Читать онлайн На горизонте Мраморного моря бесплатно

Глава 1 В пути

Петр открыл глаза, когда автобус уже подъезжал к вокзалу. Музыка, в кабине водителя, больше не ублажала слух. Все начали потихоньку шевелиться, с разных сторон доносились отдельные голоса. Петр ощутил то обычное неприятное чувство, которое возникало, когда его будили. Надо было просыпаться, а делать этого совсем не хотелось. За окном стояла глубокая ночь. Тусклые фонари сонно освещали сырой асфальт. Прямо в метрах ста, виднелось бледно-желтое здание вокзала города Русе.

Автобус остановился. Поезд будет только после полудня. Впереди полночи и утро, в этом забытом Богом месте. Петр очень не любил недосыпать. Отвратительное настроение неминуемо овладевало им в часы несвоевременного пробуждения. Но что поделаешь, к этой ночи он был готов. Не в первый раз проходил он этот великий челночный путь и, конечно же, знал, что предстоит помучиться. И все-таки с ленивой тревогой ожидал он, когда шофер-турок начнет беспокоиться, показывать что, мол, нет времени, хорошенького понемножку и пора уезжать. Турок же неторопливо закурил, и, спрыгнув со своим напарником-болгарином в прохладу ночи, о чем-то заговорил с ним в полголоса.

Трудно сказать, сколько простоял автобус, не тревожимый водителями. Петру показалось, что довольно много. Видимо, жалостливый турок попался, а, может быть, сам отдыхал, или дела не торопили. Петр, сквозь полудрему, наслаждался таким везением.

Побольше посплю – буду веселее и бодрее. Здесь, в автобусе, все-таки, не на улице этого грязного, промозглого и нищего городка. Но вот, в кабине водителя заиграла музыка – привычные сладострастные турецкие мелодии. Еще несколько минут в салоне царил покой. Его нарушил «старшой». Турок, наконец, дал ему понять, что ждать больше не намерен, что надо разгружаться и что-то еще в том же духе. Говорил он, естественно, по-турецки, но если бы он даже прибег к зулусскому языку, понять его, было бы немудрено, вид его был более чем красноречив.

Петр сотоварищи, проклиная турка и мерзкую болгарскую погоду, медленно выбирались наружу. Там им пришлось отведать хлесткие пощечины леденящего кровь ноябрьского дождя.

– Это вам не Истанбул, – морщась и ежась, пробурчал Петр.

– И не Рио-де-Жанейро, – подхватил веселым голосом крепкого сложения парень,

которого звали Сашей. Он вышел одним из последних и сразу же стал оживленно общаться то с одними то с другими ребятами, разбившимися кружками вдоль автобуса. Он ходил вразвалочку, здоровенными своими ручищами хлопая мужчин по спинам, как будто проверяя их на прочность. Он беспрестанно улыбался, шутил и вел себя так, словно предстояла не муторная разгрузка под дождем, а нечто вроде вечеринки или пикника. Подошел он и к Петру, фамильярно закинул тяжелую десницу ему на плечо, выкатил серые хитрющие глаза и тоном заговорщика, произнес:

– Петя, сейчас разминка будет. Помнишь, сколько коробок у пластмассницы?

Петр, усмехнувшись, кивнул.

– Так вот, я их грузить не буду. – Затем снизив на пол тона свой зычный голос

добавил – Пусть ее хахаль грузит. Сейчас, Петро, ты увидишь – придет второй автобус, он наполовину ее коробами забит. Я, что – мул?

Петр, в ответ лишь устало улыбался. Веселый малый этот Саша. С ним легко и временами, даже очень, хочется его общества.

– А знаешь, что со мной сделала эта принцесса? – Саша многозначительно замолчал и принял самый загадочный вид, в глазах его читались восторг и удивление одновременно.

Петр, вдруг вспомнил, что его друг подцепил еще в «Асторе», какую-то сомнительную пышнотелую девицу. Она сегодня возвращалась вместе с ними, точнее ехала на соседнем с Сашей кресле. На этот раз, Саше, и впрямь, удалось заинтриговать Петра, хоть девка и не очень ему глянулась.

– И что же?

– Изнасиловала меня, – Саша резко откинулся назад, наверное, для того чтобы с

расстояния ему был заметней эффект от сказанного. Вид у него был ошарашенный и даже нелепый. Можно было подумать, что его действительно изнасиловали, причем без всякого его ведома, и прямо сейчас. При всем этом, он явно не мог скрыть восторга.

– Как это изнасиловала? – еще более заинтересованно, но недоверчиво отозвался Петр.

– Элементарно. Рукой. В автобусе. Уселась рядом со мной, и только поехали – нырк

мне в штаны и давай наяривать.

– Ба! – только и мог выдохнуть Петр.

– 19 лет всего ей.

– 19? Ну и ну! – Петр замолчал. Девчонка ему не была симпатична и этот эпизод,

конечно, не добавил ей очков, но удивить она смогла. Подумав несколько секунд, Петр решил воздержаться оттого, что бы как-то выразить свое мнение приятелю. Не comme il faut, как говорится.

Но Саша начал сам:

– Не, ну ее на… Я так не могу. Изнасиловала меня, представляешь!

– Честно говоря, она мне еще в Стамбуле не ахти как понравилась. Но сам

понимаешь, дело вкуса. По мне, пошловата малость. Однако, сноровиста. Этого не отнять Какова!

– Да ну ее, – сокрушенно согласился Саша. Веселость незаметно слетела у него с

лица.

Все-таки, есть даже романтическое что-то в этом, на первый взгляд грубом весельчаке – подумал Петр. Тема была исчерпана. Саша как будто поставил точку, перелистнул страницу. Через минуту его зычный голос уже громыхал, где-то в стороне. Петр продолжал мерно слоняться вдоль автобуса, пытаясь согреться, и спустя некоторое время, он тоже прибился к тесному кружку, собравшемуся у дверей. Старший группы Олег и еще несколько мужчин и девчонок что-то озабоченно обсуждали. Постояв немного, Петр понял, что Олег не хотел выгружать мешки пока не подошел второй автобус. Земля была мокрая, противный мелкий дождь не переставал, и неизвестно, сколько предстояло валяться их драгоценным мешкам здесь дожидаясь отстающий транспорт. Обычно автобусы разгружали один за другим и одновременно перевозили мешки на карах к железнодорожным путям. Но водитель оказался другого мнения и в нем он был непреклонен как скала. Он зацокал языком, как обычно делают турки, выражая категорический отказ. Пришлось приступить к разгрузке. Считанные минуты и дождевая влага на лицах и телах парней смешалась с потом. Женщины, состроив страдальческие или озабоченные мины, мешались возле куч с чувалами, изредка, делая безуспешные попытки хотя бы сдвинуть какой-нибудь из них. Такое положение хоть и было самым обычным делом и повторялось из раза в раз, всегда раздражало Петра и вызывало в нем внутреннее негодование. Еще бы, ведь приходилось ворочать в основном чужие мешки, по большей части бабьи. Нередко встречалась эдакая девочка – попевочка, которая, оказывается, везла настолько тяжеленые чувалы и в таком изрядном количестве, что они могли бы сделать честь самому матерому челноку с бычьей шеей и волчьей хваткой. Петр же возил только кожу, поэтому никогда не имел много багажных мест, и если бы ни прохождение таможни, ему было бы гораздо легче ехать в одиночку.

Но вот автобус опустошен и уже налегке покатил к родным турецким пределам. Челноки остались в ожидании второго. Незаметно нарастала тревога. В том втором только товар и два водителя. И тот и другой вышли из Стамбула одновременно, но второй, поскольку был перегружен, отстал в пути. А если что-то случилось? Ночная дорога по неприветливой осенне-зимней Болгарии, в воображении ожидающих, становилась все более зловещей. Ведь каждый знал, что предательский лед тонкой кромкой в самых неожиданных местах покрывал трассу, и горный серпантин на туманном перевале запросто мог сыграть с раздутым тяжеловесным автобусом дурную шутку. Кроме того, нищую Болгарию вряд ли можно было бы считать безопасной страной и в криминальном смысле. Шутки перерастали в нервный смех. Оставалось надеется, что произошла незначительная поломка, и чувалы скоро обретут своих хозяев. Хоть мужчины и старались не выказывать внешних признаков обеспокоенности, напряжение в их глазах читалось все явственней. У женщин же, как часто бывает в критических ситуациях, начали появляться первые симптомы паники.

Вот, пожалуйста, миниатюрная Маринка на подкашивающихся кривеньких ножках приблизилась к Олегу. Нетерпеливо, срывающимся на истерические нотки голосом, бросилась задавать ему риторические вопросы, в промежутках, осыпая его самого и его фирму проклятиями.

Надо отдать должное, кое-кто из девчонок держались достойно и пока Маринка орала, а другие шипели от досады и злости, старались отвлечься. Но промашка действительно была допущена и Маринкин психоз, конечно же, не был лишен основания. Да и сам Олег уже трижды проклял себя за то, что не оставил никого из группы в том, как надеются все, отставшем автобусе. Надеялись также на то, что уехавшие водители смогут, при необходимости, хоть чем-нибудь помочь своим соратникам, если не стряслось действительно непоправимое. Замерев в беспомощном ожидании, челноки стояли, как по команде, обратив погрустневшие, но еще не потухшие взоры, в сторону, откуда должен был появиться злополучный автобус.

После разгрузки многие разогрелись так, что какое-то время оставались потными и вонючими в одних футболках. Такими были и Саша, и Федор, очередной жених пластмассницы. Сейчас, им одновременно, пришло в голову переодеться. Они почти синхронно содрали с себя грязное белье, обнажив заштатному болгарскому городку мощные телеса. Вне всякого сомнения, оба они были здоровыми детинами, основное их различие было лишь в том, что Саша пониже ростом и значительно шире Федора в плечах. Влажный и прохладный ветер обдувал их выпуклые раскрасневшиеся торсы, разнося по округе терпкий запах пота. В этот момент, словно в пошлом индийском кино, они уставились друг другу на животы. И там, в самом деле, было на что посмотреть. На каждом представленном, на обозрение пузе, массивном и волосатом имелось по глубокому уродливому и размашистому шраму. Петр находился рядом, зрелище его впечатлило:

– Мужики, вы – братья, наверное.

– У тебя, откуда? – поинтересовался Саша у Федора, изучая того исподлобья.

Федор, как обычно не разговорчивый и угрюмый, выдавил что-то в ответ. Петру не удалось расслышать, переспрашивать не хотелось, поэтому он обратился к Саше, который доводился ему приятелем:

– А ты то, где удосужился?

– Да как-то 16 летним пацаном за водкой сходил.

Саше тогда было 24, на четыре года моложе Петра. Об этой, как Петру казалось тогда, значительной разнице в возрасте, Петру порой напоминала наивная бравада приятеля. На самом же деле, у Саши просто был совсем иной характер. Познакомились они, как и многие здесь, в славном городе Истанбуле. Поселили их тогда в одном номере отеля с загадочным названием Рестерия. Вначале Петр даже опасался случайного соседа. Когда он впервые увидел его в Пулково-2, почти не усомнился, что перед ним типовой бандит. Внешний облик Саша имел, и впрямь, живописный. В фильм о криминале в России его, наверняка бы, взяли сниматься без проб. Не очень высокий, но устрашающе широкоплечий с массивной бритой головой, весь в золотых цепях и браслетах на волосатом теле и руках, одет, почти всегда, в адидасовский спортивный костюм, на ногах – кроссовки. На его лице редко можно было уловить признаки интеллектуальных исканий. Выражение серых почти на выкате глаз менялось от искрящегося восторга или лукавой улыбки до жесткой непробиваемости, впрочем, иногда сменяющейся на меланхолию. С первого взгляда видно, что персонаж колоритный. Но не по душе Петру. Петра такие типажи не грели.

В то бурное время начала 90-х, время официально объявленной рыночной экономики, а фактически беспредельщины в границах 1/6 части суши облик Саши внушал Петру классовую неприязнь. Петра не раз сводило с криминальной накипью и во время обучения в институте, и на рынке, уже занимаясь нелегкой челночной коммерцией. Петр опасался. Опасался много чего. Фортуна подарила ему шанс, хоть и нелегко, но быстро заработать и, наконец, вырваться из объятий нищеты постоянно сопровождавшей его семью. Он смог вкусить независимость и то сладкое чувство человека, доказавшего себе, что что-то стоит. Все, что сумел добиться он, за эти несколько постперестроечных лет, было, фигурально выражаясь, вырвано с мясом у жестокой жизни, на обочине которой находились обычные советские люди. Он прекрасно видел, знал и испытал на собственной шкуре когтистые лапы головорезов и паразитов. Более того, было время, когда и сам он поддавался романтично блатному фуфлу. Но сейчас уже, дудки! Его больше не схватят за живое их слезливые лагерные песни. – Послушать, как стеб, еще можно, но никогда уже не влезут они ему в душу.

Как, все-таки, близко нашей вечно дикой стране мировоззрение разбойников-оборванцев. Как я-то мог попасться на ту же удочку? А почему нет? Здесь созданы все условия, что бы появлялись такие люди. Суровый полу азиатский край, где с отдельным простым человеком никогда не считались, где цари, самодуры-губернаторы, чиновники, а затем, то же самое, в краснопером обличье видели в людях только быдло. И кем же мы были как не быдлом? Обидно до слез, но с покорностью овец мы позволяли с себя снимать все, от шкуры до копыт. И в то же время всегда находились на нашей холодной, бесшабашной, сердобольной земле сумасброды и буяны осмелившиеся отвечать на сытый снобизм и фальшивую мораль вызывающим неповиновением, беспределом и даже собственным кодексом чести. Для страны привыкшей к тирании, в которой соседствовали и татары и казаки, и забитые селяне такой расклад не удивляет. И сейчас, когда рухнул прогнивший развитой социализм и воздух свободы ворвался в затхлое общежитие, вместе с новыми, для большинства чуждыми демократическими идеалами, появились и новые возможности. Те, кто пошустрей вливались в новую жизнь. Им стали обламываться блага, на которые раньше никто из них не мог и рассчитывать. В обществе стали появляться первые признаки расслоения. Причем совсем необязательно, как раньше, надо было быть коммунистом или начальником, чтобы приукрасить прежнюю беспросветицу всевозможными удовольствиями. И тут, лагерные авторитеты, которые прежде для большинства были разве книжными героями, пусть и не без доли романтического ореола, теперь с легкой руки блатных лириков, получили в среде молодежи горячую поддержку. Каким богам молиться, когда старые низложены? Более того, все, что делали мы, наши отцы и деды – мыльный пузырь. Как не заметить обмана еще не выжившим из ума? А вы, молодые пацаны, что? Хотите остаться также, как и ваши деды, с голым задом? Будете смотреть со стороны на иномарки, красивые шмотки и чужой карнавал жизни? Неохота? Тогда послушайте, что вам скажут старшие братья, настоящие мужчины, те, кто во все времена плевали на лицемерную мораль власть имущих и неимущих, впрочем, тоже. Люди, для которых воровать и резать – норма жизни, теперь – герои нашего времени. Как девятым валом накрыло страну волной преступности. Но она и это перенесет. Великая степь издавна привыкла к насилию. Но горько то, что за отпетыми уголовниками потянулось многотысячное молодое пополнение. И среди нового поколения преступников те, кто не встал бы на воровской путь выпади их юные годы на 70 е или 80 е годы. Страна становилась под знамена преступности в массовом порядке. Подлинно народная культура и уголовные прихваты слились воедино. И как не странно может показаться кому-то, новое положение дел не пошло на пользу учителям – авторитетным ворам в законе. Ворам и бандитам становилось тесно. Молодым уже не хотелось считаться со старыми. Жестокость и жадность не имеют закона и особенно отъявленные молодые нигилисты давили стариков. Уголовному закону шел на смену беспредел. Единственно реально действующий девиз гласил: возьми себе силой и хитростью, то чего ты достоин. Наверное, подобное в разное время имело место в разных уголках земли, но гены Великой степи придали этому бедламу неповторимый русский шарм. Необузданность кровопролития, отчаяние, грубость, презрение ко всему кроме силы и денег – штрихи дополняющие картину. В таких же красках видел Петр, в своем воображении, революцию. Тоже зверство и хамство. Как и тогда кричат: грабь награбленное!, что однако, не имеет никакой разницы с просто, грабь! Не по душе Петру были дикость и варварство, но их присутствие в России, он полагал, обуславливалось наличием странных индивидуумов, поддерживающих их. Откуда и почему они берутся в устрашающем количестве, он себе объяснить не мог. Одним из таких индивидуумов увиделся ему Саша. Он еще не был знаком с ним, но эстетика братвы, живым олицетворением которой тот являлся, бросалась в глаза. Как же неприятно оказался, удивлен Петр, когда им выдали ключи от одного номера. В первые часы общения с широкоплечим соседом Петр не мог избавиться от настороженного отношения к нему. Однако не успело пробежать и пары дней, как они успели стать добрыми приятелями. Их беседы с удивительной легкостью приобрели искренний задушевный оттенок. Петр обнаружил в новом знакомом простого открытого парня, жадного до впечатлений и всего нового. Его прикид скорей был просто данью нелепой моде. Они вместе таскались по стамбульским кабакам, смеялись и вели сердечные разговоры. Петр узнал некоторые подробности из Сашиной личной жизни. А именно то, что тот бывший курсант-десантник, исключенный из училища за аморалку, женат на некой симпатяге Марине, уже 1,5 года челночит, и палец в рот ему лучше не класть. Уйти из училища, как объяснил сам Саша, было его собственной инициативой, но сделать это иначе чем через суд чести не представлялось возможным. Ему никогда не улыбалась перспектива быть воякой, но мать и прочие родственники внушили сыну, что он обязан следовать по стопам отца, который сгинул в Афгане. Семья его всегда жила более чем скромно, а после гибели отца в 87 и вовсе скатилась в нищету. Но вскоре Саша поступил в Рязанское Десантное, и лихо, с наскока в духе голубых беретов, смог отхватить себе богатую невесту. Впрочем, вполне возможно, он даже влюбился в нее. Уяснить себе последнее, Петру было не легко, поскольку Саша предпочитал отзываться о Марине с деланным безразличием. Зато Саша с явным удовольствием вещал о нежданно-негаданно посыпавшихся на него благах: отдельной квартире, связях в торговой сети и т.д. Маринин папаша, как выяснилось, – директор одного из крупных универмагов. После столь успешной свадьбы, Саша тут же учинил серию дебошей в училище, что можно с легкостью представить, зная его развязную натуру. После этого события он был торжественно изгнан из этого учреждения, и полетел в новоиспеченное теплое гнездышко к молодой жене. В городе дебошир принялся без проволочки и беззастенчиво использовать папашины связи и подарки для создания собственной коммерческой деятельности и с первыми ласточками полетел «бомбить» Турцию.

При всей своей развязности и даже грубости, Саша порой поражал Петра, внезапно неизвестно откуда берущейся, лиричностью. Знакомство его с поэзией и диссидентской литературой, хоть, наверное, и было поверхностным, но все же так не вязалось с обликом мужлана. Что еще поразило Петра в Саше, так это его возраст. Ну, никак не тянул он на свои 24. Меньше 30, он никогда бы ему не дал. Вспоминая тогдашнего Сашу, Петру почти всегда представлялась одна и та же сцена: они втроем с Гройзбергом теплым стамбульским вечером, сидят за выставленным на улицу столиком ресторана и лениво беседуют за кружкой пива. Ресторан полон, светится огнями, в воздухе витает аромат рыбных блюд и румяных шашлыков. Ребята потягивают Эфес Пилзнер, лущат фисташки и потчуют себя креветками. Петр и Саша к этому времени уже покончили с товарно-денежными делами. Такие вечера как этот, наверное, были тогда для них самыми счастливыми. Они отдали дань суете жизни и теперь могли со спокойным сердцем, посвятить сегодняшний вечер и весь следующий день расслабухе и легкому философствованию. Об Олеге не упомянуть здесь особо было бы упущением. Групповод – смешное слово, он всегда был заложником великой цели – пополнения собственных фондов. В его лукавых карих глазах невозможно было уловить и блика искренности. Дружелюбие же и всяческое расположение его лицо – визитная карточка фирмы демонстрировало 24 в сутки.

Разговор, невзначай, затронул вопрос, что же для них сейчас самое важное в жизни. Ответы их вряд ли можно назвать оригинальными, но они, без сомнения, отражают тогдашний менталитет многих и поэтому достойны внимания.

– Для меня, однозначно, – работа, – произнес одновременно с грустью и уверенностью тридцатипятилетний, но так и неженатый Олег.

Петр с сожалением и любопытством остановил на нем взгляд. Петр женился три года назад и имел такого же возраста ребенка. Работе же и судьбе своей был благодарен, поэтому ответил:

– Что говорить, работа для меня, конечно, важна, но и семью я б не поставил на второе место.

– А для меня, без вопросов, – семья, – задумчиво отозвался молодожен Саша. И тут же добавил, – Для меня жена – и есть работа.

Зная подоплеку Сашиного брака, Петр не смог сдержать улыбку. Спустя годы, вспоминая тот отдаленный во времени разговор, Петр уже по-другому оценивал его. Для него уже не было сомнений, теперь, он знал наверняка – Саша любил свою жену Марину.

Саша оценивал Петра со своего пригорка. Он долго не мог разобраться, кто он такой этот небольшой, но ладно скроенный парень, сдержанный в проявлении эмоций в среде шумных челночных компаний. Подобная манера поведения была чужда привыкшему к панибратству Саше. Петр в отличие от него не имел привычки ничем бравировать и вообще как-то явно обозначать свое присутствие. Поначалу Саша даже решил, что тот не представляет собой, ничего достойного внимания. Но со временем отношение его к Петру переменилось. Устав от напускной разухабистости Саша находил отдых и приятную компанию в лице Петра. Познакомившись с ним поближе, он с удивлением заметил в нем интеллект и манеры, нечасто встречающиеся в разношерстной армии челноков. Кроме того, и это видимо послужило не последним фактором, склонившим Сашины симпатии в сторону Петра, – тот смог быстро и без лишнего шума сколотить приличные деньги без посторонней помощи. Ездил в Истанбул всегда один, четко разбирался в ситуации, да еще и владел парой иностранных языков. Держался Петр независимо, но в тоже время скромно. Его проницательность и осторожность порой коробили прямолинейного, хотя и привыкшего себя считать хитрецом Сашу. Всех перечисленных качеств у Петра было вдоволь. Они были настолько непривычны для Саши, что тот, даже искал объяснения им в темном происхождении Петра. По мнению Саши, русский мужик таким быть не может. Саша за глаза, а иногда и в глаза считал Петра нечто средним между евреем и армянином. Конечно, Петр не был не тем, не другим. В его, и вправду, как у большинства россиян, смешенной крови была изрядная доля запорожского казака, причерноморского грека, русского и еще бог знает чего. Петр, с годами, все меньше и меньше придавал значения этому факту. С определенностью он мог назвать себя только западником и поклонником итальянского ренессанса. Они были так непохожи, здоровый белобрысый Саня и небольшой чернявый Петр. Один грубоватый, порой наглый, другой вежливый даже дипломатичный. Единственно, что было общего, так это, наверное, их веселость и некая завуалированная сентиментальность. Несмотря на явный диссонанс натур, как иногда случается, они быстро и близко сошлись. Петр частенько заезжал к Саше домой, где они засиживались допоздна, беспокоя Марину. Они напивались в стамбульских кабаках, и Петру приходилось вытаскивать Сашу из закипающих потасовок. Петр мог припомнить моменты, как когда-то в самолете, надравшись, Саша декламировал стихи, ошалевшей от страха и удивления смешанной русско-турецкой публике. Саша был всегда готов помочь, если была нужда, тем же отвечал Петр.

Но вот, наконец, подкатил долгожданный второй автобус. Как выяснилось, он сломался на перевале, и только помощь возвращающегося коллеги облегчила участь путешественников.

Разгрузка проходила в жестоком темпе. Нечеловеческими усилиями Петр, Саша и все остальные ребята выворачивали втиснутые между сиденьями воняющие скотчем чувалы. Пот лился градом, снизу мешки быстро подхватывали крепкие руки. Затем на телегах и покатых спинах наиболее крепких мужчин их тащили к поезду. Еще повезло, что оказалось возможным нанять болгарских карщиков и перевезти, также и с их помощью, часть товара на перрон. Вдобавок ко всему, рядом с автобусом нарисовались грязные личности со смолистыми волосами – местные цыгане. Энергично применяя жестикуляцию, вперемешку со смешными болгарскими словами, они пустились объяснять, что тоже будут рады помочь перенести груз к поезду. Однако, Андрюха Коробов, один из ветеранов, неодобрительно отнесся к их инициативе и выразительно послал бедолаг на нашем великом и могучем языке. Девкам было отдано распоряжение зорко охранять мешки, чтоб крутящиеся вокруг мазурики их не умыкнули. И все-таки спустя минут 20 настойчивость прилипчивых цыганят была вознаграждена. Ребята, порядком замудохавшись, наконец, доверили им, под строгим присмотром, закончить работу. Последняя вереница, состоявшая из кары и телег, перевалила через переезд и вскарабкалась на предназначенный перрон. По нему мешочный поезд проехал еще метров сто, прежде чем остановился в нужном месте.

Физическое напряжение спало. Разгоряченные тела постепенно остыли. И вот, уже среди рассевшихся на мешках стали мелькать серьезных размеров бутыли Джони Уокера, Бифитра и Смирнова.

Петр, в свою очередь, приговорил пол стакана водки, после чего ощутил теплую волну, прокатившуюся по груди. Если говорить честно, пили челноки много. Если еще честнее, чертовски много. Изнурительный труд, изматывающий и силы и нервы, вынуждал к повышенному употреблению расслабляющих средств. Кто были лучшие друзья челноков? Этих железных людей, пускающихся в опасный путь, готовых встретить самые непредвиденные испытания, ворочать тонны груза, идущих с невозмутимым лицом на жадную и подлую таможню, воплощение лицемерной рожи новой власти? Кто ездил поездами по маршруту Стамбул – Питер, в начале 90-х знает, их излюбленные друзья, – вышеупомянутые Джонни Уокер, Бифитер и Смирнов. Без них не трогались челночные автобусы от фри шопов турецко-болгарской границы.

Что касается Петра, он алкоголем не злоупотреблял . По крайней мере, пока не закупил и не загрузил товар, не брал в рот ни грамма. Подобное поведение вообще могло бы быть золотым правилом для всех челноков, не считая, может быть, некоторых особо уважаемых луженых товарищей, которых даже и литр спирта свалить не в состоянии. «Но в эту ездку таких персонажей с нами нет», – отметил про себя Петр.

Народ был настроен благодушно, и уже через пару часов энное количество бутылок остались порожними. Петр еще глотнул джина, после чего решил остановиться, ведь предстояла еще погрузка в поезд. Кое-кто, между тем, усердствовал на ниве потребления горючих жидкостей. Эти кое-кто – Андрюха Коробов, Гриша Цукерман и Леха Алексеев. Саша же, к чести его будет сказано, отказался пить начисто. Он не раз говорил, что выпивать культурно не умеет, а если не дай Бог такое случается, нажрется до безобразия и затеет бузу. Видимо, свежие воспоминания о нечто подобном, сейчас, заставили его воздержаться. На удалой призыв Андрюхи и Лехи он с обескураживающей простотой ответил:

– Я не пью. – Спокойно и уверенно прозвучала эта короткая фраза, словно приветствие на чужом языке, словно фамильярное похлопывание по щеке. Кто-то мог разглядеть в ней своего рода вызов.

– Да ты че? Не наш что ли человек? – щерясь багрово-рябой физиономией, не отступил Андрюха.

– Вопрос конечно серьезный. Пить или не пить? – молвил Гриша в своей обычной иронично-сдержанной манере.

– Да, не пью я, чего прицепились? – подтвердил свою позицию Саша.

– Скажу по секрету, что этот боец, порой пьет, что не дай Бог. Но если сейчас вам сказал нет, – уговаривать бесполезно. Решение принято, – разоблачил друга Петр.

После этих слов мужчины оставили Сашу в покое, и вновь сомкнув кружок, продолжили прерванный пикник.

– Наверное, правильно делает. – Андрюха тяжко вздохнул, и, опорожнив пол стакана, зажевал его чем-то несущественным. – Много народу водка погубила.

По лицу Андрюхи, было невозможно понять, говорит он нормально или шутит. Вид у него, между тем, был самый цветущий. Эдакий здоровенный детина, с умильным лицом, усыпанном веснушками и испещренным, словно лучиками, морщинками. В действительности, он был серьезен. Его особенность быть серьезным и смешным одновременно забавляла Петра. Андрей всегда был симпатичен ему своей легкой неунывающей натурой. С достоверностью же, определить истинное отношение Андрея к чему-либо было делом, как уже сказано, безнадежным. Казалось, иногда, что он сам не знает своего собственного отношения к предметам и событиям. Можно лишь предположить, что как у человека поверхностного, эти отношения определялись у него, прежде всего, сиюминутным настроением.

– Ерунда это все, – вновь заговорил Гриша. – Пить нельзя, курить – не надо, жирного, жареного – не ешь. Бабья чушь. Мужик должен мочь все делать.

На этой ноте Андрюха и Гриша пригубили еще. Гриша тоже был симпатичным малым. Наверное, он был самым старшим знакомцем Петра по Стамбулу. В то время ему было лет 45. Маленький, но мужественный еврей, он нес в своих глазах печаль своего многострадального и мудрого народа.

Дело близилось к утру. Через час два начнет светать. Петр, Саша и лысый Толик Пивоваров с женой решили пройтись в город размяться и купить курева. Компания, не спеша, перешла пустые линии ж.д. полотна и направилась к желтому зашарпанному зданию вокзала. Вошли внутрь. Просторный зал с характерным для подобных мест запахом нечистот, растворимого кофе и сигаретного дыма. Людей почти никого. Толик купил пачку LM в расположившемся в углу зала кафе. Редкие пассажиры, находившиеся в зале, сидели на своих сумках и чемоданах. Пустые столики импровизированного убогого кафе а ля Европа смотрелись странно по соседству с неопрятными мужчинами и женщинами, сидящими на полу. Толстый угрюмый хозяин готовый в любой момент рассердиться зорко следил за тем, чтобы не дай Бог, кому пришло в голову, усесться за столик даром. Он был зол на всех оборванцев, что шлялись по вокзалу, ведь они вместо того, чтобы покупать у него жидкий кофе и сухие бутерброды портили своим упадническим видом ему все настроение и торговлю. Смотря на такую публику, редкий оптимист продолжит свой бизнес. Толику он швырнул сигареты проворно, но все-таки грубо, после чего продолжил возню в своем утлом киоске.

