Читать онлайн Контрреволюция. Как строилась вертикаль власти в современной России и как это влияет на экономику бесплатно

Главный редактор С. Турко

Руководитель проекта А. Василенко

Корректор Е. Аксёнова

Компьютерная верстка К. Свищёв

Дизайн обложки А. Бондаренко

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© С. Алексашенко, 2019

© ООО «Альпина Паблишер», 2019

* * *

Предисловие

Современная история – опасный предмет. Гаспаров в «Записях и выписках»[1] пишет: «В школьную программу ее ввели при Наполеоне III. “Угодничество сделано предметом школьного изучения” (Дневник Гонкуров, окт. 1863)». Нет сложнее материи для изложения, чем неостывшее, неуложившееся, не до конца известное прошлое – ибо, увы, число участников битвы при Аустерлице нам известно лучше, чем число участников митинга, прошедшего пять лет назад, ибо одни источники говорят одно, другие другое, все они пристрастны, а обилие данных и «свидетельств» не облегчает, но осложняет задачу.

Угодничество, которым возмущались братья Гонкур, – понятная угроза, безобразная Сцилла, которая всегда перед глазами. Образцов ее много, они более или менее хорошо оплачиваются в момент написания и немедленно забываются на следующем историческом повороте. Но ничем не симпатичнее сестра ее Харибда: назидательный памфлет, многословное осуждение исторического процесса, пошедшего не так, как автору хотелось бы, облитое горечью и злостью собственного производства, с непременно подразумевающимся «меня слушать надо было!» в качестве вывода.

Второй жанр по крайней мере имеет преимущество занимательности: официальные песнопения юстинианова историографа Прокопия не читает никто, а кой-какие пассажи из его жуткой Anekdota знакомы даже тем, кто не знает, где находилась Византия. Беда в том, что, судя по всему, развеселые истории про императора и его жену, которые госпропагандист записывал по ночам, еще меньше соответствовали исторической действительности, чем его дневной панегирик «О постройках».

Книга, которая лежит перед читателем, ставит целью описать политико-экономическую историю постсоветской России через призму череды решений, принимавшихся ее политическим руководством. Это столь же амбициозная, сколь и рискованная задача: кириллическое печатное пространство полно текстами разных объемов на эту тему, в жанрах от апологетики до апокалиптики – к сожалению, на этом алфавит возможностей обыкновенно и заканчивается.

«Контрреволюция» Сергея Алексашенко – не мемуары обиженного отставника, не перечень болей, бед и обид и не каталог катастрофических прогнозов, а добросовестный и детальный труд, плодами которого может пользоваться и тот читатель, который не разделяет ни выводов автора, ни его предпосылок.

То, что автор, не будучи ни летописцем режима по должности, ни, в строгом смысле, академическим исследователем, проделал эту масштабную работу по описанию в точных правовых и административных терминах, со ссылками на первоисточники и статистическими данными, всех основных политических и экономических событий последних 20 лет в их взаимосвязи и логической последовательности, не может не вызывать глубокого уважения. От консолидации нефтяных активов до сменяющихся волн партийных реформ, трансформаций судов и прокуратуры, взаимоотношений центра и регионов, изменений законодательства о медиа и интернете – события политической истории России описаны не в терминах газетных вырезок, публично сказанных слов и персональных историй (хотя это в книге тоже есть), а через призму политических решений, связанных внутренней логикой.

Но в этой самой внутренней логике лежит еще одна ловушка, легко поглощающая всякого, кто возьмет на себя смелость описывать недавний и незаконченный исторический период. Шопенгауэр писал, что подобно тому, как свет лампы превращает царапины на столе в концентрические круги, огонь нашего эгоизма стягивает все случайные события вокруг единого центра. Для человека вообще центром является он сам, а вот для интеллектуально амбициозного автора им обычно становится любимая концепция или верование, под которое подверстываются все явления бытия. Их выстраивают в стройные шеренги и поручают маршировать к победе коммунизма, второму пришествию, неминуемому краху или триумфу добродетели над пороком. Не навязываем ли мы истории задним числом либо повторяющуюся неизбежность, либо персонализированный злой умысел?

Существует полезный тест на деперсонализацию, которому можно подвергать любые политологические труды или публицистические тексты о политических процессах: мысленно уберите из них все фамилии. Если смысл сохраняется, значит, он и первоначально был. Если же нет – перед вами либо набор мнений автора о своих знакомых, либо каталог сплетен. «Контрреволюция» благодаря исследовательской объективности и объему привлеченного материала легко избегает притягательной пропасти, заполненной сочинениями на тему «Как пришел один плохой человек и сделал всё плохо». Притом, что описанию происхождения и жизненного опыта, влияющего на принятие решений, в книге уделено некоторое внимание, переходом на личности автор не занимается.

Смысл и содержание этого труда (определение «труд» книге подходит как никакое другое) – описание механизма принятия решений. За перечнем событий и объяснением их причин и следствий встает не чья-то сатанинская воля и не унылая «историческая колея», а очертания машины власти – политической системы, нацеленной на самосохранение, расширение своей ресурсной базы и концентрацию рычагов влияния на окружающую реальность. «Контрреволюция» – история успешной концентрации, история незаконченная, потому что историко-политические процессы по природе своей бесконечны. Что еще интереснее, они не знают логического завершения: так, концентрация власти никогда не остановится и никогда не дойдет до стадии монополизации (одно вытекает из другого). Идеальные типы политических систем – «полные» демократии или чистые диктатуры – потому и называются идеальными типами по Гегелю, что представляют собой полезные абстракции. Заслуга автора – в добросовестном и документально подтвержденном отображении многообразной реальности, даже тогда – особенно тогда, – когда она не укладывается в схему.

Екатерина Шульман,политолог, кандидат политических наук

От автора

Мне в жизни повезло – я был участником великой русской революции, когда тоталитарное государство с плановой экономикой трансформировалось в государство с рыночной экономикой, пытающееся двигаться в сторону развитой демократии. Я считал тогда (впрочем, так же считаю и сегодня), что Россия может быть процветающей, только двигаясь в этом направлении, и, как мог, способствовал этому. Почти 10 лет, с 1989 по 1998 г., я проработал в различных государственных структурах, и, безусловно, то, что было сделано в те годы, в какой-то мере является и результатом моего труда. Что-то удалось, что-то нет, где-то были успехи, а где-то провалы. Но к концу 1990-х у меня сложилось ощущение, что, несмотря на все трудности и проблемы, Россия уверенно движется к намеченной цели.

И вдруг ситуация начала меняться: одно за другим происходили события, которые показывали, что достижения реформ далеко не так прочны. Принимались законы, которые разворачивали нашу страну в прямо противоположную сторону – в сторону недемократических методов правления и восстановления доминирующей роли государства в экономике. Для меня эта смена вектора движения стала заметна достаточно быстро, и я последовательно говорил об этом в своих публикациях и в радио- и телеинтервью. Я давал достаточно пессимистические прогнозы относительно перспектив развития российской экономики, постоянно слыша упреки в том, что я «не вижу хорошего» и «рисую мир только черной краской».

К сожалению, я оказался прав. К 2013 г. развитие российской экономики практически остановилось, хотя цены на нефть устойчиво превышали $100 за баррель, а о войне с Украиной и об экономических санкциях Запада против России никто не мог и подумать. Винить в этом по привычке внешние условия было нельзя: вся мировая экономика уверенно росла, так же как и спрос на российское сырье. Причины случившегося нужно было искать внутри страны, и достаточно быстро эксперты назвали диагноз: неблагоприятный инвестиционный климат. В России сложилась институциональная среда, которая сильно увеличивала риски ведения бизнеса, делая их порой запредельными. Российский бизнес потерял желание расти.

Потеря стимулов к росту – явление для бизнеса ненормальное. Любой бизнесмен мечтает о развитии, об увеличении масштабов своей компании, о получении большей прибыли. Если у бизнеса пропадает такое стремление, значит, в стране случилось что-то из ряда вон выходящее. Попытка найти в России это «что-то» или установить тот момент, в который все радикально изменилось, обречена на неудачу: изменение инвестиционного климата в стране происходило постепенно на протяжении всех 18 лет правления Владимира Путина. Начиная с самого первого его дня в президентском кресле. Цель моей книги – рассказать о том, что, как и когда сделал Владимир Путин за эти годы.

В последнее время появилось большое количество книг, посвященных анализу российской истории последних двух десятилетий. И, конечно, многие авторы ставили Владимира Путина в центр внимания, хорошо понимая ту роль, которую он играл и играет в жизни современной России. Прекрасная биографическая работа Стивена Ли Майерса[2] проводит нас через многие эпизоды жизни российского президента, пытаясь проследить формирование его личности, взглядов, круга общения, показать, как и при каких обстоятельствах он познакомился с теми людьми, которые стали его ближайшим окружением в Кремле. Глубокое и в хорошем смысле дотошное исследование Карен Давиши[3] подробно рассказывает о переломном этапе в жизни Владимира Путина, о 1990-х гг., когда радикально менялась жизнь всей страны, а будущий президент оказался внутри государственной машины управления, где ему пришлось столкнуться с многочисленными искушениями и необходимостью погружаться во многие ранее незнакомые ему проблемы, принимая решения, которые для многих и сегодня остаются весьма спорными. Веселый и жизнерадостный рассказ Михаила Зыгаря[4] ведется от лица некоего обобщенного кремлевского инсайдера, который делится с читателем слухами и разговорами, наполняющими кремлевские коридоры, и объясняет логику и мотивы многих принимавшихся решений. Глубокий психологический портрет, нарисованный Фионой Хилл и Клифом Гадди[5], показывает, как формировалось мировоззрение человека, прослужившего полтора десятилетия в советской тайной полиции, которая постоянно занималась поисками угроз и врагов, и как личные взгляды человека, который никому и никогда полностью не доверяет, стали влиять на российскую внутреннюю и внешнюю политику. Эмоциональные зарисовки Маши Гессен[6] и Гарри Каспарова[7] о жизненных эпизодах с участием множества действующих лиц сливаются в масштабную наэлектризованную мозаику.

Каждая из этих книг вносит свой вклад в анализ российской истории и политической жизни. В чем-то взгляды авторов очень близки, а где-то они расходятся в трактовке событий и оценке мотивов. С ними можно соглашаться или спорить, но все они так или иначе строят разговор вокруг личности Владимира Путина, пытаясь понять его цели и интересы, ограничения и желания. Меня гораздо меньше интересует Владимир Путин как человек. В своей книге я стараюсь сконцентрировать внимание на том, что случилось с Россией; показать, как непрочна бывает политическая система в странах с неустоявшейся, а порою и устоявшейся демократией. Процессы в ряде стран Восточной Европы, где политические лидеры узурпируют власть, ограничивая права своих оппонентов, назначая некоторых из них врагами нации, сильно напоминают то, что происходило и происходит в России в эпоху Владимира Путина. Разрушение политических институтов, системы сдержек и противовесов не происходит обвально, но последовательное движение в эту сторону наводит на тревожные размышления о судьбе таких государств. Даже в стране с наиболее мощными демократическими институтами мы наблюдаем яростную борьбу президента Дональда Трампа с критикующими его СМИ, мы видим его стремление подчинить себе, сделать лояльными суды и правоохранительные органы, и все это сильно напоминает то, что делал и делает в России Владимир Путин.

В середине октября 2015 г. Майкл Макфол пригласил меня выступить с лекцией в его институте в Стэнфордском университете. Как всегда, меня попросили поговорить о российской экономике и о том, почему она находится в столь плачевном состоянии. Готовясь к ответу на эти достаточно простые вопросы, я понял, что мне придется больше говорить о политике, об институтах, о том, что случилось с Россией в XX в., во время президентства Владимира Путина. По окончании лекции Майкл спросил: «А почему бы тебе не написать книгу на эту тему?» Я ответил, что подумаю. И вот подумал и написал её, на что понадобилось три года.

Моя цель – показать, что случилось с Россией как с государством после развала СССР и особенно после того, как Владимир Путин стал президентом страны. Как наша страна из страны-надежды превратилась в страну-изгоя, несущую угрозы своим соседям. Мой рассказ о том, как раз за разом, порою из лучших побуждений, принимались решения, которые не были частью какого-то продуманного плана, написанного кем-то и где-то. Эти решения не складывались в логичную, четко выстроенную последовательность, но, став частями единого целого, смогли поменять курс движения России на прямо противоположный.

Как у многих политиков, приходящих к власти в нестабильной ситуации, у Владимира Путина постоянно возникало ощущение, что ему не хватает властных полномочий; что еще чуть-чуть больше власти и ему удастся навести в стране тот порядок, который ему представлялся желанным. Но для того, чтобы президент получил больше полномочий, нужно было отобрать их у других ветвей власти, изменить баланс сил в свою пользу. Так получилось, что в России начала 2000-х, в стране, которая только-только вышла из периода постсоветской трансформации и которая прошла через жесточайший, болезненный, но очистительный финансовый кризис, не нашлось политических или общественных сил, готовых противостоять стремлению Владимира Путина расширить свои полномочия. Регионы, партии, бизнесмены, судейское сообщество молчаливо наблюдали за тем, как президент, опираясь на силовые методы, одного за другим удалял с политической сцены своих противников, как он отбирал власть и/или права у кого-то из них, а иногда кто-то из них даже помогал ему в этом, если речь не шла об их собственных интересах. Достаточно быстро, уже к концу первого президентского срока, Владимир Путин оказался в ситуации, когда он смело и не кривя душой мог повторить фразу: «Государство – это я!»

Мы не знаем, какую Россию мечтал построить Владимир Путин, приходя в Кремль. Очень похоже, что у него вообще не было никакого стратегического плана или четкого видения будущего своей страны. Но у него были принципы и ценности, опираясь на которые, он принимал решения, каждое из которых неизменно приводило к укреплению его личной власти и ограничению прав и свобод граждан России. Как политику Владимиру Путину удалось добиться своей цели – он находится у власти в России уже 18 лет, и пока не понятно, что может помешать ему продлить свое правление и побить печальный рекорд Иосифа Сталина. Но как президент России Владимир Путин оказался неудачником – за последние 10 лет экономика страны выросла всего на 5 %, значит, не вырос и уровень жизни российских граждан.

Сегодня многие эксперты спорят о том, что должны сделать власти, чтобы российская экономика перешла к устойчивому росту. Я надеюсь, что эта книга станет моим вкладом в такую дискуссию. Нельзя лечить болезнь, не поставив правильный диагноз. А диагноз заключается в том, что тот импульс и вектор развития, которые задал России Борис Ельцин, Владимир Путин полностью погасил многочисленными решениями за время своего правления. За эти 18 лет траектория развития страны изменилась, и сегодня Россия идет по пути, который никак не может привести к процветанию и благополучию. Поэтому для названия своей книги, для описания того, что случилось с Россией в XXI в., я выбрал слово «контрреволюция».

Книга призвана ответить на вопрос, который мне часто задают: почему российская экономика после бурного роста в первые годы президентства Владимира Путина застряла в болоте стагнации, из которого пока не видно выхода? Уже в самом начале я пытаюсь показать, что бурный рост экономики нашей страны до кризиса 2008 г. в самой незначительной мере связан с той политикой, которую проводил российский президент.

В последний день 1999 г. малоизвестный в то время стране Владимир Путин стал исполняющим обязанности президента России, и многие его последующие решения проистекали из того опыта, который он получил в очень короткий период своего созревания как федерального политика. С этого – краткого описания политических событий второй половины 1990-х гг., когда в борьбе за власть в России столкнулись различные группы интересов, объединившиеся вокруг разных центров притяжения, – начинается мой анализ.

Хотя Владимир Путин очень легко выиграл президентские выборы 2000 г., он не смог выйти из состояния ожесточенной борьбы с несколькими противниками одновременно, которая была характерна для всего 1999 г. В четырех главах пойдет рассказ о том, как Владимир Путин в борьбе с реальными или вымышленными угрозами шаг за шагом разрушал неокрепшую российскую демократию, те системы сдержек и противовесов, которые с большим трудом приживались на российской политической почве. Я расскажу о том, как инициированная Владимиром Путиным атака на медиамагната Владимира Гусинского превратилась в последовательную борьбу со свободой слова в России, в которой достаточно быстро репрессии стали основным инструментом подавления инакомыслящих. Расскажу, как Владимир Путин подорвал строительство федеративного государства в России, лишив российские регионы всех реальных полномочий и финансовой устойчивости, отобрав у российских граждан право выбирать губернаторов и мэров. Речь также пойдет о том, как Владимир Путин поставил судебную систему России под личный контроль и создал такие суды, в которых государству или тем, кто присвоил себе право говорить от имени государства, гарантировано положительное решение по любому вопросу. Мы вспомним, как Владимир Путин ликвидировал политическую конкуренцию в России и получил контроль над российским парламентом и над региональными законодателями, создав партию, мало чем отличающуюся от КПСС. Мы поговорим о строительстве вертикали власти – системы иерархического управления, в которой вся государственная власть сконцентрирована в руках одного человека.

После этого я расскажу несколько историй о том, насколько рискованным бывает ведение бизнеса в России и как легко потерять собственность в нашей стране; о том, какое колоссальное давление на владельцев бизнеса может оказывать российское государство в различных его ипостасях, если оно заинтересовано в отъеме чьей-то собственности. Одни компании, о которых я буду рассказывать, были огромными, а другие – мелкими. Одни принадлежали российским гражданам, а другие – крупнейшим международным корпорациям. Одних преследовало государство, других – государственные компании, третьих – рядовые полицейские или чиновники. Во всех случаях российские суды, не моргнув глазом, удовлетворяли все запросы государства и поддерживали его требования, не давая спуска бизнесменам, а тюремное заключение являлось нормальной мерой давления на владельцев бизнеса. Все эти истории произошли во время правления Владимира Путина, и в некоторых из них он принимал непосредственное участие. Ничего подобного не случалось в России времен Бориса Ельцина.

Затем я попытаюсь объяснить, почему все политические перемены, случившиеся в России по инициативе Владимира Путина, оказались такими болезненными для бизнесменов, работающих в России, и почему сам Владимир Путин не пытается защитить бизнес тогда, когда он видит творящуюся по отношению к нему несправедливость.

В заключение будет дан краткий политический прогноз – ожидания того, что может случиться в России в ходе очередного президентского срока Владимира Путина и как на это будет реагировать российская экономика.

Важная оговорка. В книге не будет обсуждаться внешняя политика России, включая аннексию Крыма, военный конфликт в Донбассе и влияние западных санкций на российскую экономику. Это делается осознанно, но не потому, что тема не важна, а потому, что внешняя политика, на мой взгляд, является следствием, а не причиной того, что случилось в России. И включение анализа внешней политики может затуманить главное – рассказ о том, как Россия меняла курс своего движения.

* * *

Я хочу поблагодарить многих людей, кто прямо или косвенно помог мне написать эту книгу, чья поддержка помогала мне двигаться вперед. Безусловно, я должен начать с Михаила Сергеевича Горбачева и Бориса Николаевича Ельцина, которые вывели Россию из исторического тупика и благодаря которым мы знаем правильное направление движения. Я хочу поблагодарить своего учителя Евгения Григорьевича Ясина: он не только познакомил меня с основами экономической статистики, будучи профессором в Московском государственном университете, но и научил анализировать и делать выводы. Я бесконечно благодарен тем, кто не пожалел своего времени на разговоры со мной и рассказал многое из того, что помогало мне в написании этой книги, – Александру Волошину, Андрею Клепачу, Михаилу Ходорковскому, Вячеславу Брешту, Тамаре Морщаковой, Виктору Жуйкову, Екатерине Мишиной, Елене Новиковой, Владимиру Радченко, Валерию Когану, Дмитрию Ушакову, Петру Авену, Владимиру Гусинскому, Альфреду Коху, Анатолию Чубайсу, Сергею Дубинину, Михаилу Колпакову, Ирэне Лесневской, Дмитрию Зимину, Андрею Самодину, Лиз Вуд, Харви Бальцеру, Лилии Шевцовой, Фионе Хилл, Анджеле Стент, Дмитрию Саймсу, Владимиру Рыжкову, Борису Зимину, Алексею Венедиктову, Сергею Петрову, Александру Кыневу, Булату Столярову, Михаилу Бергеру, Кириллу Телину, Николаю Кондрашову.

