Читать онлайн Эта башня во мне бесплатно

1.

– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Парк Культуры». Уважаемые пассажиры. Поезда по Сокольнической линии ходят с увеличенными интервалами. Будьте внимательны. Пользуйтесь наземным транспортом!

Неживой голос перевел объявление на английский, добавил про забытые вещи и необходимость держаться за поручень. Можно подумать, в образовавшейся давке кто-то мог куда-то упасть!

Я стояла, плотно прижатая к двери с насмешливой надписью «Не прислоняться», и старалась прикрыть руками футляр. Может, выйти на «Парке Культуры»? Пересесть на Кольцо и спокойно доехать до Трех вокзалов?

Идея хороша, но, увы, запоздала. Голос каркнул название станции. Двери открылись, вагон с трудом выплюнул плохо пережеванных пассажиров. Я рванулась к выходу, но оттуда уже накатывали новые волны, настоящие валы перекошенных лиц, потных тел и озлобленных криков. Кого-то впихнули обратно, у кого-то сорвали рюкзак с плеча. Кому-то что-то прищемило дверью, и послышался сдавленный мат. Меня накрыло потоком, вновь ударило о двери напротив, вжало сильно, не продохнуть, и футляр уперся под подбородок, почти ломая ключицу.

Рядом истерически вскрикнула женщина: ей едва не выбило поручнем руку. Парнишка сбоку шепнул: щас сдохну. Мужик в майке с покемоном хмыкнул: вперед! будешь первым, кого похоронят стоя!

Московское метро. Час пик. Увеличенные интервалы.

Как меня угораздило?

Поезд качнуло, женщина взвизгнула и наступила на ногу парню, сидевшему возле поручня и уткнувшемуся в телефон. Тот поднял голову, блеснул очками. Вздрогнул, увидев ад во плоти, точно вынырнул с глубины и только сейчас заметил, что в вагоне расходятся швы от концентрации пассажиров. Вынул из уха наушник, спрятал в карман смартфон.

Уступил женщине место, ну надо же, проснулся, спящий красавец!

На «Кропоткинской» желающих выйти не было. Но еще пять активных просочились в вагон, завывая, чтоб проходили в центр, потому что всем нужно уехать.

Поезд нырнул в туннель, пролетел немного и встал, как вкопался, добавляя остроты ощущений. По вагону пронесся могучий выдох, многоногий и многорукий зверь под названием «пассажиропоток» приготовился подыхать от нехватки кислорода. Уже в третий раз за эту поездку. Да что там случилось, в конце-то концов? Ретроградный Меркурий захватил все дома? Активация самоубийц? Ну так убирайте трупы с путей, пока люди в вагонах не задохнулись!

Дернулись, поехали, вновь скрип тормозов.

Парня слегка закрутило потоком и нежданно прижало ко мне.

Я давно ему буравила взглядом макушку. Ненавижу, когда молодые люди так вот пялятся в телефоны или делают вид, что спят. Что ж, лучше поздно, чем никогда, может, действительно, зачитался? Интересно, откуда он едет? «Университет»? «Проспект Вернадского»? Вряд ли дальше, такие, как он, не могут жить на окраине. Что-нибудь понтовое на Воробьевых горах…

И зачем это парню такая грива? Мне бы половину густоты и мягкости, падающей волнами на широкие плечи! Зависть – скверное чувство. Я утешалась тем, что от хорошей жизни люди на метро не катаются. Вдруг у него машина сломалась? Или жена все деньги отжала? Или папочка, МГУ-шный профессор, лишил наследства за неуспеваемость?

Стоя к нему впритык, я попала в капкан ароматов. Потертая кожа куртки, пахучий браслет на запястье, дорогой парфюм, полынный шампунь. И что-то еще, такое мужское, от чего перехватило дыхание. Даже не раздражает, что темные пряди волос задевают лицо и шею, щекочут…

Ну и проклятый футляр между нами. Вот оно, женское невезение. Сейчас бы прижаться щекой к его куртке и после месяц не умываться!

Парень заметил кофр, выгнул бровь. Резко выставил руки, упираясь ладонями в створку дверей, по обе стороны от моей головы. Уставился на подбородок. Только этого не хватало!

Знаю я этот взгляд, направленный на кожу под челюстью. Изучающий метку слева на шее, красно-коричневое пятно, как засос, как укус волколака. Вечное тавро, несмываемое. Отметина от инструмента.

Я прислушалась к его музыке. Что-то звенящее, напряженное. Будто осы над цветущими липами. Будто провода на опорах ЛЭП. Иногда так надрывно звенит натянутая до предела струна, задетая медиатором.

Улыбка чуть тронула тонкие губы, прищурились глаза за очками. И руки распрямились одним рывком, отжимая от меня толпу.

По вагону пронесся стон, кто-то матюгнулся сквозь зубы. Незнакомец продолжал улыбаться, а я впервые за всю поездку отлепила от себя черный кофр и выдохнула, опуская руки.

– Что там у вас? – спросил незнакомец. Голос тоже звучал приятно. Как-то элитно-дорого, под стать парфюму и кожаной куртке. – Скрипка, альт? На чем играете?

– Скрипка, – благодарно улыбнулась я. – Спасибо, боялась, раздавят.

– Пустяки, – чуть сморщился парень. Видно, кто-то от щедрот пихнул его в спину. – Удивительная история, – доверительно продолжил он. – Захотелось побыть среди людей, но не рассчитывал на столь плотный контакт.

Он взглянул на меня и отвел глаза. Правильно, на что тут смотреть? Я не модель и не актриса: обычное лицо, волосенки, собранные в конский хвост. Профессиональная метка на шее от подбородника скрипки. Ничего, чтоб привлечь такого красавчика.

– Не сочтите за наглость, но как вас зовут?

Это что-то новое в системе подкатов. На чем играете? А как вас зовут?

А вы с какой целью интересуетесь? Записываете в блокнот имена своих жертв? Всех, попавших под властное обаяние?

– Аля, – ответила я. Мне не жалко, подумаешь, тайна. Тем более что я – Алёна, просто с детства ненавижу все эти приколы про «алёнушек и иванушек».

– Аля, – он словно попробовал имя на вкус, даже языком причмокнул на «л». Тоже мне, звуковой гурман. – У меня к вам интимная просьба.

Ух ты! – даже сердце скакнуло, а брови недоверчиво полезли на лоб. И пощечину ему не влепить, нет простора, чтоб замахнуться.

Парень хмыкнул, снова взглянув на меня:

– Не могли бы вы снять мне очки и убрать в нагрудный карман? Понимаете, я читал… А потом все как-то быстро случилось. Я тоже боюсь, что раздавят, – торопливо добавил он.

В самом деле, интимная просьба. Я зажала ногами кофр и потянулась к его лицу, умоляя про себя машиниста постоять на месте еще немного. Очки – очень личный предмет, не менее ценный, чем скрипка. Мои пальцы коснулись высоких скул, тронули тонкие дужки. Изящные стекла, оправы нет, все будто парит над переносицей. Вагон чуть качнуло, я сдвинулась с места, почти позабыв про кофр между ног. Встала немного плотнее, в самую гущу запахов, в эпицентр его притяжения. Боже, из этого парня можно афродизиак разливать по флаконам! Намазывать пастой тело и волосы, как чокнутый Парфюмер. А потом продавать втридорога. Как вам такой стартап?

Дужки скользнули по его вискам, я аккуратно сложила очки, ухватилась за отворот куртки, чтоб надежнее запихнуть в карман. Пальцы словно провалились в пекло, их обожгло биением пульса, и гудением мышц, и жаром кожи, и чуть сбитыми ударами сердца.

– Меня зовут Григ, – шепнул в самое ухо, тоже довольно интимно.

– Очень приятно, господин композитор, – что мне осталось, кроме иронии? – Вот ваши очки, берегите их.

И для верности застегнула нагрудный карман на молнию с подвеской в виде звезды. Хоть не в узкие джинсы попросил убрать. И так чуть не насиловал в людном месте! Впрочем, будем честны: при чем тут насилие?

Машинист неразборчиво каркнул в динамике, поезд заскрежетал по рельсам, будто прорывался сквозь баррикады, отстреливаясь от бандитов, но главное – мы поехали.

После «Охотного ряда» толпа, наконец, поредела. Но парень стоял, руки в стекло, не желая выпускать меня из ловушки.

– Где вас можно услышать, Аля? – очень вежливо спросил Григ.

– В переходе на Казанском вокзале, – привычно сгрубила я.

Стану я рассказывать первому встречному, что лишь недавно закончила Гнесинку и пока не нашла работу мечты, перебиваясь халтурой. Я лабала в ресторанах, пилила в кафе, играла в случайных оркестрах, пятой скрипкой в девятом ряду. Даже в электричках иногда промышляла. И еле сводила концы с концами.

Григ усмехнулся, опустил руки. Жестом предложил присесть на освободившееся местечко, то самое, где так долго читал, не замечая аврала. Я качнула головой и отвернулась к стеклу.

Стало свободнее, появился воздух. Вагон притих, отдыхая от склок. И послышалась, наконец, мелодия: шорох, гудение рельс, отраженный от стенок туннеля гул. Так звучал лишь московский метрополитен, и я невольно задвигала пальцами, зажимая на грифе невидимки-струны.

В отражении я видела Грига: он стоял и, чуть склонив голову, удивленно следил за моей рукой. Потом вдруг снова коснулся стекла, ударил пальцами, снова и снова, выдал нервную дробь. Бит дополнил музыку поезда, скрип вагонов, сипенье дверей, объявление новой станции. Григ тоже слышал мелодию и украсил мои струны ударными.

Так мы стояли, беззвучно играли, словно на невидимой сцене, а потом вагон вдруг опустел. Я спохватилась, схватила кофр и птицей вылетела из дверей, чуть не пропустив «Комсомольскую». Закинула лямки за спину, сдвинула с шеи наушники, врубила «Грозу» Вивальди – самая подходящая музыка, чтобы шустро скакать по ступенькам, на ходу проверяя часы. Споткнулась, оглянулась на поезд и снова увидела Грига.

Парень успел выпрыгнуть следом, прорвавшись сквозь строй пассажиров. Стоял на платформе и смотрел на меня с каким-то мрачным укором.

Я пожала плечами и побежала дальше. Некогда рефлексировать. Ночью подумаю о знойном красавце, услышавшем музыку московской подземки. Но до концерта всего два часа, и Элен меня точно убьет, если не успею переодеться. Такими халтурами грех разбрасываться, на такие свадьбы зовут нечасто!

Задыхаясь, я мчалась по Комсомольской площади в сторону Каланчевской улицы, под мост, под железную дорогу и дальше, туда, где стояла громадина гостиницы «Ленинградская».

2.

Почему-то всегда при виде высотки перехватывало дыхание. Умели же строить люди! Сколько разных историй я слышала, и про зэков, и про тайный план Сталина по обороне Москвы, и про аккумуляторы магии, держащие купол над городом.

Теперь, вплотную подобравшись к гостинице, давно входящей в систему Хилтон, я смотрела на нее снизу вверх, будто микроб на великана. Должно быть, с тех сказочных высей, из заоблачных высот под зеленым шпилем Комсомольская площадь казалась крохотной, а ведь ростом гостиница не задалась, самая низкая из «сестер», как называют эти высотки в путеводителях по Москве. Седьмая сестра. Младшенькая.

Я стояла и задирала голову, в ушах на репите гремела «Гроза»: Вивальди как никогда был в тему. Уникальная скрипичная партия, все мое тело плавилось, когда я слушала эти звуки. Каждый нерв резонировал и дрожал, будто натянутая струна.

Шпиль высотки приманивал и отталкивал одновременно, словно возносил в небеса и опрокидывал обратно на землю. Сквозь Вивальди прорывалась другая музыка: ветра, стали, бетона, кварцита, золота и керамики, сплетенных воедино чьей-то дерзкой мыслью, сотворившей чудо на разрухе и голоде. Башня звучала, и мне захотелось вынуть скрипку из кофра, тронуть струны смычком и сыграть мелодию «Ленинградской».

Из массивной крутящейся двери выскочила Элен, такая чопорная в униформе, что мне захотелось смеяться.

– Алька, ты что застыла? Боже, в каком ты виде!

Элен ухватила меня за запястье и потащила в гостиницу. Вход – как крыльцо русского терема, церковная роспись над головой, вращающаяся дубовая дверь, такая массивная, даже не верится, что способна стронуться с места! Настоящий портал в другую реальность.

– Знаешь, Элен, я читала…

– Да-да, эта дверь – шедевр, чуть ли не первая «вертушка» в Союзе. И ее разрабатывал целый НИИ. Я потом проведу экскурсию. Алька, поторопись. Концертное платье есть у тебя? Откуда ты взмыленная такая?

– В Лужниках была на прослушке. А где можно переодеться?

Внутри меня придавило роскошью. Будто попала в церковь. Все эти колонны и люстры, световой потолок и росписи, кованые решетки и витражи. Дом господень, не человеческий. Как можно в этом жить?

– Видишь статуи львов? – шепнула Элен. – Жди меня возле правого.

Застучала по мрамору шпильками, зашептала что-то девушке в форме, томящейся за стойкой регистратуры. Та понимающе закивала.

Медленно я добрела до статуи, крутя головой во все стороны. Вблизи геральдическое кошачье, держащее в лапах щит, оказалось кем угодно, только не львом. Может, пантера? Или гепард? Явно нерусская тварь, и щит у нее иностранный. На натертых до блеска лапах – внушительного вида когти, острые, даже на вид неприятные. Такими бьют в спину добычу, а потом догрызают клыками, с которых разве что слюна не течет. Еще одно украшение, неуместное в нормальной гостинице.

– Потрешь лапу – и желание сбудется, – хихикнула сзади Элен. – Это у нас примета на счастье, видишь, как полируют?

– Да в метро куча станций с такими приметами, – хмыкнула я в ответ. – Если на станции стоит статуя, обязательно что-то затерто до дыр. Руки, ноги, носы собачьи.

Воспоминания о метро вызвали легкую дрожь, будто кто-то провел вдоль спины до отвращения холодными пальцами. Ароматы потертой кожи, травы, парфюма и мужского пота. Жар чужого тела, тонкие губы, почти коснувшиеся мочки уха. Невероятно интимный, соблазнительный миг: я, закусив губу, касаюсь чужого лица и снимаю очки в невесомой оправе…

Под насмешливым взглядом Элен я потерла кошачью лапу, думая лишь о парне в метро, с которым вряд ли еще столкнусь, но который, так же, как я, слышал музыку московской подземки. Статуя рыкнула в моей голове, тяжело, недовольно. Озлобленно.

Достали ее желаниями, работает без выходных.

– Идем уже, – протянула подруга, дергая меня за рукав. – Сначала покажу бальный зал. Когда будешь готовиться к выступлению, постарайся соответствовать антуражу.

Мы поднялись по лестнице, свернули – и снова попали в сказку. Позолота, лепнина, колонны, росписи. Так и видишь здесь дам в пышных платьях и кавалеров во фраках. Впрочем, сейчас знаменитый зал снова выглядел, как ресторан. И сказка была скорее мрачная. Что-то из атмосферы Гофмана.

Темные скатерти на столах, расшитые золотыми узорами. Массивные канделябры, восковые витые свечи. Белые розы и лилии накиданы с нарочитой небрежностью среди сверкающего хрусталя. А из столов вырастают деревья: на витиеватых чугунных подставках возвышаются цветочные композиции, тоже лилии, розы и орхидеи. Удушающий аромат, как петля на шее приговоренного. И как будто бы пахнет ладаном.

На небольшом возвышении – отдельный столик для молодых, под расшитым золотым балдахином. Проход по центру свободный, и напротив балдахина – эстрада в цветах, венский стул, два канделябра с толстыми церковными свечками.

Сюда бы не скрипку, сюда бы орган и соответствующий репертуар, в этом бархате и позолоте Баха играть вдохновенно!

Акустика в зале хорошая, но по позвоночнику мурашки толпой.

– Элен, а тут точно свадьбу справляют? В таком антураже не «горько» кричать, а кадилом над гробом помахивать!

– Значит, так, дорогая, – встала в позу Элен. – Как им нравится, так и чудят. Свадьба заявлена в готическом стиле, всякие оборотни и вампиры. После «Сумерек» популярная тема. Гроб внесут – значит, будет гроб, это вообще сейчас хайп крутецкий. Люди непростые, бабла немеряно. И тебе за концерт отстегнут. Как вы оплату зовете? Лаве? Здесь оно аж с пятью нулями! Так что, подруга, не подведи, виш-лист я тебе высылала.

– Высылала, – кивнула я. Вынула из кофра скрипку.

Встала на возвышении, чужая среди цветов и теней. Обычная девчонка в джинсах и майке, в курточке оверсайз нараспашку. Наушники на шее, с огромными чашками, взрывающими черно-белую залу диссонирующей бирюзой.

Но стоило тронуть струны смычком, как я растворилась в звуке. И композиции из виш-листа заполнили темную залу, юркими нотными станами обвили столы и колонны, отразились от потолка и мелодично звякнули в витражах и в хрустале бокалов.

– Ммм, – оценила Элен, – неплохо. Тамады на банкете не будет. Театральная труппа, какие-то игры, иллюзионисты и оперный тенор. Ты заполняешь паузы. Под тебя, моя милая, будут кушать, поднимая бокалы за молодых. Банкетный фон, поняла? Не обращай внимания. Сыграешь хорошо, еще позовут.

– Для улучшения аппетита? – я и не думала обижаться. Если платят такие деньги, что Элен протянула в конверте, можно стерпеть и чавканье, и пьяные вопли, и поцелуи. Я не в той ситуации, чтоб строить из себя примадонну. Не первый год по ресторанам пилю.

– И для этого тоже, – согласилась Элен. – Все, теперь едем наверх. Вот тебе ключ от номера, там еще не прибирались. Двухместный, но спали в одной кровати. И съехали раньше времени. Можешь остаться там до утра.

– Нда, – протянула я, – сервис в Хилтоне за гранью фантастики.

– Зато бесплатно, – рассмеялась Элен. – Чего тебе еще, привереда? Расслабишься, примешь душ. От тебя несет потом и мужским парфюмом, явно не твой аромат.

Я понюхала свои руки, опустила голову к майке. Так уж и несет, не придумывай, Ленка, просто дымка на память о Григе. Но такая, что жаль отмывать.

– Елена Антоновна! – позвал кто-то. – Там проблемы в ресторане «Джанус».

– Бегу! – крикнула в пространство Элен. – Алька, твой номер на восьмом этаже. Между прочим, с охренительным видом. Сама дорогу найдешь? Ну и умничка, встретимся здесь через час. Скрипку не забудь, я тебя знаю!

Она убежала, стуча каблуками. А я убрала инструмент, еще раз осмотрела готический зал и поспешила обратно в холл, а оттуда в помпезную алтарную нишу, где в этой странной гостинице располагались лифты.

Нужный номер нашелся сразу, ключ поупрямился, но пиликнул.

Я поежилась, шагнув за порог. Душно и неуютно. Будто я нетерпеливая горничная, что заглянула в номер без стука и застала разобранную постель, халаты, сброшенные у шкафа, мусор на полу, кавардак на трюмо. Не сумев одолеть смущения, невольно постучалась в ванную комнату, готовая ойкнуть и выскочить прочь. Никто не отозвался, я включила свет и лишь после этого немного расслабилась.

Одна кровать была смята, белье на ней сбито в комья. Вторая – с нетронутым покрывалом, лишь подушки утащили для большей мягкости. Бывают в гостиницах такие обломы: заказываешь двухместный номер, мечтаешь о широкой кровати. А получаешь две отдельные койки, которые нереально сдвинуть. Вот и приходится спать на одной. Вернее, не спать всю ночь. Немудрено, что съехали раньше.

Кстати, любопытно взглянуть, как оформлен номер для новобрачных. Тоже в готическом стиле? Черный шелк в лепестках алых роз? Пакет с донорской кровью вместо шампанского? Печень жертвы в виде легкой закуски?

Немного освоившись с обстановкой и с невольным вуайеризмом, я подошла к окну и приоткрыла створку, чтобы хоть как-то проветрить номер.

Вид и правда был невероятный: на высотку у Красных ворот, за которой, в туманной дымке тянулся шпилем в закатное небо знаменитый дом на Котельнической. И опять мне послышалась музыка, будто кто-то натянул незримые струны от одной башни к другой, соединяя шпили. Связывая трех сестер из семи. Захотелось достать смычок, высунуться наружу и взрезать тишину быстрыми звуками, затопить ими Москву. Жаль, окно не открылось полностью, должно быть, хватало тут самоубийц, мечтавших красиво покончить с жизнью. Осторожность превыше всего.

Я смахнула с трюмо упаковки от сэндвичей. Собрала в ведро кожуру от бананов. Мне ведь нужно где-то наводить марафет, разложить тени, тушь, украшения! Под руку попался смятый комок: неплохая бумага, с серебристым вензелем. Рядом валялся вскрытый конверт без опознавательных знаков.

А что если кто-то подсунул под дверь? И постояльцы, прочитав записку, быстро свалили на ближайший вокзал? Кто их засек? Богатая женушка, подловившая мужа с любовницей? Или здесь что-то серьезнее?

Я расправила ком бумаги. Если записку не уничтожили, ничего тайного в послании нет. Мне бы задуматься на минуту, не лезть в чужие секреты! Но любопытство оказалось сильнее.

На дорогом фактурном листе по центру напечатали короткую фразу: «Он сегодня будет на свадьбе!»

