Читать онлайн Всё начинается со лжи бесплатно

Глава 1. Эльвира

Всё всегда начинается со лжи.

Маленькой, глупой, ничтожной. Лжи во спасение. Лжи спонтанной. Бесхитростной или хитроумной. Разной. Любой. Но как бы мы ни оправдывали себя, ложь никогда не бывает безобидной. Солгавши однажды, будь готова… соврать снова.

И я как никто это знала.

– Эльвира Алексеевна, к генеральному, – просунув в дверь кабинета только голову, сказала администратор.

– Иду, Ирина Львовна, – кивнула я, отрываясь от бумаг.

Бюджет отделения трещал по швам. Всё же основной упор в Центре Репродуктивной Медицины делался на услуги отделения вспомогательных технологий: ЭКО, донорские программы и суррогатное материнство, генетические исследования, репродуктивная хирургия. А в отделение гинекологии шли разве что на первичные консультации, УЗИ, за рецептами да направлениями на аборты и в другие кабинеты. В рамках общего дохода клиники – не впечатляющий процент, а значит, и распределялся бюджет клиники соответственно. А столько было планов, столько всего хотелось реализовать, организовать. Защитить докторскую наконец. А для научной работы тоже нужен бюджет.

Ладно, не время жаловаться. Раз шеф вызывает, значит, ему это нужно.

Закрыв дверь кабинета, я отправилась на четвёртый этаж да так и застыла на лестничном пролёте.

Мужчина, в сером шерстяном пальто поверх строгого костюма, прижав к уху телефон и отойдя ближе к лестнице от других посетителей, мерил шагами коридор. Напряжённо, нервно, взволнованно.

– Пап, я заеду завтра. Не сегодня. Я только утром прилетел… Если бы из Лондона! Из Магадана… Нет, никакого ЧП. Как член совета директоров участвовал в жюри конкурса региональных театральных коллективов… Да, и губернатор был, и полпред, и министр развития…

И то, что я его узнала практически сразу и то, как заныло где-то за грудиной совсем мне не понравилось.

Павел Викторович Верейский, один из крупнейших держателей акций компании «Север-Золото», входящей в ТОП-10 мировых золотодобывающих компаний и отец моей трёхлетней дочери, о которой он не знает и не должен знать.

Серьёзный, умный, целеустремлённый, талантливый. С отличным генотипом: рост сто восемьдесят пять, серые глаза, тёмно-пепельные волосы, атлетическая, идеально пропорциональная фигура. Проще говоря, красавец тридцати семи лет. Сейчас, если верить СМИ, помолвлен с дочерью какого-то очень важного человека.

А раз оказался у нас в клинике, наверное, решил обзавестись официальным потомством.

Ну что ж, давно пора!

Опустив голову, я побежала вверх по лестнице, искренне надеясь, что меня это не касается. Наш роман был коротким, курортным и вне закона. Мне презентовали путёвку в Сочи, как и всем коллегам врачам, что помогали с открытием отделения репродуктивных технологий в Норильском роддоме. А он был в санатории с говорящим названием «Заполярье» вместе с руководителями группы предприятий «Норильский никель». В общем, по делам.

Потом он задержался. Я взяла ещё неделю отпуска.

Вернулись мы разными самолётами. Он обещал позвонить, но мы оба знали, что больше никогда не встретимся.

Так и сложилось. У него была своя жизнь, у нас с Матрёшкой – своя.

– Вызывали, Станислав Владиславович? – заглянула я в кабинет главного.

– Да, Элечка, входи. И дверь, дверь закрой, – предложил мне стул генеральный директор Центра и мой бывший преподаватель, профессор Коган. – Садись.

Как всегда, в вырезе его белоснежного халата топорщилась бабочка вместо галстука, сегодня синяя в крапинку, оттеняя рубашку. Как всегда, седые волосы были аккуратно зачёсаны на левый пробор. Как всегда, ярко-голубые глаза лучились теплом истинного врача по призванию, и добрые морщинки в уголках глаз пожилого доктора располагали. Вот только сегодня в несколько суетливых движениях Слав Славыча, в том, что сам он не сел, а подошёл к окну, что-то было не так.

– Что-то стряслось?

– Нет, – качнул он головой, хотя соединённые подушечками пальцы рук говорили об обратном. – Просто дело, о котором я хочу тебя попросить, мягко говоря, деликатное, Эльвира.

– Да говорите уже, Станислав Владиславыч, не томите.

– В общем, – упёрся он руками в подоконник позади себя. – Была у меня сейчас некая Пашутина Юлия Владимировна. Знакома тебе эта фамилия?

– Не так, чтобы особо, но слышала, – напрягла я память. Да, фамилия была на слуху.

– А кто такой Владимир Пашутин знаешь?

– Боюсь, могу ошибиться с регалиями, но, подозреваю, её отец?

– Именно, – качнул Коган кистью, выставив вперёд указательный палец, как всегда делал, получив правильный ответ. – Его фонд – ведущий спонсор нашей клиники. И скажи, как ты, заведующая отделением, отнесёшься к тому, что Гинекология получит…

Он написал на бумажке цифру, что втрое перекрывала годовой бюджет, из которого я только что тщетно пыталась выделить средства и на новое оборудование, и на повышение зарплаты персонала, и на научные исследования.

Конечно, глаза у меня поползли на лоб, хотя нехорошее предчувствие кольнуло.

– Кого нужно убить?

Слав Славыч засмеялся.

– Вот люблю я тебя, Эль, именно за эту твою прагматичность. На самом деле всё куда легче. Просто нужно соврать, – он кашлянул. – Я отправил эту Пашутину пока к Ирине Львовне заполнять бумаги. А ты возьми её на осмотр в свой кабинет. Хорошо?

– Без проблем, – встала я. – Только так и не поняла, что именно нужно сделать.

Коган тяжело вздохнул.

– Подтверди её будущему мужу, что она беременна.

– И всё? – с сомнением посмотрела я на директора Центра.

– Срок четыре недели. Все признаки налицо: усталость, утренняя тошнота, головокружение, повышенное давление, перепады настроения. Всё это бла-бла-бла и подтверди. Поздравь, отправь на анализы.

– Но она не беременна?

Он утвердительно качнул седой головой.

– Мне звонил её отец, просил принять. – Коган тяжело вздохнул. – Ну, а она уже озвучила свою просьбу.

– Ладно, не моё дело, но дальше-то что?

– Она тебе сама расскажет. Ты всё поняла? Только без самодеятельности.

Он красноречиво постучал пальцем по цифре с хвостом нолей.

– Да чего уж тут непонятного, – кивнула я и вышла.

И я, конечно, давала себе отчёт, что врать нехорошо. И мне это совсем не нравилось. Но я и представить не могла во что можно ввязаться, когда…

всё начинается со лжи.

Глава 2. Павел

Никогда не предавайте мечты.

Мечты не умирают. Не горят в огне, как рукописи. Не проходят, как лёгкая простуда. Даже если верите в невозможное, верьте до конца. Несбывшиеся, они всё равно не отпустят. Вернутся, возродятся из любого пепла и отомстят.

И я получил под дых, когда не ждал.

– А вот и ваш доктор, – улыбнулась женщина-администратор.

Она безукоризненно вежливо вынесла допрос, что ей устроила Юлька, которой, признаться, даже я уже готов был откусить голову и за её снисходительный тон, и за дотошность. И это она ещё была сегодня чертовски мила, потому что счастлива – тест на беременность показал две полоски. Конечно, она выбрала лучшую в городе клинику, а точнее ту, что спонсировал фонд её отца, и с порога огорошив новостью, притащила меня сюда, чтобы немедленно встать на учёт.

– Котик, нам же не нужны неприятности, – мурлыкала она, нежно прижимаясь ко мне по дороге. – Пусть у нашего малыша будет всё самое лучшее с самых первых дней.

И теперь администратор терпеливо убеждала её в том, что это именно то место, где нам понравится. Что Центр был основан ещё в тысяча девятьсот девяносто втором году. Что свидетельство о регистрации тогда «Филиала Чикагского Института Репродуктивных Технологии» подписал сам председатель комитета по внешним связям, нынешний президент страны. Что здесь работают специалисты самого высокого уровня и квалификации. И прочее, прочее, прочее. Но когда подошла врач, администратор приветливо махнула рукой всё же с некоторым облегчением.

– Эльвира Алексеевна, зав отделением гинекологии, кандидат медицинских наук, доцент кафедры акушерства и гинекологии, – щедро представила она доктора, пока я поднимал упавший с шеи невесты шарф.

А когда разогнулся, так и застыл с ним в руках.

Эля? Сердце врезалось в рёбра и пропустило удар.

Но этого же не может быть! Просто не может!

Она, конечно, отрастила и покрасила волосы. И закалывала их теперь как-то замысловато, наверх. Слегка поправилась, совсем чуть-чуть округлилась, но ей так шло. В этом белом халатике с ажурным волнистым краем ворота казалась особенно женственной, мягкой, нежной. Но это всё ещё была она. Моя мечта.

Женщина, что я так и не смог забыть. Моя сказка с тёмно-синими как южная ночь глазами, что я нет-нет, а порывался найти. Без которой скучал. О которой думал. Из-за которой так долго тянул с женитьбой, что будущий тесть даже поставил условие, что мы распишемся без разговоров, как только Юлька забеременеет. А я всё словно надеялся на чудо: встретить Эльку случайно, неожиданно, невзначай. И, если это произойдёт, снова кольнёт, щёлкнет, тряхнёт, то уже не отпускать. И вот – чудо произошло. Только совсем не так, как я ожидал.

– Павел Викторович, пройдёмте за мной, – улыбнулась она нейтрально, словно прочитала моё имя в карте и первый раз видела. Но голос всё же дрогнул, едва заметно.

– Мы случайно не знакомы? – задержался я, глядя ей в глаза. Но она уже справилась, взяла себя в руки.

– Не думаю, – уверенно качнула головой.

Сердце оборвалось: неужели правда забыла? Или обиделась? Не хочет знать? Замужем?

И пусть я не увидел кольца, засомневался. Может, она права: так будет проще.

– А когда уже можно сделать УЗИ? А фотографию ребёночка? Ручки, ножки? Уверена, он будет похож на тебя, – не замолкала Юлька, сидя в кабинете.

– Обычно первое УЗИ делают на сроке не раньше десяти недель. На вашем сроке размер плода ещё не больше миллиметра, – мягко, но уверенно поясняла ей доктор Эльвира Лейман.

– Сколько? – округлила глаза Юлия и свела вместе пальцы, почти не оставив между ними просвета. – Миллиметр?

– Да, плод сейчас размером с маковое зёрнышко. А уже столько неприятностей, правда? Это ваш первый ребёнок? – делала она пометки в карте.

– А что? – закинула ногу на ногу моя невеста.

На фоне Эльвиры такая яркая, что резало глаза. Густые искусственные ресницы. Широко прочерченные брови. Сочно накрашенные губы. Высокие «татарские» скулы, тугие и блестящие от процедур и средств из тюбиков, коробочек и баночек, названия которых я и захочу, не назову. Зато миллион с лишним подписчиков в её Инстаграм каждый день узнавал что-то новое о том, как всем этим пользоваться. Каждый день этот миллион видел пирсинг колечком в её тонкой ноздре. Татуировку «какие-то цветочки» на запястье. И ещё не венец её издевательства над собой – украшенные стразами вопиюще острые и длинные ногти. Венцом стало эпическое чёрно-белое полотно с черепом, змеёй и прочей атрибутикой на всё бедро от задницы до колена, что я назвал «Песнь о Вещем Олеге». Но «миллион» остался доволен, папа одобрил, а я, мягко говоря, был в восторге. Тот я, которого в сети она выдавала за меня. Тот, о котором адепты секты Леди Ю только догадывались: по рукам, теням, смятым простыням, кружкам кофе, подаркам, кольцу.

Интересно, о её беременности они уже знают? Или хотя бы эту новость первым узнал я. Новость о том, что мы ждём ребёнка.

Я даже не понимал ещё: рад я этому или нет. А, глядя на сидящую за столом Эльвиру, сомневался всё больше.

– Я просто заполняю карту. Так положено, – мягкой улыбкой погасила вспышку недовольства моей невесты доктор. – Это ваша первая беременность? Выкидыши, аборты были?

– Нет, – Юлька уверенно качнула головой. – Беременность первая. Мы предохранялись. И пока не планировали, но… упс! – она виновато пожала плечами, адресуя этот жест мне.

Да, ключевое слово: упс! Потому что мы не просто не планировали: она пила таблетки, я каждый раз натягивал презерватив. Нет, я как раз был не против ребёнка, даже хотел, это Юльке в её двадцать четыре казалось, что ещё рано.

– Так же бывает? – я всё же не удержался спросить. – Такое могло случиться, если мы предохранялись?

– Конечно. Какие контрацептивы вы использовали? – не подняла головы от бумаг Эльвира, ставя пометки.

– Да какая разница какие! – сорвалась Юлия Владимировна на гневный возглас. – Все они не дают стопроцентной гарантии. Я беременна, чёрт возьми! Спрашивайте меня о беременности.

– Хорошо, – невозмутимо открыла доктор следующий лист. – Утренняя тошнота? Рвота? Головокружение? Усталость?

– Вот! Да, да, да, – картинно приложила Юлька руку к голове. – Меня даже вечером тошнит.

Брови Эльвиры, естественные аккуратные и строгие, как и вся она в этом белом халатике, удивлённо взлетели вверх. Как же одновременно и приятно, и невыносимо её видеть, что я никак не мог отвести глаза.

– Давайте за ширму, раздевайтесь, ложитесь на кресло. Я возьму мазки. Потом выпишу направление на анализы, которые потребуется сдать.

– Котик, не скучай, – поставила мне Юлька на колени свою сумку. И ушла ворчать и шуршать за перегородку.

– Котику предложить чай, кофе, журнал? – улыбнулась женщина моей забытой мечты.

– Я бы не отказался от виски и сигары.

– К сожалению, у нас здесь не барбершоп. Но мы над этим работаем.

– Тогда кофе.

– Ирина Львовна, – она открыла дверь, – будьте добры, чашечку лунго. Эспрессо-лунго. И шоколадку. Шоколад чёрный.

Меня словно облили тем кипятком, что должен заварить кофе.

Она не забыла! Она ничего не забыла!

В груди стало так тесно, что невозможно стало вдохнуть.

Но она уже скрылась за ширмой. Латексные перчатки характерно щёлкали, обтягивая её маленькие тёплые руки, которые мне до сих пор снились. И острый приступ желания нарисовал её всю: обнажённую, гибкую, с каплями морской воды на загорелой коже, с распущенными мокрыми волосами.

