Читать онлайн Заморский тайник бесплатно

* * *

Глава 1

У профессора-историка Леонтия Кузьмича Матвеева было увлечение – он коллекционировал предметы старины. Впрочем, увлечение – это было словом приблизительным и неточным. Страсть – вот самое точное слово! Да-да, именно так – страсть! Леонтий Кузьмич был страстным коллекционером. Он коллекционировал предметы старины.

Вообще-то, предметы старины – это весьма растяжимое, образное и многогранное понятие. Предметом старины можно назвать любую вещицу или даже фрагмент вещицы – какой-нибудь черепок от древнего сосуда, или, скажем, обломок такого же древнего меча, или что-то иное в этом роде. И это будет правильно: если найденному черепку или обломку меча много сотен лет, то они и есть предметы старины.

Но ни черепки, ни мечи, ни какие-нибудь ветхие манускрипты Леонтия Кузьмича не интересовали. То есть, конечно, они его интересовали – как свидетельства исторических эпох. Они его интересовали в профессиональном плане – как-никак Леонтий Кузьмич был профессором-историком. Но трепетной страсти они в нем не вызывали.

Такую страсть в нем вызывали совсем другие предметы старины – а именно все, что так или иначе было связано с религией. Причем неважно, какая это была религия – старообрядчество, православие, да хоть даже всевозможные языческие игрища и ритуалы! Профессор Матвеев не был верующим человеком, и потому древние раритеты не вызывали в нем трепетных душевных чувств. Хотя все же вызывали. Да-да, конечно же, вызывали! Но к религии и вере эти чувства не имели никакого отношения. Он был коллекционером и испытывал к предметам, которые собирал, чувства собственника, прекрасно осознающего, что ни у кого больше таких предметов нет и быть не может. Возможно, кому-то такие чувства будут непонятны, но в этом случае тот, кому они непонятны, – никакой не коллекционер. А вот истинный коллекционер-собиратель прекрасно поймет чувства профессора Матвеева и разделит его душевный трепет.

При всем при том Леонтий Кузьмич не имел, можно сказать, прямого отношения к древним векам и эпохам. Он хоть и был профессором-историком, но изучал эпохи, гораздо более приближенные к современности. В этих эпохах не было уже раритетов, коими так интересовался профессор Матвеев. Там были совсем другие ценности, и они не вызывали у профессора душевного трепета, и коллекционировать их ему не хотелось. Он их изучал, не испытывая к ним никаких волнительных чувств. Да, это, наверно, шло вразрез с элементарной логикой, но при чем тут логика, когда речь идет о страсти? Страсть – она не имеет с логикой ничего общего, она живет по своим правилам и законам.

За всю свою сознательную жизнь – начиная от студенческих лет и заканчивая нынешним возрастом – Леонтий Кузьмич добыл множество самых разнообразных артефактов. Тут были и небольшие фрагменты, и целые вещи. Некоторые из предметов профессор реставрировал, причем делал это самолично, не доверяя этой тонкой работы никому, даже известнейшим реставраторам. И не потому, что он опасался за сохранность своих сокровищ. Наоборот, он рассказывал о них многим людям и довольно часто устраивал своего рода выставки, где выступал в роли экскурсовода. Разумеется, кого попало на эти выставки он не приглашал, а все больше людей, понимающих толк в старине и красоте. Ему нравилось видеть удивленные лица посетителей и слышать их восхищенные голоса. О профессоре и его коллекции даже писали в газетах. Все это наполняло душу профессора радостью и гордостью.

Ну, а что касается реставрирования, то Леонтию Кузьмичу просто нравилось заниматься этим делом. И он это умел. А если тебе нравится и ты это умеешь, то зачем приглашать кого-то другого?

Жил профессор вместе с семьей в Москве, у него в столице была квартира – просторная и с множеством комнат. Но все равно – хранить в квартире раритеты было делом непростым, если не сказать невозможным. Во-первых, раритетов было много, и некоторые из них были довольно-таки громоздкими. И потому в городской квартире, даже просторной, все их вместить было просто невозможно. А во-вторых, некоторым раритетам необходимы были специальные условия для их сохранности: определенная температура, освещенность – чтобы было не очень темно, не слишком ярко, ну и тому подобные важные условия. Понятно, что в городской квартире соблюсти все эти условия не было никакой возможности. Поэтому все свои богатства профессор хранил на даче. Дача у него была за городом, но при этом от самого города недалеко, так что добраться до нее можно было за каких-то полчаса. Это, конечно, если ехать на машине, а машина у Леонтия Кузьмича имелась – «Волга». Дача была двухэтажной, и это было замечательно. Почти весь второй этаж профессор отвел под своеобразный выставочный зал для своих раритетов. Конечно, даже там они вмещались едва-едва, но пока что вмещались.

Леонтий Кузьмич не опасался, что с его сокровищами может случиться какая-нибудь беда – допустим, кто-то может их украсть. Об этом он даже не думал. Во-первых, коллекция хранилась на даче уже много лет, и ни разу еще не случалось какой-нибудь пропажи. Никто из посторонних даже не приближался к даче, а не то чтобы пытался проникнуть внутрь. Во-вторых, профессор оборудовал дачу сигнализацией. Ну и в-третьих – он нанял специального человека, иначе говоря, прислугу.

Профессорский оклад и гонорары от публикуемых книг позволяли Леонтию Кузьмичу такую несоциалистическую вольность, как прислуга. Человек этот был проверенным, с рекомендательными письмами, что и понятно – первого попавшегося профессор у себя на даче не поселил бы. А этот человек жил именно на даче, в небольшом флигеле. Причем круглогодично. Семьи у него по какой-то причине не было, а почему – Леонтий Кузьмич не интересовался, так как считал такое любопытство неэтичным. Для профессора гораздо важнее было то, что этот человек – не пьющий, спокойный, к тому же мастер на все руки. Он был и садовником, и дворником, и электриком, и слесарем-водопроводчиком, и штукатурить умел, и плотничать, и, наверно, обладал какими-то другими познаниями и умениями. Но главной его обязанностью было сторожить дачу, а пуще всего – выставочную галерею на втором этаже.

Человека этого звали Федором Кузнецовым. Жил он на профессорской даче вот уже почти четыре года, и за все это время не случалось ни единого казуса или какого-либо недоразумения. Все на даче было в порядке, сокровища на втором этаже – в целости и сохранности, а что еще надо?

Как Леонтий Кузьмич добывал свои богатства, в каких местах и какими способами? Можно сказать, по-разному. Или, иными словами, все это было делом случая. И при этом – никакой противоправной деятельности, никакого криминала! Ничего подобного профессор себе позволить не мог. Он был известной в городе и даже во всей стране личностью, уважаемым человеком, у него было имя, был авторитет – какие уж тут вольности с законом? Да он и склонен-то не был ни к какому криминалу!

Словом, все было чинно и гладко. Какую-то часть раритетов Леонтий Кузьмич добывал на раскопках древних курганов и городищ. Он очень любил вместе со студентами ездить на такие раскопки – в первую очередь именно потому, что там можно было разжиться какой-нибудь необычной древней вещицей или хотя бы ее частицей. О, разумеется, он прекрасно знал: все, что хранится в земных недрах, есть собственность государства, и потому самовольное присвоение какого-нибудь раритета – это преступление. Но все дело было в том, что зачастую государству найденные при раскопках черепки, железки, камешки, а то и какие-то вещи в относительной сохранности были просто не нужны. А Леонтию Кузьмичу нужны. Государство не видело в них никакой особой ценности, а Леонтий Кузьмич видел. И он забирал себе то, что не нужно было государству. Какое тут преступление, в чем здесь криминал?

Немало сокровищ для своей коллекции профессор покупал с рук. Опять же, это не были краденые предметы – уж в таких-то делах Леонтий Кузьмич разбирался отлично. Все было совсем иначе – профессор покупал сокровища на барахолках, среди всяческой рухляди. Иногда на этих развалах встречались вещи воистину удивительные – настоящая старина! Тот, кто эти вещи продавал, ни о чем таком, конечно, не ведал, а вот Леонтий Кузьмич ведал. Разумеется, он ничего не говорил продавцу об истинной ценности вещи. Было ли это, опять же, преступлением? Если и было, то лишь против совести, а вот против закона – ни в коем случае! Да и против совести было ли? Ведь если бы продавец какую-нибудь редкую вещицу не продал, то он почти наверняка ее бы выбросил. Или уничтожил. И в итоге человечество лишилось бы уникального раритета.

Так в чем же здесь преступление против совести? Наоборот, профессор поступал по совести – он сохранял частицу истории человечества. Вот так-то – если уж называть вещи своими именами. А то, что купленная вещица оседала в личной коллекции профессора – так, опять же, в чем тут проступок? Государство – оно по барахолкам не ходит и не выискивает там всяческие ценности. Государству это без надобности. А вот Леонтий Кузьмич ходит, он видит в этом смысл. И здесь его интересы никак не соприкасаются с интересами государства.

А еще – его величество случай. Иными словами, какую-то часть раритетов Леонтий Кузьмич добывал в буквальном смысле благодаря прихоти случая. Вот, скажем, совсем недавно профессор разжился двумя старинными иконами. А дело было так. Его дача находилась недалеко от одного подмосковного поселка. Это был старый, еще дореволюционных времен поселок, и многие дома в нем также были старыми, скособоченными, вот-вот готовыми развалиться. Конечно, такие дома сносили, и на их месте строили новые.

Леонтий Кузьмич любил смотреть, как сносят старые дома. Это зрелище почему-то привлекало его само по себе, а еще он знал, что в старых домах можно разжиться какой-нибудь древней, поистине дорогой вещицей. Вещи, как известно, переживают своих хозяев, иногда – на целые века.

И вот: в поселке ломали один их ветхих домов. Дом был старый, в нем давно уже никто не жил. Говорили, что его еще в восемнадцатом веке строил какой-то купец – да, наверно, так оно и было. Обычно в старых домах, в которых никто не живет и жить уже никогда не будет, всегда есть чем поживиться. Двери, рамы, половицы – все это может пригодиться для каких-то целей другим людям. Но в данном случае и двери, и рамы, и половицы были на месте: уж слишком все это было ветхим. Гниль – она даже на дрова не годится.

Леонтий Кузьмич как раз в то время был на даче, и он пошел смотреть, как ломают старый купеческий дом. Когда дом сломали и когда бульдозер начал сгребать в кучу обломки, кто-то из рабочих заметил деревянный, окованный ржавыми металлическими полозьями сундучок.

– Ну-ка, погоди! – замахал рабочий бульдозеристу. – Погоди, тебе говорят!

– Чего? – высунулся из кабины бульдозерист.

– Чего-чего! – передразнил рабочий. – Видишь – какой-то ящичек! Вроде как сундучок. Или ларец…

– Какой еще сундучок? – не понял бульдозерист. – Отойди, мне эту гниль надо сгрести в кучу!

– Успеешь, – сказал рабочий и глянул на своих товарищей. – Ну-ка, братцы, подсобите. Интересный сундучок!

– И что же в нем интересного? – равнодушно спросили сразу несколько голосов. – Ну, сундук… И что?

– Э, нет! – усмехнулся рабочий. – Всякое бывает в таких сундуках… А вдруг там спрятано золото? Или, скажем, какие-нибудь жемчуга? Дом-то старинный, купеческий! Вот купчина чего-нибудь и припрятал на черный день! А воспользоваться не успел. Скажем, неожиданно помер. Или его расстреляли большевики. Всякое могло быть! А потому надо бы посмотреть, что там, в том сундучке. А может, и впрямь сокровища? Понятно это или непонятно вашим бестолковым головам?

