Читать онлайн Я мог бы остаться здесь навсегда бесплатно

Hanna Halperin

I Could Live Here Forever

© 2023 by Hanna Halperin

© Кульницкая В., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Посвящается Т. К.

Просто идеальный день!

С тобой я забылся,

И мне казалось, что я другой,

Что я хороший человек.

Лу Рид, «Идеальный день»

1

Говорил Чарли негромко, зато петь мог, подражая любому исполнителю – хоть Тому Уэйтсу, хоть Фрэнку Синатре, хоть Дэвиду Боуи. Впервые услышав, как он поет, я поверить не могла, что этот глубокий сильный голос – его. Мы встретились в Мэдисоне, штат Висконсин, я там получала степень магистра по литературному мастерству. Мне в то время было двадцать четыре, Чарли – тридцать один. Когда-то он тоже изучал литературное мастерство в колледже, но на момент нашего знакомства работал на стройке. Длинный, по-мальчишески обаятельный, он был самым красивым мужчиной из всех, что встречались мне в жизни.

Познакомились мы в гастрономе, в очереди. Я первая его заметила. Наши взгляды встретились, и сразу стало понятно, что будет дальше. Он похвалил хлопья, которые я выбрала к завтраку, спросил, пробовала ли я хрустящие той же фирмы. Я отрицательно покачала головой. К щекам прилила кровь, и я с ужасом осознала, что все эмоции написаны у меня на лице.

Чарли, улыбнувшись, вытащил из корзинки сиренево-голубую коробку и показал мне.

Я старалась не замечать, как ухмыляется, глядя на нас, кассирша, будто мы разыгрываем перед ней сцену знакомства из романтической комедии. Чарли предложил встретиться следующим вечером, я согласилась. И вот, в середине ноября в пабе «Усталый путник» состоялось наше первое свидание.

Я пришла первая. В пабе было полутемно и довольно многолюдно для вечера четверга. Обшитые темным деревом стены, потолок – медный с чеканными узорами. Над столиками развешаны рисунки случайных посетителей, в углу – стеллаж со старыми книгами и настольными играми.

Официантка усадила меня напротив входной двери. Вскоре вошел Чарли, и я с удивлением заметила, что, несмотря на холод на улице, он был в одной футболке. Судя по его виду, он совсем замерз – ссутулился, а руки засунул глубоко в карманы джинсов. Потом заметил меня, удивился, что я уже на месте, и выдернул руку из кармана, чтобы мне помахать.

Я засмущалась. Он был такой красивый, куда эффектнее меня. Разве я пара такому? Явилась на свидание в джинсах, любимом черном свитере и с занавешенным волосами лицом.

– Прости, опоздал. – Чарли подсел к столику. – Смотрю, ты уже начала? – Он кивнул на мой ром с колой.

– Надеюсь, ты не против? – До его прихода я уже успела выпить полстакана.

– Нет, конечно. Надо было написать тебе, что я опаздываю. Пришлось готовить маме ужин, а потом ехать через полгорода по пробкам.

– Как здорово, что ты готовишь для мамы!

– Я с радостью, когда время есть. А ты любишь готовить?

– Не сказала бы.

– Я только пару лет назад научился. Конечно, всякие изыски мне не под силу, но кесадилья выходит вполне сносная.

Он улыбнулся, и его лицо мигом преобразилось: будто осветилось изнутри. Стало совсем мальчишеским.

Я даже не помню, о чем мы говорили, знаю лишь, что он все время меня смешил, а я отметила про себя, какой он наблюдательный.

Еще он очень долго выбирал, какой заказать эль, а когда кружку наконец принесли, едва к ней притронулся. Я испугалась было, что ему со мной скучно, но уйти он вроде не торопился и по сторонам не глазел, как в таких случаях обычно ведут себя парни. Даже мобильник ни разу не вытащил.

В какой-то момент он обмолвился, что его отец бросил мать беременной и что подростком он отыскал его в интернете и заявился к нему на работу – в аптеку города Джейнсвилл, штат Висконсин. Когда отец понял, кто перед ним, Чарли перегнулся через стойку и сказал: «Не волнуйся, пап, я не убивать тебя приехал». А потом хлопнул его по плечу и вышел. Рассказывая об этом, Чарли и меня хлопнул по плечу, вроде как для иллюстрации. В тот миг он впервые ко мне прикоснулся. И плечо у меня еще долго пульсировало, даже после того как он убрал руку.

– Ого! И каково это было – встретиться с ним?

– У него одно ухо оказалось какое-то ущербное. Все пожеванное, со свисающим куском омертвелой кожи вот тут. Я бы, может, подольше с ним пообщался, но не в силах был на это смотреть. Считаешь, я странный? Раз из всей нашей встречи мне больше всего запомнилось его ухо?

– Вовсе нет, – возразила я. – По-моему, вот такие мелкие детали всегда в память и западают.

Он энергично закивал:

– Вот-вот. Детали!

Я рассказала Чарли, что не видела маму с тринадцати лет.

Он откинулся на спинку стула и взглянул на меня так, будто мы по-настоящему познакомились только в эту секунду.

– Ты поэтому начала писать?

Когда на тебя смотрят так пристально, это завораживает. Мне вдруг показалось, что я могла бы рассказать ему абсолютно все. Едва сдержалась, чтоб не начать изливать душу. Стало страшно: а что, если он больше не захочет со мной встречаться? Меня ведь ни разу еще никто об этом не спрашивал.

– Думаю, да, в каком-то смысле это повлияло, – пожала плечами я.

В конце вечера Чарли не попытался меня поцеловать, и я уже решила, что не понравилась ему. Но на следующий день он позвонил. Увидев его имя на экране, я так разнервничалась, что чуть не сбросила вызов. Решила, он ошибся номером.

– Знаю, полагается помариновать тебя дня три. – Его монотонный, чуть хрипловатый голос в трубке звучал так сексуально, что у меня внутри будто обогреватель включился – разом бросило в жар. – Чтобы ты решила, будто я очень занят и не так уж заинтересован. Но я парень прямой.

– Вот как? Спасибо, – пролепетала я.

– Ты сегодня свободна?

Я соврала, что у меня дела и встретиться я смогу только завтра.

– Отлично! А чем занята сегодня? Идешь на другое свидание?

– Нет, просто встречаюсь с друзьями.

– Здорово, наверно, иметь друзей. С которыми можно встречаться.

Я не поняла, шутит он или нет, но на всякий случай рассмеялась.

– Можно заехать за тобой в субботу в восемь?

– Конечно.

Мне было не по себе. Я и не знала, что все может складываться так легко. Не понимала, почему он мной заинтересовался. С чего решил, что у меня каждый день с кем-то свидания. Положив трубку, я занялась мастурбацией.

Не прошло и часа, как Чарли позвонил снова. Я все еще лежала в кровати и думала о нем.

– Привет!

– Хотел написать сообщение, но получалось слишком длинно, и я решил лучше позвонить.

– И-и?.. – напряглась я.

– Дело вот в чем, ты не против завтра потусоваться у меня? – Он помолчал. – Понимаю, звучит странно, мы ведь так мало друг друга знаем, не подумай, что я пытаюсь заманить тебя в свое логово. Просто я немного поиздержался, неохота платить десятку за кружку пива в баре, когда за те же деньги можно взять целую упаковку и выпить ее дома. Но если ты против, я пойму, мы ведь знакомы-то всего двадцать четыре часа.

Я села в постели.

– Нет-нет. Все нормально. Я согласна.

– Давай я дам тебе свой адрес, перешлешь друзьям, пусть убедятся, что я – это я, а не какой-то маньяк.

Он продиктовал мне адрес, и я записала его на форзаце книги.

– Кстати, моя фамилия Нельсон.

– А моя – Кемплер, – сообщила я. – Ты тоже меня прогуглишь?

– А стоит? – По голосу было слышно, что он улыбается. – Найду твои снимки из полиции или еще что-то интересное?

– Нет, – рассмеялась я.

– Лея Кемплер, – медленно произнес он, словно пробуя мое имя на вкус.

– М-м?

– У тебя такой милый голос по телефону.

Несмотря на разделявшие нас километры, я все равно вся взмокла.

– У тебя тоже.

Следующим вечером я начала ждать его с половины восьмого. В восемь он не приехал, но прислал сообщение, что опаздывает. И только после девяти позвонил и сказал, что ждет меня на улице. Я в сотый раз посмотрелась в зеркало. Сегодня на мне были любимые джинсы и другой свитер – синий в рубчик, с высоким горлом. Волосы я для разнообразия заколола. Машина Чарли провоняла табачным дымом. Удивительно, он целых два дня не выходил у меня из головы, но лица его я отчетливо вспомнить не могла. У меня всегда так: если слишком внимательно во что-то всматриваться, детали стираются из памяти. Когда я села на пассажирское сиденье и взглянула на него, у меня перехватило дыхание. Какой же он был красивый! Помесь Джонни Деппа с Джейком Джилленхолом. На этот раз на нем была какая-то стариковская разноцветная флисовая толстовка.

– Привет, – поздоровалась я.

– Как дела? – отозвался он еще мягче и глуше, чем по телефону.

Мы все никак не могли нащупать тему для беседы и болтали ни о чем. Я казалась себе ужасно скучной. Сегодня мы не обменивались шутками, не смеялись, казалось – нас вообще ничего не связывает. Я не ожидала, что мы будем ехать так долго, и с удивлением заметила, что за окнами уже мелькают пригородные улочки. Чарли затормозил возле большого, отделанного камнем двухэтажного дома с двухместным гаражом и широкой лужайкой перед входом.

– Ты живешь здесь? – изумилась я.

Он кивнул.

– Один?

– С матерью и отчимом.

Я помолчала, обдумывая новую информацию. Когда он предложил поехать к нему, я была уверена, что он живет один. Странно это, ему ведь уже за тридцать.

– Они спят, – объяснил он, тихонько впуская меня в дом. – Пошли ко мне.

Свет внутри не горел, но все равно сразу чувствовалось, как тут все красиво и аккуратно. Каждая вещица на своем месте. Пахнет чистым бельем и лимонным мылом. Кто бы мог подумать, что Чарли с его провонявшей табаком машиной, заваленной бумажными пакетами и жестянками из-под газировки, живет в таком месте?

Я прошла за ним по коридору в дальнюю часть дома. «Логово» оказалось все коричневое – ковролин, обои, мебель. На одной стене – большой плоский телевизор и игровая приставка. У противоположной – мини-холодильник, раковина и стол со стульями.

– Будь как дома, – сказал Чарли. – Хочешь газировки или еще чего-нибудь? Воды? Честно говоря, пью я мало.

Я вдруг поняла, что он нервничает. И хотя сама я до сих пор была совершенно спокойна, тоже задергалась. Приехала бог знает куда, сижу в этой жутковатой комнате… А ведь никто не в курсе, где меня искать. Я так и не отправила друзьям адрес Чарли, – они бы точно начали отговаривать меня к нему ехать.

Успокаивало лишь то, что где-то в доме спали родители.

Я подумала, не попросить ли Чарли отвезти меня назад, но было неловко. Мы добрых минут тридцать пять сюда добирались. Что ж, наверное, посижу пару часиков из вежливости, а потом поеду.

– Воды, если можно. Спасибо, – учтиво отозвалась я.

Села на диван. Он принес мне стакан воды и банку газировки из холодильника.

– Хочешь что-нибудь посмотреть?

– Давай.

Чарли включил телевизор. А я, несмотря на испуг, испытала укол разочарования. Какая тоска! И это после идеального первого свидания, когда мы смеялись и делились историями из жизни! После того знаменательного звонка! Тогда он показался мне таким уверенным в себе. И вот, пожалуйста, тридцатилетний парень, который живет с родителями, приглашает девушку вместе посмотреть телевизор. Неужели мы просто два неудачника, у которых не задалось? Да нет же, он слишком красив, не может он быть неудачником!

– Ты что-то примолкла. – Чарли обернулся ко мне.

– Нервничаю, наверно.

– Почему? – спросил он обиженно.

А может, разочарованно. В какой момент все у нас пошло не так?

– Не знаю, – призналась я. – Мы ведь только начали знакомиться поближе…

Обдумав мои слова, он сказал:

– Иногда я просто не знаю, как… – осекся и, помолчав, добавил: – В общем, боюсь нарушить границы.

– Ты о чем?

– Ну, на первом свидании мне очень хотелось тебя поцеловать.

– Правда?

– Конечно.

– Что ж, – пожала плечами я, – надо было так и сделать.

Взгляд его снова потеплел, и я поняла – нет, он не разочарован, просто тоже на нервах.

– Тогда я попробую.

Чарли потянулся ко мне, и с первым же его прикосновением я мгновенно перестала бояться. И стесняться. Мы придвинулись ближе друг к другу. От его волос и одежды пахло сигаретами. Он стянул толстовку через голову, волосы, наэлектризовавшись, встали дыбом, и я пригладила их ладонями. Под кофтой оказалась простая белая футболка вроде той, в которой он был на первом свидании. Такой худой – все ребра наперечет. Чарли целовал меня медленно, не спеша, словно в полусне. Губы у него были нежные, а на вкус свежие и в то же время горьковатые – сигареты, зубная паста, кофе и еще что-то холодное, как зимний воздух. Со мной никогда еще такого не происходило. Хотелось, чтобы это длилось вечно.

Когда я стянула свитер, он на мгновение отпрянул, окинул меня взглядом: лицо, грудь, бедра. И улыбнулся:

– Так и знал, что под этими бесформенными кофтами прячется что-то интересное.

Я в жизни не чувствовала себя такой красивой.

