Читать онлайн Брянский капкан бесплатно

Пролог

«И вечный бой – покой нам только снится!» Эти строки поэта Александра Блока могли бы стать девизом для Гвардейского механизированного корпуса ОСНАЗ РВГК под командованием генерал-лейтенанта Бережного. Куда только ни заносила его военная судьба. Освобождены Крым и Донбасс, разгромлен противник под Ленинградом, красные флаги подняты над Псковом и Ригой.

Эскадра адмирала Ларионова, отправившаяся в 2012 году в Сирию и оказавшаяся неведомым путем в 1942 году под Евпаторией, уже стала фактором международной политики, который стали учитывать руководители мировых держав.

Но высокая политика – высокой политикой, а главное, что должны были сделать пришельцы из будущего – это разгром вермахта и его союзников, оккупировавших территорию СССР в 1941 году. Именно эта задача была главной, и все усилия войск Красной армии и Мехкорпуса ОСНАЗ нацелены на выполнение этой задачи.

Для полного успеха задействовано всё – и мощное вооружение из XXI века, и новые приемы боя, и готовность потомков защитить своих предков, а главное – знание того, что произошло в их варианте истории.

Часть 1

Операция «Благовест»

15 апреля 1942 года, полдень. Брянский фронт, деревня Дьяково. Хозяйство Бесоева

Старший лейтенант ОСНАЗа Петр Петрович Вершигора

Ранней весной 1942 года, в те самые дни, когда вся страна праздновала освобождение Пскова, Риги, Таллина и снятие блокады Ленинграда, я попрощался с политотделом 40-й армии и убыл в распоряжение отдела кадров Брянского фронта. К тому времени, как мне казалось, я уже пообтерся среди командного состава, и теперь мне отчаянно хотелось найти свое место на войне и покомандовать самому. Сам не знаю почему, но мне хотелось за линию фронта, то ли в рейдирующие части ОСНАЗа, совершающие глубокие прорывы в немецкий тыл, то ли к партизанам.

Как человек, уже повоевавший, раненый и побывавший в окружении, я восхищался нашими советскими людьми, сумевшими повернуть против немцев их же тактику, и идти с ней от победы к победе. Конечно, многое мне дало общение с бойцами 13-й гвардейской дивизии и с ее командиром полковником Родимцевым, на командном пункте которого я, пользуясь правами корреспондента, просиживал целые дни. Но действия частей ОСНАЗа казались мне чем-то запредельным.

По странному стечению обстоятельств, а может быть и по велению судьбы, когда я в отделе кадров Брянского фронта набрался наглости и брякнул: «Хочу в ОСНАЗ», рапорту моему был дан ход. Не знаю, какие шестеренки военно-бюрократического механизма при этом провернулись, но уже в первых числах апреля я получил предписание и убыл в распоряжение своего нового начальства. При этом меня попутно переаттестовали из интенданта 2-го ранга, что соответствовало общевойсковому званию майора, в старшие лейтенанты ОСНАЗа. Злосчастные селедки мне больше не грозили.

Начало апреля – это такое время, когда внезапно оседающие сугробы вдруг сереют и начинают таять, повсюду поверх промерзшей земли разливаются подмерзающие по ночам лужи, а на пригретых солнцем южных склонах пригорков пробивается ранняя зеленая травка и первоцветы. Фронтовые дороги в это время превращаются во что-то невообразимое, в заполненных водой глубоких колеях тонут по самое пузо даже обычно безотказные полуторки. Так что двести километров фронтовых дорог от деревни Нижний Ольшанец в пятнадцати километрах восточнее Ельца, где располагался штаб Брянского фронта, до места моего назначения, деревни Дьяково в двадцати пяти километрах севернее Мценска, я добирался несколько дней.

Мой новый командир, майор ОСНАЗа Николай Арсеньевич Бесоев, как и все кавказцы, был малоразговорчив. За него говорил «иконостас» на его груди: звезда Героя Советского Союза, орден Ленина, два ордена Красной Звезды и совсем недавно учрежденные: орден Отечественной войны 1-й степени и орден Кутузова 3-й степени. Повоевал мой новый командир немало, и, судя по орденам, о его подвигах можно было бы написать не одну приключенческую книгу.

Прочитав мои документы, майор поднял на меня свои внимательные черные глаза и посмотрел на меня словно на старого знакомого.

– Здравствуйте, Петр Петрович, – наконец сказал он, – как говорят моряки: добро пожаловать на борт. Батальон, в который вы направлены, еще только формируется, но времени для отдыха нет. Перед нами командование поставило важную задачу, в суть которой вы будете посвящены позднее. У ОСНАЗа вообще не бывает неважных задач.

Он снова смерил меня взглядом с ног до головы:

– Со спецификой службы вы еще незнакомы, да и все вакансии ротных и взводных командиров уже заполнены. Назначу я вас пока адъютантом батальона и моим заместителем по разведке. Справитесь?

Я судорожно кивнул, а майор все так же спокойно, не повышая голоса, сказал куда-то в пустоту:

– Черданцева ко мне!

Пару минут спустя в помещении штаба появился невысокий крепыш, оказавшийся тем самым Черданцевым.

– Вот, – сказал мне майор, – старший сержант Черданцев, наш инструктор по физической и специальной подготовке. Ваша первая задача – в кратчайший срок дойти до такой физической кондиции, чтобы в деле не выпасть из обоймы. ОСНАЗ дело жесткое, и очень не хотелось бы, чтобы вы стали причиной гибели кого-то из ваших товарищей. Вам придется попотеть. Понятно?

Я опять кивнул, а майор продолжил, уже обращаясь к сержанту:

– Сергей, дело ответственное. Товарищ старший лейтенант перспективный, раз уж его к нам прислали. Но до войны он был кинорежиссером. Конечно, товарищ старший лейтенант уже повоевал и общее понимание имеет, но понимание пониманием, а физическая форма физической формой. И не увлекайся там – Брюса Ли ты из него все равно не сделаешь.

Майор Бесоев немного помолчал, переводя взгляд с меня на старшего сержанта и обратно, после чего добавил:

– Теперь, Сергей, не в службу, а в дружбу, отведи товарища Вершигору к старшине, пусть экипирует и вооружит его, как и полагается офицеру ОСНАЗа.

Сержант козырнул, сказал:

– Так точно, тащ майор. – И мы вышли из помещения штаба на свежий апрельский воздух, но пошли не к старшине, а в импровизированную батальонную столовую, оборудованную среди негустого сосняка под прикрытым маскировочной сетью навесом. Прибыл я перед самым обедом. А если учесть, что за время мытарств от штаба фронта к месту назначения я вел откровенно полуголодное существование, то кишки мои пели Лазаря и просили дать им перекусить.

И хоть меня слегка царапнуло слово «офицеры», употребленное вместо привычного «командиры», но столовая сразу рассеяла все мои опасения насчет того, что я попал в рассадник старорежимности. За грубо сколоченными деревянными столами, как говорят в армии, прием пищи осуществляли вместе и бойцы и командиры. Стоял особый гул, характерный только для армейской столовой, состоящий из звуков жевания, чавканья, стука алюминиевых ложек и негромких голосов. В воздухе чувствовался запах борща, картофельного пюре и еще чего-то такого вкусного, что рот мой сразу наполнился вязкой слюной.

Пока мы со старшим сержантом шли к раздаче, среди сидящих за столами мой наметанный взгляд фронтового корреспондента сразу определил ветеранов. Новичков было много, и это подтверждало слова майора о том, что батальон только формируется. В то же время было заметно, что все новички – это не вчерашние призывники, а умелые бойцы, прошедшие фронт и госпиталя. Судя по соотношению ветеранов и новичков, батальон или совсем недавно был ротой, или же понес в боях потери, выбившие из строя три четверти его состава.

На раздаче старший сержант, еще раз смерив меня взглядом, сказал пожилому раздатчику:

– Новенький, рацион номер пять.

– Сам вижу, что новенький, Сергей Валерьевич, – проворчал раздатчик, накладывая мне обед в алюминиевые миски, расставленные на жестяном подносе. Я подумал, что таким количеством еды до отвала можно накормить троих изголодавшихся фронтовиков. Насколько столовая была неказиста внешне, настолько же роскошен в полуголодной воюющей стране был тот самый «рацион номер пять». Лишь потом, вдоволь хлебнув тренировок от «сэнсея Сережи», я понял, что без столь обильного питания бойцы и командиры просто протянули бы ноги, а не превратились в идеальные живые машины войны.

Старший сержант взял свою порцию, которая была еще даже поболее моей, потом проводил меня за стол, отведенный для управления батальона. Там я познакомился со своими новыми сослуживцами: начальником штаба капитаном ОСНАЗ Петром Борисовым и замполитом батальона политруком Семиным. Чуть позже к нам присоединился и майор Бесоев. Как я понял из разговоров, с капитаном Борисовым майор воюет вместе с Евпаторийского десанта, а политрук Семин, хоть тоже бывалый волк, подобно мне присоединился к батальону совсем недавно.

После обеда чудеса продолжились. Старший сержант Черданцев отвел меня к старшине, который выдал мне кучу разного необычного для фронтовика инвентаря, начиная от специального «осназовского» пистолета-пулемета ППШ-42 с пистолетной рукоятью и специальной ручкой для удержания под цевьем. Как сказал мне старший сержант: «Пистолет в нашем деле – это только чтоб застрелиться, а для серьезных дел нужен автомат, или такая вот швейная машинка, перешитая на парабеллумовский калибр 9-мм».

Дальше были десяток плоских двойных магазинов, под эти самые патроны, и специальный жилет-разгрузка для их ношения. Причем жилет был хитрый: с одной стороны серо-белый, под зимний камуфляж, а с другой стороны – цвета хаки с желтым. Карманы и застежки тоже были выполнены так, что жилет можно было носить на обе стороны. Таким же продуманным было и все прочее обмундирование, большую часть которого пришлось сложить в высокий рейдовый рюкзак, в котором основной вес из-за специальной конструкции с рамой приходился на бедра, а не на плечи.

Переложив свои вещи из «сидора» в специальный карман рюкзака, я вышел от старшины нагруженный, как ишак, и направился к месту своего расположения. Но не успел я пихнуть рюкзак под койку и облегченно вздохнуть, как вдруг из штаба прибежал посыльный и сказал, что «старшего лейтенанта Вершигору вызывает гвардии майор Бесоев». Пришлось идти.

С сомнением оглядев мою заново обмундированную личность, майор довольно жестко проэкзаменовал меня по поводу того, что я сегодня увидел в батальоне и что понял. Когда я рассказал ему обо всем, что видел, он улыбнулся и произнес загадочно:

– Думаю, товарищ старший лейтенант, что вы действительно подходите для той должности, на которую я вас определил. Товарищи не ошиблись. Хотя, вполне возможно, от судьбы не уйдешь, и ваше место – быть с совсем другими людьми. Но будем посмотреть. В любом случае, тому, чему вы научитесь здесь, вас не научат больше нигде, и это может потом очень вам пригодиться.

15 апреля 1942 года, вечер. Брянский фронт, деревня Дьяково. Штаб батальона

Гвардии майор ОСНАЗ Бесоев Николай Арсеньевич

Формирования батальона можно считать законченным. Времени на завершение обучения и боевое слаживание остается мало. Выручает лишь то, что все наши бойцы – люди бывалые и хорошо представляют себе, что надо делать по обе стороны от мушки. Из роты в батальон разворачиваемся не только мы. Вся наша бригада переформировывается в механизированный корпус ОСНАЗ нового типа. Ставкой Верховного Главнокомандования перед нами поставлена задача – обеспечить успех действий нашего корпуса, а по сути, и всего Брянского фронта. Задача непростая, в принципе не имеющая тривиальных решений.

Я отдернул занавеску, прикрывающую висящую на стене карту с обозначением линии фронта и известным нам расположением сил противоборствующих сторон. Локальная Орловско-Брянская наступательная операция по общему замыслу нашего командования должна была выбить противника из ритма подготовки к стратегическому летнему наступлению на южном направлении и заставить его распылить свои резервы. Также при планировании этой операции Верховным были поставлены два непременных условия.

Первое – операция должна быть успешной. Орел и Брянск необходимо освободить, а общее стратегическое положение советских войск на южном фасе Центрального направления улучшено. В результате этой операции необходимо создать предпосылки для дальнейшего продвижения в направлении Гомеля для рассечения немецких групп армий «Юг» и «Центр» на две отдельные группировки.

Второе – проведение этой операции не должно повлечь за собой неоправданных потерь, как только что безуспешно завершившаяся Болховская наступательная операция, проводившаяся силами только что переброшенной на фронт 61-й армии Западного фронта, действующей в рамках единого замысла вместе с 3-й армией Брянского фронта. Как и в нашей истории, после двух месяцев безуспешных атак пехотой и легкими танками на заранее подготовленную оборону противника, обе армии оказались обескровленными, потеряв почти все танки, и 21 тысячу человек убитыми и 47 тысяч ранеными.

Задача, поставленная перед корпусом, как я уже говорил, не имела простых решений. Находившаяся перед нами немецкая оборона была развитой и устоявшейся, и взломать ее в лоб без массированного применения крупнокалиберной артиллерии было невозможно. Массированного – в смысле того самого «жуковского» – «200 орудий на километр фронта». Причем не каких-нибудь трехдюймовок, а 122-мм М-30 и 152-мм МЛ-20, вкупе с гвардейскими реактивными минометами РС-13.

По самым скромным прикидкам, для двух прорывов, каждый в полосе не менее десяти километров, потребуется около четырех тысяч орудий и тысячи полторы гвардейских минометов. На данный момент, после потерь лета 1941 года, такая концентрация крупнокалиберной артиллерии в одном месте была нереальной. В случае же, если такое количество артиллерийских и реактивных полков РВГК все же удастся сосредоточить на указанных направлениях, немецкая авиаразведка, скорее всего, установит нашу артгруппировку, после чего Гальдеру и его помощникам в ОКХ сразу станет ясен замысел нашей операции. А это нежелательно.

Наученные опытом наших зимних операций против группы армий «Север», немцы стали особо старательно укреплять свои позиции в полосе, прилежащей к железнодорожным магистралям. Крупнокалиберные железнодорожные транспортеры и поезда, составленные из платформ с установленными на них направляющими для запуска РС-13, произвели на немцев неизгладимое впечатление. Теперь повторить наши псковские подвиги вряд ли удастся. В таких условиях прорыв в полосе железной дороги возможен лишь в том случае, когда там будут смешаны с землей артиллерией все вражеские укрепления, или залиты сплошь напалмом, как это было при авианалете на Невель.

Все эти соображения я высказал вчера, когда, оставив батальон на Петю Борисова, на одну ночь слетал в Москву, для того чтобы доложить результаты рекогносцировки на Брянском фронте Верховному. Кроме него на Ближней даче присутствовали Берия и Василевский.

Наш командир в это время буквально разрывался между Челябинском, где шло налаживание производства танков Т-42 и тяжелых 152-мм САУ на их шасси, Сталинградом, где делали БМП-37, 122-мм САУ, а также 23-мм ЗСУ, и Горьким – в наше время Нижним Новгородом, – где для корпуса должны были срочно изготовить партию полноприводных ЗИС-5МА, с изменениями в конструкции, навеянными автотехникой из будущего. Бережного замещал начальник штаба, ранее бригады, а теперь корпуса, полковник Ильин, который вошел к Сталину полковником, а вышел генерал-майором. Кстати, всем нам Указом Президиума Верховного Совета были присвоены очередные воинские звания. Я стал майором, Ильин – генерал-майором, а Бережной – генерал-лейтенантом.

Но вернемся к совещанию на Ближней даче. Выслушав, мои соображения, Верховный немного помолчал, а потом спросил:

– Товарищ Бесоев, вы что, считаете, что в настоящий момент нецелесообразно проведение Орловско-Брянской наступательной операции?

– Никак нет, товарищ Сталин, – ответил я, – операция эта целесообразна и необходима. Цель поставлена правильно, а вот средства могут быть использованы неверно. Можно, конечно, рассчитывать на пробивную мощь мехкорпусов нового типа. Но не дело, если оба корпуса: наш и товарища Катукова, в ходе проведения этой операции будут обескровлены, пусть даже и достигнув локального успеха. Стоит помнить, что наступление на Брянск – это всего лишь увертюра к главным событиям летней кампании 1942 года.

– Согласен с вами в последнем утверждении, – сказал вождь, кивнув головой и положив на зеленое сукно стола незажженную трубку, – это действительно всего лишь увертюра. Скажите, товарищи потомки, в данный момент у вас есть какие-нибудь соображения в применении верных, как говорит товарищ Бесоев, средств, для проведения этой наступательной операции?

– Есть, товарищ Сталин, – почти хором ответили мы.

– Ну-ну, потише, – сказал вождь, шутливо тряся головой, словно ему в ухо попала вода, – совсем оглушили. Давайте по порядку. Начнем с младшего по званию. Говорите, товарищ, Бесоев, а мы с товарищами Берия и Василевским вас послушаем.

Честь, как говорится, была высока, а ответственность – велика. Но уж если в присутствии «Самого» раскрыл рот и сказал, что знаешь – как и что надо делать, то будь любезен – держи ответ за свои слова.

– Товарищ Сталин, – сказал я, немного волнуясь, – задача не имеет решения, если планировать только фронтальное наступление. Немцы сильно укрепили свои позиции, замаскировались, пристреляли передний край и густо его заминировали. Взять их без пробития бреши в их обороне с помощью мощного артиллерийского тарана у нас вряд ли получится. Тем более что нужное количество снарядов крупного калибра для нашей артиллерийской группировки мы не сумеем обеспечить. Не пятнадцатый год, конечно, с его «снарядным голодом», но все же.

Но у линии фронта, прошу прощения за тавтологию, две стороны. И на той стороне тоже есть наши люди. Я имею в виду партизан, как местных, орловско-брянских, так и рейдирующие соединения Ковпака, Сабурова, Федорова. Сейчас это два-три десятка тысяч человек, уже имеющих опыт войны в тылу врага и достаточно мотивированных для того, чтобы рисковать жизнью. Если их немного обучить, экипировать по-осназовски, вооружить новыми образцами средств связи, экипировки и вооружения, типа наших штурмовых автоматов под немецкий патрон, и чем-нибудь вроде РПГ и РПО, то эти отряды превратятся в реальную боевую силу, причем там, где противник будет наиболее уязвим.

Кроме того, надо будет учесть и панику, которая охватит немецкое начальство при мысли о том, что к ним в тыл незаметно проникла целая армия советских осназовцев. Это, естественно, не отменяет ни серьезную подготовку к наступлению с нашей стороны линии фронта, концентрацию артиллерии, танков и пехоты, ни действий по массовой дезинформации противника. Например, имитации подготовки нашего наступления на харьковском направлении. Также, товарищ Сталин, было бы неплохо до предела затруднить работу немецкой разведывательной авиации, давая противнику увидеть лишь то, что мы сами захотим им показать.

– Очень хорошо! – кивнул Верховный. – Я считаю, что идея товарища Бесоева превратить советских партизан в передовой отряд Рабоче-крестьянской Красной армии, в принципе, верная и политически выдержанная.

Теперь заслушаем товарища Берия о наших поставках партизанам новых видов вооружения и экипировки. К мысли о стратегической дезинформации противника и противодействии его разведывательной авиации мы еще вернемся. Мы помним, какую пользу это принесло нам во время проведения минувшей зимней кампании. Мы вас слушаем, товарищ Берия.

«Лучший менеджер всех времен и народов», на которого, как мы помним, и была возложена вся деятельность по изучению и освоению наших достижений, раскрыл большую красную папку.

– Товарищ Сталин, – сказал он, – мы вполне можем вне очереди обеспечить партизанские отряды так называемой осназовской экипировкой. Нет проблем и со штурмовой версией автомата ППШ, переделанного под парабеллумовский патрон. В штурмовых батальонах, куда кроме ОСНАЗа направляются такие автоматы, это оружие очень хвалят за удобство и надежность. Что касается совсем новых образцов, то прошел испытание и запущен в малую серию так называемый клон гранатомета РПГ-7Б. Мы сразу подумали, что не стоит замыкаться только на задачах ПТО, и дали задание на проектирование четырех типов надкалиберных гранат: кумулятивной, объемно-детонирующей, осколочно– фугасной и зажигательной с напалмом. С кумулятивными и объемно-детонирующими гранатами у наших инженеров пока плохо идут дела, а вот осколочно-фугасные и зажигательные гранаты мы уже производим.

По новым средствам связи пока ничего утешительного нет. Инженеры решают задачу получения кремния требуемой чистоты в промышленных объемах. Пока мы можем обеспечить партизан опытной партией более легких и компактных раций «Север-2М», созданных с использованием модульного принципа, печатных плат и пальчиковых ламп. На этом, товарищ Сталин, у меня все.

– Товарищ Берия, – сказал Верховный, – я попрошу вас завтра представить мне справку, чего и сколько вы сможете поставить партизанам к первому, на худой конец, к пятнадцатому мая. Усиление партизанских соединений и взаимодействие их с мехкорпусами ОСНАЗа поможет нам решить поставленную задачу. Товарищ Василевский, у вас есть возражения?

– Никак нет, – ответил Александр Михайлович, – такой ход может оказаться весьма неожиданным для противника. Что же касается вопросов стратегической дезинформации, то мы сейчас пытаемся определить – на какой участок нашего фронта будет нацелена главная наступательная операция противника в будущей летней кампании. В ТОТ раз, после нашего неудачного наступления на Харьков, это был Юго-Западный фронт, на участке между Харьковом и Курском. Но сейчас, скорее всего, удары могут быть нанесены в стык между Юго-Западным и Южным фронтом в районе Днепропетровска.

Если мы обозначим наши ложные группировки в районе Лозовой и Белгорода, нацеленные на окружение Шестой армии и освобождение Харькова, причем сделаем так, чтобы Брянское направление показалось противнику второстепенным, то думаю, что немцы на это клюнут. Товарищ Сталин, чуть позже я вам представлю план, в котором стратегическая дезинформация противника в ходе Орловско-Брянской наступательной операции будет включена составной частью – как один из этапов плана отражения летнего генерального наступления Германии на южном направлении.

Так же какое-то время противника можно будет вводить в заблуждение, имитируя присутствие обеих механизированных бригад ОСНАЗа на Прибалтийском фронте в районе Риги, то есть на максимальном удалении от места будущих событий. Пусть пугаются, стягивают туда резервы и строят эшелонированную оборону. Человеческие и материальные ресурсы у Германии тоже не бесконечны.

– Хорошо, товарищ Василевский, – сказал Сталин, – мы понимаем, что до того, как будут получены данные о передислокации вражеских резервов, вы ничего не сможете сказать точно. По поводу возможных вариантов проведения Орловско-Брянской наступательной операции хотелось бы выслушать мнение товарища Ильина.

Генерал-майор Ильин кивнул:

– Я, в принципе, согласен с тем, что сказал майор Бесоев. Дезорганизация вражеского тыла – дело нужное и важное, так же как и кампания по дезинформации противника. Только хотел бы обратить внимание на еще два фактора.

Это взаимодействие наземных войск и авиации – в РККА оно хромает, если не сказать больше. Так как немцы будут пытаться парировать наши удары действиями люфтваффе, нам в первую очередь необходимо сразу найти адекватный ответ. Например, в виде смешанного авиакорпуса, подчиненного командованию фронта и работающего в интересах наступающих частей. И еще. Для управления действиями авиации необходимо иметь несколько радаров для непрерывного обзора воздушного пространства над фронтом и ближними тылами, и пункты наведения непосредственно в войсках. Необходимы также: истребительная авиадивизия, один или два полка ПВО, для противодействия вражеской авиации над полем боя и в ближнем тылу, один или два полка истребителей сопровождения, специальная эскадрилья свободных охотников. Для поддержки действий наземных войск в состав корпуса должны входить дивизия штурмовиков и дивизия пикирующих бомбардировщиков. Для воздействия на противника ночью можно привлечь один или два легкобомбардировочных ночных полка на У-2. Но самое главное – все это должно быть нацелено на проведение основной операции и не отвлекаться на решение второстепенных задач. Главным для командующего ВВС будет не дать раздергать корпус на эскадрильи или звенья. Успех в войне в воздухе заключается в массированном использовании авиации. Немцы это знают и умеют. Нам у них этому надо учиться.

– Ваш замысел понятен, – сказал Верховный, – артиллеристы, танкисты и пехота ударят врага с фронта, партизаны – с тыла, а сверху их будет прикрывать авиакорпус ОСНАЗа… Очень хорошо. Теперь, товарищ Ильин, я скажу вам, какой решающий фактор успеха операции вы хотели назвать во вторую очередь. Только мы поставили бы его на первое место. Вы хотели сказать, что товарищ Черевиченко, только что проваливший Болховскую наступательную операцию, как полководец совершенно неадекватен поставленной задаче. Ведь так?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил генерал-майор Ильин, – именно такое мнение о товарище Черевиченко и его способностях как военачальника у меня сложилось после изучения его приказов, отданных во время проведения Болховской операции. И в нашем прошлом после своего отстранения от командования фронтом он уже никогда не назначался на командные посты фронтового уровня.

– Значит, мы друг друга правильно поняли, товарищ Ильин, – с едва заметной усмешкой сказал Сталин, – мы в ближайшее время решим, кто именно будет руководить наступательной операцией. На этом, товарищи, всё, можете быть свободными. За исключением товарища Берия, которого я попрошу остаться…

После этого разговора сегодня утром я прилетел из Москвы, а в обед в нашу часть прибывает Петр Вершигора, который в нашей истории стал легендарным партизанским командиром. Случайных совпадений в подобных делах не бывает – уж поверьте профессиональному разведчику-диверсанту. Или ждет нас грандиозный успех и победа, или не менее грандиозный провал – это и к гадалке не ходи. И старший лейтенант Петр Петрович Вершигора будет играть в этом деле далеко не последнюю роль.

18 апреля 1942 года, полдень. Танкоград – Челябинский тракторный

Генерал-лейтенант ОСНАЗ Бережной Вячеслав Николаевич

Затянутое дымами заводов весеннее небо Челябинска было мутно-серым, и лишь кое-где сквозь клубы дыма проглядывала ослепительная апрельская голубизна. Здесь, на заводе, где производилась бронетехника для Красной армии, сейчас формировались тяжелая самоходная бригада, танковая бригада, а также танковые батальоны механизированных бригад, нашего 1-го Гвардейского механизированного корпуса ОСНАЗ РВГК. Ведь в ТОТ раз советское командование замахнулось к лету 1942 года создать сразу пять танковых армий. Но немцы опять упредили в развертывании, и пришлось советским танкистам бить наступающего врага растопыренными пальцами. Вот поэтому сейчас, после окончательного обсуждения со Сталиным вопроса формирования бронечастей, было принято решение для начала сформировать один, но полностью укомплектованный мехкорпус ОСНАЗ нового типа. Потом, применив его в Орловско-Брянской операции, упредить немцев в развертывании, за счет чего оттянуть начало их летнего генерального наступления. А полученный выигрыш во времени использовать для комплектования еще одного-двух таких же мехкорпусов.

Полная готовность нашего корпуса – 1 мая 1942 года. Сосредоточение на исходных рубежах операции или, в случае ее переноса в запасном районе – 15 мая. Ресурс ходовой части танков Т-42 и построенных на их шасси самоходных пушек-гаубиц МЛ-20, закаленной токами высокой частоты по методу профессора Шашмурина, превышал тысячу километров. Так что марш из запасного района на исходные позиции сам по себе не должен привести к серьезным поломкам и выходу из строя матчасти.

Первой была погружена в эшелоны и отправлена в путь тяжелая самоходная артиллерийская бригада под командованием теперь уже генерал-майора ОСНАЗ Искалиева Исы Шамильевича. Первый дивизион состоял из тяжелых самоходных гаубиц МСТА-С. Четыре других были укомплектованы СУ-152 (МЛ-20), которые ничуть не напоминали своих «тезок» из нашего прошлого, а скорее были похожи на более грубую версию самоходок 70-х годов 2С3, от которой они отличалась лишь отсутствием кругового вращения башен. На СУ-152 башню можно было повернуть только на сорок пять градусов в обе стороны от оси машины. Зато были полностью сохранены углы вертикального наведения пушки-гаубицы в ее буксируемом варианте, и это, по сравнению с тем, что было в нашем прошлом, стало настоящим прорывом.

Как я понял, схема «мехвод и двигатель продольно спереди – боевое отделение сзади» станет теперь стандартом для САУ всех классов и калибров. Скажу по секрету, местные товарищи для нужд береговой обороны по своей инициативе начали проектировать СУ-130 на базе морской пушки Б-13, по сути, позаимствовав схему у шашмуринской СУ-152. Ну, и флаг им в руки, надеюсь, что адмирал Ларионов рассказал товарищу Кузнецову про комплекс «Берег».

Следующей после самоходчиков должна была быть укомплектована танковая бригада под командованием полковника Николая Владимировича Деревянко. Все сто двадцать Т-42 для нее уже сошли с конвейера. Сейчас последние из них проходят обкатку на заводском танкодроме. День и ночь над полигоном стоит рев и грохот. Танкисты гоняют танки, а полковник Деревянко гоняет танкистов. Обкатывается не только техника, но и люди. Новичков почти три четверти от списочного состава. А ведь завтра нам с ними идти в бой. Хорошо хоть, что народ бывалый и жаждет поквитаться с героями панцерваффе за горячее лето 1941 года. Таких только надо притереть по месту, и дело пойдет.

Десяток танков после обкатки вернули в цеха, на доработку, за что все начальники получили клизму со скипидаром пополам с патефонными иголками. График комплектования нашего корпуса лежит на столе у Верховного, которому мы подчиняемся напрямую, а результат докладывают ему ежедневно. И качество при этом требуют не менее количества. Советская система, так сказать, в действии.

На очереди у завода сейчас танки для только что укомплектованных личным составом танковых батальонов мехбригад. Самое время для карьерного роста – ротные выходят в комбаты не потому, что тех убили, а потому, что сама рота развертывается в батальон. Четыре танковых роты по примеру наших развернуть в восемь батальонов. Но мы с этим справились, конечно, с помощью управления кадров ГАБТУ РККА. Четыре роты, прошедшие в составе бригады на Т-34 и КВ-1 от Перекопа до Риги, были пополнены личным составом и отправлены на формирование четырех танковых батальонов танковой бригады. Еще четыре танковых батальона, которые должны были войти в состав мехбригад, укомплектованы личным составом с нуля.

Я лично беседовал с новичками. Все командиры, наводчики и мехводы, поступившие для прохождения службы в мехбригаде ОСНАЗ, имеют боевой опыт, награды и ранения. Каждый из них хотя бы раз горел в танке. И каждый из них, после Т-26, «бэтэшек», первых Т-34 и даже КВ – все они буквально влюбились в Т-42, который казался им несокрушимым и абсолютно надежным.

Роту на Т-72 из нашего времени я оставил в своем личном резерве. Исходный БК к ним, взятый из XXI века, у нас был уже на исходе. А местную версию оперенных снарядов с отделяющимся поддоном вручную собирают своими хрупкими пальчиками девочки-фэзэушницы четырнадцати-пятнадцати лет от роду. И работают они сменами по двенадцать часов в сутки.

Были мы с ребятами-танкистами на том заводе, так сказать, с экскурсией. За каждый собранный снаряд этим девочкам огромное спасибо, и расходовать эти боеприпасы на банальные «тройки» и «четверки» – это преступление. Для техники из нашего времени ставятся теперь задачи только особой сложности и важности.

Из четырех мехбригад в Сталинграде полностью укомплектованы две. Там у нас сидит товарищ Брежнев. Все-таки он недурной организатор и толкач – не зря же он стал потом генеральным секретарем, и именно при нем в домаразменные времена СССР достиг пика своего могущества.

Мехбригада полковника ОСНАЗ Сергея Рагуленко погружена в эшелоны и движется… В общем, куда она на самом деле движется, знают только Верховный и начальник Генерального штаба Василевский, которому я как-то объяснил принцип игры в наперстки. В одну, а может даже и не одну, сторону везут затянутые брезентом деревянные макеты и «левых» бойцов, изображающих экипажи и мотопехоту. По прибытию на место макеты разберут, а сопровождавшие их бойцы обернутся маршевыми стрелковыми ротами, направленными на пополнение местных частей. Призрак мехбригады ОСНАЗ растает в воздухе. В другую сторону, с техникой, погруженной в закрытые вагоны, едет настоящая бригада, временно поменявшая осназовский прикид на красноармейские гимнастерки и телогрейки. Скрытность паче гордости. Точно таким же порядком отсюда, из Челябинска, убыли и артиллеристы.

Если у Абвера есть агенты среди советских железнодорожников – а они наверняка есть, – то после получения всех агентурных данных и попытки их анализа от зрелища кружащих по карте наперстков у адмирала Канариса должна крыша поехать. И воздушная разведка ему ничем не поможет. Она увидит только то, что мы захотим ей показать. Потом, конечно, адмирал получит сполна на очередном «правеже» у фюрера. Но это уже не наши проблемы.

Следующая по порядку формирования механизированная бригада полковника Василия Владимировича Франка заканчивает на сталинградских полигонах обкатку техники и готовится к погрузке в эшелоны. Из Горького в районы сосредоточения готовятся к выдвижению дивизионы самоходных 120-мм минометов и легкие противотанковые 57-мм САУ на шасси танка Т-70. Единственно, что задерживается, так это комплектование тяжелой самоходной противотанковой бригады, оснащенной 100-мм самоходками ПТО. Орудия Д-10 C только-только начали выпускать. Но до появления местных аналогов «тигров» и «фердинандов» наличие тяжелого ПТО является некритичным.

После нашего корпуса технику на заводах Челябинска, Горького и Сталинграда должен будет получать мехкорпус Катукова. За ним последуют мехкорпуса Лелюшенко и Рыбалко. Согласно принятому Ставкой решению, только закончив комплектование мехкорпуса ОСНАЗ, промышленность сможет переходить к производству техники для следующего по очереди соединения.

В любом случае основные события этого лета начнутся очень скоро и приведут либо к перелому хребта фашистской Германии, либо к нашему поражению, и еще одному году тяжелейшей войны. В тот раз именно 12 мая началось злосчастное Харьковское наступление, плохо подготовленное, скверно организованное и скоординированное. В результате его провала вермахт сумел окружить Изюм-Барвенковский выступ вместе с наступающими частями.

Полностью были уничтожены 6-я, 9-я, 57-я армии и армейская группа генерала Бобкина. Южный и Юго-Западный фронт оказались ослабленными, в результате чего немецкое командование смогло упредить развертывание советских резервов и разгромить эти фронты.

Орловско-Брянская операция ни в коем случае не должна повторить тот печальный сценарий. Потому-то столько внимания уделяется действиям нашей разведки, а также сохранению тайны и дезинформации противника. Все же мы можем, когда захотим. И возьмемся за дело всерьез, а не тяп-ляп. Но я верю, что все будет хорошо. Наше дело правое, а, значит, победа будет за нами!

20 апреля 1942 года, утро. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина

Бывший и. о. верховного правителя России, бывший Главнокомандующий ВСЮР генерал-лейтенант Деникин Антон Иванович

Когда господин Верещагин сказал мне, что Сталин обязательно пойдет мне навстречу, я даже не ожидал, что эти слова сбудутся буквально. Его секретарь открыл передо мной массивные двери известного всем кремлевского кабинета, и я увидел того самого «дядюшку Джо», который для одних был идолом и иконой, а другие считали его исчадием ада. Точно так же раскололась и русская эмиграция. Одни наши соотечественники по призыву советского вождя вернулись в Россию, чтобы воевать с общим врагом, другие же пошли служить к Гитлеру в СС и вспомогательные части, как, например, генерал Краснов со своими холуями. Я же придерживался средней позиции, не считая Сталина ни ангелом, ни чертом, а лишь одаренным от природы политиком, который делал свое дело так, как он это понимал и считал нужным.

Если бы у меня была такая возможность, то я бы всеми силами постарался уклониться от этой встречи, и из оккупированной немцами Франции поехал бы не в Советскую Россию, а, скажем, в Соединенные Штаты. Но визит лейтенанта Федорцова спутал мне все карты. Я увидел в нем посланца моей израненной Родины, которая зовет меня выбрать – с кем я в этой смертельной схватке с врагом, грозящим моей Родине полным уничтожением. Кроме того, мне тогда не хотелось угодить в немецкий концлагерь. А зрелище гестаповского офицера, упакованного в простыни и напоминающего египетскую мумию, вывело меня из равновесия своим сюрреализмом. Наверное, так и нас с Ксенией и Мариной так же они могли похитить и даже убить. Но вместо этого наши незваные гости просто попросили пройти вместе с ними, оставляя решение за нами.

По пути из Бискайского залива в порт Мурманск я много читал, добирая прочитанную информацию познавательными беседами с потомками. Их ясный и незамутненный взгляд на жизнь заставил меня еще раз задуматься над тем – против кого или против чего мы воевали в Гражданскую. По обе стороны фронта были как и истинные патриоты России, так и те, кто был готов распродать ее первому желающему оптом и в розницу.

Не знаю, могло ли быть тогда все по-иному, но итог той бессмысленной войны был катастрофичен. После победы красных Россия оказалась ослабленной, и власть в ней захватили люди, которых даже большевики теперь считают мерзавцами и подонками. Человек, который стоит сейчас передо мной, принял у умирающего Ленина разрушенную и истощенную страну, и за двадцать лет неустанных трудов и забот превратил ее в державу, способную один на один выстоять под ударом объединенных сил всей Европы. Независимо от политической окраски его поступков, это деяние достойно таких титанов, как Петр Великий.

– Здравствуйте, Антон Иванович, – нарушил, наконец, молчание мой визави, делая приглашающий жест рукой, – пусть мы с вами не так давно были врагами, но сейчас, надеюсь, что это уже не так. Поэтому чувствуйте себя в СССР не пленником, но желанным гостем.

– Здравствуйте, Иосиф Виссарионович, – в тон хозяину ответил я, – надеюсь, что в этот тяжелейший для нашей Родины момент, мы, наконец, забудем все то, что нас разделяет.

– Гражданскую войну пора заканчивать, – вдруг совершенно серьезно сказал Сталин, – конечно, этому мешают те из ваших друзей-эмигрантов, кто вместе с Гитлером отправился в поход на СССР, а также те из наших сограждан, кто изменил Советскому Союзу и пошел в услужение к фашистам. Но я думаю, что эта проблема в ходе войны решится естественным путем. Вы уж извините, но миндальничать с изменниками и теми, кто снова поднял на нас оружие, мы не будем. Кто с мечом к нам пришел, от меча и погибнет.

– Я вас прекрасно понимаю, – так же серьезно ответил я, – и тоже полагаю, что пора зарыть топор войны. Те же из эмигрантов, кто вместе с немцами воюет против русских, не вызывают у меня ничего, кроме омерзения. Пусть раньше даже они и были моими однополчанами. Господин Верховный Главнокомандующий, прошу принять мое прошение о зачислении в Красную армию добровольцем и о направлении меня на фронт в любом чине, включая рядового солдата.

– Я рад, Антон Иванович, что мы с вами хорошо поняли друг друга, – кивнул Сталин, прищурив в усмешке свои тигриные глаза, – Пожелание мы ваше учтем, но полагаю, что звание русского солдата хотя и почетно, но будет для вас несколько мелковато…

Сказав это, Сталин замолчал, лишь размеренно прохаживаясь передо мной по кабинету, потом неожиданно повернулся ко мне.

– Готовы ли вы принести присягу Советской России? – спросил он. – Подумайте как следует, Антон Иванович. Помните, что время анархии в Красной армии давно уже кончилось, и теперь все ее бойцы и командиры подчиняются железной дисциплине. И в военное время за невыполнение приказов командование и измену Родине может быть только одно наказание… И вы знаете – какое.

Сказав это, Сталин внимательно посмотрел на меня и добавил:

– Антон Иванович, если вы чувствуете, что не сможете служить и подчиняться новой власти, то вас здесь никто не держит. Вам будет обеспечено место на первом же пароходе, следующем с обратным конвоем из Мурманска в Соединенные Штаты Америки…

От последних слов Сталина я немного вспылил.

– Господин Верховный Главнокомандующий! – воскликнул я. – Я старый солдат, который не раз смотрел в лицо смерти. За моей спиной три войны, и я прекрасно знаю, что такое приказ и воинская дисциплина! Если я даю слово, то я его держу! Я не генерал Краснов, для которого честное слово – пустяк!

– Успокойтесь, Антон Иванович, – сказал Сталин, подходя ко мне и примирительно взяв меня за рукав кителя. – Я хорошо знаю вашу биографию и уверен, что даже при нелюбви к нашей власти вы не измените данному вами слову и не пойдете в услужение к тем, кто заливает кровью русских людей нашу землю. Что же касается вашего использования в качестве рядового, то это, конечно, несерьезно. Мы не разбрасываемся генерал-лейтенантами. А если и разбрасываемся, то сие означает, что это не генерал, а лишь поручик, случайно оказавшийся в генеральском мундире. Вы меня поняли?

– Мне понятна ваша мысль, – ответил я, – такие престарелые поручики в генеральских мундирах – неотъемлемая часть любой армии мирного времени во всех странах и во все времена.

– Даже так?! – усмехнулся Сталин. – Я запомню ваши слова. Но ведь вы сами были, как говорят историки, одним из самых успешных русских генералов прошлой войны. И не ваша в том вина, что все ваши победы не привели к победе всей русской армии.

Я отметил про себя, что советский вождь употребил выражение «русских генералов», вместо привычного для себя «царских» или «белых», и счел это хорошим знаком. Кроме того, приятно же, черт возьми, когда твой бывший противник оценивает твои достоинства.

– Благодарю за комплимент, – ответил я Сталину, – но должен заметить, что сейчас подробности Перемышльской операции, Брусиловского прорыва или взятия Луцка не вызывают практического интереса, ибо сейчас другие времена, в ход идет другое вооружение, используется другая тактика. Тот, кто вздумает сейчас воевать, как в ту войну, будет разбит противником. Примером тому может быть поражение Франции в сороковом году, когда ее не спасла тактика времен маршала Фоша.

– И это тоже верно, – ответил мне советский вождь, прохаживаясь по кабинету. – Скажите, Антон Иванович, в прошлую войну вы начинали свою службу на фронте командиром стрелковой бригады?

– Так точно, господин Верховный Главнокомандующий, – ответил я, – вступил в командование 4-й стрелковой бригадой 3 сентября 1914 года и командовал ею же, позже развернутой в дивизию в течение двух лет, вплоть до момента назначения на должность командующего 8-м армейским корпусом.

– Отлично, – кивнул Сталин, – есть у нас в Севастополе тяжелая штурмовая бригада, составленная, кстати, из ваших коллег-эмигрантов, применение которой в боях на территории СССР было признано нецелесообразным по политическим соображениям. Бригада обучена, оснащена и экипирована по нашим стандартам. Сейчас, в связи с задержкой в ее боевом применении и появлением у нас новых образцов техники, происходит ее ускоренная механизация. Мы хотим назначить вас командиром этой бригады. Возьметесь?

– Так точно, господин Верховный Главнокомандующий, – ответил я и тут же поинтересовался: – А как же быть с обязательными в вашей армии комиссарами? Боюсь, что я не уживусь с этими людьми.

– За это не беспокойтесь, – кивнул мне Сталин, – комиссаром, или, как у нас сейчас говорят, замполитом бригады, будет назначен Александр Васильевич Тамбовцев, который до сего момента отвечал за ее комплектование и обучение. Если ваше согласие окончательно и бесповоротно, то я сейчас же распоряжусь, чтобы вам оформили все документы и как можно скорее, вместе с семьей, доставили в Крым. Все прочее вам разъяснят на месте.

По этим словам я понял, что аудиенция закончена, козырнул и сказал:

– Разрешите идти?

После утвердительного кивка я вышел из кабинета советского вождя. Впереди меня ждала еще одна, уже четвертая по счету, новая война.

22 апреля 1942 года, утро. Восточная Пруссия. Объект «Вольфшанце». Ставка фюрера на Восточном фронте

Присутствуют:

рейхсканцлер Адольф Гитлер;

рейхсмаршал Герман Геринг;

главнокомандующий кригсмарине гросс-адмирал Эрих Редер;

командующий подводным флотом контр-адмирал Карл Дениц;

гауптштурмфюрер Отто Скорцени.

– Мой фюрер, – торжественно, словно метрдотель, объявляющий о подаче фирменного блюда, возвестил Геринг, чья необъятная туша была увешана орденами, как рождественская елка игрушками, – люфтваффе готово к проведению операции Morgendämmerung – «Утренняя заря», по высадке десанта на Фарерские острова. На аэродромах в районе Бергена сосредоточены две полностью укомплектованные бомбардировочные эскадры дальних бомбардировщиков Hе-111H5, одна эскадра пикирующих бомбардировщиков Ju-87D и одна истребительная эскадра, укомплектованная новейшими истребителями Fw-190А3. Так как незаконченный аэродром, который англичане строят на острове Воар, имеет еще недостаточную по размерам взлетно-посадочной полосу – чуть больше полукилометра, – прямо на Фарерских островах пока смогут базироваться только пикирующие бомбардировщики и истребители. Но мы там быстро приведем все в порядок. Для высадки воздушного десанта посадочным способом нами уже приготовлены тридцать шесть самых больших в мире планеров Ме-321 и двенадцать самолетов-буксировщиков Не-111Z1 Zwilling…

– Постойте, постойте, Геринг, – оживился Гитлер, которого просто обуревала страсть ко всему гигантскому. – Не-111Z1 это, кажется, большой такой буксировщик для планеров, изготовленный из двух бомбардировщиков Не-111, соединенных общим крылом?

– Да, мой фюрер! – ответил Геринг. – К сожалению, таких самолетов у нас всего дюжина, и нам придется использовать их в три захода. В первой волне они перебросят к цели на дюжине планеров тысячу триста десантников и два танка Pz.II, во второй и третьей волнах, с интервалом в шесть часов, на острова будет доставлено все необходимое для организации обороны островов в течение первых двух суток, пока к нам на выручку не подойдет флот.

Рейхсмаршал немного соврал – дело в том, что максимальная взлетная масса американского четырехмоторного бомбардировщика Б-17 была на тонну больше, чем у сдвоенного «Хейнкеля», а заканчивающий испытания Б-29 и вовсе был вдвое тяжелее немецкого летающего уродца. И эта, можно сказать, деталь делает понятной взаимоотношения внутри верхушки рейха. Вот и сейчас Геринг выставил на передний план люфтваффе и, походя, швырнул горсть дерьма в адмирала Редера. Причем сделал он это чисто рефлекторно, ибо в их среде так было принято. Интриговали нацистские бонзы много, со вкусом и большим мастерством.

Гитлер проглотил наживку вместе с крючком и бросил косой взгляд на командующего немецким надводным флотом: – Скажите, Эрих, почему бы вам не провести свою операцию одновременно с высадкой десанта с воздуха?

– Мой фюрер, – был вынужден объяснять Редер, – германский флот недавно понес очень большие потери. Но, в отличие от люфтваффе, его невозможно пополнить за месяц или за два. Кроме того, выход больших кораблей из своих баз немедленно будет обнаружен английской разведкой. Не забывайте, что самолет летит к цели два часа, а кораблю, даже самому быстроходному, для того чтобы из Бергена дойти до Торсхавна, нужны почти сутки.

– Не оправдывайтесь, Эрих, – махнул рукой Гитлер, – Германия построила вам мощный флот, снабдила его умелыми и храбрыми моряками, а вы растратили его по пустякам. Где наши линкоры, где «Бисмарк» и «Тирпиц», где «Шарнгорст» и «Гнейзенау»? Похоже, что отдых в «отеле Моабит» не пошел вам на пользу. Скажите спасибо следственной комиссии, которая не нашла вашей вины в гибели «Тирпица». Но если эта череда неудач продолжится, то мы снова можем вернуть вас в ваш «номер», который пока пустует. Только теперь уже навечно. Рейху не нужны неудачники. Вы меня поняли, Эрих?

– Да, мой фюрер, – ответил побледневший Редер, – я вас понял…

– Вот и замечательно, – кивнул Гитлер, – что там у вас сейчас в Бергене, «Хиппер», «Лютцов» и «Адмирал Шеер»?

– Да, мой фюрер, – кивнул Редер.

Гитлер погрозил Редеру пальцем:

– Смотрите, Эрих, это все, что у вас осталось, кроме несчастного «Принца Ойгена», запертого в Бресте. Сразу же – вы слышите, Эрих! – сразу же, как только рейхсмаршал Геринг захватит для вас Фареры, направляйте все три этих крейсера в Атлантику, чтобы они вдоволь побили горшки на англосаксонской кухне. Как только поднимется шум, пусть «Принц Ойген» тоже вылезает из своей брестской берлоги. Он там явно засиделся. К тому же лимонникам будет не до него. Надо поднять как можно больше шума. Англия должна быть поставлена перед фактом, что мы ее переиграли, и пора если не капитулировать, то заключить с Германией сепаратный мир.

Гитлер повернулся к Деницу:

– Вы, Карл, тоже не оставайтесь в стороне. Если близко подходить к русским берегам стало опасно, то возьмите под прицел ту же Исландию, черт ее возьми. Как только ваши лодки смогут базироваться на Фарерских островах, то расстояние, которое им нужно будет проходить до главной арктической американо-большевистской коммуникации, сразу сократится вдвое.

– Мой фюрер, – сказал Дениц, – мои бородатые мальчики не останутся в стороне. Готовы к заброске на подводных лодках группы диверсантов, которые будут помогать ориентировать пилотов наших доблестных люфтваффе, а также окажут помощь десанту в первые, самые тяжелые минуты высадки.

– Это хорошо, Карл, что вы проявляете инициативу, – воскликнул Гитлер, – было бы просто прекрасно, если все так же серьезно относились бы к своим служебным обязанностям. Но этого, как видно, не всем дано. Мы давно заметили, что чем дороже вооружение, тем менее эффективно оно используется.

– Мой фюрер, – сказал Геринг, ловко воспользовавшийся моментом, для того чтобы вставить свои пять копеек, – разрешите представить вам командира передового десантного отряда гауптштурмфюрера СС Отто Скорцени. Он имеет опыт тайных операций, а на Восточном фронте награжден за участие в боевых действиях Железным крестом второго класса. Рейхсфюрер рекомендовал этого человека для того, чтобы на англичанах отработать будущие спецоперации на Восточном фронте. Десант на большегрузных планерах – это целиком и полностью его идея. И я глубоко сожалею, что у нас не хватает самолетов-буксировщиков для того, чтобы перебросить все в один прием.

– Подойдите ко мне, – Гитлер жестом подозвал к себе Скорцени, который стоял по стойке «смирно», держа в левой руке большой чемодан, – покажите-ка, что это вы принесли?

Чуть покраснев, будущий супердиверсант Рейха положил на стол чемодан и отщелкнул замки.

– Мой фюрер, – сказал он, – с недавних пор на Восточном фронте у русских солдат начали встречаться оригинальные образцы вооружения, по которым можно было сделать вывод, что большевики взяли на вооружение тактику штурмовиков прошлой войны. Рапорты и донесения о стычках частей Ваффен-СС с русскими штурмовыми подразделениями поступали регулярно к рейхсфюреру. Как только я вышел из госпиталя, то мне, как временно непригодному к боевой службе, было поручено заняться этим вопросом. Недели две назад, под Ригой к нам вместе со всей своей экипировкой перебежал солдат такого штурмового батальона. Причины, заставившие его сделать это, не столь важны. Важно то, что он принес вместе с собой. Я думаю, что вам, мой фюрер, как старому солдату штурмовых частей Великой войны, будет интересно взглянуть на это…

С этими словами Скорцени откинул крышку чемодана, демонстрируя Гитлеру товар лицом. Там, упакованные с чисто немецкой аккуратностью, лежали: штурмовой автомат ППШ-42, калибра 9-мм, разгрузочный жилет, заполненный магазинами и гранатами, обтянутая тканью каска, малая саперная лопатка с ремнем, на котором висел финский нож в ножнах.

– Вы правы, гауптштурмфюрер, – пробормотал Гитлер, склонившись над чемоданом, – это действительно интересно! Скажите, а что стало с тем перебежчиком? Вы его случайно не расстреляли? Предавший единожды предаст и снова – славяне они все такие, – запомните это, Отто.

– Нет, – пожал плечами Скорцени, – командир нашего подразделения, убедившись, что это просто дурак и трус, передал его людям Канариса для дальнейшей разработки. А вот штурмовую экипировку мы Абверу не отдали.

– Это правильное решение, – сказал Гитлер, расстегивая пуговицы на пиджаке, – Карл, Эрих, помогите мне примерить это…

Через несколько минут фюрер стоял в своем кабинете, полностью экипированный в прикид советского спецназовца, и вертел в руках саперную лопатку.

– Скажите, Отто, – спросил Гитлер, – а зачем русским штурмовикам лопата? Они что, так много роют?

– Нет, мой фюрер, – ответил Скорцени, – этой лопатой они убивают немецких солдат. Посмотрите, как отточено лезвие… Как бритва. Говорят, что в тесноте окопа, или во время боя в помещении, в руках опытного солдата лопатка – страшное оружие, не менее опасное, чем винтовка со штыком. Ну, а в случае необходимости ей действительно можно отрыть небольшой окоп или могилу.

Гитлер молча кивнул и, отложив лопату в сторону, в полной тишине взялся за автомат.

– Обратите внимание, мой фюрер, – нарушил тишину Скорцени, – большевики используют немецкий калибр – девять миллиметров. Автомат приспособлен под парабеллумовский патрон.

Гитлер вскинул голову и посмотрел на Скорцени:

– Отто, я жду от вас подвига! – напыщенно воскликнул он. – Мне нужна победа, и только победа! Я знаю, что для тебя и твоих бойцов нет ничего невозможного. А я обещаю вам, что германская промышленность даст вам вооружение лучше, чем у русских. У вас будет самое лучшее в мире оружие!

Потом он повернулся ко всем присутствующим:

– Сделайте все, что в ваших силах, но в любом случае к середине мая Фарерские острова должны стать нашими. До начала летней кампании Англию необходимо полностью и окончательно выбить из войны.

23 апреля 1942 года. 23:05. Сталинград, станция Гумрак

Подполковник ОСНАЗ Сергей Александрович Рагуленко

Конец апреля в Сталинграде – это уже настоящая весна. Западный ветерок доносит до нас одуряющие запахи полыни и цветущей степи. Забыть бы сейчас о войне и пойти прогуливаться под луной и звездами с симпатичной девицей, предварительно набросив на ее хрупкие плечики свой утепленный китель.

Но запахи цветов смешиваются с соляровым угаром, а ночь наполнена не девичьим шепотом и стрекотанием кузнечиков, а командами, солдатским ядреным матом и ревом тяжелых дизелей. Родная стихия. Мы с Леней Брежневым стоим на пригорочке и наблюдаем за погрузкой моей бригады в эшелоны. Наша 2-я гвардейская механизированная бригада ОСНАЗ готовится к отправке в район сосредоточения. Где это – не наше дело, узнаем, когда наш «папа» – Бережной – будет ставить нам задачу. Вообще-то наш комиссар нормальный мужик и, между прочим, вполне не дурак выпить и пройтись по бабам.

Бабы, кстати, как и девушки, в окрестностях Сталинграда тоже имелись. От налетов с воздуха станцию прикрывает зенитно-артиллерийский полк с исключительно дамским личным составом. Может быть, это тот самый полк, что в нашем прошлом ценой своей жизни задержал прорыв немецких танков у Латошихи. А может, и не тот самый… Если разобраться, то это не суть важно. Главное то, что за этих девочек, надевших солдатские гимнастерки и юбочки, сапоги и ботинки с обмотками, которые им явно не по размеру, мы готовы перестрелять всех немцев, которые попадутся нам на пути.

А пока соблазн велик. Высокие и не очень, пухленькие и худенькие, грудастые и не очень, блондинки и брюнетки, вчерашние школьницы-десятиклассницы, того самого знаменитого выпуска сорок первого года, и студентки, для того чтобы отправиться на фронт, бросившие свои филфаки и биофаки. Все они одновременно и бойцы Рабоче-крестьянской Красной армии и дочери их праматери Евы, которым хочется даже в военное время вспомнить, что они женщины, которым природой дадено любить и быть любимыми. Тем более что от слова ОСНАЗ и позвякивающих медалей и орденов девичьи сердца тают, как мороженое в руках, только успевай облизывать пальчики.

Мои ребята тоже не железные, и на них, так же как на девушек-зенитчиц, действует весна, и им тоже хочется обычных человеческих чувств и немного счастья. В бригаде примерно полторы тысячи бойцов, и у каждого из них свой путь на этой войне. Пусть сейчас даже со спины легко можно отличить новичков от бывалых ветеранов, прошедших с нами весь боевой путь от Евпатории до Риги, но и любой из новичков тоже чего-то стоит. У каждого из них были бои, окружения, раны, госпиталя, боевые награды, которые в эти годы давали весьма скупо. Необстрелянных бойцов и командиров в нашем пополнении нет. Нет среди наших новичков и полуграмотных колхозников, для которых трехлинейная винтовка Мосина – это уже «чудо-оружие».

Большей частью это молодые, в недавнем прошлом городские мальчишки, восемнадцати-двадцати лет, которые в своей жизни никого еще не целовали и не любили. Сейчас мальчикам хочется на танцы, да и девочкам тоже хочется того же. Но мальчики пойдут на войну и могут там погибнуть. Ведь даже в ОСНАЗе, несмотря на всю нашу технику и тактику, тоже бывают потери, и мне тоже приходилось – да еще, тьфу-тьфу – придется не раз писать похоронки. Чудес на свете не бывает, потери можно уменьшить, но совсем обойтись без них невозможно.

Быть может утрата этого первого советского поколения – молодых парней двадцатого – двадцать третьего годов рождения, из которых уцелело всего три процента, и сказалась позднее через пятьдесят лет на судьбе СССР? Чем больше их дойдет до Победы, чем быстрее она наступит, тем легче будет предотвратить то, что в нашей истории называлось «девяностыми».

Не надо быть академиком, чтобы понять то, что судьба мира решится этим летом. Родина дала нам лучшую, самую новую технику, какую только могла произвести тогдашняя советская промышленность. БМП-37 вполне на уровне БМП-2 из нашего прошлого – рабочая лошадка войны, пригодная как для быстрых прорывов, так и для поддержки пехоты в активной обороне. Стоит местным только хоть чуть-чуть распробовать, и они влюбятся в эту машину раз и навсегда.

Да и САУ на ее базе с гаубицей М-30 даст сто очков вперед СУ-122 из нашего варианта истории. О ЗСУ 23-4 я вообще молчу. Конечно, это еще далеко не «Шилка» с ее автоматикой наведения, но и немецкий «эрликон» ей тоже не конкурент. Думаю, что «люфты», встретившись с этой штукой на поле боя, сильно удивятся. Конечно, если успеют.

Новых танков, как и тяжелых САУ на их базе, я еще не видел. Но, думаю, что и они вряд ли хоть чем-то хуже той техники, что поступила на вооружение механизированных бригад.

А сейчас в приглушенном свете фар и прожекторов механики-водители поднимают технику на рампу, загоняют на платформы, крепят. Потом подъемный кран надевает поверх САУ или БМП деревянный чехол, имитирующий четырехосный деревянный грузовой вагон или, в просторечье, теплушку. Немецкой воздушной разведке совершенно не обязательно знать, кто и куда едет. Бойцы работают быстро, но без суеты. Расчет времени был сделан с запасом, и когда погрузка закончится, то до часа, когда эшелоны бригады начнут покидать станцию, у нас еще остается некоторое количество времени. Ефрейторский зазор, однако.

Вот, в расположении первого батальона, закончившего погрузку раньше всех, при неярком свете фонариков и небольшого костерка сперва заиграл плеер кого-то из попаданцев. Потом мотив подхватила гармошка. Кто-то запел. Как мотыльки, летящие на огонек, одна за другой на звук гармошки потянулись зенитчицы. А вот и танцы.

Мы с Брежневым переглянулись. Он тяжко вздохнул.

– Леня, – сказал я, – наверное, было бы неправильным лишать людей этого маленького праздника. Поэтому тебе сейчас, как комиссару, лучше всего возглавить и направить то, что невозможно победить. Пока еще есть время и нет тревоги – пусть парни повеселятся. И при этом будет лучше, если комиссар не будет возражать, а присоединится к веселящемуся народу, ну и проследит заодно, чтобы все было культурно, и не произошло ЧП.

– Понятно, – сказал Брежнев, одним глазом косясь на мечущиеся у вагонов тени, – ну, а ты-то как?

– А бедный старый подполковник Слон, – ответил я, – сейчас пойдет по другим батальонам и будет подгонять отстающих, чтобы не шланговали, а скорее заканчивали работу и честно присоединялись к веселью. Как говорили древние: командиру – командирово, а комиссару – комиссарово.

Кивнув, будущий «дорогой Леонид Ильич» отправился «руководить и направлять». Ну а я двинулся совсем в другую сторону, чтобы подгонять и стимулировать. Для несведущих скажу, что стимул – это такая острая палка, которой римляне кололи ослов, чтобы те быстрее пошевеливались.

Потом к веселью присоединился закончивший работы второй батальон, за ним третий, четвертый, потом артдивизион. За это время стихийно начавшееся мероприятие, под чутким и умелым руководством комиссара Брежнева, переросло в нечто среднее между сельской дискотекой нашего времени и митингом. Пели, плясали, говорили речи, потом снова пели и плясали. Некоторые парочки после спринтерского знакомства при свете фонариков наскоро обменивались номерами полевых почт, а какие-то, напротив, по-тихому, пока у них еще оставалось время, целовались и обжимались в темных углах. В этот момент всем казалось, что все будет хорошо, что война закончится, и они еще встретятся, чтобы жить-поживать да добра наживать.

По счастью, никакие «люфты» этой ночью нас не потревожили, и девочкам не пришлось мчаться к своим зениткам, а нам поднимать по тревоге наш зенитный дивизион, машины которого, единственные из всей нашей боевой техники, перевозились открыто, по три штуки на эшелон, и распечатывать и тратить неприкосновенный запас «Стрел».

За два часа до рассвета на станцию подали первый паровоз. Выкрики ротных, собирающих своих людей, судорожное движение воинских масс, расстающиеся парочки, дающие друг другу клятвы встретиться «в шесть часов вечера после войны». Лязг сцепок, протяжный гудок, слезы, поцелуи, крики прощания. Бригада убывала на фронт.

25 апреля 1942 года, вечер. Орловская область, Навлинский район. Лесной массив в 20 км южнее станции Выгоничи. Временная база Сумского партизанского соединения под командованием Сидора Артемьевича Ковпака

Смеркалось. Конец апреля – это благословенное время, когда уже достаточно тепло, но тучи комаров еще не поднимаются с окружающих лес болот, озер, речек и стариц. Их время еще не пришло. Тут, на левом берегу Десны, в междуречье впадающих в нее Ревны и Речицы и остановилось для временного базирования Сумское партизанское соединение Ковпака, только что завершившее рейд по Сумской, Курской, Орловской и Брянской областям. По степени опустошения тылов противника соединение Ковпака сильно уступало ордам Аттилы и Чингисхана, но, говоря военным языком, снабжению 6-й и 2-й немецких армий был нанесен значительный ущерб.

А история эта начиналась так. В начале февраля в окрестностях Конотопа разведчики Путивльского партизанского отряда Сидора Ковпака столкнулись на узкой лесной дорожке с разведывательно-диверсионной группой старшего сержанта ОСНАЗа Ерохина, из недавно созданного Центра специальных операций при ГРУ ГШ.

Это были дни, когда в немецком тылу царила сумятица, после того как советским диверсантам удалось выкрасть Гейдриха и Клюге, и каждый день, точнее, каждую ночь, в оперативном немецком тылу на парашютах сбрасывались все новые и новые группы выпускников спецшколы майора Гордеева. Все они были укомплектованы примерно одинаково: отделение десантников, прошедших краткий двухнедельный курс обучения, возглавляемое старшим сержантом или лейтенантом, рация, сапер, два пулемета ДП или трофейных МГ-34, самозарядные винтовки СВТ-40 и автоматы ППШ-41. Радисты РДГ были предельно лаконичны, больше слушали, чем говорили. У германского Функабвера создавалось впечатление, что лес был полон жужжащих комаров. Радист проводит в эфире не больше минуты, и запеленговать его было практически невозможно. Ну, а по части стойкости кодов советская школа шифрования далеко опередила и немцев, и англичан с американцами, и японцев.

Иногда эти РДГ гибли в неравном бою, выбрав себе цель для диверсии не по возможностям, или же становились жертвами предательства иуд из числа местных жителей. Но чаще все было иначе. Выброшенные в немецкий тыл советские разведчики-диверсанты становились глазами и ушами Ставки ВГК и Генштаба во вражеском тылу, головной болью для оккупантов и центрами кристаллизации партизанских отрядов, в основном состоящих из окруженцев и освобожденных из плена советских военнослужащих. Эти отряды в каком-то смысле не были чисто партизанскими. Фактически это были оперирующие за линией фронта части РККА, подчиненные все тому же Центру специальных операций, а не Штабу партизанского движения, возглавляемому товарищем Пономаренко.

Иногда такие рейдирующие группы подчиняли Центру специальных операций уже действующие перспективные партизанские отряды, для того, чтобы синхронизировать их действия с ударами Красной армии и советской бомбардировочной авиации.

Так случилось и с соединением Ковпака, ставшим одним из зафронтовых рейдовых соединенией РККА. Рация и прямая связь со Ставкой, которые рейдирующие группы имели в обязательном порядке, обычно впечатляли командиров партизан и окруженцев по самое «не могу».

Именно это и было целью и мечтой каждого мало-мальски успешного партизанского отряда. Чувствовать помощь и поддержку, поступающую с Большой земли, понимать свое единство со сражающейся на фронте Красной армией – такое дорогого стоит. Тем более добавляли авторитета рейдирующим отрядам и транспортные самолеты, регулярно сбрасывающие перешедшим в подчинение ЦСО отрядам оружие, боеприпасы, медикаменты и свежую советскую прессу. Именно поэтому начальник Генерального Штаба Василевский так легко согласился с предложением майора ОСНАЗ Бесоева использовать для взлома долговременной вражеской обороны соединения, действующие во вражеском тылу. Инструмент для такой операции уже фактически создан, и доведение его до ума было лишь делом времени и определенных усилий. Теперь же это время пришло.

Партизаны отряда Ковпака устали после трехмесячного рейда, прошедшего в непрерывных боях, диверсиях, налетах на вражеские тыловые объекты. Соединение было перегружено обозом, ранеными, женами и детьми партизан. К весне сорок второго года немецкие оккупационные власти, ГФП и пошедшие на службу к врагу полицаи уже целенаправленно охотились за семьями партизан и особенно командиров. Оставаться в своих домах им становилось просто небезопасно.

Сюда же, в брянские леса, отряд пришел по приказу командования: отдохнуть, привести себя в порядок и, организовав аэродром, переправить на Большую землю раненых, женщин и детей, сковывающих маневренность партизан.

Последней операцией ковпаковцев стал ночной налет на железнодорожную станцию Навля, произведенный во взаимодействии с бомбардировщиками Брянского фронта. Два десятка «пешек», ориентируясь на выпущенные партизанами сигнальные ракеты, прицельно отбомбились по станции, применяя среди прочих и наводящие ужас на немцев напалмовые бомбы.

В ночной тьме во все стороны полетели брызги жидкого огня, и немецкий гарнизон станции в панике заметался, словно ошпаренные тараканы. Тут же с трех сторон в Навлю ворвались роты Карпенко, Кульбаки и старого партизана Корниенко, которые принялись вручную устранять все «недоделки». Взорванные стрелки и поворотный круг, разрушенная водокачка, испорченные пути… Дней десять потом немцы не могли возобновить движение по этой ветке.

Разъяренные венгерские каратели, преследовавшие отряд Ковпака, нарвались на засаду, и были с потерями отбиты при попытке войти в непролазные брянские леса. Теперь они пытались окружить отряд, занимая деревни, расположенные по периметру леса, и готовясь отразить попытку прорыва ковпаковцев. Для неопытного наблюдателя казалось, что партизанский отряд был обречен, обремененный ранеными и теми, кого принято было называть некомбатантами.

В непролазной болотистой чащобе не было ни одной мало-мальски подходящей площадки даже для того, чтобы принять легкий биплан У-2. Единственная открытая поляна имела размер сто на двести метров, кочковатую поверхность и была окружена густым высоким лесом. Тем не менее радиограмма, полученная радистом группы старшего сержанта ОСНАЗ Ерохина, недвусмысленно гласила: «В ночь с 25 на 26 апреля обеспечить прием бортов с грузом медикаментов и снаряжения. Подготовить к вылету на Большую землю раненых, членов семей бойцов и командиров, числом до ста человек. Сигнал приема – пять костров конвертом».

– Сэмён, – сказал Сидор Ковпак комиссару Рудневу, – ты шо-то понимаешь? Как воно к нам садиться-то будет, воно чи муха, чи воробей? Тут же и Герой Советского Союза убьется!

Семен Руднев пожимал плечами, крутил черный ус и ничего не отвечал. А старший сержант Ерохин лишь посмеивался, глядя на недоумение знаменитого партизанского командира, чье имя уже было хорошо известно немецким тыловикам и сотрудникам ГФП.

– А ты шо ржешь, як конь, бисов сын, – обратил наконец внимание на Ерохина Ковпак, – если шо знаешь, так возьми и скажи!

– Да мы, Сидор Артемьевич, – ответил Ерохин, – люди маленькие. Не настоящий ОСНАЗ, а так. Двухнедельные курсы – и вперед – за линию фронта. Время было такое, что дорога была ложка к обеду. Сейчас, наверное, нашего брата и получше готовят. Сам не видел, а слышать слышал. Есть, говорят, такой аппарат, которому аэродром не нужен. Прямо вниз спустится и так же поднимется.

– Брехня? – неуверенно сказал Ковпак, оглядываясь на Руднева. – Шо скажешь, Сэмён?

– Брехня, не брехня, Сидор Артемьевич, – задумчиво ответил Руднев, – но костры готовить надо. Приказ есть приказ. И, на всякий случай, людей в лес подальше от поляны надо отвести, а то мало ли что… Кого назначим?

– Тю, – сказал начальник штаба Базыма, – назначим Карпенко, он же у нас десантник, специалист по аэродромам. А остальных людей и в самом деле лучше отвести в лес, от греха подальше.

26 апреля 1942 года, утро. Севастополь. Штаб тяжелой штурмовой бригады

Замполит бригады капитан Тамбовцев Александр Васильевич

Вчера вечером из Москвы к нам со всей своей семьей прибыл принимать командование бригадой генерал-лейтенант Деникин. Тот самый, который Антон Иванович. Честно говоря, я и не предполагал встретиться со столь известной личностью. Уж как-то он не вписывался в эту реальность. И пусть моя бригада за исключением технических специалистов почти целиком состояла из «бывших», но чтобы сам бывший и. о. Верховного правителя России пожаловал – это было что-то вроде появления снежного человека на Дворцовой площади…

От подобного гостя оторопь взяла очень многих: как его бывших соратников по Белому движению, так и входящих в состав бригады бойцов и командиров Красной армии. Это для нас Гражданская война что-то изрядно подзабытое, почти легендарное, А для людей сороковых годов еще свежи были воспоминания о великой Смуте и междоусобице.

Встрепенувшиеся было особисты, однако, тут же увяли и приуныли, поскольку вместе с генералом прилетела грозная бумага от их наркома. В ней говорилось примерно следующее: «Глазами смотрите, а руками не трогайте. Дело на контроле у Самого».

Тем более что тем же самолетом, задержавшимся больше чем на двое суток в Ростове из-за грозы, привезли свежую прессу из Москвы. А там, в «Правде» за 21 апреля, на первой странице была большая статья о встрече Антона Ивановича с самим Верховным Главнокомандующим.

Устроив свою семью в предоставленной ему квартире, генерал-лейтенант Деникин на следующее утро самолично явился в штаб бригады. И сразу же взял быка за рога. Он желал познакомиться с бойцами и командным составом бригады, командиром которой был назначен. И первому, кому он нанес визит, был я.

Крепкий еще семидесятилетний старик, властный и ершистый, он, к моему удивлению, довольно дружелюбно поздоровался со мной. Деникин, немного помявшись, попросил меня поговорить с ним тет-а-тет.

– Видите ли, Александр Васильевич, – сказал он, внимательно посмотрев мне в глаза, – Верховный Главнокомандующий дал мне все полномочия на командование бригадой, сформированной из бывших военнослужащих Белой армии. Но я прекрасно понимаю, что бригада будет являться неотъемлемой частью Красной армии, а потому, несмотря на то что личный состав ее весьма своеобразный, в ней будут все положенные по штату должности, в том числе и мой заместитель по политической части. Верховный Главнокомандующий сказал мне, что «комиссаром» в моей бригаде будете вы, Александр Васильевич. Поэтому мне было бы весьма интересно узнать немного о вас и о том, какими вы видите взаимоотношения военнослужащих Красной армии и солдат и командиров моей бригады?

– Я понимаю вас, – ответил я, – и постараюсь удовлетворить ваше любопытство. О себе я расскажу чуть позже, а вот про взаимоотношения между красными и белыми – позвольте мне называть вещи своими именами – мне хочется сказать особо.

– Вы, Антон Иванович, наверное, слышали о воззвании, с которым 22 июня 1941 года наследник «царя Кирилла Первого», или, как он себя называет, великий князь Владимир Кириллович, обратился к своим русским «подданным», – спросил я внимательно слушавшего меня генерала. – В этом воззвании великий князь Владимир Кириллович обратился ко всей российской эмиграции, призывая поддержать вермахт в его «крестовом походе за освобождение православной Руси»…

– Мерзавец, – процедил сквозь зубы Деникин, – похоже, что стремление к предательству ему передалось по наследству. Весь в папу, который предал императора Николая Александровича, еще до его официального отречения…

– Так вот, Антон Иванович, – продолжил я, – в тот страшный для России день в Москве местоблюститель Патриаршьего престола митрополит Сергий обратился с посланием ко всем прихожанам Русской Православной Церкви, в котором он благословил всех верных чад церкви к подвигу по защите Отечества.

– Каждый русский человек в тот день сделал свой выбор, – сказал Деникин, – только не каждый мог оказать реальную помощь своему Отечеству. Ну, а тот, кто пошел на службу врагу, будет проклят во веки веков.

– Да, – сказал я, – именно из тех ваших бывших товарищей, кто решил, рискуя жизнью, с оружием в руках защищать Родину, и сформирована наша бригада. И мне, как вашему заместителю по политчасти, приходится не столько поднимать боевой дух бойцов и командиров бригады, сколько сдерживать их и напоминать, что существует такая вещь, как воинская дисциплина, и что командованию Красной армии виднее – когда и где ввести их в бой.

– Скажите мне, Александр Васильевич, – немного помявшись, спросил генерал Деникин, – правда ли, что в Советской России были уничтожены все бывшие высшие офицеры Российской Императорской армии, а также все представители аристократических семейств? Говорят, что если они и живы, то сейчас сидят в сибирских лагерях в ожидании смертного приговора?

Я улыбнулся. Страшилки, которые активно распространялись во Франции средствами массовой информации, подействовали даже на такого достаточно умного и критически мыслящего человека, как генерал Деникин.

– Антон Иванович, – сказал я, – вы, наверное, уже знаете, что еще в прошлом году в Красной армии появились гвардейские части. Так вот, пятого апреля этого года гвардейского звания был удостоен минный заградитель «Марти». Кстати, это переоборудованная в боевую единицу бывшая царская яхта «Штандарт». И знаете, кто командует этим гвардейским кораблем?

Генерал Деникин, с интересом слушавший мой рассказ, покачал головой.

