Читать онлайн Анна Болейн. Страсть короля бесплатно

Глава 1. 1512 год

Кожа скорее желтоватая, – подумала Анна, изучая свое отражение в серебряном зеркале, – и родинок слишком много, но зато овал лица изящный».

В одиннадцать лет в ее фигуре еще не наблюдалось признаков женственности, но Анна надеялась, что где-нибудь через год все изменится. Ведь у Марии уже в тринадцать была большая грудь.

Девочка отклонилась назад, оценивая себя. Люди у нее за спиной часто говорили, что из двух сестер Болейн красивее Мария. Обе были брюнетками с длинными блестящими волосами, высокими скулами и заостренными подбородками, обе стройны и грациозны – правильную осанку, необходимую для появления при дворе, им привили с детства. Но что же делает девушку красавицей? Отчего внешность Марии лучше, чем ее? Это беспокоило Анну, она взрослела, и ей постоянно твердили, что нужно готовиться к славному будущему, в котором значение будут иметь благосклонность короля, а также богатый и знатный супруг.

Может быть, виной всему родимые пятна и желтоватая кожа? Желтизну можно вывести лосьоном на высушенных яичных желтках и квасцах. По крайней мере, рот у нее очень милый и прелестные черные глаза. Бабушка Батлер всегда говорила, что глаза – лучшее, что есть у Анны.

– И ты уже знаешь, как эффектно использовать их, дитя.

Анна не совсем понимала, о чем толкует старуха, но что с нее взять: бабушка была ирландкой, слегка не от мира сего и часто изрекала пугающие вещи. Но все терпели эти чудачества, потому что она была главной наследницей и одним из основных источников семейного богатства.

Поставив зеркало на сундук, Анна покрутилась перед ним. В этом зеленом платье она выглядела очень хорошо и талия казалась такой тоненькой. Темные цвета ей шли. Только длина и форма рукава не устраивали: манжеты плотно обхватывали запястья и не скрывали изъян, из-за которого Анна сильно переживала. Она всегда пригибала мизинец правой руки к ладони, чтобы никто не видел растущий на нем маленький второй ноготок. Вот если бы у нее было платье с висячими рукавами, которые скрывали бы кисти! Мать говорила: глупо расстраиваться из-за такой мелочи. Но для Анны это была вовсе не мелочь, тревога ее разрослась и приобрела небывалые размеры после того, как Мария одержала верх в одной из их бесконечных перепалок, бросив в пылу ссоры, что это знак ведьмы.

Анна отмахнулась от неприятного воспоминания. Она не станет задерживаться на нем в этот прекрасный день на исходе лета. До урока с капелланом оставался час свободного времени, и Анна не собиралась тратить впустую ни минуты. Быстро вызвала служанку, переоделась в повседневное шерстяное платье, спустилась по лестнице и перешла каменный подъемный мост над замковым рвом. Потом подобрала юбки и кинулась бегом через сад к лугу у реки Эден, где любила гулять.

Оттуда были прекрасно видны окруженный рвом Хивер, родовое гнездо семейства Болейн, и лесистые просторы Кента, в объятиях которых замок покоился, как в колыбели. Но еще приятнее было увидеть милого брата Джорджа. Он лежал на траве и перебирал струны лютни; темные каштановые волосы мальчугана были взлохмачены, а одежда измята.

– Тебя ищут в доме, – опускаясь на колени, сообщила Анна. – Ты должен сидеть над книгами. Ой, поколотят тебя, если не вернешься!

Джордж улыбнулся:

– Я сочинил песню. Послушай!

Для девятилетнего мальчика он играл неплохо, а придуманная мелодия оказалась затейливой. Такую мелодию можно ожидать от человека постарше. Он был одарен, этот ее брат. Мог бы стать выдающимся музыкантом, если бы по настоянию отца не готовился сделать карьеру при дворе.

Анна и Джордж всегда были близки. Они были похожи внешне и мыслями тоже сходились.

– Знаю, знаю! Мне нельзя целыми днями бренчать на лютне и писать стишки, – имитируя отцовский тон, сказал Джордж и вздохнул.

– Много тебе от этого будет проку! Так ты не добьешься, чего хочешь. Музыки и стихов тебе будет мало. Хватит лентяйничать! Отец Дэви очень сердит.

Анна в шутку отчитывала Джорджа, а на самом деле ей было жаль брата. Она знала, как тяготит его участь младшего из троих сыновей. Хивер вместе со всеми землями и богатствами отца унаследует шестнадцатилетний Томас, которому Джордж ужасно завидовал. Томасу прочили славное будущее и потому отправили в дом к могущественному герцогу Бекингему в расположенный неподалеку Пенсхерст учиться манерам и боевым искусствам. Потом еще был умненький Генри двенадцати лет. Его решили отправить в Оксфордский университет, потому что отец, к великому огорчению матери, хотел посвятить среднего сына Церкви. Были у Болейнов и другие дети, но все они умирали в младенчестве, и Анна никак не могла привыкнуть к пугающему виду своих крошечных братьев и сестер, лежащих в колыбелях в траурных одеждах, чтобы услышать прощальные молитвы и благословения близких.

Леди Болейн особо выделяла Джорджа, младшего из детей; его она любила больше, чем Томаса и Генри. Тем не менее в груди Джорджа пылала ненависть к старшим братьям. В отличие от них ему придется прокладывать себе путь в жизни самостоятельно. Отец часто напоминал об этом.

Учитывая свое соперничество с Марией и ревность Джорджа к старшим братьям, Анна часто ощущала, что они с Джорджем, двое младших Болейнов, в некотором смысле едины в их противостоянии миру. Она не обладала красивой внешностью, он не был наследником – неудивительно, что их влекло друг к другу с самого детства. Некоторые даже принимали их за близнецов.

– Пошли! – скомандовала Анна, поднимая брата с земли, и они вместе побежали к замку.

Отец Дэви поджидал детей у дверей в новый зал, устроенный отцом при входе в замок, куда брат с сестрой и влетели, промчавшись наперегонки через двор. Их наставник был маленьким кругленьким человечком с веселым лицом и розовыми, как наливные яблоки, щеками.

– Ах, вы почтили нас своим присутствием, – сказал он Джорджу, – и к тому же очень вовремя, потому как мы только что получили известие: сегодня вечером ожидается прибытие домой вашего отца, а мы ведь не хотели бы встретить его новостью, что вы вели себя недостойно.

– Нет, отец Дэви. – Джордж пытался принять покаянный вид.

– Госпожа Анна, вы можете присоединиться к нам, – продолжал учитель. – Вы послужите примером для этого юного плута.

– А где Мария? – спросил мальчик, округляя глаза.

– Читает, – ответил священник. – Я дал ей книгу о королях и королевах. Это разовьет ее ум.

Не было секретом, что отец Дэви почти отчаялся научить чему-нибудь Марию.

Анна проследовала за братом и священником в гостиную, где по вечерам собиралась вся семья, и села за дубовый стол. Она знала, что ей повезло: хорошее образование девочке получить было непросто. Отец держался широких взглядов, его сильно заботило, чтобы дети преуспели в жизни, а это, разумеется, благоприятным образом отразилось бы и на нем. Сам он владел несколькими языками, именно поэтому и отсутствовал дома последние несколько недель, которые провел при дворе регента Нидерландов в Мехелене в герцогстве Бургундском. Отец желал, чтобы его сыновья и дочери тоже приобрели этот навык.

Анне с трудом давался французский, хотя со всем остальным она справлялась превосходно. Мария хорошо овладела французским, зато не преуспела ни в чем другом. Благодаря отцу Дэви, известному сочинителю церковной музыки и талантливому наставнику, младшая Болейн сносно сочиняла стихи и песни. Мария вела сражения с лютней не на жизнь, а на смерть; не способствовало успехам и полное отсутствие у нее музыкального слуха. Анна грациозно танцевала – Мария неуклюже топала по полу. Анна пела, как щебечущий жаворонок, – у Марии голос был глухой, немелодичный. Зато Мария была красива, это отмечали все, и какое значение имела при этом ее непроходимая глупость? Большинство мужчин не заглянут дальше привлекательной внешности и приданого, которое мог дать за ней отец. Поэтому никого не волновало, что, когда наступало время уроков, Марию редко могли найти.

Большинство дочерей местных джентри из окружения Болейнов едва ли были способны держать в руках перо, размышляла Анна, водя изящной, как у итальянки, кистью по листу бумаги. Сегодня детям задали сочинить письмо на французском, что уже было непросто, однако Анна намеревалась хорошо выполнить упражнение. Ей нравилась учеба сама по себе, и она упивалась похвалами, которые щедро рассыпал отец Дэви.

С расположенной рядом кухни доносились стук, звон и бряканье посуды – там был настоящий переполох.

Одетая в новое зеленое платье, Анна украдкой заглянула в большой зал для приемов, где уже застелили белоснежными скатертями столы. Главный стол сервировали лучшим серебром и огромной позолоченной солонкой; на тех, что пониже, – кóзлах, накрытых досками, которые установили под прямым углом к главному, – посуда была оловянная, но начищенная до блеска. На столах высились груды зелени и овощей, перемежавшиеся со свечами в подсвечниках и кувшинами с вином.

Зал, как и замок Хивер, был не так уж велик в сравнении с теми, что видела Анна, но вполне отвечал по размеру и убранству статусу фаворита короля и начинающего успешного дипломата. Здесь имелся огромный каменный открытый очаг с прекрасным резным защитным экраном. Сквозь узкие окна, проделанные в толстых стенах на большой высоте, вечернее солнце бросало в зал золотые лучи, которые отражались от выставленного на буфете фамильного блюда, зайчиками скакали по дорогим гобеленам на стенах. Отец любил производить впечатление на соседей своим богатством. Сегодня соберутся все: Уайетты из Аллингтона, Сэквиллы из Бакхерст-Парка и Оты из Итем-Моат.

Обычно семья ужинала в гостиной за длинным полированным столом. Комната была уютной, отделанной деревянными панелями, с расписными фризами под потолком и дорогими гобеленами на стенах, которыми безмерно гордился отец. Однако застолья в гостиной были делом привычным, а вот в главном зале случались редко, поэтому Анна с нетерпением ждала начала торжества.

Отец вернулся домой, и перед ужином Анну позвали к нему в кабинет. Сидевший на высоком резном стуле сэр Томас Болейн кивнул, когда она сделала реверанс. Сколько себя помнила Анна, отец всегда главенствовал в ее жизни: каждое его слово было законом для семьи и слуг; ему должны были беспрекословно подчиняться и сама Анна, и все ее братья и сестры. Так их воспитывали с малых лет. Когда они с Марией выйдут замуж, место отца займет супруг. Им вбивали в голову, что женщины – слабые создания и всегда должны склоняться перед мудрой властью мужчин.

Когда отец находился дома, вся домашняя жизнь вращалась вокруг него, но такое случалось нечасто. Если сэр Томас не пребывал за границей, упражняясь в применении своих дипломатических навыков, чем завоевал симпатии короля Генриха, то обычно жил при дворе, создавая себе репутацию турнирного бойца, любезного придворного и в целом доброго приятеля всем и каждому. В тридцать четыре года он оставался красивым и полным сил мужчиной, который прекрасно держался в седле. Сэр Томас был превосходно образован – детям казалось, что он знает абсолютно все, – и даже великий голландский ученый Эразм Роттердамский посвятил ему две книги. Благодаря этим достоинствам сэр Томас поднялся высоко и очень быстро на службе у Генриха VIII, стал одним из лучших друзей и турнирных партнеров короля, о чем неустанно напоминал при всяком удобном случае. Три года назад во время коронации Генриха он был произведен в рыцари, а потом назначен эсквайром монаршего тела, то есть личным помощником короля.

– Это пост, которого доискиваются многие, – любил похвастать сэр Томас, – потому что, занимая его, я вижусь с королем ежедневно. Я обладаю большим влиянием на него. Ухо его милости в моем распоряжении.

Ликуя, сэр Томас распространялся о том, какое покровительство способен оказать, находясь в столь близком контакте с королем, и Анна понимала: многие хотят, чтобы ее отец попросил короля о каких-нибудь милостях, и готовы платить за это немалые деньги.

Поднявшись из реверанса, она с радостью отметила, что лицо отца, всегда готового вспылить, расплылось в волчьей улыбке.

– У меня хорошие новости, – сказал он. – Регентша Маргарита очень заинтересовалась твоими успехами и предложила взять тебя к своему двору в качестве одной из восемнадцати фрейлин. Это высочайшая милость, лучшего и желать нельзя.

– Меня, сэр? – эхом отозвалась Анна. – Наверное, Марию?..

– Я знаю, это крайне необычно, что младшая сестра продвигается прежде старшей, и Мария хорошо говорит по-французски, но… – Он окинул Анну оценивающим взглядом. – Полагаю, ты наделена качествами, которые помогут преуспеть при дворе и составят честь мне. Кроме того, на Марию у меня другие планы. Да и регентша интересовалась именно тобой.

Анна почувствовала, как ее распирает от восторга.

– Когда мне ехать, сэр? – выдохнула она, воображая себе роскошные дворцы, прекрасные платья, блестящих лордов и леди, улыбающуюся регентшу; юная фрейлина делает реверанс, и все окружающие смотрят на нее не отрывая глаз.

– Следующей весной, – ответил отец, и пузырь восторга лопнул; до отъезда еще несколько месяцев. – Надо сделать множество разных приготовлений. Твоя мать узнает, что потребуется взять с собой. И ей будет чем заняться, а то праздным рукам дьявол легко найдет работу. – Отец и мать разговаривали друг с другом редко, только в случае крайней необходимости. – Тебе же придется подналечь на французский, – продолжил сэр Томас. – Образование ты завершишь при бургундском дворе. Нет более приятного места, и этот двор предоставляет много возможностей девице благородного происхождения и пользуется всеобщим уважением. Лучших условий для поиска достойного супруга не найти, а твой удачный брак послужит на пользу интересам семьи. Надеюсь, ты понимаешь, как тебе повезло.

– О да, сэр! – воскликнула Анна.

Она почти не могла поверить своему счастью.

– Хочу напомнить, что за возможность служить при дворе регентши идет жестокая схватка, и есть немало людей, которые готовы посулить немалые суммы за то, чтобы получить для своих дочерей столь почетную должность. Каждая из filles d’honneur[3] регентши должна уметь одеваться в соответствии с модой, хорошо танцевать и петь, уметь развлечь свою госпожу и ее важных гостей остроумной беседой, а еще ей следует понимать, как вести себя, оказывая услуги регентше на публике и во время государственных приемов. – Отец подался вперед, лицо его было напряженным и суровым. – Именно ради такой оказии я и давал вам обеим хорошее воспитание, хотя Мария извлекла из этого больше выгод. Но ты, Анна… ты будешь сиять. И у меня нет сомнений, что те немалые расходы, которые я понесу, дабы снабдить тебя нарядами, без которых не появиться при дворе, окупятся сполна.

– Да, отец. Благодарю вас, отец.

– Можешь идти. Скоро ужин.

Анна бежала вверх по лестнице, и возбуждение в ней так и бурлило. В комнате, которую они делили с сестрой, Мария надевала золотую подвеску в виде быка. Одинаковые украшения обеим дочерям подарил отец: бык являлся геральдической эмблемой семьи Болейн – в названии животного обыгрывалось их родовое имя[4].

Мария наклонилась к зеркалу. Ее черные, обольстительно томные глаза следили за отражением Анны.

Младшая Болейн переваривала только что услышанную новость, прикидывая, как обрушить ее на Марию с максимальным эффектом.

– Я еду ко двору! – не в силах больше сдерживаться, наконец выпалила Анна.

Мария резко обернулась, на лице ее отразились потрясение и ярость.

– Ты? – взвизгнула она. – Но… но я старшая.

– Отец это знает, но регентша спрашивала обо мне.

– Регентша?

– Меня призывают ко двору в Нидерланды, чтобы служить ей. Это большая честь. Так сказал отец.

– А что будет со мной? – Красивое лицо Марии раскраснелось от злости. – Разве я не должна тоже ехать?

– Нет. Отец говорит, у него на тебя другие планы.

– Какие планы? – прошипела Мария.

– Не знаю. Он не сказал. Почему бы тебе не спросить его самой?

– И спрошу! Он не может вот так запросто пускать меня побоку.

Еще как мог! Однако Анна оставила это упоительное знание при себе. Впервые в жизни роль младшей и менее красивой сестры показалась ей приятной.

Элизабет Говард, леди Болейн, размотала рулон темно-желтого бархата и приложила ткань к Анне.

– Тебе идет, – сказала она, и торговец шелком и бархатом, замерший в почтительной позе рядом с важной заказчицей, просиял. – Мы возьмем его и еще черный, получше качеством, а также желтый дамаст и алую парчу. Пришлите нам счет, мастер Джонсон.

– Очень хорошо, моя госпожа, очень хорошо, – отозвался торговец, складывая ткани, которые не подошли, и покинул гостиную.

– Я рада, что регентша предупредила нас заранее, – продолжала леди Болейн. – Успеем сшить платья. Благодари отца, что он так щедро снабжает тебя всем необходимым. – Она приподняла голову дочери за подбородок и улыбнулась. – У тебя ясные глаза и врожденная грация. Уверена, ты отлично справишься и станешь моей гордостью.

Сердце Анны преисполнилось радостным трепетом. Мать она любила больше всех на свете.

Элизабет Говард, довольно смуглая, с вытянутым – говардовским – лицом, которое смягчали полные губы и изящной формы глаза, в молодые годы слыла красавицей. Придворный поэт мастер Скелтон посвящал ей стихи, сравнивая по очарованию с Крессидой из Трои. Это тешило тщеславие леди Говард. Но еще больше она гордилась своими аристократическими предками и никому не позволяла забывать о своем происхождении из благородного дома Говардов. Всем было известно, не попади ее семья в немилость, простак Томас Болейн, каким он являлся в то время, не сподобился бы на ней жениться, даже несмотря на то, что среди его предков значился граф Ормонд. Однако отец Элизабет Говард выступил не на той стороне, что возвела на трон покойного короля Генриха VII, из-за чего лишился всех титулов и долгое время просидел в Тауэре. Шансы на достойный брак после этого сделались весьма незначительными, так что Элизабет позволила себе связать судьбу с амбициозным молодым человеком, ближайшие предки которого занимались торговлей.

Правда, благодаря этому Болейны были богаты. Деловая хватка и женитьба на состоятельных наследницах сделали свое дело: Болейны постепенно накапливали средства и расширяли земельные владения. Прадед Анны, сэр Джеффри, торговал шелком и бархатом, как тот человек, который только что покинул их дом со своими товарами, но возвысился до поста лорд-мэра Лондона и был произведен в рыцари. Таким путем приобретались тогда блага мира; и теперь новые люди, деловые и не без способностей, такие как Болейны, заняли место старой аристократии и находились в фаворе у юного короля Генриха.

Однако, несмотря на все успехи отца и его старания добиться большего, чтобы стать достойным мужем в глазах своих высокородных и могущественных свойственников, ни у кого, даже у его детей, не возникало сомнений в том, что леди Болейн состоит в неравном браке и супруг на самом деле ей не пара.

– Ты будешь не хуже любой другой фрейлины, – сказала мать Анне. – И ты можешь по праву гордиться своим родством с Говардами. Помни, мы, Говарды, потомки короля Эдуарда Длинноногого, и род наш связан со всеми английскими монархами вплоть до Вильгельма Завоевателя, так что в твоих жилах течет королевская кровь, и ты должна быть достойна этого.

– Да, матушка. – Анна склонила голову и присела в реверансе.

Размышляя о словах леди Болейн, она неспешно вернулась в свою спальню. Анна гордилась своими предками, особенно теперь, когда Говардов реабилитировали и они снова были в милости при дворе. В длинной галерее она остановилась перед портретом деда Говарда, графа Суррея. Ее восхищал этот безупречный, верный долгу аристократ, глава семьи, а также его сын, чей портрет висел дальше, – дядя Томас, брат ее матери, мужчина с суровым лицом, неустрашимый солдат и умный придворный. О его супруге – тетушке, в честь которой ее назвали, у Анны сохранились лишь слабые воспоминания, но вот о том, что почившая принцесса Анна Йоркская была дочерью короля Эдуарда IV и сестрой матери теперешнего короля, она не забывала никогда. Это в некотором смысле делало короля Генриха ее, Анны, кузеном.

Анна уже давно поняла, что любовь, которая когда-то, вероятно, связывала ее родителей, давно умерла, потому как они, насколько это возможно, избегали друг друга. Понять, почему мать свысока смотрела на отца, было нетрудно. Куда сложнее разобраться, почему отец относился к матери, к этой драгоценной, как главный приз на турнире, супруге с плохо скрываемым пренебрежением.

Беспокоило Анну и то, что ее мать когда-то сравнивали с троянской красавицей Крессидой, которая, дав клятву в вечной любви принцу Троилу, будучи захваченной греками, предала любимого с героем Диомедом. Отец Дэви читал детям эту историю, когда они изучали греческие мифы.

– Ее имя стало аллегорией для изображения неверной женщины, – пояснил добрый брат-монах, и Анна едва не ахнула.

Очевидно, наставник не знал, что написал Скелтон о матери его учеников. Пятеро детей – Том и Генри тогда еще жили дома – испуганно переглянулись.

Тем не менее Анна никогда не слышала ни единого намека на что-нибудь, пятнающее репутацию матери. Леди Болейн управляла семейными делами с властной распорядительностью и предпочитала сельскую жизнь суете переполненного искателями счастья двора, хотя иногда и отправлялась туда – время от времени королева Екатерина призывала ее к себе в качестве придворной дамы.

Дома Анна и Мария помогали матери в буфетной: они делали конфеты и джемы, пока сама леди Болейн готовила настойки, микстуры и припарки из растений, которые дети собирали в саду.

– Очень важно, чтобы вы обе выучились тому, что будет необходимо для ведения хозяйства в большом доме, – всегда напоминала дочерям мать. – Леди должна держать слуг занятыми, не только поручая им разные дела, но и собственным примером.

Однако если бы Анне вздумалось вдруг поднять взгляд от работы, то она могла бы удивиться поведению матери, руки которой временами бездействовали, на лице блуждало отсутствующее выражение, а улыбающиеся губы тихо напевали какую-то мелодию, словно леди Болейн была погружена в некую тайную жизнь. И Анна снова стала бы недоумевать: а нет ли у ее матери любовника?

Месяцы, которые представлялись Анне томительно долгими, летели быстро. За большие деньги были наняты лучшие преподаватели – давать сестрам уроки пения и танцев. Анна овладевала этими навыками легко и с удовольствием.

– Браво! – восклицал учитель, когда она кружилась и скакала, исполняя бранль, фарандолу и бассе.

Искусство танца давалось Анне без труда, словно она была рождена для этого. Мария, у которой, казалось, руки и ноги вставлены не той стороной, сердито глядела на сестру. Отец так и не объяснил, какие у него планы в отношении Марии. Анна сомневалась, что они вообще имеются, а тем временем злобная ревность Марии медленно кипела и булькала, иногда выплескиваясь через край. Сестры были обречены жить вместе, и близкое соседство не способствовало мирному существованию.

Тем не менее сэр Томас оставался непреклонным. Именно Анна должна выступить в качестве его представительницы, ходячего доказательства величия номинального главы семейства Болейн. А потому дочь была обязана овладеть любым навыком, который может оказаться полезным при дворе. Отцу Дэви поручили развивать ее музыкальные способности.

– У вас прекрасный голос, – говорил он, и Анна трепетала, потому что похвалу этого строгого наставника заслужить было трудно.

Священник также поощрял любовь Анны и Джорджа к поэзии. Брат с сестрой часами сидели рядышком, сочиняли и переписывали стихи, после чего скрепляли их в книжки. Анне отец Дэви говорил, что у нее редкий дар к стихосложению, особенно для женщины. От упоминания о том, что Мария считала слово «корова» рифмующимся со словом «здорова», он воздерживался.

За те месяцы, пока шла подготовка гардероба, Анна стала искусной вышивальщицей. Она изготавливала билименты – орнаментальные ленты для украшения капоров и вырезов платьев, умела делать стеганые рукава и декоративные кошельки, а также расшивала алыми и зелеными нитями батистовые ночные рубашки. А кроме того, она открыла для себя удовольствие добавлять к одежде новые детали: оборку здесь, контрастный цвет там и – всегда – длинные, свисающие рукава, чтобы спрятать лишний ноготь. Ее няня, миссис Орчард, полная и по-матерински нежная дама, которая была со своей подопечной с самого рождения и должна была сопровождать ее в поездке, выполняла все простые задачи: наметывала, прошивала, подгибала подолы нижних платьев и подъюбников. Неделя шла за неделей, и в новом дорожном сундуке Анны росла стопка готовой одежды.

Осенью отец вернулся ко двору в Нидерланды, оставив мать ответственной за подготовку Анны к отъезду.

– Помни, – сказал он дочери перед отправкой, – твоя задача – довести до совершенства те качества, которые обеспечат удачный брак. Образование, которое я тебе даю, имеет целью именно это, а еще воспитание добродетели.

Сэр Томас был большим ревнителем морали и всегда предупреждал дочерей об ужасных последствиях – в основном для него, – если они сойдут с пути целомудрия. Дочери были его активами – его сокровищами, как он любил выражаться, – а потому их успех являлся для него жизненно важным.

В эти последние месяцы, проведенные в Хивере, Анна начала замечать, что ей все наскучило. Она жаждала укрыться от ежедневной рутины, сбежать в чарующий придворный мир. Вместе с Марией они испытывали чистый восторг, когда облачались в лучшие платья и в сопровождении слуги и служанки отправлялись на лошадях в Эденбридж, расположенный в трех милях от замка, где каждый четверг устраивали ярмарку, просто для того, чтобы покрасоваться в своих нарядах. Когда сестры не занимались уроками или шитьем, они играли в карты либо вместе с матерью наносили визиты соседям и без конца ссорились из-за всякой мелочи, пока леди Болейн, потеряв терпение, не отправляла их в разные комнаты, чтобы немного поостыли.

Жизнь была подчинена неизменному кругу смены времен года. О вступлении в полные права осени 1512 года напомнили торжества Михайлова дня, за ним последовал Праздник урожая, когда замковая церковь Святого Петра наполнилась снопами пшеничных колосьев и благодарственными песнопениями. Это был сезон изобилия, все местные джентри отправились на охоту. Отец сделал обеих дочерей – и Марию, и Анну – искусными наездницами, поэтому им дозволялось в компании с соседями участвовать в загоне дичи или соколиной охоте. По вечерам они с аппетитом поглощали богатую добычу из собственных охотничьих сумок, поданную на толстых ломтях хлеба, пропитанного мясным соком.

В дождливые дни Анна и Мария прогуливались по длинной галерее над главным залом замка – отец считал, что должен иметь эту новомодную пристройку. Его дочери бродили по ней туда-сюда мимо украшавших стены картин и гобеленов, пререкались, сплетничали и время от времени награждали друг друга шлепками и щипками.

С наступлением осени стали зажигать камины и жаровни, замок наполнился ароматом восковых свечей. Трое юных Болейнов играли в карты, кости и шахматы при мерцающем свете огня или дразнили друг друга, загадывая загадки, прежде чем завалиться в пуховые постели. Анна много ночей проводила без сна; она раздвигала дамастовые занавесы балдахина и, глядя на блестевшие под светом луны ромбовидные стекла в окнах, представляла себе грядущую жизнь при великолепном дворе, который находился далеко-далеко за морем в чужой стране.

Сразу за Днем Всех Святых, когда ночи стали темными и по окрестным лесам блуждали призраки, наступило время Адвента, а следом за ним – Рождество и праздник Двенадцати ночей. Не успела Анна оглянуться, как пришло Сретенье, а потом – Благовещенье. Скоро и Майский день, когда они с Марией, соблюдая древний обычай, вставали рано поутру и приносили из леса весенние цветы.

Вместе с маем появился и отец, он вернулся из Нидерландов.

И вот для Анны настал момент отъезда.

Глава 2. 1513–1514 годы

Во время морского вояжа Анна испытывала небывалый восторг. Она стояла на палубе, обхватив себя руками, чтобы укрыться от свежего весеннего бриза и устоять перед качкой, наблюдала, как тают вдали меловые скалы Дувра, и все же невольно продолжала думать о прощании с близкими. О горделивом отцовском объятии, омытом слезами поцелуе матери, о Марии, не скрывавшей зависти, и старавшемся не заплакать Джордже – да благословит его Господь! Анна сама едва не разревелась, зная, как будет скучать по родным, особенно по матери и Джорджу.

Позволив себе немного погрустить, Анна решительно повернулась к сэру Джону Бротону, рыцарю Уэстморленда, с которым ее отец познакомился при дворе. Сэр Джон направлялся в Брюгге по делу и предложил удлинить свою поездку, чтобы сопроводить Анну в Мехелен. Ему было около тридцати; свежее лицо, курчавые рыжие волосы и сильный северный акцент.

– Для меня большая честь быть в ответе за столь очаровательную юную леди, – с поклоном произнес сэр Джон, после чего помог Анне и миссис Орчард взобраться на лошадей, отдал распоряжения конюхам, ответственным за повозку с багажом, и поехал впереди своих спутниц через подвесной мост на юг.

Все время поездки к побережью он был олицетворением любезности и составлял дамам прекрасную компанию, выбирал лучшие гостиницы для ночевок, требовал, чтобы к столу подавали изысканные блюда, и развлекал своих спутниц забавными историями. Погода стояла ясная, и они продвигались к цели путешествия быстро. В Дувре сэр Джон распорядился, чтобы Анне и миссис Орчард отвели хорошие каюты на корабле, который перевезет их через Английский канал, и каждый раз, когда женщины выходили на палубу подышать воздухом, присоединялся к ним.

От своего отца и сэра Джона Анна узнала очень многое о даме, которой вскорости предстояло служить. Маргарита Австрийская была единственной дочерью императора Священной Римской империи Максимилиана – старого хитрого лиса, каких свет не видывал, как сказал отец, – от его скончавшейся жены Марии, герцогини Бургундской. Именно благодаря этому браку Бургундские Нидерланды перешли во владение Габсбургов. У Маргариты был брат, эрцгерцог Филипп, молодой человек такой красоты, что его называли Филиппом Красивым.

– Он был женат на королеве Кастилии, но умер молодым, и королева Хуана, которая страстно его любила, сошла с ума от горя и была признана не способной к правлению, – объяснял сэр Джон, когда они ужинали, сидя за капитанским столом в отделанной дубовыми панелями столовой на юте. – Ее отец, король Фердинанд Арагонский, стал править Кастилией от имени дочери, а император назначил эрцгерцогиню Маргариту, герцогиню Савойскую, своим регентом в Бургундии и Нидерландах вместо Филиппа. Ей же было доверено воспитание детей Хуаны, включая ее наследника инфанта Карла Испанского, хотя в Бургундии его называют эрцгерцогом. Вы скоро с ним познакомитесь, я уверен.

– А что стало с королевой Хуаной? – спросила Анна; печальная история разожгла в ней любопытство.

Сэр Джон нахмурился:

– О ней ходит много слухов. Говорят, она не позволяла похоронить мертвое тело своего мужа, месяцами возила его по Испании и приказывала слугам, чтобы те открывали гроб, дабы она могла смотреть на труп, целовать и обнимать его. Наконец ее силой заставили уступить, чтобы предать тело земле, а саму несчастную королеву отправили в монастырь, где о ней заботятся монахини.

Анна передернула плечами. Да, действительно, надо обезуметь, чтобы делать столь ужасные вещи. Такое только в ночном кошмаре привидится.

– Мне жаль ее детей, – сказала она, отпивая глоток вина. – Как вы думаете, Хуана когда-нибудь поправится?

Сэр Джон снова сдвинул брови:

– Поговаривают, будто она вовсе не больна, а ее просто убрали с дороги, чтобы Фердинанд мог присвоить себе власть в Кастилии. Если Хуана запрятана в монастырь, а ее сыну всего тринадцать, править королевством, кроме него, больше некому.

– Но это ужасно! – воскликнула Анна. – Если она не безумна, тогда ее должны восстановить на троне. Неужели отец может так плохо обращаться с собственной дочерью?

– Когда на кону стоит власть в королевстве, госпожа Анна, человеческие чувства ничего не значат, – заметил сэр Джон. – Но может быть, королева Хуана и безумна. По крайней мере, так считает большинство.

– Дай Боже, чтобы так и было, – сказала Анна. – Для нее лучше не сознавать, что она потеряла мужа, детей и корону.

– Она по-прежнему королева. Ее сын, войдя в возраст, станет ее соправителем.

– Мне жаль бедняжку. – Анна отложила нож и поднялась. Она не хотела ничего больше слышать о трагедии королевы Хуаны и жестокости королей.

Ветер дул резвый, и переход через пролив не затянулся. В результате уже скоро они плыли по каналу Звин в Брюгге. Анне не терпелось увидеть этот бурлящий жизнью город с его чудесными церквями, возносящейся ввысь колокольней, выстроенной на широкой рыночной площади; с живописными каналами и высокими домами из красного кирпича, столь не похожими на обшитые деревом английские коттеджи под соломенными крышами. На забитых народом улицах толпились иностранцы со всех концов света и хорошо одетые торговцы. Везде ощущался общий дух процветания. Анна удивилась, когда сэр Джон сказал, что Брюгге – умирающий порт.

– Канал Звин засоряется илом. Скоро все это благополучие схлопнется.

– И что случится с этими людьми?

– Они изобретательны. Найдут какие-нибудь способы сохранить свои бесценные торговые связи, особенно с Англией. К тому же Брюгге славится искусством, здесь работает много великих художников. Вы знаете, что Уильям Кекстон[5] опубликовал свою первую книгу именно в этом городе?

– Правда?

В Хивере хранилось несколько книг из лондонской типографии Кекстона. Анна прочла их все. «Еще не так давно, – говорил ей отец Дэви, – все книги переписывали от руки». И она подумала: в какое удивительное время ей довелось жить.

Анна не отказалась бы задержаться в Брюгге, однако сэр Джон быстро завершил свои дела и сказал, что нужно спешить в Гент. Они скакали верхом по плоской равнине, пересеченной каналами, дамбами и рядами высоких деревьев, что было странно после холмистых просторов Уилда в Кенте. Проехав Гент, всадники повернули на восток и вскоре увидели далеко впереди высокую башню.

– Это Мехелен, – сообщил сэр Джон. – Столица Бургундии. А башня – собора Святого Румольда. Ее видно за много миль.

Анна затрепетала в радостном предвкушении. Когда они подъехали ближе к городу, стали видны мириады шпилей, окружавших огромную церковь, и скопления красных крыш. Путники были почти у цели. Не пройдет и пары часов, благодарение Господу, как она появится при дворе Бургундии и будет представлена регентше.

– Я рада отдохнуть, – со вздохом сказала миссис Орчард. – Кажется, мы уже много дней в седле, а нам с вами, сэр Джон, предстоит еще проделать обратный путь. Надеюсь, сегодня вечером мы найдем приличную гостиницу, да и Анну устроят удобно.

Анна с досадой взглянула на няню. Кому захочется отдыхать, когда можно окунуться в удовольствия придворной жизни? Но миссис Орчард была стара – ей, наверное, не меньше тридцати, ведь в ее каштановых волосах уже появилась седина.

– Регентша славится тем, что содержит свой дом в исправности, – сообщил дамам сэр Джон. – Вас хорошо устроят, госпожа Анна. И вы здесь быстро усовершенствуете французский. Это язык двора.

Обогнув городские стены, они въехали в массивные ворота Винкетпоорт, и Анна отметила, что Мехелен очень похож на другие города Нидерландов, через которые она проезжала: та же широкая рыночная площадь, те же высокие дома и прекрасные церкви. Наконец копыта лошадей застучали по Корте-Маагденстраат, и всадники остановились перед величественной входной аркой.

– Это Хоф-ван-Савой, дворец регентши, – пояснил сэр Джон.

Тем временем стражники подали им знак въезжать, и Анна открыла рот от изумления. Они оказались в просторном прямоугольном дворе, со всех сторон окруженном великолепными фасадами зданий в основном из вездесущего голландского красного кирпича, с высокими Т-образными окнами, с мансардными окнами спален на двускатных крышах; вдоль нижнего яруса тянулись изящные галереи с открытыми аркадами.

– Регентша – великая строительница. – Сэр Джон указал на одетое в леса крыло здания и ползавших по деревянным конструкциям рабочих. – Потребуется еще много лет, чтобы дворец приобрел свой окончательный облик.

– Мне он нравится! – Анна сделала глубокий вдох. – Ничего подобного я не видела.

– В Англии действительно такого не увидишь, – согласился с ней сэр Джон, когда они слезали с лошадей.

К ним приблизился слуга в черно-желтой ливрее. Сэр Джон отдал распоряжения, и Анне предложили следовать за лакеем, который должен был проводить гостью в ее комнаты. Настала пора прощаться с сэром Джоном и миссис Орчард. Анна сожалела, что пришло время расставания. Она уже привыкла к веселой компании сэра Джона, оценила его заботливость и обширные знания о мире. А что до няни, то ее хлопотливая суета, конечно, слегка раздражала, но все же Анна была к ней привязана.

Сэр Джон поклонился и поцеловал руку своей подопечной:

– Да хранит вас Бог, госпожа Анна, и да пошлет Он вам радость!

Миссис Орчард со слезами на глазах обняла воспитанницу:

– Береги себя, моя маленькая госпожа.

Затем оба сопровождающих взобрались на коней, сэр Джон приподнял шляпу, и они скрылись в арке гейтхауса[6].

– Пойдемте! – сказал по-английски с сильным акцентом мужчина в ливрее и повел Анну во дворец.

Они следовали по залам, от красоты которых дух захватывало. Раскрыв рот, Анна глазела по сторонам. В сравнении с этим великолепием Хивер выглядел просто амбаром. Теперь она поняла, почему отец так много времени проводил при дворе. Разве можно было представить, что существуют такие огромные лестницы или галереи, так плотно увешанные до невозможности правдоподобными и яркими картинами. Даровитые художники настолько искусно оживили мадонн, святых и ангелов, что казалось, будто все они вот-вот сойдут с полотен и задышат.

Filles d’honneur размещались в спальне на втором этаже, под крышей. Кроме Герды, маленькой голландской горничной, которую приставили к Анне, в комнате никого не было. Новая фрейлина с удовольствием сняла с себя дорожную накидку и опустилась на подготовленную для нее кровать с занавесками из красной шерстяной материи – одну из восемнадцати, выстроившихся в ряд, словно набор деревянных ящиков. Анне было сказано, что она может немного отдохнуть и распаковать одежду, пока за ней не придут, чтобы представить регентше. Однако девушка была слишком взволнована. Какой уж тут отдых! Как только доставили багаж, Анна открыла сундук и вытащила из него платье в цветах регентши – желтое с отделкой из черного шелка, – решив, что наденет его в качестве комплимента. Как же она ждала этого момента!

Анна попросила Герду расшнуровать ее дорожное платье и помочь снять нижнее платье. Потом подняла руки, и горничная надела на нее через голову платье с квадратным вырезом и зашнуровала на спине. Прикосновение шелка к коже было чувственным, висячие рукава очень нравились Анне. И длинный шлейф, обязательный при дворе, тоже. Волосы она оставила распущенными, они ниспадали до самых бедер. Теперь она готова! Анна сидела как на иголках и ждала вызова к новой госпоже.

Эрцгерцогиня Маргарита Австрийская, вдовствующая герцогиня Савойская и регентша Нидерландов, оказалась совсем не похожей на прекрасную принцессу, облаченную в золотую парчу и увешанную драгоценностями, какой ее представляла себе Анна. Поднявшись из реверанса, девушка была изумлена, увидев, что трон под балдахином из роскошного бархата занимает маленькая женщина в черном платье и белом вдовьем вимпле с подбородником. Неужели это дочь всемогущего императора Максимилиана? Женщина, лицо которой можно назвать разве что невзрачным, да еще с такими необыкновенно полными губами и заостренным подбородком?

Тем не менее эти полные губы улыбались, и Анну поразила теплота, которую излучала регентша.

– Добро пожаловать к моему двору, мадемуазель Болейн, – произнесла она по-французски, и Анна постаралась тоже по-французски, хотя язык у нее заплетался, ответить на вежливые вопросы о поездке и о том, удобно ли устроилась.

– Восхитительно! – Маргарита сверкнула улыбкой. – Мне очень приятно, что вы почтили меня, надев платье таких цветов. И я полагаю, месье Семмоне не придется долго трудиться. Он назначен обучать вас правильно говорить по-французски.

Анна вспыхнула, когда регентша указала на бородатого мужчину средних лет в мантии ученого, который, услышав свое имя, поклонился.

– Считайте мой двор своим домом, дитя, – продолжила регентша, не переставая улыбаться. – Надеюсь, вы будете довольны моим обхождением с вами. А теперь можете присоединиться к своим компаньонкам.

Тронутая и успокоенная теплым приемом, Анна отошла и опустилась на пол вместе с семнадцатью другими счастливыми юными леди – многие происходили из самых знатных семейств страны, – которых избрали для почетной службы при бургундском дворе. Все они были не старше шестнадцати лет, очень богато одеты. Кто-то улыбался Анне, прочие же разглядывали ее наряд, и только некоторые – она это почувствовала – смотрели свысока.

Вечером в спальне девушки собрались вокруг Анны, возбужденно переговариваясь и подбивая новенькую открыть сундук и достать оттуда одежду, чтобы они могли все проинспектировать. Нескольких фрейлин увиденное впечатлило, это Анна отметила про себя с радостью. Другие, к ее огорчению, отнеслись к гардеробу новенькой с пренебрежением.

– C’est provinciale![7] – фыркнула высокая девушка, щупая пальцами алое шелковое платье, скроенное по английской моде.

– Non, Marie, c’est jolie![8] – возразила блондинка с розовыми щечками, улыбаясь Анне, и Мари пожала плечами.

Вскоре они потеряли интерес к вновь прибывшей и начали трещать по-французски о вещах, которые были Анне совершенно не понятны. Ей стало ясно: единственная среди всех англичанка, она всегда будет немного в стороне.

Не то чтобы ее это особенно беспокоило даже в первые дни в Мехелене. Нашлись и другие юные дамы, помимо блондинки, которые выказывали желание подружиться с Анной, и так как она упорно занималась французским под неусыпным руководством месье Семмоне, то вскоре начала говорить бойчее, общаться с товарками стало легче, и они охотнее принимали ее в свой круг.

Учитель, который, казалось, обладал неограниченными талантами, занимался с Анной и другими filles d’honneur выправкой и танцами, а также прививал им хорошие манеры и наставлял в искусстве поддерживать беседу. Последний талант регентша особенно приветствовала, считая его необходимейшим для тех, кто хочет снискать успех при дворе. Каждый день месье Семмоне выбирал новую ситуацию, в которой могут оказаться его ученицы, и девушки отрабатывали, какой дадут ответ и какой тон будет более всего уместен. Анна поймала себя на том, что обращается с воображаемым принцем и рассуждает с ним о музыке, живописи и поэзии. Она едва ли могла вообразить, что это произойдет на самом деле.

Когда регентша присутствовала на заседаниях совета, было весьма поучительно, сопровождая ее, скромно сидеть на полу вместе с другими filles d’honneur и пытаться понять смысл распоряжений и указаний Маргариты или расшифровывать советы, которые давали ей заслуженные, солидные мужи, во всем подчинявшиеся правительнице. Они явно ценили ее мудрость и рассудительность. Анне так хотелось побольше узнать о том, как правит женщина, что она удвоила усилия в овладении французским.

Прошла всего неделя, и регентша послала за своей новой фрейлиной.

– Я написала вашему отцу и сообщила, что очень довольна вами, – сказала Маргарита, – и еще поблагодарила за то, что он прислал вас ко мне. Он не мог бы сделать более желанного подарка. Я отметила, что для юной леди ваших лет нашла в вас такую чистую душу и такое совершенство в обхождении, что обязана ему больше за отправку вас сюда, чем он мне – за прием дочери.

Анна вздохнула с облегчением и радостью. Она боялась, что ее будут ругать за множество мелких ошибок, совершенных при попытках овладеть необходимыми навыками и правильно выполнять все требования. Регентша широко улыбнулась и заключила фрейлину в теплые объятия – о таком Анна даже не мечтала. Исполненная благодарности, она опустилась на колени.

– Для меня единственная радость – служить вашему высочеству! – с горячностью заявила девушка.

Как же ей повезло: она не только служила доброй и любящей госпоже, но и оказалась при дворе, который задавал тон во всей северной части христианского мира в манерах, искусстве и учености.

– Это школа для принцев и принцесс, место высокой культуры и передовой цивилизации, – говорил месье Семмоне Анне и ее соученицам. – Здесь привечают всех ученых.

Вскоре Анна обнаружила, что регентша, которую редко можно было увидеть без книги в руке, – большая сторонница так называемого нового обучения, которое включало в себя знакомство с недавно открытыми заново греческими и римскими текстами. Когда Мехелен посетил знаменитый ученый-гуманист Эразм Роттердамский, по замку рябью прокатилась волна возбуждения. Анне выпала честь в тот день сопровождать регентшу. И она увлеченно внимала, как этот остроумнейший ученый муж с мудрым, чувствительным лицом говорил о своих планах осуществить точный перевод Писания с латинского и греческого. Девушка была ошеломлена, когда узнала, что Библия, которой пользуются в церквях, искажена в сравнении с изначальной формой. Как прекрасно будет прочесть перевод Эразма и узнать правду.

Еще сильнее поразила Анну его атака на коррупцию среди духовенства, ведь дома о Святой Матери Церкви всегда говорили с огромным почтением. Слова Эразма стали откровением. Слушая страстные обличения упадка Рима, жадности священников и обмирщения клира, юная фрейлина начала замечать в критике великого мужа зерно правды.

В краткие часы досуга вновь обретенная жажда знаний приводила Анну в замечательную библиотеку регентши. Здесь ей и ее компаньонкам-фрейлинам дозволялось свободно копаться в бесчисленных манускриптах, молитвенниках, альбомах с нотами и печатных книгах. Тут имелись скабрезные истории Боккаччо, очаровательные басни Эзопа, эротические поэмы Овидия, от которых краска заливала щеки, и тяжелые для понимания философские труды Боэция и Аристотеля. Анне больше всего нравились поэтические сборники, где говорилось о любви и преданности. Она читала их с жадностью. Это помогло ей в написании собственных стихов.

Однажды Анна листала ярко иллюстрированный бестиарий, когда краем глаза заметила стопку книг, сложенных на другом конце стола. На переплетах из тисненой кожи были отпечатаны гербы регентши. Анне стало любопытно, что это за книги, поэтому она встала со своего места, открыла первую попавшуюся и с изумлением обнаружила, что ее автор – женщина. Анна-то считала, что книги пишут только мужчины. Но эта Кристина Пизанская, жившая больше сотни лет назад, не страдала робостью, и ей было что сказать о том, как мужчины обращаются с женщинами. Глаза Анны расширились, когда она прочла: «Не все мужчины разделяют мнение о вреде образования для женщин. Однако с полной определенностью можно сказать, что многие глупые мужчины заявляют именно так, ибо им неприятно видеть женщину, которая умнее их».

Никогда еще Анна не слышала, чтобы кто-нибудь высказывал подобное мнение.

Она не отрывалась от книги уже не меньше часа, когда в библиотеку вошла регентша. Увидев Анну, которая вскочила и поспешно присела в реверансе, Маргарита улыбнулась и забрала у нее книгу:

– Ах, мадемуазель Болейн! Вижу, вы открыли для себя моего любимого сочинителя.

– Ваше высочество, то, что она пишет, удивительно.

– Вы так думаете?

– Мадам, эта Кристина Пизанская посмеялась бы над убеждением моего отца, что мужчины по естественному порядку вещей умнее женщин. – Анна взяла книгу из рук Маргариты и открыла место, которое отметила ленточкой. – «Как тела женщин мягче мужских, так и их понимание острее, – прочла она вслух. – Если бы вошло в обычай отправлять маленьких девочек в школу и учить их тем же предметам, которым обучают мальчиков, они осваивали бы эти предметы столь же полно и понимали бы тонкости всех искусств и наук. А что до тех, кто утверждает, будто это благодаря женщине, леди Еве, мужчину изгнали из рая, мой ответ им такой: они получили гораздо больше от Марии, чем утратили из-за Евы».

Глубокомысленно кивая, Маргарита обратилась к другому тому:

– Мне нравится пассаж, где она спрашивает: «Сколько есть женщин, которые из-за грубости мужей проводят свои несчастные жизни, будучи скованы узами брака, в бóльших страданиях, чем если бы они попали в рабство к сарацинам?» Мой покойный супруг, конечно, не был скроен из такого полотна. Но удивительнее всего ее мнение о правительницах-женщинах: «Жены могущественных аристократов должны хорошо разбираться в вопросах управления и быть мудрыми – в действительности гораздо мудрее большинства других женщин при власти. Знания женщины благородного происхождения должны быть настолько всеобъемлющими, чтобы она могла разобраться во всем. Более того, ей надлежит обладать храбростью мужчины».

Неудивительно, что регентше нравились труды Кристины Пизанской. Их следовало прочесть любой даме высокого ранга и держаться изложенных там советов. Возможно ли, чтобы женщина и правда была равной мужчине?

Радостнее всего Анне было в компании с регентшей. Эта женщина отличалась такой открытостью, что однажды неожиданно для самой себя юная фрейлина стала расспрашивать Маргариту, каково ее мнение насчет женщин, Библии, и задавать еще массу вопросов о тех удивительных вещах, которые узнала в этом восхитительном новом мире. Маргарита всегда отвечала мудро и с юмором:

– Ах, la petite[9] Болейн, вы правы, когда спрашиваете, должны ли женщины быть равны с мужчинами. Но женщинам редко удается самим устраивать свою судьбу или править, как я. Моя почившая свекровь, королева Изабелла Кастильская, стала королевой по законному праву, но она тоже редкий пример. От нас, женщин, зависит, сможем ли мы показать мужчинам, что обладаем не меньшими способностями, чем они.

– Мадам, но мы не можем водить армии в битвы, – встряла Изабо; остальные фрейлины захихикали.

Подняв руку, регентша призвала их утихнуть:

– Изабелла делала это. Конечно, она не сражалась, но вдохновляла на бой. Вот к этому, дамы, нам всем и надо стремиться. Мы хотим, чтобы мужчины восхищались нашей храбростью, нашими личными качествами и интеллектом, а не только красотой.

Услышав эти слова, Анна затрепетала. Вскоре она узнала, почему Маргарита постоянно носит траур.

– Многие называют ее Dame de Deuil, – сказала Герда однажды утром, расчесывая волосы Анне.

– Скорбящая дама? Как печально. Но почему?

– Она верна памяти мужа, герцога Савойского. Он умер девять лет назад.

Анна видела его портрет, висевший во дворце, – романтического вида молодой мужчина с лицом ангела в обрамлении длинных светлых волос. Как ужасно, наверное, в таком молодом возрасте потерять столь красивого супруга. Регентше было всего тридцать три.

В первые недели по приезде ко двору Анна с удивлением услышала, как Маргарита Австрийская свободно беседует с фрейлинами о своем прошлом.

– Вы знаете, что меня выдавали замуж три раза? – обратилась она к Анне всего через два дня после памятного разговора с Гердой. Придворные дамы шили в завешанной гобеленами гостиной, filles d’honneur сидели рядком, склонив головы над работой. – В детстве я была выдана за дофина и отвезена к французскому двору, но, когда мне исполнилось одиннадцать, для него нашли лучшую партию, и наш брак аннулировали, а меня отправили домой. Я больше злилась, чем горевала. – При воспоминании об этом Маргарита улыбнулась. – Потом меня выдали за Хуана, принца Астурийского, наследника короля Фердинанда и королевы Изабеллы Испанской. Он был молод и красив, и я была счастлива, но он умер через несколько месяцев после свадьбы, оставив меня с ребенком. – На обычно безмятежное лицо Маргариты легла тень печали. – Моя маленькая девочка умерла сразу после рождения. Пришлось оставить ее в Испании, а самой вернуться в Нидерланды.

– Мне очень жаль, мадам, – посочувствовала Анна.

– Она у Господа, – ответила регентша, и голос ее внезапно оживился. – Он покоит ее в своих руках. И я снова обрела любовь, с моим Филибертом. Он меня обожал. Я помогала ему управлять герцогством Савойским. Увы, мы прожили вместе всего два года – так мало для счастья. А потом в ужасную жару он отправился охотиться на кабана, перегрелся, выпил много кружек ледяной воды. Он умер в агонии. – Маргарита отложила шитье и устремила взгляд вдаль, словно видела мужчину, которого потеряла. – Вот почему, la petite Болейн, я поклялась больше никогда не выходить замуж. Стоит полюбить – и неминуем риск утраты. Не забывайте об этом.

Эразм Роттердамский был одним из многих гостей, которые наслаждались прославленным гостеприимством регентши. За ее столом часто сиживали художники, писатели, философы и музыканты, которым она покровительствовала. Вечера оживлялись концертами полифонической музыки, которую она любила, или гостей развлекали показом ценнейшей коллекции живописи Яна ван Эйка, полотна которого отличались исключительным богатством колорита и красотой. Анна часто присутствовала на этих экскурсиях, зачарованная изящным разговором, обменом идеями, высокой гармонией и великолепными произведениями искусства. Это был мир, который не могла нарисовать самая буйная фантазия, и как же упоительно стать его частью. По дому и семье Анна не скучала вовсе, кроме, разумеется, матери и Джорджа, который часто писал, выражая сожаления по поводу ее отсутствия.

Жизнь Анны состояла не из одних только придворных церемоний и учебы. Регентша устраивала пиры и банкеты; выступала в роли хозяйки вечеров и затевала танцы; еще она любила охотиться; предводительствовала на турнирах и явно поощряла игру в то, что называла придворной любовью.

– Это существенный аспект рыцарства, – объясняла она своим filles d’honneur. – Вы все уже в том возрасте, когда начинают искать привлекательных мужчин. Одна из причин, почему родители отправили вас к моему двору, состоит в их надеждах, что я подыщу вам хороших мужей.

Анна ощутила, как стоявших рядом фрейлин охватила дрожь, и в ее душе тоже возник восторженный трепет. В двенадцать лет, достаточно взрослая для замужества, она начала сознавать, что фигура ее расцветает, и ловить на себе восхищенные взгляды молодых мужчин, подвизавшихся при дворе регентши. Она уже осваивала искусство стрелять черными глазами, со свистом рассекать воздух юбками, чтобы они раскачивались, подчеркивая очертания бедер, и начала постигать бесконечные возможности флирта.

Анна жадно внимала рассказам Маргариты о придворной любви.

– Джентльмену, даже женатому, позволительно ухаживать за вами, – говорила та. – Они могут выражать свое восхищение и даже страсть. Вы должны распоряжаться ими, в этом смысле титул «госпожа» является почетным. Однако ни при каких условиях вы не должны дозволять мужчинам выходить за границы приличий. Оставляйте своих ухажеров в сомнениях и держите на расстоянии вытянутой руки, потому что мужчины не ценят то, что достается легко. Даже самый легкий поцелуй – это большое одолжение. Ваша честь – величайшее сокровище. Никакой мужчина не захочет иметь жену с запятнанной репутацией, какое бы милое лицо у нее ни было и каким бы большим приданым ее ни снабдили. Никогда не забывайте об этом, юные дамы!

– По крайней мере, нам позволено целовать их, – тихо сказала бойкая девушка, стоявшая слева от Анны.

Но Маргарита услышала.

– Нет, Этьенетта де Лабом, от вас зависит, когда – и если – вы позволите им поцеловать вас. Благородная дама всегда должна помнить, кто она, и не забывать о чести своей семьи, о надеждах родителей на ее будущее. В нашей власти, дамы, держать в узде и облагораживать мужскую похоть. – Она спрятала улыбку, слыша сдавленные смешки девушек. – Вы можете флиртовать, можете поощрять, можете даже дарить благосклонность – до определенного момента… Но главный приз – вашу добродетель – вы принесете как величайший дар своему супругу.

Анна начиталась про любовь в поэмах и романах, которые неутомимо поглощала, но никогда еще не получала столь полезного и разумного совета. Она думала, что мужчины – полновластные хозяева в любовных делах и вопросах о браке. Отец, конечно, полагал, что так и есть, но теперь оказалось, женщины могут держать под контролем даже мужскую похоть, о сути которой Анна имела мало представления. Перспектива наслаждаться господством над противоположным полом взволновала ее. Девушка вдруг обнаружила, что имеет в своем распоряжении силу, о существовании которой не догадывалась.

В следующий раз, когда придворный кавалер поклонился ей и сделал комплимент, Анна мило улыбнулась и отвела взгляд, словно это не имело для нее значения, хотя на самом деле имело – молодой человек был красив. Позже, когда он вовлек ее в беседу и затем вывел на танцевальную площадку, она смотрела на него из-под темных ресниц так, будто с его губ слетали перлы мудрости, а следующий танец отдала другому. Ее уловки, похоже, сработали. Регентша была права: всякий раз юноша возвращался к ней более пылким, чем был прежде.

Анна развлекалась флиртом – не более того. Ей ведь еще не исполнилось и тринадцати. Это была просто занимательная игра, невероятно далекая от строгостей отцовского дома и скучной обыденной жизни в Хивере. Юной фрейлине открывался мир, изобилующий новыми идеями и неожиданными удовольствиями.

Однако больше всего Анне хотелось подражать госпоже, которую она любила и почитала. Поэтому вкусы и удовольствия регентши девушка сделала своими, будучи уверенной, что все знания и таланты, которые она с таким удовольствием приобретала, помогут ей стать украшением любого двора, чего и добивался от нее отец. Всякий раз, когда регентша хвалила умение Анны танцевать, сочиненные ею песни или ее искусство играть на лютне, чаша радости юной фрейлины переливалась через край. Но больше всего Анне хотелось научиться мыслить независимо. Дома от нее требовали беспрекословного согласия с мудростью старших и подчинения их указаниям, но в Мехелене она обнаружила, что иметь собственные идеи и думать самостоятельно – позволительно, мало того – это поощряется.

Кроме того, Анна осознала силу внешнего впечатления. Одежда отправляет важное послание людям, которые имеют для вас значение, будь они принцы или поклонники. И пароль тут – великолепие. А потому Анна открыла для себя особое удовольствие в совершенствовании своего скромного гардероба. Новые придворные наряды стоили ужасно дорого, именно поэтому отец снабдил ее всего шестью платьями. Однако благодаря добавлению какой-нибудь ленты и украшения в нужном месте да еще нескольких стратегических стежков, которые превращали квадратный вырез платья в более широкий и открытый, во французском стиле, что признавалось пиком моды при дворе регентши, Анна меняла свои наряды – они начинали выглядеть по-новому и привлекали внимание. Важно и то, как носить одежду. Если вступать в зал, чувствуя себя элегантной красавицей, остальные тоже могут в это поверить.

Это же относится и к взгляду. Анна любовалась красивыми лицами и сожалела, что ее собственное, узкое и вытянутое, с заостренным подбородком, не соответствует современному идеалу красоты, однако быстро осознала, какой притягательной силой обладают очаровательная улыбка, остроумие и лукавый взгляд из-под ресниц.

Выученными уроками Анна поделилась с племянниками и племянницами регентши, осиротевшими детьми Филиппа Красивого и Хуаны Безумной. Старшего, эрцгерцога Карла, она знала совсем немного; он был замкнутым, необщительным мальчиком, слишком юным для своих тринадцати лет, вечно чем-то болел и всегда запальчиво требовал уважения к своему достоинству.

С виду он был самым странным из всех людей, каких Анне доводилось видеть. Заостренная габсбургская челюсть Карла настолько выдавалась вперед, что он не мог нормально закрыть рот и ел с трудом. Но об этом никто никогда не упоминал. Регентша любила племянника до безумия и пеклась о его образовании. К юному эрцгерцогу пригласили лучших учителей, которые превращали его, как считала Анна, в богобоязненного маленького деспота, хотя ему нельзя было отказать в уме и блестящих способностях к языкам. И он действительно являлся очень важной персоной – эрцгерцог Австрии по рождению и наследник королевств Кастилии и Арагона. Судьба вознесла его слишком высоко, чтобы он замечал скромную юную англичанку, fille d’honneur своей тетушки. Так продолжалось до того момента, пока месье Семмоне не попросил эрцгерцога встать в пару с Анной, чтобы учиться танцевать павану.

С явной неохотой, но не забывая о манерах, неловкий юноша поклонился Анне и протянул ей руку. Как только музыканты начали играть, она вложила пальцы в его расслабленную кисть, не желающую принимать ее руку, и пара неспешными, величавыми шагами двинулась вперед, а потом в сторону, выполняя, как полагалось, один шаг на каждые два ритмических удара.

– Не нужно поднимать шлейф, мадемуазель Анна, – сделал замечание учитель. – Этот танец исполняется на самых важных придворных церемониях и даже в женских монастырях в дни пострига. Он медленный и исполнен достоинства.

Эрцгерцог Карл сопел носом. Анна была уверена, что таким образом партнер демонстрирует пренебрежение. Она сердито повернулась к нему:

– Ваше высочество простужены? Если так, вот мой платок.

И махнула в его сторону изящным полотняным лоскутком.

От такого нахальства отвисшая челюсть Карла опустилась еще ниже.

– Благодарю вас, мадемуазель, – ледяным тоном произнес эрцгерцог и взял у Анны платок с таким видом, будто это была дохлая крыса.

– Молюсь о скорейшем выздоровлении вашего высочества, – сладким голосом проворковала его партнерша.

Танец возобновился.

Анна размышляла, пожалуется ли Карл регентше на ее дерзость, но Маргарита Австрийская продолжала, как и прежде, выказывать к ней свое доброе расположение. А вот эрцгерцог Карл теперь ясно давал понять, что крайне не расположен к Анне, которая не видела смысла в попытках завоевать его дружбу: противный, спесивый юнец, вот кто он.

Тем летом и осенью Анна узнала о победах, которые одержали над французами король Генрих и его союзники, император Максимилиан и король Фердинанд Арагонский. Названия взятых ими городов – Турне и Теруана – были у всех на устах. Много веселья вызывали и рассказы о том, как войска короля Людовика, завидев приближающихся англичан, пришпорили коней и спешно покинули поле битвы.

– Это мнимое сражение очень метко назвали Битвой шпор, – со смехом говорила регентша. – La petit Болейн, вы имеете полное право гордиться своим королем и соотечественниками.

– Мадам, слава также принадлежит императору, прославленному отцу вашего высочества, – со всей учтивостью ответила Анна.

Маргарита Австрийская погладила ее по руке:

– Вы очень добры. А теперь, дамы, у меня для вас сюрприз. Мы поедем в Лилль встречать победителей!

Анна присоединила свой голос к хору фрейлин, выражавших восторженное и нетерпеливое одобрение.

Разноцветные вымпелы и штандарты весело развевались под легким октябрьским ветерком, длинная кавалькада, сопровождавшая регентшу, торжественным маршем направлялась на запад – из Мехелена в Лилль. До места назначения оставалось уже недолго. По колонне распространилось известие, что император Максимилиан и король Англии ждут Маргариту Австрийскую в Турне и будут эскортировать ее до Лилля.

Filles d’honneur сидели в двух позолоченных каретах, которые двигались вслед за госпожой и эрцгерцогом Карлом, и оживленно болтали. Анну, как и остальных девиц, будоражила перспектива увидеть короля Генриха, который, по общему признанию, был необыкновенно красивым и доблестным молодым человеком. Все юные дамы тоже держались мнения, что Генрих – настоящий герой: ведь он так хорошо наподдал ненавистным французам. Сезон военных кампаний закончился, но все были убеждены, что на следующий год увидят короля Людовика окончательно разбитым.

Регентша щедро снабдила своих filles d’honneur отрезами дорогих тканей, чтобы те справили платья для такого события. Наряд Анны был из винно-красного с бархатистым черным орнаментом дамаста. Никогда еще не имела она такого роскошного платья. На его изготовление ушла бóльшая часть жалованья за три месяца, но затраты того стоили.

Показались ворота Турне, и Анна изогнула шею, чтобы рассмотреть скопление ожидавших регентшу зевак и солдат. По мере приближения внимание Анны привлекли две впечатляющие фигуры: обе высокие, по-королевски осанистые, облаченные в бархат и золотую парчу. Императора было легко узнать по портретам, которые хранила у себя регентша: крупный нос с высокой переносицей, твердый подбородок, высокомерное выражение лица, редкие седые волосы. Максимилиан обладал неординарной внешностью, но в сравнении со стоявшим рядом мужчиной выглядел дряхлым стариком. Если бы художнику вздумалось изобразить на картине воплощение Юности и Старости, он не смог бы подобрать лучших моделей. Потому что Генрих Английский цвел красотой и был полон жизненной силы.

«Жаль, – подумала Анна, – что сказать про него можно только это».

Генрих тоже имел нос с высокой переносицей и твердый подбородок, но больше ничего особенно примечательного в его свежем лице не было. Глаза узкие, губы чопорно поджаты, что придавало ему вид себялюбивый и скаредный, на голове – копна рыжих волос, широкие плечи, мужская осанистость… Да, не будь он королем, Анна не удостоила бы его еще одним взглядом. Те, кто восхвалял Генриха, просто льстецы. Даже отец, вовсе не склонный предаваться полетам фантазии, говорил, что, по мнению женщин, король красив, и ни разу дурным словом не обмолвился о своем господине. Еще бы – при этом короле дела сэра Томаса шли в гору, к тому же Генрих и отец Анны слыли друзьями.

Пока регентша спешивалась, чтобы быть встреченной отцом и королем Генрихом, а ее придворные дамы и filles d’honneur вылезали из карет и выстраивались за спиной своей госпожи, взгляд Анны упал на мужчину, стоявшего позади английского монарха. Эти двое могли бы быть братьями, столь разительным казалось их сходство, только крепкий нос, поджатые губы и узкие глаза на лице этого незнакомца смотрелись очень выразительно. Судя по богатому платью, джентльмен принадлежал к знати. В отличие от короля, который был чисто выбрит, этот господин имел густую каштановую бороду.

– Ваше высочество, позвольте представить вам моего друга Чарльза Брэндона, виконта Лайла, – услышала Анна слова короля Генриха; голос у него оказался на удивление высоким.

Привлекший ее внимание мужчина выступил вперед и низко склонился над протянутой рукой регентши, которую та отняла, казалась, не без усилия. Когда лорд Лайл выпрямился, его дерзкие глаза встретились с глазами Маргариты, и Анна заметила, как щеки ее госпожи вспыхнули.

Потом вперед вышли отцы города, дабы приветствовать Маргариту Австрийскую. Когда ей преподнесли в подарок несколько гобеленов с изображениями сцен из «Книги о Граде женщин» Кристины Пизанской, радость ее была непритворной. Лучшего подарка и вообразить казалось невозможным. Анна не терпелось увидеть гобелены, когда их развернут.

В сопровождении императора и короля регентша во главе своей обширной свиты под триумфальный звон церковных колоколов въехала на заполненные народом улицы Турне. Вечером во дворце епископа устроили роскошный пир. Маргарита сидела между виконтом Лайлом и королем Генрихом. Со своего места, расположенного намного ниже главного стола, установленного на помосте, Анна наблюдала за тем, как прекрасный лорд заигрывал с ее госпожой.

Позже, когда дамы готовили регентшу ко сну, Маргарита была оживлена и рассыпалась в похвалах английскому виконту.

– Еще ни разу с момента смерти моего дорогого герцога я не встречала мужчины, к которому почувствовала бы влечение, – призналась она, пока ей расчесывали волосы. – Я больше не ощущаю себя скорбящей леди, но ощущаю себя леди, которой есть на что надеяться.

Анна и ее подружки filles d’honneur изумленно переглянулись. Ведь их госпожа поклялась больше никогда не выходить замуж!

Маргарита улыбнулась:

– Я знаю, о чем вы думаете. Но разве я не могу немного развлечься? Или мне не известны правила этой игры в любовь?

Однако тут было нечто большее. Через пару дней поползли слухи, что лорд Лайл сделал предложение. Регентша ничего не ответила, она продолжала улыбаться своей таинственной улыбкой и делать вид, что все это тонко продуманная игра. Такое случается при дворах, говорила она. Но если бы вы увидели ее вместе с лордом Лайлом, то решили бы, что они любовники во всех смыслах. Когда виконт с королем, оба в великолепных пурпурных накидках, вышли на турнирную площадку, Маргарита Австрийская в знак расположения отдала Лайлу свой шарф – встала со своего места на трибуне и привязала его к копью избранника. Потом, прикрыв ладонью рот и тяжело дыша, наблюдала, как раз за разом сшибались противники и ломались копья. Наконец объявили ничью; король и его компаньоны совершили круг почета по турнирной площадке, отвешивая дамам размашистые поклоны.

В тот же вечер Анна присутствовала на пышном банкете, который давал король Генрих в честь регентши и эрцгерцога Карла, последний – бедняжка! – выглядел так, будто предпочел бы находиться где-нибудь в другом месте. После того как тетка хмуро глянула на племянника, тот сделал над собой усилие и постарался вступить в общение, но было очевидно: королю Генриху приходилось нелегко.

Одну за другой подавали новые перемены блюд – их было, наверное, не меньше сотни, подсчитала Анна, – и еда была отменная. После банкета по сигналу своей госпожи Анна и другие фрейлины встали и вместе с ней исполнили несколько танцев под звуки виел, гобоев и свирелей. Сперва величавый бассе, затем более живой алмейн, под который публика начала притопывать ногами и хлопать в ладоши. Было заметно, что Маргарита демонстрирует свои умения для удовольствия лорда Лайла, но король Генрих вдруг скинул дублет и башмаки и закружил ее, а затем – к вящему удовольствию друзей и всего общества, – сверкая пятками, в одних чулках, заскакал рядом с ней, как олень.

После этого Генрих, виконт Лайл и еще несколько лордов и джентльменов на время удалились, а когда вернулись, облаченные в накидки и береты из золотой парчи, то устроили представление с песнями и танцами. Накидки и головные уборы они потом сняли и раздали дамам. Король Генрих лично вручил свой берет без удержу смеявшейся Анне, которая выпила слишком много доброго рейнского вина.

– А вы кто, прекрасная девица? – спросил король.

Он тоже был навеселе. Это чувствовалось по дыханию. Вблизи король выглядел моложе своих двадцати двух лет, его чистая кожа порозовела и покрылась испариной. Голубые глаза блестели в свете свечей. И все равно Анна не могла постичь, что такого находят в нем женщины.

– Ваша милость, я Анна Болейн, – присев в грациозном реверансе, ответила она; это умение Анна отточила до совершенства. – Мой отец, сэр Томас, служит вам в качестве посла. – И под игривым углом водрузила берет на голову поверх стянутых сеточкой из жемчуга волос.

– Вам идет, – сделал ей комплимент король. – Не доставите ли мне удовольствие потанцевать с вами, госпожа Анна?

Анна снова сделала реверанс, и Генрих повел ее танцевать живой бранль; оба они скакали и выбрасывали в стороны ноги, а придворные взяли их в кольцо и аплодировали.

– Браво! – выкрикнула регентша, стоявшая рядом с виконтом Лайлом.

– Браво, Гарри! – подхватил ее клич виконт.

Музыка приблизилась к финалу, король поклонился, поблагодарил Анну и отвернулся. Позже она видела его танцующим с Этьенеттой де Лабом: Генрих не отрывал взгляда от своей партнерши, потом наклонился и поцеловал ее в губы. Анна нахмурилась. Разве это не запрещено? У Генриха есть жена, королева, зачем ему играть в придворную любовь?

Больше Анна ничего не успела подумать, так как ее увлек в новый танец молодой офицер, служивший при дворе регентши, а потом еще многие другие кавалеры. Время близилось к рассвету, когда всей компании подали приправленное пряностями вино и вафли, король распрощался с гостями, и Анна неохотно отправилась в постель.

На следующее утро Маргарита встала поздно; во время завтрака, состоявшего из мяса с белым хлебом, она завела со своими дамами разговор о событиях прошлого вечера. Лорд Лайл занимал особое место в ее похвалах празднеству.

«Еще бы, – подумала Анна, – она ведь от него не отходила ни на шаг. Похоже, колокола Святого Румольда скоро будут звонить в честь свадьбы!»

– Вы составили хорошую пару королю, мадемуазель Анна, – заметила регентша.

– Благодарю вас, мадам.

Маргарита повернулась к Этьенетте:

– А вы, юная леди, перешли границы приличий. Король Генрих – женатый мужчина.

Милое личико фрейлины пылало.

– Некоторые считают, что любовь и брак – совершенно разные вещи, – изрекла Маргарита Австрийская. – Раз браки часто устраивают по сговору родни, люди ищут любви на стороне. Для замужней дамы допустимо принимать ухаживания рыцаря или поклонника, даже такого, который гораздо ниже ее по статусу; некоторые считают, что и женатому мужчине позволительно оказывать даме знаки внимания как госпоже своего сердца. Но никто не должен заходить дальше комплиментов, танцев, разговоров и, может быть, соединения рук. Я полагаю, это понятно, – строго проговорила она, глядя на Этьенетту.

– Да, мадам, – прошептала та.

Позже, когда они остались одни в спальне, Этьенетта облегченно вздохнула:

– Я могла лишиться места!

– Нужно было думать об этом раньше, – отозвалась Анна. – Позволить королю поцеловать себя на глазах у всех – это безумие. На кону ваша репутация, а не его.

– Кем вы себя вообразили, госпожой Высокомерие? – прошипела Этьенетта. – Я люблю его, а он любит меня, и что мы делаем, вас не касается.

– Он вас любит? Завтра он уедет, вернется в Англию, и вы его больше никогда не увидите.

– Знаю. – Этьенетта упала духом, глаза ее наполнились слезами. – Вчера вечером он сказал, что всегда будет меня любить и чтобы я, когда выйду замуж, сообщила ему об этом, и он пришлет мне десять тысяч крон в приданое.

– И как вы объясните это своему мужу? – возразила Анна.

Этьенетта проигнорировала вопрос:

– Мне все равно. Я люблю его.

Спорить было бесполезно. Глупая девочка! Как ей заморочили голову.

Той ночью Анне не спалось, еще один полный развлечений день и великолепный прощальный ужин давали себя знать. Вдруг она заметила какую-то фигуру, воровато крадущуюся по спальне во мраке ночи. Боже, кажется, это паж в бело-зеленой ливрее английского короля! Однако в комнате стояла такая тьма, что различить цвета было трудно. Анна пришла к заключению, что нежданного гостя тайком провела в спальню одна из filles d’honneur, но потом дверь открылась, в комнату упал луч лунного света, и в нем Анна ясно разглядела лицо одетой пажом Этьенетты де Лабом. Девушка решительно ускользала из спальни, без сомнения для встречи со своим царственным возлюбленным.

Хвала Господу, король скоро уедет! На нем тоже лежит вина. Не к лицу ему соблазнять девиц из хороших семей. Это непростительно, а особенно для того, кто являет себя миру в качестве благородного рыцаря. Возможно ли, чтобы столь бесчестного человека ценили так высоко?

– Лорд Лайл взял у меня кольцо и не отдает, – обращаясь к слугам, заявила регентша. Разговор происходил в ее спальне после очередного банкета. – Я сказала ему, что он вор.

Все уставились на нее.

– Похоже, прекрасный лорд действительно вознамерился на мне жениться, – продолжила Маргарита необычным для себя вялым тоном. – И король Генрих подталкивает меня к браку, неустанно напоминая о преимуществах замужества.

– Но ваше высочество не уверены? – спросила одна из старших по возрасту дам.

– Нет, Якуба. – Маргарита опустилась на скамью в изножье кровати. – По правде говоря, я в смятении, не знаю, что делать. Наши посланники уверяют, что по всей Европе поползли слухи об этом браке. Кажется, многие нас уже поженили! Люди даже держат пари. Это ужасно – и стыдно.

Анна считала, что ее госпоже стоит выйти за пленительного Брэндона. Они были прекрасной парой, и Маргарита являла все признаки того, что очарована им. Брак положил бы конец слухам.

– Что же не позволяет вашему высочеству принять его сватовство? – спросила Якуба, которая была близка со своей повелительницей.

– Многие считают, что это не подходящая для меня партия. Говорят, король берет своих дворян с конюшни. Даже Эразм Роттердамский не одобряет этот брак, он написал мне и выразил свое отношение. Кроме того, я не знаю, что скажет мой отец император. Замужество с англичанином может стать поводом для отстранения меня от власти, а я так легко не сдамся.

– Но ваше высочество любит лорда Лайла?

Маргарита вспыхнула:

– Я не знаю. Он мне нравится. В нем столько грации! Мне редко доводилось видеть мужчин, которые могли бы сравниться с ним. Король Генрих торопит меня и предупреждает, что надо решаться быстро. Он боится, как бы отец не заставил меня выйти за другого. Думаю, на самом деле он опасается моего союза с кем-нибудь из врагов Англии. Но я заявила, что отец на такое не пойдет, и пообещала только одно: не выходить замуж в этом году. А лорд Лайл поклялся, что никогда не женится ни на ком, кроме меня, и на всю жизнь останется моим покорным слугой. Может быть, это только игра в любовь? Не стоит соблазняться красивыми словами. Теперь я лягу. Мне о многом нужно подумать.

Генрих Английский вернулся домой, регентша продолжала с теплым чувством говорить о лорде Лайле, а Этьенетта после своих ночных похождений притихла, но осталась невредимой. Следующие несколько месяцев прошли очень приятно – и быстро – во дворцах Мехелена, Лилля и летней резиденции регентши Ла-Вёр неподалеку от Брюсселя.

Пересуды о том, выйдет ли она замуж за лорда Лайла, или милорда герцога Саффолка – такой титул он получил от короля по возвращении в Англию, – продолжались. Анна лелеяла надежду, что этот брак состоится, потому что герцог был человек общительный, охочий до забав, а с таким мужчиной у руля жизнь при бургундском дворе могла стать еще более веселой и приятной. К тому же в его окружении было немало достойных внимания молодых людей, которых он мог привезти с собой. Не то чтобы Анна спешила выйти замуж – она была слишком увлечена развлечениями, – но невинный флирт был ей по душе, теперь он занимал весьма значительное место в ее жизни.

Анна не желала прийти к такому же финалу, как Этьенетта, отец которой устроил ее брак с богатым шестидесятидвухлетним стариком. Этьенетта плакала по ночам. Анна слышала и ее ночные всхлипы, и бесполезные взывания к регентше, которая выглядела опечаленной, но сказала, что дочь не должна противиться воле отца. Этьенетта взяла перо и бумагу и написала королю Генриху, напоминая о его обещании составить ей приданое. Анна видела, как бедняжка постепенно теряла веру и ходила с опущенной головой: недели шли, а ответа не было.

Разговоры о свадьбах постоянно витали в воздухе. Эрцгерцогу Карлу исполнилось четырнадцать, а значит, настала пора его женить. Шесть лет он был помолвлен с сестрой короля Генриха Марией, о которой шла слава, что она красавица. «Много ей будет радости от Карла», – думала Анна. Сам же эрцгерцог выглядел таким счастливым, будто готовились его похороны. Но у племянника регентши, как и у Этьенетты, не было выбора. Невеста скоро пересечет море и явится сюда с неизбежностью судьбы, и он будет принужден исполнить свой долг. Боже, сжалься над бедной принцессой, которой придется терпеть такого мужа!

Они находились в Ла-Вёре, прелестном дворце с башенками, который окружал огромный охотничий парк с озером, наслаждались летним солнцем и вышивали свадебное платье для Этьенетты, когда их постиг удар.

Несколько недель Анна слышала толки о размолвке, произошедшей между королем Генрихом и его союзниками – императором и королем Фердинандом. Она придала этому мало значения, гораздо больше ее интересовала подгонка своего гардероба по последней французской моде, обсуждение искусства любви со своей госпожой, изучение новых танцев и оттачивание французского, на котором она теперь изъяснялась почти бегло.

До нее не доходил смысл этих разговоров, пока не были остановлены приготовления к свадьбе эрцгерцога. Анна сообразила, что не все идет ладно, когда Изабо спросила регентшу, будет ли у эрцгерцога и его супруги отдельный двор.

– Принцесса сюда вообще не приедет, – ответила Маргарита Австрийская, и ее обычно радостное лицо вдруг помрачнело. – Король Генрих расторг помолвку.

Две дюжины игл зависли в воздухе, пока придворные дамы и filles d’honneur изумленно переглядывались.

– Очевидно, его милость король Английский считает, что союзники не были верны ему и совершили предательство, заключив мир с французами. Он собирается подписать договор с королем Людовиком.

Анна возобновила шитье. Вряд ли Маргарита станет думать о ней плохо только из-за того, что она подданная короля, который внезапно превратился в недруга ее отца-императора.

К счастью, регентша продолжала относиться к Анне с той же привязанностью и добротой, какие всегда выказывала прежде. Несмотря на разницу в положении и возрасте, они подружились, и эту дружбу Анна ценила почти превыше всего.

Но настал день, когда госпожа послала за Анной, чтобы та присоединилась к ней в маленькой галерее с видом на озеро. Маргарита держала в руке письмо.

– Мадемуазель Анна, я получила известие от вашего отца. Он прислал двоих джентльменов, которые сопроводят вас домой, в Англию.

Домой? В Англию? Этого не может быть!

– Нет, мадам! – в ужасе воскликнула Анна.

Регентша, конечно же, могла заставить отца понять, что место его дочери здесь, при ее дворе. Но Маргарита уже поднимала руку, чтобы заставить свою фрейлину замолчать.

– Дайте мне закончить, – мягко укорила она. – Отец нашел для вас новое место. Принцесса Мария выходит замуж за короля Людовика. Да, вижу, вы шокированы так же, как и я. Еще одну молодую девушку отдают за старика. Увы, но так устроен мир, la petit Болейн! В качестве компенсации за причиненную неприятность восхитительная Мария станет королевой Франции. Вы и ваша сестра будете служить ей. Она попросила прислать вас обеих, и, конечно, ваш отец не мог ей отказать. Что же касается меня, то мне будет очень жаль расставаться с вами. Ваш французский теперь совершенен, и вы приобрели определенный лоск. Отец будет доволен вами, я это знаю. За тем он вас сюда и прислал. Теперь он желает только одного, чтобы вы, когда окажетесь при французском дворе, вели себя достойно, и я не сомневаюсь, вы прекрасно с этим справитесь.

Осознать предстоящие перемены было трудно. В первый момент Анна с горечью думала только о том, что ей придется покинуть этот блестящий двор и любимую госпожу. О принцессе Марии она ничего не знала и ехать во Францию не хотела.

Регентша с сочувствием смотрела на Анну:

– Мне приходилось покидать родину трижды. Меня отправляли во Францию, в Испанию, а потом в Савойю. Французский двор восхитителен. Он славится искусством и культурой. Вам там понравится, я гарантирую. Для вас это прекрасная возможность: ведь вы окажетесь на службе у королевы Франции. Не относитесь к этому с пренебрежением. Кто знает, может быть, когда-нибудь мы с вами еще встретимся, ma petite.

Теперь в глазах Маргариты стояли слезы; было ясно, что она нарочно храбрилась, хотела вселить в Анну бодрость, чтобы та собралась с духом и сделала то, чего от нее требовали.

– Итак, я напишу вашему отцу, – быстро продолжила регентша, – и сообщу, что его требование будет исполнено. А теперь идите собираться. Вы тоже можете написать сэру Томасу о том, как вы рады, что судьба оказалась столь благосклонной к вам.

Шаркая ногами, Анна поплелась в спальню. На пути все напоминало ей о том, что скоро она покинет любимые уголки этого прекрасного дворца и больше не будет любоваться знакомыми пейзажами. Но хуже всего разлука с регентшей. От злости на отца Анне хотелось заплакать. Она не верила, что принцесса Мария интересовалась ею. С какой стати звать к себе человека, которого она ни разу не видела? Нет, отец наверняка похвастался своей дочерью и ее сестрой Марией, хотя одному Небу известно зачем; и принцесса решила назначить их своими фрейлинами.

В спальне, к счастью, было пусто, Анна бросилась лицом вниз на кровать и дала волю слезам. Позже, наплакавшись всласть и умыв лицо, она, скрипя зубами, написала отцу. Трудно было сохранять любезность, когда он разрушал ее жизнь. Думать она могла только о неизбежном расставании с регентшей. Нелегко будет удержаться от слез и вести себя с достоинством, как того требовали приличия.

Но когда пришло время отъезда, Маргарита Австрийская плакала и никак не могла выпустить Анну из объятий.

Глава 3. 1515 год

В начале января Анна наконец-то прибыла в Париж. Произошло это на неделю позже, чем планировалось. Отсрочка была досадной неприятностью. Анна вернулась в Хивер – дорога была тяжелой – и обнаружила, к своему неудовольствию, что Мария уже давно уехала ко двору. Однако появление младшей Болейн дома было необходимо: ее расцветающая фигура перестала вмещаться в роскошные придворные платья, и мать решила, что какие-то из них требуется перешить, а какие-то – заменить. Леди Элизабет вызвала портного и усадила за работу миссис Орчард, чтобы поскорее обеспечить дочь подходящими для служения королеве Франции нарядами.

Подготовка нового гардероба задержала Анну на месяц, потом началась плохая погода; постоянно штормило, что делало невозможным пересечение Английского канала. Пришлось остаться в Хивере на все Рождество. Анна скучала по Бургундии, сердилась из-за того, что сестра развлекается при французском дворе; ее отправили из дома вовремя, и Мария успела поприсутствовать на церемонии брака по доверенности Марии в Гринвиче, ее свадьбе с Людовиком в Абвиле и стать свидетельницей триумфального въезда в Париж новой королевы Франции.

Еще Анна скучала по Джорджу. Ни с ним, ни с отцом в Хивере она так и не встретилась. Сэр Томас забрал Джорджа ко двору для участия в свадебных торжествах в надежде, что король сделает мальчика одним из своих пажей. И хотя старшие братья Анны приехали на праздники домой из Пенсхерста и Оксфорда, они обитали в мирах, слишком далеких от мира сестры, чтобы дать ей хоть какое-то утешение.

Утром в День святого Стефана, отдернув занавески на окнах, Анна с огромным облегчением увидела, что ветер стих. Теперь осталось только упаковать вещи и отправиться в путь.

Сопровождать сестру велели ее брату Хэлу с двумя конюшими из Хивера, которые должны были отвечать за повозку с багажом.

И вот наконец она в Париже, в этом прекрасном городе, который, казалось, таил в себе неисчерпаемые возможности. Анна с Хэлом и проводником, которого они наняли довезти их до места, ехали по левому берегу Сены. Перед ними был остров Сите, где они увидели дворец с множеством башенок, устремленную ввысь часовню Сент-Шапель и мощные башни собора Нотр-Дам с окрашенными в разные цвета каменными стенами. Звонили огромные колокола, звук разносился по городу, и его подхватывали колокола других церквей.

– Кто-то важный умер, – с мрачным видом заметил Хэл и сдвинул брови.

Париж простирался далеко за пределы своих каменных стен, но когда они въехали в Старый город, Анна ощутила удар по всем органам чувств, потому что там было людно, суетно, шумно и ужасно воняло. Она сморщила нос и попыталась дышать ртом, пока они с трудом прокладывали себе путь по улицам, кишевшим народом, который, казалось, был в приподнятом настроении. На перекрестке путники заметили процессию священников в черных сутанах.

– Что-то явно происходит, – заявил Хэл.

Впереди показались башни Лувра, королевского дворца, но не он был местом назначения. На подъезде к Парижу они получили указание следовать на юг, в замок Турнель, где должен был находиться двор. Анне не терпелось оказаться там. Но когда они прибыли, величественное здание предстало перед ними как будто покинутым, все ставни были закрыты.

Хэл подъехал к привратнику, который без дела слонялся у караульни при воротах.

– Двор здесь? – спросил старший брат Анны.

– Вы разве не слышали? – откликнулся привратник. – Король умер. Двор уехал отсюда.

Новость поразила Анну. На лице Хэла отразилось смятение.

– А где королева? – спросил он.

– Отправилась в уединение в замок Клюни, это там, за рекой. – Привратник показал направление рукой и отвернулся.

– Мне очень жаль, сестренка, – сочувственно проговорил Хэл, оборачиваясь к Анне.

У нее скрутило живот.

– Молюсь, чтобы меня не отправили домой. Вдовой королеве тоже нужны помощницы. Удивляюсь, что могло случиться с королем Людовиком?

– Мария, несомненно, нам расскажет, – ответил брат, и Анне вдруг ужасно захотелось увидеться с сестрой.

Клюни оказался небольшим средневековым дворцом с модным, классическим для таких зданий декором. Гостей чинно проводили в приемный зал, как будто они прибыли в очень религиозный дом. Впрочем, здесь действительно царила атмосфера благочестия и стояла тишина. Мертвая тишина. Кипучая уличная жизнь, казалось, осталась в каком-то другом мире.

Вошла молодая женщина. Анне потребовалась пара мгновений, чтобы узнать свою сестру Марию, красота которой расцвела за те девятнадцать месяцев, что они не виделись. Лицо в форме идеального овала, губы напоминали розовый бутон. Черное платье из дамаста и капор, формой походивший на нимб, очень шли к нежному цвету ее кожи и темным волосам.

Мария протянула вперед руки.

– Слава Богу, ты здесь! – воскликнула она, когда Хэл ее обнял, потом повернулась к Анне и поцеловала ее на французский манер в обе щеки. – Сестрица, как ты выросла! Превратилась в настоящую леди. Ох, не могу выразить, какое для меня облегчение – видеть вас обоих. Только, Хэл, ты не можешь оставаться здесь долго: сейчас это дом женщин. Ни один мужчина не может приближаться к ее величеству. – Мария состроила скорбную мину. – Королева должна оставаться в уединении сорок дней, пока не станет ясно, что она не enceinte[10] ребенком короля. Это подняло бы здесь милейший переполох, уверяю вас.

– Скажи, что случилось? – спросил Хэл.

– Король умер в Новый год. Говорят, ее величество извела его, заставляя выделывать всякие чудеса в постели, но это неправда. Он был болен, и она о нем очень заботилась. Правда состоит в том, что он не слушался докторов и ел пищу, которая была нежелательна для его подагры. Это вызвало приступ рвоты, который его и убил. Когда об этом доложили королеве Марии, она упала в обморок. Мы все бросились к ней, чтобы привести в чувство и утешить. Она была просто убита горем.

– Так она ждет ребенка? – уточнил Хэл, который унаследовал отцовский интерес к вопросам династического родства.

– Пока еще судить рано, но я думаю, нет.

– Тогда королем станет кузен Людовика дофин Франциск.

– Он уже ведет себя как король, – заметила Мария.

– Теперь я понимаю, почему известие о беременности королевы Марии произвело бы переполох, – заметила Анна.

Мария опустилась на стул:

– Все гораздо сложнее. Дофин получил щелчок по носу, когда король Людовик женился на нашей принцессе, после этого его шансы получить корону стали иллюзорными. Он даже посылал соглядатаев к королевскому брачному ложу, чтобы выведать, способен ли Людовик зачинать детей. Но потом – понимаете, это человек, у которого все мысли вертятся вокруг гульфика, – Франциск начал проявлять неприкрытый интерес к королеве Марии, не заботясь о возможной реакции короля Людовика. Она никак не поощряла его ухаживания. Королева ему не доверяет и не испытывает к нему ни малейшей симпатии, но вы бы слышали, какие поползли слухи. Говорили, что матушка Франциска, мадам Луиза, высказала ему все, что думает. Она так же амбициозна, как и он, и намеревается влиять на управление Францией, будучи матерью короля.

– Кажется, он настоящий дьявол! – воскликнула Анна.

– Так и есть. Если он услышит, что ты побывал здесь, Хэл, то использует это в своих целях. Ты должен уйти. Мы не смеем компрометировать королеву.

Хэл поднялся:

– Тогда я покидаю вас, милые сестрицы. Мне надо вернуться домой к началу семестра Хилари[11], хотя я надеялся провести с вами некоторое время.

Девушки попрощались с братом. Когда Хэл ушел искать своего коня, Мария повела Анну к королеве Марии.

– Предупреждаю, тут сейчас очень мрачно, – сказала она. – Но я не покину эту несчастную леди. Слава Богу, ей позволили оставить при себе своих английских слуг, или, скорее, тех из них, кого не отправили домой после ее приезда во Францию.

Анна загрустила. Как ей хотелось вернуться ко двору регентши! Покидать его ради переезда к французскому двору уже было достаточно неприятно, но оказаться в доме, где соблюдают траур, – это во сто крат хуже.

– Мое платье! – глянув на свои юбки, вдруг воскликнула Анна. Для представления королеве она надела платье из винно-красного дамаста. – Оно не годится.

– Ты можешь переодеться позже, – успокоила Мария. – Я полагаю, у тебя есть черное.

Сестра провела Анну через прихожую, открыла дверь и отодвинула в сторону тяжелый занавес. И хотя на улице был разгар дня, в комнате царил полумрак. Освещали ее только мерцающие свечи. Когда глаза Анны привыкли к темноте, она увидела, что окна закрыты плотными, не пропускающими света шторами, а стены и огромная кровать, которая занимала бóльшую часть комнаты, затянуты черной тканью. Ощущение было такое, словно находишься в могиле.

На постели лежала призрачная, бледная фигура, облаченная в просторные одежды, белый монашеский траурный плат и такого же цвета шапочку, а вокруг сидели одетые в черное фрейлины и одна дама постарше в очень красивом платье, видимо dame d’honneur, приставленная надзирать за девушками. Дама-призрак, лежавшая на постели, наблюдала, как Анна опустилась в глубоком реверансе.

Королева Мария приподнялась на одном локте, рассматривая свою новую фрейлину. Черты лица у вдовствующей правительницы Франции были утонченные, глаза зеленые, губы пухлые и чистая кожа, как у ее брата, короля Генриха; из-под головного убора выбился завиток огненно-рыжих волос. Она выглядела младше своих восемнадцати лет. Королева протянула для поцелуя тонкую, почти как у ребенка, руку.

– Вы, должно быть, госпожа Анна Болейн, – сказала она по-английски. – Вижу семейное сходство. – Королева улыбнулась. – Добро пожаловать. Сожалею, что вынуждена принимать вас в такой печальной обстановке.

– Сожалею о вашей трагической утрате, ваше величество, – ответила Анна.

Королева улыбнулась:

– Благодарю вас. Мне было достаточно тяжело перенести кончину моего доброго супруга, а тут еще приходится терпеть это сорокадневное заключение. Как вам нравится мой deuil blanc?[12] У французских королев в обычае носить белый траур. Боже правый, я выгляжу как монахиня!

Dame d’honneur смотрела благосклонным взглядом. Очевидно, она не понимала по-английски.

– Вашему величеству не позволено носить что-нибудь другое в приватной обстановке? – спросила Анна.

Мария захихикала:

– Мне нравится ваша дерзость, госпожа Анна! Но я не смею, тем более что за каждым моим шагом тайно следит мадам Луиза. И это выглядело бы неуважением по отношению к моему почившему супругу. – На мгновение королева приняла такой вид, будто вот-вот расплачется. – Король Людовик был очень добр ко мне. Я скучаю по нему. – Тут лицо Марии прояснилось. – Вы будете довольны, ведь здесь находится ваша сестра.

Анна кивнула. Это верно, хотя она и знала: пройдет совсем немного времени, и вновь пробудится существовавшая между ними извечная сестринская ревность. Так было всегда. Анна чувствовала на себе взгляд сестры.

– Нам посчастливилось вместе служить вашему величеству, – сказала младшая Болейн.

– Но не посчастливилось делать это здесь. – Королева Мария вздохнула. – О, время тянется так медленно. Скорее бы прошли эти недели.

Анне уже тоже этого хотелось. Тем не менее у нее не было иного выбора, кроме как занять свое место среди других фрейлин и придворных дам и ухаживать за своей новой госпожой.

Вскоре Анна обнаружила, что некоторые фрейлины почти одного с ней возраста и отличаются веселым нравом, что сделало жизнь более терпимой. За ними следила dame d’honneur, которую звали мадам д’Омон. Анна узнала, что эта женщина имеет прекрасные связи – раньше она служила благочестивой королеве Жанне, первой жене Людовика, брак с которой он расторг, а супругом мадам д’Омон был один из наиболее близких к королю сеньоров.

Трудно было не сравнивать юную королеву Марию с регентшей Маргаритой. Мария казалась игривой девочкой с довольно злым чувством юмора и жизнерадостным характером, но интеллектуальные интересы регентши ей были совершенно чужды.

Король Франциск – а именно так он называл себя теперь – приходил повидаться с королевой почти каждый день. Выглядел он ровно так, как представляла себе Анна: высокий, темноволосый, мрачный и сладострастный, с постоянно затеняющей подбородок щетиной. Когда он смотрел на Анну или на любую другую женщину, то как будто раздевал ее взглядом. Глаза у него были похотливые, длинный нос вызывал воспоминания о дьяволе, губы выдавали чувственность. Ни одна женщина, даже самого низкого происхождения, не могла укрыться от его жадного интереса. Анне пришлось стоять и делать довольный вид, когда Франциск приподнял ее лицо за подбородок и сказал, что она очаровательна, а потом опустил взгляд на округлость ее грудей. И все же она вынуждена была себе признаться, что как мужчина он не лишен привлекательности, которая могла сокрушить любую доверчивую женскую душу. Но только не ее!

Дамы из окружения королевы без конца обсуждали Франциска, но Мария, как отметила Анна, не упрекала и не останавливала их. Напротив, с озорным удовольствием присоединялась к ним, зная, что мадам д’Омон ее не поймет.

– Говорят, он всегда обвешан женщинами, – хихикала леди Элизабет Грей, женщина с блеклыми глазами, сестра маркиза Дорсета, а Флоранс Гастингс заливалась краской.

– Он считает распутство таким же спортом, как охота, – вставляла словцо королева.

– Говорят, он хвалится своей petite bande[13] куртизанок и тем, что утоляет жажду из многих фонтанов, – смеялась Мария Болейн.

– А еще ходят слухи, – с шаловливой усмешкой проговорила Мэри Файнс, – будто у него во дворцах везде понаделаны специальные глазки́ и потайные двери, чтобы подглядывать, как женщины раздеваются и занимаются любовью.

Это заявление было встречено взрывом хохота. Анна про себя задалась вопросом: известно ли королеве о том, что Франциск шпионил за ней и Людовиком?

Однако Мария проявила интерес к этой теме:

– Я читала, что Александр Великий уделял внимание женщинам, когда не занимался государственными делами, но король Франциск занимается делами государства, когда поблизости нет женщин!

Последовали новые визг и хохот.

– Боже, пожалей его бедную супругу! – Королеву Марию передернуло. – Вы знаете, что в прошлом году он женился на дочери Людовика Клод? Она ему совсем не пара, бедная маленькая хромоножка.

В настоящий же момент – в этом никто не сомневался – главный интерес Франциска сосредоточился на юной королеве Марии. Его постоянное внимание к ее здоровью было не слишком хорошо завуалированным способом вызнать то, о чем он не мог, подчиняясь правилам приличия, спросить открыто. Его матушка вела себя столь же скверно: она сваливалась на голову молодой вдове, которая лежала в своей темной спальне, и задавала нацеленные на одно и то же вопросы. Разумеется, сынка и матушку нельзя было винить: ведь от того, как разрешится это важнейшее дело, зависело, насколько велика для Франциска вероятность сохранить вожделенную корону.

– Хотелось бы мне посмотреть на его лицо, если бы я сказала, что беременна, – бросила вскользь королева Мария после очередного допроса. Ее озорная натура все больше давала себя знать, и однажды королева не устояла и заявила Франциску, что ей страшно хочется вишен. – А сейчас, к сожалению, не сезон, – пожаловалась она, – так что придется как-то обойтись без них. Но мне в жизни еще ничего так не хотелось.

Анна, которая присутствовала при этом разговоре, едва сумела сохранить серьезное лицо, особенно когда заметила, как встревожился Франциск. Впрочем, она еще заметила в его глазах злобный огонек.

– Королева зашла слишком далеко, – позже сказала сестре Анна. – Франциск похож на человека, который может быть опасен, если его спровоцируют.

– Не думаю, что она понимает, как рискованно злить его, – согласилась старшая Болейн.

Анна вздрогнула:

– Мы не должны оставлять ее одну ни на миг. Нужно предупредить остальных.

Все дамы и мадам д’Омон уговорились между собой, что рядом с королевой всегда будут находиться по крайней мере четверо из них.

Франциск не прекращал своих визитов в завешанную черным комнату, хотя прекрасно понимал, что его посещения все более неприятны королеве.

– С меня хватит! – кипятилась она, после того как незваный гость стал слишком глубоко вторгаться своими вопросами в ее личную сферу.

– Что предпримет ваше высочество? – спросила dame d’honneur. Она явно испытывала неловкость за поведение своего соверена, но боялась его обидеть.

– Положить конец этой нелепице, – заявила королева Мария.

На следующий день она сама послала за королем Франциском. Он примчался на всех парусах, и Анна стала свидетельницей их встречи.

– Сир, – сказала королева, – сорок дней моего уединения скоро закончатся, и я рада сообщить вам, что вы единственный возможный правитель Франции.

Злобно-насмешливые глаза Франциска засверкали. Он взял руку Марии и с горячностью поцеловал:

– Это самая приятная новость, какую я получал за всю свою жизнь, и она приятна вдвойне не только потому, что делает меня королем, но еще и потому, что означает: дама, которой я бесконечно восхищаюсь, свободна от уз. Мари, – он всегда использовал французскую форму имени королевы, – для вас это не жизнь. Вы прекрасны и созданы для любви. К чему вам спать в этой унылой постели, когда я могу умыкнуть вас отсюда в свою?

Анну шокировала наглость Франциска. При дворе регентши такого не потерпели бы ни за что.

Глаза королевы округлились от ярости.

– Сир, в упоении счастьем вы, очевидно, забыли, что я по рождению принцесса и оплакиваю своего покойного супруга.

– Позвольте мне утешить вас, – не отступался Франциск. – Разрешите помочь вам забыть о вашей потере.

– Вы очень добры, но я предпочту остаться наедине со своим горем.

Но он проигнорировал это замечание:

– Я поставлю вас выше всех других дам, чего заслуживают ваши красота и добросердечие. – Франциск даже приложил руку к сердцу.

– А как насчет вашей очаровательной супруги, которая вместо меня стала королевой?

– Ma chère[14], есть способ это уладить. Корона Франции гораздо лучше смотрится на вашей золотой головке, что мы все уже видели. Клод скорее подходит роль монашенки, чем королевы.

– Она любит вас, сир. Она сама уверяла меня в этом. И она станет матерью вашего ребенка. – Мария впадала в панику, это было заметно по резкости ее голоса и напряженной позе.

– Папа улаживал такие дела и раньше, – не унимался Франциск. Возмущение Марии, казалось, нимало его не смущало. – Скажите, что я могу надеяться.

– Увы, сир, я не соглашусь ни на что, ущемляющее мою честь и честь этой бедной безвинной женщины. А теперь не позволите ли вы мне отдохнуть…

Когда Франциск ушел, неохотно и продолжая, уже в дверях, твердить о своей любви, королева Мария несколько мгновений сдерживалась, а потом залилась слезами ярости.

– Как он смеет! – кричала она. – Это невообразимо. Я напишу брату. Буду умолять его прислать за мной. Не знаю, сколько мне удастся продержаться под натиском этого сатира! Принесите перо и бумагу.

Благодаря исправной службе Элизабет Грей и Джейн Буршье письмо было тайно передано жившим в Париже друзьям их семейств и отправлено в Англию. За первым последовало второе, потом еще и еще, потому что Франциск не оставлял своих притязаний. Он едва не поселился в завешанной черным комнате королевы Марии. Цитадель должна пасть: он был на это решительно настроен. Королева Мария приняла на себя роль храброй защитницы устоев, и хотя она ничем не поощряла Франциска, а, напротив, неизменно давала ему отпор, в отсутствие чужих людей признавалась своим дамам в опасениях, что победы ей не одержать: как бы там ни было, а он король.

Мария измучилась и находилась в постоянном напряжении, много ночей она провела без сна, ярясь на своего назойливого поклонника и оплакивая свою несчастную судьбу. Однако настал день, когда ее терпение лопнуло, что было неизбежно.

– Сир, молю вас, оставьте меня в покое! – вспылила Мария. – Я не могу полюбить вас и не имею желания выходить за вас замуж.

Анна еще никогда не слышала, чтобы ее госпожа столь откровенно говорила с королем, и это произвело драматический эффект.

– Тогда, возможно, вы предпочтете выйти замуж за принца по моему выбору для пользы Франции, – гадким тоном ответил Франциск.

Пылкий любовник мигом превратился в опасного врага. Королева ахнула, потом быстро оправилась от потрясения.

– Мой брат узнает об этом! – выкрикнула она.

– К тому моменту уже может быть поздно, – предупредил Франциск и удалился.

– Он использует меня! – бушевала королева, а фрейлины спешили ее утешить.

Анна и Мария переглянулись, потом посмотрели на свою госпожу, которая сидела на кровати и в крайнем расстройстве чувств крутила на пальцах кольца.

– Неужели он на такое осмелится? – прошептала Анна.

– Он угрожает выдать ее величество замуж, чтобы навредить Англии, в отмщение за отказ принять его предложение, – пробормотала Флоранс.

Королева кивнула.

– Право подыскивать мне брачных партнеров и выдавать меня замуж принадлежит моему брату королю Генриху, и он дал мне обещание, – загадочным тоном проговорила Мария. – Меня не выдадут замуж ни за какого иноземного принца. Если Франциск сделает это, король Генрих объявит ему войну, я в этом уверена.

Анне ненавистна была мысль, что женщин могут насильно выдавать замуж, когда они этого не хотят. Бедную королеву Марию заставили выйти за короля Франции, и теперь его преемник пытается вынудить ее стать супругой кого-то еще. Даже регентша боялась принуждения к браку со стороны своего отца-императора. Это неправильно, что мужчины обладают правом заставлять женщин выходить замуж против их воли. Она никому не позволит поступить так с собой!

К счастью, король Генрих воспринял жалобы сестры всерьез. Поползли слухи, что он отправляет посольство в Париж, чтобы вернуть ее домой.

Вслед за этой новостью явился и разъяренный король Франциск:

– Мадам, я не позволю вашему брату королю выдать вас замуж за кого бы то ни было, враждебного Франции.

Мария сверкала на него глазами:

– Сир, я вообще не намерена выходить замуж!

– Вы лицемерите! – прорычал Франциск. – И эти английские дамы содействуют вашим замыслам. Несомненно, это они переправили ваши письма в Англию. Ну что ж, я заменю ваших дам французскими.

Анна испытывала противоречивые чувства. Жизнь во Франции была нудной, но и возвращение в Хивер не сулило ничего интересного, если, конечно, отец не найдет ей другое место при дворе – при любом дворе. Покидать свою госпожу в такой отчаянной ситуации Анне не хотелось, однако казалось, ее отъезд неизбежен. По приказу короля она и остальные дамы были препровождены в покои, расположенные в другом крыле Клюни. Их разместили там в комфорте, но под надзором, пока не будет организован их отъезд в Англию. Многие были возмущены.

– Мой брат должен узнать об этом, – фыркнула Элизабет Грей. – И я напишу королю Генриху, а он мой кузен. Он не допустит, чтобы со мной обращались подобным образом.

Мэри Файнс и Джейн Буршье пообещали тоже написать своим родственникам. Флоранс Гастингс была намерена упаковать свои вещи и уехать домой немедленно.

Анна тревожилась за королеву.

– Она в заточении, и мы ничем не можем ей помочь, – сетовала она.

Взаперти их продержали недолго. Через несколько дней всех английских дам призвали в покои королевы Марии, и они были потрясены, увидев, что у ее дверей нет стражи.

Женщины испытали облегчение, обнаружив, что шторы на окнах в спальне королевы раздвинуты и со стен сняты черные завесы. Теперь их украшали прекрасные гобелены с цветочным орнаментом богатых синих и красных тонов; комната стала выглядеть гораздо более радостной, когда в нее устремился неяркий свет февральского солнца. На месте траурной кровати стоял обтянутый бархатом трон под балдахином с гербом, объединявшим королевские символы Франции и Англии – лилии и леопардов, которые были размещены в противолежащих четвертях щита.

На троне восседала юная королева, все еще облаченная в белый вдовий траур и вуаль. Мария была в боевом настроении.

– Приехало посольство, – сообщила она своим дамам. – Я отпустила стражу и французских слуг. Вы возвращаетесь на свои места. И пусть король Франциск жалуется, если посмеет! За меня будут отвечать доверенные лица моего брата. А теперь встаньте вокруг меня. Они скоро будут здесь. – От волнения Мария была точно в лихорадке.

Через несколько минут доложили о прибытии послов, и в покои чинно вошли несколько хорошо одетых джентльменов в меховых накидках. Анна уставилась на человека, который возглавлял посольство. Борода лопатой, величественный внешний вид – да это герцог Саффолк! Когда он склонился над рукой королевы, а она потянулась к нему и подняла его, Анна с изумлением отметила, что они обменялись таинственными взглядами.

Эти двое хорошо знакомы! И между ними есть что-то, намекавшее на особую близость. Как же так, ведь герцог оказывал знаки внимания регентше? Анна слышала разговоры о том, что Маргарита Австрийская все еще лелеет мысль о браке с ним. Он клялся быть ее слугой навеки!

– Леди и джентльмены, я бы хотела побеседовать с милордом Саффолком наедине, – сказала королева, щеки ее ярко горели, оттеняемые батистовой вуалью.

Мадам д’Омон вскинула брови, Анна бросила взгляд на сестру – та выразительно округлила глаза. Выйдя в соседнюю комнату, они взялись за вышивание под орлиным взором dame d’honneur; ее суровый лик выдавал все, что она думала о своей юной госпоже: заперлась одна с мужчиной, который даже не был ей родственником. Все молчали, но девушки исподтишка продолжали переглядываться, сообщая друг другу, что они-то прекрасно разобрались во всей этой ситуации.

Когда мадам д’Омон удалилась в уборную, все заговорили разом.

– О чем только думает ее величество? – прошипела Флоранс Гастингс.

– У нее на лице все написано!

– Ага, и это было уже давно ясно.

– Ты не знала? – спросила Анну Мария. – При английском дворе всем было известно, что принцесса влюблена в герцога.

– А в Мехелене всем было известно, что регентша подумывала, не выйти ли за него замуж, – ввернула Анна. – Он завлекал ее! Я видела.

– Но как же леди Лайл? – вступила в беседу Мэри Файнс.

– Леди Лайл? – эхом отозвалась Анна.

– Да, глупышка. Откуда, ты думаешь, он получил свой титул?

– Я думала, его даровал ему король. – Анна вскинула голову, разозлившись, что ее назвали глупой.

– Нет, – возразила Джейн Буршье. – Его нареченная – виконтесса Лайл в собственном праве, правда, ей всего десять лет. Два года назад король согласился, чтобы лорд Саффолк подписал с ней брачный контракт и использовал ее титул, пока не будет заключен брак.

Мария Болейн захихикала:

– Но тогда, выходит, у него уже две жены.

Анна разинула рот:

– Что с ними случилось?

– С первой он развелся. Вторая умерла. Теперь он женится на леди Лайл, так что я не знаю, с какой стати он преследует других женщин, не говоря уже о королевских особах.

Неужели мужчина может быть настолько вероломным и лживым! Анна покачала головой, жалея регентшу, которую одурачили лестью. Может быть, королеву Марию тоже водят за нос?

– Помолвку можно расторгнуть. – Флоранс скривилась. – Но вот что меня беспокоит, так это недостаток у ее величества уважения к обычаям.

Анна повернулась к ней:

– А я восхищаюсь ею! Посмотрите, что она сегодня сделала – своей властью распустила стражников и дам. Почему бы ей не принять мужчину наедине? Разве все мужчины – животные, которым нельзя доверять?

Она была уверена, что герцогу Саффолку доверять нельзя, но даже он не опустится до того, чтобы приставать к королеве.

Остальные девушки уставились на Анну.

– Может быть, это ей нельзя доверять, – со смешком проговорила Мария и тем сняла напряжение.

Анна была готова защищать свое смелое утверждение, но тут вернулась мадам д’Омон, и бесконечное вышивание возобновилось в полной тишине.

Через час их снова позвали к королеве. Она была одна. Глаза ее припухли от слез, и вид она имела отрешенный.

– Вы все знаете, как домогался меня король Франциск, – начала королева, – и как он грозил выдать меня замуж без моего согласия. Что ж, я уже избрала свое будущее. Прежде чем выйти замуж за короля Людовика, я условилась с лордом Саффолком, что, если мой супруг умрет, мы поженимся – если он сможет освободиться от своей помолвки. Король, брат мой, знал, что я не желаю выходить за Людовика, и обещал, что второго супруга я выберу себе сама. Он знал, кто это будет. И теперь он прислал милорда сюда, дав ему строгий наказ не жениться на мне, даже притом, что теперь он свободен и это может сделать. – Королева с полубезумным видом подняла заплаканное лицо. – Я сказала милорду, что мое положение становится невыносимым. Я побуждала его жениться на мне, не откладывая, но он отказался. Тогда я предупредила, что, если он этого не сделает, я уйду в монастырь. – Мария зарыдала, ее плечи вздрагивали. – И я это сделаю!

Дамы ничем не могли ей помочь. Они подавали королеве платки, принесли ей вина, бормотали слова утешения. А потом объявили о приходе герцога Саффолка, и у них было всего несколько мгновений, чтобы привести госпожу в порядок, после чего она шикнула на них, и все удалились. Девушки выскочили за дверь как раз в тот момент, когда герцог собирался войти к королеве, и последнее, что они услышали, были его слова:

– Моя сладчайшая леди, я не могу позволить вам это сделать…

Анна стояла с остальными фрейлинами и двумя джентльменами из свиты Саффолка под величественным сводом капеллы в замке Клюни и наблюдала за тем, как королева Мария и ее герцог вступают в брачный союз. Мария продолжала носить белый траур, но сегодня вечером она его снимет ради того, чтобы надеть прекраснейшее платье из черного бархата, отделанного золотой каймой. Священника прислал король Франциск, который прекрасно знал, что этот брак совершается без одобрения Генриха – его даже не известили, – и, без сомнения, ликовал, смакуя мысль о том, как его собрат монарх будет в бессильной ярости метать громы и молнии.

Бледный луч мартовского солнца проник в церковь сквозь стекла витража цвета драгоценных камней и омыл молодых нежным светом. Лицо Марии источало чистую радость, а Саффолк смотрел на нее так, будто она единственная женщина в мире.

О том, как отреагирует регентша, услышав об этом браке, Анна не смела и думать. Маргарита Австрийская и без того стыдилась слухов о своем возможном замужестве с Саффолком; насколько же ей станет хуже, когда весь христианский мир будет судачить о том, что ей вскружили голову и обманули. А Саффолк? Как может он выглядеть счастливым и довольным собой, когда так подло поступил с другой женщиной?

– Это доказывает только одно: женщина может получить желаемое, если она достаточно умна, – сказала Мария Болейн, когда они покинули капеллу и повели королеву переодеваться.

– Да, но какой ценой? – встряла Флоранс.

– Вот-вот! – страстно закивала Анна, думая о бедной регентше.

– Судя по их виду, дело того стоило, – вздохнула Мэри Файнс. – Хотела бы я получить мужа, который так любил бы меня.

– Посмотрим, как отнесется к этому король Генрих, – сказала Анна, вспоминая о его попытках склонить регентшу к браку с герцогом.

Из Англии через Английский канал летели громоподобные письма. Лицо королевы, еще недавно разгоряченное любовью, теперь хранило на себе печать тревоги.

– Король взбешен известием о моем замужестве, – сообщила она своим дамам. – Он обвиняет милорда в нарушении обещания. Говорит, что снимет с него голову за самонадеянность. – Королева осеклась. Она дрожала.

Анна ужаснулась. Саффолк, возможно, и недостаточно знатен, но он друг короля. Она видела их вместе, они были как братья. Разумеется, Генрих не станет приводить в исполнение столь ужасную угрозу. Мария его сестра, и он ее любит. Он не поступит так с ней!

Молодых взяли в осаду с двух сторон. Король Франциск – лицемер, который содействовал этому тайному браку, – выражал неудовольствие в связи с тем, что королева повторно вышла замуж неприлично скоро после смерти короля Людовика. Французский двор ходил ходуном из-за этого скандала. По всей Европе сплетники и сплетницы потчевали друг друга слухами.

Кардинал Уолси, главный советник и друг короля – по общему мнению, наиболее могущественный после короля человек в Англии, – использовал свои недюжинные дипломатические способности, чтобы усмирить разбушевавшиеся воды. Король Генрих милостиво соизволил смягчиться: он простит заблудшую пару, но нарушители монаршей воли будут выплачивать за свой проступок штраф – частями в течение нескольких лет. Королева ахнула, услышав, о какой сумме идет речь.

– Мы всю жизнь проведем в нужде! – воскликнула она.

Герцог взял ее руку и поцеловал.

– Это будут не зря потраченные деньги, – рыцарственно заявил он, – благодаря им я сохраню свою голову. – Однако голос его звучал так, словно он только что взял в рот что-то горькое.

«Женился бы на регентше, и ничего этого бы не было», – подумала Анна.

– Мы должны быть благодарны, – добавил он, – его милость обещал устроить для нас вторую свадьбу с приличествующими случаю торжествами в Гринвиче. И мы едем домой, любовь моя.

Фрейлины беспокоились, что же станет с ними, так как было очевидно: теперь королева Мария не может оставить при себе их всех. В продолжение нескольких следующих дней кое-кого вызвали домой, к родителям. Анну совсем не радовала перспектива отправляться в Англию с королевой: Мария намекнула, что им с Саффолком придется вести тихую жизнь в деревне. Возвращаться в Хивер ни Анна, ни ее сестра Мария тоже не хотели, поэтому Анна написала отцу, обрисовала двойственность их положения и попросила помощи. Сэр Томас быстро предпринял необходимые действия. Не прошло и двух недель, как королева Мария сообщила сестрам Болейн, что королева Клод оказала им честь и предложила места при своем дворе.

Анна хлопнула в ладоши, наслаждаясь неприкрытой завистью своих компаньонок-фрейлин. Хотя она и продолжала скучать по бургундскому двору, но загорелась новыми надеждами. Французский двор! Наконец-то! После долгих недель мрачного уединения в замке Клюни ей не терпелось вернуться к радостям мира. Они с Марией живо упаковали вещи в сундуки под рассказы старшей Болейн о великолепии замка Турнель с его двадцатью молельнями, двенадцатью галереями и прекрасными садами, а также об удивительном Сен-Жерменском дворце неподалеку от Парижа. Были и другие роскошные королевские резиденции, ближе к югу, на реке Луаре; из них Мария слышала только о Блуа, Амбуазе и Ланже. Они смогут надеть свои новые наряды, которые были отложены в дальний угол из-за траура, будут танцевать, встречаться с благородными джентльменами… Король Франциск, несмотря на все свои недостатки, был молодым человеком с большим вкусом к жизни, так что их существование при дворе превратится в череду сплошных удовольствий.

Король Франциск не забыл о знаках вежливости, которых ожидали от монарха, и устроил прощальный ужин для королевы Марии в замке Клюни. Он был совершенно очарователен, могло даже показаться, что по-другому в отношении этой дамы он себя никогда и не вел. После ужина начались танцы, и Анна наблюдала, как Франциск, ослепительно сияющий в наряде из серебряной парчи, вел на танцевальную площадку свою царственную гостью. Королева Клод на ужине не присутствовала, так как ждала ребенка, поэтому герцог Саффолк танцевал с сестрой короля Маргаритой, герцогиней Алансонской, живой, остроумной дамой с длинным, как у всех Валуа, носом и густыми темными курчавыми волосами.

Свою сестру Анна замечала в толпе всякий раз с другим мужчиной. Партнеры улыбались друг другу, проплывая мимо нее под шуршание развевающихся юбок. Удивительно, как хорошо они с Марией ладили в эти последние несколько недель: не было вечных раздоров и утомительного соперничества. Возможно, причиной послужила долгая разлука или то, что они вместе оказались в сложной ситуации. Анна пребывала в таком прекрасном расположении духа, что готова была полюбить даже свою сестру, которую обычно терпеть не могла.

Около полуночи Анна заметила ее танцующей с королем Франциском. Как неприятно! Нет, она не ревновала – Франциск был последним мужчиной, с которым Анна хотела бы встать в пару, – но слышала о его сладострастии, охоте за женщинами и сама была свидетельницей того, как он посягал на добродетель королевы Марии, а потому надеялась, что и сестра не забудет об этом.

Саму Анну приглашали на каждый танец. Юные кавалеры так и роились вокруг нее; вечер пролетел в вихре музыки и смеха. Было уже очень поздно, когда Анна огляделась в поисках сестры и поняла, что той нигде не видно; не попадался на глаза и король. Большинство гостей были пьяны и заняты своими партнерами или разговорами. В воздухе носились запахи пота, остатков еды и пролитого вина. Анну это не волновало, потому что музыканты снова ударили в смычки и перед ней возник с поклоном очередной молодой человек.

Только часа в два поутру она увидела короля Франциска, как обычно обходительного и чрезвычайно пьяного. Он сидел в своем роскошном кресле с какой-то пышногрудой красоткой на коленях. Но это была не Мария. Анна напрасно искала взглядом сестру, и в сердце начала заползать тревога. Пойти спать и пропустить такое развлечение – это было не похоже на Марию.

Черт бы ее побрал, эту Марию, которая заставляет переживать из-за себя, когда сама Анна наслаждается этой восхитительной ночью! Анна полагала, что нужно пойти и отыскать сестру, но, может быть, она беспокоилась напрасно? Мария старше ее и, конечно, способна сама о себе позаботиться.

Пузырь счастья лопнул, когда Анна увидела сестру сидящей на постели в залитой лунным светом спальне и безудержно рыдающей. Анна торопливо подошла к ней, остальные девушки собрались вокруг. Некоторые зажгли свечи, кто-то предложил страдалице носовой платок.

– Что случилось? – спросила Анна, чувствуя себя виноватой.

Ах, зачем она не позаботилась о сестре раньше!

Мария качала головой и продолжала всхлипывать. Выглядела она крайне несчастной. Анна встряхнула ее за плечо:

– Скажи мне.

– Он… он… – Сестра хватала ртом воздух.

– Кто? – крикнула Анна. – Что он сделал?

– Король… – Мария разразилась новым потоком слез.

Наступила тишина.

– Он получает то, что хочет, – произнесла Флоранс тоном, выражавшим отвращение. – Это хорошо известно.

Анна обняла сестру за плечи. Сама она тоже дрожала.

– Это правда?

Мария кивнула.

– Он… меня принудил, – прошептала она сквозь слезы. – Повел посмотреть картину. Сказал, это такое непревзойденное произведение искусства. Но… никакой картины там не было. Когда мы вошли в галерею, где она якобы находилась, он обнял меня и начал целовать. Я не знала, что делать. Он король. Я не могла противиться! – Она сглотнула. – Потом он сказал, что нам будет уютнее и безопаснее в другом месте, и затащил меня в какую-то дверь. Это была… спальня. Я пыталась протестовать, но он только засмеялся и сказал, все так говорят, но это ничего не значит. А потом он… он толкнул меня на кровать и… Не спрашивайте, что было дальше. – Мария повесила голову. – Он делал со мной такие вещи, о которых я никогда не слышала.

– Это изнасилование! – прошипела Элизабет Грей, сверкая глазами, и остальные девушки пробурчали что-то, выражая согласие. – Какой позор!

«Позор мне, – подумала Анна, расстроенная и не способная осознать масштаб произошедшего несчастья. – Если бы я пошла ее искать, то могла бы это предотвратить».

– Не представляю, как я появлюсь при дворе, – сквозь слезы причитала Мария, – как буду служить королеве Клод. Я ведь каждый день буду видеть его, я не перенесу этого стыда. Она догадается! – Возгласы Марии перешли в жалобный вой. – Она меня прогонит!

Анна легко могла вообразить, какой произойдет скандал, и вся сжалась. Она крепко обнимала Марию и ждала, пока шторм уляжется. Остальные девушки стояли кружком и озабоченно качали головами.

Наконец Мария выпрямилась, лицо ее было красным и припухшим от слез, волосы спутались. Она сделала глубокий вдох:

– Утром я увижусь с королевой Марией и спрошу, не позволит ли она мне поехать вместе с ней домой.

Это могло быть чревато еще большими затруднениями.

– Но что скажет отец? – спросила Анна. – Как ты объяснишь ему свой приезд? Он обеспечил тебе одно из самых желанных мест, о каких только может мечтать девушка, а ты, получается, презрела его старания!

– Думаешь, я этого хотела? – бросила в ответ Мария. – Я не виновата!

Анна знала, окажись она на месте Марии, то отдавила бы королю ногу, или закричала, или дала бы пощечину, но сдержалась и не стала этого говорить. Не хотелось еще больше расстраивать сестру. Злясь за нее, Анна горько размышляла: что бы кто ни говорил, даже просвещенная Кристина Пизанская, мужчины все равно сильнее женщин и способны взять без спросу то, чего им хочется. С ними сладит или грубая сила, или жестокий обман. Поглядите, как Саффолк обошелся с регентшей. А короли вообще ни перед кем не должны держать ответ.

– Я понимаю, ты не сможешь служить королеве Клод и смотреть ей в глаза, – произнесла Анна и сама едва не заплакала, – но нужно подумать, что ты скажешь отцу.

Мария всхлипнула, сотрясаясь всем телом:

– Я не знаю. Сейчас я ничего не могу придумать. Я займусь этим утром.

– Нам нужно будет рано встать, чтобы ехать в Сен-Дени, – напомнила ей Анна. – Королеву Марию ждет долгий путь.

– Оставь меня! – взвыла Мария и, не раздеваясь, повалилась на постель.

При взгляде на сестру, оскверненную и раздавленную, Анну снова охватило чувство вины. Почему она не проявила большего сочувствия по отношению к ней? Правда состояла в том, что Мария временами бывала такой несносной и… глупой. Прежде всего, зачем вообще было идти куда-то с королем? Однако – Анна собралась с духом и встала – это не извиняет отвратительного поведения Франциска. Мария не подняла шума, но это мелочь в сравнении с тем, что сотворил он.

Полная раскаяния, Анна наклонилась и начала расшнуровывать платье сестры, потом принесла ее ночную рубашку и помогла улечься в постель.

– Наверное, теперь вы понимаете, госпожа Анна, почему женщине не следует оставаться наедине с мужчиной, – гадким тоном проговорила Флоранс.

В шесть их разбудили. Анна чувствовала себя разбитой. Она не спала всю ночь в поисках ответа на вопрос: что делать с Марией? А после того, как в голову пришла сокрушительная мысль, что сестра может оказаться беременной, лежала без сна и терзалась сожалениями, что не вмешалась, переживаниями о будущем Марии и придумывала, как скрыть беременность. О реакции отца она не смела даже гадать.

Король Франциск прибыл ровно в восемь утра, чтобы сопровождать королеву Марию в аббатство Сен-Дени, где они попрощаются, и королева с Саффолком отправятся в обратный путь в Англию. Анна не могла смотреть на Франциска, ее переполняла ненависть. Ей так хотелось отхлестать его по щекам – самое меньшее, чего он заслуживал, – но какой от этого прок? Она ощущала собственное бессилие.

Было условлено, что Анна с Марией вернутся ко двору вместе со свитой Франциска и будут представлены своей новой госпоже, королеве Клод. Элегантная, в черном бархате и лихо сидящем на голове капоре, из-под которого симпатично выглядывали рыжие пряди, королева Мария обняла сестер и попрощалась с ними.

– Я ценю вашу верную службу и благоразумие, – сказала она им.

Взволнованная собственным счастьем, она не заметила, что обе девушки были подавлены и с заплаканными глазами.

Но тут Мария Болейн подала голос.

– Ваше величество, позвольте мне отправиться домой с вами, – взмолилась она.

Анна пришла в ужас. Это должно остаться семейной тайной. И так уже слишком много людей знают об их несчастье.

Королева нахмурилась:

– С чего это? Вы ведь едете ко двору служить королеве Клод.

– Мадам, я не могу, – выдавила из себя Мария и заплакала.

– Почему, ради всего святого? Разве вы не понимаете, как вам повезло?

Мария сглотнула слезы:

– Мадам, вы знаете лучше многих, каким настойчивым может быть некий джентльмен. – Голос ее задрожал. – Я не смею остаться здесь, при дворе. Моя репутация будет скомпрометирована.

Королева прищурилась. Она все поняла:

– Он соблазнил вас?

– Нет! – воскликнула Анна, но Мария повесила голову.

– Заберите меня домой, ваше величество, – молила она. – Я не могу видеть его после вчерашней ночи. Пожалуйста, не просите объяснений. Поверьте, у меня не было выбора.

– А как же отец? – спросила Анна. – Он придет в ярость.

– Вы можете довериться мне, я с ним поговорю, – сказала королева неожиданно резким тоном. – Я поручусь за вас, Мария. Если ему и надо злиться на кого-то, так только на этого негодяя. Моя дорогая, мне очень жаль, и я в полнейшем ужасе. Никогда не прощу себе: ведь вы были у меня на службе и так жестоко оскорблены. Мне нужно было проявить больше внимания.

– Ваше величество, это вполне понятно, ведь ваш ум был отягощен другими заботами, – вмешалась Анна.

– Это был мой долг, – возразила королева. – Госпожа Анна, желаю вам благополучия при французском дворе. После того, что случилось, мне не нужно предупреждать вас о необходимости защищать свою добродетель – самое ценное сокровище, которое у вас есть. – Она грустно улыбнулась, глядя вслед удаляющейся Марии. – Думаю, вы достаточно умны и не нуждаетесь в советах. Вы не позволили бы никакому мужчине использовать вас.

Анна сделала реверанс. Нет, она такого не допустит. Ни один мужчина не получит даже шанса. На самом деле она решилась никогда не иметь ничего общего с этими вероломными, опасными, дьявольскими созданиями. В жизни так много других радостей.

Она посмотрела вслед удаляющейся сестре. Дай Бог, чтобы королева успела поговорить с отцом раньше, чем он увидит Марию.

Королевский кортеж приготовился к отъезду из Сен-Дени. Анна наскоро попрощалась с Марией.

– Если хочешь, чтобы я написала отцу и выступила в твою защиту, я это сделаю, – сказала она, потом понизила голос и добавила: – Твой секрет я не выдам. Молюсь, чтобы не было неприятных последствий.

– О, их не может быть, – ответила Мария; теперь она говорила гораздо веселее, чем в Париже. – Мэри Файнс сказала, что женщина, чтобы зачать, должна испытывать удовольствие, а со мной этого совершенно точно не происходило.

Анна не была уверена в том, что это правда, но возражать не стала.

– Храни тебя Господь! – Она поцеловала Марию.

Длинная кавалькада потянулась к северу. Анна проводила ее взглядом, после чего забралась в конные носилки, которые доставят ее в Лувр. Мир снова раскрывался перед ней, и Анна ощущала, что ее переполняет радость; правда, восторг умеряло происшествие с сестрой, которое случилось при том самом дворе, с которым она сама теперь была связана.