И все, больше ни строчки, ни подписи. А номер опустел за пять минут, даже видимость порядка наводить не стали!

Что-то сегодня случится. Кто-то заявится в готический зал и попытается испортить праздник. И я окажусь в центре событий. Неловко и страшно, до одури. Почему-то тоже захотелось сбежать, вернув Элен гонорар. Но с другой стороны… А я тут причем? Какое мне дело до чувств невесты или счастья вампирского жениха? Я просто фон для принятия пищи, меня наняли вместо музыкального центра, так дороже, престижнее, особый шик! Да и Ленку подставить я не могу, мы ведь со школы дружим.

К тому же, такие деньжищи мне больше нигде не светят. Расплачусь с долгами, схожу в ресторан. Старинные ноты куплю в коллекцию, давно присмотрела на блошином рынке. Сошью концертное платье, подберу к нему аксессуары.

Надо бы послушаться голоса разума! Довериться интуиции! Но под грузом свалившегося списка желаний они быстро перестали вопить.

Что делать в такой ситуации? Правильно, потянуть с себя майку, джинсы и быстренько отправиться в душ. Смыть под напором горячей воды одуряющий запах чужого тела, что мерещился на кончиках пальцев. Самообман чистой воды.

Но как же хорош был Григ! Как непозволительно, недостижимо красив!

В эти волосы хотелось запустить пальцы, к этому телу мечталось прильнуть, кожа к коже, ощущая дрожь каждой мышцы. Вообразив себя, хоть на миг, яркой пышногрудой красоткой, способной привлечь такого мужчину!

Эротические флюиды сбежавшей из номера пары все еще витали вокруг и будоражили мое сознание: выйдя из душа без ничего, я упала на застеленное покрывало и лежала с минуту, пялясь в закат, что тек акварелью над соседней высоткой. Если б окно открывалось, я бы встала нагой на подоконник и подставила кожу теплому ветру, мечтая о длинноволосом парне, с которым случайно свела судьба.

Шрам пульсировал на запястье, будто сработала напоминалка: мало тебе прошлого раза? Хочешь разбиться снова? Забудь!

Боль отрезвила, резанула по нервам. Слишком сильно меня приложило в прошлом, чтоб увлекаться теперь. Я наскоро вытерлась простыней, сдернутой с чистой кровати, просушила волосы феном. Оставалось всего полчаса, чтоб привести себя в товарный вид и не посрамить репутацию гостиницы «Ленинградская».

3.

Вниз я спустилась при полном параде: черное атласное платье в пол – без рукавов, плечи открытые, лаковые туфли на шпильках. Макияж «смоки айс», кровавые губы – вполне себе готический стиль. Волосы завиты и собраны в узел, сколоты эффектным эгретом-змеей. На шее бархотка с изящным кулоном: алый камень в окружении кристаллов поменьше. Не рубин с бриллиантами, разумеется, но зато граненые стеклышки сверкают, как витрина под Новый год. Издалека – отличный эффект.

На правой руке – перчатка до локтя, атласная, под старину, с петелькой, накинутой на средний палец. Левая рука сегодня свободная. Вообще-то перчатки ношу из-за левой, но сегодня она – в антураже свадьбы. Нет нужды закрывать.

Я осмотрела себя в зеркале лифта и осталась довольна картинкой. Если б не пресловутый кофр, сошла бы за гостью высокого общества. Татуировка на левом предплечье изумительно сочеталась с нарядом.

Мою руку до локтя обвивали розы с мощными колючими стеблями. Они словно прорастали из вскрытой вены, из приметного длинного шрама на тыльной стороне запястья. Розы были черные, крупные, на их шипах трепетали бабочки, пронзенные насквозь, попавшие в ловушку коллекционера-садиста. В самой гуще роз возле локтя пел умирающий соловей, и его кровь стекала по стеблям, чтобы напитать корни.

Мне тогда было очень плохо. Мне тогда было очень больно. И мне было почти никак, когда я делала татуировку, чтоб оправдать глубокий порез, едва не оборвавший никчемную жизнь.

Жаль, что у Ленки были ключи, и она нашла меня в ванне. Я ведь специально порезала левую, чтоб больше никогда не играть. Не встречаться с тем, кто меня предал, в тесном богемном кружке музыкантов. Увы, мне и жизнь, и руку спасли. А может, это и к лучшему. Как я могла отречься от музыки ради придурка с раздутым эго? Да он вылетел через год из Гнесинки. А я продолжаю жить и играть!

К сожалению, татуировка мешала, розы подходили не к каждому платью. И не к каждому мероприятию. Приходилось прятать их под перчаткой. Но сегодня – пусть все обзавидуются. Эта свадьба ломает шаблоны!

Элен мой вид пришелся по вкусу. Она бережно взяла меня за запястье, покрутила, рассматривая наряд. Провела большим пальцем по шраму.

Бедная моя Ленка, притащившая в тот день огромную пиццу, чтобы подбодрить подругу детства. И нашедшая эту подругу в окровавленной остывающей ванне.

Все хорошо, – улыбнулась я ей, без ненужных, бессмысленных слов. – Ты же знаешь, давно отболело, проросло стеблями и раскрылось цветами.

Дурочка, – ответила Ленка, тоже без слов, одними глазами. – Все у тебя впереди. Играй, наслаждайся каждым мгновением! И помни, что ни один мужик не стоит нашей жизни и крови!

Так мы и прошли в бальный зал, вместе, рука в руке.

Гости уже собирались, их рассаживали по местам, сверяясь с банкетками на столах и длинным списком на элитном картоне. Я достала скрипку, отдала кофр Элен, села на стул в ожидании старта. Мне хотелось увидеть невесту! Но и гости в зале собирались занятные. Эдакий слет вампиров. Бал Сатаны в «Лениградской»!

Интересно, где их гримируют? А фраки они шили себе на заказ или брали в прокат в костюмерных? Почему-то казалось, что на заказ. Причем дома хранится еще с десяток, разбавленный сюртуками и тренчами. Нужно обладать особым талантом, чтоб так непринужденно эти тряпки носить. Ну, или въевшейся под кожу привычкой.

Почему у спутниц осовремененных дракул вместо причесок на головах – последствия урагана? Хотя некоторые шляпки-цилиндры, водруженные поверх начесов, были дьявольски хороши: с алмазными черепами, с огромными бантами и густыми вуалями. Корсеты, шнуровки, чулки с подвязками. Суинни Тодд и миссис Ловетт, сбежавшие с далекой Флит-стрит на свадьбу к московским любителям готики.

Один из разодетых вампиров неторопливо подошел ко мне:

– Меня зовут Петр Иванович, – очень галантно представился он и сам ухватил мою левую кисть, почти присасываясь к ней губами. Было видно, что розы и бабочки произвели на него впечатление. – А как к вам обращаться, сударыня?

Спасибо, хоть не Петр Ильич, везет сегодня на композиторов!

– Аля, – представилась я, тщетно пытаясь выдернуть пальцы из его навязчивой хватки. Наскоро придумала псевдоним: – Альберта. Петр Иванович, отпустите, мне этой рукой весь вечер играть.

Жутко и неприятно, до озноба пробрало от того, как он держал мою кисть и оглаживал шрам на запястье, проявилось в холеном лице что-то плотоядное и опасное. Может, виноват был грим? Обведенные черным глаза и пухлые кровавые губы?

– О, простите великодушно, Альберта, – он тотчас отступился, прижал руку к сердцу растопыренной пятерней. – Засмотрелся на ваше тату. Вы специально к свадьбе кололи? Или это переводной рисунок? Очень красиво и символично.

– Ошибки молодости, Петр Иванович. Извините, мне нужно подстроить скрипку.

Он рассмеялся, сделал шаг назад, вновь обретая вид респектабельного бизнесмена, немолодого, но еще привлекательного, по прихоти молодоженов играющего в глупые игры. К нему в пару просилась модель, обвешанная бриллиантами, с ногами сразу от головы, но увы, такой женской роскоши поблизости не наблюдалось.

– Аля, – склонил голову Петр Иванович, – я хотел обсудить с вами программу. Молодые скоро приедут, у вас десять минут на подготовку. Начните со свадебного марша Вагнера, потом пройдитесь по кинофильмам. Вы изучили виш-лист невесты?

Я кивнула. Впервые на свадьбах мне заказывали музыку Вагнера. А к ней прилагали внушительный список из слезливо-романтичных вампирских историй в смеси с песнями Queen из «Горца». Сплошное веселье и позитив, необходимые в семейной жизни.

– Разбавляйте Фихтером и прочей мутью, какая придет на ум. Не смотрите так удивленно, Альберта. Как видите, пара у нас необычная. Моя племянница начиталась ромфанта и слегка поехала на этой почве. А жених настолько влюблен, что потакает глупым капризам. Знаете, что самое смешное, Аля? Развлекаются они, а платим мы. Нам бы и заказывать музыку, а? Чтобы выпить, потанцевать от души. Ладно, – Петр Иванович философски махнул рукой, – чем бы дети ни тешились, лишь бы жили долго и счастливо. А где ваши ноты, Аля? И этот, как называют? Пюпитр? Вам не принесли? Я сейчас позвоню…

– Не нужно, Петр Иванович, – успокоила я вампирского дядюшку. – У меня хорошая память. Назовите номер из списка, и я вам сыграю. Хотите?

Я действительно не жаловалась на память, если дело касалось музыки. Достаточно было один раз услышать, и я не просто играла мелодию, я перекладывала нотную запись под различные аранжировки и самые экзотические инструменты. Вот и теперь: я ни разу не смотрела фильмы про кровососов, но прослушала все музыкальные темы и готова была повторить, переделав инструменталки под скрипку.

– Хорошая память – это прекрасно, – одобрил Петр Иванович, останавливая мой порыв. Но помутневший взгляд дядюшки выдал его с головой. Бизнесмен успел нарисовать картинку, как я играю ему одному где-нибудь в Москва-сити, в роскошном пентхаузе с видом на реку. И из одежды на мне – только татуировка.

Ладно, потом обижусь. Не кусают кормящую руку. Почему-то в сознании богатых людей девушка-музыкант немногим отличается от эскортницы.

– Альберта, – вновь подал голос вампир, справившись с горячей фантазией. – Сегодня я – ваш дирижер. Старайтесь следить за моей рукой. Я дам вам знать, когда музицировать, а когда на время прерваться. Или играть потише.

– Будете крутить регулятор громкости? – не удержалась я.

Бизнесмен одобрительно улыбнулся. Снова бросил взгляд на тату и ушел встречать молодых. А я едва не забыла про Вагнера, с любопытством разглядывая невесту.

Она была хороша. Нереально красива. Белые волосы под черной фатой создавали иллюзию негатива. Длинные ноги, чулочки в сеточку, высокие сапоги на платформе. Поднятая корсетом грудь. Рядом с нею жених казался каким-то серым, невзрачным. Самым обыкновенным парнем, урвавшим счастливый лотерейный билет. Фрак, кружевная манишка, на лице минимум грима. И настороженный взгляд, будто кто-то вот-вот отнимет сокровище, выдернет прямо из жадных пальцев. Какая любопытная пара!

Петр Иванович дернул плечом. Я опомнилась, вскинула скрипку. Зазвучал лиричный марш Вагнера из оперы «Лоэнгрин», и гости заторопились к столам. После марша почти без паузы я взрезала «Танго смерти», не обращая внимания на жесты беспокойного бизнесмена. Я обожала эту тему Вагнера, плевать мне было на все указания.

Невеста схватила жениха за руку, потянула парня в проход. И своевольное танго обернулось их первым танцем в роскошных декорациях бального зала. Свечи горели, хрусталь сверкал, мелодия обвивала колонны.

Я творила музыку и их судьбу, отдаваясь танго, растворяясь в нем. Лишь в укромном уголке души зародилось сочувствие к несчастной невесте. Как же ненавистна ей эта свадьба, если мысли о смерти рождают танец!

Петр Иванович качнул головой, признавая мою импровизацию. И погрозил предупредительно пальцем. Я согласилась, прикрыв глаза. Дальше – лишь по его указке. Мне подумалось, что подчиняться ему – верный способ не наделать ошибок и не ухудшить нелепый сценарий. Отчего-то мысль о подчинении показалась хоть и глупой, но довольно приятной. Будто вместо бархотки на шее проявился шипастый ошейник.

Я сыграла еще пару мелодий и сделала паузу в сете – ради речи родителей, от души поздравлявших молодоженов. Если я правильно поняла, им дарили шикарную квартиру в центре и Мазератти последней модели. Чтоб я так жила, господа!

Потом на сцене солировал тенор, певший арию Демона. Снова я, под звон бокалов и вилок. На песне из кинофильма «Горец», про живущих вечно и лишенных любви, невеста опасно заблестела глазами, и Петр Иванович сделал жест, приказывая сменить композицию. Так сказать, переставил пластинку. И я снова ему подчинилась, хотя всегда растекаюсь желе от звучания «Who want to live forever». Но в самом деле, зачем добивать и без того несчастную девушку? Потом себе дома сыграю.

Постановку неизвестной мне труппы я не стала смотреть. Там снова был склеп и вроде как гроб, и любовь до гроба, само собой. Я с удовольствием отошла к колонне, давая отдых спине, и мечтала лишь об одном: как сниму проклятые шпильки. Насладиться покоем мне не позволили, почти сразу уха коснулся шепот:

– Вы такая умница, Аля. Это редкое сочетание: артистическая натура и понимающая душа. Только эта безделица, – шеи коснулись жадные пальцы, как будто хотели сомкнуться на горле вместо черной бархотки, – вам совсем не идет. Вы должны носить настоящие камни…

– Да, возможно, – прошипела я. И торопливо вышла из зала, на свежий воздух, к Элен. Свои десять минут перерыва я хотела провести на свободе.

Ленка выглядела напуганной. Даже загнанной, будто за это время успела решить кучу проблем, но на пятки уже наступали новые.

– Как там у вас? – спросила она, когда я упала на ступени лестницы и скинула чертовы туфли. – Хоть в бальном зале, надеюсь, порядок?

– Девушку выдали за нелюбимого, а в целом пока идет гладко.

– Фиг с ней, Алька, это их проблемы. У меня вся гостиница взбунтовалась! Постоянно что-то ломается, хлопает, бьется, рвется. Недовольна старушка сталинская, бунтует, норов показывает. Электронные ключи не работают, лифты стоят, а в них люди! Бармена ударило током, от кофемашины, Аля! Скорая приехала, и что ты думаешь? Врачи тоже застряли в лифте.

– Оу, – прониклась я. – Ну, в этом плане у нас все спокойно. Готика, свечи, танцы. Счастья нет, но это фигня. Ладно, пойду дальше лабать, пожелай мне удачи в бою.

Элен махнула рукой и сбежала. Я не стала рассказывать очумелой Ленке о том, что на свадьбе ожидается гость, который никого не обрадует. И о том, что ко мне пристает мерзкий тип, так отстойно, что хочется вымыться с хлоркой. Зачем добивать подругу?

Я вернулась к концу представления. В самый эффектный момент, когда главный герой нехитрого действа – вампир, ну кто же еще! – поднимает к небу кровавую чашу и пьет за счастье молодой пары. Мне оставался самый маленький сет, четыре простых композиции, а потом мое место займет квинтет, и под их нетленки начнется бал…

Я же свалю в свой неубранный номер, упаду на застеленную кровать. Или сразу отправлюсь в душ, потому что хмельной Петр Иванович меня запачкал алчными взглядами. Он вальяжно развалился за столиком, а казалось, что стоит за спиной, все сильнее сжимает пальцы на горле, и в голове раздается шепот про драгоценности, яхты, про красивую недолгую жизнь…

Почему недолгую? – испугалась я, очнувшись от сладких видений. И мерзавец сразу отвел глаза, поднимая бокал за невесту.

Напоследок я оставила Вагнера, но гостям уже было на него наплевать. Изысканная антуражная готика успела смениться русским весельем: за столами шумели, спорили, обсуждали какие-то сделки, сплетничали и целовались взасос. Невеста почти успокоилась, почти смирилась с замужеством, зашептала что-то на ухо мужу, а тот и рад придвинуться ближе. Сыграй я сейчас композицию Шнурова, элита внимания не обратит, даже подхватит с пьяным азартом, подпоет полный текст без цензуры!

Но я работала не для них. Почему-то стало отдельным кайфом играть Вагнера в «Ленинградской», будто срастаясь с ней через музыку, вплетаясь душой в этажи высотки. Вагнер в церковных интерьерах гостиницы звучал удивительно хорошо, и мне хотелось продолжить, продлить…

Я очнулась от тишины, охватившей готический зал. Будто кто-то выключил звук, но не мой, остальных гостей. Я открыла глаза, опустила смычок.

Петр Иванович замер, подняв вверх ладонь и забыв ее опустить. Все молчали, но смотрели не на меня. На нежданного гостя с огромным букетом, обвязанным черной лентой. Сотня белых роз, не меньше! Как он их держит в одной руке? Как их вообще можно держать? Впрочем, у парня сильные руки, кому это знать, как не мне?

Он был в черном, что называется «total black»: застегнутый наглухо тренч с черными эполетами, узкие брюки, ботинки. Бархатный бант, обхвативший волосы, собравший их в низкий хвост. Идеальный вариант на поминках, вызывающий – даже на готической свадьбе. На его фоне белые розы смотрелись до одури дерзко, будто пробоина в образе. Будто царапина в заливке тушью.

Все смотрели на парня: гости, невеста, резко отпрянувшая от жениха и подскочившая из-за стола. На него во все глаза пялилась я.

Парень не разменивался на толпу. Его взгляд пробивал мое сердце, изучал концертный наряд с усмешкой, обидной до неприятия.

Григ смотрел лишь на меня.

4.

Пауза провисела недолго.

Как только я опустила смычок, Григ, будто ждал тишины, удовлетворенно кивнул и отвернулся к гостям. Ну разумеется, Аля! Он тебя вообще не узнал! С такого расстояния, в гриме, в платье. Да к тому же очки не надел.

Вряд ли он даже запомнил тебя, девочка из метро.

Теперь он смотрел на невесту, а та заполошно шептала:

– Григ, ты пришел, пришел!

Но этот шепот пропал в гневном окрике:

– Господин Воронцов, – Петр Иванович взвился со стула. – Вас на праздник не приглашали!

Григ чуть склонил к нему голову и протянул розы невесте:

– Поздравляю, Клара, отличный выбор. Эти цветы – символ союза между нашими семьями. И пожелание счастья.

Жених удержал Клару за руку и рывком усадил обратно на стул. Он кромсал гостя ненавидящим взглядом, буквально распиливал на куски. Никто не принял роскошный букет, тогда Григ просто швырнул его на пол. Лента развязалась, розы рассыпались, по зале прокатился то ли стон, то ли вой.

Григ повернулся к Петру Ивановичу:

– Господин Кондашов, зачем нагнетать? Я здесь по воле отца. Он позвонил и просил зайти, поклониться вашему Дому. Сказал, у Тамары случился припадок. Поверьте, я сам не рад, что прервал такое веселье, – здесь мне почудился легкий сарказм. Интересно, что еще за Тамара? Григ же тем временем отчеканил: – Что ж, позвольте откланяться.

Гости завороженно глядели на розы, сваленные на полу. Кто-то тихонько скулил от ужаса, словно эти цветы под ногами были, как брошенная перчатка. Как граната с выдернутой чекой. Все посматривали на Кондашова, а тот хмурился и давил в себе гнев. Наконец, как мне показалось, разум одержал верх над чувствами: Петр Иванович подошел к Григу и приобнял за плечи.

– Извини, Григорий Андреевич, мы тут давненько гуляем. Много вина, эмоций. Пьянит. А ты, драгоценный, как погляжу, все розы скупил на Трех вокзалах? Тяжелый букет, колючий. Признайся: не удержал?

– Не удержал, – согласился Григ, не пробуя вырваться из лживых объятий. Видимо, тоже выправлял ситуацию, хотел обойтись без войны.

Какая еще война? И с кем? Кто, черт возьми, эти люди? Кто такой ты, Григ Воронцов, которого боится даже Петр Иванович?

Кондашов тем временем отпустил Грига, наклонился, ухватил пару роз. Тотчас, словно дождавшись знака, из-за столов подорвались гости, стали поднимать, собирать в букет, да так бережно, словно саперы, обезвреживая смертоносный заряд. Мой взгляд притянула лента. На ней золотыми буквами, сверкавшими в огоньках свечей, было выведено жутковатое: «Вечный союз, вечная память!» И это поздравление новобрачным?

Когда этой лентой связали розы, Григ склонил голову и собрался уйти, но Клара вдруг вырвалась из рук жениха и закричала:

– Сыграй мне! Одну песню, Григ, прощальным подарком!

Григ улыбнулся равнодушной улыбкой, обернулся на Кондашова. Петр Иванович скривился так, словно вмиг разболелись все зубы. Но дозволил согласным кивком. Видимо, купился на «прощальный подарок».

– Он не будет играть для моей жены! – гневно вскочил уязвленный муж.

На него зашикали со всех сторон:

– Мишка, сядь, не до твоих закидонов! Клара твоя, что ломаешься? Григорий Андреевич, просим, просим!

Готические дамы даже пищали от переполнявшего их восторга и требовали шампанского. Клара один раз взглянула на мужа, и Михаил покорно заткнулся, сел, обхватив ладонями голову. Как мне показалось, заплакал от избытка ненависти в крови.