Утром я проснулась на диване, который Чарли накануне разложил. Он спал, прижавшись ко мне. Сексом мы так и не занялись. Просто разделись и долго целовались. Гладили друг друга, разговаривали, а потом уснули в той же позе, в которой теперь проснулись. С годами я перестала делать различие между подобными ласками и сексом, но в тот момент наша выдержка меня приятно поразила. Так ночи проводишь с тем, кто тебе по-настоящему нравится, с тем, кого хочешь увидеть снова.

Теперь комната Чарли уже не казалась мне такой пугающей. За стеклянными раздвижными дверями виднелся задний двор с расставленной на идеально подстриженном газоне садовой мебелью. В окна светило солнце. Рука Чарли, на которой покоилась моя голова, отливала золотисто-оливковым, на коже темнели ровные волоски. Я развернулась к нему. Он обнял меня крепче, уткнулся лицом мне в грудь и хриплым со сна голосом прошептал:

– Я бы остался здесь навсегда.

От его слов глубоко внутри что-то заныло. Но я ответила:

– Мне скоро надо бежать. В десять встреча с друзьями.

Несколько секунд он молчал. Потом поднял голову и встретился со мной взглядом. Его глаза, голубые, с огромными зрачками, будто светились изнутри. А темные пушистые ресницы были длиннее моих.

– Лея?

– Да?

– Можно мне снова тебя увидеть? В ближайшие дни?

– Конечно, – кивнула я.

– Может, я позже поеду в центр по работе. Дам тебе знать.

Мы оделись и вышли из комнаты. В кухне какая-то женщина мыла посуду. На вид совсем молодая, может, слегка за пятьдесят. И очень красивая – медового оттенка локоны собраны в хвост на макушке. Одета она была по-спортивному: розовый топ, черные легинсы, трикотажная лента вокруг головы.

Я сразу отметила, как они с Чарли похожи – широко расставленные глаза, милая полудетская улыбка.

– С добрым утром!

Но больше всего меня поразил ее голос. Такой теплый и звучный, словно она пела песню.

– Мам, это Лея, – представил меня Чарли.

– Приятно познакомиться, Лея. Я Фэй.

Она подошла к нам, улыбаясь так приветливо, как никто в жизни мне не улыбался. И я осознала, что тоже сияю, как дурочка. Теперь, вблизи, стало заметно, что глаза у нее голубые, как у Чарли.

– Я отвезу Лею домой, – сказал Чарли. – Можно взять твою кредитку, расплатиться за бензин?

Фэй искоса глянула на меня и достала из кошелька карточку.

– Только бензин, Чарли. Ничего больше.

Мы обулись, Фэй проводила нас до двери.

– Сегодня у нас на ужин сэндвичи. Лея, если захочешь присоединиться, мы будем рады.

– О, спасибо! – Я покосилась на Чарли, но его лица было не разглядеть. – Сегодня, к сожалению, не могу, в другой раз.

Хотя перспектива полакомиться сэндвичами в этой чистейшей лимонной гостиной казалась очень привлекательной, я не хотела торопить события.

– Приходи, когда захочешь, милая.

Мы сели в машину, Чарли открыл окно и закурил.

– Ты не против?

– Все нормально.

– Ни разу еще не водил без сигареты так долго, как вчера, когда вез тебя к нам.

– Правда?

Он кивнул.

– Не знал, как ты относишься к курению. Боялся тебя отпугнуть.

– Я же все равно чувствую запах табака. Так что конспиратор из тебя не очень.

– Точно.

За окнами под утренним солнцем трепетали золотом кукурузные поля. Чарли снова был во вчерашней толстовке, а на нос нацепил круглые очки в проволочной оправе. Мягкие волосы торчали во все стороны. Я сглотнула. Как же меня тянуло к нему. Так и подмывало прикоснуться или ляпнуть что-нибудь сопливое.

– У тебя, наверное, много. – Он быстро глянул на меня.

– В смысле?

– Думаю, тебе многое показалось странным, и ты хочешь разобраться.

– В общем, да.

Однако же я не стала ни о чем спрашивать, а Чарли не стал ничего объяснять. До Мэдисона мы ехали в уютной тишине. Вскоре он докурил, взялся за руль левой рукой, а правую положил мне на колено.

Следующим вечером Чарли пришел ко мне. Я думать ни о чем не могла, так мне хотелось, чтобы он ко мне прикоснулся. Он же сел в гостиной на коврик и привалился спиной к стене. Я присела на пол напротив – нас словно разделяло несколько километров. В тот день на Чарли были джинсы, джемпер с длинными рукавами и серые мокасины. Я уже выучила его запах – табак, мыло и что-то хвойное. Не резкий, но безошибочно узнаваемый.

Мы заговорили о его отчиме.

– Они с мамой поженились, когда мне было двенадцать, – рассказал он. – У Пола двое своих сыновей – Тайлер и Чед. Дебильные имена, как раз им под стать. – Он улыбнулся. – Мы с мамой переехали к ним, когда мне было, наверно, лет десять. А до этого жили в центре, на Парк-стрит возле рыбозавода. В детстве Тай и Чед постоянно меня задирали. Я был мелкий и довольно стремный на вид.

– Не может быть, – запротестовала я.

– Сами-то они громилы. В школе в футбол играли и все такое.

– Не могу представить, чтоб они были красивее тебя. Ты же просто… – Я осеклась.

– Прекрати. – Он смущенно затряс головой.

– Ты совершенство, – вспыхнув, закончила я.

– А они говорили, что я похож на девчонку. Что у меня ресницы слишком длинные. Как будто накрашенные. – Он пожал плечами. – И что я тощий. Знаю, мне и правда не помешало бы подкачаться.

– Ничего подобного, – возразила я.

Он улыбнулся.

– Знаешь, у меня из головы не идет вчерашний вечер. Вроде занимаюсь привычными делами – чищу зубы или снимаю кожуру с апельсина, а картинка так и стоит перед глазами. Это уже становится навязчивым.

– Угу, со мной то же самое.

– Лея, ты просто невероятная. – Я ничего не ответила, тогда он добавил: – Наверняка ты из тех девушек, что всегда самые красивые на вечеринке, но совершенно этого не осознают.

Я снова промолчала. Конечно, в глубине души я понимала, что симпатичная, но признавать это было как-то неловко. К тому же я знала, что и уродливого во мне полно. Внешность у меня далеко не идеальная, привлекательной я чаще всего чувствую себя наедине с собой. И уж конечно до самой красивой девушки на вечеринке мне далеко. Интересно, Чарли льстил мне или в самом деле видел меня такой, какой сама я видела себя только в самые интимные, самые счастливые моменты?

– Мне нужно встретиться с коллегой. – Он вдруг поднялся на ноги. – Ты еще будешь дома через пару часов?

– Ты уходишь? – удивилась я.

– Да, но ненадолго. Можно мне вернуться?

– Ладно, – кивнула я. – Я подожду.

Вернулся он под кайфом. Я думала, мы снова будем сидеть на полу и разговаривать. Но Чарли будто в одночасье превратился в другого человека.

– Как прошла встреча?

– Хорошо. Надо было разобраться с расписанием. Слушай, ты видела на Ютубе ролики, где собаки подвывают, как сирены?

Он сипло завыл, а потом расхохотался, как мальчишка.

– Не видела.

– Обязательно посмотри. Просто умора.

– По описанию так не скажешь.

– Нет, правда, обхохочешься.

Потом он потащил меня в спальню. Мы разделись. Чарли никак не прокомментировал мою внешность, и я испугалась, что он понял: я вовсе не так красива, как он себя убедил. Мне вдруг стало стыдно, что он видит меня голой.

Сам же он нисколько не растерял своей красоты. Тонкий, как жердь, на груди – да и по всему телу – темные волосы. Не просто сексуальный, нет. Такое совершенство, что больно смотреть. Я глаз от него отвести не могла. Острые скулы, пухлые розовые губы, тень от упавших на глаза волос смягчает очертания челюсти. Несколько родинок – одна над пухлой верхней губой и две, едва заметные, на левой щеке. Шелковистые волосы отливают каштановым и торчат во все стороны, словно он только что встал с постели. Идеальная красота и в то же время бездна очарования.

– А презерватив? – спросила я, когда он навалился на меня.

– Ты не принимаешь таблетки?

– Да, но…

– Я регулярно сдаю анализы, и у меня уже сто лет ни с кем ничего не было. Решай сама. Но презерватива у меня нет.

У меня его не было тоже.

– Ладно.

Секс вышел так себе. Прошлой ночью, целуя его, я словно проваливалась в иной сказочный мир. Сегодня же просто трахалась с малознакомым парнем. Мы не смотрели друг другу в глаза, не обменялись в процессе ни словом. В конце он вздрогнул всем телом и уткнулся лицом мне в плечо.

Я выползла из-под него и вспомнила о Робби, парне из моего родного города. Как хорошо он знал мое тело. Случалось, мы с ним засыпали прямо в футболках и пижамных штанах, не обнявшись, а просто держась за руки. И почему-то так казалось даже интимнее.

Чарли сопел рядом. Я уже жалела, что согласилась заняться сексом без презерватива. Зачем? Неужели надеялась, что без защиты мы станем друг к другу ближе, что это крепче нас свяжет? Никакой близости между нами сейчас не чувствовалось. Наоборот, мне казалось, мы едва знакомы.

2

До переезда в Мэдисон я жила в Бостоне. Там родилась, ходила в колледж, перекладывала бумажки в офисе юридической фирмы, куда меня устроила моя мачеха Моника. Получалось у меня не очень. На собеседовании я сказала, что очень внимательная и организованная, на деле же такой не была. На других работах мне многое сходило с рук, но в юридической фирме не желали смотреть сквозь пальцы на проколы, и читать книжки или торчать в интернете в рабочее время там было проблематично. В итоге наши с Моникой отношения начали портиться, а они и раньше-то были не очень.

Писать я любила всегда. Сочиняла истории про растущих без мамы девочек или матерей, потерявших связь с дочерьми. Не слишком богатая фантазия для творческого человека. В старших классах я втайне надеялась, что однажды мама случайно наткнется где-то на мой рассказ, прочтет его и немедленно к нам вернется. А в колледже уже воображала себе несколько иную аудиторию. Теперь я обращалась не к матери, а к некому мужчине, который увидит мои тексты, придет и спасет меня. Мои рассказы теперь больше смахивали на любовные письма.

И вот меня приняли в университет Висконсина на курс литературного мастерства; казалось, мечта сбылась. Полностью оплаченная магистерская программа с преподавательской стипендией! Та самая, на которую ежегодно подают заявки тысячи человек, а принимают только шестерых! В первый год обучения я сходила на несколько свиданий, успела повстречаться с парой парней, но по большей части все время уделяла творчеству.

В первый же вечер по приезде в Мэдисон я познакомилась с другими ребятами со своего семинара. Встретились мы в дешевом барчике под названием «Карибу» неподалеку от моей съемной квартиры. У одной стены – длинная деревянная стойка, у другой – игровые автоматы. Уже на входе я сразу заметила своих будущих однокурсников – узнала их по аватаркам из Фейсбука[1].

Крошечная и шумная Вивиан Спэр из Нью-Йорка поначалу жутко меня напугала. Я часто задавалась вопросом, как изменилась бы моя жизнь, будь я такой же миниатюрной. По моим наблюдениям, к маленьким женщинам люди относились иначе. Во мне же было добрых шесть футов, и меня то спрашивали, не играю ли я в баскетбол, – нет, блин! – то охали: «Ну какая же ты высокая!» – будто я сама этого не замечала.

Длинные рыжеватые волосы Вивиан Спэр были рассыпаны по плечам, помада цвета фуксии ярким пятном розовела в сумраке бара. Бретельки черного платья постоянно сползали, обнажая бледные, усыпанные веснушками плечи. Говорила они низким, хриплым, как у джазовой певицы, голосом, в котором отчетливо слышался нью-йоркский акцент. Смеясь, негромко фыркала, что только придавало ей очарования. И не подумаешь, что такая девушка способна часами молча просиживать за компьютером.

Кроме нас с Вивиан, девушек на курсе больше не оказалось. Одни парни. Трое возраста от двадцати до тридцати и один – за сорок. Уилсон Барбоса, Дэвид Эйзенштат, Роан Бакши и Сэм Фицпатрик. Сорокадвухлетний Сэм был женат. Остальные, включая Вивиан, совершенно свободны.

Писатели всегда представлялись мне странными и угрюмым типами, однако все однокурсники оказались куда общительней меня и отлично поладили. Роан немного напоминал популярного мальчика из старших классов. В смысле, не мажора какого-нибудь, а приветливого, общительного, уверенного в себе, но не высокомерного парня, которого все любят. В тот вечер он был в бейсболке «Чикаго Буллз» и футболке с рисунком в виде подписей разных людей. В ухе поблескивала серьга с маленьким бриллиантом. Когда к столу подходил очередной наш однокурсник, он тепло обнимал его и говорил: «Вот и ты!» – будто именно его и ждал.

Уилсон вел себя скромнее, однако будто создавал вокруг себя гравитационное поле – так и тянуло подсесть к нему поближе. Невысокий, худощавый, с добрыми темно-медовыми глазами и черными кудрями, смеялся он громче и охотнее, чем говорил, а стоило ему расхохотаться над чьей-нибудь шуткой, как я понимала, что тоже смеюсь. От улыбки на щеках у него проступали ямочки-полумесяцы.