Слово «сокровища» рабочим было вполне понятно.

– А что! – раздались голоса. – Оно ведь и впрямь… Всякое бывает – в таких-то домах. Вот и в газетах пишут… Я читал. Ломали, значит, дом примерно такой же, как этот. И вот представьте себе…

Но никому было неинтересно, что случилось в каком-то абстрактном доме невесть где и когда. Рабочие мигом разгребли гниль и вытащили сундучок.

– Э, да на нем замок! Здоровенный такой, старинный… Значит, и в сундуке что-то есть. Кто бы стал запирать на замок пустой сундук? А вот мы его сейчас! Топором или обухом!..

Леонтий Кузьмич все это видел и слышал – он находился неподалеку. Перепрыгивая через завалы, он подбежал к рабочим.

– Погодите! – крикнул он. – Зачем топор? Не надо топора! Опусти топор, тебе говорят! Тут надо осторожно… А вы как варвары!

– А ты кто такой? – спросил рабочий с топором. – Начальство, что ли? Ну, так откуда ты тут возник, начальничек? Почему я должен годить?

– Если там и вправду что-то ценное, то своим топором ты все уничтожишь! – запальчиво произнес Леонтий Кузьмич. – Неужели непонятно? Это тебе не дрова рубить. Тут надо с умом… Осторожненько, бережно…

– А ведь и вправду, – загалдели рабочие. – Тут надо с умом! А ты, Серега, размахался колуном! Тебе только колуном и махать. Отойди-ка со своей секирой! Мы сами, без тебя…

– Нет, а кто ты есть? – не унимался Серега, со злостью глядя на Леонтия Кузьмича. – Ходят тут, командуют…

– Я – профессор Матвеев Леонтий Кузьмич. Здесь неподалеку моя дача.

– Во как! – удивились рабочие. – Профессор! Дача! А ты, Серега, тут с топором… Дурак ты и есть. И помрешь дураком. Товарищ профессор, так что же там может быть, в том сундучке? Как вы думаете?

– Всякое может быть, – ответил Леонтий Кузьмич. – Иногда раритеты…

– Чего? – Рабочие явно не знали, что такое «раритеты».

– Всякие старинные предметы, – пояснил профессор. – Весьма ценные для науки.

– А-а-а! – уважительно протянули рабочие. – Тогда конечно… А вот, скажем, золото может там быть?

– Может, и золото, – отозвался профессор. – Все может быть.

– И что же, вы когда-нибудь находили золото? – спросили рабочие.

– Случалось, – усмехнулся Леонтий Кузьмич.

– И куда же вы его девали?

– Отдавал государству, в музеи, – сказал профессор. – Куда же еще?

– Да ну… – разочарованно протянули рабочие. – Оно, конечно, мы понимаем – наука. А все же – золото…

– Всякому, кто нашел сокровище, по закону полагается двадцать пять процентов его стоимости, – сказал профессор.

– Иди ты! – не поверили рабочие. – Целых двадцать пять процентов!

– Точно, – подтвердил Леонтий Кузьмич. – Уж я знаю законы…

– Это что же получается? – удивился один из рабочих. – Если, допустим, в том сундуке – миллион, то мне, стало быть, причитается двести пятьдесят тысяч?

– Почему же одному тебе! – возмущенно загалдели рабочие. – Сдается, мы все вместе откопали этот сундук!

– Я же это для примера, – пояснил рабочий. – Чтобы было понятнее. А так – оно, конечно… Даже если эти двести пятьдесят тысяч мы поделим поровну на всех, то и в этом случае… – Рабочий изумленно повертел головой. – Слышь, Серега, а ты тут – с колуном. Это хорошо, что рядом оказался профессор. А то бы… Дикий ты человек, Серега! Образованности в тебе нет!

– Давайте уже откроем! – зашумели рабочие. – Что зря языком трепать! Может, там и вовсе ничего нет! Было да сгнило!

С большой осторожностью сундук открыли, и столпившиеся рабочие разочарованно выдохнули. Никакого золота и прочих драгоценностей в сундуке не было. А были там четыре небольшие, потемневшие от долгого лежания дощечки, каждая из которых отдельно была завернута в пропитанную воском льняную ткань: несмотря на то что дощечки долгое время находились в сундуке, остатки воска на ткани еще сохранились. Леонтий Кузьмич осторожно взял одну из дощечек и бережно ее развернул.

– Ну, – разочарованно протянул кто-то из рабочих, – тоже мне сокровище! Дощечка, на которой что-то намалевано… Икона, что ли?

Да, это была икона, и притом, похоже, старинная. Конечно, утверждать это было рановато, тут требовалась серьезная экспертиза. Но все же, все же… На первый взгляд икона и впрямь казалась довольно-таки старой. Так же осторожно Леонтий Кузьмич извлек из сундука и освободил от ткани остальные три дощечки. Это тоже были иконы. Потемневшие, с едва различимыми ликами и такими же почти черными окладами.

– Вот и все, – сказал Леонтий Кузьмич. – А больше в сундучке ничего нет. Можете убедиться сами.

Да, в сундучке и впрямь больше ничего не было. Разочарованию рабочих не было предела.

– А мы-то думали… – проворчали они и стали расходиться.

– А можно я эти иконы заберу с собой? – осторожно спросил Леонтий Кузьмич. – Для науки они пригодятся…

– Забирайте, если хотите, – равнодушно ответили рабочие.

Так профессор Матвеев стал обладателем редчайшего сокровища. То, что в его руках и впрямь волею случая оказалось истинное сокровище, ему стало понятно в тот же день, когда он, запершись на даче, произвел предварительную экспертизу находки. Три иконы из четырех, судя по всему, не представляли особой ценности. Имелась в виду культурная ценность, а не духовная – в духовных ценностях профессор был не особенно силен. Духовные ценности всегда представлялись ему неким абстрактным понятием, в отличие от ценностей культурных, а тем более – материальных.

Впрочем, о материальных ценностях Леонтий Кузьмич пока что не думал – эту тему он решил отложить напоследок. А вот что касается культурных ценностей… Итак, первые три иконы в этом плане были не особенно ценны. По всей вероятности, это были копии более древних икон. Да, они были выполнены мастерски – насколько профессор мог судить, но копии есть копии.

А вот четвертая икона… Леонтий Кузьмич вначале даже не поверил своим глазам. И уж тем более он не поверил, что такое вообще может быть! По всем приметам выходило, что это не копия, а подлинник. Уж в таких-то вещах профессор разбирался неплохо. Да, конечно, здесь нужна была более тщательная, профессиональная экспертиза, однако и без нее все говорило о том, что это – подлинник.

Далее. Судя по всему, это была очень старая икона. Когда именно ее написали, об этом Леонтий Кузьмич мог лишь предполагать с некоторой долей вероятности и допущения. Но он был уверен, что в его руках и впрямь оказалось истинное сокровище. Профессор это понял, как только вгляделся в изображение на иконе сквозь увеличительное стекло.

На иконе был изображен святой Иоанн Лествичник! И чем дальше, тем меньше у профессора было сомнений, что это так и есть на самом деле! Леонтий Кузьмич едва не лишился сознания от нахлынувших чувств, когда окончательно убедился, что так оно и есть – это икона святого Иоанна Лествичника! Притом, скорее всего, подлинная!

Тут было от чего разволноваться. Леонтию Кузьмичу доводилось слышать и читать в специальных справочниках об этой иконе. И все источники единогласно утверждали, будто такая икона и впрямь когда-то была, но затем исчезла самым загадочным образом. Многие пытались напасть на ее след, но никому это не удалось. Даже скопированного изображения этой иконы не осталось, были лишь ее словесные описания. И тут вдруг нате вам – в полусгнившем сундучке в полуразрушенном купеческом доме обнаружена давным-давно исчезнувшая икона! Это было невероятно, в это невозможно было поверить, но это было так. Вот она, икона. Притом полностью соответствует ее словесному описанию – Леонтий Кузьмич проверил это по специальному справочнику, который имелся у него в наличии.

Да, но как она оказалась в том сундучке? Об этом профессор почти не думал, потому что какая, по большому счету, разница? Да если бы он и задумался на эту тему, то все равно не отыскал бы ответа. Наверно, прежние, давным-давно умершие хозяева дома для чего-то спрятали эти иконы. Допустим, чтобы сохранить их от большевиков. В начале века сколько бесценных образцов культуры сгинуло во время революции! Могли, конечно, быть и другие причины. Теперь о них уже не узнаешь, потому что нет уже на свете тех, кто эти причины знал…

Ну да неважно все это, важно другое. Важна сама икона. Ведь если это и впрямь подлинник и если на иконе Иоанн Лествичник, то получается, что икона написана в шестом или седьмом веке! Именно в это время и жил Иоанн Лествичник, и все справочники говорят о том, что неведомый иконописец изобразил на иконе подлинного Иоанна Лествичника! Не с чьих-то слов, и не по памяти, и не повинуясь прихоти собственной фантазии, а с истинного, живого образца! И это добавляло иконе дополнительную, особую ценность.

Разглядывая икону, Леонтий Кузьмич неожиданно для самого себя подумал и о материальной стороне дела. То есть о том, сколько может стоить эта неожиданная находка в рублях. Или в какой-нибудь валюте, неважно. Точную цену он, конечно, не знал – он никогда не интересовался такими вещами. Впрочем, приблизительную стоимость иконы он представить вполне мог. Это были огромные деньги!.. Особенно если, скажем, икону продать не официальным способом, а негласно, минуя всяческие официальные каналы и способы. Тем более что официально ее и не продашь, потому что на пути обязательно встанет государство. Только в частные руки. Да, такой раритет стоил громадных денег. Если рассуждать теоретически, их хватило бы и самому профессору, и его детям, и внукам, и, может быть, даже правнукам.

Разумеется, профессор не намеревался продавать столь неожиданно попавшее в его руки сокровище ни под каким видом и ни при каких условиях. Деньги в данном случае его не интересовали, он упивался другим: он – обладатель старинного раритета, который, в смысле культуры, не может сравниться ни с каким другим раритетом! Шутка ли – шестой или седьмой век! Притом это уникальный культурный экземпляр! Единственный в мире! Любой уважающий себя коллекционер пошел бы на что угодно, лишь бы иметь у себя такую ценность! А деньги… А что деньги? Не все в этом мире измеряется деньгами. Есть то, что гораздо важнее и ценнее денег.

Конечно, Леонтий Кузьмич ни за что не поставит в известность государство о таком своем приобретении. Это просто выше его сил! И он при этом не будет чувствовать себя преступником. Любой коллекционер на его месте поступил бы так же. Да дело даже и не в этом. Завладев иконой, Леонтий Кузьмич формально не нарушил никаких законов. Он эту икону не украл – он ее нашел. Она в буквальном смысле валялась под ногами, а он ее лишь подобрал. С точки зрения закона икона не считалась кладом – это, в конце концов, не золото, не жемчуга и не бриллианты. Значит, и тут профессор чист перед законом. Ну, а то, что он решил оставить находку у себя, так это его личное дело. Это – дело его совести.

Больше месяца ушло на то, чтобы профессор мог убедиться окончательно – в его руки и впрямь попал подлинник. Чтобы это выяснить, Леонтий Кузьмич самолично и тайно провел в своем институте сразу несколько экспертиз. Он их проводил по ночам, под надуманными предлогами оставаясь ночевать в лаборатории. Никто ни в чем его не заподозрил: профессора, как известно, все чудаки. А ночевать в лаборатории – одно из самых безобидных профессорских чудачеств.