Какая интересная свадьба!

Откуда в руках у Грига взялась электрогитара, тоже черная, лаковая, сверкающая, я не успела заметить. Зацепила взглядом лишь кофр, который спешно убирали к стене.

И куда он ее воткнет? Я весь вечер играла акустику, живой звук без микрофона. Но у сцены уже проявился какой-то навороченный комбик, и я снова не знала, откуда. Рядом суетились вампирские гости, проверяя аппаратуру. Впрочем, я вспомнила, что в постановке гремел гром и сверкали молнии, были какие-то шумовые эффекты…

Мысль мелькнула и растворилась, потому что Григ шел по проходу с гитарой. Он подбирался ко мне. Я давно уже стояла, проклиная шпильки, уступив ему единственный стул. Он быстро вспрыгнул на небольшую ступеньку и встал вплотную, инструмент к инструменту. Торопливо сказал, косясь на публику:

– Вы меня не знаете, я вас не знаю.

– Истинная правда, – согласилась я. Тут даже спорить глупо. Чем дольше я на него смотрела, тем чаще задавалась вопросом: кто он такой, парень из подземки?

Он смотрел куда угодно – на руки, на скрипку, на подключавших гитару вампиров. Только не в лицо, демонстративно. Но вдруг как-то глухо рыкнул и ткнул взглядом в Петра Ивановича, словно пронзил его сердце шпагой. Тот лишь фыркнул в ответ. Тогда Григ схватил меня за руку, ту самую, левую, с татуировкой. И тоже провел пальцем по шраму, не просто провел, зацепил кожу ногтем, оставляя на запястье царапину.

– Что ты делаешь? – зашипела я. Игровая же рука, бесценная!

– Перебиваю чужую метку, – холодно ответил Григ, наконец, взглянув мне в глаза. – Впрочем, если в финале бала мечтаешь оказаться в его постели, не буду мешать, голубки.

Если бы не смычок в кулаке, я бы влепила пощечину. Но то, как дернулся Петр Иванович, слегка примирило с царапиной. И то, как очистилось что-то в душе, будто от сердца оторвали спрута, склизкого, уже присосавшегося, оставившего мерзкие шрамы. Я не знала, что происходит, но ощущение было такое, будто Григ снова отжал толпу и появилась возможность дышать.

– Что ты будешь играть? – я сменила тему, оставив на потом вопросы.

– «В пещере горного короля», – он тоже не тратил время на ругань. – Гитарная импровизация. Отчего-то Клариссе нравится Григ.

– Эдвард или Григорий? – не удержалась я.

– Без разницы, – отмахнулся он, вновь чиркая ногтем мне по запястью, на этот раз до кровавой отметины. – Попробуй мне подыграть, хоть немного. Когда будет соляра, молчи, не встревай. Но разбавь основную партию. Эти твари знают негласное правило: те, кто играют со мной на сцене, находятся под личной защитой. Поняла?

– Да ни фига подобного, – огрызнулась я, потирая запястье и поднимая скрипку.

Он уже потерял интерес, развернулся к гостям, улыбнулся Кларе. Лишь слизнул с ногтя кровавую каплю, демонстративно, для Кондашова. Тот гневно матюгнулся в ответ.

А потом готический бальный зал прорезали аккорды электрогитары, чистые, резкие, но такие чужие в этих старинных колоннах с лепниной, фресками, витражами и фарфоровыми вазами под Китай. Акустический эффект был потрясающий. И всю вампирскую нечисть буквально прибило звуками к стульям!

Никогда не думала, что Эдварда Грига можно так играть на гитаре, но топот троллей откликнулся в сердце, заставил его биться сильнее. Мой случайный знакомый играл бесподобно, все ускоряя темп. Я встала вплотную, чтобы видеть пальцы, летящие по грифу гитары, сильные, юркие, длинные. Мне бы тоже подключить к усилителю скрипку, но увы, сегодня в руках акустика, а с другой стороны, если взять чуть ниже и задавать басовый ритм…

Я ударила смычком по струнам, резко, яростно, вложив всю душу, всю свою жажду свободы, будто вырывала из сердца успевшие прорасти семена подчинения Петру Ивановичу, вычищала из мозга его паутину. Словно раскаленным прутом выжигала все оставленные негодяем метки. Я с тобой, мой горный король, кем бы ты ни был, выбираю тебя! Ты попробовал мою кровь на вкус, и теперь я шинкую душу, чувствуя твою музыку, будто стала гитарной струной! Выгибаюсь и отзываюсь звоном на каждое движение пальцев!

Я добавляла марш, разбавляла, заменяла ударные и духовые. Моя скрипка рвалась на волю, как птица, раненая в силках. Я чувствовала запах пота Грига, травяной аромат волос, слышала электрический гул, что шел не от гитары, от его кожи. Такому, как он, усилитель не нужен, он заставит петь инструмент простым прикосновением пальцев…

Это удивительное ощущение, когда с кем-то играешь в унисон, как дышишь. На одной волне, на одной вибрации, каждой порой кожи, каждым нервом, движением. Неизведанное прежде, но такое желанное. Каждый музыкант ищет партнера, не в жизни, не в сексе. В музыке!

Но чувствовал ли это Григорий?

Когда началась сольная партия, та самая обещанная соляра, безумный бесноватый запил, я даже сделала шаг назад, чтобы дать ему простор, не мешать припадку, не попасть ненароком под гитарный гриф. Но мелодия не отпускала, разламывала и собирала вновь, никогда еще так остро и ясно я не осмысливала музыку Грига, никогда не отдавалась так полно и чувственно. Невероятный кайф, сродни наркотическому приходу! И невероятный сольник. Воронцов был виртуозом от бога! Сколько он нот извлекал в минуту? Не получалось считать, слишком быстро мелькали пальцы по струнам.

На самой пронзительной бешеной ноте резким порывом задуло все свечи. Жалко звякнули витражи, заплакал хрусталь бокалов. Мрачная темень надвинулась, взяла нас в кольцо, сдавила.

– Играй! – приказал Воронцов, вновь ведя основную партию.

Я послушно вскинула скрипку, взяла первую ноту на ощупь, продолжила в полную силу, разрезая воздух смычком. Почему-то почудилось, что мы отбиваемся, я даже развернулась к Григу спиной, и движения смычка походили на взмахи сабли или катаны. Кто мог напасть из темноты? Я ощущала плечами, лопатками мокрые волосы Грига, он тоже посылал звуки во тьму, будто боевые заклятья. Но постепенно снижал накал, успокаивал мелодию и меня, приводил в чувство дикую свадьбу, о которой я успела забыть.

– Или вы зажигаете свечи, – бросил Григ поверх остывшего марша, что еще выводили пальцы, – или я долбану электричеством. Считаю до трех…

Не потребовалось. Отчего-то электрический свет напугал вампиров сильнее музыки. Все очнулись, заойкали, зашуршали. Дружно щелкнули зажигалки. И колонны вновь осветились уютными мерцающими огоньками.

– Спасибо, – очень вежливо сказал Григ, разом обрывая мелодию.

– Вам спасибо, – так же подчеркнуто вежливо отбил выпад Петр Иванович. – Сыграно, как всегда, гениально.

Зал чуть не треснул от аплодисментов. Все подскочили с мест, заорали.

– Ты отработала сет? – вполголоса уточнил Григорий.

Я кивнула. Он молча схватил меня за руку – левую, все еще сжимавшую скрипку, – положил пальцы поверх запястья, прикрывая мой чертов шрам, почему-то привлекавший всю эту публику. И потащил за собой сквозь толпу, что-то вопящую от восторга. Я не могла разобрать ни слова, я оглохла, онемела, ослепла, словно все нервные окончания отказали с последним аккордом марша из пещеры горного короля. А все эмоции растворились в бесподобном сольнике Грига, остались лишь апатия и усталость.

На выходе ждала посеревшая Ленка:

– Алька, что это было? Во всей гостинице скачок напряжения, пробки вылетели, и такой, знаешь, вихрь! Будто торнадо в центральном холле!

Пробки вылетели? А как же…

– Позаботьтесь о вашей подруге, – негромко прервал ее Григ, высверливая Элен недоверчивым взглядом. – Заприте в номере и никого не пускайте. Охраняйте от этих, – он оглянулся на залу. – Иначе разговор будет другим.

Элен очень серьезно кивнула в ответ, всматриваясь в лицо Воронцова. Поклонилась ему почему-то по-японски, прижав руки к бокам. Схватила меня и потащила к лифтам.

Ленка, и ты туда же? Тоже увлеклась ролевыми играми?

Но как, черт возьми, играла гитара, если в гостинице выбило пробки?

Григ на прощанье вскинул вверх руку, сложив пальцы в рокерскую «козу», и вернулся в бальную залу, расшаркиваться с вампирским сообществом.

1.

– Прими душ и оденься, только скорее, – жестко попросила Элен. – Прости, что втянула тебя в этот ужас. Я буду ждать в коридоре.

Я хотела поспорить с подругой, но Элен так упорно таращилась на мою несчастную левую руку, что я растеряла все аргументы. С ума они посходили, что ли?

Вытолкав Ленку из номера, я заперлась и шумно вздохнула. Потом спряталась в ванной, за еще одной дверью и хлипким ненадежным замком. Да такое выбивается на раз-два! Меня ломала мерзкая дрожь и сминала, как салфетку, усталость. Я выложилась в «Пещере» досуха, так что теперь подгибались коленки. А еще по милости подруги детства я попала на слет извращенцев, главный из которых в гадких фантазиях меня отымел, как дешевую шлюху, и, по-видимому, съел живьем. До сих пор было тошно от масленых взглядов и непристойного шепота.

Торопливо залезла под душ, и там, под горячей водой, смогла, наконец, успокоиться. Я вылила на тело весь гель из тюбика, я сдирала с лица вамп-макияж, возвращая себе прежний облик и, хотелось надеяться, прежнюю жизнь. Было страшно до омерзения.

Моя личная музыка изменилась, что-то сломалось в судьбе, вывело на кривую дорожку, темную, неуютную. Будто мало мне прочих проблем!

Да откуда вы все взялись, Воронцовы, Кондашовы, Клариссы! Жизнь выжимала меня и гнула, от одной подначки подводила к другой, и за каждой чертой был прыжок в бездну. Зачем мне вампиры в анамнезе?

Я вышла из душа нагая, как ведьма, ощущая себя Маргаритой. Для усиления образа вернула на шею бархотку, влезла в ненавистные шпильки. Осмотрела себя в зеркало над трюмо: нет, ничего во мне не улучшилось. Я не стала богиней с роскошной фигурой и с дивной светящейся кожей от того, что весь вечер играла для демонов. Все то же жалкое зрелище. Мокрые волосы по плечам, так себе грудь, худющие бедра…

В дверь постучали, потом ударили, резко, с размаху, с ноги.

Я схватилась за простыню, закуталась в нее в тот момент, когда сработал электронный замок и дверь во всю ширь распахнулась.

В дверном проеме маячил Григ. И это было уже чересчур.

– Какого дьявола? – взвизгнула я, готовая впиться ему в лицо.

– И ты с ними? – ответно взъярился он, врываясь в номер и хлопая дверью. – Где эта дрянь, отвечай!

Я поспешно отступила к окну. Схватила со столика пепельницу, примерила в руке, как снаряд. Больше оружия для самозащиты в номере не нашлось. Разве что чертовы шпильки!

Грига колотило от ярости. Он метнулся в ванную, заглянул под кровати, прыгнул к окну мимо меня, чтобы проверить шторы, подставляя спину и голову под удар идиотской пепельницей. Наконец, дернулся к шкафу, распахнул обе створки и замер.

– Где они, Аля? – спросил у шкафа.

– Съехали, – злорадно ответила я. Меня снова трясло, как припадочную. – Под зеркалом лист бумаги, прочти. Видимо, там про тебя?

Григ стремительно подошел к трюмо.

– Элен выдала ключ от номера, потому что нужна гримерка, – я не стала дожидаться вопросов и атаковала сама: – Постояльцы получили письмо и умчались раньше срока в туманные дали. Очень тебя испугались. Григ, а кто такая Тамара, с которой случился припадок?

– Моя сестра, – признался Григорий. Он не смотрел на меня, ну и в самом деле, на что тут смотреть. Очень медленно сунув записку в конверт, усмехнулся отражению в зеркале: – Я вообще не собирался на свадьбу. Тамара – задушевная подруга Клариссы, лучше представителя семье не найти. И вдруг – сообщение от отца. Пришлось спешно отменить репетицию и обшаривать цветочные магазины. А пройдя через этот бардак и истерику Кондашова, я узнаю на ресепшене, что сестра кувыркается здесь с любовником. Знаешь, ее ухажер… Стоп, подробности ни к чему. Извини, я был зол, напугал тебя. Кто-то ловко это подстроил.

– Ты любил Клариссу? – спросила я. И прокляла любопытный язык, да какого черта, не мое это дело! Или все-таки уже мое?

– С какой стати? – окрысился Григ. – Ее фантазии, ее беда. Она с детства завещана Михаилу, это договор между Домами… – тут он запнулся и сбавил тон, осознав, что снова наболтал лишнего. – День сегодня тяжелый, нервный. Давай выбираться из этой ловушки?

– Отойди от зеркала, я стесняюсь.

Григ взглянул на мое отражение, демонстративно пожал плечами:

– Зря, тут стесняться нечего. Я подожду возле двери.

Потом посмотрел напрямую, без зеркальной поверхности между нами. Подошел, разглядывая тату:

– Красиво. Но непростительно глупо. И поступок, и это творение. Что у девушек вместо мозгов? Суицид – сам по себе преступление. Так еще и розы рисуешь, будто метку на теле ставишь: я хотела уйти, нате, ешьте! Психология жертвы.

Психология жертвы? Я не знала, что на это ответить, хлопала, как дура, ресницами и открывала рот. Впрочем, на споры сил не осталось. И эмоции осыпались, как листва с деревьев.

– Подруга посоветовала цветочки? – уточнил безжалостный Григ. – И с тех пор ни радости, ни удачи? Аля, купи напульсник. Или фенечек наплети, прикрой от взглядов вскрытую вену.

Он притянул мою кисть, осмотрел при электрическом свете, изучил подушечки пальцев, изрезанных отметинами от струн. Вздохнул так, словно ломал все принципы, по которым жил до встречи со мной. Снял браслет со своей руки, тот самый, с травяным запахом. Затянул на мне ремешок из кожи, служивший основой травам. Ткнул ногтем в пронзенного соловья в переплетении роз.

– Ничего не скажешь, эффектная штучка. Заготовка для обряда на скорую руку. И зачем мне лишние проблемы сегодня? Ответь, девочка из метро!

– Что ты почувствовал, когда мы играли? – встречным уколом спросила я, жадно вдыхая травяной аромат. – А в подземке, когда барабанил в стекло?

Григ закрыл глаза и кивнул. Молча развернулся и вышел из номера. Ни в чем не признался, но я знала сама: он тоже почувствовал наше родство. Не человеческое, куда там. Общность мысли, общность судьбы. Переплетение нотного стана.

Я собралась за пять минут. Вместо шпилек разношенные кроссовки, вместо платья – потертые джинсы и привычная курточка оверсайз, с объемными рукавами, натянутыми до самых пальцев. Любимые наушники с бирюзовыми чашками заменили на шее бархотку. Кофр за спину, вместительный шоппер со шмотками на плечо, телефон в карман. Наконец-то самая обычная я! Только запястье щекочет браслет, подарок от прекрасно-опасного Грига.

Он действительно дожидался за дверью, все такой же, в парадном тренче. Разве что волосы распустил и смотал на кулак черную ленту. Подготовился к драке, словно боксер.

Рядом топталась Ленка. Григ по новой высверливал ее взглядом, будто решал уравнение. Или готовил допрос с пристрастием, заранее вынеся приговор. С таким взглядом инквизиторов играть в сериалах! Стало жалко подругу детства, ведь она хотела как лучше. Григ дернул бровью, я огляделась.

В сумрачном коридоре лежало рядком шесть девиц в униформе, почему-то с простынями и полотенцами: вязать упрямицу, затыкать ей рот, перекручивать щиколотки и запястья. Я едва не свалилась в обморок, составляя компанию горе-эскорту. Интересно, как Петр Иванович оформил доставку в апартаменты: заказал меня голую, в туфлях и бархотке? Мне поэтому пригрезился бал у Воланда? Стало жутко и мерзко, когда представила продолжение свадебного банкета. А если б в номер не вломился Григ? Я вам кто, героиня хоррора? Что за прелюдии, господин Кондашов?

– Проще спуститься по лестнице, – жалко пискнула Ленка. – Сегодня отель чудит, Сталина поминает.

Григ обозначил улыбку, кивнул, мол, Сталина на вас не хватает. И решительно потащил меня к лифту.

– Алька, где ты его подцепила? – зашипела мне в спину Элен. – Лифты стоят, застряли, что он творит, скажи ему, Алька!

– На лестнице засада, не так ли? – Григ ткнул пальцем в тусклую кнопку вызова. Что-то загудело, завыло, дернулось. Лифт ожил, заработали механизмы, замельтешили цифры. Кабина спешила на восьмой этаж, будто падала вниз с оборванным тросом.

– Мамочки! – взвизгнула Ленка. – Разобьется, там же люди, спаси их! Пожалуйста, притормози!

Я не очень-то поняла, кого заклинала Элен, но кабина поехала медленней, хотя Григ недовольно хмурился и ворчал, что нет внутри никого. Ни людей, ни нелюдей, ни прочих тварей вроде лярв недобитых. Элен сразу взяла себя в руки, включила повелительный тон и замашки администратора:

– Сможете оживить остальные? Там-то точно люди сидят. Как вас там, попробуйте вызвать? Раз уж в Дон Кихота поиграть захотелось!

Григ матюгнулся, посмотрел на меня. С видом мученика ткнул и в другие кнопки. Лифты заработали, чудо чудное!

– Сегодня магнитная буря. Проблемы по всей Москве, – Григ погладил стену длинными пальцами, бережно, словно дикого зверя, готового укусить. Двери в кабину бесшумно открылись, и мы молча поехали на первый этаж.

– Пойдешь впереди, – приказал мой заступник вконец ошалевшей Элен. – Если дверь не сработает, я ее выбью. Потеряете музейную ценность.

– Да поняла я, – вяло огрызнулась подруга. – Подумаешь, рыцарь на белом коне. Сам хоть в курсе, во что ввязался? Тебе же аукнется…

– Ой ли? Ты мне угрожаешь, душнила?

Я молчала, не зная, как реагировать. Эти двое понимали больше, чем я. О том, что происходит сейчас со мной! Григ – плевать, он сам как из сказки, мрачной, страшной, без хэппи-энда. Но Элен? С ней-то что не так? С милой девочкой, знакомой с детства? Задняя парта, шпаргалки, мальчики, двойки по физкультуре – я же знала о Ленке все! Любила ее как родную сестру!

Дверь-вертушка сработала без проблем, и мы оказались на свежем воздухе. Над гостиницей клубились грозовые тучи, пахло недавно прошедшим дождем. А ведь с утра не обещали осадков!

В темноте мигнула одинокая фара, и Григ потащил меня прочь от Элен. Та кричала вслед, чтобы я звонила, как только приду домой. И чтоб не тащила к себе в квартиру незнакомого маньяка с улицы! Можно подумать, знакомый маньяк – это желанный гость в моем доме.

У обочины ждал мотоцикл, стильный, черный, сверкающий хромом, с вынесенной вперед вилкой и высоким рулем, с рукоятками, украшенными кистями и оплеткой из мягкой кожи.

– Это чоппер? – выдохнула я восхищенно.

Григ кивнул и протянул мне шлем.

– А ты?

Черная лента с руки моментально обернулась банданой:

– Садись уже, Золушка двадцать первого века. Пока карета не обернулась тыквой. И не прискакал лысеющий принц.

Я мигом устроилась позади Грига и, наконец, сделала то, о чем мечтала еще в метро: крепко обхватила руками за талию и прижалась всем телом к спине. Григ завел мотор и поехал, через бордюры, по клумбам, прочь от гостиницы «Ленинградская», из которой выскочил Петр Иванович и что-то матерно орал нам вслед. На нем буквально висла Элен.

– Куда едем? – крикнул мне Григ.

Я бы рада ответить красивому байкеру, что мне нужно в Новую Москву, в Подольск, в Можайск, да куда угодно, лишь бы ехать с ним, наматывая километры дороги и врастая в его теплую спину, ощущая под ладонью стук сердца, до обидного спокойный и ровный.

Увы. От гостиницы «Ленинградская» до моего жилища было десять минут езды по прямой. Даже в этой мелочи не везло.

– В Сокольники, – неохотно призналась я, впервые в жизни жалея, что прописана в таком неудачном месте. Поправила кофр за спиной и добавила: – Высади возле храма, оттуда дойду пешком.

Григ пожал плечами и прибавил газу.

2.

Мы действительно доехали слишком быстро, с Русаковской лихо вырулив на Маленковскую, а оттуда в сонную тишь Песочного переулка. Григ тормознул мотоцикл перед въездом во внутренний дворик, выставил длинные ноги, удерживая равновесие. Мне было очень стыдно, но я не спешила от него отлипнуть: не было сил разжать руки.

Боюсь, за эти минуты гонки у меня началась реакция. Я наконец-то испугалась того, что случилось и не случилось. Мне казалось, я липкая до непристойности, меня вымазали чем-то пахучим, гадким, и теперь вовек не отмыться. Моя склеенная душа, собранная по кусочкам, как разбитый кувшин, вновь начала распадаться, истекать скопившимся гноем.