Глава 4. 1515–1516 годы

Клод Валуа была почти ребенком, нежная на вид девушка с милым личиком и волнистыми каштановыми волосами. Ее прищуренные глаза все время беспокойно блуждали по сторонам, и она сильно хромала; этот дефект был врожденным. Однако как дочь покойного короля Людовика и наследница герцогства Бретань, она была желанной добычей на королевском рынке брачных партнеров, вот почему будущий король Франциск сделал своей невестой эту бедную девочку.

На аудиенцию Клод прибыла с опозданием и подошла к своему трону величаво, насколько это позволяли ее состояние и неровная походка. Платье из темно-синего, как ночное небо, бархата, расшитое французскими лилиями, с распущенной на талии шнуровкой, казалось, придавливало ее к полу, но она не переставала улыбаться и, судя по первому впечатлению, которое сложилось у Анны, обладала мягким характером.

– Добро пожаловать, мадемуазель, – произнесла королева, глядя одновременно на и за Анну, пока та отвешивала глубокий реверанс. – Вы можете подняться. Сестра не с вами?

Анна была готова к этому вопросу.

– Ваше величество, Мария заболела и была вынуждена вернуться домой в Англию. – Она молилась, чтобы Клод проглотила эту ложь.

– Грустно слышать это, – сказала королева. – Надеюсь, ничего серьезного.

– Мадам, меня заверили, что время и хороший отдых в деревне сделают свое дело.

Клод улыбнулась:

– Что ж, мадемуазель Анна, я рада нашей встрече, потому что слышала очень хорошие отзывы о вас. Стóит при моем дворе освободиться месту, как тут же поднимается шумиха, но мне понравилось, что о вас говорят, как и моей свекрови мадам Луизе, которая обратила на вас внимание во время визитов к королеве Марии. Она рассказала о ваших достоинствах.

– Вы очень добры, ваше величество.

Анна знала, что при дворе верховодит мадам Луиза, которая совершенно задвинула в тень Клод, но в манерах юной королевы нельзя было заметить и тени затаенной обиды.

– При моем дворе три сотни молодых леди, – тем временем продолжала Клод. – Вы попадете в хорошую компанию. И надеюсь, будете здесь счастливы.

На этом Анну отпустили. Одна придворная дама пришла за ней, чтобы отвести в новое жилище – еще одну девичью спальню высоко под крышей, где ей предстояло делить общее пространство с девятнадцатью другими девушками. В теплую погоду тут было душно. Анна сразу начала скучать по Марии. Перспектива оказаться одной при столь многолюдном королевском дворе страшила. Но – и тут Анна вздернула подбородок – она с этим справится. И может быть, среди этих трех сотен молодых дам найдет себе подруг.

– Вы будете прислуживать ее величеству, когда вас позовут, – сказала Анне провожатая. – В остальное время вы можете находиться в этой спальне или в часовне королевы. Вам дозволяется также прогуливаться в ее личном саду с другими девушками, но всегда в компании с кем-то. Больше без разрешения никуда ходить нельзя. Это понятно?

Анна упала духом. Похоже, обстановка тут еще хуже, чем в Клюни.

– Да, мадам, – смиренно ответила она.

За первые несколько дней Анна поняла, насколько ее сковывает эта новая жизнь, и совсем было приуныла. Однако поставленные королевой строгие условия в некотором смысле играли ей на руку: Анна обнаружила, что большинство ее новых компаньонок тяготятся ими, и от этого между фрейлинами завязались более тесные отношения. Девушки постоянно придумывали способы, как обойти ограничения, и вскоре Анна с энтузиазмом включилась в эту игру. Многие юные дамы с удовольствием слушали ее рассказы о жизни при бургундском дворе и впадали в тоску, когда она говорила, какой свободой пользовалась там. Долгое время они питались слухами и теперь жаждали узнать, как развивались события в замке Клюни, от человека, который был там и все видел своими глазами. Анна радовалась, что так упорно занималась французским: теперь она говорила бегло и могла спокойно общаться и сплетничать с другими дамами, зная, что они восхищаются ее успехами в языке. Узкий аристократический кружок охотно расширился за счет нового члена, и Анна чувствовала себя в нем как рыба в воде.

Королева Клод была добра и привязчива, но за мягкой внешностью скрывалась стальная воля и, как подозревала Анна, глубоко страдающая душа. И неудивительно, если учесть, что Клод была замужем за этим невообразимым развратником. Не секрет, что он развлекался с множеством любовниц, – это было одной из главных тем разговоров среди чувствительных молодых женщин, которыми полнился двор. Однако Клод – настоящая святая – игнорировала сплетни, или, скорее, разговоры, которые внезапно смолкали при ее появлении. Когда король посещал супругу, что случалось нечасто, она была с ним сама сладость, но когда он уходил – обычно очень быстро, – едва могла скрыть печаль.

Клод, конечно, знала о постоянных изменах супруга и о том, какой пример распущенности являл он придворным. Свидетельством тому были строгие моральные правила, установленные королевой для своего двора. Ее миссией было защищать своих дам от хищников-мужчин, но в результате жизнь здесь походила на монастырскую. Анне сразу сказали, что она должна следовать примеру королевы, вести себя скромно и соблюдать приличия. Дни ее представляли собой унылый круговорот молитв, исполнения служебных обязанностей, благочестивого чтения и бесконечного шитья. Через неделю она подумала, что сойдет с ума и умрет от досады. Тут и речи быть не могло о любовных играх!

Королева почти никогда не покидала своих покоев. Анна узнала, что она не любит двор и не одобряет происходящее там.

– Ее милость ездит туда, только когда без этого не обойтись, – сказала одна из девушек, – но предпочла бы провести это время в Амбуазе или Блуа.

– Подальше от двора? – встревоженно спросила Анна.

– Если король даст согласие, то да. И он обычно соглашается. Разумеется, у него есть на то свои причины. – Это заявление сопровождалось лукавой улыбкой.

«Клод нельзя винить, – рассуждала Анна. – В конце концов, какой королеве понравится терпеть унижение, видя, как ее муж демонстрирует публике своих любовниц, или ловя на себе сочувственные, а порой и насмешливые взгляды придворных?» Поглядите-ка на эту несчастную маленькую калеку; неудивительно, что король ходит на сторону!

Ощущение у Анны было такое, будто ее посадили в тюрьму, замуровали в роскошных, расписных-раззолоченных покоях королевы; здесь было все, что может понадобиться женщине, но Анну это не радовало. Какой смысл надевать красивые придворные платья, на которые отец потратил столько денег, если их никто не видит?

В июне король повел армию в Италию, где собирался оказать содействие венецианцам против вторгшихся в их владения испанцев. После отъезда монарха со свитой в Лувре воцарились мир и покой. Мадам Луиза взяла на себя обязанности регента, так как Клод была беременна, и по большей части предоставляла маленькую королеву самой себе, делая выбор в пользу более вдохновляющего общества своей дочери Маргариты. Получив возможность свободно отдыхать и потакать своим прихотям, Клод ослабила бдительность и, так как большинство искушений были устранены, дала своим фрейлинам больше свободы. К облегчению Анны, им наконец позволили бродить по прекрасным апартаментам и галереям, любоваться висевшими там удивительными картинами и гулять по волшебным садам.

От девушек и дам продолжали требовать регулярного посещения церкви и отказа от чтения романов. Клод считала увлечение любовными историями опасным, способным привести нестойкие юные души к падению, а потому составила список благочестивых трудов, ознакомление с которыми не только допускалось, но и предписывалось. Однако Анна скоро научилась ловко прятать один томик в другом и ухитрялась читать книги, по мнению Клод, довольно скандального толка, которые тайком таскала из королевской библиотеки.

Отдадим королеве должное: она понимала, что ее дамам необходимо оттачивать умения, которые дадут им возможность блистать при дворе, когда придет время сопровождать туда госпожу, и позволят привлечь к себе внимание достойных стать мужьями кавалеров. Клод отрабатывала с ними умение держать осанку и прививала хорошие манеры, а также подчеркивала важность умения вести беседу. Анна быстро развивала свои природные склонности и осваивала то, что поможет ей преуспеть при дворе. Она ходила по лестницам вверх-вниз со стопкой книг на голове, совершенствовала искусство делать реверансы, осваивала новые танцевальные движения и училась двигаться так грациозно и плавно, словно у нее не было ног.

С предельной ясностью Анна понимала, что дорогие наряды в английском стиле, которыми ее снабдил отец, выглядели совершенно неуместными в Париже, где вырезы носили квадратные, более широкие и отделывали их по краю кантами с вышивкой и драгоценными камнями, да и капоры французских дам имели форму нимбов, а не фронтонов, какие носила мать Анны. Старшие по возрасту дамы неодобрительно прищелкивали языками, видя новомодные головные уборы: для замужней дамы считалось неприличным показывать свои волосы – видеть их должен только муж, но даже добродетельная Клод любила французские капоры, так что критиков заставили поутихнуть.

В Бургундии Анна приобрела два бархатных капора, какие носили бегинки, и теперь применяла на практике свои навыки в рукоделии, переделывая их во французские, которые ей очень шли. Платья она тоже тщательно подгоняла под французскую моду: делала разрезы на внутренних рукавах, с тем чтобы пропустить сквозь них буфы батистовой рубашки, а свисающие рукава подгибала и собирала таким образом, чтобы получались длинные сборчатые манжеты, которые скрывали ненавистный шестой ноготь. Анна всегда добавляла к костюмам какие-нибудь новые, невиданные доселе детали: на лифе появлялись переплетенные ленты и камни из цветного стекла, кайма с выреза платья повторялась на подоле юбки, а лоб украшала серебряная цепочка, которая выглядывала из-под капора. Это давало восхитительный эффект. Хрупкая фигурка Анны постепенно приобретала женственные очертания и имела такие совершенные пропорции, что платья смотрелись на ней великолепно. Другие девушки отдавали ей должное и по прошествии весьма непродолжительного времени начали копировать маленькие новшества, введенные Анной. А еще немного погодя она поняла, что многие женщины, даже высокого ранга, следят за ней, чтобы не пропустить новые веяния в моде. Головокружительное ощущение – задавать тон в одежде при дворе, который был впереди всех в мире, если дело касалось стиля. И Анна почти каждый день придумывала какую-нибудь новую деталь.

Летом, когда в Париже стало жарко и душно, Клод начала скучать по своему любимому замку Амбуаз, но приближалось время родов, и она не отважилась пускаться в путешествие. Это был первый ребенок королевы, и она изо дня в день молилась, чтобы родился сын, наследник французского престола, так как салический закон не допускал восшествия на трон Франции женщины.

Анна видела, как замужние дамы из свиты покачивали головами за спиной королевы и бормотали, что хрупкое сложение и увечье Клод не предвещают благополучного исхода родов. Однако роды, присутствовать на которых Анне, пребывавшей в девичестве, не позволили, прошли, по общим отзывам, без всяких затруднений. Разочарованием стало появление на свет дочери, но Господь, без сомнения, имел на то свои причины.

Младенец родился крошечным, но черты королей династии Валуа были видны с первого взгляда. Девочку окрестили Луизой в качестве комплимента матери ее отца и в память отца Клод короля Людовика. Фрейлины были очарованы малышкой и не упускали случая взять ее на руки или покачать в колыбельке. Анна оставалась равнодушной. Младенцы ее сердце не трогали, хотя она допускала, что все будет по-другому, когда у нее появится собственный ребенок. Но кто знает, когда еще это произойдет? Желания выходить замуж не было. Сама мысль о том, что влечет за собой супружество, казалась Анне невыносимой. Стоило ей подумать об этом, как в голове всплывал образ короля Франциска, набрасывающегося на Марию.

От сестры пришло письмо – после долгого молчания. Зная Марию, на иное Анна и не рассчитывала. Сестра не забеременела, и Анна возблагодарила Господа. Увидев дочь, отец, само собой, не обрадовался, но смягчился, прочитав письмо королевы Марии, в котором та в довольно откровенных выражениях объясняла, что честное имя его дочери едва не было скомпрометировано французским королем, но, по милости Божьей, она сохранила его незапятнанным. Сэр Томас проглотил явную ложь. Он даже написал Анне и дал совет держаться подальше от короля. Однако бедная Мария была приговорена томиться в деревне, в Хивере, пока отец энергично занимался поисками для нее супруга.

Листья начали желтеть, колокола Парижа радостным перезвоном возвестили, что король Франциск одержал великую победу при Мариньяно и сделался королем Милана. Он с налета достиг того, за что король Людовик боролся и о чем вел переговоры много лет. Люди обезумели от радости. Повсюду распевали новую песню: «Victoire au noble roi François!»[15] Анна не могла выкинуть ее из головы. Клод в экстазе молилась на коленях, благодаря Господа за Его благословения и за то, что сохранил супруга живым. Мадам Луиза распорядилась устроить празднование для народа.

– Мой сын покорил тех, кто склонялся только перед Цезарем! – важно заявила она, раздуваясь от гордости. – Мне предсказывали, что он одержит эту победу.

Клод распорядилась, чтобы двор переехал на юг, в Амбуаз. Во время этой поездки длиной в сотню миль Анна начала сознавать, как велика на самом деле Франция и как прекрасна – реки ее разливались широко, поля тянулись, сколько хватало глаз. Королевский поезд приближался к зеленой долине Луары. Анне сказали, что они въезжают в Сад Франции. Это была мирная, плодородная сельская местность с мягкими волнистыми холмами, виноградниками, фруктовыми садами и замками, которые выглядели так, словно сошли со страниц иллюстрированных рукописей; и мимо всего этого широким плавным потоком текла медленно несущая свои воды река.

Королевский замок Амбуаз величественно возвышался на берегу Луары и доминировал над городом; его окружал великолепный сад с затейливыми павильонами, ажурными решетками и террасами, на которых были разбиты цветники. Таких дворцов Анна еще не видела. Наиболее осведомленные из ее компаньонок сообщили, что ему уже не одно столетие, но несколько лет назад его перестроили в итальянском стиле.

Клод сильно изменилась: стала веселее, беззаботнее и оживленнее – это место она считала своим домом. Королева начала планировать рождественские праздники, каких еще не бывало при дворе, в надежде, что Франциск проведет это время с ней. Он вырос в Амбуазе, и в детстве они с Клод вместе здесь играли. Анна и другие девушки и дамы часами плели венки и гирлянды из вечнозеленых растений, в элегантных каминах ярко горели трескучие поленья, а ковры, расшитые тысячами цветов, защищали обитателей дворца от сквозняков.

Однако король не приехал к Рождеству – остался в Милане.

«Скоро он будет дома», – стоически заявила Клод и приняла решение не отменять празднования.

В январе мадам Луиза явилась в покои королевы и сообщила, что по пути на север Франциск совершит триумфальную поездку через Прованс.

– Я собираюсь присоединиться к нему, – объявила она. – Богу известно, как я жажду увидеть сына.

– Я тоже поеду, – сказала Клод радостно и без намека на недовольство. Было ясно, что она, жена короля, привыкла играть подчиненную роль при матери своего супруга.

– Мы все поедем, вы, я и Маргарита, – подтвердила мадам Луиза, и лицо Клод засияло.

Анна тоже пришла в восторг от перспективы поездки на юг. Далеко ли Прованс? Сколько времени они будут туда добираться?

На это потребовалось две недели. Глухая зимняя пора, конечно, не лучшее время для путешествий, но, к счастью, погода стояла необыкновенно мягкая, и дороги были сухими. По пути они пересекли плодородные долины Луары, посетили Бурж, Клермон-Ферран, Лион и Гренобль, огибали горы с покрытыми снегом вершинами, ехали по волшебному краю, где до самого горизонта тянулись тронутые морозом виноградники, и наконец достигли зеленого, живописного Прованса, который изобиловал крутыми каменистыми холмами и древними оливковыми рощами. Анна и не представляла, что страна может быть такой многоликой. Южная часть Франции очаровывала и совсем не походила на уже знакомые ей края.

По мере того как они продвигались между двумя горными кряжами к Систерону, где должны были встретиться с королем и его войском, восторг Анны все увеличивался. Она заметила, как просияло бесстрастное лицо Клод, когда та завидела вдали Франциска – триумфатора, победителя, обросшего бородой и браво сидевшего на коне. Король выглядел величественнее, чем прежде, и был облечен новой уверенностью в себе. Вот он слез с коня, обнял жену, мать, потом сестру… Нет, ничего не изменилось: Анна, как и прежде, ощущала непреодолимое отвращение.

Вместе с другими дамами она проследовала за королем и королевой к мощной цитадели, которая защищала город со своего сторожевого поста высоко в горах. Шедших плотной толпой людей переполняло радостное возбуждение, и Анна не могла дождаться начала пира и танцев. Ощущая зуд в пальцах, она помогала распаковывать вещи своей госпожи, готовила ее к появлению на публике. Потом полетела в спальню, расположенную наверху главной башни, где быстро скинула дорожный костюм, умылась розовой водой и нарядилась в платье из дамаста сливового цвета с черной бархатной оторочкой. Заплетать волосы не стала – пусть струятся по спине, – но перехватила нитями, на которые были нанизаны мелкие, искрящиеся драгоценные камни. Взгляд в зеркало утвердил Анну в мысли, что еще никогда она не выглядела столь привлекательно.

Король Франциск ее приметил.

– La petite Болейн! Вы сегодня очаровательны, – сказал он, проходя мимо нее по дороге к своему месту на помосте в сопровождении разодетых, как павлины, придворных. За время кампании король прибавил в весе.

Анна вспыхнула. Франциск был последним мужчиной, внимание которого она хотела бы привлечь, однако опустила глаза, присела в реверансе и, молясь про себя, чтобы он оставил ее в покое, пробормотала:

– Благодарю вас, сир.

– Мне приятно видеть здесь всех вас, юные леди, – косясь на Анну, произнес король. – Двор без дам – все равно что год без весны или весна без роз.

Он двинулся дальше, и Анна испытала такое облегчение, что у нее едва не подкосились ноги.

Медленно и с большими остановками двор перемещался на север; на всем пути победителя Милана чествовали и прославляли. Лион полюбился Франциску, и он приказал остановиться там на три месяца. Анна сопровождала королеву в поездке к Римскому форуму Траяна, расположенному на высоком холме, откуда открывался вид на весь Лион и место слияния двух великих рек – Роны и Соны. Зрелище было захватывающим. Анна стояла у парапета и любовалась видом, когда почувствовала, что за ней кто-то наблюдает…

Он сидел на обвалившейся стене с альбомом для набросков в руках и быстро рисовал. Гривой седых волос, крупными чертами лица и мощным телосложением мужчина напоминал льва. Как-то Анна уже видела этого человека в компании с королем и заинтересовалась, кто он такой. Незнакомец улыбнулся.

– Добрый день, сэр, – поздоровалась Анна.

Пожилой мужчина поднялся на ноги и поклонился.

– Мадонна. Вам нравится моя картина? – проговорил он с сильным акцентом; его французский был ужасен.

Никогда еще Анна не видела столь прекрасного и реалистичного рисунка. Глядя на собственный профиль, она даже задержала дыхание. Вот она стоит в подчеркивающем фигуру сером платье с черной отделкой и красном с золотом капоре. Художник отлично ухватил и передал ее черты. Нос немного длинноват, но это не портило общего впечатления.

– Вам нравится? – повторил вопрос незнакомец. – У вас – как это говорится – интересное лицо.

– Это великолепно! – воскликнула Анна. – Я видела много произведений искусства в Бургундии и здесь, во Франции, но это нечто исключительное. Я тут как живая.

– Тогда возьмите себе. – Радостно улыбаясь, мастер опустился на прежнее место.

Анна заколебалась:

– Себе? О, вы так добры, сэр! Я буду беречь его как сокровище. Вы подпишете?

Художник взял кусочек угольного карандаша и нацарапал шифр из трех букв: одна над другой, большая «Д», потом галочка острым углом вниз и косая «Л».

– ДВЛ? – удивленно переспросила Анна.

– Леонардо да Винчи к вашим услугам, Мадонна.

Глава 5. 1516–1519 годы

– Вы покончили с мужчинами?! Вам пятнадцать! – воскликнула Жанна де Лотрек.

Недавно вышедшая замуж, она превозносила радости супружества другим фрейлинам королевы, и Анна, утомившись от этого, поддалась желанию заметить, что не все женщины считают супружество идеальным состоянием.

– Мадемуазель Анну называют Ледяной Девой, – пошутила мадам де Ланжеак.

Они сидели в саду замка Блуа, наслаждались жарким июльским солнцем и пили лимонный сок. За их спинами на фоне лазурного неба вырисовывался отреставрированный Франциском для супруги, украшенный шпилями и башенками замок.

– С меня хватит мужчин! – бросила Анна, внутренне содрогаясь при воспоминании о своей недавней слепой страсти, которая закончилась горьким разочарованием.

Ну и сглупила же она – решила, что у джентльмена благородные намерения! На самом деле таковые имелись у очень немногих из них, по крайней мере при этом дворе. Кавалеры в накидках и масках не гнушались перелезать через садовую ограду и подкарауливать в темноте фрейлин королевы, обрушивая на них свои непрошеные знаки внимания. Они оставляли записки с неприличными предложениями и шаловливыми стишками; следуя примеру короля, безнаказанно приставали к каждой приглянувшейся им женщине, причем некоторые наглецы не принимали за отказ простое «нет». Пару раз Анне пришлось наградить подобных джентльменов пощечинами, а одному особенно приставучему нахалу еще и отдавить ногу.

Всего неделю назад сидевший рядом на пиру молодой кавалер преподнес ей вино в золотой чаше. Только осушив ее, Анна заметила на дне гравированный рельеф с изображением парочки, наслаждавшейся актом любви. Увидев, как она залилась краской, молодой человек громко загоготал и поделился удачной шуткой с друзьями. Анна же провела остаток вечера в подавленном настроении. Теперь она начала понимать, чем вызвана строгость Клод.

– В жизни есть не только мужчины! – во всеуслышание заявила юная бунтарка.

Дамы захохотали.

– А что может делать женщина вне брака? – спросила одна.

– Может учиться, может заниматься творчеством… может быть самой собой, – ответила Анна.

– Я могу быть очень творческой, имея мужа, шестьдесят поместий и титул! – с издевкой в голосе заметила другая дама. – Правда, детка, вам нужен мужчина, чтобы быть чем-то в этом мире. Только брак открывает двери для женщин.

– Думаю, он закрывает большее дверей, чем открывает, – парировала Анна.

Она знала, что за презрение к делам сердечным ее прозвали Ледяной Девой, но время не уменьшало антипатию к мужчинам – на самом деле Анна лишь укреплялась в своем невысоком мнении о них. А сейчас была зла на себя за то, что потеряла голову из-за смазливого подлеца, который ухаживал за ней, но бросил, как только стало ясно, что она не отдастся ему вне уз брака. Она, гордившаяся своей независимостью, вела себя столь глупо, что теперь не могла даже об этом думать. В отместку Анна облачилась в защитный панцирь. Компаньонки-фрейлины относились с подозрением к ее столь радикальным взглядам и острому уму, а самой Анне не нравилось, какой озлобленной она стала.

Королева Клод, погруженная в заботы о маленькой дочери, замученная тревогами из-за своего волокиты-мужа и увлеченная филантропическими интересами, казалось, не замечала, как мрачно смотрит на жизнь ее фрейлина. В конце концов, Анна была всего лишь одной из трехсот – с чего бы Клод как-то особенно выделять ее?

В последнее время Анна почти убедила себя, что должна расстаться с этим миром и уйти в монастырь.

– Я серьезно подумываю о том, чтобы принять постриг, – сообщила она своим компаньонкам, хотя в глубине души знала, что слеплена не из того теста и не годится в монашки.

– Вы – монахиня?! – удивленно воскликнула мадам де Ланжеак, а остальные засмеялись.

Должно быть, кто-то повторил ее слова, потому что позже, на той же неделе, во время дворцового приема сам король разыскал Анну. Поднимаясь из реверанса, она предусмотрительно опустила глаза.

– Мадемуазель Анна, – заговорил Франциск, весело сверкая очами, – среди придворных дам ходит слух, будто вы имеете склонность стать монахиней. Меня бы это весьма опечалило.

– Сир, я всерьез задумываюсь о постриге. Надеюсь, вы дадите мне благословение, – ответила она, а про себя подумала: «Пусть это отпугнет его».

– Я молюсь, чтобы вы как следует подумали от чего отказываетесь, – сказал король и отошел от этой взбалмошной фрейлины.

Разумеется, Анна обо всем хорошенько подумала, и постепенно к ней пришло понимание: она слишком любит жизнь, чтобы замуровать себя в монастыре, а рассматривать возможность таких отчаянных шагов ее заставило нежелание давать мужчинам преимущество над собой.

Время от времени Анна получала письма с новостями из дома. Приятно было узнать, что Джорджа отмечают при дворе короля Генриха; он непременно будет иметь там успех, в этом она не сомневалась.

Умер граф Ормонд, их прадед. Трудно было печалиться об этом, ведь он был очень древним стариком, да и Анна встречалась с ним крайне редко, так как граф жил в Лондоне и много лет служил при дворе. В тоне отца чувствовалось ликование, когда он сообщал дочери о том, что ее бабушка, леди Маргарет, как наследница почившего Ормонда, получила большое состояние. Но пожилую леди оставил разум, а потому сэр Томас сам будет распоряжаться всем ее имуществом.

«Вот радость-то для родителя!» – подумала Анна.

Письма отца всегда были полны рассказами о достигнутых успехах и почестях, которыми его осыпали. Когда в начале 1516 года сэра Томаса выбрали одним из четырех джентльменов, которые во время обряда крещения в Гринвичском дворце понесут полог над новорожденной дочерью короля Генриха принцессой Марией, он, по собственному признанию, едва не запрыгал от радости. «Это действительно высочайшая честь», – писал сэр Томас и при этом наверняка раздувался от гордости.

На следующий год в Англию пришла ужасная напасть, именуемая потницей. Эта болезнь убивала людей за считаные часы. Каждое письмо, приходившее из Англии, Анна открывала трясущимися руками. «Только не мать, не милый Джордж, не самые дорогие мне люди!» – горячо молилась она. Но умерли не они. Сперва заболел ее старший брат Томас; его похоронили в Пенсхерсте, потому что герцог Бекингем считал небезопасным перевозить тело покойного в Хивер. Потом пришла весть о том, что Хэл тоже не устоял против болезни и скончался в разоренном лихорадкой Оксфорде.

Опечаленная Анна с трудом могла представить, каким ударом стала для отца потеря двоих старших сыновей. В письмах он проявлял стоицизм и задерживался больше на страданиях матери, чем на своих, но сэр Томас вообще никогда не показывал своих эмоций. Анна оплакивала братьев, но она не была с ними близка и в глубине души не могла удержаться от радости: ведь теперь Джордж стал наследником. Милостью Божьей он и Мария теперь спасены.

Годом позже отец приехал к французскому двору в качестве постоянного посланника. Анна не виделась с ним уже три года и знала, что сильно изменилась за это время. Что подумает о ней отец теперь? Одобрит ли то, какой она стала? Анна с трепетом ожидала отцовского вердикта.

Когда они встретились в так называемой галерее тыкв замка Турнель, потолок которой был отделан плитками с геральдическими знаками, а стены расписаны изображениями зеленых тыкв, Анна была поражена тем, как постарел отец. Выражение лица сэра Томаса было, как обычно, задиристым, но щеки и лоб иссекли печальные морщины, а каштановые волосы поседели. Отец непривычно тепло приветствовал дочь и одобрительно оглядел с головы до ног.

– Во Франции ты стала такой утонченной, Анна, – заметил он, и это прозвучало похвалой.

Сэр Томас привез ей изданную Кекстоном книгу «Смерть Артура» и, конечно же, домашние новости: Джордж отмечен вниманием короля, который хвалил его ученость, а мать и Мария так и живут в Хивере, что не стало для Анны сюрпризом.

– Вы нашли Марии мужа? – спросила она.

– Пока нет, – ответил отец, прогуливаясь с дочерью по галерее.

К счастью, Мария, как старшая дочь, должна выйти замуж первой. Анна испытала облегчение, поняв, что ей дарована отсрочка. Тем не менее ее волновало, какую судьбу уготовит отец ей самой, раз уж он увидел свою дочь благовоспитанной, добродетельной и в высшей степени пригодной к браку особой – чего он от нее и добивался.

– Как дела у его милости короля? – спросила она, быстро меняя тему.

– Лучше и быть не может, – ответил отец. – Весь в надеждах на сына. Королева Екатерина опять на сносях. Это уже шестой ребенок. Умерли все, кроме принцессы Марии. – Сэр Томас вздохнул.

– Я буду за нее молиться, – сказала Анна.

После этого она несколько раз виделась с отцом, когда это позволяли ее обязанности, и с каждым разом чувствовала себя в его обществе все более свободно. После долгой разлуки они как будто смотрели друг на друга новыми глазами; складывалось впечатление, что отец обращается с ней как с ровней.

Сэр Томас не ошибался, когда говорил, что Анна стала утонченной. Ее воображение больше не поражали ни блеск французского двора, ни экстравагантные дворцы, построенные Франциском, ни откровенный придворный флирт и царящая здесь распущенность, которые раньше шокировали. Если бы ей теперь поднесли ту золотую чашу с эротической гравировкой, она бы просто улыбнулась. Анна привыкла к виду непристойных книг, где изображались мужчины и женщины, ублажающие друг друга в разных позах. При дворе они были расхожей монетой. И когда однажды некий блудливый юнец сообщил ей, что королевский податель милостыни почувствовал себя обязанным извиниться перед любовницей за то, что удовлетворил ее всего двенадцать раз за ночь, она лишь пожала плечами и приняла скучающий вид. Ни одному мужчине не удастся испытать сладострастного трепета при виде ее бурной реакции на такие скабрезности. Анна знала: говорили, что редкая женщина покидает этот двор целомудренной, но про нее такого никто не скажет!

Недостатка в поклонниках она не испытывала. Все ухажеры твердили Анне, что среди всех милейших женщин при дворе не найдется более чистой и очаровательной, а поет она, как второй Орфей. Анна гордилась собой, чувствуя, что в этих похвалах есть доля правды. Когда она играла на арфе, лютне или трехструнной скрипке, люди останавливались послушать. А как она танцевала! Пылавшие надеждой кавалеры так и вились вокруг нее, желая встать с ней в пару, и она скользила по полу с бесконечной грацией и живостью, изобретая на ходу множество новых фигур и шагов. Видя, как при дворе копируют придуманные ею танцы и туалеты, слыша, как их называют в ее честь, Анна трепетала от восторга.

В восемнадцать лет она уже не была той наивной девочкой, какой приехала к французскому двору. Зеркало демонстрировало ей темноволосую девушку с высокими скулами и заостренным подбородком, такую же, как на портрете мастера Леонардо, который она с гордостью повесила над кроватью. И тем не менее в ее лице появилось особое выражение умудренности опытом: Анна узнала, как женщина может использовать глаза, приглашая кавалера к беседе или намекая на тайную страсть, и поняла, что взгляды эти обладают могущественной силой: они подчиняют мужчин и заставляют их хранить верность избраннице.

Анна хорошо научилась играть в любовные игры, умела составить компанию, остроумно поддержать разговор; она использовала на полную мощь свои чары, но при этом держала поклонников на расстоянии вытянутой руки. Защитный панцирь никуда не делся. Она никогда не позволит мужчине себя одурачить. А сердце свое доверит лишь тому, за кого выйдет замуж, но, даст Бог, это произойдет не скоро. Ну а пока будет наслаждаться флиртом, насмешками, остроумными спорами за стаканом вина да игрой со своими обожателями в карты и кости по высоким ставкам. Состязаться с ними, играя в шары или в догонялки, тоже не запрещалось. Отцу не в чем ее упрекнуть.

Не всегда Анна находилась при дворе. Клод по-прежнему предпочитала мирное уединение Амбуаза и Блуа и удалялась туда при любой возможности. Теперь у нее был сын, долгожданный дофин Франциск, и дочь Шарлотта, а вот старшая дочь, малютка Луиза, умерла в два года, и ее горько оплакивали все придворные дамы.

Анна предпочла бы проводить при дворе больше времени, но в Амбуазе имелись свои удовольствия. Король предоставил своему любимцу мастеру Леонардо дом и мастерскую. Кло-Люсе располагался неподалеку от Амбуаза, и когда великий муж находился в своей резиденции, а это случалось все чаще, так как он слабел и терял крепость, то с удовольствием принимал у себя королеву со свитой и показывал дамам свои многочисленные любопытные изобретения. Не было ничего, чем бы он не интересовался: мастер Леонардо был не просто художник, но человек науки, анатом и инженер, неистощимый на выдумку изобретатель. Анна с удивлением слушала его рассказы о машине, которая способна переносить человека по воздуху.

– Это невозможно! – воскликнула она.

Леонардо улыбнулся. В его голубых глазах под кустистыми бровями светилась извечная мудрость.

– Время докажет, что вы ошибаетесь, Мадонна. – Он подмигнул.

Мастер писал картину для короля. Это был портрет итальянки с загадочным, устремленным в сторону взглядом и легкой полуулыбкой на устах. Леонардо работал над ним многие месяцы, постоянно исправляя или меняя отдельные детали.

– Она прекрасна, – говорила ему Анна.

– Как ее имя? – спрашивала Изабо.

– Это Мона Лиза Джерардини, прекрасная дама, с которой я был знаком в Италии, – отвечал Леонардо. – Но картина еще не закончена.

Однажды теплым майским днем 1519 года Анна и три другие дамы пошли из замка Амбуаз в Кло-Люсе в надежде, что Леонардо покажет им еще какие-нибудь механизмы. Однако у дверей их встретил слуга, который скорбно посмотрел на женщин и сказал:

– Увы, дамы, мастер Леонардо вчера умер на руках у самого короля. – И по его грубой щеке сползла одинокая слеза.

– Нет! – воскликнула пораженная в самое сердце Анна.

Она знала, что обитатель Кло-Люсе слабел день ото дня, но убедила себя в том, что человек, наделенный таким гением, будет жить вечно. Она привязалась к нему и думала, что он тоже ей симпатизирует. Этот старик выделялся из обычного круга людей, и мир больше не увидит такого, как он. Осознав это, Анна заплакала.

Глава 6. 1520 год

В числе других фрейлин Анна стояла за спиной королевы на широком поле в долине Ардра. Мадемуазель Болейн была роскошно одета по французской моде в черное бархатное платье с низким вырезом, объемными разрезными рукавами и нитями жемчуга, пересекавшими лиф от одного плеча до другого. На голове у нее красовался оплетенный золотыми нитями французский капор, с которого свисала черная вуаль. Поза ее была скромной, но, стоя на ветру и заправляя под капор выбившийся наружу локон, она стреляла по сторонам жадным взглядом, впитывая в себя густую толпу придворных и ряды вооруженных мужчин, которые выстроились в ожидании на фоне разноцветных шелковых павильонов.

Они ждали уже час, а известия о приближении английского короля так и не поступало. Король Франциск находился в своем шатре. Он не собирался выезжать на коне, пока не покажется его собрат-монарх. Глаза Анны были прикованы к горизонту.

Вот наконец появились признаки приближения королевского поезда. Она видела флаги и слышала звуки труб, топот марширующих людей и стук копыт. Казалось, наступает армия. Теперь король Франциск со своей великолепной свитой двинулся навстречу через поле, которое выровняли специально для того, чтобы ни один монарх не возвышался над другим. Золотая парча ослепительно блестела, драгоценные камни сверкали на солнце, лошади под дорогими попонами фыркали. Два короля приподняли свои головные уборы и поприветствовали друг друга, не сходя с седел, потом спешились и обнялись.

Анна увидела, что Генрих Английский раздался вширь и стал солидным мужчиной. Она наблюдала, как он смеется и обменивается любезностями с Франциском, удивляясь про себя, как удивлялась семь лет назад: почему люди превозносят его красоту, хотя на самом деле, за исключением благородного профиля, он был вполне заурядным на вид мужчиной с волосами песочного цвета и красным лицом.

Приветствия завершились, два суверена проследовали в роскошный парчовый шатер Франциска, и Анна пошла туда же за королевой Клод. Увидев испанскую супругу Генриха, королеву Екатерину, Анна была удивлена: эта женщина выглядела гораздо старше своего мужа, и никакая игра воображения не могла сделать из нее золотоволосую красавицу, слава о которой долгое время эхом разносилась по королевским дворам Европы. Разумеется, потеря стольких детей наложила отпечаток на ее расплывшуюся фигуру и грустное лицо. К тому же, будучи испанкой, она едва ли могла выглядеть счастливой, когда ее обязали любезничать с французами, врагами ее родной страны. Но вот король Франциск целует ей руку, оказывает все положенные почести, а в свите королевы Екатерины – кто это там? Мария! Сестра!

Она встретилась взглядом с Анной и улыбнулась. Мария выглядела счастливой, и Анна предположила, что брак пошел ей на пользу. Она вышла замуж в феврале; ее супруг, Уильям Кэри, был важным человеком, приобрел влияние при дворе короля Генриха – кузен самого короля, не меньше! Отец спешно поехал домой на свадьбу, а как же иначе, ведь она состоялась в Королевской капелле в Гринвиче, и на ней присутствовали король с королевой. Анна осталась во Франции, она не хотела присутствовать на бракосочетании сестры, а то вдруг отец вспомнит о наличии у него еще одной готовой к браку дочери.

Позже у нее еще будет время пообщаться с Марией и обменяться придворными сплетнями, а сейчас огромная сияющая толпа двинулась к банкетному шатру. Анна заметила среди гостей свою бывшую госпожу – королеву Марию. Она шла рука об руку с супругом герцогом Саффолком и лучилась от счастья. А потом и саму Анну увлек за собой людской поток.

Эту встречу в верхах называли Полем золотой парчи, потому что место, где ее устроили, было окружено кольцом из шелковых шатров, сверкавших, как отполированное золото. Внутри стены их были завешаны чудесными тканями из Арраса, и каждый участник события облачился в костюм, на который, вероятно, ушло много ярдов самой яркой и блестящей материи. Немногие гости были одеты роскошнее дам, сопровождавших трех королев: Клод, Екатерину и Марию. Анна подумала, что английские платья, хотя и дорогие, выглядели менее подходящими к случаю, чем французские. По прошествии нескольких дней ее позабавило, как соотечественницы начали быстро перенимать элегантные французские фасоны. Несомненно, многие дамы допоздна не ложились спать, самозабвенно работая иглой.

Короли подписали договор о вечной дружбе, и настало время предаваться развлечениям. Семнадцать дней прошли в пирах, банкетах, турнирах и прочих забавах. Но скрытое соперничество между двумя дворами было очевидно всем.

Отец Анны был здесь, он отвечал за некоторые приготовления к встрече королей. Мать находилась при нем. Она крепко прижала к себе дочь, когда они свиделись.

– Не могу поверить, как же ты повзрослела! – воскликнула она. – Ты теперь настоящая леди!

У Анны защемило сердце, когда она заметила, как постарела мать и как она печальна: скорбь об умерших сыновьях не оставляла ее. А вот Джорджем и его успехами при дворе леди Элизабет не могла нахвалиться.

Встреча с отцом вышла очень краткой, но сэр Томас успел сказать Анне, что при случае хочет кое-что обсудить с ней. Сохрани Господи, только бы речь не зашла о браке!

Сестру Анна отыскала в одной из палаток стоявших неподалеку лагерем торговцев. Здесь продавали всевозможные сласти, и Мария совершала покупки в компании с девушкой, имевшей раскосые глаза, презрительно усмехавшиеся полные губы и выступающий вперед решительный подбородок.

Увидев сестру, Мария заулыбалась, и они обнялись.

– Поздравляю с замужеством, – сказала Анна. – Я слышала, на свадьбе присутствовал сам король.

– Да, нам была оказана высокая честь, – с легким самодовольством ответила Мария. – Анна, позволь представить тебе Джейн Паркер, дочь лорда Морли. – Она повернулась к своей спутнице, лицо которой изменилось благодаря приятной улыбке.

– Вы тоже в свите королевы Екатерины? – спросила Анна.

– Да, в качестве фрейлины, – ответила Джейн Паркер. Они обменялись несколькими учтивыми фразами, после чего разговор истощился. – Вам с сестрой, наверное, о многом нужно поговорить, – сказала Джейн. – Увидимся позже, Мария. – И она удалилась.

Анна и Мария уселись на солнышке и стали с аппетитом уплетать булочки, запивая их вином, которое текло из позолоченного фонтанчика, устроенного перед Английским дворцом. Это было великолепное, покрытое сусальным золотом временное сооружение из дерева и холста.

– Как тебе нравится замужняя жизнь? – спросила Анна.

Позже этим вечером они должны были увидеть на турнире Уильяма Кэри.

– Я довольна, – ответила Мария.

Она выглядела холеной и благодушной. По тому, как она улыбалась, было ясно: муж ее обожает. И тем не менее Мария имела какой-то настороженный вид.

– Не ожидала, что снова окажусь во Франции, – сказала она, – особенно вместе с Уиллом.

Разумеется, Мария боялась столкнуться со своим соблазнителем, королем Франциском, да и Уилл мог услышать какие-нибудь сплетни о них. Анна взяла сестру за руку – это было с ее стороны редкое выражение привязанности.

– Едва ли ты встретишься лицом к лицу с королем среди этих тысяч людей, – заверила она Марию. – К тому же об этом происшествии все давно позабыли. Я ни разу не слышала, чтобы при дворе кто-нибудь вспоминал о нем.

Мария слабо улыбнулась. Ей не терпелось сменить тему.

– Надо и тебе, Анна, найти супруга, раз я уже замужем.

И снова вспыхнула извечная вражда: Мария хотела напомнить сестре о своем первенстве – она ведь старшая.

– Я не тороплюсь, – беспечно отозвалась Анна. – Слишком занята, наслаждаюсь жизнью.

– Надеешься заманить в ловушку какого-нибудь богатого француза и оставить нас навсегда? – спросила Мария.

– Этого хочет отец, и у меня есть несколько поклонников, но я намерена выйти замуж по любви.

– Ну, на это надеяться глупо! Отец никогда такого не допустит. Но скажи по секрету, у тебя кто-нибудь есть?

Анна засмеялась:

– Никого, уверяю тебя. Я жду своего принца на боевом скакуне.

Мария немного помолчала.

– Вообще-то, у отца есть кое-кто на примете.

Анна резко обернулась и впилась взглядом в лицо сестры. Ей было давно знакомо это мерзкое, ликующее выражение. Мария знала что-то такое, о чем Анна не имела понятия, и упивалась своим превосходством.

– Графство Ормонд, которое принадлежало прадеду, отошло к нашему отдаленному родственнику Пирсу Батлеру, – сказала она Анне, – но бабушка, как наследница прадеда, оспорила это – вернее говоря, это сделали ее адвокаты, – и так как отец приехал из Франции на мою свадьбу, то, разумеется, решительно поддержал ее требование.

– Тогда она наверняка преуспеет. Отец теперь стал важной персоной – личным советником Генриха и ревизором королевского двора. – Анне не терпелось, чтобы Мария добралась до сути. – Но какое отношение это имеет ко мне?

Сестра хитро улыбнулась:

– Отец хочет разрешить спор, выдав тебя замуж за сына Пирса Батлера Джеймса. В таком случае ты станешь графиней Ормонд и отцовский род унаследует титул. Но условием ставится, что графство получит Джеймс, а не Пирс. И ты будешь жить в Ирландии, – радостно добавила Мария.

Нет! Никогда! Она откажется. Пусть попробуют заставить ее силой, тогда увидят, что им придется усмирять дикую кошку! Отец должен был спросить ее как наиболее заинтересованного человека.

– Ты встречалась с этим Джеймсом Батлером? – кипя от ярости, спросила Анна.

– Видела при дворе. Он один из молодых дворян, которые служат у кардинала Уолси, довольно привлекательный внешне. Может быть, он даже здесь, в свите его высокопреосвященства. Отец говорит, кардинал высокого мнения об этом молодом человеке, и я слышала, как король хвалил его. Теперь я часто вижу короля, потому что я жена одного из его джентльменов…

– Покажи мне этого господина. Но сейчас я должна увидеться с отцом, – перебила Анна и умчалась прочь.

Почти бегом она понеслась по забитым людьми, увешанным гобеленами павильонам, по расстеленным на земле турецким коврам и наконец увидела отца и деда Норфолка. Они разговаривали с дородным крупнолицым мужчиной в красном шелковом одеянии и круглой шапочке и с большим нагрудным крестом, инкрустированным бриллиантами и рубинами. Великий кардинал Уолси собственной персоной!

Отец сразу заметил Анну:

– Подойди, Анна. Милорд кардинал, позвольте представить вам мою дочь, будущее которой мы с вами только что обсуждали.

Едва сдерживая ярость, Анна сделала реверанс.

– Прелестна, прелестна, – пробормотал кардинал, но было ясно, что сосредоточен он на разговоре. Она была слишком незначительной персоной, чтобы он ее по-настоящему заметил.

– Мы говорили о тебе, и вот ты здесь. Подойди и поцелуй своего старого деда, дитя. – (Норфолк всегда любил внучку.)

– Я догадываюсь, что вы обсуждали мой брак с Джеймсом Батлером, – сказала ему Анна. – Мне сообщила об этом Мария. – Она сердито глянула на отца.

– У вас есть причины для радости, госпожа Анна, – сообщил Уолси, – если король согласится, это будет хороший брак и для вас, и для вашей семьи.

– А король согласится, милорд? – спросила Анна.

– Я дам ему совет. Он ведь, скажем прямо, расположен к таким вещам.

Отец и дед засияли улыбками. Анна понимала, что ее обошли. Больше сказать было нечего. У нее упало сердце. Если король велит, она должна будет выйти за Джеймса Батлера.

– Вон он, – сказал Уилл Кэри. Ему уже помогли освободиться от турнирных доспехов, но одержанная победа еще горячила кровь. Анне начинал все больше нравиться этот ее зять. Он был душевным и остроумным человеком, к тому же имел доброе сердце и, несмотря на все свои амбиции, явно восхищался Марией. – Вон он, там, этот Джеймс Батлер.

Анна поглядела на другую сторону турнирной площадки, где на трибуне сидел кардинал Уолси в окружении своей свиты. Слева от него стоял коренастый молодой человек примерно одного с ней возраста; темноволосый, с челкой и довольно привлекательный внешне, – по крайней мере, так казалось издали.

– Могло быть гораздо хуже, – заметила Мария.

– Да, но я не люблю его и не хочу ехать в Ирландию, – возразила Анна.

Ей было досадно, что Марии замужество обеспечило место при дворе, а ей самой, похоже, предстоит ссылка в страну трясин и дикарей – так говорили все, – к тому же с человеком, которого она совершенно не знает. И вообще, она хотела остаться при французском дворе.

– Мне нужно вернуться к королеве Клод, – сказала Анна и быстро ушла, не желая, чтобы Мария и Уилл заметили, как она расстроена.

На следующий день состоялся еще один турнир, который почтили своим присутствием три королевы. Каждая расположилась на отдельном, увешанном гобеленами помосте, под дорогим, расшитым жемчугом балдахином. Анна в тяжелом платье из кремового атласа сидела за спиной королевы вместе с другими filles d’honneur. Они оживленно щебетали, тогда как Анна обдумывала невеселую перспективу покинуть Францию ради нежеланного брака.

На ристалище выехали два короля во главе длинных колонн рыцарей. Джеймса Батлера среди участников турнира не было, зато был Уилл Кэри – он ехал на коне рядом с невероятно привлекательным мужчиной, имевшим коротко подстриженные золотисто-коричневые волосы, чувственные черты лица и большие голубые глаза. Анна смотрела на него как зачарованная. Она даже имени его не знала, но не могла отвести от молодого человека взгляда. Никогда еще внешность мужчины не оказывала на нее такого сильного воздействия.

Уилл и прекрасный рыцарь показали себя с наилучшей стороны, и Анна заметила, что последний на хорошем счету у короля, так как Генрих, который сам часто выходил победителем на турнирах, похлопал рыцаря по спине, когда они выезжали с площадки после поединка.

В тот вечер состоялся пир в честь победителей, и у Анны появилась возможность спросить у сестры, кто был тот благородный рыцарь. Она решила заставить его обратить на себя внимание.

– Тот, что выезжал вместе с Уиллом? Сэр Генри Норрис. Один из джентльменов короля, Генрих его очень любит. Только что женился на Мэри Файнс, – помнишь, она была с нами в замке Клюни?

Счастливица, счастливица Мэри Файнс!

– Я помню, – удалось выдавить из себя Анне. – Я… Он показался мне знакомым, но я ошиблась.

На следующий день пиров не было, поэтому Клод ужинала с Франциском в Ардрском замке. Анна, вся в переживаниях из-за сэра Генри Норриса и Мэри Файнс, на еду смотреть не могла и была не в настроении составлять компанию фрейлинам в их вечных играх, а потому удалилась в личную часовню королевы. Там, стоя на коленях, она роптала на Господа за то, что Он поманил ее прекрасным будущим, которым она никогда не сможет насладиться; за то, что предначертал ей нежеланный брак и лишение всех привычных радостей. Неужели для этого Господь даровал ей жизнь? Если так, зачем Он создал ее достойной более славной судьбы, чем та, что ей уготована? Для чего позволил увидеть отблеск настоящей любви, а потом лишил всякой возможности испытать ее?

Пока коленопреклоненная Анна заливалась слезами, на ее плечо неожиданно опустилась чья-то рука. Девушка испуганно подняла взгляд и уставилась в озабоченное лицо и темно-лиловые глаза мадам Маргариты, герцогини Алансонской, сестры короля Франциска и его точной копии.

– Что случилось, мадемуазель Анна? – спросила Маргарита.

Эта женщина славилась своей ученостью, душевной теплотой и добросердечием.

Анна с трудом поднялась на ноги и сделала реверанс:

– Мадам, я плачу, потому что мой отец изо всех сил старается выдать меня замуж за человека, которого я не смогу полюбить и который увезет меня в Ирландию, чтобы я жила там с одними змеями.

Маргарита посмотрела на нее с сочувствием:

– Увы, такова участь женщин – их брачной судьбой распоряжаются мужчины. Меня тоже выдали за человека, которого я не могла полюбить, над которым люди смеются за невежество. Называют его болваном, шутом и еще того хуже. Все это было сделано ради выгоды короля Людовика. И все же милорд добр. В конце концов наш брак сложился не так уж плохо.

– Но, мадам, разве вам не хочется большего? – выпалила Анна, прежде чем вспомнила, что разговаривает с сестрой короля.

Лицо Маргариты помрачнело.

– Нет, не хочется, – резко ответила она, и Анна с изумлением увидела на глазах у герцогини слезы.

Сразу вспомнились разговоры о неестественной близости герцогини с ее братом-королем, в которые Анна никогда не верила. Теперь же она вдруг задумалась.

– Будьте верны себе, мадемуазель, – сказала Маргарита. – Вы можете отказаться от этого брака.

– Я намерена это сделать, – заверила ее Анна. – Но, боюсь, отец проигнорирует меня, и только.

– Стойте на своем, ma chère. Никогда не позволяйте мужчинам, даже своему отцу, использовать вас ради собственной выгоды. Такой совет недавно дала одна французская принцесса своей дочери. Она даже написала об этом книгу. Понимаете, женщины могут быть сильными, если проявят волю. Помните королеву Изабеллу Кастильскую? Она правила страной наравне со своим мужем и водила в бой армию. Вместе они изгнали мавров из Испании. Пример Изабеллы доказывает, что женщины способны не уступать мужчинам, когда сосредоточат на этом все свои усилия. Просто нас не учат думать о себе в таком плане и не позволяют нам подвергать сомнению свое подчиненное положение.

Прямота Маргариты вывела Анну из состояния уныния, она перестала оплакивать свою горькую участь. Перед ней стояла женщина с таким же складом ума, как у нее самой.

– Меня заинтриговали слова вашего высочества. Они напоминают труды Кристины Пизанской, которые я читала, когда жила при дворе в Бургундии. Мы много говорили с регентшей Маргаритой о статусе женщин в мире. Мы, как женский пол, должны быть сильнее, нам нужно более полно использовать свои способности.

– Действительно! – Лицо Маргариты засветилось от удивления. – Мадемуазель, я под впечатлением. Регентша известна своими просвещенными взглядами. Как приятно найти человека, который их разделяет. Ma chère, вы должны вдохновиться храбростью Кристины Пизанской и настойчиво противиться нежеланному замужеству. В основе брака лежит взаимное удовольствие, а если вас принуждают… – К величайшему изумлению Анны, герцогиня разрыдалась, упала на колени и закрыла лицо ладонями.

– Мадам! Что случилось? – закричала Анна. – Я посмела жаловаться на свою участь, когда вы так несчастны. – Она встала на колени рядом с Маргаритой и молча ждала, пока плечи плачущей женщины не перестали вздрагивать, а ее дыхание не замедлилось.

– Простите меня, – всхлипывала герцогиня. – Я не должна обременять вас своими проблемами, вам и своих хватает. Но я сойду с ума, если не поговорю с кем-нибудь. Могу я вам доверять?

– Конечно, мадам, клянусь своей жизнью!

Маргарита помолчала. Было ясно, что ей трудно подобрать слова.

– Друг моего брата-короля, человек, которым я восхищалась и которому доверяла… Нет, я не могу этого произнести.

Слезы вновь потоком полились из ее глаз, и какое-то время герцогиня не могла говорить.

– Мадам? – прошептала Анна.

Маргарита повернула к ней заплаканное лицо и выкрикнула:

– Он надругался надо мной!

Анна втянула в себя воздух и задрожала. Слово «надругался» слишком глубоко задело ее. Вот очередное доказательство, если они еще необходимы, того, что мужчины способны превращаться в скотов. Каким нужно быть негодяем, чтобы воспользоваться слабостью родной сестры своего суверена, женщины, известной добродетелью!

– Кто этот человек? – спросила Анна, задыхаясь от ярости.

– Я не могу вам сказать и никому другому тоже. Иначе я рискую быть обвиненной в клевете.

– И вы не пожаловались королю?

– Сомневаюсь, что он стал бы меня слушать всерьез. Он искренне любит меня, но в такое никогда не поверит. Понимаете, когда мы были юны, этот человек уже покушался на мою честь. Я пожаловалась брату, но этот негодяй все истово отрицал. Брат ему поверил. – Маргарита почти выплевывала из себя эти слова. – Он мужчина, разумеется, а все мужчины смотрят на женщин как на наследниц праматери Евы, которая ввела Адама в искушение. Ясно, что это я сама должна была завлекать того мужчину, хотя бы непредумышленно! – Тон Маргариты стал едким. – И Франциск подумает так же, если я пожалуюсь ему во второй раз.

В Анне снова жарко разгорелся гнев. Как может хоть одна женщина найти справедливость в случае, когда против нее совершается самое подлое из преступлений, если сам король Франции не только совершает их безнаказанно, но и отказывается верить, что его собственная сестра пала жертвой такого же постыдного посягательства? Как смеет он так пренебрежительно относиться к женщинам?!

– Мадам, я полагаю, в Англии изнасилование сестры короля расценивается как преступление, за которое карают смертью.

Маргарита встала:

– Возможно, но мне от этого мало проку. Во Франции высшая ценность – это честь мужчин, даже таких, у которых ее вовсе нет! Мадемуазель, не говорите об этом никому. Вы ничего не слышали. Простите, что переложила на ваши плечи свою ношу. И скажите отцу, что вам не нравится планируемый им брак. Будьте тверды!

На следующий день к Анне подошел паж в ливрее герцогини Маргариты. Она находилась среди фрейлин королевы, которые наблюдали за тем, как рыцари упражняются на площадке, готовясь к очередному турниру.

– Мадемуазель, мадам герцогиня просит, чтобы вы посетили ее, – сказал паж и повел Анну в Ардрский замок, где располагались апартаменты Маргариты.

Герцогиня с убранными под сеточку, игриво прикрытыми чепцом волосами, одетая в платье из коричневого бархата с глубоким вырезом лифа и широкими разрезными рукавами, ждала Анну в залитой солнцем и полной дам комнате. При появлении гостьи хозяйка гостиной отложила книгу.

– Мадемуазель Анна! – воскликнула она, приветственно протягивая вперед руки.

Держалась герцогиня превосходно. От вчерашних страданий не осталось и следа. Очевидно, об этом происшествии следовало забыть, и точка.

– Ma chère! – Маргарита улыбнулась, поднимая Анну из реверанса. – У меня есть для вас предложение. Королева согласилась, и если вы хотите, то можете покинуть ее двор и служить мне, так как, я думаю, мы с вами очень близко сошлись.

Мгновение, будучи не в силах поверить своей удаче, Анна не могла отвечать. Ей предлагали избавление от удушающей рутины и строгостей двора королевы Клод. Это даст бесконечные возможности для интеллектуального развития, к тому же она получит твердого защитника, вздумай отец принуждать ее к браку с Джеймсом Батлером, и останется при дворе, где Маргарита занимала прочное место. Болван-муж, очевидно, так и не преуспел в попытках заявить свои права и увезти супругу в родовые владения.

Анна сделал вдох, чтобы взять под контроль разбушевавшиеся от восторга чувства.

– Мадам, для меня будет большой честью служить вам, – сказала она и снова сделала реверанс.

– Значит, решено. Пусть служанка соберет ваши вещи.

Это было все равно что вернуться ко двору регентши. Анна упивалась интеллектуальной атмосферой двора Маргариты, который разместился в шелковых павильонах, украшенных лилиями и красными лентами Алансонов на ярко-синем фоне. Герцогиня любила вести долгие умные разговоры, и Анне это нравилось. Удивляло и радовало, что ее снова поощряли писать стихи и обсуждать религиозные вопросы. К тому же здесь открыто дискутировалась тема о роли женщин в обществе, и это было лучше всего.

– Вопрос состоит в том, – сказала однажды вечером Маргарита, когда вместе с дамами засиделась допоздна после очередного обильного банкета, – являемся ли мы, женщины, по сути своей добродетельными, или же мы, как считают моралисты, гиперсексуальные последовательницы Сатаны, главная функция которых – склонять мужчин к греху?

– Мы от природы добродетельны, – подала голос одна из юных дам, – но мужчины не могут смотреть на нас в таком свете.

– Они нас боятся, вот отчего это. – Анна улыбнулась и отложила в сторону вышивание, чтобы получше сконцентрироваться на беседе.

– Очень проницательное замечание! Вот почему они хотят контролировать нас, – продолжила Маргарита. – Но мы можем поставить их в тупик своей предусмотрительностью. Именно это сделало великой королеву Изабеллу, и та же черта позволяет регентше Маргарите столь мудро управлять страной. Благоразумие и предусмотрительность – вот источники всех добродетелей. Аристотель высказал эту мысль много столетий назад. Сейчас мы наслаждаемся результатами правления добродетельной женщины. Мы покоряем мужчин интеллектом, в мягкости наша сила.

Анна трепетала от восторга, слыша такие слова герцогини.

– Это новое учение, – продолжала Маргарита, – полученное от древних ученых Греции и Рима, открыло нам глаза на то, какой властью обладали женщины в античные времена. Посмотрите на Клеопатру. Она была седьмой королевой, известной под таким именем. Это учит нас: мы рождены не только для подчинения мужчинам. Наша плоть, возможно, и слаба, хотя те, кто производил на свет детей, могут не согласиться с этим, но наши сердца и наши умы сильны. Я утверждаю, что мы способны быть под стать любому мужчине.

– Браво! – воскликнула Анна, и несколько юных дам зааплодировали.

– Обсуждался вопрос, – снова заговорила Маргарита, – подавляют ли мужчины женщин по естественному праву или потому, что хотят удержать власть и статус.

– Мой отец утверждает, что женщины подчинены мужчинам, потому что Бог первым создал мужчину, мужчина сильнее, а потому более важен, – вступила в разговор одна фрейлина.

Маргарита улыбнулась:

– Ах, но, может быть, это Ева была обманута, а не Адам. И если вы рассудите здраво, то женщины с самого начала были значительнее мужчин. Адам означает «земля», а имя Ева – «жизнь». Мужчина был создан из праха, а женщина из гораздо более чистого материала. Божье Творение стало более совершенным, когда он лепил спутницу Адаму. Поэтому мы должны чествовать величие женщин.

– Вы думаете, эти идеи могут получить широкое распространение? – спросила Анна.

– Они обсуждаются по всему христианскому миру, особенно в Италии, – ответила Маргарита. – А происходящее в Италии часто влияет на весь остальной мир. Изменения наступят, не сомневайтесь, и именно мы, женщины, обладающие властью и положением в обществе, введем их в силу. Так что нам следует продолжать борьбу.

Вооруженная новым сознанием своей значительности, Анна воспротивилась отцовской воле.

– Я не хочу выходить замуж за Джеймса Батлера, – заявила она. – Я чувствую, что можно найти для меня лучшую партию. И вам, сэр, этот брак принесет мало пользы. Да, я стану графиней, но какой от этого прок, если я буду запрятана в глухие леса Ирландии? Разве вы для этого давали мне образование?

Отец нахмурился:

– Я сохраню в семье графство Ормонд.

– В семье Батлер. Но к Болейнам, которым оно принадлежит по праву, графство не вернется.

Отец снова сдвинул брови, разглядывая Анну, будто его дочь внезапно превратилась в какого-то опасного зверя и его нужно засадить в клетку.

– Отличная мысль, – сказал он после продолжительного молчания. – Ты хочешь выставить меня дураком в глазах короля и кардинала? Твой дед и я спрашивали короля, не возражает ли он против этого брака, и что же, теперь мы должны сказать, что изменили свое мнение?

– Неужели это так ужасно? – спросила его Анна. – Полагаю, король Генрих меняет свои мнения всякий раз, когда того требует политика, и кардинал тоже. Вы можете сказать, что еще раз обдумали дело и решили, что это не лучший вариант. Скажите, что хотите вернуть графство себе. Это будет гораздо более разумно, сэр. – Анна подумала, что сказанное прозвучит не так оскорбительно, если она добавит «сэр».

К ее удивлению, отец теперь смотрел на нее как будто с уважением. Она поняла, что, вероятно, задела чувствительную струну. Сэр Томас хотел оставить графство Ормонд за собой.

– Я подумаю об этом, – наконец произнес он. – Слава Богу, завтра эта встреча королей закончится! Она обошлась Генриху в гигантскую сумму – хватило бы уплатить выкуп за короля, – а доказала только одно: эти два монарха всей душой ненавидят друг друга. Если получится обсудить дело с твоим дедом, я это сделаю. Улучить момент для встречи с кардиналом будет непросто. А теперь запомни мои слова, Анна: если я решу, что брак состоится, и король его одобрит, то так и будет. Но я принял твои слова во внимание и буду искать наилучший выход.

Анна оставила отца с легким сердцем. Разумеется, решение прекратить переговоры о браке должно остаться за ним; и намека не должно быть на то, что это она на него повлияла. Но она была уверена, что отец сделает нужные ей выводы.

Наконец этот великий маскарад подошел к финалу. Кардинал Уолси отслужил большую мессу на открытом воздухе перед обоими королевскими дворами, состоялся прощальный пир, отгремел великолепный фейерверк, и встреча королей закончилась.

Все гадали, останутся ли короли друзьями, ведь прощальные слова монархи произнесли достаточно тепло. После чего широко раскинувшийся лагерь был свернут – свиты Франциска и Генриха упаковали вещи и отправились восвояси.

Анна ехала в Париж с двором Маргариты. Она надеялась, что у отца будут для нее хорошие новости, прежде чем они попрощаются, однако, когда пришло время расставания, сэр Томас сообщил, что кардинал Уолси был слишком занят и повидаться с ним не удалось, поэтому вопрос о ее браке придется отложить до возвращения в Англию.

– Но вы думаете, все будет хорошо? – спросила Анна.

– Все будет зависеть от слова короля, – ответил отец.

– Но вы сделаете это для меня?

– Я еще размышляю, – сказал сэр Томас. Он никогда не признал бы поражения.

Глава 7. 1522 год

На службе у мадам Маргариты скучать не приходилось. Кроме искрящих остроумием бесед и увлекательных споров, которые велись в роскошных покоях герцогини, имелась еще масса занятий, в которые можно было погрузиться с большим удовольствием. Анне невероятно нравилась ее новая госпожа: Маргарита с напором выражала вроде бы давно устоявшиеся мнения, однако за внешней решительностью таилась неуверенность в себе, а за умением ответить хлестко скрывалась ранимая и чувствительная натура. Анна поняла, насколько предана герцогиня брату; ее любовь к Франциску была сильна, может быть, даже с избытком, вот почему люди неверно судили об этом ее чувстве. Казалось непостижимым, что Маргарита просто обожала человека, который, по ее собственному признанию, и пальцем не пошевелил, чтобы отомстить за унижение собственной сестры. Однако Анна ее понимала: она тоже простила бы Джорджа, если бы оказалась в подобной ситуации, хотя ее брат не проявил бы такого бездушия.

Переписка с Джорджем не прекращалась. Ему исполнилось девятнадцать, он стал настоящим мужчиной, что было трудно себе представить, и ждал скорого продвижения по службе. Благодаря услужливости и влиянию отца он наверняка его получит. По Джорджу Анна скучала. Размышляла, какой он теперь, сильно ли изменился, однако в письмах брат оставался таким, как прежде. И надеялась, что когда-нибудь он приедет в Париж навестить сестру.

Теперь у Анны появилось свободное время, и на досуге она со страстью предавалась своей любви к литературе и поэзии. Маргарита с удовольствием читала своим дамам написанные Анной стихи, пьесы, пикантные короткие рассказы и побуждала фрейлин подражать компаньонке. Узнав, что герцогиня покровительствует ученым-гуманистам и является большой почитательницей Эразма Роттердамского, Анна прониклась к Маргарите еще бо́льшим почтением.

– Он переводит Писание, и это прекрасно! – восхищалась герцогиня. – Он подает пример отваги. Как я уже много раз говорила вам, леди, Церковь сильно нуждается в реформах.

Анна жадно внимала. Если такие образованные и мудрые женщины, как регентша и эрцгерцогиня Маргарита, придерживаются подобных взглядов, значит к ним нужно относиться с уважением.

– Церковь продажна и развращена! – заявляла Маргарита. – Нужно тщательнее изучать Библию и вернуться к чистым доктринам ранних христиан. Нам необходимы евангелисты, которые распространят новое слово.

Анна подала голос:

– Мадам, жадное духовенство побуждает людей покупать спасение и продает индульгенции. Церковь, которая допускает это, должна быть реформирована. Как могут князья этой Церкви – увы, даже сам папа – оправдывать накопление богатств и великолепие, когда должны во всем подражать нашему Господу, а Он был скромным плотником?

Маргарита одобрительно улыбнулась:

– В ваших словах заключена великая правда, мадемуазель. Дамы, мы вместе должны изменить мир!

В письмах к Джорджу Анна поделилась с ним своими взглядами на реформы и обнаружила, что брат придерживается того же мнения. Возможно, людей, утративших иллюзии относительно Церкви, больше, чем она думала? Анна размышляла, стоит ли рискнуть и поделиться своими соображениями с отцом.

Он писал ей редко. Больше года держал дочь в тревожном ожидании решения, состоится ее брак или нет. Потом, когда Анна уже едва не лишилась рассудка от этой томительной неизвестности и начала в отчаянии бросать взгляды на каждого молодого придворного, который мог бы сойти за более достойную пару, чем Джеймс Батлер, она получила худшую из возможных новостей. Кардинал передал отцу: король настаивает на том, чтобы брак состоялся. Смяв письмо и швырнув его на пол, Анна накинулась с яростными упреками на короля Генриха. Как мог он дать согласие на разрушение ее будущего? Как смеет обращаться с ней будто с вещью, которой вправе распоряжаться по своей прихоти?

Однако Англия и Франция снова находились на грани войны. Может быть, Джеймс Батлер пересечет Канал, чтобы сражаться за короля, и сложит голову на поле брани? Может, убьют самого Генриха или он настолько увлечется военными действиями, что забудет о ее замужестве. А может быть, ей стоит поторопиться – взять дело в свои руки и выбрать себе супруга самостоятельно? В поклонниках у нее недостатка не было.

Анна впала в отчаяние и, как обычно, решила посоветоваться с Маргаритой:

– Мадам, если вы одобрите партию для меня, тогда мой отец и король Генрих должны будут согласиться с этим выбором.

Маргарита покачала головой:

– Увы, я не могу. Вы английская подданная, Анна, хотя во всем остальном вы одна из нас. И… Я все равно собиралась с вами говорить. Ma chère, мне очень жаль, но вы должны нас покинуть. Враждебность между королями, о которой остается только сожалеть, нарастает. Ваш отец написал мне в самых вежливых и примирительных выражениях. Очевидно, английским подданным, проживающим во Франции, рекомендовано вернуться домой по возможности скорее. Ваши родители считают, что вам не стоит задерживаться здесь дольше.

Уже во второй раз английская политика вынуждала Анну покидать место, где она была счастлива. Это жестоко, жестоко!

– Нет, мадам! – запротестовала она. – Я не могу покинуть Францию! Мне здесь очень нравится. Прошу вас, напишите моему отцу! Скажите ему, что велите мне остаться. Он вас послушается!

На лице Маргариты появилась печаль.

– Увы, я не могу. Если вы останетесь, то попадете в сложную ситуацию. Вы должны уехать. Хотя мне хотелось бы, чтобы было иначе, правда.

Спорить дальше не имело смысла. Поборов слезы, Анна пошла укладывать вещи. Находясь при французском дворе, она обзавелась множеством платьев, так что ее багаж был огромный. Отец устроил так, чтобы ее сопровождала обратно в Англию группа торговцев из Кента, которые покидали Париж вместе со своими женами.

– Будьте сильной, – пожелала Маргарита Анне. – И оставайтесь верны себе.

Попрощаться с Анной пришел даже король Франциск.

– Вы хорошо служили моей супруге и моей сестре, – сказал он. – Я благодарен. Кажется странным, что вы уезжаете домой и что эта война разлучает друзей. Желаю вам всего хорошего. Возможно, когда-нибудь вы вернетесь во Францию. Вам здесь всегда будут рады.

Анна сделала реверанс. Франциск был единственным, по кому она не соскучится.

После просторных дворцов Парижа и замков Луары Хивер, освещенный неярким февральским солнцем, показался маленьким и очень провинциальным. Но тут был Джордж. Он перебежал подъемный мост, чтобы снять с коня и приветствовать сестру:

– Анна!

– О мой дорогой Джордж! Как приятно видеть тебя! – Она не могла отвести взгляда от этого высокого бородатого незнакомца.

Ее взрослый брат был вылитым Адонисом – прекрасен лицом, мускулист, элегантен.

– Ты стала настоящей француженкой! – воскликнул он, кружа Анну и восхищаясь ее платьем. Тут из ворот гейтхауса вышла мать:

– Добро пожаловать домой! Входи, входи, поешь чего-нибудь. Ты, наверное, устала после долгой дороги.

Она крепко обняла дочь и отправила конюхов заниматься повозкой с багажом и лошадьми. А тем временем миссис Орчард поспешила заключить в объятия и прижать к своей пышной груди бывшую воспитанницу.

Так странно было оказаться дома после девяти лет отсутствия. Слыша вокруг себя английскую речь, Анна поняла, что теперь говорит на родном языке с французским акцентом. Слуги – простой кентский люд – глазели на ее одежду. Разумеется, на взгляд жителей деревни, привыкших к строгим английским фасонам, костюм Анны выглядел экзотично.

– Твой отец при дворе, – сообщила мать, проводя дочь в гостиную, которая теперь казалась маленькой и старомодной, – но он прислал изумительные новости. Он обеспечил тебе место фрейлины при дворе королевы Екатерины. Ты должна как можно скорее отправиться в Гринвич.

– Это прекрасная новость! – воскликнула Анна.

– А меня прислали сопровождать тебя, – сказал Джордж, когда они уселись за полированный дубовый стол и были поданы вино и булочки.

Анну снова поразила красота брата. Неудивительно, что горничные кокетничали с ним.

Назначение к английскому двору стало некоторой компенсацией за отставку от французского, даже если служить придется печальной королеве-испанке. Перспектива остаться скучать в Хивере после стольких волшебных лет, проведенных во Франции, ужасала Анну, она с трудом могла вынести мысль об этом. И как хорошо будет проводить время с Джорджем! Она чувствовала себя обделенной, столько лет они провели в разлуке.

– А какая она, королева Екатерина? – спросила Анна.

– Она очаровательна и очень добра, – сказала мать. – Это весьма благочестивая леди и хорошо относится к своим слугам. Конечно, она пережила тяжелые утраты. Родила шестерых детей, а выжила одна только принцесса Мария. Королева души в ней не чает, как вы можете догадаться. Но королю нужен наследник, который вступит на престол вслед за ним, а признаков новой беременности у королевы Екатерины нет уже почти четыре года.

– А почему наследницей не может стать принцесса Мария? – озадаченно спросила Анна.

– Потому что она женщина, дорогая сестрица, – ответил Джордж, наливая себе еще вина. – Женщины не подходят для управления государством, большинство из них слишком чувствительные, слабые создания. – С криком: – Помогите! – он пригнул голову, когда Анна схватила подушку и запустила в брата.

– Ты без нужды провоцируешь ее, дорогой мой, – заметила мать.

– А как насчет Изабеллы Испанской? – накинулась на Джорджа Анна. – Как насчет регентши Маргариты? Обе они мудрые правительницы и успешно справляются с властью. Ты отстал от времени, братец. Приведи хоть одну вескую причину, почему женщины не могут управлять.

– Они кидаются подушками, – со смехом ответил Джордж, и Анна его стукнула.

– Ну-ка прекратите, вы оба! – приказала мать. – Нам много чего нужно обсудить. Анна, мне надо знать, достаточно ли у тебя вещей, чтобы прибыть ко двору. Есть у тебя подходящие платья белого или черного цвета? Никакие другие расцветки не допустимы для дам королевы.

Времени скучать по Франции не было. Только успела Анна приехать домой, как уже снова собиралась в путь. Вскоре ее вещи были аккуратно уложены в сундуки, и брат с сестрой отправились в Гринвич, оставляя позади мать, которая задумчиво махала им вслед с подъемного моста.

Растянувшийся вдоль берега Темзы дворец из красного кирпича с многочисленными башенками напомнил Анне дворцы регентши. Это была явная их имитация, здание строили для развлечения и напоказ. Надо всем возвышался мощный донжон, в котором размещались королевские апартаменты, вокруг раскинулись прекрасные сады.

– Здесь родился король, – сказал Джордж, когда они въехали на конюшенный двор. – Он любит это место.

Галереи и комнаты внутри дворца были светлыми благодаря высоким эркерам, из которых открывался вид на реку. Окрашенный в желтый цвет потолок в главном зале соответствовал остальному яркому декору, казавшемуся слишком пестрым и безвкусным для глаза, который привык к утонченной, классической размеренности интерьеров французских королевских дворцов. Однако стены украшали прекрасные гобелены и впечатляющие красотой фрески. Все гостиные были обставлены изысканной мебелью, а на устланных тростником полах лежали дорогие турецкие ковры.

Джордж провел Анну вверх по внутренней лестнице донжона к двери апартаментов королевы, где она назвала свое имя стражнику, и о ее приходе было объявлено.

– Удачи! – шепнул брат и удалился.

Анна осталась одна.

Королева Екатерина подняла взгляд от шитья и улыбнулась.

– Добро пожаловать, госпожа Анна, – сказала она и протянула руку для поцелуя.

Королева была одета затейливо – платье из дорогого дамаста, на голове бархатный капор в традиционном английском стиле, формой напоминавший фронтон здания, и с длинными наушниками по бокам. Головной убор обрамлял бледное и слегка даже одутловатое лицо, на котором от постоянных тревог залегли морщины; правда, сейчас выражение его было сладостным.

Поднявшись из реверанса, Анна заметила, что у всех остальных придворных дам капоры английского фасона, которые полностью скрывали волосы. Анна забеспокоилась, не станет ли королева возражать против ее французского капора, но Екатерина ничего не сказала. Она была полностью сосредоточена на любезном представлении Анны главным дамам своего двора, предводительницей которых, похоже, была мрачная и сухощавая, аристократического вида дама, графиня Солсбери. Вскоре Анна узнала, что графиня и королева очень дружны.

Новая фрейлина быстро освоилась с обычаями этого королевского двора, однако вскоре, к своему неудовольствию, обнаружила, что он больше напоминает двор королевы Клод, чем Маргариты. От фрейлин ожидалось неукоснительное соблюдение религиозного долга и совершение благих дел. Они часами шили алтарные покрывала, ризы или одежду для себя и бедняков. Но все же королева любила музыку и танцы. Кроме того, она была образованна, и Анна наслаждалась интеллектуальными беседами, которые велись в ее гостиной, хотя взгляды новой госпожи были сугубо ортодоксальными. Здесь невозможно было даже заикнуться о таких противоречивых вопросах, как религиозные реформы или эмансипация женщин. Тем не менее фрейлины Екатерины пользовались гораздо большей свободой, чем те, что служили Клод, и в покои королевы даже приглашали молодых придворных из окружения Генриха или кардинала Уолси, чтобы они весело проводили время с девушками под благосклонным взглядом Екатерины.

Королева не скупилась на похвалы. Анне поручили следить за гардеробом и личными вещами Екатерины, и все, что делала новая фрейлина, принималось с неизменной улыбкой и вежливым «благодарю вас». Анна обнаружила, что постепенно привязывается к Екатерине; этой женщиной действительно нельзя было не восхищаться. И принцесса Мария, которая часто проводила время с матерью, оказалась очень милым ребенком, исполненным грации, приятным в речах и вообще очаровательным. За первую неделю Анна поняла: есть много такого, за что она должна быть благодарна, получив место у королевы Екатерины.

Английский двор был гораздо более строгим и чопорным, чем французский, и одной из первых вещей, которые заметила Анна, – это соблюдавшийся здесь этикет. На случайные связи при дворе смотрели строго, и от всех ожидалось следование добродетельному примеру короля и королевы. Отклонения от правил случались, в этом Анна не сомневалась, и в подобной ситуации главным становилось слово «осмотрительность».

Вскоре она поняла, что является предметом пристального внимания всего двора. А чему удивляться? Анна была проникнута духом Франции: ее стиль в одежде, манеры, речь, поведение – все говорило о принадлежности к иной культуре. Этим она выделялась на фоне других придворных дам, и мужчин тянуло к ней, словно мотыльков, привлеченных светом пламени. Но она не позволит вскружить себе голову.

– За неизменную целомудренность вас называют Святой Агнесой! – посмеиваясь, сказала Мария, когда они сидели и болтали в одной из дворцовых комнат, отведенных Уиллу Кэри как одному из джентльменов короля.

Первое время, пока Анна еще мало кого здесь знала, она в свободное время часто приходила к сестре. Мария угощала ее хорошим вином с марципанами и посвящала во все придворные сплетни.

– Говорят, никто не принимает вас за англичанку, но только за прирожденную француженку. Может быть, не слишком хорошо казаться такой, раз мы воюем с Францией?

– Какая разница, – отозвалась Анна. – Я не могу не быть собой. И, кроме того, сомневаюсь, что отец купит мне новые платья в английском стиле. В любом случае я заметила, что некоторые дамы уже копируют мои наряды.

Мария пожала плечами:

– Что касается нарядов, нам, вероятно, придется взяться за шитье. Уилл говорит, скоро будут устроены торжества по случаю приезда имперских послов. Они собираются вести переговоры о помолвке принцессы Марии с императором.

– Но она еще дитя! – Анна вспомнила бургундский двор и холодного, презрительного эрцгерцога Карла с его тяжелой отвисшей челюстью. Теперь он был королем Испании и императором Священной Римской империи – самым могущественным человеком в мире, и ему было уже двадцать два года. Сердце Анны обливалось кровью от жалости к малютке-принцессе, которую обручат с таким неказистым мужчиной. – Он ей в отцы годится! Девочке всего шесть лет!

Тем не менее она прекрасно понимала, почему король, явно обожавший свою дочь, готов был отдать ее, несчастную малышку, замуж за человека, который был почти в четыре раза старше. Отец Анны сделал бы то же самое, если бы представилась такая выгодная возможность.

– Она будет императрицей. Этот брак принесет ей славу, – говорила Мария. – Я думаю, королева рада. Император – ее племянник. Ну, как бы там ни было, а планируется устроить живые картины для короля, королевы и послов. Празднество состоится во дворце Йорк у кардинала Уолси. Ты хочешь участвовать? Я могу замолвить за тебя словечко.

– Очень бы хотелось. – Анна улыбнулась, стараясь не думать о бедной маленькой принцессе.

Через два дня король пришел навестить жену и дочь. Он стал еще мощнее и солиднее, чем раньше, – крупный мужчина с величавой внешностью и при этом легкий в общении, хотя, судя по прищуру глаз, рыжим волосам и поджатым губам, Анна легко могла представить, каким опасным становился этот человек, если его провоцировали. Только в прошлом году он отправил на эшафот своего кузена, герцога Бекингема, якобы за попытку захватить трон, после чего Пенсхерст, где когда-то служил брат Анны Томас, был конфискован короной. Отца назначили управляющим имением, и к его многочисленным должностям прибавилась еще одна.

Король наклонился поцеловать королеву и очень нежно заговорил с ней. Потом ему представили Анну. Генрих по-прежнему мало привлекал ее, однако, когда король задержал на ней пронзительный взгляд своих синих глаз, она была вынуждена признать, что в нем есть особый магнетизм. Разумеется, причины тому – власть, которой он обладал, и его выдающиеся таланты. К тому же человек он был высокообразованный. Когда король проверял познания принцессы в латыни и французском, обращаясь к ней на этих языках, то говорил бегло, а когда позднее сыграл на лютне для королевы и ее дам и спел одну из песен собственного сочинения, то привел всех в полный восторг.

А еще он любил свою жену. Нет, Анна не забыла инцидент с Этьенеттой де Лабом; несомненно, были и другие – короли всегда остаются королями, и она уже давно убедилась в этом на примере развратника Франциска, – но союз Генриха и Екатерины выглядел хорошим, крепким. Это видели все. Тем не менее часть присутствовавших в покоях дам не могла отвести от короля глаз, а некоторые просто из кожи вон лезли, лишь бы привлечь к себе его внимание. Анна не сомневалась: Генриху достаточно шевельнуть мизинцем – и полдюжины из этих женщин охотно упадут в его объятия, а то и сразу в постель. Однако король, глубоко вовлеченный в беседу с женой и дочерью, не обращал на них внимания.

Сидя на украшенной трибуне сбоку от турнирной площадки, Анна следила за лицом королевы в момент, когда король в сияющих доспехах, на покрытом роскошной попоной белом жеребце выводил участников состязания на ристалище. Екатерина смотрела на мужа с таким обожанием, будто на святого. Вот Генрих развернул коня, поклонился супруге с седла и опустил копье, чтобы она дала ему знак своей благосклонности; королева оживленно потянулась вперед и повязала на древко копья шарф цветов Испании. Послы императора, сидевшие между нею и кардиналом Уолси, одобрительно заулыбались. Потом король отвернулся, и Анна заметила, что лицо королевы изменилось. Екатерина смотрела на серебристую конскую попону, на которой был вышит девиз: «Она ранила мне сердце».

Вероятно, это всего лишь элемент любовной игры, правила которой Анна хорошо знала, но у королевы был потрясенный вид. Затем она, казалось, пришла в себя. Тем временем другие рыцари приближались к трибуне и дамы, толкаясь, дарили им знаки своей симпатии. Какой-то джентльмен салютовал Анне. Она узнала Джеймса Батлера, который улыбался ей из-под забрала.

– Моя избранница! – провозгласил он.

Анна не желала его внимания, не хотела публично признавать себя будущей супругой этого джентльмена, но знала: отказать будет грубо, поэтому со всей возможной грацией, какую только смогла изобразить, повязала свой платок на его копье, и Батлер ускакал вполне счастливый.

Начался турнир, и на площадке появился Генри Норрис. Сердце Анны екнуло. Сэр Генри выглядел еще прекраснее, чем запомнился ей, но на данном ему знаке любви были ясно видны цвета рода Файнс. Анна оглядела сидевших на балконе женщин и увидела среди них Мэри Файнс – она подбадривала мужа. Ничего не оставалось, как отвести глаза.

Джеймс Батлер проявил себя доблестно и выиграл приз, получая который сделал поклон в сторону Анны, демонстрируя миру, что подвиг был совершен в ее честь. Однако король превзошел всех и под громовые аплодисменты зрителей одержал решающую победу.

Покидая королевскую трибуну следом за Екатериной, Анна старалась держаться к ней поближе в надежде, что Джеймс Батлер не станет ее отыскивать. К счастью, ей удалось избежать встречи с поклонником, затерявшись в толпе людей, которые устремились в павильон, где были поданы закуски. Король находился там, он громко похвалялся своими подвигами перед королевой и восхищенной толпой придворных и фрейлин. Анна задумалась, кто мог пронзить его сердце? И посмел отказать ему? Кем бы ни была эта женщина, Анна молча ей аплодировала.

В тот вечер король и королева ужинали наедине с послами, а свободная от своих обязанностей Анна поспешила в комнаты Марии, чтобы добавить последние штрихи к костюму, который должна будет надеть через два дня для участия в живой картине. Верная слову, Мария выпросила для сестры одну из вожделенных многими ролей. Несомненно, благодаря влиянию Уилла Кэри.

Анна удивилась, застав Марию в подавленном настроении; сестра была поглощена какими-то своими мыслями. Попыталась изобразить радостное оживление, но безуспешно.

– Я знаю, что-то происходит, – сказала Анна, беря в руки тяжелое платье из белого шелка, чтобы закончить на нем вышивку золотой нитью.

– Я не смею тебе открыться, – пробормотала Мария.

– Давай же, это необходимо, – настаивала Анна. – Иначе я буду тревожиться.

Темные глаза Марии наполнились слезами. Она всегда так красиво плакала.

– Обещай, что не расскажешь об этом ни одной живой душе, особенно Уиллу, – выпалила Мария. – Король пытается соблазнить меня, но я не хочу! – Она начала всхлипывать, больше не контролируя себя.

– Какой ужас! – воскликнула Анна. Теперь девиз на попоне коня Генриха приобрел отвратительный смысл. – Ты должна сказать «нет»!

– Я сказала! А он рассердился. – Мария промокнула глаза платком. – Это началось в Рождество. Он делал мне комплименты, дарил подарки, и я думала, что он просто хочет сделать мне приятное. Но потом он стал намекать, мол, готов проявить настоящую щедрость, а в прошлом месяце даровал Уиллу земли. Он был польщен, но я-то знаю, что это такое на самом деле: приманка, подтверждение, что меня хорошо наградят.

– Я рада, что ты отказала ему, – поддержала сестру Анна. – Но полагаю, он к такому не привык. Большинству женщин льстит его внимание. Все-таки он король.

– Думаю, он рассчитывал, что я уступлю ему без колебаний, но я сказала, что у меня есть муж и я не хочу обижать его. Он ответил, что мой муж ничего не узнает и что у него уже были любовницы, о существовании которых никто не догадывался. Я сказала, что об этом буду знать я и что не могу предать Уилла. Кто в такое поверит, Анна? Сперва король Франциск, а теперь король Генрих! Почему я?

– Некоторые могли бы тебе позавидовать, – заметила Анна. – Но не я.

От волнения Мария мяла в руках шелковый платок:

– Я едва не разрушила свою репутацию при французском дворе. И вот здесь мне приходится рисковать тем же. И вообще, я не хочу короля.

– Это мне понятно, – согласилась Анна. – Сними с него корону да роскошный наряд, и останешься наедине с совершенно обыкновенным человеком. Ты должна держаться своего решения и сохранять дистанцию. Не давай ему возможности преследовать тебя.

Мария посмотрела на сестру с сомнением:

– Он король и не желает отступаться.

Высокие двойные двери распахнулись, заскрипели колеса неповоротливой платформы, когда она начала движение в зал, влекомая сильными мужчинами, которых скрывала листва, украшавшая всю конструкцию. В центре платформы был наскоро сколочен зеленый деревянный замок, куда втиснулись Анна и семь других женщин. Сооружение угрожающе завибрировало, и все участницы представления с облегчением вздохнули, когда платформа с замком остановилась.

Анна услышала голос герольда, который провозгласил:

– Зеленый замок!

Сбоку продолжала шмыгать носом Мария, глаза ее наполнились слезами, когда она увидела три полотнища ткани, свисавших со стен импровизированного замка. На них были изображены три разбитых сердца, женская рука, держащая сердце мужчины, и женская рука, вертящая мужское сердце.

– Это сделано по его приказу! – прошептала сестра Анне. – Он старается тронуть мою душу.

– Пошли! – скомандовала герцогиня Саффолк, которая не заметила тревожного состояния Марии.

У Анны тоже не было времени на слова утешения или моральную поддержку. Она знала, что Мария слаба духом, и опасалась, как бы та не сдалась под натиском короля. Вот бы надавать ему по ушам – или еще что похуже – за то, что он так обращается с сестрой, которая и без того уже натерпелась от королевских особ.

Женщины молчали, ожидая трубного гласа, который возвестит о начале представления живой картины. Они слышали аплодисменты гостей, приглушенные возгласы удивления и восторга – явно заслуженные, так как мастер Корниш, главный распорядитель праздника, создал прекрасные декорации. Замок окружали очень реалистичные сад и заросли кустов, и в распоряжении Корниша, наверное, имелась целая армия белошвеек, которые долгими ночами изготавливала шелковые цветы, усыпавшие ветви.

Зазвучали трубы, Анна и остальные дамы надели маски, подобрали юбки и бросились наружу из замка. Они были в одинаковых белых атласных платьях, отделанных миланским кружевом и расшитых золотой нитью, шелковых чепцах и капорах в миланском стиле, украшенных золотыми накладками с инкрустацией драгоценными камнями. На каждом капоре вышили имя персонажа. Анна изображала Упорство, Мария – Доброту, теперь она сожалела, что выбрала себе такую роль, вдруг это придаст храбрости королю. Джейн Паркер была Постоянством, а герцогиня Саффолк, находившаяся впереди всех танцовщиц, воплощала собой Красоту.

В зале за высоким столом сидела вместе с послами королева, она смотрела представление с явным удовольствием. Когда дамы начали танцевать, появились восемь лордов в масках, головных уборах из золотой парчи и накидках из синего атласа. У них тоже были имена: Любовь, Благородство, Юность, Преданность, Верность, Удовольствие, Нежность и Свобода. Возглавлял их мужчина в алой накидке, на которой были вышиты золотые языки пламени и имя – Страстное Желание. Это был мастер Корниш, не король, но Анна знала, что Генрих находится среди восьми танцоров и скрывается под маской Любви. Имена персонажей и сама тема живой картины, казалось, символизировали желание короля снискать благосклонность ее сестры.

При появлении лордов леди быстро ретировались в замок, после чего галантные джентльмены подвергли крепость обстрелу, отчего некоторые зрители испуганно закричали. Анна и ее спутницы самоотверженно защищали свою твердыню, бросая в осаждающих конфеты или брызгая на них розовой водой. Те в ответ осыпали осажденных финиками, апельсинами и другими фруктами, и, разумеется, исход битвы был предрешен. И вскоре они уже с видом триумфаторов брали дам за руки, выводили своих пленниц наружу, где тут же пускались с ними в быстрый круговой танец. Анна увидела короля в паре с Марией. Она чувствовала страх сестры, которой приходилось танцевать со своим будущим соблазнителем на глазах у королевы и всего двора, и наверняка многие, наблюдая за этой парой, наверняка уже строили разные домыслы. Но когда танец закончился и участники представления, к всеобщей радости и под бурные аплодисменты, сняли маски, Марии нигде не было.

Король хмуро стоял один, но быстро совладал с собой и отправился исполнять роль хозяина на банкете для гостей в апартаментах королевы.

Анне было позволено не сопровождать королеву. Не снимая костюма, она поспешила на поиски Марии, но безуспешно. Встревоженная, она вернулась в зал, чтобы спросить Джорджа, не видел ли он сестру. Брат сидел развалясь на скамье, и Анна едва не повернула обратно, заметив рядом с ним Генри Норриса и еще какого-то мужчину. Разгоряченные вином, они дружно хохотали над какой-то шуткой.

– Я потеряла Марию, – стараясь не смотреть на Генри Норриса, сообщила Анна. – Она куда-то ушла до окончания живой картины. Надеюсь, с ней все в порядке.

– Мария способна сама о себе позаботиться, – ответил Джордж. – Ни к чему беспокоиться.

Норрис улыбался. Анна посмотрела ему в глаза – в них светились теплота и восхищение – и тут же опустила взгляд.

– Ладно, – сказала она и отошла; ее сердце учащенно билось.

Всю ночь Анна тревожилась за Марию и не могла уснуть. Утром, прежде чем в столовую королевы принесли завтрак – холодное мясо, хлеб и эль, – она, пропустив молитву в часовне, побежала в комнаты Марии и наткнулась на Уилла Кэри, который отправлялся в апартаменты короля.

– Я не могу задерживаться, Анна, опаздываю, – бросил ей зять и умчался.

Анна взбежала по ступенькам.

– Мария! – позвала она. – Мария, с тобой все в порядке?

Дверь открылась, за ней с трагическим видом стояла Мария.

– Слава Богу, ты здесь! – воскликнула она. – Я думала, Уилл никогда не уйдет. – И разрыдалась, захлебываясь слезами.

– Что случилось? – воскликнула Анна. – Это король?

Марию начало рвать, она согнулась пополам и изрыгнула из себя чистую желчь, которая закапала на пол. Анна подавила желание отвернуться.

– Скажи мне, – не унималась она.

– Он меня принудил, – простонала Мария. – Пока мы танцевали в живой картине, он приказал ждать его в маленьком банкетном домике рядом с теннисным кортом. Сказал, что ему нужно поговорить со мной. Я не хотела идти, но боялась его обидеть. Я ждала целую вечность и страшно замерзла, наконец он пришел, а потом… О Анна, это было ужасно… И теперь я предала Уилла. Я этого не хотела…

Уму непостижимо: два короля надругались над Марией. И ведь никто не поверит, что против ее воли. Значит, об этом не должна узнать ни одна живая душа.

– Было больно? – спросила Анна, обнимая сестру.

– Нет, но он не принимал моих отказов, а я не посмела дать отпор. Я чувствовала себя грязной, замаранной… Когда вернулась, не могла смотреть Уиллу в лицо. Но он тоже хотел получить от меня свое удовольствие, и я сказала, что меня тошнит. Это правда. Я так боялась, что он догадается. Ох, Анна, что мне делать? Король хочет снова видеть меня сегодня вечером.

– Не ходи, – наставительно сказала Анна.

– Но я не смею ему отказывать. Он может проявить щедрость к нашей семье, но может и лишить нас своих милостей или сделать что-нибудь похуже. Я должна пойти. О Боже, почему я?! Из всех женщин, которых он мог выбрать. – И Мария снова залилась слезами.

– Нужно было сказать отцу.

– Ты с ума сошла? Он и так обо мне невысокого мнения.

Анна усадила Марию на скамью:

– Я скажу ему, как ты несчастна.

– Нет!

– Тогда сошлись на болезнь. Поезжай домой в Хивер. Уилл поймет.

– Мне придется и вправду заболеть. Уиллу не понравится мой отъезд.

Анна потеряла терпение:

– Тогда это единственный выход. Если, конечно, ты не пожалуешься королеве.

Мария ужаснулась:

– Об этом и подумать нельзя. Она такая добрая леди, я не стану причинять ей страдания.

– Ну что ж, ничего другого я предложить не могу. Не знаю, что еще придумать. – Анна чувствовала себя ужасно беспомощной и злилась. – Это позор, что король, который кичится добродетелью и выставляет себя живым примером рыцарственности, может так подрывать основания собственного авторитета, и это сходит ему с рук! – возмущалась она.

Распорядившись, чтобы Марии принесли хлеба и эля, Анна оставила сестру на попечение горничной и пошла искать отца. Она нашла его в зале Совета зеленого сукна[16] за большим столом, где он просматривал дворцовые счета.

Сэр Томас поднял взгляд:

– Анна! Какой приятный сюрприз.

– Не такой уж приятный, когда вы услышите то, что я собираюсь сказать, отец, – ответила она, понизив голос. – И это только для ваших ушей. – Она покосилась на сидевших за высокими столами двух клерков, и сэр Томас отпустил их.

– Ну, – сказал он, когда они остались одни, – что случилось?

– Король заставил Марию стать его любовницей.

– Что? – Сэр Томас побагровел.

– Он не оставил ей выбора. Он надругался над ней, если выражаться прямо! Я полагаю, вам следует знать об этом.

– Как она позволила себе оказаться в такой ситуации?! – проревел отец.

– Позволила себе?! Говорю вам, он не оставил ей выбора! – Анна начинала впадать в ярость. – Когда король повелевает, кто посмеет его ослушаться? И разумеется, он давал понять, что готов проявить щедрость. Он уже даровал Уиллу земли.

Сэр Томас с мрачным лицом глубже уселся в кресле.

– Это достойно сожаления, но не причинит ей вреда, – помолчав, сказал он, – и никому из нас. Бесси Блаунт, которая пять лет находилась в интимной связи с королем и родила ему сына, извлекла из этого большую пользу и была удачно выдана замуж.

– Но Мария уже замужем, и ей больно сознавать, что она наставляет своему мужу рога. Едва ли она извлечет из этого что-то, кроме стыда и горя.

– Деньги, почести, преференции для семьи, – возразил отец, и в его глазах засветился расчетливый огонек.

Анна смотрела на него разинув рот. Неужели он готов за деньги продать собственную дочь?

– Мы все должны использовать сложные ситуации в свою пользу.

– Я думала, вы что-нибудь сделаете, чтобы прекратить это, – с трудом сдерживая злобу, заметила Анна.

– Увы, здесь я так же бессилен, как и Мария. Ты сама сказала: никто не смеет перечить королю.

– Я осмелюсь! – дерзко крикнула Анна и, с сердитым шелестом взмахнув юбками на прощание, оставила сэра Томаса.

Отец, казалось, был очень доволен собой.

– Меня назначили казначеем королевского двора и управляющим Тонбриджа, – ликовал он.

Они с Анной прогуливались вдоль набережной в Гринвиче, наслаждаясь первым теплым весенним вечером. После их перебранки из-за Марии Анна долгое время не могла заставить себя разговаривать с отцом, однако избегать встреч было невозможно – пришлось постепенно сменить гнев на милость и немного смягчиться по отношению к нему.

– Плата за грех? – спросила она.

Прошло два месяца с того дня, как Мария уступила домогательствам короля. Уилл ни о чем не догадывался, и Мария, хотя и смирилась с необходимостью терпеть ухаживания Генриха, которые признавала не такими уж неприятными, тем не менее ужасно страдала от чувства вины.

– Едва ли это так! – резко ответил сэр Томас, и благодушное настроение с него как рукой сняло. – Эти назначения – награда за мою многолетнюю верную службу и помощь в раскрытии замыслов герцога Бекингема. Любой в моем положении мог рассчитывать на благодарность короля. Я отвергаю твои намеки, будто получил эти должности только потому, что моя дочь делит ложе с его милостью.

– Как вы можете быть таким самодовольным? – бросила ему в ответ Анна.

– Могу, потому что должен!

Они продолжали идти в молчании, ловя на себе любопытные взгляды других гуляющих. Анна устремила глаза на реку, где сновали туда-сюда лодки, направлявшиеся в Лондон или в Дептфорд и к морю. Дул сильный ветер, и она придерживала рукой капор.

В то утро король посетил королеву в ее личных покоях и одарил Анну своим вниманием. Прошло три недели, как он соблазнил Марию, и все это время Анна едва могла заставить себя взглянуть на Генриха, потому что видела перед собой не монарха в прекрасной мантии, а себялюбивого, похотливого мужлана, который насильничал ее сестру, не задумываясь ни о чувствах своей «возлюбленной», ни о последствиях собственной страсти. Она его презирала. Поэтому, когда сегодня король спросил, как она устроилась, Анна, опустив глаза долу, ответила самым нелюбезным из возможных в данной ситуации тоном:

– Хорошо, ваша милость. – Если бы она посмотрела на него, Генрих увидел бы в ее взгляде ненависть. Те же чувства семь лет назад Анна испытывала к королю Франциску.

Последовала пауза.

– Приятно это слышать, – произнес король Генрих и прошел мимо.

Однако позже Анна заметила, что он продолжает следить за ней. Прочла ли она в его взгляде недоумение? Или стыд? Если так, отлично! Очень хотелось, чтобы этот всевластный господин понял: кто-то знает, какой он на самом деле.

Отцу о своей холодности с королем Анна, конечно, не рассказала. Для него солнце всходило и садилось вместе с Генрихом Тюдором.

– Должен сообщить, что кардинал затягивает переговоры по поводу твоего брака, – произнес отец, нарушая молчание. – Не знаю, что за игру он ведет, но совершенно невозможно достичь какого бы то ни было соглашения по условиям контракта. Если это дело не завершится к осени, я его прекращу.

«Слава Богу!» – возрадовалась про себя Анна.

– Я говорила, сэр, лучше бы вы потребовали графство Ормонд себе.

– Но тебе уже двадцать один, и ты до сих пор не замужем. Это тебя не волнует?

– Ничуть, – ответила ему Анна. – Я еще не встретила человека, за которого хотела бы выйти.

– Ты имеешь в виду, негодница, человека, которого выберу я! – прорычал отец.

– Будем надеяться, это окажется один и тот же человек.

Анне так нравилось дразнить отца.

Глава 8. 1523 год

Анна заметила, что из всех молодых джентльменов, которые захаживали в покои королевы, чаще других здесь появлялся Гарри Перси.

Екатерина привечала каждого и снисходительно взирала, как кавалеры болтали и флиртовали с ее фрейлинами.

– Вы могли бы развлечь гостей, – говорила она Анне. – Налейте им вина, сыграйте для них, потанцуйте с ними, но ведите себя достойно. Ваши родители, без сомнения, надеются, что я посодействую вашему удачному замужеству.

Анна улыбнулась. Переговоры о ее предполагаемом браке с Джеймсом Батлером были прерваны, и она наслаждалась чувством вновь обретенной свободы и лелеяла в душе надежды на светлое будущее.

Когда Гарри в третий раз пришел в гостиную королевы, Анна заметила, что он особенно интересуется ею. Она и раньше ловила на себе его внимательный взгляд и не обращала на это внимания, однако теперь, когда одна из фрейлин заиграла на лютне, Гарри вдруг предстал перед ней:

– Госпожа Анна, не окажете ли честь потанцевать со мной?

Глаза у него были зеленые, а сам молодой человек высок, худощав, приятен внешне; с курчавыми каштановыми волосами, крупными чертами и сильно выступающим носом – не красавец в привычном смысле слова, но мужчина с открытым, честным лицом и почтительными манерами.

– Буду рада это сделать, – ответила Анна, принимая его руку и позволяя повести себя в бассе.

Когда танец завершился, Гарри пригласил ее на следующий, за ним на другой, и вот они уже сидели на мягком диване в одном из эркеров и разговаривали так, будто знали друг друга долгие годы. Анна видела, что королева наблюдает за ними, и успокоилась, когда та улыбнулась.

Гарри сказал, что ему двадцать один год и он старший сын графа Нортумберленда. До недавнего времени служил на севере в качестве блюстителя приграничных территорий. Весной его освободили от этой должности, чтобы он мог явиться ко двору кардинала, где прислуживал своему господину за столом, демонстрируя умение нарезать пищу, присущее каждому джентльмену.

– Я надеюсь таким образом получить продвижение, – пояснил он. – Как мастер Кэри, который делал это очень ловко. Он мой кузен.

Анна подумала, не сказал ли ему Уилл, что она свободна, и не подвиг ли на ухаживания.

– Я слышал, вашего отца недавно наградили орденом Подвязки, – улыбаясь, продолжал Гарри. – Это большая честь, и, я уверен, заслуженная.

– Мы очень гордимся им, – сказала Анна, опуская добавление: и он сам тоже очень горд собой.

Пока они разговаривали, Анна все больше убеждалась в своих симпатиях к Гарри Перси. Хотя он и не пробуждал в ней страсти, она точно знала, что может подружиться с ним, и чувствовала: этот молодой человек ее не разочарует. Слишком он искренний, слишком настоящий и явно без ума от нее.

В конце вечера Гарри заверил Анну, что, когда кардинал в очередной раз прибудет ко двору, он снова разыщет ее. После чего откланялся, оставляя свою избранницу одновременно растроганной и опечаленной его уходом. Гарри Перси вызвал у Анны приятные чувства. Пребывание в его обществе казалось частью естественного порядка вещей.

Гарри сдержал слово. Стоило кардиналу вновь прибыть ко двору, и молодой человек сразу оказался у дверей королевы. Он возвращался каждый день и становился все более страстным. Однако Анна не собиралась давать себя в обиду и не хотела быть одураченной или показать, что слишком симпатизирует ему. Иногда она не появлялась вовсе и заставляла своего поклонника теряться в догадках, куда запропастилась его пассия. Со временем Анна поняла, что в этих играх нет необходимости, Гарри и так с самого начала принадлежал ей всей душой.

Постепенно в течение того чарующего мая панцирь, в который облачилась Анна, рассыпался под напором доброты и преданности Гарри. В первый раз они поцеловались украдкой в беседке, в личном саду королевы, и поцелуй этот был сладостен.

Анна понимала, что влюбляется в Гарри Перси, но за этим чувством таилось гораздо большее. Она обретала уверенность в том, что это самый подходящий для нее мужчина. Конечно, важную роль тут играла всегдашняя скромная почтительность молодого джентльмена, но, кроме того, Анна знала, что Гарри Перси – наследник одного из величайших и наиболее древних герцогств в Англии и лучшей партии ей не найти. На этом фоне запретное увлечение Генри Норрисом померкло.

– Тебе известно что-нибудь о семействе Перси? – стараясь придать голосу оттенок не слишком глубокого интереса, спросила она однажды Джорджа, пока они следили за игрой в шары.

– Это важные лорды, – ответил брат, – практически короли на севере.

Такой отзыв подтверждал рассказы Гарри. Его предки пришли в Англию с Вильгельмом Завоевателем. У семейства Перси была долгая и благородная история, его представители вступали в браки с членами королевских родов. Она могла стать графиней Нортумберленд и намного превзошла бы по статусу сестру! Но мотивы у Анны были не только корыстные. Она хотела получить самого Гарри. Он перевернул ее устоявшееся представление о мужчинах и показал, что честь, уважение и преданность не пустые слова. Анна не могла придумать ничего более чудесного, чем стать его супругой. Когда Гарри признался, что она ему очень нравится и что он сказал бы больше, если бы мог, сердце девушки преисполнилось радостью.

Джордж усмехнулся. Он знал!

– Ты могла бы сделать что-нибудь и похуже, чем выйти замуж за Гарри Перси.

– О чем это ты?

– Весь двор только и судачит о том, как Анна Болейн его любит.

Щеки Анны заалели.

– Это мое дело! – вспылила она.

– Придворные дамы королевы любят посплетничать, – с улыбкой произнес Джордж. – И если ты будешь продолжать носить французские платья и привлекать к себе внимание, то чего еще ожидать?

– Я ожидаю, что ты упрекнешь их за досужую болтовню, – возразила Анна.

– О, у меня есть более приятные занятия! – засмеялся Джордж.

– Без сомнения! – едко заметила она; любовные похождения брата были печально известны при дворе.

Но потом Джордж привлек сестру к себе и крепко сжал в объятиях:

– Серьезно, я был бы рад, если бы ты вышла за Гарри, и отец тоже, в этом можно не сомневаться. Так что вперед, дорогая сестрица, не упусти благие возможности, которые предлагает тебе жизнь.

Стоял июнь, и розы в саду королевы были в полном цвету. Гарри подвел Анну к скамье, сорвал красную розу и преподнес ей, а потом опустился перед своей избранницей на одно колено. Глаза его горели искренним чувством.

– Я не могу больше таиться. Я люблю вас, Анна, – решительно проговорил он, а она сидела перед ним, и ее сердце дико стучало. – Вы окажете мне честь, став моей женой?

Анна посмотрела в его дышащее надеждой и нетерпением лицо и не увидела ничего, кроме написанной на нем чистой любви. Сердце ее замерло и растаяло. Гарри был хорошим человеком, добрым, мягким и верным. Он никогда не обидит и не бросит ее, никогда не обманет и не заставит делать то, что ей не по нраву. С ним ее будущее будет обеспечено. Как могла она думать в первые дни знакомства, что ни за что не полюбит его?

– О да, Гарри! – выдохнула Анна, и они поцеловались уже не украдкой, а долго, уповая на то, что их никто не видит. Желание не было удовлетворено, ей захотелось большего.

– Тогда мы должны обручиться, сейчас же! – воскликнул Гарри. Потом вскочил и подозвал двоих джентльменов, сидевших неподалеку от них на траве с несколькими фрейлинами королевы: – Господа! Не станете ли вы свидетелями нашей помолвки?

Анна испугалась такой поспешности. Сначала она должна была поговорить с королевой и с отцом, или, скорее, это следовало сделать Гарри, но ее закружило в вихре его энтузиазма, и она с улыбкой смотрела, как два кавалера отвешивают ей поклоны. Королева наверняка не станет возражать, а отец уж точно не откажется. У Анны не было сомнений в правильности своего поступка, когда она вслед за Гарри охотно повторяла обещание, что свяжет себя с ним навеки:

– Я, Анна Болейн, даю тебе, Гарри Перси, клятвенное обещание, что стану твоей законной женой.

– Прошу вас, господа, не говорите об этом никому, пока я не дам разрешения, – попросил Гарри.

Молодые люди пообещали сохранить тайну и удалились, посмеиваясь и желая им обоим счастья и удачи.

Гарри сжал руку Анны:

– Давайте будем держать это в секрете, пока я не расскажу о нашей помолвке своему отцу, когда он прибудет ко двору. После этого я поговорю с вашим. Мы должны соблюсти все правила. Но, Анна, о моя дорогая Анна, вы сделали меня счастливейшим из смертных! – И он снова поцеловал ее, на сей раз более страстно. Это было блаженство!

Они пытались сохранить свой секрет, но сделать это оказалось непросто, ведь им почти никогда не удавалось остаться наедине. Королева могла поощрять флирт, но око у нее было зоркое. По крайней мере, она не слышала, о чем они говорили, когда сидели в «своей» нише у окна и обсуждали планы на будущее.

– Мы должны устроить пышную свадьбу с множеством гостей, – говорил Гарри. – Я хочу, чтобы вся моя родня и все друзья увидели, какая прекрасная невеста мне досталась!

Он смотрел на Анну с таким неприкрытым желанием, что сердце у нее пело. А потом его рука под прикрытием юбок ложилась на ее руку. И влюбленный жених нежно поглаживал кисть Анны, не лишая ласки даже уродливый лишний ноготь.

Однажды Анна ускользнула после ужина и встретилась с Гарри в липовой аллее, которая вела к церкви братьев обсервантов, расположенной неподалеку от дворца. Место было пустынное, и когда влюбленные растворились в объятиях друг друга, Анна услышала, как монастырская братия поет вечерние молитвы. Король будет слушать вечерню в капелле королевы. У них был целый час времени.

Гарри увлек Анну в тень одного из деревьев и страстно поцеловал. Она ощутила прилив желания, живого и настоятельного, но приструнила себя. Скоро она станет графиней Нортумберленд, леди Перси, и должна вести себя как таковая. Поэтому Анна совершила над собой невероятное усилие, чтобы мягко высвободиться из объятий Гарри, и взяла его за руку.

– Я люблю вас, – сказала она. – Душа моя, мы не делаем ничего дурного, любя друг друга, но мы не должны давать повода для разговоров о нашем недостойном поведении.

– Я хотел только поцеловать вас и прижать к своей груди, – запротестовал Гарри.

– И я тоже этого хотела. Но мне нужно возвращаться. Я не могу проводить с вами много времени, пока мы не женаты, а потом в нашем распоряжении будет вся жизнь, чтобы любить друг друга.

– Увы, я не могу ждать так долго, – простонал он. – Каждый день кажется мне вечностью. Но я уважаю ваши желания, моя дорогая. Мы вернемся.

Выйдя из тени дерева, Анна заметила человека в черном, коренастого, с бычьей статью; он стоял немного впереди, ближе к дворцу, где начиналась липовая аллея. Мужчина смотрел в ее сторону, но, заметив Анну, отвернулся. Она понадеялась, что он не видел ее с Гарри, но, даже если видел, их тайная помолвка скоро перестанет быть секретом.

Анна следила за игрой в теннис, когда появилась Мария.

– Мне нужно поговорить с тобой, – тихо сказала она.

Глаза сестры были красными, словно она плакала. Анна встала и двинулась следом за Марией, покидая галерею для зрителей. Дрожа от сентябрьской прохлады, они вышли в сад.

– Я беременна, – сообщила Мария. – Это ребенок короля. Нет никаких шансов, чтобы это было дитя Уилла. Мы с ним не… ну, не так уж долго. Он всегда слишком утомлен. О Боже, что я скажу ему?

Анна окаменела:

– Может быть, король даст тебе совет. Из-за него ты оказалась в таком положении.

Мария плакала.

– Я сказала Хэлу, то есть королю. – Она всхлипнула. – С тех пор он не вызывал меня к себе. Думаю, все кончено.

– Разумеется, не кончено! У него будет ребенок, за которого он в ответе!

– Он не признает его. Он сказал, существует установление закона, что любой ребенок, которого я ношу, – это ребенок моего супруга. Но, Анна… никогда не думала, что скажу подобное… я по нему скучаю. Я его полюбила. В нем есть что-то такое…

– Что бы это ни было, только не честь! – возразила Анна, думая, как ей повезло найти столь цельного человека, как Гарри. – Мария, ты хотя бы просила его оказать помощь ребенку деньгами? Только не говори, что так и уйдешь ни с чем!

Ответ был написан на лице Марии.

– Я знаю, знаю… – Она всхлипывала; на них глазели проходившие мимо любопытные придворные. – Но я была не готова. Что я скажу Уиллу?

Анна быстро прокрутила в голове ситуацию:

– Какой срок?

– Кровей не было два раза.

– Тогда тебе лучше как можно скорее заманить супруга в постель и сделать вид, что ребенок родился раньше времени. Или скажи ему правду. Другого выбора нет. Уилл проявит к тебе сочувствие.

– Нужно было рассказать ему все с самого начала. – Мария заплакала. – Он мог простить мне, что я уступила королю, когда сама этого не хотела, но он не простит целый год лжи. Ни один мужчина не простил бы.

– Тогда тебе придется жить с этим секретом, – сказала Анна. – Прости, что говорю так, но это лучшее из двух зол.

– Пожалуйста, не говори ничего отцу, – взмолилась Мария.

– Почему нет? Воображаю, как он обрадуется, узнав, что станет дедом ребенка короля! Ты можешь даже превзойти королеву и родить ему сына. Тогда увидишь, что интерес его милости к тебе оживится, могу побиться об заклад.

– Бесси Блаунт родила королю сына, и он его признал, – вспомнила Мария и просияла.

– Да, и судя по тому, что я слышала, мальчика воспитывают как принца.

– Но если это произойдет, Уилл все узнает.

– Лучше вернуться к этому разговору, когда придет время, – посоветовала Анна. – А теперь извини меня, но я должна вернуться к королеве. Я назначена к ней с четырех часов.

И Гарри должен был прийти на встречу с ней этим вечером.

Через два дня кардинал Уолси и его свита отбыли в Йорк, в огромный дворец в Вестминстере, и Анна начала считать часы до следующего свидания с Гарри. Время тянулось бесконечно долго, и она коротала досуг, придумывая свадебный наряд. О, как это здорово – иметь дворянский или королевский статус и носить платья из парчи или бархата! Но серебристый шелк тоже подойдет, и в теплую погоду в нем будет легче, ведь свадьба, разумеется, состоится летом. Она оставит волосы распущенными в знак целомудрия, которое так бережно хранила, но вплетет в них украшения и ленты, а сверху наденет венец.

Однажды утром, пребывая в радужных мечтах о своей свадьбе, Анна направлялась из спальни фрейлин в апартаменты королевы, как вдруг из-под арки выступил молодой человек, показавшийся ей знакомым:

– Госпожа Анна Болейн?

– Да? – Она испуганно остановилась.

– Джеймс Мелтон к вашим услугам, госпожа. – Разумеется. Это друг Гарри, еще один джентльмен из свиты Уолси. Анна вспомнила, что однажды он приходил вместе с Гарри в покои королевы. У него было худое лицо, хорошо поставленная речь, одет он был в парчовый костюм для верховой езды, но вид имел мрачный. – Меня послал Гарри, – сказал он.

– О! – воскликнула Анна, обрадовавшись, но Джеймс Мелтон сохранял угрюмое выражение лица. – Что случилось? – спросила она.

– Я бы все отдал, лишь бы не доставлять вам эту новость, – ответил Джеймс.

Анну охватила паника:

– Скажите мне, что он не болен!

– Нет, но ему запретили видеться с вами.

Вся радость Анны улетучилась.

– Почему? – дрожащим голосом спросила она, сразу выстраивая в голове цепочку возмущенных протестов.

– Я очень мало знаю о том, что произошло, но полагаю, он сейчас едет на север. Перед отъездом он прислал мне короткую записку, поручив сообщить вам, что в ваших отношениях все изменилось.

– Он отказался от меня? – жалобно спросила Анна.

– Напротив, госпожа Анна, он был в отчаянии, потому что не знал, какие слухи дошли до вас, и не хотел, чтобы вы плохо о нем думали. Он не находил себе места. Умолял меня в его отсутствие не позволить вам выйти замуж за другого.

– Кто-то пытается разлучить нас? – Анна почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы ярости. – Это кардинал Уолси?

Джеймс кивнул:

– Подозреваю, что это он.

– И Гарри не вступился за нас? Я бы это сделала.

– Я не знаю, что произошло, но Гарри говорил, что хочет увидеться с епископом Лондона. Сказал, что боится делать это за спиной кардинала, чтобы не лишиться головы, но епископ, вероятно, сможет оказать ему помощь. Однако если Уолси грозил ему смертью, тут явно замешан король.

Анна задрожала.

– Не обязательно, – сказала она, пытаясь разуверить себя. – Всем известно, что это Уолси уничтожил Бекингема. Уолси всесилен. Но почему Гарри просил о встрече с епископом?

И связано ли это как-то с их помолвкой?

– Он не сказал, только упомянул, что это не пошло ему на пользу, потому как епископ заявил, что он совершил тяжелый проступок. Это еще одна причина, которая заставляет меня думать, что к делу причастен король. Вы сами можете прочесть письмо Гарри. – Джеймс сунул руку под дублет, вынул оттуда смятый листок бумаги и передал Анне.

Она взяла его трясущимися руками, похолодев от страха, и прочла. Объяснений там содержалось не больше, чем передал Джеймс, но в конце была приписка:

Поручитесь за меня госпоже Анне. Попросите ее не забывать данного обещания, от которого никто, кроме Бога, не властен ее освободить.

– Что мне делать?! – с мукой в голосе воскликнула Анна. – Если за этим делом стоит король, мы пропали.

Ее поглотила бешеная ярость. Король обладал такой властью, что мог разрушить не только жизнь сестры, но и ее собственную.

Джеймс Мелтон беспомощно развел руками:

– По правде говоря, я не знаю. Вы можете спросить церемониймейстера кардинала господина Кавендиша, нет ли у него каких-нибудь сведений. Мало что остается тайной для этого человека, он часто помогает его высокопреосвященству.

– Отвезите меня во дворец Йорк! – взмолилась Анна. – До вечера я здесь не нужна. Я должна выяснить, что произошло.

– Я не смею. Меня не должны видеть с вами. Я рискнул прийти сюда только потому, что Гарри – мой друг.

Лишь теперь Анна поняла, насколько серьезна ситуация. Проступок совершил не только Гарри.

– Понимаю, – сказала она. – Очень хорошо, я поеду одна.

– Это безумие, – предупредил ее Джеймс.

– Мне все равно! – крикнула Анна. – Мне дела нет до кардинала или короля! Я хочу получить ответ! Пусть они поймут, что никто не смеет играть в игры с Анной Болейн! – Она была вне себя.

Джеймс и сам будто обезумел:

– Ладно, госпожа Анна, я буду сопровождать вас. Но не надейтесь, что из этого безрассудства выйдет какой-нибудь толк.

Они молча сидели в барке, мимо проплывал Лондон. Анна, чтобы соблюсти приличия, взяла с собой служанку, так как кардинал возглавлял двор, где были одни мужчины. Впрочем, ходили разговоры о том, что Уолси прячет в своих покоях давнюю любовницу и даже имеет от нее детей.

У вестминстерского причала они сошли на берег и назвали свои имена у ворот дворца Йорк. Джеймса здесь явно знали и любили, так что гостям махнули рукой, разрешая войти.

– Я отведу вас к господину Кавендишу, – сказал Джеймс, – но потом должен буду покинуть. Отец убьет меня, если узнает, что я совершил подобное.

– Мой поступит так же, – сквозь зубы процедила Анна, – но это не имеет значения.

Дворец Йорк представлял собой огромное собрание разномастных строений, старых и новых, раскинувшихся между садами и дворами, и на неискушенный взгляд напоминал лабиринт. Однако Джеймс хорошо здесь ориентировался и вскоре привел Анну наверх, в апартаменты такого великолепия и роскоши, что, несмотря на все свое несчастье, она раскрыла рот от удивления. Каждый дюйм стен и потолка был расписан или позолочен. Неудивительно, что столько людей завидовали Уолси!

Они пробрались сквозь толпу джентльменов, должностных лиц, просителей и слуг, которые ожидали встречи с кардиналом.

– Господин Кавендиш должен быть в кабинете, – сказал Джеймс и постучал в красивую, обшитую панелями дверь. Однако, когда она открылась, в арочном дверном проеме стоял Уолси собственной персоной.

Джеймс быстро припал на колено, чтобы поцеловать его перстень на протянутой с отсутствующим видом руке, а сам кардинал смотрел на Анну:

– Мастер Мелтон, вы весьма предусмотрительный джентльмен, ибо доставили ко мне даму, которую я собирался вызвать. Удивляюсь, как такое могло произойти.

Джеймс встал, заметно дрожа. Прежде чем он успел ответить, заговорила Анна:

– Милорд кардинал, я настояла на том, чтобы увидеться с вами, и этот джентльмен неохотно согласился сопровождать меня.

Все уставились на нее, но кардинал, казалось, не замечал окружающей обстановки:

– Правда? Какая удача, что он оказался под рукой. Джеймс, я поговорю с вами позже.

Джеймс вспыхнул и откланялся. Анна чувствовала себя ужасно. Он оказал ей услугу, а получил проблему. Но ничего, она выведет его из затруднения.

– Ваше преосвященство, – снова заговорила Анна, – надеюсь, вы не станете думать плохо о мастере Мелтоне из-за его доброты ко мне. Он только доставил мне письмо от лорда Перси, не зная, о чем оно. Это я, прочитав письмо, настояла на том, чтобы приехать сюда.

Уолси недоверчиво смотрел на собеседницу. Его мясистые челюсти и испещренные красными прожилками сосудов щеки вызывали у нее отвращение. Анне хотелось, чтобы кардинал увел ее куда-нибудь, где они могли бы обсудить дело без свидетелей. Ее смущало присутствие стольких людей, которые жадно внимали каждому произнесенному слову.

– Ясно, – буркнул кардинал. – Без сомнения, вы предположили, что я знаю о вашем мнимом обручении с Гарри Перси.

– Тут нет ничего мнимого, милорд! – Анна вскинула голову.

– Значит, вы явно не знаете о том, что лорд Перси семь лет назад был помолвлен с леди Мэри Тальбот, дочерью графа Шрусбери. – Кардинал с видом хищной птицы наблюдал за реакцией Анны.

– Я в это не верю, – сказала она, силясь не подать вида, насколько шокирована заявлением Уолси.

– Тогда мне вас жаль. Король и я одобрили помолвку. Соглашение было весьма удовлетворительное, потому что партнеры равны по статусу.

Это невыносимо! Как смеет жалкий сын мясника в присутствии посторонних намекать, что внучка герцога, если вам угодно, не пара наследнику графства!

– В сложившихся обстоятельствах, – продолжил кардинал, – лорд Перси проявил опрометчивость, пообещав себя вам. Он прекрасно знал, что его отец не одобрит подобный брак.

– Гарри – честный человек! – воскликнула Анна. – Я не верю, что он зашел бы так далеко, если бы был помолвлен с другой.

Однако Анна помнила, с какой поспешностью он дал ей клятву верности. Неужели он наивно полагал, что она может отменить прежнюю договоренность?

– Вам следует знать, госпожа Анна, что я обсуждал это дело с королем, и он очень недоволен вашей самонадеянностью. Это его прерогатива – одобрять браки своих дворян.

Анна ничего не ответила. А что она могла сказать? Если король высказался против них, тогда все потеряно. Мир рушился вокруг нее – осталось лишь блеклое будущее, в котором нет места Гарри.

– Я поговорил с лордом Перси, – сказал кардинал, – и передал ему неудовольствие короля.

Анна легко могла себе представить, как это происходило. Она надеялась только на то, что он вел себя достойно.

Уолси тяжело переступил с ноги на ногу и остановил на Анне мутный взгляд:

– Это не доведет до добра, госпожа Анна, когда наследник великого графства думает, что может безнаказанно обручаться со всякой глупой девчонкой, обретающейся при дворе. Так я и сказал этому юному недоумку.

Анна закипела, услышав, как ее называют глупой, да еще и в присутствии других людей. Как он смеет! Но Уолси не обращал внимания на ее злость:

– Я сказал ему, что удивляюсь его безрассудству. Как он мог решиться нанести оскорбление королю! И послал за его отцом-графом, который, естественно, возмутился и предупредил своевольного отпрыска: если тот не порвет это неразумное соглашение, он навсегда лишит его наследства.

Это объясняло, почему Гарри поехал встречаться с епископом Лондона – не хотел ставить в известность Уолси и, вероятно, надеялся, что епископ не найдет причин оспаривать их помолвку и одобрит ее. Но разумеется, этого не произошло, не произошло…

– Вы слушаете меня, девушка?! – рявкнул Уолси. – Я сказал, что его величество король пожалуется вашему отцу и потребует, чтобы он заставил вас вести себя прилично в будущем.

Это будет премило со стороны человека, который совершил изнасилование.

– В чем я вела себя недостойно? – спросила Анна. – Я не совершила ничего неприличного. О предыдущей помолвке я не имела представления. И мой отец наверняка одобрил бы такой союз.

– Ох, действительно, он бы одобрил! – с гадкой усмешкой произнес Уолси. – Но его величество намерен выдать вас замуж за другого человека, с которым уже ведет переговоры. Как я понимаю, соглашение почти заключено.

– За кого? – крикнула Анна. – Не за Джеймса Батлера?

– Я не вправе сообщать вам, госпожа Анна. Но не сомневаюсь, что если вы понимаете, в чем состоит ваше благо, то будете довольны и с благодарностью примете то, что организовал для вас король.

– Но я дала слово Гарри!

Уолси прищурил глаза:

– Думаете, король и я, мы не знаем, как поступить в столь важном деле? Будьте уверены, лорда Перси вы больше не увидите. Ему приказано от имени короля не приближаться к вам под страхом вызвать крайнее неудовольствие его милости, и он должен жениться на леди Мэри Тальбот, как только будут закончены все приготовления. А теперь будьте разумной девушкой и примите это как данность.

– Но королева одобряла наше сближение! Она поощряла нас! – Анна пришла в отчаяние.

– Королева не имеет власти в таких делах. – Кардинал вздохнул. – Госпожа Анна, вы меня утомляете, и у меня масса неотложных дел. Король распорядился, чтобы вы покинули двор и на один сезон отправились домой.

– Нет! – запротестовала Анна. – Это величайшая несправедливость!

– Вы критикуете решения его милости? – Глаза Уолси были как сталь. – А теперь уходите.

– Вы еще услышите обо мне, милорд кардинал! – от ярости забыв об осторожности, выкрикнула Анна.

Сотня лиц обернулась к ней с открытыми ртами.

Анна сама не понимала, как добралась до Гринвича, настолько ее поглотила ненависть к кардиналу и королю за то, что они расторгли помолвку и разрушили ей всю жизнь. Они даже не дали Гарри шанса попрощаться с бывшей невестой. Не менее сильно терзало Анну воспоминание о том, как зло и презрительно разговаривал с ней Уолси. Без сомнения, это была месть ее семейству за то, что они всегда относились к нему как к выскочке и смотрели высока. Но как посмел он назвать ее глупой девчонкой! Как мог намекать, что она не пара Перси! Это было скорее дело рук Уолси, чем короля. А что касается брака, который его милость якобы организовал для нее, то Анна сомневалась в существовании каких бы то ни было приготовлений к выдаче ее замуж. Это просто уловка, чтобы заставить жертву несправедливости молчать.

Об утрате любимого Гарри она не смела даже думать, иначе сошла бы с ума. Держать счастье в руках и потерять его в мгновение ока – это больше чем жестокость. Никогда ей не видеть милого лица, не чувствовать прикосновения этих теплых губ к своим губам, тяжести этих рук на своих плечах… Он был единственным мужчиной, которого она могла полюбить, – живое воплощение всех положительных качеств, присущих мужскому полу. Никогда ей не найти никого, кто мог бы сравниться с ним. Никто не полюбит ее так, как он. Когда она думала об их планах, о блестящем будущем, которое не осуществится… Это было невыносимо. Едва удавалось сдерживать водопад слез, готовый хлынуть из глаз.

Анны еще не хватились, поэтому пробраться наверх в спальню оказалось нетрудно. Там она бросилась на кровать и дала волю слезам, плакала навзрыд и жалобно стонала.

Она не замечала, как в комнату входили разные люди, пока к ее плечу не прикоснулась нежная рука. Рядом стояла сама королева с таким сочувствующим лицом, что слезы пуще потекли из глаз Анны. Вспомнив, кто она, девушка начала подниматься, но Екатерина попросила ее остаться на месте.

– Расскажите, что случилось, – произнесла она, садясь на табурет у кровати и беря Анну за руку.

– Меня отправляют домой, в Хивер, ваша милость, – прошептала Анна.

– Но почему?

– Ваша милость, вы рассердитесь. – Анна шмыгнула носом, заглатывая слезы.

– Я должна заботиться о вашем благополучии. Вы моя фрейлина, и я за вас отвечаю. Если с вами произошло что-то нехорошее, это отразится и на мне тоже.

Анна знала, что должна сказать королеве правду, как бы тяжело это ни было. Поэтому села, собралась с духом и произнесла:

– Ну тогда, мадам, я понимаю, что была очень глупа. Я дала предварительное согласие на брак с Гарри Перси.

Екатерина выглядела испуганной:

– Ваши родители знают?

– Нет, мадам. Мы любим друг друга. Мы не думали, что они будут против.

Королева нахмурилась:

– Это действительно глупо, госпожа Анна. Вам следовало иметь в виду, что подобное соглашение накладывает на вас такие же обязательства, как собственно брак, и что вы оба должны были сперва получить разрешение от ваших родителей и от короля.

– Я знаю, я все это знаю. – Анна не смогла сдержаться и снова всхлипнула. – Мадам, мы вовсе не собирались оскорблять короля, и, может быть, все были бы довольны нашим союзом, но кардинал сказал «нет». Он назвал меня глупой девчонкой! А потом еще оказалось, что Гарри давно помолвлен с дочерью графа Шрусбери. Его отправили на север, чтобы он женился на ней. А мне приказано покинуть двор! – Она сжала руку королевы. – Ваша милость, я не могу потерять Гарри: я люблю его больше жизни и не хочу оставлять службу у вас. И что мне делать? – Анна уронила голову на руки Екатерины, плечи ее судорожно вздрагивали.