Вот же чёрт! Ни одну женщину ни до, ни после я не хотел так, чтобы вдруг расстроиться, что это не она беременна от меня. Ни одну женщину не вспоминал, неизменно чувствуя, как становится тесно в штанах. Ни одну не представлял во время секса с другой. И поделом, что, встретив её снова, я почувствовал себя так скверно.

А был ли наш курортный роман ничего не значащим? Или всё же тогда случилось нечто большее, чем хорошо проведённое время?

Не предавайте, чёрт побери, никогда не предавайте свои мечты.

Глава 3. Эльвира

То, что женихом Юлии Пашутиной оказался Верейский, выбило почву из-под ног. Но я справилась. Кажется, неплохо справилась. Лишь бы он не приходил с ней на каждый приём. Видеть его рядом с другой женщиной оказалось неожиданно больно.

И то, что его невеста прикидывалась беременной было странно. Но то, что я увидела при осмотре, оставило впечатление куда более непонятное и неприятное.

Я всё думала о вчерашней встрече, торопясь с утра в детский сад.

Довольная, что я несу её на руках, моя сладкая Матрёшка, картавя, пела песню, кажется, из репертуара Шнура.

– Когда сибе, когда сибе, когда сибе, я вставлю сыськи, – тихонько басила она.

Спасибо, что не на всю улицу.

– Это где же ты услышала такую песню, Марусь?

– У деды в масыне, – тут же призналась она.

– Ох, я этому деду с большими ушами уши бы пооткрутила, – честно пообещала я, глянув на хмурое небо.

Обещали то ли снег, то ли дождь. Обычная погода для середины апреля.

Своё сокровище я оставила в младшей группе на попечение милой полной воспитательницы лет сорока с хвостиком, что всегда вызывала у меня желание снова стать маленькой и прижаться к её большой мягкой груди. Пакет чистых вещей засунула в кабинку с «грибком». Но позвонила не отцу, что обычно забирал Матрёшку по вечерам из садика, а Косте.

«А кто у нас Костя?» – спросила меня год назад подруга Анька, когда мы с Костей только познакомились, и я как бы случайно «проговорилась».

«Ну… он… тоже медик, неженат, моложе меня почти на пять лет», – блеяла я, под её пристальным взглядом.

Спустя год, к описанию наших отношений добавилось немного.

Просто друг? Чуть больше. Хороший секс? Чуть меньше. Да, мы встречаемся, но иногда даже не каждую неделю. Ходим в кино, кафе, выезжаем вместе на природу. О нём знают мои родители и дочь. Обо мне знает его мама и друзья. Но дальше как-то не ушло.

За этот год он закончил ординатуру по судебно-медицинской экспертизе. На лекциях по медицинскому освидетельствованию мы и познакомились. В частности, освидетельствования изнасилований. Вот знания с этих лекций мне и пришли на ум, когда вчера я осматривала невесту Верейского.

Синяки. Ссадины. Разрывы. Всё это правда говорило не столько об изнасиловании, сколько о жёстком сексе по согласию. Возможно, не с одним партнёром одновременно. И если учесть, что Верейский прилетел только утром, а повреждения, полученные его невестой, успели поджить, он к ним никакого отношения не имеет, и ко лжи про беременность добавилась ещё одна, куда более отвратительная.

– Привет! Тебя сегодня ждать? – уточнила я о планах на вечер, когда Костя ответил, а связь в метро ещё не пропала.

– Да, заеду за тобой после лекции. Сходим куда-нибудь?

– Если только куда-нибудь недалеко. Устала за неделю невыносимо. Плюс Машка. Сможешь забрать её из садика? Родители на дачу собрались, так что на выходные она скорее с нами, чем с ними. Но если нет, перезвоню отцу, поедут завтра.

– Заберу, заберу. И всё же заеду за тобой, а там посмотрим, – явно торопился он закончить разговор, и я не стала настаивать на продолжении, попрощалась.

По пятницам работа у меня была с утра, а лекции по кольпоскопии я читала студентам в конференц-зале нашего же Центра вечером.

Но даже после целого дня работы, расставляя наглядные пособия для проведения Пап-теста и проверяя готовность презентации, всё думала о Верейском.

Почему? Зачем? Так ли важна ему эта «папина дочка», что явно ещё не нагулялась в свои неполные двадцать пять, но при этом плетёт какие-то глобальные интриги. Получив от меня направления в лабораторию, она обещала зайти утром в понедельник перед сдачей анализов на «разговор».

Понимает ли Верейский, что его втягивают в неизвестную мне, но далеко не безобидную игру? Я терялась в догадках. Возможно, на кону его деньги или акции. Может, что-то личное: месть, амбиции, разногласия с родителями, его или её. А может и то, что мне и на ум никогда не придёт.

Мне не стоило бы ломать над этим голову. Потому что я поступила с ним точно так же – использовала, обманула, оставила себе на память несколько больше, чем должна была. Чем сама ожидала. Да, я могла бы и не забеременеть. Но я решила: была не была. И теперь у меня есть дочь. Моя чудная пухленькая малышка, что так похожа на отца. Именно о ней, о том, что у нас наконец-то будет возможность переехать со съёмной квартиры в свою собственную, мне и следует думать, а не о проблемах Верейского. С премией, что обещал выдать Слав Славыч, если Пашутин останется доволен, я легко заплачу первый взнос за ипотеку. И, наконец, буду ходить на работу пешком. А по вечерам гулять с моей девочкой в парке. В месте, где я присматривала жильё, всё было рядом – детский сад, школа, магазины, парковая зона. Тихий, зелёный, чудный район.

– Здравствуйте, Эльвира Алексеевна! – занимали места пришедшие первыми студенты.

Написав на доске «Папаниколау-тест», я повернулась к аудитории и махнула рукой:

– Давайте, с дальних парт, пересаживайтесь поближе.

– Если позволите, я всё же послушаю отсюда, – бросив на соседний стул знакомое пальто, улыбнулся он. – А то у меня даже белого халата нет. Но я надеюсь, вы меня не выгоните?

– А порядок у нас один для всех, – сняла я с вешалки один из безразмерных халатов, что приносила на всякий случай для нерадивых студентов. И, пройдя через весь зал, вручила Верейскому.

– Мне идёт? – топтался он как Дед Мороз, застёгивая пуговицы. Довольный и ничуть не смущённый. Но, встретив мой ледяной взгляд, перестал улыбаться. – Простите, опоздал к часам приёма. – Понизил голос: – Эль, нужно поговорить.

– Боюсь, даже после лекции это будет сложно, – уверенно покачала я головой. – Но вы можете записаться и прийти вместе с…

– И всё же я подожду, – невозмутимо отодвинул он стул.

Не думала, что до этого дойдёт, но возвращаясь к доске, я думала только об одном: пожалуйста, пусть это будет разговор о нас. О том, что я забывала его куда тяжелее, чем думала, и ладно, чего уж, ведь так и не забыла. О том, что ждала его звонка так долго, что до сих пор не сменила номер телефона. О том, что следила за ним. Пусть издалека, по новостям и официальному Инстаграм «Север-Золото», но ведь следила. Даже то, что я была не права, когда так уверенно заявила, что мы из разных кругов, нам всё равно никогда не быть вместе, я готова была теперь обсудить. Только, пожалуйста, умоляю, не спрашивай меня про беременность своей жены!

Но, чёрт побери, отсидев всю лекцию с таким лицом, словно ничего интереснее чем результаты мазка шейки матки в жизни не слышал, он начал разговор именно с этого:

– Она действительно беременна?

Глава 4. Павел

– Результаты анализов ещё не готовы, а я не гадалка, чтобы предсказывать на таких ранних сроках.

Прощаясь с уходящими студентами, она складывала в стопку листы с заданием, что они сдавали, и, может, мне казалось, но усиленно не смотрела мне в глаза.

– Я видел кровь, в ванне, на полотенце.

Оглянулся, чтобы убедиться, что мы остались одни.

– Да, после биопсии, а я отщипнула кусочек ткани при осмотре, может немного кровить.

– Я всё понял про биопсию шейки матки и цеври… цекри… в общем, из лекции.

– Цервикального канала, – подсказала она и улыбнулась.

– Его самого. Но кровь появилась там до осмотра.

– При беременности шейка матки получает повышенное кровоснабжение, могут появиться коричневые или красные выделения. Мы всё тщательно обследуем, не переживайте, так бывает.

– А этим палочкам с двумя полосочками можно верить?

Отдав ей халат, я невольно сделал шаг назад.

Чёрт побери! На ней всё те же духи. А, может, это запах её кожи. Но что бы это ни было, это сводило меня с ума.

Я плохо спал. Я передёрнул под душем, думая о ней. Нет, я бы с радостью трахнул Юльку, а не ладошку, чтобы избавиться от этого наваждения, но нам же теперь, оказывается, нельзя. Юлия Владимировна нацепила на себя глухую, как у монашки, пижаму с длинными брючинами и рукавами, хотя раньше спала в маечке на тонюсеньких лямочках и вызывающих шортиках, а то и без них. Чтобы ты не возбуждался! И сидела перед ноутом пока я, проворочавшись несколько часов, наконец, не заснул.

Стоять с Эльвирой рядом оказалось куда более невыносимо, чем я мог себе представить. Меня тянуло к ней как на аркане. И чем дальше я отходил, тем петля на шее затягивалась сильней.

– Можно, – ответила она. А я уже и забыл о чём спросил. Ах да, про аптечные тесты на беременность. – Но мы предпочитаем дождаться результатов из своей лаборатории.

– Но есть хоть шанс, что она не беременна?

Боже, зачем я это спросил? Выпалил. Эмоционально. Нервно. Отчаянно. Словно пытался вымолить этот единственный, сейчас такой нужный мне шанс.

Зачем? Как никогда, ответ на этот вопрос я знал. Потому что это будет ошибкой. Я не хочу ребёнка от Юльки. Нет, я его не брошу, упаси бог. Но, на Юлии Владимировне я не женюсь. Не женюсь. Я понял это окончательно и бесповоротно этой ночью. И когда я это озвучу, будет хуже, чем чихнуть в горах. Меня накроет такой лавиной, что мало не покажется. Потому что потянет за собой огромное количество всего. И я, конечно, сошёл с ума, раз готов это сделать. Но, глядя в синие глаза, в цвет её платья, что было на ней в тот вечер, глаза в цвет моря, что встречало нас две счастливейшие недели в окне каждое утро, я был готов.

Только не говори «нет»!

– Нет, – улыбнулась она и вздохнула. Словно я спросил: а не попробовать ли нам снова? А я разве не об этом спросил?

– Поужинаешь со мной? – посмотрел на неё исподлобья.

– Паш, – растерялась она и первый раз за время беседы утратив официальный тон. Пару секунд собиралась с мыслями. – Это, как минимум, неэтично.

– А как максимум? У тебя на пальце нет кольца.

– У тебя тоже. И никогда не было. Но это ведь ничего не значит.

– Значит, Эль. Теперь значит. Ведь мы встретились. Снова.

Она стояла спиной к столу, положив на него руку. Я накрыл её пальцы своими. Легонько сжал.

Ответь. Как тогда, когда всё только между нами начиналось. Ответь на это пожатие, пожалуйста! И я горы сверну ради тебя. Мне плевать кто сейчас с тобой, если он – не я. Ответь, чёрт тебя побери!

Но в кармане её халата заверещал телефон, и она убрала руку, чтобы достать его, словно не помнила, что оно значит, это прикосновение. Или как раз потому, что слишком хорошо помнила.

– Иду я! Уже иду!

И может, мне снова показалось, но тон у неё был недовольный.

Она отключилась, не добавив ни единого слова. Не оставив мне ни имени, ни намёка на то, с кем она говорила, только бесконечное количество вариантов для догадок. Заторопилась, собирая работы студентов, халаты, макеты, дидактический материал.

– Помочь хрупкой женщине донести тяжёлые коробки, надеюсь, не будет считаться неэтичным? – подхватил я почти невесомый картон.

– Если только ты не понесёшь их в свою машину, – придирчиво изучая меня, как один из своих экспонатов, приподняла она бровь.

Ну что ж, на безптичье и жопа соловей. Не прогнала – уже хорошо.

– А подвезти доктора неэтично? – сгрузив учебные пособия в её кабинете, я предпринял ещё одну тщетную попытку, если не отвоевать немного её времени, то хоть что-то узнать.

– Меня подвезут, Павел Викторович, – отрицательно покачала она головой. – Я надеюсь, что ответила на все ваши вопросы? И впредь я предпочла бы видеть вас не чаще, чем на приёме с вашей… невестой, – споткнулась она на последнем слове.

– А если нам понадобится срочная консультация? Не подскажите свой телефон, Эльвира Алексеевна?

– Он у вас есть, – открыла она дверь. Я даже невольно глянул на свою грудь, не задымилась ли рубашка – так обжёг её взгляд. – Всего доброго!

– Всего! – улыбнулся я.

И действительно заторопился к выходу.

Да, да, да! И сам не мог я понять, чему так радовался. Хотя нет, мог. Я радовался тому, сколько чувств было в её взгляде. Пусть обиды, пусть даже ненависти, зла или презрения – кто поймёт эту женщину, ведь тогда она так убедительно дала понять, что всё что было в Сочи, останется в Сочи, и я, конечно, чу̀ден как Днепр при ясной погоде, но не тот, с кем она хотела бы состариться.

Сейчас я видел в её глазах совсем другое. Или это тогда я был слеп?

Главное, я видел его сейчас – неравнодушие. На смотрят так на тех, на кого плевать. И я радовался. Искренне. Отчаянно. Сумасшедше.

– Малыш, ты куда так бежишь? – в вестибюле подхватил я выскочившую мне под ноги девочку лет трёх. Такую хорошенькую, что глаз было не оторвать. С такими ангельскими кудряшками и восхитительно серыми, цвета голубиного крыла глазами, что, поставив её на пол, я невольно присел перед ней на корточки.

– К маме, – удивлённо уставилась она на меня.

– А как зовут твою маму?

– Мама, – она улыбнулась. И ямочки на её пухлых щёчках, и необычный низкий голос, эдакий басок у такой малышки, меня просто приворожили, влюбили, сразили наповал.

– А тебя как зовут?

– Матлёшка.

– Матрёшка? – удивился я.

Но она спряталась за подошедшего молодого мужчину, и я встал.

– Какая прелесть ваша девочка! – искренне восхитился я с лёгкой завистью к её отцу. А потом мазнул взглядом по его лысоватой блондинистой шевелюре, водянистым голубым глазам, непримечательным чертам лица и лёгкой сутулости, и удивился. Такое чудо у такого неинтересного мужика. Наверно, похожа на мать. Помахал малышке. – Пока, Матрёшка!

Она смущённо и энергично замахала мне вслед маленькой ладошкой.