Как-то вдруг навалились все ужасы вечера: угрозы, намеки, взгляды и жесты. Из какого дерьма меня вытащил Григ? При мысли, что вот сейчас он уедет, а я останусь одна, накатило приступом паники.

Я сдернула с головы мотоциклетный шлем, прижалась лицом к черному тренчу и жалко всхлипывала в лопатки Грига.

Он тоже замер, застыл каждой мышцей, вся его поза выдавала растерянность. И так сделал больше, чем собирался, а его наградили бабской истерикой! Но не оттолкнул с омерзением, не скинул прочь с любимого байка, продолжал удерживать мотоцикл ногами. Лишь, помедлив, снял руку с руля и накрыл ладонью мои дрожащие пальцы, вцепившиеся в плотную ткань костюма.

От этого стало немного легче.

– Что я делаю не так, скажи? Почему все время такая лажа? – жалко всхлипнула я, вымочив слезами его длинные волосы.

– Разве ты одна? – удивился Григ. Он говорил отстраненно и тихо. – Все косячат и все лажают. Редко кто играет партию жизни, ни разу не выдав фальшивой ноты. Что в сольнике, что в оркестре. Весь мир человеческий – отстойник природы…

Я продолжала комкать пальцами тренч. Я даже не знала, кто он такой. Зачем он со мной. Где его искать. И отчего рядом с ним я чувствовала себя в безопасности, хотя другие боялись Грига до красных кругов в глазах.

– У тебя хороший район, – решил сменить тему Григ. – Свежий воздух, парк для прогулок. Но лучше держаться освещенных дорожек, – он усмехнулся и добавил мрачно: – Если доживем до зимы, покатаемся на коньках.

– Можно летом на роликах, – истерика сходила на нет, и я отчаянно шмыгала носом.

– Ролики – без меня, – передернул плечами Григ. – Ролики мне не по статусу. Слезай, девочка из метро, я сделал для тебя все, что мог. Дома отключи телефон, запрись на все замки и цепочки, закрой окна, вруби телевизор погромче. И завтра ни с кем не общайся. Особенно с этой своей Элен. Больше я за тебя не в ответе, и так целый день потратил впустую.

Я покорно слезла, вернула шлем, достала из кармана куртки платок. Неромантично прочистила нос.

– Ну вот, – усмехнулся прекрасный рыцарь, – а я хотел попросить на память. Принцессы обычно дарят платки, но с соплями уже перебор. Хоть туфельку подари на прощанье, прибью к стене, как военный трофей.

– Мы еще встретимся? – спросила я, сунув руку в объемный шоппер.

– Как ноты лягут, – ответил он. – Есть мелодии, которым сложно противиться. Но лучше бы нам не играть дуэтом.

Григ сказал так серьезно, что слезы высохли. Он имел в виду отношения, но во мне вдруг не к месту проснулась скрипачка. Не просто проснулась, а взбеленилась. Я бы даже сказала, полезла на стенку. Понятно, Григорий – непризнанный гений, виртуоз гитарной струны, а я мелкая неудачница, что работу не может найти! Но зачем же так опускать?

В кулаке оказалась зажата туфля, как раз достала из шоппера. Ей и ударила, целя в сердце, стремясь причинить ему боль. Острым опостылевшим каблуком. Сердце Грига отозвалось стеклянным треском. Так и знала, что оно изо льда!

– Очки, твою мать! – рявкнул Григ. – Ополоумела с перепугу?

Я снова прицелилась шпилькой, но он перехватил мои кисти, заломил руки назад, до боли свел за спиной, приблизился вплотную, впритык, шепнул в самое ухо:

– Не умею гасить истерики, за столько лет не довелось…

– Учись, – жалко всхлипнула я, растекаясь лужицей в его объятьях. – Новый опыт – хорошая штука.

И ткнулась губами в шею, лизнула ее языком, теряя остатки воли.

– Не уверен, что так уж хочу, – Григ снова выдохнул в ухо, и от этого стало горячо внутри, куснул зубами за мочку, но не успел уточнить, что он хочет или не хочет.

В нас ударило потоком света. И оглушило приказом:

– Господин Воронцов, отпустите девушку. Отойдите на десять шагов и положите руки за голову!

В дивную мелодию вечера вплелись неприятные шорохи и щелчки, от которых вспоминались фразы, подслушанные в кино: «снять с предохранителя», «живыми не брать», «стрелять на поражение»! Я почувствовала, что ноги слабеют, но уже не от близости поцелуя, от прорвавшего все заслоны ужаса.

Эмоциональные качели, полет нормальный!

– Вашу ж мать, – вздохнул Воронцов, нехотя разжимая объятья. – Я же говорил: дуэт обречен. Не стоило даже пытаться.

– Что им нужно? – я снова вцепилась в Грига, выполнявшего грозный приказ и поднимавшего руки. Обхватила его за талию, прижалась, ища защиты.

– Тебя спасают, – рассмеялся парень. – Решили, я тебя ем в подворотне. Аля, отпусти, хуже будет. Не время говорить с позиции силы…

– А ты можешь съесть? – удивилась я. Вскользь, мимоходом, лишь бы что-то сказать. Мне, в общем, уже было по фигу. Качели понеслись в обратную сторону. Истерика вышла на новый виток. Меня так достали за сегодняшний вечер, что хотелось рвать и метать. И агрессия, зацепившая Грига, нашла себе новую цель.

– Эй, кто вы такие? – заорала я, гневно размахивая лаковой шпилькой. – С какого Шопена к нам привязались? Мы вас трогали? Нарушили какой-то закон? Я что, не могу возле дома поцеловаться с красивым парнем? Который, на секундочку, спас мне жизнь?

– Эм, – очень емко ответил кто-то, прикрываясь светом прожектора.

Бесит! До чего бесит, то свечи убогие, то софиты в лицо! Никаких условий для творчества!

Я прислушалась и уловила звук, легкий треск мотора, электрический гул. У скрипачей сильные кисти, и моя туфелька устремилась в атаку, как ракета класса «земля-земля», со всей дури запущенная в полет.

Снова раздался звон. И освещение убавилось вдвое. Стали видны силуэты людей и машина, за которой спрятались гады.

– Фара, – прокомментировал Григ. И от души расхохотался. – Аля, ты бесподобна! Успокойся, девочка из метро, не воюй с Бюро, не теперь. Я постараюсь уладить дело, только больше ничего не ломай.

Я не успела задать вопрос. Или ответить на глупую шутку. Откуда-то из темноты двора в нас полетели карты. Обычные игральные карты, дамы, десятки, тузы. Семерке удалось зацепить щеку Грига, оставив кровавый след, и я осознала, что они острые, целая колода белых ножей в отместку за мою несчастную туфельку. Карты светились во мраке, вспыхивая красным и синим.

Григ рыкнул и дернул меня за плечо, прикрывая собой, как щитом. Он круто умел рычать, каждый раз меняя эмоцию. Сейчас почудился холодный гнев, усилился гул рассерженных ос, что был его личной мелодией. Порывом налетевшего ветра выбило вторую фару. Ударом шаровой молнии вырубило все фонари, и в окутавшей улицу мгле нас двоих окружило защитным кольцом. Пять тонких огненных линий, напоминающих нотный стан, проявились в темноте, подчиняясь Григу. И летящие смертоносные карты осыпались пеплом, коснувшись их. На нотоносцах проявились знаки – альтерации, скрипичный ключ, акколада. Проступили ноты, тяжелые, мрачные: Григ творил песню ответной атаки…

– Курсант Обухов, прекратить! – новый голос перекрыл какофонию звуков. – Двадцать дней карцера за своеволие. Немедленно отправляйся в контору!

В темноте кто-то ойкнул, карты погасли.

– Но Вадим Никонорыч… – прогундели в ответ.

– Выполнять! – рявкнул сердитый начальник и, услышав торопливое «есть!», смягчился. – Иди уже, горе-вояка. Еще станешь на сборах байки травить, как бился с Григом за красную девицу. Григорий Андреевич, поговорим?

– Слушаю, господин Фролов.

Голос Грига был холоден и спокоен. Он до боли впился в мое плечо, давая понять, что лучше не рыпаться, и веселье закончилось не начавшись. Будто метил меня синяками.

– Только музычку развейте, голубчик. И фонарики зажгите, мне неуютно.

Нотоносцы мигнули и будто втянулись под хищные ногти Грига. Уличные фонари разгорелись с противным жужжанием, как разбуженные шмели.

– Вы со свадьбы такой нервный, Григорий Андреевич? Гляжу, и сувенирчик с собой прихватили. Это что же было? Десерт?

Испуг и отупение отступали, и я поняла: десерт – про меня. Заменитель свадебного торта на блюде. Еще бы и торги провели, кому достанется первый кусочек!

– Эмоции у девочки вкусные, сладкие. Как прошло-то, Григорий Андреевич?

– Тройной союз заключен, – равнодушно ответил Григ. Эдак даже с ленцой, будто был на приеме и вел светскую беседу о московской погоде. Но пальцы на плече сжимались все крепче, до хруста тонкой ключицы. – Не без помощи девочки, кстати.

– Так понравилась? Самому захотелось?

Григ опомнился, отпустил плечо. И скрючил ладонь в атакующем жесте.

У меня занемела рука, но я тоже приготовилась к драке. Где там вторая туфля?

– Я шучу! – заворковал Фролов, подходя, наконец, вплотную. – Голубчик, не стоит злиться. Зачем бы нам разносить Сокольники? Славный район, дремотный. Просто удивительно, согласитесь: чтобы вы, с вашим каменным сердцем…

– Она красиво играла, – с вызовом пояснил Григ.

– А вот в это верю, – закивал Фролов. – На музыке вы, негодник, повернуты.

Он уставился на меня. Я прожигала взглядом Фролова. Терпеть не могу, когда обо мне говорят, как о бездушной вещице. Черт возьми, как о еде! Вот же гадское гадство!

Вадим Никонорович вблизи оказался вполне симпатичным дядькой, степенным, с округлым брюшком и добродушной улыбкой. Но я слышала его музыку и отчетливо понимала: убьет и меня, и Грига, если представится случай. Ну, меня-то убьет наверняка. А Грига очень сильно попробует. С Григом вроде понятно, а меня за что?

Долбаный вечер опасных встреч!

Милый дядя ласково качнул головой, щелкнул пальцами – и музыка стихла. Так резко, что тишина оглушила, едва не свалила с ног. Одарил лучезарной улыбкой.

– Кажется, вас зовут Аля, – осторожно протянул туфлю. – Это ваш предмет туалета?

– Туфелька по праву моя, – Григ азартно перехватил добычу. – Теперь уж точно прибью на стену. Разбитая фара стоит того.

– Воля ваша, милейший, – хмыкнул Фролов. – Но зачем вы, моя красавица, обнимаетесь с незнакомцем? Да еще с таким грозным, что патруль кромешников вынужден идти на крайние меры?

– Обнимаюсь, с кем хочу, – огрызнулась я. – Никто ваш патруль не вынуждал. Только романтику обломали. Почему не обнять человека, спасшего из дерьма?

– Эм, – притворно вздохнул Фролов. – Если бы человека. Григорий Андреевич, друг сердечный. Вы позволите нам тет-а-тет покалякать? Уточнить, так сказать, детали свадебки? Список гостей, меню? Мы ведь за этим и ехали…

– Я вам не друг сердечный, – Григ чуть повысил голос, и его внутренний выводок ос нацелил грозные жала. – Не заигрывайтесь, господин Фролов. Я, надеюсь, свободен?

– О, разумеется, к вам нет претензий! Вы у нас сегодня герой. Неожиданно, но приятно, всегда бы так, господин Воронцов.

Григ устало потер виски и спросил у ночного неба:

– На хрена мне все это, хотел бы я знать?

– Благотворительность наказуема, – хмыкнул довольный Фролов. – Итак?

Я хотела кинуться к Григу, вцепиться в него, прорасти всеми иглами, ветками, корнями, зубами вгрызться, выть, чтобы снова меня защитил. Но не смогла сдвинуться с места. А он как будто отпрыгнул в сторону, лишая меня покровительства, так далеко вдруг оказался: на дороге, у храма Воскресения Христова, уже в седле черного байка.

– Не стану мешать, – согласился с Фроловым, сдал меня, продал в рабство. – Но выдвигаю условие: девушку вернете домой. И приставите курсанта в охрану. Кондашов налепил ей метку на шрам, так что ночь предстоит веселая.

– Ого, – всполошился Фролов. – Погодите-ка, Григ, Григорий…

Но мотор уже взвыл, байк рванул. И через миг Воронцов растворился в чернильном мареве. Остался лишь запах парфюма и мерзкая боль в плече.

– Аля, – одернул меня добрый дядечка, состроив умильную рожу. – Не нужно о нем горевать. Найдите нормального парня. Вы попали в серьезный замес. Вышли живой из такой передряги! Поверьте старику: все идет, как надо. Мы – лучшее, что с вами случилось сегодня. Садитесь в машину, деточка. Ночевать останетесь в нашем Бюро, за решеткой в отдельной камере. Обещаю устроить со всеми удобствами!

3.

Бюро Кромки, или агентство «Брюс», как мелькало иногда в разговорах по рации, приютилось в парке Останкино, в неприметном павильоне в стороне от главных дорог. Странно, я ведь гуляла в парке, после концерта во дворце Шереметьевых, что давал на дне города мой квартет, даже сюда забрела, будто кто-то тянул за ниточку, с тропинки на мягкую травку. А павильона не видела…

Над входом красовался загадочный герб, вырезанный из цельного камня. Заключенная в щит роза ветров, сверху – рука с дубиной, а внизу лента с надписью «Fuimus». Что еще за фуимус такой, интересно?

– Это не дубина, – буркнул Фролов, хотя вслух я ничего не сказала. – Маршальский жезл, символ воинской славы. А «фуимус» – по латыни «мы были». Оба элемента, чтоб вы знали, барышня, взяты с герба Якова Брюса.

– А при чем тут Брюс? – удивилась я. – Это шереметьевская усадьба!

– Один из Шереметьевых был из Школы, завещал павильон Бюро… Впрочем, это неважно. Проходите, Аля, наш разговор будет долгим.

– Я хочу есть и спать, – апатично откликнулась я. Не осталось у меня энергии для исторических экскурсов. Для всех этих Брюсов и Шереметьевых, с Воронцовым бы разобраться!

Но послушно шагнула вперед. И вздрогнула от того, как изменилось звучание мира. Ощущение такое, будто нас взяли и утопили в бассейне. Звуки стали глухими, далекими, еле пробивающими толщу воды. Влажность повысилась и вязкость воздуха, все наполнилось капелью и бульканьем, захотелось насухо вытереть руки. Перехватило дыхание, будто шею сдавили ошейником. Я почувствовала, что тону, хотя видела себя в тихом парке на травке, среди отцветающих кустов сирени.

– Дышите, что за фантазии? – хлопнул меня по спине Фролов. – Вот что метки чужие делают! Покажите-ка запястья, милочка. Это что за браслетик? Снять!

– Ни за что! – я отпрыгнула в сторону, поднесла к лицу травяной браслет. Сразу стало легче дышать, вернулось чувство реальности. Просто ночь, старый павильон, сирень непролазная, шелест дубов…

И черта, проведенная по земле. За которую я шагнула.

– Глазам не верю, – прошипел Фролов, всматриваясь в мой браслет. – Знать бы, что эта вещичка у вас, во время схватки в Сокольниках… Впрочем, пустые мечты. Вы действительно играли дуэтом с Григорием?

Я кивнула и спрятала запястье в рукав. Молча прошла в раскрытую дверь, оказавшись, как внутренне и ожидала, в убогой пародии на ментовку. Фролов провел меня в кабинет, указал на деревянный стол, обитый зеленым сукном. Вокруг стояло несколько кресел, я выбрала одно, пристроила шоппер. Наконец-то сняла кофр со спины.

– Вы скрипачка? – спросил Вадим Никонорыч. – Да не бойтесь, Аля, садитесь. Я даже браслет ваш не трону, хотя очень велик соблазн. Оберег, отданный добровольно, да еще и самим Воронцовым, – это в наши дни дорогого стоит. Чем же вы его зацепили?

Я пожала плечами. Откуда я знаю? Тем, что хваталась за него и канючила, весь тренч залила слезами. Тем, что очки разбила туфлей. Жалко, хорошие были очки…

– Обухов, пойди-ка сюда, сынок!

В коридоре что-то негромко лязгнуло, будто открылась дверь в камеру. В кабинет заглянул симпатичный парень примерно моего возраста. Я с интересом уставилась на таинственного метателя карт.

Темноволосый, подтянутый, ростом чуть ниже Грига, но плечи широкие, как у пловца. Короткая модная стрижка, брови густые, прямой тонкий нос. Глаза карие, дерзкие, непокорные. Смотрят на мир с прищуром, с вечным вызовом дуре-судьбе. Такому плевать, с кем драться. Хоть пьяному навалять, чтоб не лез, хоть с Григом силой померяться.

– Сгоняй-ка, голубчик, на ВДНХ, купи пожевать трем полуночникам. Барышня как к фаст-фуду относится? В этот час только бургер с картошкой…

– Пойдет. Все, что угодно, схомячу. На свадьбе меня ели, а не кормили.

– Ну а как вас не кушать, радость моя? – начал было сволочной Фролов.

Но Обухов его перебил:

– А как же гауптвахта, Вадим Никонорыч?

Фролов потешно замахал руками:

– Да ступай уже с богом, голубчик. Это ж я перед Григом строгость развел. Мол, виновный наказан, и делу конец. Ты ж, шельмец, его зацепил! А чего сорвался, скажи на милость? Григорий, считай, единственный, кто способен вести переговоры.

– Фара же лопнула, – буркнул Обухов, разве что ножкой не шаркнул. Мол, признаю, накосячил, но по объективным причинам. – Я потом смекнул, что это она. Психанула, значит, из-за любовника.

– Из-за кого? – подскочила я, хватая со стула шоппер.

– Брысь отсюда, – вмешался Фролов. – Успеете подраться, малые дети. Жрать охота. И спать охота. Не только вам, звезда неземная. Мы тоже целый день на ногах. Данилка, не экономь, родимый, ночь сегодня вдвое растянется.

Обухов козырнул и скрылся. Только грохнула входная дверь.

– Уф, – подытожил Вадим Никонорович. – Аля, устраивайтесь, отдыхайте. Может, хотите прилечь? В соседнем кабинете диванчик имеется.

Я проигнорила его вопрос. Достала телефон, отключила. С тоской подумала о горячей ванне.

– А телек в вашем хозяйстве есть? Нужно звук врубить на полную громкость.

– Воронцов посоветовал? – уточнил Фролов. Очень серьезно, мигом собравшись и растеряв полусонную мягкость. – Это дело, это он молодец. Включу-ка я глушители от греха. Сейчас жалею, что мы так с ним столкнулись. Но кто ж мог подумать, что Григ… Понимаете, со стороны… В общем, страшно смотрелось. У Обухова сестра так погибла, вот курсант и сорвался на ровном месте. Я чаек поставлю, не возражаете?

Фролов вышел куда-то с электрическим чайником, вернулся, зашуршал пакетом с конфетами. Вручил мне «Мишку на севере».

– Обязательно расскажите мне, Аля, чем Григория так достали. Не теперь, когда поедим. Говорить на голодный желудок вредно, а думать – еще и противно. Но он был вздрюченный, как никогда. Словно вызов бросал кому-то, вытаскивая вас из болота. Я бы подумал про амурные стрелы, но сердце Грига – холодное, как, простите, кусок дерьма мамонта, сохранившийся в мерзлоте.

Интересное сравнение, есть над чем поразмыслить. Спасибо, Вадим Никонорович, вы разнообразили этот вечер!

Обухов вернулся неожиданно быстро, с двумя огромными пакетами вкусностей. Долетел на реактивном ранце? Или карты вместо стелек подложил в кроссовки?

Мозг сбоил, бунтовал, и сознание отказывалось воспринимать чертовщину, навалившуюся за долгий день. Я устала, устала, устала! Не было уже сил пугаться, удивляться, отрицать увиденное. Я отыграла программу на свадьбе, где меня собирались съесть, если верить словам Фролова. Я видела, как один крутой парень метал, будто дротики, обычные карты, и те светились во тьме, как демонические артефакты из фэнтезийных фильмов. А другой крутой парень из-под ногтей выпустил сияющий нотный стан! И погасил фонари в округе.

Какое-то агентство «Брюс», затерянный в реальности павильон…

– Барышня, – подал голос Фролов, – кажется, вы собирались хомячить? Налетайте, пока не остыло. Друг сердечный Обухов, а зачем так много?

– Я вызвал Люську и Патрика, – курсант выдал лыбу на пол-лица. – Вы устали, я в карцере на двадцать суток. Кому отбиваться от Кондашова?

– Не дерзи, – осадил наглеца Фролов. И обернулся ко мне: – Стоит признать, что Петр Иванович – это серьезное испытание. То, что вы живы, прелестная Аля, – диво дивное, не стану врать. Ох, господин Воронцов! Что же вы сотворили такое? И главное, шельмец, соскочил красиво. Вроде как нанял нас для охраны. А, Данилка? Классно подставил?

– Должен будет, – с набитым ртом проворчал неугомонный курсант.

