Читать онлайн Всемирный экспресс. Тайна пропавшего ученика бесплатно

Anca Sturm

DER WELTEN EXPRESS

First published in Germany under the h2

Der Welten-Express, vol.1

Cover illustration by Bente Schlick

Пролог

Однажды, в те времена, когда на смену сказочным чудесам пришли чудеса техники и над землёй выросли фабрики, в одной очень-очень бедной семье жил маленький, но необычный мальчик. На своё счастье, он обладал тремя качествами: смелостью, жаждой действий и талантом. Он стал создателем первой железной дороги и жил счастливо до конца своих дней.

По крайней мере, так написано в учебниках истории.

Но это лишь половина правды. Достигнув многого, он никогда не забывал, каково это – быть необычайно талантливым, но крайне бедным и поэтому не иметь в жизни никаких шансов. И тогда он решил основать школу для тех детей, о чьих способностях миру грозило так и не узнать.

Его не устраивали школьные правила ни одной страны, к тому же он считал ужасным все годы учёбы видеть вокруг себя один-единственный город. Поэтому он решил, что школа должна постоянно перемещаться, а не принадлежать какому-то конкретному месту. Точнее говоря – она должна быть везде одновременно.

А чтобы ученики этой школы жили в свободной и безопасной обстановке, о ней никогда не должен был узнать ни один посторонний. И кому же ещё, как не ему, с его в высшей степени незаурядным талантом, создать нечто подобное? Ведь кроме смелости и жажды действий у него был ещё один дар – тайна, огромная как мир: в его жилах текла магия, подобная расплавленному золоту чистейшей пробы.

И вот он втайне придумал и разработал паровоз и двадцать четыре вагона – волшебный поезд, такой же единственный в своём роде, как и ученики, которым предстояло в нём поселиться. Поезд должен был разъезжать по всем странам и континентам, и поэтому он назвал его

ВСЕМИРНЫЙ ЭКСПРЕСС

РАСПОЛОЖЕНИЕ ВАГОНОВ ВО ВСЕМИРНОМ ЭКСПРЕССЕ:

Паровоз

1. Складской вагон

2. Багажный вагон

3. Хозяйственная часть

4. Вагон-кухня

5. Вагон-столовая

6. Чайный бар

7. Библиотека

8. Учебный вагон «Героизм»

9. Учебный вагон «Стратегия и уверенность»

10. Учебный вагон «Поведение»

11. Вагон для самостоятельных занятий

12. Вагон для самостоятельных занятий

13. Комната отдыха для павлинов

14. Клубный вагон

15. Спальный вагон (девочки)

16. Спальный вагон (девочки)

17. Спальный вагон (мальчики)

18. Спальный вагон (мальчики)

19. Вагон для сотрудников (учительская, медицинский кабинет, комната отдыха)

20. Дирекция

21. Спальный вагон учителей

22. Спальный вагон сотрудников

23. Последний вагон

24. Открытый обзорный вагон

Заброшенная станция

Ни в чём, начиная с имени, Флинн Нахтигаль[1] не была типичной девчонкой. Её имя было одним из тех странных имён, которыми называют и девочек, и мальчиков – типа Чарли или Пэк.

– Нет чтобы дать тебе какое-то другое имя, – частенько сетовала мать, словно это оно виновато, что её дочь не такая, как все. – Какое-нибудь нормальное – Изабелла, скажем, или Лаура.

Но Флинн не хотела быть ни Изабеллой, ни Лаурой.

– Изабеллы обожают лошадей и всё розовое, – отвечала она, – а Лауры всегда ходят в туалет парочками.

Казалось, девочки её возраста бывают только этих двух разновидностей. И никто из них уж точно не читает допотопных словарей и не запускает бумеранги. Но если, как Флинн, живёшь в глухом захолустье, в одиноком старом доме в сельской местности, то у тебя не много шансов вести себя как полагается девочкам.

И то, что в школу каждое утро она добиралась два часа на автобусе, тоже не облегчало положения. Ведь от необходимости вставать в то время, когда все одноклассники ещё крепко спят, у неё лишь появлялись тёмные круги под глазами – а с ними и тупые шутки по поводу её фамилии.

Вот и сейчас Флинн бушевала, потому что не прошло и трёх недель, как закончились летние каникулы, а ей уже пришлось выслушать в школе с десяток дурацких шуточек, начиная от «Сразу видно, что ты за птица» и заканчивая «То соловей – не жаворонок был!»[2].

– Это за имя! – точным движением Флинн запустила бумеранг в поле за домом. Просвистев вдаль, изогнутая деревяшка, перед тем как вернуться, снесла с изгороди ржавую консервную банку. Флинн, легонько подпрыгнув, поймала бумеранг в воздухе.

Вечерело, солнце клонилось к полям, и единственным звуком в округе был металлический щелчок очередной сбитой на землю банки.

– Это за стервятников, – сказала Флинн и, прищурив глаз, прицелилась в следующую. Стервятниками она называла людей, за сто метров чующих любую незаурядность. В первую очередь этого прозвища заслуживали одноклассники.

В школе, в этой огромной, облицованной клинкерным кирпичом коробке, Флинн оставалась одинокой. В Доме счастья фройляйн Шлехтфельдс она никогда не была по-настоящему счастлива. Она привыкла к тому, что одноклассницы, собираясь в уголке, в открытую злословили о её внешности. О волосах цвета меди, длиной до плеч и всегда немного взлохмаченных: ведь Флинн не понимала, зачем каждое – каждое! – утро их причёсывать. О её бледном лице со светлыми веснушками. Или об усталых глазах, которые часто смотрели настолько невыразительно, что никто до сих пор не заметил, каким янтарным золотом они отливают. (По крайней мере, Флинн надеялась, что они цвета янтаря, а не коричневые, как глина.)

– Ну, дружи тогда с мальчиками, – сказала мама, когда Флинн дома пожаловалась ей на эти сплетни. Она понятия не имела, что мальчишки в школе в принципе не разговаривают с девчонками – а уж с Флинн и подавно. – Нужно уметь немного подлаживаться!

– Я же не хамелеон! – возмутилась Флинн, запустив бумеранг в следующую банку. Когда жестянка, брякнув, приземлилась в поле, в воздух испуганно поднялось несколько ворон.

Флинн не умела подлаживаться. Она не была ни принцессой, ни дикаркой. Она была кем-то посередине. Девчонка, которая хоть и не хотела выглядеть замухрышкой – но зимой и летом носила клетчатые рубашки и грубоватые башмаки. Девчонка, которая запоминала слова целыми списками – но в результате обладала не большей красноречивостью, чем какая-нибудь звезда немого кино.

Эта девчонка хотела быть мальчишкой – но до смерти смущалась, если её принимали за одного из них. А такое случалось часто, потому что Флинн была долговязой и для своего возраста худышкой. В седьмом классе школы фройляйн Шлехтфельдс все девочки были полнее её.

«Заполнитель пустоты» – так прежде называл её старший брат Йонте.

С тех пор много воды утекло. Без него было почти невыносимо торчать где-то между линиями фронта, на нейтральной полосе.

Единственное, что в будничной жизни приносило ей не только огорчение, но и небольшую радость – это фантазировать, какой была бы жизнь, если бы Йонте всё ещё был здесь, семья была бы богаче, а мама счастливее.

– И ещё разок, – сказала Флинн. – За Йонте!

Потому что она так по нему скучала! Потому что он оставался лишь воспоминанием – уже почти таким же блёклым, как этикетки на жестяных банках.

Два года могут тянуться бесконечно долго, если пытаешься не забыть, как звучал чей-то голос или ощущалось объятие.

– Хоть бы уж в уток целилась, – говорила мама каждый раз, когда наблюдала, как мастерски Флинн управляется с бумерангом. – Был бы дармовой праздничный ужин.

Можно подумать, Флинн станет когда-нибудь стрелять в животных! Больше всего она любила целиться в банку с надписью «Утиное рагу».

Паф!

Точный бросок, как всегда. Даже суперточный.

Чисто по привычке Флинн обернулась в сторону дома. Здесь, на севере Германии, этот громоздкий древний монстр с семью обшарпанными комнатами, деревянной верандой и своим обаянием Дикого Запада казался совершенно неуместным.

В просторных помещениях с низким потолком Флинн всегда чувствовала себя такой маленькой и ничтожной, как мышь под половицами. В открытую дверь чёрного хода она видела, как два младших брата карабкаются на стулья на кухне. Видела, как их ругает мама. Видела, что Янник, её третий брат, валяется на диване – вероятно, смотрит какое-нибудь кастинг-шоу. Флинн вздохнула. Здесь больше некого было потрясти мастерством в запуске бумеранга. Да и откуда здесь кому-то взяться? Древний дом в двух километрах от Брошенпустеля, за несколькими обветшавшими сараями – место, которое, по мнению Йонте, выглядело в точном соответствии с названием.

С другой стороны, в Брошенпустеле вокруг свежевырытого пруда стояло шесть заново отштукатуренных деревенских домов. Флинн не сомневалась: там на завтрак ели домашний джем и семьи жили в деревне с удовольствием. Ничего удивительного: ведь у них цвели кусты роз и по соседству вили гнёзда журавли. Но здесь, на четыре поля дальше, обитали ровно пять угрюмых жителей – Флинн, её мама и трое сводных братьев. Здесь не было ничего, абсолютно ничего, кроме воспоминания о Йонте, некогда шестом жителе.

Отцов здесь отродясь не водилось – ни отца Йонте, ни отца трёх младших братьев, ни её собственного. Флинн подозревала, что никто из них не захотел жить на краю света.

Флинн отложила бумеранг, только когда наступили сумерки и мама выкрикнула в тишину «Перекус!». Ей хотелось, чтобы мама позвала на ужин, а не на перекус, сразу наводивший на мысль о толстых ломтях хлеба с какой-нибудь нарезкой всухомятку.

Уже почти на веранде Флинн пришла в голову одна идея. Она вернулась за последней консервной банкой с этикеткой «Рагу из утки». По дороге к дому металлическая выпуклость холодила руку, и Флинн ощутила странный прилив надежды.

Трое братьев – все вместе младше, чем она, – как всегда, начали есть ещё до того, как был накрыт стол. Флинн поставила помятую банку на середину стола.

– Что это? – резким голосом спросила мама. С тех пор как Йонте здесь больше не было, у неё не хватало терпения на детей.

Флинн смотрела на её белокурые волосы, накинутый на плечи пуловер из грубой шерсти и тусклые голубые глаза. Вероятно, будь в них немного блеска, она бы казалась миловидной.

– Я попала в утку, – ответила Флинн. Она знала, что шутить бессмысленно, но по-другому не могла: она хотела найти в лице матери усмешку, улыбку, хоть какое-то движение. Должна же она когда-нибудь засмеяться!

Мама смахнула банку со стола:

– Ты не можешь хотя бы раз повести себя по-человечески?

– Не могу, пока ты этого не делаешь, – тихо сказала Флинн. Она видела, что в мойке громоздится грязная посуда, что краска на стенах облупилась так же, как на мамином лице – краски жизни.

– А почему это не настоящая утка? – спросил Янник, с тоской глядя на консервную банку. Его короткие волосы были светлыми, как колосья на полях вокруг дома. Флинн считала, что он юная копия мамы, только не такой замученный.

Внезапно ей стало его жалко. И зачем она это сказала?!

– Потому что я скорее отрублю себе руку, чем убью невинное животное, – коротко объяснила Флинн. «К тому же мне бы тогда ещё и готовить пришлось», – добавила она про себя.

Янник фыркнул, и по столу разлетелись хлебные крошки.

– Вот слабачка! – сказал он.

– Идиот, – буркнула Флинн. Всё сочувствие тут же испарилось, хоть она и понимала, что несправедлива к нему. Янник просто повторял чужие слова. Иногда Флинн думала, что в этой семье мозги работали только у них с Йонте. А теперь, спустя два года после его исчезновения, она осталась в единственном числе.

Прихватив толстый ломоть хлеба, Флинн снова вышла из дома в мягкий осенний вечер. Под ногами громко скрипнули ступени, но никто не позвал её вернуться. С тех пор как Йонте бесследно исчез, мама, глядя на Флинн, всё равно, похоже, думала лишь о том, что в следующий раз заявлять в полицию придётся о её исчезновении.

Как всегда по вечерам, Флинн отправилась привычной дорогой через поля. Она крошила хлеб, словно прокладывая путь, который поможет ей позже вернуться домой. У неё за спиной на крошки слетались тучи ворон. Не то чтобы она их любила – просто ей нравилось слышать карканье: оно заглушало тишину, которую оставил после себя Йонте.

Найди она возможность вернуть сводного брата, мама наверняка бы стала прежней. Ей бы хоть какую-нибудь зацепку, хоть одну!

Что ж, одна у неё есть. Железнодорожная станция!

Флинн снова и снова тянуло туда – будто путешественницу, странствующую по миру. Каждый вечер. Каждую ночь.

Девочка промчалась последние метры и по треснувшим бетонным ступеням взбежала на перрон. На станции в Брошенпустеле остался только этот, перрон номер два.

Флинн номер не удивлял: ведь номер один предназначен для победителей. А в её семье, даже если кому-то из них вообще бы довелось сесть здесь на поезд, таких не было.

Жители аккуратных домиков Брошенпустеля, похоже, давным-давно позабыли о станции. В конце концов, уже много лет здесь не проходил ни один поезд. И уж наверняка больше никогда ни один поезд здесь не остановится. Флинн, сидевшая тут после исчезновения Йонте почти каждую ночь, на поезда за это не обижалась. Единственная скамейка проржавела, полотно железной дороги заросло кустарником. Вокзальные часы остановились несколько лет назад – в то новогоднее утро, когда Йонте не пришёл домой.

Стоял трескучий мороз, и никто не верил Флинн, что Йонте всю новогоднюю ночь просто просидел на этой ледяной скамейке, глядя на звёзды. Но она знала, что так всё и было. Ведь Йонте всегда так делал, год за годом.

Ему только что исполнилось тринадцать, как Флинн теперь, но он был на много световых лет смелее, чем она. Смелее, беззаботнее и свободнее. Станция служила ему местом для мечтаний.

До этого первого дня Нового года.

Через три недели после его исчезновения от него пришла почтовая открытка. По многочисленным штемпелям, перекрывавшим строчки Йонте, было видно, что открытка отправлена намного раньше, сразу второго января. Но она проделала долгий путь – из Осло через Копенгаген, во что Флинн верилось с трудом. А потом открытке понадобилась ещё почти целая неделя, чтобы добраться из Гамбурга до их дома. На почте часто забывали, что вообще-то в полях вокруг Брошенпустеля тоже живут люди с почтовыми ящиками.

С этого дня Флинн переняла привычку Йонте болтаться тут по ночам. Она придумывала тысячи теорий, что могло произойти. Может, Йонте похитили? Может, его включили в программу защиты свидетелей? А потом она стала приходить сюда просто помечтать, как Йонте, – о жизни где-то в другом месте, где трава зеленее, смех громче, а возможностей больше. Она с радостью ушла бы вслед за Йонте, если бы только знала куда. В семье по ней бы точно не скучали. Да и она, сидя по ночам здесь, на перроне, по семье тоже не скучала.

Если упрямо ты шёл за мечтой,
Поднимется ветер в ночи,
И поезд чудесный придёт за тобой
И в дальнюю даль умчит, —

написал Йонте. Это он такую загадку загадал? Если да – то в какую даль? Флинн вздохнула. Просто любительские стихи. Ничего больше.

Флинн находила, что эта открытка очень в духе Йонте, полиция же сочла её странной. Открытку отправили в лабораторию на исследование. Но никто так ничего и не понял – кроме Флинн. Как это может быть, что сине-зелёный поезд на переднем плане видела только она? Эти элегантные вагоны тёмного сине-зелёного цвета – там, где остальные члены её семьи разглядели лишь старую, снятую с эксплуатации дрезину? Но ведь Йонте удрал точно не на скрипучей деревянной платформе на колёсах, с этим вынуждена была согласиться даже полиция.

Флинн вытащила открытку из кармана брюк. Углы уже совсем погнулись, ведь она повсюду таскала её с собой – с того времени, как полиция, не получив никаких результатов, переслала её маме. Прошло уже больше года. Там, где другие ничего не видели, Флинн по-прежнему видела поезд. И что это был за поезд! Не какой-нибудь там местный, с исцарапанными оконными стёклами, и не стерильный скоростной экспресс. Нет, это был самый прекрасный из всех поездов, какие Флинн когда-нибудь встречались. Из прежних времён, с настоящим старинным паровозом. Кремовые крыши вагонов сверкали на солнце, а на безупречном лаке бортов изящными буквами были выведены надписи. К сожалению, Флинн не удавалось их как следует разглядеть.

– Кар-р!

От испуга Флинн вздрогнула. Она снова не заметила, как просидела тут несколько часов. Ночь раскинула свой тёмный шатёр, и вороны выглядели блестящими сгустками ночного неба. Быстрым движением Флинн швырнула последний кусок хлеба на край перрона, туда, где раскрошившийся бетон внезапно терялся в диких зарослях. Вороны перелетели туда, вся хрипло орущая стая.

Когда мельтешение крыльев и тёмных клювов улеглось, там сидел зверь. Не ворона, а большой, поджарый белый зверь. И какой-то нечёткий.

Сердце Флинн упало. Ужас током пронзил тело и парализовал его. На ватных ногах она чуть наклонилась вперёд – достаточно, чтобы из-за скрывавшего её железного столба бросить взгляд на странного зверя. Но чётче он от этого не стал. Напротив, его очертания оставались неясными и растекались – как акварель, которую кто-то вписал в тёмно-синюю ночь, перебрав воды.

У Флинн мороз по коже пробежал. Она не верила в магию, в духов и привидения. Но это существо явно относилось к явлениям того сорта, из-за которых не стоило сидеть на пустынном перроне по ночам. Или это галлюцинация? Флинн протёрла глаза. Существо не исчезло.

Ладно. Только спокойствие.

Зверь не шевелился. Он беззвучно сидел, глядя в бесконечные поля. Видимо, он ещё даже не заметил её: вполне вероятно – ведь Флинн надела свою самую тёмную клетчатую рубашку. И ветра, который мог бы донести до него её запах, в эту тихую ночь тоже не было.

И тут совершенно внезапно что-то двинулось. Флинн непроизвольно вздрогнула, когда зверь, повернув нечёткую голову в её сторону, взглянул прямо на неё.

Прежде чем прикусить язык, она ойкнула – очень высоко, что такой девчонке, как она, совершенно не свойственно.

Зверь отпрянул. Трудно сказать, кто из них испугался сильнее. Затем он поднялся и медленно шагнул к Флинн – размытое движение, смешавшееся с внезапно возникшим ветром.

«О нет, – подумала Флинн, – нет-нет-нет!»

Она порывисто вскочила. Она хотела убежать – ей нужно было убежать. Она ни за что не хотела связываться с этой тварью. А что, если на самом деле из-за этого Йонте и исчез? Вдруг это была никакая не дрезина дурацкая, а… а… да что угодно!

«Ну, давай же!» Ноги не слушались, они вдруг сделались совершенно бесполезными и цеплялись одна за другую при первом же шаге.

Зверь приближался, пригнув голову, словно охотится на дичь.

Пульс бился у Флинн в висках. «Вот и всё, вот и всё, вот и всё».

В ушах зашумело, и словно издалека раздался свист. В лицо Флинн дунул прохладный ветер.

«Поднимется ветер в ночи…» – написал Йонте.

Сотканный из тумана зверь замер. Казалось, он прислушивается, не спуская глаз с Флинн. И тут свист разом заполнил весь перрон. Флинн, вздрогнув, зажала уши. Что здесь происходит?! Звук походил на свист старого чайника, который мама порой не удосуживалась вовремя снять с плиты, – только громче, в тысячу раз громче.

Теперь зверь отвернулся к рельсам. Но прежде чем Флинн смогла воспользоваться удачным моментом для побега, земля у неё под ногами задрожала и что-то мощное, тяжёлое с шумом вкатилось на станцию. Над девочкой пронёсся сноп рассеянного света, и толчок воздуха, сильный, как в аэродинамической трубе, сбил её с ног. Затем ветер утих, а свист потонул в оглушительном скрежете. Металл скрежетал о металл, и, сделав рывок, который Флинн ощутила всем телом, громадное чудовище остановилось. Из-под него с шипением повалил пар, будто монстр страдал одышкой. Станцию тут же заволокло густым дымом. Флинн лежала на перроне у скамейки, кашляя и ловя ртом воздух.

И вдруг сразу наступила тишина. Какая-то нереальная тишина, после недавнего-то грохота.

Флинн подождала секунду, потом ещё одну, а потом стремительно поднялась на ноги. Она потёрла ноющие локти и, подняв голову, увидела вагон поезда. Оттуда таращился её перепуганный двойник. Повсюду перед ней были тёмные, всё отражающие окна, по восемь в каждом вагоне длинного сине-зелёного состава с плоскими кремовыми крышами.

Флинн моргнула, зажмурилась и снова открыла глаза. Нет, никаких сомнений. Глаза под веками щипало от дыма, но это явно был поезд.

Тот самый поезд.

…если упрямо ты шёл за мечтой…

Очень медленно, словно всё вокруг было хрупким, как стекло, Флинн опустила взгляд на открытку. От волнения она почти смяла плотную бумагу, но – это был поезд Йонте. Однозначно. Поезд, который, судя по всему, могла видеть только она. Флинн, дрожа, подняла голову. Он действительно выглядел именно так! Между вагонами были те же старинные деревянные тамбуры, такие же украшения на наружных светильниках. Теперь она смогла прочитать и золотые буквы на лаковом покрытии – «ВЭ» и стилизованный павлиний хвост, заключенные в прямоугольник.

Сердце Флинн сделало сальто. Красивее этого поезда она в жизни ничего не видела.

Ещё не успели рассеяться последние клубы дыма, как где-то в голове состава хлопнула дверь. Звук прокатился эхом в ночи и вырвал Флинн из восторженного оцепенения. Она с ужасом заметила, что поезд медленно тронулся.

«Нет. О нет!»

Сердце у неё замерло, слишком надолго, а затем пустилось чуть ли не вскачь.

Размытого существа на перроне она не увидела. Зверь что, сел в поезд?! Неужели поезд тут остановился, чтобы подобрать его?!

А Флинн?

Она останется из страха перед необъяснимыми событиями вроде этого? Или из страха перед тем, что ожидает её по ту сторону пашен? Она действительно этого хочет? Хочет остаться?

Флинн сжала кулаки. Этот поезд был её шансом – возможно, единственным. Её трясло. Она подумала о Йонте. О раскинувшемся где-то большом, бескрайнем мире – где-то, но не здесь. Она подумала обо всём по-настоящему важном и, сама ещё не осознавая, пустилась бежать, ухватилась за поручни последнего вагона и подтянулась на нижнюю ступеньку. Как раз вовремя, перед тем как перрон остался позади.

Вцепившись в холодный металл поручней, Флинн перевела дух. Она в последний раз оглянулась на заброшенную станцию. Вокзальные часы пошли, впервые за несколько лет. Сейчас они показывали два часа двадцать две минуты.

В следующую минуту поезд повернул влево, и часы скрылись из виду.

Теперь пути назад не было.

…И поезд чудесный придёт за тобой
И в дальнюю даль умчит.

Флинн повернулась к железной двери, которая вела внутрь вагона. В верхней части двери было маленькое квадратное окошко. Там ей навстречу зияла синеватая мгла.

– Смелей вперёд, ничего не страшись! – пробормотала Флинн и, с некоторым усилием открыв дверь, вошла в вагон.

Мадам Флорет

Едва Флинн зашла в вагон, как дверь за ней захлопнулась с такой силой, будто сразу отрезала всю её прошлую жизнь.

Она стояла в длинном тёмном коридоре. Вой ветра затих. Слышались только неумолчный стук колёс и какой-то дальний гул. В этой внезапно наступившей тишине Флинн ощущала себя одновременно в неизвестности и в безопасности. Она чувствовала в душе какую-то благость – одно из слов, которые она вычитала в старых словарях. Только теперь она поняла, что это значит.

Потребовалось время, чтобы глаза привыкли к полумраку, но и после этого разглядеть удалось не многим больше, чем опущенные рулонные шторы с одной стороны коридора и закрытые двери – с другой. На полу лежала ковровая дорожка. Стены, похоже, были облицованы деревянными панелями. В коридоре никого не было. Не слышалось ни голосов, ни каких-либо других издаваемых людьми звуков.

– Есть тут кто-нибудь? – осторожно спросила Флинн и тут же испугалась, когда рядом с ней что-то тихо вспорхнуло. Однако она по-прежнему оставалась одна, и всё опять стихло, не считая грохота колёс у неё под ногами.

Где она очутилась? В спальном вагоне?

Флинн никакого представления не имела о поездах, а о поездах класса люкс вроде этого и подавно: её семья не могла себе позволить даже поездку в обычной электричке. И всё же она точно знала, что нужно купить у кондуктора билет, пока её не застукали контролёры. На ощупь поискав деньги в кармане брюк, она нашла купюру в десять евро. Этого должно было хватить, по крайней мере на несколько станций. Покачиваясь в такт вагонной тряске, Флинн двинулась по коридору. Кончики пальцев легонько скользили по лакированной поверхности дверей и деревянных панелей между ними. В ней росло тёплое чувство, что всё здесь ей давно знакомо. Она дошла до конца вагона, так никого и не встретив.

– Смелей вперёд, ничего не страшись! – ещё раз подбодрила себя Флинн, упёршись в следующую железную дверь, в которой было такое же квадратное окошко, и вышла в наружный тамбур, какие располагались в конце и в начале каждого вагона.

Тут же в лицо ей ударил встречный поток холодного воздуха, сырого и мутного от паровозного дыма. Пытаясь согреться, Флинн обхватила себя за плечи и стала аккуратно переставлять ноги по мостику между тамбурами двух вагонов. Мостик представлял собой просто железную пластину с перилами, которая жалобно дребезжала и побрякивала. Встретить подобное в таком поезде она не ожидала. С другой стороны, она вообще не ожидала, что этот поезд существует. Поезд Йонте. Или, точнее, поезд с открытки Йонте.

Дрожа от страха, она всем телом налегла на тяжёлую железную дверь следующего вагона и вошла внутрь. Никто не встретился ей и в этом вагоне.

Казалось, поезду не будет конца. Снова и снова вагоны с тёмными, узкими коридорами, снова и снова старые, продуваемые насквозь лихим ветром соединительные мостики между ними. И нигде ни души!

Флинн проходила уже по шестому из этих бесконечных коридоров, когда внезапно, как гром среди ясного неба, с кем-то столкнулась. С кем-то большим.

– Ай! – воскликнул этот кто-то хриплым голосом. – Смотри, куда идёшь, павлин несчастный! Даниэль же велел вам сидеть в своих купе, когда свет вырубается.

– Извините, – выпалила Флинн и добавила, надеясь, что не вызовет никаких подозрений: – Я вообще-то кондуктора ищу.

Её собеседник действительно замолчал. Флинн казалось, что она чувствует, как он изучает её в темноте. Затем хриплый голос сказал:

– Ты имеешь в виду мадам Флорет? – Это прозвучало отчасти как вопрос, а отчасти как подтверждение того, что она попала в затруднительное положение.

– Э-э-э… Не знаю. Думаю, да. Если она продаёт билеты. – Флинн пыталась в темноте разглядеть мужчину – а голос, похоже, принадлежал мужчине, – но лишь определила навскидку, что он занимает довольно много места. Флинн нервно сглотнула. Должно быть, он большой и сильный.

– Секундочку… ты что, вот только что села в поезд?

– Да, – ответила Флинн. Она не понимала, почему в голосе прозвучало сомнение. Станция, поезд – почему бы ей в него не сесть?

– И теперь ты хочешь купить билет? – Голос становился всё более растерянным.

– Ну да, – сбитая с толку, подтвердила Флинн. – Хочу. Ведь зайцем ехать как-то неправильно, да?

Её собеседник по-прежнему молчал. У Флинн было достаточно времени, чтобы сперва изумиться своему несколько необдуманному ответу, а потом пожалеть о нём, но тут собеседник сказал:

– С ума сойти!

В следующий миг Флинн ослепил луч света, такой яркий, что она отшатнулась и в испуге зажмурилась:

– Эй, что ты делаешь?!

– Прости. – Человек опустил фонарик, и Флинн в отсвете фонарика заметила, что он совсем не такой старый, каким казался по голосу. Вероятно, лет пятнадцать, если и старше, то ненамного.

Бесцветный свет фонарика отбрасывал на его угловатое лицо беспокойные тени, глубоко посаженные глаза блестели. Он стоял перед ней словно страж у ворот ада, и по сравнению с ним Флинн внезапно почувствовала себя совершенной малявкой и очень не в своей тарелке.

Парень скользнул взглядом по её, к сожалению, абсолютно невыразительной внешности, и Флинн подавленно спросила себя, не принял ли он её случайно за мальчишку. За какого-нибудь довольно хилого в сравнении с ним мальчишку.

– Так, ещё раз, просто хочу удостовериться: ты собираешься купить билет? У тебя его нет?

– Да. Нет. Я вообще-то девочка, – вырвалось у Флинн.

– А кто же ещё? – спросил парень. Похоже, этот факт его ничуть не поразил. Голос был низким и спокойным.

– Ты думаешь… разве ты не принял меня за мальчишку?

Парень поднял брови, и Флинн удалось быстро взглянуть ему в глаза. В них сверкнула насмешка.

– А ты чудачка, – сказал он. – Ты себя в зеркале когда-нибудь видела? У тебя глаза… – Он осёкся, словно в эту секунду сообразил, что собирается сделать комплимент какой-то совершенно незнакомой безбилетной девчонке.

Флинн очень хотелось спросить, что там у неё с глазами, но она сдержалась. Она в любом случае не относилась к тому сорту девочек, которые постоянно жаждут похвал – уже хотя бы потому, что никогда в жизни их не получала.

Кроме как вот теперь.

Ну, почти.

– Да-а-а, кажется, у нас проблема, – сказал парень.

– Это ещё почему? – спросила Флинн.

Парень мрачно рассмеялся:

– Потому что здесь ты билет не купишь. Не получится.

Флинн испугалась. Панели красного дерева на стенах вдруг заблестели угрожающе, вагон закачался враждебно.

Неужели он сейчас выкинет её из поезда?! Посреди ночи, неизвестно где?! Флинн уже слышала о таких случаях. И что потом?

– Но в Брошенпустеле нет кассовых автоматов. Где же мне было купить билет?

Парень какое-то время молчал.

– Ты совсем не представляешь, где находишься? – Казалось, ситуация его даже немного забавляет или увлекает, но Флинн не находила тут ничего смешного или захватывающего.

– А нельзя просто немного проехать на этом поезде? – смущённо спросила она.

– Нет. Что значит «немного»?

– Ну, сколько можно, – пояснила Флинн.

– Нет, – повторил парень. – Мадам Флорет мне голову оторвёт.

Флинн стало по-настоящему страшно.

– Ну пожалуйста, – тихо попросила она. – Для этого есть причины. Почему мне нужно уехать отсюда… куда-то в другое место. Я должна кое-кого разыскать.

Флинн подумала, что мамина печаль приросла к ней, как вторая кожа, и о Йонте, который был где-то далеко, там, куда её так тянуло, и нашла, что выразиться ещё более расплывчато трудно. Но парень, вместо того чтобы схватить её за шкирку и выбросить из поезда, просто молчал. Повисла долгая тишина. Флинн чувствовала, как сердце бешено колотится о грудную клетку, и опасалась, что эхо сейчас разнесётся по всему поезду.

И тут парень сказал страдальческим голосом, словно делал что-то вопреки здравому смыслу:

– Ладно. Но только тихо. Пойдём! – И он махнул фонариком, давая знак следовать за ним.

Флинн не решалась задавать вопросы, а уж тем более расслабиться – ведь неизвестно, куда он её приведёт.

Пройдя ещё несколько вагонов с множеством тёмных коридоров, они очутились в каком-то длинном, залитом лунным светом вагоне, который представлял собой одно просторное помещение.

Рулонные шторы здесь не были опущены. Повсюду стояли кресла, табуреты и металлические банки с напитками. Флинн не раз спотыкалась о стопки книг, потому что луч фонарика танцевал только на метр впереди, а настенные ночники давали всего лишь дежурную подсветку.

– По ночам все вагоны, начиная с этого, табу, – пояснил парень. – А без света какие же нарды!

– Какие что? – Флинн не знала, что это за помещение, куда по ночам вход запрещён, но догадывалась, что днём здесь дым стоит коромыслом.

– А разве здесь нет… ну этих, нормальных сидений?

Парень рассмеялся добродушным перекатистым смехом.

– Нет, вот приколистка! А зачем они тут?

Флинн не поняла, что в её вопросе такого смешного. Она просто спрашивала себя, где придётся сидеть всю остальную дорогу – разумеется, если эта зловещая мадам Флорет продаст ей билет. Не может же целый поезд состоять только из спальных купе и огромного неубранного помещения.

Но бесконечно длинные коридоры теперь явно остались позади. Все следующие вагоны оказывались большими просторными помещениями, оборудованными самым нестандартным образом. Повсюду Флинн налетала на скамейки и столы, спотыкалась о книги и едва разбирала, что там, собственно, висело на стенах или издавало странные порхающие звуки над головой. В поезде же, наверное, нет летучих мышей – или всё-таки есть?

Тем большее облегчение испытала Флинн, когда в одном из вагонов её спутник наконец остановился. Помещение имело самую сложную конфигурацию из всех. Теперь они находились в голове поезда, где слышалось, как ритмично, словно какой-то железный монстр, сопит паровоз. Мимо окон густыми облаками плыл дым. Создавалось ощущение, будто он окутывает поезд как пуховое одеяло, отсеивая все, возможно, притаившиеся за окном ночные опасности.

Лучом фонарика парень осветил своего рода простыню, висящую в углу между двумя стеллажами подобно воздушному шару, из которого выпустили воздух.

– Моё любимое местечко, – сказал парень, показывая на простыню. – Можешь поспать здесь. Завтра утром мы представим тебя мадам Флорет, так что особо удобно не устраивайся. Она встаёт рано.

Устроиться слишком удобно Флинн не грозило, потому что при ближайшем рассмотрении простыня оказалась волочащимся по полу импровизированным гамаком. Флинн спросила себя, как это место может кому-то нравиться.

– Спасибо, – всё же сказала она – и не покривила душой.

Парень, кивнув, посмотрел на часы:

– Ладно-ладно. Через несколько часов мы проедем через Гамбург, а там будет уже слишком далеко до твоего Бидервурстеля…

– Брошенпустеля, – поправила Флинн.

– Пусть так. А потом и Даниэль появится, если тебе повезёт. В общем, не переживай.

– А я и не переживаю, – соврала Флинн. На самом деле сердце у неё яростно билось в горле с таким же грохотом, какой шёл от паровоза.

Парень снова кивнул:

– Хорошо. Тогда до завтра. – Он повернулся к хвосту поезда.

– Куда ты идёшь? – Флинн почему-то хотелось, чтобы он остался.

– К себе в купе, конечно, – сказал он. – Мне тоже нужно немного поспать. – Уже почти у двери он опять остановился. – Ах да, кстати, меня зовут Фёдор.

– А меня – Флинн, – представилась Флинн.

Когда Фёдор открыл дверь, впустив свистящий ночной ветер, Флинн ещё раз окликнула его:

– Фёдор!

– Да?

Флинн посмотрела на него серьёзным взглядом и судорожно сглотнула:

– Где я оказалась?

Фёдор, казалось, опешил, но затем широко улыбнулся, отчего лицо его на несколько лет помолодело.

– В самом лучшем месте в мире, – сказал он, и дверь за ним захлопнулась.

Слабый ветерок, покружив по вагону, коснулся лба Флинн, пытающейся принять более или менее удобное положение в провисшем гамаке.

Так она лежала, размышляя об оптимистичном высказывании Фёдора, слушая перестук колёс, пыхтение и шипение паровоза, а под ней, покачивая поезд, убегали рельсы. При каждой неровности земной поверхности поезд поднимался и опускался, будто глубоко вдыхал и выдыхал. Флинн ощущала каждое движение поезда, словно была его частью.

Когда рассвет послал в крошечные окошки первые лучи, Флинн наконец заснула, не подозревая, что меньше чем через два часа всё, прежде составлявшее её жизнь, перевернётся с ног на голову. И не только.

– Непостижимо! Это самое величайшее бесстыдство за всё время, что я тут работаю. Какая дерзость!

– Но я же совсем не такая уж и большая, – пробормотала Флинн, жмурясь от солнечного света. И от лица высокой худощавой женщины, на голове у которой восседали чрезмерно большие кожаные защитные очки. Выглядело это так, будто над обычными, сверкающими глазами у неё были ещё огромные глаза насекомого.

– Кто! Вы! Такая?! Куликов, кто это?!

Фёдор, парень из вчерашней ночи, по-видимому, стоял где-то рядом, потому что по вагону пронёсся его хриплый голос:

– Я могу объяснить, мадам Флорет…

– Очень надеюсь, Куликов! Я действительно очень надеюсь.

Значит, это и есть та кондукторша, у которой, по словам Фёдора, больше не было возможности высадить Флинн. Если, конечно, Гамбург они уже проехали, на что Флинн рассчитывала от всей души.

Мадам Флорет, одетая в двубортный брючный костюм, выглядела скорее как нечто среднее между кондуктором и тайным агентом. Её ярко-красные, идеально накрашенные губы и покрытые лаком в тон длинные ногти показались Флинн признаком повышенной агрессивности. Резким голосом она крикнула:

– Куликов, несите свою задницу сюда! – Она повернула голову в сторону Фёдора, качнув при этом своим светлым конским хвостом. Волосы были такими прямыми и шелковистыми, что действительно походили на хвост лошади, и так сильно стянуты сзади, что прилегали к голове, как вторая кожа.

– Я и сама могу объяснить, – торопливо проговорила Флинн и так поспешно выпрямилась, что вывалилась из опрокинувшегося гамака, словно мешок картошки.

Конский хвост качнулся назад. Мадам Флорет одарила её презрительным взглядом, будто Флинн не человек, а сплошное недоразумение, и снова посмотрела в конец вагона.

– Разлеглась тут на полу как медуза! Никаких амбиций у ребёнка! – В её голосе звучало растущее недоумение. – В вагоне Всемирного экспресса на полу развалился бесхребетный, амёбоподобный ребёнок! Откуда он тут взялся и почему мне ничего не сообщили?!

Всемирный экспресс! Это Всемирный экспресс. Поезд, тот самый поезд класса люкс, на котором исчез Йонте, называется Всемирным экспрессом. Эти слова прозвучали в ушах Флинн чистой магией. От них веяло дальними странами, приключениями, настоящей жизнью, шансом найти Йонте – и после этого стать счастливой.

Флинн подняла взгляд. В выпуклых стёклах защитных очков мадам Флорет отражались пыльные окна вагона, за которыми расплывался жёлто-зелёный, словно конец лета, пейзаж.

Но ничего ещё не кончилось. Всё только начиналось. В голове у Флинн появление в Брошенпустеле этого странного поезда, стук колёс, скрежет рельсов и пыхтение стального коня слились в предвестие значительных событий – чего, однако, не мог вызвать голос мадам Флорет, становившийся всё пронзительнее.

– И наверняка у неё дурные замашки, – с упреком сказала она, когда Фёдор наконец вывернул из-за стеллажа. Стеллажи заполняли весь вагон. Большие выцветшие таблички разделяли его на «Продукты», «Бытовые нужды» и «Нужды школы». Флинн протёрла глаза. Кому, спрашивается, в поездке интересны нужды школы? Домашние задания на каникулах – даже подумать страшно.

– Она внезапно объявилась прошлой ночью, – начал объяснять Фёдор.

– Нет у меня никаких дурных замашек, – вмешалась Флинн. Она и сама не знала, откуда взялись эти слова.

Кондукторша холодно покачала головой, и Фёдор у неё за спиной провёл ребром ладони себе по шее. Флинн сообразила, что ей пока лучше помолчать.

Её взгляд скользил по вагону, касаясь наполненных углём ящиков, туго перевязанных пачек чего-то и картонных коробок. Флинн видела, как в тонких, с палец толщиной, полосках света из окна искрится угольная пыль, лежащая повсюду, словно на землю пролился дождь из пепла. Её охватило чувство, будто темнота вокруг засасывает её.

Мадам Флорет, закатив глаза, вздохнула и вооружилась папкой с зажимом для бумаги:

– Ладно, начнём. В конце концов, у меня не целый день свободного времени. – Она в упор посмотрела на Флинн. – Добро пожаловать и так далее. «Так далее» означает следующее: вы опоздали почти на три четверти учебного года! Он начался первого января. Надеюсь, вы прилежная ученица. Иначе вам никогда не нагнать до окончания года в декабре весь учебный материал. Где вы оставили бокаж? – Она огляделась. – У вас что, никакого бокажа с собой?

С ней говорили на «вы». Не слишком ли?

– Багаж, – поправила Флинн и тут же поймала на себе злобный взгляд. «Ой-ой, мы, похоже, подружимся», – пронеслось у неё в голове. – Никакого багажа нет. – Вопрос показался ей немного странным: как она могла взять багаж в поезд, о существовании которого до прошлой ночи даже не догадывалась?

Дама вздёрнула подбородок, и её конский хвост закачался.

– Смотри-ка, никакого бо… чемодана! – Слегка наклонившись вперёд, она изучала Флинн, как ястреб – свой обед. – Имя? – Старомодная перьевая ручка требовательно пронзила воздух в направлении Флинн.

Девочка моргнула.

– Флинн Нахтигаль, – быстро сказала она.

– Флинна Хтигаль. – Ручка заскрипела так решительно, словно кондукторша вела ею молчаливое сражение.

– Нет, – сказала Флинн ещё быстрее, – не «Флинна», а «Флинн».

Кондукторша замерла. Её брови образовали крутую линию:

– Это имя женское или мужское?

– Вообще-то и мужское, и женское, – произнеся эти слова, Флинн почувствовала, как её обдало жаром: «Не так ответила, не так».

Кондукторша смерила её взглядом с ног до головы и обратно.

– Не важно, – сказала мадам Флорет. – Мы ведь тут свободных взглядов… Возраст?

– Тринадцать, – сказала Флинн и закусила губу, почувствовав на себе новый испытующий взгляд. Теперь мадам Флорет точно решила, что Флинн – мальчишка. Никакая девочка в этом возрасте так не выглядит. По крайней мере ни одна нормальная.

– Какие-нибудь особые дарования? – спросила мадам Флорет, перелистнув страницу.

– Э-э-э…

Какие ещё дарования?! Флинн почти не сомневалась, что обычно пассажиров в поездах о дарованиях не спрашивают.

– Возможная область деятельности?

– Э-э-э, – снова промямлила Флинн, чувствуя себя полной дурой.

Кондукторша вздохнула:

– Что-то, что даёт представление о том, почему вы станете в жизни кем-то значимым?

– Э-э-э… – Откуда ей знать, станет ли она кем-то значимым?!

– Предположительное время поездки?

Вместо очередного «э-э-э» Флинн выдавила:

– Вообще-то мне ещё нужно купить билет.

У мадам Флорет чуть папка из рук не выпала.

– У неё… нет билета?! – Она повернулась к Фёдору, который всё это время нервно теребил лямки своего комбинезона. Они непристёгнутыми болтались над широким, плотным ремнём, на котором словно трофеи были закреплены разные инструменты.

– Нет, билета у неё нет, – сказал Фёдор, стараясь не смотреть мадам Флорет в лицо. Флинн заметила, что его чёрные взлохмаченные волосы поблёскивали в неясном утреннем свете – может, от угольной пыли, висевшей повсюду в воздухе подобно зеленоватым блёсткам фей? Всему длинному вагону – и тому углу, где стояли Флинн с Фёдором и мадам Флорет, – это придавало какой-то мрачновато-мистический вид. – Я же собирался об этом сказать, – добавил Фёдор. Его лицо выглядело бледным и усталым, как и прошлой ночью. И всё же от Флинн не ускользнуло, что внешность его была по-своему яркой.

– Когда? – спросила мадам Флорет. – Когда вы собирались об этом сказать?

– Ну… когда-нибудь, – уклончиво ответил Фёдор таким же напряжённым, как и весь его серо-чёрный облик, голосом.

Казалось, мадам Флорет сейчас огреет его папкой по голове:

– Когда-нибудь, да? Ах, идите работать, Куликов! Что вы вообще тут делаете, если не можете ничего сообщить как следует!

Фёдор беспомощно пожал плечами и, открыв дверь, ведущую к железному коню, незаметно исчез в направлении паровоза. Ненадолго послышался механический рык, и Флинн осталась наедине с мадам Флорет.

– Теперь что касается вас! Дайте сюда ваш билет.

– Но… – Тётка что, её не слушала?

– Встаньте и выньте всё из карманов. Он наверняка там!

Если бы он там был, Флинн бы, наверное, об этом знала, разве нет?

Мадам Флорет нетерпеливо помахала рукой:

– Вставайте, я сказала.

Внезапно Флинн ужасно захотелось, чтобы Фёдор стукнул кондукторшу фонариком. С недобрым чувством она опустошила карманы джинсов. Там обнаружились купюра в десять евро, две канцелярские скрепки, пробка от пивной бутылки, ворсинки, крошки, открытка от Йонте и порванное на мелкие кусочки письмо для мамы («Ваша дочь не работает на уроках. Вы уверены, что ей стоит учиться именно в гимназии?»).

Кондукторша окинула всё беглым взглядом. Повинуясь какому-то неясному чувству, открытку Йонте Флинн убрала назад до того, как мадам Флорет могла бы рассмотреть её более внимательно.

– Это не билет, – поспешно объяснила она в ответ на недоверчивый взгляд мадам Флорет и сунула ей под нос десять евро. – Но этим я хотела бы за него заплатить, – прибавила она.

Глаза мадам Флорет расширились, словно Флинн её оскорбила.

– Вы хотите меня подкупить?! – пронзительно выкрикнула она. – Можно подумать, я целый день ношусь с билетами под мышкой! Может, я похожа на миространника?!

Флинн зажмурилась. Что бы это значило?

– Непостижимо! – пробормотала кондукторша. – Просто непостижимо. Без билета. Как вы себе это представляли? Сюда – безбилетной! – Чем чаще она это повторяла, тем сильнее казалось, что совершено какое-то самое тяжкое преступление. – Мне что, не хватает проблем с этим ужасным мальчишкой Йоунсом и всего остального?! – Топнув ногой в туфле на каблуке-гвоздике, она оглянулась в поисках поддержки. – Я за это ответственность на себя не возьму.

– А вы и не должны, – поторопилась сказать Флинн. Ей это было только на руку. – Я прекрасно могу сама о себе позаботиться.

«Я всего лишь хочу найти Йонте», – мысленно прибавила она.

– Да ну? – среагировала мадам Флорет. – То есть вы так считаете, да?

– Да, – энергично подтвердила Флинн. – Дома я с половиной хозяйственных дел одна управляюсь.

– Правда? – Кондукторша подняла бровь. – Почему же не со всеми?

– Потому. А что? – Флинн смотрела на неё во все глаза. «Гордиться, – решила она, – однозначно гордиться».

Мадам Флорет торжествующе задрала подбородок:

– Так я и думала: взять на себя только половину хозяйственных забот – да ещё и хвастаться этим. Дурные, дурные замашки.

– Нет! – громко сказала Флинн. – Нет у меня никаких замашек. Я не… – Но всё было бесполезно. Слова опять исчезли, не успела она их найти.

Кондукторша побарабанила ногтями по своей папке, словно хотела сыграть на ней какую-то мелодию:

– А теперь вы ещё и дар речи потратили, да?

– Утратили, – машинально поправила Флинн.

Мадам Флорет задохнулась от возмущения:

– Не смейте постоянно меня поправлять! – Похоже, ей хотелось поскорее покончить со всем этим. – Так, ладно, – вытянув шею, сказала она. – На себя я это взваливать не стану. Нет-нет, определенно не стану. У меня есть другие заботы. – Она широким шагом направилась к выходу из вагона, велев выйти и Флинн. – Сюда! Отправляйтесь на кухню и по крайней мере принесите пользу, пока я не переговорю с Даниэлем.

Флинн, не отрываясь, смотрела на мадам Флорет и в тоске задавалась вопросом, всех ли пассажиров здесь так встречают. Йонте никогда бы не допустил такого обращения с собой. Он бы скорее спрыгнул с поезда на ходу. Но сама она на это не решалась.

Мадам Флорет энергично хлопнула в ладоши:

– Будьте любезны пройти со мной!

Было похоже, что она достаточно натренировалась отпугивать нежелательных пассажиров.

На ватных ногах Флинн последовала за ней на прохладный утренний воздух, пахший дымом, и солью, и соснами. Очевидно, за горизонтом лежало Северное море.

Мадам Флорет провела Флинн по соединительному мостику между вагонами, через два следующих вагона – и наконец остановилась в вагоне, вдоль которого шёл длинный коридор. В отличие от спальных вагонов в хвосте поезда в этом коридоре была только одна дверь из красного дерева, сплошь залепленная записками. Флинн пробежала их глазами: на двух из них стояло «пахлава» и «тамалес» – слова, которых она не знала и не встречала даже в своих старинных словарях. Мадам Флорет энергично постучала в стену рядом с дверью и, пока они ждали, сорвала одну из записок.

– Пироги с морковью и цукини – да этого же ни один человек есть не станет! – Она сморщила нос и, очевидно, не желая больше ждать ответа из купе, просто отодвинула дверь и втолкнула Флинн внутрь.

Споткнувшись, Флинн ввалилась в просторную, наполненную механическим жужжанием кухню и наткнулась на высокого повара, что-то мурлыкающего себе под нос.

– Простите. – Она быстро отступила на шаг назад, разглядывая загорелого толстого человека. Его живот был обтянут золотым передником, а на голове восседал такого же цвета поварской колпак – слишком маленький для широкого лица под ним.

В свою очередь, повар секунду поизучал Флинн, после чего его брови и уголки губ потянулись вверх.

– Никак заяц? Фёдор мне про тебя рассказал. При мне ещё никогда ничего подобного не случалось!

Мадам Флорет неодобрительно побарабанила ногтями по своей папке:

– Рейтфи, это Флинна. Дайте ей… или ему… откуда мне знать… какую-нибудь работу, понятно? – Сжав пальцами переносицу, она застонала: – Кажется, опять головокрушение начинается.

С этими словами она вышла, оставив Флинн на обалдевшего повара.

С одной из бесчисленных полок у него за спиной вдохновенно надрывалось радио: «…жизнь в саже, дыму и грязи проведу – люблю этот мир, никуда не уйду…»[3]

Казалось, эту кухню составили из мебели старого загородного дома и современной хромированной кухни какого-нибудь ресторана. Поезд двигался по тёмным сосновым лесам, а вокруг Флинн наталкивались друг на друга хромированные плиты и деревянные шкафы, тарелки с золотыми каёмками и старые кастрюли. Осмотреться как следует она не успела, потому что повар сунул ей в руки огромную корзину с хлебом.

– Будь добра, отнеси это напротив, в вагон-столовую, – попросил он и вытолкнул Флинн из кухни в коридор. Она услышала, как он стал весело подпевать радио, а затем дверь с грохотом захлопнулась.

На секунду Флинн задержалась в тихом коридоре, прислушиваясь к стуку колёс и чувствуя себя совершенно потерянной. С муторным ощущением в животе она проскользнула в следующий вагон, не имея ни малейшего представления о том, что её ожидает.

Интернат на колёсах

На входе в вагон дорогу Флинн загородил какой-то человек. Он стоял в дверях, задумчиво разглядывая стойку для самообслуживания, сооружённую у стены справа.

Очевидно, это и была столовая. Слева и справа от выстланного ковровой дорожкой прохода стояло больше двух дюжин столов на четырех человек. Их отделяли друг от друга широкие низкие мягкие диванчики.

На мгновение Флинн благоговейно замерла – всё выглядело так изысканно, и благородно, и бесконечно обстоятельно, – но потом ей всё же пришлось протиснуться мимо преграды. Корзина с хлебом была тяжёлой, и Флинн испытала облегчение, плюхнув её на стол.

– Ага, – тихо сказал незнакомец. – Так и думал, что тут чего-то недостаёт.

– Мгм, – хмыкнула Флинн, ещё раз оглядывая вагон. Он не только служил столовой, но и был, насколько Флинн могла судить, единственным помещением с панорамным остеклением. Прошлой ночью в сплошном окне мерцали звёзды, а сегодня по ходу поезда вдоль путей клонились высокие березы. Поток воздуха от проходящего поезда срывал с крон отдельные листья и швырял их мелькающими световыми пятнами на стеклянную крышу.

Здесь Флинн чувствовала себя чужой. По сравнению с вагоном-складом столовая казалась залитым светом залом для избранных. Нити скатертей поблёскивали, как чистое золото, а на столах стояли хрустальные графины, сверкающие так, словно их наполнили чистейшей ледниковой водой.

Кроме Флинн и молчавшего незнакомца тут никого не было. И что ей теперь делать? Сесть? Или вернуться в кухню и спросить, есть ли для неё ещё какие-нибудь дела?

Незнакомец проследил за её взглядом.

– Привидения? – спросил он спокойным, слегка надтреснутым голосом. Его каштановые волосы растрепались, одет он был в коричневую жилетку и коричневые же брюки со складками. Он напоминал Флинн пугливую косулю, и не только цветом. Не может же это быть тот самый Даниэль, о котором говорили Фёдор и мадам Флорет – или всё-таки он?

– Привидения? – в замешательстве переспросила Флинн, на мгновение вспомнив о существе прошлой ночью на перроне. Не может этот зверь быть здесь – или всё-таки может?

– Ты так озираешься, – сказал незнакомец, – словно привидение увидела.

– Н-нет, – покачав головой, промямлила Флинн. А что тут скажешь? – Я не верю в привидения.

– Вот как! А во что ты веришь?

– В здравый смысл, – сказала Флинн. Ничего себе разговор!

Усмехнувшись, незнакомец взял тарелку и столовые приборы:

– Что ж, тогда тебе самое место в нашем интернате на колёсах.

С этими словами он стал наполнять тарелку всевозможными плюшками и фруктами. Флинн наблюдала за ним, не двигаясь с места.

– Что вы хотите сказать? – наконец вымолвила она. – Интернат на колёсах?

В голове у неё всё сложилось в единую картину: отсутствие сидений для пассажиров, большое количество вагонов, похожих на жилые комнаты, все эти столы со скамейками, попадавшиеся ей на пути… Господи! Столы со скамейками! Это же парты!

Неужели это правда?! Значит, сев в этот поезд, Йонте просто сменил школу?!

Незнакомец смотрел на Флинн так, словно теперь тоже находил этот разговор странным.

– Ну да, – сказал он, кивнув в направлении хвоста поезда. – Школа. Поезд. Интернат на колёсах. Уравнение несложное, правда? – Усмехнувшись, он отвернулся, чтобы сесть за ближайший из многочисленных столиков.

– Но… значит ли это… – Флинн осеклась. Неужели она действительно жила в такой дыре, если ещё ни разу не слышала об интернате на колёсах под названием «Всемирный экспресс»? Ведь о чём-то таком она бы уж точно знала. Это же гениально! Может, она могла бы тут учиться?

– Нет, ну ты ведь сейчас придуриваешься, – по-прежнему с интересом сказал незнакомец, перегнувшись к ней через обитую сине-зелёным материалом спинку.

Флинн не ответила.

Незнакомец впервые взглянул прямо на неё. Флинн с беспокойством заметила, как глаза его сначала расширились, а затем сузились.

– Скажи, а ты вообще кто? Ты ведь не павлинка.

– Я… нет. Думаю, что нет. Я ведь даже не понимаю, о чём вы говорите. – Как ему объяснить, откуда она здесь взялась? А если незнакомец придёт в такой же ужас, как и кондукторша?

– Павлины, – только и сказал незнакомец. – Так зовутся ученики Всемирного экспресса. По цвету школьной формы.

– Сине-зелёному? – осторожно спросила Флинн.

– Сине-зелёному, – кивнул её собеседник. – А теперь скажи, почему ты этого не знала.

– Э-э-э… лучше не стоит, – сказала Флинн.

Незнакомец взглянул на неё с изумлением.

Флинн лихорадочно соображала, что сказать, чтобы вся история выглядела сущим пустяком, и вздохнула с облегчением, когда в эту минуту в конце вагона открылась дверь и незнакомец отвернулся. Но, к несчастью, в столовую вошла мадам Флорет, а за ней толпа мальчишек и девчонок, которые, болтая и смеясь, заполнили вагон.

Флинн удручённо обнаружила, что большинство из них старше неё. И не только это: все держались в этой обстановке так естественно и двигались так непринуждённо, что она в сравнении с ними казалась себе самой неказистой и неуклюжей. Желание быть такой же уверенной в себе, как они, возникло у Флинн столь внезапно и стремительно, что по ощущениям походило на боль в животе.

Некоторые ученики были темнокожими или с азиатскими чертами лица. Объединяли их язык – Флинн потрясло, что все явно говорили по-немецки, – и одежда. Все без исключения были в сине-зелёных рубашках (у девочек они были в золотую крапинку, у мальчишек – в полоску) и светлых льняных брюках или юбках. В вагоне было приятно тепло, но у некоторых павлинов на плечи были наброшены ещё и сине-зелёные джемперы: не удивительно, учитывая прохладную утреннюю сырость, в которой они каждый раз оказывались, выходя из вагона.

Все разговаривали друг с другом так громко, что Флинн надеялась остаться в этой неразберихе незамеченной.

Но около стойки самообслуживания ребята остановились и замолчали, глядя на Флинн. Она старалась держаться как можно безучастнее, но это не помогло – она покраснела до корней волос и чувствовала, как всю её обдало жаром. Больше всего ей хотелось спрятаться за каким-нибудь из диванчиков.

– А, хорошо, что вы здесь, Даниэль! – Мадам Флорет, оттеснив учеников в сторонку, встала у стола одетого в коричневое мужчины. Тот, к кому обращались, с тоской посмотрел на булочки с корицей на своей тарелке, вытер салфеткой чистые пальцы и медленно встал:

– Да, слушаю вас.

– Это Флинна, – сказала мадам Флорет, ручкой указав на Флинн так, словно бросила в неё гарпун. – Можете вообразить, откуда она взялась?

Даниэль потёр подбородок:

– Из бродячего цирка в Западном Тибете? Из пансиона для девочек в Миннесоте? Из какого-нибудь строго засекреченного необычного проекта?

Флинн подняла глаза. Он что, намекает на её необычный внешний вид? Если да, то это не слишком смешно.

Мадам Флорет, видимо, тоже было не до смеха.

– Прекратите, – прошипела она.

Даниэль, пожав плечами, сунул руки в карманы брюк:

– Вы спросили, могу ли я вообразить, откуда она взялась. Ну да, могу. У меня, знаете ли, очень хорошо развито воображение.

Этот человек производил на Флинн впечатление скучающего придворного шута, и её занимал вопрос, зачем мадам Флорет обсуждает с ним её ситуацию.

Мадам Флорет несколько раз ткнула остриём пера в свою папку, словно задавала себе такт:

– Да-да, знаю. Бросьте молоть ерунду! Флинна появилась из… из… – В эту минуту она, видимо, осознала, что не имеет никакого представления, откуда именно взялась Флинн.

«Мда, – не без злорадства подумала Флинн, – Фёдор мог бы вам это рассказать».

– В любом случае она неожиданно возникла этим утром. – Мадам Флорет немного наклонилась вперёд. – У неё нет билета!

Её слова, казалось, вывели из равновесия даже этого Даниэля. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы повнимательнее рассмотреть Флинн, после чего он, склонив голову набок, произнёс так тихо и бесстрастно, насколько сумел:

– Понимаю. Дайте мне эти бумаги, пожалуйста. – Он взял папку. – Теперь этим делом займусь я.

Пальцы мадам Флорет сжали папку как тиски, словно она опасалась потерять контроль над ситуацией.

– Нет никаких причин волноваться, Даниэль, – поспешно заверила она. – Я уже обо всём подумала. Мы можем организовать, чтобы на ближайшей станции её забрали…

– Это невозможно! – прогремел голос из гущи учеников за спиной кондукторши. – Мы же не передадим малышку неизвестно какой семье, из такой она, очевидно, только что сбежала. – Сквозь толпу продирался широкоплечий здоровяк. Левая половина его лица была так изуродована, что по сравнению с ним Флинн показалась себе чуть ли не милашкой. Он коротко кивнул ей. Она не знала, как это истолковать, и на всякий случай кивнула в ответ, хотя определение «малышка» ей категорически не понравилось. Некоторые из учеников захихикали.

– Это было бы очень просто сделать, Кёрли, – сказала мадам Флорет здоровяку и вытянула шею, словно ей вдруг стало не по себе.

– Просто – да, было бы, – пробурчал здоровяк. – Похоже, у вас напрочь отсутствует чувство ответственности, не так ли?

Он в сером рабочем халате стоял, скрестив мощные руки на груди. В бесформенных башмаках, со своей простецкой внешностью, он так же плохо вписывался в обстановку этого шикарного вагона-столовой, как и Флинн, и она тут же почувствовала себя не такой потерянной.

– Ха! – презрительно выдала мадам Флорет. – Чувство ответственности у меня побольше, чем у любого из присутствующих. Даниэль!

Однако Даниэль ничего не ответил. Вместо этого он испытующе взглянул на Флинн.

Она снова почувствовала, как у неё запылало лицо.

Слишком много внимания уделялось тому, кого всю прежнюю жизнь никогда не замечали.

– Ладно, тогда пусть поработает на кухне, – нехотя уступила мадам Флорет, словно шла на очень неудачный компромисс.

– На кухне! Пахать, как этот Куликов, да? – Здоровяк по имени Кёрли вперился в мадам Флорет таким яростным взглядом, что Флинн бы не удивилась, если бы учительница от страха наложила в штаны.