Петр вышел на улицу, за ним последовали остальные. Спустившись по еще влажным ступенькам вниз, все остановились. Толик с женой с наслаждением закурили. На площади стали появляться первые машины, старые, – в основном, Жигули. С каждой минутой площадь становилась оживленнее. Прохлада и сырость постепенно улетучивались, в то время как, неряшливость мостовых становилась все заметнее. Повсюду валялись какие-то обертки, мусор и в удивительно большом количестве арбузные корки.

Толик приметил крутившегося невдалеке живописного мальчугана. Тот перемещался лилипутскими шажочками от одной мусорной кучи к другой, внимательно их исследуя. До невероятного, черный и чумазый, одет он был в несусветное тряпье, драное и дырявое. Судя по росту ему было не больше 4 лет. Толик разглядел в его ручонке окурок, которым карапуз с жадностью затянулся. Окурок, к сожалению мальчугана, вскоре погас. Тогда, недолго думая, малец подобрал с земли арбузную корку и с жадностью, распространяя при этом смачное чавканье, впился в нее своей крохотной головкой. Зрелище застало ребят врасплох. Один Саша оставался невозмутим. Снисходительно улыбнувшись, он обронил:

– Цыганенок.

Толик, правду сказать, тоже не проявил особых эмоций, но жена его, женщина сердобольная, тут же извлекла из кармана джинсовки запечатанный сникерс. Словами и жестами она стала зазывать несчастного ребенка.

– Эй, малыш! Ну-ка, иди сюда, смотри, что я тебе дам, – сказочно ласковым голосом молвила она.

Суровый мальчуган глянул на нее исподлобья угольками глаз, подошел, и остановился в нерешительности.

– Ну что же ты? Бери.

Мальчик пожирал глазами, но не шоколадку, а вспыхивающую сигарету Толика. Через несколько секунд, он уцепился сажной ручонкой за толикову полосатую штанину и настойчиво начал за нее дергать. При этом, видимо, злясь на недоступно высокий рост дяди, он завопил что-то нечленораздельное. Вторая ручка мальчугана упорно тянулась к заветной сигарете. Толик брезгливо стряхнул с себя маленького разбойника.

– Ты че, малой? Годика два хотя бы подожди. – А ты, Галя, – обратился он к жене, – убери шоколадку. Не нужна она ему.

У Гали же, вероятно, проснулись материнские чувства. Она растроганно привлекла маленькое чудовище к себе и чуть ли не насильно впихнула ему сникерс.

Мальчишка несколько секунд простоял неподвижно, наверное, пытаясь понять, что произошло. Шоколадка зажата в руке, она не произвела на него особого впечатления. Но через мгновение все изменилось. Лицо мальчугана исказил неведомый гнев и досада. С остервенением, размахнувшись, он запустил сладкий подарок в сумеречную даль.

Галя осталась повержена. Мужчины дружно расхохотались.

– Как-то его, или кого-то ему подобного, пытались угостить арбузом, – заговорил вновь Толик, – нормальным, не коркой из мусорной кучи, так он зашвырнул этим арбузом в физиономию угощавшего, а сам пошел преспокойненько глодать огрызки из канавы. Не приучены из рук еду брать.

Мальчуган, заслышав смех, тоже защерился и расхохотался жутковатым детским баском.

Здесь таких много, – подумал Петр, – как, все-таки по-разному жизнь распоряжается людьми. Петру не давала покоя мысль о том, что этот малец, таких же годков, как его сын. Но он не дома с мамой, а копается грязный и полураздетый в вонючих ямах, собирая отходы и окурки. И это Европа конца 20 века.

Забрезжил рассвет. Русе вяло просыпался. Ребята вчетвером решили прогуляться по городу. Они не спеша, зашагали через площадь и углубились в непримечательную улочку. Становилось заметно теплее. День обещал быть сухим и солнечным.

Городок не показался Петру хоть сколько-то симпатичным. Типичный провинциальный городишко с невыразительными светло-серыми формами, жалкими магазинчиками-коммиссионками, невзрачными ресторанчиками-столовыми. На улицах появились первые прохожие. Они шли мимо, переговариваясь на смешном для русского уха языке. Петр профессиональным взглядом оценивал дубленки местных дам. Фасоны были устаревшими, а качество грубым и, конечно, не шло ни в какое сравнение с турецким.

После изобильного Стамбула болгарский Русе смотрелся ущербно. Странно было осознавать этот факт. Разница особенно поражала оттого, что до хлебного турецкого города каких-то 300 верст. В магазинах, практически, не было турецких товаров, а те что имелись, стоили довольно дорого. Местная кухня хоть и с претензией на национальный колорит заметно проигрывала в разнообразии, качестве и обслуживании. Здесь так ощутимо бросается в глаза разница двух систем, – подумалось Петру. Не нужно никаких комментариев, вот она – беспомощность социализма. Настало новое время, а эта маленькая страна, младшая сестра великого и ужасного Советского Союза даже теперь, после принятия курса на капитализм, плелась где-то в хвосте.

Петр, Саша, сотоварищи, рассевшись на грудах чувалов, уже не первый час дожидались поезда. Их ожидания оправдались. Зеленый фонарь светофора зажегся, и со стороны Софии показалась голова состава. Челночный люд оживился. Все уже заранее распределились по купе, кто с кем поедет. Саша спрыгнул с насиженного места, и по-хозяйски, вразвалочку, вышел вперед. Остановился у края платформы, воткнул руки в боки. На его лице играла надменная улыбка, а веселые и наглые глаза поблескивали. Петр оставался сзади, он никогда никуда не любил спешить без нужды.

Локомотив приблизился, гоня впереди себя специфический поездной аромат и изрыгая шипение. За ним потянулись зеленые близнецы – вагоны. Одинокие пассажиры выглядывали в окна. На их лицах читалось неподдельное изумление и страх от увиденного зрелища. Очевидно, несчастные мирные пассажиры не предполагали, что эти невероятные груды капроновых мешков мог бы транспортировать какой-нибудь пассажирский поезд. Положение усугублялось тем, что на перроне немного в стороне от группы челноков из Питера расположилась не менее тяжеловесная группа из Москвы, подъехавшая чуть позже. За дверьми некоторых вагонов, в голубых форменных рубашонках, появились проводники. Они смотрели на платформу забросанную мешками, как на неотвратимое стихийное бедствие. Впрочем, оно должно было принести им, помимо хлопот, и неплохую прибыль.

И здесь Саша бросил воинский клич. Обращен он был, по всей вероятности, к временному населению медленно останавливающегося состава:

– Ну что? Вешайтесь! Сейчас все это, – он сделал широкий жест в сторону сваленных чувалов, – будет у вас на головах. Эта перспектива его очевидно веселила.

– Вешайтесь!!! – разносилось над платформой.

Поезд остановился. И неожиданно для Саши, впрочем, как и для Петра, наблюдавшего сцену со стороны, не замедлила последовать и реакция на Сашин зычный голос. Нет, не подумайте, вешаться, конечно, никто не стал. Но из ближайшего вагона показалась массивная косматая голова с кривым носом и ртом искаженным зверским оскалом. Размеры человека внушали трепетное уважение. Резким жестом он широко распахнул дверцу и вперил свирепый взгляд маленьких близко посаженых глаз в толпу, скопившуюся на перроне. Большинство из попавших, под его леденящий кровь взор ощутили тогда нечто подобное тому, что, по видимому, должны чувствовать кролики перед удавом. На мужике была голубая сорочка проводника. Что и говорить, не такого проводника думали увидеть наши коробейники. Тем временем, ужасающая рожа взревела львиным басом:

– Это кто тут выступил?! Я говорю, кто сейчас орал?!!

У Петра промелькнуло: если этому дикарю вдруг взбредет в голову, что крикнул я, очень вероятно, буду растерзан на месте. Холодный страх сковал его движения и замедлил дыхание. Но Петр никогда не уважал это чувство. Взяв тут же себя в руки, он мысленно поблагодарил случай, что не он выкрикнул те роковые слова. Дело естественно на этом не закончилось. За замерзшими секундами молчания последовал долгожданный и в тоже время неожиданный ответ:

– Я кричал!! Я!! – уверенным голосом, но уже совсем не так нагло произнес Саша.

Хоть он и был неудавшийся офицер, но, по его мнению, вполне удавшийся мужик, и промолчать ему в эту минуту, конечно, было нельзя.

Рев со стороны вагона не замедлил прогреметь вновь. Судя по приплюснутому крючковатому носу и стрижке под бобрик, проводник не понаслышке был знаком с боксом, и его ничуть не смутил крепыш Саша.

– А ну-ка, заходи в вагон, покуражимся! Посмотрим, чего ты стоишь!

На это, Саша, без слов, вполз в вагон. Дверь за ним закрылась. Десятки пар глаз, следившие за сценой с перрона, сочувственно посмотрели в след храбрецу.

Вопреки Сашиному ожиданию, действие не развернулось прямо в тамбуре. Монстр в форме проводника, проводил его в свое купе, усадил его, уселся сам, и только после этого заговорил:

– Ты кто такой голосистый? И знаешь, кому орешь? – Воротник голубой рубашки

слегка съехал, предоставив на Сашино обозрение массивную золотую цепь с крестом из того же металла. Тут, надо заметить, что размер сего креста был достоин маковки сельской церкви.

– Я – Саша. Из Турции тащим барахло. Не видишь, что ли?

– Слава Бизон, – представился проводник, протянув могучую лапу.

Жест понравился Саше, и он с готовностью пожал ее.

– Но орать – не ори, неизвестно куда. Сечешь?

– Давай-ка я тебя проверю. – Слава-Бизон поставил локоть своей волосатой ручищи

на стол и взглядом пригласил Сашу попробовать силы. Они скрестили руки и где-то с полминуты пытались сломить сопротивление друг друга. Вдруг Бизон сделал резкий рывок, и Саша оказался придавлен к столу.

– Ну что? Осторожней надо быть. Осмотрительней. Я тут думаешь просто так?

Вышел погулять? Я в чеченской семье живу. А ты, в общем, ничего. Молодец. Не слизняк. Вы, наверное, через вагон поедете. Заходи если что, покалякаем.

– Давай, привет. – Они снова обменялись рукопожатиями и Саша довольный

исходом, выбрался наружу.

Чувство только что минувшей опасности еще не успело его оставить, привычная наглость еще не вернулась, но радость успешно сданного экзамена вселила в него новую уверенность в собственных силах.

– Ну, как? – с плохо скрываемой тревогой, поинтересовался Петр.

– Все нормально, – удовлетворенно выдохнул Саша. – Дал бы слабинку, – не сладко б пришлось. Нормальный мужик. Бандит.

Петр криво усмехнулся в ответ.

А тем временем, Олег уже уладил дела с проводником вагона, в котором группа должна была ехать, то бишь, заслал необходимое количество бабок. И погрузка мешков на поезд, со всей присущей ей дикостью, началась. Для неопытного человека, возможно, покажется неправдоподобным разместить, в стандартных купе пассажирского вагона, 150 пузатых, в рост 12 летнего ребенка, мешков. И в самом деле, это было форменное насилие над транспортным средством, но это и чистая правда. Излишне говорить, что в этих адовых условиях предстояло провести 2,5 суток, добираясь до Питера.

Чувалы залетали внутрь с поразительной быстротой. Раскрасневшиеся и блестящие от пота мужики привычно делали свою работу. Мешки передавались из рук в руки по цепочке. Самым же трудоемким участком было – укладывать и забивать их в купе. 25 штук на каждое – вот обыкновенная норма наших челноков. Для достижения столь нелегкой цели необходимо не только с профессиональной точностью рассчитать куда, что и в какой последовательности запихнуть, но и открутить все полки от стенок. Руками, ногами, всеми сухожилиями работал Петр сотоварищи под потолками своих купе. Расписанные цветными клеймами мешки утрамбовывались согласно выверенной схеме. Капрон мерно скрипел под натиском. С разных сторон раздавались кряхтение и окрики. Казалось все шло своим чередом, как вдруг, откуда-то слева, до ушей Петра донесся грохот падающего тела. Матерщина. Снова падение. Выясняется: Леха Алексеев, тихоня на трезвую голову, сейчас, в нажратом состоянии, мешаясь в проходе и хватаясь за все что, не попадя, создавал тем самым непреодолимую пробку. Пить он, как показала жизнь, не умел абсолютно. Обычно забитый, по пьянке он перевоплощался. Хамил направо и налево, матерился, всячески выпячивал себя, вещал как он богат и потому по праву ему любую бабу отыметь легко. И в этот раз, он принялся за старое. Пытаясь обозначить себя, он вклинился в гущу событий, а так, как ничего не соображал, просто, перегородив проход, застопорил работу. Его побагровевшее лицо с отупевшим блуждающим взглядом, при этом, выражало деловитую озабоченность. Дядю Гену, энергично пропихивающего чувалы вперед, такое поведение Лехи довело до точки. Предчувствуя бесполезность многословных уговоров, он, недолго думая, засадил буяну в челюсть. Кубарем покатился дебошир по коридору. Там, зацепившись за дверную ручку купе, он резко поднялся и злобно прорычал:

– Ну, хрыч, я тебе сейчас отдам!

Он принял самый воинственный облик и уже готов был броситься на мирного в обычной жизни дядю Гену. Но не успел. Чьи-то крепкие руки подхватили его и словно мешок с нечистотами вышвырнули из вагона на свежий воздух. То были Петр и лысый Толик Пивоваров. Отвратная личность, однако, не унялась. Возмущенный вопиющей несправедливостью он принялся истошно орать, что есть мочи, напрягая синеющую на шее вену:

– Он мне в харю тычет! Он мне в харю тычет!

Вскоре, как бы там ни было, он заметил, что на его стороне нет никого. Леха беспомощно пошмыгал носом и утихомирился.

Горе-пассажир – буркнул Петр себе под нос.

Наконец все было готово. Последние чувалы закинуты и встали прямо в проходе, вдоль окон. Купе забиты настолько плотно, что спать челнокам придется прижавшись друг к дружке, в длинных мешочных норах, не имея возможности встать во весь рост. Поезд, тем временем тронулся и теперь можно с легким сердцем отдохнуть, вытереть пот с лиц и тел, и расположившись в новоиспеченных берлогах, перекусить и поговорить на отвлеченные темы.

Петр очутился в купе с Сашей и с двумя ребятами-студентами. Они тоже везли кожу поэтому также не имели большого количества чувалов. На этой почве компания и объединилась. Под убаюкивающий стук колес набирающего скорость состава, Саша покинул купе и куда-то исчез. Петр, оценив ситуацию, предложил соседям слегка подкрепиться и выпить. Благо – запасов хватало.

– Все хорошо, но нет в нашем тесном мужском коллективе девчонок стоящих, – бросил реплику Петр.

– Что нет? Вон иди, в других купе полно их. Чувалами, правда, придавлены. Ты только скажи, что нуждаешься в их обществе – сразу прибегут. Им ведь, там, даже толком и лечь негде, – весело вставил студент-блондин.

– А то, и чувалов своих принесут к нам, – подхватил студент-шатен.

– Это вы верно подметили. Но они мне и не нравятся. Если б понравились, согласился бы не разогнувшись ехать, придавленным ею и ее чувалами.

– Это уже без нас, – отозвался блондин. Мне этого добра не надо, а Денис, он кивнул в сторону приятеля, вообще – Ромео. Занят, своей любовью.

– Серьезно? А мне показалось, что он уже вышел из столь нежного возраста. Денис,

колись! Почему тебя Слава так обозвал?

Немного смутившись, тот, кого назвали Денисом, ответил:

– Ну, Ромео не Ромео, а то что не смогу не думать о девчонке своей и часу, это как пить дать. Наваждение какое-то. И пусть Славка подкалывает – мне все равно. – С этими словами шатен, гордо тряхнув шевелюрой, хлопнул рюмку водки.

– Давайте, ребята, присоединяйтесь.

Петр и Слава пригубили по маленькой. Дениса не надо было уговаривать продолжить тему. Он отрешенно смотрел в окно, с грустной мечтательностью погрузился в раздумья и говорил уже как будто сам с собой:

– Нет, ну кто я такой? Студент занюханого техвуза, да и то в академке… Езжу наполовину в долг… Ничего особенного. Пустое место, можно сказать. Она…. Она – красавица, дочка профессора, МГУ закончила. С дядей со своим, на двоих, магазин в центре имеет. Какие мужики к ней приходят! Стоят, а у самих слюни текут. Не мне чета. А она им – ноль внимания, фунт презрения. Сам видел. И не поверите… И сам-то не верю – говорит, что кроме меня, ей никто и не нужен.

– И что ты смурной, тогда такой? Радоваться надо, – бесцеремонно оборвал Петр транс товарища.

Денис немного замялся, выдержал паузу:

– Да как тебе объяснить. Что я могу ей дать? Она вся в шике. Народ вокруг нее – все крутые. Я по турциям и вагонам, она же по парижам, нью-йоркам, римам. Пятизвездочные отели, люксовые апартаменты, шмотки занебесных цен, банкеты, фуршеты, рауты, лощеные кавалеры и госчины не мелкого ранга – ее среда. Вот так…

Блондин закатил глаза:

– Нашел причину переживать. В чем проблема? Зятем станешь, может и тебе перепадет.

– Дутая проблема, по-моему, тоже. Но я тебя понимаю, – сочувствующе покачал Петр головой. – Она, как ты считаешь, тебя любит?

– Не знаю… Да, да конечно, любит. Она так рада, когда я прихожу. Ждет меня. Матери моей звонит. Удивительно. Я же говорю.

– Отлично. Ты ее любишь?

– Да. Но не знаю, что делать.

– Ничего не надо делать. Любишь, – люби. Или ты думаешь, это – не самое главное?

– Может быть и главное, но как все обернется? Не хочется оказаться в положении бедного родственника. Мужем хотел бы быть.

– Все от тебя зависит, дружок. Как сам себя ты ценишь, по каким критериям, и что ей нужно от тебя. Удивляешь ты меня, Денис. Ты – молодой красавец, не дурак какой, ни не бог весть что. Не видал я твоей принцессы, но скажу без ханжеской лести, гвардейца вроде тебя не должны страшить подобные пошлости. Она сама тебя желает, и если тебя одолевает оторопь, перед столь незначительным препятствием, – ты, и впрямь, можешь оказаться недостойным ее. Но. Подумай трезво, ты живешь собственным умом и трудом. А это совсем не мало. У тебя нет волосатых рук, которые прокладывают тебе путь распихивая других и ты поэтому ни одной из них не обязан. Ты – свободный мужчина, а это, – чего-то да стоит. Или думаешь, она этого не понимает?

Шатен, теперь, не выглядел потерянным, и даже улыбнулся в ответ на Петину ободряющую лесть.

– Это его больное место. Буду премного благодарен если тебе удастся его исцелить, – вздохнув, молвил Слава.

Петр подосадовал внутри себя. Конечно, и ему были знакомы взгляды свысока, которые так любят бросать люди определенного сорта на неприметного человека. Оценка по имущественному принципу. К этим явлениям природы он питал сильнейшее отвращение. Именно в таких снобах Петр распознавал плебея. Плебея духа. Именно под такими взглядами, ему казалось, он чувствовал то, что должен был чувствовать, по его мнению, разорившийся аристократ среди новоиспеченных нуворишей. Он презирал, со всей пылкостью своего нрава, их мелкие, припудренные рафинированностью души. Как известно, после некоторой дозы спиртного, амплитуда реакции на происходящее возрастает, поэтому, в этот момент, Петр ощутил, чуть ли не на физическом уровне, неприязнь к совсем неизвестной ему девушке. Безусловно, он понимал, что скорей всего, она не виновата в страданиях Дениса. Что тот сам, своей зажатостью, доставляет ей хлопоты. Но видно, комплекс парня из бедной семьи тяготел не только над Денисом.

– Что поделаешь. Всем нам, обделенным птенцам скудных гнезд не дает покоя сознание собственной неполноценности. И пока мы не вытравим этот душок из себя до конца, таким принцессам как твоя, придется с нами туго.

– Наша скованность – не красит нас, но еще хуже, когда вчерашние наши дворовые

друзья-приятели становятся жлобами.

– Да. Пожалуй. – Петр понимающе покачал головой.

Дениса поддержка, видимо, воодушевила, он мало-помалу оживился, и разговор перешел на тему взятого товара и подарков для родных.

В то же время, в соседнем со студентами купе расположился Андрюха Коробов с подругой Леной и с толстой, еще не старой, но очень похожей на жабу, дамой в очках. Андрюха как-то тоже проживал с Петром в Стамбуле в одном номере. Зарекомендовал себя мужиком неунывающим, шумным и вечно желающим женщин. Ему было немногим за тридцать, но когда дело касалось баб, он представлялся не иначе, как старый солдат. В эту поездку на его крючок попалась Ленка, девица с льняной косой и, судя по физиономии и поведению, ужасно глупая. Последнее обстоятельство, впрочем, отнюдь не смущало Андрюху. Напротив – облегчало задачу. В этот раз, в Стамбуле, Андрюха ввалился в Сашин с Петром номер, где последний мирно возлегал, поедая фисташки и заливая их пивом. С места в карьер, старый солдат пошел в наступление. Мол, выручай Петруха. Ленка живет со страшилой – синим чулком, а его сосед мертвецки пьяный заснул. Петр был человеком понятливым и покладистым, поэтому номер, без лишних уговоров, предоставил в распоряжение жаждущей соития паре. Таким образом, ему хочешь – не хочешь, пришлось проболтаться по улицам битый час. По истечении, этого часа он посчитал, что время, выделенное на любовные радости, прошло, и он честно отдал долг мужской солидарности. Поднявшись к своему номеру, Петр был встречен не на шутку рассерженным Сашей. Тот разумеется ничего не знал о благородном жесте соседа и когда увидел приближающегося Петра, даже изменился в лице.

– Здорово Петро. А кто это там нам кровати ломает? Уже минут пятнадцать стучу безответно, – Саша переминался с ноги на ногу. – Вышибить что ли, эту фанеру?

– Успокойся. Старый солдат треплет Ленку. Всего и делов. Хотя, вообще-то, должен бы уже и закончить. По уговору.

Но как выяснилось, Андрюха был глух не только к уговорам, но и к крикам на два голоса, и к стукам в четыре руки. Только спустя еще, как минимум пятнадцать минут, злосчастная дверь распахнулась и раскрасневшаяся, сияющая от счастья Ленка, выплыла из комнаты словно пава. За ней выплыла наглая физиономия Андрюхи, можно сказать, старого генерала, так он был горд собой. Постеснявшись Ленки, Саша и Петр, в тот момент, сдержали свое возмущение.

Теперь же, в поезде, Андрей и Ленка, вовсе игнорировали присутствие близорукой дамы, и резвились на всю катушку. Молодой орел без устали тискал девицу, налегал, забирался мясистыми розовыми пальцами ей под блузку и в джинсы. Не знающая, куда деть себя, и, конечно, непривыкшая к подобным вольностям соседка, наконец, сбросила с себя маску Ленкиной подруги и задребезжала:

– До каких пор это будет продолжаться? Совесть у тебя есть?– реплика была обращена к Андрюхе, но тот и ухом не повел. Тогда она возопила к Ленке:

– Как ты можешь так себя вести, ведь и я здесь! Под этого кобелину себя положила. Бесстыдство!

Ленка забилась глубже под Андрюху и отказываться от удовольствия, в угоду одинокой изрядно надоевшей им спутнице, не хотела.

Тогда, отчаявшись услышать хоть какой-нибудь ответ на свои тирады, полная дама продолжила декламировать, уже мало обращая внимание на милующихся:

– Как так могут поступать женщины? И замужние и незамужние. Думают, что если в Стамбуле, то все шуточки и не считается. Я бы никогда так не смогла! Забыть своего мужа! Только бы посмел кто до меня дотронуться!

– Не переживай! Приедешь домой – и тебя муж полапает, раз здесь отважных не нашлось, – неожиданно, с присущим ему задором откликнулся Андрюха.

Полная дама покраснела, как помидор. Андрюха дело свое солдатское знал туго, и деликатностью не отличался.

Между тем, Саша пристроился в купе у лысого Толика, его жены Гали и ее подруги Иры. Они оживленно беседовали, вспоминали забавные случаи, смеялись. В общем, настроились на приятное путешествие. Вся компания, за исключением Саши, – бывшие инженеры, кэбэшники, возрастом около 40 лет. Новое время перевернуло их жизнь, изменив многолетний привычный уклад, но они не сетовали. Самый колоритный из них Толик, помимо того, что имел шикарную блестящую лысину на всю голову, был мужчиной роста выше среднего, веселым, легким в общении, обладал цветущим румяным лицом и живыми серыми глазами. Галя – женщина, весьма, непримечательная, но милая и, по-видимому, заботливая супруга. Ее подруга Ира – мать одиночка, очень привлекательная кареглазая блондинка, сумасбродная, но добрая и не без утонченности. Постоянно окутанная паутиной долгов, она не унывала и с новыми силами предпринимала, по большей части безуспешные, попытки вырваться из них. Наверное, она меньше всех собравшихся годилась на роль коммерсанта. Но стамбульская стезя затянула и ее, и хоть прошло только три месяца с момента ее первого вояжа, она больше не могла себя представить в нищем, скучном и пыльном КБ. Она с первого взгляда понравилась Петру. Она, вообще сразу же нравилась мужчинам. Неподдельное обаяние больших теплых карих глаз безотказно действовало на сильный пол. Зная себе цену, Ира дистанцировалась от бесцеремонных прихватов некоторых простофиль. Более воспитанные представители сильного пола, которых было не так много в данном срезе общества, сами смущались слишком приблизиться к ней, интуитивно угадывая невидимую стену. Среди них, к явному разочарованию Иры, не находилось смельчаков преодолеть эту преграду и она оставалась одна, неотразимая в своем очаровании. В вопросах же повседневной помощи и поддержки у нее особенных проблем не было. Мужчины охотно ссужали ей, не надеясь, впрочем, на скорый возврат. Справедливости ради, она всегда возвращала долги, рассчитывать же на нечто большее с ее стороны, было бы самонадеянно.

Петр, в силу своей молодости и пылкого нрава легко пленялся женскими чарами, вот и в эту поездку, он не только из чувства справедливости попросил Гройзберга взять с Иры символическую сумму за прохождение российской таможни. Аргументировал он свою просьбу тем, что ирин товар вкупе стоил мизерную сумму, а в объеме составлял только два небольших чувала. Это была чистейшая правда. Олег согласился с Петром и пошел на уступки. Но, разумеется, вряд ли, Петр заинтересовался бы судьбой Ириного кошелька, будь она похожа на сушеный абрикос. Сделать же что-либо приятное для красивой женщины, уже само по себе – награда, а ее искренняя добрая улыбка что-нибудь да стоит. Казалось бы – безобидный галантный жест, но как выяснилось, не всем он понравился.

И тому подтверждение следующая сцена. В купе, где шел непринужденный разговор, протиснулась пухлая рожица с косоватыми глазенками и нелепым русым хвостом на макушке. Косоглазие придало ухмылке странное выражение. Женщина протащила за собой бесформенную массу в спортивном костюме – то, что должно было считаться ее телом.

– Кушаете девчата? Ну как, разобрались? Все влезло? – она явно не знала с чего

начать. Улыбка – до неприятия притворна и натянута, слова прозвучали невнятно.

– А, Тонька! – живо откликнулся гостеприимный Толик, – Пролазь скорее! Возьми

колбаски, помидоров. Сейчас тебе плеснем. У нас, кстати, Шампанское даже есть. Будешь?

– Спасибо, Толя, – нечто, отдаленно напоминающее кокетство, пробежало по глупому лицу.

– Я, вообще-то, не против. Но, честно говоря, я, сейчас, узнала странную вещь: с меня

Олег содрал для пыталовской таможни, как и со всех. А сумма, на которую я затарилась, не больше чем у Иры. Ире же, извините, все мероприятие обошлось в 30$. Как это называется? Справедливость? – Тонька начала заметно нервничать, от волнения, лицо ее даже порозовело. Обращение ее было в основном к Толику. По всей видимости, она именно от него понадеялась обрести поддержку. Толик уставился на кипятившуюся Тоньку, как баран на новые ворота. Вид раздраженной женщины и преддверие скандала не придал ему энтузиазма. Что следовало ему ответить на такое заявление, он не знал.

– Да не переживай, Тоня, – заговорил он, наконец, примиряющим тоном. – Что там?

Все заплатили одинаково, а если Ира и поменьше, так она везет на 500$, да и то, – в долг.

– А я, думаешь, больше везу?! – приобретая уже пунцовый оттенок, взревела Тонька.

– Да я не знаю, – смутился Толик, но про себя вспомнил, как он грузил Тонькины 12 чувалов с тапками и текстилем.

– Ну, нет у меня больше денег, – оторопев от недоумения, распахнув веки,

пролепетала Ира.

Трудно предположить, что бы произошло дальше, но тут в дверном проеме показалось смуглое лицо Петра.

– Что за шум? Ага, шампанское пьем! Сашок, и ты здесь? Ну-ка плесните и мне

малеха. Подвиньтесь. Петя ловко нырнул в купе. В одно мгновение, он очутился рядом, с Сашей. Прямо напротив, располагалась косящаяся физиономия Тони.

– Какая-то бодяга затеялась. Неправильно скинулись на таможню, есть мнение, – вполголоса, пояснил Петру Саша.

Лицезрев перед собой Петра, Тоня, взвыла пуще прежнего.

– А!!! Пришел! Бог – тебе судья, Ира. А вот с ним, я пить не буду. Нашептал,

что-то Гройзбергу. Взял, якобы на себя, ее мешки, масон чертов! – злость извергалась из бабьего рта вместе со слюной и несвежим запахом. – Умный какой! Герой! А я должна, выходит, за всех платить!