– Так вот, Антон Иванович, гвардейским минным заградителем «Марти» командует капитан первого ранга Николай Иосифович Мещерский. А точнее, его сиятельство князь Мещерский.

– Вот как? – удивленно сказал Деникин. – А я и не знал этого… Я вообще, Александр Васильевич, многое не знаю из того, что творится сейчас в России. Надеюсь, что вы поможете мне расширить мой кругозор.

– Советской России, – поправил я его, – и об этом, Антон Иванович, я попрошу вас не забывать. А помочь вам лучше узнать наши реалии – это моя прямая обязанность.

Возвращаясь же к судьбам бывших русских офицеров и представителей аристократии, хочу заметить, что в Сталинграде на заводе «Баррикады» сейчас трудится, изготовляя оружие для фронта, инженер барон Михаил Михайлович фон Розенберг. В рядах Красной армии воюет князь Леонид Давидович Багратион-Мухранский, в Ленинграде чинит поврежденные в боях корабли князь Юрий Юрьевич Хованский, а в одном из автобатов Красной армии сидит за рулем полуторки Наталья Николаевна Андросова, урожденная княжна Искандер, между прочим, праправнучка императора Николая Первого.

Как видите, невзирая на свои титулы, и, что скрывать, на обиды, которые им пришлось претерпеть за свое происхождение, представители русских дворянских родов пошли защищать свою Родину. Ведь на нас на всех Россия одна – она наша мать, пусть порой и не всегда ласковая к своим сыновьям.

– Я полностью согласен с вами, Александр Васильевич, – взволнованно сказал мне генерал Деникин. – Нельзя считать себя русским человеком и служить тевтонам, которые намереваются захватить нашу Отчизну. Русские люди должны быть на стороне тех, кто борется с нашим общим врагом.

– Антон Иванович, – ответил я, – если бы, как вы говорите, тевтоны, намеревались лишь завоевать Россию. Ведь идет речь о самом существовании нашего народа. Вы ничего не слышали о так называемом плане «Ост»?

Генерал Деникин покачал головой, показывая, что он не имеет даже представления о существовании этого людоедского плана.

– Так вот, Антон Иванович, – продолжил я, доставая из кармана своего кителя мой неразлучный блокнот. – Я позволю себе процитировать несколько выдержек из этого плана. Согласно этому плану после победы нацистской Германии территория России подлежала колонизации немцами, а местное население, – тут я перевернул страницу и прочитал слова рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера: – «Если учитывать, что на рассматриваемых территориях останется 14 миллионов местных жителей, как предусматривает план, то нужно депортировать 46–51 миллион человек. Число подлежащих депортации жителей, установленное планом в 31 миллион человек, нельзя признать правильным».

В этом плане подробно расписано – как поступать с каждым из народов, населяющих территорию нашей страны. Естественно, что главное внимание отведено русским. Вот, что нас ожидает в случае победы Германии: «Дело заключается, скорее всего, в том, чтобы разгромить русских как народ, разобщить их. Только если эта проблема будет рассматриваться с биологической, в особенности с расово-биологической точки зрения, и если в соответствии с этим будет проводиться немецкая политика в восточных районах, появится возможность устранить опасность, которую представляет для нас русский народ…»

И далее: «…Прежде всего, надо предусмотреть разделение территории, населяемой русскими, на различные политические районы… Народам, населяющим эти районы, нужно внушить, чтобы они ни при каких обстоятельствах не ориентировались на Москву, даже в том случае, если в Москве будет сидеть немецкий имперский комиссар…

…Мы должны сознательно проводить политику на сокращение населения… Следует пропагандировать… добровольную стерилизацию, не допускать борьбы за снижение смертности младенцев, не разрешать обучение матерей уходу за грудными детьми и профилактическим мерам против детских болезней».

– Теперь вы понимаете, Антон Иванович, что мы сражаемся не только за свою свободу, но и за саму возможность сохраниться как народ, – сказал я Деникину.

Генерал, с трудом сдерживая себя, слушавший высказывания рейхсфюрера СС, неожиданно вскочил со стула, и рявкнул: «А вот этого не хотите, господа тевтоны!» – он сложил пальцы правой руки в кукиш и помахал им в воздухе.

– Александр Васильевич, – сказал мне Деникин, – большое вам спасибо за вашу политлекцию. Теперь для меня не осталось уже никаких сомнений – Красная армия победит этих германских вурдалаков, потому что за нами правда, и за нами Бог. И, как говорил наш великий предок император Петр Великий: «Аще Богъ по насъ, то кто на ны?»

– Антон Иванович, – сказал я разволновавшемуся генералу, – этим летом должно решиться очень многое, и мы с вами по приказу Верховного тоже в этом, разумеется, поучаствуем. Многих злодеев наши товарищи уже успокоили, дойдут руки и до палача Гиммлера. Хочу вам сообщить, что завтра на станцию Севастополь-Товарная в наш адрес должен прийти первый эшелон с новейшими для Красной армии БМП-37. Что это, вы увидите завтра, скажу лишь, что наша бригада не какая-нибудь «забытая деревня», а достаточно боеспособная часть, которая снабжается по высшему разряду наравне с частями ОСНАЗ.

– Да, разумеется, – сказал генерал Деникин, вставая, – а теперь, Александр Васильевич, давайте посмотрим вместе с вами расположение бригады и поговорим с людьми…

26 апреля 1942 года, вечер. Орловская область, Навлинский район. Лесной массив в 20 км южнее станции Выгоничи. Временная база Сумского партизанского соединения под командованием Сидора Артемьевича Ковпака

– Ну, шо скажешь, Сэмён? – Ковпак задумчиво пошевелил небольшой, чуть тлеющий костерок длинным кривым дрючком.

– Это ты о чем, Сидор Артемьевич? – переспросил его Руднев, устало глядя в рдеющие угли.

– Та обо всем, – уклончиво сказал Ковпак, – об этом майоре из ОСНАЗа, о нынешнем ходе войны та о новой политике партии. Даже генерал Деникин сейчас уже не белогвардейская сволочь, а свой человек и наш союзник в кровавой борьбе с гитлеровцами. А сколько мы с тем Деникиным тогда воевали? Сколько он у нас тогда крови выпил, гадина белогвардейская?

– Так то было тогда, – Руднев развел руками. – Сейчас совсем другое дело. Нынче политика партии такова, что тот, из бывших беляков, кто против Гитлера, тому прощение и искупление в бою, а кто воюет за фашистов, того к стенке без суда и следствия.

– Это-то понятно, – вздохнул сидящий напротив Ковпака Базыма. – Весь вопрос в том – не размоем ли мы таким образом фундамент нашей советской власти?

– Думаю, что нет, – ответил Руднев, – поворот политики партии в отношениях с бывшими белогвардейцами ничем советскому строю не угрожает. Опасность заключается в другом – в самоуспокоении дутыми цифрами в отчетах, в бюрократизме и формализме отдельных товарищей и их бездушном отношении к людям. Прошлым летом мы все сами видели, к чему может привести такой подход к делу, когда даже товарищ Сталин в сердцах сказал, что мы по разгильдяйству чуть было не потеряли все завоевания Великого Октября.

– Да уж, – задумчиво почесал затылок Базыма, – тут крыть нечем. В нашей партизанской жизни такой формальный подход в первую очередь неприемлем. Или мы не видали таких командиров отрядов, что чувствуют себя в немецком тылу этакими удельными князьями, и никто им не указ. Другие же бьются с врагом, не имея ни опыта, ни умения, и гибнут почем зря, и губят при этом людей.

– Товарищи командиры, – сказал Николай Бесоев, бесшумно подошедший к костру, – разрешите присоединиться к вашей честной компании?

– Присоединяйся, хлопче, – кивнул Ковпак, – да и сидай, где стоишь. Мы люди простые, в академиях не обучались. Вот смотрю я на тебя уже второй день и никак не могу понять, чи ты наш, совецкий, чи иностранец какой?

– Товарищ Ковпак, – усмехнувшись, сказал Бесоев, – о том, кто я такой и откуда взялся, во всех подробностях знают только товарищи Сталин и Берия. В отношении всех прочих лиц я давал подписку о неразглашении государственной тайны без особого на то разрешения товарища Верховного Главнокомандующего.

– Вот, значит, как, хлопче? – задумчиво сказал Ковпак, закончив шуровать в углях костра.

– Да, товарищ партизанский командир, именно так, – улыбнулся Бесоев, – даже и через пятьдесят лет после моей смерти говорить об этой тайне будет нельзя.

– Интересно у тебя получается, – сказал Ковпак, – так ты хоть нам скажи, чи ты за совецку власть, чи против? А то тут некоторые сомневаются, особенно после того, как ты давеча обозвал жопой с ушами самого первого секретаря ЦК Коммунистической партии Украины товарища Хрущева.

– Бывшего первого секретаря и бывшего товарища, – поправил Ковпака Бесоев, – и если бы вы о нем знали, что знаю я, то обозвали бы его, наверное, и похлеще меня. А вообще, я за советскую власть. За нее я сражаюсь и за нее, если надо будет, и голову сложу.

Только вот какая штука, товарищ Ковпак. Комиссар Руднев правильно только что сказал, что угроза советской власти может быть только внутри ее самой. В любом деле нет ничего страшнее бюрократа, облеченного властью и преисполненного осознанием собственной важности и непогрешимости. Сейчас эти люди попрятались на теплых и хлебных местах в эвакуации или нашли безопасные должности в тылу. Но будьте уверены, что после того, как мы победим, они снова повылезут на свет божий и начнут, расталкивая друг друга локтями, лезть наверх, во власть. И именно такие люди, решив вдруг, что немцы им дадут больше, чем родная советская власть, пользуясь моментом, переходят на сторону врага, в то время как многие из так называемых «бывших» насмерть бьются с напавшим на нашу Родину врагом.

– Постой, постой, хлопче, – остановил его жестом Ковпак, – то, что среди наших бывших товарищей встречаются первостатейные гады, пошедшие в полицаи и бургомистры, так это я и без тебя знаю. Некоторых иуд я даже лично приказывал вздернуть на осине, ибо по-другому с ними нельзя. Ты вот лучше мне другое скажи… Ты так уверен в нашей победе, раз говоришь, не «если мы победим», а «когда мы победим»… Ведь так?

– Да, Сидор Артемьевич, – кивнул Бесоев, – я уверен в нашей победе над фашистами, как говорят в народе, на все сто.

Ковпак хитро прищурился:

– Так, может, товарищ гвардии майор ОСНАЗ, ты и дату точную знаешь?

Бесоев развел руками в знак признания своего поражения в споре с настырным стариком.

– Вот теперь, диду, – сказал он, – я понимаю, за что вас так люто ненавидят немцы. Экий вы настырный. Точной даты нашей Победы я не скажу, поскольку сам ее не знаю, но один маленький секрет раскрыть могу. Вопрос сейчас стоит не так, что нам надо победить фашистов любой ценой. Вопрос сейчас заключается в том, что нам победить надо с как можно меньшими потерями в людях, которые есть наш золотой фонд. И победить надо так, чтобы из Европы к нам никогда бы никто не приходил с мечом…

– Ну, Сэмён, что скажешь теперь? – с хитрой улыбкой, покачивая головой, спросил Ковпак. – Хочу услышать твое комиссарское слово. Как все сказанное товарищем майором ОСНАЗа сообразуется с политикой нашей партии?

– Хорошо сообразуется, – сказал Руднев, подняв с земли свою фуражку и вытряхнув из нее нападавшую сверху хвою, – даже очень хорошо. Немец – противник очень серьезный, но бить его вполне можно, это мы и сами знаем. Контрнаступление под Москвой, освобождение Крыма, разгром немцев на юге, освобождение Пскова, Риги и Таллина, снятие блокады с Ленинграда – все это показало, что фрицам теперь скоро придет конец. А раз так, то наше с тобой дело, Сидор Артемьевич, в точности исполнять все приказы Верховного Главнокомандования, а также указания партии и правительства. А тем, кто из нас больше любит советскую власть, мы будем считаться после Победы. Если, конечно, доживем.

– Обязательно доживем, – убежденно сказал Бесоев, – ну не можем мы не дожить до Победы, не имеем на то права. Я как раз ведь сюда и прибыл для того, чтобы помочь вам обучить людей таким образом, чтоб потери вашей бригады в боях были как можно меньше, а вражеские, наоборот, как можно больше. Как говорил товарищ Ленин: «Наш лозунг должен быть один – учиться военному делу настоящим образом». Впереди и у нас и у вас еще много-много серьезных дел, и нынешняя операция – это лишь только их начало.

– Вот, Сидор Артемьевич, – сказал Руднев, – вот тебе и ответ на твой вопрос. Так ли нам важно, кто этот человек и откуда, если об этом знает сам товарищ Сталин, а сам он бьет гитлеровцев так, что любо-дорого смотреть. Надо будет сказать бойцам, чтобы не интересовались этим вопросом, ибо чревато.

– Но все равно болтать будут разное, – меланхолически заметил Базыма, – пожалуй, прямой запрет только разбудит в людях любопытство.

– Пусть болтают, – сказал Бесоев, – самый надежный способ спрятать иголку это навалить поверх нее стог сена. Чем больше разных вздорных слухов, тем лучше.

– И это тоже верно, – сказал Руднев, поднимаясь со ствола поваленного дерева. – Ну что, товарищи командиры, пора уже и вечерять, а то скоро снова гости прилетят, и опять будет некогда поесть. Кулеш у кашеваров, наверное, уже упрел.

– Хай так и будэ, – сказал Ковпак, кряхтя и держась за спину, поднимаясь на ноги с пенька, на котором сидел. – Наше дело – лупить фрицев так, чтобы забыли, в какой стороне света их неметчина.

29 апреля 1942 года, 04:15. Аэродром ЛИИ ВВС в Кратово

До рассвета оставалось еще несколько часов, но первые голосистые петухи уже разнесли всем окрест благую весть о том, что утро уже близко. Гвардии майор Эндель Пусэп не чувствовал утренней сырости и прохлады. Он был обмундирован в теплый меховой летный комбинезон и унты для дальнего полета на больших высотах. Кабина советского дальнего бомбардировщика Пе-8 еще не была герметична, и на больших высотах экипаж в полной мере ощущал все прелести пониженного давления, кислородного голодания и сорокаградусного мороза.

Майору Пусэпу и его экипажу в составе второго пилота капитана Обухова, штурмана-навигатора капитана Штепенко, штурмана-бомбардира Романова, борттехника Золотарева и его помощника Дмитриева, бортовых радистов Низовцева и Муханова, воздушных стрелков Гончарова, Кожина, Сальникова Белоусова и Смирнова, впервые после долгого перерыва предстоял визит в глубокий германский тыл.

Приготовленный к вылету самолет Пе-8 с бортовым номером 42047 был первым в серии оборудован моторами воздушного охлаждения АШ-82Ф с турбокомпрессорами, а также бортовой станцией управления корректируемыми авиабомбами.

Работы по тематике управляемого оружия велись в СССР еще до войны, причем имелись и специалисты, и опытное оборудование. Потом, после нападения фашистской Германии на СССР, работы на этом направлении были свернуты из-за кажущейся бесперспективности, связанной с невозможностью управлять движением ракет и снарядов за пределами прямой видимости.

В июле 1941 года КБ, занимавшееся управляемым оружием, было закрыто, а его специалисты направлены по другим, более актуальным на тот момент направлениям. Ключевыми событиями в деле развития советского управляемого оружия стал визит товарища Сталина на аэродром ЛИИ ВВС Кратово 13 февраля 1942 года и случившийся тогда же его обстоятельный разговор с командиром авиагруппы ОСНАЗ РГК генерал-майором авиации Хмелевым.

Именно тогда к проблемам стратегической авиации было привлечено особое внимание Верховного Главнокомандующего и поставлен вопрос по переоборудованию самолетов Пе-8 на моторы АШ-82Ф. Еще была затронута и тема по созданию для них и фронтовых бомбардировщиков Ту-2 бортовых станций по управлению корректируемыми боеприпасами. По всем расчетам выходило, что фронтовые бомбардировщики Ту-2 с теми же моторами АШ-82Ф смогут применять управляемые авиабомбы различного назначения калибром 1000, 1500 и 2000 килограммов.

Для стратегических бомбардировщиков Пе-8 эта линейка могла быть дополнена управляемыми бомбами особо крупных калибров 2500, 3500 и 5000 килограммов, причем последняя до конца не помещалась в бомболюк, створки которого оставались открытыми в полете.

Сейчас в бомболюк самолета, уже подготовленного к вылету для экипажа майора Пусэпа, была подвешена корректируемая 2500-килограммовая фугасная бомба, начинкой которой послужила новая высокотемпературная взрывчатка на основе смеси тротила с гексогеном и алюминиевым порошком. Целью налета должен был стать один из девяти гигантских заводов по производству синтетического бензина компании ИГ Фарбениндустри, расположенных в Центральной и Восточной Германии. Подробные карты, на которых было точно нанесено расположение предприятий по производству синтетического топлива, имелись и у майора Пусэпа и у капитана Штепенко. Основным условием применения корректируемого оружия было нахождение цели в прямой видимости все время с момента отделения боеприпаса от бомбодержателя и до поражения цели. Исходя из поисков подходящих условий для применения нового оружия, был составлен и маршрут полета.

Провожать майора Пусэпа пришел сам командующий авиацией дальнего действия генерал-майор Александр Голованов. Выслушав рапорт и дав добро на вылет, Александр Евгеньевич отошел в сторону и закурил, наблюдая за предстартовой суетой. Внимательно осмотрев самолет снаружи, Эндель Пусэп полез по узкой приставной лестнице в кабину, неуклюжий, словно медведь, в своих унтах и меховом комбинезоне. Следом за ним туда же начали подниматься и остальные члены экипажа.

Ах, как сейчас генералу Голованову хотелось бы самому подняться в кабину тяжелого бомбардировщика, чтобы лично нанести по врагу удар новым оружием. Но нельзя… Уже нельзя, ведь теперь он главком авиации дальнего действия, а не простой летчик. И его работа – руководить действиями подчиненных, а не лично вылетать на задания. Если все пройдет удачно, то этот день, 29 апреля 1942 года, возможно, в будущем станут называть днем рождения советской стратегической авиации.

Экипаж поднялся в кабину, и лестницу убрали. Оглушительно стрельнув выхлопом, запустился первый двигатель, трехлопастной винт закрутился, превращаясь в сверкающий круг. Вслед за ним запустили второй, потом третий и четвертый двигатели бомбардировщика. Вскоре моторы прогрелись, и стреляющие выхлопы сменились низким ровным гудением. Приоткрыв форточку пилотской кабины, майор Пусэп показал генералу Голованову поднятый вверх большой палец. Командующий АДД кивнул, и аэродромные техники убрали тормозные колодки из-под огромных колес. Двигатели зарычали громче, и огромный самолет, медленно тронувшись с места, не спеша покатил по рулежной дорожке к началу бетонной ВПП.

Там он ненадолго задержался, потом командир корабля плавно передвинул сектора газа всех четырех моторов, переводя их с малых оборотов на максимальный режим. В тот момент, когда колеса уже были готовы пойти юзом, майор Пусэп отпустил педаль тормоза, и самолет, разгоняясь, все сильнее и сильнее помчался по бетонке ВПП. Несмотря на 2500-килограмовую бомбу в бомболюке и полный запас топлива, самолет разгонялся уверенно и энергично. Сказывалась возросшая почти на четверть тяга новых двигателей АШ-82Ф.

То ли еще будет, когда на самолеты Пе-8 начнут устанавливать уже закупленные в США двигатели Pratt&Whitney R-2800 мощностью в 2100 лошадиных сил. Генералу Голованову было известно, что первая партия из ста таких американских авиамоторов и запчастей к ним уже поступила в Мурманск. Еще двести таких же двигателей должны были поступить в СССР через месяц. И последняя сотня из четырехсот, уже оплаченных, должны были прийти в Советский Союз в конце сентября.

Этого было вполне достаточно для переоборудования всех двадцати четырех боевых самолетов 45-й авиадивизии АДД и создания запаса двигателей для выпуска еще пятидесяти самолетов Пе-8, а также формирования обменно-ремонтного фонда моторов, утраченных или поврежденных в процессе боевой эксплуатации.

Никаких неприятных сюрпризов с поставками этих двигателей не ожидалось. В этой реальности СССР очень плотно контролировал трассу арктических конвоев, и кригсмарине совместно с люфтваффе в Норвегии, несмотря на все истеричные приказы из Берлина, боялись лишний раз высунуть нос из своих баз, чтобы не привлечь к себе внимание молодого, но уже довольно зубастого советского Северного флота и входящей в его состав эскадры особого назначения.

Но вернемся к майору Энделю Пусэпу, который в 04.35 оторвал свой самолет от бетонки ВПП и теперь уверенной рукой направил его вверх, начав набор высоты. Курс, проложенный капитаном Штепенко, первоначально вел на северо-запад, в направлении на Новгород. Четыреста километров, то есть почти час, самолет майора Пусэпа летел над своей территорией, постепенно набирая высоту. Уже над Калинином бомбардировщик шел на высоте более пяти тысяч метров, после чего моторы стали наддуваться турбокомпрессорами, а экипаж надел кислородные маски. При подлете к Валдаю Пе-8 почти уже достиг высоты десять тысяч метров, и самолет, совершив вираж, далее, продолжая потихоньку набирать высоту, взял курс на запад, в сторону Пскова, намереваясь выйти к Балтике вдоль северного берега Рижского залива.

Скорость у земли, составлявшая триста километров в час, на высоте пять тысяч была уже в пределах четырехсот километров, а на высоте десяти тысяч метров вплотную приблизилась к четырем с половиной сотням километров.

На рассвете, в 07.00, находясь на высоте одиннадцати тысяч метров и в ста километрах западнее острова Эзель, Эндель Пусэп развернул свой самолет на юго-запад, в направлении датского острова Борнхольм. Над ним был сделан еще один поворот, и в воздушное пространство Третьего рейха самолет вошел с севера. Это было сделано для того, чтобы внезапно для ПВО Рейха атаковать наземные цели. Кроме того, в устье Одера, неподалеку от Штеттина, находился один из подлежащих бомбардировке объектов – завод по производству синтетического горячего в Политце.

По мере приближения к побережью Германии редкая кучевая облачность сменилась плотными дождевыми тучами. Нигде внизу не проглядывалось ни клочка воды или суши, так что, с одной стороны, никто не заметил пересекающий рубеж ПВО Германии одиночный советский бомбардировщик. С другой стороны, завод синтетического бензина в Политце, к сожалению, оказался недоступен для применения корректируемых бомб.

Далее, в 08.40 по московскому времени, Пе-8 майора Пусэпа сделал разворот на юго-запад, взяв курс на Магдебург, где располагалось еще одно крупное предприятие по выпуску синтетического горючего. Берлин миновали примерно пятьюдесятью километрами севернее. Плотный облачный покров с вздымающимися там и сям башнями облаков, достигающими стратосферы, наводили на мысль о том, что в столице фашистской Германии сейчас низкая облачность, ветер и, скорее всего, идет проливной дождь.

Над Магдебургом облачность была уже в значительной степени рваной, но все равно видимость для применения корректируемого оружия была недостаточной. Пропустив и эту цель, в 09.15 Эндель Пуэсеп развернул самолет на юго-восток, в сторону Лейпцига и расположенных в его окрестностях четырех заводов синтетического бензина. Чем дальше самолет летел на юг, тем все более рваными и тонкими оказывались облака. А на подходе к Лойне, где располагался один из самых крупных германских заводов по производству синтетического бензина, небо было уже, что называется, миллион на миллион.

Это было то, что надо. Гигантский химический комплекс в Лойне обнаружили с расстояния примерно пятидесяти километров. Штурман-бомбардир Сергей Романов снял чехол с оборудования и включил свою установку, после чего доложил майору Пусэпу, что аппаратура исправна и готова к работе. Пе-8 нацелился на одно из самых крупных зданий в комплексе, опознанном как цех гидрогенизации. Косвенно эти данные подтверждались рядом высоких ректификационных колонн, расположенных неподалеку, где разделялась смесь различных углеводородов, получившаяся в ходе реакции каменноугольной крошки и угольной смолы с водородом при температурах порядка 400–600 градусов Цельсия и давлениях в 200–300 атмосфер.

Раскрылись створки бомболюка, и «Иванушка-толстячок» первый раз глянул вниз с высоты одиннадцати тысяч метров. А там внизу никто еще ничего не подозревал. Огромный заводской комплекс жил своей трудовой жизнью. Построенный из нагромождения кубических сооружений из серого бетона, насквозь пропитанный ядовитыми испарениями и припорошенный угольной пылью, он являлся отрицанием земной красоты. Кроме вольнонаемных немецких рабочих в этом преддверии ада принудительно трудились и заключенные концентрационных лагерей. Химическая компания ИГ Фарбениндустри платила в казну СС за каждый день работы взрослого рабочего-заключенного три или четыре марки – в зависимости от квалификации, и половину этой суммы – за каждого несовершеннолетнего раба Третьего рейха.

Но все это не имело сейчас абсолютно никакого значения, потому что никто из этих людей не имел совершенно никаких шансов дожить до будущей победы и освобождения. Средний срок жизни заключенного на нефтехимических, химических и резиновых заводах концерна ИГ Фарбениндустри не превышал четырех месяцев. Можно сказать, что одержимые своей расовой теорией немцы нашли вполне научный способ успешно перегонять на бензин живых людей.

Ровно в 09.35, через пять часов после вылета с аэродрома в Кратово, капитан Романов нажал на кнопку сброса бомбы. Электрические замки расцепились, и разворачивающийся под действием аэродинамических сил, носом к земле, «Иванушка» полетел вниз. Через пять секунд скрутившаяся с хвостового оперения крыльчатка замкнула электрические цепи бомбы, подключая к сервоприводам рулей аппаратуру управления и устанавливая в боевое положение основной и вспомогательный взрыватели, а также зажигая в хвостовой части бомбы яркий файер желтого цвета, видный даже с большого расстояния. Капитан Романов приник к бомбовому прицелу и, аккуратно двигая ручкой управления, начал подгонять яркую отметку все ближе и ближе к цели. Бомба послушно реагировала на движение ручки управления, и бомбардиру приходилось быть осторожным, чтобы случайным резким движением не увести ее в сторону от цели.

Потом яркий огонек, обозначавший положение бомбы, неожиданно погас, а мгновение спустя на этом месте вспух багровый с черными прожилками шар разрыва. Мгновение спустя все внизу озарилось вспышкой, многократно превышавшей по силе первоначальный взрыв бомбы. Большая установка по гидрогенизации угля доктора Бергиуса была полностью разрушена.

– Командир, мы сделали это! – только и мог сказать пересохшим от кислорода ртом капитан Романов.

– Отлично, – ответил майор Пусэп, – а теперь идем домой.

После взрыва синтез-установки на заводе в Лойне начался сильнейший пожар, с которым было невозможно справиться, потому что горючих материалов на заводе было предостаточно. Это и газгольдеры со смесью пропан-бутана, являющегося побочным продуктом реакции.

Даже удалившись от своей цели почти на две сотни километров, экипаж мог видеть столб угольно-черного дыма, поднимающийся в небеса. Хвостовой стрелок с помощью специального фотоаппарата сделал несколько снимков – как момента взрыва бомбы, так и этапов начавшегося огромного пожара.

Самое интересное заключалось в том, что система ПВО Германии ухитрилась не заметить идущий на большой высоте одиночный Пе-8.

Зайдя на немецкую территорию с севера, самолет капитана Пусэпа покинул ее, направляясь на юго-восток, через протекторат Богемии и Моравии, Словакию, Венгрию и Румынию, после чего в 14.45 по Москве совершил посадку на крымском аэродроме ОСНАЗ РГК в Саках.

Дав экипажу отдых и загрузив в бомбоотсек еще одного «Иванушку», майор Пусэп завтра отправится в новый боевой вылет. Все будет проделано в обратном порядке – ведь эффект воздействия на военную экономику точечными бомбардировками германских предприятий химической промышленности должен был превзойти все ожидания.

1 мая 1942 года, полдень. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина

С первомайского парада Верховный вернулся в отличнейшем настроении. Несмотря на то что враг еще стоял недалеко от столицы, перемены на фронте к лучшему были заметны. Жить становилось лучше, жить становилось веселее.

Военный парад в прифронтовой Москве яснее ясного показывал и собственному населению, и союзникам, да и врагам тоже, что Красная армия оправилась от первых поражений и научилась бить врага. А советское руководство чувствует себя спокойно и полностью уверено в своей окончательной победе. Этот парад послужил своего рода подведением итогов зимней кампании и предвестником предстоящих этим летом решающих сражений.

Правда, никакой особо новой техники на параде показано не было. Мир не узнал ни о танке Т-42, ни о БМП-37, ни о самоходных орудиях на их базе. Их дебют должен был сначала состояться на полях сражений и лишь потом, на 7 ноября, эти машины займут свое законное место в парадных расчетах. Были и исключения. Решение не показывать новую технику не касалось авиации. И в заключительной фазе парада над Москвой вместе с самолетами Пе-2, Як-1 и Ил-2, уже известными широкой публике, пролетели и первые серийные истребители Ла-5, а также скоростные фронтовые бомбардировщики Ту-2.

Завершил первомайский парад пролет над Красной площадью на малой высоте огромного бомбардировщика Пе-8, оснащенного моторами конструкции Аркадия Швецова М-82Ф. За ускоренное создание новой версии этого мотора с улучшенным охлаждением и смазкой, способного неограниченное время работать на предельном режиме, конструкторский коллектив пермского авиамоторного завода № 19 имени Сталина, иначе именуемый ОКБ-19, был представлен к Сталинской премии 1-й степени.

Сразу после возвращения с парада у Верховного была назначена встреча с командующим авиацией дальнего действия генерал-лейтенантом Головановым и начальником Генерального Штаба генерал-лейтенантом Василевским. Темой разговора должны были стать более чем успешные результаты двойного челночного рейда бомбардировщика Пе-8 под командованием майора Энделя Пусэпа на территорию фашистской Германии. Генерал-лейтенант Голованов сам попросил Сталина об этой встрече – железо было горячо, и надо было его ковать.

Верховный Главнокомандующий сидел за своим столом и не без удовольствия перебирал толстую стопку фотографий, сделанных с борта советского бомбардировщика после точечных ударов по комбинатам синтетического горючего на территории фашистской Германии.

– Значит, товарищ Голованов, – вождь поднял голову, – у вас все получилось?

– Да, товарищ Сталин, – ответил командующий АДД, – и даже более чем. На деле принципиально доказана возможность поражения с летящего на большой высоте бомбардировщика точечных объектов, находящихся в глубоком тылу противника. При этом удалось нанести вражеской военной экономике значительный ущерб.

– Значит, – кивнул Сталин, – информация, полученная нами от потомков, оказалась верной?

– Да, товарищ Сталин, – подтвердил Голованов, – но одними точечными бомбардировками войну нам, скорее всего, не выиграть. Ослабить же возможность противника к продолжению боевых действий они могут значительно. По оценке специалистов наших наркоматов, завод в Лойне немцам придется строить фактически заново, а завод в Бленчхаммер Норте, главная синтез-установка которого в момент бомбового удара была отключена, будет простаивать от двух недель до месяца.

– Товарищ Василевский, – обратился Сталин к начальнику Генерального Штаба, – вы тоже считаете, что мы должны продолжать действовать теми же методами?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – мы считаем, что воздействовать на глубокий тыл противника в ходе войны необходимо. При этом мы понимаем, что у нас нет возможности, подобно американцам, построить и содержать многотысячные армады тяжелых бомбардировщиков. Кроме заводов нефтехимической индустрии, высоким потенциалом для поражения мощными высокоточными бомбами обладают предприятия по выпуску взрывчатых веществ и боеприпасов, химические производства, плотины гидроэлектростанций, правительственные здания и крупные командные центры, и почти неуязвимые для обычных бомбардировок железнодорожные и шоссейные мосты через крупные европейские реки: Эльбу, Одер, Вислу, Дунай и Неман. Приоритеты в выборе очередных целей по ходу боевых действий могут меняться. Но важна сама возможность достигать стратегических результатов весьма ограниченными силами. Истребление военной экономики фашистской Германии в дальнейшем необходимо проводить на строго научной основе.

– А вы что скажете, товарищ Голованов, – снова обратился Сталин к командующему авиацией дальнего действия, – смогут ли в новых условиях вверенные вам части решать задачи, поставленные перед вами советским командованием?

– Смогут, товарищ Сталин, – ответил Голованов, – хотя, конечно, для этого необходимо их качественное усиление. Самолет ДБ-3Ф или, по-новому, Ил-4, являющийся сейчас основой АДД, морально устарел и с него невозможно применение управляемого оружия. Необходима его замена на новые самолеты Пе-8 и Ту-2.

Сталин, задумавшись, побарабанил пальцами по пачке папирос «Герцеговина Флор» и спросил:

– Товарищ Голованов, а почему невозможно применять управляемое оружие с самолетов Ил-4?

– Минимальный калибр бомбы, – ответил генерал Голованов, – на которую имеет смысл устанавливать систему управления – одна тонна. А устаревшие самолеты типа Ил-4, обладающие недостаточной тяговооруженностью и прочностью конструкции, неспособны нести даже единичные авиабомбы такого калибра. Кроме того, самолет Ил-4 обладает недостаточной скоростью и высотой полета, а также слабым оборонительным и бомбовым вооружением. Единственно, в чем Ил-4 превосходит все другие наши бомбардировщики, так это в дальности полета. Разумеется, речь не идет о дальнем бомбардировщике Пе-8, выпуск которого в новых условиях стоило бы немного расширить, доведя в течение 1942 года численность авиации дальнего действия с двадцати четырех примерно до ста – ста двадцати машин этого типа.

Сталин кивнул:

– Мы вас поняли, товарищ Голованов, спасибо. А что нам скажет товарищ Василевский?

– Товарищ Сталин, – сказал Василевский, – Генеральный Штаб тоже считает необходимым внести изменения в номенклатуру выпускаемых нашей промышленностью бомбардировщиков, сосредоточив основные усилия на ускоренном запуске в серийное производство скоростного многоцелевого бомбардировщика Ту-2, который, так же как и Пе-8, способен нести управляемое оружие. Сделать это возможно за счет сокращения или даже полного прекращения выпуска устаревших бомбардировщиков Ил-4. Что же касается легких пикировщиков Пе-2, то, как мы уже вам говорили ранее, эти самолеты в качестве пикирующего бомбардировщика используются в войсках редко. Но это вопрос организационный, а не технический, поскольку части, вооруженные самолетами Пе-2, со своими задачами на линии фронта и в ближнем вражеском тылу пока справляются.

– Очень хорошо, – сказал Верховный, – значит вы, товарищ Василевский, не считаете возможным ждать еще два года до запуска самолетов товарища Туполева в массовую серию?

– Нет, товарищ Сталин, не считаем, – ответил Василевский. – В данный момент к фронтовым испытаниям уже готова отдельная бомбардировочная эскадрилья из двадцати машин. При условии значительной унификации самолетов Пе-8 и Ту-2 по двигателям, навигационному оборудованию, оборонительному и бомбовому вооружению, переход на серийный выпуск Ту-2 вместо Ил-4, с нашей точки зрения, выглядит вполне оправданным. Кроме того, самолет Ту-2 может нести большую бомбовую нагрузку, он значительно легче в управлении, имеет меньшую аварийность и большую живучесть при боевых повреждениях. Необходимо немедленно начать серийный выпуск этих машин с поэтапным внесением изменений в их конструкцию по мере накопления опыта боевого применения. На первом этапе для недопущения распыления сил и средств мы считаем возможным комплектование этими машинами бомбардировочных полков особого назначения РВГК – по аналогии с артиллерийскими полками особой мощности и полками реактивных гвардейских минометов.

– Все понятно, товарищи, – кивнул Сталин, – полагаем, что, с учетом последних событий, необходимо ускорить перевооружение нашей авиации на новую технику. И мы будем со всей серьезностью ставить вопрос о немедленном развертывании серийного производства бомбардировщика Ту-2 перед Наркоматом авиационной промышленности.

Что же касается дополнительного выпуска самолетов Пе-8, товарищ Голованов, то давайте сперва проведем переоснащение на закупленные нами американские двигатели все уже имеющиеся машины этого типа, с оборудованием их системами управляемого вооружения, и отработаем как следует его практическое применение.

Одновременно перед товарищем Петляковым будет поставлена задача на глубокую модернизацию конструкции самолета Пе-8, повышение технологичности его производства и унификацию его узлов и агрегатов с узлами и агрегатами выпускаемого крупной серией бомбардировщика Ту-2. Как только все это будет сделано, вы, товарищ Голованов, вновь сможете поднять вопрос о дополнительном выпуске тяжелых дальних бомбардировщиков стратегического назначения. И мы надеемся, что это будет уже качественно новый самолет, лишенный своих нынешних недостатков.

Еще раз посмотрев на своих собеседников, Верховный встал из-за рабочего стола и сказал:

– На этом и остановимся. Всё, товарищи, можете быть свободными.

2 мая 1942 года, утро. Новая Британия. ВМБ Японского Императорского флота Рабаул

Заходя на умытую утренним дождем взлетно-посадочную полосу аэродрома Рабаул, над гладью Тихого океана снижались три японских двухмоторных средних бомбардировщика-торпедоносца G4M, носивших у американцев кодовое наименование «Бетти». Еще эти бомбардировщики носили прозвище «летающих сигар» за характерную форму толстого фюзеляжа, а также за то, что они, не имея никакой противопожарной защиты, вспыхивали после первых же попаданий. За отсутствие протектирования бензобаков «Бетти» получили у американцев прозвище «одноразовая зажигалка».

Вылетевшие более четырнадцати часов назад из Токио японские бомбардировщики без единой посадки проделали над просторами Тихого океана около четырех тысяч шестисот километров. В кабине среднего бомбардировщика на месте штурмана-бомбардира сидел человек, являющийся легендой и одновременно первым лицом Объединенного Японского Императорского флота. Полный адмирал Исороку Ямамото, гений стратегии, чемпион флота по игре «го» и предмет поклонения японских военных моряков, которыми он командовал.

Кроме того, адмирал Ямамото был политическим противником оси Рим – Берлин – Токио, вторжения в Маньчжурию и Китай, а также войны с Соединенными Штатами Америки. В середине 1941 года премьер-министр Японии Фумимару Коноэ спросил Ямамото о том, что тот думает об исходе возможной войны с Соединенными Штатами, ответ Ямамото позже стал широко известен.

– Если поступит приказ вступить в бой, – ответил адмирал Ямамото премьеру Коноэ, – я буду неудержимо двигаться вперед в течение половины или целого года, но я абсолютно не ручаюсь за второй или третий год.

В то же время Исороку Ямамото не знал, что американские адмиралы мыслили примерно в том же ключе. «План Дог» от 1940 года американского адмирала Харольда Старка, главнокомандующего морскими операциями, предусматривал ведение на Тихом океане оборонительной войны. И пока США должны были концентрировать все свои силы против Германии, американский Тихоокеанский флот должен был удерживать японцев подальше от путей сообщения с Австралией.

Американские адмиралы подсчитали, что только мобилизация флота займет не менее шести месяцев. Ну, а на производство того невероятного количества снаряжения, боеприпасов и вспомогательных судов, необходимых для ведения наступательной войны на Тихом океане, уйдет не меньше двух-трех лет.

В любом случае, в начале мая 1942 года полгода, которые Исороку Ямамото выделил себе на «неудержимое продвижение», подходили к концу. Четыре американских авианосца, уцелевших во время нападения на Перл-Харбор, представляли для японского флота все более и более серьезную угрозу. Но о самой главной опасности главнокомандующий Объединенным флотом не подозревал до самого последнего времени.

У адмирала Ямамото не возникло подозрений даже тогда, когда в первых числах апреля военно-морской атташе Империи в Советской России капитан 1-го ранга Ямагучи сообщил, что по состоянию здоровья ему срочно необходимо покинуть свой пост, и попросил прислать ему замену. Поступок совершенно нетипичный для японского высокопоставленного офицера! Он мог быть вызван только очень и очень серьезными причинами.

Еще в середине января адмирал Ямамото попросил капитана 1-го ранга Ямагучи досконально разобраться в том, что происходит на советско-германском фронте. При этом он не имел особых надежд на успех этого конфиденциального поручения из-за удаленности японской дипломатической миссии от места событий и строжайшими мерами секретности, предпринятыми советскими органами контрразведки. Сейчас, глядя через иллюминатор на приближающуюся посадочную полосу аэродрома на острове Рабаул, адмирал Ямамото вспоминал, как все это начиналось.

Утром 30 апреля капитан 1-го ранга Ямагучи добрался до Токио и сразу же явился на прием к адмиралу Ямамото. Причем по его внешнему виду никак нельзя было сказать, что он страдает от какого-то тяжелого заболевания.

Ретроспекция от 30 апреля 1942 года, 09:02. Токио. Главный штаб Объединенного флота Японской империи. Кабинет главнокомандующего

– Капитан первого ранга Ямагучи, – спокойным и ровным голосом произнес адмирал Ямамото, рассматривая склонившегося перед ним в почтительном поклоне военно-морского атташе. Командующий флотом Империи никогда не повышал голоса на своих подчиненных, считая это недостойным потомка древнего самурайского рода. – Я прошу вас объяснить мне причины, которые заставили вас так неожиданно оставить свой пост именно в тот момент, когда на советско-германском фронте происходят такие важные события.

– Исороку-сама, – сказал Ямагучи, еще ниже склоняясь перед своим шефом и кладя перед адмиралом стопку исписанных листков, – я смиренно прошу вас прочитать сначала мой рапорт, а потом я готов дать вам все требующиеся по ходу дела ответы…

Недоверчиво хмыкнув, Ямамото начал читать рапорт, написанный по-английски, но почти тут же отложил в сторону первую страницу и внимательно посмотрел на капитана 1-го ранга Ямагучи, наблюдавшего за адмиралом, затаив дыхание.

– Так вы сумели проникнуть в тайну так называемой эскадры адмирала Ларионова? – спросил он.

– Да, Исороку-сама, – кивнул Ямагучи, – в своем рапорте я изложил все, что мне удалось выяснить о происхождении и боевой деятельности так называемой Эскадры особого назначения адмирала Ларионова, а также тяжелой механизированной бригады особого назначения сначала полковника, а потом и генерала Бережного.

– Вы полагаете, что эти два русских соединения представляют угрозу нашим интересам на северном направлении? – спросил адмирал Ямамото.

– Это не совсем так, – покачал головой капитан 1-го ранга Ямагучи, – Обладая совершенно не свойственной для русских боевой эффективностью, они совершенно переменили весь характер вооруженной борьбы на советско-германском фронте. Теперь уже речь идет не об исчерпании воли к сопротивлению у русских, а о том, сможет ли вермахт снова переломить ситуацию в свою пользу, или и дальше будет терпеть поражение за поражением.

В то же время подтверждается политическая линия советского вождя Сталина на нежелание таскать каштаны из огня для Англии и США. С его стороны было бы совершенным безумием предпринимать что-то против нас до того, как закончится его противостояние с Германией. Также совершеннейшим безумием было бы наше вторжение на Север. Да, кадровые части, расположенные в Сибири и на Дальнем Востоке, отправлены на Восточный фронт. Но казармы у русских не пустуют, поскольку с фронта в Сибирь на отдых и пополнение прибывают части, получившие боевой опыт во время успешной для русских зимней кампании. Наступление Квантунской армии в таких условиях может иметь лишь весьма ограниченный успех, после чего война перейдет в затяжную фазу. В то же время, с открытием нами боевых действий, русские безо всякого сомнения предоставят свои аэродромы для американской стратегической авиации, и под ударами янки окажется сама Метрополия.

– Мысль верная, – кивнул головой Ямамото, – у нас здесь сложилось примерно такое же мнение. Госпожа Армия не в состоянии выделить двадцати тысяч солдат для захвата и оккупации Гавайев, но в то же время рвется на Север, чтобы начать войну с Россией, где для успеха потребуются миллионы штыков. Мы уже представили свое мнение по этому вопросу императору и Гэнро. Думаю, что оно нашло там полное понимание. Главная наша задача сейчас – нейтрализовав остатки американского Тихоокеанского флота, закрепиться на Юге, рассечь морские коммуникации, связывающие Австралию с внешним миром, и, путем осуществления полной блокады, вывести ее из войны.

– Исороку-сама, – стараясь быть бесстрастным, сказал капитан 1-го ранга Ямагучи, – именно полученная мной секретнейшая информация, касающаяся предстоящих событий на Юге, и побудила меня, бросив все, прибыть для личного доклада. После того, что мне удалось узнать, я не имею права доверять полученные мной сведения ни радио, ни даже дипломатической почте.

Адмирал Ямамото понимающе кивнул и, больше не задавая ни одного вопроса, дочитал до конца рапорт капитана 1-го ранга Ямагучи. Закончив чтение, адмирал отложил в сторону аккуратно сложенные листки бумаги и минут пять сидел, глядя невидящим взором в пространство прямо перед собой. Ум его в это время бешено работал, пытаясь сопоставить уже известную ему информацию. В рапорте военно-морского атташе в Советском Союзе он увидел грядущую катастрофу. Но, как понял адмирал, есть еще шанс ее предупредить.

– Господин капитан первого ранга, – спокойным, даже несколько бесстрастным голосом произнес Ямамото, – скажите мне, насколько надежен и достоверен источник полученной вами информации?

– Исороку-сама, – ответил Ямагучи, – эту информацию я получил от русского офицера, капитана второго ранга Чернецкого Владислава Петровича, знакомого мне еще с 1916 года, когда я был еще гардемарином и участвовал в передаче русским проданного им броненосца «Танго» – бывшего русского броненосца «Полтава». Он достался нам после захвата Порт-Артура, и после ремонта вошел в состав флота Империи.

Можно сказать, что тогда мы были не просто союзниками по Антанте, но и друзьями. Русские к таким вещам относятся крайне сентиментально – мужская дружба для них свята. Поэтому, когда мы случайно встретились с ним в Куйбышеве – его родном городе, куда он прибыл в отпуск после ранения, мы разговорились, и Чернецкий был со мной до предела откровенным. Из беседы с ним я узнал, что по роду своей нынешней службы в береговых частях Северного флота ему приходилось встречаться в частной обстановке с офицерами из эскадры адмирала Ларионова, которые в общем-то не скрывают своих антиамериканских и антибританских настроений. А с одним из их офицеров он после ранения даже лежал в одной палате госпиталя и именно от него узнал о том, что американцам удалось раскрыть ключ нашего военно-морского кода Ro, и адмирал Нимиц читает все наши сообщения и приказы чуть ли не раньше нас самих. Думаю, что он рассказал мне все это, поскольку эта информация не наносит ущерба России.

Ямамото на минуту задумался, а потом спросил:

– А вы не думаете, господин капитан первого ранга, что вашего старого друга вместе с его информацией подвело к вам НКВД, для того, чтобы использовать в каких-то своих политических целях?

– В таком случае, Исороку-сама, – сказал Ямагучи, – у нас крепнет уверенность в том, что их вождь Сталин не желает таскать из огня каштаны для Англии и Америки, и после разгрома Германии собирается перейти к конфронтации с англосаксонским миром. Возможно, что его расчет строится на том, что если мы и дальше продолжим одерживать победу за победой на Тихом океане, то американцам и англичанам будет уже не до континентальной Европы.

– Допустим, что вы правы, – кивнул Ямамото, – и сообщенная вам информация является частью сложной политической игры советских спецслужб, поскольку в случайную встречу старых друзей я поверить не могу. Разумеется, мы воспользуемся предоставленной нам подсказкой, не собираясь терпеть поражений от американцев только для того, чтобы навредить господину Сталину. И мы сохраним эту информацию в тайне, в первую очередь от нашего армейского командования. Победителей не судят. Что же касается вас лично, то после завершения операций в Коралловом море, под Мидуэем и на Алеутских островах, вы «выздоровеете» и вернетесь в Советский Союз для того, чтобы продолжить политическую игру. На благо Японии и императора мы должны постараться изменить судьбу нашей Родины и избежать поражения в этой войне. Я верю в то, что у нас все получится, господин капитан первого ранга. Не может не получиться.

2 мая 1942 года, утро. Новая Британия. ВМБ Японского Императорского флота Рабаул

Появление в Рабауле адмирала Ямамото стало для всех подобно цунами. В первую очередь запаниковало местное аэродромное начальство, уже собравшееся сделать командиру ведущего бомбардировщика разнос за то, что тот не предупредил их о своем приближении по радио. Обнаружив среди летчиков, утомленных четырнадцатичасовым перелетом, командующего Объединенным флотом, дежурный по аэродрому и командир авиабазы на какое-то время потеряли дар речи, перейдя от священного гнева к состоянию застенчивого смущения.

Выслушав распоряжения о полном прекращении любого радиообмена и о немедленной подготовке к приему самолетов 11-го берегового воздушного флота, летящих сейчас сюда в режиме радиомолчания со своих баз во французском Индокитае, аэродромное начальство, выйдя из состояния застенчивого смущения, сразу же вошло в состояние лихорадочной деятельности. Адмирал Исороку Ямамото тем временем, усевшись в автомобиль командующего базой, отправился в штаб 4-го флота для встречи с вице-адмиралом Сигэси Иноуэ.

Командующий 4-м флотом прибыл в Рабаул всего два часа назад и тоже не совсем обычным способом. Четырехмоторная летающая лодка Kawanishi H8K, известная у американцев, как «Эмили», под управлением прапорщика Сёскэ Сасао, знаменитого своим участием во «Втором налете на Перл-Харбор», вылетела на атолл Трук из Иокосуки почти сразу же после разговора адмирала Ямамото и капитана 1-го ранга Ямагучи. Примерно в то же время с атолла Трук в направлении Рабаула вышло ударное корабельное соединение под командой вице-адмирала Такэо Такаги в составе: авианосцев «Секаку» и «Дзуйкаку», двух тяжелых крейсеров и шести эсминцев. Адмирал Такаги имел приказ, обойдя Соломоновы острова с восточной стороны, войти 5 мая в Коралловое море, обогнув с юга остров Сан-Кристобаль. Одновременно Трук покинул и легкий крейсер «Кашима» флагманский корабль 4-го флота с командующим на борту, который должен был прибыть в Рабаул к 4 мая. При этом активная часть «Операции Мо» начнется десантом на остров Тулаги 3 мая. Тогда же в Коралловом море должно было появиться американское ударное соединение, под командованием адмирала Френка Флетчера, в составе авианосцев «Лексингтон» и «Йорктаун», пяти крейсеров, одиннадцати эсминцев и двух танкеров снабжения.

Командир летающей лодки имел при себе два запечатанных пакета, в которых находились подписанные адмиралом Ямамото приказы. Один из них предназначался вице-адмиралу Такаги и, отменяя предыдущий приказ вице-адмирала Сигэси Иноуэ, предписывал максимально возможным ходом, в режиме полного радиомолчания, следовать в ВМБ Японского Императорского флота Рабаул. Второй пакет предназначался самому вице-адмиралу Сигэси Иноуэ и приказывал, оставив борт крейсера «Кашима», вместе с высшими чинами штаба, немедленно прибыть в Рабаул на борту летающей лодки прапорщика Сасао.

Таким образом, исходя из того, что план «Операции Мо» оказался известен американцам, адмирал Ямамото заново перетасовал колоду, создавая в районе Рабаула мощный кулак из ударной авианосной группировки и береговой морской авиации.

Все четырнадцать часов перелета из Токио в Рабаул главнокомандующий Японским Императорским флотом посвятил раздумью о том, как превратить провальную из-за утечки информации «Операцию Мо» в триумфальный разгром американо-австралийской флотской группировки, находящейся сейчас в Коралловом море. Причем этот разгром для американцев должен был выглядеть как досадная случайность. Военно-морское командование США на Тихом океане ни в коем случае не должно было догадаться о том, что японскому командованию известно, что американцы раскрыли их военно-морской код и знают о его планах. Ставка в следующем мидуэйском раунде игры будет неизмеримо выше, и пока стоило поддерживать убежденность адмирала Нимица в том, что только он владеет всей информацией о планах японского флота и полностью контролирует дальнейшее течение событий.

Час спустя, Рабаул, временное помещение штаба 4-го флота

Командующий флотом вице-адмирал Сигэси Иноуэ

– Исороку-сама, – Сигэси Иноуэ почтительно склонился в поклоне перед вошедшим главнокомандующим, – прошу меня простить, но я совершенно не понимаю смысла ваших последних распоряжений и с нетерпением жду, когда вы объясните мне суть всего происходящего с вверенным мне флотом.

– Сигэси-сан, – спокойно сказал Ямамото, бросив взгляд на офицеров штаба, – попросите всех покинуть помещение. Сказанное здесь должно будет остаться между нами в силу своей высочайшей секретности. Прочим же господам офицерам для наилучшего исполнения ими долга перед Японией и императором будет достаточно прямых, ясных и недвусмысленных приказов.

– Как вам будет угодно, Исороку-сама, – сказал вице-адмирал Сигэси Иноуэ, делая своим офицерам знак, предлагавший им освободить помещение.

– Сигэси-сан, – сказал Ямамото, когда за последним из вышедших офицеров закрылась толстая дубовая дверь бывшего английского колониального особняка, – как удалось установить нашей разведке, ваш «План Мо» стал в деталях известен противнику, и все, что я сейчас делаю, направлено на избежание поражения и неоправданных потерь.

– Исороку-сама… – вице-адмирал Сигэси Иноуэ не мог найти подходящих слов, – но как и почему это случилось?

– Все очень просто, Сигэси-сан, – пожал плечами Ямамото, – американские дешифровальщики сумели вскрыть наш главный военно-морской код Ro. Каждый раз, выходя в эфир, мы сами докладывали противнику о своих действиях и о дальнейших планах. Сейчас янки полностью уверены, что знают о нас всё, а мы о них ничего.

– Исороку-сама, – нервно пожав плечами, сказал Сигэси Иноуэ, – мы ни о чем подобном не подозревали. Как вы получили информацию об этом?

– Сэгэси-сан, – ровным голосом, в котором все же прозвучало раздражение, ответил Ямамото, – я хотел бы, чтобы вы больше никогда не задавали мне этот вопрос. Утечка информации об этом может угрожать самому существованию японской империи. Надеюсь, Сэгэси-сан, вы меня хорошо поняли?

Немного помолчав, для того чтобы собеседник смог осознать всю важность сказанного, главнокомандующий Объединенным императорским флотом продолжил:

– Что же касается вас лично, – сказал он, – то даже без учета нарушения режима секретности мне очень не понравилось запланированное вами прибытие в Рабаул только через сутки после начала активной фазы операции. По имеющимся данным, этот факт может усугубить последствия раскрытия противником наших планов. Американцы, пользуясь своим промышленным и технологическим превосходством, и дальше будут предпринимать попытки перехвата стратегической инициативы. А вы с вашим академическим темпераментом не сможете оказать ему эффективное противодействие. Поэтому, исключительно в интересах спасения Японии и императора, после установления нашего контроля над Порт-Морсби, вам будет лучше, сдав командование флотом вице-адмиралу Такаги, взять на себя руководство Высшей военной академией Императорского флота Японии «Кайхун хэйгакко». Подготовка наших будущих адмиралов – дело не менее важное, чем завоевание жизненного пространства для японской нации.

– Как вам будет угодно, Исороку-сама, – склонился в поклоне вице-адмирал Сигэси Иноуэ, – это вы гений стратегии, а мы, ваши подчиненные, всего лишь светим вашим отраженным светом.

– Каждый из нас, Сигэси-сан, – наставительно сказал Ямамото, – служит императору на своем месте. Полгода назад мы начали войну, в которой почти невозможно победить, побуждаемые к тому экономическим шантажом правящих в Америке и Британии кругов. Когда вам на шею набрасывают удавку, в ответ позволительно нанести удар мечом. Не мы начали эту войну, а те силы, что объявили нам экономическое эмбарго, требуя полной и безоговорочной капитуляции. У нас нет другого выхода, кроме как одерживать над американцами одну победу за другой, и для этого хороши все средства.

Немедленно распорядитесь о введении на вверенном вам флоте режима полного радиомолчания, пошлите гидросамолеты с соответствующими приказами адмиралам Шима, Гото и Марума, готовящимся сейчас к высадке на Тулаги. Предупредите их о присутствии в Коралловом море, южнее острова Санта-Исабель, американских авианосных группировок.

С контр-адмиралами Абе и Кадзиоки, чьи корабельные группировки, предназначенные для атаки Порт-Морсби, все еще находятся в Рабауле, я чуть позже переговорю лично. Противник ни в коем случае не должен застать нас врасплох. Необходимо немедленно усилить воздушную разведку южной части Кораллового моря и направить туда еще несколько подводных лодок к уже имеющимся. Все подозрительные происшествия, вроде исчезновения наших самолетов-разведчиков или атак наших подводных лодок самолетами, с этой минуты считать подтверждением обнаружения американских авианосных группировок, и тут же посылать в эти координаты ударные соединения береговой авиации, которая в скором времени будет усилена 11-м береговым воздушным флотом, временно переброшенным сюда из Индокитая. Наши авианосные группировки до самого последнего момента должны оставаться в резерве, чтобы бить наверняка. Ни один американский корабль, будь то авианосец, крейсер, эсминец или танкер, не должен покинуть Коралловое море. Все они должны быть потоплены.

5 мая 1942 года, полдень. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина

Присутствуют:

верховный Главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин;

начальник Генерального Штаба генерал-полковник Александр Михайлович Василевский;

командующий 1-м мехкорпусом ОСНАЗ генерал-лейтенант Вячеслав Николаевич Бережной;

командир 205-й истребительной авиадивизии генерал-майор Евгений Яковлевич Савицкий;

командир 76-й смешанной авиадивизии генерал-майор Василий Георгиевич Рязанов; заместитель командующего ВВС Волховского фронта генерал-майор Сергей Игнатьевич Руденко;

помощник командира 9-й штурмовой авиадивизии полковник Василий Иванович Раков;

командир 150-го скоростного авиаполка подполковник Иван Семенович Полбин.

Поскребышев осторожно открыл дверь в кабинет Верховного и сделал приглашающий жест рукой. Генералы Савицкий, Рязанов, Руденко, полковник Раков, подполковник Полбин вошли и остановились на пороге. Кроме Сталина в кабинете присутствовали уже известный всем начальник Генерального Штаба Василевский, недавно получивший звание генерал-полковника, и еще один невысокий худощавый генерал-лейтенант танковых войск ОСНАЗ с жестким волевым лицом и солидным орденским «иконостасом» на груди.

– Здравствуйте, товарищи летчики, – сказал Верховный, поднявшись навстречу гостям из-за стола, – проходите, не стесняйтесь.

– Здравия желаем, товарищ Верховный Главнокомандующий, – за всех сразу ответил Савицкий, – мы не стесняемся, мы осматриваемся. Прежде чем кинуться в бой, летчикам иначе нельзя.

– Хорошо, товарищ Савицкий, – кивнул Сталин, – мы знаем, что немецким асам вы отвечаете так же метко и без задержки. Сколько у вас сбитых вражеских самолетов?

– Пять лично и три в группе, товарищ Сталин, – ответил Савицкий.

– Это очень хорошо, – сказал Сталин, – что советские генералы лично поднимаются в небо, чтобы не утратить квалификацию и иметь представление о том, в каких условиях приходится воевать их подчиненным.

Сделав паузу, Верховный Главнокомандующий обвел внимательным взглядом стоящих перед ним летчиков.

– Товарищи, – неожиданно став серьезным, сказал вождь, – должен сказать, что всем вам оказано наивысшее доверие. Все, что будет здесь сказано, является самой большой государственной тайной. Для взаимодействия с наземными частями особого назначения Резерва Верховного Главнокомандования в наших ВВС необходимо создать авиационный корпус аналогичного назначения и подчиненности. Увеличение масштаба операций требует более тесного взаимодействия авиации и наземных сил особого назначения. Наличие же в наших войсках новой техники позволяет нам на ключевых участках фронта достигать не только численного, но и качественного превосходства над противником. Нельзя быть сильным везде, так, кажется, говорил Мольтке-старший. Но там, где решается судьба сражения или даже всей войны, мы должны быть сильными.

В наступившей тишине Сталин прошелся по кабинету, внимательно вглядываясь в замерших летчиков.

– Начальника Генерального Штаба Красной армии генерал-полковника Василевского вы все, наверное, уже знаете, – после некоторой паузы сказал Верховный, – сейчас же я хочу представить вам командующего Первым Механизированным корпусом особого назначения генерал-лейтенанта Бережного, фамилия которого вам тоже уже хорошо известна по сводкам Совинформбюро. Именно с частями вверенного ему корпуса вам и предстоит взаимодействовать во время летней кампании 1942 года. Товарищ Василевский, объясните товарищам обстановку…

– Кхм, – прокашлялся Василевский. – Формируемый авиакорпус ОСНАЗ, как и другие соединения этой категории, подчиняется исключительно Ставке Верховного Главнокомандования. Командующим корпусом назначен генерал-майор Савицкий. Структурно корпус состоит из четырех дивизий, штаба и полка управления, включающего в себя радиолокационные станции и мобильные пункты ВНОС. Одна из основных ваших задач – обеспечить в зоне своей ответственности стопроцентный контроль над воздушным пространством. Без этого война в воздухе невозможна. Наше командование концентрирует в ваших руках значительное количество новой техники, игнорируя потребности других участков фронта. Все это богатство ни в коем случае не должно использоваться впустую, а должно помочь нашей армии как можно скорее разгромить врага. Вам понятно товарищ Савицкий?

– Так точно, товарищ генерал-полковник, понятно, – кивнул новоназначенный командир авиакорпуса ОСНАЗ.

– Командиром бомбардировочной авиадивизии, – продолжил Василевский, – назначается полковник Иван Семенович Полбин.

– Так это… – растерянно сказал Полбин, который до сего момента знал, что он подполковник. И вообще, разом махнуть из командиров обычного бомбардировочного полка в командиры авиадивизии ОСНАЗ – это не только большая удача, но и большая ответственность. Только попробуй не справиться – и всё. Про того же Бережного ходили слухи, что он, помимо кучи наловленных немецких генералов, чуть ли не самолично арестовал в Крыму генерала Козлова и адмирала Октябрьского. За развал работы и нежелание сотрудничать.

– Товарищ Полбин, – усмехнувшись, сказал Сталин, – если товарищ Василевский сказал, что вы полковник, значит полковник, ему виднее. Тем более что вооружена ваша дивизия будет новейшими бомбардировщиками Ту-2, способными с пикирования сбрасывать авиабомбы массой до двух тонн. Три полка пикирующих бомбардировщиков и один полк высотных разведчиков и носителей управляемого оружия. Товарищ Бережной потом расскажет вам, что это такое и с чем его едят.

– Спасибо за доверие, товарищ Сталин, – отчеканил теперь уже полковник Полбин, – я сделаю все, чтобы его оправдать.

– Ну, вот и отлично, – кивнул Сталин, – продолжайте, товарищ Василевский.

– Поскольку Ту-2 – это совершенно новый самолет, – сказал Василевский, – то в полках вашей дивизии будет присутствовать инженерно-технический персонал, как от завода-изготовителя, так и от конструкторского бюро. На данный момент ваша дивизия единственная, которая получит эти самолеты. Доведение новой, еще сырой машины до оптимальных серийных характеристик и устранение всех конструкторских просчетов с учетом опыта фронтовой эксплуатации – это задача не менее важная, чем непосредственное исполнение самой боевой задачи.

То же самое касается и новейших истребителей Ла-5, которыми будет вооружена истребительная авиадивизия ПВО под командованием генерал-майора Руденко. Машина новая, перспективная, с хорошей энергетикой и вооружением, способная в большинстве случаев на равных бороться с немецкими истребителями и бомбардировщиками. Вашей задачей, товарищ Руденко, будет завоевание господства в воздухе на участке действий корпуса и предотвращение бомбовых ударов противника по позициям наших войск. Особое внимание уделяйте борьбе с вражескими авиаразведчиками. Необходимо не допустить того, чтобы планы нашего командования были заблаговременно вскрыты противником.

– Так точно, товарищ генерал-полковник, – сказал Руденко, – не допустим.

Бывший начальник ВВС недавно расформированного Волховского фронта вообще удивился факту своего попадания в столь именитую компанию. Еще совсем недавно он был свидетелем ареста прямо на фронтовом КП генерала Мерецкова, и теперь считался в какой-то мере политически неблагонадежным. Сергей Игнатьевич забыл, что в то время, когда Мерецков изнывал от безделья и пьянства в Волхове, он сам командовал сводной авиагруппой, действовавшей в интересах 2-й ударной армии Черняховского, и успех этой армии потянул вверх его карьеру.

– Вторая истребительная авиадивизия корпуса, – продолжил Василевский, – тоже четырехполкового состава, возглавит ее генерал-майор Рязанов. Она будет вооружена маневренными фронтовыми истребителями Як-1М2. Ее задача – сопровождение наших бомбардировщиков и штурмовиков во время выполнения ими боевых задач.

В вашей дивизии, товарищ генерал, будет введена совершенно новая система учета боевой эффективности. Учитываться будут не сбитые вражеские самолеты, а количество вылетов, в которых ваши подопечные не понесли потерь от действий вражеских истребителей. Внушите это всем вашим подчиненным. Ваша задача – не гоняться за вражескими самолетами, а защищать свои. Вам все ясно, товарищ генерал?

– Так точно, товарищ генерал-полковник, – ответил генерал Рязанов, – почти все. Есть только один вопрос. А в моей дивизии будет инженерная группа от завода-изготовителя и от КБ Яковлева? А то я про этот Як-1 слышал разное…

Василевский и Сталин переглянулись. Потом вождь пожал плечами и сказал: – Наверное, вы правы, товарищ Рязанов. Нам не стоит обижать своим невниманием тех конструкторов, чьи машины выпускаются уже давно. Такие специалисты будут и в истребительной дивизии товарища Рязанова, и в штурмовой дивизии товарища Ракова, вооруженной самолетами Ил-2. Как я понимаю, запас по возможности модернизации не исчерпан ни там, ни там.

– Так точно, товарищ Сталин, – кивнул Василевский, – не исчерпан.

– Значит, все правильно, – сказал Сталин и посмотрел на свежеиспеченного командующего авиакорпусом. – Товарищ Савицкий, вы должны знать и помнить, что командующие фронтом или армией, в полосе которых вы будете действовать, могут только просить вас о чем-нибудь, но ни в коем случае не приказывать.

При этом не забывайте, что помощь местным товарищам – это хорошо, но спрашивать вас все же будут за выполнение основной задачи. Если вам это понятно, тогда вас сейчас проводят в отдельное помещение, где вы сможете непосредственно познакомиться с генерал-лейтенантом Бережным и уяснить суть первой поставленной перед вами боевой задачи. На этом всё, товарищи, до свидания.

5 мая 1942 года, полдень. Москва, Кремль

Генерал-лейтенант ОСНАЗ Вячеслав Николаевич Бережной

После Рижской операции, в которой главную роль сыграл вертикальный охват противника, мне, наконец, удалось убедить Сталина в том, что пора уже сформировать предназначенный для нашей непосредственной поддержки многоцелевой авиационный корпус особого назначения. Генерал Савицкий будет оперативно подчинен мне. Ибо задача авиации – работа на успех сухопутных частей, которые, собственно, и приносят победу. Сталин и Василевский будут ставить нам одну общую задачу. Точно такое же взаимодействие, как с соседом справа или слева, только на этот раз сосед будет не сбоку, а над нашими головами.

– Здравствуйте, товарищи, – сказал я, когда сопровождавший нас лейтенант НКВД оставил нас наедине в небольшой комнате, прикрыв за собой дверь, – давайте знакомиться. Нам вместе воевать, а потому мы должны получше узнать друг друга.

В комнате все было приготовлено к долгому и продуктивному совещанию без перерыва на завтрак и обед. На большом столе лежали блокноты с прошитыми и пронумерованными листами, заточенные карандаши. В углу комнаты стоял столик с большой пепельницей и несколько стульев – уголок для перекура. На отдельном столике в другом углу комнаты стояли подносы с горками бутербродов, сахарницы с колотым кусковым сахаром, стаканы и большой электрический чайник. Рядом находился заварной чайник и жестяная банка с заваркой.

– Давайте знакомиться, – сказал я, подходя к Савицкому, – генерал-лейтенант Бережной Вячеслав Николаевич.

– Генерал-майор Савицкий Евгений Яковлевич, – ответил будущий дважды Герой Советского Союза, пожимая мне руку. А потом, с какой-то юношеской непосредственностью, добавил: – Можно просто Женя.

Я посмотрел на него с улыбкой. Конечно, для моих сорока восьми этот жизнерадостный тридцатидвухлетний парень мог быть «просто Женей». Но мне все же не хотелось нарушать субординацию и деловой стиль общения.

– Знаете, Евгений Яковлевич, – сказал я ему, – давайте ограничимся общением друг к другу по имени-отчеству. И надо побыстрее сворачивать, так сказать, официальную часть и переходить к разговору по существу.

Летчики переглянулись.

– Хорошо, Вячеслав Николаевич, – пожал плечами Савицкий, – можно сказать, что наше знакомство состоялось. Тем более что заочно по сводкам Совинформбюро мы знаем о вас куда больше, чем вы нас.

– В общем-то вы правы, – сказал я, жестом приглашая летчиков сесть за стол, – но лишь отчасти. Фамилии Полбин и Савицкий были известны мне задолго до высадки в Евпатории. Но об этом позже. Кандидатуры остальных командиров дивизий подбирало управление кадров ВВС РККА и проверяло специальное подразделение НКВД. Служба в прямом подчинении Ставки имеет свою специфику, и к ней вам еще предстоит привыкнуть. Например, к тому, о чем товарищ Сталин говорил вам в самом конце. Самое главное для вас – выполнение поставленной Ставкой задачи. Лишь при этом условии вы можете не обращать внимания на грозные приказы и угрозы разных местных начальников, независимо от количества звезд у них на воротнике. Если такой начальник начнет слишком уж активно качать права, – то вы должны вызвать своего особиста, и он быстро приведет его в божеский вид. Ну, если с этим вопросом все ясно, то переходим непосредственно к специфике проведения глубоких операций.

– Специфика понятна, – кивнул Савицкий, сидящий напротив меня, – примерно как это было у немцев год назад. Глубокий прорыв вражеской обороны компактной массой танков с последующим выходом на оперативный простор. Правильно?

– В общем, да, – ответил я. – Правда, в отличие от немцев, у нас вместе с танками будут наступать полностью механизированные стрелковые и артиллерийские части. Боевая машина пехоты вооружена танковой версией авиационной пушки НС-37 и пулеметом винтовочного калибра, способна доставить к первой линии траншей отделение стрелков и поддержать их действия огнем. Боевого инструмента такой силы сейчас нет ни в одной армии мира.

В нашем механизированном корпусе на восемь танковых имеется шестнадцать механизированных батальонов на гусеничной и пять батальонов на колесной технике. То же самое касается и самоходной пушечной и гаубичной артиллерии, а также минометов, калибром от пятидесяти семи до ста пятидесяти двух миллиметров. Вся артиллерия способна перемещаться в боевых порядках танковых подразделений. Службы тыла тоже механизированы: гусеничные тягачи, советские грузовики ЗИС-5, американские «студебеккеры» и «доджи». Всё свое везем с собой.

Поскольку радиус действия ваших истребителей и штурмовиков будет порой меньше возможной глубины нашего продвижения, каждый авиационный полк будет иметь по два комплекта БАО. Пока один батальон обеспечивает работу с базового аэродрома, второй движется в наших боевых порядках до обнаружения подходящей промежуточной площадки. После развертывания передового аэродрома базовый снимается с места, грузится в машины и догоняет боевые порядки корпуса, для того чтобы развернуть новый передовой аэродром. И так до тех пор, пока не будет достигнута цель операции. Наша с вами задача – создать таран, способный взломать оборону противника, уничтожить его стратегические резервы, оставив разрозненные вражеские части на растерзание линейных частей РККА. До сих пор все понятно?

Летчики, внимательно слушавшие меня, слегка даже обалдели от развернутых мною перспектив. Но за моей спиной была зимняя кампания 1942 года, во время которой наша механизированная бригада, тогда еще гораздо меньшая по численности и куда хуже оснащенная, используя подобную тактику, нанесла немцам несколько тяжелых поражений. И потому мне верили, пусть с трудом, но верили.

– Как я понимаю, – сказал, наконец, Савицкий, – взаимодействие между нашими корпусами должно быть самым тесным?

– Вот именно, – ответил я, – товарищ Сталин будет ставить нам одну общую задачу, и поэтому и успехи и неудачи у нас тоже будут общими. Функции же авиации вашего корпуса могут оказаться куда более широкими, чем обычно.

Если Иван Семенович Полбин думает, к примеру, что он будет командовать обычной дивизией пикирующих бомбардировщиков, то он глубоко ошибается. Кроме функции пикирующего бомбардировщика, Ту-2 способен быть дальним высотным разведчиком, носителем управляемого оружия, буксировщиком тяжелых десантных планеров и даже транспортным самолетом, доставляющим к цели вместо обычных бомб парашютные транспортные контейнеры.

– Вячеслав Николаевич, – сказал мне полковник Полбин, – объясните вы мне, наконец, что это такое – управляемое оружие и с чем его едят?

– Иван Семенович, – ответил я, – управляемая или корректируемая бомба – это авиационный боеприпас, имеющий в хвостовой части яркий трассер и систему аэродинамического управления по радио штурманом-бомбардиром. Управляемые бомбы массой от одной до пяти тонн применяются с самолетов Пе-8 для поражения целей, находящихся в глубоком тылу противника. А массой до двух тонн – с самолетов Ту-2 в прифронтовой зоне, для поражения точечных целей, хорошо защищенных зенитной артиллерией, затрудняющей использование бомбардировщиков с обычными бомбами. Теперь вам все понятно?

– Понятно, – кивнул Полбин, – только скажите, зачем тогда нужны пикирующие бомбардировщики?

– Управляемая бомба – штука дорогая, – ответил я, – система управления для них пока изготавливается штучно, в условиях, которые смело можно назвать кустарными. Такой боеприпас применяется только в том случае, если цель невозможно поразить иным способом, а она обязательно должна быть уничтожена. Поэтому носители управляемого оружия – это одновременно и разведчики и буксировщики планеров и корректировщики артиллерийского огня.

– Мы все поняли, Вячеслав Николаевич, – вместо Полбина сказал Савицкий, – теперь давайте поговорим о взаимодействии…

– Насколько мне известно, – сказал я, – на бомбардировщиках и штурмовиках установлены трехканальные рации. Один канал – это связь между самолетами в группе, второй канал – связь с истребителями сопровождения, и третий канал – связь с постом ВНОС, а через него – с представителями сухопутных частей нашего мехкорпуса ОСНАЗ. Причем, когда идет вызов от заказчика, рация автоматически переключается на этот диапазон.

На истребителях рации двухканальные: на истребителях сопровождения Як-1 – это связь внутри группы и связь с опекаемыми ими ударными самолетами. Истребители прикрытия поля боя Ла-5 держат связь между собой и с наземными постами ВНОС. При некоторой привычке и сноровке и развернутой сети постов ВНОС данная система дает возможность командующему корпусом эффективно управлять сражением в воздухе.

– Понятно, Вячеслав Николаевич, – сказал Савицкий, – думаю, что со временем мы во всем разберемся. Теперь скажите, может быть, вы знаете, что у нас с комплектованием. Я пока еще не видел никаких документов на корпус?

Я встал, подошел к стоящему в углу сейфу и, открыв его своим ключом, вытащил оттуда плотно набитый солдатский вещмешок, горловина которого была опечатана сургучной печатью с надписью на дощечке химическим карандашом «1 Ав. К. ОСНАЗ. Савицкий».