Похоже, мадам Флорет и правда стало жутковато. Она обескураженно сказала:

– Работа ещё никому не шла во вред. Ни мне, ни…

– Помолчите, – тихо вмешался Даниэль. Мгновенно наступила тишина. Даже ученики прекратили возню. – А теперь дайте это мне, моя дорогая. Прошу вас. – Он по-прежнему говорил не повышая голоса, почти шёпотом, но энергия в его голосе магическим образом заставила пальцы мадам Флорет разжаться. Она передала папку ему. – Большое спасибо!

Мадам Флорет смотрела застывшим взглядом, словно он бесконечно унизил её. Улыбка порхнула по лицу Даниэля, и он знаком велел Флинн следовать за ним.

Они протолкались сквозь ораву учеников и едва миновали их, как Флинн затылком ощутила направленные на неё взгляды и услышала шушуканье:

– Ты её знаешь?

– Ты видела, какая она лохматая?

– А шмотки-то – мама дорогая!

– У неё что, правда нет билета?!

Особенно явно таращилась ей вслед девчонка с большим бантом в коротких светлых волосах.

Флинн тут же охватило прекрасно знакомое чувство стыда и гнева. То же самое чувствовала она в коридорах Дома счастья фройляйн Шлехтфельдс, среди тех стервятников. Флинн инстинктивно опустила голову, но затем ещё раз оглянулась на школьников.

Ни один из них не был Йонте. Но если он действительно здесь, их пути могут пересечься в любую минуту.

Флинн ещё не разобралась, нравится ей эта мысль или нет. Мысль о том, что Йонте обрёл настоящий дом. Без неё.

Может, он нашёл здесь новых друзей, которые давно заменили ему семью? Может, он вовсе и не обрадуется, увидев её? При этой мысли она почувствовала себя ужасно одинокой в этом мире – и обрадовалась, когда железная дверь за ними захлопнулась, оборвав отвратительный шёпот.

По наружным тамбурам гулял прохладный ветер, и для переходов из вагона в вагон Флинн тоже не отказалась бы от джемпера.

– Здесь у нас чайный бар, – сказал Даниэль, когда Флинн быстро заскочила за ним в следующий вагон.

Он исчез за длинной барной стойкой, прорезавшей вдоль весь облицованный деревянными панелями вагон. На стороне Флинн стояли мягкие барные табуреты и низкие кресла в шотландскую клетку, на стороне Даниэля всю стену и окна занимали узкие полки. В окна полосками падал свет, преломляясь в бесчисленных бутылках и банках. Некоторые были покрыты слоем пыли и снабжены навесными замочками. Другие стояли рядами, а из маленьких распылителей, наподобие оросительных систем в парниках, на них непрерывно выдувались облачка пара.

– Хочешь какой-нибудь напиток? – спросил Даниэль, заметивший заинтересованный взгляд Флинн. – Может, крем-соду?

Не дожидаясь ответа, он достал две бутылки, стоящие на полке с распылителями пара. Их содержимое было мутным и напомнило Флинн взбитое яйцо. Она глазела на этикетки: «Лучшая крем-сода Даллса – всегда лучше худшей крем-соды Даллса!»

О крем-соде Флинн и слыхом не слыхивала. Cтоит ли её пить?

Одной рукой роясь в ящике в поисках открывашки, другой Даниэль раскрыл папку мадам Флорет.

– Флинна Хтигаль, – прочёл он. – По твоей милости сейчас весь мир на ушах стоит. Ты бы никогда и не подумала, да? – Он лукаво улыбнулся Флинн.

– Нет… не подумала бы. – Флинн не знала, что ответить. У этого Даниэля была странная манера разговаривать. – А ещё… извините, но моя фамилия Нахтигаль. – Она неуклюже взобралась на барный табурет. – Флинн Нахтигаль. Ну… как птица. – Вообще-то ей хотелось сказать «Как Йонте Нахтигаль. Вы его знаете?» – но на полпути мужество оставило её.

Тем не менее Даниэль стремительно поднял глаза. Флинн тут же стало не по себе. Взгляд его был не только внимательным, как у косули, но и пронзительным.

– И я… э-э-э… ну, в общем, Флинн – это ещё и мужское имя, но я девочка. Это на случай, если вы сомневаетесь.

Даниэль по-прежнему изучающе смотрел на неё, и Флинн, сама того не желая, автоматически опустила голову. Казалось, прошла целая вечность, пока Даниэль продолжил разговор.

– Нахтигаль, – повторил он, пробегая глазами записи мадам Флорет. – Полагаю, из Брошенпустеля. Во всяком случае, мы там останавливались прошлой ночью. О господи!

– Знаю, – только и сказала Флинн. – Точнее, наш дом в нескольких километрах от Брошенпустеля. И нет, там не красивее, чем представляется.

Даниэль опять бросил взгляд в её сторону, на этот раз очень коротко, и прочёл записи до конца:

– «Тринадцать лет… цели нет… дарований нет… дурные замашки, упрямая и непонятливая…» – Нет, я так не думаю.

Наконец он нашёл открывашку или что-то в этом роде: маленькую металлическую штуковину в форме жука. Когда Даниэль насадил её на одну из бутылок, она со щелчком выбросила маленькие лапки и автоматически крутнулась вокруг бутылочного горлышка. Поворот сопровождался механическим жужжанием, словно железный жук бил оловянными крылышками. С тихим «хлоп» крышка отскочила от бутылки. Даниэль повторил ту же процедуру со второй – Флинн наблюдала за ним, потеряв дар речи. Оснащение этого поезда было не только дорогим, но и явно необычным.

Когда обе бутылки с крем-содой были открыты, одну из них он протянул ей. Очевидно, пар из распылителей служил для того, чтобы бутылки на полках не нагревались. Когда Флинн взяла свою, от пальцев на стекле остались отпечатки. Она во все глаза смотрела на булькающее пойло, вдыхая насыщенный аромат ванили. Жидкость сильно пенилась.

Даниэль сделал глоток, а Флинн в это время опять накрыло ощущение обречённости. Как и в столовой, в чайном баре всё было изысканным и дорогим: полированная барная стойка, золотые подставки под бокалы, фотографии на стенах. Пахло карамелью и немного пылью, и она поймала себя на мысли, что прекрасно может представить в этом благородном, благодатном поезде Йонте. А себя – нет.

Собравшись с духом, Флинн сказала:

– Знаете, я бы всё сделала, чтобы мне разрешили остаться. Может, мне хватит на билет, если я буду помогать на кухне?

Даниэль внимательно посмотрел на неё, отставив бутылку.

«Только вперёд», – подумала Флинн. Пока он молчал, она могла попытаться убедить его.

– Я бы и Фёдору могла помогать, – она сделала паузу. – В любой его работе.

Даниэль по-прежнему молчал.

– Я буду незаметной. Я почти всегда как бы невидимка.

– Послушай, Флинн…

– Или я могла бы продавать лимонад. Здесь, в баре.

Даниэль откашлялся. Флинн осеклась. Как это у него выходит добиваться тишины такими мелочами?

– Послушай, Флинн, – повторил Даниэль, – это Всемирный экспресс, а не лимонадный поезд. – Он многозначительно взглянул на неё. Флинн почувствовала себя полной дурой. – Во Всемирном экспрессе живут те подростки, которые однажды станут героями.

Глаза Флинн округлились. Даниэль, смеясь, покачал головой, словно прочёл во взгляде её мысли:

– Нет, я сейчас говорю не о Человеке-пауке или Женщине-кошке. Настоящие герои – это исследователи, люди искусства и учёные, которые день за днём борются за то, чтобы мир стал лучше. Всемирный экспресс – интернат для незаурядных детей из бедных семей, которые когда-нибудь будут бороться. Здесь они изучают всё, что для этого требуется.

На секунду у Флинн закружилась голова от ощущения, что она не улавливает ход его мыслей. Раньше она никогда не задумывалась о том, что дети её возраста в будущем могут стать людьми, отвечающими за что-то большое и важное. Но потом она подумала: Йонте! Её брат был просто создан для великого будущего. Он бы всё отдал ради того, чтобы не обречь себя на жизнь, предначертанную ему в Брошенпустеле. Ради того, чтобы суметь что-нибудь совершить.

И к тому же он был из бедной семьи.

Даниэль, казалось, попал в родную стихию. Он продолжал:

– Благодаря великому Стефенсону нам здесь не докучают законы ни одной страны.

Флинн, ничего не понимая, покачала головой.

– Кому благодаря? – спросила она.

Даниэль провёл рукой по волосам, отчего они взъерошились больше прежнего:

– Джорджу Стефенсону, основателю нашей школы[4]. Он создал этот поезд-интернат, чтобы обойти школьные правила всех стран.

Флинн не знала что и думать.

– То есть в поезде нет никаких правил? – Йонте без правил был как лагерный костёр без кострища из камней – пожароопасен.

Даниэль рассмеялся:

– Нет-нет, правила есть, спроси мадам Флорет. Но это правила Стефенсона. Поэтому здесь нет ничего бессмысленного. Нет уроков математики и тестов или контрольных.

Флинн ошарашенно взглянула на Даниэля. Она ещё раз осмотрелась в вагоне, где в приглушённом солнечном свете сверкала каждая пылинка. Этот поезд начинал ей нравиться.

Даниэль взял свою бутылку:

– Интернат был основан более ста восьмидесяти лет назад. С тех пор поезд объезжает весь мир, континент за континентом, страну за страной, город за городом. Пойдём-ка со мной!

Они прошли на вагон дальше, в библиотеку, полную золотых стеллажей и пыльного света. Флинн провела пальцами по толстым коленкоровым переплётам, словно по изгибу своего бумеранга. От долгих лет использования они были такими же потёртыми и вызвали в ней успокаивающее чувство чего-то знакомого.

– Вон, видишь? – Даниэль показал на потолок, где была нарисована гигантская карта мира. Краски поблёкли, и всё же выглядела она настолько натурально, что Флинн казалось, будто она видит, как по морям и пустыням прокатываются волны и песчаные дюны.

– Мы находимся здесь, – сказал Даниэль, показав на Европу. Континенты перерезались чёрными линиями транспортных сетей. Три линии в Европе горели красным, по одной из них со скоростью улитки двигался логотип поезда: буковки «ВЭ» и раскрытый павлиний хвост.

Флинн смотрела с испугом. Это был рисунок. Всего лишь рисунок. И он двигался!

– Красная линия обозначает наш маршрут на ближайшие недели, – продолжал Даниэль, словно двигающаяся карта была чем-то совершенно естественным. – Он пройдёт через Францию и Испанию до Болгарии и Венгрии. Гигантский крюк. – Он потёр подбородок. – Я мог бы из-за тебя попросить в центральном офисе экспресса разрешения слегка изменить маршрут.

Флинн не поняла, что это значит.

– Простите, – сказала она, – но, может, мне стоит поговорить с директором школы или… ну, с кем-то таким важным?

Даниэль взглянул на неё с недоумением.

– Но я и есть директор, – сказал он. – Даниэль Уилер. Из Австралии. – Он едва заметно поклонился. – Разве тебе никто не сказал?

Флинн подняла на него испуганные глаза.

– Ой! – воскликнула она. – Нет. Я думала, раз все говорят просто «Даниэль»…

Даниэль вздохнул:

– Не люблю я это «господин Уилер». Звучит так, как если бы я был судебным приставом. Оставаясь «Даниэлем», я выполняю свою работу так же хорошо – или так же нехорошо. Вообще-то мне полагается организовать, чтобы тебя забрали на следующей же станции. Это будет Амстердам.

Флинн встрепенулась. Неужели она сейчас всё испортила?!

– Всё равно мама не приедет, – выпалила она.

Да и каким образом? Ей и доехать-то до Голландии не по карману.

Даниэль недолго помолчал.

– А ей и не нужно приезжать, – сухо сказал он. – На твоё счастье, у меня слабость всё делать неправильно. Для начала можешь остаться. – Он предостерегающе поднял руки. – Но особо не привыкай. Самое позднее через две недели мы вернёмся в Германию, и тогда я не смогу не высадить тебя. В конце концов, у тебя нет билета на этот поезд.

Даниэль хитро подмигнул Флинн и чокнулся своей пустой бутылкой о её полную. Раздался тихий высокий звук.

Флинн тяжело вздохнула. Да, билета у неё нет. Но есть две недели. Целых две недели, чтобы найти Йонте. Ведь в поезде это не составит большого труда, правда?

Инициалы

Вот так и вышло, что Флинн осталась. Без билета и ловя на себе со всех сторон подозрительные взгляды – но осталась.

Через несколько минут после разговора с Даниэлем она, покачиваясь в такт движению поезда, сидела у Фёдора в складском вагоне рядом с гамаком, в котором спала прошлой ночью. Всемирный экспресс с каждым часом уносил Флинн всё дальше от дома навстречу большому миру. Она и правда отважилась поехать – это пугало и в то же время казалось настолько естественным, что Флинн мучила совесть: заметила ли уже мама её исчезновение? А вдруг она всё-таки беспокоится? Флинн ужасно хотелось знать, волновало ли это и Йонте. Так бы и бросилась сразу обыскивать поезд в надежде найти его. Но Даниэль велел ей вернуться на кухню.

Рейтфи, повар, готовил обед и прогнал Флинн в складской вагон, где она и сидела, радуясь, что Фёдор её принял, а не отослал обратно на кухню, словно посылку с неправильно указанным адресом.

Когда она рассказала Фёдору о своём разговоре с Даниэлем, он нахмурился, а потом из стоящей в отделении пищевых продуктов коробки аккуратно выудил два персика:

– Хочешь один?

Взглянув на персик в перепачканных сажей руках Фёдора, Флинн покачала головой. Она была слишком взволнована, чтобы есть.

Фёдор что-то обиженно буркнул себе под нос и стал вытирать фрукты краем грязной футболки, только ещё больше испачкав их сажей.

Уголки губ у Флинн дрогнули.

Фёдор надкусил персик.

– Почему Даниэль не предложил тебе никакой работы? – спросил он.

Флинн в замешательстве сощурила глаза. Конечно, она и сама всего несколько часов назад предложила Даниэлю, что будет продавать лимонад. Но когда Фёдор так недвусмысленно заговорил о работе, она поняла, почему директор не согласился. Это предложение звучало неправильно. Оно и было неправильным.

– Мне тринадцать, – сказала Флинн.

– О, правда? Всего-то? – Фёдор удивлённо взглянул на неё и, пожав плечами, съел второй персик. – А мне пятнадцать. И что? Тем не менее я тут не просто на каникулах подрабатываю.

Флинн открыла рот, чтобы что-нибудь возразить, но слова застряли у неё в горле. У Фёдора, видимо, тоже не было билета.

– А что именно ты тут делаешь? – удивлённо спросила она.

Фёдор опять пожал плечами.

– Да просто уголь шурую, – сказал он. Для такого силача, как Фёдор, это прозвучало слишком по-детски. – Я кочегаром работаю, – прибавил он.

Это объясняло, почему от него пахнет дымом и углём. С этими запахами неуловимо смешался аромат персиков, который Флинн вдохнула полной грудью.

Приосанившись, Фёдор добавил:

– Но это не всё. Я здесь ещё и за склад отвечаю. Пополняю запасы на полках и всякое такое. Это по мне. Тут столько всего запоминать приходится. – Глаза у него внезапно разгорелись как угли. – Ты могла бы мне помогать эти две недели. Мне поговорить с Даниэлем? Может, он не понял, что ты не против поработать.

– Нет! – в сердцах воскликнула Флинн. – Нет, не надо. – Заметив ошеломлённый взгляд Фёдора, она прибавила «спасибо». Её слова прозвучали резче, чем она хотела.

Возникла неловкая пауза, которую нарушали только монотонный перестук колёс и их металлический скрежет на поворотах.

– Всемирный экспресс очень ловко обходит любые поезда, – объясил Фёдор, наконец прервав паузу. Говорил он нарочито небрежно, помахивая рукой, словно хотел вымести из вагона так внезапно повисший в воздухе разлад. – Чистая магия. Хочешь расскажу какая?

Нет, она не хотела. Она была слишком ошарашена и к тому же опасалась, что понравится Фёдору больше, если докажет, что она такая же, как он: нормальная. Обыкновенная. Приземлённая. То есть не из тех, кто мечтает учиться во Всемирном экспрессе.

– Я просто хотел сказать, – с мрачным видом возобновил тему Фёдор, – чтобы ты не особенно с ними связывалась. Ну, с павлинами. – Голос его был таким же тёмным, как стены вагона. Флинн заметила, что ей необыкновенно уютно. В этом странном поезде, полном учеников, спальных вагонов и проблем с билетом, часть состава, которая находилась за паровозом, была наполнена чем-то само собой разумеющимся, что исходило от Фёдора. Такое же чувство защищённости давал Флинн только один-единственный человек – Йонте.

– Да, – сказала она наигранно небрежно. – Знаю. У меня всего две недели. – Она не хотела из-за споров с Фёдором потерять это место в голове поезда среди дыма и копоти.

Кочегар вздохнул так, словно завидует Флинн:

– Тебе нужно радоваться.

Флинн сощурилась:

– Радоваться? Чему?

– Тому, что ты непав. Вот скажи честно: неужели ты действительно хочешь стать учёной? Или художницей? – Он презрительно махнул рукой.

– Кто-кто я? – спросила Флинн.

– Непав. Неверящий павлин.

Флинн непонимающе наморщила лоб:

– Не верящий во что? – Ей не приходило в голову ничего, во что имело бы смысл верить.

– Ну, в саму себя. – Фёдор снова махнул рукой. – Непавы – это подростки, потенциально созданные для большого будущего, как и павлины. Поэтому они могут видеть поезд. Посторонние его не видят. Только непав не верит ни в свои потенциальные возможности, ни в большое будущее. Не говоря уж о магии, которая может помочь ему достичь этого будущего.

– О, – только и сказала Флинн. Верить в саму себя ей никогда ещё в голову не приходило. И что это за вздор про магию?

– Непавы – действительно дети из очень бедных семей. Только без этого павлиньего выпендрёжа, – подытожил Фёдор.

– Ты хочешь сказать – дети без билета, – перевела Флинн, взглянув в окно на плоский пейзаж, над которым в солнечных лучах, как расплавленное серебро, сверкал туман.

Поля, мимо которых мчался поезд, расчерчивались идеально прямыми линиями каналов. Вероятно, это были Нидерланды. Флинн вспомнила светящийся красным участок железной дороги на потолке библиотеки. Она даже не заметила, что Всемирный экспресс уже проехал Германию. Она с такой радостью предвкушала этот момент – а теперь это казалось ей совершенно не важным.

Неужели она действительно непав? Ребёнок, который мог бы что-то в этом мире изменить, если бы только верил в это? По крайней мере, это объясняло, почему она увидела на открытке Всемирный экспресс, а её мать и братья – нет.

Только вот если всё так элементарно – почему бы ей тогда не взять да и поверить в себя?

На секунду закрыв глаза и крепко-крепко зажмурившись, Флинн поискала в душе что-нибудь большое, многообещающее, веру в это. Пол в вагоне поднимался и опускался под ней, словно она парила на ковре-самолёте, а над ней веял лёгкий ветерок.

В душе зияла пустота.

Не было там ничего многообещающего.

Ничего даже малообещающего.

Как же ей поверить во что-то, чего нет? Ничего не поделаешь – ну не павлин она, которому в его великом будущем суждено изменить мир! Она всего лишь Флинн. Со вздохом она оглядела себя, в ушах стоял голос Йонте: «Ах ты, полудохлик!»

Флинн поджала губы.

Она полупавлин.

Не больше.

У Фёдора закончился перерыв, и Флинн снова отправилась по составу. Но на этот раз она внимательнее разглядывала вагоны и людей в них.

За угольно-чёрным складским вагоном шёл багажный. На голом деревянном полу громоздились пустые чемоданы и дорожные сумки, саквояжи и чемоданчики с инструментами. Вокруг шуршало и потрескивало. Влажный воздух пах шариками от моли.

В вагоне никого не было. Флинн пробралась через беспорядочное скопление самого разного багажа и вошла в следующий вагон. Он был заполнен странного вида стиральными машинами и ящиками с инструментами. И деревянные стены здесь оставались необлицованными, а через щели в окнах слышалось шипение ветра. Над головой Флинн тянулись многометровые бельевые верёвки. Новой и ухоженной здесь казалась только металлическая табличка, на которой витиеватыми буквами было выведено «В отчаянье не приходите, лучше у Кёрли спросите». И внизу помельче: «В благодарность за особые заслуги в деле защиты школы». Здесь тоже было пусто, но Флинн вспомнился человек с обезображенным лицом, который сегодня утром защитил её от мадам Флорет. Кондукторша назвала его Кёрли. Значит, табличка посвящалась ему.

В коридоре вагона-столовой Флинн повстречала двух учеников, прикрепляющих кнопками на дверь кухни новые записки (там было написано «копчёные свиные колбаски по-шведски» и «кальмары на шампурах»). Под их сверлящими любопытными взглядами она быстро прошла дальше в столовую, а затем добралась, наконец, до чайного бара и библиотеки.

Из окон бесконечных вагонов открывался вид на старые ветряные мельницы и окраины какого-то города с узкими домами. На краю оконных рам изящными буквами было написано «Девентер». Пока Флинн шла дальше, буквы, словно по мановению волшебной палочки, тихо сложились в новое название – «Апелдорн». Целых две минуты Флинн не могла оторвать глаз от этих порхающих букв.

Она надеялась встретить Йонте в одном из следующих вагонов – ведь он должен быть где-то в этом поезде. Может, именно сейчас он что-нибудь учит для своего великого будущего?

Была пятница, но первую половину дня Флинн провела у Фёдора и пока мало что видела из школьной жизни. Лишь в тамбуре перед следующим вагоном она осознала, что действительно бродит по коридорам интерната. Над железной дверью висела табличка «Героизм», погнутая и поблёкшая от ветра и дождя.

Здесь стояли те старинные парты, на которые Флинн наталкивалась прошлой ночью, а на них – лампы с зелёными абажурами. На окрашенном в синий цвет потолке мерцали созвездия, в стеллажах повсюду сверкали кубки. Но у Флинн не было времени как следует оглядеться, потому что в конце вагона сидели четыре павлина, все не младше пятнадцати лет. Когда Флинн вошла, они прервали беседу, и она поспешила поскорее пройти мимо.

Над следующими дверями было написано «Поведение» и «Стратегия и уверенность». Здесь тоже, сидя за партами, разговаривали группки учеников, будто не особо торопясь покинуть класс. И здесь никто из них не походил на сводного брата Флинн.

Вжав голову в плечи, словно одни лишь взгляды павлинов могли вцепиться в неё, Флинн прошла ещё несколько вагонов – до железной двери с надписью «Спальни учеников». Прошлой ночью она уже видела эти узкие тихие коридоры с дверями купе – по шесть в каждом вагоне.

Чем дальше она продвигалась, тем тяжелее становилось у неё на душе. Где же Йонте?!

В коридорах ей не встретилось почти ни одного павлина, только однажды мимо, хихикая, проскочили две девчонки с распущенными волосами ниже попы.

В третьем вагоне Флинн беспомощно остановилась. Глухая тишина напомнила прошлую ночь: с одной стороны, удивительная благость, а с другой – такое чувство, будто ты отрезан от всего остального мира.

Рядом с откатными дверями в неярком свете вечернего солнца, размытыми квадратами падавшем из окон, поблёскивало по две таблички. Йонте наверняка сидит в одном из купе – иначе она уже давно бы встретила его на своём пути по поезду.

В сильном волнении она костяшками пальцев почти беззвучно постучала в первую попавшуюся дверь.

Ничего не произошло.

Как можно энергичнее она постучала ещё раз.

Чувствуя, как гулко колотится сердце, она оглянулась по сторонам. Вокруг было пусто, только бесчисленные чёрно-белые фотографии между окнами.

Флинн быстро схватилась за ручку двери. С мягким шорохом дверь отъехала в сторону, и взгляду девочки открылось маленькое неряшливое купе. По обеим сторонам от окна располагались кровати-чердаки со шкафчиками под ними. На письменном столе посередине громоздились банки с напитками, а на ковровом покрытии валялись грязные носки. Купе девочек явно находились в двух предыдущих вагонах. Значит, этот и следующий вагоны ей и нужны. Но что же теперь делать? Не перерывать же купе всех учеников подряд, чтобы выяснить, в каком из них живёт Йонте!

Пока она колебалась, железная дверь в начале коридора распахнулась, и в вагон из тамбура вошёл кто-то широкий и бесформенный.

Флинн зажмурилась от солнечного света. Это был Кёрли, человек с изуродованным лицом. Под мышкой он нёс стопку аккуратно сложенной одежды.

Флинн пулей отскочила от купе, дверь в которое открыла. Несмотря на это, Кёрли остановился прямо перед Флинн, посмотрев сначала на дверь, а потом на неё.

– Здравствуйте, – пискнула Флинн, в ту же секунду разозлившись на себя за это жалкое выступление.

Кёрли что-то буркнул, напомнив Флинн рычащего медведя.

– Спать ты будешь не здесь, – прорычал он, указав подбородком на открытое купе.

– Хорошо, – кивнула Флинн.

Кёрли сверлил Флинн взглядом, будто не верил её равнодушной покорности. Его маленькие колючие глаза напоминали орлиные. Флинн чувствовала себя так, словно она крошечная-прекрошечная, а на неё смотрят откуда-то с большой высоты.

– И не в гамаке Куликова, – добавил Кёрли.

Флинн ощутила, как кровь прилила к щекам.

– Хорошо, – опустив глаза, повторила она подчёркнуто небрежно.

Если честно, она представляла себе Кёрли славным учителем. Сейчас ей стало ясно, что она ошибалась. Его бурчание походило на приближающуюся грозу.

– Иди за мной, – приказал он и потопал по коридору, не обращая внимания, идёт Флинн следом или нет.

Секунду Флинн смотрела ему в спину, по рукам у неё побежали мурашки. Держась в метре от него, она прошла оба вагона мальчишек.

– Тебя проинструктировали? – спросил Кёрли, не останавливаясь.

– Меня… что? – растерянно спросила Флинн и для надёжности добавила: – Даниэль сказал, что я могу остаться.

Неодобрительно буркнув, Кёрли взял одежду другой рукой.

– Завтрак на неделе с шести тридцати до восьми, – начал перечислять он. – Обед – с двенадцати тридцати до тринадцати тридцати. Ужин – с семи до восьми. В выходные дни шведский стол по вечерам, как правило, не убирается до тех пор, пока мадам Флорет не определит, кому мыть посуду. – Он весело хмыкнул. – Отбой в десять. Тех, кого после этого поймают за пределами его спального вагона, ждут неприятности. – Он бросил на неё предостерегающий взгляд через плечо. Флинн, старавшаяся запомнить всё, что рассказывал Кёрли, споткнулась и восстановила равновесие, лишь когда он продолжил: – Занятия проходят с понедельника по пятницу, с восьми до двенадцати тридцати. По одному предмету в день. – Остановившись, он обернулся к Флинн: – Но тебя это вроде не касается.

– Н-нет, – пролепетала Флинн, чуть не врезавшись в Кёрли. – Думаю, нет.

Они очутились в ещё одном вагоне с тихим коридором и закрытыми дверями купе.

– Это спальня преподавателей, – пояснил Кёрли, открывая одну из дверей в начале коридора. – Купе мадам Флорет. Она спит здесь. – Он вошёл и положил стопку свежевыглаженной одежды на незастеленную кровать справа от окна.

Флинн ошарашенно оглядывалась по сторонам.

– Но ведь мадам Флорет меня ненавидит, – вырвалось у неё, прежде чем она успела совладать с собой. – Я не могу жить с ней в одном купе!

Кёрли раздраженно буркнул.

– Этого настоятельно пожелала мадам Флорет, – объяснил он, не обращая внимания на выражение ужаса на лице Флинн. – Рекомендую использовать беруши. Она храпит.

Флинн открыла было рот, чтобы протестовать, но Кёрли уже продолжил свой путь по поезду. Прежде чем Флинн снова обрела дар речи, железная дверь в конце вагона хлопнула, и он исчез.

Флинн, как громом поражённая, стояла в длинном пустом коридоре и во все глаза смотрела на аккуратную, чисто прибранную комнату мадам Флорет. Вместо кроватей-чердаков здесь по обе стороны от окна располагались обычные кровати. Одна была застелена покрывалом, нити которого посверкивали на солнце, как благородный металл. В головах другой лежало скатанное в рулон пуховое одеяло без пододеяльника.

– Будет весело, – пробормотала Флинн, заходя в купе. Внезапно на неё навалилась такая усталость, словно Кёрли вместе с надеждой на кровать-чердак забрал у неё и всю энергию.

Она без всякого интереса рассматривала чистый письменный стол кондукторши с лежащими на нём громадным атласом и оточенными карандашами. Комната выглядела поразительно нежилой: никаких фотографий, никаких безделушек. Всё казалось новым и стерильным.

Флинн надеялась, что днём мадам Флорет в своём купе не покажется. Закрыв дверь, она свернулась на кровати клубком, как кошка. Отдельные голоса и шаги в коридоре звучали приглушённо, как перестук колёс под вагоном. Каждые несколько секунд Флинн слышала их «па-дам» на стыках рельс.

Она чувствовала себя одинокой. Фёдор весь день работал, а больше никого в поезде она не знала достаточно хорошо для того, чтобы вместе проводить время. Она мечтала найти кого-то, кому сможет доверять, чтобы расспросить о Йонте.

Почему он ей ещё не встретился? Ведь он бы первым заинтересовался безбилетным пассажиром из Брошенпустеля.

«Смелей вперёд, ничего не страшись!» – пробормотала Флинн.

Два стыка рельс спустя она уже спала.

Через несколько часов и какое-то количество километров Флинн проснулась с ощущением, что она дома. Сладко зевнув, она повернулась на другой бок и натянула одеяло на голову. В нос ударил хорошо знакомый запах – смесь корицы, сена и карамели, – напомнивший Флинн о бесконечных летних днях в Брошенпустеле и о том, как солнце запутывалось в волосах, когда ветер трепал её по голове.

Через несколько секунд Флинн поняла, что это ощущение ей не приснилось. Ощущение, что рядом…

«Йонте!» – Флинн рывком выпрямилась в постели. И зажмурилась.

Сверкающие лучи заходящего солнца, подрагивая, проникали через окно в купе и заливали его огненно-оранжевым светом. Приставив к глазам руку козырьком, Флинн осмотрелась в маленьком купе.

Она была одна.

В комнате стояла тишина, и всё выглядело без изменений. Карандаши лежали рядом с атласом в том же порядке, как и несколько часов назад, когда Флинн заснула. Старомодный будильник на ночном столике мадам Флорет показывал, что наступило время ужина.

Флинн ощущала на языке вкус собственного сердцебиения. Это был вкус потрясения, страха, смятения.

«Йонте не было здесь, – пыталась она убедить саму себя, – его не было в этом купе». Если бы он побывал здесь, карандаши бы уже затупились и не лежали бы рассортированными по твёрдости. Йонте никогда ничего не оставлял как было.

Флинн потянулась, и покрывало свалилось на пол. Только теперь она заметила, что во сне накрылась не пуховым одеялом, а одной из клетчатых рубашек, которые ей дал Кёрли. И та пахла Йонте!

Вскочив с кровати, Флинн взяла рубашку. Её пальцы, как руки утопающего за борт лодки, впились в жёлтую ткань, пока она внимательно осматривала воротник, пуговицы и рукава. И действительно: эта рубашка принадлежит её брату! Флинн узнала это по инициалам: на обшлаге рукава зелёными нитками были вышиты буквы «Й» и «Н». Она вспомнила, что эта рубашка была на нём той ночью, когда он исчез.

Флинн вздохнула. Ей непременно нужно поговорить с этим Кёрли. Наверняка он не случайно дал ей рубашку Йонте. И, конечно, же он скажет, в каком купе живёт её брат.

Откатив дверь, Флинн выскочила в коридор – и с ходу врезалась в высокого мощного человека: Кёрли!

Тот недовольно заворчал, и Флинн, спотыкаясь, попятилась. Под мышкой он опять нёс стопку белья, на этот раз полностью сине-зелёного.

– Мне нужно поговорить с тем, кому принадлежит эта рубашка! Пожалуйста! – выдавила из себя Флинн, тыча рубашкой Йонте Кёрли под нос.

Кёрли посмотрел на неё так, словно у неё не все дома.

– Сделать это будет сложно, – буркнул он. – Эти рубашки остались бесхозными.

Флинн наморщила лоб.

– Что значит «остались бесхозными»? – спросила она. Энергия, только что переполнявшая её, растворилась в разочаровании, которое ледяной водой растеклось по венам.

– Это вообще не твоё дело! – прикрикнул на неё Кёрли, а затем пожал мощными плечами. – Вещи, оставшиеся невостребованными, – объяснил он и стал перечислять: – Найденные вещи, которые никто не забрал. Выброшенные вещи, которые никто больше не хочет носить. Оставшиеся после тех павлинов, что навсегда покинули поезд.

Флинн содрогнулась. В её сердце прокралось и сразу же утвердилось там ужасное предположение, подобное тем истинам, которые сперва чувствуешь и только потом осознаешь: Йонте в поезде больше нет. Осталась только его одежда. Только… бесхозные вещи.

– Я так не думаю, – тихо, но решительно сказала Флинн. – С чего бы кому-то покидать поезд? Это было бы глупо!

Кёрли молча не сводил с неё глаз, словно всё ещё раздумывал, мальчик она или девочка. Флинн почувствовала, как в ней нарастает гнев. Не говоря ни слова, она протопала мимо него по коридору в следующий вагон.

Честно говоря, она очень даже верила Кёрли. Ведь если бы Йонте был в поезде, то несколько минут назад в купе мадам Флорет её разбудил бы он сам, а не только его запах.

Магия 2.0

Когда Флинн появилась в столовой на ужин, там уже было полно учеников. Огненно-оранжевые лучи заходящего солнца преломлялись в стоящих на столах графинах с водой и полосами ложились на лица и поблёскивавшие золотом галстуки. Их павлины повязывали, казалось, исключительно по вечерам. Кроме того, чтобы не простудиться на пути к столовой, почти все надевали сине-зелёные свитера или длинные жилетки.

Флинн остановилась с краю толпы.

Всех этих учеников ожидает большое будущее. И все они верят в это. Как это им удаётся? И как это удалось Йонте? Флинн нигде его не находила, куда бы ни смотрела. Слова «бесхозные вещи» глубоко запали ей в душу.

Рядом со стойкой самообслуживания стояла мадам Флорет. Заметив вдали Флинн, она тут же обратилась к ученикам:

– Уважаемые члены сообщества павлинов! Я должна… Может, вы послушаете меня, Йоунс-Касим? Как преподаватель и кондуктор я должна поставить вас в известность о том, что… Йоунс-Касим, кто вам, собственно, разрешил покрасить волосы в синий цвет?! – Мадам Флорет вытолкнула Флинн вперёд к стойке с едой, где стояли корзина ржаного хлеба и кастрюля довольно переваренного на вид горохового супа. – В общем, я должна сообщить вам, – и, поверьте, я делаю это крайне неохотно, – что сегодня утром мы приютили так называемого постороннего: Флинну Хтигаль. Она на какое-то время останется с нами и будет вести себя незаметно.

По толпе пробежал шёпот. Флинн несколько раз услышала слово «посторонний», произнесённое то скептически, то с любопытством, но всегда обозначающее кого-то чужого.

Находись Йонте среди учеников, он, в чём Флинн даже не сомневалась, положил бы конец этому перешёптыванию. А что он сказал бы на её месте?

– Я непав, а не посторонний, – выдала Флинн.

На несколько секунд повисла тишина, затем стоящая прямо перед ней высокая стройная девчонка громко расхохоталась. У неё была оливковая кожа и длинные волосы, и выглядела она намного взрослее, чем Флинн, вероятно, когда-либо сможет себя ощутить. Она носила белые узкие очки, на какие отважилась бы только очень уверенная в себе особа.

За ней следом засмеялись и несколько мальчишек.

– Ну прямо орден заслужила, – презрительно сказала девчонка, проходя мимо Флинн, чтобы наполнить свою тарелку едой.

– Славно сказано, Гарабина, – похвалил тощий, почти наголо обритый парень.

Флинн открыла было рот – и тут же его закрыла. С пылающими щеками тоже взяв тарелку, она налила себе немного густого супа. Она уже выбиралась из толчеи, когда неловкий мальчишка, которого мадам Флорет называла Йоунсом-Касимом и ругала из-за синих волос, со всей силы толкнул её под локоть. Флинн оступилась, споткнулась – и всё содержимое тарелки опрокинулось на сине-зелёную блузку ненавистной Гарабины.

«О нет! – подумала Флинн. – Нет, нет, пожалуйста, нет».

Девчонка молча оглядела себя. Куски шпика бесшумно шлёпались с блузки на пол. В вагоне наступила мёртвая тишина.

Очень-очень медленно подняв голову, девчонка сверкнула глазами на Флинн. Казалось, больше всего на свете ей хотелось забросить её на луну.

– Это индивидуальный пошив от Кавалли, – тихо сказала она.

Флинн не знала, что на это ответить. Она понятия не имела, кто такой Кавалли. Имя больше подходило для циркового артиста, чем для дизайнера. Она подумала лишь о замечании Даниэля «…для детей из бедных семей» и о том, что её слегка одурачили. Эта девчонка, без всякого сомнения, демонстрировала тут одежду и самоуверенность состоятельного человека.

– Неужели? Мне кажется, блузка выглядит точно так же, как у других, – возразила Флинн.

Вероятно, девчонка простила бы её, если бы она вместо этого с придыханием воскликнула «О, вау, от Кавалли, ты просто богиня!». Но Флинн была не из таких. Она почувствовала, как все вокруг затаили дыхание, словно в вагоне внезапно обнаружилась нехватка кислорода. Только синеволосый мальчишка у неё за спиной уважительно хихикнул. Флинн в раздражении очень хотелось спросить его, почему бы ему просто не взять вину на себя.

Гарабина, с каменным лицом уставившись на неё, прошипела:

– Я не потерплю таких слов от той, которая никогда не видела бутика Кавалли внутри. Могу поспорить, что и снаружи тоже!

Флинн нервно сглотнула. У неё не нашлось наготове никаких возражений, и Гарабина, торжествующе фыркнув, прошествовала в своих ярко-красных лодочках мимо. Флинн взглянула ей вслед и жгучей завистью позавидовала её способности, будучи перепачканной с головы до ног, удалиться красиво, как в кино. Безусловно, так могут держаться только очень состоятельные люди.

Она медленно выдохнула. В общем, эта-то в любом случае в себя верит. И если кого-то интересует мнение Флинн – то, пожалуй, даже слишком.

– Не стоит благодарности, – произнёс рядом с ней синеволосый мальчишка, словно Флинн не выдохнула, а сказала ему «спасибо».

Она скептически взглянула на него. Он напоминал бы какого-нибудь персонажа «Тысячи и одной ночи», если бы брюки его школьной формы не были сплошь исчирканы фломастером и если бы не браслеты с заклёпками.

Он подождал, пока Флинн снова наполнит тарелку, и без лишних слов потащил её к столику в самом конце прохода.

– Сто очков! – ликующе воскликнула девчонка, уже сидящая там и улыбающаяся во весь рот.

Эта самая девчонка с короткими, необычайно светлыми волосами таращилась на Флинн утром. Кожа у неё была белая как снег, а весь облик, несмотря на школьную форму, – таким пёстрым, что напомнил Флинн холст, который кто-то беспорядочно залил красками. На ней бренчали многочисленные браслеты и ожерелья, а в волосах сидел тёмно-красный бант – в цвет пронзительно-красным глазам. Из-под длинной, до пола, скатерти выглядывали короткие тёмно-зелёные сапожки.

– Ты её сделала, – с довольным лицом сообщила девчонка, глядя на Флинн как на лотерейный билет, на который пал выигрыш. – Я Пегс Хафельман из Люксембурга, и я только что приняла решение, что мы тебя удочеряем. А почему у тебя нет билета? Мой лежал в коробочке с нитками.

Флинн только открыла рот, не в силах что-либо сказать. Голос у девчонки звенел, как колокольчик, и наводил на мысль о пижамных вечеринках, весёлых компашках и плетении фенечек, в чём Флинн ничего не понимала.

– Дай же Флинне сесть, – закатив глаза, сказал Касим. Флинн села рядом с ним. – Кстати, мой билет держал в зубах пёс, – быстро добавил он.

Закрыв наконец рот, Флинн ощутила на языке привкус страха. Она понятия не имела, как разговаривать с ровесниками. Казалось, после исчезновения Йонте она совсем разучилась это делать.

– Меня зовут Флинн, – преодолев себя, выговорила она, – а не Флинна.

Касим рассмеялся. Отчасти весёлым, отчасти злым смехом. Флинн испугалась, что сейчас он станет потешаться над её именем, как и все остальные в прежней школе, но он сказал:

– Типичная Флорет. Меня она всегда зовёт Йоунс-Касимом, хотя на самом деле я просто Касим. Я сто раз ей говорил, что на это имя откликаться не буду. А она сто раз отвечала, что в билете у меня написано «Йоунс-Касим» и я должен, чёрт побери, относиться к этому серьёзно.

В эту минуту мадам Флорет, встав рядом с их столиком, начала пытать Флинн и весь вагон длинным докладом о правилах поезда. В надвигающихся сумерках, разлохмаченным покрывалом накрывающих горизонт, её пронзительный голос звучал на всю столовую Всемирного экспресса:

– Правило номер один: запрещается носиться по вагонам и тамбурам, прыгать или толкаться! Правило номер два: запрещается покидать спальные вагоны после отбоя от двадцати двух часов вечера до шести часов утра! Правило номер три: запрещается сообщать правила внутреннего распорядка поезда посторонним! Правило номер четыре: запрещается использовать те современные электронные приборы, которые все вы так любите!

Флинн навострила уши. Что это ещё за странные правила?

– Запрещается входить в помещения так называемого последнего вагона! – гремел над их головами голос мадам Флорет. – Запрещается несанкционированная работа над магически-технологическими изобретениями любого рода! Помните: вы не обладаете нужными для этого специальными знаниями.

– Магическая технология? Что это? – Флинн вопросительно взглянула на Пегс и Касима.

– Прости, Флинн, но мы не имеем права тебе это объяснять, – вздёрнув подбородок, сказала Пегс. – Ты ведь посторонняя. – Её красные глаза предостерегающе сверкнули, а щёки вспыхнули – то ли от радости, что совершит сейчас нечто запретное, то ли от страха перед этим.

Касим нервно фыркнул. Он уже выскреб весь свой суп и с тоской поглядывал мимо мадам Флорет в сторону стойки самообслуживания.

Флинн придвинула Касиму свою полную тарелку.

– Я непав, – уточнила она. – Я вижу поезд.

Касим потрясённо посмотрел на тарелку Флинн и пожал плечами. Видимо, он не слишком придерживался правил, потому что объяснил:

– Этот поезд напичкан магическими технологиями. От лампы Гемфри в кабинете Даниэля, сообщающей о вторжении посторонних, до надоедливых ручек в библиотеке. Магические технологии – это магия 2.0. Круто, да? – прибавил он так порывисто, что Флинн испугалась.

Она ничего не знала о надоедливых ручках или о том, что такое лампа Гемфри, но сердце у неё в груди трепыхалось, как вспугнутая птица. «Магия! Поезд с магическими технологиями!» До ушей Флинн откуда-то издалека донёсся возмущённый голос Пегс:

– Мы не вправе рассказывать ничего такого посторонним!

Флинн зажмурилась, словно у неё с глаз упала пелена.

– Магические технологии, – эхом повторила она, ведь даже сами слова казались чем-то невероятным. Однако, произнося их, она уже знала, что всё так и есть. Она видела это собственными глазами: карта мира на потолке библиотеки двигалась сама по себе. На открытке от Йонте ни полиция, ни мама не увидели поезда. И разве не сказал Фёдор: «Кроме того, мы ловко обходим любые поезда. Чистая магия!»?!

Мадам Флорет читала дальше:

– Запрещается без особого разрешения забираться на крышу… Хтигаль, вы слушаете?.. Запрещается без позволения заходить на кухню и на склад… никаких паркур-дуэлей… никаких споров на деньги… никаких фонариков и прочих вещей, используемых для ночных прогулок, – я проверю ваши купе, можете не сомневаться!

Флинн не слушала.

Магия! Флинн осматривалась в вагоне с таким ощущением в животе, будто там скопились залежи чёрствого хлеба за все прошедшие годы. Створки панорамных окон переливались, словно сделанные не из стекла, а из вечерней росы. За ними над кронами деревьев гигантской чернильной кляксой расползалась ночь. Внизу, в несущемся под перестук колёс вагоне, по столам шмыгали тени ветвей, похожие на пальцы призраков.

– Никаких фанатских футболок разных рок-групп, – читала мадам Флорет. – Правило номер двадцать семь: запрещается справлять нужду из окон, особенно при движении поезда.

Магия! В голове у Флинн это слово тут же расположилось по соседству со словом «благостный». Звучало оно великолепно. Многообещающе. И так волнующе, как звучит только правда.

Магия. Здесь верить в неё было несложно.

И всё же – она чувствовала себя брошенной на произвол судьбы сильнее, чем когда-либо за эти два долгих пустых года. Как же Йонте мог уйти без неё?! В такое место, как это!

Вечер за стенами вагонов был сырым и холодным, туманно растягиваясь в небе над лежащим во мраке фламандским пейзажем. Над бесконечными полями вздымались, шелестя листвой, группы деревьев.

После ужина Флинн вслед за Пегс и Касимом вышла в один из тамбуров между вагонами, и волна сырого воздуха взлохматила её и без того непричёсанные волосы. Злость на Йонте сменилась горьким разочарованием. Он оставил её одну. Он отправился в эту школу без неё. Почему он не взял её с собой? Флинн очень хотелось схватить его за руки и как следует встряхнуть. Если бы он только был здесь…

Пегс первой из троицы прошла по металлическому мостику к тамбуру следующего вагона, а Флинн остановилась.

Впереди и позади них с лёгким потрескиванием загорелись шестиугольные фонари наружного освещения. Флинн не увидела в них ни лампочек, ни свечей. «Магия», – заворожённо подумала она.

– А есть в поезде ещё ученики, которые сегодня не пришли на ужин? – спросила она в отчаянии. Ей казалось предательством по отношению к Йонте прямо спрашивать Пегс и Касима о брате. Они с Йонте всегда были скрытной командой.

Лицо Пегс сделалось задумчивым.

– Странный вопрос, – удивилась она. – Нет. То есть Якуба не было, но он слишком мал для экспресса и здесь только потому, что сирота.

– И порядочный трусишка, – посмеиваясь, вставил Касим. – На прошлой неделе он испугался монстра у себя под кроватью. Но, как выяснилось, там просто валялся старый халат.

Флинн почувствовала, как у неё упало сердце. Кёрли сказал правду: Йонте здесь больше не было. Будь он в поезде, он уже учился бы во втором классе. Но где же он теперь?

Она нащупала в кармане брюк открытку с такими успокаивающими, мягкими краями и шагнула вслед за Пегс на соединительный мостик. Когда поезд проезжал последние городские огни окраин Брюсселя, она, вцепившись в поручни, остановилась. Выхлопные газы и свежий воздух полей смешались с тяжёлым запахом паровозной смазки, а под ногами Флинн грохотали межвагонные соединения. Её взгляд упал на мотылька: привлечённый светом фонаря, он подлетел и сгорел с лёгким шипением.

Испугавшись, она с трудом проговорила:

– Магические технологии опасны, да?

Пегс, идущая на два шага впереди, резко развернулась. Её красные глаза в полутьме казались глазами какого-то хищника.

– Никогда больше не говори ничего подобного, – строго предостерегла она. Флинн, подавив ком в горле, кивнула. Словно осознав, как грозно прозвучали её слова, Пегс покачала головой и пояснила: – Ты наводишь Касима на всякие дурацкие мысли.

– Большое спасибо, конечно, но у меня и собственных дурацких мыслей хватает, – сказал Касим, протиснулся мимо Флинн и вместе с Пегс вошёл в следующий вагон.

Флинн смотрела им вслед, вдыхая вечерний запах дождя и осени. Мимо неё тянулись бледные облака дыма. Она понимала, что своим вопросом попала в яблочко – она чувствовала это. Флинн медленно вытащила из кармана открытку.

Что же сделала с Йонте магическая технология? Или что он с ней сделал? Флинн знала, что его прямо-таки магическим образом притягивало всё, что связано с опасностью.

«Если верить в себя, – подумала Флинн, – в этом месте возможно всё». А затем решительно: «Я зашла слишком далеко. И я всё выясню».

С этим оптимистическим настроем она последовала за Пегс и Касимом вдоль состава к комнате отдыха павлинов. В большом светлом помещении стояло много сине-зелёных кресел и низких столиков, на стенах висели постеры. Навстречу Флинн устремились громкий смех и сладкий запах крем-соды. Она заставила себя улыбнуться. Здесь было чудесно. Но уверенность, что так бывает не всегда, уже нависла над ней так плотно, как покрывало дыма над поездом.

В комнате отдыха павлинов Флинн провела с Пегс и Касимом потрясающий вечер. С развешанных на светлых стенах постеров на неё смотрели лица Альберта Эйнштейна[5], Сальвадора Дали[6] и Марии Кюри[7]. Между ними самодельные бумажные самолётики с крошечными жужжащими моторчиками взрывали в воздухе пузыри крем-соды, взлетавшие, когда кто-то из павлинов так сильно тряс стеклянную бутылку, что напиток лился через край.

В вагоне пахло ванилью и мебельным лаком, а за окнами в ночной тьме, подобно призрачным облакам, плыл паровозный дым.

«Благость», – снова подумала Флинн, впервые за этот вечер чувствуя себя по-настоящему уютно. Ей нравились Пегс и Касим. Они пришлись ей по душе так же естественно и легко, как старые словари и бумеранг. Ей нравилось, как Пегс, радостно воркуя себе под нос, с отсутствующим видом вырезала какой-то узор на подоле своей юбки. Её поражало, как непринуждённо угнездился в кресле длинноногий Касим, то и дело запуская пятерню в синие волосы. Он явно чувствовал себя в своей стихии. Её хорошее настроение омрачалось только тем, что разговор быстро перешёл к её прошлому.

Флинн просто не представляла себе, как умолчать о Йонте, когда эта тема на девяносто девять процентов была связана с ним.

К счастью, Пегс, сидящая по-турецки на широком пуфе между низкими креслами, в которых уютно расположились Флинн с Касимом, разрешила эту проблему за неё.

– Я люблю посторонних вроде тебя, – сказала она, разглядывая Флинн так, словно та относилась к другому биологическому виду. – Ты наверняка сильна в математике и всякой такой мути, да?

Флинн в замешательстве захлопала глазами. «Я непав, а никакая не посторонняя», – подумала она, но решила Пегс об этом не напоминать.

– Нет, – вместо этого сказала она в полном соответствии с истиной. – Думаю, я вообще ни в чём не сильна. А с чего ты это взяла?

– Ну, например, математика, – сказала Пегс так, словно Флинн неверно её поняла. – В школах, где я училась до Всемирного экспресса, преподавали только такие бесполезные предметы. И ученики старались вовсю, как будто от этого зависела их жизнь. Представляешь? – Она, смеясь, скептически покачала головой.

Флинн вымученно улыбнулась, чтобы скрыть, какой дурой себе казалась. Она вспомнила о словах над железными дверями в классах: «Героизм», «Поведение» и «Стратегия и уверенность». Значит, героизм действительно относится во Всемирном экспрессе к официальным предметам!

– А ты? – спросила она Касима. – В какой школе ты учился до того, как попал сюда?

Лицо Касима мгновенно окаменело. Он уткнулся взглядом в ночной пейзаж за окном, словно не слышал вопроса Флинн. В замешательстве Флинн взглянула на Пегс, но та лишь покачала головой, озираясь в поисках неизвестно чего.

Несколько минут прошли в тягостном молчании.

Флинн то и дело ощущала на себе взгляды старших павлинов и слышала передаваемые шёпотом слухи («Может, и тигрик, кто знает. – Не удивлюсь, если она просто опыт по героизму, как та лягушка, которую мы изучали»). Когда же Флинн поднимала глаза, на неё никто не обращал никакого внимания.

Она знала, что Йонте среди них не было, но никак не могла остановиться – её взгляд скакал с одного на другого, словно кролик в поисках своего домика. Если сводный брат когда-либо был здесь – в чём Флинн не сомневалась, – должны остаться какие-то доказательства его пребывания…

– А почему не играет радио? – подчёркнуто весело спросила Пегс. – Немного музыки не помешало бы.

Касим, только что глотнувший крем-соды, поперхнулся. Он взял из чайного бара целых три бутылки. Флинн была не вполне уверена, что это разрешалось.

– Только не это! – сказал он, снова став самим собой. – Тебе обязательно нужно разогнать всех своей странной музыкой Гензеля и Гретель?

– Гретль Фрёлих! – поправила Пегс. – «Гензель и Гретель» Хумпердинк написал! Флинн, ты ведь любишь оперетту, да?

– Э-э-э… – промямлила Флинн, тоже сделав большой глоток крем-соды. Нужно было срочно переставать так часто «экать». «Смелей вперёд, ничего не страшись! Скажи что-нибудь!» – подбадривала она саму себя. – Почему… – она показала на себя, а потом на Пегс с Касимом, – почему мы тут вместе? Почему вы со мной водитесь?

Последний раз Флинн говорила «мы» два года назад. И теперь это слово ощущалось таким чужим и слишком прекрасным, чтобы быть правдой. Конечно, всего несколько часов назад она страстно мечтала найти друзей – и всё же никак не могла взять в толк, что в ней нашли эти настолько уверенные в себе раскованные ребята.

– Мы тебе не нравимся? – спросил Касим.

Флинн не поняла, позабавили его её слова или обидели.

– Нет, – поспешно сказала она. – То есть да – нравитесь. Конечно! Я просто подумала…

– Неправильно подумала, – перебила её Пегс. – В поезде, набитом бывшими изгоями, тоже есть свои изгои. – Она показала на себя, на свою школьную юбку до колена, которую обшила уймой тюля, и на цветастые полосатые носки под ней. Несмотря на белоснежную кожу, она несомненно была самым пёстрым явлением в поезде.

– Мы подумали, что ты нам подходишь, – добавил Касим, нервно теребя свой браслет с заклёпками.

Флинн смотрела на них во все глаза, слишком смущённая, чтобы что-то ответить.

Касим поднял бутылку крем-соды.

– За нас? – спросил он.

– За нас, – сказала Флинн. Их бутылки стукнулись друг о друга, и чистый мелодичный звон наполнил душу Флинн до самого донышка. Хорошо бы ему так и звучать в ней дни напролёт.

Поздним вечером громкую болтовню в комнате отдыха заглушил внезапно раздавшийся по всему поезду протяжный звук гонга.

– Что это? – спросила Флинн. Гонг напомнил ей ежечасный бой напольных часов, эту долго не смолкающую музыку, которая, в её представлении, непременно должна наполнять дом, где живётся спокойно и радостно. «Напольные часы» в её мысленном словаре располагались сразу за «благостью».

– Это ночной гонг, – объяснила Пегс. Они поднялись с кресел. – После десяти вечера нам больше нельзя покидать спальные вагоны. Пойдём!

Они присоединились к потоку учеников, спешащих в свои спальни, по дороге пройдя через вагон с тёмным коридором и тремя купе. Над железной дверью в начале вагона золотыми буквами было написано «Клубный вагон».

Проходя по нему, Пегс вздохнула.

– Нам, первоклассникам, в клубных купе появляться запрещено, – с тоской во взгляде пояснила она.

– Я ничего другого и не ожидала, – отозвалась Флинн, у которой постепенно складывалось впечатление, что в этой школе существовало больше правил, чем в Доме счастья фройляйн Шлехтфельдс. И это что-то да значило!

В первом из спальных вагонов Пегс, зевая, попрощалась с ней и Касимом и шмыгнула в одно из купе.

Флинн с Касимом протиснулись мимо павлинов, собравшихся у ванных комнат, и распрощались друг с другом в третьем вагоне.

– Мне жаль, что тебе придётся спать в купе мадам Флорет, – сказал Касим, перед тем как закрыть дверь в своё купе. – На твоём месте я бы лучше ночевал в коридоре.

Флинн скорчила недовольную гримасу. Толкнув железную дверь в спальный вагон учителей, она заперлась в уютной ванной комнате, располагающейся в самом начале коридора. От помещения с пушистым ковром и двенадцатью разными кусками мыла, большими и разноцветными, как куски торта, так и веяло роскошью.

Флинн решила остаться здесь как можно дольше. Она не горела желанием ночевать в коридоре – как и встретить в своём купе мадам Флорет в ночной рубашке.

Пустив в ванну на ножках в виде позолоченных львиных лап горячую воду, она задумалась о Йонте. Что ей было нужно – так это какие-нибудь следы его пребывания в поезде.

Может, что-то у него в этом поезде не сложилось с учёбой? А может, он всё-таки был таким же безбилетником, как и Флинн?

На полке рядом с окном она обнаружила своё имя и вытащила два пушистых сине-зелёных банных полотенца. Получил ли Йонте такие же два года назад?

Погрузившись в свои мысли, Флинн рассматривала странный прибор на краю ванны – автомат, строгающий в воду кусок мыла. «Как картошку чистит», – подумала Флинн. Ничего подобного в Брошенпустеле не было. А возможно, и вообще больше нигде. Йонте сделал бы что угодно, чтобы остаться в таком удивительном месте, как это.

После ванны Флинн снова влезла в свою одежду, потому что пижамы у неё с собой не было.

Несколько минут она провела, разглаживая на коленях открытку от Йонте и вновь безрезультатно выискивая какие-нибудь следы. Когда рядом в коридоре громко хлопнула вагонная дверь, Флинн быстро засунула открытку в карман брюк, насухо вытерла волосы и погасила свет.

Выйдя в коридор, она успела увидеть, как из вагона в направлении хвоста поезда вышла Гарабина.

Флинн напряжённо смотрела ей вслед. Дальше не было ни спальных вагонов учеников, ни ванных комнат павлинов. Зачем же Гарабина заявилась сюда ночью?

Секунду поколебавшись, Флинн пошла за ней. Надежда застать Гарабину за каким-нибудь запретным занятием была сильнее страха, что её застукают после десяти часов за пределами её вагона. Она представила себе лицо Гарабины, когда та узнает, что у Флинн есть на неё компромат. Это немного уравновесит их отношения – а большего Флинн и не нужно. За окнами серые сумерки окончательно перешли в бархатную чёрную ночь. Было холодно. Когда она вышла в тамбур, в ушах у неё завыл ветер, и, поспешно перейдя по шаткому мостику, она зашла в спальный вагон обслуживающего персонала. Он выглядел так же просто и благородно, как и спальни учителей, но представить себе здесь Гарабину Флинн не могла. Она быстро перешла в следующий вагон.

Здесь тоже царила тишина – мёртвая тишина, без всякого перестука колёс. Флинн шла по узкому коридору, и ноги её беззвучно утопали в пушистом ковре.

В этом коридоре была одна-единственная дверь, закрытая и без всякой таблички. Ручка была не такой захватанной, как все остальные в поезде, и воздух застоялся, словно уже несколько десятков лет здесь не появлялась ни одна живая душа.

Флинн мгновенно догадалась, где находится: это был Последний Вагон. Что там сегодня вещала мадам Флорет? Правило номер семь или что-то вроде того: посещать это помещение запрещается. И что здесь потеряла Гарабина? Её нигде не было видно.

Среди этой тишины, пахнущей прошедшими временами и забвением, Флинн стало жутковато. Она решила вернуться в вагон персонала, а завтра рассказать обо всём Пегс и Касиму. Они наверняка будут не против выдвинуть парочку предположений по поводу ночных вылазок Гарабины.

Флинн спешно покинула Последний Вагон и проскочила вагон персонала. Но как только она оказалась в тамбуре спального вагона учителей, в маленьком окошке железной двери мелькнула полоска света и в нём обозначилась чья-то тень, становящаяся всё больше. Мадам Флорет! Она наверняка заметила отсутствие Флинн.

– Нет-нет-нет, – бормотала Флинн, озираясь в поисках укрытия. Потом она всегда сможет сказать мадам Флорет, что сидела в туалете, потому что её укачало. Или что-то ещё в этом роде.

Однако все купе в вагоне для персонала были заперты, вламываться в помещение Последнего Вагона Флинн тоже не хотела и поэтому помчалась назад, через эти два вагона к хвосту поезда. Она распахнула дверь и, с трудом переводя дыхание, выскочила в самый последний тамбур.

Только это был никакой не последний тамбур. И попалась она здесь вовсе не мадам Флорет.

Тигр в библиотеке

– Привет, – сказал Даниэль. Он стоял в длинном открытом вагоне, находящемся за Последним, на своего рода крытой смотровой площадке. Увидев Флинн, он быстро потушил недокуренную сигарету и вытряхнул через перила бумажный стаканчик, но она успела заметить, что тот был полон пепла. – Так и думал, что ты ещё не спишь, – сказал Даниэль, – после такого судьбоносного дня.

По-видимому, он абсолютно не представлял, насколько уже поздно. Или ему было наплевать.

– Хм, – хмыкнула Флинн в сомнениях, не последуют ли за этим какие-нибудь неприятности. Она оглянулась на Последний Вагон, надеясь, что мадам Флорет не придёт в голову искать её здесь, снаружи. – Вы думаете, он судьбоносный?

– Что? – переспросил Даниэль. Он крутил в руках пачку сигарет, словно собирал кубик Рубика. Заметив, что делает, он поспешно сунул её в карман жилета.

– День – судьбоносный? – повторила Флинн.

– Ну, – Даниэль внимательно разглядывал её, – по крайней мере для нас. Ты тут первый безбилетный пассажир с… за всё время.