– Я поговорю с королем, – сказала Екатерина. – Но не могу обещать, что это принесет успех.

Пребывая в лихорадочном состоянии, подвешенная между надеждой и отчаянием, Анна отыскала Джорджа и рассказала ему о случившемся. Видя сестру в слезах, брат обнял ее. Его трясло от злости.

– Как он посмел! – ярился он, имея в виду Уолси. – Подождем, что скажет отец!

Поддержка брата утешила Анну. Но от королевы ничего обнадеживающего слышно не было. Екатерина не передала Анне ответ короля – сказала только, что ей придется уехать домой в Хивер.

– Когда придет время, госпожа Анна, можете быть уверены, что вас с удовольствием примут обратно к моему двору, – заверила ее королева.

Анна едва могла держаться.

– Благодарю вас, ваша милость. Вы были очень добры. Но, мадам, со мной поступили несправедливо, и я считаю себя обиженной. – (Уолси за это заплатит!) – Если когда-нибудь это будет в моей власти, я причиню кардиналу столько же неприятностей, сколько он доставил мне!

Королева смотрела на нее во все глаза.

– Надеюсь, со временем вы найдете в себе силы простить его, – сглотнув, сказала она. – А теперь да хранит вас Господь!

«Я никогда не прощу его!» – решила про себя Анна.

И, держа голову высоко поднятой, удалилась. Панцирь снова прочно встал на свое место.

Глава 9. 1523–1524 годы

В Хивере царила невероятная скука, но Анна чувствовала себя такой несчастной, что ей было безразлично, где она находится. Все дни серостью походили один на другой, и ничто не радовало изгнанницу. У нее украли будущее, а настоящее стало невыносимо мрачным и унылым. Что касается прошлого, о нем она не смела вспоминать.

Миссис Орчард подставляла плечо, на котором можно было выплакаться. Мать подбадривала, потом начала умолять Анну подумать о себе, тревога леди Элизабет росла.

– Ты должна собраться, – увещевала она дочь. – В пруду еще много жирных угрей!

Отец, разумеется, остался при дворе. Анна не виделась с ним с тех пор, как впала в немилость, но знала: сэр Томас зол, ярость его не уступает гневу, возникшему, когда Мария призналась, что король сделал ей ребенка и бросил. Злился отец не на Анну, а на это мясницкое отродье, загубившее блестящий брак, который запланировала его дочь и который принес бы ему самому такую славу. Сэр Томас был на стороне дочери, хотя не мог открыто заявить об этом при дворе. Оскорбить короля – это последнее, на что он мог пойти.

О браке, который якобы готовили для нее, никто больше не упоминал.

«Все ложь!» – кипела от злости Анна.

Она снова и снова прокручивала в голове свою беседу с Уолси, имя которого не могла произнести вслух. Ей хотелось, о как же ей хотелось лучше проявить себя в тот момент, поставить кардинала на место, показать ему, кто он такой на самом деле. Но ее время еще настанет. Анна не знала, когда и как это случится, но не сомневалась: ей и ее родным предстоит увидеть падение Уолси. Она поклялась: кардинал будет страдать так же, как заставил страдать ее.

Это было печальное лето, еще сильнее омрачило его известие о смерти королевы Клод от болезни, подхваченной после родов.

– Или от мужа! – едко заметила мать. – Всем известно, что этот сатир – сифилитик.

Для Анны это оказалось новостью, но в Англии люди были склонны верить любым сплетням о короле Франциске и ненавистных французах.

Всю ту гнетущую зиму Анна не могла выйти из депрессии.

В феврале домой на неделю приехал отец и проявил необычное для себя сочувствие.

– Не будь такой грустной, Анна, – посоветовал он. – Время лечит. Мы найдем тебе хорошего мужа.

Анна слабо улыбнулась, думая о том, как ей не повезло. Она сомневалась, что когда-нибудь еще сможет отдать кому-то свое сердце, даже если выйдет замуж.

Отец поднялся наверх, чтобы стряхнуть с себя дорожную пыль и переодеться. Когда он вернулся, то позвал Анну в гостиную. Там стоял полумрак, день клонился к вечеру. Сэр Томас зажег две свечи и сел в просторное кресло у очага.

– Садись! – Он указал ей на кресло напротив. – Я должен кое-что тебе сказать. Гарри Перси женился. Свадьба состоялась в прошлом месяце.

Анна закусила губу. Плакать она не стала. Однако новость о том, что Гарри потерян для нее безвозвратно, стала тяжелым ударом. Она не знала, как такое перенести.

– Спасибо, что сообщили. Предпочитаю услышать это вас, чем от кого-то другого.

– Мария возвращается домой, чтобы родить ребенка. Уилл согласился. Двор – неподходящее место для женщины в ее положении. Ваша мать позаботится о ней. – Сэр Томас произносил фразы отрывисто.

Они все сговорились не выдавать правду Уиллу, который с надеждой ожидал появления ребенка. Анна задумалась, что сказал бы Уильям Кэри, если бы узнал, что это не его дитя, ведь он любил жену. Бедная Мария! Эта ложь была для нее тяжкой ношей.

Анна знала, что король потерял к Марии всякий интерес, как только узнал о ее беременности, и несколько недель, когда Уилла не было рядом, Мария заливалась слезами и негодовала, однако по мере увеличения срока беременности ее мысли все больше занимал ребенок, и Анна начала надеяться, что король превратился в отдаленное воспоминание и не доставит Марии новых проблем. Пусть все думают, что это ребенок Уилла Кэри. А почему бы и нет?

Анну выслали из комнаты.

«Незамужней женщине не пристало видеть, как происходят роды», – сказала мать без всякой задней мысли.

Ей и в голову не пришло, что она прокручивает нож в ране напоминанием о девичестве Анны, которая и сама уже сомневалась, выйдет ли когда-нибудь замуж. Ей исполнилось двадцать три, и скоро она станет слишком старой, чтобы заполучить муженька. Но Анну это больше не беспокоило.

Она спустилась вниз и села в кабинете матери читать книгу. Однако слова скакали перед глазами, и Анна не могла сконцентрироваться, ведь где-то у нее над головой совершалось таинство рождения новой жизни.

Анна встала и подошла к окну. Было ясное апрельское утро, почки на деревьях распускались, и по небу плыли пушистые облака. Сад выглядел прекрасно. Печально не иметь возможности смотреть на эту красоту с любимым мужчиной. К своему ужасу, Анна вдруг осознала, что образ Гарри постепенно меркнет и она не может вспомнить, как он в точности выглядел, как звучал его голос. Она не видела его уже восемь месяцев, и самая сильная душевная буря улеглась. Осталась только пелена грусти, но вскоре она тоже спадет, начнется новая жизнь, а не унылое прозябание.

По замку эхом разнесся крик – крик младенца, который ни с чем не спутать. Подобрав юбки, Анна кинулась наверх.

– Все хорошо? – спросила она через дверь.

Мать открыла, на согнутой в локте руке леди Элизабет лежал завернутый в одеяло младенец.

– Девочка, роды прошли благополучно, – сказала она, – и Мария перенесла их легко, хвала Господу. Но, Анна, посмотри. – Она откинула край одеяла, и показалось маленькое личико – точная копия короля. Глаза матери и дочери встретились.

– Нет смысла поднимать шум, – быстро проговорила мать. – Мы все должны делать вид, что это ребенок Уилла. Будем молиться, лишь бы он не заметил ничего неладного.

Послали гонца, чтобы вызвать Уилла, и через несколько часов он уже прибыл в Хивер.

Анна с матерью присутствовали, когда супруг вошел в спальню Марии, которая сидела, прислонившись спиной к подушкам, и пеленала ребенка.

– Моя дорогая, я так горжусь вами! – воскликнул Уилл.

Мария нервно улыбнулась. Супруг нетерпеливо взял ребенка и уставился на него в восхищении.

– Моя маленькая девочка! Она похожа на Кэри! – Он не заметил коллективного вздоха облегчения, который раздался вокруг.

«Разумеется, – подумала Анна, – король – его кузен, на это и можно списать сходство».

К счастью, никто не упомянул, как велик младенец для семимесячного. Вероятно, Уилл вовсе не представлял, как выглядят новорожденные дети.

Малышку назвали Екатериной в честь королевы, отец приезжал домой на крестины, которые состоялись в Хивере. Мария быстро оправилась после родов и погрузилась в заботы о ребенке. Материнство шло ей.

Через шесть недель вся семья снова собралась в замке Фрамлингем в Саффолке на похороны деда Норфолка, который почил в почтенном возрасте восьмидесяти лет. Ни Анна, ни другие женщины из ветви Говардов не присутствовали на торжественном погребальном обряде в приорате Тетфорд, но посетили большой прием, устроенный в замке после погребения.

Приятно было снова увидеть Джорджа и узнать все придворные сплетни.

– Хотелось бы мне быть там, – задумчиво произнесла Анна, когда они обменивались новостями за кубком вина. – Я ужасно скучаю по двору. В деревне такая тоска. Разве меня еще не достаточно наказали?

– Я бы тоже хотел, чтобы ты была там, – отозвался Джордж. – Уверен, скоро ты вернешься. У отца есть влияние. Его только что произвели в вице-камергеры двора. Поговаривают, он будет следующим камергером. А потому, Анна, я не сомневаюсь, что тебе не придется долго ждать.

– Может быть, дядя Норфолк замолвит за меня словечко, – сказала она, наблюдая, как новоявленный герцог, облаченный в роскошную черную дамастовую накидку с соболиной опушкой, принимает соболезнования от гостей.

– Он это сделает, – заверил сестру Джордж. – В конце концов, это важно и для него. Он смотрит на нас скорее как на Говардов, чем как на Болейнов.

– Я и не знала, что ему пятьдесят, поздно он вступает в наследство.

– Не беспокойся, старый служака еще крепок. Король о нем очень хорошего мнения, и наш дядя метит высоко.

– Пошли. – Анна потащила Джорджа туда, где стоял Норфолк.

Томас Говард посмотрел на нее из-под тяжелых век пронзительным взглядом. Его угловатое лицо с похожим на клюв носом было иссечено скорбными морщинами, но губы изогнулись в улыбке.

– Ну, племянница, рад тебя видеть. Мы скучали по тебе при дворе.

– Я хотела бы вернуться, милорд дядя, – призналась Анна. – Меня уже тошнит от этой ссылки в Хивере.

– Есть и более неприятные места для изгнания, – заметил Норфолк. – Имей терпение, девушка. Я поговорю о тебе, когда придет время.

Этим и пришлось удовлетвориться.

В тот вечер они с Джорджем прогуливались по крепостному валу замка. Анна заметила, что брат молчалив, но приписала это печали из-за смерти деда, присутствием которого было проникнуто все вокруг. Джордж остановился, и она замерла рядом, глядя на зеленеющие просторы Саффолка.

– Ты сможешь сохранить секрет? – спросил он.

– Конечно.

На лицо Джорджа легла тень.

– Я женюсь. Отец сказал мне сегодня. Все было решено еще до того, как он покинул двор.

– И кто же эта счастливая леди? – поинтересовалась Анна.

– Джейн Паркер, – ответил брат бесстрастным голосом.

– Она довольно мила, и ее отец очень образованный человек.

– Она ничего, если тебе нравится такой тип женщин. – Джордж пожал плечами. – Но я не люблю ее. Анна, в ней есть что-то такое… Я не могу точно определить, но это меня отталкивает. Не дай, Господи, чтобы мне пришлось пройти через это.

– Мне очень жаль, – сказала Анна.

Джордж тяжело вздохнул:

– Ну, полагаю, мне придется делать то, что делают многие мужчины, которым навязывают нелюбимых жен. Буду заводить с ней наследников и получать удовольствие где-нибудь на стороне.

Анна не сомневалась, что так и будет. Она удивилась своему удовольствию при мысли, что брат будет искать утешения в прелюбодеянии, когда как сама решительно осуждала за это других мужчин.

– Попробуй полюбить ее ради вас обоих, – посоветовала она. – Ваша жизнь будет гораздо более счастливой, если у вас получится.

Джордж улыбнулся:

– Попытаюсь. Нам не слишком повезло в любви, да, Анна? Ты все еще тоскуешь по Гарри Перси?

– Да. Он появлялся при дворе?

– Нет, я его не видел. Если увижу, что-нибудь передать?

– Нет! – решительно отказалась Анна. – Эта часть моей жизни осталась в прошлом. Мне нечего сказать женатому мужчине.

«И правда, – подумала она, – кажется, я сдвинулась с мертвой точки».

Боль не оставляла, но притупилась и больше не была столь мучительной; случалось, Анна проводила многие часы без единой мысли о своей утраченной любви.

Темнело. Становилось прохладно, и Анну, одетую в черное шелковое платье, пробирала легкая дрожь.

– Пойдем в дом, – сказала она брату.

Месяц проходил за месяцем. В ноябре Анна вместе со всем семейством совершила поездку в Морли-Холл в Норфолке, где состоялась свадьба Джорджа. Лорд Морли оказался очаровательным хозяином, а также весьма эрудированным и добродушным человеком. Он без конца суетился вокруг Марии, которая снова ждала ребенка. Джейн Паркер, одетая в алое бархатное платье и с распущенными темными волосами до пояса, была очаровательна. Вообще новобрачные хорошо смотрелись вместе – красивая пара, но Анна видела, что Джордж несчастен.

Во время свадебного пира раздались одобрительные возгласы, вызвал их сэр Томас, когда встал и объявил, что король в качестве свадебного подарка передает Джорджу поместье Гримстон в Норфолке. Анна огорчилась. Это несправедливо. Король осыпал щедротами отца, а теперь и Джорджа. Почему бы ему теперь не проявить благоволение к ней и не призвать ее ко двору?

Однако, когда они вернулись в Хивер, Анну ожидало письмо с печатью королевы. После Рождества она должна была вернуться ко двору.

Глава 10. 1525 год

Анна тихо сидела в дальнем конце длинного дубового стола в главном зале дворца Элтем и притворялась, что не обращает внимания на группу придворных, собравшихся неподалеку. Один из них, высокий молодой человек с бородой, сияющими светло-карими глазами и ошеломительно красивой внешностью, отложил в сторону лютню.

– Я сочинил стихотворение! – объявил он.

– Еще одно? – спросил сэр Фрэнсис Брайан, который за свою распущенность получил прозвище Викарий Ада. Сидевшие вокруг него за столом засмеялись.

– Это сюрприз, – сказал Джордж. – Давай, Том, мы послушаем.

Молодой человек несмело улыбнулся:

– Это стихотворение особенное.

Он посмотрел в ту сторону, где сидела, допивая остатки вина, Анна. Без сомнения, сочинение предназначалось ей.

Она с детства знала Томаса Уайетта, их семьи соседствовали в Кенте, и юные Уайетты – Томас и его сестра Маргарет – были частыми гостями в Хивере. При других обстоятельствах Анна могла бы в него влюбиться. Некоторые леди без особых колебаний ответили бы на ухаживания этого кавалера и стали бы признанными дамами его сердца. Они наслаждались бы владычеством над таким прекрасным молодым человеком и, вероятно, имели бы искушение стать его возлюбленными в более приземленном, плотском смысле слова. Но Томас женат, а для Анны это запретная территория. Она отклоняла все его попытки сближения, но это не остужало пыл сэра Уайетта: он продолжал оказывать ей знаки внимания и играть в любовную игру, не выходя за рамки приличий. Но зачем тратить время на человека, который ничего не мог ей предложить?

Уайетт нравился Анне. Но лучше бы она не говорила ему этого в самом начале. А теперь, зная, какая у него поэтическая душа, не хотела его ранить, потому что было ясно как день – он от нее без ума. Томас бродил по дворцовым галереям, где часто бывала Анна, подкарауливал ее по пути из церкви или покоев королевы, пел прекрасные баллады в гостиной у Екатерины, смотрел на Анну пылким взглядом и передавал записки.

Я люблю вас. Будьте милостивы к своему недостойному, но страдающему поклоннику.

А кроме того, конечно, Томас сочинял для нее одной бесконечные поэмы. И все это она отвергала.

И вот, в очередной раз пытаясь завоевать ее благосклонность, Уайетт начал читать стихи своим глубоким мелодичным голосом:

– Браво! – закричали слушатели.

Анна знала, что Том смотрит на нее и жаждет похвалы, но она только улыбнулась.

– Мне нужно вернуться к королеве, – сказала она, вставая.

– Вы будете сегодня на пиру, госпожа Анна? – спросил Уайетт, сгорая от нетерпения, как болонка в ожидании подачки.

– Конечно она будет, – ответил ему Фрэнсис Брайан. – Как может не прийти туда одна из ярчайших юных звезд двора?

– Вероятно, я приду, – не глядя на Тома, подтвердила Анна.

По возвращении из Хивера она с энтузиазмом включилась в придворную жизнь и приводила многих в восторг. Молодых людей, казалось, к ней так и тянуло, и теперь она являлась сердцем обособленного кружка придворных, целью которых были развлечения, а также погоня за привилегиями и успехом.

Королева тепло приняла Анну:

– Рада видеть, что вы теперь одеты по английской моде.

– Мои французские платья износились, – ответила Анна. – Некоторые я переделала и сшила несколько новых.

К счастью, как только отец узнал, что она возвращается ко двору, он щедро снабдил дочь деньгами и тканями.

Король тоже отметил ее наряды.

– Вижу, вы снова стали англичанкой, госпожа Анна, – сказал он, встретившись с ней в галерее и раскланиваясь. – По правде говоря, раз уж мы воюем с французами, я задумывался, на чьей вы стороне! – Он засмеялся собственной шутке, и джентльмены из свиты поддержали его раскатистым хохотом.

Не поднимая взгляда, Анна пробормотала слова благодарности, думая про себя, что ей, вообще-то, не за что благодарить короля Генриха.

С тех пор она ловила еще несколько раз на себе его пристальный, изучающий взгляд, но всякий раз уклонялась от знаков его внимания. Анна не хотела иметь ничего общего с этим человеком, который сбил с пути ее сестру и позволил кардиналу разрушить жизнь ей самой.

В марте Анна с облегчением вздохнула, узнав, что Мария благополучно родила сына Генриха, который, как писала мать, был, без сомнений, ребенком Уилла Кэри. Мария твердо оставила в прошлом любовное приключение с королем и теперь была счастливой женой и матерью.

«Дела идут неплохо», – думала Анна, направляясь в покои королевы.

В эти дни отношения между сестрами Болейн потеплели, Мария добилась того, чего желала и что считала важным для себя. Анна немного завидовала ей, но не променяла бы свое нынешнее восхитительное существование на домашнюю жизнь сестры.

Стоя за спиной королевы вместе с другими фрейлинами в приемном зале дворца Брайдуэлл в Лондоне, Анна едва могла сдержать восторг и не выдать ощущение триумфа, которое захватывало ее. Сегодня отца сделают пэром, и он станет виконтом Рочфордом.

Еще одна почесть в целом ряду наград и отличий, которыми в последнее время его осыпал король. Титул сэр Томас получал благодаря прадеду Ормонду, который носил его раньше. Однако Анна понимала: на самом деле это компенсация за то, что отец так и не обрел графство Ормонд, но продолжал борьбу, и – к его вящему отвращению – за бесчестье, нанесенное дочери.

Вот сэр Томас вошел в зал и встал на колени перед королем. Тот накинул ему на плечи мантию и передал в руки патент на дворянство. Анну поразило, насколько эта помпа не соответствует исходной причине всего события – гнусному совращению ее сестры.

– Плата за грех, – не удержавшись, произнесла она вслух.

Королева немедленно обернулась и гневно взглянула на фрейлину, Анна покраснела от стыда. Но времени сожалеть об ошибке не было, потому что все глаза устремились на маленького мальчика – незаконного сына короля, Генри Фицроя, который приближался к трону, чтобы быть возведенным в дворянство. Раздались приглушенные аханья, когда провозгласили его титулы: герцог Ричмонд, герцог Сомерсет. У королевы на лице застыла улыбка. Анне потребовалось мгновение, чтобы сообразить: это были королевские титулы. Неудивительно, что после церемонии все оживленно перешептывались; неудивительно, что королева не могла скрыть ярость. Еще бы! Ведь ходили слухи, что король собирается объявить мальчика своим наследником. И кто мог бы его за это винить? Прелестный крепкий и здоровый мальчик уже сейчас держался как принц, а признаков того, что королева вынашивает еще одного ребенка, не наблюдалось. И не могло быть, Анна в этом не сомневалась. Горничные Екатерины не передавали в стирку окровавленных лоскутов уже больше года. И все слуги об этом знали.

Жаль, думала Анна, что незаконная дочь короля не может рассчитывать на подобные почести. Разве что король подберет для нее достойного мужа. Это самое меньшее, что он мог сделать.

– Отлично! – хлопнув в ладоши, выкрикнула Анна, когда Джордж поднял вверх ракетку и победно гикнул.

Вместе с ней у теннисного корта с кислым видом стояла ее невестка Джейн. Подобное выражение не сходило с ее лица все последние месяцы. А Джордж в обществе жены был замкнут и оживлялся, становясь собой прежним, только когда ее не было рядом.

– Что-нибудь неладно? – немного едко спросила Анна, когда они с Джейн покинули галерею для зрителей и прошли в сад, где после дождя стоял приятный сладкий запах.

Здесь они остановились, чтобы подождать Джорджа. Анна знала, что позади в нескольких шагах за ней тенью следует зажатый в толпе покидающих галерею зрителей Том Уайетт.

Джейн повернула к ней несчастное лицо.

– Вы не поверите, если я скажу, – начала она. – По вашему мнению, Джордж не способен совершить ничего дурного.

Анну испугали возмущенные нотки в ее голосе.

– Вы еще не пробовали. Если мой брат делает вас несчастной, я, вероятно, смогу чем-нибудь помочь.

Она полагала, что причиной несчастья Джейн является волокитство Джорджа. Он всегда открыто флиртовал с другими женщинами, и ходили слухи, будто у него есть побочный сын. Анна допытывалась, правда ли это, но брат все отрицал.

– Не сомневаюсь, что к вам он больше прислушается, чем ко мне, – пробормотала Джейн. – Если бы вы только знали, какой он на самом деле.

– И какой же? – Анна требовала ответа, раздражение в груди нарастало.

– Я не могу вам сказать, мне стыдно, – прошептала Джейн.

«Что она имеет в виду? Должно быть, что-то очень личное и интимное…» Анна не была уверена, хочет ли об этом узнать.

В любом случае времени не осталось, потому что Джордж с полотенцем на шее и в накинутом на плечи дублете вышел с теннисного корта и махал им рукой, а Джейн вдруг исчезла. Растворилась в толпе.

Джордж присоединился к Анне, а чуть позже – Том, с расспросами, понравилась ли ей игра. Втроем они уселись на траву и стали угощаться конфетами и вином. Анна заметила, что Том прикладывается к тому месту на кубке, которого касались ее губы.

Отлично понимая его чувства к сестре – как, впрочем, и ее отношение к подобной ситуации, – Джордж отвлек Тома разговором о поэзии, благо этот предмет интересовал их обоих.

– Прочти свое последнее сочинение, Джордж, – подзадоривал его Том.

– Не в твоем присутствии! – отвечал ему Джордж. – Я не могу состязаться с мастером. К тому же написанное в последнее время довольно печально, и я не стану омрачать этот солнечный день.

– Джейн была грустна после тенниса, – заметила Анна. – Она сказала, что между вами не все гладко.

Джордж пожал плечами:

– Она права. Кто может быть счастлив с мегерой?

Анна положила ладонь на руку брата:

– Может быть, она ворчит, потому что ты недобр к ней или недостаточно любишь.

– Она меня не хочет, – ответил он.

– О нет, она хочет. А иначе не ревновала бы к добрым отношениям между нами.

– Но ты моя сестра!

– Это не имеет значения, – возразила Анна. – Джейн хочет, чтобы ты был добр к ней так же, как ко мне.

– Тогда она просит луну с неба.

Том мрачно усмехнулся:

– Мне понятны ее чувства.

– Дорогой Том, вы женатый мужчина и сами знаете, что не можете получить меня, – сказала Анна добродушным тоном, насколько это было возможно.

– Я тоже несчастлив в браке, – напомнил он.

Анна уже много раз слышала это: «Моя жена не против флирта и даже более того, если уж говорить начистоту…»

– Была бы и моя такой! – буркнул Джордж.

– Вы не свободны! – напомнила Анна Тому. – Мне искренне жаль, что брак не принес вам счастья, но я не могу быть госпожой вашего сердца ни в каком смысле. Давайте останемся друзьями, какими были всегда.

– Увы, этого недостаточно, – посетовал Том. – Джордж знает.

Мужчины явно доверяли друг другу.

– Не повезло тебе, Том, – посочувствовал другу Джордж. – Дочь лорда Рочфорда должна быть безупречна до того, как выберет себе мужа.

Это было сказано дружелюбно, но тем не менее прозвучало предостережением. Джордж считал большинство женщин легкой добычей, но его сестра – это совершенно другое дело.

– Я не хотел вас обидеть, – возразил Том. – Надеюсь, вы это знаете, Анна.

Джордж поднялся на ноги, допил из бутыли остаток вина и передал сосуд Анне:

– Мне надо пойти переодеться. Веди себя хорошо, пока меня нет.

И он с усмешкой удалился, размашисто шагая по траве.

Том потянулся к Анне и взял ее за руку:

– Я не могу не восхищаться вашим умом и вашей красотой. Я буду вечно привязан к вам, я весь ваш, Анна, хотите вы меня или нет.

Она вздохнула:

– Том, мне грустно, что приходится отвергать ваши разговоры о любви. Я слишком ценю вас, чтобы пренебрегать вашими чувствами. Но это необходимо прекратить.

Прекрасное лицо Тома выглядело таким трагическим, что Анна готова была расплакаться. Рядом с ним она всегда чувствовала себя особенной. Полюбить его так, как она любила Гарри, Анна не могла, но он заставил ее забыть былую страсть. Анна снова училась жить и наслаждаться жизнью. Если бы Том был свободен, тогда она могла бы подарить ему свою любовь.

– Я предложил вам свое сердце и свои услуги. Не отвергайте меня. По крайней мере, позвольте мне жить надеждой, – молил он.

– Какие надежды вы можете питать? – беспомощно спросила Анна.

– Элизабет может умереть, – он издал безрадостный смешок, – или я могу развестись с ней из-за ее измен.

Анна удивленно уставилась на Тома. Это выходило за пределы правил любовной игры.

– Вы знаете, как сложен и дорог развод? – спросила она. – Вам придется получить одобрение короля и акт парламента. А что касается смерти, то Элизабет всего двадцать два года – как и вам!

– Я сказал, что хочу с ней расстаться, – признался Том. – Я готов просить короля о разводе. – Сейчас он находился в строптивом настроении. – Если он согласится, примете ли вы меня тогда, Анна?

Это ошеломило и тронуло ее. Как же далеко он намерен зайти! Том выглядел таким решительным. Но надежды на успех было мало. Она не могла представить, чтобы отец Тома, сэр Генри Уайетт, одобрил развод своего сына и заплатил за это. А у самого Тома, она это знала, денег мало, помимо жалованья экстраординарного распорядителя королевского стола.

– Задайте мне этот вопрос, когда разведетесь, – с легкой улыбкой сказала Анна.

– Тогда я буду жить надеждой! – Том взял руку Анны и с горячностью поцеловал. – Дайте мне какой-нибудь амулет на память, молю вас!

– Вы все еще женаты, Том! – упрекнула его Анна, но не успела остановить – он выхватил свисавший из ее кармана черный кружевной платок. К нему был прикреплен маленький камешек в оправе, который она носила как подвеску.

– Мой амулет! – воскликнул Том. – Знак любви ко мне, которую, я знаю, вы храните в своей душе.

– Нет! Отдайте!

Слишком поздно! Оба заметили, что наступила тишина, и увидели короля в окружении группы придворных. Генрих смотрел на них с загадочным выражением на лице. Парочка вскочила на ноги и раскланялась, а монарх, кивнув, прошествовал мимо.

Том засунул свой трофей под дублет.

– Отдайте! – настаивала Анна.

– Нет! – ответил он. – Это такая малость, ничего вам не стоит. А я буду хранить его и беречь.

Анна поняла, что потерпела поражение:

– Очень хорошо, храните. Это и правда безделица.

– Для меня он стоит всего мира, – сказал Том.

На следующий вечер, когда со столов убрали остатки трапезы, а сами столы унесли, в приемном зале состоялись танцы. Сидевшие в углу музыканты заиграли, король встал, поклонился королеве и вывел ее на площадку. Придворные в восторге наблюдали, как королевская чета исполняет величавую павану, а потом по сигналу короля сами присоединились к ней. Джордж находился среди толпы в паре со светловолосой девушкой – бог знает, где была Джейн, – и Генри Норрис был здесь со своей женой Мэри. Анну пригласил на танец Николас Кэри, главный конюший и друг короля.

– Думаю, мы в родстве, – сказал он, – через лорда Хоо, три или четыре поколения назад.

– Думаю, при дворе все так или иначе друг с другом в родстве, – ответила Анна, пока они вышагивали в величавой манере. – Иногда двор выглядит как одна большая семья. Дело только в степени родства.

– Я смотрю на это несколько иначе, – со смехом заметил сэр Николас. – Когда слышишь столько злословия за спиной, видишь, как плетутся и разыгрываются интриги, скорее напрашивается сравнение с выгребной ямой! И то же самое в моей семье!

Анна захихикала, но тут танец закончился и перед ней предстал Том, жаждавший удовольствия. Она ответила на приглашение, и он повел ее танцевать алмейн.

– Вы надели мое украшение! – упрекнула партнера Анна, углядев сквозь открытый ворот рубашки на шее Тома свою подвеску.

– Я ношу его с гордостью, – с вызовом ответил он. – Оно не дает забыть о вас, хотя мне и не нужны напоминания. Кроме того, никто не знает, от кого я эту подвеску получил.

– Только король и все его джентльмены! Они видели, как вы ее взяли.

Том ухмыльнулся:

– Вы нравитесь мне, когда злитесь, Анна. Сегодня вечером вы божественны. Это платье смотрится на вас превосходно.

Довольная комплиментом, Анна повертела своими зелеными юбками: она была не способна долго злиться на Тома.

– Я не могу остаться, – сказала она. – После этого танца я должна вернуться к королеве. Она уже садится на свое место. Королева несчастна оттого, что принцессу Марию отправляют в Ладлоу.

– Тогда прикажите мне уйти, и я тотчас же исполню ваше распоряжение. Буду смотреть на вас издалека и радовать свои несчастные глаза созерцанием вашей красоты.

Анна улыбнулась ему и позволила подвести себя к королеве. Том поклонился Екатерине и удалился. За креслом королевы стояли рядком дамы и девушки, Анна пристроилась с краю, на ступеньку ниже уровня помоста.

Вдруг перед ней оказался король, высокий, широкоплечий и великолепный, в костюме из фиолетовой парчи – осанистый мужчина лет тридцати пяти, исполненный уверенности в себе, которой наделили его годы правления и королевская кровь. Он поклонился в элегантной, изысканной манере, ничуть не умалявшей его величавого достоинства, и Анна присела в реверансе.

– Вы окажете мне честь потанцевать со мной, госпожа Анна? – спросил он, глядя на нее в упор с высоты своего немалого роста.

Глаза у Генриха были голубые и пронзительные. От него пахло свежими травами – она помнила этот запах с прошлого раза, когда танцевала с его величеством в Лилле, в другой жизни.

Королю не отказывают, как бы ей этого ни хотелось. Анна дала ему руку, склонила голову, чтобы он не заметил ненависти и презрения в ее глазах. Один танец, и все.

– Вы сегодня очень тихи, госпожа Анна, – заметил король, когда они исполнили первые шаги бассе. – Обычно, как я видел, вы словоохотливы.

– Я немного устала, ваша милость, – произнесла она холодно.

Он сжал ее руку.

– Почему вы никогда со мной не разговариваете? – низким голосом спросил он.

Анна изобразила удивление:

– Я? Сир, я ничем не хотела обидеть вас.

– Каждый раз, как я заговариваю с вами, вы стараетесь избежать беседы со мной. Почему? Я вам несимпатичен?

Испуганная Анна, держась за руку короля, плавно обходила своего партнера по кругу. Она и не мечтала, чтобы он думал о ней и как-то особо выделял.

– Сир, снисходительность короля приятна всякому, включая меня. Боюсь, вы приняли мое благоговение в вашем присутствии за невежливость, и я искренне сожалею об этом. – Слова были любезными, и тем не менее она не преклонялась перед ним.

– Услышав ваши слова, я испытал облегчение, – сказал Генрих, глядя на нее все тем же непонятным взглядом. – Это я благоговею перед вами. Вот уже некоторое время я наблюдаю за вами и пребываю в восхищении, боясь приблизиться из-за вашей холодности. Если вы найдете в своем сердце чуточку доброты для меня, это будет большим счастьем.

– Доброты для вас, сир? – «О чем это он?» – Как я могу не быть добра к своему повелителю?

– Вы меня неправильно поняли, – пробормотал король, когда они сблизились в танце. – Я пронзен стрелой, госпожа Анна, и не знаю, как вырвать ее из сердца.

Теперь в смысле слов ошибиться было невозможно. Анна встретилась с Генрихом взглядом, но быстро отвела глаза, отчаянно подыскивая слова, которые могли бы отклонить его притязания.

– Сир, – начала она, – вы женаты на королеве, моей доброй госпоже, и я не знаю, как вам отвечать.

– Вы прекрасно знаете, как отвечать мастеру Уайетту! – вскинулся Генрих.

– Он не король Англии. – Анна замялась, опасаясь, что будет, если она спровоцирует этого мужчину. – И он тоже женат, но я не боюсь упрекать его за то, что он меня преследует. Понимаете, сир, я ревниво отношусь к своему доброму имени, люблю Господа и страшусь Его. И потому не могу рисковать и связываться с тем, кто для меня под запретом, как бы хорошо я ни относилась к этому человеку.

Глаза короля сузились.

– Но вы не отказываетесь танцевать с Уайеттом.

– Сир, я знаю его с детства как друга. Я и танцевала с ним как с другом.

Лицо Генриха смягчилось.

– Вы и со своим королем будете танцевать как с другом?

– Сир, могу ли я поступить иначе, когда ваша милость были столь щедры к моему отцу?

– Я с удовольствием выражал благоволение к вашей семье, потому что сэр Томас служил мне верой и правдой. Но я готов проявить и еще бóльшую щедрость. – Намерения короля были очевидны.

Анна похолодела. К счастью, танец подходил к концу.

– Такую же, как к моей сестре? – тихо спросила она, не в силах подавить враждебное чувство.

– Я любил вашу сестру. Но с этим покончено… Все в прошлом.

– Насколько мне известно, там было больше принуждения, чем любви.

– Анна! – Глаза короля засверкали, но не от злости, а от чего-то другого. – Мария настраивает вас против меня, не позволяйте ей этого. Она пришла ко мне довольно охотно.

– Мне она сказала, что ваша милость не оставили ей выбора.

«О Боже, отец убьет меня, если король не сделает это первым!»

Лицо Генриха, разгоряченное танцем и смятением чувств, стало еще краснее.

– Она действительно так сказала? Что ж, как джентльмен и рыцарь, я не стану ей перечить. Но молю вас не думать обо мне плохо, если я взял то, что считал предлагавшимся с охотой.

Анна не могла этого так оставить:

– Предлагавшимся с такой охотой, что она после этого пребывала в отчаянии и лила слезы! Я знаю – я была там.

Музыка смолкла. Анна быстро сделала реверанс, король поклонился. Она, без сомнения, зашла слишком далеко. Ее семью теперь уничтожат, а сама она попадет в немилость навеки. Что она наделала!

Однако Генрих смотрел на нее напряженным взглядом:

– Умоляю вас, потанцуйте со мной еще раз. Я постараюсь уладить это недоразумение между нами.

– Сир, простите мою дерзость, но тут не может быть никакого «между нами» и совершенно ни к чему улаживать что бы то ни было.

– Тогда я провожу вас до вашего места, – стальным голосом проговорил король и, когда они оказались там, снова поклонился и оставил ее.

Анна ждала сокрушительного удара. В любой момент могло поступить распоряжение о ее удалении от двора или даже об аресте. Людей бросали в тюрьму – и даже хуже того – и за меньшие проступки. Или отец мог налететь на свою дерзкую дочь, как ангел мщения, и потребовать ответа: почему его лишили всех должностей? Снова и снова Анна жалела о своей несдержанности на язык.

Однако ничего подобного не произошло, и во время следующего визита к королеве король улыбнулся Анне и попросил исполнить для него что-нибудь на лютне.

– Вы играете очень хорошо, – похвалил он, когда она закончила.

– Не так хорошо, как ваша милость, – ответила Анна, ища укрытия за корректным, ожидаемым ответом, и Екатерина все время улыбалась им; бедная женщина, ее ведь водили за нос.

Потом пришло Рождество с его яркими торжествами. В это время обычный порядок переворачивался с ног на голову и все формальности забывались. Король ревел от хохота, когда Владыка Беспорядка хлопал его по плечу своим жезлом власти и требовал уплаты штрафа в пять фунтов – «Прямо сейчас, сир!». Была устроена игра в жмурки, и главный устроитель пиров с завязанными глазами гонялся за визжащими придворными по всем королевским апартаментам. Анна убегала от него рука об руку с Томом; они спрятались за шпалерой, Том попытался поцеловать ее, а она изящно уклонилась. Потом пришло время маскарадов. Анна была изумлена, когда однажды вечером мужчина в затейливой маске, одетый во все зеленое, поймал ее под сплетенным из ветвей омелы венком для поцелуев, подвешенным к потолочной балке над дверью; незнакомец развернул ее к себе и горячо поцеловал в губы. По крупной фигуре и запаху трав Анна опознала короля, но притворилась, что ничего не поняла, вырвалась и убежала в пустынную галерею. Анна неслась по ней, пока за спиной не смолкли звуки веселья, а вокруг не осталось ни души.

Она уже собиралась отправиться назад, потому что здесь было холодно и хотелось вернуться в тепло и наслаждаться торжеством, когда услышала приближающийся звук шагов. Это был король. Все еще в маске, он остановился в арочном проходе в дальнем конце галереи. Анна поняла, что они здесь совершенно одни. Сердце бешено заколотилось, когда человек в маске с решительным видом приблизился. Она этого не хотела, не хотела его, как он хотел ее. Анна вспомнила: король Франциск овладел ее сестрой в комнате, примыкавшей к такой же безлюдной галерее.

– Анна! – произнес Генрих высоким повелительным голосом. – Не бойтесь меня. Я не насильник, как ложно утверждает ваша сестра. Уже много недель я не могу думать ни о чем другом, кроме вас. – Теперь он стоял напротив нее, крупный, сильный мужчина, с видом покорным и робким, словно мальчик. – Я пришел к вам как проситель, надеясь, что вы сжалитесь надо мной.

Анне не хотелось снова терзаться страхом из-за нанесенной королю обиды, поэтому она ответила мягко:

– Сир, мне льстит внимание такого великого властителя, но, по правде говоря, я не знаю, чем могу помочь вам.

Генрих снял маску и положил руки ей на плечи, пытаясь сковать магнетическим взглядом, который, однако, на нее не действовал. Она никогда его не полюбит. Алхимия, которая должна существовать между мужчиной и женщиной, в данном случае решительно отсутствовала.

– Анна! – Голос короля звучал довольно эмоционально. – Вы обворожили меня. Я не знаю, как это объяснить. Кажется, использовать слово «любовь» – это дерзость, но я знаю, что чувствую. Я не сплю ночами; вижу перед собой только ваше лицо. Я страдаю!

– Сир! – воскликнула Анна, испугавшись, что он мог подумать, будто она занимается ворожбой. – Я никаких чар на вас не наводила! Я ваша добрая подданная, и только.

Вместо ответа Генрих опустил руки ей на талию и привлек к себе. Держал он ее крепко, и в тот момент Анна поняла, каково было Марии и как уязвима она сама.

– Я хочу вас, – проговорил он ей в волосы. – Я хочу быть вашим слугой, станьте моей возлюбленной. – Страстность в его голосе напугала Анну. – Венера, эта ненасытная богиня, привела меня в отчаянное состояние, но я молюсь, чтобы вы, моя дорогая, были добры ко мне.

– Сир! – Анна застыла, и король, ослабив хватку, сделал шаг назад и посмотрел на нее с таким жадным желанием, что ей почти стало жаль его.

Подумать только: она, какая-то Анна Болейн, имеет власть над этим мужчиной, который держит в своей власти жизни тысяч людей. Но она не хотела его!

Какой тут был правильный, достойный ответ? Анна отчаянно искала в голове способ остудить пыл короля, при этом не обидев.

– Сир, дайте мне время подумать, – попросила она после долгой паузы. – Ваша милость настолько ошеломили меня, что я совсем растерялась. Прошу вас, дайте мне время.

– Конечно, – согласился король, и на его лице отобразилось ликование, потому что теперь она играла в игру по правилам.

Только это была не игра.

Глава 11. 1526 год

Заявить «Я не осмеливаюсь» – и все! Что затеял король? Анна повторила уже несколько раз, что не может полюбить его и не станет его любовницей, потому что он женат. Она говорила это с сожалением, с печалью, с возмущением и в ярости, но он все равно не принимал ее «нет» за окончательный отказ, а вместо этого начинал торговаться: пусть взамен на обещание никогда не компрометировать ее целомудрие она позволит ему публично признать ее своей возлюбленной, а себя – ее преданным слугой. Тогда никто не будет в обиде, заявлял он с такой наивной самоуверенностью, что Анна начинала понимать: это такая же часть его характера, как властность, сентиментальность и обходительность.

Она все равно сказала «нет», и теперь он дошел до того, что стал являться на турниры под громоподобный топот копыт на коне, накрытом попоной из золотой и серебряной парчи с загадочной эмблемой, изображавшей мужское сердце, охваченное языками пламени. Чтобы весь мир видел! Даже королева. Екатерина смотрела на это, и ее обожающие глаза слегка прищуривались, потому что она невольно хмурила брови. В последнее время Генрих стал таким назойливым, что кое-кто мог заметить его особое отношение к Анне, и некоторым хватало проницательности – не Екатерине, упаси Господь! – чтобы сложить вместе два и два и получить пять.

Как ей удавалось сохранять спокойствие во время турниров, дрожа в мехах на холодном февральском ветру, Анна сама не знала. Она начинала чувствовать себя загнанной в угол и приходила к пониманию необходимости решительных действий. Она разрывалась на части между желанием сбежать – предпочтительная инстинктивная реакция – или начать корить своего суверена. Если бы она действительно стала любовницей Генриха, как он того хотел, то была бы вправе делать ему упреки.

«Но почему, – злобно спрашивала себя Анна, – я должна покидать двор из-за того, что он не может совладать с собой?» Нет, она останется. Он не выживет ее отсюда. По крайней мере, она не облегчит ему этой задачи.

На турнирной площадке произошла суматоха. Фрэнсис Брайан был сбит с коня, и у него из глаза текла кровь. Люди, даже король, бросились на помощь. Анна не могла вынести этого зрелища. Бедный Брайан! Сославшись на головную боль, она попросила у королевы разрешения пойти к себе и лечь, чтобы никто ее не видел, когда король со своими гостями придет ужинать к супруге.

Но не могла же она скрываться вечно. Наступило утро, неумолимое, как судьба, и нужно было приступать к своим обязанностям. Король ее ждал – с видом нашалившего школяра лежа в прихожей перед комнатой королевы. Когда Анна в испуге замерла, чтобы сделать реверанс, король закрыл за ней дверь, и они остались наедине. Ни церемониймейстера, ни слуг, ни горничных. Наверное, он отпустил их. Анна поеживалась, сознавая, что в нескольких ярдах от нее, за дверью, завтракает королева.

– Надеюсь, вы чувствуете себя лучше, госпожа Анна. – Генрих взял ее руку и стал целовать, даже то место, где рос отвратительный шестой ноготь.

Анна отняла руку:

– Голова у меня больше не болит, сир, благодарю вас. Но мне не оправиться от того, как вы публично заявили о своих чувствах на турнире. Это было жестоко с вашей стороны. Мне хотелось убежать.

Король выглядел потрясенным.

– Не поступайте со мной так, Анна, – взмолился он. – Я не могу жить без вас. Никогда еще меня не влекло настолько властно ни к одной женщине. Помогите мне, прошу! Подарите хоть немного теплоты.

– Увы, сир, вы несвободны, и это было бы непристойно. Как Фрэнсис?

Генрих поморщился:

– Глаз спасти не удалось, но он поправится.

– Какое облегчение слышать это. Простите, сир. Ее милость ждет, и у меня будут неприятности, если я опоздаю. Прощайте! – Она открыла внутреннюю дверь и почти сбежала от короля.

В марте ко двору прибыла Мария, оставив своих малышей на попечении матери, которая была от них без ума и баловала так, что могла испортить. Анна встретилась с сестрой в комнатах Уилла. Сам он прислуживал королю, так что они говорили свободно.

Анна видела Марию впервые с тех пор, как Генрих начал свои ухаживания, и ей вдруг захотелось довериться сестре. Мария была именно тем человеком, который понял бы вставшую перед ней дилемму. Но как она воспримет новость, что бывший любовник ухлестывает за ее сестрой?

Мария с чувством рассказывала о своих детях, Анна некоторое время слушала, сидя как на иголках, потом встала, подошла к очагу и протянула к огню руки, чтобы согреться.

– Что случилось? – спросила Мария. – У тебя встревоженный вид.

– Мне нужно кое-что тебе рассказать. Король применяет ко мне ту же тактику, какую использовал с тобой. – (Мария смотрела на сестру, раскрыв рот.) – Он очень настойчив, и я не знаю, как его отвадить. Хочет, чтобы я стала его возлюбленной.

– Ты имеешь в виду, он хочет спать с тобой?

– Разумеется. Я не настолько глупа, чтобы думать, будто у него более невинные намерения. Несмотря на все его красивые слова, за всем этим стоит вожделение. Поверь, теперь я понимаю, что произошло с тобой, хотя он настаивает, что ты согласилась сама.

– Неправда! – воскликнула Мария. – Он меня заставил! Ты же видела, в каком я была состоянии!

– Я ему так и сказала. Я укоряла его этим. – Анна села и взяла руки Марии в свои. – Он продолжает считать, что ты сама этого хотела, но я, разумеется, ни на миг не поверила. Но я не хочу его, и, к счастью, он не пытается меня принудить.

– Тебе повезло. – Мария отняла руки у сестры и взялась за маленькое платьице, которое шила. – Это последний из мужчин, с которым тебе стоит связываться.

Сестра выглядела воплощением удовлетворенности домашней жизнью. Отец продолжал считать, что Мария могла бы получить для себя больше выгод, призвав короля к ответственности и попросив у него денег, но, по крайней мере, теперь Мария была счастлива. А сама Анна извлекла из опыта сестры полезный урок, ставший предостережением: натура короля весьма переменчива. Женщина, которой он увлекался сегодня, легко могла быть отвергнута завтра. Анна Болейн не собиралась играть роль еще одной брошенной любовницы короля.

– Я не поощряю его! – запротестовала она. – Я не могу от него отделаться. А тут еще Том Уайетт со своими ухаживаниями. И он тоже женат!

– Полагаю, короля на самом деле нельзя винить, – заметила Мария. – Королева такая набожная и добродетельная, да и выглядит старой, обрюзгшей, – едва ли у нее соблазнительная фигура.

С этим не поспоришь, хотя Анна и чувствовала, что, соглашаясь, предает королеву, ведь Екатерина была к ней добра. Но в королеве больше не осталось ни радости жизни, ни сексуальной привлекательности. Анна знала, что обладает и тем и другим и должна выглядеть соблазнительной для короля на фоне строгого благочестия и сурового достоинства его супруги.

– Ну что ж, он может поискать кого-нибудь другого, кем соблазниться, – сказала она. – Я намерена с этим покончить.

Однако все оказалось гораздо сложнее, чем она думала.

Однажды весенним вечером Генрих пригласил Анну прогуляться по его личному саду, куда допускались только привилегированные лица. Это был маленький рай на земле: человек приручил природу и превратил ее буйство в аккуратные, огороженные бордюрами цветочные клумбы и посыпанные гравием дорожки. Король провел свою гостью в маленький изящный банкетный домик. Здесь на столе лежали четыре золотые броши. Генрих вручил их Анне так, будто это были приношения божеству. Она в смятении опустила глаза на прекрасные, покоившиеся в бархатных гнездышках украшения: одна брошка изображала Венеру и Купидона, вторая – женщину, державшую в руке сердце, третья – джентльмена, прислонившегося к женским коленям, и четвертая – женщину с короной в руках.

Значение первых трех было понятно, а вот последняя, с короной, озадачила.

Генрих увидел, что Анна вертит последнюю брошку в руке.

– Она символизирует отчужденность или девственность, – пояснил он, – что я считаю очень уместным. И еще вас, держащую в руках любовь короля. Вам они нравятся? – От нетерпения Генрих вел себя почти как мальчишка.

– Они прекрасны, сир, но я их недостойна.

– Ерунда! Хотя совершенством их может превзойти только ваша красота, они подчеркнут ее. Для меня, запомните это, вы не нуждаетесь в украшениях, но мне будет приятно, если вы станете носить эти знаки моей любви.

– Тогда мне придется носить их в уединении, иначе люди начнут интересоваться, как я получила столь дорогие украшения.

– И пусть! – воскликнул король.

– Но я не смею. Я не уверена, что мне стоит даже принимать их, хотя и осознаю, как велика щедрость вашей милости.

– Но вы должны, Анна! Я заказал их специально для вас. Прошу вас, носите их наедине, если считаете это необходимым, и думайте обо мне.

Анна про себя вздохнула. Его не переубедишь.

– Очень хорошо, – сказала она. – Благодарю вас.

– А вы дадите мне что-нибудь взамен? Я молю всего лишь о маленьком амулете.

Как могла она отвергнуть его просьбу, видя, какую щедрость он проявил? Анна сняла с пальца и отдала ему кольцо. Это была сущая безделица, ничего не стоящая, но король благоговейно поцеловал его и надел на первую фалангу своего мизинца.

– Я прикажу, чтобы его увеличили. – Он прямо лучился от счастья.

Генрих носил это кольцо постоянно, но Анна никогда не надевала подаренные им броши. Для нее они символизировали нечто низкое, непристойное: стоимость ее тела и ее целомудрия. Она надеялась, что Генрих, не видя на ней своих подарков, поймет это послание.

Лето разгоралось во всем своем золотом великолепии, а Анне так и не удалось отказать королю. Чем более уклончиво она себя вела, тем более страстными становились его домогательства. Король старался проявлять сдержанность, но, если он будет и дальше носить на рукаве сердце, скоро весь свет обратит на это внимание. Все их свидания происходили урывками и тайком, часто под покровом темноты. Анна не могла даже взять с собой служанку, но она начала доверять Генриху. Он всегда был просителем и никогда – победителем.

– Будьте моей! – снова попросил Генрих, заключив Анну в объятия. Он вызвал ее на королевскую площадку для игры в кегли, которая в это позднее время была пуста. – Я хочу держать вас в руках и любить…

– Я не могу любить вас! Не только ради соблюдения чести, но и из-за глубокого почтения к королеве. Как могу я причинить боль такой добродетельной правительнице?! Я каждый день провожу в страхе, что она узнает о… – Анна не стала произносить слово «нас». Это намекало бы на некое согласие между ними.

– Она не узнает, – поспешил заверить король. – Я буду вести себя крайне осторожно.

– Нет! – вскрикнула Анна, напугав приютившихся на ветвях соседнего дерева птиц.

Она не хотела продолжать эти тайные, завуалированные отношения. Ей хотелось чистой любви, о которой она могла бы гордо возвестить всему миру.

– Прошу вас! – Рука Генриха украдкой обвила ее талию, горячее дыхание било в ухо. – Все станет по-другому. Я буду любить и почитать вас. Нет пределов тому, что я сделаю для вас. Вы получить все, что захотите: деньги, дома, драгоценности, если согласитесь стать моей возлюбленной.

Анна стряхнула с себя его руку и пошла прочь:

– Таково ваше представление об осторожности? Ваше величество, вы наверняка шутите или пытаетесь испытать меня? Чтобы не утруждать вас необходимостью задавать мне тот же вопрос вновь, умоляю ваше величество, как нельзя более искренно, прекратить это, принять мой отказ и не обижаться на меня. Я боюсь за свою душу. Лучше потерять жизнь, чем честь, которая будет величайшей и наилучшей частью приданого, которое я принесу своему мужу.

Генрих смотрел так, будто получил пощечину.

– Что ж, госпожа Анна, – наконец сказал он, – мне остается только жить надеждой.

Анна обозлилась:

– Я не понимаю, могущественнейший король, какую надежду вы можете питать. Вашей женой я быть не могу: во-первых, потому, что недостойна, а во-вторых, потому, что у вас уже есть королева. Вашей любовницей я не стану! А теперь, сир, молю вас, позвольте мне вернуться к своим обязанностям.

– Анна! – простонал Генрих. – Не поступайте со мной так. Я страдаю!

Он был как одержимый – нет, он и был одержимым. Отказ Анны спать с ним, казалось, сделал ее неизмеримо более желанной.

– К чему эти постоянные отговорки? – жалобно спросил Генрих, когда однажды вечером они стояли у реки в Гринвиче в тени часовни. – Я не стану заставлять вас делать что-либо против воли, дорогая, как бы я ни хотел вас. Но если вы согласитесь быть моей госпожой и позволите мне стать вашим избранником, оставив всех остальных, тогда я буду уважать ваше целомудрие и покорно подчинюсь вам.

Раньше Анна не могла представить себе, чтобы Генрих Тюдор делал что-либо покорно, но он удивил ее. Он был как щенок, жаждущий хоть капли внимания.

А потом ее осенило. Почему нет? Она знала, что ее чувство к Генриху становится теплее просто оттого, что она ближе знакомилась с ним и он ее обожал. Она понимала, что многое в нем может нравиться, и у них находилось немало общих интересов: музыка, искусство, поэзия, спорт и занимательные беседы. Все это заставляло относиться к нему лучше, но это была не любовь, и Анна не ощущала в себе страсти или чего-то хотя бы похожего, любовная жажда короля ее не томила. Тем не менее роль его признанной возлюбленной могла дать свои преимущества. Впервые с тех пор, как Генрих обратил на нее внимание, в Анне заговорили амбиции. Она будет иметь влияние, оказывать покровительство, станет богата… Всего этого не сумела добиться Мария. А ей самой к тому же не придется ничего давать взамен.

Пока Анна размышляла, Генрих находился в подвешенном состоянии. Потом она улыбнулась:

– Сир, я стану вашей возлюбленной, но при двух условиях. Первое – вы не сделаете ничего, что скомпрометирует мою честь. Второе – это останется нашим секретом, как то приличествует отношениям госпожи и слуги. Я не хочу, чтобы весь свет считал меня вашей шлюхой.

– Все, что угодно, все, что угодно, дорогая, – согласился Генрих, глаза его блестели от слез. – Вы сделали меня счастливейшим из мужчин! Давайте скрепим нашу любовь поцелуем. – Он приблизил свои губы к ее губам и впервые поцеловал по-настоящему, словно готов был проглотить. Анна высвободилась, как только смогла.

Проблема состояла в том, что Генрих не стал играть в игру по правилам. Он решил, что Анна теперь пылает такой же страстью, как он, и не станет возражать против его постоянных попыток поцеловать или приласкать как-то иначе, даже если его рука пошарит по ее груди. Анне было ясно, что условия, на которых она настаивала, никогда не удовлетворят короля. Она избегала его общества, как только могла, но он всегда отыскивал свою возлюбленную. В конце концов, сказавшись нездоровой и молясь, чтобы королева поверила ей и ни о чем не догадалась, она попросила отпуск, чтобы съездить в Хивер.

Мать очень удивилась, увидев Анну.

– По-моему, вид у тебя вполне цветущий, – заметила она, освобождая дочь из приветственных объятий.

– По правде говоря, со мной все в порядке, – призналась Анна и вкратце рассказала о том, что ее преследует настойчивый женатый поклонник.

– Не смею назвать его имя, потому что он важный лорд и может создать проблемы мне лично и нам всем, – сообщила она в ответ на расспросы матери.

– Тогда ты поступила правильно, скрывшись от него. – Леди Элизабет испытующе глядела на дочь.

Но Анне недолго пришлось наслаждаться покоем. Каждый день от короля приходили послания, замаскированные простой печатью. Он мучился и терзался. Почему она оставила его? Чем он ее обидел? Что ему без нее делать? Когда он ее увидит? Было ясно, что отсутствие Анны лишь еще жарче распалило его страсть.

В надежде заглушить потоком льющиеся мольбы и стенания она писала королю вежливые, уклончивые письма, составленные с одной целью – охладить его пыл.

Генрих отвечал страстно, горячо. Чтение ответных посланий Анны приводит его в большое замешательство, писал он, потому что не понимает, трактовать их в свою пользу или нет. И умолял объяснить, как она настроена в отношении их любви.

«Их любви?» – думала Анна. Любовь-то вся с его стороны.

Ему необходимо получить от нее ответ, настаивал Генрих, ведь уже больше года как он ранен стрелой любви. Надо же, как изящно он обрисовал свое состояние. Анна невольно улыбнулась. Из-за этой вновь возникшей холодности с ее стороны, продолжал король, он теперь не знает, имеет ли право называть ее госпожой своего сердца, потому что само это именование обозначает особую любовь, очень далекую от простой привязанности. Но если ей будет угодно стать его истинной преданной возлюбленной и другом и отдать себя целиком – сердцем, телом и душой – ему, который, напоминал он, был и всегда будет ее самым преданным слугой, то он обещает, что не только снова назовет ее своей возлюбленной, но и сделает единственной и выбросит из головы всех остальных женщин.

А она-то думала, что он посвятил всего себя ей одной! Однако было очень похоже, что король флиртовал и с другими женщинами. Неужели он полагает, что оказывает ей честь?

В заключение Генрих умолял дать определенный ответ на его, как он метко выразился, не отличающееся выдержанностью письмо и сказать, может ли рассчитывать на ее любовь. Завершал он свое послание так: «Писано рукой того, кто охотно остается вашим Г. К.».

«Не буду отвечать», – решила Анна.

Но король написал снова, укоряя за медлительность, умоляя заверить в своем благополучии, да еще вложил в конверт украшения, которые, как он полагал, ее порадуют. Тон письма был униженный и молящий. Анна снова не откликнулась. В следующем письме она заметила нотки раздражения ее уклончивостью и тогда написала, что вернется ко двору вместе с матерью. Это вызвало бурный прилив радости. Но Анна не могла допустить, чтобы король заключил, будто она настолько сильно его любит, что не может оставаться в стороне, поэтому послала гонца сказать, что изменила решение и все-таки не может приехать, даже в обществе матери.

В ответ, подгоняемая ветром по усыпанным листвой аллеям Хивера, пришла скорбная жалоба. Анна несправедливо жестока с ним, пишет недостаточно часто. Он уже давно не получал известий о ее здоровье, а потому сильная привязанность к ней, которую он ощущает, заставила его снова послать гонца, чтобы справиться о ее благополучии. Король удивлялся, почему она изменила свое решение и отказывается ехать ко двору, если, как ему кажется, он никогда ничем ее не обидел. И еще высказывался в том смысле, что держать его вдали от человека, которого он ценит больше всех в мире, – это слабое воздаяние за великую любовь, которую испытывает к ней.

И если Вы любите меня, во что я верю, эта наша разлука должна вызывать в Вас по крайней мере легкую досаду. Ваше отсутствие безмерно печалит меня, и если бы я знал, что Вы искренне желаете продлить его, я бы оплакивал свою злую судьбу и сожалел о своем великом безрассудстве.

Анна отложила письмо и откинула голову на высокую спинку скамьи. Она не любила Генриха и не хотела стать его любовницей. Он должен бы уже понять, но тем не менее упорствовал в своей фантазии, что их чувства взаимны. Он действительно в это верил.

Жаль, что не удалось дать ему отпор с самого начала. Похоже, придется остаться в Хивере навсегда и умереть здесь старой девой!

К Рождеству Анна начала лезть на стену от скуки. Она доводила мать до остервенения своими перепадами настроения, пока леди Болейн не заставила ее сказать, кто является причиной всех этих беспокойств.

– Почти каждый день тебе доставляют письма! Что происходит?

В конце концов Анна, не в силах больше сдерживаться, призналась:

– Меня преследует король. Он хочет, чтобы я стала его любовницей, а я пытаюсь отбить у него к этому охоту! – (У матери отпала челюсть.) – Никому не говори, даже отцу. Я не хочу, чтобы он подумал, будто я шлюха короля.

– Ты думаешь, я сделала бы это? Одной дочери достаточно! – Леди Болейн возбужденно расхаживала по гостиной взад-вперед. – Король поступает неправильно, и плохо, что ты здесь, когда должна служить королеве. Одному Небу известно, как она объясняет себе твое отсутствие. Ты можешь потерять место. И тогда будет еще труднее найти тебе достойного мужа. А ведь тебе уже почти двадцать шесть.

Анна поморщилась. Ни к чему было напоминать ей об этом.

– Ты должна вернуться ко двору, – настаивала мать. – Я составлю тебе компанию и буду рядом.

– Мне очень приятно слышать, что вы поправились, – сказала королева Екатерина.

Прием был теплым, и королева поспешила заверить Анну, что будет давать ей самые легкие поручения. Екатерина была рада видеть и леди Болейн, а потому охотно согласилась, чтобы Анна жила в комнатах отца, пока ее мать находится при дворе.

Присутствие леди Болейн положило конец преследованиям Анны со стороны Тома Уайетта. Когда они прибыли, он, сидя в амбразуре окна, бренчал на лютне. При виде Анны его глаза наполнились радостью, он спрыгнул на пол и поспешил приветствовать ее, но леди Болейн грозовой тучей вышла из-за спины дочери. О Томе Анна ей тоже рассказала, переложив на плечи матери обязанность и его держать на расстоянии.

– А-а, Томас Уайетт! – воскликнула леди Болейн. – Очень приятно видеть вас! Как поживает ваша дорогая женушка? – При эти словах Том как-то сразу сник и, запинаясь, проговорил, что с Элизабет все в порядке, но она предпочитает не появляться при дворе.

– Ей следует почаще приезжать сюда, – заметила мать Анны и увела дочь.

Король – это, разумеется, совсем другое дело. Он был вне себя от радости, когда позднее в тот же день натолкнулся на Анну с матерью – они дышали воздухом в саду, – однако после вежливого приветствия совершил оплошность, сказав леди Болейн, что она может идти.

– Ваша милость, – ответила Элизабет Говард, – Анна рассказала мне, что вы почтили ее своим вниманием, и, кроме того, заверила, что вы всеми силами стараетесь не нанести урона ее репутации, а потому, не сомневаюсь, позволите мне остаться. – Она сладко улыбнулась.

Генрих вперился в нее взглядом.

– Мадам, вы ставите под сомнение честь и рыцарственность короля? – спросил он тоном, который не предвещал ничего хорошего.

– Сир, миледи не намеревалась обидеть вас, но я бы хотела, чтобы она осталась, – вмешалась Анна. – Вы изволили говорить, что сделаете для меня все. Уверена, ваша милость не допустит, чтобы добродетель той, кому вы имели удовольствие служить как своей единственной возлюбленной, была скомпрометирована тем, что она проводит время наедине с джентльменом, даже с рыцарем из рыцарей.

Генрих прищурился:

– Мы увидимся позже, Анна.

Он не сказал «наедине», но она не сомневалась, что имеет в виду именно это.

«Думаю, нет!» – пообещала себе Анна и в тот вечер известила короля, что у нее внезапно сильно заболел живот.

Не прошло и двух дней, как Анна вернулась ко двору, и вот уже рассерженный Генрих поравнялся с ней, когда она совершала короткую прогулку по липовой аллее в Гринвиче в обществе своей горничной. Стоял ясный декабрьский день, солнце сияло, и воздух был чист и морозен.

– Почему мастер Уайетт щеголяет перед всеми в вашем украшении? – потребовал ответа король.

– Он взял у меня ту подвеску в прошлом году, – испуганно пролепетала Анна. – И не вернул.

Генрих не успокоился:

– Я только что играл с ним в шары. Выигрышный бросок был мой, но Уайетт это оспорил и измерил расстояние шнурком с вашим украшением. Он едва не помахал им у меня перед носом.

– Сир, уверяю вас, у меня нет никаких чувств к Тому Уайетту, кроме дружеских. Как я уже говорила, он женат. Тут нет никаких вопросов. – Она многозначительно взглянула на короля.

Генрих схватил ее за руку:

– Вы уверяете, что между вами ничего нет? Он, кажется, думает иначе.

– Отпустите, сир! Вы делаете мне больно. Разумеется, ничего не было. Я никогда не поощряла его. Вы сами видели, как он стащил у меня украшение.

Генрих отпустил ее:

– Ах, так вот как это было. Простите, дорогая, я не хотел подвергать сомнению ваши слова. Просто вы мне настолько дороги, что мысль о вашей влюбленности в кого-то другого для меня невыносима.

– Тогда все хорошо, – сказала Анна, в душе желая набраться храбрости и сообщить ему, что не любит никого.

Когда ситуация стала безопасной – Генрих ушел на встречу со своими советниками, – Анна отправилась искать Тома и обнаружила его рядом с конюшнями.

– Вы глупец, вы дурак, размахиваете перед носом короля моей подвеской! – набросилась она на него.

– Значит, правда. Вы его любите. – Это прозвучало как осуждение.

– Он любит меня, но вы не должны заикаться об этом. Не могу поверить, что вы считаете себя его соперником.

– Он меня спровоцировал, – возразил Уайетт. – Настаивал, что выиграл в шары. Когда он указал на шар, я заметил у него на пальце ваше кольцо, я смотрел на кольцо, а он сказал: «Говорю вам, он мой!» Он говорил не о выигрышном шаре. Я хотел показать ему, что сперва вы были моей.

– Я никогда не была вашей! – яростно отнекивалась Анна. – Вы сделали продолжение нашей дружбы невозможным.

– Да нет же! – возразил Том. – Выслушайте меня. Я попросил, чтобы он позволил мне измерить расстояние, надеялся, что шар окажется моим, и вынул из-за пазухи ваше украшение, чтобы проверить с помощью шнурка. Я понял, что король узнал его, потому что очень рассердился и сказал, что я, наверное, прав, а его обманули. И ушел.

– Вы ведете себя как два петуха, которые бьются из-за курицы! – упрекнула Анна. – Но с этим фарсом нужно покончить. Прошу вас, отдайте мою подвеску.

– Нет! – запротестовал Том. – Я люблю вас, Анна, я не перенесу, если потеряю вас.

– Вы еще даже не завоевали меня, – печально сказала она. – И это невозможно. – Она протянула руку, и Том неохотно вложил в нее подвеску.

– Значит, теперь вы любите короля? – спросил он.

– Ему нравится так думать.

В глазах Тома промелькнуло сочувствие, смешанное с печалью.

– Вы не должны этого делать, Анна. Оно того не стоит.

– У меня нет выбора. Он меня не отпустит.

– Знайте, я всегда буду рядом.

– Знаю, – ответила Анна и пошла прочь.

Вечером, вернувшись в комнаты отца, она обнаружила записку. Сломав печать, Анна увидела на листе всего несколько строчек стихов.

Глаза Анны вдруг затуманились слезами.

Глава 12. 1527 год

– Уайетта отправили в Италию, – сказал Фрэнсис Брайан, его единственный глаз при этом озорно поблескивал. – Король, очевидно, только что обнаружил у него прекрасные способности к дипломатии, и им тотчас же нашлось применение. – Он подмигнул Анне.

Они находились в покоях королевы, где Анна и другие девушки делали последние стежки на маскарадных костюмах. Фрэнсис неглуп, к тому же близок с королем; он догадался, что господин добивается ее благосклонности. И вот теперь Тома убрали с дороги. Жизнь будет не такой сложной.

После пяти лет мира и согласия король рассорился с императором и снова искал дружбы с Францией. Анну это радовало, потому что ее самые счастливые воспоминания были связаны с годами, проведенными при французском дворе, и она надеялась, что этот новый альянс даст ей возможность еще раз посетить Францию. Конечно, жизнь не стояла на месте. Бедная Клод умерла три года назад, Маргарита вышла замуж за короля Наварры, но все равно было бы неплохо вернуться туда, хотя бы на короткое время.

С большой расточительностью шла подготовка к приему французских послов, которые должны были явиться для переговоров о помолвке принцессы Марии с сыном французского короля с целью укрепить новый entente[17]. Сопровождавшая королеву на всех пирах и турнирах, устроенных в честь гостей, Анна наблюдала, как король выставляет напоказ свою одиннадцатилетнюю дочь – милую рыжеволосую девочку, правда слишком маленькую для своего возраста и очень худенькую. Послы наперебой рассыпались в похвалах ей. Анна знала, что королева чрезвычайно несчастна, ее не радовала перспектива замужества дочери с французским принцем, потому как Франция и Испания были извечными врагами и предубеждение против этой страны глубоко укоренилось в душе Екатерины. Однако послам она демонстрировала улыбку, безупречно выполняя роль послушной супруги и довольной матери.

С Генрихом Анна почти не встречалась, он был занят, играя роль хозяина и проводя долгие приватные разговоры с послами. Но через несколько дней Анна получила записку, доставленную церемониймейстером в королевской зелено-белой ливрее.

Приходите в часовню в полночь. Я буду говорить с вами. Г. К.

По окончании вечерних развлечений заинтригованная Анна отправилась в назначенное место. Хорошо, что сегодня она была свободна от своих обязанностей. Однако перед ней вставала сложная задача – вернуться в спальню девушек, никого не разбудив, и не подвергнуться расспросам, почему она так поздно.

В часовне было темно, горела только одна лампа в алтаре – знак Божественного присутствия. Анна сделала реверанс перед распятием, потом огляделась в поисках Генриха. Сумрачная фигура виднелась на королевской скамье, расположенной вверху, на галерее. Король наклонился вперед.

– Поднимайтесь сюда! – сказал он и, когда Анна взошла по ступенькам, обнял ее. – Слава Богу, вы пришли! Садитесь рядом. – Он указал на место королевы. – Все в порядке. Мы одни.

– Что случилось? – спросила Анна, опасаясь чего-то зловещего.

– Анна, я должен поговорить с вами. Я в смятении и не знаю, радоваться мне или плакать. Месье де Граммон, епископ Тарба, поднял вопрос о законности рождения принцессы Марии.

Анна была поражена.

– Но как такое возможно, сир? Вы женаты на королеве уже…

– Восемнадцать лет, – закончил вместо нее Генрих. – И никогда ни у одного мужчины не было такой верной, добродетельной и любящей жены. Почти во всех отношениях Екатерина такова, какой должна быть королева. Но она не смогла родить мне сына, и, Анна, теперь моя супруга уже не женщина в этом смысле. – Он опустил голову на руки, положив локти на перила впереди скамьи. – То, что я собираюсь сказать вам, должно остаться строго между нами, дорогая, потому что это сильно затрагивает королеву. Вы должны знать – а кто не знает? – как я страдал, не имея сына, и как мучился над решением проблемы наследования.

– Но, сир, ваша дочь, принцесса, очень хорошо образованна для своих лет и наделена всеми добродетелями. Почему она не может править после вас?

Генрих вздохнул:

– Не думайте, что я не размышлял об этом. Я для того и отправил Марию в Ладлоу, чтобы она научилась там быть королевой. Но это терзает меня, Анна, гложет изнутри. Женщина правит в Англии? Власть над мужчинами противоречит женской природе. Кто станет прислушиваться к Марии? И кто поведет в битву наши армии?

– Мать королевы, Изабелла, делала это в Испании, – заметила Анна, размышляя: а как ответили бы королю регентша Маргарита и Маргарита Валуа?

– То же самое твердит мне и Екатерина, – вздохнул Генрих; его ястребиный профиль четко вырисовывался в мерцающем свете лампады. – Но, Анна, это Англия, а не Испания, наши люди не станут терпеть владычество женщины. Много столетий назад здесь была одна королева по имени Матильда, она пыталась управлять страной, ее бесславие вошло в пословицу. Память сохраняется долго. У меня есть побочный сын, как вы знаете, но я не уверен, примут ли его мои подданные в качестве наследника, хотя прихожу к выводу, что это единственная возможность. Но только что передо мной поставили вопрос: не является ли мой единственный полноправный ребенок бастардом? И если Мария выйдет замуж за французского принца, я рискую оказаться последним королем Англии, потому что, когда меня не станет, здесь от ее имени станут править французы. Теперь вы можете понять, почему я в таком смятении, – завершил свою речь король, поворачивая к Анне отягощенное думами лицо.

– Я очень хорошо это понимаю, – произнесла Анна, ощущая – в первый раз – некоторое сочувствие к Генриху, пусть даже он и был не прав в своем суждении о способности женщин к управлению государством. – Но почему епископ усомнился в законности рождения принцессы?

Генрих вздохнул:

– На основании того, что много лет назад папа не должен был выдавать разрешение на мой брак с вдовой брата. Королева была замужем за принцем Артуром, вы знаете. – (Анна кивнула.) – И тогда некоторые люди выражали сомнения, но мой совет взял над ними верх, и я сам был решительно намерен взять Екатерину в жены. Это был прекрасный брачный союз, и я любил ее. Кроме того, она и ее отец убедили меня, что она оставалась девственницей. Артур был болен, когда женился на ней, и умер через шесть месяцев. Но, Анна, добрый епископ указал мне на библейскую книгу Левит, и я перечитывал ее снова и снова, потому что она предупреждает о наказании для тех, кто вызовет недовольство Господа, взяв в жены вдову брата. «Они будут бездетны!» А имея одну только дочь, я все равно что бездетен. Все мои сыновья, рожденные Екатериной, умерли.

В глазах Генриха стояли слезы: он был обездоленным отцом и сувереном без наследника.

– Если у епископа возникли сомнения по поводу моего брака, то они могут появиться и у других, – продолжил Генрих. – Бог свидетель, за прошедшую неделю я в деталях изучил все это дело. Читал книги, пока у мне не начинала болеть голова. Поговорил со своим духовником. Он считает, вполне возможно, что я впал в ошибку и живу в грехе. Дабы избежать гнева Божьего, он порекомендовал мне обратиться за советом к архиепископу Кентерберийскому и моему совету. – Генрих замолчал, на лице его читались следы душевных терзаний. – Так вот, Анна, я намерен это сделать, имея целью объявить мой союз с королевой кровосмесительным и не имеющим законной силы.

Анна подавила испуганный вздох:

– Ваша милость готовы пойти на это? Вы разведетесь с такой преданной и любящей королевой?

– Я должен подумать о моем королевстве, Анна, и о том, что произойдет, если я умру, не оставив сына. Начнется гражданская война, в этом можно не сомневаться. Богу известно, у меня есть немало родственников королевских кровей со стороны Плантагенетов, которые могут заявить свои права, и некоторые из них не окажут мне любезности дождаться моей смерти. – В его голосе звучали неподдельный страх и злость, тоже вполне искренняя. – Я должен иметь сына, Анна, и для этого мне нужно взять себе другую жену.

Она пыталась осмыслить сказанное:

– Но королева? Что станет с ней? Она будет опустошена. Она так вас любит.

– Екатерина поймет, что эти сомнения необходимо разрешить и что мне нужен наследник. Но да поможет мне Господь, я не знаю, как смогу обрушить все это на нее, а пока, Анна, вы не должны ничего никому говорить. Екатерина уже некоторое время догадывается, что не все идет хорошо. Я… воздерживаюсь от разделения с ней ложа. Не только из-за угрызений совести, хотя духовник и посоветовал мне поступать так, пока дело не разрешится. У нее одно заболевание… Ну, я не хочу этого касаться.

Внезапно потребность Генриха в ней и его страсть наполнились для Анны новым смыслом. Он искал то, чего больше не могла ему дать супруга.

Генрих положил руки на плечи Анны, привлек к себе, и она почувствовала, что он беззвучно плачет.

– Анна, я пригласил вас сюда не только для разговора о моем браке, – сказал он после долгой паузы и вдруг опустился перед ней на одно колено. – Вы сказали, что не отдадитесь мне, и я уважаю это. Но когда я буду свободен, вы выйдете за меня?

Такого поворота Анна ожидала меньше всего и оттого сильно смутилась. Когда Генрих говорил о повторном браке, она решила, что он собирается взять в жены какую-нибудь иностранную принцессу, которая принесет ему политические выгоды и богатое приданое. Короли не женятся на таких, как она, не способных дать ни того ни другого.

Генрих смотрел на нее полным надежды и нетерпения взглядом, со слезами на глазах.

– Возможно, мне не стоило заводить этот разговор сейчас, когда я еще не свободен, но, Анна, я искренне люблю вас, я от вас без ума и не могу думать ни о какой другой женщине в качестве своей супруги. – Он сжал ее руки и поцеловал. – Скажите, что я могу надеяться!

– Я не достойна, – проговорила Анна, не в силах осознать великое значение того, что они обсуждали. – Я не знатного рода.

– У вас сердце ангела и дух, достойный короны, – вдохновенно изрек Генрих, поднялся с колена, сел на прежнее место и снова взял руки Анны в свои. – Никто не может отрицать этого. Моя бабка тоже была незнатного рода. Дед, король Эдуард, женился на ней по любви. Тогда, конечно, поднялся страшный переполох. Знать отвергла ее, но она оказалась хорошей королевой. И вы тоже будете, моя дорогая, я в этом не сомневаюсь. Вы слеплены не из простого теста.

Сердце Анны отчаянно стучало, постепенно она начала верить в то, что Генрих действительно хочет сделать ее королевой и что это не такое ужасающее предложение, как ей показалось сначала.

– Кроме того, – с усмешкой продолжил король, – кажется, единственный способ, каким я могу завоевать вас, – это женитьба.

Анну пронзила внезапная мысль:

– Сир, эти сомнения, которые у вас возникли, надеюсь, они не из-за меня?

– Нет, Анна. Я задавал себе тот же вопрос. Но если бы я не встретил и не полюбил вас, они все равно появились бы и я все равно желал бы аннулировать брак. Мне нужно позаботиться о наследнике. Это мой королевский долг.

До конца осмыслить произошедшее Анне не удавалось. Может, она видит это во сне? Но нет, вот Генрих, большой и страстный, тепло его ладоней согревает ее руки.

Теперь Анне становилось яснее, что повлечет за собой брак с королем. Все, чего она захочет, будет в ее распоряжении. Ее семья получит неизмеримые преимущества. Болейны станут самым знатным семейством в королевстве. Увидеть реакцию отца на такое известие – ради одного этого стоило принять предложение Генриха! Ее дети и их потомки будут править Англией!

Но вместе с королем придется брать и мужчину. В сердце своем Анна никогда не выбрала бы Генриха и не хотела иметь его в качестве самого близкого человека. Она не любила его и знала, что у нее будет гораздо меньше свободы в браке с ним, чем с другим, менее значительным мужчиной, который больше подходил бы ей. Брак с королем поставит их обоих в спорную ситуацию, и наверняка возникнут различные препятствия, которые придется преодолевать. Однако в Анне взыграла гордость – гордость за себя и за свою семью. Представитель семейства Перси посчитал ее достойной спутницей жизни, и в ее жилах текла кровь Плантагенетов. Почему бы ей не стремиться к короне?

Вдалеке прозвенел колокол, и она услышала крик караульного: «Час ночи, и все спокойно!»

– Уже поздно, сир, – встрепенулась Анна. – Мне нужно идти. Молю вас, не считайте меня бесчувственной, вы оказали мне высокую честь, предложив стать вашей супругой и королевой. По правде говоря, мой разум не может полностью этого осознать. Прошу вас, дайте мне время на размышления, такое решение принять непросто.

– Не спешите, дорогая, думайте, сколько вам нужно, – пробормотал Генрих и сдавил ее в объятиях, прижимая свои губы к ее губам. На этот раз она не сопротивлялась.

Анна понимала, что при дворе Генрих не даст ей покоя, а потому попросила у королевы разрешения удалиться, опять сославшись на болезнь, и вместе с матерью уехала домой в Хивер. В руке она сжимала сложенный листок бумаги, который перед расставанием вложил в ее ладонь страдающий Генрих. На нем король написал:

Не успела она добраться до Хивера, следом за ней привезли письмо с мольбой вернуться. Оно привело Анну в замешательство. Стоило ей только сказать «да», и все сокровища королевства, вся власть в нем принадлежали бы ей. Но могла ли она принять этого мужчину вместе с короной? А еще важнее: могла ли она предать свою благодетельницу, от которой не видела ничего, кроме добра? Екатерина пользовалась большой любовью в народе, к тому же в ее жилах текла королевская кровь. Анну же станут проклинать за то, что она потеснила свою госпожу с законного места. Останется Генрих верен ей, столкнувшись с противодействием, или согнется, как тростник под штормовым ветром?

Она не должна соглашаться. Анна так часто говорила «нет», что это вошло в привычку и больше не вызывало страха прогневить Генриха. Но ведь король все равно будет искать способ аннулировать свой брак, и если он возьмет другую жену, то почему не ее?

Анна думала о сильных женщинах, которые оказывали на нее влияние. Регентша Маргарита мудро вершила свою власть, и сама Анна, если станет королевой, сможет использовать свое влияние во благо других людей, так же как для собственной выгоды и на пользу семьи. Она могла бы содействовать внедрению в Англии более просвещенных религиозных воззрений и показать на собственном примере, что женщины способны применять власть для процветания общества.

Такие важные решения нельзя принимать под давлением, однако Анне не хотелось обижать Генриха отказом от славного будущего, которое он ей предлагал. Надо дать ему понять, что ей действительно нужно время.

Анне пришла идея. Взяв с собой миссис Орчард и конюшего, она поехала в соседний городок Тонбридж и посетила ювелира, который изготавливал разные вещицы для ее родителей.

– Я хочу украшение из чистого золота в виде одинокой девицы на застигнутой бурей лодке. Вы можете сделать такое? – спросила она.

Миссис Орчард покосилась на свою воспитанницу. Няня всегда знала, когда Анна что-то скрывала, и в продолжение долгого времени пыталась выудить из нее, что именно.

– Это для поклонника, – поддразнила ее Анна.

– Но придется выложить немалую сумму, а ведь подарки должен бы делать он! – фыркнула миссис Орчард.

Ювелира же заказ порадовал, и через неделю в Хивер была доставлена изысканная брошь, точно такая, какой представляла ее себе Анна. Она отправила подарок Генриху с нежной запиской, надеясь, что он поймет аллюзию на ее затруднительное положение: девица попала в шторм, боится, как бы волны не накрыли ее с головой, и молится, чтобы лодка взяла верный курс.

Украшение спровоцировало страстную реакцию короля: он стал уверять Анну, что отныне и впредь его сердце будет принадлежать лишь ей одной, а также изливал горячее желание, чтобы и его тело обрело тот же статус. «Господь приведет это к благополучному завершению, если Ему будет угодно», – написал Генрих и добавил, что каждый день молит Всемогущего осуществить желаемое. «Я хочу, чтобы скорее пришло время, когда мы снова увидимся», – завершал послание Генрих и подписывался: «Секретарь, коий сердцем, телом и душой остается Вашим верным и самым надежным слугой. Г. autre ne cherche К.»

«Генрих, не ищущий другой Король». И вокруг инициалов Анны он нарисовал сердце.

Именно этот маленький символ подтолкнул ее к решению. Генрих задел нужную струну в сердце Анны и заставил поверить, что да, со временем она сможет полюбить его, пусть даже ее чувство не будет той страстной любовью, которую она испытала, хотя и мимолетно. А до того она окружит себя властью. Власть была для нее таким же сильным афродизиаком, как умопомрачительная улыбка Норриса. Теперь Анна знала, что ей очень хочется стать королевой.

Она написала Генриху в покорном и любящем тоне, что почтет за честь для себя принять его предложение о браке.

Первым ответом ей стало письмо отца. «Я узнал наиприятнейшую и совершенно неожиданную новость от самого короля! – начинал он свое послание. – Ничто иное не было бы для меня столь желательным!»

Анна понимала, какое значение ее замужество будет иметь для отца. Сэр Томас Болейн был амбициозным человеком, но даже он не мечтал о подобном счастье. Стать отцом будущей королевы Англии и, по воле Господа, дедом следующего монарха – такая перспектива в случае осуществления принесла бы ему и его семье больше богатств, власти, славы и почестей, чем он когда-либо желал получить.

Анна постучала в дверь матери, набрала в грудь воздуха и открыла ее. Впервые она собиралась произнести вслух ошеломительную новость. Вот сейчас она сделает это, и все станет более реальным.

– Мама, – начала Анна.

Элизабет Говард сидела на постели и перебирала шелковые нитки для вышивания. Она подняла взгляд:

– Да?

Дочь схватила ее руки:

– Мама, у меня замечательная новость, но, прежде чем я расскажу, дай слово до поры до времени держать ее в секрете.

– Что же это? – Леди Болейн поднялась, оставив на кровати шелк.

– Король собирается развестись. Он попросил меня быть его следующей королевой, и я согласилась.

Мать ахнула, потом вскрикнула от изумления и крепко обняла дочь.

– Не могу в это поверить! – повторяла она снова и снова. – Моя дочь – королева Англии! А отец знает?

– Знает. Король сказал ему, и он вне себя от радости. Мама, твой внук будет королем! Только подумай! А как обрадуется Джордж! – Она помолчала. – Не уверена, что Мария будет довольна.

К счастью, сестра находилась при дворе, так что с этой проблемой не придется столкнуться немедленно. Анна вспомнила, как в Марии на миг вспыхнула ревность, когда она впервые рассказала ей об ухаживаниях короля. Они всегда соперничали, но теперь у Марии нет никакой надежды сравняться с Анной, так ей повезло.

– Что же сейчас происходит? – нетерпеливо спросила мать, наливая им обеим немного вина, чтобы отпраздновать радостное событие.

Анна объяснила, что король предпринимает неотложные шаги для аннулирования своего брака.

– Нам пока нужно соблюдать крайнюю осторожность и осмотрительность, – добавила она, – так что на какое-то время я останусь здесь. Надеюсь, решение не заставит себя ждать.

– Я буду молиться об этом, – сказала мать, – хотя мне жаль бедную королеву. Она ни в чем не повинна. Для нее это будет тяжелым ударом.

– Уверена, король позаботится о ней наилучшим образом.

Анна чувствовала себя виноватой перед Екатериной. Но, напомнила она себе, это не ее ошибка. Никто не удержался бы на ее месте, раз брак королевы незаконен, а король обязан обеспечить преемственность власти: как бы несправедливо это ни было, а Екатерине придется смириться и принять свою судьбу.

Неожиданно раздался отчаянный стук в дверь гостиной, и, не дожидаясь ответа, в комнату влетел управляющий:

– Миледи, король здесь! Он уже съезжает с холма!

Мать взвилась и закричала, чтобы управляющий спускался вниз и встречал гостя, распорядилась принести еще вина, наказала повару встряхнуться и показать все, на что он способен, – приготовить хороший ужин и не забыть выставить на стол лучшее серебро. Анна вскочила на ноги, вспомнив, что на ней старое зеленое платье и волосы не убраны. Со стучащим сердцем она быстро оправила юбки, провела гребнем по длинным волосам и поспешила через входной зал во двор. Сквозь арку гейтхауса она видела короля: в костюме и сапогах для верховой езды, он переезжал подъемный мост в сопровождении четырех джентльменов и четырех йоменов из королевской стражи. Управляющий низко кланялся, мать делала реверанс.

Король спешился и поднял ее из поклона:

– Приветствую вас, леди Болейн! Мы охотились неподалеку. Я остановился в Пенсхерсте и подумал, неплохо бы нанести вам визит.

– Для нас это большая честь, ваша милость, но боюсь, так как мы вас не ждали, то не сможем оказать вам достойного гостеприимства.

– Ничего страшного! – Генрих широко улыбался. – Небольшое угощение и прогулка по этим великолепным садам безмерно меня порадуют. Будет приятно провести время в кругу друзей и немного отдохнуть от государственных дел.

Глаза короля были прикованы к ожидавшей у входа в замок Анне; исполняя реверанс, она видела в них искристое ликование.

– Дорогая! – подходя к ней широким шагом, воскликнул Генрих, потом поднял и поцеловал в губы. – Как возрадовалось мое сердце при виде вас! Надеюсь, вы в добром здравии?

– Я чувствую себя прекрасно, ваша милость, – ответила она, понимая, что Генрих рассматривает ее простое платье, а мать не отрывает от них взгляда. – Простите, что принимаем вас без церемоний.

– Вы выглядите прелестно, – пробормотал король.

Они вошли в замок. Анна провела Генриха и его компаньонов в гостиную, где уже ждал свежий кувшин вина.

– Вы останетесь на ужин, сир? – с трепетом спросила мать.

– Я не хотел бы затруднять вас, леди Болейн, но благодарю за приглашение. – Он принял кубок с вином.

– Королева ждет вашего возвращения, – сказал он Анне, с надеждой глядя на нее.

– Это очень мило с ее стороны, – ответила Анна. – Прошу вас, окажите любезность и передайте ей, что мне стало немного лучше. Я вернусь ко двору, как только смогу.

Наступила тишина.

– Ваша милость, пусть Анна покажет вам сад, – нарушила ее леди Элизабет, – окажите ей такую честь.

Генрих осушил кубок:

– Это было бы для меня большим удовольствием.

– Я вызову миссис Орчард, – сказала Анна.

Они вышли на теплый майский воздух, проследовали мимо йоменов, которые остались за воротами. Один страж покинул свой пост и двинулся следом, держась на приличном расстоянии и шагая в ногу с возбужденной миссис Орчард, которая определенно складывала в голове два и два и получала невероятную сумму.

Как только Генрих и Анна оказались вдали от всех и никто не мог их услышать, король повернулся к ней:

– Ваше письмо заставило меня расплакаться. За всю жизнь я еще ни разу не чувствовал себя таким счастливым. Благодарю вас, моя дорогая, за то, что сделали меня счастливейшим из смертных. – Он схватил руку Анны и поцеловал.

Они прогулялись по берегу Эдена, а потом Анна отвела Генриха на свое любимое место на лугу. Там они сели на траву.

– В такие моменты у меня возникает желание быть не королем, а простым сельским джентльменом, – задумчиво произнес Генрих, пожевывая стебелек травинки. – Вот это, а не придворная суета настоящая Англия.

– Вы бы стали скучать по этой суете, сир, – поддразнила его Анна. – Тут бывает очень уныло. Поверьте, я знаю.

– Тогда приезжайте ко двору и будьте со мной.

– Я не должна… не сейчас. – Она помолчала. – Есть какие-нибудь новости?

Генрих усмехнулся:

– Да, моя милая. Дело движется. Исполняя должность папского легата, кардинал тайно созвал церковный суд в Вестминстере. Председательствует архиепископ Уорхэм. И мы собрали группу епископов и каноников. Меня вызвали на прошлой неделе и обвинили в том, что я сознательно взял в жены вдову брата. Я признал обвинение, рассказал о своих угрызениях совести и попросил принять решение по моему делу. Скоро оно будет вынесено. А потом, дражайшая Анна, мы сможем пожениться!

Она надеялась, что его оптимизм обоснован, но не смела поддаться восторгу. Хотя всего через несколько недель она может стать королевой! Анна представляла, как сидит в Вестминстерском аббатстве, и даже ощущала вес короны на голове. Картина была абсолютно захватывающей, тем не менее в нее не совсем верилось.

– Рада слышать, что кардинал поддерживает вашу милость.

– Теперь да.

– Что вы имеете в виду, сир?

Генрих прищурился:

– Когда я впервые сказал ему, что хочу аннулировать брак, и спросил его мудрого мнения на этот счет, он упал на колени и пытался отговорить меня, приводя всевозможные доводы.

Анна задержала дыхание. Опять Уолси пытается разрушить ее будущее, как уже сделал однажды!

– Но я провел с ним беседу, – успокоил ее Генрих. – И теперь он держится другого мнения.

Анна всем сердцем надеялась. Она не позволит этому мясницкому псу встать на пути ее возвышения. Но если он обеспечит Генриху развод, она простит кардиналу все.

– Ваша милость говорили с королевой?

– Еще нет, – ответил Генрих. – Я ожидаю результата слушаний.

Анна почувствовала, что ему не хочется обсуждать это дело с Екатериной.

– Я буду молиться о благополучном исходе, – сказала она.

– Вы даже не представляете, как усердно молился я. Жду не дождусь того момента, когда мы сможем быть вместе – по-настоящему вместе. – Генрих наклонился, взял в ладони лицо Анны и поцеловал ее в губы, долго и с любовью.

– Пора возвращаться. – Она отстранилась и встала, но потом вспомнила, с кем разговаривает, и добавила: – Если вашей милости будет угодно.

– Мне это не угодно, Анна. Оставлять вас – чистое мучение. Но вы правы. Вернемся к вашей матери. Она будет беспокоиться, не случилось ли чего.

– Думаю, она может догадаться! – Анна засмеялась.

Все письма Генриха были проникнуты болью от разлуки с Анной и написаны красиво и трогательно. Такие послания женщины хранят, как драгоценности, если влюблены в их автора. Анна читала эпистолы Генриха бесстрастно, радуясь, что способна вдохновлять на такое преклонение столь могущественного человека. Однако те же письма заставляли ее задумываться: а найдет ли она средство поддерживать живым огонь этой страсти? Какое-то время мужчина способен выносить уклончивость, а потом просто перестанет возвращаться за бóльшим.

Но потом пришло письмо, которое успокоило Анну.

Моя возлюбленная и подруга, я и мое сердце передаем себя в Ваши руки и умоляем не оставить нас своим благоволением, и да не уменьшится Ваша привязанность по причине пребывания вдали от нас. Чем длиннее становятся дни, тем дальше солнце и тем горячее; так же и с нашей любовью. Мы далеко друг от друга, и тем не менее она не утрачивает горячности, по крайней мере с моей стороны, надеюсь, что и с Вашей тоже. Ваше отсутствие было бы нестерпимым для меня, если бы не стойкая надежда, которую я питаю, на длительную неизменность Вашей привязанности. Хотел бы я оказаться на месте браслета, когда он Вас обрадует.

Так завершал послание король и подписывался верным слугой и другом Анны. И чтобы дать любимой повод думать о себе, он вложил в конверт свое изображение, вправленное в браслет.

Осада была снята. Это первое письмо, в котором король не умолял Анну: «Станьте моей!» Вдруг выяснилось, что согласие выйти за него замуж внесло серьезные изменения в их отношения. Разумеется! Если она станет королевой, даже тень скандала не должна ложиться на нее, не говоря уже о случайной беременности. Так что король вынужденно держал свое обещание уважать честь Анны и ждал, пока сможет законным образом насладиться ею. Отныне и впредь власть над осуществлением желаний Генриха принадлежит не ей – она находится в руках Божьих и еще людей, собравшихся в Вестминстере.

Следующее письмо короля было безрадостным. Те, кому было поручено решать его дело, заявили о своей некомпетентности. Тогда он обратился к Тайному совету; его члены согласились – у его милости есть веский повод для сомнений – и посоветовали обратиться за решением по поводу его брака к папе.

Плечи Анны уныло опустились, когда она прочла это. Обращение в Рим, конечно, затянется на месяцы, даже если папа проявит охоту сделать одолжение королю.

Но гораздо худшие вести ждали впереди. В начале июня Генрих сообщал, что наемные войска императора жестоко разграбили Рим, сам император в тот момент вел военную кампанию в каком-то другом месте Италии. В отсутствие командования наемники бесконтрольно вторглись в город и устроили там настоящую оргию насилия, которая продолжалась не один день.

«Я не стану огорчать вас подробностями об их жестокостях, – писал Генрих, – потому что описать это словами невозможно. Эти скоты осквернили даже собор Святого Петра». Папе пришлось искать убежища в замке Святого Ангела, и теперь он был фактически пленником императора Карла, племянника королевы Екатерины, и тот желал воспользоваться ситуацией, которая привела Святого Отца под его «покровительство». Это означало, поняла Анна, стремительно падая духом, что в настоящее время желаемое решение по делу Генриха едва ли будет вынесено, это было столь же вероятно, как полет человека на Луну, особенно если император узнает, что Генрих собрался жениться на ней. Анна помнила его несносным юнцом, который ненавидел ее за дерзость.

Она почувствовала себя абсолютно беспомощной, и когда позже в том же месяце домой ненадолго приехал Джордж, в тот момент – виночерпий короля, сестра излила на него всю свою досаду.

– Разве не может кардинал как папский легат просто объявить брак недействительным? – вопрошала она.

Джордж покачал головой:

– Отец говорит, что император всемогущ. Если Карла спровоцировать, он будет готов объявить войну. А стоит Уолси объявить своей властью о расторжении брака короля, и это может быть воспринято как провокация. Нет, дорогая сестрица, нам ничего не остается, как только запастись терпением.

– Может быть, мне стоит вернуться ко двору.

– Я бы не советовал делать это прямо сейчас. Великое дело короля, как они его называют, стало настолько широко известным, будто о нем объявил на площади городской глашатай. Его милости пришлось отдать распоряжение лорд-мэру Лондона, чтобы тот наказал людям не распространять сплетни под страхом вызвать неудовольствие короля, но это никого не остановило. Отец говорит, общий ропот достиг такой силы, что кардинал посчитал разумным дать знать о происходящем всем нашим послам за границей.

– Мое имя уже звучит? – встревоженно спросила Анна.

Все шло не так, как планировалось. Она рассчитывала на быстрый полюбовный развод, за которым последует веселая свадьба.

– Пока нет.

Брат с сестрой уставились друг на друга, зная, что очень скоро это случится.

– Мария знает, что король хочет жениться на мне?

Джордж поморщился:

– Да. Отец сказал ей.

– Судя по твоей реакции, она не слишком обрадовалась.

Джордж пожал плечами:

– Ей король не нужен. Она просто не может вынести мысли, что ты станешь королевой!

– Это волнует меня меньше всего. Мне сейчас не до ее ревности.

Анна не находила себе места, так ее взволновали новости. Мать пыталась успокоить дочь, убеждала, что в конце концов все будет хорошо.

– Но откуда тебе знать! – вспыхнула Анна.

– Я этого не знаю, но полагаюсь на милость Божью, – заявила леди Элизабет. – А теперь хватит метаться, лучше помоги мне в винокурне.

В конце июня Генрих приехал из Гринвича в Хивер. Анна с облегчением следила за приближением маленькой кавалькады и радовалась, видя короля. У него наверняка есть новости!

– Ваш брат передал мне, что вы были безутешны, дорогая, – сказал Генрих, нежно обнимая Анну, после того как леди Болейн оставила их наедине в гостиной. – Вы не должны волноваться. Ситуация в Италии весьма неустойчивая и может измениться в любой момент. Я полагаюсь на его святейшество. Я был добрым сыном Церкви.

Анна надеялась узнать о более ощутимых переменах, но выдавила из себя улыбку:

– Я знаю. Я читала книгу вашей милости, где вы защищаете таинства, которые отвергает Мартин Лютер.

– Правда? – Генрих выглядел довольным. – Папа был так благодарен, что даровал мне титул Защитник веры. Так что, я надеюсь, он благосклонно отнесется к моему делу. – Король сел и взял одно из маленьких мармеладных пирожных, которые предложила ему Анна. – Айвовое – мое любимое. – Он одобрительно кивнул, потом привлек ее к себе и жадно поцеловал. – Анна, вы будете моей и станете королевой, не сомневайтесь!

Она поцеловала в ответ, потом выпуталась из его рук. Генрих отпустил ее неохотно. На глаза ему попался лежавший на столе иллюстрированный молитвенник Анны.

– Это прекрасно, – заметил король, перелистывая страницы, пока не добрался до изображения Христа, Мужа Скорби, с истерзанной плотью и увенчанного тернием.

– Дорогая, все, что я сейчас сказал, сказано всерьез. – Он взял в руку перо, опустил его в чернильницу, склонился над страницей и написал:

Если ваша память так же сильна, как моя привязанность, то я не буду забыт в ваших ежедневных молитвах, потому что я навеки ваш, Генрих К.

Она не могла не отреагировать. Взяв у Генриха перо, Анна приписала от себя внизу противоположной страницы:

Вы будете убеждаться каждый день в моей любви и доброте.

– Анна! – пробормотал Генрих густым от страсти голосом. – Вы сладчайшая и милейшая из возлюбленных, воистину, я благословен!

Только король ускакал в Гринвич, как домой явился отец, прихватив с собой дядю Норфолка. Мать отправилась расшевелить слуг, чтобы те приготовили угощение, а герцог занял кресло отца во главе стола и сосредоточил пронзительный взгляд на Анне:

– Племянница, у нас есть причины полагать, что кардиналу доверять нельзя. Он выполняет приказания короля относительно Великого дела, но сердце его не лежит к этому. Даже если оно закончится успехом, Уолси намерен женить короля на французской принцессе.

– Он не осмелится пойти на такое! – воскликнула Анна.

– Все эти годы он осмеливался, – с мрачным лицом произнес отец. – Он управляет королевством.

– В то время как мы, аристократы, – те, кому по праву рождения положено быть советниками короля, отстранены от власти, – прорычал дядя Норфолк. – Я всегда говорил, этот выскочка, мясницкое отродье, оказывает пагубное влияние на короля.

Сэр Томас кивнул:

– Меня сделали лордом Рочфордом, но обязали уйти с поста казначея без какой бы то ни было финансовой компенсации. Я виню в этом Уолси. Он ненавидит нашу семью. Видит в нас угрозу и сделает все возможное, лишь бы нас уничтожить.

– У меня тоже нет причин любить его, – сказала Анна. – Не могу простить ему, что он разорвал мою помолвку с Гарри Перси. Он имел дерзость назвать меня глупой девчонкой на глазах у всех своих придворных. Вдвойне оскорбительно было терпеть подобное обращение от человека низкого происхождения.

– Скоро он будет сожалеть об этом, – заверил ее Норфолк. – Мы уже давно ищем способ, как подорвать расположение короля к Уолси, и сегодня мы здесь, чтобы просить тебя о помощи. – Дядя наклонился вперед и, сложив руки домиком, поставил их на стол. – Король испытывает к тебе глубокую привязанность, ты пользуешься влиянием. Видя это, мы решили, что ты могла бы послужить отличным инструментом, чтобы помочь нам свалить кардинала. Что скажешь?

Анна не задумывалась.

– Я готова! Король будет гораздо лучше управлять этим королевством и быстрее добьется развода без влияния Уолси.

Давнишняя обида продолжала терзать ее. Месть будет сладка.

Позже за ужином, который мать приказала подать с большой церемонностью в главном зале, отец открыл Анне, что они с дядей Норфолком и многими другими дворянами и лордами из совета побуждали короля отправить кардинала во Францию, чтобы тот заручился поддержкой короля Франциска.

– Французский король, вероятно, возьмет на себя роль посредника и убедит папу, чтобы тот расширил полномочия Уолси в качестве легата и дал ему право вынести решение по делу короля, – сказал сэр Томас, накалывая на вилку кусок мяса. – Но наше намерение и наша цель – убрать Уолси с дороги, тогда у нас появится время, чтобы лишить его доверия короля.

– Мы хотим, чтобы ты убедила его милость отправить кардинала во Францию, – добавил Норфолк. – Можешь это сделать?

– Могу и сделаю, – ответила Анна.

В тот же вечер она написала Генриху. Вскоре после этого он сообщил ей, что Уолси отбыл во Францию. Пора было возвращаться ко двору.

Гринвич Анна нашла бурлящим слухами и домыслами по поводу Великого дела.

Королева приняла ее тепло, спросила о здоровье и сказала, что рада видеть. Екатерина была так добра, так заботлива, что Анну вновь посетило чувство вины, ведь она знала, что очень скоро повергнет во прах свою любезную госпожу. Королева выглядела утомленной, и на лице ее появились новые морщины.

«Знает ли она о происходящем?» – задумалась Анна.

Генрих прислал ей записку: она должна прийти в липовую аллею рядом с монастырем в одиннадцать часов. Когда Анна туда явилась, несмотря на тепло июньской ночи закутанная в накидку с капюшоном, Генрих обвил ее руками:

– Анна! Анна! Слава Богу! Тут был настоящий ад. Я скучал по вас так, что не передать словами.

Она попыталась ответить на поцелуи Генриха с его горячностью. Однако он быстро отстранился от нее с встревоженным видом.

– Что случилось? – спросила Анна, начиная паниковать.

Генрих вздохнул:

– Завтра я собираюсь говорить с королевой. Я должен это сделать, или она услышит о нашем деле от кого-нибудь другого.

– Завтра? Сир, я прислуживаю ей утром. Думаю, мне лучше не присутствовать при этом.

Тяжело будет видеть, какое воздействие произведет этот разговор на королеву.

– Не волнуйтесь, дорогая. Я не упомяну вас. Это дело должно решаться между мной и Екатериной.

Все утро Анна не могла смотреть на королеву и встречаться с ней взглядом. Она была исполнена страха за свою госпожу и такого тяжелого чувства вины, что никакие разумные доводы не могли его устранить.

Генрих прибыл в десять часов.

– Оставьте нас! – распорядился он.

Анна почувствовала, что дрожит. Дамы занялись кто чем, а она напрягала слух, стараясь расслышать, что происходит за дверью, но оттуда доносился лишь монотонный звук голоса Генриха.

Потом раздался вой, от которого кровь застыла в жилах.

Это королева изливала свое горе в одном долгом нечленораздельном стенании.

Когда хлопнула наружная дверь, Анна задержалась, а остальные дамы бросились к госпоже, пытаясь уговорить ее позаботиться о себе и привести в чувство чашей вина. Екатерина выпила ее залпом. Королеву трясло, и она не могла унять эту дрожь.

– Совесть мучает его, – прошептала она. – Он хочет покончить с нашим браком. Боится, что это оскорбление Господу.

Раздался хор недоуменных возгласов. Конечно нет! Его милость ввели в заблуждение те, кому следует думать, о чем они говорят. Все будет хорошо! Анна не могла вымолвить ни слова, потому что знала: ничего хорошего Екатерину не ждет.

– Нет, – прошептала королева. – Он говорил, что возьмет другую жену.

Все стали яростно осуждать короля.

Екатерина откинула голову на спинку кресла:

– Это все дело рук кардинала. Он ненавидит меня и Испанию и не простил моему племяннику-императору, что тот не сделал его папой. – Немного собравшись с силами, королева села прямее. – Что бы они ни говорили, мой брак с королем законен и правилен. – Слова прозвучали как воинственный клич перед битвой. – Сам папа дал на него согласие. Мой долг – убедить мужа, что он совершает ошибку, и я это сделаю, да поможет мне Бог!

Дамы зааплодировали ее решимости, и пока Екатерина благодарила их за верность и любовь, Анна силилась не разрыдаться. Королева улыбнулась ей.

– Со мной теперь все хорошо, госпожа Анна, – сказала она, беря фрейлину за руку и пожимая ее.

В этот момент Анна поняла, какие чувства испытывал Иуда Искариот.

Позже Анна отправилась искать Генриха и нашла его в королевском саду. Король был хмур и очень жалел себя.

– Королева была сильно расстроена после вашего ухода, – заметила Анна.

Он поморщился:

– Да, она огорчилась, как я и боялся. Я сказал, что хочу только разрешить сомнения, о которых говорил епископ Тарба, и нужно сделать так, чтобы всем было хорошо, но это не помогло. Она продолжала твердить одно и то же – что она моя верная жена.

– Дайте ей время, – утешала его Анна. – Она постепенно смирится.

Генрих сглотнул:

– Я в этом не уверен. Когда я встретился с ней сегодня после обеда, она сказала, что не сомневается в законности нашего брака и что я не прав, подвергая его сомнению.

– Если папа выскажется против, ей придется это признать.

Генрих покачал головой:

– Анна, она намерена сражаться со мной.

– У вас сильная позиция.

– Да, потому-то я и не сомневаюсь в победе. Ради всего святого, мне ненавистны эти распри. Я не виноват, что папа совершил ошибку, – жалобным тоном произнес Генрих.

– Вы упомянули обо мне?

– Боже, нет! Я хочу держать вас в стороне от этого, пока папа не вынесет решение. Я не упоминал о вас даже в разговоре с Уолси. Нет, Анна, пока это дело не завершится, я намерен демонстрировать, что между мной и королевой все в полном порядке. Я хочу предстать на суде в выгодном свете, потому что боюсь, как бы Екатерина не начала подстрекать императора к войне, раз уж она считает, что с ней поступают несправедливо. Положитесь на меня. Я знаю, как с ней обращаться.

«Он ее боится», – догадалась Анна.

– Не падайте духом, – сжимая ее руку, уговаривал Генрих. – Многие при дворе меня поддерживают. Архиепископ Уорхэм сочувствует делу. Он стар и ненавидит перемены, но сказал Уолси, что, как бы ни относилась к этому королева, решение папы придется исполнить. Анна, я абсолютно убежден, что прав, требуя аннулирования брака. И я намерен жениться на вас, кто бы мне ни противостоял. – Глаза короля потемнели от страсти. – Я схожу с ума из-за вас. Но прямо сейчас вы должны уехать домой.

Глава 13. 1527 год

Странно было находиться в Бьюли. Этим особняком в Эссексе когда-то владела семья Болейн. Анна помнила, как приезжала сюда ребенком, но тогда дом был гораздо меньше. Пока она находилась во Франции, отец продал его королю, и теперь это был огромный дворец, облицованный модным красным кирпичом, во дворе бил фонтан, а окна остеклили цветными стеклами.

Похоже, Генрих отбросил в сторону всякую осторожность, раз вызвал ее сюда. Анна отсутствовала при дворе всего пять недель, и за это время мало что могло измениться. Удивительно, но сразу по приезде Анну проводили в личные покои короля, и Генрих обнял ее на глазах у всех своих джентльменов. Видя выражение лица Анны, он принял решительный вид:

– Я прибег к уловке, Анна! Моя любовь к вам – вещь почетная, и я покажу всем, как высоко ценю вас. Это не причинит вреда вашей репутации. Весь мир должен видеть, что вы добродетельны, вас не в чем упрекнуть и, – он понизил голос, – достойны стать моей королевой.

Король вложил ей в руку маленькую серебряную шкатулку, в которой находились кольцо с изумрудом и другие дорогие украшения. Анна улыбнулась и поблагодарила. Она понимала, с каким вниманием следят за этой сценой находившиеся рядом мужчины, которым, вообще-то, не следовало отрываться от игры в карты, кости и музицирования. Среди джентльменов короля находился и красавец сэр Генри Норрис. Глаза их на миг встретились. Анна почувствовала, что краснеет, и быстро отвела взгляд.

Генрих пригласил ее прогуляться по его личному саду. Как только они вышли на улицу, Анна поведала ему, как ее расстроило то, что главной темой разговоров в гостинице, где они с отцом останавливались по пути в Бьюли, было Великое дело.

– Люди не могут поверить, что ваша милость приведет в исполнение столь злое намерение. Женщины высказываются в поддержку королевы с особым жаром. Говорят, вы ищете повод отделаться от нее только ради своего удовольствия.

Генрих нетерпеливо махнул рукой:

– Они просто неотесанные глупцы, к тому же имеют наглость порицать своего короля. Дорогая, я призвал вас сюда не для того, чтобы обсуждать пересуды неверных подданных. Я хочу немного побыть наедине с вами, прежде чем уступлю вас королеве. – Он наклонился и поцеловал ее в губы, привлекая к себе. Анна соединила руки у него на шее, желая ощутить что-нибудь похожее на ее чувства к Гарри или Норрису. Конечно, ей очень хотелось получить корону, но в такие моменты, когда становилась реально ощутимой цена, которую придется заплатить, у Анны создавалось впечатление, что неудержимый поток влечет ее в бездну.

Она поспешила навестить Марию. Сестра, как и прежде, жила в комнатах Уилла. Анна хотела предупредить ее, что секрет скоро будет раскрыт. Но Мария встретила эту новость холодно.

– А мне какое дело? – фыркнула она. – Он ждет тебя с распростертыми объятиями.

– Но будет скандал.

– Ты застелила постель, вот теперь и ложись в нее! – Глаза Марии сверкали от ревности. – А если думаешь, что я стану преклонять перед тобой колени, как перед королевой…

– Я пришла сюда не для того, чтобы ругаться, – сказала Анна. – Давай не будем ссориться. Я не отнимала у тебя короля.

– Ты явились сюда властвовать надо мной! – Мария была настроена непримиримо.

Анна сделал еще одну попытку:

– По крайней мере, позволь мне повидаться с детьми.

– Они спят. Спокойной ночи. – И Мария закрыла дверь.

Екатерина ходила повсюду с решительной улыбкой на лице, однако улыбка ее тускнела, когда Анна не являлась исполнять свои обязанности. Король не принимал «нет» за ответ. Анне приходилось каждый день ездить с ним на охоту. Она должна была музицировать вместе с ним на галерее, смотреть, как он играет в теннис. Он говорил: «Королева знает, что это доставляет мне удовольствие, а раз так, то не станет жаловаться». Она и не жаловалась, потому что сначала явно не понимала, какое значение имеет Анна для Генриха; и даже когда фрейлины проинформировали ее, она не выказывала недовольства, но принимала происходящее без обиды и, по мнению Анны, с исключительным терпением.

– Вероятно, она думает, что я просто еще одна Бесси Блаунт и со временем буду сброшена со счетов, – однажды вечером сказала Анна Джорджу за ужином в его покоях. Комнаты были тесные, всего две да еще уборная, но зато находились рядом с апартаментами Генриха. Чем ближе к королю, тем выше статус придворного.

– Уже ходят разговоры о том, что ты гораздо значительнее Бесси, – возразил брат. – Мир полнится слухами. У людей разыгралось воображение.

– Что говорят обо мне?

Джордж фыркнул и сделал большой глоток вина:

– Только что король слишком увлечен тобой и в результате порядок в стране и все прочее пущено по ветру! Большинство, и это вполне предсказуемо, считают тебя причиной сомнений короля относительно его брака.

– Он уверяет меня, что это не так.

– Да, но как это выглядит со стороны?

Буквально за одну ночь Анна приобрела небывалое влияние. Она затрепетала от волнения, когда к ней подошел молодой писарь и попросил дать ему должность при дворе, вложив в руку заступницы мешочек с золотыми монетами. Анна получила большое удовлетворение, когда выговорила для него у Генриха место помощника лорда-управляющего. Это было совсем нетрудно. Король ни в чем не мог ей отказать, и проситель был очень благодарен. Он оказался первым из множества придворных, которые начали лебезить перед Анной, ища покровительства, потому что знали: ухо короля в ее распоряжении. Первый опыт реальной власти вскружил Анне голову. В ней появилась новая уверенность в себе, ведь как упоительно исполнять желания других людей и таким образом завоевывать их преданность, которая будет неоценимой поддержкой, когда она станет королевой.

Король осыпал Анну подарками: украшения, рулоны дорогого бархата и шелкового дамаста, собачки, дорогие вина… Одетая с роскошью, она выглядела королевой. Не прошло и двух недель после ее прибытия ко двору, как среди придворных поползли слухи о намерении короля на ней жениться. Начались возбужденные толки, причем не все люди судили одобрительно.

Когда Анна столкнулась с сестрой в галерее, Мария сделала насмешливый реверанс и сказала с усмешкой:

– О, как мы прекрасны! Слышала бы ты, что о тебе говорят.

– Скоро ты по-другому запоешь! – крикнула Анна в удаляющуюся спину сестры.

Двор – это одно дело. Здесь относились с почтением к желаниям короля и негодование не могло перерасти в открытый протест, но Англия в целом демонстрировала совершенно другое отношение. Однажды Анна поехала на охоту с Генрихом и королевой и увидела, как люди плюют в ее сторону, услышала их злобные крики: «Как она смеет покушаться на законное место доброй королевы Екатерины!» Анну это привело в ужас.

– Шлюха! – бросали ей вслед. – Ведьма! Прелюбодейка!

Женщины вели себя хуже, чем мужчины. Было страшно, щеки Анны запылали от несправедливости народного гнева. И сколько бы грозных приказов ни отдавал Генрих, сидя в седле, он ничего не мог сделать, чтобы заглушить эти голоса. Впереди их всегда ждали новые крикуны, и слова звучали еще более обидные. Но когда мимо скакала Екатерина, люди возглашали: «Победа над врагами!»

Генрих и Анна ехали с каменными лицами. Анна не предполагала, что развод короля вызовет такое противодействие.

Королева наверняка слышала и пересуды придворных, и враждебные выкрики со стороны простых людей, однако, когда они вернулись в Бьюли, оставалась любезной с Анной, разве что стала держаться немного отстраненно. Только один раз она сделала мягкий выпад. Генрих наивно полагал совершенно приемлемым для своей жены и любовницы сходиться за игрой в карты. Анна не хотела в этом участвовать, но он настаивал. Когда она выиграла, вытащив короля, что давало много очков, Екатерина улыбнулась и сказала:

– Миледи Анна, вам повезло закончить игру на короле, но вы, как и другие, хотите получить все или ничего.

Генрих гневно взглянул на супругу. Анна вспыхнула, но не смогла ничего ответить. Она находилась в замешательстве, в ней нарастали возмущение и злость. Какая несправедливость со стороны Екатерины – подшучивать над ней публично, тем более что Анна всячески пыталась пресечь ухаживания Генриха! Теперь все, кто слышал слова королевы, глазели на Анну и перешептывались, обмениваясь понимающими взглядами. Гордость Анны была уязвлена. За кого они ее принимают? За шлюху короля? Она почувствовала жар на щеках.

К счастью, королева встала, попросила у Генриха позволения удалиться и ушла. Анна сердито смотрела ей вслед. Сочувствие к Екатерине, которое она ощущала, и непреходящее чувство вины перед ней растворились. Королева была ее врагом и без колебаний повергла бы соперницу, если бы могла.

Анна повернулась к Генриху.

– Я заслужила это?! – вспылила она.

– Нет, но бросьте, Анна. Королева ведет битву, которую не может выиграть. У меня и без того хватает проблем. Сегодня после обеда на меня накричала сестра. Сказала, что поддерживает королеву и покинет двор, если я буду упорствовать и держать вас при себе. Я ответил, что она может удалиться, и она вылетела за дверь, даже не сделав реверанса. – Было видно, что вспоминание о ссоре с сестрой болезненно для Генриха.

– Она меня ненавидит, да? – заклокотала Анна. – Вчера проплыла мимо, зажав нос, будто от меня плохо пахло.

– Я не позволю ей ставить мне условия, – проворчал Генрих, явно расстроенный, потому что любил Марию. – Слава Богу, нас поддерживает Саффолк. Он растолкует ей что к чему.

В течение августа Анна, ее отец, дядя Норфолк и их друзья, к которым теперь присоединился герцог Саффолк, пользовались отсутствием усланного во Францию кардинала. Каждый вечер Анна устраивала отцу и двум герцогам ужин с королем, и за столом они по очереди бросали тонкие намеки: Уолси, мол, делает вид, что добивается аннулирования брака, а на самом деле изо всех сил старается не допустить того, чтобы папа одобрил развод. Генрих относился к этому скептически, но главное – сомнение в его душе было посеяно.

Однажды за ужином рядом с Анной сидел сэр Генри Норрис, и она всем телом ощущала его физическую близость.

Генрих объяснил:

– Я пригласил сэра Генри, дорогая, потому что отныне он будет посредником между нами. Как хранитель королевского стула и глава моего Тайного совета, он станет направлять вас, пока вы не займете положение при дворе. Этот джентльмен в высшей степени достоин доверия.

– Это честь для меня, сир, – искренним тоном произнес Норрис и улыбнулся Анне.

Тут снова появилось чувство, будто они давным-давно знакомы, и Анна поймала себя на том, что ей трудно отвести взгляд. На мгновение возник трепет взаимного влечения, и Анна была уверена, что сэр Генри тоже его ощутил.

Король продолжал болтать, не заметив мимолетного изменения в настроении своей пассии. Поэты воспевают любовь с первого взгляда. Анна часто от нее отмахивалась, считая пустой выдумкой, но теперь познала. Не важно, что она едва знакома с Норрисом, в душе не было сомнения: чувство, которое она испытывала к сэру Генри с самого начала, – любовь, и этот человек обладает всем качествами, которые привлекали ее в мужчинах. Его лицо, его крепкое тело и красивые руки, его обходительность и улыбка говорили о том, каков он.

Но сэр Генри женат, а она обещала выйти за короля. На какое-то безумное мгновение Анне подумалось: не сказать ли Генриху, что она не сможет пройти через позор, не вынесет всеобщего осуждения и посрамления. Ну хорошо, пусть она сделает это, все равно Норрис несвободен, да и Генрих не примет ее отнекиваний.

Мужчины засмеялись, и Анна вспомнила, где она. Быстро вникнув в суть шутки, присоединилась к веселью.

Норрис смотрел на нее; она это чувствовала. Когда разговор свернул на любимую тему Генриха – охоту, – она улыбнулась своему соседу:

– Вы давно при дворе, сэр Генри?

Он сосредоточил на ней взгляд своих изумительно красивых голубых глаз:

– Прошу вас, называйте меня Норрис, госпожа Анна. Ко мне все так обращаются. Да, моя семья давно связана с двором. Я приехал сюда в юности, и мне посчастливилось удостоиться чести дружить с королем, который щедро наделил меня многими должностями. Десять лет я служил в его личных покоях и в прошлом году стал в них главным.

В продолжение разговора Анна остро чувствовала: между ними что-то происходит, что-то такое, в чем они никогда не признаются.

– И каковы теперь ваши обязанности?

– Я отвечаю за двенадцать джентльменов, которые служат в личных покоях короля. Мы все пользуемся особыми привилегиями, потому что имеем право входить в жилые комнаты его милости; мы заботимся о его личных потребностях и ежедневно составляем его ближний круг.

– Значит, вы обладаете большой властью.

– Все мы, госпожа Анна, но я надеюсь, мы не злоупотребляем этим.

– А кардинал, он недоволен вашей властью. – Это был не вопрос.

– На то есть причины, – буркнул отец, сидевший по другую сторону от Анны; король и герцоги тем временем обсуждали породистых рысаков. – Тот, кто вхож в личные покои, способен давать королю советы и оказывать влияние на его милость, контролировать доступ к нему, составлять протекции. Кардинал этого боится. Как лорд-канцлер, он может держать под надзором Тайный совет, но не личные покои. Дважды Уолси пытался их «реформировать», как он выражался, что означало изгнание оттуда слишком влиятельных лиц.

– Некоторых пригласили обратно, – улыбнулся Норрис. – Мне ни к чему говорить, что кардинал не особенно популярен в личных покоях.

– А вы там отвечаете за все, – сказала Анна, избегая его взгляда; отец не должен ничего заподозрить.

– Норрис – человек, которому больше всех доверяют при дворе, – пояснил отец. – На него полагается сам король, и, да позволено мне будет так выразиться, сэр Норрис может считаться одним из ближайших друзей его милости.

– Имею такую честь, – склонив голову, скромно подтвердил Норрис.

– И король отдал ему прекрасный дом в Гринвиче.

Перед мысленным взором Анны пронеслось мимолетное видение: они с сэром Генри там вдвоем, вдалеке от двора и своих придворных обязанностей. Какое бы это было удовольствие!

Отец поинтересовался здоровьем детей Норриса. У него их оказалось трое, и Анна поняла, что ей невыносима сама мысль об этих живых доказательствах его близости с женой.

– Я знаю, вы будете другом моей дочери, – продолжал между тем отец.

– Сделаю все, что в моих силах, чтобы поддержать ее, милорд, – пообещал Норрис.

В его искренности сомневаться не приходилось, так же как в теплоте, с которой прозвучали эти слова.

Королева сопротивлялась.

– Она не станет меня слушать! – жаловался Генрих тем же вечером, когда разошлись остальные участники ужина. – Твердит одно: разрешение, данное на наш брак, верно; женой Артура в подлинном смысле она никогда не была, так что Левит к данному случаю неприменим.

– Это правда? – спросила Анна, ощущая нарастающее возмущение Екатериной, которая никак не хотела взглянуть в глаза реальности и отступиться.

Генрих мрачно уставился в пустой очаг:

– Мой отец не сомневался, что ее брак с моим братом так никогда и не свершился окончательно, и… Ну, если честно, Анна, я был девственником, когда мы поженились, и в любом случае не понял бы разницы. Я поверил ей. Она женщина честная и добродетельная. Но теперь вот думаю: не могла ли она – невинная, в чем я не сомневаюсь, – не понимать, что именно с ней должно было произойти, или считать, что этого не произошло, когда на самом деле все свершилось? Они провели вместе семь ночей.

– Или лжет, потому что хочет остаться королевой Англии.

– Я так не думаю, – слегка вспыхнув, сказал Генрих.

Анну раздражало, что он по-прежнему высокого мнения о Екатерине и с отвращением воспринимает любую критику в ее адрес. Сам он мог критиковать супругу, но никто другой! И наверняка оттого, что Екатерина все еще была его королевой, его женой.

«Но она не имеет права!» – кипятилась про себя Анна.

– В Левите нет подробных объяснений. Мужчина не может жениться на жене своего брата. Вот и все, и никакой папа не может дать разрешение на такой брак.

– Екатерина придерживается мнения, что Левит применим только в том случае, если бы она родила Артуру ребенка. Цитирует текст из Второзакония, который требует от мужчины жениться на вдове своего брата, но она не права. Это не относится к христианам.

– Она хватается за соломинку.

Жизнь несправедлива, Анна это знала, но к ней – особенно. Екатерина, у которой нет никакого права быть королевой, завоевывает симпатии всех вокруг, а ее, прожившую безупречную жизнь, клянут везде, куда бы она ни пошла, и поносят по всему христианскому миру. О да, она слышала все эти кривотолки! Большинство людей смотрит на нее как на Иезавель, которая заняла место добродетельной жены. Только кто из них добродетельнее: Екатерина, прожившая в грехе восемнадцать лет, или она, Анна, ревностно оберегавшая свое целомудрие и ни разу не поощрившая притязаний короля? В те дни ей было трудно чувствовать что-либо, кроме возмущения, по отношению к Екатерине, несмотря на всю ее доброту.

– Взбодритесь, дорогая. – Генрих заключил Анну в объятия. – Мы победим. Мое дело правое. Я верю, что благодаря стараниям кардинала мы скоро избавимся от этой проблемы.

– А я надеюсь, что вашим доверием не воспользуются вам во вред, – заметила Анна, принимая его поцелуй.

– Бросьте, моя милая! Уолси – добрый друг и опытный политик. Он добьется для меня аннулирования брака, и мы с радостью встретим его дома.

Тут король весьма решительно склонил голову и прижался губами к груди Анны там, где она округло выпирала из тесного квадратного выреза платья. Она позволила ему такую вольность, но нашла в этой ласке некоторое удовольствие, только подумав о Норрисе.

Наступил сентябрь, стало прохладнее. В главном зале должно было состояться представление масок, воспроизводившее легенду о Нарциссе и Эхо. Анна надела платье из белого дамаста с низким вырезом и прикрепила украшения к распущенным волосам, которые отросли настолько, что на них можно было сидеть. Генриху нравилось видеть их во всем великолепии. Королева при появлении разряженной фрейлины, которой предстояло вместе с другими девушками и дамами сопровождать ее, ничего не сказала, но близкие подруги Екатерины – леди Солсбери, леди Уиллоуби и леди Парр – посмотрели на Анну неодобрительно. Она их проигнорировала – три драконши! – и оказалась вознаграждена: Генрих просто не мог оторвать от нее глаз. Не упустила Анна из виду и другую пару восхищенных глаз, однако стоило ей бросить взгляд на Норриса, как он тут же отвернулся и заговорил с каким-то джентльменом.

Генрих сам указал Анне ее стул – он стоял справа от помоста, с которого король и королева должны были смотреть представление. В этот момент вошел церемониймейстер:

– Ваша милость, милорд кардинал вернулся из Франции и ожидает за дверями. Он желает знать, куда ему пройти.

Лицо Генриха осветилось в предвкушении доставленных Уолси новостей.

«Куда ему пройти? За кого он принимает короля? За лакея?» У Анны вскипела кровь: вот ее шанс опорочить кардинала и продемонстрировать свою власть.

– Я должен идти к нему, – приподнимаясь со своего места, сказал Генрих.

Анна собралась с духом и повернулась к церемониймейстеру:

– Куда же еще идти кардиналу? Скажите ему, чтобы явился туда, где находится король!

Екатерина в изумлении вскинула брови. Все уставились на Анну. И пусть! Люди должны видеть, что она имеет больше влияния на короля, чем великий кардинал.

– Да, действительно, – нахмурившись, согласился Генрих и кивнул церемониймейстеру.

Когда Уолси, войдя в зал, низко поклонился и приблизился к помосту, Анна встала сбоку от Генриха. Отец, Норфолк и Саффолк смотрели на эту сцену с видом триумфаторов; они были ею довольны. Анна заметила на лице кардинала смятение и вспышку ярости – как она смеет! Ну ничего, теперь он не назовет ее глупой девчонкой!

По манерам Уолси, по тому, как были опущены плечи кардинала, Анна поняла: его миссия не увенчалась успехом. Почувствовала, как Генрих замер в напряжении рядом с ней, задышал нетерпеливо. Он тоже все уяснил.

Отражать атаки Генриха становилось труднее и труднее. Ожиданию не видно было конца: папа продолжал находиться в рабстве у императора, Уолси, очевидно, оказался беспомощен, и король все сильнее досадовал.

– Это промедление убивает меня! – жаловался он. – Сжальтесь надо мной, Анна! Мужчина имеет потребности, вы знаете.

– Удовлетворения каких потребностей вы от меня ожидаете? – дразнила она его. – Вы обещали уважать мою добродетель.

Красивые слова, но они мало помогали: король продолжал вызывать Анну поздно вечером в свои покои, когда его джентльмены укладывались спать. Норрис всегда забирал ее и провожал до потайной лестницы, которая вела в комнату короля. Для Анны это было мукой: ну почему к Генриху ее отводил именно Норрис! И для него, как она подозревала, тоже.

Не одна только симпатия к сэру Генри, но и расчетливость заставила Анну принять решение положить конец этим визитам. Она не должна позволять Генриху давить на нее своими ухаживаниями. Кто знает, долго ли ей удастся сохранять самоконтроль?

– Это неосмотрительно, – сказала она ему однажды ночью, когда король проявлял особую настойчивость: кусал ее шею, лаская руками грудь.

– Почему? – выдохнул Генрих, лицо его раскраснелось, волосы спутались. – Вы нужны мне! Я люблю вас, Анна.

Она отстранилась:

– Быть наедине с вами – это неправильно.

– Норрис никому не скажет.

– Но я чувствую, что это неправильно. Генрих, – так она теперь называла короля в уединении его покоев, – пока аннулирование вашего брака не станет более реальным, я считаю для себя невозможным находиться при дворе. Я хочу поехать домой в Хивер.

– Нет! – воскликнул он. – Не покидайте меня!

– Подумайте, каково мне, – взмолилась она. – Я мишень для постоянных сплетен. Некоторые считают меня вашей шлюхой! Мое положение здесь ненормально, и пока будущее не прояснится, мне лучше держаться отсюда подальше.

