. Организованный мною при развертывании бригады в корпус учебный полк по образцу советских «учебок» уже сделался в Русской императорской армии притчей во языцех, получив прозвище «мясорубка». Солдат в этой учебке спал восемь часов в сутки, а остальные шестнадцать часов, передвигаясь исключительно бегом, занимался, занимался и еще раз занимался.

Тактика, огневая подготовка, чистка оружия, физподготовка, классы, снова тактика, снова стрельбы и снова чистка оружия… Даже во время приема пищи взводные читали подчиненным лекции о политической обстановке. Курс подготовки для рядового составлял три недели, для младшего унтер-офицера с правами командира отделения и специалистов вроде снайперов, пулеметчиков, артиллеристов и саперов – шесть недель. Для фельдфебеля с правами комвзвода – девять недель. При этом строевая подготовка в учебной части отсутствовала, что вызывало недовольство здешних командиров. Но это у них ненадолго – я обязательно прогоню через «мясорубку» весь свой офицерский состав, за исключением выходцев из XXI века.

Если пропустить через учебку ирландских добровольцев, то те из них, кто выдержит наш темп и нагрузки, с учетом имеющейся мотивации, превратятся в таких бойцов, что британские «томми» будут им всего на один зубок. По завершении подготовки этих людей следует, снабдив необходимым количеством оружия и боеприпасов, перебросить в Ирландию. Там они устроят англичанам «бледный вид и макаронную походку».

– Ваше величество, – спросил я, – вы хотите создать Ирландскую Республиканскую армию?

– Да, что-то вроде этого, – кивнул Михаил, – только мне не нравится слово «республиканская». Может, это у меня и предубеждение, но мне кажется, что от этих республиканских порядков происходит лишь бардак. Вот, например, Вячеслав Николаевич, с кем проще договориться – с одним монархом или четырьмя сотнями депутатов, которых к тому же через четыре года сменят на новых?

– Конечно, с одним монархом, – согласился я, – с четырьмя сотнями человек договориться в принципе невозможно, потому что у каждого будет свое мнение, которое тот будет отстаивать с пеной у рта.

– Вот видите, – кивнул император, – а ведь их можно банально подкупить, в то время как подкупить монарха или невозможно, или стоит очень дорого.

Император на какое-то время задумался, барабаня пальцами по столу и глядя невидящим взглядом куда-то мимо меня.

– Короче, Вячеслав Николаевич, – сказал он, – есть тут один ирландец, зовут его Джеймс Коннолли… Весьма авторитетный в определенных кругах господин, у которого две идеи фикс: свобода для Ирландии и переустройство мира на справедливых социалистических началах. Господа Ленин и Сталин по нашей с Александром Васильевичем просьбе написали письмо этому человеку, в котором пригласили его и его единомышленников в Петербург для обсуждения одного весьма интересного предложения. Письмо было доставлено в САСШ с дипломатической почтой и там вручено господину Коннолли лично в руки. Эффект оказался просто поразительным. Получив письмо, сей господин тут же примчался в Петербург, имея при себе три десятка ирландцев-единомышленников. Он пообещал, что в случае необходимости сюда их приедут сотни и тысячи.

– После Формозы, – заметил я, – все, кто не любят Британию, должны ее не любить еще больше…

– Возможно, – кивнул император, – вот посмотрите, Александр Васильевич, я сделал для вас подборку…

С этими словами император вытащил из стола толстую канцелярскую папку и передал ее мне.

Да уж, ребята у Джеймса Коннолли были как на подбор – ни одного моложе двадцати пяти и ни одного старше сорока. Все (или почти все) с опытом службы в британской или американской армии. Сам Коннолли семь лет отслужил в расквартированном на территории Ирландии пехотном полку и не был новичком в армейской службе. Правда, и его товарищей надо будет переучивать в соответствии с нашими уставами, что значительно тяжелее, чем учить зеленых новобранцев. Но хоть с понятием дисциплины, как мне кажется, у них все будет в порядке.

– Хорошо, – сказал я, закрывая папку, – я берусь за это дело. Как я понимаю, те, кто сейчас приехали в Питер, – это будущий командный состав боевой организации?

– Именно так, – ответил император, – поэтому обучать вы их должны по высшему разряду, с дополнительными занятиями по тактике на уровне рота-батальон, а также руководству разведывательно-диверсионными сетями.

– Очень хорошо, ваше величество, – я взвесил на руке увесистую папку, – после учебки пропустим их еще и через Высшие стрелковые курсы, которые все равно надо организовывать, потому что большая часть офицеров нашего корпуса с точки зрения современной тактики банально безграмотна.

На этом официальная часть моего визита в Зимний дворец завершилась, и император Михаил волшебным образом преобразился в моего старого приятеля Мишкина, который пригласил нас с Ольгой на маленькое семейное чаепитие.

И вот сегодня на вытоптанной площадке, пока заменяющей нам плац, перед спешно возводимыми двухэтажными бревенчатыми казармами и учебными корпусами, стоят три десятка переодетых в морпеховский камуфляж, умудренных жизнью взрослых мужиков, видавших и Крым, и Рим, и попову грушу. Большинство из них в нашем прошлом погибнут во время Пасхального восстания или будут повешены по приговору британских судов. Тут не было политиков и парламентских болтунов, обычно выходящих сухими из воды и переобувающихся на лету. Передо мной стояли бойцы и, как мне хотелось бы верить, будущие победители. Уж мы об этом позаботимся.

Принимал новых курсантов командир «мясорубки» гвардии полковник Александр Александрович Гордеев, среди подчиненных носивший прозвище Удав за ледяное спокойствие, упорство в достижении цели и железную хватку.

– Господа, – по-английски произнес он, – поздравляю вас с прибытием в наш учебный центр. С сегодняшнего дня начинается ваша новая жизнь. И она будет нелегкой, подчеркиваю – очень нелегкой. Но здесь вас научат тому, чему не научат больше нигде. Закончив учебу в нашем центре и покинув его, вы уже не будете больше бояться никого и ничего. Напротив, теперь враги Ирландии должны будут бояться вас.

Но до этого сладостного момента вам предстоит нелегкий путь через труд, пот и слезы, без которых невозможно достижение желаемого результата. Те, кто успел отрастить пивные животы, могут с ними попрощаться. Те, кто сейчас курит, можете считать, что уже бросили эту вредную привычку, те, кто пьет… Ладно, об этом будет отдельный разговор. Без всего этого вам не пройти курс нашего обучения и не стать идеальными солдатами. Вот тут стоит старший сержант Кукушкин, на ближайшие два месяца он ваша мать, отец и наместник Бога на земле. Старший сержант Кукушкин, принимайте команду.

– Направо! Шагом марш! – скомандовал Кукушкин, и ирландцы «пошли солнцем палимы», то есть поливаемые мелким дождиком, прямиком в столовую на прием пищи. Учебный процесс начался.

25 (12) сентября 1904 года, утро.

Петербург. Обуховский завод,

Пушечная мастерская

Несмотря на то что на улице моросил мелкий холодный дождик, здесь, в цеху, где был установлен ковочный гидравлический пресс германской фирмы «Breuer, Schumacher & Co», было жарко, душно и пахло окалиной, машинным маслом, то есть той особой «заводской» смесью запахов, которую опытный человек не перепутает ни с чем. Собственно, этот пресс, высотой с пятиэтажный дом и рассчитанный на рекордные десять тысяч тонн усилия, являлся центром этого цеха и смыслом его существования. Он был предназначен для горячей обжимки орудийных стволов крупного калибра массой в несколько десятков тонн. Люди на фоне этого гигантского пресса выглядели мелкими букашками. Но именно они руководили работой этого циклопического сооружения, и он послушно выполнял их указания.

Этот пресс был срочно закуплен по личному распоряжению императора Михаила еще в апреле 1904 года и установлен вместо аналогичного по назначению английского пресса Уитворта мощностью три тысячи тонн, которому скоро должно исполниться двадцать лет. До этого самым мощным обжимочным гидравлическим прессом завода был пресс на семь с половиной тысяч тонн той же германской фирмы «Breuer, Schumacher & Co», установленный в Бронезакалочной мастерской еще в 1898 году.

Конечно, заготовки орудийных стволов можно было бы обработать и там, как это было в нашей реальности при постройке линейных кораблей типа «Севастополь». Но молодой император не собирался строить корабли по пять-восемь лет, и как только встал вопрос о программе постройки дальних рейдеров, он заранее решил «расшить» узкие места будущего производства. Корабли нужно строить быстро, качественно и дешево. А для этого на казенных верфях и исполняющих их подряды заводах должно стоять самое современное оборудование, и размещаемые на заводах заказы не должны были тормозить исполнение друг друга из-за того, что для них требовалось одно и то же оборудование.

Кроме того, за последние несколько месяцев на заводе произошли и другие немаловажные изменения. В составе администрации появился так называемый Первый отдел, в котором офицеры ГУГБ следили, чтобы на военном производстве строго соблюдался режим секретности, по его территории не шлялись подозрительные иностранцы с фотоаппаратами и без, а среди рабочих и техников не велась противоправительственная агитация. После знаменательного Первомая на Обуховском, как и прочих казенных заводах, ввели восьмичасовой рабочий день, подняв расценки и увеличив количество рабочих смен с двух до трех. С одной стороны, это несколько увеличило затраты за счет роста зарплаты рабочих, а с другой стороны, резко снизило брак и увеличило скорость выполнения государственных заказов. Ввиду хронической нехватки квалифицированных рабочих, в начале сентября при заводе открылось специальное заводское училище, готовившее рабочих для предприятия.

В жаре и духоте Пушечной мастерской, под уханье и скрежет металла в пасти германского пресса ворочалась брызжущая окалиной раскаленная пятнадцатиметровая заготовка будущего ствола десятидюймового орудия главного калибра. Это было второе орудие такого типа из пятидесяти шести, что были заказаны казной для оснащения рейдеров типа «Измаил», и последнее, которое должно было быть расстреляно в хлам на заводском полигоне, а не установлено в башню главного калибра на уже строящийся крейсер. Первый из этих двух стволов уже прошел обжимку и сейчас находился на рассверливании канала ствола. На этом же прессе потом будут обрабатываться стволы крупнокалиберных орудий, предназначенных для еще не спроектированных сверхлинкоров русского флота, батарей береговой обороны и артиллерии сухопутной армии.

Начальник завода генерал-майор Власьев вместе со своим помощником полковником корпуса морской артиллерии Шемановым, встретивший императора у ворот и проводивший его по всей территории, поглядывая на этот пресс, говорил извиняющимся тоном:

– Вы поймите, ваше императорское величество, наш завод непрерывно расширяется вот уже десять лет, затрачивая на это огромные суммы, которые совершенно не восполняются прибылью, полученной от заказов. Мы понимаем, что это необходимо, потому что все эти годы корабельная артиллерия непрерывно совершенствовалась. Не успел наш завод освоить выпуск тридцатикалиберных двенадцатидюймовых пушек, а от нас уже требуют увеличить длину ствола до тридцати пяти калибров. Едва мы только осваиваем их производство, как тридцатипятикалиберные пушки устаревают, и требуются орудия с длиной ствола в сорок калибров, рассчитанные под бездымный порох. Только мы освоили их производство, как от нас требуют нового увеличения длины ствола, причем сразу до пятидесяти калибров! Я думаю, что это не предел, а значит, будут новые закупки оборудования и новые реконструкции.

На заводе уже работают более шести тысяч человек. Если посчитать их вместе с чадами и домочадцами, так это будет уже небольшой уездный город. Но мы вынуждены постоянно брать на работу все новых и новых людей, потому что Василий Федорович завалил нас таким количеством заказов, что не продохнуть. Тем временем к началу этого года кредиторские обязательства завода за поставленные оборудование и материалы составляли более трех миллионов рублей золотом и все время непрерывно увеличивались. Ведь поступления денежных средств за произведенную и сданную в казну продукцию никак не восполняют затрат на новые станки и оборудование, к которым еще надо добавить текущие расходы. Один этот пресс, купленный в рассрочку, добавил к нашим долгам один миллион рублей золотом. А еще выкуп у казны Александровского сталелитейного завода. Его хозяева довели предприятие до полного развала, но триста тысяч рубликов за него прямо сейчас заплати, и шестьсот тысяч в рассрочку – вынь да положь.

– И что же вы от меня хотите, Геннадий Алексеевич? – спросил император, отвлекшийся от созерцания процесса превращения раскаленной болванки в заготовку орудийного ствола. – Вовсе не проводить никаких модернизаций, не приобретать нового оборудования и не набирать людей, в то время как в технике появляется что-то новое?

– Нет, что вы, ваше императорское величество! – замахал руками Власьев. – Просто дело в том, что все эти десять лет наш завод постоянно нес непредвиденные расходы за счет собственных средств, не получая на техническое переоснащение специальных ассигнований из казны, что и привело к такому бедственному положению. Завод развивался значительно быстрее, чем позволяли ему собственные средства. А ведь перед нами поставлена задача по устройству новой Оптико-механической мастерской и переустройство Прокатной мастерской с установкой нового прокатного стана для выделки до полутора миллионов пудов листовой, броневой и конструкционной стали в год. И теперь, если мы не получим для этого дополнительных средств, наш завод станет банкротом.

Император Михаил достал из кармана именную чековую книжку и подаренную ему адмиралом Ларионовым шариковую ручку. Кстати, над секретом изготовления стержней и пасты уже ломали головы лучшие российские химики во главе с самим Менделеевым. И у них появились определенные успехи. Бог даст, скоро они доведут эту работу до конца, и во всем мире такие ручки будут называться «русскими».

– Геннадий Алексеевич, – сказал Михаил, заполнив и оторвав одну страничку чековой книжки, – вот вам чек на два миллиона рублей из моих личных средств. Получите деньги в Государственном банке. Об использовании этих денег отчитайтесь в Первом отделе и передо мной лично. Кроме того, я укажу Министерству государственных имуществ, чтобы они отменили сделку по приобретению вами Александровского завода и вернули заводу триста тысяч рублей первого платежа. Слияние двух заводов будет осуществлено путем безвозмездной передачи имущества с баланса на баланс. Остальную сумму вашей задолженности будем компенсировать в рабочем порядке путем специальных ассигнований Кабинета министров на развитие производства. В дальнейшем все потребности завода по расширению производства будут финансировать не за счет оборотных средств, а за счет специальных ассигнований из средств государственного казначейства, так как возможная прибыль может идти лишь на поддержание технического состояния завода и его благоустройство.

– Благодарю вас, ваше императорское величество, – с чувством произнес Власьев, – в таком случае мы уж постараемся выполнить все государственные заказы качественно и в срок. Не желаете ли пройти к нашим конструкторам? Им тоже есть чем вас порадовать по части заказанных Василием Федоровичем проектов пяти- и шестидюймовых гаубиц.

– Да, Геннадий Алексеевич, пройдемте, – кивнул император, – здесь я уже увидел все, что хотел, и хочу выразить вам благодарность. Так и передайте своим инженерам, техникам и рабочим.

Немного помолчав, император Михаил добавил:

– А вас лично я жду через неделю в Зимнем дворце с обстоятельным планом развития завода на ближайшие десять-пятнадцать лет. При этом вы исходите из того, что главный калибр орудий к тому времени вырастет до шестнадцати дюймов, длина канала ствола останется пятьдесят калибров, вес единичной отливки под заготовку такого ствола превысит сто пятьдесят тонн, а ее длина будет более двадцати метров. При этом вес снаряда для такой пушки превысит семьдесят пять пудов. И у меня есть сведения, что на этом увеличение мощности корабельных орудий остановится, упершись в потолок прочности стальных сплавов. Так что исходите из этих данных, и составьте мне такой проект, чтобы, один раз оснастив ваш завод самым мощным и современным оборудованием, мы больше не возвращались к этому вопросу.

28 (15) сентября 1904 года.

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Храм Спаса Нерукотворного.

Глава ГУГБ тайный советник

Тамбовцев Александр Васильевич

Венчание генерала Бережного и великой княгини Ольги Александровны проходило скромно, без огласки. На церемонию бракосочетания был приглашен ограниченный круг лиц, в основном наиболее доверенные члены императорской фамилии и старшие офицеры из командования эскадры адмирала Ларионова. И сделано так было не без особого умысла.

Накануне венчания я имел разговор тет-а-тет с Бережным в Новой Голландии. Вячеслав Николаевич по моему совету взял «день тишины», оставив невесту с ее свадебными хлопотами. Нервы у женщин накануне бракосочетания часто бывают на взводе, и потому лучше в это время держаться от них на пионерском расстоянии.

Но наша беседа с Бережным стала не традиционным «мальчишником», когда жених напоследок позволяет себе то, что для него будет под запретом после свадьбы. Нет, я хотел поговорить со Славой о серьезных вещах, о которых он даже не задумывается, а мне их знать было необходимо по роду моей деятельности.

Но для начала мы немного посидели, поговорили ни о чем, прихлебывая отличное кахетинское вино, привезенное Сосо и Колей Бесоевым из их, полной приключений, поездки в Баку. И лишь потом я коснулся темы, которая не могла меня не волновать.

– Я одобряю твой выбор, Слава, – в разговорах один на один мы с Бережным уже давно перешли на ты, – но хочу заранее предупредить тебя о тех неприятностях, которые могут начаться после твоей женитьбы на сестре императора. Поверь мне, я исхожу из информации, которая поступает ко мне от весьма надежных источников.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Бережной. – О каких неприятностях идет речь? Да и кому какое дело до нашей с Ольгой свадьбы?

– Речь идет о том, что ты становишься родственником царя, и из «особы, приближенной к императору» ты превращаешься в одного из тех, кто может реально влиять на ход дел в Российской империи. Думаю, что некоторые из наших тоже последуют твоему примеру и найдут себе невест среди родовитого российского дворянства.

– Я об этом уже думал, – Бережной сделал глоток вина, оторвал от виноградной кисти, лежавшей на тарелке, несколько ягод и отправил их в рот. – Что-то я не обнаруживаю во всем тобой сказанном какого-либо подвоха.

– Слава, в настоящий момент в России идет процесс смены властных элит. А это всегда чревато подковерной возней, которая не всегда заканчивается мирно. Ведь многие и многие в питерском бомонде совсем не рады нашему появлению и тому влиянию, которое мы оказываем на молодого императора.

Возьмем, к примеру, членов императорской фамилии. Думаешь, они в восторге от того, что Михаил изрядно подсократил количество тех, кто получает немалые деньги только за то, что является внучатым племянником одного из российских самодержцев? А сколько приближенных господ Романовых было отодвинуто от сытной кормушки после императорского указа… Есть еще гвардейская фронда… Ты считаешь, что после того, как мы арестовали наиболее активных участников мартовского путча, все офицеры гвардейских полков сразу же возлюбили нового императора? Как бы не так! Мои информаторы докладывают мне о подозрительной возне сановитых офицеров, которые, правда, пока втихаря поругивают императора Михаила и мечтают избавить его от тех «темных сил», которые «пришли неизвестно откуда и оттеснили от священной особы царя истинных защитников Отечества и трона».

– Интересно, интересно, – задумчиво произнес Бережной. – Только, Саша, я так тебе скажу – пусть эти сановитые бездельники сколько угодно болтают и ворчат, но сила на нашей стороне, и в случае чего мои ребята быстро их поставят на место. А наиболее шустрых прихлопнут, как мух. Как там говорил один китайский председатель: «Винтовка рождает власть!»

– Слава, когда они попытаются открыто поднять на нас оружие, то тогда – я с тобой полностью согласен – их можно будет легко прикончить, после чего в стране наступит тишина и благолепие. Но они могут устроить заговор, ударить исподтишка, и тут твои «волкодавы» ничем тебе не помогут. По моим агентурным данным, в Петербурге сейчас зреет заговор, в который оказались втянуты самые разные по своему происхождению и положению фигуранты – от гвардейских офицеров до эмиссаров заокеанских банкиров, от отмороженных эсеров-максималистов до политиканствующей интеллигенции, которая во все времена мечтала дорваться до власти, совершенно не представляя, что она потом будет с этой властью делать.

– Я все понял, дружище, – кивнул Бережной. – Спасибо за предупреждение. Ты продолжай раскручивать этот змеиный клубок, а я прикину – чем можно тебе помочь. Надеюсь, что ты будешь завтра на венчании?..

И вот я стою в числе приглашенных и наблюдаю за тем, как подходит к концу служба. Духовник императорской семьи отец Иоанн Янышев вынес на золотом блюде из алтаря кольца новобрачных, и вдовствующая императрица Мария Федоровна «разменяла» их. Венец над головой жениха держал великий князь Александр Михайлович, над головой невесты – Нина Викторовна Антонова. На церемонии венчания присутствовал сам император с супругой, а также адмирал Ларионов с Викторией Великобританской.

Английская принцесса с любопытством наблюдает за всем происходящим. Ведь и она в самом ближайшем времени окажется на месте Ольги. Уже определен день ее перехода в православие – как для лица христианского вероисповедания для нее будет достаточно обряда миропомазания, после чего и до венчания рукой подать.

Адмирал Ларионов с улыбкой смотрел на своего друга и соратника Бережного. За годы скитаний по «командировкам» Вячеслав Николаевич так и не удосужился обзавестись семьей и домом. Не каждая женщина смогла бы выдержать постоянное ожидание мужа, который отправился неизвестно куда, обещая вернуться неизвестно когда. Да и это не самое главное – важно, чтобы муж вернулся живым и невредимым. А ведь порой случалось и так, что коллеги Бережного прибывали из «командировки» в качестве «груза 200». А то и вообще пропадали безвестно. Нет, супругам таких людей, как Вячеслав Николаевич, не позавидуешь.

Ларионов понимал, что по нынешнему своему статусу Бережному уже не нужно было самому лезть в бой и рисковать жизнью. Но адмирал слишком хорошо знал своего друга. Он вряд ли сможет усидеть в глубоком тылу, обязательно полезет в драку, чтобы снова оказаться среди своих «мышек».

Ольга, словно прочитав мысли адмирала, вздрогнула и незаметно прижалась к своему, теперь уже мужу.

«А из нее получится хорошая жена, – подумал Ларионов. – Вячеслав сделал правильный выбор. Дай Бог им счастья и детишек побольше. Скоро подойдет и мой черед идти к венцу. Интересно, о чем буду думать я, стоя перед аналоем и слушая хор, поющий: “Исайя ликуй! Дева име во чреве, и роди Сына Еммануила, Бога же и человека, Восток имя Ему, Его же величающе, Деву ублажаем…”»

А потом был проход всех присутствовавших на церемонии по коридорам царского дворца в Николаевский зал, где уже был накрыт свадебный стол. Застолье закончилось балом, начавшимся традиционным полонезом. Первой парой шли красный от смущения генерал Бережной с Ольгой. Накануне свадьбы он несколько дней разучивал все фигуры этого красивого и торжественного танца и теперь боялся их перепутать или что-либо сделать невпопад. Вообще-то первой парой должен был идти император с супругой, но у Михаила еще слегка побаливала раненая нога, а императрица, отстояв службу, почувствовала легкое недомогание, связанное с ее беременностью, и, ласково попрощавшись с новобрачными, отправилась в свои покои.

После десяти вечера бал закончился, и гости, откланявшись, отправились по домам, а супругов отвели в отведенные им покои в Зимнем дворце. Там они проведут свой медовый месяц, точнее, три дня, после чего генерал Бережной отправится к месту своей службы. А Ольга Александровна, с разрешения брата, поселится в Ораниенбаумском дворце – поближе к своему мужу…

30 (17) сентября 1904 года.

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Готическая библиотека

Говорят, что политика укладывает в одну постель самых разных людей. В этот плаксивый сентябрьский день, когда капли дождя с низкого серого неба ползли по оконным стеклам, а промокшие насквозь деревья бросали на землю желтую и красную листву, в Готической библиотеке Зимнего дворца на совещание у государя-императора собрались люди, которые в ином случае вряд ли оказались бы в одной компании.

За длинным, крытым зеленым сукном столом сидели пятеро: русский царь, его кровавый опричник (уже успевший прославиться как новый Малюта Скуратов), блестящий офицер, насквозь штатский инженер и успешный предприниматель. Все присутствующие в этой комнате имели абсолютно разные интересы и политические взгляды. Гаккелю и Щетинину, например, было немного не по себе от присутствия в одной с ними комнате невысокого улыбчивого, ничуть не походившего на Торквемаду седобородого старичка, который, по слухам, уже успел отправить на каторгу половину всех российских «юношей бледных со взглядом горящим». Но и инженер, и предприниматель все же терпеливо сидели за этим столом, потому что им очень хотелось узнать – чего, собственно, от них хочет его императорское величество?

А речь сегодня должна была идти о воздухоплавании – то есть о том деле, которым Гаккель и Щетинин интересовались больше всего в жизни. Полковник Хмелев тоже имел отношение к полетам в небе – но как военный летчик, профессионал из XXI века. Полковник, конечно, не был специалистом по строительству самолетов, но мог подсказать начинающему авиаконструктору Гаккелю, что делать стоит, а что нет; с чего начинать, и как избежать неправильных решений. Роль же тайного советника Тамбовцева заключалась в том, чтобы взять под свою негласную опеку эту имеющую военное значение отрасль промышленности и не допустить утечки с будущих авиазаводов тех знаний, которые русские авиаконструкторы получат от своих потомков.

Ну, а император Михаил брал на себя обязанность объединить всех этих людей, дать им финансирование и впоследствии курировать работу российской авиационной промышленности. Недавно были обласканы и получили задание на будущее такие известные личности, как Густав Тринклер, кораблестроитель Крылов, граф Цеппелин и инженер Борис Луцкой. А также многие иные, с кем по поручению императора беседовали доверенные люди рангом поменьше.

Конечно, в распоряжении зарождающегося российского авиапрома пока не имелось крупных заводов по производству алюминия, миллионами тонн выдающих на-гора крылатый металл. Но зато в достаточном количестве производились материалы для первого этапа развития авиации: дерево, стальные трубы, полотно и лак. Ну а для тех, кто хотел бы большего, стоило бы напомнить, что даже один из лучших легких бомбардировщиков 40-х годов, британский бомбардировщик фирмы «Де Хэвиленд» «Москито», за исключением моторов и некоторых элементов управления, изготовлялся только из дерева и фанеры. Да и в СССР истребители Як-1, ЛаГГ-3, Як-3 и Ла-5 строились из тех же материалов: древесины, фанеры, перкаля и стальных труб.

Ну, а строительство фанерных (в то время арборитовых) заводов в богатой лесом стране не представляло такой большой проблемы, как возведение алюминиевых комбинатов. И даже такую редкость, как бальса, можно по дешевке вывозить из Перу и Колумбии, где ее пока еще много. В нашей истории бальсовые леса в Южной Америке начали вырубать лишь во время Второй мировой войны, когда легкая и прочная древесина понадобилась британским и американским авиазаводам для строительства армад истребителей и бомбардировщиков.

Что же касается алюминия, то он требовался не только авиации. Над вопросом его получения электролитическим способом (что пока было одним из главных секретов Российской империи) специалисты уже работали на одной пилотной площадке в Тихвине и на двух промышленных площадках: в Красноярске и Александровске (ныне Запорожье). Процесс двигался, и подгонять его не требовалось. Когда алюминий позарез станет нужен авиаконструкторам, они его получат.

– Господа, – произнес император, обращаясь к присутствующим, – сегодня мы поговорим о воздухоплавании. Яков Модестович, вы ведь уже думаете о том, как сделать, чтобы люди могли лететь по небу, аки птицы божьи?

– Да, ваше императорское величество, – сказал Гаккель, – я уже размышлял об этом. Я даже делал первые наброски и расчеты аппарата, который я назвал самолетом. Но, к сожалению, в настоящий момент у меня нет ни средств, ни времени для того, чтобы довести мои замыслы до воплощения в жизнь. К тому же электротехника – тоже важное и нужное дело. И я не знаю, стоит ли мне менять род занятий…

– Яков Модестович, – император полистал лежащий на столе блокнот, – насколько я знаю, в настоящий момент вы ничем не заняты, кроме преподавания в Электротехническом институте[4]. Дело это тоже нужное и важное, но инженеры-электротехники у нас в России и кроме вас имеются. А вот перспективных авиаконструкторов пока нет. Вот вам и придется им стать. Я сейчас не буду называть вам никаких фамилий, но люди, которые числятся в особых списках под номерами «два» и «три», пока еще не получили высшее техническое образование. Те же, что значатся под номерами «четыре», «пять» и «шесть», еще учатся в гимназиях или реальных училищах. Остальные вовсе еще ходят под стол пешком или еще не родились.

Тон, которым все это было сказано, а самое главное – утвердительный кивок полковника Хмелева, которым тот подтвердил слова молодого императора, убедили инженера Гаккеля в том, что это не фарс и не глупая шутка. К нему обратились потому, что в данный момент он – единственный, кто может делать то, что до него никто еще не делал. Иновременное происхождение эскадры адмирала Ларионова с недавних пор уже стало секретом Полишинеля, и раз император говорит «единственный», то это действительно значит единственный.

– Ваше императорское величество, – пробормотал Гаккель, – я, конечно, с радостью займусь проектированием летательных аппаратов, но я пока даже не знаю, с чего и начинать, и какой взять для этого мотор…

– Подходящих для авиации двигателей, даже легких, пока еще не существует, – сказал император. – Не так ли, Сергей Петрович?

– Все именно так, ваше императорское величество, – кивнул полковник Хмелев, – группа Луцкого получила технические спецификации на двигатель М-11, но раньше чем через полгода она не предъявит рабочий образец для испытаний. Думаю, что господину Гаккелю стоит пока заняться учебными планерами нормальной конструкции. А там, ко второму этапу, подоспеет и мотор.

– Наверное, вы правы, Сергей Петрович, – согласился император, – учебный планер для будущих летных училищ и тем паче для народных аэроклубов нам тоже необходим. В случае успеха их стоит заказать… – Михаил задумался, – ну, допустим, несколько тысяч штук. Вы передайте Якову Модестовичу эскизный проект планера А-1[5] и предварительные расчеты и, как практик, окажите ему всю возможную помощь. Как только господин Луцкой сделает нам мотор, тогда мы и будем думать об аналоге вашего У-2.

– Ваше императорское величество, – поинтересовался Гаккель, – но ведь планеры сами не полетят, их надо как-то запускать…

– Планеры, Яков Модестович, – назидательно произнес полковник Хмелев, – можно запускать в небо разными способами. Например, с помощью резиновых амортизаторов, которые натягиваются силой пары десятков людей или четверкой лошадей – в этом случае планер выстреливается в небо, как из рогатки. Это может быть и паровая катапульта, разгоняющая планер, или четверка лошадей, которая на полном скаку поднимает планер в воздух, как мальчишка воздушный змей. А как только безмоторная машина окажется в воздухе, ее главным мотором, простите меня за тавтологию, станут восходящие воздушные потоки, поднимающиеся от разогретой солнцем земли. Чем сильнее такие потоки, которые можно обнаружить по образующимся над ними кучевым облакам, тем выше может подняться планер и тем дальше улететь. Но нам пока рекордов не надо. Нужна простая и надежная в эксплуатации и управлении машина, на которой мы в минимальные сроки смогли бы обучить максимальное количество народа полетам на аппаратах тяжелее воздуха.

– Яков Модестович, – сказал император, – надеюсь, что вы спроектируете и построите заданный эскизным проектом планер, ибо ничего особо сложного в нем нет. Ну, а уж мы возьмем на себя обязанности его правильного применения.

– Да, ваше императорское величество, – Гаккель был восхищен открывшейся перед ним перспективой, – я сделаю все, что в моих силах. Но мне хотелось бы знать, какие на это будут ассигнованы суммы, и какими производственными мощностями я для этого смогу воспользоваться.

– А вот для этого, Яков Модестович, – усмехнулся император, – здесь и находится купец, промышленник и предприниматель Сергей Сергеевич Щетинин, который не менее вас болеет за интересы отечественного воздухоплавания. Не имея конструкторского таланта, Сергей Сергеевич готов приложить к этому делу свои финансовые и организационные способности. Не так ли, господин Щетинин?

– Все так, ваше императорское величество, – кивнул Щетинин, – но только один я это дело не потяну. Нужно создавать акционерное товарищество или объявлять подписку.

– Обойдемся без подписки, – отрицательно покачал головой император, – мы создадим акционерное товарищество закрытого типа. При этом у вас будет двадцать процентов акций. Пятнадцать из них вы внесете деньгами, и пять будет стоить ваш организационный талант и должность главного управляющего. У господина Гаккеля, как у главного конструктора, будет десять процентов, у эскадры адмирала Ларионова – двадцать, половина взноса деньгами, половина технической информацией. Оставшиеся пятьдесят процентов плюс один голос будут поделены поровну между государственной казной и моим личным кошельком, причем свой личный взнос я осуществлю деньгами, а казенный – соответствующим по профилю промышленным предприятием. Устроит вас такой вариант, господа?

– Такой вариант меня устроит, ваше императорское величество, – кивнул Щетинин, – но прежде, чем окончательно соглашаться, надо все как следует подсчитать. Тут расходы выйдут не на один десяток тысяч рублей.

– А вы, Яков Модестович, что скажете? – спросил император.

– Я-то согласен, – инженер все никак не мог оторвать взгляд от папки в руках полковника Хмелева, – но только вот…

– Ну, тогда, – сказал император, – мы начнем работу, а господин Щетинин присоединится к нам чуть позже, если успеет. Хорошие управляющие в России встречаются все же чаще, чем авиаконструкторы. Сейчас вы, Яков Модестович, вместе с господами Тамбовцевым и Хмелевым заключите договор и, если не будет возражений, подпишете его. Господин Щетинин, если он передумает и решит присоединиться к вам сию же минуту, тоже может проследовать вместе с вами. На этом все, господа, наша встреча закончена.

Господин Щетинин, конечно же, решил присоединиться. Дураков, отказывающихся от такого выгодного дела, нет – ведь поучаствовать в нем предлагает сам император, да и речь в данном случае может идти просто об огромных деньжищах!

2 октября (19 сентября) 1904 года.

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Готическая библиотека.

Император Михаил II

В числе лиц, коих я намеревался сегодня принять, помимо прочих посетителей был посланник иностранной державы, с которой в последнее время у нас сложились весьма неоднозначные отношения. Я имею в виду Великобританию. Отношения с родиной просвещенных мореплавателей у нас сложились настолько сложные, что просьба об аудиенции заставила меня задуматься о некоей тайной причине, толкнувшей господина посла на этот поступок. А начиналось все так…

Два дня назад во время очередной рабочей встречи министр иностранных дел Петр Николаевич Дурново передал мне записку британского посланника Чарльза Гардинга. В ней, если исключить положенную в таких случаях словесную мишуру, была просьба принять его для решения одного «очень важного вопроса». Последние слова в записке посланник многозначительно подчеркнул.

Я вопросительно посмотрел на Петра Николаевича, но тот лишь пожал плечами.

– Простите, ваше величество, – сказал он. – Я попытался узнать причину, по которой господин Гардинг хочет увидеться с вами, но ни он сам, ни мои источники так мне ничего толком и не сообщили. Понятно, что у нас немало вопросов к британцам, как и у них к нам. Все они требуют решения. Но в подобных случаях дипломаты проводят предварительный зондаж, вчерне прорабатывают их и только потом начинают официальные переговоры. В последнее время мы никакого предварительного зондажа по спорным вопросам с британцами не вели. Так что, ваше величество, я сам в полном недоумении.

Я задумался. С одной стороны, я мог отказать сэру Гардингу, найдя для этого вполне уважительную причину. Но, с другой стороны, вопрос мог быть действительно важным. И тогда, отказавшись от встречи, я потеряю самое дорогое – время.

– Хорошо, Петр Николаевич, – я наконец принял решение. – Я приму британского посланника завтра. Скажем, в полдень. А вас попрошу к утру прислать мне папку с кратким обзором наших взаимоотношений с Британией…

И вот передо мной стоит сэр Чарльз Гардинг, посол Соединенного королевства. Выше среднего роста, сухощавый, с тщательно подстриженными усиками. Словом, типичный джентльмен. Из досье, полученного мной от Александра Васильевича Тамбовцева, я узнал, что в их будущем Гардинг сделает неплохую карьеру, став через полтора года заместителем министра иностранных дел Великобритании, а в 1910 году – вице-королем Индии. Но мне почему-то кажется, что в нашей истории для сэра Чарльза возможны и несколько иные повороты в его дипломатической карьере.

– Ваше величество, – обратился он ко мне после приветствия, – я рад вручить вам личное послание моего короля Эдуарда VII. Он также хочет передать личное письмо своей дочери Виктории. Его королевское величество полагает, что принцессе хорошо в Петербурге, и он очень рад этому. Скажу более – мой король желал бы лично в этом убедиться, посетив с визитом вежливости Санкт-Петербург. Он ожидает вашего согласия принять его в любое удобное для вас, ваше величество, время.

Гм, вот, значит, что… Похоже, что дядюшка Берти желает продолжить ту знаменательную беседу, которая не так давно состоялась между нами у берегов Англии. Ладно, пусть приезжает. Худой мир лучше доброй ссоры. Хотя, как мне кажется, если он будет слишком лоялен к России, то с ним может произойти какой-нибудь несчастный случай. Британские толстосумы слишком сильны и могущественны. Они немного помозгуют и найдут себе более покладистого короля.

Естественно, всего этого я сэру Гардингу не сказал. Для приличия выдержав паузу, я заявил, что в принципе не возражаю против визита в Петербург короля Эдуарда VII, но о его времени хотел бы посоветоваться со своим министром иностранных дел господином Дурново. «И еще кое с кем», – подумал я про себя.

Обменявшись с британским посланником несколькими ни к чему не обязывающим комплиментами, я попрощался с ним и стал думать и гадать о неожиданном для меня предложении дядюшки Берти. Кажется, я угадал причину, которая заставила его обратиться ко мне с предложением о встрече.

Несомненно, до британского короля дошли слухи о желании принцессы Виктории перейти в православие и связать свою судьбу с адмиралом Ларионовым. С одной стороны, этот брак трудно назвать равным – дочь короля Англии и какой-то адмирал, чья фамилия даже не вписана в Готский альманах. Налицо морганатический брак, о котором будут еще долго судачить в королевских домах Европы.

Хотя в основании каждого древнего рода Европы обязательно был человек, который, оставив соху и взявшись за меч, добился успеха и закрепил его для потомков в виде дарованного монархом титула. Кстати, адмирал совершенно безвозмездно уступил мне титул Светлейшего протектора Кореи, который он получил от корейского императора в самом начале войны с Японией. В таких случаях обязательно принято отдариваться, и за заслуги перед отечеством я вполне могу наделить вице-адмирала Ларионова, например, титулом светлейшего князя Цусимского или Корейского… Но, с другой стороны, адмирал Ларионов сам по себе является весьма незаурядной личностью и очень влиятельным человеком. Он – командир эскадры из будущего, боевые возможности которой поболее, чем у многих европейских держав. Я уже не говорю о его знании будущего и тех технических новинок, которые мы только-только начинаем использовать. То есть с точки зрения материальной выгоды для дядюшки Берти этот брак выгоден во всех отношениях. Конечно, став зятем британского короля, адмирал Ларионов продолжит все так же верно служить России, но в этом случае Британской империи уже не будет грозить судьба империи Японской, которая ныне разбита, унижена и навсегда распрощалась с мыслью построить то, что у них называется «хакко итиу» – «восемь углов под одной крышей». То есть исполнить завет легендарного императора Дзимму и стать владычицей мира, ну, или на крайней случай Азии.

«Мой японский тесть выдал замуж свою дочь за меня, – подумал я, – а дядюшка Берти хочет выдать свою дочь за адмирала Ларионова. Очень интересный ход. Только король, похоже, не просчитал все возможные варианты. А что если британский трон неожиданно окажется вакантным, и тогда дети от брака принцессы Виктории и адмирала Ларионова получат вполне реальный шанс занять место британских монархов? Ведь и в их жилах тоже будет течь кровь королевской династии Саксен-Кобургов. – Я невольно поежился. – Как здорово, что Виктория не больна этой страшной болезнью, – подумал я. – Ее дети от адмирала Ларионова будут абсолютно здоровы, в отличие от моих бедных племянниц – дочерей покойного брата Николая. В их случае имеет место настоящая русская рулетка, каждая с вероятностью пятьдесят процентов может быть носительницей этой ужасной болезни. И пока мы не научимся читать наследственность человека как раскрытую книгу, мы можем лишь гадать о том – больны ли Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия этой ужасной болезнью или абсолютно здоровы. И гадания эти продлятся вплоть до рождения первого больного мальчика». По этому поводу необходимо будет принять особые меры, выделить деньги на создание института, предназначенного раскрыть тайны наследственности и подобрать ученых, которые с помощью наших друзей из будущего станут работать над разрешением одной из величайших тайн на свете. Если они не смогут решить эту задачу к тому моменту, когда моим племянницам подойдет время выйти замуж, то все равно работа института будет не напрасна – подобные знания лишними не бывают и всегда могут быть применены, как выражаются потомки, в «народном хозяйстве».

Что же касается визита дядюшки Берти в Санкт-Петербург, то он желателен во всех отношениях. Конечно, есть вероятность, что британский монарх в ходе нашей встречи попытается выторговать для себя и своей страны какие-нибудь существенные привилегии, но ведь и мы тоже умеем торговаться. Новый министр иностранных дел господин Дурново весьма принципиальный переговорщик, к тому же любящий Россию.

К тому же я подключу к переговорам с британцами и наших друзей из будущего. Они, в отличие от моих дипломатов, весьма прагматичны и хитры. Взять того же тайного советника Тамбовцева. Надо попросить его поучаствовать в переговорах, правда, держась несколько в тени. А то слава о его заведении в Новой Голландии расползлась уже по всей Европе и далее. Говорят, что там его считают реинкарнацией великого инквизитора Торквемады. Правда, работает Александр Васильевич куда тоньше – никого на кострах не жжет и на дыбе не пытает. Но Европа все равно пугает сама себя ужасами застенков Новой Голландии.

Но пусть они так думают – для меня главное, чтобы ведомство Александра Васильевича исправно охраняло безопасность империи. На мнение же Европы мне наплевать.

«Кстати, – мне в голову вдруг пришла одна мысль, от которой по моей спине побежали мурашки. – Как докладывал мне недавно господин Тамбовцев, какие-то злодеи-бомбисты готовят в Санкт-Петербурге грандиозный террористический акт. Александр Васильевич заверил меня, что он надежно контролирует этих мерзавцев и в нужный момент их обезвредит. Это преступление щедро оплачивают некие иностранные темные силы. А что если эти же силы решат убить двух зайцев? – тут я криво усмехнулся от того, что посчитал себя и английского короля зайцами. – Только я не зайчик, да и дядюшка Берти меньше всего похож на это робкое животное».

Если все же это так, то мне надо срочно переговорить с господином Тамбовцевым. И чем быстрее, тем лучше. Возможно, что я ошибаюсь, и моему коронованному гостю ничего не грозит. Но чем черт не шутит.

Немного помедлив, я снял телефонную трубку, попросил соединить меня с тайным советником Тамбовцевым.

Услышав его голос в трубке, я коротко сказал:

– Александр Васильевич, добрый день. Скажите, вы можете сегодня быть у меня? …Когда? Как можно быстрее. …Да, дело архиважное, как говорит наш общий знакомый, Владимир Ильич Ульянов. …Через час? Хорошо – я вас жду.

5 октября (22 сентября) 1904 года.

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Готическая библиотека

– Господа, – император дождался, пока все приглашенные рассядутся вокруг стола с лежащими на нем бумагами и картами, – я хотел бы услышать ваше мнение о том, что у нас сейчас происходит на Дальнем Востоке и Тихом океане. Скажу сразу – мне не нравится то, что Россия с границей по Амуру оказалась прижата к тайге с зоной вечной мерзлоты и с недостаточным для ведения сельского хозяйства количеством пахотных земель. В то же время такими землями богата расположенная южнее малозаселенная Маньчжурия, через которую мы уже построили Китайско-Восточную железную дорогу.

– Мне не совсем понятно, ваше величество, – пожал плечами адмирал Ларионов, – войну с Японией за эту саму Маньчжурию мы вроде выиграли. Так не проще ли аннексировать ее по праву победителя?

– Ну, вот так прямо и аннексировать… – усмехнулся Михаил. – На нас и так все косятся, словно на средневековых разбойников, которые вышли на большую дорогу. Зачем нашим дипломатам лишняя головная боль?

– Ваше императорское величество, – улыбнулся адмирал Ларионов, – а что, эти самые иностранные державы никогда никого не аннексировали? Правда, они почему-то считают, что сие допустимо только для них, просвещенных европейцев, несущих свет цивилизации диким народам. А нам, сиволапым… – тут адмирал махнул рукой, – в общем, я скажу вам, что и в наши времена Россия всегда была виновата во всех бедах – от падения Тунгусского метеорита и гибели «Титаника» до наводнения в Южной Америке. Еще добавлю, что с европейцами нельзя играть в честную игру – обязательно обманут, предадут, да при этом еще и сделают виновными во всем произошедшем.