– Вот ваши документы, – сказал я, передавая мешок, как младенца, из рук в руки будущему командиру корпуса, – бумаги на дивизии, там внутри.

Приняв у меня эстафету, Савицкий со всех сторон осмотрел мешок, убедился в отсутствии швов, разрезов, целостности пломб и кивнул.

– Если говорить о комплектовании, – продолжил я, – то, насколько мне известно, на данный момент полностью укомплектованы и готовы к боевой работе один полк Ту-2 – шестьдесят машин, два полка штурмовиков Ил-2М – сто двадцать машин, полк Ла-5 – пока сорок машин, и все четыре полка Як-1М2 – сто шестьдесят машин. Все остальное НКАП обещает поставить до 15 июня. Комплект далеко не полон, но надо спешить. Первую задачу этой кампании нам с вами придется выполнить уже через десять дней.

Под внимательными взглядами летчиков я развернул на столе карту Брянского фронта и, когда они склонились над ней, сказал:

– Задача номер один, поставленная перед нами, – это установить контроль над Орловским и Брянским железнодорожными узлами…

Часть 2

Майский дебют

7 мая 1942 года, раннее утро. Фарерские острова

Еще до рассвета в окрестностях Фарерских островов каждая в отведенном для них месте тихо всплыли четыре германские подводные лодки типа VIIC. Это были новые лодки, переданные на пополнение базирующейся в Бергене злосчастной 11-й арктической флотилии подводных лодок Кригсмарине, после завершения в течение марта-апреля процесса обкатки и боевого слаживания в учебных флотилиях. U-251 – командир лейтенант Генрих Тимм, U-252 – командир капитан-лейтенант Кай Лершен, U-406 – командир обер-лейтенант Хорст Дитрихс, U-408 – командир капитан-лейтенант Рейнхард фон Химмен. Кроме команды, состоящей из пятидесяти двух подводников, включая и командира, каждая лодка имела на борту по дюжине морских диверсантов, прошедших стажировку в итальянской 10-й флотилии специальных штурмовых сил князя Боргезе. От предложенных итальянцами специальных легководолазных аппаратов немцы все же предпочли отказаться, так как воды Северной Атлантики, пусть даже и согреваемые Гольфстримом – это не теплое и ласковое Средиземное море. Вместо этого немцы использовали надувные лодки с подвесными электромоторами, обеспечивающими полчаса бесшумного движения на скорости около десяти узлов.

Выпустив диверсантов, подводные лодки погрузились вновь, чтобы всплыть пару часов спустя, когда к островам начнут подходить вылетевшие с норвежских баз германские бомбардировщики. Не исключено, что часть самолетов, принимающих участие в операции, будет сбита над морем, и подводники должны будут заняться спасением их экипажей.

Тем временем в предрассветной мгле морские диверсанты на надувных лодках бесшумно двигались к своим целям. Две группы были нацелены на обеспечение планерного десанта на строящийся аэродром Барап, на острове Вагар. Еще двум группам была поставлена задача – захватить маяк Скансин, расположенный при входе в гавань Торнсхавна, и осуществить целеуказание сигнальными ракетами пикирующим бомбардировщикам Ю-87D по стоящим на якорях в гавани Торсхавна британским кораблям. Все должно было начаться с восходом солнца, чтобы его лучи слепили британских зенитчиков и высвечивали цели атакующим немецким пилотам.

В первой волне десанта шел штурмовой батальон ваффен-СС специального назначения, обученный и экипированный с учетом опыта штурмовых групп прошлой Великой войны и действий аналогичных русских подразделений на Восточном фронте. Главной целью десанта была не столица островов Торнсхавн, а аэродром на острове Вагар. Базирование на нем немецких истребителей и пикировщиков означало полный контроль морских рубежей вокруг острова. Именно на захват аэродрома и были нацелены шесть планеров с десантниками из десяти и оба планера с танками Pz.Kpfw II.

Забравшись на максимально возможную для пикирующих бомбардировщиков Ю-87D высоту, немецкая воздушная армада приглушила двигатели и с расстояния в полсотни километров начала почти бесшумно планировать к своей цели. Бомбардировщики Хе-111 находились во втором эшелоне и, после подавления ПВО, по целеуказаниям с земли должны были подвергнуть бомбардировке уцелевшие узлы сопротивления англичан. По данным германской разведки, стационарного радара у англичан на Фарерах еще не было, и ни один из британских кораблей, стоящих на якорях в гавани Торнсхавна, тоже не был еще оборудован радарной установкой.

Это было «лучше, чем Крит». С восходом солнца немецкие пикировщики и истребители оказались над своей целью. На аэродроме Варап, в порту Торнсхавна, на тяжелом крейсере «Кент» и легком крейсере «Нигерия», эскортных миноносцах «Куорн» и «Мендип» завыли сирены тревоги, но было уже поздно.

Тройка за тройкой, немецкие пикировщики переваливались над гаванью Торнсхавна через крыло и срывались в крутое пикирование, чтобы отправить в смертельный полет одну 500-килограммовую бомбу. В помощь им от маяка Скансин в направлении целей в городе, подлежащих уничтожению, потянулись разноцветные трассы сигнальных ракет. Также то тут, то там в воздух поднялись оранжевые столбики дыма от специальных дымовых сигнальных мин, выпущенных из восьмисантиметрового пехотного миномета. Никакой бомбежки по площадям, только точечные удары по заранее разведанным целям.

Аэродром Варап был атакован двумя штаффелями ФВ-190, действующих в данном случае как штурмовики. Впрочем, там немецкие пилоты не стремились ничего разрушить или повредить, а больше наводили на английский гарнизон панику. Под прикрытием этого шума расположившиеся в окрестных скалах морские диверсанты открыли уничтожающий снайперский огонь по пытающимся занять свои боевые посты расчетам британских «бофорсов» и «пом-помов». Главные действующие лица этой драмы были уже на подходе.

Едва только второй штаффель ФВ-190 с ревом прошел над аэродромом, как над заливом Сорвагсватн в лучах восходящего солнца, в строю пеленга на малой высоте бесшумно появились силуэты восьми огромных десантных планеров Ме-321. Операции Morgendдmmerung началась.

В общем хаосе и смятении бесшумно снижающиеся планеры были замечены только тогда, когда первый из них коснулся отсыпанной гравием середины строящейся ВПП своей посадочной лыжей и с гулом и скрежетом, поднимая облако пыли, юзом заскользил по земле, быстро теряя скорость. Следующий планер коснулся полосы чуть дальше первого, и чуть в стороне от оси полосы. Эта операция была многократно отработана немецкими пилотами в тренировочном лагере на берегу Балтики, где был возведен точный макет аэродрома Варап, и поэтому сейчас все прошло без сучка и задоринки.

При посадке допускалось повреждение крыльев и хвостового оперения севших впереди машин. Главное – чтобы неповрежденным оставался фюзеляж с находившимися внутри него отборными головорезами-эсэсовцами и боевой техникой. В данном случае рейхсмаршал Герман Геринг и рейхсфюрер СС Гиммлер играли в паре за влияние на политику Третьего рейха против фельдмаршала Кейтеля и гросс-адмирала Деница.

Все было решено в тот момент, когда опомнившиеся было зенитные батареи, торопливо приводящие стволы «на ноль», вновь подверглись штурмовке вернувшимися после первой атаки ФВ-190.

Вот первый планер остановился, хлопнули пироболты, раскрылись настежь двери носовой погрузочной рампы, и мгновение спустя на землю острова Варап съехал немецкий легкий танк Pz.Kpfw II. Тем временем от остальных планеров, вдоль полосы, к строениям аэродрома, зенитным батареям и баракам персонала уже бежала густая волна немецких десантников. Последний танк выгрузился из концевого планера и обеспечил огневую поддержку десанту на противоположном конце аэродрома.

Все было проделано так стремительно и решительно, что сопротивление было почти сразу же подавлено, словно перед нападавшими были не англичане, а какие-нибудь итальянцы. Британские солдаты, ошеломленные внезапностью и успешностью нападения, бросали оружие, скидывали свои каски-блинчики и покорно поднимали вверх руки. Размахивая пистолетом, Отто Скорцени приказал немедленно отделить сдавшихся офицеров от общей массы пленных и тут же расстрелять. Остальные «томми» должны были, уже в качестве военнопленных, закончить строительство аэродрома и других необходимых Рейху объектов. И живые позавидуют мертвым. Но это будет потом, а пока под прицелами немецких автоматов пленные британцы заводили свою строительную технику, чтобы утащить с полосы загромождавшие ее туши планеров. На посадку вот-вот должны были начать заходить закончившие боевую работу истребители и пикировщики. Бензина на обратный путь к Бергену у них элементарно не хватало. Еще четыре часа спустя к Фарерам должна была подойти вторая волна тяжелых планеров, на которой должно было быть доставлено все необходимое для продолжения ведения боевых действий.

Тем временем обстановка в гавани Торнсхавна напоминала Перл-Харбор в миниатюре. Тяжелый крейсер «Кент» получил четыре прямых попадания полутонными авиабомбами и лег на грунт правым бортом с креном в сорок пять градусов. От легкого крейсера «Нигерия» осталась только корма и средняя часть, так как прямое попадание авиабомбы в погреб башни «А» вызвало в ней детонацию боекомплекта. Эскортный миноносец «Куорн» получил тяжелые повреждения от близких разрывов на мелководье и выбросился на берег. А его собрат «Мендип» был разорван в клочья прямым попаданием. Ярко горели какие-то оборонительные сооружения в порту, на огневых позициях британских зенитчиков ухали взрывы – рвались охваченные огнем ящики с боеприпасами.

Еще четыре роты десанта, высадившиеся с планеров, приземлившихся на береговых пляжах, вели сейчас в городе упорный бой с британским гарнизоном. Подкрепление к ним должно было прийти через четыре часа. Пока же поддержать их могли только находящиеся в воздухе «юнкерсы», еще не израсходовавшие свой боезапас.

В принципе все было ясно уже через час после восхода солнца. Британия утратила контроль над Фарерским архипелагом, а вот временно или навсегда – должно было решиться в ближайшие сутки.

9 мая 1942 года, вечер. Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина

Присутствуют:

верховный главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин;

начальник Генерального Штаба генерал-полковник Александр Михайлович Василевский;

командующий Черноморским флотом вице-адмирал Виктор Сергеевич Ларионов;

командир авиагруппы особого назначения генерал-майор Сергей Петрович Хмелев;

спецпредставитель Ставки по иностранным делам Андрей Андреевич Громыко.

– Товарищи, – Верховный медленно, не спеша прошелся по ковру, – противник преподнес нам очередной сюрприз. И пусть Фарерские острова пока находятся вне зоны наших интересов, однако это ничуть не снижает остроты и опасности всего произошедшего. Ведь подобный тактический прием гитлеровцы могут попытаться повторить и на нашем фронте. А потому следует предусмотреть меры противодействия. Мне бы не хотелось видеть их огромные планеры с десантом на Красной площади. Гитлер – натура увлекающаяся, с авантюрной жилкой, и после первого успеха вполне может решить повторить то, что произошло на Фарерах. Например, даже ценой одного элитного батальона попытаться разом уничтожить все военно-политическое руководство СССР. У этого оглушительного провала англичан могут быть, обязательно будут, политические последствия. Эттли – это не Черчилль, и он не настроен на ведение войны до последней капли крови.

Вождь сделал еще несколько шагов и неожиданно спросил:

– Товарищ Хмелев, доложите, что вам удалось выяснить с помощью ваших высотных разведчиков?

– Товарищ Сталин, – сказал генерал-майор Хмелев, – авиагруппа особого назначения была задействована сразу же после того, как служба радиоперехвата доложила о начале немецкого вторжения на Фарерские острова. Единственный аэродром ОСНАЗ, с которого истребители-бомбардировщики МиГ-29К, с подвесными баками, имеющие боевой радиус в две тысячи километров, могли достичь интересующего нас района, была авиабаза Северного флота «Ваенга». Туда и были переброшены два самолета этого типа с аэродрома Кратово. Вылеты осуществлялись в одиночном режиме, с интервалом в два часа, на высоте семнадцати с половиной тысяч метров. Прибывший в район цели самолет тут же включал разведывательную аппаратуру, производил аэрофотосъемку и немедленно возвращался назад.

Генерал-майор расстегнул портфель и вытащил из него сложенную в несколько раз фототаблицу, которую расстелил на столе.

– Установлено, – сказал он, – что десантирование на Фарерские острова осуществлялось с тяжелых немецких планеров Ме-321. Больше трех десятков таких планеров и их фрагменты обнаружены в районе строящегося аэродрома Воар и на прибрежных пляжах в окрестностях Торнсхавна. В настоящий момент Фарерские острова полностью находятся под контролем нацистской Германии. При этом на аэродроме Воар базируются два штаффеля истребителей ФВ-190 и два штаффеля пикирующих бомбардировщиков Ю-87D. Идут активные работы по расширению аэродромной инфраструктуры и усилению средств ПВО. Похоже, что люфтваффе устраивается на Фарерах всерьез и надолго. Несмотря на ожесточенные воздушные и морские сражения седьмого восьмого и девятого числа, численный состав немецкой авиации, базирующейся на Фарерских островах, остается фактически неизменным, из чего можно сделать вывод о том, что взамен потерянным самолетам из Норвегии немедленно вылетает пополнение. Далее, в гавани Торнсхавна ведутся активные работы по очистке акватории и подготовке береговых сооружений, которые можно расценить как организацию передового пункта снабжения подводных лодок, или даже полноценной базы для новой флотилии.

– Спасибо, товарищ Хмелев, – кивнул Сталин, – вы добыли достаточно полную и ценную информацию. Теперь вы можете прекратить вылеты в район Фарерских островов. Насколько я понимаю, в таком полете топливо рассчитано в обрез, и, как мне доложили, один из ваших самолетов даже заглох после посадки, не сумев зарулить на стоянку. Риск потери даже одной такой машины просто недопустим. Вы это понимаете?

– Так точно, товарищ Сталин, – кивнул генерал-майор Хмелев, – если вы считаете, что наша группа в Ваенге сделала уже все необходимое, то мы немедленно отзовем ее обратно в Кратово.

– Отзывать не надо, – ответил Верховный, – пусть она пока поработает в интересах Северного флота. В конце концов, поддержание безопасности на трассе арктических конвоев – это тоже один из важнейших фронтов войны. Имейте в виду, что Фарерские острова – только передовая немецкая база, а главные их силы в любом случае будут базироваться на Норвегию. Досконально выясните, что делается у немцев в Осло, Бергене и Нарвике. Я думаю, что Фарерская авантюра задумана неспроста. Скорее всего, Гитлер не отказался от мысли отрезать нас от союзников, и делать он это будет подальше от зоны ответственности нашего Северного флота.

– Так точно, товарищ Сталин, – сказал Хмелев, – выясним.

– Товарищ Ларионов, – сказал Сталин, – а что скажете вы? Ведь в вашем прошлом, насколько я помню, немцы не только не захватывали Фарерские острова, но даже и не планировали такую операцию.

– Товарищ Сталин, – ответил адмирал Ларионов, – в нашем прошлом, до самого Сталинградского разгрома, Гитлер рассчитывал на быстрое поражение СССР и на то, что, лишившись главного союзника на континенте, Британия сама выйдет из войны. Ну, а после Сталинграда ему было уже не до того.

В этой исторической реальности мы лишили Гитлера этой иллюзии значительно раньше. И, понимая неприемлемость войны на два фронта, немецкое командование решило попытаться принудить британское правительство к сепаратному миру или, чем черт не шутит, даже к вступлению в Антикоминтерновский пакт. После смерти Черчилля шансы на подобное развитие событий имеются. Ведь, здесь было верно сказано, что Клемент Эттли – далеко не Черчилль. Лихорадочные действия британского Адмиралтейства по восстановлению положения привели королевский флот лишь к новым тяжелым потерям. По данным радиоперехвата, под массированными ударами немецких пикировщиков погибли линкоры «Кинг Джордж V», «Нельсон», «Энсон» и тяжело повреждены «Дьюк оф Йорк» и «Хау». Причем надо понимать, что «Нельсон» был брошен в бой еще до завершения ремонта, а «Энсон» и «Хау» отправлены к Фарерам прямо от достроечной стенки.

Большие потери британский флот понес также в тяжелых и легких крейсерах, не говоря уже об эсминцах. Думаю, что самоубийство в собственном кабинете Первого морского лорда Дадли Паунда, стало достойным концом этого джентльмена. К катастрофическим потерям британской авиации привели попытки дневных налетов на Фарерские острова четырехмоторных бомбардировщиков «Ланкастер» и «Галифакс». Лишенные истребительного прикрытия на конечном участке своего пути, они стали легкой добычей для истребителей ФВ-190А, имеющих на вооружении по четыре пушки калибра двадцать миллиметров. Насколько известно, к настоящему времени все попытки британцев отбить Фареры полностью прекращены, и немцы устраиваются там всерьез.

При этом следует учесть, что на Тихом океане адмирал Ямамото, неожиданно лично вмешавшийся в ход сражения в Коралловом море, сумел нанести американцам сокрушительное поражение, потопив оба авианосца, все крейсера и эсминцы, после чего положение наших англосаксонских союзников значительно осложнилось. Как вы правильно заметили, трасса арктических конвоев теперь под угрозой. Думаю, что Гитлер попробует развить успех, как дипломатическими, так и чисто военными средствами.

– Хорошо, товарищ Ларионов, – кивнул Сталин. – Спасибо. Товарищ Василевский, скажите, каково ваше мнение по поводу Фарерской операции немцев, каковы могут быть ее последствия?

– Товарищ Сталин, – сказал начальник Генерального Штаба, – не думаю, чтобы все случившееся замедлило подготовку к летнему наступлению противника, ожидаемому нами во второй половине июня. С другой стороны, даже в случае выхода из войны Британии, никаких дополнительных сухопутных сил в активе у немцев не появится. Во Франции размещены только учебные, вспомогательные и резервные соединения. Единственный высвобождаемый ресурс – это авиация. Но и тут немецкая воздушная группировка, действующая против Британии, к настоящему моменту значительно уступает силам, концентрируемым ими на Восточном фронте. Хотя теперь мы должны быть готовы ко всему, даже к переходу Британии на сторону фашистской Германии и открытию ею второго фронта против нас на Кавказе. В связи с этим необходимо будет немедленно усилить нашу группировку в Закавказье и Иране, не прекращая, впрочем, подготовки к отражению немецкого главного удара в полосе Юго-Западного фронта.

– Хорошо, товарищ Василевский, займитесь этим лично, – сказал Сталин, – есть мнение в дополнение к обязанностям начальника Генштаба поручить вам должность главкома Южного направления. Думаю, что вы справитесь. Изыскивайте ресурсы и не забудьте про так называемую армию Андерса. Если эти мерзавцы в очередной раз откажутся отправляться на фронт, то я разрешаю вам разоружить и расформировать польские части. И пусть сотрудники товарища Берии поработают с каждым из них в индивидуальном порядке. В случае выхода из войны Британии сделать это надо будет в любом случае. Нам еще не известно, какие приказы отдаст им эмигрантское правительство, оказавшись под контролем немцев.

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – я возьму этот вопрос на особый контроль.

Верховный кивнул и внимательно посмотрел на Андрея Андреевича Громыко, будущего «Мистера Нет».

– Товарищ Громыко, – сказал Сталин, – какова вероятность выхода Британии из войны после поражения при Фарерах?

– Достаточно высокая, товарищ Сталин, – ответил молодой дипломат. – Но стопроцентно утверждать, что это произойдет, нельзя. Я сомневаюсь, что на это способно пойти правительство Клемента Эттли. Но в то же время его нерешительность и общие упаднические настроения способны привести к росту пацифистских и даже профашистских настроений в элите Великобритании и последующему государственному перевороту. У них даже монарх запасной есть, бывший король Эдуард Восьмой, который с радостью благословит такой переворот.

– Да, но это будет означать крах Британской империи, – сказал Сталин, – ведь переворот наверняка не признают власти Индии, Канады, Австралии, а также командование британских сил на Ближнем Востоке и в Африке. Как дипломат вы должны будете сделать все возможное, чтобы, если Британия надумает выходить из войны, то вышла бы она именно по этому варианту. И примите меры по подготовке экстренной эвакуации нашего посольства из Лондона. Не думаю, чтобы новые профашистские власти Британии так уж волновала судьба их дипломатического персонала, застрявшего в Москве. Все необходимые полномочия для этого вы получите немедленно.

Верховный еще раз прошелся по кабинету, внимательно посмотрел на собравшихся и кивнул.

– Всё, товарищи, можете быть свободны.

11 мая 1942 года, полдень. Брянский фронт, полевой аэродром Пятого истребительного полка авиакорпуса ОСНАЗ недалеко от станции Скуратово

Генерал-майор Савицкий объезжал, вернее, облетал вверенные ему полки, стараясь разобраться: какого кота в мешке подсунул ему таинственный генерал-лейтенант Бережной. Летчики в полках были все из госпиталей, тертые и битые, уже повоевавшие, многие с орденами и медалями. Что же касается техники, то сюрпризы с ней начались почти сразу же. Самолеты действительно все были новые, только что с заводов, и еще пахли авиационным клеем и лаком.

Прибыв в дивизию генерал-майора Рязанова, самую укомплектованную и боеготовую, генерал Савицкий просто не узнал показанный ему истребитель Як-1 М2. Нет, семейное сходство с прототипом, конечно, прослеживалось. Но и только. Отсутствие гаргрота и лобовое остекление фонаря кабины, сделанное из цельного куска бронестекла, радикально улучшили обзор пилота. Масляный радиатор, из-под двигателя ушедший в носок крыла, а также само крыло, укороченное и с металлическим лонжероном, придали самолету более скоростной аэродинамический профиль. А самое главное – в результате всех этих изменений вес планера, и так самого легкого самолета советских ВВС, сократился почти на полтонны.

Вдобавок ко всему, на самолет была установлена форсированная версия двигателя М-105ПФ с измененной регулировкой центробежного нагнетателя, увеличивающей давление наддува и мощность на малых и средних высотах, на которых и должны были действовать эти боевые машины.

Эти весовые изменения и увеличение мощности двигателя позволили значительно увеличить огневую мощь истребителя путем добавления к вооружению еще одного синхронного крупнокалиберного пулемета Березина. Одна мотор-пушка ШВАК и два крупнокалиберных пулемета с секундным весом залпа в 2,5 килограмма, сведенный в один жгут поток пуль и снарядов, направленный вдоль оси зрения пилота, делали этот легкий верткий самолет опасным противником в воздушном бою. Для поражения немецких тяжелых цельнометаллических «хейнкелей» и «юнкерсов» огневой мощи у Як-1 М2, возможно, было и маловато. А вот настырным «мессерам» и нахальным «штукам» «Яшиной» ласки должно было хватить за глаза и за уши.

Именно такой истребитель, с бортовым номером «100», генерал Савицкий выбрал себе в качестве рабочей лошадки, собираясь продолжить практику личных боевых вылетов. И именно на нем он продолжил облет полков вверенного ему корпуса. По своей малой осведомленности о событиях в высших сферах, произошедших после января текущего года, Евгений Яковлевич не знал, что все эти чудесные изменения с истребителем Як-1 стали последствием животворящей опалы, постигшей авиаконструктора и бывшего замнаркома Яковлева, и четких конкретных инструкций – что и как поменять в конструкции одного из самых массовых советских истребителей. Тот путь, который в прошлой истории путем накопления боевого опыта, проб и ошибок потребовал больше года, теперь был пройден менее чем за полтора месяца. Жить советским летчикам становилось лучше, жить становилось веселее. И дольше…

А вот в дивизии генерал-майора Руденко, укомплектованной пока что одним полком новых истребителей Ла-5, генерал Савицкий испытал самый настоящий шок. Командир полка, по документам проходящий как Василий Железняк, при ближайшем рассмотрении оказался не кем иным, как сыном вождя Василием Сталиным. Шок и трепет. Слухи о похождениях сына Сталина, его пьянках и нервном, взрывном характере давно шепотом передавались среди советских летчиков.

Но тут Василий был трезв, гладко выбрит, а на КП полка на большом столе были расставлены не бутылки с выпивкой и закуска, а разложены тактические схемы ведения воздушного боя. Кроме полковника Сталина – пардон, Железняка – на командном пункте присутствовали комдив Руденко и начальник штаба полка гвардии капитан Покрышкин. Все трое увлеченно, голова к голове, что-то бурно обсуждали. Как понял Савицкий из обрывков фраз, речь шла о тактической схеме атаки самолетами полка идущей в плотном строю немецкой бомбардировочной эскадры полного состава. А это ни много, ни мало – сразу сто восемь бомбардировщиков.

– Здравия желаю, товарищи, – наконец произнес Савицкий, обращая на себя внимание, – поведайте мне, о чем вы тут так горячо спорите?

– Здравия желаю, товарищ генерал-майор, – ответил Василий Сталин, причем, к удивлению Савицкого, без всякой тени недовольства или превосходства, – да вот тут гвардии капитан Покрышкин предложил новый метод атаки больших групп вражеских бомбардировщиков, обещающий минимальные потери для атакующих и максимальные – для атакуемых. Пока до начала активных боевых действий есть время, и мы с товарищем генерал-майором Руденко проводим теоретическую проработку всех возможных вариантов.

– Так точно, – подтвердил Руденко, – если все подтвердится, то одним полком мы, конечно, господство в воздухе не завоюем, но спесь с люфтваффе сможем сбить сильно.

Савицкий несколько опешил. Комдив, генерал-майор и сын Сталина, для которого любое воинское звание, в общем-то, мало что значит, выслушивают предложения какого-то капитана и разговаривают с ним, как с равным, будь он хоть трижды начальник штаба полка.

Генерал Руденко попробовал рассеять недоумение Савицкого, но еще больше того запутал.

– Товарищ Сталин, – тихо сказал он Савицкому на ухо, отведя того в сторону, – звонил мне по ВЧ и настоятельно просил прислушиваться ко всем предложениям гвардии капитана Покрышкина в области тактики воздушного боя.

Махнув рукой на все эти странности и несуразности – Савицкий слышал от людей знающих, что в ОСНАЗе вообще все не как у людей, – он подошел поближе к столу. Там была разложена подробная схема с разметкой секторов обстрела стрелков вражеских бомбардировщиков и направлений атаки советских истребителей с указанием рубежа открытия огня, конуса рассеивания, времени одной очереди и рубежа выхода из атаки. Предложение Покрышкина, действительно, было неожиданным. По его схеме атака на немецкий строй должна была вестись не с лобовых или кормовых курсовых углов, а с фланга, под углом примерно сорок пять градусов, с легким подвираживанием для удержания цели в прицеле.

При этом из работы выключалось практически все оборонительное вооружение бомбардировщиков, за исключением бортового люкового пулемета винтовочного калибра. Главной же жертвой такой атаки должен был стать ближний ведомый бомбардировщик, прицел на который брался по фонарю кабины. При этом, если верить схеме, большая часть промахов перелетом по ведомому доставалась бы самолету ведущего.

Савицкий поднял голову от схемы.

– Товарищ гвардии капитан, – обратился он к Покрышкину, – а вы уверены, что двухсекундной очереди будет достаточно для поражения немецкого бомбардировщика?

– Так точно, товарищ генерал-майор, – обменявшись взглядом с Василием Сталиным, сказал тот, – уверен. Ла-5 вооружен двумя пушками НС-23 с боевой скорострельностью шестьсот выстрелов в минуту каждая. Это сорок, а если атаковать парой, то и восемьдесят снарядов калибра 23-миллиметра, выпущенные за две секунды. Для уверенного поражения бомбардировщика будет достаточно всего трех-четырех попаданий.

– НС-23? – непонимающе переспросил Савицкий. – Никогда не слышал о такой пушке.

– Евгений Яковлевич, – усмехнувшись, сказал генерал Руденко, – немцы о ней пока тоже ничего не слышали. Товарищ гвардии капитан, покажите, пожалуйста, командиру корпуса образчик патрона.

Пошарив в ящике стола, Покрышкин вытащил на свет божий то, что попросил его найти генерал Руденко.

– Патрон 23´115, – тоном лектора произнес Руденко, – гильза противотанкового пулемета калибра четырнадцать с половиной миллиметров, переобжатая на горловину в двадцать три миллиметра, снаряженная тридцатью тремя граммами пороха и совмещенная со снарядом от патрона стандартом 23´165. За счет уменьшения начальной скорости до семисот метров в секунду резко упал импульс отдачи, и стало возможно применять пушки под этот патрон для вооружения самолетов-истребителей. Пушка НС-23 была в кратчайшие сроки создана под этот патрон в ОКБ-16 на основе конструкции их пушки НС-37. Пойдемте, я вам покажу. У самолета Ла-5 много недостатков: тяжелое управление, высокий риск сваливания в штопор на малых скоростях, высокая температура в кабине. Но как убийца бомбардировщиков он просто незаменим.

Савицкий посмотрел на массивный 23-миллиметровый снаряд, который держал в руках Покрышкин, и ничего не сказал. Действительно, серьезное оружие, не то что батарея ШКАСов или даже УБС.

«В принципе, – подумал он, – для того чтобы сделать продолжение полета невозможным, бомбардировщику будет вполне достаточно даже одного попадания в мотор, центроплан или кабину пилотов такого вот “гостинца”. Действительно – убийца бомбардировщиков. Да и “мессерам” тоже будет невесело, если они угодят под очередь из таких снарядов».

Ла-5 при ближайшем знакомстве с ним понравился Савицкому значительно меньше «Яшки». Действительно: норовист, тяжел в управлении, в кабине жарко, как в бане. Но при этом мощь мотора и вооружение делали его одним из самых смертоносных самолетов военного неба. Именно такой самолет мог сломать хребет люфтваффе, не оставив и следа от былого немецкого превосходства в воздухе. А недостатки этого самолета лишь прибавляют уважения тем пилотам, что поведут его в бой.

Попрощавшись с Василием Сталиным, генералом Руденко и Покрышкиным, генерал-майор Савицкий сел в кабину своего самолета, чтобы лететь на аэродром к штурмовикам Ракова. При этом он подозревал, что и там для него найдется немало сюрпризов. К Полбину ему сегодня было просто не успеть, поскольку Ту-2 базировались в относительно глубоком советском тылу, аж под Тулой.

Приходилось торопиться – время весеннего затишья стремительно заканчивалось, и начало летней кампании было совсем не за горами. Приказ на начало Орловско-Брянской операции мог поступить буквально со дня на день. И вот тогда, действительно, лишь бой покажет, чего стоят все их теоретические построения. А пока еще есть время и надо готовиться к грядущим сражениям. Поэтому после Полбина он собирался сразу же лететь на полевой КП корпуса, знакомиться с системой постов ВНОС и радарных станций. Именно оттуда ему в большинстве случаев и придется управлять сражением за господством в воздухе над Брянщиной.

13 мая 1942 года, полдень. Горьковская область. Гороховецкий артиллерийский научно-испытательный полигон ГАУ РККА

Ровно в полдень к КПП полигона со стороны станции Ударники подъехал кортеж, состоящий из одного «паккарда» и двух полугусеничных бронетранспортеров М-3 американского производства с охраной.

Из головного бронетранспортера вышел капитан НКВД и вручил дежурному пропуск. Убедившись в его подлинности и сверив номера машин с заранее переданным на КПП списком, дежурный приказал поднимать шлагбаум. Проехав по обсаженной деревьями дороге, кортеж остановился у подножья небольшого холма, на вершине которого был оборудован наблюдательный пункт. Там их уже ожидали начальник Генерального Штаба генерал-полковник Александр Михайлович Василевский, начальник Главного артиллерийского управления РККА генерал-полковник артиллерии Николай Дмитриевич Яковлев и командир 1-го мехкорпуса ОСНАЗ генерал-лейтенант Вячеслав Николаевич Бережной. Генералы Василевский и Бережной были одеты в камуфлированную летнюю полевую униформу ОСНАЗа, а генерал Яковлев – в форму генерала РККА.

Из переднего «паккарда» вышел командир в форме ГУГБ НКВД и, открыв дверцу пассажирского салона, вытянулся по струнке. Из иномарки выбрался генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Берия. Оглядевшись по сторонам, он помог выбраться из салона «паккарда» Верховному Главнокомандующему Иосифу Виссарионовичу Сталину, который, кстати, тоже был одет в осназовскую униформу без знаков различия. Вождь смотрелся в камуфляжке непривычно, но весьма импозантно. Конгресс посвященных был в сборе, и один лишь Яковлев чувствовал себя здесь, как мышонок на кошачьей свадьбе.

В последние четыре месяца деятельность ГАУ подвергалась жесткому и строгому контролю со стороны Верховного, Берии и начальника Генштаба Василевского. В волевом порядке, без объяснения причин, в конце января были прекращены все работы по созданию и совершенствованию орудий калибров сорок пять, пятьдесят семь и семьдесят шесть миллиметров. Вместо этого в ускоренном темпе велась энергичная деятельность по проектированию и испытанию 85-миллиметровой дивизионной пушки на основе ствола зенитного орудия 52К, 100-миллимеровой корпусной пушки на основе ствола морского орудия Б-34 и их танковых и самоходных аналогов. А также совершенствование всех видов снарядов гвардейской реактивной артиллерии.

Выйдя из машины, Сталин посмотрел на голубое небо. Ветра не было, и солнце пекло уже по-летнему жарко.

– Здравствуйте, товарищи, – поздоровался Верховный с генералами.

– Здравствуйте, товарищ Верховный Главнокомандующий, – один за всех, как самый старший по должности, ответил Василевский.

– Тут у вас настоящее лето, – сказал Сталин, оглядываясь, – ну, показывайте, что у вас тут нового?

– Прошу пройти на наблюдательный пункт, – сказал Василевский, – Там у нас оборудована площадка номер один для демонстрации огневых средств, предназначенных для внезапного прорыва стационарной вражеской обороны во время Орловско-Брянской наступательной операции.

– Очень хорошо, – сказал вождь, – идемте.

По узкой деревянной лесенке, врезанной в склон холма, генералы и Верховный поднялись на вершину к блиндажу, оборудованному наблюдательными стереотрубами. Там впереди, примерно в километре или полутора, была видна оборудованная по всем правилам линия немецкой обороны. Когда Верховный осмотрелся, Василевский сказал, указывая на окопы впереди:

– Это точная копия стационарной линии немецкой обороны на Брянском фронте, построенная пленными немецкими саперами с использованием действующих сейчас в вермахте нормативных документов. В Германии в настоящее время всего одно саперное училище, расположенное в городе Дессау-Россау, и всех немецких саперных офицеров учат абсолютно одинаково. Любая линия полевой немецкой обороны рассчитана на гарантированное противостояние огню полевой трехдюймовой артиллерии, стандарт – укоренившийся еще в начале века.

– А как же наша тяжелая артиллерия? – спросил Верховный.

– Товарищ Сталин, – ответил Василевский, – ее огню немецкая полевая оборона противостоять не в состоянии. Только и мы в настоящий момент не имеем в своем распоряжении ни достаточного количества орудий, которые можно было бы сосредоточить на требуемом участке фронта для гарантированного разрушения вражеской обороны за приемлемое время, ни необходимых для этого механических средств буксировки артиллерии.

Кроме того, немцы извлекли урок из зимних операций и начали дополнительно усиливать свою оборону в полосе железных дорог. То есть именно там, где мы можем поддержать действия своих войск огнем тяжелых железнодорожных транспортеров и развернуть свои позиции ствольной артиллерии. Поэтому мы решили преподнести немцам еще один сюрприз, применив сверхтяжелые модернизированные реактивные снаряды М-31 улучшенной кучности, снаряженные неклассическими боевыми частями и оснащенные американскими электронными радиовзрывателями.

– Что значит «неклассическими»? – спросил Сталин.

Вместо Василевского неожиданно на вопрос Верховного ответил Берия.

– Наилучшим способом поразить вражеских солдат, укрывшихся в окопах и блиндажах, было бы применение так называемых боеприпасов объемного взрыва. Но нам пока не удалось воспроизвести классический боеприпас этого типа на основе окисей этилена или пропилена. Мы пошли иным путем. Обстрел вражеских позиций должен производиться в два этапа.

В первой волне к цели почти одновременно должны прибыть те самые реактивные снаряды М-31, головная часть которых снаряжена семнадцатью литрами низкооктанового бензина. В результате подрыва по команде радиовзрывателей пятисотграммовых вышибных зарядов в десяти-двенадцати метрах над землей, образуется единое бензовоздушное облако высотой десять метров и шириной двести, причем за счет того, что выброс бензина произойдет вперед по ходу полета снаряда, максимальная концентрация горючих паров оказывается на уровне земли. Во второй волне, с опозданием примерно в пять секунд, к цели должны прибыть такие же реактивные снаряды, но уже снаряженные обычными фугасными боевыми частями. Они и должны произвести подрыв смеси бензиновых паров и воздуха.

– Ну что же, – немного подумав, сказал Верховный, – давайте посмотрим, как работает ваше чудо-оружие.

– Прошу пройти в блиндаж, товарищ Верховный Главнокомандующий, – настойчиво потребовал Василевский, – по уставу наблюдать за опытными стрельбами можно только из укрытия.

– Это очень хорошо, – ответил Сталин, спускаясь вниз по узкой лесенке, – что вы соблюдаете эти самые уставы.

Спустившись в блиндаж, Василевский показал на ряд стереотруб, смотрящих в амбразуры, направленные в противоположную от «немецких» позиций сторону.

– Там, – сказал он, – примерно в двух километрах от нас, позиции бригады сверхтяжелой гвардейской реактивной артиллерии, прошедшей обучение на этом полигоне. Сегодня у расчетов зачетные стрельбы, после чего они убудут в район проведения операции.

– Посмотрим, посмотрим, – ответил Верховный, подходя к крайней стереотрубе, – товарищ Василевский, вы можете начинать.

Начальник Генштаба снял трубку полевого телефона, покрутил ручку и, услышав ответ, коротко сказал:

– Начинайте, товарищ полковник!

Все приникли к стереотрубам. В оптику хорошо было видно, как из-за деревьев в облаках дыма и поднятой пыли в небо разом поднялась туча, примерно пара сотен реактивных снарядов. Несколько секунд спустя до блиндажа докатился пронзительный, режущий слух вой, и почти одновременно с этим стартовала вторая волна, уже в значительно меньшем количестве. Зрелище было внушительным само по себе, даже без того, что должно было произойти дальше.

Василевский перешел к стереотрубе на другой стороне блиндажа и сказал:

– Прошу сюда, товарищ Верховный Главнокомандующий, смотрите. Время полета снарядов примерно сорок секунд.

Сталин не спеша перешел на другую сторону блиндажа и приник к стереотрубе. Все остальные последовали его примеру.

Сначала казалось, что ничего не происходило, лишь «вражеские» позиции чуть затянуло поднятой ветром пылью. Потом вдруг блеснула ослепительная вспышка, и поднявшаяся в небо стена пламени возвестила о рукотворном апокалипсисе. Даже невооруженным глазом была видна мутная белая пленка уплотненного воздуха, расходящаяся от места взрыва вместе со взрывной волной. Земля под ногами закачалась, словно палуба корабля. До блиндажа докатился рокочущий гром. Через полминуты все затихло. Наступила звенящая тишина.

Верховный оторвался от окуляров стереотрубы и ошарашенно спросил:

– И это всё?

– Всё, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – ничего живого там, в принципе, не должно остаться.

– А вы что скажете, товарищ Бережной? – спросил Сталин.

– Думаю, – ответил Бережной, – что вам, товарищ Сталин, лучше увидеть все своими глазами. Правда, зрелище, судя по силе взрыва, должно быть не особо аппетитным. Я, честно говоря, ожидал меньшего.

– Товарищ Сталин не брезгливый, – ответил Верховный и тут же спросил: – А что там у вас было?

– В тех местах, где обычно находятся немецкие солдаты, – ответил генерал Яковлев, – был привязан разный мелкий рогатый скот: козлы и бараны…

– Понятно, – кивнул вождь, – тогда давайте поедем, и осмотрим все сами.

Подъехав к разрушенным «вражеским» позициям, Верховный и генералы вышли из машин. Вокруг была мертвая тишина. Ни движения, ни звука. Только где-то на окраине позиции что-то горело. В небо поднимался столб черного вонючего дыма.

Осыпавшиеся, несмотря на деревянную обшивку, окопы, смятая искореженная противотанковая пушка РАК-40, пулемет MC 34, выглядящий так, будто его долго и изобретательно ломали. Повсюду валялись туши баранов. Некоторые из них превратились в головешки, некоторые – разорваны силой взрыва на части. Повсюду чувствовалась вонь паленой шерсти и сладковатый запах горелой плоти.

Генерал Бережной легко спрыгнул на дно окопа и с большим трудом приоткрыл перекошенную взрывом дверь блиндажа.

– Фарш, – негромко сказал он, заглянув вовнутрь. – Видимо, пары бензина через амбразуры успели затечь в блиндаж.

Сталин сверху заглянул в блиндаж, потом аккуратно обошел выброшенную из окопа расплющенную баранью тушу и сказал с прорезавшимся от всего увиденного грузинским акцентом: – Дэйствытэлно, если бы тут были нэмцы, то с ними было бы то же самое…

– Товарищ Сталин, – неожиданно невпопад брякнул генерал Яковлев, – Женевская конвенция не позволяет использовать пленных для испытания нового оружия…

– Я не про тех немцев, которые пленные, товарищ Яковлев, – прервал вождь начальника ГАУ, – а тех, кто еще не в плену, и готовится с оружием встретить наших бойцов. Хотя те тоже, как эти бараны, пошли за своим вожаком – Гитлером. Теперь, товарищ Бережной, я полностью уверен в успехе Брянской операции. Прорвать внезапно фронт врага вполне возможно. Ну, а что уже дальше делать – не мне вас учить.

– Так точно, товарищ Сталин, что дальше надо делать, мы знаем, – ответил выбравшийся из окопа Бережной, отряхивая колени.

Сталин посмотрел на Берию.

– Лаврентий, всех, кто участвовал в разработке этого адского жупела, надо наградить. Люди заслужили наград – такое оружие они нам дали в руки! Но уровень секретности должен быть соответствующий. Ты меня понимаешь?

– Понимаю, товарищ Сталин, – ответил Берия.

– Вот и хорошо, – сказал Верховный и, посмотрев в сторону пожара на дальнем конце разрушенной позиции, добавил: – А, кстати, что это там так горит?

– Края участка прорыва, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – обработали в шахматном порядке фугасными и напалмовыми снарядами. Это делается для того, чтобы предотвратить попытку противника закрыть прорыв ударами с флангов, и перекрыть дымовой завесой видимость фланкирующим немецким пулеметам.

– Понятно, – сказал Сталин, – думаю, что здесь мы все уже увидели. Так что показывайте, что там у вас еще?

– Площадка номер два, товарищ Сталин, – сказал Василевский, – это полномасштабный макет участка обороны для отражения летнего наступления немцев.

– Поехали, – кивнул Верховный, – посмотрим на вашу оборону.

Четверть часа спустя, там же

Километрах в двух от разрушенной «вражеской» позиции, за небольшим лесочком происходило совсем иное действо. Там, на участке примерно в четыре километра по фронту и пять в глубину была выстроена копия, на этот раз уже советских полевых укреплений. Три линии изломанных траншей по переднему краю с блиндажами, пулеметными точками и позициями противотанковой артиллерии. А за ними, примерно в километре, еще одна линия укреплений, на этот раз построенная по принципу замаскированных противотанковых опорных пунктов. Такие же ПТОПы, только еще находящиеся в процессе строительства, были видны и в глубине советской обороны. Выехав на небольшой пригорок, машины остановились, и Верховный с сопровождающими его генералами вышли посмотреть на развернувшуюся перед ними панораму.

– В настоящий момент, – сказал Василевский, – в полосе Юго-Западного фронта на один стрелковый полк полной численностью в девятьсот штыков, приходится три с половиной – четыре километра линии фронта. Судя по прошлой редакции событий лета сорок второго года, на направлениях главных ударов на позиции одного нашего стрелкового полка будет наступать до одной полнокровной пехотной дивизии немцев в полосе действия танковых корпусов, поддержанной действиями одного танкового батальона. А это пятьдесят-шестьдесят средних танков Pz.III и Pz. IV.

– Понятно, товарищ Василевский, – кивнул Сталин, – как немцы умеют наступать, мы уже знаем по лету сорок первого года. Теперь расскажите нам о том, как вы собираетесь отражать это германское наступление?

– Первым шагом, товарищ Сталин, – сказал Василевский, – была директива Ставки о временном переходе к стратегической обороне, которую вы сами подписали в начале апреля. Важно было выбить из голов бойцов и командиров шапкозакидательские настроения и заставить их обратить внимание на укрепление полевой обороны. Выпущенное в то же время «Наставление по применению траншейной тактики» покончило с практикой построения полевой обороны на основе стрелковых ячеек, характерных для Гражданской войны.

– Хм, – сказал Верховный, – мне довелось полюбоваться на эти ячейки в Гражданскую под Царицыным. Давайте поедем и посмотрим на эту вашу оборону поближе.

– Хорошо, – кивнул Василевский, – тем более что там у нас сейчас проходит переподготовку поступающий из госпиталей и призываемый из запаса младший и средний комсостав стрелковых и артиллерийских подразделений, от командира отделения и командира орудия до командира роты-батареи включительно. Артиллеристы учатся взаимодействовать с пехотой, и наоборот. Раньше этому уделялось совершенно недостаточно внимания.

– И давно вы этим занимаетесь? – спросил Сталин, остановившись у машины.

– С начала апреля, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – скоро уже будет второй выпуск.

– Очень хорошо, – сказал вождь, садясь в машину, – поехали.

На позиции навстречу высокой комиссии прихрамывая вышел грузный седой полковник.

– Здравия желаю, товарищ Верховный Главнокомандующий, – сказал он, остановившись и приложив руку к козырьку фуражки. – Разрешите представиться, начальник особых стрелковых курсов полковник Селиванов Иван Никанорович.

От Сталина не ускользнули ни старорежимное обращение, ни внешний вид полковника, который с молодцевато закрученными усами и короткой седой бородкой даже в форме командира РККА смотрелся офицером и дворянином.

– Вольно, товарищ полковник, – сказал Верховный и огляделся. – Как я понимаю, вы начинали службу еще в старой царской армии и воевали в Империалистической?

– Так точно, товарищ Верховный Главнокомандующий, – ответил полковник Селиванов, – воевал в Карпатах, в Железной бригаде небезызвестного генерала Деникина. Командовал ротой, батальоном и даже, временно, полком. Дослужился до подполковника. После тяжелого ранения летом шестнадцатого был признан полностью негодным к военной службе и списан в отставку подчистую. В междуусобной смуте не участвовал ни в каком качестве, поскольку по состоянию здоровья сумел избежать мобилизации как в колчаковскую, так и в Красную армии.

– Подполковник Селиванов, – сказал Василевский, – с самого начала войны пытался добровольцем пойти на фронт. Но в военкомате ему сначала было отказано. Потом о нем вспомнили, когда мы начали разыскивать специалистов по окопной тактике прошлой войны. При переаттестации подполковнику Селиванову было присвоено очередное звание, после чего управлением кадров он был направлен сюда, руководить особыми стрелковыми курсами.

– То, что товарищ Селиванов сам вызвался пойти на фронт – это очень хорошо, – сказал Сталин задумчиво, – мы видим, что против немецкого нашествия поднялся весь наш народ, Но давайте поговорим о деле.

Товарищ полковник, как вы, командир с большим боевым опытом империалистической войны, оцениваете данную схему полевой обороны, построенную по наставлениям, выпущенным нашим Генштабом?

– Положительно оцениваю, товарищ Верховный Главнокомандующий, – ответил полковник Селиванов, окидывая взглядом изломанные зигзагом линии траншей полного профиля, линии малозаметных проволочных заграждений, блиндажи и дзоты в шесть накатов, присыпанные землей и замаскированные дерном, и такие же зигзагообразные ходы сообщения, связывающие все это между собой в единое целое. – Пехотой без длительного обстрела тяжелой артиллерией такую оборону прорвать невозможно. В шестнадцатом году такая линия считалась бы абсолютно неприступной.

– Очень хорошо, что неприступной, – сказал Сталин, еще раз внимательно оглядывая деловито живущие своей учебной жизнью позиции. – Скажите, товарищ полковник, а почему у вас тут так много народу? Ведь здесь явно больше девятисот штыков?

– Товарищ Сталин, – сказал Василевский, – для повышения плотности войск на направлениях главного удара противника, в качестве временной меры, мы решили перейти на схему комплектования стрелковых частей, принятую в старой армии. Стрелковый полк временного штата включает в себя четыре батальона, в каждом из которых имеются четыре роты, состоящие из четырех взводов.

Сделано это было по двум соображениям. Во-первых, поступление маршевых пополнений в уже имеющиеся на фронте части противнику отследить заметно сложнее, чем переброску целых подразделений. Во-вторых, командование полков, стоящих в обороне от четырех месяцев до полугода, уже должно было хорошо изучить местную обстановку, а вновь прибывшим понадобится на это время, которого у них может и не быть. Кроме того, для повышения устойчивости обороны мы дополнительно насыщаем автоматическим оружием войска, предназначенные для отражения немецкого наступления, тем более что наша промышленность это уже позволяет.

В штат стрелковых отделений дополнительно введен один ручной пулемет Дегтярева. Для увеличения темпа огня пехотные пулеметы Дегтярева снабжены переходными блоками питания, позволяющими им использовать металлические ленты от авиационного пулемета ШКАС, сейчас повсеместно снимаемого с вооружения авиационных частей. Кроме того, в каждой роте один взвод считается противоштурмовым и вооружен пистолетами-пулеметами Шпагина образца 1942 года. Немецкая пехоте, когда она пойдет на приступ этих позиций, мало не покажется.

В качестве средства ПТО стрелковых частей планируется использовать реактивные гранатометы, выпуск которых наша промышленность наращивает ежедневно. Главная задача первого рубежа обороны – пропустив танки над собой, плотным огнем отсечь от них пехоту. Как вы уже видели, в глубине обороны, примерно в километре, находится вторая линия обороны, построенная по принципу противотанковых опорных пунктов, на которой находится легкий артиллерийский дивизион в составе двенадцати орудий ЗИС-3, пробивающие борт и корму немецких танков примерно с полутора-двух километров. Если танки противника начнут утюжить окопы, то они будут расстреляны нашими артиллеристами. Так что задерживаться на линии окопов немецкие танкисты не будут, и, невзирая на отставшую пехоту, попытаются пойти вперед. А там их уже будут ждать новые сюрпризы.

– Понятно, – сказал Сталин. – Значит, основную угрозу для нашей обороны представляет германская тяжелая артиллерия. Кстати, а как с этой самой тяжелой артиллерией обстоят дела у противника?

– Непосредственно с материальной частью значительно хуже, чем у нас, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – все орудия германской артиллерии спроектированы до тридцать третьего года и имеют значительно меньшую дальность огня, чем соответствующие им по калибру и мощности орудия Красной армии. Кроме того, в ходе зимней кампании под Москвой, в Крыму, на юге и под Ленинградом немецкая армия понесла огромные потери в тяжелой артиллерии. Мы же, напротив, вернули себе больше половины тех тяжелых орудий, которые были утрачены нами в западных округах в самом начале войны. В чем немцы нас до сих пор превосходят, так это в наличии механической тяги, а значит, и в маневренности артиллерии на поле боя. Но мы тоже постепенно решаем эту задачу, и вопрос с маневренностью вскоре будет закрыт.

– Насколько серьезны эти потери, понесенные германской артиллерией, и какое количество орудий немцы могут выставить против нас этим летом? – спросил Сталин.

– В германской армии, – ответил Василевский, раскрывая свою записную книжку, – вся артиллерия делится на артиллерию РГК, дивизионную артиллерию и орудия непосредственной поддержки пехоты. Ни на армейском, ни на корпусном уровне самостоятельных артиллерийских частей в вермахте нет. Артиллерия РГК, придвинутая в ходе их последнего наступления вплотную к Москве, Ленинграду и Севастополю, уничтожена нами почти полностью. Потери дивизионной артиллерии, включающей в себя по одному артиллерийскому полку на каждую пехотную моторизованную или танковую дивизии, можно посчитать исходя из количества окруженных и уничтоженных немецких соединений.

В ходе зимней кампании нами было окружено и уничтожено до пятидесяти немецких дивизий, без разделения их на пехотные, моторизованные и танковые. При штатной численности немецкого дивизионного артполка в тридцать шесть легких 105-миллиметровых и восемнадцать тяжелых 150-миллиметровых гаубиц, потери вермахта получаются примерно на уровне тысячи восьмисот легких, и девятисот тяжелых орудий. Потери достаточно тяжелые. Но, зная привычку немецкого командования обирать части, находящиеся на спокойных, с их точки зрения, участках фронта, необходимо предполагать, что группировки, выставленные противником на направлениях главного удара, будут оснащены артиллерией в соответствии со своей штатной численностью. По данным нашей разведки, сейчас немцы снимают с консервации две с половиной тысячи 150-миллиметровых гаубиц периода Первой мировой войны, по своим характеристикам примерно соответствующих нашей шестидюймовой гаубице образца пятнадцатого года. С учетом этого количества орудий и штатной артиллерии дивизионного уровня можно ожидать в полосе группы армий Юг примерно семь-восемь тысяч орудий всех калибров, из которых примерно половина будут тяжелыми.

– А что мы сможем противопоставить этой группировке? – спросил Сталин.

– Наша артиллерийская группировка несколько скромнее, – сказал Василевский, снова открывая свою записную книжку, – примерно две с половиной тысячи орудий ЗИС-3, включенных в штат стрелковых дивизий, а также полки и бригады РВГК.

К переброске на направления главных ударов готовы пятьдесят две гаубичные бригады РВГК, укомплектованные семьюдесятью двумя гаубицами М-30 каждая, общая численность орудий три тысячи семьсот сорок четыре единицы. Все бригады обеспечены конной или механической тягой. Также обеспечены механической тягой и могут быть выставлены на направления главных ударов около тысячи тяжелых пушек А-19 и пушек-гаубиц МЛ-20. Положение с мехтягой постоянно улучшается путем организации выпуска собственных гусеничных тягачей, а также поставок по ленд-лизу американских быстроходных тягачей М5. Поэтому точное число тяжелых орудий, способных принять участие в оборонительных сражениях, будет ясно несколько позднее.

Кроме того, в распоряжении командования находятся еще двадцать полков РВГК, укомплектованных гвардейскими реактивными минометами БМ-13 в общем количестве 720 единиц. Это, собственно, вместе с некоторыми техническими новшествами, и есть наш основной козырь в летней кампании. Ничего подобного вермахт на вооружении не имеет.

– Очень хорошо, товарищ Василевский, мы вас поняли, – сказал Сталин и неожиданно спросил: – Да, кстати, что будет находиться на третьей линии обороны, которая у вас пока не дооборудована?

– А там, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – находится весьма неприятный сюрприз для немецких танкистов, который я им уже обещал сегодня.

Лаврентий Берия при этих словах понимающе ухмыльнулся, а заинтригованный Сталин покачал головой и сказал:

– Поедем, посмотрим на этот ваш сюрприз.

Легковые автомашины с Верховным и сопровождающими его лицами по узкой проселочной дороге подъехали к малозаметным проволочным заграждениям второй линии обороны. Проезжая мимо них, Сталин заметил их несколько необычный вид, попросил остановить машину и вышел из нее. Следом за ним покинули машины и сопровождающие его генералы. Привычка вникать во все подробности не позволяла Верховному так просто проехать мимо чего-то необычного.

Колючая проволока не была, как обычно, натянута на высоких кольях высотой почти в человеческий рост. Несколько рядов колючки располагались на небольшой высоте, так что в траве ее почти не было видно. Между собой линии проволочного заграждения были соединены колючей проволокой. Все это напоминало ловчую сеть с полуметровыми ячейками, и шириной около четырех метров.

– Товарищ Бережной, – спросил Сталин, полюбовавшись на этот рукотворный «силок для ловли человеков», – скажите, это ваше изобретение?

– Частично, товарищ Сталин, – ответил Бережной. – В наше время массово выпускалось малозаметное проволочное заграждение, которое нужно было лишь расстелить на местности. А здесь имеет место скорее удачная импровизация из местных подручных материалов. Для установки такого заграждения требуется значительно большего времени, чем для разматывания готового проволочного ковра. Хотя своему назначению оно соответствует полностью. Я бы лично тут атаковать не стал – поискал бы менее проблемный участок.

– Поясните свою мысль, товарищ Бережной, – с интересом спросил Верховный. – Почему вы не стали бы атаковать противника на этом участке обороны?

– Товарищ Сталин, – сказал Бережной, – вы посмотрите внимательно. Если вы думаете, что тут одни линии проволоки натянуты вдоль, а другие поперек, то это совершенно не так. Проволока идет по диагонали, зигзагами, с двойным перехлестом в точках пересечения, образуя единую сеть, разорвать которую не сможет даже танк, который застрянет в ней, как муха в паутине. Про немецкую пехоту я вообще молчу. Она вряд ли вообще дойдет до этого рубежа, потому что перед первой линией обороны ее ждет такой же «коврик».

– Мы не очень-то надеемся на проволочное заграждение перед первой линией обороны, – сказал Василевский, – совершенно очевидно, что немецкие саперы постараются заранее наделать в нем дырок. Поэтому малозаметное заграждение шириной всего в один метр, а за ним развернуты такие любимые немцами спирали Бруно, установка которых не столь трудоемка.

– Очень хорошо, – сказал Верховный, – что вы постарались продумать все детали. Скажите, товарищ Василевский, а кто все это будет строить непосредственно на линии фронта?

– Из состава саперных армий, которые мы сейчас расформировываем, выделяются наиболее боеспособные саперные бригады, – ответил Василевский. – Их младший, средний и высший комсостав проходит сейчас специальную подготовку в двух учебных саперных бригадах, базирующихся на этом полигоне. Курс обучения – три недели. Там, на третьем рубеже обороны, проходят занятия уже третьей смены курсантов. Кроме того, большая численность войск на линии фронта позволяет нам развернуть и масштабные оборонительные работы, которые будут вестись при помощи и под руководством специалистов-саперов.

– Отлично, – сказал Сталин, – пехота, артиллерия, саперы, которые сразу учатся взаимодействовать между собой… Хорошая идея, и не менее хорошее ее исполнение.

– В дальнейшем, – сказал Василевский, – мы планируем превратить Гороховецкий полигон в постоянно действующий учебный центр для всех родов сухопутных войск. Очень удобное место.

– Это правильно, – сказал Верховный, подводя черту под разговором, – не зря Александр Васильевич Суворов говорил: «Воюй не числом, а умением»! Но тут все ясно, так что, товарищи, давайте поедем дальше.

Еще немного попетляв среди ПТОПов, в которых проходили занятия личного состава учебного артиллерийского дивизиона непосредственной поддержки пехоты, кортеж выехал к сооружениям строящейся третьей линии обороны. Выйдя из машины, Верховный осмотрелся. Обстановка здесь сейчас больше напоминала выставку артиллерийских вооружений и бронетанковой техники. В ПТОПах, угрожающе нацелив стволы на расстилающуюся впереди равнину, стояли схожие конструкцией артиллерийские орудия двух разных калибров, низкого силуэта и непривычного футуристического вида. Что-то подобное Верховный уже где-то видел, хотя пока не мог вспомнить – где именно и когда. Но только абсолютно несведущий в военном деле человек не узнал бы в этих артсистемах противотанковых орудий большой мощности.

Кроме установленных в ПТОПах орудий на позиции находились еще три самоходные установки явно зенитного назначения, с четырьмя тонкими длинными стволами, задранными вверх из скошенной спереди и открытой сверху коробчатой башни, а также три ставших уже классическими пехотных БМП-42. Чуть дальше, накрытые маскировочной сетью, стояли шесть американских ленд-лизовских бронетранспортеров М3 и четыре грузовика ЗИС-5.

Тут же находились и хозяева этого «зверинца»: конструктор советских артсистем, доктор технических наук Василий Гаврилович Грабин и конструктор советских танков, профессор Николай Федорович Шашмурин. Эти двое явно поладили между собой, что доказывала установленная чуть в стороне конструкция, в которой можно было узнать макет боевого отделения танка с башней, непривычной для сороковых годов дисковидной формы, и с уже установленным в ней орудием большого калибра, имевшим в середине ствола странное утолщение.

– Здравствуйте, товарищи, – сказал Верховный подошедшим Грабину и Шашмурину. – Я смотрю, работа у вас тут в разгаре.

– Здравствуйте, товарищ Сталин, – поздоровались конструкторы.

– Мы тут, – сказал Грабин, – с товарищем Шашмуриным для пользы дела и ускорения процесса проектирования решили объединить свои усилия. Кроме того, полезным оказался обмен опытом и специфической информацией.

– Поясните? – заинтересовался Верховный.

– Например, – вместо Грабина ответил Сталину Шашмурин, – товарищ Грабин поделился со мной своими методами скоростного проектирования, приемами повышения технологичности готовых изделий и способами повышения удобства работы для расчета орудия или, в моем случае, экипажа танка. Последнее крайне важно из-за ограниченного внутреннего объема боевого отделения танка. Я же раскрыл товарищу Грабину свой способ закалки деталей с повышенным износом, токами высокой частоты. Также, по моей просьбе, в конструкцию танкового и самоходного вариантов 100-миллиметровой пушки был введен эжектор для уменьшения загазованности боевого отделения.

В настоящий момент у нас идут завершающие испытания боевого модуля, путем проведения контрольных артиллерийских стрельб. Этот модуль потом будет целиком вставлен в уже готовую ходовую часть нового танка.

– Отлично, товарищ Шашмурин, – кивнул Сталин и сказал: – Надеюсь, что ваш новый тяжелый танк ИС-1 подтвердит все наши ожидания.

– Это будет не совсем ТОТ танк ИС-1, товарищ Сталин, – ответил Шашмурин, – заимствование от танка Т-72 рациональных методов бронирования и компоновки оборудования и экипажа позволяет рассчитывать на то, что масса машины и высота ее силуэта значительно снизятся, а общая защищенность возрастет.

– Понятно, товарищ Шашмурин, – сказал Сталин, – но мы поговорим об этом позже, когда вы представите на испытания полностью готовый экземпляр танка. А пока продолжайте в том же духе. Мы вам верим.

– Хорошо, товарищ Сталин, – ответил Шашмурин и, поняв, что разговор окончен, отошел в сторону.

– Товарищ Грабин, – спросил Верховный, указывая на установленные в ПТОПах орудия, – как я понимаю, это и есть ваш сюрприз для немецких танкистов, о котором мне недавно говорил товарищ Василевский?

– Да, товарищ Сталин, наверное, можно сказать и так, – немного подумав, сказал Грабин. – Но давайте я расскажу вам всю ее предысторию.

Восьмидесятипятимиллиметровая противотанковая и дивизионная пушка С-52 с баллистикой зенитного орудия 52К, как и ее танковый аналог С-53, способна уверенно поражать любые образцы современной германской бронетехники в любых проекциях на дистанции до двух тысяч метров. Стомиллиметровая противотанковая и корпусная пушка БС-3 способна сделать то же самое на дистанции до трех километров. Ранее дивизионная, а ныне полковая пушка ЗИС-3 способна поразить эту же технику в лоб с дистанции пятьсот-семьсот метров, в борт – с дистанции тысячу – тысячу пятьсот метров. Сорокапятимиллиметровая противотанковая пушка образца тридцать седьмого года последние образцы немецких танков способна поражать только в борт с дистанции до пятисот метров.

Перспективные образцы германской бронетехники, которые должны появиться на фронте в конце этого – начале следующего года, и имеющие по данным разведки сто миллиметров вертикального и шестьдесят миллиметров наклонного бронирования, будут поражаться с восьмисот-тысячи метров для С-52 и полутора-двух тысяч метров для БС-3. При этом пушки ЗИС-3 и сорокапятка тридцать седьмого года не смогут пробить броню новых немецких танков даже в упор.

Высокая начальная скорость снаряда – восемьсот метров в секунду для С-52 и девятьсот метров в секунду для БС-3 – подразумевают высокую настильность траектории и большую точность стрельбы. Мощь фугасных и осколочно-фугасных снарядов позволит решать задачи, свойственные соответственно дивизионным и корпусным орудиям.

– Товарищ Сталин, – тихо сказал Василевский Верховному, так, чтобы его слова не услышал стоящий чуть в стороне генерал Яковлев. – Уже к осени этого года немцы должны навесить на наиболее уязвимые места своих танков дополнительные тридцатимиллиметровые бронеэкраны, после чего их лобовое бронирование возрастет до восьмидесяти миллиметров, и пушка ЗИС-3 выйдет из игры как противотанковая даже до появления «Тигров» и «Пантер».

В ТОТ раз, из-за недостаточной бронебойности снарядов пушки ЗИС-3, на грани фола нашим противотанкистам пришлось сражаться с панцерваффе на Курской дуге. Тогда Жукову, для того чтобы парировать прорыв, пришлось бросать в контрудар 5-ю танковую армию Ротмистрова, предназначенную для развития успеха, которая в результате этого почти полностью сгорела во встречных боях, но все же сумела остановить наступательный прорыв немцев. На советских танках Т-34 и КВ-1С тогда стояли танковые 76-миллиметровые пушки ЗИС-5, по своим бронебойным качествам не превосходящие ЗИС-3. Советские танкисты могли поражать немецкие танки только в борт и только в упор, а немцы расстреливали Т-34 в лоб с восьмисот метров, а КВ-1С с пятисот. Такого развития событий надо избежать любой ценой.

– Я все это понимаю, – так же тихо ответил Верховный, – потому я и дал свое добро на все эти эксперименты. Меня беспокоит другое. Уж больно у этих пушек вид, как бы поточнее выразиться, экстравагантный. Уж не увлекся ли товарищ Грабин ненужными экспериментами? Где-то я такую конструкцию уже видел, но не могу вспомнить где.

– Я вам напомню, – ответил Василевский, – стодвадцатидвухмиллиметровая гаубица Д-30, образца шестьдесят третьего года. Пришла на смену гаубице М-30. Одно из самых массовых послевоенных советских орудий. Насколько я помню, лафеты этих пушек точно от нее. Такая конструкция позволяет обеспечить круговой обстрел в противотанковом режиме при угле подъема ствола не более восемнадцати градусов.

Берия и Бережной, краем уха слушавшие этот разговор, синхронно кивнули.

– Да-да, именно она! – воскликнул вождь. – Точно, товарищ Василевский, я вспомнил. Вы говорите, что это было массовое орудие?

– Возможно, самое массовое в истории, – ответил Василевский, – очень быстро эта гаубица ушла в полки, освободив на дивизионном уровне место гаубицам калибра сто пятьдесят два миллиметра. Точных данных нет, но по самым предварительным подсчетам получается не менее тридцати тысяч стволов. При этом около четырех тысяч орудий было поставлено на экспорт.

– Очень хорошо, – удовлетворенно сказал Сталин, и уже громче добавил: – Товарищ Грабин, подойдите поближе…

Вскоре образовался кружок посвященных, которые начали малопонятный для генерала Яковлева разговор. И он неожиданно почувствовал себя чужим на этом празднике жизни. В последнее время вокруг вождя появилось много новых людей и одновременно так же неожиданно из окружения Сталина куда-то исчезли другие.

В войсках то же – одни стремительно делали неслыханную карьеру, другие – уходили в небытие – кто по-тихому, а кто-то – со скандалом и последующим арестом.

Тимошенко, Курочкин, Черевиченко и несть числа чинам поменьше просто тихо отправились на незначительные тыловые должности. Октябрьский, Козлов, Мерецков, Кузнецов – не адмирал, а генерал – арестованы органами госбезопасности и в отношении их ведется следствие. Вместо них в командующие армиями и фронтами выдвигаются доселе мало кому известные люди, до войны незаметные и не поднимавшиеся выше командиров дивизий.

Кто мог подумать, что бывшего арестанта Горбатова назначат командовать фронтом, а подполковника Черняховского – 2-й Ударной армией. Откуда он взялся, этот Черняховский, за три месяца войны махнувший из подполковников в генерал-майоры?

А карьера Рокоссовского, или того же Василевского, и многих других, из безвестности поднявшихся по служебной лестнице до самых высших командных должностей.

Генерал Бережной – так это вообще загадка, как и новый командующий Черноморским флотом адмирал Ларионов. Не понимал зачастую Яковлев и смысла спускаемых ему сверху в ГАУ указаний. Хотя было ясно, что в конечном итоге это для чего-то было надо, и что есть какой-то хитрый план, исполняемый с обычной для Сталина пунктуальностью и педантичностью, и в который он, генерал Яковлев, не был посвящен.

Чтобы отвлечься от этих мыслей, начальник ГАУ отошел чуть в сторону, достал из пачки «Казбека» папиросу и нервно закурил. Выполнять все указания, не задавать лишних вопросов и не выделяться – решил он. Так будет проще уцелеть, если что.

– Товарищ Грабин, – тихо сказал Сталин, – мне доложили, что ваши орудия С-52 и БС-3 созданы путем наложения стволов соответствующих орудий на лафет еще не существующей гаубицы Д-30. Это так?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Грабин, – именно так.

– Очень хорошо, товарищ Грабин, – сказал Верховный. – Скажите, как этот лафет показал себя на испытаниях и в производстве?

– Отлично показал, товарищ Сталин, – ответил Грабин, – конструкция проста, технологична и нетрудоемка. Большинство деталей или штампованные, соединенные сваркой, или литые, с минимальной последующей обработкой. Общий вес лафета не дотягивает и до тонны. При этом у него остаются немалые запасы прочности и надежности. На С-52, таким образом, мы смогли отказаться от дульного тормоза. В походном положении орудие получились компактным, так как оно транспортируется со сложенными подвижными станинами стволом вперед. Орудия мобильны, скорость перевозки по шоссе на шинах, заполненных резиновыми жгутами, составляет сорок километров час. А на пневматических шинах скорость возрастает и до восьмидесяти. Время приведения из походного в боевое положение зависит от опытности расчета и составляет от двух с половиной до пяти минут.

Верховный кивнул и с интересом спросил:

– Скажите, товарищ Грабин, а как вы вообще пришли к мысли использовать такой, прямо сказать, необычный лафет? Ведь даже в будущем, насколько я понимаю, все остальные орудия, в том числе и тяжелые противотанковые того же класса, что и БС-3, имеют, так сказать, классическую компоновку.

Грабин на какое-то время задумался, а потом стал объяснять.

– Товарищ Сталин, – сказал он, – когда мы еще в феврале, после завершения работы над танковой пушкой С-53, получили задание на создание тяжелых противотанковых пушек, то все практические работы начались с наложения ствольной группы С-53 на лафет орудия Ф-22 УСВ, обладающий достаточным запасом прочности.

Но первые же стрельбы выявили, что из-за возросшей отдачи сошники орудия так сильно зарываются в грунт при стрельбе, что выдернуть их силами расчета просто невозможно. Стало понятно, что пушка БС-3, тогда еще находящаяся на стадии проектирования, будет обладать еще большим импульсом отдачи и, соответственно, еще сильнее зарываться в грунт при стрельбе.

Так как возможность быстрого изменения секторов стрельбы входила в перечень обязательных условий использования пушки в качестве противотанковой, то это сделало для нас классическую конструкцию лафета неприемлемой.

И тут, просматривая переданные мне товарищем Василевским материалы по артиллерии будущего, я наткнулся на фотографию гаубицы Д-30, имеющей на прямой наводке полностью круговой обстрел. Готового такого образца у товарищей не было. Но вскоре мне доставили еще несколько фотографий, на которых были видны отдельные узлы компоновки гаубицы, а также эскизные схемы и чертежи, после чего мы приступили к работе над созданием этого лафета. Вот, собственно, и все.

– Понятно, товарищ Грабин, – сказал Верховный. – Скажите, а можно наложить на этот лафет 122-миллиметровую гаубицу, полностью воссоздав для нашей армии гаубицу Д-30, под наименованием, ну, к примеру, С-30?

– Вполне возможно, товарищ Сталин, – ответил Грабин, – поскольку гаубичного ствола калибра 122-миллиметра и длиной тридцать пять калибров пока не существует, то придется разрабатывать его с нуля, что займет некоторое время.

– Товарищ Василевский, – Сталин посмотрел на начальника Генштаба, – как вы думаете, найдет ли такая гаубица себе место в структуре советских артиллерийских частей, и нужно ли заниматься сейчас этой работой?

– Товарищ Сталин, – ответил Василевский, – такая гаубица, легкая, мобильная, но одновременно достаточно мощная и совместимая по боеприпасам с гаубицей М-30, была бы крайне востребована в корпусном звене, откуда она могла бы вытеснить тяжелую и неповоротливую пушку А-19. Считаю работу по этой теме крайне полезной и даже приоритетной.

– Хорошо, – сказал Верховный, немного подумав. – Товарищ Грабин, вы должны немедленно приступить к работам по созданию гаубицы С-30, и чем скорее она будет готова – тем лучше. Тем более что часть работы в этом направлении вы уже проделали.

– Ясно, товарищ Сталин, – ответил Грабин. И тут же начал лихорадочно соображать: с чего начать и какую артсистему взять за основу. И то ли удлинять ствол М-30, то ли обрезать А-19… Первый вариант выглядел перспективнее.

– Товарищ Василевский, – вдруг сказал Сталин, – я же вижу, что вы еще хотите что-то сказать?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – в корпусном звене не хватает легкой, мобильной и одновременно мощной гаубицы калибра сто пятьдесят два миллиметра. В ТОТ РАЗ такая гаубица была получена путем наложения ствольной группы гаубицы М-10, снятой с производства из-за недостаточной мобильности, а также из-за нехватки в Красной армии тяжелых тягачей, на лафет дивизионной гаубицы М-30. ТОГДА работы по созданию такой гаубицы через год по собственной инициативе начало ОКБ-9, завода Уралмаш, которым руководит Федор Федорович Петров. Гаубица попала на фронт к началу сорок четвертого года. Предлагаю, не ждать год, а немедленно поставить перед коллективом ОКБ-9 первоочередную задачу по созданию такой артсистемы, которая очень понадобится нам тогда, когда противник массово, на всем протяжении линии фронта, перейдет к стратегической обороне, и нам потребуется взламывать его оборонительные рубежи. Одним, как вы его назвали «жупелом», при этом не обойдешься. Это, скорее, оружие по уничтожению особо укрепленных узлов и воздействия на психику противника, чем массовая система. Промышленность просто не в состоянии будет дать нам нужное количество сверхтяжелых ракет.

– Хорошо, товарищ Василевский, – сказал Сталин, – действуйте. Я вас поддержу, да и товарищ Берия, как я полагаю, тоже. Кстати, объясните мне, что на ваших артиллерийских позициях делает другая техника – БМП и самоходные зенитки?

– Товарищ Сталин, – ответил Василевский, – эта учебная артбригада является прототипом противотанковых артбригад РВГК большой мощности, которыми мы предполагаем парировать вражеские удары на самых опасных направлениях. Поскольку орудия С-52 и БС-3 пока выпускаются в крайне ограниченных количествах, все они направляются на комплектование таких бригад. Так как эти соединения будут представлять большую ценность для нас и угрозу для противника, каждая батарея в их составе будет прикрыта мотострелковым взводом на трех БМП-42, и взводом ПВО в составе трех ЗСУ-23Ч4 для отражения атак вражеской авиации.

– Понятно, товарищ Василевский, – кивнул Сталин и, оглядевшись вокруг, добавил: – Думаю, что с технической стороной вопроса все ясно. Теперь важно успеть закончить вашу подготовку до того, как немцы начнут свое летнее наступление. Товарищ Василевский, материалы по ТОМУ плану «Блау» и выкладки по текущим разведданным у вас с собой?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – они в машине у моего порученца.