«И если я уеду в Хивер, то не буду ежедневно видеться с человеком, которого люблю. А вы подстегнете Уолси, чтобы он добыл вам желаемое…»

Генрих застонал и прижал ее к себе:

– Не думаю, что я смогу вынести жизнь без вас. – Он едва не всхлипнул.

– Вы сможете навещать меня, как делали это прежде, – заметила Анна.

– Этого недостаточно!

– Пожалуйста, разрешите мне уехать. Мне грустно покидать вас, но так будет лучше. Слухи утихнут, и моя репутация будет спасена.

– Очень хорошо. – Генрих вздохнул. – Но на этот раз вы должны писать мне часто. Никаких промедлений, как раньше.

– Я буду писать, обещаю, – сказал Анна и поцеловала его.

Он ответил яростно, каждая жилка его тела источала желание, и пришлось приложить немало усилий, чтобы сдержать этот напор.

Разлука действительно обостряет мужскую любовь, если такое вообще было возможно. Письма Генриха выдавали бездонную глубину страсти. Когда Анна поняла, какое сильное чувство пылает в нем, она пришла к убеждению, что, оставив двор, поступила совершенно правильно.

Король отчаянно тосковал по ней. Часто писал, как она ему необходима. В своих ответах Анна никогда не касалась интимных вопросов из страха еще сильнее воспламенить его чувственность. Вместо этого она пыталась выразить преданность, которой не чувствовала, и изображала великое желание дождаться конца их разлуки.

Генрих сообщал, что поинтересовался мнением своего близкого друга сэра Томаса Мора по поводу Великого дела. Анна знала Мора как человека чести и выдающегося ученого, его мнение имело большой вес в христианском мире, но Мор сказал, что считает брак короля с Екатериной законным и правильным.

«Я не стану давить на него ради нашей дружбы, – писал Генрих, – но мне хотелось бы, чтобы он ощутил в себе желание поддержать меня в моем справедливом деле».

Анна задумалась, насколько сильна на самом деле оппозиция Великому делу? Когда придет время, ощутят ли люди, подобные Мору, потребность высказаться? И какой ущерб это может нанести интересам короля?

Атмосфера в Хивере создалась враждебная, и это было хуже всего. Мария приехала с детьми домой провести праздники. Она все еще не могла простить Анне, что та залучила в ловушку короля, который бросил ее саму. Имя Генриха висело в воздухе между сестрами, о короле нельзя было упомянуть, не вызвав вспышки злобы. Не имело значения, что его отношения с Марией окончились задолго до того, как он начал искать близости с Анной: старшая сестра заставляла младшую чувствовать, что та увела ее любовника.

Именно Мария как-то раз своим замечанием задела самую болезненную струну.

– Король говорит, его тревожит совесть, потому что он взял в жены вдову брата, – неожиданно произнесла она однажды вечером, когда мать ушла и они с Анной остались в гостиной одни, сидели и шили, храня ледяное молчание.

– Да, в этом-то все и дело, – сдерживая раздражение, отозвалась Анна.

Разве Мария сама не знает? Это всему свету известно!

Мария приняла задумчивый вид, и Анне показалось, что сестра с удовольствием прокручивает в голове какую-то мысль.

– К чему ты клонишь? – с вызовом спросила она.

– Я подумала, испытывает ли он такие же угрызения совести по поводу женитьбы на сестре своей любовницы? – Мария посмотрела на сестру с гаденькой улыбкой.

Анна собиралась уже дать язвительную отповедь, как вдруг ее осенило: а ведь верно, Мария права. Действительно, на пути ее брака с Генрихом вставал точно такой же барьер, какой препятствовал женитьбе Генриха на Екатерине. Оба союза были в равной степени кровосмесительными.

Хорошо, что она ни разу не уступила желаниям Генриха!

Это было ужасно, подобное препятствие могло оказаться непреодолимым. А если о связи Генриха с Марией и о рожденном ею ребенке станет известно, король перед всем миром предстанет лицемером и никто не поверит, что его Великое дело имело отправной точкой муки совести. Все станут говорить о похоти как главном мотиве.

– Что, язык проглотила? – задирала сестру Мария.

Анна жаждала во что бы то ни стало опровергнуть ее доводы, невзирая на суть дела.

– Уверена, что препятствие возникает, только если пары женаты, – сказала она. – Ты не была замужем за королем.

Мария пожала плечами:

– Не беспокойся. Я ничего никому не скажу. Мне дорого обойдется, если Уилл узнает о моей связи с королем.

Анна была близка к слезам.

– Неужели не достаточно разных проблем, а тут еще ты усложняешь мне жизнь.

– Лучше подумать обо всем сейчас, чем потом расхлебывать. Может быть, король получит разрешение более весомое, чем прежнее.

Анна сглотнула. Просить у папы еще одно разрешение, кроме всех прочих трудностей, было бы равносильно признанию обоснованности первого.

О Боже, будет ли конец препонам, которые встают на ее пути?

– Ты ведь не любишь его, верно? – требовательно спросила Мария. – Просто хочешь быть королевой.

– Если я стану королевой, это принесет пользу всем нам! – вспылила Анна.

– Да, но тебе хочется славы, – парировала Мария. – Хочется увидеть, как все мы кланяемся тебе.

– Что касается тебя, я буду ждать этого с нетерпением! – огрызнулась Анна.

Она тут же написала Генриху и получила незамедлительный ответ. Да, соглашался он, тут есть причины для беспокойства, но разрешение папы на их союз поставит все на свои места. Генрих отправил своего секретаря, доктора Найта, с тайной миссией в Рим – просить дозволения жениться на сестре женщины, с которой он делил ложе. Доктор Найт также попросит у папы наделить Уолси, как папского легата, полномочиями выносить решения по Великому делу. «Я решительно намерен удовлетворить свою совесть», – писал Генрих.

Слава Богу, это новое разрешение будет держаться в секрете. Генрих сразу оценил все возможные последствия. Он даже пообещал: если папа Климент аннулирует его брак, то объявит войну императору, чтобы освободить Святого Отца. Дабы ускорить дело, кардинал услужливо составил два разрешения: одно – аннулирующее первый брак, другое – подтверждающее правомочность второго. Папе оставалось только скрепить оба документа подписью и печатью. Все это звучало обнадеживающе.

Глава 14. 1528 год

В середине снежного января пришло письмо от короля. Анна читала его, выйдя на засыпанный снегом луг, закутанная в меха. Он приехал бы сам, писал Генрих, но помешала плохая погода. За все время он пять раз навещал свою возлюбленную, последний – перед Рождеством. И было ясно, что время и расстояние только подстегивали его страсть. Анна следила за тем, чтобы мать всегда находилась рядом, чем сильно досаждала Генриху.

На этот раз король прислал добрые вести. Англия и Франция вместе объявили войну императору. Папа сбежал из Рима в Орвието и издал конфиденциальное разрешение, дающее право Генриху жениться, на ком тот пожелает, хоть на собственной матери, дочери или сестре, при условии, что его первый брак будет признан незаконным. Климент также наделил Уолси полномочиями разбирать дело короля, но не выносить решение.

Его Святейшество боится императора. Он тайно побуждает меня взять дело в свои руки, заставить Уолси объявить о разводе и жениться снова. Он заверяет меня, что утвердит второй брак и вынесенное решение удовлетворит всех, так как никто не догадается, что идея исходила от него. Но передо мной еще стоит проблема стабильности передачи власти. Наш брак должен быть неоспоримо законным.

Так писал Генрих.

Анна согласилась, что это рискованный путь. Она начинала терять доверие к этому папе. Почему наместник Господа на земле боится смертного властителя? И насколько подходит для суждения по делу короля понтифик, который советует идти на подобные уловки и допускает столь непростительные эксцессы в Церкви?

Как только сошел снег, Генрих прискакал в Хивер.

– Дела движутся! – взволнованно сообщил он Анне еще до того, как слез с коня. – Уолси попросил папу прислать другого легата, кардинала Кампеджо, чтобы тот разбирал мое дело.

Анна не могла сдержать раздражения:

– Он виляет и тянет время.

– Дорогая, Уолси – самый способный из моих слуг, – возразил Генрих, заключая ее в холодные объятия. – Он единственный человек, способный обеспечить мне аннулирование брака.

– Это он так говорит вам? Генрих, он хитрит.

– Я в это не верю. – Кажется, короля задели подобные слова. – Анна, я проделал весь этот путь, чтобы увидеться с вами, и не хочу тратить время на споры. Понимаю, вы не очень-то расположены к Уолси, но вы несправедливы.

– Он знает, папа не хочет выносить решение в вашу пользу из страха обидеть императора. Но ему также должно быть известно, что любой кардинал, который приедет из Рима, будет исполнять волю папы и оттягивать решение. И это очень на руку милорду кардиналу, потому что ему меньше всего хочется увидеть меня с короной на голове!

– Я так не думаю, – с озадаченным видом произнес Генрих. – Уолси ежедневно бомбардирует моих послов в Риме инструкциями, обещаниями, угрозами и посулами. Никто не прилагает больше усилий в этом деле.

– Да, но ради чего? И вы этого не видите! Стоит мне подумать обо всем, что вы для него сделали, – осыпáли богатствами, давали должности, дарили дворцы, которые прекраснее ваших… – Она оставила фразу незавершенной.

Генрих был заметно раздражен. За последние недели она сумела посеять в нем семена недовольства богатством и властью Уолси – в переписке и при личных встречах – и теперь видела, что наконец они начали давать всходы.

– Он обещал аннулирование брака, и я от него не отступлюсь. Посмотрим, сдержит ли он слово. Тогда вы будете удовлетворены?

– Тогда я буду вечно ему благодарна, – заявила Анна, понимая, что зашла уже достаточно далеко и настало время разрядить обстановку. Она улыбнулась. – Наша сука ощенилась. Не угодно ли вашей милости взглянуть на щенков? Мы будем очень рады, если вы возьмете кого-нибудь из них себе.

Она отвела Генриха в зал, где в плетеной корзине у очага лежала в окружении резвившегося рядом выводка Венера – отцовская сука-мастиф. Дети Марии играли со щенками. Анна приказала им поклониться королю и заметила, как глаза Генриха осветились узнаванием при взгляде на Екатерину. Он наклонился:

– Не бойтесь меня, малышка.

Екатерина робко улыбнулась. Сцена была очень картинная.

– Я не боюсь! – подал голос Хэл.

Генрих взъерошил ему волосы.

– Вы оба хорошенькие, – задумчиво проговорил король. – Когда я снова буду здесь, привезу вам подарки.

– Мы тоже преподнесем его милости подарок, – сказала Анна племяннику и племяннице. – Какого щенка отдадим ему?

– Вулкана! – крикнул Хэл.

– Сатурна, – предложила Екатерина.

– Я возьму Сатурна, – улыбнулся Генрих. Екатерина сгребла в охапку извивавшегося щенка и положила на руки королю. – Спасибо тебе, сладкая моя, – сказал он.

И поверх головы дочери встретился взглядом с Анной. В его глазах стояли слезы и застыла мольба: «Дайте мне таких детей!»

В конце января к Анне в Хивер заглянули капеллан короля Эдвард Фокс и Стефан Гардинер, доктор гражданского и канонического права.

– Госпожа Анна, мы привезли вам новости и письмо от короля, – объяснил Фокс, когда подали легкое угощение. – Мы направляемся в Рим, чтобы убедить папу прислать сюда в качестве легата кардинала Кампеджо. Его святейшество отказал, вы знаете, но кардинал Уолси попросил нас добавить к его словам свои доводы и неумолчно повторять, что его величество не может не отделиться от королевы. Если из этого ничего не выйдет, мы постараемся вселить в папу страх.

Совсем недолго поговорив с Фоксом и суровым на вид Гардинером, Анна признала в них грозных заступников. Если кто и мог поколебать упрямство папы, так эти два решительных клирика.

Они не задержались в замке надолго. Им предстояло добраться до Дувра, чтобы застать утренний прилив.

– Всего доброго, – пожелала Анна. – У вас впереди долгий путь. Храни вас Господь, и привезите мне добрые вести!

Когда посланники Уолси ушли, Анна вскрыла письмо Генриха. Он тоже был настроен оптимистично. Был уверен, что благодаря усердию доктора Фокса и доктора Гардинера вскоре и он, и она обретут желаемое и ничто в мире не принесет ему большего облегчения. Текст письма завершался словами: «Писано рукой того, кто так же желает быть Вашим, как Вы обладать им. Г. К.».

Как обычно, столкнувшись с преклонением Генриха, Анна почувствовала себя виноватой. В продолжение этих месяцев в Хивере она старалась не думать о Норрисе, но он все равно вторгался в ее мысли. Если бы она могла почувствовать такое же непреодолимое влечение к Генриху.

Вскоре после этого король сообщил в письме об осторожных маневрах кардинала с целью уладить распри между отцом Анны и Пирсом Батлером из-за графства Ормонд и убедить нынешнего владельца уступить его отцу. Что ж, даже если Уолси делал это, чтобы ослабить враждебность к нему Болейнов, это была хорошая новость, и отца порадует перспектива получить графский пояс.

Генрих намекал, что неплохо бы отправить Уолси записку с благодарностью, поэтому Анна стиснула зубы и составила короткое послание с выражением признательности за мудрость и усердие, с какими он старается добиться развода для короля.

Для меня это будет величайшим сокровищем, какое только может достаться человеку. Когда я стану королевой, Вы увидите, что я придумаю для Вашего удовольствия, и заметите, что во всем мире никто, кроме меня, не старается доставить его Вам с большей радостью. И после Его Милости короля Вам будет на всю жизнь отдана моя истинная любовь.

Все это была ложь, и Анне претило отправлять письмо Уолси, но Генрих не должен был заподозрить ее в мстительности. Придет время, и он узнает правду.

В марте Генрих пригласил Анну с матерью погостить у него в Виндзорском замке. Они нашли там только придворных из его конной свиты и горстку слуг, но среди них был Джордж, и Норрис тоже. Анна изо всех сил старалась не смотреть в сторону сэра Генри, однако настал день, когда в поисках книги она зашла в библиотеку и обнаружила его там одного. Они долго смотрели в глаза друг другу. Теперь в чувствах Норриса нельзя было ошибиться. Он не сводил с Анны глаз, но когда открыл рот, чтобы заговорить, она приложила палец к губам. Некоторые вещи лучше оставить невысказанными. Достаточно было осознания того, что твои чувства не остаются безответными. Не говоря ни слова, она улыбнулась и вышла за дверь.

Погода стояла ясная, и каждый день после обеда Генрих брал Анну с собой на охоту, конную или соколиную. Они проделывали много миль верхом и не возвращались до позднего вечера, когда им подавали обильный ужин. По утрам они прогуливались по Большому Виндзорскому парку, и Генрих рассказывал об убитом лесничем по имени Херн-Охотник, дух которого, увенчанный оленьими рогами, как говорили местные жители, бродил по этим лесам.

– Если вы осмелитесь выйти сюда в полночь, то сможете увидеть его, – поддразнивал король Анну.

– Именно поэтому я всегда гуляю здесь по утрам! – со смехом отвечала она.

– Анна, я ужасно скучаю, когда вас нет рядом, – сказал Генрих. – Поедемте со мной в Гринвич.

Ей вдруг пришло в голову, что пора немного присмотреть за Уолси.

– Очень хорошо, я приеду, – согласилась она.

Глаза Генриха засияли.

– И мне даже не придется умолять вас?

– Ни к чему. Я сама с удовольствием сделаю это.

Как только Анна прибыла в Гринвич, все наперебой кинулись оказывать ей любезности. Люди явно ожидали, что она скоро станет королевой, а потому соперничали за ее благосклонность и покровительство. И никто не подхалимничал и не угодничал больше, чем Уолси. Снедаемый желанием порадовать своего господина и снискать расположение к себе, он развлекал Генриха и Анну великолепными праздниками и обильными банкетами во дворце Йорк. Приятно было видеть, как могущественный кардинал путается в своем красном одеянии и едва не сбивается с ног, спеша оказать ей гостеприимство.

Служба у королевы была оставлена. Генрих понимал, что это неприятно им обеим, а потому отвел Анне отдельные покои с отдельным входом с галереи над турнирной площадкой – обычно их предоставляли фаворитам – и велел повесить в них прекрасные гобелены, поставить резную кровать с балдахином и снабдить хозяйку жилища роскошной серебряной посудой.

Как прекрасно иметь собственные апартаменты и досуг, чтобы наслаждаться жизнью!..

– Это всего лишь предвкушение того, что вы получите в свое время, – обещал Генрих.

Теперь Анна могла развлекать своих друзей в приватной обстановке и проводить время за музицированием, сочинением стихов, карточными играми и сплетнями. Джордж приходил к ней почти каждый день, иногда брал с собой Джейн, но та явно чувствовала себя неуютно среди леди и джентльменов, многие из которых были своекорыстны и заполняли покои фаворитки короля в поисках веселья, остроумных разговоров и королевских милостей. Анна вздохнула с облегчением, когда невестка перестала заглядывать к ней.

В начале мая у ее дверей появился Генрих:

– Доктор Фокс вернулся из Рима.

А вот и сам добрый вестник, стоит за спиной короля.

– Добро пожаловать! – приветствовала гостя Анна, стараясь не захлебнуться в волне радостных надежд. – Вы привезли нам хорошие новости?

– Ваша милость, госпожа Анна, это не совсем то, на что мы надеялись, но его святейшество согласился прислать кардинала Кампеджо в Англию для слушания дела вместе с кардиналом Уолси. Однако нам не удалось убедить его дать поручение, наделяющее кардинала Уолси полномочиями для вынесения решения. Тем не менее, сир, мы оба полны оптимизма, учитывая расположение его святейшества к вашей милости.

– Это прекрасная новость! – воскликнула Анна. – Благодарю вас, доктор Фокс, благодарю вас!

Генрих взял ее за руку и повел к кардиналу, сгорая от нетерпения передать ему известие.

– Прекрасно, прекрасно! – сказал Уолси, нервно поглядывая на Анну.

Но вдруг подал голос Фокс:

– Тут имеется одна причина для беспокойства, ваша милость. До его святейшества дошли слухи, что мистрисс Анна – простите меня, госпожа, – ждет ребенка, и он склоняется к мысли, что она может быть не достойна стать королевой.

– Это злостная клевета! – возмутилась Анна.

Генрих готов был метать громы и молнии.

– Ради Бога, я не допущу, чтобы на вас возводили напраслину! Милорд кардинал, вы сейчас же напишете папе и проинформируете его, что он без нужды тяготится грузом ужасного заблуждения, в которое был введен злыми языками. Вы подчеркнете совершенную добродетель госпожи Анны, ее целомудрие, благочестие, мудрость, ее благородное происхождение от королевских кровей, прекрасные манеры, молодость и очевидную способность вынашивать детей. Вы скажете ему, что это те основания, на коих покоится мое желание, и качества, за которые госпожу Анну высоко ценят и уважают здесь.

Уолси энергично кивал, выражая одобрение.

– Я напишу немедленно, сир, – пообещал он. – Мир должен знать правду о госпоже Анне, – и поклонился в ее сторону.

Однако мир – по крайней мере, английская его часть, – казалось, вместо кардинала прислушивался к полоумной монахине из Кента, которая распространяла в народе дикие пророчества и заявляла, что у нее бывают святые видения.

– Эта неугомонная особа публично высказывается против меня, – сказал Анне раздосадованный Генрих. – Она сумасшедшая, но собирает вокруг себя огромные толпы, где бы ни появилась. Теперь, как мне сообщили, она предсказывает, что если я откажусь от законной жены, как она называет Екатерину, то больше не буду владыкой в этом королевстве и умру как смерд. – Он пожал плечами. – Это невероятно!

Анна встревожилась:

– Генрих, если невежественные люди верят ее фантазиям, вы должны предпринять против нее какие-нибудь действия.

– Дорогая, она просто безобидная сумасшедшая, – возразил он. – Не обращайте на нее внимания.

Тем летом в Лондоне снова появилась страшная потливая лихорадка. Люди заражались ею с ужасающей скоростью. Одиннадцать лет назад эта болезнь унесла жизни старших братьев Анны. Сама она тогда находилась во Франции и не испытала всего ужаса подобных эпидемий, а теперь ее охватил страх, что в любой момент лихорадка может сразить ее, что, проснувшись утром здоровой, она умрет к обеду. Любые незначительные симптомы недомогания – ощущение легкого перегрева, вполне естественное в жарком мае, или едва заметная тяжесть дыхания – воспринимались как зловещие признаки. Некоторые говорили, что помогает кровопускание. Генрих полагался на действенность какого-то варева из трав в патоке. Но Анна не верила ни в то ни в другое. Когда доходило до дела, не было никакого способа уберечься от болезни, кроме избегания контактов с теми, кто уже заразился.

Анна беспокоилась, слыша от людей, будто этот приход потницы является наказанием Божьим королю за его отказ от своей законной королевы. Но к Генриху зараза не приставала.

– Они могут с тем же успехом заявлять, что это наказание мне за жизнь с ней в грехе! – рычал он. – Не тревожьтесь, дорогая.

Генриху сообщили, что количество зарегистрированных в Лондоне случаев потливой лихорадки возросло до сорока тысяч. Анна присутствовала при этом и видела, как с лица короля сошла краска. Несмотря на всю свою храбрость – а этот человек искал славы на полях сражений во Франции, – он испытывал непреодолимый страх перед болезнями, и неудивительно, учитывая, что у него не было законного наследника.

– Мы должны покинуть Гринвич, – произнес король хриплым от страха голосом. – Двор уезжает завтра.

Он рассуждал сам с собой, куда лучше податься и какие части страны наиболее безопасны, когда пришло известие, что потница вторглась и в королевский двор: заболели двое слуг и сэр Генри Норрис.

Анну затрясло. Нет! Норрис не должен умереть! Бог не совершит такой жестокости. Она силилась успокоиться.

– Боже, Боже, только не Норрис! – причитал Генрих. – Лучший из моих джентльменов, храни его Господь! Я буду молиться за него, – продолжал король. – Мы уедем сегодня же. Я прикажу распустить двор. Дорогая, вы дрожите. Не бойтесь, умоляю вас. Мы поедем в Уолтхэм в Эссексе, где у меня есть небольшой дом. Там мы будем в безопасности. Это далеко от заразы.

– А как насчет королевы? – спросила Анна.

– Она тоже должна поехать. Я не могу отослать ее в такое время. Помните, пока не вынесено решение, все должны видеть, что я забочусь о ней как о своей жене. – Он кликнул слуг и, повернувшись к Анне, добавил: – Мы возьмем с собой совсем небольшую свиту.

«Жить бок о бок с Екатериной будет нелегко», – подумала она, хотя королева продолжала демонстрировать любезность, пусть и отстраненную. И еще будет трудно скрывать свой страх за Норриса. По крайней мере, Генриха будут информировать о течении его болезни.

В Уолтхэме Анну поместили вместе с дамами королевы, ни одна из которых не могла сказать ей в те дни доброго слова. А Генрих, к досаде Анны, бóльшую часть времени проводил с Екатериной, когда не запирался в своем кабинете для проведения экспериментов с лекарствами от потницы. Анна подозревала, что король накапливает заслуги перед Господом на случай, если его брак признают законным, чего, разумеется, и быть не могло. Однако Генрих предстал перед ней с другой стороны: она начала понимать, как сильно он на самом деле боится гнева Божьего.

Уолси, который уже переболел потливой лихорадкой и был к ней невосприимчив, писал часто. Норрис, к счастью, шел на поправку, за что Анна втайне возносила прочувствованные хвалы Небу. Пока бушевала лихорадка, все дела государства, кроме Великого дела, застыли в подвешенном состоянии, но у кардинала хватало занятий, которые держали его без сна до самой ночи.

– Напишите Уолси, дорогая, – попросил однажды вечером Генрих, когда Екатерина легла спать и они урвали часок уединения в тиши личных покоев короля. – Поблагодарите его за усердие.

Анна из чувства долга написала, неискренние слова благодарности стекали с ее пера вместе с чернилами.

– Я надеялся, – сказал Генрих, когда она закончила и передала ему для прочтения написанное, – услышать, что кардинал Кампеджо к этому времени уже добрался до Франции. – Он добавил от себя постскриптум с благодарностью Уолси.

– Я предупреждала вас, что Кампеджо не станет торопиться, – заметила Анна. – Они все надеются, что вы устанете от меня и забудете об аннулировании брака.

– Дорогая, это неправда. – Генрих взял ее за руки. – Его святейшество не послал бы легата в такую даль, если бы не намеревался вынести благоприятное решение. Это правильно, что мое дело будет разобрано по справедливости. Тогда все увидят, как легаты взвешивают за и против. Перестаньте воображать себе худшее.

– Я постараюсь, – вздохнула Анна. – Но мне все же не унять беспокойства. – Она наклонилась и легко поцеловала Генриха в губы. – Есть одно дело, которое я хотела обсудить с вами.

Генрих опустился в кресло и посмотрел на нее с горькой усмешкой:

– Я надеялся использовать с толком момент, который нам, по счастью, выпал, но что делать, говорите.

– Это не займет много времени. – Анна улыбнулась. – Вы, должно быть, слышали о смерти настоятельницы аббатства Уилтон.

– Да. Это богатая и славная обитель, дворяне посылают туда своих дочерей, вот и стоит шум по поводу избрания преемницы. Общество поддерживает назначение аббатисой госпожи Изабель Джордан. Кардинал на ее стороне, и я тоже, полагаю, одобрю это.

Анна уже знала о симпатиях Уолси. Ей рассказал Уилл Кэри – он заходил к невестке утром. Его сестра Элеонора была монахиней в Уилтоне, и оба – Уилл и Мария – надеялись на содействие Анны в ее продвижении. Анна про себя улыбнулась. Несмотря на всю свою ревность, Мария была готова использовать сестру для обретения желаемого. Но радеть о назначении аббатисой госпожи Элеоноры Анну заставило скорее желание обставить Уолси. Это был бы эффектный способ продемонстрировать свое превосходство над врагом.

– Ваша милость, вероятно, не знает, что в Уилтоне монашествует сестра мастера Кэри Элеонора, – сказала Анна. – Думаю, она подойдет гораздо лучше. Эта женщина молода и образованна, ее очень любят в монастыре. Госпожа Джордан, вероятно, обладает многими достоинствами, но она слишком стара. Если бы стало известно, что ваша милость отдает предпочтение Элеоноре, в монастыре за нее и проголосовали бы.

– Я поразмыслю об этом, – после некоторого раздумья пообещал Генрих.

– Благодарю вас, сир. Это доставит мне огромное удовольствие, – и Анна протянула к нему руки.

Анна обрадовалась, услышав, что Генрих написал Уолси и выразил свои пожелания относительно аббатства Уилтон. Еще большее удовлетворение вызвал у нее ответ кардинала, который обещал продвинуть в настоятельницы госпожу Элеонору. Однако ликование оказалось недолгим. Не успела Анна как следует насладиться добрыми вестями, как к ней прибежала одна из двух ее горничных и сказала, что другая подхватила потливую лихорадку.

Генрих обезумел от ужаса. Он приказал Анне немедленно переехать из Уолтхэма в его поместье Бифлит в Суррее, вдруг она тоже заразилась. И даже не поцеловал и не обнял на прощание. Анна удалилась, держа голову высоко поднятой и затаив обиду. В дороге, сжавшись в комок в носилках и повязав вокруг нижней части лица надушенный платок для защиты от инфекции, она убеждала себя: нет, это не потому, что он ее не любит, просто не может рисковать своим здоровьем. И не ошиблась: вскоре выяснилось, что на следующий же день после ее отъезда Генрих покинул Уолтхэм и укрылся в Хансдон-Хаусе.

В Бифлите, одинокая и запуганная, Анна беспрестанно плакала. Все было очевидно: Генрих отослал ее, а сам вернулся к Екатерине. Без сомнения, тут постарался Уолси, чем-нибудь зацепил чувствительную совесть короля. Однако вскоре Генрих начал засыпать ее письмами, умоляя прислать весточку о своем добром здравии. Он сообщил также, что Джордж подцепил лихорадку, но, по милости Божьей, выздоровел и отправился домой в Гримстон, как только это стало возможно. Анна испытала невероятное облегчение, узнав об этом, а также об отсутствии заболевших в Хансдоне.

В ответ она излила в письме все свои страхи: заболеть потницей, потерять Генриха и стать жертвой козней против нее кардинала. Король поспешил развеять тревоги любимой бодрыми речами.

Одна вещь может Вас успокоить: говорят, женщины меньше подвержены этой напасти, и ни одна из заболевших при дворе не умерла. Поэтому умоляю Вас, моя обожаемая, ничего не бойтесь, не грустите из-за моего отсутствия, потому что, где бы я ни находился, я весь Ваш. Иногда неприятности подавляют нас, но наберитесь храбрости и отбросьте куда подальше все эти тревоги: очень скоро, я уверен, все они рассеются и мы будем торжествовать. В настоящее время я ничего не желал бы более, чем заключить Вас в объятия и иметь возможность пусть немного, но облегчить Ваши тяжелые и напрасные мысли.

Писано рукой того, кто есть и всегда будет неизменно Вашим Г. К.

Генрих предупредил Анну: в Суррее появились заболевшие потницей. Он рекомендовал покинуть Бифлит и ехать домой. Анна снова приказала горничной собрать вещи и отправилась в Хивер.

Там она застала отца, который как раз вернулся в фамильное гнездо после роспуска двора. Он сразу отправил Анну в спальню и приказал оставаться там, чтобы не заразить его, мать, Марию и детей, которые находились при них. Анна смиренно исполнила приказание. Это оказалась мудрая предосторожность.

На следующее утро Мария подсунула под дверь комнаты Анны письмо от Уилла. Читая его, Анна злилась. Уилл прислуживал королю, когда тот вскрыл письмо от кардинала Уолси и пришел в ярость, потому что кардинал умолял его оставить мысли об аннулировании брака из страха прогневить Господа.

Он ужасно ругался, говорил, что отдаст тысячу Уолси за одну Анну Болейн. Он сказал: никто, кроме Господа, не отнимет ее у него.

Анна тоже взъярилась. Теперь-то уж Генрих должен понять, что Уолси работает против них. Вот доказательство, если оно ему требовалось! Может быть, отныне он станет больше прислушиваться к ее словам и прекратит отмахиваться от ее опасений как от женских фантазий.

Отложив письмо, Анна – руки ее тряслись от злости – открыла дверь, чтобы взять оставленный снаружи поднос с едой. Куски холодной оленины, белый хлеб, густо смазанный маслом, и кувшин эля. Ничего этого не хотелось: она была слишком встревожена, чтобы есть, да и голова немного болела. Анна села и взяла в руки часослов – рукопись с прекрасными яркими и живыми рисунками. Книга была куплена еще в Нидерландах и всегда успокаивала. Прочитав несколько страниц, Анна почувствовала душевный подъем: «Ничего, в конце концов победа будет за мной, клянусь!»

В предвкушении она взяла перо и написала внизу одной из страниц:

Le temps viendra! Время придет!

И добавила к надписи свое имя: пусть тот, кто обнаружит эту строчку через многие годы, знает, чьей рукой она выведена. К тому моменту написавшая ее либо будет знаменитой, либо забытой.

Голова раскалывалась, и возникла ноющая боль в области сердца. А затем Анна вдруг начала обливаться пóтом и сразу поняла, что это значит.

Она несколько раз вскрикнула, прибежала мать и стала бесстрашно заворачивать ее в одеяло.

– Пусть болезнь выйдет из тебя с пóтом! – заклинала она дочь.

На галерее Мария плакала о своих детях. Но Анна не могла думать ни о чем другом, кроме собственной смерти: она умрет, умрет очень скоро, и притом девственницей, так и не познав радости свершившейся любви.

Через полчаса ее уже и это не тревожило.

Сквозь собственный бред она слышала голоса:

– Надо известить короля!

– Может, позвать священника?

– О мое бедное, бедное дитя! – доносилось до ее отуманенного лихорадкой сознания, пока тело сотрясалось в конвульсиях и обливалось пóтом.

Болело все, но гораздо страшнее было сильнейшее чувство тревоги. Сознание временами возвращалось, и, когда больная приходила в себя, ее мысли находились в полном смятении. Анна понимала, что у нее лихорадка, и вспоминала, как люди говорили: человек может быть здоров и счастлив за обедом и умереть к ужину, и только пережившие первые сутки болезни могут надеяться на выздоровление. Анна в ужасе готовилась к смерти.

Но Бог еще не был готов принять ее. Ночью жар спал, и приливы пота стали уже не такими сильными. На рассвете Анна проснулась и обнаружила сидевшую рядом с постелью мать, которая перебирала четки и шептала молитвы.

– Хвала Господу, тебе лучше! – воскликнула леди Элизабет, когда Анна протянула к ней руку. На щеках матери видны были следы слез, под глазами залегли темные круги.

– Я всю ночь не спала, следила за тобой, – сказала она. – У твоего отца тоже потница, но не такая сильная. Он поправится. – И устало обмякла в кресле.

– Какое облегчение, – пробормотала Анна, она была слишком слаба, чтобы говорить больше. – Король…

– Мы послали ему сообщение о твоей болезни. Прежде чем я лягу, отправлю ему еще одно письмо с известием, что ты вернулась к нам. – Элизабет Говард погладила Анну по щеке. – Как я счастлива видеть, что ты снова похожа на себя. Ужасно боялась, что мы тебя потеряем.

Анна накрыла ладонью руку матери:

– Думаю, Господь спас меня не просто так.

Прислав горничных, чтобы те быстро сменили постельное белье, обтерли Анну и переодели в чистую ночную рубашку, леди Болейн уснула. Часом позже приехал личный врач короля доктор Баттс. Подъемный мост был поднят, чтобы предотвратить распространение потливой лихорадки, и распоряжение впустить врача в замок отдала Мария. Она же провела посетителя в комнату больной.

– Госпожа Анна, очень рад видеть, что вам уже лучше, – приветствовал Баттс.

Она встречалась с этим человеком раньше и восхищалась его любезной и доверительной манерой держаться, а также его ученостью. Доктор задал ей несколько вопросов о болезни, потом улыбнулся:

– Вам не нужны лекарства, госпожа Анна, но я привез укрепляющее средство, – и он передал письмо с королевской печатью.

– Я осмотрю милорда вашего отца, – добавил Баттс и тихо удалился.

Анна слабыми руками вскрыла послание. Генрих писал почти в помешательстве. Внезапные новости оказались худшими из всех, какие он мог получить. Короля шокировало известие о том, что потница поразила человека, который был ему дороже всего на свете и которому он желал здоровья так же, как самому себе. Он охотно разделил бы с ней болезнь пополам, лишь бы она поправилась. Это вызвало у Анны улыбку. Пополам! Как это типично для Генриха – сторониться недугов даже метафорически.

В отчаянии король намеревался послать к ней доктора Чеймберса, своего лейб-медика, но тот был в отъезде – лечил больных. К счастью, доктор Баттс оказался под рукой. Если он вернет Анне здоровье, Генрих воспылает к нему еще большей любовью. Она должна руководствоваться советами Баттса во всем, и тогда он, Генрих, будет уверен, что увидит ее вновь, и это для него станет лучшим лекарством, чем все драгоценные камни на свете. В завершение Генрих еще раз нарисовал сердце вокруг ее инициалов, написав их между своими.

Отец и Анна уже шли на поправку и отдыхали в гостиной, когда пришло известие о смерти от потницы Уилла Кэри. Печальный конец настиг его с ужасающей быстротой: он промучился всего три часа.

Мария казалась безутешной.

– Ему было всего тридцать два! – завывала она. – Что я теперь буду делать? Куда мне деваться?

Анна подозревала, что Мария больше печалилась о себе и об утраченных перспективах блестящего будущего, чем о человеке, который был ее мужем. Действительно ли сестра любила Уилла? Они ладили, но так можно охарактеризовать большинство брачных союзов. Сама Анна была глубоко опечалена, потому что зять ей нравился.

Один из друзей Уилла написал Марии. Он был с ее супругом до самого конца и рассказал, как в последних словах Уилл молил кардинала Уолси оказать милость его сестре Элеоноре.

«Ни к чему беспокоить Уолси, – подумала Анна. – Я прослежу за тем, чтобы его желание было удовлетворено».

Прошло несколько недель, Анна поправилась и снова почувствовала себя такой же, как прежде. Тем не менее она оставалась в Хивере. Был разгар лета, лихорадка продолжала свирепствовать, король находился в постоянных переездах, и Екатерина, несомненно, делала все возможное, чтобы он забыл о разводе. Однако из любовных писем короля Анна знала, что этого никогда не произойдет.

Вскоре выяснилось, что смерть Уилла оставила Марию в нужде и долгах. Земли, дарованные ему Генрихом, перешли по наследству к сыну Уилла Генри, апатичному, непослушному трехлетнему мальчику, который вечно скакал по замку на лошадке-палочке, размахивая деревянным мечом, чем немало досаждал деду. Должности Уильяма вместе с доходом, который они приносили, вернулись к королю.

– Мне негде жить! – плакала Мария. – Комнаты Уилла при дворе отошли кому-то другому. Может быть, – она с надеждой взглянула на отца и громко всхлипнула, – я могу остаться здесь?

– Нет, – возразил он, – ваше место – в семье мужа. Я дал Уиллу за вами достаточно хорошее приданое.

– Но у меня ничего не осталось по брачному контракту, а Уилл умер, не успев составить завещание. Вы это знаете, отец!

Но тот был непреклонен и особенно раздражителен после перенесенной болезни.

– Моя ответственность за тебя, дочь моя, завершилась, когда я отдал тебя Уильяму Кэри! Ты не можешь жить здесь. Тебя должны поддерживать его родители, и я предлагаю написать им без промедления и договориться о переезде в – где там они живут? – в Уилтшир.

Мария горестно раскачивалась из стороны в сторону.

– Но я не хочу жить в Уилтшире, и я едва знакома с ними!

Анна обняла ее одной рукой.

– Отец, вы слишком суровы, – упрекнула она сэра Томаса. – Ты ведь так не думаешь, мама?

Леди Элизабет подняла глаза от шитья.

– Ваш отец прав, – тихо проговорила она. – Мария не может остаться здесь.

Анну удивила ее реакция. Казалось, мать так же лишена сочувствия к Марии, как и отец.

– Делай, как тебе говорят, Мария, и напиши письмо! – рявкнул отец.

Пошатываясь и всхлипывая, Мария ушла к себе в комнату. Анну поразило, что привязанность отца к детям длилась ровно до тех пор, пока они были ему полезны. Мария бедна, и ей почти тридцать. Едва ли она найдет себе достойного мужа, а значит, может остаться на попечении отца. Но какой бы жалкой и вздорной ни была Мария, она все же его дочь. С этой мыслью Анна тоже заторопилась в свою комнату, чтобы написать Генриху.

Через два дня в Хивер прибыл гонец с подарком от короля – оленьим окороком. Было доставлено и письмо.

На этот раз я пишу к Вам для того, отрада моего сердца, чтобы справиться о Вашем здоровье и благополучии, моля Господа, если Ему будет угодно, вскоре свести нас вместе. Уверяю Вас, я жажду этого. Видя отсутствие своей любимой, я посылаю Вам немного мяса, которое символизирует меня – часть плоти Генриха, – предвкушающего, что вскоре, по благоволению Господа, Вы насладитесь моей плотью, чего я бы хотел уже сейчас.

Анна покачала головой, улыбаясь его дерзости. А потом исполнилась благодарности к нему, потому как он приказал своему секретарю написать отцу письмо и выразить в нем его, короля, отношение к тому, как сэр Томас обращается с Марией.

Разумеется, это не делает чести Вашему отцу, который должен принять на содержание свою родную дочь в ее крайней нужде. На этом заканчиваю, моя дорогая, хотя мне хотелось бы провести с Вами весь вечер. Писано рукой Вашего Г. К.

Когда отец прочитал письмо королевского секретаря, лицо его устрашающе побагровело и он сердито взглянул на Анну. Было очевидно, кто стоит за этим. Однако сэр Томас понял, что его обставили. Не особенно любезным тоном он сказал Марии, что передумал и из жалости позволяет ей остаться в Хивере. Мария обвила его руками и от души благодарила, но он холодно отстранил ее, и Анна начала понимать, что, вероятно, Марии лучше было бы в доме Кэри, потому что жить там, где тебе не рады, – это истинное наказание.

И Анна снова написала Генриху, объясняя, в каком неприятном положении оказалась Мария. В ответ король согласился выплачивать Марии ежегодное содержание в размере ста фунтов, что составляло жалованье Уилла Кэри.

После получения этой новости лицо Марии изменилось. Она больше не была скорбящей вдовой, но превратилась в женщину со средствами.

Вдохновившись успехом, Мария накинулась на родителей и даже на Анну:

– Вы все говорили, что я ушла ни с чем! Что позволила королю использовать себя и ничего не попросила взамен! Но он не забыл меня! Он не обязан оказывать мне эту денежную помощь. Но он помнит, что у него есть дочь. Это для нее – и для меня, и для маленького Гарри. Король обеспечивает нам приличный доход и тем самым спасает от жизни здесь в рабском состоянии!

– Ты получила эту помощь благодаря мне, – заметила уязвленная Анна.

– Ты живешь в моем доме только потому, что так распорядился король! – прорычал отец. – Необходимость обеспечивать тебя не главная причина моих возражений против твоего присутствия здесь. Разве тебе приходит в голову, что ты – живое напоминание о том, что эта семья предпочла бы забыть? Много есть людей вокруг, которые хотели бы навредить твоей сестре, и если они получат хотя бы намек на то, что ты делила ложе с королем, или заметят, что ребенок похож на него как две капли воды, то используют это против нее. Если бы ты жила в Уилтшире, где вас никто не увидит, это было бы лучшее решение. – Сэр Томас повернулся к Анне. – А ты, моя прекрасная леди, поступила бы мудрее, если бы не вмешивалась.

– Я сделала то, что считала правильным, – возразила Анна. – И так же поступил его милость! Вы подвергаете сомнению мудрость короля?

Отец бросил на нее взгляд, говоривший о том, какого он мнения о мудрости его милости, но больше ничего не сказал, и наконец жизнь в Хивере стала почти похожа на нормальную. Покой был нарушен, когда Генрих сообщил Анне о своем решении даровать ей опеку над юным Генри Кэри.

– Но он мой сын! – возмутилась Мария. – Тебе что, не хватает короля?

– Я его об этом не просила! – резко ответила Анна.

– Тише, вы обе! – рыкнул отец. – Мария, тебе следовало бы знать, что, когда наследник земельных владений остается без отца, его берет под свою опеку король, и король вправе даровать опекунство, кому ему будет угодно. В данном случае его милость сделал мудрый выбор, потому что Анна пользуется его расположением, и это обеспечит мальчику большие преимущества.

– Но он мой ребенок! – протестовала Мария. – Она его не получит!

– Я не стану забирать его, – поспешила заверить сестру Анна. – Он может оставаться с тобой, и все будет как прежде. А когда Генри подрастет, найду хороших учителей, чтобы он получил приличное образование. Ты не можешь жаловаться на это. Смотри на меня как на добрую крестную, которая всегда будет заботиться об интересах своего крестника.

Мария сдалась:

– Ты будешь во всем советоваться со мной?

– Буду, – пообещала Анна.

Она на самом деле не хотела брать на себя ответственность за племянника. Гораздо больше Анну занимали выборы в аббатстве Уилтон. Она была готова, вооружившись дубинкой, отстаивать интересы Элеоноры Кэри. По меньшей мере это показало Марии, что младшая сестра принимает близко к сердцу интересы семьи ее покойного супруга, и Мария в самом деле смягчилась, видя, как решительно Анна взялась выполнять последнюю волю Уилла.

Однако Уолси – черт бы его побрал! – опередил ее. Генрих написал, что кардинал отправил доверенных лиц в Уилтон для проверки кандидатов с целью оценить их пригодность к должности аббатисы. Госпожа Элеонора призналась, что у нее есть двое детей от разных священников, и не утаила даже того, что недавно на время покидала монастырь и жила в грехе со слугой лорда Уиллоуби. Анна пришла в ужас, потому как эти открытия наверняка отразятся на ее собственной репутации. С какой радостью враги будут тыкать в нее пальцем и глумиться: вот, мол, она настаивала на избрании аббатисой шлюхи. Уолси, должно быть, от души веселится.

Генрих – слава Богу! – проявил рассудительность. Дабы порадовать Анну – а он прекрасно знал, что она не потерпит победы на выборах ставленницы Уолси, – отдал распоряжение: аббатисой не станет ни Элеонора Кэри, ни Изабель Джордан. «За все золото мира я не обременю ни свою совесть, ни Вашу, поставив госпожу Элеонору во главе этого монастыря». Вместо этого король приказал поручить эту должность человеку добронравному. Это Анна не могла оспаривать, лишь удивлялась про себя: знал ли Уилл, что его сестра ведет столь аморальную жизнь?

Потливая лихорадка постепенно отступала. Генрих сказал Анне, что ей нужно решить, лучше ли для нее воздух Хивера, но выразил надежду на скорую встречу.

Анна считала, что ей стоит отложить возвращение ко двору. После болезни она все еще быстро утомлялась и не чувствовала в себе сил отражать атаки Генриха.

Ее разозлило известие о том, что кардинал все-таки взялся проталкивать на пост аббатисы госпожу Изабель Джордан. Генрих строго поговорил с Уолси по поводу его дерзкого ослушания, и Анна с удовольствием представляла себе, каким жгучим был этот выговор. Кардинал униженно извинялся, и на следующий день в Хивер прибыло письмо с мольбой о прощении и с дорогими украшениями в подарок Анне. Выборы были признаны недействительными, и дело осталось нерешенным. Она победила!

Глава 15. 1528 год

Король вернулся в Гринвич, так как потливая лихорадка сошла на нет. Джордж снова был при дворе и явился в Хивер, переполненный новостями.

– Меня назначили джентльменом в личных покоях! – объявил он.

Анна с матерью обняли его, а отец похлопал по спине.

– Забраться так высоко в двадцать пять лет – это очень хорошо, сын мой, – сказал он.

– Анна, король просил меня передать тебе это, – Джордж протянул сестре письмо, – и предупредить, что о тебе ходит много слухов.

Анна сломала печать.

Дорогая, я немало озадачен известиями, которые передаст Ваш брат, и прошу Вас полностью довериться ему. О моей уверенности в скорой встрече с Вами лучше знают в Лондоне, чем здесь, при дворе, что меня изумляет. Кто-то проявил нескромность, но я надеюсь, в будущем наши встречи не будут зависеть от капризов других людей. Писано рукой жаждущего быть Вашим Г. К.

Анна пожала плечами: подобных слухов стоило ожидать. Из Рима приезжает легат, как тут не начаться разговорам?

В тот вечер после обильного праздничного ужина Анна и Джордж сидели в гостиной и обменивались новостями.

– Как Джейн? – спросила Анна.

– Рада возвращению ко двору, – ответил Джордж, и Анна почувствовала его желание уклониться от обсуждения этой темы.

– А как вы с Джейн? – не отступалась Анна; ей давно было известно, что брак у них несчастливый.

– Мы стараемся видеться как можно реже, – признался Джордж, и на лицо его набежала тень. – Если ты хочешь услышать правду: мы от души ненавидим друг друга, а иногда не только от души.

– Но почему? Она довольно приятная.

– Ее красота лишь поверхностная. Анна, ее воспитывали без уздечки. Отец Джейн, похоже, был настолько увлечен своими книгами, что пренебрег внушением своей дочери понятия о важности целомудрия. Она изменяла мне с несколькими мужчинами, поддаваясь порывам похоти и жажде грязных удовольствий, супружеская верность ей неизвестна.

Анна была поражена:

– Она действительно прелюбодействовала?

Джордж фыркнул, его красивое лицо скривилось в гримасе отвращения.

– Да, если ты хочешь окончательно все прояснить! Она не боится ни Бога, ни впасть в немилость. Ее поведение порочно. – Он допил остатки вина и налил еще. – Но я-то не лучше со своей охотой до женщин. Поверь, Анна, я тоже нечист.

– Весь двор об этом знает, – тихо сказала она.

– Они не все знают, – пробормотал он.

– На что ты намекаешь?

Джордж выглядел удрученным. Прошло много времени, прежде чем он снова заговорил:

– Анна, меня снедает чувство вины. Я должен с кем-то поговорить, и ты единственный человек, которому я могу довериться. Тем не менее, если я расскажу о причине своих терзаний, ты меня возненавидишь.

– Я не смогу тебя возненавидеть, – возразила Анна. – Говори!

Он медлил и не смотрел ей в глаза.

– Я как будто не могу насытиться женщинами: только о них и думаю день и ночь. Я не контролирую себя и не имею сил это изменить. Я… я даже брал силой вдов и лишал девственности девиц. Для меня все едино, – выдавил из себя Джордж.

Это признание потрясло Анну до самых глубин существа. Ее брат, которого она любила, как саму себя, признавался в насилии – самом гнусном из всех преступлений. Это было непостижимо. Неудивительно, что Джейн от него отвернулась!

– Нужно себя контролировать! – прошипела она и, подскочив, дала ему крепкую пощечину. – В тебе нет уважения к женщинам.

– Я не могу удержаться. – У Джорджа был совершенно подавленный вид; щека покраснела от удара. – Такова моя натура, иногда я ненавижу себя за это. Но в любом случае я не могу любить Джейн. Она испорченная. Она… она хотела видеть меня с одной из моих любовниц.

– Ради всего святого! – воскликнула Анна. – Что происходит с вами обоими? Джордж, эта несдержанность не доведет до добра. Ты хочешь подцепить сифилис? Ты должен следить за женой и положить конец ее дурному поведению. Перестань бросаться на других женщин! Мало найдется худших вещей среди того, что может сделать мужчина. Ты хоть представляешь, какую боль и какие несчастья это приносит? Посмотри на сестру Марию!

Джордж повесил голову:

– Я постараюсь, Анна. Честно, постараюсь.

Он протянул руку, но сестра не приняла ее, а, резко бросив:

– Я иду спать! – покинула брата.

В эту ночь Анне не спалось, она лежала без сна и пыталась свыкнуться с мыслью, что ее любимый брат принадлежал к тому разряду мужчин, которых она больше всего презирала. К утру она поняла: хотя Джордж горько и убийственно разочаровал ее, она не перестанет любить его. Они были слишком близки, чтобы такое могло произойти.

В середине августа Анна вернулась в свои гринвичские апартаменты рядом с турнирной площадкой. Генрих немедленно явился к ней и обнял так крепко, словно готов был не отпускать вечно:

– Дорогая! Вы представить себе не можете, как целительно для меня видеть вас в столь добром здравии. Я каждый день благодарю Господа за то, что он вернул вас мне.

– А я благодарю Его за ваше избавление от болезни.

– Он всегда благосклонен к праведным, – заметил Генрих, наконец отпуская Анну. – Надеюсь вскорости услышать о прибытии в Англию кардинала Кампеджо. Очевидно, он отложил поездку, так как был нездоров, а потом, разумеется, не мог приехать из-за потливой лихорадки. Но я верю, скоро он появится, и тогда, дорогая, закончится наше томительное ожидание.

Анна тоже отчаянно надеялась, что наступил конец всей этой неопределенности, домыслам и пересудам.

– Прошло уже восемнадцать месяцев с тех пор, как вы попросили меня выйти за вас замуж, – напомнила она. – Я не рассчитывала, что придется ждать так долго.

– И три года, как я влюбился в вас, – гладя ее по волосам, пробормотал Генрих и приподнял ее лицо за подбородок, чтобы поцеловать. – Но крепитесь, скоро все будет хорошо. – Потом взял лютню Анны. – В ваше отсутствие я написал для вас песню. Мелодия так и крутится у меня в голове, и это хорошо, потому что она постоянно вызывает у меня перед глазами ваш образ. Я так хотел исполнить ее вам, моя дорогая.

– Жажду услышать ваше сочинение, – отозвалась Анна.

Теперь она искусно умела заставлять Генриха верить, будто, как и он, пылает страстью. Однако песня, которую король исполнил своим чистым тенором, оказалась действительно волнующей.

Когда-нибудь, надеялась Анна, она, возможно, почувствует настоящую любовь к Генриху, в ней возникнет чувство, подобное тому, какое она испытывала к Норрису. Когда на следующий день она увидела в свите короля сэра Генри, то не подала виду, что заметила, дабы не выдать себя. Тем не менее она знала: он следил за ней взглядом, и ощущала исходящее от него тепло.

Джордж и его неудачный брак продолжали тревожить Анну. Она хотела как-нибудь помочь, поэтому отыскала Джейн и пригласила на ужин в свои покои. Дамы начали с обмена любезностями, но Джейн вела себя настороженно, явно считая, что Анна примет сторону Джорджа или что все Болейны замараны одними грехами. Анна решила развеять эти иллюзии.

– Джордж признался, что был неверен вам, – сказала она.

Наступила тишина.

– Полагаю, он сообщил вам, что я отвечала ему тем же, – ответила Джейн, обиженно выпятив губы.

– Да. Дорогая сестрица, почему вы так несчастливы вместе?

– Он животное! – взорвалась Джейн. – Я не могу сказать, что он делал со мной: вы наверняка не поверите.

– Испытайте меня. – В душе Анна сомневалась, что действительно хочет это услышать. – Все сказанное останется между нами.

– У него… такой чувственный аппетит.

– Знаю. Это не секрет. Он всегда был любителем женщин, но я надеялась, все уладится после брака.

– Я говорю не об изменах. – Джейн начала всхлипывать. – Я говорю о его пороках. Он заставлял меня… Стыд не дает мне произнести подобное вслух… О Боже, это было мерзко и отвратительно – позорище! – Она закрыла лицо руками.

При французском дворе Анна наслушалась о разных сексуальных практиках, но понятия не имела, о чем толкует Джейн. Может быть, ее невестка слишком наивна и не понимает, что нормально, а что нет? Правда, Джордж называл ее порочной.

– Честно говоря, я в затруднении, – призналась Анна.

– Вам следует радоваться своему неведению, – отозвалась Джейн. – То, что несколько раз делал со мной Джордж, – гнусный грех против Господа.

Анна пришла в еще большее недоумение:

– Если вы не выразитесь более определенно, я не смогу помочь.

Джейн покраснела.

– Так делают животные! – выпалила она.

Анна облегченно выдохнула, вспоминая эротические рисунки, которые видела во Франции.

– Но здесь нет ничего противоестественного, – заметила она.

– С каких это пор содомия естественна? – прошипела Джейн.

С Джорджем Анна говорить не стала. Отправила все, о чем узнала, в тайники своего сознания – так далеко, чтобы больше не иметь с этим дела. Она знала, что ей следует ненавидеть Джорджа как худшего из мужчин на всем белом свете, но не могла.

Она попыталась выразить сочувствие Джейн, но та не приняла его. После первого признания она отказалась дальше распространяться о проблемах своего брака и вскоре попрощалась. С тех пор во время их редких встреч – а Анна подозревала, что Джейн ее избегает, – невестка выглядела еще более отстраненной, даже обиженной. Складывалось впечатление, будто она винит Анну за то, что та заставила ее разоткровенничаться.

Впрочем, у Анны хватало и собственных дел. Королева Екатерина по-прежнему руководила двором. Когда они встречались лицом к лицу, она была достаточно корректна, но жизнь под одной крышей не доставляла радости им обеим.

– Мое положение ненормально, – однажды вечером пожаловалась Анна Генриху, когда они ужинали с кардиналом. – Я не фрейлина и не жена. Для меня нет места при дворе.

– Для соблюдения приличий, госпожа Анна, вам было бы лучше иметь собственный дом, – заметил Уолси.

Человеку со стороны или не слишком осведомленному в те дни могло показаться, что они с кардиналом лучшие друзья, так умело Анна изображала симпатию к нему и благодарность за предполагаемые старания завершить Великое дело.

– Согласен, – откликнулся Генрих. – Я мог бы посещать вас там, дорогая. Мы должны найти для вас дом.

Анна на мгновение задумалась:

– Раз ваша милость так часто бывает здесь, в Гринвиче, я бы хотела поселиться где-нибудь неподалеку.

А еще рядом с Гринвичем находился дом Норриса. Каким благословением – и какой мукой – будет это близкое соседство!..

– Сир, я бы мог разузнать, какие есть возможности, – предложил Уолси.

– Великолепно! – поддержал его Генрих. – Чем скорее это удастся организовать, тем лучше будет для всех.

– Благодарю вас обоих, – улыбнулась Анна, – но вы не рассердитесь, сир, если я уеду в Хивер, пока дом для меня не подготовят?

Генрих застонал:

– Нет! Неужели опять! Клянусь, я сровняю это место с землей!

– Если вы поступите таким образом, мне придется уехать к отцу в Норидж, что гораздо дальше, – сладким голосом ответила Анна.

Иметь собственный дом и свое хозяйство – это прекрасно, будет похоже на собственный двор. Но лучше всего, что там не будет Екатерины.

Анну впечатлило, с какой скоростью доставили письмо от Генриха: прошло всего два дня после ее приезда в Хивер. Подходящего жилища неподалеку от Гринвича подыскать не удалось, однако кардинал нашел для нее другое – Дарем-Хаус на Стрэнде в Лондоне. И Генрих уже приказал ее отцу следить за подновлением дома.

Анна незамедлительно отправилась в Лондон и вместе с отцом пошла осматривать новое жилище. Дом был большой, в просторных залах гуляло эхо. Из окна виднелся сад и лужайки, спускавшиеся к реке. Потом Анна вошла в помещение, которое когда-то, видимо, было опочивальней, и остановилась. На стене висел портрет юной королевы Екатерины.

– Она жила здесь, до того как вышла замуж за короля, – сообщил отец.

– Это нужно отсюда убрать! – потребовала Анна. – Не хочу никаких напоминаний о ней.

В остальном осмотр прошел замечательно, и они потратили целый час, составляя список мебели, гобеленов, штор и домашних слуг, которые понадобятся Анне.

– Король дал разрешение брать из королевских кладовых любые вещи для обстановки дома, – сказал отец.

– Тогда я буду жить как королева! – воскликнула Анна и закружилась в центре зала, который вскоре станет главным в ее собственном доме.

– Именно так. Его милость дал указания, что у вас должен быть дом, достойный его будущей невесты.

На службу к Анне наняли целую армию слуг и фрейлин, чтобы она могла поддерживать в Дарем-Хаусе такую чинность, словно уже являлась королевой. Среди новых фрейлин была милая светловолосая девушка по имени Нэн Сэвилл. Она с такой неподдельной радостью служила своей будущей королеве, что невольно располагала к себе. Сестре Марии Анна предложила стать фрейлиной при ее дворе, но та отказалась, сославшись на необходимость воспитывать детей. Так же поступило и большинство других леди. Впрочем, те же самые причины не мешали им появляться при королевском дворе, с раздражением отмечала Анна, обиженная, что ее оливковая ветвь была отвергнута.

Через три недели она переехала в новый дом. Придворные стекались стаями засвидетельствовать свое почтение и заявить о преданности. Джордж и отец оказались в числе постоянных посетителей, и в первый же вечер явился король – в сопровождении Норриса, тактично соблюдавшего дистанцию. Анна подавила в себе радость при виде сэра Генри. Единственным недостатком жизни в Дарем-Хаусе было то, что она не имела возможности видеть его каждый день.

Как только король и Анна остались наедине, он поцеловал ее, и Анна почувствовала, что его распирает от восторженного волнения.

– Сегодня я получил известие, – сообщил Генрих. – Кардинал Кампеджо скоро прибудет в Англию. Конец уж виден.

– Это замечательная новость! – воскликнула Анна.

– Я ничуть не сомневаюсь в исходе. Бог и моя совесть абсолютно согласны с тем, что дело мое правое. – Генрих снова привлек Анну к себе и запечатлел на ее губах поцелуй. – Скоро вы будете моей! – выдохнул он.

Анна с большим удовольствием показывала королю и Норрису Дарем-Хаус, остро сознавая близость последнего, однако Генрих, занятый выражением сердечных похвал произведенным в доме улучшениям и вкусу Анны в выборе обстановки, ничего не приметил.

Ужинали они наедине на серебряной посуде, которая когда-то украшала стол отца Генриха.

– Вы угостили меня славным паштетом из оленины, – сделал комплимент Генрих.

Он как раз вытирал губы салфеткой, когда раздался стук в дверь и вошел церемониймейстер с письмом.

– От герцога Саффолка, – жестом отпуская слугу, пояснил Генрих. – Я отправил его в Париж встретить и сопроводить Кампеджо в Англию. – Король взломал печать, прочитал письмо и нахмурился.

– Что там? – резко спросила Анна.

– Полная чушь! Он говорит, что миссия Кампеджо будет простой насмешкой. Я в это не верю. Легат не отправился бы за тридевять земель понапрасну.

Генрих уехал охотиться, потому что наступил сезон дичи. Анна осталась в Дарем-Хаусе вся в переживаниях из-за легата и в ожидании новостей от Генриха.

Его следующее письмо было радостным. Через неделю легат прибудет в Кале. Оттуда до Англии уже совсем недалеко, погода благоприятствовала.

А потом очень скоро я буду наслаждаться тем, чего так долго жаждал, к удовольствию Господа и нашему взаимному утешению. Больше ничего Вам сообщить не могу, моя дражайшая, за недостатком времени, кроме того, что хотел бы заключить Вас в объятия или быть обнятым Вами, о чем думаю непрестанно с того момента, как поцеловал Вас.

Генрих не мог долго находиться вдали от Анны. Он послал к ней гонца с просьбой тайно приехать к нему в Истхэмпстед, в его охотничий домик в Виндзорском лесу. Дом этот больше походил на дворец, и, если учесть, что в нем, кроме короля, находились только Норрис и конная королевская свита, казался пустым, но зато давал уединение. И все же присутствие Норриса было мукой для Анны.

Прибытие возлюбленной безмерно порадовало Генриха, хотя он и так пребывал в отличном настроении. Охота шла удачно – они ели добытую им оленину, – и на предстоящие судебные слушания король смотрел весьма оптимистично.

Он начал писать очередную книгу – «Сосуд истины», которую ему не терпелось показать Анне. В ней Генрих с большой убедительностью приводил аргументы против своего брака и наследования трона женщиной. У Анны возникло искушение оспорить последнее, но, разумеется, это было бы не в ее интересах.

Позже Генрих взял книгу в красивом переплете с шелковой лентой-закладкой и передал Анне:

– Я хотел показать вам это, дорогая. Нашел в своей книге хоралов.

Она открыла томик и увидела очень изящное изображение розы Тюдоров и дату 1515, потом перевернула листы до отмеченной закладкой страницы. Текст под заголовком «Quam pulchra es»[19] был на латыни.

– Я не знаю латинского, – возвращая книгу, сказала Анна.

– Тогда я переведу вам, – ответил Генрих и прочитал дребезжащим от избытка эмоций голосом:

Генрих поднял голову, его глаза горели желанием. Никогда прежде он не использовал в разговорах с Анной столь откровенный эротический язык. Она было удивилась, что подобный отрывок включен в книгу с церковными гимнами, но тут же сообразила – это парафраз чувственных Песен Соломона из Библии.

– Я стал монахом, Анна! – жаловался Генрих. – Я томлюсь по вам, одному Богу известно, как сильно! Вы знаете, я решился ждать, пока мы не поженимся, прежде чем сделать вас совершенно своей, но, дорогая, мы можем столь многим насладиться, чтобы утолить наше желание.

Как обычно, он заключил, что она столь же отчаянно стремится к нему, и поцеловал так, словно готов был проглотить, хватая жадными руками за талию, бедра, ягодицы. Анна мягко расцепила их объятие, но пальцы Генриха вскоре забрались под низкий вырез ее платья.

– Нет! – прошептала Анна, отстраняя руку короля.

Она никогда не позволяла ему раздевать себя хоть насколько-нибудь. Да и книга… Ее изготовили для Генриха, когда он был молод и счастливо женат на Екатерине. Читал ли он ей те же стихи?

– О, вы жестоки! – застонал Генрих, целуя ее в шею.

Анна почувствовала запах пота, смешанный с ароматом трав, ощутила прикосновение его волос к щеке, уколы жесткой бороды, привлекла к себе его лицо, поцеловала, пытаясь отвлечь от более основательных намерений, но короля было не сбить с курса: он двинулся губами по ее груди, оттянул прочную ткань, взял в рот ее сосок и стал дразнить языком. Анну пронзил приступ желания, потряс, испугал. Она не ожидала испытать подобное с Генрихом.

Он не должен думать, что победил. Отсюда всего маленький шажок до больших вольностей. А потом что? Принудит ее отдаться, как поступил с Марией? Ведь эта рука, которая обнимала Анну, могла с легкостью размахивать палашом. Силы были слишком неравными.

Анна выпрямилась, мягко, но решительно оттолкнула короля и поправила лиф платья.

– Нет! – запротестовал Генрих, глядя на нее с томлением. – Не будьте жестоки, Анна!

– Я думаю о нас обоих. Чем теснее объятия, тем больше досада. Нужно еще немного потерпеть, любимый. Нам сейчас нельзя оскандалиться.

– Да, вы правы, – вздохнул Генрих, отпуская ее. – Но я не знаю, сколько еще смогу выдерживать это.

Только Анна вернулась в Дарем-Хаус, ее уже ждало письмо.

Моя дражайшая,

хочу рассказать Вам, как мне одиноко после Вашего отъезда. Сейчас время тянется еще медленнее, чем в тот раз, когда мы разлучались на целых две недели. Думаю, причиной тому – Ваша доброта, с какой Вы ответили на мою любовную горячность, потому что иначе я не мыслю для себя возможным впадать в такую глубокую печаль. Но теперь я направляюсь к Вам и думаю, что моя боль будет наполовину исцелена. Утешение мне дает также и книга, которой я занят. Сегодня я писал ее четыре часа. Вот почему послание мое к Вам столь кратко – немного заболела голова. Пожелаю себе, особенно по вечерам, оказываться в руках моей любимой, милые сосочки которой я надеюсь вскоре поцеловать.

Писано рукой, которая была, есть и будет Вашей, по Его воле, Г. К.

Король не мог жить без нее, и легат вот-вот будет здесь!

– Я предложил кардиналу Кампеджо с почетом расположиться в Лондоне, – говорил Генрих Анне однажды вечером в конце октября, когда они под звуки лютней и шомов[20] плыли в королевской барке по Темзе. – Но он отказался. Я отдал в его распоряжение особняк Бат рядом с Темпл-бар. Ему там будет комфортно и удобно добираться в монастырь Черных Братьев, где состоятся слушания.

Анна втянула в себя воздух. Долгожданное решение было уже совсем близко.

Однако когда через три дня добрый кардинал прибыл, то сразу слег в постель.

Генрих, в тот же вечер тайком посетивший Анну в Дарем-Хаусе, был раздражен:

– Похоже, у него подагра, из-за чего и откладывалась поездка.

Как мудро поступил Климент, отправив в Лондон кардинала, продвижение которого к цели путешествия неизбежно будет медленным. Анна не ответила Генриху: «Я же вам говорила». Вместо этого, собравшись с духом, приготовилась стать очевидицей того, что Кампеджо проинструктирован как можно дольше затягивать и откладывать окончательное решение по делу короля. У него ушло пять месяцев на то, чтобы добраться до Англии, хотя летом эта поездка обычно занимала около трех недель.

– Что ж, дам ему вечер на отдых, – говорил между тем Генрих, – и завтра пошлю Уолси поговорить с ним.

На следующий вечер в гостиную Анны Генрих влетел, раскрасневшись от гнева.

– Сегодня Уолси потратил много часов на обсуждение дела с Кампеджо, – кипел он, – и знаете, что сказал этот легат? Он заявил, что наилучшим решением будет мое примирение с королевой. Но Уолси, надо отдать ему должное, держался за свое и побуждал кардинала приступить к рассмотрению дела как можно быстрее. Он сказал Кампеджо, что в королевстве остановились и не ведутся государственные дела, и это верно. Великое дело затмило все остальные и должно быть решено.

Анна смолчала. Все происходило именно так, как она и боялась. Они возложили надежды на этого папу, и чего ради?

– Ну не надо так унывать, моя дорогая, – увещевал Анну Генрих. – Уолси выиграет. Нет такого государственного деятеля, который мог бы с ним сравняться.

– Хотелось бы в это верить! – воскликнула Анна.

Только вчера ее отец и дядя Норфолк снова выражали беспокойство по поводу истинных мотивов кардинала. Они подозревали его в тайном содействии королеве. И если это правда, тогда он будет потворствовать избранной легатом тактике затягивания дела.

– Что вы, дорогая! – Генрих был сама забота. – Вы расстроены, я понимаю. Это ожидание слишком удручает. Но я уверяю вас, ни один человек не работал усерднее кардинала ради нашей пользы.

– Тогда мне остается только принять заверения вашей милости, – согласилась Анна.

Генрих поцеловал ее:

– Для меня большая радость видеть вас столь мудрой и рассудительной. Постарайтесь обуздать тщетные мысли и фантазии здравомыслием. Дорогая моя, не теряйте решимости, ведь стараниями Уолси для нас обоих скоро должно наступить величайшее благоденствие в этом мире.

Оставалось только уповать на то, что надежды Генриха на кардинала оправдаются.

Они перешли к обсуждению других дел. Двор переезжал во дворец Брайдуэлл рядом с монастырем Черных Братьев, и Генрих, предвкушавший быстрый исход дела, распоряжался подготовкой апартаментов для Анны.

– Но там будет королева, – сказала Анна.

– Не бойтесь, дорогая, она вас не побеспокоит. – В глазах Генриха появился стальной блеск, предвещавший опасность. – Я намерен заставить ее прислушаться к моим сомнениям по поводу нашего фальшивого брака и отнестись к ним серьезно, в чем она мне всегда отказывает. Меня раздражает, что в то время, как я полон печали и беспокойства из-за слушаний, она ходит везде с улыбкой, побуждает своих приближенных танцевать и музицировать – все мне назло. И более того… По правде говоря, ее поведение убеждает меня в том, что она меня не любит.

Анна постаралась не рассмеяться – или не заплакать. Какое Генриху дело, любит его Екатерина или нет? И почему королева должна любить человека, который изо всех сил старается от нее отделаться? Если она не приходится ему законной женой, он не может ожидать от нее супружеской преданности. Но он хотел и того и другого.

– В чем еще она провинилась, кроме того, что выглядит веселой? – спросила Анна.

Генрих поморщился:

– Публично и в частной жизни она не выказывает достаточно любви ко мне. К тому же слишком часто появляется на людях и пытается присвоить их расположение ко мне. Какой еще я могу сделать вывод, кроме того, что она меня ненавидит? – Он сделал паузу, видимо, очень себя жалел. – Мой совет получил тайный доклад о заговоре с целью убить меня и кардинала.

– Нет! – в ужасе воскликнула Анна.

Без Генриха она была пустым местом, и волки тут же собьются в стаю, чтобы на нее накинуться…

– Не тревожьтесь, дорогая, – утешил ее Генрих, – уверен, настоящей опасности тут нет. Но если выяснится, что королева причастна к этим замыслам, пусть не ждет пощады.

«Тут нет настоящей опасности». Анна подозревала, что и реального заговора тоже не существовало.

Генрих распалялся все больше:

– Совет рекомендовал мне обособиться от королевы как в постели, так и за столом, и забрать у нее принцессу Марию.

Не верилось, что Генрих способен пойти на такое. Если он это сделает, Екатерина будет сломлена. На мгновение Анна ощутила острый приступ жалости к королеве, но быстро напомнила себе, что Екатерина сама загнала себя в угол, ее вина, что она оказалась в такой ситуации. Вслух Анна сказала:

– Это заставит ее сдаться. В такое время ей не пристало искать популярности.

– Да, не пристало, – проворчал Генрих. – Ей и без того уже слишком сочувствуют. Простым людям дела нет до правды, особенно женщинам: они говорят, будто я намерен взять себе другую жену ради удовольствия. Всякий, кто возражает против этого, подвергается попрекам и осуждению. Екатерина предупреждена, что ей следует меньше показываться на людях и вести себя более сдержанно под страхом вызвать мое неудовольствие. Так что, дорогая, когда приедете в Брайдуэлл, она не причинит вам неприятностей. – Король поднялся. – Я должен идти. Утром встречаюсь с кардиналом Кампеджо. И лучше ему не заикаться о моем возвращении к королеве!

На следующий день после обеда Генрих явился в приподнятом настроении, поцеловал Анну и отвел ее в сад, где они уселись на скамью с видом на Темзу.

– Начал я не слишком хорошо, – завел речь король. – Сперва легат настаивал, что я должен вернуться к королеве. Вы можете представить мою реакцию. Но потом показал папскую буллу, дающую ему право вынести решение по моему делу. Он сказал, что его святейшество издал этот документ не для использования, но для сохранения в секрете, так как желал продемонстрировать расположение ко мне. Честно, Анна, я думаю, папа Климент хочет, чтобы решение было вынесено, но не смеет делать это публично из страха перед императором.

«Это всего лишь подачка, чтобы держать вас в узде, – подумала Анна. – Какой прок в этой булле, если ею нельзя воспользоваться?» Но она продолжала улыбаться.

– Я показал ему, – повествовал далее Генрих, – что изучил это дело с большим тщанием и, вероятно, знаю о нем больше любого теолога или юриста. В самых ясных выражениях я изложил свою позицию: у меня нет другого желания, кроме как услышать заявление, законен мой брак или нет, хотя я и сказал легату, что в его недействительности не приходится сомневаться. И тогда он пришел к идеальному решению. Екатерину нужно склонить к уходу в монастырь. Она набожна и станет прекрасной аббатисой. Тогда папа сможет дать мне разрешение на повторный брак и императору будет не на что пожаловаться. А мы сможем пожениться, и у Англии появится перспектива обрести наследника.

Это было самое лучшее, идеальное решение. Анна воспряла духом.

– Вы думаете, королева согласится?

– Не вижу причин, почему нет. Вступив в монастырь, она потеряет только меня. Ей известно, что я к ней не вернусь, как бы ни обернулось дело. Она сможет и дальше наслаждаться всеми удобствами, какими пожелает. Я удовлетворю любые ее просьбы и, кроме того, объявлю наследницей Марию. Разумеется, после всех детей, которые родятся у нас с вами, дорогая. – Король грозно прищурил глаза, это было знаком стальной решимости привести свою волю в исполнение. – И кому, как не ей, больше всех желать сохранения мира в Европе и духовного авторитета Святого Престола. – Генрих начинал горячиться. – Потому что, если Климент выскажется в ее пользу, я утрачу веру в его власть и то же случится со многими другими людьми. Я очень ясно дал понять Кампеджо: если мне не дадут развод, я упраздню власть папы в этом королевстве.

Анна почувствовала, что ей не хватает воздуха. Сердце начало учащенно биться. Неужели король и правда намерен сделать то, о чем говорит? Решится ли он ради своего освобождения низвергнуть тысячелетнюю покорность Англии Римской церкви? А что будет с ней?

На мгновение Анна онемела. Потом вновь обрела голос:

– Вы сделаете это?

– Без колебаний! – заявил Генрих. – Я не могу допускать, чтобы духовная власть над моим королевством принадлежала продажному папе. Но до этого не дойдет. Екатерина поймет мои резоны.

Слова Генриха привели Анну в задумчивость. В тот вечер за ужином, когда разговор перешел на другие темы, ее мысли то и дело занимали судьбоносные планы на будущее, которые приоткрыл ей король. Папа никак не решался выразить мнение по поводу дела Генриха, что означало скандал. Но, как ей было известно со времен пребывания при дворе регентши Маргариты, скандальным в Церкви было далеко не одно это. Торговля индульгенциями; священники, которые брали с бедняков деньги за таинства, необходимые для обретения Небес, и попирали обет целомудрия, заводя любовниц. И эти люди обладали правом толковать Священное Писание мирянам! Взгляните на несметные богатства Церкви, которые позволяют папам, кардиналам и епископам жить в сибаритской роскоши. Посмотрите на Уолси! Полюбуйтесь на духовенство, которое, как и он сам, добивается получения приходов и бенефиций ради наживы, а сами никогда не бывают там. Разве это та Церковь, которую основал Христос? Конечно, у Него и в мыслях не было, что она станет такой.

К чему удивляться пылу реформаторов вроде Мартина Лютера, которые выступают против злоупотреблений в Церкви. Вера, говорил Лютер, должна основываться на Писании, и только. Человека следует судить по его вере в Иисуса Христа. И за одиннадцать лет, прошедших с того момента, как он прибил гвоздями к воротам церкви в Виттенберге свой список протестов, тысячи людей согласились с его доводами, хотя Церковь и объявляла этих смельчаков еретиками.

Генрих порицал Лютера, и все же Церковь, которую он так яростно защищал, теперь сама доказывала, что прогнила до основания. И это была та самая Церковь, беспрекословную преданность которой выражали и королева Екатерина, и император, и несметное число других правоверных христиан, считая любую критику разложения внутри ее покушением на саму веру. Живым воплощением этой Церкви для Анны являлся Уолси.

Она прочла несколько лютеранских трактатов, которые попали в Англию из-за границы. Придворные исподтишка передавали их друг другу и тайком обсуждали, потому как официально эти сочинения находились под запретом. Анна беседовала о них с отцом и Джорджем – оба они признавали, что в словах лютеран есть зерна мудрости. Однако традиционное воспитание в старой вере укоренилось в Анне слишком глубоко, чтобы она поверила в возможность достичь Неба честным трудом, а не через одну только веру, как утверждали лютеране. Она не могла принять отрицание Лютером пяти из семи священных таинств, из коих он оставлял неприкосновенными только крещение и Святое причастие. Однако в последние месяцы Анна начала подвергать сомнению неподкупность Церкви и даже самого папы.

«Почему это, – рассуждала она, – толковать Писание могут только те, кто возведен в священнический сан? Почему людям не позволено самим читать слово Божье?»

Казалось, светлые дни, когда Эразм Роттердамский мог свободно переводить Библию, остались в далеком прошлом, замутненные реакционной боязнью ереси. Как могут люди прийти к Богу, которого по-настоящему не знают? Некоторые нерадивые священники даже не владеют латынью!

Реформы необходимы. И Анна оказалась в уникальном положении, чтобы поспособствовать их осуществлению. Каждое слово, слетавшее с ее уст, завораживало Генриха. Она могла заставить его прислушиваться к своему мнению, а значит, была способна заложить основы для реформ и строить на этом основании, когда станет королевой. Ее наполнял восторг. Она будет владычицей, подобной библейской Есфири.

Еврейка Есфирь стала второй, любимой женой языческого персидского царя Артаксекса, после того как тот отверг свою первую супругу. Его всемогущий главный министр Аман пытался уничтожить евреев, но Есфирь вмешалась и спасла свой народ. И об Анне будут говорить так же, как о древней царице: «И кто знает, не для такого ли времени ты и достигла достоинства царского?»[21]

– Дорогая? – жалобным тоном произнес Генрих. – Вы слышали, что я сказал? Вы были где-то очень далеко.

– Простите, – опомнилась Анна, рывком возвращаясь к реальности. – Должна признаться, я сегодня устала.

– Тогда вам надо отдохнуть, моя милая, – сказал король и любезно удалился.

Анна была рада, что осталась одна и могла спокойно подумать. Часом позже она лежала в постели без сна, осознавая значение слов Генриха и своих собственных планов. К чему себя обманывать: Анна понимала, что ее замыслы опираются не на одни только чистые принципы. Противостояние с Церковью даст ей моральные основания предъявить претензии Уолси и королеве – защитникам устоев. Но действительно Генрих говорил всерьез об упразднении власти папы или бросил пустую угрозу в приступе раздражения?

Через два дня, когда к Анне пришли отец и Джордж, она усадила их и сказала:

– Король говорил мне, что, если Климент не даст ему развода, он уничтожит власть Святого престола в Англии.

Мгновение оба гостя безмолвствовали. На их лицах отображались изумление и неверие.

– Отец, вы ведь согласны с необходимостью реформы Церкви. Вероятно, у нас появляется отличная возможность для этого.

– Реформа, да. Но отрывать Англию от Святого престола? – Отец нахмурился. – Король и правда намерен это сделать?

– Он так сказал. Думаю, говорил всерьез. – Анна встала и начала шагать взад-вперед по галерее. – Его милость решился добиться желаемого любыми средствами. И если дойдет до разрыва с Римом, тут настанет наше время.

– Боже! – воскликнул Джордж. – Если кто и умеет держать нос по ветру, так это ты, Анна. Я уже готов пожелать, чтобы папа объявил брак короля законным, так мне хочется увидеть последствия.

– Не будь беспечным, – упрекнул его отец. – Это не шутки, за тысячу лет ничего подобного не произошло. У короля должны быть очень серьезные мотивы для подобных угроз. Он ревностно посещает мессы и ползет на коленях к кресту в Страстную пятницу. Так что может и дрогнуть. Тут ты и появишься, Анна. Твое положение самое выгодное, чтобы направить короля на верный путь. Если Климент удовлетворит его просьбу – очень хорошо, мы продолжим перебирать четки и молить святых о заступничестве. Но если нет – я скажу, да благословит тебя Господь, дочь моя! Ты поведешь нас в Землю обетованную.

Анна уставилась на него. Никогда прежде отец не выражал так откровенно своих надежд на нее и не побуждал использовать свою власть над королем в полную силу. Он фактически уступал ей верховенство и признавал, что теперь она, а не он возглавляет и придворную фракцию, и семью.

Реформы стали излюбленной темой разговоров, которые вела Анна с отцом и Джорджем темными осенними вечерами у камина в главном зале Дарем-Хауса.

– Мы, миряне, должны иметь возможность самостоятельно судить, что говорится в Библии, – заявил Джордж.

– Приведите мне хоть одну вескую причину, почему Библию нельзя перевести на английский и сделать доступной всем желающим, – с вызовом произнес отец.

– Они боятся, как бы мы не обнаружили, что Писание не дает никаких оснований для продажности Церкви. – Джордж усмехнулся. – Помните, как епископ Лондона приказал сжечь все копии перевода Уильяма Тиндейла?

Кардинал Уолси заклеймил Тиндейла как еретика.

– Хорошо, что он живет в Германии. – Анна встала, чтобы принести еще вина.

– Тиндейл был прав. – Отец осушил кубок. – Он говорил, что в наши дни ни один человек не может изучать Писание, пока не проведет лет восемь или девять под жестким давлением наставников и не вооружится ложными принципами, а к тому моменту он уже не способен ни в чем разобраться.

– Церковь хочет сохранять контроль, подвергая цензуре доступные мирянам знания, – поддержала отца Анна. – Видимо, боится, как бы мы не начали подвергать сомнению ее авторитет, если сможем сами читать Писание.

– А мы уже подвергаем, – заметил Джордж.

– Нам недоступно для чтения не только Писание, – сказал отец. – Уолси составил длинный список запрещенных книг.

– И что это за книги? – спросила Анна. – Трактаты лютеран?

– Мне не известны все, но только на прошлой неделе он кудахтал что-то по поводу одной под названием «Моление нищих». Ее написал англичанин Саймон Фиш. Он живет в изгнании в Антверпене. Уолси назвал книгу вредной и подрывающей основы, сказал, что она подстрекает к ереси, убийствам и предательству.

– Кажется, эта книга пришлась бы мне по вкусу. – Анна улыбнулась. – Если Уолси она не по душе, мне точно понравится. Где бы раздобыть экземпляр?

Отец и Джордж уставились на нее.

– Ты сошла с ума, дочь моя! – сердито произнес отец. – Хочешь быть обвиненной в ереси?

– Давно уже в Англии никого не сжигали у столба, – съязвила в ответ Анна.

– Закон еще в силе, – напомнил ей сэр Томас.

– На Анну не распространяются законы, которые действуют в отношении всех нас, – с усмешкой произнес Джордж. – Бьюсь об заклад, ее влияние на короля так велико, что она может безнаказанно читать любые запрещенные книги.

– Я бы не стал проверять это на деле, – возразил отец.

– Не беспокойтесь, я не стану рисковать своей шкурой, – заверила его Анна.

Тем не менее любопытство было возбуждено. Однако никто не должен знать, что она ищет «Моление нищих». Анна послала в Антверпен одного из своих слуг якобы для покупки бриллиантов, а на самом деле дала ему тайное поручение раздобыть книгу. Не прошло и недели, как запретный плод оказался у нее в руках. Анна хранила книгу под одной из досок пола и доставала, чтобы почитать, только ночью. Текст произвел на нее впечатление. Саймон Фиш обсуждал вопрос перевода Библии на английский. Он обращался к королю Генриху, которому была посвящена книга, и взывал о помощи бедным и нуждающимся, раз Церковь лишь увеличивает их бедность своей ненасытной алчностью. Половина богатств Англии находилась в ее руках – непропорциональное количество, если учесть, что на службе у Церкви меньше чем один человек из сотни. Фиш обвинял монастыри в разложении и взимании непомерных налогов с бедняков, которых они призваны поддерживать. Монастырские богатства слишком велики, даже непристойны! Чего на самом деле хотел Фиш, так это добиться их перераспределения для пользы королевства.

Однако метил он не только в церковные богатства. Духовенство, по его мнению, узурпировало верховную власть в Англии и хитроумно ниспровергло законы, которые ограничивали его влияние. В старые времена короли Британии не подчинялись Риму и не платили налогов Святому престолу, иностранной власти. А теперь королевство находится в рабстве благодаря множеству наводнивших его клерикальных паразитов.

Книга была убедительная и провокационная, даже подрывная, но била в самую точку, открывала глаза на правду. Неудивительно, что Уолси ее запретил!

Генриху нужно познакомиться с этим сочинением, решила Анна. Он получит пищу для размышлений. Содержание книги так подходило к сложившимся обстоятельствам, что стоило рискнуть. Анна не думала, что король ее накажет.

Когда они в следующий раз ужинали вместе, она подтолкнула к нему книгу через стол и наставительно порекомендовала:

– Вашей милости следует прочесть это.

Король нахмурился, и Анна поняла, что он слышал об этой книге.

– Кардинал запретил ее, но мастер Фиш приводит несколько убедительных доводов.

Генрих вскинул бровь:

– Где вы это взяли?

– В Антверпене. – Анна не стала лгать. – Мастер Фиш сбежал туда из страха, что кардинал подвергнет его гонениям. Я понимаю, почему Уолси не одобряет это сочинение, но, Генрих, для меня было бы очень ценно услышать ваше мнение. Вы читали?

Король покачал головой, перелистывая страницы, но был явно заинтригован.

– Сир, вас устраивает, что кардинал решает, какие книги попадут под запрет? Он делает это от вашего имени.

– Я доверяю Уолси, – сказал Генрих.

Не уловила ли она нотку сомнения в голосе короля?

– Вы можете изменить свое мнение, когда прочтете сочинение мастера Фиша.

– Очень хорошо, я это сделаю.

Ни словом не упрекнув Анну в том, что она раздобыла запрещенный труд еретика, Генрих забрал с собой книгу. А через несколько дней прочел, о чем и сообщил Анне, добавив, что книга вызвала у него множество мыслей. Распоряжения об исключении этого сочинения из списка запретных книг не последовало, однако Анна сказала себе, что посеяла семена, которые могут дать всходы.

Екатерина не прислушивалась к разумным доводам и снова и снова отказывалась уходить в монастырь. Вместо этого она упорно заверяла двух кардиналов, что была верной супругой короля. Их мольбы, попытки задобрить и угрозы не приносили ни малейшего успеха.

Ноябрьское небо висело низко, когда разъяренный Генрих, громко топая башмаками, сам пошел к Екатерине с криком:

– Я заставлю ее! Я напялю ей на голову монашеский плат!

Анна не видела его несколько часов. Вернулся он поздно вечером и в отвратительном настроении.

– Что сказала королева? – отважилась спросить Анна.

– Она непреклонна. Это противно ее душе, ее совести и ее чести.

– Значит, придется ее заставлять?

– Если до этого дойдет, да. Кампеджо целиком за. Я разрешу ему оказать давление.

«Вы все еще боитесь ее, – подумала Анна. – Поручаете другим разбираться с ней».

– Вы, вероятно, рассчитывали, что она с радостью удалится в монастырь, чтобы избежать стыда, который ей неизбежно придется пережить, если дело дойдет до разбирательства в суде, – сказала она вслух. – Такая щепетильная женщина должна внутренне содрогаться от мысли, что интимные подробности ее супружеской жизни будут вынесены на публичное рассмотрение.

– Это я содрогаюсь, – вставил Генрих. – А ее ничто не смущает.

Даже дядя Норфолк хвалил Екатерину за смелость. Однако ее отказ посмотреть в лицо реальности вызывал раздражение, так же как и народ, который продолжал стоять на стороне королевы.

– Сир, кажется, теперь, когда легат здесь, люди выражают свою любовь к ней еще громче. И подают голоса против меня. – Анна слышала, как ее обзывают: «Шлюха! Потаскуха! Иезавель!»

– Я знаю. – Генрих расхаживал взад-вперед, как лев, готовый к прыжку. – И я не потерплю глупых слухов и демонстраций. Созову лорд-мэра и моих лордов, советников, судей, олдерменов, шерифов, глав городских гильдий – вообще всех, кто захочет прийти сюда, – и решительно заявлю им об этом!

Он так и сделал. Анна не присутствовала в главном зале дворца Брайдуэлл, когда король обращался к своим самым высокопоставленным подданным, но нашлись доброхоты, которые рассказали ей, как великолепен был Генрих, стоявший в коронационной мантии перед троном под балдахином, и как властно произносил он свою речь, напоминая всем, что благодаря его распорядительности за девятнадцать лет правления ни один враг не притеснял их, а также о необходимости сохранить мир, обеспечив законную передачу власти наследнику. Он похвалил королеву и сказал, что для него нет ничего более приятного, если ее считают его законной супругой, и, буде ему придется жениться еще раз, из всех женщин он выберет ее. При этих словах Анна испуганно вздрогнула, но сказала себе: эти прекрасные слова Генриха продиктованы политическими соображениями.

И действительно, потому что потом король сообщил о сомнениях своей совести и страхе, не живет ли он столько лет в прелюбодеянии. При этом собравшиеся сочувственно закивали. Только в самом конце Генрих заявил, что не потерпит противодействия своему разводу и не найдется на свете головы столь почтенной, что он не снес бы ее в наказание за бунтарство. Разумеется, все это были пустые угрозы, Анна не верила, что он на такое решится.

Речь короля стала единственной темой разговоров при дворе. Одни сопереживали затруднениям Генриха, другие выразительно хранили молчание, и очень немногие смельчаки высказывались в том духе, что лучше бы король не выносил это дело на суд публики. Однако кое у кого враждебность сменилась пониманием, и, когда слухи о королевской речи вылились на улицы Лондона, люди стали говорить о Великом деле более осмысленно, чем делали это раньше.

Анна решила, что пока все не успокоится, ей лучше оставаться в Дарем-Хаусе. Она не хотела подрывать успех, достигнутый Генрихом в попытке утихомирить своих подданных. Пусть посещает ее тайком, на барке без опознавательных знаков, незаметно пришвартованной к берегу вдали от пытливых глаз. Конечно, будет грустно не видеть Норриса, но сейчас новые потрясения ей не нужны.

Анна давно смирилась с тем, что ради соблюдения внешних приличий Генрих время от времени должен посещать Екатерину, вкушать с ней пищу и даже делить постель. Он заверял, что в тех редких случаях, когда бывает у королевы по ночам, не прикасается к ней. Но зачем вообще спать с нелюбимой женой? Однако Генрих продолжал делать это, и Анна все больше злилась и беспокоилась. Действительно ли он хочет отделаться от Екатерины? Королева обладает некой властью над ним, и он никак не мог стряхнуть с себя эти оковы. Может, оттого, что она старше и власть ее сродни материнской? Или Екатерина связывает его с ушедшей юностью, напоминает о более счастливых и беззаботных временах, до потери сыновей? Или он просто трусит, не хочет провоцировать сцену – или гнев императора, – совершенно лишая Екатерину своего общества?

Наконец настал момент, когда терпение Анны лопнуло.

– Легат здесь! – воскликнула она, когда подошел к концу тихий вечер, проведенный за совместным музицированием в ее покоях, и Генрих объявил, что возвращается во дворец Брайдуэлл ужинать с королевой. – Дело скоро будет рассмотрено, а вы все еще делите с ней и стол, и постель!

– Дорогая, не тревожьтесь. Это только для проформы. Но мне не хочется огорчать вас. Обещаю больше никогда не ложиться в постель Екатерины. Я хорошо понимаю, какие моральные последствия могут проистечь из этого для меня. Отныне и впредь она будет спать одна. И скоро, любовь моя, мы будем вместе.

– Я молюсь об этом! – ответила Анна, которой слова короля не принесли успокоения.

Она настояла на том, что останется в Дарем-Хаусе, протесты Генриха не возымели действия, и двор уехал в Гринвич без нее. Лишь в декабре Анна наконец уступила мольбам короля, заперла дом и явилась ко двору. И оказалась приятно удивлена: ее разместили рядом с покоями короля, в гораздо более красивых и просторных апартаментах, чем прежде. Генрих сам выбирал для нее обстановку, включая дорогие прикроватные занавесы и гобелены, а также огромный дубовый буфет, полный золотой и серебряной посуды. Эти комнаты были достойны королевы!

Удовольствие доставили Анне и визиты людей самого высокого ранга, которые приходили засвидетельствовать свое почтение, очевидно предчувствуя ее скорый брак с королем. Долг вежливости королеве отдавали немногие. Екатерина появлялась на публике с неизменной благожелательной улыбкой, переносила пренебрежение к себе с терпеливым достоинством и не покидала своего места рядом с королем, чем приводила Анну в ярость.

За стенами дворца отношение к фаворитке короля оставалось враждебным. Когда она ехала в Гринвич по реке, стоявшие на берегу люди глядели на нее угрюмо, некоторые выкрикивали: «Анке Буллен не бывать нашей королевой! Не хотим Анку Буллен!»

Это было невыносимо! И Генрих, хотя и потрясал кулаками, был не в силах заставить народ умолкнуть.

Признаков того, что два кардинала собираются провести слушания, по-прежнему не наблюдалось. Близилось Рождество, и, пока оно не минет, они ничего не предпримут. Анна начала сомневаться, а состоится ли вообще суд?

О назначении аббатисой Уилтона госпожи Изабель Джордан Анна узнала уже как о свершившемся факте, да и то случайно: советник Генриха упомянул об этом в разговоре с одним придворным, а она краем уха услышала. Анна запылала злобой: наверняка дело рук Уолси. Знал ли Генрих о том, что кардинал его ослушался? Или Уолси убедил короля дать согласие и оба они рассчитывали, что она ничего не узнает? В любом случае кардинал скоро узнает, что с ней шутки плохи.

Генрих пригласил Уолси и Кампеджо провести с ним Рождество в Гринвиче в качестве почетных гостей. Анну это рассердило, и она решила остаться в своих великолепных, но пустых апартаментах.

Генрих расстроился:

– Но, дорогая, я организовал турниры, банкеты, представления масок и маскарад. Я держу открытый дом. Приходите и будьте со мной, прошу вас!

– Нет, пока королева сидит рядом с вами и возглавляет торжества, – ответила Анна.

Это была правда, но не вся. Об остальном лучше молчать, а то Генриха уже начали утомлять ее постоянные жалобы на Уолси.

Король выглядел беспомощным.

– Мне неприятно думать, что вы останетесь здесь совсем одна. Как я могу веселиться, зная, что вам грустно?

– Мне не будет весело в обществе этих двух кардиналов. – Анна знала, что капризничает сверх меры, но не могла сдержаться, потому что кипела от досады и возмущения.

Тогда король оставил ее, но вечером, по окончании пира, вернулся и принес украшения: бриллиантовые заколки для волос, золотые браслеты с узлами – символами верной любви; брошь в виде букета цветов, золотую кайму для рукавов платья, пуговицы со вставками из рубинов, изображениями роз и сердец. Анна приняла эти дары как должное: что бы там ни было, но разве ее не заставляли ждать корону бессовестно долго?

Глава 16. 1529 год

Подарки продолжали поступать по мере того, как зима, которая, казалось, никогда не закончится, уступала место весне. Когда Генрих и Анна вместе появлялись на людях, он открыто ухаживал за ней, будто она уже была его женой: держал за руку, гладил по щеке, обнимал рукой за талию, не заботясь о том, видит это кто-то или нет. И все равно Анна не чувствовала ни покоя, ни утешения. Она держалась отчужденно и удалялась в Дарем-Хаус, злясь на все новые и новые отсрочки.

– Как же так? – негодовала она. – Неужели они не могут просто устроить слушания и покончить с этим?

Наедине с Джорджем Анна давала волю чувствам и заканчивала истерическим хохотом.

– В какой невероятной ситуации мы оказались! – задыхаясь от смеха, говорила она. – Кто мог предвидеть подобное?

Анна продолжала размышлять о параллелях между своей судьбой и участью королевы Эстер.

– Я буду второй Эстер, защитницей чистоты религии, – говорила она брату, – и спасу Церковь Англии от разложения. И пусть меня называют еретичкой! Я знаю, что люди говорят обо мне. Они думают, я последовательница учений Лютера.

– Они считают меня и отца большими лютеранами, чем сам Лютер, – усмехнулся Джордж.

– Я никогда не стану лютеранкой, – заявила Анна, – со временем это все осознают. А до тех пор, как Эстер, я должна осторожно идти в ногу с королем в вопросах религии. – Тем не менее про себя Анна отметила, что даже твердая ортодоксия Генриха начинала давать трещины от того, как вел Великое дело Климент.

Ей удалось раздобыть еще одну запрещенную книгу – «Послушание христианина, и как следует править христианскому королю» Уильяма Тиндейла. В ней Тиндейл открыто бросал вызов авторитету папы и кардиналов, а также утверждал, что главой Церкви в каждом королевстве должен быть скорее король, чем папа, потому как король, миропомазанный во время коронации, стоит рядом с Богом и наделен божественной мудростью в отличие от простых смертных.

Несколько девушек Анны, взяв пример с госпожи, начали интересоваться вопросами реформ, и одной из них – Нэн Гейнсфорд – она дала почитать книгу Тиндейла, предупредив, чтобы та никому ее не показывала. Но однажды Нэн пришла к Анне в слезах и призналась, что ее поклонник Джордж Зуш отнял у нее книгу во время игривой потасовки и унес, чтобы прочесть.

– Но на него наткнулся старший священник из королевской капеллы, отобрал книгу и передал ее кардиналу, – причитала Нэн.

– Не бойтесь, – успокоила ее Анна и приказала подать барку.

Прибыв в Гринвич, она направилась к королю и застала его в личных покоях приятно проводящим время со своими джентльменами. При появлении Анны, которая, сделав реверанс, опустилась на колени, Генрих изумился.

– Не вставайте передо мной на колени, дорогая, – сказал он, когда они остались одни, и хотел поднять ее, но Анна воспротивилась и поведала Генриху о случившемся, умоляя помочь ей вернуть книгу.

– Потому что кардинал решит, будто я погрязла в ереси. А я всего лишь хотела понять, почему считают еретиком мастера Тиндейла, когда на самом деле его аргументы для меня вовсе не лишены смысла. Сир, я молю вашу милость о защите.

Генрих взял Анну за руки и заставил подняться:

– И вы ее получите. Предоставьте это дело мне.

Из покоев короля Анна вышла, ликуя. Он снова не упрекнул ее за чтение запрещенной литературы. Еще большее удовлетворение она испытала, когда вечером в Дарем-Хаус явился Уолси собственной персоной:

– Полагаю, это ваше, госпожа Анна.

И передал ей книгу, будто невинную вещицу, не страшнее детской азбуки.

– Благодарю вас, милорд, – ответила Анна и пригласила кардинала выпить с ней немного вина.

Пока они угощались и вели вежливую беседу, объявили о прибытии Генриха. После недолгого разговора Уолси отбыл, униженно кланяясь.

– Я буду благодарна вам вечно, – сказала Анна Генриху. – А то я уже воображала, как предстаю перед церковным судом!

– Думаете, я допустил бы это? – спросил король, заключая ее в объятия и горячо целуя.

– Надеюсь, нет! Но вот эту книгу я рекомендую вам прочесть. Вы будете удивлены, и, может быть, она даже произведет на вас впечатление.

Она произвела. Когда они встретились в следующий раз, Генрих был полон изложенными в ней идеями.

– Это убедительные аргументы, дорогая. Книга словно специально для меня, ее стоит прочесть всем королям.

– Но если кардинал будет действовать как прежде, ее не прочтет никто, – заметила Анна. – Сир, разве это правильно, что Церковь обладает властью надо всем?

Генрих задумался:

– Хороший вопрос. В последнее время я задавал его себе несколько раз.

Анна села прямо и, собираясь с духом, откашлялась. Настал момент, которого она ждала.

– Церковь нуждается в реформировании, и король, не обремененный диктатом Рима, будет в состоянии подавить злоупотребления. Вы ведь уже говорили, что уничтожите власть папы в Англии, если он не успокоит вашу совесть.

Генрих смотрел на нее во все глаза. Как она и подозревала, те слова были пустыми угрозами.

– Вы полагаете, мне следует порвать с Римом?

– Реформы – это одно, разрыв с Римом – другое. Кроме того, Рим все-таки может встать на нашу сторону в Великом деле.

– Вероятно. Я уже не смею надеяться на это, потому что мои надежды слишком долго не сбываются. Меня тошнит от жизни в подвешенном состоянии.

Из глаз Анны едва не пролились слезы, и, как обычно, Генрих поспешил ее утешить. Пока он прижимал любимую к своему расшитому драгоценными камнями дублету, она позволила себе роскошь расплакаться. Иногда Анна чувствовала, что больше не может бороться, но была не из тех, кто легко сдается. Она была бойцом и сегодня заложила в почву – в плодородную почву – еще одно семя, подумала она. Великое дело никак не разрешалось, могут понадобиться радикальные меры. Генрих сам это поймет.

Король больше не питал прежнего дружелюбия к Уолси. Длительные отсрочки слушаний делали Генриха напряженным и раздражительным. Однажды вечером во время ужина в Дарем-Хаусе Анна возликовала, услышав, как король высказал подозрения, что кардинал втайне противится расторжению его брака.

– Мы всегда этого боялись, – вставил слово Норфолк.

– Он работает против вашей милости, считая, что решение, вынесенное в вашу пользу, подорвет авторитет Святого престола, – тихо произнесла Анна. – Все поступки папы правильны, по крайней мере, так нам говорят, а вы попросили его святейшество отменить решение предшественника. Если папа непогрешим, тогда разрешение на ваш брак с королевой правомочно. Но мы знаем, что оно расходится с Писанием, а значит, возбудив это дело, ваша милость продемонстрировали изъян в суждении папы, что может только навредить Церкви.

Мужчины смотрели на Анну, ее заявление явно их впечатлило.

– Теперь ваша милость может видеть, почему нельзя доверять Уолси, – заключила она. – Он слишком сильно предан Риму.

На следующий день Анна прибыла в Гринвич, разыскала кардинала и потребовала у него ответа, почему задерживается слушание дела.

Уолси выглядел взволнованным.

– Мы ждем документы, госпожа Анна.

– Документы?

– Да, подтверждающие показания королевы.

– Милорд, – Анна рассердилась, – причина этой отсрочки – вы и кардинал Кампеджо, я в этом не сомневаюсь. Король недоволен. Я недовольна. Королева наверняка тоже хочет, чтобы дело разрешилось.

– Я стараюсь изо всех сил! – покраснев от гнева, запротестовал Уолси.

– Думаю, вы изо всех сил стараетесь затянуть дело! – бросила в ответ Анна. – Но я слежу за вами, и король тоже!

Все государственные дела замерли без движения. Разговоры велись только о Великом деле. Королева подала апелляцию в Рим, оспаривая полномочия суда легатов, но в Англии никто не обращал на это внимания. Анна все больше злилась из-за отсрочек. Королевство не могло вечно пребывать в состоянии неопределенности.

– Скоро вы получите все, чего желаете, – заверял ее Генрих, но проходили недели и месяцы, а суд так и не созывали. И вот наступила Пасха.

В Страстную пятницу Анна заняла место на королевской скамье над Королевской капеллой в Гринвиче и наблюдала, как Генрих, босой в знак смирения, на коленях полз к кресту во главе посетивших торжественную службу придворных. Она слушала, как архиепископ Уорхэм призывает благословение Девы Марии на своего суверена: «Помолись своему сладчайшему сыну Иисусу за нашего достойного короля Генриха Восьмого и попроси о даровании ему вожделенных радостей и неувядающей славы». «Аминь!» – горячо молилась Анна.

После службы по распоряжению Генриха она встала, спустилась по лестнице в неф и заняла место перед покрытой бархатом скамьей, на которой лежало множество золотых и серебряных колец. Раздались возмущенные возгласы и ропот, но Анна старалась не обращать на них внимания. Обычно церемонию благословения колец, которые каждую Пасху раздавали страдающим от судорог, исполняла королева, но на сей раз Генрих настоял, чтобы это сделала Анна. Получить кольцо – большая честь, объяснил он. Анна понимала: это всего лишь очередной утешительный жест, компенсация за бесконечные отсрочки.

Благословив кольца, она ощутила вокруг себя враждебность и осознала жестокий просчет Генриха, ведь всем было известно: Анна еще не коронована и не миропомазана. Но она не собиралась показывать недоброжелателям, что напугана их неодобрением. Сделав реверанс перед алтарем и Генрихом, Анна вернулась на свое место с высоко поднятой головой.

Генрих терял терпение. Он получал письма из Рима, но не сообщал Анне их содержания. Уолси ходил понурый, словно на плечах у него лежала вся тяжесть мира. Анна едва не лезла на стену от досады. Но наконец, по прошествии долгого-долгого времени, все подготовительные процедуры, необходимые для разбора Великого дела, были завершены. В конце мая Генрих дал формальное разрешение легатам собрать суд в главном зале монастыря Черных Братьев и заслушать его дело.

Двор переехал во дворец Брайдуэлл. Началась страшная суета. Никогда еще короля и королеву Англии не вызывали в суд, и очень много внимания было уделено тому, чтобы обставить все с должной церемонностью. А люди продолжали роптать на короля и госпожу Анну Болейн.

Анна была вся на нервах, то лила слезы, то злилась. Генрих старался, как мог, ее успокоить, оставался с ней до позднего вечера, пытался развеять ее страхи. И разумеется, об этом поползли слухи. Анна понимала: большинство убеждено, что теперь-то она стала возлюбленной короля в полном смысле слова, и ярилась: как же это несправедливо, ведь уже больше четырех лет она ревниво оберегает свою добродетель, и чего ради? Ей было двадцать восемь, она уже почти достигла среднего возраста! Каждый раз при взгляде в зеркало ей казалось, что она выглядит старше. Вокруг рта появились едва заметные недовольные линии, а на лбу – намеки на морщины. Она понимала, какая скверная у нее репутация и в Англии, и за границей. Власть и влияние, какими она пользовалась, не имели никаких законных оснований, они базировались на одной лишь великой любви к ней короля. Без него она была ничем, в отличие от Екатерины, за спиной которой стоял могущественный император.

Генрих говорил, что, как только его дело начнут разбирать легаты, Анна должна покинуть Лондон. Перспектива казалась пугающей, потому что король оставался один на один с махинатором Уолси и ее врагами. Анны задержалась в Дарем-Хаусе, насколько это было возможно, откладывая отъезд до самого последнего момента.

Генрих переживал грядущую разлуку не меньше, но продолжал настаивать на ее отъезде:

– Вы должны ехать, дорогая. Не годится вам появляться при дворе, пока не будет вынесен вердикт.

Так что когда по голубому июньскому небу стремительно понеслись облака и на весь мир легли золотые оттенки лета, Анна слезно попрощалась с королем и в сопровождении нескольких слуг и королевского эскорта отправилась в Хивер.

Она так распереживалась, что сразу по прибытии домой написала Уолси, который, вероятно, был поражен, читая ее экстравагантные любезности и заверения в неизбывной любви и благосклонности к нему. Но, разумеется, кардинал понял: все это должно подтолкнуть его к принятию верного решения. Он достаточно хорошо знал Анну, чтобы догадаться: если он не справится, она ему этого не простит.

Анна искала отдохновения в невинной компании детей Марии, но сама ее сестрица плевалась ядом:

– Ради тебя король взбаламутил все королевство, но ты что-то не особенно счастлива.

– Когда-нибудь мы все будем благодарны ему за то, что он сделал, – возразила Анна.

– Поживем – увидим! – парировала Мария.

К счастью, вскоре приехал отец с жизнерадостным письмом от Генриха, который сильно скучал, но был настроен оптимистично.

Приближение момента, который так долго откладывался, радует меня, как будто он уже настал. Тем не менее он не настанет, покуда две наиболее заинтересованные персоны не сойдутся вместе, чего я желаю больше всего на свете. Ведь что может быть большей радостью, чем находиться в обществе самой любимой женщины и знать, что она по собственному выбору испытывает те же чувства, мысль о чем доставляет мне невыразимое наслаждение.

«Но я не испытываю того же», – подумала Анна.

И это навсегда должно было остаться тайной. Ее цель – корона, вещица из холодного металла, но бесконечно соблазнительная. Анна уже ощутила вкус власти и находила его головокружительным, как любовь. Чего только она не сделает, имея корону на голове! И она будет благодарна Генриху, станет любящей супругой, как ей и положено, лишь только они поженятся. У него не будет причин сомневаться в ней.

Отец должен был вернуться ко двору с ее ответом, а потому Анна спешно сочинила теплое письмо, призывая Генриха не падать духом. Скоро они будут вместе навсегда, заверила она его.

Начались заседания суда легатов. Гонцы носились туда-сюда между дворцом Брайдуэлл и замком Хивер, держа Анну в курсе того, как развиваются события. Ее встревожило сообщение об отказе Екатерины признать компетентность суда для разбора дела: королева заявила, что он не сможет вынести беспристрастное решение. Она даже встала на колени перед Генрихом в зале монастыря Черных Братьев и обратилась к нему с очень эмоциональной речью, умоляя избавить ее от крайностей судебного разбирательства и публично заверяя, что пришла к нему девственницей. После этого королева удалилась, невзирая на призывы глашатая вернуться.

К счастью, слушания продолжились без нее, однако становилось ясно, что длительные сессии суда, на большинстве которых Генрих не присутствовал, доводили его до пределов терпения. Анна была рада слышать, что он вызвал к себе Уолси и изливал на него потоки досады и раздражения в течение четырех часов.

На четвертой неделе июля Генрих срочно потребовал приезда Анны ко двору, так как ожидалось, что в ближайшее время кардинал Кампеджо провозгласит решение суда. В словах Генриха звучала уверенность, он словно не сомневался, что вердикт будет в его пользу.

Анна тут же приказала служанкам собирать вещи и со всей возможной скоростью примчалась в Брайдуэлл, где, сгорая от нетерпения, ее ожидал в своих покоях Генрих.

– Теперь уже недолго, – сказал он, когда они обнялись. – Может быть, даже завтра. И тогда, моя дорогая, мы начнем планировать нашу свадьбу и вашу коронацию. Наконец-то вы будете моей!

Анна не смела предаться надеждам. Очень хотелось пойти вместе с королем в монастырь Черных Братьев и присутствовать при оглашении вердикта, но это было бы неблагоразумно. Поэтому, когда Генрих поцеловал ее на прощание и удалился в сопровождении герцога Саффолка, она осталась в великолепных апартаментах, которые устроил для нее король, пила вино для успокоения нервов и старалась не думать о том, что происходит в монастыре, находившемся в каких-то нескольких ярдах от дворца, за рекой Флит.

Генрих ворвался в покои Анны с грозным лицом. Его трясло от ярости.

– Отозвали в Рим! – прошипел он.

В глубине души Анна боялась именно такого исхода. Малодушный папа никогда не даст королю свободы. Генриха обманули, обвели вокруг пальца! Все это было тщательно спланировано, чтобы обеспечить покладистость короля, пока Климент исполняет волю императора. Если кому-то нужны доказательства разложения Церкви, то вот они!

– Что сказал Кампеджо? – глухим голосом спросила Анна.

– Сказал, что не вынесет поспешного решения и должен обсудить это дело с папой. И еще заявил, что истину тут обнаружить трудно! – сердито выпалил Генрих, не глядя на Анну. – Мое дело правое, я знаю, и он тоже знает. Но теперь оно отложено на неопределенный срок. Говорю вам, Анна, это политическое решение. Не важно, какие теологические аргументы я выстраиваю, они не будут услышаны.

Саффолк, который зашел в комнату следом за Генрихом, был зол не меньше.

– Госпожа Анна, я накричал на этих легатов. Я сказал: «Кардиналы не принесли Англии ничего хорошего!»

Его прекрасное лицо со следами распущенности – столь похожее на лицо короля – превратилось в звериный оскал. Анна знала его как горячего сторонника реформ; он с удовольствием сорвал бы злость на Уолси и Кампеджо. Но его жена, сестра Генриха, любила королеву и наверняка радовалась отсрочке. Это решение не добавляло гармонии семейным отношениям герцога.

Генрих с пораженческим видом сел и заговорил хриплым голосом:

– Сейчас летний перерыв. Папская курия соберется на заседания не раньше октября, и я прекрасно знаю, что дела там движутся не быстрее улитки, так что пройдут месяцы, если не годы, прежде чем папа придет к какому-нибудь решению. Но даже в этом случае ожидание может оказаться напрасным, так как Климент действует заодно с императором и, скорее всего, выскажется в пользу королевы. – Король обхватил голову руками и в отчаянии зарыдал.

У Анны похолодело сердце. Она заглянула в будущее и увидела, как ее юность уходит, пока год за годом длится досадное ожидание. Нет! Ей этого не вынести. Должен быть какой-то выход. В ней разгорелся гнев против Уолси. Он подыгрывал Кампеджо и папе, одновременно закармливая Генриха искренними речами и фальшивыми обещаниями.

– Мы должны благодарить за это кардинала! – выпалила она.

Даже сейчас, опасалась Анна, Генрих не узрит истины. Но она ошиблась.

– Да, и он за это ответит! – прорычал король, вскидывая голову. – Прежде чем покинуть монастырь Черных Братьев, я велел ему сообщить моим послам в Ватикане, что мое королевское достоинство не позволяет мне являться для дачи показаний в папский суд – мои дворяне и мои подданные такого не потерпят. Я приказал передать его святейшеству, что если и прибуду в Рим, то только во главе армии, а не как искатель справедливости. – Король поднялся и начал расхаживать по комнате. – Они меня не обставят, Анна! Я получу развод, даже если мне придется порвать с Римом!

Это была их единственная надежда. Он говорил всерьез, Анна в этом не сомневалась.

А Уолси ждет ее месть, она поклялась в этом! И строптивую, надоевшую Екатерину, которая упрямо цеплялась за то, что уже потеряла, и делала жизнь невыносимой для всех. Но главный виновник, конечно, Уолси, этот неблагодарный Уолси. Предатель короля.

Анне было необходимо сорвать на ком-нибудь злость, или она бы взорвалась. Уолси нужно дать понять, как сильно он раздосадовал ее. Только Генрих ушел консультироваться со своим советом, Анна приказала подать принадлежности для письма, взяла перо и яростно начертала:

Милорд, хоть Вы и являетесь человеком глубокого понимания, Вы не можете избегнуть порицания со стороны всех и каждого за то, что навлекли на себя гнев короля, который вознес Вас до высочайшего уровня, о каком только может мечтать амбициозный мужчина. Я не могу понять, а король и того меньше, как Ваша Преподобная Светлость, введя нас в заблуждение сладкими обещаниями по поводу развода, могли отречься от них и как могли Вы совершить то, что сделали, дабы воспрепятствовать исполнению наших желаний. В чем тогда состоит Ваш способ ведения дела в суде? Дав мне убедительнейшие знаки своей привязанности, Ваша Светлость пренебрегли моими интересами ради королевы. Я полагалась на Ваши обещания и обнаружила себя обманутой, но в будущем я стану возлагать надежды только на покровительство Небес и любовь моего дорогого короля, ибо только она одна поспособствует приведению в порядок планов, которые Вы нарушили, и поставит меня в то счастливое положение, которого хочет Бог и так сильно желает король, что станет большим благом для королевства. Причиненные Вами неприятности доставили мне много горя, но я бесконечно больше огорчена, видя себя преданной человеком, который лишь притворялся, что преследует мои интересы. Искренне доверившись Вам, я была слишком разочарована в своих ожиданиях. Именно доверие к Вам побуждало и все еще побуждает меня быть более умеренной в отмщении за себя. Не имеющая сил забыть, что была Вашей слугой, Анна Болейн.

Пусть этот удар заставит трепетать от страха сердце кардинала! Пусть земля содрогнется под ногами Уолси! Он знает, что ее слово – закон для короля. Больше никакого лицемерия. Она открыто заявила о своей враждебности и, отправив письмо, почувствовала себя лучше. Тем не менее ощущение хрупкости и разбитости не пропадало. Оставшись одна, Анна дала волю бурным слезам.

Куда бы она ни шла при дворе, повсюду слышалось назойливое жужжание голосов – сплетни да пересуды. Великий кардинал, который почти единолично правил Англией в последние двадцать лет, впал в немилость и благоразумно удалился в свое поместье Мор в Хартфордшире, явно осознавая, что вина за неудачу с вынесением желанного вердикта в суде падет на него.

Генрих позволил ему уехать.

– Я не хочу его видеть! – пылал он. – Он меня предал!

Ситуацию ухудшили император и король Франции – эти опасные враги взяли и заключили мир.

– Я теперь изолирован и лишен поддержки за границей, – удрученно говорил Генрих Анне с видом человека, получившего удар под дых.

Больше не делалось заявлений о походе с армией на Рим, и, когда королю вручили папское бреве с вызовом в Рим, все, на что он был способен, – это метаться по дворцу в бессильной ярости. В отмщение за унижение он приказал Екатерине покинуть двор и отправиться в одно из своих полученных в приданое владений, чтобы он мог свободно взять с собой Анну в летний охотничий тур по стране.

Отъезд из Лондона помог Анне справиться с депрессией. Приятно было ехать под теплым августовским солнцем по красивым, осененным листвой улицами и пропеченным жаром дорогам, видеть зеленую сельскую местность, расстилавшуюся по обе стороны на их пути в Уолтхэм, Титтенхангер и Виндзор. Вдали от города воздух был чище, и это оживило Анну. Генрих стал спокойнее: он принял решение найти выход и двигаться дальше. Даже заговаривал об осуществлении развода путем объявления своей абсолютной власти. С такими мыслями король в октябре и созвал парламент. Семена, посеянные Анной, наконец начали давать всходы.

Труднее всего было бороться с враждебно настроенными толпами людей, которые сбегались посмотреть на проезд короля и приходили в ярость, видя, что он выставляет напоказ свою любовницу. Недовольство люди выражали громко и отчетливо. «А где же добрая королева?» – кричали они. «Мы не хотим потаскуху Буллен!» Раздавались даже призывы побить Анну камнями как прелюбодейку, каковой ее считали. В конце концов Генриху пришлось вызвать королеву, чтобы та следовала с ними дальше, в Вудсток. Радость Анны по поводу поездки немедленно улетучилась. Екатерина вернулась на свое место рядом с Генрихом. Она царственно улыбалась и, без сомнения, наслаждалась своим маленьким триумфом. Анна снова оказалась задвинутой в благоразумную безвестность. Все вернулось на круги своя. Неужели будет вечно существовать этот грешный триумвират – она, Генрих и Екатерина? Неужели они обречены быть скованными цепью навсегда?

Глава 17. 1529 год

К празднику Рождества Девы Марии королевская свита прибыла в Графтон-Реджис. Здесь, в деревенской глуши Нортгемптоншира, у Генриха имелся охотничий домик. Было оговорено, что кардинал Кампеджо приедет сюда получать от короля формальное разрешение на возвращение в Рим.

Анна только-только покинула отведенные ей комнаты, как вдруг услышала во дворе топот копыт – прибыла целая группа всадников, ошибиться было невозможно. Выглянув из окна галереи, она увидела кардинала Кампеджо, который с трудом выбирался из конных носилок. Конюхи побежали отводить лошадей, слуги подхватили багаж кардинала, вперед торопливо и важно выступил рыцарь-вестник, чтобы сопроводить его высокопреосвященство в подготовленные для него покои. А потом Анна заметила еще одного человека – он вылезал из носилок с противоположной стороны. Это был Уолси!

Кардинал постарел на сотню лет. Его больше не окружал ореол важности и самоуверенности, от изысканных манер не осталось и следа. Теперь это был пожилой, униженный человек, который боязливо озирал двор, явно не уверенный в том, что ему здесь рады. И не напрасно, потому как рыцарь-вестник, уводя за собой Кампеджо, не удостоил своего внимания еще одного визитера, и Уолси остался стоять во дворе один.

Анна замерла. После удаления кардинала от двора Генрих почти не упоминал о нем. «С глаз долой – из сердца вон, вот и хорошо», – про себя радовалась она. И как удачно все сложилось для Уолси, ведь Генрих в порыве гнева грозился лишить его головы.

По галерее прошествовал плотного сложения мужчина в черном, вежливо поклонился Анне, затем, следуя за ее взглядом, посмотрел в окно и, увидев Уолси, отпрянул.

– Ваш прежний повелитель, мастер Кромвель, – сказала Анна. Несколько раз она видела среди слуг кардинала этого дородного человека со свинячьими чертами лица, знала, что это уважаемый законник, но они никогда не разговаривали. – Удивляюсь его безрассудству: как он посмел явиться сюда без приглашения?

– Если бы я был на его месте, госпожа Анна, то посчитал бы большой неучтивостью по отношению к кардиналу Кампеджо не приехать. Это выглядело бы оскорблением. Но кажется, его не ждали.

Уолси продолжал с потерянным видом в одиночестве стоять посреди двора.

– Он обманул короля и должен понимать, что его здесь не станут ждать с распростертыми объятиями, – отозвалась Анна.

– Он не обманывал короля, – возразил Томас Кромвель. – Я работал бок о бок с кардиналом и знаю, как он старался обеспечить развод. Никто не смог бы сделать больше.

Невозможно, чтобы это было правдой!

– Думаю, вы сами обманулись, – не желала соглашаться с ним Анна.

Кромвель пожал плечами:

– Я могу говорить только о том, что видел сам, госпожа Анна. – Потом он улыбнулся, обнаруживая перед собеседницей совершенно другое свое лицо. – Осмелюсь просить вас о снисхождении. Кардинал болен и всю жизнь отдал служению королю. Для меня он был хорошим господином, и я уважал его. Вы не можете себе представить, как печалила его неспособность оправдать ваши надежды. Он прислал мне это письмо. – Кромвель опустил руку в кожаную суму и передал Анне послание Уолси.

В ту ночь я был на краю смерти. Если неудовольствие госпожи Анны сколько-нибудь утихло, о чем я молю Бога, прошу Вас использовать все возможные средства для обретения ее благосклонности…

Она подняла глаза:

– Мастер Кромвель, вы верный слуга и достойны похвалы за свой поступок, но я далеко не убеждена в том, что кардинал работал на пользу короля. Свидетельства указывают на обратное.

На хитром лице Кромвеля появилось раздраженное выражение.

– Какие свидетельства? Слухи, распущенные его врагами? Нет никаких свидетельств. Я был там. Я видел, чем он занимался. Видел, как он работал на износ, лишь бы добиться для короля желаемого.

– Он причинил мне много зла, мастер Кромвель! Сделал все возможное, чтобы не позволить мне стать королевой, так как знал, что я уничтожу его.

– Нет, госпожа Анна, все не так. Но я вижу, что над вами довлеют мнения завистников, которые ищут кардиналу погибели. Прошу вас, подумайте о моих словах.

На этом Кромвель с поклоном удалился. Анна проводила его взглядом, потом, едва сдерживая гнев, повернулась к окну. Внизу появился Норрис. Как обычно, при виде этого прекрасного и полного жизни мужчины у нее перехватило дыхание. Она часто думала, что победила свои чувства, но потом снова встречала Норриса и понимала: это самообман.

Анна не могла поверить глазам: сэр Генри приветствовал Уолси и указал на противоположное крыло здания. Мужчины немного поговорили, и потом Норрис увел Уолси. Очевидно, комнаты для кардинала в конце концов нашлись, но ему еще предстоит встретиться с Генрихом, и она не сомневалась: король не даст своему бывшему другу много времени для исповеди.

До ужина оставалось еще два часа, и Анна немного отдохнула, после чего села писать матери, но тут у ее дверей появились отец и дядя Норфолк. Кипя от негодования, они потребовали разговора с ней.

– Король принял кардинала Уолси! – выпалил Норфолк.

– И так же тепло, как прежде, – скривившись, добавил отец. – Весь двор следил, опозорит ли он Уолси публично, некоторые даже заключали пари, но нет – все прошло так, словно кардинал вовсе не впадал в немилость.

Лицо Норфолка было багровым.

– Когда Уолси и кардинал Кампеджо вошли и опустились на колени перед королем, тот поднял их обоих с любезными словами и, держа Уолси за руку, отвел его к окну, где имел с ним беседу. Никто не мог в это поверить. Потом я услышал, как его милость достаточно отчетливо сказал Уолси, что тот может идти ужинать, после чего он снова поговорит с ним.

– Только через мой труп! – вскричала Анна, которая слушала рассказ со все возрастающей яростью. – Уолси думает, что успешно ступил на порог, но я не позволю ему двинуться дальше. Он доставил мне немало хлопот.

– Племянница, – сказал Норфолк, – вы находитесь в уникальном положении. Окажите влияние на короля. Нетрудно будет вновь возбудить в нем гнев против Уолси. Напомните ему, как кардинал обманул и подвел его. Используйте свои уловки.

– В советах на этот счет я не нуждаюсь! – резко ответила Анна. – Король придет ко мне ужинать позднее. И тогда я расквитаюсь с Уолси!

Стол в отделанном деревянными панелями обеденном зале был накрыт для двоих – снежно-белая скатерть, сверкающее серебро и хрустальные кубки. Свечи мерцали в канделябрах, а в камине, чтобы рассеять прохладу сентябрьского вечера, горел огонь. Анна оделась продуманно. Длинные юбки черного бархатного платья подчеркивали стройность талии, а низкий вырез на груди, отделанный жемчужной каймой, выглядел невероятно соблазнительно. Алый дамастовый киртл добавлял костюму красок. Волосы она распустила – это напомнит Генриху о том, что она все еще не замужем и девственна.

Когда король появился, Анна была с ним холодна и, пока подавали первую смену блюд, не сменила гнев на милость.

– Слышала, этим вечером вы оказали теплый прием кардиналу Уолси, – с вызовом произнесла она, глядя Генриху прямо в глаза. Он отвел взгляд. Это Анну обрадовало. Она отложила нож. – Если бы кто-либо благородный по рождению совершил в этом королевстве половину того, что имеет на своем счету кардинал, то лишился бы головы.

Генрих приуныл:

– Понимаю, вы не особенно дружны с Уолси.

Ну можно ли быть до такой степени наивным?

– У меня нет причин считать его другом, – тихо произнесла Анна, – как и у любого другого, кто любит вашу милость, если вы рассудите здраво, вспомнив, что он сделал.

– Дорогая, я говорил с ним и полагаю, он так же расстроен вердиктом суда, как и мы. Он заверил меня, что сделал все возможное, чтобы обернуть дело в нашу пользу, и я не сомневаюсь в нем. – Генрих говорил задумчиво, будто рассуждал сам с собой.

– Ложь, все ложь! – бросила в ответ Анна. – Он послушный и усердный сторонник папы и готов во всем его оправдывать!

Генрих потянулся через стол и попытался взять руку Анны, но она отдернула ее:

– Вы не можете вернуть ему свою милость, не можете!..

– Анна, Уолси умен…

– Слишком умен!

– Выслушайте меня, прошу. Он единственный человек, который способен найти решение нашей проблемы.

– Это он вам внушил? Ну тогда очень странно, что этот единственный способный помочь нам человек за два года так и не нашел решения. И что бы он ни делал, его влияние в Риме не так велико, как влияние императора.

– Анна, я выслушаю то, что он хочет сказать, – произнес Генрих голосом, который обычно заставлял умолкнуть назойливых просителей.

Продолжение ужина прошло в молчании. Анна злилась на короля за отказ склониться к ее мнению и ужасалась вполне реальной перспективе нового возвышения Уолси. Ситуация казалась достойной ироничной улыбки, если бы не пугала так сильно. Сперва ко двору вернулась Екатерина, а теперь, похоже, и Уолси вознамерился пойти по ее стопам. Они снова оказались в том положении, с которого начали! Трудно было удержаться от слез – тем более что слезы едва ли помогли бы, учитывая теперешнее состояние духа короля.

Прожевав последний кусок, Генрих отложил в сторону салфетку:

– Дорогая, будьте благоразумны. Я только пытаюсь сделать как лучше. По-моему, стоит выслушать Уолси. Вдруг это поможет нам соединиться?

Анна не ответила. Генрих встал, сдавил рукой ее плечо и ушел.

Утром они собирались отправиться на охоту, однако Генрих провел много времени в своем кабинете наедине с Уолси, и уже миновал полдень. Анна расхаживала по галерее, убежденная в том, что кардинал, как червь, протачивает себе путь обратно к сердцу короля. Как только Генрих появился, она встрепенулась и жалобным тоном произнесла:

– Вы обещали, что мы уедем после завтрака. А уже час дня.

– Хорошо, хорошо, – сдался Генрих. – Я скажу кардиналу, чтобы продолжил обсуждение с лордами моего совета. – И пошел переодеваться в костюм для верховой езды.

Анне тоже нужно было кое-что сделать. Справившись со своей задачей, она встретилась на крыльце с Генрихом, обутым в сапоги со шпорами. Тем временем двор наполнялся другими участниками охоты, лошадьми и собаками. Тут же находились и Уолси с Кампеджо, которые должны были уехать вечером после ужина. Анна, стоя рядом с Генрихом, улыбнулась им.

Король вскочил на своего жеребца.

– Я вернусь до вашего отъезда, – бросил он кардиналам.

Двое церковников поклонились, и король развернул коня. Радуясь, что Екатерина в эти дни не ездила на охоту, Анна поправила украшенный перьями головной убор для верховой езды и поскакала следом за Генрихом. Она даже не обернулась. Немного удачи – и больше никогда не придется лицезреть Уолси.

Анна ехала рядом с Генрихом. Когда они оказались в нескольких милях от Графтона, она повернулась и сказала:

– У меня для вас сюрприз.

– Для меня? – Король выглядел смущенным и благодарным. – Могу я узнать какой?

– Позже! – поддразнила Анна.

Говорить сейчас было нельзя: он мог отменить ее распоряжения.

Генрих засмеялся, но тут заметили добычу, и началась погоня.

Время близилось к шести часам, когда послеполуденное развлечение закончилось и туши шести оленей погрузили в повозку. Вечер выдался прекрасный, лучи закатного солнца золотили окружающий пейзаж.

– Прекрасная погода для ужина на природе, – заметила Анна.

– Ужина на природе? – эхом отозвался Генрих.

– Да. Это мой сюрприз. Я распорядилась приготовить ужин на открытом воздухе в парке Хартвелла. Это всего в нескольких милях вон в том направлении.

Генрих заколебался. Анна видела его борьбу с собой. Продолжит ли он потакать своей возлюбленной и исполнять ее желания? Или рискнет рассердить, настаивая на возвращении в Графтон для встречи с Уолси перед его отъездом?