– Да ты че, подруга? Офанарела? Иль белены объелась? – невозмутимо откликнулся

Петр. – За кого ты платишь? Ты за свой взвод чувалов заплатила, который мы же тебе и погружали-разгружали. Что, к женщине-то прицепилась? Выеденного яйца не стоит твое недовольство.

– Ну, погоди! Посмотрите на него! – все еще пыталась искать поддержку аудитории Тоня. – Хитрый какой! Намухлевали они с Иркой и сидят! Нас накололи и сидят с нами же пьют! – Тонькины глаза уже перекосились так, что казалось, смотрели друг на друга.

– Ну, успокойся, Тоня. – совершенно не понимая, как разрядить атмосферу, произнес Толик. – Давайте, лучше, все вместе, выпьем Шампанского.

– Давай – с готовностью поддержал Петр.

– Давайте пейте, и замнем этот кипиш, – закатив глаза, вторил им Саша.

– Я с ним, – пить не буду, – грозно, как будто ставя неразрешимую проблему, высказалась Тоня.

– Пережить такое мне будет нелегко, но я постараюсь. А вы постараетесь, ребята?

Все чокнулись, после чего, пригубили сладкое игристое вино.

Действо задело Тоню за живое. Она, оскорбленная, поднялась с места, и уставившись перекрестным зрением на Петра, выпалила:

– Ты еще меня попомнишь. У меня глаз дурной. Ох, плохо тебе будет! Разоришься ты! – этими словами она решила закончить общение и выкатила свое нелегкое тело из купе.

– Видел я твои предсказания…, Кассандра доморощенная, – отреагировал тот с презрением.

– Слава Богу! Уползла, – подал голос Саша.

– Хорошо, хоть холодно не будет, – после некоторой паузы протянула Толикова жена.

– Что да – то да, – снова взял слово Петр. – Мерзнуть по поездам – последнее дело.

Я сейчас вспомнил одну поучительную историю из моей горемычной жизни. Было это года эдак 3 назад. Тогда я частенько ездил в Закарпатье за товаром. Что можно сказать о составах, формируемых во Львове? Назвать их скотовозами означало бы обидеть парнокопытных. Как сейчас помню, стояла весна. Мне удалось купить плацкартный билет от Львова до Питера и я был почти счастлив. Не раз ведь приходилось, за неимением лучшего, после бесполезных баталий, в толпе у касс львовского вокзала, довольствоваться общим вагоном. Правда, и в те разы я не унывал, хоть и приходилось ехать в невыносимой духоте, сидя среди потных селян и их бесконечных котомок. Местный люд вез свою снедь в Прибалтику, чтоб там ее сдать с наваром и таким образом заработать прибавку к своей 5 $ зарплате или пенсии. В те худшие мои поездки, я тайком пробирался в плацкарт, к счастливчикам, обладающим законными билетами с местами. Тайком, в темном вагоне, отыскивал свободную багажную полку и тихорился. Но в этот раз , как уже сказал, я ехал с законным билетом из самого Львова. То, что проводники, в этом поезде, оказались через одного пьяны в стельку, нисколько не смутило меня. Допроситься от них кипятка, вот жаль, было непосильной задачей. Состояние вагона было настолько плачевным, что казалось, – он вот-вот рассыплется. Где-нибудь в 300 км западнее он сгодился бы только под пресс. Наш же закаленный в собственных бедах народ такие пустяки даже не огорчали. К вечерку стало жутко холодать, из раздолбанных оконных створок сильно сифонило бодрящим весенним ветерком. Со стороны, регулярно открывающейся – закрывающейся скрипучей и дребезжащей вагонной двери, веяло зловонным смрадом отхожего места. Украине, в те недавние времена, приходилось особенно несладко и многие бедолаги пассажиры экономили деньги так, что даже не решались взять себе комплект белья. Кто-то ехал всю дорогу сидя, кто-то осмеливался растянуться на голом матрасе, сунув под голову свой кулек. Я, тогда, оплатил белье, правда, получил его почему-то без одеяла. Их наш проводник не выдавал никому. По его мнению, тогда в марте, было уже достаточно тепло, в его открытом всем ветрам вагоне. Невдалеке от меня, растянулся на голом несвежем матрасе какой-то убогий парнишка. Не прошло и 20 минут, как наш еще трезвый, и, наверное, по этой причине злой и бдительный проводник, застукал несчастного с поличным. С рыком цепной собаки набросился он на жертву.

– Ну-ка, подымайся! Белья не взял, а на матрас улегся!

– Да, что я делаю? Сплю, просто, – пролепетал пацан.

Проводник только разъярился от сказанного. Непонятливость и неповиновение мальчишки прямо-таки взбесили его. Без дальнейших уговоров, он сунул полусонному хлопчику кулаком в лицо.

– Вставай, отродье, – рычал проводник.

Шокированный парень покорно поднялся. И в дальнейшем, в общем, сидел тихо.

Я же еще долго не мог уснуть. Провалявшись около часа, вконец околевший, я открыл глаза. По коридору мирно бегали серые мышки. Меня это, отнюдь, не развеселило. От холода спать было, просто, невозможно. Во мне стало нарастать справедливое возмущение. – Где это видано, чтобы не выдавали одеял? Ведь это – их прямая обязанность! Я поднялся и поплелся в купе к жестокому распорядителю вагона. Постучал. Тот, скрипучим голосом, откликнулся:

– Открыто.

Вошел. Предо мной предстала, разомлевшая от водки и тепла, рожа проводника. Сам он лежал аж под тремя одеялами! На полке над ним, покоилась нетронутой целая кипа одеял, явно предназначенная для пассажиров. Я начал:

– Жутко холодно. Одеяло я возьму?

Образина расширила глаза, приподнявшись со своего ложа:

– Ты чего? Холодно?! Весна! У меня вон дети без одеял едут!, – даже с какой-то гордостью за себя и, как будто даже стыдя меня, – воскликнул этот служитель залызныцы.

– Я не знаю, кто там и как едет – устало возразил я, – но у меня есть право накрываться одеялом.

– Тебе дам одеяло, другому – так все захотят. Где я их потом буду искать? Растащат -

платить мне, – логично рассудил он.

– Не переживай, я никому не скажу, – мне стало смешно, – если кто с меня его стянет во сне, я выплачу.

Этот человек, конечно, не был в состоянии осознать трагикомизм ситуации.

– Возьми, – с недовольством, согласился он.

Вот такой был веселый поезд! Так что, у нас, сейчас, просто курорт.

Тем временем, состав приближался к Бухаресту. Румынскую границу прошли на ура. Откупились от мелочных таможенников free-шоповскими сигаретами и бутылкой водки. Для румын это было шикарной данью, и те быстренько испарились. Румынские таможенные чины, официальные лица одной из самых нищих стран Европы были хоть и обидчивы, но и непритязательны. Остановка в Бухаресте совсем небольшая – минут пятнадцать.

Толик подошел к распахнутому настежь окну в проходе. Из него он мог преспокойно любоваться привокзальной станцией. Вдоль поезда бегали толпы чумазых, одетых в обноски детей. Он живо приметил, что это были, в основном, девчонки лет 13-15. Они заливались звонким беспричинным, заразительным смехом. Судя по всему, они что-то клянчили у пассажиров. Толик, от нечего делать, вступил с ними в разговор:

– Что, девчонки, нужно-то?

Горстка ребятишек, услышав голос, мигом подбежала к окну. Но в этот момент, состав тронулся и медленно пополз. Толик, затею не оставил.

– Эй, девчонки! Водки хотите? – весело кинул он.

– Да-а-а! – раздался дружный детский хор, и все побежали вслед за удаляющимся Толиком.

– Тогда открывайте рты! – Он выдернул в оконный проем руку. В ней красовалась такая желанная бутылка водки. Из горлышка на платформу полились драгоценные капли. Девочки усилили темп, стремясь настигнуть и поймать ртами живительную струю. Одной было, удалось сделать нечто вроде глотка.

– По-русски понимают! – Удивился Саша.

– Водку кто по-русски не поймет? – пояснил Толик. – А эти, вообще, все понимают. На вокзале живут.

– Несчастные дети, – задумчиво произнес Петр.

Все снова разошлись по купе. Саша с Петром вернулись к студентам. Там они расслаблено и задумчиво продолжили свой путь. Длилось это, однако, не долго. Их покой пришло в голову нарушить девице, изнасиловавшей, по словам Саши, его в автобусе.

– Где мой кролик спрятался? – ласково проблеяла она, едва войдя.

Саша приподнял веки, выматерился про себя, но ответил:

– Кролик устал… и хочет теперь отдохнуть.

– Не шали, – приторно кокетничая, она придвинула свое пышное тело поближе к Саше. Ее пухленькая ручонка обвилась вокруг его шеи.

– Юля, иди к себе – в прохладце Сашиного голоса можно было угадать просыпающуюся злобу. – Что за дела? Видишь, с пацанами разговариваем! – Одним движением, он освободился от докучливых объятий.

Юля оставалась обескураженной не дольше пары секунд. Затем, она, мужественно, втянула на прежнее место оттопыренную от обиды губу, и предприняла вторую попытку. Покидать купе так просто, как видно было, не в ее правилах.

– Ну, дуся! Сашенька! Я не могу тебя бросить! Мне скучно.

Денис, Слава и Петр сидели молча. Зрелище, хоть и забавное, заставляло их чувствовать дискомфорт. Они охотно оставили бы приятеля наедине с обольстительницей, но пойти было некуда и им ничего не оставалось, как сидеть и молчать.

– Так. Юля, все. Иди к себе. Я сейчас приду. Буквально 5 минут.

– Честно?

– Честно. Иди-иди. Куда я денусь?

– Ну, я тебя жду, – мягко, выкатилось ее обильное тело из купе и скрылось за створкой двери.

– Пожалуй, пойду, поищу себе убежища. А то ведь эта прошмандовка покоя не даст. Надо поторапливаться, – чтоб не успела вернуться. – Саша поднялся со своего ложа.

– Везунок, от своего счастья бежишь! – Петр не смог не подколоть друга.

– Хочешь, я тебе подарю это счастье?– тут же нашелся Саша.– Это будет совсем не трудно. Дай только знак, и я вас благословлю.

– Это было бы нечестно и не благородно по отношению к тебе.

– Я побег. Скажите, что пошел в сортир, – с этими словами Саша скрылся.

Возвращения Юлии долго ждать не пришлось. Ее глубоко не задело исчезновение Саши, но недовольство капризного ребенка все-таки читалось на ее лице. Она с завидным упорством пустилась на поиски сбежавшего любовника.

– Вот она – невинная порочность! – театрально воскликнул Слава, как только мужчины вновь остались одни.

– Именно, – поддержал Петр. – Она ведь абсолютно не ощущает себя развратной. Не чувствует какого-либо неудобства или обиды. Просто ищет того, что хочет. Natura pura. Чистая природа.

Спустя час, круглая личина Саши вновь возникла в дверном проеме купе.

– Петя, пошли со мной через вагон. Там благодать – никого нет. Нам с тобой целое купе выделили. Что ты замер? Пошли! Почитаем спокойно. Спать ляжем как белые люди.

– С какой это радости нам купе предоставили пустое?

– Проводника помнишь, с которым я базарил в Русе?

– Ну?

– Вот он. Слава Бизон поспособствовал.

Упоминание о Бизоне резко убавило, вдруг было вспыхнувший, энтузиазм Петра. Ехать два дня в обществе столь одиозной личности вовсе не улыбалось.

– Что-то не очень хочется вместе с этим людоедом.

– Да перестань! Нормальный мужик. Ты с ним и не поедешь. У него свои дела. Вдвоем будем. Только давай поторапливайся, а то прибежит эта маньячка.

Петр, неуверенно собрав свои пожитки, последовал за другом. В вагоне зловещего проводника оказалось, и в самом деле, на удивление пусто. Ребята, усевшись на одинокие диванные полки, умиротворенно выдохнули. В такой обстановке даже можно забыть, что едешь из Турции навьюченный как ишак, и представить себе, что путь твой лежит из Петербурга в Москву. Саша извлек откуда-то томик Довлатова и объявил, что час чтения наступил.

– Люблю Довлатова. Легко, приятно пишет. А у тебя что?

– Да вот Куприна взял. Не привык еще, если честно, ко многим из тех кто сейчас на волне. Имею в виду Набокова, Бердяева, Бродского, Пастернака, Аксенова и т.д. Вкус мой, наверное, устаревший еще. Булгакова люблю, Куприна, Мэриме, Моэма.

– Ну, это ты зря. Почитай-ка Довлатова, Веллера… Я, знаешь, и стихи люблю.. Даже сам кое-что сочинил.

– Да-а?! Ну, не томи. Выдай что-нибудь из последнего, неизданного. Для Петра стало откровением то, что за этим грубым обличьем бывшего курсанта, могла скрываться любовь к поэзии и литературе.

Саша, выдержав небольшую паузу, начал:

Зима, проснулся медленно Босфор,

Наутро все окутало туманом.

Лишь едва слышно, как поет мотор

С рыбачьей лодки турка оттомана.

Вставая лениво с постели,

Откинул я створку окна.

Питерской нет здесь метели –

Только лишь сырость одна.

Здесь рыбу жарят и каштаны.

И воздух это подтвердит.

За шашлыки, что дарят нам бараны

Аллах изжогой наградит.

А впереди нас ждут дороги,

Паромы, самолеты, поезда.

Таможен жадных вереницы,

И разных континентов города.

На горизонте Мраморного моря,

В душе, вот также одинок,

Мой тезка и собрат по доле,

Качается товарищ мой – челнок.

– Душевно.. Не намного хуже лермонтовского паруса. Только гораздо актуальнее.

Нечего и добавить.. И, все же, что это ты Санек так от Юли ускакал? Не мила? Дорога – длинная, может, пригодилась бы еще?

– Нее. Мне агрессора дома хватает – Маринки. Если и здесь допекать будут – совсем вешалка.

– А Маринка, тоже горяча?

– Еще как! Удовольствие, конечно, может доставить. Но когда чересчур, сам понимаешь. Я, человек спокойный. Дома люблю уют, тишину. Посидеть, как сейчас, почитать, покалякать с пацанами за кружкой пива. Мне драматизм, там всякий, не по нутру. Сейчас Маринка, скажу по секрету, забеременела. Вроде как, месяц должен быть. Ну что? Родит. Морока конечно. Но хочу. Помогать буду. С детьми привык, слава богу. Троих младших братьев выходил. А за нее переживаю, – сможет ли? Ей все глупости всякие интересны. Подружки вечно шляются домой. А когда и парень какой зайдет. То бывший друг, то бывший одноклассник. Да, я нормально отношусь, в общем. Хоть и знаю точно, один – бывший хахаль ее.

– Эко! – удивился Петр.

– Да-а-а. А что? Мне – по барабану. Посидим, попьем чайку, за жизнь потолкуем. Он, кстати, – бандит, тоже. На день рождения придет, поздравит и т.д. У меня с ним отношения еще лучше, чем у нее. Ну, если, конечно, что-нибудь произошло бы там между ней и кем-нибудь, я бы, конечно, возразил. – Саша придал своим шаровидным серым глазам возмущенное выражение. – А так, – все нормально. Думаю только, – как она будет с ребенком? Ей все чего-то не хватает, дома не сидится ей. И меня допекает: что ты мол все лежишь да лежишь? Я, должен с ее дурами трепаться что ли? Не нравится мне все это. А что делать? За то – живу относительно спокойно. В плане, что квартира есть, работа тоже. Со сбытом товара – сеть магазинов государственных. Через свекра все схвачено – только наличку получаю. – Саша ненадолго задумался. – Я детей люблю. По своим братьям скучаю. Жду, когда Маринка родит. Обязательно пацана. В последнее время, не очень то у нас с ней гладко.. Придирается постоянно ко мне… Мудаки какие-то – ее знакомые приходят. Типа с работы, по делу, папины друзья и т.п. Знаю я этих друзей-знакомых!

– И ты терпишь?

– Да, мне до балды, говорю же. Я ребенка хочу и нормальной жизни. Она мне, вполне откровенно, иногда намекает, что мол, вон, какие хорошие – пригожие другие и какой я – раздолбай. У меня на это, для нее, ответ заготовлен. Как начнет свою старую песню, я ей сразу: не хочешь в Турцию за меня? Замолкает на раз. Хороший ход нашел. Для нее Турция – пугало настоящее. Намеки, попреки – одно. А расстаться – ей слабо… А я уходить не собираюсь, пусть не мечтает! Я дома сам все своими руками прибивал, ремонтировал, да и, тут, пашу, как проклятый. Фигус два! Выкуси! Никуда просто так не уйду!

– Что так плохо дело?

– Да, нет…Иногда бывает. Клинит ее. Сам тоже, случается, заверну налево. Кстати,

она уже на это спокойно смотрит. Гляди, – говорит, – если узнаю что, или другие мне расскажут! Грозит. А так, – все тихо. Любовь горячая на сон грядущий. Да кому она нужна, кроме меня, на самом деле?! Мал помалу, заработаю капусты, и кто будет бояться развода больше – неизвестно. Петр вспомнил Сашину жену, девушку хоть, и как говорится, из хорошей семьи, но отнюдь не симпатичную. Полная, в очках. Взгляд, всегда, как будто оценивающий, надменный. Возможно, и правда, что ей не так-то просто было найти более выгодную партию, чем Саша. Сказать, что Петр понимал схему подобных браков нельзя. Для него, отношения с женщинами всегда подразумевали нечто романтичное, яркое, страстное, томящее, захватывающее, дающее силы жить, быть счастливым. Не будет преувеличением сказать, что смысл жизни скрывался, для него, в этих отношениях. И, конечно, отношения эти должны были быть искренними, лишенными какого бы то ни было налета меркантильности. Во все времена, широко распространенное представление, среди молодых и пламенных юношей. Любое проявление чего-то чуждого идеалу коробило его. Да, он признавал за людьми различные манеры любить, но за любовь принимал всегда только чувство, а не рациональный подход. Он, как молодой романтик, был бескомпромиссен и не допускал никакого смешения жанров. И он, Петр, был женат. История его женитьбы – может быть, банальная история любви идеалиста, попавшегося в собственный капкан. Он долго не осознавал этого. И тогда, слушая Сашу, он не понимал его переживаний. Не понимал, так называемой, его любви, как и всякий раз не понимал прозу жизни. В своем браке, имея 4 –х годовалого сына, он уже выдохся в чувствах к жене. Он уже тяготился своим семейным положением. Ему казалось, что жена его вовсе и не любит, и что вообще их брак поспешен и нелеп. Да, она, вроде бы, получила то, чего хотела. Но он-то, ведь, в свое время, не имел, начисто, желания жениться. Как возвышенная натура, он отодвигал, в своем воображении, эту торжественную церемонию на недостижимо отдаленный срок. Но хитроватая девчонка закрутила этого простофилю, певца чувств, а в данном случае, просто лопуха, и женила на себе, используя добрый верный бабушкин метод. Надавила на слабое место парня, его жалостливое сердце и ветхозаветные идеалы – объявила о беременности и категорическом отказе от аборта. И, разумеется, Петр счел за долг соединить их судьбы. Ни угроз, ни иного давления, Боже упаси! Смиренный вид, дрожащий голос – и он, юный болван, разве мог бросить беременное чудо? Ха-ха. Над ним посмеивались, его отговаривали, у него самого не лежало сердце, но раз будет ребенок – он обязан, по принятым им самим законам чести, взять ее в жены. Его пробивал холодный пот от надвигающейся перспективы, но он был тверд. Вероятно, он полагал, что любит ее. Но, сейчас уже, говорить об этом всерьез слишком сложно. С уверенностью, лишь можно утверждать, что связать себя с ней узами Гименея, он не имел ни малейшего желания. Только чувство долга. Неосознанные чувства и незрелые убеждения обманули его ожидания. Природа его противилась сделанному выбору, но природное же упорство одолело все остальное. Но что теперь? Он уже досадовал сам на себя. Для него – очевидно, что жена не питала к нему того, что он называл любовью. Воспользовавшись ситуацией, она овладела им, как материалом для построения собственной жизни. Разве такой он видел свою судьбу несколько лет назад? Певец личной свободы и неисправимый идеалист томился ярмом, которое он сам на себя водрузил. Цепкая девчонка впилась в него как пиявка. А эфемерно-прекрасная птица-любовь, на поиски которой пустился Петр, была умело использована, словно козырная карта. Девушка из провинции приняла правила Петра, разыграла эту карту, и тем самым, казалось бы, выиграла, заполучив то, к чему стремилась. Ее первые амбициозные цели удовлетворены. Она добилась лучшего, о чем могла бы мечтать на тот момент. Задел для будущего счастья есть. И теперь, есть силы для достижения новых вершин. Прагматичный не по годам подход. Петр долго не хотел видеть правды. Он видел то, что хотел и как всякий слепец получал пощечины от жизни. И сейчас, сидя в несущемся на север поезде, он все еще не отдает себе отчет в том, что происходит в его жизни. Что есть для него его дом и семья? Что с ними станет несколько лет спустя? Он, как и прежде, имеет идеалы и мечты. Сложнее только с их воплощением. Может быть, поэтому, он до сих пор верит в благородство жены и свое собственное благородство, рисует розовыми красками непростые их отношения.

Еще раз подивился он рассказу Саши, молча, посмотрел в окно. И вспомнилась ему … нет, не жена. А вспомнилась та сказочная девушка, с которой недавно познакомился на Невском. Она стояла у метро такая стройная, в черном приталенном пальто, с распущенными черными волосами и огромными карими глазами. В тот день была обычная гнусная питерская погода. Праздно шатающийся Петр, вдруг, ни с того, ни с сего, решил завести с ней знакомство. Тут, надо заметить, что, для него, это всегда было не очень-то просто. Несмотря на это, он сделал над собой усилие и произнес первые, вроде бы, ничего не значащие, но приятные для женского уха фразы. Ее глаза заискрились – она улыбнулась. Дальше все поплыло как по течению. Она – студентка и тоже не имела определенных занятий на вечер. Они гуляли допоздна. Он был опьянен ее запахом. Его сводила с ума белоснежная улыбка маленького красивого рта и удивительные миндалевидные глаза. Они виделись только один день. Через неделю Петр улетел в Стамбул. Он так и не позвонил ей перед отлетом. Вспоминать о ней было мучительно и сладко. Жена же висела на шее жалостливым и тяжким грузом. Торжествующая обманщица. А его свобода? Где она? Разве, что только сейчас, когда он в Стамбуле. А для чего он мотался в эти края так часто? Семья. Это, прежде всего, – жертвовать собой. Но если жизнь превращается в постоянную жертву? Где тогда счастье? Но нет! Не надо сгущать краски. Все не так уж плохо. Семья семьей. Но почему ты должен запрещать себе любить эту прекрасную незнакомку в кашемировом пальто?

Петр отвернулся от окна, бросил взгляд на Сашу. Тот читал. Тогда он решил предаться тому же занятию и взял томик Куприна.

Поезд тихонько тащился, мирно постукивали колеса. В купе непривычно тихо. Идиллия. Но продлилась она недолго. Не успел Петр дочитать «С улицы», а Саша «Иностранку», как им посчастливилось лицезреть, до боли знакомое, лицо Юли. Саша безмолвствовал. Тайная злоба омрачила его чело.

– Сашенька, что же ты от меня сбежал? – начала она тем же слащавым тоном.

– Да пойми ты, мы хотим посидеть в тишине, почитать!

– Фу! Какой противный! Что ты там читаешь? Умненький! Дома почитаешь.

– Да можешь ты отвязаться?! Что ты душишь меня? Я, что? Тебе должен что-нибудь?

– Ну, Са-аша! Нельзя же так. Ты же мой жених по Стамбулу!

Здесь, необходимо заметить, что в некоторых челночных кругах, существовали понятия квази семейные, или, может быть, любовные. Это – «мужья» и «жены», «женихи» и «невесты» по Стамбулу.

Для кого-то, такие отношения могли бы показаться весьма циничными потому, как ограничивались исключительно рамками вояжей. Справедливости ради, надо добавить, что, в те времена, когда челноки были вынуждены мотаться в Турцию на многих перекладных, поездки приобретали характер эпический, многотрудный и потому календарная неделя такого путешествия, психологически, весила порой больше, чем иной месяц дома. Юля, конечно, не была челночницей. Что очевидно. Скорее, залетная.

– Найди себе другого жениха. Мало их что ли? – огрызнулся Саша.

– Сашенька, я так не могу! – Юля, неумело, притворилась обиженной. – За одну

поездку – два жениха! За кого ты меня принимаешь! – идея, все же, заставила ее улыбнуться.

– Какая безупречная мораль! Кто бы мог подумать! – подал голос Петр, на глазах

которого, уже второй раз, разворачивалась почти та же самая сцена. В отличие от Саши, она его забавила.

Юля, как и в первый раз, проигнорировала Петра. Подсела к своему «жениху», с явным намерением, продолжить в том же духе. Она беззастенчиво лезла губами в лицо, загнанного в угол парня, ее грудь жарко прижималась к его плечу, ноги сами собой стремились к нему на колени, руки душно обвили шею. Тут уже, Саша тоже перестал стесняться. Он сделал резкое движение в попытке вырваться. Попытка удалась с первого раза. Выпрямился, смахнул еще цепляющиеся пухленькие руки Юли и, раздраженно, грубым, немного гнусавым голосом, продекламировал:

– Да оставишь ты меня в покое, шлюха! Я тебя звал?! Не видишь, я специально сюда ушел, чтоб ты ко мне не лезла! Давай! Убирайся отсюда, пока не выкинул!

– Ну, Саша.. – жалостливо и безнадежно заныла девица.

Петра даже растрогал ее беспомощный вид. На мгновение, ему даже стало неудобно за приятеля. Саша, со своей стороны, похоже, уже не испытывал ни угрызений, ни сочувствия. Гнев и раздражение овладели им. Перестав тратить время на уговоры, он сгреб свою стамбульскую невесту в охапку и без церемоний выпихнул ее, словно нетяжелый чувал, из купе. Дверь закрылась на защелку. Снаружи, еще с минуту слышался ее слабый, всхлипывающий, причитающий голос. Но вот, наконец, удаляющиеся шаги и тишина.

Друзья молча приходили в себя после внезапного, но успешно отраженного вторжения. Саша подумал, что чай скрасит их незатейливый челночный быт. С этим, он отправился к проводнику. Исчезновение затянулось, и хотя Петр не отрывался от книги, оно показалось ему странным. Когда приятель вернулся, он выглядел воодушевленным, серые хитрые глаза улыбались.

– Где ты был?

– Давай, вставай. Потом почитаешь. Пойдем, перекусим. Там пацаны едут. Двое бандитов. Я, сейчас, одного из них в шахматы наказал. Приглашают к столу. Отобедать, так сказать.

Тут, Петр вспомнил, что на какой-то станции откуда-то снаружи, он услышал резкие хриплые голоса. Вагон – пустой и голоса принадлежали не иначе, как Сашиным новым товарищам.

– Везет тебе на левые знакомства. А надо ли туда идти?

– Пойдем. Чего здесь все время сидеть-то? Перекусим того – сего, да вернемся. Возьми с собой тоже какой-нибудь нашей снеди.

Петр, неохотно, согласился и направился за другом в другой конец вагона.

Они вошли в купе. Уселись напротив друг друга. Петр назвал себя, протянул руку. Сашины знакомые представились Игорем и Олегом. Внешний вид хозяев купе достоин некоторого описания. Игорь – высокий коротко стриженый парень, лицо бледное со шрамом, глаза холодные. Нос у него был когда-то сломан и сейчас имел форму типичную для боксеров. Выражение лица туповатое. Общее впечатление – молодой отморозок, но не без шарма. Олег же, обладатель того самого, хриплого скрипучего, как будто пропитого голоса, оказался темноволосым, смуглым и небритым крепышом. Глаза его имели странноватый, возможно, болезненный блеск. Он был заметно ниже Игоря ростом, но плотнее. Нос был в порядке, а вот суставы, на руках, сбиты.

– Доставайте, хлопци, провизию, – заскрипел Олег. – Игорек, и наше, давай, все на стол мечи.

За минуту, маленький столик поместил на себя консервы, колбасы, маринованные помидоры, вареную картошку, болгарские пряности, печенье, и даже, неполная бутылка коньяка венчала его.

– Е-е-е гали-гали – весело запел скрипучим голосом Олег. – По рюмашке!

Быстро разлился коньяк по стаканам и столь же быстро покинул их, отправившись в утробы.

– Что вы там сидели-то так долго? Давно бы уже к нам пришли! – Игорь сделал движение, снял нимб наушников с почти бритой головы. До этого он слушал плеер. – В шахматишки, Сашок, я все-таки тебя надеру. А ты, Петя, не играешь?

– Нет, – односложно ответил Петр, хотя на любительском уровне играть умел.

– Игоря хлебом не корми – дай фишки подвигать. – снова проскрипел Олег.

– А я тоже люблю это дело, – поддержал Саша.

– Что ты понимаешь, олух! – ласково обратился бритый к хриплому. – очень милое

занятие. Вот ,когда меня в Мюнхене бундеса замели, знаешь, что я делал все то время, в тюряге?

– Всех зэков немецких обыграл? – Олег смеялся.

– Всех ни всех, но время прошло незаметно… Да.. Прикольнулись мы в Германии.

Меня на вокзале сцапали. Этот-то хмырь отмазался. – Игорь кивнул в сторону дружка. Тот хитро сощурил воспаленные карие глаза и безмятежно засмеялся.

– Этот шахматист там двоих полицаев загасил. Его вся полиция привокзальная

ловила! Хорошо еще наркоту успел мне скинуть. Сам обдолбанный был. – Олег помотал черной и грязной шевелюрой. Так он воспроизвел состояние Игоря.

– Заломали меня гады, все-таки! Месяц провалялся в мюнхенской тюрьме. Вели меня

под белы рученьки вчетвером. А я, в натуре, обдолбанный, на ходу спал. Потом по ящику показывали. Сам, правда, я этого не помню – Игорь заулыбался. Видно, что вспоминал он о тех днях с теплотой, как о веселых похождениях, о чем-то естественном и славном, как о событии, которым можно было скорее гордиться, чем стесняться его.

– А помнишь, – живо откликнулся Олег – ехали в Италии с какими-то американцами?

– А, точно! – Игорь тоже принялся смеяться, но до странности жутковатым, беззвучным смехом. Его тело, при этом, словно в судорогах, потряхивало, как у припадочного, а мертвенно белое лицо морщилось от удовольствия.