– Пап, я же сказал: приеду завтра, а ты всё время сегодня звонишь, – уже в машине ответил я на звонок отца и улыбнулся. Эта маленькая бойкая принцесса так меня очаровала, что я невольно подумал: хочу дочь. В груди нехорошо заныло: Юлька беременна. Но отец меня отвлёк. – Правда, правда, пап. Часам к трём буду. И маме скажи, пусть не наготавливает на десятерых. Я буду один.

«Котик, а ты где?» – пришло сообщение, когда мы с отцом закончили короткий разговор.

«А ты?» – настучал я ответ.

«Жду тебя дома. Готовлю ужин. Купи вина. Себе. Мне же нельзя».

«Готовишь?! Или заказала?»

«Коть, ну какая разница» (куча возмущённых смайлов)

«Большая. Если готовишь ты, я лучше возьму водки».

«Фу таким быть!» (и снова куча смайлов)

«Буду минут через тридцать», – отправил я ответ и вздохнул, выворачивая с парковки.

С Юлькой в принципе было неплохо. Она забавная, дерзкая, самоуверенная. Ненасытная в постели. Открытая к разным экспериментам. Но, положа руку на сердце, наверно, я уже слишком стар для всего этого. Я так от неё устал.

И от семейной жизни я ждал другого. Не вечных хайп-проектов, сумасбродных подружек, родительского контроля её отца и ресторанной еды. А чего-то совершенно другого. Милого, уютного, домашнего. Единства. Постоянства. Ответственности.

«Да, кстати, будет Евка. При ней не говори о нашей беременности, – прилетело уже по дороге. Нашей! Я скрипнул зубами. Ну вот, что я говорил! – Пусть, сучка, думает, что залетела первая. Коть, давай пока вообще никому не будем говорить, хорошо? Люблю тебя…»

До конца эту «поэму» в смайликах я не дочитал. Вот только желание ехать домой резко пропало.

Я развернулся на следующем же светофоре.

И уже припарковавшись у частного клуба, открытого только для «своих», с панорамным видом, живой музыкой и собственной пивоварней, настучал ответ:

«Прости, задерживаюсь. Срочная работа. Хорошо вам посидеть».

Долго мучительно обдумал все варианты и вместо «люблю» поставил смайлик.

Глава 5. Эльвира

– Прости, – Костя выдохнул, перекатился на спину, простыней вытер стекающий по лбу пот. – Эль, да что с тобой?

– Ничего. Ты меня прости, – отвернувшись, прикусила я подушку.

Третий раз до обеда я развожу Костю на секс. И третий раз подряд не могу кончить. Словно его резко стало слишком мало. Всё слишком медленно, слишком вяло, нерешительно, неглубоко. А раньше мне ведь хватало. Да, не спорю, бывало и лучше. И Костя меня до пятницы устраивал. Но сегодня меня всё в нём раздражало.

Распогодилось. И родители с утра в субботу даже забрали с собой на дачу Матрёшку, чтобы мы побыли вдвоём. Но выходные пропали зря. Я ничего не сделала из того, что планировала, ещё и осталась неудовлетворённой.

– Ты не виноват. Дело во мне, – подцепив простынь и прикрывшись, я пошла в душ. Вот насадка душевого шланга с меняющимся напором воды меня ещё ни разу не разочаровывала.

И дело, конечно, было не в Косте. А в Верейском. И в том, что все выходные я думала: что же делать.

Что, чёрт бы тебя побрал, делать?

Я включила в ванне воду и присела на закрытый унитаз.

У меня чуть сердце не остановилось, когда Костя рассказал, как Матрёшка бежала ко мне и врезалась в мужика, что вышел из моего кабинета. А вышел из него Верейский.

Если он и дальше будет настаивать на встречах, приходить, задавать вопросы, приглашать, а то и следить (А он будет! В этом я даже не сомневалась), то рано или поздно снова увидит дочь. А там сложит одно с другим, это не трудно.

Но этого я никак не могла допустить – нового витка отношений. Даже не потому, что у него почти беременная невеста. Сейчас я была куда более эгоистична. Я думала о себе. Ответ: потому что он разобьёт мне сердце. И в этот раз не только мне. Привяжется к Машке. Моя девочка тоже будет его ждать, а он снова вернётся к своей богатенькой дочке богатенького папочки. Потому что он всегда к ней возвращается.

За вчерашний день я перечитала всё, что нашла в сети, перерыла весь её Инстаграм и ужаснулась, когда поняла, сколько лет они уже вместе. Она с кем-то трахается, он не гнушается короткими романчиками. Но его рука на талии Юлии Пашутиной лежит с её девятнадцатого дня рождения и до сих пор. То тень на песке с его широкими плечами. То волевой профиль на фоне заката. Он с ней. Он – всегда с ней.

Он не свободен, чёрт возьми! И это я должна его уверить, что его будущая жена беременна.

Кажется, читая её ответы своим подписчицам и ненавистницам, я немного поняла зачем она хочет соврать. Чтобы он, наконец, на ней женился. Люди спрашивали: вы так давно помолвлены, почему не женитесь? И в последнее время её раздражали эти вопросы. Значит, ей было не всё равно. Её обсуждали, осуждали, подначивали, задевали. Откровенно зубоскалили. В этом чуждом мне мире публичности, светских сплетен, популярности и больших денег не прощали ничего. Не щадили никого. И, возможно, она была не настолько толстокожей, как казалась.

А я? Увидев в углу пакет, я потянулась к нему. Белый халат, что надевал на лекцию Верейский, я взяла домой постирать. Но сейчас достала и уткнулась лицом в мятую ткань.

Его запах был почти неуловим. Но он был. И его рука, что накрыла мою и ждала ответа. И взгляд, сизый как туман над Домбаем, что умолял ответить. Всё это было.

Вряд ли он отступит, если что-то для себя решил.

И вряд ли я смогу долго сопротивляться. Чёрт возьми, никто и никогда не забирался так глубоко в моё сердце, что я безоговорочно решила: хочу от него ребёнка.

Господи, что же делать?

Я малодушно хотела сказаться больной, уйти на больничный, срочно уехать, сбежать хоть на край света и отдать его невесту другому врачу. Может, поговорить со Слав Славычем? Сказать, что это личное, конфликт интересов?

– Эль, с тобой всё в порядке? – Костя постучал в дверь.

– Да, да, – подскочила я и поторопилась засунуть халат в стиральную машину. – Бельё разбираю. У тебя есть что постирать?

– Нет. Я собираюсь пельмени варить. Тебе сколько? Как обычно?

– Да. Я сейчас тебе помогу. Сделаю салат. Овощи, помой, пожалуйста!

Поспешно засунув в полупустую стиралку и принесённую простынь, я наскоро приняла душ и вышла.

Кухню заполнил запах весны, когда, беззаботно напевая, я крошила огурцы, укроп и выросший в горшке на подоконнике зелёный лук. Но кого я обманывала: гнетущую неловкость, недосказанность и неопределённость, что возникла сегодня между нами с Костей, не могли заглушить ни запахи, ни звуки.

– Кажется, пересолил, – обжигаясь горячим пельменем, сказал он.

– А по мне так в самый раз, – подула я на свой, откусив крошечный кусочек.

– Эль, – он прочистил горло, отложил вилку и посмотрел на меня. – Я должен тебе кое-что сказать.

– Кость, прости. Ты правда ни в чём не виноват. Мне всё нравится. Мне хорошо с тобой. Но так иногда бывает, – умоляюще смотрела я на него.

Нет, нет, нет! Только не бросай меня! Только не сейчас, пожалуйста!

Я знаю, что вела себя эгоистично и как последняя сволочь, но мне сейчас никак, никак нельзя быть одной.

– Я о другом, – болезненно нахмурился он.

– Говори, – отложила свою вилку и я.

– В общем, мне предложили место главы бюро на Дальнем Востоке.

– Где? – вытаращила я глаза.

– В Амурской области, – кашлянул он. – Конечно, глупо надеяться, что ты со мной туда поедешь. Я всё понимаю, у тебя тут родители, хорошая должность, диссертация, но я всё же скажу. – Он вздохнул. Тяжело. Обречённо. – Я был бы рад, если бы вы с Матрёшкой поехали со мной.

– Кость, – я опешила, испуганно сглотнула. Стало больно. Он такой хороший. Спокойный. Добрый. Безотказный. Я его не заслужила. Но сказать ему это – унизить и обидеть ещё больше.

– Я же говорю: я всё понимаю, Эль. Просто не мог не спросить, – опустил он глаза.

– А как же твоя мама? Как она тут одна?

– Если всё сложится, – оживился он, – маму я со временем заберу. Тем более она родом из Благовещенска, у неё там сестра, близкие. И квартиру обещают большую. А эту здесь сдадим.

– Когда? – смотрела я на него не моргая.

– Через две недели.

– Уже?! Так скоро?

Он молча кивнул.

И что я могла сказать? Только встать, обогнуть стол и его обнять.

– Я буду скучать.

И точно знала, что буду. И я, и Матрёшка, и мои родители. Мы все будем.

– И я буду по вам скучать, – прижал он меня к себе. И снова вздохнул.

Тяжело. Обречённо.

Не знаю, любил ли он меня. Но точно знал, что я его не любила.

И всё же всплакнула. Правда не сейчас, потом. Когда он увёз меня к родителям на дачу.

Укрывшись пледом, на скрипучих качелях, я давилась слезами, глядя как они играют с Матрёшкой. Она пинала разноцветный мячик. А Костя ловил его, чтобы не летел на грядки, и кидал ей обратно.

Маму тоже расстроила новость. Да и отец хмурился, дымя сигаретой.

Он затушил окурок, встал с пенька от старой сливы, на котором сидел, подошёл.

– С собой звал? – спросил он и надсадно закашлялся.

Я кивнула.

– Бросал бы ты курить, пап. Такой кашель нехороший.

– И что думаешь? – проигнорировал он мои слова.

– Есть варианты?

– Варианты всегда есть, – он сел рядом на выцветшую непромокаемую обивку качелей. Старый поролон под ним словно выдохнул, вторя мне. – Но решать тебе.

Я обняла его, по-детски уткнувшись в родное плечо.

– Он хороший, пап, но не мой. Я словно в чужое вцепилась и держу. Мне кажется, без меня он будет счастливее. Найдёт ту, что его полюбит. Он правда не мой.

– А кто твой? Где твой? – вздохнул он. И я знаю куда он сейчас смотрел. На Матрёшку. Вздохнул. – Я никогда не спрашивал тебя, дочь. Да и сейчас не спрошу. И от нас ты его скрывай сколько хочешь, но ведь Машка подрастёт, начнёт вопросы задавать.

– Вот когда начнёт, тогда и придумаю, что ей отвечать. У её отца совсем другая жизнь, пап, не простая, не наша. И я не хочу её ещё больше осложнять.

– Он женат?

– Пап, – отклонилась я и покачала головой. – Не надо. Пожалуйста! Я знаю всё, что ты об этом думаешь. Что я не должна была скрывать. Что поступила плохо. Он имеет право знать. Но пусть пока всё останется как есть. А там видно будет.

Глава 6. Павел

На большой застеклённой веранде, где накрыли стол, собралась почти вся семья.

А я наивный думал, что буду один. Всё же Татьяна, моя младшая сестра, живёт в Нью-Йорке с мужем и сыном, и сейчас беременна вторым. А самая младшая, Елизавета, не любила семейные посиделки. Но сегодня обманом заманили меня. Лизавета торжественно объявила, что они определились с датой свадьбы. И у нас на подготовку есть месяц.

Её жених, Амин, блёклый очкарик, скромный и молчаливый, сын одного из богатейших бизнесменов России, мог бы смело попасть под определение, что на детях гениев природа отдыхает, если бы к своим двадцати пяти годам не окончил МГИМО и ещё в студенческие годы не начал вкладывать собственные средства в проект, который к сегодняшнему дню позволил ему владеть тринадцатью процентами рынка отечественного кинопроката. А это, по данным аналитиков отца, который, конечно, интересовался будущим зятем, грубо говоря, очень, очень много денег.

Хотя харизмой, обаянием и внешностью своего красавца-отца «ботаник» явно оказался обделён. Надежда была на то, что моя сестра обладает всеми недостающими ему достоинствами за двоих. И дети всё же унаследуют наши гены.

Но как бы то ни было, а моя младшая сестрёнка выходит замуж. И отец ни за что не отпустил бы меня, не задав этот вопрос:

– Ну а вы с Юлей уже когда, наконец, определитесь?

– Пап, – предостерегающе покачал я головой. – Не начинай.

– Да я и не начинаю, – открыл он хьюмидор, предлагая мне самому выбрать сигару.

Сигаретную комнату, где мы уединились после обеда, мама называла «курилкой». А отец – мужской клуб.

Девочки её правда не любили. Маме тут воняло. Таньку, дизайнера по профессии, тошнило от классического викторианского стиля, вычурных фотографий на стенах и стеклянной витрины с кедровыми полками, где при постоянной температуре в восемнадцать градусов отец и хранил свою коллекцию. Ну а Лизе, дитю соцсетей, тупо не ловился вай-фай: отец строго придерживался правила, что сигара и интернет несовместимы, а разговор с отцом и тыканье в телефон – тем более.

– Я вроде уже давно не мальчик отчитываться тебе о своих решениях, – взял я первую попавшуюся сигарету наугад. – Но обещаю, поставлю тебя в известность, когда в моём ежедневнике появится пункт «свадьба».

– Постарайся внести его в свой ежедневник на ближайшие три месяца, – зазвенел в голосе отца знакомый металл.

Обрезав кончик толстой, как палец гориллы, сигары, я скосил глаза к лучине, но скорее дал себе время подумать, чем не торопясь подкуривал.

– К ежегодному собранию акционеров? – выпустил я дым. Скривился от появившейся во рту горечи. Эти разговоры определённо портили мне и вкус, и настроение.

– Семь процентов акций «Север-Золото», что обещает Пашутин в качестве приданого, были бы очень кстати к твоим сорока семи.

– Пап, ты серьёзно?

– Как никогда. Ты же в курсе, что Алескеров выкупил ещё два процента у мелких инвесторов? Ещё девять – и у него, а не у тебя, будет перевес. А ты уже давно мог бы взять компанию под свой полный контроль. Не понимаю, какого хрена ты тянешь!

– Ещё девять! – хмыкнул я. – Он эти два процента долго и мучительно выкупал больше года. Сколько лет он потратит на девять? Но даже если он наскребёт на них, всё равно у него будет сорок восемь, а у меня всё те же сорок семь, и это не контрольный пакет, – скривился я, – ни у него, ни у меня.

Я, конечно, знал про Алескерова. И почему отец злится.

Если бы в своё время он не отдал мне «Север-Золото», то, конечно, давно установил бы там свои порядки. Это было одно из его детищ, по̀том и кровью «отработанное» в лихие годы, когда шёл передел власти, ресурсов и возможностей. Тогда и была заложена основа для его нынешнего состояния и влияния.