Сэм единственный из нас до поступления в универ успел построить полноценную карьеру. Чтобы приехать на учебу, ему пришлось уйти из бухгалтерской фирмы. Бухгалтерской, надо же! Он больше всех был похож на местного – ширококостный, белокожий, светловолосый. И в отличие от других парней Сэм вел себя вежливо и по-джентльменски. Особенно с Вивиан. Заметив, что ей не хватило места, уступил свой стул, смущенно покосился на нее, когда Роан отпустил грубую шутку. По ряду причин я сочла его поведение оскорбительным.

Уилсон предложил каждому назвать своего любимого писателя. Бо́льшую часть перечисленных моими однокурсниками авторов я не читала, но все равно энергично кивала, сама же сказала, что обожаю Элис Манро, хотя прочла у нее всего два рассказа.

– Она классная, – кивнула Вивиан. – Люблю у нее «Жизнь девочек и женщин».

Вивиан уже успела опубликовать несколько рассказов в небольших литературных журналах, а сейчас работала над романом.

– Там пока конь не валялся, – отмахивалась она в ответ на расспросы.

Другие ребята, как оказалось, либо тоже вовсю писали романы, либо вот-вот собирались начать.

Не знаю даже, что было хуже: наблюдать, как парни глазеют на Вивиан, или глазеть на нее самой. Она обладала всем, чего не хватало мне. Осушив стакан, я обернулась к Дэвиду Эйзенштату и спросила, откуда он родом. Каштановое гнездо на голове, очки, рубашка с длинным рукавом, несмотря на августовскую жару. Плюс привычка теребить пальцами растущие на лице волоски. Любимые писатели – Филип Рот, Владимир Набоков и Дэвид Фостер Уоллес.

– Коннектикут. А ты? – спросил Дэвид.

– Я из Массачусетса. Впервые на Среднем Западе.

Дэвид вежливо кивнул и снова обернулся к Вивиан, которая как раз рассказывала, как ходила на творческий семинар к Зэди Смит. Ясное дело, слушать ее было интереснее, чем обсуждать со мной, кто откуда родом. Я старалась внимать Вивиан так же увлеченно, как другие, но постоянно отвлекалась.

В то время я еще активно общалась с Робби. Не знаю, можно ли было назвать его моим парнем, но лет с семнадцати я регулярно ночевала у него по выходным, а иногда и в будни. Робби несколько раз признавался мне в любви, и я всегда отвечала, что тоже его люблю – по большей части потому, что не хотела терять возможность оставаться у него на ночь. Мне нравилось заниматься с ним сексом, вместе есть хлопья, смотреть телевизор, пока не вырубимся. Но я хотела большего.

Мы с Робби дружили с детского сада, я нравилась ему всегда, даже в уродливый подростковый период – время очков, брекетов и прыщей. Очки я ношу по-прежнему, и прыщи у меня тоже периодически появляются, но в целом можно сказать, что юношескую неприглядность я переросла.

Робби был милым крупным парнем, этаким дровосеком. Ростом с меня, или, может, чуть пониже, смотря как встать. А еще он, единственный во всем мире, не считая родственников, меня любил. И все же книжек он не читал, а значит, интересы у нас абсолютно не совпадали. Конечно, я не мечтала встретить полную свою копию, но, случалось, я рассказывала Робби о каких-нибудь своих наблюдениях, а он просто кивал или разводил руками, не задавая вопросов и не пытаясь поддержать тему. Нет, мы разговаривали. Постоянно разговаривали. Но я все ждала, когда же он скажет что-то такое, что меня поразит. Или заглянет в глаза и спросит: «Почему?» – искренне желая услышать ответ.

Вечером первого дня в Мэдисон я вернулась в свою новую, практически пустую квартиру в Норрис-корт и позвонила Робби.

– Как все прошло?

Он втянул ртом воздух, и я представила, как он сидит на краю кровати и курит косяк. Одет, должно быть, в пижамные штаны, курчавые волосы спутаны, глаза полузакрыты.

– Я чувствовала себя идиоткой.

– Ты не идиотка, – возразил он.

А мне хотелось, чтобы он спросил, почему так вышло.

– Они все пишут романы. И обсуждают писателей, которых мне бы стоило прочитать давным-давно.

– Не переживай. Ты самая умная из всех, кого я знаю, – заверил Робби.

Я разревелась. Вдруг я отчетливо поняла, что хоть и люблю его, вынуждена буду с ним порвать.

– Робби.

– Лея, – по голосу слышно было, что он улыбается.

– Почему я вообще тебе нравлюсь?

– Ты что, плачешь?

– Ну, так…

– Ты мне нравишься из-за своих лейских штучек. – Я знала, что перечислять их он не станет – не тот человек. – Все в порядке?

– Мне так одиноко тут, в Висконсине.

– Оглянуться не успеешь, как у тебя уже будет уйма друзей.

– А тебе не одиноко? – спросила я.

– У меня все нормально. Но я скучаю по тебе. Очень!

Потом он стал рассказывать про какую-то телепередачу, а я полезла изучать Фейсбук Вивиан Спэр.

На первый семинар тексты для обсуждения представили Вивиан и Дэвид. Вивиан – первые тридцать страниц своего будущего романа, а Дэвид – рассказ. Отрывок из книги Вивиан я прочла первым. Оказалось, это история про немолодую женщину с Манхэттена, которая заводит роман со своим стоматологом. Читалась вещь легко, и в конце мне стало интересно, что будет дальше. Вивиан отлично видела людей. Умела ухватить самую суть. Мне даже любопытно стало, что она думает обо мне.

С рассказом Дэвида дело обстояло сложнее. Каждое предложение само по себе было классное, пейзажи тоже отличные. Но я абсолютно не поняла, о чем в этой истории речь. Возможно, о мужчине, который отправляется в путешествие, надеясь в процессе примириться со своей нетрадиционной ориентацией. Но может, и нет. Еще в рассказе была постельная сцена, в которой ни разу не упоминалась хоть какая-нибудь часть тела. Я прочла текст трижды и с каждым разом понимала все меньше.

– Эта история разбила мне сердце, – сказал Роан, когда началось обсуждение.

– А по-моему, концовка весьма жизнеутверждающая, – возразил Уилсон. – Я про эпизод, где герой идет в закусочную, а потом просто сидит несколько часов в своей машине на парковке.

– Мне понравилось, как жестко и лаконично выписаны сцены с агрессивным отцом по контрасту с более протяженными неспешными описаниями сельских пейзажей, – подхватил Сэм. – А эпизод, где герой занимается сексом с той женщиной из бара? Это же великолепно! Мы ее видим и в то же время не видим. Потому что для него она не существует.

Дэвид кивал и лихорадочно строчил что-то в блокноте. По правилам семинара он не должен был участвовать в обсуждении. Мы говорили о тексте так, словно автора тут нет, отмечали его сильные и слабые стороны, и только в конце ему позволялось задать нам вопросы.

– Лично мне было трудно уследить за сюжетом, – сказала Вивиан. – Я не поняла, куда и зачем герой едет. Как по мне, нам должно быть очевидно, что именно заставило его сесть за руль. И то же самое касается секса с той женщиной. Мне не ясно, почему он решил с ней переспать. Потому что действительно хочет ее или пытается убедить себя, что она ему нравится?

Тут преподавательница кивнула, и все подняли на нее глаза.

– Деревья и дорогу герой описывает с большим чувством, – впервые за все занятие заговорила она. – Но он ничего не говорит ни о собственной жизни, ни о людях, которые в ней присутствуют. Может быть, он не желает признавать, кто он такой и что ему нужно? Однако же его глазами мы видим отца и женщину из бара – в этих эпизодах автор как раз и мог бы дать нам понять, чего герой хочет на самом деле, а что вызывает у него отвращение. Пускай сам он своих мотивов не осознаёт, автор обязан их понимать. Чтобы читатель видел то, о чем не говорится напрямую. В этом и заключается прелесть повествования от первого лица.

Все закивали. Дэвид таращился в лист бумаги и с такой силой сжимал ручку, что, казалось, из-под его пальцев вот-вот полетят искры.

У меня же внутри все полыхало. Почему я не озвучила свои мысли раньше Вивиан? Да что там, у меня все равно не вышло бы так точно их сформулировать. Она говорила уверенно. Не боялась показаться глупой, не боялась, что ее неправильно поймут, что Дэвид обидится. И сказала чистую правду. Вот и профессор согласилась. Хотелось дать всем понять, что я тоже разделяю это мнение. Но я боялась выставить себя нерешительной дурой. Перелистав рассказ Дэвида, я попыталась сочинить собственный отзыв. Но так ничего и не придумала.

После семинара мы все пошли в «Сити-бар» на Стейт-стрит. Он располагался в подвальчике, куда вела длинная крутая лестница. Стены без окон, низкие потолки, отделанные кожей кабинки, из-под обивки сидений торчит поролон. Выпивка там стоила вдвое дешевле, чем в Бостоне, а в меню полно было всяких бургеров, жареной картошки и картофельных шариков. В одном углу громоздился музыкальный автомат, в другом висели мишени для дартса. Самый большой стол стоял в глубине. Его мы и заняли.

С тех пор все два года обучения мы ходили туда каждый вторник после занятия. В тот вечер мы встретили в баре ребят с поэтического семинара. По сравнению с нами они казались куда более странными и эксцентричными – сплошь пирсинг, татушки и истерические рыдания по любому поводу.

Со временем я поняла, что мы, прозаики, в плане эмоций не уступаем поэтам, просто лучше умеем их скрывать. Этакие сдержанные, застегнутые на все пуговицы молодые писатели. Парни соперничали за звание альфа-самца и за внимание Вивиан. Которая на самом-то деле и была в нашей компании альфой. Прямая, резкая, не чурающаяся крепких выражений, она пила наравне с мужчинами и, к их удивлению, совершенно не пьянела. Стоило ей заговорить, как все замолкали и начинали внимательно слушать. Я была младше всех, большей частью помалкивала и чувствовала себя аутсайдером.

Ребята принялись жарко спорить, я же тем временем разглядывала поэтов. Они отучились в универе уже год и сейчас просто молча пили пиво и жевали картофельные шарики, слушая, как увлеченно прозаики обсуждают свой первый творческий семинар.

Должно быть, они уже всё на свете повидали, потому и держались так флегматично, в отличие от моих перевозбужденных однокурсников. Интересно, думала я, может, с поэтами мне проще было бы найти общий язык? Однако же писать стихи я не умела. Потом я стала думать о тех тридцати страницах из будущего романа Вивиан, которые она дала нам прочесть. О первой сцене, где героиня встречается со стоматологом. От нее так и искрило напряжением. Я прочла ее взахлеб. Вивиан определенно была очень талантлива. Я вдруг поняла, что она точно далеко пойдет.

Со временем я перестала так сильно стесняться Вивиан и ребят и постепенно научилась быть собой в их компании. В магистратуре народ осваивается быстро. Молчуны всегда казались мне людьми уравновешенными. Наверно, потому что я и сама была такая – высокая, тихая, предсказуемая Лея. Однако же внутри у меня бушевали эмоции. Еще какие! Вот почему я читала. Вот почему начала писать. Привлекать к себе внимание в реальности у меня как-то не получалось.

Жизнь в Мэдисоне вошла в колею. У меня появились друзья. Ближе всех я сошлась с Вивиан и Уилсоном, с ними чаще всего проводила выходные и свободное время. А его у нас было хоть отбавляй. Днем я писала, а вечером мы втроем зависали у кого-нибудь из нас дома, обсуждали прочитанные книги, наши новые работы, однокурсников, делились историями из жизни. Бывало и так, что я целыми днями ни с кем не виделась, в одиночестве бродила по восточной части Мэдисона. А в выходные, прихватив с собой рукопись, отправлялась в какую-нибудь кафешку – «Кабачок Джонсона», «Мамин дурачок», «Коллективо». Домой приходила, благоухая кофе и тем, что сегодня готовили в очередном заведении.

Моя квартира в Норрис-корт была теперь завалена книгами и распечатками разных редакций моих рассказов. Я купила подержанную мебель – в интернете и комиссионке на Вилли-стрит. Вместо дивана приобрела два кресла – одно нормальное, другое же настолько продавленное, что пружины так и норовили впиться тебе в задницу, зато стоило оно всего пять долларов. Единственным не подержанным приобретением стал пушистый бело-голубой коврик с цветочками. Друг с другом вещи не сочетались абсолютно, но я впервые жила одна и просто обожала свою квартиру. Исправный камин, стеллажи для книг, французские двери, ведущие в кабинет, из которого открывался вид во внутренний дворик. Я возвращалась сюда, и на меня каждый раз снисходило умиротворение – казалось, это место было предназначено мне судьбой.

В Бостоне я ни разу не чувствовала себя такой живой, такой свободной. Не знаю, в Висконсине ли было дело или в том, что я оказалась далеко от родных и привычной жизни, но каждое утро я просыпалась с ощущением – вот оно, настоящее!

Машины у меня не было, и я старалась всюду ходить пешком. От квартиры до кампуса было мили полторы, но автобусом я не пользовалась даже в промозглую погоду. Шагала по улицам и на ходу сочиняла очередной рассказ. Иногда у меня в голове рождалась целая законченная сцена, и в университете мне оставалось только записать готовый диалог персонажей.

Случалось, что в Мэдисоне на меня нападало одиночество. Но это было дело привычное.

Всю неделю мы ждали вторника – семинара. Ведь кроме ведения занятий в творческой мастерской для студентов от нас требовалось лишь представить новый текст для обсуждения и прочитать работы однокурсников.