– Тогда, – сказал Верховный, – нам, пожалуй, стоит вернуться на станцию и отправиться обратно в Москву. Все, что нам было необходимо увидеть – мы уже увидели. Там, в поезде, по дороге в столицу, вы и доложите нам об общих стратегических составляющих вашего плана летней кампании. Товарищей Бережного и Берию мы попросим проследовать с нами. А вот товарищ Яковлев останется пока здесь. Все товарищи, по машинам.

13 мая 1942 года, вечер. Горьковская железная дорога, станция Ударники. Поезд Сталина, салон-вагон для совещаний

– Товарищ Василевский, – сказал Верховный, когда поезд начал движение, – доложите обстановку, сложившуюся на сегодня в полосе Юго-Западного и Южного фронтов, а также перспективы летней кампании этого года и с нашей и с немецкой стороны.

– Товарищ Сталин, – сказал Василевский, подойдя к висевшей на стене вагона карте. – В настоящее время нашей разведкой отмечается концентрация противником значительных запасов бензина, газойля и боеприпасов в районе железнодорожных узлов Курска, Белгорода и Харькова. Также в этих же районах нашей радиоразведкой зафиксирована работа радиостанций и расшифрованы передачи передовых штабных подразделений танковых корпусов противника. Штабные подразделения 24-го и 48-го танковых корпусов обнаружены в районе Курска, 40-го танкового корпуса – в районе Белгорода, заново сформированных 3-го и 14-го танковых корпусов – в районе Харькова.

Все это вместе взятое может однозначно трактоваться как подготовка к стратегической наступательной операции с участием крупных механизированных соединений, нацеленной на разгром наших Юго-Западного и Южного фронтов. Кроме того, обнаружено большое количество радиостанций, принадлежащих венгерским, итальянским и румынским соединениям.

– Должен добавить, – сказал Берия, – что по нашим каналам поступила достоверная информация о том, что в Западной Европе немцами завершено формирование двух французских и по одной голландской, бельгийской и датской так называемых «добровольческих» дивизий. Имеется твердая уверенность, что они также будут направлены на Восточный фронт, поскольку развернутая пропаганда прямо указывает на СССР как на будущего противника этих новых европейских ландскнехтов.

– Мы тоже получили такие сведения, – кивнул Василевский, – и предполагаем, что в связи с крайне сомнительной боевой ценностью этих формирований немецкое командование заменит ими немецкие соединения, находящиеся в настоящий момент на спокойных участках фронта, высвободив их, таким образом, для использования в ходе летнего наступления.

По нашим оценкам, к началу операции германское командование будет способно создать ударную группировку в составе семидесяти пехотных дивизий, более половины из которых будут румынскими, венгерскими и итальянскими, десяти танковых дивизий и от пяти до десяти моторизованных дивизий. Общая численность наступательной группировки может составить до полутора миллионов солдат и офицеров, полторы тысячи средних танков, тысячу сто легких танков и бронемашин, семи тысяч дивизионных гаубиц и орудий РГК, двух тысяч пехотных орудий, трех тысяч противотанковых пушек и четырех тысяч трехсот батальонных минометов. Это, товарищ Сталин, по максимуму, исходя из полной штатной численности соединений, концентрирующихся в районе будущих боевых действий.

– Понятно, товарищ Василевский, – сказал Сталин и неожиданно добавил: – А что скажете вы, товарищ Бережной?

– Товарищ Сталин, – ответил Бережной, – поскольку в ОКХ сидит все тот же генерал-полковник Гальдер, а в рейхсканцелярии все тот же Адольф Гитлер, то и мыслят они аналогично тому, как мыслили в нашей истории. Гитлеру нужна кавказская нефть, а Гальдер будет строить свои планы исходя из поставленной перед ним задачи – разработать план окружения и уничтожения основных сил 40-й и 21-й армий, не дав им отступить вглубь советской территории.

После этого он рассчитывает быстро повернуть свои механизированные соединения на юг и, стремительно продвигаясь к Сталинграду, обрушить наши Юго-Западный и Южный фронты, заставляя советские войска сражаться с открытым флангом. Однако точной репликой ТОГО плана «Блау» их нынешняя операция быть не может, поскольку конфигурация линии фронта сейчас несколько иная.

Наш Южный фронт не был разгромлен немцами в ходе неудачной Харьковской операции, и немцам в ходе своего контрнаступления не удалось занять наиболее выгодных исходных позиций для начала летней кампании. Из-за потерь, понесенных во время зимней кампании, до самого последнего момента у них не было ни сил, ни средств для проведения каких-либо подготовительных наступательных операций, в результате чего линия фронта южнее Белгорода до сих пор проходит по реке Северский Донец, что дополнительно усиливает оборонительные возможности наших войск. Участков фронта южнее Белгорода, удобных для начала наступательной операции, у немцев теперь значительно меньше, и они весьма невелики по фронту.

Бережной взял у Василевского указку и подошел к карте:

– Поставив себя на место Гальдера и зная, как он действовал в прошлый раз, могу предположить, что основной удар на первом этапе операции будет наноситься на северном фланге группы армий «Юг», на фронте шириной около шестидесяти километров. В состав этой группировки, в нашей истории именовавшейся группой «Вейхс», входят 2-я полевая и 4-я танковая армии, имеющие в своем составе два танковых и три усиленных армейских корпуса.

– Что значит «усиленных», товарищ Бережной, – поинтересовался Верховный, – поясните, пожалуйста.

– В немецком корпусе, товарищ Сталин, – ответил Бережной, – может быть две или три дивизии, и тогда он примерно соответствует нашим корпусам, хотя и превосходит их в численности. А может быть и пять дивизий, и тогда, по нашим понятиям, это уже армейский уровень. С учетом того, что товарищ Василевский ожидает общую численность личного состава группы армий «Юг» в полтора миллиона солдат и офицеров, против девятисот тысяч в ТОТ РАЗ, можно предположить, что каждый из трех армейских корпусов 2-й полевой армии вермахта получит примерно по две дополнительные пехотные дивизии.

– Понятно, товарищ Бережной, – сказал Сталин. – Продолжайте.

– Левый фланг северной группировки в составе одного армейского и одного танкового корпуса, скорее всего, будет наносить основной удар в направлении Воронежа. Его же задачей станет блокирование наших возможных контрударов во фланг и тыл со стороны резервов Брянского фронта.

Правый фланг в составе двух армейских и одного танкового корпусов будет наступать в направлении города Старый Оскол и далее, тоже в направлении Воронежа, чтобы после захвата этого стратегически важного пункта повернуть на юг, в направлении Сталинграда. Тут план «Блау» относительно прежней своей редакции вряд ли претерпит какие-либо серьезные изменения.

Перейдем к Белгородской группировке противника и Шестой армии многогрешного генерала Паулюса. Тут уже обстановка отличается от той, что была в нашей истории.

Сейчас противник имеет там, на восточном берегу Северского Донца, вместо широкого открытого фронта лишь узкий плацдарм непосредственно в районе Белгорода, пятнадцать километров в глубину и двадцать пять по фронту. Единственно возможное направление наступления с этого плацдарма для основной ударной силы 6-й армии, 40-го танкового корпуса, поддержанного как минимум двумя армейскими корпусами – тоже на Старый Оскол, между реками Сажновский Донец, Разумная и Корень, с целью замкнуть кольцо окружения вокруг левого фланга нашей 40-й и правого фланга 21-й армии.

В дальнейшем эта группировка повернет на юг, в направлении линии Россошь – Валуйки с целью зайти в тыл всему левому флангу Юго-Западного фронта, после чего его можно будет считать полностью разгромленным. Наступление 6-й армии может начаться либо одновременно с северной группировкой, либо с отставанием на один-три дня.

Как только противник достигнет этого рубежа, на седьмой-девятый день с начала операции с немецкого плацдарма у Балаклеи в дело вступит отдельный усиленный армейский корпус, в составе шести дивизий, который будет наступать на Купянск, а в дальнейшем – на Сватово и Старобельск. Задачей корпуса будет разгромить левый фланг нашей 38-й армии, и во взаимодействии с 6-й армией генерала Паулюса замкнуть кольцо вокруг части войск 21-й, 28-й и 38-й армий и продолжить движение на юг, в направлении Миллерово.

Примерно на десятый-двенадцатый день с начала операции из района Мерефы наступление на позиции нашей 57-й армии начнут наступление 1-я танковая и 17-я полевая армии немцев, нанося удар в общем направлении на Сталино и далее на Ростов-на-Дону.

Таким образом, последовательно вводя в бой все новые и новые силы, противник рассчитывает, окружить и уничтожить войска Юго-Западного и Южного фронтов и, образовав в нашем фронте брешь шириной от четырехсот до шестисот километров, беспрепятственно продвигаться к нижней Волге и нефти Кавказа. На этом всё, товарищ Сталин.

Бережной замолчал, и в вагоне повисла мертвая тишина. Было слышно только, как стучат колеса по стыкам рельсов.

– Ясно, товарищ Бережной, – произнес, наконец, Верховный, – вы нарисовали нам просто какой-то Апокалипсис. Но мы знаем, на что способны немцы, когда им дают возможность развернуться, и верим товарищу Бережному, который, используя немецкую же тактику быстрых прорывов, не раз бил с ее помощью немцев в хвост и в гриву.

– Товарищ Сталин, – неожиданно сказал Бережной, – у меня есть вопрос.

– Спрашивайте, товарищ Бережной, – ответил Верховный. – Мы вас внимательно слушаем.

– Товарищ Сталин, – с горечью произнес Бережной, – мне непонятно одно – как товарищ Тимошенко и прочие советские командиры, провоевав с немцами уже год, так и не смогли заметить накапливающейся прямо у них под носом в голой степи вражеской ударной группировки? Даже без тех возможностей, которые дает наша техника, для военной разведки Красной армии было просто невозможно не обнаружить накопление противником на исходных позициях почти миллиона солдат? Как получилось так, что на второй год войны немцы опять сумели воспользоваться эффектом внезапности и снова нанести Красной армии тяжелое поражение? Я видел статистику по численности боевого состава РККА: десять с половиной миллионов человек в июне и чуть больше семи миллионов в ноябре сорок второго года. И далее в ходе войны эта цифра ни разу не дотягивала до восьми миллионов. Вот цена той катастрофы! У меня такие вещи не укладывались в уме ТАМ и не укладываются сейчас.

– Мы тоже много думали над этим вопросом, товарищ Бережной, – задумчиво сказал Верховный, – и считаем, что в надлежащее время товарищ Берия даст нам на него ответ. Но сейчас мы хотим услышать мнение товарища Василевского по поводу изложенных товарищем Бережным планов немецкого командования.

– Товарищ Сталин, – ответил Василевский, – думаю, что товарищ Бережной довольно точно реконструировал ход мысли немецких штабных генералов. С учетом полученных нами разведданных, вероятность того, что немцы планируют свое наступление именно в таком ключе, почти стопроцентная.

– Теперь, как начальник Генерального Штаба, ответьте нам на два вопроса, – не спеша, с расстановкой, произнес Сталин. – Скажите нам – каким образом, несмотря на свои зимние неудачи и потери, немцы смогли собрать против нас силы, в полтора раза превышающие те, что они использовали в летней кампании 1942 года в прошлый раз?

И еще – есть ли у нас возможность, и что мы должны делать для того, чтобы нарушить все эти немецкие планы, и чтобы все то, что изложил нам сейчас товарищ Бережной, осталось бы только, как любят писать товарищи из будущего, «в пределах гипотетической псевдореальности»?

– Товарищ Сталин, – сказал Василевский, – Гитлер объявил Советский Союз главной угрозой существованию так называемой цивилизованной Европы, а Восточный фронт – главным фронтом в борьбе с мировым большевизмом и американской плутократией.

В связи с этим из Северной Африки, как вы уже знаете, переброшены части так называемого «Африканского корпуса», а его командующий – генерал Роммель, по некоторым сведениям, уже назначен командующим 1-й танковой армии, дислоцированной в районе Харькова. Эвакуируется из Ливии также и часть итальянских войск, а в Италии, Румынии, Венгрии и Словакии проведены дополнительные мобилизации, и в ближайшее время все эти войска следует ожидать у нас сюда, на южном участке фронта.

Радиоразведкой установлено, что из семидесяти пехотных дивизий, которые примут участие в наступлении, только двадцать будут немецкими, а остальные – итальянскими, румынскими, венгерскими и словацкими – всего до девятисот тысяч солдат и офицеров.

Кроме того, румынской армии уже полностью передан фронт в нижнем течении Днепра, а также охрана Черноморского побережья от наших десантов. Что касается некоторого увеличения списочного состава танков, то исходя из новой немецкой стратегии, все новые танки, выпускаемые с декабря прошлого года по конец мая этого года, будут направлены исключительно в распоряжение группы армий «Юг». Ни 2-я танковая армия в группе армий «Центр», ни 3-я танковая армия в группе армий «Север» не получат ни одной новой машины. Последняя сейчас вообще является танковой только по названию, не имея в своем составе ни одной танковой дивизии.

– Подтверждаю слова товарища Василевского, – сказал Берия, – наши источники сообщают примерно о том же самом. Гитлер поставил на эту операцию, как говорится, все до последнего пфеннига.

– Теперь все понятно, – сказал Сталин. – Гитлер человек азартный. Теперь нам надо сделать так, чтобы и эта его карта была бита. Товарищ Василевский, что вы можете сказать по этому поводу?

– Товарищ Сталин, – сказал Василевский, – в данный момент нами накоплены довольно значительные резервы. Списочная численность боевого состава РККА на сегодняшний день составляет более одиннадцати миллионов человек, что, при грамотном подходе, позволит нам, измотав противника в упорных оборонительных боях, перейти затем в наступление на всем южном участке советско-германского фронта. Для реализации этого замысла особой группой работников Генштаба был разработан план летней кампании под кодовым названием «Орион».

Василевский расстегнул тугие замки своего портфеля и вытащил оттуда сложенную карту, которую тут же расстелил на столе, занимавшем всю середину вагона.

– Товарищи, – сказал он, – вы первые, кто видит этот план, за исключением, пожалуй, его разработчиков. Начальным этапом мероприятий по отражению немецкого наступления являлась только что продемонстрированная вам подготовка к прочной глубокоэшелонированной обороне. На случай, если противнику все же удастся прорвать наши оборонительные линии, в УРах тылового рубежа, подготовленных еще осенью прошлого года, будут размещены 3-я, 5-я и 6-я резервные армии, которые в прошлый раз находились в районе Волги, и не успели вовремя к месту решающих событий.

Кроме того, на направлении основного удара концентрирующейся под Курском группировки во вторых эшелонах 40-й армии мы разместим недавно сформированную по измененным штатам 5-ю танковую армию под командованием генерал-майора Лизюкова. В состав армии входят три танковых корпуса, мотострелковая бригада, противотанковый полк, зенитно-артиллерийский полк и отдельный зенитно-артиллерийский дивизион.

– Товарищ Василевский, – сказал Сталин, – расскажите нам подробнее об этих новых штатах для танковых частей.

– Товарищ Сталин, – ответил Василевский, – мы приняли решение, что кроме уже сформированного мехкорпуса ОСНАЗ товарища Бережного и такого же формирующегося мехкорпуса товарища Катукова, предназначенных для глубоких прорывов во вражеский тыл и полуавтономных действий, нам понадобятся мощные полноценные механизированные соединения, предназначенные для осуществления активной обороны и проведения наступательных операций на значительно меньшую глубину.

– Разумно, – кивнул Сталин, – продолжайте, товарищ Василевский.

– Изменения в штатах, – сказал Василевский, – коснулись пока только сформированных в апреле-мае этого года 3-й и 5-й танковых армий. Это было сделано с целью избежать тех недостатков, которые особо ярко проявили себя в ТОЙ летней кампании 1942 года. Мы отказались от разнородных танковых бригад, поскольку танки Т-60 и Т-70 не обладают качествами, необходимыми для основного боевого танка, являясь аналогом немецкого танка Pz.II, который с апреля месяца этого года был снят немцами с производства. По той же причине эти танки были переквалифицированы нами в разведывательные, и после перевооружения, с пушки ТНШ-20 на пушку НС-37Т, были включены в состав разведывательных подразделений механизированных частей.

Вторым большим недостатком старого штата было как раз отсутствие этих самых разведывательных подразделений, как на бригадном, так и на корпусном и даже армейском уровне, из-за чего в ТОТ раз наши танковые части вступали в бой вслепую, не зная обстановки и не представляя себе дислокации частей противника. По новому штату в состав каждой танковой бригады этих двух армий включены механизированные разведывательные роты, состоящие из пяти танков Т-70(37) и десяти мотоциклов с коляской. Кроме того, в состав каждого танкового корпуса включено по одному разведывательному батальону, состоящему из трех механизированных разведывательных рот.

Теперь структура танковой бригады выглядит так: рота из десяти тяжелых танков КВ-1, три роты по десять средних танков Т-34 и разведывательная механизированная рота. Все танки в составе танковых бригад 3-й и 5-й танковых армий прошли модернизацию по образцу той, которой зимой подверглись танки генералов Бережного и Катукова. Трансмиссия, являющаяся слабым местом в ходовой части танков, была подвергнута обработке по методу профессора Шашмурина. Все танки были перевооружены на 76-миллиметровую длинноствольную танковую пушку образца 1942 года. Прошедшие модернизацию танки получили возможность совершения маршей своим ходом на дальность более тысячи километров без утраты боеспособности.

Кроме того, непосредственно в состав танковых частей был введен броневой десант – по одному отделению автоматчиков на каждую машину, что значительно расширило боевые возможности танковых частей, которые перестали зависеть от придаваемой им пехоты.

Сталин и Берия переглянулись, после чего Берия утвердительно кивнул.

– Умное решение, – сказал Верховный, – вы правильно делаете, что не ждете поступления новой техники, а по максимуму используете возможности той, что уже имеется в войсках. Продолжайте.

– Кроме того, – продолжил Василевский, – вместо стрелковой дивизии, предполагавшейся первоначально, в штат танковой армии включено по две мотострелковых бригады. Эта замена была произведена по той причине, что передвигающаяся пешим порядком стрелковая дивизия обязательно отстанет от танков на марше, а это неприемлемо, как в ходе нанесения контрудара, так и в ходе проведения наступательной операции.

Мотострелковые бригады сформированы по штату № 010/370 – 010/380 с некоторыми изменениями, которые коснулись замены бронеавтомобилей БА-10 в разведроте на разведывательные танки Т-70(37) и замены 45-миллиметровых противотанковых пушек в составе противотанковых батарей мотострелковых батальонов на орудия ЗИС-3.

Истребительно-противотанковые полки, включенные в состав этих двух танковых армий, также были перевооружены с зенитных пушек 52-К на новые противотанковые орудия С-52. Штаты гвардейского минометного полка, зенитно-артиллерийского полка, отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона и разведывательного мотоциклетного полка были оставлены нами без изменений.

– Все понятно, товарищ Василевский, – сказал Сталин и спросил: – А вы что скажете, товарищ Бережной?

– Для выполнения поставленных задач по активной обороне, нанесению контрударов и наступательных действий на небольшую глубину, такая структура танковой армии выглядит вполне сбалансированной и самодостаточной, – немного подумав, ответил Бережной. – Все остальное покажет бой.

– Очень хорошо, – кивнул Верховный, – теперь, товарищи, давайте вернемся к плану «Орион». Продолжайте, товарищ Василевский.

– Забегая вперед, – сказал Василевский, – хочу сказать, что кроме 3-й и 5-й танковой армий, для развития успеха нами еще были созданы две конно-механизированные армии по образцу армии маршала Буденного, сформированной зимой. Для их развертывания были использованы хорошо показавшие себя в зимней кампании гвардейские кавалерийские корпуса Исы Плиева и Павла Белова. Но об этом позже, а сейчас о главном…

Все склонились над картой, и Василевский продолжил:

– Первым этапом плана «Орион» будет проведение силами мехкорпуса ОСНАЗ генерала Бережного в период с семнадцатого по двадцатое мая локальной Брянско-Орловской наступательной операции. Противник, застигнутый врасплох в процессе концентрации своих сил для летней стратегической наступательной операции, будет поставлен перед выбором: то ли пытаться ликвидировать этот выступ, бросая в бой свои силы по частям, то ли вообще проигнорировать наши действия.

Не сомневаюсь, что Гальдер выберет второй вариант, ибо неподготовленные атаки приведут лишь к напрасным потерям, а на подготовку отдельной наступательной операции у немцев уже не будет времени. Лето коротко, и любая задержка будет грозить им срывом основного замысла, тем более что операция будет проводиться в полосе группы армий «Центр» – направлении, которое у немцев пока считается второстепенным. Тем более что, заняв намеченные по плану позиции, наши войска тут же перейдут к жесткой обороне.

Таким образом, на фланге немецкой наступательной группировки образуется выступ, который можно использовать в качестве плацдарма для дальнейших наступательных действий. А контроль над Брянским и Орловским железнодорожными узлами облегчит нам концентрацию войск и накопление соответствующих запасов топлива и боеприпасов.

– Вторым этапом плана «Орион» будет истощение наступательного потенциала противника путем жесткой обороны наших войск на заранее подготовленных рубежах с возможным парированием прорывов контрударами наших танковых армий. Как я уже говорил, 5-я танковая армия генерала Лизюкова будет дислоцирована в полосе Юго-Западного фронта в районе станции Касторная – на пути 4-й танковой армии немцев к Воронежу. А 3-я танковая армия генерала Ротмистрова будет дислоцирована в полосе Южного фронта в районе Лозовая, перекрывая путь 1-й танковой армии противника к Сталино. Для улучшения управляемости наших войск, занятых отражением первого немецкого удара, Генштаб предлагает выделить из состава Брянского фронта 13-ю, а из состава Юго-Западного фронта 40-ю и 21-ю армии, сформировав из них новый Центральный фронт. Командующим Центральным фронтом мы предлагаем назначить генерала Жукова, как главного нашего специалиста по кризисным ситуациям.

– Согласен, товарищ Василевский, – кивнул Сталин, – Западный фронт стал слишком спокойным местом, и товарищ Жуков все время рвется начать неподготовленное наступление. Новое место службы будет вполне соответствовать его темпераменту. Но продолжайте дальше, что там у вас еще со вторым этапом вашего плана «Орион»?

– Основной проблемой второго этапа операции, – продолжил Василевский, – является то, что, скорее всего, противник рассчитывает поэтапно вводить в действие свои группировки. В результате может получиться так, что, при неуспехе на северном фланге группы армий «Юг», наступление на южном фланге будет просто отменено, так как полностью утратит свой смысл. Таким образом, к концу второго этапа, который наступит на седьмой-десятый день немецкого наступления, противник сможет сохранить в своем распоряжении довольно значительные резервы, как в живой силе, так и в технике.

– А вы что скажете, товарищ Бережной, – с интересом спросил Сталин, – как вы думаете, как поступят немцы?

– Товарищ Сталин, – ответил Бережной, – в случае осложнений в операциях такого масштаба решения обычно принимал сам Гитлер, руководствуясь при этом своими «гениальными озарениями». Думаю, что и в этот раз будет точно так же, а я не психиатр, чтобы прогнозировать – до чего может додуматься этот бесноватый.

При этом надо помнить о двух вещах. Харьков для Гитлера является своего рода идеей фикс, и он до самого последнего момента будет цепляться за него. А немецкая военная машина – это тонкий механизм, и любое непредвиденное изменение обстановки быстро приводит его в состояние, близкое к хаосу. С точки зрения немецких генералов на местах, того же Листа или Роммеля, проще будет продолжить выполнять первоначальный план, чем оставаться на месте в состоянии полной неопределенности. Хотя решать этот вопрос будут в Берлине.

– Я с вами полностью согласен, товарищ Бережной, – кивнул Верховный, – и в том, что решения Гитлера в сложной обстановке непредсказуемы, как и в том, что на какое-то время немецкая военная машина будет дезорганизована. Но давайте послушаем, что товарищ Василевский расскажет нам про третий этап операции «Орион», – Сталин бросил взгляд на карту. – Полагаю, что это должно быть очень впечатляющее событие.

– Товарищ Сталин, – сказал Василевский, – к моменту начала немецкого наступления в Брянско-Орловском выступе, кроме войск 61-й, 3-й и 48-й армий, будут скрытно сосредоточены: 1-й мехкорпус ОСНАЗ генерала Бережного и 1-я механизированная армия маршала Буденного – в районе Брянска, 2-й мехкорпус ОСНАЗ генерала Катукова – в районе Орла, 2-я ударная армия генерала Черняховского между ними – в районе Карачева.

Наступление начнется в тот момент, когда в сражении на Воронежском направлении наступит кризис, и противник снова соберется переходить к обороне. Удар будет наноситься в общем направлении на юг. Мехкорпус Катукова будет наступать по линии Орел – Курск – Белгород. Мехкорпус Бережного по линии Брянск – Сумы – Полтава, а 2-я ударная армия будет продвигаться между ними.

Конно-механизированная армия маршала Буденного двинется широким фронтом за правым флангом мехкорпуса Бережного в общем направлении Чернигов – Киев с задачей не столько занять территорию, сколько дезорганизовать вражеские тылы и прервать коммуникации киевского транспортного узла на левом берегу Днепра. С воздуха операцию будет прикрывать полностью укомплектованный авиакорпус ОСНАЗ генерала Савицкого. Фактически мы заимствует у немцев их замысел на игру с открытым флангом и доводим его до совершенства, так как нашим группировкам не надо никуда поворачивать.

В случае неблагоприятного течения событий промежуточным рубежом для завершения наступления выбрана река Псел. Но если все пойдет как надо, окончательный финиш должен наступить на рубеже реки Ворскла. При этом мы учитываем, что Гитлер может развернуть 1-ю танковую армию и часть 17-й полевой армии фронтом на север с задачей контратаковать наши наступающие войска и нанести им поражение.

При этом есть два варианта – или удар всех четырех свежих немецких танковых дивизий будет нацелен только по мехкорпусу Бережного, и тогда Катуков от Курска повернет на Сумы. Или же немцы разделят свои силы, направив против каждого из наших механизированных корпусов по одному своему танковому корпусу. В любом случае встречные танковые сражения почти неизбежны…

– Одну минуту, Александр Михайлович, – неожиданно сказал Бережной. – Товарищ Сталин, мне требуется кое-что прикинуть и посчитать…

– Что именно вы хотите прикинуть, товарищ Бережной? – удивленно спросил Верховный. – У вас снова появилась какая-то интересная идея?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Бережной, – возможно, мой корпус сумеет разгромить Первую танковую Роммеля самостоятельно.

– Вы шутите? – удивленно спросил Сталин.

– Я не шучу, товарищ Сталин, – ответил Бережной, доставая из планшета лист бумаги, шариковую ручку и калькулятор, – просто предполагаю. Но, прежде чем дать вам и товарищу Василевскому точный ответ, сперва мне надо сделать подсчет нашего с ним сравнительного боевого потенциала.

– Делайте ваш подсчет, а мы посмотрим, – кивнул Сталин и придвинулся поближе к Бережному.

– У Роммеля, – сказал Бережной, – скорее всего, будет четыре танковых дивизии, и в каждой дивизии только по одному танковому полку трехбатальонного состава. Это максимум, и именно из этой цифры исходил товарищ Василевский, когда назвал общее количество немецких танков – полторы тысячи единиц.

– Все верно, Вячеслав Николаевич, – сказал Василевский, подойдя к Бережному с другой стороны, – именно так мои штабисты и считали. По две танковые дивизии на танковый корпус и одному танковому полку на дивизию.

– Идем дальше, – сказал Бережной, выписывая цифры в таблицу, – из девяти танковых рот две тяжелых, укомплектованных танками Pz. IV. Одна рота на танках предыдущей модели F1, с укороченной 75-миллиметровой пушкой – «окурком», и одна рота на танках модели F2, с пушкой того же калибра, но длинноствольной. Тяжелая танковая рота у немцев состоит из четырнадцати танков Pz. IV и пяти разведывательных танков Pz.II. Но их мы пока в расчет не берем, поскольку в столкновениях танки против танков они не участвуют – не та весовая категория.

Итого в четырех дивизиях по пятьдесят шесть танков той и другой модели. Танки с укороченной пушкой можно считать за половину условного Т-42, а танк с длинноствольной пушкой – за две трети. Итого: двадцать восемь и тридцать семь с хвостиком – получается шестьдесят пять «условных» Т-42…

– Товарищ Бережной, – с интересом поглядывая на подсчеты Бережного, спросил Сталин, – вы собираетесь перевести все танки Роммеля в некие «условные» Т-42, чтобы понять – хватит ли у вас сил для того, чтобы нанести ему решающее поражение?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Бережной.

Верховный переглянулся с Василевским, и тот утвердительно кивнул.

– Значит, вы не полагаетесь на удачу, а на точный подсчет своих сил и сил противника? – спросил Сталин. – Продолжайте, товарищ Бережной, это очень интересно.

– Из семи средних танковых рот, укомплектованных танками Pz.III, – сказал Бережной, – две роты вооружены танками Pz.III модели J с укороченной 50-миллиметровой пушкой, и пять рот танками Pz.III модели J1, с длинноствольной пушкой.

В средней танковой роте у немцев по семнадцать танков Pz.III. Итого: на все четыре дивизии сто тридцать шесть танков Pz.III модели J, и триста сорок танков Pz.III модели J1. Танк модели J можно считать за две пятых «условного» T-42, а танк модели J1 – за половину. Итого: пятьсот восемьдесят восемь танков списочного состава и почти двести девяносто «условных» Т-42.

Бережной подчеркнул последнюю цифру и продолжил:

– У меня в корпусе имеется триста шестьдесят вполне реальных танков Т-42, плюс десять танков Т-72, каждый из которых можно оценить как четыре или пять Т-42, плюс сорок БМП-3 с меньшей защитой, чем у Т-42, но зато со 100-миллиметровой стабилизированной пушкой. Будем считать их один к одному. Триста шестьдесят, плюс сорок пять, плюс сорок. Итого: четыреста пятьдесят пять «условных» и реальных Т-42 в составе моего корпуса.

Превосходство в танковой мощи над Роммелем ровно в полтора раза. Но это только в том случае, если произойдет лобовое танковое сражение, как только что сказал товарищ Василевский. Но это возможно только в самом крайнем случае.

– Поясните, товарищ Бережной, – сказал Сталин.

– За счет той форы, которую мы получим за счет неразберихи у немецкого командования, – ответил Бережной, – а также за счет большей скорости движения корпуса, я планирую заблаговременно вывести его в район будущего сражения, встретив противника на выгодном рубеже перешедшими в оборону механизированными бригадами, к тому же поддержанными самоходной противотанковой и гаубичной артиллерией.

Роммель – азартный военачальник, и он тут же с ходу начнет массированные атаки. Но здесь не Африка, а мои бойцы – не флегматичные британцы. Противотанковые САУ: сто восемь легких с орудием ЗИС-2 и сорок восемь тяжелых с орудием БС-3 – это довольно весомый аргумент в нашем с ним противостоянии. Но пока он это поймет, он потеряет от трети до половины всей своей техники. Для отсечения немецкой пехоты в составе корпуса имеются сто восемь самоходных гаубиц М-30 и столько же самоходных 120-миллиметровых минометов. Страшная вещь, скажу я вам, шквальный заградительный огонь.

– А как с артиллерией у противника и как у вас? – с интересом спросил Верховный. – Ведь ваши оборонительные позиции могут просто завалить снарядами издали. Сколько у них пушек?

– В артполках двух танковых и двух механизированных немецких дивизий, – ответил Бережной, – числится двести восемьдесят восемь 105-миллиметровых гаубиц и сто сорок четыре гаубицы калибра 150 миллиметров. В составе моего корпуса для контрбатарейной борьбы имеются восемнадцать самоходных гаубиц МСТА-С, сорок восемь самоходных гаубиц МЛ-20 и столько же самоходных пушек БС-3, также с большой дальностью стрельбы.

Подсчет эффективности надо вести исходя не из чисто арифметического подсчета, а учитывая, что все наши орудия на четыре-пять километров дальнобойнее немецких. В контрбатарейной борьбе немцам придется полагаться лишь на звукометристов. А у нас в составе Особого артдивизиона имеется контрбатарейный радар и баллистический вычислитель. Все немецкие орудия – это тяжелые буксируемые системы, не способные к быстрой смене позиций. Так что, думаю, что своей артиллерии Роммель лишится даже быстрее, чем танков.

– Это очень хорошо, – сказал Верховный, – что у вас есть такие технические средства, которые дают вам качественное преимущество над противником. Вы меня убедили. Полагаю, что в любом случае не нужно отвлекать корпус Катукова от задачи продвижения к Харькову с севера. Товарищ Бережной обещал нам справиться с Роммелем самостоятельно.

Теперь вы, товарищ Василевский, скажите, что вы будете делать, если Гиммлер нанесет вам контрудар 2-й танковой армией под основание Брянского выступа?

Василевский прокашлялся:

– Если противник силами группы армий «Центр» попытается нанести контрудар от Смоленска по правому флангу Брянского фронта, то в резерве Ставки в районе Козельска остаются 3-й, 9-й и 10-й танковые корпуса, сформированные по старым штатам, и танки которых не прошли модернизацию. Они непригодны для глубоких наступательных операций, но для активной обороны и нанесения локальных контрударов их возможностей вполне достаточно.

– Понятно, товарищ Василевский, – сказал Верховный, – думаю, что этого будет вполне достаточно. Но я вижу на вашей карте еще дополнительные направления ударов – с юга, через Днепр и в Болгарии. Не слишком ли это авантюрно?

– Нет, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – все просчитано так же досконально, как и у товарища Бережного. Задачей четвертого этапа операции «Орион» является разгром Румынской армии и принуждение Румынии к выходу из войны против СССР. При подрыве ДнепроГЭСа осенью прошлого года осталась неповрежденной техническая потерна, по которой позже немецкие танки 1-й танковой армии форсировали Днепр.

Зимой во время операции «Полынь» нашим войскам удалось взять под контроль саму плотину и захватить небольшой плацдарм на правом берегу Днепра. Еще раз использовав недавно продемонстрированный вам «жупел», мы планируем полностью уничтожить вражескую оборону на этом участке и пустить в прорыв 2-ю конно-механизированную армию Белова и остающуюся в резерве 3-ю танковую армию Ротмистрова, а также 14-й, 23-й и 24-й танковые корпуса, вооруженные в основном ленд-лизовскими и легкими танками. Но против румын этого вполне хватит.

Одновременно, по приглашению царя Бориса, наши войска высадятся в Болгарии и, соединившись с болгарской армией, развернут наступление на Плоешти и Бухарест. Для этой операции мы планируем использовать механизированную бригаду морской пехоты Черноморского флота, особую штурмовую бригаду, сформированную из бывших белоэмигрантов, и 3-ю конно-механизированную армию Плиева. Еще раз повторю, что накопленные нами и нерастраченные резервы позволяют нам при правильном их использовании осуществить все четыре этапа плана «Орион».

– Так, значит, царь Борис все же решился, – задумчиво сказал Сталин, – что же, так даже лучше – меньше будет проблем. Товарищ Берия, насколько надежна эта информация?

– Вполне надежна, товарищ Сталин, – ответил Берия, – Гитлер давно требовал от Болгарии послать войска на Восточный фронт. Но царю Борису пока удавалось выкручиваться. Если все три первых этапа изложенного здесь плана «Орион» будут выполнены в полном объеме, и группа армий «Юг» будет разгромлена, то и четвертый этап тоже не станет проблемой. Его величество, подпрыгивая от нетерпения, еще будет встречать наших солдат с цветами на набережной Варны.

– Очень хорошо, – сказал Верховный, – считаю, что план «Орион» можно взять за основу, постепенно внося в него дополнения по мере поступления новых разведданных и развития событий. А теперь, товарищи, давайте пойдем ужинать. Есть мнение, что время для этого уже наступило.

14 мая 1942 года, полдень. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина

Вчера вечером Верховный, заинтригованный всем увиденным на полигоне, очень долго тет-а-тет беседовал с Лаврентием Берией, являвшемся по совместительству и «Главным менеджером» по технологиям будущего. И Шашмурин, и Грабин, и Лавочкин, и Королев с Курчатовым работали под его чутким руководством, как еще многие другие никому еще не известные бойцы научного фронта. Только в начале февраля научным лабораториям и КБ было роздано более сотни поручений: исследовать, воспроизвести, отработать технологию. И вот теперь все эти труды начали давать свои всходы.

Результат этой беседы теперь лежал на столе перед Верховным. Это был эскизный чертеж тяжелого танка, который в скором времени должен обрести грозное имя «Иосиф Сталин». К чертежу была приложена пояснительная записка.

Будущее изделие советского танкопрома было не похоже ни на что, что было построено в первой половине XX века. При этом в приложенной к эскизу пояснительной записке говорилось, что все технологические приемы, необходимые для производства этого изделия, или уже освоены советской промышленностью, или могут быть освоены в самое ближайшее время. А сырье для производства материалов нового поколения дешево, имеется в изобилии на территории СССР и легкодоступно.

Конструкция и размеры корпуса нового танка в точности повторяли свой прототип из будущего – танк Т-72Б.

По проекту лобовая часть корпуса и корма танка должны быть изготовлены из композитных плит, состоящих из сорока пяти миллиметров закаленной катаной брони высокой твердости, шестидесяти миллиметров стеклотекстолита и пятнадцати миллиметров экстрамягкой никелевой брони с высокой вязкостью. Крыша корпуса, борта, скосы, прикрывающие надгусеничные полки, а также бортовые навесные экраны, до половины прикрывающие гусеницы – из композитных плит с толщиной слоев в пятнадцать, тридцать, пятнадцать миллиметров. Носок корпуса литой, обжатый гидравлическим прессом для устранения дефектов литья. Башня в плане круглая, в форме сплющенного сверху и спереди полуэллипса вращения, без «замана», с экстрарациональным наклоном и переменной толщиной бронирования. Наибольшей толщины броневой слой достигал в районе пояса башни, составляя сто восемьдесят миллиметров композита, из которых семьдесят пять миллиметров приходилось на внешнюю броню, девяносто – на стеклотекстолит, и пятнадцать – на внутренний стальной слой.

За счет применения композитной брони, низкого силуэта, уменьшающего площадь толстого вертикального бронирования, и предельно плотной компоновки, вес нового танка, оснащенного двигателем В-2К мощностью шестьсот лошадиных сил, должен был составить от тридцати пяти до тридцати семи тонн. Это должно было обеспечить машине высокую скорость и хорошую проходимость.

Сопроводительная записка, полученная из Центральной броневой лаборатории, поясняла, что «в результате испытаний было установлено:

– плита из комбинированной брони, толщиной в сто двадцать миллиметров, по весу соответствует стальной плите толщиной семьдесят пять миллиметров, а по прочности – гомогенной катаной броне, толщиной в двести миллиметров;

– плита из комбинированной брони, толщиной в шестьдесят миллиметров, по весу соответствует тридцатисемимиллиметровой стальной плите, а по прочности – гомогенной катаной броне, толщиной в сто миллиметров;

– пояс башни из комбинированной брони, толщиной в сто восемьдесят миллиметров, по весу соответствует стадвенадцатимиллиметровой стальной плите, а по прочности – гомогенной катаной броне, толщиной в триста миллиметров». Конец цитаты…

– Комбинированная броня и экстрарациональные углы наклона, – проговорил вождь вслух, будто пробуя слова на вкус. – Даже не знаю, что должны ощутить немецкие танкисты, внезапно столкнувшись с таким «Иосифом Сталиным» на полях сражений.

Взяв в руку красный карандаш, он размашисто написал в левом верхнем углу «Утверждаю. И. Ст.», после чего аккуратно сложил все в пакет из плотной бумаги, для отправки обратно по назначению.

«Конечно, – думал про себя вождь, подойдя к окну, – такая машина не может быть массовым танком в военное время, поскольку возможности советской промышленности пока весьма ограничены. Роль массового танка будет играть средний танк Т-42, идущий на смену танку Т-34. Но в тяжелых танковых батальонах в составе мехкорпусов ОСНАЗ и танковых корпусов прорыва “Иосиф Сталин” будет незаменим. Как говорится, на страх врагам».

Потом от дня грядущего мысли Сталина перенеслись к сегодняшним проблемам. До начала немецкого наступления осталось всего месяц-полтора. Все ли возможное сделано для того, чтобы отразить вражеский натиск, а потом, перейдя в наступление, разгромить, окружить и уничтожить полчища агрессора. Ведь в ТОТ РАЗ немцы почти до самого конца умели организованно пробиваться из котлов, не теряя при этом управления войсками.

Все это очень важно. Слишком многое поставлено на карту, не только для Германии, но и для СССР. Немцы, конечно, ни при каких условиях войны не выиграют. И мы об этом уже знаем. Но сейчас появилась возможность сократить войну на год или даже на полтора. Только ведь одних возможностей мало. Нужно лучшее в мире вооружение, стойкие мотивированные солдаты и опытные, грамотные, инициативные командиры на всех уровня, начиная от начальника Генштаба до командира стрелкового отделения, танка, артиллерийского расчета. Ведь командиры – это самое главное. Без них все остальное можно считать второстепенным…

От размышлений вождя оторвал звонок внутреннего телефона.

– Товарищ Сталин, – сказал Поскребышев, – здесь командующий Западным фронтом генерал армии Жуков.

– Пусть войдет, – сказал Сталин, внутренне готовый к непростому разговору. Ибо при подготовке операции такого масштаба и такого значения нельзя сказать полководцу просто: «Иди и командуй», – слишком много придется объяснить и слишком о многом рассказать. И в основном из того, что ранее от этого человека держалось в глубочайшем секрете.

– Здравия желаю, товарищ Сталин, – сказал Жуков, входя в кабинет Верховного.

– Здравствуйте, товарищ Жуков, – кивнул вождь, – проходите. У меня к вам очень важный разговор.

– Я вас слушаю, товарищ Сталин, – настороженно сказал Жуков.

– Есть мнение, – начал Верховный, – что вы, товарищ Жуков, засиделись на Западном фронте, который в последнее время стал тихим и спокойным местом. В связи с этим товарищ Василевский порекомендовал подобрать вам другой фронт, более соответствующий вашим способностям и опыту. Мы думаем, что товарищ Василевский прав.

Сталин подошел к стене и раздернул шторки, прикрывающие карту.

– В настоящий момент, – сказал он, – разведка установила, что противник силами группы армий «Юг» готовит стратегическую наступательную операцию, целью которой – разгромить и окружить основные силы наших Юго-Западного и Южного фронтов. Именно поэтому Ставка отвергла как несвоевременное ваше предложение о проведении наступательной операции в полосе Западного и Калининского фронтов.

Жуков некоторое время внимательно разглядывал карту. При этом на его лице появилось хмурое выражение.

– Товарищ Сталин, – наконец спросил он, – эти сведения достоверны?

– Вполне достоверны, товарищ Жуков, – кивнул вождь, – информация подтверждается из самых различных источников по линиям ГРУ, НКВД, Главного штаба партизанского движения, фронтовой разведки и службы радиоперехвата. Разгромив наши фронты южного направления, немцы рассчитывают повторить свой прошлогодний успех и развернуть наступление на юг, в сторону Сталинграда и Кавказа. Гитлеру сейчас очень нужна бакинская нефть. И он тянется к ней, как пьяница к бутылке, бросив на захват ее все свои резервы.

Сталин прошелся по кабинету.

– В связи со всем этим, – сказал он, – мы решили заблаговременно подготовиться к отражению немецкого наступления, в том числе проведя некоторую реорганизацию. На направлении первого и основного немецкого удара решено сформировать новый Центральный фронт, в состав которого войдут 13-я, 40-я и 21-я армии. Штаб фронта должен быть размещен в Старом Осколе. Никто не справится с командованием этим фронтом лучше, чем вы, товарищ Жуков.

– Спасибо за доверие, товарищ Сталин, – кивнул Жуков и спросил: – Кому я должен сдать командование Западным фронтом?

– Командование сдадите товарищу Малиновскому, – ответил Верховный, – он уже вылетел в Москву. После этого немедленно вылетайте в Старый Оскол. Начальником штаба фронта у вас будет командующий 3-й ударной армии генерал Пуркаев. Кроме уже указанных армий в вашем распоряжении во втором эшелоне будут находиться 5-я танковая армия генерала Лизюкова, а также 3-я и 6-я резервные армии, прикрывающие Воронежские УРы.

Вы должны любой ценой не допустить прорыва фронта наступающим противником, упорной обороной измотать и обескровить гитлеровские войска, заставив их растратить свой наступательный порыв. Для выполнения этой задачи Ставка даст вашему фронту все, что необходимо: людей, артиллерию, танки, новую, только что разработанную, технику и необходимое количество боеприпасов. С учетом того, что немцы навалятся на каждый наш полк не менее чем дивизией, в стрелковых полках, занимающих оборону на Центральном, Юго-Западном и Южном фронтах, введен временный штат, примерно соответствующий штатам старой армии. Осенью прошлого года вы сумели остановить немцев под Москвой, имея в наличии гораздо меньшие силы. В этот раз задача перед вами стоит и проще и сложнее. Проще, потому что в вашем распоряжении будет мощная группировка, войска которой имеют боевой опыт, обучены и оснащены по последнему слову техники. Сложнее, потому что противник перед вами будет свежий, не измотанный четырьмя месяцами непрерывных боев, плохой погодой и распутицей. Именно эту, новенькую, с иголочки немецкую армию вы и должны сточить нам под ноль, чтобы показанные на этой карте немецкие планы так и остались нереализованными.

– Задача понятна, товарищ Сталин, – сказал Жуков и добавил: – Разрешите задать несколько вопросов?

– Спрашивайте, товарищ Жуков, – кивнул Верховный.

– В какие сроки немцы могут начать наступление? – спросил будущий маршал Победы.

– Ориентировочно, – ответил Верховный, – немцы могут начать наступление во второй половине июня. Точную дату наша разведка установит в тот момент, когда противник начнет выдвигать свои танки непосредственно к линии фронта, то есть за пять-шесть дней.

– Ясно, – кивнул Жуков, – значит, на подготовку у нас есть еще месяц-полтора.

– Должен сказать, – усмехнулся Сталин, – что вы придете не на пустое место. К отражению этого наступления Ставка начала готовиться еще в конце марта, сразу же после завершения зимней кампании. На месте вы обнаружите весьма развитую и тщательно замаскированную систему полевой обороны, а также противотанковые бригады РВГК, оснащенные новыми противотанковыми пушками калибров восемьдесят пять и сто миллиметров. Также в интересах вашего фронта будет работать отдельная разведывательная эскадрилья РВГК, оснащенная новыми бомбардировщиками Ту-2 в варианте высотного разведчика. Эти самолеты будут от зари до зари висеть над полем боя на недоступной вражеским истребителям двенадцатикилометровой высоте и оперативно докладывать штабам всех уровней обо всех изменениях обстановки. Кроме того, разведку будут вести самолеты авиационной группы ОСНАЗа и подразделение радиоразведки особого назначения, подчиняющееся непосредственно Ставке.

По мере того как Верховный говорил, брови Жукова поднимались все выше и выше. Жуков был удивлен, Жуков был смущен, Жуков был озадачен. А удивленный, смущенный и озадаченный Жуков – это зрелище, достойное богов.

– Я ничего не понимаю, товарищ Сталин, – наконец сказал Жуков, – что это за авиагруппа ОСНАЗа, и зачем нужны противотанковые пушки таких избыточных калибров. Ведь у немцев нет тяжелых танков?

– СЕЙЧАС нет тяжелых танков, – ответил Сталин, многозначительно подняв вверх указательный палец, – а через полгода-год будут. Наши Т-34 и КВ так напугали немецких генералов, да и самого Гитлера, что сейчас в Германии полным ходом идет проектирование тяжелых танков, которые окажутся неуязвимыми для наших нынешних танковых и противотанковых орудий. Для того чтобы избежать неприятной для нас ситуации после появления на фронте таких танков, мы дали команду на проектирование противотанковых орудий повышенной мощности. Что же касается первого вашего вопроса, то авиаэскадрилья ОСНАЗа – это самолеты, разведывательная аппаратура которых основана на новых физических принципах, и я на него вам просто не смогу ответить. Тут вам нужен академик Капица, а не товарищ Сталин. Могу сказать только то, что именно с помощью этой аппаратуры мы знаем обо всех передвижениях на вражеской территории. Перед ней бессильна любая маскировка.

– Товарищ Сталин, – спросил Жуков, – вся эта информация как-то связана с механизированной бригадой генерала Бережного, которая неизвестно откуда взялась и кочует по всем фронтам, непонятным образом одерживая одну победу за другой?

– Феномен товарища Бережного, – сказал Сталин, строго посмотрев на генерала Жукова, – сам по себе является государственной тайной. Но поскольку, как говорил Суворов: «Каждый солдат должен знать свой маневр», то для вас можно сделать исключение. Товарищ Жуков, вы готовы взять на себя ответственность о неразглашении информации подобного рода? Сейчас ею в полном объеме в СССР владеют только шесть человек: товарищ Сталин, товарищ Берия, товарищ Кузнецов, товарищ Василевский, товарищ Рокоссовский и товарищ Голованов. В случае вашего согласия вы будете седьмым.

– Так точно, товарищ Сталин, – Жуков вытянулся в струнку, почуяв запах большой тайны, – я готов дать все необходимые обязательства.

– Хорошо, – сказал Сталин, – для начала вам надо кое-что увидеть.

Вождь подошел к столу, достал из его верхнего ящика ноутбук, воткнул вилку в розетку и, открыв крышку, защелкал клавишами.

– Вот, смотрите, – сказал он, разворачивая ноутбук экраном к донельзя удивленному Жукову.

– «Москва, Красная площадь, – заговорил ноутбук голосом Левитана, – двадцать четвертого июня тысяча девятьсот сорок пятого года. Здесь, у стен седого Кремля встречала страна своих сыновей, вернувшихся с победой, героев беспримерных сражений на всех фронтах Отечественной войны, от Баренцева до Черного моря… Командует Парадом Победы маршал Советского Союза Рокоссовский», – услышал потрясенный Жуков. – «Принимает парад заместитель Верховного Главнокомандующего маршал Советского Союза Жуков…»

– Теперь вы всё поняли, товарищ Жуков? – спросил Верховный.

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Жуков, облизывая пересохшие от волнения губы, – теперь мне ясно всё. Есть только один вопрос…

– Спрашивайте, товарищ Жуков, – кивнул вождь.

– Товарищ Сталин, – спросил Жуков, – скажите, из какого года пришли к нам товарищ Бережной и его бригада?

– Из конца две тысячи двенадцатого, – ответил Верховный.

– Вот теперь мне стало окончательно всё ясно, – кивнул Жуков, – у Бережного над немцами было подавляющее техническое превосходство.

– Не только техническое, – покачал головой Сталин, – у них еще есть уверенность в победе, превосходство в тактике и в боевом духе. В составе его бригады только четыре сотни морских пехотинцев из будущего. А остальные бойцы – это морская пехота нашего Черноморского флота, участвовавшая в Евпаторийском десанте. Как сказал сам Бережной: в каждом советском солдате живет солдат-победитель, и нам надо лишь счистить с него коросту растерянности, страха и неуверенности в своих силах, причиной которой стали временные победы германской армии. Самое главное то, что мы знаем, что победим при любом раскладе сил. Теперь нам надо сделать это быстрее, с меньшими людскими и материальными потерями, чтобы Парад Победы на Красной площади прошел не в сорок пятом, а сорок четвертом, или, чем черт не шутит, в сорок третьем году.

Товарищ Жуков, всегда помните то, что задача, которую мы сегодня поставили перед вами, является важнейшей для достижения этой победы. Не немцы должны разгромить и окружить наши фронты, а Красная армия, измотав врага в оборонительных боях, должна сокрушить и окружить немецкую наступательную группировку, чтобы ни один враг не смог бы уйти от возмездия. Вам это понятно, товарищ Жуков?

– Так точно, товарищ Сталин, – сказал Жуков, – понятно. Разрешите идти?

– Идите, – сказал Верховный, – и если вам что-то будет непонятно, то немедленно связывайтесь по ВЧ с товарищем Василевским. Я сообщу ему, что по чисто военным вопросам в пределах вашей компетенции он может быть с вами полностью откровенным. На этом всё. До свиданья.

Часть 3

Восход Ориона

16 мая 1942 года, вечер. Орловская область, Навлинский район. Лесной массив в 20 км южнее станции Выгоничи. Временная база Сумской рейдовой бригады особого назначения

Как всегда вечером, сам Ковпак, комиссар Руднев, начальник штаба Базыма, начальник разведки лейтенант Горкунов, помначхоз Павловский, командир второго батальона Кульбака, командир третьего батальона Матющенко, командир артиллерийской батареи капитан Анисимов, а также некоторые заслуженные командиры рот, такие как Карпенко, расположились у отдельного костерка, чтобы неспешно обсудить события минувшего дня.

За три недели стоянки в Брянских лесах отряд разительно изменился. Были отправлены на Большую землю все раненые и семьи партизан. Вместо них на усиление прибыли бойцы из расформированных воздушно– десантных бригад, прошедшие разведывательно-диверсионную подготовку в учебном центре.

Теми же рейсами с Большой земли было доставлено большое количество нового, только что с заводов, оружия: штурмовых пистолетов-пулеметов Шпагина образца сорок второго года, самозарядных винтовок Токарева, образца того же года, приборов бесшумной и беспламенной стрельбы, трофейные единые пулеметы вермахта и новое, секретное оружие – ручные реактивные гранатометы. Все это оружие, к удивлению партизан, было переделано под немецкие патроны.

Появилась в отряде и артиллерия – четыре полевые пушки ЗИС-3 и столько же 120-мм минометов. Бойцы соединения Ковпака были также на сто процентов снабжены полными комплектами полевого осназовского обмундирования. Переформированное в рейдовую бригаду ОСНАЗ, соединение Ковпака теперь совершенно утратило свой разношерстный партизанский вид и все больше и больше походило на обычную воинскую часть.

Впрочем, часть эта была не совсем обычной. Несмотря на то что все происходящее официально называлось отдыхом, майор Бесоев и его подчиненные нещадно изнуряли личный состав ежедневными тренировками и изучением материальной части нового, еще неизвестного бойцам оружия. Особо интенсивные тренировки проводились с разведчиками, как пешими, так и конными. И пешие, бывало, на марше начинали обгонять конных. Из-за напряженных занятий порой случалось так, что бойцы засыпали за ужином с ложкой в руке или откровенно дремали с закрытыми глазами на политзанятиях, за что комиссар Руднев даже немного попенял Бесоеву.

В то же время помначхоз Павловский, человек патологически скупой, буквально шалел, распихивая по повозкам ящики с патронами, минами, снарядами и гранатами, упаковки медикаментов, и тюки нового, ни разу еще не ношенного обмундирования. Не пропадало и уже бывшее в употреблении добро. Все аккуратно расфасовывалось и укладывалось на пароконные повозки обоза.

Настроение же у партизан Сумской бригады было предпоходным, можно сказать, «чемоданным». В воздухе буквально носилось предчувствие предстоящего рейда. Все понимали, что, закончив пополнение, переформирование и обучение бойцов, командование бригады лишь ждет соответствующего приказа, чтобы двинуться в дальний путь по тылам противника. Это настроение передавалось и командирам, которые тем не менее осознавали, что бригада встроена в планы Ставки стратегического масштаба, и не им теперь решать – когда и куда она пойдет. В походном сейфе у начальника штаба Базымы уже лежал так называемый «красный пакет», который надлежало вскрыть при получении соответствующего приказа.

Командованию тыловых частей 2-й танковой армии и оккупационным властям было уже хорошо известно, что между реками Ревна и Речица, посреди густых Брянских лесов и непролазных болот засели отряды зловредного Ковпака, награда за голову которого недавно была повышена до ста тысяч оккупационных марок.

Сначала немцы ничего не предпринимали, ограничившись усилением гарнизонов в деревнях по периметру леса и разведкой с воздуха, впрочем, безрезультатной. Но видя, что партизаны ничего не предпринимают, они набрались храбрости и решили окончательно покончить с Ковпаком. Не желая рисковать жизнями немецких солдат, так нужных на фронте, эту «почетную» миссию они возложили на союзников. К венгерскому батальону, блокировавшему лес с южной стороны, после длительных переговоров было вызвано подкрепление.

Попытка венгров войти в лес целым полком со стороны деревни Пролысово для того, чтобы уничтожить «бандитов», случившаяся за два дня до описываемых здесь событий, обернулась для мадьяр ужасающим конфузом. Это был самый настоящий ад. Четыре часа солдаты венгерской армии вели бой в лесной чаще. Но это даже трудно было назвать боем – столкновение с партизанами вылилось в серию мелких стычек и засад. Противник был повсюду, не только спереди, но и на флангах, в тылу, и даже, как показалось мадьярам, сверху.

При этом венгерским солдатам не удалось толком разглядеть партизан, стрельба которых была почти неслышной, а маскировка просто фантастической. Некоторые солдаты потом уверяли, что вели бой с непобедимым русским ОСНАЗом. Другие же говорили про каких-то американских индейцев или вообще несли чушь о нечистой силе. В конце концов, венгерский полк поспешно отступил, потеряв в этом кошмаре примерно треть личного состава. А одна пехотная рота так целиком и сгинула в лесной чаще.

В этом бою ученики майора Бесоева из бригады Ковпака на «отлично» сдали экзамен по тактике боя в лесисто-болотистой местности. И хотя против настоящих спецов их выпускать было еще рановато, то для немецких тыловиков и карателей они должны были вскоре стать настоящим кошмаром.

Напротив, переданное по команде сообщение о появлении в тылах 2-й танковой армии целого соединения советского ОСНАЗа весьма встревожило ее командующего генерал-полковника Рудольфа Шмидта. Но времени предпринять что-либо у него уже не было.

На следующий день, утром пятнадцатого числа, советские войска начали массированные артиллерийские обстрелы сильно укрепленных позиций 35-го армейского корпуса под Мценском. Артналеты с применением 180-мм железнодорожных транспортеров и тяжелых восьмидюймовых гаубиц особой мощности перемежались попытками русских штурмовых групп ворваться в город и завязать в нем уличные бои.

Минувшее сражение с мадьярами, а также доносящуюся время от времени со стороны линии фронта отдаленную канонаду и обсуждали сейчас партизанские командиры. Они и не заметили, как у костра, по своему обыкновению, совершенно бесшумно появился майор Бесоев.

– Добрый вечер, товарищи командиры, – негромко сказал он. – Разрешите присоединиться?

– Сидай, хлопче, – лукаво прищурившись, ответил Ковпак. – Что скажешь-то?

– Все, Сидор Артемьевич, – серьезно сказал Бесоев, – кончилась наша с вами учеба. Пришел сигнал из Центра, завтра всё начнется.

– А это? – спросил Базыма, мотнув головой в сторону отдаленной канонады.

– А это, товарищ Базыма, – ответил Бесоев, оглядывая притихших командиров, – всего лишь увертюра местного значения, чтобы все немцы в округе сбежались на шум, как зеваки на пожар. Главный удар будет нанесен в совершенно другом месте.

– Добре, – кивнул Ковпак, подведя итог дискуссии, – вскрывай пакет, Григорий Яковлевич, а то хлопцы что-то застоялись. Не подвернись давеча те глупые мадьяры, так и вообще скучно бы было.

Пока Базыма ходил к штабной повозке за пакетом, командиры у костра напряженно молчали. Шутки шутками, но то, насколько они серьезно сумели подготовиться к боям, по-настоящему покажет только рейд.

Базыма вернулся минут через пятнадцать в сопровождении двух автоматчиков из охраны штаба. Показав всем запечатанный пятью сургучными печатями пакет, он передал его командиру бригады. Ковпак нацепил на нос очки в железной оправе, и с хрустом разорвал плотную оберточную бумагу пакета, извлекая наружу боевой приказ. Бесоев встал со своего места и, встав у Ковпака за спиной, подсветил ему фонариком.

– Спасибо, хлопче, – буркнул себе под нос Ковпак и углубился в чтение.

– Не за что, диду, – в тон ему ответил Бесоев, – вы читайте, читайте.

– В общем, хлопцы, – сказал Ковпак, дочитав документ, – план таков. На первом этапе мы оказываем содействие прорыву на Брянск механизированного корпуса ОСНАЗ товарища Бережного. А потом быстренько собираемся и уходим в рейд.

Диспозиция на завтра у нас такая. Первый батальон под моим командованием к рассвету выдвигается к Навле. По пути, в Пролысово, навестим наших давешних незваных гостей – мадьяр. Устроим им ночную побудку. Мы с ними еще в тот раз до конца не разобрались. Выведем станцию из строя – и походным маршем с топотом и песнями – к Трубчевску. Второй батальон Кульбаки и третий Матющенко идет к Выгоничам. Станция и мост через Десну, бисовы дети, нужны Красной армии целыми, и брать их надо будет по-тихому, без всякого шороху, как учил вас гвардии майор ОСНАЗ товарищ Бесоев. На помощь вам будет выброшен десант.

Сдадите ему позиции – и парадным маршем на Почеп. Если что – объясняйте всем, что никаких партизан тут нет, а это наступает Красная армия. Горкунов, ты говорил, что твои люди в Выгоничах уже все разнюхали. Вот и придашь их Кульбаке и Матющенко. На этом всё. Соединимся в Погаре и двинем дальше, согласно плану. На этом всё, товарищи, прошу расходиться. Готовность к выступлению ровно в полночь.

– Сидор Артемьевич, – сказал Бесоев, – разрешите кое-что добавить?

Ковпак с интересом посмотрел на него и кивнул.

– Добавь, если что у тебя есть, – сказал он.

– Во-первых, товарищи, – сказал Бесоев, – о том, что наступление началось, вы узнаете по одному очень-очень сильному взрыву в стороне линии фронта. Вы его ни с чем не перепутаете, потому что ничего подобного раньше не слышали. Во-вторых, позвольте мне со всеми вами попрощаться. Завтра я пойду с батальоном товарища Кульбаки на соединение с нашим десантом. Надеюсь, что еще увидимся – где-нибудь в Берлине.

Ковпак встал.

– И ты бывай, хлопче, – сказал он, пожимая Бесоеву руку, – непременно увидимся, и непременно в Берлине. Успехов тебе и твоему командиру. Уж дюже гарно он бьет германца.

17 мая 1942 года, 04:35. Брянский фронт, Кировский выступ, 16-я армия, окрестности поселка Думиничи, полевой аэродром 1-го истребительного полка авиакорпуса ОСНАЗ

Небо на востоке уже окрасили алые проблески восходящего солнца, а ночная тьма потихоньку отступала на запад. Где-то вдалеке, в районе Мценска, глухо ухала канонада. А здесь, на участке 16-й армии, пока все было тихо. Но это пока. Прищурившись, генерал-майор Савицкий посмотрел туда, откуда на землю накатывался триста тридцатый день войны, и поднялся в кабину своего истребителя с номером 100 на хвостовом оперении. Другие полки его корпуса уже были в воздухе и с минуты на минуту должны были пересечь линию фронта. Вся операция в воздухе и на земле была рассчитана с точностью до минуты, и скоро должен был наступить час, когда ему и его летчикам следовало пойти в бой.

Вчера вечером на КП мехкорпуса особого назначения, расположившегося в лесу южнее Кирова, состоялось совещание, в котором присутствовали: командующий мехкорпусом генерал-лейтенант Бережной, командующий Брянским фронтом генерал-лейтенант Горбатов, командующий 16-й армией генерал-майор Федюнинский и сам генерал-майор Савицкий. Тут же присутствовал командир отдельной десантно-штурмовой бригады ОСНАЗ подполковник Маргелов.

План Брянско-Орловской наступательной операции отличался невероятной дерзостью, можно даже сказать, неким военным нахальством, что, в общем-то, было обычной тактикой генерала Бережного, и требовал от исполнителей быстроты и точности. Собственно, это все касалось и всех прочих задействованных в операции командиров.

Первой и самой главной целью операции должен был стать Брянск. Его захват означал разрыв вражеских коммуникаций и частичную транспортную изоляцию вражеской группировки в районе Орла. Помимо внезапного прорыва фронта механизированными частями, планом предусматривалось одновременное планерное десантирование батальонов ОДШБ ОСНАЗ на ключевые объекты в глубине немецкой обороны: железнодорожный вокзал, аэродром западнее Брянска и мост через Десну, в окрестностях поселка Выгоничи.

Авиакорпус Савицкого должен был не только обеспечить доставку десантников к месту высадки и огневым ударом обеспечить десантирование, но и, захватив локальное господство в воздухе, не допустить попыток германского командования сорвать наступление воздушными ударами по атакующим советским войскам.

Советские военно-воздушные силы на Брянском направлении состояли из авиакорпуса особого назначения и ВВС Брянского фронта, состоящих в основном из ночных легкобомбардировочных полков, летающих на По-2, и пяти изрядно потрепанных истребительных полков, летавших в основном на тяжелых и неманевренных ЛаГГ-3, полученных в течение лета-осени 1941 года. Только один истребительный авиаполк, 563-иад, в феврале 1942 года получил на вооружение первую, не модернизированную, версию самолетов Як-1. Три из пяти истребительных полков, в том числе и тот, что летал на Як-1, входили в ВВС 3-й армии и были сосредоточены на Мценском участке фронта. И флаг им в руки, ибо тем самым с Савицкого снималась задача по прикрытию с воздуха отвлекающей Мценской наступательной операции.

Советской авиации на Брянско-Орловском направлении противостояли следующие силы люфтваффе:

– базирующиеся на Брянский аэродром сорок истребителей Ме-109F из 2-й группы 51-й истребительной эскадры под командованием гауптмана Хартмана Грассера, и столько же бомбардировщиков Ю-88А из 2-й группы и 11-й эскадрильи 1-й бомбардировочной эскадры под общим командованием гауптмана Хайнца Лаубе;

– базирующиеся на аэродром в Орле сорок шесть истребителей Ме-109F из 1-й группы 51-й истребительной эскадры под командованием гауптмана Йозефа Фезе и штабной эскадрильи той же группы под командованием оберст-лейтенанта Карла-Готфрида Нордмана, а также двадцать пять Ю-87D из 3-й группы 1-й эскадры пикирующих бомбардировщиков под командованием гауптмана Петера Гасмана[1].

Основная задача советской авиации на первом этапе операции состояла в подавлении этой группировки прямо на аэродромах и завоевании локального господства в воздухе. На втором этапе операции истребителям авиакорпуса ОСНАЗ предстояло отражать массированные налеты на Брянск и Орел около восьмисот немецких средних бомбардировщиков, поровну распределенных между группами армий «Центр» и «Юг». Драка обещала быть жаркой.

В то же время. Брянский фронт, Кировский выступ, 16-я армия, деревня Манино южнее Кирова, исходные позиции 1-го мехкорпуса ОСНАЗ

Уже совсем рассвело, когда на фронте протяженностью около пяти километров предутренняя тишина была разорвана воем тысяч одновременно стартующих тяжелых реактивных снарядов М-31, запускаемых зачастую прямо из упаковочных ящиков. Дальше все было точно так же, как на полигоне во время демонстрации нового оружия массового уничтожения товарищу Сталину. Советские бойцы и командиры, следуя инструкциям, присели на дно окопов и пошире открыли рты. Никто не понимал – зачем это надо, пока не раздался тяжкий грохот небывалой силы, от которого все почти оглохли, и земля под ногами не подпрыгнула, больно ударив в пятки. Через несколько секунд над советскими окопами тугим валом прокатилась ударная волна, сносящая все на своем пути.

За несколько предшествующих операции ночей советские саперы скрытно сняли мины на своей стороне, а под столбы проволочных заграждений уложили подрывные заряды. О немецких минных полях можно было не беспокоиться, любая взрывчатка, находящая в непосредственной близости от зоны объемно-воздушного взрыва, детонировала с гарантией, а проволочные заграждения были просто сметены ударной волной. Осталось только крутануть ручку подрывной машинки, чтобы по всей полосе наступления пала последняя преграда перед уже готовыми к наступлению стрелковыми, танковыми и механизированными частями.

Первой в атаку цепями поднялась пехота 16-й армии, следом, чуть в глубине советской обороны в лесу взревели моторы танков и БМП мехкорпуса ОСНАЗ, наносящего сосредоточенный удар вдоль шоссе Киров – Брянск. Но еще раньше воздух над полосой прорыва на предельно малой высоте рассекли десятки советских самолетов авиакорпуса Савицкого.

Два полка штурмовиков Ил-2, вооруженные реактивными снарядами, прикрывающие их «яки» и в самом конце, тоже с истребительным прикрытием, бомбардировщики Ту-2, тянущие на буксире тяжелые десантные планеры. На укрытой дымом и пылью полосе прорыва просто не осталось никого живого, чтобы сообщить о том, что советские самолеты пересекли линию фронта. А ведь до объектов в глубине немецкой обороны, назначенных им в качестве целей, лететь было всего каких-то десять-двенадцать минут.

Примерно в этот же момент на юге, в полосе 3-й армии, двадцать четыре ЛаГГ-3 под прикрытием четырнадцати «яков», обогнув Мценский «шверпункт», взяли курс на аэродром Орла. Главным оружием ЛаГГов, плотной группой готовящихся нанести внезапный штурмовой удар со стороны солнца, были подвешенные под крыльями шесть реактивных снарядов. Между прочим, их суммарная огневая мощь была равна одновременному залпу девяти установок гвардейских реактивных минометов типа БМ-8. До своей цели им оставалось лететь еще восемь минут.

А на направлении главного удара советская пехота быстрым, переходящим в бег шагом сблизилась с непривычно молчащими немецкими окопами. Только в третьей траншее, не попавшей под непосредственный удар «сталинского жупела», им было оказано вялое сопротивление, которое, впрочем, довольно быстро было подавлено. Форсировавшая первой линию немецкой обороны мехбригада корпуса ОСНАЗ на максимальной скорости рванулась к поселку Людиново и расположенным в непосредственной близости от него позициям немецкого дивизионного гаубичного артполка. Бригадой командовал гвардии подполковник ОСНАЗ Рагуленко, больше известный под позывным «Слон».

На передовом КП 16-й армии генерал Горбатов, выслушав доклад, с замиранием сердца подошел к аппарату ВЧ и снял трубку.

– Командующий Брянским фронтом генерал Горбатов у аппарата, дайте, пожалуйста, товарища Сталина, – сказал он, дозвонившись до московского коммутатора. – Это срочно.

Минуту в трубке стояла тишина, а потом на другом конце провода Верховный произнес короткое: «Алло».

– Товарищ Сталин, доброе утро, Горбатов у аппарата, – сказал командующий Брянским фронтом, – линия немецкой обороны прорвана, противник застигнут врасплох, и мехкорпус ОСНАЗ вошел в прорыв.

– Очень хорошо, товарищ Горбатов, – ответил вождь, – продолжайте докладывать мне при каждом изменении обстановки. И еще. У вас там, кажется, находится группа наших и американских военных журналистов? Из наших главным – Симонов, а из американцев – Хемингуэй. Как только можно будет их отправить к месту прорыва, пусть съездят туда – пусть посмотрят на то, как поработал «Жупел». Разрешите им сделать фотографии. И пусть они напишут статьи обо всем увиденном. В наших бойцов надо вселить уверенность в победе, а во врага ужас перед неизбежным возмездием. На этом всё, товарищ Горбатов, до связи.

Генерал Горбатов положил трубку и вытер вспотевший лоб. Операция «Восход Ориона» началась.

17 мая 1942 года, 04:55. Брянский фронт, Кировский выступ, полоса прорыва

Гвардии подполковник ОСНАЗ Сергей Рагуленко, позывной «Слон»

Когда шарахнул «Жупел», я даже присел от неожиданности. Итишкина жизнь, ну и чудовище из того, что было, слепили наши советские умельцы, можно сказать, на коленке, под чутким руководством товарища Берия. Несколько подсказок – и готово! Несмотря на то что Батя, лично наблюдавший полигонные испытания, провел с нами подробный предварительный инструктаж, все равно зрелище массового истребления целой тучи фрицев пробрало до самых печенок.

По своей мощи «Сталинский Жупел» вплотную подошел к тому, чтобы сравняться с тактическим ядерным оружием. Но махать такой вот дубиной слишком часто не получится. Говорят, что только на одну эту операцию соответствующие заводы в СССР работали целых два месяца.

А пока из наших окопов густой волной поднялась в атаку пехота. Это значит, что пришел и наш черед. Взлетела в небо зеленая ракета, и прифронтовой лес заполнился басовитым ревом сотен дизелей. В наушниках прозвучала команда Бати: «Вперед», и мы начали движение.

Войдя в расчищенный пехотой прорыв, бригада вломилась в немецкие ближние тылы, как поется в песне: «Гремя огнем, сверкая блеском стали». В первом эшелоне, вминая в придорожную пыль все, что попадалось на нашем пути, двигался танковый батальон бригады. Батальон – это три десятка новейших мощных Т-42, густо облепленных танковым десантом. По местным штатам – тридцать танков, причем преимущественно легких Т-60 – это уже сама по себе танковая бригада. Но у нас свои штаты, и как уже стали говорить в Красной армии: «в ОСНАЗе – все не как у людей».

Шоссе на Брянск ранним утром было еще почти пустынно. Танкистам удалось немного порезвиться только в расположении штаба немецкого полка, находившегося неподалеку от дороги. Правда, до них тут прошлась взрывная волна «Жупела», сорвав маскировочные сети и перевернув машины. Не задерживаясь, Т-42 вдавили в землю все, что можно было вдавить, и, разогнав пулеметными и автоматными очередями танкового десанта вошкающихся, словно сонные мухи, еще не отошедших от контузии штабных офицеров, колонной по два со скоростью тридцать километров в час рванулись по шоссе дальше к Брянску.

Сразу за танками, без разрыва, двигалась самоходная противотанковая батарея танкового батальона. Легкая противотанковая самоходка «Оса» вооружена 57-мм противотанковой пушкой ЗИС-2 и только с виду кажется миниатюрной и несерьезной. На самом деле, имея низкий профиль и хорошую маневренность, она способна доставить танкам противника немало неприятностей и сковать их действия до тех пор, пока на помощь не прибудут «парни с большими дубинами». Потому в боевых условиях противотанковые батареи батальонов на марше находятся непосредственно в колоннах танков и мотопехоты, чтобы иметь возможность при столкновении с вражескими танками в любой момент развернуться в боевые порядки.

От ударов с воздуха батальон прикрывает батарея 23-миллиметровых счетверенных самоходных зенитных установок. Конечно, без радара и автоматического наведения это далеко не «Шилки», но и местные аэропланы по скорости и маневренности далеко не дотягивают до вертолетов и реактивных самолетов конца XX века. Местным «мессерам» и «юнкерсам» за глаза и за уши хватит того шквала огня, который способны организовать шесть счетверенных пушек ВЯ-23 самоходной зенитной батареи.

Было дело, правда, не в моей бригаде, когда девятка «лаптежников» подловила на марше танковый батальон, не успевший замаскироваться с рассветом. Ха! Прикрытие не дремало, и пикировщики по очереди были в лапшу изрублены заградительным огнем из двадцати четырех стволов. Потом, конечно, был втык от Бати. Побольше – комбату – за плохую маскировку и нерасторопность, поменьше – комбригу – за то, что не уследил. Расслабились, мать их так переэтак! А также была благодарность зенитчикам в приказе по корпусу за образцовую стрельбу.

Следом за танковым батальоном с небольшим отрывом в том же порядке в прорыв начали втягиваться и механизированные батальоны бригады. Каждый механизированный батальон – это четыре мехроты на БМП и следующие за ними самоходная батарея ПТО и батарея самоходных 120-мм минометов огневой поддержки, под прикрытием батареи все тех же легких четырехствольных зенитных самоходок. Последним, из состава бригады, разбитые немецкие позиции пересек самоходный 122-мм гаубичный артдивизион. Ну, в общем, понеслась душа в рай!