Когда они с Пашутиным и Бельским создали свою первую финансовую компанию, у него уже родился я. А когда при поддержке «нужных» людей отец учредил «ИМЭКС-банк» никто и предположить не мог, что уже через пять лет, благодаря идее залоговых аукционов, он станет владельцем контрольного пакета нескольких значимых ресурсных компаний страны.

С Пашутиным они пошли каждый своим путём и до сих пор были в хороших отношениях. Но идея поженить нас с Юлькой никогда не приходила ему в голову, пока мы сами не сошлись. И пока с Бельским у них не возник конфликт интересов. Когда Бельский продал свои акции «Север-Золото» не отцу, тогда и появился этот Алескеров, а отец стал спать и видеть, как скромные семь процентов Пашутина станут моими и тему с «Север-Золото» раз и навсегда можно будет закрыть.

Ну а когда выяснилось, чей внук этот Алескеров, с идеей вверить свою дочь в мои руки Юлькин отец с моим, как никогда, выступили одним фронтом.

Чёртова старая гвардия!

Вот только у меня были другие планы.

У меня были другие взгляды и на ведение бизнеса. На «Север-Золото» и на перспективы, что я видел.

На всё. Свои. В которые я не посвящал отца. Скажу больше, мы договаривались, что его помощь будет не больше чем консультативной. А в мою личную жизнь он просто не имел права вмешиваться. Никакого права, особенно морального. Но не думал, что ему придётся об этом напоминать.

– Давай я отвечу тебе так, – затушил я сигару. – О своём хрене я как-нибудь позабочусь сам. Когда ты, как тот петух, перетоптал полкурятника юных моделек, певичек и актрисок, ты ведь ни у кого не спрашивал разрешения, правда? Даже у мамы. Хотя и разводиться не собирался.

– Не смей! – подскочил он, побагровел. С сигарой в зубах, слегка располневший за последние пару лет и потерявший часть шевелюры, как никогда он напоминал Черчилля. На стене даже висел его портрет с сигарой и в котелке – намеренно состаренная реконструкция портрета Уинстона в исполнении загримированного под него отца от известного фотодизайнера. Лицо у него правда было у̀же, а взгляд тяжелее, и в целом всё же отец был посимпатичнее британского политика в свои пятьдесят девять. – Это касается только меня и твоей матери.

– А моя личная жизнь касается только меня. Поэтому я верну тебе твои же слова, пап. Не смей лезть в неё. Никогда. И если уж доверил мне свои активы, доверяй до конца.

Я встал, глядя как он возмущённо раздувает ноздри. И если не уехал немедленно, то только из-за мамы.

Танька родилась, когда мне было десять. А Лизе и сейчас едва исполнилось двадцать. Через всё, что пришлось пройти маме, только я прошёл вместе с ней.

Я один у мамы сын, нет у мамы дочки.

Как же маме не помочь постирать платочки.

Стихотворение, что я рассказывал в детстве. Я, конечно, этого не помню. Но ни один мой день рождения не прошёл, чтобы мне радостно не продекламировали незабвенные строки.

– Как у тебя дела, сыно? – взъерошила мои непослушные волосы ма.

– Хорошо, – улыбнулся я и подумал не про Юльку, про Эльвиру. – Правда хорошо, мам.

– У тебя глаза такие… счастливые.

– Серьёзно?

Она кивнула.

Моя добрая, маленькая, стойкая, мудрая мама, с которой мы всегда были очень близки. Наверно, только она знает каково это быть женой такого человека как мой отец. Умного. Властного. Требовательного. И только она знает секрет как угадывать то, что я скрывал даже от самого себя.

С веранды, где мы стояли, просматривалась гостиная. И, встав спиной к солнечному весеннему дню, я любовался на сестру.

– Как она смотрит на своего очкарика! Не пойму, что она в нём нашла?

– Ты тоже заметил? Наверно, трахает её хорошо, – ответила ма невозмутимо.

Я поперхнулся воздухом, закашлялся. Укоризненно покачал головой.

– Ма-а-ам!

Она хитро улыбнулась.

– А что? Разве не это сейчас самое главное?

И успокаивающе погладила меня по плечу.

– Не торопись, если сомневаешься, сыно. Женщина, что будет смотреть на тебя так же, для меня куда важнее, чем суммы на её счетах.

«Ма, Юлька беременна», – мучительно рвалось из груди. Но я промолчал. Взваливать это на неё нечестно. Но то, что есть человек, который поддержит и примет любое моё решение – для меня было так важно услышать сейчас.

Впрочем, даже если весь мир будет против, неважно. Я уже всё решил.

Номер телефона Эльвиры, уверенный, что он мне больше никогда не понадобится, я, конечно, удалил ещё в самолёте, когда улетал из Сочи без неё. Но номер на визитке, что она дала Юльке, калёным железом вжёгся в память. Едва покинув отчий дом, именно его я и набрал.

И волновался как мальчишка, слушая гудки.

– Эльвира Лейман. Здравствуйте!

– Привет! Это я.

Глава 7. Эльвира

«Привет, это я! Бла-бла-ба, надо встретиться. Бла-бла-бла, я скучал», – злорадно передразнивала я Верейского, с утра перекладывая на рабочем столе бумаги.

Интересно, и на какой он рассчитывал ответ, позвонив вечером на рабочий номер? «Да, да, конечно, уже вся мокрая, спотыкаюсь, бегу»? Или «Здо̀рово, что ты удалил мой старый номер, за этот всё равно платит клиника»? Я ведь сравнила: его номер остался прежним. Но раз звонил на рабочий, значит, мой – удалил. А я себе уже чего только не напридумывала! Спасибо, что отрезвил.

И появление его «беременной» невесты в моём кабинете было как нельзя кстати.

– Присаживайтесь, Юлия Владимировна, – показала я на стул, доставая её карту.

– Да вы не волнуйтесь, вам ничего не придётся подделывать, – она опустилась на стул. – Я принесла мочу беременной подруги. И сделала укол гормона, который определяют при беременности.

Она назвала какого. Глаза у меня невольно полезли на лоб, но вида я не подала.

– И когда сделали укол?

– Вчера вечером.

– Угу, – кивнула я. – И сколько единиц?

Она полезла в сумку, показала открытую коробку ампул.

Я подсчитала в уме время, когда уровень концентрации в крови ожидается максимальным, период полувыведения, сделала примерный перерасчёт на её вес.

– Ну что ж, удивим лабораторию, – не стала я вдаваться в подробности своих подсчётов. – Но раз укол сделали вечером, то гормон обнаружится и в моче, так что лучше бы вам самой пописать в баночку, чтобы лаборант у меня седым не вышел, сверяя ваши анализы.

Она улыбнулась.

– Хорошо. А баночку дадите?

Сегодня без косметики, в мешковатой одежде она казалась младше своего возраста. Ранимой, трогательной. Грустной. А вовсе не наглой и агрессивной, как вела себя рядом с Верейским.

– Конечно, – достав из ящика стола, я протянула ей стерильную пластиковую ёмкость в целлофане. По крайней мере теперь мне понятно, как она подделала тест – помогла беременная подруга. Или капнула в мочу всё тот же гормон? Сейчас в сети можно найти всё что угодно. Но в принципе, это уже не важно. – Что-нибудь ели с утра?

Она отрицательно качнула головой.

– Ну идите тогда в лабораторию. А потом напою вас кофе и поговорим.

– А можно чай? – остановилась она в дверях. И когда я уверенно кивнула, уточнила: – Мне зелёный.

Честно говоря, понятия не имею чем закончится эта её самодеятельность с уколами. Но не будь она такой самостоятельной, я бы разобралась сама, раз уж мне поручили это дело.

Вот именно с этого я и начала, подвигая ей через стол чай, бутерброд с сыром, конфеты, когда она вернулась.

– Больше так не делайте, пожалуйста, Юлия Владимировна. Это всё же не витамины, а гормоны. Витамины-то не так безобидны, как кажутся, а уж рисковать с препаратами, да ещё в такой дозировке, точно не следует. Тем более вы пили контрацептивы.

– Я постараюсь, – согласно кивнула она и отхлебнула чай. Её молчаливость, даже подавленность, невольно бросалась в глаза.

– Итак, если я правильно поняла, менструация у вас закончилась за пару дней перед осмотром. И до следующей есть около месяца. Какой у нас план?

Она пожала плечами.

– Возможно, забеременеть. Или инсценировать выкидыш. По обстоятельствам.

– Тогда могу я узнать причину такой поспешности? – удивилась я. – Ведь если беременность в планы входит, то зачем вся эта ложь? Зачем что-то срочно выдумывать, если пройдёт месяц, два и всё само сложится?

– А если не сложится? – она подумала и всё же взяла бутерброд.

– Значит, сложится на несколько месяцев позже.

– Вы не понимаете, – покачала она головой, жуя.

– Нет, конечно, этого я не понимаю. Но я видела разрывы, ссадины и синяки. Повреждения, которые при всём моём желании и уважении к чужим предпочтениям в сексе, я не могу назвать безопасными для твоего, если позволишь на «ты», чтобы слово «вашего» не ввело в заблуждение, здоровья. И уже вашего с малышом здоровья, раз он всё же есть в планах. Этого я ещё больше не понимаю.

Она тяжело вздохнула. Вытянула ноги и посмотрела на меня так, словно сомневаясь, стоит ли мне доверять.

– Рассказывайте, Юлия Владимировна! Меня вы вряд ли смутите. А кому ещё, если не вашему врачу, стоит знать правду? Эти повреждения, – я набрала в грудь воздух. – Это ведь не будущий муж?

Она снова помотала головой. Отрицательно. Отложила надкушенный хлеб.

– Я не могу об этом сказать. Никому.

Я всплеснула руками.

– Вы не забыли? Я ведь и так знаю. Так может стоит рассказать и остальное, раз я тоже теперь участник этой… – на язык просилось слово «аферы», но я смягчила, – инсценировки.

– У меня есть всего три месяца. И, если учесть, что подготовка к свадьбе тоже займёт какое-то время, – а без свадьбы выдать свою единственную дочь замуж отец не согласится, – значит, и того меньше.

Значит, дело и правда в свадьбе. Я понимающе кивнула. Но эти сжатые сроки!

– Ты должна за три месяца выйти замуж?

– Отец поставил Верейскому условие, что, если я забеременею, мы распишемся без разговоров. Поэтому мне срочно и потребовалось залететь.

– Неужели ради штампа в паспорте?

Она скривилась.

– Ради акций, что станут моими, как только мы оформим брак.

– Тебе так нужны эти акции?

Я пыталась осмыслить услышанное. И вроде всё было предельно понятно, но ничего не понятно.

– Вы даже не представляете себе, как мне нужны эти акции!

И столько страдания было на её лице, что я поверила.

А она не заставила себя ждать с объяснениями.

– Это случилось две недели назад. Две грёбаных недели назад я нажралась в сопли в баре, или мне что-то подсыпали, я честно не помню, как и почему это произошло. Но видео, где я трахаюсь с двумя парнями, что мне потом предъявили, сильно освежило мне память.

– Ты была одна в этом баре?

– Нет, конечно! С подругами. Но одна беременная, потому ушла почти сразу, а вторая, уверяет, что тянула меня домой, но я смутно помню как послала её и осталась.

– А они там уже были? Эти парни?

– О, да! – закатила она глаза. – Они там уже были. С этого всё и началось. А потом пошли недвусмысленные намёки, ну и… вот.

– То есть ты их знала?

– Вы прямо как дознаватель, – усмехнулась она. – Да, я их знала. В том-то и дело, хорошо знала. Одного.

– А второй?

– Такой же чёрный, – отмахнулась она, но непонимание на моём лице заставило её уточнить. – Ну в смысле, хач. Так понятно?

– Вполне. То есть ты трахалась с двумя хачами?

– Ага. Аж пыль стояла столбом, – невесело хохотнула она. – И теперь он грозится выложить это видео в сеть.

– И, наверно, прислать Верейскому?

– О, это не так страшно. А в сети, когда все увидят, – она мучительно, болезненно сморщилась. – Вот это капец. Снова не понимаете? – недоверчиво покосилась на меня. Вздохнула. – В нашей среде белой девочке трахаться с чёрными – это лютый зашквар. Это же навсегда запомоиться. Всё равно, что опустили, если тебя имел какой-нибудь Марат или Мурад.

– Да?! – искренне удивилась я, первый раз слыша о таком табу, но не стала настаивать на подробностях, до их среды мне как до луны. – Ладно, тебе виднее. Но, пусть ты не помнишь первый раз, то, что было три дня назад, перед осмотром, ты же помнишь?

– А три дня назад они мне и заявили о серьёзности своих требований. Он заявил. Второй там так, чисто номинально, – она кашлянула, словно запнулась. – В общем, либо я с ними и дальше кувыркаюсь. Либо дарю ему акции. И не просто какие-то, а именно те семь процентов, что отец обещал оформить на меня после свадьбы с Верейским.

Юлия допила чай одним глотком.

– А кувыркаться с ними, – она резко выдохнула, – больно. Очень, сука, больно, когда тебя трахают вдвоём и жёстко. Теперь вы понимаете, – она посмотрела на меня с надеждой, – как мне нужна эта фиктивная беременность. Срочно.

– А рассказать? – я прочистила горло. – Будущему мужу?

Она посмотрела на меня как на идиотку.

– Тогда отцу? – снова предположила я.

– Вы не представляете чей он внук, этот больной ублюдок. Мой отец просто ничего не сможет сделать. Это разобьёт ему сердце. Это просто его убьёт. Его. Его бизнес. Его репутацию, – она закрыла рукой лицо. – И всё равно он ничего не сможет сделать. Я не могу так поступить с отцом. У меня никого нет, кроме него. Да и с Пашей, – первый раз она назвала Верейского по имени. С теплотой, с искренним сожалением. – Не могу так поступить.

– Но надо же что-то делать!

– Я и делаю, – решительно встала она. – Мне дали отсрочку. Я выйду замуж. Получу эти сраные акции. И всё закончится. Тихо и мирно. Ясно? И не вздумайте никому даже пикнуть, о том, что услышали, – упёрлась она в стол, нависнув надо мной. – Это хотя бы понятно?

– Как никогда, – кивнула я.

И то, что я увязла по уши в этом дерьме, тоже как божий день мне было ясно.

– Вот и славно, – Юлия подхватила сумку.

– Может я могу тебе чем-нибудь помочь?

Она обернулась на мой вопрос.

– Вы?! – скривилась. – Это вряд ли. Спасибо за чай!

За ней закрылась дверь. Ирина Львовна пришла забрать посуду. А я всё сидела, глядя на пустой стул. И очень хотела, чтобы всё вышло именно так, как она и задумала: тихо и мирно. Но очень, очень в этом сомневалась.

Глава 8. Павел

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, когда женщина расстроена. Или лезть в сеть в поисках популярных статеек на тему «Семь признаков того, что ей плохо».