Отдельно хочу поблагодарить издательский дом «Коммерсантъ» за бесплатный доступ к прекрасному архиву своих публикаций и хорошо устроенную поисковую систему, которые помогли мне восстановить многие факты и найти замечательные цитаты для книги; Сергея Васильева, Виктора Коломийца и «Видео Интернешнл» (Vi), Льва Гудкова и «Левада-Центр», Анатолия Карачинского и «Медиалогию», Сергея Шпилькина за предоставленную мне информацию.

Особая благодарность Марии Снеговой, помогавшей мне на ранней стадии написания книги, и Алëне Лавренюк, оказавшую мне неоценимую поддержку, без которой эта книга могла и не появиться.

И конечно, я не могу не поблагодарить свою семью, которая поддерживала меня не только на протяжении всего периода работы над книгой, но и задолго до этого, – моих родителей, Алевтину Сергеевну и Владимира Павловича, за то, что меня такого вырастили; мою жену Екатерину, которая освобождала меня от многих житейских хлопот и давала возможность сосредоточиваться на моей работе, какой бы она ни была; моих старших детей Артëма и Сергея, которые вежливо пинали меня, заставляя двигаться по выбранному пути; и моего младшего сына Алëшу, который стоически переносил мое длительное отсутствие во время работы над книгой.

Глава 1

Было ли русское чудо?

Что видим? Что делаем?

‹…› До чего мы дожили, о россиане?

Феофан Прокопович[8]

Владимиру Путину повезло как политику. Он стал премьер-министром России в августе 1999 г., когда российская экономика оправилась от последствий тяжелейшего финансового кризиса августа 1998 г. и вошла в длительный период быстрого роста. Как видно на графике 1.1, за 1999–2008 гг. российский ВВП вырос на 94 %, то есть средний темп роста в эти годы был чуть меньше 7 %. В долларовом выражении экономика России выросла в 8,5 раза, золотовалютные резервы страны увеличились с нескольких десятков миллиардов долларов до $600 млрд, бюджет сформировал резервные фонды, совокупный размер которых превышал $170 млрд. Если бы Россия смогла удержать такие темпы роста на протяжении еще 10–15 лет, то мир зафиксировал бы «российское экономическое чудо»: случаев, когда экономика страны росла со скоростью 7 % в год и выше на протяжении 25 лет (жизни целого поколения), в истории не очень много. Но этого не произошло. В 2008 г. разразился глобальный экономический кризис, после чего российская экономика потеряла динамику развития и за следующие 10 лет выросла всего на 5 % – по сути дела, застыла на месте.

Глядя на экономические достижения России 1999–2008 гг., многие приписывают их Владимиру Путину и той экономической политике, которую он проводил в первые годы своего правления. А «потерянное десятилетие» готовы объяснять набором неблагоприятных внешних факторов (глобальный экономический кризис, падение цен на нефть, западные финансовые санкции, замедление экономики Китая). Другие добавляют, что определенную роль сыграло изменение экономической политики Путина. Мне такие объяснения не кажутся достаточно убедительными, и уж точно они не помогают ответить на вопрос о том, что нужно сделать, чтобы перезапустить экономический рост в России. Если экономическая политика 1999–2008 гг. была правильной, а потом Владимир Путин отошел от нее, то, значит, просто вернувшись к старым проверенным рецептам, можно придать экономике России новый импульс. И пусть годовые темпы роста будут не 7 %, а 3–4 %, но это уже будет приличным достижением по сравнению с итогом последних 10 лет.

Но, начав анализировать экономическую политику всех лет правления Владимира Путина, приходится с удивлением констатировать, что никакой особенной разницы в наборе принципов и инструментов, которые использовали российские власти в экономике в разные периоды, не было. Точно так же, как в экономической политике 1999–2008 гг. не было никакого особого либерализма, который мог бы объяснить бурный рост того периода.

В свое первое президентство Владимир Путин поддержал принятие нескольких законов, которые изменили экономические правила игры. Был принят Налоговый кодекс, упростивший налоговую систему и установивший плоскую 13 %-ную шкалу подоходного налога (которая позднее стала эталоном для многих восточноевропейских стран). Однако по прошествии нескольких лет уверенность в том, что эта мера способствовала выходу зарплат «из тени», несколько уменьшилась, а, например, Евсей Гурвич и Александра Суслина[9] считают, что доля теневых зарплат даже выросла. Был принят Земельный кодекс, узаконивший частную собственность на землю, что, несомненно, стимулировало экономическую активность в сельском хозяйстве, которое с 1999 г. растет со средней скоростью около 3,5 % в год. Но удельный вес сельского хозяйства в российском ВВП не слишком велик (2,5–3,5 % в разные годы), и, следовательно, его ежегодный вклад в общий рост экономики ограничивается десятыми долями процента. Был принят новый Трудовой кодекс, снявший ряд архаичных ограничений, унаследованных от плановой экономики. Была проведена реформа электроэнергетики, которая привела к росту инвестиций в этом секторе. Была проведена монетизация социальных льгот. Осуществлена пенсионная реформа, давшая за счет создания накопительной компоненты на первом этапе существенную подпитку внутреннему рынку корпоративных облигаций[10].

Однако при всей важности этих решений они не составили согласованную повестку реформ и потому не были решающим фактором в экономических достижениях первых лет президентства Путина. Точно так же, как во второй половине правления Владимира Путина (2008–2018 гг.), ни в одном из направлений не были реализованы какие-либо контрреформы, оказавшие заметное тормозящее воздействие на экономику России.

Детальный анализ бурного роста российской экономики в 1999–2008 гг. показывает, что экономическая динамика в это время была совсем неоднородной: разброс между минимальными и максимальными темпами роста (квартал к кварталу со снятой сезонностью в годовом выражении) составлял около 10 % – от 2–3 % роста во второй половине 2000 г. до более чем 10 % годовых в отдельные моменты, а локомотивами роста в разные годы являлись разные сектора.

Внутри этого десятилетнего периода я выделяю три этапа: 1999–2001 гг., 2001–2005 гг., 2005–2008 гг., – различающихся между собой по факторам, которые обеспечивали рост экономики. Понятно, что любая периодизация подобного рода не является жесткой, действие тех или иных факторов крайне редко начинается или заканчивается мгновенно и зачастую различные «двигатели» действуют параллельно. Тем не менее в каждый момент времени можно выделить те из них, действие которых оказывается максимально сильным.

Первый этап, 1999–2001 гг., – классический период экспортного бума и бума импортозамещения под воздействием резкой девальвации национальной валюты. Хотя кризис 1998 г. нанес сильнейший удар по российской финансовой системе, резкая девальвация рубля заметно повысила ценовую конкурентоспособность многих отечественных товаров на внутреннем и, главным образом, на внешнем рынке. Не случайно именно те сектора российской промышленности, которые обладали запасом неиспользуемых мощностей (например, автомобильная промышленность), ориентировались на внешний спрос и смогли выиграть от снизившихся в долларовом выражении издержек (химическая промышленность, металлургия, производство удобрений), продемонстрировали в этот период наиболее высокие темпы роста. А сам рост экономики начался уже в ноябре 1998 г.

К 2001 г. эффект девальвации 1998 г. практически сошел на нет. Но уже с 2000 г. в российской экономике начинал прослеживаться новый фактор роста, который можно назвать «плоды приватизации». К этому времени период первоначального перераспределения собственности в России закончился, новые собственники пережили нелегкий период политических и экономических потрясений. При этом основы новой экономической системы не были сломаны, и бизнес смог воочию убедиться, что его правам собственности и интересам ничего не угрожает. Понимание этого привело к резкому повышению качества управления на приватизированных предприятиях, к формированию слоя «эффективных собственников». Наиболее сильно это проявилось в экспортно-сырьевом секторе. Самой яркой демонстрацией успехов стал 50 %-ный прирост добычи нефти в период 2000–2005 гг. – в это время более 80 % добычи нефти в России обеспечивалось частными компаниями; для сравнения можно сказать, что добыча газа в этот период, будучи сосредоточенной на 95 % в контролируемом государством «Газпроме», выросла менее чем на 10 %. Прирост производства угля, железной руды, стали, алюминия, меди составил от 17 до 29 % (1999–2005 гг.), производство никеля на «Норильском никеле» выросло на 35 % (2000–2007 гг.). При этом следует понимать, что для экономики драйвером роста была не только добыча сырья, но и тот дополнительный внутренний спрос, который генерировали сырьевые компании.

В отношении данного этапа существует достаточно очевидный момент окончания его доминирующего влияния на российскую экономическую динамику – «дело ЮКОСа». Арест акционеров крупнейшей нефтяной компании страны, ее искусственное банкротство и национализация активов разрушили доверие крупного бизнеса к политическим структурам, которое являлось основанием для долгосрочного прогнозирования и программ развития в первой половине 2000-х. К этому добавилось изменение правил налогообложения нефтяных доходов – после того как в 2003 г. мировые цены на нефть начали стремительно расти, российский Минфин с запозданием изменил налоговую политику: с 2006 г. подавляющая часть сверхдоходов от роста нефтяных цен (до 85 %) стала доставаться бюджету, что вряд ли могло сильно стимулировать бизнес. И начиная с 2005 г. вклад «сырьевого» сектора в экономический рост стал устойчиво снижаться, хотя сырьевые цены продолжали стремительно расти.

К счастью для российской экономики, в это время для нее широко открылись международные рынки капитала – инвесторы окончательно забыли о своих потерях от дефолта, российский бюджет, опираясь на растущие нефтяные цены стал профицитным, оценки странового риска резко упали. С начала 2005 г. до середины 2008 г. российский корпоративный внешний долг (вместе – финансового и реального секторов) вырос почти на $400 млрд. Даже если сделать скидку на то, что примерно половина прироста долга пошла на финансирование сделок по экспансии российских компаний на внешние рынки, то получается, что на финансирование текущего роста российская экономика ежегодно получала примерно $55–60 млрд (4,3 % ВВП в среднем за 2006–2008 гг.).

Как и следовало ожидать, исходя из опыта других стран, на фоне растущих сырьевых цен, спровоцировавших перегрев в российской экономике, внешнее финансирование шло главным образом в неторгуемые сектора – строительство, торговлю, финансовый сектор, рыночные услуги (без транспорта и связи), которые были основными драйверами роста на этом этапе. Однако вслед за началом мирового финансового кризиса с середины 2008 г. доступность внешнего финансирования для российских банков и компаний резко сократилась, более того, часть полученных ранее кредитов пришлось возвращать (особенно сильно это коснулось банков), что естественным образом остановило рост, который эти кредиты поддерживали.

Из сказанного можно сделать два вывода. Во-первых, десятилетие бурного роста российской экономики не было однородным по своей природе; длительные высокие темпы роста стали результатом последовательного действия ряда не связанных между собой факторов; следовательно, ни о какой «путинской модели роста» начала 2000-х говорить не приходится. Во-вторых, факторы, которые толкали российскую экономику между кризисами 1998 и 2008 гг., были уникальными и вряд ли можно надеяться на то, что их действие повторится.

Триггером кризиса 2008 г. в России стали настолько масштабные потрясения в мировой экономике и международной финансовой системе, что властям было очень легко списать все возникшие проблемы на внешние факторы. В этом есть существенная доля правды: мощнейшим двигателем кризиса в России стало резкое падение глобального спроса на сырьевые товары (экспорт нефти и газа в IV квартале 2008 г. снизился на 7 % и 20 % соответственно по сравнению с концом 2007 г.; а в I квартале 2009 г. экспорт газа снизился на 60 % (!) по сравнению с уровнем 2008 г.; объем железнодорожных перевозок к концу 2008 г. упал более чем на 20 % по сравнению с предыдущими месяцами). Однако этот спад оказался кратковременным, уже весной 2009 г. мировая банковская система ожила, что потянуло вверх всю глобальную экономику, и эти импульсы распространились на Россию, где экономика, пройдя нижнюю точку в апреле 2009 г., тоже начала потихоньку расти.

После кризиса 2008 г. восстанавление было медленным и неуверенным. Уровень докризисного максимума, достигнутого в середине 2008 г., был превышен только в начале 2012 г., через год после того, как нефтяные цены превысили 100-долларовую отметку; темпы роста, достигнув 4,5 % в 2010 г., начали снижаться и в 2013 г. составили всего 1,3 %, притом что мировые цены на нефть устойчиво превышали $100 за баррель, а о западных санкциях против России никто и не мог подумать. Начавшееся в середине 2014 г. падение нефтяных цен больно ударило по российской экономике. Экспортная выручка резко снизилась, что весьма существенно сократило доходы федерального бюджета, которые в то время более чем на половину формировались за счет поступлений от добычи и экспорта углеводородов. Падающие цены на нефть и западные санкции, закрывшие доступ российских банков и компаний на мировой рынок капитала, привели к двукратной девальвации рубля. Введенный президентом Путиным в ответ на санкции стран Запада запрет на импорт продовольствия в Россию больно ударил по российскому населению, инфляция подскочила до 18 % годовых.

В конце 2014 г. российская экономика оказалась в состоянии спада, который, правда, был гораздо менее глубоким, чем в кризис 2008 г.: падение от верхней докризисной точки (середина 2014 г.) до дна кризиса (середина 2016 г.) составило «всего» 3,6 % (10 % – в кризис 2008 г.), что объясняется рядом факторов. Во-первых, в отличие от кризиса 2008 г. мировая экономика продолжала расти, укрепляя спрос на российское сырье[11]; в результате российская добывающая промышленность ежегодно подрастала примерно на 1,5 %. Во-вторых, в отличие от 2008 г. Центральный банк России отказался от поддержки курса рубля путем продажи валютных резервов, что позволило экономике получать правильные рыночные сигналы и с меньшими потерями приспосабливаться к изменившимся условиям. В-третьих, с 2012 г. Россия начала реализовывать масштабную программу перевооружения армии, на финансирование которой по сути дела отправлялись накопленные фискальные резервы; в результате производство вооружений росло на 12–15 % ежегодно, что сильно тащило вверх всю российскую промышленность. В-четвертых, в 2015–2017 гг. в сельском хозяйстве были зафиксированы рекордные урожаи, что дало импульс росту пищевой промышленности и экспорту зерна. Однако, хотя спад в 2014–2016 гг. был менее глубоким, он продолжался гораздо дольше, чем в 2008–2009 гг., – восемь кварталов подряд, а с трудом обретенные во II полугодии 2016 г. положительные темпы роста остаются весьма скромными, и российской экономике понадобились еще восемь кварталов, чтобы вернуться на докризисный уровень середины 2014 г. А это означает, что действие тех сил, которые тормозили рост России в 2012–2014 гг., продолжается.

Сам по себе переход экономики от фазы спада к фазе роста не свидетельствует о ее выздоровлении – для любой экономики состояние роста является нормальным. Случаев, когда экономика какой-либо страны падала более двух лет подряд, если на нее не оказывалось воздействие сильных негативных внешних факторов (война, падение цен на основные экспортные товары, долговой кризис, потеря макроэкономической стабильности), в мире зафиксированы единицы. С учетом того, что российская экономика находится в догоняющей фазе развития, ее выздоровлением может считаться ситуация, когда темпы роста будут устойчиво превышать темпы роста мировой экономики в целом – но об этом сейчас могут говорить лишь самые безудержные оптимисты.

Для меня главная причина замедления роста российской экономики, которое начало отчетливо прослеживаться с 2012 г., очевидна: в это время в стране наблюдался спад инвестиционной активности. Инвестиции российского частного бизнеса с каждым годом становились все меньше, а общие показатели статистики поддерживались за счет реализации инфраструктурных мегапроектов, финансируемых за счет бюджета (саммит АТЭС во Владивостоке в 2012 г., Олимпиада в Сочи в 2014 г., чемпионат мира по футболу в 2018 г., крымская инфраструктура, включая Керченский мост, модернизация оборонных предприятий). Но, улучшая статистические показатели[12], эти инвестиции не расширяли потенциал экономики и, значит, не генерировали последующий рост.

Так же как рост – нормальное состояние экономики, инвестиции в развитие – нормальное явление для бизнеса. В ДНК частного бизнеса органически встроен ген роста – расширение деятельности, повышение эффективности, проникновение на новые рынки изначально вложены в бизнес-план любой компании. Для достижения этих целей бизнес должен инвестировать в развитие, поэтому ситуация, когда бизнес не хочет инвестировать, является ненормальной, но в случае России она вполне объяснима и логична.

Потерянное для российской экономики десятилетие – закономерный результат политического процесса, который шел в России с 2000 г. Движение в сторону демократии остановилось. Вместо системы сдержек и противовесов возникла президентская «вертикаль власти», где основные властные полномочия сконцентрированы в руках президента и его администрации. За это время в России оказались практически полностью разрушенными базовые институты государства – политическая конкуренция, система разделения властей, независимый суд, федеративное государство, независимые СМИ. Это привело к разрушению в России системы защиты прав собственности – основы всей экономической деятельности, результатом чего стало нежелание бизнеса инвестировать в развитие, торможение и вслед за этим стагнация экономики.

Принимая решение о развитии и инвестициях, любой бизнесмен хочет быть уверен в том, что результат инвестиций (прибыль и/или выросшая стоимость компании) достанется именно ему. Для защиты собственности бизнесмену нужен независимый суд, который готов защищать интересы любого гражданина страны, невзирая на его должность, делая всех равными перед законом. Для защиты своих интересов бизнесмену нужна политическая конкуренция, которая будет приводить к власти представителей интересов всех слоев населения, в том числе различных секторов бизнеса. Чтобы политическая конкуренция могла работать, бизнесмен должен иметь возможность безбоязненно поддерживать деятельность политиков, которые готовы защищать его интересы. Для всего этого бизнесмену нужна система политических сдержек и противовесов, которая не позволяет узурпировать власть узким группам лиц и обеспечивает использование ресурсов государства в интересах всего общества. Для этого бизнесмену нужны независимые СМИ, которые будут рассказывать о противоправных действиях чиновников и политиков и тем самым влиять на выбор избирателей.

Всего этого нет в сегодняшней России, хотя еще 20 лет назад казалось, что страна вырвалась из коммунистического тупика и начала успешно строить систему политических институтов, которые позволят ей со временем стать страной с устойчивой демократией и процветающей экономикой. Зато в России появилась всевластная тайная полиция, свобода действий которой намного превышает ту, что имели ее предшественники в Советском Союзе. Зато в России возникла политическая партия, до боли напоминающая КПСС, для которой президентская администрация играет роль Центрального комитета, а круг личных друзей Владимира Путина – Политбюро. Зато в России парламент – не место для дискуссии, а результаты выборов в него известны задолго до их проведения. Зато в России возникла параллельная система правосудия, готовая подтвердить обвинение любой степени абсурдности в адрес любого человека, если этого требует начальник. Зато в России сотни политзаключенных и уголовное наказание применяется за высказывание своего мнения.

Владимир Путин – автор и основной бенефициар той радикальной трансформации страны, которая произошла за последние 18 лет. На протяжении этого времени он (и/или его администрация), порою исходя из лучших намерений, принимал множество решений, каждое из которых отворачивало Россию все дальше от той цели, к которой вел страну его предшественник, президент Ельцин. В своих замечательных мемуарах Альберт Шпеер, главный архитектор гитлеровской Германии и позднее рейхсминистр вооружений, подробно рассказывая о своей личной трансформации, привел цитату британского физика сэра Джеймса Джинса: «Курс поезда через большинство точек маршрута с уникальной точностью задан рельсами. Однако в узловых пунктах открываются альтернативные пути, и поезд может повернуть в любом направлении благодаря весьма незначительному усилию, необходимому для перевода стрелки». Эта метафора очень хорошо описывает те развилки, которые прошла Россия при Владимире Путине: ни одно из решений не было настолько мощным и решительным, чтобы радикально изменить ход развития страны, но, будучи принятыми в большом количестве одно за другим, вместе они развернули «российский поезд» и направили его в противоположную сторону.

Эта книга рассказывает о пройденных железнодорожных стрелках, о тех решениях, которые изменили ход российской истории, подорвали экономический рост и затормозили структурные изменения в российской экономике.

Глава 2

Путь наверх

А тут какая-то невнятная ситуация с Москвой: то вроде зовут на работу, то не зовут.

Владимир Путин[13]

Неустойчивое равновесие

Первый российский президент Борис Ельцин был типичным представителем советской номенклатуры: он вырос и сделал карьеру в политической системе, где роль первого лица была крайне сильна и практически никогда не подвергалась сомнению. Такое прошлое, несомненно, сказывалось на поведении Ельцина, но он никогда не проявлял стремления построить автократический режим или суперпрезидентскую республику, хотя, казалось, Конституция 1993 г. создавала для этого подходящую стартовую площадку.