А в затылок нам уже дышит передовой танковый батальон следующей за нами мехбригады. Местность тут такая, что хрен развернешься вширь. Одно-единственное шоссе проложено в густых непролазных заболоченных лесах. И хоть немцы в опасении партизан и вырубили все деревья на пятьдесят метров по обе стороны от дороги, но двигаться там нет никакой возможности, поскольку торчащие из земли пни в момент разобьют технике всю ходовую.

Чуть дальше по шоссе, которое на этом участке примерно пять километров шло параллельно фронту, наши доблестные танкисты наткнулись на расположение еще одного полкового штаба. Так как от ударной волны «Сталинского Жупела» их прикрыл лес, то немцы там были достаточно бодрые, при появлении наших танков забегали как наскипидаренные. Поскольку приказ был – не останавливаться, то танки снова на полной скорости проскочили дальше, лишь раздавив несколько попытавшихся удрать по шоссе машин, а также сделав несколько неприцельных выстрелов осколочными снарядами и «приголубив» бестолково мечущихся немцев очередями из ЗСУшек.

Немецкие штабисты были оставлены на съедение следующей следом мотопехоте, а также кавалеристам 7-го кавкорпуса, вошедшего в прорыв слева от нас. Двигаясь вперед, сейчас мы обгоняем на марше его кавалерийские полки, использующие для движения те самые немецкие вырубки вдоль шоссе, непроходимые для гусеничной и колесной техники.

Нашу же бригаду впереди ожидает следующая, куда более жирная цель – довольно крупный поселок Людиново и одноименная железнодорожная станция. Именно там, по данным нашей разведки, дислоцируются штабы и тыловые службы сразу двух немецких дивизий, на стыке которых мы и вломились в немецкую оборону. Кроме того, на полпути к Людиново, прямо возле шоссе на большой поляне, располагается немецкий дивизионный артполк в составе четырех батарей 105-миллиметровых гаубиц на конной тяге, по четыре орудия в каждой. Эту мерзость давить надо в первую очередь.

Позиций немецких артиллеристов наши танкисты достигли на пятнадцатой минуте после входа в прорыв. Две батареи были расположены слева от шоссе, две батареи – справа. При внезапном столкновении с танками, гаубичная артиллерия, не имеющая противотанковых средств и пехотного прикрытия, оказывается беззащитной, что ранее прекрасно продемонстрировали события лета сорок первого года. Теперь все случилось точно так же, только стороны поменялись местами.

Сразу оказавшиеся в мертвой зоне танки бригады, свернув с дороги, веером развернулись по обе ее стороны и с ходу пошли поперек немецких огневых позиций, давя гусеницами гаубицы. А танковый десант, привычно горохом ссыпавшийся с брони, вступил в бой с немецкими артиллеристами. Свои пять копеек во все происходящее добавили шквальные очереди ЗСУшек, с фланга насквозь простреливающие огневые позиции немецких батарей, на которых сразу же воцарился настоящий ад. Суета, беготня, крики, паника, скрежет сминаемого броней металла, пулеметные и автоматные очереди, хлесткие выстрелы танковых пушек, шквальный, закладывающий уши грохот очередей ЗСУ, отчаянное ржание раненых и сорвавшихся с коновязи лошадей.

Пока танкисты от всей души давят немецкую артиллерию, по моей команде следующий за ними мехбат, став головным в колонне и еще прибавив газу, проскочил дальше к поселку Людиново, железнодорожной станции, и обитающим там тыловикам и штабистам. Пока не иссяк эффект внезапности – вперед и только вперед[2].

17 мая 1942 года, 05:15. Брянский фронт, воздушное пространство над Жиздрой, высота около 5000 метров

Четверть часа назад адъютант рысью подбежал к истребителю Савицкого.

– Товарищ генерал, – запыхавшись, произнес он, – «Орел-два» докладывает, что с аэродрома под Орлом по направлению к месту прорыва обнаружен вылет двух девяток «лаптежников» под прикрытием двух десятков «мессершмиттов».

– Истребительным полкам Титова и Железняка – на взлет! – приказал командующий авиакорпусом, закрывая фонарь кабины. В тот момент Савицкий уже знал, что брянский аэродром полностью захвачен высадившимися на планерах десантниками Маргелова, и теперь оттуда уже никогда больше не взлетят ни «мессеры», ни «юнкерсы». А потому мощный концентрированный удар по последней сохранившей боеспособность группировке люфтваффе становился насущной необходимостью.

Едва адъютант генерала добежал до КП полка, как в голубое утреннее небо взлетела зеленая ракета. Взревели моторы «яков», и вот уже на взлет пошло первое звено – четыре истребителя, за ним второе, третье… Истребительный авиаполк поднимался на крыло. Одновременно на соседнем аэродроме уходил в небо полк Василия Сталина на Ла-5. Началось!

Оба полка соединились незадолго до пересечения линии фронта, образовав формацию «этажерка», у которой «лавочкины» были в атакующей группе, а «яки» на пятьсот метров выше в прикрывающей. С высоты пяти тысяч метров земля казалась ярким зеленым ковром, поросшим темной щетиной леса с попадающимися то тут, то там проплешинами заброшенных из-за войны полей. А со стороны задней полусферы в голубое небо медленно поднималось яркое майское солнце.

И вот впереди, у самого горизонта на фоне неба стала отчетливо видна россыпь черных точек, похожая на рой мелких весенних мошек. Примерно километром ниже, поддерживая идеальное равнение, словно на параде шли к месту прорыва немецкие бомберы, чтобы обрушить свой смертоносный груз на прорвавшие фронт советские танки и мотопехоту.

Сближаясь с противником, Савицкий присмотрелся и усмехнулся. Высотный разведчик ошибся – «лаптежников» было не две девятки, а девятка и шестерка. Очевидно, ЛаГГи из состава ВВС 3-й армии, нанося на рассвете свой внезапный штурмовой удар по аэродрому под Орлом, сумели все-таки натворить дел, почти ополовинив число боеспособных пикировщиков и истребителей прикрытия. Конечно, часть самолетов на аэродроме могла быть и не уничтожена, а только повреждена. Но в любом случае теперь им будет проще раздолбать оставшиеся в строю.

– «Сокол-один», я «Дракон», – вышел в эфир Савицкий. – Атакуй, прикрываю!

– «Дракон», я «Сокол-один», – отозвался Василий Сталин. – Вас понял, атакую.

Внезапный удар компактной группы советских истребителей, нанесенный со стороны восходящего солнца, был страшен. Откинув с гашетки предохранительную скобу, сын советского вождя поймал в прицел разлапистый силуэт ведущего головной девятки. Короткая очередь из двух 23-миллиметровых пушек с дистанции не более двухсот метров, и ведущий «лаптежник» с оторванной плоскостью и развороченной кабиной, беспорядочно кувыркаясь, посыпался вниз, будто никогда и не умел летать.

Выведя истребитель из атаки, Василий торопливо оглянулся. Первым ударом было сбито не менее половины вражеских бомбардировщиков. Воздух был расчерчен траурными шлейфами и испятнан белыми куполами парашютов. Остальные «лаптежники», сломав строй, испуганными воронами разлетелись в разные стороны, и сейчас охоту за ними вели разбитые на пары третья и четвертая эскадрильи полка, составляющие второй атакующий эшелон.

Пушки НС-23, которыми были вооружены Ла-5, оказались оружием эффективным. Их снаряды, в свое время рассчитанные на борьбу с американскими тяжелыми бомбардировщиками, буквально разрывали на куски несчастные «лаптежники». Никаких «отпугнуть и повредить» – это вам не ШКАСы винтовочного калибра. Осколочно-фугасный снаряд НС-23 – это такая штука, даже единичное попадание которого может оказаться для самолета смертельным.

А выше и чуть в стороне «яки» Савицкого крутили смертельную карусель с «мессершмиттами» прикрытия. Более маневренные и легкие советские истребители уже на втором-третьем вираже заходили «мессерам» в хвост, вынуждая опытных немецких летчиков спасаться, уходя на вертикаль. Те же пилоты «мессершмиттов», в основном из молодого пополнения, поступившего после тяжелых потерь в зимних боях, которые поддались азарту боя и втянулись «в собачью схватку» с «яками», безнадежно проигрывали им в маневренности и даже в огневой мощи, из-за чего один за другим валились с небес на землю[3].

Основная задача, поставленная командованием перед Василием, была выполнена. Бомбовый удар по вводимым в прорыв советским войскам был сорван, и теперь его полк, как минимум половиной своих сил, мог поддержать «яки» Савицкого, вступив вместе с ними в борьбу за господство в воздухе.

– Первая и вторая эскадрильи, здесь «Сокол-один», – скомандовал Василий, – в свалку не ввязываться! Боевой разворот, эшелон шесть пятьсот, прикроем «маленьких» сверху.

Не ломая строя и используя скорость, набранную в атаке пологим пикированием, «лавочкины» головных звеньев резко встали на дыбы, с набором высоты запрокидываясь на спину. В глазах потемнело от перегрузки. Переворот через крыло, и вот они уже выше и чуть в стороне от выскочивших из свалки немецких истребителей, ходивших кругами и выбиравших себе возможную жертву среди «яков» для своего излюбленного безнаказанного удара с пикирования.

Появление на том же эшелоне, или даже чуть выше, двух десятков советских истребителей незнакомой немцам модели в первый же момент вызвало среди асов люфтваффе замешательство и даже легкую панику. Они так не договаривались. Одно дело – безнаказанная атака с высоты с последующим уходом на вертикаль, куда менее мощные истребители русских не могут за ними последовать, и совсем другой коленкор – это драка с этими хищниками, только что играючи растерзавших два штаффеля пикировщиков.

Первая же пара «худых», попытавшаяся выйти в лобовую на звено Василия, почти сразу же отвернула, испугавшись толстых как веревки дымных трасс авиационных пушек необычно крупного калибра. Но это их не спасло, потому что они тут же попали на прицел другого звена атакующих «лавочкиных». Несколько коротких очередей, и оба «мессера» один за другим вспыхнули, а потом рассыпались в воздухе. Оставшиеся три пары «худых» схватки не приняли и немедленно вышли из боя, оторвавшись от преследования глубоким пикированием в сторону своего аэродрома. Догонять их не было смысла. В чем-чем, а в наборе скорости при пикировании Ме-109 никогда не было равных.

Еще немного походив кругами по верхнему горизонту, «лавочкины» дождались, пока «яки» не закончат «избиение младенцев». При этом на их долю досталось двое выскочек из числа тех «мессеров», которые в последний момент все же попытались вырваться на высоту из закрученной «яками» смертельной карусели. Одного из этих «мессеров» на свой счет записал Василий Сталин, добавив его к сбитому в первой атаке «лаптежнику».

Убедившись, что дело сделано, генерал Савицкий приказал всем своим истребителям собираться в группы и уходить на свой аэродром. Первый бой за счет внезапности атаки, расслабленности и самоуверенности немцев, а также численного превосходства советских истребителей был выигран «всухую». Но это было лишь началом. Савицкий знал, что через какое-то время немецкое командование опомнится и начнет лихорадочно бросать в район Орла и Брянска все, что сумеет снять с других участков фронта. Вот тогда-то и начнется главная работа авиакорпуса ОСНАЗ, призванного не только поддержать свои войска с воздуха, но и перемолоть все резервы люфтваффе.

Как нельзя кстати эта показательная порка асов люфтваффе произошла прямо над райцентром Жиздра, в котором в настоящий момент дислоцировался штаб 18-й танковой дивизии вермахта. Зрелище падающих с неба «штук» и «фридрихов» яснее всяких мудреных слов показало немецким штабистам то, что на ближайшее время им придется забыть о поддержке со стороны господствующего в воздухе люфтваффе, без которой командование ОКВ не мыслили себе войны на земле. В этот момент для них наступила абсолютно новая реальность, в которой уже самолеты с красными звездами на крыльях будут непрерывно висеть в воздухе и ходить у них по головам, собирая уже с немецких солдат свою кровавую жатву.

Двадцать минут спустя, аэродром Орел-норд, место дислокации штабной эскадрильи и 1-й группы 51-й истребительной эскадры люфтваффе

Гауптман Йозеф Фезе, австриец по национальности, ветеран воевавшего в Испании легиона «Кондор», кавалер Рыцарского креста, наконец-то привел свой «фридрих» к походившему на растревоженный муравейник аэродрому. С высоты птичьего полета ему отрылось воистину апокалиптическое зрелище покореженных и сгоревших самолетов и машин, а также словно оспинами усеянное воронками летное поле. Сейчас, когда пожары были уже потушены, авиамеханики торопливо отделяли ремонтопригодные самолеты и аэродромную технику от искореженного хлама, который уцелевшими тягачами просто оттаскивали к краю летного поля.

Зарулив на стоянку и заглушив двигатель, гауптман на дрожащих ногах выбрался из кабины. Его охватили смешанные чувства страха, гнева и ярости. И при этом гауптману Фезе отчаянно хотелось курить…

Но спокойно подымить и собраться с мыслями ему так и не дали. Едва он, с помощью механика, снял парашют и, отдав ему летный шлемофон, получил взамен свою фуражку, как прямо на стоянку заехал «Опель-капитан» командира 51-й эскадры оберст-лейтенанта Карла-Готфрида Нордмана.

– Мы в полной заднице, Карл, – ответил на немой вопрос своего командира гауптман Фезе, – те парни, что вернулись со мной, – последние, и больше никого не будет. До цели мы так и не дошли. Большевики бросили против нас какую-то свежую, скорее всего, элитную часть на новых машинах, и их асы поимели в воздухе наших парней, как дешевых шлюх с Пратера. Они внезапно напали на нас со стороны солнца, одним ударом сбили все «штуки», после чего завязали с нами свою обычную «собачью схватку».

Ты знаешь, что я не любитель таких игр, и поэтому мы с парнями попробовали было уйти от них на высоту. Но и там нас тоже уже ждали. Запомни, Карл, у большевиков появился новый скоростной истребитель с мощным мотором, внешне похожий на раскормленную до безобразия «крысу». Снаряды его пушек с одного попадания вдребезги разносят «штуку» или «фридрих». Знаешь, я сам это видел – с одного попадания, Карл! Остается только молиться на то, что таких чудовищ у русских пока еще слишком мало. А теперь, извини, Карл, мне нужно хотя бы немного побыть одному, чтобы прийти в себя.

Глубоко затянувшись эрзац-сигаретой, набитой вместо натурального табака сушеными капустными листьями, пропитанными синтетическим никотином, гауптман Фезе тоскливо посмотрел в бездонное майское небо, в котором уже взошло беспощадное русское солнце. Праздники кончились, впереди его ждал кромешный ад…

17 мая 1942 года, 06:35. 2-я танковая армия вермахта, 47-й моторизованный корпус, 18-я танковая дивизия. Райцентр Жиздра

Майор, граф Гиацинт фон Штрахвиц, командир 18-го отдельного танкового батальона

Массированное наступление большевиков против левого фланга нашего корпуса, начавшееся сегодня утром, оказалось для всех нас полной неожиданностью. Еще только начало светать, когда русская izba, в которой располагалось командование батальона, вдруг содрогнулась, скрипя всеми своими бревнами, и на меня с потолка посыпался мусор. Примерно полторы минуты спустя до нас докатился тяжкий гул, от которого в окнах задрожали стекла. Этот низкий вибрирующий звук не был похож ни на что ранее мною слышанное. Когда этот звук утих, наступила непривычная в таких случаях тишина, нарушаемая только отдаленными раскатами артиллерийской канонады, доносящимися до нас совсем с другой стороны – из-под Мценска. Быстро натянув брюки и надев ботинки, я выскочил во двор и успел увидеть, как над кромкой леса где-то вдалеке поднимается в небо иссиня-черная туча дыма, похожая на огромную грозовую тучу.

Ко всему прочему, скоро выяснилось, что мы оказались полностью лишенными связи. Телефонные провода, скорее всего, были перерезаны лесными бандитами, а радисты ловили только вой помех на всех диапазонах. Никто не знал, что же происходит на самом деле и что нам делать дальше. Лишь час спустя в городок ворвался совершенно ополоумевший связной мотоциклист из штаба соседней с нами 208-й пехотной дивизии. Из сбивчивого рассказа этого совершенно павшего духом унтер-офицера, представшего перед командиром нашей дивизии генерал-майором Карлом фон Тюнгеном, следовало, что внезапно прорвавшие фронт русские механизированные части примерно через полчаса после того страшного взрыва атаковали и полностью уничтожили застигнутый врасплох штаб соседней с нами 208-й пехотной дивизии, расположенный в городке Ljudinowo. Все старшие офицеры дивизии, включая ее командира – генерала от инфантерии Ганса Карла фон Шееле, с оружием в руках героически погибли на своих постах. А этот трус, спасшийся бегством, размазывая слезы и сопли по лицу, рассказывал, что русские танки уже движутся по дороге на Brjansk, словно вода, прорвавшая плотину. Как будто численное превосходство противника может служить оправданием его трусости.

В любом случае обстановка оказалась чрезвычайно серьезной, а отсутствие связи и полная неизвестность об истинных силах прорвавшегося противника только усугубляли наше положение. Мало ли чего наплел нам этот трус.

А посему по дороге в сторону Ljudinowo был выдвинут находящийся в резерве механизированный разведывательный батальон нашей дивизии, оснащенный легкими полугусеничными бронетранспортерами Sd.Kfz.250. Следом за ним должен был выступить и мой батальон, которому генерал приказал приготовиться к нанесению флангового удара по прорвавшемуся врагу. Цель, поставленная передо мной, была следующей: фланговым ударом рассечь боевые порядки противника и предотвратить его прорыв в сторону города Brjansk, бывшего крупным транспортным узлом, очень важным для снабжения нашей армии.

На тот момент в составе моего батальона находились сорок семь танков, сведенных в одну штабную и три линейных танковых роты. Из них: восемь машин были Pz-IV, двадцать шесть – Pz-III, одиннадцать – Pz-II и два устаревших командирских танка – Pz-Bef на базе единички. Грозная сила, если суметь правильно использовать ее в грядущем сражении. Беда заключалась лишь в том, что местность, покрытая лесами и пересеченная многочисленными мелкими речками и ручьями, имевшими при этом весьма топкие берега, считалась абсолютно неблагоприятной для применения танков.

Не добавило нам радости и то «избиение младенцев», которое истребители большевиков устроили нашего славному люфтваффе почти прямо над расположением штаба нашей дивизии. Я танкист и не очень сильно разбираюсь в авиации, но столько русских самолетов одновременно и в одном месте я увидел впервые за всю войну. Сжимая от бессилия кулаки, мы смотрели, как один за другим падают с неба наши «штукасы» и «фридрихи», и как торжествует набравший силу враг.

Одна «штука» рухнула на землю рядом с расположением моего батальона, и взрыв полутонной бомбы разметал во все стороны ее исковерканные обломки.

Уже позже, когда мы уже готовились выступить по направлению к Ljudinowo, пришли нерадостные известия и от нашего доблестного разведбатальона. Не доезжая деревни Grjada, его передовой дозор попал в лесу в устроенную большевиками танковую засаду. Понеся значительные потери от огня скорострельных автоматических пушек новых легких русских танков и пулеметов вражеской пехоты, наши разведчики были вынуждены отступить к деревне Nikitinka и занять оборону вдоль берега пересекающей дорогу речки. В ходе боя эти болваны умудрились потерять десяток мотоциклов, шесть бронетранспортеров и до сотни солдат.

Шайсе! Шайсе! Шайсе! – Теперь вместо удара во фланг ничего не подозревающего врага мы должны бодать в лоб боевые порядки его флангового охранения. Утешало лишь то, что разведка не выявила присутствия по-настоящему опасного для нас противника. В ходе боя разведчиками не было обнаружено ничего подобного средним русским танкам типа Т-34 или тяжелым КВ.

Впрочем, меня настораживала та несвойственная большевикам резвость, с которой в нашу сторону был выдвинут этот самый механизированный фланговый дозор. При этом, поскольку наше положение было серьезно затруднено отсутствием радиосвязи и полным неведением о численности прорвавшегося противника, генерал приказал мне немедленно выдвинуться в район соприкосновения с противником и лично принять на себя командование сводной кампфгруппой, состоящей из моего танкового батальона, моторизованного разведывательного батальона и одной запасной пехотной роты.

Легко сказать – немедленно выдвинуться! Но все же, уложившись в самые минимальные сроки, мой батальон выступил в сторону этой самой Nikitinki, готовый во имя фюрера и рейха раздавить любого, кто осмелится встать на нашем пути.

17 мая 1942 года, 07:15. Полоса прорыва мехкорпуса ОСНАЗ, деревня Гряда

Гвардии подполковник ОСНАЗ Сергей Рагуленко, позывной «Слон»

Вы знаете, что такое чехарда? – Если нет, то подскажу. Это такая русская народная забава, во время которой люди скачут друг через друга. Так вот, наш «Батя» спланировал эту операцию по принципу этой самой чехарды. Когда моя механизированная бригада свернула с трассы в сторону Людинова и начала давить немецкие штабы и прижимать к ногтю разных изменников Родины, основная часть корпуса продолжала свой стремительный бег к Брянску. Только головной у нее стала вторая мехбригада подполковника Василия Франка.

Тут вот некоторых, ну, скажем, местных товарищей удивляет то, что у нас в механизированном ОСНАЗе комбригом служит самый настоящий живой немец. Но, сказать честно, Вася русский немец, который считает Россию своей первой и единственной Родиной, и не только не сдристнул от нас в лихие девяностые на историческую родину, но еще и не подался в банкиры или адвокаты, а пошел офицером в армию, защищать Россию-матушку.

Говорят, что товарищу Санаеву по этому поводу уже пришлось пару раз остужать пыл не в меру подозрительных и ретивых сотрудников своего ведомства. Причем остужать в самом прямом смысле этого слова, обещая «герою» добиться его перевода в славный Чукотский автономный округ, например, заместителем начальника лагеря. Понятно, что не пионерского… Корочки личного порученца самого Лаврентия Палыча способны до икоты напугать любого чересчур любознательного сотрудника органов.

Но все это, так сказать, лирические отступления. И пока корпус продолжил свое движение к Брянску, мы в Людиново навели порядок среди немецких штабистов. Страсть как люблю я такие забавы. Генерал там был один, лысый и в очках. Храбро и до последнего патрона отстреливался из табельного вальтера от наезжающего на него БМП, а последнюю пулю выпустил себе в висок.

Короче, немецкие штабисты у нас быстро кончились. И тут из леса вдруг появилась местная советская власть. То есть местный партизанский отряд во главе с председателем райкома, скромно представившимся «товарищем Константином». И получаса не прошло, как они уже тут как тут. Но так получилось даже лучше. Дело в том, что на этом Людинове со штабом немецкой дивизии у нас свет клином не сошелся. Так, всего лишь одна из промежуточных задач.

Тут рядом, всего километрах в тридцати, в соседнем райцентре Жиздра, оказался расположен штаб 18-й танковой дивизии немцев. И, чтобы не получить удар во фланг чем-нибудь вроде танкового кулака, «Батя» развернул нашу самую заслуженную бригаду в ту сторону. Да и прорыв тоже надо бы расширить.

Одну роту, чтобы не увязла в зачистке, я с ходу бросил по окружной дороге в объезд райцентра, с задачей занять впереди заранее выбранную промежуточную позицию и осмотреться. Кстати, сделал я это вовремя, поскольку немцы тоже двинули вперед разведку на мотоциклах и «ганомагах». Но наши успели раньше. Впрочем, «ганомаг» против БМП ну никак не пляшет. Поэтому немецкой разведке досталось от наших на орехи. Как говорится, счет – 1:0.

Но было ясно, что немцы на этом не успокоятся. Поэтому, закончив в Людиново все наш дела и попрощавшись с товарищем Константином, я немедленно выдвинулся на помощь нашим «передовикам производства». При этом имея уже при себе всю бригадную «королевскую рать», со всеми ее противотанковыми, гаубичными, минометными, зенитными самоходками, а также догнавшим нас все-таки в Людиново танковым батальоном, которому удалось удачно вклиниться в разрыв колонны между второй и третьей мехбригадами. Теперь, если что, и с целой немецкой дивизией не страшно будет пободаться. Мы же ОСНАЗ!

17 мая 1942 года, 08:15. 2-я танковая армия вермахта, 47-й моторизованный корпус, 18-я танковая дивизия. Деревня Никитинка в 7 километрах от райцентра Жиздра

Майор, граф Гиацинт фон Штрахвиц, командир 18-го отдельного танкового батальона

Тридцать и три раза шайсе. Местность у этой самой деревни Nikitinka подходила для танковых атак примерно так же, как сортир для танцев. Из доклада наших доблестных разведчиков можно было понять, что пехота большевиков, действующая при поддержке нескольких легких танков, пропустив проскочивший вперед головной дозор, поймала колонну их батальона в грамотную танковую засаду на лесном участке дороги. Случилось это больше часа назад. Где-то там впереди в черной обугленной коробке сгоревшего «ганомага» осталось тело их командира гауптмана фон Зальцбурга.

Расстреляв в упор головную часть разведывательного батальона и обратив остальных в бегство, большевики заняли оборону на опушке редкого леса, ограниченного одним из протекающих тут многочисленных ручьев. Между деревней Nikitinka и передовыми позициями противника находилось открытое пространство, примерно в километр шириной, некогда бывшее пшеничным полем, а сейчас по большей части поросшее бурьяном и прочей дрянью. По левому краю этого поля и проходит та самая дорога, вдоль которой нам необходимо атаковать. При этом разворачиваться в боевые порядки нет смысла – там впереди, прямо перед вражескими позициями, протекает солидный ручей с вязкими топкими берегами, а чуть дальше еще один такой же.

В случае атаки через эти чертовы ручьи мои панцеры увязнут в их вязких глинистых берегах, как мухи в патоке, что даст большевикам возможность забросать их противотанковыми гранатами и коктейлями Молотова. Сейчас их пехоту не видно и не слышно. Но я уверен, что они еще там. Все попытки спешившихся разведчиков прощупать вражескую оборону, пресекаются редким, но довольно-таки метким ружейно-пулеметным огнем. Кроме того, из-за леса довольно отчетливо слышен гул множества моторов, а это значит, что к противнику подходит подкрепление. Сложившаяся ситуация грозит нам тем, что большевики, судя по тому, как они повели себя с первых же часов своего наступления, накопив силы, сами перейдут в атаку против наших позиций, с целью захвата и уничтожения расположенного за нашими спинами штаба дивизии.

Благоразумие требует того, чтобы я, укрепившись на выгодном рубеже, дал бы большевикам бой от обороны. Но имеющийся у меня приказ командира дивизии требует, чтобы я наступал, и это при том, что я даже приблизительно не представляю численности и вооружения противостоящего мне противника. Остается только надеяться на прочность моих «троек» и «четверок», лобовая броня которых недавно была усилена дополнительными бронеплитами, что сделало ее непробиваемой для русских 4,5-сантиметровых противотанковых и танковых орудий.

Подняв голову, я посмотрел в безоблачное весеннее небо. Там в бездонной выси, подобно высматривающему падаль грифу, медленно двигалась по кругу серебристая точка высотного русского разведчика. Для него все мы, находящиеся на открытом пространстве, были видны так же хорошо, как муравьи, копошащиеся в ящике с песком. И если я не знаю о русских почти ничего, то их командир уже наверняка полностью осведомлен, как о нашей численности, так и о подходящих к нам подкреплениях. Ужасающие наступают времена… Майн гот, спаси фюрера и Германию.

Уже потом я узнал, что русские штурмовики застигли на марше и полностью уничтожили легкий гаубичный дивизион, который командир нашей дивизии пытался перебросить нам на помощь. И навел их на цель не кто иной, как этот стервятник с красными звездами, неспешно кружащий над нашими головами.

Перед атакой я приказал этим дерьмоголовым разведчикам обстрелять русский передний край из имеющихся у них шести восьмисантиметровых минометов. Эта импровизация артиллерийской подготовки закончилась, едва начавшись, потому что в ответ откуда-то из-за леса дружно ударили двенадцатисантиметровые русские «самовары», имеющие почти вдвое большую дальность стрельбы. Тяжелые мины довольно кучно стали рваться не только на минометных позициях разведчиков, но и посреди моих изготовившихся к атаке панцеров.

Чуть позже ударили их легкие двенадцатисантиметровые гаубицы, и опять же, благодаря парящему в воздухе русскому корректировщику, их огонь был дьявольски точен. Какой же это, ко всем чертям, фланговый заслон? Нас готовилось сожрать пусть и небольшое, но ужасно зубастое чудовище. Стоять на месте под градом тяжелых снарядов и мин было настоящим самоубийством. Оставалось либо отойти на несколько километров назад, за пределы досягаемости русских орудий, либо броситься вперед в надежде, преодолев слабый пехотный заслон, огнем и гусеницами раздавить русские батареи. Собственно, никакого выбора у меня и не было. Да и никто не мог назвать графа фон Штрахвица трусом.

Единственное, что я мог сделать в отсутствие радиосвязи, так это дать флажками команду «делай, как я» и, нырнув в люк моей «четверки», приказать механику-водителю: «Вперед, Густав!»

Дальнейшее промедление не могло закончиться ничем, кроме неоправданных потерь. От поворота дороги, за которым остановились мои панцеры, до вражеских позиций было чуть больше полутора километров, причем большую часть пути наша колонна была прикрыта от прямого вражеского огня небольшой возвышенностью, разделявшей русла двух речек. Увидеть нас на прямой наводке большевики должны были только тогда, когда до их позиций останется не более четырехсот метров – меньше минуты хода. Вряд ли их легкие пушки за это время успеют нанести нашим хорошо защищенным «четверкам» и «тройкам» сколько-нибудь значимые повреждения.

Сначала все было хорошо. Правда, не стихающий минометный и артиллерийский обстрел не позволил нам взять солдат разведывательного батальона на броню вместо панцергренадер. Снаружи брони под шквалом мелких осколков не могла выжить ни одна живая душа. Хорошо, что хоть ни один наш панцер не имел пока прямых попаданий русскими минами и снарядами. Все же довольно неприятно, когда прямо перед тобой вдруг вырастает куст из огня, дыма и поднятой дыбом земли. А по броне барабанят то ли камни, то ли стальные осколки. Вперед, и только вперед! Сейчас мы прорвем слабый заслон большевистской пехоты и…

Вырвавшись на гребень той самой возвышенности, я сразу понял, что хитрые азиаты меня нагло обманули. Кроме легких русских танков, бессильных против модернизированных наших панцеров, на позиции у них было еще кое-что, способное безнаказанно расстреливать нас. Но спасти мой батальон было уже невозможно.

Прямо перед нами на дороге, борт о борт стояли два размалеванных извилистыми полосами камуфляжа русских чудовища, выглядевших, как вооруженная длинноствольной пушкой помесь Т-34 и КВ. Не успел мой наводчик выстрелить, как мой танк содрогнулся сразу от нескольких ударов и, скрежеща сбитой гусеницей, стал разворачиваться вправо.

От неожиданности я даже прикусил язык. Еще один удар куда-то в корму, двигатель заглох, а в боевом отделении отчетливо запахло бензиновой гарью. Защитная перегородка, отделяющая моторное отделение от боевого, пока сдерживала пламя. Но вряд ли это продолжалось бы долго.

«Шайсе, – подумал я, распахивая люк, – надо спасаться, и как можно скорее. Я не какой-нибудь средневековый еретик, чтобы сгореть заживо».

Пока я вылезал из моей пылающей «четверки», над моей головой тоненько свистнули несколько пуль. Но, видимо, графу фон Штрахвицу не суждено было сегодня умереть, поскольку ни одна из них меня не задела. Зато наводчик, выбиравшийся из горящего танка следом за мной, вдруг дернулся, безвольно повис, наполовину высунувшись из люка, а потом соскользнул обратно в дымящуюся утробу нашей бедной «четверки».

Спрыгнув на землю с обратной от русских стороны моего панцера, я огляделся. Машина командира 1-й роты гауптмана Юлиуса Кирна, следовавшая в колонне следом за мной, попыталась было взять правее, но тоже получила несколько снарядов в борт, и моментально вспыхнула, словно факел. Из нее никто не выбрался. Я понял, что весь экипаж погиб. Так сложил свою голову бедняга Юлиус, одним из первых получивший из рук фюрера Рыцарский крест за участие в сражении на Восточном фронте.

Глянув в сторону русских, я застыл от ужаса – они словно в тире расстреливали танки моего батальона. Помимо двух тяжелых русских танков, на дороге по нашим панцерам, пытающимся спастись от губительного обстрела, вели огонь еще не менее двух десятков остроносых приземистых машин, вооруженных длинноствольными противотанковыми пушками в маленьких башнях. Покрытые камуфляжными полосами, они выползали на позицию, делали один прицельный выстрел и тут же откатывались назад под прикрытие деревьев, только для того, чтобы уступить очередь соседу. Количество наших подбитых машин стремительно росло, и бой все больше и больше становился похож на бойню. Внутри меня все кричало – ну не могло такое случиться, просто не могло! Это просто какие-то неправильные русские!

Но мои переживания неожиданно закончились. В мою спину уткнулось что-то твердое, а чей-то голос гаркнул прямо у меня над ухом:

– Хенде хох, фриц!

Обернувшись, я увидел трех русских пехотинцев в камуфлированной форме и с устрашающе размалеванными, словно у каннибалов с Новой Гвинеи, лицами. Внутри меня все похолодело. Это был конец. Судьба берегла графа фон Штрахвица только для того, чтобы он попал в лапы к большевикам и смог увидеть, как, перейдя в атаку, три десятка тяжелых бронированных чудовищ большевиков добили остатки его батальона.

17 мая 1942 года, 10:25. Небо над Брянском, высота 12000 метров

Не каждая птица долетит до середины Днепра, а уж тем более не каждая сможет подняться на высоту двенадцати километров. Но то птицы, а для высотных разведчиков Ту-2РВ 15-й ОДРАЭ такие высоты были нипочем. Два мощных мотора АШ-82Ф с двухступенчатыми турбокомпрессорами позволяли этим машинам, не имеющим на борту бомбового груза, забираться на недосягаемую ранее высоту, где их не могли достать ни германские истребители, ни зенитные батареи. Правда, не украинский Днепр пока был под их крыльями, а русская Десна. Но это ни в коей мере не меняло дела. Рабоче-крестьянская Красная армия шла на запад, как пелось в одной песне: «отбирать свои пяди и крохи».

В ясную безоблачную погоду, когда видимость миллион на миллион, высотные разведчики стали зоркими глазами советских штабов. Мощная многоканальная УКВ-радиостанция давала возможность связаться не только с КП фронта, но и с передвижными КП соединений, и даже с командирами отдельных частей. С огромной высоты развернувшееся сражение за Брянск было видно как на ладони. Сметая слабые заслоны немецких тыловиков, бронированные колонны мехкорпуса ОСНАЗ по кратчайшему расстоянию рвались к своей главной цели – городу Брянску. Такую картину командир экипажа высотного разведчика капитан Митрохин уже наблюдал прошлым летом и осенью, но только тогда немецкие танки рвались на восток, а немногочисленные, изрядно потрепанные части РККА старались любой ценой их задержать.

На окраине города в районе железнодорожной станции Брянск-1 сверкали вспышки выстрелов, огненные плевки ручных реактивных гранатометов, клубились дымы разрывов. Там уже несколько часов вел бой высадившийся на планерах десантный батальон. Бой в городе шел накоротке, зачастую переходя в рукопашную схватку. И только отличная подготовка и боевой опыт, а также большое количество пулеметов и гранатометов пока еще выручают советских десантников. Высотный разведчик сам ничем не мог помочь этим отчаянным советским парням, сражавшимся там внизу. Но зато он мог предупредить их о наличии угрозы или вызвать удар штурмовой или бомбардировочной авиации.

Вот и сейчас по изготовившейся для очередной атаки немецкой пехоте с бреющего полета отрабатывает эскадрилья штурмовиков, и в сторону немецких позиций тянутся огненные хвосты реактивных снарядов и дымные пушечные трассы. Сверху хорошо было видно, как разрывы эрэсов накрывают цель. В мощную оптику наблюдатель-корректировщик видит даже темные точки разбегающихся словно тараканы немецких солдат, спасающихся бегством.

Держаться в полном окружении советским десантникам оставалось недолго. Обойдя немецкий гарнизон в поселке Цементном, передовые танки мехкорпуса ОСНАЗ уже ворвались на окраину Бежицы, в будущем – города-спутника Брянска, весь гарнизон которого составляла охранная рота при комендатуре, формирующийся карательный батальон РОА «Десна» и личный состав зенитных батарей, прикрывающих железнодорожную станцию.

Там тоже завязался бой, быстро смещающийся к железнодорожной станции и к мостам через Десну. Хорошо обученная и оснащенная пехота ОСНАЗ при поддержке танков и самоходных минометов быстро продвигается вперед, преодолевая слабое и разрозненное сопротивление противника. Под прикрытием боя, ведущегося за Бежицу, следующая в колонне мехбригада сворачивает на объездную дорогу, охватывая город с запада и отрезая немцам пути отхода в сторону Рославля. До освобождения Брянска остается совсем немного.

17 мая 1942 года, 10:55. Брянск. Штаб 47-го моторизованного корпуса вермахта

Генерал танковых войск Иоахим фон Лемельзен

Штаб 47-го моторизованного корпуса с утра был похож на растревоженный муравейник. С самого начала сражения связь была нарушена, и информация о прорыве советских войск поступала с большим опозданием, к тому же она выглядела малодостоверной и противоречивой. Добавляли хаоса и действия советских партизан, неожиданно атаковавших мелкие гарнизоны, а также планерные десанты, с началом русского наступления захватившие одновременно местный аэродром и железнодорожную станцию Брянск-1.

Потеря аэродрома стала настоящей катастрофой, разом лишив корпус истребительного прикрытия и поддержки с воздуха. В небе господствовала советская авиация, и бронированные штурмовики Ил-2 уже успевшие заработать у немецких солдат прозвища: «Чума», «Палач» и «Железный Густав», ходили буквально по головам немецких солдат. Помимо всего прочего, захват советским десантом железнодорожной станции привел к тому, что город оказался практически полностью лишен ПВО, ибо большинство зенитных батарей располагались как раз в районе вокзала. И теперь эти пушки и зенитные автоматы уже стреляют в немецких солдат.

Спешно поднятые по тревоге тыловые и охранные части несут огромные потери в отчаянных атаках, но так и не могут выбить советских десантников с захваченных ими позиций. Если летом и осенью прошлого года каждый немецкий солдат в бою стоил двух-трех русских, то теперь картина была полностью противоположной. К обычному для большевиков фанатизму добавились боевой опыт и большое количество совершенно нового вооружения, с применением которого германская армия прежде еще не сталкивалась.

Эти русские вооружили свой десант по принципу «кашу маслом не испортишь», а ручные реактивные гранатометы с первых же минут боя стали настоящим кошмаром для солдат тыловых подразделений вермахта, вооруженных в основном лишь винтовками «маузер» времен прошлой войны.

Снять с фронта для уничтожения десантов какие-либо боевые части было невозможно, поскольку никакого фронта как такового уже не существовало. Ударившие в стык между 208-й и 211-й дивизиями русские танки разорвали войска корпуса пополам. А пытавшийся ликвидировать прорыв 18-й танковый батальон потерпел поражение, и был практически полностью уничтожен. Час назад стало известно, что русскими захвачена Жиздра. Судьба штаба 18-й танковой дивизии и ее командира генерала Карла фон Тюнгена оставалась неизвестной. Также было непонятно – какие части корпуса еще сохранили боеспособность, и что предпримут их командиры, оказавшись без связи с вышестоящими штабами. Оставлять же свои позиции без приказа немецким войскам было категорически запрещено.

Чуть позже вспыхнула стрельба в северном пригороде Брянска, куда с ходу ворвались русские танки и мотопехота. Небольшое количество солдат гарнизона, и так уже большей своей частью введенного в бой у вокзала, еще не до конца сформированный и почти не обученный батальон русских коллаборантов совсем недолго смогут сдерживать танковую лавину большевиков. Что такое хорошенько разогнавшийся русский паровой каток Иоахим фон Лемельзен знал по прошлой войне. Резервов не было совсем, в бой уже было брошено все, что командование корпуса смогло наскрести в самом Брянске и его ближайших окрестностях. И вот еще один удар…

– Господин генерал, – сообщил вбежавший в кабинет запыхавшийся адъютант, – только что пришло сообщение: русские танки захватили Ивановку и Отрадное, дорога на Рославль перерезана.

Бросив беглый взгляд на карту с немногочисленными пометками, командир 47-го моторизованного корпуса понял, что картина русской операции до боли напоминает то, как он сам брал этот город всего полгода назад под командованием гениального Гудериана. Только русские танки и мотопехота сейчас движутся быстрее, чем тогда немецкие. Очевидно, что после захвата Брянска русское командование планирует перегруппировать свои силы, и нанести еще один удар, на этот раз с тыла, по 35-му армейскому корпусу, защищающему Орел и Мценск. Это будет уже настоящая катастрофа. Лишь только один русский танковый генерал, уже имевший в вермахте прозвище «Крымский мясник», мог действовать с такой наглостью.

Самому же генералу танковых войск Иоахиму фон Лемельзену предстояло решить – пасть ли ему в бою с оружием в руках вместе со своим штабом за фюрера и Великую Германию, либо как можно быстрее эвакуироваться в сторону Орла. Защищать город больше не было никакой возможности, и его падение – это вопрос всего лишь одного-двух часов.

Генерал хорошо представлял, что с ним сделает командующий группой армий «Центр» рейхсфюрер Гиммлер, если он вырвется из этой мясорубки один, без вверенных ему войск. Печальная история командующего 42-м армейским корпусом генерала графа фон Шпонека, приговоренного военным трибуналом к расстрелу, была всем хорошо известна. А ведь он все же сумел вывести свои части из-под угрозы окружения с относительно небольшими потерями, бросив лишь тяжелое вооружение.

Генерал написал несколько слов на листе бумаги.

– Курт, – сказал он своему адъютанту, – это донесение любой ценой необходимо срочно доставить в штаб армии и вручить его лично в руки генерал-полковнику Шмидту. Любой ценой – ты понял меня, Курт?

Командующий 47-м моторизованным корпусом так и не узнает, что его адъютант вместе со своим эскортом будет перехвачен на дороге передовым дозором мехбригады подполковника Рагуленко, обходящего Брянск с юга, и составленное им донесение так никогда и не попадет в штаб 2-й танковой армии.

17 мая 1942 года, вечер. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего

– Здравствуйте, товарищ Василевский, – приветствовал Верховный вошедшего в кабинет начальника Генштаба, – проходите. В первую очередь доложите мне, какая, по вашим сведениям, на данный момент сложилась обстановка в полосе действия Брянского фронта?

Сталин немного хитрил. На самом деле в течение всего дня он регулярно получал доклады и от командующего фронтом генерал-лейтенанта Горбатова, и от командующего мехкорпусом ОСНАЗ генерал-лейтенанта Бережного. Всё, что наблюдали с небес самолеты высотной воздушной разведки и тактического управления 15-й ОДРАЭ, помимо прочих адресатов, попадало в штаб авиагруппы ОСНАЗ к генералу Голованову, обрабатывалось и ложилось на стол Верховному.

Сталин создал подобную систему многослойного информирования, сильно обжегшись на ситуации прошлого лета, когда командующие армиями и фронтами не могли вразумительно ответить ему – что делается на вверенных им фронтах. Сейчас пришло время подвести итоги первого дня сражения.

Василевский на эту провокацию не поддался. Он кивнул и сказал:

– Здравствуйте, товарищ Сталин, сейчас вам доложу, – и спокойно стал расстилать на столе свою карту с готовыми пометками.

– Товарищ Сталин, – начал он, – в течение первой половины сегодняшнего дня оборона 47-го моторизованного корпуса оказалась прорвана на всю глубину, а боевые порядки противника были рассечены на две части. Введенный в прорыв одновременно с мехкорпусом ОСНАЗ 8-й кавалерийский корпус под командованием генерал-майора Жадова, наступая в условиях лесисто-болотистой местности и действуя в полковых и дивизионных тылах противника, прикрыл фланг основной наступающей группировки. Взаимодействуя с выдвинутой во фланг механизированной бригадой гвардии подполковника Рагуленко, он разгромил подвижные резервы противника из состава 18-й танковой дивизии, чем полностью расстроил боевые порядки 47-го моторизованного корпуса.

– Постойте, товарищ Василевский, – остановил его Сталин, – Рагуленко – это тот самый, который зимой в Барвенково так азартно давил немцев, что умудрился «потерять» генерала Гота?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – тот самый.

– И чем же этот лихой подполковник отличился на этот раз? – с интересом спросил Верховный.

Василевский вздохнул.

– Вверенная его механизированная бригада, – сказал он, – сразу после прорыва разгромила и полностью уничтожила дислоцированный в поселке Людиново штаб 208-й пехотной дивизии вермахта, после чего по команде генерала Бережного была выдвинута по направлению к Жиздре для прикрытия левого фланга наступающего на Брянск мехкорпуса. Заняв тактически выгодную позицию, подполковник Рагуленко организовал грамотную противотанковую засаду, он не только с минимальными потерями отразил удар немецкого танкового батальона, но и в критический момент боя сам перешел в контратаку своими танковыми и механизированными подразделениями, полностью разгромив и уничтожив противостоящие ему силы гитлеровцев.

– Действительно, лихой подполковник, – одобрительно кивнул головой Верховный, разглядывая принесенную Василевским карту, – насколько я понимаю, после того боя этот командир вволю порезвился и в Жиздре?

– Так точно, товарищ Сталин, – кивнул Василевский, – порезвился. Во взаимодействии с действующими левее кавалеристами 112-й башкирской кавалерийской дивизии из корпуса генерала Жадова механизированная бригада подполковника Рагуленко на плечах отступающего противника с ходу ворвалась в Жиздру, где застигла готовящийся к передислокации штаб 18-й танковой дивизии. Командир дивизии генерал-майор Карл фон Тюнген был зарублен башкирскими конниками при попытке оказать вооруженное сопротивление. Не разобрались в горячке.

– Очень хорошо, товарищ Василевский, – сказал Сталин, прохаживаясь по кабинету, – продолжайте, пожалуйста.

– Выход наших мотомеханизированных и кавалерийских частей во фланг и тыл 208-й пехотной и 18-й танковой дивизий, а также уничтожение дивизионных и части полковых штабов привели у тому, что утратившие связь со своим командованием немецкие войска начали выходить из наметившегося окружения в общем направлении на Болхов. В ходе боев отмечены действия мелких групп противника до батальона включительно.

В результате такого развития событий ширина прорыва с изначальных пяти увеличилась до сорока пяти километров, а вражеская пехота оказалась лишенной возможности отступить в уже освобожденный нами Брянск и занять оборону по возвышенному правому берегу реки Десна.

Огромное влияние на ход боевых действий оказали впервые примененные в таком масштабе меры радиоэлектронной борьбы, а также партизанские и фронтовые разведывательно-диверсионные группы, нарушившие немецкую систему проводной связи.

В настоящий момент части 8-го кавалерийского корпуса и 1-го механизированного корпуса ОСНАЗ оказывают давление на фланг и тыл дислоцированного южнее 53-го армейского корпуса немцев. Дальнейшее развитие наступления тормозится необходимостью перегруппировать силы и подтянуть пехоту и тылы. В первую очередь пехоту. Три из четырех механизированных бригад мехкорпуса генерала Бережного в настоящий момент контролируют позиции в окрестностях Брянска и не могут их покинуть до смены стрелковыми дивизиями из состава 16-й армии.

Как и ожидалось, передовые части 12-й гвардейской стрелковой дивизии, двигающиеся пешими колоннами через Людиново и Дятьково, выйдут в район Брянска не ранее завтрашнего полудня. Со стороны Думиничей, через Жиздру, к Брянску продвигается 11-я гвардейская стрелковая дивизия. Ожидаемое время подхода – послезавтра утром. Остальные стрелковые части будут еще позже…

– Значит, товарищ Василевский, – сказал Верховный, – недостаточная подвижность наших стрелковых соединений все еще сдерживает наше наступление?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – самая высокая скорость пешего марша это тридцать-сорок километров в сутки. Механизированные части из корпуса генерала Бережного даже с учетом возможных боестолкновений проходят это расстояние за два-три часа.

– Обстановка ясна, товарищ Василевский, – кивнул вождь. – Что вы намерены предпринять?

– Для предотвращения маневра вражескими резервами, – сказал Василевский, – 3-й армии отдана команда усилить нажим на 35-й армейский корпус противника в районе Мценска. Штурмовые группы при поддержке артиллерии уже ворвались в город и ведут тяжелые уличные бои. Кроме того, в настоящий момент в районе станции Белые Берега концентрируются одна механизированная и две танковых бригады из состава мехкорпуса ОСНАЗ с самоходными частями артиллерийского усиления. Цель – ночная операция по освобождению города Карачев и занятие выгодных позиций для отражения контрудара вражеских резервов со стороны Орла. В самом Брянске расположен входящий в состав бригады механизированный батальон НКВД, который ведет зачистку города от остатков оккупационных частей и формирований изменников родины.

– Значит, неизбежна оперативная пауза, – задумчиво сказал Верховный, – и немцы ею непременно воспользуются. Что ж, товарищ Бережной уже не раз доказывал, что упорно обороняться он умеет не хуже, чем стремительно наступать. В конце концов, планируя эту операцию, мы ожидали и такое развитие событий. Нашей армии пока еще не хватает подвижности для развития успеха, а немец уже совсем не тот, что был зимой. Хотя начали мы совсем неплохо.

– Кроме всего прочего, – добавил Василевский, – по данным, полученным по каналам радиоразведки, завтра немецкая бомбардировочная авиация, находящаяся в подчинении у группы армий «Центр», начнет так называемое воздушное наступление на Брянск. По нашим данным, в районе Орши дислоцировано триста пятьдесят – четыреста средних бомбардировщиков. Корпус Савицкого уже предупрежден и находится наготове, в город переброшены два радара и несколько групп ВНОС. Полк ва… извините, полковника Железняка уже передислоцирован на аэродром Брянска.

– Как вы думаете, – спросил Сталин, сделавший вид, что не заметил оговорки Василевского, – они справятся?

– Должны, товарищ Сталин, – ответил начальник Генштаба, – на данный момент это лучшее наше соединение с самыми опытными летчиками и самыми современными самолетами. Как мне докладывали, генерал Савицкий и полковник Железняк даже считают такое сражение необходимой репетицией к тому, что будет твориться в небе летом этого года…

– Наверное, они правы, – задумчиво ответил Верховный, еще раз бросив взгляд на карту. – Ну что ж, обстановка более-менее ясна. До свидания, товарищ Василевский, спасибо за точный и своевременный доклад, и держите меня в курсе всех событий.

17 мая 1942 года, вечер. 12 километров восточнее Брянска, станция Белые Берега

Гвардии подполковник ОСНАЗ Сергей Рагуленко, позывной «Слон»

– Товарищ подполковник, – донесся до меня растерянный голос командира первого механизированного батальона капитана Пилипчука, – а с бабами немецкими что делать будем?

Оставалось только сплюнуть. Не успел я прибыть в район сосредоточения бригады, отдать команду механикам осмотреть машины, а прочему личному составу по причине отставших тылов съесть сухпай и отдыхать до приказа, так тут еще и это.

– Вечно ты, – говорю я в сердцах, – капитан Пилипчук, во что-нибудь вляпаешься – то в историю, то в дерьмо.

Шучу, конечно, он же не виноват, что так получилось. Пока мы вошкались с немецкими штабными в Жиздре, этого героя вместе с его батальоном я выслал вперед для того, чтобы он перехватил трассу Брянск – Орел и устроил немцам небольшую проверку на дорогах. Трассу-то он перехватил и поставленную перед ним задачу выполнил на все сто процентов – ни в Брянск, ни из Брянска теперь немцы никаким манером попасть уже не могли. И вовремя. Напуганные неумолимым приближением полярной лисички, сразу после полудня из города толпой повалили представители немецкой тыловой и оккупационной аристократии. И все прямо в руки нашему бравому капитану. И начался для него самый настоящий праздник жизни, поскольку в душе каждого хохла живет большой и жадный хомяк, даже если он наш человек, родился и вырос в Сибири и нифига не шпрехает на мове. Я знаю – сам такой. Трофеи – это святое!

Одним словом, помимо всего прочего, первый батальон перехватил походный офицерский дом терпимости, удирающий из Брянска на двух тентованных «бюссингах». У немцев с этим строго. Немцы ППЖ себе не заводят – не их это обычай. Офицеры, особенно штабные, должны иметь возможность регулярно «сбрасывать давление в баках», не рискуя при этом влететь к партизанам, разгласить секреты или подхватить какую-нибудь нехорошую «пернатую» болезнь. А посему в штате борделя имеется доктор и представитель служб безопасности, в просторечии ГФП, ибо нигде мужики так не болтают, как на пьянке или с бабой в постели. Немцы тоже не исключение.

Еще в нашем времени я читал об этих заведениях. Персонал набирают только из молодых ариек с серыми или голубыми глазами, ростом не ниже ста семидесяти сантиметров. Прямо тебе секс-войска СС. Есть у немцев бордели и попроще – солдатские. Там на ниве платной любви в основном «служат» мобилизованные галичанки и прибалтийки. Правда, такое нам еще пока не попадалось.

Не, Пилипчук, конечно, у меня еще попляшет, вот приклею к нему позывной «Сексопатолог», будет знать – как брать в плен бордели. Но что мне теперь, простите, со всем этим делать? Сдавать особистам? Вот ржачки-то будет! Единственное ценное приобретение в этом бедламе это куратор от ГФП – сука весьма осведомленная о настроениях немецкого офицерского состава, напуганная и сильно желающая остаться в живых. Ну, а как тут не напугаться? Сначала машины на перекрестке останавливает пост своей родной германской фельджандармерии, потом – хлоп, и внезапно появляются размалеванные устрашающим тактическим гримом рожи в советском осназовском камуфляже, вытаскивают из кабины за шиворот и ставят мордой к борту. Конечная, дамы и господа, – транспорт дальше не идет – батальонный разведвзвод. Ребята свое дело знают туго. Такие же лихие парни, только из второго батальона, днем прямо из огня сцапали мне того танкового графа. Вот это была настоящая птица высокого полета, не то что нынешний бордель на колесах.

Впрочем, махнул рукой, размял ноги, сходил и посмотрел. Все же, что с бою взято, то свято. Чуть в стороне от дороги в тени деревьев под масксетями ожидал решения своей участи улов наших «романтиков с большой дороги» – несколько мотоциклов, штабные «опели» и два тех самых тентованных «бюссинга», возле которых и кучковался «полон».

М-да, девицы-то, на мой вкус, не супермодели, страшненькие и донельзя испуганные, сидели возле машин на корточках. Одна даже, похоже, плачет. Тут же двое в штатском. Толстенький лысый улыбчивый колобок и длинный тощий унылый белобрысый тип, похожий на глисту. Рядом наши ребята из мотопехоты, бдят. Выражения на лицах – от брезгливого до любопытствующего. Тут же с постным лицом скучает батальонный особист, младший лейтенант Синельников.

«Так, – думаю, – толстый – это доктор, а длинный – безопасник из ГФП».

Не угадал – каюсь. Едва мы приблизились, как толстяк, завидев меня, всего такого красивого, и сопровождаемого пригибающимся Пилипчуком, вдруг вытянулся в струнку, отчего вроде бы даже стал немного повыше и рявкнул: – Ауфштейн!

Он, значит, и оказался из ГФП[4], а длинный, значит, доктором – гинекологом и венерологом.

Услышав его, немки повскакивали на ноги, будто им в зад всадили шило. Врожденное, блин, немецкое чинопочитание.

– Так, товарищ младший лейтенант госбезопасности, – говорю я еще больше поскучневшему Синельникову, – что тут такое у вас происходит? Почему работник вражеских спецслужб до сих пор не отделен от прочих задержанных? Непрофессионально как-то…

Тут же из-за моей спины нарисовалось и его начальство – бригадный особист капитан ГБ Антонов. А за ним, как козлик на веревочке, наш танковый граф. Вражина матерый, битый и, можно сказать, героический. А посему он подлежит сдаче корпусному начальству с рук на руки. Вот и таскаем пока с собой.

– Расслабился ты, Синельников, – с легкой укоризной сказал Антонов, – замечание тебе на первый раз. А сейчас – исполняй.

Немки только глазами лупали, когда их куратора взяли под белы руки, завернули их за спину и отвели в сторону. И куда только у Синельникова делась вся его скука. Бодр и полон желания искупить свой нечаянный косяк.

– Герр оберст-лейтенант, – тихо спросил меня фон Штрахвиц, – его расстреляют?

– Ну что вы, граф, – так же тихо ответил я, – не говорите ерунды. Если он не замешан в преступлениях против мирного населения, а всего лишь наблюдал за настроением вашего офицерства, то ничего особо страшного его не ждет. Если сообразит все правильно, то, быть может даже, продолжит работать по специальности, но уже на новую Германию. Я же вам говорил, что Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается.

– И все же вы какие-то неправильные русские, – только и смог вымолвить танковый граф. Хорошо, на ночь глядя, немного побудем неправильными русскими. Хотя, если глянуть на нас немецкими глазами, то наши бойцы по сравнению с красноармейцами прошлого сорок первого года – это настоящие супермены, а разведчики – так вообще пришельцы с Марса. Привык граф фон Штрахвиц к легким победам, вот его сейчас и ломает. Но это еще только начало. То ли еще будет через год-полтора. Мы-то знаем – ученые.

Зато товарищ Антонов только тихо ухмыляется. Он у нас грамотный, языком владеет. За своего у немцев не сойдет, а вот допросить пленного – вполне способен. Только о чем сейчас этого фон Штрахвица допрашивать? Его часть, как собственно и всю дивизию, мы уже на ноль помножили, причем, походя, не особо напрягаясь. Его сейчас не допрашивать, а вербовать надо, пока он в шоке. Но сие уже политика, которая явно не нашего бригадного масштаба. Мы тут начали, а старшие товарищи продолжат. Со всей пролетарской сознательностью.

И снова у меня возник вопрос – что со всем этим все же делать? Самым простым решением будет спихнуть этот вопрос на голову начальства. У него голова большая, пусть оно и думает. Пусть вопрос «что делать с многосисечными массами» решает лично дорогой Леонид Ильич Брежнев. А то кто ж? Нам с Батей воевать надо – не до глупостей. Товарищ Санаев, как я понимаю, возьмет в проработку графа и своего коллегу из ГФП. А комиссару – по остаточному принципу сдадим на руки весь этот гарем.

– Значит так, товарищ капитан, – говорю я Пилипчуку, – приказ будет такой. Шутки в сторону. Пальцем никого не трогать и не обижать. По прибытию в район сосредоточения штаба корпуса сдать всех точно по списку. Пусть сами разбираются. Наше дело – война. Понятно?

– Так точно, товарищ подполковник! – ответил Пилипчук с некоторым, как мне показалось облегчением. – Будет исполнено!

«Вот так-то лучше, – подумал я, кивая и выбрасывая весь это мусор из головы. – У меня сейчас впереди одна забота – ночная атака на Карачев. Леса за Карачевым кончаются, и начинается открытая и вполне танкодоступная местность. Есть где разгуляться, если что. И нам, и немцам. Бригада сосредоточена и замаскирована. Разведка в том направлении выдвинута. Ждем-с их доклада: кто, что, где и как!»

17 мая 1942 года, 23:05. Орел. Штаб 2-й танковой армии вермахта

Присутствуют:

командующий 2-й ТА генерал-полковник Рудольф Шмидт;

начальник штаба 2-й ТА подполковник генштаба Курт Фрейр фон Либенштейн;

начальник оперативного отдела штаба 2-й ТА подполковник Вернер Вольф;

командующий 35-м армейским корпусом генерал артиллерии Рудольф Кемпфе;

командир 4-й танковой дивизии генерал-майор Генрих Эбербах;

командир 51-й истребительной эскадры подполковник Карл-Готфрид Нордман.

Генерал-полковник Рудольф Шмидт был мрачен, как пастор, собравшийся прочесть заупокойную молитву. Настроение остальных немецких генералов и офицеров, сидящих в этой комнате, впрочем, тоже было ничуть не лучше. Сегодня был явно не их день.

– Господа, – тихо сказал командующий 2-й танковой армией, – почти со стопроцентной вероятностью установлено, что прорыв на левом фланге 47-го моторизованного корпуса совершило русское конно-моторизованное соединение пока еще неустановленной численности, под общим командованием генерала Бережного, нового любимца большевистского вождя Сталина.

Присутствующие переглянулись. Этот мечущийся с одного участка Восточного фронта на другой русский генерал вот уже полгода был злым гением своих немецких коллег. В курительных комнатах немецких штабов вполголоса поговаривали, что большевистский вождь Сталин нашел способ превращения русских унтерменшей в суперсолдат, равных или даже превосходящих доселе непобедимых арийских воинов. Впрочем, все эти теории им теперь предстояло проверить на собственной шкуре.

– Как это ни печально, господа, – наконец мрачно сказал начальник оперативного отдела армии подполковник Вернер Вольф, – стремительность и глубина прорыва русских подтверждают тот факт, что это дело рук Крымского мясника. Других таких быстроходных генералов у большевиков пока нет. Уже очевидно, что наш 47-й моторизованный корпус полностью разгромлен и прекратил свое существование как полноценное боевое соединение. Брянск занят русскими танками, судьба штаба корпуса и штабов входящих в него дивизий остается пока неизвестной. Связи с ними нет.

По показаниям солдат и офицеров наших разгромленных частей, мелкими группами выходящих из окружения, солдаты атаковавших их моторизованных частей противника были обмундированы в летнюю камуфлированную форму неизвестного нам образца и вооружены большим количеством автоматического оружия. Также отмечено множество новых образцов бронетехники.

Нет, черт возьми, совершенно не так, господа! У большевиков на поле боя не было вообще никакой хорошо знакомой нам военной техники, никаких танков Т-26, БТ-5, Т-34 или КВ. Все задействованные русскими легкие и средние танки, а также самоходные орудия стали для наших солдат весьма неприятным сюрпризом.

– По моей просьбе, – сказал начальник штаба армии подполковник Курт Фрейр фон Либенштейн, – присутствующий здесь командир 51-й истребительной эскадры выслал несколько машин для проведения воздушной разведки. Подполковник Нордман лично летал в тыл прорвавшейся группировке большевиков…

– Все дороги, ведущие от бывшей линии фронта к Брянску, буквально забиты русскими войсками, – сказал Нордман. – Я видел множество танков, автомашин и пехоты. По моему самолету вели плотный огонь самоходных зениток – что-то вроде нашего четырехствольного «фирлинга». Пройти было можно только на очень малой высоте, буквально прижимаясь к земле. Мой напарник замешкался над колонной и был сбит. Стреляют не только зенитки. Пехота русских теперь не разбегается при виде наших самолетов, а начинает бить по ним из своего оружия. Это самый настоящий ад, господа.

– Час назад, – добавил подполковник Вернер Вольф, – передовые русские моторизованные части численностью до батальона атаковали Карачев, гарнизон которого составляла неполная охранная рота. В ходе ночного боя отмечены отдельные случаи применения противником артиллерии и минометов не менее чем двенадцатисантиметрового калибра. Понеся значительные потери, гарнизон Карачева оставил город и отступил в сторону Орла.

– Положение очень серьезное, господа, – прервал молчание генерал-полковник Рудольф Шмидт, – резервов у нас почти нет, подкреплений тоже пока не предвидится. Большая часть наших сил втянута в ожесточенные бои за Мценск, и оттуда мы не можем снять ни одного солдата. Есть подтвержденный Берлином приказ командующего группой армий «Центр» рейхсфюрера СС Гиммлера – снять из-под Мценска 4-ю танковую дивизию и, развернув ее фронтом на Брянск, восстановить положение. Генерал-майор Эбербах – доложите обстановку и готовность к выполнению приказа.

– Выполнить его невозможно, герр генерал-полковник, – ответил командир 4-й танковой дивизии, – оба панцергренадерских полка, как вы уже сказали, втянуты в уличные бои за Мценск. Полностью задействованы в обороне и 103-й артполк, инженерный батальон, батальон ПВО и противотанковый дивизион. Штурмовые группы большевиков несут огромные потери, но давят по всему фронту со страшной силой. У наших солдат едва хватает сил отбиваться и медленно отступать. В дивизии валентны только 35-й танковый полк и разведывательный батальон, находящиеся в резерве на случай осложнения обстановки.

Рудольф Шмидт армии внимательно посмотрел на командующего 35-м армейским корпусом.

– Господин генерал, – мрачно сказал он, – я приказываю вам снять с не атакуемых участков фронта все, что вы сможете. Будем формировать сводную кампфгруппу, ядром которой станет 35-й танковый полк. Взвод тут, рота там – другого выхода у нас нет. Положение очень тяжелое. Если мы не сумеем остановить натиск Мясника на Орел, то он просто раздавит ваш корпус.

Генерал Рудольф Кемпфе тяжело вздохнул.

– Я выполню ваш приказ, герр генерал-полковник, – ответил он, – только не надо забывать, что по лесным тропам во фланг моего корпуса уже просачиваются орды хорошо вооруженных русских кавалеристов на своих маленьких монгольских конях. Если бы в марте из нашей армии не забрали 53-й корпус, то нам бы сейчас очень пригодились те дивизии.

Генерал-полковника криво ухмыльнулся.

– Рейхсфюрер Гиммлер, – тихо сказал он, – сообщил мне, что в ближайшее время в районе Рославля начнет сосредотачиваться перебрасываемая из-под Смоленска 11-я танковая дивизия. Она должна ударить вам навстречу по линии Рославль – Брянск. Если мы, конечно, доживем до этого замечательного момента. Генерал Бережной уж точно не будет ждать, пока мы пришьем последнюю пуговицу к последнему солдатскому мундиру. А мы даже не знаем – сколько там у него сил. Завтра, самое позднее послезавтра, он ударит от Карачева на Орел. И тогда зимнее московское контрнаступление русских покажется нам веселым пикником. Так что немедленно начинайте формировать кампфгруппу. Район сосредоточения – поселок Богородицкое. И готовьте к эвакуации все тыловые учреждения. Если нам не удастся парировать этот прорыв, армия должна отойти на новые рубежи, сохраняя идеальный порядок.

Командующий 35-м армейским корпусом собрал разложенные на столе бумаги и встал.

– Герр генерал-полковник, – сказал он, – мы, конечно, сделаем все, что в наших силах, но без поддержки люфтваффе нам с Мясником не справиться.

– Завтра на рассвете, – сказал командующий 2-й танковой армией генерал-полковник Шмидт, – свой удар по большевикам в окрестностях Брянска нанесут триста пятьдесят бомбардировщиков воздушного командования «Восток», базирующихся в Орше. Это все, что командование может выделить для нас в самое ближайшее время.

– И да поможет Господь нашим храбрым парням, – тихо пробормотал в своем углу подполковник люфтваффе Нордман. – Аминь.

И будто в подтверждение этих слов большие напольные часы в углу кабинета пробили полночь вслед расходящимся немецким генералам и офицерам. Эхом этому бою за Окой прозвучали сирены воздушной тревоги, частая пальба зениток и взрывы бомб. Советская ночная авиация бомбила железнодорожную станцию. Начался триста тридцатый день войны…

18 мая 1942 года, 02:35. Аэродром под Брянском

Генерал-майор Савицкий обвел взглядом собравшийся в штабе комсостав двух истребительных авиаполков, срочно перебазированных на этот, еще недавно бывший немецким аэродром.

– Товарищи, – сказал «Дракон», – у меня для вас пренеприятнейшее известие – к нам едет «Большой цирк»…

– «Большой цирк», товарищи, – пояснил недоумевающим командирам стоящий рядом с генералом майор с общевойсковыми петлицами, – название, которое противник дал операции по нанесению массированного авиаудара по Брянску и окрестностям. Три бомбардировочные эскадры, базирующиеся под Оршей, 1-я, 3-я и 76-я. Все три укомплектованы бомбардировщиками Юнкерс-88А, общей численностью около четырех сотен машин…

Сказав это, майор тихонько отошел в сторону и как бы затерялся у стенки. Он свое дело сделал – сообщение изложил. Сбивать «юнкерсы» не его профессия. Общевойсковик из этого безымянного майора был, надо сказать, просто никакой, зато работником «органов» от него несло почти за версту.

– Как видите, товарищ Покрышкин, – сказал Савицкий, – сбылись ваши прогнозы по поводу массированных налетов. Проверим ваши теории в деле. Ни одна бомба, – жестко добавил он, – не должна упасть ни на город, ни на наши войска. ОСНАЗ мы или нет?

– Задача понятна, Евгений Яковлевич, – сухо кивнул полковник Железняк. – Что у нас с наземным обеспечением?

– Развернуто два радара с зенитным прикрытием, – Савицкий ткнул пальцем в расстеленную на столе карту, – вот здесь и вот здесь. Передвижные посты ВНОС с рациями сейчас выставляются – тут, тут, тут и вот тут. Центр предупредил, что посмотреть на «циркачей» придут очень большие гости, а потому встретить супостата должно весело и с огоньком.

Василий Сталин и Покрышкин переглянулись и, как самые сведущие люди, кивнули друг другу. Раз немцы утратили страх и снова решились на нанесение массированных ударов, то против них неизбежно выступят те, о ком тут не принято говорить вслух. Задача отразить налет и уберечь город и войска от грозящей им бомбежки переставала быть такой уж безнадежной. Оставалось обсудить – где, что и как.

Бывшие хозяева этого аэродрома – «юнкерсы» и «мессершмитты» – были безжалостно сдвинуты в сторону – за край летного поля. Вокруг же советских боевых машин уже царила предвещающая большую драку предполетная суета. Сновали бензовозы и пускачи. Техники и вооруженцы копошились возле самолетов, заправляя их топливом и загружая боеприпасами.

В последний момент, когда полк майора Титова уже перелетел на новую площадку, на Брянском аэродроме приземлились пузатые камуфлированные винтокрылы, из которых прибывшие рабочие сноровисто начали выгружать длинные, двухметровые ящики. Для войсковых испытаний на фронт прибыла легкая авиационная пушка Б-20 – новейшее детище советского оружейника Михаила Березина. Тула, она ведь тут, рядом – двести сорок километров, всего-то лишь час лета на «вертушке». И поспели эти пушки, появившиеся на фронте на полтора года раньше ТОЙ истории, вроде ложки, что дорога именно к обеду. С техниками и инженерами наблюдать за войсковыми испытаниями прибыл и сам Михаил Евгеньевич. Жаль только, что не неделю назад – тогда все могло было быть проделано с куда большей тщательностью и дотошностью. Пока же, чтобы уложиться в короткую и бессонную для технического состава ночь, на «яшках» решили оставить на месте мотор-пушку ШВАК, ограничившись лишь заменой на новые пушки синхронных крупнокалиберных пулеметов. И ведь управились, черти, ничего не скажешь.

Ну, а в летной столовой уже разложены на столах плитки тонизирующего шоколада и выстроились рядами граненые стаканы с жидкостью бледно-лимонного цвета, в которую щедро были намешаны глюкоза, кофеин, витамины, стимуляторы и прочая химическая дрянь, позволяющая взять у жизни взаймы пару месяцев и спрессовать их в один день. Применять такую гадость каждый день просто невозможно – сидящий на подобном допинге человек сгорит за считаные месяцы, если не недели. Но сегодня Савицкий готов дать добро на все что угодно, лишь бы хоть немного увеличить шансы своих парней на выживание и победу. Уж больно неравным, несмотря на все бонусы, ожидается предстоящее сражение в воздухе. Как говорят в Азии – на Аллаха надейся, а ишака все равно привязывай.

18 мая 1942 года, 04:40. Небо над Брянском

К рассвету пилоты были уже в кабинах, проинструктированные командирами и взбодренные комиссарами, вкусившие щедрот химического научного прогресса. И вот, как только первые лучи солнца озарили верхушки деревьев, взмыла вверх сигнальная ракета, взревели на взлетном режиме моторы, и полки первого эшелона, звено за звеном, начали уходить в утреннее небо. Началось! Еще три полка дивизии генерал-майора Рязанова взлетели со старых мест базирования, и к делу должны были подключиться чуть позже, составив второй эшелон атаки. А там поглядим – у кого нервы крепче.

Так бы организованно встретить немцев триста тридцать дней назад, на рассвете 22 июня 1941 года… Но чего не было, того не было, и сейчас сожалеть о тех событиях было бессмысленно. Уже опаленные войной юные лейтенанты, получившие в руки вместо «ишаков» и «чаек» самые современные машины, были готовы прямо здесь и сейчас заставить немцев сполна заплатить за все, в том числе и за то раннее июньское утро.

С земли сообщили, что «юнкерсы» идут со стороны Рославля тремя крупными компактными группами, на высоте шесть тысяч, со скоростью четыреста десять. Истребительного прикрытия нет – очевидно, что немецкое командование рассчитывало на полную внезапность налета.

Идет сила немалая – почти четыреста бомбардировщиков в сомкнутом строю, с минимальным разрывом между формациями эскадр. Тысяча тонн бомб – мощь вполне сопоставимая с реалиями атомного века.

Василий Сталин поднимает свой полк на семь тысяч, обходит немецкий строй со стороны восходящего солнца и, переведя газ на форсаж, под прикрытием его слепящих лучей бросает в атаку на головную группу. Полк майора Титова чуть ниже и позади. Когда железные формации вражеских бомбардировщиков будут разбиты, то «яки» набросятся на пытающихся спастись одиночек, не дав никому убраться восвояси.

Строй «юнкерсов», покрытых коричневыми пятнами камуфляжа, все ближе и ближе. Сын советского вождя ловит в кольца прицела крутую куполообразную кабину левого ведомого лидирующей тройки и, когда, казалось бы, столкновение уже неизбежно, открывает огонь. Мгновение спустя, перефразируя слова из известного кинофильма, «стреляют все».

Дымные пушечные трассы втыкаются в фюзеляж, кабину, мотор или, промахнувшись, улетают дальше, и там, как и предсказывал в свое время Покрышкин, находят себе новую жертву. Взрывы снарядов, как бумагу, в мелкие клочья рвут дюраль. Летят во все стороны куски бронированного стекла – флинтгласа, а вырвавшаяся из мотора жирная черная полоса дымного хвоста вдруг заставляет ведомый бомбардировщик камнем провалиться вниз. Скатертью дорога…

Ведущий, мимоходом получивший два «чужих» снаряда в кабину стрелка и подмоторную гондолу, летит как-то боком, оставляя за собой белесый след вытекающего из баков бензина. Выводя свой истребитель из атаки, Василий уже не видит, как подранок раскрывает бомболюки и вываливает свой бомбовый груз куда ни попадя вниз – лишь бы облегчить поврежденную машину. И он такой не один. Сыплются вниз бомбы, падают самолеты, и все это над дорогой, по которой к советским позициям движутся вперед передовые подразделения 11-й танковой дивизии вермахта. Первым же ударом было сбито не менее десятка немецких бомбардировщиков. Еще большее их количество получило повреждения, несовместимые с дальнейшим выполнением задания. В головной формации начинаются хаос и смятение. И тут в нее, как терьеры в кролика, вцепляются приотставшие трехпушечные «яки», превращая бой в беспощадную резню.

Выход из атаки – осмотреться на триста шестьдесят градусов – боевой разворот – выбор новой цели – атака… Это покрышкинские «качели».

В последний момент краем глаза Василий замечает, что там далеко вдали, среди бомбардировщиков самой дальней формации, видимых лишь как темные точки на фоне неба, и где заведомо не может быть никого из своих, творится такой же «праздник жизни». Падают и взрываются самолеты, воздух расчерчен паутиной трасс и черными траурными дымными хвостами падающих самолетов. Но Василию некогда глазеть по сторонам. У него в прицеле уже вспухает очередной «юнкерс».