– Нет, голубчик, его не припашешь. Это мы ему в обратку должны. Он нам свидетеля со свадьбы сберег, хотя хата Григория с краю. Как и всегда, если подумать. Аля, что-то хотите спросить?

Я торопливо прожевала бургер, вытерла рот салфеткой:

– Вадим Никонорович, а Григ – он кто? Оборотень или вампир? И те остальные на свадьбе? Упыри-вурдалаки?

Обухов подавился картошкой. Фролов почесал затылок:

– Вот насмотрятся по телеку всякой дряни! Сумерки у них, понимаешь, романтика. Вампир спасает прекрасную деву!

Курсант хрюкнул молочным коктейлем и мрачно буркнул под нос:

– Гад он, тварь бессердечная. Если сравнивать, Ганнибал Лектер рядом с Григом чистый младенец!

Фролов покачал головой:

– И этот телека насмотрелся. Обухов, не сгущай. Понятно, что Воронцов не подарок, но с ним можно дело иметь. Удивляет порой, я бы сказал. Ну а если серьезно, Аля, Григорий Андреевич рок-музыкант, кстати, довольно известный. Знаете, это все: клипы, контракты, поклонницы. Погуглите на досуге.

– У него в Крокус-холле скоро концерт, реклама по всей Москве, с каждого столба разукрашенный лик, – добавил Данила Обухов.

– Ладно, курсант Навигацкой школы, – замахал руками Фролов. – Сбереги немного еды для товарищей и перестань отсвечивать. Аля, я чаю покрепче налью. Кладите сахар, ешьте конфеты. Для снятия стресса – самое то. И давайте уже разговаривать. Вопрос первый, естественно, о наболевшем: как вы познакомились с Григом? Второй: как оказались на свадьбе, кто пригласил, зачем именно вас?

Я отхлебнула чаю. Он оказался настолько крепким, что я от возмущения даже проснулась. С упреком посмотрела на садиста Фролова. Сделала новый глоток. От терпкости занемел язык, но стресс действительно отступил, отошел в сторонку, притаился на время. Подмигнул будто старой знакомой. Мой вечный спутник и друг.

Я рассказала Фролову, что знала. Про эпическую встречу в метро. Про случайную заботу Грига. Умолчала о музыкальной теме подземки, которую Григ тоже услышал.

– Вот откуда коллапс в метро! – Обухов вклинился в разговор, забыв о приказе молчать. – Сегодня поезда шли с интервалами, кого-то затоптали в толпе, на скорой увезли в Склифосовского. А это Григ развлекался! Ох, впаять бы ему, мерзавцу…

– Обухов, иди в карцер! – устало погрозил пальцем Фролов.

Курсант заткнулся, но никуда не ушел.

Я рассказала про свадьбу. Как меня пригласила подруга, про всю эту готику, странный плей-лист, что хотели послушать во время банкета. Вспомнила остальных музыкантов, тенора и театральную труппу.

– Проверяй! – приказал Фролов.

Обухов спешно полез в смартфон.

– А вы, барышня, куртку снимите. Давайте уже, не стесняйтесь. Вообразите, что я – добрый доктор!

– Какой же вы добрый? – отшутилась я. – Хоть слышите, как вы звучите?

Фролов полоснул по мне острым взглядом, будто препарировал по живому, потом закашлялся, увидев тату. Черт возьми, я сегодня звезда! Мужики штабелями ложатся!

Пейте чаек, Вадим Никонорович, полезная штука при стрессе.

Даже Данила отвлекся, перестал ковыряться в смартфоне.

– Ух ты ж! – восторженно выдал курсант.

Фролов высказал комплимент покрепче, да так, что уши свернулись в трубочку.

– Можете ослабить браслетик? Хочу посмотреть на ваш шрам, дорогая.

Я чуть сдвинула полоску плетеной кожи.

Фролов тронул пальцем мое запястье, с видимым усилием, будто гору столкнул. Даже пот выступил на висках и потек солеными струйками за воротник рубашки.

– Григ вас тоже пометил, да? Кровью стер след Кондашова. А говорят: не знакомьтесь в метро! Прячьте руку, скорее, Аля. Больше с осмотром не лезу. А то сам попаду с инфарктом в больничку. Обухов, где ты, любезный друг? Доброму доктору нужно выпить. До чего же забористы артефакты грозного ордена Субаш!

Обухов отложил телефон, сунулся в ящик стола, вынул бутыль коньяка из заначки:

– Плохо, Вадим Никонорыч?

Фролов опрокинул стакан коньяку, будто паршивую газировку. Заел конфетой «Мишка на севере».

– Знал, тварюга, что полезу смотреть. Нарочно добавил один узелок. Ох, господин Воронцов, вредное вы существо! А я к вам со всем уважением…

Фролов вытер лоб цветастым платком и посмотрел на курсанта.

– Одного уже нашли, Вадим Никонорыч, – торопливо отчитался Обухов. – Дмитрий Ерохин, солист «Новой оперы», найден мертвым возле гостиницы. Спрыгнул со смотровой площадки. Повреждены голосовые связки, следов насилия на теле нет.

Фролов молча налил еще.

Красивые свадьбы игрались в Москве. Поражали размахом и креативом.

4.

Черный байк мчал по полночным улицам притихшей сонной Москвы.

Гроза отгремела и отошла, оставив после себя блестящие от влаги, скользкие улицы и режущий ноздри запах озона, смешанный с нотами мокрой пыли и отцветающей в парках сирени.

Григ вернулся к гостинице «Ленинградская», вслушался в нарастающий панический гул – чьи-то крики и стоны, сирены скорой и истошный вой полицейских машин. Слух музыканта уловил и другое: четкую работу парней из Бюро, парой нехитрых формул усыпивших и постояльцев, и не в меру любопытный персонал отеля.

Припозднились гардемарины, не тех полночи ловили на дремотных московских улицах. Интересно, где же вы были, когда кланы планировали торжество, когда выбрали темную мощь гостиницы для подписания тройного союза? Теперь поздно, опустела бальная зала. Нет здесь Кондашовых, и Гордонов нет. Сыграна кровавая свадьба!

Григ невольно напел «В пещере», тихонечко, про себя, отбивая языком по нёбу ритм. Бывают же такие ночи! Судьба играет против тебя, заманивает в ловушку, подставляет перед Изнанкой Москвы, но вместо гибели и позора ты получаешь всё! Столько лет безнадежных поисков, пыль архивов, сотни смертей. Отчаяние, разъевшее сердце, утопившее его в чужой крови…

Не увлекайся, Григ, не теперь! Не верь в появившийся шанс на спасение. Не ведись на болотные огни надежды.

Просто карты сегодня оцарапали щеку. Но до этого легли щедрым веером, и в прикупе упали в руку два джокера. Созвучие. И талисман.

Байк прорезал Москву, как слоеный пирог, с хрустом ломая бульвары и улицы, вспарывая мост через ленту реки. Воздух – вязкий черничный джем. Ночное солнце – ломтик цуката, лимонная цедра с ванилью. Горьковский парк, Нескучный сад. Вкусная аура тления от могил Донского монастыря.

Воронцов припарковался в привычном месте, кратким движением изящных пальцев с подсвеченными алым ногтями укрыл чоппер от любопытных глаз. Прошелся пешком, огибая лужи, наслаждаясь мирной прогулкой. Легко вспрыгнул на монастырскую стену, схожий с хищной стремительной птицей. Прислушался к тишине.

Девочка из метро в безопасности. Пусть он отдал ее врагам, но лучшую защиту сложно найти. Ее цепко держит лицевой мир со всеми проблемами и неудачами, но скрипачка чувствует музыку сущего. Людей, предметов, явлений. В шипах девочки запуталась птица, умирает с пронзенным сердцем и поет кровавую песню. Кто-то пытался ее уберечь, спрятать изнаночные петли души, а они пробивают ткань жизни, выворачивают наизнанку. Не зря Кондашов так завелся, и Фролова ждет интересная ночь.

Но Бюро не выдаст скрипачку.

Она первая, кто расслышал Грига. Вписала собственные дерзкие ноты в творимую им мелодию. За столько лет холода и одиночества нашлась созвучная Воронцову душа!

Григ кратко вздохнул, нахмурился. Довольно лирических отступлений.

День завершен, на задворках ночи уже чувствуется рассвет, кровавый, как вскрытое горло. Тройной союз заключен. Пора держать ответ пред главой.

Он спрыгнул со стены и очутился под узорчатым двойным окном, чуждым Донскому монастырю. Возле памятной таблички, пояснявшей невеждам, что наличники сняты с Сухаревой башни. То немногое, что осталось от дома. От былой мощи ордена Субаш.

Зыбкое марево окутало Грига, будто растащило на молекулы тело. Миг – и под монастырской стеной остался лишь отзвук мелодии, похожей на гул рассерженных ос.

Нервы сдали, и я расплакалась, совершенно по-детски сорвавшись.

Меня снова догнал липкий страх, накрыло ощущением близкой смерти. От того, что погиб талантливый парень, спевший на свадьбе арию Демона, сделалось так тоскливо, будто он умер из-за меня, подставился под пули, закрыл от кинжалов. Принял удар, предназначенный мне. Если бы не Григ Воронцов…

Называйте его кем хотите: гадом, бедствием, холодной тварью! А он спас меня, слышите, вы! Не хотел, но вывез в безопасное место!

В прорвавшей все барьеры истерике я кричала этот вздор в лицо Фролову. Давясь слезами, вспоминала девиц, ждавших меня в коридоре. Если бы не Григ, где б я была? Ублажала Петра Ивановича? Поиграла бы на скрипочке, покричала в койке, захлебываясь болью и унижением. А потом, как несчастный Ерохин, сорвалась со смотровой площадки гостиницы?

Говорите что хотите, плевать. Агитируйте, умоляйте одуматься. Называйте демоном во плоти. Этот человек – мой ангел-хранитель! И я верю ему, уяснили, Фролов?

– Может, у нас таблеточки есть? – озабоченно бормотал Вадим Никонорыч, роясь в какой-то коробке. – Конкретно накрыло барышню, жаль. Надеялся на конструктив. Ну же, звезда небесная. Немедленно прекратите рыдать! Почему Григорий оказался на свадьбе? Он же не камикадзе, Аля, и из одной симпатии к вам не сунулся бы в этот гадюшник!

– Он и не должен был, – всхлипнула я, отпихивая Обухова с пачкой салфеток. – Ждали Тамару, сестру Воронцова.

– Ого, – как-то хищно оживился Фролов. – Вы и про Тами знаете? Аля, у вас девять жизней? Зовете Тами по имени! Не боитесь с ней встретиться в полночный час и проверить душу на прочность?

– Как услышала, так и зову, – я вяло огрызнулась и шмыгнула носом. Стало немного легче, все-таки есть польза в женской истерике, а то слишком много эмоций скопилось, и хоть бы одна положительная. – Можно мне еще чаю?

Обухов вышел с чайником, а Фролов снова подсунул конфету. За одну не слишком долгую ночь я умяла недельную норму сладкого. Ну и фиг с ним, для кого мне беречь фигуру? Кому я нужна, кроме чудовищ?

– Воронцова приезжала на церемонию, чтоб подписать ваш дурацкий союз, – я швырнула фантиком во Фролова. – Как подруга невесты.

Наверное, я предавала Грига, выдавала что-то не слишком приятное, какую-то мрачную семейную тайну. Но он сдал меня, как ненужную вещь, передоверил агентству. Мысли путались, спотыкались, цеплялись друг за дружку, глаза слипались. У меня не осталось сил. Я так устала, словно жизнь забирали, выцеживали по капле, и скоро сосуд опустеет. Мне хотелось выложить все, что знаю. И уйти отсюда на свежий воздух…

– Аля, очнитесь, голубушка! – мягко позвал Фролов, зажигая какую-то свечечку. – Вы сказали, что Тами прислали письмо? Одна строчка – и все? А конверт?

– Просто конверт без адреса. Разве можно напугать родным братом?

– А это смотря какой брат, – вяло отшутился Фролов. – Ай, как скверно-то, кто б мог подумать. Тройной союз нужен всей Москве, как гарантия от беспредела. Это мирное соглашение, Аля. Пять лет кропотливой работы лучших переговорщиков нашей столицы. Кондашовы пожертвовали счастьем наследницы, орден Субаш, наконец, дал согласие. Тами – идеальный парламентер, но она похотлива и суетна. А ее последний любовник вызывает изжогу у Грига. Выходец из Южной Кореи, тот выкрал у ордена артефакт…

– Мне пора, – неприязненно выдала я, чувствуя зуд в ногах. Если честно, уже задыхалась от нехватки кислорода и от мерзких тайн, что выливал на меня Фролов.

– Вот и чай, – перебил Вадим Никонорович. – Как не выпить чайку на дорожку? Ну и славно, хорошая девочка. Вы же сами хотели узнать про Грига. А теперь гнушаетесь слушать! Разумеется, Тами сбежала, едва прочитала записку. Ради сестры Григ Москву спалит, что ему жизнь одного негодяя.

– Кто б мог подумать, – пробурчал Обухов, вновь подсовывая мне конфету, – что холодный Григорий способен на чувство.

– Брось, курсант, – отмахнулся Фролов. – Даже мертвой душе нужен свет во тьме.

– Снова восхищаетесь Воронцовым? – послышался незнакомый голос, звонкий, таящий насмешку. – Ай-ай, Вадим Никонорыч, хватит петь дифирамбы врагу.

Я едва повернула голову, чтоб рассмотреть вошедшую. Молодая женщина лет тридцати, полноватая и курносая, мокрые волосы липнут к плечам. И звучит необычно, неправильно, будто украла чужую мелодию. Словно кто-то хрустит каблуком по фарфору, добивая осколки судьбы. Так могла бы звучать я сама…

Она – эхо? Существо без мелодии? Разве такое возможно?

– Людмила, – представилась незнакомка. – Командор, на улице жесть…

Фролов заговорщицки подмигнул и прижал палец к губам.

– Да подумаешь, мадридские тайны, – надула губы Людмила. – Гроза началась, я вся вымокла. Так что дайте скорее еды.

Она хотела налить себе чаю, но курсант отчего-то ей не позволил. Данила ловко выхватил чайник прямо из рук Людмилы, сунул пакетик остывшей картошки и вновь удрал в недра конторы, обещая Люсьен кипяточку покруче.

Я посмотрела на чашку, которую крутила в слабеющих пальцах, потом – внимательней – на Фролова. Тот, не особо скрываясь, прятал конфеты в карман.

– Как же не вовремя ты появилась, – погрозил обиженной Люсе. А мне протянул лист бумаги: – Аля, голубушка, последний вопрос, и я отпущу вас на волю. Вы сказали, на бумаге был вензель. Сможете вспомнить, какой? Нарисуйте, хотя бы в общих штрихах. Вдруг зацепка появится? Я должен понять, кто мутит воду и срывает мирный договор Изнанки. Кто смеет расставлять ловушки Григорию и злить самого Кондашова.

Я послушно взяла карандаш и задумалась. Нарисовала петлю, вторую, добавила завиток. И вдруг поняла, что это змея. Даже услышала шелест бумаги, схожий с шипением разозленной рептилии. Стебли травы и тело змеи, скрытые в изящном наборе линий, но, не вслушавшись в эту мелодию, полную угрозы и яда, ни за что не угадаешь тайный смысл вензеля.

– Мамочки! – ужаснулась Людмила. – Только этого нам не хватало. Отпуск отменяется, да, начальник? А я уже билеты купила…

Фролов гневно пристукнул рукой, так, что опрокинулась чашка, и отравленный чай потек по столешнице. Его лицо потемнело, как темнеет предгрозовое небо, а глаза, наоборот, побелели, словно вобрали речные туманы, и зрачки почти растворились в вязком кисельном крахмале. Он будто ослеп, руководитель агентства, моментально, по щелчку пальцев. Волосы растрепались, зашевелились на нездешнем ветру. Запахло солью и йодом, водорослями и смолой, порохом и кровью далекого боя. Во лбу Фролова загорелся знак, похожий на розу ветров.

– В камеру ее, – приказал Фролов, и я снова услышала музыку: рокот волн, треск парусины и дерева, гибельное дыхание девятого вала. – Будет сопротивляться, прикрутите цепями к койке. Не калечить, за это особый спрос. Обухова в охрану.

Я подскочила с места, тратя последние силы на дерзкую попытку побега. Не удалось. Даже шагу не сделала. Кто-то стиснул мои плечи, встряхнул. Оторвал от пола и потащил, унизительно сунув куда-то под мышку, будто сверток с ненужным хламом.

Видимо, подоспел и Патрик, которого вызвал Данила.

– Григ! – отчаянно крикнула я, пытаясь пнуть мерзавца коленом. – Григ, на помощь, они… они…

Людмила перекрестилась:

– Да не к ночи помянут будь демон! Дура, кого зовешь? Нас же и так атакуют!

– Голубушка, постарайтесь уснуть, – проворковал Фролов, вновь обретая манеры барина позапрошлого века. – Тут уж без вас разберемся, бабьи загибы нам ни к чему. Только туфли ей не давайте в руки, Обухов, проследи, родной!

5.

Камера где-то в подвале. Сломанный замок на решетке и курсант, привалившийся к стене напротив с зажатой в пальцах последней картой. Там, наверху, еще шел бой, слышались заклятья, стоны и крики, там Бюро отбивало атаки бесчисленных слуг Кондашова. А по подземелью гулял сквозняк и растекалась вонь из-за пробитой каменной кладки. Должно быть, там проходила труба, отводившая нечистоты из усадьбы в Останкино, и по забытому всеми коллектору призраки Изнанки проникли в Бюро.

Данила Обухов иссыхал, обращался в мумию, истончался. Его голову опутывали клейкие нити, похожие на паутину. Сначала они загасили карты, потом забрали энергию тела. Последними погасли глаза, но Данила упрямо смотрел на меня, пугая стеклянным взглядом. На щеках курсанта стыли злые слезы, оставляя белесые полосы.

Кондашов стоял рядом, невозмутимый среди тюремных руин. Нити тянулись от его пальцев, словно он – свихнувшийся кукловод, потерявший интерес к сломанной кукле, пытавшейся его обыграть. Петр Иванович улыбнулся страшной сытой улыбкой, добирая остатки энергии, допивая последние капли таланта. Обухов дернулся и затих, на губах проступила пена. Паутина втянулась обратно в ладони, куда-то под тонкую кожу, под линии ума и сердца.

– Натерпелась, бедняжка, – проворковал Кондашов, подходя ко мне мягким звериным шагом. – Ничего, скоро будем дома, и ты сыграешь мне Вагнера…

В ужасе я отползла подальше, насколько позволили цепи. Это Патрик меня приковал. За что? Даже сбежать не могу! Я посмотрела на кандалы, плотно обхватившие оба запястья. Где-то под металлом скрывался браслет…

– Григ! – шепнула я в темноту. Как молитву, как вызов судьбе. Как самое мощное заклинание, оберегающее от кошмаров.

Кондашов отшатнулся, как от пощечины. Сдержано рассмеялся:

– Грига мы тоже схватили. Если пойдешь со мной добровольно, я пощажу Воронцова. Ты ведь в долгу перед ним, Альберта, время оплачивать долг. Просто скажи мне «да», и договор будет подписан.

Я в ужасе смотрела, как слуги мерзавца вытаскивают из дыры в стене избитого в кровь Воронцова. Как Кондашов подходит к нему, тянет полную паутины ладонь к спутанным волосам…

– Нет! – это вырвалось против воли. «Нет» вместо нужного «да», способного выручить красивого парня, ввязавшегося в драку из-за меня.

Воронцов поднял голову, подмигнул: все правильно, девочка из метро.

А вонь утихла, растаяла, воздух пропитался ароматом травы, вплетенной в кожу браслета. Кровавые брызги сорвались с руки, из шрама на запястье проросли побеги, утыканные шипами, стебли роз зазмеились по камере, ударили по Кондашову…

– Нет! – снова крикнула я, пытаясь взмахнуть рукой. – Будь ты проклят, подлец, получай!

В ответ слабо звякнули цепи. Раздалось ворчанье курсанта:

– Вот лучше б карцер на двадцать суток. Что я, сиделка при истеричке? Аля, очнитесь. Или лучше уж спите. Вы не мельница, хватит руками махать.

Я открыла глаза, проморгалась. Посмотрела на Обухова рядом с койкой. Бледный курсант зевал во весь рот и потирал затылок, но был жив и здоров, счастье какое!

Кажется, наверху шел бой, кто-то шипел заклятьями, пахло порохом и соленым ветром. Карты светились в пальцах Данилы, но курсант сидел, прислонившись к нарам, и меланхолично тасовал колоду.

– Снова туз пик! – крикнул во тьму.

– Да и хрен бы с ним, – ответили басом.

Патрик. И этот сидит в подземелье. А кто наверху? Фролов и Людмила? Что творится в вашем проклятом Бюро, если бьются женщина со стариком, а здоровые лбы скучают в укрытии?

– Рядом проходит коллектор, – я снова звякнула цепью.

– Мы знаем, – хохотнул Патрик. – Дамочка, мы тут, по-вашему, кто?

– Спасибо, Аля, – улыбнулся Данила. – Вы так мило о нас заботитесь.

– Эти стены разве тараном пробьешь, – хвастливо пояснил богатырь. – Тройная кладка, заговоренный цемент!

Он стукнул кулачищем по кирпичам и вдруг отшатнулся в испуге.

– Что за звук? – заволновался Данила. – Патрикей, почему гудит?

– Там пустота, – успел шепнуть Патрик.