На лице Флинн мелькнула улыбка. Значит, у Йонте действительно был билет! Разумеется, он у него был. Он ведь незаурядный, одарённый и честолюбивый. Он верил в себя и в то, что может что-то совершить. В конце концов, он Йонте.

– Время, проведённое в поезде, всегда судьбоносное, – продолжал Даниэль, очевидно обрадованный её улыбке, – даже для непава вроде тебя и… – Он замолчал.

– …и Фёдора, – подсказала Флинн.

Даниэль слегка вздрогнул:

– Да, Фёдора. Конечно. Он выручает нас, работая кочегаром.

Вслед за Даниэлем Флинн тоже выглянула в ночь. Ветер свистел у неё в ушах и гнал на смотровую площадку волны тьмы. Вдали светился огнями какой-то город, словно Фата Моргана в бесконечной Вселенной.

Несколько секунд они прислушивались к перестуку колёс под ногами, потом Флинн кашлянула. Тишина казалась ей неприятной.

Даниэль взглянул на неё так, словно совсем забыл, что она рядом.

– Мне тут подумалось, – сказал он, – что мы ещё совсем не говорили о твоих родителях.

– О маме, – поправила Флинн. Отца у неё не было – по крайней мере с тех пор, как она себя помнила.

– Да, о маме, понимаю, – сказал Даниэль. В его глазах что-то сверкнуло, как маяк в тёмном море. – Несколько минут назад я уведомил центральное бюро Всемирного экспресса. Они управляют всеми делами поезда. Сейчас твоей маме, должно быть, уже всё сообщили. Бедняжка, наверное, заболела от волнения.

Флинн в этом сомневалась. Она ещё помнила, как её сводный брат Янник однажды полтора дня провёл у друга, пока мама обнаружила, что его нет дома. Но Даниэлю этого не понять. Флинн ведь и сама не понимала.

– Ты, вероятно, уже заметила, что мы тут не особо жалуем современную электронику, но в твоём особенном случае ты, разумеется, можешь звонить маме сколько захочешь.

– У меня нет мобильника, – призналась Флинн, не зная, стыдиться этого или нет.

Даниэля её признание, казалось, совершенно не смутило.

– Хорошо, – сказал он, – тогда лучше всего будет сразу же написать ей письмо.

– Сейчас? – слегка испугавшись, спросила Флинн.

Даниэль, прищурившись, выглянул в ночь, словно впервые осознал, что вокруг темно. Он долго всматривался в циферблат старых часов на запястье.

– Ну что ж, – улыбнулся он, – пожалуй, лучше завтра. На следующей остановке в воскресенье утром я его отправлю. По воскресеньям экспресс всегда заправляется всем, что требуется на неделю. Павлины в это время гуляют по вокзалу и спускают все деньги на сладости и всякую ерунду. Например, Никос из третьего класса, если не ошибаюсь, собирает изречения, напечатанные на обёртках Рахенснафа. – Он покосился на Флинн.

А Флинн подумала: «Но я же не павлин». Никогда ей не придётся ни учиться тому, как изменяют мир, на таких уроках, как героизм или стратегия и уверенность, ни на самом деле изменять его после окончания школы.

Однако она ничего не ответила.

Над их головами потрескивали ночные светильники. И опять Флинн не смогла разглядеть в них ни лампочек, ни свечей. Под ними роились комары и мотыльки, их белые крылышки мелькали, мерцая словно блёстки феи.

– Тебе понравятся эти прогулки, – заверил Даниэль. – Воскресенье уже через два дня.

Флинн невольно вспомнился перрон номер два в Брошенпустеле. Все вокзалы жутко унылые, не важно – со сладостями или без.

– Написать маме, чтобы прислала мои вещи? – без особого воодушевления спросила она. Вообще-то ей этого не хотелось. Мама отправит всё не то, к тому же Флинн не хотела, чтобы она рылась в её шкафу. – Ну, вы понимаете, шмотки там… то да сё. – Она вытянула руки. – У меня же с собой ничего нет.

Даниэль лукаво улыбнулся:

– Не нужно. – Он указал на её голову и сердце. – Всё, что тебе понадобится, уже здесь.

В коридорах тоже горели ночные светильники, и все шторы были опущены. В Последнем Вагоне Флинн несколько секунд прислушивалась, но Гарабины было не видно и не слышно. Вероятно, они разминулись, хотя непонятно, как можно разминуться в поезде.

Хорошо ещё, Флинн не схлопотала на свою голову новых неприятностей – если, конечно, мадам Флорет не ждёт её в купе.

К счастью, её там не было.

Флинн без сил рухнула в постель – на удивление, застеленную чистым бельём и до середины накрытую золотистым покрывалом. На сине-зелёной подушке, рядом с одеждой, которую дал ей вечером Кёрли, лежала длинная, неимоверно мягкая сине-зелёная пижама с логотипом школы. А ещё на двери висел пушистый халат её размера. Очевидно, здесь снова побывал Кёрли.

Флинн не смогла сдержать улыбки. Даниэль прав. Это был судьбоносный день. С этого дня она две недели будет колесить в магическом поезде по Европе. И при этом она уже не одна. Впервые в жизни Флинн встретила ровесников, которые захотели с ней подружиться. Если она ещё и Йонте найдёт, то особенным будет не только этот день.

Когда Флинн проснулась, в щель между колеблющимися занавесками в купе проникали первые лучи солнца. Золотистое покрывало на кровати мадам Флорет горело как расплавленный металл и лежало так ровно, что у Флинн возник вопрос, ложилась ли кондукторша вообще прошлой ночью в постель.

Было немногим больше шести часов, но Флинн заставила себя встать. В ванной комнате она натянула плотную рубашку Йонте в жёлтую клетку и зашнуровала башмаки.

Над поездом лежала сонная тишина, но неумолчный перестук колёс создавал у Флинн ощущение, что она уже где-то далеко-далеко. Вибрация под ногами, покачивание на поворотах – всё это начинало казаться ей привычным.

Флинн вышла в тамбур. От колючей прохлады прозрачного утреннего воздуха у неё перехватило дыхание. Он необычайно бодрил, и казалось, что весь мир остался немного позади. Флинн моментально проснулась.

Она прошла по составу до чайного бара, но, когда собиралась толкнуть тяжёлую железную дверь за ним, в маленьком окошке увидела стоящего в тамбуре Даниэля. Похоже, он с кем-то разговаривал, потому что в эту минуту, пожав плечами, стал нервно размахивать пачкой сигарет.

– Я себе этого тоже объяснить не могу, – донёсся до Флинн его голос. Железная дверь была только притворена. – Тема закрыта, моя дорогая. Вы уже говорите как Берт.

Флинн не собиралась подслушивать, но подозрение, что что-то здесь не так, вспыхнуло в ней так внезапно и мощно, как пламя зажигалки Даниэля, когда он прикуривал сигарету.

Экспресс сейчас пересекал какую-то область Франции, об этом сообщали порхающие буквы под окном, у которого, пригнувшись, стояла Флинн. Вдоль железнодорожного полотна, в тонком осеннем свете лежали виноградники, похожие на бахрому скатерти. Встречный ветер был таким слабым, что Флинн слышала каждое слово:

– Я вам никакая не дорогая!

Флинн тут же узнала этот решительный голос. Выглянув в крошечное окошко в двери, она увидела качающийся конский хвост. Мадам Флорет! Несмотря на столь ранний час, она была одета с иголочки. Вместо агентско-кондукторского костюма на ней были узкая юбка и наглухо застёгнутая белая блузка. Флинн удивилась, когда же она успела побывать в купе, чтобы переодеться.

– Я просто не верю этому ребёнку, – сказала мадам Флорет, поправляя на голове громадные кожаные защитные очки.

Мысли в голове у Флинн затеяли чехарду. О ком она говорит – о ней, о Йонте или о Касиме? Из-за синих волос она его, кажется, тоже не особо жалует.

– Моя не дорогая, какие у вас для этого основания? – спросил Даниэль, выпустив облачко сигаретного дыма так непринуждённо, словно выдувал мыльные пузыри.

На секунду создалось ощущение, что мадам Флорет поражена.

– Мне не требуется никаких оснований. И перестаньте наконец курить, – заявила она. – Вы собирались не делать этого в присутствии учеников.

– Собирался? – Даниэль посмотрел на сигарету, дымящуюся в его руке, так, словно не имеет ни малейшего представления, откуда она там взялась, и погасил её. – Пардон, – извинился он и примирительно добавил: – Значит, у вас есть основания?

– Основания, основания. – Мадам Флорет внезапно занервничала. – Вы питаете слабость к этому ребёнку. Я точно так же могу спросить, какие основания есть у вас. – И поскольку Даниэль и не собирался приводить какие-либо основания, она стала перечислять: – Тринадцатилетний ребёнок, который по ночам, не раздумывая, запрыгивает в поезд! Который в принципе может видеть Всемирный экспресс! И, кстати, я не думаю, что она вскочила бы на какую-нибудь дрезину. Или в какой-нибудь проржавевший товарный поезд. Или вы считаете иначе?

Внутри у Флинн всё сжалось. Говорят о ней! Она догадывалась, что мадам Флорет терпеть её не может. Но чтобы она ей не доверяла?! Что такого Флинн могла вытворить – стащить её папку с зажимом?

Даниэль тяжело вздохнул, словно мечтал, чтобы от него отстали и дали спокойно покурить:

– Я считаю: или в заблудившуюся электричку.

– Я знаю, что посторонние обычно видят вместо поезда. – Теперь голос мадам Флорет звучал не только раздражённо, но и обеспокоенно.

– Она непав, – сказал Даниэль, – и, конечно, она может видеть экспресс.

– Но она не имела права запрыгивать в него! – настаивала мадам Флорет. – Зачем она это сделала? Она будет тут всё вынюхивать! – Она обиженно засопела. – Можно подумать, у меня нет более важных дел. Извините, но мне нужно проследить за завтраком. – И с этими словами она исчезла в соседнем вагоне-столовой.

Флинн заглянула в дверное окошко. Через секунду она поняла, что Даниэль не пойдёт за мадам Флорет. Ей оставалось бежать только вперёд. Она поспешила выйти из вагона, как раз когда Даниэль собирался в него войти. Чтобы спешка выглядела естественно, она не стала тормозить и с разбегу врезалась сначала в дверь, а потом в Даниэля.

– Великий Стефенсон, да что же это такое! – сердито воскликнул Даниэль. – Флинн! – Он поправил съехавший набок галстук – Флинн заметила, что под ним у него всё ещё пижама, – и удивлённо взглянул на неё. – Что это ты в такую рань уже на ногах?

– Простите, – только и сказала Флинн. Ей вообще не хотелось ничего говорить: ответа, похоже, Даниэль всё равно не ожидал. Прежде чем Флинн успела что-нибудь добавить, он уже прошёл мимо неё в конец состава.

В этот ранний час субботнего утра завтракали только мадам Флорет и несколько павлинов, все вроде бы старше Флинн.

Далеко за панорамными окнами, над тёмными крышами французского города Лилль взошло солнце, и яркие лучи рассекли столовую. Подставив лицо тёплым будоражащим лучам, Флинн прошла по вагону и только почти у самой стойки самообслуживания обнаружила, что Гарабина тоже уже встала. Она сидела с прямой, как струна, спиной, обсуждая с каким-то черноволосым мальчишкой местность под названием Граубюнден.

– Тебе позволили порыться в контейнере с обносками? – съязвила она, увидев Флинн в рубашке Йонте. – Я думала, вчерашние шмотки ты надела по недоразумению. А ты, судя по всему, просто любишь стиль а-ля моряк рыболовецкого судна Аляски.

Флинн ощутила, как у неё запылали щёки. Не отводя глаз от стойки самообслуживания, она никак не могла выбрать что-нибудь из бутербродов, омлетов и круасанов.

– На Аляске одеваются совершенно по-другому, – монотонно проговорил сосед Гарабины по столу. – Как это так: ты уже девять месяцев сидишь со мной за одним столом – и до сих пор этого не знаешь? – Парень говорил не зло, но эта отповедь всё же привела Гарабину в смятение.

Подавив злорадную усмешку, Флинн взяла наобум омлет и чашку кофе с молоком и прошла мимо Гарабины к столику в другом конце вагона. Она завтракала, не замечая, что ест, и, перед тем как выпить кофе, глубоко вдыхала исходящий от него запах корицы. Прежде, когда Йонте ещё был дома и всё было в порядке, корица присутствовала во всём: шоколад с корицей, чай с корицей и пироги с корицей. Йонте всё это любил.

При этой мысли Флинн ощутила счастье, печаль и беспокойство одновременно. Нужно использовать утро, чтобы продвинуться в поисках Йонте. Но с чего же начать?

После завтрака она прошла в складской вагон. Но там, среди покрытых копотью стеллажей, не нашлось никого, кто мог ей помочь. Фёдор, очевидно, забрасывал уголь в топку паровоза. А Пегс и Касим наверняка ещё спали. Да и всё равно – как попросить их о помощи, не рассказав о Йонте?

Выйдя в тамбур, в прохладу утра, она тяжело вздохнула. Ей опять приходится рассчитывать только на себя.

Флинн бесцельно слонялась по составу, пока не очутилась в вагоне-библиотеке. Это тихое и уединённое место, несмотря на широкие, заполненные стеллажи, выглядело таким же пустым, как было пусто и на душе у Флинн. Со стеклянной витрины рядом с дверью на Флинн глядело её невыразительное отражение. Она, как всегда, рассердилась на себя за постное выражение лица, как вдруг её напугал и отвлёк от собственных мыслей какой-то треск.

Чуть выше пола, прямо вдоль стены вагона, что-то со свистом пронеслось по стеклянной трубе. Почти у двери это что-то с лёгким скрежетом исчезло за одним из стеллажей. Флинн слышала, как неизвестный предмет, просвистев наверх, шлёпнулся за дверцей, расположенной в стеллаже на уровне глаз и напоминающей специальную дверцу для кошек.

Флинн, отпрыгнув назад, во все глаза смотрела на это угловатое нечто, лежащее за стеклянной дверцей. Наклеенные на дверце буквы гласили: «Внутренние почтовые отправления».

Поколебавшись, Флинн откинула дверцу наверх и достала оттуда маленькую фигурку. Это был павлин из цветной бумаги, сделанный так детально и так натурально, что Флинн бы не удивилась, если бы он вытянул шею и раскрыл хвост.

Она осторожно отнесла павлина из оригами к узкому столу и села в стоящее рядом кресло.

Лампы на столах горели и днём. Под их слабым светом бумажные крылья павлина действительно раскрылись – совершенно сами по себе. Флинн благоговейно разгладила тонкие странички. Их было двенадцать.

На первой таким же изящным шрифтом, как и на бортах вагонов, было написано:

ЭКСПРЕСС В ЭКСПРЕССЕ
Превосходное освещение событий внутренней жизни
на протяжении 9532 недель
Спонсор: Всемирный экспресс

Флинн собралась было почитать, но тут её отвлекло невесомое порхание букв на оконной раме, нежное, как крылья мотыльков. Старинные буквы на раме поменяли надпись «Вокзал Сен-Кантена» на «Пикардия», словно кто-то на них подул.

Флинн не удержалась и, хихикнув, приникла к одному из окон.

По обеим сторонам дороги высились бесчисленные замки. Их коричневые и кремовые громады отражались в какой-то реке, которая искрясь протекала вдоль железнодорожных путей.

Франция.

Она повернулась к окну на другой стороне вагона в надежде высмотреть там очертания Парижа, но что-то большое белое загораживало ей обзор.

Флинн вздрогнула. В вагоне, всего в нескольких метрах от неё, сидело нечто. То самое нечто!

Поджарое, сотканное из тумана. Оно ехало в поезде, как и Флинн.

Зверь со станции. Охотник. Здесь, в поезде!

Он не шевелился, но смотрел на неё. Их разделял только узкий проход. Флинн внезапно охватило предчувствие, что сейчас зверь нападёт. За всеми этими книгами её никто не услышит. Каждый вагон был миром в себе, одним из нанизанных на цепочку микрокосмов.

Что делать?

Как и в ту ночь, зверь недвусмысленно пригнул голову, словно собираясь подкрасться к Флинн. По спине у неё поползли мурашки, её трясло, как на морозном зимнем ветру. На долю секунды она зажмурилась. «Нет, нет, нет».

Когда она открыла глаза, зверь исчез. В полной растерянности она тёрла глаза – две секунды, а может, и две минуты – и не двигалась. Она просто не отваживалась пошевелиться.

И тут дверь в библиотеку распахнулась. Тишину вспороли громкие голоса группы павлинов, с ними вошла и Пегс, которая сегодня воткнула в волосы розовый бант и к своим зелёным замшевым сапожкам опять надела что-то с обилием тюля.

Шум так испугал Флинн, что она чуть не свалилась с кресла.

– У тебя видок, словно ты призрак увидела, – констатировала Пегс. Она обнаружила Флинн в углу и, стремительно запрыгнув на стол, уселась прямо перед ней. Её шелестящая юбка закрыла газету. – Тебя укачало? У Кёрли наверняка есть какое-нибудь средство от морской болезни. Если хочешь, могу спросить. Он у нас типа сестры-хозяйки.

Флинн покачала головой. Ей совсем не хотелось видеть этого Кёрли с его устрашающим орлиным взглядом. Она смотрела мимо Пегс, туда, где только что сидело это существо, пока та наконец в замешательстве не оглянулась в том же направлении.

– Париж прекрасен, – вздохнула она.

Лишь тогда Флинн заметила остающиеся позади высокие здания и широкие прямые улицы, мимо которых летел поезд. Ей попадались на глаза прохожие в костюмах, с газетой под мышкой со стаканчиком кофе в руках. Но теперь её это уже не интересовало.

Она взглянула в открытое лицо Пегс и быстро решилась:

– Я должна вам кое-что рассказать. Тебе и Касиму.

Услышав её приглушённый голос, Пегс тут же сообразила:

– Какую-то тайну? Я так и знала, что с тобой что-то не так. – Она воодушевлённо захлопала в ладоши.

Её слова не слишком польстили Флинн, но она считала, что, по большому счёту, Пегс права. Дотронувшись до открытки в кармане брюк, она кивнула.

«Прости, Йонте, – подумала она, – но мне нужна помощь».

Всемирный экспресс всё больше казался ей каким-то отдельным миром, полным диковинных законов, идей и магии. Для неё будет лучше иметь рядом кого-то, кто знает, как вести себя в этом магическом поезде-интернате. Как обходиться с созданиями, сотканными из тумана. С девчонками вроде Гарабины. И – что тоже не лишнее – с морской болезнью.

– Не здесь, – распорядилась Пегс. – Может, сегодня вечером? У меня в купе? Касиму я сообщу. По выходным он обычно спит до обеда, а потом всегда злой. – Она скорчила гримаску.

Флинн кивнула. Звучит хорошо. И уже похоже на какой-то план. На то, что дело сдвинулось, – и на пижамную вечеринку с плетением фенечек.

– Но не исключено, что я приду довольно поздно, – предупредила Флинн. – Я хотела бы кое-кого привести. – Она бросила взгляд на трубу системы почтового сообщения на полу. Наверняка эта система проходит по всему составу. – Ты случайно не в курсе, как пользоваться этой штукой, а?

Тайны почтовой открытки

Спустя несколько часов Флинн охватила паника.

Она не сомневалась, что Йонте когда-то был в поезде. И не только из-за его рубашки и открытки: она повсюду ощущала его присутствие – как музыку, которая смолкла совсем недавно.

Но она уже засомневалась, что правильно поступила, решив рассказать о брате новым друзьям. Может быть, они не захотят в этом участвовать. Наверняка они ожидают услышать какую-нибудь крутую тайну, а вовсе не такую странную историю.

Так, размышляя, она скользила по длинным коридорам спальных вагонов, днём тихих и пустых, ощущая себя каким-то призраком за стенкой. Словно и во Всемирном экспрессе она оставалась той, кем была в Брошенпустеле: всего лишь сторонним наблюдателем.

Она лихорадочно соображала, как отменить сегодняшнюю встречу. И тут в коридоре самого первого спального вагона навстречу ей полилась музыка, громкая и чуть-чуть с жестяным призвуком, как на послеобеденных танцах сто лет назад.

«Будешь ты в слезах купаться, днями тосковать, метаться», – пел мужской голос.

Флинн остановилась в замешательстве, а потом увидела в конце коридора Пегс, сидящую на ковровом покрытии, прислонившись спиной к стене. На коленях она держала металлическую коробочку, похожую на крошечную древнюю шарманку.

– Флинн, – сказала она, крепко прижав к себе коробочку-шарманку, словно кто-то собирался отнять её, – куда ты подевалась?

«Я спряталась у себя в купе и переживала». Нет, этого она сказать не могла.

– Мне пришлось уйти из комнаты отдыха, – пожав плечами, сообщила Пегс.

«Ну, а если ты разлюбишь вдруг, – горланил голос из шарманки, – в Будапешт уеду я, мой друг. Меня там обожают все!»[8]

– Никому из павлинов это не нравится, – объяснила Пегс, показывая на прибор.

Флинн улыбнулась, потому что в голову не приходило ничего, чем она могла бы опровергнуть слова Пегс.

Ей эта старомодная музыка тоже не нравилась.

Пегс театрально вздохнула:

– Этот Стуре Аной из Гренландии наконец-то замаскировал наше радио, чтобы мадам Флорет его опять не конфисковала, и я было подумала, что парень, возможно, очень даже ничего. И тут он начинает возникать из-за моих музыкальных вкусов!

Флинн, улыбнувшись ещё шире, устроилась на полу рядом с Пегс. Снизу весь вагон показался ей гораздо импозантнее: золотой солнечный свет, падающий в широкие окна и затопляющий коридор осенним теплом, лениво танцующие в нём пылинки, закрытые двери купе из полированного красного дерева. На миг Флинн даже забыла о своих тревогах.

– Думаю, Стуре Аной – самый большой в мире невежда в искусстве, – принялась за своё Пегс. – Уверена, он даже не знает, что означает «если упрямо ты шёл за мечтой, поднимется ветер в ночи».

Ужас молнией пронзил Флинн. Ей почудилось, что открытка в кармане брюк стала накаляться.

– И что же это означает? – прохрипела она.

– Что-что! Что никогда нельзя сдаваться, – пояснила Пегс, задумчиво почёсывая свой острый носик. – И что нужно всегда верить в лучшее.

Флинн покачала головой:

– Нет, я имею в виду – откуда ты знаешь эти стихи?

Пушистый ковролин поднимался и опускался, словно самые безобидные американские горки в мире, но Флинн внезапно тряхнуло, как в высшей точке настоящих американских горок.

Пегс замолчала, прижав кончик пальца к носу, и озадаченно взглянула на неё.

– Это начало нашего школьного гимна, – сказала она. – Мы поём его каждую пятницу перед ужином. Ну, то есть если мадам Флорет не потратит всё время на чтение школьных правил.

Широкая железная дверь рядом с ними распахнулась, и холодным встречным ветром в вагон занесло паровозный дым.

– Когда мы были павчатами, мы не сидели у всех под ногами, – проворчала одна из двух темноволосых пав, протиснувшихся мимо них.

– Мне что, на крыше свою музыку слушать?! – поглаживая блестящую поверхность шарманки-радио, проворчала Пегс.

Флинн взволнованно ёрзала рядом с ней, ожидая, пока ученицы скроются у себя в купе.

– А кто-нибудь из посторонних гимн знает? – прошептала она.

Выдохнув с облегчением, Пегс покачала головой:

– Не думаю. Вообще-то папа научил меня уже много лет назад, но Касиму, чтобы его выучить, даже в поезде три месяца понадобилось.

Откуда папа Пегс мог знать школьный гимн? Флинн потрясла головой. Не важно. Она почувствовала, как подпрыгнуло сердце. Поезд скользил по рельсам, погромыхивая на стыках, и Флинн ощущала себя оцепеневшей и необыкновенно живой одновременно.

Она не станет отменять вечернюю встречу. Йонте бы этого не хотел. Ведь в открытке он написал не какой-то там любительский стишок. Нет, он подал ей знак, который она поняла только здесь, в поезде. Так, будто Йонте знал, что однажды Флинн отправится за ним.

За ужином Флинн чувствовала необычайное возбуждение. Пути назад у неё не было. Этой ночью ей придётся рассказать другим о Йонте.

– Что, буйабес? – спросила Пегс, заметив задумчивое выражение её лица. – Это рыбный суп с хлебом. И как Рейтфи в голову приходит, что нам такое может нравиться!

Рейтфи, повар, любил подбирать блюда к регионам, по которым в это время проезжал Всемирный экспресс. В ширину он был чуть ли не в два раза больше, чем в высоту, и Флинн по-прежнему знала о нём только то, что он обожает мюзиклы.

Она хотела сказать «И всё же это не один хлеб», но, отхлебнув ложку, сказала:

– Вот и мне интересно.

– Я налепил на дверь пожеланий записку «Только никаких супов!» – сказал Касим, заглатывая уже вторую добавку. Он пожал плечами. – Но вообще-то меня всё устраивает.

Пегс со стоном отложила ложку.

Флинн догадалась, что Касим говорит о бумажках на кухонной двери. Видимо, павлины писали на них свои пожелания по еде. Похоже, особого эффекта записки не имели, но сейчас Флинн это не волновало.

В мыслях она находилась не на кухне, а на три вагона дальше, там, где пахло копотью и персиками. А вдруг Фёдор посчитает сообщение, посланное ею по трубе, дурацким? Ему уже пятнадцать, у него тяжёлая работа, и он наверняка найдёт занятие поинтереснее, чем принимать её приглашение.

Громкий смех за соседним столиком вырвал Флинн из её тревожных мыслей.

– Силой-то она как раз и не отличается! – воскликнул какой-то мальчишка. Флинн тут же вспомнила все насмешки в школе фройляйн Шлехтфельдс. Помедлив, она с горящими ушами обернулась в сторону говорившего.

За соседним столиком сидели четверо павлинов, казавшихся не намного старше её. Удивительно, но говорили они не о ней.

– А мне и не обязательно, – заявила единственная сидящая там девчонка. – Вполне достаточно, что я по сравнению с вами здесь как небоскрёб, – она ткнула пальцем себе в голову.

– Что ты имеешь в виду? – прикинулся дурачком светловолосый парень напротив неё. – Уиспи, что она хочет этим сказать? Такой придурок, как я, просто не в состоянии уследить за ходом её мыслей.

Взрыв смеха за столиком через проход не дал Флинн услышать ответ девчонки.

– …прошлой ночью, клянусь. В общем, сегодня утром я спросил у Кёрли, нет ли среди найденных вещей карманного фонарика для театра теней…

– Чел, он по-любому был слишком дорогой, – перебила рыжеволосая девчонка. – Ты купил его за одиннадцать ролингов.

Взгляд Флинн на несколько секунд задержался на этой девчонке, и она поймала себя на том, что завидует смеху и лёгкости учеников экспресса. Она спрашивала себя: становятся ли такими автоматически, когда тебе открыт весь мир, или такими рождаются, как Йонте?

– А что такое ролинги? – спросила она, обернувшись к Пегс, когда за соседним столиком углубились в обсуждение этой темы.

– Это деньги, которыми пользуются в поезде, – пояснила Пегс, с тоскливым взглядом ковыряясь в своей тарелке. – На любом вокзале их можно обменять на валюту соответствующей страны и купить себе бургер и картошку фри.

За соседним столиком снова раздался смех.

– Думаю, она говорит о своей шее, – сказала темнокожий парень по имени Уиспи. – Она действительно длиной с небоскрёб… ой, осторожно, Брут идёт!

Секунду спустя у ног Флинн пробежал ветерок. Что-то тёплое и влажное потекло в её ботинки, намочив носки.

Флинн окаменела. Вытянувшись, она пробормотала:

– Люди… мне кто-то пускает слюни на лодыжку!

– Брут! – Громко взвизгнув, Пегс подтянула покрытые тюлем колени к подбородку. – Сделай что-нибудь, Касим! – потребовала она.

Касим совершенно спокойно продолжал есть суп. Если бы Флинн отважилась пошевельнуться, она бы как следует тряхнула его от злости.

– Ну сделай же что-нибудь! – настойчиво попросила она.

– Как скажете. – Разломив кусок булки надвое, Касим сунул одну половину под скатерть.

Флинн почувствовала, что горячее дыхание у её ног исчезло.

Она заворожённо наблюдала, как Касим нагнулся под стол и вынырнул оттуда с раскормленным псом с широко расставленными лапами. Вместо задней левой у пса был золотой механический протез. Когда пёс двигался, протез с шипением выталкивал горячий воздух.

– Брут, это Флинн. Флинн, это Брут, – представил их друг другу Касим.

Чавкнув, пёс обнажил два ряда острых зубов. Большинство из них, как и протез задней лапы, были золотыми.

– Он почти весь состоит из протезов и уже не совсем настоящий пёс, – пояснил Касим, с любовью глядя на Брута.

Флинн тайком вытерла лодыжку краешком длинной скатерти.

– Но всё-таки Брут – собака, а не убийца Цезаря, – пробормотала она уже не так испуганно. Ей хотелось рассмешить Пегс, но та лишь повизгивала, продолжая таращиться на пса как на какого-то особо отвратительного хищника.

– Исторические познания, – констатировал Касим, скривив лицо. – Ракотобе Лаламби будет в восторге. Он преподаёт стратегию и уверенность.

Флинн посмотрела вслед за ним в сторону преподавательского столика – там сидел широкоплечий загорелый человек и с отсутствующим видом облизывал губы.

– Каков пёс, таков и хозяин, – пожав плечами, сказал Касим.

Флинн с удивлением обнаружила, что Ракотобе Лаламби похож не только на своего пса, но и на повара.

– Ракотобе и Рейтфи – братья-близнецы, – заметив её взгляд, объяснил Касим. – Но они часто ссорятся из-за Брута. – Он зажал пса под мышкой, как диванную подушку. – Пойду-ка посмотрю, что там на десерт. Кто-нибудь из вас составит мне компанию?

Пегс вместо ответа с отвращением взглянула на пса у него под мышкой.

– Конечно, – вставая, сказала Флинн.

В это время повар Рейтфи занимался тем, что заполнял десертами этажерку на стойке самообслуживания.

Касим прижал Брута к животу.

– Пегс просила узнать, нельзя ли, когда экспресс в следующий раз будет проезжать Францию, вместо супа приготовить нам лучше шоколадных мух, – сказал он.

Флинн почти не сомневалась, что он имел в виду шоколадный мусс, но промолчала.

Повар издал звук, напоминавший то ли икоту, то ли смешок, и продолжил расставлять маленькие вазочки с грушевым суфле и ванильным мороженым.

– А я прошу узнать, не отправить ли поскорее в кастрюлю вот эту псину. – Он указал сервировочными щипцами на Брута. – Больше. Никаких. Собачьих. Слюней. В моей. Еде, – выделяя каждое слово, заявил он, клацнув сервировочными щипцами в двух сантиметрах от носа Касима. – К тому же, чтобы произвести впечатление на девочку, нужно не заказывать шоколадные конфеты, а сделать их самому, – с улыбкой прибавил он.

Уши Касима под синими волосами покраснели.

– Я всего лишь выполнил просьбу, – стал защищаться он.

Рейтфи опять то ли икнул, то ли хохотнул и стал напевать себе под нос мелодию из «Призрака оперы».

– Вообще-то он нормальный мужик, – пояснил Касим, когда повар вышел из вагона. – Только иногда слишком прямой.

Улыбнувшись в ответ, Флинн занялась поиском грушевого суфле, которое не выглядело бы слишком кашеобразным.

– А кем работают другие взрослые в поезде? – спросила она, указав подбородком на два столика для персонала.

– Погоди. – Касим усадил Брута на длинную стойку между супницей и ванильным мороженым. – Это чтобы Гарабина сюда не сунулась, – пояснил он. Поезд мчал вдоль бесконечных виноградников, в синих сумерках простиравшихся по холмам до самого горизонта, а Касим перечислял: – Во-первых, есть два машиниста, Генри и Дарсоу. Но Дарсоу сейчас, конечно, сидит в паровозе. Потом, здесь мадам Флорет, Даниэль, Ракотобе Лаламби и Кёрли. Кёрли занимается стиркой и мелким ремонтом. Высокий, тощий, в джемпере с кошками – это Берт Вильмау. Он преподаёт поведение, но при первом же удобном случае ссорится со всеми. Маленький итальянец рядом с ним – это синьор Гарда-Фиоре, наш преподаватель боевых искусств.

Флинн задохнулась:

– Боевых искусств?!

– Ой, только не надо представлять себе ничего фантастического, – сказал Касим, наливая себе в тарелку суп и одновременно пытаясь не дать Бруту засунуть голову в большое ведро буйабеса. – Чаще всего он просто заставляет нас, первоклассников, бегать трусцой до тех пор, пока кто-нибудь не свалится без сил.

Флинн рассмеялась, но по лицу Касима нельзя было сказать, что он пошутил. Снова зажав слюнявого Брута под мышкой, он взял свою до краёв наполненную тарелку.

В залитой светом столовой Флинн вдыхала насыщенный аромат рыбного супа, впитывала тепло, смех и уверенность павлинов. Она уже начинала представлять, как жила бы в этом поезде ученицей. Интересно, какое пожелание она налепила бы на двери кухни Рейтфи? Может, печенье с корицей?

Может, она была бы на уроках внимательней, чем в своей прежней школе? Может, однажды она стала бы кем-нибудь выдающимся?

Но очень скоро Флинн вспомнила, что во Всемирном экспрессе она не учится и никогда учиться не будет. Тёплое чувство в душе превратилось в плотный ком где-то в области желудка. Так бы и разрыдалась.

Вслед за Касимом она прошла мимо учительских столиков, где тот передал Брута Ракотобе. Они уже собирались отправиться дальше, когда Кёрли поднял голову и впился орлиным взглядом в глаза Флинн, словно что-то просчитывал. У Флинн пробежал мороз по коже. Поспешно отвернувшись, она пошла дальше по вагону. Со своего места напротив Пегс она ещё раз оглянулась на Кёрли. Теперь он так бурно обсуждал что-то с Даниэлем и мадам Флорет, что Флинн невольно подумала, не о ней ли они спорят. Она быстро повернулась к своему столику. Нельзя позволить смутить себя. У неё есть важное дело: найти Йонте.

Этой ночью Всемирный экспресс пересёк границу между Францией и Испанией. За окнами поезда тянулись Пиренеи, тёмные и дикие, похожие на каких-то живых существ. В горных озёрах, раскинувшихся вблизи железнодорожного полотна, мерцая, отражалась луна.

К удивлению Флинн, мадам Флорет не показывалась в купе и в этот вечер. Флинн задавалась вопросом, чем же кондукторша занимается всю ночь. Но вообще-то ей было всё равно. По крайней мере, так мадам Флорет не могла заметить, что в десять минут одиннадцатого Флинн, надев халат, прошла по соединительному мостику в сторону спальных вагонов учеников.

В тихих тёплых коридорах лампы ночного освещения отбрасывали колдовские оранжевые призмы на блестящие двери купе. За окнами же с воем нёсся ветер, холодный и колкий. Флинн радовалась, что дошла до купе Пегс, так и не встретившись с кондукторшей.

Касим уже ждал её в коридоре. Она не успела поздороваться, как он отбуксировал её в купе Пегс.

– Эта Флорет по ночам часами патрулирует по составу. Давай лучше не рисковать, – прошептал он. – Хотя для списка это было бы неплохо.

– Для какого списка? – спросила Флинн, но Касим уже закрыл за ними дверь.

Переступив порог купе Пегс, Флинн попала в мир, словно созданный воображением самого Всемирного экспресса. Там было темно, но посередине стоял проектор звёздного света, который разбрызгивал по стенам, лицам и постерам мириады световых точек. Как и во всех купе учеников, вместо двух обычных кроватей по обеим сторонам от окна стояли кровати-чердаки, а под каждой из них помещались шкаф и ряд крючков для одежды, которые Пегс завесила бесчисленными боа из перьев, ожерельями и ворохами тюля.

Кровать справа выглядела незанятой, и Флинн тут же страстно захотелось жить здесь, а не у мадам Флорет. Но кондукторша наверняка ни за что не разрешит ей переселиться.

– Надо было встретиться в другом месте, – пробормотал голос за спиной у Флинн. – Склад куда неприметнее любого купе в спальных вагонах.

Сердце Флинн скакнуло, и она резко обернулась. Прямо у двери стоял Фёдор, оглядываясь с таким видом, словно этот мир пёстрых набросков, боа из перьев и пушинок света казался ему кошмарным сном.

– Ты пришёл, – с облегчением выдохнула Флинн. Заметив, как близко к нему стоит, она быстро отступила на шаг назад. Его окутывал запах гари и машинного масла, от которого у неё слегка закружилась голова. – Я думала, что ты вряд ли придёшь. Ты прогуливаешь работу?

– Прогуливаю? – Фёдор растерянно посмотрел на неё. Флинн отвела взгляд. – Я распределяю работу по мере необходимости, а не прогуливаю. Если бы ты тут работала, ты бы это знала. – Скрестив руки на груди, он смерил её упрекающим взглядом, и Флинн тут же пожалела, что пригласила его. Ну почему воздух между ними был вязким, как клей?!

Они уселись на пол вокруг большой, круглой шляпной коробки. Сняв крышку, Пегс протянула коробку Фёдору, который единственный из них остался стоять:

– Угощайся!

Его покрытая копотью мрачная фигура медленно выделилась из темноты.

– Нет, спасибо, – отрубил он. – Я пришёл сюда из-за Флинн, а не для того, чтобы поучаствовать в вашей полночной пирушке сладкоежек. Короче, Флинн, зачем ты меня позвала?

– Дело в том, что я кое-кого ищу… – Фраза вылилась из Флинн, как вода из стакана. Фёдор стоял у двери, словно телохранитель в дурном настроении, и Флинн, сидя по-турецки на покрытом ковролином полу, казалась самой себе ещё менее значительной, чем всегда. Она, Пегс и Касим в пижаме и халатах выглядели настолько моложе Фёдора, что пропасть между ними казалась непреодолимой. И то, что пижамы были в цветах школы – сине-зелёными с золотом – и на них красовалась эмблема Всемирного экспресса, положения не спасало.

– Вообще-то у меня ещё есть дела, – сказал Фёдор так, словно поезд без него просто встанет.

Флинн спрашивала себя, как такой человек, как он, может быть непавом. Быть такого не может, чтобы Фёдор не верил в себя, в свои возможности, свой талант. В своё будущее. Ей пришла в голову невыносимая мысль о том, что рядом с ним неплохо смотрелся бы кто-нибудь уверенный в себе, вроде Гарабины. Это её рассердило. Стремительно вынув открытку, она шмякнула её прямо на шляпную коробку между ними.

– Вот, – сказала она. – Мне нужна ваша помощь.

Пегс, Касим и Фёдор смотрели на открытку с таким видом, словно ожидали, что этот маленький кусочек картона сейчас зашипит, или поднимется в воздух, или сотворит ещё что-нибудь магическое.

– Можете спокойно взять её в руки, – сказала Флинн. Она чувствовала, как напряжены у неё нервы. Что скажут эти трое об открытке?

– Что это? – скептически поинтересовался Касим.

– Господи, да открытка, – сказала Флинн, сунув её ему в руку. – Единственное магическое в ней – это экспресс, которого, кроме меня, никто на ней не видит.

– Кроме нас, – поправил Фёдор, сев наконец на пол, так близко к Флинн, что ей стало жарко.

Его рука чуть касалась её руки, и Флинн показалось, что Фёдор намеренно помедлил две секунды, прежде чем убрать свою. Несмотря на пижаму, она ощутила покалывание на коже, словно её слегка ударило током. Это была какая-то совсем другая форма близости по сравнению с той, что связывала их с Йонте.

Фёдор взял открытку, едва Касим успел её прочитать.

– Павлины и непавы видят поезд. Должно быть, это открытка «Тимоти и Никс».

– Чья? – спросила Флинн.

– «Тимоти и Никс». – Он провёл пальцами по краю открытки. – Специальный выпуск с тиснением по краю. Я тоже как-то покупал такую. Ей минимум полтора года. А кто её послал?

– Мой брат, – сказала Флинн, обведя взглядом Фёдора, Пегс и Касима. – Вернее, сводный брат. У меня их четверо. Йонте был старшим. И единственным, кто меня понимал.

Перед мысленным взором Флинн всплыли бесконечные месяцы лета, вечера в старом сарае, которые они с Йонте проводили в поисках всяких интересных вещей. Они нашли там бумеранг Флинн и старую сенокосилку. Она думала о бесконечных поездках на школьном автобусе, о бесцельном шатании по полям. Всё давным-давно прошло. Вместо этого там теперь стычки, чёрствый хлеб и Янник, тайком попивающий за сараем шнапс.

– Н-да, – не подумав, ляпнула Пегс. – Сводные братья и сёстры – это вам не то же самое, что родные.

– Нет, Йонте всё равно что родной, – сказала Флинн, наблюдая, как Фёдор вернул открытку в карман её халата – будто что-то опасное, на что лучше не смотреть слишком долго. – По крайней мере я так чувствую. Он был каким-то особенным. А почти два года назад он исчез. Я думаю, он получил билет на экспресс.

Пегс наморщила лоб:

– Почти два года назад? Значит, сейчас он должен был бы учиться во втором классе. Я здесь уже всех знаю. А как он выглядит?

Флинн открыла было рот, чтобы ответить, но запнулась. Как он сейчас выглядит – вот в чём вопрос. Он наверняка очень изменился.

– Высокий, – начала Флинн, поскольку это-то уж вряд ли могло измениться, – стройный, но не тощий. Волосы у него всегда были светлее моих, пепельные такие. И довольно длинные, чтобы их можно было разлохматить. Для него это было важно. Он всегда широко улыбался, а ещё на лице у него веснушки, а глаза светло-карие, совсем светлые. И он всегда носил рубашки в клетку. В любом случае ему они шли больше, чем мне. – Флинн замолчала в нерешительности и быстро провела рукой по волосам, проверяя, закрыты ли уши, потому что почувствовала, как они горят. Последняя информация, похоже, больше говорила о ней самой, чем о Йонте.

– Секундочку, – вмешалась Пегс. – Так ты его рубашки носишь?

Теперь уши Флинн буквально пылали. Она надевала старые рубашки Йонте не только в память о нём, но и потому, что это был самый дешёвый выход из положения, когда прежние футболки стали ей малы.

– Я люблю рубашки, – чересчур энергично заявила она.

Пегс смотрела на Флинн взглядом профессионала, и в нём сквозило сочувствие. Вероятно, в мыслях она уже составляла список вещей, необходимых для полного обновления её гардероба.

– Не думаю, что когда-нибудь встречал его в поезде, – сказал Фёдор.

Флинн печально кивнула:

– Я тоже его не видела. Но он точно был здесь. Ведь он написал в открытке строчки из школьного гимна! Откуда бы ему знать его? А ещё…

Вытянув руку, Флинн отогнула краешек манжета, чтобы Пегс, Касим и Фёдор при свете танцующих звезд могли прочитать вышитые инициалы.

Пегс вытаращила глаза. Касим тихонько присвистнул, а на угловатых скулах Фёдора заиграли желваки.

Взгляд Флинн переходил от Фёдора к Пегс и Касиму:

– Я думаю, он исчез в поезде.

На несколько секунд между ними воцарилась тревожная тишина. Только извне в купе проникали приглушённый вой ночного ветра да «тыдык-тыдык» колёс на стыках рельс.

Дар речи первым обрёл Фёдор. Снова выудив из кармана Флинн открытку, он ткнул пальцем в один из почтовых штемпелей:

– Вокзал в Упсале не такой уж и большой. – Он задумчиво потёр щетинистый подбородок. Голос его звучал тепло и с хрипотцой, словно потрескивал огонь в камине. – Так что более вероятно, что твой сводный брат пропал в поезде… – Он осёкся.

«Пропал в поезде». От этих слов у всех побежали мурашки по коже: они превращали Всемирный экспресс во что-то опасное – в грозно сопящего хищника на громыхающих колёсах, с тёмными коридорами, мигающим ночным освещением и тенями, вползавшими в купе с толчками ветра. По ночам – теперь Флинн ясно это видела – магический поезд класса люкс не был тёплым, милым домом. По ночам он становился призрачным. По ночам магия превращалась в угрозу.

Дрожа, Флинн поплотнее закуталась в халат. Она не могла понять, откуда этот внезапный холод в купе – действительно похолодало или они вызвали его своим разговором.

– Я верю тебе, Флинн, – тихо сказала Пегс. При свете звёздного проектора Флинн хорошо различала кобальтово-синие венки под её фарфоровой кожей.

Касим несколько раз нервно моргнул.

– Этого не может быть, – сказал он, взяв кусочек шоколада из шляпной коробки. – Но у меня есть идея. Билет твоего сводного брата должен быть ещё здесь. Нам нужно пойти туда и поискать. Может, он нам что-то подскажет.

Хрясь! Порыв холодного ветра заставил всех содрогнуться. Дверь с шумом откатилась в сторону. В проёме, окутанный насыщенным оранжевым светом ночных светильников, заглядывая в купе, стоял кто-то высокий. Кто-то из взрослых.

– Можно и мне воспользоваться приглашением? – спросил он.

Флинн оцепенела, как кролик при виде удава. Она ещё не успела понять, кто это, как человек протиснулся в купе, звёздную галактику Пегс, и закрыл за собой дверь.

– В качестве подкупа от меня небольшая порция ночных напитков, – сказал человек, поставив на пол полную банок коробку. Флинн, совершенно ошеломлённая, во все глаза смотрела на улыбающееся лицо Даниэля. При звёздно-серебристом свете проектора он ещё больше обычного походил на косулю – ведущую ночной образ жизни неуловимую косулю.

– Я увидел приглашение, валявшееся в складском вагоне, – сказал он, со вздохом опустившись на пол между Касимом и Фёдором, и принялся открывать одну из банок.

Флинн незаметно посмотрела на Фёдора. От ужаса, что оставил приглашение у всех на виду, он сразу стал словно на несколько лет младше. Когда он выглядел таким уязвимым, Флинн остро ощущала, как они близки друг другу.

Нерешительно взяв протянутую Даниэлем банку, она взглянула на этикетку.

– Да это же шнапс! – испугалась она. – Я не пью спиртного, даже если его предлагает директор школы, – твёрдо заявила она.

– Это имбирснаф, чудо, – взяв одну банку, рассмеялся Касим. – К сожалению, на сто процентов безалкогольный.

Даниэль протянул одну из пенящихся банок Пегс.

– Но если как следует потрясти, всё равно получишь удовольствие, – попытался он защитить свой выбор.

– Спасибо, – сказала Пегс, протягивая ему шляпную коробку. – А у нас Рахенснаф.

На слух Флинн слова Пегс прозвучали так, словно она говорила о наличии у них какой-то странной болезни.

– О! – воскликнул Даниэль, будто и он подумал так же. – Я сам не свой до турецкого мёда, – признался он и взял из коробки крошечную металлическую баночку. Она мерцала, как вода, которой с помощью магии придали твёрдые формы. Маленькое клеймо на крышке сообщало: «Халва – турецкий мёд, сделано в NL».

– Тут и оправдываться не за что, – опустив глаза, пробормотала Пегс.

Флинн в замешательстве переводила взгляд с неё на баночку.

– Как это – турецкий мёд из Голландии? – громко спросила она, чтобы заполнить возникшую по вине Пегс неловкую паузу.

– Из Нидерландов, – поправил Касим. – Все сладости Рахенснаф оттуда. – Он протянул Флинн шляпную коробку. – Далл Рахенснаф – просто бог. Он производит лучшие сладости в мире. Их продают на вокзалах любой страны. Мне страсть как не терпится посмотреть, что предлагают в Мадриде.

Флинн заглянула в шляпную коробку – и просто глазам своим не поверила. Та была до краёв наполнена сладостями, которых ей не доводилось видеть ещё ни разу в жизни. Там лежали целая куча карамелек Зайденкрахер с ореховой помадкой внутри, съедобная бумага в виде разных знаменитых злодеев, пенящаяся жевательная резинка в тюбиках-обманках, которые выглядели совсем как настоящие тюбики зубной пасты (чтобы жевать их, делая вид, что чистишь зубы) и мешочек шоколадных звёздных талеров, чертовски похожих на чистое золото. На съедобной бумаге было написано «Каннибал есть то, что он ест». А на пакетике лилового порошка для приготовления шипучки – «Ожог гортани и лица – ты сможешь с этим справиться?».

Уголки губ Флинн дрогнули. У этого Рахенснафа своеобразное чувство юмора. Она попробовала «капитана Крюка» со вкусом черники.

Касим сунул Фёдору под нос узкую упаковку.

– Может, съешь кусочек злодейской бумажки? – спросил он.

Глаза Фёдора воинственно сверкнули. К счастью, в этот момент Даниэль, оторвавшись от турецкого мёда (да его больше и не осталось), поднял свою банку имбирснафа.

– Ну, так за что мы выпьем? – спросил он. – За новый цвет волос Касима, на этот раз зелёный?

– Нет, – сказала Флинн. – За поиск.

– Как угодно. – Даниэль качнул банкой. – За то, чтобы искать и находить. Ключи и цвет волос. Я вспомнил, что мне нужно переговорить с Кёрли.

Выпив глоток, он уже стал подниматься, как дверь опять с шумом откатилась.

– Я же сказала, что слышала голоса!

В освещённом коридоре, скрестив руки на груди и наклонившись вперёд, как статуя на носу корабля, стояла Гарабина. Судя по всему, из того, что происходило в купе, она могла разглядеть далеко не всё, потому что прошипела, не обращая внимания на Даниэля:

– Что это вы тут делаете в такое время?!

– Тебе косточки перемываем, – сказал Касим, протягивая ей упаковку злодейской бумаги. – Вот, пожалуйста! Возьми «бабу Ягу», – предложил он, – со вкусом ясменника.

– Со вкусом кариеса, – поправил чей-то холодный голос.

Из-за спины Гарабины на свет выступила мадам Флорет. В стёганом халате и с розовым кремом на лице, в одной руке она держала папку с зажимом, а в другой – свёрнутое в трубочку письмо.

– Вам не стоит разбрасывать повсюду свои приглашения на полночные вечеринки, Куликов. – Она пристально всматривалась в купе. – Хтигаль? Опять вы! Что-то не припомню, чтобы я отводила вам спальное место в этом загоне! – Она побарабанила красными ногтями по своей папке.

– Загоне, – тихонько хихикнув, повторила Пегс.

– Как звучит правило номер два, Хтигаль? – спросила мадам Флорет.

«О нет, сейчас слишком поздно для того, чтобы вспоминать школьные правила», – устало подумала Флинн. От всех съеденных сладостей её мутило, и хотелось только одного – поскорее оказаться в постели.

– Никакого имбирснафа после полуночи? – попыталась угадать она.

Гарабина закатила глаза, а Пегс издала какой-то сдавленный звук, что-то похожее на «хрнчсон».

– Ночного сна, – тут же поправилась Флинн. – Никакого имбирснафа во время… ночного сна?

Мадам Флорет барабанила по папке, словно размышляла, не издевается ли Флинн над ней.

– Хтигаль, я поставлю вопрос о том, чтобы выгнать вас из поезда!

– Мне кажется, – подал в эту минуту голос Даниэль, – мы ещё ни одного павлина не выгоняли из поезда за то, что он в полночь пил имбирснаф. – Поднявшись, он шагнул к двери, где насыщенный свет ночных светильников растворялся в невесомом свете звёздного проектора, как краска в стакане воды.

При виде Даниэля у Гарабины сделалось такое испуганное лицо, что Флинн просто не могла не насладиться этим мгновением. На лице у неё появилась широкая улыбка.

– Даниэль! – Две-три секунды мадам Флорет смотрела на него не отрываясь. – Я же говорила вам, что Хтигаль будет шпионить и создавать проблемы, и… – Решив, очевидно, что её тревоги не для посторонних ушей, она оставила фразу незаконченной.

Даниэль вышел в коридор. Словно не услышав слов мадам Флорет, он оживлённо спросил:

– Что это у вас за чудесный крем, моя дорогая? В последнее время у меня что-то потягивает вот здесь, в углу рта. Как вы думаете, вдруг он и мне поможет? – Даниэль умолк, заметив уничтожающий взгляд мадам Флорет. – Ну, у меня ещё дела. – Он слегка поклонился. – Спокойной ночи, дамы и господа! И смотрите не проспите мне завтра утром Мадрид.

– Мадрид! Не смешите меня! – Мадам Флорет, возмущённо фыркнув, вооружилась папкой и ручкой. – Насколько мне известно, у Рейтфи Лаламби на кухне гора немытой посуды. – Она оглядела по очереди Флинн, Пегс и Касима. – Вот вы её и перемоете. Завтра к вечеру я хочу видеть надраенные до блеска тарелки. Причём все сто семьдесят пять. Перемыть дважды. Я дам указание Рейтфи работу вам не оплачивать. И берегитесь, если замечу, что этот добряк повар тайком сунул вам ролинги.

По лицу Гарабины было видно, что она довольна.

– А кочегар? – уточнила она.

Мадам Флорет так наморщила лоб, что плёнка розового крема на щеках натянулась.

– Куликов как сотрудник имеет полное право проводить вечер где ему вздумается. – Она подняла ручку как дирижёрскую палочку. – И тем не менее я не хотела бы ещё раз увидеть что-либо подобное! А сейчас идите спать. И чтобы тихо. Хафельман, выключите этот дурацкий свет.

Флинн, Касим и Фёдор без слов проскользнули к спальням мальчишек. Слабые ночные светильники наполняли коридор колеблющимися тенями и запахом горелой пыли.

У двери одного из купе в третьем спальном вагоне Касим остановился. Пряди его окрашенных волос горели в темноте синим неоновым светом, как сигнальный огонь корабля в открытом море. Казалось, будто в его шевелюре поселились феи.

– Завтра ночью идём искать билет твоего брата, – убирая со лба светящуюся прядь, сказал он. – Если Йонте был здесь, билет найдётся.

У Флинн ком застрял в горле. Светящиеся волосы – это хорошо, но ночью в тихих коридорах поиск представлялся опасной игрой. Непредсказуемой и тёмной.

– Спасибо, – ответила она и прибавила: – Вы заметили у мадам Флорет эту странность?

– Ясное дело, – недовольно проворчал Касим. – Просто невероятно! И откуда она знает точное количество тарелок! – Он повернулся к Фёдору: – Но ты-то как сотрудник тоже, вероятно, знаешь, да? – Он откатил дверь – в купе ещё горел свет – и, не пожелав никому доброй ночи, скрылся внутри.

– Индюк надутый, – пробормотал Фёдор. – Я кочегар, а не посудомойка!

Они вместе дошли до спального вагона учителей. У двери в купе мадам Флорет Флинн сказала:

– Мне плевать на тарелки. Я имела в виду Гарабину. Почему это ей можно шляться по ночам где пожелает?

Засунув руки в карманы, Фёдор посмотрел в сторону коридора.

– Не знаю. Я бы на твоём месте скорее ломал голову над тем, почему мадам Флорет так тебя боится.

Флинн удивлённо подняла брови:

– Она меня боится?

Ей вспомнился подслушанный этим утром разговор. Недоверие мадам Флорет – открылось вдруг Флинн – действительно могло означать только то, что та видит в ней какую-то опасность. Но чем Флинн может быть опасна? Она всего лишь ищет Йонте… Ой!

Флинн зажмурилась. Йонте!

– Как ты думаешь, эта Флорет знает про Йонте?

– Эта Флорет? Флинн, ну честное слово, ты уже говоришь как павлины! – Фёдор встретил взгляд Флинн, и что-то в нём заставило его замолчать. Проведя рукой по затылку, он сказал: – Понятия не имею. Возможно, она его помнит.

Флинн подавленно молчала. Что скрывает от неё мадам Флорет?

– Послушай-ка. – Фёдор посмотрел Флинн прямо в глаза. Его взгляд был тёмным и глубоким, а в зрачках вспыхивали крошечные золотые искорки. Волшебно, подумала Флинн. Фёдор был как этот поезд: под слоем копоти – сплошная магия. Он одарил её мимолётной улыбкой, и внезапно воздух вокруг них наполнился возможностями. – Ты не одна, ясно? – сказал он.

Флинн промолчала. Ей хотелось сказать «я знаю». Или хотя бы «спасибо». Но она не была уверена, что действительно знает.

– Спокойной ночи, – сказала она, не откликнувшись на его слова.

Фёдор опустил руки.

– Спокойной ночи, – ответил он.

И, как два магнита, что с силой отталкиваются друг от друга, они пошли в разные стороны. Флинн, тяжело вздохнув, тут же закрыла за собой дверь купе.

В кармане халата, рядом с открыткой от Йонте, она нашла рахенснафовский шарик-«бюрократ» в шоколадной глазури. «Знает «бюрократа» Далл секрет простой: он снаружи классный, а внутри пустой» – гласила надпись на упаковке. Флинн тихо засмеялась, сбросила халат и уютно свернулась калачиком под одеялом.

В окно падала полоска лунного света, размытого качающимися занавесками. На секунду она подумала не о Йонте, а о магии и новых друзьях. И о Фёдоре, в котором, как ей представлялось, одно соединяется с другим.

Мадрид

На следующий день Флинн, Пегс и Касим вошли на кухню как раз в тот момент, когда Всемирный экспресс прибыл в Мадрид. Рядом с поездом ветвились железнодорожные пути. Только что взошло солнце, и под стеклянным навесом зала прибытия его первые бархатные лучи всеми цветами радуги льнули к паровозу и вагонам, дробясь и размываясь, как в калейдоскопе.

Касим приоткрыл створку кухонного окна, чтобы хоть немного приобщиться к вокзальной кутерьме. Флинн, потрясённая, выглянула на перрон. Бесконечный зал прибытия был полон сувенирных киосков и транслируемых по громкоговорителю сообщений. Гомон людских голосов напоминал неумолчное гудение пчелиного роя. Повсюду щебетали дети, тарахтели колёсики чемоданов и ворковали голуби. И как ей только в голову могло прийти, что вокзалы унылы! В отличие от Брошенпустеля здесь всё было в движении: люди, поезда, даже свет. Это было самое захватывающее место из всех, где ей когда-либо доводилось оказаться!

И шанс выйти туда она упустила. Если даже зал прибытия настолько оживлён – каким же волнующим должен быть прилегающий к нему зал ожидания!

Когда поезд, с шипением выпустив пар, остановился, сквозь шум и гам донёсся скрежет колёс. Флинн ощутила толчок, затем пол у неё под ногами затрясся, потому что из каждого вагона наружу в радостном возбуждении повалили павлины. Длиннющая платформа была выложена гладким тёмным камнем. Флинн слышала, как поскрипывали по нему кроссовки некоторых павлинов, напоминая звук шагов танцующих пар по паркету. Некоторые ученики, закинув за плечи рюкзаки, смеясь, рылись в карманах в поисках денег. Огромные размеры вокзала, похоже, никого из них не пугали. Флинн ощутила укол в сердце: как же ей хочется быть такой же беззаботной и свободной!

Старинный паровоз, кажется, не вызывал интереса ни у кого из проходящих мимо людей – даже когда мадам Флорет по одному выкликала имена учеников и отмечала их в списке.

– Херонимо Маррар из второго вагона рассказывал, что здесь в зале ожидания живут рептилии, – нерешительно сказала Пегс. – А ещё он сказал, что на вокзале в Честерфилде есть горшки, набитые золотом, а в Венеции – русалки. Я проверила в своём «Атласе для любознательных путешественников». – Вздохнув, она заключила: – И правда живут.

Глаза Касима заблестели, и он отвёл взгляд от окна:

– Что за рептилии?

Пегс ответила не сразу. Понаблюдав за молодой семьёй с собакой, которые садились в поезд напротив, она наконец сказала:

– Понятия не имею. Но всё-таки ужасно хочется пойти туда и взглянуть. Так несправедливо, что она сможет увидеть, а мы нет. – Она кивнула на перрон.

Прямо под окном кухни стояла Гарабина. Когда все остальные ученики ушли, к ней подошла мадам Флорет и спросила:

– Что вам ещё нужно?

Гарабина ответила что-то похожее на «больший бюджет». И прозвучало это скорее не приветливо, а требовательно.

Флинн быстро взглянула на Пегс и Касима.

– Багет? – одними губами спросила Пегс. – Это она про французский хлеб с хрустящей корочкой?

– Бюджет, – поправила её Флинн и перевела: – Она говорит про деньги. Хочет, чтобы ей дали больше.

Лицо Пегс приняло удивлённое выражение.

Они приникли ухом к толстому оконному стеклу. Несколько раз оглянувшись по сторонам, мадам Флорет прошипела:

– Вам известно, что школа не выделяет деньги на то, что однозначно нарушает её законы.

Касим и Пегс мгновенно подняли головы. Вид у них был обеспокоенный.

– Так в этом же заинтересована вовсе не школа, – отрезала Гарабина, протягивая руку.

Мадам Флорет несколько секунд поколебалась, а затем вытащила из кармана брючного костюма две зелёные купюры и сунула их в протянутую руку Гарабины. – Это и на ту дополнительную работу, за которую вы берётесь, – сказала она.

Флинн не верила своим глазам.

Гарабина, высоко подняв брови, взглянула на кондукторшу.

– А за риск? – спросила она, не убирая руки.

На перрон слетелись вороны, словно, увидев её вытянутую руку, решили, что она собирается их кормить. Гарабина, взвизгнув, попыталась отогнать птиц, и они с карканьем опустились на информационные табло и крышу Всемирного экспресса.

Мадам Флорет сочла, что это уже слишком:

– Идите, Гарабина! И спрячьте деньги, пока Даниэль не увидел.

– Даниэль всё видит – и ничего не замечает, – возразила Гарабина, сложила купюры и засунула их в карман брюк так небрежно, что Флинн от ярости стало плохо. Как же можно относиться к такой куче денег как к чему-то само собой разумеющемуся?!