Атака! На этот раз бомбер просто лопается в прицеле, оставляя после себя лишь летящий вниз мусор и облако черного дыма. Совсем рядом проносятся трассы ведомого. Он тоже стрелял – то ли в того же самого, то ли в кого-то еще. Выходя из атаки, Василий успевает увидеть, как с юго-востока, густо заляпав горизонт черными точками самолетов, приближаются полки «яков» второй волны. Еще один разворот и, о чудное зрелище, паника в воздухе. «Юнкерсы» ломают строй, сбрасывают куда ни попадя бомбы, и со снижением пытаются удрать. Еще одна победоносная атака, и взгляд на бензиномер. Стрелка показывает половину бака. Гнаться за удирающим врагом, чья скорость всего на сто километров в час меньше твоей, в таком случае просто бессмысленно и опасно. Нет ничего глупее, чем остаться без топлива над территорией, занятой противником. Задача выполнена – налет на Брянск сорван. Пора уже и домой.

– Я «Сокол-один», – командует Василий, – работу заканчиваем. «Соколы», как меня поняли? Работу заканчиваем. Прием!

18 мая 1942 года, 08:15. Поселок Мальтина на северной окраине Карачева, штаб мехкорпуса ОСНАЗ

Генерал Бережной склонился над картой с нанесенными на нее последними данными о противнике, добытыми воздушной и радиоразведкой. Шли вторые сутки Брянско-Орловской наступательной операции. Очнувшись от шока, немецкое командование начало снимать свои части с не атакуемых участков фронта, для того, чтобы отразить вполне ожидаемый удар на Орел с запада и нанести контрудар по наступающим советским войскам. Одновременно советской воздушной разведкой было обнаружено начало перемещения значительного количества вражеских танков и мотопехоты от Смоленска в направлении Рославля. По данным радиоперехвата, это была спешно выведенная из резерва 11-я танковая дивизия. Намечались классические клещи, встречные удары со стороны Рославля и Орла с целью окружить и уничтожить его мехкорпус.

Эту же цель – поддержать вражеское наступление на Брянск, скорее всего, преследовала отбитая некоторое время назад попытка массированного налета бомбардировщиков люфтваффе на Брянск и расположенные в его окрестностях позиции мехкорпуса ОСНАЗ. По предварительным данным, полученным с постов ВНОС, в районе Жуковки, потеряв около двух десятков своих истребителей – в основном легких Як-1, – авиакорпус Савицкого сумел уничтожить более сотни вражеских бомбардировщиков Юнкерс-88А и не дать противнику выполнить боевую задачу.

Но главная опасность советским войскам сейчас грозит не на севере, где на переброску войск и их сосредоточение на исходных позициях противнику потребуется три-четыре дня, а как раз здесь, в районе Карачева. Если верить данным радиоперехвата, то ядром кампфгруппы, формируемой командованием 2-й танковой армии, должен был стать спешно выдвигаемый от Брянска 35-й танковый полк – единственная находящаяся в подчинении генерал-полковника Шмидта полностью валентная часть, еще не втянутая в ожесточенные бои за Мценск. Пехотная часть немецкой кампфгруппы в настоящий момент, напротив, представляет собой жуткую мешанину из отдельных рот и даже взводов, разбросанных по значительной территории и не объединенных пока единым командованием.

Придется прервать запланированную ранее оперативную паузу. Сейчас, когда весь этот муравейник в немецких тылах уже пришел в движение, необходимо, используя уже сосредоточенные в районе Карачева танковые и механизированные части корпуса, как можно быстрее нанести удар по этой, пока еще не до конца сосредоточившейся вражеской группировке и опрокинуть ее боевые порядки.

От Карачева до окраин Орла, если двигаться по дорогам, всего-то семьдесят пять километров. Конечно, без отставших пока стрелковых дивизий во втором эшелоне окружение получится довольно жидким, и большая часть немецких войск, попавшая в наметившийся «котел», сумеет из него выскочить, пусть даже без техники и тяжелого вооружения.

Но, как говорится, хорошо бьет тот, кто бьет первым. Ради концентрации наличных сил для этого удара возможно даже снять по два механизированных батальона из состава механизированных бригад, контролирующих сейчас Навлю и Выгоничи, организовав из них второй эшелон. Хоть сколько-нибудь значительных сил противника на тех направлениях пока нет, так что Франк и Борисов должны справиться с обороной и тем, что у них останется.

Объяснив задачу начальнику штаба корпуса полковнику Ильину и наметив исходные рубежи для развертывания частей, генерал Бережной покинул штабной кунг и направился к связистам. Запланированный упреждающий удар необходимо было согласовать со Ставкой. Товарищ Сталин очень не любит разного рода художественную самодеятельность, и будет правильнее заранее предупредить Верховного Главнокомандующего и начальника Генерального Штаба Василевского о том, что план операции лучше всего будет изменить.

Полчаса спустя. Москва. Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего

Сталин был в кабинете один и работал с документами в тот момент, когда на столе неожиданно зазвонил телефон, связывающий этот кабинет с Генеральным Штабом. Недовольно поморщившись, вождь поднял трубку. Вопрос, который он сейчас рассматривал, был очень важным. Если СССР, сконструированный Лениным, как федерация национальных республик продемонстрировал в далеком будущем такую низкую устойчивость и рухнул под напором националистических сил, то это означало, что такую конструкцию надо менять, и менять немедленно, прямо в ходе войны, пока все можно было сделать, так сказать, в рабочем порядке. По крайней мере, в отношении тех территорий Украины, Белоруссии и Прибалтики, которые, как верил Сталин, в ближайшее время будут освобождены из-под немецко-фашистской оккупации…

– Товарищ Сталин, – Верховный услышал в трубке знакомый голос, – Василевский у аппарата…

– Слушаю вас, товарищ Василевский, – сказал Сталин и спросил: – Что-то случилось на фронте?

– И да, и нет, товарищ Сталин, – ответил Василевский.

– Выражайтесь яснее, товарищ Василевский, – недовольно сказал вождь. – Так случилось что-то у вас или нет?

– Пока еще нет, товарищ Сталин, – ответил начальник Генерального Штаба. – Дело в том, что обстановка под Брянском складывается таким образом, что у немцев оказалось значительно меньше свободных резервов, чем мы вчера ожидали. По данным разведки, их войска, в пешем порядке спешно стягиваемые к Карачеву, и состоят из рот и взводов, снятых со спокойных участков фронта. В сложившейся ситуации товарищ Бережной запрашивает у нас разрешение на нанесение упреждающего удара имеющимися в его распоряжении силами – одной моторизованной и двумя танковыми бригадами – по создаваемой против него немецкой группировке, с последующим выходом в район Орла.

Верховный обдумал сказанное ему начальником Генерального Штаба, а потом сказал:

– Товарищ Василевский, упреждающий удар – это, конечно, хорошо. Только скажите, как вы думаете, не будет ли такое решение авантюрой? Это при том, что нашим стрелковым соединениям потребуются еще как минимум сутки для того, чтобы выйти в район сражения.

– Никак нет, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – большей авантюрой будет дать немецкому командованию возможность без помех завершить перегруппировку своих сил. Если товарищ Бережной, за счет выучки своих войск и их полной механизации, опережает противника в развертывании, то этим надо непременно воспользоваться.

– Хм, – сказал вождь, – раньше немцы опережали наши войска, а теперь все наоборот. Впрочем, таких генералов, как товарищ Бережной, у нас пока немного. Подумайте еще раз, давать ли товарищу Бережному разрешение на упреждающий удар, или лучше все же подождать?

– Товарищ Сталин, – ответил Василевский, – с учетом того, что, по данным разведки, со стороны Смоленска к Рославлю и далее к Брянску, движется 11-я танковая дивизия немцев, то принятое товарищем Бережным решение считаю наилучшим. Если мы промедлим, то получим классический для немцев удар на Брянск двумя сходящимися клиньями.

– Одиннадцатая танковая? – переспросил Сталин. – В ПРОШЛЫЙ РАЗ она, кажется, участвовала в немецком летнем наступлении на Воронеж?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – участвовала.

– Хорошо, – сказал Верховный, – делайте так, как считаете нужным. Под вашу с товарищем Бережным личную ответственность. Надеюсь, что пока на этом всё?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – всё.

– Тогда до свидания, товарищ Василевский, – сказал Сталин. – И немедленно докладывайте мне обо всех изменениях обстановки.

– До свидания, товарищ Сталин, – ответил Василевский.

Положив трубку, Верховный задумался. Вот он – наглядный пример того, как нужно менять планы в соответствии с ежечасно меняющейся обстановкой. В политике ведь все так же, как и на войне, поскольку марксизм для большевиков – не догма, а руководство к действию. Просто нужно все тщательно продумать, а если кто-то будет недоволен, то для таких у него есть Лаврентий Берия. Пусть для начала поинтересуется – кто там в украинском ЦК был недоволен временной передачей управления освобожденными районами Донбасса правительству РСФСР? И в Прибалтике тоже… Пусть Никитка и помер, но вряд ли он там был один такой умный. Пора бы уже перетрясти всех этих местных бояр и удельных князьков, а то как бы потом не было хуже.

18 мая 1942 года, 15:35. Поселок Богородицкое на трассе Брянск—Орел

Гвардии подполковник ОСНАЗ Сергей Рагуленко, позывной «Слон»

Ровно в полдень по заранее разведанным с воздуха передовым позициям немцев в районе поселка Альмова беглым огнем ударила наша корпусная артиллерия. Да и какие это были позиции – один смех. Наспех занятый жидкими заслонами пехоты – до батальона включительно – рубеж по крутым и овражистым берегам небольшой речки, слегка усиленный противотанковыми «колотушками» и легкими пехотными пушками. Ни как следует окопаться, ни подтянуть основные силы, снятые с других участков фронта, которые были еще в пути, немцы не успели, тем более что в их тылу с самого утра свирепствовали наши штурмовики, а в небе с самого рассвета как привязанные висели высотные разведчики. Пару раз, где-то высоко-высоко, разматывая за собой пушистые нити инверсионных следов, пролетели и «наши» Су-33.

Примерно полчаса бригада тяжелых шестидюймовых башенных самоходок (гибрид ходовой танка Т-42 и пушки-гаубицы МЛ-20) и корпусная бригада ПТО тяжелых 100-мм самоходных орудий (гибрид ходовой БМП-42 и пушки БС-3), в случае необходимости способных работать орудием огневой поддержки, перепахивали своими снарядами жиденькие немецкие окопчики. Одновременно к ним подключились внаглую вышедшие прямо в наши боевые порядки бригадные 122-мм самоходные дивизионы. Потом взлетела зеленая ракета, команда «Атака», и, под прикрытием огневого вала, все рванули вперед…

От деревни Грибовы Дворы, что на окраинах Карачева, где находились наши исходные позиции, до первого немецкого рубежа было что-то около шести-семи километров. Справа от неприятных сюрпризов нас прикрывала река Снежеть, слева, вдоль железной дороги, прямо по полям, развернувшись в боевые порядки, атаковала еще ни разу не бывавшая в бою танковая бригада. Наступавший еще левее нас кавалерийский корпус генерала Жадова вышел на окраину лесного массива и пока остановился там. На открытой местности, при отсутствии артиллерийской поддержки и прикрытия с воздуха, кавалеристам будет как-то неуютно. Вот когда фашисты побегут, а они непременно побегут, тогда и наступит их черед. Еще одна танковая бригада нашего корпуса находилась в резерве прямо за нами, предназначенная, в случае необходимости, для развития успеха.

Артиллерийская подготовка смолкла, когда мы находились фактически уже метрах в ста от вражеского рубежа. Навстречу нам раздалось несколько заполошных выстрелов из «колотушек», истерично затрещали пулеметы и зазвучала беспорядочная винтовочная пальба. Мы тоже не остались в долгу, ответив из танковых пушек и короткими очередями из скорострелок БМП. Это было уже бессмысленное сопротивление – вдвойне бессмысленное из-за того, что прорвавшаяся левее танковая бригада не имела перед собой вообще никаких естественных препятствий, а также потому, что немцы то ли не смогли, то ли не сумели взорвать перекинутый автомобильный мост. Местность тут открытая до самого Орла, и укрыться отступающему противнику было просто негде. Бежать же на своих двоих от атакующих БМП – это занятие для абсолютных придурков. Все те немцы, которые не догадались остановиться и поднять руки в гору, были уничтожены. Наши потери – два поврежденных «колотушкой» БМП и один танк со сбитой гусеницей.

Судя по большому количеству разбросанных там и сям подбитых и сгоревших «ганомагов», а также мотоциклов, оборону тут держал, скорее всего, какой-то разведывательный батальон, наспех брошенный против нас в качестве заслона. Сила, достаточная для отражения атак линейной пехоты РККА, поддержанной в лучшем случае несколькими трехдюймовками, но абсолютно беспомощная в случае удара механизированных частей ОСНАЗ. Одним словом – смертники. Конечно, дай мы им еще сутки-двое на подтягивание резервов и укрепление обороны, и все могло бы сложиться несколько иначе. Остановить нас немцы бы тут вряд ли не сумели, но задержать смогли бы вполне, нанеся более тяжелые потери. Однако, как говорит наш Батя: «Хорошо бьет тот, кто бьет первым».

Форсировав речку по уцелевшему мосту и проскочив захваченный рубеж немецкой обороны, моя бригада снова развернулась в боевые порядки и продолжила наступление на Орел. Километрах в пяти далее, за небольшой рощицей, нас ожидали находящиеся в засаде немецкие танки. Ну, это командир немецкого танкового полка думал, что он сидит в засаде, и никто его не видит. Но с воздуха все эти телодвижения прекрасно отслеживались, так что вражеская хитрость банально не удалась.

В лоб я туда не попер. Мотопехота слегка притормозила у поворота дороги, километрах в двух от немецкой засады. Тем временем наш танковый батальон свернул с дороги, обогнул рощу на безопасном расстоянии и ударил немецким танкистам в открытый фланг и тыл. Когда они стали разворачиваться против новой угрозы, вперед пошли наша мотопехота и противотанковые САУ, добавившие в это дело свои пять копеек.

Драка была скоротечной и ожесточенной. Новенькие Т-42 показали в ней себя выше всяких похвал. Против них у немцев «не плясали» даже «четверки» последней модификации с удлиненной пушкой и пятидесятимиллиметровой лобовой броней, которых у немцев в общем-то было не так уж и много. В основном против нас оказалась «сборная солянка» из «троек» старых выпусков, «двоек» и даже нескольких «единичек». На фоне двух последних моделей даже БМП-42, с его низким профилем и длинноствольной 37-мм скорострельной автоматической пушкой, смотрелся «королем поля боя».

Главным тут было выгнать немецкие танки из-за рощи на открытое место и связать их боем. И это нашим танкистам вполне удалось. Потеряв пять машин из тридцати – из них две безвозвратно, – они выбили у немцев все «четверки» и половину «троек», заставив остальных отступить по дороге под прикрытием дымовой завесы.

В принципе, со стороны немцев все это было уже бессмысленной возней. Пока наша механизированная бригада, связав боем немецкие танковые резервы, оттесняла их вдоль дороги к Орлу, действующие левее танкисты полковника Деревянко прошли в чистом поле через немецкие пехотные цепи, как раскаленный нож через масло. К двум часам дня они заняли поселок Хотынец, перерезав пути подхода пехотных подразделений 53-го армейского корпуса, после чего нам осталось только слегка посторониться, пропуская вперед вторую танковую бригаду из резерва.

Жару отступающим немцам добавили навестившие их в очередной раз штурмовики, засыпавшие немецкие танки сотнями зажигательных полукилограммовых ампул с напалмом и превратившие их более или менее организованное отступление в почти беспорядочное бегство.

Пилоты на Ил-2 – отчаянные ребята. Многоразовые зажигательные кассеты – это дьявольское изобретение какого-то сумасшедшего гения. Действуют-то они очень хорошо, но вот достаточно всего лишь одного попадания шальной пули, чтобы штурмовик моментально вспыхнул, на лету превращаясь в ком огня. Катапульт на «илах» нет, а без них покинуть горящий самолет на малой высоте просто невозможно. Две машины из примерно двух десятков были сбиты прямо на наших глазах, закончив свой полет огненным тараном. Вот кто настоящие герои, без страха и упрека, в отличие от нас грешных, ходящих по земле в относительной безопасности. Вечная им слава и такая же вечная память.

До окраин Орла от взятого нами Богородицкого остается меньше пятидесяти километров, и никаких естественных препятствий и вражеских резервов впереди. Это не больше чем три часа хода механизированным частям. От воздушной разведки поступила информация, что большинство немецких частей изменили направление движения и уходят на восток из уже наметившегося котла. Там, на горизонте, в стороне Орла, столбы дыма и глухое громыхание. Это пикировщики и штурмовики бьют по отступающим немецким частям. Теперь наша задача – обогнав противника, войти в Орел раньше него, не дав начать затяжные уличные бои. Хватит нам бойни за Мценск. Вперед, и только вперед…

19 мая 1942 года, 03:15. 15 км от Орла, поселок Становой Колодезь. Временное место дислокации штаба 2-й танковой армии вермахта

Командующий 2-й ТА генерал-полковник Рудольф Шмидт

Командующий 2-й танковой армии был в состоянии, близком к отчаянью. Проклятый Мясник снова его опередил. Он не стал поджидать, пока подтянется пехота, и не пошел дальше на запад. Почти с ходу он повернул под прямым углом и ударил от Брянска на Орел мощным танковым кулаком, сминая и сметая наспех выдвинутые ему навстречу заслоны из мотопехоты и танков вермахта. В связи с этим прорывом, штабу 2-й танковой армии пришлось спешно сниматься с места и как можно быстрее отходить на юго-восток, в сторону Курска. Генерал-полковник Шмидт понимал, что и здесь, в Становом Колодце, его штаб тоже надолго не задержится. Никаких сколько-нибудь серьезных войск в его распоряжении сейчас нет, и не предвидится. В голову генерала сами собой, нарушая прусский орднунг, лезли нехорошие мысли.

«Откуда у большевиков столько танков? И не просто танков, а таких, которые превосходят доселе неуязвимые и грозные Т-34 и КВ. Даже новейшие “тройки” и “четверки” с длинными пушками и дополнительным бронированием оказались практически бессильными против этих русских монстров. Также они оказались неуязвимыми и для нашей противотанковой артиллерии. Как выяснилось, в лобовую проекцию бронебойные снаряды “колотушек” РАК-36 не берут эти танки даже в упор. А пятисантиметровые пушки РАК-38 способны поразить их в лоб только с дистанции менее чем в триста метров. Если учесть, что каждый русский танк сопровождает отделение неплохо обученных панцергренадеров, то даже один-единственный выстрел с такого расстояния становится настоящим самоубийством для артиллерийского расчета».

Таким образом 35-й танковый полк – последний мобильный резерв, на который мною возлагалось столько надежд, – оказавшийся под натиском русских танков и ударами их штурмовой авиации, был рассеян и уничтожен как организованная воинская часть. А ведь он даже не смог – или не успел? – подкрепить этот полк своей артиллерией, в то время как, судя по докладам, у Мясника пушки двигались непосредственно за боевыми порядками танков и панцергренадеров. И какие пушки – не с обычным для русских калибром семь с половиной сантиметров, а другие, казалось бы совершенно невозможного калибра: десять, двенадцать и даже пятнадцать сантиметров. Если еще добавить к этому непрерывно висящую над головой русскую авиацию, с первых же часов завоевавшую в полосе прорыва господство в воздухе и продемонстрировавшую образцовое взаимодействие с наступающими войсками, то становилось ясно, что для немецких солдат отступление превратилось в настоящий кошмар.

В Орел русские танки ворвались еще засветло, сразу же перехватив пути отхода 53-му и большей части 35-го армейских корпусов. Так уж тут устроена местность, что почти все дороги идут через Орел. После потери этого важнейшего на этом участке фронта узла коммуникаций управление войсками было окончательно потеряно, и ни о каком планомерном отступлении из наметившегося котла не могло быть и речи. Всем частям и соединениям армии, с которыми еще сохранилась связь, был отдан приказ по возможности выходить из окружения в направлении узкой, пока еще не перерезанной большевиками тридцатикилометровой горловины намечающегося котла между Мценском и Орлом. Надо было спешить, ведь кроме прорвавшего наш фронт соединения Мясника и штурмующей в настоящий момент Мценск отвлекающей группировки, в распоряжении противника оставалось еще как минимум две свежие армии.

Опустившаяся на поле боя ночная тьма не принесла нашим отступающим войскам никакого облегчения. Убравшихся на свои аэродромы «Железных Густавов» в воздухе сменили зудящие на малой высоте словно комары ночные русские бипланы Нaltsnдhmaschine («швейные машинки»), которые продолжили истребление солдат вермахта. По сообщениям тех, кто успел прорваться, это был настоящий ад. Мелкие осколочные бомбы, обстрелы из пулеметов и самое страшное – ампулы с мерзким, липким, как клей, зажигательным студнем, в огне которого плавится металл, а человеческое тело сразу прогорает до костей.

Мясник не просто прорвал наш фронт, он завернул его к югу, как дамский чулок, и теперь большевистской пехоте осталось только маршировать на запад через этот чистый прорыв. А мне, как командующему армией, совершенно нечем заткнуть эту дыру, ширина которой за минувшие сутки увеличилась с пятидесяти до ста километров. Если так будет продолжаться и дальше, то уже завтра утром Мясник перехватит своими танками оставшуюся пока в нашем распоряжении горловину мешка, чем превратит просто поражение в катастрофу.

19 мая 1942 года, 04:15. Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина

– Доброй ночи, товарищ Василевский, – почти не спавший уже двое суток вождь устало отодвинул в сторону книгу и сделал рукой жест, приветствуя своего позднего гостя. – У вас что-то срочное?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Василевский. – Разрешите доложить обстановку на Брянском фронте?

– Докладывайте, – кивнул Верховный. – Надеюсь, что за минувшие сутки там не произошло ничего неприятного для нас?

– Никак нет, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – ничего неприятного не произошло. Генералу Бережному все-таки удалось упредить развертывание резервов противника, смять его заслоны и подвижные резервы и на плечах отступающего врага с ходу ворваться в Орел.

Василевский расстегнул портфель и извлек из него карту.

– Вот обстановка на ноль часов сегодняшнего дня, – сказал он. – В настоящий момент Орел полностью наш. При этом внезапность прорыва и умелые действия переодетых в немецкую форму спецподразделений обеспечили захват в неповрежденном виде расположенных в черте города автомобильных и железнодорожных мостов через реку Оку, делящую город пополам. В настоящий момент отдельные боестолкновения с пытающимися выйти из окружения немецкими пехотными частями отмечены только на северной окраине города, где перешла к обороне механизированная бригада подполковника Рагуленко. Танковая бригада подполковника Олейникова закончила сосредоточение на южной окраине Орла. Вторая танковая бригада полковника Деревянко, наступавшая от Хотинца, при поддержке кавкорпуса генерала Жадова вышла в район Знаменского. Навстречу ей, своим правым флангом, загибая фронт к юго-востоку, перешла в наступление 61-я армия генерала Попова. Еще четыре механизированных батальона, снятых Бережным с участков других механизированных бригад, расположены здесь, здесь, здесь и здесь, составляя внешнюю линию окружения отсекаемой нами вражеской группировки…

– Очень хорошо, товарищ Василевский, – кивнул Сталин. – Продолжайте.

– Фактически одновременно с освобождением Орла, – сказал Василевский, – части 3-й армии, наносившие отвлекающий удар, воспользовались ослаблением сопротивления противника и окончательно овладели Мценском.

– Понятно, товарищ Василевский, – сказал Верховный, бесшумно прохаживаясь по кабинету. – Скажите, что вы с товарищем Бережным теперь предполагаете делать дальше?

– Товарищ Бережной, – ответил Василевский, – предлагает сегодня перед рассветом нанести силами танковой бригады Олейникова удар на Новосиль, где после обратного вскрытия фронта, как зимой под Изюмом, к операции по разгрому 2-й танковой армии противника будут подключены войска нашей 48-й армии…

– Согласен, – кивнул Верховный и спросил: – Товарищ Василевский, а что у нас на Рославльском направлении?

– Противник, товарищ Сталин, – ответил Василевский, водя по карте карандашом, словно указкой, – продолжает подтягивать и сосредотачивать резервы. По данным разведки, до начала его наступления осталось четыре-пять дней. Если Гиммлер начнет вводить свои части в бой с колес, по частям, по мере их прибытия, так это и лучше для нас. Вот тут, в районе Жуковки, в обороне стоит полнокровная мехбригада ОСНАЗ и вышедшая сегодня вечером в этот район 12-я гвардейская стрелковая дивизия. С правого фланга их позиции прикрывает заболоченный лесной массив и партизанский край, с левого – примерно то же самое. Если немцы ударят не кулаком, а растопыренными пальцами, то наши войска отобьются от них без посторонней помощи…

– А если без «если», товарищ Василевский? – немного раздраженно спросил Верховный.

– В таком случае, товарищ Сталин, – ответил Василевский, – у товарища Бережного под Орлом есть еще два-три дня – не больше, на то, чтобы закончить все дела и вернуть главные силы своего корпуса, в основном танки и средства артиллерийского усиления, к Брянску.

– Очень хорошо, товарищ Василевский, – кивнул Верховный, – пусть так и будет. Передайте товарищу Бережному, что у него на завершение окружения 2-й танковой армии есть ровно двое суток. На этом у вас всё?

– Так точно, товарищ Сталин, всё, – ответил Василевский.

– Тогда до свидания, – сказал вождь, оглаживая усы, – и запомните – в нашей работе не должно быть никаких «если».

19 мая 1942 года, 05:05. 15 км от Орла, поселок Становой Колодезь. Временное место дислокации штаба 2-й танковой армии вермахта

Утро не всегда бывает добрым. Командующий 2-й танковой армией генерал-полковник Рудольф Шмидт проснулся от того, что его тряс за плечо его собственный денщик.

– Герр генерал, герр генерал… – растерянно бормотал до смерти напуганный ефрейтор, – ради всего святого, пожалуйста, проснитесь.

– Майн гот, что случилось, Михель? – недовольно пробормотал генерал, не успев отойти от короткого сна. Сквозь мутные стекла маленького окошка русской izby, в которой генерал устроился на ночлег, сочился серый свет раннего утра.

– Русские, герр генерал, в смысле большевики, – ответил растерянный денщик, теребя в руках измятую пилотку, – они уже здесь, герр генерал…

И в самом деле, за спиной денщика, в полумраке генерал увидел силуэты людей, которых даже спросонья было трудно принять за солдат вермахта. Впрочем, еще меньше эти незваные гости походили на красноармейцев, на которых генерал Шмидт уже успел насмотреться за прошедший с начала войны год. Промелькнувшая в голове генерала ужасная догадка бросила его в холодный пот.

– Командующий 2-й танковой армией генерал-полковник Рудольф Шмидт? – на довольно неплохом немецком языке спросил один из пришельцев, стоящий чуть впереди остальных.

– Да, черт возьми, – хрипло ответил генерал, поднимаясь с кровати и озираясь в поисках своего мундира. – Кто вы такие и что вам надо?

– Гвардии майор Николай Бесоев, – представился ранний визитер, – командир разведывательного батальона Механизированного корпуса особого назначения. С этого момента вы мой пленник, герр генерал, так что я попрошу вас следовать за мной. И без глупостей…

Понимая, что все хорошее для него на сегодня уже закончилось, так и не начавшись, генерал Шмидт прямо как был, без кителя и фуражки, успев лишь натянуть сапоги, нехотя последовал за русскими разведчиками. Один из них снял со спинки стола его ремень с кобурой. Генеральскую фуражку со стола, со словами «однако еще один сувенир» забрал майор Бесоев. Дело было сделано – командир 2-й танковой армии попал в плен, а офицеры и генералы его штаба превратились в толпу военнопленных.

Выйдя на улицу, генерал Шмидт непроизвольно огляделся. Уже почти рассвело, и у него имелась возможность разглядеть тех, кто так внезапно и унизительно поставил точку на его карьере. Вообще-то кое-что генералу Шмидту было уже известно о разведчиках из русских частей особого назначения. Манштейн, Гудериан, Гот, Гейдрих и фон Клюге с этим ужасом уже успели повстречаться, с весьма неприятными для себя последствиями. И вот теперь и сам он, генерал Шмидт, попал в руки к ужасному Мяснику. Трудно даже представить – в какое бешенство придет фюрер и прочие обитатели Рейхсканцелярии! Но ему теперь уже было все равно.

Картина, которая предстала на улице перед пленным командующим танковой армии, была удручающая.

Вытянувшийся вдоль железнодорожных путей поселок был уже полностью захвачен русскими, причем, похоже, захвачен внезапно. Кое-где на земле валялись тела немецких солдат и офицеров, одетые в серую полевую форму. Не вписывались в эту картину внезапного разгрома лишь выстроившиеся вдоль обочины абсолютно целые штабные машины.

«Вот так вот, – подумал генерал, – прямо как у Цезаря: “Пришел, увидел, победил”. А он – Рудольф Шмидт, не смог даже застрелиться, чтобы избежать ожидающего его позора».

Кроме того, командующего 2-й танковой армией – увы, теперь уже бывшего – поразил внешний вид русских солдат. Прежде всего, их было много – батальон – не батальон, но рота – точно. Одетые в камуфляжную форму, с разукрашенными черно-зелеными полосами лицами, они были похожи на выходцев из преисподней. От их внешнего вида генералу Шмидту стало не по себе. А что же тогда должны были чувствовать солдаты вермахта? Недаром среди них распространялись слухи о том, что Сталин каким-то образом договорился с самим Сатаной и получил от него помощь для войны против Рейха.

«Если у русских появились такие солдаты, – подумал генерал Шмидт, – то пора наших побед закончилась навсегда, и впереди нас ждет разгром. А эти болваны в Берлине, во главе с ефрейтором, до сих пор считают, что все наши неудачи временные, и что все еще можно переиграть. Но, как это ни прискорбно, следует признать, что войну Германия проиграла. Русские теперь не успокоятся, пока не дойдут до Берлина и вздернут на виселице всех нацистских бонз и их подручных из СС».

Генерал Шмидт смотрел, как русские, которые чувствовали себя хозяевами в захваченном поселке, деловито сгоняли на его центральную площадь захваченных в плен немецких солдат и офицеров. Генерал Шмидт в очередной раз пожалел о том, что он опрометчиво остановил свой штаб в этом маленьком поселке, а не попытался побыстрее оторваться от противника. Но что сделано – то сделано.

Бывший командующий 2-й танковой армией стал наблюдать за тем, как русские деловито сортировали пленных, отделяя «агнцев от козлищ». А именно – отправляя в одну кучу офицеров, в другую – солдат, в третью – людей, явно не принадлежавших к вермахту, с белыми повязками на рукавах. Это были русские, которых в частях вермахта называли Hilfswilliger («желающие помочь») или просто «хиви».

Генерал видел, как испуганные люди в потрепанной красноармейской форме или в гражданской одежде робко жмутся друг к другу. Похоже, что и для них все хорошее тоже уже позади. Во всяком случае, охраняющие их русские солдаты посматривают на хиви с презрением и ненавистью.

– Скажите, майор, – спросил генерал у сопровождавшего его командира русских разведчиков, – а что будет с пленными и этими? – Шмидт кивнул в сторону хиви.

– Каждый получит по заслугам, – ответил майор, – кто не причастен к военным преступлениям, отправятся в лагеря для военнопленных. А изменников и тех из ваших солдат и офицеров, которые причастны к военным преступлениям, – тех будут судить по нашим законам. Виновным – смерть.

– Герр майор, – растерянно сказал Шмидт, – я ничего не могу сказать про хиви – они, в конце концов, ваши люди, и вы вправе их судить. Но за что вы собираетесь судить моих солдат и офицеров? Ведь они просто выполняли приказы своих командиров. К тому же существует Женевская конвенция о военнопленных…

– Женевская конвенция, герр генерал? – Лицо русского майора исказила кривая ухмылка. – А насколько соответствуют параграфы Женевской конвенции вот этому, – и он достал из кармана своей формы лист бумаги.

– Герр генерал, вы не желали бы ознакомиться с приказом начальника ОКВ генерал-фельдмаршала Вильгельма Кейтеля «О применении военной подсудности в районе Барбаросса и об особых мерах войск». Впрочем, я думаю, он вам и так известен. Но я хочу кое-что из него процитировать.

Майор стал читать, и у генерала Шмидта мурашки побежали по коже. Он ознакомился в свое время с этим проклятым приказом.

– «Что касается преступлений, совершенных военнослужащими и вольнонаемными по отношению к местному населению, – ровным голосов, в котором Шмидт чувствовал плохо скрываемую ярость, – приказ предусматривает следующие действия:

1. За действия, совершенные личным составом вермахта и обслуживающим персоналом в отношении вражеских гражданских лиц, не будет обязательного преследования даже в тех случаях, когда эти действия являются военным преступлением или проступком.

2. При оценке подобных действий необходимо учитывать, что поражение в 1918 году, последовавший за ним период страданий германского народа, а также борьба против национал-социализма, потребовавшая бесчисленных кровавых жертв, являлись результатом большевистского влияния, чего ни один немец не забыл.

3. Судья решает, следует ли в таких случаях наложить дисциплинарное взыскание, или необходимо судебное разбирательство. Судья предписывает преследование деяний против местных жителей в военно-судебном порядке лишь тогда, когда речь идет о несоблюдении воинской дисциплины или возникновении угрозы безопасности войск. Это относится, например, к тяжким проступкам на почве сексуальной распущенности, преступных наклонностей, или к проступкам, способным привести к разложению войск. Не подлежат смягчению уголовные действия, в результате которых были бессмысленно уничтожены места расположения, а также запасы или другие военные трофеи в ущерб своим войскам».

– Сколько женщин и детей было расстреляно, повешено, сожжено заживо согласно этому приказу? – с ненавистью произнес русский майор. – Сколько советских военнопленных было убито и замучено, согласно приказу «о комиссарах» и «Распоряжения об обращении с советскими военнопленными»? И после этого вы требуете, чтобы с теми, кто убивал, грабил, насиловал, обращались согласно Женевским конвенциям?

Генерал Шмидт опустил голову и замолчал. Ему было нечего сказать в ответ. Действительно, наступило время расплаты за все содеянное. И спрос у победителей будет строгий…

19 мая 1942 года. Орловская область, посёлок Богородицкое

Эрнест Миллер Хемингуэй, журналист и писатель

Над изумрудной зеленью полей между серебряным кинжалом реки и чащей векового соснового леса светило яркое солнце поздней русской весны. Высоко в синем небе пели жаворонки, а вокруг нас порхали разноцветные бабочки.

А по проселочной дороге, пролегавшей параллельно реке, шла колонна немецких военнопленных под конвоем нескольких разновозрастных мужчин в штатском, вооруженных винтовками. «Хозяева мира», победоносно прошагавшие через всю Европу, выглядели довольно уныло. И я не преминул сделать несколько снимков своей верной «лейкой». Американским читателям такое зрелище должно понравиться. Плохие парни всегда получают по заслугам.

– Партизаны, – пояснил мне мой переводчик Александр, кивнув в сторону конвоиров.

На обочине дороги стояла полевая кухня, от которой вкусно пахло едой. Рядом с ней расположились десятка два хорошо вооруженных солдат в необычной для русских пятнистой форме, из-под которой выглядывал клинышек полосатых тельняшек, и еще примерно с десяток партизан. Чуть в стороне, в тени деревьев, прикрытые маскировочными сетями, стояли две русские боевые гусеничные машины, вооруженные длинноствольными скорострельными пушками.

– Это американский журналист, товарищ Хемингуэй, – сказал Александр повару и показал ему свое удостоверение и мой пропуск. Как это ни странно, я понял все сказанное им, ведь я здесь в России уже не первый день.

Повар сразу заулыбался.

– Антифашист? – спросил он.

Не дожидаясь переводчика, я ответил:

– Spain. Испания…

– Но пасаран! – улыбнулся повар и добавил что-то еще, чего я не понял. Переводчик достал два котелка – свой и мой, выданный мне русскими. Повар положил еды и мне, и Александру. Мы подошли к сидевшим на поваленном дереве солдатам. Те сразу подвинулись, и мы с Александром присели рядом.

Их было двое – высокий, широкоплечий мужчина в пятнистой форме, с переброшенным через плечо русским штурмовым автоматом, и его маленькая копия – такой же белоголовый, с такими же, как у его спутника, серыми глазами и с таким же курносым носом. Лет ему, наверное, было не больше двенадцати. Мальчик был одет в длинную холщовую рубаху и штаны – казалось бы, вполне обыкновенный деревенский мальчуган, если бы не немного потускневшая медаль у него на груди.

Я представился:

– Эрнест Хэмингуэй, антифашист, американский писатель и военный журналист.

– Сержант Всеволод Асеев, – ответил старший. – А это мой младший брат Иван.

– Расскажите, пожалуйста, немного о себе? – попросил я у них через переводчика. – Моим американским читателям будет очень интересно узнать историю простого русского солдата.

– А что уж им рассказывать, – смущенно улыбнулся он. – Я-то сам из Богородицкого – вот из того самого поселка. – И он вытащил из кармана своей пятнистой куртки и передал мне тщательно завернутую в газетную бумагу фотографию.

На ней я узнал Всеволода и совсем ещё молодого Ивана. Кроме того, на фото ещё были две девочки, возрастом, наверное, чуть младше Всеволода, и мужчина и женщина постарше – скорее всего, его отец и мать. Они стояли на фоне красивого бревенчатого дома с резными оконными рамами. Мне уже рассказали, что здесь их называют «наличниками». Перед домом росла цветущая вишня.

– А где ваш дом? – спросил я.

– А вот он, – и Всеволод показал мне рукой на пригорочек, покрытый зарослями каких-то высоких растений с розовыми цветами, из-под которых виднелись несколько обуглившихся кусков дерева. Перед ними я увидел обгоревший пенек – наверное, это то, что осталось от той вишни.

– Пожар? – спросил я.

– Немцы сожгли, – хмуро ответил Всеволод.

– А где ваши отец, мать, сестры? – продолжал спрашивать я.

– Отец сразу после начала войны пошел в военкомат, – ответил он. – Через месяц пришла похоронка – мне мать успела написать, он погиб под Вязьмой. А осенью сюда пришли немцы. Напились, вломились в избу, изнасиловали и убили и мать, и сестер, а потом подожгли дом. Вот, Ване еле-еле удалось убежать, после чего он и прибился к партизанам.

– А медаль у тебя за что? – спросил я Ваню.

– Всем давали, и мне дали, – немного смущенно сказал тот.

– Врет он все, – сказал сидевший рядом седоусый партизан, внимательно прислушивавшийся к нашей беседе. – Разведчиком он у нас в отряде был. Он и узнал про готовившуюся облаву – мы еле-еле успели уйти. А потом он неплохо стрелять научился и лично застрелил четырех немцев – а может, и больше. Мстил за мать и за сестер – так он говорил.

– Дядя Леша, зачем вы про все это рассказываете, – снова смутился Ваня. – Вот мой брат – тот действительно герой.

– А где вы успели повоевать? – спросил я у Всеволода.

– До войны я служил на Черноморском флоте, – ответил он. – Начал войну на эсминце «Фрунзе». В сентябре 1941 года его потопили немецкие пикировщики у Тендровской косы. Всех уцелевших отправили в Севастополь, где я попал в морскую пехоту. Потом был десант в Евпатории, и после него я попал в ОСНАЗ. Вот и всё.

– А где было страшнее всего? – спросил я.

Всеволод на минуту задумался.

– Знаете, перед Евпаторией у меня вся жизнь перед глазами прошла. Как будто это был последний день моей жизни. Я даже вдруг вспомнил молитвы, которым нас в детстве родители учили, даром что комсомолец… Я помолился тогда: Господи, дай мне ещё хоть раз увидеть родное Богородицкое! И вот я здесь – спасибо ребятам с эскадры адмирала Ларионова, поддержали огнем так, что небу жарко стало, а немцы с румынами пробкой вылетели из Евпатории.

– А что вы мне можете рассказать про эту таинственную эскадру? – поинтересовался я.

– Без них я бы, наверное, лежал сейчас в какой-нибудь братской могиле в Евпатории. А про все остальное – лучше спросите кого-нибудь из них. Не положено нам рассказывать о таком…

– Понимаю, военная тайна, – сказал я и добавил: – И последний вопрос. Что вы хотите делать после войны?

– Я так далеко не заглядываю, – ответил Всеволод. – Сейчас для меня главное бить немцев и дожить до победы. Потом – что-нибудь придумаю. Но, наверное, буду и дальше служить. Есть такая профессия – Родину защищать.

– И я хочу служить! – закричал Ваня.

– Выучись сначала, защитничек, – усмехнулся Всеволод. – Вот за это я и воюю – чтобы Ванины дети и внуки прожили достойную и мирную жизнь, а потом и их родители жили долго и счастливо. Даст бог, может, и я доживу до этих дней. А если не доживу – тогда так тому и быть, лишь бы мы победили! А мы обязательно победим, я это точно вам скажу.

– А вы будете мстить немцам? – спросил я. – За свой дом, за свою семью, за своих товарищей.

– Их матерям, сестрам и детям не буду, – твердо сказал мне Всеволод. – А тем из немцев, кто пришел к нам с оружием – обязательно. Они все умрут. Этим, – он кивнул на бредущих мимо пленных, – еще повезло. С другими мы еще встретимся в бою, и тогда пусть они пеняют на себя. Ведь мы их сюда не звали.

Я поблагодарил братьев и задумался. Всеволод толкнул меня в бок.

– Вы ешьте, мистер, – сказал он, – а то ведь у вас все остынет!

Когда мы отправились дальше в путь, я, глядя на бескрайние русские поля, вспоминал многочисленные примеры героизма, с которыми мне довелось встретиться в Испании. Но я еще никогда не встречал никого, кто мог бы сравниться с этими двумя братьями…

19 мая 1942 года, вечер. Брянский фронт, Орловская область

К вечеру 19 мая оперативная обстановка в полосе действия Брянского фронта стала напоминать слоистый коктейль. После того как танковая бригада полковника Олейникова из состава мехкорпуса ОСНАЗ вышла в район города Новосиль, вскрыв немецкий фронт с обратной стороны в полосе действия 48-й армии, основные силы 2-й танковой армии вермахта оказались в полном окружении. Штаб правофлангового 35-го армейского корпуса был разгромлен советскими танкистами, а его командующий генерал артиллерии Рудольф Кемпфе застрелился, чтобы не попасть в советский плен. Закончив этот этап операции и пустив в прорыв уже готовые к маршу стрелковые части 48-й армии, полковник Олейников заправил технику и пополнил боекомплект из ожидающих прямо за линией фронта колонн снабжения. После короткой паузы – на все про все три часа – развернул свои танки обратно на запад к Орлу. Нужно было доделывать то, что еще не было сделано.

С севера, окруженные в треугольнике Знаменское – Болхов – Орел немецкие части поджимали танковая бригада полковника Деревянко и кавалерийский корпус генерала Жадова. Еще утром было освобождено Знаменское, а около полудня танкисты Деревянко с ходу ворвались в Болхов, после чего потерявший устойчивость 53-армейский корпус, неся большие потери под непрерывными ударами советской авиации, начал спешно отступать по направлению к Орлу. Особенно свирепствовали кавалеристы Жадова, быстрые, подвижные, как ртуть, при подготовке к операции они были посажены одвуконь и вооружены трофейными едиными пулеметами и реактивными гранатометами с большим запасом фугасных и зажигательных гранат. Если они не справлялись, то на выручку им тут же приходили с десантом на броне танки полковника Деревянко. А кавалеристы тем временем обходили немецкие позиции, искали щель между редкими заслонами и просачивались дальше, не давая противнику возможности закрепиться ни на одном рубеже.

После освобождения Болхова в преследование включились и движущиеся во втором эшелоне стрелковые части 61-й армии, загнувшие правый фланг в южном направлении. Не такая подвижная, как кавалерийские и мехчасти, советская пехота была более многочисленной. Частым гребнем она вычищала всё, что пропустили кавалеристы и танкисты.

С наступлением темноты фронт рухнул до самого Мценска. Двинувшийся с места постоянной дислокации штаб корпуса потерял проводную связь с войсками, советские роты РЭБ снова включили свои «мяукалки», и поначалу планомерное отступление превратилось в почти неуправляемое бегство. Дороги, ведущие от Знаменского и Болхова к Орлу, оказались забиты серой массой немецкой пехоты, над которыми днем свирепствовали «илы». А с наступлением темноты в воздухе появлялись прославленные одноименным фильмом «небесные тихоходы» У-2, вываливающие на головы отступающих немцев мелкие осколочные бомбы и поливающие их из выливных приборов новым страшным русским изобретением – напалмом. Все ночное небо было затянуто багровым заревом.

В самом же Орле вот уже более суток оборонялась механизированная бригада полковника Рагуленко, сдерживающая бешеные атаки пытающихся вырваться из окружения разрозненных немецких частей, наскоро сведенных в так называемую кампфгруппу генерала Клесснера. Другого пути для отступления у немецкой группировки просто не было. Орел стал для них пробкой, которая наглухо закупорила выход из «котла». Ничего подобного Демянску, Сталинграду прошлой реальности, и Ржеву в этой тут нет и не предвидится.

Немецкие части были окружены в чистом поле. Большая часть армейских, корпусных и большая часть дивизионных складов была уничтожена советской авиацией. Те, что уцелели, попали в руки наступающей Красной армии. Основная часть запасов 2-й танковой армии находилась в районе железнодорожных узлов Брянска и Орла, и ни вывезти их, ни раздать в войска немецкое командование не успело. Помешала общая скоротечность проводимой Красной армией операции. Приказ на подготовку эвакуации явно запоздал, и приступить к ней немецкие интенданты просто не успели.

На окраине Орла еще гремели бои, а сводки Совинформбюро уже пестрели названиями освобожденных населенных пунктов списками разгромленных немецких частей и перечислением захваченных трофеев. На восток уже тянулись колонны немецких пленных. Этим еще повезло. Те же, кому не повезло, валялись на обочинах дорог. Особенно страшно выглядели места, где отступающая немецкая пехота попала под огненный дождь из напалма. Там до сих пор воняло гарью, сожженной человеческой плотью и резким запахом «адского коктейля».

Немногочисленных уцелевших счастливчиков на железнодорожных станциях в тылу советских войск уже ждали эшелоны, которые отвезут их на крайний юг Советского Союза, в лежащее на границе Кызылкумов местечко Заравшан. В его окрестностях совсем недавно обнаружили большие золоторудные и урановые месторождения. Сражающейся стране было крайне необходимо золото для оплаты не входящих в ленд-лиз поставок из США и уран для сверхсекретного атомного проекта. Как говорится – не хлебом единым.

Конечно, золото – это по большей части только операция прикрытия, снимающая все недоуменные вопросы у заклятых друзей. Но и оно тоже было не лишним для воюющей Страны Советов. Бывшим немецким солдатам в самое ближайшее время предстоит узнать, что такое пятьдесят градусов по Цельсию в тени, и увидеть, как под лучами палящего летнего солнца асфальт начинает мяться и течь, будто пластилин.

А ночью из-за почти полного отсутствия влаги в воздухе температура в пустыне даже летом резко падает, и под утро на людей набрасывается пронизывающий до костей холод. Ну и пусть – их сюда никто не звал. Желающие получить себе поместья с рабами должны знать, что идущий за шерстью сам может оказаться стриженным под ноль.

Навстречу бредущим по обочинам унылым колоннам немецких пленных бодро шагали походные колонны советских стрелковых дивизий, стремясь как можно быстрее выдвинуться в назначенные им районы и закрепиться на новой линии фронта.

Пыль от тысяч сапог, скрип обозных повозок и ржание тянущих их лошадей… Батальоны шли на запад, и только на запад, отбирая у оккупантов потерянные полгода назад свои пяди и крохи. Если бы в воздухе еще господствовала немецкая авиация, то такой дневной марш в прифронтовой зоне показался бы просто безумием. Но авиакорпус генерала Савицкого, пополненный вчера еще одним полком истребителей Ла-5, надежно закрыл для немцев небо над Брянским фронтом.

Генерал Горбатов вчера перевел штаб Брянского фронта туда, где ему и было положено быть, исходя из его названия. То есть в Брянск. За последние трое суток генерал спал всего несколько часов, доведя себя до крайней степени нервного истощения. Но иначе он и не мог – механизированный корпус Бережного сделал главную работу – разгромил основные силы 2-й танковой армии. И теперь войскам вверенного Горбатову Брянского фронта оставалось добить поверженного противника и окончательно очистить Орловщину от врага.

Вот что писал об этом человеке маршал Советского Союза Константин Рокоссовский: «Александр Васильевич Горбатов – человек интересный. Смелый, вдумчивый военачальник, страстный последователь Суворова, он выше всего в боевых действиях ставил внезапность, стремительность, броски на большие расстояния с выходом во фланг и тыл противнику. Горбатов и в быту вел себя по-суворовски – отказывался от всяких удобств, питался из солдатского котла». Каждый человек бывает незаменим, будучи употреблен на своем месте. У генерала Горбатова всё было еще впереди.

Заканчивался триста тридцать второй день войны, близилась к своему завершению и Орловско-Брянская наступательная операция.

20 мая 1942 года, полдень. Соединенные Штаты Америки, Вашингтон, Белый дом, Овальный кабинет

Присутствуют:

президент США Франклин Делано Рузвельт;

вице-президент Генри Уоллес;

госсекретарь Корделл Халл;

помощник президента Гарри Гопкинс;

начальник штаба президента адмирал Уильям Дэниэл Леги;

директор Управления координатора информации полковник Уильям Донован.

Все уже были в сборе. Последним молчаливый слуга-филиппинец вкатил в Овальный кабинет кресло– каталку с президентом Рузвельтом.

– Можешь быть свободен, Джон, – негромко сказал президент, когда кресло оказалось во главе стола.

Кивнув, слуга повернулся и покинул помещение, бесшумно прикрыв за собой массивные двойные дубовые двери, полностью отрезав Овальный кабинет от внешнего мира.

– Джентльмены, – сказал Рузвельт, обращаясь к своим соратникам, – я пригласил вас сюда для того, чтобы обсудить некоторые важнейшие вопросы ведения войны. Вы, естественно, знаете о поражении, которое недавно потерпел наш флот во время битвы в Коралловом море. Адмирал Леги, что вы намерены сказать по этому поводу?

– Мистер президент, – ответил адмирал Уильям Дэниэл Леги, – это поражение можно назвать катастрофой. Наш флот, которым командовал адмирал Флетчер, понес огромные потери. К настоящему моменту японцы смогли установить контроль над базой Порт-Морсби на Новой Гвинее, Соломоновыми островами, островами Фиджи и Новой Каледонией. Связь с Австралией почти отрезана. В ходе сражения нами потеряны оба авианосца со всеми их самолетами, четыре крейсера, семь эсминцев и два танкера. Адмирал Флетчер погиб. Один крейсер и два эсминца сумели вырваться из этого ада и отойти в сторону Перл-Харбора. Потери противника предположительно тоже значительные, особенно в самолетах и летчиках. На этом всё, мистер президент.

Рузвельт вопросительно посмотрел на полковника Донована.

– Случившееся отвратительно, мерзко и гадко, – сказал он. – Полковник, скажите, вам удалось разобраться в том – как японцы сумели переиграть нас?

– Только приблизительно, мистер президент, – ответил Уильям Донован. – Нам известно только то, что в самый канун операции на базу в Рабаул прибыл лично командующий японским флотом адмирал Ямомото, отстранил от командования вице-адмирала Иноуэ и взял управление операцией на себя. Все приказы тем или иным соединениям отправлялись гидросамолетами в письменном виде. Из этого можно сделать вывод, что японцам стало известно о том, что мы раскрыли их военно-морской код. На этом всё, более подробно нам ничего узнать не удалось.

– Это понятно, – сказал Рузвельт, – только совершенно непонятно – откуда японцы узнали про все это. Постарайтесь выяснить, каким путем в руки японцев попала совершенно секретная информация об этой операции, которая стоила нам так дорого.

– Мы уже работаем над этим, мистер президент, – кивнул полковник Донован, – но пока никаких результатов.

– Быть может, – сказал адмирал Леги, – попросить русских, чтобы они открыли второй фронт против Квантунской армии в Маньчжурии?

– Это исключено, – заявил Гарри Гопкинс. – Сталин уже не раз давал нам понять, что в первую очередь его интересует война против Гитлера, а уж потом настанет черед Японии. Никаких операций на Дальнем Востоке до полного разгрома Германии русские проводить не будут.

– Дядюшка Джо считает, что своя рубашка ближе к телу, – сказал Рузвельт, – сейчас гунны стоят на пороге его столицы, и, несмотря на одержанные русской армией победы, положение Советов остается тяжелым. Кстати, господа, как у нас дела в Европе?

– Если русские доказали, что они готовы драться до конца, – сказал госсекретарь Корделл Халл, – то с Британией не все так очевидно. Большие сомнения вызывает правительство Клемента Эттли, проводящее вялую и невнятную политику. Если Черчилль был сделан из железа, то этот парень слеплен из куда более мягкого материала. Внезапный захват немцами Фарерских островов и большие потери надломили наших кузенов, и в настоящий момент в Британии растут пацифистские и пораженческие настроения.

– Подтверждаю эту информацию, – кивнул полковник Донован, – наша агентура доносит о готовящемся в Британии прогерманском перевороте. Все еще пока очень неопределенно, но, как говорится, дыма без огня не бывает.

– Да, – сказал Рузвельт, – старина Уинни был кремень-человек. Такая нелепая смерть. Если кузены выйдут из войны, то наше положение еще больше осложнится. Так что, мистер Донован, постарайтесь поскорее выяснить, что же там у них творится.

Франклин Делано Рузвельт обвел присутствующих внимательным взглядом.

– Джентльмены, – сказал он, – в связи со всем вышесказанным пришло время поподробнее поговорить о России и о дядюшке Джо…

– Как вы правильно заметили, мистер президент, – сказал полковник Донован, – дядюшка Джо явно ведет свою игру. Этот хитрый азиат чудовищно скрытен и не ставит нас в известность о своих планах. Набрав силу в случае разгрома Германии, он может представлять для нас огромную опасность.

– Погодите, Генри, – Рузвельт жестом руки остановил своего вице-президента, собиравшегося возразить Доновану, – мы знаем ваши убеждения, но сейчас наши действия должны быть продиктованы сугубо прагматическими соображениями. Мы совсем не в том положении, чтобы позволить себе совершать поспешные и необдуманные поступки. Это касается и людей, имеющих прямо противоположную точку зрения на большевистскую проблему. После смерти бедного Уинни наш союз с Британией действительно пошатнулся. Да и вы сами знаете, полковник Донован, что не исключено, что в ближайшем будущем Советы станут нашим главным и единственным союзником против Гитлера и Японии, как бы мы к ним при этом не относились. Вам это понятно?

Присутствующие дружно кивнули.

– Дядюшка Джо сегодня именинник, – сказал адмирал Леги, – наш военный атташе в Москве, майор Итон, сообщил, что русские только что завершили скоротечную локальную наступательную операцию на центральном участке фронта. Разгромлена и окружена 2-я танковая армия гуннов, ее командующий в плену, русские кавалеристы ловят немецких солдат арканами, как всадники Аттилы. Сообщение об этом пришло буквально пару часов назад. В честь этой победы русские устроили в своей столице грандиозный салют.

– И что, – спросил Рузвельт, – дядюшка Джо действительно разгромил танковую армию гуннов своей кавалерией?

– Нет, мистер президент, – ответил начальник президентского штаба адмирал Леги, – по официальным сводкам, в этом деле участвовали механизированные части ОСНАЗ под командованием уже известного вам генерала Бережного. Это они за трое суток вдребезги разнесли боевые порядки гуннов, а кавалерия использовалась на завершающем этапе только для того, что было возможно наловить как возможно больше пленных, которых они наверняка уже отправили в свои ужасные лагеря в Сибири.

– Русские еще раз разгромили гуннов, – сказал Рузвельт, – это просто замечательно! Полковник Донован, что у вас есть по генералу Бережному?

– Фактически ничего, мистер президент, – ответил начальник Управления координатора информации, – в первый раз он объявился в Крыму, в самом начале этого года. Эта операция русских стоила гуннам разгрома 11-й армии и потери всех позиций на этом стратегически важном полуострове. Потом было наступление на южном участке фронта, окончившееся для немцев полным коллапсом, снятие блокады с Ленинграда и взятие Риги. В конце марта мы потеряли этого генерала из виду, и вот теперь он снова объявился на фронте в ореоле победителя. Должен сказать, что ни один из наших людей даже не смог приблизиться к этому человеку. Сталин бережет его тайну так же, как мы золото Форт-Нокса.

– Продолжайте работать в этом направлении, полковник, – сказал Рузвельт, – у меня появилось предчувствие, что такой успешный генерал вполне возможно со временем станет немаловажным фактором в большой политике.

Президент внимательно посмотрел на своего личного представителя.

– Гарри, – сказал он, – вы, кажется, хотите что-то сказать?

– Помимо стратегического сырья и военного снаряжения, – ответил Гопкинс, – поставляемого по ленд-лизу, Сталин просит нас продать за золото большое количество промышленного оборудования, часть которого находится в стоп-листе. Это высокоточные станки, химические и нефтяные установки, оборудование для заводов по производству дизельных двигателей и многое другое на сумму сотен миллионов долларов. Помимо того, сверх ленд-лизовских поставок русские заказали за наличные большое количество радиовзрывателей для пятидюймовых зенитных снарядов. При этом они отказываются от наших танков и просят заменить их бронетранспортерами М2 и М3, а также быстроходными гусеничными тягачами М5 и тяжелыми армейскими грузовиками…

– Очень интересно, – задумчиво сказал Рузвельт, – боюсь, что аппетит у дядюшки Джо растет не по дням, а по часам. Впрочем, как я уже говорил, если обстановка еще больше осложнится для нас, то мы будем вынуждены дать ему все, что он ни попросит, и еще поблагодарить за то, что взял. Даже если это будет означать для нас послевоенный раздел мира на две части, ибо альтернативой тому будет немыслимая для нас победа держав Оси в этой войне. Что же касается оборудования из стоп-листа – пока потяните время, поторгуйтесь. Вы сами понимаете, что у дядюшки Джо в последнее время тоже появилось немало секретов. Попросите у них чертежи их новых танков, раз уж они отказываются от наших – посмотрим, что вам ответят. Вам все понятно, Гарри?

– Да, мистер президент, – ответил Гопкинс.

– Ну, вот и отлично, джентльмены, – сказал Рузвельт, подводя итог совещания, – у меня есть предчувствие, что судьба войны и послевоенного мира решится этим летом.

Немного помолчав, Франклин Делано Рузвельт посмотрел на вице-президента Уоллеса.

– А вы, Генри, – сказал он, – будьте готовы в любой момент вылететь в Москву. Если дела пойдут наихудшим для нас образом, то вы будете разговаривать с дядюшкой Джо от моего имени, так сказать, как социалист с социалистом. На этом всё, джентльмены, всего вам доброго.

21 мая 1942 года, утро. Восточная Пруссия. Объект «Вольфшанце», Ставка фюрера на Восточном фронте

Присутствуют:

рейхсканцлер Адольф Гитлер;

рейхсфюрер Генрих Гиммлер;

глава ОКВ генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель;

начальник оперативного управления ОКВ генерал-полковник Альфред Йодль;

рейхсмаршал авиации Герман Геринг.

Гитлер быстро вошел в комнату для совещаний. Он был зол, как сто чертей. Увидев выражение его лица, стенографистки в ужасе зажмурились. Фюрер германской нации с ходу швырнул на стол стопку газет.

– Вы все здесь предатели, – дрожащим от ярости голосом прошипел он, – повторяю, вы свиное дерьмо, а не мои камрады по беспощадной борьбе германской нации с русским жидобольшевизмом и американской плутократией. Генрих, а ты, как ты смог это допустить?! Почему я должен узнавать об очередных поражениях нашей армии не от тебя, а из каких-то паршивых шведских газет? Ты молчишь, Генрих?

– Но, мой фюрер, – попробовал возразить Гиммлер, – по распоряжению ОКВ все резервы группы армий «Центр» были переданы на юг, фон Боку, для подготовки летнего генерального наступления. Одиннадцатая танковая дивизия, единственная оставшаяся в моем распоряжении, после длительного согласования была развернута мною для нанесения контрудара на Брянск. Но даже наши доблестные танкисты не смогли достичь успеха, увязнув в мощной противотанковой обороне большевиков. Наступление русских было внезапным, тщательно подготовленным, с применением большого количества танков и авиации. А непроходимые русские леса затрудняли воздушную разведку. Кроме того, всех сбила с толку их не имевшая первоначально никакого успеха отвлекающая операция под Мценском…

– Замолчи, Генрих! Я не желаю слышать твой жалкий лепет! Ты не оправдал возложенных на тебя Германией надежд! – с пафосом выкрикнул Гитлер и повернулся в сторону испуганно притихших Кейтеля и Йодля.

– Кейтель, напомните – кто меня убеждал в том, – заорал он, – что у большевиков после их зимнего наступления не осталось абсолютно никаких резервов? Как вы могли допустить, чтобы эти унтерменши смогли так легко разгромить нашу 2-ю танковую армию?

– Йодль! А где ваше хваленое оперативное искусство? Где победы над несметными ордами врагов, которые еще совсем недавно одерживали наши храбрые германские солдаты? Как могло получиться так, что враг прорывает наш фронт, окружает и уничтожает наши войска, а вы – генералы – ничего с этим не можете сделать, и даже более того, пытаетесь скрыть произошедшую катастрофу от своего фюрера? Где этот подлец Рудольф Шмидт? Так же сдался в плен большевикам, как и его друг и учитель Гудериан?

Вы знаете – что он наговорил русским, оказавшись в плену? Я знаю, что этот подонок и раньше был ненадежен. Он допускал возмутительные высказывания в адрес нашей партии и меня. Почему этот человек занимал столь высокий пост, а не был отправлен в отставку и не угодил под суд. Только не врите мне, Кейтель, – я уже все знаю!

– Но, мой фюрер… – растерянно пробормотал Кейтель.

– Молчите, Кейтель, – взвизгнул Гитлер, – и вы, Йодль, тоже! Измена! Кругом измена! Быть может, вы сами и не являетесь предателями, но их полно среди ваших генералов. Иначе как объяснить, что они не могут победить каких-то недочеловеков, которых вы, Кейтель, обещали полностью разгромить за шесть недель!

Где эти шесть недель, я вас спрашиваю?! Война длится уже почти год, а победы как не было, так и нет! Более того, русские наносят нам один сокрушительный удар за другим, а вы ничего не можете с этим поделать. Дошло уже до того, что вас бьют даже не зимой, когда на стороне нашего врага морозы, метели и снега, а летом, когда условия для действий германских войск просто идеальны. Зачем вы тогда мне нужны? Не лучше ли будет сорвать с вас погоны и отправить на Восточный фронт рядовыми в штрафные подразделения? Я знаю, что Сталин отстранил, разжаловал и расстрелял несколько самых тупых своих генералов. Так почему же вы думаете, что я, фюрер германской нации, должен действовать по-иному? Ваша жизнь сейчас не стоит и ломаного пфеннига!

Геринг чуть заметно вздрогнул и покрепче сжал в своей широкой как блин ладони рейхсмаршальский жезл. Понятно было – кто так настроил фюрера и подсунул ему эти проклятые газеты. Конечно же – это Мартин Борман, интриган, хитрый, как лиса, и ядовитый, как змея. К тому же он не несет никакой ответственности за обстановку на фронтах, и поэтому может по полной программе оттоптаться на Гиммлере, высшем генералитете и заодно на нем, Германе Геринге. Интриги в руководстве НДСАП и Третьего рейха – это святое. В свое время так сгинули Рем и Штрассер. А теперь он пытается подсидеть его, Геринга, и Гиммлера.

Заметив его движение, Гитлер оставил в покое изрядно напуганных генералов и повернулся в сторону Геринга.

– А где были ваши прославленные асы, Геринг? – выкрикнул он, впрочем, уже частично выпустив пар. – Почему они не смели прорвавшиеся большевистские орды одним могучим бомбовым ударом?

– Мой фюрер, – выпятив грудь, увешанную орденами, ответил Геринг, – в районе Брянска большевики скрытно сосредоточили крупное авиационное соединение, укомплектованное большим количеством новейших истребителей с мощным пушечным вооружением. Наши асы отважно дрались, но не смогли преломить ситуацию в свою пользу. В критические моменты в воздухе появлялись самолеты-убийцы и переламывали ход сражения в пользу русских.

В результате ожесточенных боев действующее в полосе группы армий «Центр» воздушное командование «Восток» понесло значительные потери в самолетах и опытных экипажах, после чего некоторые бомбардировочные группы оказались полностью уничтоженными…

– Плохо, Геринг, очень плохо, – сказал Гитлер и вытер рукой взмокший лоб, – но они хотя бы не бежали и не сдавались в плен, а дрались, как это и подобает воинам-арийцам.

За вспышкой гнева и истерикой у фюрера последовал отходняк. При этом Геринг благоразумно умолчал о бомбах, сброшенных в панике пилотами люфтваффе на свои войска. Ну, честное слово, с кем не бывает.

Гитлер же тем временем, выпив крупными глотками стакан минеральной воды, поданный ему испуганной секретаршей, обвел взглядом присутствующих и махнул рукой.

– Господа генералы, – уже спокойным голосом произнес он, – я хочу знать – что же все-таки произошло?

– Мой фюрер, – ответил пришедший в себя Кейтель, поняв, что гроза миновала, – основная наша проблема заключалась в том, что Абвер не смог заблаговременно вскрыть подготовку противника к наступлению на Брянск. К тому же наше внимание было отвлечено ожесточенным натиском на нашу укрепленную линию на Орловском направлении, в результате чего туда и были направлены все наши резервы. Кроме того, наша разведка не смогла предупредить нас о появлении на фронте нового русского танка, вооруженного длинноствольной 8,5-сантиметровой пушкой. Наши танкисты предполагают, что это танковая версия русского зенитного орудия 52К.

«Опять этот Канарис! – подумал про себя Гитлер. – Ну, ничего – пусть только он закончит с Британией, и уж тогда я спрошу с него за всё. А пока… пока ему вредно волноваться – еще напортачит с англичанами».

– Ладно, Кейтель, – устало махнул рукой Гитлер, – как вы теперь намерены восстанавливать положение?

– Мой фюрер, – сказал Кейтель, – если мы сейчас предпримем попытки восстановить положение в районе Брянска и Орла, то это потребует привлечения сил и средств, уже выделенных для осуществления плана «Блау», что приведет к распылению сил и поставит под угрозу сроки и выполнение задач всей летней кампании этого года. Не стоит забывать, что мы и так уже понесли значительные потери, на восполнение которых потребуется отвлечь значительную часть наших резервов, которые и без того немногочисленны. Те части 2-й танковой армии, которым удалось вырваться из окружения, понесли большие потери в людях, а также утратили всю технику и тяжелое вооружение…

– Что вы имеете в виду, Кейтель? – недовольно спросил Гитлер. – Я вас не понимаю.

– Мой фюрер, – сказал Кейтель, – дело в том, что за год войны с большевиками наши невосполнимые потери в людях составили более полутора миллионов солдат и офицеров, в то время как в строй мы смогли поставить не более полумиллиона. Разгром 2-й танковой армии лишь усугубил это положение, увеличив наши потери.

Большевики за то же время потеряли три миллиона солдат. Но за счет мобилизации их армия выросла на семь миллионов. Для восполнения потерь нам срочно нужно где-то взять один-два миллиона солдат, которых у нас нет. И это не считая уже привлеченных к боевым действиям на Восточном фронте румын, итальянцев, словаков, финнов и венгров.

– И что вы мне предлагаете? – все более и более раздражаясь, спросил Гитлер. – Поставить в строй немецких женщин?

– Мой фюрер, – сказал Кейтель, зажмурившись, словно перед броском в холодную воду, – я предлагаю привлечь к борьбе на Восточном фронте французов, бельгийцев, голландцев и прочих датчан. Не добровольцев, как сейчас, а тех пленных, которые уже сидят в наших лагерях.

– Этих трусов? – брезгливо сказал Гитлер. – Ведь даже сотня французов не стоит одного немецкого солдата.

– Но, мой фюрер, – сказал Кейтель, – зато, в отличие от немецких солдат, нам будет их не жалко, и мы сможем посылать этих трусов на самые опасные участки фронта, на верную смерть, сберегая арийскую кровь.

– А ты что скажешь об этом, Генрих? – спросил Гитлер, повернувшись к Гиммлеру.

– Мы можем пообещать этим лягушатникам, что выжившие и проявившие героизм в бою будут признаны полноценными арийцами, сохранившими в себе кровь франков, – ответил тот, – и позаботиться о том, чтобы таковых оказалось как можно меньше. В конце концов, слово, данное им, – ничего не стоит.

– Не знаю, Генрих, не знаю, – с сомнением покачал головой Гитлер, – мне кажется, что этих трусов уже не переделать. Впрочем, займись ты этим сам. Думаю, что у тебя это получится лучше, чем у любого другого. Замену на должность командующего группой армий «Центр» мы тебе найдем. Браухич, Лист или фон Лееб – над этим надо еще подумать. Чем больше лягушатников ты сможешь загнать на Восточный фронт, тем лучше. Пусть они льют кровь вместо немецких солдат.

Немного помолчав, Гитлер закатил глаза вверх и патетически изрек:

– И помните, господа генералы, главное в летней кампании этого года – это наступление на Кавказ. Без нефти нам войну не выиграть. Сегодня я снова послушаюсь вас, Кейтель. Но молитесь, чтобы мы не вернулись к такому разговору еще раз.

Всё, разговор окончен. Ты, Генрих, задержись, а остальные пока могут быть свободны.

Часть 4

Закат Альбиона

22 мая 1942 года. Великобритания, Ливерпуль

Майор Второго Блумфонтейнского полка Южно-Африканского союза Пит Гроббелаар

Невысокий светловолосый человек в форме майора армии Южно-Африканского союза стоял на палубе военного транспорта и смотрел на приближающийся порт – города за ним не было видно из-за смога. Несмотря на позднюю весну, было пасмурно и моросил мелкий дождик. Да, подумал он, а у нас в Блумфонтейне сейчас тепло, солнечно и сухо, хоть вторая половина мая – уже поздняя осень… Впрочем, так им, англичанам, и надо.

Англичан Пит Гроббелаар ненавидел с самого детства, точнее, с тех пор, как он узнал всю правду о том, как он появился на свет. В детстве он любил бывать в компании пожилого готтентота, Йонкера Витбоя, который работал на его отца, Геерта Гроббелаара. Именно Йонни научил его бесшумно передвигаться по вельду, охотиться на диких животных и находить воду и пропитание в самый разгар сухого сезона. Именно от него он выучил язык готтентотов, а также язык местных зулусов.

И вот однажды Пит спросил у старого готтентота:

– Йонни, а почему я не похож ни на своего отца, ни на мать?

Йонни вздохнул и сказал ему:

– Пит, а ты точно хочешь это знать? В Писании сказано: «от многих знаний – многие печали»?

– Да, Йонни, – сказал Пит. – Расскажи мне обо всем, пожалуйста!

– Ну ладно, расскажу. Ведь все равно ты это рано или поздно узнаешь. Мефрау Астрид привезла тебя из лагеря, где они содержались во время войны. А минеер Геерт усыновил тебя и Констанцию, как только пришел с той войны. А обо всем остальном лучше уж спроси у них.

В тот же вечер он задал этот вопрос своему отцу, Геерту.

– Пит, – сказал ему отец после длительного молчания, – ты должен знать, что ты для меня точно такой же мой сын, как и Геерт младший, и Леонард, и Ян.

– Да, знаю, папа, – ответил Пит.

– Ну тогда слушай, – сказал отец. – Всё равно я хотел тебе всё рассказать, только позднее.

– Йонкер мне сказал то же самое, – кивнул Пит.

– Так вот от кого ты это узнал… – вздохнул Геерт. – Ладно, Пит, слушай. Дело было так…

Потом ему ту же историю рассказала и его мать, Астрид – как и сказал его отец, он не перестал быть их сыном, хотя, как оказалось, кровного родства между ними не было. Он спрашивал и у других, кто выжил в аду Спрингфонтейнского концлагеря. И потом ему приснился сон, который повторялся почти каждую ночь. Вероятно, он был похож на то, что было на самом деле…

…Рождество 1900 года. Прекрасный летний день, столь отличающийся от того, который он видел сейчас в Ливерпуле. Золотые поля и холмы, и черные силуэты далеких гор на горизонте, а сверху синее-синее небо…

Но где-то высоко в бесконечной дали видны силуэты стервятников, а по земле бредут десятки и сотни женщин, детей и стариков. Хотя рядом течет ручей, английские офицеры никому не дают напиться, и, сидя на лошадях, требуют: «Вперед, бурские свиньи!» А если кто-нибудь споткнется или чуть отстанет, то один из сопровождающих колонну негров начинает охаживать кнутом и споткнувшегося, и его соседей. Большего, впрочем, они себе не позволяют – все-таки англичане рядом.

И вдруг неподалеку от дороги появляется рощица. Один из негров толкает другого в бок – мол, англичане далеко. Тот хватает молодую светловолосую женщину с огромным животом и утягивает ее в рощу, а когда она открывает рот, чтобы закричать, засовывает туда рукоятку своего кнута, после чего задирает ей юбку. Через минут десять ее впихивают обратно в колонну, и она бредет дальше.

Наконец их приводят в голое поле, огороженное колючей проволокой, и один из англичан орет:

– Располагайтесь здесь, как у себя как дома, бурские свиньи. Жратву вам привезут попозже. Или, если хотите, жрите траву, – и заливается хохотом. Ему вторят другие англичане и негры. Потом ворота захлопываются.

Через поле протекает ручеек, и беременную женщину пропускают к нему одной из первых, вместе с маленькими детьми и другими беременными. Она жадно пьет, потом ополаскивает себя под юбкой и ложится на траву в изнеможении. Через полчаса она вдруг начинает громко стонать, и другие женщины относят ее поодаль, за чахлые кустики. Еще через час женщина умирает, успев лишь сказать, показывая на только что родившегося мальчика: «Пит… Его зовут Пит».

Буры руками и палками – лопат у них нет – копают в одном из концов лагеря могилу, куда и опускают тело неизвестной женщины. В будущем англичане увеличат территорию лагеря во много раз, а на кладбище, где первой была похоронена мать Пита, будут покоиться тысячи новых жертв английских «цивилизаторов».

Самого же Пита взяла к себе Сильвия Бота, у которой была трехмесячная девочка, и у которой – о чудо! – долго не пропадало молоко, несмотря на весьма скудную и скверную еду. Может, и потому, что другие буры отдавали детям и кормящим матерям последнее.

Когда Питу было полтора года, Сильвия внезапно заболела и умерла, и Пита и его молочную сестру Констанцию взяла недавно прибывшая в лагерь Астрид Гроббелаар, у которой было трое своих детей. Каким-то образом выжили все шестеро, хотя, когда в 1903-м их выпустили из лагеря, они больше были похожи на живые скелеты. И Геерт Гроббелаар, муж Астрид, вернувшись с войны, объявил, что усыновляет Пита и Констанцию.

Так Пит стал Питом Гроббелааром – никто не знал его настоящей фамилии, равно как и того, откуда родом была его мать. Англичан Пит после этого разговора возненавидел на всю жизнь.