И его разметало взрывом, погребло под обломками кладки, которой хвалился минуту назад. Обухов подскочил, метнул в пролом всю колоду разом. Но оттуда уже протянулись нити, похожие на паутину, коснулись лица, заползли в ноздри, в рот, заполнили серой мутью глаза…

Кто-то порвал мои цепи, поднял на руки, потащил наружу…

– Нет! – я надрывалась криком, он выходил, будто гной, отравляя собой все живое.

– Аля, – ласково позвал Кондашов. – Чем они тебя опоили?

Я снова сморгнула слезы и забилась в объятьях хозяина.

Не было больше подземной камеры, не было решетки и трупа курсанта. Роскошная квартира с панорамными окнами, парящая над Москва-рекой. Внизу огни мегаполиса, лента реки – как сукровица из-за встающего солнца.

– Ты так кричала, девочка. Снова приснился кошмар? Мы давно забрали тебя из Бюро, ты вернулась домой, очнись, дорогая. Ужас остался в прошлом.

Но ужас пропитал мое настоящее, отражаясь в огромных стеклах.

Кондашов держал меня очень нежно, почти баюкал в руках. Он сидел на огромной кровати, застеленной черным шелком, но даже на темной ткани выделялись заскорузлые пятна. В изголовье на металлических прутьях крепились цепи с браслетами, с потолка над постелью свисал мощный крюк, чтобы вздергивать жертву на дыбу.

Руки Петра Ивановича бесстыдно гладили мою кожу, жадно изучали безвольное тело, нагое, если не считать драгоценностей и черной бархотки на шее. На запястьях ссадины от кандалов, кости болели, мышцы трещали, и вся я – как открытая рана, в засосах, порезах, следах от плети. Звучала одной тонкой нотой, жалкой, надрывной, пугающей. Моей мелодией стала мольба об избавлении от позора, о быстрой и безболезненной смерти…

Кондашов подхватил меня, поднес к окну. Над столицей разгорался рассвет, пачкая красным дома и парки, наполняя кровью вены реки. Москва-сити сверкал разноцветной игрушкой, щерился небоскребами в лицо встающему солнцу.

– Аля, просто скажи мне «да», – снова попросил Кондашов. – И я отпущу в полет свою птичку, даже мучить напоследок не стану. Одно слово, и ты свободна. Пока же упрямишься и молчишь, я буду тебя смаковать, как вино, глоток за глотком, каплю за каплей. Твои эмоции сладкие, чистые, тобой насытиться невозможно!

Он ударил меня спиной о стекло, оставляя на нем кровавые пятна, прижал плотнее, встал между ног, властным жестом раздвинув колени…

– Григ! – беззвучно прошептала я, представляя рядом с собой Воронцова.

Снова пахнуло травами, запульсировал на запястье браслет. Из-под кожи проросли шипастые стебли, обвили Кондашова, разорвали на части…

– Интересный способ защиты от морока, – совсем близко хихикнул Фролов. – Курсант, ты, гляжу, натерпелся, голубчик. И так, и эдак тебя испытали, и огонь, и вода, и медные трубы, а вся слава опять досталась Григорию.

– Обухов кремень, Вадим Никонорыч, – весомо заверил Патрик. – Такие соблазны, я аж взопрел, а он знай колоду тасует.

– Снова туз пик, – вздохнул рядом Данила. – Что за дурной расклад.

– Вы отбились? – я схватила Фролова за руку.

Людмила хмыкнула, Патрик заржал, так что эхо от стен отразилось:

– Дамочка, вы не в себе! К чему такой драматизм? Ну, сунулся с десяток бойцов к барьеру, так их патрули повязали. За кого вы нас принимаете?

– А коллектор?

– Ах, эти? – удивился Фролов. – Не волнуйтесь, драгоценная Аля. Тех, кто шел сюда по трубе, случайно смыло, простите, дерьмом. Окунулись по самые уши. Они думают, если линия старая, то я сбросить туда ничего не смогу? Отмоется Кондашов не скоро и пованивать будет долго. Обухов, родной, ты пришел в себя? Проводишь до дому прекрасную барышню? Смотрите, голубчики, он покраснел!

Я никак не могла проморгаться, боялась. Мне казалось, сейчас спадет пелена, и все начнется по новой. Обухов погибнет, и болтун Патрикей, исчезнут Людмила с начальником. Я не хотела обратно в кошмар, туда, где я стала рабой Кондашова.

Людмила подала чашку чаю. Я безумно хотела пить, но схватилась за тонкий фарфор и зашвырнула напиток подальше, осколками и кипятком едва не поранив Патрика. Тот ругнулся и отошел подальше, примирительно подняв обе руки: мол, претензий не имею, все понимаю. Прогрессирующая паранойя – это еще цветочки после череды наведенных иллюзий!

Я молча собрала свои вещи, недовольно потирая запястья. Следы от наручников сойдут не скоро, а у меня скоро концерт! Мысль о любимом квартете почему-то вернула в реальность, убедила, что все кошмары и мороки растаяли в солнечном свете. Будут репетиции, выступления, рестораны и электрички. А вот на свадьбах сыграю не скоро, если вообще решусь.

Москва и так переполнена фриками, а тут с Изнанки тени полезли!

Откуда в столице нечистая сила? Чем занимается Бюро Кромки? Ловит демонов или ведет учет, чтобы не слишком наглели? Петли считает: лицо, изнанка? Подумаешь, кружок «Умелые руки», сборище любителей вязать на спицах.

Не хочу ничего понимать. Хочу спать. Сначала отмыться в горячей ванне, потом выпить бутылку виски, прямо из горла, залпом. Завалиться в кровать не на черный шелк, на обычную простыню в цветочек, спрятаться под одеялом. И забыть вот это вот все!

Даже Грига, если иначе никак. Только отпустите в нормальный мир.

За дверью Бюро я осмотрелась. Пахло дождем и сиренью, но еще почему-то порохом и соленой водой океана. Слышалась музыка шторма, трещали мачты и паруса. Знатный вы враль, господин Фролов, говорите, патруль всех повязал? Хотя это не он, а Патрик…

– Не обижайтесь, Аля, – как-то робко буркнул курсант. – Я отвезу вас домой, у меня машина у телецентра. Прогуляемся вдоль пруда?

Приклеился ведь, не отдерешь. Интересно, чем я его соблазняла? В тех наваждениях он падал замертво в попытке меня защитить. Или Патрик говорил про последний морок, тот, где Кондашов попытался… Ой-ой!

Наверное, я покраснела, вспоминая ускользнувшие раньше детали. Как умоляла садиста пощадить меня и убить, а за это предлагала такое, о чем в реальности и думать противно. Неужели я говорила вслух?

Обухов заметил мое смущение и сам засопел сердитым ежом. Пошел рядом, плечо к плечу, потеряно глядя под ноги.

– Это был наведенный морок, зов на кровавую метку. Если б не решетка с цепями, если б командор не включил глушитель… Вы бы просто ушли с Кондашовым, улыбаясь глупой счастливой улыбкой.

Меня передернуло от отвращения.

– А если б осталась дома? Не поехала с вами в Бюро?

– Тогда бы Григ не спал в эту ночь, – без тени сомнения отрезал Данила. – Он гад и мерзавец, Аля. Но любит играть до конца. Отбивался бы под вашими окнами, разорвав подписанный договор, и обесточил в азарте Сокольники.

– Кто он такой? – задумалась я, и по напрягшейся фигуре курсанта поняла, что снова ляпнула вслух.

– Дьявол в людской личине, – нахмурился Обухов, сбавив шаг. – Вы, словно бабочка, Аля. Летите на яркий свет. Как птица, бросаетесь на шипы, чтоб напитать их кровью. Он вырвет ваше сердце и съест, щурясь от наслаждения. И это не аллегория, это его стиль жизни.

Григ помогал даже в кошмарах, – я не хотела сдаваться, но на этот раз сдержалась, смолчала. Потому что в реальности он уехал, сбагрив меня Фролову. Уступил место на сцене, резко оборвав выступление. И отдувались дальше курсант сотоварищи.

– Спасибо, Данила, вы меня спасли. Да еще и натерпелись всякого.

Обухов взглянул, улыбнулся. Хитро прищурился на яркое солнце:

– Да уж, Аля, после такого… Может быть, перейдем на «ты»?

Я поперхнулась словами, воздух стал горячим и терпким, солнце придавило всем весом к земле. Меня расплющило и расплавило от накатившего чувства стыда. Я кивнула Даниле, не сказав «да». Как долго теперь это слово будет царапать горло?

В полном молчании Обухов повез меня обратно в Сокольники. Проводил до самой квартиры – молча. Без слов отобрал ключи, отпер дверь. Получив негласное разрешение, проверил две комнаты, санузел и кухню. Вышел подышать на балкон.

Очень тактично хранил молчание, но улыбался ехидно и руку на прощание сжал с таким видом, будто согласен на все условия, что я озвучила в мороке. И уже подписал договор без раздумий и сожалений.

Почему я его не придушила? Почему не влепила пощечину?

Почему, забираясь в горячую ванну, думала о красивом курсанте и о том, как он будет справляться с эротическими фантазиями? Да еще и в красках представляя детали?

1.

Пробуждение было тяжелым.

Голова гудела, тело болело, будто меня сбил самосвал, а потом покатался туда-сюда для усиления ощущений. Во рту вонюче и мерзко, как в засохшей илистой луже.

Надо меньше пить, дорогуша. Бутылка в одну морду – уже аномалия.

Отражение в зеркале напугало отечностью и взъерошенным видом. А также слегка удивило. С какой стати оно еще здесь? Почему не сбежало в далекие дали после бурной вампирской свадьбы?

Как-то смутно помнилось, что там случилось, в их печальном загробном мирке. Но, должно быть, банкет удался. Об этом говорят мешки под глазами, дряблые щеки и пакля волос. Чтоб так выглядеть с утра, нужно много пить. Беспросветно и беспробудно. Так что… Вечность вам в печень, господа упыри. Гонорар уплачен, совет да любовь.

Но до чего же противно жить, даже с пачкой денег в кармане.

Запястье левой руки зудело, будто искусанное комарами. Его поминутно хотелось чесать, раздирая ногтями в кровь. Какой-то браслет вчера нацепили, вот и началось раздражение. Снять к чертям и в помойку? Жалко!

Милый такой браслетик, стильный. Кожа, по всему, дорогая. Пахнет приятно, так, будто рядом прошел офигенски красивый мужик и провел по спине ладонью…

Ага, а я тут такая звезда: нечесаная, неодетая, с опухшей харей и вонючим ртом! Соблазнительница на десять баллов!

Хмыкнув, я побежала в душ, приводить себя в чувство к вечерней репе. Репетиция, или коротко репа, была назначена на семь часов вечера, а я исхитрилась проспать до полудня. Алкоголичка и дебоширка!

Под браслетом кожа продолжала гореть. Я оттянула его чуть в сторону и покрылась мурашками с головы до пят, упав в муравейник воспоминаний. Тыльная сторона запястья пестрела кровавыми точками. Ранки подсыхали, зудели, и смотрелось это, будто всю ночь руку кололи иголками. Или сквозь меня прорастали шипы.

Я вдруг ясно увидела их, вылезающие из-под кожи побеги, длинные шипастые стебли, хлестко бьющие по врагам. Моя татуировка пробилась наружу и спасала меня… От кого?

Запах трав ударил в ноздри, окутал мозг, раскурочил поставленную кем-то защиту, снял блокировку памяти. Лица Фролова и Кондашова, Данилы, даже Патрика с Люськой завертелись, замельтешили, готическая невеста, сбежавшая сестрица Тамара…

Григ. Прекрасно-опасный Григ, подаривший браслет-оберег.

Голова взорвалась от прилива крови, стало нечем дышать, стало жарче жить. Изнанка мира пробила реальность, дополнив простую гамму мрачными аккордами готики. И я потеряла сознание.

Сколько я была вне себя? Сколько бродила по дальним мирам, полным причудливых тварей? Какую музыку слушала на сколах эпох и фантазий? Мой бедный мозг отказался работать, устроив глобальную забастовку. Но в нем царил поучающий шепот:

«Дочка, наш мир – полотно, сотканное из надежд и свершений. А у всякого полотна есть две стороны и два узора. То, что светло с одной стороны, оборачивается тенью с другой. Если встретишь самого черного монстра, загляни на изнанку его души, там отыщешь свет и надежду!»

«Родная, наш мир полон магии, но большинство утратило веру. Переплелось лицо и изнанка, исподы бродят среди людей, питаясь их силой и страстью. Плодят себе подобных зверей, мешая кровь голубую и алую. Слушай музыку мира, родная, музыка не обманет, чистый звук не ведает лжи!»

Но музыка была… немузыкальна. Трезвонила снова и снова, протяжными гудками мучила душу. Вскрывала черепную коробку, пытаясь добраться до разума.

Голова гудела, болела. Кажется, я рассадила затылок, когда упала на пол в гостиной. Дверной звонок надрывался, и кто-то упорно долбил кулаком, словно надеялся дырку проделать и посмотреть, что со мною стряслось.

Обухов? Решил в гости зайти?

Не вовремя, господин курсант. Я валяюсь на полу в непотребном виде. Мне бы холодное к голове, чтоб перестала взрываться от звуков, а вы в дверь стучите, как чокнутый дятел.

Я села на полу, осмотрелась. Комната плясала, как скоморох, качалась и прыгала, гремела паркетом. Когда бешеный танец слегка утих, встала, держась за диван, и по стеночке поплелась в коридор, чтобы впустить курсанта. Пусть заварит мне чаю, приготовит поесть и отыщет таблетку в аптечке. А я его поцелую. Потом. Если захочет, как сказано в фильме. Но сначала верну себе товарный вид.

За дверью, распахнутой настежь, обнаружился, увы, не Обухов.

Там стояла растрепанная Элен с покрасневшими от слез глазами. Подруга с трудом давила истерику, напридумывав всякие ужасы, она явно успела меня закопать и крест на могилке поставить.

– И чего ты приперлась в такую рань? – недовольно буркнула я, забыв, что уже далеко за полдень.

Ленка в ужасе уставилась на меня, словно я оправдала все ожидания и готовилась отойти в мир иной. Она спешно шагнула в квартиру, протягивая руку к моим волосам. И сразу отскочила обратно к лестнице, испуганно мельтеша ресницами.

Ей будто удавку на шею накинули, напрочь пережав кислород. Или кислотой плеснули в лицо, таким красным в синеву оно сделалось. Элен прижалась к перилам и придушенно прохрипела:

– Аля, позволь войти! Клянусь, не замышляю дурного. У тебя же кровь в волосах, я помочь хочу, Алька, впусти!

– Проходи, кто тебе не дает? – искренне удивилась я, уступая подруге дорогу.

Что за выступление на вольную тему? Всегда врывалась, как к себе домой, открывая дверь запасными ключами, а тут мнется и умоляет…

Элен вздохнула свободнее, перестала растирать руками лицо. Шагнула за порог, как по тонкому льду, с опаской пробуя паркет под ногами.

– Мне нужен чай, – заявила я, возвращая подругу в реальность. – Компресс на затылок и таблетку от боли. Я сама не могу найти, не помню, куда убрала аптечку.

Ленка освоилась окончательно, деловито прошлепала в кухню. Вынула из морозилки сосиски, приложила к ссадине на затылке. Достала коробку с лекарствами. Подруга всегда лучше знала, где и что у меня лежит. Пять минут, и вскипел электрический чайник, а в прозрачном заварочном раскрылся цветок с ярким жасминовым ароматом.

Жизнь обретала краски и звуки, становилось легче дышать.

– Алька, – строго сказала Элен, возвращая администраторский тон и манеру поучать без малейшего повода. – Мне можешь верить, честное слово. Но на будущее запомни: если кто-то просит о праве на вход, лучше не позволяй. Не разрушай чары порога, это сильный оберег против исподов.

– Сама-то чего? – хмыкнула я. – Сотню раз уже заходила. От тебя не спасает ни порог, ни дверь, ни даже цепочка с двумя замками. Помнишь, мы с Лешкой такие, романтика, свечи, шампанское, он в труселях, я уже без. А тут ты с сериалом и чипсами!

Ленка хмыкнула, вспоминая. Сцена вышла эпической. Лешка лапает меня, как одержимый, норовя пристроить на стол, а Элен жизнерадостно орет в коридоре, что пока этот лох не видит, можем смело схомячить чипсы с беконом! Может, из-за частых явлений подруги Леха меня и кинул? Так ведь импотентом недолго стать.

Элен вроде расслабилась, подмигнула, но сразу пришла в себя. Печально подала мне любимую чашку. Пояснила специально для отупевших:

– Это все в прошлом, Аля. Извини, но сейчас есть браслет. Он обнулил твою жизнь, былые связи и разрешения. Тот парень со свадьбы – дерьмо, но он сделал доброе дело, теперь вижу, что ты под защитой. И ночь провела спокойно.

– Спокойно? – подпрыгнула я, сатанея от белой кипучей ярости. – Ленка, во что ты меня втянула? Говори, кто такой Кондашов! Что еще за Изнанка мира? Меня заперли на ночь в подвалах Бюро, и вообще: кто ты такая?

Элен в испуге уронила блюдце. Осколки разлетелись по полу, дивная аллегория разбитой вдребезги дружбы. Я вспомнила, с кого начался этот ужас. Вновь зазвучал голос подруги, жизнерадостно врущей в трубку о легкой и денежной подработке, всего-то десяток песен сыграть!

Я заплакала, жалко, навзрыд, я ни в чем ее не обвиняла, но Элен присела на корточки, обняла мои ноги и тонко завыла, как ободранная бродячая псина:

– Аля, прости! Я лярва, но я же не виновата!

Я попыталась оттолкнуть ее прочь и пролила чай из чашки. Кипяток попал на руки Ленке, а она даже не дернулась. Будто вовсе не почувствовала боли ожога. На коже подруги не осталось ни пятнышка, та даже не покраснела!

Ленка отревелась, подняла грустный взгляд, всматриваясь в мое лицо:

– Удивлена, подруга? Я давно не живу, что мне твой кипяток? Если только надумаешь сварить целиком. Аля, я лярва уже пять лет. Эмоциональный паразит, пиявка. Простейшее в мире исподов. Я выпила маму, убила ее, а вчера едва не сгубила тебя, лишь бы меня не тронули.

Я по-прежнему разглядывала ее руки. С неосознанной надеждой ждала волдырей, запоздалого крика боли, мольбы вызвать скорую и не тупить. Но руки Элен оставались целы, ни красноты, ни лопнувшей кожи. Мраморная бледность, как у древней статуи.

В детстве Ленка была смуглянкой, загорая до черного в хорошее лето, ее даже дразнили цыганской приблудой. А потом она съездила в Сочи. И вернулась бледнее снега в горах. Рассказала, что познакомилась с парнем, влюбилась до обморока, до полусмерти и провела с ним все время в отеле, даже моря ни разу не видела. Бурный курортный роман, завершившийся слезами и тайным абортом. При таком-то стрессе как не стать другой? Не измениться и внешне, и внутренне? Из романтичной девушки выросла вдруг практичная стерва, администратор в гостиничном бизнесе. У нее даже музыка поменяла тональность! Стала жестче, выше, пронзительней. От прежней Ленки – лишь пара привычек. От прежней тусовочной жизни, от толпы знакомых и ухажеров – несколько самых близких людей. Среди них, разумеется, мама. И я, с младших классов делившая с ней козырную заднюю парту.

– Расскажи мне все, – попросила я, гладя ее прохладную руку. – Только знаешь, чай не покатит, тут нужно хряпнуть чего покрепче.

Я принесла из гостиной непочатую бутылку виски, благо еще с периода Лешки у меня хранился запас разного дорогого пойла. В холодильнике нашелся засохший сыр и сервелат в нарезке. Элен достала с полки стаканы, покорно села за стол, подцепила ногтем кусок колбасы.

– Да чего тут рассказывать, Алька? Я последнее дерьмо и грязь под ногтями. Низшая тварь Изнанки. Встречаются в жизни такие принцы, что вырезают нам сердце и съедают его, сладострастно щурясь. С детской белозубой улыбкой.

2.

– Он был красив, как луна над морем. Весь такой светлый, прозрачный. Чистый, как этот виски в стакане. И так же бил по мозгам.

Бутыль опустела наполовину, и Ленка ударилась в лирику. Всякий раз, когда мы напивались вдвоем, Элен падала в литературный стиль, выдавая такие эпитеты, что писатели ромфанта курили в сторонке. А казалось бы: обычная девушка, администратор в престижном отеле.

– Я в нем растворилась, как в кислоте, и кайфовала от этого. Дура! На самом-то деле страшный процесс: вот ты была, и вот тебя нет, все мысли и чувства уже не твои. Тебя разжевали и проглотили, впитали, пустили по венам, как приятный пряный коктейль. В юности часто мечтают о такой беспросветной любви, чтоб через час после знакомства – уже в постели, и вся кожа в засосах, и между ног настоящий пожар от того, как долго и часто… И так десять дней подряд. А потом он сказал, что я умница и хорошо продержалась. И если не умру через месяц, то семена во мне приживутся. Мол, настал его период деления, и он оказал мне честь. Выпил досуха, выжал до капельки, а потом наполнил собой до краев, подарил вместо жизни – нежизнь. Деление, ты понимаешь? Вегетативное размножение! Мы не люди, мы мхи и лишайники, лианы вокруг стволов.