– Ехали в поезде, а американка, наша соседка, нам все – Эй гайз! Френдс! Жирная

такая. Ржала все. Раша! Перестройка! Горбачев! Ей во Флоренции надо было сойти. А в Италии этот город как-то по-другому пишется. Она нам: это – Флоренция? – Мы жмемся: нет, мол, еще. Проехали потом еще часа полтора и я ей признался: Флоренция то тю-тю! – И так мы расхохотались. Видели бы вы ее рожу!! Что с них взять америкоз? Юмора вообще не понимают!

Саша, на экстравагантные байки новых друзей отреагировал дипломатичной ухмылкой. Петр почувствовал себя не в своей тарелке и не очень понимал, как себя следует вести, в этом случае.

– А тут, в Бухаресте, сейчас случай ржачный тоже – заскрежетал захлебываясь от непонятного счастья Олег. – Стоим мы в очереди в киоск-кафе что-то купить, и вдруг, с поезда какой-то барыга – скок! И бегом, мол, опаздывает, нужно срочно что-то и ему. Прикинь Сашок, барыга косяки кидает! Так это ж нам в кайф! Мы его нежно под руку, и в сортир от буфета. Игорь ему перышко засветил – тот, сразу, и перетрухался. Знаешь, кем оказался фраер этот? Сын какого-то видного московского коммерса. Мы это, по его лопатнику, вычислили. Ну, выпотрошили его, конечно, вчистую. Плакал, стенал так жалостливо.. слизняк. Игорь загибался от беззвучного смеха.

– Вот барыганы! Все есть у папаши! Нет, заслал своего цыпленка в Румынию за обувью. – вставил Игорь наконец.

Саша, на удивление Петра, соглашательским тоном добавил:

– А как же! Они своих детей приучают – пусть, мол, отведают сами, что почем.

– Во! – Игорь с многозначительным видом поднял вверх палец, – сам пусть

зарабатывает. Не даст своему же сыну просто так ничего. Жлобская душа!

– А нам только в кайф душить эту породу!

Петру стало не по себе. Под мышками выступила влага. Не хотелось выказывать какого бы то ни было волнения, но притворство ему претило. И тем не менее, насколько было в его силах, он постарался сохранить самый непринужденный и безразличный вид.

– Жуки навозные. Недодавленные, – вступил снова Игорь – Ползают, копошатся, в своем дерьме. Что видят они в жизни, кроме своего барахла? За копейку друг дружку сдадут с потрохами. Что? Не веришь? Масть не пойдет, или привидится, что его собрат лучше живет, да еще и конкурент, – с превеликим удовольствием отдадут нам на съедение. Нас боятся… и ненавидят. А чуть что, не поделят чего – живо, к нам бегут – губить вчерашних корешей. Жалкие твари.

–Да пусть себе растут буйным цветом! Чем же нам питаться, как не ими?! – скрипнул Олег.

– Это-то, конечно. Но взглянешь на то, как они существуют.. тьфу! Для них же грОши

всего дороже. Только и делают, что считают доход-расход. И все время расстраиваются. Все мало. Разве же можно себя, после этого, за человека держать? У нас, к примеру, как? Придешь из тюрьмы – примут с распростертыми объятьями. Оденут, накормят, напоят, в дело возьмут.

– Это точно. – подтвердил Олег.

– Мы вот сейчас едем. Нас на вокзале будут наши старики встречать, люди все

серьезные, засиженные, у каждого лет по 15 зоны за плечами. Потрешься с ними, поймешь – кто чего стоит.

– И как вы с ними? – заинтересовался Саша.

Олег распластался в улыбке, Игорь закачал головой.

– Не-е, мы с ними в уважихе. У нас строго в этом отношении. С ними – в полной уважихе.

– Там, что не так ляпнешь, – перо проглотишь – сообразить не успеешь. Один папа у нас, так очень резкий чел. Дисциплину и воспитание ценит высоко. И если за рамки выскочишь – рискуешь. Ему человека убить – что муху прихлопнуть.

– Нам еще до них далеко, – пояснил Игорь. – Воры настоящие – настоящие люди. Разве из наших кто, так, по дешевому сдаст своего?! Настоящий вор – кремень. Перед кем мы ползаем на пузе? Мы – сами себе господа! Наши старики – воры в законе. Все, как надо у них. Не так, как у многих новых. Тех, что тащат под себя, как барыги. Таких, мы не во что не ставим. Раз вор в законе, дерьмо житейское связывать его не должно. Вот, к примеру, дом, особняк купил. Обставил антикваром разным, шестисотый взял, жена, дети; Сможешь потом по-воровски жить? Никого не бояться и класть на власти? Человек привыкает ко всему. Всего жалко становится… Он, скорей, себя предаст, честь свою воровскую, корешей подставит, чем собственностью своей пожертвует и семьей. Зачем такая жизнь? Под ментов поганых ложиться, чинуш ничтожных? Нет, не для человека это, не для вора. Если, все-же имеет вор навороты разные, да еще и семью, но в нужный момент, не покривив душой, от всего отказаться сможет, тогда, конечно – базара нет. Но все это – очень затруднительно, поэтому, по-нашему, предосудительно. Закон не фраера выдумывали. Одни думают – они на свободе, а воры по тюрьмам мыкаются. На самом деле, вор, он и в тюрьме человеком остается, а те другие, на свободе яко бы, мучаются, как ужи на сковороде извиваются, от комплексов своих и проблем. А свобода для нас, пацаны, самое, что ни на есть, основное. Поэтому, и сажают нас. Время от времени…. Вот, недавно, на Темного, менты облаву натуральную устроили. И что? Наши его укрыли по всем правилам. Оставлять ему нечего было. Семьи нет, квартиру снимает. Ксиву новую сделает, общак – пользуйся. Но и Темный не такой человек, чтоб только за счет общака жить. С его руки сколько ели? Последней сукой стал бы тот, кто продал бы его ментам или Красноярской братве.

– Ну, здесь-то еще, все путем. Вот, за кордоном, конкретно, недоделанный народ живет.

Как зомби бегают на работу-с работы. Ничего не понимают кроме зарплаты, повышений и страховок. Разводить их, – сам бог велел. Трусливые, как шакалы. Посидеть с ними, просто, выпить, поржать – большой напряг. Так что по России мы соскучились. Да и воровского нашего брата там мало. Коррупционеры – мафиози и шпана дешевая – вот и весь их букет.

– Может и здесь, у нас вскоре что-нибудь подобное будет, – в первый раз включился в разговор Петр.

Игорь, как будто оценивающе, остановил на нем ледяной взгляд:

– В России? … Нет, это вряд ли. Здесь народ, все-таки, другой. Расплодилось, конечно, нового барыжьего племени нам на съеденье, но как на Западе, еще долго не будет. Может, и никогда. У нас, барыги, кто такие? Трусливые и жадные, понятно, как на Западе. Но ведь и друг друга готовы подставить при удобном случае. Не людей, ни собрата своего барыгу не жалуют. В ментовку пойдут, но ментам не верят и опасаются их. И правильно делают. К нам пойдут – и тоже опасаются. И тоже правильно. Живут – дрожат. Как зайцы. Но закон, ясно дело, тоже не уважают. Россия! Их дави не сильно – они тебе будут исправно отстегивать – лишь бы все сразу не отняли. Другого такого же, как он – опусти, молчать будут, а то и радоваться. У нас, барыга – вроде, как бандит, только трусливый и подлый. Паскудство сплошное… У них же – чуть что, – сразу в полицию. Мол, режут – убивают. Полиция не церемониться. А покупается она много тяжелей. Одного добропорядочного коммерсанта тронь – остальные за него. Профсоюзы работают активно. Мафиози ихние недаром через профсоюзы работали испокон веку. Сознание, что ли, классовое другое. Если считают, кого из своих, несправедливо обиженным, – организованно в защиту выступают. А у нас, каждый барыган, в душе, себя жуликом считает и не верит, что кто-нибудь за него заступится.

– Его воспитали так, что для окружающих он жулик и кровосос, поэтому для них он – чужой, – захотелось ответить Петру, но он промолчал.

– Но по мне и лучше, что так – продолжал Игорь – надоела мне эта Европа

Непонимающие тупые рожи. Смотрят на тебя как на чуму какую-то. Здесь вот, у каждого ларька поймут.

– А ты откуда, Сашок, едешь то?

Сашок впервые замялся. После спича не в пользу барыг, признаться, что он таковым является, было несподручно. Но ответить пришлось:

– Да из Стамбула.

– Барыга что ли?! – Игорь рассмеялся пуще прежнего.

– Ну…промычал Саша, – иногда.

– Гляди, гляди, – втянешься в эту шнягу. – Предостерег Олег.

– Да, ладно.

На сем, связная беседа закончилась. Ребята по большей части налегали на обильные припасы еды и заливали их коньяком, а после, чаем.

– Ну, пойдем мы что ли. Почитаем слегонца. – протянул Саша.

– Чего читаешь то? – поинтересовался Олег.

– Довлатова. Классно пишет.

– О! Довлатов это – да. Я с него тоже тащусь. А что из него?

– Иностранка. Вообще, – сборник.

– Если дочитаешь – заноси. Да и в шахматишки еще сразиться надо. В должниках ходить – не по мне.

Саша с Петром сытые, молча, побрели к себе. Уже в купе, Петр не сдержался:

– Хорошие друзья. Нечего сказать!

– Да ладно. Чего там!

– Ничего, конечно. Если не считать, что налетчики. И дел своих вовсе не стесняются.

– Да. Это так. Им все не почем. Чтобы не вышло, – смеются. – Саша почесал затылок.

– А вид у тебя уже не очень разбитной. Небось и сам учуял, что жареным пахнуло. Тебе еще что. А я кожу везу. Отвязаться бы от них, чтоб лишних вопросов не было.

– Все верно ты говоришь, но не боись! Как-нибудь, выпутаемся.

– Не забудь, про авторитетов на вокзале, в Питере. Так что, нам, в первых рядах, там,

надо будет сорваться. А то, не дай бог, прихватят.

Сашино лицо слегка побледнело:

– Не дрейфь. Я еще пойду с ним в шахматы сыграю. Выкарабкаемся. А на платформе,

и правда, зависать не стоит.

– А на группу наедут? – размышлял Петр.

– А мы что можем сделать? Эти два бойца чего ни будь да стоят, а еще волки

подтянутся. Я хабарика за группу не поставлю… Но, может, и обойдется. Они же, по своим делам приедут. Да и один, вроде как, в розыске у них.

– Он, что дурак на вокзал переться? И где ты подцепил их?

– Кенты Славы Бизона. Он их в Бухаресте посадил.

– Могут и знать тогда о челночных вагонах.

– Могут. Но Слава меня им, вроде как, своего представил. Поэтому они и удивились, что мы из Стамбула. Ну, ладно, – я читаю, – и Саша уставился в книгу.

Петр попробовал заняться тем же, но безуспешно. Неприятное соседство беспокоило его. Механически, глазами, он продолжал читать, но смысл ускользал от него. Он отложил книгу, водрузил голову на подушку и молча взирал на зеркальную дверь купе.

Благородные и свободные они!, – возмущался он про себя. Честные, даже. Оправдать себя мастера. Сделать что бы то ни было им не под силу, и тех, кто в состоянии создавать вокруг себя благополучие, они простить не могут. Не жадные… ха-ха-ха. Они первые из-за денег на убийство пойдут, если, конечно, будут знать, что все замазано. Бравада пустая. Что они кроме горя приносят людям? Свою жизнь на уличную свалку бросили и убеждают себя и других, что она и есть лучший выход и стоящее дело А кто имеет что-нибудь против, – или козлы или лохи наивные. Забавно даже, как самые жалкие, ничтожные и отвратительные персоны могут придать себе значения.. С другой стороны, было бы несправедливо не заметить, что в уголовном мире имеются и те, кто не дрожит за свою шкуру и может спокойно и с достоинством перенести тяготы, которые у другого вызовут панику. Но что это на самом деле? Ради чего? Чтоб, продемонстрировав силовое превосходство, захватить власть и имущество. Презирая человечество и все человеческое, самому стать хищником? И говорят, что они – и есть люди. Зверье! Говорят, что барыги жадны, как будто сами не готовы сожрать любого, кто поместится в их пасть. Кодекс чести. Весь их кодекс чести – правила, которые успокаивают их совесть, и не более. А сам этот Игорь не жаден и не завистлив?… Не знаю, но похоже, он и впрямь, не таков… И к сожалению, очень много правды об обывателях в его словах.

Подлость пронзает все слои общества и, возможно, более других те, что посвятили себя коммерции в том или ином виде. Но ведь вся его речь о том, что не может быть ничего честного и доброго в обычной человеческой жизни. Навряд ли, он до конца верит в то, что говорит. Довлатов то ему нравится. Значит и что-то нормальное ему не чуждо. Наверное, просто, легче оправдать себя через пороки других. Объявить обывателя своим идейным врагом. Врагом каждого свободного мужчины, честного и бескомпромиссного. Честного?.. Почему бы и нет если его понятия о чести выгодны его хищному нутру и, в сущности, ничем его не связывают. Может быть, честь и вовсе не должна связывать. Это лишь иерархия приоритетов. У него она отлична от той, к которой привыкли мы. Что ж…Его честь позволяет ему пожирать слабых и опасаться сильных. И опасение это не расценивается как трусость, но как уважение. Однако, как только он станет уверен, что и сильного сможет слопать без последствий – съел бы за милую душу. Уважение к нему испарится, а собственный авторитет повысится.

Петр с отвращением вспомнил облик нового знакомого. Шрам уродующий и без того некрасивое молочно-белое лицо. Короткий нос между тупыми и одновременно хитроватыми глазами. Закончит жизнь где-нибудь на нарах или в канаве – подумал он. Может быть, так и будет. И ведь подобная публика заполонила сейчас всю страну, диктует свою волю, распространяет свои нравы и ценности.

Еще немного и вся наша лицемерная власть пропитается этой заразой. И что потом? Кругом насилие и ложь. И чтобы выжить, надо приспосабливаться, лгать, бояться. И я боюсь и приспосабливаюсь. Утешаю себя , что это не надолго, не навсегда. Говорю, вот-вот заработаю денег, благо – появилась возможность, и вздохну свободней. Не буду тогда зависеть от массы мелких вымогателей и кого бы то ни было. А так ли? Пока заработаешь, сколько сделок с совестью заключишь, скольким мерзавцам в пояс поклонишься, в надежде сохранить нажитое. При этом знаешь, что помощи ждать неоткуда. Одни боятся, другие только и ищут варианты с кого бы чего содрать. Может статься, что так и будешь барахтаться в этом болоте. И твои радужные мечты о честной свободной, красивой и счастливой жизни – блеф. Не существует ее. Страх. Вечный страх преследует нас. Избавиться от него – единственный способ почувствовать себя свободным. Но как? Только выдернули ногу из безобразного лицемерия социализма, как тут же вляпались в не менее опасную трясину из цинизма и беспредела. И, конечно, те же самые, люди, некогда идейные вожди коммунизма, теперь, они у кормила новой власти. Ничуть не смущаясь, они поменяли полярность. От их физиономий с души воротит, аж тошно. Сменили масть, вовремя присоединились к противникам социализма, и отхватили себе куски пожирнее. Раздирают страну, им сподручно, они от административных постов не отходили. А бояться им уже и пока некого. Те, кого они боялись – не у дел, лишены власти. И наш славный русский народ, как всегда, терпит. А скорее, просто не понимает. Привыкли, что всегда и везде ими помыкали и смиренно ждут, что будет дальше. На этом фоне, почему бы таким, как Игорь, не быть бандитами? Таежными робин гудами? Неужели не увидим перемен к лучшему? Ведь было столько надежд. Я всегда думал, что только роковое стечение обстоятельств привело Россию к маразму коммунистического режима. Но вот – изменения, и что это за катаклизм мы переживаем, сейчас? Грабеж и бесправие. То же, что было 80 лет назад? Не хочется верить… Все же, наверное, не стоит так обреченно.. – Петр попытался преодолеть чувство гадливости и давящей боли, чувство, нередко навещавшее его, когда он всерьез задумывался о подобных вещах.

Пока он в таком духе беседовал сам с собой, Саша безмятежно читал. Состав на ура прошел выездную румынскую границу. Смешные фуражки румынских военных промелькнули в коридорах вагона, не доставив сколько-нибудь значительных беспокойств пассажирам. Спустя считанные минуты, поезд уже остановился на территории бывшего Советского Союза, а ныне незалежной державы Украина. Печально известная челнокам, перебиравшимся из Турции в советские приделы, станция Вадул-Сирет. Вначале, как обычно, никого не выпускали – шла проверка документов. На это время друзья были вынуждены присоединиться к группе, согласно купленным билетам. Вслед за ними, в вагон, грузно ввалились украинские прикордонники:

– Всiм занять своi мiсця! – зычным голосом пробасил один.

Согласно приказу товарища с желтым трезубцем на кокарде, население поезда принялось, по мере сил, заполнять свои купе. Следует напомнить, что для некоторых это было практически невозможно, поскольку их купе были под завязку забиты товаром. Пограничники укоризненно покивали головами, проверили документы, и пропихнувшись сквозь ряд стоящих в проходе чувалов, удалились. С таможней вышло сложней. По закону, таможенников не должно было интересовать, какой именно товар везли транзитом россияне, то чему должны были они препятствовать – провоз наркотиков или оружия. Провоз оружия, бережно спрятанного, среди тряпья в чувалах, – исключительный и крайне редкий случай. Но говорят, иногда, бывало и такое. Единственно же, к чему в этот день оправданно могли придраться служивые – это перекос вагона из-за перегруза, потому как, он, действительно, имел место. Не воспользоваться столь значительным козырем, с целью подкрепления собственного материального благосостояния, было бы с их стороны не профессионально. И надо отдать им должное – они показали себя высокими профессионалами. Перекос их возмутил, а все мешки и ниши вагона им было просто необходимо проверить на наличие оружия и наркотиков. Без лишних церемоний, челнокам было предложено выгрузить все до единого чувала на перрон. Нетрудно представить, какое недовольство вызвала у несчастных коммерсантов такая инициатива. Мужикам не улыбалось еще разок разгрузить и загрузить вагон. Прокатился возмущенный ропот. Гройзберг, под давлением группы, вступил в переговоры с чиновниками. Ясно, – мзду придется платить. Вопрос один – какую? При том, что проблема таки двинулась в направлении разрешения, для проформы, пару чувалов, на перрон, все же спустить пришлось. С глухими проклятьями Толик и Андрей выполнили это бессмысленное требование. Тем не менее, это не слишком помогло – таможенники, теперь, уже уперлись по поводу перекоса. Ехать мол, так по неньке Украине не годится. Таким образом, давали понять – дело нешуточное и отстегнуть надобно поболе, чем предложил Гройзберг. Вот, тут то, началась настоящая торговля, прямо, сценка из песни «хохол торгуется с жидом». Договорились. Что разве таможня не люди? Люди. Очень даже человечные. За нужную им порцию зеленых вошли в положение коммерсантов, и даже пожелали удачной дороги. Перекос им уже не казался таким ужасным. Они про него забыли и с чувством выполненного долга, расстались с челноками.

Состав еще немного простояв в зоне контроля перешел на обычную пассажирскую станцию Вадул Сирета. Здесь наши путники, как один, наконец-то, почувствовали себя на свободе. Люди выкарабкивались из вагонов на перрон. Вдыхали свежий воздух Буковины, курили, прикупали съестное, и просто любовались багряным осенним закатом. Перед челночным эшелоном уже давно собралась, дожидаясь клиентуры, целая рота бабок и теток с варениками, домашними котлетами, квашеной капустой, огурцами, пирожками, яйцами и массой прочей снеди.

Не успел Петр ступить на землю, как был тут же атакован толпой женщин. Убого одетые, они жалостливо, добродушно и навязчиво гурьбой бросились упрашивать и его купить хоть что-нибудь. Петр самозабвенно вдохнул живительный воздух. Какая- то непонятная радость охватила его. Ушедшее за холмы солнце дарило последний свет, который разлился по горизонту, озаряя панораму пурпурно розовыми тонами. Необычная, сказочная атмосфера. После душного вагона, набитого пыльными капроновыми мешками, Петр почувствовал себя, как будто в волшебной весне. Женщины между тем щебетали вокруг него, как стая птиц. Он наслаждался, внимая их певучей мове. Огромную нежность внезапно ощутил он к ним. Захотелось купить все, что они имели, чтобы сделать их счастливыми. Но он постеснялся своего порыва, как только представил столь нелепую, с точки зрения попутчиков, оптовую закупку. И все же притворяться и дальше расчетливым барыгой у него больше не было мочи. Бедные родные лица, закутанные в простенькие платочки, фигурки облеченные в старые тужурки, ножки обутые в стоптанные сапожки и валенки. Все эти бабушки в пуховых и шерстяных платках, и вон та кареглазая румяная девушка с чистым взглядом и звонким голосом, наполнили его сердце щемящей любовью. Вот она Украина. Земля моих дедов и бабок. Несчастная и прекрасная. Щедрая и нищая. Бедные, горемычные вы мои люди! Родные мои. Никому ненужные, добрые и наивные. Все вы – моя семья. Аромат вареников из открытой кастрюльки обдал его. Петр остановил свое внимание на них и пожилой женщине их продававшей:

– Скiлькi коштуе, мати?

– Вiciмь рублiкiв, синку.

Петр дал двадцать за две порции и сдачу не взял. У другой, купил пирожков, у третьей, курицу. Еле удерживая в руках провизию, Петр вырвался из оцепления и направился вдоль вагона, поминутно отвечая: Дякую, я вже купiв. Припасы Петр отнес на свое место и, тут же, вновь, вышел на улицу. Вторично пробившись, сквозь живое заграждение, он решил просто прогуляться. Но уже спустя пару минут, подумал, что неплохо было бы прикупить и блинчиков. Уже знакомые лица улыбались ему благодарно. А вот к нему подбежала та девчушка, на вид, не больше пятнадцати лет, с большими ясными ореховыми глазами:

– Сладкие блины хотите купить? Вот, разные есть, с яблоками, вишней, творогом.

Проходившая мимо женщина, та, что продала Петру вареников, крикнула ей:

– Та це наш хлопчик, Таню!

Он купил блинов с яблоками. Денег передал почти в два раза. Удивительное тепло прокатилось у него внутри. Его признали за своего. Он еще сильнее ощутил родство со стоящими вокруг него людьми. На каком-то сверхъестественном уровне, он осознал свою причастность к этой земле и людям. Что произошло с ним, в тот момент, он так и не понял, как следует. Времени было мало. Поезд отправляется. Надо продолжать путь. Он так и не смог объяснить себе отчего, запрыгивая в вагон, так сжалось его сердце.

Покинув Вадул Сирет поезд потащился по холмистой местности Прикарпатья. Челноки разбрелись кто куда по купе. Петр убрел к Саше, Толик где то зацепился языком, оставив на время Галю и Иру. Однако женщины не скучали в одиночестве. В Вадуле они в складчину со студентами Славой и Денисом накупили блинов, вареников, варенья и теперь готовились к трапезе. За окном уже совсем стемнело, но спать совершенно не хотелось.

– Располагайтесь, мальчишки поудобнее – сейчас будем на ночь объедаться, – весело

стрекотала Ира.

– От того, как мы питаемся в пути, не превратиться бы нам самим в такие же чувалы.

– отреагировала Галя.

– Глупости! Ешь – пей, в свое удовольствие. Дорога дальняя, так пусть будет она веселее.

– Да… – просто согласился Денис, сохраняя задумчивое выражение лица.

– Ой! Чего боюсь только, так это Пыталова, – неожиданно вспомнила Ира. Жуткое

место. Сколько раз проезжала – всегда душа в пятках. Интересно сколько в этот раз сдерут?

– Не тушуйтесь. Сколько возьмут – столько возьмут. Гройзберг свое дело знает.

Тип хитрый. С ним не страшно границу проходить – лишнего не передаст. – успокоил Денис.

– Денис правильно говорит. Гройзберг – жук еще тот. Запрется с таможней в купе, что-то темнит. Не удивлюсь, если половину от наших денег кроит. Ну, да ладно, все равно лучше, чем с таким, как Андрусевич, например, ездить. Помню, как этот Андрусевич, прямо перед границей, с группой переругался. Бросил всех – разбирайтесь, мол, сами с таможней, раз я вам не мил. Таможенники тогда пол вагона переворошили. Некоторых чуть не ссадили. Чудом откупились! После таможни, его чуть наши мужики не укокошили.

– Да. И я слышала эту историю. Дай Бог, что все пройдет нормально. Я, будете смеяться, даже молюсь перед границей, всегда, и крестик целую. – Ира извлекла, из-под тонкой кофточки, маленький золотой крестик на ажурной цепочке. Показала его присутствующим, и поспешно, положила на место. Глаза ее на минуту сделались серьезными.

– Э-э – протянул Слава – дожевывая блин с абрикосовым вареньем, – Современная женщина ты Ира, а туда же! Такой ерундой страдаешь. Что за радость от этого? Крестики, ладанки, попы… Ведь и вас же в школе учили – Бога нет. Пережитки. Опиум для народа и т.д. Вот, ученые – еще, куда ни шло – авторитет. Да и то, не всегда. Но наука ведь не признает этой чепухи. Что же? Обратно в каменный век? Сами себя накручивать будем? Слушать поповские бредни и сказки о загробной жизни, ангелах и архангелах? И может быть, поверим в то, что мир стоит на слонах, а земля плоская? Да неужели возможно верить в каких-то небесных дедушек? Откуда это пошло? Кто-то состряпал в прошлом, чтобы людям мозги пудрить и деньги высасывать, а заодно и запугивать. Я понимаю, – бабки старые, у которых три извилины, да и то маразматические, но когда, такая женщина, как ты, говорит такое! Все ведь мы в советских школах учились. Не хочу сказать, что надо верить в идеалы коммунизма, но в религию дергаться – это просто смешно. Ну, правда, ведь, мания – все подались в православие, сектантство. Не понимаю. Зачем верить в то, что неведомо? Бред какой-то!

– Что ты злишься? Ничего сказать нельзя! Сразу наезд! – вмешался Денис.

– Я, между прочим, всегда крестик носила. С детства крещеная и атеисткой никогда не была.

– Вот именно, – разгорячился Денис – ведь ты же ничего не знаешь. Что тебе известно об Ире? У тебя для всех, на любой вопрос есть объяснения? Обидеть – сказать, что твой собеседник не так все понимает и думает – дело не хитрое. Но чтобы плодотворно общаться, разве не нужно, прежде разобраться, отчего человек считает так, а не иначе? Понять, как он воспринимает вещи? Может быть ему дано то, чего нет у тебя? Говоришь об отсталости. А разве прилично набрасываться на женщину, вот так? Насмехаться над ее верой и чувствами?

– Ну, ладно тебе..

– Ладно-ладно. Любишь ты, Слава выставить себя ухарем. Мол, все – сантименты,

фигли-мигли, предрассудки. Быстро знаешь, кто дурак, а кто умный. А откуда ты знаешь это наверняка? Получается, кто наглей, тот и прав?

– Спасибо тебе, Денис. Но не надо больше трогать Славу, а то еще поссоритесь – Ира

положила руку на колено Дениса, тем самым, одновременно, выражая благодарность и просьбу остановиться.

– И не думал ссориться с ним. Но если бы было все так просто, как сказал Слава! А

если бы все, как он, себя вели? А? В мире, наверное, бесконечная война была бы. Да и то, что ты утверждаешь, что Бога нет – это из достоверных источников? Это – лишь твое представление, на сегодняшний день.

Тут, может быть, чтоб разрядить обстановку, а может, чтоб просто поделиться своими мыслями, в разговор вмешалась Галя:

– А я, вот, верю тоже. Наверное, я до конца не понимаю, но что-то таинственное и

сильное существует. Какая-то мировая сила. Наверное, ее можно назвать Богом. Не может же все происходить просто так! Верю, например, в то что за дурной поступок или преступление, человека, обязательно, расплата настигнет. В этом я убедилась. Потом, вот, если хочешь что-нибудь сильно-сильно, делаешь различные попытки для достижения заветной цели, уже мечтаешь о том, что тебе все удалось – и тут все срывается. Это – сглаз.

– Точно. Такое есть, – поддержала Ира. Или кто-нибудь тебе скажет, что у тебя все хорошо будет – и все наоборот.

– Потом, я верю во множество жизней. В карму. В то, что тебе написано на роду, – продолжила Галя. – Вот, если я родилась Галей – значит, должна была стать инженером, потом ездить в Турцию, когда-то выйти замуж, когда-то родить, когда-то умереть. – Лицо у Гали было серьезное, задумчивое. Потом, я верю в колдуний. Ведь есть же не только добрые, но и злые силы. – Галя взглядом искала поддержки у Иры. Ира, в ответ, одобрительно кивнула головой. – И если человек, как-то неправильно, не по-христиански потупил, он в следующей жизни будет наказан. Ну, то есть, в следующей жизни будет уже не столь совершенным существом. Но шанс у него все равно останется. Возможно, он добьется того, что потом снова станет человеком.

– Или баобабом, – не сдержался Слава.

– Глупый ты еще, Слава. Мы вот, тебя не перебивали, когда ты говорил.

– Все-все, – замолк.

– Еще знаю, что все влияет на события нашей жизни. Все символы и знаки, и имя,

очень даже влияет. И гороскопы, если профессионалом составлены – не врут. Ну, может быть, разве, на каждый день, – не серьезные. Потому, что на каждый день индивидуальные гороскопы должны быть. И у меня, к примеру, в поездку всегда счастливые вещи – сумочка старая на пояс; дешевая, но с ней везет. Амулет от сглаза – в Стамбуле купила, год назад. Можешь не верить, но с ними тьфу-тьфу-тьфу, проносило. А как однажды забыла одеть амулет – меня так в Стамбуле ободрали, да еще в Вадуле заставили разгружаться на снег, под дождем! У меня все мешки насквозь промокли – столько товара погубили! Но это – все чепуха, по сравнению с тем, как я у цыганки гадала.

– Господи Исусе! – ахнула Ира. – Я с ними никогда не связываюсь – чертово племя!