Император на некоторое время задумался.

– Как я понимаю, Виктор Сергеевич, – произнес он, – вы имеете в виду Берлинский конгресс – когда Россию предали все, даже, казалось бы, ее ближайшие союзники; и мой дед оказался перед перспективой войны с европейской коалицией?

– И Берлинский конгресс тоже, – уклончиво ответил адмирал Ларионов, – просто в настоящий момент, после нашей блестящей победы над Японией, а потом и после Формозского инцидента, Россия может себе позволить не обращать внимания на возмущенные вопли наших «преподавателей хороших манер». Но тянуть с принятием решения по Дальнему Востоку не стоит – как говорится, надо ковать железо, пока оно горячо.

– А может, хватит нам уже расширяться? – спросил император. – И так наша держава занимает территорию одной пятой обитаемой суши.

– Ваше императорское величество, – вступил в разговор генерал-майор Бережной, – империи вроде нашей обычно чувствуют себя хорошо, пока расширяются. Остановка в развитии, а уж тем более потеря части территории – это начало заката империи. Если Маньчжурию (и, кстати, Корею) сейчас не возьмем мы, то через двадцать или тридцать лет на них наложат руку другие государства; и не факт, что они будут дружественны нам.

– Я понял вашу мысль, Вячеслав Николаевич, – кивнул император, – и полагаю, что вы правы. Кстати, а что скажет по этому поводу уважаемый Александр Васильевич?

Тайный советник Тамбовцев раскрыл свою рабочую папку и произнес:

– Исходя из анализа данных, полученных от наших агентов за рубежом, международный политический расклад таков. Япония выпала из числа претендентов на роль великих держав и перешла в разряд государств-сателлитов, в данном случае Российской империи. Германия в настоящий момент союзна нам, и ей просто невыгодно ссориться с нами из-за Маньчжурии. Тем более что она кое-что получила по результатам прошедшей войны – причем, можно сказать, без единого выстрела.

– Ну, допустим, – сказал адмирал Ларионов, – при Формозе германским военным кораблям все же пришлось пострелять, но Британия не приняла вызова – воевать с двумя или даже с тремя мировыми державами ей не по плечу.

– А что это за третья держава? – поинтересовался император. – Неужели Черногория или Дания?

– Нет, конечно, – ответил адмирал Ларионов, – в случае возможного конфликта к нам с немцами вполне могла присоединиться Франция. Не из-за любви к России и Германии, а из-за того, что таким образом она могла надеяться избежать возможной германской оккупации. Именно это, и ничто другое, как я понимаю, остудило горячие головы в британском адмиралтействе и заставило короля Эдуарда сделать то, что он сделал.

– Вот-вот, – добавил тайный советник Тамбовцев, – Франция – это наш бывший союзник, который фактически предал нас. И в Париже после разрыва союза с Россией опасаются, что Германия сможет повторить то, что она проделала с Францией в 1870 году.

– Это я прекрасно понимаю, – кивнул император, – я помню, как в самом начале войны с Японией Франция предала Россию, заявив, что наш союз касался только европейского театра военных действий. Поэтому я имею полное право закрыть глаза на то, что Германия сделает с Францией.

– Да, но не следует все же допускать полного распада Франции, – сказал тайный советник Тамбовцев, – чрезмерно усилившаяся Германия нам тоже ни к чему. Но поговорим пока о делах азиатских. Я полагаю, что Франция, просто из чувства самосохранения, не станет особо возмущаться нашему усилению на Дальнем Востоке. С Францией и Германией вроде все понятно. На европейском континенте, помимо политической мелюзги вроде Италии и Испании, существуют еще Австро-Венгрия, Турция и Великобритания. Австро-Венгрия находится в процессе политического развода с Германией и ищет новых союзников. И этот союз, скорее всего, будет составлен именно в такой конфигурации. Новый «Тройственный союз» для порядка повозмущается нашими притязаниями, но, как мне кажется, этим все и закончится. Один на один, или даже в союзе с Турцией, Австро-Венгрия с нами воевать не решится.

– А почему, Александр Васильевич, вы сразу заводите речь о войне, – поинтересовался император, – ведь в международном праве существуют и другие способы, с помощью которых государства выражают друг другу свое неудовольствие.

Генерал Бережной усмехнулся.

– Помнится, – с улыбкой произнес он, – ваш батюшка на подобные австрийские неудовольствия ответил тем, что швырнул послу Вены завязанную в узел вилку. На сем неудовольствие австрийцев и закончилось.

– Значит, у вас помнят об этом случае? – улыбнулся император. – Батюшка был человеком горячим. Да, вы правы – с Австро-Венгрией у нас отношения сложные, особенно на Балканах. Короче, мы переживем неудовольствие дедушки Франца-Иосифа. Что же касается Турции, то ее можно и не принимать всерьез. Да и не будет она особо возмущаться из-за того, что происходит на Дальнем Востоке. В случае чего можно намекнуть султану Абдул Гамиду о возможных неприятностях, связанных с Проливами, Константинополем и Великой Арменией. Он должен помнить, что может за этим последовать…[6] Только я, в отличие от своего деда, не отдам приказ русским войскам остановиться в Сан-Стефано.

– Тогда, – резюмировал тайный советник Тамбовцев, – остается лишь одна Великобритания – и тут важно не то, что в Лондоне скажут, а то, что там сделают. Возможностей же что-то сделать у них немного, хотя пакостить нам они будут вне зависимости от нашего поведения. Союз с САСШ для них пока еще невозможен по причине сильнейшего изоляционизма последних. Ну, а про европейских союзников мы уже поговорили.

– Следовательно, – подвел итог император, – Маньчжурию необходимо занимать, причем не откладывая это дело в долгий ящик.

– Именно так, ваше величество, – кивнул тайный советник Тамбовцев, – Маньчжурию и Корею следует сделать нашими территориями. Но все надо проделать аккуратно и тихо, чтобы комар носа не подточил. Поскольку центральные власти в Пекине практически не контролируют обстановку на местах, то следует предложить им хорошую сумму за аренду этой территории на девяносто девять лет; причем договор следует составить так, что берем мы ее в аренду не у Китая, а у маньчжурской династии Цин, вотчиной которой Маньчжурия, собственно, и является. И возвратить ее мы обязуемся именно представителям этой династии. Для справки – династии Цин жить осталось всего несколько лет. Императрица Цыси успешно делает всё, чтобы ускорить падение династии.

– Умно придумано, – одобрительно кивнул император Михаил, – я велю господину Дурново начать работу над составлением соответствующего договора. Что же касается Кореи, то этот вопрос мы с ваном Коджоном решим кулуарно, как монарх с монархом. Благо вы, Виктор Сергеевич, сумели заключить с ним договор о протекторате сроком на 99 лет. Видно, сильно был напуган человек…

– Ну, я тут ни при чем, – развел руками адмирал Ларионов, – японцы – они кого хочешь напугают. Ну, а мне в тот момент требовался документ, делающий меня легитимным участником боевых действий. И вообще, династия Ли находится на закате, и ван наверняка уступит свою призрачную власть, которой у него фактически уже нет, оставив себе титул и ежегодное содержание.

– Хорошо, Виктор Сергеевич, – сказал император, завершая разговор, – я непременно пошлю вану предложение посетить Петербург вместе со своим наследником и прочими членами семьи. Ну что ж, господа, думаю, что на сегодня все. Всем спасибо и до свидания.

8 октября (25 сентября) 1904 года. Северная Атлантика. Борт парохода «Тевтоник» компании «Уайт Стар Лайн». Штабс-капитан Николай Арсеньевич Бесоев, он же отставной поручик князь Амиран Амилахвари

До Эдинбурга я и Натали добрались без приключений. Оттуда на поезде мы отправились в Ливерпуль, где нас уже ждала каюта первого класса на трансатлантическом лайнере «Тевтоник». На нем мы и отплыли в Нью-Йорк. Я немного почитал в справочнике про этот пароход и узнал, что в свое время «Тевтоник» был одним из самых быстроходных пассажирских судов в мире. От Ливерпуля до Нью-Йорка он шел в среднем пять суток. Так что менее чем через неделю мы с Натали окажемся в Новом Свете.

Лайнер мне понравился – этакий «Титаник» в миниатюре. Черный корпус, белые надстройки, три скошенные назад мачты и две толстые желтые трубы с черным верхом. Размеры по масштабам XXI века скромные – 565 футов – по-нашему – 177 метров. В свое время он славился роскошью и комфортностью кают, хотя изначально строился как потенциальный войсковой транспорт. По соглашению с британским адмиралтейством, по меньшей мере половина его экипажа должна была числиться в резерве военно-морского флота Англии. Соглашение оговаривало и нижний предел скорости «Тевтоника» – не менее 17–19 узлов. На нем также была предусмотрена возможность установки дюжины скорострельных пушек. В военном варианте пароход мог принять тысячу кавалеристов вместе с лошадьми или две тысячи пехотинцев.

«Тевтонику» уже довелось послужить в Королевском военно-морском флоте. Во время англо-бурской войны на нем перевезли из Британии в Южную Африку не одну тысячу «томми». Ну, а потом, после окончания боевых действий, лайнер «демобилизовали», и он снова стал осуществлять регулярные переходы из Ливерпуля в Нью-Йорк.

У причала, куда мы с Натали подкатили в карете, нас встретили у трапа два дюжих стюарда. Они ловко подхватили наши чемоданы и кофры и повели нас по лабиринтам палуб и трапов туда, где находились наши каюты первого класса. Как пояснил один из них – словоохотливый парень с ярко-рыжей шевелюрой и веснушками, осыпавшими все его загорелое лицо, – судя по акценту, являвшийся уроженцем Ирландии, – на «Тевтонике» было три сотни мест для пассажиров в каютах первого класса, почти две сотни мест в каютах для пассажиров, следовавших вторым классом, и восемьсот пятьдесят мест для пассажиров третьего класса.

Нам с Натали досталась каюта первого класса, как писали в наше время в объявлениях об обмене: «со всеми удобствами». Компания «Уайт Стар Лайнз» не скупилась и старалась поразить своих клиентов роскошью и удобством апартаментов на своих трансатлантических лайнерах. Расчет был верный – «хозяева жизни» того времени желали путешествовать в привычных для себя условиях. Наш шеф, Александр Васильевич Тамбовцев, настоял на том, чтобы мы отправились в Америку именно первым классом. И даже не потому, что хотел сделать приятное мне и Натали.

– Видишь ли, Коля, – сказал он, – к пассажирам первого класса не так придирчивы таможенные, пограничные и эмиграционные служащие. Они прекрасно понимают – с кем имеют дело, и стараются без нужды не докучать им нескромными вопросами. Ну, и кроме того, как ты прекрасно знаешь, путешествие – прекрасный повод для новых знакомств. Среди ваших соседей по палубе могут оказаться весьма полезные для вас в дальнейшем люди. Так что вы там не засиживайтесь и не залеживайтесь в каюте, – тут Дед усмехнулся, а я смущенно потупил глаза, понимая, на что он намекает, – а чаще прогуливайтесь по палубе, посетите музыкальный салон, вечером сходите на дискотеку, или как она там у них сейчас называется. В общем, используйте время с пользой.

И вот мы на борту «Тевтоника». Расположившись в нашей каюте, мы с Натали привели себя в порядок, переоделись, а потом вышли на палубу для «благородных» и стали прогуливаться по ней, наблюдая, как наш лайнер медленно отчаливает от причала и, влекомый трудягами-буксирами, движется к выходу из порта.

Натали доверчиво прижалась ко мне. Начиналось наше заморское приключение. Но она была со мной, а я – с ней, и потому все трудности и опасности мы будем делить пополам. А это уже хорошо. Я обнял ее за плечи, она положила мне голову на грудь, и мы замерли, желая остановить то мгновение, которое было действительно прекрасно…

Старик «Тевтоник» оказался хорошим ходоком. В свое время он завоевал «Голубую ленту» – переходящий приз, учрежденный Сэмюэлем Кунардом и дававший право самому быстроходному трансатлантическому лайнеру поднимать на мачте корабля-рекордсмена голубой вымпел. В 1897 году этот вымпел отобрал у «Тевтоника» германский лайнер «Кайзер Вильгельм дер Гроссе». А сейчас «Голубая лента» принадлежит германскому же лайнеру «Дойчланд». Времена меняются, и немецкие судостроители стали законодателями мод в судостроении.

Форштевень «Тевтоника» как острым ножом вспарывал морские волны. А на палубах и в каютах лайнера текла размеренная жизнь. Здесь было все для того, чтобы пассажиры из числа «благородных» чувствовали себя как дома. На «Тевтонике» имелись прекрасные салоны, большая библиотека, парикмахерская, где дамы могли сделать себе изысканную прическу и маникюр.

Мы завтракали, обедали и ужинали в салоне, который был отделан в стиле ренессанс и украшен позолоченными барельефами тритонов и нимф, инкрустированными слоновой костью. Стены в курительном салоне были обиты натуральной кожей. На стенах салонов и коридоров висели картины с изображениями старинных кораблей.

Натали флиртовала с модно одетыми джентльменами, которые, восхищенные красотой моей любимой, старались всеми силами привлечь к себе внимание. Но им вскоре приходилось знакомиться и со мной, когда Натали представляла меня как своего супруга. Кое-кто из наших новых знакомых представлял оперативный интерес. Обменявшись визитками, мы договаривались по прибытии в Нью-Йорк снова встретиться с ними в, так сказать, более спокойной обстановке.

Как ни странно, но и для тех, кто следовал третьим классом – в основном это были эмигранты, – тоже были созданы некоторые удобства. Для них имелось большое крытое помещение на верхней палубе и даже специальные «семейные» кубрики. А обеденный салон для эмигрантов был настолько большим, что некоторые ехидные пассажиры из числа «благородных» спрашивали у капитана «Тевтоника», не собирается ли он на своем пароходе устраивать балы для нищих.

Осенняя Атлантика была на удивление спокойной. Волнения особого не было, и наш лайнер плавно покачивался на волнах, дымя своими трубами. Я не удержался и рассказал Натали о том, что примерно таким же курсом в 1912 году шел «Титаник», который холодной апрельской ночью столкнулся с гигантским айсбергом.

– В морской пучине погибло полторы тысячи человек, – закончил я свой рассказ, – а спаслось всего семьсот двенадцать человек. Эту страшную трагедию вспоминают даже в XXI веке.

– Боже мой, Николя, как это страшно! – воскликнула Натали. – А с нашим пароходом такое может произойти? Ведь такое с нами не случится, правда?

– Нет, милая, не бойся, – я обнял свою любимую, – с нами ничего плохого не случится. Это тебе говорю я. Моя «чуйка» еще никогда меня не обманывала. Да и «Тевтоник» в нашей истории вполне благополучно отплавал свое, без каких-либо аварий и чрезвычайных происшествий.

И действительно, «Тевтоник» дошел до берегов Нового Света. Мы увидели с верхней палубы лайнера циклопическую статую Свободы, установленную на острове Бедлоу в 1886 году. Но мне этот символ Североамериканских Соединенных Штатов почему-то напомнил изображение кровавой богини Гекаты.

Вдоволь полюбовавшись на открывшийся перед нами вид на Манхеттен и на гавань Нью-Йорка, мы отправились в свою каюту. Надо было успеть переодеться и собрать вещи. Еще немного – и мы ступим на землю Америки. Нам предстоит большая работа, но мы там будем не одни, и, я надеюсь, справимся с поставленными перед нами задачами…

11 октября (28 сентября) 1904 года, 17:00. Санкт-Петербург, Новая Голландия, Особое техническое бюро, комната № 112

Сотрудники опричной конторы царя Михаила, вежливые и невозмутимые, как английские дворецкие, быстро накрыли большой круглый стол всем тем, что необходимо для чаепития. Они принесли большой, пышущий жаром самовар, а также разложили перед каждым участником встречи «паркеровские» ручки местного производства и остро заточенные карандаши, после чего тихо удалились, прикрыв за собой дверь.

– Господа, – произнес контр-адмирал Григорович, когда за сотрудниками ГУГБ закрылась дверь, – как вы понимаете, раз уж нас по поручению государя-императора собрали в стенах этого заведения, то понятно, что вопрос, который будет обсуждаться на этой встрече, носит чрезвычайно важный и секретный характер. Я знаю, что все вы патриоты нашей Родины России и сделаете все необходимое для того, чтобы у нашего флота были лучшие в мире подводные лодки…

При упоминании имени монарха присутствующие молча покосились на парадный портрет, висящий на торцевой стене, где его императорское величество Михаил II был запечатлен в полярной морской куртке на мостике всплывшей на Северном полюсе подводной лодки. Брови самодержца были сурово сведены, а на губах застыла улыбка.

Инженер Налетов, инженер-механик Бубнов и лейтенант Беклемишев молчали, приводя в порядок мысли после посещения прибывшей из будущего дизельной подводной лодки «Алроса». Прежде чем высказываться по этому вопросу, требовалось для начала осмыслить все увиденное и услышанное за последние несколько часов.

Первая русская подводная лодка «Дельфин», еще совсем недавно казавшаяся им пределом совершенства, теперь выглядела устаревшей, как драккар викингов. Но в то же время ни Бубнов, ни Налетов во время посещения «Алросы» не увидели на ней ничего сверхъестественного. Если поставить рядом тот же «Дельфин» и подлодку из будущего, то твердо можно было сказать, что они самая что ни на есть родня. Так что задание императора будет выполнено и перевыполнено, и ничего невозможного в полученном от царя задании нет.

Молчал и Густав Васильевич Тринклер. Сейчас, когда на Путиловском заводе для серийного производства моторов его конструкции для дальних рейдеров спешно расширялись производственные мощности, он был готов принять следующий заказ на судовые моторы аналогичной конструкции, но значительно меньшей мощности и габаритов. Например, мощностью в тысячу, пятьсот и двести пятьдесят лошадиных сил. Тысячесильные моторы планировались для установки на торпедные катера и подводные лодки крейсерского класса, пятисотсильные – на подводные лодки среднего класса, а двухсотпятидесятисильные – на подлодки-малютки. Также все три эти класса так называемых «компактных» судовых моторов могли устанавливаться на железнодорожные локомотивы, иначе называемые тепловозами.

Поскольку Густаву Тринклеру были известны некоторые подробности техзадания на новое семейство моторов, то его подчиненные уже приступили к их эскизному проектированию. И вызов на это совещание подтвердил правильность такого решения.

Молчали и кавторанг Павленко и кандидат технических наук Воронов. Первый – по привычке военного человека держать глаза и уши открытыми и не лезть в разговор, пока не спросят; а второй потому, что еще весной, перед началом работы над проектом дальних рейдеров, он имел беседу с императором.

– Поймите, Петр Геннадьевич, – сказал тогда самодержец, – вы в своей команде, конечно, люди умные и, более того, достигшие определенных научных высот. Но признайтесь – вы отнюдь не гении, а очень крепкие середняки, так называемый третий состав, ибо иных в эту командировку и не послали бы. А вот те, кому вы по нашей просьбе будете оказывать помощь – они и есть настоящие гении, решающие задачи, которые до них никто не решал. Делают они это с помощью своего разума, технического таланта или божественного озарения. Так как нам нужны не только отдельные проекты особо удачных кораблей, но и собственная, лучшая в мире кораблестроительная школа, то я попрошу вас как можно аккуратнее передать нашим специалистам ваш технический багаж, делать для них все расчеты. А в сам процесс проектирования вмешиваться следует только тогда, когда вы конкретно увидите, что конструкторская мысль наших гениев свернула на тупиковый путь развития. При этом вы должны как можно более подробно обосновать свою рекомендацию, почему именно так делать не стоит ни в коем случае – чтобы они поняли, а не просто заучили. А то ведь научная мысль, она такая – если что-то непонятно, то все равно свернет в тупик и будет пытаться пробиться через него силой.

Вот потому-то Петр Геннадьевич и предпочитал помалкивать – ведь люди, с которыми ему довелось тут поработать, действительно были гениями от судостроения. Во время подготовки проекта дальнего рейдера он бок о бок трудился с такими корифеями, как вице-адмирал Степан Осипович Макаров, академик Алексей Николаевич Крылов, а также тоже присутствующий здесь старший инженер-механик Иван Григорьевич Бубнов. Кили первых дальних рейдеров уже были установлены на стапеле, и император Михаил двинул вперед следующую фишку – подводный флот.

Со злосчастным «Дельфином» команда Бубнова возилась вот уже два года и пока еще не сумела изжить детские болезни конструкции. В то же время надо было понимать, что мировая инженерная мысль не стоит на месте, и Британская империя, самая богатая страна мира, охраняющая, как цербер, свои раскинувшиеся по свету владения, в самое ближайшее время выдаст на-гора очередной сюрприз. Российская военно-морская разведка выяснила, что техническое задание, выданное адмиралом Фишером для проектирования будущего сверхброненосца, включало в себя десять-двенадцать двенадцатидюймовых орудий главного калибра в башнях, как на последних классических броненосцах «Лорд Нельсон», стандартное водоизмещение восемнадцать тысяч тонн, четырехвальную силовую паротурбинную установку мощностью сорок тысяч лошадиных сил и полную скорость хода двадцать пять узлов.

Конечно, если сложить два и два, то получалось, что бронирование такого корабля либо должно быть скорее крейсерским, чем линейным (ибо основной запас водоизмещения съедали корпус, силовая установка, вооружение и запас топлива), либо этот корабль сможет брать на борт мало топлива и будет действовать только на небольшом расстоянии от своих баз.

В британском адмиралтействе так сильно напугались еще не рожденных «Измаилов», что, по непроверенным данным, собирались наклепать целую дюжину подобных уродцев. Но как бы то ни было, назревала очередная гонка военно-морских вооружений, и Россия собиралась дать на нее свой любимый асимметричный ответ – одновременно с тем, как Германия даст ответ симметричный. И вот тогда можно будет полюбоваться – как на это отреагируют лорды британского адмиралтейства.

Первым подал голос старший инженер-механик Иван Григорьевич Бубнов, который, как уже говорилось, ранее уже участвовал в совместной работе с группой сотрудников СПМБМ «Малахит», возглавляемой Петром Геннадьевичем Вороновым.

– Господин контр-адмирал, – с некоторой обидой сказал он, – а собственно, зачем мы вам здесь, когда все очень быстро и качественно могли бы сделать господа из будущего, которые на проекте «Измаилов» и так взяли на себя половину работы?

– Иван Григорьевич, – укоризненно покачал головой адмирал Григорович, – ну что вы, право слово, капризничаете как ребенок[7]. Господа из будущего призваны помочь вам избежать уже известных им ошибок, а также сделать с помощью своих машинок большую часть расчетов. Вот вы вместе с господином Беклемишевым уже полтора года пытаетесь довести до ума свой «Дельфин», а до сих пор еще не знаете, что бензиновые и керосиновые двигатели, вследствие большой пожароопасности и взрывоопасности паров этого топлива, для подводных лодок категорически противопоказаны. А узнать об этом вы могли только после того, как взорвались бы пару раз на своем моторе «Даймлер», причем погибли бы люди, а лодка получила повреждения. В замкнутом пространстве с бензином шутки плохи. Кроме того, помните, как вы этим летом вместе со своим «Дельфином» разок чуть было безвозвратно не нырнули на дно, а двенадцать человек вашей команды спастись так и не смогли? Скажите, кто ж такой умный из вас придумал выпускать воздух из балластных цистерн внутрь лодки, а не в забортное пространство? Могу сказать вам, что за все те сведения, которые сообщат вам Петр Геннадьевич и его коллеги, там, в том мире, уже заплачено жизнями подводников и погибшими подводными кораблями. А посему, пожалуйста, будьте добры слушать, что вам скажут, и мотать на ус. И помнить, что настоящую школу подводного судостроения оставить нам можете только вы, и никто другой.

В ответ на эту речь адмирала Бубнов и Беклемишев согласно кивнули и уже более дружелюбно посмотрели на Воронова. Строгих учителей обычно никто не любит, но потом их благодарят и вспоминают с теплым чувством.

И тут подал голос единственный по-настоящему штатский участник этой встречи, инженер-железнодорожник Михаил Петрович Налетов.

– Господин контр-адмирал, – спросил он Григоровича, – скажите, а зачем меня, простого железнодорожного техника, вызвали в Петербург аж из самого Дальнего?

– А затем, – ответил адмирал Григорович, – что по данным, полученным от наших потомков, в их прошлом вы в условиях осажденного Порт-Артура менее чем за полгода сумели спроектировать, построить, спустить на воду и довести до ходовых испытаний подводный минный заградитель водоизмещением в двадцать пять тонн, рассчитанный на четыре якорные мины. Это тоже есть настоящее чудо технической мысли и организационного таланта. Потом по вашим чертежам был построен подводный минный заградитель «Краб» на пятьсот тонн надводного и семьсот тонн подводного водоизмещения, рассчитанный на транспортировку шестидесяти якорных мин. Этот корабль сумел открыть свой боевой счет – на скрытно выставленных им минах подорвались несколько вражеских транспортов. «Дельфин» господина Бубнова, кстати, так и не смог похвастать какими-либо боевыми успехами. Ведь признайтесь, вы ведь уже думали над этим вопросом?

– Да, господин контр-адмирал, – кивнул инженер Налетов, – такая мысль у меня возникла после разгрома японского флота. Я подумал, что противник мог бы закупорить гавань Порт-Артура и нанести огромный урон нашему флоту, если бы использовал подводные заградители, способные тайком от наших моряков выставлять минные банки.

– Ну, вот и замечательно, – улыбнулся адмирал Григорович, – значит, мы в вас не ошиблись. А теперь давайте послушаем, что нам скажет капитан второго ранга Павленко, который досконально изучил все эти подводные лодки.

– Коллеги, – начал свой доклад кавторанг, – подводные силы – это один из трех китов, на котором наряду с надводными кораблями и морской авиацией будут стоять военно-морские флоты в ХХ веке. На данный момент я считаю, что Российскому флоту необходимо иметь в своем составе подводные лодки трех классов.

Первые – класса «малютка», то есть подводные лодки водоизмещением: надводное – порядка ста семидесяти тонн, подводное – порядка двухсот пятидесяти. Вооружение – два носовых трубчатых торпедных аппарата без запасных торпед и турель для пулемета на рубке. Такие лодки предназначены для атаки противника у своих берегов или при поддержке судна-матки – для действий внутри вражеских баз. Поэтому боевых действий в надводном положении они вести не должны, и пушка для них – излишняя роскошь.

Вторые – подводные лодки среднего водоизмещения: семьсот тонн – надводное, тысяча тонн – подводное. Вооружение – четыре носовых и два кормовых трубчатых торпедных аппарата. Каждый аппарат имеет одну торпеду в боевом положении и одну запасную на стеллажах. Из дополнительного вооружения они могут иметь пушку в семьдесят пять миллиметров и пулемет. В этом же среднем классе могут быть построены средние подводные минные заградители типа «Краб». На вооружении у «Крабов» могут быть: пушка, два носовых торпедных аппарата и две минных галереи общей вместимостью – шестьдесят якорных мин.

Такие подводные лодки предназначены для прерывания вражеского торгового судоходства и противодействия боевым кораблям противника на расстоянии до пятисот морских миль от своих баз. По опыту нашего прошлого, для уничтожения невооруженных торговых судов малого тоннажа зачастую выгоднее использовать пушку вместо торпед, или, как их тут у вас еще называют – самодвижущихся мин. Но при этом можно нарваться на вооруженное судно-ловушку, прикинувшуюся мирным каботажником. Лодка – плохой надводный корабль, и в артиллерийском бою она будет, скорее всего, потоплена.

– Господин капитан второго ранга, – воспользовавшись паузой, спросил лейтенант Беклемишев, – а как же международные конвенции, которые требуют досмотра неприятельских торговых судов и снятия с них команды в случае потопления? В подводную лодку кота лишнего не засунешь, не то что неприятельскую команду.

– Какие там конвенции, лейтенант! – сардонически усмехнулся Павленко. – Уже следующая война на море будет вестись без каких-либо правил. Подводные лодки – да и не только они – будут топить все, что плавает: боевые корабли, санитарные и войсковые транспорты и даже пассажирские лайнеры. На суше противоборствующие войска будут травить друг друга газами и десятками тысяч косить наступающих солдат из пулеметов. С аэропланов и дирижаблей на мирные города посыплются бомбы, а в ответ в небо поднимутся другие аэропланы, задачей которых будет захват и удержание контроля над небом. И наша задача, господа офицеры – сделать так, чтобы из этой страшной войны Россия вышла не только победившей, но еще и усилившейся, и окрепшей.

– Да, господа, – подтвердил адмирал Григорович, – Александр Владимирович абсолютно прав, и его слова – это не ужасное пророчество Сивиллы, а точное описание методов ведения войн в ХХ веке. Прошу запомнить – если государь-император отдаст приказ начать неограниченную подводную войну против любой враждебной нам державы, то вы его выполните. Потому что на войне как на войне. Но теперь мы хотим услышать о третьем типе подводных лодок, которые хочет предложить нам господин Павленко. Насколько я понимаю, это будут своего рода подводные крейсера?

– Вы абсолютно правы, Иван Константинович, – подтвердил Павленко, – третий тип подводных лодок так и называется – «крейсерские». Имея водоизмещение: надводное – полторы тысячи тонн, и подводное – две тысячи триста тонн, они предназначены для дальних океанских походов и действий на коммуникациях противника в любой точке мирового океана. Их стандартное вооружение должно быть следующим: одна пушка калибром сто миллиметров, одна пушка калибром семьдесят пять миллиметров, шесть носовых и четыре кормовых торпедных аппарата. Каждый аппарат должен иметь одну торпеду в боевом положении и две – на стеллажах. В варианте минного заградителя лодки этого класса должны иметь готовыми к бою четыре носовых торпедных аппарата и сто двадцать якорных мин. При этом надо иметь в виду, что при проектировании и постройке все торпедные лодки и подводные минзаги имели бы как можно больше схожих конструкционных элементов и одинакового оборудования. Это должно облегчить обучение команд и удешевить производство самих лодок. На этом, коллеги, у меня всё.

– Ну вот и отлично, – подвел итог совещания адмирал Григорович, – я думаю, что господ конструкторов надобно бы оставить с их техническими вопросами, а нам, господам офицерам, стоит отправиться в соседнюю комнату, где, мы в свою очередь, сможем обсудить вопросы тактики и стратегии войны на море в самом ближайшем будущем.

13 октября (30 сентября) 1904 года.

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Готическая библиотека.

Глава ГУГБ Тайный советник

Тамбовцев Александр Васильевич

Неделю назад мы в этом помещении обсуждали с императором, адмиралом Ларионовым и генералом Бережным некоторые вопросы внешней и внутренней политики. Одной из основных обсуждаемых тем стала тема Маньчжурии. Общее решение было таково – надо брать! Как именно – это уже вопрос чисто технический. С моей точки зрения, лучше всего было бы превратить эту, граничащую с Российской империей, часть Китая в наш протекторат. А далее, после падения династии Цин, возможен и вариант «Маньчжоу-Го», только на этот раз малолетним императором Пу И будет управлять не японский, а русский советник. Впрочем, технические вопросы будут еще доработаны, главное же – принципиальное согласие императора на проведение мягкой «бухаризации» Маньчжурии.

Видимо, Михаил посоветовался кое с кем и решил продолжить обсуждение этой темы, но уже не с точки зрения политической или военной. Он передал мне приглашение прибыть в Готическую библиотеку Зимнего, которая давно уже стала чем-то вроде рабочего кабинета царя. Здесь он решил продолжить разговор о Маньчжурии в присутствии Петра Аркадьевича Столыпина. Он сейчас плотно занимается подготовкой переселенческой программы крестьянского населения из Центральной России, и Маньчжурия вполне может стать местом, куда на Дальнем Востоке направятся основные потоки переселенцев.

У меня тоже были кое-какие наметки по этому поводу, и потому я захватил с собой свой рабочий блокнот, в котором сделал выписки из литературы нашего времени, в которой этот вопрос не раз обсуждался.

Поздоровавшись со мной, Михаил сделал приглашающий жест рукой, предложив мне присесть за стол, рядом с пришедшим чуть раньше Столыпиным, и, повернувшись к Петру Аркадьевичу, сказал ему:

– Ну вот, господа, у нас полный кворум. Господин министр, прошу вас изложить ваши тезисы о возможной аграрной колонизации Маньчжурии.

Столыпин начал свой доклад, рассказав для начала о планах господина Витте и Куропаткина создать вдоль КВЖД некую «Желтороссию». В этих планах было немало дельных мыслей, но не было главного – единой государственной политики освоения новых земель. Ну и реальной возможности воплотить эти планы в жизнь, ибо все упиралось в финансы, а их Сергей Юльевич уже по старой привычке собирался получить в качестве кредитов в милой его сердцу Франции. Нас такой источник финансирования, естественно, не устраивал.

Да и среди рассуждений сторонников колонизации Маньчжурии хватало откровенных идиотов. Например, один «теоретик», скромно пожелавший остаться неизвестным, в своем опусе «Китай или мы» без затей предложил ввести в Маньчжурии… рабство. Вот так, ни больше ни меньше… Китайские семьи, по его мнению, должны были бесплатно распределяться среди русских землепашцев, причем крестьянам отдавалось бы «право даровать им жизнь или смерть». На полном серьезе в этой книге даже обсуждались цены на «желтый товар».

Немного посмеявшись над автором – явным кандидатом в пациенты «дома скорби», – мы с Михаилом снова стали слушать доклад Столыпина.

Он сообщил, что Витте все же успел сделать немало (сколько при этом было украдено денег из казны, Петр Аркадьевич скромно промолчал). Построена была Китайско-Восточная железная дорога с множеством станций, город Харбин и торговый порт Дальний.

– Только, ваше величество, – заявил Столыпин, – господин Витте проглядел одну опасность, которая таилась в ускоренном развитии «Желтороссии». А именно – встречной китайской колонизации. Для строительства железной дороги требовались рабочие руки. И подрядчики, стараясь сэкономить на заработной плате рабочих, предпочитали нанимать китайцев, а не русских, которым пришлось бы платить большее жалованье. А те, найдя для себя источник дохода, привозили в Маньчжурию своих родственников и членов семей. Таким образом, вокруг чисто русских поселков и железнодорожных станций возникали китайские поселения. К чему это может привести – мы имели «удовольствие» видеть во время мятежа 1900 года. Харбин оказался в осаде, а китайская артиллерия обстреливала Благовещенск. И еще. В китайских поселениях власть быстро оказалась в руках бандитов и торговцев опиумом. Там процветает проституция, оттуда расползались заразные болезни – словом, в наличии имелись все пороки Востока. С ними необходимо бороться, и как можно решительнее. Только сделать это не так-то просто. Китайцы, привыкшие к жестокости и кровожадности своих правителей, спокойно относятся к тюремному заключению и не боятся виселицы. Ведь это не изощренная восточная казнь, где палачи стараются подольше и с максимальными муками отправить к праотцам приговоренного к смерти.

– Так что же вы предлагаете, Петр Аркадьевич? – спросил Михаил. – Как нам следует колонизировать Маньчжурию? Или этого вообще не стоит делать?

– Нет, ваше величество, – покачал головой Столыпин, – плодородные земли Маньчжурии и мягкий климат дадут нам возможность снабжать продовольствием весь наш Дальний Восток и избавить от необходимости доставлять все необходимое для жизни из России. Только эта колонизация должна идти бок о бок с вытеснением из Маньчжурии китайцев, приехавших туда на заработки. В первую очередь надо выселить тех, кто связан с торговцами опиумом, хунхузами и содержателями борделей. А главарей бандитов казнить публично с полной конфискацией их неправедно нажитого имущества. Всех русских крестьян, которые поселятся в Маньчжурии, надо обучать военному делу, разрешить им хранение оружия и обязать, в случае необходимости, выступить на охрану своих поселений от бандитов. Но не превращать их в еще одно казачье войско. В свое время, еще при господине Витте, шли разговоры о создании Сунгарийского казачьего войска. Только, как мне кажется, оно не понадобится. Имеющихся в наличии казаков вполне хватит для того, чтобы обеспечить безопасность границ империи.

– Насчет вытеснения китайского уголовного элемента, – сказал я, – полностью с вами согласен, Петр Аркадьевич. Нам эти гнойники ни к чему. И вооружение русских поселенцев – тоже мысль вполне здравая. Только стоит ли поголовно выселять всех китайцев? Среди них есть весьма толковые и умные люди, которые могли бы принести немало пользы России. Для них и их детей я построил бы русские школы, где они бы учились не только русскому языку, но и пропитывались бы русским духом. И еще – я поощрял бы переход китайцев в православие. Вспомните – как китайцы-«боксеры» жестоко расправлялись со своими соотечественниками-христианами. Это неспроста – они чувствовали, что такие китайцы опаснее для них, чем сами русские. Ваше величество, помимо всего прочего, следует продумать создание в Маньчжурии инфраструктуры для будущих поселенцев. Я имею в виду машинно-тракторные станции, ветеринарные станции и ссудные кассы, где за символический процент переселенцы смогут получить кредит на обзаведение, приобретение сельскохозяйственных орудий, скота, на строительство дома. Жалеть денег на это не надо – потом все это вернется сторицей.

– Я понял вас, Александр Васильевич, – задумчиво сказал Михаил. – Действительно – мало принять решение о колонизации Маньчжурии, гораздо труднее добиться исполнения этих решений. Петр Аркадьевич, я попрошу вас подработать ваш проект с господином Тамбовцевым. Нужно предусмотреть всё – от транспортировки поселенцев до снабжения их в первое время всем необходимым для жизни, охраны их от бандитов и жуликов.

– В общем, – резюмировал император, – исходя из всего мною здесь услышанного, я предлагаю создать специальный комитет, глава которого будет подчиняться непосредственно мне, и который будет заниматься исключительно колонизацией Дальнего Востока вообще и Маньчжурии в частности. В состав его должны войти представители министерств: транспорта, финансов, иностранных дел, внутренних дел, военного министерства, наконец. И все они должны работать на одно дело – создание на восточных окраинах России нового промышленного центра, который обеспечит могущество империи на Тихом океане.

Часть 3
Смерч-антитеррор

20 (7) октября 1904 года, вечер.

Петербург. Морской порт

В этот сумрачный октябрьский вечер, когда в сгущающейся тьме порывы холодного ветра со стороны Финского залива бросали прямо в лица горсти водяной пыли, на причале Санкт-Петербургского Морского порта стояло четыре человека – две женщины и двое мужчин, реальный статус которых трудно было понять из-за плотных прорезиненных дождевиков. Дело в том, что визит короля Эдуарда в столицу Российской империи считался мероприятием сугубо семейным, что было связано с напряженными межгосударственными отношениями. Поэтому крейсер «Кент» довел королевскую яхту «Александра» до Датских проливов, где передал ее для дальнейшего сопровождения шведскому военному кораблю «Балдер», а сам отправился в норвежский порт Берген.

Впервые за всю историю Британии, со времен королевы Елизаветы Девственницы, появился кусок морской акватории, вход в которую британскому флоту был закрыт. Русский и германский военные флоты, а также датские береговые батареи, ощетинившиеся стволами крупнокалиберных орудий, наглухо закрыли вход нежелательным гостям в Балтийское море. А ведь кроме артиллерии были еще минные поля, береговые торпедные аппараты, а также крашенные в черный цвет германские и русские миноносцы, получившие прозвище «Черная стража», и малые миноноски – прообраз торпедных катеров. Пройдет немного времени, и взять Датские проливы можно будет попытаться только со стороны суши, для чего может понадобиться целая армия.

Но вернемся к королю Эдуарду, который пробирался в Петербург огородами, словно блудливый мужичок к соседской женке. Посетив родственников своей супруги в Копенгагене, британская королевская семейка на короткое время завернула в Стокгольм, а уже оттуда в сопровождении русского крейсера «Олег» под командованием капитана 1-го ранга Добротворского, на яхте «Александра» направилась в Санкт-Петербург. Балтика встретила британцев порывами ветра и штормом, но король Эдуард велел держать курс прямо на восток. Дело было даже не в судьбе Британской империи. Дело было в самом британском короле, который не хотел умирать и старался продлить свою жизнь хотя бы на лишние пять лет. Лучшие же врачи планеты в данный момент находились в Санкт-Петербурге.

При этом ее величество королева Александра Датская всю дорогу притворно стонала, вздыхая и переживая – как живется ее любимой дочери Виктории в ужасной варварской России, совершенно забыв про то, что в этой стране жила и благоденствовала ее родная сестра – принцесса Дагмара, ставшая в России императрицей Марией Федоровной.

Король же только посмеивался, слушая свою супругу. Уж он-то знал, что ее умную дочь, которая в этом смысле пошла не в мать, а в тетку[8], тепло принял ее правящий русский кузен и две кузины. Так что он спокойно реагировал на все стоны и сетования жены. Эта зануда верила в то, что писали в «Таймс» о России разные дешевые писаки, вроде Уинстона Черчилля, сделавшего себе имя на войне с бурами. Посмотрим, что она скажет, когда своими глазами увидит все великолепие русских дворцов и их столицы, которую по праву называют Северной Пальмирой.

Долго ли, коротко ли, но «Александра» со своим двенадцатиузловым ходом пересекла Финский залив и сейчас двигалась по Морскому каналу в порту Санкт-Петербурга. Встречали королевское семейство по-родственному, ограничившись минимумом народа.

Среди встречавших был сам император Михаил, без супруги и матери, которых он не захотел выставлять на ледяной дождь и пронизывающий ветер. Встреча в расширенном составе должна была состояться в сухом теплом и уютном Аничковом дворце, в котором Мария Федоровна планировала оказать гостеприимство своим британским родственникам. В принципе, одной августейшей монаршей персоны было достаточно для того, чтобы считать встречу произошедшей по полному разряду.

Британского короля с королевой встречала неугомонная великая княгиня Ольга, которая после своего замужества просто вся светилась от женского счастья. Именно она взяла на себя роль дуэньи для принцессы Виктории, которая должна была ввести британскую принцессу в русское общество и заставить ее полюбить все то, что составляет сердцевину русского характера. Полюбить требовалось: пристрастие к быстрой езде, морозу и жизни на широкую ногу, будь то новогодняя пьянка или тотальная война без правил и ограничений. Что русскому хорошо, то немцу (британцу?) смерть.

Виктория, которая была третьей участницей этой встречи, слушала, поминутно ойкала «Оу, май Год!», но училась, училась и еще раз училась. Адмирал Ларионов пояснял своей без пяти минут невесте – как возник тот или иной народный обычай, или от какого народа, составившего впоследствии часть единой русской нации, он был взят, и для чего он остается нужен в нашей скучной современности, когда на поезде меньше чем за месяц можно пересечь всю Евразию от Владивостока до Лондона.

Виктория обратила внимание, что в представлениях кузины Ольги и ее жениха Россия была разной. Ольга представляла ее тихой пасторальной буколической страной, в которой народ всем доволен и славит своего государя. А адмирал Ларионов представлял Россию в виде огромного дремлющего Зверя чудовищной силы, которого требуется взнуздать, оседлать и заставить строить царство божие на Земле. От таких преставлений у Виктории замирал дух и начинало щипать в носу. Попахивало от этого библейскими временами и зарождающейся новой человеческой общностью.

Адмирал и был четвертым встречающим, как потенциальный жених принцессы Тории, а также потому, что именно в его подчинении находился тот самый плавучий госпиталь, посетить который в первую очередь собирался король Эдуард.

Для адмирала король был ценен еще и тем, что через него можно было попытаться изменить настроение в британской элите, которая заходилась в истерике от истеричной русофобии, привитой британским правящим кругам еще во времена королевы Виктории. Может быть, все же найдутся трезвые головы в Британии, которые от приступов ненависти перейдут к более или менее конструктивному и прагматичному соперничеству между двумя странами. Эти мысли адмирала Ларионова разделял и император Михаил. Ведь в противном случае ему придется вести против Британии тотальную войну на полное уничтожение.

И вот, светя в сгущающейся тьме своими прожекторами, к яхте подошли три портовых буксира, которые окружили ее, подали буксирные концы и потащили к причалу, словно трезвые лакеи, ведущие под белы рученьки джентльмена, изрядно подгулявшего в своем клубе. Вот с лязгом, один за другим плюхнулись в воду якоря, а матросы на причале приняли и набросили на кнехты швартовые концы. Потом на берег был спущен трап. Королевская яхта «Александра» прибыла в Санкт-Петербург.

Первым на берег по трапу, чуть прихрамывая и опираясь на палку, сошел король Британии Эдуард. Сдержанно поздоровавшись со своим августейшим племянником и племянницей, он обнял дочь и, чуть отстранив, спросил:

– Ну как тебе здесь, Тория? Ты счастлива?

– Да, папа, – ответила принцесса Великобританская, – это очень интересная страна и здесь меня любят, – потом, помедлив, она добавила: – И я тоже люблю.