При всей внешней непредсказуемости и шараханьях в кадровых решениях все время своего президентства Борис Ельцин вел последовательное (хотя зачастую интуитивное и ситуационно обусловленное) строительство демократического, республиканского государства в новой России, которое опиралось на создаваемую систему политических сдержек и противовесов: регионы выступали в качестве противовеса федеральному центру, парламент (в котором никогда не было устойчивого пропрезидентского большинства) противостоял президенту и правительству, судебная система, получив свободу и независимость, оспаривала решения президента, правительства и парламента, свободные от государства медиа конкурировали между собой и поддерживали различные политические силы в стране.

Хотя Конституция давала президенту широкие полномочия, Борис Ельцин никогда не предпринимал попыток устранения со сцены своих политических оппонентов или передела властных полномочий в свою пользу за счет сужения возможностей других ветвей власти. Более того, как очень точно подметил Тимоти Колтон, в дезинтегрированном российском обществе Ельцин считал правильным поддерживать «фракционность» внутри политической системы, поощряя ее как в законодательной, так и в исполнительной власти. Сам Ельцин не являлся членом ни одной из политических партий, а на парламентских выборах 1995 г. он даже отказался поддержать партию, которую возглавлял его верный союзник, премьер-министр Виктор Черномырдин.

В правительствах, которые он формировал, странным образом соседствовали представители разных политических взглядов, защищавшие разные ценности и принципы. Во время президентства Ельцину приходилось постоянно строить различные ситуативные политические коалиции, с помощью которых он добивался принятия нужных решений, последовательно следуя курсом непростых преобразований. Будучи в значительной мере политиком, опиравшимся на интуицию, Ельцин никогда не терял цели своего движения, он спокойно принимал тактические поражения и часто шел на уступки оппонентам, если это позволяло ему продолжать стратегически правильное движение.

Эпоха Бориса Ельцина объективно делится на два этапа – до и после президентских выборов 1996 г. Хотя внешне это связано с президентскими циклами, различия между этими двумя этапами носят более глубокий и содержательный характер и обусловлены как состоянием здоровья первого российского президента, так и составом его ближайшего окружения.

Развал Советского Союза, случившийся после неудачной попытки государственного переворота, предпринятого верхушкой советского руководства в августе 1991 г., привел к формированию 15 независимых государств на его территории. Во всех из них к руководству пришли те группы и лидеры, которые возглавляли к этому моменту советские или партийные структуры. В этой связи Борис Ельцин, выигравший президентские выборы летом 1991 г., не стал исключением. Зато исключением стала та команда, которая пришла вместе с ним к руководству страной: если в большинстве бывших советских республик высшие органы власти формировались из представителей высшей республиканской номенклатуры, то в России вместе с Ельциным пришли к власти демократически ориентированные представители гражданского общества. С одной стороны, все они не имели никакого опыта государственного или хозяйственного управления, что зачастую создавало большое количество проблем. С другой стороны, они были в определенном смысле слова идеалистами – ими и их поступками двигала идея разрыва с коммунистическим прошлым и построения новой, демократической России.

Но постепенно члены его команды один за другим – Егор Гайдар, Эдуард Бурбулис, Сергей Филатов, Сергей Красавченко, Сергей Шахрай… – сходили с политической сцены и покидали ближний круг президента Ельцина. В результате к концу первого президентского срока никто из них уже не участвовал в формировании политического курса страны.

Президентские выборы 1996 г. оказались во всех смыслах тяжелым испытанием для Бориса Ельцина. К началу президентской кампании его рейтинг поддержки составлял около 4 %, и многие эксперты считали победу лидера коммунистов Геннадия Зюганова практически гарантированной. Опасения по поводу возможного прихода коммунистов к власти в России и радикальных контрреформ привели к созданию союза крупнейших российских бизнесменов, выступивших в поддержку переизбрания действующего президента и ставших спонсорами и организаторами его предвыборной кампании. К этой работе активно подключилась дочь Бориса Ельцина Татьяна Дьяченко и ее будущий муж Валентин Юмашев. Немного опередив своего конкурента, лидера КПРФ Геннадия Зюганова, в первом туре (35 % против 32 %), Борис Ельцин существенно увеличил отрыв во втором (54 % против 40 %) и был переизбран на второй срок.

Интенсивная выборная кампания, растянувшаяся на несколько месяцев, подорвала здоровье российского президента – он перенес несколько инфарктов, и осенью 1996 г. ему сделали операцию по шунтированию сердечных сосудов. После этого постепенно Борис Ельцин стал все больше и больше отходить от активного управления страной, передавая значительную часть ответственности в руки неформального объединения, получившего название «Семья», куда входили дочь Ельцина Татьяна, глава администрации президента Валентин Юмашев, бизнесмены Борис Березовский, Аркадий Абрамович и Александр Волошин.

Уже весной 1997 г., когда стало ясно, что Борис Ельцин не будет пытаться переизбраться на очередной срок в 2000 г.[14], основные политические игроки начали прицеливаться на главный пост в стране. Постепенно они сформировали четыре основные группы, которые доминировали в политическом пространстве:

1. Коммунисты со своими союзниками (Аграрной партией) контролировали половину мест в Государственной думе;

2. Губернаторы крупнейших и наиболее мощных в экономическом отношении российских регионов во главе с московским мэром Юрием Лужковым контролировали верхнюю палату российского парламента, Совет Федерации, и стремились получить больше полномочий в формирующемся государстве и бо́льшую долю «бюджетного пирога»;

3. Правительство во главе с премьер-министром Черномырдиным опиралось на поддержку и выражало интересы директоров крупнейших промышленных предприятий;

4. «Либералы» во главе с Анатолием Чубайсом и Борисом Немцовым, которые получили посты первых вице-премьеров в правительстве и могли в значительной мере определять его повестку дня.

В это время ни одна из групп не была настолько сильна, чтобы разгромить оппонентов и консолидировать всю власть в своих руках. Политическая власть оказалась распределенной между различными институтами, которые, с одной стороны, противодействовали друг другу, но, с другой стороны, должны были постоянно искать компромиссы. Одновременно с этим внутри самих конкурирующих институтов стали все более отчетливо проявляться интересы конкретных политиков, которые зачастую оказывались способными подчинить поведение институтов своим личным интересам. Это приводило к тому, что власть, постепенно уплывая из рук институтов в руки тех, кто вел переговоры от имени институтов, становилась все более персонализированной и, значит, все менее устойчивой. Демократия в России становилась все более хрупкой, а политики вместо работы по укреплению авторитета и работоспособности институтов фактически начали противодействовать общей линии развития страны.

Плохое решение Ельцина: Устранение союзников

Летом 1997 г. между российскими олигархами, еще недавно объединившимися в поддержку Ельцина, разгорелся конфликт, который стал поворотным моментом в развитии политического процесса. Правительство решило продать 25 % акций крупнейшего телекоммуникационного холдинга «Связьинвест» – одного из последних крупных активов, остававшихся в госсобственности. В ходе крупных приватизационных сделок 1994–1996 гг. российские олигархи зачастую предварительно договаривались о разделе «сфер влияния», что позволяло им избегать конкуренции между собой при подаче ценовых заявок. Правительство знало об этом, но курировавший приватизацию Анатолий Чубайс не считал нужным с этим бороться, утверждая, что это – та цена, которую власть должна заплатить за поддержку бизнеса в борьбе с «гидрой коммунизма».

Один из олигархов, Владимир Гусинский, активно участвовал в подготовке приватизации «Связьинвеста»: его сотрудники готовили нормативные документы, регулировавшие деятельность телекоммуникационных предприятий, он помогал военным обновлять технологическое оборудование для высвобождения частот, которые можно было бы использовать для гражданских нужд. Гусинский настолько сильно был увлечен этим проектом, что для участия в аукционе объединился с заклятым противником Борисом Березовским. Оба считали, что в ходе крупной приватизации середины 1990-х им не досталось никаких серьезных активов, и рассчитывали, что пакет акций «Связьинвеста» «по понятиям» должен был стать их собственностью. Формально, по настоянию Чубайса, который после выборов стал главой президентской администрации, олигархи согласились, что сделка должна быть честной и прозрачной – победить должен был тот, кто заплатит больше денег, и без использования административного ресурса и бюджетных денег, как это случалось во времена «залоговых аукционов».

Однако олигархи решили «в последний раз» договориться, тем более что все признавали вклад Гусинского в подготовку аукциона. Его «соперником» должен был стать Владимир Потанин, с которым Гусинский договорился о том, какой уровень цены каждый из них укажет в своей заявке, чтобы аукцион не вызвал подозрений у Чубайса, – в заявке Гусинского сумма должна была быть на $50 млн больше, чем у Потанина.

Но буквально накануне аукциона бизнес-партнер Потанина Борис Йордан принес ошеломляющую новость: Джордж Сорос согласился участвовать в консорциуме с Потаниным. Используя этот аргумент, Йордану удалось уговорить Потанина нарушить договоренности с Гусинским. Хотя, в отличие от Гусинского, Потанин совсем не понимал, что делать с этим активом в случае победы, он сделал заявку, благодаря которой вышел победителем.

Гусинский и Березовский были в ярости. Гусинский заявил, что нарушены условия неформального соглашения – Потанин, до марта 1997 г. занимавший пост вице-премьера, протолкнул решение о переводе счетов Таможенного комитета в подконтрольный ему «ОНЭКСИМ-банк», что позволило банку получить на счета более $2 млрд и за этот счет профинансировать покупку акций «Связьинвеста». Березовский апеллировал к Юмашеву и Дьяченко, уговаривая их надавить на Чубайса, чтобы тот отменил итоги аукциона. Но Чубайс был непреклонен, заявив, что с прежними правилами покончено[15].

Единство олигархов разрушилось, так же как был разрушен союз олигархов с Кремлем. Владимир Гусинский перешел на сторону московского мэра Юрия Лужкова, который все явственнее заявлял о своих президентских амбициях, а подконтрольный Гусинскому канал НТВ начал жестко критиковать Кремль. Осенью 1997 г. в российских СМИ появились финансовые документы, доказывающие, что высокопоставленные чиновники правительства, включая Чубайса, получили крупные гонорары за ненаписанную книгу об истории российской приватизации. Такая ситуация стала абсолютно неприемлемой для Бориса Ельцина, который уволил Чубайса с поста министра финансов, а остальных участников скандала – с их постов[16]. Хотя Ельцин по-прежнему держал Чубайса в своем ближайшем окружении, политические позиции последнего резко ослабели.

Как только Борис Ельцин решил не переизбираться в 2000 г., он начал поиски того, кто мог бы стать его политическим преемником. Хотя у Ельцина были хорошие и близкие отношения с премьер-министром Черномырдиным, он не видел его в таком качестве. К весне 1998 г. Ельцин стал все больше и больше сомневаться в том, что Черномырдину под силу изменить ситуацию к лучшему, считая, что тому не удалось создать в правительстве единую работоспособную команду. Возможно, к этому добавлялась политическая ревность к премьеру, быстро набиравшему «политический вес».

Дочь Бориса Ельцина Татьяна Юмашева так описывает случившееся в марте 1998 г.: «…И в конце концов он принял решение – разрубить этот узел. Сменить правительство. Полностью поменять всю картину. При этом папа сначала внутренне принял решение отправить в отставку Виктора Степановича. И только потом стал размышлять над тем, кого сделать премьер-министром»[17]. До этого момента Черномырдин воспринимался многими как наиболее естественный преемник Ельцина на посту президента, что обеспечивало России потенциальную политическую стабильность. С отставкой Черномырдина страна вступила в затяжной политический кризис.

Отправив в марте 1998 г. в отставку премьер-министра, Ельцин убрал с шахматной доски политического тяжеловеса, который был одним из центров власти. Одновременно с этим Ельцин отправил в отставку Чубайса и лишил Немцова значительной части полномочий в правительстве, после чего потенциальный кандидат от «либералов» перестал расцениваться как реальный претендент на власть в 2000 г. Так одним решением Борис Ельцин убрал с политической сцены две группы политиков, которые были его стратегическими союзниками и в значительной мере обеспечивали сохранение политического равновесия. В результате Ельцин создал очень опасный политический треугольник, где союз двух участников против президента неминуемо вел к политическому обострению. Финансовый кризис 1998 г. послужил мощным катализатором политических процессов.

На пост премьера в марте 1998 г. Ельцин предложил малоизвестного 34-летнего Сергея Кириенко, у которого не было ни харизмы, ни политического опыта, как у его предшественника, и за которым не стояла ни одна из политических сил. Левое большинство в Думе уже вступило в неприкрытую конфронтацию с президентом, принимая популистские законы, требовавшие колоссальных бюджетных расходов, на которые у правительства не было ресурсов, и одновременно блокируя законодательные инициативы правительства. Неудивительно, что Дума упорно сопротивлялась назначению нового премьера и согласилась с предложением президента только под угрозой роспуска – левое большинство не было уверено в своем успехе на досрочных выборах[18].

Тем временем российская экономика стремительно вплывала в настоящий шторм. Хотя ей удалось устоять осенью 1997 г. во время азиатского кризиса, когда один за другим рушились «азиатские тигры» (Южная Корея, Таиланд, Филиппины, Индонезия, Малайзия), начавшееся в январе 1998 г. быстрое снижение мировых цен на нефть стало сильным ударом по макроэкономической стабильности. Хронической болезнью российского правительства в то время была неспособность собирать налоги – весной 1998 г. за их счет финансировалась лишь половина расходов бюджета, остальное – за счет долговых заимствований. Конфликт исполнительной и законодательной властей, затянувшаяся смена правительства, состав которого оказался заметно более слабым, чем правительства Черномырдина, падение экспортной выручки от продажи нефти резко снизили веру инвесторов в устойчивость российской экономики. Стоимость обслуживания госдолга стала стремительно расти, в мае доходность госбумаг превысила 50 %, к середине июня объемы новых заимствований резко упали, и Минфин уже не мог рефинансировать старые долги за счет размещения новых облигаций.

Консолидация оппонентов

17 августа 1998 г. Россия объявила дефолт по внутреннему госдолгу[19], после чего правительство Кириенко ушло в отставку. После двух неудачных попыток получить поддержку Думы для назначения Виктора Черномырдина премьер-министром Борис Ельцин, не желая идти на обострение и на роспуск Думы, предложил на пост премьера Евгения Примакова, которого поддерживало левое большинство. Заместителем Примакова стал Юрий Маслюков, один из лидеров фракции коммунистов, бывший председатель советского Госплана. Отдав правительство под контроль левых сил, президент Ельцин не только лишился союзника в лице исполнительной власти, но и невольно способствовал формированию альянса между правительством и обеими палатами парламента.

Хотя правительство Примакова по принимаемым решениям напоминало правительство технократов, левое большинство Думы воспринимало его формирование как свою победу. Необходимость принятия серьезных решений в ежедневном режиме для преодоления последствий кризиса и снизившаяся активность президента Ельцина привели к тому, что Примаков становился все более сильным игроком. Он (вольно или невольно) притягивал к себе противников действующего президента и постепенно стал рассматриваться ими как возможная замена Борису Ельцину. В какой-то момент мысль о возможности стать президентом начала посещать и самого Примакова, и он принялся публично обсуждать это. По словам Валентина Юмашева, «договоренность [с Примаковым] была такая: они вместе с Ельциным работают до конца его президентского срока и вместе ищут следующего президента… Сначала Примаков эти договоренности выдерживал: давайте искать преемника. Но в какой-то момент сказал: “Я готов два года поработать президентом, а потом, может быть, Степашин меня сменит”. Борис Николаевич считал, что Примаков не может быть президентом…»[20]

К началу 1999 г. к союзу левого большинства в Думе и правительства присоединился Совет Федерации, который в то время формировался из губернаторов и руководителей региональных законодательных органов. В стране, где бюджеты большинства регионов зависели от трансфертов из Москвы, правило «кто платит деньги, тот заказывает музыку» работало очень четко. Как только сформировалось правительство Примакова, стало понятно, что возможности Кремля оказывать на него влияние в решении текущих вопросов крайне ограниченны. Главные решения, в том числе о том, кому и сколько дать денег, стали приниматься в здании правительства. Губернаторы стали все реже посещать Кремль и все чаще приходить к премьер-министру, с которым обсуждали свои проблемы и искали пути их решения.

Хотя до президентских выборов оставалось еще более полутора лет, Ельцин рассматривался многими политиками и экспертами как «хромая утка». У российского президента не было своей политической партии, а увольнение премьера Черномырдина лишило его очевидного «наследника». После тяжелейшего финансового кризиса казалось, что единственной целью Ельцина было тихо досидеть в Кремле до конца своего президентского срока. В этой ситуации прежние союзники от него отворачивались, а политические противники не переставали атаковать «слабеющего зверя». Стоило Ельцину заболеть, его немедленно призывали уйти в отставку по состоянию здоровья или провести конституционное перераспределение обязанностей от президента к правительству. Время от времени даже сотрудники кремлевской администрации признавались, что президент не полностью работоспособен и что в значительной мере от его имени решения принимает «Семья».

К началу 1999 г. стало очевидно, что экономика быстро выходит из кризиса: с одной стороны, принятые в августе 1998 г. тяжелые решения оказались правильным рецептом; с другой – правительство Примакова не стало ломать курс предшественников; более того, оно последовательно реализовывало самые болезненные меры, которые позволяли стабилизировать бюджет (замораживание зарплат и пенсий, сокращение бюджетных расходов). Шок от сурового кризиса прошел, и политики с обеих сторон начали играть на обострение.

Осенью 1998 г. генеральный прокурор Юрий Скуратов инициировал расследование по обвинению в коррупции в отношении руководителей Управления делами Президента РФ и дочери Бориса Ельцина, о чем знали лишь несколько человек. Основанием для расследования стали материалы, переданные швейцарской прокуратурой, говорившие о возможном получении взяток кремлевскими чиновниками на реконструкцию помещений Московского Кремля. Российская прокуратура в рамках международного сотрудничества обратилась в Швейцарию с просьбой о проведении обысков, после чего о расследовании стало известно СМИ. Напуганный активностью Скуратова, Кремль решил отправить генпрокурора в отставку[21], шантажируя того компрометирующими видеозаписями. Подписав заявление об отставке, Скуратов с сердечным приступом попал в госпиталь.

Совет Федерации отказался рассматривать предложение президента об отставке генпрокурора в отсутствие самого чиновника. Через месяц, когда Скуратов вышел из госпиталя, выступая в Совете Федерации, он сообщил о давлении Кремля на него и о вынужденном характере своего заявления. Голосование стало одним из самых крупных поражений Бориса Ельцина – лишь шесть голосов из 178 были поданы «за» при 142 – «против», но это лишь усилило желание Кремля убрать Скуратова. Скандальную видеозапись показали по государственному телеканалу, против генпрокурора было возбуждено уголовное дело[22], на основании чего президент Ельцин отстранил Скуратова от обязанностей.

Скуратов отправил в Совет Федерации новое заявление об отставке, в то же время продолжая публично атаковать президента. После выступления Скуратова в Думе нижняя палата парламента приняла не имеющее юридической силы постановление в его поддержку, за которое проголосовало 233 депутата из 450. Кремль не сидел сложа руки – перед очередным заседанием Совета Федерации, на котором планировалось рассмотреть заявление Скуратова об отставке, президент Ельцин попытался продемонстрировать губернаторам «кто в доме хозяин»: в ходе встречи средства резервного фонда президента были поделены между регионами, президент пообещал вернуть регионам право вводить свои налоги[23], а также согласился с требованием Совета Федерации отменить запрет на внешние заимствования для регионов, получающих трансферты из федерального бюджета. Однако и это не помогло.

Голосование в Совете Федерации 21 апреля (61 голос «за», 79 – «против») стало неожиданным для Кремля. Выступавший в Совете Федерации от имени президента Александр Волошин, ставший главой его администрации, оказался не готов к публичному выступлению, его речь была неубедительной, а ответы на вопросы невнятными[24],[25]. На следующий день он обвинил премьера Примакова, председателя Совета Федерации Строева и московского мэра Лужкова в поражении президента при голосовании об отставке Скуратова. Волошин сказал, что, по мнению Кремля, Примаков начал открытую борьбу за власть: «неотставка Скуратова – это усиление Примакова, который уже откровенно играет на себя самого». Волошин также пообещал «принять жесткие меры» против Думы и правительства, если они продолжат «раскачивать ситуацию».