Икону Леонтий Кузьмич поместил на самое лучшее место в своей галерее. Реставрировать он ее не стал – от этого икона стала бы выглядеть новее и потеряла бы тот ни с чем не сравнимый налет истинной старины, из-за чего в первую очередь и ценятся древние вещи. Целый месяц профессор любовался своим сокровищем в одиночку, днюя и ночуя на даче. Для этого он даже взял отпуск за свой счет – якобы по болезни.

Вдоволь налюбовавшись иконой, Леонтий Кузьмич решил, что сокровище следует предъявить широкой общественности. Похвастать, так сказать, перед миром и понаблюдать со стороны, как другие люди будут реагировать на раритет. И ощутить ни с чем не сравнимое чувство гордости, радости, счастья – словом, всего того, что всегда ощущает настоящий коллекционер, обладающий уникальной вещью. Ведь что такое уникальная вещь? Это такая вещь, которой больше нет ни у кого в мире. Ни у кого нет, а у тебя есть. Вот она – любуйтесь и завидуйте. И страдайте из-за того, что у вас такой вещи не будет никогда.

Конечно, широкая общественность – это в данном случае было понятие относительное. То есть всяк, кто пожелает, икону видеть не мог. Только избранный круг ценителей и знатоков. Каждого такого ценителя и знатока Леонтий Кузьмич приглашал самолично. Все это были люди, которых профессор знал давно и в которых был уверен. Никаких праздных зевак, а тем более – никаких мутных личностей! Все – знатоки и специалисты, все – свои! Причем профессор никому не говорил, для чего именно он приглашает к себе этих самых знатоков и ценителей. На все вопросы он отвечал загадочной улыбкой и такими же загадочными словами: «А вот придете – и увидите. Ручаюсь – не пожалеете!»

Здесь, конечно, может возникнуть вопрос – для чего Леонтию Кузьмичу понадобились такие смотрины. Впрочем, тут же готов и ответ. Для того, что Леонтий Кузьмич был коллекционером. Он был настоящим коллекционером, а не дилетантом. А настоящий коллекционер ни за что не утерпит, чтобы не показать хоть кому-то какой-нибудь уникальный предмет своей коллекции, если таковой у него имеется. Одним словом – психология. Ну и, конечно, тщеславие. Не бывает на свете коллекционеров, не обуреваемых тщеславием.

В урочный час приглашенные ценители в количестве пятнадцати человек дружно прибыли на профессорскую дачу. У всех на лицах читалось любопытство – что же такого необычного приготовил им Леонтий Кузьмич? А ведь приготовил, и то, что он приготовил, и впрямь было чем-то из ряда вон – это уж наверняка. Профессор Матвеев был человеком серьезным, и ученым он также был серьезным, а потому не стал бы отвлекать занятых людей лишь затем, чтобы показать им какую-нибудь пустяковину.

– Прошу в мою галерею! – Леонтий Кузьмич изобразил радушный жест.

Все поднялись на второй этаж. Было понятно, что вначале хозяин покажет им какие-то другие раритеты, а не то, ради чего он на самом деле приглашал гостей. Так оно полагалось, таковы были негласные правила. Так оно и случилось. Вначале гости с вежливым вниманием осмотрели старинные, разной степени значимости и ценности предметы: выносные и боковые аналои, подсвечники, часть которых была из меди и бронзы, а некоторые из чистого серебра, нагрудные кресты – некоторые из них, опять же, были из серебра и даже с редкими вкраплениями драгоценных каменьев, – ковчеги для мощей, киоты, кадила, лжицы… Все эти вещи, конечно же, были истинными, старинными, подделок и всяческого новодела в коллекции не водилось, но все это гости уже видели.

– А теперь прошу всех пройти вот за эту ширму! – провозгласил Леонтий Кузьмич и откинул небольшую парчовую занавесь, отделявшую один из углов помещения от остального пространства. – Ап! И что вы на это скажете? – На лице профессора засияла торжествующая улыбка.

Однако никто из присутствующих не улыбнулся в ответ и не сказал ни слова. Наоборот, на многих лицах отобразилось недоумение. Улыбка медленно сползла с лица профессора Матвеева. Он оглянулся – стена, на которой должна была висеть икона с Иоанном Лествичником, была пуста! Иконы на стене не было! Еще вчера она висела на стене, а сейчас была лишь пугающая пустота, да еще сиротливо торчащий из стены крюк! Икона исчезла!

– Э… – растерянно произнес профессор Матвеев, и это было все, что он способен был вымолвить. А сделать он не мог и вовсе ничего – он просто застыл на месте, будто некое изваяние.

Среди посетителей раздалось удивленное и встревоженное шушуканье. Всем было понятно, что случилось нечто неожиданное, может быть, даже ужасное, но что именно?

– Леонтий Кузьмич, что произошло? – спросил кто-то из приглашенных. – Да говорите же наконец!

– Икона… – выдавил из себя профессор Матвеев.

– Какая икона? При чем тут икона? Нельзя ли яснее? – раздались сразу несколько голосов.

– Икона… – повторил профессор – он пребывал в прострации. – Вчера она еще была, а сейчас ее нет… Она висела вот на этом крючке…

– Какая икона?

– Святого Иоанна Лествичника, – промямлил Леонтий Кузьмич. – Шестой или седьмой век… Подлинник…

Присутствующие с недоумением стали между собой переглядываться. Какой Иоанн Лествичник? Какой подлинник? Да еще шестой или седьмой век? Уж не спятил ли ненароком уважаемый профессор Матвеев? Откуда взяться такой иконе? Да еще в личной профессорской коллекции? Некоторые из приглашенных слышали о такой иконе, другие о ней читали, но только и всего. Всем было известно, что икона с подлинным ликом Иоанна Лествичника, возможно, когда-то и существовала, но давным-давно была утеряна. Или, может, надежно укрыта в какой-нибудь тайной коллекции какого-то никому не известного коллекционера. В научном мире об этой иконе давно уже никто и не упоминал, она забылась, будто ее никогда и не было.

И вот нате вам – уважаемый профессор Матвеев что-то мямлит об иконе с Иоанном Лествичником, причем о подлиннике, написанном то ли в шестом, то ли в седьмом столетии! И этот подлинник якобы до вчерашнего дня находился в личной коллекции профессора! А сегодня необъяснимо исчез! Да кто же может во все это поверить? Уж не разыгрывает ли их достопочтимый профессор Матвеев? Если это так, то это глупый и дешевый трюк, и ничего более. И при этом непонятно, для чего профессору такой розыгрыш понадобился. Впрочем, и на розыгрыш это тоже не похоже. Хотя бы потому, что никогда ранее ничего подобного за Леонтием Кузьмичом не замечалось. Так в чем же дело?

– Успокойтесь, уважаемый Леонтий Кузьмич! – один из посетителей подошел к профессору и обнял его за плечи. – И постарайтесь рассказать подробнее, что же все-таки случилось? На вас просто лица нет… Ну так расскажите, а мы сообща подумаем, что делать дальше.

Однако не так-то легко оказалось привести профессора в чувство и вернуть его в действительность. Впрочем, громадным усилием воли он взял себя в руки и хотя и путано, но вполне понятно поведал, что да, волею случая ему удалось раздобыть ценнейший раритет – подлинную икону с изображением Иоанна Лествичника работы шестого или седьмого века. Более месяца икона висела вот на этом самом месте, на этом крюке, а сейчас ее нет.

Никто, конечно, не спросил, каким таким удивительным образом такая редкость досталась профессору – у коллекционеров такие вопросы считаются дурным тоном, их задавать не принято. Да и не ответит никто на такой вопрос – это тоже понятно. Поэтому приглашенным ценителям только и оставалось, что верить или не верить профессору. Поневоле приходилось верить хотя бы потому, что выдумать такую историю было делом невозможным.

– Наверно, украли… – неуверенно предположил кто-то из ценителей.

– Кто? – Профессор Матвеев задал просто-таки идеальный по своей бессмысленности вопрос.

– Заявление надо писать в милицию, – сказал один из приглашенных. – Оно, конечно, дело нежелательное – впутывать сюда власть. Это мы понимаем… Но как же быть? Частных детективов у нас нет.

– Да-да… – рассеянно кивнул Леонтий Кузьмич. – Я подумаю…

Гости, толпясь, стали спускаться по лестнице. Все понимали, что сейчас никакого проку от их присутствия на профессорской даче не будет. Даже наоборот – профессору Матвееву надо побыть в одиночестве и подумать, что делать дальше. И советчики ему в таком деле без надобности. Потому что речь, как-никак, шла о ценнейшем предмете. Ценнейшем – и в плане культуры, и, между прочим, в плане материальном.

– Как бы он не наложил на себя руки с горя, – сказал один ценитель другому, садясь в машину. – Утратить такую вещь! Это, знаете ли, не всякий может выдержать.

– Думаю, не наложит, – сказал другой ценитель. – Пока есть надежда отыскать икону, какой смысл сводить с собой счеты? Вот когда надежды совсем не останется, тогда все может быть… Помните такого коллекционера – Семена Карловича Мифицкого? У которого также украли какую-то исключительную вещицу?

– Как не помнить? Громкие были похороны… А вещицу-то, кажется, так и не нашли.

– А может, и нашли. Нам-то с вами откуда это знать? Кто бы нам об этом доложил?

– Да… А все-таки была ли на самом деле у нашего уважаемого профессора такая редкость? Подумать только – шестой или седьмой век! Раритет в единственном экземпляре!

– Наверно, была… Иначе зачем бы уважаемому профессору устраивать весь этот балаган? Была, да украли… Честно сказать, я бы тоже подумал насчет того, чтобы украсть, – такую-то редкость! Конечно, если бы я знал, что она и в самом деле существует. Да еще совсем рядом. Ладно-ладно, шучу я! Ну что, коллега, оставим профессора в его горе да поедем обратно, так сказать, несолоно хлебавши. Ну, а что еще нам остается делать?

Глава 2

В МУРе подполковника Егора Прилепского называли «курортником». Причем и в глаза, и за глаза – как придется. В таком прозвище ничего особо обидного не было – мало ли как обзывают друг друга оперативники? Но вместе с тем здесь присутствовала и некая скрытая зависть со стороны коллег. В самом деле, как тут не позавидовать? У большинства сыщиков – работы по самую макушку, а зачастую и поверх макушки. Квартирные кражи, всевозможные мошенничества, убийства… И приходилось расследовать сразу по нескольку преступлений одновременно. Просто-таки девятый вал – по-другому и не скажешь!

А вот у Егора Прилепского в этом плане была сплошная тишь и благодать. Ему не приходилось разрываться на части, расследуя одновременно и какое-нибудь убийство, и кражу, и мошенничество. Он мог позволить себе сосредоточиться на одном-единственном деле и, не торопясь, расследовать его хоть целый год. К тому же у Прилепского было целых три помощника – молодых и энергичных оперативника. Чем вам не курорт? И кем, как не «курортником», можно было еще назвать Егора?

За что Прилепскому выпала такая райская жизнь? Тут все дело было в том, какие именно преступления он расследовал. Прилепский специализировался на раскрытии краж предметов искусства. Разумеется, не только краж как таковых, а и всех прочих преступлений, так или иначе связанных с такими кражами. А случались в качестве приложения к кражам и мошенничества, и убийства, и таинственные исчезновения людей, и чего только не случалось!