– Ну что же, будьте счастливы, – вздохнул король Эдуард, бросив беглый взгляд на адмирала Ларионова, – только маме об этом не говори, скажи, что к этому браку тебя вынуждают высшие государственные соображения.

23 (10) октября 1904 года.

Санкт-Петербург. Новая Голландия.

Тайный советник Тамбовцев Александр Васильевич

Наступил момент истины. Сегодня будет жарко, несмотря на то что октябрь в Питере – месяц уже прохладный. Но думаю, что все пройдет нормально – боевики Медведя будут уничтожены, и сделать все это удастся малой кровью.

Мы довольно плотно работали по эсерам-максималистам и с помощью агентуры и спецсредств были в курсе их планов. Прослушка и слежка дали нам очень интересные материалы. Оказывается, помимо боевиков и агентуры «товарища Герасима» – в миру Сэма Гольдберга – агента банкирского дома Якоба Шиффа, в подготовке теракта и последующего за этим покушения на жизнь императора Михаила и британского короля Эдуарда участвовали и некоторые представители петербургского высшего света. Да, недоработали мы, расследуя Гвардейский путч – убийство императора Николая II и попытку захвата трона великим князем Кириллом Владимировичем. Глубже надо было копать, только новый самодержец решил спустить это дело на тормозах – сказывались все же его родственные связи и старые приятельские отношения еще по лихим кирасирским кутежам.

Ну да ладно – что тогда недоделали, доделаем сейчас. Авантюра – а иначе я ее никак назвать не могу, – оплаченная деньгами американских банкиров и венских Ротшильдов, даст нам возможность разом избавиться от потенциальных заговорщиков. Да и Михаил поймет, что его оппоненты не брезгуют никакими средствами, чтобы добиться своих политических целей.

План заговорщиков был следующий – устроить взрыв у министерства иностранных дел России на набережной Мойки в тот момент, когда глава российского внешнеполитического ведомства Петр Николаевич Дурново будет садиться в карету, чтобы проследовать в Аничков дворец. Там император Михаил и вдовствующая императрица Мария Федоровна в, так сказать, неофициальной обстановке встретятся с королем Англии Эдуардом.

Взрыв на Мойке должен стать сигналом к действию боевиков Соколова. Они попытаются ворваться в Новую Голландию, захватить ГУГБ, похитить или убить меня, забрать очень интересующие кураторов «товарища Герасима» секретные документы. Одновременно группа заговорщиков совершит покушение на русского императора и английского короля. Планы у мятежников были грандиозные, и если хотя бы их часть Соколову и его компании удастся осуществить, то всем будет очень плохо.

Поэтому последние дни мы работали, что называется, двадцать четыре часа в сутки. Сам я ночевал в Новой Голландии, да и большинство сотрудников ГУГБ тоже перешли на казарменное положение.

Для начала мы решили предотвратить взрыв у министерства иностранных дел. Сегодня с утра группа моих «волкодавов», нарядившись дорожными рабочими, раскурочили брусчатку на углу набережной Мойки и Зимней канавки. Именно здесь должна проехать телега, на которой в ящиках лежала взрывчатка и адская машина. Боевика, который изображал извозчика, нужно было повязать аккуратно и тихо, чтобы тот не успел привести в действие взрывное устройство. И хотя господин Дурново, предупрежденный нами, в это утро отсутствовал в своем министерстве, рисковать мы не хотели – при взрыве могли пострадать невинные люди. А нам это ни к чему.

Час спустя.

Набережная Мойки у Зимней канавки

Извозчика-боевика удалось взять без шума и пыли. Он подъехал к «ремонтируемому» участку Мойки и там был остановлен одетым в мундир городового сотрудником Дворцовой полиции.

– Куды прешь! – грозно заорал он. – Ты что, не видишь – люди работают, мостовую починяют! А ну, давай поворачивай оглобли, ступай в объезд!

Этот момент, как мы полагали, был самым рискованным – боевик мог запаниковать и привести в действие адскую машину. Но он не стал спорить с «городовым» и, взяв под уздцы лошадь, попытался развернуть телегу. Только этому помешала фура, подъехавшая к нему сзади. Как на грех, у нее в этот самый момент соскочило колесо. Ломовой извозчик, соскочив с козлов, не обращая внимания на городового, разразился отборнейшей бранью. Потом он повернулся к боевику.

– Ну, чего раззявился! – гаркнул ломовик. – Хочешь побыстрее уехать – помоги мне. Я сейчас приподниму фуру, а ты хватай колесо и надевай его на ось.

Боевик засуетился. Он дождался, когда дюжий извозчик кряхтя поднимет край фуры, нагнулся, чтобы взять с мостовой колесо, и… Он вдруг почувствовал, что его руки, словно птичьи крылья, рванулись кверху. Двое «рабочих» подскочили и ловко заломили ему руки, стянув их сзади наручниками.

«Ломовик» подошел к телеге, скинул с ящиков брезент и осторожно открыл один из них.

– Так-так-так, – сказал он, внимательно ознакомившись с содержимым ящика. – А знаешь, любезный, что тебя твои товарищи приговорили к смерти?

– Как к смерти? Почему? – переспросил боевик, едва успевший прийти в себя после задержания.

– Медведь говорил тебе, что если ты дернешь вот за эту веревочку, то взрыв раздастся через минуту, а за это время ты сумеешь уйти на безопасное расстояние? – спросил «ломовик».

– Говорил… – пролепетал боевик. – А что не так?

– А то, паря, что взрыватель этой адской машины был установлен на мгновенное действие. Ты дернул бы за веревочку – и уже через мгновение вознесся к архангелам, – ухмыльнулся «ломовик». – Смекаешь?

Боевик сглотнул слюну и, как китайский болванчик, затряс головой.

– Значит, обманул меня Медведь, – пролепетал он. – Вот ведь сука!

Разобиженный «живой труп» не стал запираться и рассказал о готовящемся заговоре всё, что он знал. Правда, знал он не так уж много. Главное же, что стало известно сотрудникам ГУГБ – это то, что в случае, если взрыв на Мойке по каким-либо причинам не удастся, боевик должен был следовать на Фонтанку, где у здания Министерства внутренних дел империи привести в действие «адскую машину». На это на все ему давалось полчаса. Следовательно…

Снова Новая Голландия.

Тайный советник Тамбовцев Александр Васильевич

…Следовательно, понял я, если в течение получаса после условленного времени взрыва не будет, то тогда Медведь начнет действовать по второму варианту. А именно – сам отдаст команду начать штурм Новой Голландии. Сигналом станет взрыв караульной будки у моста через Крюков канал. Наш агент, внедренный в окружение Медведя, свел его с человеком, который назвался служащим ГУГБ. Через него лидер «максималистов» получил подробный план Новой Голландии, расположение постов охраны, кабинетов руководителей ГУГБ и тюрьмы, в которой содержались арестованные лидеры эсеровской «боевки», в том числе и Евно Азеф. Сведения, которые мы передали Медведю, были абсолютно достоверные. Почти достоверные…

В самый последний момент мы усилили посты охраны, установили во внутреннем дворе Новой Голландии пулеметы, посадили на крыши зданий снайперов – словом, подготовили для боевиков и прочих лиц, жаждущих нашей крови, «теплую встречу». Мы запустим их во двор всех, но только оттуда уже никто не выйдет.

Я связался по рации с наблюдателями, которые сообщили мне, что со стороны флотских казарм и неподалеку от дворца великого князя Александра Михайловича кучкуются подозрительные личности. Они старательно прикидываются гуляками, которые с наслаждением дышат сырым осенним воздухом Северной Пальмиры (ага!) и получают огромное удовольствие, шлепая по лужам.

Кстати, мы не исключили варианта с захватом семьи Александра Михайловича, и от греха подальше вывезли всех его домочадцев из дворца. В нем в качестве «засадного полка» расположился «тигр» с установленным на его крыше пулеметом.

Я взглянул на часы – штурм должен начаться с минуты на минуту. Кряхтя, я напялил на себя броник, сунул в кобуру «стечкин» и стал ждать дальнейшего развития событий…

На всякий случай я предупредил по рации своих орлов – у нападавших имеются в наличии ручные пулеметы Мадсена и самодельные гранаты – «македонки». Об этом стало известно в результате прослушки. Неугомонный «товарищ Герасим» исхитрился и сумел закупить в Дании несколько, как их тогда называли, «ружей-пулеметов». Оружие это было достаточно надежное и мощное. В руках боевиков «мадсены» могут быть весьма опасными.

– Еще раз предупреждаю, – передал я по рации, – снайперам особо контролировать тех, кто будет с гранатой, и пулеметчиков. Валить их в первую очередь. Да и вообще, всю эту медведевскую шушеру можно множить на ноль. Меня интересует лишь эмиссар Якоба Шиффа. Его фотографии я вчера вам показывал. Этого типа постарайтесь взять живьем.

– Первый – принято, Второй – принято, Третий – принято, – ответили мне старшие групп.

– Ну, тогда всё – действуйте, – сказал я и сунул рацию в кармашек броника.

Потом я поднялся на второй этаж, где располагалась дежурная часть ГУГБ, и где на экранах мониторов можно было увидеть все, что происходило вокруг Новой Голландии. Похоже, что «клиенты» были готовы к штурму. В действиях эсеровских боевиков чувствовалось напряжение.

Ай да Медведь, ай да сукин сын! Вот не ожидал от него такого! Жил бы этот самый Соколов в наше время – наверняка был бы лидером какой-нибудь террористической группировки, вроде «Красных бригад».

Боевики использовали для прорыва на территорию Новой Голландии новое для начала ХХ века техническое средство – автомобиль. На набережную Крюкова канала с Благовещенской площади свернула смешная легковая машина со спицованными колесами и ацетиленовыми фарами. Как потом оказалось, это был «Мерседес 35 ПС», выпускавшийся в Штутгарте. Приобрел его «товарищ Герасим» по просьбе Соколова. В кузове на мягких кожаных подушках сидело пятеро мужчин, среди которых я сразу же узнал физиономию Медведя.

Машина с набережной резко свернула на мост и помчалась к воротам. Проезжая мимо будки охранника, кто-то из боевиков на ходу швырнул в нее «македонку». Взрыв – и дощатое сооружение взлетело на воздух. Тряпичную куклу, наряженную в мундир служащего ГУГБ и изображавшую охранника, взрывная волна сбросила в Крюков канал. Лихо влетев во двор, автомобиль развернулся и замер в центре плаца. Выбравшийся из него Медведь стал отдавать распоряжения боевикам, которые вслед за авто ворвались во двор Новой Голландии. Нападавших было около тридцати человек. У нескольких из них я заметил в руках ручные пулеметы с верхним расположением коробчатого магазина. Это были датские «мадсены».

По команде Медведя группа боевиков побежала в сторону главного здания ГУГБ.

– Ну, всё, ребята, работаем, – скомандовал я по рации.

Загремели выстрелы, громко ухнул разрыв гранаты, выпущенной из подствольника. Началось истребление эсеровских боевиков.

Сопротивление они оказали отчаянное, несмотря на то что половина из них была уничтожена еще до того, как они поняли, что попали в ловушку, и начали отстреливаться. Но против «валов», «винторезов» и «печенегов» их браунинги и «смит-вессоны» были бессильны. «Мадсенами» никто так и не сумел воспользоваться. Тот, кто попытался открыть огонь из пулемета, тут же получал пулю в лоб. Один из боевиков хотел метнуть бомбу-«македонку», но пуля снайпера прострелила ему руку – и бомба упала под ноги гранатометчика. Взрыв швырнул его на стену здания, и истерзанное тело боевика сползло на землю, оставив кровавый след на серой штукатурке.

Медведь с двумя браунингами в руках спрятался под машиной и яростно палил во все стороны. Мы бы давно успокоили его, залепив в авто «огурец» из подствольника, но жаль было портить шкуру «мерина». Все же «мерседес», он и в начале ХХ века «мерседес». Я приказал подождать. Ведь у Медведя должны же когда-то кончиться патроны. Посмотрим, что он будет делать дальше.

Соколов, расстреляв все обоймы, отбросил в сторону браунинги, вылез из-под машины и, подняв над головой «македонку», пошел к воротам Новой Голландии. Стало ясно, что этот отморозок сдаваться не намерен. Пришлось его пристрелить.

А вот «товарищ Герасим» не стал изображать из себя героя. Он, как и Медведь, залез под машину, закрыв голову руками, и лежал, ожидая окончания активной фазы операции. Когда же стрельба закончилась, он, озираясь по сторонам, выполз из-под машины на свет божий, достал из кармана белый платок и, размахивая им, закричал:

– Не стреляйте, я сдаюсь! Я иностранец и к вашим российским делам не имею никакого отношения! Я могу сообщить вам важные сведения!

Из-за угла появились два морпеха в брониках и шлемах «сфера» и с «валами» в руках. Держа на мушке Сэма Гольдберга, они осторожно подошли к нему, пристрелив по дороге двух боевиков, которые измазали свои лица кровью и прикинулись мертвыми.

Увидев их, посланец заокеанских банкиров побледнел. Он, видимо, не привык к подобного рода зрелищам. Ноги у Гольдберга подкосились, и он обмяк в руках наших парней.

«Надо будет побыстрее допросить его, – подумал я. – В таком состоянии “клиенты” испытывают страстное желание пообщаться. Надо этим воспользоваться».

Тут же, не выходя из дежурной части, я связался по рации с императором Михаилом и доложил ему об успешном завершении операции. Я уже знал, что десятка полтора заговорщиков, собравшихся в садике перед Александринкой, не дождавшись условного сигнала – взрыва на Мойке, и услышав стрельбу в Новой Голландии, пошушукавшись о чем-то, стали торопливо расходиться. Ну, ничего, мы вели скрытую съемку их рандеву и теперь точно знаем – кто готов принять участие в возможном мятеже.

А пока во дворе Новой Голландии мои люди наводили порядок. Трупы боевиков стаскивали в кучу, чтобы потом отправить их в покойницкую Обуховской больницы. Следователи выворачивали карманы убиенных в поисках оружия и документов. Два сотрудника Петербургского охранного отделения внимательно разглядывали лица боевиков, стараясь установить их личности.

«Могли бы сказать нам спасибо, – подумал я. – Ведь какую огромную работу мы проделали, сделав то, что входило в их обязанности. Ну, да ладно, главное, что опасность миновала, и со стороны эсеров-максималистов нам уже вряд ли будет грозить опасность. Хотя уцелевшие “медвежата”, скорее всего, прибьются к какой-нибудь другой террористической группе и возьмутся за старое».

Я отправился в свой кабинет, куда уже должны были доставить нашего пленника – Сэма Гольдберга. Надо спрятать пистолет в сейф и заняться интеллектуальной работой – допросом заморского гостя. Посмотрим, о чем он мне поведает…

27 (14) октября 1904 года, вечер.

Аничков дворец. Гостевые апартаменты

Вечер четырнадцатого октября по старому юлианскому календарю выдался промозглым и ветреным. Шквалистые порывы холодного ветра бросали в лица редких прохожих горсти мельчайшей водяной пыли, иногда переходившей в проливной дождь. Скрипя цепями, раскачивались на центральных улицах электрические и газовые фонари. Погода была такой, о которой в народе говорят: хороший хозяин собаку на улицу не выгонит.

В гостевых апартаментах Аничкова дворца было тепло и уютно, в камине горел огонь, а на мраморной полке грелись, выделяя пряный аромат, две большие кружки с глинтвейном. И только завывание ветра в трубах да стук капель дождя в оконное стекло говорили о том, что там снаружи, за толстыми стенами бушует и ярится осенняя непогода.

В креслах, придвинутых к камину, сидели и беседовали два человека, входившие в четверку самых могущественных людей планеты. Сравниться по силе влияния с британским королем Эдуардом и российским императором Михаилом могли разве что германский император Вильгельм и американский президент Теодор Рузвельт. Австро-венгерский император Франц-Иосиф, президент французской Третьей Республики Эмиль Лубе, турецкий султан Абдул-Гамид II и итальянский король Виктор-Эммануил III, несмотря на обширные владения и многочисленных подданных, принадлежали уже к числу руководителей государств второго разряда, не ведущих, а ведомых, не способных один на один противостоять мировым державам и, вследствие этого были младшими партнерами вышеозначенной четверки.

При этом следовало учитывать, что Российская империя при царе Михаиле находилась на подъеме, как во времена Екатерины Великой, когда один легкий чих в Петербурге мог вызвать тяжкую простуду по всей Европе. Британия же, напротив, при предшественнице ныне правящего монарха – королеве Виктории – миновала зенит своего величия и теперь стремительно скатывалась к надиру. Само поражение при Формозе было бы мелочью, так сказать, неизбежной на море случайностью, если бы не тот факт, что тридцать семь или сорок миллионов лояльного британской короне населения Метрополии (англичан, шотландцев, валлийцев) не могли уже удерживать под контролем огромную империю, «над которой никогда не заходит солнце», с населением в четыреста миллионов туземцев.

Созданная для ограбления туземцев колониальная империя из-за недостатка носителей «бремени белого человека» начала трещать и расползаться на нитки, подобно гнилой тряпке, а владыкам лондонского Сити и международным торгашам все было мало. То они планировали передел колониальных владений в Африке или российских – в Центральной Азии, то их беспокоила растущая германская промышленная мощь, а то они строили планы доминирования в Китае и ограничения российского влияния на Дальнем Востоке…

Самое же главное, что беспокоило этих джентльменов, была, конечно, поднимающаяся, как на дрожжах, Российская империя, раскинувшаяся на одной пятой части суши. И джентльменам обиднее всего то, что англичане, переселяясь в Торонто, Мельбурн или Веллингтон, во втором или третьем поколении становились канадцами, австралийцами или новозеландцами. При этом русские, хоть в Москве или Питере, хоть в Баку, Ташкенте, Чите, Хабаровске и Владивостоке, вне зависимости от того, сколько прошло поколений, все равно оставались русскими. При забеге на длинную дистанцию Британия неизбежно выдыхалась, теряя самую активную, говоря научным языком, пассионарную часть своего населения.

А Россия, напротив, усиливалась, как за счет отселившегося на окраины русского населения, так и за счет стремительно русеющих аборигенов, перенимающих язык, традиции и обычаи государствообразующего этноса, и тоже становящихся русскими. Более того, потомки англичан, перебравшихся в Россию, через два-три поколения становились русскими, а русские, переехавшие в Англию или в Североамериканские Соединенные Штаты, так русскими и оставались.

Кстати, именно на эту тему, применительно к своим семейным делам, и беседовали британский король и российский император, приходящиеся друг другу дядей и племянником. Речь шла о возможном браке и последующей смене подданства дочери короля Эдуарда, принцессы Виктории Великобританской. Женихом принцессы должен стать соратник императора Михаила, пришелец из будущего, вице-адмирал Ларионов, на днях получивший титул графа Чемульпинского.

Данное пожалование не влекло за собой никаких материальных преференций, а только повышало формальный статус адмирала в аристократическом сообществе Европы до такого уровня, когда его брак с Викторией Великобританской уже не выглядел мезальянсом.

Что же касается неформального статуса, особенно во флотских и околофлотских кругах, то его у адмирала и так было достаточно. Для офицеров германского Флота Открытого моря он был почти полубогом, равным обожаемому адмиралу Тирпицу, мастером морской блокады и гением крейсерской войны. Германские моряки мечтали перенести опыт русского флота по блокаде Японских островов на европейский театр военных действий, чтобы при удобном случае сдавить петлей торговой блокады шею вчерашней Владычицы морей.

По тем же причинам и из тех же соображений для моряков Ройял Нэви адмирал Ларионов был ненавидим, как злой гений их флота, овеянного славой адмирала Нельсона. В то же время британские офицеры отзывались о нем в самых превосходных выражениях. А об адмирале Жераре Ноэле они отзывались как о тупице, который забыл, что броненосцы его величества, кроме парадов и зарубежных визитов, могут еще и идти в бой.

Адмирал Ларионов в течение нескольких месяцев дважды нанес поражение британскому королевскому флоту. Первый раз заочно, когда под его общим руководством эскадра кораблей из будущего и русская Тихоокеанская эскадра вдрызг разнесли Японский императорский флот, построенный на английских верфях, по английским проектам и на английские кредиты. Им командовали офицеры и адмиралы английской выучки, за спинами которых стояли английские инструкторы.

Второй раз он разгромил их лично под Формозой, надавав унизительных пощечин и заставив британские корабли спустить флаги под угрозой неминуемого уничтожения. Если честно, то этот адмирал имел право получить такой трофей, как Виктория Великобританская. В этом случае он, возможно, в следующий раз применит свои таланты не против Британии, а против кого-нибудь еще.

Моряки Русского императорского флота делились на две неравные части – на тех, кто был на Тихом океане во время скоротечной войны с Японией, и на тех, кому не довелось в этой войне участвовать. И вторые отчаянно завидовали первым, творившим саму историю.

Разговор между посвежевшим и немного подлечившимся дядей и его племянником шел как раз об адмирале Ларионове и о его царственной невесте. Все прочее ими сказано было еще во время встречи в Ла-Манше. Оба они понимали, что крах Британской империи при ее политической конструкции и настроениях в элите неизбежен, а изменение первого и второго требует немалого времени. Британскую империю уже нельзя спасти как таковую, ибо население колоний и дальше будет расти быстрее метрополии, попутно обрастая своими элитами и своим по-европейски образованным классом, которому однажды надоест владычество спесивых англичан, с оскорбительным пренебрежением относящихся к туземцам. И тогда империю начнут сотрясать бунты и мятежи, сил на подавление которых уже не будет. Потому что одновременно с этим сама Метрополия будет истощена в одной или нескольких крупных европейских войнах. Этот крах нельзя предотвратить, но можно заблаговременно подготовиться к нему. Над этим вопросом король Эдуард будет трудиться до конца своей жизни, а император Михаил, который должен прожить подольше, обещал помочь ему и его потомкам.

Со всем этим король Эдуард уже смирился, тем более что произойти это должно было не в годы его правления, как бы долго оно ни продлилось, а при его детях и даже внуках. Но при этом, выдавая свою дочь за русского, Альберт-Эдуард прекрасно понимал, что если у его любимой Тори и Виктора все же будут дети, что сомнительно, учитывая возраст невесты и жениха, то их потомки, при устранении всех старших остальных ветвей, будут иметь права на британский трон…

«С другой стороны, – думал король, уже принявший решение, – в любом случае это будет моя кровь, а русский на престоле – это все же лучше, чем потомок продавщицы из модного магазина. Быть может, лет через сто или сто пятьдесят они будут его единственными потомками, чья кровь не смешается с кровью простолюдинов». Пусть будет так! Прижилась же в России его свояченица Дагмара. И его милая Тори, скорее всего, сможет стать здесь своей, раз уж атмосфера викторианской Британии тяготила ее как спертый воздух подземелья.

– Да, Майкл, – сказал король, – пусть все будет именно так. Я даю свое согласие на этот брак, крещение Виктории по православному обряду и ее переезд к мужу в Россию. Пусть мистер Ларионов подойдет к нам с королевой Александрой и попросит руки нашей дочери. Только пусть выдержит недельку для приличия, а я за это время постараюсь уговорить жену. Бедняжка уверена, что в России нашу милую доченьку обязательно съедят медведи, и даже твоя мать не может ее переубедить. Но я буду стараться изо всех сил, потому что хочу своей дочери счастья, раз уж она не смогла найти его в Британии, а нашла у тебя – в России.

4 ноября (22 октября) 1904 года, вечер.

Аничков дворец. Гостевые апартаменты

Прошла неделя с того момента, когда император Михаил обсуждал с королем Эдуардом будущую свадьбу его дочери принцессы Виктории Великобританской и российского адмирала Ларионова. Много воды утекло с той поры по Неве в Финский залив. Много копий было сломано в семейных спорах британского короля с его супругой королевой Александрой. И споры эти порой доходили до уровня семейных кухонных скандалов с битьем посуды, когда королева припоминала муженьку его любовниц из всех слоев общества – от актрисок (что для высшего света считалось почти равным проститутке) до графинь-герцогинь, которыми его величество тоже не брезговал. Поэтому, узнав, с каким чудовищем (Камиллой Паркер-Боулз) его потомок принц Чарльз изменял красавице-жене Диане, король Эдуард пришел в неистовство и два часа подряд изрыгал проклятия на всех языках, которые знал. По его мнению, такой красотке, как Диана, можно было изменять только с еще более красивой женщиной, и никак иначе.

В особо тяжелые моменты на помощь королю Эдуарду приходила хозяйка Аничкова дворца, вдовствующая императрица Мария Федоровна, которая еще не забыла, что она была когда-то датской принцессой Дагмарой и младшей сестрой британской королевы. Марии Федоровне муж никогда не изменял, чем она втайне гордилась, но он умер более десяти лет назад, поэтому в таких случаях семейные скандалы между мужем и женой превращались в совместное распитие сестрами успокоительных капель. Приняв эстафету у короля Эдуарда, Мария Федоровна начинала уговаривать свою сестрицу разрешить брак ее дочери с адмиралом Ларионовым. И мужчина он хоть куда, вежливый и обходительный, и сын Марии Федоровны, император Михаил его ценит, уважает и прочит большое будущее.

Да и Виктория, говорила Мария Федоровна, будет с адмиралом счастлива. Она ждет не дождется того момента, когда им можно будет пойти под венец. И вообще, для нее эта любовь – последний шанс не остаться в старых девах. Ведь ей уже тридцать шесть лет, притом что от женихов, которых ей подбирали родители, она воротит нос. А ведь и умна, и пригожа, и характер ангельский, а как ты ни бейся головой об стену – нет для нее в Британии женского счастья, и все тут.

В ответ снова раздавались крики: «Загубите вы здесь в России мою кровиночку!» – текли слезы, на стенания и рыдания приходил, опираясь на трость, законный супруг, и все начиналось сначала.

На самом деле королева Александра давно уже видела в своей дочери некую универсальную личность – медсестру, горничную и дуэнью, и потому она не желала отпускать ее от себя. Внезапная поездка Виктории в Россию настолько выбила королеву из колеи, что родной муж примерно месяц скрывался от нее по разным принадлежащим королевской семье замкам. А то – ишь чего выдумал, любимую дочку выдавать замуж, не заручившись согласием родной матери. Но если два дятла, особенно таких настойчивых, как король Эдуард и вдовствующая императрица Мария Федоровна возьмутся долбить дупло, то рано или поздно они его сделают, даже в таком крепком дубе, каким была королева Александра.

Что же касается самой Виктории, то все это время, пока решалась ее судьба, она не сказала ни одного слова и не проронила ни одной слезинки. Как истинная англичанка, принцесса только смотрела на мать умоляющими глазами. Возможно, что этот взгляд и пробудил в королеве Александре, которая сама была несчастна в браке, материнские чувства и сострадание к дочери, которая хочет любви и счастья, но вместо этого может остаться старой девой, без семьи, любящего мужа и детей.

– Ладно, Тори, – наконец, сказала королева, – если ты так этого хочешь, то выходи замуж за своего Виктора и оставайся в России. Но никогда не жалуйся мне на свою судьбу, что бы с тобой ни произошло в этой варварской стране. Выходя замуж, для меня ты становишься отрезанным ломтем, и теперь твой господин и повелитель – только твой муж и никто более. Когда я вышла замуж за твоего отца и переехала из Копенгагена в Лондон, то перестала быть датчанкой, превратившись в англичанку. Потом то же самое сделала и моя сестра и твоя тетка Дагмар, из тихой и уютной Дании переехавшая в заснеженную Россию. Эта дикая и суровая страна настолько изменила мою сестрицу, что временами я ее просто не узнаю. Вот так и тебе, Тори, придется перестать быть англичанкой и научиться быть русской. Если ты готова пойти на это, то тогда я тебе больше и слова не скажу.

– Да, мама, – тихо ответила Виктория, – я на это готова. И если ты думаешь, что этот брак понизит мой статус, то ты ошибаешься. Мой Виктор говорит, что каждый имеет ровно тот статус, которого заслуживает, и ни граммом больше, – а все остальное не более чем условность.

– Ладно, – махнула рукой королева Александра, – если ты хочешь так думать, то я не возражаю. Возможно, эта страна и в самом деле способна творить с людьми чудеса, как об этом талдычит моя сестрица. Но, став англичанкой, я никак не могу понять этих русских. В любом случае я согласна, поскольку это твоя жизнь, а не моя, и прожить ее придется тебе, а не мне. Так и передай отцу, пусть он сам ведет переговоры о твоем замужестве, а я твоего ужасного Виктора знать не желаю. А сейчас оставь меня, пожалуйста, и скажи горничной, чтобы принесла успокоительные капли.

Через четверть часа об этом разговоре уже знал король Эдуард, ужасно обрадовавшийся тому, что супруга предоставила ему карт-бланш, а еще через час и адмирал Ларионов, которого король оповестил специальной конфиденциальной запиской, приглашающей адмирала на рюмку «чая».

– Виктор, – сказал король, на правах хозяина разливая в рюмки терпкий и ароматный «Наполеон», – я должен сказать вам, что мы с матушкой вашего императора наконец добились того, чего вы с Тори так страстно желали. Так выпьем же за тот счастливый момент, когда я смогу назвать вас зятем, а вы мою дочь – своей женой.

– Ну, ваше величество, – ответил адмирал Ларионов, – я, честно говоря, не большой любитель алкоголя, но за такое выпить совсем не грех.

– Только должен сказать вам, дорогой зять, – король, причмокивая, прожевал ломтик чеддера, – что большого приданого я за Тори дать вам не смогу – газетчики поднимут крик, Парламент встанет на дыбы, и вообще, станет слишком шумно, а этого мне как раз не хочется. Можно даже сказать, что вы берете почти что бесприданницу.

– А разве я похож на охотника за приданым? – спросил короля адмирал Ларионов. – Мне нужна ваша дочь, а приданое… Думаю, что финансовый вопрос нас не очень сильно будет волновать. Я не бедствую, и если не выставляю напоказ свое благосостояние, которое формируется из моей адмиральской доли в капитале Особой эскадры, так это только потому, что поступать иначе мужчине и воину просто не к лицу.

– Слова не мальчика, но мужа, – пробормотал король, разливая еще по одной рюмке, – ну что же, за это стоит выпить отдельно. Я, честно говоря, очень рад, что у моей дочери будет такой самостоятельный и солидный муж, хорошо понимающий обязанности главы семьи. Хочу надеяться, что вы оба будете счастливы, и что этот брак послужит дальнейшему укреплению дружбы между нашими народами.

Адмирал Ларионов посерьезнел.

– Если первое вполне очевидно, ваше величество, – сказал он, – то мы с вашей дочерью обязательно будем счастливы, поскольку при виде друг друга нас охватывают приступы невыносимой нежности. А вот насчет второго, то боюсь, что это, скорее всего, не более чем пустые надежды. Должен вам сказать, что, по мнению наших специалистов, получивших всю информацию из будущего, в ближайшее время Британия примет участие в ряде военно-политических авантюр. Каждая такая авантюра все больше и больше будет ухудшать положение вашей страны, пока она, подобно сперва Испании, а потом Голландии с Францией, не скатится к уровню рядовых европейских государств, вроде Дании или Швейцарии. А может быть, все кончится быстро в кровавой судороге мировой войны. Только мы в России хотели бы избежать подобного исхода. Но и это тоже может оказаться невозможным, и тогда мы будем вынуждены сойтись с вами в кровавой ожесточенной схватке, в которой ценой амбиций политиков станут миллионы жизней со всех сторон.

– И что же, – спросил король, – ничего уже нельзя сделать? Я имею в виду сохранение Британской империи. Ведь все же мы, англичане, несем цивилизацию и культуру дикарям, которые без нас снова быстро впадут в варварство.

– К сожалению, ничего, – ответил адмирал Ларионов, – ваша Метрополия надорвалась и больше не в состоянии воспроизводить достаточное количество носителей «бремени белого человека» надлежащего качества.

– Тогда, – кивнул король Эдуард, – этот брак станет страховкой для моих потомков в случае неблагоприятного развития событий. Давайте выпьем за это еще по одной и пойдем обрадуем мою дочь. Она, наверное, совсем измаялась, бедняжка.

7 ноября (25 октября) 1904 года.

Петербург. Новая Голландия.

Тайный советник Тамбовцев Александр Васильевич

Наступил праздник, который вроде бы и не праздник. Потому что 7 ноября 1917 года в этой истории может ничего и не произойти. Ну не выйдет Ильич в прокуренный зал Смольного и не произнесет во всеуслышание: «Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась!» А что будет? А бог его знает…

Но я помню этот праздник, когда мы с отцом ходили на демонстрации, когда его сослуживцы грелись водочкой во время остановки колонны его предприятия, танцевали под гармошку, на которой папин приятель дядя Леша лихо наяривал «Яблочко» и «Барыню». Когда у нас в доме появился телевизор – смешной такой КВН с огромной стеклянной линзой, наполненной водой, я с удовольствием смотрел военный парад на Красной площади. И как потом у нас ни называли этот день, для меня это был ПРАЗДНИК – день, не похожий на все остальные дни в году.

А вот в этом времени его, скорее всего, не будет. И будет ли революция вообще – тоже неизвестно. Как ни смешно, но моя работа на должности «Главного инквизитора Российской империи» как раз и направлена на то, чтобы революции не было.

Мои собеседники – Ленин и Коба, которые к революции в нашей истории имеют самое непосредственное отношение, внимательно слушают мой рассказ о том, как в нашем мире отмечалась годовщина Великой Октябрьской социалистической революции, и, что называется, мотают на ус.

Сосо очень понравилась история о параде на Красной площади 7 ноября 1941 года. Как шел снег, как маршировали части, которые на другой день отправились на фронт, проходивший в нескольких десятках километров от Москвы. Как товарищ Сталин – то есть Коба, постаревший и заматеревший, выступая с трибуны Мавзолея, сказал на всю страну:

«Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»

При последних словах внимательно слушавший мой рассказ Ильич невольно приосанился и с гордостью посмотрел на Кобу.

– Александр Васильевич, голубчик, что, Иосиф Виссарионович так все и сказал? В момент смертельной опасности для нашей страны он вспомнил об Александре Невском и Дмитрии Пожарском? О князьях? Конечно, это не совсем по-пролетарски, но все же эти люди были личностями, и, надо отдать им должное, они много сделали для России. Может быть, простой народ не жалели, но и себя тоже.

– Владимир Ильич, – сказал я, – ну не надо на каждое явление навешивать идеологический ярлык. Вы ведь тоже сын не простого крестьянина, как Иосиф Виссарионович, а сын действительного статского советника, чиновника четвертого класса Табели о рангах. И отец ваш, Илья Николаевич, носил шинель с красной подкладкой.

– Все так, Александр Васильевич, все так, – задумчиво произнес Ленин. – Только я помню, как батюшка говорил, что дед мой, Николай Васильевич, был из мещанского сословия, а прадед – тот вообще крепостной.

– Вот видите, Владимир Ильич, – кивнул я, – значит, существует в Российской империи такая штука, как социальный лифт, – заметив недоуменный взгляд своего собеседника, я пояснил: – Ну, у нас так называют возможность для представителя низшего сословия изменить свой статус и подняться наверх по социальной лестнице. Причем без революции, а лишь с помощью своего ума и талантов.

– Эх, Александр Васильевич, – махнул рукой Коба, – если бы вы знали – сколько народных талантов было загублено, сколько незаурядных людей так и не смогли воспользоваться этим вашим «социальным лифтом». Взять, к примеру, моего отца – он был хорошим сапожником, грамотным, много читал. Но его сгубило вино. Он спился – в этом грузины схожи с русскими.

– Сочувствую вам, Иосиф Виссарионович, – сказал Ленин. – Водка – страшная штука, которая губит многих талантливых людей. Скажите, Александр Васильевич, а как с этим обстоят дела в вашем времени? Вы уже справились с этой напастью?

Я ничего не ответил своим собеседникам и лишь печально развел руками. Многие мои одноклассники и сослуживцы стали жертвами «зеленого змея». Кто умер от цирроза, кто погиб в результате несчастного случая, связанного с употреблением алкоголя, у кого из-за пьянства распалась семья.

Ленин и Коба, увидев мою реакцию на заданный мне вопрос, переглянулись и резко сменили тему разговора.

– Александр Васильевич, – спросил Коба, – я слышал, что ваше ведомство сумело арестовать большую группу эсеров-максималистов. Я не знаю подробностей всего этого дела, но мне известно, что они планировали совершить покушение на императора Михаила и напасть на Новую Голландию. Лишь чудом им не удалось осуществить свои чудовищные намерения. Я когда-то сочувствовал народовольцам, но теперь считаю, что террористы – это обычные преступники. Ведь совершаемое ими убийство, пусть даже с политической подоплекой, все равно остается убийством. Никому не позволено совершать самочинную расправу. Пусть даже чиновник, которого собираются убить эсеровские боевики, и погряз в преступлениях, но убийство без суда есть и будет обычным самосудом. Скажите, Александр Васильевич, а в вашем мире террористы есть?

Я тяжело вздохнул. Сначала я хотел рассказать Ленину и Кобе историю про Буденновск, Кизляр, Беслан и «Норд-Ост». Но потом передумал, решив, что для них окажутся слишком страшными подробности издевательства над детьми, женщинами одуревших от крови подонков.

– Что, товарищ Тамбовцев, – участливо поинтересовался Ленин, – совсем все плохо? Я вообще-то догадывался о чем-то подобном по тому, как вел себя товарищ Бесоев. Это чему ж надо случиться, чтобы такой добрый и милый человек, как Николай Арсеньевич, хладнокровно убивал людей, пусть и не совсем хороших.

– Эх, Владимир Ильич, – мне не хотелось касаться этой темы, но раз уж так пришлось, – знали бы вы – что довелось видеть Коле, через что пройти. Да и мне во время моих командировок пришлось встретиться с такими вещами, о которых мне потом не хотелось вспоминать. Иногда мне даже кажется, что люди со временем становятся не лучше, а хуже. Впрочем, это только мое личное мнение.

– Так что же, Александр Васильевич, – спросил меня Сосо, – получается, что все, что мы делаем – это зря. Натуру человеческую не переделать, и мы, мечтающие о будущей счастливой жизни – всего лишь наивные и глупые идеалисты, которые верят в то, чего быть не может?

– Нет, Иосиф Виссарионович, – возразил я будущему «вождю народов», – все, что мы делаем – не зря. В детстве я жил неподалеку от музея великого полководца Александра Васильевича Суворова. Часто я заходил в этот музей и рассматривал картины, личные вещи Суворова и русские знамена, под которыми воевали его «чудо-богатыри». И на всю жизнь я запомнил слова Суворова: «Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека; но я заключал доброе мое имя в славе моего Отечества и все успехи относил к его благоденствию. Никогда самолюбие, часто производимое мгновенным порывом, не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей…» Для меня эти слова стали девизом всей моей жизни.

– Да, хорошо сказал Суворов, – задумчиво произнес Коба, – «мыслить о пользе общей». Наверное, он тоже был в душе социалистом, – неожиданно улыбнулся будущий генералиссимус. – Нет, я, конечно, шучу, но «мысль об общей пользе» – это именно то, что нам сейчас нужно. Ну что, Владимир Ильич, примем графа Рымникского и князя Италийского в нашу партию?

Ленин звонко рассмеялся и развел руками – дескать, что с вами, батенька, поделаешь – надо принимать – наш человек Суворов.

Я посмотрел на часы. Уже третий час сидим и лясы точим. А дел, между прочим, невпроворот. Пора закругляться. Ведь праздник – праздником, а за нас эти дела никто не сделает.

Ленин и Коба все правильно поняли и начали прощаться. Как говаривал еще один представитель господствующего класса – царь Алексей Михайлович Тишайший – «Делу время, потехе час»…

15 (2) ноября 1904 года.

Санкт-Петербург.

Русский музей императора Александра III.

Тайный советник Александр Васильевич Тамбовцев

Сегодня я решил отдохнуть от политических интриг и копания в малоприятных делах террористов и шпионов. Захотелось приобщиться к вечному, прекрасному. Тем более что и повод для этого появился.

В Русском музее императора Александра III, в нашей истории именуемом просто Русским музеем, недавно открылась выставка картин знаменитого художника Василия Васильевича Верещагина. В этой истории он не погиб вместе с адмиралом Макаровым на броненосце «Петропавловск». Да и сам броненосец остался целехоньким, так что Василий Васильевич плодотворно поработал в Корее, Маньчжурии, на Формозе, где он побывал после разгрома британской эскадры и десанта, а также в самой Японии. Результатом этой длительной поездки стала серия картин, с которой Верещагин и решил познакомить почитателей его таланта. В число оных входил и я.

Я знал о том неоднозначном отношении к художнику со стороны представителей правящей династии. За цикл картин о войне с Турцией 1877–1878 годов цесаревич Александр Александрович – будущий император Александр III – назвал Верещагина «скотиной». Его отец, император Александр II, правда, оказался более объективным, и сказал, посетив выставку: «Все это верно, все это так и было», но с самим Василием Васильевичем видеться не пожелал.

Справедливости ради скажу, что император Михаил относился к Верещагину вполне благосклонно. Он первым познакомился с картинами, которые привез художник из своей творческой командировки, и дал разрешение на проведение выставки в Русском музее. Как я уже говорил, выставка открылась, публика на нее валила валом, отзывы были самые положительные. Я послал записку Василию Васильевичу с просьбой встретиться с ним в музее вечером, после окончания работы выставки, и показать мне его новые картины и, если у него будет желание, побеседовать в непринужденной обстановке.

К моему удивлению, Верещагин ответил мне в тот же день, сообщив, что будет рад меня видеть и ждет меня в любое удобное для меня время. Почему к удивлению? – Дело в том, что моя должность и работа вызывает неприятие у многих представителей интеллигенции. Мне, честно говоря, абсолютно наплевать на то, что обо мне думает какой-то там приват-доцент, страдающий либеральной чесоткой. Но мне бывает порой очень обидно, когда вполне достойные и уважаемые мной люди предпочитают держаться от меня на «пионерском расстоянии».

И вот я в Русском музее. Навстречу мне с улыбкой идет рослый и плотный седобородый мужчина. Мы здороваемся и пожимаем друг другу руки. Василий Васильевич с любопытством смотрит на меня – видимо, он пытается понять, что внутри человека, которого здешняя желтая пресса сравнивает с Малютой Скуратовым и Игнатием Лойолой в одном флаконе.

А потом начинается показ картин. В залах музея остались лишь смотрители, и потому знакомство с его картинами носит несколько камерный характер. Война на Дальнем Востоке закончилась быстро, и особых кровопролитий на ней не было. Так что картин типа «На Шипке все спокойно» и «Апофеоз войны» не было.

Эпатаж, однако, наличествовал. Например, картина, изображающая японскую батарею, перепаханную нашей корабельной артиллерией – искореженные пушки, разбросанные трупы японских солдат и конские туши, или картина, на которой японский офицер, не желающий попасть в плен, делает себе харакири. В остальном все было достаточно объективно, хотя Верещагин и старался показать, что война – это самое мерзкое занятие на свете.

Правда, среди чисто батальных картин было много и пейзажей. Художника очаровала красота природы Кореи, Японии, экзотические пагоды и синтоистские храмы, морские виды – все же не зря Верещагин окончил в свое время Морской кадетский корпус.

Немало было и портретов. Среди них я с удивлением заметил и лица моих современников – офицеров и матросов с эскадры адмирала Ларионова. Они не щеголяли строевой выправкой, но в них было что-то, не похожее на офицеров и матросов Русского императорского флота. И даже не форма – а то, как они держались, как смотрели на художника, который верно схватил их суть. Вот уж действительно талант!

– Любуетесь, Александр Васильевич? – спросил Верещагин, заметив, что я остановился у картины, изображавшей одного из офицеров штаба адмирала Ларионова. – Вот и я любовался на этого молодца. Вы ведь тоже из них… Ну, с этой таинственной эскадры. И в вас тоже есть что-то такое. Если вы позволите, то я с большим для себя удовольствием нарисую ваш портрет.

– На фоне дыбы и палача, голого по пояс и с большим кнутом в руках? – попробовал пошутить я. – Нет уж, увольте. Вас за этот портрет потом мои недруги совсем сживут со света.

– Ну, зачем вы так! – похоже, что Верещагин обиделся. – Я нарисую вас таким, как вы есть на самом деле – умным, простите, хитрым, ироничным человеком, но в душе глубоко несчастным от того, что вам приходится заниматься таким малопочтенным делом. И еще – человеком не от мира сего. Вы и ваши друзья с эскадры, поверьте мне, выглядят порой так, как будто вы попали в наш мир с другой планеты. Вы и свои, и одновременно чужие.

– А какие же все-таки мы, Василий Васильевич, – попытался отшутиться я, – чужие или свои?

– Скорее свои, – серьезно сказал Верещагин. – Ведь вы не жалеете себя ради России, а это, согласитесь, чужие ни за что бы делать не стали.