Я отложил важную встречу, сократил до минимума свой доклад на совете директоров, намеренно взял служебную машину, чтобы проехать по стоящему в пробках городу с «мигалкой» и едва успел вписаться в её расписание, подъехав к Центру Репродукции ровно в тот момент, когда она вышла на улицу.

А она была настолько погружена в свои мысли, что меня даже не заметила.

Приветливо кивнув какой-то грузной женщине и придержав для неё дверь, Эльвира побрела в сторону метро, глядя под ноги. Её опущенные плечи и тяжёлые вздохи делали мне больно. Я хотел её выслушать, утешить, помочь. Готов был что угодно сделать, лишь бы она улыбнулась. И не знал, как.

Отпустив машину, я оставил на заднем сиденье букет, что купил по дороге. Теперь эта огромная охапка цветов показалась мне безвкусной и вульгарной. Поэтому я спрятал под полой пальто единственную розу и поторопился за Элей в метро. В метро, куда я не спускался с год, наверное. Так что готовность отправиться за ней хоть на край света я, можно сказать, подтвердил наглядно.

И всё боялся, что теперь она меня заметит раньше времени. Всё же я создавал слишком много суеты. То пытался отплатить вход по банковской карте не на том турникете. То, решив сократить путь в лабиринтах перекрытой из-за ремонта станции, повернул не туда. То растолкал нерасторопных пассажиров, понимая, что могу не успеть в один с ней вагон. И только когда двери закрылись, а её рука с тонким ободком часов крепко обхватила поручень, я с облегчением выдохнул и понял, что аж вспотел. От волнения.

Спасибо дотошному сайту их медицинского центра, где расписание каждого врача можно узнать парой кликов – я без труда выяснил, что сегодня в клинике она до трёх. Потом на сайте медуниверситета нашёл расписание занятий Лейман Э.А. со студентами. Сегодня лекция у неё была на кафедре акушерства и гинекологии. И, судя по тому, как она то и дело поглядывала на часы, поезд по подземному тоннелю летел несколько медленнее, чем ей хотелось. А значит, не стоило слишком тянуть – в плотной толчее вагона у нас на двоих было всего пять станций.

Отдавив пару ног и трижды извинившись, я, наконец, встал у неё за спиной.

Так близко, что чувствовал её запах. И выбрав момент, когда она снова глянет на часы, взялся рукой за поручень точно в том месте, где её маленькая ладошка уже нагрела холодный металл.

Она растерялась, что её место заняли. Выдохнула с лёгкой досадой. Её рука сначала дёрнулась занять место выше моей, но потом схватилась за поручень под ней, и Эльвира принялась с нарочитым интересом рассматривать мою наглую руку.

Я бы очень хотел бережно, как хрупкую статуэтку, переместить эту женщину, что сводила меня с ума, куда-нибудь ближе к двери, загородить спиной, обхватить сзади кольцом обеих рук. Но одна моя рука, засунутая в карман, поддерживала изнутри толстый стебель розы. А второй я был вынужден сдерживать и центробежное ускорение поезда, то и дело роняющего на меня соседей, и вес собственного тела, что мучительно стремилось навалиться всей тяжестью и расплющить ту, что уже перешла от разглядывания сбитой костяшки на большом пальце к браслету часов и краю рукава пальто.

Штирлиц никогда не был так близок к провалу.

В тот момент, когда лопатками почувствовав жёсткость моей груди, она уже готова была оглянуться, я погладил мизинцем её пальцы и наклонился.

– Тебе очень идёт этот цвет, но я бы предпочёл другой.

Она дёрнулась. Замерла. Ресницы взмахнули испуганными птицами. Шея причудливо выгнулась. И проделав путь по складкам рукава и через плечо её взгляд упёрся в мой небритый подбородок.

– Цвет чего?

– Цвет грустной сосредоточенности, – склонил я к ней лицо. – Но я готов полцарства отдать за твою улыбку. И убить того, кто тебя расстроил.

Она улыбнулась.

– Обойдёмся без жертв.

– Рад это слышать. А ещё больше тебя видеть, – коснулся я губами её виска.

Она отстранилась, ещё не зная, что это ловушка. А я впервые был благодарен розам за их шипы. Намертво вцепившись ими в подкладку, шипастый стебель позволили мне вытащить чайную пленницу на свет божий из темницы пальто одной рукой.

Сидящая напротив пожилая женщина восхищённо улыбнулась, увидев мой «фокус», и начала бойко толкать локтем соседку, косясь на цветок. Но Моя Женщина, увидев розу, их восторг не разделила.

– Павел Викторович, – гневно развернулась она, перекрикивая диктора, сообщающего название станции.

– Тс-с-с, – пользуясь тем, что поезд притормозил и началась обычная для остановки суета, я прижал её к себе. – Давай без имён. Начнём сначала, моя прекрасная незнакомка.

Глядя поверх её головы, я протянул цветок пожилой пассажирке, что тоже заторопилась к выходу.

– Берите, берите! – ответил я на её растерянность. – Хорошего дня!

К счастью, розу она взяла. А я невозможно обрадовался тому, что у меня появилась вторая рука и тут же поторопился ей воспользоваться.

– Убери руки, – зашипела Элька, оказавшись в плотном кольце моих объятий.

– Не могу, – улыбнулся я, покачиваясь вместе с ней, как лодка на волнах, в толпе толкающих нас со всех сторон пассажиров. – Это для твоей же безопасности, – и добавил, чувствуя, как она напряжена и выискивает глазами за что бы ухватиться. – Просто держись за меня. И позволь мне позаботится обо всём остальном.

Я перехватил её одной рукой за спину, второй взялся за поручень над головой. Ей ничего не оставалось: или распластаться у меня на груди, или обнять и слегка отстраниться.

Меня устраивал любой. Но она выбрала второй вариант. И целых десять минут я безнаказанно вдыхал её запах, слушал как бьётся её сердце, делился с ней теплом и чувствовал себя как Король Лев на Горе Предков. Королём Мира, победителем, альфа, мать его, самцом, но хуже всего, чувствовал себя именно там, где и должен быть – рядом со Своей Женщиной.

Глава 9. Эльвира

Что же ты делаешь? Чёрт тебя побери!

Я прижалась лбом к его груди, не в силах этому сопротивляться. И дрожь, что пробежала по его телу, и желание, что откликнулось в моём – всё это было так знакомо, так естественно, невыносимо, сильно, что кружилась голова.

Его рука в ответ обнявшая меня чуть крепче. Порывистый вздох. Мучительный выдох. Время, что хотелось остановить. Слепящий свет объективной реальности, что хотелось выключить. И погрузиться в сладкий мрак мечты. Сказки. Волшебства.

Однажды мы так и сделали. Забылись. Сбежали из этого мира в придуманный. Где ритм, что задавала упругая жёсткость его ягодиц, был сродни звукам священного бубна, что уводил в страну предков. Страну запретных чувств, искрящих фейерверков, блаженства в парящей над миром тишине и оглушающего счастья. Страну, где были только он, я и наше учащённое сердцебиение.

В безумие наших ночей. Синеву наших дней. Ослепляющую яркость нашего солнца. Страну, где можно обрести всё, что нельзя увезти в чемодане. Нельзя погладить, как камни чёток, перебирая пальцами. Прижать к губам. Обжечься терпким вкусом. Осушить до дна.

Чаша светлой печали нечаянной любви, заполненная до краёв украденным счастьем – этот вечный символ курортного романа, стоит на каждом морском берегу. Забрать с намоленного места этот священный Грааль – накликать на себя беду. Пытаться сорвать с губ в пыльном городе свежесть росы тех отчаянных поцелуев – погубить навсегда родник. Это закон. Истина. Скрижали, омытые слезами тех, кто рискнул разрушить всё, что строил годами: семью, устроенный быт, карьеру, ради призрака того случайного счастья.

Но вечно находятся смельчаки, которым закон не писан.

Один из этих сумасшедших сейчас и прижимал меня к себе в вагоне метро.

Но где же тот лом, что собьёт меня с его груди?

Стукните меня чем-нибудь потяжелее, пожалуйста!

Ах, да! Он же удалил мой телефон.

Спасибо!

Я освободилась из его рук и вцепилась в поручень ближе к выходу.

– На следующей выходите? – и не думал он отступать.

– А вы? – вздёрнула я подбородок.

– Да, – глянул он на часы. – Через пятнадцать минут у меня лекция по кольпоскопии. Уже вторая, между прочим. Её ведёт одна потрясающая женщина, кандидат медицинских наук. Я её фанат.

– Сочувствую бедной женщине, – усмехнулась я. – Жаль, что я её не знаю. Иначе предупредила бы, что не стоит доверять подозрительным незнакомцам, что неожиданно цепляются в метро.

Он улыбнулся. Красиво. Как всегда. В груди заболело от его улыбки.

– Так давайте знакомиться, – он первым вышел в открывшуюся дверь и протянул руку. – Я Павел.

Вышло двойственно. Вроде и представился, а вроде и помогал сойти.

– Доктор Лейман, человек и гинеколог. Врач вашей невесты, Павел, – вложила я в его горячую ладонь свою. Обречённо вздохнула.

Как же всё это было некстати. Эта встреча. Эти раздирающие душу чувства, когда тянет к нему невыносимо, но всё время приходится напоминать себе: нам нельзя. Стоп! Назад!

Он тоже расстроился, что я напомнила: теперь мы в реальном мире. Кисло скривился. Думал, я иначе оценю его старания? Трудно не понять, что он не случайно оказался в метро, купил цветок, изучил моё расписание, наверно, выкроил часы в своём, раз ещё и на моей лекции опять собрался сидеть.

Настроен решительно. Отступать не привык. Но это не битва двух танков в виртуальной реальности, это жизнь.

Он нагнал меня на эскалаторе. Встал на две ступеньки ниже, окликнул.

– Эль!

Я развернулась. Покачала головой.

– Паш, нет.

Он поднялся на ступеньку. Наши лица оказались напротив, даже его чуть ниже.

Его волевое лицо. Лёгкая небритость. Я ещё помню какая она колючая. И как опьяняще умеют целовать его губы. Крупные. Дерзкие. Обветренные.

Как же я хочу шептать в них какие-нибудь отвязные глупости, срывать с них стоны смелыми ласками. Но ещё больше хочу сказать, что его девушка в беде. Хоть у меня в голове до сих пор не уложилось всё, что она сказала, и я понятия не имею, чем ей помочь, я знаю, что наш роман сейчас более чем неуместен, как бы нас снова не тянуло друг к другу.

– Ты обиделась, что я не позвонил?

Так и простояв весь долгий подъём, глядя мне в глаза, Павел заговорил только на улице.

– Нет, – я резко остановилась и развернулась к нему лицом. – Послушай меня. Внимательно. Моё настроение никак не связано с тобой. Ты ни при чём. Этот мир не крутится вокруг тебя. Всё закончилось. Я не свободна. Прошло четыре года. У меня семья, работа. Своя жизнь. А у тебя своя. Читай по губам: у тебя невеста. Вы помолвлены и скоро поженитесь. Не надо мне звонить. Не надо преследовать. Я не хочу…

Его глаза становились темнее с каждым произнесённым словом.

Я запнулась. Он молча ждал, когда я продолжу.

Но я так и не смогла закончить «… тебя больше видеть».

Я уже ничего не смогла. Его руки, подхватив за шею, подтянули меня к себе. И время остановилось…

Словно кто-то щёлкнул пальцами: Занавес! Свет! Звук! Когда его губы коснулись моих. И свет погас. Оркестр затих. Тёмная штора отгородила нас от этого мира, оставив мне лишь тоненький голосок сознания, что противно верещал из-за кулис: «Остановись! Что ты делаешь, остановись!» Но я отмахнулась «Заткнись! Да заткнись уже!» и ответила на его поцелуй.

Всего на мгновенье забыв обо всём, растворилась в его горячем дыхании, вкусе его губ, напоре, жадности.

А когда он отстранился, нехотя, мучительно возвращалась в реальность.

– Я тебе не верю, – прошептал он. – Ты хочешь. Я умею читать по губам. Ничего не закончилось, Эль. Ничего. Я это точно знаю, потому что всё ещё вижу тебя во снах. И брежу тобой наяву.

Уличный шум вернулся, когда он ослабил хватку. Но его сбившееся дыхание всё ещё делало все остальные звуки какими-то глухими, чуждыми.

– Ты удалил мой телефон, – упрямо посмотрела я в его серо-голубые, сегодня как небо над этим городом, глаза.

– Да. Потому что дурак, – обхватив шею, он гладил большим пальцем мою щёку. – Потому что мне казалось, что ты права. Я поверил тебе. Хотя не готов был с тобой расстаться. Не готов был всё закончить вот так. Но я боялся, что, если оставлю твой номер, сорвусь. Услышу твой голос и всё брошу к чертям. Найду тебя. И хочешь ты или нет, но больше не отпущу. И, конечно, всё испорчу, как ты и предрекала. Да, тогда я тебе поверил. Но сейчас – нет.

– Хочешь всё испортить сейчас?

– Сейчас я хочу всё исправить.

– Господи, мы же на улице, – оглянулась я на глазеющих прохожих.

– Да плевать! – развернул он обратно моё лицо.

– Сейчас всё ещё хуже, Паш. Ещё невозможнее, чем тогда, – убрала я его руку.

– Нет. Сейчас мне уже всё равно. Я знаю, ты не поверишь, если я скажу, что именно из-за тебя до сих пор не женился. Но это так. И беременна Юлька или нет, для меня неважно. Я не брошу ребёнка, но с ней всё равно не останусь.

– Правда? – усмехнулась я. – А она об этом знает?

Он промолчал, опустил глаза. Стиснул зубы. Вздохнул.

Ну, так я и думала.

– Я опаздываю, Паш, – шагнула я от него. – И ты наверно, плохо слушал. Но дело не в тебе. Я – не свободна.

Он схватил меня за руку.

– Тот, кто с тобой сейчас, ты ведь совсем им не дорожишь.

– Неправда. Он хороший человек.

– Даже не сомневаюсь, что хороший. Только ты его не любишь. Я знаю точно: не любишь. Признайся!

– И всё-то ты знаешь, – освободилась я из его захвата. – Что ты хочешь услышать? Что я люблю тебя? – усмехнулась я.

– Да, – он самоуверенно кивнул. – Мы ведь давно не подростки, чтобы строить друг другу глазки, дёргать за косички и обмениваться колкостями, правда? И я могу только надеяться на твои чувства, но зато как никогда уверен в своих. А я… тебя люблю.

От его слов и пронзительного упрямого взгляда у меня словно плавились кости. Ноги не держали. Сердце сбоило как старенький мотор. Но я упрямо сделал шаг назад.

– Мы и дня не повели вместе, а ты уже про любовь.

– Мы опоздали на четыре года и опоздаем на целую жизнь, если ты и дальше будешь артачиться.