– Вот и ничего подобного! Я тоже так думала, до тех пор, пока не повстречала эту женщину. Давно это случилось. Лет 11-12 прошло. Я была еще не замужем, – тут, Галя понизила голос, – вернее, года 3 уже жила с Володей. Ты, Ира, его не знаешь. Можно сказать, любила этого человека, угождала ему, мечтала выйти за него. Что и говорить, мужчина он был видный – многим бабам нравился. У него и поклонниц всегда уйма была. Сошлись мы с ним еще в институте. Вместе сняли квартиру ну и жили не расписываясь. Расписываться он не торопился. Всегда какие-то причины находил… Сколько я с ним намучалась, ночей бессонных провела! Влюблена была, как кошка! Вот блажь! Вбила себе в голову: будет моим! Надо же, такой видный мужчина. Все представляла нашу свадьбу, как все девки обзавидуются. А между тем, дома его было, зачастую, и не дождаться. То за полночь придет, а то и вовсе нет. А когда дома – весь в себе. Что на уме – не ясно. Все меньше и меньше стремился общаться со мной. Это еще – цветочки. Потом, смотрю, меняться даже стал как будто. С работы возвращаюсь – сидит на диване пьяный. Начинаю спрашивать, что случилось – он в драку. Зачастил он с выпивкой. Стыдно сказать – однажды утром подняться не смогла – так отделал! Выхода, как будто, и не было, как жизнь наладить. Когда гости приходили – частенько ловила двусмысленные взгляды девиц, обращенные к нему. Да и он отвечал больше, чем любезностями. Тем больнее мне было, что сама от него ласки давным-давно не видела. Тяжко было на душе. Но было и прошло.

Так вот, в ту пору, гуляла я как-то, грустная, по парку, в одиночестве, и ко мне цыганочка. Я растерялась. Состояние подавленное, я и сдалась. Согласилась, чтоб цыганка рассказала мне судьбу. Стану я женой Володе или нет? Та, разумеется, обо мне ничего не знала. Но, что бы вы подумали? Сразу же мне поведала, что я со своим мужчиной несчастлива. Еще немного, и сама буду вынуждена от него уйти. Он мне изменяет, и я скоро этому найду подтверждение. Счастье нам с ним не суждено. Зато обещала, что очень скоро, после разрыва с Володей, мне повстречается очень добрый и веселый человек. Даже сказала, что звать его или Анатолий или Алексей. Он станет моим мужем, и с ним, я, наконец, обрету счастье. Я так потрясена, осталась, что заплатила почти все, что имела. Не могла поверить, что откажусь от Володи – но как огнем обожгли слова об измене. Я стала судорожно вспоминать все подозрительные факты, стала внимательнее наблюдать за ним. Как пелена спала с моих глаз. Все яснее я стала видеть, что он не любит меня, и даже презирает. Несколько раз порывалась, но все не получалось. Однажды всю ночь, побитая им, шаталась по городу. Наутро, все же, пришла. Пришла… и увидела у нас дома другую женщину. После этого – ушла навсегда. Это было избавление. Сразу же стало легче дышать. Но, что самое удивительное, – я, на самом деле, встретила того, о ком говорила цыганка. И он был в точности такой, как она мне его описала – веселый и очень добрый. – Галя счастливо прикрыла веки и улыбнулась.

– А сказала тебе цыганка, что он будет лысым? – ехидно спросил Слава.

Все улыбнулись, но ответила только Ира:

– Слава, прекращай язвить. Не веришь – не верь, но без насмешек… По-моему, очень интересная история. Ты, наверное, и сейчас, как в сказке живешь. К цыганке больше не ходишь?

– Нет, зачем? Теперь, даже страшно. Никаких перемен больше не хочу.

– А меня бабушка воспитывала очень долго, – снова заговорила Ира. К цыганам,

честно говоря, относилась она с большим недоверием и считала за большой грех с ними связываться. Хоть гадать, хоть, что другое. Набожная была. Царство ей небесное. Воскресенья не помню, чтоб мы в церковь не пошли. Помню себя еще совсем маленькой. Придем к службе, а там красота – золотом все сияет, свечи, запах ладана, Кагор. Причащаться меня водила. Каждый праздник мы помнили с ней… Сейчас-то, я уже многое позабыла. Но какая атмосфера была в церкви величественная! Честно говоря, пока была маленькая, я не понимала почти ничего. Служба мне казалась слишком долгой и я уходила гулять во двор – на кладбище. Там гуляла. Но во мне осталось это ощущение необычного, высокого и чистого, что объединяет всех людей, весь народ. Где все равны. Потому что перед Богом все равны. Там главный судья – совесть. Я очень довольна, что бабушка жила со мной в детстве. Она учила относиться и меня, и маму ко всем людям, независимо от того, кто они, с добротой и милосердием. Не жалеть куска хлеба для того, кто нуждается, даже если тебе самому не хватает. Прощать людей… Как, к сожалению, мало осталось добра, сейчас… А чему учили нас в школах? Гнали церковь. Издевались над ней. В материализме воспитывали. А получилось – в цинизме. Дали людям другую правду. Сделали кумиром Ленина. Революция, война. Все делили – делили, что кому достанется. Из-за этого и убивали. И что? Народу что-то особенное досталось? Одно и то же, только хозяева поменялись. Людей стали притеснять их «представители». Против них – слова не скажи. Конечно, ведь они и есть честь и совесть эпохи, а ты – так, пыль. А теперь, где эти коммунисты с их идеологией? Не слышно их что-то. И на кого теперь равняться нашим простофилям? Ведь не всем повезло иметь такую бабушку, как моя. Но жить то надо, во что-то веря. Так, видно, устроен человек. Как разобраться, кто честный, а кто подлый? Или это уже не будет иметь значения? Раз веры нет – и подлости нет. И святого ничего нет.

Я считаю – очень плохо, что Россия веру православную потеряла. Для всех нас плохо. Для молодежи, для внуков наших. Может, будет еще возрождение. Сейчас, больше люди в храмы потянулись. Пусть говорят – мода. Пусть. Хоть и мода. Все же лучше, чем никак. Может, со временем, снова станет православной Русь.

– Может быть, в следующей жизни, если повезет, мы увидим с тобой другую Россию.

Видимо, уж такая карма у нашей страны. – Вставила Галя.

– На счет этого, я ничего не знаю, но, наверное, такая тяжелая доля у России неспроста… Вот, ты говоришь про следующую жизнь, про многие жизни. Мне, об этом, бабушка ничего толком не объясняла. Говорила только, что если будешь верить в Бога и жить по правде – после смерти будет спасение, не умрешь совсем. Но я, так до конца и не разобралась. Сама, к стыду своему, библию не читала, поэтому ничего определенного сказать не могу. Но, наверное, ты Галя и права.

В этом месте, Слава не сдержался и снова влез в разговор двух женщин:

– О-го-го! Ира. Называешь себя православной и поддакиваешь бреду с перевоплощениями и кармой индийской! Да будет вам известно, что это – чистое язычество, буддизм, индуизм, но ни в коем случае не христианство! Вас послушаешь – со смеху помрешь. Карма, гаданье – христианство! Ой, не могу! Любой поп вам скажет, что все это от лукавого… А вообще все, что касается веры, нравственности, национальной идеи, морали, с ними, по-вашему, было намного лучше? Не знаю, не знаю, только прошу вас учесть, дорогие дамы, что православная, прежде единая церковь, раскололась на почве приверженности режимам. Одна – согласилась на совдеп, другая – осталась верной прежнему. Так, возникла зарубежная русская православная и нынешняя московская патриархия. А недавно, деля союз, отпочковалась и украинская от русской. Где она, единая вера в Христа? Сколько правительств – столько и церквей? Церковь претендует на святость, а покровительствовала и благословляла или, в крайнем случае, терпела преступников. Можно вспомнить и боязливое молчание священников при Сталине, и служба многих КГБ. Я уже не говорю, об инквизициях и крестовых походах, при участии католической церкви. Каковы они, ваши защитники морали и нравственности? И вы считаете, что они несут добро людям? Очень сомнительно.

– Да утихомирься ты! Наконец одернул его Денис. – Все тебе не нравится. Что тебе женщины то сделали? Не они ведь крестовые походы устраивали. Разговаривают о том, что их волнует. Что они кого-то обидели или оскорбили? А ты снова хочешь, как будто раздор посеять. Пусть каждый думает и верит в то, что ему представляется правильным.

– Ладно-ладно. Сдаюсь, – пассивно ответил Слава. – Дело хозяйское. Я, только объяснил, что к чему.

– Все не спим? Болтаем? – вдруг на пороге тесного купе все увидели Петра. – Мне, вот, тоже не до сна. Шатаюсь по вагонам, как Каин. К вам прибиться можно ненадолго?

– Заходи-заходи, Петя. Конечно, – оживилась Ира.

– Ну, что же, залазь, коль пришел, – Слава подвинулся.

– Я подслушал конец вашей беседы, – сознался Петр – и мне вспомнился один эпизод. Как-то возвращался я с Украины, а пассажиром мне попался товарищ кришнаит.

– Сейчас, их много развелось. И у нас, по Невскому, все ходят и ходят. Поют какую-то околесицу. Все больше молодежь к себе набирают. Ту, что дома и родителей оставляют, прихватив деньги и друзей, – быстро сообщила спутникам свои познания о кришнаитах Ира.

– Да. Наверное, есть такое дело. Но почему я вспомнил про него? Парень, что я встретил, не был похож на тех, с Невского, водящих хороводы, поющих песни с непонятными словами. Вернее, чем-то, конечно, он был на них похож. А именно: голова у него была бритая, бусины деревянные или четки, ну и книга – Бхагават Гита, при себе. Та, что они усиленно распространяют по городу. Но дело в том, что он оказался попутчиком интересным и запоминающимся, из тех людей, которые оставляют на душе и в памяти светлый след. Я тогда ехал один, а соседи, окружавшие нас – сплошная деревенщина, не с кем и поговорить. Лицо же моего нового попутчика располагало своей открытостью, глаза выдавали ум, манеры – человека с образованием. Те, его единоверцы, которых мне приходилось наблюдать прежде, скорее, напоминали детей, сбежавших из неблагополучных семей. Им обрили головы, прокололи уши и носы, завернули в разноцветные простыни. Нечто типа индийского детского дома. В их лицах, я лишь мог заметить странную отрешенность от мира. Они были непонятны мне, равно, как и смысл их песен, процессий, и одежды. Наверное этот парень оказался первым, кто заставил меня погрузиться в размышления на темы, о которых я всерьез не задумывался : Бог, религия, разнообразие жизни, вообще. По возрасту, он, наверное, был старше меня года на 3. Был женат и возвращался домой из Германии. После нескольких минут разговора, он, буквально, очаровал меня своей вдохновенной верой в Кришну и остальной пантеон индийских богов. Глядя на него, трудно было усомниться, что Кришна прекрасен, что он само добро и красота, то, что способно сделать людей счастливыми. Он не был похож на фанатика одурманенного бредовой идеей. Нет! На разумного человека. На человека знающего то, что не доступно не посвященным. Помимо этой необыкновенной его стороны, он еще и страсть к геологии питал. С ранних лет, как выяснилось, он собирал различные камни. Т.е. образцы минеральных пород. Впрочем, для меня это – темный лес. С огнем в глазах, он извлекал из своего чемодана цветные булыжники, рассказывал, что это такое и где их можно найти. Меня тогда удивило: большинство из камней, которых он продемонстрировал, хоть и отличались некоторым своеобразием, вряд ли бы привлекли мое внимание, валяйся они на улице. Стоили же они, по его словам, сотню, а то и несколько сотен долларов. Честно говоря, от этой математики я изрядно возбудился, ведь только и думал, как заработать на хлеб насущный. Однако, дело было, очевидно, мне не по плечу. Требовались специальные знания, а для того, чтобы получить их, нужна недюжинная увлеченность предметом. Намерения броситься в пучину геологической литературы и шарить, неизвестно сколько, по горам с его соратниками, у меня не было. В тот раз, как я уже сказал, он возвращался из Германии. Отправился туда на ура и, помимо торговли камнями, надеялся, там, еще как-то подработать. Признался, что у них в общине, подобное проведение времени не приветствуется. В Мюнхене, один из его собратьев по вере, прознав, упрекнул его по этому поводу. В ответ, мой новый знакомый оправдывал свое недостойное поведение тем, что еще недостаточно преуспел в вере. Земные путы, мол, еще крепко держат его, к сожалению. Приходиться совмещать духовную жизнь с экономическим интересом. Ведь у него, вот незадача, почти, как у всех мужчин, есть семья, которая хочет вкусно есть и сладко спать. Потом, он, главным образом, показывал мне Бхагават Гиту, восхищался красотой Кришны, говорил, что нет ничего прекраснее, чем служить Богу, делать добро. Поведал о вегетарианской столовой, открытой их общиной, о том, что его собратья принимают и поддерживают всех нуждающихся. Затем перешел к рассказу об Америке. Сказал, что съездил в Нью-Йорк, просто, чтоб составить свое мнение о ней. О- ге-гей, – сказал я про себя. Не так прост цей хлопец. Не много среди нас, таких, готовых материально и морально махнуть через океан, ради какой-то абстракции. Одним словом, попутчик мне подвернулся нескучный. После встречи с ним, я, как будто, сам переменился. Настроение поднялось на порядок. Понимаете, когда встречаешь хороших приятных людей, сразу жить хочется! Помню, вот еще, что: с утра и перед обедом, он молился. Пел харе рама, перебирал четки, качая головой. Соседи по вагону, не иначе, думали: у парня – не в порядке с головой. Но его это, ни капли, не смущало. После того, как мы расстались, в метро, сказал мне, что чувствует, что мы еще увидимся. К сожалению, пока этого не случилось. Вот так.

– Да и радуйся, что не случилось. Сейчас бы не с нами, тут, сидел, а по Невскому хороводы водил, – вновь подал голос Слава.

– Иронизируешь все. А кто знает, что лучше? Но, видно, судьба моя – с вами ехать.

Когда общался с ним, чувствовал себя необыкновенно. Вера, все-таки – великая штука. Может, это был первый раз, когда я увидел искренне верующего человека. И почувствовал, что в вере – любовь.

– Да, любовь – это прекрасно, – поддержала Ира. – Не знаю, правда, какое отношение она имеет к твоему кришнаиту, Петя. Но без любви все теряет смысл и цвет. Жить становится неинтересно. Я, сколько себя помню, – все время влюблялась. Влипала в самые невероятные истории. Но если бы этого всего не было, что бы было? Ничего. Галя знает, я была замужем два раза. Так вот, в первый раз, что это была за любовь? Сейчас подумаешь – ну, форменная глупость! Но все же, для меня тогда, это было самым главным на свете. Меня охватила прямо-таки любовная лихорадка. Жизнь сузилась до объекта моего обожания. Боже! Что я тогда понимала в 18 лет! И кто он? Ничего особенного – дворовый донжуан. Может, и на донжуана не тянул. Совместную жизнь с ним представить себе не могла. Вообще, не имела представления о браке и семье. Скорей, я продолжала играть в сказочного принца с принцессой, с переходом в дочки матери. Надо признаться, я-то была девчушкой симпатичной и по мне сох не один он. Но и он, по местным меркам, был звездой… а для меня, стал единственным. Хотела поиграть во взрослую жизнь – поиграла. Расписались, свадьба – все как положено. Потом, полетела жизнь семейная. Но, ни я, ни он, не оказались к ней готовы. Не умели ничего оба. Отцом он стал никудышным. А я над дочерью ночи не спала, пеленки стирала. Он на заочном учился и на работу устроился электриком. С тех пор, и вовсе из дома пропал. Надо ли говорить, как мне это осточертело через два года! Но самое интересное – ушел он…Сказал, что не подходим друг другу, что устал от моих упреков. Я и сама устала ужасно. Но как мы были влюблены когда-то! Трудно поверить теперь самой. Глупость сделали мы великую, что женились так скоро. Ребенок, сейчас, без отца. Но раз не мил – то лучше уж так. Кто может молодых образумить? Как-бы не хотелось, невозможно это. Все мы максималисты, в том возрасте, знаем больше закоснелых смешных стариков, мы искренней, темпераментней и тому подобное. А на самом деле, посадили себя в калошу, сами себя обманули. Жизнь открылась нам, в итоге, совсем не с привлекательной стороны. А годы уже не вернуть. Вот и расплата за заносчивость, самоуверенность и глупость… Иногда, думаю… может быть, я и не любила его. Так много лет прошло, что уже трудно сказать наверняка. Одно время, потом, я считала, что и не любовь то была, а просто игра. Игра в любовь. Уж, очень ее хотелось… Сейчас думаю – нет. Любовь. Я ведь, по настоящему, переживала,… Трепетала от одного его взгляда. То счастлива была, до самозабвения, то рыдала, и горе мое застилало белый свет. Что говорить? Молодость – эмоции сильны и владеют тобой. Мое состояние зависело от сущей ерунды: его взгляда, движения, интонации. Никаких сомнений на счет, что он – моя единственная любовь на всю жизнь, у меня не было. И кого же я себе вообразила? Ведь, в действительности, он, лишь фанфарон, посредственность и эгоист. Ни я, ни наш ребенок, ему были не нужны. Вот… Но вы думаете, я разуверилась в любви? Ничуть не бывало. Правда, поначалу, я ,впрямь, считала, что жизни моей конец. Вернее, конец моим надеждам на красивую необыкновенную жизнь, о которой я мечтала все мое девичество. Но это не было слишком долго. Встречала разных людей. Но призрак моего первого мужа назойливо мешал сблизиться с ними, увидеть в них новых живых мужчин. Не могла преодолеть в себе привычку оценивать их, как самостоятельные личности. Сравнение с мужем преследовало. Да, мои застарелые понятия о мужчинах мешали.

– И что же? Так и не нашла достойного? – с легкой иронией, но и интересом спросил Петр.

– Почему же? Нашла. Но вот уже пять лет, как рассталась и с ним. Очень милый и добрый человек. Познакомились у него в НИИ. Там работала моя старая подружка. Был новогодний вечер, и она меня пригласила. Обходительным показался. Впрочем, он такой и есть. Когда надо, умеет произвести впечатление. Шампанское, серпантин, танец за танцем. Очень быстро почувствовала к нему симпатию. Я ему тоже понравилась. Это было слишком заметно. Мужчина он умный, с чувством юмора и очень теплый. Знаете, бывают люди, с которыми, сразу чувствуешь себя легко. Такой Игорь. Тот новогодний вечер, мне запомнился больше всего, из времени проведенного с ним. Снова счастье обволокло меня, и я забыла обо всех проблемах. Но, что говорить. Он оказался женат. Имел двоих детей. Для меня это стало не проходящей болью. И что самое поразительное: он ушел из семьи через 3 месяца после знакомства со мной. Ушел ко мне. Мы вскоре расписались. Но не судьба была нам жить вместе. Не смогли. Не смогли построить наш общий дом. Он слишком часто возвращался в мыслях к оставленным детям и жене. И этот груз довлел не только над ним, но и надо мной. Сколько раз я срывалась – кричала. Говорила, что с самого начала мы были обречены, а раз не можем начать заново – не надо было и пытаться. Он ничего не мог сделать ни с собой, ни со мной. Слезы, рыданья, страсти. Все тряслось и шаталось. Не успев создаться, наша семья распалась. А впрочем, и не было никакой семьи. Но любовь… любовь была. Вот, уже шестой год, как не вижу его. Нет, уже не убивалась, как когда-то в 18, хотя твердо могу сказать – Игоря я любила. Любила, по-настоящему. Не как первого мужа. С тех пор, живу с дочкой. У меня есть друзья и, может быть, увлечения бывают… в общем, я счастлива, не унываю. Да… женщина не может без любви – такие уж мы существа. Иначе бы засохли, как цветы. Поэтому мужчин я люблю. Только настоящих.

– Ну, ты сказала! – возмутилась Галя. – «Мужчин люблю!!» Что это, вообще, значит? С одним – с другим походить, а потом брошенной остаться! И еще не дай Бог с ребенком на руках! Так рассуждать – семьи никогда не будет. А это, как ни крути, самое важное. Вот за что надо стоять насмерть и бороться и жить. И своего человека беречь и не отпускать. А в порханье пустом разве счастье есть? И себе горе и другим. Кого-то одного надо найти, и не дай Бог, женатого! То, что так закончилась твоя история с Игорем – закономерный исход. Подобный грех даром не пройдет. И удивляюсь я, как у тебя смелости хватило забрать этого человека и женить на себе? Я бы с ума сошла!

– Перестань! – в голосе Иры стали слышны болезненные нотки.

– Ладно, перестала. Но, все-таки, ведь есть у тебя очень приятные знакомые, вот и составили бы пару, пока не поздно. За семью надо держаться. И тебе она нужна, как и всем нам. Пройдет время – никто уже не поможет. Вот я, нашла Толика, и не знаю, как Господа благодарить, чтоб счастье мое никуда не делось. Я, можно сказать, только за тем в Стамбул и езжу, чтоб ненароком счастье свое не прогадать. – Галя, недобро усмехнулась. – А то, знаю вас, подружек стамбульских – отвернешься, а мужчина уже не твой. Нет уж!

Мне таких трудов стоило заслужить то, что имею, что никуда его не отпущу. Что я раньше видела? Жила в общежитии, перебивалась, получила комнату, наконец. Теперь, слава Богу, вместе квартиру двухкомнатную купили. Толик и машину мне купил. И работа и деньги. Отдыхать ездим, куда хотим, как люди. Не могу себе представить, куда это все провалиться, если что! В тартарары? Ну уж, нет! Я этого не допущу. Все чтобы рассыпалось?! И мужа лишиться и благополучия? Жутко подумать мне о брошенных женщинах. Сама, правда, была такой. Но то – в молодости. И ничегошеньки мы, оба дурака, не имели. А теперь бросят, и что? Вот, ты говоришь, Игорь твой, от жены с двумя детьми, ушел. Это же несправедливо. Подлость, самая настоящая. И тебя я не понимаю, Ира. Честно. Никому не пожелаю остаться обманутой, на старости лет.

– Давайте, еще подеритесь, – вставил долго молчавший Славик.

– А мотив хороший. Битва за женскую правду.

Женщины, как будто только сейчас, заметили, что находились отнюдь не в одиночестве. Неловкость повисла в душном воздухе купе. Еще бы! Ведь женские излияния, вряд ли понятны юношам, и верно, лишние, для их ушей. Немного смущенная, Ира, как будто опомнилась, стряхнула озабоченность и даже придала себе непринужденный и даже горделивый вид. Она независимо подняла подбородок, взяла в руку чашку с остывшим чаем. Галя неопределенно вздохнула. Все это время молчавший Денис, уловил общую неловкость и, решив ее развеять, вступил в разговор:

– То, чем вы с нами, здесь, поделились – очень интересно и поучительно. Но вот у меня, по этому поводу, возник вопрос: что может думать по этому поводу твоя дочка, Ира?

– Дочка… Дочка меня всегда старалась понимать. Мы с ней, без преувеличения,

друзья. Ей 19 и секретов между собой мы иметь не привыкли… Правда, в последнее время, она мне нервы то потрепала… Но это, уже больше касается ее личной жизни.

– Вот-вот. Мне интересно, в плане общего развития. Разделяет она твои взгляды? Наверное, у нее уже свои экспериментальные данные есть.

– Ой, не давите мне на мозоль ребята. Э-эх! Все бы хорошо… но… Она у меня девчонка самостоятельная. Дома и приготовит и приберет, да и учится неплохо. В отношении с мужчинами всегда мои взгляды разделяла. Но то, что сейчас с ней происходит, ни одной мамаше не пожелаю… Так вот, все было нормально и на тебе! Две недели назад застаю ее, у нас дома, с каким-то джигитом. Высокий, худой, носатый, страшный! Ты бы его видела Галя! Поздоровался со мной, чай попили. Оказывается, учится с ней. Иса зовут. Я сидела, как на иголках. Он из какого-то аула в Ингушетии. Всего три года здесь. Можете себе представить? Разговаривал, правда, вежливо. Ушел. Я ее спрашиваю: Он для тебя кто? А она: это мой друг. Я знаю, что ты будешь волноваться, если почувствуешь, что у меня есть что-то важное, о чем я не говорю. Поэтому, я и решила тебя познакомить с человеком, который мне близок. Он мне нравится и с ним, я, возможно, захочу связать свою жизнь. Здесь, я чуть в обморок не упала, кондрашка чуть не достал меня. Волосы дыбом у меня встали. За этого горца?! Черного, носатого?! Мусульманина! За что же такое наказание, Господи? Я чуть не разрыдалась… Что же ты, девочка моя, дуреха, не видишь, кто он такой? Он же дело свое сделает, а после, или бросит, или, и того хуже, издеваться будет. А если захочет жениться, то он еще и дурак, а ты – еще большая дура! Горе найдешь, а не счастье. Узнаешь, что значит, такой наивной, чистой девочке, как ты, стать рабыней средневекового дикаря, почти зверя. На улицу ступить без него не сможешь, слова своего лишишься. Знаешь, что для них, руку на жену поднять – ничего не стоит? Женщина для них, не человек, имей в виду. – Ира сильно разгорячилась, неподдельная тревога за дочь, заставила ее поменяться в лице, большие красивые карие глаза наполнились страхом, веки опустились. В эту минуту, перед окружающими, предстала совсем иная Ира, жалкая и несчастная, как вымокший в грозу котенок.

– Господи, за что ж такое наказание! – повторила она. Кто-нибудь, может мне посоветовать: что делать? Я уже все передумала.

– А с ней разговаривала? – поинтересовался Денис.

– Разговаривала. Да что толку. Она у меня с характером. Может, в меня?.. Но такая

милая девочка всегда была. А тут, как петух клюнул, буквально, подменили. Ни убеждения, ни угрозы ее не берут. Может, она и слушает меня, но не верит тому, что я ей рассказываю про него. Не хочет верить. Я боюсь. Кто его знает, на что способен этот Иса.

– Я что-то в толк не возьму. Кто же нам, только что, доказывал, что любовь – лучшее на свете? Любви все возрасты покорны и сердца? Что же ты хочешь от дочери? – Слава саркастически улыбался.

– Ну, о чем ты, Слава? – в защиту Иры взяла слово Галя. Ну, какая любовь! Не смеши.

Что, мы не слыхали, какая у этих чурок любовь? Правильно Ира сказала. Надо все бросить и за уши девчонку из беды вытаскивать. В грязи изваляет и бросит. Добро еще, если здоровая останется, и без ребенка на руках. И то, что в гостях тихонько себя вел, не смотри. Это он, сейчас, тихий. Использует и примется норов показывать. Все женщины, а тем паче русские, для них – мусор. А то еще, гляди, стянет, что из дому… Или прописаться к вам надумает. Это уж, как пить дать. Тогда прости-прощай квартирка! Но этого- то ты ему не позволишь. С какого боку не смотри, от истории этой – добра не жди. И ты, Слава, коль не понимаешь, не вводи мать в сомнения. А если хоть малость понимаешь, поддержал бы ее. Ей, сейчас, решительно действовать надо.

– Но, ты-то мне, Галь, можешь сказать, что я должна делать? У меня уже голова раскалывается от этих дум.

– А ты имеешь на нее влияние?

– Ну, определенное, имею. Раньше и сомнений на этот счет, не было.

– Говори с ней, как можно больше. Объясни ей, бестолковой, что они за люди. Хорошо бы еще, если бы ты попросила, и подруг ее на нее повлиять.

– Ой, да, что они понимают, эти дети!

– И что же, ты хочешь, Галя, что бы подруги и Ира ей объяснили? – после долгого молчания, наконец, спросил Петр.

– Как что?! Что это звери, сволочи самые настоящие. Как они могут поступать с девчонками нашими. Неужели не ясно?

Петр поморщился. Разговор не просто тяготил его, он начинал его раздражать. Волна возмущения накатила изнутри.

– Трудно принять мне, что женщина, создание, о котором столько возвышенных слов сказано, спето и написано, способна источать столько ненависти.

– Это потому, что ты никогда не был в шкуре изнасилованных девчонок. Тоже мне неженка! – Отвращение Петра задело Галю, и она ответила ему тем же.

Теперь уже, Петр сумел справиться с захлестнувшим его негодованием.

– Я не хочу ни в чем вас обвинять. У вас свое восприятие случившегося. И если ты, Ира, не сможешь изменить свое отношение к Исе, я думаю, это – плохой задел для возможного брака его, с твоей дочерью. При этом, мне жаль, если Иса – славный парень, а их чувства – добрые и искренние. Тогда, твое предубеждение просто может ранить их. И все же, кто знает, возможно, они преодолеют барьер твоего, Ира, неприятия и любовь окажется победительницей. Наверное, такое тоже бывает.

– Все это красивый вздор!

– Остановись, Ира, – а то я начну думать, что твои недавние тирады о любви, такой же вздор, и останется только подивиться, откуда такая патетика. Не обижайся. На самом деле, я так не думаю. Я верю в твой душевный порыв. Тем труднее мне поверить, в твою враждебность к другим. Но с другой стороны, признаю, что, порой, трудно построить мостик между столь различными культурами. Тем более, если учесть, что ты, Ира, которая считает себя представительницей, несомненно, более цивилизованной и гуманной христианской цивилизации, с непримиримостью достойной первых последователей Мухаммеда, противостоишь тому, чья вера не столь терпима.

– Вот именно! Не сойтись им в добром союзе. Каждому свое.

– Было начертано на воротах Освенцима, – сострил Слава.

– Ладно. Не мучайся из-за этих перипетий. Предлагаю верить, что все образуется и доченька твоя найдет свое счастье…

– Ладно.

– Кстати. В связи с тем, что ты нам, только что рассказала, можно спросить, каким ты хотела бы видеть своего будущего зятя?

– Хм. Так сразу даже трудно ответить. Был у нее один мальчик еще в школе. Они встречались. Но потом, видимо, что-то произошло. Не знаю, точно. Он уехал учиться в другой город, как мне Лия сказала. Мою дочь Лия зовут. Были у них первые романтические отношения. Но это уже в прошлом. А, вообще то, я думаю, что всерьез ей думать об этом рано. Пусть отучиться, для начала. А потом.. потом встретит доброго, порядочного мужчину, мальчика…

– И все-таки, что это значит для тебя. Какой он, этот добрый, порядочный? Особенно интересно – порядочный, это как?