Вот все это Прилепский вместе со своими помощниками и расследовал. А почему все-таки «курортник»? А потому, что кража предмета искусства – это, если можно так выразиться, преступление штучное. То есть такие кражи случаются нечасто, не каждый день и, может, даже не каждый месяц. Картину ли, икону ли, золоченый ли подсвечник или хотя бы какую-нибудь усыпанную драгоценными каменьями царскую плевательницу так вот запросто не украдешь. Тут своя специфика, к таким кражам готовятся долго, иногда годами. Потому что украсть – это еще не все, надо заранее подумать, как быть с украденной плевательницей, куда ее девать, где до поры до времени хранить, кому продать… Ведь не для того вор ее крадет, чтобы самому плевать в нее по-царски! Нет, он ее крадет, чтобы выгодно продать. А стоят они баснословно дорого, а потому покупатель должен быть при деньгах. Ну, а покупателей с большими деньгами не так и много, их еще пойди поищи…

Вот потому-то такие преступления случаются нечасто. Но и расследовать их – дело долгое, сложное и муторное. Порой даже самое изощренное убийство раскрыть намного проще. Чтобы отыскать какую-нибудь средней руки картину или какой-нибудь наконечник неандертальского копья, порой приходится затратить на это много месяцев. А иногда – и лет. А что уж говорить об известнейших, редчайших предметах искусства! Тут порой, чтобы их отыскать, а вдобавок – изобличить и задержать воров, приходится буквально наизнанку выворачиваться! Но поди растолкуй все эти особенности коллегам-завистникам! «Курортник» – и все тут! Ну да ладно. Прилепский никогда не обижался на такое прозвище, он вообще был человеком необидчивым и беззлобным.

Почему именно Егору Прилепскому было поручено расследование таких специфических дел? Ну, ведь кому-то же надо их расследовать… Егор отродясь не был каким-то особенным знатоком искусства, он оканчивал обычную академию МВД, где приобрел стандартные милицейские знания, которые, по сути, ничего общего с высоким искусством не имеют.

А все остальное случилось уже потом. Целых четыре года Егор работал «на земле», расследуя все, что случалось на его участке и что имело хотя бы отдаленное отношение к криминалу. Но однажды Егора вызвало к себе высокое милицейское начальство. Егор, конечно, был уверен, что за нагоняем, потому что а для чего же еще можно вызвать обычного оперативника в высокий кабинет? Не для того же, чтобы вручить Егору премию в размере месячного оклада! И не для награждения медалью за безупречную службу!

Действительно, не за премией и не за медалью Егора вызвали в начальственный кабинет. Но и не для того, чтобы устроить ему нагоняй. Разговор случился совсем на другую тему, и тема эта была для Егора весьма и весьма неожиданной.

– Мы слышали, – сказало начальство Егору, – что ты сочиняешь стихи. Это так и есть?

Егор сильно удивился такому вопросу, и в первую очередь потому, что не мог понять, откуда начальство об этом узнало. Да, он действительно сочинял стихи, но поэтом себя не считал, сочинение стихов было для него некой отдушиной, способом прийти в себя после изматывающих дней и ночей, после засад, погонь и допросов – словом, всего того, в чем, собственно, и состоит работа сыщика. Егор даже никому не показывал своих стихов, он сочинял их исключительно для себя, для своих внутренних, душевных потребностей, – а вот поди ж ты, все равно начальство об этом каким-то образом узнало. А главное – для чего это начальству нужно? Кому какое дело, чем занимается Егор в свободное время? Пускай он даже вышивает крестиком – это его личное дело!

– Да какие там стихи! – смущенно пробормотал Егор. – Это так… Для внутреннего употребления. Да и нечасто сочиняю. И вообще – к моей работе стихи не имеют никакого отношения. Работа работой, а все прочее – это так… Баловство.

– Ну-ну, не скромничай! – ответило на это начальство. – Просто так, ради баловства, стихов никто не сочиняет. А значит, у тебя – тонкая душевная организация. Ты, стало быть, любишь и понимаешь искусство. Есть, понимаешь, в тебе чувство прекрасного. Умеешь отличить песню канарейки от карканья вороны. Не каждому это дано! А уж милицейским сыщикам тем более. Потому что сыщик – это существо прозаичное и прагматичное. А ты вот у нас – поэт…

– Да какой поэт! – замахал Егор руками. – Говорю же вам…

– А ты не перебивай! – строго заметило начальство. – Потому что не просто так затеян с тобой этот разговор. А с умыслом. С дальним прицелом, иначе говоря.

И начальство тут же разъяснило, в чем именно состоит этот самый умысел и прицел. Оказалось, что недавно в МУРе освободилась вакансия. Прежний сыщик, ее занимавший, ушел на пенсию, и вот теперь начальство подыскивает на эту же самую должность новую кандидатуру. А должность между тем очень даже замечательная – как раз в соответствии с душевной организацией Егора. Короче: ушедший на покой сыщик расследовал кражи всевозможных предметов искусства. И теперь эту должность начальство предлагает Егору. По мнению начальства, эта должность просто-таки создана для Егора, потому что у него – тонкая душевная организация. Вот – он даже стихи сочиняет… Значит, ему и быть сыщиком по розыску всяческих красот и древностей. Возражения не принимаются, потому что это приказ, а всевозможные сомнения Егор может оставить при себе.

Вот так Егор Прилепский и стал сыщиком по розыску красот и древностей – как образно и остроумно выразилось начальство. Конечно, в этих самых красотах и древностях он поначалу мало что смыслил, многому пришлось учиться, и это была непростая наука. Но все в конце концов образовалось и уладилось, и сейчас Егор Прилепский был уже старшим оперуполномоченным, подполковником, и кое-что в красотах и древностях он понимал.

* * *

Именно Егор вместе со своими подчиненными и занялся поиском пропавшей древней иконы, на которой был изображен Иоанн Лествичник. Профессор Матвеев все-таки решился и обратился в милицию. Он позвонил по телефону. Говорил Леонтий Кузьмич взволнованно и сбивчиво, и Прилепский не сразу уразумел – а что, собственно, у профессора случилось и какая помощь ему нужна. Вначале Егору даже показалось, что это звонит вовсе даже не профессор, а какой-то неумный шутник, причем в состоянии опьянения. Но вскоре Прилепский понял, что это никакой не шутник и никакой не пьяный, а, кажется, и в самом деле профессор, но только до чрезвычайности взволнованный и расстроенный.

– Ждите меня на месте! – сказал Прилепский профессору. – Я скоро буду!

На место Прилепский выехал один – все трое его помощников в данный момент находились в разъездах. Не взял Егор с собой ни следователя, ни эксперта – они пока были ни к чему. Если и вправду окажется, что у профессора что-то такое пропало, вот тогда найдется работа и для следователя, и для эксперта. А пока Егор сомневался в искренности слов профессора. Уж слишком сбивчивым и нервным было его объяснение по телефону. Оно, конечно, могло случиться и так, что человек просто угнетен пропажей ценности. Да, это вполне могло быть. Такая пропажа случается нечасто. Но откуда, спрашивается, у этого человека в его личной коллекции икона то ли шестого, то ли седьмого века? Такие раритеты можно пересчитать по пальцам. Откуда же и каким образом такое диво взялось в частной коллекции? И почему именно в частной коллекции, а не где-нибудь в музее или специальном хранилище?

Все это были вопросы, которые требовали немедленного разъяснения. Ну, а следователи и эксперты – это на данный момент было вопросом номер два.

Профессор Матвеев встретил сыщика даже не на самой даче, а у ворот. Вид у профессора был взволнованный.

– Я – старший уполномоченный уголовного розыска Егор Прилепский, – отрекомендовался Егор.

– Матвеев Леонтий Кузьмич, профессор.

– Профессор – чего? – уточнил Прилепский. – Каких наук?

– Я – историк.

– Понимаю, – кивнул Прилепский. – Изучаете древнюю историю…

– Не совсем. – Профессор переступил с ноги на ногу. – Скорее наоборот – я специалист по более современной истории. Девятнадцатый век, век двадцатый…

– Вот как. – Прилепский внимательно взглянул на профессора.

Профессор правильно понял этот взгляд. Сейчас милиционер спросит о древней иконе: для чего, дескать, профессору, который изучает историю девятнадцатого века, нужна была икона, написанная в шестом или седьмом веке.

– Видите ли, в чем дело, – сказал Леонтий Кузьмич. – Всевозможные древности – это мое увлечение. Так сказать, хобби. У меня, знаете ли, много всяческих древностей. Иконы, предметы облачения, всевозможная утварь… Все, знаете ли, подлинники. Свидетели, так сказать, времен минувших. Да… В том числе – и икона с Иоанном Лествичником. Которая пропала…

– То есть, как я понял, ваша коллекция – это всевозможные предметы, имеющие отношение к религии? – уточнил Прилепский.

– Да, именно так.

– Вы – верующий?

– Я бы не стал говорить так однозначно, – ответил профессор. – Дело в данном случае не в моей вере или безверии. Здесь иная ситуация. Для меня все предметы моей коллекции имеют прежде всего культурное значение. Ну и, разумеется, историческое. Наконец, это просто красиво. Это, знаете ли, уникальная, совершенно особенная красота…

– Понимаю, – кивнул Прилепский. – Мне нужно взглянуть на вашу коллекцию.

– Да, разумеется. Прошу. Вот сюда, в эти двери… За ними – лестница на второй этаж. Там и находится моя коллекция. Это особый вход, отдельный. Он ведет в галерею, и никуда больше. Все жилые помещения расположены на первом этаже, и вход в них – с другой стороны.

– То есть войти в галерею можно только этим путем и никак иначе? – уточнил Прилепский.

– Именно так, – подтвердил Леонтий Кузьмич. – Впрочем… Есть еще один вход – внутренний. Из гостиной на первом этаже. Но чтобы попасть через него в галерею, нужно вначале оказаться в самой гостиной. А с улицы в галерею можно попасть лишь через эту дверь. Прошу вас…

– Минуточку, – сказал Прилепский, подходя к двери. – Вначале мне нужно кое-что посмотреть…

Всякий сыщик, который расследует кражу, начинает расследование с осмотра места происшествия. Это – элементарная классика жанра, если можно так выразиться. Если кража произведена из какого-либо помещения, то в этом помещении, конечно же, имеется входная дверь. И прежде всего сыщик обязан осмотреть эту дверь: не взломаны ли замки, не снималась ли дверь с петель и так далее.

Никаких следов взлома двери Прилепский не обнаружил. На двери не было ни малейшей царапины, а уж царапины-то непременно были бы, если бы дверь взломали. Без этого – никак. Но не было ни царапин, ни вмятин, ни каких-либо иных классических намеков на взлом. Замков на двери было целых два – оба врезные и, на первый взгляд, также без повреждений.

– Вы запираете двери на ключ? – спросил Прилепский.

– Разумеется, – ответил профессор. – Всенепременно. Обязательно – на оба замка.

– А не бывает ли так, что двери остаются незапертыми?

– То есть? – не понял профессор.

– Допустим, вы ненароком запамятовали и забыли запереть дверь. Так сказать, профессорская рассеянность…

– Такого со мной не бывало еще никогда! – в голосе профессора прозвучали обидчивые нотки. – Профессорская рассеянность – это, знаете ли, досужий вымысел. Особенно что касается такой науки, как история. Вы даже не представляете, какое количество дат нужно помнить историку! Какая уж тут рассеянность! Словом, я никогда не забываю запирать за собой двери. Хоть в своей городской квартире, хоть здесь, на даче.

– Что ж, будем считать, что вы меня просветили и устыдили, – улыбнулся Прилепский. – Теперь я буду думать о профессорах в ином ракурсе. А то ведь, знаете ли, много чего говорят о вашем брате…

– Чушь говорят! – с негодованием ответил Леонтий Кузьмич.

Прилепский еще раз улыбнулся и дернул за ручку двери. Дверь распахнулась. Сыщик с ироничным недоумением взглянул на профессора.