Хотелось бы сказать, что первое впечатление о ребятах меня не обмануло, однако же и ошиблась я во многом. Каждый из них оказался натурой куда более сложной и ранимой, чем мне показалось вначале. Мы постепенно узнавали друг друга все лучше – и по текстам, и в процессе обсуждения этих текстов. И вскоре сдружились. Стали «товарищами по творчеству» – оказалось, есть и такой вид дружбы.

Однако в жизни мы по-прежнему мало пересекались. Иногда могли не видеться несколько дней – если на кого-то нападала хандра или вдохновение. И не считали странным, если кто-то пропускал семинар, уходил раньше или врывался в последнюю минуту. Таковы были социальные нормы нашего замкнутого мирка. Я в любую минуту могла бы исчезнуть, и никто не стал бы задавать вопросов.

На первом месте для нас было творчество. Если в сообщении тебе отвечали: «Пишу» или «Редачу», – ты понимал, что человека сейчас беспокоить не нужно. Несмотря на то, что от нас практически ничего не требовали и времени на работу оставалось вдоволь, осознав, что оно не бесконечно, мы взялись за дело всерьез. Так погрузились в свои тексты, что вскоре поэты перестали с нами общаться.

– С прозаиками становится жутко сложно, как только они понимают, что могут зашибать за свою писанину деньги, – заметил один из них. – На поэзию-то всем наплевать.

Все свободное время мы либо писали, либо пили. Ходили по барам – «Пьяная коровка», «Дженна», «Микки», «Хрустальный уголок». В Мэдисоне их, по счастью, было полно. А иногда заваливались к одному из нас в гости. Жили все в пешей доступности друг от друга. Дом, где поселился Роан, опоясывала просторная терраса, именно там мы и собирались чаще всего. В такие вечера я как будто снова становилась подростком – мы играли в «пиво-понг», курили, сплетничали, судачили о поэтах и происшествиях на последнем семинаре.

Как-то вечером, пока другие соревновались в «литрбол», мы с Вивиан сидели в углу террасы на заплесневелом диване и шепотом признавались друг другу, что терпеть не можем Дэвида. За то, как ужасно он описывает в своих рассказах женщин, за то, что на семинарах обращается только к Роану и постоянно кичится знакомством со знаменитостями.

– Даже не верится, что вначале он показался мне милым, – призналась я.

– А вот Роан мне до сих пор таким кажется, – заметила Вивиан.

Я покосилась на нее. Раскрасневшаяся от холода, она обеими руками сжимала кружку с пивом. Шарф Вивиан натянула до самого носа, но я чувствовала, что она улыбается.

Проследив за ее взглядом, я тоже стала смотреть на Роана. Окруженный однокурсниками, он стоял, победно вскинув руки, и что-то радостно выкрикивал. На нос зачем-то нацепил темные очки, хотя на улице уже почти стемнело.

– Ага, – согласилась я, – он милый.

А вот тексты ребят по большей части оправдывали мои ожидания. На бумаге каждый выражал себя примерно так же, как в жизни, и впечатление о них как об авторах складывалось в целом такое же, как о друзьях. Все мы вкладывали в творчество те мысли и чувства, которые не решались озвучить в реальности. Однако же работы Уилсона меня поразили.

В жизни он был одним из тех симпатичных, невозмутимых, харизматичных парней, про которых никогда не поймешь, что творится у них внутри. Годы пройдут, прежде чем сможешь по-настоящему узнать такого человека. Однако в текстах характер Уилсона считывался с первых же строк.

Я никак не ожидала, что его рассказы окажутся такими печальными. Это вовсе не означало, что смеялся и шутил на людях он через силу. Нет, просто в смешном для него всегда таилась толика грусти. И отделять одно от другого он не умел. А может, наоборот, умудрялся посмеяться над тем, что его огорчило. Читая его истории, я хохотала до слез и одновременно сглатывала комок в горле.

Не успела я прочесть и пары абзацев, как мне сразу же захотелось узнать Уилсона получше. Он мне ужасно понравился. Не в любовном смысле, нет, с ним просто хотелось постоянно быть рядом. Писал он о романтических отношениях между мужчинами, и я, конечно, догадалась, что он гей, но личную жизнь мы с ним никогда не обсуждали. Зато эта самая загадочная личная жизнь Уилсона – или ее отсутствие – не сходила у нас с языков, когда его не было рядом. Случалось, народ специально заводил речь о сексе или свиданиях, надеясь спровоцировать его на откровенность, но он всегда отмалчивался. Зато слушать умел лучше всех. А о себе, в отличие от остальных, почти не говорил.

На втором году обучения я представила на первый после каникул семинар рассказ о супружеской паре на грани развода. Повествование велось от лица отца семейства, он рассказывал о праздновании бар-мицвы[2] своего сына, на следующий день после которого от него ушла жена. Назывался мой текст «Тринадцать». Прототипом героя, вероятно, послужил мой собственный папа, хотя в нашей семье события развивались немного иначе и вел он себя куда пассивнее, чем персонаж моей истории. Да и бар-мицвы братьев мы отмечали еще вместе с мамой.

Зато от моей бат-мицвы воспоминания у меня остались самые мрачные. За месяц до праздника мама нас бросила. Потом пару раз звонила, но вернуться или хотя бы сказать, где она, отказывалась.

Я стояла на биме[3] и делала вид, будто не замечаю, как мой сидящий в первом ряду отец болезненно морщится и с трудом сдерживает слезы. Старшие братья (пятнадцати и восемнадцати лет от роду), разместившиеся слева и справа от него, старались держаться стойко, несмотря на паршивое настроение. Я пела «Осе Шалом» вместе с нашим стареньким ребе и надеялась, что мама все-таки появится – когда я буду читать отрывок из Торы, когда произнесу речь, когда настанет время ее речи, когда запоют «Адон Олам». В конце концов, это ведь она спланировала весь этот праздник: заказала угощение, пригласила диджея, придумала, кто где будет сидеть. Ходила со мной покупать шелковую блузку и юбку для церемонии и платье с пайетками, в которое я должна была переодеться для вечеринки.

Вечером соседи качали меня на стуле, гости водили хороводы и улыбались мне, словно это счастливейший день моей жизни, а я гадала, где сейчас может быть мама. Наверное, сидит в номере какого-нибудь отеля или в своей машине. Она ведь не могла забыть, какой сегодня день.

Мама всегда была более религиозной, чем отец. Не знаю, верила ли она в Бога по-настоящему, но хотела верить точно. Это было видно по тому, как она произносила молитвы, как беззвучно шевелились ее губы. Порой она закрывала глаза и словно исчезала. Ей всегда хотелось верить в нечто большее, чем она сама. Во всем – в религии, искусстве, опыте, людях – она искала великую священную силу, способную вмиг стереть ее с лица земли.

Самым приятным в творчестве было то, что с ним я могла превратить боль в нечто практичное. Сотворить из нее завязку, кульминацию и финал. Вот она – такая острая, пластичная, прекрасная. И вся моя. А в конце от нее останется лишь текст.

В том семестре наш семинар вела писательница по имени Беа Леонард, известная сборником рассказов, получившим престижную литературную премию, и романом, заслужившим неоднозначные отзывы критиков. Из обычных людей о ней мало кто знал, зато в литературных кругах она пользовалась авторитетом. «Писатель для писателей», как сказала о ней Вивиан.

На фотографии с обложки своей книги Беа казалась вдумчивой, мудрой и веселой. В жизни же вид у нее оказался довольно потасканным – спутанные рыжие с проседью волосы, измятая одежда не по фигуре. Я думала, она произнесет для начала какую-нибудь воодушевляющую речь. «Теперь вы с нами! Вы избранные!» Однако она без всякой помпы, даже особо нас не разглядывая, раздала учебные программы. Я прочла обе ее книги, и мне ужасно понравилось. Писала она об умных и злых женщинах. Острых на язык и всегда добивающихся своего. Логично было предположить, что она и сама окажется такой. Но, сидя напротив нее в освещенной люминесцентными лампами аудитории, я поняла, что понятия не имею, кто же такая Беа Леонард на самом деле.

Когда наконец на семинаре дошла очередь до моего рассказа, я вся издергалась. Хотелось, чтобы однокурсники его оценили. Особенно Вивиан и Уилсон, которых я считала лучшими. И, конечно, мне важно было, что скажет Беа Леонард.

Сначала мы обсудили текст Роана – историю о взрослении, которая всем понравилась, и в то же время, по общему мнению, ей недоставало какой-то фишки. Написано прекрасно, но напряжения не чувствуется. Слишком растянутое начало, беззубый конец. Все слова однокурсников я проецировала на свой текст и к моменту, когда мы закончили говорить о работе Роана, была уверена, что уже знаю, какие получу отзывы. Хотелось отменить все и убежать домой.

– Что ж, – начала Беа после десятиминутного перерыва. – Давайте обсудим рассказ Леи «Тринадцать».

С минуту все молчали. Первым заговорил Роан.

– Даже не знаю, что можно было бы тут исправить. Как по мне, текст прекрасен как он есть. Мне понравились герои. И вся эта невероятно грустная история. Я просто не нахожу слов. В смысле, мне есть что сказать, но, по-моему, эта вещь закончена.

– Согласна с Роаном, – подхватила Вивиан. – Мне очень понравился стиль. Перечитав рассказ во второй раз, я отметила пару моментов, которые Лея могла бы усилить. О них я еще скажу. Но в целом история меня просто поразила.

Остальные говорили примерно то же самое. Я пыталась делать заметки, но сердце колотилось как бешеное, и у меня выходили только какие-то каракули. Щеки так пылали, что я не решалась поднять глаза. Оглушенная, я даже порадоваться толком не могла, хотя внутри тихонько булькало счастье.

В конце семинара, когда однокурсники вручили мне свои отзывы, я украдкой взглянула на листок Беа. Обычно мы читали критические заметки уже дома, после «Сити-бара», но я не в силах была ждать так долго. Написала Беа немного. Один длинный абзац и один короткий. Я прочла только последний.

«Думаю, тебе пора начинать рассылать свои тексты в литературные журналы. “Нью-Йоркер”, “Тин Хауз”, “Пари Ревью” и т. д. Если откажут, не отчаивайся, обращайся в другие. Твой рассказ обязательно найдет своего читателя. И дай знать, если захочешь об этом поговорить.

Поздравляю, ты написала великолепную вещь!

Б. Л.».

Я запихала в рюкзак пухлую стопку отзывов. Все потянулись к выходу, и Роан на ходу приобнял меня за плечи.

– Неплохо, Кемплер!

– Спасибо. Мне тоже понравился твой рассказ.

– Никогда не видел, чтобы Беа с таким жаром комментировала чью-то работу.

Всё так же в обнимку мы направились к лифту. Остальные шагали рядом.

– Неправда, – возразила я.

– Правда-правда. Ей в самом деле понравилось, – не согласился Уилсон.

Мы набились в лифт вшестером, кто-то нажал кнопку первого этажа.

– Лея, не забудь показать рассказ литературному агенту, когда она придет, – посоветовала Вивиан.

Все обернулись к ней.

– Что еще за агент? – спросил Сэм.

– Нам же устраивают встречу с литагентом.

– С кем? Откуда ты знаешь? – заволновался Дэвид.

– С кем именно, я не в курсе, – рассмеялась Вивиан. – Но она будет разговаривать с каждым индивидуально. Так сказала Карла.

Карлой звали администратора нашей программы.

– Черт! И когда она придет? Почему нас никто не предупредил? – не унимался Дэвид.

Двери лифта разъехались. Мы потоптались в холле, застегивая куртки, и вывалились в висконсинскую ночь. До бара было семь минут пешком.

– Думаю, повода волноваться нет, – заметила Вивиан.

– Если б я знал, что нам предстоит встреча с агентом, я бы принес на обсуждение первую часть романа, – сказал Сэм. – А не тот пустячок в стиле магического реализма.

– А мне он понравился, – возразил Уилсон.

– Наверное, поэтому они нас заранее и не предупреждают, – предположила Вивиан. – Кстати, Сэм, я и не знала, что ты уже начал работать над романом.

Меня же грядущая встреча с агентом совершенно не взволновала. Как и совет отослать рассказ в литературные журналы. Конечно, здорово было бы увидеть свой текст на страницах «Нью-Йоркера» или «Пари Ревью», но инициалы Беа в конце записки были для меня куда важнее. Ей понравилось – это главное! Может, это означает, что я и сама ей нравлюсь. Потом еще Роан обнял меня за плечи. А сейчас я иду со всеми в бар. И пускай я все больше отмалчиваюсь, все равно я с народом. Я – часть компании.

Я не мечтала быть самой красивой, самой удачливой и талантливой. Но мне ужасно, ужасно хотелось быть любимой.

Литературный агент пришла к нам дней через десять. В самом начале октября – за две недели до моего знакомства с Чарли. Нас попросили распечатать наши самые удачные работы (рассказы или главы романа) и приготовиться обсудить их с Майей Джоши. Так звали агента, и каждому из нас она обещала уделить двадцать минут.

Общую встречу назначили на девять. Майя появилась именно в том наряде, в каком, по моим представлениям, и должен был ходить литагент, – дизайнерские джинсы, кожаная куртка, сапоги на каблуках, очки в черепаховой оправе. По плечам струятся распущенные волосы, такие блестящие, хоть снимай в рекламе шампуня. Мы собрались в конференц-зале напротив деканата. Там уже всё подготовили для познавательной лекции о том, как следует искать литературного агента. Расставили полукругом стулья, принесли кофейник, разложили бейглы для желающих перекусить. Когда мы вошли, Майя сидела в зале со стаканчиком кофе из «Старбакса» и болтала с Беа Леонард, сжимавшей в руках такой же стаканчик.