– Согласен, согласен, – я махнул рукой. – мы действительно свои. Скажите, Василий Васильевич, а почему вы стараетесь изобразить войну именно в таком неприглядном виде? Ведь вы сами добровольцем отправились на Балканы в 1877 году, участвовали в боевых действиях. А ранее, в 1868 году вы в осажденном полчищами мятежников Самарканде геройски сражались с врагом, за что награждены орденом Святого Георгия четвертого класса.

Я достал из кармана свою записную книжку и прочитал:

– «Во время восьмидневной осады Самаркандской цитадели скопищами бухарцев, прапорщик Верещагин мужественным примером ободрял гарнизон. Когда третьего июня неприятель в огромных массах приблизился к воротам и, кинувшись на орудия, успел уже занять все сакли, прапорщик Верещагин, несмотря на град камней и убийственный ружейный огонь, с ружьем в руках бросился и своим геройским примером увлек храбрых защитников цитадели».

– Однако, Александр Васильевич, вы неплохо осведомлены о моей службе, – Верещагин покачал головой. – Впрочем, учитывая род вашей деятельности…

– Нет, что вы, Василий Васильевич, – сказал я, – не подумайте обо мне плохо. Просто я много читал о ваших путешествиях и сражениях, в которых вы участвовали. Мне очень нравятся ваши картины, особенно так называемый «Наполеоновский цикл».

– Вы имеете в виду те картины о войне 1812 года, которые выставлены в этом музее? – переспросил Верещагин. – Только я еще не закончил этот цикл. Часть из неоконченных картин хранится в Париже, в моей мастерской. Я намерен закончить все задуманные мною картины к столетию войны 1812 года. И обещаю вам, Александр Васильевич, что вы будете одним из первых посетителей моей выставки.

– Спасибо, Василий Васильевич, только, если вы позволите, в числе тех, кто первый увидит вашу выставку, должны быть матросы и офицеры эскадры адмирала Ларионова. Для них будет весьма интересно познакомиться с вашим творчеством. А у меня к вам встречное предложение – я могу организовать для вас посещение кораблей нашей эскадры. Думаю, что вам будет небезынтересно познакомиться не только с ними, как художнику, но и с их кораблями – как бывшему гардемарину.

– Благодарю вас, Александр Васильевич, – Верещагин крепко и с чувством пожал мне руку, – я обязательно воспользуюсь вашим приглашением. Думаю, что нам будет о чем с вами поговорить. Всего вам доброго, я очень рад был с вами познакомиться.

18 ноября 1904 года, полдень.

Великобритания,

Королевская верфь в Портсмуте

Первый лорд адмиралтейства адмирал Джон Арбенотт Фишер стоял на возвышении и наблюдал за суетой рабочих, мастеров и инженеров верфи, облепивших костяк строящегося корабля. Состоящий из коробчатого киля и торчащих вверх ребер шпангоутов, он издали был похож на скелет гигантской доисторической рыбы. Фактическая закладка, когда на стапель выложили первые элементы киля, была осуществлена еще в начале августа, через месяц после знаменитой лондонской паники, в ходе которой «Королевский благотворительный фонд в помощь содействию развития флота» пополнился значительными суммами, как внесенными истинными патриотами Британии, так и заработанными путем рискованных биржевых операций во время этой самой паники.

С тех пор количество рабочих на стапеле постоянно увеличивалось. Пятьсот человек в момент начала сборки киля, через неделю – уже тысяча сто, а еще через две недели – тысяча восемьсот. В настоящий момент на постройке трудилось почти три тысячи человек. Это было позднее многострадальное детище адмирала Фишера и гения британского кораблестроения Филиппа Уотса, о котором они мечтали почти четверть века – с момента их первой встречи в 1881 году, когда молодой инженер Уотс проводил установку успокоителей качки на броненосце «Инфлексибл», которым тогда командовал сорокалетний кэптен Фишер.

Что же касается Лондонской биржевой паники, случившейся в июле 1904 года, то это было такое же важное сражение во имя Британии, как и битва при Формозе. Битва биржевых спекулянтов была выиграна Королевским военно-морским флотом благодаря гению британских финансистов и отваге короля Эдуарда, отправившегося в пасть русскому медведю и вернувшегося оттуда живым и невредимым.

Усмехнувшись, адмирал Фишер подумал, что очень бы хотел увидеть лицо игравшего на понижение Джона Пирпойнта Моргана-младшего в тот момент, когда пришло известие о благополучном возвращении короля с русской эскадры, о полном разрешении кризиса. Паника и уныние сменились безудержной эйфорией и рушащиеся в тартарары акции взлетели под самые небеса.

Именно в тот момент «Королевский благотворительный фонд в помощь содействию развития флота» обрел определенные известность и репутацию в британских деловых кругах и заработал суммы, достаточные для строительства головного корабля серии и еще одного его систершипа, которые будут построены с учетом изменений, внесенных в проект по результатам испытаний корабля-прототипа. Еще такую же сумму в виде экстренного финансирования выделил британский Парламент, пристыженный сухим докладом о состоянии дел в этой области, сделанным адмиралом Фишером и пламенной тронной речью короля Эдуарда.

Несмотря на то что идея крупного боевого корабля, имевшего на вооружении только главный калибр и противоминную артиллерию, уже давно витала в воздухе, проектирование этого новейшего корабля велось на ощупь в обстановке паники, нагнетаемой известием о начале строительства в Российской империи разрушителей торговли нового поколения, бронированных, быстрых, хорошо вооруженных по той же схеме «только большие пушки», настоящих суперхищников морских дорог, способных с легкостью растерзать слабейшего врага и без проблем, как от стоячего, уйти от сильнейшего.

Правда, на первых порах у британских специалистов вызывали недоверие все официально заявленные параметры, начиная от сроков постройки – два с половиной года, и заканчивая дальностью плавания – шестнадцать тысяч морских миль на экономической скорости в восемнадцать узлов. И это недоверие не рассеивалось даже участием в проекте специалистов с эскадры адмирала Ларионова. Потом, после скандала с качеством и сроками постройки броненосца «Ослябя», образованный при ГУГБ промышленно-экономический отдел показал, что он не зря ест свой хлеб, и от бракоделов и казнокрадов, подвизавшихся на русских военных верфях, полетели пух и перья, а сроки достройки броненосцев «бородинской» серии уменьшились на месяц-два.

Начальные условия для проектирования новейшего суперброненосца-крейсера были настолько невероятные, что Филипп Уотс хватался за голову. Планируемого русского «суперхищника» требовалось превзойти по всем параметрам, в том числе по скорости, броневой защите, мощности артиллерии главного калибра, сохраняя при этом водоизмещение классических броненосцев предыдущей серии типа «Лорд Нельсон». В то же время британский универсальный линейный корабль должен был иметь возможность на равных участвовать в сражении с целой эскадрой классических броненосцев предыдущего поколения.

В результате смешения несмешиваемого получился проект корабля посредственного во всех отношениях. Скорость полного хода в двадцать пять узлов, конечно, была на уровне лучших бронепалубных крейсеров предыдущего поколения, но все же сильно уступала заявленной скорости полного хода русского «суперхищника» в тридцать два узла. Дальность экономичного десятиузлового хода на паротурбинной силовой установке составляла около трех тысяч морских миль против шестнадцати тысяч миль на скорости в восемнадцать узлов у оппонента, что при обилии британских военно-морских баз, разбросанных по всему миру, не было таким уж большим недостатком.

Британские двенадцатидюймовые орудия «Марк X» с длиной ствола в сорок пять калибров, имевшие максимальный угол возвышения в тринадцать с половиной градусов, были способны забросить полубронебойный снаряд весом в триста восемьдесят шесть килограммов на пятнадцать километров по настильной траектории, в то время как десятидюймовые пушки Обуховского завода с длиной ствола в пятьдесят калибров, при угле возвышения в сорок градусов, забрасывали полубронебойный снаряд улучшенной аэродинамики и весом в триста килограммов на тридцать пять километров по крутой навесной траектории, поражая корабли вероятного противника в тонкую бронепалубу, крыши башен и боевой рубки.

Собственно, бронирование британского универсального уродца, вооруженного целыми пятью двенадцатидюймовыми башнями, ради экономии веса было даже хуже, чем у броненосных крейсеров типа «Герцог Эдинбургский», рассчитанного на противостояние шестидюймовым снарядам русских больших бронепалубников. А это было совершенно недостаточно для ведения линейного боя с классическими броненосцами типа «Бородино», ибо их тяжелые снаряды главного калибра будут проламывать тонкую бортовую броню, как булыжник фанеру.

Так что то, что получилось у британских проектировщиков, возглавляемых мистером Филиппом Уотсом, в случае войны было даже хуже, чем ничего. В их оправдание надо сказать, что они восприняли большую часть заявленных русскими технических параметров как обыкновенный блеф и совсем не переживали из-за того, что не могли их превзойти. А уж попытка создать универсальный линейный корабль, способный совместить в себе свойства крейсера, защитника торговли и эскадренного броненосца и вовсе была бредом. В этом они должны были убедиться в самое ближайшее время, когда свое слово в создании линейных кораблей скажет Германская империя, нишей которой в Объединенном флоте Континентального Альянса должны были стать классические, хорошо бронированные и вооруженные линкоры, способные в генеральном сражении сокрушить флот Метрополии и залпами своих орудий продиктовать Великобритании условия капитуляции.

Но всего этого адмирал Фишер не знал, и сердце его было преисполнено гордости за стального монстра, который рос прямо на его глазах. А если бы знал, то пришел бы в ужас и отчаяние, потому что тогда железный каркас на стапеле следовало бы разобрать, а все работы по проектированию нового корабля начать заново. Причем начать с азов, вроде исследования оптимальной гидродинамики корпуса, совершенствования паротурбинных агрегатов, а также выявления оптимальной с аэродинамической точки зрения формы артиллерийских снарядов, на что могло бы уйти еще лет пять, которых у Британской империи уже не было.

22 (9) ноября 1904 года.

Петербург. Новая Голландия.

Тайный советник Тамбовцев Александр Васильевич

Сегодня я впервые серьезно поговорю с господином (товарищем) Гольдбергом. Дело в том, что после того, как без малого месяц назад была ликвидирована бандгруппа Медведя, а сам заморский гость попал к нам в полной целости и сохранности, он решил использовать старый проверенный способ избежать ответственности за свои темные делишки. Проще говоря, Сэм Гольдберг «закосил под дурика».

Он начал заговариваться, идиотски хохотать, строить рожи служителям моей конторы и ходить под себя – в его камере стояла такая вонища, что надзиратели пробегали мимо нее, зажав нос. «Товарищ Герасим» рассчитал все правильно – при покойном императоре Николае Александровиче его отправили бы в лечебницу для душевнобольных, откуда гораздо легче сбежать, чем из «русской Бастилии» – так теперь фрондирующие представители так называемой «русской интеллигенции» называют Новую Голландию. Примерно так же поступил Юзеф Пилсудский, которому за его «экспроприации» во имя торжества польской социал-демократии грозила виселица.

Только Гольдберг не учел, что попал он не в варшавскую каталажку, а в ГУГБ, и обвести нас вокруг пальца ему вряд ли удастся. А насчет душевной болезни… Раз болен – будем лечить. Я решил проконсультироваться со специалистами с госпитального судна «Енисей», которые посоветовали мне поколоть симулянта сульфатом магния, или, говоря проще – магнезией.

– Поверь, твой клиент при этом испытает такое сказочное удовольствие, от которого он полезет на стенку, – хитро улыбаясь, сказал мой школьный приятель Игорь Сергачев. – Думаю, что он не выдержит такого «лечения» и резко пойдет на поправку. Только для начала его неплохо бы осмотреть. Может, у него пониженное давление или почечная недостаточность. Ты ведь не желаешь, чтобы твой клиент дал дуба?

На следующий день Игорь с дюжим фельдшером по имени Денис приехал в Новую Голландию. Он долго любовался «косилой», который, сидя на полу камеры, чертил пальцем по вываленной из тюремной миски перловой каше какие-то каббалистические знаки и, казалось, не замечал ничего вокруг. Потом Игорь дал команду, фельдшер с надзирателем подхватили Гольдберга под белы рученьки и отволокли в санитарный бокс. Там они отмыли его, переодели в чистую одежду, после чего Игорь померил у липового «психа» давление, пощупал пульс, проверил реакцию зрачков на свет, словом, проделал малопонятные для меня медицинские манипуляции.

Затем фельдшер открыл саквояж, достал шприц и ампулу, намочил ватку спиртом. Надзиратель спустил с арестанта штаны, и «товарищ Герасим» получил пару кубиков магнезии в свой волосатый «тухес».

– Колоть будем регулярно, – с ласковой улыбкой заявил пациенту Игорь, – до тех пор, пока к больному не вернется ясный ум и твердая память. Шурик, выпиши пропуск Денису – он теперь будет два раза в день навещать пациента и делать ему уколы.

Услышав эти слова, Сэм Гольдберг непроизвольно вздрогнул. Похоже, что магнезия уже начала «припекать», и чувства, им испытываемые при этом, вряд ли можно было назвать приятными…

«Товарищ Герасим» оказался крепким орешком. Он продержался почти неделю. Но потом, похоже, ему надоело получать в седалище укол за уколом, и он решил изобразить неожиданное «исцеление».

Позавчера надзиратель передал мне, что «больной» уже не «больной», и что он готов к беседе со мной.

– Ваше превосходительство, Александр Васильевич, – сообщил надзиратель, – этот Гольдберг сейчас бегает по камере и требует, чтобы вы немедленно его приняли!

– Требует – примем! – ответил я ему голосом врача-психиатра из «Кавказской пленницы». – Только не сегодня, а… скажем, завтра… Или послезавтра.

Я специально дал время мистеру Гольдбергу хорошенько подумать и сделать надлежащие выводы. И вот он сейчас сидит передо мной. Похоже, что клиент «созрел»…

Гражданин Североамериканских Соединенных Штатов Сэм Гольдберг выглядел неважно. Он похудел, зарос черной с проседью щетиной и при ходьбе заметно подволакивал ножку.

– Я слышал, что в вашем заведении не соблюдаются права человека, – с ходу выпалил он мне, – но такого жестокого отношения к людям я не ожидал. Когда я выйду на свободу, то первым же делом я расскажу всему цивилизованному миру о том, как обращаются с борцами за свободу в кровавых застенках царского режима!

– Вы что, всерьез надеетесь выйти на свободу? – наглость это гешефтмахера изумила меня. – Думаю, что вас в лучшем случае ожидает тачка и кайло где-нибудь в Горном Зерентуе. Правда, это будет для вас слишком комфортно – ведь в Забайкалье почти курортный климат. Есть в России и более интересные места. Только вряд ли вам повезет, и вы попадете на бессрочную каторгу – скорее всего, ваше путешествие будет более коротким и в один конец – до Шлиссельбурга[9].

Мистер Гольдберг, услышав мои слова, побледнел. Он явно рассчитывал на то, что его хозяева – банкиры Нового Света – сделают все, чтобы вытащить своего верного слугу из царских застенков. Бедняга, он, видимо, не понимал, что для них он уже не представлял никакого интереса. Скорее наоборот – смерть Сэма Гольдберга была бы для них желательна – уж больно много он знал такого, что другим знать не следовало.

– Так что, мистер Гольдберг, – я постарался, чтобы мой голос был убедителен, как у проповедника из Общества Свидетелей Иеговы, – для вас единственный шанс остаться в живых – облегчить свою душу и рассказать нам все о ваших хозяевах и об их планах в отношении российской власти и действий, направленных на свержение этой власти. Учтите, что многое из того, что вы знаете, нам уже известно. И этого вполне хватит для вынесения вам смертного приговора.

Сэм Гольдберг долго молчал. Видимо, он тщательно взвешивал все за и против. «Товарищ Герасим» прекрасно понимал, что если он расскажет нам все, что ему известно о планах заокеанских банкиров, то они этого ему ни за что не простят и сделают все, чтобы прикончить максимально болезненным способом.

Только это будет не сейчас, а через какое-то время. Виселица же с видом на Ладожское озеро будет готова для него уже через пару недель. Сэм знал, что суд над ним и другими участниками попытки захвата здания ГУГБ будет закрытым и скорым. Там не будет адвокатов, которые в таких случаях обильно фонтанируют красноречием перед экзальтированной публикой, и дамочек, которые станут падать в обморок при виде «несчастных страдальцев за свободу народа». Их осудит военный суд, члены которого, с учетом всей тяжести содеянного, за одно получасовое заседание приговорят всех террористов, которым посчастливилось выжить в той бойне, к виселице без права пересмотра приговора. Приговор же этот будет приведен в исполнение немедленно. И хорошо, если об их казни появится заметка из десятка строк в «Новом времени», рассказывающая про то, как их трупы, снятые с виселицы, заколотили в простые деревянные ящики и похоронили в безымянной могиле.

«Товарищ Герасим», наверное, представил эту картину – коптящие факела (он почему-то посчитал, что казнь состоится ночью), тела казненных в белых саванах с грубыми холщовыми мешками на головах, грубые и мрачные лица палачей – и ему стало нехорошо.

– Господин Тамбовцев, – торопливо произнес он, – я готов рассказать вам обо всем. Но я хотел бы получить от вас гарантию того, что мне сохранят жизнь. Ну, что-то вроде договора – я вам, а вы – мне.

«Ага, и договор для полного счастья заверить у нотариуса! – подумал я. – Мистер Гольдберг, похоже, всерьез хочет заключить с нами некий контракт. Несчастный еврейский мальчик просто не понимает, куда попал и что виселица – это наименьшее из всех возможных наказаний за все им содеянное».

– К сожалению, вы лишены права ставить условия, – сказал я вслух. – Если же вы не желаете воспользоваться предоставленным вам шансом, то это ваше право. Мы можем, в конце концов, использовать некоторые особые приемы ведения допроса, после чего вы сами расскажете нам все, что вы знаете.

– Вы будете меня пытать? – неожиданно осипшим голосом поинтересовался Сэм Гольдберг. – Но это же бесчеловечно и жестоко!

– Это ваш выбор, – ответил я. – Ну, а насчет жестокости… Наш мир несовершенен и жесток. А мы – лишь жители этого мира. Кроме того, пытка – это не единственный способ выяснения истины. На своей шкуре вы уже смогли убедиться, как легко мы смогли вылечить вас от душевного недуга. Существует препарат, излечивающий и ото лжи. Стоит фельдшеру сделать всего один укол такого препарата, и вы начнете рассказывать нам ваши самые сокровенные тайны. Но в таком случае это уже не будет считаться добровольным сотрудничеством со следствием. Надеюсь, вы меня поняли?

– Хорошо, господин Тамбовцев, – решительно произнес Гольдберг. – Вы действительно страшный человек, и я готов рассказать вам все, что вы хотите от меня узнать. С чего начать?

– Начните с самого начала, – я нажал на кнопку диктофона, – расскажите о вашем знакомстве с господином Джейкобом Шиффом и о ближайших планах действий в отношении России… Не забудьте сообщить о путях поступления выделенных этим господином средств в Россию, и персонально – имена тех, кому эти деньги предназначены…

26 (13) ноября 1904 года, полдень.

Германская империя, Потсдам.

Дворец Цецилиенгоф,

рабочий кабинет кайзера Германской империи.

Кайзер Вильгельм II и адмирал Альфред фон Тирпиц

Кайзер Вильгельм в своем кабинете с нетерпением ожидал прихода адмирала Тирпица, который сообщил, что для любимого кайзера у него есть сюрприз. И вот адъютант доложил, что адмирал стоит на пороге королевского кабинета, а с ним несколько военных моряков, которые приволокли два огромных и тяжелых ящика.

«Наверное, это и есть обещанный сюрприз!» – решил кайзер, снова вспомнивший, как он, еще ребенком, в рождественскую ночь с замиранием сердца ожидал – какие подарки святой Николай сунет ему в носок или положит под елку.

Вслед за довольным Тирпицем, поглаживающим свою рыжую раздвоенную бороду, в кабинет вошли четыре матроса, несущих большой, немного смахивающий на гроб ящик, изготовленный из полированного дерева, длиной чуть больше трех метров. По знаку кайзера матросы водрузили свою ношу на рабочий стол, потом по команде Тирпица сняли с ящика крышку, и….

На столе перед кайзером стояла прекрасно сделанная большая модель четырехбашенного двухтрубного боевого корабля, настоящего бронированного монстра, ощетинившегося двенадцатью тяжелыми орудиями.

В табличке, привинченной к подставке, было написано:

«Линейный корабль «Мольтке», макет в масштабе 1:100. Размеры: длина полная – 240 метров, длина по ватерлинии – 220 метров, ширина по палубе – 34 метра. Водоизмещение: 36 000 тонн – стандартное, 45 000 тонн – полное. Силовая установка: 4 паровые турбины общей мощностью в 120 000 л. с., полная скорость хода – 27 узлов, дальность хода на экономической скорости 16 узлов – 7500 морских миль. Броня главного пояса, башен главного калибра барбетов и боевой рубки – 305 мм, верхний пояс – 150 мм, палубная броня, траверзы, оконечности и башни универсальных орудий – 100 мм. Вооружение: 12×356 мм – орудий главного калибра, 8×2×127 мм – универсальных орудий и 16×2×37 мм – универсальных автоматов».

– Что это, Альфред? – охрипшим от волнения голосом спросил кайзер, как завороженный круживший вокруг модели.

– Это новый линкор для Германии, – гордо произнес Тирпиц. – Этот корабль сокрушит господство на морях англосаксонской расы и навек прославит в истории ваше имя, как вождя, превратившего Германский рейх в великую морскую державу. Перед этим линкором любой нынешний броненосец – просто плавучая мишень, беззащитная жертва, которая обречена при встрече с ним на уничтожение. А эскадра броненосцев – это стадо овец, подвергшееся нападению жаждущей крови волчьей стаи.

– Отлично, Альфред, отлично! – кайзер все никак не мог налюбоваться моделью. – А теперь скажи мне, откуда взялась модель этого замечательного корабля. Неужто в нашем военно-морском министерстве наконец опомнились и создали для нашего Флота Открытого моря проект линкора будущего?

В ответ Тирпиц только тяжело вздохнул и удрученно произнес:

– Ваше императорское величество, наверное, легче заставить свинью летать, как бабочка, чем наших германских инженеров взяться за опережающий свое время революционный проект. Ведь мы, немцы, мыслим консервативно, а наш мозг лучше приспособлен к тому, чтобы доводить до идеального состояния уже существующие идеи, а не разрабатывать нечто новое. Проект этого линкора родился не в Берлине, а в Петербурге, когда русские по приказу своего нового императора отрабатывали различные варианты своей кораблестроительной программы. Но в итоге было решено, что пока Россия ограничится постройкой десятка-другого сверхдальних крейсеров, разрушителей торговли, а проект линкора нового поколения было решено предложить нам, немцам.

– Послушай, Альфред, – кайзера явно заинтриговало сказанное Тирпицем, – а что за крейсера собираются строить эти русские? В последнее время об этом довольно много говорили, но из сказанного я так ничего и не понял. Может быть, тебе об этом хоть что-нибудь известно?

– Нет ничего проще, ваше королевское величество, – ответил Тирпиц, попросил разрешения и вышел в приемную кайзера, где сделал знак матросам, которые там терпеливо ожидали дальнейших его распоряжений. Они внесли в кабинет императора вторую коробку, размером и весом поменьше первой. В ней находилась модель дальнего рейдера «Измаил», строительство которого ускоренными темпами велось в Петербурге на Новой Адмиралтейской верфи.

Поставленные рядом, эти две модели были похожи на тяжеловесного и мощного немецкого дога и элегантную русскую борзую. Один призван был охранять и защищать дом и жизнь хозяина от нехороших людей, а другая – в стремительном беге догонять и хватать быстроногую добычу. У кайзера, правда, возникли несколько другие, хотя и схожие, ассоциации.

– Посмотри, Альфред, – сказал он Тирпицу, – как прекрасно эти два корабля отражают особенности национального духа двух наших наций. Стремительный русский казак, разведчик, неуловимый наездник, и рядом с ним немецкий рыцарь в прочных доспехах, сокрушающий врага прямым мощным ударом. Когда они действуют вместе, то они становятся непобедимы.

Если этот корабль будет называться «Мольтке», то остальные корабли серии мы обязательно назовем: «Зейдлиц», «Циттен», «Йорк», «Гнейзенау» и «Шарнхорст».

– Ваше императорское величество, – Тирпиц сделал жест рукой, словно предлагая кайзеру еще раз сравнить стоявшие на письменном столе две модели, – русские считают, что эта разница должна стать важным компонентом нашей совместной стратегии сокрушения британской морской мощи. Ведь против германского флота, состоящего из таких вот тяжелых линкоров, будут бессильны якобы универсальные броненосцы-крейсера, строительство которых начал адмирал Фишер. В то же время эти британские универсальные броненосцы-крейсера не смогут поймать разрывающие их коммуникации русские рейдеры, потому что скорость их будет меньше на несколько узлов. Таким образом, действуя порознь, что исключит путаницу и неразбериху, мы будем побеждать вместе, приближая тот решающий момент, когда зловредная Британская империя будет поставлена на колени.

Кайзер снова несколько раз обошел вокруг стола, разглядывая модели со всех сторон.

– Хорошо, Альфред, – кивнул он, – а теперь, пожалуйста, подробно и не торопясь, во всех деталях, расскажи об этом замечательном корабле и его возможностях в сравнении с нашими старыми броненосцами и новейшими русскими крейсерами.

– Ваше императорское величество, – с видом университетского профессора начал Тирпиц, – обе эти модели относительно легко разбираются, потому что они предназначались для демонстрации вашему августейшему русскому кузену. Сейчас я вам во всех подробностях расскажу о боевых возможностях этих кораблей и продемонстрирую их внутреннее устройство.

– Да, да, Альфред, я весь внимание, – нетерпеливо произнес кайзер, который был любителем подобных больших железных игрушек.

29 (16) ноября 1904 года.

Петербург. Новая Голландия.

Тайный советник Тамбовцев Александр Васильевич

Наш сегодняшний гость, командующий Балтийским флотом вице-адмирал Макаров с любопытством осматривал помещения Новой Голландии. Дело в том, что, будучи в свое время главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором Кронштадта, он не раз бывал в Новой Голландии. До недавнего времени в ее помещениях размещался Опытовый бассейн, где профессор Крылов занимался проблемами непотопляемости боевых кораблей. Адмирал Макаров интересовался проблемами остойчивости строящихся кораблей, проводил опыты с моделью построенного в Англии ледокола «Ермак», и они вместе с Крыловым горячо спорили, пытаясь найти новые методы борьбы за живучесть кораблей.

Опытовый бассейн, после того как в Новой Голландии обосновалась моя контора, к сожалению, пришлось закрыть, а новый бассейн и служебные помещения для него сейчас строятся у Средней Рогатки, примерно там, где в наше время расположился ЦНИИ имени академика А. Н. Крылова.

Но Степан Осипович заехал ко мне не для того, чтобы предаваться приятным воспоминаниям. Разговор между нами предстоял серьезный, и даже, я бы сказал, судьбоносный. Речь должна пойти о судоходстве по Северному морскому пути. Макаров был энтузиастом освоения Русского Севера и делал все, чтобы русские корабли чувствовали себя как дома в суровых водах Северного Ледовитого океана. Именно для того по инициативе адмирала и был построен «Ермак» – первый в мире ледокол арктического класса. На нем Степан Осипович в 1901 году совершил поход к Земле Франца-Иосифа.

Адмирал устроился на предложенном мною кресле и приготовился выслушать меня. Наверное, он ждал, что я начну рассказывать о врагах внутренних и внешних, противостоять которым и должно мое учреждение. Но то, о чем я стал говорить, весьма удивило Макарова.

– Степан Осипович, – начал я, – не секрет, что одним из главных, но пока еще неосвоенных богатств России является наш Север. Речь пока не идет о полезных ископаемых, пока еще не найденных, а о Северном морском пути – кратчайшем морском пути между Европейской частью России и Дальним Востоком…

О возможности практического использования морского пути, ведущего из Северной Европы в Азию, люди думали еще сотни лет назад. Впервые официально предложение использовать Северный морской путь высказал российский дипломат Дмитрий Герасимов в 1525 году – при этом он опирался на результаты плавания поморов в XIII веке.

Коренные жители Русского Севера на специально приспособленных для плавания во льдах судах – кочах, добирались до далекого Груманта (Шпицбергена), устьев рек Оби и Енисея. На реке Таз, впадающей в Карское море, в начале XVII века казаки-землепроходцы основали город Мангазею, где русские купцы и промышленники вели активную торговлю с местными племенами, скупая пушнину и моржовый клык.

В середине XVII века казачий атаман Семен Дежнев, выйдя на нескольких кочах из Якутского острога, обогнул мыс, получивший его имя, и прошел проливом, отделяющим Евразию от Америки (позднее этот пролив получил имя Беринга).

– Я слышал об этом, – кивнул Макаров, – только почему русские мореплаватели забросили освоенные их предками морские пути? Я вижу, что вы изучали документы, рассказывающие о северном судоходстве. Может, вы подскажете мне о причинах этого?

– Как ни странно, но в этом виноват основатель русского регулярного флота – Петр Великий, – усмехнулся я. – Царь-батюшка часто, желая сделать доброе дело, добивался прямо противоположного результата.

Степан Осипович удивленно посмотрел на меня. Видимо, он был удивлен моим ответом. Потом он пригладил свою роскошную бороду и произнес:

– Милостивый государь Александр Васильевич, а знаете ли вы, что именно при Петре Великом освоение Российского Севера стало государственной программой. Было организовано несколько экспедиций, которые возглавили офицеры русского военного флота.

– Знаю. Но мне известно и то, – сказал я, – что наш великий ученый Михайло Васильевич Ломоносов считал возможным плаванье вдоль северного побережья Евразии к странам Дальнего Востока. Ломоносов изложил свои соображения и расчеты в труде «Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможного проходу Сибирским океаном в Восточную Индию» и в «Прибавлении о северном мореплавании на Восток по Сибирскому океану». Что же касается Петра Великого, то пагубное влияние на северное мореплавание оказал указ царя, запрещающий строительство в России «староманерных судов». На государевых верфях должны были строить корабли только по «европейскому стандарту».

А ведь поморский коч – идеальное судно для плавания во льдах. Характерная особенность его корпуса – яйцевидная форма. При сжатии во льдах такое судно выжималось вверх, и это простое решение можно смело отнести к числу наиболее блистательных технических изобретений. Поморский коч – это деревянное парусное судно длиной 16–17 метров, шириной около четырех метров, осадкой не более одного-полутора метров, что позволяло ему входить в устья рек в любое время года. Коч принимал на борт до 30 тонн груза и до 50 человек членов экипажа и пассажиров. Поморы предъявляли к своим судам очень жесткие требования: за короткое арктическое лето они должны были преодолеть тысячи миль, причем в условиях сложной ледовой обстановки и сильнейших штормов. Отсюда необыкновенная прочность кочей, высокая маневренность, быстроходность. Известно, что в XVII веке кочи могли проходить по 70–80 миль в сутки, а некоторые умелые и удачливые мореходы выжимали даже по 100–120 миль. Для сравнения – английские торговые суда, ходившие в Архангельск, преодолевали в сутки не более 45–55 миль, а голландские фрегаты – 35–40 миль.

– Да, но время парусных кочей прошло, – сказал Макаров. – Без паровых ледоколов по северным морям ходить невозможно.

– Вы правы, Степан Осипович, – ответил я. – Именно ледоколы и должны стать тем ключом, который откроет для мореплавания Северный морской путь. Но одних ледоколов мало. Для освоения Северного морского пути необходима развитая инфраструктура. По всему пути надо построить пристани и города. Надо организовать Главное управление Севморпути. Оно должно проложить трассу от Белого моря до Берингова пролива, оборудовать этот путь, держать его в рабочем состоянии и обеспечить плавания по нему. Нужны угольные станции, где ледоколы будут бункероваться углем. Со временем корабли этого типа перейдут на дизельные двигатели, и потребуются порты, где они смогут заправляться жидким топливом. Вот здесь, – я подошел к лежащей на столе карте, – на полуострове Таймыр находится месторождение угля. Надо начинать его разработку. А вот здесь, – я снова ткнул в карту указкой, – в районе Обдорска[10], находится месторождение нефти. Но разработка полезных ископаемых – задача не моряков. Их задача – обеспечить снабжение поселков, зимовий и полярных станций. Север должен быть российским. Это сейчас он никому не нужен и безлюден. Завтра все может измениться. Мы, Степан Осипович, должны думать о будущем России.

– Вы правы, Александр Васильевич, – произнес адмирал Макаров, внимательно рассматривая карту. – Я вижу, что Севером надо заняться всерьез. Это наш Клондайк, который еще нужно открыть. Да и сам Северный морской путь – важнейший морской путь, ценность которого у нас еще не оценили. Я уже подсчитал – расстояние от Санкт-Петербурга до Владивостока по Северному морскому пути составляет свыше 7560 миль, а через Суэцкий канал – свыше 12 500 миль. Можно посчитать – сколько можно сэкономить времени и топлива, если провести торговые суда по Северному морскому пути. А про военные корабли – и говорить нечего. Наша эскадра может быть в случае нужды быстро переброшена на Дальний Восток, причем путь ее будет проходить по внутренним морям России. Скажите, Александр Васильевич, – адмирал пристально посмотрел мне в глаза, – а почему это вы вдруг решили поговорить со мной о Северном мореплавании? Я полагаю, что вы это сделали по поручению государя. Я не ошибся?

Я кивнул. Именно император на днях напомнил мне, что он хочет назначить адмирала Макарова начальником Северного морского пути. Михаила интересовало – не раздумал ли Степан Осипович продолжить исследование Севера после того, как он получил спокойную и почетную должность в Петербурге. Похоже, что адмирал Макаров с юношеским пылом готов начать освоение Арктики. И надо дать ему возможность осуществить свою давнюю мечту.

4 декабря (21 ноября) 1904 года, утро.

Санкт-Петербург, Зимний дворец,

Собор Спаса Нерукотворного образа

Это воскресенье было отмечено по-зимнему ярким синим небом, зимним солнцем, хрустящим белым снегом и легким морозцем, от которого румяные гимназистки, по выражению поэта, становятся «чуть пьяными». Именно на это первое зимнее воскресенье и была назначена свадьба адмирала Ларионова и дочери британского короля Виктории Великобританской.

А ведь еще неделю назад с неба сыпался мокрый снег пополам с дождем, под ногами противно чавкало и хлюпало, и ноги мокли даже в галошах фабрики «Треугольник». В такие дни у врачей прибавляется работы, а в аптеках самым ходовым товаром становятся пакетики с сушеной малиной.

Но в одну прекрасную ночь все вдруг изменилось. Подул северный ветер, несущий с собой ледяное дыхание Арктики, и вместо снежной каши с небес повалил белый пушистый снег, укрывающий все вокруг праздничным белым покрывалом, по которому так весело скрипят полозья саней. Снегопад продолжался три дня и три ночи. Потом облака разошлись, и негреющее зимнее солнце осветило то праздничное зимнее убранство, в которое укуталась столица Российской империи.

Говорят, что невесты перед обрядом венчания становятся задумчивы и мечтательны. Это и понятно. Заканчивается их незамужняя жизнь, и начинается жизнь семейная, полная забот и хлопот. К тому же, по православным традициям, перед венчанием жениху и невесте следует попоститься и еще раз обдумать свое решение сочетаться браком с любимым человеком. Пока священник не связал их брачными узами, еще есть возможность отказаться от венчания, дабы не совершить роковую ошибку.

Адмирал Ларионов накануне бракосочетания был серьезен и сосредоточен, как перед важной боевой операцией, от которой зависело будущее не только его и Тори, но и, возможно, всего человечества. Чисто по-человечески, при виде Виктории, этой умной, красивой, но уже староватой для невесты несчастной женщины, его охватывали приступы невыносимой нежности. Адмирал хотел дать ей возможность почувствовать себя любящей и любимой, ощутить согревающее тепло домашнего очага и прочность стен родового гнезда.

Сама Виктория, не задумывающаяся над историческим значением своего замужества, испытывала чувство, будто все серое, скучное, монотонное, как лондонский смог, осталось в прошлом, а впереди была яркая жизнь, полная незабываемых впечатлений, таких, как поездка в ресторан к цыганам или вечернее катание с ледяной горки вместе с детьми, при желтом свете газовых фонарей. Так весело и заливисто Виктория не хохотала с самого детства. Ведь даже в детстве ей не довелось испытывать столь чистой и беспричинной радости, как тогда, когда они с Виктором Сергеевичем катились с горы на санках, в ушах свистел ветер, а ее сзади крепко обнимали сильные руки жениха. В не столь давнем прошлом испытай она что-то подобное, то к ней тут же явился бы разгневанный призрак ее бабушки – королевы Виктории, и потребовал бы, чтобы Тори прекратила вести себя как падшая женщина, испытывающая удовольствие по таким низменным поводам.

Бабушка была сильной женщиной, и за шестьдесят лет своего владычества привила «старой доброй Англии», любимой забавой которой были кулачные бои и травля быков собаками, само понятие «викторианство», полное ханжества и лицемерия. Психика у просвещенных мореплавателей и до того была не в порядке, так что викторианство можно было считать диагнозом психиатра.

Что же касалось Виктории-младшей, то теперь между ней и бабушкиным призраком высилась монументальная фигура ее жениха, делавшего все, чтобы разрушить колониальные и политические плоды викторианства на политической арене, а саму Викторию-старшую превратить всего лишь в историческую достопримечательность.

Свадьбу королевской дочери и знаменитого русского адмирала император Михаил II решил провести в келейной обстановке в дворцовом храме Спаса Нерукотворного образа в Зимнем дворце. И венчать их должен был сам отец Иоанн Кронштадтский, духовно окормлявший людей будущего и вновь обретенную дщерь истинной церкви, перешедшей из англиканства в православие.

Со стороны семьи невесты присутствовал любимый брат Виктории, наследный принц Уэльский Георг, будущий король Георг V. Он, надо сказать, не одобрял увлечение сестры русским адмиралом из будущего и ее замужество. Но он держал свое неодобрение при себе, прикидывая, какую пользу для себя и Британии можно будет получить в силу новых знакомств и новых связей. Кстати, этот персонаж был внешне удивительно похож на покойного императора Николая II, и когда принц Уэльский шествовал по коридорам Зимнего дворца, то кое-кому показалось, что по ковровым дорожкам идет призрак убиенного злодеями императора-мученика. Слабонервные лакеи крестились, шептали молитвы, кое-кто даже упал в обморок.

Сам адмирал Ларионов был невысокого мнения о своем шурине, зная, что в его истории он стал виновником смерти своего кузена Ники и всей его семьи, отказав им в просьбе позволить эмигрировать в Англию.

Кроме братца Георга на венчании присутствовали ближайшие российские родственники принцессы Виктории: вдовствующая императрица Мария Федоровна, приложившая немало сил для того, чтобы этот брак состоялся, император Михаил и его сестры, Ольга и Ксения со своими мужьями. Супруга Михаила, японская принцесса Масако – в православии Мария Владимировна – на церемонии венчания отсутствовала, ибо носила под сердцем будущего наследника престола (она почему-то была уверена в том, что родится именно мальчик) и страдала токсикозом.

Со стороны жениха на церемонию венчания и последующий банкет в узком кругу были званы генерал-майор и флигель-адъютант – он же начальник штаба эскадры – контр-адмирал Иванцов и командиры прибывших из будущего боевых кораблей. Было из этого правила и исключение. На венчании присутствовал капитан 1-го ранга Николай Оттович Эссен, сдавший «Цесаревича» по прибытии в Кронштадт и теперь назначенный надзирающим за постройкой первых четырех «Измаилов». Это была еще одна ступенька в карьере этого незаурядного человека, потому что именно ему придется командовать дивизией дальних рейдеров.

Именно каперанг Эссен должен был стать свидетелем адмирала во время венчания и держать над его головой венец все время, пока идет брачная церемония. Держать венец над головой невесты должна была ее лучшая подруга в Петербурге, кузина и вообще хороший человек, великая княгиня Ольга Александровна.

И вот венчание началось. Адмирал Ларионов в своем парадном адмиральском мундире и Виктория в белоснежном платье, кружевной фате и длинном шлейфе[11] останавливаются при входе в храм, где под звуки пения церковного хора их встретил отец Иоанн Кронштадтский.

Белое с золотом убранство придворного собора завораживает жениха и особенно невесту, настраивает их души на праздничный торжественный лад. Протоиерей[12] Иоанн Кронштадтский благословляет брачующихся, надевает на них обручальные кольца, произведя троекратный обмен ими между адмиралом и принцессой, после чего вручает им по большой венчальной свече белого воска. Теперь они жених и невеста не только перед людьми, но и перед Богом, и отец Иоанн, соединив им руки, сопровождает их к центру церкви…

Там он задает новобрачным вопрос, по доброй ли воле раб божий Виктор и раба божия Виктория[13] вступают в этот брак, и, получив утвердительный ответ, вместе с новобрачными читает молитвы, делающие их мужем и женой. После этого служки выносят венцы, которые каперанг Эссен и великая княгиня Ольга Александровна водружают над головами новобрачных. Молодожены при этом читают молитвы, стоя на белом вышитом полотенце, которое символизирует одинаковую участь во всем. Затем выносят чашу с вином, которая выступает символом радости и невзгод, которые адмирал Ларионов и принцесса Виктория с этой минуты будут делить всю жизнь.

Молодым преподносится чаша с вином в три приема. После этого отец Иоанн соединяет руки новобрачных и трижды обводит их вокруг аналоя под церковное пение в знак того, что отныне брак нерасторжим и заключен навечно. Обряд православного венчания заканчивается тем, что новобрачные встают у Царских врат алтаря, где Иоанн Кронштадтский выговаривает молодой семье назидание.

Молодых поздравляют вдовствующая императрица, император Михаил, родня Виктории и боевые товарищи адмирала Ларионова. Впереди банкет, на котором, кроме тех лиц, которые присутствовали на венчании, будут иметь место и другие персоны, сочтенные в церкви нежелательными, вроде Владимира Ульянова-Ленина с супругой Наденькой и молодого Кобы с женой Ириной. О присутствии этих двух пар особо попросила принцесса Виктория, которой очень хотелось встретиться с этими незаурядными личностями в неофициальной обстановке свадебного застолья.

7 декабря (24 ноября) 1904 года.

Североамериканские Соединенные Штаты.

Нью-Йорк. Князь Амиран Амилахвари,

он же штабс-капитан Николай Арсеньевич Бесоев

«Город Желтого дьявола» – так, кажется, назвали Нью-Йорк Ильф и Петров, путешествуя в середине 30-х годов ХХ века по Америке. Они абсолютно правы – главным идолом в САСШ, которому поклонялись жители «самой свободной страны в мире», были деньги. Во что бы то ни стало разбогатеть, добиться успеха – вот мечта большинства американцев.

Слава богу, мы с Натали приехали в Америку не с пустыми карманами. На мое имя был открыт счет в одном из банков Нью-Йорка, и денег на первое время нам должно хватить. Но мы с супругой не собирались тратить их в свое удовольствие. Нас ждала серьезная и опасная работа по созданию в САСШ агентурной сети. Ну и, кроме того, мы должны противодействовать подрывной работе заокеанских банкиров, которые финансировали в России антиправительственные силы, нацеленные на свержение императора Михаила и на разрушение нашей страны.

Но выйти на этих самых банкиров было не так-то просто. Ведь не придешь же к ним и не брякнешь с порога – вот я из России и хочу поработать на вас, естественно, за солидное вознаграждение. За такое тут запросто можно угодить в холодные воды Гудзона с грузом, привязанным к ногам.

Надо сделать так, чтобы эти самые банкиры сами нашли тебя и предложили на них поработать. Как там у Булгакова: «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут». Умным человеком был Михаил Афанасьевич!

Как мы прикидывали еще в Питере с Дедом, выйти на нью-йоркских банкиров мне мог бы помочь Сергей Юльевич Витте. Да-да, тот самый, который бывший премьер. Сейчас он проживает в Америке, и как нам удалось узнать, постоянно встречается с Джейкобом Шиффом – ярым русофобом, финансирующим тех, кто мечтает свергнуть в России царскую власть. Если бы мне удалось познакомиться поближе с Сергеем Юльевичем, который так и не получил в этой истории титул графа, то с его помощью мы нашли бы дорожку к здешним «шейлокам».

Мы с Натали живем в уютной квартире, навещаем время от времени ее «кузена» – Вацлава Красовского. Дела в его автомастерской шли неплохо, и он, как человек, имеющий в кармане чековую книжку и счет в банке, был вхож в нью-йоркское высшее общество. Именно через него я рассчитывал выйти на господина Витте.

Мы с Натали, точнее, Надеждой Красовской, уже завели здесь полезные знакомства. Правда, в основном это были представители польской диаспоры. Галантные шляхтичи тут же попытались начать флирт с моей супругой, но после того, как я спустил с лестницы одного из них, посмевшего распустить руки, остальные стали ухаживать за Натали, держась при этом на почтительном расстоянии.