– Я отпер дверь перед вашим приходом, – пояснил профессор Матвеев. – Думал, что вы захотите побывать в галерее.

– Правильно думали, – рассеянно согласился сыщик.

Почему рассеянно? Потому, что он сейчас был занят другим делом – рассматривал оба замка на двери. Он искал на них следы взлома, но не было никаких следов. Во всяком случае, простым глазом обнаружить их было невозможно.

– Ключи у вас при себе? – спросил Прилепский.

– Да-да, – с готовностью ответил профессор. – Вот они.

Прилепский взял у профессора ключи и с их помощью проверил, хорошо ли запираются и отпираются оба замка. Замки запирались и отпирались без всяких затруднений.

– Да… – сам себе сказал Прилепский.

То, что замки находились в исправном состоянии, ни о чем еще не говорило. В принципе оба замка можно было отпереть отмычкой. Отмычки – они бывают всякими. Есть такие отмычки, что просто любо-дорого! Лучше всякого ключа! И видимых следов на замках они не оставляют. Прилепскому ли этого не знать! Ему не раз приходилось сталкиваться с такими утонченно-коварными ухищрениями со стороны всевозможного ворья. Очень могло статься, что и в данном случае замки были отперты какой-нибудь хитроумной отмычкой. Или дубликатами ключей. Или просто – другим ключом, ведь к любому замку обычно прилагается целая связка запасных ключей.

– А еще у кого, кроме вас, есть ключи от этой двери? – спросил Прилепский. – Допустим, у супруги, у детей, у внуков… Или, может, у кого-то из близких друзей?

– Я живу один, – ответил Леонтий Кузьмич. – То есть супруги у меня нет. Когда-то была, но, понимаете ли, так сложились обстоятельства…

– Понимаю, – тактично прервал профессора сыщик. – А дети?

– У меня есть дочь, – ответил профессор. – Но она живет далеко, в Новосибирске. Мы с ней почти не общаемся…

– Понимаю… А друзья?

– Друзья… Друзьям я ключей не даю.

– Но о вашей коллекции они знают?

– Разумеется.

– И об исчезнувшей иконе они тоже знали?

– Да… Тут, видите ли, такое дело…

И Леонтий Кузьмич рассказал Прилепскому о последних событиях, связанных с иконой. То есть о том, как он хотел удивить избранных друзей, преподнести им сюрприз, но…

– То есть вы хотите сказать, что об иконе никто не знал? – уточнил сыщик.

– Именно так, – подтвердил профессор. – Никто. Я хотел, чтобы все было неожиданно… сюрприз, так сказать. Сюрприз, конечно, случился, но совсем не тот, на который я рассчитывал.

– Угу. – Прилепский вновь впал в рассеянную задумчивость.

После осмотра дверей полагалось осмотреть окна. Окон на втором этаже, где размещалась галерея, было пять – по два с каждой стороны и еще одно с торца. Все окна были забраны решетками, а, кроме того, на стеклах были видны датчики сигнализации.

– Угу, – еще раз сам себе сказал Прилепский и поднялся по лестнице на второй этаж.

Галерея поразила Прилепского – верней сказать, не сама галерея, а размещенные в ней экспонаты. Экспонатов было не так и много, но дело было не в количестве. Это была просто-таки роскошь – во всех смыслах этого понятия. За годы своей работы Прилепский поневоле научился разбираться в искусстве как таковом и в предметах, его олицетворяющих. Коллекция профессора Матвеева заслуживала того, чтобы изумленно ахнуть.

Прилепский, разумеется, ахнул, но не как любитель и ценитель старины, а исключительно как сыщик. Любой сыщик – это прежде всего материалист, таковым был и Прилепский. И сейчас его занимала отнюдь не красота икон, подсвечников, кадил, крестов и тому подобных вещиц в профессорской коллекции и не их таинственная притягательность, каковая присуща всякой истинной старинной вещи – сейчас он размышлял совсем о другом. Сейчас он думал, какова может быть стоимость всего этого великолепия. Даже по предварительным прикидкам выходило, что огромная. И это наводило Прилепского на специфические размышления и предположения, присущие в данном случае лишь сыщику.

– Вы уверены, – Прилепский внимательно взглянул на профессора, – что больше ничего, кроме иконы, из вашей коллекции не пропало?

– Абсолютно уверен, – ответил Леонтий Кузьмич. – Все на своих местах. За исключением иконы с Иоанном Лествичником.

– За исключением иконы с Иоанном Лествичником, – повторил Прилепский. – Откуда именно пропала икона? Где она находилась?

– Вот здесь, – профессор указал на парчовую занавесь, отделяющую угол от остального пространства. – Там она и находилась… Видите крюк в стене? На нем она и висела. Боже мой! Кто бы мог подумать!.. Понимаете, больше всего я жалею о том, что столь уникальный раритет попадет в руки безрассудного человека… В руки кого-то такого, кто ничего в этом не смыслит! И что тогда? А тогда может быть все что угодно. Вплоть до того, что иконой растопят печку… И пропала навек икона с Иоанном Лествичником! Пропала частица человеческой истории…

– Ну, это вряд ли, – не согласился Прилепский. – Вот у вас тут и помимо иконы много всяких богатств. А украли именно икону, и больше ничего. Значит, знали, что украсть. Знали ее ценность. А ценностями печи не топят.

– Вы говорите о материальной стороне, – возразил профессор. – А я, прежде всего, имею в виду культурную составляющую. И при этом я ничего еще не сказал о духовной, ритуальной стороне…

– Настоящая культура стоит немалых денег, – сказал Прилепский. – Особенно на черном рынке.

– Вы думаете, что…

– Ничего я пока не думаю, – вздохнул Прилепский. – Чтобы думать что-то конкретное, нужны основания. А для оснований нужны факты. Скажите, вы проживаете на даче один?

– Что значит – один? – не понял Леонтий Кузьмич.

– Это значит – не проживает ли с вами здесь еще кто-то? – пояснил сыщик. – Скажем, любимая женщина. Или какой-нибудь друг-единомышленник. Или хотя бы сторож…

– Никакой женщины и никаких друзей, – профессор укоризненно покачал головой в ответ на такой, отчасти бестактный, вопрос сыщика. – А вот что касается сторожа… Да, сторож…

– Что такое? – насторожился Прилепский.

– Понимаете, в чем дело… Был на даче сторож…

– Что значит – был? – Прилепский насторожился еще больше. – И куда же он девался?

– Уехал, – ответил Леонтий Кузьмич. – Попросил расчет и уехал. Сказал, что по семейным обстоятельствам.

– И когда именно он уехал?

– Примерно неделю назад, – поразмыслив, ответил профессор Матвеев.

– То есть за неделю до кражи? – уточнил Прилепский.

– Получается, что так, – согласился профессор. – Именно за неделю до кражи. Но что вы хотите этим сказать?

– Пока ничего, – ответил Прилепский. – Как звали сторожа?

– Федор Федорович Кузнецов.

– Вы в этом уверены?

– Что за вопрос! – удивился профессор. – Разумеется, уверен! Я ведь видел его паспорт. Разве я пустил бы к себе на дачу какую-то сомнительную личность без паспорта? Федор Федорович Кузнецов, пятидесяти шести лет от роду. То есть это тогда ему было пятьдесят шесть лет, а сейчас, стало быть, шестьдесят.

– Вы хотите сказать, что он прожил у вас на даче четыре года?

– Именно так.

– И откуда же он взялся?

– Мне его рекомендовали. Рекомендации были положительные. Согласитесь, не мог же я приютить у себя на даче какого-то бродягу!

– Значит, он не бродяга? – задумчиво поинтересовался Прилепский.

– Ни в коей мере! – заверил профессор. – Исключительно положительная личность!

– А почему же тогда эта положительная личность целых четыре года проживала у вас на даче? А не, скажем, у себя дома? А до этого, как я понял, на чьих-то других дачах? Вы не замечаете во всем этом несоответствия? Положительным личностям, да притом в таком возрасте, полагается жить в своем собственном доме. Ну, или квартире. А тут – просто-таки какой-то загадочный персонаж! Без кола и без двора…

На это Леонтий Кузьмич лишь растерянно развел руками.

– Вы никогда не говорили с ним по душам? – спросил Прилепский.

– Имеете в виду – не рассказывал ли он мне о себе?

– Да, именно это я и имею в виду.

– Как же, говорили, и неоднократно.

– И что же? Что интересного он о себе вам поведал?

– Да, в общем, ничего. – Леонтий Кузьмич еще раз растерянно развел руками. – Так, все больше отделывался общими словами. Говорил, что есть у него и свой дом, и старуха жена, и дети, и внуки, и хозяйство… И что он скоро вернется домой. Вот только подзаработает в Москве денег – и вернется. В селе, говорил, какие деньги? Тяжкие там деньги, а он уже старик. А в Москве – деньги легкие, шальные. Он так и выразился однажды – шальные. Так почему бы не подзаработать, пока есть еще какие-никакие силенки?

– Вы хорошо ему платили?

– Что значит – хорошо? – удивился профессор. – Вы задали бессмысленный вопрос… Но, во всяком случае, он не жаловался. И никогда не просил прибавки. Хотя и имел на это моральное право. Потому что он умел все: и садовничать, и плотничать, и по электрической части…

– И швец, и жнец, и на дуде игрец, – усмехнулся Прилепский. – Ну, а где он жил у вас на даче?

– А вот в этом флигельке, – указал Леонтий Кузьмич.

– Я могу взглянуть на этот флигелек изнутри?

– Да, разумеется.

Внутри флигелек не представлял собой ничего особенного. Это было безликое помещение – будто в нем никто никогда и не жил. Или жил, но давно, и время успело уже стереть все следы пребывания жильца. Кровать, стол, два стула, кое-что из посуды – вот и все. Все это нельзя было назвать следами пребывания, но иных следов и не было.

– Как будто здесь не жили, не любили, не плакали, не верили, не пели… – Прилепскому неожиданно вспомнилась строка из давным-давно позабытого собственного стихотворения.

– Что вы сказали? – не понял профессор.

– Ничего… Давайте-ка выйдем отсюда, и вы мне во всех подробностях расскажете, какими такими путями к вам попала икона, которую, по вашим заверениям, у вас украли.

– Что значит – по вашим заверениям? У меня ее и в самом деле украли!

– Ну, я о том и говорю. Итак, я вас слушаю…

Профессор Матвеев ни в чем не соврал – он в подробностях рассказал сыщику о том, когда, где и при каких обстоятельствах он стал обладателем иконы с Иоанном Лествичником.

– Вы, конечно, вправе мне не верить, – сказал Леонтий Кузьмич, закончив рассказ. – К примеру, если бы мне рассказали что-то похожее, то я бы усомнился. Потому что уж слишком все здесь неправдоподобно. Но у меня имеются несомненные доказательства. Рабочие, которые ломали дом… Думаю, вам несложно будет их разыскать и уточнить детали.

– Да, конечно, – ответил на это Прилепский. – Обязательно разыщем. И уточним… А пока скажите мне вот что. Может, у вас есть кто-то на подозрении? Если есть, то кто? И по каким причинам вы его подозреваете?

– Никого я не подозреваю, – вздохнул Леонтий Кузьмич. – Для этого, как вы давеча выразились, нужны основания. А у меня их нет. Да и не знал никто об иконе… Я ведь никому о ней не говорил. И тем более никому не показывал…

– А сторож?

– А что сторож? Он тоже ни о чем не знал. Да он ничем таким и не интересовался.

– Что, даже ни разу не видел вашей коллекции?