К этому моменту я успела привыкнуть к людям из пишущей братии – начитанным, не чуждым самоиронии, слегка застенчивым. Но по Майе Джоши сразу было видно, что она не из стеснительных: дружелюбная без заискивания, общительная, но не навязчивая. Пока мы входили, рассаживались и намазывали бейглы сливочным сыром, она успела каждому улыбнуться и бросить пару приветственных слов.

Лекция началась в девять. От Майи так и веяло профессиональной приветливостью и успехом.

– Каждый год я с нетерпением жду поездки на Средний Запад. Вы должны очень гордиться, что попали в эту программу. Я всегда нахожу здесь невероятные таланты, ни разу еще не промахнулась.

В сферу ее интересов, рассказала Майя, входит современная художественная литература, научпоп и мемуары. Она ищет молодые умные голоса, истории о столкновении культур и поколений, хорошую интригу и юмор.

– Хочу, чтобы мне показали мир таким, каким я его еще не видела. Чтобы знакомое в вашем рассказе предстало неведомым. Мне нужно нечто захватывающее. История, которой зачитываешься так, что проезжаешь остановку. – Она улыбнулась, сверкнув идеальными белыми зубами.

Еще Майя сказала, что искать новые таланты – самое потрясающее дело в мире. Что ей нравится находить писателей в самом начале их творческого пути и работать не над конкретной книжкой, а над всем, что выйдет из-под их пера на протяжении жизни.

– Люблю долгоиграющие отношения.

Я окинула взглядом однокурсников. Никогда еще не видела, чтобы они смотрели на кого-то с такой надеждой. Оказывается, иметь агента было очень важно.

– Обычно я каждый год заключаю договор с одним или двумя новыми писателями, – продолжала Майя. – В общем, тут нужно, чтобы мы совпали.

В зале повисло напряженное молчание. Каждый осознал, что его шансы невелики.

Первым с Майей беседовал Роан. Они ушли вместе, мы же остались в деканате ждать своей очереди. Я села за парту, стала листать подготовленные для встречи распечатки двух своих рассказов. И на первой же странице «Тринадцати» заметила две ошибки. До разговора с Майей оставался еще час, я достала ноутбук, исправила опечатки и пошла в кабинет, где стоял принтер. За углом разговаривали двое.

– Думаю, если ей кто из нас и понравится, так это Вивиан, – негромко сказал Уилсон.

– Почему это? Потому что она пишет роман? – заспорил Дэвид.

– Ну да. И к тому же продвинулась дальше всех.

– Слушай, – продолжал горячиться Дэвид. – Вивиан, конечно, талантлива. Не сомневаюсь, она далеко пойдет. И рабочая этика у нее, в отличие от большинства из нас, на высоте. А еще она красотка, это всегда плюс. Но Вивиан пишет о разведенке с Манхэттена, которая крутит роман со своим стоматологом. Это не та история, что покажет «мир таким, каким я его до сих пор не видела».

– Вот ты о чем, – хмыкнув, отозвался Уилсон.

– Спроси меня, будет ли ее роман хорошо продаваться, и я отвечу «да», – не унимался Дэвид. – Спроси, схавает ли его пипл, – определенно. Но мне показалось, Майя Джоши ищет что-то более… глубокое. Может, конечно, я и ошибаюсь. Но судя по тому, с какими писателями она работала до сих пор, ее скорее привлечет Роан. – Помолчав, он добавил: – Или ты, дружище. Почему бы и нет? Особенно твой последний рассказ…

– Потому что мы с Роаном… живые иллюстрации столкновения культур?

– Нет-нет, – поспешно заверил Дэвид. – Потому что вы классно пишете.

– А о твоих текстах что она скажет, как думаешь? – сухо спросил Уилсон.

– Ой, ей наверняка не понравится. У меня еще все совершенно сырое.

– Ладно, не забывай, она только что приехала из Айовы, так что, скорее всего, вообще никого из нас не возьмет.

– Вот уж точно. Сраная Айова, – вздохнул Дэвид.

Интересно, думала я, он хоть помнит, что Вивиан отказалась от Айовы (а именно там, по общему мнению, литературное мастерство преподавали лучше всего), чтобы поехать учиться в Висконсин?

– Пойду-ка я обратно в деканат, – сказал Уилсон.

– Слушай, не говори Вивиан, что я так отозвался о ее романе.

– Конечно нет, что ты.

– На самом деле она мне ужасно нравится. И мне даже кажется, что, возможно… я тоже ей нравлюсь. В общем, между нами что-то такое наклевывается.

Повисло молчание.

– Как по-твоему, не странно будет, если я попробую к ней подкатить?

– Странно для кого?

– Ну… для всех, – протянул Дэвид.

– Слушай, нас на семинаре шестеро, – ответил Уилсон. – И нам предстоит общаться еще год. Так что, я бы сказал, тут действительно возможны осложнения.

– А ты ничего не заметил? – не отставал Дэвид. – Ну, не обращал внимания, что между нами искрит?

– Нет, – отрезал Уилсон. – Но, честно говоря, я особо не присматривался.

– Что ж, ясно.

Через десять минут в аудиторию вернулся Роан. Вид у него был непроницаемый.

– Ну что? – подступил к нему Сэм.

– Не знаю. – Роан рухнул на стул и провел рукой по лицу. Потом рассмеялся. – Но, по-моему, ей не понравилось.

Мы переглянулись. Роан вообще-то писал совсем неплохо.

– Что она сказала? – спросил Дэвид.

Все, кроме Уилсона, который как раз ушел беседовать с Майей, столпились вокруг Роана.

– Сначала проглядела мои рассказы. В жизни не видел, чтоб человек так быстро читал. Потом спросила, почему я написал историю о расставании от первого лица, я в ответ выдал какую-то чепуху про ненадежного рассказчика. А она заявила, что сюжет слишком предсказуемый, но из рассказа про семейный отпуск мог бы получиться недурной роман.

– Охренеть! – перебила Вивиан. – Она сказала, из него может выйти недурной роман? Роан, это же круто!

Роан расстегнул верхнюю пуговицу. Я никогда еще не видела, чтобы он так шикарно одевался – деловой костюм, классическая рубашка. Вот только лоб у него блестел от пота.

– Потом она спросила, с какими писателями я мог бы себя сравнить. И я подумал, может, надо просто любимых авторов перечислить? Ведь если я назову Джорджа Сондерса и Болдуина, получится, что я нехреново так себе польстил. Короче, я все пытался сочинить ответ, который не выставит меня полным придурком, а она, так ничего от меня и не дождавшись, сказала, что важно уметь говорить о своем творчестве в сравнении с другими писателями. – Он устало улыбнулся. – Так что вам, наверно, стоит заранее продумать ответ на этот вопрос.

– Самое главное, ей понравился рассказ про отпуск, – ободрила его Вивиан.

– Ну, если честно, слово «понравился» она не употребляла.

– А в конце что? – спросил Дэвид.

– Попросила меня написать на обратной стороне рукописи своей имейл, чтобы при необходимости она могла со мной связаться.

– Это хорошо, – кивнула Вивиан. – Вообще вроде все неплохо прошло.

Тут в кабинет вошел один из поэтов с сэндвичем и стопкой листков в руках.

– Что слышно, прозаики?

– Да ничего. Пытаемся сохранять спокойствие, – отозвалась Вивиан.

– А-а, сегодня же знаменательный день, встреча с агентом! – Он ухмыльнулся. – Вот почему вы разоделись, как клерки!

Мы и правда слегка хватили через край. Роан и Сэм заявились в костюмах. Уилсон оделся аккуратно, как всегда, но вместо привычных контактных линз нацепил на нос очки. Дэвид впервые за все время погладил свою синюю рубашку и дополнил образ оранжевой зимней шапкой. Лучше всех, конечно, выглядела Вивиан – джинсы, черная водолазка, короткие черные сапожки, волосы собраны в хвост, на губах темно-красная помада. Я же придумала себе наряд накануне вечером: серое платье-свитер, черные колготки, туфли без каблука, – но теперь, при свете дня, не понимала, где были мои глаза.

Интересно, насколько это важно – хорошо выглядеть? Я вспомнила, как Дэвид сказал: «Вивиан красотка, это всегда плюс». Что спорить, на обложке книги она смотрелась бы потрясающе. Так что будет оценивать агент – только наши тексты или и внешность тоже? Если второе, то нас с Вивиан будут судить иначе, чем парней. И удачные фотки для нас окажутся важнее.

Я подошла к Вивиан и негромко спросила:

– Слушай, у тебя нет помады?

Она вытащила из рюкзака несколько серебряных и черных футлярчиков и разложила их на столешнице.

– Выбирай.

Я стала сравнивать оттенки.

– Думаю, тебе пойдет вот эта. – Она открыла одну из помад и оставила у меня на руке мазок цвета клюквы. – Если, конечно, тебе не кажется, что она слишком блеклая.

– Как раз блеклая мне и нужна, – заверила я.

Пошла в ванную, накрасила губы, потом проверила, не осталось ли помады на зубах. Оттенок мне и правда подходил, но теперь заметнее стал прыщ на щеке и раздражение на подбородке. Я растянула губы в улыбке, стараясь всем своим видом излучать уверенность. До встречи оставалось сорок минут.

У остальных все прошло примерно так же, как у Роана. Майя просматривала тексты, задавала пару вопросов, потом высказывала свои впечатления от работ. Пока вроде не заметно было, чтобы она кем-то особенно заинтересовалась, но, возможно, она просто не хотела раскрывать карты. В конце разговора она просила каждого написать на обороте рукописи имейл.

Когда пришла моя очередь, я схватила свои тексты и чеканным шагом, как отправляющийся на фронт солдат, двинулась к занятому Майей кабинету, – сильная, отважная, готовая ко всему.

– Привет, – улыбнулась она. – Садись, пожалуйста.

Я села. Полистать мои рассказы она не попросила.

– Что ж, расскажи немного о себе.

Я растерялась.

– Ну, меня зовут Лея Кемплер. Родилась в Массачусетсе. Меня интересует тема взаимоотношений матерей и дочерей… Но недавно я написала рассказ о человеке, от которого уходит жена. Раньше я никогда еще не писала от лица героя мужского пола. Однако, по-моему, вышло неплохо…

Тут я сбилась, вспомнив, как Дэвид скептически отозвался о романе про развод, а потом разглагольствовал о книгах, которые меняют взгляд на мир, и книгах, которые просто нравятся публике.

По лицу Майи ничего невозможно было понять. Интересно ей или нет – бог весть. Она просто молча ждала. Меньше слов, больше дела. Настоящая бизнесвумен. А я – девушка, которая тратит ее время. Я даже дышать стала быстрее. Вот бы она уже взяла мои рассказы и перестала на меня таращиться.

– Почему тебе интересна тема взаимоотношений матерей и дочерей? – наконец спросила она.

– Ну, я сама дочь. Как несложно догадаться… – Я неуверенно рассмеялась, и Майя быстро улыбнулась в ответ. – И у меня есть мать. Вернее, больше нет. То есть не то чтобы нет. Она не умерла. Просто ушла от нас. Наверное, это распространенная история. Но, думаю, она повлияла на мое мировоззрение. Вот.

– Мне жаль. – Майя нахмурилась.

О чем она сожалела? О том, что меня бросила мать, или о том, что из-за этого у меня сформировалось такое узкое, неинтересное видение мира?

– Да ничего. Я пережила, – отозвалась я.

Прозвучало это донельзя фальшиво, особенно учитывая, что я только что говорила. С минуту мы молчали.

– А вот любопытно, с какими писателями ты могла бы себя сравнить? – спросила Майя.

– Джули Орринджер, Кертис Ситтенфилд, Эми Хемпел. И Беа Леонард, – добавила я. – Ужасно рада, что она ведет у нас семинар в этом семестре.

Впервые за все время Майя просияла.

– О, Беа прекрасно пишет! Ты читала ее рассказы?

– Наверно, раз сто.

– Однажды ее имя еще прогремит, – продолжала Майя. – Попомни мои слова. Она – редкий талант.

Я кивнула.

– Что ж, спасибо, Лея. – Мое имя она произнесла как «Лаа-яаа». – Приятно было познакомиться с тобой и твоим творчеством. Удачи тебе! Ты пришла по адресу. У Беа многому можно научиться. – Она встала.

У меня в груди что-то оборвалось.

– Рада встрече.

Майя покосилась на телефон.

– Простите, а вы не хотите?.. – я кивнула на кипу листков, которую все еще сжимала в руках.

– Ах да, конечно, спасибо. – Написать на обороте имейл она не попросила, просто пристроила мои рассказы на стопку бумаги, уже возвышавшуюся возле ее сумочки.

– Пока.

Я ринулась к двери, как обиженный ребенок. Добежала до ванной и принялась оттирать губы водой с мылом. Почему-то казалось важным уничтожить всякие следы своих глупых надежд, прежде чем я пойду рассказывать остальным, как все прошло. Боже, какое унижение! И виной всему мое тщеславие!

3

А потом я встретила Чарли.

В первые недели мы виделись часто. Правда, вскоре после встречи он всегда убегал пересечься не то с боссом, не то с коллегой. Он все время по-разному обозначал этого человека.

– Я думала, ты работаешь на стройке, – как-то заметила я.

– Так и есть.

– Погоди, так с кем тогда ты постоянно встречаешься?

– С одним приятелем, Максом. Поначалу кажется, что он козел, но на самом деле Макс – неплохой парень. Кучу раз меня выручал.