Хотя Волошин публично обвинил Лужкова в оппозиции к линии Кремля, он еще относил московского мэра к своим союзникам, говоря, что тот совершает «шалости явно в тактических целях» и что Кремль «начал улавливать» внятные призывы от московской мэрии выстроить конструктивные отношения. Однако это была явно неадекватная оценка ситуации: московский мэр и большинство влиятельных российских губернаторов окончательно отвернулись от Бориса Ельцина, заявив на следующий день после голосования в Совете Федерации о создании своего политического объединения, куда вошли три ранее существовавших политических проекта («Вся Россия» во главе с президентом Татарии Минтимером Шаймиевым, «Голос России» во главе с самарским губернатором Константином Титовым и «Отечество» во главе с Юрием Лужковым)[26]. Губернаторы открыто продекларировали свои намерения – сформировать партию, способную выиграть выборы в Государственную думу в декабре 1999 г. «Мы хотим стать щитом, который обеспечил бы большинство в Госдуме, способное затем сформировать правительство», – заявил позднее президент Татарстана Шаймиев[27].

Взаимная ревность не позволила губернаторам выбрать первого среди равных – было объявлено о наличии у объединения 18 сопредседателей, – и, естественно, в поисках лидера они не могли пройти мимо действующего премьер-министра. Похоже, именно в ходе двухчасовой встречи Примакова и Лужкова, состоявшейся 22 апреля, был закреплен союз этих двух политиков, который на протяжении следующих месяцев стал представлять самую главную угрозу для Кремля. Но в этот день Кремль этого еще не осознавал – первый заместитель Волошина в администрации президента Олег Сысуев приветствовал создание нового политического блока[28].

Параллельно с формированием политического альянса Примаков – Лужков весной 1999 г. левое большинство в Думе начало решительную атаку на Бориса Ельцина, предприняв попытку импичмента. Согласно российской Конституции, первым шагом на пути к этому должна стать поддержка соответствующего решения конституционным большинством (2/3 от 450 депутатов) Государственной думы.

Процесс импичмента был начат в Думе еще в мае 1998 г., когда были сформулированы пять обвинений политического характера в адрес Бориса Ельцина[29]. Возможно, именно поэтому левое большинство долго не выносило вопрос на голосование, не будучи уверенным в том, что удастся получить необходимую поддержку. К апрелю 1999 г. такие сомнения стали исчезать. С одной стороны, общая политическая атмосфера в стране говорила о быстром снижении уровня поддержки Бориса Ельцина. С другой стороны, фракция либеральной партии «Яблоко» заявила о своей готовности голосовать «за» по вопросу об ответственности президента Ельцина за развязывание чеченской войны, что заметно повышало шансы сторонников импичмента на успех. 21 апреля Государственная дума преодолела сопротивление президентской администрации[30] и приняла поправки к своему регламенту, определив процедуру голосования. Тем самым был дан зеленый свет для вынесения вопроса об импичменте на официальное обсуждение Думы 13 мая 1999 г.

Политическая пружина сжалась до предела. Столкновение коалиции, объединившей обе палаты парламента, правительство и губернаторов, с президентом стало неизбежностью – подвешенное на политической сцене ружье должно было выстрелить.

Победителю достается всё

Первая декада мая 1999 г. – точка наивысшего напряжения в политической конфронтации. Обе стороны были готовы к решающему сражению, которое в итоге выиграл Кремль, чью тактику оппоненты не смогли предугадать. С этого момента сначала политическая инициатива, а потом и симпатии населения стали постепенно переходить к Кремлю.

За два дня до решающего голосования по импичменту[31] президент Ельцин отправил в отставку премьер-министра Примакова, назначив на его место Сергея Степашина. Так операция «Преемник» вышла на финишную прямую – Борис Ельцин и его ближайшее окружение окончательно определили свою цель: передать власть политическому преемнику действующего президента. Главная проблема состояла в том, что в ельцинском окружении не было очевидного претендента на эту роль, его только предстояло найти. По словам Татьяны Дьяченко, уже был цейтнот[32], а круг потенциальных кандидатов оставался невелик. Хотя экономика быстро восстанавливалась после кризиса 1998 г., сам кризис прочно ассоциировался с Ельциным и его политикой, популярность президента была немного выше нуля. Альянс Лужков – Примаков набирал силу. Многие политики и эксперты считали, что Ельцин потерял всякое желание бороться за власть и пределом его мечтаний было спокойно досидеть в Кремле до конца своего президентского срока. Никто из политиков не хотел становиться союзником действующего президента, считая его «гирей на ногах», и все, что оставалось Ельцину, – искать преемника среди тех, кто в силу своего положения был его подчиненным, – среди силовиков. Точнее, его выбор был ограничен двумя людьми, двумя силовиками: Сергеем Степашиным, бывшим до мая 1999 г. министром внутренних дел, и Владимиром Путиным, занимавшим должность директора ФСБ.

Последний в итоге стал победителем своеобразных праймериз и сменил Степашина на посту премьер-министра 9 августа 1999 г. В тот же день Борис Ельцин назвал его своим преемником[33]. И тогда же Владимир Путин заявил, что он принимает предложение Бориса Ельцина участвовать в президентских выборах 2000 г.

Встаньте на место Путина

Подробный исторический экскурс был необходим, чтобы понять, в какой среде оказался Владимир Путин, будущий президент России, за несколько недель до того момента, когда судьба вынесла его на совершенно неожиданную дорогу.

В очередной раз за 10 лет, начиная с середины 1990 г., противостояние между политическими оппонентами в России накалилось до предела. Возможно, это стало следствием неготовности политических лидеров идти на компромиссы и решать спорные вопросы за столом переговоров и их желания добиться «чистой победы» над оппонентом[34]. Возможно, это было связано с отсутствием исторического опыта у его участников – ведь до развала СССР политика была уделом узкого ареопага, стоявшего во главе КПСС, а публичной политики в Советском Союзе вообще не было. Отсутствие «отцов-основателей», которые могли бы обеспечить стабильность правил игры и не допустить ситуации, когда мнение меньшинства не учитывается, неспособность понять, какой ущерб интересам государства наносит сиюминутная победа над противником, преследующая лишь личную выгоду, сделали «войну на уничтожение» нормой российской политической жизни.

После сурового политического кризиса 1993 г. роль президента в России была усилена в новой Конституции, которая давала ему больше прав и меньше ограничивала его за счет сдержек и противовесов. В первую очередь это усиление было достигнуто за счет права президента назначать руководителей силовых структур, которые подчинялись ему в соответствии с законом, а также за счет права в любой момент менять структуру и состав правительства, назначая его членов без согласования в парламенте. Надо отдать должное первому российскому президенту – он не использовал свои полномочия для того, чтобы подавлять политических оппонентов, или для того, чтобы перераспределить в свою пользу властные полномочия за счет ослабления других институтов. Однако, как говорится, всему свое время.

К маю 1999 г. Борис Ельцин и его ближайшее окружение были загнаны в угол. Президент не имел поддержки ни в одной палате парламента, руководители российских регионов дружным хором выступали против него и его политики, премьер-министр объединился с губернаторами – политическими тяжеловесами для создания политической силы, поставившей своей целью победить на парламентских и президентских выборах. У Ельцина было два очевидных пути: или принять ход событий, согласившись с появлением сильного оппонента, который, скорее всего, пришел бы к власти после него, или попытаться во что бы то ни стало передать власть своему преемнику. Первый путь Ельцин воспринимал как свое политическое поражение, коммунистический реванш, который перечеркнул бы сделанное им на пути реформирования страны. Кроме того, резкие высказывания оппозиции в адрес президента и членов его семьи заставляли последних всерьез задумываться о своей физической безопасности. Не привыкший к поражениям Борис Ельцин выбрал второй путь, считая, что передача власти преемнику обеспечит продолжение начатой им трансформации России.

Этот выбор осложнялся тем, что преемник мог получить власть только в результате выборов, а ни один из имевшихся у Ельцина кандидатов на место будущего президента не имел значимого электорального рейтинга, в то время как позиции оппонентов продолжали усиливаться. Опыт победы Ельцина в 1996 г., когда перед началом кампании его электоральный рейтинг был близок к нулю, подсказывал, что для победы преемника необходимо не только сделать его популярным в обществе, но и подорвать доверие к противникам. Поскольку противники Ельцина и, следовательно, его преемника контролировали обе палаты парламента, то бороться с ними инструментами публичной политики было крайне проблематично.

Весной 1999 г. Владимир Путин был директором ФСБ – российской тайной полиции, вышедшей к этому времени из состояния грогги, в которое она попала после распада СССР. Будущий президент находился в самой гуще событий и, конечно, участвовал в жарких дискуссиях, проникнутых атмосферой вражды и ненависти к оппонентам[35], обсуждал реальные и мнимые опасности, строил планы противодействия оппонентам и принимал решения о методах борьбы с противниками. Находясь во главе могущественной структуры, которая имела богатый опыт слежки, сбора компрометирующей информации, запугивания, шантажа и давления, Путин был уверен, что цель оправдывает средства, и считал правильным использовать возможности ФСБ для борьбы с политическими противниками, которые атаковали со всех сторон. Кремль, не видя иных эффективных способов борьбы с оппонентами, счел это допустимым и решил строить стратегию победы на силовом подавлении своих оппонентов. Тем более что среди них были и готовые сражаться с ним с оружием в руках[36].

Сражаться проще, чем договариваться

Путин принял предложение президента Ельцина стать его преемником и, очевидно, начал задумываться над своей будущей работой. Он оказался на вершине российской политической пирамиды довольно случайно, благодаря стечению обстоятельств. Путин сам говорил, что никогда не был политиком, не участвовал в выборах и не стремился сделать политическую карьеру. Его маленький опыт участия в публичной политике был неудачным: в 1996 г. он возглавлял избирательный штаб своего босса, мэра Санкт-Петербурга Анатолия Собчака, который не смог переизбраться на второй срок. Окружавшие Путина политтехнологи, да и сам Борис Ельцин успокаивали его, говоря, что ему не нужно будет заниматься избирательной кампанией. Но это еще больше настораживало его: если президентом страны может стать никому не известный чиновник, то какими же возможностями должны обладать его оппоненты, которые собаку съели в политических баталиях, и как он сможет удержать власть, находясь в окружении врагов?

Так же, как и Борис Ельцин, Владимир Путин не любил поражений. Но если для Бориса Ельцина стратегической целью был вывод России из коммунистического тупика и превращение ее в нормальную демократическую страну, то для Владимира Путина стратегической целью стало удержание власти. Если Борис Ельцин ради стратегической победы был готов идти на уступки, компромиссы и даже мириться с тактическими поражениями, то для Владимира Путина все это было проявлениями слабости, которые рано или поздно приведут к поражению.

Хорошо понимая, кто являлся его политическими противниками и кто мог угрожать стабильности его президентства, Владимир Путин немедленно начал борьбу с ними, стремясь ослабить или кооптировать в свою орбиту противников и убирать со сцены бывших союзников, которые теперь стали представлять для него угрозу. В силу специфики своей первой профессии Владимир Путин не ограничивал себя какими-либо рамками, принимая решение об использовании силы против своих оппонентов. Более того, у него явно не хватало навыков и опыта ведения политических переговоров в поисках компромиссов, зато он хорошо был знаком с арсеналом, имевшимся в руках тайной полиции, который можно и, по его убеждению, нужно было использовать в борьбе с противниками.

Глава 3

Право молчать

У нас не было никогда свободы слова в России, так что я не очень понимаю, что можно попирать.

Владимир Путин[37]

И все-таки она была

Реформы в СССР не были бы возможны без свободы слова. Советская система с самого начала своего существования была изолирована от остального мира «железным занавесом». Граждане СССР не имели возможности свободно выезжать из страны, а иностранцы – посещать Советский Союз. Советская система тщательно ограничивала свободу граждан на получение информации о том, что происходило в стране и в мире, происходило сегодня, вчера, пять или 105 лет назад. Советские вожди хорошо понимали, что это важнейший инструмент сохранения стабильности системы и покорности населения. Не зря в СССР широкое распространение получила присказка: «Меньше знаешь, крепче спишь!»

В феврале 1986 г., когда еще ничто не предвещало будущих реформ, Михаил Горбачев сказал: «Принципиальным для нас является вопрос о расширении гласности. Это вопрос политический. Без гласности нет и не может быть демократизма, политического творчества масс, их участия в управлении». И хотя юридически цензура в СССР была отменена только 1 августа 1990 г., с весны 1986 г. начались очевидные перемены. Стали публиковаться ранее запрещенные литературные произведения, включая «Архипелаг ГУЛАГ» и «Доктора Живаго». На экраны кинотеатров выходили фильмы, которые пролежали на полках 5, 10, а то и 20 лет. Осенью того же года Советский Союз принял решение прекратить противодействие работе западных радиостанций («Голос Америки», «Свобода», ВВС, «Немецкая волна» и т. д.). К весне 1989 г. в СССР сформировалась полная свобода слова.

Свобода слова сыграла важнейшую роль в ключевых поворотах трансформации советской системы. Благодаря ей в ноябре 1987 г. вся страна узнала о кандидате в члены Политбюро ЦК КПСС Борисе Ельцине и его критике существовавших в стране порядков. Весной 1989 г. благодаря свободе слова в СССР прошли первые (и последние) конкурентные выборы депутатов Съезда народных депутатов СССР. В июне 1991 г. Борис Ельцин стал президентом РСФСР, получив поддержку многих независимых СМИ, которые подробно информировали избирателей о его предвыборной кампании. А когда 19 августа 1991 г. по государственному телевидению показали, как на пресс-конференции журналистка «Независимой газеты» Татьяна Малкина задала лидеру путчистов Геннадию Янаеву вопрос: «Скажите, пожалуйста, понимаете ли вы, что сегодня ночью совершили государственный переворот?» – стало понятно, что свобода слова в СССР прочно закрепилась.

Конечно, это было совпадение, но оно было весьма символичным: одним из первых законов России, принятых после прекращения существования СССР, стал закон «О средствах массовой информации». Он закреплял основные принципы функционирования СМИ и создавал, казалось, надежные основы для их независимости. Благодаря этому закону в 1990-е гг. в России возникло огромное число федеральных и местных газет, журналов, телекомпаний, которые выражали различные точки зрения, существовавшие в обществе. По данным Министерства печати и информации, в 1991 г., когда распался Советский Союз, в России выходило 3353 журнала и 4863 газеты. В 1996 г. в стране было зарегистрировано 27 тысяч печатных изданий[38].

Свобода слова пришла и на телевидение[39]. В СССР все телевизионные каналы находились в собственности государства, перестройка и гласность лишь слегка разрушили эту монополию – на телевидении появились независимые производители не только развлекательных, но и общественно-политических программ. Только в 1993 г. стали возникать региональные коммерческие телеканалы, работавшие в дециметровом диапазоне. В январе 1994 г. президент Ельцин после неформального тендера, в котором участвовали два конкурента, передал один из федеральных телеканалов в частную собственность – появилась телекомпания НТВ, сделавшая упор на новостное вещание и политическую аналитику. В конце 1994 г. Ельцин своим указом передал другой федеральный телеканал в собственность акционерного общества «Общественное российское телевидение» (ОРТ). Хотя в руках государства находился 51 % акций ОРТ, управление компанией было передано Борису Березовскому и сотрудничавшим с ним журналистам. В январе 1997 г. общенациональное вещание начал еще один частный телеканал с большим количеством информационно-политических программ (РЕН-ТВ). С середины 1990-х кабельное телевидение стало проводиться повсеместно при строительстве новых жилых домов в городах. В феврале 1999 г. возникла первая в России спутниковая система телевидения «НТВ+».

Так, несмотря на утверждение Владимира Путина, у нас есть все основания говорить о том, что свобода слова в России была.

Сейчас ситуация резко изменилась. В индексе свободы прессы международной организации «Репортеры без границ» Россия занимает 148-е место (из 180 стран)[40]. Движение от свободы слова к ситуации, когда наличие своей точки зрения может привести к тюремному заключению, стало результатом последовательной политики. Это стало очевидным доказательством того, что свобода слова является одной из главных опор демократического государства. И не случайно, что подавление свободы слова, встраивание СМИ в вертикаль власти и переход к государственной пропаганде стали одной из первых целей президента Путина.

Противник номер один – медиамагнат

В самом начале 1990-х гг. достаточно четко выявились две основные проблемы российских СМИ: политическая поляризация общества (за сохранение СССР или против, за рыночные реформы или против, за парламент или за президента) и отсутствие достаточных финансовых ресурсов (гиперинфляция съедала текущие доходы, а слабый и неустойчивый рекламный рынок не позволял получать кредиты в банках). В результате, с одной стороны, СМИ вынуждены были искать «покровителей», в роли которых выступали бюджеты (особенно на уровне регионов) и крупные бизнесмены. С другой стороны, появившиеся к середине 1990-х крупнейшие российские бизнесмены (олигархи) стали использовать принадлежащие им СМИ в качестве инструментов борьбы за собственность и для воздействия на формирование политики государства. Наиболее сильной персоной в российских медиа, несомненно, был Владимир Гусинский, для которого холдинг «Медиа-Мост» стал центром интересов, а входившая в его состав телекомпания НТВ – любимым детищем, которому он уделял много времени и внимания, порою занимаясь мельчайшими деталями.

С момента создания НТВ была пропрезидентской компанией, активно освещая его реформаторские намерения и поддерживая политиков, проводивших в жизнь линию президента. Это не означало, что НТВ постоянно хвалила чиновников, – ведущие не боялись затрагивать острые темы и критиковать власть, что привлекало зрителей, а появлявшаяся каждую неделю сатирическая передача «Куклы» высмеивала высших российских политиков, включая президента Ельцина, не прощая им малейших ошибок. Тем не менее ни у кого не возникало сомнений, на чьей стороне находятся симпатии телеканала. Ситуация радикально изменилась после того, как Гусинский проиграл аукцион по продаже акций «Связьинвеста»: НТВ перешла на сторону критиков правительства, после «Дела писателей» личные отношения Гусинского и Чубайса стали враждебными, а резкая и едкая критика действий другого реформатора, Бориса Немцова, обрушила рейтинг последнего, и тот перестал рассматриваться Борисом Ельциным в качестве возможного преемника.

Резкое изменение восприятия Кремлем Гусинского и его медиахолдинга произошло во второй половине 1998 г. Критическое отношение НТВ к правительству перекинулось на Кремль, где все отчетливее проявлялась растущая роль «Семьи» в принятии решений. В Кремле, в свою очередь, взрастали зерна сомнения в отношении лояльности Гусинского, которые обильно высевал Березовский, чьи отношения с Гусинским всегда были конкурентными и ревностными – успех одного не давал покоя другому. В ходе политического кризиса осени 1998 г. Гусинский посчитал, что президент Ельцин утратил реальную власть, и окончательно сделал ставку на усиливавшего позиции московского мэра Лужкова. После формирования союза между последним и премьер-министром Примаковым эти политики получили режим наибольшего благоприятствования со стороны НТВ и всего «Медиа-Моста».

Войну «на уничтожение» политических оппонентов Кремль начал весной 1999 г., когда операция «Преемник» перешла в решающую фазу. Основной мишенью Кремля, несомненно, был альянс Лужков – Примаков, который не скрывал своих политических амбиций. Хотя смещение Примакова с поста премьер-министра прошло легко и безболезненно, он оставался популярной политической фигурой, чьи шансы на победу на президентских выборах упали лишь слегка. Кремлю срочно нужно было разрушить эту популярность, которую изо всех сил поддерживали медиа, принадлежавшие Гусинскому.

Атаку на него администрация президента начала в мае 1999 г., когда Ельцин уже выбирал между Путиным и Степашиным. Для развития своей медиаимперии Гусинский активно привлекал кредиты – его бизнес-стратегия подразумевала продажу крупного пакета акций иностранным инвесторам, что позволило бы и кредиты погасить, и прибыль получить. Но эти планы были разрушены кризисом 1998 г.: после объявленного правительством дефолта привлечь партнеров в российские активы стало невозможно.

Основную часть кредитов «Медиа-Мост» получал от государственных банков и компаний, среди которых крупнейшим кредитором был «Газпром»[41]. Огромная задолженность делала положение Гусинского крайне неустойчивым, что он хорошо почувствовал, когда по приказу Кремля ВЭБ отказался пролонгировать предоставленный ранее кредит. Глава президентской администрации Александр Волошин заявил, что медиакомпания, получающая финансовые ресурсы от государства, не имеет права критиковать правительство и поддерживать его оппонентов[42]. Гусинский пытался урегулировать спор и погасить задолженность, передав ВЭБу государственные облигации, но это не принесло успеха: по решению суда банковские счета медиахолдинга были заморожены. Судя по всему, в это время Кремль, безусловно, хотел оказать давление на Гусинского с целью заставить его смягчить свою позицию, но был не готов идти до конца в противостоянии с ним: приближался важный момент – объявление имени преемника, и давление на «Медиа-Мост» ослабло.