– Почему же? Видел. Сказал, что это красиво. И все. За все четыре года он ни разу на эту тему со мной не заговаривал. Должно быть, он просто не понимал ее истинной ценности: ни культурной, ни духовной, ни материальной. Простой он был человек. Селянин…

– Что ж, – вздохнул Прилепский. – Больше вопросов у меня к вам нет. Пока нет… А дальше – поглядим. Скажите, у вас есть телефон?

– Да, разумеется. На первом этаже, в моем кабинете.

– Проводите меня в ваш кабинет. Я позвоню и вызову следственную бригаду. Будем проводить расследование по всей форме.

– По всей форме… – тоскливо повторил Леонтий Кузьмич.

– Вас что-то смущает? – Прилепский внимательно глянул на профессора.

– Видите ли, – неуверенно проговорил профессор. – Я, конечно, понимаю – икону надо искать. Это несомненно… Но… Так получается, что икона не совсем моя… Такой вот получается парадокс. Так сказать, коллизия…

– Не понимаю, что именно вас смущает. – Прилепский пожал плечами. – Ведь вы же ее не украли? И не купили у какого-то сомнительного персонажа? По вашим заверениям, вы ее нашли. Спасли, так сказать, в самый последний момент от рук неразумных варваров. Я ничего не напутал? Все так и есть?

– Да, но…

– Мне кажется, сейчас неважно, ваша ли это икона, еще чья-нибудь или вовсе ничья. Сейчас важно другое. Пропал раритет, имеющий огромную культурную ценность. И материальную, между прочим, тоже. И потому его во что бы то ни стало нужно найти. А все прочее… Со всем прочим разберемся по ходу действия.

– Наверно, вы правы, – согласился профессор и тут же впал в отчаянье. – Боже мой! Такая потеря, такая потеря! Ведь это потеря для всего человечества! Кто бы мог предположить, что так все случится!..

– Леонтий Кузьмич, – мягко произнес Прилепский. – Вы бы лучше вместо причитаний описали мне украденную икону – во всех подробностях. Потому что как же я буду ее искать, если я не знаю, как она выглядит?

– Да, конечно, – закивал профессор. – Слушайте и запоминайте. А лучше запишите. Потому что всего не запомнишь. Там, знаете ли, очень сложное письмо. Икону, несомненно, писал кто-то воистину талантливый.

Внимательно выслушав Леонтия Кузьмича, Прилепский вызвал по телефону следственную бригаду. В ожидании следователя и эксперта-криминалиста он решил еще раз осмотреть место происшествия – не торопясь, вдумчиво, обращая внимание на каждую мелочь.

Но несмотря на все старания, ничего интересного он не нашел. Впрочем, это было и не удивительно. Перед тем как обнаружить пропажу иконы, профессор запустил в галерею целую ораву гостей. Какие уж тут следы? Если они и были, то ценители прекрасного все затоптали, смели и залапали. Теперь, пожалуй, и нужных отпечатков пальцев не найдешь – даже если воры невзначай их и оставили. Отпечатки, конечно, будут, но все это следы, оставленные ценителями. Такая вот беда…

Если рассуждать отвлеченно, воры вполне могли быть и среди этих самых ценителей. Услышал кто-то каким-то образом о бесценном сокровище профессора Матвеева, польстился, забрался в галерею и украл это сокровище. Почему бы и нет? Коллекционеры – они бывают всякие, и Прилепский это прекрасно знал. Иной коллекционер пойдет на самое изуверское преступление, убьет, собственную душу заложит – лишь бы стать обладателем какого-нибудь раритета! А в данном случае и риска-то почти никакого. Пришел, отпер отмычкой замок, поднялся на второй этаж, разыскал там икону, снял ее со стены, сунул в какой-нибудь мешок и тем же ходом обратно. Так что все могло быть.

Но пока, как водится, были сплошные вопросы и никаких ответов. Впрочем, были и ответы. Была вполне понятная Прилепскому картина преступления. Конечно, в ней имелось множество невыясненных моментов, но все же, все же…

Итак. Каким-то дивом дивным профессор-историк Матвеев Леонтий Кузьмич стал обладателем уникального артефакта. Предположим, он не врет – все на самом деле было именно так, как он Прилепскому и рассказал. Точно, он не врет, потому что его рассказ довольно-таки бесхитростен и его легко перепроверить. Рабочие все и расскажут… Словом, бывают в этой жизни чудеса, и неожиданно возникшая из небытия икона с Иоанном Лествичником как раз и есть такое чудо. Допустим. Примем это как данность, не вдаваясь ни в какие необъяснимые нюансы.

Далее все понятно тем более. Профессор, при его опыте и знании предмета, очень скоро определил, какое диво дивное оказалось в его руках. И, конечно, решил оставить это диво у себя – как оно и полагается истинному коллекционеру. При всем при этом он формально не нарушал никаких законов – ведь и в самом деле, он подобрал икону в буквальном смысле на свалке. Не подобрал бы, она бы пропала, и теперь уже навсегда. Так что в каком-то смысле профессор Матвеев совершил великий поступок – спас шедевр. Ну, а то, что он этот шедевр решил оставить у себя, – так что же? Ну, решил, ну, оставил… Опять же в формальном смысле он никакого закона не нарушил. Все прочее – сложные моральные нюансы, и размышлять на эту тему сыщику Егору Прилепскому сейчас не хотелось. Не до абстрактных размышлений ему сейчас было. Сейчас ему нужно было отыскать украденную икону.

Вот только с чего начинать поиски? Впрочем, и тут у Прилепского имелись свои соображения, причем соображения логичные и обоснованные. Начинать нужно было с допроса сторожа Федора Кузнецова. А поскольку сторож загадочно исчез незадолго до пропажи иконы, то для начала нужно было его отыскать. В принципе это было не так и сложно. Судя по всему, этот Федор Кузнецов находился в Москве длительное время – даже рекомендательные письма от прежних своих работодателей он предоставлял новым работодателям. А если так, то кто-то что-то о нем обязательно знает. Один – одно, другой – другое. А в итоге обязательно получится цельная картина: и то, кто он на самом деле таков, этот Федор Кузнецов, и где его искать.

Найти же его нужно было непременно. Потому что уж слишком странно он себя повел. Неожиданно исчезнуть накануне кражи – это всегда подозрительно. Случайных совпадений здесь почти не бывает – это Егор Прилепский прекрасно знал из своего опыта сыщика. Значит, скорее всего, его неожиданный уход с пригретого и хлебного места как-то связан с пропажей иконы. Косвенно или напрямую – это станет известно, когда сторож будет найден и допрошен. Да, профессор Матвеев утверждает, что сторож ничего не знал об иконе и вообще ничем таким он не интересовался. Так ли это на самом деле? Или это только предположение? По всему выходило, что предположение. Откуда профессор мог знать, чем интересуется сторож? Он с ним ни разу основательно и не разговаривал. Так, все больше урывками и на ходу… Разве можно что-то знать о человеке наверняка, если общаешься с ним урывками? Нет, конечно.

Были и другие лица, которых можно было считать подозреваемыми – причем вполне обоснованно. Коллекционеры, эксперты и прочие любители и ценители прекрасного. О, Прилепский прекрасно изучил их нравы! Иной ценитель сам себя не пожалеет – лишь бы раздобыть для своей коллекции какую-нибудь редкость!..

Прилепский неожиданно поймал себя на мысли, что он начинает ходить по кругу. То есть он совсем недавно размышлял уже о коллекционерах и их нравах, и вот – опять. С неудовольствием повертев головой, он приступил к размышлениям относительно третьей версии. Икону могли украсть воры-профессионалы, которые как раз и специализируются на кражах всяческих предметов искусства, особенно всевозможных древностей. Почему так – понятно. Древности – они стоят больших денег. И чем больше раритету лет, тем выше его цена. И с этой точки зрения икона с Иоанном Лествичником – весьма лакомый предмет для профессионального ворья. Шестой или седьмой век! Ничего древнее и придумать невозможно! Притом единственный экземпляр, без всяких копий, повторений и тому подобных вариаций! И если кто-то из таких воров-профессионалов прознал об иконе, то просто быть того не может, чтобы он не попытался ее украсть!

Соответственно, не будет больших проблем и со сбытом украденной иконы. Потому что это ценнейший артефакт, за обладание которым многие коллекционеры готовы заплатить даже собственной душой, а не только деньгами!

О том, что, возможно, здесь поработали воры-профессионалы, говорил и такой факт. Помимо иконы, в профессорской коллекции имелось множество других предметов. Многие из них – Прилепский мог предположить это наверняка – были цены немалой. Золотые и серебряные изделия, да еще и с драгоценными каменьями, – это же просто-таки непреодолимый соблазн для вора! Но, по уверениям профессора, ничего из всего этого недешевого великолепия украдено не было, за исключением иконы. Украли лишь икону! А из этого следовал вполне очевидный, больше того – единственно правильный вывод: икону украли люди знающие. Понимающие толк в старинных вещах. И, в частности, понимающие, что одна такая икона оценивается в гораздо большую сумму, чем все прочие раритеты, вместе взятые. Очень могло статься, что именно за иконой воры и пришли. А не за кадилами, крестами и подсвечниками.

Хотя, конечно, могло быть и такое, что кто-то пришел именно за кадилами и подсвечниками, но неожиданно обнаружил нечто гораздо более ценное. Обнаружил икону с Иоанном Лествичником. Но из этого, опять же, следует, что воры были людьми, понимающими толк в церковных раритетах. То есть профессионалами в своем деле. Иначе они и внимания не обратили бы на какую-то почерневшую доску с невнятным изображением на ней. А напихали бы в мешки крестов, киотов и кадил, да и ушли бы тем же самым путем, каким проникли в галерею. Но вот же – всевозможная утварь осталась нетронутой, а икона пропала.

Прибыла следственная бригада. Прилепский ее встретил и ввел в курс дела.

– Нужно будет изъять оба замка на двери и отдать их на экспертизу, – сказал он эксперту. – Есть у меня подозрения, что замки отпирали отмычкой. Ну, действуйте. А я пробегусь по соседям. Поинтересуюсь, может, кто-то что-то видел или слышал. Или о чем-нибудь догадывается…

И Прилепский ушел общаться с соседями профессора Матвеева. Хотя он почти наверняка знал, что толку от такого общения будет немного. Кража древней иконы – это не кошелек на базаре подрезать. К таким кражам обычно готовятся загодя и тщательно, а если так, то и следы после себя воры не оставят, и свидетелей тоже не будет.

Глава 3

У храма Иоанна Воина, что в городке Терентьевске, была непростая судьба. Впрочем, как и у большинства других древних храмов. Воздвигнутый еще в восемнадцатом веке, храм был знаменит, тем более что долгое время он был единственным во всем Терентьевске. Потом наступил девятнадцатый век, а за ним и двадцатый – и храм по известным причинам пришел в запустение. До основания его не разрушили, но и храмом как таковым он быть перестал.

Но примерно в середине двадцатого века он возродился. И кто знает, почему это случилось. То ли местное начальство дало на то свое позволение, то ли проявили инициативу народные массы, то ли еще что-то… Но да дело не в этом.

Что такое возрожденный храм? В нем обязательно должны быть всяческие атрибуты, имеющие религиозное значение: аналои, паникадила, кресты, подсвечники, иконы… Все это в возрожденном храме стало появляться как бы само собой. Что-то – с епархиальных складов, что-то было куплено в специальных мастерских, что-то приносили люди. Оказалось, что у окрестного народа имеется много чего припрятанного из церковной утвари. Все это было унесено и до поры до времени припрятано в те годы, когда храм прикрыли. И вот теперь, когда храм Иоанна Воина вновь открылся, люди приносили в него то, что раньше было унесено и спрятано их отцами и дедами. Так оно всегда бывало на Руси. Храмы в одиночку не возводятся и не возрождаются – такова исконная русская традиция.