Мы лежали в постели, скинув на пол одеяло. С сексом у нас со временем наладилось. Впрочем, в отличие от других моих парней, и от Робби в том числе, Чарли никогда не ставил секс на первое место. Нет, Робби на меня не давил, но если уж мы оказывались в постели, ни на что не готов был отвлекаться, пока не получит оргазм. А Чарли и в возбужденном состоянии охотно со мной болтал. А еще ласкал меня, не ожидая ответных ласк.

– Можно тебя спросить?

– Конечно.

– Ты что, наркотой торгуешь?

Я думала, он начнет отпираться или рассмеется, но он лишь серьезно посмотрел на меня и ответил:

– Нет, не торгую.

– Ладно. Просто странно, ты все время называешь этого Макса своим боссом, а после встречи с ним приходишь под кайфом.

– Я вроде только раз приходил к тебе под кайфом.

– Верно. И все равно это странно.

– Я понимаю, – кивнул Чарли. – Понимаю, почему тебе это кажется странным. – Он сел в постели. – Слушай, мне надо сказать тебе кое-что. Но я боюсь. Честно сказать, просто в ужасе. И не представляю, как это лучше сделать. Сообщать о таком на первом свидании как-то не принято. А на втором я уже понимал, что влип, – у меня в жизни еще такого не было, чтобы девушка сразу так сильно мне понравилась. И я сказал себе: «Чарли, смотри не отпугни ее, такую ты больше не встретишь».

Я тоже села. Сердце колотилось в груди и в то же время таяло от удовольствия.

Чарли откинулся на подушку. Поза вроде расслабленная, а брови нервно нахмурены. Свои длинные ноги он перекинул через мои. Я потянулась к его руке, и он сжал мои пальцы. В ту же минуту я с удивлением заметила, что он смаргивает набежавшие слезы.

– Прости. Просто ужасно не хочется тебе об этом говорить.

– О чем?

– Если попросишь меня уйти, я пойму.

– Не попрошу. – Сердце билось уже не только в груди, но и в ушах, и в горле.

– Ты такая замечательная. Такая талантливая…

– Ничего подобного. Чарли, хватит.

– Нет, правда. Я не сразу это понял, ты ведь закрываешься от людей, прячешься в бесформенные библиотекаршины свитера. – Он улыбнулся, в глазах снова сверкнули слезы. – Я даже не про фигуру говорю, хотя она у тебя отличная. А лицо… просто невероятно красивое. Ты вылитая Леди Гага. В нарядном платье и с вечерним макияжем ты была бы неотразима. Но и тем утром, когда ты проснулась у меня, ненакрашенная, ты была похожа на ангела.

Я не понимала, как реагировать на такое, просто старалась сохранить его слова в памяти. Пускай даже он врет, мне еще ни от кого не доводилось слышать такой прекрасной лжи. Хотелось ответить, что он самый красивый мужчина из всех, что я когда-либо знала, но что-то меня остановило.

– Чарли, в чем дело? Ты меня пугаешь!

– Не пугайся, я не болен СПИДом, ничего такого.

– СПИДом?

– Нет, нет.

– Чарли, просто скажи уже.

– Ладно. Ладно, – кивнул он. – Я бывший наркоман. Уже несколько лет в реабилитации. Я этого не стыжусь. Во многом именно благодаря зависимости я стал тем, кто я есть. Этот опыт сделал меня сильнее, мудрее. Но рассказывать о этом нелегко, особенно тебе.

Я медленно кивнула.

– Ясно. И что ты употреблял?

Он почесал в затылке.

– Это как раз самое ужасное. – Я не ответила, и он продолжил: – Хмурый.

Я по-прежнему молчала, и он пояснил:

– Героин. У меня была героиновая зависимость.

Я кивнула, пытаясь уложить в голове эту информацию. Слова Чарли, конечно, меня встревожили. Но в целом я обрадовалась, что он, к примеру, не болен какой-нибудь венерической болезнью, ведь все это время презервативами мы не пользовались.

– Я пойму, если ты сейчас попросишь меня уйти, – сказал Чарли, уставившись себе в колени.

И мне вспомнилось, как он вошел в «Усталого путника», как расширились его глаза, когда он меня увидел. А потом, утром, он попросил у матери кредитку, а она ответила: «Только бензин, Чарли. Ничего больше».

– Нет. – Я прижалась к нему. – Пожалуйста, не уходи.

Он закрыл глаза и расслабился. Крепко обнял меня, уткнулся лицом в ямку между плечом и шеей. Помолчал немного, а потом прошептал:

– Спасибо! Спасибо тебе, Лея.

Утром, когда Чарли ушел домой, я полезла в Гугл. До сих пор мои знания о героине ограничивались «Богемой»[4].

Статьи в интернете не радовали. Рецидивы, «Фентанил», клиники для употребляющих метадон… Я крепко перепугалась и написала Чарли.

Можно спросить, сколько ты уже в завязке?

Три года. Правда, за это время были кое-какие проблемы с медицинской страховкой, не мог купить лекарства, приходилось заменять.

Это как?

Лучше при встрече расскажу. Это долгая и очень личная история. Но я хочу, чтобы ты знала все.

Ладно. И кстати, ты именно кололся или?..

Давай поговорим при встрече.

Хорошо.

Потом я отыскала страницу Чарли в Фейсбуке. Полистала фотографии его бывшей подружки. Красивая. Такие тонкие нежные черты – кукольный носик, маленький пухлый ротик, романтичные карие глаза. Кожа просто идеальная, стрижка пикси с рваной челкой. Вместе они смотрелись потрясающе. Меня одолела ревность. Подписаны они с Чарли друг на друга больше не были. Получается, нехорошо расстались?

Я установила Тиндер на телефон. Вскоре у меня вышел «мэтч» с парнем, которого я как-то видела у нас в кампусе. Его звали Питер, он учился в аспирантуре на политолога. Питер предложил вместе выпить в выходные, я согласилась. К тому моменту мы с Чарли встречались уже пару недель. И с каждым днем он все больше и больше мне нравился, но смутное беспокойство, которое я испытала, узнав о его прошлом, постепенно переросло в тревогу. Как я представлю его родным? Да никак! Наверное, поэтому я согласилась пойти на свидание с другим.

Мы договорились встретиться в винном баре возле Капитолия. Когда я пришла, Питер уже сидел за высоким столиком в углу. На нем была темно-синяя толстовка с вырезом, та же, что на фото в Тиндере.

Глаза у Питера оказались невероятно грустные, но улыбка буквально преображала лицо. Я села, и мы сразу же принялись болтать о городах, где прошло наше детство, о том, насколько жизнь Среднего Запада отличается от жизни на побережье. Он родился в Лос-Анджелесе, а на бакалавра учился в Беркли. Пожаловался мне:

– Я как-то не готов оказался к такому холоду. В первую зиму все пытался ходить в ветровке и кроссовках.

Потом мы заговорили об учебе. Питер рассказал о теме своей диссертации, мы обсудили, как складываются отношения ребят в наших группах. Вроде и не пустой треп, но личных тем мы не затрагивали. Питер оказался из тех, кого на первом свидании не раскусишь; чтобы узнать такого человека как следует, нужно время.

В какой-то момент я вышла в туалет и посмотрела на себя в зеркало. До чего же нескладная! Высокая – настоящая дылда. Губы сухие и шелушатся. Черты асимметричные, кожа жирная – лицо вообще какое-то неприятное. Я провела ладонями по животу и постаралась его втянуть.

Вспомнив, как Чарли сказал, что я похожа на Леди Гагу, я поскорее отвернулась от зеркала, чтобы не залипать долго на своем унылом отражении.

– О чем ты пишешь? – спросил Питер, когда я вернулась.

– Чаще всего пишу рассказы о дочерях, потерявших матерей. Пыталась пару раз выбрать другую тему, но в итоге все равно все сводилось к одному.

Он посмотрел на меня с интересом.

– Я бы с удовольствием прочел. У меня несколько месяцев назад умерла мама.

Я отставила бокал с вином. Вряд ли Питер нарочно это сказал, но я вдруг взглянула на него иначе. Грустные глаза, толстовка, редкие улыбки. Попыталась представить себе, что за чувства бурлят у него внутри, и не смогла.

– Мои соболезнования.

– Все нормально, спасибо. Очень быстро все произошло. В смысле, она заболела и вот…

Я молча кивнула, ожидая продолжения.

– Мы все чувствовали себя абсолютно беспомощными. Особенно папа.

– Могу представить. А сейчас они как? Папа и остальные?

– Стараются держаться, каждый по-своему. У одних получается лучше, у других хуже.

– Понятно.

– Мама была белая, еврейка, а отец чернокожий. Оказалось, у их родственников абсолютно разные представления о подобающих похоронах. В общем, всем пришлось непросто.

– Так ты еврей?

– Ага. Ты тоже?

Я кивнула.

– Я так и думал.

– Правда?

– Ну да, просто твое имя и…

– Лицо?

– В общем, ты больше похожа на еврейку, чем я, – улыбнулся он.

Я пожала плечами.

– Сочувствую насчет мамы.

Больше Питер о себе не рассказывал, и я чувствовала, что расспрашивать не стоит.

Прощаясь, мы обнялись на выходе из бара. В ботинках я была на полдюйма выше, а значит, босиком мы, наверное, оказались бы одного роста.

– Мне понравилось, – сказал он. – Повторим как-нибудь?

– Давай, – кивнула я. – С удовольствием.

Дома я обнаружила три пропущенных звонка и сообщение от Чарли.

Привет мне вечером надо быть в центре можно заскочить к тебе ненадолго?

Я отложила телефон и стала переодеваться в пижаму. Три звонка – это как-то слишком! Не стану перезванивать! Но когда я чистила зубы, телефон завибрировал. Чарли. Я сама не понимала, что чувствую: такая бесцеремонность злила, но отчего-то и заводила тоже. Сняла трубку. Решила, что лучше разберусь в себе, услышав его голос.

– Привет! – негромко поздоровался он.

– Что случилось?

– Ты случайно не дома?

– Дома. А что?

– Просто только закончил одно дело с Максом и как раз недалеко от твоей улицы. Не хочу мешать, но…

– Ладно, – отозвалась я. – Приходи.

Не прошло и минуты, как в дверь позвонили. На пороге стоял Чарли – без куртки, в одном свитере, на голове синяя зимняя шапка с ушами, руки в карманах. Глаза дикие, зрачки расширенные. На вид совсем мальчишка – только шести футов ростом и с щетиной на подбородке.

Губы Чарли медленно растянулись в очаровательной улыбке. Оказывается, я подспудно ожидала, что он будет злиться, допрашивать, где я пропадала, почему не отвечала на звонки. Мы не виделись с того вечера, когда он рассказал о зависимости, и в разговорах этой темы избегали. Но Чарли просто смотрел на меня невинными глазами и с явным облегчением и ждал, когда я приглашу его войти.

4

На втором свидании мы с Питером решили вместе поужинать. Я была подавлена и рассеянна. Близился День благодарения, а домой ехать не хотелось.

Мы отправились в таверну «Алхимия», где подавали кучу вегетарианских блюд: кокосовый карри, сыр с брокколи на гриле, жареную морковь с красным луком. В дальнем углу зала играли музыканты. Питер снова пришел в толстовке, на этот раз – цвета лайма.

И, судя по виду, подавлен и рассеян он был не меньше меня.

– Что делаешь на День благодарения? – поинтересовалась я.

– Еду в Окленд к родне со стороны отца. Обычно мы устраиваем грандиозный сбор – съезжаются все тетушки, дядюшки, кузены, бабушки с дедушками.

– Здорово, наверно. – Вероятно, стоило спросить, каково это – приезжать на семейное сборище после ухода кого-то из близких, но я побоялась показаться навязчивой и просто заметила: – Чем старше я становлюсь, тем больше боюсь праздников.

Он склонил голову к плечу.

– Это почему?

– Очередное напоминание о том, какая жизнь паршивая штука.

– Серьезно, все так плохо?

– Нет, – мне вдруг стало неловко, что я навела такую мрачность. – Нормально все.

В Питере чувствовалось что-то очень близкое, хорошо знакомое, и это одновременно нервировало и заставляло меня к нему тянуться. Тоже еврей, тоже приезжий – неудивительно, что нам оказалось так легко и комфортно общаться. Держался он дружелюбно, но в то же время отстраненно. Мне такое было привычно и понятно. Но из-за этого разговаривать с ним было сложнее, чем с Чарли. Сам Питер больше отмалчивался, но слушал внимательно, а значит, шансы сморозить глупость решительно возрастали. С Чарли же я в основном слушала его болтовню и пыталась в ней разобраться.

Выпив, мы немного расслабились. Я рассказала Питеру о встрече с агентом. Разыграла нашу беседу в красках, приправила юмором – он очень смеялся.

– Ты расстроилась, наверно?

– Ну да. Даже не представляла, что произвожу такое жалкое первое впечатление.

– Я так вовсе не считаю. – Он улыбнулся, и в который раз удивившись тому, как улыбка преображает его лицо – в глазах загорается огонь, а печальные складки у рта превращаются в смешливые, – я неожиданно поняла, что он мне нравится.

После он отвез меня домой. И, остановившись на подъездной дорожке, спросил:

– Я помню, что на следующей неделе День благодарения, но, может, мы успеем увидеться еще раз до твоего отъезда?

– Да, конечно, – закивала я.

На несколько секунд в машине повисло напряженно молчание, а потом он признался, не сводя глаз с приборной панели:

– У меня не так много опыта по этой части. Долго был в серьезных отношениях…

– Все нормально, – заверила я, наклонилась к нему, и мы поцеловались.