Ферма семейства Гроббелаар, равно как и другие фермы буров, была сожжена, скотину забрали себе местные негры. Только один Йонни, получив от англичан часть животных, отдал их потом Гроббелаарам. Детство запомнилась Питу бедностъю и постоянным трудом. Но потихоньку дела наладились, и Геерт послал всех детей в школу – не только своих родных детей, но и Пита с Констанцией. И когда однажды Пит вернулся из школы и рассказал отцу про то, что в школе говорили, что во всем виноваты евреи, тот ему сказал:

– Пит, одно дело – евреи-банкиры и евреи-финансисты. Но твоя мать и твои братья и сестры выжили благодаря вот этому человеку, – и он показал фотографию, висевшую на стене, о которой Пит всегда думал, что это – кто-нибудь из родственников.

Абрам Крик родился в Одессе, но его отец Соломон покинул город, когда Абраму было всего два года. После полугода пребывания в Святой земле Соломон решил, что не хочет жить среди своих соплеменников, и купил на последние деньги для себя и своей семьи билет в Кейптаун. Там Соломон и его жена Циля работали по шестнадцать и более часов в сутки, но все дети получили хорошее образование, а Абрам поступил в местный университет и закончил его с дипломом врача. И он решил уехать в Блумфонтейн, в Оранжевую республику, где врачей было очень мало. Абрам был известен тем, что лечил всех – есть у них деньги или нет. Тем не менее зарабатывал он хорошо и вскоре купил недалеко от города большой старый дом, который начал перестраивать под больницу.

13 марта 1900 года англичане захватили город и начали сгонять в лагеря оставшееся в городе население – женщин, детей и стариков. Абрама Крика никто не трогал – он был английским подданным, из Кейптауна, и даже не был буром. Он начал тайно прятать у себя в загородном имении всех, за кем охотились англичане. Его слуги-негры вычистили сараи и конюшню, и места хватило более чем на сто человек.

Абрам тратил все свои деньги на то, чтобы хоть как-нибудь накормить своих гостей – иначе он их не называл. А так как он лечил и английских офицеров, то отношение к нему было неплохое, и ему даже позволили скупать по дешевке скот тех, кого угоняли в концлагеря. Поэтому у его гостей было в рационе и мясо, и молоко… Семья Гроббелааров вспоминала о тех годах с благодарностью и теплым чувством, хотя и жили они в набитой битком конюшне.

Но в 1902 году англичане вывесили объявления о том, что выдадут награду в размере четверти имущества арестованных за информацию о тех, кто укрывает буров. Кто-то, польстившись на это, выдал Абрама. Когда Астрид и прочих «гостей» уводили в концлагерь, на одном из деревьев рядом со своим домом висел Абрам – комендант города и другие офицеры, которых он лечил, его не пожалели.

– Так что, мой мальчик, – сказал Геерт, – знай, что в каждом народе есть и хорошие люди, и плохие.

– Даже среди англичан? – спросил Пит.

– Не знаю, не встречал таких, – сказал грустно Геерт. – Но, наверное, есть хорошие люди и среди них.

После школы Пит, как лучший ученик школы, поступил в Блумфонтейнский университет на полную стипендию и выучился на горного инженера. Профессия оказалась хорошо оплачиваемой – все его сводные братья смогли на его заработки поступить в университет и закончить его, кроме самого старшего, Геерта-младшего, который предпочел остаться фермером. За сестру Луизу он дал богатое приданое, а на своей молочной сестре, Констанции, женился сам. А родителям и старшему брату он построил по новому дому, накупил им земель и скота. Казалось бы, жизнь наладилась.

Но он не мог простить англичанам того, что они сделали с его народом и с его настоящими родителями. И вот однажды он спросил у Йонни – тот на старости лет ослеп и уже не мог работать, но семья его кормила, поила и лечила.

– Йонни, а ты не знаешь, кто выдал доктора Крика?

– Минеера Абрама? Знаешь, один из местных негров по имени Бонгани вдруг сильно разбогател после того, как доктора повесили англичане. Хороший был доктор, лечил и белых, и черных, и коричневых. И с тех пор мало кто из негров имеет дело с Бонгани. Он живет там, где было имение доктора – англичане сожгли все строения, но отдали ему часть земли минеера Абрама.

Через несколько дней Бонгани исчез, а потом его тело, обглоданное гиенами, нашли где-то в вельде. Полиция не нашла никаких улик, но старший брат, Геерт, пришел вскоре к Питу.

– Брат, – сказал он, – я знаю, что это ты убил этого кафра.

Пит подумал и сказал:

– Да, это сделал я. И что же ты хочешь?

– Хочу, – сказал Геерт-младший, – чтобы в следующий раз ты взял меня с собой.

– Ты знаешь, нужно уметь это делать так, чтобы никто не узнал, что это были мы.

– Так научи меня!

Вскоре к ним прибились и другие буры, чьи семьи тоже были загнаны англичанами в концлагере Спрингфонтейна. Пит придумал тогда клятву, которую давал каждый новый член их небольшого отряда, и которому они придумали название «Боомсланг» – «Древесная змея», известная своей скрытностью и сильным ядом. Клятва звучала так: «Если я струшу или предам, убей меня. Если я наступаю, поддержи меня. Если я погибну, отомсти за меня».

А потом начали бесследно исчезать негры, которые сторожили лагерь в Спрингфонтейне. Их обглоданные диким зверьем трупы находили потом в вельде. За ними начали пропадать и англичане, так или иначе связанные с администрацией лагерей и со сгоном бурского населения в эти лагеря. Полиция искала убийц, но так ничего и не нашла. Пит очень хорошо умел планировать операции.

А в один прекрасный день на рынке недалеко от Блумфонтейна, он услышал, как двое подвыпивших негров хвастали своим собутыльникам о том, как они изнасиловали беременную блондинку, когда перегоняли буров в лагерь. Они и не подозревали, что Пит их понимает, так как мало кто из буров знал язык зулусов.

Через неделю в той самой рощице, где эти мерзавцы когда-то измывались над его матерью, они, привязанные к дереву, взахлеб рассказывали про то страшное время и про свои «подвиги». Но ничего про то, откуда была угнана его мать или как ее звали, негры не знали. Их тела нашли потом посаженными на кол.

И когда в 1938 году в Южной Африке возникла националистическая организация под названием «Оссевабрандваг» и ее военизированное крыло, «Стормйаарс», Пит привёл свой отряд под знамена этой организации, которая даже переняла их клятву, с небольшими изменениями. Сначала «Оссевабрандваг» вел успешную войну с проанглийским правительством. Но потом правительство Смэтса договорилось с ними о том, что в обмен на прекращение террора и их участие в войне, Южная Африка получит полную независимость после войны. И из «Стормйаарс» были созданы несколько батальонов в составе Южноафриканской армии. Смэтс не знал, что Робби Лейбрандт, знаменитый боксер и один из членов «Оссевабрандваг», был немецким агентом, и довел до сведения своего руководства информацию о предстоящем путче в Лондоне.

Так из одного из отрядов «Стормйаарс» был создан 2-й батальон вновь сформированного Блумфонтейнского пехотного полка. Командиром этого батальона стал майор Пит Гроббелаар.

И вот теперь перед ним простиралась та самая ненавидимая им страна.

«Ну что ж, посмотрим», – подумал Пит.

После высадки в порту они пошли маршем на Ливерпульский вокзал. И когда все его люди расположились в поезде, а до отхода поезда оставалось чуть более двух часов, он вышел в город и зашел в близлежащий паб «Dirty Dick’s». Внутри было действительно грязно, но Питу было все равно, он пришел сюда по делу.

Нужного ему человека, сидящего за стойкой, он узнал сразу – его фотографию ему показали еще в Блумфонтейнте, а память у Пита на лица была абсолютной.

– Сэр, какое пиво вы здесь порекомендуете? – спросил он.

– Никакого, сэр, – ответил незнакомец, – здесь оно все похоже на мочу. Пойдемте, я покажу вам другой паб.

Пароль и отзыв были правильными. Они вышли из паба, сопровождаемые злобным взглядом бармена, и пошли за угол, где и зашли в другой паб, «Water Poet», где его спутник купил два стакана пива, кивнул бармену и провел Пита в отдельный кабинет.

Пит отхлебнул пива и улыбнулся.

– И правда хорошее пиво, – сказал он. – Но я, как вы знаете, пришел на встречу с вами совсем не за этим.

– С интересующим вас человеком вам предстоит встретиться двадцать пятого, в половину первого, в баре «The Phene» – он находится недалеко от казарм Челси, где вас расквартируют. Представьтесь лейтенантом Смитсом.

– Староват я для лейтенанта… – усмехнулся Пит. – Да и знаки различия у меня другие.

– А вы наденьте плащ, и никто их не увидит, – посоветовал незнакомец.

Пит кивнул, и его собеседник продолжил:

– Кто именно из ваших людей будет на встрече?

– Только я один, – ответил Пит. – Этого хватит.

– Ну, как знаете… – сказал незнакомец, не спеша отхлебывая пиво.

– Что насчет безопасности? – спросил Пит.

– Кабинет мы проверяем ежедневно, – сказал незнакомец, – мы им часто пользуемся для конфиденциальных встреч. Прослушка исключена. Как, впрочем, и здесь.

– Вообще-то я не доверяю подобного рода ручательствам, – сказал Пит, – просто у меня нет сейчас времени проверить эту комнату. Поэтому не надо больше говорить о делах. Давайте лучше выпьем за свободу Южной Африки!

Его собеседник, выходец из Йоханнесбурга, улыбнулся и сказал:

– Да! За нашу свободу!

Чокнувшись, они до конца осушили стаканы, после чего Пит попрощался со своим неизвестным земляком и вернулся на вокзал.

23 мая 1942 года, полдень, Берлин, Рейхсканцелярия

Адольф Гитлер, адмирал Вильгельм Канарис

Сжимая в левой руке кожаный портфель, адмирал Канарис вошел в кабинет фюрера.

– Хайль Гитлер! – приветствовал он хозяина кабинета, вскинув руку в нацистском приветствии.

– Здравствуйте, Канарис, – устало отмахнулся Гитлер. – Садитесь. Должен вас сразу предупредить – если вы принесли новость сродни тем, которыми меня все бомбардируют последнее время, то лучше вам сразу уйти.

– Нет, мой фюрер, – ответил Канарис, – надеюсь, что моя новость вам понравится.

– Ну, – недоверчиво сказал Гитлер, – так чем же вы хотели меня порадовать?

– Мой фюрер, – сказал Канарис, – вы, возможно, уже слышали про организацию бурских националистов «Оссебрандваг»?

– Слышал, только какое отношение это имеет к Англии, Канарис? – недовольно спросил Гитлер. – Вы же просили моей аудиенции для доклада по английскому вопросу.

– Эта организация, – терпеливо продолжил Канарис, – что-то вроде национал-социалистов Южной Африки. Она была запрещена с началом войны, и только после смерти жирного борова Эттли снял этот запрет.

– Канарис, имейте хотя бы кроху уважения к нашим врагам! – недовольно сказал Гитлер. – Черчилль – наш враг, но он потомок герцогов Марлборо, и не заслуживает такого отношения к себе, пусть даже если я и возношу хвалу небесам за то, что он умер.

– Простите, мой фюрер, – склонил голову Канарис. – Так вот, ранее «Оссебрандваг» не просто запрещал своим членам служить в английской армии, но и всячески пытался саботировать призыв в нее. До сих пор у всех на слуху Иоганнесбургский мятеж буров против армейского набора. А вот теперь, по договоренности с Эттли, они набрали из своих рядов четыре батальона. Причем батальоны эти – из «Стормйаарс», военизированной структуры при «Оссебрандваге».

– И что же такого радостного в новостях о том, что наши союзники нас предали? – недовольно спросил Гитлер.

– Мой фюрер, – ответил Канарис, – в том-то и дело, что они нас не предали. Стараниями нашего старого друга, капитана Арчибальда Рамзи – члена британского парламента…

– Постойте, постойте, – перебил Канариса Гитлер, – но как я слышал, его посадили в тюрьму, несмотря на то что он имел статус парламентария…

– Эттли и его выпустил, – ответил Канарис, – он теперь снова заседает в британском парламенте, и даже уже успел предложить вернуть силу закона статуту о евреях от 1275 года.

Но сейчас я не об этом. Англичане решили распределить четыре батальона южноафриканцев по разным полкам и даже дивизиям. Но Рамзи сумел договориться о том, чтобы один из них был включен в состав 2-го Блумфонтейнского полка, который на днях прибыл в Англию. Более того, нам очень повезло – он временно расквартирован в казармах Челси, в самом центре Лондона.

– Говорите, в центре Лондона… – сделал стойку Гитлер. – Это очень интересно. Говорите, Канарис! Я, кажется, начинаю понимать – о чем вы хотите мне сказать…

– Мой фюрер, – сказал Канарис, – руководство «Оссебрандвага» вошло на контакт с Абвером и сообщило, что в самое ближайшее время этот батальон сможет захватить Парламент и Букингемский дворец. При этом сейчас в центре Лондона нет войск, которые способны были им противостоять. А другие батальоны 2-го Блумфонтейнского полка тоже набраны из буров и как минимум симпатизируют «Оссебрандвагу».

Гитлер в волнении вскочил со своего места.

– Великолепно, Канарис, – воскликнул он, – рассказывайте дальше! Возможно, что это и есть тот решительный ход, который как вы обещали, окончательно избавит нас от британской проблемы?

– Да, мой фюрер, – сказал Канарис, – под дулами винтовок парламент проголосует за возвращение на трон короля Эдуарда Восьмого, за выход Великобритании из войны, за назначение сэра Освальда Мосли премьер-министром, за решение еврейской проблемы и за казнь предателя – короля Георга. Ну, и за вступление в Тройственный союз, и за объявление войны большевикам. Сэр Освальд Мосли уже получил от меня все необходимые инструкции.

– Браво, Канарис, вы гений! – сказал Гитлер. – Наконец-то у нас появился шанс! А что за все это желают получить буры?

– Полной независимости Южной Африки при правлении «Оссебрандвага» и «Бродербунда», – ответил Канарис. – Это другая бурская организация, похожая на «Оссебрандваг». Кстати, мои люди уже говорили с некоторыми их лидерами – они выступают за дружбу и сотрудничество с Германией. Даже если они не хотят воевать в Европе – считают, что это не их война.

Но Англию из южной части Африки они выдавят – а это не только территории, это – золото, алмазы, а также стратегическое расположение и контроль за торговыми путями.

Гитлер в волнении выскочил из-за стола и начал расхаживать по кабинету.

– Канарис, – сказал он, – это означает, что у нас остается всего один фронт – на Востоке! Этот паралитик Рузвельт вряд ли сможет воевать с нами в Европе, если у него не будет английского плацдарма!

– Именно так, мой фюрер, – ответил Канарис. – Тем более что многие из самых влиятельных людей в Америке втайне симпатизируют нам. В их число входят такие промышленники и банкиры, как Форд, Рокфеллер, Морган, такие политики, как Прескотт Буш или Гарри Трумен, и даже американский посол в Лондоне, Джозеф Кеннеди. К тому же сейчас мы ведем неофициальные переговоры с некоторыми влиятельными людьми из американской разведки. Кто знает, может, мы и сможем добиться мира с ними – война с ними на данном этапе не нужна ни нам, ни им.

– Это не ваша задача, Канарис! – отрезал Гитлер. – Для этого у меня есть Риббентроп и его МИД…

– И чего он сумел добиться за последние годы? – скептически спросил Канарис. – Последний его успех, Договор о ненападении с Советской Россией, был достигнут три года назад. А его идея об объявлении войны Америке по настоянию Японии? Заметьте, мой фюрер, что Япония так и не объявила войну большевикам. А Риббентроп, по просьбе тех же японцев, уговорил вас сделать это по отношению к Америке. И теперь у нас ворох проблем с Рузвельтом – он вряд ли формально согласится на мир без очень больших уступок с нашей стороны. Так что, увы, господин министр в последнее время производит впечатление в лучшем случае дилетанта.

– Канарис, – вскинул голову Гитлер, – как вы смеете говорить такое про министра иностранных дел Рейха? Я лично одобрил все его решения!

– Увы, мой фюрер, – сказал Канарис, – я говорю так, как оно есть на самом деле. Тем более что мои люди, возможно, смогут добиться пусть негласного, но перемирия. Возможно, путём выплат компенсации за потопленные американские суда.

– А вот это мне совершенно не нравится, Канарис, – сказал Гитлер. – Если мы это сделаем, то Америка сможет считать себя победителем. Жидовские банкиры так и останутся теневой властью в Америке. И кто им помешает, объединившись с Советами, начать в будущем боевые действия против нас? Или просто продолжить финансировать и вооружать большевиков.

– Мой фюрер, – сказал Канарис, – позвольте мне с вами не согласиться. Если мы в самое ближайшее время с помощью нашего нового английского союзника сумеем полностью разгромить большевиков, то эти еврейские плутократы будут сидеть смирно у себя в Америке.

– Канарис, мне кажется, что в ваших словах есть резон, – изрек Гитлер. – А потому я даю вам добро на осуществление вашего плана. Истинно Англия и Германия – две арийские страны, которым предначертано спасти цивилизованный европейский мир от азиатских варваров. Я немедленно свяжусь с Геббельсом и поручу ему подготовить соответствующую пропагандистскую кампанию…

– Мой фюрер, – осторожно сказал Канарис, – с вашего позволения, лучше будет, если о наших планах не будет знать никто, кроме тех, кому это положено по службе. Представьте себе, что будет, если информация такого рода раньше времени попадет к американцам или, что самое ужасное, к русским.

– Да, Канарис, – немного подумав, сказал Гитлер, – вы правы. При всех своих достоинствах, доктор Геббельс, увы, не умеет хранить тайны. Скажите, а когда именно должны произойти те события, о которых вы мне рассказали?

– Мой фюрер, – удивился Канарис, – а разве я вам об этом ничего не сказал? Прошу прощения. Все должно случиться всего через три дня, двадцать шестого мая.

– Да, – сказал Гитлер, – это скоро. Вы еще что-то желаете мне сообщить?

– Нет, мой фюрер, – сказал Канарис. – Разрешите идти?

– Идите, Канарис, идите, – Гитлер небрежно махнул рукой, прощаясь с главой Абвера, – и да поможет вам провидение!

24 мая 1942 года, полдень. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего

Присутствуют:

верховный главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин;

нарком внутренних дел Лаврентий Павлович Берия;

комиссар госбезопасности третьего ранга Нина Викторовна Антонова;

спецпредставитель НКИДА, посол по особым поручениям Андрей Андреевич Громыко.

Сталин машинально покрутил в пальцах не набитую трубку и с сожалением положил ее на стол:

– Товарищ Берия, – сказал он, – доложите, пожалуйста, как у вас на данный момент обстоят дела по плану «Денеб»?

– Товарищ Сталин, – ответил «лучший менеджер всех времен и народов», – согласно информации, полученной нами от источника из числа бурских националистов, военный переворот в Британии запланирован на послезавтра, двадцать шестое мая. Сформированный из буров 2-й Блумфонтейнский пехотный полк уже прибыл в Британию из Южной Африки и расквартирован в казармах Челси в центре Лондона. Если мы хотим внести коррективы в планы заговорщиков, то действовать нам надо незамедлительно. Для временного пребывания персонала посольств перед эвакуацией нами уже снят, по легенде – для проведения трехдневной выездной экскурсии, – отель «Гранд» в Брайтоне на берегу моря.

– Товарищ Берия, – покачав головой, сказал Сталин, – король Георг и его семья ни в коем случае не должны попасть в руки нацистов. Запомните – ни в коем случае! От этого может зависеть как дальнейшее положение на фронтах, так и весь последующий общемировой политический расклад.

– Для спецмероприятий по плану «Денеб», – сказал Берия, – нами подготовлена спецгруппа ОСНАЗа Ставки под командованием гвардии полковника Гордеева. Часть группы состоит из бойцов войск спецназначения ГРУ, пришедших к нам из будущего, остальные бойцы – это наши проверенные и подготовленные товарищи с большим боевым опытом. Руководить группой будут от ОСНАЗа Ставки гвардии полковник Александр Александрович Гордеев, и от НКВД – присутствующая здесь комиссар третьего ранга Нина Викторовна Антонова. Дипломатическое сопровождение возложено на товарища Громыко. Вылет к месту назначения – на транспортно-десантной модификации самолета Пе-8, бортовой номер 42015, переоборудованного для доставки групп специального назначения в глубокий тыл противника.

– Очень хорошо, – сказал Верховный, – товарищ Громыко достойно показал себя на переговорах с турецким правительством о проходе нашей эскадры через Черноморские проливы. Скажите, товарищ Молотов знает о сути и назначении его миссии?

– Нет, товарищ Сталин, – ответил Берия, – не знает. Мы не можем допустить утечки важнейшей информации, и потому посчитали нецелесообразным информировать НКИД о сути данной миссии. Товарищ Громыко откомандирован в Ставку для выполнения конфиденциальных дипломатических поручений Верховного Главнокомандующего.

– Да, – укоризненно покачал головой Сталин, – Наркомат иностранных дел у нас «течет», причем очень сильно. В связи с этим товарищ Майский нужен нам здесь, в Москве, живой и здоровый, и как можно скорее. Мы должны задать ему немало неприятных для него вопросов.

– Товарищ Сталин, – сказал Берия, – нам удалось решить вопрос с отзывом товарища Майского в Москву для консультаций по линии НКИД в связи с неопределенной политической линией нынешнего правительства Британии. Он вылетит обратным рейсом на том же самолете, который доставит в Лондон спецгруппу. А в Москве его уже будут ждать наши люди и отвезут его не в здание НКИД на Кузнецком Мосту, а в соседнее здание на Лубянке. Ибо большевистская мудрость гласит – сколько старого троцкиста ни корми, он все равно будет какую-нибудь гадость нам готовить.

– Хорошо, товарищ Берия, – сказал Сталин, – буду ждать вашего доклада по этому делу. А сейчас давайте вернемся к нашим британским делам. Товарищ Громыко, скажите, задача, поставленная вам, понятна?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Громыко. – Я должен убедить короля Георга не проявлять ненужное в данном случае геройство, а вместе с семьей эвакуироваться в Советский Союз на подводной лодке вместе с персоналом нашего посольства…

– Кстати, товарищ Берия, – сказал Сталин, – расскажите товарищу Громыко – какую судьбу заговорщики уготовили для нынешнего короля и его близких.

– По имеющимся у нас данным, – сказал Берия, – по планам заговорщиков, королю Георгу Шестому, его жене и обеим дочерям уготовано заключение в Тауэре и смертная казнь путем отсечения головы. Вместо него на престол должен взойти его брат Эдуард Восьмой, весьма лояльно настроенный по отношению к нацистской Германии.

«Пусть всходит, – подумал про себя Верховный, – этот переворот в какой-то мере нам даже на руку. Пусть Гитлер думает, что этим ходом он обезопасит себя от удара союзников в спину. Наивный глупец! Уж мы-то знаем, что судьба этой войны решается исключительно на советско-германском фронте, и что в ТОТ РАЗ мы фактически сумели разгромить Германию еще до открытия Второго фронта.

Теперь, с новыми знаниями, опережающими развитие событий решениями, а также куда меньшими нашими и куда большими немецкими потерями, мы обязаны не просто разгромить Германию, но еще сделать так, чтобы никто не смог украсть у Советского Союза плоды победы в этой войне. Необходимо, чтобы наша экономика сравнялась по своей промышленной мощи с американской. К тому же пронацистский переворот в Британии устранит с политической сцены эмигрантские правительства Чехословакии, Польши, Норвегии и месье де Голля вместе с его “Свободной Францией”.

Пора уже задуматься о том, что будет после войны, и планировать внутреннюю и внешнюю политику на годы вперед. В ТОТ РАЗ он, Сталин, за этим не уследил, и итог был вполне закономерен. На ЭТОТ РАЗ он будет гораздо умнее и дальновиднее, и может планировать как минимум на полвека вперед. Если противостояние с миром капитала неизбежно, то пусть это будет противостояние на равных, а не отчаянная попытка первого в мире государства рабочих и крестьян выстоять под страшным давлением объединенного Запада. Тот, кто нам мешал, тот нам в этот раз поможет».

– Товарищ Громыко, – сказал Сталин, – вы, вместе с товарищем Антоновой, будете сопровождать короля Георга Шестого и его семью на борту подводной лодки «Северодвинск» во время ее перехода в Мурманск. Ваша вторая задача – убедить его сотрудничать только с Советским Союзом. Вам это понятно?

– Да, товарищ Сталин, – кивнул Громыко, – понятно. Я понимаю, что если свергнутый британский король выберет своей резиденцией Москву, а не Оттаву или, скажем, Нью-Йорк, то это принесет СССР значительные выгоды во внешней политике.

– Вы все правильно понимаете, товарищ Громыко, – сказал Верховный, – поэтому вы с товарищем Антоновой должны приложить к этому все усилия. Не исключено, что именно от вас зависит будущее Советского Союза…

– Товарищ Берия, – сказал Сталин, – если у вас все готово, то команду для исполнения плана «Денеб» необходимо отправить в Лондон немедленно.

Берия блеснул стеклами пенсне.

– Будет сделано, товарищ Сталин. Спецгруппа уже в Кратово на аэродроме, экипаж самолета готов к вылету. Товарищи Громыко и товарищ Антонова могут отправляться в Кратово.

– Тогда, – сказал Сталин, – успеха вам, товарищи. Мы ждем от вас только победы. Отправляйтесь скорей – время не терпит.

25 мая 1942 года, 12:15. Лондон, паб «The Phene»

Майор 2-го Блумфонтейнского полка Южно-Африканского союза Пит Гроббелаар и капитан Арчибальд Мол Рамзи, член Британского парламента

– Южноафриканец? Вам туда! – и молодой привратник показал на правую сторону барной стойки. Там были только высокие столы, за которыми стояли в основном люди из 2-го Блумфонтейнского полка, прибывшего совсем недавно из Южной Африки. Более удобные столики слева, похоже, были предназначены только для истинных британцев.

Пит тогда еще подумал – зачем их привезли аж из Южной Африки, если такие, как этот прыщавый юнец, не в армии.

– Я лейтенант Смитс, – сказал он, холодно посмотрев на привратника. – Меня ожидают.

На нем был, как и было оговорено, плащ, под которым не были видны знаки различия. Он, конечно, был староват для лейтенанта – все-таки недавно уже стукнуло сорок один, – но юнец сразу изменился в лице.

– Да, конечно, – подобострастно сказал он. – Пройдемте со мной. Вы рано пришли – мы вас ожидали только в половину первого.

Они прошли по узкой лестнице на второй этаж, где юнец отпер дверь и сказал Гроббелаару:

– Портвейн, который заказал ваш собеседник, уже на столе.

– А если я хочу кружечку пива? – спросил Пит.

– Вообще-то у нас не ваша Южная Африка, – скривился тот. – Хотите пива – заказывайте у бармена.

Гроббелаар внимательно посмотрел на привратника, который вдруг стушевался.

– Конечно, принесу, – сказал юнец. – Вам какого?

– Мне какого-нибудь портера, – сказал Пит.

– Такого не держим, – ответил привратник. – У нас есть эль и сидр.

– Ну, давайте ваш эль, – махнул рукой Гроббелаар.

Вскоре привратник принес пинтовую кружку эля, поклонился и ушел до того, как Гроббелаар достал свой кошелек. А Рамзи все не было.

«Ну что ж, – подумал Гроббелаар, – настоящий англичанин».

Гроббелаар специально пришел пораньше, чтобы проверить, не будет ли их разговор подслушиваться. Он простукивал стены, но не нашел ни единого полого пространства под ними. Механизм огромных напольных часов был слишком шумным – не самое лучшее место для микрофона. На стрелках была прикреплена орнаментная шайба – он снял ее и проверил, но от нее не шло никаких проводов. Стулья и стол никаких подозрений не вызывали, а пол, точно так же, как и стены, не содержал никаких полостей. Наконец, он встал на стул и начал обстукивать потолок – с тем же результатом. Да, ничего подозрительного.

На всякий случай он закрыл плотные ставни на окнах, проверил толщину двери и решил, что никому услышать разговоры в этом кабинете не удастся. И он уселся на стул со своим бокалом пива.

Через три четверти часа – с получасовым опозданием – открылась дверь, и в комнату вошел высокий человек с огромной залысиной и аккуратно подстриженными усами.

– Майор Гроббелаар? – спросил вошедший.

– Я здесь под именем лейтенанта Смитса, – ответил Пит. – А вы тот самый капитан?

– Да, я капитан Арчибальд Рамзи, – сказал собеседник Пита. – Впрочем, вам, наверное, показывали мою фотографию.

– Да, конечно, – подтвердил Гроббелаар, склонив голову.

– Ну и хорошо, – сказал капитан Рамзи, – а мне показали вашу. Итак, добро пожаловать в Лондон. Будете портвейн? Один из лучших урожаев этого века.

Гроббелаар приподнял бокал с пивом.

– Спасибо, лучше уж я допью свой эль, – сказал он.

– Ладно, пейте свой эль, – кивнул капитан Рамзи и спросил: – Вы знаете, в чем заключается ваша задача?

– Двадцать шестого мая, ровно в девять часов тридцать минут, мы штурмуем здание Парламента, – ответил Гроббелаар. – Один взвод – Палату общин, еще один – Палату лордов. Вы нам указываете на тех, кого необходимо убрать из залов, мы их арестовываем.

– Вижу, что вы знакомы с планом акции. Да, и неплохо бы убить хоть парочку из вот этих, – и он показал несколько фотографий. – Это евреи и их приспешники.

Гроббелаар очень внимательно посмотрел на фотографии.

– Можете взять их с собой, – сказал капитан Рамзи.

– Возьму только вот эти, из Палаты лордов, – ответил Гроббелаар. – В Палату общин я пойду лично. У меня очень хорошая память – я их запомнил.

– Хорошо, – кивнул капитан Рамзи, – как вам будет угодно. В десять ровно вы арестуете лжекороля Георгия и его семью – до этого мы проголосуем за возвращение короля Эдуарда и за арест узурпатора. Кроме того, после начала акции вы освобождаете сэра Мосли, он в домике на территории Холловейской тюрьмы, и Рудольфа Гесса, он в «Camp Z» в Митчетте. Вот карты и адреса. И Холловей, и Митчетт придется штурмовать. У вас есть транспорт?

– Да, – сказал Гроббелаар, – нам выделили несколько грузовиков, и мы их еще не вернули. Далее. Нам нужны планы Парламента, Букингемского дворца, обеих тюрем с указанием мест, где содержатся ваши узники, каждый раз со схемой их охраны и указанием мест, где могут находиться интересующие нас лица.

– Будет привезено в казарму сегодня вечером. На ваше имя. Скажем, в ящике с книгами из книжного магазина Артура Пробстейна.

– Не позднее шести часов, иначе будет слишком мало времени на подготовку. И, кстати, такой момент. Нам сообщили, что одним из первых законопроектов будет полная независимость Южной Африки и передача долей британского правительства в золотых и алмазных копях в наши руки. Надеюсь, что вы исполните эту часть договора.

– Слово шотландского дворянина! – вскинул голову капитан Рамзи.

Гроббелаар внутренне скривился – в числе тех, кто убивал буров в той войне, были и шотландцы, а британскому дворянину он не поверил бы никогда.

Но он лишь сказал, внимательно глядя Рамзи в глаза:

– Этот законопроект должен быть принят в нашем присутствии. Там же должно быть решение о немедленном возвращении всех южноафриканских частей, в которых служат буры, в Южную Африку.

– Немедленного возвращения не получится, – покачал головой капитан Рамзи, – нам какое-то время еще понадобится ваша помощь здесь, в Англии. Но на фронт вы не пойдете.

– Хорошо, – сказал Гроббелаар. – Мне не улыбается воевать за союзников, у которых свои концлагеря.

– А что вы имеете против концлагерей? – удивился Рамзи. – Там же ведь только евреи, коммунисты и прочие враги.

– Я, – ответил Гроббелаар, – да будет вам известно, сам родился в концлагере. У меня там погибла мать, а также женщина, которая меня вскормила. И тридцать тысяч других стариков, женщин и детей. Это не обсуждается. А евреи тоже разные бывают.

– Хорошо, майор, – кивнул капитан Рамзи, – я позабочусь о том, что будет принят закон, не допускающий вашей отправки на Восточный фронт.

– А теперь, капитан, – Гроббелаар специально подчеркнул слово «капитан», – позвольте откланяться. Дела, знаете ли.

Он брезгливо пожал протянутую руку и вышел. По дороге он вдруг понял, чем ему не понравилась странная шайба – она не подходила к стилю часов, а англичане любили строгий стиль, – но решил не придавать ей значения. Проводов же не было. Заплатив за свой эль, несмотря на протесты бармена, что за все уже уплачено, он вышел и направился в казармы Челси, где был сейчас расквартирован его полк. До начала операции оставалось чуть меньше суток, а нужно еще так много сделать.

25 мая 1942 года, полдень. Британия, Лондон. Кенсингтон Палас Гарден. Посольство СССР

Этого здания на Кенсингтон Палас Гарден для лондонских почтальонов как бы и не существовало. Дело в том, что номер дома, в котором разместилось дипломатическое представительство СССР, был «13». Но британцы из суеверия не любят давать домам этот несчастливый номер. Поэтому справа от посольства находилось здание под номером «12-А», слева – под номером «14».

Так вот, именно по этому адресу с неделю назад из Москвы пришла шифрограмма, адресованная лично советскому послу Ивану Михайловичу Майскому. В ней говорилось о том, что по данным разведки в самое ближайшее время возможен массированный налет немецкой авиации на Лондон, вследствие чего весь состав посольства вместе с семьями было приказано срочно вывезти из британской столицы в Брайтон.

Залегендировать эту эвакуацию перед властями Соединенного Королевства предлагалось ссылкой на то, что, пользуясь установившимися погожими весенними днями, для персонала посольства будет организована трехдневная экскурсия в этот маленький курортный городок, расположенный на южном побережье Англии, с мягким климатом. А еще там практически не бывает так надоевших всем лондонских туманов.

Посол Майский был битый волк и, разумеется, догадывался, что Москва темнит, и дело тут не только в якобы готовившемся налете на Лондон нацистских бомбардировщиков. Но в шифрограмме отсутствовали вообще какие-либо подробности, и Иван Михайлович, вздохнув, принялся выполнять поступившие к нему указания.

Он послал в Брайтон секретаря посольства, и тот на три дня забронировал отель «Гранд Брайтон», расположенный в двух шагах от набережной и причала – одного из самых больших причалов в Европе.

Правда, сейчас жизнь в этом курорте замерла, побережье патрулировали сторожевые корабли Ройял Нэви, а вдоль пирса стояли зенитные орудия, которые можно было использовать и для противодесантной обороны. Но в данный момент в Брайтоне мало кто верил в то, что нацисты попытаются высадить морской десант. Сейчас не сороковой год, и Гитлеру совсем не до этого. Он воюет на Восточном фронте, где ему в последнее время начало очень сильно доставаться от русских. В связи с этим британские солдаты, в основном из резервных частей, набранных из местных ополченцев, несли службу спустя рукава, больше просиживая по пабам, чем находясь в казармах и на боевых постах.

Секретарь посольства довольно легко забронировал весь отель, так как большинство номеров в нем из-за военного времени сейчас пустовало. Узнав, что в их заведение должны прибыть сотрудники советского посольства, служащие отеля обрадовались. И даже не столько щедрым чаевым, которыми славились русские, сколько тем, что смогут лично выразить свои чувства советским людям, не покорившимся наглым гуннам и продолжающим сражаться с ними, и наносить вермахту одно поражение за другим.

И вот сегодня утром посол Майский получил еще одну шифрограмму из Москвы. В ней говорилось, что сразу же после ее получения он должен приступить к немедленному выезду всего персонала посольства в Брайтон. То, что этот выезд, больше похожий на срочную эвакуацию, нужно провести незамедлительно, в полученной шифрограмме подчеркивалось особо. Сам Майский вечером должен был прибыть на аэродром Хитроу для встречи прибывающей из Москвы специальной дипломатической миссии под руководством личного посланника Сталина Андрея Громыко. Цели и задачи прибывающей миссии в шифрограмме не разглашались, и было совершенно непонятно – каким образом она была связана с ожидающимся налетом на Лондон.

Еще после получения первой шифрограммы Майский попытался было разузнать о предстоящем налете нацистских самолетов у своих британских знакомых из штаба королевских ВВС, но и там никто не смог сообщить советскому послу что-то хоть более или менее вразумительное. Иван Михайлович уже успел заметить, что после таинственной и скоропостижной смерти Черчилля в правительстве Соединенного Королевства словно что-то надломилось. Новый премьер Эттли, пришедший на смену Черчиллю, и в подметки не годился своему предшественнику. Майский вдруг подумал, что случись сейчас новый Дюнкерк, англичане могли бы пойти и на перемирие с Гитлером. Ведь только несгибаемая воля и упрямство «Железного борова» спасли тогда Британию. Особо эти унылые настроения усилились после наглой немецкой операции по захвату Фарерских островов, которая наглядно показала, что британский лев уже не тот, а гунны отнюдь не утратили способностей к проведению дерзких наступательных операций.

Своими сомнениями Майский поделился с военным атташе посольства полковником Иваном Андреевичем Скляровым. Тот внимательно выслушал посла, но ничего в ответ не сказал и лишь пожал плечами. Полковник был куда лучше информирован, чем Майский, так как, помимо налаживания военного сотрудничества с британцами, занимался и другими делами, которые обычно было не принято афишировать. Полковник Скляров по совместительству возглавлял советскую разведывательную сеть в Британии и был более известен сотрудникам резидентуры под псевдонимом «Брион».

Но Склярову также было известно, что хоть Майский и был хорошим дипломатом, но у него имелся один весьма серьезный недостаток – он не умел держать язык за зубами. Излишняя развязность и болтливость уже не раз подводили Ивана Михайловича. К тому же по своей линии связи Скляров тоже получил сообщение, где ему категорически запрещалось сообщать Майскому какую-либо информацию о готовящемся в Лондоне пронацистском мятеже. Полковнику предписывалось обеспечить безопасность сотрудникам дипломатической миссии и вместе с ними отбыть в отель в Брайтоне. Там он должен выйти на связь с присланным из Москвы человеком и ждать. Чего именно ждать – этого полковник пока не знал. Единственно, что ему сообщили, так это то, что события, которые потрясут Британию и весь мир, должны будут начаться уже в самое ближайшее время.

Для того чтобы все происходящее не выглядело паническим бегством из британской столицы, он должен был оставить в Лондоне двух своих сотрудников, которые присматривали бы за Майским и сопровождали бы его на аэродром Хитроу для встречи специальной советской дипмиссии. Там они должны были поступить под командование прибывшего из Москвы полковника Гордеева и выполнять все его указания.

Накануне выезда в кабинете шифровальщика посольства полковник Скляров лично уничтожил в специальной печи всю секретную переписку и прочие бумаги, которые ни в коем случае не должны были попасть в руки противника. Своей агентуре он передал условный сигнал, получив который, те, кто работал на советскую разведку, должны были прекратить с ним все контакты, перейти на запасной канал связи и, по возможности, сменить место жительства.

Закончив с секретными документами, полковник лично проследил за погрузкой сотрудников посольства в заранее заказанные автобусы, которые должны были отвезти их в Брайтон. Убедившись, что все в порядке, он подошел к легковой машине посольства, незаметно, кивком головы попрощавшись с человеком, стоявшим на противоположной стороне улицы. Этот мужчина средних лет, внешне похожий на заурядного лондонского клерка, в его отсутствие будет заниматься тем, чем до этого занимался он сам.

Ну вот, кажется, и всё. Полковник Скляров тепло попрощался с Майским. Ему было даже немного жаль Ивана Михайловича. Все-таки при всех его недостатках он был хорошим человеком, искренне старавшимся хоть чем-то помочь своей стране, сражавшейся с фашистами. Даст бог, они еще встретятся.

– До свидания, Иван Михайлович, – сказал он послу. – Надеюсь, что мы скоро с вами встретимся.

– Прощайте, Иван Андреевич, – ответил Майский. – Знаете, мне почему-то кажется, что мы с вами больше никогда не увидимся. Хотя кто его знает? Будем надеяться на лучшее.

В ответ военный атташе лишь махнул рукой и сел в машину, после чего кортеж с сотрудниками посольства двинулся в направлении Брайтона. Время, отпущенное полковнику Склярову на эвакуацию посольства, заканчивалось.

25 мая 1942 года, вечер. Британия, Лондон. Аэродром Хитроу

Солнце уже коснулось линии горизонта, когда на посадку в аэродроме Хитроу зашел самолет Пе-8. Снизившись, самолет прошел над землей и мягко коснулся ВПП. Прибыл дипломатический рейс из Москвы. Пилотировал этот воздушный крейсер генерал-майор авиации, Герой Советского Союза, Михаил Васильевич Водопьянов, прославившийся первой советской авиационной экспедицией в район Северного полюса. Ревя четырьмя новыми американскими моторами Pratt&Whitney R-2800, Пе-8 завершил пробежку и осторожно зарулил на стоянку, где, не глуша моторов, в его боку распахнулась дверь, откуда на летное поле выставили металлическую лесенку. У генерал-майора Водопьянова были свои инструкции. Высадить спецмиссиию, принять на борт одного человека и немедленно вылететь обратно в Москву, не задерживаясь даже для дозаправки.

С этими новыми американскими моторами, по 2100 лошадиных сил каждый, Пе-8 был способен подняться на высоту 13 тысяч метров и со скоростью около 500 километров в час совершить полет на дальность в 7 тысяч километров. Перелет из Москвы в Лондон занял у экипажа Водопьянова шесть часов с минутами, теперь, после прохождения некоторых формальностей, им предстоял обратный рейс на Родину.

Едва только самолет остановился, к нему направился майор Александр Федорович Сизов, помощник военного атташе Склярова, уехавшего в Брайтон, и посол Советского Союза в Великобритании Иван Михайлович Майский.

Едва Майский со своим спутником подошел к самолету, как из его фюзеляжа по лесенке спустились на землю прибывшие из Москвы люди. Все они были одеты в теплые меховые куртки, летные шлемы и унты. Одного из них Майский знал. Это был Андрей Андреевич Громыко, молодой карьерный дипломат, член молотовской команды в НКИДе, уже успевший отличиться в Турции, в настоящий момент являющийся личным посланником Сталина по всякого рода деликатным международным делам.

Следом за Громыко на землю спустилась не знакомая Ивану Михайловичу женщина. Одетая так же, как ее спутники, она отличалась от них лишь довольно миловидными чертами лица, по которым, впрочем, трудно было установить ее точный возраст. Ей можно было дать и сорок лет, и пятьдесят. Следом за ней из самолета выбрался мужчина, который меньше всего был похож на дипломата. По его движениям и тому, как он сразу же профессиональным взглядом окинул летное поле, можно было понять, что это военный, или, возможно, человек из ведомства Берии. Сразу за ним из Пе-8 начали выходить молодые подтянутые мужчины. Их было около дюжины. Прибывшие сразу же стали принимать и выгружать на летное поле дипломатические вализы и ящики, судя по весу, наполненные отнюдь не дипломатическими документами. Скорее всего, в них было оружие.

«Они что, – с удивлением подумал Майский, – сюда воевать прилетели? Да они просто с ума сошли!»

Тем временем Громыко подошел к Майскому и, представившись, вручил ему конверт из плотной бумаги, открыв который, посол прочитал:

«Немедленно после получения данного распоряжения вам необходимо прибыть в Москву для проведения политических консультаций. Председатель ГКО тов. Сталин. Подпись».

Майский тупо смотрел на бумагу, которую вручил ему Громыко.

– Что, мне вот прямо сейчас и лететь в Москву? – растерянно спросил он у посланца вождя.

– Да, прямо сейчас, – сухо ответил Громыко. – Следующего самолета может и не быть. К тому же, если вы обратили внимание, что в распоряжении товарища Сталина подчеркнуто – прибыть в Москву следует незамедлительно. Так что, прошу вас садиться – самолет через пять минут должен быть в воздухе. Теплую одежду и все, что необходимо для полета, вам выдадут. Ваши дела в Лондоне приму я. На этот счет у меня есть соответствующее решение товарища Сталина.

Майский вздохнул, посмотрел на спутников Громыко, которые внимательно следили за их беседой, и обреченно побрел к лесенке, ведущей внутрь самолета. Он понял, что если он сейчас не подчинится распоряжению вождя… Ему даже было трудно представить – что с ним будет, если он не подчинится. Майский понял лишь одно – здесь, в Лондоне, начинается какая-то ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ ИГРА, в которой он не участник. Так что самое лучшее будет покинуть Англию, чтобы не оказаться в этой игре пешкой, которую запросто могут подставить под удар.

Когда дверца в фюзеляже захлопнулась за уже бывшим послом СССР в Британии, люди, оставшиеся на ВПП, стали знакомиться.

– Антонова Нина Викторовна, – сказала дама, перекрикивая рев самолетных моторов, – комиссар третьего ранга ГУГБ НКВД.

– Гордеев Александр Александрович, – так же громко прокричал ее спутник, – полковник ОСНАЗа Ставки.

Сопровождавший Майского майор ГРУ Сизов представился, по старой армейской привычке приняв строевую стойку. Все же все прибывшие были выше его по званию и должности.

– О прибытии спецпредставителей Ставки меня уже предупредил полковник Скляров, – сказал он, – Так же в вашем распоряжении находиться военно-морской атташе посольства контр-адмирал Николай Михайлович Харламов. Он сейчас в посольстве. Мы готовы оказать вам всю возможную помощь.

– Ну, вот и отлично, – Гордеев и Антонова пожали руку майору.

Тем временем рев двигателей Пе-8 усилился, и генерал-майор Водопьянов запросил разрешения диспетчера аэродрома на взлет.

Поскольку взлетно-посадочная полоса была свободна, такое разрешение им было тут же получено. Единственное, что удивило англичан, это то, что русские перед обратным рейсом в далекую Россию не дали заявку произвести дозаправку. Это был тонкий намек на толстые обстоятельства.

Оказывается, у Советов имеется бомбардировщик, способный долететь из Москвы до Лондона и вернуться обратно.

У начала взлетной полосы самолет остановился, и все четыре мотора, включенные на полную мощность, оглушительно заревели. Потом Водопьянов отпустил тормоз, и самолет сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее покатился по взлетно-посадочной полосе. Не пробежав и половины ее длины, Пе-8 довольно легко оторвался от земли и, убрав шасси, круто полез вверх. Полная тяга четырех моторов суммарной мощностью в 8400 лошадиных сил, без запаса бомб и с наполовину выработанным горючим в баках, вполне позволяла осуществить подобный трюк. Наблюдавшие за взлетом русского тяжелого бомбардировщика британские летчики изумленно переглянулись. Это была тоже своего рода дипломатия.

– Товарищи, – сказал полковник Гордеев встречавшим их сотрудникам советского посольства, – в Лондоне действительно проводится спецоперация Ставки. Руководит ею присутствующий здесь личный посланник товарища Сталина в ранге временного исполняющего обязанности чрезвычайного и полномочного посла Андрей Андреевич Громыко. О сути и задачах проводимой спецоперации вы узнаете чуть позже. Наша с вами задача – обеспечить ему максимально комфортные условия для работы и последующее безопасное возвращение в СССР. Для начала нам нужно тихое и спокойное место, для того чтобы мы могли в условиях полной секретности подготовиться к началу операции и осмотреться. Вам все ясно, товарищи?

– Так точно, товарищ полковник, – сказал майор Сизов, – по распоряжению, полученному из Москвы, весь персонал посольства уже эвакуирован в городок Брайтон на побережье Ла-Манша. Так что все здание советского посольства на Кенсингтон Палас Гарден находится в полном вашем распоряжении. Арендованный по указанию полковника Склярова автобус ожидает нас у ворот аэродрома.

– Ну что же, – сказал полковник Гордеев и посмотрел на Громыко, – идемте, Андрей Андреевич. Нас ждут великие дела.

25 мая 1942 года, 20:30. Лондон, казармы Челси

Майор Пит Гроббелаар, командир 2-го батальона 2-го Блумфонтейнского полка, капитан Хендрик ван дер Пост, командир 1-й роты батальона, капитан Йоханнес Лейббрандт, командир 2-й роты, капитан Геерт Гроббелаар, командир 3-й роты, капитан Питер Бота, командир артиллерийского дивизиона

В небольшой, уютной офицерской гостиной казарм были закрыты деревянные ставни и горело несколько тусклых ламп. В удобных креслах с бокалами вина из Стелленбосха сидело четыре офицера. И самый маленький из всех, светловолосый Пит, начал совещание.

– Геерт, вы проверили помещение?

– Да, Пит, проверили. Ни намека на микрофон или слуховое отверстие. Из окон при закрытых ставнях ничего не слышно – мы проверяли, а у дверей – часовые из моей роты.

– Хорошо. Тогда расскажите – у кого какие результаты. Хендрик?

– Мы были у Букингемского дворца, сделали несколько снимков, как ты и сказал. У самого дворца даже сейчас дежурят шотландские гвардейцы – охрана, похоже, скорее бутафорская, с их красными кафтанами и высокими медвежьими шапками. А вот в нескольких помещениях, полагаю, находятся люди посерьезнее – вот здесь и здесь пулеметчики, их видно даже с улицы, а в этих занавешены окна.

– Вот план дворца, полученный мной сегодня от наших друзей. Вот здесь – покои королевской семьи. Заметьте, что от главного входа нужно прорываться через внутренний двор. Согласно этим запискам, там оборудованы позиции и примерно рота солдат. Они еще плохо обучены и никогда не участвовали в боях. Предлагаю прорываться через задний вход. Подвезем артиллерию и… Впрочем, два орудия и один взвод пошлите к главному входу.

– И начнем стрелять чуть раньше, чем у заднего входа. И из орудий, и снайперы наши постараются.

– Именно, Хендрик, впрочем, не мне тебя учить. Йоханнес?

– Был на дороге на Холловей, тюрьму видел издалека. Первый взвод под командованием Алоизиуса де Гроота пойдет туда с одним орудием, три других под моим началом со вторым и третьим взводом – на Митчетт. Легенда – учения на полигоне в Фарнборо. Нам повезло в том, что они проходят именно завтра. Кто проверит, участвуем ли мы в них?

– Правильно мыслишь. Я уже рассказал англичанам, что у нас завтра учения, так что никто не удивится, что мы покидаем казарму в грузовиках и с артиллерией. Кто будет командовать группой в Холловее – Робби Хендрикс?

– Он, конечно, тем более он командир взвода.

Пит кивнул, потом открыл книгу и достал из нее какие-то бумаги.

– Хендрик, Йоханнес, вот планы обеих тюрем, плюс сведения об охране. Мы с Геертом, как вы знаете, пойдем к Парламенту – я был сегодня в тех местах, там охраны – с гулькин нос, даже странно. Итак, Йоханнес, ты уезжаешь в восемь ровно, тебе до Митчетта ехать часа полтора, до Холловея – чуть меньше часа, так что первый взвод может выехать в половину девятого. Питер, пойдешь с Йоханнесом. Мы выходим в девять, Хендрик – в девять пятнадцать. Ждите радиосигнала по известной вам частоте: «Да здравствует король!»

– А что будут делать другие батальоны? – спросил Геерт. Вопрос неуставной, но вполне в духе «Стормйаарс».

– Полковник Форстер с первым батальоном едет в Дувр, на встречу их короля Эдуарда. Третий батальон остается здесь, в казармах, и разоружит англичан, а потом будет патрулировать весь район. А теперь предлагаю разделиться и переговорить с вашими людьми.

Он даже не стал добавлять, что сегодня – никакого алкоголя и никаких увеселений – у «Стормйаарс» дисциплина была железной. А вот сам он вместе с Форстером и командирами других батальонов, пойдет вечером в офицерский клуб – там сегодня будут праздновать день рождения английского полковника Джейкобса. Он внутренне поморщился – ему неплохо бы выспаться и не пить ничего, кроме чая, который здесь, в Англии, был намного вкуснее, чем в родной Южной Африке, но что поделаешь…

Разговор с Геертом получился проще всего. Один взвод останется у входа в Парламент, один – под его личным командованием – отправится в палату общин, один – под командованием Геерта – в палату лордов.

Он передал Геерту фотографии тех, кого необходимо будет арестовать и кого нужно будет застрелить – у Геерта, в отличие от него самого, память на лица была не очень – еще раз обсудил план уже вместе с командирами взводов и направился на вечернее мероприятие.

26 мая 1942 года. Лондон

Майор 2-го Блумфонтейнского полка Пит Гроббелаар

В девять утра мы расселись по грузовикам, сделав ручкой местным англичанам. Вчера я «спьяну проговорился», что мы с утра едем на маневры – кто на запад, кто на север. Так что никто не удивился нашему столь раннему отъезду. В девять пятнадцать мы уже подрулили к зданию Парламента. У нас было в запасе около двадцати минут – речь Эттли должен был начать толкать в девять тридцать, а мы хотели прибыть чуть попозже.

– Ух ты, как красиво, – сказал я скучающему сержанту-караульному на площади Нью Палас Ярд. – Можно моим ребятам посмотреть? Мы в Лондоне в первый раз!

Тот буркнул себе под нос что-то типа «колониальная деревенщина», но вслух сказал лишь:

– Только ненадолго, а то здесь парковаться не положено.

– Конечно, конечно, – ответил я, – водители остаются в грузовиках, и, если надо, они мигом отъедут.

Кроме сержанта, у входа для членов парламента было еще десять охранников. На нас они не смотрели. Наверное, привыкли уже к глазеющим на местные достопримечательности солдатам из колоний. Человек двадцать из нас подошли к входу в Парламент.

– Эй, вы, не положено! – лениво окрикнул нас сержант.

– Простите, – сказал я, и мы подошли к охранникам. – А скажите, а можно посмотреть, что внутри?

– Нет, нельзя, это только для членов парламента и их гостей, – важно сказал тот. – И вообще…

Что вообще, мы так и не узнали. По моему знаку ребята без лишнего шума упаковали всех охранников, кроме самого сержанта. Что-что, а это «Стормйаарс» умеют. Можно было, конечно, всех прирезать, – но зачем лишние жертвы, даже среди англичан? И – это намного более важно – трупы пришлось бы куда-то прятать. А так посидят себе тихонько в сторожке… Тем более опыта у нас не занимать – мы не раз выкрадывали и англичан, и кафров. Казнили мы их потом в других местах, предварительно хорошенько расспросив – и у нас не было ни единой осечки.

Я же ударил сержанта в челюсть и, вытащив пистолет из его кобуры, засунул кляп в его открытый рот. Тем временем мои остальные ребята начали без лишней суеты выгружаться из грузовиков.

Я взвел курок и приставил пистолет к виску сержанта. От того вдруг явственно запахло дерьмом, и выражение его лица, равно как и запах, напомнили мне Бонгани, когда я нанес ему тот давнишний визит. Даром что этот был белым, а вокруг был не южноафриканский вельд, а столица врага.

Я улыбнулся и сказал:

– Жить хочешь?

Тот закивал.

– И, если я вытащу кляп, ты не будешь кричать? – спросил я.

Тот снова замотал головой.

– Вот и хорошо, – сказал я и улыбнулся той своей знаменитой на весь отряд улыбкой, от которой, по словам моего брата Геерта, мороз шел по коже. – Значит, так, парень. Ты ничего не говоришь, а всего лишь отвечаешь на мои вопросы, добавляя информацию, которая может меня заинтересовать. Если ты ответишь правильно, я тебе сохраню жизнь. Если же нет… – И улыбка моя стала еще шире.

Тот закивал еще энергичнее. Я вытащил кляп.

– Первый вопрос, – сказал я. – Дверь заперта?

– Да, но вот ключи, – ответил он и протянул мне связку.

– Очень хорошо, – сказал я. – Теперь еще один вопрос – в здании есть ещё охрана?

– Сторожка слева сразу у входа, – стуча зубами, ответил сержант. – Дверь в нее будет открыта, в ней двое.

– Они вооружены? – спросил я.

– У них пистолеты, – ответил сержант.

– Место для вас всех там найдется? – задал я еще один вопрос.

Тот только молча закивал.

– Где еще охрана? – спросил я.

– У этого входа ее больше нет, – ответил сержант. – Есть у других ворот. И у входа в Палату общин и Палату лордов, – но там охрана церемониальная.

По сведениям, полученным от Рамзи, так оно и было. Но другие ворота были далеко, и оттуда никто ничего не должен был заметить. А стража у палат была, как сержант и сказал, чисто церемониальной. Но я на всякий случай спросил:

– И какая же охрана у палат?

– Там восемь человек, – сказал сержант.

– Вооружение? – задал я последний вопрос.

– Алебарды – такая традиция, – ответил сержант, – у сержантов еще и пистолеты есть.

– Спасибо, парень. Будешь жить, – сказал я ему, засовывая кляп обратно в его рот. Потом я кивнул ребятам, которые связали его и посадили рядом с остальными. Тем временем другие мои солдаты уже находились у главной двери. Я подошел, отпер дверь, и первое отделение вбежало в здание, прямо в сторожевую комнату слева. Через тридцать секунд один из них выскочил и показал пальцами букву V.

С пленных сняли мундиры и запихали их в подсобку рядом со сторожкой. Несколько моих ребят переоделись в их мундиры и вышли на улицу, изображать стражу. Оставшиеся же мазали лица сажей, готовясь к штурму собственно палат Парламента.

Затем одно отделение заняло сторожку, два же других остались в коротеньком коридоре, который соединялся с более длинным коридором и вел к обеим палатам парламента. Геерт побежал с одним из взводов налево, к Палате лордов, а я с двумя оставшимися – направо, к Палате общин.

Как мы и предполагали, тамошняя охрана не оказала никакого сопротивления – увидев наставленные на них стволы винтовок, они побросали свои алебарды, а сержант достал пистолет и аккуратно положил его на пол.

– Ключи! – тихо сказал я.

Сержант передал мне связку ключей. Я показал им на небольшую комнату для охраны, они послушно зашли туда. Потом я запер дверь снаружи. Согласно плану, еще одно отделение осталось в коридоре. С другой стороны, где была Палата лордов, тоже послышались глухие удары о пол. К счастью, полы здесь устланы толстыми коврами, и через дубовые двери вряд ли кто-либо сможет услышать глухой стук падающих алебард.

Ну, всё, можно начинать. Я толкнул дверь, и мы влетели в зал.

26 мая 1942 года. Палата общин в лондонском Парламенте

Майор 2-го Блумфонтейнского полка Пит Гроббелаар

Когда мы вбежали, на трибуне витийствовал их пустоголовый премьер-министр Эттли.

– Я должен вам сообщить, господа, что…

Тут он увидел нас и осекся.

– Что это означает? – проблеял Эттли, стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно строже. Но, увидев стволы наших винтовок, он тут же сник.

Капитан Рамзи встал с места и поклонился спикеру палаты, Эдуарду Фитцрою.

– Господин спикер, – сказал он, – позвольте мне объяснить, что именно здесь происходит.

Фитцрой, равно как и Эттли, завороженно смотрел на нас.

– Господин спикер? – уже громче повторил капитан Рамзи.

Фитцрой судорожно кивнул, и Рамзи поднялся на трибуну.

– Господа, – сказал он, – обстоятельства сложились таким образом, что этой стране и этому древнему и достопочтенному парламенту нужны решительные и бескомпромиссные лидеры. Вот наши друзья, – и он кивнул в нашу сторону, – как раз здесь и находятся, для того чтобы помочь вам принять самые правильные решения в этом отношении. Поэтому я предлагаю немедленно избрать нового спикера.

Невысокий толстенький человек, в котором я узнал лорда Хора-Белишу, вскочил с места.

– Это неслыханно! – закричал он. – Вооруженные люди врываются к нам в парламент, и вы предлагаете нам под дулами винтовок…

Рядом с ним вскочил и другой – лорд Льюис Силкин, тоже еврей и тоже в списке тех, кого мне предстояло убить. Лично я не испытывал к ним никакой вражды, но я действовал в интересах своей родины. Два выстрела из пистолета, и оба достопочтимых члена парламента уже лежат на полу. Все-таки что-что, а стрелять я умею.

Тем временем капитан Рамзи улыбнулся.

– Итак, господа, – сказал он, – кто за избрание нового спикера? Предлагаю голосовать простым поднятием рук.

Нестройный лес рук вознесся над парламентом.

– Кто предложит новую кандидатуру? – чуть повысив голос, спросил капитан Рамзи.

Какой-то депутат с плоским лицом и усами клинышком встал и сказал:

– Я предлагаю сэра Арчибальда Рамзи!

– Спасибо, сэр Беннетт! – кивнул Рамзи. – Кто за?

В зале большинство из присутствующих подняли.

– Кто против? – последовал второй вопрос.

Против не было никого.

– Ну что ж, господа, попрошу приставов вынести тела мятежников, – сказал Рамзи и указал на трупы Хора-Белиши и Силкина. – Кроме того, предлагаю лишить следующих господ депутатских кресел по обвинению в измене. – И он зачитал список фамилий, первой из которых был премьер-министр Эттли.

– Кто за? Против? Очень хорошо. Попрошу охрану, – и он выразительно посмотрел на меня, – вывести этих господ из зала. К тем, кто будет сопротивляться, предлагаю принять такие же меры, которые уже были приняты к лордам Хора-Белише и Силкину.

Я дал знак одному из командиров взводов, и уже бывших депутатов вывели в подготовленную для них комнату. Никто не сопротивлялся, никто ничего не сказал – похоже, их очень впечатлила моя расправа с Хора-Белиши и Силкиным. Когда их вывели, Рамзи улыбнулся.

– Господа, – продолжил он, – шесть лет назад, наш король Эдуард Восьмой был вынужден уйти со своего поста после противозаконных действий парламента. Тем не менее король Эдуард остается законным королем Англии, а его брат Георг – не более чем узурпатором. И я предлагаю парламенту немедленно восстановить справедливость, вернуть нашего благословенного монарха на трон, а узурпатора Георга и всю его семью немедленно препроводить в Тауэр.

Рамзи перевел дух и оглядел притихшую Палату общин.

– Итак, – сказал он, – кто за восстановление на троне нашего короля Эдуарда и за арест лжекороля Георга с семейством? Я знаю, что это не соответствует обычной в таких случаях процедуре, но правила нашего парламента не запрещают прямого голосования поднятием рук.

Все подняли руки. Тут у радиста, таскавшего за мной полевую рацию, заверещал вызов. Я взял в руки наушник. Это был Геерт.

– Палата лордов, – сказал он, – только что проголосовала за восстановление короля Эдуарда и арест короля Георга с семьей.

Рамзи, услышав его голос, улыбнулся.

– Вот видите, досточтимые члены парламента, – сказал он, – решения принято обеими палатами.

Я вызвал Хендрика и сказал:

– Да здравствует король!

После этого парламент проголосовал за немедленную отставку правительства, за назначение сэра Мосли исполняющим обязанности премьер-министра, сэра Рамзи – министра иностранных дел, и еще каких-то сэров на другие министерские посты. Затем был возвращен закон о статусе евреев от 1275 года.

Далее было принято множество законов, в том числе о прекращении войны с Германией и о немедленных переговорах с мистером Рудольфом Гессом, о мире с Японией, а также о немедленном закрытии всех военных представительств стран, воюющих с Германией и Японией, о разрыве дипломатических отношений с Советским Союзом. И, наконец, закон о полной независимости Южной Африки с первого января 1943 года и передаче ей ряда активов, ныне принадлежащих английской короне или евреям, не позднее этой даты. Как и было обещано, в одном из параграфов закона было указано, что южноафриканские части не будут участвовать в военных действиях. Я попросил копию и увидел, что там был добавлен текст, «кроме как в случае крайней опасности». Насчет последнего мы не договаривались, но я не успел ничего сказать, как вдруг рация у радиста снова заверещала вызовом. Я поманил его за собой и вышел в коридор.

– Майор, – послышался незнакомый молодой голос кого-то из моих соотечественников, говорящего на африкаанс с блумфонтейнским акцентом. – Тут у нас самый настоящий кошмар. Отряд капитана ван дер Поста был неожиданно атакован группой неизвестных вооруженных людей и полностью уничтожен. Сам капитан убит, а королевская семья сумела бежать из Букингемского дворца и скрылась в неизвестном направлении.

26 мая 1942 года, 10:15. Лондон, улица Букингем Гейт

Утром 26 мая из ворот советского посольства выехал грузовик-фургон с логотипом «Лондонской электрической компании» на бортах. Чуть позже посольство покинул «роллс-ройс» советского посла с красным флажком на капоте. Операция «Денеб» вступила в свою завершающую фазу.

Немного покружив по центру Лондона, фургон выехал на Букингемскую дворцовую дорогу и направился по направлению к одноименному дворцу. У ворот, ведущих к запасному выходу королевской резиденции, обращенных к знаменитой лужайке, прохаживались два солдата в форме полевых частей Южно-Африканского союза. Фургон проехал чуть дальше ворот и остановился, не глуша двигатель. Один из солдат, заметив грузовик, подошел к машине, на ходу снимая висящую на плече винтовку.

– Эй, мистер, как вас там? – сказал он с сильным южноафриканским акцентом человеку, сидевшему слева на пассажирском месте. – Здесь нельзя останавливаться! Вы слышите меня, мистер?!

В этот момент со стороны парадного входа один за другим раздались два орудийных выстрела и почти сразу же последовали разрывы снарядов. Одновременно дверца в кабине фургона приоткрылась, и раздался негромкий хлопок, неслышный в трескотне неожиданно вспыхнувшей ружейно-пулеметной перестрелки. На лбу солдата расплылось кровавое пятно, и он рухнул на землю, уже мертвый. Еще две пули из бесшумного пистолета – в голову и сердце – достались его напарнику. Спрыгнув на асфальт, полковник Гордеев сделал еще несколько быстрых и плавных шагов, и прямо через кованую решетку ограды застрелил еще двоих южноафриканских солдат, так и не успевших ничего понять.

– Всё, ребята, Работаем! – произнес он в гарнитуру рации и, посмотрев на трупы южноафриканцев, вздохнул.

«Зря вы, ребята, полезли не в свое дело, – подумал он. – Но, раз уж сунулись – не обессудьте…»

В фургоне распахнулись задние двери, и на дорогу начали спрыгивать до зубов вооруженные люди в спецовках лондонских электриков. В этот момент две пушки грохнули уже со стороны лужайки, и у заднего входа во дворец рванули снаряды, и вспыхнула стрельба. Тем временем через незапертую калитку советские осназовцы быстро, один за другим, проникали на территорию дворцового парка. Взгляд налево, взгляд направо.

Слева, в углу лужайки, чуть наискосок от входа во дворец расположились два грузовика и две развернутые в сторону заднего входа 15-фунтовые полевые пушки BLC образца 1896 года. Сейчас артиллеристы их перезаряжали, совершенно не обращая внимания на то, что творится вокруг. Дистанция до орудий была около семидесяти метров. Справа, метрах в тридцати, два грузовика с пехотой. Солдаты в машинах дисциплинированно ждали команды.

Выстрел из РПО почти в упор в задний грузовик и одновременно длинные очереди из четырех пулеметов: двух «Печенегов» и двух немецких МГ-34 по артиллерийским расчетам и залегшим в траве снайперам. Через пылающую машину с истошно орущими солдатами, охваченными пламенем, навесом полетели две ребристые гранаты Ф-1. Одна из них взорвалась между машинами, выкосив осколками тех южноафриканских солдат, которые успели спрыгнуть на землю. Вторая упала на тент грузовика и взорвалась на нем. Три пары бойцов для контроля налево, три пары – направо. И все на ходу, молча, без разговоров. Приказ – мочить всех, чтобы никто не успел опомниться. Короткие очереди по два патрона в голову и тишина, только со стороны парадного входа слышны звуки продолжающейся перестрелки. Еще четверо осназовцев у ворот. Один, обшарив труп сержанта, достал из кармана связку ключей. Через минуту обе створки уже распахнуты настежь, и в них въезжает «роллс-ройс» советского посла.

– Эй вы там, во дворце, – по-английски кричит в мегафон полковник Гордеев, – прекратите огонь! К вам идет специальный посланник товарища Сталина, посол по особым поручениям Андрей Андреевич Громыко с посланием для его величества Георга Шестого.

«Роллс-ройс» с советским флажком на капоте выехал на лужайку и остановился метрах в десяти от входа. Двери разворочены взрывами снарядов, козырек над входом скручен и прошит осколками. В воздухе висит удушливый запах сгоревшего лиддита. Окно справа выбито и внутри что-то чадно горит. Стремительно бегут секунды.

В «роллс-ройсе» открылись задние двери. Из правой двери выбрался спецпосланник Сталина, из левой вышла одетая в мужской комбинезон худощавая женщина неопределенного возраста, держащая в руках небольшой плоский чемоданчик. Переглянувшись, они быстрым шагом стали подниматься по широкой лестнице, ведущей к заднему входу во дворец. Еще несколько шагов и, пройдя через выбитые взрывом снаряда двери, они попали в аудиенц-зал. Тут все было завалено мусором, мебель повреждена. На полу лежало несколько трупов солдат охраны, угодивших под разрыв снаряда. Перепуганный слуга встретил их у входа в Мраморную галерею и показал им повернуть налево.

– Вам сюда, сэр, – растерянно сказал он.

Король Георг VI, бледный, но старающийся держать себя в руках, спускался им навстречу по узкой лестнице. Чуть позади него шла его супруга, 42-летняя Елизавета Боул-Лойон, которую англичане называли «улыбчивой герцогиней», а Гитлер – «самой опасной женщиной Европы». Чуть позади матери шагали дочери: Елизавета и Маргарет. За ними тенью мелькнул неприметный человек в котелке, увидев которого, комиссар госбезопасности 3-го ранга Антонова саркастически улыбнулась.

«А вот и он, Стюарт Мэнзис, – подумала она про себя. – Явился – не запылился, субчик. А переворот он все же проморгал. Правильно сказал Лаврентий Палыч: “Мы с ним честно поделимся, а он нам честно не поверит”».

Это и в самом деле был полковник Стюарт Мэнзис, в 1939 году возглавлявший SIS, личный друг покойного мистера Черчилля. Сейчас он был растерян и слегка напуган. Очевидно, что у него несколько минут назад состоялся довольно непростой разговор с королем.

– Ваше величество, – сделав легкий поклон, сказал Громыко, – позвольте представиться – я посол по особым поручениям Андрей Громыко, личный посланник Верховного Главнокомандующего Вооруженными силами Советского Союза, товарища Сталина.

Тем временем комиссар госбезопасности 3-го ранга Антонова чем-то пощелкала на замке чемоданчика, после чего аккуратно приподняла крышку. Громыко достал из кейса несколько листов бумаги и передал их королю Георгу VI.

– Это мои верительные грамоты и личное послание товарища Сталина для вашего величества, – сказал он.

Король бегло просмотрел верительные грамоты, потом, нахмурив лоб, начал читать письмо Сталина.

– Лиззи, – сказал он супруге, – господин Сталин предлагает нам убежище в России и обещает дать нам возможность продолжить борьбу. Он пишет, что у него есть сведения – в случае отказа от его предложения нас ждет Тауэр и топор палача.

Антонова сделала шаг вперед.

– Ваше величество, – сказал Громыко, – позвольте представить вам комиссара госбезопасности третьего ранга – по-вашему, генерал-лейтенанта – Нину Антонову. Она генерал по особым поручениям при генеральном комиссаре госбезопасности Лаврентии Берии.

– Ваше величество, – сказала Антонова, – обе палаты британского парламента только что приняли решение объявить вас узурпатором. Наказание за узурпацию власти вам хорошо известно. Ваш брат Эдуард уже прибыл в Британию, чтобы снова надеть на себя корону. Последним британским монархом, которому отрубили голову, был Карл Первый Стюарт. Пусть он останется и последним королем, угодившим на плаху. Вы согласны со мной?

– Да, разумеется, – кивнул король, – но почему вы сообщаете мне об этом так поздно?

– По обычным дипломатическим каналам подобную информацию передавать нельзя, – ответила Антонова. – Мы связались с нашими британскими коллегами и предупредили их о готовящемся заговоре, после чего начали готовить операцию подстраховки. Но, очевидно, в силу присущего всем британцам бюрократизма, ответная реакция спецслужб королевства несколько запоздала.

Полковнику Мензис молча проглотил плохо завуалированный упрек. А королева Елизавета, увидев, что драгоценное время теряется напрасно, сказала супругу:

– Джордж, нельзя терять ни минуты, надо принимать решение!

– Лиззи, – растерянно сказал король, – но как я могу оставить свой пост в столь тяжелый момент?

– Вы в любом случае его оставите, – вмешался в разговор Громыко. – Или вместе с нами отправитесь в безопасное место, где встретитесь с товарищем Сталиным, или заговорщики отправят вас в Тауэр. Что потом будет с вами, вам должно быть понятно – они не оставят в живых никого, кто мог бы стать знаменем для британского Сопротивления.

– Если тебе не жаль нас с тобой, – решительно сказала королева, – то подумай о наших дочерях, Лиззи и Марго. Ведь они еще так молоды…

Несколько сильных взрывов со стороны парадного входа и звуки перестрелки во внутреннем дворе прозвучали как подтверждение ее слов.

– Хорошо, – принял, наконец, решение король, – я согласен. Что мы должны делать?

– Машина ждет вас, – сказал Громыко. – Надо спешить. Мятежники уже близко.

Король, взяв за руки детей и кивнув супруге, быстрыми шагами направился в сторону Мраморной галереи.

– Уходите отсюда все, – бросил он с надеждой смотревшим на него слугам, – через пару часов в этом дворце появится новый хозяин.

В аудиенц-зале их уже ждали несколько осназовцев, которые закрыли за королевской четой двери в Мраморную галерею и закрепили на них мину МОН-100. Вместе с королевской семьей в последний момент через полузакрытую дверь проскочил Стюарт Мензис.

– Кто эти люди, господин посол? – кивнув в сторону осназовцев, спросил король, садясь с супругой и дочерями в машину.

– Это моя охрана, – ответил Громыко, усаживаясь на место рядом с королем. – Они служат в спецгруппе ОСНАЗа Ставки. Надеюсь, вы о них уже слышали?

– О да, – сказал король. – Теперь я сам вижу, что они прекрасно вооружены и подготовлены.

– Ваше величество, – ответила Антонова, – мы вынуждены учиться воевать. За тысячу лет существования нашей страны Россия девятьсот пятьдесят раз становилась объектом внешней агрессии.

Водитель резко рванул машину с места и, развернувшись на лужайке, выехал в распахнутые ворота. Осназовцы, легко подхватив под локотки растерянно наблюдавшего за всем происходящим полковника Мензиса, помогли ему влезть в кузов фургона, который тут же тронулся вслед за посольской машиной. Впереди всех ждала самая тяжелая часть любой спецоперации – обратная амбаркация.

26 мая 1942 года, 12:05. Великобритания, Брайтон

Принцесса Елизавета Виндзор, для домашних Лилибет

Все было очень страшно… Когда по нашему дворцу стали стрелять из пушек и пулеметов, я сильно испугалась, и моя сестрица Марго тоже. Зачем папа разрешил приехать к нам на остров этим ужасным бурам, которые хотят всех нас убить? Бедный сэр Уинни, он бы ни за что не допустил ничего подобного. Я каждый вечер молюсь о его несчастной душе. Бедный, бедный сэр Уинни, как нам его не хватает в те дни, когда наша старая добрая Англия окончательно сошла с ума. Именно по вторникам, как сегодня, папа постоянно встречался с ним за ланчем и обсуждал важные государственные вопросы.

Мы уже думали, что для нас было все кончено, но тут пришли русские и убили всех буров, которые пытались залезть во дворец со стороны Гайд-парка. А специальный посланник вождя русских Сталина, господин Громыко, невозмутимый как истинный джентльмен, предложил нашей семье убежище в России. Оказалось, что Сталин прислал за нами самых лучших своих солдат OSNAZ Stavky. Это что-то вроде «старых ворчунов» у Наполеона.