В числе прочего в храм принесли и одну икону. Кто именно ее принес, неизвестно, да и не о том речь. Так уж на Руси испокон века положено, что тайный дар – это святой дар. Речь идет об иконе. По всем предположениям, это была древняя икона. Настоятель храма, батюшка Вениамин, так и сказал: «Э, да этой иконке, должно быть, лет триста! А может, и все четыреста. А то ведь может статься, что и пятьсот. Все говорит за то: и внешний вид, и манера письма… вот ведь, в каких только руках она не побывала, а жива! А называется она икона Михаила Архангела. Слыхал я о такой иконке. Думал, что ее уже и нет, а вот она! А повесим-ка мы ее на самое видное место!»

Так уж повелось, что к древним иконам у русского народа отношение особое. Почтительное отношение, благоговейное и трепетное. А потому вскоре слухи об иконе разошлись и по всему Терентьевску, и по окрестным деревням. Да что там слухи – иконе стали приписывать чудодейственные свойства! То и дело тут и там слышались разговоры на эту тему. «А я-то сходила к Михаилу Архангелу и выпросила у него здоровья! Воистину так! Раньше-то я была насквозь хворая, а как попросила у того Архангела здоровьица, так он меня им и наделил! И теперь – глядите, какая я стала! Хоть пляши!» – «Это что! А вот я просила у Михаила Архангела хорошего мужа для своей дочери! Хорошего, значит, мне зятя. И что вы думаете? Так и вышло! Даровал мне Архангел зятя! Уж такой уважительный тот зять, такой работящий! Мамой меня называет и в щечку целует. Прямо как в кино!» – «А я просила у Архангела того, чтобы он помог разродиться моей свинье. Чтобы, значит, было побольше поросей… Внял Михаил Архангел моей просьбе, внял! Аж двадцать поросей принесла мне моя свинья! Да все такие крепенькие, ладненькие – хоть на выставку!» Ну, и так далее. Кажется, ни в самом Терентьевске, ни в его окрестностях не оставалось ни одной хозяйки, которой бы Архангел Михаил не откликнулся на ее просьбу. И все, знаете, в положительном смысле! Кому – здоровья, кому – зятя, кому – поросей, кому – мужа, который раньше был отчаянно пьющим, а потом – будто рот ему зашили…

Осмотрела икону и специальная ученая комиссия, специально приезжавшая для этой цели в храм. И вынесла свой ученый вердикт: да, действительно, икона древняя, написанная, по всем приметам, еще в четырнадцатом веке. А потому она великая культурная ценность. По идее, ей место в самом главном московском музее, а не в безвестном провинциальном храме. «Это в каком таком музее! – всполошился народ. – Не согласны мы! Не позволим! Что же нам теперь, со всякими просьбами к Михаилу Архангелу ездить в Москву? Где – Москва, а где – Терентьевск! Далековато будет. И дороговато. Не наездишься!»

Если русский народ уперся и закусил удила, то спорить с ним бесполезно – не переспоришь. А то еще и поколотить могли тех опрометчивых ученых за такое их предложение. Ишь ты, что удумали – Михаила Архангела в московский музей! Не позволим!

Так и осталась та древняя икона в терентьевском храме. «Берегите ее самым тщательным образом! – велела ученая комиссия батюшке Вениамину. – Потому как – достояние культуры!» – «Убережем!» – заверил батюшка.

Но не уберегли икону. Пропала икона, украли ее. Первой обнаружила пропажу старуха Федосеевна, продававшая свечки, нательные крестики и бумажные иконки у входа в храм. Отца Вениамина в тот момент в храме не было, он находился дома и только еще собирался в храм. Старуха Федосеевна со всех своих старческих ног побежала к батюшке домой.

– Батюшка, а где наш Михаил Архангел? – выпалила она с порога.

– Как это где? – удивился отец Вениамин. – Где и положено, в храме.

– Так нет его там!

– Как так нет? – Батюшка удивился еще больше. – А где же он?

– А не знаю я! Нет его там, и все тут! Вчера был, а сейчас нет!

– А может, ты просто не углядела?

– Как так не углядела? Очень даже углядела! Ведь на самом видном месте он висит! То есть висел. Вчера… А сегодня его там нет. Да вы сами проверьте, если мне не верите!

Конечно же, отец Вениамин тотчас же поспешил в храм. И впрямь – иконы на привычном месте не было… Не было ее и на других местах, ее вообще нигде не было в храме. Зато была взломана дверь, ведущая из храма на хозяйственный двор. А это говорило о многом. Никто никогда не взламывал эту дверь, потому что зачем, когда она запиралась на замок и у отца Вениамина был ключ от этого замка? И вот дверь кто-то взломал. И из храма пропала самая ценная икона. Такая, стало быть, образовалась причинно-следственная связь…

– Да что же это такое! – в полном расстройстве чувств произнес отец Вениамин. – Куда же смотрел сторож?

При храме имелся ночной сторож – старичок по имени Кирилл Авдеевич. Сторожил он храм на добровольных началах – то есть никто ему за это не платил. Да он и не требовал никакой платы. «Я приставлен к делу – стало быть, я еще живой! – говаривал он. – Какая еще мне нужна награда?» Сторожем Кирилл Авдеевич был добросовестным, он каждую ночь выходил на свой пост. Но при этом сил у него иногда не хватало, и он засыпал прямо на посту. В сторожке или на лавке под липами – это зависело от времени года и от погоды.

Отец Вениамин велел старухе Федосеевне тотчас же разыскать Кирилла Авдеевича и доставить его в храм. Что Федосеевна и сделала – благо старик-сторож проживал не так далеко от храма.

– Икону у нас украли, – горестно поведал батюшка сторожу. – Ночью. Прямо из храма. Да не какую-нибудь, а Михаила Архангела. Такая беда…

– Да не может того быть! – ахнул сторож. – Как так – украли? Да еще Михаила Архангела!

– Вот так, – развел руками священник. – Взломали дверь ту, что с обратной стороны, и украли. Да ты погляди сам, если мне не веришь.

Старик, конечно, поглядел. И пришел в неописуемое отчаяние.

– Это все по моей вине! – горестно произнес он. – Караулил, да не укараулил…

– Вздремнул, должно быть, ночью? – спросил священник.

– Был такой грех. – Старик поник головой. – Умаялся за день, вот и сморило меня. Силы-то уже не те… Что же теперь мне будет? Какое наказание?

Священник ничего не ответил, да и что тут было отвечать? При чем тут наказание? Разве наказанием вернешь драгоценную икону? Не вернешь… Но что же делать? Доложить в епархию – это, конечно, само собой. Но ведь и это ничего не изменит. Разве станет епархия искать икону? Она ведь – не милиция…

Да, милиция… Надо обратиться в городскую милицию! Она ищет все украденное, там, должно быть, знают всех воров, вот пускай милиция и найдет икону!

* * *

Разобраться с кражей иконы было поручено оперуполномоченному Василию Кукушкину. Василий был молодым сотрудником и при этом с норовом и амбициями. Поручение ему не понравилось с самого начала, но ведь не скажешь об этом начальству! А вот тому, кто сообщил о краже, отчего бы и не высказать пару-тройку претензий? Тем более что, по мнению Василия, претензии эти были логичными и обоснованными. И он их высказал отцу Вениамину. Как только прибыл на место происшествия, то есть в храм, так сразу же и высказал.

– Насколько мне известно, – глубокомысленно изрек оперуполномоченный Кукушкин, – церковь у нас отделена от государства. Стало быть, и церковное имущество принадлежит церкви. А потому я, как представитель государства, не обязан его разыскивать. У вас его украли – вы и ищите. А если, скажем, я затею розыск, то это будет означать, что я, как представитель государства, вмешиваюсь в церковные дела – что, между прочим, запрещено законом. Ну и как же нам быть?

– Может, вы и правы, – сказал на это отец Вениамин. – Но с другой стороны – вы обязаны затеять розыск по всем правилам.

– Это как же так? – удивился Василий Кукушкин. – На каком таком основании?

– А на таком основании, – заявил священник, – что пропавшая икона – это не только икона как таковая, но еще и государственное культурное достояние. Уникальный, с точки зрения культуры, предмет – шедевр. Народное достояние.

– Что – икона? – не поверил Кукушкин.

– Икона, – подтвердил отец Вениамин.

– Она что же, у вас особенная? – не желал сдаваться юный оперуполномоченный.

– Можно сказать и так, – ответил священник.

– А вы это докажите!

– Одну минуточку, – невесело усмехнулся отец Вениамин.

Он куда-то отлучился и вскоре вернулся с какой-то бумагой в руках.

– Вот, почитайте, – сказал он, протягивая бумагу.

– Что это? – недовольным голосом спросил Кукушкин.

– Это заключение ученой комиссии из Москвы по поводу той самой иконы. В котором говорится, что икона – культурная ценность и потому она находится под охраной государства. Читайте, там все ясно сказано. И все печати тоже имеются.

Хотел того Василий Кукушкин или нет, но ему пришлось изучить содержание бумаги, причем самым внимательным образом.

– Действительно… – сконфуженно произнес он.

Дело представилось совсем в ином свете. То есть это была не просто пропажа церковного имущества, а самая настоящая кража государственной собственности. Так-то оно так, но, может быть, пропавшая икона какая-нибудь дешевка и ее цена пять рублей в базарный день? В этом случае, опять же, Василий может ее и не искать – в связи с малозначительностью принесенного государству ущерба. Закон это Василию позволял самым явным образом.

– Сколько же стоит ваша икона? – спросил оперуполномоченный.

– Не знаю, – пожал плечами священник. – Я не торговец иконами…

– Ну, а приблизительно?

– Наверно, несколько сот тысяч рублей, – сказал отец Вениамин. – А может, даже миллион. Или того больше…

– Сколько-сколько? – Василию показалось, что он ослышался.

– Икона очень древняя, – пояснил священник. – И чем она дороже, тем больше ее стоимость.

Да, дело поворачивалось совсем другой стороной. Сотни тысяч рублей, а то, может, и целый миллион! Да с Василия спустят шкуру вместе со штанами, лишь только за то, что он сдуру попытался уклониться от розыска иконы! А если он ее не найдет, то с него спустят и остальные шесть шкур! Потому что государству нанесен просто-таки непоправимый ущерб!

– Что же эта ваша драгоценность так плохо охранялась? – Усмешка у Василия получилась натянутой и кривоватой.

– Охраняли как могли, – ответил на это священник. – Кто же знал, что на нее позарятся?

– Ну да, – сказал Василий. – Кто же знал, что на нее позарятся… Все так говорят…

Он хотел сказать еще что-то, но передумал. Ну а что тут говорить? Тут нужно принимать меры: доложить начальству об истинном положении дел, затребовать следственную бригаду… И приступать к розыску.

Первым делом оперуполномоченный Кукушкин побеседовал с церковным сторожем Кириллом Авдеевичем. И вот тут-то выяснились весьма любопытные подробности.

– Каюсь, сынок! – сказал старик. – Потому как виноват я в пропаже иконки.

– Это почему же вы виноваты? – не понял Кукушкин. – С какого такого боку? Потому что уснули?

– Да ведь почему я уснул? – Старик горестно всплеснул руками. – Не по своей воле я уснул.

– Это как так – не по своей воле? – Кукушкин удивился еще больше. – А по чьей же?