Более того, после назначения Владимира Путина на пост премьер-министра у Гусинского возникло ощущение, что ситуация нормализовалась и что ему удастся помириться с Кремлем. Однако этим надеждам не было суждено сбыться. НТВ продолжала занимать независимую позицию в освещении многих сюжетов, но особенно неприемлемым для Кремля и для Путина лично стало критическое освещение телекомпанией второй чеченской войны, когда журналисты давали возможность высказать свою точку зрения обеим сторонам конфликта. Для Путина, лично возглавившего военную операцию, это было равносильно предательству: любая критика действий российских военных рассматривалась им как личное оскорбление и поддержка противника.

В отличие от первой чеченской войны российские военные операции были гораздо лучше спланированы и приводили к достижению поставленных целей. Кроме того, Кремль уделял гораздо большее внимание тому, чтобы привлечь общественное мнение на свою сторону. И это ему удавалось. Этому способствовали взрывы жилых домов в Москве, Буйнакске и Волгодонске – в такой ситуации никто не готов был выражать публичную поддержку чеченским боевикам. Но гораздо более важным для воздействия на общественное сознание стала активная информационная политика Кремля. Одной рукой российские власти поощряли журналистов, которые использовали официальную информацию о ходе боевых действий[43], другой оказывали возрастающее давление на тех журналистов, которые говорили не только о победах, но и о поражениях российских войск, не только о подвигах, но и о преступлениях российских военных. Таких журналистов убивали, подвергали избиениям и унижениям.

Во время работы руководителем ФСБ Владимир Путин получил информацию о том, что сотрудники ЦРУ поддерживали чеченских сепаратистов и исламских радикалов из Саудовской Аравии[44]. В связи с этим он воспринимал журналистов, которые пытались давать многомерное освещение событий в Чечне, как предателей национальных интересов, работающих в интересах военного противника. И неудивительно, что позицию телеканала НТВ, который часто критиковал действия российских военных, Путин воспринимал как антироссийскую и антипатриотичную.

Конфликт между НТВ и Кремлем еще больше обострился после того, как телеканал подробно рассказал о попытке взрыва жилого дома в Рязани и нашел следы сотрудников ФСБ в этом инциденте. Спецслужба выпустила официальное заявление о том, что случившееся было частью учений, однако журналисты не остановили свое расследование и продолжали задавать неудобные вопросы. Бывший сотрудник ФСБ и бывший руководитель этой организации воспринял желание журналистов разобраться в случившемся как атаку Гусинского на ФСБ и на себя лично.

Окончательный разрыв отношений между Путиным и Гусинским, после чего конфликт только нарастал, случился после их встречи в конце сентября 1999 г. Весной того года правительство выделило ОРТ $100 млн, и Гусинский попросил у Путина оказать такую же поддержку его компании НТВ, сказав, что это поможет лучшему освещению выборов в Думу, назначенных на декабрь 1999 г. По словам Гусинского, Путин не пообещал ничего конкретного, бросив мимоходом «Я подумаю над этим, потом разберемся», но на следующий день он позвонил Березовскому и сказал, что Гусинский пытался его шантажировать тем, что НТВ займет антикремлевскую позицию при освещении выборной кампании, если правительство не даст этой компании денег[45].

После случившегося Гусинский стал врагом номер один для «Семьи» и лично для Путина, который санкционировал использование силового давления на олигарха. Немедленно после случившегося госбанки закрыли кредитные линии на принадлежавший Гусинскому «Мост-банк», что резко осложнило его финансовое положение. А после того, как Центральный банк ввел ограничения на деятельность банка, Гусинскому ничего не оставалось, как согласиться на предложение руководителей Центробанка продать «Мост-банк» банку ВТБ за символический $1.

Потеря дружественного банка лишила «Медиа-Мост» текущей поддержки, сделав его финансовое положение крайне неустойчивым. Этим немедленно воспользовался Кремль: госбанки потребовали от медиахолдинга досрочного погашения кредитов, одновременно заблокировав через суды банковские счета всех компаний, входивших в империю Гусинского.

В ходе думских выборов 1999 г. Кремлю приходилось вести сражение на двух фронтах одновременно: с коммунистами, которые мечтали о сохранении доминирующих позиций в Думе, и с блоком «Отечество – Вся Россия» (ОВР), который создали и возглавили Лужков и Примаков. Итоги тех выборов четко отразили нестабильность политической ситуации в России. Хотя коммунисты одержали формальную победу, заняв первое место в голосовании по партийным спискам, они потеряли около трети депутатских мандатов в нижней палате парламента и лишились возможности создать даже ситуативное большинство. Блок ОВР, лидировавший в опросах с лета, в конце кампании утратил преимущество, получив лишь половину тех голосов, на которые рассчитывал за месяц до дня голосования[46]. Прокремлевский блок «Единство» занял второе место в голосовании по партийным спискам, уступив коммунистам всего один процентный пункт, но при этом получил всего девять мест из 225 в выборах по одномандатным округам, и его позиции в Думе оказались весьма умеренными, менее 20 % мест.

Неожиданно для многих Кремль привлек на свою сторону группу независимых депутатов и согласился на построение коалиции большинства с коммунистами, фракцией ЛДПР, которая разделила между собой все руководящие посты в Думе. Такой поворот событий оказался весьма неожиданным для блока ОВР, который не только вынужден был признать поражение, но и отказался от выдвижения своего кандидата на президентских выборах, перенесенных после ухода Бориса Ельцина в отставку на март 2000 г. Политические позиции московского мэра Лужкова резко ослабли, а его партнер, бывший премьер-министр Примаков, решил уйти из активной политической жизни. Вскоре Путин поддержит его кандидатуру при выборе председателя Торгово-промышленной палаты[47].

Столь масштабное поражение блока Лужков – Примаков, который Гусинский активно поддерживал, очевидно, лишало последнего политической защиты. Но тот продолжал атаковать Путина лично и его окружение, включая ФСБ, которая уже стала главным поставщиком кадров для нового президента. По словам Гусинского, он продолжал жить по инерции, не успев адекватно оценить глубину случившихся перемен[48]. Он по-прежнему верил, что обладание самой мощной медиаимперией в стране гарантирует его безопасность. Но к этому времени Путин уже принял решение о том, что Гусинского следует убрать с политической сцены, – он публично заявил, что того нужно «поставить на место», и санкционировал отъем у олигарха медиаактивов.

Через пять недель после инаугурации Путина Гусинский был арестован по сфабрикованному обвинению. В следственный изолятор к нему пришел министр печати Михаил Лесин и сформулировал простой и понятный выбор: тюремное заключение или продажа всех медиаактивов «Газпрому». Гусинский, решив, что свобода лучше, чем несвобода, выбрал продажу активов и подписал соответствующее соглашение[49]. Хотя борьба за НТВ продолжалась еще несколько месяцев, ее исход был предрешен: Кремль не гнушался использовать широкий арсенал средств – от выдуманных уголовных дел и ареста сотрудников до фальсификации судебных решений и силового захвата зданий и помещений. Эта схватка была закончена в апреле 2001 г., когда Кремль установил полный контроль над НТВ, а «Газпром» стал юридическим собственником медиаактивов.

В 2000 г. Владимир Гусинский покинул Россию и больше сюда не возвращался.

Поскольку идея тотального контроля над информационным пространством еще не проникла в Кремль, то НТВ сохраняла определенную независимость в информационной политике при условии отказа от какой-либо критики властей, которой обладала до осени 2002 г. Тогда, после захвата террористами здания Театрального центра на Дубровке, где 916 человек оказались в заложниках, из которых, по официальным данным, 130 погибли при штурме здания спецназом[50], Путин инициировал новую атаку на телекомпанию. Не предъявив никаких доказательств, он лично обвинил руководство НТВ и журналистов в том, что они вели прямой репортаж с места событий и тем самым информировали террористов о действиях спецназа, готовившегося штурмовать здание. По требованию Путина руководство компании было уволено, а информационное вещание НТВ было поставлено под прямой контроль Кремля.

С такими друзьями враги не нужны

Борис Березовский, l’enfant terrible российской политики, несомненно, был одним из ярких и сильных игроков на российской политической сцене во второй половине 1990-х. Его трудно оценивать однозначно. Он был талантливым авантюристом, которого привлекали бизнес и политика. Березовский умел генерировать нестандартные и неочевидные для многих идеи и убеждать других в своей правоте.

Именно таким образом в 1994 г. он получил контроль над крупнейшим российским телеканалом. Принадлежавший государству «Первый канал» терял популярность, рекламный рынок еще не сформировался и не позволял поддерживать существование телеканала с большой долей новостного вещания. Удерживать контроль одновременно за несколькими федеральными телеканалами, не имея средств в бюджете на их развитие, государство не могло. В этот момент было принято решение о передаче одной из частот вновь созданному каналу НТВ Владимира Гусинского. Приватизировать крупнейший телеканал государство не решалось, и ему на помощь пришел Борис Березовский. По его предложению на базе «Первого канала» было создано акционерное общество ОРТ, в котором группа бизнесменов во главе с Березовским получила 49 %, взяв на себя обязательство финансировать развитие компании[51]. Татьяна Юмашева так описала эту сделку: «В тот момент власть еще мало понимала, что такое телевидение, как оно может влиять на аудиторию. [Березовский] сообразил один из первых. Решение было принято. Коллеги-бизнесмены, каким-то образом согласившись на доводы Бориса Абрамовича, что он лучше всех разбирается в политике, доверили ему управление “Первым каналом”. Так у него возник мощнейший инструмент влияния…»[52]

Березовский, несомненно, был очень близок к Кремлю и много участвовал в обсуждении и подготовке планов политических действий, но одновременно он искал для себя самостоятельное место в истории, место ее творца. Он порою не боялся не только выступать против планов Кремля в ходе келейных дискуссий[53], но и открыто противостоять им. Так, весной 1998 г. Березовский уговорил харизматичного генерала Лебедя выдвинуть свою кандидатуру в ходе выборов губернатора Красноярского края, притом что Кремль открыто поддерживал шедшего на перевыборы действующего губернатора Зубова. Генерал Лебедь выиграл выборы с отрывом в 20 % голосов. «Березовскии торжествовал. Администрация президента, Белый дом… бесславно проиграли», – написала Юмашева[54].

Весной 1999 г. Березовский участвовал в обсуждении плана передачи власти преемнику Бориса Ельцина, и именно он стал первым человеком, кто сообщил Владимиру Путину, на ком остановился выбор Ельцина.

После назначения Путина премьер-министром в августе 1999 г. Березовский с трудом убедил Волошина в необходимости создания избирательного блока, на который новый лидер сможет опираться в Думе. Волошину эта идея не казалась первоочередной, но Березовский не успокаивался и, объехав десятки российских регионов, нашел несколько влиятельных губернаторов, которым не нравился союз московского мэра Лужкова и бывшего премьера Примакова. Эти губернаторы согласились присоединиться к усилиям Кремля по созданию «Единства», удачное выступление которого на думских выборах 1999 г. позволило Кремлю перевернуть в свою пользу соотношение сил в нижней палате парламента.

Помимо создания «Единства» Березовский, несомненно, сыграл решающую роль в информационном освещении предвыборной кампании, в которой контролируемый им канал ОРТ однозначно встал на сторону Кремля и развернул атаку на блок «Отчество – Вся Россия» и его лидеров Лужкова и Примакова. В своих передачах ОРТ использовал настолько грязные методы информационной борьбы, что против них категорически возражала Татьяна Юмашева, говорившая: «Я считала, недопустимо, чтобы власть пользовалась такими методами. Саша [Волошин] был неумолим, считал, что обязан сделать все, чтобы ни тот, ни другой не пришли к власти»[55].

После думских выборов расклад политических сил в России начал быстро меняться, но Березовский, так же как и Гусинский, не сумел адекватно оценить происходившие изменения. Кремль ограничил общение с Березовским, который оказался не в курсе идей Путина и его политических советников по строительству «вертикали власти» и считал, что у него есть возможности для продолжения активной политической игры. Игра была более чем опасной: Березовский решил максимально осложнить победу Путина в ходе президентских выборов и развернул на телеканале ОРТ агитацию за голосование «против всех»[56], что могло привести к признанию выборов несостоявшимися[57]. Этот шаг настолько разозлил Путина, что он яростно обрушился на идею Березовского в одном из своих публичных интервью: «Есть ряд политических деятелей, которые подталкивают общество, подталкивают население к тому, чтобы вообще сорвать выборы… Расчет на что? На то, что в стране будет хуже, что экономическая ситуация будет хуже… эта позиция вредная и неперспективная»[58].

Такой человек с обширными связями в российской политической и бизнес-элите, контролировавший один из главных российских телеканалов, несомненно, сыграл важную роль в прокладывании Владимиру Путину дороги в Кремль, но в то же время, с точки зрения нового российского президента, представлял для него огромную угрозу, обладая обширными возможностями, которые можно было направить на создание оппозиции.

Путин и Кремль начинали тяготиться Березовским, его постоянным желанием подтолкнуть события в нужную для себя сторону. Бурная активность и нежелание олигарха встроиться в уже созданную внутри Кремля вертикаль власти[59] привели к тому, что Кремль решил окончательно разорвать с ним отношения. Но Березовский еще был нужен – хотя бы для того, чтобы успешно завершить начатую кампанию по разгрому медиаимперии Владимира Гусинского. Хотя главной движущей силой атаки на Гусинского были Генпрокуратура и министр информации Лесин, Березовский не упускал шанса ослабить позиции конкурента, не сильно задумываясь о том, что сам может стать следующей жертвой. По словам Волошина, «Березовский месяца за два, за три до этих летних происшествий [ареста Гусинского] выступал публично и просил Генпрокуратуру, чтобы она расследовала связь Гусинского с чеченскими боевиками и с террористами»[60].

К середине 2000 г. по мере устранения от повседневной жизни Кремля и передачи управления всеми активами и финансовыми потоками Роману Абрамовичу единственным инструментом влияния Березовского оставалось телевидение. Телекомпания ОРТ, управление которой находилось в руках олигарха, была акционерной компанией, где 51 % акций принадлежал государству, поэтому лишение Березовского контроля над информационным ресурсом было технологически весьма простой задачей, нужно было лишь дождаться удобного момента.

Триггером для устранения Березовского стала катастрофа подводной лодки «Курск» в августе 2000 г., в ходе которой погибли все 118 моряков, находившихся на борту. Военные не полностью и неадекватно информировали президента Путина об аварии, и тот, будучи неопытным политиком, еще несколько дней продолжал свой отпуск в черноморской резиденции в Сочи, прежде чем вернуться в Москву[61]. Столь неадекватное поведение руководителя государства во время трагедии вызвало сильную критику в российском обществе, а канал ОРТ стал одним из лидеров давления на президента. Критика была обоснованной: военные постоянно врали о причинах катастрофы, были неспособны организовать спасательные работы силами российских специалистов, но при этом упорно отказывались от помощи иностранных компаний. Но для Путина это не имело никакого значения – вновь, как и в ситуации с НТВ, для него было неприемлемо, чтобы телекомпания, финансировавшаяся за счет бюджета, критиковала его, Верховного главнокомандующего, действия и решения. По словам Юмашевой, «Владимира Владимировича он [Березовский] в конце концов окончательно достал. И Александр Волошин, которого вывести из терпения практически невозможно, тоже озверел и готов был его съесть»[62].

Как потом это будет не раз, Путин не был готов терпеть критику в свой адрес и, восприняв ее как предательство человека, который претендовал на то, чтобы быть членом его окружения, потребовал остановить Березовского. Волошин так рассказал о логике Кремля: «…Всему когда-то приходит конец. Ситуация по поводу аварии на «Курске» была настолько драматична, а позиция управляемых Березовским журналистов была настолько одиозна, что стало очевидно: такое неформальное руководство Березовским каналом ОРТ должно быть прекращено… Моя цель… была одна – объяснить Березовскому, что управление им ОРТ закончилось. ‹…› Я ему об этом и объявил. ‹…› Лишь просьба – чтобы он прекратил управлять журналистами… Ничего большего нам не хотелось. Все, что захотели, в итоге сделали – Березовский лишился влияния и, собственно, не смог это влияние больше вернуть… Эрнсту [генеральному директору ОРТ] было сообщено, что он избавлен от какого-либо влияния. Эрнст, могу сказать, был счастлив. Ведь влияние Березовского было неформальным. Он звонил журналистам, он звонил Эрнсту. И эти его звонки не были как-то запротоколированы в уставе [компании]… Березовский так был расстроен потерей ОРТ, что хотел услышать это лично от президента и просил меня организовать встречу с господином Путиным. Я сказал, что обещать встречу не могу, но проинформирую Путина об этом. Я Путину сказал. К моему удивлению, он согласился: «Давай организуй. Скажу ему лично, что об этом думаю». Встреча прошла. Она была чрезвычайно краткой… Президент подтвердил, что Березовский больше не должен влиять на ОРТ и журналисты будут освобождены от его влияния»[63].

В то время как Волошин всячески подчеркивал, что и он (Волошин), и Путин говорили только о «прекращении влияния» Березовского на ОРТ, другой участник процесса, Роман Абрамович, прямо сказал: «Меня попросили эти акции [пакет акций ОРТ, которым владел Березовский] купить. ‹…› Если бы президент или господин Волошин сказали мне не покупать акции ОРТ или если бы я почувствовал, что они против, то я бы близко к этому не подошел»[64]. Через год ОРТ сменило название на «Первый канал», недвусмысленно отказавшись от слова «общественное».

Березовский не любил проигрывать и отказался признать свое поражение и на этот раз. Хотя в ноябре 2000 г. он эмигрировал из России, опасаясь ареста[65], он решил попробовать взять реванш, для чего использовал купленный им ранее телеканал ТВ-6. В апреле 2001 г. Березовский пригласил туда многих журналистов НТВ, потерявших работу после перехода компании под контроль «Газпрома», и весьма быстро трансформировал канал из развлекательного в политически-информационный. Популярность канала стала быстро расти, и его рейтинги удвоились – с 7,8 % в начале 2001 г. до более чем 16 % в конце. Для Кремля это явилось еще одним доказательством того, что Березовский окончательно стал политическим противником и что возникавший авторитарный режим должен стремиться к тотальному контролю над информационным пространством.

В сентябре 2001 г. миноритарный акционер телекомпании ТВ-6, пенсионный фонд «ЛУКОЙЛ-ГАРАНТ», которому принадлежало всего 15 % акций, направил в суд иск о ликвидации компании, хотя ни один акционер или контрагент компании не предъявляли к ней никаких финансовых требований[66]. В середине января 2002 г. ТВ-6 было ликвидировано по решению суда.

В середине 2002 г. Березовский предпринял еще одну попытку создать независимый от государства телеканал. По его инициативе крупные российские бизнесмены объединились вокруг канала ТВС, где никто из них не имел пакета акций более 10 %, но выделенные ими финансовые ресурсы оказались недостаточными для раскрутки нового телеканала с нуля. Конфликт между акционерами и ошибки менеджмента привели к тому, что уже черед год компания обанкротилась, хотя все время существования ее рейтинги повышались. Самый ценный ресурс – метровая частота и возможность организовать вещание на всей территории страны – отошел к государству, которое стало монополистом на этом сегменте телевизионного рынка. С этого момента информационное телевидение в России стало полностью контролироваться Кремлем (график 3.1).

Борис Березовский так и не вернулся в Россию и умер в эмиграции в 2013 г. Хотя он из-за границы пытался участвовать в российской политической жизни, его авторитет стремительно ослабевал, и к середине 2000-х он перестал быть влиятельным игроком. Таким образом, Владимиру Путину удалось убрать со сцены одного из ближайших своих союзников времен восхождения к вершинам власти, который одним своим существованием мог напоминать ему о событиях прошлого и который своими связями и энергией, несомненно, представлял угрозу политической стабильности.

Новые страхи

К середине первого президентского срока Владимир Путин консолидировал власть в своих руках, но это не избавило его от ощущения нестабильности положения. Кремлевская администрация, привыкшая к постоянной борьбе, не могла и (возможно) не стала искать иную парадигму поведения, а продолжала выискивать новые угрозы.