– Я – не опоздала, – уверенно покачала я головой.

Он замер. Посмотрел на меня с подозрением. И чёрт его знает, о чём он подумал в этот момент, но вдруг поднял глаза вверх, на вывеску, под которой мы стояли.

– Это что, гостиница? – снова взял меня за руку. – Очень кстати.

– Паш, нет, – попыталась вырваться я. Глянула на часы. – Мне правда, пора.

Он достал телефон.

– Говори номер. Кого предупредить, что тебя сегодня не будет, – упрямо тянул он меня ко входу. Усмехнулся, когда я снова покачала головой. – Я же и сам найду кому позвонить. Просто сэкономишь мне время.

– Я не могу. У меня есть мужчина. И я им дорожу.

– А похоже, не очень. И пойти со мной в эту гостиницу – удачный повод закончить неудачные отношения, – буквально затягивал он меня в открытую дверь.

И четыре года назад у него бы вышло. Да что там, я бы и десятой доли усилий не проявила, чтобы ему помешать. Но не сегодня. Не сейчас.

– Нет, – упёрлась я.

Он отпустил руку. И я рванула наутёк.

– Эль! – крикнул вдогонку. – Я ведь не сдамся.

– А я пленных не беру, – хмыкнула я и прибавила шагу.

На ходу дозвонилась на кафедру, чтобы моих студентов не отпускали.

Ну, почему, чёрт побери, ты не прошёл мимо? Не сделал вид, что мы не знакомы?

Зачем настаиваешь? Зачем сорвал этот поцелуй? Ну добьёшься ты своего, а дальше что? На сколько тебя хватит? На неделю, две, три? А потом? Твоя изобретательная подружка ещё что-нибудь придумает. И ты снова к ней вернёшься. Начнёшь меня избегать, стесняться, тяготиться нашими отношениями, врать.

А я ждать, надеяться, кусать губы, преданно заглядывать в глаза.

Этот бесконечный разговор я вела с ним до вечера. Сама спрашивала. Сама отвечала.

Да, может, я пессимистка. Но скорее – реалистка. А ты – охотник. Тебя привлекает процесс. Азарт. Погоня. Трофей.

Но вот рубеж взят. На стену прибит очередной скальп. Победный кубок выпит. И взмах других пышных юбок, волос, ресниц или хвоста (нужное подчеркнуть) вновь поманит за собой вдаль. А я не та скво, что будет терпеливо ждать на берегу, когда мимо проплывут трупы моих соперниц. Я гордая, уважающая себя, требовательная скво с дипломом, которой надо или всё, или ничего.

Всё или ничего, господин Верейский. И никак иначе.

Глава 10. Павел

А я уже и забыл каково это – целовать любимую женщину. Когда пульс зашкаливает, руки потеют, в голове тесно, в штанах горячо, а, может, наоборот. Неважно. Важно само это пьянящее чувство близости, сумасшедший убойный коктейль, когда тело, душа и разум, как три стихии, объединяются. И ты хочешь, любишь и вожделеешь одно – причудливо уложенный в женское тело набор атомов, генов, веснушек, ямочек и безделушек, единственно нужный тебе. Ты пропал. Вернее, я – пропал.

И не знал, радоваться или устраивать траур, потому что вспомнил каково это. Разворотил душу как муравейник, снова встретив Её. Мысли бегали, жалили, кусались. Но самый жуткий зуд и паховый чёс ничто по сравнению с неукротимым желанием реализовать единственно возможный вариант развития событий в данном случае: она – моя. Навсегда. Всё.

Но она была права. У неё – кто-то там (я поморщился), у меня обязательства. Она занята, я несвободен. И сначала я должен разобраться с тем, что имею, а потом уже втягивать её в новые отношения, если рассчитываю довести их не до ближайшего мотеля, а до «долго, счастливо и умерли в один день».

В чемодан, раскрытый на кровати, я сбрасывал вещи, что могут понадобиться мне в ближайшие дни.

– Куда ты летишь? – обняв колени, сидела на широком подоконнике Юлька.

Последние недели две она была странная. То взрывалась, орала «Не трогай меня!» на малейшее прикосновение, то становилась тиха, нежна и сама ластилась. То устраивала неожиданные вылазки «ползком по барам» до утра с подружками, то сутки не поднималась с кровати, читала, бесцельно пялилась в телек.

Сегодня с ней и вообще творилось что-то неладное. Рядом лежал ноутбук, и он был… закрыт! Её миллион, наверняка, обновлял и обновлял страницу в ожидании новой публикации, а она сидела ненакрашенная, с опухшим носом, красными глазами и не выходила в эфир.

И я всё понимаю: беременность, гормоны, перепады настроения. Но как объяснить синяки, что она от меня скрывала? А, когда я спросил, сослалась на новую массажистку. Телефон, что раньше валялся где попало, теперь прописался у неё в кармане даже когда она шла в душ. И много других мелочей. Например, эти слёзы.

Когда живёшь с кем-то долгое время, привычки, как татуировки словно врастают в кожу. И не найдя её «какие-то цветочки» на привычном месте, я бы так же удивился, как удивился, увидев её с мокрыми глазами. Но на попытку узнать, что случилось, утешить, помочь, она грубо отмахнулась. И я замолчал, отступил, оставил в покое её тайны, раз она не хотела ими делиться.

– Я лечу в Нью-Йорк, – вспомнив, что забыл мамину «передачку», теперь я пытался разместить среди своих вещей увесистый пакет.

– А это что?

– Мама Татьяне собрала, – я слегка потряс гостинец. – Подозреваю, опять её любимые сушки, гематоген и ещё какие-нибудь гостинцы внуку.

– А ты разве не по делам?

– По делам, – посмотрел я на Юльку. Выступающие лопатки. Острые локти. Она ещё больше похудела за эти дни. И сейчас казалась диковинной птицей, а скорее летучей мышью или кожистым птеродактилем, хищным, но милым.

– Ты заедешь к сестре?

– Обязательно. И тоже по делам. Как член Комитета по стратегии я предложил сменить философию компании. Это повлекло за собой смену бренда на более соответствующий ценностям и стилю работы, и заодно логотипа и оформления. А её предложение как дизайнера оказалось лучшим, так решил Совет Директоров.

– Прикольно, – хмыкнула она. – Считаешь, они голосовали честно?

– Если учесть, что это было анонимное голосование, подозреваю, да, – улыбнулся я.

– Возьми меня с собой, – перемахнув с подоконника на кровать, она поползла на четвереньках, предано заглядывая мне в глаза. – Я не буду тебе мешать, потусуюсь у отца.

Вот опять. Только недавно она до хрипоты рычала в трубку на предка: «Если соскучился, прилетай сам!», потому что она ненавидит адские джетлаги из-за смены часовых поясов. Потом неделю у неё будет бессонница, усталость, головная боль. Её всё будет раздражать. И вдруг «потусуюсь у отца».

– Собирайся, – глянул я на часы. – У тебя полчаса.

Свернувшись калачиком под пледом, в самолёте она почти всю дорогу проспала. И я не стал её будить, чтобы сообщить, что наш «гостевой брак, только наоборот», как она его называла, себя исчерпал.

В гостевом браке люди женаты, но живут врозь. А мы жили вместе, но были не женаты. Наше «жили-были» подразумевало общий быт, общую спальню и свободу. И мы неплохо справлялись. У неё – миллион подписчиков, бойцовские качества, процветающая косметическая компания, деньги отца, независимость и фанатичное трудолюбие. У меня – свои дела.

Её не интересовали мои деньги, мои связи, моя породистая родословная и генофонд, только я, такой как есть. Меня не раздражали её тусовки, её коллекция белых кроссовок, трусы под подушкой, прокладки в ванной и домработница, без которой, как астматик без ингалятора, она не могла начать день.

Та приходила каждое утро, когда я уезжал на работу, а Юлька ещё спала. Убирала скопившуюся за день грязную посуду, пустые банки, бутылки и коробки из-под еды и напитков; приносила из химчистки чистую одежду, распаковывала; стирала и чистила грязную; мыла полы, вытирала пыль, иногда готовила. И уходила так же незаметно, как и приходила, словно её уносило ветром, как Мэри Поппинс, до того, как Юлька вставала. Будто её и не было.

Юлька словно была у меня всегда. Мы не сходились и не расходились. Просто однажды она приехала и осталась. Но всё же это была не любовь. И не брак.

Как мигрирующие моржи, мы устроили себе лежбище на одной маленькой льдине в открытом океане и забыли, что здесь временно, что это льдина, и она тает. Стали считали её своим домом, а наше сосуществование – семьёй.

Но как ни пытались себя обмануть, убеждая всех, да и друг друга, что у нас всё хорошо, рано или поздно мы поженимся, нарожаем детишек и будем красиво стареть рядом, наши отношения были больны и обречены.

Пришло время в этом признаться.

Нью-Йорк встретил нас проливным дождём.

– Ты со мной или сразу к отцу? – дрожа от холода на трапе, я пытался спастись за поднятым воротником, держа над Юлькой зонт.

– Он уже прислал машину, – чмокнула она меня в щёку. – Таньке привет.

– А я думал, ты захочешь с ней поболтать. Она же на восьмом месяце. А вы девочки, любите…

Она выразительно скривилась.

– Вы. Девочки. Верейский, фу, ты меня ни с кем не перепутал?

Юлька натянула на голову капюшон. На пальце сверкнуло помолвочное кольцо. Она выбрала его сама. Я, конечно, оплатил и даже торжественно вручил, преклонив колено, по её строго отрежиссированному сценарию – когда мне было всё равно, я потакал её слабостям. Она надевала кольцо в трёх случаях: похвастаться подружкам, выложить фото в Инсте и когда встречалась с отцом. Сейчас был как раз один из этих случаев.

– Ты зря убеждаешь меня, что Таня тебя не любит, – стёр я каплю с её щеки.

– А я тебя убеждаю?

– Да, чтобы со мной не идти. На самом деле тебе невыносимо видеть её мужа инвалида, и ты любыми способами избегаешь встреч с ним. Трусиха.

– Я не избегаю! – вспылила она. – Хорошо, я пойду с тобой. Но знай, что, пока неуклюже переваливаясь с ноги на ногу как утка, твоя глубоко беременная сестра будет раскладывать по тарелкам своё фирменное спагетти, я буду думать только о том, как она его трахает. Укладывает на кровати солдатиком, и оседлав его безжизненные ноги, самоудовлетворяется. Понял?

– Конечно, – усмехнулся я и крикнул ей вслед. – Трусиха! Тебе страшно видеть в кого ты превратишься через восемь месяцев!

– Дебил! – ответила она, не обернувшись.

Я поёжился и улыбнулся.

Как же легко взять тебя на «слабо», Юлия Владимировна! Надо только сказать, что ты чего-то боишься или не сможешь.

Но затащить её к сестре – это не месть и не прихоть. Именно там, увидев брезгливость на её лице, когда молодой здоровый мужик после аварии стал инвалидом, я вдруг понял, что, случись такое со мной, Юлька меня бросит. И я снова хотел увидеть эту смесь отвращения и жалости, словно обнажающие её суть, потому что это самый удачный момент сказать, что дальше нам не по пути.

Моя машина стояла чуть дальше. Но я дождался, когда Юлька уедет, а потом только пошёл.

Она бывала дерзкой пацанкой, плюющей на правила. Безбашенной сорвиголовой, всегда готовой забиваться на спор. Заносчивой сучкой, ставящей себя выше всех. Разной. Иногда тихой и задумчивой. Иногда шумной и неугомонной. Ласковой, как игривый котёнок. Злой, как дракон, плюющийся огнём. Но ни разу я не видел её размазывающей по лицу сопли. Нет, иногда она плакала. Над сентиментальными мелодрамами, от лука, или просто так на моём плече. Но ей всегда больше шла роль девчонки, что сама надерёт кому хочешь задницу, чем «девы в беде». Только вчера она плакала и не сказала почему.

У неё появились секреты, которыми она не хотела со мной делиться.

И пусть я никому не позволяю держать меня за идиота, но здесь другой случай.

Просто наша история подошла к концу.

Глава 11. Эльвира

– Этого и стоило ожидать, когда полгруппы с соплями, – стряхнула я градусник. И поцеловала мою малышку в горячий лобик.

Тридцать восемь и пять. Нос заложен – дышит ртом. Крутится всю ночь. Капризничает.

– Ирина Львовна, позвоните на кафедру, пожалуйста, – едва дождалась я семи утра, чтобы поговорить с администратором. – Предупредите, что у меня ребёнок заболел, сегодня лекции не будет.

– Элечка, а как же приём? – запричитала та.

– На работу я выйду. Дождусь врача, потом мама меня сменит и прибегу. А вот в университет – никак.

– Хорошо, хорошо, всё сделаю. Но вы постарайтесь пораньше, вас Коган хотел видеть перед приёмом.

Я обречённо выдохнула. И, куда деваться, явилась! Оставив маме подробные инструкции, проветрив комнату и наведя целый флакон соляного раствора промывать Матрёшке нос, приехала на работу. И сразу к директору.

– Вызывали? – заглянула в кабинет.

– Заходи, заходи, – пригласил меня Слав Славыч без особой теплоты в голосе. Хотя в этот раз даже дверь закрыл сам.

Я и раньше не обманывалась на счёт его ласкового тона, но, когда начальство недовольно, тем более ничего хорошего не жди. Только для лишних реверансов я слишком устала после бессонной ночи, двух дней каторжной работы, всяких мелких неприятностей, да и просто на душе кошки скребли: Машка заболела, Верейский молчал и больше не появлялся, Костя готовился к отъезду. Поэтому сразу перешла к делу.

– Станислав Владиславыч, если вы про Кононову, то я ей не хамила и даже не пыталась. А что выставила из кабинета, так просто попросила сдать в гардероб верхнюю одежду.

На самом деле эта дама заявилась в кабинет вместе с совершеннолетней дочерью, более того, замужней. Но бедная девочка не могла и рта раскрыть, чтобы мать её не перебила. А той было о чём посекретничать с врачом: изменила мужу, на спине – ковровый ожог, на груди – засос, половой акт незащищённый. И я пыталась отшучиваться, иронизировать над «воспалением придатков» – диагнозом, что уже поставила ей мать, уверяя, что мы обязательно разберёмся аднексит это или сальпингоофорит, воспаление яичников или маточных труб, но пробиться через броню в пять пачек маргарина так и не вышло. Поэтому пришлось пойти на крайние меры – отправить мать в гардероб и закрыть изнутри дверь кабинета на ключ. Она настойчиво тарабанила минут пять, потом её увела администратор объяснять, что это обычная практика: женщинам не нравится, когда во время осмотра заглядывают в дверь. Но жалобу тётка всё равно накатала.