Наконец Генрих улыбнулся и сказал:

– Дорогая, вы все продумали. Ничто не доставит мне большего удовольствия. Поспешим! А то у меня от охоты разыгрался аппетит.

Она выиграла битву – если не войну. Теперь нужно постараться сделать так, чтобы Генрих узрел правду об Уолси, а также убедить его больше никогда не допускать к себе кардинала.

Два дня спустя Генрих принимал в Графтоне нового императорского посла. Предыдущего своего представителя император отозвал еще до слушаний в монастыре Черных Братьев в знак протеста против того, что суд был пристрастен и заранее склонялся в пользу короля. Теперь, когда дело передали в Рим, Карл смягчился и прислал нового человека.

Анна наблюдала за тем, как Юстас Шапуи, темноволосый, с аристократическими чертами лица, одетый в строгий костюм законника, приблизился к помосту и низко поклонился. Король принял нового посла сердечно, а королева еще теплее. Позже, во время приема, Генрих представил мессиру Шапуи Анну. Посланник императора, когда они обменивались любезностями, казался самой вежливостью, но он явно был в курсе, кто она, и Анна почувствовала, что посол относится к ней неодобрительно: а как иначе, если она должна была заместить любимую тетку его господина? Изысканные речи Шапуи свидетельствовали о том, что он очень высокого мнения о королеве. Анна поняла: несмотря на всю свою отточенную вежливость, этот господин никогда не станет ее другом.

– Ему поручено добиваться примирения между мной и Екатериной, – сообщил вечером Генрих. – Он не сказал этого прямо, но это подразумевалось. Что ж, ничего у него не выйдет! – И король безрадостно усмехнулся.

На следующий день Томас Болейн с встревоженным видом пришел в покои Анны.

– Этот Шапуи умен, – предостерег отец, – уже дал понять членам совета, на чьей он стороне, и боюсь, этот человек может доставить нам проблемы. За его спиной мощь императора и Испании. Будьте осмотрительны.

В октябре двор вернулся в Гринвич, и Анна удалилась в Дарем-Хаус, для компании прихватив с собой мать. Хорошо было провести некоторое время вдали от двора и к тому же получить передышку от ссор с Генрихом из-за Уолси, однако Анна беспрестанно переживала: что же там происходит в ее отсутствие? Найдет ли кардинал способ перемудрить свою противницу? И что затевает этот новый посол Шапуи? Как обычно, Анна скучала по Норрису, хотя и продолжала сердиться на него за приветливость к Уолси в Графтоне. После этого она демонстрировала Норрису холодность и теперь жалела об этом. Лучше уж находиться при дворе, а не прозябать тут, поддерживая скучные разговоры о вышивке с матерью и своими девушками!

Но редко что бывает напрасно: в поисках красных и голубых шелковых нитей Анна обнаружила, что шкатулка, где она хранила некоторые любовные письма Генриха, оказалась пуста. Замок был сломан!

Она опросила слуг, которые оставались в доме в ее отсутствие, но все они пришли в замешательство, и ни один не мог припомнить, чтобы в доме появлялись незнакомцы или были замечены следы вторжения посторонних.

Когда вечером приехал Генрих, Анна сообщила ему о пропаже писем.

– Наверное, кто-то украл их, – сказала она, думая об Уолси. – Кто мог это сделать?

Король нахмурился:

– Кардинал Кампеджо, я подозреваю. Возможно, кто-то из его людей заплатил кому-нибудь за отыскание свидетельств, что мы вели преступные разговоры, как это любят называть в церковных судах. Мне не нужно напоминать вам, дорогая, но подобное может плохо сказаться на моем деле.

– Я знаю, что Церковь развращена, но неужели кардинал опустился бы до кражи?

– Если речь шла о возможности добыть подобные улики, то да. Нам с вами известно, что на нас нет греха, но любой, кто прочел бы украденные письма, мог прийти к другим заключениям, если это отвечало бы его целям. Если с ними ознакомится Климент, тогда надежды на его решение в мою пользу мало.

Анна содрогнулась. Ужас! Только представьте, консистория кардиналов исследует письма, выносит на свет ее интимные секреты и делает неверные выводы! Еще страшнее было думать о последствиях.

– Нельзя терять времени! – Генрих поднялся и вызвал гонца. – Передайте сообщение доктору Гардинеру. Пусть пошлет солдат в Дувр перехватить кардинала Кампеджо! Следует немедленно обыскать его багаж, даже седельные сумки. Объясните ему, что украдены письма, принадлежавшие леди Анне, и их нужно найти.

Гонец спешно удалился.

Генрих сел. От волнения он не находил себе места.

– Надеюсь, я могу доверить Гардинеру организацию розысков и они окажутся успешными. Уолси бы знал, что делать. Он бы из-под земли достал эти письма.

«О нет, – подумала Анна. – Это не должно стать предлогом для того, чтобы вы снова решили приблизить к себе кардинала».

Она не даст Генриху послать за Уолси.

На следующий день Анна вызвала отца, дядю Норфолка и герцога Саффолка.

Доктор Гардинер действовал невероятно быстро и решительно, однако без всякого толка. Через два дня Анна получила записку от Генриха с сообщением о том, что никаких следов писем обнаружить не удалось, несмотря на тщательнейший обыск багажа Кампеджо и всей его свиты.

Анна сильно подозревала, что письма находятся у Уолси и он может использовать их против нее. Теперь больше, чем когда-либо, было необходимо уничтожить кардинала.

Отец и Норфолк ликовали.

– Король согласился осудить кардинала по Статуту премунира[22] за допущение вмешательства иностранной силы в дела королевства. Нам не придется вести долгие розыски, чтобы получить доказательства против Уолси. Одно то, что он принял должность папского легата, уже делает его виновным.

– Наказание – конфискация всех земель и имущества, – с торжеством добавил Норфолк. – И поделом ему.

Они хорошо справились со своей работой. Чувство облегчения было всепоглощающим. Анна раздумывала над тем, как ожесточить сердце Генриха против бывшего друга, но даже в сладком сне ей не виделось, что король пойдет так далеко. Изгнание – вот самое большее, на что она рассчитывала. В тот вечер Анна с матерью в экстазе танцевали по комнате.

Восемь дней спустя Генрих лишил Уолси должности лорд-канцлера.

– Милорд Саффолк и я отправляемся требовать возвращения Большой печати Англии, – сообщил Анне Норфолк. – Уолси должен оставаться в своем доме в Эшере, пока против него составляется обвинительный акт.

С великим кардиналом покончено. Король высвободился из его цепких когтей. И это она, та самая глупая девчонка, болтавшаяся при дворе, как он выразился, привела задуманное в исполнение.

Генрих пришел к Анне озлобленным на Уолси, но в то же время радуясь получению всей принадлежавшей кардиналу собственности.

– Особняк Йорк теперь мой, – заявил он. – Много лет с тех пор, как сгорел Вестминстер, мне не хватало большого дома в Лондоне. Теперь он у меня есть! Я переименую его в Уайтхолл, и он станет, дорогая, нашим дворцом. Я обновлю его для вас. Он будет как те дворцы в Нидерландах, о которых вы так часто говорили. Завтра мы поедем туда и посмотрим, а вы решите, какие нужно произвести изменения.

Анна жадно внимала словам короля об улучшениях, которые он намерен произвести. В Уайтхолле, бывшей резиденции архиепископа, не имелось покоев, подходящих для королевы, и Генрих не планировал устраивать там комнаты для Екатерины. У Анны будет свой двор, и она станет возглавлять его по-королевски, разве что королевой ее величать не будут.

Мать, которая оставалась при Анне, отправилась вместе с ней осматривать дворец в качестве компаньонки и советчицы. Король ждал их на месте в десять часов утра – с ним был только Норрис. Как обычно, сердце Анны легонько екнуло, но сегодня следовало быть особенно осторожной и не выдать своих чувств: мать слишком хорошо ее знала, и глаза у нее оставались зоркие, как у ястреба.

Приветствуя Анну, Генрих поцеловал ей руку, а она поинтересовалась здоровьем Норриса, отметив про себя, что тот одет во все черное.

– Я чувствую себя довольно хорошо, госпожа Анна, – сказал он, встречаясь с ней взглядом светло-голубых глаз, – но вы застали меня в печали. Моя бедная жена скончалась.

Новость поразила Анну, как удар молнии.

– Мне очень жаль, сэр Генри, – произнесла она, вспоминая светловолосую Мэри Файнс веселой девушкой, какой та была четырнадцать лет назад во Франции.

Генрих шествовал впереди, переходил из зала в зал и с энтузиазмом говорил о своих планах по переделке дворца. Анна медленно брела следом, едва замечая ошеломляющее великолепие, которое ее окружало. Судя по шутливому тону, каким Норрис разговаривал с королем, казалось, вдовец не слишком опечален смертью супруги. Брак его, без сомнения, заключался по сговору, ради удобства, как и большинство других. Теперь сэр Генри свободен. Это все, о чем Анна была в состоянии сейчас думать.

Он мог принадлежать ей.

Но корону, получить которую она так страстно желала, даст ей только Генрих.

Над ними разливались нарисованные на высоком потолке лучи, и Генрих говорил: первое, что он сделает, – уберет отсюда гербы Уолси. Они были повсюду – эти неприятные напоминания о величии кардинала. Анна же тем временем спрашивала себя, почему для нее так важно стать королевой, когда представился шанс испытать подлинную любовь. И как всегда, возвращалась к аргументу, мол, корона – тоже шанс, который не стоит упускать.

Она никогда не рассматривала брак сам по себе как положение, в котором исполняются все желания женщины. Ей всегда нужно было получить от жизни больше – и скоро, если будет угодно Господу, в руках у нее окажется больше, чем она могла мечтать. Она столько всего совершит, когда станет королевой, и дети ее будут принадлежать к королевскому роду. Это действительно важно. Только представьте: дитя ее крови, крови Болейнов, в один прекрасный день взойдет на трон Англии, ее потомки будут править страной в течение грядущих столетий! Это же своего рода бессмертие.

Анна осознала, что перспектива обладать властью королевы и стать матерью наследника гораздо больше кружит ей голову, чем вероятность брака с Норрисом. Она посмотрела на Генриха и Норриса, стоявших рядом на помосте, и на нее снизошло откровение: любовь – это не самая важная вещь на свете. Власть для нее была ценнее удовольствий. И хотя она любила Норриса гораздо сильнее, чем Генриха, – и да, вожделела близости с ним, – но в то же время понимала: если быть до конца честной с собой, не судьба им стать супругами. Анна принадлежала Генриху, и он никогда ее не отпустит. Как там написал Уайетт: «Noli me tangere, ведь Цезарева я!»

«Продолжать любить Норриса издалека – мне это очень подходит», – сказала себе Анна. Такая любовь добавит жизни пряных ноток и привнесет в нее радостное возбуждение, что так редко удавалось сделать Генриху.

Она с решительным видом и улыбкой на устах повернулась к королю и произнесла:

– Эти шторы нужно убрать!

Выяснилось, что даже теперь избавиться от Уолси не так-то просто. Завладение собственностью кардинала в значительной степени развеяло гнев Генриха и его неприязнь к бывшему другу. В конце октября Уолси воззвал к милости короля, и тот взял его под свое покровительство, великодушно разрешив остаться архиепископом Йорка, вторым лицом в иерархии Церкви Англии после архиепископа Кентерберийского.

– Этого нельзя так оставлять! – прорычал дядя Норфолк, когда Анна, едва сдерживая собственный гнев, сообщила ему столь потрясающую новость. – Мы угомоним негодяя раз и навсегда.

Норфолк, отец, Джордж, герцог Саффолк и другие затаившие злобу на кардинала начали собираться в Дарем-Хаусе во главе с Анной и плести заговор, чтобы покончить с Уолси. Времени терять было нельзя, ведь скоро начнет заседать парламент, и заговорщики надеялись провести через него Акт с осуждением кардинала в государственной измене. Тогда вдобавок к избавлению от имущества он лишился бы еще и жизни.

Генрих торжествовал. Едва успели доложить о его прибытии в Дарем-Хаус, как он уже ворвался в комнату Анны, где она упражнялась на лютне, а ее мать шила:

– Фокс и Гардинер вернулись из Рима! Анна, они привезли новости!

– Папа высказался в вашу пользу? – спросила она, поднимаясь.

– Нет, не то, дорогая. – Лицо короля слегка омрачилось. – Они оба придерживаются мнения, что нам нечего больше ждать от Климента, но… – Генрих снова засиял. – Они нашли человека, который предложил прекрасное решение моего Великого дела. Его зовут сэр Томас Кранмер. Они встретились с ним случайно, когда по пути сюда остановились на ночлег в аббатстве Уолтхэм. Кранмер укрывался там от какой-то болезни, которая распространилась в Кембридже. Он член университетского совета, и оба – Фокс и Гардинер – знают его долгие годы. – Генрих подвел Анну к дивану у окна, из которого открывался вид на реку. – Это было воссоединение старых друзей, и Гардинер устроил для всех троих отличный ужин. Они завели беседу и спросили у этого доктора Кранмера его мнение по поводу моего дела. Тот сказал, что не изучал его в деталях, но уверен: о законности моего брака должны судить университетские доктора богословия, а не папа.

Анна уставилась на Генриха, до нее постепенно доходил смысл его слов. Замечание Кранмера действительно было чрезвычайно мудрым, и дело должно продвинуться. А учитывая, что университетские люди часто придерживаются радикальных и передовых взглядов, эта затея не могла окончиться неудачей.

– И если университеты выскажутся в вашу пользу, что будет тогда? – хотела знать Анна.

– Спросите доктора Кранмера, дорогая. Я привез его сюда. – Король подошел к двери и командным голосом произнес: – Входите!

Доктору было около сорока, строго одетый церковник со скорбными глазами, темной щетиной на подбородке и нервной улыбкой, которая моментально исчезла, стоило ему приступить к разговору об интересующем всех предмете.

– В этом деле есть только одна истина, – тихим голосом произнес Кранмер, – и она открывается в Писании, когда его правильно истолковывают ученые мужи, подготовленные к таким занятиям. И подобное толкование, ваша милость, с тем же успехом может быть произведено в университетах, как и в Риме. Если бы мнение университетских докторов заслушали с самого начала, вы могли бы уже давно покончить с этим делом.

– Но какой авторитет будет иметь их мнение, если они решат дело в пользу его милости? – спросила Анна.

– Госпожа Анна, – ответил Кранмер, – это дело должно быть решено в соответствии с Божественным законом, а не с церковным правом, в связи с чем вмешательство папы необязательно. Если университетские знатоки богословия рассудят, что брак короля незаконен, значит так тому и быть, и все, что потребуется дальше, – это официальное заявление архиепископа Кентерберийского, которое даст королю свободу жениться снова.

– Это звучит так просто, – выдохнула Анна.

– Доктор Кранмер, – промурлыкал Генрих, обхватывая того рукой за плечи, – вы попали в самую точку! Я хочу, чтобы вы отложили в сторону все прочие дела и написали трактат, изложив в нем свои взгляды.

Кранмер выглядел одновременно довольным и встревоженным, но согласился. В тот же день Генрих попросил отца Анны устроить доктора в Дарем-Хаусе, чтобы тот мог писать свой трактат с комфортом. Отец, разумеется, с радостью исполнил просьбу короля. Никогда еще комнаты не обставлялись с такой скоростью! И Кранмер сел за работу.

В тех случаях, когда он появлялся из своих комнат, чтобы отобедать или разделить ужин с Анной, она находила, что новый гость образован и достоин доверия. Он интересовался гуманизмом и страстно высказывался за реформу Церкви, а споры об этом нередко возникали во время застольных бесед. Прошло немного времени, и отец сделал Кранмера их семейным капелланом. Так мрачный клирик стал важной частью домашней жизни Болейнов. Анна в самом деле начала считать его другом.

– Я думаю, – сказал Генрих, глядя огненным взглядом на плясавшие в очаге языки пламени, – что мне и вправду будет лучше без папы – моему королевству уж точно – и мои подданные будут вне себя от радости, если им не придется платить церковную десятину Риму. – Он стукнул кулаком по ладони. – Почему мы должны хранить духовную верность человеку, который по политическим причинам отказывает мне в аннулировании брака? Разве он не понимает, что мне нужен наследник, отчаянно нужен? – Генрих распалял сам себя; настроение у него в эти дни становилось все более переменчивым. – Почему Екатерина не дает мне свободы? – возглашал он. – Отчего она так упряма? Я не молодею, Анна, мне тридцать восемь. Вы понимаете, что я уже несколько лет не делю ложе с женщиной? – Он посмотрел на Анну с мукой и томлением во взгляде.

– Мы не смеем рисковать… – начала она.

– Я ни о чем не прошу! – перебил ее Генрих. – Мы теперь так близки к успеху. Я могу подождать. Богу известно, у меня было достаточно практики.

– Сколько времени займет сбор мнений университетов? – поинтересовалась Анна.

– Несколько недель, месяцев, может быть. В это время на следующий год вы, вероятно, будете носить под поясом моего ребенка. Подумайте об этом, Анна!

– А как насчет папы? – спросила она.

– Я намерен быть абсолютным правителем в своем королевстве. Мне опекуны не нужны, и я не потерплю вмешательства со стороны иностранцев.

Анна улыбнулась, радуясь, что он наконец ощутил свою силу и власть во всей полноте. Другого Уолси больше не появится.

На должность лорд-канцлера король назначил сэра Томаса Мора.

Анна много слышала о честности, строгих принципах и выдающейся учености этого законоведа. Несколько раз она встречалась с ним, так как Генрих высоко ценил его и считал другом. Мор был человек прямой, но опасный. Когда он говорил, его слушал весь мир. Мнения сэра Томаса уважали, ведь он придерживался их без страха и не ища выгоды для себя.

Некоторое время Генрих настойчиво просил сэра Томаса согласиться с тем, что его брак ущербен.

– Если он поддержит меня, это придаст веса моей позиции в деле, – говорил король Анне. – Даже папа прислушается.

Однако после встреч с Мором Генрих всегда возвращался подавленным.

– Я все еще не могу убедить его согласиться со мной, – сетовал он, прогуливаясь с Анной по саду в накидке и перчатках для защиты от ноябрьского холода. Тот факт, что Генрих был скорее печален, чем зол, показывал меру его любви к Мору.

– Что вы ему сказали? – спросила Анна более резким тоном, чем намеревалась.

– Я выразил нежелание понуждать его делать или произносить что-либо, идущее вразрез с совестью. Я сказал, что он должен прежде полагаться на Бога, а уже потом на меня.

И это должно стать побуждением!

– По крайней мере, он принял канцлерство, – продолжал Генрих. – Он не хотел соглашаться, но я сказал, что нуждаюсь в таких людях, как он.

Анна не могла одобрить подобного подхода к делу.

– Мудро ли это – назначать лорд-канцлером человека, который противостоит вам в самом важном из всех дел?

– Дорогая, не бойтесь. Мы с Томасом договорились, что я не буду привлекать его к своему Великому делу, а он не станет вмешиваться. И я дал ему понять, что из-за этого его власть в качестве канцлера будет ограниченной. Ваш дядя Норфолк, как глава совета, возьмет на себя общую ответственность, а милорд Саффолк станет его заместителем.

Хоть одна хорошая новость. А над всеми ними… она сама! Ухо короля полностью в ее власти, так что ни Норфолк, ни Саффолк не будут иметь влияния, кроме того, которое она им позволит в свое удовольствие. С такими мыслями в голове Анна нашла возможным натянуть на лицо улыбку, когда Генрих пригласил сэра Томаса Мора пообедать с ними в личных покоях короля, чтобы отпраздновать продвижение своего друга по службе. Мор приветствовал Анну весьма учтиво, принимая во внимание, что он давно был дружен с королевой и, вероятно, не раз сиживал за этим столом с Екатериной и Генрихом. Если он и был обескуражен появлением здесь новой спутницы короля, то виду не подал. За обедом сэр Томас демонстрировал остроумие и так мудро толковал разные события, что Анна не могла не отдать ему должное; ей стало понятно, почему люди тянутся к нему, отчего он повсеместно любим и вызывает всеобщий восторг.

Анне хотелось узнать, каковы взгляды этого великого мужа относительно необходимости религиозных преобразований.

– Сэр Томас, вы читали перевод Библии Уильяма Тиндейла? – спросила она.

– Читал, госпожа Анна, – ответил Мор и, повернувшись к Генриху, добавил: – Ваша милость знает, что епископ Тунстолл дал мне разрешение читать еретические книги.

– Вы единственный человек, кому я дозволил бы это, – улыбнулся Генрих. – Томас горяч, когда речь идет о ересях.

– Библия Тиндейла – это не ересь, сэр, – заявила Анна. – Она открывает истину простым людям, чтобы они могли читать Святое Писание на родном языке.

– Боюсь, дело тут не совсем в этом, – мягко возразил Мор. – Тиндейл не усовестился изменить текст, чтобы скрыть истину. Мне больно говорить это, госпожа Анна, но он и смутьян Роберт Барнс постоянно изрыгают оскорбления на Церковь, святые таинства и мессу. И если им позволят продолжать в том же духе, а их книги станут доступны всем, то, нет сомнения, ересь распространится бесконтрольно, отчего смуты и несчастья охватят это королевство. Мы являемся свидетелями самой мощной атаки на Церковь, какую когда-либо переживала Англия.

Анна не удивилась: от Мора следовало ожидать именно такого ответа. Его консервативные взгляды ни для кого не были секретом.

– Но разве вы не согласны, что каждый должен иметь право читать Писание – разумеется, должным образом переведенное – на английском языке? – не отступалась она.

– Боюсь, что нет. Госпожа Анна, разве вы допустили бы, чтобы слово Божье толковал невежественный народ?

– Я бы предпочла, чтобы простой пахарь мог читать его и составлять собственное мнение, чем наблюдать за тем, как Церковь манипулирует Библией в своих целях.

– Моя компаньонка стала теологом, – пошутил Генрих.

Анна едва сдержала гнев. Она не нуждается в покровительстве!

– И очень хорошим, – добродушно заметил Мор. – В Риме необходима такая риторика.

– Я говорю от сердца, – сказала Анна твердым как сталь голосом. – Эти вещи важны для многих людей.

– Разумеется, они важны, – отозвался Мор, – но, может быть, предпочтительнее оставить такие дела тем, кто лучше в них разбирается? Его милость, к примеру, большой знаток теологии. Он никому не позволит впасть в ересь.

– Значит, я еретичка, если хочу, чтобы Библию читали на английском?

– Дорогая, Томас не имел этого в виду, – примирительным тоном произнес Генрих.

«Да нет же, имел, – подумала она. – Не секрет, что он ненавидит еретиков. Он сжег бы их всех, если бы мог».

– Совсем нет. – Мор улыбнулся, но глаза его остались холодными. – И тем не менее вам следует знать, что чтение Писания на английском – это ересь.

– Да, – подтвердил Генрих, – и я намерен подавить ее в своих владениях.

– В этом ваша милость будет иметь мою полную поддержку, – сказал Мор.

Анна сдалась. Мужчины завладели нитью беседы. Какой смысл ей говорить что-нибудь. Но ее час еще настанет. Возможно, сегодня она нажила себе врага в лице Мора – ее не обманешь дружескими манерами, – но в конце концов она одержит победу. А чтобы добиться этого, самое важное – с помощью Генриха сделаться королевой, да поскорее.

Дворец Уайтхолл кишмя кишел рабочими, их была целая армия. Генрих настаивал на том, чтобы переезд состоялся в начале ноября, когда он будет открывать сессию парламента. Некоторые из великолепных апартаментов, предназначенных для Анны, уже были пригодны для житья – король посещал дворец ежедневно и поторапливал строителей, – так что Анна заняла их вместе с матерью, чтобы устранить повод для любых сплетен.

На службу к ней было нанято еще больше дам и прислуги. Анна чувствовала себя обязанной предложить супруге Джорджа присоединиться к ее свите и очень удивилась, когда та согласилась. Для себя Анна решила, что отныне и впредь будет следить за любыми признаками распутного поведения со стороны Джейн, однако ничего подобного не происходило. Невестка, как обычно, держалась замкнуто, особенно когда Джордж являлся во дворец с визитами. Между супругами ощущалась враждебность.

Среди служивших у нее конюших и гонцов Анна выбрала нескольких доверенных людей, которые должны были стать ее глазами и ушами при дворе. Не имея ливрей, они могли незаметно смешаться с толпой придворных и слуг, собирать сплетни, вступать в праздные разговоры и держать ее в курсе тех событий, о которых ей следовало знать.

Гардероб Анны теперь ломился от роскошных нарядов, а ларцы от драгоценностей, какие могла себе позволить только королева. У дверей стаями вились просители. За исключением короны на голове, во всем остальном Анна уже была королевой. Но лучше всего, что здесь не было Екатерины, которая бы затмевала ее. Опальная супруга Генриха осталась в Гринвиче и вскоре, по воле Божьей, покинет двор навечно.

Анне всегда твердили, что королева должна быть образцом добродетели. Много лет она ревностно оберегала свою девственность и при этом являлась мишенью такого чудовищного количества клеветнических сплетен. «Какая горькая несправедливость!» – думала Анна. Но ничего, она еще удивит своих хулителей. Она начнет добиваться проведения реформ в религии, открыто заявит о своих взглядах и станет движущей силой изменений. В те дни Анна много времени проводила за чтением религиозных книг и взяла за правило всегда носить с собой экземпляр Посланий святого апостола Павла, чтобы все могли видеть, какую праведную и благочестивую жизнь она ведет.

Рассказ Генриха о том, как он вступился за священника, которого осудили на смерть за обрезывание монет, рассердил Анну.

– Вы поступили неправильно, подав голос за священника! – упрекнула она его позже. – Их и без того слишком много, и все они поддерживают королеву!

– Успокойтесь, дорогая, – отозвался король, – скоро все это останется позади.

Однако она не могла быть спокойной и время от времени срывалась. Бесконечные отсрочки вызывали нестерпимую досаду, и Анна начинала терять самоконтроль, которого с такими усилиями добивалась и так долго сохраняла. Принимающей удары стороной оказывался Генрих, и он демонстрировал замечательное терпение, несмотря на то что дела продвигались со скоростью улитки. Кранмеру на завершение трактата и то потребовалось довольно продолжительное время. «Нужно все тщательнейшим образом выверить», – беспрестанно твердил он. Анне же просто хотелось, чтобы ее будущее наконец устроилось. Ей не нравились происходившие в собственном характере изменения. Трудно оставаться соблазнительной и легкой в общении, когда внутри у тебя все кипит. Она не хотела быть мстительной по отношению к тем, кто стал причиной ее теперешнего неустойчивого положения, – Екатерине, Уолси, Клименту, – но была. Иногда она даже желала им смерти. Она боялась, что их власть помешает ей и разрушит ее планы.

«Время идет, а я остаюсь в стороне» – так думала Анна.

– Долго еще вы будете заставлять меня ждать? – кидалась она на Генриха, когда на нее находило капризное настроение. – Я давно уже могла бы заключить выгодный брак и иметь детей!

Такое заявление, разумеется, гарантированно подвигало Генриха на активные действия. Он понукал Кранмера, чтобы тот поторапливался, изводил Екатерину и ругал членов своего совета за то, что те прилагают недостаточно усилий для облегчения его положения. Каясь, он приходил к Анне с подарками: с отрезом лилового бархата на платье, или с черным бархатным французским седлом с бахромой из золотых и серебряных нитей и подходящим к нему табуретом, который можно использовать в качестве подставки для залезания на лошадь, или с белым дамским пристежным седлом, которое использовалось, когда они ехали вдвоем на одной лошади. Генрих тратил сотни фунтов на то, чтобы утешить и порадовать свою страждущую даму сердца.

Но вот чего он не мог ей дать, так это ощущения стабильности и безопасности. Анне оставалось до боли очевидным, что исполнение всех ее надежд целиком и полностью зависело от великой любви к ней короля. Стоит этой любви ослабнуть, и у ее дверей соберется стая волков. И тем не менее она часто вела себя с Генрихом дурно. Взять, к примеру, историю с рубашками.

Анна хорошо умела шить и вышивать. Ее работы иглой и нитью были изысканны, и она очень гордилась этим своим искусством. Так вот, когда Генрих между делом упомянул, что порвал рубашку, играя в теннис, и послал ее Екатерине в починку, Анна вспылила:

– Если она вам не жена, не ее дело чинить ваши рубашки!

Генрих озадаченно смотрел на свою пассию:

– Но она всегда их чинила и украшала вышивкой.

Как можно быть таким бесчувственным? Анна готова была убить его.

– Это лишено всякого смысла, вы поступаете глупо! Вы не должны поощрять ее, изображая из себя верного супруга! В следующий раз посылайте свои рубашки мне. Я буду чинить их и вышивкой украшать тоже.

Любой другой человек, который посмел бы так разговаривать с королем, без сомнения, закончил бы свои дни в Тауэре, но в тот момент Анну это не заботило. И Генрих просто стоял перед ней с вытянувшимся и побледневшим лицом:

– Простите меня, дорогая, я не хотел вас обидеть. Вы правы. Я буду присылать рубашки вам.

Анну уязвляло то, что Генрих до сих пор старался убедить всех и каждого в добрых отношениях с королевой, и всякий раз, как они появлялись на публике, Екатерина была рядом с ним. Они проявляли друг к другу столько любезности, что каждый, кто был знаком с ситуацией в этом семействе, наверняка считал поведение супругов героическим. Однако Генрих заверял Анну: что бы ни происходило на людях, в частной жизни он не уделял Екатерине внимания и предоставлял ее самой себе.

Вскоре Анна обнаружила, что это не совсем так. Однажды холодным темным ноябрьским вечером Генрих прибыл в Уайтхолл сильно не в духе и плюхнулся в кресло в ее покоях.

– Что случилось? – спросила она, встревоженная подавленным видом короля.

– Екатерина! – прорычал Генрих. – Я обедал с ней – ради проформы, так что, прошу вас, не смотрите на меня так, – но лучше бы я не утруждал себя. Она только и делала, что причитала: мол, она терпит муки адовы на земле и я плохо с ней обращаюсь, отказываясь посещать ее наедине. Я осадил ее, сказав, что у нее нет причин жаловаться. Объяснил, что не обедал с ней, так как был занят; кардинал оставил государственные дела в большом беспорядке. А что касается посещений в покоях и разделения с ней ложа, то я заметил, что ей следует понять – я не супруг ее; и напомнил, что в этом меня убедили мнения множества ученых докторов.

– Могу представить, что она ответила, – тихо произнесла Анна.

– Она настаивала, что мое дело не имеет под собой никаких оснований. Тогда я сказал, что опрашиваю университеты и не премину оповестить об их мнении Рим. И если папа не объявит наш брак недействительным, я провозглашу его еретиком и женюсь, на ком пожелаю.

– И это заставило ее умолкнуть?

Генрих имел пораженческий вид, как это часто бывало после горячих споров с Екатериной. Супруга всегда оставалась спокойной и решительной, а король выходил из себя и сыпал угрозами.

– Она сказала, что на каждого моего доктора или адвоката найдет тысячу таких, которые признают наш брак законным.

Анна покачала головой:

– Не говорила ли я вам, что всякий раз, как вы спорите с королевой, она непременно одерживает верх? – Анна горько вздохнула. – Полагаю, в один прекрасный день вы согласитесь с ее доводами и бросите меня! И увы! Прощай моя молодость, потраченная впустую!

– Ради Бога, Анна, вы жестоки! – запротестовал Генрих. – Вы знаете, что я никогда не покину вас. Вы – вся моя жизнь! И вам ли не знать, что я держу свои обещания!

Он встал и широким шагом направился к двери. Выросший в королевской семье и имеющий за плечами два десятилетия полновластного правления, Генрих не мог понять, как неуверенно чувствовала себя его возлюбленная.

– Прощайте, – сказал он и даже не попытался поцеловать ее. – Я возвращаюсь в Гринвич, где буду искать умиротворения и тишины.

Не прошло и нескольких часов, как король был весь раскаяние. Чтобы загладить последствия своей несдержанности, он объявил, что делает отца Анны не только графом Уилтширом, но еще и графом Ормондом. Пирс Батлер умер, и Томас Болейн наконец-то получал вожделенный титул. Выражая благодарность Генриху, с любовью и от всей души, Анна думала о том, что` принесет это возвышение ей и всему семейству Болейн, а также понимала: таким образом король готовит ее саму к переходу на более высокое положение. Дочь графа, получившего меч и пояс от самого монарха, была гораздо лучшей партией для правителя, чем дочь виконта.

Через неделю Анна присутствовала на церемонии возведения отца в графское достоинство. Она гордо сидела рядом с троном, а сэр Томас Болейн преклонил колена, чтобы получить атрибуты своего нового статуса, который превращал его в одного из главнейших пэров королевства. Джордж, как наследник отца, становился лордом Рочфордом, а Анна с этого момента – на короткое время, пока не получит корону, – будет именоваться леди Анна Болейн. Вместо быков Болейнов в качестве геральдической эмблемы они примут черного льва Ормондов.

На следующий день, чтобы отпраздновать повышение Болейна-старшего, король устроил пир в Уайтхолле, настояв на том, чтобы Анна сидела рядом с ним на троне, который Уолси держал во дворце для Екатерины, и руководила свитой придворных дам. Анна заметила среди гостей имперского посла Юстаса Шапуи, который неодобрительно поглядывал на нее, но никак на это не отреагировала. Скоро он будет склонять перед ней колени.

Такой же пир состоится в день ее свадьбы, решила Анна. На самом деле, учитывая сегодняшнюю праздничную атмосферу, роскошное угощение и ее девственно белое с серебром платье, казалось, не хватало только священника, который дал бы ей обручальное кольцо и благословил. Если бы только это был день ее свадьбы!

Генрих ввел Джорджа в число членов Тайного совета. Брату Анны предстояло пойти по стопам родителя и сделать карьеру дипломата, к которой – как сын своего отца – он имел замечательный талант. Джордж уже пользовался большим влиянием при дворе. Но его личная жизнь по-прежнему не складывалась. Анна знала, что он и Джейн оставались в прямом смысле слова чужими друг другу, и пыталась вызвать на откровенный разговор вечно обиженную Джейн, но безуспешно.

В те дни Анна иногда встречала Джорджа при дворе в компании с одним очень привлекательным внешне молодым человеком – речь его была немного грубовата, со странным акцентом, но он отлично играл на лютне и клавишных инструментах.

Она спросила у Норриса, кто это.

– Марк Смитон, – ответил Норрис и тепло взглянул на нее; Анна знала, стоит дать малейший намек на поощрение, и он будет у ее ног, хотя до сих пор носил траур. – Почему вы спрашиваете?

– Кажется, он нравится Джорджу, но, по-моему, это человек низкого происхождения.

– Его недавно назначили грумом в личных покоях короля. А его отец вроде бы был плотником.

– Над этим не стоит глумиться, – криво усмехнулась Анна. – Наш Господь тоже был сыном плотника. И все-таки в этом Марке Смитоне есть что-то вульгарное.

Впрочем, и лукавое тоже. Анне, к примеру, не нравилось, каким оценивающим взглядом он на нее смотрит.

– Думаю, он фламандец. Подвизался при дворе Уолси. И продвинулся далеко благодаря своему таланту к музыке. Дайте этому парню любой инструмент, и он сыграет на нем.

Танцевать Марк Смитон тоже умел. Его часто можно было видеть щеголяющим в толпе броским костюмом, когда в присутственном зале устраивали танцы. Анна отметила, что его блузы, чулки, башмаки и головные уборы были самого лучшего качества. Очевидно, Генрих ему хорошо платил.

Один раз по приказанию короля Смитон пел для развлечения двора, но переусердствовал с драматическими эффектами.

– Даже мед, если его слишком много, становится тошнотворным, – пробормотал отец, сидевший рядом с Анной. – Что это за болван?

Тем не менее Джорджа все чаще видели с Марком, иногда к ним присоединялся Фрэнсис Уэстон, другой юный джентльмен из личных покоев короля. Приятный молодой человек со светлыми волосами, голубыми глазами и экстравагантным вкусом в одежде, тоже умелый исполнитель на лютне. Иногда Анна и ее ближайшие наперсницы – кузина, прекрасная Мадж Шелтон, и дочь Норфолка Мэри Говард – присоединялись к ним вместе с Норрисом, Брайаном и другими галантными кавалерами.

Однажды Анну заинтересовал принесенный кем-то рукописный сборник стихов. Она узнала в нем книгу, которую Джордж когда-то считал сокровищем. На ней стояла надпись: «Эта книга моя. Джордж Болейн. 1526», но ниже было добавлено: «Моя. Марк С.».

Это встревожило Анну. Неужели Джордж настолько симпатизирует Марку, что отдал ему столь бесценный манускрипт? Был ли этот молодой красавец достоин дружбы аристократа? Не являлся ли Джордж причиной того, что Смитону удавалось держаться наравне с теми, кто выше его, подражать их образу жизни и вкусам в одежде? Он не только хорошо одевался, но и держал при дворе несколько собственных лошадей, имел слуг, носивших его ливреи. Как этот выскочка мог позволить себе такую роскошь?

При французском дворе Анна слышала сплетни о мужчинах, которые любят других мужчин. В Англии о таких вещах никогда не заикались. Она не могла поверить, что между ее братом и Марком завязались подобные отношения. Анна видела, как Смитон кокетничает с придворными дамами, и сама не раз ловила на себе его дерзкие взгляды. Одному Богу известно, что сделал бы Генрих, заметь он это! К тому же Джордж, по его собственному признанию и всеобщему убеждению, был любителем женщин.

Нет, скорее всего, их связывала любовь к музыке.

Парламент заседал уже месяц, и вот недели за три до Рождества лорды и члены палаты общин представили королю список из сорока четырех обвинений против Уолси. Анна возликовала: долгие недели стараний повергнуть кардинала принесли плоды. И Генрих согласился рассмотреть обвинения. Однако он не выказал особой охоты поднимать руку на своего бывшего друга и отказался даже обсуждать возможность дать делу ход. Анна кусала локти от досады.

Думы о Рождестве угнетали. Она не могла перенести мысли, что ей предстоит провести в уединении еще один сезон праздников, пока Екатерина верховодит двором. А потому решила отправиться со своими родными в Хивер. К следующему Рождеству, по воле Божьей, ситуация изменится, и это она будет возглавлять празднование Йолетид.

Генрих очень обеспокоился, увидев свою возлюбленную в столь подавленном состоянии, и умолял не уезжать. Анна решила, что останется угрюмой, пока король не образумится в своем отношении к Уолси. Однако Генрих не проявил достаточной тонкости души и ее посыла не понял. Тем не менее он подходил все ближе к решению взяться за радикальные перемены. Прежде чем Анна покинула двор накануне Рождества, они вместе осматривали расставленные рядами на столе посеребренные кубки, которые король преподнесет в подарок любимым придворным в первый день нового года. Генрих повернулся к Анне:

– Знаете, дорогая, если папа вынесет решение против меня, я не послушаюсь его. Я ставлю Церковь Кентербери не менее высоко, чем люди за морем ценят Римскую церковь. Так и скажу Екатерине. Пусть не надеется на папу.

– Англии будет лучше, если она освободится от оков Рима, – заметила Анна.

– Я начинаю верить в это, – согласился Генрих. – Мое мнение на этот счет изменит только решение, принятое Римом в мою пользу.

Глава 18. 1530 год

В Хивере Анна думала только о том, что происходит при дворе, какие события она пропускает, и тревожилась от мыслей о Генрихе, который в ее отсутствие проводит время с Екатериной и их дочерью. Как только миновала Двенадцатая ночь, добровольная изгнанница тут же вернулась в Лондон.

Генриха Анна застала в унынии.

– Без вас тут был ад, – сказал он. – Когда я вспоминаю, сколько времени жду судебного решения, признаюсь, нахожу себя в столь сильном затруднении, что просто не могу больше так жить.

Анна накрыла ладонью его руку:

– Давайте доверимся университетам.

Генрих колебался:

– Если сохраняется хоть один шанс, что папа рассудит дело в мою пользу, я не стану искать решения на стороне.

Анна впала в отчаяние. Генрих слишком долго был добрым сыном Церкви и ее защитником против ересей. Он мог сколько угодно бахвалиться и сыпать угрозы, но все же оставался ортодоксом. Чего стоила верность Генриха Церкви в сравнении со страхом Климента спровоцировать императора? Когда-нибудь король поймет, что человек в тройной короне[23] так же слаб и способен ошибаться, как любой смертный.

Анна торопилась в личные покои Генриха, удивляясь, зачем ему понадобилось так срочно ее видеть.

– Его милость расстроен, – предупредил Норрис, встречая ее у входа.

Их глаза на мгновение встретились, и в них промелькнуло давно знакомое взаимное понимание. Анна отвела взгляд и пошла к Генриху, у которого находился доктор Баттс. При ее появлении врач поклонился.

– Кардинал очень болен, – сообщил Генрих, поднимая на нее потрясенное лицо. – Я отправил доктора Баттса его проведать и, сказать по правде, был очень расстроен тем, что он мне сообщил. Не дай, Господи, чтобы Уолси умер! Я бы не хотел потерять его даже за двадцать тысяч фунтов!

Анна обомлела. Он никогда не перестанет любить Уолси. Этого она и боялась. Но какая теперь разница, ведь кардинал на краю могилы.

Заговорил доктор Баттс:

– Я опасаюсь, леди Анна, что ему осталось не больше четырех дней, если он не получит утешения от его милости и от вас.

В глазах Генриха стояли слезы.

– Я пошлю ему этот перстень. – Он снял украшение с пальца и отдал доктору. – Кардинал хорошо его знает, потому что сам преподнес этот перстень мне. Передайте ему, что я не держу зла на него в своем сердце. Пусть не падает духом. Да продлит Господь его дни! – Король сжал руку Анны. – Моя дорогая, молю вас, из любви ко мне пошлите кардиналу какой-нибудь подарок и несколько слов утешения.

Это не повредит, сейчас нет. И нужно проявлять сострадание к умирающим, даже к врагам. Анна отцепила от пояса маленький блокнотик в золоченой обложке и передала его доктору Баттсу со словами:

– Я тоже желаю ему выздоровления.

Помогли ли кардиналу слова утешения и знаки внимания короля и его пассии, или искусство доктора Баттса сделало свое дело, но Уолси день ото дня становилось лучше, и краткий всплеск симпатии к нему в душе Анны угас. Она снова начала твердить Генриху, что это кардинал в ответе за ту невыносимую ситуацию, в которой они оказались; вплетать в их разговоры намеки на обиды, которые нанес им Уолси, и всячески возбуждать гнев короля. Сначала Генрих не поддавался на ее уловки, но вскоре Анна заметила, что избранная тактика приносит успех. Воспоминания о том, как обманывал его Уолси, растравляли душу короля. И Анна улучила нужный момент.

– Сочувствие к кардиналу со стороны вашей милости весьма похвально, – сказала она, – но он не стоит вашей снисходительности. Я прошу вас не встречаться с ним. Знаю, вы не удержитесь и пожалеете его, но такому изменнику, как он, не пристало появляться перед вами.

– Но, дорогая… – начал Генрих.

– Не называйте меня дорогой! – злобно оборвала его Анна. – Иногда я думаю, что вы любите его больше, чем меня! Что ж, вам придется выбирать между нами. Я терпела это ожидание достаточно долго.

– Милая моя, – взмолился Генрих, вскакивая, чтобы обнять ее, – будьте благоразумны! Разве мое неудовольствие не достаточное наказание для него?

Анна отстранила от себя короля:

– Кто-нибудь другой и за менее значительные проступки уже отправился бы на плаху! Но вам не нужно заходить так далеко, Генрих. Я прикажу укладывать вещи.

– Нет! – крикнул король, как только она двинулась к двери. – Нет, Анна. Не оставляйте меня! Во что превратится моя жизнь без вас? Я вас люблю! И обещаю, что не приму назад кардинала. Я сделаю все, что вы хотите, только останьтесь со мной.

И тут она, конечно, смягчилась, и между ними снова воцарилась гармония. Если Генриха и возмущало то, что его вынуждают капитулировать, вида он не подавал. От мысли о возможности потерять Анну его страсть распалялась пуще прежнего.

Норрис проводил ее к выходу.

– Вы слышали, что сказал король? – спросила она.

Он улыбнулся:

– Я не мог не слышать, миледи Анна.

– Я расквитаюсь с кардиналом раз и навсегда, – пробормотала она, – даже если это обойдется мне в двадцать тысяч крон на подкуп!

– Этого не потребуется, – заверил ее Норрис. – Слишком многие готовы на все, лишь бы не допустить возвращения Уолси к власти.

Анна не сказала ему, что послала соглядатая, который должен был под видом слуги проникнуть в дом Уолси и отыскать любые улики, хотя бы отдаленно подтверждающие преступления кардинала. Джордж усердно помогал ей устраивать эту ловушку, и шпиона отправили с полным кошельком золота.

Вскоре тот подслушал разговор личного врача кардинала, сообщившего своему коллеге, что Уолси состоит в переписке с папой. Будучи преданным королю, слуга, естественно, поспешил известить обо всем Тайный совет. Врача арестовали.

Рассказывая об этом Анне за ужином, Генрих сердился:

– Кардинал просил папу отлучить меня от Церкви и наложить интердикт на Англию, если я не оставлю вас и не буду обращаться с Екатериной с должным уважением.

Гнев Анны был непритворным.

– Теперь вы видите, каков он! Гнуснейший из предателей. Когда я думаю о годах, которые мы из-за него потратили без толку и какая пошла обо мне слава… – Анна уже плакала. – Честно говоря, я так больше не могу. Я устала и часто думаю, что было бы лучше покончить со всем этим. Тогда мы оба смогли бы устроить свои жизни.

Генрих тоже плакал:

– Дорогая, прошу вас, не говорите, что оставите меня!

– Вы не представляете, каково мне, – всхлипывала она. – Весь свет думает, что я сплю с вами, а некоторые даже убеждены, что я нарожала вам бастардов. Моя репутация разрушена благодаря Уолси и этому жалкому Клименту. Как, по-вашему, я себя при этом чувствую? Уолси должен заплатить за свои козни! Вам следует арестовать его.

– Но я не могу этого сделать! – воскликнул Генрих, вытирая глаза и приходя в себя. – Письмо, о котором говорил врач, невозможно найти, а без него процесс против кардинала не начать. Я бы сделал для вас все, Анна, но преследовать Уолси без доказательств вины противно моей чести и справедливости.

– Разве слов одного человека не достаточно? – в отчаянии крикнула она. – Людей обезглавливали на основании показаний свидетелей.

– Их было больше, чем мы имеем в данном случае, – возразил Генрих.

Анна не могла больше давить на него. Она проиграла, но завтра будет новый день.

– Простите меня, если я не сдержалась. Все потому, что мне больно думать, как вас обманули и предали.

– Вы не понимаете, как растравляете мою рану, Анна, – сказал Генрих.

Анна шла по Уайтхоллу следом за Норрисом в апартаменты короля, не ожидая, что ее примут. Генрих простил Уолси! О чем он думает?

– Вам следовало вместо этого арестовать его! – крикнула она, укоряя Генриха за безрассудство, однако тот остался неколебим как скала.

– Вы ведь не хотите, чтобы от моего имени вершилась несправедливость? – с вызовом спросил он.

– Вы не должны демонстрировать такую благосклонность к нему! – бросила она в ответ. И все продолжалось в том же духе, шло по порочному кругу: он – ей, она – ему, отчего у Анны оставалось ощущение усталости и разбитости.

Она больше не могла держать под контролем ни свои страхи, ни вспышки гнева и жила в постоянной тревоге: вдруг Генрих вернет назад Уолси, а тот, зная о ее враждебности, постарается устранить недоброжелательницу. Анна понимала, что доводит Генриха до крайних пределов терпения, но не могла придержать язык. Войдя однажды в личные покои короля, она застала его за разговором с сэром Джоном Расселом, придворным, за плечами которого была блестящая карьера, и услышала, как собеседник побуждает Генриха проявить доброту к кардиналу:

– Он прекрасный государственный деятель, сир, и никто не служил вам более верно, даже если он не сумел довести до конца ваше…

– Сэр Джон, – прервала его Анна, – меня удивляет, что вы хвалите в глаза королю человека, обвиненного в таком количестве нанесенных его милости обид и оскорблений. Прощение не означает, что о них забыли.

Ждать ответа изумленного сэра Джона Анна не стала. Прекрасно сознавая, что Генрих сверкает на нее взглядом, она удалилась и поклялась себе, что больше никогда не заговорит с сэром Джоном.

Однако Генрих пошел за ней.

– Анна, я вас очень люблю, но не позволю третировать моих джентльменов, – с укором произнес он; стоявшие рядом придворные ухмыльнулись. – И да, прощение не означает, что совершенные человеком проступки забыты – мною, ибо в данном случае значение имеет мое мнение.

– Тогда я тоже прошу у вашей милости прощения, – едко проговорила Анна, сделала изысканный реверанс и пошла прочь, прежде чем он успел сказать что-нибудь еще.

Разумеется, Генрих явился к ней, как только смог, весь раскаяние и испуг: вдруг она снова начнет грозить, что бросит, – и Анна грациозно приняла его извинения. Как обычно, после ссоры Генрих был более страстен, чем когда-либо, поэтому она позволила ему поцеловать и приласкать себя.

Анну беспокоило, что она так легко срывается и дает волю языку, но сдержаться не могла. Казалось, она все время борется с демонами. И главным из них сейчас был Уолси.

Перебранки продолжались, подпитываемые нежеланием Генриха прибегнуть к помощи трактата Кранмера, который уже был завершен. Вскоре наступила весна, за ней пришло лето, а король все колебался: ему не хотелось совершать последний отчаянный рывок, способный привести к разрыву с Римом. Сколько Анна ни подталкивала его, сколько ни изводила капризами и придирками, сдвинуть короля с мертвой точки не удавалось.

– Вы были так одушевлены предложенным Кранмером решением, – напомнила она Генриху.

– Да, но я думаю о том, какие могут быть последствия, если я встану на этот курс. Сейчас я собираюсь приказать своим лордам, духовным и светским, чтобы они обратились в Рим с прошением о решении дела в мою пользу.

– И вы думаете, это тронет папу? – Анна была полна презрительной насмешливости. – Генрих, мне двадцать девять, и я не молодею. Если вы надеетесь обрести сыновей, вам надо действовать более решительно, а не слать петиции.

– Анна, если я выберу какой-нибудь иной путь и не стану ждать решения папы, император может объявить войну. Вы понимаете, сколько врагов я нажил в стремлении к нашему браку? Не только за границей, но и здесь, в моем королевстве, при моем дворе! Вы хоть представляете, чем я рискую ради вас? Своей популярностью, безопасностью Англии, самого моего трона!

– Это не имеет значения! – страстно возразила она, понимая: нужно остановить его, чтобы не думал о ней как о причине всех проблем. – Значение имеем мы и наш брак. Знаете, я читала о древнем пророчестве, что в наше время одна королева должна сгореть на костре. Это могу быть я! Я знаю, меня ненавидят, и сокрушаюсь об этом. Но даже если мне придется перенести тысячу смертей, моя любовь к вам не уменьшится ни на йоту!

Тут Генрих поцеловал возлюбленную и на время позабыл о своих тревогах. Однако слова короля немного отрезвили Анну, она решила отныне проявлять к нему чуть больше почтения и постараться стать снова той женщиной, в которую он когда-то влюбился.

Генрих отправился в Хансдон навестить свою дочь принцессу Марию. Девочке исполнилось четырнадцать, а с тех пор, как возникло Великое дело, при дворе она появлялась редко, потому что оба родителя хотели оградить ее от душевных переживаний.

– Я скучаю по ней, – говорил Генрих Анне, – и хотел бы быть уверенным, что она не заразится упрямством Екатерины.

Домой он вернулся в дурном расположении духа.

– Прекрасно, когда собственная дочь начинает говорить отцу, что тот поступает неправильно, – ворчал он. – И забывает о своем долге перед ним! Екатерина поработала над своей дочерью. Мария повторяет все те же старые, набившие оскомину доводы. Я сказал ей, что приеду вновь, только когда она начнет смотреть на вещи правильно. Дерзкая девчонка заявила, что готова слушаться меня во всем, кроме того, что противоречит ее совести.

– Она что же, не уважает своего отца и короля? – возмущенно спросила Анна.

– Никогда прежде она не перечила мне, – сокрушался глубоко опечаленный Генрих. Раньше Анна часто видела его с Марией в покоях Екатерины и не забыла об этом. Генрих обожал свою дочь, а она – его.

Прошение лордов было отправлено в Рим. В Генрихе снова зародилась надежда, но Анна ничего не ждала. Недели проходили, и ни слова в ответ. В сентябре Климент, который старательно избегал вынесения окончательного решения, предложил, чтобы королю было позволено иметь двух жен.

– Двух жен! – взорвался Генрих. – Неужели теперь Церковь одобряет двоеженство?

– Как он может предлагать такое? – ахнула потрясенная до самых глубин своего существа Анна.

– Он пишет, что может разрешить это и скандал будет меньше, чем в случае аннулирования брака.

Втайне Анна радовалась. Опустившись так низко, Климент утратил всякое доверие Генриха и, если есть на свете справедливость, всего света вообще.

– Для меня с ним все кончено, – сказал Генрих, глаза его при этом были как сталь. – Мне всегда следовало полагаться на свою совесть, которая есть более высокий и справедливый судья, чем разложившийся Рим. Бог, мне это ведомо, руководит моими действиями. Климент заставил меня ждать три мучительных года, и теперь он узнает, что мое терпение истощилось. Пошлите за Кранмером!

Томас Кромвель неожиданно столкнулся с Анной, когда та прогуливалась вдоль берега реки в Гринвиче и размышляла, сколько может пройти времени, прежде чем университеты выскажут свое мнение. Теперь Кромвель являлся членом королевского Тайного совета. Генрих отзывался о нем очень высоко, впечатленный ревностным стремлением нового сподвижника порадеть на пользу короля. Анне этот человек не был особенно приятен, но они разделяли общее стремление к реформам и одобряли перевод Библии, так что, если Кромвель жаждал применить свои замечательные таланты и содействовать аннулированию брака, она была более чем готова отставить в сторону свои сомнения на его счет.

Анна полагала, что Генрих едва ли станет снова так сильно полагаться на канцлера, как полагался на Уолси, – теперь король обрел подлинную самостоятельность, – но она знала о растущем влиянии Кромвеля. Пока он понимает, что ее воля – закон для короля, они будут ладить.

Кромвель поклонился:

– Леди Анна, я подумал, вы захотите узнать. Совету представили новые свидетельства против кардинала.

– Новые свидетельства, мастер Кромвель?

Тот огляделся по сторонам. Поблизости никого, кто мог бы подслушать их разговор, не было. В этот холодный первый день ноября большинство придворных не показывали носа на улицу и сидели вокруг каминов и жаровен. Кромвель понизил голос:

– У нас есть послания Уолси, подтверждающие, что он писал императору и королю Франции, прося их содействовать его примирению с королем. Глупый шаг со стороны человека, осужденного по Статуту премунира, не правда ли, леди Анна? Апелляция к иноземным правителям будет истолкована как измена, и ему придется за это ответить.

– Король верит в виновность кардинала?

Всего несколько дней назад Анна слышала, как Генрих говорил, что Уолси был лучше любого из его теперешних советников, и хвалил изгнанника за отличное исполнение церковных обязанностей в Йорке.

– Да. Уже во время нашего разговора был выписан ордер на арест. – В свинячьих глазках Кромвеля промелькнула мимолетная искра сожаления.

– Вам жаль вашего бывшего господина, – заметила Анна.

– Он был хорошим руководителем, – задумчиво произнес Кромвель, потом его губы сложились в знакомую, по-бычьи упрямую линию. – Но мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь думал, будто я испытываю хоть малейшую симпатию к человеку, который совершил измену. Вам, наверное, доставит удовольствие новость, что арестовать кардинала от имени короля отправлен граф Нортумберленд.

К Гарри Перси теперь перешел титул и владения его отца! Наконец-то восторжествовала справедливость, хотя бы отчасти.

– Это очень подходящее для него поручение, не так ли? – тихо спросил Кромвель, и вдруг Анна вспомнила, как стояла в объятиях Гарри под сенью липы неподалеку от монастыря Черных Братьев и за ними наблюдал какой-то человек в черном.

– Вы видели нас! – воскликнула она. – Вы знали!

– Я был доверенным лицом кардинала. Мне известно, что произошло. Не было никакой помолвки с Мэри Тальбот. Она обсуждалась, это верно, но настоял на ней Уолси. Таким образом он отомстил вам, Болейнам, за то, что вы глумились над ним. Будьте благодарны, что он остановился на этом. Глупца Бекингема он привел на плаху.

Анна глядела на своего собеседника во все глаза:

– Значит, мы с Гарри были помолвлены законно?

– Да, у вас имелись свидетели. Но кардинал официально аннулировал помолвку. У Перси не оставалось иного выбора, кроме как смириться, либо ему пришлось бы испытать на себе гнев короля. Мне жаль вас, леди Анна. Это было жестоко по отношению к вам. Но теперь вы сможете расквитаться.

– Вы считаете, я не вправе желать этого? – спросила потрясенная открытием Анна. Оказывается, ее мнение об Уолси было верным с самого начала.

– Кто стал бы осуждать вас, – ответил Кромвель.

Погода стояла хмурая, но Анна находилась на улице – наблюдала за тем, как Генрих упражняется в стрельбе из лука по мишеням у Хэмптон-Корта – огромного, раскинувшегося на большой территории дворца, который Уолси построил, а потом подарил королю, так экстравагантно выразив свою преданность суверену. Король поразил мишень в самый центр – попал в глаз быку, как тогда говорили, и тут к нему подошел и низко поклонился джентльмен, служивший вестником у Уолси, – Джордж Кавендиш.

– Ваша милость, кардинал умер, – сообщил он.

Генрих моментально спал с лица.

– Умер? – эхом откликнулся он.

– Да, сир. Он болел много месяцев, и, пока его везли в Лондон, слег в Лестере, где монахи дали ему приют в аббатстве. Он скончался этой ночью.

Кавендиш едва не плакал. Слуга был предан своему господину. На Анну он не взглянул.

Генрих сглотнул и хриплым голосом спросил:

– Он говорил обо мне перед кончиной?

Кавендиш смутился.

– Что он сказал? – потребовал ответа Генрих. – Говорите!

– Сир, простите меня. Он сказал, что, если бы служил Богу так же усердно, как вашей милости, Господь не покинул бы его на закате дней.

Повисла напряженная пауза.

– Лучше бы он остался в живых! – выпалил Генрих и удалился, гордо выпрямив спину.

Анна предоставила Генриха самому себе. Она решила выждать время, пока тот освоится с новостью. Но король сам явился к ней и сказал:

– Бог рассудит его.

При этом вид у него был такой, будто он проплакал не один час.

– Вы призвали бы его к земному суду, – напомнила Анна. – Он, должно быть, знал, что окажется в Тауэре.

– Был ли он изменником? – спросил сам себя король.

– Вы сами знаете, что был.

– Я знаю только то, что говорят о нем враги.

– У вас есть доказательства! В посланных им письмах.

– Но были ли его намерения предательскими? – Короля терзали сомнения.

– А какими еще они могли быть?

Тут Генрих посмотрел на Анну, глаза его увлажнились, потом лицо посуровело.

– Да, он был предателем, держался заодно с Римом. Можно сказать, Господь совершил свой суд.

Анна подумала, действительно ли Генрих сподобился бы казнить князя Церкви. Если бы вопрос стоял так, он, наверное, простил бы Уолси, как делал много раз прежде. Он любил кардинала.

Чего не скажешь о других придворных. Кардиналу страшно завидовали, им возмущались, так что его смерть обрадовала многих. Проводя время с Генрихом, Анна едва могла скрыть ликование – она испытывала чувство огромного облегчения: никогда больше Уолси не вернется и не спутает ее планы.

Отец и Джордж чувствовали себя триумфаторами.

– Счастливое избавление! – шипел дядя Норфолк.

Джордж и весельчак Фрэнсис Уэстон схватили Анну за руки и потащили в сторону кабинета устроителя пиров.

– У меня есть отличная идея для представления масок, – объяснил Джордж. – Фрэнсис меня поддерживает.

– Маски? Сейчас?

– Лучшего времени и быть не может. Я назову картину «Сошествие в ад кардинала Уолси».

Анна подумала, что-то скажет Генрих, но восторг двух приятелей был заразителен, к тому же они поддались общему настроению, преобладавшему в тот момент.

Поэтому Анна нарядилась особенно соблазнительной демоницей и присоединилась к остальным участникам празднования кончины Уолси, которые тыкали игравшего роль кардинала актера вилами, подталкивая его к геенне огненной, музыканты играли невпопад, а весь двор дружным хохотом выражал одобрение. И Генрих, что удивительно, не протестовал, но смеялся вместе со всеми, пряча за весельем свою печаль. А вот Кромвель отвернулся от всеобщего ликования. Анна это заметила.

С глубокой скорбью Анна выслушала новость о смерти от лихорадки Маргариты Австрийской. Только в прошлом году Маргарита искусно вела переговоры и добилась соглашения между Францией и Испанией, ставшего известным под названием Дамский мир, – сама она представляла интересы императора Карла, а мадам Луиза выступала со стороны короля Людовика.

– Это была великая женщина, – сказал Генрих.

– Она давала вдохновение, – подхватила Анна. – И доказала – как и Изабелла, – что женщина может управлять государством не менее успешно, чем любой мужчина.

То же самое рассчитывала сделать Анна.

Екатерина лежала тяжело больная в Ричмонде. Казалось, неприлично надеяться, что она вслед за Уолси сойдет в могилу и Великое дело в одночасье разрешится. Тем не менее Анна невольно рассчитывала на такой исход. Генрих, терпение которого в отношении Екатерины истощилось, выказывал к ней мало сочувствия и оставался с Анной в Хэмптон-Корте.

– Я не стану рисковать, еще подхвачу от нее инфекцию, – заявил он. – В Ричмонде чума.

Он довольствовался тем, что посылал Екатерине оскорбительные письма, убеждая ее уйти в монастырь. Хотя королева и была слаба, однако упорно отказывалась сделать это.

Скоро, Анна не сомневалась в этом, университеты выскажут свое мнение. И через несколько коротких месяцев – даже недель – она может стать королевой. Разумеется, раздадутся критические замечания: мол, ее род далеко не так древен и знатен, как род Екатерины или большинства других королев Англии, которые правили до нее. Недостаточно было принадлежать к потомкам древних королей через Говардов со стороны матери – главное значение имело, кто твой отец; и найдется немало людей, которые будут тыкать в нее пальцами и утверждать, что она слишком низкого происхождения и недостойна стать королевой. Однако в семье Анны из поколения в поколение передавалось предание, что Болейны – потомки норманнского лорда, обосновавшегося в Англии в XII веке.

Она обсудила этот вопрос с главой Геральдической палаты и поручила ему составить свое фамильное древо. К удовольствию Анны, герольд протянул ее родословную до великого лорда Евстахия, графа Булонского, который женился на представительнице английской королевской семьи и внучка которого вышла замуж за короля Стефана.

Генрих просмотрел масштабную таблицу, демонстрировавшую вереницу предков Болейнов, и нахмурился.

– Что за мошенник составил это? – спросил он, весьма огорчив Анну. – Это все выдумки. Сыновья Евстахия стали правителями Иерусалима. – Генрих хорошо знал свою королевскую родословную.

– Был еще другой сын, от которого происходит моя семья.

– Гмм, – промычал Генрих, слова Анны его не убедили. – Лучше не трубить об этом на всех углах.

– Но это правда! – возмутилась Анна.

– Я сказал – нет. Не хочу, чтобы вас подняли на смех. – И он остался непоколебим.

Так же недоволен был король и девизом, который Анна выбрала и приказала вышить на новых ливреях, заказанных для ее слуг: «Быть посему, и пусть негодуют негодующие». Это было послание всем тем, кто вздумает оспаривать ее право стать королевой.

Однако Генрих не выказал одобрения:

– Вы действительно хотите стать предметом насмешек, Анна? Вам, как никому другому, должно быть известно, что девиз императора: «Негодуйте негодующие, да здравствует Бургундия». Вы ведь жили при дворе его тетки. Люди уже отпускают шутки. Я видел, как вчера Шапуи усмехался, глядя на одну из этих эмблем.

У Анны запылали щеки. Она забыла девиз, знакомый еще с того времени, когда жила в Бургундии, но теперь обмерла и мигом распорядилась, чтобы эмблемы, вызывающие ненужные ассоциации, спороли.

Екатерина не умерла. Пути Господни неисповедимы, королева выздоровела и на Рождество приехала в Гринвич к Генриху вместе с принцессой Марией. Анна снова была вынуждена праздновать – если такое слово здесь уместно – эти дни в Хивере. Еще год прошел впустую! Но он будет последним. Генрих заверил ее, что в следующем году они непременно поженятся.

Глава 19. 1531 год

Испанка леди Уиллоуби смотрела на Анну свысока, задрав свой аристократический нос. Из всех придворных дам Екатерины эта демонстрировала наибольшее неуважение. Женщина прямая и откровенная, леди Уиллоуби не делала секрета из своего отношения к разводу короля. Поэтому, когда Анна встретилась с ней в галерее в день своего возвращения из Хивера в Гринвич, прием ей был оказан столь же холодный, как воздух за стенами дворца.

– О, леди Анна, – сказала баронесса, отступая в сторону и давая возможность пройти Анне и ее нагруженным багажом слугам, – мы надеялись, вы останетесь в Хивере.

– А я, – не уступила в вежливости Анна, – хотела бы, чтобы всех испанцев утопили в море!

– Такие речи – неуважение по отношению к нашей доброй госпоже королеве, – с упреком в голосе произнесла леди Уиллоуби.

Анна решила сбить спесь с этой вздорной особы и резко бросила в ответ:

– Мне до нее нет никакого дела. Она не настоящая королева, и я предпочла бы видеть ее на виселице, а не признавать своей госпожой!

И проплыла мимо, не дав обидчице шанса ответить.

Как обычно, Генрих приветствовал ее возвращение ко двору с распростертыми объятиями, и они обедали наедине в личных покоях короля.

– Мне так хотелось, чтобы вы провели Рождество здесь, дорогая, – сказал он. – Торжества прошли великолепно, и двор был полон гостей. Но лучше всего, что со мной была Мария. Она теперь стала настоящей юной леди, очень образованной и воспитанной.

Анна почувствовала, как в ней нарастает гнев.

– Это та самая Мария, которая отказалась повиноваться вам и поддержала свою мать? – сорвалась она. – Удивляюсь, что вы так хвалите ее, когда она забыла свой долг по отношению к вам!

Генрих смотрел на Анну в упор, и его шею заливала краска, что было опасным признаком.

– Иногда я думаю, что это вы забываетесь, – сказал он. – Мы много дней провели в разлуке, и я жаждал увидеть вас, а вы меня уже корите.

– Я была очень рада видеть вас! – выкрикнула Анна. – Но вы, кажется, обманываете сами себя. Или принцесса изменила свое мнение и стала послушной?

– Нет, но, Анна, она моя дочь, и я очень люблю ее. Со временем она все поймет. Она молода, и ей пока не хватает мудрости, чтобы разбираться в подобных делах. Вам следует быть немного добрее, правда. Екатерина никогда в жизни не говорила мне столь обидных слов. – В глазах Генриха стояли слезы.

– Ну что же, я уверена, она будет рада получить вас обратно! – едко произнесла Анна.

– Давайте не будем ссориться, дорогая, прошу вас. Я разберусь с Марией, обещаю, но так, как посчитаю нужным. Мне сейчас не нужны новые неприятности. Климент приказал явиться в Рим, чтобы я защищал свое дело в суде.

– Вы поедете? – Анна сжала руку Генриха, желая дать понять, что простила его.

В эти дни она постоянно ловила себя на том, что невольно доводит короля до края терпения, а потом спохватывается и понимает: надо показать ему и более мягкую сторону своего характера.

– Нет! И я намерен проигнорировать бреве, которое он издал: приказал отослать вас от себя и запретил моим подданным соваться в это дело. По правде говоря, Анна, я начинаю приходить к убеждению, что Английской церкви будет лучше во главе со мной, королем.

«Хватит рассуждать! – мысленно вспылила Анна. – Сделайте что-нибудь!»

А вслух сказала:

– Я долго обдумывала это, и вы знаете, что у других в мыслях то же самое.

– К примеру, у Кромвеля, – подхватил Генрих. – Мы с ним весьма интересно и содержательно дискутировали на этот счет. Он полагает, что оторвать Церковь Англии от Рима – значит дать ей массу преимуществ. Но пусть лучше он сам вам расскажет.

Король тотчас же послал за Кромвелем и пригласил этого здоровяка с бычьей шеей разделить с ними трапезу, распорядившись подать новых блюд и вина.

– Это неожиданная честь для меня, сир, – с улыбкой сказал Кромвель, – и какое удовольствие, что леди Анна тоже здесь. – Он склонил голову в ее сторону.

– Расскажите ей то, что говорили мне, – попросил Генрих, опуская нос в тарелку с паштетом из оленины и тушеной зайчатиной.

Кромвель повернулся к Анне:

– Папа тянет с решением дела его милости. Зачем ждать вердикта Рима? Каждый англичанин – хозяин в своем доме, так почему же королю не быть хозяином в Англии? Разве обязан он делить власть с иноземным прелатом? Я сказал ему, не имея намерения выказать неуважение, что он только наполовину король, а мы лишь наполовину его подданные.

Впечатляющий по силе аргумент! И Генрих, судя по лицу, жадно впитывал в себя слова гостя.

– Я сама не могла бы придать этой мысли лучшую форму, – заявила Анна, потеплев к Кромвелю.

– Римская церковь владеет здесь огромными богатствами и собственностью, – продолжил тот. – Если мне развяжут руки, я смогу сделать его милость богатейшим сувереном из всех, когда-либо правивших в Англии.

Глаза Генриха заблестели.

– Уверен, разрыв с Римом станет популярным шагом, – подхватил он. – Истинному англичанину претит платить Риму Петрово пенни[24]. Это обременительный налог.

– Вашей милости было бы легче бороться с разложением среди духовенства, если бы вы стали во главе Английской церкви, – заметила Анна.

– Ей-богу, я мог бы справиться с этой напастью! – согласился Генрих, загоревшийся идеей. – Мне следует править своим королевством без вмешательства Рима или любой другой иноземной силы.

Анна трепетала от волнения, слыша от короля такие речи. Но, вспоминая прошлый опыт, сомневалась, насколько далеко он готов зайти?

Генрих удивил ее. В конце января он созвал в Вестминстере Собор духовенства Кентербери и Йорка. Всем было ясно: грядет нечто грандиозное, потому что важные церковные реформы производились только с одобрения Собора.

Через неделю король выступил перед парламентом и заявил, что Церковь Англии признает его своим единственным защитником и верховным главой.

– Ни парламент, ни Собор не ослушаются меня! – сказал он после этого Анне.

Каждый день король позволял отсутствовать на заседаниях тем членам парламента, которые поддерживали королеву. Потом старейший из архиепископов – Уорхэм объявил, что Собор готов признать короля верховным главой Церкви Англии, насколько это допускает закон Христов.

– Они настояли на подобной формулировке, – сказал немного расстроенный Генрих Анне, когда приехал к ней в Уайтхолл в тот же вечер. – Все слегка выходили из себя, пока мы вели переговоры. Но дело сделано, дорогая. Отныне Английская церковь больше не признает папу, или епископа Рима, – я распорядился, чтобы отныне его называли так и только так. Он не будет пользоваться верноподданством моих епископов и не имеет никакой духовной власти в Англии.

У Анны от радости закружилась голова. На такое она даже не надеялась. Она сознавала: ни один английский король никогда не решался на столь рискованное предприятие. Ее уважение к Генриху резко возросло. Он продемонстрировал отменную храбрость, взявшись за дело, которое по сути своей являлось революцией. Англия тысячу лет подчинялась Риму, и теперь извечный порядок будет опрокинут. Перспектива вырисовывалась великолепная, хотя и пугающая. Предугадать последствия было трудно.

– Вместе, Анна, мы выстроим новую Церковь! – торжественно произнес Генрих, и глаза его засияли. В этот момент она любила его, любила по-настоящему.

Парламент, не теряя времени, одобрил новый статус короля, и грандиозная новость была провозглашена по всей Англии. Подданным Генриха сообщили, что их суверен теперь фактически король и папа в своей стране, имеющий полномочия следить за материальным и духовным благополучием народа.

Анна пришла в полный восторг, когда о том же объявили при дворе. Она у всех на глазах обняла Генриха.

– У меня такое чувство, словно я обрела рай! – воскликнула счастливая Анна, потом поймала на себе враждебный взгляд Шапуи и вызывающе улыбнулась.

Отец и Джордж были в экстазе. И когда во время состоявшегося позднее приема уважаемый Джон Фишер, епископ Рочестера, стал утверждать, что главенство короля над Церковью Англии противно Божественному закону, кровь в груди сэра Томаса вскипела.

– Епископ, я могу доказать вам, вооружившись авторитетом Писания, что Господь, покидая этот мир, не оставил на земле преемника, или викария, – заявил он.

– А кто же тогда сказал Его ученику: «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата Ада не одолеют ее»?[25] – возразил старик.

– Давайте сегодня не будем спорить, – вмешался король. – Посмотрите, милорд епископ, большинство дворян присоединились к моему торжеству и немалое число ваших братьев-священников тоже. Пойдемте, милорд Уилтшир, выпейте со мной. – Генрих и Анна оставили Фишера размышлять над сказанным и присоединились к Кромвелю.

– Моего канцлера здесь нет. – Генрих тщетно озирался по сторонам. – Я надеялся увидеть его.

– Томас Мор не одобрит этого, – заметил Кромвель. – У него, вероятно, возникло расстройство желудка.

Но тут появился Мор. Он торопливо вошел в приемный зал со стопкой бумаг под мышкой. Лицо Генриха озарилось радостью и облегчением.

– Томас! – воскликнул он и обнял Мора, который даже не успел поклониться.

– Жажду получить прощение у вашей милости. Меня задержали в канцелярии, а потом пришлось дожидаться барки в Вестминстере. – Мор любезно улыбался, но взгляд у него был настороженный.

К ним подошел Норфолк.

– Клянусь святой мессой, мастер Мор, я и не надеялся увидеть вас здесь! – воскликнул он и ударил канцлера по плечу. Они были давними друзьями.

– Я верный слуга короля, – сказал Мор. – Мое место здесь.

– А что думает ваше лордство о новом титуле его милости? – с вызовом спросил Кромвель у Норфолка.

Генрих уперся взглядом в дядю своей возлюбленной, и Анна тревожно втянула ноздрями воздух. Норфолк, как и все Говарды ревностный католик, был противником реформ.

– Не спрашивайте меня! – фыркнул герцог. – Пусть это дело решают те, у кого есть мозги в голове, как у его милости.

– Вот слова истинного англичанина! – засмеялся Генрих. – Надеюсь, все мои подданные окажутся столь же мудрыми, как вы, милорд. И не будут походить на этого дурака Фишера. – Он повернулся к Анне, ее отцу и Кромвелю, оставив Норфолка и Мора беседовать друг с другом. – Его нужно остановить, – понизив голос, сказал король.

– Я переговорю с ним потихоньку, – обещал Кромвель.

– Этот доходяга-епископ был чертовски груб со мной, – встрял Томас Болейн.

– Он может быть опасным противником, – предупредила Анна. – Люди уважают его как великого теолога. Не забывайте, он бесстрашно защищал королеву, не получая от этого никаких выгод.

– Он продолжает писать книги в ее защиту, – недовольно буркнул Генрих. – Сторонники Екатерины считают его святым. Моя бабушка тоже так полагала, он был ее духовником. Но под внешностью святого – стальная воля. Кромвель, сделайте так, чтобы он держал рот на замке.

Фишер был только одним из несогласных.

– Но таких может набраться легион, – горячо сказала Анна Джорджу, когда на следующее утро они, несмотря на февральский ветер, осмелились выйти прогуляться в сад.

– Вчера вечером, уже после того, как король пытался утихомирить епископа, тот излагал свои взгляды всякому, кто готов был его слушать, – поделился с сестрой Джордж. – Распространял крамолу, не меньше. И некоторые внимали ему, особенно те, кто симпатизирует королеве.

– Его надо заставить умолкнуть! – воскликнула Анна. – Никому не дозволено бросать вызов владычеству короля. Я поговорю с его милостью.

– Теперь он может лишить епископа сана, – напомнил ей Джордж.

Да, она поговорит с Генрихом.

Лицо короля было мрачным.

– Кто-то пытался отравить епископа Фишера, – сказал он Анне однажды вечером после заседания совета. – Мы арестовали виновного, негодяя по имени Ричард Роуз, повара епископа. Он добавил какой-то порошок, который ему дали, в овсянку, приготовленную для милорда, его гостей и слуг. Двое из них умерли, семнадцать тяжело больны. Невозможно поверить, что человек способен совершить такое. Отравление – это страшное преступление, и оно заслуживает жестокого наказания. – Губы короля надменно изогнулись от возмущения.

– А епископ Фишер? Он пострадал? – спросила Анна.

Да простит ее Бог, но она подумала, что было бы очень кстати, если бы святой прелат оказался прикованным к постели и замолчал на некоторое время.

– Нет, благодарение Господу. Он как раз решил поститься. Однако нет сомнения в том, что яд предназначался ему. Роуз сначала сказал, мол, считал эти порошки слабительным и добавил их шутки ради, но потом переменил показания и стал утверждать, что ему дали отраву, заверив, что большого вреда не будет: ну, может, кого-то стошнит, не больше. Но он не раскрыл, кто ему такое сказал.

Анна похолодела. «Теперь все свалят на меня! Епископ – известный противник развода короля. Люди станут говорить, будто я пыталась убить его».

– Вы надавили на Роуза, чтобы тот назвал имя передавшего порошок? – вслух спросила она.

– Да, его допрашивали. И сегодня снова подвергнут испытанию, на этот раз более суровому. – Глаза Генриха сузились. – Думаю, он заговорит.

Генрих ушел на заседание совета, и Анна поспешила поделиться своими опасениями с Джорджем. Он слушал ее со все возрастающим гневом.

– Роуза снова допрашивают, пока мы тут разговариваем, – сообщила Анна брату. – До сих пор он брал всю вину на себя.

– А если он говорит правду? Он мог сам купить эти порошки, аптекарь ему описал, каково их действие, но Роуз добавил слишком много.

– Или его предупредили, что, если он заговорит, его семье придется несладко. Джордж, это было намеренное покушение на жизнь епископа – наверняка; уж очень оно пришлось ко времени. И я не могу удержаться от мысли, что за этим стоит кто-то из наших друзей – кто-то достаточно могущественный, чтобы запугать Роуза и заставить его молчать.

Джордж обвил ее рукой:

– Сестра, думаю, ты слишком увлеклась игрой воображения.

– Но какие мотивы мог иметь Роуз, чтобы совершить подобное?

– Обозлился на кого-нибудь?

Анна встала:

– Хотелось бы мне в это верить. – Во дворе зазвенел колокольчик. – Мне пора. Скоро Генрих вернется с заседания совета.

– Дайте мне знать, если Роуз заговорит, – попросил Джордж.

Ужасный червь подозрения копошился в мозгу Анны. Отец был зол на Фишера. После приема он рвал и метал, осыпал епископа всевозможными ругательствами. И сама она делилась с Джорджем тревогами насчет того, насколько опасен может быть Фишер. К тому же Генрих сказал, что старика нужно остановить. Но не так же! Нет, Анна не могла поверить, что отец способен опуститься столь низко, чтобы пойти на убийство, к тому же с помощью яда, оружия женского, для использования которого не нужна грубая сила. Разумеется, он до такого не опустится!

Джордж, конечно, тоже не способен на подобное злодеяние. Неужели он так сильно ее любил, что мог решиться на убийство? Разве он настолько глуп, чтобы не понимать, какие будут последствия?

Порывистый и своевольный, Джордж – по его собственному признанию – уже совершал насилие. Из всех членов семьи Анны именно на Джорджа слава и возвышение повлияли сильнее всего. Он стал даже более амбициозным, чем она сама или их отец. Мог ли Джордж пойти на преступление, ошибочно полагая, что таким образом расчищает ей путь? Нет, Анна в это не верила.

Роуз не заговорил. Он так и не назвал человека, который дал ему порошок.

Через несколько дней Генрих пришел к Анне. Он говорил неохотно, будто с трудом выдавливал из себя слова.

– Лорд-канцлер Мор говорит, что ходят возмущающие спокойствие слухи, будто вы, моя милая, ваш отец и ваш брат причастны к попытке отравления Фишера, – с оттенком презрения в голосе произнес король.

– Все это грязная ложь! – воскликнула встревоженная Анна. – Я бы никогда…

– Дорогая, я знаю, – успокоил ее Генрих. – Боже, я уйму эти злые языки, даже если мне придется их отрезать! Никто не смеет клеветать на вас. Я сказал Мору… сказал, что на вас несправедливо возлагают вину за все, даже за плохую погоду.

Кто-то намеренно старается очернить ее, в этом Анна не сомневалась. Само использование яда уже имело целью вывести на сцену в качестве подозреваемой ее, женщину. А какая еще женщина имела основания желать, чтобы Фишер умолк?

– Суда не будет, – сообщил Анне Генрих, после того как Роуза допросили в четвертый раз.

– Но вы говорили…

– Анна, я должен снять подозрения с вас и ваших близких.

– Я бы предпочла, чтобы Роуза допросили на открытом судебном процессе и мое имя больше не трепали на всех углах, – заявила Анна. – Он должен признать свою вину.

Генрих сидел неподвижно. Он не мог поднять на нее глаз.

– Что он сказал сегодня? – потребовала ответа Анна.

– Он мало что добавил, хотя на него давили. Упорно твердил, что действовал в одиночку. – И все равно Генрих избегал встречаться с Анной взглядом, сидел и теребил пальцами свой дублет. – Дорогая, слухи распространяются. Парламент, верховный суд королевства, издаст Акт с обвинением в государственной измене против этого негодяя, что продемонстрирует, как серьезно я отношусь к его проступку. И поскольку я питаю жестокое отвращение к подобным гнусным деяниям, то предложу парламенту принять новый закон, который будет расценивать намеренное убийство с помощью яда как государственную измену. Для меня они равны и вызывают одинаковое возмущение. Совершившие столь тяжкий грех будут сварены заживо. Ужасное наказание за ужасное преступление.

Ладонь Анны взлетела ко рту. Какое варварство! Невообразимые мучения. И Генрих мог отдать такое распоряжение! Однако Анна понимала, почему он столь беспощаден. Наказание должно устрашить и отбить охоту к подобным преступлениям у других. Она надеялась, как же она надеялась, что Роуз претерпит эти мучения не за чужую вину в качестве козла отпущения.

Сэр Фрэнсис Брайан уехал в Смитфилд смотреть на казнь Роуза и вернулся назад с чувством тошноты.

– Его подвесили на цепях к блоку и макали в котел, – рассказывал Брайан. – Он орал во все горло, и некоторые женщины, которые были на сносях, падали в обморок. Несчастный долго не умирал.

Анну передернуло. Она встретилась взглядом с Джорджем. В глазах у обоих застыл ужас.

Мнения европейских университетов относительно Великого дела наконец были собраны. Их окончательный вердикт привезли, когда Анна и Генрих играли в карты в ее покоях.

– Двенадцать за меня, и четыре за королеву, – сказал Генрих, торжествуя. – Это стоило мне целого состояния, но оно потрачено не напрасно.

Анна надеялась, что не все отзывы были куплены и хотя бы некоторые университеты принимали свои решения по совести. Хотя какая разница, если результат, которого они оба желали, наконец достигнут?

– Дорогая, вы только подумайте, – говорил Генрих, – самые утонченные и образованные умы Европы объявили мой брак кровосмесительным и противным Божественному закону, так что он может быть аннулирован и признан недействительным. Прежде всего, папа Юлий не имел права давать на него разрешение.

– Значит, наш брак совершится? – спросила Анна.

– Через некоторое время, – ответил Генрих. – Я надеюсь, Климент обратит внимание на эти вердикты и аннулирует мой брак, чтобы эта брешь была залатана.

Анна не верила своим ушам: правильно ли она его поняла? Неужели и теперь он по-прежнему собирается согласовывать свои действия с Римом? Ведь он назначил себя главой Английской церкви! И что же, он и правда думает, что теперь папа с распростертыми объятиями примет его обратно в свою паству? Анна отчаялась, потеряла всякую надежду. В сердце своем король оставался верным сыном Римской церкви.

Когда Генрих зачитал вердикт университетов в парламенте и опубликовал его, поднялся неизбежный ропот протеста.

– Самые громкие голоса раздаются со стороны женщин, которые скорее своенравны, чем умны или образованны, – отчитывался Кромвель. – Они обвиняют вашу милость в том, что вы подкупили ученых докторов. Будет разумно подождать, пока не утихнет этот шум, прежде чем действовать дальше.

– Моя книга заставит умолкнуть злые языки, – заявил Генрих. «Зерцало истины» было готово к публикации. – Или мы изыщем более действенные способы добиться тишины.

Книгу Генриха по большей части встретили презрительными насмешками, и Анна никогда еще не была столь непопулярна. Слухи и пересуды, окружавшие историю с Роузом, не смолкали. Когда Анна появлялась на публике, люди шипели ей вслед: «Убийца!»

Все более глубокая печаль поглощала Анну. Она рассчитывала, что, как только университеты выскажутся, Генрих отдаст распоряжение архиепископу Кентерберийскому, тот объявит брак короля недействительным, и тогда они поженятся. Но Генрих ничего не предпринимал, даже сейчас он искал более привычные пути к осуществлению желаемого. В настоящее время король изо всех сил старался спровоцировать Екатерину, чтобы та покинула его и тем дала основания для развода. Когда заболела принцесса Мария и Екатерина билась в отчаянии, желая увидеться с ней, Генрих сказал несчастной королеве, что, если хочет, она может ехать и не возвращаться оттуда. Но Екатерина была неглупа и решила остаться при дворе. Она сказала королю, что не покинет его ни ради дочери, ни ради кого бы то ни было другого на свете. О, она была умна!

Генрих применил иную стратегию. Когда пришло письмо из Ватикана с сообщением, что его дело может быть рассмотрено только в Риме, и нигде больше, король кричал и топал ногами: он никогда на такое не согласится.

– И мне плевать на Климентовы отлучения! – бушевал он, направляясь к Екатерине, чтобы заставить ее отозвать свое обращение к папе.

– Я говорила вам, что она откажется, – устало произнесла Анна, когда король вернулся от королевы в ужасном настроении.

– Она пожалеет об этом, – горячился Генрих. – Я отправлю к ней депутацию членов Тайного совета, пусть призовут ее к благоразумию.

Однако Екатерина отказалась быть разумной. Она твердила, что не подчинится никакому другому решению, кроме принятого Римом. Анне хотелось хорошенько встряхнуть эту несносную женщину.

– Так не может продолжаться! – вспылила она. – Она постоянно вам перечит.

– Согласен, но император – это сила. Шапуи наблюдает за каждым моим шагом. Я не должен спровоцировать войну.

– Император занят битвой с турками на Востоке, – заметила Анна. – Ему не до того, чтобы идти войной на Англию.

– Мне это известно, но будьте уверены, он проявляет пристальный интерес к происходящему здесь. И я не могу угадать, что он предпримет, если Екатерина попросит его вмешаться. Не забывайте, его владения обширны. Подумайте, какую армию он может собрать. Но вы правы, дорогая, эта ситуация не может тянуться и дальше.

В то лето они попеременно проводили время то в Виндзоре, то в Хэмптон-Корте, каждый день охотились, ловили рыбу в Темзе и наслаждались хорошей погодой. Екатерина и Мария приехали вместе с ними в Виндзор, но, к радости Анны, не покидали апартаментов королевы. После того как Екатерина незадолго до отъезда из Гринвича перед всем двором назвала ее бесстыжим созданием, Анна не могла ручаться за свою сдержанность.

В конце июня Генриху исполнилось сорок. Какой-то юношеский задор еще сохранялся в нем, хотя за последнее время король раздался вширь, а волосы под беретом стали редеть. Зрелость шла ему. Высокий, элегантный, мускулистый и грациозный, он до сих пор привлекал к себе взгляды. Некоторые считали его совершенным образцом мужской красоты, но не Анна. Она не была очарована великолепием короля – слишком долго длилось ее знакомство с человеком, который скрывался под впечатляющей наружностью.

Достигнув сорокалетия, Генрих стал задумываться о том, как летит время. В его возрасте достойному мужу полагалось иметь сына, который уже был бы способен орудовать мечом на поле брани. Король часто говорил о своем желании отправиться в новый Крестовый поход против турок, но не мог этого осуществить, пока не обеспечит себя преемником. Желание иметь наследника являлось постоянной темой разговоров и предметом размышлений, мысль эта стала настолько неотвязной, что Анна начала опасаться, а не поздно ли ей вообще вынашивать детей. Ей уже исполнилось тридцать. Вот еще предмет для беспокойства!

– С меня хватит, – проворчал Генрих однажды вечером в июле, когда ввел Анну в приемный зал в Виндзоре и увидел уже сидевшую там Екатерину. – Я уеду от нее, так будет лучше.

Приняв участие в обычном фарсе – реверансе перед королевой – и пройдя к своему месту подальше от центра главного стола, Анна выбросила из головы слова Генриха как очередные пустые угрозы, полагая, что тут нечему радоваться. Однако король доказал ошибочность ее мнения.

– Упрямство Екатерины превратило мои угрызения совести в посмешище. Благодаря ей о моем Великом деле болтают по всему христианскому миру, – ворчал он позже. – Она покрыла меня позором, принесла мне бесчестье. Честное слово, я больше не стану терпеть ее непослушание. Когда мы через два дня переедем в Вудсток, я оставлю эту женщину здесь.

– Вы действительно оставите ее навсегда? – Анна не могла поверить своему счастью.

– Да, дорогая. Мне уже давно нужно было это сделать.

Наконец-то! Наконец-то!

– Вы предупредите ее заранее?

Генрих покачал головой:

– Я не могу вынести еще одну стычку. Когда мы уедем, я пошлю гонца, который передаст ей: мне угодно, чтобы она покинула замок в течение месяца и отправилась в дом, который сама для себя выберет. Она все поймет.

Да, она поймет, однако Анна не могла удержаться от мысли, что это был несколько трусливый способ осуществить задуманное расставание с супругой. Окажись Анна на месте Генриха, она сказала бы Екатерине пару ласковых на прощание! Но король всегда боялся своей испанки и ее могущественных родичей.

Ранним утром прекрасного летнего дня Генрих и Анна верхом покинули Виндзор, оставив Екатерину в неведении, какой судьбоносный шаг предпринял Генрих.

Два дня спустя перед ним, нервно переминаясь с ноги на ногу, стоял гонец и отчитывался: когда он передал королеве известие, что король ее покинул, королева попросила передать его величеству прощальные слова. Гонец откашлялся:

– Ваша милость, она сказала: «Куда бы я ни уехала, я остаюсь его женой и буду возносить за него свои молитвы».

Генрих взбесился:

– Отправляйтесь назад! Скажите королеве, что мне не нужны ее прощальные напутствия! Своим упрямством она причинила мне проблем без счета. Я знаю, она сильно полагается на императора, но пусть поймет, что Господь Всемогущий пока еще сильнее. Пусть прекратит донимать меня и займется своими делами. Я больше не хочу получать от нее никаких посланий.

Гонец удалился, заметно дрожа.

Но дело было сделано, и оптимизм Анны дал новые побеги. Екатерина убрана с дороги – какое долгожданное облегчение! – и настало время обустроить по-настоящему королевский двор. Она попросила Эдварда Фокса быть при ней алмонером – подателем милостыни и назначила людей на другие посты. Генрих продолжал осыпать ее подарками. Часто у дверей покоев Анны с новыми приношениями появлялся добродушный сэр Уильям Бреретон, джентльмен из личных покоев короля, все еще красивый в свои пятьдесят с хвостиком; послы, прибывавшие ко двору, тоже не оставляли ее без даров. Весь мир сознавал: месяца через три-четыре она станет королевой.

– Вы бы лучше поостереглись, племянница, – ворчал дядя Норфолк, сидя рядом с Анной, пока та смотрела игру в теннис. – Вы стали слишком высокомерны.

– Думаю, вам самим лучше последить за собой! – огрызнулась Анна.

– Именно это я и делаю. Я вижу, как вы обращаетесь с его милостью; слышу, как вы с ним разговариваете. Вам кажется, что вы можете управлять им, но не забывайте, что он король. Глупо смотреть на него как на простого мужчину. Продолжайте в том же духе – и станете причиной краха всей вашей семьи.

– Не будьте смешным, дядя, – отмахнулась Анна. – Его милость меня любит. Он ни на что не жалуется.

– Он пожаловался мне. На то, что вы ему сказали.

– А мне и словом не обмолвился, – заметила уязвленная Анна.

– Он боится вас. И непременно настанет день, когда он возненавидит за это самого себя. Так что будьте осторожны. Умерьте вашу заносчивость, добавив к ней немного уважения.

– Кто бы говорил! – бросила она в ответ.

Сэр Генри Гилдфорд, ревизор королевского двора, вел бесконечную беседу со своими приятелями в почти пустых личных покоях суверена, когда Анна, лелея в душе возмущение против Норфлока и Генриха, явилась туда, чтобы учинить королю допрос по поводу его жалоб. Сэр Генри уже давно выказывал дружелюбие к ней и был любим Генрихом, поэтому Анна удивилась, услышав, как он говорит Норрису, что очень сожалеет, но не может одобрить развод без санкции папы и восхищается стойкостью, с какой держится королева. Норрис, заметив Анну, предупреждающе кивнул сэру Генри, который резко обернулся.

– Миледи Анна, – сказал он, кланяясь.

Она была не в настроении прощать обиды. Подобные разговоры имели подрывной характер, и их следовало прекратить.

– Весьма прискорбно слышать столь нелояльные мнения, высказываемые в личных покоях его милости, – резким тоном произнесла она. – Если я попрошу короля, он уволит вас с вашей должности.

– Вам не стоит медлить с этим, – зло ответил сэр Генри. – Мне не нравится то, что творится в королевстве. Когда его милость вернется, я выражу ему свое возмущение.

– Что тут происходит? – вмешался знакомый высокий голос, и появился Генрих, вспотевший, в теннисном костюме и короткой бархатной куртке, с ракеткой в руке.

– Сэр Генри подает в отставку, – пояснила Анна.

– Нет! – возразил Генрих. – Я не позволяю. Пойдемте поговорим, Гилдфорд. – И он повел ревизора в комнату, служившую ему кабинетом.

Анна смотрела им вслед. Сквозь закрытую дверь она услышала, как Генрих сказал что-то в том духе, мол, не стоит обращать внимания на женскую болтовню. Анна едва не начала извергать из себя огонь.

Она повернулась к Норрису и попыталась заполнить наступившую тишину, хотя чувствовала, что голос вот-вот сорвется:

– Я слышала, король сделал вас управляющим Северным Уэльсом и богатым человеком. Говорят, вы состоятельнее многих аристократов. Поздравляю!

– Вы несчастливы, – понизив голос, произнес Норрис. – Стоит ли все оно того, леди Анна?

Теперь она уже давилась слезами: любимый человек выражал ей сочувствие – это уже было слишком.

– Молю Бога, чтобы стоило, – сказала Анна, понимая, что разговор опасно балансирует на грани интимности. – Мне нужно идти. Я увижусь с королем в другое время.

В те дни ей не нравилось выходить за пределы дворца. Людская ненависть была очевидна и доходила до неприличия. Слыша, как из толпы ей вслед летят оскорбления, Анна пугалась не меньше, чем злилась. Во время любых прогулок ее обязательно сопровождал эскорт, состоявший из королевской стражи. Не играло ей на руку и то, что епископ Фишер и прочие друзья королевы, хотя постепенно и сокращавшиеся численно, постоянно писали памфлеты и неумолчно выражали протесты против развода.

Незадолго до начала новой сессии парламента Анна передала Фишеру короткое послание с предупреждением, чтобы тот не появлялся на заседаниях, если не хочет повторно перенести недуг, поразивший его в феврале. Только когда гонец ушел, она поняла: фраза, которая по замыслу должна прозвучать сарказмом, на самом деле навлекала на нее подозрения. Но было слишком поздно возвращать гонца. О Боже, пусть думают, что хотят!

Теперь Анна редко заглядывала в Дарем-Хаус, но там оставались кое-какие вещи, и в ноябре она отправилась туда отобрать те, что пригодятся, когда она станет королевой. Увы, подобная перспектива продолжала казаться довольно отдаленной. Анна побуждала Генриха заставить парламент обратиться с просьбой к архиепископу Уорхэму, чтобы тот объявил его брак недействительным, но король не проявлял охоты. Уорхэм уже был пожилым человеком и хотел на закате дней пожить спокойно. Генрих полагал, что старик долго не протянет, и не желал оказывать на него давление, но Анна, вздыхая, думала: «Почему бы этому трясущемуся старому дураку не написать заявление о расторжении брака или не отчалить потихоньку к своему Создателю?»

Сидя одна среди великолепия своих покоев и поглощая приготовленный для нее обед, она снова и снова прокручивала в голове эту мысль, когда услышала отдаленные крики. Они становились громче и громче.

– Что это? – спросила Анна слугу, который безучастно стоял за ее креслом.

– Я не знаю, миледи, – встревоженно ответил тот, потому как шум к этому моменту начал звучать угрожающе. Голоса, много голосов, и явно озлобленных.

Потом раздался звон разбитого стекла, и Анна подскочила.

– Позовите стражу! – приказала она, стараясь не поддаваться панике.

А потом различила среди общего шума возгласы: «Смерть шлюхе!», «На костер распутницу!»

Внезапно в комнату, потрясая церемониальными пиками, ворвались королевские стражники.

– Поторопитесь, леди Анна! Там собралась толпа, тысяч семь или восемь человек, они пришли за вами. Нужно уходить, быстрее! Следуйте за мной!

Неудержимо дрожа, Анна побежала за стражниками на нетвердых ногах, которые будто превратились в желе, сначала на половину, где жили слуги, потом через кухню в прилегавший к ней, спускавшийся к реке садик. В любой момент могли настигнуть преследователи с жаждой насилия в глазах. Они разорвут ее на части, Анна в этом не сомневалась. Дыхание стало резким и прерывистым, но пристань была уже близко, а там пришвартована барка. Слава Богу, ноги донесли сюда!

Крики стали громче и отчетливее. Толпа уже в саду! Охраны в доме не осталось, и разъяренные люди беспрепятственно ворвались внутрь. Оглядываться Анна не решалась.

– Быстрее! – торопили стражники.

Финальным рывком беглецы достигли лодки. Подобрав юбки, Анна прыгнула на борт, следом за ней – стража; барочник оттолкнул судно от берега, и как раз вовремя. Толпа сгрудилась на берегу, люди бросали вслед барке насмешки и потрясали кулаками, но намеченная жертва была уже вне досягаемости, посреди Темзы.

– Господа, я благодарю вас, – задыхаясь, сказала Анна. – Если бы не вы, я была бы мертва. – Она тряслась как в лихорадке, содрогаясь при мысли о том, что могло произойти.

– Леди Анна, мы отвечаем перед королем за вашу безопасность, – ответил стражник, высокий, сильный парень в красивой красной ливрее с вышитыми на ней инициалами короля. – Мы поклялись защищать вас ценой своей жизни.

Барка уже совершала разворот в сторону Гринвича, а люди на причале продолжали бурно жестикулировать и кричать.

– Поглядите на них, это просто животные, – заметил гребец.

Анна смертоносным взглядом василиска уставилась на собравшуюся на берегу чернь:

– Ого, большинство из них женщины! Но один с бородой и в чепце. Смотрите, там мужчины, переодетые в женские платья!

– Сборище трусов, – процедил сквозь зубы стражник. – Король должен узнать об этом.

Генрих разъярился, когда Анна добралась до Уайтхолла и бросилась, бледная и дрожащая, в его объятия.

– Они за это заплатят! Все до единого! – кричал король, крепко прижимая к груди Анну, словно готов был никогда ее не отпускать.

К тому моменту, как солдаты добрались до Дарем-Хауса, толпа уже давно рассеялась, и не было никакой возможности выследить участников нападения. Услышав об этом, Анна пала духом. Отныне при каждом выезде в Лондон она будет думать, не затаился ли где-нибудь один из тех извергов и не выжидает ли удобного момента для нападения.

На Рождество придется опять уехать в Хивер, а она-то надеялась в этот раз провести праздники королевой! Однако чудесное избавление от неминуемой смерти так потрясло Анну, что она решила удалиться из Лондона. Генрих, конечно, возражал, но Анна сказала, что не чувствует себя здесь в безопасности и ей нужно время, чтобы прийти в себя. Король неохотно отпустил ее.

Глава 20. 1532 год

На этот раз Хивер стал для Анны спасительной гаванью. В мирной тиши занесенного снегом Кента она начала обретать утраченное равновесие. Это был ужасный год, и как хорошо, что он подходит к концу!

К Рождеству она начала испытывать скуку и тревожиться из-за того, что пропускает торжества при дворе. «На следующий год, прошу Тебя, Господи…»

К концу декабря скука пересилила страх возвращения к придворной жизни. Генрих защитит ее. Если она захочет, то вся вооруженная мощь королевской гвардии будет у нее за спиной. В день Нового года Анна отправилась в Гринвич.

Генрих, извещенный о приезде Анны, ждал ее и со страстью заключил в объятия:

– У меня для вас сюрприз, дорогая.

И проводил в апартаменты королевы, чем немало удивил.

– Теперь они ваши, – провозгласил Генрих, делая широкий жест рукой.

В великолепной приемной зале Анну ожидали фрейлины; число их увеличилось, и они обхаживали ее, словно она уже была королевой. Генрих не спускал с любимой глаз, ожидая реакции.

– Это большая честь, – сказала она, думая про себя: «Если бы только я могла войти сюда королевой!» – Ваша милость бесконечно добры ко мне.

Анна задумчиво огляделась и решила, что в будущем станет добрее к Генриху. Вероятно, дядя Норфолк отчасти был прав.

– И готов сделать для вас еще больше, когда смогу, – пообещал Генрих. – А теперь откройте вон ту дверь. – (Она была сделана из дуба и вела в личные покои королевы.) – Это мой новогодний подарок.

Анна ахнула. Вся комната была отделана новой золотой и серебряной парчой и богато расшитым атласом.

– Здесь вы будете держать двор, как королева, – продолжал Генрих.

Анна задыхалась, ее переполняли противоречивые эмоции: она была ошеломлена видом апартаментов и роскошью подарка, но почему, почему это постоянное «как королева»!

– Мой подарок на этом фоне выглядит пустяком, – извиняющимся тоном произнесла она. – Это несколько красивых копий для охоты на дикого кабана, которые прислал король Франциск. И Мария передала вам рубашку, которую сама украсила вышивкой. Когда мой багаж будет разобран, вы все это получите.

– Как мило! Буду с нетерпением ждать оба подарка, – галантно произнес Генрих.

– Могу я взять к себе фрейлиной Марию? – спросила Анна. – Я правда должна пригласить ее.

– Разумеется, – согласился Генрих, хотя было ясно, что ему это не по душе.

Сказать по правде, Анна тоже не питала особых восторгов, но тем не менее было бы странно не пригласить сестру к себе на службу. Что бы ни говорили отец с матерью, она не оставит Марию прозябать в Хивере вдали от чужих глаз.

Пока они с Генрихом обходили просторные комнаты, из которых удалили все следы пребывания бывшей владелицы, Анна не могла удержаться от мыслей о Екатерине. А когда достигли опочивальни с огромной кроватью, завешенной зеленым шелком, подумала, что Генрих провел здесь с Екатериной брачную ночь и еще много ночей, когда приходил разделить с ней ложе. Судя по неловкой тишине, повисшей между ними, король вспоминал о том же.

– Екатерина прислала мне золотой кубок, – помолчав, сказал он, – но я отправил его обратно с приказом больше не делать мне никаких подарков, так как я ей не муж, и она должна это усвоить.

– Как вы думаете, в этом году мы поженимся? – с волнением в голосе спросила Анна.

– Боже, я надеюсь! – отозвался Генрих и с горячностью поцеловал ее руку.

Тем временем оппозиция, похоже, не собиралась слагать оружие.

Кузен Генриха, Реджинальд Поул, сын любимицы Екатерины леди Солсбери, до недавнего времени выступал в поддержку короля в его деле и использовал свое влияние, чтобы авторитетное мнение ученых мужей из Парижского университета сложилось в пользу Генриха. Однако теперь – без сомнения, под давлением своей матери – вдруг совершенно переменился, так сказать, вывернул платье наизнанку.

– Он предупредил меня, что наш брак вызовет опасные последствия, и сказал, что добиваться развода – это ошибка с моей стороны, – бушевал Генрих. – После всего, что я для него сделал: оплачивал образование, возвысил всю семью! Я приказал ему объясниться, но он отказался и сбежал во Францию. Это невероятно. Кровный родственник бросает меня!

Архиепископ Уорхэм тоже вступил в бой. Его неприязненное отношение к Великому делу ни для кого не было секретом, но тяжесть королевской власти давила на него слишком сильно. В феврале архиепископ выразил-таки в парламенте официальный протест против актов, которые умаляли авторитет папы.

– Очевидно, Божьего суда он боится больше, чем меня, – заметил Анне мрачный Генрих.

– Он ваш архиепископ Кентерберийский. Вам следует приструнить его.

– Он умирает, Анна. Я не стану его трогать. – И короля было не сдвинуть с этой точки.

Анна злилась: ведь без содействия архиепископа официального заявления о признании брака Генриха недействительным последовать не могло. Она пребывала в подвешенном состоянии, по-прежнему незамужняя, все та же несостоявшаяся королева, которая оставалась мишенью широко распространившейся ненависти. Распоряжение Генриха хватать без промедления всякого, кто назовет ее потаскухой или еще чем похуже, не давало результата: недоброжелатели Анны не умолкали, и полоумная кентская монахиня продолжала выкрикивать на людях свои зловещие пророчества в адрес короля.

– Она заодно с епископом Фишером, – сказал Анне Кромвель. – Мои люди следят за ней. Не бойтесь, она навлечет на себя кару собственными речами.

Критика раздавалась и в ближайшем окружении. В Пасхальное воскресенье Анна сидела рядом с Генрихом на королевской скамье в гринвичской Королевской часовне, и тут духовник принцессы Марии брат Уильям Пето взошел по ступеням на кафедру и направил соколиный взгляд на Генриха:

– О король, услышьте мои слова! Истинно говорю вам, брак, который вы затеяли, незаконен. Внемлите мне, дабы, поддавшись заблуждению, не навлечь на себя наказание Ахава, кровь которого лизали собаки.

Генрих побагровел от гнева. Не успел священник закончить свою обличительную речь, как король встал, схватил Анну за руку и вышел, ступая грузно и широко. На следующей неделе он велел одному из своих капелланов произнести проповедь с осуждением брата Пето.

– Он собака, клеветник, низкий, жалкий мятежник и предатель! – метал громы и молнии священник. – Ни один подданный не должен так непочтительно разговаривать со своим государем!

– А что, если государь имел дерзость отказаться от законной супруги? – подал голос кто-то из собравшихся на проповедь. Это был другой монах.

– Молчать! – взревел Генрих.

– Пусть этот человек и брат Пето предстанут перед моим советом! – приказал он после службы Кромвелю.

В тот же день Анна услышала, что брат Пето посажен в тюрьму. Его товарищ отделался словесным внушением. «Слишком легко», – злобно подумала Анна.

А теперь еще отец пришел ужинать с ней и Генрихом, и вид у него был, против обыкновения, встревоженный.

– Честно говоря, сир, – сказал он, разламывая хлеб, – я сомневаюсь, стоит ли все это того.

Генрих сдвинул брови:

– Что это того стоит?

– Решимость вашей милости жениться на Анне, каким бы лестным это ни было.

– Отец! – вскрикнула шокированная Анна. – Вы с ума сошли?

– Иногда я думаю, что лишусь рассудка, – признался Томас Болейн. – Мы в вечном долгу перед вашей милостью за великую честь, которую вы нам оказали, но мы ворошим гадючье гнездо.

К изумлению Анны, Генрих протянул руку и похлопал ее отца по плечу.

– Имейте терпение, дружище, – ободряюще произнес король. – Я доведу до конца начатое. Мой брак незаконен, кого бы я ни решил сделать своей следующей королевой. И Английская церковь крайне нуждается в реформировании. Мое Великое дело только выставило на всеобщее обозрение разложение Рима. И клянусь Богом, сэр, я сделаю Анну своей женой, вопреки любому противодействию!

– Смело сказано, ваша милость, – одобрительно произнес сэр Томас, заметно оживляясь. – Вы должны простить мне тревогу за дочь. Все эти отсрочки вызывают невыносимое напряжение. А происшествие в Дарем-Хаусе? – покачивая головой, продолжал сэр Томас. – Оно потрясло нас.

– Меня оно тоже потрясло, – Генрих подал знак, чтобы принесли еще вина, – но вы можете быть уверены: я никому не позволю причинить вред Анне. Она всегда будет находиться под моим особым покровительством. Тем не менее отсрочки и меня тоже утомляют. Возможности жениться на Анне я жду уже пять лет, и у меня до сих пор нет наследника. Я сказал парламенту: мне скоро сорок один год, а в этом возрасте желание в мужчине уже не возникает так быстро, как в ретивой юности.

Анна угрюмо глядела на него, размышляя, не иссохли ли ее собственные жизненные соки, ведь ей уже тридцать один. До сих пор засидевшейся в девах Анне не приходило в голову, что Генрих, носивший расшитые и украшенные драгоценностями гульфики, которые выпирали из-под дублета, и докучливо требовавший некоторого сексуального удовлетворения, мог оказаться не столь уж энергичным в смысле проявления мужской силы.

– Не беспокойтесь, – сказала Анна, – то, чего все мы так долго желали, скоро исполнится.

Весной духовенство на Соборе официально отреклось от верности папе, и Генрих наложил на священников большой штраф в качестве наказания за их былую преданность не тому повелителю – Риму.

На следующий же день, сославшись на слабое здоровье, сэр Томас Мор ушел в отставку с поста лорд-канцлера.

Ближе к вечеру Генрих, погруженный в уныние, встретился с Анной в ее приемном зале.

– Со здоровьем у него все в порядке. Его тревожит совесть. Он говорит, что не может поддерживать меня в моем деле. – Король вздохнул. – Много бы я отдал за то, чтобы заручиться его помощью.

– Он удалился и от общественной жизни? – с надеждой спросила Анна.

– Да, он уехал домой, в Челси, к семье и книгам. Я назначу вместо него канцлером Томаса Одли. Он и свечу для Мора держать не достоин, зато верный сторонник моего дела. – Генрих наклонился и поцеловал Анну. – Не падайте духом, дорогая. Нам осталось ждать недолго. Уорхэм стоит на пороге смерти. Как только он уйдет, я поставлю на его место Кранмера. И тогда, Анна, вы увидите, все пойдет куда быстрее.

Как будто для подтверждения серьезности своих слов, король вызвал портных, которые явились, нагруженные прекрасными одеяниями.

– У моей королевы должно быть все только самое лучшее, – заявил Генрих, когда один из швецов демонстрировал платье из дорогой ткани с золотым орнаментом. Показали и еще одно – из черного бархата с жемчужной каймой, в комплекте с которым шел французский капор; и третье – королевского пурпурного цвета. Но больше всего Анну порадовала просторная ночная рубашка из черного атласа с бархатной оторочкой того же цвета.

– Это для нашей брачной ночи, – промурлыкал ей на ухо Генрих. – Под нее ничего не надевайте.

В ту весну хитрыми дипломатическими маневрами Генриху удалось переманить на свою сторону короля Франциска и увести его от императора. Летом Англия и Франция подписали договор о союзе против Карла V.

– Теперь я могу рассчитывать на поддержку Франциска в моем Великом деле, – торжествовал Генрих. – Осенью я встречусь с ним в Кале, чтобы обсудить это. И вы, дорогая, поедете со мной.

Терпение Генриха в отношении Екатерины иссякло. Изгнанная от двора, но тем не менее живущая в почете и достатке, она оставалась непреклонной. Король надумал ослабить ее решимость, лишив общества дочери, но это спровоцировало общественное возмущение, так что он уступил и позволил принцессе Марии навещать мать, о чем широко оповестили публику.

Екатерина продолжала настаивать на том, что она истинная королева, и было ясно: Мария все больше заражалась упрямством матери.

– В будущем я разделю их! – рычал Генрих. – Мария взрослеет, ее могут склонить к интригам с императором против меня. – Разумеется, помимо этого, он хотел наказать Екатерину.

«И поделом ей», – думала Анна.

Перспектива снова побывать во Франции Анну обрадовала. Она занялась выбором дам, которых хотела видеть в числе сопровождающих. Одной из них станет сестра Мария, которая теперь жила при ее дворе.

Но потом – будет ли конец препятствиям, встающим на ее пути? – Мэри Тальбот, графиня Нортумберленд, подала в парламент прошение о разводе с Гарри Перси. Генрих тяжелым шагом вошел в комнату Анны и сообщил ей это известие.

– Графиня утверждает, что существовала предварительная договоренность между вами и ее мужем, – сказал он, ревниво глядя на свою избранницу. – Это правда?

Они никогда не говорили о ее отношениях с Гарри Перси.

– Мы дали друг другу глупое обещание, не понимая, что делаем, – призналась Анна. – И знаю, что благодаря вмешательству кардинала дело уладилось. Он сказал, что Гарри Перси уже помолвлен.

Несколько мгновений Генрих молчал.

– Вы любили его? – спросил он после долгой паузы, напряженно вглядываясь в Анну.

– Всего лишь юношеское увлечение, – не моргнув, ответила она. – Я не любила его так, как люблю вас. – По крайней мере, в последнем она не солгала.

– Что ж, с этим делом нужно разобраться, – сказал Генрих, очевидно удовлетворенный ее ответом, и поднялся, чтобы уйти. – Я поручу Уорхэму и архиепископу Йоркскому допросить графа.

– Вы мне не верите? – спросила Анна.

– Ну что вы, дорогая, но если я женюсь на вас, то должен убедиться, что вы свободны от всех прежних компрометирующих связей, потому как не смею подвергать сомнению законность наших детей. Так что графа допросят в присутствии герцога Норфолка и моих адвокатов, просто чтобы обезопасить нас.

Гарри отрицал существование каких бы то ни было прежних брачных сговоров. Он даже поклялся Святым Причастием, хотя и лжесвидетельствовал. Конечно, признаваться в любви к будущей супруге короля опасно. «Noli me tangere, ведь Цезарева я!» И парламент отказал его жене в удовлетворении прошения. Анне стало жаль их обоих. Графиня наверняка несчастна в браке, раз предприняла столь отчаянный шаг. Анне была отвратительна мысль, что Гарри пойман в ловушку брачных уз без любви и взаимопонимания. Он не заслуживал такой участи.

В августе пришла новость о кончине архиепископа Уорхэма.

– Мне следовало бы скорбеть об уходе старика, но он был больше полезен Богу, чем своему королю, – сказал Генрих, обхватывая Анну руками и радостно кружа ее. – Теперь никто не сможет сказать нам «нет», дорогая! Сегодня же вечером я составлю распоряжение о назначении Кранмера архиепископом Кентерберийским. Я делаю вид, что считаюсь с Римом, дабы никто в христианском мире не мог усомниться в правах моего нового архиепископа.

Анне с трудом верилось во все это. Когда Генрих отпустил ее, она постаралась осознать, какие последствия влекла за собой смерть Уорхэма. Теперь, наверное, и правда до свадьбы остались считаные недели. Ведь Кранмер не колеблясь объявит союз Генриха с Екатериной недействительным, к тому же он именно тот человек, который энергично возьмется за проведение религиозных реформ, которые так важны и для него самого, и для Анны.

Генрих смотрел на нее, словно хотел проглотить. Она поймала на себе взгляд короля и прочла в нем годы подавляемого желания. Снаружи, за открытым окном, солнце садилось за деревья, бросая мягкий лучистый свет на очарованный мир и золотисто-рыжие волосы короля. Они были одни в этот благоуханный летний вечер. Генрих сделал к ней шаг, и она оказалась в его объятиях.

– Я люблю вас, Анна. – Голос Генриха потяжелел от страсти. – Будьте моей, дорогая! Теперь нас ничто не остановит.

«Почему нет? – подумала она, обвивая руками мощный торс короля и прижимаясь щекой к шершавому, расшитому золотыми нитями дублету. – Мы так долго отказывали себе! И пусть я не люблю его так, как он любит меня, но, по крайней мере, этот человек меня возвеличил».

Анну вдруг охватило желание слиться с Генрихом воедино, дать что-то взамен за долгие годы по большей части односторонних ухаживаний и за недостаток любви, которой она одаривала своего обожателя очень скупо.

– Вашей милости хочется увидеть меня в той прекрасной ночной рубашке? – проворковала она, глядя в горевшие огнем желания глаза Генриха.

– Дорогая! – голос его дрожал.

– Подождите здесь. Я скоро вернусь, – пообещала она.

Анна лежала на смятой постели, испытывая легкую боль и одновременно триумф. На улице стражник прокричал два часа ночи, в остальном все было тихо. Она потянулась и посмотрела на то место, где только что был Генрих. На подушке сохранился отпечаток его головы, на простыне – следы его семени, вытекавшего из нее. Нежно поцеловав на ночь любимую, король ушел составлять назначение Кранмера и обещал вернуться, как только управится с делом. Он хотел отправить документ в Рим на рассвете.

Их первое соитие оказалось совсем не таким, как ожидала Анна. Было немного больно, удовольствие отсутствовало, ощущалось только трение двух потных тел. Прежде она ни разу не видела мужчину голым и в состоянии сексуального возбуждения, хотя представляла, как это выглядит, потому что слышала множество шуток и сопровождавшихся хихиканьем доверительных разговоров о мужской наготе. Однако реальный облик Генриха не вполне совпадал с тем, что она себе воображала. Его член был меньше, чем производимое гульфиком впечатление.

Генрих сам стянул ночную рубашку с плеч Анны и некоторое время удерживал ее, чтобы рассмотреть тело возлюбленной, в первый раз ему открывшееся. Затем потащил Анну на кровать, глаза его потемнели от страсти. И тем не менее – этого она точно не могла себе представить заранее – король нервничал. Он без конца дотрагивался до своего мужского достоинства, теребил его. А потом вошел в нее, болезненно, тяжело дыша и бешено дергаясь взад-вперед. Все закончилось очень быстро.

«И это оно?» – спросила себя Анна, когда они с Генрихом лежали вместе после акта любви; он обхватил ее сильными руками и зарылся лицом в ее волосы.

И это воспевают в своих творениях поэты и сочинители песен? Ради этого Генрих порвал с Римом? Если так, должно быть, мужчины ощущают все как-то иначе! Нет, она не была так уж сильно разочарована, хотя предпочла бы, чтобы это произошло после свадьбы. Значение имели власть, основание династии и продвижение реформ. А секс – лишь средство достигнуть желаемого; и теперь в ее руках могло оказаться все. Она принадлежала Генриху; они даже могли зачать сына, который увенчает их благословенный союз. Внутри у Анны разрасталось ощущение триумфа.

После любовного соития Генрих долго прижимал Анну к себе. Несколько раз повторил, что любит, и благодарил за позволение обладать ею. Встав с постели, чтобы написать письмо, король поцеловал ей руку и промурлыкал нежные прощальные слова. Он все сделал правильно. Тогда почему ее гложет беспокойство? Будто что-то не в порядке… Может, наступила и прошла кульминация долгих лет ожидания, отказов и отсрочек? Или она что-то сделала не так? Ее роль была пассивной, она позволила ему взять инициативу на себя. А разве не этого ожидают от женщины? И тут Анна вспомнила некоторые детали своей жизни при французском дворе: рельеф на дне золотой чаши, стенные росписи, непристойные книги, которые ходили по рукам. Нет, она вела себя неправильно. Женщины должны играть активную роль. Это способ поддерживать в мужчине интерес, когда он уже завоевал вас.

Анна попыталась представить себе, как делает подобные вещи с Генрихом и для него. Это заставило ее понять, насколько мало она его знает. Что сделает для него любовь особенной? Стоит ли ей спросить или лучше удивить его? «Просто сделай это», – сказала она себе, улыбаясь.

Потом, непрошеной, пришла предательская мысль: насколько восхитительнее было бы предаться любви с Норрисом. Если бы он оказался в ее постели, она бы точно что-нибудь почувствовала. Но этого никогда не случится, она не должна даже думать о таком. Тем не менее, когда через час Генрих вернулся, снова заявил права на нее и достиг кульминации в ее объятиях, Анна позволила себе представить на его месте Норриса, и тогда в ней зашевелилось желание.

Анна надеялась, что утром Генрих останется с ней в постели и она сможет порадовать его, как задумала, но, когда проснулась, он был уже на ногах и натягивал на себя ночную рубашку. Потом наклонился и поцеловал ее:

– Доброе утро, дорогая!

– Доброе утро, ваша милость, – улыбнулась она и с наслаждением потянулась.

– Я хотел бы остаться, но должен уйти, – сказал Генрих, поправляя на голове колпак. – Сегодня утром я уезжаю в Хансдон.

– В Хансдон? Зачем?

– Навестить Марию.

Анна села, хорошее настроение улетучилось.

– Удивляюсь, что вы проявляете к ней такую благосклонность, учитывая, какой своевольной она была.

Генрих наклонился обуть тапочки. Он сидел к ней спиной:

– В сердце своем она хорошая, любящая дочь. Мягкими словами и уговорами я верну ее к послушанию.

– Она таких милостей не заслуживает! – возразила Анна. – Ей шестнадцать, и она должна лучше знать свои обязанности. Будь я ее отцом, я бы высекла ее и положила конец этому сумасбродству.

– Дорогая, дайте мне шанс. Я поговорю с ней.

– Вы уже говорили с ней, и без всякого результата! Я надеялась, что именно этот день вы проведете со мной.

Генрих повернулся и сжал ее руку:

– Обещаю, что не останусь там надолго. К вечеру я вернусь, и тогда, моя милая, мы снова сможем побыть вдвоем. – Глаза его засветились.

– Очень хорошо, – уступила Анна, – но смотрите прижмите ее к ногтю. Она может оказаться не менее опасной, чем мать.

– Я ее отец. Она будет повиноваться мне, вот увидите.

После того как Генрих, любовно поцеловав Анну, уехал в Хартфордшир, она вместе с Джорджем отправилась в дворцовый сад смотреть игру в шары.

– Ты слышал про Уорхэма? – спросила Анна, когда они уселись на траву в отдалении от других зрителей.

– Слышал! Дела быстро поворачиваются в твою сторону, сестрица.

– Знаю. Но король все так же снисходителен к принцессе. Сегодня он поехал навестить ее и поговорить, но, уверена, ничего не добьется. Эта маленькая мадам слеплена из того же теста, что и мать. Упаси меня Господь, но я готова задушить ее! Когда стану королевой – а этого теперь ждать недолго, – возьму ее в свою свиту и однажды перекормлю за обедом! Или выдам замуж за какого-нибудь проходимца!

– Я мог бы им стать, если бы искал себе жену! – игриво сказал Джордж. – Уж я бы проучил ее!

– Было бы неплохо, – поддержала его Анна, желая, чтобы брат освободился от своего несчастливого брака с вечно кислой Джейн.

Когда Генрих вечером вернулся домой, он довольно рассеянно обнял Анну. Кто бы мог подумать, что они стали любовниками только прошлой ночью? Король был напряжен и мрачен.

– Не говорите ничего. – Анна со вздохом налила ему вина. – Разговор с принцессой оказался нелегким.

Раздался ответный вздох Генриха.

– Она так же упряма и непреклонна, как мать. Я предупредил, чтобы она позаботилась о своем будущем, ведь грядут большие перемены. Но, дорогая, я не хочу обсуждать неестественное поведение Марии. Я решил, что перед нашим визитом во Францию произведу вас в пэры. Вы будете сопровождать меня как миледи маркиза Пемброк. Это королевский титул, его носил мой дядюшка Джаспер. Ни одной женщине в Англии еще не даровали пэрство в собственном праве, так что считайте себя особенной.

– Сир, это большая честь. – Анна обняла его и поцеловала от всего сердца. «И награда, конечно». – Я благодарю вашу милость.

Анна перебирала в уме возможные последствия. Такой титул не только повышал ее статус для предстоящей поездки, но и таким образом будущей королеве присваивалось дворянство.

– Я хочу, чтобы вы увидели, в каких словах составлен патент на присвоение пэрства, – сказал Генрих, передавая Анне бумагу, на которой нацарапал несколько фраз.

Текст начинался так: «Монарху следует окружить свой трон множеством пэров, избранных из лучших людей обоих полов, особенно теми, в ком течет королевская кровь». Анне понравилось это напоминание о ее происхождении от Эдуарда I. Однако она встревожилась, увидев, что кое-что опущено в пассаже, где упоминались ее дети, к которым может перейти титул матери.

– Разве тут не должно говориться «законно рожденным потомкам»? – спросила Анна.

– Я размышлял об этом, но нужно побеспокоиться о будущем всех наших детей на случай, если я умру, не успев жениться на вас, – объяснил Генрих, встав у нее за спиной и потершись носом о ее шею.

Анна расслабилась, у нее отлегло от сердца. На какой-то момент ужаснулась, что, овладев ею, король подумывал о том, чтобы выделить ей содержание и обеспечить статус любому бастарду, которого она родит. Ведь то же самое может прийти в голову и другим, когда патент будет зачитан на церемонии возведения в дворянство. Но скоро они поймут, как глубоко заблуждались.

Это свершилось в Виндзоре в первый день сентября – Анна получила пэрство. Зазвучали фанфары, и она вошла в приемный зал следом за главным герольдмейстером, который держал в руке патент на дворянство, и своей кузиной Марией, дочерью Норфолка, несшей мантию из алого бархата с горностаевой опушкой и золотой венец. По бокам от Анны шли графини Ратленд и Сассекс, а позади тянулся длинный шлейф из придворных дам и кавалеров. Для этой торжественной церемонии Анне выдали традиционный костюм знатной англичанки, выполненный в стиле, который был введен в употребление столетия назад: сюрко из алого бархата с отороченными горностаем короткими рукавами, а под ним – облегающее платье с длинным рукавом; волосы Анна, как королева, оставила распущенными, и они, длинные и блестящие, свободно падали на плечи.

Впереди восседал на троне король, рядом с ним находились Норфолк, Саффолк, французский посол и лорды из Тайного совета. Приблизившись к Генриху, Анна трижды сделала реверанс, потом опустилась на колени, и Стефан Гардинер, который был назначен епископом Винчестера в качестве награды за его старания в Риме, зачитал патент, дающий ей новый титул. Генрих встал, улыбаясь Анне. Накинул ей на плечи церемониальную мантию, возложил на голову венец, после чего передал в руки патент.

– Я смиренно благодарю вашу милость, – тихо произнесла Анна, поднялась на ноги и снова сделала реверанс, после чего под новый взрыв трубного гласа покинула зал.

Потом Генрих вместе с ней слушал мессу в капелле Святого Георгия, где в честь Анны пропели «Te Deum».

И как только она могла думать, что жизнь ее не складывается? Ведь именно такое славное будущее рисовалось ей в воображении.

Генрих был преданным, как всегда, даже больше, ведь они стали любовниками во всех смыслах и были ими каждую ночь. Казалось, король не может оставить ее ни на час.

До визита в Кале оставалось всего несколько недель. Генрих возлагал на него большие надежды.

– Никогда и ничего я не желал так сильно, – заявил он. – Франциск рассчитывает встретиться с папой в начале следующего года, и я рад этой возможности увидеться с королем французов прежде и лично рассказать ему о решении университетов. Это даст Клименту повод задуматься!

Даже теперь Генрих надеялся, что Климент в последнюю минуту примет решение в его пользу.

– Дорогая, я хочу, чтобы во Франции вы носили украшения королевы, – сказал он Анне.

Она много раз видела их, когда прислуживала Екатерине, и знала, что эти драгоценности передавались от одной супруги монарха к следующей; некоторые были очень старыми, имели огромную историческую ценность и бередили чувства многих людей. Когда она станет королевой, они будут принадлежать ей, но получить эти сокровища сейчас – и таким образом дать понять Екатерине, что она больше не имеет на них права, – это вдруг приобрело первостепенное значение.

– Я покажу всему миру, что наш брак все равно что свершился, – сказал Генрих и отправил гонца к Екатерине с требованием отдать украшения.

Однако гонец вернулся с пустыми руками: Екатерина отказалась уступить их без письменного распоряжения короля, потому что он-де велел ей ничего ему не присылать. Анна стояла в своих личных покоях, щеки у нее пылали, а гонец повторял слова Екатерины: «Отдавать драгоценности ради того, чтобы ими украшала себя та, что является позором для всего христианского мира и обесславит короля, если тот возьмет ее с собой во Францию, обидно и оскорбительно для королевы и ляжет тяжелым грузом на ее совесть».

– Я сейчас же напишу приказ! – в гневе прокричал Генрих.

Не прошло и двух дней, как украшения оказались в распоряжении Анны. Но это не стало достаточным возмещением за испытанное унижение. Сердце ныло.

– Если мне дозволено надевать украшения королевы, могу я пользоваться и ее баркой? – спросила она.

Будет очень приятно плавать вверх и вниз по Темзе на этом богато отделанном, позолоченном судне, тогда все поймут: в нем сидит будущая королева.

Генрих согласился, но после того как Анна распорядилась, чтобы герб Екатерины сняли с барки и сожгли, а на его место приделали ее собственный, с его лица сошла улыбка.

– Это было не слишком тактично, – с усталым видом упрекнул Анну король, который только что долго беседовал с послом императора. – Шапуи жалуется, что судно изуродовали самым непочтительным образом. Он надеется, что вы удовлетворитесь баркой, украшениями и мужем королевы. Ради Бога, Анна, не провоцируйте его без нужды.

– Я не собиралась никого оскорблять, – ответила она, – но некоторые разрушения были неизбежны. Пришлось сперва отодрать гербы, а потом сжечь обломки. И заметьте, я очень довольна мужем королевы! – Она взяла в ладони лицо Генриха и поцеловала.

– Дорогая, мы столкнулись с проблемой, – смущенно произнес Генрих, опустившись на кровать рядом с Анной. – Уже несколько недель мои послы обсуждают, какая дама из королевского дома будет принимать вас во Франции. Новая королева Франциска Элеонора – сестра императора, и, естественно, ее симпатии на стороне Екатерины. Франциск чувствует, что не может приказывать ей, а кроме того, я скорее готов познакомиться с дьяволом, чем встретиться с дамой в испанском платье! – Генрих взял Анну за руку. – Я попросил, чтобы почести были оказаны сестрой Франциска, королевой Наварры, которой вы когда-то служили.

Маргарита! Как радостно было бы снова увидеть эту умную, одухотворенную женщину после стольких лет разлуки.

– Это было бы великолепно, – ответила Анна.

Генрих смешался:

– Боюсь, она отказалась. Я бы ни за что на свете не стал вам говорить, но вы можете услышать об этом от кого-нибудь во Франции. Она сказала, что не хочет иметь дело с женщиной, поведение которой – скандал для христианского мира.