Став президентом России, Путин стремился демонстрировать высокую активность: он много ездил по стране, проводил большое количество встреч – и его администрация вскоре заметила, что государственные СМИ не привыкли жить в таком ритме и не успевали полноценно информировать население о деятельности президента. Для преодоления этой проблемы глава президентской администрации начал проводить еженедельные встречи с главными редакторами государственных СМИ, на которых рассказывалось о планах президента, предстоящих поездках и возможных решениях, которые готовились в Кремле. Постепенно в первой половине 2003 г. характер этих встреч стал меняться. По словам Марины Литвинович, постоянного участника таких мероприятий, «появились уже политические задачи, кого-то стали мочить периодически. Считалось, что у нас есть враги, обсуждалось, как их будем информационно мочить… Трансформация произошла и для меня незаметно»[67].

Как показали дальнейшие события, изменения носили гораздо более глубокий характер и выходили далеко за пределы политики по освещению деятельности президента: на повестку дня была поставлена задача полного доминирования Кремля в информационном пространстве, что постепенно обрело форму борьбы со свободой слова.

Уже к началу второго президентского срока стало очевидно, что Путину не удается втянуть в орбиту своего влияния либеральных политиков во главе с уволенным в начале 2004 г. премьер-министром Михаилом Касьяновым и бывшим первым вице-премьером правительства 1997–1998 гг. Борисом Немцовым. Либералы, поддержавшие Путина во время прихода к власти и в начале его правления, резко изменили свое отношение после ареста Михаила Ходорковского и национализации ЮКОСа. После поражения на выборах в Думу в декабре 2003 г. – частично из-за провальной избирательной кампании, частично из-за фальсификации итогов выборов – либералы оказались вытеснены из официальной политической жизни, и единственным методом политической борьбы для них стали уличные акции протеста. Обе стороны повысили ставки: Кремль повесил на либералов ярлык «несистемная оппозиция», а либералы в ответ перешли к резкой критике Путина и его политики – что сделало невозможным содержательный диалог между ними.

«Революция роз» в Грузии осенью 2003 г., «оранжевая революция» на Украине в 2004–2005 гг. и «революция тюльпанов» в Киргизии весной 2005 г. настолько сильно шокировали Владимира Путина, что он с содроганием вспоминает об этих событиях и 10 лет спустя, хотя многие из начавшихся тогда изменений утратили свой потенциал или оказались выхолощенными[68]. Его картина мира была потрясена до самого основания: законные правительства оказывались низверженными под давлением уличных протестов. Обвиняя «руку Запада», Кремль в то же время не мог не обратить внимания на ту роль в консолидации политической оппозиции, которую сыграли независимые телеканалы. Страх перед грядущей «цветной революцией» в России подпитывался начавшимися регулярными «маршами несогласных», которые объединили разнообразные политические силы, не представленные в Думе. Опасаясь возможного роста протестной активности, Кремль сделал выбор не в пользу диалога, а в пользу силового давления на оппозицию и на СМИ, не контролировавшиеся государством.

У друзей тоже есть интересы

Как видно из графика 3.2, телевидение до сих пор является основным источником новостей для большинства жителей России, а для более чем половины россиян оно остается единственным источником информации. К середине 2000-х гг. начали набирать популярность телевизионные каналы второго уровня; освещение ими политических событий обеспечивало зрителям более широкий круг мнений, и, в отличие от контролируемых государством телеканалов, у них не было ограничений в предоставлении эфирного времени критическим точкам зрения. Именно поэтому получение контроля над вновь появившимися популярными независимыми телевизионными каналами стало приоритетом для Кремля, который считал, что тем самым предотвратит угрозу «цветной революции».

Кремль хорошо понимал, что национализация новых информационных источников не лучшая идея. Это стало бы дорогим удовольствием для казны и усилило бы конкуренцию между государственными чиновниками, угрожая расколами в правящей элите. К середине 2000-х гг. российская экономика стремительно росла, и рынок рекламы наконец смог обеспечить достаточную базу доходов для телевидения. Как это случалось во многих других отраслях, один из личных друзей Путина решил взять медиа под свой контроль. Юрий Ковальчук получил в бенефициарное владение «Газпром-Медиа Холдинг», который поглотил медиаактивы Гусинского (в том числе компанию НТВ), и начал строить свою медиаимперию[69].

В середине 2000-х гг. самым активным частным каналом в плане освещения политических новостей было РЕН-ТВ, основным акционером которого была нефтяная компания «ЛУКОЙЛ». После прихода к власти Путина ЛУКОЙЛ захотел, чтобы канал прекратил вещание политических новостей, и это вызвало серьезный конфликт с менеджментом, который завершился согласием ЛУКОЙЛа продать свою 70 %-ную долю группе физических лиц, возглавляемой Анатолием Чубайсом. Однако на самом деле акции телекомпании были приобретены дочерними структурами энергетической монополии РАО «ЕЭС», в которой государству принадлежало более 50 % и во главе которой стоял Чубайс.

Будучи руководителем государственной монополии[70], Чубайс в то время активно сотрудничал с либералами и даже входил в тройку лидеров партии СПС на выборах в Думу в 2003 г. Канал РЕН-ТВ защищал демократические ценности и выделял много эфирного времени приверженцам либеральной точки зрения. Начав борьбу с угрозой «цветной революции» в России, Кремль выбрал либералов своей главной мишенью и начал давить на Чубайса с целью изменить позицию РЕН-ТВ. Постепенно это переросло в требование продажи телекомпании, а принятие специального закона, запрещавшего РАО «ЕЭС» владеть средствами массовой информации, сделало это давление необратимым. В октябре 2005 г. РЕН-ТВ было продано консорциуму инвесторов[71], а руководители канала, Ирэна и Дмитрий Лесневские, были вынуждены уйти. Сразу после этого ключевые сотрудники информационной службы были уволены, а количество развлекательных программ в расписании вещания резко возросло. К 2007 г. контрольный пакет акций РЕН-ТВ перешел к принадлежавшей Ковальчуку «Национальной Медиа Группе» (НМГ)[72].

Еще до окончания второго президентского срока Путина в управление НМГ перешел принадлежащий городским властям Санкт-Петербурга канал «Петербург – Пятый канал», который за три месяца до этого получил по указу президента национальный статус, то есть возможность распространять свое вещание по всей стране. С переходом на цифровое телевидение этот канал был включен в телевизионный пакет, предоставляемый бесплатно по всей России.

К 2008 г., когда президентом страны стал Дмитрий Медведев, все новостные телеканалы оказались под контролем Кремля либо напрямую через государственную собственность, как в случае с «Первым каналом» и каналом «Россия», или косвенно: через собственность госкомпаний, как НТВ, и собственность друзей Владимира Путина, как РЕН-ТВ и «5-й канал». Независимые телевизионные компании, получив от властей весьма внятный сигнал, решили отказаться от новостного вещания, сосредоточившись на местных проблемах. Это обеспечило Кремлю полный контроль над информационным пространством и, казалось, дало возможность немного расслабиться: в стране не было никаких серьезных проблем для поддержания телевизионной информационной блокады. Как сказал Владимир Путин, «не будет возврата к телевидению, которое было тогда, в то время [в 1990-е гг.]. Это время прошло. Его нет больше. Оно не вернется. Забудьте»[73].

Цензура? Нет, самоцензура!

Хотя традиционные средства массовой информации (радио, газеты и журналы) в России никогда не могли конкурировать с телевидением и не представляли значительной угрозы для пропагандистского доминирования Кремля, это не избавляло их от периодических атак со стороны властей, которые таким образом отвечали на критику, звучавшую в их адрес.

В сентябре 2002 г. по решению суда была закрыта газета «Лимонка», созданная лидером Национал-большевистской партии Эдуардом Лимоновым. Минпечати заявило, что газета злоупотребляла свободой слова и нарушала закон «О средствах массовой информации», поскольку в ее публикациях содержались призывы к насильственному захвату власти и изменению конституционного порядка.

В ноябре 2002 г. сотрудники ФСБ вошли в офис газеты «Версия» и изъяли редакционные компьютеры, что остановило выход газеты. По словам менеджеров «Версии», целью ФСБ было предотвратить публикацию о расследовании теракта в Театральном центре на Дубровке, в которой содержался подробный анализ действий и ошибок спецназа во время штурма здания.

В феврале 2003 г. против главного редактора газеты «Новые известия» (принадлежащей Березовскому) и его заместителя было возбуждено уголовное дело с обвинениями в растрате. Хотя уголовное дело только 18 месяцев спустя было передано в суд, который вернул его для дальнейшего расследования (так ничем и не закончившегося), руководители газеты были уволены со своих должностей.

В июле 2003 г. был смертельно отравлен депутат Государственной думы и заместитель главного редактора «Новой газеты» Юрий Щекочихин, который занимался расследованиями незаконной деятельности правоохранительных органов. Результаты вскрытия и детали болезни Щекочихина были засекречены и скрыты от его семьи.

В сентябре 2004 г. по приказу Кремля был уволен главный редактор газеты «Известия» Раф Шакиров. Причиной этого стал выпуск, полностью посвященный событиям в осетинском Беслане, где случился крупнейший террористический акт в истории России. Более 1100 человек, в основном дети, были захвачены в заложники в местной школе. В результате плохо спланированного штурма было убито 333 человека, в том числе 186 детей. Кремль всячески пытался скрыть масштабы трагедии, опасаясь массового возмущения. Публикация рассказа об истории нападения, в том числе фотографий, в одной из самых известных газет страны стала публичной пощечиной для властей, за которую журналистам пришлось дорого заплатить.

Во многих отношениях выявление диссидентствующих средств массовой информации и их наказание было эффективным способом контроля Кремля за информационным пространством. К этому времени российская судебная система полностью потеряла независимость и не желала защищать ни СМИ, ни отдельных журналистов. Предприниматели, которые владели медиаресурсами, не хотели повторять судьбу Михаила Ходорковского и были готовы увольнять менеджеров и журналистов при малейшем намеке на недовольство со стороны властей. Однако эта система носила реактивный характер: она могла реагировать только на состоявшиеся публикации. Кремлю же явно хотелось избежать их появления в принципе.

Возможно, идеальным решением этой проблемы было бы восстановление цензуры, но за два десятилетия российское общество привыкло к ее отсутствию, и воссоздать ее было вряд ли возможно. К тому же содержание огромного аппарата цензоров, на которых была бы возложена задача ликвидации инакомыслия, обходилось бы слишком дорого. Тотальная цензура вряд ли может быть жизнеспособной в современном открытом информационном мире, где все большую роль играют онлайновые СМИ и социальные сети. Более того, полная цензура могла привести к полному подавлению критических точек зрения, что устранило бы все предохранительные клапаны для контролируемого выплеска общественных разочарований. С учетом всего этого Кремль пошел по другому пути: в России стали приниматься многочисленные законы с нечетко сформулированными определениями и правовыми нормами, допускающими избирательное применение. Впоследствии такой подход – «власть над законом» – станет основным инструментом Кремля в наложении различных ограничений и организации преследований. Удерживая законодательный орган под полным контролем, Кремль мог добиться принятия любого закона в течение нескольких дней, что позволяло немедленно начать наказывать противников за нарушение закона. В случае со СМИ цель заключалась в том, чтобы распространять среди журналистов неопределенность и страх, заставить их самостоятельно ограничивать свою свободу слова, вводить самоцензуру.

Важнейшим шагом для подавления свободы слова в России стало принятие летом 2002 г. закона «О противодействии экстремистской деятельности», в котором содержалось широкое и расплывчатое определение «экстремистской деятельности», позволившее сделать его удобным инструментом давления на СМИ. Согласно закону, государственные ведомства получили право отзыва лицензии у любого издания, получившего в течение года два предупреждения за нарушение ограничений на распространение того, что суды соглашались трактовать как экстремистскую информацию. Одновременно с этим в Уголовный кодекс была введена специальная статья, предусматривавшая тюремное заключение за поддержку, финансирование или участие в экстремистской деятельности. Впоследствии эта печально известная 282-я статья УК станет одной из основных для наказания инакомыслящих.

Другой закон, принятый в июле 2003 г., дал государству право приостановить деятельность средств массовой информации, если они нарушали закон о выборах. При этом освещение в СМИ событий избирательной кампании может считаться нарушением закона, если избирательная комиссия сочтет, что журналист «пересек границу между журналистикой и прямым участием в избирательной кампании любого кандидата». Журналистские публикации также могут быть классифицированы как неоплаченные рекламные объявления от имени кандидата.

К середине 2007 г. Кремль полностью контролировал информационное пространство в стране. Во время президентства Дмитрия Медведева (май 2008 г. – май 2012 г.) в законодательство продолжали вноситься поправки, которые подталкивали СМИ к развитию самоцензуры. Еженедельные встречи в администрации президента с руководителями государственных СМИ стали обязательными для редакторов основных средств массовой информации. На этих встречах кремлевские чиновники перечисляли темы-табу и информировали об изменениях в «стоп-листе», который был составлен для российских телеканалов: это был список людей (в основном лидеров политической оппозиции и экспертов, критикующих нынешний режим), которых запрещалось приглашать на телевидение. В июне 2010 г. Роскомнадзор получил право требовать от онлайновых СМИ удаления или редактирования комментариев на их сайтах, если, по мнению агентства, в них содержится нечто незаконное. За отказ от выполнения таких требований редакторов изданий стало возможно привлекать к уголовной ответственности.

Атака на Рунет

Когда в августе 2008 г. финансовый кризис привел к резкому экономическому спаду в российской экономике, Кремлю пришлось переориентировать свою повестку дня в медиа, сделав упор на экономических вопросах. Вслед за этим в 2010–2011 гг. президент Медведев попытался провести ряд мягких политических реформ, что привело к созданию таких общественных форумов, как Открытое правительство и Экспертный совет, чья деятельность широко освещалась в СМИ и к работе которых привлекались представители оппозиции. Постепенно в России начали открыто обсуждаться основные проблемы, стоявшие перед страной. В результате к окончанию президентского срока Медведева жесткая хватка Кремля, удерживавшего под своим контролем все информационное пространство, немного ослабла, что стало проявляться даже в информационной политике федеральных телеканалов.

В декабре 2011 г. в России прошли парламентские выборы, к участию в которых были допущены только семь политических партий, заранее согласившихся не критиковать существующий в стране политический режим. Хотя прокремлевская партия «Единая Россия» имела в своем распоряжении все информационные ресурсы государства, она не смогла обеспечить себе большинство голосов. Более того, наблюдатели выявили многочисленные случаи вопиющего мошенничества при подсчете голосов избирателей, что спровоцировало массовые протесты оппозиции в Москве и регионах. В декабре 2011 г. 120 тысяч человек вышли на улицы в Москве – больше, чем когда-либо после 1991 г. Кремль был удивлен и испуган. Президент Медведев отказался от встречи с лидерами протестных акций, однако объявил о некоторых шагах по либерализации политической жизни в стране, связанных с федеральными и региональными выборами. Весной 2012 г. импульс протестов стал резко ослабевать, и Владимир Путин комфортно переизбрался на пост президента, но страх перед приходом «цветной революции» в Россию вновь воцарился в коридорах Кремля. Следствием этого стало ужесточение информационной политики государственных СМИ, новая серия атак против независимых источников информации.

Полный контроль Кремля над информационным телевидением позволил мгновенно ограничить свободу слова: перечень обсуждаемых тем утверждался Кремлем, а к участию в телевизионных дискуссиях допускались только абсолютно лояльные власти эксперты. Казалось, старая и испытанная временем практика – что не показали по телевизору, того не происходило – должна была вновь сработать. Но нельзя войти дважды в одну реку. Технологические новации и изменение предпочтений населения привели к тому, что телевизионная аудитория стала стареть, а молодое поколение находило себе альтернативы (см. график 3.2). Более половины телезрителей в возрасте от 18 до 55 лет стали смотреть исключительно развлекательные каналы, в то время как более 70 % зрителей в возрасте старше 55 лет предпочитали смотреть государственные телеканалы с огромной долей информационно-пропагандистского вещания.

Быстрое распространение доступа в интернет на всей территории России с середины 2000-х гг. еще более ускорилось во время президентства Дмитрия Медведева[74]. В результате в стране появились популярные общественно-политические онлайновые ресурсы, игравшие все более значимую роль в распространении информации. В целом телевидение по-прежнему оставалось главным источником новостей в стране, но в крупнейших городах для молодой и образованной аудитории онлайновые СМИ приобрели не менее важное значение (график 3.2). Поскольку в стране существовал тотальный запрет на допуск оппозиционных политиков на телевидение, то последние стали активно расширять свое присутствие в интернете, чего не мог не замечать Кремль. Точно так же он не мог не обратить внимания на то, что социальные сети стали ключевым инструментом для координации протестов в странах Ближнего Востока, получивших название «арабская весна», и в России зимой 2011–2012 гг. Все это привело к тому, что Рунет постепенно стал самой серьезной угрозой для контроля Кремля за информационным пространством и, следовательно, главной мишенью нового наступления Кремля на свободу слова.

Главным инструментом Кремля в борьбе с онлайновыми СМИ стала практика «управление через закон»: новые законы, вводившие новые ограничения или наказания за нарушение ранее введенных ограничений, принимались в 2012–2014 гг. настолько часто, что казалось, регулирование свободы слова являлось главным направлением деятельности российских законодателей.

Вслед за ужесточением закона об организации митингов и демонстраций летом 2012 г. была введена административная ответственность СМИ и их редакторов за публикацию информации о проведении несогласованных мероприятий; кроме того, публикации на эту тему отдельных пользователей в социальных сетях стало возможно приравнивать к нарушению норм закона. Через год Генеральная прокуратура получила право без суда ограничивать доступ к источникам информации, содержащим призывы к участию в не согласованных с властями массовых мероприятиях, а немного позднее право требовать от Роскомнадзора внесудебной блокировки сайтов, содержащих такую информацию.

Закон, направленный на «защиту детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию», фактически разрешил цензуру в Рунете: Роскомнадзор получил право составлять по своему усмотрению «черные списки» сайтов, содержащих «вредную» информацию, и принимать решения об их блокировке.

Стремясь еще больше ограничить свободу распространения информации, Кремль пошел на принятие «закона о блогерах», который приравнял популярных авторов в социальных сетях к СМИ с точки зрения их ответственности за проверку информации и нарушение законодательства о СМИ. Под действие закона попадали все блогеры, у которых количество посетителей ежедневно превышало три тысячи человек; Роскомнадзор должен был вести их реестр, а блогеры были обязаны предоставлять агентству персональную информацию о себе. Закон принимался в такой спешке, что за его нарушения не было предусмотрено никакой ответственности, а установленный предел – три тысячи посетителей в сутки – был настолько низким, что в реестр нужно было бы включать десятки тысяч человек, притом что подавляющее их число не имело никакого отношения к оппозиции, а их записи не представляли никакой угрозы для Кремля. С самого начала стало очевидно, что закон не будет работать, но, когда в Думе появилось предложение об его отмене, правительство категорически воспротивилось этому. Отменить неработающий закон удалось только со второй попытки летом 2017 г.

Взрыв протестных настроений на рубеже 2011–2012 гг. возродил старые страхи Владимира Путина относительно желания США осуществить смену политического режима в России, он даже открыто обвинил американского госсекретаря Хилари Клинтон в поощрении и поддержке российской оппозиции[75],[76]. Кремль, убежденный в том, что протесты в России финансируются Западом, увидел в этом серьезную угрозу стабильности режима, с которой начал немедленно бороться.

В середине 2012 г. Дума приняла поправки к закону о некоммерческих организациях (НКО), в соответствии с которыми организации, занимающиеся политической деятельностью и получающие (в любом объеме) финансирование из иностранных источников, стали именоваться «иностранные агенты». Понятие «политическая деятельность» было сформулировано в законе настолько широко и расплывчато, что под него можно было подвести деятельность любой организации. Помимо оскорбительного названия, которое такие НКО должны были указывать во всех своих публикациях, на них возлагалась обязанность предоставления колоссальной отчетности в российский Минюст, что требовало кратно увеличивать административные расходы. В 2014 г. Конституционный суд России постановил, что квалификация как политической деятельности, «направленной на оказание влияния на принятие решений и политику органов власти», включая воздействие на общественное мнение, не противоречит Основному Закону страны. В результате более 170 НКО были внесены Минюстом в реестр «иностранных агентов», включая такие влиятельные организации, занимавшиеся сбором и распространением информации, как ассоциация по контролю за выборами «Голос», центр по изучению общественного мнения «Левада-Центр», международное общество «Мемориал», занимавшееся сбором информации о политических репрессиях в СССР в 1920–1950-х гг., «Центр антикоррупционных исследований и инициатив “Трансперенси Интернешнл – Р”», многие региональные правозащитные организации[77].