Некоторые пани тоже попытались завязать со мной романтические отношения. Ведь перед ними был настоящий «мачо»: жгучий брюнет с пламенным взором, пылкий и дикий. К тому же настоящий князь. Пани и паненки томно закатывали глазки, бросали мне красноречивые взгляды. Но я смотрел на свою ненаглядную влюбленными глазами и не отпускал ее от себя ни на шаг.

Впрочем, хорошие манеры, неплохое знание английского языка и, что немаловажно, туго набитый долларами бумажник сделали нас желанными гостями в компаниях, где появлялись люди, которых можно было назвать здешней великосветской тусовкой.

Так, постепенно, шажок за шажком, мы приближались к господину Витте. Натали сумела познакомиться на одном из банкетов с Матильдой Витте, урожденной Нурок. В ходе светской беседы выяснилось, что недавно ее дочь от первого брака Вера Сергеевна Витте (Сергей Юльевич удочерил ее) вышла замуж за князя Кирилла Васильевича Нарышкина. А мать ее зятя – Тебро (Феодора) Павловна Орбелиани, приходилась родственницей Амирану Амилахвари, то есть мне. Так я познакомился с мадам Витте, которая, как я знал из ее досье, пользовалась огромным влиянием на своего мужа.

Сорокадвухлетняя Матильда Витте в молодости была красавицей. Да и сейчас в ней было что-то, что привлекало мужчин. Недаром министр путей сообщения, встретив ее в театре, влюбился в нее, что называется, по уши. Даже то, что она была замужем, не остановило его. В 1892 году, приняв предложение императора Александра III стать министром путей сообщения, Сергей Юльевич выдвинул самодержцу два условия: поспособствовать разводу своей пассии с господином Лисаневичем и дать разрешение на его брак с мадам Лисаневич, урожденной Матильдой Исааковной Нурок.

Император Александр III был хорошим семьянином и бытовым антисемитом. Но он с пониманием отнесся к просьбе Витте. Разрешение на развод Матильде Лисаневич он дал, а насчет брака, узнав, что будущая супруга его министра приняла православие, поморщился, но написал на прошении Сергея Юльевича: «А хоть бы на козе!»

Но светское общество так и не приняло в свои ряды разведенную еврейку. Мадам Витте не получала приглашения на светские рауты и балы, супруги петербургских сановников игнорировали ее. Но Матильда нашла утешение в другом. Она стала заниматься гешефтами, тем более что вскоре ее супруг стал министром финансов Российской империи.

Сергей Юльевич говорил всем, что он не берет взяток. В общем-то он не лгал – взятки за него брала супруга. Особенно обильно деньги в семейный кошелек Витте хлынули тогда, когда Россия подсела на французские займы, и российский рубль был переведен на золотое обращение. Мадам Витте была хорошо знакома с Ротшильдами и заокеанскими банкирами. Потому, познакомившись с ней, мы с Натали стали бывать в ее доме и вскоре были представлены Сергею Юльевичу.

Поначалу Витте отнесся к нам настороженно. Не знаю почему, но он косился на меня и старался в обычном светском разговоре помалкивать, внимательно наблюдая за моей реакцией на некоторые мысли о будущем России, высказанные его супругой.

Но я старался выглядеть космополитом, которому Ubi bene ibi patria – «Где хорошо, там и родина». К тому же Витте родился и вырос в Тифлисе, и детские воспоминания о лучших годах жизни – а мы все считаем детство самой счастливой порой – заставили его менее строго смотреть на меня.

Я не спешил и не пытался ускорить события. Пусть господин Витте составит обо мне вполне определенное мнение и только тогда сделает мне предложение, от которого я не смогу отказаться. Я решил действовать через женщин – Натали стала часто бывать в доме Витте, где в беседе с хозяйкой как бы между прочим рассказывала обо мне, о моих талантах и о моих «подвигах» во время Китайского похода. Натали изображала простушку, а Матильда, да и сам Сергей Юльевич, который время от времени присоединялся к чисто женской компании, что называется, мотали на ус.

И вот сегодня я получил от Витте официальное приглашение посетить завтра вечером один закрытый клуб, члены которого были бы рады со мной познакомиться. В числе тех, кто желал меня лицезреть, были такие хорошо известные мне фамилии, как Джейкоб Шифф и Вандерлип, вице-директор «Нейшнл сити бэнк оф Нью-Йорк». В постскриптуме было добавлено, что, поскольку разговор, который, возможно, состоится в клубе, будет чисто деловой, присутствие дам не обязательно.

– Милый, от кого это приглашение? – спросила меня Натали, увидев, как я задумался, внимательно перечитав послание господина Витте.

– Печенкой чую, – пошутил я, – клюнула настоящая рыба!

Но, заметив недоуменный взгляд Натали, я вспомнил, что она уж точно не видела бессмертную кинокомедию Гайдая.

– В общем, так, – уже серьезно сказал я. – Завтра состоятся мои смотрины. И оттого, понравлюсь ли я здешним хозяевам жизни или нет, будет зависеть вся наша дальнейшая работа.

9 декабря (26 ноября) 1904 года, утро.

Санкт-Петербург, Адмиралтейство, кабинет

председателя МТК контр-адмирала Григоровича

Переполох «под Шпицем», то есть в здании Адмиралтейства, бывшей тихой и спокойной вотчины генерал-адмирала Алексея Александровича, напомнил адмиралу Григоровичу то, что творилось на палубе крейсера, который после стоянки в тихой гавани вынужден с предельным напряжением корпуса и машин проламываться через добротный тропический шторм. Для легкого бронепалубного шеститысячника такой шторм был более опасен, чем пара монструозных японских «асамоидов». От тяжелого броненосного крейсера еще можно уйти предельным напряжением машин, а от тропического шторма не уйдешь.

Переполох начался после прибытия в здание Адмиралтейства императора Михаила II и германского военного министра Альфреда фон Тирпица. Адмирал Тирпиц прибыл в столицу Российской империи с новейшими разведданными по поводу британской кораблестроительной программы и с предложением о совместной кораблестроительной программе Германской и Российской империй в рамках Континентального Альянса.

– Только вместе с русскими, – заявил Тирпиц, выступая в рейхстаге, – мы можем обуздать англосаксонское чудовище, которое мечтает о глобальном доминировании на морях. У русских есть новые технологии и четкое понимание того, каким путем пойдет научно-технический прогресс. У нас, немцев, есть промышленная мощь, дисциплинированные и умелые инженеры и рабочие, способные наилучшим образом воплотить в жизнь любые технические идеи. (Бурные аплодисменты зала.) Вместе мы непобедимы! Пусть знают подлые англосаксы, жадные и продажные франки и свирепые дикари-азиаты – союз двух великих наций победит всех! (Продолжительные овации.)

Полгода назад, когда на скорую руку, под гром орудий на Тихоокеанском ТВД, подписывалось соглашение о Континентальном Альянсе, подобные совместные программы хотя и подразумевались, но считались делом отдаленного будущего. Отгремели сражения Русско-японской войны, и Страна восходящего солнца подписала мир, больше похожий на безоговорочную капитуляцию. Русские и немцы при Формозе плечом к плечу бились на необъявленной войне против Британской империи, чем вызвали бурный патриотический подъем в своих странах и закономерное желание просвещенных мореплавателей взять реванш над унизившими их русскими и немцами.

Кроме того, за время, прошедшее с момента подписания Континентального Альянса, молодой русский император сумел запустить новую кораблестроительную программу. Он объявил о массовой реконструкции российских верфей на Балтике и Черном море, постройке новых судостроительных заводов на Тихом океане и северных морях для того, чтобы весь российский флот в дальнейшем был российским не только по принадлежности, но и по происхождению. Это вызвало промышленный бум в стране, но и встревожило капитанов немецкой промышленности, мимо рта которых проплывал жирный кусок военно-морских заказов.

Любому было понятно, что русские, которые еще лет десять будут переваривать японские репарации, не сумеют самостоятельно полностью выполнить свои грандиозные планы. Но если вовремя не подсуетиться, то часть этого жирного пирога уплывет за океан, например к Крампу, который поспешил объявить о том, что построенные на его верфях крейсер «Варяг» и эскадренный броненосец «Ретвизан» являлись лучшими кораблями той войны. Но ведь сами русские признают, что действительно лучшими кораблями были крейсера германской постройки, легкие и стремительные бронепалубники «Аскольд», «Богатырь» и «Новик», которые вынесли всю тяжесть морской блокады, удушившей Японию и заставившую ее сдаться на милость победителя. А про упомянутый «Варяг» можно сказать только то, что героизм и профессионализм его русской команды просто не дал проявиться до конца из-за общей ублюдочности американской конструкции. Лучше бы русские заказали в Германии систершип «Аскольда», а не обращались бы к жадным заокеанским прохиндеям.

Таким образом, желание немецких политиков и военных укрепить и углубить уже заключенный союз встречало полное взаимопонимание со стороны германского промышленного капитала, желающего получить доступ к секретным русским технологиям. Одна информация о котлотурбинной установке единичной мощностью в пятьдесят тысяч лошадиных сил стоила миллионов золотых марок. Немцы жаждали получить новые заказы, рынки сбыта, источники сырья и безопасные континентальные транспортные пути к берегам Тихого океана.

Все умные политики понимали, что рано или поздно противоречия между «континенталами» и «атлантистами» достигнут такого уровня, что разрешить их к удовлетворению победителя, получающего всё, сумеет только титаническая по своим масштабам мировая война. И в рамках подготовки к этой будущей битве народов, которая определит облик последующего мира, Германии нельзя было терять ни минуты, потому что та сторона, которая будет побеждена в этой схватке, уже никогда не сумеет встать на ноги.

Точно так же думали и в России. МТК, под руководством адмирала Григоровича, работал в лихорадочном темпе, словно война должна была начаться завтра или в крайнем случае послезавтра. Сам Григорович выглядел так, будто спал урывками по три-четыре часа в сутки, появляясь в Адмиралтействе только для того, чтобы дать нагоняй своим подчиненным. Махина флотского боевого механизма, которая зажирела и заржавела при предыдущих начальниках, нуждалась в срочном переформатировании. Необходимо было определить, какие корабли надо списать сразу, поскольку они полностью утратили свою боевую ценность, какие модернизировать и в дальнейшем использовать в учебных отрядах, а какие, немного подштопав, загнать по дешевке бразильцам, аргентинцам или чилийцам – можно по бартеру за встречные поставки селитры или натурального каучука. Ибо то, что досталось Григоровичу в наследство после августейшего генерал-адмирала, флотом не было, а было то, что флотские офицеры иронически называли «собранием образцов».

Зимой 1904–1905 годов, когда на Русском Севере замерзли многочисленные реки и болота, должна была начаться разметка и планировка новой железнодорожной трассы, которая соединит Петербург и проектируемую сейчас незамерзающую глубоководную ГВМБ на Кольском полуострове. Именно туда должно быть переведено демонтированное портовое оборудование и вооружение батарей береговой обороны с уродливого детища господина Витте, «Порта императора Александра III», иначе именуемого Либавой. Миллионы золотых рублей без смысла были зарыты в прибалтийские дюны, ибо как стало известно от потомков, в их истории в Первую и во Вторую мировые войны эта база, расположенная у самой германской границы, обнаружила неспособность к сколько-нибудь длительной обороне.

Казалось бы, железная дорога, да тем более такая – это не флотское дело. Ан нет, поскольку обслуживать она на девять десятых будет именно интересы флота, то и контроль над ее строительством совместно с МПС поручен Морскому ведомству. Без этой дороги не может быть ни базы на Мурмане, ни будущего Северного флота, ни освоения богатств Северного морского пути, ни даже утверждения прав России на Шпицберген-Грумант и другие арктические архипелаги.

Адмирал Ларионов даже как-то сказал императору Михаилу:

– Если в нашем мире ситуацию с началом Первой мировой предопределило вступление России в Соглашение сердечного согласия между Францией и Великобританией, то здесь, когда колеблются даже французы, при общей моральной и финансовой поддержке САСШ, следует ожидать участие во враждебной нам пробританской коалиции, обиженной после германских измен Австрии, Турции и даже Швеции, в которой британская агентура активно подстрекает реваншистские настроения за прежние поражения. Возможно, что со временем и французы тоже решатся присоединиться к этой теплой компании, потому что позор Седана не дает им покоя и их политикам хочется реванша над пруссаками. Как только англичане соберут в кучу всех обиженных и оскорбленных, польют их щедрым дождем американских кредитов, антироссийский и антигерманский союз будет оформлен. Вот тогда можно будет сказать, что часам, отсчитывающим время «до войны», уже дан ход.

В такой вот международной атмосфере русский император, германский морской министр и пришелец из будущего встретились под сводами российского Адмиралтейства, чтобы составить план, который должен будет дать ответ нынешним и грядущим военно-морским вызовам стран-союзниц и определить контуры будущей большой войны на морях и океанах Земли как минимум лет на двадцать-тридцать вперед. Ибо таков минимальный жизненный цикл проектируемых по этой программе кораблей.

12 декабря (29 ноября) 1904 года.

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Готическая библиотека.

Глава ГУГБ тайный советник

Тамбовцев Александр Васильевич

То, что происходило сейчас в Готической библиотеке Зимнего дворца, давно уже ставшей рабочим кабинетом императора Михаила, можно было бы назвать производственным совещанием.

Сегодня подводили итоги работы нашего нового министра Владимира Ильича Ленина и председателя Союза фабрично-заводских рабочих Сосо Джугашвили. По составу присутствующих на этом совещании у царя можно было легко сделать вывод, что тема совещания – подготовка и принятие проекта нового трудового законодательства Российской империи.

Скажу сразу – Владимир Ильич поработал на славу. Он взял все положительное из законов, изданных в 1882, 1885, 1886 и 1897 годах. Причем если в тех законах многое было декларировано, то в проекте Кодекса законов о труде устанавливался жесткий контроль за исполнением статей Кодекса, и в нем четко была прописана уголовная ответственность за неисполнение требований нового законодательства. В лучшем случае работодатели могли отделаться крупным денежным штрафом. А в худшем… Император был настроен решительно и не собирался нянчиться с зарвавшимися фабрикантами, которые, желая получать сверхприбыль, готовы были выжимать из своих рабочих последние соки.

В свою очередь, рабочим предоставлялось право подавать на работодателей в суд, причем истцом могли выступить представители Союза фабрично-заводских рабочих и профсоюзов. Коба заявил, что в случае судебного решения трудовых споров газета «Правда» будет внимательно следить за ходом процесса, комментируя выступления его участников. А учитывая то, что император взял моду ежедневно внимательно перечитывать свежий номер «Правды», все перипетии судебного разбирательства будут ему известны. Судьи теперь не рискнут волокитить дело, а ответчики вряд ли сумеют получить положительное для себя решение за взятку.

Ленин сказал, что он дал возможность ознакомиться с проектом будущего Кодекса законов о труде некоторым петербургским фабрикантам и заводчикам. Реакция их была резко отрицательная. Некоторые из них позволили себе выражения, за которые в наше время давали пятнадцать суток. Их особенно возмутило официальное разрешение для рабочих в случае экономических споров между работодателями и рабочими объявлять забастовку.

– Это что ж такое делается! – возмущался бывший директор общей канцелярии министерства финансов, заводчик и банкир Алексей Иванович Путилов. – Правительство идет на поводу у смутьянов! Сначала они получат право на забастовку, а завтра захотят отобрать наше имущество и, не приведи Господь, захватить власть в государстве! И вообще, кто вы такой? Бывший помощник присяжного поверенного и государственный преступник!

– И если бы так бушевал только Путилов, – вздохнул Ленин. – Другие если и вели себя скромнее, то суть их высказываний мало чем отличалась.

– Вы бы намекнули господину Путилову, чтобы он вел себя поскромнее, – вступил в разговор я. – Милейшему Алексею Ивановичу предстоит ответить на некоторые, неприятные для него, вопросы в ГУГБ, касаемые его прошлых дел, которые он проворачивал в министерстве финансов вместе с беглым господином Витте.

– А у меня есть кое-какая информация о подозрительной возне людей, связанных с господином Путиловым в Баку, – добавил Коба. – Ведь он, помимо всего прочего, входил в правление Товарищества нефтяного производства «Г. М. Лианозов и сыновья» и «Бакинского нефтяного общества».

– Александр Васильевич, – император, доселе молчавший и внимательно слушавший, решил наконец вмешаться в наш разговор, – я попрошу вашу службу проверить всех этих крикунов, а господина Путилова – в особенности. Меня интересуют его связи с господином Витте. Думаю, что он до сих пор поддерживает связь с этим казнокрадом, который даже за пределами России никак не может успокоиться и продолжает строить против нас козни.

– Я займусь им персонально, ваше величество, – ответил я. – Только, если вы не против, давайте вернемся к трудовому законодательству. Вы позволите Владимиру Ильичу продолжить доклад?

Император кивнул, и Ленин, заглянув в лежавшие перед ним бумаги, прокашлялся и, слегка картавя от волнения, сказал:

– Не менее возмутило господ фабрикантов и положение о страховании рабочих. Уж очень им не хочется выплачивать денежные пособия в случае болезни работников. Для этих господ люди – ничто. Заболел, не можешь работать – не получишь ни копейки. Выкинут за ворота и наймут нового, здорового.

– А что будет в новом Кодексе? – поинтересовался император. – В конце концов, возмущаться эти господа могут сколько угодно, но законодательство буду принимать я, и выполнять его им придется, хотят они этого или нет.

– Ваше величество, – ответил Ленин, – что касается страхования рабочих на случай болезни, то для этого при всех предприятиях будут учреждены больничные кассы. На мелких заводах и фабриках, где число рабочих менее двухсот человек, будут созданы общие кассы, объединяющие рабочих нескольких предприятий. В больничные кассы в обязательном порядке будут вступать все рабочие и служащие со сроком найма не менее одной недели. Рабочие – участники касс – будут по новому законодательству страховаться от несчастных случаев и болезней. Владелец предприятия будет обязан обеспечить первую врачебную помощь и амбулаторное лечение, а также предоставить или оплатить больничное лечение и все медикаменты (в том числе роженицам) до выздоровления, но на срок не более четырех месяцев. При этом больным будет выдаваться денежное пособие (от двух третей до ста процентов заработка – имеющим иждивенцев, и от половины до двух третей заработка – всем прочим) с четвертого дня болезни до выздоровления, но не долее 26 недель в течение одной болезни и не долее 30 недель в течение года, а при временной утрате трудоспособности в результате увечья – с момента несчастного случая до выздоровления, но не долее 13 недель.

Что же касается женщин-работниц, то в случае родов им будет выдаваться пособие от двух третей до полного заработка – за две недели до родов и в течение полугода после родов. По случаю смерти работника будет выдаваться пособие на погребение. В случае несчастного случая работник – участник больничной кассы – получит пособие – первые 13 недель из больничной кассы, а затем – в размере двух третей заработка из страхового капитала до восстановления трудоспособности или до назначения пенсии. Кстати, следует оставить в силе положения закона от 2 июня 1903 года, в котором говорится, что пособия и пенсии пострадавшим от несчастного случая должны полностью выплачиваться владельцем предприятия. Средства больничных по новому законодательству будут комплектоваться частично из обязательных взносов самих рабочих и от взносов владельцев предприятий. Конкретные цифры будут определены в ходе дальнейшей работы над проектом будущего Кодекса законов о труде.

Ленин закончил свой несколько затянувшийся доклад, вытер пот с высокого лба и посмотрел на присутствующих. Коба, внимательно слушавший своего товарища по партии, одобрительно кивал, изредка морщился – похоже, что с некоторыми моментами он не вполне был согласен, и делал карандашом пометки в лежавшем перед ним блокноте.

Император, почесывая подбородок, слушал своего министра, стараясь вникнуть в то, о чем тот ему рассказывает. Он понимал, что, как самодержцу, ему необходимо знать все, что касается безопасности и порядка в его империи. А трудовое законодательство поможет избежать социальных потрясений.

Я же про себя подумал, что положение о больничных кассах во многом напоминает проект, подготовленный так называемой «комиссией Коковцева» в 1905 году, все предложения которой благополучно были отвергнуты правительством, пошедшим на поводу у фабрикантов и заводчиков. В несколько урезанном виде законы «Об учреждении присутствий по делам страхования рабочих», «Об учреждении совета по делам страхования рабочих», «Об обеспечении рабочих на случай болезни», «О страховании рабочих от несчастных случаев» были приняты в 1912 году.

– Ну что ж, Владимир Ильич, – подвел итог совещания император Михаил, – вижу, что вы проделали немалую работу. Когда ваш Кодекс законов о труде будет окончательно готов, я его сразу же подпишу. Только, я вижу, что будет довольно сложно заставить наших фабрикантов соблюдать этот закон.

Поэтому я полагал бы, чтобы вы втроем как следует подумали – как добиться того, чтобы претворить в жизнь все его положения. Ну, а если потребуется моя помощь – я всегда готов ее вам оказать. Смут и беспорядков в империи быть не должно. Это моя позиция, и с нее меня никто не заставит свернуть!

14 (1) декабря 1904 года.

Рига. Вольмерская улица. Контора акционерного

общества «Русско-Балтийский вагонный завод»

Михаил Владимирович Шидловский со вздохом посмотрел на своих собеседников. В последнее время с Русско-Балтийским вагонным заводом, до того весьма успешным предприятием (например, за 1900 год РБВЗ выпустил пять с половиной тысяч грузовых вагонов всех видов и двести девятнадцать пассажирских), были проблемы. После того как год назад закончилась прокладка КВЖД и основной части Транссиба, объем заказов на производство вагонов резко сократился, РБВЗ начал испытывать финансовые затруднения из-за хронической недозагрузки производственных мощностей, на расширение которых в свое время были взяты крупные кредиты в Русско-Китайском банке[14]. Это было пока еще не банкротство, и даже не его угроза, но уже очень щекотливая ситуация, грозящая переходом контроля над предприятием в руки его основных кредиторов. И точно, не прошло и нескольких месяцев с того момента, как предприятие начало испытывать трудности, как правление Русско-Китайского банка начало настойчиво интересоваться вхождением в основной капитал предприятия и установлением над ним своего контроля.

Но все закончилось сразу и навсегда после того, как в августе на заводе побывали очень вежливые молодые люди, сотрудники ГУГБ, и сообщили действительному статскому советнику Шидловскому, что из этого положения есть оригинальный, но довольно простой выход. Надо лишь согласиться на вхождение в основной капитал его императорского величества Михаила Александровича как частного лица и его же, но в лице уже Министерства государственных имуществ как императора, с одной стороны, и Акционерного общества «Особая эскадра адмирала Ларионова» – с другой. Император входит в капитал живыми деньгами, государственными заказами и возможностью быстрого и бескровного урегулирования кризиса с Русско-Китайским банком, а эскадра адмирала Ларионова – многочисленными патентами и технологиями. Впрочем, вскоре могут появиться и другие акционеры, с которыми надо будет пойти на обмен капиталом, они войдут в капитал РБВЗ, а РБВЗ соответственно приобретет часть их акций.

И все это делалось к вящей славе крупнейшего машиностроительного предприятия Российской империи, превращающегося в многопрофильный частно-государственный машиностроительный холдинг, в котором, помимо собственно вагоностроительного производства, должны появиться локомотивный (тепловозы-электровозы), моторный, автомобильный, тракторный, самолетный и дирижабельный отделы. Все это было сделано для того, чтобы наиболее рационально использовать неплохое техническое оборудование и станки РБВЗ, простаивающие по причине снижения объема заказов, и в то же время вкладывать деньги под успешного менеджера, которым являлся господин Шидловский.

Немного подумав, управляющий РБВЗ согласился с этим предложением, и с того момента у него не было ни одного спокойного дня, хотя Русско-Китайский банк, задолженность перед которым была закрыта из средств новых акционеров, больше не беспокоил господина Шидловского. Уже позже Михаил Владимирович узнал, что против владельцев банка было возбуждено дело о мошенничестве в особо крупных размерах при строительстве КВЖД, ЮМЖД, а также города-спутника Дальнего. В результате следствия означенные банкиры были сначала арестованы, а потом и осуждены (французы заочно) к длительным срокам каторжных работ с конфискацией имущества и денежных средств. Активы же Русско-Китайского банка были переданы Русскому Императорскому Военно-промышленному банку, за которым тоже стояли император Михаил и Особая эскадра.

Чуть позже в Ригу начали прибывать будущие начальники новых отделов и одновременно миноритарные акционеры, каждый со своими идеями и требованиями. Всех их нужно было разместить, обеспечить инженерно-техническим и рабочим персоналом, а также производственными площадями. Работы было хоть отбавляй, тем более что деятельность отделов зачастую перекрестно влияла друг на друга. Моторный отдел уже доводил до кондиции четырехцилиндровый четырехтактный автомобильный бензиновый двигатель мощностью в сорок лошадиных сил, а также большой шестицилиндровый авиационный мотор мощностью в сто двадцать лошадиных сил. Все это было тесно связано с автомобильным, авиационным, тракторным и дирижабельным отделами.

Данное совещание было собрано потому, что граф Цеппелин требовал как можно скорее дать стодвадцатисильный авиационный мотор, и не один, а целых четыре штуки, необходимые для постройки первой версии дирижабля Z-1. Сотрудники же инженера Луцкого пока больше занимались отладкой и постановкой на конвейер сорокасильного автомобильного мотора.

Таково было распоряжение самого Шидловского, ибо дирижабль у немца Цеппелина когда еще будет, а экипажная фабрика Фрезе, выкупленная РБВЗ в Питере, требовала моторов на авто как можно скорее и больше. Заказы были и от частных лиц высокого полета, обзавидовавшихся тому, как император разъезжает на авто, и от военного ведомства, заказавшего пробную партию грузовиков и штабных автомобилей.

С другой стороны, и Цеппелина тоже можно было понять. К весне 1905 года, а если точнее, к 15 апреля, он обещал императору Михаилу сдать в эксплуатацию четыре однотипных жестких дирижабля марки Z-1, предназначенных для дальних геологических исследований в районах Русского Севера.

После долгой, тяжелой, но очень плодотворной дискуссии, в которой граф Цеппелин потребовал прямо сейчас необходимые ему моторы и заявлял, что из-за их отсутствия у него срывается важный императорский заказ, а начальник моторного отдела Луцкой так же аргументированно доказывал, что авиационный двигатель у него готов и в принципе работоспособен, но ставить на его доводку ему некого, так как все инженеры и техники по приказу господина Шидловского занимаются моторами автомобильного типа. Последнему пришлось скрепя сердце принять решение о двойном увеличении инженерно-технического штата моторного отдела.

Но подписать бумагу – это одно, а вот найти в Российской империи соответствующих технических специалистов, путь даже молодых, без опыта, и только-только из технических училищ – это совсем другое.

16 (3) декабря 1904 года, утро.

«Генеральская» квартира в доходном доме

на Невском. Семейная спальня.

Некогда принцесса Виктория Великобританская,

а ныне Виктория Эдуардовна Ларионова,

вице-адмиральша и человек, посвященный

в особо важную тайну

Вкрадчивый рассвет робко вползал в спальню, постепенно придавая предметам все больше четкости. Тикали большие напольные часы в гостиной, где-то за стеной поскрипывали половицы. Все дышало негой и уютом.

Я любила эти утренние пробуждения – в такие минуты счастье ощущалось мной наиболее остро. Муж безмятежно спал – наверное, он и не догадывался о том, что я люблю смотреть на него спящего, люблю слушать его дыхание и неслышно шептать всякие нежности… Спящий он был другим. Он то улыбался во сне, то хмурился – но неизменно был похож на ребенка, на мальчика, который путешествует по стране своих грез… Интересно, что снилось моему адмиралу в час, когда гаснут фонари? Надеюсь, что не хмурое штормовое море, залпы орудий и крики умирающих в волнах моряков, а что-нибудь приятное и возвышенное.

Я никогда не думала, что когда-нибудь смогу испытать такие чувства. Я была словно сосуд, переполненный любовью. Эта любовь оживила мою душу – и она расцвела подобно цветку, пробудившемуся от весеннего тепла, который, решительно пробиваясь сквозь землю, тянется к солнцу и свету, стараясь насладиться каждым мгновением своего существования.

Утро решительно вступало в свои права – выгоняя остатки ночного мрака, в окно струился голубоватый свет, обещая ясную и морозную погоду. Я по привычке посмотрела на потолочную лепнину вокруг люстры, представлявшую собой барельеф в виде резвящихся амуров. Эти пухлощекие гипсовые младенцы имели каждый свое выражение лица – один задорно смеялся, другой грустил, третий задумался, четвертый дремал, пятый обиженно дулся и так далее.

Сейчас мордашки амуров проступили уже достаточно хорошо – а это значило, что нам пора вставать. Но я почему-то не стала, как обычно, будить мужа поцелуем. Нет, я, с нежностью посмотрев на любимого, потихоньку выбралась из-под одеяла и, накинув подарок мужа – роскошный шелковый китайский халат, черный, расшитый золотыми драконами – на цыпочках вышла из спальни.

В квартире было тепло, если не сказать жарко, потому что печи в доме пылали жаром. Не то что у нас в Англии, где по традиции все время экономили на отоплении, и зимой было невозможно отделаться от ощущения зябкой сырости. Так и вся эта огромная страна, занимающая на карте одну пятую часть суши, исходила жаром, не зная умеренности в своих желаниях – если любить, то принцессу или королеву, если завоевывать, то весь мир, если удивлять людей, то так, чтобы память об этом осталась на века.

Умывшись и небрежно заколов волосы, я прошла в гостиную и первым делом раздвинула на большом венецианском окне тяжелые портьеры, впустив внутрь ворох кристального утреннего света.

Затем выдвинула ящики секретера в поисках принадлежностей для рисования. К стыду своему, должна признать, что со дня нашей с Виктором помолвки я ни разу не брала в руки карандаш. Все это время до настоящего момента я была поглощена новыми, ошеломляющими ощущениями и, честно сказать, даже и не вспоминала о своем увлечении изобразительным искусством. Но сегодня отчего-то я почувствовала непреодолимое желание снова взять в руки карандаш и бумагу. Я была одержима таким приступом вдохновения, что у меня от нетерпения тряслись руки, пока я занималась поисками.

К счастью, рисовальные принадлежности нашлись довольно быстро. Вот она – папка с набросками. Я села на диван и с интересом начала перебирать рисунки. Несколько пейзажей, остальное же – портреты. Тут была моя дорогая кузина Ольга – то строгая, как учительница-гувернерша, то безудержно веселая, как маленькая девочка; ее сердечный друг Бережной, который стал ее супругом; мой кузен – император всероссийский Михаил, иногда предстающий во всем своем грозном величии, а иногда смеющийся от души какой-нибудь шутке. Только теперь, когда я вышла замуж за русского, мне стало понятно это их выражение «от души» – оно обозначало, что люди делают что-то без всяких задних мыслей, не ставя предварительных условий и не желая получить для себя каких-то особенных выгод. Это так по-русски – делать что-то просто потому, что так хочется.

Вот и портреты моего супруга – тогда еще просто знакомого, а затем друга. Я долго их разглядывала и с удивлением поймала себя на том, что сейчас вижу Виктора абсолютно по-другому. И тут мне стала понятна причина моего вдохновения – мне требовалось запечатлеть на бумаге супруга таким, каким я его воспринимала именно сейчас.

Творческий, тонко чувствующий, эмоциональный человек хорошо понял бы мое состояние, когда я, с бьющимся сердцем и заалевшими щеками, жадно схватилась за карандаш, который тут же торопливо заплясал по белому листу. Я даже не стала устанавливать мольберт – рисовала прямо на коленях, сидя на диване. Это было скорее наитие, озарение, чем старание, словно какой-то ангел, стоя за плечом, уверенно водил моей рукой, каждым штрихом помогая выразить всю силу моей любви к мужу, всю нежность, благодарность и уважение к тому, кто сделал меня несказанно счастливой. Безоблачное небо ярко и радостно сияло в окне, и так же ярко и радостно было у меня на душе. Для меня исчез весь мир – остались только я и мое вдохновение.

Не знаю, сколько времени прошло – обычно, занимаясь творчеством, я просто не замечала его течения. Но солнце поднялось уже достаточно высоко, оно ощутимо пригревало мою спину и освещало рисунок.

Берясь рисовать, я не знала, что получится у меня в итоге. И вот теперь, когда рисунок был почти готов, я остановилась и, вытянув его перед собой, стала разглядывать. Да, у меня получилось вложить в этот портрет все то, что я испытывала к супругу. Это не было рисование по памяти или с натуры – нет, я изобразила его таким, каким его видела моя душа. И душа эта теперь ликовала и наслаждалась – как это всегда бывает, когда ей удается выразить себя в полной мере.

Я вздрогнула, когда прямо над моим ухом раздался голос:

– Это я?

Виктор стоял рядом с подносом в руках, на котором дымились две чашечки кофе. Он смотрел на рисунок и улыбался. Улыбался он по-особенному – словно сделал какое-то приятное открытие. Я не ответила – ведь вопрос его был риторическим.

Он поставил поднос на маленький деревянный столик, стоявший возле дивана, а сам, присев рядом со мной, бережно взял лист бумаги из моих рук. Он смотрел то на рисунок, то на меня – пытливо, с каким-то новым выражением, и глаза его при этом блестели. Этот блеск появлялся у него в те минуты, когда он хотел сказать что-то важное и сокровенное, но не находил слов. Но я и без слов всегда понимала его – а как же иначе, ведь в счастливом супружестве так и должно быть.

Минуты три он молчал, а я тем временем пила принесенный им кофе.

Наконец он произнес:

– Моя любимая принцесса, этот портрет просто шедевр…

– Правда, тебе нравится? – сказала я из чистого кокетства, потому что муж никогда не стал бы меня обманывать.

– Да, – кивнул он и, опять внимательно вглядевшись в рисунок, сказал: – Интересно… когда я на вот этого себя смотрю, то чувствую нечто странное… Как будто ты знаешь обо мне больше, чем я сам…

– Ну, может быть, так и есть? – лукаво спросила я. Да, он попал в точку – ведь я, рисуя его, хранила то ощущение, которое возникало у меня при созерцании его спящего. На рисунке он был взрослым, но мне удалось передать то неуловимое, что выражает обычно неявную суть человека – и в данном случае это была молодость духа, его сила и чистота. Это сама Любовь водила моей рукой… и теперь я чувствовала умиротворение и довольство, и даже некоторую эйфорию.

– А я-то думаю, куда запропастилась моя милая женушка, оставив меня без поцелуев? – сказал он, глядя на меня с нежностью и шутливым упреком.

– О, прости меня, дорогой, это было сильнее меня… – ответила я, – мне так захотелось запечатлеть твой образ – так, как я сейчас тебя воспринимаю. Надеюсь, ты понимаешь меня.

Он, склонив голову набок, опять посмотрел на свой портрет.

– Да, любимая принцесса, этот рисунок совсем не похож на те, более ранние. У тебя хорошо получается передать собственное отношение к тому, кого ты изображаешь. Ведь, глядя на этот портрет, любой скажет, что художница влюблена в этого человека…

Я улыбалась – мне было приятно все, что он говорил.

– Может быть, тебе заняться живописью? – спросил мой муж, осторожно кладя рисунок сбоку от себя и беря свою чашечку с ароматным напитком.

– Может быть… – ответила я, чувствуя волнующее тепло его тела и ощущая легкое головокружение.

– Как ты хороша в этом сказочном одеянии… – произнес он хрипловатым шепотом, допивая свой кофе и обдавая меня сиянием своих глаз, – твои волосы… – он поставил пустую чашку на столик и кончиками пальцев прикоснулся к выбившемуся и упавшему на шею локону, – ты так прекрасна, Виктория… Ты похожа на милого растрепанного ангела…

Мои щеки запылали. Горячие волны поднимались вверх от моего живота, и тело каждой клеточкой отзывалось на ласковые прикосновения моего адмирала…

– Давай-ка пойдем в спальню… – жарко прошептал мне в ухо мой любимый муж, легко, как пушинку, подхватив меня с дивана, – наш медовый месяц продолжается… И, клянусь Богом, вся жизнь у нас с тобой будет сладкой, любимая моя принцесса…

18 (5) декабря 1904 года.

Североамериканские Соединенные Штаты.

Нью-Йорк.

Князь Амиран Амилахвари,

он же штабс-капитан Бесоев Николай Арсеньевич

То, что клуб, в который пригласил меня господин Витте, был закрытый, было видно с первого взгляда. Причем не просто закрытый, а, можно сказать, герметически закупоренный. Посторонний сюда попасть не мог даже теоретически. На входе тщательный фейсконтроль, опрос, более похожий на допрос, в ходе которого мне задали вопросы о моей скромной персоне и том человеке, который пригласил меня в этот клуб. Секьюрити тоже вызывали уважение. Скорее всего, они были бывшими боксерами-тяжеловесами. Конечно, с каждым из них я бы справился без особого напряга, но если они накинутся на меня скопом…

Впрочем, никаких враждебных намерений в отношении меня проявлено не было. Промурыжив меня минут пять, старший из мордоворотов вежливо пригласил меня заходить. При этом он, словно ненароком, провел ладонью по карманам моего пиджака. Эх, парниша, уметь сворачивать челюсти – это не главное достоинство настоящего телохранителя. А что если в легкой ножной кобуре у меня малогабаритный пистолет ПСМ? Вот то-то…

Но я не собирался никого отправлять в места вечной охоты. Сегодня я должен предстать пред ясные очи ребе Джейкоба Шиффа, чтобы тот оценил меня по достоинству. Я должен, по мнению моего сегодняшнего собеседника, соответствовать следующим критериям: быть недалеким, доверчивым и ненавидеть Россию.

Господина Шиффа я узнал сразу – он был очень похож на фотографии, которые показывал мне Дед в Новой Голландии. Седовласый, с аккуратно подстриженными усами и небольшой бородкой, с любезной улыбкой на устах. И лишь слегка прищуренные глаза с колючим и настороженным взглядом показывали, что этот внешне добродушный и любезный человек жесток и опасен.

– Добрый вечер, мистер Амилахвари, – приветствовал меня Шифф, когда сопровождавший меня охранник подвел меня к нему и что-то шепнул на ухо своему хозяину, – я слышал много хорошего о вас от своих друзей, а потому очень рад знакомству с вами.

В ответ я по-восточному витиевато поздоровался с банкиром, особо отметив тот момент, что лестное мнение столь уважаемого в американском обществе человека для меня весьма приятно.

Обменявшись комплиментами, мы с любопытством стали рассматривать друг друга. Видимо, удовлетворившись своим первым впечатлением, Джейкоб Шифф, снова превратившись в гостеприимного хозяина, пригласил меня поужинать с ним, добавив, что вполне вероятно, что к нам чуть позже подсядут другие уважаемые люди.

– Надеюсь, вы не против, мистер Амилахвари? – спросил меня Шифф.

Я лишь развел руками, добавив, что по нашим горским обычаям: «Гость – ишак хозяина». И к тому же я не могу отказать такому уважаемому и мудрому человеку, как мой собеседник.

Поначалу наш разговор был ни о чем – обычный светский разговор, когда его участники осторожно прощупывают друг друга. Я старался изобразить горского князя, ценителя вкусной еды и хорошего вина. Пришлось произнести даже несколько пышных кавказских тостов, которые, как я понял, понравились Шиффу.

– Скажите, мистер Амилахвари, – неожиданно спросил банкир, – вы бы не хотели снова вернуться в Россию?

Я сделал вид, что меня ошеломил вопрос Шиффа, и даже вполне натурально поперхнулся. Сделав глоток хорошего портвейна, я удивленно посмотрел на сидящего напротив меня банкира, который внимательно наблюдал за моей реакцией.

– Мистер Шифф, а что мне делать в России? Я с такими сложностями выбрался из этой дикой страны, где не научились ценить таких знатных и талантливых людей, как я, и вдруг снова туда вернуться? Нет, у меня нет никакого желания туда возвращаться. Мне нравится Америка – страна, где каждый, у кого есть ум, хватка и желание разбогатеть, может занять достойное место в обществе.

Джейкоб Шифф покачал головой.

– Мистер Амилахвари, вы меня не так поняли. Я не предлагаю вам покинуть Америку и снова отправиться жить в эту ужасную Россию. Нет, вы просто выедете туда на время, чтобы выполнить поручения, гм, некоторых уважаемых людей САСШ. Я рад, что вы нашли в Америке новую родину. Мы постараемся, чтобы вы в самое ближайшее время стали полноправным гражданином нашей великой страны. Но, скажу честно, это будет во многом зависеть от того, насколько успешно вы справитесь с порученным вам делом. Кстати, кроме американского гражданства вы получите весьма солидное вознаграждение…

Я постарался понатуральнее изобразить на своем лице муки выбора. Потом, чтобы Шифф понял, что я не выдержал соблазна, поинтересовался суммой, которая будет мне выплачена.

Джейкоб Шифф понимающе покачал головой, взял со стола бумажную салфетку и написал на ней паркеровской ручкой несколько цифр. Небрежным жестом он перебросил через стол салфетку. Я посмотрел на написанное им, и мои брови полезли вверх.

«Да, – подумал я, – игра идет по-крупному. Двадцать тысяч долларов – это весьма солидная сумма. Стоимость дома в Нью-Йорке – половина этой суммы. А стоимость автомобиля – это я знал точно – 650 долларов».

– Мистер Шифф, – сказал я, – прежде чем согласиться с вашим предложением, я бы хотел задать вам несколько вопросов. Вы – человек деловой и должны правильно меня понять.

Банкир понимающе кивнул.

– Мой первый вопрос – будет ли наше сотрудничество постоянным, или оно будет разовым? Второй вопрос – будет ли все оформлено соответствующим соглашением? И самое главное – в чем будет состоять моя работа в России?

Выслушав меня, Шифф посмотрел на меня с нескрываемым интересом. Видимо, ему понравилась моя деловая хватка.

– Мистер Амилахвари, насчет договора вы можете не сомневаться. В нем будет стоять сумма, которую вы только что видели. В нем, правда, не будет подробно расписано – что именно вы должны делать. Вы поймете чуть позднее, что это необходимая предосторожность. В договоре также будут статьи о премии за качество работы, а также дополнительные выплаты, если в процессе вашей работы вы получите травмы или понесете иной ущерб. Если же вы справитесь с нашим поручением, то наше сотрудничество станет постоянным.

Суть же вашей работы будет заключаться в следующем – вам нужно будет выехать в Турцию и оттуда вести работу, связанную с поддержкой революционеров, которые не на жизнь, а на смерть борются с царизмом. У вас будут документы представителя одной из нью-йоркских фирм, занимающейся продажей автомобилей и запчастей к ним. Побыв какое-то время в Стамбуле, вы, наладив нужные связи, переедете в Батум, где продолжите заниматься своими делами: торговать автомобилями и поддерживать революционеров. У вас к тому времени уже будет американский паспорт, и как гражданин САСШ вы будете в какой-то мере ограждены от лишнего любопытства русской охранки.

«Ага, – подумал я, – держи карман шире. Наша ГУГБ метет сейчас всех, невзирая на титулы, происхождение и гражданство. Дед, с его “любовью” к пендосам, скорее наоборот – будет к ним пристрастным».

– В вашем предложении имеется элемент риска, – сказал я, – но этот риск, как я понял, будет хорошо оплачен. Тем более что мне будет платить жалованье фирма, которую я буду представлять?

Выслушав меня, Джейкоб Шифф кивнул.

– Все будет именно так, мистер Амилахвари. Вижу, что вы деловой человек, и с вами приятно иметь дело. А вот, кстати, тот человек, с которым я хотел бы вас познакомить.

Я оглянулся. К нашему столику подходил пожилой лысоватый человек со скошенным подбородком и щеточкой седых усов на верхней губе. Я напряг память.

Оба-на! С представителем финансовой власти САСШ я уже познакомился. Теперь мне предстоит познакомиться с представителем просто власти – с полковником Эдуардом Менделем Хаусом, одним из «серых кардиналов» политической власти Америки. Интересно, о чем мне предстоит с ним говорить?

Часть 4
Некровавое воскресенье

21 (8) декабря 1904 года, утро.

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Готическая библиотека.

Министр путей сообщения

князь Михаил Иванович Хилков

Молодой государь пригласил меня в свою святая святых – в Готическую библиотеку Зимнего дворца, которая, как я слышал, служит местом его свиданий с наиболее доверенными лицами. Что ж, не скрою, я польщен этим. Нынешний император – воистину великий. Он трудится на благо своей державы от рассвета до заката, как мужик в летнюю страду. При этом император не считает, подобно Петру Великому, что Россию непременно надо поднять на дыбы. Совсем нет. Гораздо лучше понемногу пришпоривать страну, чтобы она с шага перешла сперва на рысь, а потом и на галоп. Правит Михаил Александрович меньше года, но уже заметно, что темп жизни в стране заметно ускорился, и жить стало лучше. Особенно это приятно такому деятельному человеку, как я.