– Теперь, наверное, она купит себе туфли на ещё более высоких каблучищах! – раздражённо воскликнула она.

– Боюсь, она купит себе что-нибудь куда более опасное, – пробормотал Касим, и тут стук в дверь заставил их всех резко обернуться.

В коридоре кухонного вагона, глядя на них через окошко откатной двери, стоял Фёдор.

– Просто фантастика, – вздохнул Касим. – Кочегару явно поручили проконтролировать, чтобы мы действительно отдраили каждую из ста семидесяти четырёх тарелок. По два раза!

Флинн нахмурилась.

– Из ста семидесяти пяти, – тихо уточнила она по дороге к двери. – И его зовут Фёдор, а не кочегар.

Увидев Фёдора после вчерашнего вечера, Флинн разволновалась. Из-за чего-то, чего она не могла объяснить словами. Но это что-то заставляло её сердце трепетать так быстро, как порхали буквы на оконных рамах.

Она открыла дверь:

– Привет, Фёдор!

– Привет, – сказал тот – один раз мягко, обращаясь к Флинн, а потом более сдержанно – Пегс и Касиму.

Флинн скрестила руки на груди.

– Если собираешься флиртовать с Флинн, пожалуйста, займись этим за дверью, – скорчил гримасу Касим.

Лицо Фёдора помрачнело:

– В отличие от тебя у меня хотя бы есть с кем флиртовать.

Флинн, не сводя с него глаз, подумала: он этого не отрицает. Он. Этого. Не. Отрицает!

– У меня тоже, – заявил Касим, оглянувшись на Пегс.

– И не надейся, – насмешливо возразила та, хлестнув его кухонным полотенцем.

Флинн выскользнула из кухни в коридор и закрыла за собой дверь. Тишина в поезде давила ей на уши.

– Ну, что стряслось? – Её злила разраставшаяся в душе неуверенность. Внезапно ужасно захотелось его прогнать.

Фёдор, пристально взглянув на неё, сказал:

– Сегодня вечером я закончу пораньше, около десяти. Из-за Йонте. Ты же хотела поискать его билет среди билетов павлинов, так?

– И что? – спросила Флинн и тут же прикусила язык, осознав, c каким раздражением это сказано. Она поспешила изобразить лёгкую извиняющуюся улыбку, но по растерянному взгляду Фёдора поняла, что улыбка скорее походила на оскал. Она чувствовала себя ужасно и не знала, как всё изменить.

– И что? – повторил за ней Фёдор. – Как «и что»? Если ты будешь ходить по поезду до десяти, у тебя не возникнет никаких осложнений. Я думал, мы пойдём вместе.

Флинн опустила руки. Он был прав. Он был прав – и чудесно, что он хочет помочь ей в поисках Йонте. Не было никакой причины вести себя с ним так по-дурацки.

– Ладно, – сказала Флинн. – Я только сообщу сейчас Пегс и Касиму и… Что такое?

Фёдор посмотрел на неё с упрёком.

– Я не из их круга, – сказал он с мрачной гордостью. – И ты тоже. Послушай, Флинн, у тебя нет билета.

– Не надо мне постоянно об этом напоминать! – прошипела Флинн. Её начинала доставать манера Фёдора отравлять ей радость от жизни в поезде.

Фёдор молчал, вздёрнув подбородок. Между ними внезапно возникло такое же неприятное напряжение, как вчера вечером в купе Пегс.

Флинн вздохнула.

– Пожалуйста, скажи, что ты всё равно придёшь! Встретимся около десяти. В комнате отдыха. – В конце концов, там встречаются все ученики, и разминуться в этом единственном просторном помещении без купе просто невозможно.

– Ты имеешь в виду вагон отдыха для павлинов, – уточнил Фёдор. – Туда я точно не пойду. Павлины презирают меня. Я для них всего лишь кочегар. Тот, у кого всегда на лице копоть и кто не умеет себя вести.

Флинн наморщила лоб. Она не знала что и думать. С одной стороны, Фёдор, казалось, гордился своей работой, с другой – его явно коробило, что из-за неё он не такой, как все остальные. Но быть павлином он тоже не хотел. Так в чём же проблема? Чего он хочет?

– Дело твоё, – расплывчато ответила Флинн. – Тогда до вечера. Ты ведь придёшь, да?

Фёдор что-то пробурчал себе под нос, и, пока он не сказал что-нибудь резкое, Флинн быстренько проскользнула на кухню.

За время, пока предполуденное солнце путешествовало над сверкающим полукругом из стали и стекла, раскаляя зал прибытия под ним, Флинн насчитала, по её ощущениям, не меньше ста семидесяти пяти встреч. Люди передавали друг другу цветы, обнимались, целовались, дети так необузданно скакали от радости, что Флинн чувствовала себя какой-то старой. Когда же она вышла из того возраста, в котором так сильно радуются при встрече с матерью?

– Буэээ! – изобразил рвотный рефлекс Касим, отмывая особенно грязную тарелку. – Эта точно после Гарабины. Она выблевала последние остатки мозгов.

Флинн, смеясь, взяла у него тарелку. Натирая её, она наблюдала за нищим на другом перроне. Отвратительный внутренний голос нашёптывал ей: «Может быть, с Йонте случилось несчастье и он теперь тоже вынужден так жить». Эта мысль прожгла ей душу ядовитой кислотой.

С мыльной пеной на руках Касим встал рядом с ней у окна и вздохнул:

– Я всё время спрашиваю себя: почему все богатые не могут помочь этим нищим?

Пегс в это время отмывала большую супницу. Не поворачиваясь к ним, она сказала:

– Возможно, богатые и знать не знают о нищих. Когда мы с мамой и папой путешествовали, я никогда не видела богатых людей в тех местах, где живут бедные.

Касим скептически поднял брови, но ничего не возразил.

Флинн обернулась к Пегс.

– А что это были за путешествия? – спросила она.

Пегс, прекратив тереть супницу, стала перечислять:

– Мы путешествовали по Молдавии, Исландии и Лихтенштейну. Да, но прекрасней всего всё-таки Люксембург!

От этого перечисления Флинн потеряла дар речи. Она и представить себе не могла, что какие-то семьи так часто ездят в отпуск.

– Её родители – артисты кукольного театра, – пояснил Касим, очевидно, заметив растерянный взгляд Флинн. – Закончив учёбу во Всемирном экспрессе, они колесят по всему миру.

Флинн почувствовала, как где-то в крошечном уголке её сердца холодным пламенем полыхнула ревность.

– Что значит «закончив учёбу во Всемирном экспрессе»? – спросила она.

– Мои родители были павлинами, – поставив супницу на полку, как бы между делом сказала Пегс.

Касим возвёл глаза к потолку:

– Да, и поэтому Пегс воображает себя частью Всемирного экспресса.

Флинн молча посмотрела на Пегс. В эту минуту она жгуче завидовала подруге из-за её семьи.

Перрон за окном опять постепенно заполнялся учениками интерната. С полными пакетами всякой всячины в руках подбежали несколько задержавшихся. Большинство коричневых бумажных пакетов было с логотипом «ТН».

И словно их разговор о богатых людях послужил сигналом, дверь в кухню с треском откатилась. В проёме стояла Гарабина. Под мышкой она, как трость, держала свёрнутый в трубочку лист бумаги. Она оглянулась вокруг, будто ожидала увидеть всё что угодно, только не Флинн, Пегс и Касима действительно моющими посуду. Шумно выдохнув в явном разочаровании, словно собиралась выдать заранее подготовленное нравоучение, вместо этого она ограничилась несколькими колкостями:

– Как жаль, что вы проторчали здесь, в зале прибытия. Рядом, в зале ожидания, устроен настоящий тропический сад. Пальмы аж до потолка. Повсюду впечатляющие скульптуры… и можно увидеть рептилий! – с триумфом прибавила она.

– И каких же именно? – спросил Касим. Он прищурился, но Флинн всё равно заметила мрачный блеск в его глазах.

Ненадолго растерявшись, Гарабина сказала:

– Опасных, каких же ещё! Ах да, и вот это там тоже есть. – С многозначительным взглядом он бросила Флинн лист бумаги и без дальнейших слов удалилась.

– Воображала! – Касим в ярости выглянул в коридор. В кухню проникли голоса учеников и учителей. – Наверняка там лишь парочка старых черепах.

Бормоча что-то себе под нос, он взглянул в окно на нищего и повернулся к Пегс.

– Гарабина богаче всех знакомых мне людей. И она точно знает о нищих. Ты что такая бледная, Флинн?

Флинн развернула лист Гарабины как раз в ту минуту, когда по всему залу прибытия пронёсся свист, резкий, как крик павлина-птицы. Было ровно двенадцать. Состав дёрнулся, и паровоз, пыхтя, пришёл в движение.

Флинн, не отрываясь, смотрела на плакат, который держала в руках, и ощущала внутри себя гулкую пустоту.

«Знаете ли вы эту девочку?»

Под напечатанными жирным шрифтом буквами была размещена её, Флинн, фотография. О нет!

Фотографию сделали больше двух лет назад. Флинн ясно помнила момент, когда её фотографировали: это был первый день в школе фройляйн Шлехтфельдс, и по этому случаю мать впихнула её в жуткую блузку с множеством рюшей и гладко причесала волосы. Йонте, как обычно, в одной из своих клетчатых рубашек, хохотал до икоты.

Пегс, отставив в сторону последнюю тарелку, задумчиво наморщила лоб.

– Ты что, сбежала из дома? – спросила она, с ужасом глядя на листок.

– Случайно, – сказала Флинн. Под ошеломлённым взглядом Пегс она почувствовала себя маленькой гадкой девчонкой.

Пегс скрестила руки на груди:

– Можно или сбежать из дома, или исчезнуть, как твой сводный брат. Но случайно сбежать из дома нельзя.

«Перед тем как, видимо случайно, исчезнуть в поезде, Йонте тоже сбежал», – подумала Флинн, но сказала только:

– Похоже, мама подключила к этому делу полицию…

Но так сильно задело Флинн не это. На самом деле её сразил тот факт, что на фотографии была изображена опрятная, милая, совершенно типичная девочка, немного растерянная – словно мать постыдилась дать полицейским более позднюю фотографию, на которой Флинн выглядела так, как сейчас: в клетчатой рубашке, растрёпанная и с упрямым взглядом.

– Не волнуйся, – сказал Касим, взглянув через плечо Флинн на позорную фотографию. – Никто тебя не узнает.

– Она подключила полицию, хотя Даниэль сообщил ей, где я, – повторила Флинн почти с упрёком.

Вообще-то она не удивлялась. Какой-то магический поезд класса люкс – да кто в это поверит?! Её мать магию никогда особо не жаловала.

Таинственные записи

Вскоре после отправления из Мадрида в кухню вошёл Рейтфи. Флинн обрадовалась, увидев, что он тайком сунул каждому из них по две золотые монеты. Казалось, Касима он уже хорошо знает. Флинн спросила себя, сколько раз её друг уже мыл посуду в качестве наказания.

Рейтфи занялся последними приготовлениями для воскресного двойного супа (это означало, что на обед и ужин будет одна и та же еда), а Флинн, Пегс и Касим со сморщенными от воды пальцами покинули кухню.

– Это и есть специальные деньги поезда, о которых все говорят? – поинтересовалась Флинн, рассматривая маленькие тяжёлые монетки у себя на ладони.

– Ролинги, – кивнула Пегс.

Они прошли по коридору.

– Я думала, ролинги похожи на деньги для игры, как в «Монополии», – призналась Флинн. – А эти выглядят совсем как настоящие.

– Они и есть как для игры, – сказал Касим, сделав глубокий вдох, словно воздух в коридоре имел запах свободы. – Ведь по-настоящему с ними не разбогатеешь.

– Но он пытается – снова и снова, – прошептала Пегс, склонившись к Флинн. – Играя в нарды. Он играет с четвероклассниками и пятиклассниками. Псих. Словно собирается однажды купить аллею замков.

Касим, смеясь, обнял Пегс и Флинн за плечи.

– И тогда вам обеим будет позволено жить у меня, – пообещал он.

Улыбаясь, они дошли до конца вагона – и Флинн вдруг застыла.

Там, прямо у вагонной двери, сидело огромное белое нечто с сияющими глазами. Зверюга из Брошенпустеля!

Флинн крепко зажмурилась, как вчера в библиотеке.

Но, открыв глаза, она увидела, что зверь всё ещё там. И теперь, когда он был так близко, Флинн поняла, кто это: тигр.

Большой белый тигр.

Флинн чувствовала, как сердце бешено колотится в горле. Неужели он бросится на неё?!

Сделав глубокий вдох, она заставила себя успокоиться. Вообще-то, если внимательно присмотреться, зверь по-прежнему был каким-то нечётким. Он казался недостаточно настоящим, чтобы быть опасным: его контуры расплывались, будто кто-то нарисовал его посреди коридора акварельными красками.

Тигр поднял голову и посмотрел в её сторону. Их взгляды встретились.

К большому удивлению Флинн, глаза у тигра были прекрасные. Ей казалось, что в них отражается целый мир. Тигр дал ей время поизучать себя, а затем, спустя вечность, покачал головой, словно говоря: поживём – увидим… Флинн шумно втянула в себя воздух. И чего ему только от неё надо?!

В следующее мгновение Касим приблизился к тигру и, пройдя прямо сквозь него, открыл дверь вагона. Им навстречу ударили порывы холодного осеннего ветра, и Пегс пошла в тамбур сквозь тигра, словно его там и не было. Она обернулась к Флинн:

– Ну где ты там?

Флинн моргнула. Ветер выдёргивал из матовой шкуры тигра полоски тумана, и не успела она оглянуться, как зверь растворился, словно утренняя дымка в солнечных лучах.

Флинн нервно сглотнула. Ни Пегс, ни Касим тигра не видели. Что это значит?

Помедлив, она вышла вслед за ними. Она и прежде осознавала, что этот поезд полон тайн. Но она не ожидала, что некоторые из них связаны, видимо, только с ней, с ней одной.

К несчастью, на обед сегодня был густой суп из нута с требухой, что не особо вдохновило Флинн и буквально ужаснуло Пегс.

– Вечером нам снова придётся есть эту же дрянь, – сокрушалась она, помешивая ложкой жирное варево. – Ну почему день двойного супа всегда по воскресеньям?! С тем же успехом это можно было бы устроить и в среду – тогда хотя бы конец недели не казался концом света. – Она погладила живот, словно размышляя, продержится ли без еды до следующего утра.

Касим, смеясь, закатил глаза:

– День двойного супа по воскресеньям потому, что Рейтфи, как и мы, осматривает вокзалы и у него нет времени готовить разные блюда. Расслабься, Хафельман.

Пегс бросила в его сторону злобный взгляд:

– Ты, что, адвокат Рейтфи?!

Отправив в рот ложку нутового супа, Касим пустил по столу колесом один из золотых ролингов, полученных от повара.

– Если он и дальше будет платить – с радостью им стану.

После обеда Даниэль раздал павлинам большую пачку писем. Флинн молча наблюдала, как Пегс забрала два пухлых конверта. Похоже, родители написали ей за неделю аж два письма да ещё и вложили туда фотографии.

Как и при разговоре на кухне, у Флинн где-то внутри возник твёрдый холодный ком. Фотографии были из разных мест – их было столько, что у Флинн закружилась голова. Однако Пегс, вдруг неожиданно притихнув, ушла в себя и уже не казалась больше тем жизнерадостным существом, каким её знала Флинн.

Флинн рискнула заглянуть в письмо, что читала Пегс, и наткнулась на такие фразы, как «Будь прилежнее!» и «Ты можешь достичь большего, если хоть немного постараешься!».

Пегс вздохнула.

– Они ведь желают мне добра, – пробормотала она так тихо, словно разговаривала сама с собой.

Зависть Флинн мгновенно испарилась. Она не ожидала, что у всегда радостной Пегс тоже есть проблемы.

– А тебе почему никто не пишет? – спросила Флинн у Касима, слишком поздно заметив, что вопрос не слишком тактичен.

Лицо Касима моментально сделалось каменным, и стук колёс, смеющиеся голоса вокруг, звяканье посуды показались Флинн слишком громкими. Над панорамными окнами на полуденное солнце наползли тяжёлые серые тучи, и внезапно на глаза Касима упала тень.

– Собаки, – только и сказал он, – плохо разбираются в почтовых марках.

Флинн не поняла, что он имел в виду. Может, пошутил?

Откашлявшись, Касим встал из-за стола.

– Пойду вздремну, – заявил он и так быстро вышел из вагона, словно за ним гналась мадам Флорет.

Флинн, жалея о сказанном, осталась молча сидеть рядом с Пегс, не отрывающей взгляда от письма. В столовой со всех сторон раздавались треск вскрываемых конвертов, шелест бумаги, и Флинн подавила всхлип. Совесть дала о себе знать ноющей раной. Она так и не написала матери и теперь очень жалела об этом.

Её словно подбросило.

– Увидимся позже, – вставая, сказала она Пегс, быстро отнесла свою грязную посуду на стойку самообслуживания и пошла к выходу в сторону библиотеки.

Плотная, доброкачественная бумага и конверты пачками лежали в вагоне-библиотеке, тут же были и массивные ручки. Старинные настольные лампы горели и днём.

За одним из столов сидели двое третьеклассников, видимо уже отвечая на полученные письма. Флинн обрадовалась, что на этот раз она в вагоне не одна: ей не хотелось снова нарваться на тигра в абсолютном одиночестве.

Она села за стол, отодвинула лампу в сторону и принялась карябать какие-то доводы в своё оправдание, а в это время за окном мимо неё мелькали первые дома Валенсии.

Флинн понятия не имела, что именно писать матери и о чём упоминать не стоит. Несколько секунд она взвешивала, не написать ли просто, что уехала на дрезине. Но лгать не было никаких оснований. Магический поезд-интернат. Сохранённые Кёрли старые рубашки Йонте. Школьный гимн на присланной им открытке – всему этому мама так и так никогда не поверит.

Ручка в руке Флинн словно жила собственной жизнью. Всякий раз, когда писанина грозила стать неразборчивой, она тут же жаловалась, издавая предупреждающий писк. Из-за этого громкого звука Флинн было невероятно стыдно перед третьеклассниками, и она поменяла ручку на зелёную, более лёгкую перьевую. Но та оказалась ещё хуже: она имела склонность комментировать каждую орфографическую ошибку Флинн громким «Не так! Не так!». После трёх невыносимых «Не так!» Флинн с горящими ушами опять взяла пищащую ручку.

Когда через двадцать минут многократного писка она закончила письмо, город уже остался позади. Теперь Всемирный экспресс катил по простирающейся на многие километры скалистой Каталонии. На грядах гор возвышались крепости, а в широких, светлых долинах к небу тянулись агавы. По небу плыли облака, отливая жёлтым светом в слабых лучах осеннего солнца. Флинн, вздыхая, следила за тем, как по очереди сменяли друг друга дождь и солнце. Она понимала, что письмо к матери получилось недостаточно успокаивающим, но лучше не выходило. Поставив корявую подпись, она ещё раз пробежала взглядом текст:

«Мама, вот увидишь, я найду Йонте! Я путешествую поездом, на котором он тогда исчез. Как ты считаешь, во мне есть потенциал для большого будущего? Или для маленького? Или хотя бы для какого-нибудь?

Я даже не мечтала, что однажды так много увижу в мире. Он бескраен, устрашающ и прекрасен!

Но не беспокойся, здесь вообще-то почти как дома: вороны, хлеб и широкие поля».

Разумеется, тут она соврала – ничто в экспрессе не напоминало дом. Закусив губу, Флинн с неспокойной совестью пририсовала рядом со своим именем сердечко. Сердечки были не в её стиле – но что же тогда может успокоить, если не это?

Когда Флинн зашла в комнату отдыха павлинов, Пегс сидела в углу и читала второе письмо родителей.

Из старомодного радиоприёмника рядом с ней на этот раз лилась какая-то безумная оперная музыка.

Флинн показала ей письмо к матери, которое она положила в плотный конверт кремового цвета:

– Где я могу его отправить?

Пегс отшвырнула в сторону родительское письмо так, словно уже давно собиралась это сделать, и, выключив радио, встала.

– Слава великому Стефенсону! – воскликнул какой-то второклассник, сидевший в компании нескольких павлинов в другом конце вагона. – Наконец-то она вырубила своего Хрюкендинка!

– Это Хумпердинк! – завопила Пегс так громко, что павлины и Флинн вздрогнули. – Хумпердинк, а не Хрюкендинк, идиот! – Оскорблённо фыркнув, она вскинула голову. – Идём, Флинн!

Флинн молча последовала за ней через спальные вагоны учеников к вагону для персонала.

В отличие от вагона отдыха павлинов он был поделён на три отсека. Из узкого коридора вели три двери: в медицинский пункт, комнату отдыха для сотрудников и учительскую.

У двери в учительскую в конце коридора висел плоский красный почтовый ящик. На нём медными буквами было написано:

ОТПРАВКА ПОЧТЫ В ЛЮБУЮ ТОЧКУ ЗЕМНОГО ШАРА.
ВЫЕМКА ПИСЕМ – КАЖДОЕ ВОСКРЕСНОЕ УТРО.
ПОЧТОВЫЕ МАРКИ СПРАШИВАТЬ В УЧИТЕЛЬСКОЙ.

– Только не это! – вздохнула Флинн. Сегодня воскресенье – точнее, вечер воскресенья. Правда, Даниэль уже давно всё сообщил её матери по радиосвязи, но поскольку она, судя по всему, всё-таки подключила полицию, просто ужасно, что с письмом придётся ждать ещё неделю. Но что ей ещё оставалось? Мобильного телефона у неё нет, и ноутбуков здесь тоже не держат.

– Н-да, – пожав плечами, сказала Пегс. – Радиосвязь и письма. Всё, как и сто лет назад. Это правило ввёл лично Стефенсон. Интернета тогда не было.

Флинн удивлённо подняла брови.

– Как же он мог тогда его запретить? – кислым тоном спросила она.

Пегс же эта ситуация, похоже, полностью устраивала. Получать письма с требованиями хорошей успеваемости и прочих успехов раз в неделю ей было явно более чем достаточно.

За окнами начинал моросить дождь, забрызгивая стёкла и размывая вид на высокие светло-песочного цвета дома Барселоны. Флинн подняла руку, чтобы постучать в дверь учительской и попросить почтовую марку.

Она ещё не коснулась блестящего тёмного дерева, как из учительской в коридор донёсся голос, прерывистый, как шёпот дождя за окном:

– Гарабина, не стойте в коридоре. Бумаги у меня здесь.

Флинн замерла. Дверь была приотворена. Она взглянула на Пегс – её судорожный жест рукой однозначно говорил «Нам лучше исчезнуть!».

Но не успели они отойти и на два шага, как дверь в учительскую с громким стуком откатилась и Флинн и Пегс оказались нос к носу с мадам Флорет, державшей в руке стопку пожелтевших ветхих бумаг.

– Гарабина, что – Хтигаль?! – Мадам Флорет, сильно испугавшись, отшатнулась, и Флинн не сомневалась, что они застигли её врасплох за каким-то запрещённым занятием. – Что вы тут делаете?! – набросилась на них мадам Флорет. – Что, шпионите за мной?!

– Н-нет, – промямлила Флинн, ощущая себя и превосходящей противника, и прижатой им к стенке одновременно. – С чего бы?

Вопрос был риторическим, но мадам Флорет, набрав в лёгкие воздуха, сказала:

– С чего? Вы запрыгиваете ночью в поезда. С чего бы? Я сразу поняла, что вы будете тут всё вынюхивать. Хафельман, даже и не пытайтесь!

Пегс наклонилась вперёд, чтобы заглянуть в старинные бумаги, которые мадам Флорет тут же спрятала за спину.

– Вы думаете, в Мадриде я не заметила, как вы наблюдали за мной из окна кухни, Хтигаль?

– Вовсе и не наблюдала, – солгала Флинн. Это прозвучало так тихо и нерешительно, что она и сама бы себе не поверила.

– Вздор! – сказала мадам Флорет. – Разумеется, наблюдали. А потом из библиотеки пришли сюда следом за мной и провели несколько часов под дверью, чтобы подловить Гарабину, так?

Флинн начала сомневаться, действительно ли мадам Флорет пришла в ярость или скорее просто рехнулась.

– А что там у вас в руке?

– Ой! – Флинн чуть не забыла про письмо. – Мне нужна почтовая марка.

– Письмо в Германию? – Мадам Флорет бросила взгляд в сторону коридора, словно надеялась, что там наконец объявится Гарабина, а затем опять повернулась к Флинн. – Ладно-ладно, хорошо. Я поищу марки. Давайте сюда письмо. – Она вырвала конверт из рук Флинн и пробежала глазами адрес. – Это письмо вашей маме?

Флинн кивнула.

Мадам Флорет прищёлкнула языком:

– Даниэль ещё приложит короткое письмо с… покраснениями, – сказала она, пристально рассматривая конверт, и Флинн уже пожалела, что не заклеила его. Пусть бы Даниэль написал свои пояснения прямо на конверте.

– Спорю на сто ролингов, что она прочитает письмо, – сказала Пегс, когда они с Флинн вышли из вагона персонала под холодный дождь. Соединительный мостик был скользким, а перила – холодными как лёд. Под ногами скрипели металлические соединения.

– Она как ищейка. В первую неделю учёбы я написала родителям, что еда стала намного хуже, чем в прежние времена. После этого мне пришлось целую вечность выслушивать внушение на тему благодарности.

– Да ладно, про Йонте в письме всё равно почти ничего нет, – сказала Флинн, в то время как Пегс продолжала трещать о школьной еде. Внезапно она даже обрадовалась, что написала матери такое письмо ни о чём.

– Можно подумать, я должна испытывать благодарность за то, что еду нам готовит повар, помешанный на супе с требухой, – не унималась Пегс. Вдруг она умолкла и стала размышлять вслух: – Интересно, почему она хотела отдать Гарабине эти старые записи? Я уверена, что уже где-то видела эти заметки. Знать бы только где…

Флинн молчала. Она невольно вспомнила, как мадам Флорет тайком совала Гарабине деньги в Мадриде. А теперь ещё и какие-то старые бумаги, которые явно не предназначались для чужих глаз. Что эти двое замышляют?

За ужином Пегс опять вернулась к этой теме. Флинн, Пегс и Касим сидели в самом дальнем углу от стойки самообслуживания. За соседним столиком ужинал один-единственный запуганного вида парень, и они, несмотря на громкий гул голосов и звяканье посуды, могли спокойно поговорить о мадам Флорет, не боясь, что кто-то услышит их разговор.

– Я тут подумала, – начала Пегс, с отвращением плюхнув с ложки обратно в тарелку кляксу подогретого супа с потрохами и подняв глаза на Флинн и Касима. – Папа много лет назад рассказывал мне, что почти все старые записи о магии были запрещены. Могу поспорить, что мадам Флорет собиралась передать Гарабине что-то запретное.

Примерно так думала и сама Флинн. Она только не представляла, для чего это Гарабине.

– Опять папа, – пробормотал Касим, взяв уже вторую порцию добавки.

Пегс с неодобрительным выражением лица покачивала ложкой. Оставив без внимания замечание Касима, она сказала:

– Поэтому мадам Флорет и сунула Гарабине деньги. Гарабина что-то для неё делает. Если бы только знать что!

Над ними повисло напряжённое молчание. Предположение, что Гарабина по поручению мадам Флорет совершает что-то запретное, было слишком диким и устрашающим, чтобы кому-то хотелось с ним соглашаться.

– Фантастика, Пегс, – сказал Касим. – Настроение ниже плинтуса. Теперь можешь наконец и на жрачку навалиться – ведь ночь, подозреваю, будет длинной.

Длинная ночь. При мысли о тёмных коридорах и свисте ночного ветра у Флинн перехватило горло. На какое-то мгновение она забыла, что сегодня вечером они идут искать билет Йонте.

– Я не собираюсь это есть, – упрямо сказала Пегс, отодвинув свою тарелку супа через весь стол к Касиму. – Ты прекрасно это знаешь. Ненавижу суп.

– И что? – спросил Касим. – С каких это пор я у вас заделался ведром для объедков? – Но, взяв ложку, всё-таки принялся с довольным видом опустошать тарелку Пегс.

Флинн глянула в свою тарелку, где пузырился густой суп Рейтфи. Ясно было одно: после этой ночи всё изменится. До следа, ведущего к Йонте, рукой подать.

Несколько часов спустя в комнате отдыха появился Фёдор. Флинн не сразу его заметила. Она свернулась калачиком в старомодном кресле, вокруг шипела крем-сода и шуршали газеты. В радиоприёмнике Пегс женский голос снова пел «Ну, а если ты разлюбишь вдруг, в Будапешт уеду я, мой друг. Меня там обожают все, мужчины там кричат мне вслед…»

– Флинн!

Флинн вздрогнула. Прежде чем она успела спрятать листок, который держала в руках, Фёдор заглянул ей через плечо. – «Благостно, напольные часы, магия, оперетты», – прочёл он вслух.

– Привет, – сказала Флинн, запихивая листок в карман брюк.

– Что это значит? – спросил Фёдор, не отвечая на приветствие. – «Благостно, напольные часы…», а?

Флинн взглянула на него. В воздухе, словно легчайшие золотые пятнышки света в осеннем лесу, плавали пылинки и ворсинки ковра. Покрытый копотью Фёдор казался здесь персонажем какой-то страшной сказки. С тяжёлым сердцем она подумала, что он прав: он не отсюда, среди павлинов ему не место.

– Ты не поймёшь, – сказала она и тут же прикусила язык. Получилось совсем не то, что она хотела сказать.

По лицу Фёдора пробежала тень.

– Билеты хранятся в одном из учебных вагонов, – сказал он. – Нам стоит поторопиться.

Флинн оглянулась на Пегс и Касима. Краем глаза она заметила, как помрачнело лицо Фёдора, когда она помахала рукой, подзывая их из другого конца вагона.

– Привет, кочегар, – кивнула Пегс, приветствуя Фёдора.

Касим ничего не сказал, молча рассматривая его лицо в копоти.

– Привет, – сухо ответил Фёдор.

Флинн не могла определить, воинственно это прозвучало или разочарованно.

– Идём, – позвала она.

Они вчетвером отправились в сторону паровоза. На взгляды Фёдора она не обращала внимания. До отбоя оставалось ещё девять минут.

Они вошли в первый вагон для самостоятельных занятий – и оказались там не одни.

Гнев Фёдора

Оба учебных вагона выглядели так, словно их в спешке покидали после наступления темноты. В этих помещениях павлины занимались во второй половине дня. Повсюду валялись ручки, блокноты и банки имбирснафа, которые при резких толчках, грозя упасть, покачивались из стороны в сторону.

В проход между партами, тихо жужжа колёсиками, словно сама по себе выкатилась банкетка и несколько секунд ездила там туда-сюда в такт движению поезда. Флинн замерла.

– Билеты хранятся в следующем вагоне, – проходя вперёд, пояснил Касим.

Над партами и банкетками сгустилась мёртвая тишина, такая плотная, что Флинн еле дышала. Она сделала несколько шагов вслед за Касимом, и тут Фёдор взял её за руку. За одной из ширм, отделяющих парты друг от друга, проступила тень.

Флинн затаила дыхание. Силуэт за ширмой продолжал расти, пока в проходе не появилась Гарабина. В руках она держала необычной формы карманный калькулятор и пожелтевшие от времени листы бумаги. В первую секунду Флинн подумала, что Гарабина просто поставила перед собой цель получить звание самой старательной ученицы года. Но потом она осознала, что бумаги в руках Гарабины очень похожи на те, что были у мадам Флорет.

Взгляд Флинн перескочил на Пегс, которая не сводила с бумаг округлившихся глаз.

– И что вы тут потеряли? – Гарабина говорила таким же испуганным голосом, как и мадам Флорет: словно чувствовала себя застигнутой врасплох. Затем её взгляд упал на Фёдора. – Похоже, ты ошибся отделением, кочегар.

– Не тебе меня учить, ханк, – буркнул Фёдор. – А теперь проваливай. – Он потянул Флинн за собой. Та оторопела. Кто такой ханк?

– Ты ещё будешь меня оскорблять?! – В лице Гарабины что-то дрогнуло, но она не тронулась с места. – Со мной такое не пройдёт, замараха. Ну, а вы? – Она по очереди ткнула пальцем во Флинн, Пегс и Касима. – Ну прямо соловей, попугай и селезень.

Брови Касима поползли вверх почти до синих волос. Картинным жестом он указал на Гарабину:

– Ну прямо индюшка надутая.

Гарабина задохнулась от возмущения. Несколько секунд Флинн наслаждалась картиной этого безмолвного негодования, а затем по всему составу поплыл тихий, мелодичный звук гонга. Десять часов.

– Вот чёрт! – пробормотала Флинн, когда вечернее освещение с лёгким потрескиванием переключилось на приглушённое ночное. Вагон мгновенно наполнился тенями, холодом и мыслями о возможности исчезновения.

– Надеюсь, вы сейчас не собираетесь отправиться куда-нибудь ещё? – Гарабина не отступала ни на сантиметр. – Было бы чудовищно глупо. Вы же знаете, что это запрещено.

Флинн вспомнила о деньгах и старых записях, которые Гарабина получила от мадам Флорет, и подумала: «Кто бы говорил!»

Из глубины вагона раздался вялый голос:

– Но ведь тот, кто по собственной воле идёт работать в кочегарку, и так не большого ума. Как и те, кто с ним водится.

Флинн прищурилась. Между двумя ширмами, почти растворяясь в темноте, сидел парень, сосед Гарабины по столовой. Различить можно было лишь его обращённое к ним светлое луноподобное лицо.

– Да это же Стуре Аной, – прошептал Касим. – Тот ещё идиот.

И тут как раскаты грома прозвучал голос Фёдора:

– А, вот оно что! Я-то считаю, что тем, кто по ночам занимается какими-то тёмными исследованиями, место скорее в Доме теней. Вот это и будет по уму, нет?

Мгновенно наступила гробовая тишина. Экспресс громыхал по рельсам, и перестук колёс был единственным звуком в темноте. Наконец Пегс с шумом выдохнула, словно посреди вздоха забыла, как это правильно делается.

Медленно, очень медленно Стуре Аной выкатился на своей банкетке на середину прохода.

– Требую сатисфакции! – прошипел он. Взгляд его светло-голубых, как у хаски, глаз пересёкся с угольным взглядом Фёдора.

Сатисфакция… Отмщение? Флинн, ничего не понимая, переводила взгляд с него на Фёдора.

– С радостью, – сквозь зубы процедил Фёдор, и слово угрозой повисло в воздухе. – В это же время, ровно через неделю. Не опаздывай.

– Не волнуйся, – прошипел Стуре. – Если требуется поставить на место кого-то вроде тебя, я всегда готов.

С этими словами он опять скрылся за ширмами.

– Пойдём, – тихо сказала Флинн и, протиснувшись мимо Гарабины, открыла вагонную дверь. В лицо им ударил ледяной ветер.

Под покровом темноты Флинн, Пегс, Касим и Фёдор проскользнули ко второму вагону для самостоятельных занятий. По дороге им никто не встретился, кроме одной парочки семнадцатилетних, уединившейся в тамбуре, чтобы спокойно пообниматься в полумраке наружного освещения.

– Фёдор, что это сейчас было? – спросила Флинн, когда они проходили мимо парочки. – Что за фигня с тенями?

Фёдор ничего не ответил.

– Дом теней, – поправила Пегс. – Официальное название Домус Делектус. Это ещё одна школа. Фёдору, наверное, жить надоело, если он употребил это слово как ругательство. Говорят, это самое жуткое место на свете. По слухам, ученики становятся там бесчувственными марионетками, которых интересуют только деньги и власть.

Где-то вдалеке раскаркались вороны. Флинн, пытаясь согреться, потёрла руки.

– А при чём тут сатисфакция? – спросила она, обернувшись к Фёдору, в то время как Пегс и Касим уже вошли в вагон. – Вы же не собираетесь драться на дуэли?

Здесь, в ночном тумане, это странное предположение показалось ужасающе реальным.

– Собираемся, – хрипло сказал Фёдор и прибавил, обгоняя Флинн: – Я проучу этого Стуре. Давно пора. Может, тогда павлины наконец-то научатся принимать меня всерьёз.

Ветер унёс его слова. Флинн пристально смотрела ему вслед, не зная, что и думать.

– В жизни не слыхала ничего глупее, – в конце концов определилась она, остановившись как раз рядом с обнимающейся парочкой. – Вы оба, видать, совсем спятили.

Павлины рядом с ней возмущённо подняли головы.

– Подрасти сперва, – парировала девушка, и они с её кавалером удалились в конец состава.

Флинн не обратила на них никакого внимания. Фёдор придержал перед ней дверь второго вагона для самостоятельных занятий, стараясь не смотреть в её сторону. С яростно бьющимся сердцем Флинн вошла внутрь.

– Стуре ещё более чокнутый, чем Фёдор, – сказал Касим, слышавший их разговор. – Если речь идёт о мышечной силе, то Фёдор любому фору даст.

Фёдор, снявший с ремня фонарик, чтобы осветить помещение, тут же направил луч света вниз.

– То есть ты хочешь сказать, что я сильный, но тупой? – По хриплому голосу и складкам на лбу можно было догадаться, что ещё немного – и он взорвётся. – То, что я не стараюсь на каждом шагу облегчить себе жизнь, ещё не означает, что я глуп. – Его голос грозно гремел по вагону, словно предвестие бури.

Сейчас Флинн страшно хотелось, чтобы Фёдор был не просто непавом, как она, а настоящим павлином. Вряд ли он так бы злился на павлинов, если бы сам был одним из них. Зря она попросила Фёдора о помощи – вместе с Пегс и Касимом, – это всё равно что поместить ворону в одну клетку с двумя комнатными птицами.

– Ну вот что. – Она пнула парту своим грубым ботинком. Все, включая Фёдора, вздрогнули. – Я здесь из-за Йонте. Из-за билетов. И лучше я буду всё делать одна.

Флинн потянулась замёрзшей рукой за фонариком.

Фёдор не сводил с неё глаз. «Останься, пожалуйста, останься, – пронеслось в её сознании. – Пожалуйста, останься и помоги мне искать!»

Летели секунды. «Он останется, – подумала Флинн, – он обязательно останется».

Но Фёдор швырнул фонарик на пол. Луч света затанцевал по вагону, по очереди выхватывая их лица: испуганное – Пегс, в ужасе – Касима, искажённое гневом – Фёдора. А потом – лицо Флинн, совершенно несчастное. Фонарик, позвякивая, подкатился к её ногам.

Не говоря ни слова, Фёдор тяжело зашагал в направлении спальных вагонов. Флинн слышала, как затихли его шаги, а затем хлопнула вагонная дверь. Флинн вздрогнула. Звук был глухой, дребезжащий, точно такой же раздался и у неё в душе. Словно разбилось что-то, в чём прежде была трещина.

Последовавшую за этим тишину переполнял ужас. Затем Касим встряхнулся, как мокрый пёс.

– Проклятие, – сказал он. – И что теперь?

– Теперь, – повторила Флинн, – теперь я продолжу поиски. – Она была разочарована, сбита с толку и очень возбуждена. Но что делать – речь шла не только о ней самой. Речь шла о Йонте, которому, возможно, грозит опасность. Иначе он давно бы уже дал о себе знать. Ей нужно взять себя в руки.

– Нет, – покачала головой Пегс, – мы продолжим.

Она нагнулась за фонариком и направила луч, как это делал Фёдор, на потолок. Там, чего Флинн до этого не заметила, было налеплено множество билетов.

Потолок походил на спину какого-то сине-зелёного чешуйчатого зверя. Старые золотые билеты по углам потолка уже отлеплялись, но более новые, беспорядочно наклеенные поверх, ещё крепко держались на своих местах. Вагон полнился тихим хрустом.

– Да их тут тысячи! – в ужасе выдохнула Флинн. – Билет Йонте могли давно залепить новыми!

Пегс покачала головой.

– Видны билеты вплоть до 1933 года, – сказала она, садясь за одну из парт и откидываясь на спину. Ожерелье на ней тихонько звякнуло, а юбка зашуршала. – Видишь? Билеты становятся золотыми, когда их обладатель умирает. Как вон там: Хельмут Ньютон и Айзек Азимов, оба учились в поезде больше чем три четвери века назад. Билет Йонте должен быть одним из сине-зелёных поверх тех. – Пегс болтала ногами, словно лежать на парте ей ужасно нравилось.

Флинн охватил страх.

– А если нет? – прошептала она. – Вдруг мы найдём билет Йонте… а он золотой?

Пегс и Касим ответили ей пугающим молчанием.

Касим тихонько отодвинул в сторону несколько книжек и лёг на парту рядом с Пегс, положив руки под голову. Немного поколебавшись, Флинн сделала то же самое.

Луч света скользил по ещё видимым билетам. Бесчисленные имена, бесчисленные жизни на борту поезда…

– Розалинд Франклин, Фридрих Штовассер, Рег Уайльдер, Файви Мустаки… – бормотала Флинн.

Через некоторое время луч фонарика скользнул по билету с датой поступления двухлетней давности. Не веря своим глазам, Флинн поднялась, чтобы присмотреться повнимательнее. В центре стояло имя «Фёдор Куликов».

Флинн с шумом вдохнула воздух, словно тайну, которая всё это время стояла между ними. Фёдор получил билет?!

Он мог бы спокойно избежать всех этих стычек между обслуживающим персоналом и павлинами, мог бы быть учеником Всемирного экспресса.

У него был выбор – и он принял неверное решение.

Может, именно поэтому он так раздражается. Потому что сам это понимает.

Внутри у неё всё болезненно сжалось.

Целый час Флинн, Пегс и Касим лежали на партах, глядя вверх на шелестящий билетами потолок так, словно лежат под кроной какого-то дерева, на улице, ночью. А светлые буквы на сине-зелёном фоне светились как звёзды, нашёптывая им на ухо истории из прошлого. Они пропутешествовали лучом фонарика по каждому из бесчисленного множества билетов. Они нашли билеты нынешних учеников, а также большинства учителей и несколько действительно очень старых. Только одного билета они не нашли: билета Йонте.

Всемирный экспресс пыхтел по ночным Альпам, окружённый с обеих сторон крошечными огоньками деревень и вздымающихся до небес замков, а Флинн чувствовала себя такой растерянной, как редко когда прежде.

Йонте точно был здесь. Но, судя по всему, следы его пребывания в поезде кто-то уничтожил.

Когда Флинн незадолго до полуночи вернулась к себе в купе, мадам Флорет там ещё, к счастью, не было. Флинн заползла под одеяло и закрыла глаза. Их жгло от усталости и тоски.

Через два часа Флинн в ужасе проснулась, оттого что, дребезжа, откатилась дверь и в купе проскользнула худощавая тень мадам Флорет. Зашуршало одеяло, а потом снова всё стихло.

Флинн тяжело вздохнула. Билет Йонте пропал так же бесследно, как и он сам, и это обстоятельство лишило её этой ночью покоя. Снова и снова ей снилось, что её мысли – это летучие мыши, которые запутались у неё в волосах.

Но времени ломать голову над судьбой Йонте у Флинн не оказалось, потому что следующее утро началось для неё с неожиданности.

– Флинн, ну как, освоилась?

Голос прозвучал в коридоре, когда Флинн вышла из ванной комнаты. Она отрешённо убрала с глаз только что расчёсанные волосы. От хвоста поезда ей навстречу шёл Даниэль. «Угадай с трёх раз, что он там делал», – подумала Флинн, заметив пачку сигарет, выпиравшую из кармана его жилета.

– Прекрасно! – сказал он, не дожидаясь ответа. – Я определил тебя к павчатам. Так мы называем наших первоклассников. Правда, учебный год начался в январе, но они всё ещё такие же неуверенные, как и ты. – Он смотрел на неё так, словно рассчитывал на бурный восторг.

Флинн понадобилось время, чтобы понять, что он имеет в виду.

– Мне нужно ходить на занятия? – Она собиралась найти брата, а не вагон, где преподают математику. – Но я же непав, а не настоящий павлин. У меня нет билета, – напомнила она ему. – Я ведь не какая-то там суперодарённая и тому подобное.

У Даниэля на лбу появились складки.

– В пятницу я сказал «большое будущее», а не «суперодарённые». Чтобы учиться во Всемирном экспрессе, не требуется никакой сверходарённости. В тебе должны быть заключены возможности. Это не одно и то же. – Он взглянул на свои видавшие виды часы на запястье. – Через двенадцать минут у тебя урок. Поторопись, если ещё хочешь успеть позавтракать.

– Но во мне не заключено никаких возможностей, – упрямилась Флинн. – И у меня нет билета.

Даниэль, казалось, не желал слушать её возражения. Положив руку ей на плечо, он повёл её по коридору через спальные вагоны учеников.

– Этот поезд взрастил некоторых выдающихся персонажей мировой истории, – начал он свою лекцию. – Деятелей искусства. Учёных. Философов. Авантюристов. Даже политиков. Во всех областях понемногу. – Замолчав, он посмотрел на Флинн в упор. – Неужели тебе не хочется выяснить, не одна ли ты из них?

– У меня нет билета… – растерянно повторила Флинн.

– Да-да, конечно, тебе страшно, это естественно, – Даниэль продолжил лекцию. – Но сама фамилия уже предназначает тебя для великих свершений. Нахтигаль. У нас был кое-кто с такой же фамилией, как у тебя.

Флинн вскинула голову.

– С такой же фамилией?! – воскликнула она. – Правда?!

Значит, так и есть! Йонте оставил-таки следы своего пребывания здесь. Флинн просто нужно было спросить об этом Даниэля.

Даниэль пристально взглянул на неё:

– Лучше всего будет представить вас друг другу. Поверь мне, это классная личность.

Сердце у Флинн чуть не выскочило из груди. «Мне никакая вера не нужна, я и так знаю!»

Они добрались до последнего спального вагона. Посередине Даниэль остановился и стал быстро пробегать взглядом бесчисленные крошечные чёрно-белые фотографии на стенах. Они были вставлены в золотые и серебряные рамки с маленькими именными табличками по нижнему краю и занимали всё свободное пространство не только между окнами, но и до самого пола под ними и на потолке у них над головами.

– Здесь фотографии большинства выпускников, – сказал он.

Флинн растерянно озиралась. Какое ей дело до выпускников? Йонте сейчас пятнадцать. Но в коридоре, кроме них, никого не было.

– Где он?! – воскликнула она, задыхаясь от волнения.

Едва она договорила, как со стороны фотографий раздалось какое-то потрескивание. Подобно буквам на многочисленных оконных рамах тёмные буковки на рамках фотографий, придя в движение, образовывали новые слова. Имя «Мария Кюри» превратилось в «жажду познания», «Флоренс Найтингейл»[9] – в «озарение», а «Эммелин Панкхёрст»[10] – в «самоопределение».

– Он? – спросил Даниэль, не обращая никакого внимания на потрескивающие рамочки. – Вот что я тебе скажу: если в спальном вагоне мальчишек ты спросишь у Джека Лондона[11], стоит ли тебе в жизни чем-нибудь рискнуть, буквы образуют слова «жажда приключений».

Флинн не понимала, почему в его голосе слышался упрёк.

– Но это же здорово! – неопределённо сказала она.

– Да, но если ты спросишь его, любит ли он пукать в ванной, образуются те же слова. – Даниэль со вздохом провёл рукой по волосам. – Фотографии выпускниц мне нравятся больше. – Он показал на фотографию с надписью «озарение». – Вот ещё одна Нахтигаль.

Флинн ошарашенно взглянула на портрет между Нелли Блай[12] и Партенопой Верни[13]. На нём была изображена женщина в белом чепце и с решительным взглядом. В нижней части серебряной рамки буквы только что опять сложили имя «Флоренс Найтингейл».

– «Найтингейл» значит то же, что и «Нахтигаль», то есть «соловей», – перевёл Даниэль. – Она была сестрой милосердия и совершила революционные преобразования в системе здравоохранения в то время, когда женщины вообще не имели права ни на что революционное. А перед этим она поступила во Всемирный экспресс ученицей, сразу после его основания. Удивительная женщина!

Флинн разочарованно глядела мимо фотографии в окно. Безотрадность опустевших полей равнинной местности была сродни тому, что творилось в душе у Флинн. Она так надеялась увидеть Йонте и услышать его голос! А вместо этого стояла перед фотографией какой-то бывшей ученицы, которая не могла дать ничего более полезного, чем озарение.

Она спросила себя, не догадывается ли Даниэль о её поисках. Может быть, эта фотография должна послужить ей знаком, что в поезде нет никаких других Нахтигалей? Может, он хочет, чтобы она оставила надежду найти Йонте и вернуть улыбку на лицо матери?

– Кто знает, – пожав плечами, сказал Даниэль, – может, однажды и ты совершишь какие-нибудь революционные преобразования. – И, опять не дожидаясь ответа, он потащил её дальше по коридору. – И совершенно не обязательно в здравоохранении. – В его голосе не слышалось никакой иронии, и на долю секунды – не важно, что у неё не было ни билета, ни планов, – Флинн уверилась, что сделает это. Что-то изменит в этом мире. – Очень хорошо, – сказал Даниэль, словно прочитал по лицу её мысли. Он сунул ей в руку большую ламинированную карточку, напомнил о завтраке и оставил стоять в компании всех этих фотографий выпускников школы.

Флинн смущённо и озадаченно смотрела ему вслед. Она понятия не имела, где точно через несколько минут начнётся занятие. По счастью, ламинированная табличка дала ей нужную информацию. Там было написано:

Расписание уроков 1-го года обучения
С 8:00 до 12:30 час.
Понедельник: героизм
Вторник: поведение
Среда: боевые виды спорта
Четверг: стратегия и уверенность
Пятница: коммуникации

Флинн не могла понять, что нагоняло больший страх – боевые виды спорта, стратегия или поведение? Она не сомневалась, что провалится уже на героизме.

Мимо неё в спешке проскочила группа старших павлинов с книгами и кожаными сумками под мышкой.

– Прочь с дороги, желторотик! – ухмыльнулся светловолосый долговязый парень, вырвав Флинн из её мыслей. Но теперь она хотя бы знает, где будет проходить урок: явно в вагоне, полном кубков и грамот на стенах, над дверью в который она в пятницу прочитала надпись золотыми буквами «Героизм». И Флинн тронулась с места, увлекаемая перестуком колёс и отдельными, как и она, припозднившимися павлинами.

Там, где дым

Для завтрака у Флинн в это утро не было ни времени, ни аппетита. С бурчанием в животе она промчалась по осеннему сырому холоду между учебными вагонами, пока не оказалась наконец в тамбуре вагона «Героизм».

Когда она входила в вагон, сердце у неё бешено стучало. Её встретили приглушённый гул голосов, смех и шуршание бумаги. В помещении размером с целый вагон сидели всего семеро учеников. Флинн с облегчением заметила среди них и Пегс – она сидела за партой во втором ряду и что-то лихорадочно чиркала в своём альбоме для эскизов.

Остальные павлины, похоже, были заняты тем, что просматривали свои записи за прошлый понедельник. Они выглядели бодрыми и, казалось, с нетерпением ожидали урока. Да и сама классная комната смотрелась волшебно и привлекательно, совсем не так, как классы в прежней школе Флинн. Вместо мигающих неоновых ламп и засохшей жвачки, налепленной внутри парт, здесь стояли настольные лампы для чтения, стены были облицованы блестящими панелями, на стеллажах мерцали кубки, старые медали и ещё какие-то странные штуковины, напоминающие о великих делах бывших павлинов. Например, там стояли две медные катушки размером с ладонь, между которыми с треском метались молнии, вставленные в рамочки грамоты лауреатов Нобелевской премии и время от времени ярко вспыхивавшая лампа в форме бумажного фонарика.

Взгляд Флинн, скользнув вдоль стеллажей, обратился к размытому пейзажу за окнами. Экспресс, окутанный печально моросящим дождём, проезжал теперь мимо живописных деревенек. Вдали, еле определимое, виднелось Средиземное море. Этим утром в поезде было явно уютнее, чем снаружи.

Флинн медленно прошла по проходу, по обеим сторонам которого выстроились в ряды старомодные парты. Было чисто, хоть языком лижи, а в воздухе стоял свежий терпкий запах папоротника и серы. По потолку, искрясь и перешёптываясь, скользили созвездия.

Флинн радовалась, что место во втором ряду рядом с Пегс ещё никто не занял.

– А ты что здесь делаешь? – удивлённо спросила Пегс, когда Флинн робко села рядом с ней.

Вздохнув, Флинн заглянула в ящик под партой. Там лежали большой коричневый блокнот для записей, Атлас для любознательных путешественников, какой-то доисторический калькулятор, сводный справочник исторических дат в форме диска, циркуль и письменные принадлежности: карандаш, шариковая ручка и одна из тех толстых перьевых ручек, которые Флинн больше ни за что не собиралась брать в руки в присутствии других людей.

– А ты что здесь делаешь? – раздалось эхом с другой стороны прохода, где сидел Касим, в эту минуту рассматривавший маленькую золотую медаль, очевидно похищенную им с какого-то стеллажа.

Флинн молча достала блокнот для записей. На первой странице корявым почерком было написано:

«Собственность Флинн Нахтигаль,
С разрешения Даниэля Уилера,
Двенадцатого директора Всемирного экспресса».

И ниже:

«Воспользуйся этим с толком».

Флинн ощущала в душе одновременно счастье и горечь. Впервые в жизни кто-то поверил, что она сумеет совершить что-то важное. Но что? Ей осталось провести в поезде всего несколько дней. И за это время она, кажется, не способна даже найти брата.

– Флинн, – опять осторожно вернулся к теме Касим, – что ты здесь делаешь?

– Попусту трачу время, – наконец отозвалась Флинн, с унылым видом поглаживая прохладный кожаный переплёт. – Думаю, Даниэль просто хочет держать меня под контролем – на случай, если мадам Флорет права и я собираюсь в поезде что-то разнюхивать.

– Ну, тут она не очень ошибается, да? – лукаво улыбнулся Касим. В его глазах светилось воспоминание о прошлой ночи.

Флинн, бурча, убрала блокнот:

– Я всего лишь хочу найти брата. Если это запрещено, то здешние законы срочно требуют пересмотра.

– Это ещё с какого перепугу? – с сарказмом поинтересовался Касим. – И что же, интересно, во Всемирном экспрессе запрещается? Кроме фанатских футболок, синих волос, писанья из окна, беготни по коридорам, шума после отбоя, разговоров на уроках, современной техники…

Перечисление прервал долгий звук гонга, оповещающего о начале занятий. Касим со вздохом прислонился к окну рядом с партой, спрятав золотую медаль в потёртом рукаве школьной формы.

На фоне павлинов в сине-зелёных рубашках Флинн чувствовала себя в клетчатой красно-оранжевой не в своей тарелке и надеялась, что преподаватель не обратит на неё внимания.

Павлин за партой позади Флинн выпрямился на своей крутящейся банкетке, как дрессированный пудель. Флинн тайком покосилась назад. Это была Гарабина.

– А эта что здесь забыла? – прошептала Флинн. – Даниэль сказал, что здесь первый класс. Павчата.

– Гарабина тоже павчонок, – прошептала в ответ Пегс. – Она только изображает, будто намного старше.

Флинн сникла:

– Неужели и Гарабине всего тринадцать?!

Сама она, вероятно, и через сто лет не будет выглядеть такой уверенной и в каком-то смысле осведомлённой, какой Гарабина кажется уже сейчас.

Было ровно восемь, и секунда в секунду в класс вошла преподавательница героизма. Это была… мадам Флорет. У Флинн сердце ушло в пятки. Теперь она поняла, почему у Касима на лице появилось такое раздражение.

Без всяких приветственных слов мадам Флорет промаршировала по вагону и опустила все восемь рулонных штор. Вагон тут же погрузился в полумрак; в щели, разрезая пространство на полоски, прокрадывалось лишь несколько слабых солнечных лучей. Флинн поняла, что лампы здесь на столах не для украшения.

Мадам Флорет ещё не успела завершить обход рулонных штор, как вверх потянулась рука Гарабины.

– Простите, мадам, – с наигранной невинностью сказала Гарабина, – но я не знала, что теперь на занятия не обязательно приходить в форме. Или для Флинн Нахтигаль этот закон тоже не писан?

Флинн в душе застонала. Почему Даниэль вместо этого дурацкого блокнота не положил ей сине-зелёную блузку?! В золотую крапинку, как у всех девчонок? В тусклом свете вагона всё вокруг было сине-зелёным от одёжек, которые Кёрли, не разбирая, скопом закидывал в стиральную машину.

– Вы, как всегда, очень внимательны, Гарабина, – похвалила мадам Флорет. Не глядя на Флинн, она обратила колючий взгляд на класс. – Флинн проведёт с нами только следующие две недели – как боль, случайно залетевшая в открытое окно, – поэтому нет смысла тратиться на школьную форму. Прошу заметить, это слова Даниэля.

Флинн не сомневалась, что мадам Флорет имела в виду моль, а не боль, и что Даниэль ничего такого про неё не говорил. Однако, несмотря на горящие уши, она держала язык за зубами, пытаясь не обращать внимания на злобное замечание Гарабины:

– Ничего, Нахтигаль, видно у них просто не нашлось для тебя подходящей формы – где же достать сине-зелёную блузку в клетку!

Флинн кипела от ярости и стыда, но упорно молчала, потому что мадам Флорет уже опустила доску. Пегс бросила на неё утешающий взгляд, а Касим закатил глаза, давая понять, что Гарабина несёт вздор.

– Кто-нибудь скажет, где мы остановились на прошлой неделе? – громко обратилась к классу мадам Флорет.

Стуре Аной, сидящий в первом ряду, ответил, не поднимая руки:

– На жизнеописании Джорджа Стефенсона. Он создал Всемирный экспресс. Для этого он изобрёл…

– …магическую технологию, большое спасибо, – перебила его мадам Флорет, беря мел.

Флинн заворожённо смотрела, как она быстро рисовала на доске круг с чем-то похожим на пропеллер с тремя лопастями.

За спиной Флинн Гарабина с таким усердием царапала что-то в своём блокноте, что Флинн, несмотря на резкий голос мадам Флорет, ясно слышала скрип пера.

– В 1831 году Джордж Стефенсон обнаружил, что для создания Всемирного экспресса ему нужен новый вид магии, – начала лекцию мадам Флорет и подписала под нижней лопастью пропеллера «старая магия».

Пока мел скрипел по шиферной поверхности доски, Флинн наклонилась к Пегс.

– Разве по понедельникам в расписании не героизм? – тихо спросила она. Из-за всего происходящего в данный момент Всемирный экспресс казался Флинн скорее какой-то чокнутой школой для волшебников.

Пегс неопределённо кивнула, не отрывая взгляда от доски.

– Я с начала учебного года всё жду, когда же мы наконец будем говорить о Джордже Стефенсоне! – прошептала она. – Он гений. Он не только создал этот поезд, – она быстро ткнула ногой в пол, – но и позаботился о том, чтобы экспресс не сталкивался с другими поездами и чтобы все ученики могли понимать друг друга, хотя все мы из разных стран. Он установил, как отбирать учеников, и сделал так, что посторонние не видят поезда, и…

– …что здесь не место людям вроде Хтигаль, – перебил ледяной голос. Они подняли головы. Мадам Флорет стояла прямо у парты Флинн, выстукивая мелком по старому дереву какую-то беспокойную мелодию.

Тук-тук-тук-тук!

– А может, я здесь всё-таки на своём месте, – вырвалось у Флинн, и она сама услышала, как отчаянно и безнадёжно прозвучали её слова.

Мадам Флорет с напряжённым выражением лица проигнорировала это замечание. Выдвинутый вперёд подбородок и поднятые брови создавали впечатление, что она с трудом выносит присутствие Флинн.

– Хафельман, – сказала она, – вы с Хтигаль вполне можете удовлетворить вашу тягу к общению в тамбуре. В течение четверти часа. Рекомендую вам обсудить муть этого урока.

Хлопнув в ладоши, она подняла доску, чтобы Флинн и Пегс смогли, пройдя под ней, покинуть вагон.

– Она ведь хотела сказать «суть», да? – прошептала Пегс, когда они вышли наружу.

Едва выйдя в тамбур, Пегс, зажмурившись под моросящим дождём, через окошечко в двери мельком заглянула в вагон.

– «Муть этого урока»! – передразнила она мадам Флорет. – Ха! Какой позор, что именно она преподаёт героизм. Этот предмет мог быть самым увлекательным в школе, если бы его вёл преподаватель, которого интересует что-то ещё, кроме магической технологии. Я с января всё спрашиваю себя: почему мадам Флорет работает во Всемирном экспрессе, а не в Медном замке? – Увидев непонимающий взгляд Флинн, Пегс добавила: – В Медном замке получают образование тинкеры. Это магические технологи. Они целыми днями создают всякие штуки вроде нашей пневматической почты. Вообще-то научиться создавать такое может каждый. Магия и так везде. Она как электричество. – Она подняла руки, словно собиралась выудить чистую магию из воздуха. – Я это знаю, потому что мадам Флорет постоянно твердит об этом, хотя на занятиях по героизму она вообще-то должна говорить о героях. – Пегс поморщилась. На повороте поезд хлестануло особо сильным шквалом ветра, и она быстрым движением придержала обруч в волосах.

Флинн, не отводя взгляд от Пегс, разглядывала её белоснежный, будто фарфоровый, профиль.

– Так, значит, этот Стефенсон, который основал Всемирный экспресс, был тинкером? – уточнила она. – А я-то думала, что он, наверное, волшебник.

Пегс опять наморщила нос, потому что ей на лицо шмякнулась большая капля дождя.

– Он был человеком, владеющим магией, – сказала она таким тоном, словно считала слово «волшебник» чем-то неслыханным. – Во времена Стефенсона ещё не существовало никаких тинкеров. Он был последним владеющим магией человеком. – объяснила она. – То есть он мог заглядывать в будущее и телепортироваться, и вообще делать всё, что хотел. Для этого ему требовалось только пальцами щёлкнуть. – Она повернулась спиной к паровозу, чтобы защититься от промозглого ветра.