Это было совсем не похоже на первый поцелуй с Чарли – тогда у меня голова пошла кругом, а внешний мир просто исчез. Сейчас же он никуда не делся. Питер мне нравился. Но я никак не могла выкинуть из головы его слова. Выходит, он совсем недавно расстался с девушкой, с которой встречался много лет. Да еще мать похоронил. Сама не знаю, почему это меня так напугало, но шагая по дорожке к дому, я не была уверена, что нам стоит продолжать.

– Ребята, я хочу вам кое-что сообщить, – объявил Уилсон.

Мы, как обычно, сидели после семинара в «Сити-баре» за нашим столом, уставленным пивными кружками и остывшей картошкой фри. Поэты давно уже перестали сюда заглядывать, теперь мы тусили вшестером. Семинар прошел хорошо. Обсуждали Вивиан и Сэма. Тексты у обоих вышли такими вдохновляющими, что всем теперь хотелось скорее бежать домой и засесть за компьютер.

Мы обернулись к Уилсону. Он сидел, уставившись в тарелку с картошкой.

– Хочу, чтоб вы знали, мне звонила Майя Джоши, сказала… – он поднял голову и оглядел всех нас, – … что хотела бы со мной сотрудничать.

Прошло уже больше месяца со встречи с агентом, и мы потихоньку стали о ней забывать.

– Уилсон, – вскричал Роан, первым нарушив повисшее молчание. – Чувак, охренеть! Это же замечательно!

Все загомонили, Сэм поднял кружку:

– За тебя!

Мы чокнулись. Вивиан вскочила с места и обняла Уилсона.

– Черт, Уилсон, ты идешь в гору!

– Подожди, подожди, но как все было? – вмешался Дэвид, перегнувшись через стол. – Расскажи подробнее.

– Ну она просто позвонила…

– То есть вся эта история с имейлами – херня?

– Даже не знаю, где она раздобыла мой номер…

– В деканате, наверное, – предположил Дэвид.

– Ну вот, она сказала, ей нравятся мои рассказы. И тот, что был опубликован в «Глиммер Трейн»[5], тоже.

– Тебя печатали в «Глиммер Трейн»? – удивился Сэм.

– В общем, – покраснев, продолжил Уилсон, – она говорит, мол, продолжай работать, а как захочешь что-нибудь мне прислать, я с радостью прочту. Вот так все и было, совершенно неформально.

– Думаю, по этому случаю стоит выпить чего-нибудь покрепче, – заметила Вивиан. – Сегодня у нас не просто обычный вторник. Кто со мной?

Все встали. Настроение было странное. За улыбками чувствовалось общее напряжение. В октябре, когда приходила Майя, мы все были в равном положении. Теперь же баланс нарушился. Уилсон стал избранным, сделался на голову выше остальных. Все устремились к бару, Уилсон же задержался, роясь в рюкзаке в поисках кошелька, и я остановилась рядом с ним. Он, единственный из всех, не улыбался. Держался максимально нейтрально, видимо, не представляя, как теперь себя с нами вести.

– Уилсон, слушай, – начала я, – а ты во время встречи мог бы сказать, что она тобой заинтересовалась? Не показалось тебе ничего такого?

Поколебавшись, он кивнул.

– Пожалуй, да, показалось.

– Но как ты понял?

– По тому, как она со мной говорила. Как-то подумалось, что вроде она всерьез. К тому же она спрашивала о романе.

– Вау, как круто, Уилсон, – ахнула я.

– Спасибо, Лея, – улыбнулся он.

От остальных нас теперь отделяло несколько футов. Сэм и Роан болтали, стоя чуть в стороне, Вивиан и Дэвид махали бармену.

Наконец, он обернулся к Вивиан:

– Что вам предложить?

– Нам, пожалуйста, шесть стопок… – начала она.

Но тут Дэвид перебил ее, положив руку ей на поясницу:

– Я плачу. Пожалуйста, шесть стопок текилы, запишите на мой счет. Дэвид Эйзенштат.

Он и не думал убирать руку со спины Вивиан и мизинцем почти касался ее задницы.

Ехать домой я решила в среду, в самый последний день. А в субботу Питер пригласил меня к себе на ужин. Жил он примерно в миле от моей квартиры. Я отправилась к нему пешком, и всю дорогу над моей головой в бешеном танце кружились снежные хлопья.

Питер открыл мне в застиранной серой рубашке – впервые я видела его не в толстовке. Улыбнувшись, пригласил войти, и я отметила, что глаза у него спокойные и добрые.

– Любишь лосося? – спросил он, пока я разувалась в прихожей.

– Люблю. Ты что, готовишь?

– Пытаюсь.

Потом он показал мне свое жилище. Квартира скромная, но мебели хватает, на стенах – постеры в рамках. Кухня – самое обжитое помещение во всем доме: кастрюли, сковородки, набор хороших ножей, куча баночек со специями.

Питер разделывал рыбу, я занялась спаржей, в процессе мы болтали, рассказывали, у кого что нового произошло за неделю. В этом семестре мы оба преподавали ребятам с младших курсов и сейчас с интересом обсуждали своих студентов.

Я даже не думала, что мне понравится преподавать. С первого занятия отпустила студентов на час раньше, потому что рассказала уже все, что знала по теме. Но после все как-то наладилось. Я стала серьезнее готовиться. Студенты что-то за мной записывали, это и волновало, и заставляло внимательнее следить за речью. Бывало, ребята заходили ко мне и просили прочесть их рассказы в новой редакции. Я никогда не отказывала. Особенно мне нравились студенты, похожие на меня саму на первых курсах – стеснительные, но серьезные.

Больше всего я любила тот момент, когда курс перестает восприниматься как толпа случайно угодивших в одно помещение людей. Когда становится ясно, что все студенты уже друг с другом перезнакомились, и занятия начинают течь как бы сами собой.

Я рассказала Питеру о своих студентах, он мне – о своих. Потом я обмолвилась об Уилсоне, о том, что агент, похоже, им заинтересовалась. Приятно было поговорить об этом с человеком, который не ходит с тобой на один семинар, но при этом понимает, что все это значит.

Мы перешли в гостиную и устроились с вином на диване.

– Как же мне не терпится закончить учебу. И свалить из Висконсина, – признался Питер.

– Правда?

– Я ужасно устал от всего этого.

Мне стало грустно, хоть я и постаралась этого не показать. Конечно, мы с Питером были едва знакомы, но мне не хотелось, чтобы он уезжал.

– А куда ты хочешь отправиться? – спросила я.

– Классно было бы пожить за границей. Может, в Барселоне, – ответил он.

– Ты знаешь испанский?

– Ага. Правда, там говорят на каталонском. Но уж наверное я бы как-нибудь справился.

– Оу. – Я почувствовала себя невеждой. – Да, конечно.

Питер встал и включил музыку.

– Слушала когда-нибудь Берри?

Заиграла какая-то французская песня. Голос у певицы был нежный, как шелк, и очень сексуальный. И игривая мелодия мне понравилась.

– Нет, но мне нравится, – отозвалась я. И, помолчав, добавила: – И кстати, мне нравится в Висконсине.

– А что именно? – спросил он, снова опускаясь на диван рядом со мной.

– Нравятся люди в Мэдисоне. Нравится, что тут хорошо пишется. Нравится моя жизнь. – Я пожала плечами. – Наверное, можно сказать, что я тут счастлива.

– Это здорово. Не знаю, может, все дело в том, что я тут уже пять лет, но я прямо дни считаю до отъезда. К тому же здесь ужасно холодно.

Тут Питер закинул руку мне на плечи. До сих пор, не считая того поцелуя в машине, мы друг к другу не прикасались.

Вскоре мы уже лежали на диване. Питер по сравнению с тонким хрупким Чарли поразил меня своей силой и мощью. В разгар ласк он вдруг на секунду оторвался от меня и подпел звучащей песне. От неожиданности я рассмеялась.

– Мой любимый момент, – пояснил он.

– Правда, классный, – кивнула я.

Ужин тоже прошел совсем иначе, чем с Чарли. Мы куда меньше смущались. Я спокойно ела, не тревожась, что измазалась едой. Рассказывала Питеру о семье, он тоже не отставал. Снова заговорил о смерти матери. Оказалось, его отец очень быстро начал встречаться с другой, и Питера это сильно задело.

– Не подумай, что я ее ненавижу, – заверил он. – Наверняка она прекрасный человек. Но принять то, что они вместе, я не могу. Это просто неуважительно по отношению к маме.

– Она будет у вас на День благодарения? – спросила я.

Он кивнул.

– Вместе со своей дочерью. Я все понимаю, у них с отцом роман, но зачем посвящать в это родственников?

Мне вдруг захотелось защитить его. Предложи он мне поехать с ним, я бы, глазом не моргнув, отменила поездку домой. Тут же купила бы билет до Лос-Анджелеса и полетела с ним.

Мы доели, я хотела помыть посуду, но Питер не позволил.

– Утром сам разберусь. Посмотри-ка. – Он кивнул на окно.

На улице бушевала метель, крупные хлопья беззвучно метались во мгле. На подоконнике уже намело толстый слой снега.

Стоило нам раздеться, как неловкость исчезла. По ласкам Питера чувствовалось, что он долго был с одной женщиной. Определенно научился прислушиваться к партнерше, понимать, чего она хочет. И так быстро меня раскусил, что я рассмеялась.

– Что? – заулыбался он.

– Как это у тебя так ловко получается?

Он поцеловал меня и затащил на себя. Такой теплый…

– Ты довольно прозрачно намекаешь.

Комнату освещал лишь горевший за окном фонарь, и мир вокруг, окрашенный в оттенки синего, выглядел мягким и размытым. Снег приглушил все звуки. Казалось, на земле не осталось никого, кроме нас двоих.

Я села на него верхом.

– Хочешь заняться сексом?

– А ты?

Я кивнула.

– Я тоже.

Он потянулся к тумбочке и достал из ящика презервативы.

Несколько секунд мы не двигались, просто смотрели друг на друга, тяжело дыша. Питер, закрыв глаза, взял меня за бедра, я даже не ожидала, что будет так приятно. Наклонившись, я стала целовать его ухо, шею, другое ухо.

Он притянул меня ближе, потом аккуратно перевернул и оказался сверху.

– Все хорошо?

Я обвила его ногами и прижалась теснее.

– Говори, как тебе нравится. – Он чуть отстранился, будто пытаясь высвободиться, только очень мягко.

– Вот так очень хорошо, – прошептала я.

Иногда, занимаясь сексом, я боялась случайно сделать что-нибудь ужасное – назвать парня чужим именем, попросить о чем-то диком, признаться ему в самом большом своем страхе. С Питером же я только боялась пробормотать: «Я люблю тебя». А потому закрыла глаза и прикусила язык.

После я взяла сумочку и пошла в ванную. Вытащила телефон и остолбенела. На экране сплошь «Чарли, Чарли, Чарли». Пропущенные звонки, шесть сообщений и еще одно голосовое.

Я начала читать:

Привет! Я встречаюсь в городе с Максом могу потом заскочить посмотрим ту передачу про полигамию и розы которую ты так любишь.

Я звонил а ты не берешь трубку. Перезвони как сможешь хорошо? Я скоро уже поеду.

Что-то случилось? Почему ты не отвечаешь на звонки и сообщения? Я чем-то невольно тебя обидел?

Слушай я пошутил насчет Холостяка можем его не смотреть мне просто хочется увидеть твою милую улыбку.

Что-то мне все это не нравится моя интуиция обычно про такое не врет и все же я очень очень надеюсь что она ошибается пожалуйста перезвони или напиши чтоб я знал что тебя не взял в заложники этот мерзкий Дэвид Эйнштейн или как там зовут того парня с твоего семинара который точно однажды окажется в выпуске криминальных новостей?

Ладно Лея думаю я тебя понял. Хорошего вечера. Постараюсь не гадать где ты сейчас а просто лечь спать.

Сообщения меня буквально перевернули. Выдернули из квартиры Питера и забросили в загадочный Чарлиленд. Я начала было набирать ответ, потом остановилась. Не стоило сейчас ему писать. Было два часа ночи. Я отключила телефон, спустила воду в унитазе и встала.

Вернулась в комнату и забралась Питеру под бок.

– У тебя ноги окоченели, – заметил он, когда мы отыскали друг друга в темноте.

– Они у меня вечно мерзнут.

– Дать носки?

– Да нет, не надо. Погреюсь о твои, – я просунула ступни ему между лодыжек.

– Господи, – охнул он и рассмеялся. – У тебя что, проблемы с кровообращением? – Потом поймал под одеялом мою ступню и нежно сжал ее в ладонях. – Так какую книгу посоветуешь мне на праздники? Я вообще-то не очень много читаю.

– Тебе рассказы или роман? – уточнила я.

– Давай рассказы.

– Прочти сборник Беа Леонард. Она ведет у нас семинар в этом семестре, я только из-за нее и подала сюда документы. Рассказы у нее очень смешные и в то же время мрачные.

Питер развернулся лицом ко мне, все так же сжимая мою ступню в ладонях.

– Ладно. Поверю тебе на слово.

Снег шел всю ночь, и утром за окном было белым-бело. Мы проспали всего пару часов, но, проснувшись, я так и кипела энергией. Питеру скоро нужно было уезжать в аэропорт. Я перевернулась на бок и обнаружила, что он уже сидит в толстовке на краю кровати.

– Доброе утро, Лея!

– Доброе утро!

Пока я одевалась, он заправил постель.

– Хочешь кофе? – Он тронул мое запястье.

– Нет, спасибо.