– Не по своей, – повторил сторож. – А батюшке Вениамину я ничего о том не сказал, да оно и понятно, почему я не сказал. Совестно мне стало такое говорить батюшке. Ведь как он переживает оттого, что иконка пропала. Лица на нем нет! А тут еще я со своими признаниями… А вот теперь я мыслю так: надо мне рассказать всю правду. Потому что грех грехом не покроешь. Ты, сынок, послушай, как оно было на самом-то деле…

Со слов старика, на самом деле все было так. Вечером, еще до наступления темноты, он заступил на свой привычный пост – сторожить храм. Вначале все было как обычно: на город спускались летние сумерки, мимо храма проходили редкие прохожие, и, если они были Кириллу Авдеевичу знакомы, он перебрасывался с ними парой-тройкой слов.

А ближе к полуночи, когда совсем уже стемнело и прохожие пропали с улиц, к старику подошли два человека. Это были двое мужчин, которых Кирилл Авдеевич совсем не знал, а он, между прочим, знал почти всех жителей в городке.

– Значит, двое незнакомых мужчин! – насторожился Кукушкин. – И как же они выглядели?

– Обыкновенно выглядели, – пожал плечами старик. – Оба молодые, лет им по тридцать, ну, может, по тридцать пять. В темноте легко ли разобрать? Но, говорю, молодые. И нездешние.

– И что им было от вас нужно?

– Так ведь то же самое спросил у них и я. Что, спрашиваю, вы хотели, сынки? А они и отвечают: ничего мы не хотели, а просто – шли мимо. И захотели взглянуть на храм. Потому что, говорят, уж больно он у вас красивый! Как же, говорят, не взглянуть на него вблизи? Это да, отвечаю я им, храм у нас замечательный. Да вот только много ли разглядишь в темноте? Вы бы, говорю, приходили днем. Днем-то разглядеть красоту можно лучше. А не можем мы днем, отвечают. Днем мы шибко заняты. Чем же таким вы заняты, спрашиваю? Приезжие мы, говорят. Заготовители. И что же вы заготавливаете? А, говорят, всякую всячину. В основном – пух и перо. Это, говорю, дело, потому что в нашем городке почти сплошь подворья, а если так, то и хозяйство. Ну, а где хозяйство, там и всякая птица: куры, гуси, индейки… А где птица, там и пух с перьями. Это, говорю, вы удачно к нам приехали. Еще как удачно, отвечают. И смеются. Весело смеются, беззлобно…

Старик помолчал, припоминая события минувшей злосчастной ночи. А затем продолжил:

– Ну и вот… А затем они у меня спрашивают: правда, мол, что в вашем храме имеется редкостная икона? Это вы про Михаила Архангела, уточняю? Про него, отвечают. Истинная, говорю, правда. Имеется у нас такая икона. Редкой ценности иконка, старинная! И притом чудодейственная! Большому, говорю, количеству людей она помогла в их бедах! Вот бы, говорят, на нее взглянуть. Не покажете ли? Так вы, отвечаю, пришли бы днем. Как зайдете в храм, так сразу ее и увидите. Днем-то – оно куда как сподручнее. Оно понятно, отвечают, что днем сподручнее. Да вот только шибко заняты мы днем. Говорят же тебе, отец, мы заготовители. Ну, так ради Михаила Архангела, отвечаю, можно чуток и повременить с пухом и перьями. Куда они от вас денутся, те перья? Да к тому же и заперт сейчас храм. А ключей у меня нет. Для чего мне ключи? Они у батюшки Вениамина. Да еще у старухи Федосеевны. А мне они ни к чему, ключи-то. Мое дело сторожить храм снаружи. Вот оно как – снаружи, отвечают. Ну что ж, ладно. Как-нибудь наведаемся днем ради Михаила Архангела. Наведайтесь, говорю…

Старик вновь умолк. Было видно, что дальше рассказ ему продолжать не хочется, он просто-таки боролся сам с собой, чтобы его продолжить. Сокрушенно мотнув головой, он сказал:

– Я-то думал, что после этого они и уйдут. И в самом деле они заторопились. Но напоследок сказали мне: так, мол, и так, старик, спасибо тебе за общение, добрый ты, видать, человек, а нам-то и отблагодарить тебя нечем. Не нужна мне, отвечаю, никакая благодарность, ступайте себе с миром. Ну как же, отвечают, это будет совсем не по-христиански. А ты, отец, возьми у нас водицы! Хорошая у нас водица, родниковая. Запаслись мы ею намедни. Здесь у вас за городом – замечательные родники! Это да, отвечаю, так и есть. Да ты, сынок, и сам небось знаешь про наши родники?

– Знаю, – кивнул Кукушкин.

– Ну так вот… И протягивают мне бутылочку с водицей. А я, признаюсь, не люблю городскую воду, которая течет в кране. Мертвая это вода, безрадостная. Другое дело – вода родниковая. К ней-то я привык сызмальства. Благодарствуйте, говорю, люди добрые. И, конечно, принял от них ту водицу. А сразу после этого они и ушли, те двое…

– Значит, родниковая водица… – в задумчивости повторил Кукушкин. – Ну-ну… И что же было дальше?

– А дальше, – сокрушенно сказал старик, – хлебнул я той водицы. Поначалу-то вроде и ничего – в самом деле, родниковая вода! Мне ли того не знать? Да вот только через каких-то пятнадцать или, может, двадцать минут меня стало клонить в сон. Да так, что просто нет удержу! Вот и заснул себе на грех. И проспал почти всю ночь… Вот как! Проснулся лишь с рассветом, да и спрашиваю сам себя – это как же так со мной приключилось? Это с чего же меня так сморило? Ведь у меня же стариковская бессонница. Да! А тут всю ночь напролет дрых без задних ног! Это по какой же такой причине? Уж не от родниковой ли водицы?

– Вы выпили всю воду? – перебил старика Кукушкин. – Ничего не осталось в бутылке?

– Что-то, кажись, осталось. – Сторож в недоумении взглянул на Кукушкина: – А что такое? Неужто и впрямь причина в водице?

– Где бутылка? – не отвечая на вопрос старика, нетерпеливо спросил Кукушкин.

– Кажись, где-то в сторожке…

– Принесите! Нет, лучше я сам. Покажите, где вы оставили бутылку!

Бутылка и впрямь была в сторожке. Воды в ней оставалось почти на четверть.

– Я заберу бутылку с собой! – решительно произнес Кукушкин.

– Оно конечно, – покорно согласился старик. – Если надо, то бери.

– Так, значит, вы ночных обходов храма не делали? – уточнил он.

– Не делал. – Старик развел руками. – Потому как проспал всю ночь. А утром для чего их и делать, те обходы? Утром и без того все видно, и всех видно тоже. Я и ушел домой.

– А потом, значит, вам сказали, что в храме случилась кража, – задумчиво произнес оперуполномоченный.

– Так и сказали, – печально ответил старик. – Пропала иконка с Михаилом Архангелом. Пока, значит, я спал, она и пропала. Ох, грех мой, грех! Уж ты, сынок, найди ту иконку! А то как же мне помирать с таким-то грехом?

– Обязательно найду! – пообещал Кукушкин.

* * *

Конечно, пообещать было проще, чем найти украденную икону, – тем более что помимо самой иконы нужно было еще и найти тех, кто ее украл. Но тем не менее оперуполномоченный Кукушкин был почти уверен, что рано или поздно он отыщет и икону, и тех, кто ее украл. Вернее сказать, вначале – воров, а затем уже и икону. Оптимизм в Кукушкина вселил его разговор с церковным сторожем. Тут было за что зацепиться…

Перед мысленным взором Кукушкина вырисовывалась довольно-таки очевидная картина преступления. Значит, так. Ночью, когда городок угомонился и, следовательно, было очень мало риска наткнуться на нежелательных свидетелей, к храму пришли двое неизвестных мужчин. Пришли они с конкретной целью – украсть икону Михаила Архангела. Это было понятно как дважды два, – оттого они и завели со стариком-сторожем осторожный и намекающий разговор об этой иконе. Им нужно было выяснить, действительно ли икона находится в храме. Оказалось, что так оно и есть. Откуда неизвестные личности узнали об иконе? Ну, это совсем просто – о ней знает весь Терентьевск и все окрестные деревни в придачу. Даже в самой Москве – и то о ней знают. Стало быть, и ворам узнать о ней не составило особого труда.

Далее. У этих неизвестных личностей было заранее заготовлено два плана похищения иконы. План первый – уговорить сторожа пустить их в храм. Якобы для того, чтобы полюбоваться иконой. Днем-то им вроде как некогда, они люди занятые, заготовители перьев и пуха. Ну, а оказавшись в храме, преступники наверняка расправились бы со сторожем. Может, лишили бы старика сознания, а может, и вовсе его бы убили. Даже наверняка убили бы – для чего им свидетель?

Но этот план не сработал, у сторожа не оказалось ключей от храма. Тогда преступники решили осуществить второй план – напоить сторожа родниковой водой. Конечно же, это была не просто вода, а, так сказать, вода с сюрпризом. То есть в нее заранее была подмешена какая-то гадость, которая и повергла доверчивого сторожа в глубокий сон до самого утра. Как именно называется эта гадость – пускай устанавливают эксперты, Кукушкина это интересовало мало. Итак, сторож уснул, и далее оставалось дело за малым. Нужно было проникнуть в храм, найти там икону и… И спокойно покинуть храм вместе с украденной иконой. Что и было сделано. Удивительно только, отчего воры не прибили уснувшего сторожа, а ведь, по идее, должны были! Потому что сторож – это свидетель, причем единственный свидетель! Но старик остался жив и невредим. Пожалели его воры, что ли? Кукушкину это было непонятно.

Итак, картина преступления была ясна, оставалось лишь найти воров. Тут, конечно, возникали всякие затруднения. Сторожу воры сказали, что они заготовители перьев и пуха. Скорее всего, они соврали, но все равно этот факт необходимо было проверить самым срочным образом. И потом, где они остановились в Терентьевске? Ведь не под забором они ночевали и не в лесу!

Увы, проверка ничего Кукушкину не дала. Он обзвонил все районные и даже областные заготконторы, но нигде ему не подтвердили, что они посылали в Терентьевск двух заготовителей. Этому оперуполномоченный ничуть не удивился, потому что он это предполагал заранее. Кто же из воров скажет о себе правду? Правдивых воров на свете не бывает.

В единственной терентьевской гостинице Кукушкин также не раздобыл никакой полезной информации. Там и постояльцев-то никаких не было. За последние десять дней в гостиницу поселился лишь какой-то инструктор из райисполкома, который ни по каким параметрам не походил ни на одного из воров.

Так где же Кукушкину было искать воров? Как напасть на их след? И тут ему помог случай. Вернее сказать, даже не случай, а народные традиции. А еще точнее – неискоренимый русский менталитет. Ведь как оно бывает в российских деревнях и городках вроде Терентьевска? Если там случается какое-нибудь происшествие, то очень скоро о нем узнают все жители. Откуда и каким образом они узнают – того никто не ведает, это просто-таки невозможно определить. Но узнают, и притом с такими подробностями, что никакая милиция при всем старании не смогла бы раздобыть такие подробности!

Так бывает всегда и везде, так оно, соответственно, было и в Терентьевске. Не успел еще наступить полдень, как городок буквально загудел от всевозможных слухов. Говорили о том, что ночью к храму пришли два бандита, опоили отравленной водой сторожа Кирилла Авдеевича, затем взломали в храме дверь и унесли с собой икону Михаила Архангела. Милиция уже ищет икону и воров, и занимается этим Васька Кукушкин, оперуполномоченный.

Продолжить чтение