Флинн, прищурившись, вглядывалась во французские пейзажи. Вблизи железнодорожного полотна шумела какая-то широкая река, а вдалеке рядом с быками, запертыми на огороженном пастбище, на лугу паслись дикие лошади.

Флинн вздохнула. Она бы всё отдала, чтобы владеть магией, как Стефенсон. Тогда бы она уж точно смогла стать кем-то особенным. И найти Йонте, обладая магическими способностями, наверняка не составило бы труда.

Флинн уже совсем озябла, когда дверь вагона наконец открылась. Но открыла её не мадам Флорет, чтобы впустить их обратно. В тамбур вышел Касим. Глаза его горели восторгом.

– Я ей сказал, что «перрон» – это «перрон», а не «патрон», и что надо говорить «бой часов», а не «убой часов». Она была мне так благодарна, что отправила на четверть часа отдохнуть. Это наверняка войдёт в мой список. – Он не пояснил, что это за список, а Пегс подала Флинн знак ни за что об этом не спрашивать.

– Но ты ведь не относишься к этому всерьёз, правда? – только и заметила Флинн, поглубже втягивая руки в рукава рубашки.

Касим ещё ничего не успел возразить, а Пегс, наклонившись поближе к Флинн, прошептала:

– Потому что он ужасно учится.

– Даже если и так, – беззаботно сказал Касим, – я по крайней мере могу повторить всё, что мадам Флорет рассказывала нам о магической технологии.

Брови Пегс взлетели до самых её светлых волос.

– Вот не надо! – сказала она с таким видом, будто не собиралась дальше углубляться в эту тему. – Мы павлины, а не тинкеры!

Но Касим уже начал рассказывать. Таким голосом, словно читал какую-то сказку, он поведал ей о механических сборных фигурках, которые с радостью купил бы сам, и о рамках Бэббиджа, в которые были вставлены фотографии выпускников. Он вошёл в раж и без остановки перечислял всё, что выучил. У Флинн возникло подозрение, что своими познаниями он хотел произвести впечатление на Пегс.

– Понимаю, – время от времени повторяла Флинн. На самом же деле ей казалось, что она ничего не понимает. Она не понимала, как Йонте мог отказаться от жизни во Всемирном экспрессе – от жизни где-то между магией и чудесами техники. Она не сомневалась: брат исчез из поезда не по своей воле. И мадам Флорет наверняка знала об этом гораздо больше. Но кто же охотно признает, что у него в поездке пропал ученик?

Когда по составу прозвучал гонг на перемену, мадам Флорет впустила троицу обратно. Флинн, потирая ледяные от холода руки, села на своё место. Большинство павлинов вышли из вагона, а оставшиеся болтали друг с другом при приглушённом свете настольных ламп.

Флинн взглянула на доску. Лопасти пропеллера в меловом круге были исписаны многочисленными объяснениями.

Судя по всему, мадам Флорет действительно больше интересовалась магической технологией, чем героизмом. Флинн считала, что это больше подходит учительнице, которая с гладким конским хвостом и кожаными очками на голове скорее напоминала какую-то безумную учёную-экспериментаторшу.

– Слушай, – сказала она Пегс, – а нельзя ли с помощью всего этого сделать ещё больше?

– Ты о чём? – спросила Пегс. Она только что приподняла одну из штор, чтобы, глядясь в отражающее оконное стекло, пригладить растрепавшиеся волосы.

– Ну, с помощью магической технологии, – сказала Флинн, в то время как Пегс опять опустила штору и подчёркнуто медленно открыла ящик под партой. Флинн смотрела, как она достаёт свой альбом для зарисовок и отвинчивает крышку флакончика туши для рисования. Очевидно, разговаривать на эту тему она больше не собиралась. – Электричество тоже можно использовать не только для того, чтобы включать свет, – упорно продолжала Флинн. Ей вспомнился нищий в Мадриде. – Может, с помощью магической технологии можно изобрести что-то, что победит бедность или… или покажет мне путь к Йонте, – тихо добавила она. Она и сама не представляла, что это может быть, – но ведь несколько дней назад она вообще ничего не знала о магической технологии!

– Помолчи! – Пегс опасливо оглянулась по сторонам, но никто не обращал на них внимания. – Я же уже сказала, что ты не должна говорить о Высшей магической технологии.

Флинн наморщила лоб.

– Но почему? – Ей казалось очень странным, что нельзя говорить о том, что объясняла учительница – хотя бы в общих чертах. Рисунок на доске выглядел сложно, но довольно безобидно.

– Думаю, потому, что это не входит в программу нашего обучения, – резко ответила Пегс.

– Думаю, потому, что это опасно, – поправил Касим. Когда мальчишка у них за спиной поднял взгляд, он перекатился на своей банкетке через проход к ним и тихо сказал: – Ходят слухи, что много лет назад с этим перестарался один парень по имени Хинрих Ханк. Вообще-то он хотел выучиться в Медном замке на тинкера, но получил билет во Всемирный экспресс и решил всё-таки учиться здесь, в поезде. Проблема в том, что он не мог держаться в стороне от магической технологии. И, по-моему, не удивительно, – он показал на исписанную доску.

– Мадам Флорет нам рассказывает только о безопасных вещах. А Хинрих Ханк нарушал правила и тайком мастерил машину для путешествий во времени. Если хочешь знать моё мнение – нечто прямо противоположное безопасности. Эта штуковина взорвалась посреди ночи, и больше его никто не видел. С тех пор его имя служит для обозначения всех ботаников, повёрнутых на вещах, к которым лучше не прикасаться.

И больше его никто не видел.

Флинн моментально вспомнилось смеющееся лицо Йонте, и она даже испугалась. Что, если и он нарушил правила?

– Значит, они его выгнали? – хрипло спросила Флинн.

– Я знаю, о чём ты подумала, – сказал Касим. – Но если бы они по той же причине выгнали твоего брата, он бы ведь, наверное, вернулся в Бидервурстель.

– Брошенпустель, – поправила Флинн.

– Будь здорова, – сказал Касим.

Флинн покачала головой:

– Я не чихала. Место так называется – Брошенпустель.

Уголки губ у Касима дрогнули:

– Звучит, скорее, как название ядовитого гриба.

Пегс опять приподняла штору, и Флинн со вздохом взглянула на дикий бескрайний горный пейзаж за окном.

– И ощущение там такое же, – призналась она.

Флинн собиралась высказать сомнение, что Йонте стал бы туда возвращаться, но тут тихий голос рядом с ней сказал:

– Магической технологией можно весь мир вверх дном перевернуть. Мадам Флорет предупреждала нас в январе. Тебе лучше остерегаться таких вещей, Флинн Нахтигаль.

Флинн подняла глаза. У её парты стоял Стуре Аной, давая понять Касиму, чтобы тот пропустил его. Рукава его рубашки были такими же линялыми, как и у Касима. Круглое лицо и мягкие движения производили гораздо более безобидное впечатление, чем Флинн помнила по прошлой ночи.

– Кто бы говорил! – буркнул Касим, когда Стуре, пройдя мимо него, сел на своё место прямо перед учительским столом. – Не удивлюсь, если они с Гарабиной скоро сотрут нас всех с лица земли каким-нибудь смертельным лучом. Больших ханков, чем они оба, свет не видывал.

Флинн почувствовала, как по спине поползли мурашки.

– А это возможно? – спросила она. – Стереть кого-нибудь с лица земли? Вы думаете, именно это и хочет сделать Гарабина? И для этого мадам Флорет дала ей те старые записи? – Никакой опасности, исходящей от магической технологии, явственно не ощущалось. И всё же серьёзное лицо Стуре выдавало, что она существует.

– А какая ей от этого польза? – отмахнулась Пегс. – Гарабина просто брехунья, а не какая-нибудь суперзлодейка.

Глаза Касима сузились.

– Не думаю, что Гарабине поручено всего лишь приделать новые каблуки к туфлям Флорет, – возразил он.

Когда над поездом вновь поплыл звук гонга, мадам Флорет вернулась на своих высоченных каблуках в класс и до конца урока перечисляла скучные факты о жизни Джорджа Стефенсона на пенсии.

Время до обеда тянулось, по ощущениям, как три жизни. Сразу же после обеда Флинн отправилась в сторону угольного склада, крепко прижимая к себе фонарик Фёдора. Разумеется, при мягком солнечном свете, лившемся в широкие сверкающие окна, она его не включала. Но при мысли о том, что придётся говорить с Фёдором о прошлой ночи, пальцы судорожно сжимали фонарик.

Чем дальше она продвигалась вперёд, тем меньше становились окна, двери здесь были старые, напольные покрытия потёрлись. В этих вагонах, расположенных сразу за паровозом, было всё необходимое для жизни экспресса: здесь хранился уголь и чинились стулья, стирались горы белья и готовились баки еды. Здесь Флинн больше чувствовала себя как дома и в безопасности, чем где-либо ещё в поезде, но представляла себе, что бы подумала Пегс о здешней пылище и спартанской обстановке.

Сразу за кухней располагалась мастерская Кёрли. Повсюду стояли ящики с инструментами, полные удивительных жужжащих приборов. Над ними, в полуметре над головой Флинн, по всему помещению были беспорядочно натянуты бельевые верёвки. Среди огромного количества обычной форменной одежды Флинн обнаружила блузку Гарабины от Кавалли. Она так и не отстиралась, и Флинн не смогла сдержать усмешки. Пусть на уроке Гарабина и одержала победу в этом раунде, но, принимая во внимание испачканную блузку, счёт однозначно вела Флинн.

Она пробралась между чемоданов в багажном вагоне и с усилием открыла дверь в складской. Флинн чувствовала сильное волнение, и сердце её трепетало. Она собиралась поговорить с Фёдором не только о вчерашней ночи, но и о билете. Его билете!

Она надеялась, что он не слишком занят, – и ей повезло: у Фёдора как раз был перерыв, и он, листая книгу, лежал в своём гамаке. Волосы у него стояли дыбом от грязи и пота, а на лице чернели угольные пятна. Его уставшее лицо освещалось полосами лучей, падающих в откинутое окно.

– Мы поднимаемся всё выше в горы, – сказал он, указывая на альпийский пейзаж за покрытыми копотью окнами, когда Флинн подошла ближе. Вдалеке царственно возвышался Монблан, над которым облака висели так низко, будто были единым целым с белоснежной вершиной. – Придётся много угля позакидывать.

Фёдор вновь уткнулся в книгу. Флинн спросила себя, неужели он до сих пор в плохом настроении из-за вчерашнего. Она положила фонарик на одну из полок и сказала «Привет!», оставив его слова без ответа.

– Мы прошлой ночью искали билет Йонте. Ничего. – Она подняла руки. – Никаких следов.

Фёдор опустил книгу.

– Вообще никаких? – Он выглядел удивлённым.

Флинн покачала головой:

– Ты уверена, что вы высветили всё?

– Конечно уверена! – воскликнула Флинн. По язвительному взгляду Фёдора она поняла, что опять говорит как павлин. – Прости, что вчера всё пошло наперекосяк. Но тебе всё-таки не стоило вступать в спор с павлинами – в конце концов, у тебя…

– …дуэль, знаю. – Фёдор провёл рукой по пыльным волосам. – Я спросил Оливера Штубса из второго класса, не мог бы он быть судьёй. Говорят, он классно судит, но он только лыбился как придурок. Я истолковал это как согласие, потому что Штубс всегда только и делает, что лыбится.

Флинн не знала, что на это и сказать. Она говорила о билете Фёдора, а не об этой дурацкой дуэли. Но когда она взглянула на него, та естественность, с которой он воспринимал себя в роли кочегара, заставила её промолчать. Совладав с собой, она сказала:

– Знай, что если нужно, я буду помогать тебе с этой дуэлью.

Фёдор взглянул на неё. Словно внезапно заметив, что говорит с Флинн, а не с каким-то там павлином, он встал и подвинул поближе два позвякивающих ящика с надписью «Чернила, синие, в банках».

– Спасибо. – Флинн села на ящик напротив него как можно дальше. Сидя слишком близко к Фёдору, она не могла сосредотачиваться. – И что?

– Что «и что»? – наклоняясь вперёд, спросил Фёдор.

Флинн начала сердится:

– Чем я могу тебе помочь?

– Ну. – Фёдор, пожав плечами, со вздохом выпрямился. – Тем, что не будешь спорить на мою смерть.

Флинн уставилась на него. Впереди, за стеной вагона, паровоз дал пронзительный свисток. Мимо окон, затемняя помещение, заклубился дым.

– Павлины иногда заключают пари, – пояснил Фёдор с отвращением на лице. – На то, кто свалится с крыши. Человек за бортом: сломана нога, раздроблена рука. Их это всё забавляет.

Флинн не верилось, что кого-то это действительно могло забавлять.

– Фёдор, – сказала она с очень серьёзным лицом, – в чём именно заключается дуэль?

Фёдор смотрел на Флинн изучающим взглядом, словно не мог понять, на многое ли она способна. Со вздохом потерев подбородок, он спросил:

– Ты когда-нибудь слышала о паркуре?

Флинн изумилась:

– Это тот новый вид спорта? Там ещё как-то бегают и прыгают?

– Тебя послушать – так это скука смертная, – с упрёком сказал Фёдор. – Но всё не так. Это искусство эффективного продвижения вперёд!

Флинн непонимающе подняла брови.

– Звучит как цитата из какого-то словаря, – определила она.

Кивнув, Фёдор продолжил:

– Если ты хочешь быстрее всех пробежать по всем двадцати четырём вагонам, не важно, что там попадётся на пути – столы или стеллажи, – паркур может быть опасным. Не говоря уж о соединительных мостиках и тяжёлых дверях. Запретили его не без основания. За это выгоняют из школы. Некоторые передвигаются вдоль вагонов снаружи, повисая на руках. – Наклонившись вперёд, он понизил голос, хотя они были одни. – На прошлой неделе Дарсоу, один из машинистов, рассказывал, что много лет назад кто-то хотел пробежать по крышам. У него, пожалуй, были бы неплохие шансы, если бы при попытке забраться на крышу его не смело вниз веткой дерева.

Флинн почувствовала, как внутри у неё все перевернулось.

– А если и с тобой такое случится? – спросила она.

Фёдор выпрямился.

– С тех пор как я здесь работаю, никому не удалось меня побить. Правда, не сказать, чтобы вызовы шли один за другим, – признался он. – Навык я немного потерял.

– Значит, перед дуэлью тебе нужно тренироваться, – поднялась Флинн в полной решимости поддержать Фёдора. – С чего начнём?

В глазах Фёдора заискрились все те крошечные золотые огоньки, что так завораживали Флинн:

– То есть ты допускаешь, что я могу победить?

– Нет, – сказала Флинн, отодвигая в сторону ящик, на котором сидела. – Я допускаю, что ты можешь грохнуться с крыши и сломать себе шею. Вся эта дуэль до того дурацкая, что я буду помогать тебе тренироваться, чтобы с тобой этого не случилось.

Фёдор посмотрел на неё не то с негодованием, не то с восхищением.

Сквозь оконные щели к ним серым туманом сочился дым. Флинн, вдохнув его запах, на мгновение закрыла глаза. Может быть, её место действительно не среди павлинов. Может, оно здесь, на заднем плане. Там, где дым.

– Тогда вперёд, – сказал Фёдор, отряхивая руки о брюки.

Флинн открыла глаза. Она понимала, что её слова прозвучали так, словно она знает, что делать. Но на самом деле она просто боялась потерять единственного человека, который с момента исчезновения Йонте давал ей чувство дома.

Шёпот плеяд

Во вторник утром, ровно в семь часов, Флинн вырвал из сна громкий дребезжащий звук. Трещал будильник мадам Флорет, допотопная штуковина, беспрестанно с хрипом сообщающая Флинн который час.

Самой мадам Флорет в купе не наблюдалось. Её постель была застелена без единой складочки, и только витавший в воздухе лёгкий аромат серы и папоротника указывал на её присутствие здесь ночью. Флинн, со вздохом заставив себя вылезти из постели, нанесла прицельный удар по верещащему будильнику как раз в тот момент, когда задребезжало новое сообщение: «Семь часов две минуты! Утренний час дарит золотом нас…»

– Хвали день по вечеру, – парировала Флинн. Хриплое верещание умолкло.

На секунду Флинн невольно подумала, что мадам Флорет поставила будильник, чтобы она не проспала занятия. Но даже при всём желании она не могла представить, что учительница заботится о ней. Надев джинсы и синюю рубашку в клетку и проведя пятнадцать минут в ванной комнате, она отправилась в столовую.

В окна коридоров лился рассеянный утренний свет, а в тамбурах между вагонами навстречу Флинн дул на удивление мягкий ветер. Тяжело вздохнув, она вошла в вагон.

При падающем через панорамные окна тусклом свете помещение этим утром выглядело бесцветным. Сверкание графинов на столах приглушал поднимающийся из многочисленных чашек пар, и лишь изредка кое-где в руках павлинов поблёскивали серебряные столовые приборы.

За двумя учительскими столами сидели маленький преподаватель боевых искусств и казавшийся каким-то взвинченным Берт Вильмау. Оба с головой ушли в чтение номера «Экспресса в экспрессе».

В вагоне царила приятная тишина. Большинство павлинов, видимо, привыкли к присутствию Флинн, потому что, когда она положила себе в тарелку ломтик чиабаты и кусочек моцареллы и налила в чашку чай, никто на неё не пялился. Гарабина опять сидела рядом со стойкой самообслуживания, но она, похоже, погрузилась в свои записи по героизму и не удостоила Флинн ни единым взглядом. «Наверное, высчитывает, сколько ещё денег содрать с мадам Флорет, – подумала Флинн. – Или не хочет снова опозориться перед Стуре Аноем». Как и за завтраком в субботу, бледный парень, вызвавший Фёдора на дуэль, сидел на своём месте напротив Гарабины. На Флинн он тоже даже не взглянул, что её очень устраивало.

Она села на своё обычное место в конце вагона и пила чай, поджидая, когда появятся Пегс или Касим. Но Касим вообще не пришёл, а Пегс ворвалась в вагон лишь за три минуты до начала занятий, с заспанным видом, но, как всегда, необычно и пёстро одетая.

– Всю ночь просидела за эскизами костюмов, – радостно сияя, сообщила она и стянула с тарелки Флинн остатки чиабаты. – Касима ещё нет? – Не дожидаясь ответа, она закатила глаза. – Вот вечно он опаздывает! Бежим!

Пока они вдвоём в потоке павлинов пробирались к учебному вагону, где проходило сегодняшнее занятие, Флинн думала о том, что это утро вполне похоже на повседневное. Немножко будничной жизни в эти две недели на борту Всемирного экспресса ей не помешает.

Но когда сообщили о болезни преподавателя по поведению, повседневность очень быстро закончилась.

– Я же только что видела его в столовой, – сказала Флинн, повернувшись к Пегс. – Этот Берт Вильмау выглядел здоровым как бык.

Темнокожий пятиклассник, который принёс первоклассникам эту новость, посмеиваясь, вышел из вагона.

– Подождём, – сказала Пегс, которая тоже не смогла удержаться от смеха. – Вильмау минимум три раза в неделю утверждает, что болен. По-моему, он слегка того. Наверняка Даниэль сейчас уговаривает его всё-таки пойти поучить нас.

Время занятия шло. Флинн, оглядевшись в вагоне, взглянула в окно. Стены в помещении были сплошь завешаны какими-то старинными наглядными пособиями, и средиземноморский пейзаж за окном показался Флинн намного увлекательнее. В бухтах к тёмно-синим озёрам жались деревеньки, а над ними в серое осеннее небо ввинчивались виноградники. Но даже у окон висели старые плакаты, мерцая в тусклом осеннем свете, отчего казалось, будто рисунки на них двигались.

Флинн, моргнув, ещё раз присмотрелась к наглядным пособиям. И действительно – значки на них двигались! Там были руки, беспрерывно представляющие язык жестов, наброски, показывающие, как носят сари и завязывают галстук-бабочку. А ещё – изображения рук в самых разнообразных приветствиях. Флинн заворожённо подняла взгляд к потолку. По светлому дереву в ритме вальса, демонстрируя нужные па, кружились следы ног.

– Думаю, это ужасно интересный предмет, – призналась Флинн.

Когда железную дверь в начале вагона с усилием открыли, Гарабина у неё за спиной вытянулась в струнку.

В вагон залетел прохладный ветер, отчего все выцветшие картинки зашелестели, как отстающая от дерева старая кора.

Берт Вильмау, учитель поведения, был таким худым и жилистым, что при его появлении создалось впечатление, будто внутрь его случайно задуло встречным ветром. Его продолговатое лицо покраснело от нервного напряжения. Железная дверь за Вильмау захлопнулась, и он вздрогнул, словно заключённый, которого заперли в камере.

Пегс рядом с Флинн тихонько хихикнула.

– Ты в таком восторге, потому что картинки полны магии, – объяснила она. – Но про Мяучело этого, к сожалению, не скажешь.

Флинн тут же догадалась, почему Пегс так называет учителя. Берт Вильмау носил слишком узкий джемпер домашней вязки с двумя вышитыми тигрятами, что придавало ему дурацкий вид какого-то мультяшного персонажа.

В вагоне стало тихо. Все ждали, что Вильмау начнёт урок.

– Где Йоунс-Касим? – спросил учитель и повернулся на сто восемьдесят градусов, словно боялся, что Касим внезапно вынырнет у него из-за спины и напугает его.

– Он ещё спит, – подняла руку Пегс.

– Он опять проспал?! – Вильмау казался возмущённым. Он стал копаться в ящике учительского стола, а в это время железная дверь в начале вагона снова открылась, и вошёл Касим.

– Доброе утро, – громко сказал он, проходя на своё место мимо Вильмау.

Коротко вскрикнув, Вильмау вздрогнул и взвился с места.

– Йоунс-Касим! – рявкнул он, высоко подняв свёрнутый в трубочку лист бумаги. – Вам известно, что вы перейдёте в следующий класс, только если в декабре сможете предъявить не больше десяти штрафных палочек!

Флинн в замешательстве переводила взгляд с Вильмау на Касима. Что ещё за штрафные палочки? А самое главное: почему Касим вошёл в вагон со стороны паровоза, а не от спальных вагонов? Не может же быть, что он завтракал, а ни она, ни Пегс его в столовой не заметили!

Похоже, Пегс это тоже удивило.

– Откуда же он пришёл? – наморщив лоб, тихонько прошипела она. – Спальни ведь за нашим вагоном, а не впереди.

– Тише! – Вильмау откашлялся. Быстрым движением он развернул лист бумаги, который держал в руке. Лист был таким длинным, что продолжил разворачиваться и достигнув пола, покачиваясь в такт движению поезда.

– Это список палочек, который ведёт Мяучело, – прошептала Пегс, когда Флинн бросила взгляд на бесчисленные чернильные штрихи, рядами выстроившиеся вдоль прохода на бесконечном бумажном свитке. Эти значки единственные в вагоне не двигались магическим образом.

– Боюсь, Касим столько палочек насобирал, что до конца жизни будет сидеть в первом классе, – определила она.

Флинн быстро сообразила, что список палочек – это попытка Вильмау наказывать за нарушение правил. Если ученик опаздывал (Касим), или во время занятия отпрашивался в туалет (Касим), или ещё каким-нибудь образом нарушал ход занятия (Касим), Вильмау психовал, лицо у него покрывалось красными волдырями, и он ставил в своём списке очередной штрих. О нормальных занятиях в таких условиях и думать было нечего.

И всё же Флинн с интересом узнала, что предмет поведение состоял из двух разделов: «Культура» и «Общество». В разделе «Культура» Вильмау до самой перемены рассказывал, как одеваться и вести себя в разных странах, чтобы не нарываться на неприятности. А говоря об обществе, он использовал наглядные пособия и показывал, как себя вести, если нужно произнести речь или если тебя пригласили на обед из пяти блюд. Флинн стоило большого труда запомнить, в каком порядке нужно использовать столовые приборы. Она срисовала в свой блокнот картинки, о которых говорил Вильмау, хотя не сомневалась, что в Брошенпустеле ей никогда не понадобится знать, как выглядит нож для рыбы.

Когда гонг сообщил об окончании урока, Гарабина ехидно рассмеялась у неё за спиной.

– Ты небось записывала, как вилкой пользоваться, – сказала она, взяв под мышку свой блокнот. – У тебя дома вы картошку ведь прямо в поле едите, да? – Она хрюкнула от смеха, подёргивая носом, как специально обученная для поиска трюфелей свинья.

Стиснув зубы, Флинн мечтала придумать достойный ответ, но была вынуждена признаться себе, что, вероятно, семья Гарабины действительно отличалась более хорошими манерами, чем её собственная.

На её счастье, рядом встал Касим – он поглаживал себя по бурчащему животу, словно уже радостно предвкушал обед.

– Я бы всё возненавидел, если бы мне приходилось так следить за своей фигурой, как тебе, Гарабина, – сказал он с наигранным сочувствием, и троица удалилась обедать, оставив Гарабину стоять где стояла.

В столовой царило большое оживление. Небо над стеклянной крышей впервые за много часов прояснилось, и ослепительное солнце согревало воздух и смех в вагоне. Экспресс опять стал таким, каким всегда был при свете дня: уютным, волшебным местом.

«Погоди, когда стемнеет», – сказал голос в голове у Флинн. Она знала, что тогда всё будет по-другому.

После обеда, двигаясь к складскому вагону, чтобы помочь Фёдору готовиться к дуэли-паркуру, Флинн неожиданно врезалась в Даниэля. Он стоял в библиотеке у двери, листая томик стихов.

– Опля, – сказал он, возвращая книгу на полку. – Куда торопимся?

– Ой, я… – Флинн запнулась. Вдруг Даниэлю покажется подозрительным, что она встречается с Фёдором?

К счастью, в эту секунду вагонная дверь распахнулась, и вошёл высокий широкоплечий человек в грязной рабочей одежде.

– Конец смены? – радостно спросил Даниэль.

Вошедший, метнув быстрый взгляд в сторону Флинн, хмыкнул. Она вздрогнула. У него был такой же испытующий взгляд, как у Даниэля, только более горестный, такое же измождённое лицо, только ещё более измождённое, такие же волосы, только темнее. Флинн недоверчиво переводила взгляд с одного на другого.

Человек молча, тяжёлым шагом пошёл по вагону.

– Ну да, – сказал Даниэль, когда дверь за ним захлопнулась. – Это Дарсоу. Один из машинистов. И, – он откашлялся, – мой брат.

– Видимо, белая ворона в семье, – вырвалось у Флинн.

Даниэль рассмеялся, глядя в окна на светлые каменные стены Вероны. Над ними на потолке по карте мира катились песчаные бури, и пыль от них плясала на плечах Флинн. На секунду у неё возникло ощущение, будто она находится на какой-то старинной фотографии.

– Мы с Дарсоу… – заговорил Даниэль, – мы рады, что можем работать вместе. На какое-то время мы потеряли друг друга из виду.

– Особенно радостным он не выглядит, – заметила Флинн.

– Особенно радостным, – повторил Даниэль, выделяя каждое слово. – Радостным, радостным, радостным. – Флинн увидела, как его пальцы дёрнулись к карману жилета. Но затем, опомнившись, он мгновенно переменил тему: – Нашла уже что-нибудь интересное?

Флинн не поняла, что он имел в виду. Она хотела было переспросить, но он уже потянул её по пустым учебным вагонам к вагонам для самостоятельных занятий. Старые сине-зелёные билеты на потолке первого из них в лучах вечернего солнца казались блёклыми и не производили такого сильного впечатления.

Во втором вагоне всё выглядело так же, как воскресной ночью, когда Флинн с друзьями натолкнулась на Гарабину и Стуре Аноя: старые деревянные письменные столы у бесчисленных окон, ширмы между ними, буквально нашпигованные записками, конспектами и страницами из книг.

Весь большой вагон представлял собой одно простое помещение, днём светлое и уютное, но без всяких возможностей для отвлечения. Над столами царила сосредоточенная тишина. Банкетки на колёсиках были почти все заняты более старшими павлинами, молча склонившимися над книгами, конспектами и атласами. Почти никто не обратил на Флинн никакого внимания.

– Я уверен, что ты найдёшь какую-нибудь интересную тему, и… Смотри, какая удача – одно место ещё свободно! – Даниэль, положив руки на плечи Флинн, усадил её за стол в конце вагона. – У тебя всё получится. Всего два часа в день. Не забудь, что здесь не разговаривают. – И, подмигнув ей, он удалился в конец состава.

Флинн ошарашенно смотрела ему вслед.

– Время для самостоятельных занятий, – донёсся до Флинн голос от соседнего стола. Сидящий там Касим наклонился к Флинн: – Это значит, что в течение двух часов нужно копаться в книгах или умирать от скуки, – пояснил он и признал: – Ты права, Даниэль хочет тебя занять. Это очень подозрительно.

– Ш-ш-ш! – шикнул с другой стороны прохода какой-то третьеклассник, и Касим со вздохом снова исчез за ширмой.

Флинн приуныла. Неужели ей придётся провести здесь всю вторую половину дня, делая вид, что учится?! Потратить столько времени впустую! Она в раздражении скользила взглядом по комнате – и внезапно взгляд остановился на полдороге. Весь потолок вагона занимала одна картина: пожилой человек на фоне бескрайних просторов. Но потрясла Флинн не травянисто-зелёная болотистая местность, раскинувшаяся от одной железной двери до другой, не кроткий взгляд старика, а то, что располагалось чуть поодаль: за стариком, на заднем плане, стояли три существа. Чем дольше Флинн смотрела на них, тем сильнее блёкла их белизна, пока от них осталось не больше чем три прозрачные тени, словно паутинки, покрывающие потолочную роспись. Там были маленькая круглая, как шарик, птичка, заяц-русак с беспокойными глазами, а за ними – Флинн чувствовала его пронзительный взгляд даже с потолка – тигр!

Большой, стройный, размытый.

Флинн показалось, что время остановилось. Её взгляд метался по картине, перепрыгивая со старика на зверей, уже не в состоянии различить что-нибудь, кроме призрачной шкуры тигра. Мерещится ей – или бока тигра и правда вздымаются и опускаются?

При взгляде на надпись в ногах старика у неё пересохло в горле:

«Audentes fortuna juvat».

А рядом год:

«1832».

Больше ста восьмидесяти лет назад.

Ни один тигр столько не живёт. И всё же… она видела этого тигра, живьём!

– Ты обнаружила основателя школы, – определил появившийся рядом Касим. Он снова выглянул из-за ширмы, очевидно в надежде найти что-нибудь поинтереснее учебников.

Флинн захлопала глазами. Неужели это тот самый Стефенсон, последний владеющий магией человек? Он совсем не выглядел таким уж могущественным. Она переводила взгляд с него на тигра. Почему его видит только она? Объяснения она не находила.

– Сколько ни пялься, краше он не станет, – сказал Касим.

Флинн пристально взглянула на него. Видимо, и на потолке он тигра не видит. Неужели птицу и зайца тоже?

С другой стороны от прохода опять раздалось раздражённое «ш-ш-ш!». Касим, демонстративно закатив глаза, со скучающим видом исчез за ширмой.

Флинн погрузилась в размышления. Она ведь даже не павлин, а просто непав. Почему же она его видит? В растерянности она взяла номер издаваемой в поезде газеты «Экспресс в экспрессе», валяющийся на полу рядом с несколькими пустыми бутылками из-под крем-соды. На первой странице печатались дата, прогноз погоды и местонахождение поезда на момент выхода номера (справа от Доломитовых Альп, слева от Венецианского залива). Дальше шла большая статья о… ней!

«Флинн Нахтигаль,
и почему она по ночам запрыгивает в поезда»

Флинн в ужасе не могла отвести глаз от заголовка.

В статье было написано:

«Флинн Нахтигаль, 13 лет (а на вид скорее 12), девочка (а на вид скорее нет), последняя диковинка Всемирного экспресса, сама о себе говорит: «Да, это непросто. Но я справляюсь с тем, что не такая особенная, как вы».
Директор Даниэль пожалел её и ненадолго взял в поезд. Так же, как и другого ребёнка по фамилии Нахтигаль…
Продолжение читайте на странице 7».

Флинн задохнулась от волнения. Другой ребёнок по фамилии Нахтигаль!

Дрожащими пальцами она листала газету. Страница два, три, четыре… страницы, заполненные информацией о следующем участке пути («в период с воскресенья по понедельник мы достигнем излюбленного участка, проходящего по Швейцарии и известного знаменитым виадуком и туннелем, в который этот виадук плавно переходит»), гороскопами и рекламой новой потрясающей продукции фирмы Рахенснаф. Флинн лихорадочно листала дальше. За колонкой Рейтфи «Суперпуперсуп» она наконец нашла продолжение статьи с первой страницы:

«…значит, Флинн Нахтигаль не будет получать образование во Всемирном экспрессе. Успокаивает то, что никому не известно, в какую школу ещё занесёт эту девчонку».

– Я знаю, что я не такая особенная, как вы, павлины, – в отчаянии пробормотала Флинн. А потом подумала: Йонте. Кто-то помнит его! Значит, след его пребывания здесь всё-таки остался!

Флинн вскочила так стремительно, что «Экспресс в экспрессе» слетел со стола. На другой стороне прохода в её сторону обернулся третьеклассник.

– Да, знаю-знаю: ш-ш-ш, – закатив глаза, прошептала Флинн и заставила себя сесть. Нужно обязательно найти авторов. С бьющимся сердцем она склонилась над газетой и выдрала из неё обе части статьи.

Подняв голову, она встретилась взглядом с Гарабиной. Та сидела на своём месте в середине вагона, как королева в окружении свиты, и, сузив глаза, наблюдала за Флинн. Поспешно засунув статью в карман брюк, Флинн крутнулась на банкетке к окну. Снаружи к окнам плотной стеной подступал моросящий дождь. Слушая тихое шуршание дождевых капель, Флинн впервые за много лет чувствовала себя полной жизни. Словно в тихом предчувствии зимы заключалось и предчувствие счастья.

До того как вечером ещё раз попытаться навестить Фёдора, она хотела расспросить Пегс и Касима об «Экспрессе в экспрессе».

Они сидели в столовой за ужином. Звяканье столовых приборов перекрывало стук колёс, и в стёклах окон в наступающих сумерках можно было увидеть только своё отражение.

Флинн с беспокойством наблюдала, как Касим до краёв наполнял супом минестроне с фасолью и савойской капустой одну, вторую, третью, а затем и четвёртую тарелку и проносил их каждую в отдельности мимо учительского стола. Когда на пятой тарелке терпение мадам Флорет лопнуло и она устроила Касиму головомойку, он, похоже, был страшно доволен собой. Улыбаясь от уха до уха, он сел рядом с Флинн и притянул к себе первую тарелку.

– Ты вообще когда-нибудь бываешь сыт? – с интересом спросила Флинн.

Чаще всего она находила меню Рейтфи бесподобным, поскольку в Брошенпустеле каждый день ели только чёрствый хлеб. Но иногда супы у него получались какими-то комковатыми, пузырились и, казалось, жили во рту своей собственной жизнью. Как сегодня.

Касиму это, видимо, ни капли не мешало.

– Не-а, – сказал он. – Возмущением мадам Флорет – никогда. Я хочу, чтобы она завелась не по-детски. Ещё пяток десертов – и для списка потянет.

Флинн посмотрела сначала на Пегс, а затем на Касима. Опять этот странный список! Пегс предупреждающе покачала головой, но Флинн всё-таки спросила:

– Ты о чём? Что за список?

Пегс недовольно охнула. Касим, смеясь, собрался было что-то ответить, но она тут же прервала его:

– Поверь, тебе это будет совсем неинтересно. Обыкновенные мальчишеские глупости. – Наклонившись поближе, она сказала: – Вроде как эксперимент на тему «Стратегия и уверенность». – И, помолчав, добавила: – Во всяком случае, по мнению Касима.

– Понимаю, – расплывчато ответила Флинн. На самом деле она думала о статье про Йонте. Она вытащила её из кармана.

Касим рядом с ней бросил ложку в тарелку с супом.

– Скажите, откуда у женщин эта привычка – говорить о мужчинах в их присутствии так, словно их тут и близко нет? – Голос у него звучал обиженно.

От соседнего стола мгновенно донёсся ответ Гарабины:

– Мужчины? А где тут мужчины?

Касим набрал в лёгкие побольше воздуха. Пока он не обернулся и не начал препираться с Гарабиной, Флинн выложила на стол газетную статью:

– Что вы об этом скажете?

Пегс отодвинула в сторону свою крошечную порцию минестроне.

– Ничего, – сказала она, пробежав глазами статью. – Потому что никому не известно, кто эту газету выпускает. В начале года я хотела сотрудничать с редакцией – ничего не вышло. Подобраться к этим людям просто нереально.

Касим незаметно взял тарелку Пегс.

– Ничего удивительного, ведь это настоящий трэш, – сказал он, загружая в рот полную ложку.

Пожав плечами, Пегс вернула статью Флинн. Но не успели пальцы Флинн коснуться бумаги, как, спикировав сверху, чья-то рука подхватила листок в воздухе, как ястреб воробья.

– Большое спасибо, Гарабина, что предупредила! Это corpus delicti[14]. – Мадам Флорет возникла у их стола мгновенно, словно выросла из-под земли, и теперь рассматривала газетную статью округлившимися глазами. – Вы её читали? – спросила она. Лицо её под слоем косметики побледнело, а голос дрожал.

– Нет, – быстро сказала Флинн.

Мадам Флорет явно пыталась обрести равновесие. Флинн никогда ещё не видела её такой неуверенной.

– То, что вы порвали, – сказала мадам Флорет, – является собственностью поезда! – В мгновение ока она смяла листок, промаршировала в конец вагона и, с усилием открыв дверь, выбросила его наружу.

– Нет! Нет! – вскричала Флинн. Но ветер унёс скомканную бумажку раньше, чем она замолчала. – Это была… моя новая надежда.

– Что? – переспросила мадам Флорет, судя по всему, уже пришедшая в себя. – Это было что, Хтигаль?

– Ничего, – пробормотала Флинн.

Мадам Флорет посмотрела на неё сверху вниз.

– Советую вам это запомнить. – Она повернулась, чтобы уйти, но задержалась. – Йоунс-Касим, смойте уже наконец эту ужасную краску с волос!

Флинн мало говорила в этот вечер. Она молча помогала Фёдору тренироваться к дуэли-паркуру: считала, сколько раз он отжимается, ассистировала, когда он в качестве упражнения в тяжёлой атлетике поднимал брикеты угля, и опустошила между делом несколько бутылок крем-соды.

Она дико злилась на мадам Флорет, на Гарабину и на весь мир. Но в первую очередь на саму себя – за то, что так неосторожно обошлась со статьёй из «Экспресса».

Когда они наконец отправились к спальным купе, десятичасовой гонг уже прозвучал. Вагоны сиротливо пустовали, только тихо постукивали колёса да с потолка первого вагона для самостоятельных занятий смотрел Стефенсон. Из щелей под рулонными шторами внутрь просачивались тени, а когда открывались железные двери, по вагону разносился вой холодного ночного ветра.

В вагоне, где проходили занятия по героизму, Фёдор остановился:

– Смотри-ка, плеяды. Разве они не прекрасны!

– Что-что? – Флинн вслед за Фёдором взглянула на потолок. У неё перехватило дыхание.

– Звёздное скопление, – пояснил Фёдор. – Плеяды.

Флинн было совершенно всё равно, кто или что называлось плеядами. Она глазам своим не верила:

– Фёдор, это похоже на… на сияние в твоих глазах!

Потолок, по которому днём скользили созвездия, мерцал, словно усыпанный бриллиантами. Сияние было таким мощным, что заливало весь вагон. Флинн казалось, что она окружена сотнями серебристых светлячков.

– Так всегда бывает только по ночам, – сказал Фёдор. – Поэтому я и хотел потренироваться подольше. Ты сегодня такая печальная. – Он пригладил волосы на затылке. – Тебе нравится?

Флинн рассмеялась:

– Фёдор, такое чувство, будто можно потрогать звёзды. В прямом смысле слова. – Она обернулась к нему. – Спасибо.

Он засунул руки в карманы:

– Не я же их сделал.

Уголки губ Флинн дрогнули:

– Но ты мне их показал. – Она подошла ближе. Магнетическое притяжение между ними было настолько сильным, что она слышала в воздухе гудение. Флинн затаила дыхание. Да, действительно что-то гудело. И не только у неё в голове.

Фёдор вопросительно смотрел на неё:

– Флинн?

Флинн не ответила. Вот, опять! Шёпот, тихий такой, и эхо от него.

– Флинн? Всё в порядке?

– Тихо! – велела она и закрыла глаза. Это было не эхо. Звучали бесчисленные голоса. Их шёпот беспорядочно пульсировал, как мерцание созвездий на потолке.

Секунду… Флинн открыла глаза.

– Звёзды! – воскликнула она. – Они разговаривают с нами!

– Что за чушь! – Фёдор казался огорчённым.

Флинн взглянула на него, задыхаясь от любопытства:

– Ты их не слышишь? Разве тебе не интересно, что они говорят?

Фёдор провёл рукой по чёрным как вороново крыло волосам.

– Ладно, на здоровье. Если тебе интересно. – Он замолчал, скрестив руки на груди.

Флинн снова закрыла глаза, прислушиваясь. От серебристого мерцания звёзд в темноте под веками словно иголочками покалывало. Флинн ничего не удавалось расслышать: шёпот сливался с перестуком колёс. Но наконец через несколько долгих секунд, когда они просто стояли не двигаясь, словно оси в центре мироздания, Флинн вдруг поняла, что говорили созвездия.

…заперто за стеклом… за стеклом…

– За стеклом, – прошептала Флинн. – Фёдор, что это может значить?

– Что Всемирный экспресс для тебя важнее, чем я, – ответил Фёдор, засунув руки в карманы брюк.

– Не валяй дурака, – сказала Флинн. – Для меня важнее Йонте, а не поезд. – Она широко улыбнулась, давая понять, что просто подтрунивает над ним и вовсе не хочет обидеть.

Взяв за руку, Фёдор потянул её из вагона. От угольной пыли его тёплая рука казалась шершавой.

– Понятия не имею, что это значит, – признался он. И так тихо, что это мог бы быть и ночной ветер, добавил: – Но я знаю, как сложно во Всемирном экспрессе найти что-нибудь романтическое.

Заперто за стеклом

Обыденности, о которой Флинн мечтала во вторник, не случилось и на следующий день. К тому же утром в среду занятия по боевым искусствам не оставили Флинн времени рассказать Пегс о ночном шёпоте звёзд.

Касим опять не пришёл на завтрак.

В столовой среди павлинов царило напряжение, потому что преподаватель боевых искусств синьор Гарда-Фиоре – маленький, лысый итальянец – адмиральским шагом курсировал между столами, проверяя выбор блюд.

– Нет, это никуда не годится, – пробормотал он, проинспектировав даже стол своих коллег. – Медовик и палачинки на завтрак – я вас умоляю! – Изящным жестом он отобрал тарелку у мадам Флорет. – Возьмите себе что-нибудь полегче, Фэй.

Флинн недоумевала, как преподаватель боевых искусств на это решился. Она, как и Пегс, заглатывая свою порцию палачинок, пока синьор не добрался до их стола, втайне ожидала, что мадам Флорет взорвётся.

– Уму не постижимо! Мы тут должны оправдываться за наш завтрак, а Касим ещё преспокойненько лежит себе в постели, – ворчала Пегс. – Каждую среду одно и то же.

Флинн не совсем понимала, на кого Пегс так досадует – на Касима или на учителя. Она собиралась сказать что-нибудь ободряющее, но тут поезд резко дёрнулся, и её прижало к краю стола. Вилки и ножи заскользили по столам, а пёс Брут покатился по проходу, словно шар в боулинге. Флинн услышала металлический скрежет, а потом всё затихло. Поезд стоял.

Флинн еле дышала, с удивлением наблюдая, как павлины вокруг неё продолжили разговоры как ни в чём не бывало.

– На этот раз в своём выборе Дарсоу превзошёл самого себя, – сокрушённо признала Пегс. – Но в том, что спорт я просто ненавижу, это ничего не меняет.

Ничего не понимая, Флинн вслед за Пегс посмотрела в окно: под серо-стальным небом до самого горизонта простирался золотой осенний лес. Буковки на оконной раме оповещали: граница национального парка Триглав, Словения.

Пронзительный свист вернул её к действительности. Синьор Гарда-Фиоре стоял у железной двери в начале вагона, держа в руках свисток – нечто среднее между шагомером и таймером.

Флинн и Пегс быстро отнесли грязную посуду в мойку и присоединились к потоку учеников, которые, смеясь и позёвывая, выходили из поезда на перрон и спускались по ступенькам на обочину железнодорожного пути. От рельсов до леса волнами влажной от ночного тумана травы расстилался луг. Среди доходящих до колен стеблей в воздухе мелькали покрытые росой паутинки. Было так приятно тепло, что Флинн не зябла, хотя надела сегодня самую тонкую из своих клетчатых рубашек. Лёгкий ветерок колебал траву, вздымая к их лицам пыльцу и крошечных мотыльков. Флинн встала рядом с Пегс в конце первого ряда, а за ними выстроились в ряд ученики постарше.

Занятие по боевым искусствам проходило одновременно для всех павлинов, и это страшило Флинн. Чем больше учеников – тем больше свидетелей её позора. Но хуже всего было другое – на всех павлинах, даже на Пегс, были сине-зелёные спортивные брюки и футболки с эмблемой школы.

Флинн вспомнила, что такая же форма вместе с кроссовками лежит и у неё в шкафу. Но она не знала, что после завтрака у неё не будет времени переодеться. И вообще…

– А зачем нужны боевые искусства? – тихонько спросила она Пегс, пока синьор Гарда-Фиоре на другом конце шеренги внушал Гарабине, что её неестественно-чопорная осанка очень вредит спине.

Пегс пожала плечами.

– Думаю, традиция, – сказала она.

– Разговорчики! – выкрикнул синьор Гарда-Фиоре с другого конца ряда, упёршись взглядом в Пегс.

Гарабина наклонилась вперёд, посмотрев на них с выражением «ну и дуры же!».

Флинн, беспокойно теребившая доходившую ей до бедра травинку, почувствовала, как у неё за спиной заволновались старшеклассники..

– Традиция? – переспросил учитель. – Ба! Вы думаете, что по окончании Всемирного экспресса все автоматически станете художниками, учёными или… – глаза синьора Гарда-Фиоре сверкнули, – мятежниками. Но так не бывает.

Флинн нервно сглотнула. Учитель остановился прямо перед Пегс, скрестив руки за спиной и рассматривая разноцветные заколки у неё в волосах.

– У павлина, играющего в обществе даже самую незначительную роль, обязательно будут враги. Вы должны научиться, – он обвёл взглядом всех, – общаться с такими людьми.

Флинн подняла бровь.

– Мы что, должны им просто врезать? – Вопрос вылетел из неё прежде, чем она успела его обдумать.

Синьор Гарда-Фиоре повернул голову в сторону Флинн, и она почувствовала, как съёживается под его холодным взглядом. Видимо, мадам Флорет была не одинока в своём нежелании видеть её в поезде.

– Вообще-то для решения этой проблемы мы по пятницам изучаем коммуникацию, – разнёсся по рядам голос Касима.

Флинн испуганно обернулась. Между второклассниками она увидела его синюю взлохмаченную шевелюру, скользящую подобно плавнику акулы по сине-зелёному морю.

Продолжая смотреть прямо перед собой, Пегс охнула.

– Он и правда опять опоздал! – прошептала она.

В следующую секунду Касим, одетый в сине-зелёную форму и с сияющей улыбкой на лице, уже стоял рядом с Флинн.

– Доброе утро, синьор, – поздоровался он и пояснил: – «Любой конфликт, который не улажен словами, может привести к войне». Цитата из Даниэля Уилера. Вам бы лучше обсудить между собой, какого мнения официально придерживается Всемирный экспресс. Вы так не думаете?

Флинн быстро взглянула на Касима – то ли с ужасом, то ли с восхищением.

Взгляд синьора Гарда-Фиоре был по-прежнему прикован к джинсам и клетчатой рубашке Флинн.

– Вы опоздали, – процедил он сквозь зубы, поворачиваясь к Касиму. – Как и в прошлую среду. И в позапрошлую. И в среду пять недель назад. – Отступив на шаг, он взглянул на Флинн, Пегс и Касима. – Ваша троица мне определённо не нравится. Из-за вашего недостойного поведения все павчата до обеда займутся тренировкой выносливости.

По ряду первоклассников прошёл стон.

– Опять! – пискнул маленький парнишка с каштановыми волосами, а Гарабина раздражённо тряхнула головой.

Флинн услышала, как у неё за спиной облегчённо вздохнули второклассники.

– А как, собственно, в случае необходимости вы думаете защищаться? – заговорил синьор, перекрывая гомон павлинов. – Вот вы, Нахтигаль?

Лицо Флинн вытянулось. Ну, почему она всё время оказывается в центре внимания!

– Я хорошо умею запускать бумеранги, – сказала она, пожимая плечами.

Синьор Гарда-Фиоре распахнул глаза, словно Флинн ему угрожала.

– Использовать оружие, разработанное с помощью магической технологии, запрещено! – в испуге вскричал он, отворачиваясь от Флинн. – Павчата, которые сделают наибольшее количество шагов, получат ролинг. Берите шагомеры и приступайте! А теперь второклассники…

Вслед за Пегс Флинн нерешительно пошла к ящику с золотистыми тикающими шагомерами, стоящему на перроне у вагона-столовой.

– Я же ясно сказала «бумеранг» – разве нет? – тихонько спросила она, поглаживая травинки на обочине путей. С каких это пор бумеранги разрабатывают по магическим технологиям?! Флинн бы знала об этом!

Она надела на руку шагомер. Он походил на золотые наручные часы, только вместо времени показывал шаги. Флинн внимательнее взглянула на циферблат: там стояло «вы пробежали 3,5 шага», и единственная стрелка ожидала, когда Флинн побежит дальше. А ниже было написано: «это соответствует дистанции «диван – холодильник».

– Очень мотивирует, – пробормотала Флинн, взглянув в сторону леса, где на опушке уже разминались Гарабина и Стуре Аной.

– А разве не опасно заставлять учеников так запросто гонять по неизвестному лесу? – спросила она Пегс.

Но было не похоже, что её подруга настроена поболтать.

– Дарсоу всегда выбирает места для занятий за неделю, – сказала она. – Все они проверены и безопасны.

Флинн показалось, что Пегс разочарована этим обстоятельством.

Первым из них пришёл в движение Касим.

– Брось кукситься, Хафельман, – утешил он Пегс, труся по лугу к лесу. – Зато у нас есть время поговорить.

– А это просто необходимо, – сказала Флинн: пользуясь представившимся утром без свидетелей, она хотела непременно рассказать Пегс и Касиму о ночном шёпоте созвездий.

– Ты шутишь! – воскликнула Пегс, когда Флинн поведала им обо всём, и поморщилась от колотья в боку.

Синьор Гарда-Фиоре оказался безжалостным фанатиком спорта, гоняя их круг за кругом по обширному участку словенского леса. Если кто-то из павчат в его зоне видимости останавливался, он по шагомеру посылал ему короткий электрический разряд, щиплющий запястье.

– Да у него не все дома! – взвизгнула Флинн, когда во время короткой передышки у обочины железнодорожных путей её впервые пронзил разряд тока.

Едва учитель вместе с поездом скрылись из глаз, Флинн, Пегс и Касим позволили себе расслабиться. Они намотали уже по три круга.

– Он совершенно необыкновенный. – Флинн мысленно всё ещё пребывала в прошлой ночи.

Касим остановился.

– Кто? – спросил он. Флинн казалось, что он специально бежал медленно, чтобы не обгонять Пегс, которая через каждые несколько метров останавливалась поправить заколки в волосах. – Ты прекрасно выглядишь, – раздражённо сказал Касим, когда Пегс остановилась в очередной раз. – Кто? – повторил он, обернувшись к Флинн.

– Звёздный небосвод, – поторопилась ответить Флинн. – Кто же ещё? – Ни Пегс, ни Касиму она не рассказала, что вчера рядом с ней был Фёдор. Это воспоминание, мерцающее как Плеяды, принадлежало только ей. Украдкой улыбнувшись, Флинн добавила в свой список ещё одно слово.

– Родители мне никогда ничего не рассказывали о шепчущих созвездиях, – сказала Пегс, отправляясь на следующий круг. – Это совершенно невозможно. – Ой! – вдруг вырвалось у неё, а потом ещё раз громко: – Ой! – Она остановилась как вкопанная.

Касим со стоном затормозил:

– Вам известно, что павлин, пробежавший больше всего кругов, получает ролинг?!

Флинн удивлённо подняла бровь:

– И ты от него отказываешься?

Касим что-то ответил, но Флинн услышала только набор слов. Он внезапно заговорил на каком-то совершенно незнакомом языке.

– Что с тобой? – в растерянности спросила Флинн. – Что это за язык? – Было похоже на хинди или что-то в этом роде.

– Мы слишком далеко, – оглянувшись, сказала Пегс. – Ну, то есть от поезда. Все понимают друг друга только в поезде и не дальше ста метров от него. У магии тоже есть границы.

Флинн смотрела на неё во все глаза. Впервые ей пришло в голову, что не все павлины и учителя в поезде говорят по-немецки. В конце концов, они ведь родом со всех континентов.

– Но ты же меня понимаешь, – возразила Флинн. – Как это получается?

Пегс казалась ужасно довольной собой.

– «Ну, а если ты разлюбишь вдруг» я могу спеть на немецком, французском и итальянском. Я выросла со знанием трёх языков.

Касим рядом с ними, нервно размахивая руками, показывал на свой шагомер. Очевидно, ему было досадно просто стоять рядом, ничего не понимая.

Флинн взглянула на собственный у себя на запястье. Теперь там стояло: «вы пробежали 2917 шагов». И дальше: «это соответствует дистанции от Хоэнвульша до Аренсберга».

– Понятия не имею, кто или что такое Хоэнвульш, – пробормотала Флинн. Но рядом с надписью мелкими цифрами показывалось время: 11:55. «Это соответствует значению «без пяти двенадцать».

– Бегом! – скомандовала Флинн. Они помчались к Всемирному экспрессу. Остальные павлины давно уже исчезли из поля зрения, и, хотя лес был по-осеннему светлым и золотым, а среди пиний и сосен чудесно пахло мхом и смолой, гулять Флинн больше не хотелось. Она не сомневалась, что и где-то в словенской глуши поезд тронется ровно в двенадцать.

– Так что там с шёпотом созвездий? – через несколько секунд, задыхаясь, спросила Флинн. – Рассказывали тебе родители об этом или нет?

– Напрямую нет, – прохрипела Пегс. Силы явно покинули её. – Но они рассказывали о Стефенсоне. – Она опять остановилась.

Касим покачал головой, бормоча:

– В общем, так: если Пегс ещё раз поправит свои заколки, я сожру все эти дурацкие штуковины. – Пегс смерила его злобным взглядом. – Чёрт меня дери, – прошептал Касим. – Девяносто девять и девять десятых метра, спорим? И мы опять друг друга понимаем.

Пегс оставила его слова без внимания:

– Родители рассказывали мне, что Стефенсон встроил во Всемирный экспресс всякие штуки. В помощь. – Она понизила голос, хотя вокруг слышался только шорох листвы, когда птицы прыгали по нижним веткам. За светлыми деревьями вспыхивал сине-зелёным цветом Всемирный экспресс, словно неправильно подобранные кусочки стекла в мозаике.

– В помощь? – удивилась Флинн. С чего бы Стефенсону ей помогать?

Пегс кивнула и, отдуваясь, оперлась руками о колени.

– В помощь – на случай, если поезду будет грозить опасность. Штуки, которые должны будут предупреждать павлинов. Но я всегда считала, что это только слухи.

– И что же это за штуки? – спросил Касим.

– Ну, – сказала Флинн, – шепчущие созвездия отлично для этого подходят.

Пегс задумчиво смотрела в землю:

– Уверена, в последние годы экспрессу ничего серьёзно не угрожало. Иначе мои родители знали бы о шепчущих звёздах. – Она поправила заколки. – Жду не дождусь, когда смогу написать им, что обнаружила кое-что, о чём они не имеют никакого представления. – Её красные глаза сверкали.

Флинн закатила глаза.

– Только вот что означает это «заперто за стеклом»? – спросила она. Может, это предупреждение имеет какое-то отношение к Йонте? Может, поэтому его услышала именно она?

– У меня есть одно предположение, – сказала Пегс, повернувшись к Флинн. – Но чтобы его проверить, тебе нужно добыть у Фёдора фонарик. Мой собственный месяц назад конфисковала мадам Флорет. Организуешь?

Флинн кивнула. Но она знала: до того как вечером навестить Фёдора, она должна провести положенное время за самостоятельными занятиями.

До Всемирного экспресса Флинн, Пегс и Касим добежали как раз вовремя. Услышав свисток паровоза, они спешно поднялись по ступенькам в последний спальный вагон. Поезд отправился дальше, Флинн быстро приняла душ, на обед они ели вареники с разной начинкой. Затем Флинн с Касимом два часа, сидя по соседству, шёпотом играли в нарды, в то время как за окнами светло-зелёными осенними волнами проплывали поля, а небо опять завесилось дождём и туманом.

Лишь однажды, когда мадам Флорет совершала обход вагонов для самостоятельных занятий, они повернулись к своим письменным столам. Флинн украдкой взглянула наверх на изображение Стефенсона.

– Я тебя не понимаю, – прошептала она, пока три белых зверя на картине бледнели до полного исчезновения. – Если ты такой гений, как рассказывает Пегс, как же ты мог допустить, что в твоём поезде бесследно исчез мальчик?!

Флинн провела в поезде уже шесть дней, и по какому бы пути, ведущему к Йонте, она ни шла, он заканчивался тупиком.

– Я действительно очень надеюсь, что вот это «заперто за стеклом» поможет мне продвинуться в поисках, – тихо сказала она, внимательно рассматривая Стефенсона. Старая роспись поблёкла, но взгляд его казался ясным и оживлённым.

– Хтигаль, что это вы делаете? – прогремел на всё помещение голос мадам Флорет. – Вы что, разговариваете с картиной на потолке? Джордж Стефенсон умер больше ста шестидесяти лет назад.

Флинн поспешно склонилась над лежащим на письменном столе блокнотом. Рядом ней хихикнул Касим. Флинн сердито фыркнула. В мыслях она была уже на несколько вагонов дальше, раздумывая, как заполучить фонарик. Ей было неловко брать его без ведома Фёдора. Но просить его она тоже не могла. Она понимала, что он будет ревновать, когда узнает, что она рассказала о шёпоте звёзд Пегс и Касиму.

В этот вечер после тренировки к дуэли Флинн отправилась к спальным вагонам за десять минут до гонга.

– Мне нужно ещё тут прибраться. Ты спешишь? – спросил Фёдор, когда она пожелала ему спокойной ночи. Глотнув воды, в которой был растворён шипучий порошок Рахенснафа, он протянул бутылку ей.

– Нет, – сказала Флинн, отпив глоток. В нос ей тут же ударила пена, и она отвернулась, закашлявшись.

Фёдор громко рассмеялся.

– Заткнись, – кислым тоном отрезала Флинн. Она быстро вытерла стекающие с носа капли. – Я ещё собиралась ненадолго заскочить к Пегс. Мы хотели сегодня ночью… поплести фенечки.

Что за брехня! Фенечки! Если уж так необходимо врать Фёдору, можно было придумать что-нибудь поумнее!

Фёдор взглянул на неё:

– Что-то на тебя не похоже.

– Похоже, и ещё как! – протянула Флинн. – Я же девчонка.

– Тебе вовсе нужно об этом напоминать, – Фёдор отвернулся. – Возьми хотя бы фонарик. Ночью в поезде с ним как-то безопаснее.

Флинн, закусив губу, неуверенно взяла протянутый Фёдором фонарик. Получилось ещё хуже, чем если бы она взяла его тайком!

– Безопаснее? Почему? – спросила она.

Фёдор смерил её долгим взглядом. При холодном грязно-зеленоватом ночном освещении вагон выглядел как прибывший прямиком с того света. На стенах поблёскивала копоть, словно их покрыли слюдяным сланцем, а белёсый дым за окнами отрезал вагон от внешнего мира.

– Твой брат пропал в этом поезде, – хрипло сказал Фёдор и посмотрел Флинн прямо в глаза. В его глазах отражался страх. – Флинн, кто сказал, что то же самое не случится и с нами?

У Флинн ком подступил к горлу. Ночью в тишине поезда таилось что-то, чего не ощущалось днём – словно с ночными огнями во Всемирном экспрессе пробуждалась к жизни какая-то тайна.

Когда Флинн с фонариком Фёдора вскоре после десяти появилась в купе у Пегс, Пегс и Касим коротали время за игрой на пари.

Дверь была приотворена, и в сумрачный коридор лились серебристые брызги звёздного проектора.

– Два ролинга твои, – говорила в этот момент Пегс, протягивая Касиму две золотые монеты из старого цилиндра, стоящего рядом с ней на кровати-чердаке. – На ужин действительно был суп из квашеной капусты. И откуда ты всегда это знаешь?!

Флинн, тихо проскользнув в купе, предположила:

– Может, Брут выдаёт ему планы повара?

Наморщив лоб, Касим посмотрел мимо Флинн в сторону коридора.

– А почему ты своего парня не привела? – с упрёком спросил он.

Флинн открыла рот, но так и не произнесла ни звука. Фёдор, оказывается, её парень?! Она понятия не имела, как к этому отнестись. При этой мысли возникло ощущение, будто она проглотила целую кучу шипучего порошка Рахенснафа. Сорта «экстра-сильный».

– Я вот что принесла, – наконец сказала она, включая фонарик. – Как и просила Пегс. Что теперь?