– Нет, нет, – неожиданно улыбнулся Слав Славыч, – над её кляузой я знатно посмеялся. Ты ответила прямо как Зильберманн. Слышала эту шутку старого одессита? «Что вас беспокоит? Яичник?! Беспокоить могут боли, кровотечения, отсутствие денег, отсутствие любовника, а яичник беспокоить не может».

Слышала. Тысячу раз. Но всё равно улыбнулась в ответ. Только, если дело не в жалобе, тогда остался вопрос: что я здесь делаю?

– Пашутина? – осторожно спросила я.

Но тут подозрительно нахмурился директор.

– А что не так с Пашутиной?

– Да вроде всё так, – напряглась я. – Анализы подтвердили беременность. Уровень ГХЧ для её срока низковат, но никаких вопросов ни у кого не возникло.

– … счастлив? – поправил он бабочку на шее, словно она давила.

– Что? – не расслышала я первое слово.

– Жених, говорю, счастлив? Уже готовится к свадьбе?

– Понятия не имею.

– Неужели он с тобой не поделился? Или она? – недобро прищурился он. – Львовна говорит вы с Пашутиной больше получаса секретничали, чай пили, что-то бурно обсуждали.

– Её яичники мы обсуждали, – встала я, и намёк Когана мне совсем не понравился. Он не поделился? Он? – Простите, Станислав Владиславыч, но, если у вас всё, можно, я пойду. Ребёнок заболел, всю ночь не спала, работы много.

– Нельзя. Сядь! – как обрезал директор, тряхнув седой головой. Пришлось подчиниться. – Я позвал тебя не за тем. А вот за этим, – он протянул мне телефон.

О, чёрт! Я закрыла лицо рукой, словно хотела спрятаться от самой себя. Но разве от себя спрячешься. А на экране как раз светилась моя фотография, где была сцена как на кадре из фильма «Дорогой Джон», только не под дождём, и целовал меня не Ченнинг Татум, а Павел Верейский.

Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Я прикусила губу.

– Можешь полистать, – холодно сказал профессор. – Там ещё много любопытного.

– Спасибо, – не глядя на него, вернула я телефон. – Я там была. Мне всё понятно.

– А вот мне нет, Эльвира Алексеевна. Не удосужитесь объяснить?

– Простите, но кто это снимал? Как к вам попали эти фотографии?

– Вообще-то здесь вопросы задаю я, – прищурился Коган. – Но тебе отвечу, – наклонился он ко мне через стол, сверля глазами. – Ваши студенты, Эльвира Алексеевна. Если вы не забыли, один из них мой внук. И мне сказали, этот… жених, – он зло ткнул в телефон, – и на лекцию к вам приходил.

Чёртовы детишки! Я выругалась про себя. Со своими гаджетами как обезьяны с гранатой. А я-то гадала, чего такого они углядели в своих телефонах, когда к концу лекции стали хихикать и переглядываться, косясь на меня.

– Станислав Владиславыч, – я посмотрела на него умоляюще. – Уверяю вас, это никак не отразится на работе. И на деле, что вы мне поручили. Но если вы считаете, что я не справлюсь, давайте я передам Пашутину другому врачу.

– Что?! Что ты сделаешь? – поднялся он. Ударил ладонями по столу. – Да ты вообще в своём уме? Я что же, по-твоему, должен всей больнице раструбить, чем мы тут занимаемся? Фальшивые беременности диагностируем. Липовые анализы в лабораторию сдаём. Да как тебе в голову такое могло прийти! Вижу мозги от воспылавших чувств совсем отшибло.

Я промолчала, стиснув зубы. Но обида за свои чувства больно кольнула в груди.

Коган нервно прошёлся по кабинету от стены до стены. Зло выдохнул.

– Вопиющая безответственность, Эльвира Алексеевна. Вопиющая. Безответственность. Распущенность. И непрофессионализм.

– Да откуда мне было знать! – взмахнула я руками. – Мне и голову не могло прийти, что он вдруг окажется в моём кабинете, а потом будет так… настойчив.

– Ни с того ни с сего! – съязвил Коган. – Вдруг взял и воспылал страстью к гинекологу своей невесты! И не кто-нибудь, а без пяти минут зять Пашутина! Ты хотя бы представляешь, – остановился он передо мной, – что будет, если его будущая жена узнает? А если узнает Пашутин?

– Станислав Владиславович!

– Замолчи! Нет, ответь мне: как? Как это могло произойти? Ведь каким-то образом ты дала повод?

– Это к происходящему сейчас не имеет никакого отношения. Это было давно. В Сочи. Четыре года назад. Но с тех пор мы не виделись. И если бы я знала, что это ему придётся врать…

– Погоди, погоди, так ты сказала ему правду?

– Нет, конечно, нет!

Я тяжело выдохнула. Но как же достало вечно оправдываться перед этими сильными мира сего. Он, видите ли, зять, она – дочь! А я рожей не вышла. И чем, интересно, провинилась? Тем, что полюбила не того человека? Тем, что имела наглость понравиться ему?

– Когда, когда ты сказала? – вдруг резко остановился Коган. – Четыре года назад? – И понимание на его лице не заставило себя ждать. – Так это он?! Отец твоего ребёнка?

Проклятье!

– Да, – встала я. – Но он об этом не знает. И я, надеюсь, если узнает, то не от вас. На моей работе это никак не отразится, обещаю. Ваше поручение я выполню в точности. К следующей менструации эта мнимая беременная планирует инсценировать выкидыш, значит, инсценируем. И на этом, надеюсь, моя миссия будет закончена. Гарантировать женится он на ней или нет, я не могу. Но всё, что от меня потребуется как от врача, сделаю на высшем уровне.

– Так ей нужна эта беременность, чтобы он женился? – с пониманием скривился Коган.

– Так по крайней мере она сказала мне.

– Ну вот, – злорадно усмехнулся он, – а говоришь, не обсуждали свадьбу. Ладно, идите, Эльвира Алексеевна. Никогда бы не подумал, что это скажу, но никак я не ожидал, что моя лучшая студентка, врач, – потряс он пальцем, – и будет по гостиницам… бингерлѐ устраивать.

Брезгливо скривился. И это его бингерлѐ тоже обидно резануло.

Загадочным словом, что с немецкого можно перевести как «трали-вали» профессор Коган, а до него только император Александр Второй и его фаворитка княжна Долгорукова называли то, что мы сейчас смело называем секс или используем другие современные эвфемизмы плотских утех.

– Станислав Владиславович, – едва не заскрипела я зубами, – да не ходили мы в гостиницу, я на лекцию опаздывала, а он…

– Иди уже! – рявкнул он. – Иди, Эльвира с глаз моих долой. Но знай, если мы из-за тебя не получим денег. А мы их явно не получим, если этот Верейский не женится на девчонке Пашутина. То предупреждаю: белого света тебе будет мало. Не подводи меня!

Я онемела, глядя в его налившееся кровью лицо, на сбившуюся в сторону бабочку.

– Давай, давай! – он вытолкал меня за дверь, не дав возразить. Но я услышала, как он добавил. – Не война вроде, в мирное время живём, а взяли моду рожать «для себя», безотцовщину плодить.

Потерянная, оглушённая я шла к своему кабинету, и сердце стучало где-то в висках, в голове, в ушах – бесновалось от обиды, унижения, несправедливости.

Горечь и негодование кипели в душе. Да как вы смеете! Вы – все! И не то, чтобы я испугалась старика, а было Когану уже хорошо за семьдесят – в прошлом году отмечали пятидесятилетие его профессиональной деятельности. Но мне и так было погано, а стало ещё хуже.

Я и так измучилась, думая, что делать. А теперь, оказалось, ещё и виновата, во всём: что родила не от того человека, что его невеста тупа, раз до сих пор считает, что ребёнком можно удержать мужика, но ни этом трахается с кем попало, и даже в том, что Коган уже раскатал губу на деньги Пашутина.

Вместо того, чтобы послушаться и прижать хвост, хотелось воевать. В душе рос протест. И желание вцепиться в Верейского двумя руками и не отпускать как никогда казалось правильным. Не придумывать себе ничего, не прогнозировать. Что случится – то случится. Поведать ему правду о его невесте и каких-то там акциях. Рассказать о дочери. О своих чувствах. Довериться. Открыться. Пустить его в свою жизнь. И перестать уже бояться. Надоело.

Но как нормальная здравомыслящая женщина, с принципами, взрослая, независимая, давшая слово и привыкшая выполнять свои обещания, я ведь не могла себе такого позволить. У меня семья, работа, докторская, ребёнок, пожилые родители. Мне надо зарабатывать и на что-то жить. Мне приходится прогибаться и соблюдать правила. Мне не стоит лезть на баррикады и кому-то что-то доказывать.

Мне было горько, обидно, больно и тошно. Ведь мне так ясно дали понять, я – никто, мои чувства – ничто, я должна делать, что скажут и не отсвечивать.

Молча брать и делать.

Глава 12. Эльвира

– Проходите, – открыла я дверь кабинета, приглашая простенько одетую, но хорошенькую девушку, что заметно нервничала.

– Вы же Эльвира Лейман? – уточнила она.

– Да, – нарочито повернула я к себе бейджик с груди, – это действительно моя фамилия.

– Я домработница Юлии Пашутиной, но она сейчас живёт у своего жениха, господина Верейского, поэтому и я работаю и на него. Там и увидела вашу визитку. Юлия Владимировна ведь наблюдается у вас?

– Совершенно верно, – выдохнула я. Опять Верейский и Юлия, мать её, Владимировна! Мёдом им всем тут теперь намазано, что ли.

Но стул предложила.

Девушка присела на самый краешек, нервно теребя в руках конец шарфа.

– Я знаю, что Юлия Владимировна не беременна, но раз она доверилась вам, значит, вы умеете хранить секреты.

Чудесно! Просто чудесно! Теперь у меня ещё и слава врушки, или как там говорят про полицейских: продажного гинеколога, грязного дока?

– Хранить чужие секреты моя профессиональная обязанность, – с бесстрастностью снежной лавины ждала я, что же она мне скажет.

– Я беременна от влиятельного человека, которого не хотела бы называть, – опустила она руки, и платье обтянуло круглый животик сроком недель на двадцать. – Но мне нужно доказать, что это его ребёнок. А там видно будет.

Хотелось стукнуться лбом о стол. Но ни один мускул не дрогнул на моём лице.

– Что значит доказать? Вы хотите тест ДНК на подтверждение отцовства? Так это любая лаборатория сделает, зачем вам я?

– Не только. Всё не так просто, – вздохнула она.

А по мне так как два пальца об асфальт.

– Он знает о вашей беременности?

– Нет, – заёрзала она.

– У вас были другие половые партнёры в период зачатия?

– Нет.

Мои брови вопросительно приподнялись.

– Откуда тогда эти сомнения в отцовстве?

Она сжала губы.

– Половой акт был защищённым? – догадалась я.

– Да, он надевал презерватив, поэтому вряд ли мне поверит, – одарила она меня ненавидящим взглядом.

У-тю-тю, какие мы сердитые!

– Как же тогда это случилось? – продолжала я допрос.

– А это важно? – дёрнулась девушка, словно я задела её за живое.

– Мне – не важно. Но вы ведь попросили помощи. Логично начать с правды.

– Он много лет использовал меня. Имел, когда хотел. Когда ему вздумается. Мог просто идти мимо, когда я убираюсь, затащить в ванну и грубо отодрать. Я же никто, так.

«Шёл мимо», «затащил в ванну», «много лет использовал», «я домработница господина Верейского» …

Мне резко стало жарко, когда её слова вдруг сложились в совершенно определённую картину: кто именно этот загадочный влиятельный человек.

– И что ты сделала? – спросила я резко пересохшим горлом.

– Взяла использованный презерватив и… – неопределённый жест в направлении своей промежности, но мне и так было ясно, как именно она им воспользовалась.

– И чего ты теперь хочешь?

– Я же сказала: мне нужен анализ и официальное подтверждение.

– Нет, чего ты на самом деле хочешь, девочка? – устала я церемонится с этой хитро выделанной девицей. – Денег? Славы? Справедливости? Я слышала, на телевидении любят хороших девочек, обиженных плохими богатыми дядями. А что-то мне подсказывает, что он как раз богат, и, возможно, без пяти минут женат. Хочешь в телевизор? Или хочешь, чтобы он заплатил за твоё молчание? Или, может, чтобы заплатила Юлия Владимировна, которой твой секрет, боюсь, очень, очень не понравится?

Я сверлила её глазами, пытаясь угадать, точно ли попала, что это Верейский? Она ведь не сильно и скрывала. И сама себя накручивала, вдруг ощутив приступ ревности. Острой примитивной банальной ревности и какой-то обиды. Что вот такие правильные, идейные, как я, молча ревут в подушку и не навязываются, потому что это я так решила – родить от него, и это мои проблемы. А смазливые «простушки», вроде этой, пользуются своей женской привлекательностью по полной и ничем не гнушаются.

Она гордо вскинула голову и глянула на меня зло.

– Всё не так просто. Оказалось, что у него какое-то опасное генетическое заболевание. А я хочу, чтобы у моего ребёнка всё было хорошо или… избавлюсь от него, – резко выдохнула она, словно такое решение ей принять действительно будет непросто. – Так вы мне поможете? С обследованием?

– Что?! – потрясла я головой, не веря своим ушам. По спине пополз холодок. – Генетическое заболевание? У Верейского?!

– Я же сказала, что не хочу называть его имя! – недовольно пискнула она. – Это неважно.

Неважно?! Нет, девочка моя, это теперь охренеть как важно. Это теперь касается не только тебя и твоего ребёнка, но и меня, и моего…

От ужаса, что моя Матрёшка может быть больна, по коже побежали мурашки. Ладно, хрен с тобой, молчи, я и так выясню кто автор твоей беременности. Сравню образцы, это не сложно. И глаз с тебя не спущу.

«Вот же кобель, а! Вот же кобель!» – выдохнула я.

– Но вы правы, я думаю, мне хорошо заплатят за этот секрет. Только одна проблема, – вздохнула она. – За осмотр я внесла оплату, но на все эти дорогостоящие анализы у меня пока нет денег.

«Ушлая коза! Конечно, я права», – горько усмехнулась я на это её «пока».

– Раздевайся за ширмой, ложись на кресло, а там посмотрим. Может, что-нибудь и придумаем, – показала я рукой.

И уже даже придумала. Я могу провести её по программе поддержки постдипломной подготовки специалистов при университете, которую учредил фонд Пашутина. Пусть господа платят.

Проблема в том, что бесплатно генетическую экспертизу ей можно будет пройти только в одной лаборатории – при университете. И мне придётся очень постараться, чтобы её включили в эту программу.

Но теперь я была лично в этом заинтересована.