Мы вышли к машине, я села вперед и стала смотреть, как он счищает снег с лобового стекла. Питер был в черной лыжной куртке, бордовой шапочке, а перчатки не надел и шарф на шею не повязал. Такое серьезное лицо… Интересно, о чем он думает? Может, о предстоящей поездке домой или о матери? Или о прошлой ночи? Или о своей бывшей? А может, он просто замерз и хочет поскорее очистить стекло.

Наконец, забравшись на водительское сиденье, он сказал:

– Черт, печку забыл включить. Прости.

– Все нормально.

Уже у самого дома я спросила:

– Хочешь, дам тебе ту книгу?

– Конечно, буду рад.

Я сбегала в квартиру за книгой и вернулась в машину.

– Она мне дорога, так что верни, пожалуйста. Но страницы можешь загибать, я на такое внимания не обращаю.

Питер пробежал глазами аннотацию.

– Не терпится прочесть. Не волнуйся, я аккуратно. – Он поднял на меня свои печальные глаза. – Ну что, до декабря?

– До декабря, – кивнула я. – Хороших праздников.

Мы быстро поцеловались в губы.

До моего отъезда оставалось еще три дня. Сокурсники уже отправились по домам. Я боялась включать телефон – а вдруг там опять миллион сообщений от Чарли? Но в итоге оказалось, что за все утро написал мне только папа:

С нетерпением ждем тебя на индейку. Ты в среду прилетаешь? Во сколько рейс?

Я лежала и пыталась читать, но никак не могла сосредоточиться. Досмотрела тот выпуск «Холостяка», что мы начинали с Чарли. А потом меня одолели мысли. Я, должно быть, просто ужасно с ним поступила. Вон как сама мучилась от ревности, увидев в Фейсбуке его фото с бывшей. А ведь это снимки столетней давности. У меня аж голова закружилась, а каково бы мне было узнать, что он встречается с кем-то еще? Как больно, как унизительно!

Я снова нашла те фотографии, словно желая доказать себе, что ревность – чувство сильное и мучительное. И, разглядывая их, поняла кое-что. Чарли на этих снимках вовсе не был похож на психа, способного строчить километровые сообщения. Нет, он был точь-в-точь как парень, с которым я сидела в «Усталом путнике», парень в очках и разноцветной флисовой толстовке, который вез меня домой ясным октябрьским утром. Я отлично помнила, как меня тогда к нему тянуло.

Понять, что я нравлюсь Питеру, можно было лишь по мимолетным улыбкам. Они словно на миг приоткрывали окошко в его душу. Возможно, однажды он меня и полюбит. А возможно, это просто такая попытка заткнуть мной пустоту в его сердце.

Зато Чарли весь нараспашку. Такой же ранимый, как и я.

Не давая себе шанса передумать, я написала ему:

Ты прав. Я встречалась с другим парнем. Мне очень стыдно, что я солгала.

Через пару минут он ответил:

Я понял. Слушай на данном этапе жизни (и реабилитации) я не могу позволить, чтобы ко мне так относились. Удачи тебе, береги себя, солнышко.

Я тут же взбесилась и настрочила ответ:

Кстати не стоило обрывать мне телефон и написывать полночи. А также называть «солнышко».

В моем «солнышко» вовсе не было пассивной агрессии. Я это любя сказал. Будь мы дольше знакомы, ты бы знала, что я всех называю ласковыми прозвищами: солнышко, зайчик, милая, ангелочек (насчет последнего шучу, так Пол называет мою мать, меня от этого тошнит), но в наши дни такое, наверно, звучит свысока и по-сексистски, так что прости, если обидел. Просто ты, Лея, классная, и мне грустно, что у нас не вышло. Очень грустно.

Сообщение меня смутило. Я не могла понять, что происходит. Злится он или нет? А может, голову мне морочит? Что мне делать, стереть его номер и спрятать телефон? Или ответить? Я закрыла глаза, потом открыла снова.

Мне тоже грустно. Мы были знакомы всего ничего, а ощущение, будто знали друг друга очень давно.

До свидания, Чарли.

Потом я расплакалась. Перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Хорошо, что все знакомые уже разъехались на каникулы. Лучше уж рыдать в одиночестве, чем пытаться объяснить, отчего меня так расстроило расставание с парнем, которое не должно было ничего значить. Двадцать минут спустя телефон снова зажужжал. Я уже не плакала, просто таращилась в стену.

Я пойму, если ты откажешься, но, может, обсудим все при личной встрече?

Я заставила себя выждать пять минут и написала:

Я сейчас свободна.

5

Открывать дверь было страшновато, но Чарли выглядел как всегда – вежливый, невинный, очаровательный. Одет он был в джемпер поверх классической рубашки, в вороте виднелся узел галстука – как будто в церковь собрался. Волосы аккуратно расчесаны на косой пробор. В руках – гитара.

– Какой ты нарядный, – отметила я, впустив его.

– Это мама посоветовала. Сказала, так у меня будет больше шансов.

– Ты рассказал обо всем маме? – улыбнулась я.

– Без подробностей. Иначе вышло бы слишком унизительно.

Мы прошли в гостиную, я села в нормальное кресло, он опустился в продавленное. И сразу провалился в подушки – ноги вытянуты, руки в карманах.

– Прости, Чарли! Я не хотела тебя задеть.

– Что это за парень? – мягко спросил он.

– Неважно, – покачала головой я.

– Ну хоть имя узнать можно?

– Питер.

Он промолчал.

– Ты гитару принес? – Я кивнула на оставшийся в прихожей большой черный футляр.

– А, да, у меня завтра репетиция с группой, – объяснил Чарли. – Побоялся оставлять ее в машине.

– Ты играешь в группе?

– Любительской.

– Правда?

– Нет, неправда. Но должен же я чем-то побороть Питера, – улыбнулся он.

Когда Чарли пел, голос его звучал так же вкрадчиво и хрипловато, как и во время разговора. Я не слишком разбиралась в музыке, однако даже мне было ясно, что у него талант. Большой талант. Сначала он спел мне Masterfade Эндрю Берда, потом The Only Living Boy in New York Саймона и Гарфанкеля. Он не смотрел на меня, постоянно косился на экран телефона, где была открыта страница с текстом и аккордами; и слава богу, потому что все эмоции, вероятно, были написаны у меня на лице. Чарли часто ошибался, но и в этом было своеобразное очарование. Такие ошибки мог допускать только мастер своего дела. И я воображала себя Майей Джоши на встрече с Уилсоном. Представляла себе, что это я нашла этого парня, разглядела в нем потенциал, харизму и талант. Слушая Чарли, я расцветала. Чувствовала себя живой.

Потом он осмелел, запел Space Oddity Дэвида Боуи, Lola группы The Kinks, Learning to Fly Тома Петти. Голос Чарли разносился по всей квартире и, наверное, был слышен даже в коридоре. У меня слова не шли с языка. Я могла бы слушать его всю ночь и весь день. Постоянно повторяла:

– Еще! Сыграй еще одну!

Порой я подпевала, но совсем тихонько, еле слышно. И все равно мне нравилось петь вместе с ним – мы будто творили вдвоем нечто прекрасное. Через пару часов Чарли убрал гитару в футляр и сказал:

– Хочу приготовить тебе омлет.

– Ладно, – рассмеялась я.

Было уже восемь, на улице стемнело. Продукты у меня закончились, и мы поехали в супермаркет на окраине, более дешевый, чем магазины в центре, где обычно отоваривались студенты. Чарли завел автомобиль на гигантскую парковку, пару минут мы сидели в машине молча. Потом он обернулся ко мне, и в глазах его блеснули слезы.

– Ты должна понять, я больше никогда не буду колоться.

– Как я могу быть в этом уверена, Чарли?

– Лея, ты не понимаешь. Героин для меня все равно что смерть. Врачи сказали, это чудо, что я до сих пор жив. В бога или высшие силы я не особенно верю. Хотя многие бывшие наркоманы именно к ним обращаются. Но я уверен, что кто-то или что-то за мной присматривает. Пару лет назад у меня случился передоз, по всем показателям я должен был умереть. Но вот я здесь. Сижу с тобой в машине на парковке. – Он вытер глаза тыльной стороной ладони. – Единственное, что у меня есть, – это вещи, за которые стоит цепляться, чтобы выжить. Гитара. Компьютер, чтобы можно было писать. Десять рабочих пальцев. – Он опустил глаза на свои руки, они дрожали. – Если мне удастся пробыть с тобой еще немного, я буду самым счастливым парнем в Висконсине. Но даже если и нет, все равно я счастлив, потому что всегда буду вспоминать сегодняшний день и тем держаться. Но я хочу, чтоб ты знала, больше колоться я не стану. Эта история в моей жизни окончилась навсегда. Иначе мне не выжить. А я очень хочу жить.

Я взяла его за руку. Он так расчувствовался, я даже не знала, как должным образом отреагировать. Ощущала себя по сравнению с ним какой-то малолеткой. Он прожил целую жизнь, а мне понять ее было не по силам.

– Я рада, что у тебя все хорошо, – наконец выдала я. – Рада, что ты жив.

Я не кривила душой, но слова все равно прозвучали как-то плоско и фальшиво.

В магазине Чарли разом переменился. Внезапно возбудился, повеселел. Стал носиться между стеллажами, хватать с полок продукты и забрасывать их в тележку, которую я едва поспевала за ним толкать. Действовал он вне всякой логики – взял клубничный джем, замороженные бейглы, чипсы со сметаной и луком. Твердил, что все это нам совершенно необходимо. Чипсы пригодятся, если ночью нам захочется есть, джемом можно поливать оладьи, которые он обязательно мне пожарит. А еще я обязана попробовать тот сыр и эти оливки, а печеньки в виде зверюшек мы будем макать в горячий шоколад, как он делал в детстве.

– Чарли, а как же омлет? – все спрашивала я. – Давай сосредоточимся на омлете.

К кассе мы подвезли тележку, заваленную разнообразными снеками и вяленым мясом. Продукты для омлета все-таки взяли тоже.

Мы выгрузили все на ленту, кассир начала сканировать штрих-коды, а мы – раскладывать покупки по пакетам.

– С вас сто шестьдесят восемь долларов и пятьдесят два цента, – наконец сообщила она.

Я обернулась на Чарли, он открыл кошелек и пробормотал:

– Черт, карточку дома забыл.

Женщина за кассой посмотрела на меня, я – на Чарли.

– Слушай, мне все это не нужно, я все равно на праздники уезжаю.

Он кивнул, потом глянул на бейджик у кассира на груди и заговорил:

– Кейси, можете оказать нам услугу? Разрешите ненадолго оставить пакеты здесь, я съезжу домой, возьму в кармане другой куртки карточку, а потом вернусь и все оплачу?

– Продукты нельзя так оставлять, – нахмурилась кассир.

– Просто задвиньте их куда-нибудь. Вернее, я сам задвину. Можно даже вот здесь, на полу все составить. Я вернусь через пятнадцать минут, максимум. Честное слово, Кейси, я не обману. Хоть ее спросите. – Он тронул меня за плечо.

– Так нельзя, – повторила женщина. – Сумки придется поставить в холодильник на случай, если вы не вернетесь, а у нас такого большого холодильника нет.

– Понимаю, но я клянусь, что вернусь, могу даже кошелек в залог оставить. До девяти я точно приеду и все оплачу.

– Чарли, – вмешалась я, – давай просто возьмем только то, что нужно для омлета. Все равно мы уже сложили продукты в пакет. И я заплачу.

Он покосился на сумки.

– Ну ладно. – А потом обернулся к Кейси. – Пойду разложу все по местам, чтобы вас не затруднять.

Женщина усмехнулась.

– Давайте вы уже заплатите за то, на что у вас хватает денег, а с остальным мы разберемся сами.

– Джем тоже надо взять, – буркнул Чарли. – Я же буду жарить тебе оладьи.

Он переложил джем в сумку с продуктами для омлета.

Я заплатила, и мы пошли к машине.

– Ты чокнутый, Чарли, – бросила я, залезая на сиденье.

– Сейчас еще ничего, видела бы ты меня раньше, – отозвался он, заводя мотор.

Больше мы из дома не выходили, только Чарли иногда выскакивал покурить. Режим у нас сбился, я понятия не имела, который час. И в телефон почти не заглядывала. Все равно никого не хотелось слышать. Не знаю, работал ли Чарли в эти дни; так или иначе, он никуда не ходил, а я не расспрашивала. Пару раз звонила его мама, но он не брал трубку.

Временами он снова играл мне, но бо́льшую часть времени мы проводили в постели. Не хотелось бы говорить, что Чарли зацепил меня сексом, но, возможно, это недалеко от истины. Из нас двоих я кончала чаще, Чарли говорил, что не всегда достигает оргазма из-за лекарств и что ему это безразлично. Все было так просто. Меня еще никогда в жизни ни к кому так не тянуло.

Принимая вместе душ, мы постоянно осыпали друг друга комплиментами: «У тебя идеальные черты лица», «Как от тебя приятно пахнет», «Ты словно снился мне еще до знакомства». Я задыхалась от переполнявших меня чувств.

С последней нашей встречи все изменилось. Мы буквально не могли друг от друга оторваться.

С каждой минутой Чарли казался мне все красивее. Наверное, я могла бы любоваться им день и ночь, ни на что не отвлекаясь, и мне бы не надоело. Желание преображало его лицо – уголки губ ползли вниз, глаза жадно скользили по моему телу – даже не верилось, что это на меня он так смотрит. Казалось, я от одного его вида могу испытать оргазм. А когда он клал руку мне между ног и легонько касался пальцем нужной точки, мозг отключался, и я умирала от блаженства. Порой хватало лишь нескольких секунд, чтобы меня совсем унесло.