– Теперь, – сказала Пегс, слезая с кровати, – мы заглянем за стекло.

Касим спрыгнул с незанятой кровати у другой стенки купе и бросил два ролинга обратно в цилиндр.

– Я удваиваю свою ставку в долгосрочном прогнозе, – заявил он, подмигнув Флинн, словно она понимала, о чём речь.

Флинн беспокойно переступала с ноги на ногу. Она боялась, что мадам Флорет застукает её за пределами своего вагона с запрещённым фонариком в руке. Ей совершенно не хотелось следующее воскресенье опять провести на кухне за мытьём посуды.

Пока Пегс прятала цилиндр в недрах шкафа среди тюля, шёлка и больших отрезов парчи, Флинн отважилась высказать своё мнение:

– А вам не кажется, что пари – это хобби для хвастунов?

– Большое спасибо, – сказал Касим, наконец удалившись в коридор.

Пегс выключила проектор и закрыла дверь в купе.

– Может быть, – согласилась она, забирая протянутый Флинн фонарик, – но знаешь, мне нужно чем-то успокаивать нервы. Ты здесь всего шесть дней, а я уже второй раз за это время делаю что-то запрещённое. Если родители узнают – они меня просто убьют.

Неслышным шагом они отправились в путь по составу. Касим рядом с Флинн посмеивался над опасениями Пегс. А сама Флинн, несмотря на тени в углах и жгучий ночной ветер в тамбурах, на миг почувствовала себя героем: Йонте, думала она, наверняка во Всемирном экспрессе говорили то же самое.

На этот раз дорога показалась Флинн вечной, намного длиннее, чем в самую первую ночь. Тогда рядом с ней был Фёдор, и за его широкой спиной она чувствовала себя защищённой. Теперь впереди шла Пегс, и её беспокойная порхающая походка заставляла Флинн нервничать.

– Такое чувство, что сейчас она готова пробежать много километров, – прошептал рядом с ней Касим. – А на спортивных занятиях и сантиметра лишнего не сделает.

Дойдя до библиотеки, Флинн и Касим в растерянности остановились в начале вагона. Однако Пегс, решительно направив луч фонарика в дальний конец, опустилась на колени у стеклянной витрины рядом с железной дверью. На витрине золотыми буквами было написано «Компендиум».

– Запертые за стеклом, – сказала Пегс, указывая на книги в витрине. Они стояли в большем беспорядке, чем в прошлую пятницу.

Касим тихонько присвистнул.

– Что, следующий читательский марафон? – Он обернулся к Флинн. – Было очень практично с твоей стороны с последней свиданки прихватить фонарик, – и, лукаво улыбаясь, он провёл большим пальцем по щеке Флинн.

– У нас нет никаких свиданок! – воскликнула Флинн. Это прозвучало гораздо более страстно, чем ей бы хотелось, и она быстро вытерла щёку рукавом. На нём остались следы копоти.

Прыснув, Касим повернулся лицом к витрине.

– И что, есть какие-то сложности? – спросил он Пегс с радостным предвкушением в голосе. – Замок с секретом? Сигнализация?

– Похоже на кодовый замок, – сказала Пегс и добавила: – Много лет назад папа считал, что в компендиуме хранится очень опасная информация. Мама ужасно разозлилась на него за то, что он мне об этом рассказал. Она стукнула его отвёрткой.

Касим издал какой-то хрюкающий звук.

– Дружная семейка, – пробормотал он, проверяя кодовый замок на ручке витрины.

– Да уж получше твоей, – парировала Пегс.

– Нам нужна заколка для волос, – определил Касим, прибавив: – Собаки – самые любящие существа.

– У собак языки свисают, – поморщилась Пегс, вынимая из причёски заколку. – Ты что, знаешь, как устроен кодовый замок?

Касим картинно закатил глаза:

– Главное – я знаю, что такое обманка. Их опознает каждый, кто хоть недолго жил на улицах Агры. На самом деле здесь обычный замок с защёлкой. Довольно смешно в поезде, напичканном магическими технологиями, вам не кажется? Флинн, не раскачивай фонарик.

– Прости.

В мигающих отсветах фонарика Флинн заметила трещины на подушечках пальцев Касима и маленькие шрамы на его щеках. Казалось, вечер во Всемирном экспрессе снимал покров с тайн и историй, которые в суматохе дня оставались нераскрытыми. У неё в голове забрезжила догадка, что про жизнь на улице было сказано не для красного словца.

– Агра – это же город в Индии, да? Значит, ты вырос в Индии среди собак? – тихо спросила она.

Касим не смотрел на неё, но Флинн увидела, что у него задрожали пальцы, когда он сказал:

– Не говори ерунды. Я вырос среди уличных детей.

Расспрашивать подробнее Флинн не решилась. Слова налились свинцовой тяжестью и болезненно горчили на языке.

– Там я понял, что дети могут быть страшно жестокими, а собаки – нет. Вот собаки и стали мне семьёй, – добавил Касим.

Тема была ему неприятна, Флинн видела это по его высоко поднятым плечам и нервным движениям пальцев. Она бросила быстрый взгляд на Пегс и не смогла бы точно сказать, отчего лицо её подруги приобрело пергаментный оттенок – от света фонарика или от слов Касима.

– Касим, ты мне об этом ничего не рассказывал, – прошептала Пегс. – Я всегда думала, что про собак – это такая шутка. – Её голос, дрожа, плыл по вагону, как маленькая медуза в океане.

Касим не двигался, склонив голову над железным замком.

– Молчание – золото, – тихо сказал он. Его пальцы ловко летали над замком, словно он всегда только этим и занимался. И, судя по всему, так оно и было.

У Флинн комок застрял в горле. Она всегда считала свою жизнь тяжёлой. Но жизнь Касима была в тысячу раз тяжелее.

Замок тихо щёлкнул.

– Его совсем недавно закрыли, – определил Касим, открывая дверцу витрины. Стараясь не оставлять на стекле отпечатков пальцев, они взяли по стопке книг и разложили их на полу.

– Какую книгу мы ищем, Пегс?

Их было больше двадцати – толстых томов в холщовом переплёте. Увидев их, Флинн разволновалась. Порывы штормового ветра хлестали в окна вагона, заставляя Всемирный экспресс опасно крениться, словно мир чувствовал, что они совершают что-то запретное. Поезд катил по ночным долинам, по крыше барабанили тяжёлые капли дождя.

– Понятия не имею, – сказала совершенно выдохшаяся Пегс. Она придвинула к свету самый верхний том. На нём золотым тиснением было написано:

1829–1832.
ИСТОРИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ

– Да это же только хроники! – воскликнула Флинн. – Всякая историческая фигня. Что нам это даст? – Порывшись в куче книг, она натолкнулась на маленькую тонкую инструкцию. На потёртой холстине был выжжен круг с тремя напоминающими пропеллер линиями внутри.

– Похоже на знак, который мадам Флорет в понедельник нарисовала на доске, – определила она.

– Ты хочешь сказать, в то утро, когда она вообще-то должна была говорить о жизни Джорджа Стефенсона, – проворчала Пегс.

ИНСТРУКЦИЯ ВТОРАЯ.
МАГИЯ И МАГИЧЕСКАЯ ТЕХНОЛОГИЯ

гласила надпись на первой странице книги. Из-под страницы посыпалась бумажная крошка. В луче фонарика она светилась словно крошечные метеориты.

Флинн почувствовала, что все они затаили дыхание. Она бегло перелистала страницы, и они сами по себе остановились на 64-й. Нет, 74-й. Нет, на страницах между ними. Только этих страниц не было. Флинн провела большим пальцем по кромкам – десять страниц были удалены исключительно аккуратно.

Пегс шумно вздохнула. Пройдясь лучом по крошащейся бумаге, она сказала:

– Люди, это заметки. Те самые заметки, которые мадам Флорет передала Гарабине.

Сердце у Флинн ухнуло куда-то вниз. Она не знала, каким образом всё это связано с Йонте. Но созвездия сообщили об этом именно ей, а значит, мадам Флорет что-то связывало с её братом. Разве нет? Откашлявшись, она вслух прочла последнее предложение на странице 64:

– «Настоятельно рекомендуется отказаться от проведения следующего эксперимента». – На 74-й, через десять вырванных страниц, содержалось только короткое заключение: – «Магическая технология может очаровать, изменить нашу жизнь или разрушить её. Как и магия, высокая магическая технология использует магические первобытные силы – бурю, металлы, воронов и т. д. Даже применённая надлежащим образом, она требует жертв». – Флинн замолчала. Она чувствовала, как сердце колотится где-то в горле, и не сомневалась, что нужно закрыть рот, чтобы её сердцебиение не услышали другие.

Высокая магическая технология требовала жертв. Флинн не совсем понимала, что это значит, но сейчас осознала, почему Пегс избегала этой темы. Это звучало пугающе.

– Что будем делать? – спросил Касим. – Не хватает как раз тех страниц, где описывается, что это за опасный эксперимент.

Вместо ответа Флинн пролистала инструкцию до оглавления. Напротив страниц 64–74 стояло всего два слова: «Изучение времени».

Изучение времени.

Эксперименты с секундами, часами и днями. Годами. Десятилетиями.

В передней части состава паровоз издал резкий свист, пробравший Флинн до мозга костей и вырвавший из охватившего её ужаса. Она так быстро захлопнула книгу, что в лицо ей взметнулось облако пыли.

– Не удивительно, что Всемирный экспресс хотел нас предупредить, – тихо сказала Пегс. – Гарабина собирается подкрутить время – как Хинрих Ханк много лет назад. Добром это не кончится.

Чай и тигр

На следующее утро Флинн встретила Пегс и Касима по дороге на завтрак. Оба выглядели так же, как чувствовала себя и Флинн: словно они целую ночь не сомкнули глаз. В синих волосах Касима потрескивали искорки, как будто он несколько часов ворочался с боку на бок. Короткие, обычно гладко причёсанные волосы Пегс на затылке стояли дыбом.

– Мы ведь ещё в январе поняли, что Гарабина ханк, – горячилась Пегс после завтрака. – Но мадам Флорет! Как она могла велеть Гарабине подкрутить время?! – Переведя дух, она заключила: – Я уже в начале учебного года должна была догадаться, что с ней что-то не так.

Было семь часов. Пока не раздался гонг, они сидели на перилах открытого вагона, дыша ясным утренним воздухом. Здесь, в сербской глуши, он пах соснами и песком.

– Помните слова? – вновь заговорила Пегс. – Мадам Флорет их путает. А почему? Потому что у неё в голове универсальный переводчик даёт сбои. А почему? – Она пристально взглянула на Флинн и Касима.

Усталое выражение на лице Касима говорило о том, что ответить на этот вопрос ему не по силам. Флинн только пожала плечами. Энергия, с которой Пегс говорила о своём открытии, привела её в замешательство.

– Потому что это одно из защитных средств Стефенсона! – громко воскликнула Пегс, воздев руки к небу, словно поражаясь недогадливости Флинн и Касима. – Манипулирование сознанием противника, понимаете? Про универсальный переводчик говорят разное. Якобы у того, кто собирается нанести вред Всемирному экспрессу, он перестаёт работать как положено. Вам не кажется, что это своеобразное маленькое препятствие?

Флинн вздохнула. Сейчас она ни в чём не была уверена. Всю ночь она не могла избавиться от ощущения, что у неё в волосах осела книжная пыль прошлых десятилетий и нашёптывала ей то, о чём она и слышать не желала.

– Для чего мадам Флорет понадобилось изучать время – вот вопрос, – подчеркнула Пегс.

Касим пожал плечами:

– Морщины убрать – для чего же ещё!

– Хорошо, что ты ещё можешь смеяться, – съязвила Пегс.

Грохот открывшейся вагонной двери напугал их и заставил прервать разговор. К Флинн подошёл белобрысый, широкоплечий второклассник.

– Нахтигаль? – спросил он. – Я Оливер Штубс. Я должен передать тебе вот это. – Он протянул Флинн сложенную записку. – Давай выкладывай – что натворила?

– Ничего я не натворила, – чуть поспешнее, чем следовало бы, ответила Флинн.

– Проваливай отсюда, – добавила Пегс. – А не то зашью ночью в ковёр, и никто тебя больше не увидит.

– Что, правда? – Штубс, изумлённо подняв брови, с интересом рассматривал её. Во Всемирном экспрессе все знали, что Пегс мастерица шить. – Неужели ты такая плохая девчонка?

Пегс ответила приторной улыбкой, и пока она не пригрозила чем-нибудь похуже, он испарился.

Готовая ко всему, Флинн развернула записку.

Флинн!
Буду рад встретиться с тобой сегодня в 17.00 час. в чайном баре
Даниэль.

– Штубс прочёл записку, – предположил Касим.

Флинн было совершенно всё равно. Намного больше её занимал вопрос, что Даниэлю от неё нужно. «Он выкинет меня вон, – пронеслось у неё в голове, – потому что заметил, что я тут что-то вынюхиваю, вместо того чтобы старательно заниматься». С чего это она вообразила, что её никто не застукает?!

– Что же мне делать? – хрипло прошептала она. – Мы где-то в Сербии, это так здорово! Я не хочу, чтобы меня отсылали домой!

На лице Касима появилось выражение растерянности:

– Тебя хотя бы есть куда отослать.

Флинн почувствовала, как на глаза набежали слёзы, хотя плакать ей вовсе не хотелось.

– У тебя же тоже есть дом! И ещё какой! – воскликнула она, показав на железную дверь в соседний вагон. – Твой дом здесь! Здесь, во Всемирном экспрессе! «Если бы только у меня был билет! – подумала она. – Тогда всё было бы хорошо».

Ожидая, что в тот же вечер её выгонят вон, Флинн за несколько минут до восьми вошла в неброского вида тёмный вагон, где проходили занятия по предмету «Стратегия и безопасность».

Преподаватель, толстяк Ракотобе Лаламби, уже был на месте и неуклюже протискивался между рядами столов, чтобы каждому положить маленький толстый справочник «Павлины. Советы, как вернее вам расправить веером хвост». За ним, сопя, следовал его пёс Брут.

Флинн села рядом с Пегс и, положив в парту свой коричневый блокнот, стала листать справочник. Он представлял собой сборник высказываний, которые, очевидно, все принадлежали бывшим павлинам. Она наобум открыла какую-то страницу и прочла цитату из Кэтрин Мэнсфилд[15]:

«Рискуй чем-нибудь! Пусть мнение других людей тебя не волнует. Делай то, что даётся тебе труднее всего: действуй по зову сердца. Будь настоящим!»

– Легко сказать, – пробормотала Флинн, листая дальше.

– Этот сборник составил сам Ракотобе, – сказала Пегс, роясь в сумке в поисках альбома для зарисовок. – Видишь? На последней странице написано «Издательство «Мопс». Это он и есть. – Она широко улыбнулась.

В отличие от вагонов «Героизм» и «Поведение» парты у Ракотобе выглядели старомодными старичками. Флинн рассеянно водила пальцем по всем штрихам и словам, нацарапанным в столе, за которым она сидела. Некоторые зарубки на поверхности стола были такими тёмными и глубокими, что их наверняка вырезали много десятков лет назад.

– Видишь, сколько поколений до нас умирали от скуки на занятиях Ракотобе, – сказала Пегс, показав на вырезанные на поверхности стола сердца и фразы типа «Заберите меня отсюда!», и с размаху швырнула на них свой альбом для эскизов. – Ракотобе можешь не бояться. Он всё время говорит, и при этом можно делать всё что угодно. Даже Касим чаще всего смирный.

Флинн не представляла себе Касима примерным учеником, но, взглянув в его сторону, увидела, что он, посадив на колени Брута, с интересом листал справочник. Он не поднял голову, даже когда прозвучал гонг к началу занятий.

Ракотобе Лаламби, пыхтя, опустился за учительский стол. Флинн напряжённо ждала. Немного уверенности ей бы сегодня очень не помешало. Но довольно скоро ей стало казаться, что Ракотобе Лаламби давал урок для будущих революционеров. Говоря о речах исторической важности, он имел склонность громоподобно повышать голос, а границы стран на потолке у него в вагоне каждую секунду принимали новые очертания, наблюдать за чем было примерно так же увлекательно, как за созданием мандалы.

Очень скоро мысли Флинн уплыли далеко за пределы вагона. Теперь путь Всемирного экспресса пролегал мимо тёмно-синих озёр и по-осеннему пёстрых холмов, и одиноких домиков, из печных труб которых поднимался узкий дымок. Флинн ощущала ритмичное покачивание поезда, слышала тихое постукивание в оконные стёкла мелкого осеннего дождика, снова и снова поглаживая пальцами бледную надпись на столе, которая, казалось, была вырезана совсем недавно, и почти заснула, как вдруг внезапно её пальцы застыли у этой надписи.

Её охватило волнение. Эти линии… не может быть!

Не в силах отвести глаз от старого стола, Флинн прочла: «Смелей вперёд, ничего не страшись!» Сердце колотилось где-то в горле, прямо над ним застрял большой ком.

– Это слова Йонте, – прошептала она и испугалась собственного тонкого голоса. Но Ракотобе не обратил на неё ни малейшего внимания. – Я узнала его почерк, – сказала Флинн, повернувшись к Пегс. – А ещё… – Она с трудом подавила ком в горле. Здесь, на этом самом месте, почти два года назад сидел Йонте. И думал о том же, о чём думает и она: «Смелей вперёд, ничего не страшись!» Ведь он всегда так говорил. Так, словно они с Флинн в их прежней жизни всегда были первопроходцами, а не ковыляли вдогонку за остальным миром.

Флинн боялась исследовать старый сарай, и тогда Йонте сказал ей: «Смелей вперёд, ничего не страшись!»

Однажды Флинн осознала, что Дом благоденствия фройляйн Шлехтфельдс похож на тюрьму, и он сказал ей: «Смелей вперёд, ничего не страшись!»

И когда Йонте признался Флинн, что ожидает от жизни большего – больше приключений, больше счастья, больше смысла, – то сам себя громко подбодрил: «Смелей вперёд, ничего не страшись!»

Пегс сделала большие глаза:

– Твой сводный брат вырезал что-то на этом столе?! – Она произнесла это с неодобрением, смешанным с восхищением. – Это наверняка не случайность.

Флинн недоверчиво покачала головой.

– Ты думаешь, он оставил эту надпись для меня? – срывающимся голосом спросила она.

– Ну, явно не для меня, – пожала плечами Пегс. – Ведь это так же, как с открыткой, разве нет? Будто он хотел, чтобы…

– …чтобы я пошла вслед за ним, – тихо закончила Флинн её мысль. Теперь она вообще была не в состоянии сосредоточиться на том, что рассказывал Ракотобе. Сердце её билось в такт движению поезда, на душе было неспокойно. Эти вырезанные слова были посланием из прошлого, но здесь и сейчас они дали Флинн то, в чём она так нуждалась: уверенность.

Когда гонг наконец оповестил об окончании занятий, даже от стола Гарабины за спиной у Флинн послышался тихий зевок. Пегс с довольным лицом наводила порядок в своих набросках. Касим, впервые за несколько часов отложив в сторону книжку Ракотобе, отёр с формы слюни Брута.

– У меня такое чувство, будто я что-то упустила, – призналась Флинн, имея в виду занятие Ракотобе. Она шла вслед за Пегс и Касимом к столовой.

– Да, несколько часов жизни, – сказала Пегс, зажав под мышкой свои наброски.

Касим открыл перед ними дверь в столовую.

– Хорошо тебе говорить, Хафельман, – сказал он, выразив то, о чём думала и Флинн. – В конце концов, у тебя уверенности выше крыши.

На лице Пегс появилось довольное выражение, и Флинн так и не поняла, что его вызвало – слова Касима или меню сегодняшнего обеда (шашлычки из паприки на гриле).

Проведя ночь почти без сна и толком ничего не съев за завтраком, все трое наелись до отвала и, переутомлённые, провели часы самостоятельных занятий в полудрёме, хотя бледное осеннее солнце, прогревая вагон, пыталось поднять им настроение.

Когда Флинн около пяти часов вечера вошла в чайный бар, Даниэль уже был там. В эту минуту он как раз наливал чай. Расписанный розами чайник в его руках явно знавал лучшие времена.

– А, это ты, Флинн, – взглянув на неё, сказал он. – Садись. Рад тебя видеть. – Вид у него был заспанный, а волосы взлохмачены.

Флинн быстро осмотрелась вокруг. В эти минуты экспресс пересекал границу между Сербией и Болгарией – местность, густо поросшую лесами, но видно почти ничего не было, потому что Даниэль опустил шторы.

Флинн с беспокойством забралась на барный стул.

– Ох! – налив чай, вздохнул Даниэль. В вагоне запахло сеном и летом. – Чай лесной и луговой, – сказал он, придвигая чашку к Флинн. – По крайней мере, так его называла старуха Генриетта. Только не спрашивай меня, из чего он, иначе мне придётся выдать тебе секрет, что всё это просто патина прошлых веков. А это, – он подул на чай, – вряд ли покажется тебе особо аппетитным. Поэтому лучше не спрашивай. Сэндвич хочешь? Они с яйцом и кресс-салатом.

Флинн смотрела на него во все глаза. Не то чтобы он был ей неприятен – просто какой-то странный. Вместо того чтобы пить чай, она взяла один из лежащих на барной стойке размякших сэндвичей.

Глядя на Флинн поверх чашки, Даниэль спросил:

– Ну, и как проходит твоя неделя?

Флинн, готовая к выдворению из поезда, а никак не к светской беседе, чуть не упала со стула.

– Простите, – смущённо сказала она, – вы меня для этого вызвали? Чтобы спросить, как прошла неделя?

Даниэль прищурился. Его лицо размывалось поднимавшимся над чашкой паром.

– Для этого – а ещё потому, что обычно никто не является к пятичасовому чаю. Боюсь, что, вернув этот обычай, я совершил одну из самых незначительных ошибок в своей работе.

Флинн смотрела на него не отрываясь. Она не могла поверить своему счастью. Похоже, Даниэль ничего не знал о её ночных расследованиях.

– Раз уж вы заговорили об ошибках, – с облегчением сказала она, подумав сперва о Йонте, а затем о Гарабине и мадам Флорет, – тут есть кое-что… ну, то есть кое-кто… в общем, он не ученик, но речь об экспрессе… – Она запнулась. Она не могла рассказать Даниэлю о Йонте, потому что тем самым созналась бы, что села в поезд и правда именно для того, чтобы всё вынюхивать. И рассказать, что мадам Флорет вырвала страницы из «Компендиума», она не могла, потому что этим тоже показала бы, что вынюхивает.

– Понимаю, – вздохнул Даниэль. – Ты обнаружила в вагоне для самостоятельных занятий билет Фёдора Куликова, так?

Флинн сникла.

– О, э-э-э… – промямлила она. – Точно, билет Фёдора.

Даниэль посмотрел на неё долгим взглядом.

– Хм, – пригубив чай, хмыкнул он. – Тогда тебе следует знать, что Фёдор Куликов – это одна из самых серьёзных ошибок в моей работе. Два года назад в начале учебного года он заявил, что ему уже исполнилось шестнадцать и что он охотнее стал бы работать, чем ходить в школу. Он даже предъявил документы, подтверждающие его возраст. – Он тяжело вздохнул. – К своему стыду, я поддался на его уговоры. Просто беда – ведь он такой способный парень. – Даниэль прервался, чтобы отхлебнуть чай. – Договор, составленный Фёдором для этого случая, – продолжил он, – настолько безупречен, что мне не остаётся ничего другого, как держать его здесь кочегаром. В смысле если я, – он откашлялся, – если я не хочу лишиться работы. Я даю ему самую лёгкую работу, какую только возможно. Но Фёдору это знать не обязательно, идёт?

Флинн молчала. Жизнь в копоти и дыму не представлялась ей такой уж лёгкой.

Даниэль взглянул на неё, наморщив лоб.

– Ты сердишься на меня за это? – спросил он.

Флинн смутилась. С какой стати директора Всемирного экспресса волнует, не сердится ли на него какая-то приблудная тринадцатилетняя девчонка?

– Не знаю, – честно сказала она. – У меня от всего просто голова пухнет…

По вагону пронёсся прохладный сырой ветер. Прямо у барной стойки возник тигр и прижался мордой к руке Флинн. При приглушённом освещении его размытая, туманная шерсть казалась более блестящей, более настоящей.

Флинн, вздрогнув, вскинула руку, и чай выплеснулся на блюдце. Она быстро взглянула на Даниэля, чтобы проверить, видит ли он тигра, но тот лишь удивлённо смотрел на неё. На неё, а не на тигра.

Онемев от ужаса, Флинн наблюдала, как тигр осторожно сунул длинный язык в её чашку и, чавкая, принялся лакать.

Флинн чуть-чуть отодвинулась от него. Тигр вёл себя необычно. Так, словно вдруг проникся к ней доверием.

– О чём ты думаешь? – с искренним интересом спросил Даниэль. – О занятиях?

Тигр, подняв голову, взглянул на неё с любопытством. На усах у него висели капельки чая.

– Не совсем, – сказала Флинн и запнулась. Она просто не могла всё рассказать Даниэлю. Это означало бы собственноручно подписать себе приговор об изгнании. С того дня как исчез Йонте, она никогда ещё не чувствовала себя так уверенно и свободно, как в этом поезде. Жить без Йонте во Всемирном экспрессе было всё-таки лучше, чем жить без него в Брошенпустеле. И поэтому она с бьющимся сердцем продолжала молча наблюдать за тигром.

Однако большой белый зверь казался неопасным. Он только презрительно фыркнул, мягко встал на лапы и, потрусив по вагону, не доходя до двери растворился в воздухе. Флинн не покидало ощущение, что она разочаровала его – и что лучше было этого не делать.

Она опустила голову.

– Спасибо за чай, – сказала она и, отодвинув от себя пустую чашку, встала. Вагон излучал такую отрешённость от всего, словно он и был целым миром, а вокруг него – только тишина и ничто. Она была рада выйти в тамбур, на свет.

Павлин-тинкер

Наступила пятница. Выключив утром трескучий будильник мадам Флорет, Флинн ещё какое-то время оставалась в постели, рассматривая скалистый рельеф Болгарии за окном. Осень окрасила дубовые леса и ущелья в сочные жёлто-серые тона. Флинн вдруг осознала, что продержалась целую неделю занятий во Всемирном экспрессе и это не закончилось для неё вселенской катастрофой. Ей не верилось, что она попала в поезд всего неделю назад. Казалось, это случилось давным-давно.

Последнее занятие недели проходило в столовой, где яркий утренний свет преломлялся в стеклянной крыше как в свежевыпавшей росе. Пейзаж за окнами был зелёным и мокрым от дождя, а в столовой всё сияло в нежных жёлто-голубых тонах – в зависимости от того, как на крышу падали солнечные лучи. После завтрака более старшие павлины, болтая друг с другом и смеясь, покинули вагон, а павчата остались сидеть на своих местах.

Даниэль вошёл через пять минут после гонга с целой кучей банок имбирснафа. Он раздал банки вместе со стопкой чистых листов бумаги.

В эту минуту в вагон ворвался Касим с примятыми после ночи синими волосами и тёмными кругами под глазами.

Флинн нахмурилась. Завтрак Касим снова проспал. Но почему же тогда он опять появился со стороны паровоза, а не от спальных вагонов? Она вопросительно посмотрела на Пегс, которая только пожала плечами и растерянно покачала головой.

Даниэль молча подождал, пока Касим сядет на своё место рядом с Флинн. Затем, поприветствовав первоклассников на очередном уроке по коммуникации, он дал им час времени на сочинение об их прежней жизни. Флинн, считающая себя не особо общительной, задавалась вопросом, как такое сочинение связано с уроком коммуникации. Она скептически взглянула на Пегс, но та, казалось, была от идеи Даниэля в восторге. Даже Касим явно старался вести себя тихо, словно фокусник запихивая свой карандаш в левый рукав форменной рубашки и выуживая его из правого.

– В прошедшие с начала учебного года месяцы мы с вами занимались вопросами устного общения, – стал объяснять Даниэль, опираясь о стол, за которым обычно ели учителя. – Как на прошлой неделе очень верно заметил Касим: словесная порка убеждает куда сильнее настоящей.

Касим, подняв голову, несколько секунд озадаченно моргал, словно в мыслях был далеко в прошлом, где использовал ловкость рук в общении с замками и запорами.

На стойке самообслуживания стояли остатки завтрака, которые Рейтфи, похоже, забыл убрать, и Даниэль прихватил там себе крендель, а затем продолжил:

– Теперь мы обратимся к общению письменному, к корреспонденции. Письма играют более значительную роль в мировой истории, чем вы, вероятно, думаете. Вот несколько примеров: Махатма Ганди пытался в 1939 году письмом предотвратить начало Второй мировой войны. Знаменитый роман в письмах, который Гёте написал в 1774 году, побудил тысячи молодых людей сопротивляться строгости родителей. А британская королева Елизавета Вторая послала в 1960 году Президенту США Эйзенхауэру письмо с рецептом блинчиков на шестнадцать персон.

Удручённо думая о своём смехотворном письме матери, Флинн озиралась вокруг. Пегс, похоже, не терпелось поскорее написать письмо, в котором она воспротивится строгости родителей. Касим же, напротив, не проявлял особого воодушевления.

– Такие письма не пишутся с наскока, – предостерёг Даниэль Пегс, уже взявшую ручку. – Поэтому мы начнём с нескольких простых упражнений. Первое – это описание самих себя. Собираясь написать важное письмо, вы должны понимать, кто вы есть. – Он окинул класс скептическим взглядом. – Хотя бы отчасти, – уступил он. – Просто напишите о том, что раньше происходило в вашей жизни. И не бойтесь что-нибудь упустить! Мне не нужны скучные автобиографии, поняли? – Он хлопнул в ладоши. – Вперёд!

Флинн наблюдала, как все семеро первоклассников взяли бумагу, розданную Даниэлем. Касим рядом с ней со вздохом извлёк волшебным образом из-за уха карандаш и, глядя в окно, склонился над одним из белых листов.

Флинн неуверенно взяла небольшую стопку бумаги. Она видела, как Пегс на первом листе царапает название, и сделала то же самое:

«Что было раньше»

Она уставилась на буквы.

Ничего. Ей в голову не приходило ничего, достойного упоминания.

Она пожевала губу. Почему-то ей очень не хотелось разочаровать Даниэля. Только вот что написать?

Конечно правду.

«У моей мамы пятеро детей, ну то есть было пятеро – один пропал. Но ведь он всё равно считается, да? Его зовут Йонте, и он мой сводный брат. Правда, его билета нет на потолке вагона для самостоятельных занятий, но он был в поезде. Только, похоже, не так долго, чтобы Вы могли его запомнить. Или Вы что-то от меня скрываете?»

Флинн отложила ручку.

Не только потому, что это было чистое «тема не раскрыта». Ей показалось неумным втягивать Даниэля в обсуждение темы на занятии, куда он явно запихнул её именно для того, чтобы от этой темы отвлечь.

Недолго думая, она скомкала лист и занесла ручку над следующим, начав всё сначала:

«У моей мамы пятеро детей. Все мальчишки (кроме меня). Понятия не имею, кто отцы, ни одного из них я не знаю. Моего собственного, кстати, тоже. Мы живём на уединённом хуторе за Брошенпустелем, предполагаю потому, что моей маме всегда этого хотелось. Но даже если всё и так, то сейчас ей этого уж точно не хочется. Правда заключается в том, что у нас совершенно нет денег и из еды дома чаще всего только хлеб. Но на платное телевидение денег хватает».

Флинн растерянно вчитывалась в текст. Что же о нём подумает Даниэль? В восхищение он наверняка не придёт.

«Наверное, Вы считаете нашу семью довольно асоциальной».

Немного подумав, она приписала:

«И тут Вы совершенно правы».

Ощущая в голове абсолютную пустоту, она некоторое время таращилась на собственные слова. Такое она сдавать не собиралась. Не потому, что стыдилась. Не потому что это была ложь. Просто она не понимала, почему ей нужно стыдиться не за свою правду. Текст получился про мать, а не про неё саму. Скомкав лист, она взяла новый.

«Что было раньше
Мне бы хотелось сказать, что я в пять лет уже умела читать, но даже в школе мне потребовалось много времени, чтобы этому научиться.
В восемь лет мне пришлось начать помогать по хозяйству. Моим братьям, конечно же, нет, и поэтому я никогда не успевала делать домашние задания.
В десять я победила в тайном голосовании на звание самого странного ученика, хотя участвовать вовсе не собиралась.
В двенадцать половина класса впервые заметила, что я девочка».

Прервавшись, Флинн осмотрелась вокруг. Касим снова перечеркнул всё, что написал. Значит, у него дела обстоят не лучше, чем у неё. Флинн спросила себя, действительно ли он пишет о своём уличном прошлом или пытается эту тему как-то обойти. Стуре Аной, наоборот, лишь пялился на лист бумаги перед собой с выражением полного бессилия, отчего Флинн преисполнилась неким злорадством. Похоже, трудности по некоторым предметам возникают даже у такого ханка, как он.

Одна Пегс строчила как одержимая. Гора листов у неё на коленях росла.

Флинн пробежала глазами собственный текст. И это всё, что было раньше? Это действительно всё? Она взяла ещё один чистый лист.

«В пять лет я уже умела читать и глотала целые романы. Больше всего я любила «Анну Каренину».

Флинн не сомневалась, что у них дома даже не было такой книги, но она обнаружила её на складе у Фёдора, и название её впечатлило.

«Когда мне было восемь, я победила в международном конкурсе произнесения слов по буквам.
В десять я стала самой популярной ученицей во всей школе.
В двенадцать я впервые отправилась путешествовать одна, но добралась только до Лампедузы».

Она не знала, где находится Лампедуза – но, положа руку на сердце, кто ж это знает, верно?

Она с удовлетворением взглянула в окно. Экспресс не спеша катил в предгорьях Балкан. Мимо окон проносились зелёные и жёлтые листья, отбрасывая крошечные пятна тени на лица павлинов. Взгляд Флинн скользил по вагону, следя за переливами красок.

Сзади, скрестив руки перед собой, сидела Гарабина, и перед ней не лежало ни одного листа бумаги.

– Чего тебе? – прошипела она, заметив взгляд Флинн.

Это привлекло внимание Даниэля, который спросил с другого конца вагона:

– Почему вы обе не пишете? – В голосе его звучала не злость, а всего лишь любопытство.

– А какой в этом смысл? – с вызовом ответила Гарабина. – Вы ведь ждёте, что мы накатаем сплошную чушь!

Впервые Флинн полностью разделяла её мнение. Какая разница, что она делала или не делала в своей жизни прежде?

– Это не бессмысленно, – возразил Даниэль, в то время как павлины, один за другим прекратив писать, переводили взгляд с Гарабины на Флинн и Даниэля и обратно.

– Я хочу, чтобы вы осознали, что семь лет путешествия по Тибету стоят больше, чем семь школьных аттестатов, а пять недель на воздушном шаре – больше, чем пять лет занятий с репетитором.

– Но это события, которые никого не касаются, – сказала Гарабина. – Я предпочитаю в этом не участвовать, – словно у неё было право выбирать, заявила она и добавила с улыбкой: – Только тайна делает женщину женщиной. – И она сверху вниз взглянула на Флинн. – Разумеется, я говорю о себе.

Даниэль поднял брови, но ругать её всё же не стал.

Флинн подавила в душе ярость. Не говоря ни слова, она отвернулась и ещё раз перечитала последнее предложение.

«…добралась только до Лампедузы».

Что за бред! Она смяла листок и снова взялась за ручку. Теперь она написала:

«Честно говоря, мне всё равно, что было раньше, и Вам, должно быть, тоже. Мы же теперь здесь – или нет? Я считаю, что только это и важно».

С нехорошим чувством в душе она сдала листок. Это был настоящий текст про неё, и если Даниэль посчитает его невежливым или её ленивой – значит, так тому и быть.

Искоса поглядывая на директора, она села на место. Его взгляд скользил по бумаге без всякого выражения, но Флинн, ещё не успев отвернуться, увидела, как на его лице промелькнула улыбка.

В течение всего напряжённого дня занятий Флинн спасало радостное предвкушение тренировки с Фёдором поздним вечером. Но, свернув после ужина за стеллажи в угол с углём, она нашла Фёдора в ужасающем состоянии. Сидя в тени стеллажа, он пил из банки имбирснаф. В ногах у него стояла целая коробка этих банок. Флинн не сомневалась, что он воспользовался складскими запасами.

– Что стряслось? – спросила она, присаживаясь рядом с ним.

Фёдор поднял на неё невидящий взгляд:

– Ты что, говорила с Даниэлем о моём билете?

Флинн окаменела. Она ещё живо помнила вчерашний разговор с Даниэлем в чайном баре.

– Нет, – сказала она. – То есть да, но не специально. – Она сама слышала, как неубедительно прозвучали её слова. Голос тихий, словно трава шелестит. – С чего ты взял?

Взгляд Фёдора сконцентрировался:

– Не вздумай увиливать.

– А я и не собираюсь! – воскликнула Флинн, не очень соображая, что делает. У неё не было никакого желания снова ссориться с Фёдором. Ей хотелось лишь наслаждаться его присутствием, его основательностью, его спокойствием, толкать с ним тяжести так, словно они толкают вперёд саму жизнь.

– Даниэль мне только что об этом рассказал, – сообщил Фёдор. – Он просил меня не морочить тебе голову. Ну, то есть всякими идеями, вроде того, что ты можешь здесь работать и всё такое. – Лицо у него разочарованно вытянулось. – Но это ведь и так не выйдет. Ты и правда такая же, как павлины.

Флинн не знала, на что реагировать в первую очередь.

– А что с твоим билетом? – спросила она, чтобы не уходить от темы.

Фёдор взглянул на неё. Она в течение нескольких секунд выдерживала его взгляд, хотя глаза у неё начали слезиться от дыма и копоти в вагоне. Створки окон были откинуты, и струйки дыма тянулись по тёмному вагону.

Наконец Фёдор опустил глаза. Вздохнув, он сделал ещё один глоток имбирснафа.

– В общем, так, – сказала Флинн, скрестив руки на груди. – Глядя на тебя в таком состоянии, я начинаю сомневаться, что эта штука действительно безалкогольная.

Фёдор быстро отложил банку и встал:

– Знаешь, что мне в тебе нравится, Флинн?

Вопрос застал Флинн врасплох, и она лишь помотала головой.

– Что ты не требуешь от меня постоянных объяснений, что да как. Давай оставим эту тему навсегда, идёт? Мне нужно тренироваться.

Он открыл одно из узких окошек. Флинн непроизвольно обхватила себя руками. Встречный ветер в надвигавшейся ночи напоминал беспрестанное шипение дикой кошки. Со стен в разные стороны разлеталась угольная пыль.

Сквозь вой ветра Фёдор сообщил:

– Я подумываю в воскресенье пробежаться по крыше.

– Что?! – Флинн широко распахнула глаза. – Ты спятил?!

От громкого дробного перестука колёс мороз шёл по коже, словно возвещал о таящейся повсюду опасности. Но Фёдор только отмахнулся.

– Стефенсон всё продумал. Он встроил такой специальный защитный механизм, что-то вроде… – он подбирал слова, пытаясь объяснить необъяснимое, – что-то вроде пузыря. Поезд окружает защитная зона. Она гасит встречный ветер и всё такое. Мне только нужно не забыть в воскресенье её включить. Этот механизм находится в паровозе. – Фёдор ткнул большим пальцем в сторону тяжёлой железной двери, ведущей к паровозу, где он уже несколько лет забрасывал в огненную пасть уголь. Он с воодушевлением взглянул на Флинн. – Магия! Она сработает! Вот увидишь, поверь мне.

Флинн была вне себя. Как же можно этому верить?! Подумав о Йонте, она спросила себя: ну почему её всегда тянуло исключительно к мальчишкам, которых увлекала опасность?!

– А как же тот парень, про которого ты мне недавно рассказывал? – спросила она. – Тот, что много лет назад хотел забраться на крышу и его зацепило веткой?

Фёдор её не слышал. Он высунул голову в окно, словно хотел прозондировать ситуацию. Его волосы яростно развевались на ветру на фоне серого сырого румынского пейзажа. Массивные замки и монастыри карабкались вверх по горным цепям, а над тёмными озёрами у их подножий клубились туманы испарения, словно это дышал какой-то великан.

«Стефенсон может быть каким угодно гением, владеющим магией, – думала Флинн, откидываясь назад, пока не ощутила спиной неровный, твёрдый пол. На стыках рельс её словно били по затылку. – Но если павлины могут исчезать прямо во Всемирном экспрессе, то и кочегары спокойно могут приземлиться под поездом».

Субботним утром Флинн проснулась так рано, что за окном ещё было темно. В сизом ночном сумраке купе плясали пылинки, яркие, как звёзды за окном. Флинн потребовалось несколько секунд, чтобы заметить, что это никакие не пылинки, а крошечные жужжащие шарики. Она осторожно выпростала руку из-под одеяла – и вздрогнула, когда на неё опустился один из этих шариков. Флинн рассмотрела его поближе. Металлический, прохладный, он мигал синеватым светом. С огромным удивлением она обнаружила, что это малюсенький металлический жучок, словно кто-то создал искусственного светлячка.

– Магическая технология! – выдохнула она, когда жучок, жужжа, снова поднялся в воздух.

Какое-то время она тихо лежала в постели, всматриваясь в светящихся жучков как в бесконечный космос и прислушиваясь к диким стенаниям ветра, прижимающегося снаружи к окну. Но внезапно она поняла, что это вовсе не ветер. Стенания раздавались с другой стороны купе, где стояла кровать мадам Флорет. Флинн ещё ни разу не видела её спящей. Однако сейчас она ясно слышала, что на кровати кто-то лежит. Осторожно вытянув руку над головой, она включила допотопный ночник.

Там и правда лежала мадам Флорет, и она спала крепким сном. Флинн подумала, не её ли это металлические светящиеся жуки. Она с трудом представляла себе, что такой красотищей мог обладать кто-то подобный мадам Флорет. С другой стороны – откуда бы ещё им взяться?

При неверном свете ночника Флинн видела, что учительница натянула одеяло до самого подбородка, а на лицо опять нанесла свой розовый крем. Даже ночью на голове у неё прочно сидели кожаные защитные очки.

Мадам Флорет лежала, вытянувшись в струнку и что-то тихо, испуганно бормоча. Очевидно, ей снились кошмары.

Флинн встала. Она размышляла, не разбудить ли мадам Флорет и тем самым спасти её от ужасного сна, но сомневалась, что учительнице это понравится.

Как можно тише Флинн нырнула в халат, надела толстые носки и вышла из купе. Может, Фёдор уже проснулся.

В этот ранний час по поезду ещё никто не ходил, даже день ещё не пробудился. Когда Флинн пробиралась по холодным и мокрым соединительным мостикам, над миром за пределами поезда лежала сонная тишина. У насыпи неподвижно стояли коровы, и ночь висела так низко над деревьями, что казалось, будто звёзды мигают среди ветвей.

Путь к складу проходил мимо кухни. Только в этом вагоне уже горел свет. Она удивлённо остановилась в отделанном деревянными панелями коридоре и через открытую дверь заглянула в вытянутое помещение кухни.

Рядом с Рейтфи, помешивая в большой кастрюле растопленный шоколад, стоял Касим. Он сосредоточенно сжал губы, а Рейтфи, напевая, руководил им. Старый радиоприёмник где-то на полках без перерыва забрасывал утро разными мелодиями.

Флинн ошарашенно захлопала глазами.

– Ты уже встал, Касим? – не подумав, спросила она.

Касим, вздрогнув, поднял голову. Полная шоколада поварёшка выпала у него из рук, но Рейтфи не дал ей упасть на пол, поймав на лету молниеносным движением, какого Флинн от него никак не ожидала.

– Привет, – медленно выговорил Касим, опять принимая у повара поварёшку. – Не спалось. – Он провёл рукой по шее, где множество крохотных шрамиков свидетельствовали о его прежней жизни.

– Ох, – вздохнула Флинн, которая понимала это как никто. – Мадам Флорет сейчас тоже кошмары снятся, – сказала она, тут же разозлившись на себя за эти слова, когда Касим бросил на неё недоверчивый взгляд. Флинн плотнее запахнула халат. На кухне было светло, пахло сладким, а на плите что-то уютно булькало. – Можно… можно мне войти? – спросила она повара.

Рейтфи недолго рассматривал её, словно давая Касиму возможность возразить, и, пожав плечами, сказал:

– Друзья Касима – мои друзья.

Улыбнувшись, Флинн вошла. Она наблюдала, как Касим с помощью металлического стержня проверил температуру шоколадной массы, а затем нажал кнопку на дне миски.

– Миска нагревается, – пояснил Рейтфи, поймав любопытный взгляд Флинн. – Это экономит нам место на плите. Касим, мы на несколько минут прервёмся. Держи температуру под контролем. – И, оставив Касима с Флинн, Рейтфи отошёл в другой конец вагона, где занялся большим куском хлебного теста.

Несколько секунд, ощущая неловкость, оба молча смотрели в булькающий шоколад, а потом Флинн тихо спросила:

– Это из-за Агры? Ну, то есть ты из-за этого не спишь?

– Нет, – быстро ответил Касим. Но затем тихим голосом признал: – Да. – Он удручённо смотрел в миску, полную шоколада. – Похоже, Агра преследует меня. Мадам Флорет с первого дня твердит, что от меня нечего ждать. Вильмау постоянно смотрит на меня так, словно я блохастый. Даниэль вроде бы нормальный чувак, но он всё время заставляет на занятиях писать сочинения о самих себе или письма домой. А куда мне эти письма писать? – сердито спросил он. – По адресу: попрошайкам, сточная канава, Агра?

Флинн ничего не ответила. Она вдруг поняла, что Касим в последние дни вовсе не просыпал. На самом деле он был здесь, на кухне у Рейтфи. Она наблюдала за тем, как он осторожно заливал расплавленный шоколад в конфетные формочки.

– Почему ты ничего не рассказываешь об этом Пегс? – чуть позже спросила Флинн. – Она ведь считает, что ты просто ленишься вставать по утрам. Я тоже так думала, – призналась она.

– Я не хочу, чтобы Пегс меня жалела! – горячо воскликнул Касим. – И не смей никому об этом рассказывать, пожалуйста!

Флинн вздрогнула, потрясённая его реакцией. Она молча подошла к окну. Перед глазами тянулся утренний туман, подобно сетям, которые тянут на берег рыбаки. Ей подумалось, что здесь, в поезде, у каждого есть свои тайны.

– Я никому ничего не расскажу, – пообещала Флинн, и волновал её только один вопрос: у Йонте во Всемирном экспрессе тоже были свои тайны?

Рассвело, моросил дождь. Казалось, суббота пройдёт без каких-либо особых событий.

Пегс за завтраком сообщила, что собирается целый день работать над эскизами костюмов, и Флинн отправилась на склад повидать Фёдора. Но его там не оказалось, он работал в паровозе. Флинн представилось, что стальной конь, подобно огнедышащему чудовищу, проглотил её друга с потрохами.

И всю первую половину дня она провела на кухне с Касимом и Рейтфи, где они играли в нарды на пригоршню ролингов и пробовали изготовленные Касимом конфеты. Они оказались отменными, со вкусом мяты и муската, и Касим, похоже, был ими очень доволен. В затопивших кухню тёплых солнечных лучах его синие волосы ярко сияли, как перья какой-то экзотической птицы.

Лишь после обеда Флинн снова пошла к складскому вагону. На этот раз Фёдор был там, весь в копоти и без сил, будто его изрыгнул из пасти огненный монстр.

Флинн вошла в вагон, и всё внутри у неё сжалось. Она не могла определить от чего – то ли от уверенной улыбки Фёдора, появившейся у него на лице в ту минуту, когда она вывернула из-за стеллажей, то ли от тревожного чувства, что улыбка эта совершенно не к месту: ведь субботний вечер был последним вечером перед дуэлью.

Флинн снова считала, сколько раз Фёдор отжался, раз за разом заверяя, что он победит и так и не нужно предпринимать эту дурацкую попытку сократить путь, пробегая по крыше. Но она сомневалась, что он вообще её слушал.

Когда Флинн с Фёдором после тренировки отправились к спальным вагонам, стояла уже глубокая ночь и в поезде царила призрачная тишина. В начале каждого вагона они останавливались, прислушиваясь, чтобы не угодить в объятия мадам Флорет.

Но встретили они вовсе не мадам Флорет.

– Слышишь? – спросила Флинн, когда они зашли в вагон «Героизм». Созвездия сияли так же ярко, как и предыдущими ночами.

Фёдор взглянул вверх.

– Неужели опять звёзды шепчут – или нет? – взяв её за руку, спросил он.

– Такое ощущение, будто кто-то подковывает крохотную лошадку, – задумчиво сказала Флинн.

Фёдор смерил её таким взглядом, словно спрашивал себя, все ли у неё дома.

Флинн показала на последний ряд столов. Над одним из них кто-то склонился, при свете настольной лампы стуча молотком по чему-то крошечному и блестящему. Он казался карликом и почти терялся в сиянии созвездий.

Фёдор отпустил её руку.

– В каждой шутке есть доля правды, – пробормотал он.

В этом металлическом звуке почти физически ощущалась магия. Флинн, как мотылёк, привлечённый светом лампы, сделала несколько шагов в сторону таинственного человека.

На парне, сидящем за столом, были широкие допотопные защитные очки, похожие на очки мадам Флорет. Держа в руках что-то вроде паяльника и сверкающий металлический шарик, он ещё несколько секунд продолжал работать, а затем, повернувшись к Флинн, сдвинул очки наверх, на короткие блестящие волосы. Это был Стуре Аной.

– Флинн Нахтигаль, – констатировал он, словно совершенно не удивился, увидев её здесь в это время.

– Стуре, – сказала Флинн.

Фёдора было не видно, только глаза мерцали в темноте.

– Смотри-ка, и правда крохотная лошадка, – съязвил он. – Что ты тут делаешь, ханк?

Стуре вгляделся в темноту и вздохнул, различив в ней очертания Фёдора.

– Что он делает рядом с тобой? – поинтересовался он у Флинн.

– Он мой друг, – раздражённо сказала Флинн. По тому, с каким удивлением Стуре посмотрел на неё, она поняла, что эти слова имеют не только то значение, которое она в них вкладывала.

– Вот как, – сказал Стуре, на миг показавшийся сбитым с толку. – Что ж, мне жаль, что я помешал вашему свиданию – хотя стоп… – он опять опустил очки на глаза, – это же вы мне мешаете, а не наоборот. Доброй ночи!

Флинн не столько услышала, сколько почувствовала у себя за спиной ворчание Фёдора. Она подошла ближе к столу Стуре. Он был завален блестящим искрящимся металлом, который, казалось, гудел словно под напряжением. На руках Стуре посверкивала металлическая пыль.

– А что это ты расселся тут в такое время? – спросила она.

На мгновение Флинн зажмурилась, потому что в голове у неё всплыло имя Хинрих Ханк. Она вспомнила слова Касима: парень, который не мог держаться в стороне от магической технологии…

– Мне не спалось.

Фёдор пренебрежительно фыркнул.

– Это ведь магическая технология, я права? – спросила Флинн, всё меньше доверяя Стуре. Одна из металлических деталек начала тихонько посвистывать. Флинн быстро сделала шаг назад. Стуре явно что-то мастерил для мадам Флорет. – У тебя есть на это специальное разрешение или что-то в этом роде? – спросила она заворожённо и вместе с тем недоверчиво.

– Нет. Не трогай! – Стуре придвинул все металлические детали к себе, хотя Флинн и так не смогла бы до них дотянуться. Свист затих. – Я не делаю ничего запрещённого, – торопливо сказал он, но Флинн видела, как в его взгляде пожаром вспыхнули угрызения совести. Она не сомневалась, что он лжёт. Он сам говорил, что магическая технология опасна. Стуре поднял вверх маленькую, компактную штуковину размером со слуховой аппарат. – Вот это упнар. Его изобрёл я.

Фёдор за их спинами фыркнул, подавляя смех.

– Упнар, – твёрдо повторил Стуре. – Устройство для перевода на расстоянии. Это такой слуховой аппарат. Он переводит любое слово любого языка прямо тебе в ухо. Очень практично, если находишься на расстоянии больше ста метров от Всемирного экспресса. Ведь дальше переводящая магия поезда не работает.

– Знаю, – сказала Флинн, не сводя глаз с маленькой блестящей штучки на столе. Она не могла поверить, что Стуре такое изобрёл. – Я тебе не верю, – заявила она, думая об экспериментах Гарабины со временем.

Стуре потрясённо заморгал.

– Конечно, я пока не знаю, будет ли он работать, – признался он.

Флинн протянула руку. Сердце её колотилось от ярости и страха.

– Давай я его испытаю, – предложила она. – В воскресенье на вокзале.

– Что?! – вскричали Стуре и Фёдор в один голос.

Стуре потряс головой:

– Что ты сказала?

– Я сказала, что хочу испытать для тебя твой упнар, – повторила Флинн, внутренне сопротивляясь каждому слову. Но Стуре был лучшим другом Гарабины, и если он точно так же, как и она, работал на мадам Флорет, то это шанс узнать что-нибудь о Йонте.

Аппарат лежал крошечным механическим чудом среди всех светящихся и гудящих кусочков металла, из которых родился. Стуре колебался.

– Но его чтобы рядом не было, – велел он, указав на Фёдора.

– Разумеется, – пробурчал Фёдор. – Мне работать надо.

Стуре смерил его испытующим взглядом, а затем положил крохотный прибор в руку Флинн. Он весил не больше каштана и, прохладный и гладкий, уютно прижался к коже.

– Если он сработает у тебя, то уж умные люди точно с ним справятся, – сказал он так деловито, словно это было не оскорбление, а обычный факт. – Обращайся с ним осторожно. Смотри не потеряй! И если на нём появится хоть одна царапина…

– Ладно-ладно, – сказала Флинн, проглотив раздражение. – До завтрашнего вечера, Стуре Аной!

Они пошли к двери, оставив позади себя взволнованный шёпот бесчисленных созвездий.

– Могу поспорить, у тебя голова отвалится, как только ты вставишь это в ухо, – озабоченно прошептал Фёдор. – Если бы это действительно было устройство для перевода, ему бы следовало называться «удпнар».

Сзади раздался ленивый голос Стуре:

– Слышите? Я делаю это только ради науки.

Ничего на это не ответив, они вышли в ночь, в тамбур. Флинн заглянула в горящие глаза Фёдора.

– Я делаю это только ради Йонте, понимаешь? – пояснила она.

В лавке «Тимоти и Никс»

Утром в воскресенье Флинн решила отказаться от завтрака Рейтфи. Вместо этого она от души повалялась в постели, наслаждаясь тишиной в купе. Мадам Флорет встала несколько часов назад и, очевидно, надзирала за павлинами, чьи шаги барабанили по коридорам. В купе, как всегда, пахло лесом и наукой – доказательство того, что мадам Флорет ночью в какой-то момент здесь действительно была.

Флинн стала наблюдать, как над старинными крышами города, куда только что въехал поезд, всходит солнце. Его ослепительные лучи падали на порхающие внизу оконной рамы буквы, которые, потрескивая, сложились в слово «Будапешт».

По лицу Флинн скользнула улыбка. Она выбралась из-под одеяла и для выходного дня взяла джинсы и клетчатую рубашку с длинными рукавами.

Она провела на борту Всемирного экспресса уже больше недели. Неумолчный перестук колёс, покачивание вагонов на поворотах, чувство свободы и безопасности, даже странные занятия – всё это казалось нормальным, таким, как и должно быть. Жизнь в поезде без Йонте и без билета не была идеальной, но в ней впервые за все последние годы появился смысл. И всё же после недели в поезде, с его тихими коридорами и нашёптанными тайнами, создавалось впечатление, что жизнь на вокзале в Будапеште бьёт ключом. В большом зале сквозь старые окна верхнего света солнечные лучи прогревали железо поездов, напитанный туманом воздух и настроение прохожих. За ограждениями чистым золотом сверкали рельсы. Во Всемирном экспрессе ученики понеслись по коридорам будить друзей, и повсюду обсуждались планы на свободное утро. Пока поезд с шипением и скрежетом тормозил на седьмом пути, Флинн вышла в один из тамбуров к Пегс и Касиму.

– Прошлой ночью кое-что случилось, – вырвалось у неё.

Пегс недоверчиво округлила глаза:

– Опять?! Мне бы твои ночные приключения!

В клубах дыма Флинн рассказала обоим о Стуре и его изобретении с использованием магической технологии, которое она собиралась испытать на себе.

Касим улыбнулся широченной улыбкой:

– Ты показала этому ханку Стуре! Клёво!

– Фёдор считает, что, если я вставлю в ухо этот упнар, у меня отвалится голова, – заметила Флинн, вовсе не находя всё таким уж клёвым. Она даже допускала, что может стать подопытным кроликом в эксперименте со временем, который затеяла мадам Флорет, вместо того, чтобы помешать ей провести его. Но пойти на этот риск было необходимо.

На перроне стояли два человека в двубортных костюмах. Один из них, держа в руке жёлтый кожаный чемодан, достал из него ящик для денег. С непроницаемыми лицами они ждали, пока экспресс с громким скрежетом и шипя паром остановится.

– На вид они такие же строгие, как мадам Флорет, – пробормотала Флинн, в толкотне среди других павлинов спускаясь по железным ступенькам на перрон.

– Это Ганс с Рольфом, – пояснила Пегс, вытаскивая из кармана красных коротких брючек бархатный мешочек. К брючкам она надела сегодня сиреневую футболку, расписанную в технике батик, и один из форменных джемперов. Флинн заметила, что человек с кожаным чемоданом – Рольф или Ганс – с ухмылкой рассматривает наряд Пегс.

– Они оба работают в центральном офисе Всемирного экспресса, – продолжала объяснять Пегс. – Для Всемирного экспресса это что-то вроде ведомства по вопросам школьного образования. Пойдём поменяем у них ролинги на нормальные деньги, – предложила она. – На них мы сможем купить Фёдору какой-нибудь подарок – на случай, если он сегодня ночью выиграет дуэль.

Флинн тяжело вздохнула. Больше всего ей хотелось на несколько часов выбросить из головы эту дурацкую дуэль.

Они скинулись ролингами и поменяли их у сотрудников центрального офиса на венгерские форинты – под звучащий на весь перрон голос мадам Флорет. Она огласила правила прогулки и составила список учеников, которые, несмотря на эти законы, тем не менее собирались покинуть поезд. Толпа понесла Флинн, Пегс и Касима прямо в зал прибытия. От Флинн не ускользнуло, что Стуре на прогулку не вышел: похоже, он и сам не верил в свой упнар и ни за что на свете не хотел присутствовать при том, как что-то с ним не заладится.

Прекрасное старинное здание Восточного вокзала в Будапеште казалось наполненным воздухом и светом. Лишь немногие пути находились под крышей, а большинство поездов стояли под открытым осенним небом. Здесь был целый ряд старомодных кассовых окошек, а роскошные залы ожидания украшены позолотой, мрамором и настенной росписью. В залах с высокими потолками громко раздавались объявления на венгерском языке, через полукруглые окна лился ярко-белый солнечный свет.

На огромной территории вокзала павлины быстро терялись из виду. Флинн про себя считала шаги. Убедившись, что они уже отдалились от поезда больше чем на сто метров, она затащила Пегс и Касима в укромный уголок между лотком, где продавались солёные крендельки, и автоматом с напитками и раскрыла кулак. Упнар переливался на солнце, словно покрытый масляной плёнкой. Флинн вопросительно взглянула на Пегс и Касима. Оба кивнули. Вздохнув, она засунула упнар в левое ухо.

Ничего не произошло.

Она не поняла, о чём её спросил Касим. Он говорил на каком-то совершенно непонятном языке. Флинн беспомощно постучала пальцем по маленькой металлической штуковине в ухе. Штуковина откликнулась жестяным звуком. Флинн растерялась – неужели Стуре соорудил обыкновенный муляж?!

Пегс неуверенно улыбнулась.

– По крайней мере, голова у тебя всё ещё на месте, – сказала она. Без воздействия чудесного универсального переводчика в её словах пробивался французский акцент.

На этот раз в здании вокзала не было ни пальм, ни рептилий, зато тут стоял симпатичный сувенирный киоск сиреневого цвета, а фасад украшала статуя Джорджа Стефенсона. Флинн видела, что у этой статуи Даниэль собрал группу павлинов. В незаметной нише между двумя газетными киосками была открыта дверь в какой-то маленький магазинчик. Над ней висела потускневшая медная табличка

«ТИМОТИ И НИКС»

Флинн застыла как вкопанная. Фёдор сказал, что Йонте купил почтовую открытку у «ТИМОТИ И НИКС»?

– Да вот же лавка! – воскликнула Пегс. – В атласе о ней упоминается.

Она потащила Флинн в нишу.

Вблизи Флинн увидела, что дверь в лавку перекосило, а пастельного оттенка зелёная краска отслаивалась как старые обои.

– Я не хочу туда, – запротестовала она. – У этой лавки вид какого-нибудь разорившегося казино или столовки для бездомных…

Но не дав ей договорить, Касим втолкнул её внутрь. Слова Флинн заблудились между стеллажей – пастельных тонов узких полок, слегка припудренных снежком. Флинн просто дар речи потеряла. «ТИМОТИ И НИКС», как сообщала табличка над прилавком, был «Единственным аккредитованным магазином по продаже товаров в дорогу, произведённых на основе магической технологии». И выглядел он именно так.

Вокруг всё исходило паром, свистело и переливалось. В витринах потихоньку пыхтели какие-то странные изобретения, а за ними на полках высотой несколько метров лежали горы упаковок со всякими ежедневниками, дневниками с замочком или котлами «Франц» – паровым котлом, «который приведёт в движение ваш механизм и одновременно с этим сварит отменный суп».