Ходят слухи, что они вообще не из нашего мира и присланы к нам по прямому повелению то ли Всевышнего, то ли Князя тьмы. Папа тогда посмеялся над этими словами, сказав, что Всевышний не вмешивается в дела смертных, а Князь тьмы скорее стал бы помогать Гитлеру, чем Сталину.

Когда папа, по настоянию мамы, наконец-то решился принять предложение господина Сталина и бежать, то мы все дружно, через аудиенц-зал, в котором творился ужасный беспорядок, вышли из дворца на лужайку, где стояла машина русского посла.

Мы прошли через аудиенц-зал, и те люди в спецовках электриков, которые чуть раньше застрелили всех буров, закрыли и заперли за нами двери в Мраморную галерею, после чего начали крепить на них что вроде очень большой тарелки. Когда я спросила: «Что это и зачем?» – то госпожа Антонова ответила, что это подарок тем нехорошим людям, которые захотят нас преследовать. И при этом улыбнулась так зловеще, что у меня мурашки побежали по спине. Но какое я имею право плохо думать о тех, кто спас жизни мне, папе, маме и сестрице Марго. Самое удивительное, что именно русские большевики, которых в нашей семье так не любили, в этот тяжелый момент, рискуя жизнью, спасают нас от смерти и готовы предоставить нам убежище на своей территории.

Во дворе удушливо пахло горелой резиной и краской от полыхающей за деревьями машины. А еще пахло чем-то сладковатым и противным, отчего меня сразу же затошнило. Чуть поодаль, возле пушек, которые совсем недавно стреляли по нашему дворцу, лежали трупы бурских солдат.

Но долго принюхиваться и разглядывать нам все это не дали и быстро усадили в машину русского посла. Мы с мамой и сестрицей Марго сели на заднее сиденье, папа, господин Громыко и госпожа Антонова лицом к нам – на переднее. От водительского места нас отделяла перегородка из толстого пуленепробиваемого стекла. Человек, который сидел рядом с водителем, был одет как самый настоящий джентльмен, но я заметила, что на его коленях лежал автомат. Украдкой выглянув в окно, я увидела, что люди в комбинезонах электриков, закончив, по всей видимости, все свои дела, быстро-быстро бегут к воротам.

Выехав на улицу, машина русского посла в нарушение всех наших правил дорожного движения повернула направо. Следом за нами тронулся и фургон, в который быстро попрыгали те вооруженные люди, наряженные в одежду электриков. Ехали мы быстро, дороги были почти везде пустынными – стрельба и взрывы в центре Лондона распугали с улиц почти всех прохожих. Темзу мы пересекли по Воксхольскому мосту. Я старалась быть спокойной и невозмутимой, как и положено дочери английского короля. А неугомонная сестрица Марго, забыв о приличиях, прилипла своим носиком к оконному стеклу.

Сразу за мостом машина повернула на юг. Тут было спокойно – видимо, еще никто ни о чем не подозревал, и бобби, стоявшие на своих постах, провожали наши машины равнодушными взглядами. Но я хоть и совсем молодая девушка, но не дура, и понимала, что мы чудом сумели спастись от плена, или чего еще похуже.

– Куда мы едем? – спросил папа у господина Громыко.

– В Брайтон, ваше величество, – ответил тот, – там уже находится весь персонал нашего посольства, и именно оттуда будет проведена эвакуация.

Выехав из Лондона, наша машина поехала быстрее, и воздух вокруг нее запел от скорости. Фургон, как ни странно, тоже не отставал, держась ярдах в шестидесяти позади нас. Всю дорогу мы молчали, каждый думал о своем. Наша семья прощалась с нашей любимой Британией, в которой мы в одночасье стали изгнанниками, а господин Громыко и госпожа Антонова, наверное, думали о том, что они хорошо выполнили задание своего вождя господина Сталина, и о том, какие их теперь ждут за это награды.

Въехав в Брайтон, наша машина попетляла немного по улицам, вырулила на набережную и остановилась у длинного, уходящего далеко в море причала.

– Все, ваше величество, – сказал господин Громыко, – мы приехали. Попрошу выйти из машины. Сейчас начнется эвакуация.

Человек, который сидел на сиденье рядом с водителем, открыл двери, и мы вышли. Там, на причале, хозяйничало примерно полтора десятка человек, одетых в черные резиновые костюмы, очень похожие на водолазные. Британские солдаты были разоружены и беспорядочно толпились поодаль. Увидев это, папа нахмурился, но ничего не сказал. Наверное, он понимал, что если бы эти люди считали наших солдат врагами, то не оставили бы в живых никого, как это произошло с напавшими на нас бурами.

В это же время из подъехавшего вслед за нами фургона начали выгружаться наши спасители. Подойдя к людям, стоявшим на причале, они принялись с ними обниматься и хлопать их руками по плечам. Последним из фургона вылез виновник всех наших несчастий сэр Стюарт Мэнзис, озирающийся, как нашкодивший кот. Если бы он был чуть порасторопнее, то нам бы не пришлось бежать в эту ужасную Россию, где даже летом на улице лежит снег, а по улицам городов ходят стадами бурые и белые медведи.

Узнав папу, к нам стал проталкиваться через русское оцепление худой британский офицер. Увидев это, господин Громыко что-то сказал по-русски своим солдатам, и офицера пропустили к нам.

– Капитан Джон Смит, ваше величество, – представился офицер, – вы можете объяснить, что тут происходит?

– В Британии произошел государственный переворот, капитан Смит, – хмуро произнес папа, – сторонники Гитлера в нашем парламенте вступили в сговор с бурскими колониальными частями и использовали их для того, чтобы под дулами винтовок заставить депутатов обеих палат принять нужные им решения. Теперь я для лондонских изменников не «ваше королевское величество», а «узурпатор», а Гитлер объявлен ими лучшим другом Британии. Специальный посланник господина Сталина господин Громыко предложил мне и моей семье эвакуироваться вместе с персоналом их посольства. Как вы сами понимаете, это было то предложение, от которого мы не могли отказаться.

– Вот свиное дерьмо! – воскликнул капитан Смит. – Ваше величество, эти ублюдки нас предали!

– Совершенно с вами согласен, капитан Смит, – сухо сказал папа, – но я попросил бы вас не выражаться при женщинах и детях.

Капитан Смит покраснел и хотел что-то сказать, но в этот момент сестрица Марго вдруг закричала, указывая рукой в море:

– Смотрите! Смотрите!

А там, из морской глубины медленно и величественно, блестя черным, похожим на кожу покрытием, поднималась неизвестная подводная лодка.

– Какая большая, – только и смог сказать папа. – Господин Громыко, это действительно за нами?

– Да, – кивнул Громыко, и в этот момент над рубкой подводной лодки развернулся и затрепетал на ветру Андреевский флаг. Люди в резиновых костюмах на причале вскинули на плечи какие-то трубы и завертели головами, осматривая небо. Мне снова стало не по себе. Наверное, это от того, что я испугалась. Ведь кто не слышал о сражающихся на стороне Сталина кораблях под Андреевскими флагами и об их ужасной мощи, против которой бессильны флот, авиация и сухопутные части гуннов. И вот передо мной как раз находился такой подводный корабль из иного мира, и мне вскоре предстоит ступить на его борт. Я ощущала себя пророком Ионой, который должен был оказаться в чреве гигантского кита. Наверное, я ужасная трусиха, да?

Но испугалась только я одна. Папа и мама сразу стали собранны и деловиты, как будто им предстоял светский прием, а не бегство из нашей любимой Британии. Ну, а сестрица Марго, так та просто приплясывала от нетерпения. По-моему, ей хотелось поскорее оказаться внутри подводной лодки и все там осмотреть и потрогать собственными руками. Она у нас совсем еще ребенок.

26 мая 1942 года, 16:05. Лондон, Букингемский дворец

Майор 2-го Блумфонтейнского полка Пит Гроббелаар

Как только закончилось заседание парламента и тех депутатов, которые не были еще арестованы или убиты, разогнали по домам, мы с капитаном Рамзи сели в машину и помчались в Букингемский дворец. Ехать тут было совсем недалеко, всего-то чуть более полумили по прямой, мимо Сент-Джеймского парка. Войдя во дворец через главный вход, мы прошли через внутренний двор, заваленный трупами британских солдат, откуда попали на половину здания, отведенную королевской семье. Там картина была совершенно иной, и от открывшегося перед нами зрелища волосы у меня встали дыбом. Здесь порезвились какие-то маньяки, причем хорошо вооруженные и прекрасно подготовленные.

В дверях, соединяющих аудиенц-зал и Мраморную галерею, похоже, сработала адская машина. По всей галерее валялись изуродованные трупы и куски тел, стена напротив дверей была выщерблена и украшена огромной кровавой кляксой. Очевидно, что тех, кто пытался выломать дверь, этим взрывом разорвало на куски. Выйдя на лужайку, мы увидели, что все наши люди, атаковавшие дворец со стороны черного хода, были убиты. Целый взвод сгорел заживо в своей машине, и теперь все вокруг пропиталось запахом обуглившейся человеческой плоти. Остальных нападавших или забросали гранатами, или расстреляли из пулеметов, а потом беспощадно добили выстрелами в голову. Капитан Хендрик ван дер Пост лежал в луже крови, нафаршированный осколками гранаты.

Повсюду валялись стреляные гильзы, похоже, что нападавшие явно не жалели патронов. Подобрав несколько штук, я показал их капитану Рамзи.

– Посмотрите, Арчибальд, – сказал я, – это вам ни о чем не говорит?

– Это немецкие: пистолетная 9-PAR и от винтовки Маузера, – ответил он, внимательно рассмотрев мои трофеи. – А вот эта самая интересная. Она от русской винтовки Мосина. И не спрашивайте меня – чем сожгли машину с вашими людьми. На обычный огнемет это совершенно не похоже, как и на коктейль Молотова.

Сопровождавший капитана Рамзи невысокий светловолосый молодой человек в штатском костюме задумчиво покачал головой.

– Почерк этих таинственных незнакомцев, – сказал он, – очень похож на почерк русских «мясников», которые в последнее время расплодились в наших тылах на Остфронте.

– Вы точно в этом уверены, Герберт? – озабоченно спросил его капитан Рамзи.

– Абсолютно, Арчибальд, – ответил его собеседник, – как я уже вам говорил, примерно тот же почерк: быстро пришли, быстро всех убили, взяли то, что им было нужно, и также быстро ушли, оставив за собой один-два весьма неприятных взрывающихся сюрприза. И заметь, там они тоже никогда не оставляют живых свидетелей. Контрольные выстрелы в голову у них считается обязательной процедурой.

– Герберт, а откуда здесь могли взяться русские? – удивленно спросил капитан Рамзи.

– Арчибальд, – сказал светловолосый, – а вот это уже в ваш огород камушек. Это была чисто ваша операция, и вам лучше знать – где вы прокололись, и откуда сталинские агенты обо всем узнали.

– Вот дерьмо! – прокомментировал эти слова светловолосого Герберта капитан Рамзи. – Только этого нам и не хватало! Где же нам теперь искать этого проклятого Георга вместе с его бабами?

– Действительно, дерьмо, – согласился с ним Герберт, – и теперь фюрер точно сожрет нашего любимого адмирала Вилли. А бывшего короля Георга ты, собственно, можешь теперь и не искать. Если это действительно были русские «мясники» из их ОСНАЗ-команды, то он, скорее всего, уже надежно спрятан или даже уже вывезен с территории Британии. Вы можете, конечно, проверить русское посольство, но я почему-то уверен, что там вы не найдете ни одной живой души.

– Герберт, – поинтересовался я у светловолосого, – а почему моих людей добивали именно двумя выстрелами?

– Могу сказать вам только то, майор, – ответил мне Герберт, – что два выстрела – это минимальная очередь из русского штурмового автомата ППШ-42 под наш парабеллумовский патрон, которую ловкий человек может отсечь, нажав на спусковой крючок. Будете у нас в Берлине на улице Тирпиц-уфер, обязательно заходите. Я покажу вам несколько образчиков нового русского вооружения, в том числе и этот автомат. Сказка, а не оружие, не то что у наших криворуких инженеров из «Эрмы». Мальчики Штудента захотели получить себе такой же, но фюрер оказался резко против, не желая копировать у «этих недочеловеков». Весьма недальновидное решение.

Я уже давно понял, что Герберт – немецкий офицер, скорее всего, из Абвера. Только вот не слишком ли вольно он отзывается о своем вожде? О русских я знал только то, что они живут так далеко от нас, что это даже невозможно представить. И еще то, что у них всегда холодно, и правят у них ужасные комми, у которых все общее, даже женщины. Мне, цивилизованному человеку, трудно себе представить ни вечный холод, ни общих женщин.

– Пит, – сказал мне капитан Рамзи, – Герберт у нас ужасный оригинал. Все время твердит, что их командование и фюрер совершают большую ошибку, недооценивая русских. А по мне так это просто дикари, вроде ваших кафров, только с белой кожей.

– То же самое и я говорил еще в прошлом году, будучи на Остфронте, – с раздражением сказал Герберт, – тогда нам всем казалось, что дела идут лучше некуда. Когда зимой нашим как следует надрали задницу, сначала под Москвой, а потом на юге, то руководство, не желая слушать моих предостережений, сперва отозвало меня в Берлин, а потом сослало в ваше британское болото. И вот так получилось, что и тут я снова встречаю своих старых знакомых.

Я покачал головой. Насчет британского болота я с Гербертом был полностью согласен. Но вот насчет русских… Но о них я ведь почти ничего не знаю.

В этот момент к нам подбежал один из моих солдат.

– Сэр, – сказал он, – там написано такое… такое…

– Что там написано, солдат, – спросил я, – ты можешь мне объяснить по-человечески?

– Я не понимаю, сэр, – ответил солдат, – оно написано не по-нашему.

– Пойдемте, – сказал Герберт, – любопытно посмотреть – что же такое так напугало вашего солдата.

И мы пошли. Невозмутимый Герберт, чертыхающийся на каждом шагу капитан Рамзи и я, на душе у которого было мерзко и погано, будто я наелся так любимых французами лягушек, хотя я их ни разу и не ел.

Надпись, так напугавшая моего солдата, была сделана ярко-алой краской на стене караульного помещения у самых ворот при въезде на лужайку. Под надписью красовалась большая, чуть неровная пятиконечная звезда.

– Это написано по-русски, – сказал Герберт и, пошевелив губами, перевел: – «Здесь был Вася».

– Кто такой Вася? – не понял капитан Рамзи.

– Речь идет не о каком-то конкретном «Васе», – Герберт покрутил в воздухе пальцем, – а о «Васе» вообще. Короче, господа, это трудно объяснить, а понять это сможет только тот, кто подобно мне родился в России. Это привет от вашего любимого дядюшки Джо всем нам, а в особенности нашему фюреру, чтобы никто не сомневался, кто именно так нагло спер бывшего короля прямо из-под нашего носа. В молодости, говорят, господин Сталин тоже баловался такими вещами и знает в них толк.

– Герберт, – удивленно спросил я, – так вы родились в России?

– Да, майор, – с усмешкой ответил он, – еще во времена, как там сейчас говорят, «до без царя». Наша семья уехала в фатерлянд, когда я был еще в довольно юном, но уже вполне сознательном возрасте. А потому я прекрасно все помню и, как мне кажется, понимаю русских. Я так понимаю, что, вмешавшись в нашу игру, господин Сталин перевел европейскую ситуацию в положение «победитель получает всё». И думаю, что в роли победителя он видит себя и только себя.

– Вы думаете, что русские могут победить? – спросил капитан Рамзи.

– Я, – сказал Герберт, – просто предполагаю – о чем может думать господин Сталин, и зачем ему понадобилась вся эта рискованная эскапада. В последнее время на Остфронте стало происходить слишком много всего непонятного и пугающего. Имея в руках короля Георга и его семью, он сделает невозможным ваше сепаратное соглашение с Америкой в том случае, если Рейх проиграет свою войну на Востоке.

– Бывшего короля, Герберт! – прорычал капитан Рамзи.

– Альфред, – спросил Герберт, – вы готовы поспорить со мной на миллион фунтов, что ни Америка, ни Россия при живом Георге и его дочерях не признают вашего Эдуарда законным королем?

– О черт! – воскликнул капитан Рамзи. – Герберт, и что же нам теперь делать?

– Альфред, – печально сказал Герберт, – как говорят в Америке: «шоу должно продолжаться». Так что действуйте по плану. Возводите своего Эдуарда на престол, принимайте все нужные вам законы, объявляйте войну России и Америке и молитесь за победу немецкого оружия. Теперь все решит только меч, и в случае нашего поражения вам не будет в силах помочь даже сам Господь. Помните об этом, господа.

27 мая 1942 года, 09:30. Атлантический океан, точка с координатами 45,2 градуса северной широты, 8,9 градуса западной долготы. Высота 13000 метров

Высоко в небе, выше того слоя, в котором ходят циклоны, проливающие на землю живительный дождь, бомбардировщик Пе-8 готовился открыть бомболюк в своем брюхе. Сегодня экипаж подполковника и Героя Советского Союза Энделя Пусэпа совершал не совсем обычный боевой вылет на новом самолете, одном из двух, которые успели оснастить американскими двигателями Double Wasp R2800. Взлетев с аэродрома под Ленинградом, их Пе-8 почти за пять часов прошла над Балтийским морем, Швецией, северной частью Дании, над Северным морем, Англией – над графством Корнуолл, и, миновав мыс Лизард, еще на двести километров углубилась в Атлантический океан. Мерно урчали американские моторы, которые за свой большой радиус, не вмещающийся в старые мотогондолы, в полку прозвали «головастиками». Штурман-навигатор капитан Штепенко в очередной раз проделал все необходимые вычисления, отталкиваясь от последнего виденного им наземного ориентира на южной оконечности острова Британия.

– Мы почти на месте, командир, – сказал он, подняв голову, – выход в расчетную точку через четыре минуты.

Две минуты спустя в брюхе самолета открылся бомболюк. Сегодня вместо бомбы Пе-8 нес на подвеске новое экспериментальное и абсолютно секретное оборудование для связи с субмаринами, находящимися в подводном положении. Щелкнул замок, наружу выпал снабженный маленьким парашютиком-стабилизатором кончик кабеля сверхдлинноволновой антенны. Кабель-лебедка с жужжанием стала разматывать ее почти двухкилометровое тело, а самолет заложил пологий вираж. Шли минуты, антенна разматывалась, пока, наконец, не сработал замок, а на пульте рядом с радистом не зажглась зеленая лампочка, сигнализирующая о том, что антенна полностью выпущена и готова к работе.

– Готово, командир, – доложил бортрадист Низовцев, назначенный ответственным за обслуживание нового секретного оборудования.

– Выходите на связь с «Акулой», – дал команду подполковник Пусэп, и радист, щелкнув на пульте несколькими переключателями, произнес что-то в микрофон.

– «Акула» ответила, – сказал он через некоторое время по внутренней связи. – Слышат нас хорошо. Просят дать на связь Москву.

– Добро, – сказал подполковник Пусэп. В течение ближайшего часа ему предстояло кругами ходить над заданным районом, удерживая самолет в зоне устойчивой связи с подводной лодкой.

27 мая 1942 года, 09:40. Атлантический океан, точка с координатами 45,2 градуса северной широты, 8,9 градуса западной долготы. АПЛ «Северодвинск», глубина 120 метров

Британский король Георг VI, его супруга герцогиня Елизавета Боул-Лойон и дочери Лиззи и Марго вот уже сутки находились в состоянии полного обалдения. Сначала – нападение заговорщиков на Букингемский дворец, потом неожиданное спасение советским ОСНАЗом и бегство в маленький городок Брайтон. Там королевскую семью вместе с персоналом советского посольства погрузили на подводную лодку, и они, не прощаясь, покинули ставшие им чужими берега Британии.

Еще до войны король побывал на подводной лодке «Тритон», самой крупной в королевских военно-морских силах, и имел представление – в каких условиях живут и воюют британские подводники. Впрочем, насколько ему было известно, и в остальных флотах все обстояло примерно так же. Теснота, темнота, сырость и холод были их постоянными спутниками. Русский же подводный крейсер выглядел совершенно по-другому. Огромный – водоизмещение раз в десять больше «Тритона» – он имел удивительно маленькую команду, и сейчас казался тесным только из-за того, что был превращен в подобие Ноева ковчега. Но никто не жаловался. Тауэр для королевской семьи и нацистские лагеря для всех остальных были бы гораздо худшим выбором.

После того как лодка погрузилась и направилась к выходу из Канала, король и его супруга имели короткий официальный разговор со спецпосланником господина Сталина Андреем Громыко. И другой, более длинный и неофициальный, в котором кроме короля и его супруги принимали участие командир субмарины капитан 1-го ранга Владимир Верещагин, как оказалось, дальний родственник известного русского художника-баталиста, командир группы ОСНАЗа полковник Александр Гордеев и комиссар НКВД 3-го ранга Нина Антонова.

Это были весьма серьезные и респектабельные господа, пользующиеся к тому же доверием своего вождя Сталина, которого король все же считал не временным партийным лидером, который сегодня у власти, а завтра его нет, а как своего коллегу-монарха, пусть официально и не носящего такого титула.

Кроме того, перед началом этого разговора Стюарт Мэнзис шепнул королю, что эти трое, скорее всего, как раз и являются теми самыми таинственными «посланцами свыше», перевернувшими весь ход войны на Востоке. Называть их гостями язык не поворачивается – они ведут себя в этом мире по-хозяйски.

Собственно, в самом начале разговора, затянувшегося потом далеко за полночь, никто из них и не подумал отрицать очевидное. Да, они из будущего. Да, они могут поведать королю и королеве обо всех грядущих событиях. Но из-за уже случившихся изменений цена этим сведениям невелика. Нет, о будущем нынешней Британии надо говорить совсем не с ними, а с товарищем Сталиным, и зависеть это будущее будет от того, сколько британских сил, находящихся за пределами Метрополии, смогут подчинить себе их величества, и какое посильное участие эти силы примут в войне с германским фашизмом.

Одно дело – король-изнанник, и совсем другое дело – главнокомандующий какой-никакой, но армией, плечом к плечу с советскими войсками воюющей с общим врагом. Нет, они никоим образом не причастны к произошедшему в Британии перевороту, хотя и предполагали, что смерть сэра Уинстона крайне неблагоприятно отразится на делах английского государства, ведущего тяжелую и изнурительную войну. Нет, к этой смерти они тоже не имеют никакого отношения. Что называется, жил, жил человек и вдруг помер. Пусть их величества спрашивают у господина Мензиса, он как раз в тот момент был рядом и премьер умер на его глазах. Что, Стюарт Мензис говорит, что сэра Уинстона перед смертью сильно напугало известие об их появлении в этом мире? Что ж, значит, совесть у человека была нечиста, ведь кроме него ТАК больше никто не помер. Впрочем, о покойных стоит говорить либо хорошо, либо никак.

Разговор этот был для королевской четы довольно тяжелым, ибо ничего приятного посланцы сказать королю и королеве не могли. Госпожа Антонова конспективно изложила историю королевской семьи в ТОМ будущем. На ком женился их внук, кого породил, почему развелся и снова женился на любовнице, и на ком женился старший правнук. Известие о том, что в королевской семье был развод, а потом еще и мезальянс, потрясло короля и королеву сильнее, чем новость о том, что Британской империи в ее нынешнем виде в любом случае оставалось существовать не более пяти лет, и то, что потом Британию наводнят мусульмане – выходцы из бывших колоний, ни в грош не ставящие обычаи и порядки старой доброй Англии.

Продавщица – ведь это чуть ли не проститутка! Тут же на ум королю и королеве пришел милейший Бернард Шоу со своим «Пигмалионом» и его мечта разрушить классовые барьеры путем обучения простонародья принятому в среде аристократии литературному языку и правильному произношению.

Капитан 1-го ранга Верещагин вежливо напомнил королю и королеве о той роли, которую Соединенное Королевство сыграло в развязывании Первой мировой войны, в крушении Российской империи и об отказе британского правительства принять на английской территории семью экс-императора Николая II. Понятно, что последний русский монарх не был ангелом во плоти, но и называть его кровавым тираном тоже было не совсем правильно. К тому же как-никак родственник. Не по-людски это.

Полковник Гордеев тихим, спокойным голосом добавил, что в XX веке вообще непонятно, что Великобритания в итоге хотела добиться своей политикой «вечных интересов»? Политики в Лондоне всеми силами стремились ослабить Россию, а в результате после почти полувековой гонки за сиюминутной политической выгодой получили ситуацию, при которой Британская империя затрещала по всем швам.

Что Русско-японская война, что Первая мировая, что Вторая – везде одно и то же. Каждый раз Британия, пытаясь ослабить Россию, которая, как континентальная держава, никогда не являлась ее прямым конкурентом, усиливала такие потенциальные талассократии, как Япония и США. Последние события в Лондоне – это тоже результат британской политики последних лет. Уже понятно, что Британской империи в прежнем виде не будет. А что будет – зависит теперь только от самих англичан, и в том числе от короля и его семьи.

Короче, поговорили и разошлись. Около двух часов ночи капитану 1-го ранга Верещагину доложили, что «Северодвинск» прошел траверз мыса Лизард. Ла-Манш был позади, впереди лежала Атлантика. В результате состоявшейся ночной беседы королевская чета не спала всю ночь, тихо, чтобы не разбудить спящих дочерей, обсуждая все услышанное от «посланцев». Положение их действительно было куда хуже губернаторского, но оставалась надежда, что бог не выдаст, а Сталин не съест.

Известие о том, что «Североморск», находящийся на 120-метровой глубине и движущийся с 25-узловой скоростью, вышел на связь с Москвой, стало для короля и королевы еще одним чудом из будущего. Впрочем, многое передумав за ночь, в этот момент король был собран и деловит. Он решил, что в любом случае, пусть и на вторых ролях, но Великобритания должна остаться в числе держав-победительниц. И он, король Георг VI, должен сделать для этого все возможное. Если в ТОТ РАЗ Альянс смог победить Гитлера и без помощи свыше, то теперь, несмотря на измену английского парламента, разгром фашистской Германии уже предрешен. И наступит он куда быстрее, чем в сорок пятом году. Залогом тому были последние полгода, ставшие действительно победоносными для Красной армии.

В первую очередь королю была зачитана радиограмма советского вождя Сталина, в которой тот поздравлял королевское семейство с благополучным избавлением от опасности и выражал надежду на дальнейшее сотрудничество. В ответной радиограмме король поблагодарил советского лидера за свое спасение и подтвердил, что, несмотря на все произошедшее, он и дальше продолжит борьбу с общим врагом. Потом королю была дана возможность отправить радиограммы в британские посольства в Москве и Вашингтоне, Главнокомандующему флотом Метрополии адмиралу Тови в Скапа-Флоу, на Гибралтар, на Мальту, и генералу Монтгомери в Александрию. Как оказалось, «посланцы» были прекрасно осведомлены как о необходимых для связи радиочастотах, так и о британских военных и дипломатических кодах.

Назначив адмирала Тови исполняющим обязанности Первого лорда Адмиралтейства и главнокомандующим Королевским военно-морским флотом, король приказал ему вывести все подчиненные ему силы в Гибралтар, Рейкьявик, Мурманск, словом, куда угодно – хоть к черту на кулички – лишь бы подальше от Британских островов. Несмотря на то что в результате предательства Метрополия пала, война с Гитлером продолжается.

Ответ адмирала был короток:

– Есть, сир. Выполняю ваш приказ.

Сеанс радиосвязи был закончен. Где-то там, наверху, на борту самолета Пе-8 бортрадист Низовцев, получив сообщение о конце связи, передал его командиру воздушного корабля подполковнику Пусэпу, после чего тяжелый самолет лег на обратный курс и начал сматывать висящую за хвостом антенну. Задание партии и советского командования было выполнено.

27 мая 1942 года, утро. Кабинет сэра Арчибальда Мола Рамзи в здание Парламента

Присутствуют:

спикер Палаты общин капитан Арчибальд Мол Рамзи;

глава Британского Фашистского союза сэр Освальд Мосли.

– Вот так все и произошло, сэр Освальд, – закончил капитан Рамзи свое повествование.

Сэр Освальд Мосли выглядел элегантно, словно он только что вернулся из театра, а не из тюрьмы, где просидел два года. Впрочем, он уже шепнул кое-кому, что относились к нему в Холловелле совсем неплохо, и жил он если не в роскоши, то вполне комфортабельно.

– А нас освободили без пальбы, – улыбнувшись, сказал он. – Увидев ваших буров, охрана побросала оружие и распахнула ворота. А когда мы уезжали, они даже выстроились в две шеренги и отдавали нам честь. Но, как я уже слышал от рейхсляйтера, с его освобождением проблем тоже не было. Тамошние охранники разбежались, оставив предусмотрительно ключи. Так что, когда сломали ворота, остальное было, как говорится, делом техники. Да, неплохо у вас получилось с бурами. Только вот мне кажется, что ребята они грубые и неотесанные – типичные колониалы.

– Так оно и есть, – кивнул капитан Рамзи.

– И мне кажется, – Освальд Мосли задумчиво повертел в воздухе пальцем, – что принятые утром законы об их независимости, а тем более о передаче им государственного имущества были явно излишни. Вы согласны со мной?

– Вы совершенно правы, сэр Освальд, – улыбка капитана Рамзи стала еще шире. – Хотя нам и пришлось воспользоваться услугами именно этих буров, но, насколько я слышал, эти ребята – их элита. И самое место для них – на Восточном фронте, вместе с другими колониальными войсками. Рано или поздно большинство из них там перебьют большевики…

– А мы за это время отменим эти чересчур поспешно принятые законы, – продолжил сэр Освальд. – Вы, по вашим же словам, лично знакомы с кем-то из них. Надеюсь, вам не будет их жалко?

– Этот, как там его, Гроббелаар? – хмыкнул капитан Рамзи. – Вы не представляете себе, сэр Освальд, какая он деревенщина. Даже портвейна не захотел, предпочел свое пиво. Нет, я не буду оплакивать ни лично его, ни его людей. Как не оплакивал я тех, кого русские перебили в Букингемском дворце. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.

– Они что, еще и негры? – удивился Освальд Мосли.

– Да нет, сэр Освальд, – ответил капитан Рамзи, – внешне они вполне белые. Но жизнь среди негров сделала их ничуть не лучше последних. Так мне, по крайней мере, кажется.

– А что, если эти буры опять восстанут? – спросил Освальд Мосли.

– О-о, – поднял вверх палец капитан Рамзи, – пусть только попробуют. Тогда мы сможем воспользоваться опытом наших немецких друзей. Гетто, лагеря уничтожения… Зато алмазы и золото останутся нам.

– Рад, сэр Арчибальд, – кивнул Освальд Мосли, – что мы с вами одного мнения. А что, кстати, с посольствами?

– Русское штурмовали буры, – сказал капитан Рамзи, – но никого там не нашли. Вообще никого. При этом они потеряли четырех человек убитыми и бог весть сколько ранеными от взрыва искусно поставленной минной ловушки. Французы, норвежцы, чехи и поляки уже являются нашими гостями в роскошной Вандсвортской тюрьме.

Сказав это, Рамзи усмехнулся – эта тюрьма считалась наихудшей в Лондоне.

– Никакие дипломатические конвенции на них не распространяются, – продолжил он, – ведь самих этих стран давно уже нет. Напротив, американское посольство пока окружено, и их послу вручена нота о том, что Британская империя не намерена продолжать войну со странами Оси и надеется, что Соединенные Штаты Америки точно так же прекратят борьбу с этим странами. А мы готовы служить посредниками в мирных переговорах между ними, Германией и Японией.

– А что с прессой? – спросил Освальд Мосли.

– Мы направили буров на Флит-стрит и к Би-Би-Си, – ответил капитан Рамзи, – после чего мои люди посетили каждую редакцию. Вы не поверите, как эти журналисты лезли вон из кожи, для того чтобы нам понравиться. Мои люди теперь будут проверять все газеты и все радиопередачи. А все евреи и другие журналисты, которых мы подозреваем в неблагонадёжности, уже находятся в том же Вандсворте. Все телефонные коммутаторы и телеграф тоже под нашим контролем. В других городах, конечно, далеко не все хорошо, но наши ребята контролируют как газеты, так и радиопередачи. Ни одного тревожного сигнала пока не поступало.

– Хорошая работа, старина, – кивнул Освальд Мосли. – Жалко только, что мы упустили Георга с его семейкой. Боюсь, что Америка и Россия могут и далее признавать его как легитимного короля. Что вам известно об их местонахождении?

– Здесь, сэр Освальд, увы, новости чуть похуже, – ответил капитан Рамзи. – По мнению моего друга Герберта из Абвера, в Букингемском дворце работала русская ОСНАЗ-команда. Это такие волки, что по сравнению с ними парни из ваффен-СС покажутся невинными ягнятами.

Потом из Брайтона сообщили, что там всплывала очень большая субмарина неизвестного типа, поднявшая Андреевский флаг. Вероятно, она прибыла для эвакуации персонала русского посольства, который до последнего момента находился в том же Брайтоне. О его местонахождении нам ничего не известно. Все вещи русских находятся в отеле, но самих их нигде нет. Точно так же есть сведения, что Георга с семьей видели у причала в Брайтоне. Мы полагаем, что их эвакуировали на той же субмарине. Вместе с ними исчез и Стюарт Мензис, глава секретной службы его величества. Возможно, что это были его проделки. Сейчас мои люди отправились в Брайтон, где они собираются обыскать номера этой гостиницы. Может быть, они что-нибудь и найдут.

– Скорее всего, они найдут лишь вчерашний день, – хмыкнул Мосли. – Вы передали немцам информацию об этой субмарине?

– Передал, сэр Освальд, – ответил капитан Рамзи. – Эта информация была одновременно передана и в Брест, и в Портсмут, и в Скапа-Флоу. Вот только в Бресте и Портсмуте ответили, что ловить субмарину такого типа – абсолютно бесполезное занятие. Тем более что прошло уже около суток, и никому не известно, где она может быть сейчас. А в Скапа-Флоу адмирал Тови послал нас так далеко, куда мы еще не ходили. Он оказался пока единственным в Британии, кто отказался присягать королю Эдуарду.

– Узнаю старину Тови, – ухмыльнулся Мосли. – Очень жаль, что он не с нами. И что вы теперь намерены делать?

– С русской субмариной и королем Георгом на ней, скорее всего, сделать уже ничего не возможно, – ответил капитан Рамзи. – Что же касается Скапа-Флоу, то я думаю послать туда своих переговорщиков под охраной буров. И намекнуть последним, чтобы в случае провала переговоров они вырезали всех, кого можно.

– Хорошо, старина, – кивнул Мосли, – они вырежут, или их вырежут – нам, собственно, без разницы. И теперь просветите меня – что это за русская ОСНАЗ-команда, и почему та субмарина подняла Андреевский флаг? Ведь Российской империи не существует уже четверть века. Я ведь в последнее время был несколько оторван от мировых событий.

Капитан Рамзи собрался было открыть рот, чтобы ответить, как в дверь постучали.

– Войдите, – недовольно бросил Рамзи.

Молодой человек, появившийся на пороге, вскинул руку в нацистстком приветствии. Рамзи и Мосли в ответ сделали то же самое, после чего визитер доложил:

– Сэр Освальд, сэр Арчибальд, нам только что передали, что катер с его величеством прошел Тауэрский мост. Через двадцать минут он будет здесь.

27 мая 1942 года, полдень. Лондон, набережная у зданий Парламента

Над богато украшенной яхтой гордо реял красно-сине-золотой королевский штандарт Британской империи. На берегу, у здания Парламента, собрались члены обеих его палат. А вокруг – люди, наряженные в костюмы английских и шотландских гвардейцев и йоменов Тауэра. А вот солдат 2-го Блумфонтейнского полка, которые и превратили возвращение короля Эдуарда из мечты в реальность, здесь не было. Они несли службу с другой стороны Парламента, подальше от глаз коронованных особ.

Оркестр заиграл «Боже, спаси короля!», и на трапе появились двое – король Эдуард VIII в строгом мундире и его супруга, королева Уоллис, из-за которой Парламент в свое время и лишил его трона. Сейчас же те самые парламентарии кланялись вернувшемуся монарху, включая и тех лордов, кто имел право этого не делать. Все осознавали, что нужно вести себя примерно, чтобы не разделить судьбу тех членов обеих палат, которых застрелили прямо на заседании сегодня утром, или оказаться в застенках Вандсворта, как арестованные сегодня их коллеги.

Низко кланяясь, короля встретили лорд Редесдейл, новый спикер Палаты лордов, и капитан Рамзи, новый спикер Палаты общин, а также сэр Освальд Мосли и представитель Германии рейхсляйтер Рудольф Гесс. После этого король с королевой чинно проследовали в Палату общин, где к членам нижней палаты присоединились и лорды.

Первым выступил лорд Редесдейл.

– Ваши королевские величества, – сказал он, – еще вчера все лорды единогласно признали требование вашего отречения в тридцать шестом году вопиющей несправедливостью. И мы нижайше просим вас вернуться на по праву принадлежащий вам трон. Да здравствует король Эдуард!

Выступление сэра Рамзи было выдержано в том же ключе. После этого король Эдуард милостиво согласился вернуться на трон.

– Джентльмены, – сказал он, – нам предстоит немало сделать для того, чтобы поднять нашу многострадальную империю из руин, в которые превратил ее мой братец Альберт, незаконно занявший мой трон под именем Георга Шестого. Поэтому прошу вас оставить на время все церемонии. Нам необходимо назначить новых министров взамен преступного кабинета узурпатора. Мы должны заключить мир с Германией, нацией, родственной нам не только по духу, но и по крови. И мы обязаны сделать всё, чтобы в Англии воцарился настоящий мир – без засилья еврейского капитала, без прессы, пишущей под диктовку из-за границы, без большевизма и социализма. А главное, чтобы никто не подверг сомнению права и привилегии титульных наций – англичан, шотландцев, валлийцев и ирландцев.

После длительных аплодисментов король продолжил:

– Прошу вас, джентльмены, назначить сэра Освальда Мосли премьер-министром Британской империи. Знаю, что он не является членом парламента, и посему, по обычным правилам, не может занимать эту должность. Но экстраординарные времена требуют экстраординарных мер, и никто не показал такой твердости духа и таких заслуг, как сэр Мосли. Кроме того, я награждаю сэра Мосли Большим крестом Превосходнейшего ордена Британской империи. Церемония награждения пройдет в Вестминстерском аббатстве в ближайшие дни.

Эту же награду заслужил капитан Арчибальд Мол Рамзи, человек, сделавший больше для восстановления справедливости, чем какой-либо другой член парламента. Его я хочу назначить министром иностранных дел Британской империи. Прочие же кандидатуры мне представит премьер-министр в ближайшие дни. А пока попрошу вас поддержать эти две кандидатуры.

Каждый член парламента поднял руку, после чего король кивнул.

– Благодарю вас, джентльмены, – сказал он. – Далее, я приветствую в этих стенах рейхсляйтера Гесса, прибывшего в наше отечество как миротворец, но ввергнутого режимом узурпатора в узилище. За его стойкость, благородство и труды для сближения наших народов прошу его стать почетным кавалером Большого креста превосходнейшего ордена Британской империи.

Далее, я прошу его немедленно обсудить с премьер-министром и министром иностранных дел условия мира и сотрудничества наших великих держав, а также совместной борьбы с большевизмом и засильем еврейского капитала.

Гесс встал и поклонился. Король добавил еще несколько фраз и отбыл в свою временную резиденцию в Кенсингтонском дворце – Букингемский дворец после вчерашних событий был непригоден для проживания короля.

27 мая 1942 года, вечер. Лондон, Даунинг Стрит, 9

Присутствуют:

премьер-министр Британской империи, сэр Освальд Мосли;

министр иностранных дел сэр Арчибальд Мол Рамзи;

рейхсляйтер Германского рейха Рудольф Гесс.

– Отличный портвейн, сэр Мосли, – сказал Гесс с сильным немецким акцентом. – Вы и представить себе не можете, какой дрянью меня поили в вашей тюрьме. Впрочем, у вас, наверное, было немногим лучше.

Мосли откашлялся – ему-то как раз доставляли и дорогие вина, и кубинские сигары, и устрицы, и прочие деликатесы… Тем временем Рамзи предложил:

– Так давайте же выпьем за союз наших народов! Да здравствуют король Эдуард Восьмой и вождь немецкой нации Адольф Гитлер!

Мосли, Гесс и Рамзи выпили стоя, после чего Мосли сказал:

– Мы тут приготовили наше предложение по тексту договора о мире, дружбе и союзе между Британской империей и Германским рейхом. Вот, посмотрите.

Гесс пролистал тоненькую папку, делая пометки на полях. Потом он внимательно посмотрел на Мосли:

– Герр министр-президент (так по-немецки будет премьер-министр), – сказал Рудольф Гесс, – этот проект мне в общих чертах нравится. Есть, впрочем, несколько моментов, на которые я бы хотел обратить ваше внимание. Например, вы пишете о прекращении союза с Соединенными Штатами, но там нет ни слова об объявлении им войны.

Рамзи осторожно откашлялся.

– Герр рейхсляйтер, – сказал он, – мы бы хотели бы добиться обратного – выхода Соединённых Штатов из войны с Германией, и мы готовы передать американским дипломатам соответствующую ноту.

– Ладно, это стоит обдумать, – кивнул Гесс. – Далее. Тут нет ни слова о компенсации Германии за потерянные ею по Версальскому договору колонии.

На этот раз ответил Мосли.

– Герр рейхсляйтер, – сказал он, – мы готовы отдать Германии все ее африканские колонии. Их границы можно будет перечислить в приложении к договору. Что касается тихоокеанских владений Второго рейха, то они сейчас принадлежат Японской империи и не находятся в нашей власти.

– Хорошо, – продолжал Гесс. – Хотелось бы еще получить письменные заверения, что Британская империя признает фактическое изменение европейских границ.

– Кроме Нормандских островов, – ответил Мосли. – Они должны вернуться в состав Британской империи. Но мы готовы отдать их в аренду Германии до конца войны за символическую сумму – например, один фунт стерлингов в год.

– Допустим, герр министр-президент, – кивнул Гесс. – И последнее, самое важное – в вашем документе нет ни слова о вступлении Британской империи в войну с жидобольшевизмом.

– А вот это лучше зафиксировать в секретном приложении, – ответил Мосли. – Соединенным Штатам, да и другим странам, в данный момент совершенно ни к чему владеть такой информацией.

После этих слов Рудольф Гесс встал.

– В таком случае, господа, – торжественно произнес он, – я предлагаю послать проект договора моему правительству на экспертизу. Сам я поддержу немедленную его ратификацию – после разрешения всех юридически спорных моментов – при условии включения пунктов, которые мы с вами обсудили.

Мосли взял ручку, написал на листке несколько пунктов, после чего тоже поднялся на ноги.

– Мы немедленно переработаем этот документ, – сказал он, – после чего покажем его вам, и, в случае вашего согласия, перешлем его одним из кораблей Флота Его Величества в Бремерхафен. Надеюсь, что ваши моряки не примут их за врагов.

– Герр министр-президент, – ответил Гесс, – я уже разослал телеграммы об изменившемся положении вещей в Британской империи. Более того, я уже получил ответ от фюрера, в котором он согласился на немедленное и бессрочное перемирие. Вашему кораблю ничего не угрожает.

Рамзи взял папку с проектом договора и листок, написанный Мосли, и вышел из кабинета. Мосли улыбнулся:

– Герр рейхсляйтер, капитан Рамзи позаботится о том, чтобы договор немедленно переработали и дополнили. А мы с вами давайте пока выпьем еще по стаканчику портвейна – там его осталось ровно на двоих.

28 мая 1942 года, полдень. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего

Верховный работал с документами. Его стол был завален стопками сводок о выпуске на заводах новых танков, самолетов, артиллерийских орудий, радиостанций и всего прочего, что идущая вот уже почти год война потребляла в невероятных количествах. По результатам полученной информации часто нужно было принимать немедленные решения.

К примеру, заводы закончили комплектование новой техникой мехкорпуса особого назначения генерала Катукова, теперь надо думать, под кого создавать следующий такой мехкорпус: под Ротмистрова, Лелюшенко или Рыбалко. Кого вызывать в этот кабинет, посвящать в тайну и лично ставить задачу. Ротмистров сейчас на 3-й танковой армии, и снимать его оттуда до завершения летней кампании нецелесообразно. Коней на переправе не меняют. Значит, остаются Лелюшенко или Рыбалко. Еще раз просмотрев личные дела кандидатов, Сталин удовлетворенно кивнул, остановив свой выбор на генерал-майоре Павле Семеновиче Рыбалко, тем более что человек сам просится с преподавательской работы на фронт. Будет ему фронт, только чуть попозже.

Авиазаводы закончили комплектовать новыми истребителями авиакорпус Савицкого, и теперь пришла пора задуматься о создании следующего такого авиакорпуса ОСНАЗ. Но на этот раз не смешанного, а чисто истребительного. Небо над полем боя в грядущем летнем сражении для птенцов Геринга должно быть закрыто наглухо. Так, Савицкий рекомендует на эту должность генерал-майора Руденко. Вполне возможно. Только вот кого назначить на его место? Те же Савицкий и Руденко рекомендуют Василия, грамотно командовавшего полком в ходе отражения налетов немецких бомбардировщиков на войска генерала Бережного во время Брянско-Орловской наступательной операции, Покрышкина, соответственно, в командиры полка. С Покрышкиным, конечно, все ясно, а вот Василий…

Нет, он, разумеется, сильно изменился в последнее время, но не слишком ли это для него много? Хотя, наверное, надо вызвать его к себе и поговорить, тем более что по итогам боев за Брянск и Орел к званию Героя Советского Союза представлено более пяти десятков летчиков, и в том числе и Василий с Покрышкиным.

Вот сводка о советских военных перевозках и сведения разведки о том же самом с противной стороны. Две реки собираются из мелких ручейков и застывают друг напротив друга, сдерживаемые линией фронта как плотиной. Части 3-й, 5-й и 6-й резервных армий в ЭТОТ РАЗ сосредотачиваются не у Волги, а на рубеже построенных прошлой осенью УРов, протянувшихся в тылах Центрального и Юго-Западного фронтов с севера на юг почти на четыреста километров. Это и подстраховка на случай неблагоприятного развития событий, и резервы, непосредственно приближенные к месту будущих наиболее ожесточенных боев. В ТОТ РАЗ эти УРы, не заполненные войсками, никак не смогли повлиять на продвижение немецких танков к Дону и Волге.

Но не только фронтом единым живет страна. В таком же фронтовом режиме работают КБ и секретные лаборатории.

Вот отчет об испытательных стрельбах из трофейных немецких 88-миллиметровых зенитных пушек и 50-миллиметровых противотанковых пушек по танку Т-34, дополнительно оборудованному модулями пассивной защиты из кварцевой керамики. Результат – на основных дистанциях боя эффективность применения вражеских противотанковых пушек должна упасть чуть ли не вдвое.

Вот отчет об освоении в производстве отечественных полевых, авиационных и танковых радиостанций нового поколения с применением монтажных плат из фольгированного стеклотекстолита, пальчиковых ламп и шинных разъемов. В результате вес, размеры и время сборки или ремонта аппаратуры значительно уменьшились.

А это отчет из Коврова, там под руководством конструктора Горюнова уже освоили производство единого пулемета на основе пришедшего из будущего «Печенега». Правда изделие получилось почти на полтора килограмма тяжелее прототипа, и ресурс ствола у него оказался не тридцать, а всего двадцать тысяч выстрелов. Но по сравнению с «дедушкой Максимом» или с в общем-то неудачным станковым пулеметом Дегтярева это уже великий прогресс. Резолюция: «Отработанную технологию срочно передать на Тульский завод. И. С-т.»

Неожиданно на столе зазвонил телефон, связывающий кабинет вождя с приемной и сидящим в ней Поскребышевым.

– Товарищ Сталин, – сказал его бессменный секретарь, – звонил британский посол Арчибальд Кларк Керр. Он желает срочно встретиться с вами. Говорит, что это очень важно.

«Так, – подумал Сталин, – вот и господин Кларк Керр примчался в Москву из Куйбышева. Интересно, что он скажет? Лично ему, скорее всего, эта затея британских фашистов должна прийтись не по нраву. Надо будет внимательно посмотреть на его лицо, когда я скажу, что его король Георг находится на борту нашей подводной лодки и через два дня прибудет в Мурманск».

– Хорошо – сказал он Поскребышеву, – скажите, что я готов принять его, скажем… – Сталин посмотрел на часы, что-то прикинул и добавил: – …через час.

После чего снова занялся текущими делами…

Британский посол Арчибальд Кларк Керр, похоже, настолько спешил встретиться с советским лидером, что не успел сменить слегка помятый костюм и не совсем свежую рубашку. Следом за ним в кабинет неслышно вошел молодой человек настолько бесцветной и невзрачной наружности, что его профессия переводчика угадывалась с первого же взгляда.

– Здравствуйте, господин Керр, – сказал Сталин. – Какие новости вы хотели бы сообщить мне? Похоже, что они очень важные и срочные…

– Здравствуйте, господин Сталин, – ответил британский посол. – Новости, которые я хочу сообщить вам, весьма и весьма дурные. Два дня назад в Британии произошел профашистский вооруженный переворот. Правительство Клемента Эттли и сам король Британии Георг Шестой низложены. Теперь у нас новый премьер Освальд Мосли и новый-старый король Эдуард Восьмой. Старая добрая Англия окончательно сошла с ума.

Арчибальд Кларк Керр сунул руку во внутренний карман и вытащил оттуда сложенный в несколько раз документ.

– Вот, – расстроенно сказал он, разворачивая несколько помятую бумагу, – нота нового правительства Британии о разрыве дипломатических отношений и объявлении войны между нашими странами, переданная из Лондона от имени нового министра иностранных дел Арчибальда Рамзи.

Сталин покачал головой.

– Господин посол, о том, что произошло у вас на родине, нам уже известно. Наши специальные службы еще две недели назад по секретным каналам отправили своим британским коллегам предупреждение о предполагаемом путче. Но, как показало случившееся, нам там не поверили. В качестве меры безопасности мы подготовили и провели операцию по эвакуации персонала нашего постпредства в Великобритании. Чтобы не вызывать подозрений, эта эвакуация происходила постепенно – под благовидными предлогами наши люди отправлялись по воздуху и морем в нейтральные страны или в США.

Самые необходимые для деятельности нашего посольства сотрудники были эвакуированы в последний момент. Вместе с ними в безопасное место мы вывезли и короля Британии Георга Шестого вместе с его семейством.

Правда, проведение этой операции не обошлось без стрельбы. Но, к счастью, с нашей стороны потерь не было, и королевское семейство тоже не пострадало. Сейчас король Георг Шестой с семьей находятся на борту нашей подводной лодки, которая послезавтра вечером должна прибыть в Мурманск. Разве вы не получали радиограмму от вашего законного монарха, отправленную с борта субмарины вчера утром?

Британский посол изобразил на своем лице искреннее недоумение.

– Дело в том, господин Сталин, – сказал он, – что, как только я получил ноту, переданную мне новым правительством, то тут же срочно выехал из Куйбышева в Москву, и после этого никаких радиограмм не получал и получать не мог. Кроме того, господин Сталин, вы сказали, что его величество прибудет в Мурманск послезавтра. Но ведь переворот случился только позавчера. Насколько я знаю, обычная подводная лодка не может за четыре дня дойти из Британии до Мурманска.

– Это не совсем обычная подводная лодка, господин посол, – ответил Сталин, – другой такой в этом мире пока еще нет. Вы сами сможете в этом убедиться, если примете решение встретить вашего короля в Мурманске. В случае если вы согласны, то мы немедленно снарядим военно-транспортный самолет, который доставит вас на аэродром Ваенга. Между прочим, ваш король сказал, что хоть Метрополия и пала, но война с нацизмом будет продолжена.

– Господин Сталин, – ответил посол, – я с благодарностью воспользуюсь вашим приглашением и отправлюсь в Мурманск. И если король Георг Шестой действительно прибудет на подводной лодке послезавтра вечером, то я продолжу свою службу в СССР в прежнем качестве. А теперь позвольте мне удалиться. Мне еще нужно все хорошенько обдумать. Слишком неожиданно это все произошло.

– Всего доброго, господин посол, – сказал Сталин, – желаю вам скорой встречи со своим монархом.

Когда британцы покинули кабинет, Верховный в задумчивости прошелся по ковровой дорожке. Операция «Денеб» полностью удалась. Началась большая послевоенная политическая игра. Теперь все зависело только от успехов и неудач Красной армии на советско-германском фронте. И никто и никогда уже не сможет украсть у Советского Союза победу, добытую столь высокой ценой.

Раздернув шторки, прикрывающие большую карту советско-германского фронта, Сталин некоторое время внимательно смотрел на нее, будто пытаясь понять, а не упустил ли он что-либо важное. Ведь теперь, после последних событий в Британии, тот, кто победит на этом фронте, тот и получит в свое безраздельное владение всю Европу.

Наконец, Сталин ткнул пальцем куда-то в район Курска, и сказал, скорее сам для себя, чем для истории:

– Все решится именно здесь, господа британцы…

28 мая 1942 года. Москва. Выступление по радио заместителя председателя ГКО и наркома иностранных дел Вячеслава Молотова

– Товарищи! Бойцы героической Красной армии, рабочие и работницы тыла, представители трудового крестьянства! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление.

Сегодня стало известно о нацистском мятеже в Лондоне и о свержении законного правительства Великобритании во главе с королем Георгом Шестом.

Предыстория случившегося такова. После трагической смерти нашего друга и союзника по антигитлеровской коалиции премьер-министра Англии Уинстона Черчилля, в стране подняли голову те, кто желал бы договориться с Гитлером и пойти на сговор с фашистами. Новое правительство Клемента Эттли не смогло или не захотело дать достойный отпор тем, кто готов был через голову своего народа заключить тайный союз с агрессором. И произошло чудовищное событие – в разгар войны черные силы фашизма при поддержке английских «квислингов» подняли в Лондоне, столице Англии, вооруженный мятеж.

Ими был захвачен парламент Британии. Часть его депутатов была расстреляна, часть – брошена за решетку. А большая часть пошла на соглашение с мятежниками и решила вывести Британию из войны, которую та вела на стороне антигитлеровской коалиции, и примкнуть к странам Оси. Король Англии Георг Шестой, с помощью героических бойцов советской разведки, был спасен от печальной участи стать узником пронацистской камарильи. А вместо него на британский трон, подпираемый германскими штыками, Гитлером был посажен король-расстрига – Эдуард Восьмой, – который в свое время отрекся от престола. Он никогда не скрывал своих симпатий к гитлеровской Германии, и готов теперь воевать вместе с ней против своих бывших союзников.

Аресты и расправы над теми, кто решил выступить против фашистского путча, показали, что не все в Англии согласны склонить свою шею под германский сапог. Сопротивление возглавил и глава Англии – король Георг Шестой. Его с семьей эвакуировали в СССР, и он сейчас находится на нашей территории, готовый продолжить борьбу с мятежниками. Он заявил, что пока жив на свете последний британец, будет жива и свободная Англия. Король призвал всех британских военнослужащих, где бы они ни находились, не выполнять приказы преступного лондонского режима и остаться верными своему законному монарху. Георг Шестой объявил о создании комитета «Сражающаяся Англия», который станет координационным центром по сопротивлению узурпаторам законной власти и продолжит войну против Гитлера и его подручных.

Советское правительство и его глава товарищ Сталин считают, что, несмотря на все случившееся, СССР будет поддерживать тех английских патриотов, кто будет сражаться против общего врага с оружием в руках. Английский народ, несмотря профашистский переворот в Англии, не стал для нас врагом. Мы будем воевать не с ним, а с теми антинародными силами, которые с помощью фашистов захватили власть в стране. Мы надеемся, что случившееся станет хорошим уроком для тех, кто спокойно взирает, как безответственные политики пытаются лавировать между теми, кто сражается с силами зла – фашизмом и теми, кто это зло олицетворяет.

Товарищ Сталин всецело поддерживает тех, кто сражается с нацистами. Он заявил, что только король Георг Шестой является представителем законного правительства Англии, и никто другой более. Мы надеемся, что фашизм будет побежден, мировое зло наказано, а на многострадальную землю Англии придут мир и спокойствие!

29 мая 1942 года, полдень. Соединенные Штаты Америки, Вашингтон, Белый дом, Овальный кабинет

Присутствуют:

президент США Франклин Делано Рузвельт;

вице-президент Генри Уоллес;

госсекретарь Корделл Халл;

помощник президента Гарри Гопкинс;

начальник штаба президента адмирал Уильям Дэниэл Леги;

директор Управления координатора информации полковник Уильям Донован.

Президент Рузвельт был хмур и мрачен, как пьяница в понедельник.

– Джентльмены, – сказал он, – произошло наихудшее из того, что могло произойти. Мистер Донован, вы были совершенно правы. Британская империя пала, побежденная не силой оружия, а сраженная предательским ударом в спину. Теперь нам с вами необходимо предпринять все возможное для того, чтобы свести к минимуму тяжкие последствия этого события для Соединенных Штатов Америки.

– Мистер президент, – сказал госсекретарь Корделл Халл, – новое британское правительство Освальда Мосли уже связалось с нашим посольством в Лондоне и передало ноту, в которой, взывая к особым отношениям между нашими странами, объявляет, что Англия не может больше вести боевые действия против Германии и Японии, и готова стать посредником между нами и странами Оси, чтобы заключить с ними мирный договор. Мосли просит, чтобы мы обещали не использовать британские базы, полученные нами, против Германии.

– Вот сукин сын! – не выдержал Корделл Халл. Впрочем, он быстро взял себя в руки и продолжил: – Кроме того, в ноте говорится, что Англия присоединяется к Антикоминтерновскому пакту. Мосли заявил о разрыве дипломатических отношений с Советским Союзом и об объявлении ему войны. Этот ублюдок считает нас идиотами и пишет, что Гитлер желает заключить с нами мир как можно быстрее, и обещает в той или иной степени компенсировать ущерб, причиненный Рейхом США после начала боевых действий…

– А золото Форт-Нокса и Федерального резервного банка, а также половину территории Америки в придачу они не потребовали?! – взорвался президент Рузвельт. – Похоже, что у мистера Мосли, как это говорится у русских, наступило головокружение от успехов.

– Такие действия, – сказал вице-президент Генри Уоллес, – были бы расценены американским народом как безоговорочная капитуляция перед агрессором.

– Американские армия и флот, – сказал адмирал Уильям Леги, – придерживаются точно такого же мнения. Поступить так – это значит признать наше поражение.

– Джентльмены, – хлопнул ладонью по столу президент Рузвельт, – выполнение этих идиотских требований самозваных правителей Британии мною даже не обсуждается. Вероломно, без объявления войны, атаковав Перл-Харбор, Японская империя нанесла американскому народу такое оскорбление, которое можно смыть только кровью. Что же касается Гитлера, то он сам выбрал свою судьбу, присоединившись к агрессору и объявив войну Соединенным Штатам. Сегодня речь идет лишь о том, как нам, насколько это, конечно, будет возможно, уменьшить негативные последствия такого развития событий.

– В этом деле есть еще один нюанс, – сказал госсекретарь Корделл Халл, – вчера русские объявили, что во время переворота в Лондоне их ОСНАЗ-группой был спасен британский король Георг Шестой вместе со всем своим семейством. По заявлению мистера Молотова, в настоящее время чудом вырвавшаяся из рук нацистов королевская семья находится на борту русской подводной лодки, направляющейся в Мурманск.

– Гм, – произнес Уильям Донован, – получается, что дядюшка Джо, начисто переиграв в Лондоне наци, получил в свои руки контрольный пакет в европейских делах, что для нас крайне нежелательно. Мы должны…

– Зарубите себе на носу, Донован, – резко перебил Рузвельт полковника, – что до тех пор, пока наше противостояние с Японской империей не будет благополучно разрешено, вы не имеете права бросить в сторону дядюшки Джо даже косого взгляда. Никаких идей о том, как говорил год назад сенатор Трумэн, дескать, надо помогать русским, пока побеждают немцы, а потом помогать немцам, пока побеждают русские. Это тоже не обсуждается. Сейчас в наших действиях должен быть лишь голый прагматизм. Последние полгода, несмотря на явное экономическое и военное превосходство, мы терпим от этих японцев одно поражение за другим, а дядюшка Джо ясно дал нам понять, что сначала он с нашей помощью разделывается с гуннами в Европе, а потом поможет нам разгромить японцев в Азии. Переворот в Британии оставил нам только один выбор. Или мы сдаемся на милость победителей, или проходим весь путь до окончательной победы вместе с русскими. Надеюсь, вам это понятно?

– Да, мистер президент, – недовольно буркнул полковник Донован, – мне понятно.

– Мистер Леги, – обратился президент к начальнику своего штаба, – необходимо немедленно остановить все морские конвои в Британию. Мы не обязаны снабжать Гитлера продовольствием и военными материалами.

– Уже сделано, мистер президент, – ответил адмирал Леги. – Мы начали действовать сразу же после того, как получили от Госдепартамента информацию о перевороте. Конвои HX-190 и SC-84 двадцать седьмого мая остановлены на подходе к Британским островам и развернуты в сторону Исландии. Конвой HX-191, вышедший из Галифакса двадцать четвертого мая, тогда же развернут в обратном направлении. Конвой SC-85, который должен был выйти сегодня, задержан в порту.

– Очень хорошо, адмирал, – сказал президент Рузвельт и спросил: – Скажите, не попытались ли оказать нам сопротивление британские корабли сопровождения, когда была передана команда о развороте конвоев?

– Нет, мистер президент, – ответил адмирал Леги, – они получили аналогичный приказ от адмирала Джона Тови, незадолго до этого назначенного Георгом Шестым морским лордом и главнокомандующим всеми военно-морскими силами Великобритании, сохранившими верность законному королю.

– Значит, все не так уж и плохо? – спросил вице-президент Уоллес.

– Да, мистер вице-президент, – ответил Леги, – остатки флота Метрополии Гитлеру не достанутся. Сейчас в Скапа-Флоу полным ходом идет подготовка к эвакуации.

– Неплохо, джентльмены, неплохо, – сказал президент Рузвельт, – но факт перехода Британии на сторону стран Оси радикально изменил ситуацию в мире. Мы должны позаботиться и о том, чтобы эта нацистская зараза не переползла в соседнюю с нами Канаду.

– Канадский премьер Макензи Кинг, – сказал вице-президент Уоллес, – ярый антисемит и поклонник Гитлера. В таких условиях я, например, не поручусь, что канадское правительство выберет правильную сторону.

– Кинг, – сказал адмирал Леги, – может думать себе что угодно, но ему не стоит забывать о том, что у канадских военных он не пользуется большой популярностью.

– Чтобы Канада не преподнесла нам какой-либо неприятный сюрприз, на нее следует надавить. Госдепартамент при этом должен работать по политической линии, а люди полковника Донована должны подготовить условия для возможного свержения канадского правительства в ходе военного переворота. Ну, а наша армия, в самом крайнем случае, естественно, должна быть готова к оккупации Канады. Враг у наших ворот нам совсем не нужен.

Президент Рузвельт тяжело вздохнул и посмотрел на вице-президента Генри Уоллеса.

– Вы же, Генри, – сказал он, – как я вам уже говорил в прошлый раз, должны немедленно вылететь в Москву для переговоров с дядюшкой Джо.

– О чем я должен разговаривать с ним, Фрэнки? – спросил Генри Уоллес.

– Сейчас, – сказал президент Рузвельт, – когда мы с ним остались только вдвоем в одной лодке, я хочу быть абсолютно уверенным в своем партнере. Ты меня понимаешь, Генри? Абсолютно!

– У дядюшки Джо, – с кривой усмешкой сказал полковник Донован, – с недавних пор завелась табакерка с чертиками. Как только кто-то начинает вести себя неправильно, то чертики эти выскакивают из табакерки и строго наказывают за непослушание. В истории со спасением короля Георга, похоже, тоже не обошлось без этих веселых ребят. На это указывает как стиль операции, свойственный скорее гангстерам, чем военным, так и то, что еще утром двадцать шестого король был в своей лондонской резиденции, после чего – оле-гоп! – уже завтра вечером ожидается его прибытие в Мурманск. Такая скорость свойственна скорее не подводной лодке, а трансатлантическому лайнеру-рекордсмену. И таких чудес в последнее время у русских появилось предостаточно.

– Донован, – сказал президент Рузвельт, – сейчас меня больше интересуют не эти ваши «чертики», о которых уже известно, что это вполне обыкновенные смертные люди, а те тайны, которые они уже успели шепнуть дядюшке Джо. Я хочу, чтобы советский вождь был с нами полностью откровенен.

В обмен мы можем предложить ему перенаправить в Советскую Россию весь тот поток ленд-лиза, который раньше предназначался Британии, и продать оборудование из стоп-листа. Но при этом я должен быть абсолютно уверен, что все это потом не будет повернуто против нас. Война когда-нибудь кончится, а после нее, как известно, наступает мир. И то, каким этот мир будет, зависит теперь только от того, о чем мы сможем договориться с русским лидером. Ведь мы с русскими и в мирное время можем остаться союзниками, разделив ответственность за развитие цивилизации на нашей планете. Ну, а если нам доведется с ними соперничать, то мы сможем при этом оставаться в рамках правилах, принятых среди джентльменов.

Конечно, мы можем с ними враждовать, делая друг другу гадости где только это возможно и невозможно. Но тогда это неизбежно приведет к новой, еще более ужасной мировой войне. Оборудование из стоп-листа можно продавать только в первом случае. Дополнительный ленд-лиз направлять и в первом и во втором. Ну, а о третьем варианте я даже и думать не хочу.

– Но, мистер президент, – сказал госсекретарь, – а как же большевистская идеология?..

– У нас, американцев, мистер Халл, – ответил президент Рузвельт, – тоже есть свои ценности и идеология. И я хочу быть уверен в том, что к ним будут относиться с полным уважением. Роспуск Коминтерна и официальный отказ от практики организации революций в других странах – это тот первый сигнал, который мы должны получить прежде, чем мы продолжим наш откровенный разговор с русскими. Я почему-то уверен, что и дядюшка Джо мыслит точно так же. Он тоже хочет, чтобы мы относились с уважением к их ценностям и их идеологии.

– Будущие поколения американцев вас проклянут! – в запальчивости бросил «Дикий Билл».

– Может, и проклянут, полковник, а может, и нет, – спокойно ответил президент Рузвельт, – время покажет. В конце концов, я действую, исходя из сложившихся обстоятельств и в интересах Америки. На этом всё, джентльмены. Я вас больше не задерживаю…

30 мая 1942 года, Вечер. Мурманск, ГВМБ Североморск

Подойдя ко входу в Кольский залив на пятьдесят морских миль, «Северодвинск» подвсплыл под перископ и отправил по радио сообщение в штаб эскадры особого назначения. Этого сигнала там уже давно ждали, и все сразу же забегали как оглашенные. От причала Североморска, раскрутив турбины, вышел в море СКР «Ярослав Мудрый», а на траверзе Полярного к нему присоединилась пара дежурных эсминцев-«семерок»: «Грозный» и «Гремящий». Кроме того, с палубы БПК «Североморск» в район нахождения подлодки вылетел вертолет КА-27. В известность о подходе субмарины с королевской семьей на борту были поставлены прилетевший вчера из Москвы в Мурманск британский посол Арчибальд Кларк Керр и старший британский морской офицер военно-морской миссии в Полярном контр-адмирал Ричард Беван. Кроме того, встречать «Северодвинск» готовились командующий Северным флотом контр-адмирал Арсений Головко и командующий 14-й армией генерал-майор Владимир Щербаков. Командующий Карельским фронтом генерал-лейтенант Валериан Фролов находился у себя в штабе в Беломорске, расположенном на берегу Онежской губы в пятистах километрах южнее Мурманска, и принять участия в этом мероприятии не смог.

Примерно час спустя «Ярослав Мудрый», «Грозный» и «Гремящий», следуя строго на норд ходом в двадцать пять узлов, вышли в точку рандеву с «Северодвинском», расположенную на траверзе полуострова Рыбачий. После еще одного обмена позывными по звукоподводной связи «Северодвинск» всплыл в надводное положение, и тут же был взят своим эскортом в «коробочку».

На берегу тем временем нарастала суета, обычно свойственная визитам такого рода высоких гостей, а на аэродроме «Ваенга» экипажи трех ПС-84 и летчики истребительного эскорта стали готовить свои машины к вылету. Один самолет предназначался для королевской семьи, британского посла и Стюарта Мензиса, а два других для эвакуированных из Лондона советских дипломатических работников и участников миссии спецпосланника Громыко. За эту операцию он, вместе с бойцами ОСНАЗ-группы и комиссаром 3-го ранга Ниной Антоновой, был представлен к званию Героя Советского Союза. Товарищ Сталин сказал «есть мнение», и вопрос был решен положительно.

Оживление царило и на базирующихся в Полярном британского крейсерского отряда сопровождения арктических конвоев, крейсерах: «Нигерия», «Кент», «Ливерпуль», «Лондон», «Норфолк», «Тринидад» и эсминцах «Фьюри», «Эклипс», «Форсайт», «Форестер», «Матчлесс» и «Сомали». Настроение у британских моряков и командующего ими контр-адмирала Барроу было смутным. Случившийся в Лондоне переворот выбил их из колеи, оставив после себя мерзкое ощущение того, что политики в Лондоне их предали. И вот теперь еще одна новость – им предстояло встречать своего монарха, чудом спасшегося из охваченной мятежом столицы. Для почетного караула, который будет выстроен на причале в Североморске, отбирали только лучших из лучших, а контр-адмирал Барроу приказал вестовому немедленно подготовить его давно не надеванный парадный мундир. Кстати, среди отобранных для почетного караула был и известный британский музыкант Ллойд Джордж, служивший гидроакустиком на крейсере «Тринидад».

Около восьми часов вечера «Северодвинск» в сопровождении эскорта вошел в Кольский залив. Хотя в принципе время прибытия не играло никакой роли. Вот уже больше десяти дней над Мурманском царил полярный день, и солнце круглые сутки ходило кругами по небу, то поднимаясь ввысь, то опускаясь к самому горизонту.

Король вместе с королевой и дочками стоял на палубе «Северодвинска» и с наслаждением вдыхал свежий морской воздух, особенно приятный после четырех дней, проведенных в замкнутой стерильной атмосфере внутренних помещений подводной лодки. Кроме всего прочего, король был заядлым курильщиком, но под водой курение было под запретом, и это очень его угнетало. Поднявшись наверх, он с наслаждением и жадно выкурил первую сигарету, и после долгого перерыва у него даже немного закружилась голова.

Открывающаяся перед королевским семейством картина очень напоминала преддверие ледяного ада Ниффельхайма, в который верили их далекие предки. Голые скалы, низкое, затянутое облаками серое небо и такая же серая, цвета стали, ледяная вода, температура которой даже в августе не поднимается выше плюс десяти градусов. А следующий прямо перед подводной лодкой корабль из будущего под Андреевским флагом казался королю проводником душ мертвых в этих загробных чертогах.

По мере того как приближался берег, король испытывал все более и более сложные чувства. С одной стороны, он и его семья благополучно избежали смертельной опасности, совершили познавательное и в какой-то мере увлекательное путешествие на подводной лодке из будущего. Их даже посвятили в некоторые тайны. С другой стороны, при виде этих голых скал, безжалостного серого неба и ледяной воды возникало навязчивое ощущение того, что он сам напросился в ледяной ад, прямо в оскаленную пасть ужасному зверю.

Ведь сам Черчилль как-то сказал, что если Гитлер вторгнется в ад, то он подаст руку помощи Сатане. Потом Гитлер напал на СССР, и Британия заключила с большевиками военный союз… В принципе, посланцы из будущего были правы – вот уже больше ста лет, еще со времен воцарения на британском престоле его прабабки королевы Виктории, никто не делал русским столько гадостей, сколько сделали их британцы. Георг предпочел бы отправить семью в Канаду, а сам вступил бы в Сопротивление, чтобы оказать отпор заговорщикам. Но дело заключалось в том, что, силою обстоятельств, наибольшую помощь своей стране он мог оказать, находясь лишь в Советской России. Из того, что он узнал за последние четыре дня, следовало, что именно здесь будут приниматься решения и произойдут события, которые определят весь дальнейший облик этого мира.

Подумав об этом, король прогнал овладевшее было им малодушие и немного успокоился. Если так сложились обстоятельства, то он сам готов был спуститься в этот ад.

Когда подводная лодка приблизилась к конечной точке своего маршрута, стало видно, что почетный караул на пирсе состоит не только из советских, но и из британских моряков.

Вскоре завели швартовы и спустили трап. Капитан 1-го ранга Верещагин отдал королю Георгу честь, а оркестр на берегу заиграл британский гимн «Боже, храни короля». По одну сторону пирса стояли британские моряки, по другую – советские солдаты и матросы. Среди тех, кто ждал его в конце красной дорожки, король узнал британского посла в Советской России Арчибальда Кларка Керра, руководителя британской военно-морской миссии в Мурманске контр-адмирала Ричарда Бевана и командующего сводным отрядом крейсеров контр-адмирала Барроу. Рядом с ними стояли два старших советских офицера, один – во флотской, другой – в армейской форме, которых король не знал.

– Ваше королевское величество, – обратился к нему Арчибальд Керр, когда король с семьей не торопясь прошли по ковровой дорожке, вглядываясь в лица британских и советских солдат и матросов, – мы все очень рады, что Господь помог вам избежать смертельной опасности.

– Спасибо, сэр Арчибальд, – ответил король, – благодарю вас за верную службу. Пусть Метрополия и пала, но Британская империя еще жива и война с Гитлером продолжается.

– Всегда рад служить вашему королевскому величеству, – сказал Арчибальд Кларк Керр. – А теперь, сир, позвольте представить вам командующего советским Северным флотом контр-адмирала Арсения Головко и командующего 14-й советской армией, храбро обороняющей Мурманск, генерал-майора Владимира Щербакова.

– Очень приятно, сэр Арчибальд, – сказал король Георг, пожав руки представленным ему русским военачальникам, – но скажите, какова была официальная реакция советского правительства на то, что произошло в Британии?

– Вот, сир, – британский посол достал из кармана вчетверо сложенный лист бумаги, – это перевод речи господина Молотова, зачитанной им по радио два дня назад.

Король быстро пробежал глазами текст и посмотрел на посла.

– Недурно, недурно, – сказал он, – значит, мы все еще на коне и имеем шанс победить в скачках?

– Наша лошадь захромала, сир, – сказал посол, – но в одном вы правы – с дистанции нас еще не сняли. Кроме того, господин Сталин выразил желание немедленно встретиться с вами сразу же после вашего прибытия. Если вы согласны, то на аэродроме вас уже ждет самолет, готовый немедленно вылететь в Москву.

– Наверное, это какая-нибудь русская летающая этажерка, – поморщился король.

– О нет, сир, – ответил Арчибальд Клак Керр, – это русская копия американского «Дуглас ДС-3». Вполне приличный самолет.

– Хорошо, сэр Арчибальд, – сказал король, – тогда я вылетаю в Москву немедленно.

…Примерно в это же самое время, в нескольких тысячах километров от Мурманска, Адольф Гитлер, брызгая слюнями, орал на Вильгельма Канариса, словно истеричная кухарка на проштрафившегося поваренка. Маленькая ложка дегтя, подброшенная Советами в большую бочку меда, испортила фюреру все удовольствие от блестящей операции немецкой разведки, выбившей из войны Британию. Формально вроде бы успех – а по сути – сплошное издевательство. Видимо, ни в одном варианте истории не судьба была адмиралу Канарису умереть своей смертью…