Давно уже я не выписывала такую пачку направлений. И датчик аппарата УЗИ никогда так не дрожал у меня в руке. Хотя никаких нарушения внутриутробного развития я не увидела, но, возможно, и не должна была. Не все отклонения видны при обычном ультразвуковом обследовании. А я всё же гинеколог, а не генетик, и то заболевание, что она назвала, даже я слышала первый раз.

Зато оно убедило меня в правдивости её истории – такое просто так не выдумаешь, не найдёшь от нечего делать в интернетике.

И у меня не дрогнула рука лично набрать Верейского, чего до её визита, я бы ни за что не сделала.

– Привет! – обрадовался чёртов кобель, услышав мой голос, а потом явно расстроился, когда я сказала, что приглашаю его на свидание… с лабораторией. Сдать кровь и другие анализы. Как будущего отца. – Я сейчас в Нью-Йорке. Буду не раньше, чем через три дня, – улыбнулся он, не слыша, как я скрипнула зубами. – Но я обязательно буду… на этом свидании.

Глава 13. Павел

Она позвонила. Сама! Чёрт побери, она позвонила! Пусть по делу. Пусть как обычно была строга и профессиональна. Но она – позвонила.

Я и не пытался скрыть улыбку, убирая в карман телефон.

– Хорошие новости? – взяла меня под руку моя глубоко беременная сестра.

– Ещё не знаю. Когда назначают личную встречу такого плана, трудно сказать чем она закончится, – сжал я её тёплую сухую ладошку.

– Как всегда темнишь? А по твоему лицу и не скажешь, что ты сомневаешься.

– А что скажешь по моему лицу?

– Что это женщина. И далеко не безразличная тебе, – она понимающе толкнула меня плечом и не стала мучить расспросами. Знала: бесполезно. Хотя иногда мне казалось, что она моя старшая сестра, а не младшая, столько мудрости бывало в её словах.

– Спасибо тебе, Паш, за работу.

Тяжело переваливаясь с ноги на ногу, она медленно шла рядом.

Центральный парк Нью-Йорка. Кареты с лошадьми. Велосипедисты. Бегуны. Сегодня здесь было особенно людно и шумно. Какой-то апрельский марафон.

Распускающиеся цветы. Воздух, пропитанный весной. А на катке Уолмана ещё лежит лёд. Машина, что его чистит, заглушила последние слова сестры, но я услышал.

– Тань, это только твоя заслуга, что именно твой логотип выбрали для ребрендинга. Ты над ним работала, не я.

Она посмотрела на меня осуждающе и покачала головой.

– А мне кажется твоя. Я же помню наш прошлый разговор, полгода назад. Когда я была в панике, что опять беременна. Нам пришлось перебраться в квартирку подешевле.

– Вам пришлось перебраться в квартиру с пандусом, чтобы заезжала инвалидная коляска. А что подешевле, ты же знаешь, ни я, ни отец не оставим вас с Марком и Митькой на улице. Не бросим, не стесним в средствах. Никогда. И дело не в аварии и увечье. И не в твоей беременности. Это аксиома. Обычная рутинная обязанность семьи – помогать своим. И всё. Прими это как должное.

Она улыбнулась. Стиснутое её тёплой рукой плечо приятно заныло.

– Вот умеешь ты. Убеждать. Да я и принимаю. Если бы не проклятая гордость, – вздохнула она.

– Понимаю, – похлопал я её по руке.

Очень хорошо понимаю. Да, смену дизайна компании я только из-за неё и задумал. Чтобы она чувствовала себя независимой, успешной. Я устроил ребрендинг, и у Татьяны теперь есть хорошо оплачиваемый перспективный проект. Но, конечно, я никогда в этом не сознаюсь.

– А у Марка как дела?

Задрав голову, я время от времени следил за его инвалидной коляской, что катила перед собой Юлька. А Митька, шестилетний сорванец, носился от матери к отцу. Его яркая куртка то и дело мелькала между скелетов деревьев, ещё не покрывшихся листвой.

– Не очень, – вздохнула Татьяна. – Знаешь, как бывает. Ты здоров, молод, талантлив, полон надежд и планов. Твои картины покупают. Ты востребован, популярен. И вдруг – раз и никому не нужен. И даже не потому, что вдруг лишился ног. Марк словно выгорел, когда его вдруг перестали покупать. Стали поносить даже те, кто раньше восхищались. Нашли себе других, молодых, борзых, смелых героев. А он словно разучился писать или стал невидимкой. И хуже всего, перестал верить в себя. Начнёт что-то и бросает. Закончит и рвёт. Всё ему кажется не то, не так.

– А что говорит психолог?

– Посттравматический синдром. И он за всю жизнь может не пройти.

– Я не знаю, как лечится этот синдром. Но я знаю, как создаётся популярность. Любая. Как легко покупаются все эти критики. Искусственно создаётся шумиха. Всё это и близко не стоит к таланту, дару, гениальности. Технологии, Тань. Реклама, продвижение, соцсети, хайп. Любая бездарная мазня дорастает до уровня пусть не высокого, но массово востребованного искусства с должной поддержкой и вложениями. Именно этим обычно и занимаются знающие люди – делают бабки на смазливых личиках моделек, звонких голосках певичек, или из куска холста и пары тюбиков с краской. И это суровая правда любого бизнеса. Я мог бы взяться, но не без его ведома.

– Не надо, Паш, – покачала она головой. – Если я попрошу тебя, он этого мне никогда не простит.

Я согласился.

– Уверен, Марк найдёт в себе силы смириться или собраться. Это очень тяжело после успеха. И, наверно, почти невозможно, став калекой. Но не зря же говорят, что талантливый человек талантлив во всём. И он ещё найдёт себя, вот увидишь. Так что не унывай. Тебе сейчас ни к чему. Но, поверь, рано или поздно всё наладится.

– Да я не унываю. В принципе, у нас всё неплохо. Просто ты спросил, и я что-то разнылась. Ох! – она остановилась, положив руки на живот. – Давай присядем?

Нагретая солнцем лавочка приятно упёрлась в спину.

– Ты то как? Как у вас с Юлькой?

– Боюсь, всё идёт к логичному финалу.

– Это к какому? – прищурилась сестра. Я так любил, когда в её глазах сверкали эти хитринки, как у мамы. – К свадьбе, наконец? Или всё же к расставанию?

– А тебе какой больше нравится? – я прикрыл глаза ладонью, сложенной козырьком.

– Тот, где ты счастлив, конечно, – улыбнулась она.

– Хитрюга. А я думал, дашь мне совет.

– Сомневаюсь, что он тебе нужен.

Но на самом деле, она его дала. Когда, накормив своими фирменными макаронами с сыром, вечером провожала у двери.

– Только не тяни с этим, что бы ты там себе ни надумал. Жизнь так коротка и непредсказуема, я теперь это точно знаю, – поцеловала она меня в щёку.

А я и не собирался тянуть.

Злющая и всем недовольная Юлька решила идти пешком – до гостиницы было недалеко, пару километров, через мост. И она упрямо вышагивала впереди меня в своих белых кроссовках в одиночестве.

Я догнал её где-то как раз на середине моста.

Ветер свистел в ушах. Вода внизу мерно поблёскивала ртутью и жёлтыми глазами фонарей. На сверкающий огнями город опускались облачные густо-сиреневые сумерки.

– Ничего не хочешь мне рассказать?

– О чём? – хмыкнула Юлька.

– Ну, например, о разговоре с отцом. Ты же явно прилетела о чём-то с ним поговорить. И судя по тому, как весь день бесишься и ночевать собралась у меня, что-то пошло не так.

– Я бешусь, потому что мне пришлось весь день провести с этой безмозглой клушей, её нудным мужем и их вертлявым сопляком. И отец тут совсем ни при чём.

– Ты не забыла? Эта безмозглая клуша – моя сестра, – заставил я её остановиться. – Сопляк – племянник. И кучка дебилов, о которых ты всегда высказываешься столь резко – моя семья. Но, в принципе, раз они тебе столь неприятны, я с радостью избавлю тебя от их общества. Навсегда.

– В каком смысле? – вздёрнула она подбородок.

– В самом прямом. Мы расстаёмся, Юль. И в этот раз уже наверняка.

– Что?! – её лицо исказила безобразная гримаса, где и недоумение, и непонимание, и возмущение сошлись воедино. – Аллё, стоять! Я вообще-то беременна.

– А я вообще-то стою, – засунул я руки в карманы, небрежно откинув полы пальто, и опёрся на холодное ограждение.

Молниеносно сообразив, что выбрала неправильный тон, она тут же перестроилась. А, может, до неё дошёл смысл моих слов, но она вдруг переполошилась.

– Нет, нет, нет, коть. Нет, ты не можешь. Мы же… Ты же…

– Собирались пожениться? Обещал твоему отцу? – заканчивал я за неё оборванные на полуслове фразы. – Я передумал. У тебя стало от меня слишком много секретов, – усмехнулся я.

– Коть! Нет! Нет, нет, нет, – вцепилась она в рукав пальто, преданно заглядывая в глаза. – Ну, хочешь я тебе всё-всё-всё расскажу. Что ты хочешь знать?

– Уже ничего, – покачал я головой, видя в её глазах то, чего ну никак не ожидал увидеть. Страх. Растерянность. Испуг. Неподдельный. Нешуточный. Неприкрытый.

– А ребёнок? Как же ребёнок? – цеплялась она за свою беременность как за соломинку.

– Ничто не помешает мне быть его отцом. Но я не буду твоим мужем.

– Но почему? – словно уговаривала она меня передумать. – Что я такого сделала? И дело, конечно, не в моих секретах, я и раньше рассказывала тебе не всё. Тогда в чём?

– Юль, – обнял я её. – Ты сама знаешь.

– Нет, – всхлипнула она. Прижалась ко мне и расплакалась. Отчаянно, по-детски, навзрыд. – Нет, не знаю.

Я сглотнул комок, подступивший к горлу.

– Ты не моя. И я давно не твой. Мы как две разные птицы, что живут в одной клетке. Мы рядом, но мы не вместе. Давно уже не вместе.

Шесть лет. Шесть долгих и таких коротких лет мы были рядом. Ссорились и мирились. Ладили и ругались. Обижались и прощали друг друга. Сходились и расставались. Любили и ненавидели.

Шесть лет строили наши отношения и рушили. Возводили снова, находили в душе прощение, в сердце – теплоту. Но эта любовь в состоянии Пизанской башни, и жизнь как на вулкане – всё же не моё. Не моя.

– Прости! – поцеловал я её в макушку, когда она перестала рыдать.

Поднял руку, останавливая такси.

Водитель повторил названный адрес, взял купюру.

– Так будет лучше, – усадил я на заднее сиденье Юльку, послушную как тряпичная кукла.

– Для кого? – всхлипнула она, вытирая нос.

– Для всех. Для тебя. Для меня. Для ре…

Она закрыла мне рот рукой на полуслове.

– Отец тебя не простит.

– Я знаю, – вытер я тушь, что грязной слезой текла по её щеке.

– Он разозлится. Он… ты даже не представляешь, что будет, когда он узнает.

– Я справлюсь. Ты, главное, береги себя, хорошо?

Она кивнула. Я захлопнул дверь.

Такси бодро отъехало и вдруг остановилось.

– Паш! – она выскочила, оставив открытой дверь. Подбежала. Сняла кольцо, протянула мне.

Но я не взял.

– Ты знаешь, что с ним делать.

Однажды она сказала: «Если я умру раньше тебя, развей мой пепел над какой-нибудь рекой. Всё равно над какой. Только воде, вечно куда-то стремящейся, но словно стоячей, то тихой, то бурлящей; то животворящей, то разрушающей; то шумящей, то поющей, такой разной и так похожей на меня, я бы доверила свою душу».

Она кивнула. Размахнулась. И бросила кольцо в сиреневую бездну весенней ночи.

Пусть тёмные воды этой реки навсегда сохранят наши тайны.

Пусть это не любовь, но она была прекрасна.

Прости меня, Так-и-не-ставшая-моей! Прости и прощай!

Глава 14. Эльвира

– А где находится лаборатория? – подхватив сумочку, домработница встала.

Про себя я продолжала называть её именно так – домработница, хотя ей, наверное, больше подошло бы просто девушка. Эй, девушка! Как «Эй, человек, чаю!» А имя Ксения, как она представилась, на мой взгляд этой пшеничной блондинке со слегка вздёрнутым носиком и полновесным третьим размером груди совсем не шло.

При первой встрече она показалась мне совсем юной, на самом деле недавно ей исполнилось двадцать три. Вот на этот небольшой юбилей некий Господин Кобель был настолько мил, что подарил ей дорогую подвеску и заделал ребёночка. Вернее, она сама его себе заделала, сообразив, что дело идёт к увольнению.

Уволить её, правда, не уволили – он оставил её в покое. С чего вдруг, Ксения не уточнила. Я же, обессиленная очередной бессонной ночью, проведённой за справочниками по генетике и подготовкой к лекции, слушала её откровения невнимательно, злилась и уточняющих вопросов не задавала. У меня сейчас были совершенно другие проблемы.

Девица и так, ободрённая моим патронажем, трещала не переставая. Но я лишь невольно отмечала, что многое в её рассказе у меня теперь совсем не вяжется с Верейским.

Например, что имел он её грубо и только когда ему хотелось, не церемонясь. Мне он казался более деликатным что ли, сдержанным, цивилизованным, не настолько примитивным, разборчивым. Но мне ли судить? Что я о нём знала? Мы и были с ним близки всего три недели. Со мной он вёл себя совсем не так.

Как назло, в голову лезли воспоминания о его сильном теле, горячих руках, напоре и при этом трепетной нежности, с которой он относился к моему телу.

Девицу же, с её слов, он имел по своему желанию как хотел больше пяти лет, жёстко оприходовав почти сразу, как её наняла Юлия Владимировна. Но платил исправно и щедро, потому девушка работала и терпела. Пока, конечно, однажды, двадцать недель назад, не решила «отомстить».

Не вязалась с бодрым видом Верейского и планами на будущее и его неожиданная болезнь. Но и здесь я находила отговорки. Генные болезни коварны и порой начинают себя проявлять и в период полового созревания, а некоторые и после тридцати, и после пятидесяти, как синдром, что назвала Ксения. Возможно, в силу возраста Верейскому казалось, что всё не настолько плохо и он, как большинство мужиков, просто отмахивался.

Легче мне пока от этих знаний не стало. И от этих сомнений тоже.

Но мне категорически нужны были факты и результаты анализов, поэтому я протянула ей направление и схему.

– Медуниверситет – это много-много похожих корпусов с разными номерами, каждый из которых ещё и с литерой, – подала я ей тёплый лист с принтера. Поставила крестик. Нарисовала стрелочку. – Мы сейчас здесь, корпус 17А. Дальше пройдёшь мимо анатомички, это 30Б, налево, а там, надеюсь, разберёшься где лаборатория. И посиди, пожалуйста, в коридоре. В кабинет тебя пригласят.