Государь принял меня, как и было назначено, еще затемно, то есть в девять часов утра. Уж такие у нас в Петербурге рассветы, когда бывает, что и к полудню только-только становится светло, если, конечно, небо не затянуто облаками. А встает император, как говорят, аж в пять утра и в любую погоду начинает свой рабочий день с пробежки вдоль набережной и физической гимнастики в компании своих личных охранников. Но это я так, к слову, потому что такому царю требуется соответствовать, сколько бы тебе ни было лет, а я в отставку пока не собираюсь[15].

Любезно со мной поздоровавшись, государь поинтересовался, как обстоят дела на замыкающей Великий Сибирский путь[16] Кругобайкальской железной дороге, которая уже способна пропускать поезда, но еще не принята в постоянную эксплуатацию. Я ответил, что железнодорожное полотно на этой дороге полностью отсыпано, рельсы уложены, туннели и мосты находятся в хорошем техническом состоянии, но из-за связанной с войной спешки и направления всех сил и средств именно на постройку путей, туннелей и мостов, чрезвычайно неразвитым остается станционное хозяйство, создание которого было отнесено на вторую очередь строительства. Из-за недостаточного финансирования почти отсутствует жилье для инженерно-технического состава и рабочих, что в условиях сибирской зимы доставляет большие неудобства в работе…

В ответ государь сообщил, что деньги для полного завершения Кругобайкальской дороги будут перечислены еще до Нового года, и чтобы я не изволил об этом беспокоиться. А потом он перевел разговор на планы будущего строительства, которое непременно надо начинать сразу же по завершении постройки основной части Великого Сибирского пути.

Война с Японией выиграна, и в сферу влияния России помимо Маньчжурии попала еще и Корея, что делает насущной необходимостью строительство железнодорожной ветки, соединяющей Мукден, Пхеньян и Сеул, после чего новая железная дорога должна состыковаться с существующей веткой Сеул – Фузан, которая также должна быть перешита на русскую колею.

Еще император сказал, что вслед за победоносным русским солдатом должны идти мы, железнодорожники, потому что новые земли мало завоевать, их еще надо освоить, а это невозможно без надежных путей сообщения, которыми сейчас являются только железные дороги.

Из крупных железнодорожных веток, по которым уже сейчас необходимо начинать геодезические изыскания, государь назвал дорогу из Новониколаевска до станции Арысь, которая должна соединить Великий Сибирский путь и Туркестанскую железную дорогу линией общей протяженностью полторы тысячи верст. Эта дорога, вместе со своими боковыми ветками, должна сделать возможной эксплуатацию лежащих пока втуне огромных природных богатств Туркестана и обеспечить быстрый обмен природными ресурсами и плодами деятельности человека между различными частями Российской империи.

Например, из Сибири в Туркестан целесообразно возить строевой лес и дешевую пшеницу, а из Туркестана в Сибирь – хлопок, шерсть и мясо мороженое в рефрижераторах. Ведь в азиатских степях пасутся огромные отары баранов. Впрочем, после окончания геологической разведки недр и постройки рудников и заводов могут найтись и другие, не менее, а то и более важные грузы.

Постройка Корейской железной дороги из Мукдена в Сеул была запланирована на 1905–1907 годы, а постройка Туркестано-Сибирской железной дороги – на 1908–1912 годы. В европейской части России я должен был организовать в 1905–1907 годах строительство ветки, соединяющей Петербург с новым незамерзающим портом на Мурмане в глубине Кольской губы. И эта задача не менее важная и нужная, чем прокладка железной дороги в Корею. Два этих порта – Фузан и Мурман – по замыслу государя должны стать Атлантическими и Тихоокеанскими воротами России, и базами для двух сильнейших океанских военных флотов, которые невозможно блокировать режимами разного рода проливов или климатическими условиями замерзающих морей.

Как сказал император, делать это надо было еще вчера, и необходимость в таких дорогах у Российской империи растет с каждым днем. При этом прокладку железных дорог к западным границам, за исключением экономически важных, было велено пока приостановить, ибо Германия нам не враг, а с Австро-Венгрией – пока еще бабушка надвое сказала. Да и достаточно там уже железных дорог для переброски войск к границам.

И вообще, император высказал здравую мысль о том, что геодезическая разведка местности, подготовительные мероприятия и прокладка самих путей на различных строящихся железных дорогах России должны осуществляться так, чтобы наша промышленность имела бы постоянные заказы на рельсы, паровозы, вагоны и прочие изделия. И в связи с этим необходимо составить сводный план-график всех строительных работ, который бы помог нам добиться той самой равномерности потребностей, в том числе и в финансировании.

А то ведь как часто получается – то у нас железнодорожный бум, и половину рельсов, оборудования и подвижного состава приходится заказывать за границей. А потом – простой, и тогда у взявшей кредиты и нарастившей мощности промышленности начинается кризис сбыта, который может привести к банкротству вполне успешных предприятий, или к их переходу в руки кредиторов. А это неправильно.

Потом мы еще немного поговорили о различных новшествах в железнодорожном деле, в том числе и об опытах по применению локомотивов с двигателями внутреннего сгорания и на электрической тяге, причем государь император выказал уверенность, что эти, как я тогда выразился, «игрушки» в скором времени в силу высокой мощности и экономичности полностью вытеснят паровозы с железных дорог. И по этой причине уже сейчас необходимо озаботиться, чтобы на каждой более или менее крупной станции кроме угольных и дровяных складов имелись емкости для хранения жидкого топлива, а также все необходимое оборудование для заправки локомотивов. Мол, полный переход на новый вид тяги произойдет не завтра и даже не послезавтра, но готовым к этому надо быть уже сегодня, чтобы потом внедрение новой техники не тормозилось отсутствием соответствующей инфраструктуры.

23 (10) декабря 1904 года.

Австро-Венгрия. Вена. Шёнбруннский дворец.

Круглый китайский кабинет

Император Двуединой империи Франц-Иосиф не зря пригласил своих гостей именно в этот кабинет дворца. Еще при императрице Марии-Терезии он использовался для секретных совещаний. Чтобы докучливые слуги не мешали гостям императора своим присутствием, в кабинете имелся маленький лифт, с помощью которого из расположенной снизу комнаты можно было подать небольшой сервированный стол с напитками и легкими закусками.

Впрочем, гостям императора было сегодня не до развлечений – они обсуждали важнейший вопрос, который, возможно, должен был решить судьбу Европы на долгие годы вперед.

Великобританию на этом совещании представлял посланец лондонского истеблишмента сэр Эдуард Грей. В прошлом заместитель министра иностранных дел Британии, он много сделал для того, чтобы затащить Россию в Антанту, сделав ее поставщиком пушечного мяса в грядущей мировой войне. Он не был согласен с политикой, проводимой королем Англии Эдуардом VII, и по поручению британских банкиров и промышленников проводил зондаж, сколачивая новую коалицию, которая должна будет противостоять Континентальному Альянсу. Англия готова была воевать с Россией и Германией, но не оружием, а финансами. Такова была давняя традиция Туманного Альбиона – пусть европейцы молотят друг друга на континенте, а банкиры Сити будут исправно оплачивать это удовольствие. А потом, когда противники истощат как следует друг друга, банкиры и политики – часто одни и те же люди – будут диктовать и победителям и побежденным свои условия мира.

Вторым гостем австрийского императора был личный посланец турецкого султана Абдул-Гамида II Мехмед Саид-паша, англофил и человек, успевший четырежды (!) быть великим визирем. Этот старый лис был направлен султаном в Вену для того, чтобы все разнюхать, разведать и прикинуть – стоит ли Османской империи присоединяться к альянсу, который может ее или погубить, или вознести на вершину славы.

– Уважаемые гости, – произнес император Франц-Иосиф, – не буду тратить зря ваше драгоценное время, а потому сразу же перейду к тому, ради чего я вас сюда пригласил. Вы стали свидетелями создания чудовищного монстра, имя которому – Континентальный Альянс. Союз России и Германии с примкнувшими к нему некоторыми балтийскими государствами пугает нас. Кайзер Вильгельм и император Михаил подмяли под себя всю Европу. Они диктуют волю своим соседям, разгромили Японию, захватили Корею, готовятся оккупировать Китай. Один Господь знает – где они остановятся, и сколько еще государств станут их вассалами.

– Этого ни в коем случае нельзя допустить, – негромко произнес Эдуард Грей. Его гладко выбритое лицо с выступающим подбородком и носом с горбинкой было невозмутимо. – Россию надо остановить, и чем быстрее, тем лучше.

– А не скажет ли мне достопочтимый сэр Эдуард, – голос Мехмед Саид-паши был сладким, как шербет, – правдивы ли слухи о том, что дочь вашего монарха – да продлит Аллах его дни – недавно стала женой главного русского головореза – адмирала Ларионова?

– Да, это правда, – сухо ответил британец, – но это не имеет никакого отношения к делу. Дочь короля может быть замужем за кем угодно, но власть в Британии принадлежит тем, кто имеет деньги. И эти люди готовы на всё, чтобы разрушить то, что угрожает нашим империям. Континентальный Альянс должен быть сокрушен!

– Я все понимаю, сэр Грей, – Мехмед Саид-паша пригладил свою седую бороду, – и мой падишах придерживается такого же мнения. Но на стороне русских – эскадра адмирала Ларионова, которая продемонстрировала свою чудовищную силу, разгромив Японскую империю. Да и ваши моряки, сэр Грей, тоже испытали силу их ударов у берегов Формозы. Османская империя – давний противник русских, но мой падишах не хочет в очередной раз испить чашу унижения, подписывая мирный договор с Россией в качестве побежденного.

– Да, но Османская империя в противостоянии с Россией не будет одинока, – заметил император Франц-Иосиф. – Моя армия и флот готовы присоединиться к союзу, направленному против Континентального Альянса. Но это при том, что нас поддержит вся мощь Британской империи. Можем ли мы, сэр Грей, рассчитывать на вашу поддержку?

– Ваше императорское величество, – ответил британец, – если мы сейчас обговорим заранее все пункты будущего договора, то тогда можно будет перейти к практическому обсуждению всех прочих вопросов. Я понимаю сомнения почтенного Мехмеда Саид-паши, только не стоит забывать, что король Эдуард стар и болен. И недалек тот час, когда его душа предстанет перед Всевышним. – Сэр Грей, словно протестантский пастор, поднял глаза вверх. – К тому же Континентальный Альянс своими действиями может совершить необдуманные поступки, которые весь цивилизованный мир сочтет как casus belli, и заставит колеблющихся присоединиться к нашему союзу.

– Сэр Грей, – произнес император Франц-Иосиф, – мы рады, что наше предложение встретило у вас понимание. Но пока позиция Британии не станет более определенной, мы можем договориться лишь о совместных политических действиях, направленных против Континентального Альянса. Тем самым мы проверим серьезность наших намерений и научимся единым фронтом выступать против общего врага.

– Ваше императорское величество, – лицо Эдуарда Грея было бесстрастно и напоминало египетскую мумию. – Помимо совместных политических действий, я бы хотел предложить сотрудничество в весьма деликатных сферах. Речь идет о тайной войне против России, когда сами же подданные царя Михаила будут разрушать свою страну и убивать своих же соотечественников. Как известно, эту страну невозможно завоевать, но можно добиться изменения ее политического курса путем, гм, заговоров. Пара десятков недовольных гвардейских офицеров – и император Павел I скоропостижно умирает в своем замке. Уважаемый Мехмед Саид-паша, я знаю, что ваши эмиссары поддерживают антирусские настроения среди мусульман на Кавказе и в Средней Азии…

– Так же, как и ваши эмиссары, уважаемый сэр Грей, – отпарировал турок. – Вы предлагаете объединить наши усилия? Что ж, идея интересная… Я думаю, что ваши и наши люди, которые борются с русским влиянием в местностях, населенных мусульманами, могли бы объединить свои усилия. Если одному человеку не по силам сбросить с дороги упавшее на нее дерево, то вполне возможно, что это удастся сделать вдвоем.

– Именно это я и хотел вам предложить, уважаемый Мехмед Саид-паша, – кивнул Эдуард Грей. – А что касается Австрии, то я бы хотел просить ваше императорское величество, – британец повернулся в сторону Франца-Иосифа, который задумчиво приглаживал свои седые бакенбарды, – чтобы ваши секретные службы обратили особое внимание на украинцев греко-католического вероисповедания, которые должны посеять рознь между такими же, как они, по языку подданными царя Михаила. Пусть они доказывают, что жители юга России совсем не такие, как прочие русские, что они имеют другую историю, что они истинные европейцы, а не дикие азиаты, помеси монголов с финскими племенами. Я знаю, что ваши агенты уже ведут работу в этом направлении. Мы не пожалеем денег, обеспечим агитаторов соответствующей литературой, напечатаем учебники, в которых будет говориться, что украинцы – особая нация, которая единственная из восточных славян имеет право войти в европейскую семью народов.

– Я понял вас, сэр Грей, – кивнул Франц-Иосиф. – Действительно, единственный способ победить варварскую Россию – это перессорить между собой проживающие на ее территории народы. Думаю, что и почтенный Мехмед Саид-паша со мной согласится. Господа, я хочу пригласить вас отведать блюда, которые приготовили для вас мои придворные повара. Поверьте, лучших вы не найдете в мире. После столь важного для всех нас разговора можно подкрепиться и снова продолжить нашу беседу. Полагаю, что нам еще будет о чем поговорить.

25 (12) декабря 1904 года, утро.

«Генеральская» квартира в доходном доме

на Невском. Семейная спальня.

Некогда принцесса Виктория Великобританская,

а ныне Виктория Эдуардовна Ларионова,

вице-адмиральша и человек, посвященный

в особо важную тайну

Было что-то особенное в том, как русские готовятся к зимним праздникам. Словно какой-то шальной веселый дух охватил Санкт-Петербург, делая его жителей радостными и возбужденными, румяня щеки и зажигая искры в глазах. Все улыбались; в воздухе витал запах хвои и мандаринов, слышался счастливый смех, и то и дело где-то вдруг раздавалась разудалая песня. Искрился снег, а по улицам разъезжали нарядные тройки с бубенцами.

Сегодня муж решил устроить мне праздник. Ведь в Англии Рождество отмечают именно в этот день. Мы купили пушистую елку и дома вместе наряжали ее. О, мой адмирал получил от этого процесса огромное удовольствие… Он медленно, не дыша, по одному доставал из коробки совершенно чудесные сверкающие стеклянные шары (эти шары, привезенные из Европы, мы купили сегодня в лавке Гостиного двора), и, полюбовавшись на каждый, осторожно вешал их на ветки. Я украдкой наблюдала за мужем – и вновь, когда он разглядывал игрушки, в нем проступало то мальчишеское, милое и бесхитростное, что когда-то и покорило меня, затронув в душе некие чувствительные струнки…

А после полудня мы пошли прогуляться. Мне нравилось гулять по улице в эти дни. Это были восхитительные моменты – когда я шла под ручку со своим блистательным мужем, а под ногами похрустывал снежок; и с неба, кружась будто в танце, к нам на плечи плавно опускались снежинки. Мой адмирал нежно сжимал мою ладонь, и я ощущала, как замирает сердце в груди от беспредельного счастья… Встречные люди улыбались нам – да, мы были красивой парой… Я остановилась понаблюдать, как дети катаются с горки на Марсовом поле. Я смотрела на них, и душа моя воспаряла к небесам – настолько чистым и заразительным было детское веселье. В детстве мне нечасто доводилось кататься с ледяной горки – но я помнила то упоительное чувство незамутненного счастья, когда несешься вниз на санках, и ветер свистит в ушах… И страшно, и радостно, и весь мир кажется сказочным и приветливым, а жизнь – безумно интересной…

И внезапно меня пронзило острое чувство – это жажда материнства дала о себе знать от звуков счастливого детского смеха, от их румяных мордашек… Я просто не могла оторваться – да, я готова была стоять вечно возле этой горки и воображать, что все эти дети – мои… Пусть их там человек пятнадцать – я хотела иметь много детей от своего любимого мужа. Ну, хотя бы пять или шесть… Как весело станет и в нашем доме, когда в нем будет звучать детский смех и слышаться топот маленьких ножек… Я так и видела своего адмирала в окружении наших малышей – он, довольный и важный, сидит на высоком стуле, а пятеро наших детей буквально облепили его. Он читает им книжку, и они внимательно и благоговейно слушают, глядя с восхищением на своего замечательного отца… А я сижу с вязанием в кресле и качаю ногой люльку… Или другая картинка – рождественское утро, мы с мужем с загадочными лицами торжественно открываем двери в залу, и наши дети с радостным визгом кидаются к великолепной, сверкающей огнями елке, и вскоре радостные вопли возвещают о том, что подарки, подложенные ночью Дедом Морозом (Санта-Клаусом) под рождественское дерево, найдены. О, Дед Мороз выберет для наших чудесных детей очень хорошие подарки…

Дети! Эти милые ангелы делают жизнь ярче и осмысленней, они заставляют по-другому смотреть на многие вещи… Мы с моим адмиралом будем хорошими родителями и дадим им все самое лучшее. А главное – воспитаем их достойными людьми, и даже когда они вырастут, на Рождество мы всегда будем собираться вместе…

– Ты о чем-то задумалась, моя любимая принцесса? – услышала я шепот мужа, наклонившегося прямо к моему уху.

– Да… – ответила я, возвращаясь в реальность из своих грез, и стыдливо опустила глаза – я действительно размечталась, а ведь между тем я даже пока еще не беременна. Идиллия, созданная моим воображением, развеялась, оставив после себя ощущение легкой грусти вперемешку с предвкушением – ведь все это еще будет, да, наверняка будет…

– Наверное, ты вспоминала свое детство? – с улыбкой спросил мой адмирал.

– Ну… да… – смущенно кивнула я. Нет, еще не время поделиться с ним своими мечтами. Вот вечером, когда мы сядем у камина…

– А давай вместе вспомним детство? – предложил он мне с таким шкодливым выражением лица, что я поняла – мой муж задумал что-то экстраординарное.

– Давай, – не раздумывая, согласилась я, внезапно осознав, что в канун Рождества, здесь, в России, я ХОЧУ совершить что-то безумное. Словно бурлила внутри меня какая-то неуемная энергия, которую надо было выпустить наружу.

– Пошли! – он схватил меня за руку и потянул в сторону горки. Там он подозвал молодого человека с санками в виде креслица на полозьях и о чем-то с ним переговорил. Бросив на меня хитрый и немного удивленный взгляд, важно кивнул, тот сунул в карман полученный от моего адмирала двугривенный, после чего вручил ему веревку от своего средства передвижения. Муж заговорщически подмигнул мне и, поманив за собой, стал подниматься в горку. У меня замирало сердце в предвкушении того, что мы собирались сделать.

Там, наверху, толпились дети; увидев нас, они почтительно расступились. Муж поставил санки на край и показал, чтобы я садилась в кресло на санях, сам встал на полозья позади него. На мгновение я заколебалась, и тогда мальчик лет шести, с выбившимся из-под башлыка белокурым чубом, шмыгнув носом, подбодрил меня:

– Барыня, вы не бойтесь! Это только первый раз страшно.

– Да, да! – загомонили остальные ребятишки. – А зато знаете, как здорово! Даже если упадете, вдвоем веселее будет!

И я села в это кресло, почувствовав, как сзади за плечи меня обхватили сильные руки мужа.

– Ну, с Богом! – тряхнув головой, сказал мой адмирал, после чего несколько пар рук услужливо подтолкнули нас – и мы понеслись…

Как же бешено билось мое сердце от пьянящего ощущения скорости… Под полозьями саней шипел рассекаемый ими лед. В лица нам бил снег и холодный ветер, но холодно нам не было. Невозможно было не кричать от страха вперемешку с восторгом.

– Эге-гей! – кричал мой муж, испытывая то же самое, что и я.

Мы неслись вниз, прижавшись друг к другу и хохоча. Мы и вправду были как малые дети… Я давным-давно не испытывала ничего подобного, да и Виктор, кажется, тоже. И любовь к мужу в этот момент переполняла меня, а чувство восторга от того, что мы делаем, еще усиливало и обостряло ее.

Под самый конец горки наши санки внезапно упали набок – и мы кубарем полетели в сугроб. Снег был мягким, и потому падение не причинило нам боли. Наоборот, я убедилась в правоте детишек, что давали нам напутствия там, на вершине горки – что падать вдвоем – это очень весело. Несколько метров, хохоча, перелетая друг через друга, мы катились по снегу, пока не закончилась инерция падения. Когда наши тела остановились, мой адмирал оказался как раз надо мной – так, что наши грудные клетки соприкасались. Мы тяжело дышали, разгоряченные захватывающей ездой и феерическим падением, при этом чувствуя что-то похожее на опьянение.

– Ну, как тебе это понравилось, принцесса? – горячим шепотом спросил муж, улыбаясь своей самой счастливой улыбкой.

– О, это было… восхитительно… замечательно… великолепно… – прерывисто ответила я, совершенно непроизвольно блеснув несколькими русскими синонимами.

– Ну что, может, повторим? – шепнул он мне, не торопясь вставать.

Но я вдруг ощутила, что наше приключение подействовало на меня совершенно неожиданным образом – горячие волны перекатывались где-то внизу живота, и все тело била незаметная дрожь; мне немедленно хотелось оказаться наедине с мужем…

Кажется, он все это прочитал в моих глазах, поэтому, не дожидаясь моего ответа, он поднялся на ноги и помог подняться мне. Наша одежда вся была облеплена снегом, и мы, глядя друг на друга, вновь расхохотались. Муж вернул сани хозяину, поблагодарил, дав ему еще один двугривенный, и мы поспешили домой.

А дома горел камин, и нарядная елка сверкала, радуясь нашему приходу; пахло пирогами, которые ждали своего часа – это был мой дом, наполненный уютом и любовью…

28 (15) декабря 1904 года.

Североамериканские Соединенные Штаты.

Нью-Йорк.

Князь Амиран Амилахвари,

он же штабс-капитан Бесоев Николай Арсеньевич

Моя встреча со сливками нью-йоркского общества, состоявшаяся десять дней назад, прошла на самом высоком уровне. Полковник Хаус (забавно, что в армии он не служил ни дня, а свое «звание» получил как знак уважения – на Юге Штатов суды или местные власти таким способом старались ублажить влиятельных лиц) оказался человеком нудным и скучным, как осенний дождь. После того, как Джейкоб Шифф представил ему меня, полковник прочел мне небольшую лекцию о том, что «Россия – это варварская страна, и неплохо было бы привнести в нее немного демократии со стороны». Именно «привнести» – Хаус говорил об этом так, словно Россия в его представлении была логовом дикарей-каннибалов, а белые цивилизаторы из САСШ взвалили на себя нелегкую ношу по введению в этой стране вегетарианства.

Я терпеливо выслушал ахинею, которую нес этот матерый русофоб и будущий «делатель президентов», кивая ему и поддакивая. Почему-то мне вдруг вспомнился план Хауса, который он обнародовал в 1918 году. Суть его заключалась в расчленении того, что останется от Российской империи, на несколько «независимых государств», дипломатическое признание и оказание им финансовой помощи, причем в последующем эти государства будут находиться под протекторатом Америки.

Ну, а пока полковник готовил почву для свержения царской власти и заодно всячески подталкивал европейские страны к вооруженному конфликту. Создание союза Германии и России очень не понравилось американским банкирам, и потому единомышленники Хауса по ту и по эту сторону Атлантики не жалели денег для того, чтобы развалить ось Берлин – Петербург и устроить в России кровавую смуту.

Как я понял, Джейкоб Шифф пригласил полковника на своего рода «смотрины». Тот должен был поближе познакомиться со мной и вынести вердикт – можно ли мне доверить руководство подрывной деятельностью против самодержавия на юге России или нет. Впрочем, выбор у этих господ был ограничен. Стараниями «конторы» Деда нашего, Александра Васильевича Тамбовцева, радикалы из числа российских революционеров были или уничтожены, или сидели в каталажке и ждали суда, который будет не в пример суровее прежнего. Вряд ли они теперь отделаются простой ссылкой в места не столь отдаленные, из которой они обычно сразу же делают ноги. Каторга для них будет самым гуманным видом наказания. А многим придется познакомиться с хмурыми и неразговорчивыми мужичками с веревочными петлями в руках.

Кроме того, стараниями Кобы и Ленина самая здравомыслящая часть революционеров благоразумно отошла от активной политической деятельности и занялась общественно полезным делом, сотрудничая с властями империи на местах. Так что заокеанским господам – спонсорам грядущего русского бунта – приходится искать новых лидеров, которые бы взяли на себя руководство изрядно прореженными радикальными группами в России.

Видимо, я произвел на Шиффа и на полковника достаточно благоприятное впечатление. Поговорив со мной еще с полчаса, Хаус откланялся, а Шифф предложил мне свой автомобиль для того, чтобы доставить меня до дома. На прощание он вручил мне свою визитку, пояснив, что если я покажу ее людям, с которыми мне вскоре предстоит встретиться, то она послужит для них чем-то вроде пароля.

И вот сегодня мне предстоит рандеву с одной весьма колоритной личностью. Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская пользовалась среди патриархов революционного движения немалым авторитетом. Ее даже называли «бабушкой русской революции». Сия шустрая и бойкая шестидесятилетняя дама еще в молодости якшалась с кружками «чайковцев», «ходила в народ», за что и получила пять лет каторги. Срок она отбывала на знаменитой Карийской каторге, откуда весной 1881 года совершила дерзкий побег. Правда, компанию, в которой она пустилась в бега, довольно быстро поймали, и к прежним пяти годам каторги Екатерина Константиновна получила «довесок» – еще четыре года. После каторги была сибирская ссылка, из которой ее освободила амнистия, объявленная императором Николаем II по случаю своей коронации. Но Брешко-Брешковская снова стала «раздувать из искры пламя», перешла на нелегальное положение и вела революционную пропаганду среди крестьян. Один из вождей партии эсеров Виктор Чернов вспоминал: «…Бабушка витает по всей России, как святой дух революции, зовет молодежь к служению народу, крестьян и рабочих – к борьбе за свои трудовые интересы, ветеранов прошлых движений – к возврату на тернистый путь революции. “Стыдись, старик, – говорит она одному из успокоившихся, – ведь эдак ты умрешь со срамом, – не как борец, а на мягкой постели подохнешь, как изнеженный трус, подлой собачьей смертью”».

В Минске Брешко-Брешковская познакомилась с другим пламенным революционером – Герш-Исааком Гершуни. Вместе они основали партию социалистов-революционеров. Именно эта дама стояла у истоков политического террора в России. Брешко-Брешковская хорошо была знакома с Евно Азефом, Борисом Савинковым, Егором Созоновым и Иваном Каляевым.

Правда, к 1904 году она уже была в эмиграции. В поисках финансирования остатков того, что когда-то было всесильной боевой организацией эсеров, она в октябре 1904 года приехала в САСШ. По указанию Джейкоба Шиффа мне предстояло сегодня встретиться с этой «старушкой-веселушкой» и обсудить с ней возможность использования уцелевших от разгрома эсеровских ячеек для продолжения террористической деятельности.

Старушка, несмотря на свой возраст, развила бурную деятельность, и договориться с ней о встрече было довольно трудно. Она разъезжала по городам и весям Соединенных Штатов, собирала огромную аудиторию, на которую рассказывала об ужасах царской каторги и призывала помочь хотя бы центом русским революционерам, которые «лили кровь, гибли на эшафотах и гремели кандалами в ужасной Сибири». Как вспоминал один из лидеров русских либералов князь Петр Долгоруков: «Брешко-Брешковская говорила, что мы, либералы, должны приступить к более решительным действиям», и если «мы сами не способны на террор, то должны, по крайней мере, содействовать террористам»…

Вот с такой бойкой старушкой мне и предстояло иметь дело. Сама она не произвела на меня особого впечатления. Куда ей до Новодворской! Но мне были интересны связи Брешко-Брешковской с лидерами эсеров, еще остававшимися на свободе.

Кстати, она, оказывается, была знакома и с недавно убиенным во дворе Новой Голландии главой эсеров-максималистов Михаилом Соколовым. Но они чем-то сумели не понравиться друг другу, так что о Медведе старушка отозвалась довольно сдержанно, видимо, придерживаясь старой римской пословицы: aut bene, aut nihil[17].

– Многие ячейки нашей партии, – вещала «бабушка русской революции», – сейчас находятся в «спящем» состоянии. И вам предстоит их «разбудить».

А вот это интересно. Екатерина Константиновна, похоже, весьма плотно общалась с «вольными каменщиками». Во всяком случае, термин «спящие» – это из масонского лексикона. «Спящими ложами» у масонов назывались ложи, которые на время прекратили свою активность, но при этом не сдали «хартию» – разрешение от «Великой ложи» на работу и права на представительство в «Великой ложе».

Ну что ж, мы «разбудим» всех этих «спящих», да так, что им еще долго предстоит страдать от бессонницы. Только Дед это проделает так, что никто не подумает, что информация об эсеровских недобитках была получена от меня. Он в этом деле дока. А либералы и социалисты-революционеры пусть займутся своим любимым делом – поиском «агентов КГБ», пардон, «агентов ГУГБ».

Распрощавшись с Брешко-Брешковской, я отправился домой, где меня с нетерпением ждала моя прекрасная Натали. Надо было как следует обсудить полученную мною информацию и продумать текст донесения в Петербург.

31 (18) декабря 1904 года, вечер.

«Генеральская» квартира в доходном доме

на Невском. Гостиная

Обычно кажущиеся пустыми генеральские апартаменты, занимавшие целый этаж большого доходного дома на Невском, в этот знаменательный день были полны бурлящей жизнью. К освещенному розоватым светом газовых фонарей подъезду дома подкатывали обычные, запряженные рысаками кареты и отчаянно трещащие мотором новомодные авто. Старый, переживший сидение на Шипке швейцар Матвей Филиппович с поклоном открывал массивные двери, пропуская в парадную одного важного гостя за другим. При виде некоторых гостей старик качал головой и тихо бормотал под нос молитву. Вот генерал Бережной, герой сражений с японцами в Корее и высадки на Окинаву, пришел, точнее, приехал вместе с супругой – любимой сестрой императора Михаила.

Министр труда господин Ульянов, в прошлом революционер, а ныне неподкупный гроза фабрикантов и заводчиков, обкладывающий их огромными штрафами за нарушение недавно принятого по указу царя нового Трудового законодательства. А если дело пахло чем-то посерьезнее штрафов, например, в случае гибели людей по вине администрации предприятия, по его представлению предпринимателей и фабрикантов передавали в контору, имя которой называли шепотом, после чего бывший миллионщик с бубновым тузом на спине следовал под конвоем в далекую Сибирь. Вместе с министром труда пришел и господин Коба, человек с желтыми тигриными глазами, захвативший власть над Союзом фабрично-заводских рабочих и загнавший бедного отца Георгия Гапона туда, куда Макар телят не гонял.

Правда, у Матвея Филипповича в этом Фабрично-заводском союзе состояли племянники, рассказывающие о господине Кобе много хорошего. И господин министр и господин Коба были с супругами – дамами весьма интеллигентного вида. И если госпожа Ульянова была вобла воблой, то жена господина Кобы была очень даже ничего.

Следом за господами бывшими революционерами приехал на авто глава ГУГБ, тайный советник Тамбовцев, компанию которому составила единственная пока женщина-полковник Нина Викторовна Антонова. За последние года полтора эта организация, чья штаб-квартира находилась в Новой Голландии, возглавляемая двумя столь непохожими друг на друга людьми, полностью извела бомбистов-революционеров внутри России и изрядно проредила поголовье их покровителей за ее пределами. Многих из террористов агенты ГУГБ и бойцы штурмовых отрядов этой организации просто убивали при задержании, избавив суды от бесполезной работы. Ибо приговор для террористов сейчас был один – смертная казнь через повешение. Швейцар одобрял подобное обращение с государственными преступниками, потому что, если человек взял в руки браунинг, кинжал или бомбу для того, чтобы убивать ближнего своего, то пусть он потом не обижается, что и его самого тоже могут убить без суда и следствия. На войне как на войне.

Наконец, самым последним к дому подъехало авто, из которого выбрался человек, портреты которого висели во всех присутственных местах Российской империи. Отщелкнув заднюю дверцу, он осторожно помог выбраться наружу своей находящейся на сносях супруге-японке. Распахнув перед августейшей парой дверь, швейцар вытянулся во фрунт и окаменел, как и положено по уставу, поедая батюшку царя глазами. Он помнил и деда нынешнего императора, и его отца, и старшего брата. По мнению Филиппыча, нынешний государь был ничем не хуже своих августейших предков, а может быть, в чем-то и лучше.

Закрыв за государем-императором и его супругой тяжелую дверь, швейцар размашисто перекрестился, потому что это был последний гость, приехавший сегодня в гости к господину Ларионову.

И не стоило думать, что ГУГБ пустила на самотек такое важное мероприятие, как прибытие к адмиралу Ларионову целой кучи vip-персон, включая Лицо № 1, а также своего руководителя, обожаемого Деда. Нет, окрестности дома на Невском плотно контролировались агентами в штатском как самого ГУГБ, так и Дворцовой полиции, осуществлявшей охрану императора Михаила. Предусматривался даже вариант абсолютно невероятного покушения – если террористы, к примеру, узнавшие о том, что в одном месте соберется столько людей, ненавидимых их хозяевами, попробуют взорвать весь дом с помощью большого количества взрывчатки. Но, слава богу, все обошлось. Очевидно, что на проведение операции такой сложности не были способны ни фрондирующие круги в высшем обществе, которые могли бы сообщить террористам информацию о такой встрече, ни сами эсеровские или анархистские боевики, уцелевшие ячейки которых не были способны организовать столь масштабный теракт.

Впрочем, гостей адмирала Ларионова вопросы безопасности и терроризма в данный момент волновали мало. Не те времена сейчас, когда по улицам шлялись бомбисты из «боевки» Евно Азефа, а в департаменте полиции и ОКЖ[18] сидели предатели, вроде господ Лопухина и Джунковского, использовавших революционеров-террористов для разборок в высших эшелонах Российской империи. Сейчас все по-иному. Кто-то из предателей и террористов находится под следствием, кто-то отбывает свой срок на каторге, а кто-то лежит в сырой земле, не пережив встречи со штурмовыми группами спецназа ГУГБ, вроде того же Медведя.

В гостиной генеральской квартиры сейчас звякали хрустальные бокалы, а кавалеры вполне по-светски ухаживали за дамами. Кухарка Ларионовых Дарья, приготовив праздничный ужин, накрыла на стол и, получив «на праздник» пять рублей, удалилась прочь, удивляясь странностям своего барина – ведь до православного Рождества оставалась еще целая неделя. Но пять рублей есть пять рублей, и если барин сделает подарок еще и на Рождество, то это будут огромные деньги. Впрочем, тонкости душевных переживаний кухарки в веселящейся без посторонних свидетелей компании никого не волновали. Даже лица, по рождению бывшие августейшими особами, признавали, что, когда вокруг только «свои» и нет никакой прислуги, веселье получается значительно более естественным и непринужденным.

К тому же в такой компании можно вести разговоры на темы с любым уровнем допуска. Ведь если мужчины подвыпьют в своей, чисто мужской, компании, то разговор у них чаще всего заходит о бабах. Но если рядом сидят их жены, то говорить они, скорее всего, будут о делах. И вот тогда оправдывается поговорка: «болтун находка для шпиона». Сколько секретов выбалтывалось по пьяному делу в ресторанах подвыпившими старшими офицерами и чиновниками, в то время как обслуживающий столик официант – не просто официант, но еще и сотрудник разведки сопредельной державы. Так что пить водку секретоносителям лучше всего в той компании, в которой все эти секреты все и так знают преотлично.

Правда, оставалась еще хозяйка дома, но за нее ручался муж и глава ГУГБ, люди которого не обнаружили признаков ее работы ни на МИ-6, ни на какую-либо другую британскую спецслужбу. Зато были зафиксированы три попытки дискредитации, причем довольно неуклюжих, со стороны французской Сюрте Женераль, и еще одна, значительно тоньше, со стороны ее бывших соплеменников. Когда Тамбовцев доложил об этом императору Михаилу, тот немного подумал и приказал не предпринимать никаких ответных симметричных действий.

– Понимаете, Александр Васильевич, – сказал император, – если вас облаяла собака, не будете же вы гавкать на нее в ответ? При случае отдаритесь перед мусью и джентльменами чем-нибудь равноценным, но асимметричным.

Немного помолчав, император добавил:

– А в кузину Тори я верю. Она умная женщина, и она по-настоящему любит своего мужа.

Вот так бывшая Виктория Великобританская, а ныне Виктория Ларионова, ничего для этого не сделав, заработала статус полноправной участницы круга Посвященных.

Вот уже выпиты первые рюмки водки (дамам налили гранатовый и вишневый сок), а Коба выдал один из замысловатых грузинских тостов. Потом, под холодные закуски, разговор в компании как раз завертелся вокруг темы – какие разные люди сидят за этим столом, и в то же время есть в них что-то то, что их объединяет и делает коллективом единомышленников.

Выходцы из далекого будущего и аборигены времени нынешнего, члены императорских семей и сын сапожника. Англичанка, японка, грузин и русские люди, хотя в национальности Владимира Ильича было намешано более дюжины разных кровей, да и Романовых можно считать русскими лишь условно. Вот Мария Владимировна родит маленького Романова или Романову – кем будет этот ребенок по национальности? Немцем или японцем? Да нет, конечно же русским, и неважно, какая у него при этом будет форма носа и разрез глаз. То же самое было и у адмирала Ларионова с его Викторией. Не может женщина желать зла той земле, для которой она рожает сыновей и дочерей. Все сидящие за этим столом люди хотели добра русской земле и русскому народу и в то же время не желали зла другим народам.

Потом разлили по второй и право произнести тост предоставили хозяину дома. Тот пожелал всем присутствующим в новом году исполнения всех сокровенных желаний. Судя по тому, как при этом покраснела хозяйка дома, посмотрев на сидящую в придвинутом к столу кресле императрицу, ее сокровенным желанием было как можно скорее забеременеть и родить мужу очаровательного карапуза. Бережной с Ольгой тоже начали как-то странно подмигивать и перешептываться. В мире, где еще не изобретены ни телевидение, ни радио, люди много времени и сил отдают процессу продолжения рода.

Кстати, зашел разговор и о телевидении с радио. Выходцы из будущего принялись объяснять хроноаборигенам – как они встречали Новый год у себя дома.

– Понимаете, Михаил, – с жаром говорила журналистка Ирина, – сидите вы с семьей за столом, а к вам ровно за пять минут до полуночи обращается сам глава государства, подводит итоги, поздравляет вас с праздником и желает всего наилучшего.

– В моем случае, – попробовал отшутиться Михаил, – я бы видел на экране вашего телевизора сам себя и сам себе желал бы счастья.

– А что в этом плохого? – спросила полковник Антонова. – Самое главное, чтобы пожелание было искренним и сделано от всей души. Тогда все желания сбудутся. Ведь не может быть такого, чтобы они не сбылись.

– Так выпьем же за искренность, – рассмеялся Коба, разбулькивая по бокалам домашнее грузинское вино – подарок его земляков из Гори. – Кстати, батоно Мишико, что делать, если некоторые господа в письмах совершенно искренне желают смерти вашему покорному слуге?

– А вы эти письма, – совершенно серьезно ответил император, – отнесите нашему уважаемому Александру Васильевичу. Его люди найдут их авторов и на практике покажут им, как нехорошо желать другому того, чего ты не желаешь себе. Думаю, побывав в каталажке, они поймут всю неправильность своего поведения.

После этих слов императора Владимир Ильич и Надежда Константиновна переглянулись. Видимо, кое-кто из фабрикантов, обиженных новым министром труда, написал несколько писем с проклятиями и угрозами. А может быть, авторами таких писем были их бывшие товарищи по революционной борьбе.

Выпив за старый год, присутствующие дружно застучали вилками и ножами по фарфоровым тарелкам с изображением славных морских побед эскадры Ларионова. Этот подарок хозяину дома преподнес Императорский фарфоровый завод.

Далее разговор зашел об итогах года и планах на будущее. Как-никак и сам праздник к этому располагал, ведь именно в Новый год положено заниматься подобными вещами. Сделано было немало, но предстояло сделать еще больше. Россия только-только начала сворачивать на новый путь, и для того, чтобы этот процесс стал необратимым, всем сидящим за этим столом предстояло немало потрудиться. Уже позже, когда праздник закончился и гости разъехались по домам, Виктория, расчесывая на ночь перед зеркалом волосы, сказала своему адмиралу:

– Мой дорогой, у тебя замечательные друзья и товарищи, а мои кузен с кузиной (император Михаил и великая княгиня Ольгой), как ни странно, так хорошо вписались в их компанию, словно они всегда были ее частью. Сегодня вечером мне было действительно очень интересно и весело. Но мне очень жаль, что все планы, которые строят твои товарищи и мой кузен – русский император, направлены против моей родины Англии. Я, конечно, понимаю, что вы только защищаетесь, но я бы хотела, чтобы не страдали ни интересы Британии, ни интересы России. Но только мне неизвестно – как этого добиться.

– Моя дорогая, – ответил жене адмирал Ларионов, – на самом деле нам не нужно ни пяди земли английской земли и ни одной ее колонии. Все страхи по поводу того, что мы можем покуситься на Индию или еще какую-нибудь «жемчужину Британской империи», есть полный бред. Гораздо большую угрозу для Соединенного Королевства представляет соперничество с Североамериканскими Соединенными Штатами, предпочитающими иметь дело с формально самостоятельными, но на самом деле глубоко зависимыми в экономическом отношении странами. Еще одна опасность – это вырождение британской нации. Ведь ее цвет, наиболее активные, дерзкие и умные, давно уже перебрались в Северную Америку, Южную Африку, Австралию и Новую Зеландию. А еще имеющийся в наличии остаточный потенциал быстро иссякает. Да что там говорить – уже во второй половине ХХ века из-за близкородственных браков британский высший свет будет похож на сборище душевнобольных из Бедлама. Для того чтобы восполнить недостаток матросов на торговых судах, в Британию в экстренном порядке будут завозить на поселение индусов, арабов и прочих малайцев, но мусульманский контингент будет среди них в подавляющем большинстве. В Англии появятся места, в которых почти не видно будет европейских лиц и не слышно английской речи. А вместо церквей, закрытых из-за отсутствия прихожан, будут строиться мечети.

– Не напоминай мне об этом, дорогой, – с грустью сказала Виктория, – ведь я так и не смогла найти себе жениха по душе ни в Британии, ни в родственных ей странах. Кстати, поскольку наш брак не близкородственный, то я рассчитываю, что от него у нас будет замечательное, активное и очень умное потомство. Это самый главный мой план на наступающий новый год, и я готова немедленно приступить к его реализации. Я надеюсь, что ты обязательно поможешь мне в этом деле, дорогой?

– Разумеется, – рассмеялся адмирал Ларионов, развязывая пояс халата, – мы сбросим с себя оковы одежды и немедленно начнем действовать по твоему гениальному плану. Мы будем делать это столько раз, сколько потребуется для достижения успеха…

2 января 1905 (20 декабря 1904) года.

Стамбул. Дворец Долмабахче.

Владыка Османской империи

султан Абдул-Гамид II

Сегодня я встречусь с полномочным представителем британского правительства сэром Эдуардом Греем. В данный момент он не занимает никакой официальной должности в правительстве Великобритании, но десять лет назад он был заместителем министра иностранных дел в кабинете Уильяма Гладстона. Сэр Эдуард ушел со своей должности, но не ушел из тайной политики королевства. Об этом можно судить хотя бы потому, что в 1902 году его ввели в Почтеннейший Тайный Совет короля Эдуарда VII.

А темой нашего разговора с посланцем британской короны было неожиданное усиление России – извечной соперницы Османской и Британской империй. Дело в том, что после разгрома на Востоке Японии взоры русских могли обратиться на Юг, в сторону проливов, на которые давно вожделенно поглядывают их жадные глаза, мечтая завоевать Стамбул и сорвать с Айя-Софии полумесяц.

С горечью я должен признаться самому себе, что в случае вооруженного столкновения с Россией Османская империя не сможет оказать ей никакого сопротивления. И, к сожалению, союзников, вместе с которыми мы могли бы сражаться с русскими, у нас тоже нет. Император Вильгельм II вступил в альянс с молодым русским императором Михаилом. Франция, напуганная этим альянсом, по всей видимости, останется безучастным зрителем того, как русские орды вторгнутся на берега Босфора. Австро-Венгрия без Германии тоже промолчит, а про остальные страны Европы и говорить нечего. А вот Англия… Тут все сложнее. После разгрома британского флота у Формозы империя, над которой никогда не заходит солнце, стала гораздо осторожнее и теперь вела себя не столь воинственно. Конечно, британцы не перестали ненавидеть русских, но на прямой конфликт с ними они не пойдут. Так что моей бедной Турции предстоит в одиночку сражаться против русского флота и тех страшных боевых машин, которые раздавили японскую армию, бывшую, если верить докладу моего военного агента в Токио, значительно сильнее, чем армия Османской империи.