Анна готова была заплакать. И это та самая Маргарита, которая держалась столь просвещенных взглядов и защищала правление добродетельных женщин? Та самая Маргарита, которая демонстрировала дружеские чувства к Анне?

Генрих лег и обнял ее:

– Во Франции многое изменилось с тех пор, как вы жили там.

– Я знаю. Король больше не проявляет такой терпимости в делах религии, как прежде.

Анна не сомневалась, что Маргарите пришлось отрешиться от своих передовых взглядов. Три года назад ее протеже сожгли как еретика в Париже вместе со всеми его книгами. Она не имела власти спасти несчастного. Ее саму допрашивали. Похоже, Маргарита изменилась и в других отношениях. Но Анна продолжала считать ее другом.

– Если не найдется дамы моего ранга, которая меня примет, я не смогу покинуть Кале и отправиться во Францию, – заметила она.

– Знаю, дорогая, и Франциск старался найти решение, которое удовлетворило бы всех. Он даже предложил, чтобы почести вам оказала герцогиня Вандомская.

– Но она его любовница! – воскликнула Анна.

– Мне это известно, и я сказал ему, что это будет бесчестьем и оскорблением для вас и наших английских леди. Очень жаль, дорогая, но я без всякого желания принял решение, что вы должны остаться в Кале, когда я поеду встречаться с Франциском. – (Анна задрожала от гнева и досады.) – Не расстраивайтесь так. Позже Франциск прибудет для встречи с нами в Кале, – утешал ее Генрих. – И бóльшую часть времени мы проведем вместе. Это будет как медовый месяц. – Его рука двинулась к ее груди. – Кромвель сказал, люди поговаривают о том, что мы поженимся во Франции.

– А вы, разумеется, этого не хотите? – спросила Анна.

– Нет, моя дорогая, – заверил ее Генрих.

– Я бы никогда не согласилась на такое. Я хочу, чтобы наша свадьба состоялась здесь, в Англии, где выходили замуж и всходили на трон другие королевы.

– Так и будет, я обещаю, – промурлыкал он, привлекая ее к себе.

Переход в Кале прошел гладко. Они отправились из Дувра с первым светом зари на красивом корабле, называвшемся «Ласточка». В главной каюте Марк Смитон развлекал Генриха, Анну и некоторых избранных придворных виртуозной игрой на лютне. Анна стояла у решетчатого окна со своей сестрой Марией, смотрела, как удаляется английский берег, и видела Тома Уайетта, который бесстрастно глядел на нее поверх голов собравшейся на пристани толпы. Когда их взгляды встретились, он отвернулся. Анна про себя подивилась: оказывается, страсть может превратиться в безразличие.

В Кале они прибыли в десять утра того же дня и были встречены громовым королевским салютом. Состоялся прием, которым распоряжался лорд Бернерс, комендант Кале, после чего Генриха и Анну в сопровождении длинной процессии отвели в церковь Святого Николая на мессу. Затем они проследовали в Казначейский дворец, где на Анну произвели неизгладимое впечатление отведенные ей покои в семь комнат со спальней, примыкавшей к спальне Генриха. Пока слуги распаковывали багаж, они с Марией осматривали дворец – огромное сооружение с длинной галереей, теннисным кортом и обширными садами с обеих сторон. Анна не сказала Марии, что они с Генрихом стали любовниками, предоставив сделать собственное заключение на этот счет, исходя из того, как были устроены спальни.

В ту ночь Генрих пришел к Анне. С их первой совместно проведенной ночи он всегда брал инициативу в их любовных занятиях на себя, и она еще ни разу не отважилась сделать это сама. Но теперь они были во Франции – атмосфера царила беззаботная, и Анна решила: пора что-нибудь предпринять. Так вот, когда Генрих потянулся к ней, она прижала любовника к постели и начала покрывать легкими поцелуями его тело, используя язык, чтобы доставить ему удовольствие. Он ахнул и почти сразу разрядился. Они лежали, тяжело дыша, и Анна уютно пристроилась у его бока.

– Я хотела порадовать вас, – прошептала она.

Он не ответил. Неужели уснул? Но нет, в мерцающем свете единственной свечи, которую они не затушили, Анна видела, что Генрих смотрит на нее и слегка хмурится.

– Где вы научились это делать? – спросил он.

– При французском дворе по рукам ходили книги, в которых были картинки, как люди по-разному занимаются любовью, – ответила Анна, понимая: он, видимо, решил, что ее научил какой-нибудь прежний любовник и она вовсе не так целомудренна, как внушала ему. – Я никогда не делала этого, Генрих! Просто вспомнила, и мне захотелось доставить вам удовольствие.

Наступила тишина, в продолжение которой, к своему ужасу, Анна осознала, что вовсе его не порадовала. Конечно, Екатерина никогда бы… Но были же у него любовницы…

– Дорогая, – наконец снова заговорил Генрих, – если мы хотим зачать сына, то таким образом ничего не добьемся. И Церковь неодобрительно смотрит на подобные занятия. Я ценю ваше желание порадовать меня. Но лучше бы вы пустили меня побыть внутри вас.

– Тогда я в распоряжении вашей милости, – игриво отозвалась она, понимая, что ошиблась в расчетах. Никогда больше она не станет проявлять инициативу в постели с королем.

Генрих поцеловал ее.

– Запомните это! – произнес он более теплым тоном.

Досадно было сидеть в Кале, когда Генрих отправился дальше в Булонь, чтобы провести четыре дня с королем Франциском. Но Анна не теряла времени даром: ездила на охоту с соколами, играла в карты и кости, пировала, поглощая присланные французским королем деликатесы – карпа, морскую свинью, паштет из оленины, отборные груши и виноград. И старательно уклонялась от неприкрытого любопытства Марии, которой хотелось знать, в каком состоянии находятся ее отношения с Генрихом.

Король вернулся в радостном настроении.

– Франциск сочувствует нам, – сообщил он Анне. – Я пригласил его приехать сюда в пятницу.

Анне не особенно хотелось привечать Франциска, этого великого развратника, и Мария, которая надеялась не встречаться с ним, вздрогнула при известии о его визите, но согласилась сопровождать Анну в обществе других дам, рассчитывая, что многочисленность свиты обеспечит ей безопасность. Под руководством Анны женщины репетировали представление масок, которое будет показано Франциску. Прево Парижа доставил присланный французским королем в подарок Анне бриллиант, и она выразила по этому поводу удовлетворение.

В честь прибытия короля Франции был дан салют из трех тысяч ружей. Два дня по требованию Генриха Анна не показывалась, но вечером третьего почтила своим присутствием стол для почетных гостей во время обильного ужина и банкета, который давал Генрих в главном зале Степл-Инн, где остановился Франциск. Зал, завешанный золотыми и серебряными тканями, выглядел великолепно. Украшавшие его золотые венки были унизаны блестящим жемчугом и драгоценными камнями, отражавшими свет двадцати серебряных канделябров с сотней восковых свечей на каждом. Внушительная выставка золотой посуды на семиярусном буфете служила демонстрацией богатства Генриха; впечатление дополняли его костюм из пурпурной золотой парчи, шейное украшение с четырнадцатью рубинами и две гигантские нити жемчуга, на одной из которых висел знаменитый рубин Черный Принц. На пиру подали семьдесят блюд из разных сортов мяса, дичи и рыбы, приготовленных по английским и французским рецептам.

После этого Анна, одетая в костюм из золотой парчи со вставками алого атласа, подкладкой из серебряной парчи и золотой шнуровкой, вывела Марию, Джейн Рочфорд и еще четырех дам разыгрывать представление масок. В заключение Анна подошла к Франциску, сделала реверанс и спустилась с ним на площадку для танцев, куда Мария и ее компаньонки пригласили короля Генриха и других лордов.

– За прошедшие десять лет вы не изменились, миледи маркиза, – сделал комплимент Франциск. – Мы скучали по вас при французском дворе.

Сам он растолстел, черты его мрачного лица огрубели. Анне неприятно было брать Франциска за руку, но она продолжала улыбаться, решившись очаровать предводителя французов, ведь он желал быть другом Генриху и мог оказаться полезным. Новый союз с Францией создаст мощный противовес любым угрозам со стороны императора.

Генрих, смеясь, обходил танцовщиц и снимал с них личины. Остановившись перед Анной, он убрал маску и с ее лица.

– Теперь вы можете видеть, как красива миледи! – сказал он Франциску.

Анна милостиво приняла комплимент, а Генрих тем временем увлек ее в новый танец. Она заметила, что Мария оживленно говорит о чем-то со своим партнером, молодым человеком, которого Анна не знала.

– Кто это? – спросила она Генриха.

– Юный Стаффорд, мой дальний родственник. Он здесь в моей свите.

Казалось, партнеры ладят. Анна наблюдала, как сестра флиртует со Стаффордом, который, судя по виду, был на несколько лет младше Марии. Приятно было видеть сестру довольной после долгих лет печального вдовства.

После отъезда французов во главе с Франциском, который обещал сделать все, что в его власти, для примирения Генриха с папой, в Английском канале разыгрался сильный шторм, а потому Генриху с Анной пришлось задержаться в Казначейском дворце еще на две недели. Это не имело значения. Генрих радовался вынужденному перерыву в делах государства и целиком посвятил себя Анне. Они подолгу, не спеша обедали и ужинали, совершали поездки за пределы городских стен, чтобы полюбоваться разбегающейся во все стороны сельской округой Кале – небольшой части Англии на окраине Франции, и занимались любовью каждую ночь и каждое утро. Анна даже надела бриджи и обыграла Генриха в теннис. Никогда еще она не чувствовала такой близости с ним.

Идиллия закончилась однажды в полночь в середине ноября, когда Генрих решил, что им следует использовать возможность, которую давал благоприятный ветер, и отплыть в Англию. Переход получился жуткий – двадцать девять часов ада в бушующем море, и Анна, которая хорошо переносила качку, была вне себя от радости, когда завидела вдали скалы Дувра.

Чинно и неторопливо королевский поезд двинулся на восток через Кент. Остановились в Лидсе – прекрасном замке, который словно вырастал прямо из озера, а потом поехали верхом в Каменный замок, где задержались погостить у старинной подруги Анны Бриджит Уингфилд; они были знакомы с детства и часто встречались в Хивере. После сытного обеда Генрих и Анна вместе с хозяйкой, сэром Фрэнсисом Брайаном и Фрэнсисом Уэстоном занялись их любимой карточной игрой «Папа Юлиан», и стонущий Генрих в пух и прах проигрался Анне.

Потом все сидели у огня и беседовали, угощаясь вином со специями. Уэстон говорил, какое счастье он обрел в недавнем браке с Анной Пикеринг и как он ждет не дождется встречи с ней.

– Вы намекаете, Уэстон, что распутница наконец утихомирилась? – пошутил Брайан.

– Я хочу домой, в Саттон-Плейс, – вздохнул Уэстон.

– Я слышала, это красивый особняк, – сказала Анна.

– Великолепный, – заверил ее Генрих. – Я подарил его отцу Фрэнсиса за его добрую службу. Он должен гордиться вами, Фрэнсис.

– Он гордится, сир, кроме тех случаев, когда выговаривает мне за то, что я обыграл вас в карты.

– Тут он прав, – усмехнулся король. – Ну давайте, Фрэнсис, раз Марк уже в постели, сыграйте нам что-нибудь на лютне.

Уэстон взял в руки инструмент:

– Эта песня для вашей милости и леди Анны. – И он запел густым баритоном:

Генрих украдкой обвил рукой возлюбленную и взглянул на нее, приподняв бровь.

– Это ваша песня, – заметила Анна. – Никто не превзойдет вас, когда дело касается прекрасного союза музыки и стиха.

– Ничего особенного, – промурлыкал ей на ухо король. – Лучше пойдемте в постель, когда он закончит.

Во дворце Уайтхолл готовились к Рождеству. Анна обнаружила на столе в своих покоях тонкую книжицу. Это оказалась брошюрка о пророчествах с грубыми картинками, и кто-то оставил ее открытой на одном очень страшном рисунке, изображавшем женщину с отрубленной головой. Приглядевшись, Анна поняла, что нарисована она. Подпись предупреждала: такая участь ждет ее, если она выйдет замуж за короля. Нэн Сэвилл, подошедшая к Анне сзади и увидевшая рисунок, ужаснулась:

– Если бы я поверила в такое предсказание, то не стала бы держаться за него, будь он даже император.

Анна захлопнула книгу:

– Тише, Нэн, это пустяк. И я намерена заполучить его, чтобы в моих детях текла королевская кровь, что бы со мной ни случилось.

Несмотря на эту браваду, рисунок Анну расстроил, и она отправила книгу в огонь. Кто подложил ее? Доступ в личные покои Анны был открыт только избранным слугам и близким к хозяйке людям или тем, кого она сама допустила к себе. Анна подумала, не сделала ли это Джейн Рочфорд? Упомянула при ней о книге, но не заметила никакой ответной реакции.

Дни шли, и Анна забыла об этом инциденте. Приближалось Рождество. В этом году, благодарение Господу, она проведет его не в хиверской ссылке, но во главе двора рядом с Генрихом.

Глава 21. 1533 год

Встав утром со стульчака и вымыв руки, Анна почувствовала нарастающий внутри восторг. Месячные задерживались уже на неделю, грудь стала чувствительной, и сегодня, проснувшись, она впервые почувствовала тошноту. Она носит ребенка, в этом не могло быть сомнений.

Анна поспешила отыскать Генриха, но он заседал со своим советом. Она нетерпеливо и беспокойно стала ждать на галерее, пока он не выйдет. Наконец это произошло. Анна торопливо подошла к королю, державшиеся позади него лорды обратили на нее любопытные взгляды.

– Я должна поговорить с вашей милостью, – тихо сказала Анна, едва способная сдерживаться.

Что скажет Генрих, когда она объявит ему, что у нее под поясом спит наследник Англии?

– Конечно, дорогая, – согласился он. – Джентльмены, мы встретимся завтра в то же время.

И к тому моменту все изменится!

Король отвел Анну в находившуюся неподалеку часовню. В глазах его был вопрос.

– У меня будет ребенок! – выпалила Анна.

Лицо короля изменилось – на нем засияла лучезарная улыбка.

– Благодарю Тебя, Господи! – выдохнул он, затем поклонился распятию на алтаре и снова повернулся к Анне. – Вы понимаете, что это означает? Это оправдание всего, что я сделал. Небеса улыбаются нам обоим. Наш брак будет воистину благословенным. О моя дорогая, я так горжусь вами! – Заключив Анну в объятия, Генрих очень бережно и нежно поцеловал ее и наставительно добавил: – Вы должны беречь себя. У вас под поясом ценнейшая ноша. Благодарю вас, Анна, благодарю! Вам не понять, как важна для меня эта новость. – Он положил руку ей на живот. – Сын – наследник Англии и ее спаситель, не меньше. Теперь мы освободимся от угрозы гражданской войны.

– Я счастливейшая из женщин! – ликовала Анна. – Моим королевским девизом будет такой: «Самая счастливая», он будет напоминать мне об этом дорогом сердцу моменте.

– Нам нужно срочно пожениться, – забеспокоился Генрих. – Я сейчас же пойду и переговорю с Кранмером.

В покои Анны Генрих вошел радостным:

– Кранмер сказал, нет никаких препятствий к браку и мой союз с Екатериной окончательно аннулирован и недействителен. Он обещает официально подтвердить все в суде. Дорогая, нам незачем ждать и ни к чему терять время. Люди должны быть уверены, что наш ребенок зачат в законном брачном союзе. Нам нужно пожениться немедленно.

В день празднования обращения святого Павла, двадцать пятого января, Анна поднялась с постели затемно. Анна Саваж была уже одета и ждала свою госпожу, чтобы наряжать ее к свадьбе. Дворец еще был погружен в дремоту.

Анна выбрала наряд из белого атласа, а волосы пожелала оставить распущенными в знак символической девственности королевы. Чудесное платье с низким квадратным вырезом, свисающими рукавами, заостренным книзу корсажем и тяжелыми юбками. Его шили с расчетом произвести впечатление, но эта свадьба должна была состояться тайно, так что Анна позволила своим дамам спрятать эту красоту под просторной бархатной накидкой на меху.

Анна Саваж несла шлейф за своей госпожой, пока та молча поднималась по пустынной винтовой лестнице в маленькую часовню, расположенную на самом верху башни. Здесь дам ожидал духовник короля доктор Ли в полном облачении. Потом появился и сам Генрих в сопровождении своих джентльменов, с которых взял клятву держать все в тайне: Норриса, который встретился с Анной немного хмурым и укоризненным взглядом; Томаса Хиниджа из личных покоев короля и Уильяма Бреретона. Анна Саваж сняла со своей госпожи накидку. Анна грациозно сделала реверанс перед Генрихом, тот взял ее руку и поцеловал.

– Вы прекрасны, – сказал король, впившись в нее взглядом.

Они вместе встали на колени перед алтарем, и доктор Ли начал нараспев произносить слова, совершая Святое таинство брака. Король неотрывно смотрел в глаза Анне, когда они давали обеты.

– Я, Генрих, беру тебя, Анна…

– Я, Анна, беру тебя, Генрих…

– Тех, кого соединил Господь, да не разлучит никакой человек! – провозгласил доктор Ли и объявил их мужем и женой.

Анна едва могла сдержаться. Ей хотелось прокричать всему миру, что она теперь супруга Генриха и королева, но этот порыв пришлось подавить. Ждать публичного оглашения их брака осталось недолго, ведь пройдет несколько недель, и ее беременность станет заметной. Она удовлетворилась сделанным друзьям признанием, что теперь уверена в скором браке с королем не меньше, чем в собственной смерти.

После того как Анна стала его супругой, Генрих вознамерился не допускать никаких возражений против свершившегося брака. Дабы предотвратить любые выражения несогласия, он отослал Екатерину в замок Эмптхилл, расположенный в сорока шести милях от Лондона, желая тем сломить ее упорство.

Анна радостно боролась с тошнотой, которая преследовала ее с первых дней беременности. Единственным действенным средством было поедание яблок – у нее вдруг развилось к ним пристрастие. Однажды, выходя из своих покоев с группой придворных, Анна увидела шедшего ей навстречу по галерее Тома Уайетта. Он остановился и сухо поклонился, избегая ее взгляда. Она проучит его. Ишь как холодно стал держаться, это он-то, с таким пылом увивавшийся за ней в былые времена!

– Том, у вас есть яблоки? – игриво спросила Анна. – Мне страшно хочется яблок, никогда еще со мной такого не случалось! Король говорит, это признак того, что я жду ребенка, но дело не в этом. – При взгляде на лицо Тома она прыснула со смеху.

Тот развернулся и пошел прочь. Анна искала его весь день, намереваясь извиниться, но Уайетт так и не попался ей на глаза.

– Я думаю, после Пасхи мне нужно отправиться в паломничество к Богородице Уолсингемской, – сказала Генриху Анна.

– А я думаю, вам нужно побольше отдыхать, а не болтаться по стране, – ответил он. – Поезжайте к Богородице и возносите Ей благодарения, когда разрешитесь от бремени. Она поймет.

– Но я чувствую себя прекрасно, разве что тошнит по утрам, – возразила Анна.

– Нет, дорогая, – строго сказал Генрих, – вы не будете подвергать нашего сына даже малейшему риску.

Столь решительный отказ дал Анне понять, что теперь, став супругой Генриха, она обязана во всем его слушаться. Будучи возлюбленной, она могла управлять им, а он имел власть над ней только как король, правда пользовался этим редко, обычно разыгрывая роль преданного слуги. Теперь они женаты, и Генрих, кажется, считал, что может быть господином Анны так же, как был господином для Екатерины. Что ж, придется ему поразмыслить об этом! Паломничество – мелочь, она не станет упорствовать, но в будущем не позволит командовать собой ни одному мужчине, будь он король или супруг.

Они вместе принимали гостей на роскошном банкете в приемном зале Анны в Уайтхолле, и все собравшиеся догадывались, что это свадебный пир: Генрих вел себя как жених, вился вокруг Анны и не мог удержаться от ласк. К концу вечера он был настолько пьян, что бóльшую часть его слов было не разобрать, однако тетка Анны, герцогиня Норфолк, одарила его суровым взглядом, когда он начал размахивать руками, указывая на роскошную обстановку, и спрашивать ее:

– Разве леди маркиза не получила богатое приданое, и выгодный брак, и все, что мы видим? Вся столовая утварь тоже принадлежит леди.

Вот так тайна! Анна сильно ткнула Генриха локтем, чтобы тот замолк.

Король тайком отправил Джорджа во Францию, чтобы известить Франциска о женитьбе на Анне. Только посланец отбыл, как в Англию доставили буллу ничего не подозревающего папы, которая утверждала Кранмера в чине архиепископа Кентерберийского. Сразу после этого в соборе Кентербери был совершен обряд посвящения в сан доброго доктора богословия. Генрих и Анна втайне опасались, что Климент отвергнет Кранмера, но, какие бы сведения о нем ни доходили до его святейшества, казалось, папа был склонен не доводить дело до бесповоротного разрыва Генриха с Римом.

Джордж вернулся ко двору в начале апреля, после чего король созвал Тайный совет и оповестил его членов о том, что два месяца назад заключил брак с Анной и она носит наследника английского престола.

– Видели бы вы их лица! – рассказывал он Анне, когда пришел к ней обедать после заседания. – Ошеломленная тишина, а потом запоздалый шквал поздравлений. Лорды посоветовали мне сообщить о произошедшем Екатерине. Послезавтра я отправлю в Эмптхилл Норфолка и Саффолка.

– Я им не завидую, – сказала Анна. – Вы знаете, как она воспримет эту новость.

– Мне все равно, как она ее воспримет! Я не допущу, чтобы эта леди и дальше создавала мне проблемы. Ей следует смириться с тем, что я женат, и отныне она должна воздерживаться от использования титула королевы и именовать себя, как вдова Артура, вдовствующей принцессой Уэльской.

Ни Анна, ни Генрих не удивились, когда два герцога вернулись и сообщили, что Екатерина не подчинилась их требованию и заявила, что, пока жива, будет называть себя королевой.

– Ей-богу, я заставлю ее замолчать! – гневно воскликнул Генрих.

– А что она может сделать? – спросила Анна. – Она изолирована от своих сторонников, просто всеми покинутая, несчастная женщина, протестующая без толку. Никто ее не услышит.

– Вся Европа ее слушает! – бушевал Генрих. – Этот проныра-посол наверняка заслал агентов к ее двору. И хотя император сейчас занят войной с турками, мы не можем предсказать, какая последует реакция, когда он узнает о нашем браке. Может начаться война. Дорогая, я не шучу.

Анна притихла, она начала осознавать, к чему мог привести их с Генрихом брачный союз.

– Это может произойти, – сказал Генрих, – а особенно если Екатерина пожалуется Карлу. И хуже всего то, что на ее сторону встанет масса моих невежественных подданных.

– Если она верная жена, какой себя выставляет, тогда ее первый долг – перед вами; и она, конечно, не сделает ничего такого, что послужит вам во вред, – заверила его Анна.

– Да, но что, если она посчитает своим первейшим долгом убедить меня в ошибочности моих сомнений.

– Генрих, она делала это много лет. А у императора полно других забот.

– Знаю, но он все равно может создать нам проблемы. Почему Екатерина не хочет просто принять вещи такими, каковы они есть? Я никогда не вернусь к ней. Будем надеяться, что решение Кранмера убедит ее в этом.

На следующий же день Генрих распорядился, чтобы Кранмер принялся за изучение Великого дела и привел его к окончательному разрешению.

В канун Пасхального воскресенья Анна должна была предстать перед публикой в качестве королевы. В то субботнее утро, одетая в платье из алого бархата, увешанная бриллиантами и другими драгоценностями, она прошествовала через весь дворец Гринвич на мессу в сопровождении шестидесяти фрейлин и слуг в ливреях с вышитым на них новым девизом: «Самая счастливая». Во всех королевских дворцах каменщики, плотники, стекольщики и швеи занимались тем, что меняли инициалы Екатерины на начальные буквы имени Анны, а испанский гранат – на сокола в короне, которого новая королева выбрала своей эмблемой. Медленно двигаясь на мессу мимо изумленных придворных, которые толклись в залах и галереях, Анна умышленно держала руки поверх слегка округлившегося живота, намекая, что там, у нее внутри, спит будущий принц.

Некоторые из свидетелей этого шествия выглядели шокированными, другие будто не знали, смеяться или плакать. Большинство кланялись, когда Анна проходила мимо, остальные лишь молча таращились.

После мессы Генрих с Кромвелем ожидали возвращения Анны в ее личных покоях. После пережитого испытания она обрадовалась, увидев короля.

– Вас хорошо принимали? – спросил он.

– Думаю, кое-кто из ваших дворян не испытывает особого воодушевления оттого, что у них теперь новая королева, – ответила она.

– Я слушал мессу с личной галереи, – сказал Кромвель. – Некоторые говорили, что его милость зашел слишком далеко и вдовствующая принцесса – истинная королева. – Он повернулся к Генриху. – Немногие посмеют оказать сопротивление этому браку. Разве что люди вроде епископа Фишера.

– Посадите его под домашний арест, – приказал Генрих. – Я хочу, чтобы он не вмешивался, когда Кранмер вынесет решение. – Король наклонился и поцеловал Анну. – Не беспокойтесь, дорогая. Я распоряжусь, чтобы мои лорды и джентльмены пришли и оказали вам почести, а кроме того, сообщу им о своем намерении со всей торжественностью короновать вас после Пасхи.

Это был момент высочайшего триумфа, Анна так долго его ждала.

– Вы не могли сообщить мне лучшей новости, – с улыбкой произнесла она, и душа ее воспарила.

– Мы устроим такие празднества для народа, каких не было с момента моей коронации, – сияя, пообещал король. – Мои подданные смягчатся, а сам я таким образом заявлю всему миру, насколько ценю вас. Вы будете коронованы как правящая королева, Анна, а не просто как консорт. Все глаза будут устремлены на вас одну, я не стану отвлекать внимание на себя. Я приеду в Вестминстерское аббатство и буду наблюдать за церемонией из-за решетки.

– Удостаивалась ли когда-нибудь женщина подобной чести? – улыбнулся Кромвель.

Анна со слезами на глазах обняла Генриха:

– Доброта вашей милости ко мне беспредельна. Я вам чрезвычайно признательна. Благодарю вас, благодарю!

– Сколько бы почестей я ни оказал матери моего сына, все будет мало, – заявил Генрих.

Трон королевы уступал размерами трону короля. Они стояли рядом, под узорчатыми балдахинами с королевскими гербами Англии. Вновь одетая в церемониальное платье, на этот раз предназначенное для первого появления во главе двора в качестве королевы, Анна уселась сбоку от Генриха и расправила тяжелые юбки. Приемный зал был заполнен придворными и просителями, изгибавшими шеи, чтобы увидеть, как она держится.

Анна с неудовольствием увидела, что первым человеком, который вышел вперед и поклонился, был Шапуи.

– Я обещал дать ему аудиенцию, – пробормотал Генрих. – И не могу отказать, не нанеся обиды.

Шапуи ни разу не взглянул в сторону Анны. Когда Генрих кивком пригласил его подойти ближе, посол, понизив голос, сказал:

– Сир, я не могу поверить, чтобы государь столь мудрый и добродетельный, как ваше величество, согласился удалить от себя королеву. Раз ваше величество не считается с мнением людей, вам следовало бы уважать Господа.

Лицо Генриха от злости залилось краской.

– Господь и моя совесть находятся в добром согласии, – возразил он. – Вы уязвляете меня!

– Тогда я прошу у вашего величества прощения, – извинился Шапуи.

Генрих гневно взирал на него:

– Если весь свет почитает этот развод таким сверхъестественным, тогда он должен находить странным и то, что папа дал мне разрешение на брак, не имея власти этого делать. Более того, мессир, я хочу иметь наследника, которому передам свое королевство.

– У вашего величества есть дочь, одаренная всеми возможными достоинствами и добродетелями. К тому же она пребывает в том возрасте, когда возможно деторождение, – напомнил ему Шапуи. – Природа обязывает ваше величество оставить трон принцессе Марии.

– Я желаю иметь сыновей! – прорычал Генрих, теперь уже не на шутку рассердившись.

– Ваше величество уверены в том, что они будут? – дерзко спросил Шапуи.

Анна затаила дыхание.

– Разве я не такой же мужчина, как другие?! – рявкнул взбешенный Генрих. – Вы не посвящены во все мои секреты!

Шапуи отвесил поклон, но не отступился:

– Я должен предупредить ваше величество, что император никогда не признает леди Анну королевой. Расторжение брака, которое вы обеспечили себе в Англии, не может иметь законной силы.

– Это не был брак! – огрызнулся Генрих.

– Но ваше величество не раз подтверждали, что королева была девственницей, когда вы поженились.

– Ха! Мужчина, когда шутит на пиру, чего не сболтнет. – Он угрожающе наклонился вперед. – Все ваши возражения бесполезны. Леди Анна, как вы называете ее, моя королева. Император не имеет права вмешиваться. Я могу устанавливать в своем королевстве любые законы, какие захочу. А теперь, мессир Шапуи, аудиенция окончена.

Когда Шапуи откланялся, Генрих шепнул Анне:

– Не слушайте его, дорогая. Он вечно грозит и горячится, я все это слышал уже много раз.

После того как все служащие и прочие члены двора Анны принесли клятву верности, она пригласила их на первое заседание совета. Сидя на троне во главе стола и оглядывая собравшихся, она отметила, что Генрих постарался на славу и ей было чем гордиться. Двор, который он составил для нее, мог сделать честь самой великой королеве. Здесь собрались все близкие Болейнам люди, жаждавшие служить Анне, а главные должности заняли ее единомышленники.

Свиту придворных дам возглавляла племянница короля леди Маргарет Дуглас. Раньше она служила почетной придворной дамой у принцессы Марии, но, кажется, с удовольствием заняла тот же пост при Анне. Маргарет, наполовину шотландка, дочь старшей сестры Генриха Маргариты, была отменной красавицей и поэтессой. Обрадовало Анну и присутствие в свите Элизабет Браун, графини Уорчестер, которая хранила верность Анне, хотя ее сводный брат, сэр Уильям Фицуильям, казначей королевского двора, выказывал враждебность по отношению к новой госпоже своей сестры. Из Каменного замка, чтобы составить ближний круг Анны, приехала и ее давняя приятельница с хиверской поры леди Уингфилд.

Анне не слишком приятно было видеть среди своих дам властную тетушку Элизабет, но так как дядя Анны, сэр Джеймс Болейн, явился из Норфолка, чтобы стать ее канцлером, она не могла отказать от места в свите его супруге. И разумеется, здесь же находилась вечно недовольная Джейн Рочфорд, назначения которой было не избежать. Мария могла бы нейтрализовать антипатию Джейн, потому что тоже не любила невестку, но Анна чувствовала себя неуютно, имея при дворе сестру. Теперь она поняла, что родители были правы: Мария останется вечным напоминанием о том, что могут найтись люди, которые посчитают брак Генриха с Анной таким же кровосмесительным, как его союз с Екатериной. Анна чувствовала себя обязанной пригласить сестру, она знала, что просто не может поступить иначе, но предпочла бы убрать ее с глаз долой. Дай Бог, чтобы никто не узнал о связи Марии с королем.

В числе фрейлин находились также деятельные и хорошо выученные кузины Анны леди Мэри Говард и Мадж Шелтон, милая Нэн Сэвилл, застенчивая Нэн Гейнсфорд и бойкая Френсис Деверё, дочь графа Оксфорда. Пестуньей девушек была почтенная миссис Стонор, из Хивера на помощь своей бывшей воспитаннице прибыла и миссис Орчард.

Анна понимала, что теперь, когда она стала королевой, очень важно опровергнуть наветы клеветников и исправить свою незаслуженно дурную репутацию. Люди должны увидеть ее покровительницей религии и учености, живым воплощением добродетели. Имея это в виду, она звонким голосом обратилась к своим придворным:

– Милорды, леди и джентльмены, пока вы служите мне, я ожидаю от вас добропорядочного поведения. Джентльмены, вы должны воздержаться от посещения борделей под страхом немедленного удаления от двора. Вам следует подавать другим пример благочестия ежедневным посещением мессы и демонстрацией безупречных манер. Леди, вы тоже должны быть беспорочны. Я желаю, чтобы у вас на поясе всегда висело вот это. – Она кивнула камергеру, который раздал всем женщинам, находившимся в зале, изящные маленькие сборники молитв и псалмов.

Отныне и впредь, распорядилась Анна, она сама и ее дамы будут ежедневно проводить по несколько часов, занимаясь шитьем одежды для бедняков.

Раздалось несколько недовольных вздохов, на некоторых лицах промелькнуло удрученное выражение, однако прошла всего неделя, и старая вышивальщица, служившая до Анны двум королевам, повернулась к новой госпоже и сказала:

– Мадам, я еще не видела, чтобы среди придворных леди и джентльменов был заведен лучший порядок!

Это бесконечно порадовало Анну. Она надеялась, что ее враги тоже заметят нововведения.

Жизнь королевы Анны состояла не только из шитья и благотворительности, хотя эти занятия отнимали бóльшую часть времени. Много лет она ковала дружбу с остроумными, обходительными и образованными придворными, на которых можно было положиться в том, чтобы никогда не приходилось скучать, и теперь они сформировали ядро ее ближнего круга. Джордж, Норрис, Уэстон, Бреретон, Брайан и другие джентльмены из личных покоев короля стекались в апартаменты королевы, чтобы насладиться увлекательными разговорами и флиртом с ее дамами и девушками. Ничто не доставляло Анне большего удовольствия, чем затевать содержательные беседы и обмен остротами; в ее покоях формальности отставляли в сторону – она на этом настаивала. Иногда, когда Генрих освобождался от своих обязанностей, он присоединялся к этому кружку. Король приносил лютню и играл для всей компании, или танцевал с дамами, или искренне интересовался сборником любовных стихотворений, который составляли Маргарет Дуглас, Мэри Говард и Мадж Шелтон.

Когда король отсутствовал, атмосфера была более непринужденной. Образовывались парочки: Нэн Гейнсфорд и Джордж Зуш; Френсис Деверё и кузен Анны, Генри Говард, граф Суррей, наследник Норфолка; Маргарет Дуглас и другой кузен, младший брат Норфолка, Томас Говард. Анна надеялась, что Генрих даст согласие на их браки. Это усилило бы связь ее родни с королевским двором. Она не сомневалась, что ей удастся убедить короля согласиться на союз Суррея с Френсис.

Иногда Суррей приводил своего большого друга, незаконнорожденного сына Генриха, герцога Ричмонда, высокого, долговязого юношу, похожего на отца, но лишенного отцовского шарма вследствие гордыни, взбалмошности и обиды на свой статус бастарда. Герцог Ричмонд проявлял интерес к Мэри Говард. Анна подумала, что об этой паре тоже можно поговорить с Генрихом. Выдать замуж кузину за сына короля – это был бы последний штрих, все равно что украсить пером шляпку.

Мадж Шелтон старалась привлечь внимание Норриса, впрочем без всякого успеха. Анна подозревала, что тот приходит на эти сборища ради нее одной. Между ними сохранялось то же не признанное ни им, ни ею взаимное влечение, но ситуация изменилась. Теперь Анна могла предаться невинному флирту с ним и другими окружавшими ее мужчинами, не забывая, однако, о том, что она жена Цезаря и должна быть безупречной. Нарастающие признаки беременности, похоже, совсем лишили ее сексуальности. Генрих продолжал каждую ночь разделять с ней ложе, но выказывал героическую сдержанность. Он ласкал ее, целовал, просил доставлять ему удовольствие с помощью рук, но не проникал в нее, боясь навредить ребенку.

Первым человеком при дворе Анны стал, разумеется, Джордж, ему она доверяла больше всех. Генрих осыпал его милостями: Джордж теперь был констеблем Дувра, смотрителем королевской своры охотничьих собак, и его часто отправляли за границу с дипломатическими поручениями. Придет время, Анна в этом не сомневалась, и Генрих дарует ему пэрство в собственном праве.

Она начала испытывать симпатию к Уильяму Бреретону после того, как тот однажды принес ей щенка грейхаунда.

– Моя сука ощенилась, и этот самый лучший. Его зовут Уриан, – сказал он Анне, когда та взяла щенка на руки, издавая радостные возгласы.

– Маленький дьявол, – шутливым тоном произнесла она, потому что в Бургундии Урианом называли сатану.

– Ваша милость, его назвали в честь моего брата, который служит в личных покоях его милости. Поверьте, он настоящий маленький дьявол!

Вскоре Анна и Уриан стали неразлучны. Пес всегда пристраивался у ее ног или следовал за ней по пятам.

Анна знала Бреретона и с другой стороны. Он был намного старше всех, кто часто появлялся в ее покоях, человек с положением, представитель герцога Ричмонда на должности управляющего Валлийской маркой – территорией на границе Англии и Уэльса, где обладал большой властью. Анна слышала, как Кромвель, который не любил Бреретона, говорил о нем как о человеке, который слишком много на себя берет, но она намеревалась проследить, чтобы Бреретон оставался среди любимцев короля. Она зависела от таких верных сторонников, как он.

О браке Анны теперь было объявлено по всей Англии, но не везде эту новость приняли хорошо. Любовь к Екатерине и принцессе Марии продолжала вздыматься валами, громко звучали и сетования на то, что возвышение Анны до статуса королевы может означать войну с императором и крах прибыльной торговли, которую Англия успешно вела с империей.

Тайному совету приходилось разбираться со шквалом публичных протестов против нового брака короля. Генрих не посвящал Анну в детали, но при дворе они были общеизвестны, и находились люди вроде подруги Екатерины, наполовину испанки леди Эксетер, которые, судя по всему, с большим удовольствием передавали их фрейлинам королевы.

– Что говорят обо мне? – требовательно спросила Анна Джорджа, когда они сели обедать в ее покоях.

Их беседу прервал королевский подавальщик: как обычно пунктуальный, он явился пожелать королеве от имени мужа приятного аппетита.

Анна любезно улыбнулась ему:

– Я благодарю его милость. – Когда посланец Генриха удалился, она повернулась к брату. – Только не вздумай отделаться, сказав, что идут мятежные разговоры! Мне нужна суть.

– Ты и правда хочешь знать? – спросил Джордж с тревогой в темных глазах. – Король убьет меня, если я расскажу.

– А я убью тебя, если не расскажешь! – возразила Анна. – Предупрежден – значит вооружен.

Джордж сдался:

– Некоторые глупцы сильно взбудоражены твоим замужеством. Один священник предстал перед судом за то, что назвал тебя позором христианского мира и еще кое-чем похуже. Другой хвалил тебя своей пастве и был обруган женщинами. А когда за тебя впервые молились в лондонских церквях как за королеву, прихожане покинули службу. Король лично сделал выговор лорд-мэру. Хочешь услышать больше? – (Анна внимала брату с растущим смятением, но согласно кивнула.) – Настоятель собора в Бристоле был отстранен от должности за то, что запретил священникам молиться за тебя. Одна женщина, кричавшая «Боже, спаси королеву Екатерину!» и назвавшая тебя – прости – пучеглазой шлюхой, отправлена в тюрьму, так же как миссис Амадас.

Анна немного знала Элизабет Амадас, поскольку ее супруг был хранителем королевской сокровищницы.

– Что она говорила? – спросила она, чувствуя легкое головокружение.

– Я едва смею повторить ее слова. Она предсказала, что тебя сожгут как падшую женщину. Обвинила Норриса в том, что он был сводником между тобой и его милостью. И – мне трудно говорить это – утверждала, будто мать и Мария были любовницами короля, а отец сводничал и для них, и для тебя.

Анна пришла в ужас. Обвинения против матери были чудовищны, но смехотворны. Гораздо хуже, что каким-то образом любовная связь Генриха с Марией стала известна публике.

– Откуда миссис Амадас узнала про Марию?

– Понятия не имею. – Джордж пожал плечами. – Чего я не могу простить, так это клеветы на нашу добродетельную мать. Конечно, в юности у нее была особая репутация.

– Что ты имеешь в виду?

– У нее были любовники. Отец говорил мне. Из-за этого отношения у них не сложились.

– Но обвинять ее в том, что она спала с королем! Не намекают ли они, что я плод их запретной любви? Как такое возможно? Ему было десять лет, когда я родилась! Это грязный навет! А вот с Марией он был близок, и, если при дворе идут подобные разговоры, скоро об этом узнает весь свет. Джордж, дело серьезное. Это может все испортить, ведь никто не знает, что мы получили разрешение.

– От папы, власть которого здесь больше не признается. Оно стоит не больше, чем разрешение, данное Екатерине.

– Я должна поговорить с королем! – воскликнула Анна. – Не бойся, я скажу, что заставила тебя рассказать мне все это.

Анна метнулась из своих покоев в спальню, откуда дверь вела в комнаты Генриха. К счастью, он был у себя, читал.

– Дорогая? Что случилось? – спросил король, вскакивая на ноги.

Она разрыдалась и повторила слова Джорджа.

– И теперь люди узнают, что есть препятствие к нашему браку! – воскликнула она.

– Я уже подумал об этом, – сказал король, прижимая ее к себе так нежно, будто она была стеклянным сосудом, который может разбиться. – Я проконсультировался с Кранмером, он говорит, что получение разрешения от папы может в корне подорвать мои претензии к Екатерине и я буду выглядеть лицемером. Я заметил ему: чрезвычайно важно, чтобы легитимность нашего брака не оспаривалась, и он порекомендовал провести это дело через парламент. А что касается протестов, они утихнут. Мои подданные признают вас королевой. Теперь успокойтесь, дорогая, и отдохните. Вы должны подумать о нашем сыне.

Издание нового акта, который дозволял брак с сестрой бывшей любовницы, состоялось не так скоро. Однако и это не положило конец распространению слухов о Марии. Общественное неодобрение замужества Анны усиливалось. А после того как парламент постановил, чтобы Екатерину больше не называли королевой, но именовали вдовствующей принцессой, протесты зазвучали еще громче.

Генрих назначил коронацию Анны на Троицу, первый день июня. Он сам написал в лондонский Сити и распорядился, чтобы мэр и его люди подготовили по этому случаю живые картины, а также созвал дворян и духовенство для участия в торжествах.

Анна ходила с улыбкой на лице. Тошнота ослабла, ребенок шевелился у нее под набрюшником, и она чувствовала себя как никогда хорошо. Счастливая, она выбирала материалы для платьев и мантий, которые понадобятся для участия в живой картине во время переезда из Гринвича в Тауэр, церемониального въезда в Лондон и самой коронации. Анна не могла дождаться этого момента. Венчание на царство осенит ее королевской святостью и отделит от обычных смертных, что, возможно, утихомирит ее врагов.

Тем временем Кранмер созывал толкователей Божественного закона и каноников на специальный церковный суд в монастырь Данстейбл в четырех милях от Эмптхилла. Екатерине было велено предстать перед ним.

Генрих не сомневался, что Шапуи изо всех сил старается подтолкнуть императора к войне и внушает Екатерине, что это наилучший способ вернуть мужа.

– Стоит Кранмеру вынести вердикт, и у Карла появится повод, в котором тот нуждается, – с беспокойством говорил он.

– Он никогда не признает меня королевой! – кипела Анна.

– Признает! – задиристо восклицал Генрих. – Под замок мне Шапуи не посадить, но я могу надеть на него намордник!

Имперского посла вызвали на заседание Тайного совета и предупредили, чтобы он больше не совался в дела Екатерины. Анна сомневалась, что это возымеет действие, хотя на некоторое время Шапуи, вероятно, притихнет. Однако Генрих был не властен заглушить взрыв возмущения, возникший в Европе, когда распространилась новость о его вторичной женитьбе. По всему христианскому миру раздавались голоса в защиту Екатерины, истинной королевы Англии. Анну же называли разнузданной выскочкой.

Однажды за обедом с Анной и Генрихом Кромвель негодующе сказал:

– Всюду насмешки. Один из моих корреспондентов в Антверпене сообщил, что – не стоило бы говорить об этом в присутствии ваших милостей – изображение ее милости было постыдным образом пришпилено к вашему, сир. В Нидерландах и Испании с большим удовольствием отпускают шутки по поводу вашей милости и королевы. В Левене распущенные и озлобленные студенты нацарапали непристойные стишки на дверях и углах домов. Я не стану посвящать вас в содержание этих виршей.

Генрих бросил на стол салфетку:

– Проинструктируйте моих послов за границей, как противостоять этому злоречию. Скажите им, пусть настаивают на том, что Анна – законная королева, и отказываются говорить с теми, кто отдает этот титул Екатерине.

– Вы полагаете, это заглушит протесты? – спросила Анна.

– Может быть, и нет, но вердикт Кранмера уж точно это сделает.

Но сколько его ждать? Уже наступил май, и всем было видно, что Анна ждет ребенка.

– Скоро я буду похожа на слона, – ворчливо говорила она отцу. – Придется вставлять клинья в юбки. Все платья малы.

– Перестаньте жаловаться и благодарите Господа, что находитесь в таком положении, – недовольно оборвал ее сэр Томас.

Анна вспылила:

– В прошлом году вы и не мечтали, что я окажусь в таком положении! Вы сомневались, стоит ли все это подобных страданий.

– Говорил, потому что устал и волновался за вас, – попытался успокоить ее отец. – Благодарение Господу, вы не послушались меня, и я рад, что вы так хорошо выглядите.

– Мне было бы еще лучше, если бы суд объявил мой брак законным, – заметила Анна.

– Вам известно, что Екатерина отказывается выполнить приказание Кранмера и говорит, что для нее нет другого судьи, кроме папы? Слава Богу, Кранмер объявил ее нарушительницей судебных правил и будет вести дело сам!

– Аминь, – сказала Анна.

Двадцать третьего мая Кранмер провозгласил союз Генриха и Екатерины недействительным и противоречащим Божественному закону.

– Наконец свободен! – вскричал Генрих, подбросил в воздух свой берет и расцеловал Анну. – Слава Богу! Слава Богу! – Он немедленно приказал распространить брошюру, которую написал самолично, чтобы проинформировать своих верных подданных об истинном положении вещей в вопросе о его брачных союзах. – Я прослежу, чтобы Екатерина получила экземпляр, – злобно добавил он.

Депутация членов Тайного совета была отправлена к принцессе Марии, дабы оповестить ее о решении Кранмера.

– И? – потребовала отчета Анна, когда Генрих пришел к ней в тот вечер. Она видела из окна, как возвращались лорды.

– Она отказалась повиноваться, – с удрученным видом сообщил король. – Сказала, что не признает королевой никого, кроме своей матери, после чего по моему приказанию ей запретили общаться с Екатериной любыми способами, пока она не одумается.

Анна кипела от ярости.

– Какая почтительная, сознающая свой долг дочь! Вы вскормили настоящую змею.

– Будем надеяться, отлучение от матери приведет ее в чувство, – пробормотал Генрих, мрачно поджав губы.

Через пять дней после признания брака Екатерины недействительным Кранмер объявил союз короля с леди Анной состоятельным и законным.

– Это заняло шесть лет! – воскликнул Генрих. – Долгих шесть лет! Но, дорогая, наконец мы обрели то, чего больше всего желали. Теперь вы моя по закону, и наш сын родится в браке, который никто не подвергнет сомнению.

Анна радостно дала ему заключить себя в объятия. Решение пришлось очень кстати, ведь завтра она должна отправиться в Лондон на коронацию. Час, о котором она мечтала, уже почти настал.

Приготовления к церемонии поручили дяде Норфолку как граф-маршалу Англии. Отношения с племянницей у него были натянутые – они почти не разговаривали с тех пор, как Анна услышала дядины похвалы смелости Екатерины, высказанные Шапуи. Какая обидная неблагодарность! Ведь Анна только что уговорила Генриха дать согласие на браки дочери Норфолка Мэри Говард с графом Ричмондом и его сына – с Френсис Деверё, к тому же в первом случае заставила короля отказаться от приданого. Однако, несмотря на враждебность и постоянное брюзжание, дядюшка спланировал все безупречно.

Лорд-мэр Лондона, олдермены и шерифы должны были явиться в Гринвич, чтобы на барке сопровождать Анну в Тауэр, где она проведет ночь перед церемониальным въездом в Лондон.

– Вы прекрасно выглядите, – сказал Генрих, когда Анна вышла к нему в наряде из золотой парчи; однако, пока они дожидались прибытия отцов города, король беспокоился насчет Томаса Мора.

– Я послал ему приглашение на коронацию и деньги на новое платье, – в раздумье проговорил он. – Надеюсь, он приедет. Сегодня утром я отправил в Челси трех епископов, чтобы убедить его. Если он явится и тем признает наш брак, протесты оппозиции поутихнут.

Ради Генриха Анна молилась, чтобы Мор согласился. Но, увидев мрачные лица вернувшихся епископов, поняла: их миссия не увенчалась успехом.

– Что сказал сэр Томас? – нетерпеливо спросил Генрих.

– Он не приедет, сир. Он сказал: есть такие, кто жаждет лишить нас девственности, а сделав это, не преминут пожрать нас. Но он постарается сделать так, чтобы его не лишили девственности.

Генрих вскинул голову:

– Так вот чем он отплатил мне за дружбу! Что ж, пусть так, но этот неблагодарный слуга не испортит ваш день, дорогая!

Было три часа. Явился лорд-мэр. Времени на разговоры не осталось. Генрих поцеловал Анну на прощание. Сам он прибудет в Тауэр на крытой барке.

Анна взошла на борт отнятого у Екатерины судна в сопровождении Марии и других дам, а также отца и группы привилегированных дворян. На водах Темзы тихо покачивались украшенные вымпелами кораблики лондонских гильдий, со многих судов доносилась музыка – ее исполняли ватаги менестрелей. Вдоль берегов собрались огромные толпы народа, что обрадовало Анну. Барка начала торжественное движение по реке, расшитые золотом геральдические вымпелы развевались на ветру. На лодке, плывшей слева, разыгрывалась живая картина с дикарями и ужасными чудовищами, изрыгавшими огонь, отчего девушки из свиты Анны вскрикивали. Однако слышалось очень мало приветственных кличей: толпа была как-то странно молчалива; некое оживление наступило лишь в тот момент, когда чудища кончили плеваться огнем и их сбросили в воду. Тут как раз вдали показался Тауэр, и Анна испытала облегчение.

Она сошла на берег у Королевской лестницы, где ее встретил лорд-камергер и проводил к королю, ожидавшему за боковыми воротами в башне Байворд.

– Дорогая! – воскликнул он и любовно поцеловал Анну. Трубы и гобои воспевали ее прибытие, а пушки оглушительно стреляли с пристани Тауэра.

Анна поблагодарила мэра и горожан за их старания при организации такой восхитительной живой картины, после чего Генрих отвел ее в королевские апартаменты.

– Я приказал Кромвелю обновить их для вас. На переделки и ремонт ушло больше тысячи фунтов, чтобы вы разместились с подобающей роскошью.

Комнаты королевы были убраны в античном стиле. Анна с изумлением оглядывала позолоченные лепные фризы с изображением резвящихся херувимов, новые дорогие гобелены, на которых запечатлели картины из жизни королевы Эстер. Изготовить их распорядился Генрих в знак признания свойственного Анне стремления к реформам.

– Ваш главный зал, – сказал он, – а вон там находится кабинет, который будет служить молельней. – Король провел Анну в столовую, украшенную огромным камином и отделанную красивыми деревянными панелями. За ней располагалась опочивальня с королевской постелью, завешенной красным бархатом, и встроенная в стену уборная. – Это были комнаты моей дорогой матери, – оглядываясь вокруг, задумчиво произнес Генрих. – Она умерла здесь. Конечно, теперь все выглядит совсем по-другому. Я надеюсь, вам нравится.

Анна взяла его за руку:

– Это великолепно! Поблагодарю мастера Кромвеля за отличную работу.

Следующий день они провели в Тауэре, а вечером Генрих совершил обряд посвящения восемнадцати рыцарей Бата, объяснив Анне, что этот древний ритуал исполняется только при коронации правящих монархов, но специально для нее было сделано исключение. В числе прочих король удостоил этой чести Фрэнсиса Уэстона.

Утром Анна поднялась рано, чтобы подготовиться к церемониальному въезду в Лондон. Для этого события она выбрала традиционный сюрко и подходящую к нему мантию из переливающегося белого шелка с горностаевой опушкой. На голову надела чепец, а поверх него – золотой обруч, усыпанный драгоценными камнями. Волосы оставила распущенными в знак девственности, обязательной для королевы, правда в случае с Анной девственность была символической – белое платье не скрывало округлости живота.

Дамы помогли Анне забраться в обтянутые парчой носилки, которые везли две лошади, покрытые попонами из белого дамаста. Шестнадцать рыцарей Пяти портов заняли места вокруг носилок. Они держали на позолоченных шестах полог из золотой парчи, к которому были прикреплены серебряные колокольчики, позвякивавшие над головой Анны. Огромная процессия из лордов, священников, офицеров и придворных уже покидала Тауэр, направляясь к лондонскому Сити. Когда носилки Анны были подняты на Тауэрский холм, следом потянулась огромная свита из фрейлин в экипажах и верхом. Люди толпились на улицах, но по большей части просто стояли и наблюдали, некоторые с явно враждебным видом.

Лондонский Сити не пожалел затрат на почетный прием Анны. Она проезжала по вновь засыпанным гравием улицам, под триумфальными арками, мимо зданий, увешанных алыми и малиновыми полотнищами. Из каждого окна высовывались дамы, которым не терпелось хоть краешком глаза посмотреть на Анну. Играла музыка, дети произносили речи, вино текло из фонтанов и городских водных источников, и все это создавало настроение праздника. Хоры распевали в ее честь:

– Честь и хвала нашей королеве Анне! – возглашали хористы. – Ради которой ангел сошел с Небес, чтобы увенчать соколицу короной.

На Корнхилле три грации пожелали Анне сердечной радости, долгого успеха и неизбывной плодовитости.

– Процветания королеве Анне, иди и правь! – выкрикивали они.

Актер, исполнявший роль Париса в живой картине, устроенной на Чипсайде, когда его попросили выбрать самую красивую из трех богинь – Юноны, Паллады и Венеры, бросил взгляд на Анну и заявил, что, увидев ее, не может сделать выбор в пользу ни одной из них. Во дворе собора Святого Павла хористы пели гимн, в котором воспевалась коронация Девы: «Приди, любовь моя, ты будешь коронована!»

Какой-то ребенок прочел стихи, которые напомнили Анне о бесплодии ее святой тезки – Анны, матери Девы Марии. На одном стяге красовалась надпись на латыни: «Королева Анна, когда ты родишь сына королевской крови, для твоих людей настанет золотой век».

– Аминь! – громко произнесла Анна и улыбнулась.

Внутри городских стен собралась многотысячная толпа, но, как и прежде, люди в основном молчали, оказывая Анне холодный прием. Она поворачивала голову то в одну, то в другую сторону, чтобы приветствовать горожан, но заметила всего нескольких снявших головные уборы, а возгласов «Боже, храни вашу милость!» раздалось вообще не больше десятка. Шут, скакавший впереди носилок Анны, зло выкрикнул: «У вас у всех головы запаршивели, что ли? Не смеете шапки снять?!» Но еще хуже было то, что при виде использованных в декоре переплетенных инициалов короля и королевы толпа выдавала насмешливое: «Ха! Ха!» Вспоминая происшествие в Дарем-Хаусе, Анна отчаянно молилась, чтобы горожане ограничились в выражении своей неприязни словесными оскорблениями. Сидя в открытых носилках, она чувствовала себя ужасно уязвимой – доступной мишенью для любого, кто вздумал бы покуситься на ее жизнь.

Спокойнее стало, только когда процессия покинула Сити через Темпл-бар и направилась к Вестминстеру. Когда носилки доставили внутрь Вестминстер-Холла, Анна спустилась с них, взошла по широким ступеням на высокий помост и уселась под балдахином. Здесь был устроен банкет. Подали сахарные скульптуры, вино и гиппокрас, от которых она отказалась, велев передать угощение своим дамам. Анне следовало бы наслаждаться триумфом, но она чувствовала себя напряженной до тошноты и едва могла прикоснуться к еде, а к моменту окончания пира, когда пришло время благодарить лорд-мэра и всех прочих лордов и леди, была утомлена до изнеможения. Большим облегчением стала возможность наконец удалиться со своими дамами в Белый зал Вестминстерского дворца, где Мария и Джейн Рочфорд освободили госпожу от тяжелой мантии, после чего вывели из дворца и усадили в барку, которая быстро доставила ее во дворец Йорк.

Здесь Анну ожидал Генрих, которому не терпелось услышать рассказ о том, как прошел день.

– Вам понравилось, как выглядел Сити, дорогая?

– Сир, сам Сити был достаточно хорош, – ответила она, погружаясь в кресло, – но я видела много покрытых голов и слышала крайне мало приветствий. – (Генрих тихо выругался.) – Вы не сможете заставить их полюбить меня, – заметила Анна. – Но я была бы счастлива, если бы вы смогли сделать так, чтобы они перестали меня ненавидеть. Увы, даже ваша милость не властны распоряжаться чувствами людей. – Она не призналась Генриху, какой испытывала страх. – Я должна лечь. Очень устала, да и ваш сын что-то расшалился. У меня завтра важный день.

Король был воплощение заботливости.

– Конечно, дорогая. Я пошлю за вашими дамами. Вы должны о себе заботиться.

Глава 22. 1533 год

Анна стояла у огромных западных ворот Вестминстерского аббатства, дамы суетились вокруг, проверяя, хорошо ли надеты отороченный горностаем сюрко и мантия из пурпурного бархата поверх алого бархатного киртла. Мария прикрепила к драгоценному головному обручу плат, украшенный жемчугом и самоцветами, а Мадж Шелтон в последний раз провела гребнем по длинным волосам Анны.

Она была готова. Архиепископ Кранмер и помогавшие ему епископы и аббаты в богатых одеяниях и митрах двинулись вперед, чтобы приветствовать Анну и сопроводить ее к алтарю по проходу, застланному узорчатым ковром. Она шла под сверкающим пологом из золотой парчи, впереди шествовал Саффолк с сияющей короной Святого Эдуарда Исповедника в руках, а вдовствующая герцогиня Норфолк несла шлейф, который был столь длинен, что камергеру Анны приходилось поддерживать его посередине. Сзади следовали одетые в алое фрейлины, за ними тянулась огромная свита из лордов и леди, йоменов королевской стражи, монахов Вестминстера и детей из Королевской капеллы.

Между алтарем и хорами была воздвигнута платформа, в центре которой установили дорогое кресло – в него и села Анна. В церкви собрались знатнейшие люди королевства. Анна заметила в толпе своих родителей, смотревших на дочь с нескрываемой гордостью, и Джорджа – он подбадривал сестру улыбкой. Поднявшись, чтобы идти к алтарю, Анна огляделась в поисках Генриха и уловила некое движение за решеткой, которая отгораживала стоявшую сбоку от святилища скамью. Хвала Господу, король находился рядом!

С некоторым трудом – все-таки она уже была на шестом месяце беременности – Анна пала ниц на мозаичный пол перед алтарем и не шевелилась, пока произносились краткие молитвы, потом ей помогли подняться и усадили обратно в кресло. Кранмер вышел вперед и помазал ей голову и грудь миром. Потом взял корону Святого Эдуарда, которую с незапамятных времен возлагали на голову каждому правителю Англии, и надел на Анну. Корона была тяжелая, но Анну эта ноша только радовала.

Вот и все, свершилось! Она стала королевой Англии.

Получив в руки золотой скипетр и жезл из слоновой кости с голубем на верхушке, Анна вспомнила слова Кристины Пизанской. Они очень подходили к этому моменту. Как жена могущественного человека, она постарается быть просвещенной и мудрой правительницей. Знание было силой, она научится проникать в суть всего, и ее влияние сделается заметным. А еще нужно обладать храбростью мужчины.

«И у меня есть эта храбрость», – сказала себе Анна, и сердце ее наполнилось восторгом.

Хор запел «Te Deum», после чего снова вперед вышел Кранмер и снял с головы Анны корону, заменив ее другой, отлитой специально для нее: красивым золотым обручем, усыпанным сапфирами, розово-красными рубинами и жемчугом, с золотыми крестами и геральдическими лилиями по краю. В ней Анна и сидела, пока служили мессу.

Она вошла в число великих королев и женщин-правительниц и поклялась себе, что своим правлением почтит память Маргариты Австрийской и Изабеллы Кастильской, будет вдохновляться их примерами и добьется такого же всеобщего уважения, как они.

Фанфары протрубили конец церемонии, отец и лорд Тальбот подошли к Анне и, поддерживая с обеих сторон, медленно повели к выходу из аббатства.

– Теперь благородная Анна носит священную корону! – пели дети из Королевской капеллы.

В Вестминстер-Холле фрейлины поднесли Анне розовой воды, чтобы освежиться, расправили юбки и поудобнее пристроили на голове корону. Готовая к коронационному пиру, Анна восседала одна за установленным на помосте роскошным столом, за спиной у нее стояли графини Оксфорд и Уорчестер. Одна держала салфетку, другая – чашу для омовения рук. Анна была так напряжена от переполнявшего ее возбуждения, что не могла есть. На самом деле ее тошнило, и графиням пришлось заслонять свою госпожу от посторонних глаз, когда ее рвало на подставленный кусок чистой ткани. Архиепископ Кранмер, сидевший на краю главного стола по правую руку от королевы, озабоченно смотрел на Анну.

– С вашей милостью все в порядке? – осведомился он.

– Лучше никогда не бывало! – заверила она. – Просто я пережила слишком много эмоций и переела жирной пищи. В моем положении это не лучшая комбинация. О нет, опять еда! – Она поморщилась.

Затрубили трубы, и новоиспеченные рыцари Бата внесли в зал очередную смену блюд.

– Не выпьет ли ваша милость немного вина? – Это говорил Том Уайетт, исполнявший роль главного виночерпия. Вид у него тоже был озабоченный, и что-то в выражении его лица было от того старого Тома, который когда-то так нравился Анне.

– Благодарю вас, Том, но нет ли тут ячменного отвара?

– Я принесу, – ответил виночерпий и торопливо удалился.

Через два часа Анна все еще сидела за столом и пила ячменную воду. Разместившиеся внизу за длинными столами гости продолжали угощаться, стоял оглушительный гул голосов, раздавались взрывы хохота. Из восьмидесяти предложенных блюд Анна отведала только три, и хотя сахарная фигура в виде сокола – ее эмблемы – вызвала восхищение, даже и от этого лакомства она отмахнулась.

За первым столом справа от себя Анна видела Марию, та отклонилась назад и разговаривала со стоявшим у нее за спиной мужчиной. Лицо кавалера Марии показалось знакомым. Ну конечно, это же Уильям Стаффорд, с которым сестра флиртовала в Кале. Судя по всему, они хорошо проводили время – до Анны доносился смех Марии. В противоположность этой паре Джордж и Джейн игнорировали друг друга, общаясь с соседями по столу.

Прием закончился поздно, гостям приказали подняться и стоять, пока Анна мыла руки и спускалась с помоста. Здесь ей подали вино и конфеты. Она съела пару штук, после чего подозвала к себе лорд-мэра, отдала ему золотой кубок и еще раз поблагодарила его и горожан за предпринятые ради нее старания. Бароны Пяти портов ждали с пологом в руках, готовые проводить Анну до дверей ее покоев, и она наконец покинула зал, уставшая, но переполненная радостными эмоциями. Это был самый замечательный день в ее жизни.

Торжества продолжались еще несколько дней. В честь новой королевы были устроены танцы, турниры, охоты и спортивные состязания. Генрих сиял от удовольствия, а его придворные старались перещеголять один другого в оказании почестей Анне. Хотя, как она подозревала, не оттого, что им так хотелось, а оттого, что король следил за ними ястребиным взглядом. И тем не менее все равно было приятно, что к ней проявляли столько внимания.

Генрих решил, что его наследник должен появиться на свет в Гринвиче – там, где родился он сам, – и подарил Анне для родов невероятно дорогую и роскошную кровать. Нечасто ей приходилось видеть подобные. Кровать была французская, с узорчатой резьбой и позолотой. Много лет назад она стала частью выкупа за одного герцога королевских кровей и с тех пор стояла без дела в королевской гардеробной.

«Это самое великолепное ложе, каким когда-либо владела королева», – думала Анна, блаженствуя на широченной постели.

Новость о смерти одной из ее главных критиков – Марии Тюдор – не тронула новоявленную королеву, но Генрих был опечален утратой сестры и полон сожалений, что она умерла, так и не помирившись с ним.

Лето продолжалось, Анна тяжелела от своей бесценной ноши. Бóльшую часть времени она отдыхала в личных покоях или наслаждалась обществом избранных придворных в зале для приемов. Гости старались развлечь ее музыкой, стихами, игрой в карты или кости и отчаянно флиртовали с ее дамами.

– Мне жаль Тома Уайетта и его товарищей по посольству: им приходится быть за морем в столь веселое время, – заметил Норрис, садясь рядом с Анной и наблюдая за любовными играми парочек.

– Они, наверное, думали, что нравятся этим леди и те страдают в разлуке со своими верными слугами. Да уж, посмотрели бы они на этих ветрениц сейчас, – со смехом проговорила Анна.

Норрис повернулся к ней и одарил милой улыбкой, которую она так любила:

– А как ваша милость? Надеюсь, с вами все хорошо.

– Скорей бы уже разродиться. Я становлюсь такой неуклюжей! Скоро придет пора затворяться в своих покоях.

– Если я могу что-нибудь сделать для вашей милости, распоряжайтесь мной без стеснения.

– Вы очень добры. А как вы сами, Норрис?

Он пожал плечами:

– Довольно хорошо. Работа в личных покоях короля не дает скучать.

– Вам нужно снова жениться, – задорным тоном произнесла Анна.

– Увы, мадам, мое сердце отдано одной необыкновенной женщине, имени которой я назвать не смею, так как она замужем.

Норрис многозначительно взглянул на нее полными обожания глазами, и сердце Анны дрогнуло. Ее жизнь была бы совсем другой, отдай она себя этому верному, благородному и милому джентльмену. И наверное, полюбила бы его так, как никогда не любила Генриха. Но она не сожалела, что выбрала корону. Достаточно было заручиться дружбой Норриса и греться в теплых лучах его доброты.

– Вы мудры, сэр, – сказал Анна, – ведь, будучи замужней дамой, она должна беречь свою репутацию, невзирая на то, любит вас или нет. А мужья иногда бывают очень ревнивы.

Депутация лордов Тайного совета известила Екатерину о решениях Канмера.

– Она отказалась их признать, – рычал Генрих, расхаживая взад-вперед рядом с кроватью, на которой отдыхала Анна. – Я велел сказать ей, что не могу иметь двух жен и не позволю ей называть себя королевой. Екатерине дали ясно понять, что мой брак с вами свершился, одобрен парламентом, что никакие ее действия не могут его аннулировать и что она лишь возбудит мое неудовольствие и навлечет на себя гнев Божий, если продолжит упорствовать в своем неповиновении. И что она сделала? Взяла пергамент, где были изложены мои условия, которые она должна выполнить, и во всех местах, где встречались слова «вдовствующая принцесса», вычеркнула их, настаивая, что она моя верная жена и королева.

– Неужели она никогда уймется?! – воскликнула Анна. – Она потеряла вас. Что еще вы должны сделать, чтобы убедить ее в этом?

– Я отправлю ее дальше на север, в Бакден, и сокращу ее двор. Башня там сырая, построена пятьдесят лет назад. Это заставит ее вести себя разумнее.

– Надеюсь на это! – горячо поддержала его Анна. – Вы должны запретить ей принимать посетителей.

– Я уже отдал такое распоряжение. И писем она тоже получать не будет. Мы не хотим, чтобы Шапуи сговорился с ней и натворил каких-нибудь бед.

– Или принцесса, – вставила словцо Анна. – Я слышала сегодня, что, когда Мария недавно отправилась на лодке за город, люди сбегались приветствовать ее, будто она сам Господь Бог, спустившийся с Небес. Генрих, вы должны остановить ее, пусть она больше не подстрекает людей к подобным демонстрациям. А участников этой демонстрации нужно примерно наказать.

– Не думаю, что Мария их подстрекала, – возразил Генрих. – Просто люди сбежались посмотреть на нее.

– Вы когда-нибудь узрите правду? Она ведет умную игру, усиливая симпатию к себе. Бедная маленькая принцесса, разлученная с матерью… Генрих, ей семнадцать! Меня разлучили с матерью, когда мне было двенадцать, и я не виделась с ней шесть лет. Мария должна считать себя счастливицей.

И Генрих сдался. Там, где речь шла о его дочери, он давал слабину, но Анна вознамерилась добиться от короля строгости к принцессе. Пусть только Мария сделает еще один неверный шаг, и расплата наступит.

В июле король отвез Анну в Хэмптон-Корт, чтобы она провела там последние недели беременности. Они коротали дни в неспешных прогулках по прекрасным садам, устраивали пикники в маленьких банкетных домиках, которых настроил на лужайках Генрих, вместе читали в покоях Анны и весело пировали по вечерам. Король больше не разделял с ней ложе, потому что не хотел тревожить ее покой, и, по правде говоря, она стала такого размера, что предпочитала спать одна. Чувствовала себя Анна превосходно и никогда еще не видела Генриха таким счастливым.

Только в эти последние недели перед родами Анна начала беспокоиться: а что, если ребенок окажется девочкой? Генрих всегда говорил о нем только как о сыне, и она сама тоже привыкла думать, что у них будет мальчик. А вдруг нет? Генрих совершил все, что клятвенно обещал: порвал с Римом, чтобы жениться на ней, короновал ее со всей возможной помпезностью, словно она была правящим монархом. Теперь настал ее черед исполнить свою часть сделки – подарить Генриху сына. В свои сорок два года король нуждался в нем более, чем когда-либо, – и не только ради обеспечения наследования власти, но и для того, чтобы оправдать рискованные шаги, на которые пошел ради нее. Благословение мужским наследником показало бы всему миру, что Господь благоволит к их союзу, и, без сомнения, привлекло бы на их сторону всех колеблющихся и раскольников. К тому же заставило бы умолкнуть раз и навсегда эту надоедливую бакденскую затворницу!

Пол ребенка имел жизненно важное значение. Мысль, что может родиться не сын, была невыносима. День ото дня Анна тревожилась все больше, наслаждаться приподнятым настроением последних недель перед появлением на свет младенца не получалось.

Эта мерзкая монахиня из Кента выбрала день коронации Анны, чтобы напророчить гибель королю и новой королеве. На сей раз представители власти вскинулись, и Элизабет Бартон предстала перед Кранмером для допроса.

– Он не должен был отпускать ее, ограничившись одним предупреждением, – жаловалась Анна. – Эта женщина уже проигнорировала его угрозы.

– Дорогая, не растравляйте себе душу, – с озабоченным видом заклинал Анну Генрих. Они сидели в банкетном домике на пригорке, откуда открывался вид на личный сад, и угощались холодным цыпленком, пирогом с начинкой, салатом и блюдом из вишен. – Утром по моему приказу ее снова арестовали, и Кранмер еще раз ее допросил. Она призналась, что никогда в жизни не имела никаких видений.

– И что вы с ней сделаете?

– Отпущу. Она сама себя опорочила.

– Это ее не остановит. Безумная или нет, она и раньше никогда не молчала.

– Если она и дальше станет распространять нелепицы, побуждающие к мятежу, то почувствует на себе все силу моего гнева, – заявил Генрих. – Но давайте не будем говорить о неприятных вещах. Вы ведь не хотите потревожить ребенка. Я придерживаюсь мнения, что мысли и чувства женщины могут повлиять на младенца в утробе, это кажется мне обоснованным.

– Не знаю, – с улыбкой сказала Анна, – но скачет он так, будто готовится к турниру! – Она положила ладонь Генриха себе на живот.

– Ей-богу, там будущий король, которым мы будем гордиться! – воскликнул он. – Дорогая, я знаю, что не могу быть с вами, когда родится наш сын, но хочу находиться поблизости. В этом году я не поеду на дальнюю охоту и останусь неподалеку от Лондона.

– Для меня это большое утешение. – Анна пожала руку Генриха.

Он улыбнулся:

– Я распоряжусь, чтобы в каждой церкви совершались молебны о вашем благополучном разрешении от бремени, и попрошу своих любящих подданных молиться Иисусу, чтобы тот, если на то будет Его воля, послал нам принца. Я консультировался с врачами, и все они уверяют, что родится мальчик.

Откуда им знать? Они ни разу не осматривали ее, только спрашивали, как она себя чувствует, и уговаривали о себе заботиться. Деторождение – дело женщин! Анна уже наняла повитуху, которая находилась при дворе, объедалась вкусными блюдами и дни напролет бездельничала, наслаждаясь дворцовой роскошью. Но этой женщине дала прекрасные рекомендации леди Уорчестер.

Когда они закончили трапезу, Генрих повел Анну к астрологу, которого сам пригласил. Она слышала об Гловере, поскольку тот прославился на всю страну предсказаниями будущего. Гловер был не первым из провидцев, с кем советовался Генрих. Как и Анну, короля сильно волновал пол ребенка. Разумеется, все убеждали его, что родится мальчик, но суждение этого Гловера, снискавшего в народе большое уважение, имело особое значение.

Астролог, мужчина с волосами цвета воронова крыла, худым лицом и кустистыми бровями, был полностью погружен в свой собственный мир. Гловер показал Генриху и Анне таблицы небесных конфигураций, потом заглянул в какой-то стеклянный сосуд и долго-долго молчал, прежде чем повернулся к Анне:

– Я вижу, что ваша милость носит ребенка женского пола и правителя страны.

У Анны перехватило дыхание.

– Двоих детей? – резко спросил Генрих. – Принца и принцессу?

– Нет, ваша милость. Я вижу только одного ребенка.

– Как может младенец женского пола быть принцем? – удивился Генрих.

– Мое видение не открывает этого.

– Вы шарлатан! – тоном обвинителя заявил король. – Все говорят, что будет сын!

– Господин король, я знаю только то, что говорит мое стекло, – не сдавался Гловер.

– Не расстраивайтесь из-за него, дорогая, – сказал Генрих Анне, когда астролог удалился. – Он пройдоха!

– Так и есть, – согласилась она, желая поскорее забыть этот неприятный эпизод.

– Генрих, я размышляла о крещении принца. Есть ли в королевской гардеробной специальные крестильные мантии и покрывала?

– Возможно. Екатерина использовала очень дорогую крестильную пелену, которую привезла с собой из Испании, чтобы заворачивать в нее наших детей для совершения обряда.

– Думаете, эта вещь все еще у нее?

Какая сладкая месть – завернуть своего сына в эту пелену.

– Вероятно, – предположил Генрих.

– Вы попросите у нее?

Король по-волчьи осклабился:

– С удовольствием.

Ответ на просьбу пришел быстро. Господа не порадует, если Екатерина последует дурному совету и окажет содействие в столь ужасном деле.

– Как она смеет! – возмущалась Анна.

– Дорогая, она верно говорит, эта пелена – ее личная собственность. Не думаю, что в данном случае могу настаивать.

Как обычно, Генрих оказался беспомощным перед злобой Екатерины.

– Но это пренебрежение!

К изумлению Анны, Генрих на нее накинулся:

– Прежде всего, мы не должны были ее ни о чем просить. Анна, у меня есть более насущные дела. Я только что узнал, что папа объявил ничтожными все решения Кранмера, а наш брак незаконным и недействительным. И теперь весь христианский мир пребывает в убеждении, что мы с вами живем в грехе. Мало того, он пригрозил мне отлучением от Церкви, если я не расстанусь с вами к сентябрю.

– Вы можете не обращать на него внимания! – воскликнула Анна. – Теперь он вам больше не нужен!

– Я и не собираюсь! – крикнул Генрих. – Господь, которому известно мое чистое сердце, всегда благоприятствует моим начинаниям.

Но Анна видела, что за этими громкими словами таился страх. В глазах верных христиан Генрих был раскольником-прелюбодеем, которого вскоре могут лишить благодати Господней. И его враги наготове – только и ждут момента броситься в атаку… Ах, как же важно, чтобы Анна родила сына и показала всем: Бог улыбается Генриху.

– Вчера вечером король много раз танцевал с леди Кэри, – сказала Джейн Рочфорд.

– Они старые друзья, – отозвалась Анна, передавая корзинку с шелковыми нитками Нэн Гейнсфорд.

Ходили слухи, что леди Кэри спала с Генрихом до того, как вышла замуж за сэра Николаса Кэри, но это было давным-давно, еще до истории с Бесси Блаунт. Тем не менее Джейн поглядывала на Анну искоса, со злорадным выражением, будто говоря: «Мне известно кое-что такое, чего вы не знаете».

– Что вы хотите этим сказать, Джейн? – живо спросила Анна.

Джейн, казалось, не хотела выдавать свой секрет, но Анна подозревала, что на самом деле фрейлина наслаждается этой ситуацией.

– Мне не хотелось бы ничего говорить. Возможно, это вообще ничего не значит, но… К тому же ваша милость ждет ребенка…

– И что с того? – потребовала ответа Анна. Другие дамы переглянулись.

– Я видела, как он поцеловал ее, – сказала Джейн.

Анна будто получила оплеуху и взъярилась:

– Поцеловал ее? Так что, это выходило за рамки простой учтивости?

– Мне показалось, это больше, чем просто учтивость, – ответила Джейн.

Анна обвела испытующим взглядом испуганные лица женщин, стоявших вокруг:

– Кто-нибудь из вас видел это?

Нэн Сэвилл с виноватым видом произнесла:

– Да, ваша милость.

– Только один раз?

– Я видела, как он поцеловал ее три раза, – снова подала голос Джейн.

– Ну что же, – попыталась оправдать короля Анна, – вероятно, это был придворный флирт. А теперь займемся делом: какой узор мы должны вышить на этом алтарном покрывале?

Как ей удалось дожить до вечера и вести себя так, будто ничего особенного не произошло, Анна и сама не знала, но к пяти часам она больше не могла выносить эту муку и отпустила всех прислужниц, сказав, что ей нужно отдохнуть. Потом послала за Норрисом – человеком, которому доверяла больше других. Из всех людей именно он должен знать, действительно ли Генрих ей неверен.

– Что я могу сделать для вашей милости? – стоя перед Анной, спросил Норрис.

Для соблюдения приличий в соседней с гостиной спальне, но вне пределов слышимости находилась Мария.

– Сэр Генри, могу я спросить вас кое о чем в строжайшей тайне? – стараясь не заплакать, произнесла Анна.

– Разумеется, мадам. – На лице Норриса отобразились напряженное внимание и тревога.

– Король изменяет мне с леди Кэри?

Норрис смутился. Замялся.

– Ваше лицо дало ответ за вас, – сказала Анна, и из ее глаз полились слезы.

– О моя дорогая леди! – В мгновение ока Норрис опустился на одно колено и взял ее за руки. – Ни за что на свете я не стал бы расстраивать вас.

– Но я должна знать! – всхлипнула Анна. – Если об этом шушукаются мои дамы, то скоро заговорит и весь двор. Он никогда не изменял мне. Восемь лет был верен.

Норрис заглянул в глаза Анне. Он продолжал держать ее за руки, и она все отдала бы за то, чтобы он заключил ее в объятия и успокоил от всего сердца. Ничто другое не могло утешить Анну. Гораздо сильнее, чем сердце, была задета гордость, потому что сердце ее никогда по-настоящему не принадлежало Генриху. Но ведь король обожал свою Анну! Она же особенная – не такая, как Екатерина, которой он изменял много раз.

Непростительным был обман и то, что он сделал ее предметом насмешек для всего двора, особенно для врагов, которые будут смеяться в кулаки или даже более открыто.

Анна не поддалась порыву растаять в кольце сильных рук Норриса и найти в них забвение. Она не опустится до уровня Генриха.

– Они любовники? – спросила она, отнимая у сэра Генри свои руки и доставая платок.

– Вы просите меня нарушить клятву служебной верности. Я обязан хранить секреты короля в любых делах.

– Я должна знать! – настаивала Анна. – Просто намекните, да или нет. Слухи в любом случае поползут и до меня донесутся. Он спал с ней?

Кивок Норриса был едва различимым. Глаза его наполнились сочувствием.

– Благодарю вас. Пожалуйста, пойдите к королю и попросите навестить меня, когда освободится. И прошу вас, Норрис, не делайте ему ни намека.

Не прошло и часа, как появился Генрих в прекрасном расположении духа и с чашей отборных яблок.

Анна сердечно приветствовала его, потом отослала своих дам в соседнюю комнату. Когда дверь за ними закрылась, она, внезапно изменив тон, обратилась к королю:

– Верно ли то, что говорят мои фрейлины о вас и леди Кэри?

Веселость Генриха как рукой сняло. Он прищурился:

– Я танцевал с ней, это все. За кого вы меня принимаете?

– Вас видели целующим ее! И слухи, которые до меня дошли, обвиняют вас в большем. Вы это отрицаете?

– Я это отрицаю! – На лицо Генриха начала наползать устрашающая краснота.

– Значит, вы лжете. Мне известно из достоверных источников, что вы с ней спали. Некоторые дамы не могут не давать воли языкам.

– Вы скорее поверите слухам, чем слову короля? Ради Бога, Анна, вы допрашиваете меня!

– Я имею на то причины – смиритесь с этим! – в ярости выкрикнула она и ощутила, как в утробе подскочило от страха бедное дитя. – Вы хвалитесь своей честью, но чего она стоит, когда вашей королевской волей управляет пенис?

– Не забывайте, кто я! – разъярился Генрих. – Когда я думаю о том, что сделал для вас! Как боролся против всего мира, чтобы получить вас, и оказал вам честь, взяв в жены! Как осыпал вас подарками… Посмотрите, какую я дал вам кровать. Ей-богу, Анна, вы бы не имели всего этого сейчас, если бы говорили мне такие слова. Вы моя жена и должны закрыть глаза и все сносить, как это делали более достойные персоны.

– Значит, вы признаетесь, – прошипела она.

Лицо Генриха было мрачнее грозовой тучи, голос леденил.

– Мадам, вам следует запомнить, что в моей власти унизить вас в одночасье, и притом сильнее, чем я вознес вас.

Он вышел, оставив ее ошеломленной. Никогда он так с ней не разговаривал. Да еще сравнил с Екатериной, причем не в ее пользу! Как он мог? Анна разразилась рыданиями, вбежали фрейлины. Они успокаивали ее, опасаясь за ребенка.

«Если бы его отец тоже думал об этом», – горько сетовала про себя Анна.

Все это пустые угрозы, сказала она себе. В душе Генрих испорченный ребенок, который хочет иметь все, чего желает, и чтобы никто ему не противоречил. Он вернется и будет просить у нее прощения, она в этом не сомневалась.

Но он не вернулся. Три бесконечных дня Генрих не навещал Анну, а когда, дыша воздухом со своими дамами, она наткнулась на него, упражнявшегося в стрельбе из лука по мишеням, то приветствовал холодно. Она дождалась, пока король не закончит свое занятие, и пошла с ним обратно во дворец. Слуги держались позади. Анна догадывалась, что Генрих предпочел бы, чтобы ее не было рядом, но не хотел устраивать ссору на публике.

– Год назад вы были моим любящим слугой, – понизив голос, сказала Анна. – Тот человек никогда не говорил бы со мной так, как вы сделали это третьего дня.

– Теперь мы женаты. Муж не слуга. Как моя супруга, вы обязаны повиноваться, и вы не в том положении, чтобы критиковать меня. Я этого не потерплю!

Его слова ужаснули Анну. Неужели рядом с ней тот человек, который восстал против всего христианского мира, чтобы получить ее? Они поженились всего шесть месяцев назад, и он уже ей неверен. И он ждет, что она будет достойно хранить молчание! Ну что ж, она замолчит. У дверей Анна сделал реверанс и удалилась в свои покои. Генрих за ней не последовал.

По прибытии в Гринвич между супругами сохранялось напряженное затишье. Анна затворилась в своих апартаментах, чтобы ждать рождения ребенка.

Генрих немного оттаял. На барке, которая везла их из Хэмптон-Корта, он сказал Анне, что устроит живую картину и турнир, чтобы отпраздновать появление на свет наследника, а утром, перед тем как она скрылась с людских глаз, поцеловал ее в первый раз после их размолвки.

– Я приду навестить вас и буду постоянно молиться Господу, чтобы тот даровал вам счастливое разрешение от бремени, – сказал он.

Анна почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Это должно было происходить не так.

– Все будет хорошо, – подбодрил ее Генрих.

– Что вы будете делать, пока я нахожусь в уединении? – спросила она.

– Буду охотиться в округе. Я не уеду далеко. Хотел сказать вам, что уже подготовил письма к дворянам с сообщением о рождении принца.

Анна предпочла бы, чтобы он с этим повременил. Зачем искушать Судьбу?

– Анна… – Король тронул ее за подбородок. – Я люблю вас. Не забывайте об этом.

На сердце сразу полегчало, и она вместе со всем своим двором пошла на мессу. После этого Анну торжественно проводили в приемный зал, где она сидела под королевским балдахином и ей подали вино со специями и пирожные. Затем камергер Анны попросил, чтобы все молились за благополучный исход родов. Прозвучал трубный глас, и Анна прошла в свою гостиную и дальше – в спальню, Палату Дев, как ее называли, потому что стены здесь были увешаны гобеленами с изображением святой Урсулы и двенадцати тысяч девственниц. Тут, затмевая собой все, стояла огромная французская кровать. Анна с удовольствием опустилась на нее, пока дамы задергивали дверь тяжелой шторой. Большинство из них были назначены исполнять разные придворные должности, так как ни один мужчина, за исключением короля и духовника Анны, не должен входить в покои королевы, пока она пребывает в уединении.

Вместе с изысканной пищей и всем прочим, чего желала фантазия Анны, они приносили ей и последние сплетни. Герцог Саффолк в свои почти пятьдесят собирался жениться на четырнадцатилетней девушке, с которой был помолвлен его сын! Анна хохотала в голос, когда услышала имя невесты – Кейт Уиллоуби, единственная дочь самой верной подруги вдовствующей принцессы, этой драконши леди Уиллоуби! Стоило ожидать, что этот брак станет настоящим фейерверком, ведь Саффолк издавна поддерживал короля…

Рано утром семнадцатого сентября у Анны начались роды. Послали за повитухой. Все идет хорошо, заявила та, даже когда схватки превратились в невыносимую муку с краткими передышками. Казалось, это тянется много часов, но около трех пополудни, когда Анна уже подумала, что больше не вынесет, повитуха сказала, что ребенок выходит.

– Прижмите подбородок к груди, ваша милость, дышите глубоко и тужьтесь!

Анна тужилась, тужилась и тужилась. Родовые муки – верное название!

– Я вижу головку! – воскликнула акушерка. – Теперь уже недолго!

Стоявшие вокруг кровати дамы всячески подбадривали Анну. Она снова напряглась и почувствовала, как между ног проскользнул ребенок. Наступила тишина – потом раздался громкий плач.

Девочка. Анна была убита, сломлена разочарованием и страхом, что скажет Генрих. Он так уверился в предсказаниях докторов и астрологов, которые пророчили появление на свет мальчика. Только Уильям Гловер узрел правду.

Возложит ли Генрих вину за это на нее? Станет ли считать рождение дочери знаком неудовольствия Божьего?

Послали за королем. Анна лежала в напряжении на гигантской кровати, вымытая, освеженная, переодетая в чистую батистовую рубашку с красиво расшитой горловиной, и в страхе ждала появления Генриха. Рядом – в просторной позолоченной колыбели, украшенной гербами Англии, лежал спеленутый младенец, накрытый мантией из алого бархата и в атласном чепчике на головке. Анна один раз взяла малышку на руки, удивляясь, какая она крошечная. А опустив взгляд, увидела рыжие тюдоровские волосики, римский нос Генриха и свои собственные узкое личико и заостренный подбородок. Лицо казалось старым для такого юного создания.

– Девочка сильная и здоровая, – сказала повитуха.

Все женщины нахваливали ребенка, говорили, что ее благополучное появление на свет предсказывает длинную череду сыновей. А кормилица радостно восклицала, ах, как быстро ухватилась малышка за грудь и начала сосать. Анна чувствовала какую-то странную отчужденность. Она слышала, что матери испытывают лихорадочную любовь к своим новорожденным детям. С ней этого не произошло. Или была слишком разочарована, слишком охвачена ощущением краха всех надежд? Маленькое создание, лежавшее в колыбели, будет постоянным напоминанием об этом.

Снаружи послышалось приглушенные звуки какой-то суматохи, потом шторы на дверях раздвинулись и вошел Генрих в охотничьем костюме, пропитанный запахом приволья.

– Дорогая! Слава Богу, вы перенесли роды благополучно! – Он склонился над постелью и поцеловал Анну, потом заглянул в колыбель. – Привет, малышка! – Он взял на руки спящего младенца и нежно поцеловал маленькую головку. – Да благословит тебя Господь!

– Сир, – прошептала Анна, – мне так жаль, что я не родила вам сына.

Генрих оторвал взгляд от ребенка. В его глазах не было укоризны.

– Вы подарили мне здоровое дитя. Вы и я, мы оба полны жизненных сил, и, по милости Божьей, сыновья у нас еще будут.

Анна не могла сдерживаться. Облегчение было настолько велико, что она начала плакать.

– Дорогая… – Генрих передал младенца повитухе и взял Анну за руки. – Я горжусь вами. Я скорее стал бы просить у дверей милостыню, чем покинул бы вас.

– Благодарю вас! – улыбаясь сквозь слезы, произнесла Анна.

Король отпустил ее руки и потребовал обратно ребенка.

– Мы назовем ее Елизаветой в честь моей матери, – сказал он.

– По счастливому совпадению это имя и моей матери, – поддержала его Анна. – Прекрасный выбор.

– У нее мой нос, – заметил Генрих, снова целуя ребенка и укладывая его в колыбель, потом подозвал девушек, которые должны были качать люльку. – Теперь я оставлю вас отдыхать, дорогая. Я должен подготовить все к крещению.

– А что будет с письмами, которые вы написали? – спросила Анна.

– Там есть место, чтобы исправить «принц» на «принцесса». Их отправят сегодня же вечером.

– Когда вы устроите турнир?

– Еще не решил. – Впервые Генрих немного погрустнел. – Но мы проведем роскошный обряд крещения. Пока у нас не появится сын, Анна, Елизавета – моя наследница, и все должны признать ее таковой.

Елизавете исполнилось три дня, Анна следила за тем, как малышку заворачивают в отороченную мехом горностая пурпурную мантию с длинным шлейфом. Потом вдовствующая герцогиня Норфолк в сопровождении длинной процессии понесла ее на руках в церковь монастыря Черных Братьев, где вскоре состоится обряд крещения. Отец Анны будет поддерживать длинный шлейф своей внучки, а Джордж включен в число тех, кто должен держать королевский полог над ее головой.

Анна в накинутой на плечи церемониальной мантии с горностаевым подбоем возлежала на своей огромной французской кровати. Генрих, облаченный в костюм из золотой парчи, пришел и сел рядом в ожидании возвращения дочери. Они не присутствовали на крестинах, это был триумф крестных. Генрих выбрал четверых: архиепископа Кранмера и вдовствующую герцогиню, а также двух сторонников Екатерины – маркизу Дорсет и маркиза Эксетера.

– Это создаст видимость их одобрения, – злорадствовал Генрих.

Пока они ждали, Генрих описывал Анне гобелены, которые были вывешены на наружных стенах дворца по всему пути процессии; фонтан из чистого серебра, установленный на высокой трехступенчатой платформе под алым атласным балдахином с золотой бахромой; рассказывал, какие будут проведены церемонии и кто из знатных гостей будет присутствовать. Анна одобрительно слушала. Никакие почести не были забыты.

Наконец они услышали отдаленный звук фанфар.

– Ее несут назад, – сказал Генрих.

Вскоре принцессу доставили в опочивальню королевы и положили на руки королю. Он благословил дочь, потом передал Анне, которая сделала то же и впервые назвала ребенка крестильным именем, что являлось привилегией матери. Крестным и главным гостям подали закуски, затем Генрих отправил Норфолка и Саффолка передать его благодарности лорд-мэру и олдерменам за участие и помощь в организации церемонии.

– Вечером будет фейерверк? – спросила Генриха Анна.

– На этот счет я не распорядился, – со смущенным видом ответил король.

Анна понимала: если бы крестили принца, палили бы изо всех пушек. На следующий день она с огорчением узнала, что на улицах Лондона тоже никто не зажигал праздничных костров, и ужаснулась, когда Джордж, пришедший навестить сестру и племянницу, сообщил ей об аресте двух монахов, которые сказали, что принцессу крестили в недостаточно горячей воде.

– Как они могут говорить такое о невинном ребенке? – удивлялась Анна.

– Не обращай внимания, – посоветовал Джордж. – Шапуи сказал мне в лицо, мол, нам не следует ждать, что люди будут праздновать. Он заявил, что тебя и твоих родных мало кто любит.

– Поручаю тебе передать ему, чтобы он повесился, – прошипела Анна.

– Передам что-нибудь в этом роде! – фыркнул Джордж.

Генрих не особенно часто навещал Анну. Несмотря на громогласные заявления, сделанные им по поводу рождения Елизаветы, Анна была убеждена: король считал, что супруга не оправдала его надежд. Задавался ли он вопросом: а стоило ли так много ставить на карту ради нее? И не вопрошал ли в отчаянии: почему Господь отказывает ему в сыне? Тем не менее Генрих ясно давал понять Анне, что не намерен терять лицо и так же непоколебимо, как прежде, уверен в правильности женитьбы на ней и отказа от Екатерины.

Словно в доказательство этого, он вдруг приказал арестовать и поместить в тюрьму монахиню из Кента и ее сподвижников.

– Что с ней будет? – поинтересовалась Анна, впервые после родов садясь в кресло.

– Ее допросят. Она наговорила достаточно и даже больше необходимого для обвинения в измене.

Это было ново в Генрихе, и Анна такие изменения одобряла. Он проявлял слишком много терпения и всепрощения к своим противникам. Теперь она радовалась, видя его намерение покончить с ними.

В постели он тоже вел себя более решительно. Как только Анна восстановилась после родов и была воцерковлена, король появился в дверях ее спальни.

– Давайте сделаем сына, которого вы мне обещали, – сказал он, устремляясь к ней с вожделением во взгляде.

Анне пока не хотелось, чтобы Генрих начал предаваться с ней любви. Она сбросила вес, набранный за время беременности, но живот и груди потеряли упругость, а на бедрах, в тех местах, где кожа сильно растянулась, появились сизые прожилки. Боялась проникновения внутрь себя так скоро после родов, и совсем не желала снова беременеть. А кроме того, продолжала терзаться мыслями о любовных утехах Генриха с леди Кэри. Продолжается ли их связь? Спрашивать Анна не осмеливалась и, как предписал супруг, хранила величавое молчание.

Однако она знала свой супружеский долг и понимала насущную необходимость родить королю сына, поэтому отдалась ему и была удивлена силой его желания. Может быть, он с августа не знал женщин? По крайней мере, одно было ясно: он все еще желает ее.

Анну беспокоила неспособность полюбить собственную дочь. Она без особых сожалений оставляла Елизавету на попечение нянек в снабженной всем необходимым детской. Иногда из чувства вины отдавала распоряжение, чтобы принцессу принесли к ней в спальню и положили на подушку у ее ног: пусть все видят, какая она преданная мать, и не догадываются о тяжелом разочаровании, которое испытывала и никак не могла изжить.

Нередко Анна размышляла: любила бы она Елизавету больше, если бы та родилась мальчиком? Прониклась бы теплым чувством к сыну с таким старческим личиком, делавшим младенца отстраненно-независимым, какое было у ее дочери? Маргарет, леди Брайан, которая умело верховодила в детской принцессы Марии и была назначена Генрихом заправлять в детской Елизаветы, отчитывалась, что принцесса в целом хороший ребенок, но склонна впадать в бурные истерики, если ей отказывают в чем-либо, чего она хочет.

– Но девочка опережает в развитии свой возраст, мадам, и хорошо сосет.

Анна успокаивала свою совесть, покупая ребенку милые игрушки – лошадку-качалку, тряпичную куклу, деревянное кольцо, чтобы грызть, когда режутся зубки, – и заказывая для дочери украшения: браслет для тоненьких запястий, маленькую нитку жемчуга и книжечку с псалмами в золотой обложке, которая понадобится принцессе, когда та подрастет. Анна делала все, что, по ее представлениям, должна делать хорошая мать. И молча страдала, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь посчитал ее бессердечной и бесчувственной.

В конце ноября монахиню из Кента признали виновной в измене, и она была наказана в назидание другим вместе с несколькими монахами-францисканцами и священниками, которые поощряли ее юродство. Всех отступников подвергли публичной каре: провели по улицам Лондона к Павлову кресту, где они стояли на эшафоте с зажженными свечками в руках, пока против них читали охульную проповедь.

Однако симпатии наблюдавшей за экзекуцией толпы оказались на стороне Святой кентской девы, как ее называли, и люди выкрикивали ей слова поддержки. Отрадно было думать, что свидетельства ее измены, оглашенные с кафедры собора Святого Павла, прозвучали с достойной убедительностью и что толпа видела, как обвиняемых затолкали в Тауэр ожидать вынесения приговора. Генрих пытался убедить свой неподатливый Тайный совет согласиться на то, чтобы парламент издал против заключенных Акт с осуждением в государственной измене. Он не хотел, чтобы их судьбу решали в открытом суде, опасаясь возможных демонстраций протеста.

К тому времени Анна уже лелеяла в душе тайну. Она была уверена, что снова понесла. Только один раз после рождения Елизаветы, в середине октября, она видела у себя алый цвет женственности. К концу ноября вероятность беременности стала уже очень велика.

– Я жду ребенка, – сообщила она Генриху.

– Дорогая! – Он пришел в экстаз. – Это лучшая новость за долгое время! – Король заключил Анну в объятия и прижался губами к ее губам. – Когда это произойдет?

– Летом. Вероятно, в июле.

– Скорей бы! – Глаза Генриха сияли. – Как вы себя чувствуете?

– Очень хорошо, – заверила она мужа, гордая и успокоенная.

Если у Генриха были сомнения в том, что Господь одобряет их брак, эта новость должна их развеять.

В декабре, когда Елизавете исполнилось три месяца, Генрих устроил для нее двор в Хатфилде. Дворец хорошо сообщался с Лондоном и в то же время находился на достаточном удалении от зловонного, часто зараженного разными инфекциями городского воздуха. Под руководством Маргарет Брайан и при содействии армии нянек, прачек, распорядителей и слуг принцессу увезли из Гринвича на север кружным путем, чтобы люди видели ее и осознавали, что это наследница короля.

Наблюдая за отъездом дочери, Анна ощущала знакомую боль вины, но испытывала облегчение. Когда у нее появится сын, она и Елизавету станет любить больше, уверяла себя молодая мать.

Среди девушек на службе у Елизаветы была и Кэтрин Кэри, дочь Марии от Генриха. Она только-только появилась при дворе. Несмотря на очевидное сходство с отцом, король никогда не признавал ее, и она ничего не знала об их кровном родстве. Анна любила племянницу и радовалась тому, что смогла обеспечить ей хорошее место. Кэтрин с восторженным трепетом приняла известие о том, что будет служить принцессе – в отличие от другой дочери Генриха, Марии, которая беззастенчиво отказывалась признавать титул Елизаветы. Из Хартфорда, где бывшая наследница проживала со своим двором, она написала Тайному совету, что будет называть Елизавету сестрой, и никак иначе.

Генрих пришел в ярость.

– Ее следует лишить титула и всех атрибутов принцессы! – кричал он. – Она не моя законная дочь и не может быть наследницей. Она мой бастард, не более того. Отныне пусть ее называют леди Мария.

И король без колебаний отправил депутацию Тайного совета поставить Марию в известность о понижении ее статуса. Анна внутренне аплодировала: наконец-то он проявил твердость по отношению к своей строптивой дочери.

Советники вернулись в Гринвич с мрачными лицами. Мария настаивала на том, что она, и только она, есть истинная дочь короля, рожденная в законном браке. Она сказала, что не станет порочить свою мать, Святую Церковь и папу, и заявила, что обесчестит своих родителей, если ложно признает себя бастардом. Отцу она написала письмо, моля о его благословении.

– Я скорее прокляну ее! – прорычал Генрих, читая послание Марии. – Она надеется, что я не причастен к сообщению, переданному ей советом. Она не сомневается в том, что я признаю ее своей законной дочерью, рожденной в законном браке.

– Вы же не оставите это так? – с вызовом спросила Анна.

Но Генрих не мог: Мария пользовалась популярностью, в то время как ее собственное дитя многие считали бастардом. Екатерину убрали с глаз, заточив в Бакдене, и Мария становилась центром притяжения для тех, кто противостоял королю. Так что решимость этой бунтарки следовало сломить любыми способами, честными или не очень.

– Я напишу ей, не беспокойтесь, – заверил Генрих. – И не оставлю ей ни малейших сомнений, что это была моя воля – лишить ее титула принцессы. И еще скажу, что отдаю ее дворец Бьюли вашему брату Рочфорду.

– Какая щедрость со стороны вашей милости. – Анна опустила глаза, чтобы Генрих не заметил в них триумфального блеска. – Мне бы хотелось получить ее украшения для Елизаветы.

– Вы их получите. Бастарду не позволительно носить то, что по праву принадлежит законной наследнице.

Подбодренной словами короля Анне в голову пришла идея.

– Не включить ли Марию в штат придворных Елизаветы, где она будет под присмотром верных нам людей?

– Великолепное решение! – одобрил все еще не успокоившийся Генрих. – Ее двор следует распустить. Эта создательница проблем леди Солсбери может катиться к дьяволу, а Мария пусть отправляется в Хатфилд и служит Елизавете. Это научит ее послушанию. Я заставлю ее преклонить колени перед моей истинной наследницей.

Ликование в душе Анны смешалось с облегчением.

– А кто будет ее наставницей вместо леди Солсбери?

– А кто при дворе Елизаветы больше всего подходит на эту должность?

– Моя тетка, леди Шелтон. Она исключительно лояльна нам.

– Да будет так. Я издам распоряжение.

Анна лелеяла мысль о своем триумфе над Марией, когда прибыло послание от Екатерины с просьбой к королю о дозволении переезда в более здоровый дом, так как ее жилище в Бакдене сырое и холодное, зима приближается, а ее здоровье начинает ухудшаться.

Она сама навлекала на себя эти невзгоды. Если бы Екатерина послушалась голоса разума, то могла бы жить в роскоши и иметь рядом с собой любимую дочь. Но может быть, суровые меры, принятые Генрихом, начали достигать цели. Без сомнения, прилежный Шапуи уже сообщил Екатерине о планах относительно Марии. Одно дело – страдать самой, и совсем другое – видеть, как без нужды страдает обожаемое дитя. Если мать сломается, дочь тоже не устоит.

Затравить бывшую королеву до смерти не входило в планы Анны, хотя она продолжала думать, что уход Екатерины в мир иной решил бы все проблемы. Однако еще небольшая доза того же лекарства наверняка образумит упрямицу, и она поймет, в чем для нее благо.

Надо было спросить Кромвеля. Казалось, он знает все. Анна вызвала его в свой личный кабинет.

– Скажите мне, – начала она, – вам известны какие-нибудь большие дома, которые находятся в плохом состоянии, но все же обитаемы?

– Это для вдовствующей принцессы? – поинтересовался Кромвель.

– Вы, похоже, читаете мои мысли, – улыбнулась Анна.

– Нет, мадам, я читал ее письмо к королю.

«Кажется, он действительно в курсе всех дел».

Анна объяснила, в чем состоит ее замысел, и Кромвель ненадолго задумался.

– Епископский дворец в Сомерсхэме рядом с Или окружен водой и болотами, – сказал он. – Вашей милости, наверное, будет приятно предложить этот вариант королю.

Анна отправилась прямиком к Генриху и сказала ему, что Кромвель предложил новое жилище для Екатерины:

– Надолго ли она там задержится, зависит от нее самой. Когда Екатерина прибудет в Сомерсхэм и поймет, что ее положение не улучшится, если она не послушается ваших распоряжений, тогда она может сдаться.

– Дорогая, боюсь, ваши надежды опровергаются накопленным опытом, – заметил Генрих. – Думаю, она скорее взойдет на костер, чем признает свою неправоту.

– Это безумие! У нее могла быть приятная жизнь в уединении.

– Если Екатерина не перестанет упорствовать, я прикажу объявить ее такой же безумной, как ее сестра Хуана. Люди в это поверят.

Шапуи, на удивление хорошо осведомленный, разумеется, выразил протест.

– Он жалуется, что Сомерсхэм – самое нездоровое и пагубное место в Англии, – обиженно пропыхтел Генрих. – Он нагородит всякой чепухи императору, если я не подыщу Екатерине какое-нибудь другое жилище. Я подумываю о ее замке Фотерингей. Пять-шесть десятков лет назад это была королевская резиденция. Я подарил его ей, и она пыталась привести дом в порядок. Но он уже тогда начал разрушаться и, несмотря на произведенные работы, сейчас находится в худшем состоянии, чем Сомерсхэм.

– Отправьте ее в Фотерингей, – подстрекала Анна.

Однако Екатерина, похоже, верно оценивала состояние когда-то подаренного ей замка. Из Бакдена пришел ответ: она туда не поедет.

– Тогда пусть убирается в Сомерсхэм, – постановила Анна, и Генрих издал приказ.

И снова Екатерина отказалась ехать.

– Я ей покажу, как бунтовать! – шумел Генрих.

Он распорядился сократить штат ее слуг, оставив только самых необходимых, и настоял на том, чтобы они называли Екатерину не королевой, но только вдовствующей принцессой. Чтобы принудить бывшую супругу к покорности и препроводить в Сомерсхэм, Генрих отправил в Бакден герцога Саффолка и отряд королевской стражи. Саффолку ехать не хотелось. Анна догадывалась, что он предпочел бы провести Рождество при дворе со своей юной невестой. Однако он отбыл на север, и Анна затаила дыхание, надеясь, что такая демонстрация вооруженной силы убедит Екатерину сдаться.

– Сэр Джон Сеймур просит, чтобы вы приняли к себе на службу его дочь. – Генрих передал Анне письмо. – Она служила при дворе вдовствующей принцессы и была с ней в Бакдене, пока сэр Джон не вызвал ее домой.

– Я помню Джейн Сеймур, – сказала Анна, воспроизводя в памяти тихую, честную девушку с бледным лицом, настороженным взглядом и поджатыми губами.

– Отец явно сожалеет о том, что отправил ее к Екатерине, и беспокоится, не потерял ли из-за этого мое благоволение, и еще его тревожит невозможность подыскать для дочери мужа. Но, как он объясняет, нелегко найти для Джейн новое место. Никто не хочет брать к себе девушку, которая была связана с Екатериной.

– Джейн Сеймур дружна с ней?

– Насколько я помню, она такая маленькая мышка, которая и мухи не обидит. Сэр Джон мне предан. Всегда отлично справлялся со службой. Так что его дочь будет делать то, что он ей прикажет.

– Вот и прекрасно. Я возьму ее к себе фрейлиной, – согласилась Анна.

Джейн Сеймур было двадцать пять, она отличалась скромностью и почтительностью. Обязанности исполняла умело и расторопно, вела себя осмотрительно и соблюдала этикет, не давая поводов для недовольства. Но Анне эта девушка не нравилась. Первые дружественные приветствия королевы были приняты ею любезно, но без теплоты, и вообще, Джейн, казалось, существовала словно бы в стороне от жизни двора, так и не став его частью. Когда в гостиной Анны затевались игры и развлечения, она редко показывалась, жила, не поднимая головы, замкнутая в себе. Нет сомнения в том, что она все еще лелеяла в душе верность своей прежней госпоже. Тем не менее враждебности к себе Анна не замечала, разве что отчужденность. Анна старалась, как могла, привечать новую фрейлину, но это оказалось нелегкой задачей.

Правда, сейчас ее гораздо больше занимали тошнота ранней стадии беременности и происходящее в Бакдене. В первом письме Саффолк сообщил, что Екатерина заперлась в своей комнате и не открывает дверь. Ни угрозы, ни мольбы не убедили ее смириться. Герцог не смел применить силу и ограничился тем, что распустил слуг Екатерины, оставив всего нескольких для обеспечения нужд затворницы. Во втором письме Саффолк описывал, как он стоял под дверью Екатерины и умолял ее выйти. Несмотря на все уговоры, она отказалась, говоря, что не поедет в Сомерсхэм, если только он не свяжет ее веревками и не отвезет туда насильно. «Она самая упрямая женщина из всех, какие только бывают!» – жаловался герцог, добавляя, что нашел ситуацию в Бакдене совсем не такой, как ее представлял себе король, и обещал объясниться пространнее, когда вернется ко двору.

Далее пришло известие о том, что вокруг Бакдена собралась толпа деревенских мужиков, вооруженных косами и садовыми ножницами. Они просто стояли на поле и с грозным видом наблюдали за происходящим. Саффолк опасался, что, если он станет принуждать Екатерину покинуть замок, они пойдут в атаку.

Разъяренный Генрих велел Саффолку возвращаться ко двору.

– Он ничего не может сделать, – объяснил король Анне. – Я не пойду на позорную стычку. Представьте, что будет, если Екатерина пострадает. Император в десять минут явится сюда во главе армии, и все турки побоку!

Глава 23. 1534 год

Как только Саффолк приехал в Гринвич, он тут же попросил о встрече с королем наедине. Анна присутствовала при их разговоре. Король тепло уверял герцога, что не винит его в произошедшем.

– Лучше оставить вдовствующую принцессу в покое, пусть себе упирается, – заявил он.

– Ваши милости, если бы только это. Ситуация гораздо сложнее, – ответил Саффолк, с благодарностью усаживаясь в указанное Генрихом кресло.

– Прошу вас, оставьте нас, – приказала Анна слугам. – Я сама разолью вино.

Она наполнила кубки, и Саффолк взял свой, жестом выражая признательность. Вид у него был крайне утомленный. Герцог уже не выглядел лихим героем поединков в Турне, но превратился в полнеющего мужчину средних лет; когда-то прекрасное лицо исчертили морщины, говорящие о пережитых тревогах и волнениях, волосы поседели. В сравнении с ним Генрих – зеркальное отражение Саффолка – был чистым бриллиантом, образцом зрелого мужа в расцвете сил.

– Так поведайте же мне, Чарльз, каково истинное положение дел в Бакдене? – обратился к герцогу Генрих.

– Вдовствующая принцесса очень больна, сэр. Я едва узнал ее. Камергер сказал, что у нее водянка и она долго не проживет. В это легко можно поверить.

Анна невольно задержала дыхание. Может быть, Господь упрощает ее сыну путь к неоспоримому наследованию Англии. Ведь если Екатерина умрет, никто не посмеет отрицать, что она, Анна, истинная королева.

– Видимо, она не настолько больна, раз продолжает выказывать непослушание, – сварливым тоном произнес Генрих.

– Дух ее не сломлен, – подтвердил Саффолк. – Не думаю, что она когда-нибудь уступит.

– Тогда чем скорее Господь заберет ее к себе, тем лучше, – прошептал Генрих. – Ее ожесточение и упрямство подкрепляют Марию. Вы знаете, что Мария устроила сцену, когда за ней пришли, чтобы отвезти в Хатфилд? Норфолк сказал ей, что подобное поведение противоестественно, и, будь она его дочерью, он бил бы ее головой об стену до тех пор, пока эта голова не стала бы мягкой, как печеное яблоко.

– Могу представить себе, как он это делает, – заметил Саффолк.

– Он прав, – сказал Генрих. – Она изменница и заслуживает наказания. Норфолк так ей и сказал.

– Леди Шелтон воздаст ей по заслугам, – вставила слово Анна. – Я ей во всем доверяю. Марию следует приструнить.

Анна начинала ненавидеть и бояться ее больше Екатерины. Елизавета – истинная наследница короля, и, какими бы несовершенными ни были ее материнские качества, она решительно нацеливалась на то, чтобы ее потомство заняло трон Англии. Именно Мария представляла самую страшную угрозу для будущего Елизаветы.

В Хатфилде Мария провела две недели, и Генрих получил от нее письмо с просьбой об отпуске для встречи с ним.

– Вы ведь не дадите согласия, верно? – вспыхнула Анна.

– Нет, – ответил король после наикратчайшего колебания. – Но, дорогая, она моя дочь, и, хотя и проявляет непослушание, все-таки в ней много хороших качеств. Я не буду с ней слишком суров.

Анна пристально смотрела на него. Что за резкий разворот!

– Она изменница, вы сами так говорили. В этом королевстве с изменниками обходятся по всей строгости, и это справедливо!

Генрих вздохнул:

– Я не отвечу на письмо. Не стану расстраивать вас в такое время.

Анна прекрасно понимала, что родительские узы могут быть очень прочны. Взять хотя бы ее саму: ведь она горячо отстаивала права Елизаветы. Предстоит трудная борьба, но нужно заставить Генриха относиться к Марии как к опасной мятежнице, какой та и была. Когда король однажды утром объявил, что едет в Хатфилд повидать Елизавету, Анна впала в сильное беспокойство: не решил ли он заодно встретиться и с Марией. Юность дочери и отцовская жалость могли смягчить короля. А вдруг он велит, чтобы с ней обращались лучше, и вернет ей титул. Этого Анна никогда не допустит.

После отъезда Генриха она вызвала Кромвеля, приказала ему скакать вслед за Генрихом и любой ценой не допустить его встречи или разговора с Марией. Кромвель косо взглянул на Анну. Выражение его лица говорило, что он, вообще-то, канцлер казначейства, хранитель королевской сокровищницы и глава государственного архива; у него масса важных дел, чтобы исполнять еще и роль гонца, однако ничего не ответил, лишь поджал губы и вышел.

Что бы ни сказал Генриху Кромвель – возможно, предупредил короля о необходимости сохранять спокойствие супруги, пока та в положении, – но сначала желаемый эффект был достигнут. Однако, как позже объяснил посланник Анны, в конечном счете все его уговоры оказались напрасными.

– Когда король, готовый к отъезду, усаживался на коня, леди Мария появилась на верхней террасе дома и опустилась на колени, молитвенно сложив перед грудью руки. Обернувшись и увидев дочь, его милость поклонился ей и приложил руку к шляпе. Остальные не смели поднять голову, однако, следуя примеру его милости, мы все принуждены были салютовать ей.

Анна не могла сдержать ярости.

– Как вы могли сделать это?! – визгливо накинулась она на Генриха, стоило тому войти в дверь через несколько минут после ухода Кромвеля.

– Сделать – что? – парировал он, но по его лицу Анна поняла: он знает, о чем она.

– Вы приветствовали свою незаконную дочь, как будто она не совершила ничего дурного. – Анна уже была в слезах.

– Это был всего лишь жест вежливости.

– Она не заслуживает вашей вежливости! – огрызнулась Анна и упала в кресло, заливаясь слезами.

– Дорогая, прошу вас! – молил Генрих, становясь на колени и обнимая ее. – Подумайте о ребенке.

– Ребенке! Ребенке! Вы только и думаете, что о ребенке! А как же я?

– Вам прекрасно известно, как драгоценно это дитя, – холодно заметил король, вставая. – Я пришлю к вам ваших дам. – И удалился.

Анна не могла уняться, не могла совладать с возбуждением. Ей до смерти надоело неповиновение Марии и неспособность Генриха справиться с дочерью. Ее съедала изнутри мысль, что эта гордая, упрямая девица была повсеместно любима простонародьем, а стоило ей самой появиться на улице, как люди кричали: «Шлюха! Еретичка! Распутница!» Причем клеветали на нее и злословили не только рядовые жители королевства.

Однажды, услышав под своим окном голоса, Анна выглянула наружу и увидела Гарри Перси, который разговаривал с Шапуи.

– Королева – недобрая женщина, – сказал Гарри. – Уверен, она собирается отравить принцессу.

Вся дрожа, Анна прислонилась к стене. Ее до глубины души поразило, что даже Гарри, этот милый человек, который когда-то любил ее, говорит подобное. Она никогда и не думала травить Марию!

В отчаянии Анна решила изменить тактику и использовать доброту, чтобы одержать победу над своей падчерицей. Если все увидят, что Мария настроена дружелюбно по отношению к ней, это опровергнет домыслы Гарри – да наверняка не только его – и заставит людей полюбить ее, Анну.

Пришла пора навестить Елизавету.

Королевская детская Хатфилда была в образцовом порядке. Малышка – как же она выросла за два месяца! – безмятежно спала в колыбели, ее качали молодые служанки, и все вокруг пропитывала атмосфера спокойной деловитости.

– Ее высочество развивается очень хорошо, мадам, – сообщила полная, по-матерински добродушная леди Брайан. – И мне кажется, мы сегодня видели первую улыбку! А молоко она сосет так жадно!

Анна склонилась над колыбелью. Елизавета открыла синие глаза и заморгала, сосредоточенно и серьезно рассматривая новое лицо. Потом вдруг вся покраснела, открыла маленький ротик и заорала.

– Ей нужно сменить пеленки, – с улыбкой пояснила кормилица. – Пойдем со мной, моя куколка. – И, взяв малышку на руки, унесла ее в соседнюю комнату.

– Я вернусь сюда позже, – сказала Анна леди Брайан. – Вы не знаете, где я могу найти леди Марию?

– Она в учебной комнате с леди Шелтон, мадам.

Когда Анна появилась в дверях, обе дамы встали, но Мария бросила на вошедшую взгляд, пропитанный таким ядом, что гостья едва не забыла о своем намерении.

– Ваша милость… – Леди Шелтон сделала реверанс.

– Дорогая тетушка, надеюсь, с вами все в порядке. – Анна обняла ее и повернулась к злобно взиравшей на нее тоненькой рыжеволосой курносой девушке. – Миледи Мария… – Она выдавила из себя улыбку. – Я буду говорить с вами как друг.

– Леди Анна… – Мария не желала признавать ее королевой. – Вы не можете быть мне другом.

– Но я могла бы им стать. У вас сейчас трудные времена, но ситуация может измениться к лучшему. Я призываю вас ради вашего будущего благополучия посетить меня при дворе и оказать почести как королеве.

– Никогда! – выпалила Мария, и правильные черты ее лица, так похожего на материнское, исказились от ненависти.

– Выслушайте меня, – стараясь не терять самообладания, не отступалась Анна. – Это послужило бы средством примирения с вашим отцом-королем, который так же страдает от этого отчуждения, как и вы. Я стану посредницей между вами, и к тому же потом вы сможете ожидать улучшения в обхождении и даже рассчитывать, что оно станет лучше прежнего.

Мария взирала на нее так, будто ее собеседница – ком грязи, который она только что счистила с башмака:

– Я не знаю никакой другой королевы в Англии, кроме своей матери, но если вы сделаете мне такое одолжение и примирите с отцом, буду вам весьма признательна.

Неужели эта девица никогда не образумится?

– Я настоятельно рекомендую вам принять мое предложение, сделанное из добрых побуждений и в наших общих интересах, – с вызовом произнесла Анна.

– Если я приму вашу сторону, мадам Болейн, это сослужит вам хорошую службу. Не считайте меня настолько наивной, чтобы я не понимала, какую игру вы ведете. Благодаря вам я повзрослела очень быстро.

– Поговорите со мной еще в таком тоне – и ваше положение станет хуже, чем сейчас, – предупредила Анна. – Но стоит вам принять мою руку дружбы – и вы найдете меня ревностной защитницей ваших интересов.

– Вы бы защитили их лучше, если бы убрались вместе со своим последышем куда-нибудь подальше и освободили моего отца от своих чар, чтобы он мог вернуться к моей матери, истинной королеве! – резким тоном отчеканила Мария.

– Не смейте так разговаривать с королевой! – крикнула леди Шелтон.

– Королева находится в Бакдене! – гневно бросила ей в ответ Мария.

Это было невыносимо.

– Я усмирю необузданную гордыню вашей испанской крови! – пригрозила Анна. – А что касается приема вас при дворе, то я об этом и слышать не желаю. Вы застелили себе ложе, теперь покойтесь на нем.

– Ну вот видите, что вы натворили, глупая девчонка, – прошипела леди Шелтон.

Мария пожала плечами:

– Давить на меня – напрасный труд. И вы заблуждаетесь, если думаете, что плохое обращение со мной или даже угроза смерти заставят меня изменить своему решению.

– Это мы еще посмотрим, – кинула в ответ Анна и вышла из комнаты.

Леди Шелтон торопливо засеменила следом:

– Ваша милость, в душе она неплохая девушка. Она в смятении, напугана и глубоко переживает разлуку с матерью. К тому же она в сложном возрасте, когда молодые склонны бунтовать. Ей не следовало говорить с вами так, она сама свой злейший враг.

– Мне это все равно, – сказала Анна. – Я умываю руки.

Но ей было не все равно. По дороге домой, трясясь в носилках под грохот лошадиных копыт, она металась в отчаянии. Генрих рассердится, когда узнает, как Мария говорила с ней, но он так уязвим, если дело касается его дочери. Анна не верила, что король подвергнет ее достаточно суровому наказанию. С другой стороны была Мария, непокорная, уверенная в своих правах, популярная, любимая, которой все сочувствуют. Имелся еще и император, который мог решиться на применение вооруженной силы ради поддержки своей кузины. Что тогда станет с ней самой и Елизаветой? Отправят их действительно куда-нибудь подальше или распорядятся их судьбой еще более сурово?

Как и предполагала Анна, Генрих взорвался от ярости. Новый взрыв произошел, когда Мария отказалась сопровождать двор Елизаветы при его переезде во дворец Мор в Хартфордшире. Ее пришлось заталкивать в носилки. Терпение короля истощалось.

– Я распоряжусь так, что она больше никогда не вздумает мне прекословить! Ни она, ни кто другой! – ревел Генрих. – Этим займется парламент!

В ту весну он приказал издать акт, который наделял Анну в случае его смерти правами регентши королевства и абсолютной властью над своими детьми. Другим актом Екатерина лишалась своих земель, принадлежавших ей как королеве, но взамен ей возвращались владения, на которые она имела право как вдова принца Артура. Имения королевы отошли Анне. Был издан Акт с обвинением в государственной измене против епископа Фишера: его осудили на заключение в Тауэре. Кромвель узнал, что епископ расспрашивал кентскую монахиню о ее пророчествах, но ничего не сообщил об этом королю. Генрих с готовностью принял это за свидетельство вовлеченности Фишера в изменнический заговор. Однако Фишер оказался слишком болен для того, чтобы совершить путешествие в Лондон.

Сама монахиня и четверо ее приспешников были обвинены в государственной измене. Однако для Анны наибольшее значение имел еще один акт парламента, который объявлял наследниками английской короны ее детей от Генриха. Еще лучше было то, что этот новый акт требовал от всех подданных короля, буде последует такое распоряжение, приносить клятву верности королеве Анне и признавать ее законной женой Генриха VIII, а принцессу Елизавету – его легитимной наследницей. Отказавшихся принести клятву обвинят в совершении измены и отправят в тюрьму.

Перспектива, что недоброжелателей силой вынудят признать ее, успокоила нервы Анны. Однако солнечным апрельским утром в начале апреля Генрих ворвался к ней в покои.

– Этот папа – сучий сын! – Беленясь от гнева, он изрыгнул ругательство.

Король так побагровел лицом, что Анна опасалась, не случилось бы с ним удара. Быстро поднявшись из реверанса, она усадила супруга в кресло, которое только что освободила:

– Что он сделал?

Генрих выглядел совсем больным.

– Французский посол сообщил, что Климент высказался в пользу Екатерины. Заявил, что наш брак всегда был и остается нерушимым и законным и Мария его полноправный отпрыск.

Анне стало плохо. Это решение могло сплотить многих колеблющихся вокруг Екатерины и ее дочери, а императора подтолкнуть к заключению, что объявление войны в защиту интересов тетки более достойное дело, чем битва с турками. Акт о престолонаследии был принят как раз вовремя.

– Но он проигнорировал все постановления университетов! – воскликнула Анна. – Очевидно, мнения умнейших людей Европы не имеют для него никакого значения. Он позорит папский престол, его нужно низложить!

Генрих кивал, отчаянно выражая согласие:

– Он приказал мне немедленно возобновить супружеские отношения с Екатериной. Я обязан содержать ее и относиться к ней как подобает любящему мужу и приличествует королевской чести. В случае отказа меня отлучат от Церкви. И – это уж последнее оскорбление – я должен оплатить судебные издержки!

Король явно был потрясен, и Анна поняла: несмотря на все совершенное для разрыва с Римом, он до последней минуты продолжал уповать на возможность как-то залатать эту брешь. Однако Климент своим вердиктом разрушил все надежды. Если Англия впадет в схизму, виноват будет папа.

– Это политическое решение, – заметила Анна.

– Увы, но Климент придерживался подобной линии в течение всех этих долгих лет. Его не волнует, о чем говорит Писание, о чем толкуют теологи, которые гораздо более сведущи в этих делах, чем он. Но он еще поплачет о дне, когда принял такое решение. Суждения епископа Рима больше не имеют веса в Англии. Я прикажу, чтобы в каждой церкви в стране произнесли проповеди против его вероломства.

Распоряжение было издано. В день Пасхи прихожан по всей Англии оповестили о злонамеренности папы Климента, и верным подданным было велено каждую неделю молиться за короля Генриха VIII как ближайшего к Богу, единственного главу Церкви, а также за супругу его Анну и принцессу Елизавету. Это не остановило народных гуляний, которые устроили кое-где в предвкушении скорого возвращения Екатерины.

Генрих рассылал посланцев по всему королевству для приведения к присяге в поддержку нового Акта о престолонаследии тех, кто занимал публичные должности, и всех прочих, чья лояльность находилась под вопросом. Анна переживала, ожидая, что скоро отовсюду начнут поступать отчеты о выражениях недовольства, однако ее страхи довольно быстро рассеялись, так как большинство – даже члены религиозных орденов – давали клятву без возражений. Отказались лишь некоторые, в том числе епископ Фишер, наказание которого смягчили, заменив штрафом, и сэр Томас Мор. Анну это не удивило. Причем Томас Мор дважды отказался приносить клятву, и никакими силами не удалось выудить у него ответ – почему?

Генрих был глубоко уязвлен.

– Я считал Мора другом. Его отказ дурно отзовется на мне, ведь его все уважают. Мои посланцы советуют оставить его в покое.

– Вы имеете в виду оставить без внимания нарушение закона? – изумилась Анна. – Генрих, его надо примерно наказать. Если другие увидят, что он ослушался вас и это сошло ему с рук, они тоже откажутся присягать.

Генрих обхватил голову руками:

– Как я могу затеять процесс против Мора? Я любил его, Анна. Наказав его, я возбужу ненависть к себе.

– Кто бы он ни был, ваш закон не делает для него исключения. Дозволив ему уклониться от присяги, вы подрываете ее значение, а также силу Акта о наследовании и основания нашего брака.

– Хорошо, – сдался Генрих. – Я снова потребую от него принести присягу.

Когда Мор ослушался в третий раз, король отправил его в Тауэр. Анна не ожидала, что Генрих сподобится совершить такое, и подозревала, что сделал он это больше из боязни ее реакции на его нерешительность, чем от гнева или ощущения своей правоты. Король не хотел вызывать неудовольствие супруги, носившей его ребенка.

Как и предсказывал Генрих, заключение Мора в тюрьму вызвало ропот недовольства, который, без сомнения, в скором времени эхом разнесется по всей Европе. Еще большее возмущение возникло, когда кентскую монахиню и ее сторонников протащили на волокушах до виселицы в Тайберне, где на глазах у огромной толпы Святая дева была повешена, потом обезглавлена, а мужчины, ее сподвижники, претерпели все ужасы смерти, уготованной изменникам: повешение, потрошение и четвертование. Это была первая кровь, пролитая из-за нее, поняла Анна. Что ж, пусть она послужит людям примером и предупреждением: да не смеют они ослушаться короля, или им будет хуже.

Кромвель, по наблюдениям Анны, набирал силу. В апреле его статус повысился благодаря переводу на должность главного королевского секретаря. Он вознесся над всеми, кроме ее самой, и пользовался бóльшим доверием короля, чем в свои лучшие годы кардинал Уолси.

– Никто теперь ни за что не отвечает – только Кромвель, – сказал Джордж, сидя с Анной в ее покоях на диванчике у окна. – Он становится самым влиятельным из всех приближенных короля. Будь настороже, сестрица.

– Генрих прислушивается ко мне больше, чем к Кромвелю, – уверенно заявила она, однако слова брата огорчили. Что будет, если она снова родит дочь? Станет ли Кромвель еще ближе к королю и потеснит ее? Он мог оказаться грозным противником. – Кромвель на нашей стороне, – добавила Анна. – Он все еще мой человек, и мы ему многим обязаны за введение в жизнь тех изменений, которые задумал Генрих, и за продвижение идеи верховенства короля.

Джордж нахмурился:

– Я лишь прошу тебя проявлять осмотрительность. Этот человек процветает благодаря своей власти. Он держит под контролем доступ к королю. Пользуется услугами целой армии шпионов, а благодарные клиенты так и рвутся оказывать ему услуги. Знание – сила, Анна, а Кромвель позаботился о том, чтобы занять и сохранить за собой пост, который делает его невероятно влиятельным. Он может попытаться ослабить твое положение.

– Генрих ему этого не позволит, – заверила брата Анна. – Он не любит Кромвеля так, как любил Уолси. К тому же у нас с Кромвелем общие цели. Мы оба поддерживаем реформы и главенство короля над Церковью.

– Ну, просто следи, чтобы он не входил в противоречие с тобой, – предупредил Джордж. – А то он уже недоволен Бреретоном.

Бреретон обвинил одного человека в том, что тот убил его уэльского вассала, но суд в Лондоне оправдал этого парня, тогда истец взял дело в свои руки и повесил оправданного.

– Господин секретарь возмущен поступком Бреретона и, очевидно, тобой. Отец слышал, как Кромвель говорил, что это чистое злодейство, а он любил несчастного повешенного и пытался спасти его.

– Бреретон говорит, он был негодяй. Он пожаловался мне, что правосудие обмануло его ожидания, и я разрешила ему снова арестовать и допросить виновного.

– Это объясняет, почему Кромвель упоминал твое имя.

– Ну что ж, придется ему смириться, – сказала Анна. – Теперь правосудие свершилось.

К ним присоединился Норрис. Он принес лютню.

– Слышал, тебя можно поздравить. – Джордж хлопнул сэра Генри по спине. – Хранитель королевского кошелька, смотритель охотничьих собак и соколов! И Черный Жезл в доме парламента![26]

– Все это исключительно благодаря доброте ко мне вашей милости и короля, – скромно ответил Норрис. – Боюсь, я не достоин подобных щедрот.

– Это нелепо! – Анна улыбнулась. – Король любит вас, как никого другого. А я – я доверяю вам во всем.

Норрис опустился на одно колено, взял руку Анны и поцеловал.

– Для меня благословение – служить такой любящей госпоже! – с горячностью произнес он.

Анна отняла у него руку. Она заметила, что Джордж смотрит на них с любопытством.

– Мария больна, – прибыв вечером на ужин, сообщил Генрих. – Шапуи умоляет отпустить ее к матери, но я не доверяю ему или им. Не говорите ничего, Анна, я никогда не соглашусь на это. Кромвель советует послать к Марии моего личного врача.