Скорость появления информации в Рунете, децентрализованный характер ее источников, легкость ее распространения делали малоэффективными традиционные методы борьбы со свободой слова, которые хорошо были освоены Кремлем в предыдущие годы. Поэтому на первом этапе борьбы основным инструментом властей стали внесудебные методы: угрозы и административное давление на владельцев сайтов и их авторов, упрощенные методы блокировки источников информации.

В декабре 2013 г. в России был принят «закон Лугового», по которому Генеральная прокуратура получила право внесудебной блокировки интернет-ресурсов, содержащих «призывы к массовым беспорядкам, осуществлению экстремистской деятельности, разжиганию межнациональной и (или) межконфессиональной розни, участию в террористической деятельности, участию в публичных массовых мероприятиях, проводимых с нарушением установленного порядка». Столь размытые нормы открыли дорогу к крайне широкому применению ограничительных мер, которое пошло, как видно из таблицы 3.1, с заметным ускорением, особенно усилившимся в 2015 г. после присоединения Крыма к России и начала войны на востоке Украины. К этому времени властями были сформулированы «стандартные» претензии к онлайновым источникам информации. Это позволило перейти к конвейерному методу принятия ограничительных судебных решений, количество которых в 2016 г. увеличилось почти в 40 раз по сравнению с 2013 г.

Под запреты властей попадали как сайты, ставшие популярными платформами для оппозиционных политиков и критически настроенных журналистов, которые посещали десятки и сотни тысяч человек в день[78], так и странички рядовых пользователей в социальных сетях, число подписчиков которых исчислялось единицами. За лайки и репосты в России сажали в тюрьму.

В мае 2015 г. был принят закон, давший правительству право внесудебного закрытия работающих на территории России международных и иностранных неправительственных организаций, деятельность которых представляет «угрозу основам конституционного строя Российской Федерации, обороноспособности страны или безопасности государства». В 2015–2018 гг. 14 организаций были признаны нежелательными, среди которых фонд «Открытое общество» Джорджа Сороса, «Открытая Россия» Михаила Ходорковского, ведущие фонды США, занимающиеся распространением информации о практике работы демократических институтов и процедур в США (NED, NRI, NDI)[79].

В ноябре 2017 г. сфера действия «закона Лугового» была расширена, и прокуратуре было предоставлено право без суда блокировать сайты, содержащие не только призывы к экстремистской деятельности, массовым беспорядкам, участию в несогласованных акциях, как это предусматривал старый закон, но еще и материалы «нежелательных организаций», а также «сведения, позволяющие получить доступ» ко всему перечисленному. После этого гиперссылки на сайты, любые публикации материалов «нежелательных организаций», независимо от того, когда они были опубликованы, или неудаленные очень старые призывы к участию в несогласованных акциях, имеющиеся на множестве сайтов, стали основанием для закрытия интернет-ресурсов. Хотя нормы закона о нежелательных организациях касались только международных или иностранных организаций, в ноябре 2017 г. на его основании были закрыты сразу несколько сайтов российских организаций, которые прокуратура бездоказательно связала с «Открытой Россией» Ходорковского[80].

Поправки к закону о персональных данных, принятые в июле 2014 г., потребовали от интернет-компаний хранить персональные данные российских пользователей исключительно на серверах, расположенных на территории России. Очевидно, основной удар был направлен против международных социальных сетей, и впервые он был применен на практике против портала LinkedIn, деятельность которого была заблокирована на территории России в ноябре 2016 г. В мае 2017 г. блокировке подверглись еще три мессенджера (BlackBerry Messenger, Line, аудиовизуальный Vchat)[81]. После этого давление властей направилось в сторону более крупных компаний – Facebook, Twitter, Amazon, которые стали получать регулярные напоминания о необходимости соблюдать российские законы, сопровождаемые угрозами о возможной блокировке.

В апреле 2018 г. в России по решению суда была заблокирована деятельность мессенджера Telegram, владельцы которого отказались передавать ФСБ глобальные ключи, позволяющие тайной полиции читать все сообщения пользователей без исключения[82].

Старое, но верное средство

Когда сопровождающий Владимира Путина на всех мероприятиях журналист Андрей Колесников «поплакался» на то, что утратил ощущение «жизни в свободной стране», российский президент заявил, что он «может быть, такого эффекта и стремился достичь: чтобы одно состояние [ощущение абсолютной свободы] пропало, а другое [ощущение страха] не появилось»[83]. Такой «баланс» сохранялся длительное время, но оказался неустойчивым.

Достаточно быстро стало понятно, что административные ограничения не очень хорошо работают в отношении онлайновых СМИ: владельцы заблокированных сайтов создавали их «зеркала», расположенные вне российской юрисдикции, пользователи социальных сетей объясняли, как можно обойти введенные запреты с использованием имеющихся технологических решений. В такой ситуации перед Кремлем встал выбор: или признать неэффективность борьбы с онлайн-медиа и отказаться от нее, или пойти на ужесточение своей политики, начав использование силовых методов давления. Выбор первого варианта ознаменовал бы решительное изменение в политике Кремля в отношении свободы слова и, несомненно, потребовал бы существенной либерализации политической жизни в стране, что было неприемлемо. Поэтому переход к применению репрессий в отношении политических противников и их сторонников стал вполне понятным и логичным с точки зрения развития авторитарных режимов.

Политические репрессии в России использовались и до возвращения Владимира Путина в Кремль в 2012 г., но главным образом это были административные аресты участников демонстраций и митингов на срок от 5 до 15 суток. Теперь практика изменилась: Кремль взял на вооружение уголовные наказания и стал активно применять их за высказывание мнений, то есть за использование гражданами России конституционного права на свободу слова[84].

Безусловно, масштаб политических репрессий в современной России несопоставимо мал по сравнению со временем сталинской «Большой чистки», но они носят системный характер и играют ту же самую роль запугивания населения, являясь важной институциональной составляющей политического режима. И тогда, и сейчас целями репрессивной машины были ограничение свободы слова и распространения информации, подавление политической оппозиции и сохранение стабильности политического режима. И тогда, и сейчас под репрессии попадали лидеры оппозиции и большое количество обычных людей. Несомненно, случившиеся за 80 лет изменения в политической культуре привели к тому, что инструментарий репрессий заметно смягчился, но их суть осталась неизменной.

В сталинские времена в Советском Союзе была высокая степень концентрации рабочей силы в крупных городах и на крупных предприятиях, но при этом у государства еще не было возможностей электронного слежения за гражданами и не было инструментов массированной пропаганды, особенно в сельской местности, где проживала большая часть населения. Для того чтобы ограничить свободу слова и предотвратить потенциальные выступления против своего режима в стране, Сталин использовал массовые репрессии, которые должны были пугать и предостерегать всех. Списки жертв составлялись по количественному принципу, и в них попадали (зачастую) случайно выбранные представители различных социальных, профессиональных или национальных групп.

В сегодняшней России Кремль видит угрозу массовых политических протестов, исходящую от тех россиян, кто активно участвует в митингах и демонстрациях, от тех, кто активно распространяет информацию о событиях в стране и за ее пределами, не соответствующую той картине мира, которую рисует государственное телевидение, от тех, кто активно критикует действия властей. Эти люди не работают вместе, и поэтому сталинские методы запугивания в сегодняшней России неприменимы. Для борьбы с такой угрозой Кремль использует методы точечных легальных репрессий: многочисленными изменениями законодательства и размытыми нормами законов он сделал возможным применение мер административного и уголовного наказания за конкретные виды политических действий. Под каток таких репрессий, как правило, попадают малоизвестные люди, но именно в этом состоит цель точечных репрессий – сделать их непредсказуемыми, посеять страх у всех, кто занимается тем, что Кремль считает нежелательным.

Переход к активному применению репрессий наложился на бурные события первой половины 2014 г. В конце февраля на Украине под напором уличных протестов президент Янукович бежал из страны и был отстранен от власти. Для Путина не было сомнений в том, что протесты в украинской столице были инспирированы странами Запада, которые в очередной раз предприняли попытку дестабилизировать ситуацию вокруг его страны в надежде на то, что протесты перекинутся на Россию. В Кремле заговорили о начале новой волны давления на Россию, о геополитическом противостоянии с Америкой, о применении Западом методов «гибридной войны», среди которых выделялись экономические санкции и информационная агрессия.

«Некоторые западные политики уже стращают нас не только санкциями, но и перспективой обострения внутренних проблем. Хотелось бы знать, что они имеют в виду: действия некоей пятой колонны – разного рода “национал-предателей” – или рассчитывают, что смогут ухудшить социально-экономическое положение России и тем самым спровоцировать недовольство людей? Рассматриваем подобные заявления как безответственные и явно агрессивные…» – заявил Владимир Путин в Кремле, объявляя о присоединении Крыма к России[85]. Тезис об использовании Америкой информационного оружия был взят на вооружение и постоянно повторялся российским президентом. «Мы видим, что отдельные страны пытаются использовать свое доминирующее положение в глобальном информационном пространстве для достижения не только экономических, но и военно-политических целей. Активно применяют информационные системы в качестве инструмента так называемой мягкой силы для достижения своих интересов»[86], – заявил он на обсуждении в Кремле Стратегии информационной безопасности в октябре 2014 г. В этом документе было прямо сказано, что одну из основных угроз для России представляло «использование информационных и коммуникационных технологий… в качестве информационного оружия в военно-политических целях… направленных на дискредитацию суверенитета [и]… для вмешательства во внутренние дела суверенных государств, нарушения общественного порядка…»[87]

Вскоре после того, как Путин объявил о наличии в России «пятой колонны» и «национал-предателей», имена российских политиков и названия СМИ, которые отражали нежелательные для Кремля взгляды, стали регулярно звучать в стенах российского парламента[88], на экранах государственных каналов телевидения, на улицах Москвы и других российских городов стали появляться плакаты, призывающие к расправе с ними. После начала инициированной Кремлем истерии запустить репрессивную машину было несложно – многие нормы российского законодательства прописаны настолько размыто, что позволяют привлекать к уголовной ответственности не только за размещение своих записей, но и за перепост чужих записей или фотографий и кадров из фильмов[89]. Как правило, уголовное наказание применялось в отношении тех, кто критически отзывался о российской политике и о Владимире Путине лично; особенно жестоко власть относилась к тем, кто не поддерживал аннексию Крыма и выступал в поддержку действий украинских властей в ходе военного конфликта на востоке Украины. Однако порой репрессивная машина наказывала и тех, кто поддерживал действия российских властей[90].

На графике 3.4 хорошо видно, что уровень репрессий после 2014 г. поднялся до беспрецедентно высокого для постсоветской России уровня. Хотя внешне количество подвергшихся политическим репрессиям кажется весьма незначительным (около 100 человек в год), их число сопоставимо с тем, что было зафиксировано в позднесоветский период (после 1970 г.)[91]. В середине октября 2018 г. в России 50 человек отбывал наказание по приговору суда по политическим обвинениям и 271 находилcя в СИЗО, 12 – под домашним арестом, 26 – под подпиской о невыезде[92].

Просто бизнес

Преследуя политических противников и борясь со свободой слова, Кремль не забывал, что медиа – это не только инструмент воздействия на общественное мнение, но и привлекательный бизнес. Поэтому порою власти, добиваясь ликвидации независимых СМИ, оказывали неприкрытое давление на владельцев медиаресурсов. Так, в марте 2014 г. Кремль потребовал от Александра Мамута, владельца Lenta.ru, одного из наиболее популярных в то время российских информационных порталов, уволить главного редактора и ведущих журналистов за то, что они резко критиковали аннексию Крыма.

В конце 2013 г. ФСБ затребовала у самой популярной в России социальной сети «ВКонтакте» личные данные авторов и администраторов двух десятков групп украинских пользователей. Генеральный директор и основатель «ВКонтакте» Павел Дуров отказался выполнить это требование, заявив, что юрисдикция России не распространяется на украинских граждан. Публично рассказав о давлении ФСБ на него лично, Дуров принял решение продать принадлежавшие ему акции компании: «Но я ни о чем не жалею – защита личных данных людей стоит этого и намного большего»[93].

Вскоре после этого Дуров получил требование прокуратуры заблокировать в своей социальной сети сотни сообществ пользователей, включая сообщество Алексея Навального. Предприниматель категорически отказался выполнять такое требование: «…Ни я, ни моя команда не собираемся осуществлять политическую цензуру… Свобода распространения информации – неотъемлемое право постиндустриального общества. Это право, без которого существование “ВКонтакте” не имеет смысла»[94], написал заявление об увольнении и вскоре покинул Россию. «Я не в России и не планирую возвращаться. К сожалению, страна несовместима с ведением интернет-бизнеса в настоящее время. Я боюсь, пути назад нет, – отметил Дуров, говоря о «ВКонтакте». – Не после того, как я публично отказался сотрудничать с властями. Они не могут терпеть меня»[95].

Через полгода единственным акционером «ВКонтакте» стала компания Mail.Ru (нынешнее название – MRG), принадлежащая миллиардеру Алишеру Усманову, после чего у российских силовых структур не возникало проблем ни с блокировкой сообществ, ни с получением личных данных пользователей социальной сети. В большинстве случаев уголовному наказанию за публикации в социальных сетях подвергались участники, зарегистрированные во «ВКонтакте». И это неудивительно: в компании MRG создана специальная должность заместителя генерального директора, в обязанности которого входит передача персональных данных пользователей силовикам по их запросам даже без решения суда[96]. При этом передаются данные не только тех пользователей, в отношении которых поступил запрос, но и всех тех, кто с ними контактировал[97].

В конце 2015 г. Михаил Прохоров, один из богатейших российских бизнесменов, владевший в то время медиахолдингом РБК, признался: «Я читаю РБК каждое утро и думаю “От кого я сегодня получу разгневанные звонки?”» Это было неудивительно: РБК опубликовал несколько громких расследований, связанных с Владимиром Путиным и его ближайшим окружением, включая членов его семьи. Через несколько недель сотрудники ФСБ провели обыски в штаб-квартире Прохорова и офисах принадлежащих ему компаний. Никакого «разгневанного звонка» бизнесмен ждать не стал и уволил главного редактора своего медиахолдинга, а еще через год продал РБК Григорию Березкину, который никогда не был замечен в политических проектах и о котором чиновники говорят, что он «хорошо понимает правила. Если ему надо их нарушить, он сначала пойдет и получит разрешение у кого надо»[98].

В октябре 2014 г. президент Путин подписал закон, ограничивающий право иностранцев владеть пакетами акций в российских СМИ, превышающими 20 %, который вступил в силу с начала 2017 г. Этот закон стал одним из ответов Кремля на введение странами Запада санкций в отношении России и резкую критику российской агрессии против Украины. Кремль опасался, что правительства западных стран могут заставить бизнесменов, владевших российскими СМИ, активно критиковать внешнюю политику Путина и его лично, превратив свои издания в орудие политической пропаганды, как сам Владимир Путин поступил с информационным агентством «РИА Новости» и телеканалом Russia Today.

Под действие закона, по данным Роскомнадзора, попало около тысячи различных СМИ, из которых лишь единицы можно было заподозрить в распространении политической информации. Однако многие из них были весьма привлекательны с точки зрения бизнеса, что стало поводом для массового передела собственности на медиарынке. Попытки иностранных владельцев СМИ найти другие пути выполнения требований закона, кроме продажи своих активов, оказались неудачными.

Самые «лакомые куски» бизнеса достались бизнесменам не просто лояльным к Кремлю, но весьма близким к Владимиру Путину и Дмитрию Медведеву. Так, акционеры торговавшегося на бирже NASDAQ телехолдинга «СТС Медиа», специализировавшегося на развлекательном контенте, были вынуждены продать свои акции в декабре 2015 г. Алишеру Усманову всего за 5 % от той цены, которая была зафиксирована в середине 2013 г.[99] Личный друг президента Путина Ковальчук приобрел российские активы сети Discovery, включавшей 11 телеканалов, среди которых Discovery Channel, Animal Planet и Eurosport.

Кремль рассчитывал, что покупателям менее привлекательных в финансовом плане медиаактивов, ориентировавшихся на освещение политических событий или на проведение расследований в отношении высших российских чиновников или руководителей госкомпаний, без каких-либо дополнительных сигналов должно было быть понятно, что от них требуется в редакционной политике. Некоторые из покупателей оказались достаточно сообразительными. Так, Александр Федотов, купивший у Axel Springer права на издание в России журнала Forbes и сайт Forbes.ru[100], немедленно заявил, что «в ближайшее время мы… уменьшим политизированность журнала. ‹…› Я уверен, что политика их [читателей] интересует в меньшей степени… Мы просто постараемся не заходить на политическую территорию… я искренне считаю, что люди, которые читают Forbes, не интересуются зарплатами чиновников… я считаю, что про это писать необязательно»[101].

Но другие покупатели, похоже, недостаточно хорошо осознавали, на какое минное поле они вступали. Семья Демьяна Кудрявцева[102] приобрела ведущую российскую бизнес-газету «Ведомости», которая на паритетных правах принадлежала финской Sanoma[103], Financial Times и The Wall Street Journal и которая традиционно отличалась острыми и глубокими журналистскими расследованиями. После смены собственника публикация расследований в «Ведомостях» не прекратилась: под прицел журналистов попали сын российского министра внутренних дел и влиятельнейший руководитель государственной компании «Роснефть» Игорь Сечин. Через полтора года после приобретения Кудрявцевым газеты «Ведомости», летом 2017 г., суд лишил его российского гражданства – миграционная служба заявила, что при подаче документов на получение гражданства он сообщил о себе недостоверные сведения.

Суверенный интернет

Развитие и распространение информационных технологий существенно затрудняют применение традиционных методов ограничения свободы слова, в чем убедились российские власти. Сегодня онлайновые СМИ не привязаны к определенному месту, куда ФСБ может прийти с обыском и заблокировать всю работу, вынеся компьютеры и носители информации. Оппозиционные политики и критически настроенные журналисты могут обращаться к своим сторонникам, используя YouTube, который многим заменяет традиционное телевидение. Для того чтобы узнать последние новости и обсудить их с друзьями, достаточно иметь в кармане смартфон. Попытки блокирования властями нежелательных онлайн-медиа и пользовательских страниц в социальных сетях не приносят большого успеха в силу сетевого принципа обмена информацией в интернете. Точечные репрессии создавали для Кремля очевидные имиджевые проблемы, но не приводили к желаемой цели – количество неприятных для власти публикаций не сокращается.

Понимание ограниченности своих возможностей привело Кремль к обсуждению более жестких вариантов своей политики, в частности подготовки изоляции Рунета от Всемирной паутины. В 2014 г. Совет безопасности поручил правительству «озаботиться безопасностью интернета», а вскоре Министерство связи приоткрыло завесу тайны над тем, о чем говорили в Кремле. В Думу был внесен законопроект, запрещающий использовать линии связи, принадлежащие иностранным компаниям, при трансграничной передаче данных – таким образом весь входящий в Россию и исходящий из страны интернет-трафик должен будет идти через каналы связи, принадлежащие российским компаниям, которые никогда не отказывают российским спецслужбам в доступе к проходящей через них информации. Кроме того, была поставлена цель – к 2020 г. перевести 99 % российского интернет-трафика на информационные каналы, проходящие внутри страны и принадлежащие российским операторам связи, а также «продублировать в России 99 % критической инфраструктуры интернета». В 2014 г. этот показатель равнялся нулю, а в 2018 г. должен достичь 40 %, как следует из документов Министерства связи.

Хотя правительственные чиновники утверждают, что принятые решения направлены на повышение устойчивости Рунета в случае «агрессивных действий против России», которые могут привести к отключению страны от Всемирной паутины, по мнению многих экспертов, речь идет о построении системы государственного контроля за Рунетом, которая может привести к изменению архитектуры всей телекоммуникационной сети в России, в результате чего весь интернет-трафик будет проходить через государственные фильтры. Созданный механизм, с одной стороны, сможет выполнять функции Великого китайского файрвола, а с другой – может позволять российским властям при желании осуществлять подмену контента.