Вот потому-то я с нетерпением жду сэра Эдуарда Грея, который, скажем честно, является нашей последней надеждой. Конечно, британцы могут затребовать от нас непомерную плату за помощь, но, как говорят турки, «утопающий хватается за змею».

Встреча с британцем состоялась в моем личном кабинете. Раньше мне не доводилось общаться с сэром Эдуардом. Внешне он выглядел как типичный англичанин, сухощавый, гладко выбритый и невозмутимый. Он вежливо поклонился мне и, дождавшись моего приглашения, присел на краешек стула.

Мы разговаривали по-французски, благо я неплохо знаю язык франков, а тема нашего разговора была столь деликатной, что присутствие посторонних было нежелательным.

– Ваше величество, – обратился ко мне сэр Эдуард, – в Британии многие прекрасно понимают, что Османская империя находится сейчас в очень тяжелом положении. Над ней нависла смертельная опасность, и помочь ей в противостоянии с безжалостными северными варварами некому. Если только…

Тут англичанин замолчал и пристально посмотрел на меня. Да, умеют эти британцы даже в молчании быть чрезвычайно красноречивыми. Я понял, что он ждал – что я скажу по этому поводу.

– Сэр, мы прекрасно понимаем друг друга. Хочу только добавить к тому, что вы сказали, что опасность нависла не только над Османской империей. В не меньшей опасности находится и Британская империя, что недавно подтверждено несчастным для вашего флота столкновением с русскими и германскими кораблями у берегов Формозы…

Услышав об унизительном для британского флага разгроме, сэр Эдуард на мгновение потерял свою сдержанность. Его щека дернулась, и он тяжело вздохнул. Но через несколько секунд передо мной снова сидел британец, спокойный и невозмутимый.

– Да, ваше величество, – произнес он, – нашим странам грозит страшная опасность. Но Британия сделала выводы из того, что произошло, и теперь прилагает все силы для строительства нового флота, который сможет на равных сражаться с русским флотом…

– И с эскадрой адмирала Ларионова? – спросил я.

Похоже, что мне второй раз в течение пяти минут удалось вывести из себя сэра Эдуарда Грея. Он снова дернул щекой, хотел что-то сказать, но промолчал.

– Я понимаю вас, сэр Эдуард, – сказал я, – но и вы должны понять нас. Турция не может позволить себе тратить огромные деньги для строительства нового флота. Наши корабли устарели, моряки не имеют боевого опыта – даже в победоносной для нас войне с Грецией флот Турции был слабее вражеского и так и не высунул нос из Мраморного моря. Правда, мы можем усилить береговые батареи у входа в Босфор и выставить там оборонительные минные заграждения. Но для этого нам потребуются деньги…

Тут уже я сделал паузу и вопросительно посмотрел на британца.

Видимо, сэр Эдуард ожидал подобного вопроса.

– Ваше величество, мне известно, что Османская империя не располагает суммой, которая необходима для реформирования ее армии и флота. Но Британия могла бы помочь вашему величеству путем предоставления вооружения. Мы готовы продать Османской империи несколько десятков военных кораблей всех классов, от броненосцев до миноносцев. Как я уже говорил, предстоит перевооружение британского флота новыми кораблями, и часть уже послуживших нам боевых единиц, которые находятся в хорошем состоянии, мы могли бы уступить вам за вполне умеренную цену. Мы также готовы обучить турецких моряков, которые будут нести службу на этих кораблях. Офицеры Его величества оборудуют у входа в Босфор новые батареи с мощными дальнобойными орудиями, вышки наблюдения и командные пункты. Эти батареи заставят русский флот держаться на почтительном расстоянии от Проливов. Для перевооружения Османской армии сэр Бэзил Захарофф, глава оружейного концерна «Виккерс», готов поставить по льготным ценам пулеметы Максима, прекрасно показавшие себя во время Суданской кампании и войне с бурами. Думаю, что вам будет полезно перевооружить вашу пехоту превосходными английскими винтовками «Ли-Энфилд Мк I»…

– Это все замечательно, сэр Эдуард, – ответил я, – но где мы найдем деньги на все это? Даже учитывая, что Британия продаст нам боевые корабли и вооружение по льготным ценам, все равно сумма будет для нас чрезмерная. Вы хотите предложить нам заем?

– Можно и заем, но возможен и другой вариант, – лицо британца оставалось невозмутимым, словно он говорил не с владыкой огромной державы, а со своим грумом. – Османская империя могла бы сдать нам в аренду некоторые порты и острова, принадлежащие вашему величеству. Например, в Леванте, на побережье Красного моря, в Месопотамии. Договор об аренде позволил бы снизить сумму расходов Турции на закупку вооружения до вполне приемлемых для нее сумм. Впрочем, ваше величество, текст договора и прочие скучные вещи могут согласовать лица, которым будет поручено вести секретные переговоры. Ведь вы понимаете, что все должно оставаться в тайне, дабы наши противники не знали о подготовке договора и его подписании.

– Но ведь в нем нет ничего такого, что могло бы считаться противозаконным, – сказал я. – Одно государство продает другому оружие – такие сделки совершаются в мире ежегодно. А сдача части территории в аренду – так это дело вообще касается лишь арендатора и арендодателя.

– Согласен с вами, – кивнул сэр Эдуард, вставая со стула, – но все же я еще раз попрошу ваше величество сохранить пока содержание нашего разговора в тайне от ваших министров. Будем считать, что мы достигли консенсуса, и по прибытии в Стамбул нашей делегации переговорщиков начнется трудная и кропотливая работа над текстом соглашения. Я надеюсь, что в нем будут учтены интересы всех сторон.

– Иншалла, – ответил я. – Пусть будет так. Я жду приезда делегации моего брата, короля Эдуарда VII.

7 января 1905 года (25 декабря 1904 года).

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Генерал-майор гвардии

Вячеслав Николаевич Бережной

На этих рождественских посиделках в Зимнем дворце присутствовали те же персоны, которые присутствовали и на праздновании Нового года. Еще когда я женился на Ольге, мы с ней сразу же решили, что раз уж супруга покойного императора, экс-императрица Александра Федоровна, находится не в себе и не в состоянии обеспечить девочкам надлежащее воспитание, то моя супруга, которая просто без ума от племянниц, должна лично заняться их воспитанием. На данный момент, как говорят врачи, нет никаких надежд, что Александра Федоровна когда-нибудь поправится. С момента убийства Николая прошло уже десять месяцев, а все бродит по Зимнему дворцу, как сомнамбула, в поисках мужа, или часами ждет его в кабинете, «куда он должен непременно вернуться». Стопроцентное бегство от реальности. Ольга долго убеждала меня, а потом и Михаила, что именно она, то есть мы должны взять опеку над девочками.

Поручать это дело Масако-Марии, которая сама еще большой ребенок, или Ольгиной сестрице Ксении, эгоистке и легкомысленной особе, у которой с мужем, великим князем Александром Михайловичем (он же Сандро, и он же ВКАМ) вот-вот начнется период семейных неурядиц? Негоже девочкам наблюдать за тем, как их тетка-опекунша будто перчатки меняет любовников, а ее супруг – любовниц. К тому же Сандро очень похож на покойного Николая, а это вызвало бы у девочек дополнительную психологическую травму.

В конце концов все согласились – и вот так, в одночасье, я нежданно и негаданно превратился в исполняющего отцовские обязанности в отношении четырех дочерей покойного императора Николая. Старшие девочки были уже большими и все понимали – Ольге было девять лет, а ее сестре Татьяне – семь. Даже пятилетняя Мария была достаточно взрослой для того, чтобы понять, что ее отца убили злые бомбисты, а мама так сильно печалится, что находится немного не в себе. И лишь трехлетняя Анастасия, «маленький бесенок», как ее называли в семье покойного императора, по-прежнему была озорна и весела.

Конечно, смерть отца и безумие матери стали для детей экс-императора тяжелым шоком, и вывести их из депрессии являлось непростой задачей. В первую очередь требовалось разорвать привычный круг общения, состоявший из нянек, горничных, английских бонн и французских гувернанток. Кроме того, домашнее обучение (а Ольга с Татьяной находились в младшем школьном возрасте) имеет как плюсы, так и минусы.

Плюсы заключаются в том, что при таком методе обучения учитель способен посвятить ученику все свое внимание. А минус (и очень жирный) заключается в отсутствии состязательности в учебном процессе. Августейший ученик (или ученица) не понимают, насколько хороши они в учебе, и, в случае если нехороши, не испытывают желания исправить это упущение, дабы соответствовать своему статусу. Вот и вырастают взрослыми неучами, уверенными в том, что они лучшие, а на самом деле обыкновенные посредственности.

Только вот ведь незадача – все действительно успешные российские монархи изначально не были готовы царствовать и попали на трон чисто случайно. Петр Великий, Елизавета Петровна, Екатерина Великая, Николай Павлович и Александр III, которого в детстве романовское семейство звало просто Сашкой и считало неотесанной деревенщиной. В этом смысле Ольга – это сто процентов его дочь.

Разумеется, трон в будущем юным Николаевнам не светил ни в коем случае, но правильное воспитание и образование девочкам дать было надо. Я не имею в виду то, что их надо было воспитать крестьянками, прачками и ткачихами, совсем нет. Просто в итоге, став взрослыми, в соответствии с их личными склонностями, они должны были получить полезные и значимые для общества профессии врача, учителя, инженера и так далее.

Первым шагом к этой цели была организованная нами с Ольгой в Ораниенбаумском корпусном гарнизоне полная средняя школа для детей как господ офицеров (у кого они есть), так и семейных сверхсрочнослужащих, и даже гражданского персонала. Из Петербурга для этой цели пригласили учителей – не светил, но молодых, и при этом выше среднего уровня. Программа была реального училища, но с небольшими дополнениями.

Пока в этой школе было всего два класса: класс Ольги и класс Татьяны, но позже планировалось добавить классы Марии и Анастасии. Дочери покойного императора в «своих» классах были старостами, то есть не только обладали над этим коллективом небольшой и четко очерченной властью, но и несли за коллективные действия этого самого коллектива такую же четко очерченную ответственность. И да, самое главное. Директором этой школы я предложил сделать Ольгу. Мою супругу все равно требовалось чем-то занять, и школьное директорство прекрасно подошло к ее чадолюбивому темпераменту.

Занятия в школе начались, как и положено, первого сентября. А уже позже, с приближением Нового года и Рождества, я вспомнил о советско-российской традиции кремлевских детских елок и рассказал о ней Ольге. Та, загоревшись идеей, поделилась ею со своим братом, и тому эта мысль тоже понравилась. В будущем на такие императорские рождественские елки будут собирать лучших учеников со всей страны. А пока это мероприятие исключительно для детей военнослужащих нашего корпуса – как школьного, так и дошкольного возраста.

Своих детей ни у кого из Посвященных пока не было, но почти все пары (за исключением Ульяновых) над этим усердно работали. Так, по словам Ольги и наших врачей с эскадры, Мария-Масако в ближайшее время должна была порадовать страну наследником-цесаревичем, а принцесса Тори, оставаясь вечером наедине со своим адмиралом, тоже наверняка не читает «Отче наш»; супруга Кобы, Ирина, уже ходит с чуть заметным животиком, а незадолго до рождественского мероприятия моя Ольга, поглаживая себя ладонью по животу, сообщила, что и она непраздна, и даст Бог, месяцев через восемь и на нашей улице будет праздник.

И вот мы все – и дети, и взрослые – собрались на рождественский праздник. Можно сказать, что мы действуем в соответствии со старой русской традицией, предписывающей начинать праздновать Рождество по европейскому григорианскому календарю (что в тихом семейном кругу и сделали Ларионовы) и продолжать это дело через Новый год, православное Рождество по юлианскому календарю и, наконец, такой немного шизофренический, чисто русский праздник, как Старый Новый год. Веселого нам всем, в первую очередь детям, Рождества и безоблачного ясного неба впереди.

Тогда же и там же.

Некогда принцесса Виктория Великобританская,

а ныне Виктория Эдуардовна Ларионова,

вице-адмиральша и человек, посвященный

в особо важную тайну

Мы с мужем вошли в большой и светлый, празднично украшенный зал Зимнего дворца. Отражая свет люстр, сиял до блеска натертый паркет, пахло мастикой, апельсинами, хвоей, слышалась тихая музыка – это музыканты, играя не в полную силу, создавали настроение радостного предвкушения. Атмосфера беззаботности, веселья и дружелюбия моментально окутывала каждого попавшего сюда. Я словно снова стала ребенком – настолько остро мною завладело волнующее чувство, похожее на ожидание чуда. Вообще, жизнь в России словно освободила во мне некую часть моей натуры, которая и позволяла мне сейчас искренне проявлять свои эмоции, не озираясь на мнение окружающих. Да, кажется, я и сама становлюсь русской, но это меня нисколько не тревожит…

Посередине зала стояла, поблескивая игрушками, огромная елка. По потолку вились гирлянды, свисали блестящие шары, звезды, снежинки. Все это выглядело просто восхитительно, и, конечно же, все – и дети, и взрослые – были в полном восторге. Надо отметить, что праздник должен был проходить в стиле костюмированного бала. Поскольку устраивался он в основном для детей, то вокруг меня сейчас радостно прыгали зайчики и белочки, смеялись арлекины и рыцари, величественно проплывали, волоча по полу шлейфы длинных юбок, принцессы и феи. Глядя на детей, я умилялась и представляла, как когда-нибудь поведу на елку и своих малышей, воображала, какие костюмы им сошью…

Я знала, что Ольга и Ирина готовят что-то интересное. И вот теперь мне не терпелось узнать, что же такое придумали эти две выдумщицы. Когда же все приглашенные были в сборе, началось представление. Мы, взрослые, встали по краям огромного зала, дети же, взявшись за руки, стали водить хоровод вокруг елки. Заиграла громкая музыка – и представление началось.

Это был целый спектакль, и я смотрела его с неподдельным интересом, изумляясь режиссерским талантам своей кузины. Все действие происходило у елки – при этом дети чувствовали себя его участниками. В сказке, сценарий которой наверняка писала Ольга, фигурировали различные персонажи, а костюмы артистов были великолепны. Да каких там артистов – большинство ролей исполняли сами дети, только постарше. Были там и девочка Настенька, и Серый Волк, и Добрая Фея, и Баба-Яга, и, разумеется, внучка короля Мороза, снежная девушка по имени Снегурочка (я с трудом узнала в белокурой красавице свою милую сестрицу). Но всех сразил наповал Кощей Бессмертный – муж шепотом поведал мне, что это такой отрицательный персонаж русских народных сказок, вроде живого скелета, колдун, который похищает юных дев. В постановке Ольги он был скорее комичен, чем страшен – по крайней мере, для нас, взрослых. Для этой роли выбрали очень худого и высокого мальчика. Его лицо было покрыто белой пудрой, и только вокруг глаз лежали темные тени. На его бритой голове красовалась зубчатая корона, надетая набекрень, из-под которой торчали большие оттопыренные уши. За его спиной развевался черный плащ, а сам он был одет во все черное и блестящее. На нем были короткие пышные панталоны, открывающие тощие ноги в чулках. Причем чулках совершенно необычного вида – сетчатых, на манер рыболовной сети. Мой адмирал не мог удержаться от смеха, глядя на этого Кощея. А тот, напуская на себя зловещий вид, бегал на худых длинных ногах вокруг елки, нелепо размахивая худыми руками – но похоже, никто его не боялся…

В конце спектакля дети стали дружно звать короля Мороза, и тот, явившись, зажег елку – все злодеи стали добрыми, а герои спектакля начали водить с детьми хоровод. Они учили малышей каким-то новым танцам – видимо, привезенным оттуда, из будущего. Ну и взрослых тоже принялись зазывать в общий хоровод. Было очень весело – от энергичных танцев нам даже стало жарковато.

А потом, после того как Король Мороз[19], он же Санта-Клаус, раздал всем подарки (ему помогали Кощей и Снегурочка), немного подуставшие от впечатлений дети стали расходиться, совершенно счастливые и довольные. А в зале начался бал для взрослых…

9 января 1905 года (27 декабря 1904 года).

Берлин. Вильгельмштрассе, 76.

Министерство иностранных дел

Германской империи.

Государственный секретарь

(министр иностранных дел)

Освальд фон Рихтгофен

Да, не завидую я австрийскому послу Алоизу фон Эренталю. Месяца не прошло, как его перевели из Петербурга в Берлин, чтобы здесь, в тишине и спокойствии, используя свои личные связи среди германских банкиров и промышленников, начать постепенно налаживать наши, довольно скверные в настоящее время взаимоотношения. И вот – на тебе! Сегодня его ждет неприятный сюрприз.

Дело в том, что русские откуда-то пронюхали о тайном совещании во дворце императора Франца-Иосифа с эмиссарами Англии и Турции. Тема – противодействие экспансии России. Но шел там разговор и о нашей империи. Коль мы являемся членами Континентального Альянса, а многое, что было задумано в Шенбрунне, касалось и его, то, значит, неприятности ждут и Германию. А этого никак нельзя допустить. Самое же пикантное во всем этом было еще и то, что Германская империя связана союзными договорами с Австро-Венгрией. Значит, вся эта возня за нашей спиной – это вероломство, которое следует строго наказать. Чем я сегодня и займусь.

Барону Алоизу фон Эренталю было уже под пятьдесят, и он почти тридцать лет посвятил дипломатии. Но я помнил – где и при каких обстоятельствах его дед добыл свое дворянство. «Эренталь» – «долина злаков». Свою фамилию предки барона получили в память о тех счастливых временах, когда они делали гешефт на торговле зерном. И сквозь чопорную маску карьерного дипломата на лице барона явственно проглядывали черты его предков – менял и торговцев, носивших кипы и длиннополые лапсердаки.

Вежливо поздоровавшись со мной, он машинально подкрутил свои щегольские усы и поправил стоячий накрахмаленный воротничок. Похоже, что барон немного волновался и старался скрыть свои чувства.

– Господин барон, – мне вдруг вспомнилась фраза из одной русской комедии, – я пригласил вас, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие – мы уличили вашу державу – между прочим, нашу союзницу – во лжи и двуличии.

Лицо фон Эренталя после моих слов пошло пятнами. Он попытался было, высоко вскинув подбородок, возразить мне, но я жестом остановил его, после чего продолжил выволочку:

– Господин барон, у меня есть неопровержимые факты, которые доказывают, что ваш император недавно встречался в Шёнбруннском дворце с тайными эмиссарами Британии и Османской империи. В ходе приватной беседы речь зашла о совместном противодействии правительств этих стран Континентальному Альянсу, в который, как вам известно, входит и Германская империя.

– Это чудовищная ложь! – пылко воскликнул барон Эренталь. – Вас кто-то ввел в заблуждение. Моя страна всегда верна подписанным ею договорам. Похоже, что это происки наших врагов, которые пытаются вбить клин между нашими державами. Я даже догадываюсь – кто именно распространяет эту гнусную клевету!

Я посмотрел в глаза австрийскому послу. В них светилась честность и благородство. Примерно такие глаза бывают у мошенников, которые пытаются всучить доверчивым людям подпорченный товар. По-моему, барон переигрывал.

Ни слова не говоря более, я достал из ящика моего письменного стола прибор, который передал мне личный посланник русского министра иностранных дел господина Дурново. Как меня учили, я нажал на одну из кнопок, и из этого прибора зазвучал чуть хрипловатый и немного дребезжащий старческий голос императора Франца-Иосифа: «Моя армия и флот готовы присоединиться к союзу, направленному против Континентального Альянса. Но это при том, что нас поддержит вся мощь Британской империи. Можем ли мы, сэр Грей, рассчитывать на вашу поддержку?..»

– Ну, что вы теперь мне скажете, господин барон? – спросил я у ошеломленного фон Эренталя. – Вы же не станете отрицать, что голос, который произносит эти слова, принадлежит вашему императору?

К чести сказать, но австрийский посол довольно быстро пришел в себя и даже начал обвинять меня (!) в некорректном поведении.

– Господин министр! – возмущался он. – Вам должно быть стыдно подслушивать и записывать приватные разговоры коронованной особы. Так поступают только те, кто окончательно потерял честь и совесть!

Ого! Получается, вести интриги за спиной своего союзника – это вполне нормально, а говорить об этом вслух – низко и преступно! У предков господина барона в разговорном языке есть такое слово – «хуцпа». Переводится оно как «дерзость» и обозначает нахальство и наглое лицемерие. Барон фон Эренталь, вместо того чтобы попытаться найти хоть какое-то оправдание двуличному поведению своего монарха, принялся обвинять меня и мое правительство в бесчестности.

– Господин барон, – я попытался прервать поток возмущенных слов собеседника, – давайте вернемся к тому, с чего мы начали. А именно – к факту ведения за спиной своего союзника переговоров, направленных против этого союзника. Не кажется ли вам, что после подобных контактов союзы, заключенные между Германской империей и Австро-Венгрией, теряют свою силу? Ведь само понятие союза изначально подразумевает полное доверие между его участниками. Во всяком случае, мой император считает, что после всего случившегося Германия может считать себя свободной от всех обязательств, которые она имела в отношении Австро-Венгерской империи.

Барон фон Эренталь после моих последних слов побледнел. Он прекрасно знал, что безопасность его страны зиждется на союзе с Германией. В одиночку Вену разгромят ее славянские соседи даже без помощи России. За свое изрядно затянувшееся правление император Франц-Иосиф ухитрился испортить отношения со всеми государствами, граничившими с его державой. Расторжение союзного договора с Германией – это смертный приговор Австро-Венгрии.

– Ваше превосходительство, – пробормотал он, – я полагаю, что мы, немцы, должны держаться вместе, чтобы нас не разгромили поодиночке наши противники. Мы же были всегда так дружны…

Я усмехнулся. Мне вдруг вспомнился 1866 год, поля Богемии, и австрийские солдаты, драпающие от прусских полков, ведомых гениальным Мольтке-старшим. Я был тогда рядовым прусским гренадером и сражался против лживых и трусливых австрийцев, один из которых сейчас стоит напротив меня.

– Господин барон, – сказал я, – я полагаю, что ваше правительство даст исчерпывающие разъяснения по поводу состоявшихся в Шёнбрунне контактов, направленных против Континентального Альянса. Даже в суде обвиняемый имеет право на последнее слово. Мы ждем ваших разъяснений. На этом наш разговор, барон, закончен. Я вас больше не задерживаю.

Через силу сделав мне легкий поклон, фон Эренталь покинул мой кабинет. Я же снова нажал на кнопку прибора и еще раз до конца прослушал всю беседу между императором Францем-Иосифом, британцем Эдуардом Греем и турком Мехмедом Саид-пашой. У меня сложилось впечатление, что ни один из участников этой беседы не желал открытого столкновения с Россией. Еще свеж был печальный пример Японии, которая рискнула вступить в схватку с русским медведем и в мгновение ока оказалась повержена им.

Нет, британцы, а также примкнувшие к ним турки и австрийцы будут тайно вредить Континентальному Альянсу, и этот момент следует всегда иметь в виду. Я сделал пометку в своей рабочей тетради – необходимо переговорить на эту тему с императором Вильгельмом и, если понадобится, связаться с русским «великим инквизитором» – главой грозного ГУГБ господином Тамбовцевым. Ведь именно его человек сумел записать разговор в Шёнбруннском дворце. Как он это сумел – для меня загадка. Впрочем, не только для меня.

13 января 1905 года (31 декабря 1904 года), утро.

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Готическая библиотека.

Константин Эдуардович Циолковский,

ученый-самоучка, изобретатель,

школьный учитель и основоположник

теоретической космонавтики

Даже попав в святая святых российской власти, в Готическую библиотеку Зимнего дворца, Константин Эдуардович никак не мог успокоиться и прийти в себя. Почти всю свою жизнь он провел как непризнанный гений, на изобретения и научные идеи которого российский и мировой научный мир не обращал внимания. Все свои модели, приборы и инструменты основоположник теоретической космонавтики приобретал и заказывал за свои деньги. За счет собственных средств издавались и его научные работы. Поэтому приглашение на аудиенцию к императору стало для Циолковского настоящим шоком. На него, учителя арифметики, геометрии и физики в Калужском уездном и епархиальном женском училищах, обратил внимание сам государь-император.

Прочитав первую часть его этапной работы «Исследование мировых пространств реактивными приборами», император Михаил с крайне вежливым молодым человеком прислал калужскому гению хвалебное и ободряющее письмо, чек на десять тысяч рублей, билеты до Санкт-Петербурга и обратно, а также приглашение на аудиенцию в Зимний дворец. В письме императора было написано, что Константин Циолковский делает очень важное для империи дело, имеющее огромное оборонное и экономическое значение, и очень плохо, что делает он его за счет своего, не такого уж большого жалованья учителя. Там же было сказано, что прилагаемые к письму десять тысяч рублей – это не пособие, выделенное на научные работы, а всего лишь компенсация ранее понесенных господином Циолковским затрат. Непосредственно на науку деньги будут даны в куда большем объеме, но после того, как император лично переговорит с гениальным изобретателем.

Шок и трепет прошел по Калуге, когда стало известно об императорском письме. Нет, как бы там ни повернулось, но прежней жизни здесь у господина Циолковского больше не будет. Одни знакомые и соседи преисполнились к восходящей звезде российской науки почтения, другие же, ровно на тех же основаниях, затаили на него зависть и злобу. Да как он смел, такой-сякой, достигнуть успеха своим трудом и талантом, когда им ничего подобное не светит. Ату его, ату. Впрочем, мнения ни тех, ни других не имели никакого значения, потому что незадолго до конца 1904 года (по юлианскому календарю) Константин Циолковский отправился в Москву, где вечером тридцатого числа на Николаевском вокзале сел в поезд, следовавший в Петербург.

Одна ночь, и вот он и его сопровождающий сошли с поезда на Николаевском вокзале столицы. Константин Эдуардович нервно сжимает саквояж и оглядывается по сторонам. Если двенадцать лет назад после маленького Боровска ему показалась огромной губернская Калуга, то что уже говорить о Санкт-Петербурге, не идущем ни в какое сравнение с сонной купеческой Москвой. У здания вокзала их ждет карета на полозьях, которая с ветерком довезла Константина Эдуардовича до Зимнего дворца. Там сопровождающий откланялся, передав господина Циолковского в руки императорского адъютанта. И вот, через десять минут он стоит у самого главного кабинета России, в котором его ждет Хозяин земли Русской. Хозяин не в смысле владельца, а в смысле того, кто должен навести порядок, благоустроить и украсить родную землю, чего не смог сделать его старший брат, который, называя себя Хозяином, как раз декларировал право своей собственности, а не меру ответственности.

И хоть портреты нового императора вот уже больше полугода висели во всех присутственных местах, живой император Михаил Александрович отличался от своих официальных изображений. С первого взгляда он показался Циолковскому похожим на большого поджарого хищного зверя, который изучает свою жертву парой выпуклых, чуть белесых глаз. Потом это наваждение прошло, но у Циолковского осталось впечатление, что на сидящем перед ним человеке лежит какая-то мистическая печать силы, придающая ему иногда сверхъестественные ум и проницательность.

«Совсем молодой человек, – подумал изобретатель, – всего двадцать шесть лет. И откуда в нем такая прозорливость, которая позволяет ему видеть то, что недоступно зрению остальных?»

– Добрый день, ваше императорское величество, – поклонился он императору, – вы пригласили меня, и я приехал.

Сказав это, Циолковский достал из нагрудного кармана слуховую трубку, ибо после перенесенной в детстве скарлатины был несколько глуховат, и приготовился выслушать ответ императора Михаила. Тот, конечно же, был осведомлен о проблемах, которые Циолковский испытывает со слухом, и отнесся к его жесту вполне доброжелательно.

– Добрый день, Константин Эдуардович, присаживайтесь, – кивнул он гостю, указывая при этом на кресло, стоящее напротив его стола, – надеюсь, что ваше путешествие было легким и приятным?

– Грех жаловаться, ваше императорское величество, – кивнул Циолковский, примостившись на краешке кресла, – добрался я до Петербурга вполне благополучно. Вы написали, что вас заинтересовала моя теория исследования межпланетных пространств реактивными приборами?

– Да, – стараясь говорить погромче, подтвердил император, – но не только она. Также нас интересуют ваши работы в области аэродинамики и прочих смежных наук. Должен сказать, например, что вы совсем не одиноки в области дирижаблестроения. Граф Цеппелин, которому мы поручили построить четыре больших дирижабля для исследования Сибири, тоже использует для своих аппаратов жесткую схему. Только он считает, что пока преждевременно использовать металлическую оболочку. Ведь для этого нужны материалы и сплавы с совершенно новыми свойствами, которые бы сочетали в себе малый вес и прочность, как у лучших марок стали.

– Нет, ваше императорское величество, – возразил Циолковский, – несмотря на свой несколько больший вес, металлическая оболочка управляемого аэростата (этим термином Циолковский пользовался вместо слова дирижабль) будет значительно прочнее матерчатой, что обеспечит ему большую безопасность.

– Возможно, что это так, – согласился император, – но установить истину способна только практика, которой пока нет, ибо никто еще не построил дирижаблей с оболочкой из гофрированного металла. Но я, собственно, позвал вас не за этим, точнее, не только за этим. В настоящий момент в Санкт-Петербурге организуется Центральный аэрокосмический институт, в котором вам предлагается должность заведующего кафедрой теоретической космонавтики. Главным научным руководителем этого института уже согласился стать ваш хороший знакомый, профессор Московского университета Николай Егорович Жуковский.

Сразу скажу, что мы хорошо понимаем, что космонавтика и аэронавтика – это очень важные области человеческого знания. Более того, исходя из имеющихся у нас сведений, недавно наступивший для нас ХХ век станет веком полетов, в том числе и в космическом пространстве. А значит, что все то, о чем вы писали в своих теоретических работах, должно быть как можно быстрее воплощено в жизнь.

К примеру, уже сейчас необходимо исследовать поведение летящих со сверхзвуковой скоростью артиллерийских снарядов крупного калибра. Но для Главного артиллерийского управления эта работа несколько необычная, поэтому за помощью они будут обращаться в ваш институт, для чего в нем будет построена аэродинамическая труба, в которой можно исследовать поведение снарядов, летящих с огромной скоростью. Воздух – это плотная среда, и изменив форму снаряда на оптимальную, можно добиться почти двойного увеличения дальности, не меняя ни массу, ни начальную скорость. И таких вопросов будет еще множество, в том числе касающихся и реактивного движения. Почти восемьдесят лет назад генерал Засядько на одной интуиции создал свои знаменитые боевые ракеты на черном порохе, которые с того времени ни разу не совершенствовались. И эта работа тоже должна быть выполнена вашим институтом совместно с Главным артиллерийским управлением. Помимо создания больших ракет на жидком топливе, требующихся для исследования космического пространства, надобно кропотливо совершенствовать и малые твердотопливные ракеты, потому что только так можно получить многие необходимые для большой работы научные и технические знания.

– Но, ваше императорское величество, – взмолился Циолковский, – но почему все перечисленные вами работы имеют исключительно военное направление? Неужели нельзя сделать так, чтобы все новые знания служили людям на мирном поприще, а не превращались бы во все более и более совершенные орудия смертоубийства?

– К сожалению, господин Циолковский, – покачал головой император, – нам известно и то, что наступивший ХХ век будет не только веком полетов, но и веком кровопролитных войн, которые человечество позже назовет мировыми. И победит в этих войнах та страна, которая загодя сумеет оснастить свою армию самым мощным оружием. Должен сказать, что зачастую вопрос в этих войнах может стоять о существовании русских как народа. Впрочем, если вы примете мое предложение, такие вопросы не будут волновать вас никоим образом, ибо вашим делом будут только теоретические вопросы, а их практическим воплощением займутся совсем другие люди, молодые гении, пока еще мало кому известные. Если вы согласны заняться научной работой в новом институте, то мои секретари немедленно приступят к оформлению всех необходимых для этого бумаг. Если же нет, то вы уедете обратно в Калугу, где продолжите заниматься этими вопросами на любительском уровне, и никто и никогда ни в чем вас не упрекнет. И десять тысяч рублей тоже останутся при вас.

Циолковский встал и поклонился императору.

– Ваше императорское величество, – сказал он, – я согласен на ваше предложение и благодарен вам за то, что вы мне его сделали.

15 (2) января 1905 года, утро.

Франция, Пикардия,

департамент Сомма, Амьен.

Писатель-фантаст Жюль Верн

Как всегда, в пять утра, сев за письменный стол, я задумался о том, куда катится мир. Вся эта история началась полгода назад, когда через Ла-Манш прокатился паровой каток русской эскадры адмирала Ларионова. В тот день фантастика стала реальностью, невероятное – очевидным, а литературные герои шагнули в жизнь со страниц моих книг. Сам я этого не видел, потому что из-за прогрессирующего диабета почти ослеп и лежал в постели. Но все равно мне был слышен ужасный шум, словно за моим окном бушевал рукотворный ураган, а также дикий вой, будто миллион диких котов разом драли глотки, готовые вцепиться друг в друга. Свидетелем и очевидцем всего происходившего был мой сын Мишель, который крикнул, что это на лужайку возле нашего дома садится светло-серый, огромный, как сарай, винтокрылый аппарат с красными пятиконечными звездами на боковых килях и бело-синим Андреевским флагом на середине борта.

Такой удивительный аппарат мог прилететь только с одного из кораблей знаменитой эскадры адмирала Ларионова, которая, как я уже говорил, в те дни как раз проходила Ла-Маншем и неподалеку от нас. Этот Ларионов казался мне одним из героев моих книг – какой-то странной смесью благородного капитана Немо и свирепого, обиженного на весь мир Робура-завоевателя. В его руках была сосредоточена огромная мощь, и он пользовался ей не моргнув и глазом, чтобы сокрушать одни империи и поднимать к вершинам могущества другие. Это были дни ужаса и отчаяния, газеты писали, что теперь, когда эти зловредные русские и боши собрали все свои силы в один кулак, они обязательно нападут на Францию и Великобританию, после чего наверняка наступит Апокалипсис. Короче, было много кликушества и мало конкретики.

Эскадра прошла мимо, никто ни на кого не напал, конец света не случился, а пожелтевшие газеты, которые тарахтели об этом, благополучно отправили в мусорную корзину.

Но я забегаю вперед. В те дни приземление в городе подобного аппарата переполошило весь Амьен. Сбежавшиеся на шум ажаны мялись поодаль, боясь приблизиться, потому что человек в пятнистом мундире и обтянутом такой же тканью шлеме, сидевший в раскрытой двери аппарата, держал на коленях компактный и ладный пулемет со свисающей сбоку патронной лентой. Другой человек, одетый в черный мундир, придерживая одной рукой фуражку, взбежал на крыльцо нашего дома и передал служанке большую картонную коробку, перевязанную бечевкой. Потом он так же быстро вернулся к своему аппарату, который тут же поднялся в воздух. Под бечевку была вложена белая картонка, на которой почему-то по-немецки четким типографским шрифтом было написано: «Великому писателю от давнего почитателя», строчкой ниже «Все, что могу лично», и подпись: «адмирал Ларионов».

Внутри коробки, переложенное мягким губчатым материалом, находилось все необходимое для лечения моей болезни. Мой сын сказал, что, открывая эту коробку, он чувствовал себя инженером Сайрусом Смитом, обнаружившим сундуки, подкинутые капитаном Немо. Там была подробная инструкция, опять же написанная на немецком языке, и маленький прибор фантастического вида для измерения уровня сахара в крови. Кроме того, в коробке находилось устройство для введения под кожу лекарства, именуемого инсулином, а также триста заправленных этим лекарством сменных емкостей, каждой из которых при экономном расходе должно было хватить на неделю жизни. Экономный расход означал, что я должен соблюдать положенную в таких случаях диету и избегать употребления продуктов, провоцирующих развитие болезни.

Мой лечащий врач, срочно вызванный на дом, ознакомившись с инструкцией и осмотрев содержимое коробки, ужасно разволновался и поначалу наотрез отказывался делать все, что там написано. Но мой сын и я уговорили его попробовать – в конце концов, надежды у меня и так не осталось, и будь даже в этих емкостях не лекарство, а яд, то по большому счету это уже ничего не изменит.

Добило доброго доктора мой заявление, что я готов принести себя в жертву в интересах науки. При этом мой сын добавил, что ни упаковки с лекарством, ни оба прибора, ни даже инструкция не похожи на то, что изготовляют кустарным способом безумные ученые или провизоры в аптеке. А значит, где-то есть место, в котором все это производится в больших количествах на фабричном оборудовании. Теперь-то мы знаем, что это место расположено не в этом времени, точнее не в этом мире. А тогда добрый доктор все же согласился на наши уговоры и решился испробовать это лекарство.

С той поры здоровье мое значительно улучшилось, и я снова могу вести полноценную творческую жизнь, работая над давно задуманными новыми романами. Сначала я долго не решался написать адмиралу благодарственное письмо. Мне казалось, что это все равно что написать, к примеру, капитану Немо или инженеру Сайрусу Смиту.

Но потом я все же решил, что обязательно должен поблагодарить этого человека за то, что он мне дал возможность еще какое-то время продолжать писать и радовать моих читателей новыми книгами. Письмо было написано в начале сентября, в нем я благодарил адмирала за оказанную мне неоценимую помощь и (на всякий случай) поинтересовался, не раскроет ли он мне тайну происхождения своей эскадры, потому что мне, как писателю, будет интересно получить эту информацию из первых рук. При этом адрес на конверте был написан до предела просто: Россия, Санкт-Петербург, адмиралу Ларионову. И что самое интересное, это письмо дошло до таинственного адмирала.

Примерно через месяц пришел ответ, где говорилось, что мои новые книги, которые я смогу теперь написать, будут для него лучшей наградой, а также то, что поскольку нашу переписку читают нехорошие люди из Второго бюро (и не только они), то всю интересующую меня информацию я смогу получить исключительно при личной встрече. К тому моменту, как мое здоровье поправится до приемлемого уровня, адмирал приглашает меня приехать к нему в гости в Санкт-Петербург. Можно просто на поезде, ибо из Парижа до Петербурга ходит прямой беспересадочный вагон. А можно в стиле профессора Аронакса из «Двадцати тысяч лье под водой».

Такой ответ озадачил и раззадорил меня до крайности, тем более что возле нашего дома действительно стали вертеться разные темные личности, назойливые и противные, как навозные мухи. Они пытались разузнать обо всем, что творится в доме, следить за моими слугами, моим сыном и даже за невесткой и двенадцатилетним внуком Жаном. Я не понимаю, или этим людям просто нечего делать, или они действительно столь наивны и думают, что адмирал открыл нам какие-то секреты… По счастью, у них хватило ума не пытаться угрозами или силой выбить из нас эти воображаемые тайны адмирала. Наверное, для этого я слишком известный человек.

Прошли еще два месяца, я значительно поправился, и в начале декабря написал адмиралу новое письмо, в котором я сообщал о том, что согласен на второй вариант. При этом я не стал отправлять свое послание по почте, а попросил Мишеля съездить в Париж и передать его через русское посольство, чтобы они переслали его в Россию с дипломатической почтой. В посольстве отнеслись к просьбе моего сына с пониманием и взяли письмо для передачи его адресату. А еще через три недели, перед самым Новым годом, уличный мальчишка, за которым, разумеется, никто не следил, принес в наш дом конверт, в который были вложены подробные инструкции, что и как мы должны сделать для того, чтобы отправиться, быть может, в свое последнее путешествие в жизни. Мальчишка рассказал, что конверт ему передал молодой, хорошо одетый господин, который по-французски говорил с сильным иностранным акцентом.

Когда-то я очень любил путешествовать и, объездив почти всю Европу, побывал в Новом Свете. А вот в России никогда не был, хотя один мой роман – «Михаил Строгов» – был о жизни в России. Это упущение обязательно нужно было исправлять. На семейном совете было решено, что в Россию вместе со мной отправятся мой сын Мишель, его жена Жанна и внук Жан. Ну как же, такое приключение и без мальчишки! Завтра утром мы сядем в поезд и отправимся туда, где нас встретит настоящий «Наутилус», построенный из металла, а не из моего воображения и мечты. И я сам смогу увидеть, в чем я оказался прав, а в чем ошибался…

18 (5) января 1905 года, полдень.

Архипелаг Шпицберген-Грумант, Адвент-фьорд.

Действующая (Атлантическая) эскадра

Балтийского флота, флагман эскадры

эскадренный броненосец «Император Александр III»

Адмирал Макаров с мостика своего флагмана обозревал действующую эскадру Балтийского флота, состоящую из самых современных и боеспособных кораблей. Эскадренные броненосцы последней серии типа «Бородино», все пять штук, даже задержавшаяся в постройке «Слава», были приняты в казну к новому 1905 году. Эти броненосцы были усилены своим предсерийным французским систершипом «Цесаревичем» и «американцем» «Ретвизаном», который по своим тактико-техническим характеристикам удачно вписывался в линию к «бородинцам».

Броненосный кулак русского флота был дополнен ракетным крейсером «Москва» из состава Особой эскадры, основным оружием которого были артиллерийские и навигационные радары, вертолет ДРЛО и электронный баллистический вычислитель. Держась позади боевой линии броненосцев, крейсер «Москва» играл роль своего рода артиллерийского дирижера, управляющего огнем главного калибра всех кораблей эскадры, указывая им истинные дистанции, дирекционные углы и внося атмосферные поправки. Такой тактический прием превращал эти семь первоклассных эскадренных броненосцев в страшного противника, способного разнести любое вражеское броненосное соединение, рискнувшее встать у них на пути.

Крейсерские силы эскадры состояли из бронепалубного крейсера «Аврора», которую планировалось оставить тут стационером, и быстроходных крейсеров 2-го ранга «Жемчуг» и «Изумруд» – русскими вариантами знаменитого «Новика».

Оглядывая эту сияющую ходовыми огнями во мраке полярной ночи мощь, адмирал Макаров думал, что эти, только что построенные, броненосцы уже требуют глубокой модернизации. Совсем недавно на военных флотах появились мощные паротурбинные установки с котлами на жидком топливе, новые системы управления артиллерийским огнем, а также новые типы брони, которую теперь встраивают в силовой каркас кораблей. Теперь эти новшества должны были произвести революцию в военно-морском деле, резко увеличив скорость, вес залпа и живучесть боевых кораблей нового поколения. Британские «дредноуты» и превосходящие их германские «мольтке» с легкостью выбьют из рядов противостоящих им флотов додредноутные эскадренные броненосцы, а стремительные, как ртуть, русские быстроходные рейдеры типа «Измаил» с не меньшей легкостью обнулят боевую ценность всех построенных прежде крейсеров, как броненосных, так и бронепалубных.

Единственным местом, где построенные на рубеже веков корабли еще могли какое-то время быть вполне адекватны стоящим перед ними задачам, был арктический морской театр, на котором они должны будут действовать вместе с более современными кораблями, обеспечивая им поддержку весом своего залпа и прочностью брони. Именно поэтому совсем не случайным было участие в этом Грумантском (Шпицбергенском) походе всех семи броненосцев этого типа. Пройдет еще несколько лет, и арктические моря станут постоянным местом их службы.

А сейчас это была длинная и мощная рука Петербурга, протянувшаяся к заполярному архипелагу, для того чтобы взять то, что принадлежит ему по праву. Поэтому, кроме командующего флотом, на борту флагмана эскадры находился министр иностранных дел Российской империи Петр Дурново, который должен был провозгласить русский суверенитет над этим Грумантом. А если кто-то попытался бы этому воспротивиться, например, вездесущие британцы, то русская эскадра вполне была способна после формозского поставить Ройял Нэви еще и грумантский бланш. Так сказать, для симметрии под другой глаз.

Но первый лорд адмиралтейства адмирал Фишер то ли не считал Шпицберген достаточно важным объектом, чтобы ради него начинать войну с Российской империей, то ли он не хотел рисковать шестью своими новейшими «дунканами» и остатками изрядно подмоченной репутации британского флота, а может, он планировал реабилитироваться с вводом в строй «Дредноута», сильнейшего броненосного корабля в мире? Но факт заключается в том, что никто даже намеком не попытался преградить путь русской эскадре и помешать высадке на берег исследовательской партии, которую планировалось оставить на зимовку вместе с плавучей базой, роль которой должен был сыграть пока еще ничем не знаменитый крейсер «Аврора».

В этот момент мысли адмирала Макарова с чисто военных вопросов плавно переместились на исследование Арктики, которым ему предстояло заниматься в дальнейшем. И Грумант был только одной из первых задач, поставленных перед ним императором. В группу ученых, остающихся на зимовку, входили: геологи, гляциологи, метеорологи, океанологи, ихтиологи, палеонтологи и прочие ученые. Эти достойные мужи одновременно представляли российскую, германскую, японскую и немного датскую науку. В задачу геологов входило обнаружение угольных месторождений Груманта. Палеонтологи должны были взять пробы заключенных в этом угле древних организмов[20]. Ихтиологи – оценить наличие рыбных запасов в прилегающих к архипелагу водах. А метеорологи – развернуть наблюдение за происходящими в этой части планеты атмосферными явлениями. Здесь, на стыке Атлантики и Северного Ледовитого океана, творится погода, которая потом оказывает влияние на большую территорию Евразии. Гляциологи, естественно, должны были обследовать местные ледники и плавучие льды, а океанологи, соответственно, окружающие архипелаг моря.