«Боже, пусть этот мой ребенок окажется сыном», – молилась про себя Анна, садясь за стол и дожидаясь, когда ее плечи накроют салфеткой.

Пока она не родит принца, трон под ней будет шататься, и к тому есть причины. В моменты наибольшего отчаяния тихими ночами Анна тревожилась, что Генрих ее разлюбит, если она произведет на свет еще одну дочь. Самым страшным ночным кошмаром было возвращение Генриха, уступившего решению папы, к Екатерине.

Через несколько дней пришло известие, что Мария поправилась, но Анна не могла уняться, в голове вертелась мысль: «Ах, насколько было бы лучше, если бы она умерла и ее мать тоже. Это решило бы все проблемы».

Генрих обдумывал, не совершить ли ему официальный визит во Францию. Анна с ним не поедет, так как она в положении, но ей это было очень кстати.

– Если во время отъезда короля Мария сляжет, я не стану посылать к ней своего врача, – сказала она Джорджу, когда однажды после обеда они отдыхали в ее покоях. – Лучше избавлюсь от нее. Например, заморю голодом. – Она вся кипела от гнева и досады.

Джордж сдвинул брови:

– Я не возьмусь предсказать, как отреагирует король, если ты это сделаешь.

– А мне все равно, даже если бы меня за это сожгли заживо! – крикнула она, чувствуя, что близка к истерике.

– Ш-ш-ш, сестрица, ты не должна такое говорить.

– Но, Джордж, она прямая угроза для меня и для Елизаветы. Я желаю ей смерти! – Анна уже почти плакала.

– Скоро она угомонится. Сегодня король сказал, что леди Марию и вдовствующую принцессу должны привести к присяге. Он отправляет к ним архиепископа Йорка, а тот не потерпит никаких глупостей. Сначала он посетит вдовствующую принцессу.

– Слава Богу! – торжествуя, воскликнула Анна и исполнилась облегчения. – Если они принесут присягу, очень хорошо. Если откажутся, Генрих должен принять против них меры. Как бы они ни поступили, мы в любом случае их одолеем!

Екатерина отказалась присягать, заявив, что, если она не жена королю, как тот утверждает, тогда не является и его подданной, а в таком случае от нее нельзя требовать клятвы.

– Но ведь эта женщина всегда настаивала, что она ваша жена, а значит, ей должно быть ясно: таким поведением она дает повод для наказания, – заметила Анна Генриху, когда они ехали во главе кавалькады по украсившимся весенним цветом аллеям во дворец Элтем, где находилась Елизавета.

– Ее заставят, – пообещал Генрих.

Весь двор принцессы склонился в реверансах при появлении в детской короля и королевы. Дочь родители обнаружили на руках у воспитательницы.

Елизавете было семь месяцев, и она уже вовсю лепетала на своем младенческом языке.

– Иди-ка к своему папочке, – сказал Генрих, взял малышку из рук леди Брайан и стал качать на колене.

– Папа! – радостно крикнула девочка и ухватила Генриха за бороду.

– Ух! У тебя крепкие ручки, милашка. Это самый прекрасный ребенок на свете, вы согласны со мной, Анна?

Анна наклонилась и поцеловала Елизавету в пушистую головку.

– Действительно, – согласилась она и ощутила внутри знакомую пустоту.

Но все исправится, когда у нее будет сын. Тогда Елизавета перестанет быть живым напоминанием о ее неудаче с рождением принца.

Оставив дочь на попечении нянек, отец и мать пошли осматривать детскую, которую готовили для второго ребенка, и, удовлетворенные видом золоченого потолка и роскошной обстановки, проследовали в церковь на вечерню.

Только они вышли после службы, к Анне приблизилась леди Рочфорд.

– Мадам, я должна вам кое-что сказать. Леди Мария находилась в капелле и сделала реверанс вашей милости.

– Жаль, что я этого не видела! – воскликнула Анна, а Генрих засиял. – Я бы ответила ей тем же. Где она?

Она нетерпеливо оглядела заполненную народом галерею и заметила спину Марии, исчезающую за дверями в дальнем конце прохода.

– Пойдите за ней, Джейн, – забыв о своих злых намерениях по отношению к Марии, приказала Анна. – Передайте, что я приветствую ее с большой любовью и прошу извинения, потому как если бы видела, что она сделала мне реверанс, то ответила бы тем же. Скажите ей, я желаю, чтобы это стало началом нашей дружбы, которая найдет с моей стороны самый теплый прием.

Леди Рочфорд торопливо удалилась.

Когда Генрих и Анна явились в главный зал дворца с высоким сводчатым потолком и уселись ужинать за стол для почетных гостей, Анна заметила свою падчерицу за одним из длинных столов, установленных под прямым углом к главному. Совсем недавно место Марии было рядом с королем.

Подали первую смену блюд. Анна чувствовала, что падчерица следит за ней. А потом, когда вся компания приступила к трапезе и наступила пауза в разговорах, то услышала, как Мария обратилась к леди Рочфорд и произнесла очень отчетливо:

– Не может быть, чтобы королева передала мне подобное послание. Ее величество находится так далеко отсюда. Вы, должно быть, имели в виду, что это слова леди Анны Болейн, так как я не признаю никакой другой королевы, кроме своей матери. В часовне я сделала реверанс перед Создателем леди Анны и моим, а тот, кто описал ей эту сцену иначе, ошибся и ввел ее в заблуждение.

Это было унизительно и обидно. Генрих вспыхнул от злости, но не успел он открыть рта, Анна повернулась к нему и таким же высоким и внятным голосом, как Мария, заявила:

– Клянусь, я смирю эту гордячку!

– Я с нею разберусь, – пробурчал король. – А пока оставим это.

Перед отъездом Генрих отвел Марию в кабинет и продержал там несколько минут. Однако, когда он оттуда вышел, по выражению лица и слезам на глазах Анна поняла, что дочь опять взяла над ним верх.

Теперь живот у Анны стал большим, и она быстро уставала. Месяца через три, по воле Божьей, она родит сына, живое воплощение своего отца. Генрих постоянно суетился вокруг супруги. Он предупредил архиепископа Кранмера, чтобы священники не утомляли королеву слишком долгими проповедями в церкви. Подарил ей для развлечения павлина и пеликана, которого привезли из какой-то далекой земли под названием Ньюфаундленд. Но лучшим подарком для нее стало распоряжение перевести Библию на английский язык. Толчком к этому послужило обращение духовенства, руководимого семью епископами-реформистами, которые были назначены на свои посты благодаря стараниям Анны, после того как она стала королевой. За перевод взялся ученый-реформатор Майлс Ковердейл, свою работу он собирался посвятить Генриху и его новой супруге. Анна обняла и расцеловала короля, когда тот сообщил ей о своем решении.

Она была рада получить от леди Лайл, жены коменданта Кале, пару ржанок к столу, певчую коноплянку в клетке и милую маленькую собачку. Разумеется, у леди Лайл имелись дочери, которых она надеялась пристроить ко двору, а потому желала снискать к себе расположение, но так как доброжелателей у Анны было крайне мало, этот жест внимания согрел ей сердце. Собачка оказалась презабавная. Она глядела на хозяйку задушевным вопрошающим взглядом, и Анна тут же придумала ей имя.

– Я назову тебя Маленькая Почему, ведь ты все время смотришь на меня, будто спрашиваешь почему!

Порадовало Анну и решение Генриха наказать Екатерину за отказ давать клятву верности: ее отправили под домашний арест в замок Кимболтон, который находился еще дальше от Лондона, чем Бакден. Потом король разослал по всей стране герольдов, чтобы предупредить своих подданных: любой, кто станет злословить о его любимой супруге и законных наследниках, будет обвинен в государственной измене. Наказание – смерть.

На второй неделе июля Джордж, теперь лорд-смотритель Пяти портов, отправился с посольством во Францию. Анну он оставил в подавленном состоянии. Ей не хотелось, чтобы брат уезжал накануне рождения ее долгожданного сына. Она нуждалась в Джордже: он всегда разгонял ее страхи или хотя бы просто выслушивал. Мария уехала домой в Хивер, впрочем, от нее было мало проку, да и какая она утешительница? Даже выходки Маленькой Почему или покорная преданность грейхаунда Уриана перестали развлекать Анну.

Неделей позже Генрих обрушил на супругу новость, что его дочь отказалась давать клятву. Когда он ушел, рыча сквозь зубы, что заставит ее заплатить за неповиновение, Анна взяла перо и написала леди Шелтон: «Поколотите ее хорошенько, потому что эта девица – проклятый бастард». Мария получит по заслугам, даже если Генрих этого не одобрит.

Вскоре вернулся Джордж.

– Решено, что в этом году я во Францию не поеду, – сообщил Генрих Анне. – Екатерина и Мария обозлены на вас и могут в мое отсутствие устроить какие-нибудь неприятности.

– Слава Богу! – воскликнула Анна. – Я чувствую себя намного спокойнее, когда вы рядом.

Генрих погладил ее по щеке:

– Осталось уже недолго, дорогая. Доктора говорят, обычно второй раз роды проходят легче.

Они и прошли легче: все заняло не больше двух часов. Ребенок появился раньше, чем рассчитывала Анна. Она еще даже не успела отправиться в уединение. Но страдания оказались напрасными.

Когда повитуха завернула крошечного младенца в пеленку и накрыла его мертвое личико, Анна откинулась на подушку, сотрясаясь от рыданий.

– Почему? Почему? – сквозь слезы вопрошала она. – Почему у других женщин есть сыновья, а у меня нет?

Фрейлины пытались утешить ее, но, когда услышали, что идет Генрих, в страхе отпрянули, восклицая:

– Король! Король!

Анна вся сжалась на смятой постели. Она знала, что наверняка выглядит ужасно: лицо влажно от слез, тело взмокло от родовых потуг – ее еще не вымыли, – и на ней окровавленная сорочка. Она накрылась простыней и покрывалом. Маленькая Почему вскочила на постель и свернулась калачиком рядом, будто чувствуя, в каком отчаянии пребывает хозяйка.

Генрих смотрел на жену обиженно и укоризненно. Взгляд его не оставлял сомнений в том, кого он считает виновником неудачи.

– Мне так жаль! – всхлипнула Анна. – Он родился слишком рано.

– Где он? – требовательно спросил Генрих.

– Здесь, ваша милость. – Акушерка нервно передала королю сверток с мертвым тельцем. Генрих откинул покров с личика.

– О Боже, мой сын, мой маленький мальчик, – бормотал он, убитый горем, и по лицу его струились слезы. – Заберите. – Король сунул сверток обратно в руки повитухе, с усилием возобладал над своими эмоциями и обвел взглядом всех, кто стоял в комнате. – Вы никому об этом не скажете. Если спросят, вы должны отвечать, что у королевы произошел выкидыш. Не говорите, что это был мальчик. Все всё поняли?

Было ясно, что Генрих не хотел выглядеть глупцом в глазах всего христианского мира.

Женщины нервно закивали, выражая согласие.

– Я оставлю вас отдыхать, – сказал король супруге. – Дамы, позаботьтесь о королеве.

Анна лежала и тихо плакала. Все должно было сложиться иначе. Напрасны ее мечты о власти и правлении добродетельных женщин. Все это одни иллюзии, исполнение которых зависит от воли мужчин. Потому что, когда доходит до дела, оказывается, власть женщины обеспечивается только телом – лишь оно позволяет ей удержаться наверху.

Оправилась Анна быстро. В конце июля она уже могла сопровождать Генриха в ежегодном летнем охотничьем туре по королевству. Но дух ее был надломлен: после того как она потеряла сына, король оставался с ней холоден. Ну почему, почему, ведь она тоже оплакивала ребенка? И конечно, переживала, какие последствия эта трагедия будет иметь для нее самой.

Если до родов Анна находилась в подавленном состоянии, то теперь впала в отчаяние. Казалось невозможным подняться надо всеми невзгодами и снова стать той изысканной, остроумной женщиной, в которую когда-то влюбился Генрих. Но тем не менее она должна была снова завоевать его. Он тоже перенес горькое разочарование, но под внешней отстраненностью сердце его продолжало биться любовью к ней. Она должна в это верить.

Особой охоты к любовным утехам Анна не ощущала, однако Генрих вернулся в ее постель. Правда, в его поведении ощущалась натужность, будто он занимался любовью из чувства долга. Анна охотно уступала, зная, что единственный способ удержать при себе короля – это зачать сына. Она себя не обманывала: для них обоих время, проведенное в постели, было безрадостным.

А вскоре Анне открылась и истинная причина. Очевидно, при дворе не было особой тайны в том, что король ей изменяет – и притом с ее собственной фрейлиной! Семнадцатилетней Джоан Эшли, милой девушкой, которую Анна считала скромницей, но более подходящим словом для нее оказалось «проныра». Сама Анна мало доверяла королю, да и хватало тех, кто бросал прозрачные намеки. Один раз она даже застала Джейн Рочфорд за сплетнями об этом деле и была встречена смущенной тишиной. Судя по всему, история тянулась уже довольно долгое время.

Анну поглотил гнев. Когда Генрих в следующий раз пришел к ней обедать, она отпустила слуг и встала спиной к двери.

– Почему вы тратите свое семя на эту дрянную телку Джоан Эшли? – с вызовом спросила она. – Вы МОЙ муж и по возрасту годитесь ей в деды!

– Не забывайтесь, Анна, – ледяным голосом ответил Генрих. – Я ваш король, и у вас есть основательные причины быть довольной тем, что я для вас сделал и чего не стал бы делать теперь, если бы пришлось начать все сначала.

– Это презабавно! Вы совершаете измены и при этом имеете нахальство упрекать меня!

– Посторонитесь! – покраснев от гнева, приказал Генрих. – Пообедаю в другом месте, где мне точно будут рады.

– Идите к своей шлюхе! – прошипела Анна, уступая дорогу.

Когда Генрих ушел, а она, тихо всхлипывая, села на пол. Как случилось, что все пошло прахом? Почему Господь отказывает ей в благословении иметь сына? И куда подевался обожающий слуга, который так страстно за ней ухаживал? Как мог он превратиться в этого жестокого и равнодушного мужчину?

Три дня Анна не виделась с Генрихом. Очень хотелось кому-нибудь довериться, поделиться своим горем. Джордж был в Дувре – председательствовал в комендантском суде; а Мария оставалась в Хивере. Лучше бы она вернулась. Конечно, Мария не Джордж, но в сердце своем она хранила верность сестре.

В тот вечер намечался пир в честь прибывших французских послов. Анна заняла свое место в приемном зале рядом с Генрихом, который кивнул головой, но даже не взглянул на нее. Ей хорошо был виден строгий профиль короля, по большей части обращенный в сторону ее отца и других гостей. Недовольство монарха супругой было очевидно всем. Отец хмурился. Он знал о трагедии, которая с ней произошла.

После пира начались танцы. Генрих встал, поклонился Анне и вывел ее на площадку. Она старалась, как могла, танцевать соблазнительно и грациозно, сознавая, что все взгляды прикованы к ней, но это не дало результата, потому что по завершении первого танца Генрих проводил ее на место, а сам встал в пару с Джоан Эшли. Глядя на эту глупую кокетку, победоносно улыбавшуюся, Анна дорожала от гнева. Люди глазели на нее – одни с жалостью, другие глумливо. Нет, больше она терпеть этого не станет, решила про себя Анна. Как только танец закончится и начнется смена партнеров, она ускользнет отсюда.

А потом Анна увидела свою сестру. Мария входила в зал, живот ее заметно округлился, и вся она была воплощением цветущей плодовитости. Все взгляды обратились к ней. Сестра королевы без смущения заявляла о своем положении всему миру, и придворные, даже сам король, уставились на нее кто в изумлении, кто с торжеством…

Анна мигом поднялась и, надев на лицо улыбку, пошла приветствовать Марию; сделала реверанс королю и как можно быстрее утащила сестрицу прочь. Следом за ними с лицом мстителя поспешил отец. Он прошел за дочерьми в апартаменты Анны и, не успела та раскрыть рта, накинулся на Марию:

– Ты опять взялась за распутство, дочь моя?!

Мария смело взглянула на него:

– Нет! Я замужем.

– Замужем? – переспросил он. – Без моего разрешения?

– Или моего! – встряла Анна. – Я твоя королева! Кто он?

– Уильям Стаффорд, – ответила Мария, дерзко сияя улыбкой. – Я познакомилась с ним в Кале и встретилась вновь на вашей коронации. Он навещал меня в Хивере.

– Он делал не только это! – взревел отец.

– Простите меня, – взмолилась Мария, – но мы любим друг друга.

– Стаффорд из гарнизона Кале?! – гремел отец, его обрюзглое лицо побагровело. – Человек незначительный и без состояния! Ты могла бы, по крайней мере, выходя замуж, подумать о выгодах нашей семьи.

– Он на двенадцать лет младше тебя, – с отвращением добавила Анна.

– Уильям меня любит! Он охотно женился на мне.

Марию так и распирало от гордости. Анна ее такой никогда не видела.

– Любит, поди ж ты! – выпалил отец. – Брак по любви оскорбляет Господа, старый добрый порядок и всех вообще. Это неприлично и глупо. Пренебречь нашим дозволением – это уже негодное дело, но у тебя не хватило учтивости даже на то, чтобы спросить короля! А что твоя мать? Снизошла ты хотя бы до того, чтобы поставить ее в известность?

Мария покачала головой. Храбрость ее улетучилась.

– Мы заплатили священнику в Тонбридже, и он обвенчал нас. Мама так разозлилась, когда мы ей сказали. Она написала вам. Вот почему пришлось явиться сюда. – И Мария заплакала.

Но отец был неумолим.

– Ты просто поступила по-своему, невзирая на наше мнение и вполне вероятное неудовольствие короля. Ты сестра королевы! Тебе не приходило в голову, что скандал, который произведет этот брак, плохо скажется на ее репутации?

– Ты не подумала обо мне, – вторила Анна, которая и сама была готова разрыдаться. – Скандала мне только сейчас и не хватало.

За дверью послышался звук шагов. Дверь распахнулась, возгласили появление короля. Генрих вошел размашистым шагом, лицо его потемнело от гнева.

– Госпожа Кэри, весь двор говорит о вас, – резко произнес он. – Прекрасное зрелище устроили вы моим гостям.

Вся дрожа, Мария сделала реверанс, по щекам ее в три ручья лились слезы.

– Она тайно вышла замуж за Уильяма Стаффорда из гарнизона Кале, – сообщила Анна.

– Правда? – отозвался Генрих. – Удивляюсь, что кто-то из вашего семейства так продешевил, вступив в брак, притом с человеком, имя которого запятнано связью с изменником. Я не забыл, что родственник этого Стаффорда Бекингем лишился головы, решив устроить заговор против меня, а еще эти Стаффорды поддерживали вдовствующую принцессу.

– Сир, Уильям предан вам, и он ваш кузен, – обрела наконец дар речи Мария. – Он хороший человек и любит меня.

– Пусть так, но все равно вы должны были спросить разрешения на брак с ним. Вы поскупились на уважение и послушание, которым обязаны милорду отцу вашему и вашей королеве. Они имеют полное право быть недовольными этим мезальянсом.

– Сир, – взмолилась Мария, – что у меня есть в этом мире! Я от всех завишу. Родные стыдятся меня. А господин Стаффорд был добр ко мне, добрее всех, а доброта значит больше, чем родовитость или положение.

«Как верно сказано», – с завистью подумала Анна.

Ей стало понятно, насколько предпочтительнее ситуация, в которой оказалась Мария, по сравнению с ее собственным плачевным положением. У Марии был любящий супруг, тогда как Генрих проявлял неверность и даже жестокость. Мария жила надеждой на ребенка, а Анна только что безвозвратно потеряла своего. Хотя и безрассудно, но Мария обрела свое место в мире, в то время как сама она долгое время томилась ожиданием, что-то выгадывала и вымаливала себе лучшую участь, но так и не обрела ни истинной любви, ни сына, который обеспечил бы ей уверенность в завтрашнем дне. В Анне разгорелась ненависть к сестре.

– Ты никогда не ценила меня, – обвинила ее Мария. – Всегда считалось, что успех ждет тебя, а я скомпрометировала свою репутацию и запятнала фамильную честь, хотя это была не моя вина.

Анна чувствовала присутствие Генриха, который беспокойно переминался с ноги на ногу сбоку от нее. «Поделом ему! – злорадствовала она про себя. – Пусть помучается!»

– Лучше бы вы не говорили таких слов своей сестре, – предостерег Марию Генрих. – Она тут ни при чем. Главное – неравный брак, в который вы вступили. Ребенок был зачат в браке?

Мария покраснела:

– Нет, сир.

– Тогда ты не получишь от меня ни пенни! – презрительно фыркнул отец. – И я уверен, его милость согласится, что я поступил правильно, перестав выплачивать тебе содержание.

– Теперь это обязанность вашего супруга, – одобрил Генрих.

– И я не хочу видеть тебя под крышей моего дома! – прокричал отец.

– Но куда же нам деться? – жалобно спросила Мария.

– Это не мое дело, – ответил сэр Томас.

– При дворе ты мне не нужна, – сказала Анна.

Ситуация скандальная, но не это главное: ей не хотелось иметь перед глазами постоянное напоминание о том, в чем не преуспела она сама. Наблюдать, как вьется вокруг Марии обожающий жену Стаффорд, было выше ее сил. Анна повернулась к Генриху:

– За свой проступок они заслуживают изгнания, сир.

Генрих кивнул:

– Согласен. Госпожа Стаффорд, это несчастье вы навлекли на себя собственным неразумием. Вы покинете двор и не покажетесь здесь, пока вас не вызовут.

– Нет! Прошу вас! – воскликнула Мария, но Генрих уже отвернулся, собираясь уходить, Анна двинулась следом.

– Проследите, чтобы она уехала сегодня же, отец, – бросила через плечо королева, и дверь за ней закрылась.

Осенние листья толстым ковром покрыли землю, когда пришло известие о кончине в Риме папы Климента.

– Великий грешник мертв! – заметил Кромвель, сообщив новость Анне. – Преемник уже избран – Павел Третий. И он сразу дал понять, что не намерен поощрять королевское непослушание, как ему угодно это называть. Павел пригрозил, что приведет в действие указ об отлучении от Церкви, составленный Климентом, но так и не преданный огласке. Его милость, естественно, намерен проигнорировать эти угрозы, но нужно быть настороже. Если епископ Рима решит опубликовать вердикт и тем побудит императора к войне, король, как отлученный от Церкви, останется один. Ждать помощи от других христианских держав ему не придется.

– Вы считаете, епископ Рима исполнит свою угрозу? – спросила Анна, представляя, как Екатерина и Мария триумфально возвращаются в Уайтхолл, а она сама… О Боже, что они сделают с ней?

– Нам не стоит благодушествовать, – сказал Кромвель, – но думаю, это вполне может оказаться политическим бахвальством.

Генрих поддержал Анну в ее противостоянии с сестрой и постепенно теплел к ней, однако слухи подтверждали, что его шашни с Джоан Эшли продолжаются. Это глодало Анну изнутри. В отчаянии она решила положить конец этой любовной связи.

Джейн Рочфорд получала удовольствие от распускания сплетен о похождениях короля, так пусть поможет теперь в качестве компенсации. Анне никогда не нравилась невестка, и неприязнь была взаимной, но это не имело значения. Джейн заплатит за свое тайное злорадство.

– Я хочу избавиться от Джоан Эшли, – сказала ей Анна. – И нужен предлог, чтобы отослать ее прочь. Можем мы придумать какой-нибудь повод, чтобы ее срочно вызвали домой?

Широко раскрытые глаза Джейн засверкали. Анна подозревала, что от недостатка удовольствий в собственной жизни она получала их опосредованно, через сплетни, – отсюда и ее желание участвовать в предложенной интриге.

– Она, вообще-то, заслужила увольнение, – заметила Джейн.

– Разумеется, – согласилась Анна. – Если распространится молва, что она отдается всем и каждому, тогда у меня будут основания отослать эту потаскуху, и король прогневается на нее за то, что она разбрасывается своими милостями направо и налево. Он не потерпит соперничества. Джейн, вы в курсе всех последних сплетен. Никто лучше вас не сможет пустить слух.

Не прошло и нескольких дней, как двор уже на все лады шептался: до чего же странно, что король одаривает вниманием такую любвеобильную даму. Анна про себя улыбалась. Месть была сладка! Она подождет еще день или два, а потом отправит эту девицу паковать вещи.

Однако в тот же вечер к ней явилась, утирая слезы ярости, Джейн Рочфорд.

– Меня прогнали от двора! – воскликнула она. – Я должна уехать немедленно, и все из-за вас!

– На каком основании вас изгоняют?

– За распространение слухов! Меня вызвал к себе господин секретарь. Он сказал, что некоторые люди утверждают, будто я все это выдумала, чтобы вы могли избавиться от Джоан Эшли. Думаю, за мной следили. Лучше бы я не соглашалась помогать вам в вашем безрассудном замысле! – И, не сделав реверанса, Джейн, шурша юбками, кинулась в комнаты, которые занимала вместе с Джорджем.

«Легко отделалась», – подумала Анна.

Однако ее встревожило подозрение Джейн, что за ней следили. Ведь если это правда, тогда и сама Анна могла находиться под наблюдением. Невестка права. Она действительно поступила безрассудно.

– Я сожалею, – поспешила сказать Анна, когда Джордж пришел в ее покои и сообщил, что Джейн уехала домой в Гримстон.

– А я нет! – Он поморщился. – Я с облегчением смотрел на ее спину. Она портила мне жизнь своими постоянными колкостями. Хотелось бы не видеть ее больше никогда. – Суровое выражение его лица смягчилось. – Но меня больше беспокоишь ты, сестрица. Как воспринял это король?

– Не знаю, – ответила Анна, холодея от мысли о возможной реакции Генриха. – Я с ним не виделась.

– Когда увидишься, продемонстрируй ему любовь и раскаяние. Скажи, что сделала это в отчаянии, из страха потерять его.

– Так я и сделаю, – согласилась Анна.

Генрих не пришел распекать супругу или выяснять подробности, но его неудовольствие вскоре было выказано явно и открыто.

Страдая от чувства вины, что не видела дочь в ее первый день рождения, Анна поехала навестить Елизавету в Ричмонд. Вместе с ней отправились дядя Норфолк, герцог Саффолк и целая свита лордов и леди. Некоторое время Анна провела, играя с ребенком, весьма разговорчивым и любопытным. Девочка, одетая в бархатные юбки и расшитый лентами чепчик, топала на неуверенных ножках и скакала на терпеливой Маленькой Почему, а леди Брайан и прочие няньки стояли вокруг, готовые подхватить малышку, если та вдруг упадет. Елизавета с интересом рассматривала Анну, тянула к ней пухлую ручку, щипала за щеку и повторяла:

– Милая леди.

Два герцога, высказав положенное количество похвал принцессе, начали приходить в нетерпение.

– Я не останусь надолго, – сказала Анна. – Темнеет быстро. Мы уедем не позднее четырех часов.

Тут Норфолк шокировал ее заявлением:

– Ваша милость, король приказал нам посетить леди Марию, пока мы здесь, и передать ей его приветствия.

Произнесено это было тоном, не терпящим возражений.

– Вы не пойдете! – вспыхнула Анна, не в силах поверить, что Генрих отдал такое распоряжение.

– Это повеление его милости, – напомнил Саффолк. – Мы не смеем ослушаться.

И с этими словами оба удалились, а другие лорды и даже некоторые ее дамы потянулись следом.

Анна встала и передала Елизавету леди Брайан. Анна была потрясена, осознав, что ее власть идет на убыль и все это понимают. Возможно ли, чтобы Генрих, даже сейчас, размышлял о восстановлении Марии в правах на наследование престола? Если так, где окажутся они с Елизаветой?

Она должна была что-то предпринять. Если бы только она была беременна! Однако Генрих не посещал ее ложе с тех пор, как она укорила его связью с Джоан Эшли, и эта маленькая стерва все еще обреталась при дворе.

В Уайтхолл возвращались по воде, Анна сидела в каюте за зашторенными окнами. Она не могла разговаривать с предавшими ее слугами. А оказавшись в убежище своих покоев, бросилась на постель и залилась горючими слезами.

Немного оправившись, Анна решила, что будет благоразумно исполнить желание Генриха. Если она проявит дружелюбие к Марии, это может способствовать возвращению ей королевских милостей. Поэтому мачеха написала падчерице теплое письмо с пожеланием не падать духом.

Ответа не последовало, хотя Анна подозревала, что Генрих прослышал о ее послании, так как начал снова посещать ее по ночам. Король сохранял отстраненность и проводил с ней лишь время, необходимое для того, чтобы супруга зачала ребенка, но в данный момент этого было достаточно. Когда она забеременеет, он вернется к ней, как уже бывало, а Джоан Эшли пусть пойдет и повесится! А когда родится сын, никто не посмеет тронуть Анну.

В Англию с официальным визитом прибыл французский адмирал. Целью посещения было развитие дружеских отношений между двумя королевствами. В честь гостя Генрих устроил пышный банкет и пригласил ко двору множество прекрасных дам. Анне предстояло сидеть во главе стола, а потому наряд она выбирала с особой тщательностью. Взгляд в зеркало сказал, что она выглядит напряженной, несчастной и на все свои тридцать три года. Анна пощипала щеки и покусала губы, чтобы стали поярче. Важно было явиться в лучшем виде и не затеряться на фоне других женщин. Она хотела произвести впечатление на адмирала, который являлся близким другом французского короля и обладал большой властью в своей стране. Следовало убедить его, что нет лучшей невесты для младшего сына короля Франциска – Карла, герцога Ангулемского, – чем принцесса Елизавета. Согласие французского монарха на их брак послужило бы на пользу общественного признания Анны королевой, а Елизаветы – законной наследницей Генриха. Стоит обручить Елизавету с сыном Франциска, и он наверняка станет таким же влиятельным другом для Анны, каким был император для Екатерины.

Попытку договориться о браке Елизаветы Анна предприняла с одобрения Генриха. Он сам заговорил об этом союзе некоторое время назад. Король сказал немного, но Анна догадалась, что он задумывался о том времени, когда Елизавета станет королевой Англии. Брак с младшим сыном Франциска, который не имел обязательств перед своей страной и мог жить на чужбине, не поставит Англию в прямую зависимость от Франции.

Главный зал освещала тысяча свечей, посуда на буфетах сверкала. Во время банкета адмирал, образованный и довольно красивый аристократ, вежливо слушал рассуждения Анны. Он ничего не отрицал. Видя, что уговорами большего не добиться, Анна спросила, встречался ли он с Леонардо да Винчи, и тот ответил утвердительно, добавив, что любимый портрет старого мастера «Мона Лиза» теперь висит в купальне короля Франциска.

Анна предавалась воспоминаниям о своей жизни при французском дворе и наблюдала за танцующими, когда к ним присоединился Генрих.

– Милорд адмирал, я собираюсь привести вашего секретаря и познакомить его с королевой, – сказал он.

Анна смотрела вслед королю, который, виляя, пробирался мимо кружащихся пар, и вдруг увидела, как Генрих остановился и поклонился какой-то даме. Это была Джоан Эшли! Через мгновение они уже танцевали. Пораженная этим зрелищем, Анна громко рассмеялась.

Адмирал обиделся:

– Мадам, вы смеетесь надо мной?

Анна быстро покачала головой, указала рукой туда, где находился король, и пояснила:

– Он пошел за вашим секретарем, но натолкнулся на даму, и та заставила его совершенно позабыть, куда и зачем он шел!

Она снова засмеялась, но глаза ее наполнились слезами. Адмирал смущенно отвернулся.

Мария прозябала в деревне уже три месяца. Джордж узнал, что они с Уильямом уехали жить к Стаффордам.

– Я все еще зла на нее, – призналась брату Анна. – Пусть лучше здесь не появляется!

Но тут пришел Кромвель и показал Анне письмо Марии, в котором та молила о заступничестве. Анна прочла послание сестры, потом с отвращением сунула его назад в руки Кромвелю и резко бросила:

– Так она ничего не добьется! Никогда не слышала, чтобы проситель высказывался в столь заносчивом тоне, не выражая ни малейшего раскаяния. С чего она решила, будто ее тяжелое положение заслуживает большего сочувствия, чем несчастья других людей? Мастер Кромвель, она слишком многого требует от вас. Если она действительно рассчитывает на примирение со мной, то использует для этого неподходящий способ.

Анна не призналась, как сильно уязвили ее слова Марии: «Конечно, я могла бы связать свою судьбу с человеком более высокого по рождению статуса, но уверяю тебя, мне не найти другого, который бы так меня любил. Я скорее стала бы просить подаяние вместе с ним, чем стала бы венчанной на царство королевой». Насмешка задевала слишком глубокие чувства, обнажала ревность Марии и выявляла горькую иронию сложившейся ситуации.

– Никогда впредь не приму ее при дворе, – сказала Анна Кромвелю. – Бесполезно просить за нее.

– Я и не собирался этого делать, мадам, – ответил тот. – Письмо пропитано ядом, я это почувствовал. Посоветую леди Стаффорд отправляться с мужем в Кале и оставаться там.

Приближалось Рождество. Анна и ее дамы шили одежду для бедняков, когда вдруг появился Генрих. Вид у него был необычайно серьезный.

– Можете идти, – сказал он, и дамы поспешили удалиться.

Король сел в кресло напротив Анны, потом встал и, подойдя к камину с той стороны, где было кресло супруги, присел на корточки и взял ее за руки. Анну так поразил этот жест, что, когда Генрих замешкался, будто подбирая слова для начала разговора, она решила: сейчас он скажет, что между ними все кончено. Именно так случилось с Екатериной.

– Я знаю, вы очень дорожили Маленькой Почему, – наконец произнес он. – Анна, мне больно это говорить, но час назад она выпала из окна. Спасти ее было невозможно.

– О нет! – воскликнула безутешная Анна.

Генрих замялся, потом положил руки ей на плечи, и, несмотря на печаль по поводу ужасной кончины бедной Маленькой Почему, было приятно чувствовать его близость и доброту после столь долгого охлаждения. Бесценный момент, когда Анна ощутила себя в безопасности.

– Никто не смел сообщить вам, – произнес Генрих ей в волосы. – Моя милая племянница Маргарита пришла и спросила, не возьму ли я это на себя. Мне очень жаль. Все произошло так внезапно.

Король отстранился. Анна поискала глазами его взгляд, но прочла в нем только сожаление.

Рождество прошло ужасно. При дворе был Гарри Перси и, когда Анна встретилась с ним лицом к лицу в галерее, бросил на нее презрительный взгляд и прошел мимо, даже не дав себе труда поклониться. Анна почувствовала, будто ей дали пощечину.

– Не унывайте, племянница! – журил ее за обедом дядя Норфолк. – С таким кислым лицом вы не заманите короля в свою постель!

– Подите и сами кого-нибудь заманите в свою! – не дала ему спуску Анна.

Все замерли. Потом Норфолк поднялся, бросил на стол салфетку и направился к выходу.

– Понимаю, почему вас называют великой блудницей! – прошипел он, оказавшись у дверей.

В этот самый момент явился король. Норфолк едва не столкнулся с ним. Генрих посмотрел на герцога, потом на Анну. Она ждала, что сейчас он взъярится и изругает дядюшку за то, что тот так грубо с ней разговаривал, – он должен был слышать слова Норфолка, – однако король ничего не сказал и, без сомнения решив, что любовница будет для него более подходящей компанией, удалился. Анна была близка к отчаянию. Один раз он пропустил мимо ушей нанесенное супруге жестокое оскорбление, но больше такого допускать нельзя.

Глава 24. 1535 год

Однажды вечером в конце января Генрих пришел к Анне ужинать. Казалось, он был настроен на примирение.

– Это вас порадует, – заговорил король. – Я назначил Кромвеля главным викарием с правом осмотра всех религиозных сооружений в королевстве. Как и вы, я озабочен искоренением злоупотреблений в моей Церкви, но поступает много сообщений о разных нарушениях в монастырях. Более того, Кромвель говорит, что некоторые мелкие обители не имеют средств на содержание.

Анна воспряла духом:

– Вы реформируете монастыри?

– Я хочу оценить их богатства и выявить недостатки в деятельности.

– Вы закроете те, что слишком бедны или пользуются дурной славой?

Генрих поколебался. Налил себе вина и сделал большой глоток.

– Я намерен со временем закрыть их все.

– Все? – Такого Анна не ожидала.

– Тут нет ничего нового, Анна. Генрих Пятый сделал это сотню лет назад. Уолси закрыл несколько самых незначительных или разложившихся обителей. Вы знаете, что за последнее столетие в Англии появились только два новых монастыря?

– Но монастыри помогают бедным. Они заботятся о больных…

– Это рассадники папства! – перебил Генрих. – Оплоты смуты и предательства. Они жиреют на богатствах, которые должны принадлежать мне как главе Церкви. И это даст средства на поддержку моих реформ – реформ, которых желали вы, Анна. Я могу продать монастырские земли тем, кто поддерживал меня в противостоянии с Римом, а остальное пойдет на пополнение казны. Она почти пуста.

Анна это знала. Генрих растратил богатства своего отца на развлечения и бесполезные войны.

Во многих отношениях Анна одобряла планы короля и его намерение уничтожить папство. Но что ждет монахов и монахинь, которые окажутся выброшенными на улицы? Что станет с больными, о которых некому будет заботиться? С нищими, которые начнут голодать, лишенные милостыни, раздаваемой у монастырских ворот, и путниками, которым негде будет остановиться на ночлег? Не меньшее зло – трагическая утрата монастырей, которые славились высокими достижениями в образовании и являлись хранителями знаний, накопленных в огромных библиотеках.

Это дело рук Кромвеля, Анна была уверена. Разве не обещал он сделать Генриха богатейшим из английских монархов? Но хорошо ли он все продумал? Неужели нельзя придумать что-то другое?

– Не сомневаюсь, что ваша милость сделает все как нельзя лучше, – сказала Анна, решив посмотреть, что из всего этого проистечет, и попытаться найти компромиссное решение.

В ту ночь Генрих остался с ней. Он быстро получил свое удовольствие и как раз надевал ночную рубашку, чтобы вернуться к себе, но тут Анна поймала его за руку и спросила:

– Как вы думаете, Франциск согласится на брак Елизаветы?

Анна надеялась, что Генрих не заметит, какие большие надежды она возлагает на это.

Он вздохнул и высвободил руку:

– Не знаю, Анна. Франциск стал таким добрым сыном Церкви: уничтожает ереси и свободомыслие. Он может воспротивиться женитьбе своего сына на дочери той, чей брак так часто ставился под сомнение.

Сердце Анны пронзили ледяные осколки. И это Генрих, столь ревностно добивавшийся признания ее истинной королевой, говорит теперь такие слова! Неужели он уже и сам сомневается? А не собирается ли он развестись?

Лежа одна в постели, Анна говорила себе: даже если Генрих жалеет, что женился на ней, все равно она в безопасности, потому как сторонники Екатерины любой признак близящегося разрыва короля с супругой восприняли бы как признание того, что он с самого начала ошибался, и как повод начать подталкивать его к воссоединению с бывшей женой. А этого они не дождутся, Анна была уверена.

Только в конце февраля Пальмедес Гонтье, секретарь адмирала Франции, попросил аудиенции у короля и королевы.

– Это, должно быть, по поводу брака Елизаветы! – воскликнула Анна.

– Если он попросил, чтобы вы тоже присутствовали, наверное, да, – улыбнулся Генрих. – Принято советоваться с королевой, когда речь идет о поиске супруга для ее дочери.

Анна сидела рядом с Генрихом на помосте в заполненном людьми приемном зале и улыбалась приближающемуся Гонтье. Он поклонился и передал ей письмо адмирала. Анна начала жадно читать, но настроение ухудшалось по мере того, как становилось ясно, что в этом послании не содержится ни единого слова о помолвке Елизаветы.

Генрих взял письмо, прочел, потом хмуро посмотрел на Анну, будто она была во всем виновата:

– Прошу меня извинить, но я должен проконсультироваться со своим советом.

И, оставив Анну в обществе Гонтье, отошел.

Она попросила Гонтье подойти ближе. Нужно было что-то сказать. Со стороны Франциска проигнорировать сделанное предложение – это равносильно грубости.

Анна сознавала, что лорды и придворные внимательно за ней наблюдают, некоторые с плохо скрываемой враждебностью. Когда посол подошел ближе, она понизила голос:

– Скажите вашему господину, сэр, что столь долгая отсрочка с ответом на предложение о браке возбудила в короле, моем супруге, множество странных мыслей, которые необходимо срочно развеять. Я надеюсь, что король, брат мой, не желает свести меня с ума неведением, к чему я уже близка, и поставить меня в еще более трудное положение, чем то, в котором я нахожусь с момента замужества.

Гонтье вздрогнул, очевидно, смущенный ее несдержанностью. Анна понимала, что непростительным образом нарушает дипломатический этикет, но ей было все равно. Она боролась за будущее дочери и свое собственное.

– Прошу вас, поговорите с адмиралом от моего имени, – молила Анна. – Я не могу говорить с вами так обстоятельно, как мне хотелось бы, – здесь неподходящее место; и за мной следит множество глаз. Я не могу написать, не могу встретиться с вами еще раз и не могу больше вести эту беседу.

Анна встала – секретарь смотрел на нее с изумлением – и присоединилась к Генриху, который взял супругу за руку и вывел из зала.

– Я сказала ему, что мы с нетерпением ждем согласия на брак, – беззаботным тоном прочирикала она.

Уже несколько дней всегда бывшая настороже Анна видела, что Джоан Эшли ходит с унылым лицом.

– Думаю или, скорее, надеюсь, что король от нее устал, – сказала Анна Мадж Шелтон.

Вместе с Мэри Говард и Маргарет Дуглас они просматривали стихи, которые Мадж и ее подруги собрали в своих альбомах.

– Так и есть, – откликнулась Мадж. – Сегодня утром она из-за этого плакала.

– Он всегда был переменчив! – Анна горько усмехнулась. – Знаешь, Мадж, я уже перестала ждать от него верности. Мне невыносима заносчивость этой маленькой сучки.

– Она больше не задирает нос, – заметила Мадж.

– Вам повезло, что у вас такой поклонник, как Норрис, – сказала Маргарет. – Он хороший человек. И не склонен к изменам.

Анна обомлела. Норрис ухаживает за Мадж? Быть этого не могло! Он любил ЕЕ, она это знала. Но она для Норриса запретный плод… а он мужчина со своими мужскими потребностями. Следует радоваться, что сэр Генри ищет счастья на стороне. Тем не менее эта мысль не утолила боль от полученной раны.

Мадж с любопытством поглядывала на Анну. Взгляды их скрестились.

– Он не может быть верен мне, – прошептала Мадж. – Потому что любит другую.

Если она догадалась, то и другие тоже могли!

– Чепуха! – Маргарет улыбнулась Мадж. – Он говорил мне о своих надеждах на брак с вами.

– Ну и напрасно он надеется, – заявила Мадж. – Если король должен иметь даму сердца, то вашей милости нужно поставить на его пути такую, которая любит свою госпожу и завоюет для нее его симпатию. – Глаза их снова встретились.

– Вы делаете предложение? – после долгой паузы спросила Анна.

– У меня уже были любовники. – Мадж пожала плечами. – Под одеялом даже король такой же, как другие мужчины.

– Вы сделаете это для меня? – спросила Анна, глубоко тронутая.

– Конечно сделаю. Ведь вы мне родная. Мы все многим вам обязаны.

– Вы уверены, что хотите это сделать? – уточнила Анна. – Это рискованно.

– Беременность можно предотвратить, – рассмеялась Мадж. – Женщина должна испытывать удовольствие, чтобы зачать. Я буду думать о чем-нибудь печальном, если у меня начнет кружиться голова!

Какой причудливый замысел – соблазнить собственного мужа. До чего же она докатилась! Но если Мадж удастся убедить короля лучше обходиться с супругой, затея может оказаться стоящей.

– Сработало! – шепнула Мадж Анне через два дня по пути на мессу.

Анна не знала, что и чувствовать: радоваться или ревновать. Она должна была испытывать благодарность к Мадж, но не могла отделаться от ощущения обиды. Генрих, вероятно, пытался добиться благосклонности ее кузины. Анна его больше не заботила.

Однако еще через два дня Мадж впала в уныние:

– Его не интересуют разговоры, а когда я упомянула вас, он сказал, что у нас есть более приятные занятия.

Неделей позже все было кончено.

– Не знаю, как вы терпели это, Анна, – сказала Мадж, перебирая украшения в шкатулке королевы; Уриан тыкался носом в ее руку. – Он самый скучный любовник из всех, какие у меня были. Слава Богу, я ему надоела!

Леди Мария снова заболела. Генрих застал Анну в ее кабинете за написанием писем.

– Доктора опасаются за ее жизнь, – с убитым видом сказал он. – Шапуи умоляет, чтобы ее отправили лечиться к матери, но я не смею позволить. Что, если Мария сбежит за границу? Это ей легко удастся, если она будет с Екатериной. Император придет ей на помощь и припрет меня к стенке. – Генрих сел и обхватил голову руками. – Если бы Екатерина решилась встать на защиту Марии, то могла бы развязать против меня такую же ожесточенную войну, как те, что вела в Испании ее мать Изабелла.

– Обе они бунтарки и изменницы, заслуживающие смерти, – заявила Анна, – и, пока живы, всегда будут доставлять вам проблемы.

– Если вы подарите мне сына, они ничего не смогут сделать! – выкрикнул король.

– Небесам известно, я старалась, – бросила она в ответ. – Я каждый день молюсь о сыне, но, боюсь, это напрасный труд. Позавчера я видела сон, в котором Господь открыл мне, что мне не зачать ребенка, пока живы Екатерина и Мария.

Генрих взглянул на нее с неприязнью:

– Иногда я задумываюсь, действительно ли Господь одобряет этот брак. Вы должны исполнять свой долг, мадам, а не выдумывать оправдания.

И, не сказав больше ни слова, вышел.

Анна чувствовала себя как никогда несчастной и затравленной. Не помогали и рассказы отца об участи ее клеветников. Женщину заключили в тюрьму за то, что та называла Анну шлюхой и проституткой, священника – за слова, что от Анны воняет хуже, чем от совокупляющейся свиньи. Еще отвратительнее было заявление представшего перед Тайным советом монаха, который говорил, что юный Генри Кэри – сын сестры Анны от короля. К счастью, мальчик, находившийся после отъезда Марии и Уильяма Стаффорда в Кале под опекой Анны, жил с бабушкой в Хивере и не ведал ни о каких слухах.

Однако преступление всех этих мелких людишек состояло в мятежных разговорах. Гораздо больше беспокойства вызывало открытое неповиновение влиятельных людей. Что бы ни говорил Генрих Анне наедине, на публике он не хотел терять лица. Все должны были признать, что его решение оставить Екатерину и жениться на Анне было правильным, что Елизавета – его законная наследница, а он – высший глава Церкви Англии. Когда дело касалось тех, кто уклоняется от клятвы верности, король становился жестоким.

В мае в Тайберне были казнены настоятель картезианского монастыря в Лондоне, два приора-картезианца и брат из обители Сион – их повесили, тела выпотрошили и четвертовали. Норрис присутствовал на казни и после передал Анне, что монахи вовсе не выглядели напуганными и шли на смерть с радостью. Он опустил в своем рассказе мрачные подробности, и она с трудом могла представить себе, каково это – быть привязанным к волокуше и протащенным по улицам города, повешенным до полуудушения, а потом претерпеть ужасы кастрации, потрошения и обезглавливания. По крайней мере, когда тела казненных разрубали на четыре части, чтобы выставить на обозрение публики, несчастные уже ничего не чувствовали.

– Как реагировали люди? – спросила Анна.

Норрис поморщился.

– Они обвиняли меня, – прошептала Анна.

Кивок Норриса был едва заметен, а его глаза полны сочувствия. Анна отвернулась. Она не смела думать о том, как много значил для нее Норрис. Если бы подумала, могла сломаться.

На той же неделе Генрих снова предложил Фишеру и Мору произнести клятву верности, и оба в очередной раз отказались.

– Они изменники и заслуживают смерти, – твердила Генриху Анна, отчаянно желавшая, чтобы эти двое умолкли навеки.

– Их подвергнут допросу, – с мрачным видом обещал король. – Закон будет исполнен.

– Никто не должен подвергать сомнению права нашего сына.

– Нашего сына?

– Сир, я жду ребенка! – триумфально сообщила Анна.

Она еще была не до конца в этом уверена, но так хотела вернуть себе любовь и уважение короля, что не могла сдержаться.

Генрих взял ее руку и поцеловал:

– Я благодарю Господа. Вы должны заботиться о себе, Анна. Мы должны сделать все, чтобы не потерять этого ребенка.

Конечно, Анна ждала несколько иной реакции, но все же усматривала в ней начало новых отношений.

Удача снова на ее стороне, убеждала себя Анна и с нетерпением ожидала возвращения Джорджа из нового посольства во Францию в надежде, что брату удалось склонить короля к согласию на брак Елизаветы с герцогом Ангулемским. Однако хватило одного взгляда на его лицо по возвращении в Гринвич, чтобы догадаться о неудаче посольства.

– Как смеет Франциск столь пренебрежительно относиться ко мне! – кипела от возмущения Анна.

Разочарование не должно омрачить ее радость, ведь скоро родится сын! Анна устраивала пиры, спортивные состязания и танцы. Настроение ее улучшилось, а вместе с ней немного развеялся и Генрих. Наметились признаки изменений, о которых молилась Анна. Пока она танцевала и веселилась, десять монахов-картезианцев, отказавшихся признавать главенство короля над Церковью, по приказу Генриха были прикованы цепями к столбам в стоячем положении и оставлены умирать от голода.

Пусть это послужит назиданием ее врагам. Жаль, что Генрих не велел приковать так же Фишера и Мора, чтобы те тоже отправились в мир иной. Но она еще своего добьется. Анна устроила пышный банкет для Генриха в подаренном ей роскошном доме в Хэнворте, в двенадцати милях от Лондона. Любимое королем легкое и сладкое анжуйское вино лилось рекой, и вскоре виновник торжества был пьян, обнимал Анну, горячо целовал и на глазах у всех поглаживал ее живот.

– Есть люди, которые желали бы убрать меня с дороги, – прошептала она ему на ухо. – Пока они живы и распространяют злонамеренные речи, титул не будет обеспечен малышу, которого я ношу под поясом.

– О ком вы говорите, дорогая? – едва ворочая языком, спросил Генрих.

– О епископе Фишере и сэре Томасе Море! Ради нашего сына, сир, прошу вас, отправьте их на смерть. Заставьте замолчать тех, кто имеет власть помешать нам!

– Будет сделано, – обещал Генрих. – Я ни в чем не могу отказать матери моего сына.

Через два дня епископа Фишера судили в Вестминстер-Холле и приговорили к каре, достойной изменника. Вскоре после этого пришло известие из Рима: папа Павел назначил Фишера кардиналом и посылает для него в Англию дзукетто – красную шапочку.

– Силы небесные! – бушевал Генрих. – Он будет носить эту шапку на плечах, потому что, когда ее привезут, головы у него уже не будет!

Еще три картезианских приора умерли жестокой смертью в Тайберне. Поднялись публичные протесты, люди были возмущены тем, что такое же наказание предстоит вынести семидесятишестилетнему Фишеру. Генрих заменил его на обезглавливание. Епископ принял смерть на плахе на Тауэрском холме, а его голову в назидание всем выставили на Лондонском мосту. В день смертных мук Фишера Анна пошла на мессу, борясь с неожиданным чувством вины, поэтому приказала капеллану молиться об упокоении души епископа. Ту ночь она провела без сна.

На следующий день Анна твердо сказала себе, что казнь была оправданной. Фишер – опасный враг. Успокоив тем свою совесть, она приказала устроить представление масок для развлечения короля и изобразить восседающего на небесах Господа, который подает знаки, что одобряет недавнюю казнь. Генрих смотрел представление, сияя от удовольствия, и громогласно хохотал при виде себя самого, отрубающего головы священникам. Не был ли его смех слишком громким? Ощущал ли он на душе ту же тяжесть, что и она?.. После того как король распорядился, чтобы она организовала такое же увеселение в канун Петрова дня – в этот день в Англии было принято чествовать папу, – Анна решила, что нет.

Когда ей передали, что голова Фишера не разлагается, Анны почувствовала, как по телу поползли мурашки. Некоторые называли это признаком святости, отчего становилось еще тревожнее: ведь если Господь на стороне епископа, то Он, разумеется, не одобряет ее, Анну! Услышав, что голова Фишера была сброшена в Темзу и утонула, королева испытала невероятное облегчение.

Объявление о том, что Анна скоро родит, изменило все. Никто теперь не смел пренебрегать ею, с ее мнением вновь стали считаться, и люди кинулись искать милости и заступничества дражайшей супруги короля. Когда шут Генриха, разыгрывая дурную шутку, крикнул: «Анна – потаскушка, а ребенок – бастард!» – король так разъярился, что Анна подумала, он прибьет его. Дураку было велено скрыться с глаз и не показываться.

В конце июня Анна уже ослабляла шнуровку на платье, чтобы приспособить его к растущему вместе с ребенком животу, и чувствовала себя превосходно. Но однажды утром, наблюдая за игрой в теннис Норриса и Уэстона, она почувствовала тянущую боль в пояснице. Анна вернулась обедать в свои покои, и боль переместилась в чрево. Она приходила и уходила. Анна упорно старалась не замечать ее. Это ничего. Скоро пройдет. Но стоило подняться, и она ощутила влагу между ног, а путь в уборную отметили кровавые пятна на полу. Вскоре кровотечение усилилось; кровь выходила сгустками, а спазматические боли стали невыносимыми. Дрожа от страха, Анна закричала – прибежали дамы.

Вскоре она родила крошечного, прекрасно сформировавшегося мертвого мальчика.

Генрих сидел у постели Анны, убитый горем.

– Почему Господь отказывает мне в сыновьях?! – восклицал он. Выносить его печаль было тяжелее, чем гнев, которого он не выказывал.

Анна лежала на постели и даже не могла плакать от потрясения. Все произошло так внезапно. Она старалась, как могла.

– Мы попытаемся снова, Генрих.

– Сколько еще раз нам пытаться? – бросил он в ответ. – У многих знакомых мне мужчин сыновей целый выводок. Я веду праведную жизнь, я люблю Господа, расстался с незаконной женой, так почему мне не дается это благословение?

– Не знаю. Я берегла себя, ела как полагается, не перенапрягалась, отдыхала. Это просто случилось, и мне очень жаль, очень, очень жаль.

– Это не ваша вина, – согласился Генрих. – Но если станет известно, что вы родили мне двоих мертвых сыновей, наши враги скажут, что Бог нас проклял и это мне в наказание за мои деяния. Я не смею во всеуслышание объявить об этой новой неудаче, и вы проследите, чтобы ваши фрейлины держали рот на замке под страхом вызвать мое высочайшее неудовольствие. – Король устало поднялся, выглядел он сейчас на все свои сорок четыре года. – Я приду к вам, когда вы оправитесь.

Анна потянулась и схватила его за руку:

– Генрих, вы же не думаете, что Господь нас проклял?

– Я больше не знаю, что и думать, – пробормотал он.

В первый день июля сэра Томаса Мора судили за измену в Вестминстер-Холле и приговорили к смерти. Шесть дней спустя он взошел на плаху на Тауэрском холме и умер под топором.

Анна поднялась рано, чтобы вместе с Генрихом дожидаться новостей в его личных покоях. Она видела, что с течением времени король становится все более беспокойным и взволнованным. В девять – час, назначенный для казни, – он вызвал хранителя винных подвалов, одного из своих любимых партнеров по игре в кости, и они сели играть. Анна наблюдала, едва следя за ходом партии.

С поклоном вошел Норрис:

– Ваша милость, Томас Мор мертв.

Генрих бросил кости. Хранитель винных подвалов кивнул.

– Он говорил с эшафота?

– Он заявил, что умирает верным слугой вашей милости, но прежде всего – Господа.

Генриха затрясло.

– Что я наделал… – едва слышно произнес он. – После смерти Фишера люди возмущались. Насколько громче заговорят они теперь? И не только в Англии. Новость разнесется по всему христианскому миру. – По лицу короля текли слезы. – Оставьте нас! – приказал он. Анна собралась уходить, но король схватил ее за запястье. – Стойте!

Когда все прочие удалились, Генрих на нее накинулся.

– Это все из-за вас! – орал он. – Честнейший человек в моем королевстве мертв!

Видя его искаженное гневом лицо, Анна дрогнула, а из груди короля вырвалось громкое надрывное рыдание:

– Вас следует винить во всех ужасных событиях, которые произошли за последнее время в этом королевстве!

Как несправедливо!

– Сир, ни один мужчина не может быть обязан женщине больше, чем вы мне, – возразила она. – Разве не я вывела вас из состояния греха? Разве не я была причиной реформирования Церкви для вашей личной выгоды и на пользу всем?

– Вы натравили меня на этих добрых людей, и они мертвы!

– Вы сами жаждали наказать их! – не сдавалась Анна.

– Убирайтесь! – взревел Генрих. – Меня от вас тошнит!

В тот месяц посланцы короля начали объезжать монастыри и посылать отчеты об инспекциях, которые Кромвель собирал в одну большую книгу.

Оставшись наедине с Джорджем в своих покоях, Анна поделилась с братом опасениями:

– Меня беспокоит план закрытия монастырей. Надо позаботиться о том, чтобы их богатства использовались на благие цели.

– Думаю, король считает благой целью пополнение своих сундуков, – заметил Джордж. – А я бы лучше отправил всех монахов и монахинь гнить в аду.

Анна знала, что в душе ее брат лютеранин, многие и ее тоже считали таковой. Конечно, она стала надеждой для тех, кто втайне принимал заповеди Лютера. Для таких, к примеру, как пламенный Роберт Барнс, который покинул Англию из страха подвергнуться преследованиям, но благодаря ее протекции четыре года назад вернулся, открыто проповедовал в Лондоне, и никто не чинил ему препятствий. В те дни Генрих исполнял любое желание Анны. Еще в прошлом году он согласился отпустить осужденного еретика, а четыре месяца назад одобрил назначение капелланом лютеранина Мэтью Паркера.

– Никто не может сказать, что я не друг истинной религии, – сказала Анна Джорджу. – Я считаю себя ревностной защитницей Христова Евангелия. Но использование монастырских богатств на подкуп людей, которые будут поддерживать верховенство короля над Церковью, кажется мне неправильным. У меня есть стойкое убеждение, что конфискованные сокровища следует направить на просветительские и благотворительные цели, это пойдет на пользу всем.

– И ты думаешь, король на такое согласится?

– Постараюсь его убедить.

Это будет непросто, учитывая, что они почти не разговаривали.

Джордж фыркнул:

– Кромвель этим точно не станет заниматься. Он сделает короля богатым и тем добьется больших милостей для себя.

– Кромвель забрал себе слишком много власти.

– Боюсь, его могущество превосходит твое.

– Пока я снова не забеременею.

– Ты полагаешь, у тебя есть шанс забеременеть? Анна, я вижу, какие у тебя отношения с королем.

Она не заплакала.

– Не беспокойся, я заставлю его вернуться ко мне. И тогда Кромвелю лучше будет поостеречься, потому что я найду способ с ним управиться!

– Вперед, сестрица! – зааплодировал Джордж.

Желая накопить сокровища на Небе и надеясь, что вместе с Генрихом, Анна проводила дни за совершением добрых дел, которые обеспечат ей спасение и улучшат ее счеты с Господом. Каждую неделю она раздавала бедным милостыню и кучи одежды, сшитой вместе с придворными дамами. Снабжала вдов и обедневших домохозяев, выделяя им средства на покупку скота и прочей домашней живности. Не страшась обидных выкриков, посещала города и веси, посылая вперед своего подателя милостыни, чтобы тот узнал у приходских властей, есть ли в округе нуждающиеся семьи. Когда Анна прибывала на место, то выдавала деньги на их поддержку.

Она помогала бедным студентам, обеспечивая им возможность получать образование. И даже оказала поддержку незаконнорожденному сыну Уолси, когда тот вернулся из Падуанского университета, не имея в кармане ни пенни. Благодаря ее письменному обращению к королю Франциску получил свободу заключенный в тюрьму как еретик французский гуманист Николас Бурбон. Когда он прибыл в Англию, Анна сделала его наставником своего племянника Генри Кэри.

Бурбон не находил слов, чтобы выразить свою вечную признательность:

– Ваша милость, вы одна из возлюбленных чад Господа!

Анне очень хотелось бы в это верить. Несмотря на множество благих дел, ее все равно ненавидели, и она это знала.

Генрих редко посещал Анну в эти дни, но как-то пришел в ее покои и сообщил, что наконец уговорил короля Франциска начать переговоры о браке Елизаветы с его сыном. Это известие подбодрило Анну, ведь если бы король намеревался развестись с ней, то не стал бы заниматься устройством замужества их дочери.

Но однажды, когда она отдыхала в своем личном саду с книгой в руках – у ног спал Уриан, а вокруг на траве расположились болтающие и смеющиеся дамы, – за высокой живой изгородью послышались голоса.

– Заглядывая в будущее, люди надеются на леди Марию. – (Анна узнала голос Кромвеля!) – Принцессе Елизавете нет еще и двух лет, и, если что-нибудь случится с королем, у Марии гораздо более реальные шансы на то, чтобы занять и удержать за собой трон. Я принял решение оказать поддержку Марии, что будет соответствовать интересам всех.

– Рад слышать, господин секретарь, – произнес в ответ Шапуи. – Кто-то должен отстоять права принцессы. Многие не признают ребенка Леди законным.

– Это мне прекрасно известно. Я ищу возможность внести изменения в Акт о престолонаследии, чтобы назвать наследницей короля Марию.

Да как он смеет! Это измена! Анна подскочила, бросила книгу и выбежала из сада. Завидев приближающуюся к ним разгневанную королеву, мужчины в испуге замерли, потом Кровель опомнился и низко поклонился, а Шапуи пошел прочь, не удостоив ее приветствием.

– Вы предатель! – дрожа от ярости, накинулась на Кромвеля Анна. – Я сниму вашу голову с плеч! Что вы говорили о поддержке леди Марии? Отрицать права моей дочери на титул – это измена, вам ли не знать.

Кромвель сохранил невозмутимость:

– Мадам, как главный министр короля, я должен смотреть на вещи прагматично. Не дай Бог, но, если король умрет, двухлетняя девочка не сможет взять вместо него в свои руки бразды правления.

– Кажется, вы кое о чем забыли. Его милость распорядился, что в подобном случае – пока Елизавета не войдет в возраст – абсолютной властью в королевстве буду обладать я.

Лицо Кромвеля осталось бесстрастным.

– И ваша милость полагает, что лорды согласятся видеть вас регентшей? Мадам, вы не продержитесь и четверти часа. Поверьте, я говорю как друг, желающий вам добра.

– Поиски способов лишить мою дочь законных прав, по-вашему, дружеский акт?! Вы превышаете свои полномочия, господин секретарь. Король должен об этом узнать!

Кромвель пожал плечами:

– Полагаю, вы поймете, что он тоже придерживается прагматичного взгляда на вещи. Ему известно, что я принимаю интересы этого королевства близко к сердцу.

– Посмотрим! – крикнула Анна.

Генриха она нашла в его личных покоях, он что-то искал в шкафах. На полу валялись собачьи поводки, теннисные мячи и скрученные в рулон карты.

– Подождите минутку, Анна, я ищу план военных укреплений Кале. Скоро поеду туда с инспекцией. – Наконец король выпрямился, держа в руках большой свиток. – Ну что там у вас?

Она передала слова Кромвеля.

– Он изменник, и его следует наказать! – потребовала Анна.

Генрих устало сел, поглаживая бороду:

– Он самый способный человек во всем королевстве и очень мне полезен. Не хотелось бы терять его. Если он говорил подобное мессиру Шапуи…

– Если? – перебила Анна. – Я сама слышала это так же ясно, как слышу вас!

– Мадам! – Взгляд короля заставил Анну умолкнуть. – Я не сомневаюсь в том, что господин Кромвель говорил так из сильного желания обеспечить в будущем безопасность королевства. Вы же пока не родили мне сына.

– Это не моя вина. И я не могу поверить, что вы остаетесь глухи к его предательству.

– Мадам, не в вашем положении предъявлять претензии. А теперь идите и оставьте меня в покое. У меня есть дела.

Анна проглотила слезы:

– Как я могу родить вам сына, если вы не приходите на мое ложе?

– Я приду к вам позже, – сказал Генрих таким тоном, что это прозвучало скорее угрозой, чем обещанием.

Он пришел, как и говорил. Анна изо всех сил старалась быть соблазнительной и приветливой, надела полупрозрачную ночную рубашку и лежала на постели с рассыпанными по подушке длинными волосами. Генрих буркнул что-то в качестве приветствия, забрался в постель и, не снимая ночной рубашки и не произнеся ни слова, совершил действия, необходимые для того, чтобы она забеременела. Полежав немного рядом, чтобы отдышаться, король поднялся и собрался уходить. К тому моменту Анна уже отвернулась и беспомощно плакала, не заботясь о том, слышит он или нет.

Внезапно она ощутила на своем вздрагивающем плече руку Генриха.

– Анна? Простите, если я был резок. Возможно, вы не виноваты в гибели наших сыновей, а вина лежит на мне? Может быть, я чем-то прогневил Бога? Признаться, я так зол, так смущен и расстроен. Я человек прямой и открытый, иногда грубый. – Он вздохнул. – Удивляюсь, что с нами случилось. Где мы потеряли друг друга?

Анна повернулась к нему, села в постели и вытерла глаза:

– Я думала, вы вините меня в смерти наших сыновей, что из-за этого я утратила вашу любовь. И когда я увидела, что вы любите других, сердце мое разбилось.

Он должен верить, что страдало именно ее сердце, а не гордость.

– Вы остаетесь моей госпожой. – Генрих глядел с нежностью, чего не случалось уже много месяцев. – Я хочу показать всему миру, что не ошибся, женившись на вас. Молю Господа, чтобы работа, проделанная этой ночью, принесла плод. Я приду к вам завтра и на следующий день, чтобы быть уверенным. – Он улыбался.

На Анну волной накатило облегчение. Она все еще имела над ним власть!

Эта новая нежность между супругами оказалась не мимолетной. Когда Генрих отправился в ежегодную поездку по стране – на сей раз на запад, – он взял с собой Анну. Ее присутствие важно, сказал он, и его цель не только зачать с ней ребенка.

– Я решил посмотреть, как проводится в жизнь моя реформаторская политика.

Король собирался инспектировать монастыри, разговаривать с епископами и духовенством, выказывать благосклонность, лично посещая тех, кто поддерживает его реформы, а также и традиционалистов, расположение которых хотел сохранить. Все это предпринималось с целью заручиться одобрением грядущего закрытия монастырей. Кромвель, совершавший путешествие отдельно, должен был проверять, соблюдаются ли новые королевские указы, оценивать доходы и общее состояние посещаемых монастырей. Присутствие Анны являлось свидетельством поддержки королевой начинаний короля.

Генрих с нетерпением ожидал начала поездки. Он любил появляться перед подданными, наслаждаться собственной популярностью и зарабатывать еще бóльшую, выслушивая обращения людей и удовлетворяя их просьбы. Но больше всего он любил хорошую охоту в этот обильный дичью сезон. Анна заразилась настроением супруга. Она чувствовала себя счастливой, чего с ней уже давно не случалось.

Огромная процессия тронулась в путь из Виндзора. Анна скакала на лошади рядом с королем. Следом медленно тянулся длинный хвост из лордов, леди, официальных лиц, слуг, повозок и мулов, навьюченных предметами обстановки, которые король всегда брал с собой во время поездок по стране.

В конце июля они прибыли в Уинчкомб в Глостершире. Остановиться предстояло в принадлежавшем Генриху замке Садели. Это великолепное здание возвели по желанию двоюродного дедушки Генриха Джаспера Тюдора, герцога Бедфорда. Анна отправила Джорджа и нескольких служащих своего двора инспектировать аббатство Хейлз, где хранился знаменитый фиал со Святой Кровью – кровью самого Христа, пролитой на Кресте. Люди столетиями стекались поклониться этой святыне.

– Это кровь утки, – сообщил ей по возвращении Джордж. – Монахи регулярно заменяют ее свежей.

– И они берут с паломников деньги за то, чтобы увидеть это?! – возмутилась Анна. – Передайте им от моего имени, пусть уберут эту пустую приманку с публичного обозрения или почувствуют на себе мой гнев.

Джордж проследил, чтобы монахи исполнили приказание. Однако, когда Генрих и Анна были на пути в Тьюксбери, они с раздражением услышали от Кромвеля, что фиал вернулся на место.

– Скоро у них не останется четырех стен, где они смогут выставлять его! – прорычал Генрих.

Объезд страны продолжался. Они остановились неподалеку от Глостера, в поместье Пейнсвик, потом отправились дальше в замок Беркли, за ним – в Торнбери – красивый, но недостроенный дворец, конфискованный у покойного герцога Бекингема, и в Актон-Корт, где сэр Николас Пойнц, реформатор и друг Кромвеля и Тома Уайетта, специально к их приезду выстроил роскошный новый жилой дом в добавление к старому, отделанному в античном стиле.

В начале сентября они прибыли в Вулфхолл, поместье рядом с лесом Савернейк в Уилтшире. Это была резиденция сэра Джона Сеймура, шерифа и мирового судьи графства, дочь которого Джейн находилась в свите Анны. Она с гордостью рассказывала другим фрейлинам о своем фамильном гнезде, оказавшемся совсем не таким великолепным, как они представляли себе по ее словесным описаниям.

Анна увидела перед собой крепкий деревянный дом. Они въехали на вымощенный булыжником двор, где их встречали сэр Джон и его супруга. Их рослые сыновья и бледнолицые дочери, выстроившиеся в ряд за спинами отца и матери, кланялись и делали реверансы. Генрих любезно приветствовал хозяина, поцеловал руку леди Сеймур. После чего родители обняли дочь, и безмерно обрадованный хозяин проводил короля и Анну в приготовленные для них комфортабельные апартаменты. По пути сэр Джон с огромным удовольствием показывал гостям впечатляющих размеров построенную им галерею и увешанную гобеленами семейную часовню.

Поездка была долгой, поэтому Анна отпустила своих дам и легла отдохнуть. Генрих почти сразу присоединился к ней, и вскоре они занялись любовью, ощущая дуновения теплого сентябрьского ветерка, проникавшего в комнату сквозь раскрытое окно и ласкавшего их сплетенные тела.

Потом Генрих налил им обоим вина, которое оставил заботливый сэр Джон.

– Он старый плут, – сказал король. – Способный управляющий, немного дипломат, но большой охотник до женщин.

– Как? Ему, должно быть, уже лет шестьдесят! – Анна села в постели и взяла у Генриха кубок.

– Это старый Приап! Вы же знаете его сына. Не этого шута Томаса или простака Генри, а Эдварда – очень серьезного молодца. Ну, который служил у меня пажом и еще пять лет жил при дворе. Эдвард был очень молод, когда отец нашел ему невесту, и та родила двоих сыновей. А потом я услышал, что ее отправили в монастырь. В прошлом году она умерла, и Эдвард женился снова, и когда я давал ему разрешение, сказал, что отец соблазнил его жену и, возможно, сделал ей сыновей.

– Бог мой! – воскликнула Анна.

– Теперь он лишил их наследства, и кто его станет винить? Разве вы не заметили холодности между сэром Джоном и Эдвардом Сеймуром?

– Нет. Мне было интереснее познакомиться с леди Сеймур, потому что в юности моя мать служила вместе с ней при дворе герцогини Норфолк. Поэт Скелтон посвящал стихи им обеим.

– Мой старый учитель, – сказал Генрих. – Я знаю одно его стихотворение: «Госпоже Марджери Уэнтворт». Бедной леди пришлось многое вынести.

– И тем не менее она выглядит достаточно веселой. Какой ужас иметь супруга, который забавлялся с женой их сына – и, вероятно, под крышей ее дома!

– Мы не будем упоминать об этом. Такое лучше позабыть.

– Но это несправедливо, – задумчиво произнесла Анна.

– Что именно? – Генрих погладил ее по волосам.

– Если бы леди Сеймур совокуплялась с мужем ее дочери, на нее ополчились бы все силы ада. Но если инцест совершает мужчина, это сходит ему с рук.

– Его ждет более серьезная расплата, Анна. С него взыщет Господь, которому известно все.

– Думаю, скорее земные владыки осудили бы леди Марджери, причем сурово.

– Это потому, что женщина не должна компрометировать потомство, которое производит на свет. Супругу нужна уверенность, что дети от него, иначе все законы о наследовании окажутся никуда не годными.

– Верно. Но я считаю, сэра Джона следовало привлечь к ответу.

– Он и был привлечен, без сомнения, – своей женой!

– Какой впечатляющий рог, – заметила Анна, указывая на огромный, оправленный в серебро охотничий рог из слоновой кости, прикрепленный железными скобами к стене большого зала, где они поглощали обильный и изысканный ужин, приготовленный под надзором леди Сеймур.

– Он хранится в нашей семье много поколений, ваша милость, – с гордостью пояснил сэр Джон. – Мы, Сеймуры, наследственные смотрители леса Савернейк, и это символ нашего служения.

– Тут мы славно поохотимся, – лучась от удовольствия, сказал Генрих и положил себе на тарелку очередное пирожное с заварным кремом. – Они восхитительны, леди Марджери.

– Сезон как раз начался, сэр, – продолжил разговор хозяин. – Мы выедем завтра утром, и ваша милость сможет славно поразмяться. Боюсь, в этих краях живы только зверь да птица. Урожай-то пропал из-за плохой погоды.

– Слышал, – отозвался Генрих и помрачнел.

Анна знала, что простые люди винят его – и ее, естественно, – за дожди и скудную жатву, видя в том знак Божьего неудовольствия ими обоими. Ропот неодобрения по поводу совершенных в этом году казней тоже не смолкал.

Сэр Джон повернулся к Анне:

– Ваша милость, надеюсь, вы довольны Джейн.

Анна улыбнулась девушке, которая скромно сидела в отдалении от нее за длинным столом и слабо улыбнулась в ответ.

– Мне не на что пожаловаться, – ответила Анна, а про себя подумала: «За исключением того, что она никогда ничего не говорит, а должна бы, хотя бы из вежливости. Похоже, она меня не любит, да и сама я тоже не слишком ей симпатизирую».

– Она хорошая девушка, – вступилась за дочь леди Марджери.

– У вас прекрасная семья, – с задумчивым видом произнес король.

– Я родила десятерых, сир, и похоронила четверых, упокой, Господи, их души. Мы считаем себя счастливцами.

– Да… Быть сельским джентльменом и притом иметь полный дом детей и такой стол! – не выходя из раздумий, произнес Генрих. Ему нравилось предаваться фантазиям.

Когда она впервые заметила, что Генрих оказывает слишком много внимания Джейн Сеймур? Может быть, увидев их стоящими вместе в саду? Генрих смотрел на Джейн сверху вниз, а она показывала ему растения на грядке с целебными травами, которую устроила сама? Или когда в третий вечер их визита к Сеймурам Генрих склонился над стулом Джейн и похвалил ее вышивку? Та подняла взгляд и одарила короля редкой для себя улыбкой.

Эти мелкие детали могли ничего не значить, но по прибытии в Винчестер Анна обратила внимание, что Генрих все чаще находится поблизости от Джейн, а та словно обрела какую-то новую уверенность в себе.

Анна решила не придавать значения своим подозрениям, стараясь быть веселой и получать удовольствие от ежедневных выездов на охоту с соколами. Винчестер постепенно начал ей нравиться, как и Генриху. Король был очарован висевшей в главном зале картиной «Круглый стол принца Артура». Иногда Анна думала, что он воображает себя перерождением легендарного короля.

По вечерам они пировали, а после дамы Анны и некоторые из джентльменов короля собирались в гостиной королевы, играли в карты или музицировали. Анне было больно наблюдать, как Мадж флиртует с Норрисом, но тот, вероятно сообразуясь с присутствием ее самой или сидевшей сбоку от него Нэн Сэвилл, не отвечал на заигрывания фрейлины, и это радовало. Однажды вечером послали за Марком Смитоном, который находился в свите Генриха, чтобы тот сыграл на вёрджинеле[27]. Джордж стал аккомпанировать ему на лютне, и Анна тайком наблюдала, радуясь, что не замечает между ними признаков более глубоких отношений, чем просто дружеские. Смитон бросал на нее дерзкие взгляды, отчего Анне становилось неловко. В конце концов она отослала его, сказав, что уже поздно и музыка может потревожить короля в его расположенных внизу покоях, а про себя решила, что больше не будет звать Смитона.

Они продолжали с удовольствием предаваться охотничьим забавам, которые с избытком предлагал Гэмпшир, и однажды их нагнал Кромвель. Одежда его была в грязи, а конь в мыле.

– Ваша милость, мне необходимо срочно переговорить с вами. Тунис пал под натиском императора, турки потеряли большую морскую базу. – Кромвель выглядел необычайно встревоженным. – Фактически они полностью разбиты, потому что их вторжение в восточные пределы империи остановлено.

Беспечное настроение мигом улетучилось. Анна задрожала. Генрих побледнел.

– Это освобождает Карлу руки для войны с Англией, если он того захочет, – после долгой паузы хриплым голосом произнес король.

– Именно так. Не пожелает ли ваша милость, чтобы я проверил, как обстоят дела с защитой королевства? – спросил Кромвель.

Генрих кивнул:

– Многие укрепления я осмотрел сам, хотя Дувру, вероятно, потребуется усиление. Да, пошлите топографов.

Всю ночь король проворочался в постели.

– Не можете устроиться удобно? – спросила Анна.

– Нет. Слишком много мыслей вертится в голове. – Генрих встал, зажег свечу и справил нужду в уборной в углу спальни. Потом тяжело опустился на кровать, потирая ногу: беспокоила старая рана, полученная много лет назад при падении с лошади. – Сомневаюсь, что Карл сейчас затеет войну ради Екатерины. Ему наверняка известно о ее болезни, однако он может вступиться за права Марии, как он их себе представляет.

– Если бы вы приняли против них меры, когда они оказывали неповиновение, то сейчас не испытывали бы этих тревог.

– Если бы я пошел на то, к чему вы меня толкаете, Карл со своей армией уже давно стоял бы у моего порога. – Генрих вздохнул. – Нам остается только ждать его дальнейших шагов и молиться, чтобы турки нашли способ отыграться. Хотя, Бог свидетель, я не думал, что когда-нибудь произнесу такие слова.

К моменту, когда они добрались до Вайна, красивой резиденции королевского камергера лорда Сэндиса, у Анны возникли опасения, не отдалился ли Генрих от нее вновь. После получения новостей из Туниса он все время был чрезвычайно озабочен, иногда резок, а в последние две ночи не приходил к ней. Должно быть, его мысли занимала вполне вероятная перспектива войны – войны, которая могла лишить его трона. Бог свидетель, Анну это тоже ужасало. Однако не вызвано ли отчуждение короля более обыденными причинами в лице тихой госпожи Сеймур?

Ну ничего, скоро это не будет иметь никакого значения! Анна лелеяла в душе тайную надежду, что снова ждет ребенка, и ожидала момента, когда уверится в этом окончательно, чтобы сообщить Генриху. Только бы на этот раз Господь проявил к ней благосклонность!

Анна молилась в маленькой часовне Вайна о даровании сына. В помещении было темно, окна над алтарем затянули холстиной. Лорд Сэндис с глубокими извинениями объяснил, что их ремонтируют, но работа заняла больше времени, чем рассчитывали. Правда, если в часовне и работали стекольщики, следов их присутствия не было заметно – ни инструментов, ничего вообще. Из любопытства Анна вошла в святилище и приподняла холст. Под ним сверкали и переливались всеми красками драгоценных камней выполненные из цветного стекла портреты молодых Генриха и Екатерины. Неудивительно, что Сэндис их спрятал, кому захочется разрушить такую красоту.

Сказать Генриху? Обладание этими витражами можно было рассматривать как свидетельство нелояльности, однако Анна знала, что Сэндис всей душой предан королю. Нет, она промолчит и позволит хозяину сохранить это бесценное сокровище.

На следующий день, когда они готовились садиться на лошадей перед началом охоты, Генрих подозвал к себе Джорджа.

– Лорд Рочфорд, – очень строго сказал король, – вы должны следить за своей женой.

Джордж поморщился:

– Что она еще натворила, сир?

– Мне сообщили, что, когда леди Мария на днях покидала Гринвич, собралась большая толпа женщин – без ведома мужей, в чем я не сомневаюсь. Они ожидали ее выхода, плакали и кричали, что она их истинная принцесса, несмотря на мои законы, утверждающие обратное. В основном это были простолюдинки и жены горожан, но нашлось среди них и несколько особ благородных кровей, среди которых, милорд, оказалась ваша супруга.

– Проклятье! – выругался Джордж, качая головой. – Она рождена создавать проблемы.

– Да уж, себе она их создала точно, – согласился Генрих. – В числе главных нарушительниц закона за упрямство и неповиновение, а также чтобы показать, какой ошибочный путь она избрала, я отправил ее в Тауэр. Ваша тетка, леди Уильям Говард, тоже там.

Джордж вздрогнул:

– Я могу лишь принести извинения за поведение жены. Вашей милости известно, что наш брак крайне неудачен. С тех пор как ваша милость прогнали ее от двора, она жила в Гримстоне, и мы старались не встречаться. Будь иначе, я бы не дал ей совершить столь непростительную глупость.

– В Гримстоне ей и следовало оставаться! – Генрих прищурил глаза. – Мне кажется странным, что ваша жена поддерживает леди Марию.

– Это не так удивительно, если ваша милость примет во внимание, что ее отец, лорд Морли, всегда любил леди Марию и знал ее еще ребенком, а сама Джейн росла и воспитывалась при дворе вдовствующей принцессы. Она всегда высоко ценила леди Марию.

– Ей ненавистна наша семья, – сказала Генриху Анна, – но до сих пор она не изменяла нам.

– Думаю, для этого протеста есть причина, – вмешался Джордж. – Лорд Морли когда-то служил у бабушки вашей милости, леди Маргариты Бофорт, и был большим другом ее духовника, покойного епископа Фишера. Думаю, на Джейн повлияла его казнь.

– Может быть, и так, – сурово произнес Генрих, – но я возлагаю на вас ответственность за правильное поведение супруги в будущем. Исполните это, милорд, и вы увидите ее на свободе.

– Я за нее ручаюсь, – обещал Джордж таким тоном, будто для него это самое неприятное дело на свете.

Слава Богу! Слава Богу! Свершилось то, о чем Анна молилась, что могло спасти ее и сделать непобедимой.

– У меня будет ребенок, – тихо сказала она Генриху, когда в первое воскресенье декабря они возвращались с мессы.

– Правда? Хвала Создателю! Это ответ на наши мольбы. – Король сжал ее руку и поднес к своим губам на глазах у придворных.

Анна с видом победительницы улыбнулась им, не обращая внимания на тонко завуалированную враждебность, написанную на многих лицах. Скоро у них появятся причины сожалеть о своем недружелюбии.

В эту беременность Анну замучило ощущение дурноты. На людях Генрих был весь заботливость: посылал за деликатесами, чтобы побаловать ее, настоятельно просил, чтобы она не утруждалась и побольше отдыхала, составлял лекарства, чтобы облегчить ее страдания от тошноты. Внешне Генрих делал все, что положено делать внимательному мужу, но у Анны сложилось впечатление, что стоило им остаться наедине, и его отношение к ней менялось.

Однажды, глядя в окно, она увидела в окружении небольшой группы Джейн Сеймур. Это были сэр Фрэнсис Брайан и сэр Николас Кэри, которые оживленно беседовали с братьями Джейн Эдвардом и Томасом. Последний быстро завоевывал расположение короля. К удивлению Анны, к ним присоединился Шапуи.

Подобное зрелище вызвало у Анны нехорошее предчувствие: с чего бы всем этим мужчинам уделять так много внимания невзрачной малышке Джейн?

Но вот показался закутанный в меха – было холодно – Генрих. На почтительном отдалении от него держалась свита. Вившиеся вокруг Джейн мужчины, как по команде, поклонились и исчезли. Анна смотрела, как Джейн делает реверанс, а Генрих поднимает девушку, берет ее руку и порывисто целует. После чего – вот так сюрприз! – Джейн отдергивает руку, что-то говорит, снова приседает в реверансе и торопливо уходит в сторону дворца, оставляя короля стоять с весьма обескураженным видом.

Значит, правда: он преследовал Джейн ухаживаниями. А она, коварная бестия, вела умную игру – такую же, как когда-то Анна. Ведь стоило в чем-либо отказать Генриху, и он готов был перевернуть небо и землю, лишь бы получить желаемое.

Пришлось даже сесть – такую слабость ощутила Анна. Стоило подумать о ребенке. Нет, она не будет упрекать Генриха. Джейн бессильна, пока она, Анна, вынашивает наследника для Англии. К тому моменту, как появится ребенок, Джейн Сеймур, вероятно, превратится в отдаленное воспоминание, мимолетную досаду, не более.

Бóльшую озабоченность вызывала вероятность обрушения на Англию мстительной длани императора.

– Не могу передать, как меня тревожит мысль, что в случае вторжения в Англию наших детей могут отстранить от трона в пользу леди Марии, – сказала Анна Генриху, когда тот пришел отдать беременной жене обязательный ежедневный визит вежливости.

– Перестаньте беспокоиться. Если император высадится на наши берега, мы его встретим как полагается.

Эта бравая тирада, на взгляд Анны, прозвучала несколько натужно.

– Сир! – заговорила она страстно, отчаянно. – Леди Мария всегда будет доставлять нам неприятности. Ее неповиновение вашим справедливым велениям лишь придает силы нашим врагам. Умоляю вас, пусть закон возымеет над ней власть! Это единственный способ отвратить войну. Какую выгоду получит Карл, если ему не за кого будет сражаться? Ему нужна наша дружба и торговля с нами.

Заботливое выражение на лице короля сменилось хмурым.

– Вы просите меня отправить на эшафот собственную дочь?

– Она изменница и опасна для вас. Пока она жива, нашему сыну не жить спокойно!

Генрих смотрел на нее с отвращением:

– Возможно, угроза казнить Марию послужила бы серьезным предостережением для императора.

Анна ничего не ответила. Пока этого было достаточно, а в стратегическом плане могло иметь развитие. Она будет выжидать, пока не родится ребенок.

Однако Генрих ее удивил.

– Вы правы, – сказал он. – Я решился. Это нужно сделать.

На следующий день король пришел к Анне перед обедом и сообщил:

– Только что я виделся со своими советниками. Я заявил им всем, что больше не намерен испытывать проблемы, страх и терзаться подозрениями из-за возможных козней Екатерины и Марии. Я поставил их в известность, что на следующей сессии парламент должен издать против них Акт с обвинением в измене, или, клянусь Богом, я не стану ждать дольше и расправлюсь с ними сам!

– И что они ответили?

– Они были шокированы, но я сказал им, что тут не о чем плакать и ни к чему кривить лица. Сказал, что, даже если из-за этого потеряю корону, все равно исполню свое намерение.

Исполнит ли? Анна сомневалась.

– Вы поступили правильно, Генрих, – похвалила она супруга. – Нет другого способа обеспечить безопасность нашим детям.

– Да, но, ей-богу, какой ценой! – воскликнул король.

Он уже колебался.

Позднее Анна послала за Джорджем и передала ему разговор с Генрихом.

– Даже если сейчас король даст слабину, когда родится сын, он мне не откажет. Но меня беспокоит настоящее. Боюсь, мои недруги готовятся меня уничтожить. Они уже лебезят перед этой девицей Сеймур.

– Тебя не тронут, раз ты носишь сына короля, – успокоил сестру Джордж.

– Да, не тронут, но что, если Господь откажет мне в этом благословении?

– Молись, чтобы Он послал тебе этот дар.

Анна закусила губу:

– Не могу избавиться от страха, что, пока жива Екатерина, мне не выносить жизнеспособного сына. И даже если он родится, всегда найдутся те, кто назовет его бастардом. Вот если бы мой статус королевы был неоспоримым…

Джордж ничего не ответил. Он сидел, погрузившись в раздумья.

– Екатерина – моя смерть, а я – ее, – сказала Анна. – Я позабочусь о том, чтобы она не смеялась надо мной, когда меня не будет.

– И как ты намерена это сделать?

– Что-нибудь придумаю.

Брат скептически взглянул на сестру. Он слишком хорошо ее знал. Из всех огульных обвинений, которые предъявляли ей люди, явно несправедливым было одно – «убийца». В душе она такой не была.

А потом будто вмешался сам Господь. Генриху сообщили, что Екатерина тяжело больна. Это казалось ответом на мольбы Анны. Ее сын мог стать бесспорно законным.

Однако в следующем донесении говорилось, что Екатерине стало лучше.

– Молю вас, – в отчаянии говорила Анна Генриху, – покончите с ней и ее дочерью! Ради нашего ребенка!

Генрих обозлился:

– Такие чувства и слова не к лицу женщине. – Тон его был уничижительным.

– Вы не будете знать покоя, пока не освободитесь от этих изменниц! – воскликнула Анна. – Я не успокоюсь, пока обе они не сойдут в могилу.

– Тогда вы обретете покой очень скоро – по крайней мере, наполовину. Прочитав это донесение, я подумал, мне не нужно ничего предпринимать для ускорения кончины вдовствующей принцессы. Успокойтесь, Анна. Пусть свое дело сделает природа.

Глава 25. 1536 год

– Шапуи просит о встрече со мной, – сказал Генрих Анне.

Прошла неделя после Нового года, и тошнота, связанная с началом беременности, к счастью, отступала. А Шапуи наверняка доставил известия, которые ее интересовали, ведь он только что вернулся из Кимболтона. Поверив, что конец Екатерины близок, Генрих позволил Шапуи с ней повидаться.

– Теперь это не принесет вреда, – объяснил свое решение король.

Анна заняла место рядом с Генрихом в приемной зале, который был полон придворными, предвкушавшими драматическую сцену. Отец и Джордж также находились здесь, и им не терпелось услышать, что Анна стала королевой Англии безоговорочно.

Объявили о прибытии Шапуи. Он вошел, одетый во все черное, с лицом серым и строгим.

– Ваше величество, – произнес посол, поднимаясь из поклона. – С глубоким прискорбием сообщаю вам, что королева мертва.

Архангел Гавриил едва ли приносил когда-либо более желанную весть.

– Теперь я действительно королева! – заявила Анна.

– Хвала Господу, мы свободны от подозрений, что кто-то затевает войну! – ликующим тоном произнес Генрих.

Шапуи бросил на него быстрый испепеляющий взгляд:

– Я привез вам ее последнее письмо.

Он передал королю сложенный лист бумаги, скрепленный печатью с гербами Англии и Испании. Генрих сломал печать и стал читать. Взгляды всех, кто находился в зале, были прикованы к нему. Вдруг король замер, и Анна увидела, что по его щеке медленно сползает слеза. Но он скрепился.

– Господь да упокоит душу вдовствующей принцессы, – сказал Генрих и перекрестился.

Анна услышала, как ее отец пробормотал: «Жаль, что леди Мария не составила компанию своей матушке».

Позже Анна отдыхала в своих покоях, едва способная поверить, что ее грозной соперницы больше нет на свете, повидаться с ней пришел Джордж.

– Все вышло так, как ты хотела, – заметил он. – Тебе следует радоваться.

– Я не знаю, как и благодарить Господа. Если мы нуждались в доказательстве, что Он улыбается нам, так вот оно.

– Иногда Ему требуется небольшая помощь, чтобы Его воля исполнилась, – проговорил Джордж.

– Что ты имеешь в виду? – резко спросила Анна, садясь прямо, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Он помогает тем, кто и сам о себе заботится.

Анну объял ужас.

– Брат, что ты хочешь этим сказать?

– Думаю, ты знаешь, Анна. – Джордж улыбнулся. – Несколько правильно подобранных трав… Но не бойся, теперь все хорошо. И она умерла бы так или иначе. Мы не могли рисковать, позволяя ей протянуть до рождения вашего сына.

Анна была в смятении. Неужели Джордж, ее любимый Джордж, пошел на такое страшное преступление – и ради нее! А хуже всего, что она собственными устами произнесла слова, которые подвигли брата к преступному замыслу. Да, она желала смерти Екатерине, но путем применения законов, а не от руки убийцы. Ведь после этого кто же он, ее брат, как не убийца? Господь тут ни при чем.

– Я ни о чем таком не просила! – сквозь зубы процедила она. – Это сделано не от моего имени! Как ты мог?! Теперь мы все будем прокляты. Господь больше не улыбнется мне.

Убитая горем, ослепленная слезами, Анна с трудом слезла с постели и убежала в маленькую молельню, которая примыкала к ее покоям, и, не обращая внимания на мольбы Джорджа выслушать его, заперла за собой дверь.

– Уходи! – крикнула она. – Ты причинил мне зло, которого уже не исправить. – И опустилась на колени, заливаясь слезами.

Бог, конечно, ее накажет, хотя она была к этому непричастна. Ее сын, если это сын, проклят. А если он родится мертвым, как остальные, надежд останется совсем мало. Генрих избавится от нее, как избавился от Екатерины, и враги, не тратя времени даром, подыщут ему новую жену. Он легко поддается внушению. Анна прекрасно это знала; и нужно посмотреть в глаза реальности: страсть Генриха к ней умерла. Внезапно она поняла, что, пока Екатерина была жива, король и не задумался бы о том, чтобы оставить свою вторую супругу. Это стало бы равносильно признанию: женитьба на ней, Анне, была ошибкой и Екатерина его законная жена. Но теперь вдовствующая принцесса умерла, и Анну отделял от катастрофы только пока еще не рожденный ребенок.

К вечеру Анна немного успокоилась. Генрих пришел к ней ужинать. Следы потрясения от содеянного братом не исчезли окончательно, и король заметил состояние супруги.

– Что это вы так серьезны? – шутливо пожурил он. – Нынче вечером вы должны веселиться.

Анна заметила, что Генрих не оделся в черное. Она взяла себя в руки:

– Я не перестаю беспокоиться, что император может вторгнуться в пределы Англии ради Марии.

– Не тревожьтесь. Я разговаривал с Шапуи перед вечерней. Высказал ему свое желание, чтобы Карл перестал поддерживать Марию и аннулировал вердикт папы. Он усомнился в том, что такое возможно, но я ответил, что теперь, когда ее мать умерла, Мария смирится, и я надеюсь, император пожелает предложить дружбу, раз реальной причины нашей вражды более не существует. Судя по поведению Шапуи, ему известно, что Карл предпочитает быть в союзе с нами. Его торговые люди страдают не меньше, чем наши. Так что взбодритесь.

Анна попыталась улыбнуться. Она никогда не сказала бы Генриху правды. Могла ли она обречь Джорджа на ужасную смерть, какая постигла Ричарда Роуза? К тому же он ее брат, и люди станут указывать на нее пальцами как на соучастницу или даже вдохновительницу преступления. О ней и без того думали только самое плохое, и ясно, что в подобном обвинении усомнятся немногие. Люди будут требовать ее смерти.

Мысль о Роузе напомнила о попытке отравления епископа Фишера. Не стоял ли и за ней Джордж? Анна не смела спрашивать, потому как не хотела ничего знать.

Нет, нужно молчать. Она должна нести эту ношу одна.

Генрих приказал доставить в Гринвич принцессу Елизавету и на следующее утро триумфально внес ее на мессу. Послание было ясно всем: вот она, его бесспорная наследница. Звучали фанфары, и Елизавета – ей исполнилось два с половиной года – торжественно восседала сначала на руках у отца, а потом между родителями и вела себя очень хорошо. На скамью подложили подушку, чтобы девочка все видела поверх барьера, и Анна заметила, что дочь уже знает, когда подавать ответные реплики во время службы.

Остаток утра Анна провела за играми с Елизаветой. И чем лучше она узнавала свою дочь, тем большей проникалась симпатией к этой незнакомке, которую так редко видела. Девочка росла необыкновенная: обладала живым умом и неутолимым любопытством, разговаривала, как четырехлетний ребенок, и могла прочесть все буквы в азбуке, которую носила на поясе. Маленькая принцесса казалась такой самостоятельной, отличалась таким внутренним достоинством и была настолько сама себе госпожа, что Анна начала меньше корить себя за недостаток любви к дочери. Елизавета в ней не нуждалась. Леди Брайан, очевидно, представлялась ребенку гораздо важнее. Зато Анна, как могла, защищала ее права. И скоро она будет радоваться, готовясь к браку Елизаветы с герцогом Ангулемским.

Днем Генрих пришел в зал, где танцевали Анна и ее дамы. Одет он был вызывающе: с головы до ног в желтое, что символизировало радость, надежду и обновление, с белым пером на берете. С собой он привел компанию джентльменов.

– Леди, давайте отпразднуем избавление Англии от угрозы войны! – провозгласил король и взял Анну за руку.

Давно уже она так не танцевала; другие пары кружились вокруг них, а король вел ее вперед такт за тактом. Если бы Анна полностью отдалась этому удовольствию, то могла бы забыть об ужасной тайне, которая угнетала ее.

Прошел час, и Генрих удалился в свои апартаменты, наказав всем продолжать веселиться. А через минуту явился вновь с Елизаветой на руках и с гордым видом показывал девочку всем присутствующим. Джентльмены целовали маленькую царственную ручку, а дамы щебетали над малышкой-принцессой. Анна приободрилась, ее обрадовало, что Генрих так подчеркивает важность Елизаветы. Следуя его примеру, она и сама оделась в желтое для вечернего банкета и явила миру лицо победительницы, однако позже, когда фрейлины готовили ее ко сну, страхи вернулись.

– Что-нибудь случилось, мадам? – осмелилась поинтересоваться Мадж, озабоченно глядя на свою госпожу.

– Ваша милость плохо себя чувствует? – с милым шотландским акцентом спросила Маргарет.

– Нет, ничего, – ответила Анна. – Я все думаю: теперь весь христианский мир считает его милость вдовцом. И если я не рожу сына, боюсь, меня ждет та же участь, что и вдовствующую принцессу.

– Глупости! – воскликнула Мадж. – Стоит только припомнить, каким гордецом ходил сегодня король и как он любит принцессу, и сразу станет ясно, что вам такое не грозит.

– Но если этот ребенок окажется девочкой или… – Анна запнулась.

– Его милость любит вас, – заверила ее Мадж.

– Он ухаживает за Джейн Сеймур, – сказала Анна.

Наступила тишина.

– Вижу по вашим лицам, что это правда. – Анна вздохнула. – Но пока он уважает меня как мать своего наследника и не унижает прилюдно, я довольна.

На второй неделе января Генрих пришел в комнату Анны после ужина и отослал ее служанок.

– Я получил отчет об исследовании тела вдовствующей принцессы, – с мрачным видом произнес он. – Мне нужно поговорить с вами наедине.

Сердце у Анны тяжело забилось. Нельзя пугать ребенка. Надо успокоиться.

– Зачем? – спросила она, стараясь не выдать голосом, насколько страшен для нее этот разговор.

– Затем, что я обеспокоен и Шапуи задает вопросы, – ответил Генрих. – Все внутренние органы найдены здоровыми, кроме сердца. На нем обнаружена ужасная на вид черная опухоль. Свечник вымыл его, но цвет не изменился, и внутри оно тоже было все черное. Я не знаю, что и думать, Анна, но стараюсь, как могу, держать этот отчет в секрете. Люди и без того уже говорят, что Екатерина убита. Они даже обвиняют меня: мол, я подослал к ней гонца, чтобы тот приложил к ее губам отравленный золотой кубок. Шапуи полон подозрений.

– Без сомнения, и меня кое-кто считает причастной, – сказала Анна, внутренне содрогаясь при мысли, как близко подобрался Генрих к раскрытию истины.

«Теперь он вполне может догадаться», – подумала она, и волоски у нее на шее от страха встали дыбом.

– Мне неприятно это говорить, – признался Генрих, – но некоторые обвиняют вас и вашу семью. Говорят, вы больше всего выгадали от смерти Екатерины. Не слушайте их, Анна, они невежды. Но я пришел предупредить вас о том, какие идут слухи, так что не обращайте внимания. Мы должны думать о ребенке.

Анне не нравилось, как он на нее смотрит, будто вспоминает все те случаи, когда она подталкивала его к действиям против Екатерины, и размышляет, не правдивы ли на самом деле эти слухи.

В том же месяце леди Мария слегла от тяжелой болезни в Хансдоне. Весть о смерти матери она восприняла трагически и находилась в глубокой печали и отчаянии.

Анна почувствовала, что настало время опровергнуть слухи и протянуть оливковую ветвь. Хотя она и ненавидела Марию, но не могла не ощутить жалости к девушке, потерявшей горячо любимую мать. К тому же теперь, когда Екатерины больше не было на свете, Мария, наверное, могла бы признать ее королевой.

Анна отправила гонца к леди Шелтон и попросила передать Марии: если та послушается отца как хорошая дочь, то она, Анна, станет ей лучшим другом и, заменив мать, постарается обеспечить всем, чего той хочется. И если Мария приедет ко двору, ей не придется носить шлейф королевы, вместо этого она всегда будет идти рядом с ней как равная. Большего Анна предложить не могла.

Ответ Марии был как пощечина. Согласиться на условия Анны – значит войти в конфликт с собственной честью и совестью.

Что ж, упрямица не использовала свой шанс. Разъяренная Анна передала леди Шелтон: она изъявляет желание, чтобы та больше не пыталась заставить леди Марию слушаться его милость короля.

Сделанное мной скорее из доброжелательства, чем из-за того, что меня или короля заботит, какой образ действий она изберет. Когда у меня родится сын, а это произойдет очень скоро, я знаю, что случится с ней. Помня заповедь Божью, что мы должны проявлять доброту к своим врагам, я намеревалась предупредить ее заранее, так как мне известно: король не оценит ее раскаяния или прекращения бунтарства и неразумного упрямства, когда у нее не останется возможности делать выбор. Леди Шелтон, молю Вас, не утруждайте себя попытками отвратить ее от своенравного поведения, потому что она не может этим ни причинить вреда мне, ни сделать блага.

Анна вручила письмо гонцу и пошла прилечь. Затраченные на разбирательство с падчерицей усилия ее утомили.

Разбудил ее лай Уриана и едкий запах паленого. Горел лежавший перед очагом турецкий ковер. Анна подскочила и бросилась в соседнюю комнату, призывая на помощь. Прибежали слуги и затушили огонь, не дав ему распространиться.

Никто не пострадал. На полу остались пятна гари, и комнату следовало хорошенько проветрить. Анна сидела в приемном зале, поглаживая собаку и содрогаясь при мысли о том, какая ее могла ожидать участь. Из головы не шло одно подстрекательское пророчество, о котором сообщили Тайному совету: «Когда Тауэр бел, а вокруг зеленеет трава, на костер попадут королева да епископа три или два». Это предсказание открыто – и с надеждой – повторяли ее клеветники, и только что оно едва не исполнилось. Анну это потрясло. От рук убийц могла пострадать Екатерина, но не она. Вспомнилось другое пророчество, сопровождавшее отвратительный рисунок, изображавший ее саму с отрубленной головой. Страшно было думать, что есть люди, алчущие ее смерти.

Через несколько дней Анна получила еще один тяжелый удар. К ней явился дядя Норфолк – редкое событие в те дни, потому что они давно не разговаривали, – и в самых мягких выражениях, на какие только был способен этот грубый вояка, сообщил, что король упал на турнире.

– Все посчитали чудом, что король не разбился насмерть, но, к счастью, он не пострадал. Тем не менее, мадам, он нас напугал: видевшие падение подумали, что оно может оказаться фатальным.

Анну пробрала дрожь, и даже Норфолк встревожился.

– Племянница, с вами все в порядке? – пролаял он.

– Да, дядя. Я испытала такое облегчение. Ужасно думать о том, что могло произойти.

На мгновение внутреннему взору представилась ужасная перспектива жизни без Генриха, который защищает ее от враждебного мира. Она подумала о себе и Елизавете, брошенных на произвол судьбы, захваченных в водоворот гражданской войны, или еще хуже…

– Я должна пойти к королю. – Анна поднялась на нетвердых ногах.

– В этом нет нужды, – сказал Норфолк. – Он не хочет, чтобы поднималась суматоха. Его милость достаточно бодр, и сейчас с него снимают доспехи. Потом он собирается вернуться в дом обедать.

– Благодарю Господа, что слышу это, – ответила Анна, немного успокоившись, дурное предчувствие внезапного вдовства развеялось.

Генрих решил, что Екатерину похоронят в аббатстве Питерборо со всеми почестями, полагавшимися ей как вдовствующей принцессе Уэльской.

Он не жалел усилий на организацию торжественной похоронной церемонии, в ходе которой за гробом должна была следовать длинная процессия дам, которых он снабдил черной тканью на платья.

Шапуи высказал мнение, что величию короля будет приличествовать воздвижение монумента в память Екатерины, и тот ответил, что создаст для нее один их лучших монументов в христианском мире. Строптивая испанка мертва, Генрих мог позволить себе быть щедрым и распорядился сделать кенотаф с объемным скульптурным портретом покойной, однако, чтобы покрыть расходы на похороны, конфисковал все личные вещи Екатерины.

– Я назначил день торжественных похорон, – сказал король Анне. – И буду присутствовать на них со всеми своими слугами, одетыми в траур. Мне подобает отдать честь памяти невестки.

С подобными рассуждениями Анна не могла не согласиться. В утро похорон ее вдруг потянуло составить Генриху компанию во время церемонии. Это вызвало бы доверие к ней сторонников империи и проложило путь к дружбе с императором. Анна приказала дамам одеть себя в черное, но, прибыв в апартаменты короля, не нашла в приемном зале ни одного джентльмена. Наверное, все уже были в церкви. Потом Анна услышала женский смех в соседней комнате, которую Генрих использовал в качестве кабинета. Все ее чувства обострились. Анна подкралась к двери, открыла – и обнаружила там Генриха в утреннем туалете. На коленях у короля сидела Джейн Сеймур, которую он держал рукой за грудь.

Из всех потрясений, пережитых Анной за последнее время, это было наихудшим. Одно дело знать о неверности мужа, и совсем другое – застать его с любовницей.

– Как вы могли?! – закричала она почти в истерике.

Все ее самые страшные опасения оправдывались. Джейн – это она сама девять лет назад, а ей, по какому-то дьявольскому замыслу, уготовано место Екатерины. Колесо фортуны повернулось в другую сторону.

Генрих не слишком нежно столкнул Джейн с колена и подскочил.

– Уйдите! – велел он девушке, и та выбежала, но успела гаденько улыбнуться Анне, которая влепила бы ей пощечину, если бы нахалка не скрылась так поспешно.

– Дорогая, мне очень жаль. – Генрих беспомощно развел руками.

Анна рыдала, даже не пытаясь сдерживаться.

– Вы хоть понимаете, как меня обидели? – сквозь слезы говорила она. – Я люблю вас больше, чем Екатерина, и мое сердце надрывается, когда я вижу, что вы отдаете свое другой.

У Генриха хватило вежливости, чтобы изобразить смущение.

– Это ничего не значит.

– Ничего? Я видела вас собственными глазами.

Внезапно Анна почувствовала спазматическую боль в чреве. Рука мгновенно прикрыла живот, словно для того, чтобы защитить ребенка.

– Что случилось? – встревожился Генрих.

Боль утихла.

– Это из-за того, что вы заставили меня страдать! – выкрикнула Анна.

– Успокойтесь, дорогая, и с вами все будет хорошо. Подумайте о нашем сыне.

– Жаль, что вы этого не делаете! – бросила она в ответ и ушла, а Генрих остался стоять с открытым ртом.

Не успела Анна дойти до своих покоев, как боль вернулась.

Генрих склонился над ней. На его лице читались горькое разочарование и печаль.

– Мальчик! – стенал король. – Мертворожденный плод на пятнадцатой неделе развития, так мне сказали. Это величайшее несчастье для всего королевства, – терзался он.

– Я была на грани жизни и смерти, – пробормотала Анна, вспоминая боль и кровь.

«Я выкинула своего спасителя», – думала она про себя. Никогда еще не чувствовала она такого глубокого горя.

– Я потерял моего мальчика! – выл Генрих.

– Всему виной ваше поведение! – не сдержалась Анна. – Вам некого винить, кроме самого себя, потому что причиной послужили мои переживания из-за этой девицы Сеймур.

Генрих поднялся.

– Больше у меня от вас сыновей не будет, – холодно произнес он.

– О чем это вы?! – крикнула Анна.

Взгляд короля заставил ее умолкнуть.

– Я вижу, что Господь не позволяет мне иметь мужское потомство. У меня нет желания обсуждать это сейчас. Я поговорю с вами, когда вы оправитесь.

И ушел, сверкая очами и с видом человека, с которым обошлись очень дурно.

От слов короля Анне сделалось страшно, и ей стоило большого труда улыбнуться своим плачущим дамам.

– Это все к лучшему, – сказала она им, – тем скорее я снова буду вынашивать ребенка, и уж тот сын будет бесспорно законным, в отличие от этого, зачатого при жизни вдовствующей принцессы.

Нэн Сэвилл взяла руку королевы и пожала.

Два дня Анна пролежала в тягостных раздумьях, желая, чтобы Генрих пришел к ней, и опасаясь, не потеряла ли его навсегда. Когда она наконец встала с постели и посмотрела в зеркало, то ужаснулась, увидев смотревшую оттуда худую, изможденную старую женщину. Ей было тридцать пять, она больше не та соблазнительная юная дева, завлекшая короля в ловушку, и никогда ей теперь такой не быть.

Много раз Анна раскаивалась в необдуманных, полных упрека словах, которые бросила королю, и боялась, вдруг он решит, что она так же не способна вынашивать сыновей, как Екатерина. Неужели он сейчас ищет предлог для аннулирования брака и объявления их дочери бастардом? У Анны не было таких могущественных друзей, как у Екатерины, – и вообще было мало друзей, – так что защитников у нее найдется немного. Без Генриха она станет предметом насмешек, объектом клеветы и ненависти; некоторые захотят ее крови.

В начале февраля Анне сообщили, что король уехал в Лондон на празднование Масленицы и для участи в заседаниях парламента.

Генрих не взял ее с собой. Значит, он все еще зол на супругу. Она плакала, вспоминая то время, когда он не желал расстаться с ней даже на час. Единственным утешением было то, что король не имел возможности взять с собой эту стерву Сеймур. Двор королевы находился в Гринвиче, и королю пришлось ради приличия оставить Джейн здесь. Все это время она где-то пропадала, стараясь лишний раз не показываться на глаза своей госпоже.

Компанию Анне составляли только ее дамы, которые, казалось, ни о чем другом не могли говорить, кроме как о помолвке и грядущей свадьбе Мадж. Норрис поддался обольщению и попросил ее руки. Их семьи дали согласие, и Мадж, забыв о сдержанности, сияла от счастья. Анне хотелось кричать. Норрис не любил Мадж. Он любил ее, Анну. Это можно было прочесть в его глазах всякий раз, как он заговаривал с ней. Ревность, как острый нож, пронзала насквозь.

Каждый день Анна горевала о своих утратах: ребенке, любви Генриха и Норриса. Спокойствие и счастье стали для нее почти недостижимыми. Теперь она жила в постоянном страхе и под давлением всепоглощающего чувства жизненного поражения.

Из дворца Йорк один за другим прибывали гонцы, доставлявшие пакеты и письма.

– Это все для Джейн, – шепнула Мадж.

Ревность терзала Анну. Она постоянно следила за Джейн и набрасывалась на нее за мельчайшее упущение в исполнении обязанностей, однако это не стирало довольной улыбки с лица девушки. Однажды ей даже хватило наглости надеть новый, украшенный драгоценными камнями медальон. Догадываясь, кто его прислал, Анна пошла на открытое столкновение.

– Это дорогая вещь. Дайте мне посмотреть, – потребовала она.

Джейн глядела на нее с вызовом, явно не желая подчиняться, тогда Анна потеряла терпение и сорвала украшение. Она дернула за цепочку с такой силой, что поранила ладонь. Из пореза сочилась кровь, но Анна дрожащими руками открыла медальон и обнаружила внутри миниатюрный портрет Генриха. Слезы затуманили ее взгляд.

Она сунула медальон в руки Джейн:

– Возьмите это! И его тоже! Он вас приветит!

Невероятным облегчением стало сообщение Джорджа, приехавшего сказать, что парламент отдает в распоряжение Анны два королевских поместья.

– Значит, я еще не окончательно впала в немилость, – заметила она, стараясь не вспоминать о том, что сделал ее любимый брат.

– Король одобрил дарение. Кажется, его гнев утих, и он не намерен разрывать брак с тобой.

– Значит, госпожа Сеймур – всего лишь еще одно преходящее увлечение. Слава Богу! Эта девица причинила мне столько страданий, выставляя напоказ подарки короля.

– Анна, послушай, – Джордж смотрел на нее с каким-то особенным сочувствием, – я поражен, в какой печали застаю тебя. Ты так исхудала. Ешь побольше. Следи за волосами и платьем. Пусть у тебя на лице будет смелая улыбка. Ты можешь отвоевать короля! Один раз ты уже завладела его сердцем, так сделай это снова.

– Это нелегко, когда он в Лондоне, а я здесь.

– Я постараюсь, чтобы он тебя вызвал, – обещал Джордж. – Положись на меня.

Через несколько дней пришел вызов. Джордж сыграл свою роль. Теперь очередь за ней. Анну нарядили в роскошное платье из черного бархата с меховыми нарукавниками и низким вырезом, расшитым черным шелком и жемчугом. На шею в знак гордости своим происхождением и статусом королевы она надела подвеску в форме буквы «Б» – одно из своих любимых украшений. Она была все еще слишком худа, но черное платье ей шло. Чтобы подчеркнуть свой ранг, волосы Анна оставила распущенными, но их, как обычно, унизали драгоценными камнями.

Генрих принял ее любезно, окинул с ног до головы одобрительным взглядом, но все же избегал встречаться с ней глазами.

– Для меня большая радость вновь видеть вашу милость, – сказала Анна.

– Надеюсь, вы вполне оправились. – Держался он отстраненно.

– Я чувствую себя очень хорошо, сир.

– Ваш брат сказал, что вы несчастны в Гринвиче, и я подумал, вам будет приятно отпраздновать вместе со мной день Святого Матфея.

– Для меня это будет большой честью и радостью, – ответила Анна.

Порадовало ее и то, что в день торжеств нигде не было видно Джейн.

Генрих был добр с Анной. Почти каждую ночь приходил в ее опочивальню, и она начала надеяться, что еще не все потеряно. Судя по прошениям, которые Анна получала, многие продолжали верить, что она имеет влияние на короля. И она старалась никому не отказывать.

Решив быть хорошей матерью, Анна послала за Елизаветой и потратила много денег на наряды для маленькой девочки: чепчики из пурпурного, белого и алого атласа, золотые сетки для волос, ленты для кос и миниатюрные придворные платья из бархата и дамаста. Она научила дочь обращаться со шлейфом. Наблюдая за тем, как Елизавета ходит по комнате на нетвердых еще детских ножках, высоко подняв голову, а следом за ней волочится по полу длинный дамастовый шлейф, Анна почти любила дочь.

Появились признаки того, что император рассчитывает на союз с Генрихом.

– Если он сделает мне предложение и условия буду приемлемыми, я охотно соглашусь, – сказал Анне Генрих. – От своего агента в Риме я узнал, что папа Павел готов объявить об отлучении меня от Церкви. Дружба Карла может предотвратить это. Не то чтобы я беспокоился из-за действий епископа Рима, но остальной христианский мир к нему прислушивается. Со мной могут начать обращаться нечестно, раз я выброшен из их стаи.

«А что будет со мной? – подумала Анна. – Император меня ненавидит, я камень преткновения для этого альянса».

Ничего этого она не сказала. Пусть Генрих решает все сам. Или, скорее, Кромвель. Вместо этого Анна спросила, как воспримет подобный союз Франциск.

– В последнее время наши отношения с ним неопределенны, – ответил Генрих, – и боюсь, надежд на то, что брак Елизаветы будет заключен, мало. Франциск скользок, как угорь, он болен сифилисом и настроен мрачно. Вот до чего довели его любовные похождения. – Генрих чопорно поджал губы.

«Кто бы говорил!» – подумала Анна.

– Они с Карлом враждуют, – добавил король. – Скоро между ними начнется война. Дружба с императором принесет нам большие надежды на безопасность этого королевства.

«Да, – снова подумала Анна, – а как насчет моей безопасности?»

– Сэр Эдвард Сеймур назначен на службу в личные покои короля, – объявил отец однажды вечером, когда они ужинали наедине в его комнатах. – Предупреждаю тебя, Анна, влияние этих Сеймуров возрастает с каждым днем.

В Анне вскипела ярость.

– Что я могу сделать, если он обхаживает ее почти у меня под носом?!

Отец фыркнул:

– Мне ни к чему учить тебя, что нужно делать, дабы вернуть его.

– Это нечестно!

– Тебе надо взбодриться, черт возьми!

– Ну конечно, если бы вы потеряли троих сыновей подряд, видели, как ваш муж увивается за другими женщинами, и чувствовали, что враги готовы кинуться на вас, уверена, вы ощущали бы себя бодрым! Но, отец, я постараюсь. И может быть, теперь, когда мой брак не подвергается сомнениям, Господь дарует мне сына. Когда это произойдет…

– Анна, будь реалистичной. Екатерина потеряла пятерых детей. Ты – троих. Это тебе ни о чем не говорит?

Рука Анны машинально взлетела ко рту. Ее вдруг осенила мысль: вероятно, что-то не так с Генрихом.

– Но если это правда, что я могу сделать?

Отец пожал плечами:

– Ничего, только молиться. И быть настороже. Братья Сеймуры жадны, безжалостны и хитры, к тому же они в постоянном контакте с королем. Есть еще кое-что, о чем тебе следует знать. Наш приятель Кромвель охотно сделал вашему мужу одолжение и освободил свои покои, чтобы там могли разместиться сэр Эдвард Сеймур и его супруга. Король имеет доступ в эти покои из своих апартаментов. Может пройти туда по особой галерее, и никто не заметит. Догадываетесь, каковы его намерения?

– Вы намекаете, что Кромвель поощряет неверность короля? – От этой мысли Анна похолодела.

– Он всегда был услужлив. Но вот что беспокоит меня больше: эта девка и ее семейка настаивают, чтобы король оказывал ей знаки внимания только в присутствии родственников. Предполагалось, что о подобном условии никто не должен знать, но молва идет по всему двору, будто об этом объявил городской глашатай.

– Боже правый! – прошептала Анна, откидываясь в кресле. – Раз она играет в эту игру, какой иной исход намечен, кроме брака? Если только она ему не надоест, о чем я горячо молюсь. Но подобные меры для сохранения ее девственности намекают, что ее готовят занять место королевы. Уж мне ли не знать! И если Кромвель с радостью этому содействует, значит и впрямь относится к такой возможности серьезно. Я давно подозревала, что он стал моим врагом, и теперь появились доказательства. Что ж, он услышит об этом от меня!

Пылая гневом, Анна вызвала в свой кабинет Кромвеля.

– Ваша милость… – Он низко поклонился. – Какой приятный сюрприз!

– Не пытайтесь обмануть меня, господин секретарь. Я только что узнала о вашей любезности по отношению к Сеймурам. Вы с готовностью уступили им свои покои, чтобы мой муж мог развлекаться с любовницей.

– Ваша милость не должны ее так называть. Госпожа Сеймур – очень добродетельная леди. Будь иначе, я бы не согласился.

– Добродетельная или нет – а мне хотелось бы не иметь в этом сомнений, – но пытаться увести супруга у своей госпожи. Отличный пример достойного поведения!

– Нет, мадам, нет. – Кромвель посмотрел на Анну в упор. Ей-богу, он зашел слишком далеко! – Могу я дать вам совет? Не вмешивайтесь в государственные дела. Король этого не любит.

Возмутительно!

– Вы имеете в виду, господин секретарь, что не хотите, чтобы я помешала вашим планам относительно монастырей? Парламент одобрил их закрытие, и теперь вы сделаете короля богатым и благодарным. Но он прислушивается и к моему мнению, я еще пользуюсь его расположением, что вам, вероятно, не по нраву, и намерена яростно противиться расходованию монастырских богатств на подкуп поддержки главенства короля над Церковью. Думаю, король будет шокирован, узнав, что, прикрываясь Евангелием и рассуждениями о религии, вы преследуете собственные интересы.

– Все не так! – запротестовал Кромвель, и Анна почувствовала, что он начинает сердиться.

Приятно было пробить эту стену напускной внешней невозмутимости.

– Значит, вы не строите планов распродать все? И не берете взяток за передачу церковной собственности и бенефиций врагам истинной доктрины?

– Я верный слуга короля, – холодно ответил Кромвель.

– Думаю, сэр Томас Мор говорил то же самое, и посмотрите, что с ним приключилось! Послушайте, господин секретарь, поскольку меня поддерживают и другие сторонники реформ. Один из них – Джон Скип, мой податель милостыни. Мы намерены добиться того, чтобы значительная часть конфискованных богатств была потрачена на образовательные цели и благотворительность. Это пойдет на благо всем.

– И вы думаете, король с вами согласится? – Кромвель покровительственно улыбнулся, будто Анна – ничего не понимающая дурочка. – Казна пуста. Король любит жить на широкую ногу. Я не могу представить, чтобы он отказал себе в возможности разбогатеть.

– Король добродетелен, – возразила Анна. – Он почитает образованность. Я знаю, что смогу убедить его прислушаться ко мне, и вам это тоже известно.

Кромвель продолжал улыбаться:

– Мы это увидим, мадам.

– Увидим! – (Перчатка была брошена.) – А вы тем временем перестаньте потакать госпоже Сеймур или у вас будут большие проблемы. – С этими словами Анна отпустила его.

Когда на следующий день Генрих пришел к ней ужинать, Анна завела разговор о монастырях:

– Сир, я знаю, вам нужны деньги, но не стоит ли направить часть монастырских богатств на образование и благотворительность? Мне на ум приходит масса достойных причин сделать это. Генрих, вы прославитесь основанием школ и поддержкой ученых. Вы сможете создавать кафедры в университетах и организации для помощи бедным, которые находятся в отчаянном положении, ведь им станет еще труднее после закрытия монастырей.

Генрих смотрел на нее с новым восхищением.

– Мне нравятся ваши идеи, Анна.

– Вас будут вспоминать через много столетий как короля, который вместе с чтением Библии на английском языке даровал своим подданным возможность получать образование. И это будет более значительным свершением, чем любая военная победа.

– Клянусь Святой Марией, вы говорите правду! Монастыри владеют невообразимыми богатствами – так мне говорят, – их хватит и на пополнение казны, и на все то, о чем вы говорите.

– Такие цели гораздо более достойны, чем продажа земель ради подкупа лордов.

– Может быть, и придется кое-кого умаслить, Анна, но вы правы. Часть денег нужно использовать на достойные цели.

Они увлеченно обсуждали эти цели в деталях и чувствовали себя как в старые добрые времена. Общие интересы создавали ощущение близости. Но самое главное – Генрих к ней прислушался. Ее влияние оставалось силой, с которой другим следовало считаться. Хотелось бы ей посмотреть на лицо Кромвеля, когда Генрих с энтузиазмом станет расписывать ему эти новые перспективы. Тогда он поймет, что она его обошла!

И на этом она не остановится. Как королева Эстер, она избавит королевство от продажных министров и в то же время покажет Генриху, что не потерпит неверности. Анна возвращала себе власть и влияние.

В Страстное воскресенье она велела своему подателю милостыни произнести проповедь в Королевской часовне на тему текста: «Кто из вас обвиняет меня в грехе?»

Анна сидела рядом с Генрихом, когда отец Скип поднялся на кафедру.

– Королю следует быть мудрым и не поддаваться уговорам злонамеренных советников, которые подталкивают его к неблаговидным поступкам, – начал он. – Советник короля должен хорошо подумать, какие советы он дает по поводу изменений в давно заведенных порядках. – Отец Скип сделал паузу и огненным взглядом обвел размещавшуюся внизу паству, не оставляя сомнения в том, кого он имеет в виду.

Анна покосилась на Генриха – тот сидел с задумчивым видом. Именно на это она и рассчитывала. Кромвель нахмурился.

– Посмотрите на пример царя Агасфера, которого коварный министр подтолкнул к избиению евреев, – продолжал Скип. – Министр этот был Аман, который пытался уничтожить Агасферову королеву Эстер. Но после того как Эстер раскрыла его гнусный замысел и спасла евреев от преследований, Амана повесили по закону и справедливости. Таким образом эта добрая женщина, которую царь Агасфер очень любил и которой верил, потому что знал ее как своего всегдашнего друга, вышла победительницей.

Генрих кивал с видом мудреца. Он прекрасно знал эту историю – даже заказал гобелены с изображениями сцен из нее.

Скип добрался до самой сути истории:

– Среди прочих своих злодеяний Аман убедил Агасфера в том, что уничтожение евреев принесет ему десять тысяч талантов, которые перейдут в царскую сокровищницу и послужат к личной выгоде царя. – (Анна почувствовала, как Генрих заерзал.) – Так и в наши дни мы имеем причины сетовать, что Корона, введенная в заблуждение дурными советниками, возжелала получить церковную собственность и получит ее. Мы можем только сожалеть об упадке университетов и молиться о том, чтобы необходимость в обучении не была упущена из виду.

Все взгляды обратились к Анне. Глаза Кромвеля были полны угрозы и – она была рада это видеть – страха. Теперь у него не могло остаться сомнений: она поставила себя в оппозицию его политике. Мечи вынуты из ножен.

Теперь настал черед Генриха съежиться. Скип строго посмотрел на паству:

– Однако порок кроется не только в обирании Церкви. Посмотрите на пример Соломона, который утратил подлинное благородство из-за чувственной и плотской невоздержанности, он брал себе слишком много жен и наложниц.

Дыхание Генриха участилось. Он стал похож на разъяренного быка, готового кинуться в бой. Только недавно придворный художник Ганс Гольбейн нарисовал его в образе царя Соломона, источника всей мудрости. Скип очень кстати завершил свою речь и призвал паству встать на колени для молитвы. Несмотря на закипевшую внутри ярость, Генриху пришлось послушаться.

После службы он схватил Анну за руку и затащил в одну из ниш за королевской скамьей.

– Это вы приказали? – зло спросил он. – Или он сам решился подстрекать к бунту и клеветать на меня, моих советников и весь мой парламент?

Не успела она ответить, как в нишу, забыв о своем положении, ввалился Кромвель. Анну он проигнорировал.

– Ваша милость, разумеется, не оставит это без ответа! – прошипел он.

Никогда еще Анна не видела господина секретаря таким возбужденным.

– Я намерен приказать совету, чтобы этому священнику сделали выговор и предупредили: пусть следит за своим языком, если хочет остаться на службе у королевы.

– Но ваша милость были согласны с ним, – вмешалась Анна. – Только позавчера вечером вы говорили, каким достойным деянием было бы направить богатства монастырей на образование и благотворительность. Это ведь не вы преследуете личные выгоды.

– Он представил все так, будто это я! – прорычал Генрих.

– Уверена, подобного не было у него и в мыслях, и вашей милости не стоит беспокоиться, потому что скоро мир узнает правду.

– Ваша милость, мне нужно поговорить с вами наедине, – настойчиво попросил Кромвель.

– Нужно? Господин секретарь, вы разговариваете с королем, – напомнила Анна.

– Я встречусь с вами позже, – сказал Генрих.

– Мы сейчас будем обедать, – сладким голосом произнесла Анна и вышла.

За столом Генрих не упоминал о намеках Скипа на его неверность, поскольку не мог отрицать правдивость этих слов, боясь спровоцировать очередную ссору. Однако настроение у короля весь остаток дня было кислое, и несчастный податель милостыни получил словесный выговор от совета. Анна не знала, о чем говорили между собой Генрих и Кромвель. Какая разница? Она готовилась снова взбаламутить общественное мнение.

На следующий день той Святой седмицы Хью Латимер, страстный сторонник реформ, который регулярно проповедовал перед королем, согласился вступить в борьбу на стороне Анны.

– Вспомните притчу об арендаторах, которые отказались платить ренту хозяину виноградника, – призывал он в своем поучении в Королевской капелле. – Когда арендаторов изгнали, виноградник перешел к более достойным людям, которые смогли найти ему лучшее применение.

Никто не усомнился бы в том, что проповедник намекал на закрытие монастырей.

Генрих никак не отреагировал. После службы он бросил на Анну испепеляющий взгляд и вышел, громко топая ногами, так что ей пришлось немедленно заручиться поддержкой архиепископа Кранмера, который согласился защищать ее в любых спорах с королем и написать его секретарю, выражая поддержку взглядов королевы.

Вскоре благодаря Кранмеру Анна с радостью обнаружила, что энтузиазм Генриха относительно ее планов – и в ее постели – заметно возрос. Но хотя они достигли взаимопонимания и давно уже не жили так дружно, это не отвратило Генриха от ухаживаний за Джейн Сеймур. В Великий четверг Анна видела их вместе играющими в кегли. Они улыбались друг другу с особой интимностью, свойственной любовникам, и ей хотелось плакать, а внутри все клокотало, когда она исполняла традиционную обязанность королевы: раздавала деньги нищим и омывала им ноги, которые были тщательно отмыты заблаговременно, в память о Тайной вечере. Неужели эта маленькая сучка всегда будет портить ей жизнь?

– Мы постепенно сближаемся с императором, – сказал Анне Генрих в тот вечер. Они лежали в постели. – Но сохраняются препятствия, которые нужно преодолеть. Я намерен добиться, чтобы Карл признал вас королевой, и для этой цели пригласил Шапуи ко двору в пасхальный вторник. Пусть получит возможность оказать вам положенные почести.

Анна испытала облегчение и восторг. Это доказывало, что хотя Генрих и не любит ее так, как раньше, но все еще считает своей королевой.

– Весьма кстати! – отозвалась она. – Шапуи никогда не преклонял передо мной колени, никогда не целовал мне руку.

Как же она насладится своей победой!

– Теперь он это сделает, причем публично! – прорычал Генрих. – И таким образом признает, что я не ошибся, когда отдалил от себя Екатерину и женился на вас. Ни на каких других условиях соглашение с Карлом я не подпишу.

Встречать Шапуи у ворот дворца Гринвич король отправил Джорджа, чтобы посол не сомневался: судьба вожделенного альянса зависит от того, выкажет ли он сердечное расположение по отношению к Болейнам. Джордж получил инструкции оказать Шапуи теплый прием и дать ему понять, что Анна, ее семья и друзья благоволят к возобновлению дружественных отношений с императором.

Кромвелю было велено идти следом и передать Шапуи приглашение короля посетить Анну и приложиться к ее руке – честь, которой удостаивались только избранные.

– Он скажет: «Для меня это будет большим удовольствием», – удовлетворенно потирая руки, проговорил Генрих.

Следом за Генрихом Анна прошла в часовню, и они вместе сели на королевскую скамью, находившуюся на галерее, куда нужно было подниматься по лестнице. Под ними, в основном помещении церкви, собралось множество людей. Слух о визите Шапуи распространился быстро, и всем было любопытно посмотреть, как поведет себя посол императора. Анна знала: некоторые надеются, что он выкажет ей пренебрежение.