* * *

Владимир Путин достаточно быстро осознал роль медиа в современном обществе, убедившись в этом на собственном примере еще в 1999 г., когда малоизвестный чиновник, который ничем не проявил себя, не мог изложить своих целей и принципов, стал самым популярным российским политиком и был с огромным преимуществом избран президентом страны. Владимир Путин наблюдал, как его администрация научилась использовать принцип «хвост виляет собакой», когда телевизионные ведущие, с одной стороны, уничтожали положительный облик его оппонентов в общественном сознании, а с другой – приукрашивали его поступки и преувеличивали его достижения. Владимиру Путину стало очевидно, что медиа в России были мощным инструментом политической борьбы, и с самого начала своего президентства он решил, что его противники должны быть лишены свободы доступа к наиболее популярному типу медиа – телевидению.

Беспрецедентно высокий уровень свободы слова в начале 1990-х гг. не привел к появлению независимых СМИ. Главной проблемой российского медиапространства стало подчинение основных медиа небольшому числу конкурирующих частных финансовых групп. Это обусловило принципиальную слабость российских СМИ: после начала консолидации власти Владимиру Путину было весьма легко бороться с отдельными индивидуумами.

Использовав силовой ресурс для национализации медиахолдинга Владимира Гусинского, Кремль одновременно с этим устранил и другого опасного игрока в российских медиа – Бориса Березовского. Эти два решительных шага радикально изменили пейзаж российских СМИ: на телевидении фактически было запрещено критиковать Владимира Путина и его политику. Попытки создания и развития независимых телевизионных каналов, ориентированных на новостное вещание, быстро пресекались Кремлем. Президент Путин не нуждался в критическом анализе своих действий, считая, что это усиливает его оппонентов и создает для него угрозу потери власти.

Постепенно политика информационного благоприятствования, проводившаяся в течение первого президентского срока Путина, сменилась политикой ограничения свободы слова: в повседневную практику Кремля вошли запреты на появление на телеэкранах оппозиционных политиков, руководители ведущих медиа стали получать списки тем, которые им не рекомендовалось затрагивать. Индивидуальные репрессии в отношении журналистов и медиа за нарушение размытых норм законодательства привели к формированию практики самоцензуры: под угрозой лишения лицензий руководители медиа стали устанавливать внутренние системы контроля за деятельностью журналистов.

С развитием интернета и ростом роли онлайн-СМИ и социальных сетей в распространении информации борьба со свободой слова стала более ожесточенной. Широкое распространение получила практика внесудебных запретов и ограничений, которая после всплеска уличного протестного движения в России на рубеже 2011–2012 гг. и радикального изменения российской внешней политики весной 2014 г. переросла в репрессии, уголовные наказания за высказывание своего мнения стали в России привычным событием.

Доминирование государства в информационных СМИ ожидаемо привело к созданию пропагандистской машины, которая впервые проявила себя после «цветных революций» на постсоветском пространстве в 2003–2005 гг. Тенденциозное освещение происходившего в соседних странах приводило к тому, что отношение к ним в российском общественном мнении в течение нескольких месяцев радикально менялось: еще вчера бывшие друзьями страны становились врагами. Активность государственной пропаганды многократно усилилась в 2014 г. – Кремль стал интенсивно рисовать картину России, окруженной внешними врагами, которых поддерживали спрятавшиеся внутри страны «национал-предатели». Печальным следствием потоков ненависти, лившихся с экранов государственного телевидения, стало убийство в феврале 2015 г. одного из лидеров российской оппозиции – Бориса Немцова.

Кремль не особенно скрывает свое намерение продолжать бороться со свободой слова и свободой распространения информации в России. В мае 2017 г. Владимир Путин утвердил Стратегию развития информационного общества в России, где зафиксировал, что власти намерены «совершенствовать механизмы ограничения доступа к информации, распространение которой в Российской Федерации запрещено федеральным законом, и ее удаления», «совершенствовать механизмы законодательного регулирования деятельности средств массовой информации, а также средств обеспечения доступа к информации, которые по многим признакам могут быть отнесены к средствам массовой информации».

Таким образом, «план Путина» не предусматривает смены курса и предполагает дальнейшее наступление на права российских граждан на получение информации и свободу слова. Реализация этого плана идет полным ходом: в сентябре 2017 г. крымские суды приговорили к тюремному заключению двух журналистов[104]. В обоих случаях приговор предусматривал юридическую новацию – трехлетний запрет «на занятие публичной деятельностью». Поскольку российское законодательство не предусматривает подобного наказания, то можно только предполагать, что журналистам будет запрещено выступать перед аудиторией, вести блоги и публиковать статьи в печатных и онлайновых изданиях, появляться на радио или телевидении. Таким образом, суды в России начали прямо ограничивать конституционное право российских граждан на свободу слова и вводить запреты на профессию.

Глава 4

Всем стройся!

Наша страна уникальна и требует соответствующей системы управления.

Владислав Сурков[105]

С нуля

Российская Федерация – официальное название нашей страны. И слово «Федерация», по замыслу авторов Конституции 1993 г., должно было нести вполне понятную смысловую нагрузку.

Будучи в составе СССР, Россия также называлась «Российская Федерация», но в советское время никто не придавал особого значения второму слову в этом сочетании. Все области, края и республики, входившие в состав РСФСР, обладали равными правами, а вернее, полным их отсутствием. Сам Советский Союз управлялся как унитарное государство, хотя внешние признаки федеративного устройства в нем присутствовали. В союзных республиках были свои парламенты, свои правительства и даже временами свои законы. Но все это не отменяло той практики, когда управление строилось через вертикаль власти того времени, через структуры КПСС, которые пронизывали всю страну. В Советском Союзе не существовало никакого законодательного разделения прав и ответственности между центром и республиками, не говоря уже о таком же разделении между Россией и входившими в ее состав областями (республиками); в Советском Союзе (и в РСФСР) не существовало системы бюджетного федерализма, которая подразумевает установленное законом распределение бюджетных доходов и расходных обязательств между различными уровнями власти.

Накануне распада СССР ситуация начала быстро меняться. 26 апреля 1990 г. был принят закон «О разграничении полномочий между Союзом ССР и субъектами Федерации», который, с одной стороны, зафиксировал разделение полномочий между центром и республиками, а с другой – еще больше запутал ситуацию, так как в нем устанавливались общие принципы взаимоотношений союзных республик и входивших в их состав автономных образований (республик, областей, округов), но при этом никак не определялся статус краев и областей, не являвшихся автономными (национальными) образованиями[106].

С августа по октябрь 1990 г. в РСФСР пошел процесс, получивший название «парад суверенитетов» автономных республик, начало которому положила известная фраза, произнесенная 6 августа 1990 г. в Казани Борисом Ельциным, который в конце мая того же года стал председателем Верховного Совета РСФСР: «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить». Ельцин, уже начавший борьбу за власть с союзным центром, и его окружение воспринимали принятый в СССР закон как покушение на территориальную целостность России – на основе этого закона 16 российских автономий могли стать независимыми от РСФСР. Поэтому стремление Ельцина перетащить автономные республики на свою сторону было понятным. Но последствия сказанного оказались гораздо более серьезными, чем можно было ожидать.

Одна за другой республики, входившие в РСФСР, стали провозглашать свои декларации о суверенитете[107], хотя и не ставили напрямую вопрос о полной государственной независимости. Однако в декларации о суверенитете Татарии, принятой в конце августа, уже отсутствовало упоминание о том, что республика входит в состав РСФСР, зато было сказано, что она является субъектом международного права[108]. В конце октября аналогичную декларацию приняла Иркутская область, вынеся на повестку дня вопрос об асимметричности федеративного устройства России, о неравенстве прав субъектов Федерации.

После распада СССР необходимость урегулирования федеративных отношений в России стала очевидной. 31 марта 1992 г. в Москве был подписан Федеративный договор, который зафиксировал разделение полномочий между Федерацией и регионами[109]. Принятая в декабре 1993 г. новая Конституция России закрепила конституционный характер федерации: в ней содержалась отдельная глава о федеративном устройстве страны. Но в отличие, например, от Конституции США, которая перечисляет все полномочия федеральных властей, отдавая все остальные на уровень штатов, российская Конституция содержала весьма спорную конструкцию, в которой, помимо компетенции федерального центра, содержалось перечисление сфер совместного ведения центра и регионов. И только те вопросы, которые не входили в эти два перечня, были в полном ведении регионов. Конституция России, помимо этого, ничего не говорит о компетенциях местного самоуправления, кроме упоминания о том, что им остаются все полномочия, за исключением отнесенных к ведению федерального центра, регионов или их совместному ведению.

Сдержки и противовесы

Понятно, что переход от унитарного государства к федеративному не мог случиться одномоментно. Выстраивание отношений между центром и регионами в России шло зачастую методом проб и ошибок. Гигантский масштаб многосторонних преобразований при переходе от унитарного государства с тоталитарной идеологией и плановой экономикой к федерации, построенной на республиканских и демократических принципах, с рыночной экономикой требовал колоссальных усилий и мгновенного поиска решений при возникновении порою весьма острых проблем.

Центром выстраивания отношений внутри федеративного государства постепенно стала верхняя палата российского парламента (Совет Федерации) которая формировалась из представителей регионов. После принятия в конце 1995 г. соответствующего закона в Совет Федерации стали входить руководители регионов и региональных законодательных собраний. Интересы Совета Федерации зачастую не совпадали с интересами нижней палаты парламента, или исполнительной власти, что привело к возникновению работающих противовесов. Различные взгляды Совета Федерации и Государственной думы на принимаемые законы часто приводили к созданию согласительных комиссий на различных этапах законодательного процесса. Совет Федерации неоднократно голосовал против принятия законопроектов, поддержанных нижней палатой, или, напротив, объединял свои усилия с ней для преодоления президентских вето на те или иные законопроекты[110]. И то и другое воспринималось как нормальная составная часть политической жизни, хотя порою вокруг «конфликтных» законов разворачивалась нешуточная борьба.

От Советского Союза Российская Федерация не унаследовала сколь-либо значимый объем законодательства, что требовало создания нового правового пространства. Принятие новых законов шло как на уровне Федерации, так и на региональном уровне. А поскольку Конституцией многие вопросы были отнесены к совместному ведению, то все чаще и чаще стали возникать ситуации, при которых Федерация и регионы принимали свое законодательство по одной теме, но при этом каждый пытался перетащить одеяло на себя. В итоге появлялись многочисленные законодательные нормы, которые противоречили друг другу, что не могло быть нормальным. Хотя Конституция России четко фиксировала, что в случае противоречий между законами, принятыми разными уровнями законодательной власти, действует тот, что принят на более высоком уровне, добиться на практике реализации этой нормы было совсем непросто. В условиях постоянного бюджетного кризиса федеральный бюджет не всегда был способен вовремя выполнять свои обязательства по финансированию правоохранительных органов и судебной системы, чем пользовались региональные власти, «покупая» за счет своих бюджетов лояльность прокуроров и судей.

Главная угроза

31 декабря 1999 г. Владимир Путин занял главный кабинет в Кремле и практически немедленно стал проводить политику, которая весьма быстро привела к уничтожению федерации и восстановлению унитарного государства. Первоначальные замыслы и мотивы нового лидера были весьма благородны. Через месяц, когда Путин принял участие в коллегии Министерства юстиции, куда были приглашены руководители МВД и ФСБ, председатели высших судебных органов страны, он заявил, что пришло время объединить усилия для установления в стране «диктатуры закона» и что «это единственная форма диктатуры, которой мы обязаны подчиниться»[111]. При этом основной пафос выступления Путина оказался направленным против регионального законодательного волюнтаризма: «в настоящий момент механизм государственной власти сильно запущен, расхлябан и разболтан», «по данным самого же Минюста, около 20 % принимаемых в регионах законодательных актов и других нормативных документов противоречат законодательству, а подчас и грубо нарушают права человека», «постепенное накопление подобных нормативно-правовых актов может достигнуть критической массы, способной взорвать единое правовое поле страны»[112].

Объявленная цель – устранить конфликты законодательства на территории страны – была рациональна и звучала привлекательно. Однако на самом деле уже тогда, в начале 2000 г., в Кремле шла активная работа по подготовке пакета законов, которые должны будут, как сказал позднее В. Сурков, «всерьез изменить политический баланс в стране». Путин и его окружение считали, что «пора наконец наводить власть, что регионы чересчур самостоятельные, что законодательство не исполняется на местах… что надо как-то баланс изменить в сторону центра. Ведь центр стал реально существовать только благодаря некоему неформальному соглашению наших 88 уважаемых региональных лидеров»[113]. Сотрудники президентской администрации, пользуясь известным правилом – во всех бедах винить своих предшественников, – внушили Путину мысль о том, что сложившаяся ситуация, «безусловно, это следствие той политики, которая проводилась все последние годы. Причем на определенном этапе такая политика была прогрессивной. Но любая технология через какое-то время устаревает, становится контрпродуктивной. Сегодня пришло время модернизировать нашу технологию управления страной». Хотя вслух утверждалось, что «речь, безусловно, не идет о возврате назад, об унитарном государстве, о попытке подмять все местные вопросы под себя… это всего лишь аккуратная, деликатная попытка немного изменить баланс», в своей среде они неприкрыто говорили о том, что Россия – никакая не федерация, ею никогда не была и должна оставаться унитарным государством[114].

Не стоит забывать, что в тот момент доминирование Кремля в политической жизни страны еще не было очевидным. Хотя в декабре 1999 г. на выборах в Госдуму ОВР потерпела серьезное поражение, набрав по партийным спискам лишь 13 % голосов против ожидавшихся как минимум 25 %[115], а кандидат ОВР на пост президента Евгений Примаков отказался от выдвижения своей кандидатуры, позиции «губернаторской партии» оставались весьма сильными. ОВР смогла создать третью по величине фракцию в Госдуме. Ее кандидат на выборах мэра Москвы Юрий Лужков одержал убедительную победу (набрав чуть менее 70 % голосов). Кандидат ОВР на выборах губернатора Московской области генерал Борис Громов в упорной борьбе во втором туре (46 % против 44 %) победил кандидата КПРФ Геннадия Селезнева, которого открыто поддержал Путин. Попытка Кремля и Путина протолкнуть Валентину Матвиенко на пост губернатора Санкт-Петербурга обернулась провалом – поддержка ее в городе была значительно ниже, чем поддержка действующего губернатора, одного из лидеров ОВР, Владимира Яковлева[116], который заявил Путину, что выдвижение Валентины Матвиенко в губернаторы Санкт-Петербурга было «большой ошибкой, которая может помешать решить главную задачу – добиться максимальной явки избирателей на президентских выборах 26 марта»[117]. Предавший гласности этот разговор Борис Грызлов сказал, что Яковлев попытался устроить «политический торг» с Владимиром Путиным. Очевидно, что именно так воспринял эту ситуацию сам Путин.

Напряжение в отношениях федеративного центра и губернаторов сохранялось, хотя к весне 2000 г. оно уже не было столь острым, как за год до этого, – убедительная победа Путина на президентских выборах в марте 2000 г. показала, что шансов на приход к власти у объединенной коалиции левых и губернаторов больше не осталось. Успех прокремлевского «Единства» на декабрьских выборах в Думу и его неожиданный союз с коммунистами при формировании руководства Думы привели к тому, что нижняя палата парламента стала поддерживать президентскую позицию. Это разрушило союз левых фракций в Думе с губернаторами в Совете Федерации. Одновременно значительная часть депутатов нижней палаты стала открыто выступать за ограничение полномочий верхней палаты парламента и губернаторского корпуса, который фактически контролировал позицию Совета Федерации. Мотивы депутатов Думы, очевидно, были разные. Кому-то не нравилось, что Совет Федерации при обсуждении законопроектов часто занимал противоположные позиции, претендуя на свою долю «лоббистского пирога». Кому-то, как, например, правой партии СПС, хотелось стать пусть младшим, но полноправным участником правящей коалиции[118]. В результате в Госдуме начали появляться законопроекты, которые, как стало понятно позднее, удивительным образом повторяли идеи, через короткое время выдвинутые Владимиром Путиным[119].

Убраны со сцены

Ко дню инаугурации, 7 мая 2000 г., общий план подавления губернаторской партии был готов, но Владимир Путин не считал нужным его раскрывать и, напротив, заявил о позиции, которую дезавуировал через несколько дней. Накануне инаугурации, участвуя в совещании руководителей избирательных комиссий, Путин объявил, что «в настоящее время рассматриваются различные предложения, касающиеся совершенствования структуры и работы Совета Федерации», что «вертикаль власти должна быть усилена и может выстраиваться несколько иначе, но отнимать у людей право избирать своих руководителей было бы ошибкой. Выборность губернаторов означает их ответственность перед людьми, которые за них проголосовали»[120].

В этом выступлении содержались два важных тезиса. Во-первых, говоря о «вертикали власти», Путин в неявной форме апеллировал к неудачно сформулированной статье 77.2 российской Конституции, которая создала основания для последующего разрушения самостоятельности российских регионов. Эта статья гласит: «В пределах ведения Российской Федерации и полномочий Российской Федерации по предметам совместного ведения Российской Федерации и субъектов Российской Федерации федеральные органы исполнительной власти и органы исполнительной власти субъектов Российской Федерации образуют единую систему исполнительной власти в Российской Федерации». Кремлевская трактовка была проста: значительная часть полномочий внутри Российской Федерации отнесена к «совместному ведению» Федерации и ее субъектов, а значит, во всех этих вопросах необходимо выстроить «вертикаль власти», то есть систему беспрекословного подчинения губернаторов Москве. Хотя тремя неделями позже Путин сказал: «…Все действия центральных властей и мои действия как президента страны не направлены на ослабление такого важнейшего звена в управлении государством, как региональная власть. Имеется в виду и губернаторский уровень, и уровень представительного органа местной власти»[121], все, что будет делаться отныне в части реформирования федеративных отношений, будет вести к ограничению полномочий региональной и местной власти, к воссозданию в России фактически унитарного государства. Вместо того чтобы обсуждать модернизацию законодательства с российскими регионами, Кремль решил реализовать свою концепцию силовыми методами.

Во-вторых, уже хорошо зная, что предложение о праве президента об отзыве губернаторов оформлено в виде законопроекта и подготовлено к отправке в Думу, Путин подчеркнул необходимость сохранения выборности губернаторов. По словам А. Волошина, в ходе обсуждения законопроектов, когда Путина достаточно быстро убедили, что право отзыва губернаторов ему необходимо для «нормального управления страной», которая никогда не имела традиций управления ею как федерацией и должна сохранять административную вертикаль власти, он (Путин) несколько раз задавал вопрос о том, а почему бы не отказаться от выборности губернаторов вообще. Участники дискуссий объяснили президенту, что такой шаг был бы неправильным, поскольку он противоречит Конституции и демократическому характеру управления, и президент отказался от своего предложения[122],[123]. Но, как станет видно позднее, не забыл о нем. И вернулся к этой идее через четыре года.

Через несколько дней после инаугурации Путин продемонстрировал, что его слова об установлении «диктатуры закона» и «уничтожении регионального законодательного волюнтаризма» были произнесены не случайно. Своими указами он отменил действие ряда решений, принятых руководителями Ингушетии[124], Амурской[125] и Смоленской[126] областей, а также предложил Госсобранию Башкортостана привести положения республиканской Конституции в соответствие с Конституцией Российской Федерации[127].

Через неделю после инаугурации, 13 мая 2000 г., Путин подписал указ о создании федеральных округов и введении должности полномочного представителя президента. Этим решением Кремль показал, что никакого диалога с регионами о принципах федеративного устройства государства он вести не намерен. До этого времени, поскольку существенная часть вопросов, согласно Конституции, была отнесена к совместному ведению Федерации и ее субъектов, в России существовала законодательно закрепленная практика согласования региональными властями руководителей региональных подразделений органов федеральной власти. Это означало, например, что назначение руководителей правоохранительных органов в регионах или руководителей региональных судов было невозможно без получения согласия органов власти регионов. В большинстве случаев это приводило к тому, что такие должности занимали люди в большей мере лояльные к региональным властям, нежели к Москве, и которые в случае конфликтов отказывались защищать интересы федерации, в том числе соблюдать федеральное законодательство.

Само правило согласования руководителей территориальных структур федеральных органов власти не было прописано в Конституции, а существовало на основании договоренностей, достигнутых в 1992 г. при подготовке Федеративного договора. В этой связи решение Кремля предоставить представителям президента в федеральных округах право согласовывать кандидатуры для назначения на должности федеральных государственных служащих фактически разрушало устоявшуюся практику.