Ленка залпом заглотила порцию виски, кинула в рот ломтик сыра. Прожевала и завершила рассказ:

– Потом он исчез, Алёнка. Не вот эта фигня: собрал вещи и слился, извини, я женат, двое детей. Просто растаял в воздухе, сквозняком ушел в открытую форточку.

Она смахнула слезу. Я смотрела, как дрожат ее пальцы, которыми сжимает стакан, и не чувствовала былой злости. Бывают такие принцы: наплетут о большой любви и о презрении к презервативам, а потом раз – у тебя СПИД, а он уже с новой крутит роман.

– Я подумала сначала, он о ребенке. У меня случилась задержка, тесты показывали две полоски. В отчаянии пошла на аборт, хоть и считаю это убийством. Но зародыша во мне не нашли. Просто кровь стала мертвая, вязкая, и весь организм перестроился. Пропала нужда в ежемесячных циклах. Как в той клинике всполошились, когда получили результаты анализов! Хотели меня удержать, провести больше тестов и опытов… Я не помню, как выбралась, Аля. Только сладкое чувство сытости. Руки в чужой крови, и как облизала их языком.

– А потом? – я погладила ее пальцы.

– Уже не так интересно, – Ленка осторожно вынула руку и долила по стаканам виски. – Нашлись учителя и наставники, пристроили в Дом Иллюзий. Сломали, согнули, пришили к Изнанке. Ведь у всякой вещи есть лицо и испод. Почему же такому не быть у реальности? Раньше по-всякому называли. Навь, владения Чернобога. А сейчас придумали бренд: Изнанка! Звучит? Согласись, звучит. Но по сути, как было исподнее, так никуда и не делось. Вся грязь и мерзость сущего мира.

Элен была так плоха, что я отзвонилась дирижеру квартета и отпросилась с репы. Соврала про внезапный насморк, зато про адский концерт в голове рассказала чистую правду. И получила совет меньше пить, потому что моим перегаром несет даже из телефона. Музыканты всегда друг друга поймут!

– Алька, поверь, я тебе не вредила. Брала понемногу, самую малость. Но маму свою загнала в больничку, не умела еще контролировать силу. Близкие всегда под ударом, поэтому лярвы живут одиноко. Два инфаркта мамы – моя работа. Я питаюсь злостью и страхом, вот и довела до нервного срыва. Болячки, больницы, лекарства, тоска. Ни единого светлого дня для самого родного существа на свете. Мама уходила, а я сыто скалилась. Лишь когда ее руки остыли в моих… Когда кладбище, и гранит над могилой, холодный, бесчувственный, неживой…

Я помнила Ленку в те дни. Как она в голос орала на кладбище и проклинала ту встречу в Сочи. Тогда я не разглядела связи между смертью Ленкиной мамы и случайным курортным романом, решила, подруга помешалась от горя.

А все оказалось страшнее. За два года свести в могилу самого близкого человека, подарившего тебе жизнь, не просто убить, а съесть заживо, жмурясь от удовольствия…

Кем нужно стать, Элен, чтоб наслаждаться подобной пыткой? Чтоб быстро оправиться от удара, заняться собой, построить карьеру? Администратор в гостинице – сытное место для лярвы. Люди приходят, уходят, почти всегда негатив от того, что не работает душ или лифт, или от цен в гостиничном баре. За каждой дверью – роскошный обед, смакуй, наслаждайся букетом!

Я вспомнила и о своих печалях. Роман с одаренным саксофонистом, надеждой и гордостью курса. Как быстро погасла наша любовь! Как изменился характер Лешки! Как вдруг растворился его талант, утонул в самомнении, пьянстве, наркотиках! Он во всем обвинил меня и был прав. Ведь рядом крутилась лярва! Возможно, меня Ленка жалела, но Алексея терпеть не могла, подначивала и унижала. У него были планы и перспективы, его звали в лучшие оркестры столицы, а в итоге он расстался со мной и вылетел с последнего курса училища. Говорили, вернулся в родной городок и стал учителем музыки в школе.

Если можно выпить талант и эмоции, то в падении Лешки виновата Элен. И в нашем разрыве тоже. В моей попытке самоубийства. В сделанной татуировке, оказавшейся подобием коктейльной трубочки, что воткнули во вскрытую вену.

Я помнила, как Ленка примчалась тогда, как тащила меня из кровавой ванны, как рычала и билась в истерике, вызывая скорую, бинтуя мне руку.

Она по-настоящему любила меня, единственную подругу, берегла, как умела, заботилась. Ревновала ко всем парням, что пытались со мной флиртовать. А когда поняла, что с Лешкой серьезно, съела его без сожалений. Да еще и мной закусила, заставила набить черные розы, чтобы пить привлекательность и энергию. Я жила вполсилы, в половину таланта, без удачи, без веры в себя. Убежденная в том, что никому не нужна и не интересна парням.

«Подруга посоветовала цветочки? – вспомнился ледяной вопрос Грига. – И с тех пор ни радости, ни удачи?»

Верно, мой случайный защитник. С тех пор ни радости, ни удачи, ни уверенности в завтрашнем дне. Все выпито жадной лярвой. До дна. Ленка всегда пьет залпом, сколько бы ни налили.

Тогда почему я жалею ее? Что это? Стокгольмский синдром? Сострадание жертвы к мучителю? Я ведь читала такие истории. Девушки влюблялись в насильников, жертвы аварий начинали встречаться с теми, кто спьяну их задавил. Почему так устроен человеческий мозг? Почему мы сочувствуем тем, кто причинил нам боль?

Я ведь продолжаю любить Элен, будто родную сестру, сижу рядом и глажу холодную руку, вместо того, чтобы выставить вон и сменить все замки на двери.

Но разве она виновата? Ее заразили и выбросили, как салфетку, которой промокнули губы. Она даже могла умереть, потому что поверила любимому парню!

Снова память подкинула образ: Воронцов, совсем близко, впритык, его губы у самого уха, и я таю, будто десерт. Что случилось бы дальше? Десять дней секса и остатки жизни на блюдечке? И Фролов, и Обухов испугались, что Воронцов меня съест. Григ, неужели и ты?!

Ленка упорно прятала взгляд. Догадалась, что я просекла историю, и про себя, и про Лешку. Вот и пялилась в опустевший стакан, будто видела в нем ответы на все философские вопросы мира.

– Кто такой Кондашов, Элен? – я не решилась спросить про Грига. К тому же Ленка и не знала его, впервые вчера столкнулась, называла просто парнем со свадьбы. Но заказчик-то ей известен, элегантный вампирский дядюшка!

Ленка зябко поежилась, посмотрела в окно. Там сгущались майские сумерки, трогая лилово-розовой кистью крыши домов напротив.

– Я всего лишь низшая лярва, – покачала она головой. – Разве посмею осуждать господина и оспаривать его приказы? Знаешь, бывают такие боссы. Гордость нации, бизнес-элита, здоровая пища, по выходным – дорогое вино за партией в гольф.

– А потом этот правильный босс, – понимающе подхватила я, – отправляется в придорожный фаст-фуд и наедается всякой дряни!

– Нет, – натянуто рассмеялась Элен. – Так низко хозяин не падает. Ему подают дорогие блюда, терпкие коктейли таланта и боли. Это он ценит, господин Кондашов, отчаяние одаренных. Сука!

Она помолчала, кусая губы, вновь посмотрела в окно, с вызовом гладиатора, окруженного голодными тиграми:

– Я, конечно, сволочь и лярва. И не сумела ответить «нет», когда вместо торта заказали тебя. Но я бы ему не позволила. Гостиница – моя территория, Кондашов на ней просто гость. Рядом с «Ленинградской» я могу дать отпор! Тот парень со свадьбы ошибся, лестница правда была свободна. Я вела тебя к запасному выходу, там дожидалось такси…

– Ты могла промолчать о халтуре, – тихо напомнила я.

– Они раскопали могилу мамы, чтобы… В общем, я им должна. Будь осторожна, Алька. Кондашову нужна именно ты. Не как еда или бухло, он учуял исподнюю силу!

– Да как он вообще про меня узнал? – заорала я на Элен, тщетно гася в себе панику. Только этого не хватало для полноты ощущений!

– Он понял, что я связана с «Ленинградской», и приставил ко мне шпионов. Боссу доложили: у этой лярвы есть задушевная подруга детства. Лярвы всегда одиноки, наш голод слишком силен. А ты продержалась несколько лет. Алька, давай удерем из столицы! Пусть я утрачу связь с «Ленинградской» и будет сложнее тебя защищать… Свалим вместе к Черному морю, попытаемся начать все сначала!

– Ты не пробовала его отыскать? Того гада, что тебя обратил? Ты ведь его любила!

Элен печально вздохнула, будто не видела смысла в ответе. Даже если отыскать негодяя, жизнь не прокрутить в обратную сторону. Не выдавить из тела смертельный яд. И счастливого брака им не видать: лярвы всегда одиноки.

– У меня скоро важный концерт, – напомнила я Элен. – Помечтаем о море позже? Этой ночью в агентстве «Брюс» надавали пинков твоему Кондашову, окунули в дерьмо по маковку. Думаю, пара недель у нас есть, пока этот гад отмоется! Я сыграю, и мы все обсудим. Море – звучит заманчиво!

Ленка округлила глаза и хихикнула, заторопилась с вопросами…

Но тут снова забарабанили в дверь, яростно, нетерпеливо, потом ударили бедром и плечом, явно пытаясь выбить.

Элен взвизгнула и кинулась в коридор, прихватив со стола пустую бутылку.

Дверь вылетела со второго удара, жалобно хрустнув замками.

– Вообще-то звонок работает, – с обидой крикнула я из-за спины подруги. – А я не настолько пьяна, чтоб не открыть дорогому гостю. Ленка, только бутылку не бей, задолбаюсь потом собирать осколки. А толку в «розочке» никакого. Заходи, курсант Навигацкой школы! У меня как раз завалялся ром и оттаяла пачка сосисок.

Обухов с презрительной миной оглядел боевую стойку Элен, без опаски шагнул за порог и одним неуловимым движением отобрал у нее бутылку.

3.

– И куда я попал, дорогие дамы? На собрание алкоголичек? На игру «Покайся в грехах»? И как, драгоценная Аля? Грехи подруге отпущены? Зря.

Обухов быстро обжился на кухне, хряпнул рома, одобрил сосиски. Посоветовал активней закусывать, пока пьянство не стало призванием.

– У нее же на морде написано, – ткнул курсант вилкой в Элен, – ты для нее конфетка, припрятанная на черный день. Запри вас обеих в камере, и подруженька тебя выпьет досуха, причмокивая от удовольствия.

Карточная колода курсанта лежала на столе рядом с бутылкой. Очень демонстративно лежала и отсвечивала синевой.

– Ленк, – посоветовала я подруге, – главное – не делай резких движений. Обухов мастак в карты играть.

– Вижу, – вздохнула Элен, не сделав даже попытки к бегству, хотя дверь по-прежнему скалилась покореженными замками. – Почему ты его называешь курсантом? Да еще какой-то Навигацкой школы? Я же чую, он – капитан Бюро с лицензией на зачистку. Тот, кто ходит по кромочным петлям. Кромешник.

Обухов шумно выхлебал ром, обмакнул в кетчуп сосиску. От этого тотчас сделалось жутко, будто смерть подобралась к порогу и заглянула внутрь квартиры.

– Потому, неразумная низшая, – доверительно пояснил он Элен, – что Бюро Кромки основал Яков Брюс. Может, слышала о таком? Больно много всякой дряни исподней понаехало в Россию при царе Петре. Вот и пришлось чисткой заняться, вновь опричнину развести, новых кромешников воспитать. Под прикрытием Навигацкой школы, что Брюс обустроил в Сухаревой башне, обучался особый отряд бойцов, способных учуять исподов и пресечь беззаконие тени.

– Вы поэтому гардемарины? – я расхохоталась в пьяном восторге. – Курсанты школы – вот это все? Шутка юмора, понимаю! И Фролов ваш звучит, как корабль в бою, угодивший в самое сердце шторма!

Обухов мрачно взглянул на меня, плюхнул в тарелку порцию кетчупа:

– Нужно ставить тебя на учет. Подруга – лярва, Кондашов залип, будто сопливый мальчишка. Да еще и музыка мира мерещится. Чую, чую исподнюю кровь!

– Нет уж, хватит с меня мрачных сказок, – веселиться сразу же расхотелось. – Я человек и хочу им остаться. Или пришел меня арестовывать? Ну так знай, без боя не дамся! И Ленку обидеть никому не позволю! Ну, где тут шпилька вчерашняя? А это припоминаешь, Данила?

Я выставила руку с браслетом. Обухов в ответ огладил колоду, ласково, будто кота. Чихнул от запаха обережных трав.

– Хорошую штучку тебе подарили. Полюбуйтесь, Елена, какое плетение, на обе стороны солнцеворота. Так просто зубками не вопьешься. Каждый узелок, что удар под дых! Да не зыркай так, лярва безмозглая. На фига арестовывать Алю? Мне заняться в агентстве нечем, кроме как запирать девиц, отпускать и снова ловить по Москве? – Даня снял верхнюю карту с колоды и предъявил туза пик. – Все время выпадает, гаденыш!

– Ой, – испуганно вскрикнула Ленка.

– Ну а я про что? – огрызнулся курсант. – Я за тебя волновался, Аля. На звонки не отвечаешь, на репетиции нет. К дому подхожу – лярвой воняет, густо так, знаешь, смачно. Будто тухлым яйцом обмазали. Они же, лярвы, как слизни. Одна проползет, тропинку наметит, а там и другие скопом шуруют. На вскрытую мертвечину.

– Я не слизень! – Элен опять разревелась. – Я бы Алю не тронула… Никогда! Я оставляла отводящие знаки!

– Гм, – Обухов отодвинул стакан, – отводящие, но все-таки знаки. Ты не загоняйся, лярва, я стер. И свои отметки чиркнул на стене, благо, весь подъезд разрисован. Аля, не в службу, а в дружбу: перестань с ней водиться и в дом не впускай.

Я демонстративно встала со стула и обняла Элен, прижав к груди ее голову.

– В дружбу, говоришь? Да что ты знаешь о дружбе! Мы с Ленкой за партой вместе сидели, делились рассказами о первой любви. Однажды отбились от пьяных гопников, и если б не Ленка с ее айкидо… Думаешь, я поверю тебе и не пожалею ее? Нет, курсант, такого не будет. Где вы были с вашим Бюро, когда Элен заразилась? Выдали мерзавцу карт-бланш? А я видела, как ей плохо, она же с крыши спрыгнуть хотела!

Обухов мрачно тасовал колоду.

– А вчера где отсиживался Фролов? Или вы не знали о свадьбе? Это у Ленки не было выбора. Когда за горло берет Кондашов, требуя жертву для праздника, сопротивление бесполезно, даже я понимаю. Но у вас-то выбор был, я права? Чтобы спасти не только меня, но и театральную труппу, и тенора. Кому интересны случайные жертвы! Главное, что союз заключили, треклятый Тройной союз! Чтоб не делить территорию заново.

Курсант выдернул карту из середины колоды. Снова мелькнул туз пик.

Глаза Обухова загорелись вдруг красным, будто лопнули все сосуды, сделались опасными, хищными:

– Подслушала пару фраз и думаешь, что все поняла про Изнанку? Жизнь такая нелепая штука, что цитатами ее не проймешь. Все в ней шиворот-навыворот, Аля. Давно смешались лицо и испод, опасно ходить по кромке.

– Только музыка подскажет истину, Даня.

Ленка продолжала рыдать, заливая слезами мою футболку. Интересно, за что мне все это? Стою, как дура, перед курсантом в мокром хлопке на голое тело, обольстительно прилипчивом и прозрачном. Да еще и соски торчат от прикованного к ним жаркого взгляда. Что там вспоминает гардемарин? Какую из иллюзий веселой ночки? И почему внизу живота разгорается жаркое пламя?

Обухов с трудом отвернулся, убрал колоду в карман.

– Туз пик – всегда обман и предательство. Это ночь, зима, удар в спину. Думай впредь, кому доверяешь!

Он встал, вытер губы платком. Неприязненно взглянул на Элен, обойдя по широкой дуге. В коридоре молча обулся, завязал шнурки на кроссовках. Обухов был недоволен собой, тем, что опять повелся на эротику в моем исполнении. За компанию был недоволен и мной, разозлен сделанным выбором. Будто я намеренно сделала шаг с лицевой стороны на исподнюю.

– Эй, – с вызовом окликнула Даню. – А дверь кто будет чинить? Мне так и жить нараспашку?

Курсант оглянулся, дернул щекой. Чуть слышно прищелкнул пальцами. Я едва различила музыку ветра, а потом заломило зубы, будто кто-то поставил запись и прокрутил в обратную сторону. Обухов вышел, а дверь за ним с хрустом встала в проем, приросла, склеилась сломанным деревом, щелкнула стальными замками. Эффектно!

Жаль, посуда сама не помылась. И выпитый ром не вернулся в бутылку!

Но хоть новую дверь не заказывать. И на том спасибо, герой-любовник.

На кухне Элен догонялась ромом, хлебая прямо из горлышка.

– Он ведь прав, – зажмурилась и икнула, вытирая обожженные губы. – Аля, ты знаешь: он прав. Туз пик – скверная карта в раскладе. Держись подальше…

– Да не хочу! – заорала я на подругу. – У меня больше нет никого из родных, это ты можешь понять? Сделаем, как решили: я отыграю концерт, мне заплатят. И свалим вдвоем из Москвы. Поедем к морю, скоро сезон, устроюсь в ресторан на халтуру. Как-нибудь проживем без Бюро, Кондашова и прочих исподов. Видишь, как дверь починилась сама? Вдруг удастся перемотать и твою историю, Ленка?

Элен хмыкнула и высморкалась в салфетку.

– Ты всегда была сумасшедшая. Я твоим талантом кормилась, а ты хочешь меня спасти? Аля, я не стою тебя. Зато знаю, чем расплатиться. Помнишь амулет моей мамы? Я принесу его на концерт!

Амулет Ленкиной мамы я помнила.

Серебристая звезда с пятью лучами и рубиновым камушком в серединке. На лучах какие-то знаки, похожие на иероглифы. Красивый кулончик, но без затей, пять-шесть сантиметров в диаметре. В Ленкиной семье полагали, что кулон приносит удачу. Если верить фамильной легенде, то бабушка Ленки сперла звезду у любовницы члена политбюро. Офигенская удача, ухихикаться можно.

Но звучал амулет бесподобно: будто тысяча колокольчиков, колыхающихся на ветру. Щелкнешь ногтем и наслаждаешься, забывая сомнения и тревоги. Я любила в детстве играть с амулетом, меня словно магнитом тянуло. Честное слово, выкрасть мечтала, спрятав за бархатной обивкой футляра!

А Ленка, оказывается, просекла эту нелепую детскую страсть! И смекнула, чем одарить. Ну вот как на нее сердиться? Лучше действительно вывезти к морю, дать ей продышаться соленым воздухом. Отыскать урода, что сгубил подругу. Уж он-то должен помочь, хотя бы попытаться спасти. Потому что иначе я возьму браслет Грига и выдавлю из него всю нежизнь!

– Аль, – попросила Элен, когда мы переместились в гостиную и включили телек, просто для звука, чтоб не дергаться от шорохов в тишине. – Аль, расскажи мне все, что случилось. Кто этот бешеный Обухов? И что за красавчик на байке тебя вытащил из гостиницы?

Я не стала играть в партизанку и кочевряжиться миру назло. Описала в деталях вчерашний вечер, мстительно добавляя трагичности и сгущая черные тени. Чтобы стыдно стало подруге детства за сотворенную подлость.

Ленке действительно было стыдно. И страшно до перестука зубов. Она плакала, когда я рисовала картины, подкинутые иллюзией: как стала наложницей Кондашова, как он убивал паутиной Данилу и снова меня насиловал. Снова и снова, и снова.

Зато при имени Грига подруга взвизгнула так, что звякнули стекла в серванте:

– Григ Воронцов? Это был он? Наследник ордена Субаш?

Я демонстративно прочистила ухо и уставилась на подругу, требуя объяснений.

– Да он же первый красавчик Изнанки, – слегка порозовела Элен. – Только всех посылает далеко и надолго, но я бы сумела его привлечь. Если б только вчера поняла… Таких парней не делят, подруга!

Она снова что-то утаивала, прятала на донышке сердца, но я не стала ее торопить. Успеем наговориться всласть, обсудить все беды и горести.

– Было бы чем делиться. Сдал меня, как зонтик, в Бюро. И уехал в далекие дали. Лучше скажи, что за Субаш такой? И вообще: Григ – он кто? Вампир?

Ленка хмыкнула, подозрительно щурясь:

– Что, зацепил? А кто клялся, что больше ни с одним мужиком после измены Лешки? Григ – не вампир, он чаротворец. По современному – чародел. Человечиной не гнушается, но подпитку берет от природы, что сейчас ужасно немодно. Твой кромешник уже рассказал, что Брюс основал Бюро Кромки по зачистке от исподов и прочей нежизни. Еще была Навигацкая школа. Но помимо них в Сухаревой башне – если сокращенно, то Субаш! – находилась лаборатория Брюса, в которой вырастил он чародела для защиты самого Петра Первого. Но когда чародел обрел полную силу, Петр внезапно скончался. Брюс был в раздрае, а вредный колдун порешил, что нет над ним больше хозяина. Разлаялся с Брюсом, изгнал кромешников из полюбившейся башни. От того чародела и пошел орден Субаш. А Григ – колдунский наследник. Вот кто запал на тебя, подруга, вырвал из лап злодеев, и уж этого я не прощу!