Когда пришло время делать подношения, Генрих первой к алтарю отправил Анну, а сам двинулся за ней по пятам. Внизу она едва не столкнулась с Шапуи, который стоял за дверью. Возникла пауза, затем он поклонился. В ответ Анна любезно улыбнулась. Теперь ее никто не тронет. Скоро император станет ей другом.

Сегодня обходительность была обязательной. Анна сделала глубокий реверанс перед Шапуи как представителем императора и удивилась, когда тот проявил любезность и подержал две ее свечи, необходимые для выполнения ритуала.

Из церкви Анны выходила с ощущением ликования и глубокого облегчения. А двигаясь рядом с Генрихом по галерее во главе длинной процессии придворных, не могла сдержать восторга.

– Мне жаль, что Испания воюет с Францией, – громко сказала она, чтобы все услышали, – но я твердо стою на стороне императора. Король Франциск больше не друг мне. Такое впечатление, что, устав от жизни из-за своей болезни, он хочет сократить свои дни, затевая войну.

– На мой взгляд, он их сокращает недостаточно быстро, – буркнул Генрих.

Он проводил Анну на обед в ее апартаменты, что было у него в обычае после мессы; часто он приглашал разделить с ними трапезу почетных гостей.

– Шапуи присоединится к нам? – поинтересовалась Анна.

– Я просил его прийти, – ответил Генрих, когда они уселись за главный стол.

Комната наполнялась, но посол все не показывался. Напрасно Анна искала его глазами среди группы иностранных посланников, ожидавших у дверей, когда объявят об их прибытии. Неужели Шапуи уже раскаивается в своем жесте доброжелательства?

– Почему не пришел мессир Шапуи? – спросила она Генриха.

– Без сомнения, у него есть на то веские причины, – ответил король. – Его любезность по отношению к вам возбудит много разговоров, особенно в среде сторонников империи, и некоторые будут недовольны им за то, что он признал вас.

– Пусть лучше смирятся с этим, – сказала Анна и отправила церемониймейстера на поиски Шапуи.

Вернувшись, тот сообщил, что посол обедает с ее братом и другими знатными господами в приемном зале короля. Весьма довольная этим известием, Анна улыбнулась Генриху.

На следующий день Джордж сообщил ей, что между Генрихом и Кромвелем произошла яростная стычка по поводу переговоров с Испанией. Судя по тем сведениям, которые Джорджу удалось узнать у людей, находившихся в пределах слышимости, Кромвель превысил свои полномочия. Джордж видел его сидящим на сундуке за дверями приемного зала короля. По лицу господина секретаря струился пот, и вообще выглядел он так, будто только что сбежал от адских псов.

– Очень похоже, что он больше не в фаворе, – торжествуя, заметил Джордж.

Анна улыбнулась:

– Я не упущу шанса воспользоваться этим.

На следующее утро Генрих сказал ей, что Кромвель заболел и уехал лечиться домой в Степни.

«Скатертью дорога!» – подумала Анна, которую сейчас заботило близящееся ежегодное собрание рыцарей ордена Подвязки.

Освободилось место для нового рыцаря, и она поинтересовалась у Генриха, не может ли его занять Джордж. Разумеется, избрание происходило голосованием, но Анна надеялась, что король выразит рыцарям ордена свое пожелание.

С большим неудовольствием она узнала, что выбрали сэра Николаса Кэри, которого она невзлюбила за дружбу с Сеймурами. Анна знала: люди начнут шептаться, мол, у нее недостало влияния, чтобы обеспечить своему брату столь престижное и почетное место.

– Но, дорогая, – запротестовал Генрих, когда супруга наедине стала упрекать его, – много лет назад я обещал Франциску, что не забуду сэра Николаса, которого он любит, когда освободится место в ордене Подвязки. Так что я был просто обязан его выдвинуть.

«Да, и раз всем стало известно, что он в числе королевских фаворитов, за него и проголосовали», – подумала Анна.

Тяжело было смириться с тем, что враги одержали над ней эту маленькую победу.

На следующий день, войдя в свою гостиную и наткнувшись на Фрэнсиса Уэстона, флиртующего с Мадж, Анна потеряла терпение. Ей было обидно видеть, как из Норриса делают дурака. Мадж не должна поощрять эти ухаживания. Она не заслуживает в мужья такого хорошего человека, как сэр Генри.

– Идите в мои покои и закончите шить рубахи! – приказала она.

Мадж скрылась с глаз. Уэстон робко глядел на Анну:

– Ваша милость, конечно, не откажет мне в маленьком невинном развлечении? Она такая милая девушка.

– Если она столь мила, то я удивляюсь, почему Норрис все еще не женился на ней, – резко ответила Анна.

Улыбка сошла с красивого лица Уэстона.

– Вашей милости угодно знать правду?

– Что вы имеете в виду? – настороженно спросила Анна.

– Всем известно, что Норрис приходит в вашу гостиную скорее ради вас, чем ради Мадж.

Сердце Анны запело, но она не должна была себя выдать.

– Чепуха! – бросила она. – Вы просто хотите смутить Норриса, потому что сами любите Мадж, а не свою жену.

Уэстон посмотрел на нее дерзко:

– Из всех ваших дам одну я люблю больше их обеих.

– Кого же это?

– Вас.

Наступила тишина. Уэстон ее любит? А она и не догадывалась… Нет, он просто проверяет свои шансы в старой придворной игре!

– Попробуйте сказать об этом королю! – ошарашила его Анна и оставила стоять, где стоял.

– Я беру вас с собой в Кале, – сказал Генрих, наблюдая за тем, как Анна поднимает лук и целится в мишень.

О визите стало известно несколько недель назад, и она уже решила, что король поедет один. Приятно было услышать о желании Генриха видеть ее рядом. После получения опечаливших известий из Хивера о тяжелом недуге матери, сопровождавшемся жестоким кашлем, это стало необходимым для Анны лекарством. Болезнь началась зимой, и, казалось, леди Болейн становилось все хуже. Анна написала, что приедет навестить ее, как только вернется из Кале, и отчаянно молилась о скором выздоровлении родительницы.

– В яблочко! – зааплодировал Генрих. Его поддержали придворные.

– Мы превратим этот визит в объезд страны, – сказал король, беря в руки свой лук. – Поедем через Дувр. Я хочу осмотреть новую гавань и укрепления.

– На этот раз вы не намерены встречаться с Франциском? – осторожно спросила Анна.

– Еще не решил. Сначала нужно определиться, вступать в союз с Карлом или с Франциском? Карл настаивает на том, чтобы Мария была восстановлена в правах на престол и поставлена перед Елизаветой, но я велел своим послам не уступать этим требованиям.

– Я не хочу, чтобы права Елизаветы были пересмотрены, – встревожилась Анна.

– Я никогда этого не допущу, – заверил ее Генрих.

Последняя неделя апреля выдалась мягкой и теплой, природа расцветала. Анна каждый день гуляла по саду со своими дамами, часто компанию им составляли Джордж, Норрис и другие джентльмены, которые пользовались благосклонностью королевы. Пока Генрих занимался делами государства, Анна смотрела теннисные матчи, играла в кегли, устраивала пикники, куда по ее приказу доставляли корзины со снедью. Встречаясь с Джейн Сеймур, королева всякий раз окидывала ее ледяным взглядом и проходила мимо. Положение Анны, казалось, вновь упрочилось, и она не потерпит, чтобы Джейн причиняла ей беспокойство.

Однажды ясным тихим вечером, когда сумерки приходили на смену золотому закату, Анна забралась на самый верх холма за дворцом к Майрфлор, старой башне, которая была частью дворца Плацентия, который Генрих перестроил, но использовал редко.

– Идите сюда, вы, улитки! – крикнула Анна своим дамам, которые, пыхтя от натуги, медленно тащились следом. – Ну тогда ждите там! – рассмеялась она, и ее спутницы с облегчением попадали на поросший травой склон.

Перед Анной высилась мощная квадратная башня, она четко вырисовывалась на фоне темнеющего неба. Вблизи постройка выглядела зловещей и неприступной, но Анна не боялась призраков. Она открыла обитую железом дверь – ключ дал сержант-привратник – и оказалась в полутемном сводчатом зале, стены и потолок которого покрывали росписи. Было что-то отталкивающее в застывших черных силуэтах изображенных на фресках людей.

Казалось, сюда уже очень давно никто не заглядывал. Стрельчатые окна покрывала паутина, в неподвижном воздухе пахло плесенью. Анна поднялась по винтовой лестнице в углу. Она вела в опочивальню, но на широкой деревянной кровати с балдахином не было ни белья, ни матраса. На полу валялся пыльный женский чулок.

Ничего интересного. Анна уже собиралась уйти, когда услышала наверху звук шагов. Сердце ее учащенно забилось. А вдруг кто-нибудь из недоброжелателей, увидев, что она вошла в башню, забежал вперед и спрятался, намереваясь подкараулить и убить?

Шаги раздались на лестнице – кто-то спускался. Инстинкт подсказывал Анне как можно скорее бежать вниз, на первый этаж, но тут в дверном проеме появился мужчина.

– Норрис! – с облегчением вскрикнула она.

– Анна! – радостно отозвался он, от удивления даже забыв произнести титул.

– Я пришла осмотреть это место. А вы?

– Я… Мне нужно забрать кое-какие вещи.

Анна отметила про себя, что в руках у него ничего нет:

– А что там наверху?

– Еще одна спальня. Там особо нечего смотреть.

Похоже, Норрису не хотелось двигаться с места, поэтому Анна проскользнула мимо него и побежала вверх по лестнице. Представшее глазам зрелище поразило: просторная, роскошно обставленная комната с кроватью, застланной так же богато, как ее собственная. На полу лежал дорогой турецкий ковер.

Норрис поднялся следом.

– Эта комната подошла бы королю! – воскликнула Анна.

– Его милость иногда пользуется ею.

– Для свиданий с Джейн Сеймур? Не беспокойтесь, Норрис, мне об этом известно. – Голос Анны был пропитан горечью. – Но я не знала, что они изображают из себя зверя с двумя спинами.

Норрис снова замялся.

– Джейн Сеймур здесь не бывала, – наконец сказал он.

Анна все поняла:

– Но он приводил сюда других.

Норрис не ответил.

– В мое время? – Анна повернулась.

– Не заставляйте меня причинять вам боль, – взмолился он, с трудом произнося слова. – Я слишком сильно люблю вас.

Так легко было упасть в его объятия и ощутить – на один волшебный момент – покой и ласку. Поцелуй с ним стал бы таким же естественным, как дыхание, и ощущался бы как нечто прекрасное и правильное. С Генрихом она ни разу ничего подобного не испытывала. И пускай он приводил сюда даже сотню женщин, сердцем ее он все равно никогда не владел.

Однако она оставалась его королевой и – что необыкновенно важно – не хотела потерять уважение Норриса. Она не девка, которую можно завалить на эту роскошную постель, хотя на какое-то мгновение возникло искушение оказаться там. Прекрасная была бы месть – сделать Генриха рогоносцем на той самой кровати, где он совершал свои измены. Но бесценное чувство, существовавшее между ней и Норрисом, нельзя марать местью или другими низостями.

Голос Анны прозвучал нежно, но твердо:

– Вы не можете себе представить, как сильно мое желание оказаться в ваших объятиях. – (Норрис жадно внимал ей.) – Но мы никогда не станем любовниками.

– Я стыжусь, что заговорил о своих чувствах. Король считает меня другом. Он всегда хорошо относился ко мне. Но увидев вас, я не выдержал. Подумал, мы здесь одни и никто не узнает.

– Никто не должен знать. То, что мы сказали, останется нашей тайной. Мне будет достаточно хранить ее в своем сердце. У вас есть Мадж. Будьте счастливы. – Анна почувствовала, что вот-вот заплачет. Слава Богу, становилось темно. Она не хотела, чтобы Норрис видел ее слезы. – Мне пора возвращаться. – Анна пошла к лестнице. – Мои дамы могут прийти сюда за мной. Я пойду вперед, а вы немного задержитесь.

Когда она оказалась в дверях, Норрис схватил ее руку, поднес к губам и поцеловал:

– Анна, вы самая прекрасная леди из всех, живших на этом свете! Если когда-нибудь вам понадобятся мои услуги, только поманите меня своим мизинчиком.

– Я запомню это. А теперь прощайте. Дайте мне несколько минут.

Она выскользнула за дверь и почти бегом начала спускаться с холма, сердце разъедала горькая печаль.

Совесть не давала Анне покоя. Интересно, ощущал ли Генрих такую же потребность признаться в грехах со своими любовницами? А ведь сама она была неверна только в сердце.

Анна разыскала отца Скипа и облегчила душу. Он дал ей отпущение грехов и наложил легкое наказание, так как почувствовал ее искреннее раскаяние. И словно камень упал с души.

Решив больше никогда не оставаться наедине с Норрисом, Анна приказала доставить из Хатфилда ко двору Елизавету, позвала портного и заказала для девочки новые наряды. Принцесса была очень непоседлива и любопытна, могла в любой момент кинуться куда-нибудь без предупреждения, поэтому Анна велела изготовить две шлейки с большими пуговицами и длинными кистями. Потом подумала, что дочь будет очень мило выглядеть в новом чепце из тафты с отделкой из золотистого дамаста. Генриха она тоже не забыла – купила золотую бахрому и пуговицы для седла.

В тот день Анна заметила, что весь ее двор пронизывает какое-то неопределенное беспокойство. Ничего явного не происходило, просто казалось, что все обращаются с ней слишком осторожно. А кроме того, начали без всякого объяснения исчезать слуги: сразу несколько – на прошлой неделе, сегодня – еще двое. В числе их была и Джейн Сеймур. Это игра воображения или действительно что-то происходит? Казалось, всем, кроме Анны, известен некий секрет.

Снова всплыли на поверхность прежние опасения. Анна чувствовала, что вот-вот произойдет какое-то непредвиденное несчастье. Но ведь это абсурд. Все хорошо. Генрих был добр с ней, защищал права ее и Елизаветы, скоро возьмет с собой в Кале. Так чего же бояться?

Пришедший повидаться с дочерью отец несколько минут восхищался Елизаветой, улыбался ее детским выходкам. Но Анна не могла не заметить, что он встревожен.

– Ваш дядя Норфолк и я назначены членами Большого жюри Мидлсекса, – сообщил сэр Томас.

– И что вас так печалит? Это, разумеется, почетное назначение.

– Я не знаю, – сказал сэр Томас. Елизавета бросила в деда мяч, и тот катнул его обратно. – Мы должны заседать в комиссии, которая будет разбирать все виды измен, но больше мне ничего не известно, и я не должен об этом распространяться. Но ты королева, тебе я могу сказать.

– Наверное, Генрих решил заставить своих оппонентов замолчать раз и навсегда, – предположила Анна. – Может статься, он затевает процесс против леди Марии.

Отец покачал головой:

– Ну, это окончательно погубило бы его надежды на entente с императором. Нет, тут что-то другое.

– Может быть, он планирует возбудить дело против Кромвеля?

Глаза отца засверкали.

– Вероятно! Кромвель все еще в Степни. Вот будет сюрприз для него, а?!

– Он это заслужил сполна, – заметила Анна.

Только когда она лежала в постели одна, в темноте, в голову пришла ужасная мысль.

Предположим, Генрих решил жениться на Джейн Сеймур? Император предпочел бы видеть королевой ее, ведь она известная сторонница империи. Но все же Генрих едва ли захочет пройти через еще один развод. Неужели он ищет другой способ избавиться от нее, Анны? О Боже, неужели их с Норрисом выследили? Подстроенная ловушка? А что, если отца назначили в это жюри, дабы создать у нее ложное чувство безопасности, пока враги строят свои козни?

А врагов был легион. Кромвель, Сеймуры, Шапуи, паписты, Фрэнсис Брайан, Николас Кэри… Разрозненная группа, объединенная общей идеей.

Нет, нужно успокоиться. Это только ночные страхи. Утром она почувствует себя лучше. Надо помнить: Генрих не выказывал никаких признаков неудовольствия ею, скорее наоборот.

Но утром лучше не стало. Анну преследовал безотчетный страх перед какой-то неясной угрозой. Очень хотелось, чтобы здесь был Генрих, тогда она могла бы отвести душу, поговорив с ним. Кто, кроме него, мог дать ей чувство безопасности? Но Генрих не посещал ее ложе уже три ночи, и это само по себе казалось зловещим.

А если с ней произойдет нечто страшное? Елизавета станет такой уязвимой. Что она может сделать для защиты дочери?

Анна послала за своим капелланом Мэтью Паркером, убежденным реформатором и великим проповедником. Генрих любил его так же, как она, и прислушается к его словам.

– Мне страшно! – сказала она священнику. – Надеюсь, что я ошибаюсь, но боюсь, что меня могут обвинить в измене. – И Анна заплакала.

Молодой капеллан подождал, пока она не справится со своими эмоциями, на его открытом лице появилось выражение тревоги. Он попытался утешить Анну, говоря, что подобные страхи – лишь игра воображения, но ее это не успокоило.

– Вы должны мне помочь! – настоятельно попросила Анна. – Если случится худшее, вы позаботитесь о моей дочери? Никому другому я не доверяю так, как вам.

Отец Паркер взглянул на нее с сочувствием.

– Ваша милость, вы можете на меня рассчитывать! – клятвенно обещал он. – Даю слово.

Анна сидела со своими дамами, пыталась сосредоточиться на шитье, но подворачивать края бедняцких рубах не слишком увлекательное занятие. Она украдкой поглядывала на Мадж, Мэри Говард, Маргарет Дуглас и остальных фрейлин. Известно ли им, что происходит? И что это за необъяснимые отлучки? Спросить напрямую? Но они могут решить, что она лишилась рассудка. Впервые Анна пожалела, что рядом нет сестры. Уже почти два года они не обменивались письмами. Мария так и жила в Кале. Джордж поддерживал с ней связь и говорил, что с виду она всем очень довольна. Счастливица Мария!

Генрих к Анне так и не приходил. Каждый день до позднего вечера он заседал со своим советом.

Анна нетерпеливо спросила Джорджа, не затевается ли что-нибудь?

– Думаю, какие-то проблемы с Францией, – ответил он. – Французский посол доставил важные письма. Нет причин для такого беспокойства.

Может быть, Франциск грозит войной? Если так, визит Генриха с инспекцией в Кале придется очень кстати. Они должны были отправиться в путь через три дня после традиционного турнира в Майский день, и Анна отвлеклась на планирование своего гардероба, выбирая платья, которые больше всего ей шли. А вдруг страсть, которую Генрих демонстрировал во время их первого совместного пребывания в Казначейском дворце, разгорится вновь? И наверное, она пошлет за Марией и дарует ей прощение.

Оставив горничных и камеристок паковать наряды в дорожные сундуки, Анна вернулась в свой приемный зал и нашла там играющего на лютне Уэстона, погруженную в разговор с Томасом Говардом Маргарет Дуглас и Марка Смитона, стоявшего с несчастным видом в эркере.

– Что это вы так грустны, Марк? – быстро спросила Анна, не любившая этого молодца за напускное нахальство и заносчивость.

После того как Смитон позволил себе фамильярничать с ней в Винчестере, Анна его избегала.

– Так, ничего, – ответил он и плотоядно взглянул на нее.

«Боже, он пытается вести со мной любовную игру – этот жалкий музыкант!»

– Можете не рассчитывать, что я буду разговаривать с вами, как с благородным человеком, вы мне не ровня, – ледяным голосом произнесла Анна.

Однако Смитон продолжал улыбаться.

– Нет-нет, что вы, мне достаточно взгляда. – Он поклонился. – Прощайте, ваша милость.

И развязной походкой покинул зал. Наглец!

«Ну что ж, – сказала себе Анна, – еще одна такая выходка – и об этом узнает Генрих».

Утром в последнее воскресенье апреля после мессы Анна взяла с собой на прогулку в Гринвичский парк Уриана и остановилась посмотреть собачьи бои. Сделала ставку и выиграла, после чего, немного приободрившись, вернулась во дворец.

По окончании обеда она собрала своих дам и особо близких к ее двору джентльменов и повела всех в личный сад насладиться солнышком. Норрис тоже находился в этой компании, и Анна догадывалась, что он, как и она, изо всех сил старается делать вид, будто между ними ничего нет, кроме дружбы. Теперь, когда они открылись в своих чувствах, скрывать их было не так легко.

Анна попросила Норриса сесть рядом с ней на каменную скамью в беседке, но на безопасном расстоянии. В нескольких футах от них по дорожке прогуливались остальные придворные; они болтали, смеялись и даже целовались.

– Почему вы не женитесь на Мадж? – спросила Анна.

– Я решил немного подождать, – после недолгого молчания ответил Норрис.

Она понизила голос:

– Дожидаетесь, когда будет можно надеть башмаки мертвеца? Если что-нибудь нехорошее случится с королем, станете искать способ получить меня?

Снова наступила тишина.

– Нет, – тихо произнес Норрис. – Если бы у меня были такие мысли, пусть бы мне лучше отрубили голову. Мадам, это опасный разговор. Упоминать о смерти короля, даже в шутку, не безобидное занятие.

Анна это знала. Представлять себе смерть суверена или планировать ее, может быть, даже просто говорить о ней считалось изменой.

– Да, но я вам доверяю, – сказала она. – Не забывайте, я могу погубить вас, если захочу.

Это было сказано в шутку, однако Норрис посмотрел на нее с ужасом.

– Мадам, прошу, чтобы я тоже мог вам доверять, – сказал он, вставая и отвешивая поклон.

– Не уходите, – прошептала Анна.

– У меня есть обязанности в личных покоях короля. Доброго дня вашей милости.

Когда сэр Генри ушел, Анна увидела брата леди Уорчестер Энтони Брауна. Он поклонился Анне и пошел поговорить с сестрой. Оба с любопытством поглядывали на королеву. Похолодев от страха, она поняла, что Браун, наверное, подходил к саду по дорожке, огибавшей беседку. О Господи, неужели он слышал их разговор с Норрисом? Сэр Энтони был близок к Генриху, и тот глубоко уважал его. Если Браун расскажет королю об этом разговоре, он наверняка поверит. Тогда обвинением ей будут служить ее же собственные слова. И Норрису… Из их беседы могу сделать вывод, что они с Норрисом хранят какую-то общую постыдную тайну. Покушение на честь жены короля расценивалось как измена государству. Любой, осужденный за подобное преступление, претерпит невообразимо ужасную смерть через повешение, потрошение и четвертование.

Только не Норрис! Не верный, добрый, преданный Норрис, который не сделал ничего дурного, кроме того, что без всякой надежды любил ее, держась на почтительном расстоянии.

Нужно его предупредить!

Приказав слугам оставаться на месте, Анна заторопилась во дворец, направляясь прямиком в апартаменты Генриха. Норриса она нагнала в комнате пажей, где тот делал внушение за лень незадачливому мальчишке. Когда паж ушел, вылупив глаза при виде королевы, она прикрыла за ним дверь. На лице сэра Генри появился испуг.

– Кажется, нас подслушали, – начала Анна; Норрис продолжал взирать на нее с ужасом. – Сэр Генри, молю вас, пойдите к моему подателю милостыни и поклянитесь: что бы он обо мне ни услышал, я честная женщина.

– Анна, разумно ли это? – спросил глубоко взволнованный Норрис. – Это походит на желание оправдаться. Я могу поклясться в этом, если возникнет необходимость.

– Идите! – взвизгнула она. – Нельзя терять ни минуты!

– Мадам, вас хочет видеть король, – сообщил Анне ее камергер.

Проведя последние два часа в терзаниях по поводу судьбы Норриса, она ожидала худшего. Вот оно – возмездие, которого она ждала. Генрих все узнал. Ну что ж, без борьбы она не сдастся! Для защиты Анна взяла с собой Елизавету. С ребенком на руках, несомненно королевским, она будет взывать к Генриху как оболганная мать.

Короля она застала глядящим сквозь открытое окно на двор. Генрих хмурился, вид у него был обеспокоенный. Анна сделала реверанс, прижимая к себе дитя, и он обернулся.

– Я слышал о вас странные вещи, Анна. – Король пронзил ее стальным взглядом. – Ваш податель милостыни сообщил вашему камергеру, что вы посчитали необходимым послать к нему Норриса, чтобы тот заявил ему о вашей добродетельности.

– Сир, это было сделано, чтобы противостоять ужасным слухам, будто я развратная женщина, а мне не хотелось, чтобы в подобное поверил отец Скип. Я подумала, лучшим опровержением послужат слова Норриса, ведь он известен честностью и верностью вам.

– Если бы я заподозрил, что вы меня обманывали, то никогда бы не простил, – не сразу, но ответил король.

– Как вы могли такое подумать? Я люблю вас, Генрих. Этот ребенок – дитя нашей любви. Я никогда не променяла бы вас на другого.

Генрих навел на нее тяжелый взгляд:

– Не допускайте сплетен о том, что благодаря вам я стал рогоносцем, мадам!

– Почему папа злится? – спросила Елизавета, когда Анна выносила ее из комнаты.

– Ничего страшного, – заверила ее Анна, глотая слезы и молясь про себя, чтобы это было правдой. – Все будет хорошо, моя дорогая.

В тот вечер состоялся банкет, и Генрих вел себя как обычно: был любезен и охотно поддерживал компанию. Гнев его, к облегчению Анны, перегорел. Они первыми пошли танцевать, и Генрих восхищался платьем Анны – новым, из серого дамаста с алым киртлом. В десять он ушел, сославшись на необходимость заняться важными государственными делами.

Когда король удалился, Анна обратила внимание, что люди в приемном зале все время перешептываются. Около одиннадцати часов кто-то сказал, что заседание совета еще не закончилось. Ясно, что решался некий серьезный и важный вопрос. Неужели война неизбежна?

Анна дождалась окончания совещания и на выходе из зала поймала отца. Лицо его посерело, и выглядел сэр Томас так, будто нес на плечах всю тяжесть мира.

– Что случилось? – нетерпеливо спросила она.

– Я не могу тебе сказать, Анна, – прохрипел отец. – Мы все поклялись хранить молчание. Но визит короля во Францию откладывается на неделю. Скоро об этом объявят.

– Это касается меня? – Анна слышала страх в голосе отца.

– Это касается всех нас. А теперь спокойной ночи.

Если так, значит речь шла о войне.

Глава 26. 1536 год

Анна всегда любила Майский день и празднования в честь него при дворе. Обычно его отмечали большим турниром. В этом году состязания должны были пройти в Гринвиче. День выдался теплый, и легкий ветерок трепал разноцветные вымпелы, когда Анна занимала свое место в первом ряду на королевской трибуне. Дамы плотной группой стояли у нее за спиной. Наконец под громкие овации появился Генрих. Он сердечно приветствовал супругу, но, когда садился в кресло, казалось, был занят своими мыслями. Король собирался сам принять участие в ристалище, однако старая рана на ноге давала о себе знать, и залечить ее окончательно не удавалось.

Они смотрели, как участники состязания с копьями в руках и в блестящих доспехах торжественно объезжают по кругу турнирную площадку. Джордж ехал во главе тех, кто бросает вызов на бой, приводя в восторг толпу зрителей умением ломать копья и вольтижировать на спине лошади. Норрис возглавлял защищающихся, однако его темпераментный конь артачился и не шел на площадку, пока Генрих не крикнул, чтобы сэр Генри в знак уважения к нему взял его собственного коня. Анна обрадовалась, что король не держит зла на давнего друга.

Том Уайетт превзошел сам себя и всех остальных, хотя Норрис, Уэстон и Бреретон тоже показали, что прекрасно владеют оружием. Генрих громко выражал одобрение и аплодировал. Анна с высоты своего места ободряюще улыбалась галантным рыцарям.

Где-то в середине состязаний появился паж и подал Генриху сложенный лист бумаги. Король прочел записку, опасно побагровел, потом встал, едва не опрокинув кресло, и тяжелой поступью двинулся прочь. Отец и Джордж были в числе джентльменов, которые поспешили за королем.

Неужели Генрих уходит? Анна не могла в это поверить. Поднялся гомон голосов, отовсюду посыпались комментарии. Что случилось? Французы вторглись в Англию? Король, столь редко забывавший о вежливости, даже не удосужился с ней попрощаться! Значит, произошло нечто серьезное. Анна не могла не увидеть дурного предзнаменования в столь поспешном уходе короля.

Она дала знак продолжать состязания, но шепот и обмен мнениями между зрителями продолжались. Когда через несколько часов, недоумевающая и напуганная, Анна вернулась во дворец и узнала, что король уехал в Уайтхолл, то поняла: близится катастрофа. И не у кого было спросить. Как только турнир завершился, Норрис поспешил присоединиться к королю. Все могущественные защитники королевы исчезли.

В ту ночь Анна спала урывками. Утром, надеясь на возвращение Генриха и одновременно страшась этого, как, впрочем, и получения новостей о происходящем, она приказала дамам одеть себя в пышное платье из алого бархата и золотой парчи и попыталась развлечься, наблюдая за тем, как ее придворные играют в теннис. Тот, за кого она болела, выиграл, и это немного подняло настроение.

– Жаль, что я не сделала ставку на него, – сказала Анна сидевшей рядом с ней на галерее для зрителей Мадж.

Фрейлина кивнула и подала знак, что за спиной у госпожи кто-то есть. Анна обернулась и увидела стоявшего в ожидании гонца в королевской ливрее.

– Ваша милость, я пришел просить вас по приказанию короля сейчас же явиться на заседание Тайного совета, – сообщил он.

Тайный совет собрался в Гринвиче? Она думала, все уехали с королем в Уайтхолл.

– Очень хорошо, – ответила Анна, едва справляясь с волной охватившей ее паники.

Странно, что королеву вызывают вот так. Входя в зал совета, Анна трепетала.

За столом сидели трое мужчин с очень мрачными лицами: дядя Норфолк, напустивший на себя непримиримый вид; сэр Уильям Фицуильям, который никогда не нравился Анне, и это чувство было взаимным; и сэр Уильям Паулет, королевский ревизор, только он один приветствовал Анну с изысканной вежливостью, когда все они встали.

Норфолк без лишних слов перешел к делу:

– Мадам, властью, дарованной его милостью королем, нам, его доверенным лицам, мы официально обвиняем вас в совершении прелюбодеяния с сэром Генри Норрисом, Марком Смитоном и еще одним лицом.

У Анны закружилась голова. Ее самый страшный ночной кошмар воплощался в реальности. Как можно поверить в столь абсурдное обвинение? Со Смитоном? Неужели они думают, что она могла пасть так низко? А Норрис… Их точно подслушали! Но она не сделала ничего дурного. Вся дрожа, Анна открыла рот, чтобы возразить, однако Норфолк поднял вверх руку, не давая ей заговорить.

– Прежде чем вы ответите, вам следует принять во внимание, что Норрис и Смитон признали свою вину.

– Значит, они солгали, потому что тут не в чем признаваться! Я верная супруга короля, и ни один другой мужчина ко мне не прикасался.

– Ну, ну, ну! У нас есть показания свидетелей, данные под присягой. Все эти люди лгут?

– Кто-то просто хочет от меня избавиться! – в страхе пыталась оправдаться Анна.

– Вы дали им повод своим дурным поведением, – ухмыльнулся Норфолк.

– О, вы жестоки, дядя, раз верите в такой поклеп на невинную женщину, к тому же одной с вами крови!

Лицо Норфолка было непроницаемым.

– Я служу королю, мадам. И верен прежде всего ему, а он отдал приказ о вашем аресте. Обвинения, выдвинутые против вас, очень серьезны. Если они будут доказаны, вы получите справедливое наказание.

Генрих распорядился устроить эту пародию на правосудие! Неужели он и впрямь верит в худшее, что говорят о ней? Анне стало страшно, ведь ее супруг предпочел склонить слух к обвинениям и не хочет дать ей шанс их опровергнуть. Но обиднее всего было то, что расследование, вероятно, шло все последние дни, а Генрих и словом об этом не обмолвился. О, ее враги не теряли времени даром!

– Что со мной будет? – спросила Анна. – Я должна увидеться с королем. Он меня выслушает.

– Он не хочет вас видеть! – огрызнулся Фицуильям. – Он миропомазанный властитель и не станет марать себя общением с изменницей.

– Изменницей? – Анна боялась, что у нее подкосятся ноги. – Я не изменница.

– Компрометация наследников короля – это измена, мадам, – прорычал Фицуильям, а Норфолк скорбно зацокал языком.

– Мы проводим вашу милость в ваши покои, – сказал Паулет. – Вам подадут ужин, и вы останетесь там до дальнейших распоряжений.

Дорога из зала заседаний обратно в покои была для Анны кошмаром. По обеим сторонам от нее с каменными лицами шагали лорды, а спереди и сзади двигалась королевская стража. Новость о том, что она впала в немилость, должно быть, очень быстро распространилась за пределы ее двора, потому люди вовсю глазели на Анну, причем большинство враждебно и неодобрительно. Они готовы были поверить любой сплетне о ней.

Возвращение в свои покои не принесло Анне облегчения, так как фрейлины встретили ее зловещим молчанием, а слуги с трудом сдерживали слезы, что раздражало Анну еще сильнее, как и присутствие за дверями стражников, которые скрестили алебарды, чтобы не дать войти ни одному человеку, не имевшему на то разрешения. Стражники подняли оружие, чтобы пропустить слуг, принесших ужин, который состоял из обычного набора изысканных блюд, но Анну так расстроило отсутствие королевского подавальщика, который не пришел с привычным пожеланием ей приятного аппетита, – едкое напоминание о том, в каком ужасном положении она оказалась, – что никакого желания прикасаться к еде не было. Она могла только сидеть и вести со своими дамами пустые и напыщенные разговоры о детях, собаках и теннисе. Анна подумала, не послать ли за Елизаветой, но испугалась, что, увидев и взяв на руки свое дитя, может сломаться, а это расстроит малютку. И возможно, ей все равно не позволят видеться с дочерью. Возникнет еще больше глупых домыслов о позорной измене.

В два часа Анна все еще сидела за столом, на троне под королевским балдахином, когда вернулся Норфолк с Паулетом, лорд-канцлером Одли и еще несколькими членами Тайного совета. Норфолк держал в руках пергаментный свиток.

Анна в тревоге встала:

– Зачем вы пришли, господа лорды?

– Это, мадам, – Норфолк помахал свитком, – приказ о вашем аресте. По распоряжению короля мы должны сопроводить вас в лондонский Тауэр, где вы будете находиться, пока его величество не распорядится иначе.

Тауэр! Внутри у Анны все сжалось при мысли о заключении в этой мрачной крепости. Она посещала ее всего один раз во время коронации, и на обновление королевских апартаментов потратили огромные средства. Однако Анна знала, что другие помещения в Тауэре далеко не так роскошны и уютны. Томас Мор провел в заключении целый год и, говорят, вышел оттуда стариком… А лет пятьдесят назад в Тауэре пропали два малолетних принца, которые, по слухам, были убиты их коварным дядей. Неужели ее ждет та же участь?

Анна постаралась собраться с духом и не трусить.

– Если так угодно его милости, я готова подчиниться. Что я могу взять с собой?

– Вы должны идти как есть, – откликнулся Норфолк.

– В этом? – Анна посмотрела на свое пышное королевское платье.

– Ни к чему переодеваться.

– Вам дадут все, что понадобится, – пояснил Паулет.

Это прозвучало зловеще. Анна вспомнила разговоры о том, что узники Тауэра должны сами платить за свое содержание и любые удобства, какие пожелают иметь.

– А что будет с моими придворными?

– Они останутся здесь. В Тауэре у вас будут новые слуги.

– Ожидайте здесь, пока не начнется прилив, – сказал ей Норфолк. – Мы планируем отбыть в половине пятого.

На этом они оставили Анну, и она провела послеобеденное время, пытаясь собраться с мыслями, снова и снова прокручивая в голове, что такого могла сказать или сделать, чтобы люди решили, будто она хоть как-то поощряла Смитона. Норрис – это еще можно понять. Хотя они виновны только в неосторожных разговорах и мимолетном признании, что между ними существует нечто большее, чем позволительно выражать в словах. Но Смитон! От одной мысли Анну выворачивало наизнанку! Как мог Генрих поверить в подобный вздор? И как он мог так обойтись с ней, ведь он страстно любил ее, а она рожала его детей?

Если бы Анна не знала, что Кромвель лечится в Степни, то могла бы поклясться: без него здесь не обошлось. Его враждебность уже давно сделалась явной, и Анна была для него угрозой. Может, он вовсе и не болен? Может, это просто прикрытие, чтобы составить заговор для ее свержения. Чем больше Анна размышляла, тем сильнее уверялась в справедливости такого заключения. Все лучше, чем взваливать вину на Генриха.

Фрейлины обращались к ней со словами утешения, но держали осторожную дистанцию. Боялись, чтобы и на них не легла тень измены! Анна взялась за вышивание, но руки были слишком нетвердыми, чтобы управляться с ниткой и иглой. Она засомневалась, сможет ли когда-нибудь закончить эту работу.

Около четырех часов, когда сердце Анны уже выскакивало из груди от тревожных предчувствий, графиня Уорчестер вдруг издала стон. Она была беременна и уже некоторое время держала руки на своем округлом животе.

– Ребенок не двигается, – с трагическим лицом сообщила графиня.

– Давно вы это заметили? – спросила Анна.

Фрейлины столпились вокруг страдалицы.

– В тот момент, как за вами пришли, – прошептала графиня. – Это был шок.

– Вам нужно лечь в постель, – твердо сказала Мэри Говард и увела ее.

Анна снова ощутила головокружение. Вскоре после этого за ней явились лорды в сопровождении более многочисленного отряда королевской стражи и сэра Уильяма Кингстона, констебля Тауэра, высокого представительного мужчины средних лет, который давно служил Генриху и был у него на хорошем счету.

– Мадам, – с поклоном произнес сэр Уильям, – я буду отвечать за вас, пока вы находитесь в Тауэре. Сейчас вы должны пойти со мной.

В его серых глазах читались доброта и человечность, седая голова уважительно склонилась. Хотя Анна знала, что Кингстон был дружен с кардиналом Уолси и, по слухам, восхищался покойной вдовствующей принцессой, она почувствовала в нем симпатию к себе.

Анна коротко попрощалась со слугами, погладила напоследок Уриана. Бедный песик, он смотрел на нее так, будто сочувствовал всей душой, вероятно ощущая ее подавленность. Потом под охраной прошла по дворцу к причалу, где ее дожидалась барка, спустилась по личной лестнице королевы между двумя рядами статуй, изображавших геральдических животных, и ступила на борт. Лорды погрузились на судно вслед за Анной. Норфолк жестом показал, что ей следует удалиться в кабину, затем тяжело опустился рядом на мягкий диван и задвинул шторки, чтобы Анну не увидели с берега. Хоть это было хорошо.

Барка отчалила. Анна старалась не обращать внимания на лицемерное, напускное неодобрение Норфолка, выражавшееся вздохами и причитаниями: «ну и ну», «вот ведь как» и прочими.

– Помните, что ваши любовники признали свою вину, – сказал дядюшка.

Анна вспыхнула:

– Я ни в чем не виновата! У меня нет любовников! Молю вас, отведите меня к его милости.

– Ну и ну! – повторил Норфолк и закачал головой, и Анна подумала, что сейчас закричит. – Мы приближаемся к Тауэру, – наконец произнес он, и пленница вздрогнула от оглушительного пушечного залпа, вызвавшего легкую качку. – Это оповещение о вашем прибытии. Так делают всякий раз, когда в Тауэр доставляют арестанта высокого ранга.

Снаружи раздались крики и гомон голосов. Герцог выглянул наружу сквозь щель между оконными шторками:

– Люди сбегаются отовсюду поглядеть, что происходит.

Анна тоже посмотрела на улицу, и вид возвышавшейся впереди огромной крепости почти лишил ее присутствия духа. Она вспомнила, что Мор, Фишер и монахиня из Кента покинули это место, чтобы отправиться на эшафот. И пока гребцы подводили судно к Королевской лестнице, которая вела к боковому входу, через который она прошла в Тауэр во время коронации, думала только об этом. Мысль о том, насколько отличаются тот день и настоящий, представлялась слишком грандиозной. Вынести такое казалось невозможным. Тогда Генрих ждал ее здесь с приветствиями, поцеловал у всех на глазах. Теперь она была одна и тряслась от страха при мысли о том, что он может с ней сделать.

У двери каюты появился сэр Уильям Кингстон:

– Прошу вас следовать за мной, мадам.

Поднявшись, Анна пошла за ним сквозь строй таращившихся на нее гребцов. Норфолк и остальные лорды замыкали шествие. Поднимаясь по Королевской лестнице, Анна слышала рев толпы, собравшейся на Тауэрском холме. Наверху их ждал заместитель Кингстона, сэр Эдмунд Уолсингем, лейтенант Тауэра, с отрядом стражников.

Оказавшись в темном переходе под древней башней Байворд, Анна осознала жестокую реальность своего теперешнего положения. Обвиненным в измене крайне редко удавалось избежать смерти. Ее так затошнило от страха, что она едва не упала. С трудом сохраняемое самообладание покинуло ее, и Анна опустилась на колени.

– О Господи, Боже мой, помоги мне, ведь я не виновата в преступлениях, которые ставят мне в вину! – стенала она.

Стоявшие рядом советники смотрели на нее сверху вниз безжалостными взглядами.

– Сэр Уильям, мы передаем королеву, заключенную здесь, на ваше попечение, – сказал Норфолк Кингстону, потом повернулся к своим коллегам, кивнул, и они собрались уходить.

Анна с трудом поднялась на ноги:

– Милорды, прошу вас, вымолите у короля сострадание ко мне!

Голос ее поднялся до верхней ноты и перешел в рыдание, но это не тронуло лордов. Они вышли через боковую дверь, которая вела на свободу. Знали бы они, какое это для них благословение!

– Сэр Уильям, могу я написать королю? – с мольбой в голосе спросила Анна.

– Вы никому не можете писать, – ответил Кингстон.

– Прошу вас! Он мой господин и супруг.

– Порядок есть порядок, – проворчал сэр Эдмунд Уолсингем.

– Пройдите сюда, – сказал Кингстон.

Стражники окружили Анну, и она следом за констеблем пошла вдоль наружного пояса Тауэра, это был путь к королевским апартаментам.

– В предыдущий раз меня принимали здесь с большими церемониями, – вспомнила Анна. – Господин Кингстон, меня отведут в подземелье?

Тот посмотрел на нее с удивлением:

– Нет, мадам, вы пройдете в комнаты, где останавливались во время коронации.

Неописуемое облегчение. Генрих по каким-то непонятным ей причинам решил преподать ей урок. Изменников не держат во дворцах. Но и ни одну английскую королеву еще не обвиняли в измене…

Анна подумала о Норрисе, о том, как близка была к тому, чтобы согрешить с ним, а в сердце своем и правда согрешила. Но его-то зачем впутывать? Он этого не заслужил.

– А где содержат тех, кого обвиняют вместе со мной? – спросила она.

– Мне не позволено обсуждать это с вами, мадам, – ответил констебль.

– Они в подземелье, можете мне ничего не говорить.

– Нам не позволено говорить! – рыкнул сэр Эдмунд. – Порядок есть порядок.

– Тогда эти покои слишком хороши для меня! – крикнула Анна, представляя себе Норриса в цепях и возвращаясь от оптимизма к ужасу. Что они намерены с ней сделать? – Господи Иисусе, помилуй мя! – воскликнула она, в изнеможении опускаясь на колени на каменный пол, и громкие рыдания сотрясли ее тело.

Кингстон и сэр Эдмунд в смятении смотрели на Анну, не осмеливаясь помочь ей подняться. Простым смертным не полагалось прикасаться к королеве Англии. Эта мысль вызвала у Анны приступ истерического хохота. Они, наверное, готовятся предать ее смерти, но не могут набраться храбрости и помочь ей встать.

Анна с трудом поднялась на ноги, и они пошли дальше – мимо Лейтенантского дома к входу во дворец. Потом Кингстон провел Анну вверх по лестнице в ее покои. Неужели прошло три года? В комнатах пахло сыростью, но они остались точно такие же, какими их помнила Анна, когда с триумфом отправилась объезжать город. Казалось, только вчера она восхищалась просторными залами, огромным камином и озорными ангелочками, резвившимися на античном фризе.

Анну ожидали отобранные для услужения ей люди. Главными среди них были четыре дамы, которых она не любила. Это пленница отметила про себя с неудовольствием. Тут присутствовали тетка Анны, жена дяди Джеймса Болейна, который недавно рассердил племянницу тем, что продемонстрировал верность леди Марии, и леди Шелтон, которая приветствовала заключенную с нескрываемой злобой.

Вперед вышла и сделала реверанс леди Кингстон. Она тоже была дружна с леди Марией и раньше служила вдовствующей принцессе. От нее сочувствия ждать не приходилось. И наконец, миссис Коффин, жена главного конюшего Анны.

Неужели, назначив в услужение к опальной супруге женщин, которые ее терпеть не могли, Генрих проявлял дополнительную, утонченную жестокость? Как он мог! Однако, кроме этих четырех мегер, король прислал также старую няню Анны, миссис Орчард, которая печально качала головой, и добродушную миссис Стонор, опекуншу служивших у Анны девушек. Эти две дамы, объяснил Кингстон, будут исполнять обязанности камеристок и спать по ночам на соломенных тюфяках в ее опочивальне.

– Мадам, узники высокого ранга, по обычаю, принимают пищу за моим столом, – сообщил сэр Уильям. – Ужин готов, и я буду рад, если вы присоединитесь к нам с женой.

Анну удивила неожиданная любезность констебля, и она согласилась, чтобы ее проводили в Лейтенантский дом – обветшалое старое здание, смотревшее фасадом на Тауэр-Грин и церковь Святого Петра ад Винкула.

Стол, сервированный серебром, и прекрасный ужин, которым угощали Анну, невольно располагали к хозяевам. Проникшись сердечной симпатией, она немного поела под их внимательными взглядами, но разговор не клеился, то и дело возникали напряженные паузы. Было столько всего, о чем Анна хотела – нет, ей было необходимо – спросить, но не смела, страшась того, что может услышать в ответ.

Но сильнее всего жгла изнутри потребность заявить о своей, Норриса и Смитона невиновности. И еще она жаждала духовного утешения.

– Мастер Кингстон, не окажете ли вы мне любезность? Попросите его величество короля разрешить мне принимать Святое причастие у себя в кабинете, чтобы я могла молиться о Божественной милости, – сказала Анна.

– Это я могу организовать, мадам. – Кингстон промокнул рот салфеткой. – Хотите, позову священника Тауэра причастить вас после ужина?

– Очень бы хотелось, – запинаясь, произнесла Анна и едва не заплакала. – Бог свидетель, в этих обвинениях нет ни капли правды, потому что я так же свободна от мужского общества, как и от греха, и я верная, венчанная жена короля. Мастер Кингстон, вам известно, почему я здесь?

Похоже, вопрос Кингстона озадачил.

– Если бы я знал, то все равно не имел бы права обсуждать это с вами.

– Когда вы в последний раз видели короля? – не отступалась Анна.

– На турнире в Майский день.

– Прошу вас, скажите, где находится милорд отец мой? – молила Анна.

Отец имел влияние. Он, конечно же, мог за нее вступиться.

– Я видел его перед обедом при дворе.

Знает ли отец о том, что происходит? Он был членом королевского Тайного совета, и его назначили в это Большое жюри. Анна вспомнила, каким озабоченным выглядел отец в момент их последней встречи. Неужели он знал о готовящемся аресте и не предупредил ее? А Джордж? Если бы Джордж знал, то перевернул бы ради ее спасения небо и землю. Поговорил бы с королем и бесстрашно бросился бы на ее защиту. Анна не могла вынести мысли о том, как будет переживать брат, услышав о ее аресте.

– А где мой милый брат?! – в отчаянии воскликнула она.

– Я оставил его во дворце Йорк, – ответил Кингстон.

Леди Кингстон потянулась и положила ладонь на руку Анны:

– Мадам, бесполезно сходить с ума.

Но Анну обуял страх. Она вспомнила, что еще кто-то неназванный был обвинен в измене. Кто это мог быть?

– Я слышала, что вместе со мной обвинили троих мужчин, – сказала она, – но не могу ответить на это ничем иным, кроме «нет»! Я не сделала ничего дурного, даже если мне придется в доказательство этого обнажить свое тело!

Сказав это, Анна изобразила, будто распахивает лиф платья, а потом истерически расхохоталась над абсурдностью своих слов. Кингстон напомнил ей, что Норрис и Смитон свидетельствовали против нее. От Смитона этого можно было ожидать, потому что он не джентльмен, но не от Норриса. Он ни за что бы ее не предал.

– О Норрис, неужели вы обвинили меня? – выпалила она, и плач перешел в слезы. – Вы теперь вместе со мной в Тауэре, и нам суждено умереть. И вы, Марк, тоже здесь, – сетовала она, вспоминая, что тот тоже невинен. Потом подумала о матери, которая до сих пор лежала больной в Хивере. Новость об аресте дочери и все эти шокирующие наветы плохо скажутся на ней. – О мать моя, ты умрешь от горя! – воскликнула она.

Мысль была невыносимой, и Анна быстро сменила тему, заговорив о своих опасениях за леди Уорчестер, ребенок которой мог умереть во чреве.

– А что стало причиной? – спросила леди Кингстон.

– Огорчение из-за того, что случилось со мной.

Наступила тишина. Анна повернулась к констеблю. Ей отчаянно хотелось узнать, совершат ли над ней правосудие.

– Мастер Кингстон, я умру без суда?

Тот покачал головой:

– Самым ничтожным подданным короля не отказывают в этом.

Анна засмеялась. И не могла остановиться.

Было десять часов. Священник давно ушел, и Анна у себя в кабинете заканчивала читать молитвы, предписанные ей в качестве легкого наказания, когда услышала, как леди Кингстон сказала в соседней комнате ее теткам, что Смитону наконец нашли комнату в Тауэре и что она хуже, чем у Норриса. Боже, знать бы, где разместили Норриса. Однако, упав в изнеможении на кровать после самого ужасного дня в своей жизни, Анна почувствовала, что даже присутствие его где-то рядом – слабое утешение.

Спать было невозможно. Анну и до ареста мучили кошмары, но теперь они стали в сотню раз хуже. Она не сомневалась: Генрих хочет от нее избавиться, чтобы взять себе третью жену, которая родит ему сыновей, не создавая проблем, возникших, когда он пытался отделаться от Екатерины. Но она, Анна, согласна уйти тихо – если только ей представится такой шанс – и заявит об этом, как только сможет. Вероятно, это единственный способ сохранить жизнь. Или Генрих просто пытается запугать ее, чтобы добиться покорности? Сколько раз его угрозы оказывались пустыми словами… Не может быть, чтобы он хотел ее смерти, ведь когда-то она так много для него значила.

Анна старалась побороть страшные видения того, как встает на колени перед колодой и ждет, когда опустится топор… Ужасно! И она еще думала, что изнасилование – самое страшное, что может сотворить мужчина с женщиной! Мысли шли по одному и тому же кругу – бесконечная, вьющаяся спиралью пытка.

Наконец за окном забрезжил свет еще одного яркого майского дня.

Через несколько часов Анне разрешили посидеть в обнесенном со всех сторон стеной Саду королевы с нестриженой лужайкой и неухоженными цветочными клумбами. Ее сопровождали четыре стражницы, и Анна заметила, что леди Кингстон, якобы занятая шитьем, пристально следит за ней. Открытая враждебность леди Шелтон ничуть не смягчилась. Это было обидно, особенно после того, как Анна оказала ей честь, назначив ко двору Елизаветы.

– Почему вы так злитесь на меня, тетушка? – рискнула спросить Анна.

– Вы сами знаете! – прошипела леди Шелтон. – Не хватило вам того, что вы опозорили нашу семью, так еще разрушили репутацию моей Мадж! Вы будете отрицать, что толкнули ее в руки короля? Или что этот Норрис – человек, которого она любила, изменил ей с вами? Благодаря вам ее доброе имя опорочено и счастье разрушено.

– Все это неправда, – возразила Анна. – Я не позорила честь нашей семьи, потому что была верна королю. Все эти обвинения – ложь. Я никогда не обманывала ни его, ни Мадж с Норрисом. А соблазнить его милость предложила мне она сама.

– Лжете! Моя дочь никогда не сделала бы такого.

– Прошу прощения, но я вынуждена вас огорчить. Спросите ее сами.

– Я знаю, какой получу ответ. Но ваши злодеяния этим не исчерпываются, что мне прекрасно известно. Вы заставляли меня портить жизнь леди Марии, этой бедной доброй девушке, которая жила в постоянном страхе, что вы с ней расправитесь. Вам бы понравилось, если бы подобным образом обходились с вашей дочерью? Подумайте об этом, мадам, потому что, возможно, скоро вас здесь не будет и вы не сможете ее защитить.

– Леди Шелтон, думаю, вы сказали достаточно, – подала голос леди Кингстон.

Анна вся дрожала. Она действительно могла встретить смерть, и если что и тяготило совесть, так это ее обращение с Марией.

Леди Кингстон смотрела на Анну с жалостью.

– Полагаю, вам следует воздержаться от угроз, – заметила она леди Шелтон. – Нам пока не известно, что произойдет с королевой. Мы ждем распоряжений короля.

Значит, надежда все-таки была. Анна не знала, сколько еще сможет продержаться в обстановке неуверенности и постоянно переходя от надежды к отчаянию, но твердо решила: если Генрих освободит ее, она будет по-настоящему добра к Марии и постарается загладить вину за все неприятности, которые ей причинила.

Миссис Коффин, которая кормила птиц крошками со стола, села рядом с Анной:

– Мне очень жаль, что вы оказались в столь трудном положении. Я не могу понять, почему так случилось. Говорят, все произошло из-за каких-то слов вашего камергера. Зачем сэр Генри Норрис клялся отцу Скипу в том, что вы добродетельная женщина? К чему вообще заводить разговор о подобных вещах?

Анну осенило: миссис Коффин и остальные дамы были приставлены следить за ней и выуживать признания в прегрешениях, чтобы она собственными устами подтвердила обвинения. Без сомнения, всякое ее слово передавали Кингстону, а потом и Генриху!

– Я попросила его сделать это, – сказала Анна, решив, что наилучшая тактика – говорить правду. – Мы с ним в шутку обменялись несколькими фразами, не больше, и боялись, что нас могли подслушать и неправильно истолковать наш разговор. – Она вспомнила ту злополучную беседу с Норрисом.

– Вам следует знать, что прямо сейчас Тайный совет допрашивает сэра Фрэнсиса Уэстона на предмет его отношений с вашей милостью, – пристально вглядываясь в нее, сообщила миссис Коффин.

Еще и Уэстон! Не он ли тот третий мужчина?

– Боюсь, он расскажет больше других, – призналась Анна. – Он считает, что Норрис в меня влюблен. – И она передала содержание своего разговора с Уэстоном о том, почему Норрис не спешит заключить брак с Мадж. – Вот и вся так называемая измена. – Она сверкнула глазами в сторону леди Шелтон и снова повернулась к миссис Коффин. – Меня не обвинят. Нет никаких доказательств. Что они могут мне предъявить? Если они пытаются выжать что-то из таких пустых разговоров, то просто роются в грязи в надежде найти способ от меня избавиться. Но мой брат за меня заступится, и Норрис тоже объявит о моей невиновности. Так же должны поступить Уэстон и Смитон.

– Лорд Рочфорд тоже арестован. Он здесь, в Тауэре. – Леди Кингстон не смотрела Анне в глаза, в которых застыл ужас.

И Джордж тоже? В этом не было никакого смысла. Его-то зачем арестовывать? Не дай Бог, раскроется его роль в смерти Екатерины. Если об этом известно Шапуи, Генриху придется примерно наказать Джорджа, чтобы удовлетворить императора, дружбы которого он добивался. А она, Анна, как честно признавался сам Карл, оставалась препятствием к этому. Или ради заключения союза с империей ее враги пытались представить дело так, будто она и ее друзья являются соучастниками убийства? Что тут главнее: прелюбодеяние или убийство?

– Это уже напоминает фарс, – заявила Анна. – Прошу вас, леди Кингстон, пошлите за вашим мужем, мне нужно поговорить с ним.

Вскоре перед Анной стоял со шляпой в руках сэр Уильям.

– Мне сказали, что милорд брат мой находится здесь, – начала разговор Анна.

– Это правда, – подтвердил констебль.

– Но почему?

– Вы знаете, что я не могу обсуждать это с вами.

Анна вздохнула:

– Очень рада, что мы оказались рядом.

Анну вдруг поразила мысль: если Джордж и Норрис оба здесь, то за нее действительно больше некому заступиться, она осталась совершенно одна, без друзей.

Кингстон прочистил горло:

– Мадам, я могу также сообщить вам, что в Тауэре находятся еще четыре джентльмена по вашему делу: сэр Фрэнсис Уэстон, сэр Уильям Бреретон, сэр Томас Уайетт и сэр Ричард Пейдж.

Значит, всего шестеро, помимо ее брата! Уайетт – это еще можно было понять, ведь когда-то он любил ее, а вот Пейдж… Анна едва представляла, как он выглядит. Какой же сексуальной хищницей ее считали? Или пытались доказать, что, отчаянно желая иметь сына, она без конца меняла любовников в надежде не оставить пустой королевскую колыбель? Просто смешно. Неужели они забыли, что она без всяких проблем зачинала сыновей с Генрихом? Или они намекали, что эти сыновья – и, не дай Бог, даже Елизавета – не от Генриха?

Кое-что прояснялось. Все это грязное дело затеяно не одним Генрихом: без Кромвеля тут не обошлось, Анна была в этом уверена. Он боялся ее враждебности и нанес удар первым. Это доказывал арест Бреретона. У Кромвеля имелись с ним свои счеты. Рука господина секретаря слишком явственно читалась в этом деле. Ни прелюбодеяние, ни убийство тут ничего не значат!

Что ж, она с ним разберется!

– Мастер Кингстон, я желаю, чтобы вы передали письмо от меня господину секретарю.

– Мадам, скажите на словах, и я все ему передам.

– Тогда прошу вас сказать ему, что меня крайне удивляет отсутствие у королевского совета желания со мной встретиться. Меня вообще не допрашивали, но тем не менее арестованы семеро джентльменов. Я бы хотела получить возможность объясниться и оправдать свое честное имя.

Кингстон ничего не сказал.

Анна посмотрела вверх на безоблачное небо:

– Если добрые люди ничего не сделают, чтобы исправить мое положение, Бог продемонстрирует свое неудовольствие. Могу поспорить, что мы не увидим дождя, пока меня не выпустят из Тауэра.

– Тогда я буду молиться о ниспослании дождя, потому что нам нужна хорошая погода для посевов, – сказал Кингстон и оставил Анну.

Когда он ушел, леди Кингстон дала узнице пяльцы, кусок ткани, шелковых ниток, и Анна попыталась сосредоточиться на вышивании. Делая стежок за стежком, она все больше убеждалась в правильности своей теории насчет Кромвеля. Ни одну из ее дам не арестовали за содействие прелюбодеянию, а череда любовных связей была бы невозможна без помощи хотя бы одной доверенной служанки. Обвиняя Анну в преступлениях, которые она, предположительно, совершила, Кромвель шел на большой риск, и это показывало, в каком он пребывал отчаянии.

Однако Кромвель не дурак: какие бы доказательства он ни предъявил Генриху, они должны быть убедительными, а иначе господина секретаря ждут ужасные последствия.

За вечер Анне так надоела навязчивая бдительность и едкие замечания окружавших ее дам, что она больше не могла молчать. Когда все собрались обедать, узница повернулась к Кингстону:

– Король знал, что делал, когда поместил рядом со мной моих тетушек и госпожу Коффин.

Леди Болейн фыркнула:

– Вас привела сюда любовь к интригам, племянница.

– Я никогда не плела интриг против короля, – возразила Анна.

Наступила тишина. Паузу заполнила миссис Стонор:

– Вы знаете, из всех узников хуже других здесь обращаются с Марком Смитоном – он в кандалах.

Анну встревожили эти слова.

– Потому что он не джентльмен, – заметила она. – Я не знаю за ним никаких дурных поступков. Он всего один раз приходил в мои личные покои в Винчестере, когда я послала за ним, чтобы он сыграл для нашей компании. После этого я не разговаривала с ним до субботы перед Майским днем, когда обнаружила его у окна в моем приемном зале. – Анна рассказала, что произошло. – За это его арестовали?

Дамы молчали. Анна надеялась, они передадут, куда нужно, ее слова, сказанные в защиту Смитона.

После обеда настроение пленницы снова ухудшилось: ей предстояло провести еще одну ночь, терзаясь неопределенностью своего положения. Кингстон собирался проводить Анну в покои королевы, и тут ее прорвало:

– Милорд брат мой умрет!

– Это ни в коем случае нельзя считать решенным, – сказал констебль.

– Никогда не слышала, чтобы с королевой обошлись бы столь жестоко. Думаю, король хочет меня испытать. – И Анна залилась смехом. И было из-за чего: Генрих, который постоянно изменял ей, проверяет ее на прочность и преданность! Усилием воли она взяла себя в руки. – Мне нужно правосудие.

– Не сомневайтесь, вы его получите, – заверил Кингстон.

– В чем бы меня ни обвинили, я отвечу только одно – нет! И никто не сможет представить никаких доказательств. Тем не менее хотелось бы сделать заявление о своей невиновности. Если у меня появится такая возможность, я выиграю дело. Если бы Господь допустил, чтобы со мной были мои епископы, они, зная правду, пошли бы к королю и просили за меня. – Анну ужаснула мысль, что знавшие ее как защитницу истинной религии вдруг поверят худшим словам о ней.

Кингстон смотрел скептически, и это разозлило Анну.

– Думаю, бóльшая часть англичан должна за меня молиться. И если я умру, на вас обрушатся кары небесные, равных которым Англия еще не испытывала. Но я буду на Небесах, потому что совершила за свою жизнь много добрых дел. – И Анна снова заплакала.

В Тауэре Анна провела около недели, когда к ней пришла депутация членов Тайного совета.

– Признайтесь в ваших преступлениях, и вам будет лучше, – убеждали они.

– В каких преступлениях? – Анна смело взирала на них, держалась с королевским достоинством. – Милорды, я больше ни на что не надеюсь в этом мире, но ни в чем не признáюсь, особенно в том, чего не совершала. Сейчас я желаю только одного: быть избавленной от этого чистилища на земле, чтобы я смогла отправиться на Небеса. Смерть меня больше не страшит.

Анна не кривила душой. Она стала спокойнее и смирилась с неизбежным. Ее жизнь превратилась в настоящий ад, и смерть казалась желанным избавлением от страданий.

Лорды смотрели на нее в изумлении. А чего они ждали? Слез и униженной мольбы?

Анна обвела их взглядом:

– Мне не в чем признаваться. Я все сказала.

Через два дня перед ней предстал Кингстон:

– Я пришел сказать вашей милости, что сегодня получил приказание в ближайшую пятницу доставить сэра Фрэнсиса Уэстона, сэра Генри Норриса, сэра Уильяма Бреретона и Марка Смитона в Вестминстер-Холл, где их будут судить за измену.

То есть через два дня.

– А что насчет лорда Рочфорда и меня?

– Об этом никаких указаний я не получал, мадам.

– Это возмутительно! – вспыхнула Анна. – Нас всех должны судить в одно время. Исход одного суда может повлиять на другой.

– Мадам, – начал терпеливо объяснять Кингстон, – эти мужчины не знатного происхождения, и их будут заслушивать те, кому поручено выдвигать против них обвинения. Вы и лорд Рочфорд имеете право на суд пэров, равных вам.

Анна знала: кто будет вершить суд, значения не имеет. Закон по отношению к подозреваемым в измене суров. Она слышала только об одном оправданном по такому делу.

– А что с господином Уайеттом и господином Пейджем? – спросила она.

– Насчет них никаких приказаний не поступало.

В день суда Анна была на грани отчаяния и беспрестанно посылала узнать, не вернулся ли Кингстон. Ближе к вечеру он явился. При виде его мрачного лица Анна начала опасаться худшего.

– Скажите! – взмолилась она. – Их признали виновными?

– Всех, – произнес констебль и сглотнул.

– В чем?! – вскричала Анна.

– Я не могу обсуждать вердикт с вашей милостью.

– Тогда, по крайней мере, скажите, заявили ли они о моей невиновности?

– Только Смитон признал свою вину. Но вердикт был вынесен единогласно.

Это было хуже ночных кошмаров, которые преследовали ее по ночам.

– Что с ними будет? – прошептала Анна, боясь услышать ответ.

Кингстон выглядел подавленным:

– Они претерпят смерть, которая полагается изменникам.

«Только не Норрис!» – кричало ее сердце.

Не этот честный, преданный человек. Не Уэстон, ведь он так молод и полон жизни; и не Бреретон, единственное преступление которого состояло в том, что он нанес обиду Кромвелю; и не Смитон, несмотря на всю его невыносимую заносчивость! Этого не должно произойти. И что тогда ждет ее и Джорджа? Все они обречены.

На следующий день Кингстон вернулся:

– Мадам, я получил приказ от короля в понедельник доставить вашу милость и лорда Рочфорда к лорду-распорядителю суда пэров для судебного разбирательства, которое состоится здесь, в Королевском зале.

Значит, из Тауэра ей не выйти. Они, несомненно, опасались демонстраций в ее поддержку или, скорее, против нее.

– Но мне так и не сказали, какие преступления вменяют в вину! – воскликнула Анна. – Как я могу подготовиться к защите?

– Мадам, вы услышите обвинительный акт в суде, где будут зачитаны и показания свидетелей.

– Мне не назначат адвоката, который будет выступать от моего имени?

Кингстон чувствовал себя все более неуютно.

– Мадам, обвиняемым в измене запрещено иметь законных представителей в суде. Также вы не имеете права сами привлекать свидетелей.

Тут Анна горько рассмеялась:

– В любом случае сомнительно, чтобы кто-нибудь согласился вступиться за меня. Так как же мне защищаться?

– Вы можете спорить с обвинителями.

– Вы говорили, что я получу правосудие! – напомнила Анна. – Это выглядит пародией на него.

Кингстон немного ослабил служебную сдержанность, и Анна увидела в его глазах сочувствие.

– Как сказал однажды мой добрый друг кардинал Уолси: если обвинителем выступает Корона, суд вынесет вердикт, что это Авель убил Каина.

Осознание того, что она сама попала в столь же отчаянное положение, какое подстроила для Уолси, было горьким.

– Тогда мне придется сражаться без оружия, – прошептала Анна.

Кингстон поспешил удалиться, сославшись на занятость, и оставил пленницу наедине с ее страхами и разочарованиями. Остаток дня и все воскресенье Анна провела, наблюдая из окна за тем, как внутренний двор Тауэра превращался в арену бурной деятельности: рабочие несли доски и деревянные шесты в соседний Королевский зал для создания помоста, возбужденный Кингстон руководил ими, служители бегали туда-сюда, выполняя его распоряжения. Глядя на дорогую мебель, которую вносили в зал: огромный позолоченный помост с гербами Англии, столы, турецкие ковры, мягкие стулья и сундук с серебряными кубками, Анна осознала, что суд пройдет в обстановке, соответствующей ее статусу: торжественно и с церемониями. Все-таки она была королевой Англии.

Глава 27. 1536 год

Анна ждала на крыльце с Кингстоном, сэром Эдмундом Уолсингемом, четырьмя своими надсмотрщицами и – приятный сюрприз – четырьмя бывшими фрейлинами: Нэн Сэвилл, Марджери Хорсман, Мэри Зуш и сестрой Норриса – еще одной Мэри. Видеть их всех было большим утешением. Анна едва не расплакалась, обнимая девушек, хотя явное смятение, запечатленное на лицах фрейлин, ее встревожило. Они слышали, что говорят при дворе. Известно ли им нечто такое, чего не знает она?

Наконец-то у Анны приличная свита, но это не придворный церемониал. Главный тюремщик Тауэра находился рядом, а впереди и позади Анны стояли стражники.

Из зала доносился гул голосов. Внутри, наверное, яблоку негде упасть. Еще до рассвета перед входом выстроилась целая очередь из простолюдинов, которые хотели попасть на суд. По крайней мере, ее будут судить на глазах у народа.

Анна услышала голос, призывавший к тишине, потом грубоватые интонации Норфолка. По словам Кингстона, дядя исполнял роль лорда-распорядителя.

– Господин главный тюремщик Тауэра, введите заключенную! – провозгласил он.

В дверях появился распорядитель и кивком подал знак. Анна высоко подняла голову, как подобает королеве, и прошла вслед за ним в просторный зал, уставленный скамьями. Она понимала, что на нее смотрит тысяча глаз. Лавки и трибуны, установленные вдоль стен, были заполнены зрителями. Анна, облаченная в платье из черного бархата поверх алого дамастового киртла и в маленьком берете, на котором бойко торчало черно-белое перо, знала, что являет собой величественную фигуру. Эти предметы гардероба оказались среди тех, что уложили в сундук и доставили в Тауэр вскоре после ее ареста.

Она была искренне рада, что не поддающаяся контролю истерия, которой сопровождалась первая неделя заключения, сошла на нет. Анна чувствовала себя спокойной, полной достоинства и готовой встретить любой исход, который Судьба – или Генрих – припасли для нее. Господь идет рядом с ней, это она отчетливо ощущала, и в Нем собиралась черпать силы.

На главного тюремщика Тауэра Анна старалась не смотреть. Он чинно вышагивал сбоку с церемониальным топором в руках; лезвие было повернуто в сторону от нее в знак того, что подсудимая еще не признана виновной. Впереди, на троне под балдахином с королевскими гербами восседал представлявший короля дядя Норфолк. Он опирался на длинный белый жезл – атрибут его должности; в кресле у ног Норфолка расположился его сын, кузен Анны Суррей, с золотым жезлом, которым Норфолк владел как граф-маршал Англии. По правую руку от герцога находился лорд-канцлер Одли, по левую – герцог Саффолк; оба верные служаки, которым можно доверить исполнение желаний короля.

С обеих сторон от главных судей стояли пэры, пришедшие допрашивать Анну. Их было человек двадцать, даже больше, все знакомые лица. Одних она когда-то считала друзьями, другие являлись ярыми приверженцами леди Марии, третьи – родственниками или фаворитами короля. От них помощи не жди. Анна заметила Гарри Перси. Выглядел он изможденным и больным. И да упасет ее Господь, отец тоже был здесь – багров лицом и взглядом с дочерью не встречается. При виде его Анна на мгновение замедлила шаг. Каким же надо быть чудовищем, чтобы заставить отца судить своих детей? Неужели Генрих пал так низко? Или за это нужно благодарить Кромвеля?

Господин секретарь тоже присутствовал и вид имел важный и самодовольный. Его триумфальный взгляд опустился на Анну. «Победа осталась за мной», – как бы говорил Кромвель. Ему теперь нечего бояться, она для него не опасна. Анна решила обличить негодяя.

Перед ее глазами проплыли лица лорд-мэра Лондона, олдерменов, шерифов и глав гильдий. Тут же присутствовали французский посол и другие иностранные дипломаты, но Шапуи, презрительной насмешливости которого она опасалась, нигде не было видно.

В центре зала соорудили большую платформу. Анна поднялась на нее по ступенькам, подошла к барьеру и сделала реверанс перед судьями, окинув каждого испытующим взглядом. Она не покажет им страха. Все поклонились в ответ, и Норфолк предложил подсудимой занять установленное на платформе изящное кресло. Анна села, элегантно расправив юбки. Рядом с креслом стоял маленький столик, на котором лежала ее корона, словно в напоминание зрителям о высоком ранге представшей перед судом. Должно быть, корону доставили из сокровищницы, благо она находилась неподалеку.

Пошуршав бумагами и старательно откашлявшись, сэр Кристофер Хейлз, генеральный прокурор, встал, чтобы зачитать обвинительный акт. Голос его разнесся по всему залу.

– Королева Анна, будучи супругой короля Генриха Восьмого в течение трех лет и более, презрев законный, прекраснейший и благороднейший брак с владыкой нашим королем, злоумышляя в сердце своем против владыки нашего короля, поддавшись дьявольскому искушению и забыв Бога, ежедневно удовлетворяла свои нездоровые плотские аппетиты, вела себя лживо и предательски, вела низкие разговоры, награждала поцелуями, ласками, подарками и прочими постыдными приманками многих приближенных короля, чем соблазнила их стать своими любовниками.

Анна подняла вверх руку.

– Не виновна, – твердо произнесла она. – Все это ложь.

Сэр Кристофер гневно взглянул на нее:

– Мадам, у вас будет время ответить. Позвольте мне закончить. Гм… Некоторые из слуг поддались на ее гнусные провокации…

Он назвал Норриса, Уэстона, Бреретона и Смитона, потом зачитал длинный список дат, в которые прелюбодеяния якобы имели место. Анна слушала с возрастающим изумлением: составитель обвинения позволил себе возмутительную небрежность.

Стыдно было слушать описания того, как она сладкими речами, поцелуями, ласками, и не только, побуждала обвиняемых мужчин вступать в незаконные половые сношения с ней. Но больше всего озадачили даты. В списке значилось много таких, когда контакты между нею и предполагаемыми любовниками вообще не могли происходить, так как в эти дни она или имевшийся в виду джентльмен либо вовсе не находились в указанном месте, либо там присутствовал кто-то один из них. Тем не менее дело обставили так, что опровергнуть обвинительный акт было совершенно невозможно, поскольку в нем часто повторялось: прелюбодеяния совершались много раз до и после указанных дат. Как и боялась Анна, это была пародия на правосудие.

– Не виновна, – повторила она.

Анна размышляла, какую роль в этой игре отвели Джорджу и когда наконец сэр Кристофер доберется до обвинений в заговоре, и тут услышала имя брата.

– Помимо этого… – генеральный прокурор сделал паузу для усиления эффекта, – королева обвиняется в том, что побуждала своего родного брата, Джорджа Болейна, рыцаря, лорда Рочфорда, осквернять ее, соблазняя поцелуями, подарками и украшениями, а также языком, который засовывала в рот упомянутого Джорджа, а упомянутый Джордж проникал языком ей в рот, что противно велениям Господа Всемогущего, равно как и законам человеческим и Божественным. Тогда как он, Джордж Болейн, презирая Божьи установления и все прочие нормы, принятые среди людей, осквернял и познавал плотски названную королеву, свою собственную сестру.

Анна едва не умерла от стыда. Ее так сильно затрясло, что она подумала: смерть близка. Возмутительно! Неужели им мало выставить ее самым низким распутным чудовищем? Нет, невозможно, чтобы ее всерьез подозревали в плотской связи с Джорджем! Это было подло, позорно, тошнотворно, и если щеки Анны пылали, то лишь оттого, что все внутри у нее восставало против столь грязных обвинений.

– Не виновна! – в очередной раз громко повторила она.

Однако сэр Кристофер еще не закончил.

– Более того, – продолжил он, – королева и другие изменники обсуждали и представляли себе смерть короля, и королева часто обещала выйти замуж за одного из предателей, когда король покинет этот мир, утверждая, что никогда не будет любить короля в сердце своем.

– Никогда такого не было! – провозгласила Анна. – Это величайшая из клевет!

Сэр Кристофер разошелся, и его невозможно было сбить.

– Милорды, подумайте о том, какое воздействие произвело все это на нашего суверена и владыку короля. Только недавно услышав об этих постыдных, отвратительных преступлениях, пороках и изменах, совершенных против него, он испытал такое внутреннее неудовольствие и такие тяжелые чувства, что это нанесло вред его здоровью и телу, а также подвергло опасности наследников короля и королевы, породило их унижение.

Генрих страдал? А каково ей, Анне, на которую при всем честном народе обрушили столь грязные и несправедливые обвинения? Знал бы кто-нибудь, чего ей стоило спокойно сидеть на месте, слушать судей и при этом сохранять вид безвинно оскорбленной особы, каковой она и являлась! Анна чувствовала себя замаранной, оплеванной, будто ей и впрямь было чего стыдиться.

Наконец сэр Кристофер умолк.

– Теперь вы можете ответить на обвинения, мадам, – обратился он к Анне.

Важно было сохранять спокойствие и не возражать слишком многословно, хотя Анна долго терпела и сдерживалась. Она обвела взглядом выжидательно смотревших на нее людей.

– Я никогда не обманывала короля, – заявила она. – Я хорошо помню, что в половину из тех дней, когда, согласно обвинению, совершала измены, даже не находилась в одном доме с упоминаемым мужчиной, или была беременна, или недавно родила. Спросите ваших жен, милорды, какой женщине захочется развлекаться с мужчиной в такие моменты?

В зале раздался гомон голосов и смешки. Хорошо. Хоть кого-то она привлекла на свою сторону.

– Но подумайте, что влекут за собой обвинения в прелюбодеяниях в эти дни? – продолжила Анна. – Они пятнают моих детей от короля, намекают, что не он зачал их, и меня это шокирует. Оспаривать законность рождения наследников короля – измена, и, возводя на меня подобные поклепы, мои обвинители ее совершают! Мне известно, что по крайней мере в один из дней, когда я якобы соблазняла своих любовников, я находилась под постоянным наблюдением. Милорды, я не так глупа.

Снова послышался смех. Анна подождала, пока он стихнет:

– Теперь я должна опровергнуть серьезное обвинение в злом умысле причинить смерть королю. Оно самое отвратительное из всех – государственная измена первого порядка. Будь я виновна в ней, мне пришлось бы признать себя достойной смерти. Но когда я будто бы планировала эту измену, вдовствующая принцесса была еще жива, и что дала бы мне смерть короля? Если бы он ушел из жизни тогда, вполне мог начаться бунт в поддержку леди Марии или даже гражданская война. – Анна сделала паузу, чтобы ее слова были осмыслены. – Какую пользу принесло бы мне убийство моего главного защитника и вступление в брак с любым из обвиняемых мужчин? Ни один из них не мог дать мне того, что дал король. – Она собралась с духом, чтобы продолжить. – А что касается обвинений в инцесте, то совершенно очевидно: мои враги измыслили его, чтобы возбудить ненависть и возмущение против меня. Относительно обвинений в изменах могу добавить, что совершение подобных преступлений было бы невозможным без содействия служивших у меня женщин, которые являются свидетельницами всей моей частной жизни. А ни одну из них не привлекли к ответственности за недонесение о преступлении. – Анна обвела дерзким взглядом судилище и оказалась вознаграждена за смелость несколькими негромкими одобрительными возгласами. – Более того, – расхрабрившись, вновь заговорила она, – я знала, что мне угрожали враги. Понимала, что за мной неотступно следят и что мои недоброжелатели всегда начеку. Нужно быть крайне недалеким человеком, чтобы совершать проступки, зная, что с вас не сводят злых глаз.

Генеральный прокурор и Кромвель встали.

– Признайтесь! Обвинения доказаны! – прорычал сэр Кристофер.

– Я опровергаю их все! – твердо заявила Анна.

Слово взял Кромвель.

– Было ли заключено устное соглашение между вами и Норрисом, что вы поженитесь после смерти короля, на которую вы надеялись?

– Нет, не было.

Взглядом Анна его не удостоила.

– Вы танцевали в своей опочивальне с джентльменами из личных покоев короля?

– Я танцевала с ними в своей гостиной, и при этом всегда присутствовали мои дамы.

– Вас видели целующейся с вашим братом, лордом Рочфордом.

– Милорды, я протестую! – выкрикнула Анна. – У кого из вас есть жена, сестра или дочь, которая не целует иногда своего брата?

Кромвель пропустил это мимо ушей:

– Вы не можете отрицать, что в письме к брату сообщали о своей беременности?

– А почему бы мне не написать ему? Я сообщила об этом всей семье. С каких пор это стало преступлением?

– Некоторые могут посчитать это доказательством того, что ваш брат является отцом вашего ребенка.

Анна ответила на это заявление презрительным молчанием, которого оно заслуживало, и лишь изумленно выгнула брови.

Атаку возобновил сэр Кристофер:

– Вы с вашим братом смеялись над костюмом короля и его стихами.

Эти слова Анна тоже гордо оставила без ответа. Ее обвинители действительно рыли носом землю в поисках всякой дряни.

– Вы разными способами демонстрировали, что не любите короля и устали от него. Милорды, разве это не поразительное поведение со стороны женщины, которой король оказал честь, женившись на ней?

Лорды мудро закивали.

– Я люблю милорда короля, как мне велит честь и душевная склонность, – громко выразила протест Анна. – Я всю жизнь блюла свою добродетель, как полагается королеве. Все это дело, состряпанное против меня, – сплошная ложь и клевета!

Заявление возбудило ропот среди зрителей, и Анна почувствовала: многие из них выражают сомнения в обоснованности обвинений. Некоторые смотрели на Анну и одобрительно кивали.

– Но ваши любовники признались.

– Четверо из них заявили о своей невиновности, – напомнила Анна судьям. – Остается только несчастный Смитон. Одного свидетеля недостаточно для обвинения человека в государственной измене.

– В вашем случае достаточно, – возразил Кромвель. – Кроме того, у нас есть письменные показания свидетелей. Пусть их зачитают.

Ничего нового к делу Короны они не добавили, но Анну глубоко задели упоминания о том, что леди Уорчестер дала показания о ее мнимых отношениях с Джорджем и Смитоном, а леди Уингфилд по секрету сообщала своей приятельнице, что королева – распутная женщина.

– Но леди Уингфилд умерла, – возразила Анна, – так что ее слова могли быть переданы только через третьих лиц, и я полагаю, их нельзя принимать в качестве свидетельских показаний. Повторяю, все, что вы приписываете мне, неправда. Я не совершила никаких проступков.

Генеральный прокурор смотрел на нее так, будто она изъяснялась на иностранном языке.

– За сим рассмотрение дела Короны завершено, – провозгласил он. – Милорды, нужно ли вам время, чтобы вынести вердикт?

Лорды кивнули в знак согласия и начали переговариваться друг с другом. Едва способная вынести напряжение момента, Анна следила за тем, как несколько пэров перешли на другую сторону зала, чтобы обменяться мнениями со своими визави. Она вглядывалась в их лица, пытаясь определить, что у них на уме, но прийти к какому-либо заключению было невозможно. Своих намерений пэры ничем не выдавали. Во рту у Анны пересохло, ладони стали липкими. Ей хотелось только одного: чтобы это испытание завершилось.

Наконец Саффолк подал знак сэру Кристоферу Хейлзу.

– Милорд Суррей, призываю вас первым произнести свой вердикт, – произнес генеральный прокурор.

– Виновна! – заявил Суррей.

– Милорд Саффолк?

– Виновна!

– Милорд Уорчестер?

– Виновна!

– Милорд Нортумберленд?

Гарри Перси встал. Лицо его было мертвенно-бледным, но голос не дрогнул.

– Виновна!

А потом – чего еще она ожидала? – один за другим бароны и графы поднимались со своих мест и повторяли одно и то же, пока сэр Кристофер не подошел к отцу Анны, который выглядел совершенно убитым.

– Милорд Уилтшир?

Отец медленно поднялся на ноги. Ему было никак не раскрыть рот.

– Милорд?

– Виновна! – буркнул тот.

Его заставили. Анна понимала и одновременно ужасалась, что отец вынес ей смертный приговор: купил себе безопасность, предав собственных детей. Это казалось страшнее той жестокой участи, которая ждала ее саму. Но все же отец должен был подумать о матери. Он спасал осколки своей жизни, хотя ему придется жить под грузом совершенного предательства.

Сэр Кристофер Хейлз строго посмотрел на Анну:

– Узница, встаньте у барьера, чтобы выслушать решение суда.

Анна встала. Все казалось ей нереальным. По рядам заполненных публикой скамей волной прокатился возбужденный гул голосов, но она едва слышала его.

Саффолк подошел к барьеру и обратился к Анне:

– Мадам, вы должны передать корону в наши руки.

Анне стало ясно, что ее ждет самое худшее. Она взяла корону и протянула Саффолку, понимая, что это символический акт, которым она лишает себя атрибутов своего высокого статуса. Властью она больше не обладала.

– Я не виновна в преступлениях против его милости, – заявила Анна, но Саффолк никак на это не отреагировал.

– От имени короля я лишаю вас титула леди маркизы, – провозгласил он.

– Я охотно уступаю его господину моему супругу, который даровал мне его, – отозвалась Анна, отмечая, что королевский титул не был упомянут.

Этого они не могли у нее отнять, по крайней мере сейчас. Он принадлежал ей, согласно Акту о престолонаследии, который объявлял ее королевой по закону, а не только по праву брачного союза с королем.

Наступила тишина. Сидевший в кресле Норфолк выпрямил спину. Анну поразило, что по его щекам текли слезы. Несомненно, они были вызваны не сожалением об участи племянницы, а скорее скорбью по потерянной семейной чести и утраченному статусу. Кроме того, этот скандал ставил под угрозу его собственную карьеру.

Норфолк сосредоточил на Анне неумолимо суровый взгляд:

– Так как вы оскорбили нашего суверена его милость короля, изменив ему, закон этого королевства гласит, что вы достойны смерти. И приговор вам такой: вы будете сожжены у столба здесь, на Тауэр-Грин, или же вам отрубят голову. Это зависит от желания короля.

С дальнего ряда трибун раздался крик, и Анна краем глаза увидела насмерть перепуганную миссис Орчард. Судьи возмущенно перешептывались, явно недовольные таким приговором.

– Должно быть либо то, либо другое, – услышала Анна чьи-то слова. – Это несправедливо по отношению к осужденной.

Норфолк гневно взглянул на говорившего, но в этот момент завалился набок в своем кресле Гарри Перси. Очевидно, упал в обморок. Сидевшие рядом лорды сделали движение, чтобы помочь, потом подбежали распорядители и вынесли страдальца из зала. Видно, слишком уж тяжким бременем оказалось для него осознание, что он обрек на смерть женщину, которую в юности очень любил.

Теперь все ждали ответного слова Анны. Она была спокойна. Сопоставить весь этот ужас со своей жизнью не получалось. Казалось, судебное разбирательство происходило во сне. Анна опустила взгляд на свои юбки и подумала: интересно, ей придется идти на костер в королевском наряде? Жаль будет понапрасну испортить хорошую одежду.

И вдруг до нее дошел весь ужас того, что ждало впереди.

– О Отец, о Создатель, Ты, который есть стезя, жизнь и истина, Тебе известно, заслужила ли я эту смерть! – воскликнула Анна, возводя глаза к небу. Она в отчаянии взирала на судей. – Милорды, я не стану называть ваше решение несправедливым, не буду настаивать, что сказанное мной в свою защиту могло поколебать вашу убежденность в моей виновности. Мне хочется верить, что у вас есть достаточные основания сотворить то, что вы сотворили, только они должны отличаться от обсуждавшихся в суде, потому как я не совершала поставленных мне в вину преступлений. Я всегда была верной супругой короля, хотя и не утверждаю, что неизменно демонстрировала покорность, которой заслуживала его доброта ко мне. Признаюсь, я ревновала и подозревала его, и у меня не хватало сдержанности и мудрости, чтобы неизменно скрывать это. – Анна сделала паузу, смиренно склонив голову, потом ее голос зазвучал вновь, громко и уверенно. – Но Господу известно, и в этом Он мне свидетель: ни в каких других грехах против короля я не повинна. Не думайте, будто я говорю это ради того, чтобы продлить себе жизнь, ведь Тот, кто спасает от смерти, научил меня умирать, и Он укрепит мою веру. Я знаю, эти мои последние слова не принесут пользы, но говорю их для подтверждения своей добродетельности и оправдания чести. – Она посмотрела в упор на отца, который отвел взгляд. – А что касается моего брата и других, неправедно осужденных, я бы охотно претерпела множество смертей, лишь бы избавить их от злой участи, но так как вижу, что это угодно королю, то с готовностью приму смерть вместе с ними, уверенная, что войду в жизнь вечную, и буду вести ее в мире и радости с молитвами Богу за короля и вас, милорды.

Слова Анны были встречены гробовым молчанием. Пэры снизошли до того, чтобы принять удрученный вид. Действительно ли они искренне считают ее виновной? Ясно, что Генрих был в этом убежден, а раз его воля явлена, никто не смел ей противиться. Анна снова взглянула на своих обвинителей, задержалась на Хейлзе и Кромвеле:

– Судья всего мира, средоточие правды и справедливости, ведает истину, – напомнила она, – и я молюсь, чтобы в своей безмерной любви Он проявил сострадание к тем, кто осудил меня на смерть. – Она помолчала и добавила: – Я прошу только дать мне немного времени, чтобы облегчить свою совесть.

До Анны донеслось несколько приглушенные всхлипов. Норфолк снова проливал слезы. Даже у Кромвеля в глазах промелькнула жалость.

Суд встал. Анна сделала реверанс перед пэрами, потом вперед вышел Кингстон, чтобы вывести ее из зала, за ними последовала леди Кингстон. Главный тюремщик вышагивал рядом, теперь его церемониальный топор был повернут к Анне, чтобы показать ожидавшей на улице толпе, что она осуждена на смерть.

Анне сказали, что теперь будут судить ее брата, и она молилась о возможности увидеть его хоть на миг и сказать несколько слов утешения, но Джорджа нигде не было видно. Когда она покинула зал, позади поднялся шум голосов.

Вернувшись в свои покои, Анна с облегчением узнала, что отныне прислуживать ей будут только леди Кингстон, тетя Болейн, миссис Орчард и четыре фрейлины. Леди Шелтон и миссис Коффин отстранены от своих обязанностей.

Анна упала на кровать, и только теперь ее охватил ужас. Внутренне она вся сжималась, представляя жар пламени, опаляющего плоть, и терзалась мучительным, неописуемым страхом быть сожженной заживо. Пришлось даже заткнуть рот углом одеяла, чтобы не закричать.

Джорджа тоже осудили и приговорили к смерти как изменника.

– Но так как он благородный человек, король почти наверняка заменит ему недостойную казнь на отсечение головы, – мягким тоном сказал Кингстон.

Он осторожно ходил вокруг Анны с того момента, как она, изможденная и слабая, появилась из своей спальни.

– Он отрицал обвинения? – с тревогой ожидая ответа, спросила Анна.

Теперь, когда вердикт был вынесен, констеблю, похоже, захотелось поговорить.

– Да, он отвечал судьям так благоразумно и мудро, что любо-дорого было слушать. Он ни в чем не признался, но ясно дал понять, что не совершал никаких проступков. Сам Томас Мор не мог бы ответить лучше.

Храбрый Джордж! Он не смалодушничал и не подвел ее.

– Это жена дала против него показания и обвинила в инцесте, – добавил Кингстон.

Джейн, маленькая мегера! Как подло она отомстила Джорджу за дурное отношение и за смерть Фишера.

– Похоже, она раскрыла эту постыдную тайну больше из ревности, чем из преданности королю, – продолжил Кингстон.

– С чего бы ей ревновать? – воскликнула Анна.

– Кажется, она считает, что муж любил вас больше, чем ее, мадам.

– Она хочет, чтобы все так думали. А на самом деле просто выступает за леди Марию. И стремится уничтожить меня и весь мой род.

– Думаю, многие согласились бы с вашей милостью, – поддакнул констебль. – Говорят, на кону стояли большие деньги, если бы лорда Рочфорда оправдали.

– Как отреагировал на приговор мой брат?

– Храбро. Он сказал, что всякий человек грешен и все заслуживают смерти. Потом добавил: раз уж ему суждено умереть, то он не будет настаивать на своей невиновности, но признается, что достоин казни.

Анна собралась было возразить: мол, Джордж никогда не возвел бы обвинение на них обоих такими словами. Но потом ее осенило: он говорил вовсе не об инцесте, а об убийстве.

Миссис Орчард, которая оставалась в зале суда и следила за процессом над Джорджем, поспешила утешить Анну.

– Он не позволит им убить вас, – сказала она, прижимая Анну к своей пышной груди, будто та снова стала маленькой девочкой. – Когда придет время, вы получите отсрочку, вот увидите.

– Да. – Анна всхлипнула. – Молюсь, чтобы вы оказались правы.

– Во время суда над вашим братом произошло кое-что странное, – продолжала миссис Орчард.

Анна села прямо:

– Что?

– Его обвинили в распространении слуха, будто вы по секрету говорили леди Рочфорд что-то про короля. Что именно, произнесено не было, но они написали на листе бумаги какие-то слова и показали лорду Рочфорду, приказав не произносить их вслух. Но он произнес. Он прочитал, что вы сказали леди Рочфорд, будто король не может совокупляться с женщиной, так как не обладает ни потенцией, ни жизненной силой.

– Никогда я такого не говорила! – вспыхнула Анна. – Это неправда, и зачем я стала бы такое придумывать?

Однако она знала ответ. Если Генрих не мог зачать ее детей по причине импотенции, значит это должны были сделать другие. Хотя могло быть и более зловещее объяснение: всему миру известно, что мужское бессилие вызывают колдовством. Так вот почему сэр Кристофер произнес загадочные слова о том, что телу короля причинили вред. Неужели они намекали, что это она навела на Генриха порчу, чтобы сделать неспособным зачинать сыновей, которых она сама так страстно желала иметь? Полная бессмыслица.

– Вот что ответил им ваш брат. Он сказал: «Я этого не говорил!» И настойчиво повторил, что никогда не стал бы возбуждать подозрений, которые могли поставить под сомнение законность потомства короля.

Нет, он не стал бы, но это изо всех сил старались сделать другие. Анна не смела думать, какие последствия это может иметь для Елизаветы. Она вообще не смела думать о Елизавете, а то сошла бы с ума.

На следующий день после суда Кингстон сообщил Анне, что отправляется в Уайтхолл для встречи с королем. В ней загорелась слабая надежда, особенно когда констебль сказал, что осужденные мужчины должны умереть на следующий день, а по поводу ее казни не поступало никаких инструкций и дата еще не определена.

– Сэр Уильям, вам сказали, как… как я умру? – запинаясь, спросила Анна.

– Нет, мадам. Сегодня я рассчитываю выяснить, как будет угодно королю распорядиться насчет вас, ваших удобств и того, как следует с вами обращаться.

– Молюсь, чтобы он вывел меня из этого ужасного положения. Больше всего меня терзает неизвестность. Если бы я знала, чего ожидать, то смогла бы подготовиться и достойно встретить свою судьбу.

Серые глаза Кингстона были полны сочувствия. Анна подозревала, что он начал симпатизировать ей и не верил возведенным на нее обвинениям.

– Я постараюсь ради вас, – обещал он.

В тот же вечер в приемный зал Анны ввели архиепископа Кранмера. Увидев его, Анна в слезах упала на колени, схватила и стала целовать подол его облачения:

– О мой дорогой друг! Какое утешение видеть вас!

Кранмер преклонил колена рядом, его грубоватое лицо исказилось от волнения.

– Король назначил меня вашим исповедником. Ох, Анна! Мне невероятно жаль, что выдвинутые против вас обвинения были доказаны. Я говорил, что не могу поверить в это. Сказал, что никогда не имел лучшего мнения ни об одной женщине и любил вас за вашу любовь к Господу и Евангелию, но они мне такого наговорили!

– Все это ложь, – заверила Анна. – Мои враги объединились, чтобы избавиться от меня, и настроили против меня короля. Скажите, он действительно верит во все эти обвинения?

У Кранмера был жалкий вид.

– Боюсь, что верит. Но я с ним почти не встречался в последнее время. И никто другой тоже. Он затворился от всех и согласен принимать только меня и Кромвеля. Когда я сегодня виделся с его милостью, он был задумчив. Но вы давно знаете его, Анна. Невозможно понять, что у него на уме. Он говорил о наследовании престола. Сказал, что принцесса Елизавета не может стоять на пути потомков, которых он может заиметь от своей будущей жены.

– Значит, он действительно намерен от меня избавиться, – прошептала Анна, снова ощущая, как в ней волной поднимается с таким трудом взятый под контроль страх.

Генрих собирается сделать королевой Джейн Сеймур. Хорошая же получится королева из столь хитрой и лживой особы, которая к тому же и двух слов толком не умеет связать!

– Могу только сообщить вам, что он поручил мне отыскать повод для расторжения брака, – сказал Кранмер.

– Тот брак, который вы признали благим и законным всего три года назад! – с горечью проговорила Анна. – И что будет с моей дочерью? Ее признают бастардом?

– Боюсь, что так, – признал Кранмер, заламывая руки.

Анна встала:

– Кто-нибудь указал Генриху, что абсурдно обвинять меня в супружеской неверности, если я никогда не была его законной женой? – Она безрадостно засмеялась. – Ну конечно, какая им разница? Они ведь разумно добавили к обвинениям заговор с целью умерщвления короля, а это, по всеобщему признанию, является государственной изменой!

Она смотрела на Кранмера. Он любил ее. Но восхищение ею мало значило в сравнении с желанием угодить королю, чувством самосохранения и усердием в проведении реформ. Теперь Анна, со своей подорванной репутацией, стала препятствием к этому. Но надо быть справедливой. Кранмер находился в сложном положении: ее падение могло плохо сказаться на нем – человеке, который содействовал ее браку с королем. Ему нужно было выжить, чтобы и дальше бороться за достижение поставленных целей.

– Так что же это будет? – спросила Анна. – Кровное родство? Помолвка с Гарри Перси? Безумие? Кстати, как чувствует себя Гарри Перси?

– Боюсь, он смертельно болен. – Кранмер поднялся на ноги. – Мадам, не могу же я теперь доказывать законность союза короля с вдовствующей принцессой. Нас поднимут на смех. И Перси отрицал существование между вами договоренности о браке. Остается вспомнить отношения короля с вашей сестрой. Мне известно, что епископ Рима издал разрешение на брак, в котором закрывает на это глаза, но недавний Акт о дозволении брачных союзов в особых случаях утверждает, что изданное в Риме распоряжение не считается законным, так как противоречит Святому Писанию и Божьим заповедям. Таким образом, ваш брак может быть объявлен недействительным и аннулирован. Я пришел, чтобы вызвать вас и короля во дворец Ламбет, где состоится суд и я вынесу решение. Советую вам его не оспаривать.

Анна думала только о том, что увидит Генриха. У нее появится последний шанс убедить его в своей невиновности, заверить, что она не станет поднимать шума, если он с ней разведется, а уедет за границу и скроется за монастырскими стенами. Какая разница? Все это лучше, чем встретить смерть на костре.

– Король будет там? – нетерпеливо спросила она.

– Там не будет ни его, ни вас, – ответил Кранмер. – Обоих ответчиков будут представлять поверенные.

Какое разочарование! Но потом надежда загорелась вновь. Если Генрих собирался казнить ее, зачем утруждать себя расторжением брака? К несчастью, ответ был очевиден. Он должен обеспечить своему потомству непререкаемое право на наследование престола.

– Моя дочь родилась до того, как был издан Акт о дозволении брачных союзов, тогда мы с королем оба полагали, что вступили в брак в полном доверии друг к другу. Елизавету безусловно должны признать законной дочерью короля.

– Анна, сейчас не время вдаваться в тонкости законов, – предупредил Кранмер. – Я пришел получить от вас признание в существовании препятствий к вашему браку и согласие на его расторжение, что повлечет за собой лишение вашей дочери права на наследство. Мне также поручено передать вам, что в обмен на это король обещает вам более легкую смерть. Проявляя сострадание, он уже послал в Кале за лучшим палачом, который управится с делом быстро. Мадам, я призываю вас хорошо все обдумать и принять предложение. Если вы это сделаете, тогда, надеюсь, вы избегнете самого сурового наказания.

Спорить не стоило. Перспектива смягчения наказания выглядела слишком привлекательной. Даже если Генрих не простит ее, Елизавете будет легче расти с сознанием того, что ее мать сложила голову на плахе, а не сожжена на костре. Девочка была сообразительной, мыслила самостоятельно и, казалось, могла за себя постоять. К тому же Генрих бесспорно любил ее; он ее защитит. Как незаконнорожденной дочери, Елизавете будет угрожать меньше опасностей, чем если бы она соперничала за престол. Посмотрите, какие несчастья выпали на долю леди Марии. Анна возблагодарила Господа за то, что, несмотря на все выпады Марии против отца, Генрих так и не исполнил своих угроз. Отцовская любовь пустила в нем слишком глубокие корни. Анна верила, что и на Елизавету он не перенесет свой гнев против ее матери. Но кто же еще станет теперь заступаться за Елизавету?

– Я согласна, – сказала Анна. – Томас, вы примете у меня последнюю исповедь?

Кранмер замялся. Естественно, ему не хотелось взваливать на свои плечи бремя ответственности за казнь невиновной. Однако он удивил Анну, ответив:

– Конечно. Я еще приду к вам.

За ужином Анна почувствовала себя бодрее, чего с ней не случалось уже много дней. Она все время размышляла: неужели Генрих и правда пошлет ее на смерть? И теперь начинала приходить к убеждению, что он этого не сделает.

– Я уверена, что отправлюсь в монастырь, – сказала она. – Надеюсь, мне сохранят жизнь.

Все сидевшие за столом посмотрели на нее с жалостью.

– Джентльменов казнят завтра, мадам, – тихо произнес Кингстон.

Анна поняла, что ее жестоко обманули. Генрих все время вел дело к тому, чтобы она умерла. И никакого смягчения наказания не предвидится. Она попала в ловушку, поддавшись искушению встретить смерть легко, и сама согласилась на лишение дочери права наследовать престол. Анна сохранила самообладание, хотя в животе у нее бурлило при мысли о том, что ждало ее в ближайшие дни, а может быть, часы.

– Надеюсь, эти несчастные джентльмены не претерпят смерти, уготованной изменникам, – ответила она.

– Мне только что сообщили, мадам: король смилостивился и заменил наказание на обезглавливание.

– Слава Богу! – выдохнула Анна.

– Это особая снисходительность по отношению к Смитону, – заметила леди Кингстон. – Ему повезло: наказание смягчают только людям знатным.

– Возможно, потому, что он признался в том, чего не совершал, и это всем известно, – предположила Анна, вспоминая, как торговался с ней Кранмер. – Мастер Кингстон, я желаю исповедаться и получить отпущение грехов. Его милость архиепископ Кентерберийский обещал вернуться и принять у меня последнюю исповедь.

– Я пошлю за ним, когда придет время, – пообещал Кингстон.

– Он сказал, что вызван палач-француз.

– Он не француз, мадам. Это подданный императора из Сент-Омера.

Анна выдавила из себя улыбку:

– Это порадует мессира Шапуи.

– Король щедро платит палачу, чтобы вы перешли в мир иной гуманно, – пояснил Кингстон. – Этот Меч из Кале известен быстротой и ловкостью.

Как может быть гуманным отрубание человеку головы?

– Хоть это хорошо, – вслух произнесла Анна, снова ощущая приступ панического ужаса. – По крайней мере, все произойдет быстро. Однако жаль, что он не окажется здесь раньше, чтобы отправить на тот свет моего брата и остальных.

– Увы, это так. Но они все готовы и, надеюсь, примирились с Господом. Утром они получат доброе напутствие.

Анну передернуло. Невыносимо было думать, что Джордж и Норрис умрут из-за нее. Завтра утром она останется одна, и счет пойдет на часы…

Рано утром миссис Орчард разбудила Анну:

– Мадам, леди Кингстон здесь. Доставлен приказ. Вы должны присутствовать на казни.

Сон мигом улетучился.

– Нет! Я не могу!

– Моя дорогая, вам придется сделать это. Таково желание короля.

Пусть этот Генрих отправится в ад! Будь он навеки проклят! Разве мало боли он причинил ей? Это уже чистое издевательство.

Анна приказала дамам надеть на нее черное платье, в котором была на суде, и вышла к ожидавшему ее Кингстону.

– Мне очень жаль, мадам, – извиняющимся тоном сказал тот, – но я получил приказ.

– Я понимаю, – дрожащим голосом ответила Анна.

Констебль повел ее – леди Кингстон двинулась следом – через внутренний двор и ворота Колдхарбор к Уотер-лейн, по ней они прошли вокруг наружного пояса стен к одной из старых башен. Сэр Уильям отпер дверь, и они поднялись по каменным ступеням в пустой и очень пыльный круглый зал.

– Отсюда ваша милость сможет все увидеть через вот это окно, – сказал Кингстон. – Сожалею, что не могу остаться с вами, но я должен проводить узников к эшафоту. – Он поклонился и поспешно вышел.

Окно было маленькое, проделанное в толстой стене. Смотреть в него Анне не хотелось вовсе, однако ее внимание привлекла огромная толпа народа, собравшаяся на Тауэрском холме, за стенами крепости. Людей сдерживали солдаты, выстроившиеся вокруг эшафота, и в первых рядах Анна увидела много знакомых придворных. Через несколько минут толпа притихла, и все головы повернулись к входу в Тауэр. Люди расступились, и она увидела Джорджа в окружении стражников, потом Норриса, за ним следовали Уэстон, Бреретон и Смитон. Все, кроме музыканта, выглядели спокойными. Даже глядя с башни, Анна заметила, как испуган Смитон.

При виде своего брата и любимого человека она начала плакать; слезы текли ручьями, без остановки. Леди Кингстон по-матерински обняла Анну рукой за плечи. Под бесстрастной наружностью этой молчаливой женщины скрывалось доброе сердце.

– Молюсь, чтобы они достойно встретили смерть, – сказал она. – Жаль, мы не услышим их прощальных слов, но мой супруг обязательно передаст нам, что они сказали.

Анна громко вскрикнула, когда на эшафот взошел Джордж. Глядя на брата, как обычно спокойного и уверенного, она начала всхлипывать. Джордж обращался к толпе, говорил долго и громко, голос Анна отчетливо слышала, но слов было не разобрать. При мысли о том, что это в последний раз, разрывалось сердце. Какие-то несколько минут, и этот голос умолкнет навеки.

Вот Джордж встал на колени и положил голову на колоду. Палач занес над ней топор.

– Нет! – закричала Анна и закрыла лицо руками.

– Все кончено, кончено, – утешала ее леди Кингстон. – Теперь ему ничто не может причинить боль.

– О Боже мой, прими милостиво его душу! – сквозь рыдания вскричала Анна. – Можно теперь смотреть?

– Подождите… Да, его уже унесли.

Анна открыла глаза. Ее сильно трясло, и она понурилась от горя. Выглянув в окно, узница увидела плаху и помощника палача, который плескал воду из ведра на эшафот. Она стекала вниз, розоватая от крови Джорджа. Анне стало дурно. Скоро этот деревянный помост обагрится и ее кровью.

Сквозь туман слез, застилавших глаза, она увидела Норриса. Он обращался к людям. Слово его было кратким, так что Анне недолго пришлось любоваться в последний раз любимыми чертами. Когда Норрис встал на колени, она опустилась на пол и завыла, не заботясь о том, что подумает о ней леди Кингстон.

Анна так и сидела у стены, причитая и всхлипывая, оплакивая единственных двух мужчин, которые любили ее искренне и без всяких условий. Ей не хотелось жить в мире, где их нет. Утешало только одно: скоро она последует за ними. Осталось лишь как-то пережить время разлуки, пока не наступит желанное воссоединение.

Она не смотрела, как умерли остальные мужчины, а леди Кингстон не заставляла. Когда все закончилось, супруга констебля помогла Анне подняться, обняла за плечи и поддерживала, пока несчастная спускалась по лестнице. Анна так дрожала, что не могла держаться на ногах самостоятельно.

Не прошло и десяти минут, как появился Кингстон. Лицо его было мрачным, и, увидев Анну, он нахмурился.

– Для всех них смерть была очень милосердной, – сообщил констебль.

Леди Кингстон предостерегающе покачала головой. Супруги молча проводили Анну в ее покои. Когда они оказались на месте, Кингстон повернулся к узнице:

– Моя тяжелая обязанность, мадам, сообщить вам, что вы примете смерть завтра утром.

Анна испытала облегчение:

– Для меня это радостная новость. Я желаю только одного – составить компанию на Небесах своему брату и остальным джентльменам. – Но ей нужно было кое-что узнать. – Прошу вас, скажите, кто-нибудь из них заявил о моей невиновности?

– Лорд Рочфорд сказал, что заслужил позорную смерть, потому что он несчастный грешник и не знает более гнусного человека, чем он сам. – (Анна закрыла глаза; только ей было известно, что имел в виду ее брат.) – Он просил всех нас учиться на его примере и призывал не поддаваться мирской суете, особенно соблазнам придворной жизни. Еще он сказал, что если бы следовал велениям Божьим в своих поступках, то не дошел бы до такого конца, и молил, чтобы его простили все, кому он причинил зло. Это было странно, мадам. Он признался, что заслужил более суровую кару за другие свои грехи, но не от короля, которого ничем не обидел.

– Он говорил правду, – прошептала Анна. – Он заявил о нашей невиновности.

Кингстон едва заметно кивнул. Разумеется, он не мог открыто соглашаться с Анной.

– А что сказал Норрис?

– Сказал, что, по его мнению, ни один придворный джентльмен не обязан королю больше, чем он, и ни один не был столь неблагодарным, как он. Еще он заявил, что по совести считает вашу милость невиновной в том, в чем вас обвинили. И добавил, что скорее принял бы тысячу смертей, чем разрушил жизнь невинного человека.

Норрис тоже с последним дыханием оправдал ее. Познала ли хоть одна женщина такую благодать в любви мужчины?

Кингстон завершал отчет:

– Остальные говорили мало, мадам. Смитона, так как он низкого происхождения, казнили последним. Он признал, что его справедливо наказывают за прегрешения. Он выкрикнул: «Господа, прошу вас всех молиться за меня, потому что я заслужил смерть».

– Значит, он не очистил меня в глазах людей от скверны, которой запятнал мое имя?! – воскликнула Анна. – Увы, боюсь, его душа терпит за это муки и он наказан за ложные обвинения, так как его слова дали повод для многих домыслов. Но я не сомневаюсь, что мой брат и те, другие, сейчас предстали перед великим Владыкой, у которого я окажусь завтра.

Скорее бы уже настал этот момент.

Позднее в тот же день к Анне снова явился Кингстон с сообщением, что архиепископ Кранмер объявил ее брак с королем недействительным. Анна улыбнулась. Ирония состояла в том, что на расторжение брачного союза, которого Генрих упорно добивался шесть лет, хватило всего нескольких минут. И посмотрите, где оказалась она! Ее лживо обвинили в гнуснейших преступлениях, она потеряла почти все, что было важно для нее: мужа, ребенка, брата, статус, друзей, богатство и репутацию. Дочь ее объявлена бастардом, и она ничего не может с этим поделать. Пятеро мужчин умерли из-за нее. Отец ее предал. Горе матери было невозможно вообразить. И теперь ее ждала жестокая смерть. Супруг, получивший ее такой дорогой ценой, исполнил свою угрозу и втоптал ее в землю настолько же глубоко, насколько высоко вознес. Ей незачем больше жить.

Анна не жалела о потере Генриха. Он превратился в чудовище и не заслуживал ее любви и верности. Печали по поводу окончания их супружества Анна не испытывала. Оглядываясь на три года замужества, она вспоминала только ссоры, жуткий страх, который заставлял ее проявлять жестокость к Екатерине и Марии, отчаянное желание родить сына и медленное умирание любви Генриха. Она радовалась, что все это осталось позади. Но заливалась слезами при мысли о невинной и совсем еще юной Елизавете, которую объявили незаконнорожденной и которая будет расти в убеждении, что ее мать распутница и изменница. Эти мысли изводили Анну.

В тот же вечер к Анне пришел отец Скип, чтобы предложить духовное утешение в ее последний час. Они молились вместе до глубокой ночи. Анна все равно не могла уснуть, потому что отдаленный стук молотков и звук пил, доносившийся с пустой турнирной площадки и Тауэр-Грин, постоянно напоминали о строительстве нового эшафота, где наутро она примет смерть. Публичный эшафот на холме Тауэр не для нее. Спать ей не хотелось, ведь скоро она почиет во Христе и насладится вечным покоем. Оставшееся ей на Земле время можно использовать с большей пользой для успокоения души.

Анна все еще молилась, когда разгорелась заря и появился Кранмер, как и обещал, дабы принять ее последнюю исповедь, отслужить мессу и дать узнице Святое причастие. Анна попросила Кингстона присутствовать при совершении таинства. Ей хотелось, чтобы он услышал, как она будет заявлять о своей невиновности перед Господом.

Принять волю небесного Владыки она была готова и шла на встречу с Ним с горячей верой, зная, что очень скоро окажется рядом с Ним.

– Я хочу отправиться к Нему, – сказала Анна. – Лучше бы я перенесла муки вчера вместе с братом, тогда мы могли бы отправиться в рай вместе. Но мы воссоединимся сегодня. А теперь я призываю Бога в свидетели, что под страхом вечного проклятия моей души я никогда не оскорбляла короля своим телом.

Это была правда. То, что она нарушала верность ему в своем сердце, – другое дело, и его скроет общая исповедь во всех грехах.

Потом Кранмер совершил таинство причастия, и Анна снова подтвердила свою невиновность, чтобы Кингстон, архиепископ и все слуги видели – совесть ее чиста. Анна надеялась, что весть об этом достигнет ушей Генриха и Кромвеля. Пусть покопаются в своей совести.

Кингстон ушел делать последние приготовления к казни. Анна снова опустилась на колени и стала молиться. Ее час настал, и она непрестанно думала о моменте смерти. Она боялась не умирания, а того, как оно произойдет. Все случится быстро, она знала, но отвратительно грубо и жестоко.

«Не трусь! – говорила она себе. – Все кончится в одно мгновение, а потом ты покинешь эту юдоль страданий и познаешь вечное блаженство».

Время подходило к назначенному часу – девяти утра, – и она была готова. Испугана, но собралась с духом, чтобы вынести испытание. Появилась леди Кингстон:

– Мне очень жаль, мадам, но ваша казнь отложена до полудня.

– О нет! – выдохнула Анна. Три часа – ужасно долгий срок для мучительного ожидания конца. – Почему?

– Мой супруг только что получил распоряжение удалить из Тауэра всех иностранцев, и ему пришлось послать за шерифом Лондона, чтобы тот проверил исполнение приказа. Он понимает, что вас огорчит отсрочка, но ничего не может сделать.

– Конечно огорчит! Прошу вас, отправьте его ко мне, когда он освободится.

Анна снова призвала к себе отца Скипа. Никогда еще она не нуждалась в духовной поддержке так сильно, а потому крепко сжала его руки, когда они опустились на колени в ее кабинете и стали молиться. Анна просила Бога укрепить ее решимость и дать продержаться еще немного.

Вскоре появился Кингстон. К тому моменту Анна начала волноваться и паниковать:

– Мастер Кингстон, мне сказали, что я умру не раньше полудня, и я сильно расстроилась, ведь я думала, что к тому времени мои страдания уже останутся позади.

– Никаких страданий не будет, мадам, – заверил Кингстон. – Один легкий удар.

– Я слышала, вы говорили, что палач очень опытен, а у меня короткая шея. – Она обхватила себя за горло руками и нервно засмеялась.

– Я видел много казненных мужчин и женщин, и все они пребывали в большом унынии, но вижу, что ваша милость радуется смерти.

– У меня ничего не осталось в этом мире. Я жажду умереть, но мое бедное тело сжимается от страха, и я искренне рада, что все свершится быстро.

– Так и будет, – сказал Кингстон и подал ей руку.

Это неожиданное и непозволительное проявление доброты едва не сломило Анну.

– Буду очень благодарна, если никто не обеспокоит меня этим утром и не прервет моих молитв. – Она сморгнула слезы.

Кингстон пообещал, что Анну оставят наедине с ее подателем милостыни, и удалился.

Время тянулось медленно. В продолжение этого ужасного утра Анна постоянно боролась с нервозностью. Наступил и прошел полдень. Она измучилась от неизвестности.

Наконец прибыл Кингстон:

– Мне очень, очень жаль, мадам. Ваша казнь откладывается до девяти утра завтрашнего дня. Нам потребовалось больше времени, чтобы оповестить людей, которые должны присутствовать.

– О, господин Кингстон, мне так горько слышать это, – посетовала Анна, и глаза ее вновь наполнились слезами. – Умоляю вас, ради всего святого, я сейчас нахожусь в хорошем состоянии и расположена принять смерть. Попросите короля, чтобы меня казнили немедленно. Я настроилась и готова умереть, но боюсь, отсрочка лишит меня решимости.

Кингстон выглядел крайне опечаленным:

– Мадам, я получил приказ. И могу только заклинать вас молиться о ниспослании вам терпения, чтобы продержаться до завтра.

В эти последние часы Анну поддерживали твердая воля и вера. Она вновь обратилась за стойкостью к молитве. Самыми тяжелыми были моменты, когда ее дамы и девушки заливались слезами и ей приходилось утешать их.

– Христианину не годится сожалеть о смерти, – напоминала она. – Помните, я избавлюсь от всех неприятностей.

Странно было заниматься обычными делами: есть, или, скорее, клевать, пищу, ходить в уборную, пить вино, – когда кошмарный финал все приближался и приближался. После обеда они все сидели вокруг стола и вышивали. Анна закончила свою работу, самую последнюю, отложила ее в сторону и постаралась завести непринужденную беседу со своими помощницами. Даже пробовала шутить.

– Остроумные люди, которые изобретают прозвища для королей и королев, легко найдут подходящее для меня. Станут называть Анна Безголовая! – Она нервно рассмеялась, дамы слабо откликнулись на шутку. – Знаете, я никогда не хотела близости с королем. Это он меня преследовал, – призналась Анна.

Дамы ничего не ответили: слишком опасной была тема.

– Но есть одна вещь, о которой я действительно сожалею, – продолжила Анна. – Я не считаю, что на меня пало Божественное правосудие: виновата я лишь в том, что устроила тяжелую жизнь леди Марии и замышляла свести ее в могилу. Я бы хотела примириться с ней. Леди Кингстон, вы передадите ей от меня послание?

– Да, я это сделаю, – согласилась леди Кингстон.

– Тогда пойдемте со мной в главный зал. Я облегчу свою совесть наедине с вами.

Анна отвела леди Кингстон в соседнюю комнату и затворила дверь. Ее трон все еще стоял здесь, над ним нависал балдахин. Ни то ни другое не убрали.

– Пожалуйста, сядьте сюда. – Анна указала на трон.

Леди Кингстон изумилась:

– Мадам, я обязана стоять, а не сидеть в вашем присутствии, тем более на троне королевы.

– Я осуждена на смерть и по закону уже ничем не владею в этом мире. Мне осталось только очистить совесть. Прошу вас, сядьте.

– Хорошо, – ответила леди Кингстон. – В молодые годы я часто дурачилась. Сделаю это еще раз в зрелые, чтобы исполнить ваше желание.

Она села. Анна смиренно опустилась на колени и молитвенно протянула к ней руки. Добрая женщина смотрела в изумлении.

– Я прошу вас, леди Кингстон, отвечайте мне, как вы отвечали бы перед Господом и Его ангелами, когда предстанете пред Его божественным судом. Вы вместо меня упадете ниц перед леди Марией, так же как я сейчас стою перед вами, и попросите у нее от моего имени прощения за все те несчастья, которые я ей причинила? Пока это не будет сделано, совесть моя не успокоится.

– Будьте уверены, мадам, я сделаю это, – пообещала леди Кингстон. – А теперь, мадам, прошу вас, встаньте и давайте вернемся к остальным.

С наступлением темноты Анна села за стол и написала письма матери и Марии, прося у сестры прощения.

Она отложила перо и задумалась о том, чего добилась за свою жизнь. Что скажут о ней потомки? Будущие поколения станут говорить, что она повлияла на колоссальные изменения в стране, причем к лучшему. Она помогла освободить Англию от оков коррумпированного Рима и сделать Библию доступной обычным англичанам на родном языке, а это немалое достижение. Без нее ни того ни другого могло бы никогда не произойти.

Однако мало кто готов был признать за ней эти заслуги сейчас. Все ее успехи затмил позор, и вспоминать будут скорее его и кровавую сцену на эшафоте. Ее дочь вырастет под гнетом этого ужаса и будет плохо думать о матери.

Анна вздрогнула. Через несколько часов…

Желая отвлечь мысли от надвигающейся судьбы, она стала сочинять стихотворение. Это помогло ей изложить свои мысли на бумаге. Слова полились:

Ночью уснуть не удавалось, поэтому Анна встала, на цыпочках прошла по темным комнатам в кабинет и попыталась сосредоточиться на Господе и грядущей жизни в мире ином.

– Дай мне сил вынести испытания! – молила она Его.

Первые лучи золотистой майской зари осветили небо, когда Анна поднялась и вернулась в спальню. Она села на кровать и стала ждать. Господь смилостивился. Она была спокойна и собранна, чувствовала себя храброй. Она была готова.

Глава 28. Пятница, 19 мая 1536 года

Служанки надели на Анну красивое ночное платье из серого дамаста, а под него – красный киртл с низким вырезом, который был на ней в вечер перед арестом. Потом тетя Болейн накинула на плечи племянницы короткую накидку из меха горностая.

– На случай, если снаружи холодно, – сказала она.

После того как Анну осудили, тетя Болейн изменилась: стала добрее, проявляла больше уважения, а сейчас вообще выглядела взволнованной.

– Леди Кингстон и я не будем помогать вам. Этой чести должны удостоиться молодые дамы.

Те посмотрели на нее с испугом.

Тетушка заплела волосы Анны, скрутила косы высоко на затылке и надела на голову капор, по форме похожий на фронтон. Потом дала в руки Нэн Сэвилл полотняный платок:

– Положите себе в карман. Вы знаете, для чего он понадобится.

– Я хорошо выгляжу? – спросила Анна. – Мне сказали, что людям позволят смотреть на казнь.

– Вы выглядите до кончиков ногтей королевой! – ответила тетя Болейн.

Вскоре пришел отец Скип, чтобы отслужить мессу. Приняв причастие, Анна повозилась с завтраком – отщипнула немного белого хлеба, чтобы порадовать своих дам, – но аппетита у нее не было. Ее все время тянуло в уборную. От нервозности кишечник извергал из себя воду. Голова слегка кружилась от недосыпания.

В восемь часов у дверей появился Кингстон.

– Мадам, ваш час приближается, – хриплым от волнения голосом произнес он. – Вы должны приготовиться.

– Бросьте эти формальности, я уже давно готова.

Кингстон протянул ей кошелек:

– Там двадцать фунтов, которые вы можете раздать как милостыню.

Это будет ее последним королевским деянием.

Кингстон прочистил горло:

– Мадам, позвольте дать вам совет. Когда вы опуститесь на колени, стойте прямо и не шевелитесь. Это для вашего же блага. Вы понимаете меня? Палач опытный, но если вы шевельнетесь, удар может прийтись не в то место.

– Я буду стоять смирно, – обещала Анна, отчаянно стараясь не думать о том, что ей предстояло вынести.

– Теперь я должен уйти, – сказал констебль.

Леди Болейн крепко обняла Анну.

– Господь да пребудет с вами! – горячо проговорила она.

Леди Кингстон похлопала Анну по руке, когда та проходила мимо нее. Было очень заметно, что она едва сдерживает слезы. Спускаясь по лестнице, Анна слышала, как у нее за спиной четыре юные дамы горько оплакивают ее судьбу.

Во внутреннем дворе Анну ожидали две сотни йоменов из королевской гвардии, чтобы доставить на казнь. Она не ожидала таких церемоний. Как только узница появилась, начался торжественный марш к воротам Колдхарбор, за йоменами следовали офицеры Тауэра, за ними Кингстон и Анна, замыкали шествие ее фрейлины и отец Скип.

Проходя между двумя массивными башнями ворот Колдхарбор, Анна увидела собравшуюся вокруг эшафота толпу людей, которые стояли на Тауэр-Грин перед Артиллерийским домом. Эшафот был построен высокий, его затянули черной тканью.

Поднялся шум голосов – люди увидели медленно приближающуюся к ним Анну. Инстинкт подталкивал ее броситься в бегство, однако она заставила себя не терять королевского достоинства. Вдруг подумалось, что даже сейчас Генрих еще может ее помиловать. Может быть, вся эта жуткая сцена была разыграна для того, чтобы продемонстрировать широкий жест милосердия и снискать любовь своих подданных?

Раздавая милостыню беднейшим из зрителей, Анна слышала за спиной плач своих фрейлин. Несколько раз она оборачивалась и шикала на них, чтобы прекратили лить слезы. А сама не переставала напряженно вслушиваться, не раздастся ли стук копыт скачущего галопом королевского гонца, который везет прощение. Но напрасно. В глубине души Анна знала: помилования не будет.

На турнирной площадке собралось не меньше тысячи человек. Подойдя ближе, Анна увидела лорд-канцлера Одли и господина секретаря Кромвеля; рядом с ними стоял бастард Генриха, герцог Ричмонд, которого, без сомнения, привели, чтобы он передал отцу отчет о казни. Глядя на осужденную, юный Ричмонд злобно ухмылялся. Что ж, Генрих услышит только о ее храбрости. Она не станет критиковать короля или его правосудие. С Господом она примирилась, а навлекать королевский гнев на свою семью ни к чему.

Были тут также Норфолк и Саффолк с множеством дворян и лорд-мэр Лондона с олдерменами и шерифами, а вот отца Анна искала взглядом напрасно.

Процессия приближалась к эшафоту. Он был посыпан опилками, на нем в ожидании стояли несколько человек, одетых в обычные костюмы, так что Анна не могла определить, который из них палач. Меча тоже нигде не было видно. На земле, у дальнего края помоста, она заметила деревянный короб. Господи Иисусе, это же ее гроб! Анна заставила себя сохранять спокойствие. Недолго ей осталось храбриться.

Кингстон подал осужденной руку и помог взойти наверх по пяти деревянным ступеням. Следом поднялись четыре девушки. Изо всех сил стараясь сохранять на лице улыбку и не выдавать страха, Анна с высоты эшафота посмотрела вниз, на толпу, потом повернулась к Кингстону:

– Позволено ли мне говорить с людьми? Обещаю, что не скажу ничего двусмысленного. И прошу вас, не давайте сигнал к началу казни, пока я не закончу говорить.

Констебль кивнул:

– Прошу вас, говорите и будьте кратки.

Анна повернулась к толпе, от волнения у нее перехватило дыхание.

– Добрые христиане! Я пришла сюда, чтобы умереть в соответствии с законом. Законом осуждена я на смерть, а потому ничего не скажу против него. Я пришла сюда только для того, чтобы принять смерть и покорно склониться перед волей господина моего короля. И если я когда-нибудь обидела его милость, то своей смертью расплачусь за это. – Она склонила голову; сердце колотилось, ведь стоит произнести последние слова, и жизнь ее закончится, но Анна заставила себя продолжить, молясь, чтобы голос не дрожал от страха. – Я пришла сюда не для того, чтобы кого-то обвинять, и не для того, чтобы говорить о том, в чем меня обвинили. Я прошу всех вас, добрые друзья, молиться за жизнь короля, моего и вашего повелителя, одного из лучших правителей на земле, который всегда хорошо со мной обращался и лучше которого не найти. Вот почему я принимаю смерть с готовностью и смиренно прошу прощения у всего мира. Если кто-нибудь станет разбираться в моих делах, прошу судить о них с лучшей стороны. Засим я покидаю этот мир и вас всех и от чистого сердца желаю, чтобы вы молились за меня.

По кивку Кингстона вперед вышли ее дамы, но все они находились в таком смятении, что Анне самой пришлось помогать им снимать с себя накидку, верхнее платье и капор. Она осталась в одном красном киртле. Нэн Сэвилл вытащила из кармана полотняный платок и отдала Анне. Та повязала его на голову, покрыв все волосы, но одна коса упрямо выбивалась наружу. Это испугало Анну. Она подколола ее шпилькой и молилась, чтобы коса оставалась на своем месте. Ничто не должно препятствовать удару меча.

– Молитесь за меня! – попросила она своих дам. – Прошу у вас прощения за любую резкость, которую я позволила себе по отношению к вам. Пока я была жива, вы всегда проявляли усердие у меня на службе, и теперь вы здесь в мой последний час и увидите мои смертные муки. Как вы были верны мне в счастливое время, так не покинули меня и в мой последний час. – Дамы с болью смотрели на нее, по щекам их струились слезы; Анна слабо улыбнулась. – Я не могу наградить вас за преданность, но прошу, утешьтесь. Не жалейте о моей смерти. Не забывайте меня и всегда храните верность его милости королю и той, которая окажется счастливее меня и станет вашей королевой и госпожой. Всегда цените вашу честь больше жизни и не забудьте в своих молитвах к Господу Иисусу поминать и мою душу.

Крупный мускулистый мужчина в скромном, но хорошо сидевшем костюме вышел вперед и встал на колени перед Анной. Он заговорил с сильным акцентом, и она поняла, что это палач. Сердце бешено забилось.

– Мадам, – сказал он, – я прошу у вашей милости прощения, но мне приказано исполнить свою обязанность.

– Охотно даю, – ответила Анна.

– Мадам, прошу вас встать на колени и произнести молитвы, – проинструктировал палач.

Момент настал. Анна опустилась на колени в опилки и постаралась стоять прямо, как советовал Кингстон.

– Пожалуйста, дайте мне немного времени для молитвы, – попросила она, скромно оправляя юбки, чтобы, когда ее тело упадет, не открылись ноги. – О Христос, прими мою душу! – снова и снова взывала Анна.

– Все на колени, уважим отходящую душу! – крикнул внизу лорд-мэр.

Толпа опустилась на колени. Стоять остались только Саффолк и Ричмонд. Анна пыталась молиться, но боялась, что удар ее настигнет, когда она еще не будет готова, а потому все время испуганно оглядывалась.

– Мадам, не бойтесь. Я подожду, пока вы не подадите мне знак, – сказал палач.

Анна потрогала платок, проверила, на месте ли коса, и продолжила молиться. Вся в слезах, с куском полотняной ткани к ней подошла Нэн Сэвилл, чтобы завязать глаза. Однако руки у девушки так тряслись, что пришлось взять у нее повязку. Взглянув на мир и море взиравших на нее лиц, Анна сама завязала себе глаза. Последнее, что она увидела, было ясное небо над крышами Тауэра.

– Иисус, сжалься над моей душой! Боже мой, сжалься над моей душой! – горячо молилась Анна. – Отдаю свою душу Иисусу Христу!

Палач попросил ее дам отойти подальше; раздалось шарканье ног, затем новый взрыв громких рыданий. Страшно было не видеть того, что происходит вокруг.

– Бейте! – воскликнула Анна. Сердце стучало тяжело и болезненно, и подумалось, что, наверное, можно было бы обойтись и без палача. – О Господь, сжалься над моей душой! Отдаю свою душу Христу!

– Принесите меч! – произнес голос палача.

Послышалось какое-то движение в том месте, где находились ступени, и Анна инстинктивно повернула туда голову.

Она поверила Кингстону, когда тот говорил, что боли не будет, и молилась, чтобы удар оказался молниеносным и принес мгновенное забвение, но, когда он был нанесен, ощутила удушающий взрыв жгучей боли, потом тепло заливающей тело крови, ее вкус на языке и почувствовала, как струйки потекли из ноздрей, а голова, невероятно легкая, с глухим стуком ударилась о помост, и с нее слетела повязка. Анна закричала бы, но не получалось – из губ выходило лишь ужасное тихое бульканье. Захотелось зажать руками смертельную рану, но рук больше не было – они остались на той темной окровавленной груде, что лежала рядом с ней на эшафоте. Анна моргнула и попыталась отвести глаза. Сквозь смертные муки все еще различались смутные образы стоявших на эшафоте людей. Потом свет померк, и опустилась блаженная тьма.