– А тебе неизвестно? По-моему, это очень важно. Человек не способный на подлость,

поступить с женщиной по-свински. То, чего я больше всего боюсь. Слишком уж она доверчивая и простодушная. Как я, когда-то. Порядочность его, конечно, не гарантирует ей счастья, но он не обманет ее, и надеюсь, не уйдет к другой.

– То есть верность, это и есть порядочность?

– И да, и нет. И верность тоже. Я хочу сказать, что если такой человек полюбит тебя, к другой изменять не побежит. И на него полностью можно положиться. Ну а если, не дай Бог, полюбит другую … тут уж, я не знаю…. Но как мерзавец, не поступит.

– Вот те раз! И такого ты порядочным называешь? – не выдержала Галя. Не хотела бы я себе такого порядочного. А ты его своей дочери прочишь.

– Ты опять не поняла. Я просто пытаюсь объяснить, что этот человек честен в любви.

И благороден. Свою любовь он не предает и не унижает, в том числе физической изменой. А если любви нет, то и измены нет.

Галя, в ответ, фыркнула, – Я никогда не разделяла этих твоих воззрений. По-моему, любые изменщики – самые обыкновенные кобели, и назвать их порядочными язык не поворачивается. А все эти разговоры про любовь – отличное оправдание для их похоти.

–Но это – твое мнение, а мне было бы интересно дослушать, что скажет Ира – спокойно произнес Петр.

– Так вот… Кроме этого, порядочный мужчина – джентльмен. – Ира слегка порозовела, и лицо ее приняло наивное, даже детское выражение. – Он не позволит себе обидеть женщину, сделать ей сознательно больно, а если судьба распорядится так, что он должен будет уйти – и квартиру оставит и материально поможет семье. Говорю еще об этом потому, что, именно при разводах, особенно, бросается в глаза вся низость человеческая. Многие, кто прошел через них – меня поддержат.

– Что ж, понятно. Получается, что быть порядочным не слишком выгодное предприятие. Ты все оставляешь, и если у тебя появляется новая любовь или семья, вынужден прийти к ним голый аки сокол.

– Ты совершенно прав. Выгоде здесь нет места. Люди неблагодарны, и очень редко, а то и никогда, не оценят благородства души.

– Как я понял, последнее – свойство женщин, – Петр улыбнулся. – А что, женщины тоже бывают порядочными?

– Бывают. И даже очень много. Не хотела бы говорить о наших общих знакомых, но коль уж получился эдакий вечер откровений – выговорюсь. Тем более, думаю, что ты меня поймешь.

– Премного благодарен.

– Так вот. Я уже рассказала вам мою грустную историю с Игорем, но не поведала, как повела себя во время тех бурных событий его жена. Игорь пришел ко мне как был, т. е. как ушел на работу – в плаще и с папкой. Домой за вещами боялся сунуться целую неделю. Когда же он, наконец, решился на столь отважный поступок, встретившая его жена отобрала ключи, надавала ему оплеух, а самого выставила за дверь. Как вам это понравится? Но это все пустяки. Спустя несколько дней, после его прихода ко мне, я узнаю, что Игорь должен одному из своих коллег приличную сумму. Я и не заикнулась о том, что он мог бы, хотя бы часть денег, отдать из их общих с женой сбережений. Вначале, он очень переживал. Шутка ли, все, ради чего горбатился, оказалось в лапах у взбешенной супруги! У самого, даже сменного белья не осталось. Но, как только я сказала, что помогу…. Кто меня, только, дернул за язык! Он, тут же, успокоился. Стыдно говорить, но я, все ему купила, из одежды, сама… расплатилась с его коллегой. При этом даже влезла в долг. Сейчас не верится! Но и года не прошло, ведь меньше года длилось мое счастливое злосчастье, он вернулся к ней! Конечно, о деньгах речи не было. И отдавать мне их он не стал. Я и не просила. Я была просто растоптана, убита. Что делать. Сама дура! И за все надо платить. Вот вам пример порядочности и наказания благих порывов.

– Действительно. – только и смог вымолвить Петр. Как, однако, запутано и скользко

получается – подумал он. Рассказ Иры свидетельствует о ее порядочности. Хотя гроша ломанного не поставлю на то, что, окажись она на месте покинутой жены, не признала бы разлучницу стервой и уж, наверное, непорядочной женщиной. Мужчина же, Игорь, очевидно, стал непорядочным не из-за того, что не вернул взятые у нее деньги, а лишь, потому, что оставил уже ее, ради жены. И деньги, тут, не принципиальны. Просто, еще одна капля дегтя. Многократно труднее найти правых и виноватых, когда события преподносят женщины. Их нравственная оценка всегда эмоциональна и целиком зависит от личных симпатий. Я же, даже, несмотря, на явную симпатию к Ире, не могу не заметить ее необъективности. Для нее, если человек ей друг, он должен слишком нашкодить на стороне, чтобы заслужить осуждения. Ее же сопернице, остаться в глазах Иры, благородной, практически невозможно. Женская природа очень подвижна. Странна она. Ведь, казалось бы, логичней считать за союзника и друга, человека со схожими понятиями о честности. Исходя из них, затем, принципиально расценивать его поступки. В ее же устах, как не жаль, слово порядочность звучит демагогично. Так размышлял Петр. Он был уверен, что если бы нашелся отпетый негодяй, которому удалось бы пленить Иру, она бы оправдала его лучше заправского адвоката. Те же, кому пришло бы в голову препятствовать ей в личной жизни, имеют все шансы слыть корыстными, непорядочными, ну, на худой конец, ограниченными и примитивными. Вне всяких сомнений, действующие согласно такой линии поведения, хоть и скромно умалчивают, себя-то, уж точно, считают выше всяких похвал. Порядочные, для них – они сами и их любимчики. Это надо понимать, когда слышишь слово «порядочный». Бескорыстными и благородными себя, они, может, и не назовут, на это, даже у них, может не хватить наглости, но уж порядочными, конечно. Как иначе? Очень удобный термин, для тех, кто хочет скрыться от беспристрастного и бескомпромиссного взгляда. Он как почетное звание, которое они присваивают себе сами. Это звание обеспечивает им спокойствие совести и высокую самооценку. Мужчинам, чванящимся такой «порядочностью» я не доверяю. Даже, сказал бы, недолюбливаю их. Но вот женщины… Женщины, – совсем другое дело. Им многое можно простить. Ведь эта их слабость суждения, скорее всего, – слабость духа. Да разве возможно не прощать им слабости? Без слабостей, сама женская прелесть, порой, рискует исчезнуть. Вот, взять хоть бы Ирину, не будь у нее стольких очаровательных слабостей, вызывала бы она у меня такой трепет?

– За хорошие поступки переживать не стоит. Потом, ты приобрела опыт, а если он человек благодарный, и добрую память, – сказал Петр, после продолжительной паузы.

– Слабое утешение.

– Слабое потому, что не слишком в него веришь.

– Совсем не верю. Говорят, что дороже всего человеку стоит его глупость. Это про меня.

– Но, ты ведь, только что, говорила о любви. Она, по-твоему, глупость что ли?

– Вот и я об этом, – влезла Галя.

– Нет. Конечно, нет. Когда она есть, это прекрасно… Но когда остаешься у разбитого корыта, отдав всю душу, силы и чувства… Кажется, что была набитой дурой. – Ира захлопала тяжелыми накрашенными ресницами и глаза ее покраснели. Она стыдливо отвернула голову, потрогала длинными пальцами уголки глаз и замолчала. Через пять секунд, она, как будто, пришла в себя, встряхнула копной золотистых волос и равнодушно уставилась в черное окно.

– Ай-я-яй… И опыт и любовь выпадает на твою долю и все равно плачешь. Не хорошо. Не справедливо. Тебе завидовать можно. – мягко упрекнул Петр.

– Поздно уже, – подал наконец голос Денис. Спасибо вам за компанию, не будем мешать и сами соснем чутка.

– Денис прав, – сказал, поднимаясь, Слава – уходим?

– Уходим, – согласился Петр.

– Приходите завтра. Продуктов еще море. А увидите Толика – кликните его, – были последние слова Гали.

Ребята молча уковыляли. Стояла глубокая ночь. Пол вагона сладко и сытно спали. Но были и те, кто еще шебаршился и гундосил. Кто-то дулся в карты. Среди них был и Толик. Вагон ровно поскрипывал, мягкий свет ламп ложился на капроновые мешки, постельное белье и, торчащие из-под него, ноги челноков. Было жутко душно. Поезд София – Петербург подходил к украинско-белорусской границе.

Утро. Около 11 часов. Состав упорно ползет по серым и плоским просторам Белоруссии. Большинство уже проснулись, помылись и пили чай. В поездах, как известно, долго не спиться. За окном мелькает однообразный пейзаж голых рощ. Погода стала еще более неприветливой. В вагоне спокойно и буднично, еще одна ночь и пассажиры прибудут в Питер. Еще одна ночь, но какая! Будущей ночью челноков ожидает самый страшный пункт их путешествия – таможня города Пыталово. Неизвестно, как и кто дал столь красноречивое название этому пограничному поселку, но, вне всякого сомнения, оно себя оправдывало и нагоняло ужас, по мере приближения. Ведь на этой станции их встретит самая жадная и опасная таможня – таможня Российской Федерации.

В этот час Саша и Петр гостили в купе у Гриши Цукермана и Олега Гройзберга. Непоседа Саша, с утра, искал общения. Петр, от нечего делать, заглянул в то же купе. Здесь, было много свободнее чем у всех остальных. Ощущение мягкого спального вагона. Причина проста. Гройзберг, как шеф тур фирмы и старший группы, не вез ничего, а Гриша компактно распихал свои 12 мешков в верхнем ярусе.

– Ну, что хлопцы? Есть мандраж? – улыбнулся хитрыми глазами Олег.

– Мандраж? Из-за Пыталова что – ли? – с деланным пренебрежением откликнулся Саша.

– Думаете, и волноваться не из-за чего? Тебе, и вправду, может, не из-за чего, ты везешь не много.

– Вот именно. Пусть кожаные короли волнуются! – Саша, насмешливо покосился в сторону Петра, – И текстильные тоже. Вообще, всякие короли. Что у меня мешков то? Ерунда.

– Что же ты, отец-благодетель пугаешь? Не уж-то, допустишь, чтоб нас шмонали? – Петр с укоризной посмотрел на Олега.

– Ладно. Не дрейфь. Постараюсь сделать все, что в моих силах. Смена знакомая, в этот раз, так, что, все должно быть чики-чики. У тебя хоть чувалы упрятаны? Или торчат прямо у входа?

– Завалены. Но ты же понимаешь, если сунутся – мне капут.

– Не дрейфь, говорю. Не сунутся. Главное вовремя сунуть. Все время проезжали и

сейчас проедем. Они тоже бучу затевать не заинтересованы. Если какой спец разнарядки или проверки нет, деньги хапнут и только их и видели. Они, сейчас, – самая что ни на есть коммерческая структура. Деньги максай – проблемы сняты.

– Золотое дно. Это вам не мешки из Стамбула в Питер таскать и на рынке торговать, – спокойно произнес Гриша. – лицо его тоже сохраняло свою привычную невозмутимость. Слегка прищуренные глаза улыбались и грустили, одновременно.

– Да-а-а, сельскому пареньку, из деревни Пыталово, за счастье служить на родной таможне. Да, что там сельскому парню! Я бы и сам вас с удовольствием помучил – Саша, насмешливо, приподнял брови. – Как только увидел бы нашу распрекрасную компанию, – а ну-ка, идите на кутак, челночники-мешочники! У меня бы, ты Олег, дешево не отделался. А про тебя, Петя, вообще, молчу. В ногах бы у меня валялся. Умолял бы, чтоб я твою кожу не конфисковал. – Саша дал волю воображению. Картина его веселила.

– Размечтался! – Гройзберг отмахнулся.

– Я, конечно, многое могу понять. Живем, на самом деле, вне закона. Но откуда наглость у простых парнишек, из таких вот сел и городков, вымогать, так неприкрыто? Все берут, или почти все. Это очевидно. Но почему? Как у них хватает совести? И делается все, с понтом, будто только так и надо. Будто в этом и состоит их долг и работа, – высказался Петр.

– Чудак-человек, – откликнулся Саша – У людей ничего нет. Работы нормальной,

денег. За то, есть семья и самому хочется вкусно есть, сладко спать. Кто мы для них? Спекулянты, барыги, кровососы, которые с людей последние гроши вытягивают. Вполне логично, что они хотели бы восстановить справедливость и пополнить за наш счет свой бюджет. Так что – все предельно ясно.

– Ясно, но не слишком. Коррумпировано все вокруг. От самого мелкого

служащего до элиты чиновничества, до первых лиц. Все рады набить свои карманы, за счет своих подопечных. И у каждого из них, есть для себя оправдание. Каждый, как будто, прав, со своей кочки зрения. Выходит, все они действуют, по справедливости. Но ведь это абсурд. Если бы они, вдруг, очутились в шкуре обираемых, сами бы возненавидели себя сегодняшних.

– Зачем же обязательно ненавидеть? – вступил снова Гройзберг – просто нужно

четко знать и отстаивать правила игры. Ты все верно говоришь. Всем жить хочется. Значит, где надо – нужно подмазать, а тем, кто берет – не зарываться.

– Слишком расплывчато. Но если бы только так обстояли дела! А то, что получается,

каждый, чьи интересы расходятся с соседом, начинает его бессознательно, а то и сознательно ненавидеть. В конце концов, ненавидят, просто из зависти, но не признаются в этом, даже себе. Вот откуда грабежи и убийства. К сожалению, на них идут ужасно легко. И тем легче, чем их больше, чем угроза наказания призрачнее.

– А ты хочешь, чтоб люди целовались и рубаху последнюю отдавали? – саркастически парировал Олег.

– Не вижу в этом ничего плохого. Но давай ближе к земле. Если мы работаем и видим, что это приносит пользу и нам, и людям, почему бы не делать также и остальным? Не быть паразитами?

– А ты спроси людей, кто для них паразит? – теперь уже в разговор вступил Гриша. –

Если они, прямо в этот момент, у тебя ничего не покупают, в большинстве своем согласятся, что паразит – именно ты. То есть мы. В сознании народа, мы ничем не лучше тех, кем возмущаешься ты. Мы все равно, что воры. Может, даже хуже. Потому, что вора многие из них могут и пожалеть и оправдать. Вора, может быть, нужда заставила выйти на широкую, столь привычную для русского мужика, дорогу. А мы, по новым, самым что ни на есть разбойничьим, для них, порядкам, грабим их. Заставляем покупать необходимые вещи по завышенным, установленным произвольно, ценам. Больше нас, они, разве правительство, ненавидят. Но у правительства, куда выгоднее положение.

– Это уж точно, – сокрушенно согласился Петр.

– Так что наша судьба – терпеть и работать. Мы, например, евреи, к этому привычные.

– Слабое утешение.

– Ну, вас послушаешь, прям, хоть плачь! Такая жизнь неподъемная! – снова все услышали глухой голос Саши. – А Гройзберг, тем не менее, живет не жужжит. Да и Цукерман, вряд ли, хуже. Если миллионерами в ближайшем будущем окажутся, я не удивлюсь.

– Если бы! – грустно вздохнул Гройзберг. Ты, вот, Петя, тут рассуждал о всяких высоких материях. Так, я тебе, на это, откровенно, могу сказать, что если б мне выпал реальный шанс срубить одним махом лимон бакинских, я бы щепетильничать не стал. Не упустил бы своего. А поскольку такового нет, приходится быть честным со всеми и во всем. Чтоб вести хороший долгий бизнес – должен быть честным. Это, прежде всего, выгодно. Но если… если бы подвернулся реальный шанс, срубить капусты по крупному, я не упустил бы его. Чтоб свалить из этой клоаки… – глаза Гройзберга посерьезнели и заблестели злым холодным светом. И если бы тебе этот шанс выпал – ты ухватился бы за него. А если нет – так дурак, значит.

– Как все ж таки хорошо, что, сейчас, такой шанс отсутствует. А то иметь такого фрукта, как ты, за поверенное лицо – нет уж, увольте!

Саша, тут подумал, что этот ловкач Олег, и сейчас, не так уж честен, как заливает. Он дьявольски хитер, нахален и врет, напропалую, всем. И что характерно, отнюдь, не по крупному, а просто для гладкого обтяпывания своих текущих комбинаций.

– Не бери в голову, – Гройзберг обернулся к Петру,– Любой скажет, да и ты сам

знаешь, что я человек надежный. Но такова жизнь. Люди стремятся в ней урвать что-нибудь для себя. А если ты будешь мешаться у них на дороге, поверь мне, церемониться с тобой не станут… Конечно, если сила на их стороне. Такова природа человека. Эра социалистической лапши кончилась. Привыкайте, ребята, к белоснежному оскалу капитализма! Но мы ведь не слабого десятка! Мы еще будем на коне!

– Может быть, да. А может быть, и нет. На коня желающих – вдоволь, а вот пешком

ходить, – мало охотников. К тому же, тот кто с конем, другим не позволяет своею скотиной обзавестись. Боится конкуренции. Так что, те кто безлошадные, до того злы на всадников, что готовы даже своих более удачливых собратьев – пешеходов убрать с дороги. – Петр перешел на язык метафор. – Кстати , омоновцы ни на ком из вас удары не отрабатывали?

– О-о! Про этих зверюг лучше не вспоминать. К ним только попадись в лапы! Бить –

Бог миловал, но товар, как-то, на Витебском, чуть не приватизировали. Еле откупились. Гриша помнит, он был в ту ездку.

– Помню, помню. Но это еще, что! Они моих родственников, на Апрашке, тут, прихватили.

Родня, только 3 дня назад, как из Грузии приехала. Ну, естественно, ни прописки, ни регистрации. Я говорил им: на рынок не суйтесь! Нет. Притащились.

– Вот – вот! – Петр оживился. – В броневик их забирали?

– Затащили. Обшмонали там. Деньги отобрали, поиздевались и выкинули наружу.

Говорят, – обычная практика, для ОМОНа.

– И я там побывал. В их казенном транспорте. Хотел дурак долларов подешевле купить. Бакс к палатке прикрепил. Жду – может, кто предложит. Вижу – камуфляжные бойцы – тут как тут. Я резко дергаюсь, срываю бакс – на всякий случай. Чтоб к товару не привязались и т. п. Не тут-то было. Лучше б тихо стоял! Живо скрутили меня, в машину поволокли. Их беспредел известен. Поэтому, как только отвлеклись они, пока вели меня к машине, я живенько, имеющиеся при себе три сотни бакинских припрятал в боты. По дороге, к их зловещему транспорту, эти бравые бойцы согнали в кучу целую толпу несчастных чумазых иммигрантов из Азии. Эта публика, для них, обычная добыча. Они им просто необходимы, как для самоутверждения, так и для пополнения собственного бюджета. И садизм и подспорье. Все что нужно для их маленьких мозгов. Вот в этой-то разношерстной компании жертв милицейского беспредела оказался и я. Меня забросили в фургон и вывезли на задворки Апрашки, для экзекуции. Здоровенные амбалы, пинками и грозной бранью, заставили всех отвернуться от выхода. Сами же, выдергивая из плотной толпы по узнику, наслаждаясь его жалким положением. Опустошали карманы и брезгливо вышвыривали наружу. Что меня тогда удивило, так это, то, что все иноземцы беспрекословно и смиренно подчинялись омоновцам, при том, что по-русски, и двух слов связать не могли. Когда дошла очередь до меня, дегенерат в форме, без труда, обнаружил спрятанные в башмаках деньги. Его соратнику, что стоял сзади, не понравилось, что я хотел утаить от них валюту и он, не раздумывая, засадил мне локтем в позвоночник. Удар был неслабый. Почувствовал, что теряю сознание. При падении на пол, я очнулся. Позвоночник, слава Богу, остался цел. Баксы, слава Богу, тоже остались при мне. Обошелся рублевой взяткой. Плавненько так намекнул, что мою личность, здесь, многие знают и прекрасно видели, кто и куда меня повел. Сам я – питерский и если обижусь, могу жаловаться побежать, а в их деликатном деле, лишнее внимание не требуется. Они, конечно, не испугались. Степень отмороженности их более, чем высокая. Но, из-за мелочи, заморочки им не нужны. Им ведь еще долго хотелось потрошить безропотных нелегалов. Дешевле избавиться от меня. Тем более, на деньги я и так попал. Самолюбие их удовлетворено. Вот, такой эпизод из жизни российского гражданина.

– А меня родственники все в Израиль зовут. Да, только сомневаюсь я. Бизнес имею здесь, пока. В гости повидаться с ними – не проблема. Когда приезжаю, такой праздник для них и для меня! Подарками их засыпаю. Они меня слезами. Куда там! Богатый дядя из России приехал! Они, там, конечно, тоже не бедствуют. Но я, пока, здесь. Креплюсь. Припрет – тогда уеду.

– А из Грузии то родня уехала?

– Да. Те, уже тоже, как год, в Израиле. Они – мои дядя с тетей.

– Вам легче, – вступил Саша. Мне – ехать некуда. Какая ни есть страна, а моя. Здесь выйду – у каждого ларька меня поймут. Все свое – родное. И уроды и нормальные люди. Я так думаю: в каждой среде есть и свои гандоны, и нормальные. Это касается и нас барыг, и бандитов, и ментов, кого угодно.

– Может, они и люди. Я имею в виду бандитов с ментами, но общение с ними мне не улыбается.

– Ну и зря. Зря ежишься, Петя! В одиночку в жизни трудно и такое общение могло бы быть полезно.

– Это общение – вынужденное. Нормальному, как ты говоришь, человеку, нечего делать ни там, ни там. – поддержал Петра Олег. Если разобраться, кто туда идет? В менты – кто делать ничего не умеет и не хочет. Молодежь романтическая еще. Но они, очень быстро, превращаются в тех же взяточников или уголовников в форме. А если нет, то уходят или их «уходят». Ну а бандюганы кто? Молодняк – спортивные бездельники и отморозки. Старики – людоеды закоренелые. Так, что большого удовольствия от их компании не получишь. И не забудь, каждый из них смотрит на тебя, как на потенциальный десерт. А про взятки… Что уж про них говорить… Кто в институте не учился? Даже там. Казалось бы, – воспитывать должны. Оно и есть. После того, как преподавателям – первым учителям жизни, денег за зачеты и экзамены зашлешь, разве не понятно, что тебя ждет впереди? Даже неудобно вспоминать, как даже уважаемые преподы, как дети выкручивали, в виде надбавки к зарплате, лишнюю двадцатку, под предлогом научной работы со студентами. Умные люди, вроде бы. Так, нет же! Был со мной один случай. Меня с моим дружком, наш препод по вышке пригласил заниматься якобы какими-то научными изысканиями. Мол, подготовка к аспирантуре и вообще полезно. Обещал по 10 рублей на брата. Отношения у нас с ним были хорошие. Ходили к нему раз в неделю, после лекций. Шуточки шутили. А в промежутках, он нам занимательные задачки демонстрировал. Попытки выяснить, что это за работа такая научная, которой мы занимаемся, долго оставались безуспешными. Но потом, он нас огорошил заявлением, что оказывается, наши посиделки имеют отношение к проектировке Бурана. Не слабо? Вот и я говорю. Так и ходили на эти занятия. Это продлилось до момента, когда, случайно не услышали, как в соседней аудитории, он со своим коллегой делит выделенные бухгалтерией, для нас, деньги. Толи 30, толи 40 рублей. Мы хоть и студенты были, посчитали, что нас дурят и завязали с этим грязным делом. Так, что Буран допроэктировали без нас.

– И в самом деле, зачем тебе этот Буран? Ты шеф одного из лучших в городе турагентств. А то был бы рахитичным конструктором, на ничтожной ставке.

– Кто знает, может быть, Нобеля получил бы.

– Ну, это навряд ли.

– Это почему же? Не верите в мои выдающиеся способности? Думаете провозить вас

через все таможни легко? Мучиться с такими, как пластмассница и косоглазая Тонька?

– Верим-верим. Поэтому, лучше оставайся на своем месте. Оно и нам спокойней и тебе прибыльней. Да, ты и сам никуда не уйдешь. Оттого, что не дурак. – Петр отглотнул остывшего чая. – После таких речей, не заедает никого мысль, что живем не в особенно удачной стране?

– А что толку? – вновь взялся отвечать Олег. – Страдай – не страдай, а изменить положение, кто сможет?

– Почему нет? Не для того ли нам и демократия нужна, чтоб общими усилиями менять жизнь к лучшему?

– Может, и так. Но мы научены хорошо, что демократии у нас не было, и нет. Как правили нами цари и группировки, так и правят. Да, и изменения, что пошли сейчас начались по воле одного из них. Правда, ход событий вышел из под его единоличного контроля. И это не стало благом для страны. Буза началась, безвластие, как следствие – войны на национальных окраинах. К высшей власти стремились те, что ранее были в ее вторых эшелонах. Почему? Потому, что освободил поводья неумело. Не были готовы люди к новому раскладу. Да и того, чего он хотел, нигде в мире не существует. Демократический социализм с компартией во главе! Ха-ха!

– Но ведь и наш совковый социализм нигде до этого не существовал… Впрочем, я с тобой согласен.

– Социализм? Обычная тирания. Завуалированная, когда-то, новой идеологией. И все.

А к тираниям, в России, издревле, народ привычный. А что случается, когда по воле одного самодержца-фантазера, власть теряет свою силу? Когда система рушится, как таковая? Когда нет сильной и понятной альтернативы?

– То, что имеем. И чем, наверное, многие пользуются, – воровство, инфляция, беспредел.

– Вот именно. И нам, пока нет ясности, то бишь хозяина, надо воспользоваться ситуацией и отхватить в этой драке свой кусок.

– Хочешь сказать: все временно. И наши заработки и капитализм зарождающийся?

– Как сказать. Не пророк. Не знаю. Но чувствую, что, как только с властью разберутся, определится хозяин, разделят торт и будет ясно какой кусок чей, начнут давить людей. Сделают из них верноподданных и будут драть как липку.

– А я, все же, надеюсь на цивилизованное капиталистическое будущее. Мне трудно

поверить, что люди, глотнувшие свободы, захотят, так просто, от нее отказаться. Я не представляю для себя возвращения в тот Союз.

– Я не говорил, что будет то же самое. Они там наверху понимают, что миф о великом и ужасном Союзе благополучно развалился, а если, кто не понимает – все равно – дважды в одну воду не войти. Не будет больше, того самого, развитого социализма, но есть и очень большая опасность того, что и западной демократии нам не светит.

– Но почему?!

– …Огромная страна. Очень пестрая. Но главное – народ. Народ, особенно в регионах

очень отсталый и инертный. Привык, что им помыкают. Хотят быть зависимыми, разучились думать и управлять своей жизнью. Работать не умеют и не хотят. Система их сделала такими. Им лучше быть зависимыми. А на первоначальном этапе, нужны инициативные трудяги, в массе своей. Дармового хлеба больше не будет. Его, кто пошустрей подберет и социалистическим рабам ничего не останется. Те, кто по настоящему жаждет подобия западной демократии – молодая интеллигенция крупных городов и, вообще, продвинутая молодежь. Остальные, лишь хотят улучшить благосостояние, но без каких либо особенных затрат труда и перемены образа жизни.

– Вроде бы правильно говоришь, но выводы – чересчур пессимистичны. Ну а молодежь, о которой только что сказал, сбрасываешь со счетов? Они-то ведь, хотят наконец, жить как люди!

– Все хотят жить как люди. Вопрос: что под этим понимают? Воспитание то ведь и у нашей молодежи еще пока то. Старое. Менталитет родом из совка, как не крути. Хотя на них, только, и надежда. Если молодые не возьмутся менять страну шаг за шагом, скатимся в нечто подобное тому, где были.

– Иначе говоря, в дерьмо. Но дадут ли нам изменить страну, как мы хотим? И не забывайте, что наша липовая демократия, сейчас, фактически, держится на одном человеке. Большинство в парламенте – коммунисты! Исходя из этого, демократический выбор нашего народа – отказ от демократии, хоть липовой, хоть настоящей! При том, что о настоящей, народ, вероятно, даже и представления не имеет.

– Молодежь… – продолжал Гройзберг. – Вот взять хотя бы нас. Оценим честно

ситуацию. Ездим – деньги зарабатываем. А верим ли мы в государство? Конкретнее, его представителям? Уж так ли хотим жить по закону? Как бы не так! Мы привыкли не уважать ни закон, ни тем более того, кто ему служит. Может быть, потому, что те служат либо лично себе, либо дяде, прикрываясь законом. Но и мы, лично, менять ничего не хотим. Нам бы обтяпать наши дела, пока есть шанс, а там хоть трава не расти. И, если что – можно тягу дать. Донкихотов не богато.

– Да. Ты прав. А мы ведь не самые худшие люди в России. Но не герои. Не патриоты.

Наше дело – свое собственное маленькое счастье и закрыться в будку. Каждый, сам за себя. Каждый по отдельности. И нет веры в солидарность честных людей.

– Каких еще честных? Пафос. Так мир устроен: ты не утопишь – тебя утопят. Помогаем друг другу, до тех пор, пока нам это на руку.

– В этом, с тобой не соглашусь. А то, что в себя не верим, в достижение победы здравого смысла и справедливости, это – факт. Правда и то, что перемены пошли после знака сверху и сопровождались потерей порядка потому, что закон еще меньше стал весить. И опасность, я чувствую тоже. Как только те, кто посильнее, подомнут под себя страну, – снова окажемся в клетке. Не хочется верить в это. И трудно представить, как я смогу прожить в такой стране свою оставшуюся жизнь.