На расписном потолке висел допотопный вентилятор с ёмкостью для воды, который, охлаждая воздух, ещё и раскидывал по лавке крошечные снежинки. «Остужает до нуля градусов за десять секунд» – было написано на табличке, указывающей на потолок. А ниже: «Зима как раньше!»

Этот мир казался таким безумным, что Флинн чуть не расхохоталась в голос. Рядом с ней группа туристов с недоумением разглядывала пишущую машинку с клавиатурой рояля, а потом вышла из магазина, покачивая головами.

– Слава Стефенсону! – воскликнул продавец в светло-зелёной форменной одежде, в этот момент выкладывающий на полку кожаные защитные очки. – Больше павлинов! Я уже подумывал нанять практиканта, который бы знал, как обращаться с этим ужасным паровым пылеуловителем. Уголок экспресса скоро полностью занесёт снегом. – Он, покашливая, окинул их взглядом. – Кстати, этот пылеуловитель – прекрасный подарок для бабушки с дедушкой.

С многообещающей улыбкой он показал на стол с товарами по специальным ценам. Флинн заметила, что на правой руке у него вместо нормальной кисти была механическая. Между золотыми стержнями, видимо заменяющими кости, выпускали пар маленькие металлические суставчики. Когда продавец сунул в руки Пегс паровой пылеуловитель размером с ведро, в суставчиках затрещали крохотные зубчатые колёса.

– Это действительно классный подарок, – повторил он. Пегс только отмахнулась, и продавец со вздохом стряхнул с плеч пригоршню снежинок. – Особенно если вы дали уговорить себя на покупку одного из этих зимних вентиляторов, – пробормотал он.

Пегс потащила Флинн в заснеженный угол с сине-зелёными стеллажами, где на золотых этикетках были написаны названия товаров, вроде «Механический карманный калькулятор» или «Мини-герои – известные исторические личности в карманном формате (Обратите внимание: говорит одно предложение в день и даже может улыбаться!)».

– Идите сюда! – позвал Касим, стоя в конце ряда стеллажей.

Флинн замерла. Она в замешательстве потрогала упнар у себя в ухе. Это что, и правда переводчик?!

– Я тебя понимаю! – воскликнула она, задохнувшись от неожиданности. – Касим, я понимаю тебя!

– А ты и должна. – Касим сдул снежинки с автомата в форме большой кошачьей головы. – В конце концов, это же филиал «ТИМОТИ И НИКС». Магазины такие древние, что ещё полны магии. И то, что ты меня понимаешь, никак не связано с фальшивым изобретением Стуре. Ну что, поехали? – Он надавил кошке на нос, и автомат тотчас открыл маленькие механические глазки и огромную пасть с разложенными на языке сладостями.

Среди них лежали и некоторые новые продукты фирмы «Рахенснаф», к примеру «Овечья сладость» (сахарная вата в узких упаковках, похожая на только что состриженную овечью шерсть) и «Злодейская бумага, особо горькая».

Пегс стала бросать монетки в щель рядом с языком, а Флинн услышала у себя за спиной, за стеллажами, гнусавый голос:

– Это та самая девчонка – непав. Ты только взгляни на неё! В моей статье ей ещё мало досталось, не находишь?

– Йонте был намного симпатичнее, – подтвердил другой голос, слабый и дрожащий, как медуза.

От этих слов Флинн словно током ударило. Хотя мадам Флорет и выбросила статью про неё и Йонте, но Флинн всё же не теряла надежды найти авторов «Экспресса в экспрессе».

Она осторожно выглянула из-за стеллажа. В засыпанном снегом проходе стояли только две павлинки. Флинн уже не раз видела их в поезде: обе примерно ровесницы Фёдора, но выглядели младше. У первой были длинные светлые волосы, а у второй длинные каштановые. Из-за по-детски вытаращенных глаз они показались Флинн даже значительно младше её самой.

– Чего тебе? – обнаружив Флинн, спросила первая девчонка.

Флинн не удалось совладать с тем, что дрожь в сердце передалась и голосу.

– Ты написала про меня статью, – констатировала она.

Девчонка прислонилась к стеллажу с многофункциональными карманными зеркальцами.

– Меня зовут Обри Бейкер, – представилась она, – третий класс, член клуба утренней зарядки и лучшая по успеваемости. – Она показала на свою темноволосую подругу. – А это Весна. Ты безбилетница. – Её слова прозвучали как утверждение.

– Я Флинн Нахтигаль, – возразила Флинн, словно это была большая разница. – Что тебе известно о Йонте?

– Вообще-то ничего, – сказала Обри с деланым равнодушием. – Я имею в виду – в наши дни, чтобы хоть что-нибудь узнать, нужен… стимул? – Она потёрла большой палец об указательный.

Флинн поджала губы. Не раздумывая, она подскочила к Пегс и Касиму и схватила последние четыре монетки с ладони у Пегс.

– Эй! – крикнул Касим с полными руками жвачки – зубной пасты. – Это же на упаковку злодейской бумаги!

– Ты же знаешь: от неё только кариес бывает, – парировала Флинн, засовывая четыре форинта в руку Обри.

Та взглянула на деньги с разочарованным видом:

– А больше у вас нет?

– Мы могли бы ещё продать нашу совесть, – предложила Флинн. – Кажется, и без неё живётся неплохо.

Обри подняла брови.

– Ну ладно, – сказала она. – Что вы хотите знать про Йонте? Какой он, ты ведь и так, должно быть, знаешь.

Весна хихикнула как маленькая, будто в этой фразе было что-то смешное. Постепенно Флинн стало казаться, что это она расспрашивает павчат, а не наоборот.

– Я совершенно не представляю, каким он был в поезде, – раздражённо сказала она. – Где он? Почему его больше там нет?

И тут она услышала самое странное из всего, что когда-либо говорили про Йонте.

– Он боялся, – заявила Весна.

Боялся?! Йонте?!

Ошарашенная, Флинн мысленно вернулась в прошлое.

Все годы, во всех ситуациях, какие бы она ни вспомнила, все восхищались Йонте. Именно потому, что он не боялся. Потому что был смелым. Всегда. С учителями, с мамой, вообще в жизни.

– Да чего же, скажите на милость, Йонте было бояться? – заносчиво спросила она. – Может, стряпни Рейтфи? – Флинн знала, что и этого быть не могло: однажды Йонте съел даже «Сникерс» десятилетней давности.

Весна не сводила глаз с полки, забитой свистящими круглыми ручками для шкафов:

– Во всяком случае, он много разговаривал с Кёрли.

– С Кёрли?! – Флинн чуть не подавилась этими словами. Она чувствовала, что здесь, среди словно припорошенных сахарной пудрой полок лавки «ТИМОТИ И НИКС», все её представления были перевёрнуты с ног на голову, как фигурки в рождественских стеклянных шарах со «снегом».

– Вероятно, его страшил большой, бескрайний мир, – небрежным тоном заключила Обри. – Иногда такое случается. И тогда тебя отсылают назад, домой, и всё хорошо. Ну, ты знаешь.

Флинн недоверчиво покачала головой. Она вообще уже ничего не знала.

Она боялась никогда не увидеть Йонте, а не отправиться в большой, бескрайний мир искать его. Мысль о том, что придётся навсегда остаться дома, в маленьком затхлом мирке, где время и жизнь будто остановились, страшила намного больше.

Голоса из ниоткуда

Касим купил пачку краски для волос, и троица покинула лавку.

– А откуда у тебя ещё деньги? – сурово глядя на Касима, спросила Пегс, когда они стояли у старинной кассы. – Мы же, когда скидывались, все наши ролинги отдали!

Касим забрал коричневый бумажный пакет с краской для волос и сдачу.

– Успокойся, Хафельман, – сказал он Пегс. – Я отобрал у этой тупой Обри наши четыре форинта. Она даже не заметила.

По лицу Флинн скользнула усмешка. Как же здорово, что Пегс и Касим на её стороне. Она подняла взгляд к высоким, широким окнам, за которыми громоздились серые облака.

Ребята брели по обычному зданию вокзала так, словно гуляли по маленькому миру, зная, что их окружает другой, большой, где возможностей намного больше. Магия. И магическая технология.

Касим знаком попросил их на минуту остановиться. Флинн видела, как он удаляется от них в толпе, и на какой-то ужасный миг испугалась, что сейчас он ещё кого-нибудь ограбит. Но он остановился рядом со стариком, который, сгорбившись, прислонился к стене в компании лохматой псины. На лице у Касима заиграла сдержанная улыбка, какой Флинн ещё ни разу у него не замечала, и он сунул в руку старику сдачу от своей покупки.

Флинн ошарашенно смотрела на него во все глаза. В душе у неё расплывалось лёгкое тепло.

– Какой же он молодец! – сказала она, поворачиваясь к Пегс.

Тут прямо за ними раздался язвительный смешок. Флинн показалось, будто ей в затылок вцепились вороньи когти. Обернувшись, она обнаружила Гарабину, держащую в руках множество пакетов от «ТИМОТИ И НИКС». В её взгляде читалась издёвка.

– Попрошайку, что ли, в свою компанию вербуете? – спросила она на ломаном немецком. – В команду огородных пугал?

Флинн удивлённо постучала по упнару в правом ухе. Кроме глухого «бэмс» он не издал ни звука.

– Всё лучше, чем в команду бессердечных кукол, – дрожащим голосом сказала Пегс.

Гарабина в новеньких, цокающих каблучками туфлях, смеясь, прошествовала дальше, и Пегс объяснила Флинн:

– Гарабина говорит по-немецки. Стуре как-то рассказывал, что у себя в Испании она ходила в частную школу, где преподавали четыре языка.

Флинн презрительно фыркнула. Гарабина говорила с таким сильным испанским акцентом, что слова можно было разобрать лишь с большим трудом. Смысл сказанного дошёл до неё только с возвращением Касима.

– Ненавижу Гарабину, – удручённо заявила она.

Касим взглянул на неё вопросительно, но ни она, ни Пегс не стали портить ему настроение.

До отправления поезда оставалось ещё десять минут. С карманами, набитыми порошком для изготовления шипучки, шариками-«бюрократами» и «овечьей сладостью», они отправились к перрону. У Всемирного экспресса уже собирались смеющиеся павлины. Они хвастались друг другу покупками и соревновались, кто больше съест горькой злодейской бумаги, ни разу не покривившись.

Флинн было не до смеха, и не только из-за мерзкой Гарабины. В голове у неё эхом звучали слова Обри: «Он боялся».

Если бы она могла спросить самого Йонте, что это значит! Поднимаясь в тамбур одного из спальных вагонов, на верхней ступеньке она задержалась.

– Я вас догоню, – сказала она Пегс и Касиму и стала сквозь поток павлинов протискиваться назад. Она заметила Даниэля, которому только что вручили объёмистую пачку писем и бандеролей. Лежащий сверху удлинённый конверт почти полностью был заклеен липкой лентой и исписан каракулями. Флинн ни секунды не сомневалась, что он прибыл из Брошенпустеля, потому что только её мать любила многократно использовать конверты, уже бывшие в употреблении.

Встав неподалёку от Даниэля, она терпеливо ждала, не привлекая к себе внимания, однако через две-три минуты Даниэль сказал почтальону:

– Простите, я отвлекусь ненадолго, а то здесь кое-кто умрёт от беспокойства, если я не уделю ему время.

Флинн сочла это высказывание довольно неуместным. Ей требовалось не внимание, а письмо. Но Даниэль даже не удосужился выудить конверт из пачки.

– Прости, Флинн, но я принципиально раздаю почту после обеда. Ты же понимаешь, что иначе павлины нападали бы на меня целыми стаями.

Перед глазами Флинн тут же возникла картинка, как стая волков набрасывается на косулю.

– Ой, – сказала она, – конечно понимаю. Извините, что побеспокоила.

Она попыталась скрыть разочарование. Даниэль обращался с ней как с павлином – почему же это вдруг так её расстроило? Разве не этого ей хотелось?

– Эй, Флинн!

Обернувшись, Флинн заметила Фёдора, помогающего Гансу и Рольфу, тем мужчинам в костюмах, разгружать всё то, что понадобится в экспрессе на следующей неделе: горы яблок, груш и орехов, канистры с оливковым маслом и мерцающей питьевой водой, мешки сахара, соли и муки, а ещё ящики, полные бумаги и чернил, и коробки с мылом и стиральным порошком.

Когда Фёдор увидел растерянное лицо Флинн, губы его сложились в преувеличенно весёлое «не беспокойся!».

И Флинн внезапно осознала, что дуэль в этот вечер будет ужасной.

Поднявшись в вагон, она наблюдала за Фёдором в окно. Беззаботный смех павлинов на перроне отдалился, казалось, на много световых лет.

В двух спальных вагонах, где находились купе мальчишек, никого не было. За окнами кипела жизнь, а над поездом повисла гнетущая тишина. Без стука колёс и покачивания пола под ногами поезд словно погрузился в глубокий сон.

Флинн пошла по коридору догонять Пегс и Касима – и вдруг в тишине услышала голос. Он звучал так чётко, будто кто-то стоял прямо рядом с ней.

– Йетти, не ходи!

Она в ужасе обернулась. Двери во всех купе были закрыты. В недавно вымытые окна падали лучи ленивого полдневного солнца, освещая панели красного дерева и золотые эмблемы на дверях.

– Йетти, ну пожалуйста!

Флинн снова повернулась на сто восемьдесят градусов. Она почти не дышала. Там никого не было.

– Доверься мне. – Это сказал другой голос, спокойный, мягкий.

«Это Йетти, – пронеслось в голове у Флинн, – кем бы эта Йетти ни была». Развернувшись, она посмотрела на снимки выпускников экспресса. Напротив неё прямо на уровне глаз висела фотография Джека Лондона.

– Это вы? – прошептала она.

Ответа не последовало. Лишь буквы под фотографиями Альберта Эйнштейна и Николы Теслы[16] с тихим потрескиванием поменялись на «личное достижение» и «упорство».

– С ума можно сойти! – тихо выдохнула Флинн и повернулась к дверям купе. По спине пополз холодный, парализующий страх. Расправив плечи, она пошла дальше, будто ничего не слышала. Через два шага раздался крик – громкий и чёткий, прямо у неё в голове.

Скорчившись, она зажала уши руками. Но от этого крик стал ещё громче, словно оказался там взаперти и всё звучал, звучал. Затем он резко прервался.

Флинн стояла, наклонившись вперёд, словно её сейчас вырвет, и часто, прерывисто дышала. Её охватила паника. Казалось, все ночные страхи и опасности, притаившиеся по углам, сейчас выползли наружу.

Впереди открылась вагонная дверь, и вошли Пегс с Касимом.

– Где ты застряла? – Касим запнулся, увидев её с побледневшим лицом прислонившейся к окну. – Флинн, что случилось?

Осторожно, будто крики призраками зависли в воздухе, Флинн выпрямилась.

– Не знаю. – Она провела руками по ушам, словно произошло нечто невообразимое. Что-то, от чего время остановилось, а душа Флинн повзрослела.

Из тишины прорезался ещё один голос. Давно знакомый, хрипловатый и тёплый. Флинн узнала бы его повсюду. И спустя два года он звучал как шорох ветра в колосьях и как гудение разрезающего воздух бумеранга Флинн: голос Йонте:

– Я не позволю с собой так поступать!

Он говорил лихорадочно и беспокойно. Обри и Весна сказали правду: он боялся.

– Я проверю, хорошо?

Глаза Флинн округлились. Йонте говорил так близко, словно стоило только руку протянуть – и дотронешься. Другой, высокий голос что-то возразил ему, но в эту самую минуту Пегс громко спросила:

– Чёрт побери, Флинн, что происходит?!

– Помолчи! – подняв руку, прошипела Флинн. Она хотела слышать Йонте, его родной голос.

– Долго так продолжаться не может, – сказал он. – Не надо смотреть скептически, к тебе же это не относится И смотри мне, не вздумай снова звать Кёрли. Сейчас я это сделаю.

За этим последовала долгая тишина, а потом какой-то глухой звук, похожий на сдавленный крик.

– Йонте? – позвал второй голос. – Чёрт возьми, Йонте, я сейчас войду. Я позову Кёрли, Йонте. Я…

Чьи-то холодные пальцы, забравшись в ухо Флинн, что-то выдернули оттуда. Из головы у неё будто вынули затычку. На неё хлынул поток приятного покоя, тихой болтовни павлинов на перроне, далёких отзвуков вокзальных объявлений.

Флинн зажмурилась. Пегс в ярости покачивала на ладони какой-то маленький металлический предмет. Он гудел, как шмель.

– Упнар, – узнала Флинн. Во рту першило, будто там прошлись наждаком. – Я совсем про него забыла!

Она ещё не успела договорить, как Пегс, размахнувшись, запустила им в железную дверь в конце коридора. Аппарат для перевода, дребезжа, упал на пол и утонул в ковре.

– Ты с ума сошла?! – прохрипела Флинн. – Это же был…

– Что?! – в ярости крикнула Пегс. – Это была гарантия того, что ты лишишься рассудка! – Она предостерегающе подняла палец. – Что бы ты там ни услышала, Флинн, это тебе не на пользу. Это опасно!

Флинн собралась было возразить, но Пегс опередила её:

– У меня чуть инфаркт не случился от страха за тебя! – Она нервно заметалась по коридору. Флинн ещё никогда не видела её такой взвинченной. – Родители не подготовили меня к тому, что здесь будут всякие исчезнувшие сводные братья, ночные расследования, какие-то жуткие устройства для перевода и подозрительные учительницы, о которых станут предупреждать шепчущие созвездия!

– Не забудь про еду, – улыбаясь, подсказал Касим. Он крепко держал Флинн за плечи, словно ожидал, что она в любую секунду может грохнуться в обморок.

– И очень своеобразная еда! – воскликнула Пегс. Она перевела дыхание. – Я хочу поменять билет, немедленно. Восточный экспресс мне, кажется, больше подойдёт.

Касим рассмеялся:

– Остынь, Пегс.

Пегс остановилась.

– А я ещё пока и не горячилась! – сердито вскричала она.

Касим закатил глаза:

– Эта школа немного опаснее, чем ты думала – ну и что с того? В жизни всё то же самое.

Пегс рассвирепела:

– Но я собираюсь стать дизайнером одежды! Всемирный экспресс должен побеспокоиться о том, чтобы до этого я не сгинула. Оставь эту штуку в покое!

Последняя фраза предназначалась Флинн, которая пошла в конец вагона и подобрала упнар. Внешняя металлическая оболочка была повреждена, и прибор тихонько позвякивал, словно внутри у него что-то отсоединилось.

– Он сломался, – сказала Флинн, чувствуя себя точно такой же помятой и разбитой, как упнар. – Стуре меня убьёт.

Пегс вздохнула с облегчением.

– Стуре идиот, – заявила она. – Он сляпал что угодно, только не устройство для перевода.

Пегс была права. Но что же тогда эта штуковина делала? Может, давала Флинн возможность слышать то, что она хотела услышать?

– Выкини это! – потребовала Пегс.

Флинн взглянула на её перекошенное гневом лицо. И внезапно ей стало ясно, что она нашла настоящих друзей. Не тех, что любят её за то, что она странная и не такая, как они, а друзей, которые беспокоятся за неё и считают её присутствие среди них здесь, в поезде, совершенно нормальным – словно так всегда и было.

Одну-две секунды Флинн пребывала в ощущении, что вместе с Пегс и Касимом она неуязвима. Но затем она почувствовала уколы совести. Ей не хотелось, чтобы её поиски Йонте причиняли кому-то беспокойство.

На перроне за окнами стало тихо. Паровоз засвистел, вырвав Всемирный экспресс из сна. Стальной конь, пыхтя, пришёл в движение.

– Хорошо, – пообещала Флинн. – Я выкину эту штуковину.

Когда Пегс отвернулась, она запихнула упнар в карман брюк.

В столовой стоял восхитительно пряный аромат чеснока и паприки. К удивлению Флинн, на этот раз Пегс не возмущалась обеденным меню (суп-гуляш по-венгерски). Вместо этого она достала кирпичного цвета коробочку с шоколадными конфетами, пахнущую мятой и мускатом.

– А что такого? – спросила она, заметив взгляд Флинн. – Коробка сегодня утром лежала под дверью моего купе. Могу поспорить, это от Оливера Штубса.

Касим, стоящий за ними у стойки самообслуживания, сделал большие глаза.

– С чего ты это взяла?! – в ужасе спросил он.

Пожав плечами, Пегс положила себе в тарелку ложку гуляша.

– А от кого же ещё? – спросила она. – Мне кажется, я ему нравлюсь.

Флинн со вздохом налила себе супа и села с друзьями за столик в конце вагона.

Пока Пегс украдкой поглощала шоколад, Флинн вопросительно взглянула на Касима, огорчённо ковыряющегося в своём гуляше. Она не сомневалась, что эти конфеты изготовил именно он – в одну из бессонных ночей.

После того как все поели, Флинн отвлеклась от раздумий, потому что Даниэль начал раздавать почту. Флинн наблюдала, как павлины один за другим забирали письма из дома. Большинство из них получили большие толстые конверты, но несколько человек не получили ничего. Среди них – Касим и Флинн.

Как такое могло быть?! Она же своими глазами видела на перроне это письмо, оно наверняка было адресовано ей!

Она пробралась в толпе учеников к Даниэлю, сидящему на своём обычном месте за столом учителей и просматривающему собственную почту. Тонкие конверты все выглядели очень официально.

– А, опять письмо от господина Фрета – не возьмёте это на себя, Фей?

Флинн судорожно сглотнула. Напротив Даниэля сидела мадам Флорет с третьей порцией десерта. Она была погружена в свою личную почту – длинное, от руки написанное письмо – и лишь на секунду подняла глаза.

– Третье за четыре недели, – сказала она, забирая у Даниэля конверт.

Флинн колебалась. Почему она так нервничает? Ведь это письмо для неё! Скорее всего, тут какое-то недоразумение.

– Извините, пожалуйста, – сказала Флинн, поглубже втягивая руки в рукава рубашки.

Даниэль несколько секунд не мог оторваться от чтения.

– А, Флинн, – сказал он, почти не глядя на неё. – Чему обязан?

Это вывело Флинн из себя:

– Я хотела забрать письмо. – Даниэль ничего не ответил, и она добавила: – Оно от мамы.

Вскрыв следующее письмо, Даниэль со вздохом пробежал глазами содержание:

– Чёрт побери, когда-нибудь эта бумажная волокита меня прикончит!

– Вероятно, вам стоит поручить это брату, – заметила мадам Флорет. Она всё ещё читала своё длинное письмо, складывая в стопку остальные и не забывая о груше с ванильным мороженым и шоколадным соусом.

«Многозадачность спасёт мир», – кисло подумала Флинн. Куда же, чёрт возьми, подевалось её письмо?!

– На прошлой неделе вы хотели, чтобы я написала маме письмо, – снова подступила она к Даниэлю.

Он наконец взглянул на неё:

– Как я слышал, ты это сделала только в воскресенье вечером, после нашего отъезда из Мадрида. Значит, отправлено письмо твоей маме было сегодня. – Он склонил голову набок. – Маловероятно, что она тебе уже ответила, не находишь?

– Но… ладно, да, но… – Флинн снова замолчала. Ответить её мама, конечно, ещё не могла. Но ведь написать просто так могла. Флинн знала, что её матери это не свойственно. Но Даниэлю-то откуда это знать, верно?

– Я видела письмо в Будапеште, – продолжала настаивать Флинн. – Значит, оно должно быть тут. Я уверена.

Взгляд Даниэля скользнул к окну, словно он внезапно загорелся желанием ещё хотя бы раз увидеть город.

– Мне очень жаль, Флинн, но письма для тебя не было.

– Конечно же было! – сказала Флинн, сама испугавшись раздражения в собственном голосе.

Мадам Флорет рывком сложила своё длинное письмо:

– Дрожите себя в руках, Хтигаль. С тех пор как вы здесь, нет ни минуты покоя.

– Держите себя в руках, – тихо поправила учительницу Флинн.

Мадам Флорет задохнулась от возмущения.

– Поверьте, я делаю это уже двадцать четыре года! – напустилась она на Флинн. – Замашки, замашки, у них у всех дурные замашки! – С этими словами она встала и выпроводила Флинн из вагона.

Павлины-фантомы

Флинн не сомневалась, что Даниэль её обманул. Но зачем? И как это доказать?

Она несколько секунд постояла в тамбуре вагона-столовой, страшно злясь на директора, и клокотавшая в ней ярость сменилась неуверенностью. Она решила попросить о помощи Касима и Пегс. Их обоих она нашла в обзорном вагоне, где они сидели на перилах, лениво покачиваясь в такт движению поезда.

– Не понимаю, почему мадам Флорет всё спускает Гарабине, – пробормотал Касим. Он показал в конец вагона, где на деревянном полу, свесив ноги с платформы и болтая ими в воздухе, сидела Гарабина. На фоне прохладного пасмурного осеннего дня она казалась обыкновенной девчонкой, просто любующейся горными пейзажами.

– Гарабина нарушает правило номер девятнадцать, – подтвердила Пегс. – Запрещается высовывать руки, голову или ноги из окон, дверей, за перила или под ними.

– А вы сидите на перилах, – возразила Флинн. – Мадам Флорет наверняка скорее наказала бы вас, а не Гарабину.

– Но от нас она ничего другого и не ждёт, – широко улыбнувшись, заверил Касим.

Оба они пребывали в озорном настроении. Тема конфет, похоже, больше не обсуждалась. Но, вероятно, Пегс просто ещё не заметила, что когда она говорит, время от времени виден её ярко-зелёный язык, на котором большими буквами проступило слово «ТУПИЦА».

– Мне нужна ваша помощь, – сказала Флинн. – Мне кажется, Даниэль скрывает пришедшее мне письмо.

Касим убрал с лица сизую прядь.

– Может, там написано что-то, о чём тебе не стоит знать, – предположил он.

Брови Флинн поползли вверх:

– Ты хочешь сказать, что мама написала мне письмо исключительно о том, чего мне не стоит знать?

Касим прищурился, как сыщик, изучающий улики.

– О том, чего тебе не стоит знать по мнению Даниэля, – уточнил он. – Что-то о твоём сводном брате.

Именно это подозревала и сама Флинн. С момента исчезновения Йонте мать не говорила о нём, но, может быть, написать ей было проще.

Касим встал так резко, что чуть не свалился за перила.

– Задание принято! – воскликнул он. – Мы тебе поможем!

Поезд ехал по старым неровным рельсам и поэтому очень медленно. Тем не менее сидеть на перилах было рискованно, и когда Касим так дёрнулся, Гарабина повернулась в их сторону.

– Что ты хочешь сказать? – очень тихо, чтобы не услышала Гарабина, спросила Флинн.

Глаза Касима сверкнули:

– Что мы найдём письмо. Сегодня же. Готовься.

Флинн улыбнулась. Не только от счастья, что наконец нашла друзей, но и потому, что друзья были именно такими. Чтобы добраться до письма, в напарники лучше всех годился именно этот возмутитель спокойствия, взломщик замков, мальчишка, не боящийся никаких наказаний.

Щёки у Пегс раскраснелись.

– Это поопаснее, чем просто сидеть тут на перилах, – предупредила она Флинн. И словно именно это обстоятельство ей и нравится, она сообщила: – Я уже придумала, как мы будем действовать!

Незадолго до ужина Касим постучался в купе Флинн. Под мышкой он держал маленький чёрно-серый свёрток, а на лице у него сияла улыбка. Волосы привычно светились синевой.

– Вот, – он развернул свёрток, и там оказались две футболки. – Этим мы выиграем несколько минут, когда за нами никто не будет наблюдать. – Он задумчиво прищурился, не переставая при этом улыбаться. – Чтобы добраться до твоего письма, пяти минут должно хватить. Вперёд! – Он сунул ей в руки одну из футболок и стеклянную бутылочку без этикетки, наполовину заполненную какой-то вязкой коричневой жидкостью, в которой мерцали золотые полосы.

Флинн уставилась на бутылочку:

– Надеюсь, мне не нужно это выпить, нет?

Касим рассмеялся и указал на ванную комнату в начале коридора:

– Надень футболку и вымой этой жидкостью голову.

Флинн слегка наклонила бутылочку. Коричневая масса не двинулась с места.

– Жидкость? – подняв брови, переспросила она.

Касим подтолкнул её к ванной комнате:

– Ты письмо хочешь прочесть или как? – И он закрыл за ней дверь.

Несколько секунд Флинн стояла в нерешительности, а затем, сунув голову под душ, повернула кран. Через пять минут, помыв голову, она оценила своё отражение в зеркале. На лицо лохмами свисали мышиного цвета прядки. Ничего нового.

Гораздо больший эффект производила футболка: фанатская футболка почитателей рок-музыки обтягивала её сильнее, чем привычные клетчатые рубашки. Флинн чувствовала себя в ней странно уязвимой. Надпись спереди, жирная, как на обложках дисков, гласила: «ПЕРЕЛЁТНЫЕ ПТИЦЫ В ПОЕЗДЕ». Ниже красовались пингвин и надпись «Северное турне». На спине перечислялся целый список дат пребывания в таких городах, как Лондон, Токио и Нью-Йорк. В самом конце, почти над попой, значился ещё и Дармштадт, что Флинн сочла всё же несколько глупым.

Она вышла в коридор. Касим тоже натянул футболку с «ПЕРЕЛЁТНЫМИ ПТИЦАМИ В ПОЕЗДЕ».

– Если бы не Йонте, я бы сказала, что это твоя самая дурацкая идея, – сказала Флинн. Она не совсем понимала, зачем было надевать эти футболки – за исключением того, что мадам Флорет при виде их явно хватит удар.

– План железный, поверь, – сказал Касим.

В любом случае Флинн чувствовала себя в этом сомнительном наряде крайне неуверенно. Ей казалось, будто все тени, забившиеся по углам, смотрят на неё осуждающе. Она встряхнулась, чтобы избавиться от мурашек.

У входа в столовую их ждала Пегс.

– Я так и знала, что футболки будут смотреться классно, – сияя глазами, сказала она и сделала движение пальцами, словно резала ткань. – Но не забывайте: я тут ни при чём.

Флинн вздёрнула плечи.

– Я тоже, – пробормотала она. В чём же всё-таки заключается план Касима?

Касим, закатив глаза, обнял Пегс за плечи:

– Но ты всё-таки тоже перелётная птичка в поезде, чёртов гений ты наш портняжный.

Стряхнув его руку, Пегс подтолкнула к нему Флинн. Касим рассмеялся. Он налёг на тяжёлую дверь, и завывающий ветер внёс их обоих в вагон. Всё было так, как в первый день Флинн в поезде. Все павлины, подняв глаза, вытаращились на них. Те, кто отводил взгляд, вскоре снова смотрели в их сторону. Над столовой повисла тишина, в которой слышался шёпот.

Пегс быстро заняла своё место в конце вагона. Флинн больше всего на свете хотелось сделать то же самое.

– Веди себя как обычно, – велел ей Касим, шагая к стойке самообслуживания будто только что коронованный король. С почти провокационной небрежностью он положил себе в тарелку порцию гуляша.

– Если бы это было так просто, – прошептала Флинн.

– Йоунс! Хтигаль! – Мадам Флорет уже стояла у них за спиной. Губы её дрожали, словно она безумно устала от докучливой обязанности распекать нарушителей порядка. Внезапно Флинн стало её жаль. – Сейчас же сядьте на свои места. И никакой еды! О чём вы, собственно, думали, столь явно пренебрегая правилами…

Она умолкла, когда неожиданно раздался треск. Флинн не то с восторгом, не то с ужасом наблюдала, как по синей шевелюре Касима совершенно сами собой побежали сперва зелёные, а затем золотые пряди – с таким звуком, словно в стакане воды растворяется порошок шипучки.

Касим взглянул на свои часы.

– Вообще-то пора, – прошептал он. – Я дополнительно подмешал ещё один пакетик от «ТИМОТИ И НИКС». Четыре, три, два…

Тут снова раздался треск. Флинн испугалась. Кожа у неё на голове зачесалась, и она с ужасом заметила, что у её отражения в окне волосы окрасились в синий и лиловый цвет с золотыми блёстками. Потеряв дар речи, она ощупывала взлохмаченные лиловые пряди, во все глаза глядя на Касима.

– Ты спятил?! Я же похожа на… на единорога из комикса!

В вагоне раздалось восхищённое хихиканье. Павлины, улыбаясь, пихали друг друга локтями, смеялись и взволнованно шушукались. Несколько второклассников восторженно захлопали, а один павлин из пятого класса сделал движение рукой, будто снимает перед ними шляпу. Флинн стояла словно в тумане. На какой-то миг всеобщее внимание показалось ей не таким уж и ужасным.

Мадам Флорет поджала губы, будто сейчас разрыдается.

– У меня есть важные дела, – сказала она, прижимая к себе свою вечную папку. – Важные. Вместо этого я вынуждена заниматься вашими пубертатными выходками.

«Я должна найти Йонте, – пронеслось в голове у Флинн. – Думаете, это не важно?»

Мадам Флорет взялась за переносицу.

– Смойте эту дрянь. И отправляйтесь переодеваться. – Она поманила Флинн и Касима в сторону прохода и вытолкала их из столовой в тамбур.

Как только мадам Флорет опять скрылась в вагоне, Касим установил секундомер.

– Пять минут, – сказал он. – У нас точно есть верных пять минут, потом она пошлёт кого-нибудь за нами вслед. А скорее всего, ещё раньше. Даниэль всё ещё за столом?

Флинн рискнула заглянуть в маленькое дверное окошечко.

– Да, – сказала она. – Продолжает есть.

– А Флорет?

– Тоже. И довольно энергично.

Касим засмеялся, словно ему-то мадам Флорет было вовсе не жалко.

– А Пегс? – быстро спросил он. Уши у него покраснели. – У неё же не будет неприятностей, как думаешь? Никто ведь не знает, что футболки – её рук дело.

Флинн пожала плечами:

– По крайней мере не похоже.

– Ладно, тогда бежим!

Изо всех сил, почти как в паркуре, они рванули по вагонам к хвосту поезда.

В коридоре директорского вагона была только одна дверь – она вела в кабинет Даниэля. Её украшал узкий витраж, изображающий Джорджа Стефенсона со зверями: птицей, зайцем и – снова он! – белым тигром. Светлые стёклышки вокруг него были такими матовыми, что скорее отражали вечерний свет, чем поглощали его.

– Я встану на стрёме, – сказал Касим, выудив из кармана брюк одну из заколок Пегс и ковыряясь ею в дверном замке. – Так я и думал: обычный врезной замок, – пробормотал он и повернулся к Флинн: – Если кто-то придёт, я подам знак. Вот так, – он постучал по блестящей деревянной обшивке.

Сердце у Флинн колотилось от бега и волнения. Теперь она поняла план Касима.

– Мне нужно залезть в кабинет Даниэля?! – ужаснулась она. Ей всё представлялось как-то по-другому.

– Да, а ты думала, он тебя пригласит? – Вскоре замок издал лёгкий щелчок. – Я всё просчитал: в столовой действительно все. Они нас видели и думают, что мы отправились переодеваться. Это твой единственный шанс. Теперь или никогда! – сказал Касим и приоткрыл дверь.

Глубоко вдохнув, Флинн протиснулась в кабинет. Едва она закрыла за собой дверь, как всё погрузилось в тишину. Мёртвую тишину, от которой у Флинн создалось ощущение, что она в мире одна. Ей казалось, что её пять минут давно истекли.

Она огляделась. Кабинет выглядел даже вполовину не так благородно, как чайный бар или классы для занятий. Всё казалось старым и изношенным – но не восхитительно изношенным, как в других местах поезда, а каким-то опустившимся. Шторы были в некоторых местах прожжены, словно Даниэль курил в окно. Папки, беспорядочно сложенные бумаги и книги в пятнах с такими странными названиями, как «Значение миространников», «Школы на колёсах» и «Павлины-фантомы», вываливались из покосившихся полок. В помещении висел тяжёлый запах чернил и сигаретного дыма. От одиночества, заполнившего здесь каждый уголок, у Флинн перехватило горло. Как же ей найти письмо в этом хаосе?!

По тонкому слою пыли она могла определить, к чему тут давно не прикасались: например, к старому бумерангу. Он был украшен так же, как бумеранг Флинн – подумать только! – но у этого по дереву переливались золотые линии, словно по резьбе струился жидкий металл. На табличке рядом было написано:

БУМЕРАНГ ПО МАГИЧЕСКОЙ ТЕХНОЛОГИИ
Специальное разрешение выдано центральным офисом Всемирного экспресса
Действие: выводит из строя на несколько часов.

На лице Флинн появилось удивление. Это объясняло, почему синьор Гарда-Фиоре отчитал её на спортивном занятии: бумеранги были оружием, обладающим магической технологией! Во всяком случае здесь, во Всемирном экспрессе.

Рядом, на письменном столе, стояла переливающаяся лампа в форме цилиндра. Это что, и есть лампа Гемфри, о которой рассказывал Касим? Флинн уже забыла, что в ней такого особенного.

Среди деловых бумаг и всяких магических мелочей её письма было не видно. В ящиках, которые она спешно открыла и обыскала, тоже ничего не нашлось. Она быстро шагнула назад – и наткнулась на пиджак Даниэля, висящий на спинке стула у письменного стола. Там что-то зашуршало… и Флинн поняла, что нашла письмо.

Из кармана пиджака она вытащила конверт вместе с серебряным ключиком. Почерк на конверте точно принадлежал её матери. Значит, она права!

Флинн ощупала конверт. Он уже был вскрыт. Разозлившись, она вынула из него лист бумаги, а пустой конверт снова сунула в карман пиджака. Затем она рассмотрела ключик. На серебряной бородке были выгравированы крошечные буковки, ярко темневшие в вечерних сумерках: «павлины-фантомы». Флинн затаила дыхание. Её взгляд метнулся к покосившимся полкам. Разве не эти же слова она только что видела на одной из старых книг?

В коридоре не смолкали голоса. Флинн решила поставить на карту всё. Если бы ей грозила опасность, Касим бы постучал.

Она подошла к полке с книгами, нашла книгу о павлинах-фантомах и открыла её. Только это была не книга – это была тяжёлая металлическая шкатулка! Ключ подошёл идеально, и крышка с шумом отскочила. От ужаса Флинн выронила шкатулку из рук. На долю секунды та, казалось, зависла в воздухе, а затем с глухим стуком грохнулась на ковёр.

Вокруг Флинн, словно сухие осенние листья, дождём посыпались на пол серые клочки бумаги.

С бьющимся сердцем она прислушалась. Снаружи не было ни звука. Но её собственный пульс грохотал, казалось, прямо под барабанной перепонкой, заглушая все остальные звуки. Она несколько раз судорожно сглотнула, чтобы успокоить пульс, и принялась быстро собирать клочки бумаги.

Уже первый клочок заставил её засомневаться. Это был узкий четырёхугольник, так обуглившийся по краям, что на руки Флинн посыпались чёрные крошки.

ВСЕМИРНЫЙ ЭКСПРЕСС

было написано на нём выцветшими буквами.

Пассажир: Генриетта Хиршкампф.

Ниже стояла дата поступления, случившегося более шестидесяти лет назад. Даты окончания не было: там, где она должна была стоять, оказалось выжженное пятно, словно кто-то потушил о неё сигарету.

У Флинн перехватило дыхание. Это был билет ученика. Билет павлина. Такой же, как и тысячи золотых и сине-зелёных билетов на потолке вагона для самостоятельных занятий.

Флинн с тяжёлым сердцем отложила билет в сторону и подняла следующий, такой же серый и обуглившийся.

Пассажир: Хинрих Ханк

– Ханк, – прошептала Флинн. – Парень, который хотел смастерить машину времени.

В голове у неё эхом прозвучал голос Касима: «и больше его никогда не видели».

У Флинн задрожали ноги, и она присела на колени рядом со шкатулкой. Лихорадочно, словно складывала какой-то очень важный пазл, она брала один билет за другим. Все серые и обугленные. Флинн пробегала глазами имена – все люди, когда-то бывшие в поезде, а потом… потом уже не бывшие.

Наконец её пальцы нашли то, о чём давно догадалось сердце.

Пассажир: Йонте Нахтигаль

На какой-то миг, длившийся целую жизнь, время остановилось. Сердце у неё больше не прыгало. В коридоре было тихо, словно за дверью мир заканчивался. Затем поезд на повороте качнуло влево, и Флинн бросило к столу Даниэля. Она видела, как на пол сыплется пепел, слышала, как щёлкают на стыках рельсы и бесконечно свистит поезд. Мир был жутким вечным двигателем.

Она взглянула на билет. В попытке держать его крепко и в то же время бережно у неё свело пальцы.

С этого билета всё и началось. Йонте связывал с ним все свои надежды. А теперь это был серый клочок бумаги, пахнущий костром, словно его мечты, сгорев, превратились в холодный пепел. Что это значило?

Её окатило волной страха. Йонте не выгнали из школы, потому что тогда бы он вернулся домой. Он не умер, потому что тогда его билет стал бы золотым. Он исчез. В самом поезде.

И не он один. Почему Даниэль это скрывает?

В коридоре хлопнула дверь.

Механически, словно она была лишь сконструированным по магической технологии устройством без сердца, Флинн принялась собирать билеты в шкатулку. Взяв билет Йонте, она замерла. За датой начала поездки в январе два года назад не следовало даты окончания. Повинуясь какому-то неясному чувству, Флинн сунула билет в карман брюк к письму от матери.

Следующий билет, который она подняла, оказался двадцатипятилетней давности. На нём стояло имя

Йетти Флорет

Йетти Флорет. Буквы врезались ей в память. В её голове голос из упнара «Не ходи, Йетти» наслоился на слова Даниэля, сказанные вскоре после этого: «Вы не возьмёте это на себя, Фей?»

Если мадам Флорет зовут Фей, то кто же тогда Йетти Флорет? Все эти эхо в голове мешали Флинн ясно мыслить. Захлопнув книгу, она стала рассматривать длинные тонкие буквы на переплёте: «павлины-фантомы».

Фантом – это только видение, что-то, чего не существует. Пытаясь проглотить ком в горле, она поднялась на ноги. Колени болели, а сердце так же онемело, как и ноги. Она поставила книгу на место и опустила ключ в карман пиджака Даниэля.

У двери со стороны коридора было предательски тихо. Может, тихий стук – это знак Касима? Пять минут, должно быть, давно прошли.

В довершение ко всем неприятностям Флинн так и не переоделась и не смыла с волос краску. Быстро взглянув на дверь и на окна, она через голову стянула футболку с «ПЕРЕЛЁТНЫМИ ПТИЦАМИ» и вывернула её наизнанку, чтобы буквы не были видны. Натягивая её снова, она заметила за дверным витражом тень и почувствовала огромное облегчение. Касим ещё там. Всё хорошо.

Флинн затолкала письмо в карман брюк, и как раз вовремя – потому что, когда она откатила в сторону дверь, за ней стоял не Касим, а Даниэль.

Йонте и Йетти

– Ой! – воскликнули они с Флинн в один голос.

Даниэль прибавил «Привет» – совершенно так же, как он делал всегда, хотя в этот день они здоровались уже несколько раз.

– Я что, действительно опять забыл запереть дверь?

– Привет, – довольно кисло ответила Флинн. – То есть да. Дверь была открыта. Я удивилась и зашла проверить… – Из-за спины Даниэля она выглянула в коридор. Касима нигде не было.

Даниэль встал рядом с ней. На долю секунды его взгляд скользнул к пиджаку, но, увидев, что Флинн посмотрела туда вслед за ним, он мгновенно отвернулся.

– Очень бдительно с твоей стороны, – сказал он, нахмурив лоб. – Но тебя ждёт мадам Флорет, Флинн. Речь о ваших фанатских футболках и этой… – он показал на её причёску, – вот об этом. Я только что отослал Касима назад в столовую – в общем, иди за ним, пока мадам Флорет не оторвала ему голову. – Он подмигнул ей, но выглядел при этом не слишком весёлым.

Флинн пригладила пёстрые волосы. Она почувствовала, как на затылке последние оставшиеся светло-каштановыми пряди, потрескивая, превращаются в светящиеся лиловые.

– Уже бегу, – сказала она и поспешила покинуть вагон.

– Ни на что большее вам себя, видно, не сподвигнуть, да? – спросила мадам Флорет, когда Флинн появилась в столовой. Она вздохнула, словно, увидев вывернутую наизнанку футболку Флинн, потеряла последнюю надежду. Касим поступил с футболкой точно так же. Флинн встала рядом с ним, и он посмотрел на неё извиняющимся взглядом. – Воскресный вечер для вас прикончен, – растягивая слова, сообщила мадам Флорет. Касим быстро взглянул на Флинн, словно спрашивая, кому из них поправлять её на этот раз. Но мысли мадам Флорет, похоже, витали где-то очень далеко. Она бросила взгляд наверх, к стеклянному потолку, над которым в вечернем небе замешивалось что-то опасное, как перед грозой. Это походило на театральную декорацию: слишком драматично и совершенно, чтобы быть настоящим. – Отправляйтесь в хозяйственный вагон к Кёрли, – сказала она. – Перечистите обувь всех учеников.

– Всех учеников?! – прохрипел Касим.

Флинн только кивнула. Несмотря на всю обоснованность своих действий, она чувствовала себя виноватой.

Мадам Флорет взглянула на блестящие часы на запястье. Казалось, она что-то высчитывала.

– Нет, не только всех учеников, – сказала она немного погодя. – Ещё и всех сотрудников.

Кёрли принял Флинн и Касима у себя в вагоне без всякого восторга, это было явно заметно по его лицу. Следя за ними своим ястребиным взглядом, он ворчал больше обычного.

Пока Флинн с Касимом молча надраивали кремом из тюбика с надписью «Крем-блеск для обуви Дж. Е. Керон» одну пару обуви за другой, за маленькими окнами Всемирного экспресса сгустилась ночь. При свете тонкого серпа луны лесистая местность вокруг поезда казалась первобытной и незаселённой. На стенах вагона горели, мигая, лампочки без абажуров. В этом призрачном освещении шкафы и стеллажи представали теневыми монстрами в человеческий рост. Время от времени слышался стук капель, падающих с мокрого белья, развешанного над их головами.

Когда Кёрли в десять часов наконец ушёл, Флинн со вздохом прервала работу. Сидя на грубом деревянном полу между Касимом и стиральной машиной, которая была одновременно и сушилкой, она рассматривала, держа в руках, огромный сапог с коркой грязи. Он принадлежал одному из машинистов и был покрыт таким слоем копоти, что вытравленный на тёмной коже ворон уже еле проглядывал сквозь неё.

– Мы могли бы подпилить ей каблуки, – под перестук колёс сказал Касим.

Флинн рассеянно подняла взгляд. У её широко расставленных ног громоздилось больше пятидесяти пар обуви, собранной Кёрли у павлинов: сине-зелёные кеды с эмблемой школы, но ещё и изношенные балетки, запылённые сапоги и минимум пять пар туфель Гарабины на высоких каблуках.

Флинн покачала головой.

– Плевать мне на Гарабину, – призналась она и рассказала Касиму о билетах павлинов-фантомов в кабинете Даниэля.

Пока она говорила, взгляд её упал на вставленную в рамку чёрно-белую фотографию над рабочим столом Кёрли. Её покрывал толстый слой пыли, но Флинн всё же различила на ней черты юной девушки. Охваченная любопытством, она встала и рукавом стёрла пыль. В правом углу выцветшими чернилами была сделана подпись: «Твоя Йетти».

Флинн застыла от ужаса. Опять это имя!

– Касим, ты только взгляни! – прошептала она.

Освещение в вагоне давно переключили на ночное. При свете матовых зелёных лампочек склонившийся к фотографии Касим с его синими светящимися волосами казался джинном из бутылки. Стекло отразило его изучающий взгляд.

– Йетти Флорет, – прочёл Касим и с удивлённым лицом констатировал: – Она выглядит как молодой вариант мадам Флорет. – Никто из них не мог этого объяснить. Секунду спустя Касим сказал то, что было намного реальнее и страшнее: – Йетти так Йетти, но если мы не поторопимся, ты пропустишь дуэль Фёдора.

Флинн чуть не выронила закопчённый сапог. Она совершенно забыла про дуэль Фёдора! Всё слишком перепуталось у неё в голове. Сейчас там была только тоска от услышанного голоса Йонте и ужас от его пепельно-серого билета. Её охватило ощущение, что её кто-то запер в слишком тесном для всех её переживаний вагоне.

Она молча сунула руку в карман брюк, чтобы достать письмо матери: вдруг там найдётся какая-то подсказка, в которой она сейчас так нуждалась. Но вместо мягких краёв письма или обугленных – билета её пальцы наткнулись на что-то прохладное, металлическое. Упнар. Флинн положила его на рабочий стол Кёрли – между какими-то инструментами не больше крабьей клешни и пакетиками «Стирального порошка Генриетты с наилучшим запахом». Упнар переливался ярче всех мыльных пузырей, поднимающихся из пакетиков. Эта штуковина позволила ей услышать Йонте. И это при том, что в поезде он был всего лишь воспоминанием.

Рядом с ней Касим взвизгнул, как девчонка:

– Ты что, не выбросила эту фиговину?!

Подняв голову, Флинн взглянула на него.

Касим откашлялся.

– Я хочу сказать, – начал он нормальным голосом, – что Пегс вряд ли обрадуется.

Флинн его не слушала.

– Билетам павлинов-фантомов уже много лет, – наморщив лоб, бормотала она. – Много лет – это долгое время. Время! – Её глаза округлились: её словно окатило холодным душем, когда к ней пришло осознание. – Касим, в этом всё и дело!

Касим скептически разглядывал упнар.

– Я вижу, что всё дело в нём, – пробурчал он.

Хлопнув ладонью по столу, Флинн покачала головой.

– И почему мы сразу этого не заметили?! – воскликнула она. Какими же слепыми они были в последние часы! – Время, Касим! Время! Всё дело в нём! – Отгоняя закрывающие ей обзор мыльные пузыри, она указала на упнар. – Стуре – приятель Гарабины. А она исследует – что?

– Время, ясное дело. Но… – Касим сощурил глаза, словно так лучше видел ситуацию, и осторожно постучал пальцем по упнару. – Ох! – вырвалось у него. – Ты хочешь сказать… ты с этой штукой в ухе слышала прошлое?!

Флинн кивнула. Впервые за две недели она увидела, как Касим побледнел. Эта бледность резко выделялась на фоне его светящихся зелёно-синих волос.

– Но и Гарабина, и Стуре занимаются этим не просто так, – возразил он. – Они ведут исследования для…

– …мадам Флорет, – закончила его мысль Флинн. – Именно. И я знаю зачем. – Она показала на чёрно-белую фотографию Йетти Флорет. Она вспомнила, как услышала имя Йетти в упнаре и прочла его на обугленном билете двадцатипятилетней давности, и подумала, что, вероятно, Йетти была в экспрессе в одно время с мадам Флорет и Кёрли. Флинн была уверена, что это не случайное совпадение. Всё совершенно ясно: Йетти Флорет приходилась мадам Флорет родственницей. И с ней случилось то же самое, что и с Йонте: она исчезла в этом поезде. Флинн набрала в лёгкие побольше воздуха. – У мадам Флорет есть основания заставлять их обоих подкрутить время, – сказала она, вдруг почувствовав такую близость с учительницей, что от этого ей стало чуть ли не больно. – Она ищет сестру. Или кузину. Как бы то ни было – нам нужно поговорить с мадам Флорет! – Она выскочила из вагона Кёрли в промозглый тамбур. – Я хочу знать, что ей известно. Она наверняка знает о Йонте и о павлинах-фантомах больше, чем все остальные в поезде.

Касим помчался следом за ней.

– А если и так? – спросил он, схватив Флинн за плечи. – Ну подумай: если мадам Флорет до сих пор тебе ничего не рассказала, то только потому, что не хочет, чтобы ты вмешивалась. Что она сделает, если ты сейчас всё-таки влезешь в это дело? – Он запнулся. – Честно сказать, Флинн, похоже, всё это опаснее, чем я думал. Пегс абсолютно права!

Флинн замедлила шаг. Она понимала, что Пегс права, опасаясь высшей магической технологии. Но Флинн не знала, что ещё можно сделать: нужно было кому-то всё рассказать – но кому?

Но это не имело уже никакого значения. Потому что первым на пути им попался Стуре, а не мадам Флорет.

Он сидел в полном одиночестве в комнате отдыха павлинов, крутя металлический кубик Рубика, словно о дуэли и думать забыл.

Флинн ожидала встретить любопытных павлинов, которые захотят подбодрить его в ночной дуэли. Вместо этого в помещении висела призрачная тишина, будто день в Будапеште выжал все силы не только из учеников, но и из самого экспресса. Поезд, пыхтя, карабкался вверх по холмам, мимо елей и утёсов. В комнате отдыха слышался только скрип вагонной рессоры да рёв бьющего в окна ураганного ветра.

– Стуре! – крикнула Флинн. Её голос прозвучал на весь вагон.

Стуре без особого интереса поднял глаза, но Флинн заметила в них растерянность.

– Чего вам?

– Не изображай из себя невиновного, – сказала она, сунув ему под нос упнар. – Как мадам Флорет собирается вернуть родственницу? Не с помощью ли этой штуки?

Стуре наморщил лоб:

– Ты имеешь в виду планы мадам Флорет относительно времени, Флинн Нахтигаль? Я скажу вам то, что сказал и ей: мне это неинтересно. Я не стану делать ничего противозаконного.

Флинн не верила ни одному его слову:

– Что именно ты называешь планами мадам Флорет относительно времени? Что она собирается сделать?

Стуре, равнодушно подняв брови, вновь занялся кубиком. Равномерное пощёлкивание почти довело Флинн до белого каления.

– Стуре!

Тот раздражённо поднял голову:

– Гарабина считает, что она хочет открутить время в поезде назад. На двадцать пять лет. Но это невозможно. Никто не сможет это сделать.

Открутить время назад. Душа Флинн впитала эти слова так же быстро, как тонкая одежда впитывает воду. Это же так просто. Так элементарно. Нужно только открутить время назад до того момента, когда ещё никто не пропал. Мадам Флорет действительно нашла возможность вернуть павлинов-фантомов!

– Значит, я снова увижу Йонте, – выдохнула она, воодушевлённая этой мыслью.

Касим рядом с ней испуганно охнул, а Стуре покачал головой:

– Это вовсе не означает, что ты кого-то там вернёшь. Клянусь Стефенсоном – ну подумай как следует, Флинн. Двадцать пять лет! – Заглянув ей в глаза – холодные голубые вперились в тёмные золотые, – он добавил: – Нас тогда уже не будет. Или ещё не будет.

Между ними тремя повисла зловещая тишина. Экспресс поднялся теперь на высоту более тысячи метров. Ни одно дерево, ни одна скала не сдерживали больше ревущий встречный ветер, молотивший по стенам вагонов, как бьющийся в истерике ребёнок.

Внезапно у Флинн всё внутри похолодело. Неужели ради своей родственницы мадам Флорет не остановится перед тем, чтобы… стереть их всех с лица земли?!

– Когда это случится? – прошептала Флинн. – Когда она подкрутит время?

Стуре презрительно фыркнул.

– Никогда, – сказал он, не отрываясь от своего кубика. – Ведь такая магическая технология требует жертв, и звёзды должны встать как нужно, и вообще никому не известно, как это происходит.

Флинн сунула упнар Стуре прямо в лицо.

– Если можно открутить время назад так, чтобы слышать прошлое, значит, можно открутить назад и совсем! – пылко воскликнула она.

Стуре уставился на переводчик в её руке.

– Ты хочешь сказать… – начал было он, впервые с сомнением в голосе.

– Да! – крикнула Флинн. – Когда, Стуре? Когда мадам Флорет это сделает?

– Интересно, – пробормотал Стуре и осторожно взял упнар с её ладони. – Я всего лишь хотел создать устройство для перевода. Мадам Флорет считала, что мне нужно сильнее затянуть зубчатые колёса и… ох! – Он замолчал. – Она меня провела!

– Похоже, это не так уж и трудно, – констатировал Касим. – Отправляйся уже в наше купе и навали в штаны из-за предстоящей дуэли.

– Это ещё зачем? – с подозрением в голосе спросил Стуре.

Касим сощурил глаза.

– Ну, ты ведь, в конце концов, скорее трус, чем задавака. Кто из нас, перед тем как идти спать, всегда заглядывает в шкаф под кроватью?

Он явно наступил Стуре на больную мозоль. Тот подскочил как ужаленный.

– Гарабина ещё на прошлой неделе наябедничала про дуэль, – отрезал он.

Снова наступила тишина. Его слова повисли в воздухе нелицеприятной истиной.

Первым отреагировал Касим.

– Неправда. Иначе мы бы уже огребли по полной, верно? – Он обернулся к Флинн за поддержкой.

– Что ж, – подняв голову, сказал Стуре, – я и огрёб из-за этого по-полной. Или вы думаете, что я бы добровольно провёл воскресенье в поезде?

Флинн открыла было рот и снова закрыла. В этом не было никакого смысла. Если мадам Флорет всё знала – почему тогда она не наказала никого из них? Почему не потребовала от Фёдора объяснений?

Среди заполнившего пространство смятения что-то вдруг прогрохотало как лошади по степи. Вагон наполнился шумом, таким непродолжительным и оглушительным, словно они на одну-две секунды попали прямо в грозу, а после этого наступила мёртвая тишина.

Флинн с бьющимся сердцем во все глаза смотрела на Касима. В голове у неё пронеслась мысль: «Магическая технология требует жертв», – так было написано в инструкции. У неё подступил ком к горлу. Вероятно, это означает, что кто-то должен умереть. Что же больше могло оказаться для мадам Флорет кстати, чем опасная для жизни дуэль в паркуре – и парень, который из-за этого побежит по крышам вагонов?

Вопрос «когда?» больше не стоял.

Быстрее, выше, дальше

– Нам нужно в конец состава. Бегом! – скомандовал Касим, и они с Флинн оставили ошарашенного Стуре в комнате отдыха одного.

В такт постукиванию на стыках рельсов под ногами они мчались через соединительные мостики и по вагонам.

В первом спальном вагоне из ванной комнаты только что вышла Пегс, вытирая рукавом халата остатки зубной пасты в уголках губ. Касим чуть не сбил её с ног, а Флинн, не сумев вовремя затормозить, повалила на пол их обоих.

– Мадам Флорет! – вставая на ноги, выкрикнула она, прежде чем Пегс успела что-либо спросить.

Пегс, затянув потуже кушак своего халата, словно чёрный пояс по карате, молча понеслась вслед за ними к смотровой платформе.

Ночь выдалась свирепой: бушевал ураганный ветер, такой ледяной, как сама зима, в этот час повсюду теснившая осень.

Касим взобрался на шаткие перила и, со скрипом вращая рукоятку, спустил им металлическую стремянку. Флинн, даже не поинтересовавшись, откуда он о ней знает, перегнулась через перила и первой вскарабкалась по ржавым ступенькам наверх.

По обеим сторонам от насыпи деревьев было мало, и всё же Флинн дважды пришлось пригнуться, когда её стегануло ветками. Сидевшие на них вороны с карканьем улетели прочь.

Чем выше Флинн поднималась, тем сильнее ревел ветер – но едва она ступила на крышу, он улёгся, и вокруг неё ощущалось не более чем лёгкое дуновение. Флинн в изумлении зажмурилась. Казалось, она вошла в какое-то иное измерение. Она чувствовала себя как под водой и очень ясно слышала собственное дыхание. «Стефенсон встроил такой специальный защитный механизм, что-то вроде окружающего поезд пузыря», – сказал тогда Фёдор. Очевидно, кто-то включил этот механизм.

И правда: ноги не скользили по крыше, ветки клонились в сторону, а дым был лёгким как паутинка. На какой-то безумный миг Флинн почувствовала себя в безопасности. Над ней проносились порывы шквального ветра – а она ничего этого не ощущала. Она бы не удивилась, если бы ветер смёл с неба все звёзды, рассыпавшиеся в бесконечности яркими точками, как огни под безупречно синим куполом.

– Нахтигаль?! Что тебе здесь надо?

Флинн быстро обернулась. В самом конце вагона, почти у самого края, за которым зияла пропасть, стояла Гарабина. Волосы она стянула на затылке, а очки сидели на кончике носа, словно она только что настраивала стоящий рядом с ней телескоп. На секунду Флинн удивилась, увидев её.

– А почему здесь ты, а не мадам Флорет? – спросила она.

На крышу рядом с ней ловко подтянулся Касим. Пегс нигде не было видно. Неужели смылась?

– Кыш, – Гарабина помахала рукой, словно хотела спугнуть Флинн и Касима с крыши как двух воробышков. – Тут вам не игрушки! Проваливайте спать!

– И ты еще хочешь, чтобы мы спали, когда ты будешь нас уничтожать?! – возбуждённо выкрикнула Флинн. – Ты ведь не прислуга мадам Флорет, Гарабина. Не поддавайся ни на какие уговоры, хорошо?

– Боже ж мой. – Гарабина скорчила гримасу, словно в лице Флинн и Касима перед ней стояли два самых больших недоумка во всей школе. – Вы что, вообще ничего не соображаете? Я сама предложила мадам Флорет проводить исследования, я сама хотела создать магическую технологию, я сама хочу открутить время назад. Мадам Флорет, – она пренебрежительно махнула рукой, – только средство для достижения цели. Она нуждалась в ком-то, кто даст ей надежду, и ради этого была готова предоставлять мне всё, что я хотела: деньги, время, запрещённые записи и разрешение работать здесь, наверху. Без меня у неё не было бы шансов вернуть сестру.

Её слова отдались в ушах Флинн перестуком колёс. Теперь она поняла, где Гарабина пропадала каждую ночь: она занималась исследованиями здесь, на крыше. И мадам Флорет не только ей это позволяла, но ещё и прямо-таки благодарила за это.

– Я же тебе говорил, – шепнул Касим, – что ханки те ещё симпатяги.

В душе Флинн росла ярость.

– Я не понимаю, – сказала она. – Для чего это всё? Зачем ты занимаешься исследованиями, если тебе плевать на мадам Флорет?