Пьяная Ленка хихикала и больно тыкала мне под ребра, пытаясь пощекотать. Я не знала, где сказка, где быль, где кончалась шутка и начиналась реальность.

Григ – чаротворец, иначе колдун. Это первый факт биографии. Он питается силами природы? Да. Если конкретно, то электричеством. Звучит, как ЛЭБ, и искрит, как кабель, что оборвало грозой.

Григ опасен. Это факт второй. Он устроил коллапс в метро, чтоб полакомиться человечиной, напитаться досыта негативом сплющенной в вагоне толпы.

Он меня спас. Это третий факт. И мне плевать на первые два, потому что собираюсь его отыскать. Крепко обнять и сказать спасибо. А еще попросить за Элен.

Ленка права. Я сумасшедшая. Я совершенно безумна.

Не умею вовремя остановиться. Не умею и не хочу.

4.

На Воробьевых горах я оказалась почти против воли. Просто ехала с репетиции, пересела на красную ветку метро, но вместо родных Сокольников поехала вдруг в обратную сторону и опомнилась уже на Спортивной.

Никогда со мной не случалось такого, чтоб вместо севера поехать на юг.

Но что-то тянуло, звало. Крутилось в голове, будто трек на репите: я хочу найти Грига и спасти подругу. Григ обязательно должен помочь!

Почему он что-то мне задолжал, разум не отвечал. Не придумал пока ответа. За четыре прошедших дня Воронцов ни разу не вспомнил о девочке из метро. Где-то жил, что-то ел, кем-то дышал. Увы, не мной. Однозначно.

Намечтала себе разных глупостей, а теперь впадаю в ступор в метро, вспоминая его руки и волосы, то, как коснулась тела под курткой. А еще – как лизнула шею и почти напросилась на поцелуй, который обломали кромешники!

Где же тебя искать, Воронцов? МГУ казался подходящей локацией. Конечно, прежние версии разлетелись, как туманная дымка, потому что ты явно не профессорский сын, не студент, не звезда факультета. Но зудело под браслетом, прорастало шипами: нужно ехать на Воробьевы горы! Может, твой оберег подсказывал? Задавал направление, тянул за руку?

Я бродила кругами по парку и любовалась высоткой. Фоткала на смартфон. Все-таки, до чего красиво! Самая-самая высотка Москвы, рекордсмен по площади, по этажности, по техническому оснащению, по всему! Окруженная настоящим дворцовым парком! Волшебный вид с Воробьевых гор, лента Москва-реки. Чудесный солнечный майский день.

Но, увы, ни намека на Грига.

Я трижды обошла главное здание, проклиная кофр за спиной и задирая голову к небу, будто Воронцов, как супергерой, должен был появиться на одной из башенок и помахать мне рукой. Я даже представила его там: высокого, длинноногого, с развевающейся гривой волос. Неизменный тотал-блэк, тренч с эполетами, лаковые ботинки…

А потом сознание помутнело, меня словно окутал туман, вязкий, болотный, липкий: показалось, что Григ спрыгнул ко мне, спикировал вниз головой, будто птица.

Я вскрикнула и отступила на шаг, затряслась, замахала руками, пытаясь избавиться от тумана. Но лишь увидела, как он падает, как разбивается о плитку внизу, как застывает в нелепой позе, скомканный и покореженный.

Нужно меньше гулять по майскому солнышку.

Привидится же от перегрева!

Сердце стучало и прыгало, норовя пробиться сквозь ребра и кожу. Я схватилась за грудь, засеменила ногами, будто стрит-данс танцевала. Все еще отступая, споткнулась о высокий бордюр. Успела осознать, что не Григу, а мне валяться на первой травке с переломанной шеей…

Но упала не в траву, а в чьи-то объятья, зависла, не дотянув до газона сантиметров тридцать, не больше. Вот ведь проклятое воображение! Чуть голову себе не расшибла, пытаясь спасти Воронцова, которого в парке не было, да и быть не могло. Даже хуже: я чуть не разбила скрипку, потому что падала всем весом на кофр, болтавшийся за спиной!

Чьи-то руки терпеливо удерживали, их хозяин молчал, дожидаясь, пока я приду в себя. Сильные руки, мужские. С тонкими пальцами музыканта. И дыхание теплое, свежее, ласкающее ухо и шею… Григ?

Я так резко развернулась, что все же упала, прямо на колени в траву. Под весом футляра согнулась, опираясь на обе ладони, будто кланялась земно спасителю. Поза покорности, блин. После иллюзии Кондашова я стала профи БДСМ!

И конечно же, взглянув исподлобья, обнаружила, что это не Григ. Стыдоба!

Совершенно незнакомый мне парень сидел рядом на корточках и смотрел с удивлением. Его губы чуть изогнула улыбка, робкая и такая нежная, будто оттаял лепесток розы. В глазах светились смешливые искорки. Он сдерживался из последних сил, опасаясь, что мне неловко и больно, но не справился, улыбнулся шире, обнажая ровные крупные зубы.

И мне сразу захотелось улыбнуться в ответ.

– С вами все в порядке? – спросил незнакомец, поднимая из травы мой смартфон.

Когда я успела его потерять? И ведь хватилась бы только дома! Что и говорить, не задался денек, просто череда катаклизмов.

– Надеюсь, вы не ушиблись?

Говорил незнакомец с легким акцентом, заметно смягчая согласные.

Азиат. Японец, китаец? Или вообще кореец? Кто знает, как различить? Это ведь МГУ, тут и студенты, и просто туристы буквально со всех концов света.

Впрочем, для меня разницы не было, и дело не в шовинизме. При всей любви к европейским лицам, я не могла не признать: передо мною на корточках сидел самый красивый мужчина в мире и смотрел с сочувствием и интересом. А я кланялась ему на восточный манер, как обретенному господину, признавая право и власть.

Интересно, о чем думают боги, когда создают таких мужиков? Получают эстетический кайф? Развлекаются, предвкушая мучения женщин? Делают ставки на чьи-то души, переписывают сценарий троянской войны с современной феминистской повесточкой? Я бы точно сражалась за такого красавца, осаждая новую Трою!

Из чего лепили это лицо? Где взяли столько тепла и света? Как выстраивали тонкие связи мышц, этот нос и скулы, и лоб? Четкую линию подбородка, густые брови и волосы, мягкой волной прикрывшие уши? Какие драгоценные камни обратили боги в глаза, большие, блестящие, такие темные, что зрачок затерялся в антрацитовой радужке?

В воздухе запахло вдруг миндалем, горьким, как цианистый калий. От того ли, что я отравилась, впустив в душу образ прекрасного принца? А может, от формы миндалевидных глаз, в сиянии которых я отражалась назло всей исподней Москве?

А как он звучал! Как звучал!

Я забыла, зачем я шла и куда, кого хотела найти. Я просто слушала перезвон капели и журчание ручья на камнях, легкий изумительный шелест, будто касались друг друга чешуйки из нежного перламутра, подрагивая на ветру в горах.

– Ксилофон. Или бяньцин, – окончательно забывшись, сказала я вслух, найдя инструментальный источник звука, похожий на эту мелодию.

– Мне показалось, что скрипка, – с возросшим удивлением проговорил незнакомец. – Вы носите ксилофон в футляре? А как он туда помещается?

Судя по возникшему беспокойству, мой случайный спаситель решил, что я все-таки стукнулась головой. Или повредилась рассудком. Что ж, он был недалек от истины.

Азиат помог мне подняться, поддерживая под локти, и оказалось, он выше меня. Конечно, достижение так себе, мои метр с кепкой переплюнуть легко. Но если поставить его рядом с Григом, они были бы почти вровень.

От одной этой мысли перехватило дыхание. Азиат против Грига, и за мной право голоса! Кастинг на конкурс «Мистер Вселенная!» Выбор очевиден, но легко бы мне дался? Я ведь не знала, что сердце способно так сжиматься от мужской красоты! От восточного очарования, непостижимого и волшебного.

Он был полной противоположностью Григу, за исключением цвета волос. Утонченный, внимательный и корректный, в светлых джинсах и бледно-серой рубашке с закатанными рукавами, с белым джемпером на покатых плечах. А когда надел на нос очки, дужку которых сжимал в кулаке, сделал это настолько изящно, что я невольно закусила губу, любуясь им, как чудесной картиной, выставленной в Музее Востока.

Ох, спасайся, кто может, девчонки! Я могу, но вряд ли хочу.

Столько лет прожила в глупых надеждах, а нормальных парней почти не встречала. И тут, как по спецзаказу, за неделю – трое молодцев на подбор! Да таких, что хочется всех сграбастать, утащить в гарем и предаваться разврату. Дедушка Мороз, я плохая девочка, подари мне побольше подобных мальчиков!

Даже если с ними ничего не светит, так хоть подышать одним воздухом…

Азиат изучал мои губы, покрасневшие от прикусываний. Интересно, как долго мы с ним стоим, изображая садовые статуи? Хорошо хоть прохожих в аллее нет, никто не тычет в нас пальцами. Лишь пара студентов обжила скамейку и листает потертую методичку. Май – суровое время зачетов!

– Я китаец, – несколько странно представился незнакомец. – Не смущайтесь, девушка, я привык, в России путают восточные нации. А почему вы упомянули бяньцин?

Ну и как теперь объясняться? Выдать первому встречному про музыку мира? Да меня Обухов арестует и не выпустит из подвалов Бюро!

– Я скрипачка, – тоже странно представилась я. Ну а что, отличная пара: скрипачка и китаец, сюжет оперетты! – У меня с детских лет есть игра. Я рассматриваю лица людей и пытаюсь найти аналогии среди музыкальных инструментов мира.

– Подождите-ка! – поперхнулся китаец. – Мое лицо напоминает бяньцин?

Я представила длинную палку с подвешенными к ней кусками нефрита – ну, просто китайцу подошел бы нефрит, было в нем что-то от древних династий. Камни разного размера и веса, по ним бьют молоточками для извлечения звука… Оценила картинку и согнулась от хохота, вновь едва не рухнув в поклоне.

– Я не это имела в виду! – простонала, умываясь слезами. – Звучание, императорский камень…

Получилось не очень учтиво, зато очень путанно и нелепо, но китаец выгнул красивую бровь, покивал с пониманием и вновь улыбнулся. Будто солнце выглянуло из-за туч, столько света подарила простая улыбка. Рядом с ним и солярий не нужен, грейся в лучах, мурчи от блаженства.

Почему-то он не спешил уходить, разглядывал меня и улыбался. Я подумала, что нужно представиться, мало ли, чего он там ждет, вдруг восточный этикет не позволяет облапать девушку и слинять! Вдруг он должен на мне жениться, чтоб не запятнать бесчестием род? В глаза смотрел, за руку держал… Если что, я за, имейте в виду!

– Меня зовут… – я осилила фразу, достойную скверного разговорника.

Но напрочь забыла об окончании, потому что наконец различила ее, опасную музыку Грига. Осиный рой загудел вдалеке, отозвался дрожью потревоженной ЛЭБ. Будто пролетел реактивный лайнер, ты слышишь звук, но не видишь источник. И лишь по белому следу в небе строишь смешные догадки.

Я снова забыла обо всем на свете, закрутила головой, словно радар, настроенный на чужую волну. И увидела вдалеке знакомую куртку, гриву темных волос, воздух сделался предгрозовым, хотя по-прежнему светило солнце.

– Извините! – слабо пискнула я, поправила кофр и рванула за Григом, оставляя китайца в немом удивлении, таком милом на безупречном лице. – Спасибо за помощь, мне нужно спешить!

***

– Девушка-загадка, – вздохнул Юэ Лун, стирая с лица улыбку. – Надо же, бяньцин из нефрита! Настоящая русская сумасшедшая.

Он проследил, как скрипачка несется, не разбирая дороги, как черный футляр бьет по спине, как заплетаются ноги…

– Снова упадет? Нет, устояла. Ей бы шнурки завязать на кроссовках. Интересно, кто этот парень? За какие грехи стал объектом охоты? Вдруг он украл ее сбережения! Или обесчестил сестру! А может, она чокнутый сталкер?

Юэ Лун мечтательно сощурил глаза и прищелкнул пальцами от любопытства.

Бумажный талисман с тихим шелестом полетел сквозь парк осенним листом, прилепился на черный кофр.

Двое студентов покинули лавочку, забыв на ней методичку. Поспешили вслед за скрипачкой и вдруг замерли посреди дороги, будто стукнулись лбами о стену.

Юэ Лун вновь улыбнулся. Не светло, не тепло, но с пониманием.

Издалека его разглядывал парень, тот, за которым гналась скрипачка. Расстояние вдруг уменьшилось, будто кто-то вырезал кадры и подклеил их ближе друг к другу. Еще три шага – и ты в поле атаки.

Длинноволосый отвел за спину руку, словно готовил удар. Юэ Лун, напротив, сложил тонкие пальцы в знак защиты и отражения. Потом от души рассмеялся:

– Ну хорошо, хорошо. Я понял. Ты здесь хозяин, я гость. Кто я такой, чтоб влезать в ваши игры? Нравится бегать по жаре – наслаждайтесь.

Он вновь щелкнул пальцами, взрывая пространство, перечеркивая полосой тумана яркий солнечный день. В дымке растаяли силуэты студентов, их белесые ауры укрыли китайца, окутали плечи прозрачным плащом. Тихо звякнули камни бяньцина.

Аллея опустела, лишь на скамейке шуршала страницами методичка с нечитаемым китайским названием.

1.

Грига я не сумела догнать. Ну, разумеется, а как иначе! Фаза везения – полный ноль. Исчез, растаял, перестал звучать, так резко, будто я разом оглохла. Не хотел меня видеть? Пусть так. Но зачем так позорно сбегать?

Зато ветер принес легкий шепот с потрясающим мягким «ш»: ну хорошо, хорошо… Черт бы побрал Воронцова! Я ведь даже не представилась тому красавцу, и себя он не назвал, вот же непруха. Если б не Элен и ее проблемы, разве бы я убежала так быстро? Что подумал обо мне милый китаец?

Аллея уже опустела. Вроде и не было перспектив на роман, а все равно обидно. Верно говорят мудрые люди: за двумя зайцами побежишь, ни одного не поймаешь. Законный итог: Григу я не нужна, и с иностранцем сойтись не успела. Конечно, в запасе остался Обухов, единственный, проявивший симпатию, тоже в моем вкусе парнишка. Ну, такой вариант, на крайняк. Потерялся на фоне азиатского айдола.

Ох, и крутит меня от нехватки любви! Первым встречным на шею бросаюсь! Где вы раньше были, красавцы с Изнанки, принцы из страшной сказки?

И все-таки, Григ Воронцов. Теперь я знаю, где вести поиски. Территория МГУ огромна, но гораздо меньше, чем вся Москва. Браслет к тебе тянется, помнит хозяина, а значит, прижму тебя к стенке. Мне нужна помощь, снова. И я ее получу!

Я сидела в гримерке и все это думала, вместо подготовки к концерту. Перебирала в безвольной памяти образы трех парней, подкинутых щедрой судьбой, чтобы напомнить, каково быть девушкой! В меру привлекательной, в меру талантливой, не хватающей звезд с небес, но ведь и не отсталой дурнушкой!

Я могу быть другой. Чуткой, заботливой. Я умею варить борщ и резать салаты, я даже рубашку могу погладить, не подпалив рукава! В приболевшем воображении черная рубашка сменялась серой, тренч обращался джемпером, а очки владельца то теряли оправу, то снова ее обретали.

Да я бредила наяву!

Ленка сдержала слово, заскочила в гримерку перед концертом. С торжественной улыбкой вручила звезду, будто главный орден России. Она даже цепочку успела купить, серебряную, витую, чтоб я могла надеть амулет и спрятать его под концертным платьем.

– Никому не показывай! – поучала Элен. – Удача не любит посторонних глаз. Фортуна всегда играет вслепую, не нарушай темноты и тайны.

Не иначе, успела хряпнуть подруга. Для храбрости и за мой успех. Такой слог, такие эпитеты! Только спьяну и подберешь.

Элен сама застегнула цепочку, спрятала под локоны пышной прически, имитации под девятнадцатый век. Обошла меня кругом, будто статую, любуясь со всех сторон.

– Красивая ты, Алька, завидую. Пусть звезда тебе светит в ночи и вытащит из этой клоаки. Даже если мне не отмыться, у тебя есть шанс прожить долго и счастливо.

Я притянула ее к себе и обняла, крепко-крепко. Пусть говорят, что хотят, пусть сама Ленка ругает себя и винит во всех смертных грехах. Всегда ее буду любить! В ней – мое детство и юность, первая любовь и прыщи, первые страшные тайны «только чур никому-никому!» Я никогда ее не предам, все брошу, переломаю жизнь, потому что сестер не выбирают, за них бьются до последнего вздоха.

Элен затихла в объятьях, нас словно связало ее амулетом, самым драгоценным подарком, который подруга могла отдать – памятью о загубленной маме. Кулончик тихонько позванивал, сплетая в единое целое наши души, мечты, стремления. А когда я сбежала на сцену, показалось, меня вырывают с корнями, отделяют от плодородной почвы, что подпитывала все эти годы.

Или это были чувства Элен, потому что в реальности я стала кормом, подпиткой для зараженной лярвы, тем самым заветным леденцом из детства, что можно было лизнуть и бережно закрутить обертку, оставляя чуть-чуть про запас?

Где-то возле сердца звенел амулет, подстраиваясь под новый ритм.

Я не увидела Ленку в зале, впрочем, не до этого было. В мыслях о подруге, Григе, китайце не находилось места для нот. Я запуталась в очередности песен, трижды слажала в одной композиции, и товарищи по квартету косились на меня в изумлении. Уж кто-кто, но я не могла сфальшивить! Однако вновь не попала в ноты. В четвертый раз, для вселенской гармонии.

В антракте дирижер меня пропесочил, приказал собраться, перестать дурить, выпить похмелин и начать работать. Под занавес играли самое сложное, и меня ждала сольная партия. В зале, между прочим, сидит режиссер из союза кинематографистов, вдруг позовет озвучивать фильм? Нельзя облажаться, звезда моя!

Это я и сама понимала. Даже если сегодня последний концерт, и с берегов Черного моря мне будет на все плевать. Со сцены уходят красиво, с гордо поднятой головой! А не бегут перепуганной крысой, замучив несчастную скрипку.

Пусть отныне не взлететь к музыкальным вершинам, не побеждать на конкурсах и не блистать в оркестрах. Пусть ждет меня серая жизнь халтурщицы в ресторане на пляжном курорте, даже этот трешовый музон нужно сыграть до конца. После концерта получу гонорар, а еще через неделю…

Через неделю. От этого факта сбивалось дыхание, будто оглашали мой приговор. И палач уже ждал с топором у плахи.

Не так уж просто оставить Москву, город, в котором прожила всю жизнь, пропиталась звуками уютных двориков и торжественных площадей. Нелегко отказаться от странного воздуха, такого насыщенного и густого, что можно мазать на хлеб, как масло. Трудно представить день без мелодии, что порождает столица.

– Самойлова, тебе полегчало? – дирижер нарисовался в дверях и поманил меня пальцем. – Детка, не стоит бухать в одиночестве, я охотно составлю компанию, только молю: соберись! Хотя бы соло не завали, а то закидают нас помидорами. Ты пришла в себя? Ну и умничка. На сцену, публика ждет.

Я вышла, сжимая скрипку в руке. С прямой спиной села на стул. Посмотрела в темнеющий зал, точно заглянула в могилу.

Почти сразу обнаружилась Ленка: подруга сидела в первом ряду, нервно комкая программку концерта. Будто чуяла, в каком я раздрае. Помахала рукой в знак поддержки. Только легче от этого мне не стало. В глазах появилась какая-то резь, словно песок просочился под веки, и сразу же зачесалось запястье.

Почему померещилась сытая тень на холодном лице Элен? Даже губы подруги сложились, будто обхватили коктейльную трубочку. Она чмокнула и облизнулась, смакуя пряное пойло, что смешалось в моей душе, взбитое шейкером переживаний.

Как ты можешь, лярва! Я же готова выломать жизнь в попытке тебя спасти!

Дирижер сделал знак, взметнулись смычки. Но я показала, что не готова, и перекинула скрипку в неповрежденную правую руку. А левую, с обережным браслетом, прижала к груди, к амулету звезды. Запахло травами, остро, сладко, так, что разом прояснился затуманенный мозг. Я увидела, как перекосило Элен, как ощутимо она поперхнулась. Закашлялась, подавившись слюной, а может, моими соками, которые пила, не стесняясь. Ей опять пережало горло, лицо покраснело и сморщилось.

Да я же устрица из анекдота, меня снова пытались высосать, а я хамила в ответ!

Григ Воронцов подарил оберег и лишил Элен доступа к пище. Но умная лярва сообразила, каким подарком меня подкупить! Подвесила на шею звезду, поближе к тревожному сердцу, вскрыла ауру чередой сомнений, необходимостью все изменить, пожертвовать собой ради счастья подруги. И все с такой милой улыбкой, с таким искренним желанием защитить! Ленка, что за подлость ты сотворила?

Кашель Элен не утихал, по залу пошла цепная реакция. Так всегда: закашлял один, другим тоже нужно прочистить горло. Ленка сделала знак рукой, мол, будет ждать у служебного входа, и поспешила из зала.