– Все дым. Ты молод, Петя. И, может быть поэтому , еще думаешь, что перемена места жительства откроет тебе новые горизонты, возможности, а то и свободу, которая поможет осуществить твои мечты. А я уже боюсь. Как бы не потерял того единственно дорогого, что есть в моей жизни. – Наконец, заговорил Гриша. – Возможность уехать у меня уже давно была. Но я, все здесь, и не трогаюсь. Зачем? Кто знает, как сложится там. Согласен: и здесь не сладко, но и там не просто. А если до сих пор не уехал, несмотря, на обещанную поддержку от родных и тамошних властей, значит, это чего ни будь да стоит. Сомневался и не решился. Может, кто подумает, – струсил или дурак. Может, и так. Но мне кажется, есть здесь какая-то мудрость, не всеобщая, но присущая именно мне. Одни говорят: мы евреи, наш дом Израиль. Другие: наш дом, где мы можем чувствовать себя людьми. При этом, намекают на штаты или Германию. А я вам скажу, хоть и очень многие, десятки лет, пытаются убедить меня в обратном, что только это – моя страна. Я здесь вырос, учился, работал, завел детей, похоронил отца. Здесь, я говорю на моем языке и, только здесь, чувствую себя дома. Уезжать, чтобы горе мыкать? Этого я и тут хапнул. Ведь русские, если они даже евреи, – Гриша печально улыбнулся, – всегда, останутся русскими евреями.

Петр тоже расплылся в улыбке:

– Я даже думаю: многие евреи, понимают, что они – русские, уже покинув Россию.

– Ты прав, Петя… Хоть и не еврей. – глаза Гриши повеселели.

– Такое тоже случается.

– Не знаю, как вы, но я думаю, вряд ли кто станет счастлив, покинув свою страну, свой дом. Во всяком случае, я на это не способен. Скрывать не буду: натерпелся я за свою жизнь и унижений, и коммунистического бреда. Что уж. Такова наша еврейская доля. Нет. Я не осуждаю моих, что сейчас в Израиле. Наоборот: грущу по ним. А они там плачут по России. Не все, конечно. Может, это болезнь – привязаться сердцем, к тому месту, где рос гадким утенком, мерз, мучился? Ведь говорят, и любишь больше всего того, с кем выпало больше всего перенести. Может это неправильно? Никому не желаю той участи, что выпала нашему советскому народу. Я не говорю, сейчас, о тех, кто не испытывал похожих чувств. Кому-то же был нужен, этот идиотизм. Но я к ним не отношусь. И все равно. Все равно, с болью наблюдаю за тем, как рушится здание, в котором я родился, прожил свое детство и молодость. И я не знаю, чего и ждать. Но что не говори, мы народ терпеливый. И русские, и евреи. Что будет – то будет. А мы, тем временем, будем работать и откладывать на черный день. Кто знает, как все повернется. Может, и впрямь, придется уезжать. Думаю, только, что молодым, это предприятие, много легче дается. Но ни тебе, Петя, ни Саше, такой перспективы не желаю.

– Да, я, ни за какие коврижки не уеду. – пробасил Саша.

– А Олегу? – ехидно поинтересовался Петр.

– Да и Олегу тоже. Но, он – отдельный случай. Все-таки, еврей.

Олег ничего не ответил. Он был не из тех, кто любил вспоминать о своей национальности.

– Какой-то сионизм получается. Если мы не евреи, то и права у нас не те.

– Да, нет. Это я так. Нам же хуже. Вы, у себя дома. А мы, и дома не дома. Во всех домах чужие. Я говорю о том, к чему лежит сердце. А поступать, конечно, каждый волен, как пожелает.

– Еще немного и я разрыдаюсь – с доброй издевкой произнес Саша. – Россию любишь как женщину. И уже не ясно извечная еврейская тоска в твоих глазах или русская… Я тоже привязан к нашей земле. Что и говорить: женщина – на пока, Россия – навсегда.

– Это как? – с интересом в голосе откликнулся Петр.

– Жену свою так не люблю, наверное. Хоть с каждым месяцем, привыкаю к ней все

больше и больше. Если так пойдет и дальше, то и без нее своей жизни представить не смогу. Поверите ли? Когда женился, был как к бабе, к ней равнодушен, честно говоря. Ну не то, чтобы совсем меня не привлекала. Но предложи мне еще, что-нибудь стоящее, на тот момент, – предложение бы рассмотрел. В общем, она была просто лучшим из того, что подвернулось мне под руку. Девка – не дура, симпатичная, с бабульками. Меня устроило. Когда жить стали – все вроде бы клево – и материальный уровень подтянул, и то и се. Но душе стало тесно. Иной раз, специально своих корешей гопников созову. Набухаемся дома, пока ее нет, орем, бутылки раскидаем. Один раз окно разбили. Она придет – шок, истерика, скандал. Выгонит нас взашей. А мне нужно это было. Как пар из котла выпустить. Потом, конечно, прощения прошу, любовь, ласки. Это она у меня очень даже любит – в момент оттаивает. А у меня на душе осадок поганый. Никак не мог поначалу приспособиться и отказаться от того, что было моей жизнью до нее. Да и сейчас, честно говоря, не очень-то я отказался. Накось выкуси! Чтоб я отказался от моих корешей, матери, брата, и просиживал бы только штаны с ее понтовыми подругами и папашиными знакомыми!

Как бы там ни было, все пошло своим чередом, и сейчас, уже могу оценить достоинства семейной жизни и хорошей жены. Нет–нет, не только в меркантильном смысле говорю. Я уже и сам кое-что зарабатываю. Просто приятно вернуться уставшим домой, где тебя встретит, обогреет, накормит и приласкает жена. Что не говори, женщина создает твой дом, уют…Нет, не хочу сказать, что у нас прямо так все гладко. Недавно, например, она стала быковать и выкидывать разные непотребности. Даже меня перещеголяла. Раньше, надо сказать, это я себя по-свински вел. А она, если пыталась пресечь такое мое поведение, всерьез даже ответа не получала. Теперь, напротив – в семье оплот я. Она скандалить – я спокоен, и ее успокоить стараюсь. Верите, даже если ни в чем не виноват, – прошу прощения. Правда, иногда мне кажется, что это тоже не совсем правильно. Она ведь еще больше наглеет. Бывает, хочется даже двинуть ей в дыню. Но сдерживаюсь. Баба все-таки. Да и если сорвусь, кто знает, чем закончится? Побежит к папе, развод! Как сейчас вижу: Не хочу с этой скотиной жить и т.д.! Нет уж. Я как-нибудь потихоньку. Я понял: для меня, спокойная жизнь – важнее остального. Так, что если ей нужно егозить – пусть егозит. Мне на это наплевать. Ну не наплевать, конечно, но я стараюсь делать вид, что меня это не касается. Если она хочет себе нервы трепать – ее дело. Мне – не выйдет. Несмотря на все перипетии, могу сказать, что доволен своей семейной жизнью. Жена может со мной не соглашаться – ее право. А у меня все необходимое есть: квартира упакована полностью, тачка нормальная, с папашей ее дела делаю без нее. С ней тоже все нормально, когда у нее нет заскоков. Любить она вполне мастерица. Так, что живу – не жужжу. Как сыр в масле валяюсь. Тем более, если сравнить с тем, как жил до свадьбы. Мне даже, если честно, и в Стамбул то ездить в лом. Да, что говорить, даже из дому, ломает выходить, бывает! Лежал бы все время на печи да ел калачи, книжки читал. А вы говорите: ехать не ехать!

– Это я говорю ехать? – удивился Гриша.

– Ну, не ты. А кто там говорит? Не важно. Для меня, лучше моей квартиры, жены, ее папани – ничего лучше нету. Здесь моя мамаша, братья, вся родня. А там, что делать? Бандитствовать? Или посуду мыть за копейки?

Вот я и говорю – любовь к Родине нечто похожее на любовь к жене, к своему дому. Привычно все здесь. Здесь тебя поймут даже без слов. Обогреют, накормят и без денег любовью обеспечат. Там такое получишь? Шиш!

Да и раздражают меня все эти иностранцы! А как можно жить не слушая своих любимых песен? ДДТ, Высоцкого, Северного? А их язык, я себя знаю, я в жизни не выучу! Они нас не понимают, а я их. Захочу, к примеру, поприкалываться, пошутить – тупые морды не воткнуться в юмор. Если я им нужен – посмеются для вида, а если нет – уставятся, как на недоделанного. С кем бы я общался, если б очутился, вдруг, в Англии, что бы там делал? Даже представить не могу. Вот дерьмо то! Если б только наших, там, нашел и вляпался бы в какой криминал. Нет уж.

Вы скажете, например, магазин открыть, как некоторые из наших, в Стамбуле делали? А что? Выходило? Сколько раз их там кидали? Или разорялись они потому, что местной кухни не знали. Что, куда и почем? Да если даже и есть смысл, ради чего? Чтоб сидеть в этой грязной шашлычнице? Вот уж, увольте, работать с турками! Лучше у нас, тогда. Чем хуже? Нет. Я все-таки доволен, что у меня – жена, дом. Может, от этого Россию еще больше люблю. А ты, Григорий, женат?

–Уже нет. Был женат 5 лет назад.

– Что так? Прошла любовь? Нашел бы себе кого другого – веселей бы жилось.

– Уже не тот жеребец, чтоб вот так – запросто найти жену. Да и к чему? Меня эта кутерьма уже не веселит.

– Ну, поделись с нами, Григорий, своим личным опытом, если конечно не больная тема. Мне, сейчас, интересно на тебя примерить мою теорию о женщине и родине. Ты намного старше меня, нас разделяет целая жизнь, поэтому и любопытно мне проверить, верна ли моя гипотеза, в отношении тебя, например. Своего рода, научный эксперимент. Я вижу, родину ты любишь не меньше моего, вот и хочется узнать, как у тебя по женской части.

– По женской части, раньше, у меня было все нормально. Огромное разнообразие. Даже и не нужно было, наверное, столько. Но женат я был только однажды. Чтоб сразу все стало ясно – жена моя бывшая с дочкой, сейчас, в Израиле живет. А познакомились мы с ней уже лет 20 назад. Ты еще, Сашок, ходил пешком под стол…

Саша смущенно заухмылялся.

– Она, дочь коллег моих родителей. Точнее, профессора физики в ЛГУ. А я, учитель литературы, несколько лет тому назад, закончивший тот же университет. Риву, так ее зовут, видел во время учебы, только мельком. На мой взгляд, надо признаться, она была очень красива. Но в студенческие годы я, почему-то, был слишком робок, чтобы хоть как то приблизиться к ней. Она же меня вовсе не замечала. Учились мы в параллельных группах. После окончания вуза, прошло года 4, но не я, и как ни странно, ни она, не нашли себе спутника жизни. Родители наши, как я сообщил, были добрыми знакомыми, плюс сослуживцами. Тогда, они, втихомолку от нас, сговорились о нашем браке. Мне было 26. За годы вынужденного воздержания в универе, я отыгрался по его окончании. Не знаю, что со мной произошло. Может быть, почувствовал себя мужчиной в женском окружении, в школе. Без преувеличения скажу: все молоденькие симпатичные учительницы у нас, были мои. Одна раньше, другая позже. Кроме того, я и на стороне, не отставал. Мои последние интриги, представьте себе, стали известны завучу. Две молоденькие учительницы поочередно плакали в учительской, вели уроки с красными припухшими от слез или бессонницы глазами. Наш завуч, дама «синий чулок» с железными нервами, развившая в себе ненависть к всякого рода донжуанам, из-за того, наверное, что они не обращали на нее никакого внимания, провела дежурное расследование. С легкостью сотрудника гестапо, вывела бедняжек училок на чистую воду. А значит и меня. В школу, после этого, я приходил чуть ли не в холодном поту. Зарекся там следить. Чувствовал затылком, идя по коридору, развевающийся за мной шлейф сплетен. С перепуга, вновь, стал пай-мальчиком. Прилежно работал и даже ушел в творчество, точнее, в исследование жизни и творчества Льва Толстого. Несмотря на бурный темперамент, а может, благодаря ему, я страстно любил мою работу. Любил и сам процесс преподавания, и литературу, как таковую. Дети ко мне тянулись. Мой рабочий порыв был оценен. Благодаря строгому контролю, в том числе и со стороны РОНО, мои уроки были признаны лучшими. Нередко, приезжали учителя из других школ и всевозможные методисты, чтобы послушать меня. Меня, однако, это даже, несколько нервировало. Но куда же деться от славы! С Божьей помощью, как преподаватель, я был реабилитирован. Наконец, мои бестолковые похождения надоели, не только моим родителям, но и мне самому. Посему, папа с мамой решили меня женить. В тайне, они опасались, что я найду себе русскую, если они будут мешкать. Поэтому подсуетились и остановили свой выбор на Риве. Если бы мне на полгода раньше объявили, что меня хотят женить, я бы упирался изо всех сил и, конечно бы, не позволил произвести над собой такое насилие. Но в данных обстоятельствах, предложение моих родителей, виделось мне разумным. Я устал от мелких пошлых любовных дрязг и захотел иметь прочный и приятный во всех отношениях тыл. Упоминание о Риве пробудило во мне юношескую робость, и даже неуверенность в себе. На какие-то минуты, представив себя в роли сватаемого, вся затея мне показалась глупейшей. Но я быстро овладел собой. Припомнив свои многочисленные подвиги на любовном фронте, я подумал, что очаровать засидевшуюся в девках еврейскую девушку, не составит никакого труда. На пасху я с моими родителями был приглашен официально в гости к Риве. Кроме ее матери и отца, там, была еще одна пожилая пара. Все проходило чинно благородно, как и задумали обе стороны. Мы с Ривой мило беседовали. Она меня просто очаровала, и я диву давался, что до сих пор, никто не сорвал этот чудный цветок. Тут, надо заметить, что, несмотря на томный взгляд и возбуждающие формы, она выказывала себя весьма умной и эрудированной девушкой. Тогда, я подумал: она, именно она должна стать моей женой. Красивая, воспитанная, с большими завораживающими черными глазами. Что я делал до сих пор? Что мы делали? Почему не решались приблизиться? Без всякой натяжки, скажу: если не в первый день, то, по крайней мере, за неделю после этой нашей встречи, я себя довел до такого состояния, что уже не представлял жизни без нее. Наверное, я был бы должен волноваться: а понравился ли я ей? В самом деле, скромный, закрытый, ничем о себе не заявлявший, в студенческие годы, вдруг, огорошивает тебя желанием жениться? Не плохо бы понять, кто он? Тот ли, кто нужен ей? Симпатичен ли хотя бы? Но для меня, ответы на все эти вопросы были очевидны. Она сама была живым свидетельством самого благоприятного, произведенного на нее впечатления. Непостижимым для меня способом, шашка прыгнула в дамки. Она вся искрилась, и каждый хлопок ее длинных ресниц будто бы говорил: я твоя с головы до пят! Как это случается: мы понимали друг друга с полуслова, а иногда и без слов. Казалось бы, счастье привалило… Нет, не могу сказать, что внезапная совместная жизнь внесла дискомфорт в мой быт. Мои ожидания оправдались. Рива стала преданной и любящей женой. Один момент, только один момент, который я уже, тогда, интуитивно почувствовал, но старался гнать прочь из моего сознания: в ней не было того огонька и страстности, которые и являются источником вдохновения у мужчины. Но не подумайте, в том, что считается главным, она меня удовлетворяла. Да, и в остальном, была прилежной женой, домовитой, практичной и аккуратной. Общими усилиями наших родителей, мы получили 3х комнатную квартиру. В доме, все было в образцовом порядке: цветы, коврики, вазочки, прочий жизненный хлам. Чтоб я так жил всегда! О, если б я остался один, в той огромной, обставленной невообразимой мебелью и утварью квартире, можно было бы представить, какое убранство она имела бы теперь. Я человек неприхотливый, не вижу смысла во многом, в чем многие видят единственный смысл. Кроме того, я из тех, о ком говорят: не умеет гвоздя вбить. Сейчас, правда, я, несколько, изменился. И этому способствовала Рива. Но тогда… Потом, я зарабатывал, по ее потребностям, сущие гроши. Что зарабатывают школьные учителя? Наши родители наседали, чтоб я подался в журналистику. О том же мне стала говорить Рива. Но, здесь, я был тверд. Я занимался любимым делом. С ее же точки зрения, я занимался чистой филантропией. Ведь моя зарплата и ее заработок дантиста не шли ни в какое сравнение. Мне же, и тех денег, было более чем достаточно. Что касается журналистики, она меня не привлекала. Писать заказные статьи, вкрапливать туда нужные, нравящиеся кому-то слова, сдабривая все тошнотворной идеологией, мне было противно. Конечно, и в школе все было не так уж гладко, но все же, там, никто меня не мог заставить говорить, то во, что я не верил. И, не смотря на периодически возникающую напряженность между мной и руководством, меня ценили, как талантливого преподавателя. Ну, заигрывается молодое дарование, увлекается либерализмом и свободомыслием, но так это возрастное! На почве моего упрямого нежелания перейти в газету, что было вполне реально, в нашей молодой семье начались систематические перебранки. Разговор скатывался к тому, что я эгоист и не хочу в жизни добиться ничего стоящего. В то же время, она говорила, что я не имею элементарного самолюбия, и что я никакой не мужчина, раз не в состоянии заработать себе имя, а семье денег. Она стала изрядно допекать меня подобными разглагольствованиями. Как-то, я и сам задумался: может, я, действительно, такой неудачник, как она живописует? Дочери стукнуло уже 2 года, но Риве так и не удалось сломить моего сопротивления. Я работал где работал. Написал параллельно книгу о жизни, творчестве и философии Льва Николаевича Толстого, десяток литературоведческих статей. Но дохода со всего этого, по Ривиному выражению, имел как с козла молока. Жизненные интересы у нас рознились сильно. Она дантист, помешана на золоте, быте и красивых безделушках. Я, учитель, литератор, живущий книгами и идеями. Нет, я даже не мечтал найти в жене единомышленника. Но, порой, и просто общий язык было очень сложно найти. Я был согласен на то, чтобы она стала мне обычной домашней женой. Терпеливой и любящей. Но и это оказалось слишком. Как-то разоткровенничавшись, она мне заявила, что я, вовсе не муж, раз не в состоянии ее обеспечивать. Здесь, надо отдать ей должное, она была отчасти права. Ведь весь дом держался на ней. Но настоящая беда началось тогда, когда среди наших знакомых, пролетел шорох о возможности выезда. Обетованная земля и т.д. Куда не приди, везде одно и то же. Гроссманы и Маневичи уехали, Шкляры в Вене. А вы не думаете ехать? Я уже видеть никого не мог. Но сильней остальных меня одолевала жена. Что называется, плешь мне проела с Израилем. Вот, где я пожалел, что взял себе в жены еврейку! Правда, в то время, евреями себя объявили даже те, о ком бы я никогда не подумал. По большому счету, именно тогда, и обозначился у нас раскол. Рива закатывала истерики, говорила, что из-за меня должна будет зачахнуть преждевременно. Что я не желаю счастья своей дочери. Что Бог нам посылает такую удачу! Но дурак есть дурак – он ее никогда не увидит. Вдобавок, моя мама, недавно похоронившая отца, решила выехать с семьей своей сестры. Но прежде, мама взяла слово с Ривы, что та привезет меня и нашу дочь Беллу в Израиль, и как можно скорее… Но я остался неколебим. Развод после безуспешных уговоров не заставил себя ждать. Вот моя семья и в Палестине. Но к этой боли прибавилась другая. Оказывается, Рива отправилась в дорогу не только с нашей дочерью, но и в теплой компании своего коллеги, с которым на репатриантской почве и спелась. Что мне оставалось делать? Посыпать голову пеплом? Я остался один. Квартиру нашу мы разменяли. Деньги забрала Рива. Я остался в однокомнатной, брошенный и никому ненужный. Это было уже наглядно. Никому не пожелаю пережить подобного. На работе, кстати и не кстати, напоминали мне о моей национальности. Ходили пошлые слухи. Ждали моего отъезда. Внушали неуважение моим ученикам. Несколько раз приходилось выслушивать резкую и абсурдную критику в мой адрес на парткоме. И это, притом, что партийным, я никогда не был. Очевидно, что меня хотели выжить. Мне уже и в школе дали понять, что я здесь чужой, что я инородец, не только телом , но и духом. Если бы не мои не многочисленные друзья и мои любимые и любящие меня ученики, я не знаю даже, чем бы закончилась столь печальная история моей жизни. Надо отдать должное администрации нашей школы. Они ушли меня. Я физически почувствовал, что не в состоянии более оставаться в той атмосфере. Искренне верящие мне талантливые ребята, вступали в опасные дискуссии, на уроках истории и классных часах, с тупыми, ограниченными преподавателями. С теми, у кого не было своих мыслей, отродясь, с теми, у кого только страх и был их собственный. Ребята же умело аргументировали свои доводы, в том числе, и выдержками из моих уроков. Но решающую роль в том, чтоб обвинить меня в антисоветской пропаганде сыграли мои статьи. Парадоксально, ведь я писал о творчестве русских классиков! Ко мне прилип ярлык западного ставленника и сиониста. Рива могла бы мной гордиться! Вот так, благополучно в эпоху гласности и перестройки я оказался выдавлен из школы. Теперь, я остался, лишен уже и любимой работы. Вначале, я еще пытался пописывать статьи. Работа сразу с несколькими изданиями. Но статьи мои все меньше и меньше нравились редакторам, а мне все меньше и меньше нравились те издания. Но я не сдался. Я бросил это грязное дело, благо появилась возможность влиться в новое, доселе мне не знакомую, но уважаемую нашими предками коммерцию. Может быть, не последнюю роль сыграло самое тривиальное самолюбие, желание доказать покинувшей меня жене, что и я чего-то стою и тоже могу что-то заработать. Дело наше, сами знаете, требует и сметки и ловкости, можно сказать даже, рисковое. Но без сомнения, оно выгоднее и оно лишено всякой субординации, т. е. наделяет тебя определенной независимостью. Хотя есть и минусы. Оно, не всегда, способствует твоему разностороннему развитию. Тем не менее, я сумел достичь в нем некоторого успеха, и теперь, приезжая в Израиль, как гость, чувствую: взгляды моей родни на меня наполнились новым смыслом. В них нечто. Толи уважение, толи зависть, толи удовлетворение от того, что я одумался. В общем, они смотрят на меня, как на счастливчика. Но я не могу назвать себя таковым. Я вижу лишь, что меня так и не поняли. Я стал еще более чужим для них. Я остался здесь наедине с собой, со своими мыслями и со своим товаром. Утешаю себя тем, что нашел новое место под солнцем, но на этом месте не ощущаю солнечного тепла. Наверное, моя история жизни и любви похожа на многие своей грустной концовкой. – Гриша замолчал.

– Грусть, иногда, совсем не плохо, – вступил Гройзберг задумчиво. – Кто умеет грустить, не глупый, а возможно, и счастливый человек. Люди с ярко выраженным восторгом или с затяжной лучащейся радостью на лицах, никогда не внушали мне доверия. В самый неподходящий момент они примутся душераздирающе рыдать. А что, до ваших лавстори, по совести говоря, они мне не по душе. Бродящий в нас гормон, если дать ему волю, способен принести массу проблем. Опасно то, что самое бурное его цветение приходится на неопытную юность. Время, когда о жизни больше мечтаем, чем знаем ее. Не видим подоплеки вещей. Выдумываем что-то, а потом лелеем. Придется еще больно ушибиться этим фантазерам с нежными лицами. Но на то она и молодость. Кто-то из древних, верно подметил, сравнив любовь с корью. В свое время, она – норма, закон природы. Человек, как животное, обладает инстинктом к продолжению рода. Но человек существо умственно высокоразвитое, поэтому ему скучно просто делать то, что в него заложено на уровне программы. Он наделил свой инстинкт ореолом таинственности и необыкновенности. Он, до сих пор, смакует неразгаданность этого якобы чуда. Я, для такого, просто пошляк и сухарь. Ведь гены, гормоны, биология и математика отнюдь не овеяны сказочным флером. Это так скучно, для большинства. А осознавать себя способным на чудо, это же так лестно!

Посмотрите, как это обычно случается. Когда, так называемая, любовь приходит, люди, по своему сознанию, еще дети. Но им уже надоели детские игры. Они хотят чувствовать себя взрослыми, и им кажется, что они справятся с этой ролью не хуже родителей. Забродивший в мальчиках гормон зовет их на подвиги. Близость с женщиной, для них, – самый желанный плод. И сладострастие и самоутверждение. Какой юнец воздержится от такой игры? А чем больше девчонка и парень набиты романтической чепухой, пусть литературной, пусть, просто, красивыми историями, тем больше они будут сходить с ума в чувственных излияниях. Реальный, серьезный подход к близости, не для нас, в ту пору. Первая, мало-мальски симпатичная юбка, воспринимается нами, как красная тряпка быком. И если крепость будет настолько глупа, что окажется, взята, существует реальная опасность, тебе неоперившемуся, уже стать отцом семейства. Наверное, почти всем, кто женился скоро и впопыхах, знакомо разочарование семейной жизнью. И почти для всех, она стала не тем, чего от нее ждали. Вот, к чему приводят игры повзрослевших детей. Когда завеса падает, наступает депрессия, и если не было, какого-нибудь стоящего интереса или работы, кажется, что и вся жизнь не имеет смысла. А если завеса спала, но не до конца, можно приняться искать новую любовь. Вот, вам и лучший рецепт извести себя. Ведь любовная лихорадка, как вы, наверное знаете, навещает иных периодически, и отнюдь не только, в нежном возрасте. Что же это? Еще один способ сбежать от обыденности, от монотонной рутины? Вероятно. Особенно, для тех людей, кто не захотел понять, что жизнь такая, какая она есть, и стремление наполнить ее чудом, не сделает ее другой. Если, со временем, прозрение наступит – еще ничего. Но если игра затянется, и человек не выкинет из головы своей фантазии стать счастливым через любовь? Что тогда? Он просто останется глубоко несчастным, и будет корить себя, свое окружение или несправедливую судьбу.

Саша, Петр и Григорий молча прослушали монолог. Никто ни разу не перебил. Три пары глаз внимательно наблюдали за Олегом. Каждый имел собственные мысли на изложенную тему, но сказанное Гройзбергом, нашли любопытным.

– Я тоже был женат. Слава Богу, не формально. И меня не миновала чаша сия. –

Олег продолжил после небольшой паузы. – Жить, уже вместе, начали, учась в институте. Поначалу, все было очень мило. Гуляли, спали, но на занятия ходили в разные группы. Если хотел провести время как-то иначе, отдельно, проблем не возникало. Всегда мог сослаться на друзей или лабораторные работы. Но, как только учеба закончилась, началось доставание. Жить с женщиной, в определенном смысле, удобно. Отрицать не буду. Она у меня и готовила и стирала, дома всегда порядок, к тому же, симпатичной девчонкой была. Все бы хорошо, если б не надоедала без нужды. Как известно, на заре отношений, самому хочется больше времени проводить вместе, целоваться, прижиматься и т.п. Но постепенно, такая потребность у мужчины отпадает. По крайней мере, у меня так. У нее, скорее, наоборот. Как хороша была поначалу! Стеснительная, лишнего слова не скажет! После года совместной жизни как будто подменили. Прилипучая стала ужасно. Почувствовала, что имеет на меня права. Может, кто-то и надоумил, не знаю, но и дома покой пропал. «А это зачем? А то почему? А куда пойдешь завтра? А что тебе там надо? А когда придешь? А почему так поздно?» Голова кругом. С ума можно съехать. А если ответ не пришелся по вкусу, то – пилить, зудеть. А пошлю подальше – истерика, плачь. Ну, куда годится? Ведь мы не были даже расписаны! По этому поводу она мне тоже порядком крови испортила. Хотела замуж! Что ты! Я ей говорю: ты и так-то меня скоро со свету сживешь. А женюсь, так и вовсе. Что, петлю сам себе на шею!? Но ей – что о стенку горох. Таким макаром, мы с ней протянули аж 12 лет. Сейчас сыну нашему уже 15. Но вот, я завязался с туристской темой. Она, и тут, мне воздуху не давала. «Что ты там затеял? Там слишком много женщин!» Допелась до того, что работать будет со мной вместе. Помогать. Надо сказать, что лучше диверсанта или налогового инспектора в штат записать, чем иметь такую помощницу. И вот, уже три года, как я ее отослал на три буквы и живу один. Знаете, как заново родился. Живу. В полном смысле слова. Работаю и счастлив. А женщины? Что женщины? Ну, подворачивается иногда дельце. Но не далее. Ох, большой искусницей надо быть, чтоб заманить меня в брачные узы. Не подумайте, ради Бога, я не идейный противник брака. Для некоторых, это необходимое состояние. Но если я когда и женюсь, так только на такой, что не будет соваться в мои мужские дела. Будет знать свое место. Или люди живут вместе для того, чтоб друг другу обузой быть? Мужчине, например, что нужно? Уют. Тепло. Горячий ужин. Хорошее настроение. Интим. Не отрицаю. Но самое главное – его собственная свобода. Возможность, хотя бы возможность, налево сходить. Если б попалась мне такая, женился бы сходу. Но жизнь пока не обнадеживает. Существует мнение, что Бог всего сразу не дает. Либо любовь, либо счастье в творчестве, либо деньги. И для того, чтоб особо не разрываться, я выбираю свободу творчества в искусстве зарабатывания денег. Думаю, здесь, мой тяжкий труд не пропадет напрасно. Что, наверняка случилось бы, если б я сложил свою голову на брачном фронте.

– Вас послушаешь, нет никакой личной жизни. Одна тоска. А ведь вы евреи, хитрый народ. Значит, должны уметь и свою личную жизнь устраивать.

Олег недовольно поморщился, он не любил, когда вспоминали о его национальности:

– Что за чепуха! В таких вещах никто не гарантирован. Да и какой я еврей? Ни языка, ни традиций не знаю. Талмуд не читаю, в синагогу не хожу. Да и русские уже не те, что когда-то. Может, и к лучшему. Идет формирование мега наций.

– Да ты не подумай, я не антисемит, какой. Евреи – народ умный, этого нельзя не признать. Но вот некоторые другие, например азера, арабы, турки и всякие там черные, мне, определенно, не нравятся.

Саша, здесь, явно слукавил. Под настроение, ему не нравились практически все, и этнической принадлежностью он объяснял все недостатки тех, кто внушал ему антипатию. Для простоты. Уничижительные прозвища типа черножопый, пархатый, америкашка, армяшка грязный, немчура и чухонец не выходили из его лексикона. Этому Петр был частый свидетель. Употреблял эту терминологию, он, конечно, чаще за глаза. Но когда нервы сдавали, мог и в лоб ляпнуть. Сейчас же было все спокойно и Саша, по своим меркам, дипломатично попытался развить мысль:

– Вы мне можете сколько угодно доказывать, что все люди братья и все одинаковые. Все это – херня! Я, конечно, соглашусь с натяжкой, что, может, и среди азеров завалялось пара тройка неплохих ребят. Но это исключение, которое только подтверждает правило.