Если уголь Груманта был важен для развития самого региона Русской Арктики, то рыбные запасы окружающей его экономической зоны должны были кормить всю Российскую империю, ну, или по крайней мере ее европейскую часть, потому что на Дальнем Востоке также было необходимо развивать свой рыбный промысел. Кроме всего прочего, архипелаг, лежащий в обогреваемых Гольфстримом водах, с его незамерзающими якорными стоянками, являлся удобной базой как для военно-морского флота, так и для рыболовных флотилий и дальнейших арктических экспедиций. Это делало его воротами в Русскую Арктику. Ни Новая Земля, ни Земля Франца-Иосифа, ни тем более Новосибирские острова по своим возможностям не шли ни в какое сравнение с самым западным архипелагом Арктики.

Но вот группа людей на берегу, подсвеченная боевыми прожекторами кораблей, под гулкие залпы артиллерийского салюта установила на берегу сразу три флага. Первый – Андреевский флаг Русского императорского флота. Второй – бело-сине-красный государственный флаг Российской империи, и третий – черно-желто-белый флаг дома Романовых, после чего Петр Дурново произнес торжественную речь, провозглашая суверенитет России над архипелагом, свидетелем чему были послы стран-членов Континентального Альянса: Германии, Японии, Дании, а также вспомнивших о братских чувствах Болгарии, Сербии и Румынии. При этом самого крошечного союзника России, карликовую Черногорию, представлял не посол, а сам великий князь Никола Черногорский. А что, бесплатная и необременительная поездка за русский государственный счет в край ледяных вод, вечной ночи, темных вод, полярного сияния, полыхающего на полнеба, многочисленных айсбергов и в то же время относительно мягкого климата, о которой до конца жизни можно будет рассказывать детям и внукам. При этом им можно будет демонстрировать красочный альбом «Красоты Груманта» с дарственными надписями адмирала Макарова и известного полярного исследователя, капитана 1-го ранга Колчака.

После того как министр Дурново закончил свое заявление, на корме броненосца заиграл духовой оркестр, а дипломаты и Никола Черногорский начали подходить к столику, на котором лежала Декларация, и ставить на ней свои подписи. С этого момента архипелаг принадлежал только России и больше никому, и любая держава, желающая это оспорить, должна будет объявить войну Российской империи и при этом не обделаться от страха.

Невероятным нахальством и актом международного грабежа чуть позже назовут это событие газеты Норвегии, Франции, Голландии и Великобритании. Как будто эти же самые страны, ну разве что за исключением Норвегии, совсем недавно с помощью грубой военной силы подавляя любое сопротивление, не превратили в свои колонии три четверти земного шара. А на Груманте сопротивляться некому. Ни белые медведи, ни северные олени против российского суверенитета не возражают, да и им вообще вся эта политическая возня побоку.

20 (7) января 1905 года, полдень.

Северное море, 20 миль к северу от Остенде,

АПЛ «Северодвинск».

Писатель-фантаст Жюль Верн

Я, мой сын, невестка и внук находимся на борту самого настоящего подводного корабля, настолько близкого выдуманному мною «Наутилусу», насколько вообще мечта может приблизиться к действительности.

Попасть же сюда было не так просто. Во-первых – едва мы вышли из дома для того, чтобы сесть в поезд, как к нам, будто клещи к бродячей собаке, прицепились назойливые агенты Второго бюро, не особо даже скрывавшие, за кем они следят и почему. Наверное, их начальство думало, что я получил от адмирала Ларионова какую-то особенно секретную информацию и не желаю делиться ею с нашим правительством. По крайней мере, история с лекарством, которое буквально вытащило меня с того света, стала довольно широко известна во Франции, и теперь некоторые считают, что адмирал Ларионов поделится со мной всеми своими секретами.

Черта с два! Есть кое-какие намеки, вроде книги американского сочинителя Марка Твена «Янки при дворе короля Артура», присланная мне в последней посылке. Но это и так уже секрет Полишинеля. О том, что адмирал Ларионов и его люди пришли к нам из будущего, сейчас не знают только дикари в джунглях Африки и маленькие дети. Тем более об этом должно знать наше правительство и президент, который, наверное, сидит сейчас в своем Елисейском дворце и трясется от страха.

У нас много писали в газетах о том, что наше правительство испортило отношения с русскими союзниками, предав их англичанам, а теперь опасается кары за свои нехорошие дела. Нашу милую Францию поймали, словно блудливую жену в постели с заезжим жиголо. И естественно, что оскорбленная до глубины души Россия отказалась от подписания договора «Еntente Сordiale» и нашла себе союзника в лице Германии.

В общем, чтобы отвязаться от назойливого внимания шпионов правительства, мы купили билеты на поезд Амьен – Брюгге и уже через день находились в стране, где половина населения говорит вроде как по-французски, вторая же вроде как по-немецки. При этом они считают себя бельгийцами, не понимая нашей непримиримой вражды к германцам, которые в свою очередь также недолюбливают нас, уроженцев «La belle France» (Прекрасной Франции). Что тут поделать, если на европейском континенте к западу от русской границы может быть только одна империя, объединяющая вокруг себя цивилизованные народы, и, как это ни печально, Франция борьбу за это звание уже почти проиграла. И все благодаря президенту-оппортунисту Эмилю Лубэ, решившемуся на изменнические, по сути, переговоры с Британией, и в самом начале Русско-японской войны ответившего русским, что их проблемы на Дальнем Востоке Франции не касаются. Это ж надо быть таким недоумком, чтобы оттолкнуть единственного реального союзника, в то время как за Рейном, по ту сторону границы, постоянно бьют в барабаны войны.

Но не будем о грустном. На границе с Бельгией агенты Второго бюро от нас отстали, и дальше наше путешествие протекало без их назойливого любопытства. На вокзале в Брюгге нашу семью встретил вежливый молодой человек, представившийся подполковником корпуса русских морских инженеров Горюновым. Роскошная черная борода этого месье превосходила даже мою, спускаясь на грудь. Оказалось, что этот человек тоже мой пламенный поклонник. Именно после прочтения моего романа «Двадцать тысяч лье под водой» он заинтересовался подводными лодками и теперь считается одним из главных специалистов по их строительству. Месье Горюнов сопроводил нашу семью в Остенде, где им уже был зафрахтован небольшой прогулочный парусник, который его хозяин называл «Морская ласточка».

Переночевав в гостинице, ранним утром мы погрузились на борт шхуны и вышли на морскую прогулку. Шкиперу и команде, видимо, хорошо заплатили, и поэтому никто не задавал нам ненужных вопросов. Январь, несмотря на то что на море стоит хорошая погода, все-таки не самый подходящий месяц для морских прогулок. Но я и вся моя семья, хотя и были опытными морскими путешественниками, не собирались затягивать наше путешествие. Все, что нам требовалось, это выйти за пределы территориальных вод Бельгии в открытое море, где русская подводная лодка могла бы без помех всплыть для того, чтобы принять нас на борт. И вообще нам очень сильно повезло в том, что в эти дни стоит нехарактерная для зимы тихая и солнечная погода – ведь в любой момент все может измениться, и потому нам следует спешить, насколько это возможно…

Все произошло неожиданно для меня. Я засмотрелся на парящих над морем чаек, вспоминая те времена, когда на палубе судна я проводил столько же времени, сколько за письменным столом в компании пера и бумаг. Вдруг мой внук закричал, указывая рукой в море. Я посмотрел и увидел, как из серо-стальных вод, вздымая волны, поднимается нечто похожее на блестящую черной кожей огромную акулу. Это был сигарообразный корпус подводной лодки, украшенный обтекаемым выступом, похожим на акулий плавник. Сходство с огромной рыбой дополнялось торчащим за кормой огромным килем, похожим на хвостовой плавник. «Морская ласточка», на борту которой мы находились, по сравнению с этим подводным великаном казалась маленьким корабликом, но ее команда и не думала пугаться. Матросы вели себя так, будто подобные встречи в открытом море случаются у них уже не первый раз.

В надстройке подводной лодки открылись люки, и на палубе появились матросы в черной форме и оранжевых жилетах. Они споро и деловито вывалили за борт кранцы и приготовили все необходимое для швартовки кораблей в открытом море. Матросы на «Ласточке», не теряя времени даром, тоже готовились к швартовке. Рулевой аккуратно подвел свой корабль к блестящему мокрой резиной борту подводного крейсера. Вот с борта шхуны брошены швартовы, которые приняли матросы на подводной лодке, и два корабля соединены трапом.

– Месье Верн, – пожимая мне руку, сказал мэтр Боннэ, шкипер «Морской ласточки», кивком головы указывая на трап, – вам пора, русский капитан ждет. Было очень приятно с вами познакомиться. В отличие от многих других, вы и ваши близкие чувствуете себя в море как дома, и у нашей команды с вами почти не было хлопот.

Я хотел было рассказать ему о своих яхтах, всегда носивших название «Сан-Мишель», на которых я порой проводил в море целые месяцы, но потом махнул рукой. Действительно, время не ждет, да и мой внук уже подпрыгивает от нетерпения в ожидании того момента, когда мы ступим на борт настоящего, а не вымышленного подводного корабля. Пожав на прощание руку мэтру Боннэ, я подхватил свой саквояж, с которым я не расставался еще в те времена, когда мне доводилось много путешествовать, и взошел на борт подводного корабля из будущего. Навстречу нам на «Морскую ласточку» проследовали двое хорошо одетых мужчин, на лицах которых были надеты черные маски, и молодая стройная дама, лицо которой закрывала плотная вуаль. Едва только этот обмен был завершен, как трап убрали, отдали швартовы, и шхуна отвалила от борта подводного корабля.

Не успел я осмотреться, как ко мне подошел один из офицеров.

– Месье Верн, – обратился он ко мне по-английски, – попрошу вас и ваших спутников следовать за мной. Командир ждет.

Командир, капитан 1-го ранга Верещагин, оказался так любезен, что позволил мне наблюдать за процедурой задраивания главного люка, которую каждый командир обязан осуществлять лично, не перепоручая подчиненным, а потом прошел вместе со мной по кораблю, в общих чертах, не вдаваясь в подробности, рассказав, что и как тут работает. Потом командир этого подводного корабля удостоил меня долгой и очень познавательной беседы под крепко заваренный чай, в ходе которой я подписал ему русское издание моего романа «Таинственный остров».

Вот так я и оказался посвященным в самую большую тайну нашего времени. По крайней мере частично. С одной стороны, то, что я узнал, меня пугало, с другой – обнадеживало. Пугало то, что подтвердилось их вмешательство в нашу историю. Плохая она была или хорошая, но это была наша история, и еще неизвестно, что из нее выйдет. С другой стороны, я недавно закончил роман «Властелин мира» и сейчас подумал, что будь адмирал Ларионов другим человеком, не русским, а, к примеру, англичанином, немцем или американцем, он пошел бы по пути моего героя Робура-завоевателя, который стремился стать мировым диктатором. В таком случае не было бы силы, которая сумела бы ему помешать.

Но адмирал Ларионов и его люди выбрали другой путь. Я хочу надеяться, что, служа своей стране, они будут служить и всему человечеству, в том числе и Франции. Я не знаю, как пойдут дела дальше, но хочется верить в то, что все будет лучше, чем сейчас, потому что, обладая колоссальной мощью и гигантскими знаниями, русские с большой осторожностью используют их. «Ломать – не строить», – сказал мне капитан 1-го ранга Верещагин, когда я спросил его, почему, обладая такими огромными возможностями, Россия проводит столь осторожную политику.

Наверное, он прав. Разрушить мир до основания очень легко, но кому же понравится жить на развалинах. Кажется, у меня появилась идея нового романа. Надо достать из саквояжа карандаш, бумагу и приступить к работе. Мне хочется надеяться, что это будет лучшая вещь, достойно завершающая мои литературные труды.

22 (9) января 1905 года, утро.

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Готическая библиотека.

Заседание Малого Тайного Совета

День 9 января по юлианскому календарю выдался в Петербурге ветреным, облачным и морозным. Не самое приятное время для пеших прогулок. А еще противнее в нашем прошлом было русским солдатам в такую погоду стоять на петербургских улицах в продуваемых ветром шинелях в ожидании толпы бунтовщиков, желающих пройти к Зимнему дворцу. Это из-за них центр российской столицы тогда превратился в осажденный военный лагерь. Это из-за них, о чем тогда почти никто не знал, изрядно струхнувший император Николай бросил дела на командующего гвардией и Петербургским военным округом великого князя Владимира Александровича, то есть на самотек, и укатил из столицы подальше от греха и поближе к славе «кровавого палача собственного народа».

Но теперь все было не так. Мало того что исчезли предпосылки для массового народного протеста, так еще и все же случившаяся история с увольнением из деревообрабатывающих мастерских Путиловского завода мастером Тетявкиным четырех рабочих, в прошлый раз послужившая детонатором протеста, в этой версии реальности превратилась в трагикомический водевиль.

Рабочие, бывшие членами Собрания, пожаловались на произвол начальства председателю Собрания товарищу Кобе, а Коба – это вам не Гапон. Уже на следующий день деревообрабатывающие мастерские посетила комиссия в составе представителя Собрания, присяжного поверенного, корреспондента газеты «Правда», инспектора Министерства труда (въедливого молодого человека), а также подпоручика ГУГБ, хмурого, с непроницаемым лицом, с крестом Святого Владимира 4-й степени с мечами, с протезом вместо левой руки – память о войне с японцами. Последнее обстоятельство и вынудило молодого офицера сменить род службы. Государевых преступников можно ловить и без руки, была бы голова на плечах. Имея политические взгляды умеренно левого направления, подпоручик служил в том отделе ГУГБ, который занимался затаптыванием искр, которые на сухую солому российской действительности разбрасывали такие вот Тетявкины и прочие неразумные лица.

Прибывшие оперативно опросили всех свидетелей произошедшего. После этого инспектор Министерства труда перечислил все законы и указы нового императора, которые мастер ухитрился нарушить своим решением. Присяжный поверенный «обрадовал» Тетявкина повесткой на судебное заседание, на котором будет решаться вопрос о восстановлении рабочих на их прежних местах и выплаты им компенсации за счет средств мастера. Самым последним был подпоручик ГУГБ, который поинтересовался у Тетявкина – какого черта тот чуть было не спровоцировал стачку на одном из крупнейших оборонных предприятий Российской империи? И велел ему явиться в Новую Голландию в кабинет № 5 к штабс-капитану Тугарину для душеспасительной беседы. А корреспондент «Правды» пообещал, что уже в завтрашнем номере он распишет все произошедшее на всю Россию-матушку.

Короче, для мастера история вышла некрасивая и неприятная, хоть вешайся. Но Малый Тайный Совет собрался не из-за него. Здесь на самом высшем уровне такие истории проходили по классу забавных анекдотов. Тут в ходу были вещи куда более серьезные. Россия прожила, быть может, один из ключевых периодов своей истории – с момента начала Русско-японской войны и до нынешней даты, когда в нашем прошлом началась так называемая «революция 1905 года», хотя всем было понятно, что никакого успешного переворота, закрепившего новое общественно-государственное устройство, тогда не состоялось. Бог миловал.

Когда все расселись за длинным столом и приготовились слушать, первым на правах Хозяина земли Русской и председателя Малого Тайного Совета слово взял император Михаил.

– Товарищи! – торжественно произнес он. – Я не оговорился, именно товарищи, потому что всех здесь присутствующих я считаю своими товарищами по борьбе за светлое будущее русского и других народов Российской империи, а также за грядущее справедливое мироустройство.

– Ваше величество, – не удержался от каверзного вопроса Ленин, – неужели вы говорите о борьбе за светлое будущее только тех народов, которые имеют счастье быть вашими подданными, и у вас нет желания помочь тем людям, которые к ним не относятся?

– Знаете, Владимир Ильич, – ответил император своему министру труда, – волею судьбы и промыслом высших сил я являюсь главой Российской империи, а не владыкой Всея Вселенной. Поэтому, как у всякого доброго царя-батюшки, сердце мое болит именно о моих подданных. А все остальные люди планеты оными не являются. Но поскольку мы, русские, не какие-нибудь там «цивилизованные европейцы», то мы никогда не будем добиваться своего светлого будущего за счет других народов, причисляя их к низшим расам.

– А если кто-то попробует причислить к низшим расам нас, – добавил генерал-майор Бережной, – то пусть такие горячие головы придут и заявят об этом прямо и открыто. Наполеон в свое время попытался нас «цивилизовать». Закончил он, как известно, сидением на острове Святой Елены.

– Все так, Виктор Сергеевич, – подтвердил император. – Но давайте вернемся к основной теме нашего разговора. Одним из основополагающих моментов, способствующих достижению светлого будущего, я считаю справедливые взаимоотношения между наемными работниками и работодателями, исключающие детский труд, неоправданные штрафы, задержки или невыплату заработной платы, или выплату ее товарами из заводской лавки по ценам, превышающим в несколько раз обычные розничные цены. Владимир Ильич, каковы ваши успехи на этом поприще?

– Успехи есть, – ответил Ленин, – и немалые. К настоящему моменту, по крайней мере в Петербурге и Петербургской губернии, ни одна жалоба рабочих на произвол администрации или владельцев фабрик и мастерских не остается без рассмотрения. В остальных губерниях дела обстоят несколько хуже. В Москве, например, расследуется лишь половина дел о нарушении законов о труде. А в остальных крупных губернских городах европейской части России – не более трети. За Уралом же наших инспекторов пока и вовсе нет. Остро не хватает людей, да и положение в деле трудовых отношений настолько запущенное, что нашу деятельность можно сравнить с трудами по расчистке авгиевых конюшен, без привлечения к этому делу товарища Геракла с его новаторскими методами. Очень сильно нам помогают товарищи из Собрания фабрично-заводских рабочих и корреспонденты «Правды», раскапывающие самые вопиющие случаи, требующие первоочередного реагирования. Отдельное спасибо господам из ГУГБ, с появлением которых у наглых миллионщиков сразу пропадает охота спорить с нашими инспекторами и спускать на них злых собак.

– Все это хорошо, Владимир Ильич, – кивнул император, – что же касается нехватки людей, то она возникла потому, что у вас очень строгие критерии отбора, а посему терпите. Сами знаете – не каждый может работать в вашем ведомстве. Ведь у вас сравнительно скромное жалованье и очень большие соблазны.

– По части больших соблазнов – это не совсем так, – Коба хмыкнул и пригладил усы, – на тех предприятиях, где есть ячейки нашего Общества и внештатные корреспонденты «Правды», никакие тайные шашни инспекторов Министерства труда с администрацией невозможны. То есть они возможны, но отнюдь не тайные…

Ленин кивнул и пояснил:

– Как только нам становится известно о каких-либо «договоренностях» инспекторов с фабрикантами и владельцами предприятий, то мы сразу же избавляемся от этих людей и направляем туда повторную проверку. Штрафные санкции к владельцам в таких случаях, как правило, удваиваются, а если имело место особо злостное нарушение, то виновных направляют в ведомство Александра Васильевича. А оттуда можно под конвоем уехать на дальние стройки империи – на Сахалин или в Маньчжурию.

– И это правильно, – кивнул император, – Иосифу Виссарионовичу и вам, Владимир Ильич, за это спасибо. А поскольку никакие серьезные социальные протесты в ближайшее время нам не грозят, то давайте перейдем к делам внешнеполитическим.

Император посмотрел на начальника ГУГБ и поинтересовался:

– Александр Васильевич, расскажите, пожалуйста, какая информация поступает к вам по линии зарубежной разведки?

– Информация разнообразная, – Тамбовцев положил перед собой листок с тезисами доклада. – Главное – Британия после того, как пакт «Сердечного Согласия» приказал долго жить, приступила к зондажу, цель которого – сколотить новый союз, направленный против нашего Континентального Альянса. Эмиссары Форин-офиса посетили Швецию, Турцию, Румынию, Австро-Венгрию, Италию и даже забытую всеми Испанию. Но желающих таскать каштаны из огня для джентльменов с берегов Туманного Альбиона не нашлось. Нет, есть, конечно, государственные мужи в вышеперечисленных странах, которые не любят нас и любят Британию. Но вступать в союзы, направленные против нас и Германской империи – это слишком рискованно. К тому же все помнят – чем для Японии закончилась война с Россией.

Англичане не скупятся на обещания. Они активно торгуют товаром, который им не принадлежит. Шведам, например, они обещают отдать Финляндию. Но Стокгольм после того, как на Балтике появилась эскадра адмирала Ларионова и создания Континентального Альянса, думает не столько о потерянной почти век назад Финляндии, сколько о сохранении того, что у него имеется. Не сегодня-завтра объявит независимость Норвегия – в нашей истории это произошло 7 июня 1905 года. С самого начала отношения между двумя частями когда-то единого королевства сразу же станут напряженными. Так есть ли смысл начинать зарубежную авантюру, если в доме неспокойно?

Турки, конечно, были бы очень рады вернуть себе потерянные Крым и Закавказье. Но они прекрасно знают, что ради них британцы не полезут под русские пули. Помощь будет чисто моральная и материальная, причем оружие и военные снаряжения будут поставляться Турции через третьи руки. К тому же соседи Турции в случае начала военных действий с большим удовольствием присоединятся к России, чтобы под шумок обкорнать то, что осталось в Европе от когда-то грозной Османской империи. Впрочем, мы внимательно наблюдаем за телодвижениями в Стамбуле и, в случае чего, примем надлежащие меры. Про Румынию, Италию и Испанию я даже не буду говорить – это не смешно. Эти государства мечтают лишь о том, чтобы их оставили в покое. Какие там войны против Континентального Альянса! Испания еще не пришла в себя после потери своих последних заморских колоний.

– Александр Васильевич, – покачал головой император Михаил, – но ведь вы забыли рассказать нам о двух достаточно крупных фигурах на европейской шахматной доске – Франции и Австро-Венгрии.

– Почему забыл? Я все помню, – улыбнулся Тамбовцев. – Эти две фигуры находятся под боем нашего союзника по Континентальному Альянсу – Германской империи. Начнем с того, что о союзе между Австрией и Германией уже можно говорить в прошедшем времени. Официально он еще существует, а неофициально он почил в бозе. Император Вильгельм уже выбрал себе нового союзника. Если же Австрия попробует взбрыкнуть, то получит еще одну битву при Садовой. Империя Габсбургов ее не переживет, даже если половина германской армии в это время будет маршировать на Париж. Причем этой половины вполне хватит, чтобы повторить Седан и Мец. Во всяком случае, Мольтке уже разработал наступление на Париж правым флангом, и французы догадываются, что после еще одного поражения территория их страны может существенно уменьшиться.

В Лондоне некоторые джентльмены считают, что можно поддержать французскую и австрийскую армии кредитами и поставками вооружения. Сами же они воевать в Европе не будут. О боеспособности британской сухопутной армии можно судить по англо-бурской войне. Тогда всей мощи Британской империи едва хватило на то, чтобы с огромным трудом и немалыми жертвами победить иррегулярные ополчения крошечных бурских республик. Если же говорить о королевском флоте…

Сражение при Формозе поколебало уверенность британских адмиралов в его могуществе. Да, они решили сделать ставку на дредноуты. Если судить по британской кораблестроительной программе, предусматривающей два года на строительство прототипа, и еще шесть лет постройку серии из девяти дредноутов и шести линейных крейсеров, то война британским адмиралтейством запланирована в период после двенадцатого года.

Адмирал Ларионов утвердительно кивнул и добавил:

– При этом, если судить по опыту нашей истории, если Британия тряхнет мошной и засучит рукава, то к двенадцатому году она может иметь не десять, а четырнадцать, или даже шестнадцать кораблей первой линии. А когда в Лондоне узнают, что Германия заложила сверхлинкоры типа «Мольтке», такой исход будет почти неизбежен.

– Значит, – задумчиво сказал император, – нам надо нанести нашим врагам упреждающий удар в тот момент, когда они этого не будут ждать. Вячеслав Николаевич, а как вы оцениваете возможность нашей армии изготовиться к решающей схватке за три с половиной года, скажем, к 1 июля 1908 года?

– Я думаю, что мы уложимся в указанный вами срок, – ответил генерал-майор Бережной. – Но это лишь в том случае, если приложим все усилия и нам будет обеспечено надлежащее финансирование. Самое же главное, что мы знаем перспективных офицеров, на которых требуется обратить внимание. А все остальное – это дело нового вооружения и новых методов обучения войск. Только вот к чему такая спешка?

– А к тому, – ответил император, – что в конце июня 1908 года над тайгой в окрестностях Подкаменной Тунгуски должен произойти естественный воздушный взрыв с тротиловым эквивалентом в несколько десятков мегатонн. Превентивный удар по нашим врагам должен быть нанесен в тот момент, когда все страны мира будут уверены в том, что это мы провели испытание сверхмощной бомбы из будущего. Поэтому я требую, чтобы к означенному моменту сухопутная армия, флот, а также все гражданские структуры империи находились в полной готовности для проведения скоротечной войны, главной целью которой я ставлю овладение Черноморскими проливами и полный разгром Османской империи.

– Да, но в таком случае австрийцы могут выступить на стороне Турции, – сказал Бережной. – Ведь они прекрасно понимают, что в противном случае останутся на континенте одни против нас. Однако тогда Австро-Венгрией займутся немцы, что может спровоцировать французов влезть в войну. И что мы получаем в сухом остатке? Полномасштабную Первую мировую войну, от нашей истории отличающуюся только составом коалиций.

– А что вы можете предложить, Вячеслав Николаевич? – спросил император.

– Я предлагаю на четыре года раньше, чем это было в нашей истории, спровоцировать Балканскую войну. И пока болгары, греки и сербы отвлекают на себя турок, всей мощью обновленной русской армии ударить по Австро-Венгрии, в первую очередь выбивая из игры самого мощного участника коалиции. Если даже турки и вмешаются на стороне австрийцев, то их поползновения на Кавказе и в Причерноморском регионе можно будет отражать довольно незначительными силами армии и флота. Но это вряд ли произойдет. К тому моменту турки будут заняты по горло на Балканах, и им будет не до помощи кому-либо. Как только Австрия будет разгромлена, то наша армия поворачивает на юг и через территорию Болгарии выйдет к Проливам, с одновременным проведением там десантной операции. После захвата Проливов можно будет перевести центр тяжести войны на Кавказ и наносить основной удар там, отбирая у турок древние христианские территории. Таким образом, мы будем громить наших врагов последовательно, одного за другим, имея в каждый момент времени только один театр военных действий и при этом избегая затяжной позиционной войны, которая и сгубила Российскую империю в нашем прошлом.

– Я понял вашу мысль, – кивнул император. – Только скажите – куда вы собираетесь деть англичан? Неужели они будут спокойно сидеть сложа руки и смотреть, как мы одного за другим будем громить их союзников? Ведь наша победа в этой серии скоротечных войн поставит под угрозу само существование Британской империи как мирового гегемона и навсегда лишит их союзников на Европейском континенте.

– Англичан, – вместо генерала Бережного ответил адмирал Ларионов, – сдержит моя эскадра и четыре построенных к тому времени суперрейдера типа «Измаил», которые создадут угрозу их коммуникациям. И еще бы я посоветовал за эти четыре года как можно большее внимание обратить на развитие подводного флота. Субмарины обходятся дешевле дредноутов, а угрозу несут гораздо большую. Да и не верю я, что англичане ввяжутся в войну, имея всего один боеготовый дредноут. Слишком велик у них страх повторения Формозы.

– Война, – произнес император, – это не дело веры, а дело уверенности. Но, наверное, вы оба правы, и план генерала Бережного гораздо лучше того, который я предложил в самом начале. Значит, быть посему.

25 (12) января 1905 года.

Петербург. Зимний дворец

Со стены Петропавловской крепости раздался гром орудий. Несколько клубочков дыма поднялось в синее зимнее небо. Потом раздался еще один залп, еще один, и еще… Горожане, которым хорошо было известно о причине этой пальбы, стали загибать пальцы. Самые азартные начали заключать пари – сколько всего будет залпов – сто один или триста один. В первом случае это будет означать, что императрица Мария Владимировна разрешилась от бремени девочкой. Во втором – мальчиком.

Вот прогремел сотый залп, сто первый, потом еще один. Проигравшие с досадой отдавали проспоренные деньги выигравшему, а потом все вместе шли в ближайший кабак или ресторан, чтобы выпить за здравие новорожденного цесаревича…

Схватки у императрицы начались ночью. Дежуривший в соседней с ее спальной комнатой лейб-акушер Дмитрий Оскарович Отт, услышав стоны своей подопечной, поднял на ноги дремавших в креслах в ожидании родов своих помощников. Послали и за императором – по традиции император должен находиться в это время рядом с супругой, держа ее за руку и успокаивая, насколько это возможно. Чаще же всего успокаивать приходилось его самого.

В соседних комнатах собирались близкие родственники императора и высшие сановники государства. Событие было важное – новорожденный становился наследником российского престола, и ему, в случае смерти императора Михаила II, переходила вся власть над многомиллионной страной, которая в данный момент стремительно развивалась и в скором времени должна была стать самой могущественной страной в мире.

Правда, править Россией по своему малолетству император не мог, и до его совершеннолетия этим делом занимался бы регентский совет. Но пока император Михаил был жив и здоров, хотя и сильно взволнован. Не зная, как вести себя в таких случаях, он старался не мешать доктору Отту и акушерам, и, сидя у изголовья своей супруги, белоснежным батистовым платочком вытирал пот с ее лица.

Разрешилась от бремени императрица довольно быстро – не понадобилось ни кесарево сечение, ни щипцов. Раздался первый крик новорожденного, и Михаилу показали маленького смешного человечка с еще не обрезанной пуповиной, громко извещавшего весь мир о своем рождении.

– Ваше величество, поздравляю вас с наследником, – произнес Дмитрий Оскарович Отт. – Мальчик вполне здоров, роды прошли удачно, здоровью императрицы ущерб нанесен не был. Скажите, если не секрет, как вы его назовете?

– Александром, в честь моего отца, а его деда, – произнес император, еще не осознав, что он теперь отец и у него появился тот, о ком он должен заботиться, воспитывать и кого он должен готовить к нелегкой царской работе.

– Достойное имя, – кивнул доктор Отт. – Думаю, что недели через две ребенка можно уже будет крестить. Я полагаю, что вы поспешите обрадовать рождением сына всех ваших родственников, а также ваших подданных, которые с нетерпением ожидают этого известия.

Михаил нагнулся и поцеловал в щеку жену, которая не сводила счастливых глаз с сына и мужа. Потом император поправил свой мундир и вышел в соседнюю комнату, где его с нетерпением ожидали мать, сестры и великий князь Александр Михайлович.

Приняв поздравления, император подошел к Сандро и подмигнул ему:

– Ну вот, теперь у тебя есть двойной тезка. Как ты смотришь на то, чтобы стать его крестным отцом?

– Приму твое предложение с благодарностью. А кому ты еще хочешь предложить стать восприемником твоего сына?

Михаил задумался, а потом сказал:

– Понимаешь, Сандро, дело сие скорее государственное, и потому надо тщательно подумать над тем, кто станет крестным отцом цесаревича. Я бы с удовольствием предложил бы стать крестным его дедушке – императору Японии Муцухито, но он, к сожалению, не христианского вероисповедания. Из христианских монархов нам союзны король Дании Кристиан IX, к тому же являющийся моим дедом, и германский император Вильгельм II, поэтому, пожалуй, я отправлю им письма с просьбой дать свое согласие на то, чтобы они стали восприемниками моего сына. Что же касается крестных матерей, то я хотел бы, чтобы ими стали моя мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна, моя сестра Ольга и Виктория – супруга адмирала Ларионова.

– Ты сделал правильный выбор, – кивнул великий князь. – Мы постараемся сделать все, чтобы наш крестник смог стать достойным тебя, и когда Господь призовет нас к себе, твердой рукой удержал бы штурвал корабля по имени «Россия».

– Ну, вот и отлично, – улыбнулся император. – Теперь мне осталось подписать манифест о рождении наследника. Кстати, в моем секретариате подготовили аж целых пять вариантов манифеста. Первый – о рождении сына; второй – о рождении дочери; третий – о рождении двух сыновей-близнецов; четвертый – о рождении двух дочерей-близнецов; пятый – о рождении двойни – сына и дочери. Все предусмотрели, но мне понадобится лишь первый вариант.

Император взял со стола бумаги, выбрал среди них нужную и, улыбнувшись, поставил под ней размашистую подпись. А через час все типографии Российской империи уже набирали текст, в котором сообщалось о рождении будущего самодержца:

БОЖИЕЙ МИЛОСТИЮ
МЫ, МИХАИЛ ВТОРЫЙ,
ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ
ВСЕРОССИЙСКИЙ
Объявляем всем верным НАШИМ подданным:
В 12-й день сего Января Любезнейшая Супруга НАША, ГОСУДАРЫНЯ ИМПЕРАТРИЦА МАРИЯ ВЛАДИМИРОВНА благополучно разрешилась от бремени рождением нам Сына, нареченного Александром.
Приемля сие радостное событие, как знаменование благодати Божьей на НАС и Империю НАШУ изливаемой, возносим вместе с верными НАШИМИ подданными горячие молитвы ко Всевышнему о благополучном возрастании и преуспеянии НАШЕГО Первородного Сына, призываемого быть Наследником Богом врученной НАМ Державы и великого НАШЕГО служения.
Дан в Петербурге в 12-й день Января в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот пятое, Царствования же НАШЕГО в первое.
На подлинном Собственною ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА рукою написано:
«МИХАИЛ».

9 февраля (27 января) 1905 года.

Санкт-Петербург. Набережная реки Карповки.

Свято-Иоановский ставропигальный монастырь

Отгремели-отшумели празднества по случаю рождения наследника российского престола. Все, кто хотел поздравить счастливых родителей, поздравили их. Пришли поздравления и от глав государств. Японский император – дедушка новорожденного – прислал персональное поздравление и сообщение о том, что вся Страна восходящего солнца с радостью встретила это событие.

Недели через две в Готической библиотеке собрались на традиционные мужские посиделки трое: император Михаил II, адмирал Ларионов и генерал Бережной. Тайный советник Тамбовцев, который был частым гостем подобных приватных совещаний, занедужил и отсутствовал.

Прошел ровно год с того момента, как на выручку сражающемуся в неравном бою «Варягу» пришла эскадра из будущего. И взрыв пораженного «Вулканом» японского крейсера «Асама» возвестил о начале Эпохи Чудес из будущего. С тех пор в мире изменилось многое, если не всё. Меч, брошенный на весы судьбы, оказался тяжелым, а лавина изменений, последовавшая за Чемульпинским инцидентом, вскоре накрыла все страны и народы.

Последовавшие за этим лихорадочные попытки мировой закулисы любыми средствами – вплоть до цареубийства – остановить эти изменения, ни к чему не привели. Да, эсеры, щедро оплаченные британским золотом, убили императора Николая II. Но на российский престол взошел его младший брат Михаил, и тяжелую руку нового монарха сразу же почувствовали те, кто рассчитывал продолжить превращать Россию в сырьевой придаток Запада.

В крутом нраве императора Михаила II убедились и враги внутренние. Скоро за ним закрепилось прозвище Лютый. А ведь никаких расстрелов, повешений и прочих экзекуций со смертельным исходом с момента его воцарения так и не произошло. Даже гвардейцы-заговорщики, отделавшись легким испугом, отправились служить на Чукотку или еще куда подальше. Пусть гоняют в Беринговом море американских браконьеров – охотников за котиками и китобоев. Нефиг тем наш животный мир истреблять.

А может, прозвище было связано еще и с тем, что с самого начала молодой император очень круто взялся за борьбу с казнокрадами и взяточниками. В ходе следствия по поводу выявленного промышленного брака и финансовых злоупотреблений дошло дело и до нарушителей рабочего законодательства. Ведь министром труда и социального развития был назначен лидер эсдеков Владимир Ульянов, больше известный как Ленин. Он нашел себе помощников – таких же как и он сам – непьющих и не берущих на лапу, даже борзыми щенками. Заводчикам и фабрикантам стало совсем не продохнуть. За каждую мелочь – штраф, причем немалый. За взятку инспектору или смертный случай на производстве по вине администрации – суд и этап в места не столь отдаленные. Ну, разве же после всего этого император не заслужил прозвища Лютый?

Покалякав о том о сем, император и его гости замолчали, словно услышали что-то. Потом Михаил произнес:

– Господа, мне сейчас вдруг вспомнилось, как я впервые увидел вас – посланцев из будущего. Боже мой, какой я тогда был глупый – даже стыдно вспоминать! Что было бы с нашей Россией, если бы не вы?! Вас к нам послала судьба. Или, если точнее, Господь.

– Я и сам не пойму, – задумчиво произнес адмирал Ларионов. – Но кто бы нас ни послал в ваше прошлое, мы сделали все, что могли сделать. Совесть наша чиста перед нашим народом и нашей страной.

– А может быть, нам стоит поговорить об этом с отцом Иоанном Кронштадтским? – вдруг предложил генерал Бережной. – Если уж он не знает, кто нас отправил в 1904 год, то тогда кто это может знать?

– Знаете, – Михаил внимательно посмотрел на Бережного, – мне тоже почему-то вдруг захотелось увидеть отца Иоанна… Может быть, это не случайно? Давайте навестим его…

И вот они уже сидят в тесной комнатушке мудрого старца в здании храма преподобного Иоанна Рыльского. Непонятно почему, но все трое – люди, немало повидавшие на свете, обладающие огромной властью и правами, смотрят на священника, как дети смотрят на отца. Но не сурового, а доброго и справедливого, который все знает, но не будет строго их наказывать, если кто-то из детей расшалится не в меру.

– Бог вам в помощь, дети мои, – приветствовал он гостей. – А тебя, – отец Иоанн повернулся к императору, – я хочу поздравить с рождением сына и наследника. Я вижу, что у него будет славная судьба, и тебе не придется за него краснеть. Очень жаль, что я не совсем здоров и не смогу приехать во дворец, чтобы благословить его и императрицу. Как только смогу, обязательно его навещу.

– Благодарю тебя, отче, – смиренно произнес император, – надеюсь, что недуг пройдет и ты снова будешь служить Богу и России. А за добрые слова – спасибо.

– А ты, воин, радуйся, – отец Иоанн Кронштадтский обратился к генералу Бережному. – Скоро и твоя жена родит тебе сына. Быть ему умным и верным помощником цесаревича Александра, когда тот повзрослеет и станет помогать отцу в управлении государством.

– Благодарю тебя, отче, – сердце у Бережного забилось от радости. – Даст Бог, что все будет именно так, как ты сказал.

– А что ждет меня? – спросил адмирал Ларионов. – Буду ли я счастлив с женой, и сможет ли она стать человеком, близким мне по духу? Ведь ты видел ее и благословил на переход в православие.

– Она уже стала православной, – ответил отец Иоанн. – Пусть твоя супруга и не совсем чисто говорит по-русски, но зато думает она так, как должен думать человек, который любит нашу матушку-Русь. Так что тебе повезло, и семейная жизнь твоя будет хотя и нелегкой, но счастливой.

– А что, отче, будет с нашей Россией? – спросил Михаил. – И все ли сделали те, кого нам Господь – я не сомневаюсь в этом – прислал год назад?

– Они пришли как ангелы, но это были ангелы-воины, не с крыльями, а с погонами. Эти люди были во многом непохожими на нас, но они, так же как и мы, любили свое Отечество, пусть и находящееся в другом мире. И они его спасли. Я знаю, что не будет теперь в нашей богоспасаемой стране страшной войны, на которой погибнут миллионы людей. А после этой войны не начнется кровавая Смута, во время которой сын поднимется на отца, брат на брата и кровь соотечественников польется рекой. Наши братья из будущего выполнили свое предначертание. Россия спасена от ужасов, которые ее ожидали. Они могут теперь с чистой совестью сказать – мы сделали всё, что могли… Ступайте, дети мои, – отец Иоанн поднял руку, чтобы благословить Михаила и его спутников. – Пусть хранит вас Господь. И да будет воля его во веки веков.

Император, адмирал и генерал покорно склонили головы и, попрощавшись со старцем, вышли из его комнатушки, больше похожей на келью. Их ждала большая работа и великие дела.

Конец цикла

1 Уходя в свой последний поход, закончившийся Цусимой, капитан 1-го ранга Бухвостов сказал: «Мы все умрем, но никто из нас не сдастся». Именно так и произошло – эскадренный броненосец «Император Александр III» погиб в Цусимском бою вместе со всей командой.

2 «Под Шпицем» – жаргонное название Адмиралтейства в русском императорском флоте, вызванное архитектурными особенностями здания.

3 Старший кораблестроитель – это звание, эквивалентное армейскому полковнику, и погоны тут обязательны, поскольку следующим званием будет генерал-майор корпуса корабельных инженеров.

4 В нашей истории с 1904 по 1908 год Яков Гаккель работал на проектировании и постройке санкт-петербургского городского электрического трамвая. Но городская дума объявила международный конкурс только в ноябре, а пока на дворе только сентябрь.

5 В нашей истории был спроектирован в 1930 году авиаконструктором Олегом Антоновым и построен в СССР серией в пять тысяч семьсот единиц.

6 Император Михаил говорит о событиях 1877–1878 годов, когда на завершающем этапе русско-турецкой войны все тот же султан Абдул-Гамид II пережил великий страх, ожидая неизбежного, по его мнению, вторжения русской армии в Константинополь.

7 Гениальному кораблестроителю Бубнову на тот момент было всего тридцать два года.

8 Двух сестер, дочерей датского короля, в детстве так и называли – Александру – будущую английскую королеву, «красивой», а Дагмару – будущую русскую императрицу, «умной».

9 Шлиссельбург (крепость Орешек) – в 1904 году был местом приведения в исполнение смертных приговоров.

10 Обдорск – в то время так назывался город Салехард.

11 Есть поверье, что чем длиннее шлейф невесты, тем длиннее и крепче будет супружеская жизнь.

12 Протоиерей – старший священник.

13 В Полном месяцеслове древней Восточной Православной Церкви есть упоминание о четырех мученицах, носящих это имя. В нем говорится о мц. Виктории Эфесской (память 7 июня), мц. Виктории Солунской (память 14 июня), мц. Виктории Никомидийской (память 6 ноября) и мц. Виктории Кулузской (память 21 декабря).

14 Акционерный Русско-Китайский банк (РКБ) был учрежден по инициативе С. Ю. Витте. Устав РКБ был утвержден Николаем II 10 (22) декабря 1895 года. Местопребывание правления банка и управляющих директоров было определено в Санкт-Петербурге, здесь же должны были проводиться общие собрания акционеров. Местопребывание главной конторы банка было определено в Шанхае. Первое собрание акционеров банка состоялось 9 (21) января 1896 года. 60 % капитала банка принадлежало крупным французским банкирам, 20 % их российским партнерам и еще 20 % миноритарным акционерам.

15 Государственный прохвост С. Ю. Витте писал о Хилкове: «Он прекрасно знал железнодорожное дело, знал все, что касается паровозов и тракции, он был опытный железнодорожник, вообще был человек чрезвычайно воспитанный, человек высшего общества и, по существу, был хороший человек… Конечно, Хилков не был государственным человеком и всю свою жизнь он оставался скорее обер-машинистом, нежели министром путей сообщения». И тут же фактический результат работы этого человека министром за десять лет с 1895 по 1905 год. «С назначением М. И. Хилкова министром, работа этого ведомства приняла крайне интенсивный характер. Протяжённость железных дорог России выросла с 35 до 60 тыс. км, а их грузооборот удвоился. Ежегодно возводилось около 2,5 тыс. км железнодорожных путей (таких темпов не было даже в советский период) и около 500 км автомобильных дорог». Вот вам и «обер-машинист»!

16 Великий Сибирский путь – оригинальное русское название Транссиба.

17 «Или хорошо, или ничего».

18 ОКЖ – Особый корпус жандармов.

19 Долгое время Мороз Иванович и ёлка с Новым годом существовали по раздельности. Их объединение произошло во второй половине XIX века, когда в городской среде России отмечаются первые попытки создать самобытного «рождественского деда», который дарил бы подарки русским детям, как Николай Угодник у их западных сверстников. При Александре II упоминаются «старый Рупрехт» (явно немецкого происхождения, 1861), святой Николай или «дедушка Николай» (1870) – единичные попытки, которые не прижились. В 1886 году впервые отмечается «Морозко», и к началу XX века уже складывается знакомый образ Деда Мороза. Тогда же из иллюстрированных переводов Валерия Каррика сказка о Морозко становится знакомой и англоязычным читателям. В переводе Морозко выступает под именем «Король Мороз» (англ. King Frost).

20 Угольные пласты Груманта, по сравнению с другими месторождениями, содержат непропорционально большое количество ископаемых остатков былой жизни, находящихся в очень хорошем состоянии.

Продолжить чтение