Гарабина подняла руку, словно собиралась пригладить волосы, как она делала всегда, когда была довольна собой.

– Зачем? – повторила она. – А почему бы и нет? Вопрос «зачем» мы в науке себе не задаём. Здесь речь не о сомнениях и размышлениях, а о том, чтобы прыгнуть быстрее, выше, дальше. Кто ищет предлог, тот найдёт тысячу оснований, чтобы ничего не делать. – Увидев по лицу Флинн, что та ничего не понимает, она гневно воскликнула: – У меня есть все данные для того, чтобы однажды изменить мир! Какой мне смысл изучать правила поведения за столом или обсуждать с Даниэлем, как писать письма?

– Ну, – шагнув к ней, сказал Касим, – может, для тебя есть смысл в чувстве ответственности. Если уж ты такой гений, каким представляешься, то и ответственность на тебе большая.

Флинн ошарашенно взглянула на Касима. Она ещё ни разу не слышала от него таких взрослых речей.

– Ответственность на мне, – произнёс чей-то холодный голос у неё за спиной.

От ужаса Флинн словно током пронзило, она не могла двинуться с места. Рядом с ней застыл Касим.

– Заканчивайте настройку, – велела мадам Флорет Гарабине, – пока расположение звёзд благоприятствует. – Голос у неё дрожал, но в нём слышалось предвкушение близкого триумфа.

Гарабина не медля принялась крутить рукоятки телескопа, направляя его на звёзды.

Звёзды. Флинн внезапно поняла, почему её предупредили именно созвездия в вагоне «Героизм» и почему устройство Стуре, которое он создавал под теми же созвездиями, позволило ей услышать прошлое. Вернуть прошлое можно только при помощи звёзд!

И в данную минуту звёзды, похоже, этому благоприятствовали…

– Не будь дурой, Гарабина, – сказала Флинн, спиной ощущая присутствие мадам Флорет. – Как же ты достигнешь большого будущего, когда у тебя будущего вообще не будет? Двадцать пять лет назад ты ещё даже не родилась.

Гарабина не обращала на неё никакого внимания.

Флинн зажмурилась, почувствовав жжение в глазах. Все они исчезнут с лица земли, словно никогда и не существовали, – и всё только потому, что она, как всегда, не сумела найти нужные слова.

– Ладно! – крикнула она, закипая от злости. – Пусть! Никто не может тебе запретить уничтожить саму себя. Но как ты можешь присваивать себе право жертвовать другими?

К её огромному потрясению, Гарабина остановилась. Её суровый взгляд скользнул мимо Флинн к мадам Флорет.

– Жертвовать? – спросила она.

– Ну, давайте же скорее! – нервно выкрикнула мадам Флорет.

Гарабина не реагировала. Посреди скал и безлиственных лесов, на крыше покачивающегося под их ногами поезда, под бесчисленными звёздами над их головами наступила поразительная минута тишины. От Гарабины требовалось принять решение, и она это знала.

– Что значит «жертвовать»? – ещё раз спросила она, глядя мимо Флинн на мадам Флорет. – Вы что, его для этого сюда привели?

Тысячи иголок вонзились во Флинн с головы до ног, её затрясло. Она догадалась, о ком говорит Гарабина…

Рядом с ней, обернувшись, испуганно охнул Касим. Наконец и Флинн нашла в себе силы повернуться.

Мадам Флорет вцепилась Фёдору в затылок, пальцы её напоминали тиски. К его виску она прижимала магический бумеранг Даниэля. Флинн видела, как острое дерево врезалось в кожу.

Во рту у неё так пересохло, что было больно, когда она сказала:

– Отпустите его! Немедленно!

Фёдор! Она так надеялась, что он не побежит по крышам! Она так надеялась, что всё будет хорошо.

– Ну, давайте, Гарабина, скоро там? – Кожаные защитные очки мадам Флорет с огромными выпуклыми стёклами плотно сидели у неё на носу, словно таким образом она намеревалась исключить любые сомнения: никаких взглядов в сторону. В толстых стёклах так чётко отражалось ночноенебо, что, должно быть, она видела только его.

Здесь, в ночи, намного более свирепой и реальной, чем жизнь в поезде, впервые в жизни с лица Гарабины постепенно сошло надменное выражение. Она громко сказала:

– Я не хочу иметь на своей совести кочегара, а в довершение ещё и весь Всемирный экспресс. Об этом вы мне ничего не говорили! – Голос её был слабым, как ветер.

Вне себя оттого, что Гарабина ей не повиновалась, мадам Флорет прорычала:

– Двадцать четыре года назад проклятый Всемирный экспресс поглотил мою сестру без остатка! Она провела в поезде меньше года и потом больше никогда не объявилась. Она на совести этого поезда! Нет никаких оснований щадить его! – Она тяжело дышала.

Экспресс резко повернул между нагромождениями скал, и Флинн опасно закачалась на скользкой поверхности крыши. Ухватив её за локоть, Касим многозначительно взглянул на неё. От осознания, что мадам Флорет точно так же истово ищет свою сестру, как она – сводного брата, мир вокруг Флинн отступил далеко назад.

«Я знаю, что она чувствует, – думала она. – Мы с ней ближе друг другу, чем все остальные здесь». Закончить эту историю было делом не Гарабины – это было делом Флинн.

– Два года назад во Всемирном экспрессе исчез мой сводный брат, – громко сказала она. – Мне не хватает его каждый день. Такое чувство, будто жизнь теперь стала неполной. – Флинн осеклась. Она сомневалась, услышала ли её мадам Флорет из-за стука колёс, но спустя несколько секунд учительница прошипела:

– Я знаю. Но что такое жалкие два года, Нахтигаль? Ваша мать лишилась рассудка из-за потери ребёнка?

– Ну да, – начала Флинн, но ответ мадам Флорет не интересовал. Она выкрикнула: – А ваш отец развёлся с ней из-за этого? – Она настолько повысила голос, что слова её отскакивали от стенок защитного пузыря тысячекратным грозовым эхо. – Из-за этого вы семнадцать лет преподаёте бестолковым, избалованным детям вместо того, чтобы сделать блестящую карьеру магического технолога, которую вам прочили?

Покачав головой, словно сама не в состоянии всё это понять, мадам Флорет призналась:

– Я никогда не была павлином. После учёбы в Медном замке я только из-за сестры стала работать здесь учительницей. Мне дали пустые обещания расследовать её исчезновение – и в результате ничего не сделали! Ничего не сделали, Нахтигаль, за двадцать четыре года моей жизни!

Флинн ожидала, что мадам Флорет расплачется, но вместо этого она с каменным лицом ещё сильнее прижала острый край бумеранга к голове Фёдора. Флинн видела, как он стиснул зубы.

Золотые знаки в текстуре дерева начали светиться, из-за их яркого мерцания Флинн наконец пришлось зажмуриться.

– Когда взорвалась машина Хинриха Ханка, я дала себя клятву никогда не втягивать в поиски Йетти ни одного павлина, – шипела мадам Флорет. – Но что мне это дало? Ничего!

Больше всего на свете Флинн хотелось заткнуть уши. Слова мадам Флорет так глубоко задели её, что ей сделалось страшно. Она понимала, как случилось, что та зашла так далеко.

Внезапно поезд поехал быстрее, и Флинн пошатнулась. Только сейчас она заметила, что Всемирный экспресс катил по громадному древнему виадуку. Справа и слева от каменного моста, по которому тянулся поезд, зияла громадная пропасть, такая же тёмная, как ночь над ними.

Взглянув вперёд, она увидела там только чёрный-пречёрный туннель в сером горном массиве. За несколько метров до него в паровозном дыму возникла белая шевелюра. Кто-то крикнул:

– Пригнитесь!

Флинн ощутила воздушную струю такой головокружительной мощи, словно защитный пузырь над крышами вагонов в одночасье испарился. Она еле удержалась на ногах от настигшего её с размаху порыва ночного ветра.

Мадам Флорет тоже потеряла равновесие, и лицо её исказилось от напряжения.

– Давайте же, Гарабина, скорее! – Её рука с бумерангом дёрнулась, будто она собиралась по привычке хлопнуть в ладоши. Движение было мимолётным, но Фёдор среагировал мгновенно. Молниеносно крутнувшись, он вырвался из её хватки.

– Нет! – взвизгнула мадам Флорет. В стремительном прыжке, напоминающем бросок вратаря за мячом, она попыталась схватить Фёдора, но мальчик выбил бумеранг у неё из рук, и подобно взрывной волне тот, светясь, просвистел в миллиметре от головы Флинн.

Сердце Флинн на миг остановилось. Она видела, как Фёдор, словно в замедленном воспроизведении плёнки, прыгнул к ней. Он сбил её с ног, а затем оба они падали, как казалось, несколько часов подряд.

Флинн больно ударилась подбородком о железную крышу вагона. Она хватала ртом воздух, сердце билось о рёбра. Фёдор, тяжело навалившись сверху, плотно прижимал её к крыше.

Рядом распластался на животе Касим. А затем – не прошло и секунды – Всемирный экспрес ворвался с виадука прямиком в туннель.

Конец ночи

Они услышали глухой удар, и мадам Флорет исчезла. Поезд мчался по туннелю. Флинн ощущала затхлый запах от стен, чувствовала, как вода капает на лицо и влажный дым паутиной оседает в волосах. По-прежнему прижатая Фёдором к холодной скользкой крыше, она зажмурилась.

Несколько секунд их окружали только тьма и встречный ветер. Флинн казалось, что прошла целая вечность.

Затем наконец что-то стукнуло, и по обеим сторонам от поезда опять появились деревья и скалы – а над ними звёзды, такие невозможно живые, что Флинн ужасно захотелось плакать.

Она почувствовала, как от дыма и ужаса её глаза наливаются слезами – и тут поезд, рванувшись, с громким скрежетом остановился в какой-то глуши.

Флинн с Фёдором и Касимом проползли около метра по скользкой крыше, пока не уцепились за край.

– У вас всё хорошо?

Голос шёл от начала состава. Флинн с усилием подняла голову. Над паровозом, окутанное плотными тёмными облаками дыма, которым пыхал стальной конь, слегка приподнималось лицо Пегс. Она кашляла.

– Гений ты наш чёртов! – вскочив на ноги, восторженно завопил Касим. Пегс подтянулась на крышу и по бесчисленным вагонам понеслась ему навстречу.

Тут до Флинн дошло, что Пегс вовсе не смылась, чтобы укрыться от опасности, а бросилась просить машиниста убрать защитный пузырь над крышей поезда. Даже думать не хотелось, что бы случилось, не приди ей в голову эта идея.

Поднявшись на ноги, Флинн взглянула в конец состава. Гарабина неподвижно лежала рядом с телескопом.

– Что с ней? – спросил Фёдор с искажённым болью лицом. Придерживая руку, он с трудом смог подняться. – Она же не… – Он запнулся, и Флинн была этому рада.

Медленно пройдя по крыше, без перестука колёс казавшейся совершенно безобидной, они опустились на колени рядом с Гарабиной. Глаза её были закрыты, словно она всего лишь спала.

Флинн осторожно пощупала её запястье. Па-дам, па-дам. Она так же ясно ощущала биение пульса под кожей Гарабины, как страх внутри себя.

– Думаю, её зацепил бумеранг мадам Флорет, – предположила Флинн, вспомнив табличку в кабинете Даниэля. – Она просто без сознания. Бумеранг – это магическая технология.

Две-три секунды все молчали.

В её сознание, пульсируя, проникали события последних минут. В глазах Фёдора Флинн увидела ужасы этой ночи и, не раздумывая, обняла его. Он обнял её покрытой копотью правой рукой, а левой, видимо, не мог пошевелить от боли. Так они и стояли какое-то время, наслаждаясь осознанием того, что живы.

Флинн вдыхала исходящий от Фёдора запах копоти и персиков, чувствовала тепло его тела рядом со своим и движение его мышц, когда он наклонился к ней. Сердце у него колотилось так же сильно, как и её собственное.

– Что с… мадам Флорет? – немного погодя спросил Фёдор.

Флинн подняла на него взгляд, и его дыхание скользнуло по её лицу. Она почувствовала, как он осёкся, словно не отваживаясь упомянуть это имя.

Флинн нерешительно высвободилась из его объятия. Туннель в скале за ними ощерился тёмной прожорливой пастью. Он выглядел слишком мрачным и пугающим, чтобы что-то в нём разглядывать.

– Стоит нам её поискать? – решился спросить Касим, подошедший к ней за руку с Пегс.

Флинн покачала головой.

– Я разбужу Даниэля, – вставая, сказала она. Мысль о том, что внизу в поезде царил ночной покой и всё шло своим чередом, угнетала и в то же время успокаивала. На одну ночь всё перепуталось в её жизни. Но не в мире.

Экспресс простоял до утра.

Пока Кёрли обследовал Гарабину и перевязывал болевшую руку Фёдора, Даниэль по радиосвязи сообщил о случившемся в центральный офис Всемирного экспресса. После этого он быстро прижал к себе Флинн, словно безмерно радовался, что с ней ничего страшного не случилось, и отправился с учителем спорта синьором Гарда-Фиоре и своим братом Дарсоу на другую сторону туннеля искать мадам Флорет.

В вагонах до раннего утра продолжался переполох. Учителя, совершенно выбившиеся из сил, носились по коридорам, пытаясь загнать павлинов обратно в их купе, но вся школа уже была на ногах.

Флинн, как и большинство, не выдержала шатания по коридорам и, стоя на насыпи у поезда, наблюдала, как уменьшается в туннеле луч фонарика Даниэля. Она нервничала, ощущая себя какой-то заводной куклой. Мысли так быстро сменяли друг друга, что у неё закружилась голова. С веток укутанных ночной тьмой деревьев каркали вороны.

Она едва заметила, как Кёрли отвёл её назад в поезд, в столовую. Касим, Пегс и Фёдор уже сидели за столом, склонив лица над дымящимися плошками с гуляшом. Левая рука у Фёдора была на перевязи, а голова забинтована. Он сутулился, но на лице его читалось явное облегчение. Пегс и Касим, напротив, выглядели взлохмаченными и усталыми.

Это и есть лица героев, решила Флинн.

Она тяжело опустилась на стул рядом с Пегс и подняла глаза, только когда и перед ней поставили плошку с супом. Это сделал невысокий человек с растрёпанными светлыми волосами и таким слоем копоти на лице, что Флинн с трудом разглядела настоящий цвет его кожи. Он смотрел с тем же мрачным видом, так присущим и Фёдору. И всё же Флинн потребовалось несколько секунд, чтобы догадаться, что это второй машинист.

– Сделайте одолжение, избавьте меня в будущем от таких волнений, – сказал он, подмигнув Пегс.

Флинн стала было извиняться, но он, в почтительном приветствии дотронувшись до своей сине-зелёной кепки, покачал головой:

– Слава Стефенсону, наш кочегар жив-здоров. Ума не приложу, что бы я без него делал.

Он удалялся от них по проходу, а Флинн, взглянув на удивлённое лицо Фёдора, в его тёплые, блестящие глаза, тихо сказала:

– Я тоже. – От великой радости, что с ним всё хорошо, у неё даже сердце щемило.

Фёдор немного помедлил, а затем его измождённое лицо осветилось улыбкой. Он не отрывал от Флинн взгляда тёмных глаз. Она почувствовала, как её бросило в жар, и быстро наклонилась над плошкой с супом.

– Спасибо, – пробормотала она. – Всем вам.

– Да не за что, – сказал Касим, как и машинист, как бы почтительно салютуя, дотронувшись до головы. – Всегда пожалуйста, Флинн Нахтигаль!

По лицу Флинн пробежала улыбка. И, даже не глядя, она знала, что остальные тоже улыбаются.

Пегс впервые не жаловалась на еду. Они ели с таким аппетитом, словно несколько дней росинки маковой во рту не держали, а после еды уснули, свернувшись калачиком на скамейках, а над ними сквозь стеклянную крышу бриллиантами сверкали звёзды.

Флинн проснулась от звука приглушённых голосов и звяканья столовых приборов. Она протёрла глаза и села.

Сквозь широкие окна падал яркий утренний свет, освещая заспанные лица павлинов. Человек десять завтракали, рассеявшись по всему вагону.

Она жадно впитывала журчание их будничных разговоров, глухой хлопок, когда Оливер Штубс открыл баночку с джемом, и громкий смех, когда он принялся намазывать джем на лицо, как индеец наносит боевую раскраску. Она слышала металлическое постукивание утренней партии в нарды и шипение растворяющегося в чьём-то стакане шипучего порошка.

На какой-то безумно прекрасный миг Флинн показалось, что она заснула здесь полторы недели назад, чтобы теперь проснуться и понять, какой обыкновенной и простой может быть жизнь в поезде.

– Возможно, когда-нибудь, – словно прочитав её мысли, сказал Касим, – Рейтфи и на завтрак будет готовить супы. М-м-м! – Поставив на стол две доверху наполненные тарелки, он взглянул на Пегс, которая, свернувшись клубочком, лежала рядом с ними и что-то бурчала во сне. Заколки в её волосах съехали, и Флинн стало интересно, что она скажет, когда чуть позже увидит себя в зеркале.

– Ты что, не любишь омлет с ветчиной? – спросил Касим, когда Флинн вышла в проход. Он подвинул к ней одну из тарелок.

Флинн подмигнула:

– Возможно, когда-нибудь. – Сейчас ей нужны были ответы, а не завтрак.

На пути в директорский вагон Флинн прошла через вагон для сотрудников. Дверь в медицинский кабинет стояла открытой. Рядом с Гарабиной, всё ещё лежащей в постели без сознания, Стуре Аной тихо беседовал с Кёрли. Заметив Флинн, Стуре открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыл его.

Флинн секунду молча подождала, а затем обратилась к Кёрли:

– У вас в вагоне висит фотография Йетти Флорет.

Кёрли казался недовольным и усталым.

– Я не знал, что замышляет мадам Флорет! – громко проворчал он. – С Йетти мы тогда просто переписывались. Ничего больше.

Флинн показалось, что для него было очень важно, чтобы она ему верила. Но как она ни старалась, у неё ничего не выходило – оставалось ещё слишком много вопросов.

Означают ли слова Кёрли, что он тоже не учился во Всемирном экспрессе? Может быть, он, как и мадам Флорет, устроился в поезд, чтобы искать Йетти?

Флинн очень хотелось расспросить Кёрли обо всём, но между ними, похоже, стояло слишком много недосказанного, и она не могла найти нужных слов. Краем глаза она видела, как Стуре некоторое время наблюдал за ней, а затем с застывшим лицом отвернулся.

В дирекции дверь в кабинет тоже была приотворена.

– Ах да, вот ещё что, – послышался голос Даниэля в тот момент, когда из кабинета вышел Фёдор. – Почему ты вообще оказался на крыше?

Глаза Флинн встревоженно округлились. Фёдор состроил гримасу – то ли оттого, что Даниэль уличил его, то ли потому, что это было лучшее утро за долгое время.

– Знаете, Даниэль, – сказал он, – кочегар нужен везде. Просто везде. – Затворив дверь, он приподнял руку. – Частичный перелом, – пояснил он с улыбкой, искажённой гримасой боли. – Тянет на несколько свободных дней. – Он не сводил глаз с не по-девчоночьи расхристанной Флинн. – Как насчёт баночки имбирснафа сегодня вечером на складе?

Флинн почувствовала, как на сердце теплеет от радости. Иногда действительно казалось, что всё абсолютно нормально и просто. Но ответила она не сразу, и это повергло Фёдора в сомнения.

– Или, может, завтра? Или… хм. – Он осёкся, а затем добавил: – Или нет?

Флинн подавила улыбку.

– Это, типа, свидание? – решилась спросить она. Приходилось признать, что ей приятно так думать.

Фёдор дёрнул правым плечом.

– Типа, – соглашаясь, повторил он. – Если хочешь.

Флинн кивнула. Редко когда в жизни она бывала в чём-то настолько уверена.

– До вечера, – сказала она, заходя в кабинет Даниэля.

Было странно впервые находиться здесь официально. Флинн могла спокойно осмотреться, но взгляд её остался прикованным к пустому месту, где раньше висел бумеранг. Она судорожно сглотнула.

– Что с мадам Флорет? – спросила она. – Её нашли?

– Нет, – ответил Даниэль, и в этом слове слышались вся усталость и тревоги последней ночи. – Сейчас сотрудники центрального офиса обследуют долину под виадуком. – Подняв голову, он взглянул на Флинн. – Вряд ли нужно объяснять тебе, что случилось, если она свалилась туда.

Флинн почувствовала, как внутри у неё всё скрутило.

– Если? – повторила она.

– Да, если. – Даниэль, отодвинув в сторону стопку бумаг, облокотился на стол. – Подождём, что выяснит центральный офис. – Он нервно провёл рукой по взлохмаченным волосам. – Господи, никогда бы не подумал, что она на такое способна. А Гарабина! Я ведь сам выдал ей разрешение на астрономические исследования на крыше. Я же не догадывался… – Он провёл рукой по пепельно-серому лицу, словно это давало ему несколько секунд не замечать, что бумеранга на месте больше нет.

– Вы прогоните Гарабину из школы? – осторожно поинтересовалась Флинн. Гарабину она не жалела, но всё же чем-то эта мысль ей не нравилась.

Даниэль избегал смотреть ей в лицо.

– Как только она очнётся, в центральном офисе Всемирного экспресса пройдёт слушание этого дела, – сказал он. – Там мы и решим, какое наказание её ждёт.

Флинн всё больше подозревала, что Даниэль намеренно говорит об этом так нейтрально. Но в любом случае её занимало не это. Какое-то время она смущённо разглядывала свои грубые ботинки, которыми обводила контуры прожжённого в ковре пятна, а затем тихо сказала: – Вообще-то мне плевать на Гарабину. А вот мадам Флорет я понимаю.

Даниэль вздрогнул:

– Что?

Под его полным ужаса взглядом Флинн захотелось скрестить руки на груди, но она просто опустила их, вдруг перестав понимать, что с ними делать. Она неуверенно засунула их в карманы брюк – и наткнулась на мягкие края открытки Йонте.

– Я не понимаю её действий, – вернулась к теме Флинн, – но понимаю, как она тосковала. – Где-то глубоко внутри у неё сжался маленький пугливый комочек души, который подавленно задавался вопросом, не кончит ли она так же, как и мадам Флорет. Может быть, не сейчас. Но возможно, через десять лет. Зажав открытку Йонте между большим и указательным пальцами, ощущая её гладкую и шершавую стороны, она спросила: – А что случилось с её сестрой Йетти? Вы что-нибудь знаете об этом?

Тяжело вздохнув, Даниэль оттолкнулся от стола.

– Нет, я этого не знаю.

Ошеломлённая, Флинн смотрела на него во все глаза:

– Но вы же обещали мадам Флорет всё расследовать, разве нет?

– Нет, Флинн, не обещал.

Её охватили разочарование и гнев. Даниэль что, считает её слишком маленькой или слишком глупой, чтобы рассказать ей правду?! Прежде чем она сумела взять себя в руки, у неё вырвалось:

– А ничего, что мне известно о павлинах-фантомах? Я знаю про серые билеты, которые вы прячете! – Вытащив из кармана брюк обугленный билет Йонте, она шмякнула его на стол Даниэля. Секундой позже она пожалела, что поступила с билетом так неосмотрительно: чёрные ворсинки, отделившись от края обгоревшей бумаги, плавно опустились на пол.

Даниэль, похоже, не особо удивился её признанию, и это разозлило Флинн ещё больше:

– Скажите мне, что случилось с Йонте!

Сердце её тяжело ухнуло. Флинн ощутила себя на редкость свободной, словно нарушила какое-то табу.

Судя по выражению лица Даниэля, он бы сейчас с гораздо большим удовольствием оказался где-нибудь в светлых убранных полях, мимо которых катил Всемирный экспресс. Флинн осознала, что он запросто мог выставить её из кабинета.

– Йонте Нахтигаль… – медленно проговорил он. – Твой сводный брат пропал несколько ночей спустя после того, как мы проехали Упсалу. Я не ожидал, что такое может случиться – ученика нигде нет, просто так, ни с того ни с сего, поезд даже нигде не останавливался.

Флинн наморщила лоб:

– Но вы должны были знать, что такое возможно. Йонте ведь не первый.

– Но первый за время моей работы, – возразил Даниэль, глядя в окно. Подняв брови, он сквозь запылённое стекло словно пытался разглядеть тени своего прошлого. – Фаусто Маррар, мой предшественник, разумеется, предупреждал меня об этом: Хинрих Ханк, Рико Арригос, Йетти Флорет – это всё случаи за время его директорства. Но я был молод, когда заступил на эту должность, и думал, что он подшучивает надо мной. Когда мадам Флорет рассказала мне свою историю и я осознал всю серьёзность положения, я твёрдо решил быстро расследовать дело павлинов-фантомов и тем самым выполнить обещание Фаусто Маррара, данное им мадам Флорет.

– И что? – дерзко спросила Флинн. – Похоже, не удалось?

Даниэль покачал головой.

– Ты права, – сказал он. – Я сдался. Мне очень жаль, что так случилось с твоим братом. Я знаю, каково это – кого-то терять.

– Я никого не теряла! – быстро возразила Флинн, хотя именно с этим чувством она и жила последние два года. – Вы же можете что-то предпринять, чтобы вернуть Йонте.

Даниэль отвёл взгляд, и над ними повисло бессильное молчание. Флинн, лихорадочно поразмыслив, пришла к ужасному заключению.

– Я поняла. Если вы не найдёте причину, – медленно произнесла она, – вам придётся закрыть школу, иначе это может повториться в любую ночь. Да?

Даниэль поджал губы, а затем ответил:

– Так я и сказал в центральном офисе экспресса. Но тогда встаёт вопрос, куда девать всех павлинов. У половины из них нет надёжного пристанища. – Он решительно покачал головой. – Нет, я могу заверить тебя, что следующих павлинов-фантомов не появится. Поезд находится под постоянной защитой. Были приняты соответствующие меры. Audentis fortuna juvat, – добавил он. Знаешь, что это значит? Удача любит смелых. Это школьный девиз Всемирного экспресса. Я верю в него.

Едва не шмыгнув носом, Флинн спросила:

– А что с Йонте?

– Мы сделаем всё возможное, – заверил её Даниэль. – Поверь.

Но как Флинн ни старалась, она ему не верила.

С чувством, что она одна в целом свете, она вышла из кабинета Даниэля и отправилась в библиотеку. Сейчас ей срочно требовался кто-то, кто так же тосковал по Йонте, как и она. Даже если это только слова на бумаге.

Странное письмо

Поля, простирающиеся за окнами вагона-библиотеки, вызвали в душе Флинн тяжёлое чувство. Они напомнили ей её убогий дом, и она снова почти физически ощущала измождение матери и вкус несвежего хлеба во рту. Ещё чуть-чуть – и она вернётся в Брошенпустель, где нет никого, кто бы её понимал, никого, кто бы вместе с ней искал Йонте. Не говоря уж о Фёдоре.

Но как бы то ни было, её матери чувство утраты так же хорошо знакомо, как и ей.

Флинн тяжело вздохнула и достала из кармана брюк письмо матери. Оно помялось после вчерашней ночи, отчего и без того корявый почерк казался ещё корявее. Разгладив лист, Флинн стала читать:

«…покинул, помнишь? Я не понимаю, как такое возможно! Кем ты себя возомнил?! Директором целого мира? Только потому, что возглавляешь этот жалкий поезд?! Флинн не поедет с этим поездом, хоть на голову встань! У тебя ведь даже родительских прав на неё нет!»

Флинн в смятении остановилась. Здесь нет начала. И письмо адресовано не ей, а Даниэлю! И вообще оно какое-то… странное. Она ещё раз пробежала глазами первый абзац. Почему мама обращается к Даниэлю на «ты»?

«Я рассчитываю, что Флинн во вторник уже будет здесь! А что с Йонте? Я думала, ты этим займёшься.

Инга».

Этими словами письмо заканчивалось, просто так, без всякого прощания. Так, словно эти двое достаточно хорошо знают друг друга, чтобы обходиться без подобных формальностей. Так, словно мать не удивлена. Магический поезд-интернат увёз двоих её детей, а она пишет так, будто знает об этом!

Под письмом мать Флинн подписалась только именем. Без фамилии. Несколько минут Флинн во все глаза смотрела на лист бумаги у себя в руках. Она слышала потрескивание на табличках, когда проезжали Базель, шорох волн и дюн на географической карте, шуршание книг, когда поезд покачивало на поворотах.

Покинул… Родительские права… И тут Флинн поняла: здесь кроется ещё одна тайна. Никак не связанная с Йонте.

Все детали пазла сложились: её непохожесть на других детей, момент, когда Даниэль услышал её имя, приглашение на чай и то, что Даниэль не хотел показывать ей письмо.

На полке у окна лежал свежий номер «Экспресса в экспрессе». Крупный заголовок гласил:

Флинн Нахтигаль,
и почему ей разрешили остаться на две недели в поезде без билета

Флинн вовсе не нужно было читать эту статью. Она уже и так знала почему.

Занятия были отменены. Флинн провела день в вынужденном бездействии. Только после ужина (подавали суп из клёцек со шкварками и белый хлеб – к сожалению, чрезвычайные обстоятельства не означали автоматически и особого меню) она ещё раз пошла в директорский вагон.

У двери в вагон она засомневалась и уже хотела повернуть назад, но в тамбуре напротив внезапно возник тигр. Встречный ветер выдёргивал из его шерсти полоски тумана, тянул, как осень над полями, лёгкие паутинки. Неожиданным образом он выглядел таким добродушным, таким прекрасным, что Флинн осмелилась спросить:

– Как ты думаешь, мне стоит это сделать?

Тигр фыркнул, словно считал вопрос излишним.

От этого движения его очертания показались ещё более размытыми.

– Согласна, вопрос глупый, – сказала Флинн, и зажмурилась, когда тигр растворился, как пена прибоя, развеянная ветром. Вдохнув холодный воздух, который здесь, между двумя вагонами, всегда пах смазкой и дымом, она вошла в вагон.

Даниэль сидел за своим столом и, нахмурившись, листал какую-то книгу. Он ещё не успел поздороваться, как Флинн подняла над головой письмо.

– Боюсь, я забыла взять первую страницу, – сказала она, закрывая за собой дверь.

Даниэль поднял взгляд от книги, рассматривая письмо в её руке.

– Но кроме пустой любовной болтовни я наверняка ничего не пропустила.

Прошло несколько секунд, пока Даниэль проявил хоть какие-то эмоции. Со вздохом указав Флинн на место напротив себя, он сказал:

– Пустая любовная болтовня случилась почти четырнадцать лет назад.

– Я знаю, – неохотно садясь, сказала Флинн. Она бы с большим удовольствием осталась стоять, потому что это придало бы разговору оттенок необязательности, но теперь, когда она знала, кем был Даниэль, её охватило сильное желание произвести хорошее впечатление. Она села.

– Мы познакомились на вокзале, – сказал Даниэль. – Твоя мама и я. Инга работала в полиции и…

– Где она работала?! – Флинн никогда не думала о том, работала ли когда-нибудь прежде её мать и кем. С тех пор как она себя помнила, мать казалась ей сломленной жизнью, угрюмой и нетрудоспособной.

При этом воспоминании Даниэль рассмеялся.

– Да, – сказал он, – в полиции. Между нами разгорелся спор, потому что она подцепила меня ночью на вокзальной скамейке.

Час от часу не легче! Увидев её испуганное лицо, Даниэль быстро помахал рукой.

– Я… странствовал пешком. В то время мой брат Дарсоу нуждался в моей помощи. Мы, то есть твоя мама и я, мы… – он откашлялся, – у нас были разные представления о жизни. Так вот, – добавил он, словно этим всё было сказано.

– Вы знали обо мне? – спросила Флинн.

Даниэль покачал головой. Эта тема, похоже, была ему неприятна.

– А Йонте узнал вас здесь, в поезде? – продолжала спрашивать она.

Даниэль снова покачал головой:

– Я посчитал, что будет лучше ничего ему не говорить. Я не его отец. А за то время, что мы были вместе с твоей мамой, я видел его лишь однажды, – признался он. – Тогда о нём заботилась твоя бабушка. Твоя мама его боготворила, но… она много работала.

Мама боготворила Йонте?! С тех пор как Флинн себя помнила, именно Йонте получал взбучек больше всех, именно его чаще всех запирали дома и предоставляли меньше свободы, чем остальным.

– Понятно, – сказала она, хотя скорее узнавала, чем действительно понимала. Она теребила свою рубашку, пока у неё не вырвалось то, о чём она целый день думала: – У меня нет отца. Это не так просто, через тринадцать лет. И я не буду называть вас папочкой или как-то так. – Ей было наплевать, ранит ли это Даниэля – такова правда.

К её недоумению, он лишь сказал «Хорошо», глядя на неё так, будто ожидает дальнейших указаний.

– Хорошо? – переспросила Флинн. Она заметила, как его рука дёрнулась к пачке сигарет, и не сомневалась, что задела его, но он только кивнул в подтверждение.

– Всё в порядке. – Он наклонился вперёд, глядя на неё. – Я не имею никакого права чего-то требовать от тебя, Флинн, и я это прекрасно понимаю. Но ты должна знать, что я горжусь тобой. Тебе явно далеко не всегда приходилось в жизни легко, и всё-таки из тебя получился отважный и замечательный человек.

Для Флинн было непривычно слышать такое. Кусая губы, она смотрела в окно, потому что не знала, что ответить.

Даниэль, видимо, заметил её неуверенность, потому что быстро добавил вдогонку к сказанному:

– И кроме того…

– Кроме того? – насторожилась Флинн.

– Кроме того, – усмехнувшись, повторил Даниэль, – когда мы вдвоём, ты спокойно можешь мне «тыкать».

Тидерий

Последней раскрылась тайна Касима. Стоя в тамбуре между спальными вагонами, он поджигал какой-то лист бумаги. В наступающих сумерках потрескивающий огонёк выглядел сделанным из цветной кальки.

Флинн, шедшая к Фёдору, замерла.

– Ты ведь знаешь, что это запрещено, да? – спросила она, остановившись на переходном мостике. Тряска и шатание очень соответствовали чувству, охватившему её, когда она осознала, что в поезде больше нет никого, кого бы это волновало. – Это зажигалка Даниэля?

На потемневшей от времени серебряной зажигалке в руке Касима был выгравирован магический круг.

Наконец Касим поднял глаза.

– Иногда воровское прошлое очень кстати, – сказал он, подмигнув ей. Затем на его лице вдруг появилось нерешительное выражение. – Думаешь, он её хватился?

Флинн вспомнилось, как Даниэль потянулся к пачке сигарет.

– Да, – сказала она, – но пусть она ещё чуть-чуть побудет у тебя.

Касим, хрюкнув от смеха, снова сконцентрировался на листке бумаги, который пламя прогрызало как налетевший рой саранчи. Квадратный листок выглядел так, словно кто-то нарисовал на нём игровое поле.

– Что это? – спросила Флинн, когда ветер развернул маленькое пламя в её сторону. На всякий случай она сделала шаг назад.

Касим тихо вздохнул.

– Список, – сказал он и уточнил: – Список «Беснуйся, Флорет!». Я поспорил сам с собой, что в этом учебном году сумею за девяносто секунд заставить мадам Флорет подать заявление об увольнении. Ну, конечно, только в состоянии нервного срыва. – Уголки губ у него опустились. – Я был близок к цели. Но такое в мои планы не входило.

Флинн наблюдала за последними мерцающими точками, парящими в воздухе подобно блёсткам феи.

– Да, – согласилась она, – такое ни в чьи планы не входило.

Пусть мадам Флорет и жуткая учительница, но она заслуживала лучшей участи в жизни. А теперь она исчезла. Никому не известно, жива ли она. Да ещё и Гарабина лежит в медицинском кабинете без сознания.

Перегнувшись через перила, Флинн посмотрела на поезд, извивающийся по местности гигантской стальной змеёй.

– Если даже мне придётся вернуться домой, всё равно это не конец, – прошептала она. – Понятия не имею как, но я найду не только Йонте, но и Йетти. Обещаю.

Наступило последнее утро. В последний раз завтрак в столовой, в последний раз звяканье тарелок с эмблемой школы.

В купе Флинн, сложив рубашку в клетку, в которой она появилась в поезде, аккуратно положила её в пустой шкаф. Вместо неё она уже всё утро ходила в рубашке Йонте, жёлтой, слишком большой для неё. Она надеялась, что Кёрли не заметит подмены.

Всё её личное имущество после двух этих необыкновенных недель состояло, кроме старой открытки от Йонте, только из его обугленного билета и «благостного» списка, который она составила за время, проведённое в поезде:

«Благостный, напольные часы, магия, оперетты, плеяды».

Слова, отныне определяющие её жизнь. Потому что они относились к новой жизни, настоящей – жизни здесь, в поезде.

Напротив неё, на кровати мадам Флорет, по-турецки сидел Фёдор, молча наблюдая за Флинн так, словно она какое-то сказочное существо, которое он боится спугнуть.

– У тебя вид как у единорога, – сказал он. – Ты что, хочешь произвести впечатление на своего друга-панка?

На миг Флинн испугалась, что Фёдор именно теперь вознамерился начать старый спор между ним и павлинами, но сообразила, что это её волосы всё ещё мерцают лилово-золотым светом.

– Ох, – вздохнула она с облегчением. – Нет. Это долгая история. Без неё мы бы сейчас здесь не сидели.

Уголки губ Фёдора поднялись, совсем немного.

– Тогда это хорошая история, – сказал он, приподняв здоровую руку. – Ведь я же не соврал, правда?

Флинн не понимала, о чём он говорит, пока он широким жестом не обвёл купе и не повторил слова, сказанные им больше недели назад:

– Это самое лучшее место в мире, скажи? Во всяком случае для нас обоих. – Ярко мерцающие точечки в его глазах навели Флинн на мысль о магии, великой древней магии.

Она кивнула:

– Самое лучшее.

Ей не доведётся стать ученицей в этом поезде.

Наконец, когда поезд катил по северогерманской глуши, Фёдор сказал то единственное, что сказать было не стыдно и небесполезно:

– Я продолжу искать Йонте. Всегда. И, может, когда-нибудь тебе не будет больше дома так одиноко.

Флинн, взглянув на него, уже сейчас поняла, как ей будет его не хватать. Она стремительно бросилась ему на шею. Он был угловатым и тёплым, а чёрные как вороново крыло волосы пахли копотью, и углём, и машинным маслом. Флинн вдохнула этот насыщенный запах, а затем резко вырвалась. Сунув ему в руку «благостный» список, она вышла в коридор, где, разглядывая в окно равнинную местность, стояли Пегс и Касим.

Заметив на Пегс яркий вариант клетчатой рубашки, которую она сегодня надела к короткой плиссированной юбке, Флинн улыбнулась. Для неё настало время прощаться с ними. Даниэль ждал её в тамбуре этого вагона, и Флинн не хотелось, чтобы он вошёл посмотреть, где она застряла.

– Пишите мне открытки с дороги, – попросила она. – Напишите, когда Гарабина очнётся, и если узнаете что-нибудь о мадам Флорет, и если…

Пегс, прислонившаяся к окну напротив купе, увидев пятна копоти на щеках Флинн, перебила её:

– Похоже, я не та, кого тебе будет не хватать больше всего, да?

– Пегс, ты всегда будешь той, кого мне будет не хватать больше всего, – сказала Флинн чистую правду. – Но есть ещё и тот, – прибавила она, обнимая Пегс, колючие волосы которой ароматно пахли мятой.

За этот комментарий она получила лёгкий толчок в бок.

– Ясное дело, – сказал Касим, похлопав её по плечу, – потому что этот тот — я.

В эту минуту все тревоги Флинн отступили куда-то очень далеко. Здесь и сейчас, рядом с Пегс, Касимом и Фёдором, она была уверена, что никогда не закончит тем, чем закончила мадам Флорет.

Облака в этот день висели так низко, что прижимали густой дым до самых окон. Когда Всемирный экспресс, сделав резкий толчок, остановился, Флинн показалось, что остановилась и её жизнь. Спускаясь по ступеням на перрон номер два, она видела в окнах лица павлинов.

Вокруг стояла тишина. Издалека доносилось воронье карканье.

Флинн огляделась. Борьба осени с зимой проделала в бетоне новые трещины и лишила красок траву.

По полям носился холодный ветер. И всё же это несомненно был Брошенпустель. Даже воздух пах всё так же – сеном, навозом и одиночеством.

– Инги тут нет, – констатировал Даниэль, повиснув, держась за поручни, на ступеньке между тамбуром и перроном словно альпинист над пропастью. В голосе его слышалось замешательство – но и облегчение. И какое-то разочарование.

– Ну, она не сказать чтобы супермамочка, – сказала Флинн.

Внезапно ей стало жаль Даниэля больше, чему саму себя. Он рассеянно оглядывался на старом перроне, словно думал о том, что это место могло бы стать его домом.

– Да, но, – снова начал он, и глаза его блестели, будто одновременно поглотили дождь и солнце, – я же сообщил ей время. Точное время прибытия.

Флинн только взглянула на него – и её внезапно охватила уверенность, что Даниэль и мама предназначены друг для друга. Сейчас оба они несчастливы. Но, возможно, это тот случай, когда большая любовь сама по себе ни к чему не приводит. Ведь, если честно, кто может похвастаться, что из неё что-то получилось?

– Такова жизнь, – сказала Флинн, и эти слова прозвучали так же категорично, как и слова Даниэля «Вот так», когда он рассказывал о её матери.

– Но так быть не должно! – энергично воскликнул Даниэль.

Флинн была в этом не очень уверена.

Она не понимала, что делать. Просто уйти? Обнять его? На глазах у всех павлинов, наблюдающих за ней в окна? А хочет ли она этого? Чтобы как-то выйти из ситуации, Флинн засунула руки в карманы брюк. И тут, пока тишина не успела сделаться неловкой, снова объявился он.

Большой. Белый. Сотканный из тумана.

Тигр.

Как и две недели назад, зверь сидел лишь в нескольких метрах от Флинн у самых рельсов. Он опять в течение нескольких секунд разглядывал её, а затем медленно подмигнул. Прежде чем Флинн успела ответить, он поднялся и потрусил вдоль перрона прочь. И как зверь появился, так он и пропал: впереди, около паровоза, он изящным прыжком очутился в облезлой траве, и его, словно эту траву, унёс ветер.

Флинн во все глаза смотрела туда, где он только что сидел. В это мгновение её пальцы в глубине кармана наткнулись на что-то твёрдое, гладкое, с острыми краями.

Это была не открытка Йонте. Флинн ощупала её мягкие края, затем снова те, жёсткие. Нахмурившись, она вытащила из кармана это что-то. Оно было размером с ладонь, прямоугольное, сине-зелёного цвета.

Светлыми буквами, вязью тянущимися по бумаге, там было написано:

ВСЕМИРНЫЙ ЭКСПРЕСС
Пассажир: Флинн Нахтигаль

Флинн таращилась на билет, а всё вокруг кружилось. Он был таким неприметным – какой-то маленький кусочек картона, – и всё же это был её билет в счастье. В поезд и в целый мир. Её билет домой. В настоящий дом.

– Ничего не понимаю! – Даниэль взял у неё билет. Он проследил за её взглядом и тут, похоже, сообразил. – Кто это был? – спросил он. – Кого ты видела? Тауфта или Нафанау?

Флинн не поняла:

– Что?

– Кто это был – бекас или заяц?

– Это тигр, – сказала Флинн, которая сильно сомневалась, что она сейчас в состоянии отличить зайца от дикой кошки. И вообще – кто такой бекас?

Даниэль чуть не выронил билет из рук. На всякий случай он быстро вернул его Флинн:

– Правда? Тигр?

– Белый, – подтвердила Флинн, словно этим всё было сказано.

– Прозрачный?

– Немножко.

Даниэль усмехнулся:

– Это потому, что он призрак.

– Что? – снова спросила Флинн.

– Он один из трёх миространников, – объяснил Даниэль. – Самый редкий. Тидерий. Эта троица бродит по всему земному шару в поисках подходящих учеников: отважных, талантливых, с жаждой деятельности. Имеющих причину, по которой поезд им нужен. А они нужны поезду. Павлинов так и отбирают.

Флинн вспомнился портрет Стефенсона на фоне зверей. Почему ей сразу не пришло это в голову? Магия, осознала она, существует в самых разных видах.

– Но… – Она запнулась. – Я часто его видела. В поезде.

Даниэль задумчиво потёр подбородок:

– Теперь я понимаю, почему две недели назад маршрут поезда прошёл через это заброшенное место. Такое ощущение, что Тидерий хотел дать тебе шанс обрести уверенность в себе. Потенциал, одарённость – всё это у тебя есть. Не хватало только веры в себя. И время, проведённое в поезде, её тебе дало. Флинн Нахтигаль – от непава к павлину, – сказал он, словно продекламировал какой-то рекламный слоган. С тихой улыбкой он протянул ей руку. – Ну, мне остаётся только сказать: с возвращением!

Флинн ошарашенно перевела взгляд с него на билет. За датой поступления – сегодняшним днём – стояла дата окончания. Между ними пролегало пять лет. Пять лет, за которые она могла выяснить, что в ней сокрыто и что она будет делать. А то, что она будет что-то делать, теперь не вызывало никаких сомнений.

Флинн, сощурившись, посмотрела туда, где исчез тигр.

– Мне хватит, – тихо сказала она. – Спасибо, Тидерий.

И в поднявшемся ветре шелестящая трава была почти похожа на его полосы.

С потрясающим чувством, что она добралась, добралась до цели путешествия, нашла то, что искала, Флинн, ухватившись за руку Даниэля, вскарабкалась в тамбур.

Даниэль дал ей двадцать минут до отправления поезда. И она оставила на перроне длинное письмо. Она не сомневалась, что мать найдёт его. Письмо полнилось странными событиями, приключениями и тайнами. Оно сообщало о посещении чужеземных вокзалов и чистке кастрюль, несостоявшихся дуэлях-паркурах и шёпоте созвездий. Она написала о Пегс, Касиме и Фёдоре, о Даниэле, о павлинах-фантомах и своём решении разгадать эту загадку. Она написала, что ей жаль, но сейчас она домой не вернётся и по-другому нельзя.

Когда поезд наконец тронулся, Флинн обернулась на вокзальные часы. Они показывали два часа двадцать две минуты. Дня. И на этот раз она действительно обернулась назад – в последний раз на долгое время.

Даниэль открыл перед Флинн дверь в комнату отдыха павлинов, и когда она вошла, разразилась буря аплодисментов.

Флинн широко улыбнулась. Всё правильно: жизнь мрачна, несправедлива и подла. Но так быть не должно.

Иногда бывает совсем по-другому.

ПРАВИЛА ВСЕМИРНОГО ЭКСПРЕССА

Действительно для павлинов всех классов, составлено Джорджем Стефенсоном

Правило 1. Запрещается носиться по вагонам и тамбурам, прыгать или толкаться.

Правило 2. Запрещается покидать спальные вагоны после отбоя от двадцати двух часов до шести часов утра.

Правило 3. Запрещается сообщать правила внутреннего распорядка поезда посторонним.

Правило 4. Запрещается использовать электрические приборы.

Правило 5. Запрещается входить в помещения так называемого Последнего вагона.

Правило 6. Запрещается несанкционированная работа над магически-технологическими изобретениями любого рода.

Правило 7. Запрещается посадка в поезд без билета.

Правило 8. Запрещается подниматься на крышу без наличия особого разрешения.

Правило 9. Запрещается несанкционированное посещение кухни или склада.

Правило 10. Запрещается посещение паровоза.

Правило 11. Найденные вещи требуется сдавать заведующему хозяйственной частью.

Правило 12. Запрещается мешать проведению занятий, опаздывать или выходить в туалет. Запрещается спать на занятиях. А ежели такое случится, хотя бы не храпеть.

Правило 13. Во время самостоятельных занятий полагается соблюдать тишину.

Правило 14. На занятия, во время самостоятельных занятий, вечером в пятницу и по особым случаям требуется надевать школьную форму.

Правило 15. По вопросам приёма в школьные клубы, в особенности в клуб Стефенсона, решение принимает директор школы.

Правило 16. Связь с лицами вне поезда осуществляется исключительно по радио и в письмах.

Правило 17. В поезде обязательны хорошие манеры.

Правило 18. Поведение вне поезда ни в чём не должно отличаться от поведения в поезде.

Правило 19. Запрещается высовывать руки, голову и ноги из окон и дверей и просовывать их за или под перила.

Правило 20. Решения любого рода должны приниматься на благо всех пассажиров и на благо всего мира.

Правило 21. Грубые нарушения правил влекут за собой ответственность перед центральным офисом Всемирного экспресса.

ПРАВИЛА ВСЕМИРНОГО ЭКСПРЕССА

Дополнено Ф. Флорет

Правило 22. Запрещаются паркур-дуэли.

Правило 23. Также запрещается делать ставки на исход паркур-дуэлей.

Правило 24. Запрещается иметь у себя карманные фонарики или иные приспособления, которые можно использовать для передвижения по ночам.

Правило 25. Запрещается использовать на уроках или во время самостоятельных занятий шепчущие ручки или иные вспомогательные средства, избавляющие от необходимости мыслить самостоятельно.

Правило 26. Запрещается ношение фанатских футболок каких-либо рок-групп.

Правило 27. Запрещается справлять нужду из окон, в особенности при движении поезда на максимальной скорости.

Правило 28. После запланированных остановок Всемирный экспресс всегда отправляется ровно в двенадцать часов. Ученики, не находящиеся к этому времени в поезде, полную ответственность за своё бедственное положение несут сами.

Правило 29. Напитки из чайного бара полагается пить в чайном баре или в столовой.

Правило 30. Библиотечные книги нужно каждый вечер возвращать на их место на полке вагона-библиотеки.

ПРАВИЛА ВСЕМИРНОГО ЭКСПРЕССА

Заново дополнено Ф. Флорет

Правило 31. Запрещается окрашивать волосы в неестественные цвета. В частности, в синий.

Правило 32. Запрещается распитие имбирснафа после полуночи.

Благодарности

Спасибо всем, кто верил в меня, поддерживал и придавал мне сил: моим учительницам немецкого языка, друзьям, знакомым, родным, читателям пробных экземпляров.

Особо благодарю:

Таню Штевнер, которая самой первой поверила в меня и поддержала душевным теплом и мудростью.

Анетту Тумзер, моего литературного агента, которая своим профессиональным взглядом, целеустремлённостью и увлечённостью привела «Всемирный экспресс» именно туда, куда следовало.

Всех чудесных сотрудников издательства Carlsen, в частности моего редактора Сюзанну Шюрман, а также Клаудию Шарф и Франка Кюне, которые своим энтузиазмом, сердечностью и активным участием дали возможность «Всемирному экспрессу» отправиться в путь.

А ещё я благодарю свою семью, особенно моих бабушку с дедушкой и Хайке, которые с давних пор с бесконечным терпением, любовью и юмором переносят все мои чудачества и прочитали такое количество вариантов и набросков «Всемирного экспресса», какое вряд ли под силу кому-либо в мире.

Спасибо!

Об авторе

Анка Штурм родилась в 1991 году в городе Лютера Айслебене, сочиняет с одиннадцати лет. Поработав после школы в книжной отрасли, пришла к решению посвятить свою жизнь написанию книг. Над первым романом «Всемирный экспресс» она работала в течение пяти лет. В нём она придумала школу, в которой с радостью училась бы сама: место, где чувствуешь себя как дома и в то же время всегда в пути, – место, полное приключений и магии. И без уроков математики.

Анка Штурм живёт недалеко от Берлина и в поездки предпочитает отправляться на поезде.

Продолжение следует…

Приключения Флинн на борту «Всемирного экспресса» продолжаются! Читайте отрывок из следующей книги серии.

Посреди ночи Флинн проснулась от стука в дверь.

Это Йонте, подумала она в полусне. Не открывая глаз, она прислушалась: ритмично барабанили по крыше и стекали по оконным стёклам капли дождя, стучали колёса, через каждые триста метров приглушённо клацали стыки рельсов.

Триста метров, шестьсот, девятьсот… Стук-стук! Флинн открыла глаза. Вот опять: стук, как по дереву, мягкий и с отзвуком, совсем не такой, как металлический шум дождя и колёс.

С сильно бьющимся сердцем Флинн приподнялась в кровати на локтях, головой задев потолок. Светлая краска звездопадом посыпалась на сине-зелёное одеяло. Только сейчас Флинн заметила, что звёздный проектор Пегс испустил дух: дрожа и мерцая, как огни в столовой, на её глазах умирали последние серебристые световые точки. В купе сделалось темно, хоть глаз выколи. Стук-стук!

Флинн затаила дыхание.

– Пегс, – задыхаясь, прошептала она, – ты слышишь?

Пегс ответила ей громким всхрапом и сонным причмокиванием. Очевидно, ей снились шарики-«бюрократы» и «овечья сладость».

Сердце Флинн стучало в бешеном ритме. Что делать?

Стук-стук! Стучали всё настойчивей.

– Смелей вперёд, ничего не страшись! – пробормотала Флинн, и на этот раз призыв Йонте сработал: Флинн, опомнившись от страха, свесила ноги с кровати, секунду поболтала ими в воздухе, а затем соскользнула на пушистый ковёр. – Поднимется ветер в ночи, – шептала она слова из открытки от Йонте, отодвигая дверь купе.

Перед ней стоял гном.

Флинн зажмурилась. В это время суток работало только ночное освещение – зеленоватый дежурный свет, и на миг ей показалось, что она действительно имеет дело с каким-то кобольдом. Некоторое время спустя Всемирный экспресс повернул, лес закончился, и на стоящего у двери пролился водянистый, слабый лунный свет.

Это был Якуб.

Восьмилетний сирота с чемоданом-скрипкой.

Флинн в растерянности смотрела на него сверху вниз.

– Что случилось? – спросила она.

Якуб протёр глаза от сна и слёз и сказал, не отводя взгляд:

– Т-там у м-ме-ня под мо-монст-ром шка-аф. – Он говорил очень быстро и запинаясь, поэтому, несмотря на универсальный переводчик, она понимала его с большим трудом.

– Что? – сощурила глаза Флинн. Может, это ей только снится?

– Там у ме-меня под кро-ва-атью монстр, – ещё раз попытался объяснить Якуб. – В-в-низу под н-ней.

Флинн обхватила себя за плечи. От усталости её познабливало, но ещё холоднее становилось от злости на этого незваного посетителя. Тоска ледяной рукой сжала всё у неё внутри.

– И что это значит? – Она старалась сконцентрироваться.

Якуб взглянул на неё как на тупицу.

– Т-ты должна про-о-ве-верить! – заявил он с упрёком в голосе, указав на коридор, словно ожидал, что она отправится с ним.

Флинн потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить.

– Подожди, – уступила она. Ей было не по себе. В памяти всплыли ночи в Брошенпустеле, перебранки, хныканье и ледяной голос матери: «Ты девочка, так будь добра позаботиться о своих братьях!»

Проблема заключалась в том, что после того, как она улаживала спор или прогоняла кошмар, стоя замёрзшими голыми ногами на грубых деревянных половицах, никто ни разу не поблагодарил её. Никого не интересовало, что именно из-за этого на следующее утро в школе она была уставшей и не могла сосредоточиться.

– Почему это я должна тебе помогать? – уныло спросила она.

Якуб задрожал, и Флинн задумалась: неужели ему действительно страшно или просто он зябнет?

– П-по-потому что я т-тебя об этом про-про-шу, – сказал он.

Чёрт. Хороший ответ. Флинн в отчаянии на секунду закрыла глаза, а потом сняла халат, висящий на крючке у двери. Вздохнув, она вышла в коридор и закрыла за собой дверь.

– Пойдём, – скомандовала она Якубу, надевая сине-зелёный шёлковый халат.

Ночной холод узких коридоров прильнул к ней, как вторая кожа. По углам, над дверями и между бесчисленными портретами выпускников, как липкие клочья ночи висели тени.

Флинн поймала себя на страстном желании, чтобы рядом оказался Фёдор с карманным фонариком. Потому что свет в экспрессе опять начал мигать. Из-за перебоев с электричеством! На этот раз мигал дежурный свет – включился-выключился-включился, надолго выключился и снова включился, – отчего у Флинн по спине побежали мурашки. Казалось, лампочки так переговариваются друг с другом. И Флинн не сомневалась: говорят они не о хорошем.

Следуя за Якубом мимо бесчисленных закрытых купе, она непроизвольно спрашивала себя, делала ли это прежде и мадам Флорет. Если да, думала Флинн, с усилием открывая железную дверь в продуваемый ветром тамбур между спальными вагонами, то почему теперь именно я?

Дождь хлестнул ей в лицо, и ледяные струйки потекли за воротник пижамы и вниз по спине.

По сторонам от железнодорожных путей в узких полосах лунного света лежали пейзажи юго-востока Польши. В колеблющемся свете наружных фонарей Флинн казалась себе маленькой и почти несуществующей.

И всё же – может, потому, что миссис Штейнман назвала её тигриком, – Якуб, остановившись через три тамбура у двери в своё купе, смотрел на неё так, будто она и правда была какой-то героиней. Флинн взглянула на эмблему у двери: большой круг с двумя короткими крылышками.

– Давай быстрее, – сказала она, входя в купе Якуба.

Выглядело там всё по-сиротски, как и на душе у Флинн. При зелёном дежурном освещении она не обнаружила никаких постеров, никаких декоративных украшений, почти никаких фотографий. Из двух кроватей заправлена была только правая. Очевидно, Якуб жил один.

Флинн вспомнились её первые две недели в поезде, когда ей как безбилетному пассажиру приходилось спать на второй кровати в стерильном купе мадам Флорет. Внезапно ей стало жаль Якуба. Он был немножко сродни самой Флинн – разве что теперь она уже не та.

Флинн распрямила плечи.

– Ну, и где монстр? – спросила она, повернувшись к платяному шкафу под кроватью Якуба.

Такой шкаф стоял под кроватью в купе каждого ученика. Часто его дверцы чем-нибудь украшали или полностью завешивали, как Пегс у себя в купе. У Якуба же он был просто выкрашен в скучный серо-коричневый цвет.

Мальчик покачал головой.

– Д-дру-го-гой, – прошептал он.

Флинн, воздержавшись от комментария – мол, получается, монстр вовсе не под его кроватью, – повернулась в другую сторону. Шкаф под незастеленной кроватью украшали пятнышки, похожие на машущих крыльями ворон.

Флинн открыла скрипучие дверцы, и из-под пальцев у неё посыпалась отслоившаяся серая краска. На неё пахнуло пылью и затхлостью. На секунду недра шкафа показались темнее, чем должны быть при размытом лунном свете. Такими, будто они таили в себе безграничную галактику и Флинн могла бы просовывать голову всё дальше и дальше…

– Ой! – Она наткнулась на деревянную стенку.

Флинн тщательно прощупала заднюю стенку и твёрдое деревянное основание шкафа, а вокруг неё звёздами плясали пылинки, и нос щекотал запах серы и шариков от моли.

– Здесь ничего нет, – наконец заключила она.

Разумеется, там ничего не было. А чего она ожидала?

Флинн знала об опасности, по ночам нависающей над поездом: эта опасность превращала экспресс во что-то живое, в какое-то существо из света, тени и коридоров – бесконечных, как зев чудовища. Ну а здесь? Здесь был просто пустой шкаф, нагоняющий на детей страх, как повсюду в мире.

– А сейчас тебе пора спать, – сказала Флинн, выжав из себя усталую улыбку. И, прежде чем Якуб успел что-нибудь возразить, она выскользнула из его купе и отправилась по тихому поезду в обратный путь.

1 Nachtigal (нем.) – соловей. (Прим. пер.)

2 Цитата из пьесы У. Шекспира «Ромео и Джульетта». (Прим. перев.)

3 Рейтфи слушает песню «Чим Чим Чири» из мюзикла «Мэри Поппинс» на музыку Роберта Б. Шермана и Ричарда М. Шермана. (Прим. авт.)

4 Для всех, кто не знает о существовании Всемирного экспресса, Джордж Стефенсон (1781–1848) известен как английский изобретатель и инженер-механик. В 1814 году он изобрёл и испытал свой первый паровоз. (Здесь и далее прим. ред.)

5 Альберт Эйнштейн (1879–1955) – легендарный физик-теоретик, нобелевский лауреат, разработавший теорию относительности.

6 Сальвадор Дали (1904–1989) – художник-сюрреалист, скульптор, оказавший колоссальное влияние на искусство XX и XXI веков.

7 Мария Кюри (1867–1934) – выдающийся учёный-экспериментатор, химик, лауреат Нобелевской премии, один из открывателей радиоактивности.

8 Пегс слушает песню «Если ты меня покинешь вдруг» из оперетты «Принцесса цирка», написанной Имре Кальманом в 1926 году, либретто Юлиуса Браммера и Альфреда Грюнвальда. (Прим. авт.)

9 Флоренс Найтингел (1820–1910) – основоположница современного сестринского дела, общественная деятельница из Великобритании, служившая медсестрой во время военных действий.

10 Эммелин Панкхёрст (1859–1928) – борец за права женщин, лидер движения суфражисток в Великобритании.

11 Джек Лондон (1876–1916) – американский писатель, автор приключенческих романов «Белый клык», «Сердца трёх» и др.

12 Нелли Блай (1864–1922) – американская журналистка и писательница; Нелли Блай поднимала в своих статьях важные социальные вопросы; также она бросила вызов самому Жюлю Верну и совершила кругосветное путешествие меньше чем за восемьдесят дней.

13 Партенопа Верни (1819–1890) – английская писательница, старшая сестра Флоренс Найтингел.

14 Состав преступления (лат.).

15 Кэтрин Мэнсфилд (1888–1923) – всемирно известная новозеландская писательница.

16 Никола Тесла (1856–1934) – физик сербского происхождения, изобретатель в области электро- и радиотехники.

Продолжить чтение