– Подожди, – оборвал Григорий – ты, прежде, должен понять, что это люди другой культуры. Подумай, какая культура у азербайджанцев, например?

– Да, никакой! – Несмотря, на невежественный шовинизм, который никто из присутствующих не разделял, все улыбнулись.

– Да, я вам тысячу примеров привести могу. Они, как турки, только хуже. Те, все ж,

приличнее, ведут себя, тише. И притворяются более умело. У них и принципы, какие-никакие есть. А азера и маму свою продадут за деньги. Пообещают все, что ты хочешь, но как только расклад поменяется, и выгода повернется другим боком, – откажутся от своих слов, как ни в чем не бывало. Хоть ты ему брат и лучший аркадаш, до этого был. На рынках столько их, что нельзя пятку поставить. Как будто не в Питере, а в Гянжде какой ни будь. Наркоту, кто возит больше всех? Ага! Молчите? На рынках порядки свои ублюдочные устанавливают. Девок наших в продавках держат. Те, пашут на них за копейки за прилавком, а потом еще и в постели дорабатывают. Помню, как-то, приехал к приятелю на рынок. Я, там, тоже, часть товара раскидываю. Вижу, сосед его, азербот лупцует свою продавщицу по лицу. Она, оказывается, ему, что-то из товара порвала. Ну, тут, я не выдержал и отходил этого выродка, по первое число. Жена, вряд ли узнала б. Он толще меня был, но даже не сопротивлялся, только закрывался. Жалкий пес. А их бандиты на рынках? Знаете, как себя ведут? Только толпой. Чтоб один пришел – ни разу не бывает. Вот история, с одним моим знакомым дагестанским бандитом. Как-то, азербайджанская группировка оборзела в дупель, и принялась за его подопечных торговцев. Дагестанец, парень такой не крупный, боксер, и один всегда по рынку ходит. Так вот, когда он их нашел – ствол им в рыло. Они, шлеп на пузо, ему в ноги – что хочешь, говорят, делай, только не убивай! В ногах у него валялись, исходили слезами. Вот так. А другой, азербайджанский барыга наслал на своего соседа, моего приятеля, своих земляков. Пригрозить захотел, мол, цены поднимай! Мало, выходит, его тамбовские били. А ведь, другом притворялся, улыбался, всегда, так приветливо – прям, влюблен в тебя… А как они галдят? Весь этот Восток? Дикари.

Но, может, вы подумаете, что мне, какие ни будь там немцы, англичане, или американцы с чухонцами нравятся? Как-бы не так! Это же – тупые сукины дети! Ни шуток наших, ни жизни нашей не понимают. Считают себя крутыми! Да пусть подавятся своей крутостью. На деле то, они – обсосы и размазни. Ни пить не умеют, ни веселиться по-настоящему! У них в башке, только одни бабки. У меня корешей много в Европе побывало. Нет там жизни для нашего человека. Пресные они. Много народов на свете живет, все вроде бы разные, но все одно – мудаки, по сравнению с нашим. Для русских, самые надежные друзья-приятели – русские. Жаль только, что многие из наших, этого не понимают. Вот вы, евреи, это давно просекли и друг за дружку держитесь. Другие, тоже один за всех и все за одного. А нам, такого понимания, пока, не хватает. В этом – наша слабость. Единственно, еще могу добавить: грузин уважаю. Справедливые мужики. А так…. Хоть, я и был, кроме Турции, только в Чухляндии, мне хватило. Мнение составил. Кроме России, все – отстой.

– А ты, рьяный парень. Прям, баркашовец какой-то! – Наконец отреагировал Олег. –

Я тебе, на все это, вот что скажу. Люди, конечно, разнятся очень. Это ты верно подметил. Но, что самое главное в них разное? Где антагонизм, как выражались наши незабвенные? Нет, не форма носа. И даже не язык, хоть и он свою роль играет. Мировоззрение… Понятия, иначе. Вот, где собака зарыта. Исходя из него, мы судим, кто говно, а кто божья роса. Исходя из него, чаще всего, и ведет себя человек. И соответственно, наблюдая за поведением человека, мы делаем выводы о его сущности, его мировоззрении. Поэтому скажу, что самое первое, что важно знать о ком-то, что бы определить, хотя бы схематично, свое к нему отношение, это не его раса и, даже не воспитание, а его род деятельности. Зря, так недоверчиво, глядишь на меня, Сашок. Вот, к примеру, взять таможенника. Как он живет, казалось бы? Взятки берет. Кровопийца. Бездельник. Продажная шкура. Что он хорошего кому делает? Ничего, кроме того, что детей своих кормит. Одно горе от него. Это, по-нашему, по челночному разумению. Ну и для всех, кто сталкивался с их братией. А, что он скажет, про свое такое поведение? Неужели каяться будет? Скажет: что на службе у отечества. Борется, мол, со всяческими расхитителями, террористами, контрабандистами. Защищает экономические интересы государства. Деньги с товарооборота – пенсионерам и несчастным бюджетникам на зарплату. А то, что на лапу берет. Так, это – ничего страшного. Поганые спекулянты не обеднеют. А жить надо. Зарплата, ведь, у него маленькая. Не позволяет достойно существовать защитнику высоких идеалов. Вот, он ее и пополняет. А мы ему, еще благодарны должны быть. Ведь, по законному тарифу, наше бесценное государство с нас бы три шкуры сняло, а он – только пол. По-божески! Так, что ты должен быть доволен. Правда, тут, небольшая неувязка. Ведь, при таком раскладе, уже его горячо любимое государство в накладе. Но не надо занудствовать! Он, ведь, не только свой интерес соблюл, но и доброе дело людям сделал. Спас от законного разорения!

Однако, он тут же вспомнит, что стоит на страже интересов страны, как только почует, что взятки не светит или она неоправданно мала. Здесь, можно любоваться образцом принципиальности и патриотизма. Глядя на этого героя, пенсионерам и всем обездоленным можно не беспокоиться, – безнаказанно грабить несчастный народ, он не позволит никому. Конечно, не каждый малообеспеченный поверит, что арестованный товар или штрафы пойдут на благо родины, но очень многим станет приятно от мысли, что вот, добралось государство и до этого спекулянта, пришел и его час понервничать. Ан, нечего выбиваться из общего ряда простых и нищих! В такие моменты, мы смотримся классовыми врагами. Но стоит зашуршать заветной зеленью, о чудо! Мы снова, люди, друзья! Которых можно понять и которым можно помочь. Для всех, кто знаком с ситуацией, очевидно, что их работа практически полностью сводится к паразитированию на теле экспортеров и импортеров. Из-за них и рядовой покупатель переплачивает за товар. Но разве им есть до этого дело? Нет. По их циничному разумению, вы ребята, должны их ценить за то, что они не сдирают по полному тарифу. Так что будьте благодарны. С годами, у них, даже вырабатывается потребность, в том, чтобы перед ними лебезили и угождали, по любому поводу. Характерная для чиновничества черта. Как будто они не на работе, а это их врожденное право – позволить тебе что-то или нет. Ведь не ясно только слабоумным, что их единственный подлинный интерес – свой личный. Ведь если всерьез говорить о каком либо национальном интересе, так надо не препятствовать, а всячески способствовать свободной торговле, как любой другой сфере деятельности. Ведь она – условие для естественного развития рынка и экономики в целом. Все же искусственные методы, направленные, якобы, на поддержку отечественного производителя, лишь создают условия для коррупции. А если уж думать о национальном производстве, то пусть его организуют те, кто что-то в нем понимает. А вы, не душите их налогами и дайте заработать капитал, необходимый для покупки оборудования и экономического становления. Ведь, те же, кто сейчас импортирует, будут и производить и производить конкурентно способную продукцию, если их оставить в покое. Понятно, это случится не сразу. Сейчас же, правители действуют так, чтобы этого не произошло, в ближайшем будущем, или вообще. А если так уж хочется с чем-то бороться – боритесь с грабежом и беспределом, в том числе, и среди самих чиновников. Но это все равно, что застрелиться предложить.

А разговор о том, что вы челноки, мешаете нашим предприятиям легкой промышленности развивать собственное производство – чушь. Хотят, что ли, снова наш народ одеть и обуть в квадратные фасоны времен советской эпохи? Ведь, сейчас, наши несчастные фабрики и коллективы ничего кроме клифтов делать не в состоянии. Сами то, наши функционеры, небось, в фирме, с ног до головы. Это пусть все остальные – уродами. Ведь они людей, иначе как за уродов, и не держат.

Свободная рыночная экономика им не нужна. Во всяком случае, пока. Спокойно они себя будут чувствовать лишь тогда, когда наложат руку на все самое ценное. Иллюстрация к этому – приватизация. Те же самые рожи, что были комуняками-прихлебателями, теперь, у кормила нефтяных и газовых компаний. И сам черт им не брат. Мы же, те, кто хочет и может сам, собственными усилиями, заработать копейку, для них, – чуждый элемент. Особенно злобствует и завидует чиновник, если замечает, что кто-то, не из их среды, стал богаче его. Ведь у нас, кто хорошо жить имеет право? Тот же самый класс – чиновничество, взяточники, нечистые на руку люди, что впрочем, суть одно и то же. А уж если кто-то другими путями добился успеха, так сказать, нетрадиционными, то уж это – первый враг нашего сформировавшегося общества и народной власти. И пощады ему не будет! Только попадись! Таким образом, все по их разумению логично, правильно, честно.

Бандит тоже с легкостью себя оправдает. Он скажет: государство – и есть самый бессовестный грабитель. И тут, нашему брату, трудно с ним не согласиться. Но, исходя из этого тезиса, последует ряд своеобразных выводов. Раз мир – бардак, и все живут по правилам, которые им выгодны, мы тоже, не дураки. Будем жить по нашим законам, которые, впрочем, соответствуют законам природы. Если чинуши живут за счет всех остальных, и спекулянты вытягивают деньги из обывателей, мы, бандиты будем брать свое с этих лицемеров и хапуг. Но делать это будем честно. Нам незачем притворяться! Не в депутаты баллотироваться! Будем грабить и вымогать открыто, будем забирать все, что нам по плечу. Вот он, естественный отбор в действии! Может, это не так уж и красиво, но так устроен мир. В любом случае, мы не строим из себя, так называемых, порядочных людей, которых копни глубже, найдешь труса и жлоба. Вот кодекс классического, неиспорченного властью вора!

А теперь, посмотрим на бедного бюджетника. Учителя, допустим. Не про тебя, Гриша, будет сказано. Для твоих бывших коллег, мы – те же вульгарные, бесчестные дельцы, на которых, в свое время, науськивала партия. Последствия той пропаганды, еще вполне, живы. Бедные учителя с голоду будут помирать, грызть сухой хлеб, клеить в десятый раз сапоги, но не скоро пойдут работать на менее достойное, по их мнению, место. Но, что может быть недостойного в труде, в котором нуждаются люди? Ведь они, именно за него, отдают тебе деньги. Поэтому, я утверждаю, что люди одной профессии, поймут, во многом, друг друга лучше, чем соплеменники, стоящие по разные стороны социальной перегородки.

– А, не слишком ли просто? – усомнился Петр.

– Да. Если бы только это, было бы слишком просто. Существует еще и воспитание.

Да, воспитание, в особенности детское, сеет рознь в мироощущении людей. Ребенок совсем не одинаково начинает расти и жить в семье крестьянина, пролетария и даже самого занюханного интеллигента. К чему привык с молоком матери классический сельский паренек? К природе, чистому воздуху, тяжелому труду. Во всяком случае, он видел, как выращивают хлеб, овощи, пасут скотину. У него ясное понятие родины, своего дома, семьи. По своей сути, он очень консервативен, поскольку быт его отцов и дедов мало менялся. В его крови – понятие своего и чужого, в этом мире. Поведение выходцев из деревни, даже сейчас, отличается своей упорядоченностью, простотой и четкостью представлений и правил. Поэтому, по сути своей близкие, крестьяне различных частей света, больше других не доверяют всему чужому и инородному. Это, в первую очередь, касается и образа жизни в крупном городе, и семейного уклада. В какой бы мегаполис не приехал выходец из села, на нем еще долго будет заметен отпечаток родной земли.

Легче дело обстоит с рабочими. Пролетарии всех стран, объединяйтесь! Как говорил небезызвестный старик. Он был не так уж не прав, бросая этот лозунг. Единственная проблема, правда, не ставшая от этого менее трудной, мешает им осуществить его. Низкая активность и грамотность, а также неопытность в отстаивании собственных интересов. Все это роднит, в значительной степени, рабочий класс и крестьянство. Но рабочие еще более остро ощущают свою беспомощность и подчиненное положение. Точнее, ощущают их постоянно. И рады бы выбраться из замкнутого круга, да сами – не способны. В отличие от крестьян, связь рабочих с имуществом утеряна. Поэтому, их, психологически, легче подбить на реальные действия. В том числе, на бунт. Их, легче остальных, превратить в политически активную силу. Однако, в виду вынужденной политической незрелости, эту силу используют политиканы, фальшивые профсоюзные лидеры и остальные проходимцы. В общем, те, кто привык делать деньги и добиваться власти мошенническим путем. Они отвлекают внимание девственно наивных работяг от реального положения вещей и направляют народный гнев на своих политических врагов. Для этого, они, зачастую, подменяют понятия. Недовольство рабочих становится оружием в руках одной из мошеннических групп. Оно направленно уничтожает режимы и неугодные политические фигуры. В качестве подачки, для отвлечения от собственных ошибок и преступлений, эти шулера, дают на растерзание толпы рабочих еще более бедных и бесправных иммигрантов. Ведь, не мафиози диаспор попадаются под пьяный кулак детей из пролетарских семей. Еще чаще, разжигание национальной розни, используется этими мерзавцами для привлечения масс в ряды, вновь появившегося, спасителя нации. А посмотрите, кто они, те спасители! Параноики, нуждающиеся в постоянном самоутверждении, те, кому нужны массы, для того, чтоб удовлетворить амбиции. Человек в отдельности, для них не стоит арбузной корки. Торжество низменных инстинктов у них достигло апофеоза. И эти же инстинкты он пробуждает в одичавших от убогости бытия рабочих. Эти выскочки бредят собственным величьем, электорату же они сулят величие национальное, групповое. Подумайте, на что можно купить опущенного социально человека? – Подарить ему чувство собственного достоинства, через национальную гордость. И это очень коварный ход, ведь, даже не обязательно, самому представлять собой что-либо стоящее. Достаточно, просто, принадлежать к определенной национальности. Это уже честь! За такой подарок многие будут благодарны. Они будут нести, как знамя, такого вождя. Ничего, что подобный метод, всегда, заканчивался плачевно для народов. Он все еще действенный. Чтобы в мире правил интернационал и сбылись мечты Маркса, рабочим нужно переродиться. Что это значит? Ведь рабочий это не пол и не национальность. Это образ жизни. И если рабочий становится руководителем, организатором, он, по определению, перестает быть рабочим. Быть просто рабочим и серьезным начальником, одновременно, не реально. Его новое бытие меняет его старое сознание. Вот и получилось, что бывшие рабочие, если такие и попали в руководство, превратились в бюрократов и вождей, для которых слова «рабочий класс» – лишь политическая ширма. Таким образом, рабочий класс повсюду имеет почти одинаковое положение, менталитет его в мире очень схож, а вот организоваться не то, что на интернациональном уровне, но хотя бы у себя в стране ему мешает недостаток времени, средств и образования.

Интеллигенция. Интеллигенция могла бы быть, интернациональной, если бы не соблазнялась служить тем же самым политиканам, чьим принципом остается – разделяй и властвуй. А в чем причина этой продажности? Та же стесненность в средствах, которая, зачастую, делает из интеллигенции лишь обслуживающий персонал правящего класса. Буржуазия. Я имею в виду ее просвещенную часть, вот – интернациональная, по сути своей, часть общества. Она уже правит миром, невзирая на национальные различия, там, где это ей выгодно. Но она же умело пользуется национальными особенностями, чтобы соблюсти собственный интерес. Национальный вопрос – инструмент для заработка денег и не более того. Транснациональные корпорации уже хозяйничают в мире. Для бизнеса не имеет значение национальная принадлежность, но капитал и умение его преумножить. К интернационалистам по образу мышления, причислю также некоторых творческих людей, художников по призванию и философов. Даже если многие из них и не декларируют этого, и эстетически сильно пестры, и даже национально самобытны. Свобода от предрассудков, их внутренняя индивидуальная свобода, делает их таковыми. Их величие – в умении обратиться к общечеловеческим ценностям. Если этого нет, грош цена им, как творческой единице. Чтобы подытожить скажу: национальная рознь – невежество, замешанное на страхе потерять власть, права и собственность.

– И это все? Все, что разделяет людей на национальности? – возмутился Саша.

– Конечно, нет. Строго говоря, на национальности, разделяет людей не это. То, о чем я говорил, способствует национальной вражде или розни. А вот разделение людей на национальности, как таковое, является почвой, на которой может возникнуть эта вражда. Почва эта – общая историческая судьба народа населяющего определенную географическую территорию. Известно, что разделение людей на нации и народности, в некоторой степени, условно. Но если принять во внимание исторический подход к вопросу, будем должны вспомнить, что нация – сообщество, сложившееся в результате союза народностей и племен, в новое объединенное государство. Государство, в классическом смысле слова, может существовать при наличии централизованной власти, наличии общих законов, а также одного доминирующего языка и письменности на этом языке. Без этих составляющих, трудно представить устойчивое государство, а значит, и нацию. Кроме того, для рождения нации необходимо некоторое время, за которое население страны сможет выработать общую национальную культуру и значительно смешаться, чтобы нивелировать расовые и ментальные различия. Для успешности этого процесса, немаловажно иметь возможность быстрого сообщения на территории страны. Т.е. система коммуникаций должна позволить в относительно краткий срок преодолеть расстояния из одной отдаленной области в другую. В том числе, желательно, отсутствие естественных труднопроходимых границ внутри государства. Таких, как моря и горные хребты, для тех народов, которым их, действительно трудно преодолеть. Это важно, если учесть, что нации рождались во времена не избалованные современными транспортными системами.

– Простите. А как же, Канада, Штаты, Россия? Да и Швейцария где говорят на 3 языках?

– Я говорил о первой, начальной, классической стадии возникновения нации, в первом, для ее народа государстве. Во всех, перечисленных тобой странах, уже имелись сложившиеся нации. В каждой из них – отдельная история. В штатах уже считают, что американская нация сложилась. Она родилась из смешения представителей различных народов и рас, волей судеб, заброшенных в Америку. С этим можно не соглашаться, говоря, что культурная разобщенность многих национальных групп населения еще велика. Что существуют также расовые предрассудки. Но нельзя не замечать, что национальное американское самосознание налицо. Американская культура – тоже не пустые слова и заключается не только в эклектике, но и в своем новом, выработанном в Америке американском стиле и образе жизни. Вопрос оставлю открытым. Но, на мой взгляд, американская нация находится в стадии формирования. По поводу Канады сложнее. Англо и франко канадцы сыны и носители культур двух величайших цивилизаций. У них нет республиканских традиций Америки. Глава их государства, до сих пор, – английская королева, и это, – задевает франкоязычных. Ни те, ни другие не желают отказаться от своей идентичности, уступив старым соперникам, и это осложняет перспективу. Но и те и другие, – слишком цивилизованы, чтобы допустить конфронтацию и осложнить добрососедское существование. Похожая история со швейцарцами. Однако, здесь, случай еще более бесконфликтный. Три швейцарских этноса не являются, в строгом смысле слова, ни немцами, ни итальянцами, ни французами. Мелкие земли, говорящие на 3 европейских языках соединились в необременительном союзе. Они никогда не являлись составными частями ни Германии, ни Италии, ни Франции, но, находясь, на границе между своими родственницами, посчитали выгодным для себя жить самостоятельно. В России есть проблема. Ее протяженность непропорционально велика по отношению к коммуникациям. Так обстоят дела давно. Поэтому издавна государственная власть в стране страдает слабостью. Как же слабое государство, стало таким большим? Ну, допустим, не везде оно было слабым, а только на бескрайних окраинах. Захват территорий был, в основном, бескровным. Поскольку серьезных соперников, на том направлении, не было. Тоталитаризм и доминирующая великорусская культура держали ее в таких границах. Но она оставалась империей. Т.е. государством для одной нации. Остальные были пасынками. Советский Союз, еще одна тоталитарная система, не успел сформировать единой нации. Многие народы, населяющие его, имели собственную историю национального становления. Это осложняло задачу. Падение старого тоталитарного строя дало возможность первым лицам национальных окраин воспользоваться национальным самосознанием населения в собственных интересах. СССР прекратил свое существование. В нынешней России, тоже, нет единой нации. Процесс ассимиляции не закончился при царском режиме. При советах, из осторожности или в качестве подачки, выделили народностям автономии, позволили иметь некоторые марионеточные органы местного самоуправления, очаги поддержания национальных культур, школы на местных языках . Это позволило им не забыть, что они отличаются от русских. Сейчас, пожинаются плоды. И мечта новых правителей нашей страны – основать единую нацию. Внедрить в сознание народа, что мы – россияне. Ведь, надо же нами управлять, а не терять территории по окраинам. Ведь, понятно каждому тупому, особенно тупому: раз россиянин, твой дом – Россия. А твое правительство – российское. Твое родное, твоя судьба. Национальные черты закрепляются самоопределением, которое, впрочем, дается тебе сверху и объединяет тебя в биологическую разновидность. Ты уже, гораздо в меньшей степени личность. Взамен у тебя появляется ощущение сопричастности чему-то великому, чему-то, что высоко возвышается над тобой. В то же время, существует и обратная связь. Ты становишься продолжением нации. Для властителей всех времен, ты должен быть исправной деталью машины, под названием государство или здоровым членом тела, под названием нация. То, что ты считаешь себя частью нации, крайне полезно для тех, кто хочет управлять тобой и иметь все, что вокруг тебя. Да, процесс формирования наций, в общем, стихийный, но регулярное взывание к национальному самосознанию – одна из излюбленных спекуляций. Стремление разделить людей на своих и чужих, чаще всего, – производная от желания разделить их имущество. В этом смысле, национальное деление все больше напоминает психическое кодирование. А внешне это смахивает на клеймение скота. Только это клеймо, ставят не на теле, а в умах. Оно становится частью самосознания. Вообще-то, для успешного формирования национального самосознания, всегда, требовался изрядный отрезок времени. Это касается и первичного возникновения нации из объединенных в государство племен и народностей, и слияния уже имеющихся наций, в новом государстве. Причем, в последнем случае, процесс, всегда, более затяжной, а то и вовсе, может не состояться. Нация – категория достаточно устойчивая, и даже, по потери собственного государства, долго не хочет признавать свое фиаско. Крупные и сильные нации без труда поглощают племена и народности, одолевают, со временем, и малочисленные не слишком устойчивые нации, но всегда наталкиваются на почти непреодолимое сопротивление сильных, самобытных и древних национальных культур. Осознавать себя нацией – значит осознавать себя общностью. И ясно, что существует ряд атрибутов, присущих этой общности в целом. То есть, черты, по которым можно распознать ту или иную нацию или ее представителя. Практически, ни одной такой черты или атрибута нет в чистом виде, почти все они – по преобладанию, но, тем не менее, в целом, они достаточно четко создают идею о той или иной нации. Прежде всего, это язык. Он является базой и матрицей для постоянного развития, как отдельного человека, так и национальной культуры. Фактически, он является единственным обязательным атрибутом для всех представителей той или иной нации, поскольку является главным инструментом общения для любого человека.. Он – пропуск в национальную культуру. Затем, все с большим угасанием, идут атрибуты, связывающие представителей нации с повседневной жизнью их государства. Здесь, может иметь большое значение соответствие определенному узкому укладу жизни, если государство традиционно и мало по территории, или же наоборот, готовности к восприятию разноукладности, соответствующей разнообразию спектра жизни в большой и современной стране. В этом восприятии – признание единой культуры, пусть даже разнообразной. Поэтому, в перспективе, чтобы сложилась единая по сути мировая нация надо, чтобы одна из них достигла в экономике таких высот и так смогла бы при этом распространить по свету плоды своей культуры и благосостояния, что для любого гражданина земли стала бы одинаково близка и норвежская сельдь и африканский ананас. Для этого был бы нужен единый стандарт, как в обыденной жизни, так и в экономике, а также отсутствие всякой дискриминации по территориальному и расовому признаку. Возможно, мы придем к этому через власть монополий. Пока же трансконтинентальные корпорации далеки от положения, когда б они смогли подмять под себя всю экономику Земли, а особенно, далеки от желания предоставить всем ее обитателям одинаковые условия жизни и труда. При этом, центробежные силы еще мощны, и национальные правительства разыгрывают национальную карту в своих интересах. Они совсем не уверены, что останутся у власти при новом общемировом порядке. Поэтому, они активно сопротивляются давлению извне, сами пытаются все больше укрепить государственную власть внутри страны, являются апологетами шовинизма и великодержавия. Однако, нельзя не заметить, что далеко не все имеющие одно гражданство и говорящие на одном и том же языке, с рождения, признают себя одной и той же нацией. Для некоторых, старинные культурные традиции являются разделяющей силой в среде, в которой они живут. Потом, существует мотив, по которому, иные не хотят причислять себя к той или иной нации по причине отторжения политики государства, элементов ее культуры или даже истории. Здесь притаилось коварство. Коварство на государственном уровне. Психологический трюк вождей наций, которые испокон века вдалбливали: вы – нация, и значит, вы – наши. Вы все – в ответе за все, что делаем мы, ваши вожди. Вы хотите того же, что и мы, мы и есть – вы, потому как мы – одной нации. Мы всегда останемся вашими, а вы нашими, а все остальные – чужими. А значит, врагами и нам, вашим вождям, и вам, нашему народу. Таким образом, признать себя одной нации с этими прохвостами, кой кому не очень то захочется. Совсем не захочется признавать себя их народом, да и вообще, не захочется иметь с ними ничего общего. Такое отвращение, способны породить в душах соплеменников некоторые тираны. А как горько было видеть лучшим представителям германской, итальянской, и даже, русской нации, массовое безумие собственных народов. Их сограждане стали зомби, цепными псами и ничтожествами, во благо одержимых чудовищ, топчущих личности, но превозносивших нации. Нации, отцами которых, они себя провозгласили. Кровавые вожди укрепили и объединили ее собственными образами. Спекуляция на национальном самосознании сделало из людей рабов. Рабов, которые грезили царить над другими народами. Мелкий человек, холоп в душе, всегда мечтает унизить другого. Эту возможность ему сулит вождь нации. И такой вождь виртуозно играет на самых подлых струнах души обывателя. Ему понятна эта музыка, она же звучит и в его собственной душе. Поэтому скажу то, что для меня крайне важно: для меня быть евреем или русским или русским евреем дело личное и трудно поддающееся дешифровке. Но, назвав себя евреем, я не объединю себя с Ликудом или сионистами, хотя и не желаю им зла. Я всего лишь вспомню своих родителей. Назвав себя русским, не объединю себя с Петром Великим, Лениным. Я вспомню язык, на котором я говорю и моих друзей. Назвав советским, не объединю со Сталиным, а лишь вспомню, что родился и вырос в нашей стране, со всей ее наивностью, простотой и гребаным режимом. А россиянином себя не назову потому, что вижу в этом топорное ельцинское политиканство. Кроме языка есть еще одна очень важная вещь в понятии нации. Это ее культурная традиция. Климатические и географические особенности диктовали нам условия нашего быта. В нем складывался наш характер. Народившиеся традиции передавались из поколения в поколение. Тем прочнее становились они, если имели мы письменность. Наш быт и наши соседи сделали нас такими, какие мы есть. Это можно назвать воспитанием нации. Нация, как человек, воспитывалась на определенном историческом фоне. Как человек, она имеет возраст. Чем старше нация, тем прочнее ее стержень, тип, особенности.

– А что ты можешь сказать по поводу еврейского народа? – спросил Саша. Его заинтересовала политология Олега.

– Евреи – отдельный и очень интересный случай. Они, создавшие богатую национальную культуру, не смогли сохранить сплотившее их государство, не успели добиться значительных экономических успехов, в рамках своего старого государства. Но обладая верой и национальной традицией, везде гонимые, они сумели подняться в своем развитии на невиданные, для их соседей, высоты. Они как старики, среди взбалмошных детей, что дерутся, не осознавая самих себя, жили, наблюдая за ними, снисходительно терпя от них побои и унижения. Изгнанники, долгое время окруженные вооруженными дикарями, сохранили главное – свою культуру. Ревностное отношение к собственной вере позволило, в древности, им выжить. Возникшая и взлелеянная еще в те времена, самодостаточность и вера в особую судьбу помогла им сохраниться до 20 века, не имея собственной страны. По глубине собственной традиции и культуры они вполне могли бы иметь империю, но не имели даже крохотной собственной державы. Но и в этом есть положительный момент. Ведь империя влечет за собой перерождение, а затем распад.

– Не знал, что у нас групповод – геополитик. – Гриша тихо улыбнулся. – Но я приятно удивлен. Одно только, на мой взгляд, ты упустил. Неужели ты считаешь, что нет никаких врожденных расово-национальных особенностей? К примеру, если негритенок или узбек, вырастет в русской семье, русском городе, кроме как физически, на нем никак не скажется его происхождение?

– Думаю, не скажется.

– Удивительный для такого наблюдательного человека, как ты, ответ. – Григорий едва заметно улыбнулся. – Такой подробный и гладкий экскурс! И с ним трудно не согласится. А может, лукавишь? Тогда и я внесу вклад. Необходимо заметить, что воспитание нации, о котором сейчас говорилось, и которое происходит в определенных географических и исторических условиях, откладывает генетическую информацию в последующих поколениях. Ведь только тогда имеет смысл говорить о воспитании нации, а не отдельного ее поколения. Таким образом, нация имеет генетическую память. Человек может не знать, что и где делал его дед и прадед, но если они из поколения в поколение занимались одним и тем же, сложившийся у них в ходе векового опыта темперамент передастся и ему. Скажу иначе, генная память, о которой часто говорят, на мой взгляд, не что иное, как темперамент. Т.е. его сила и тип, имеющий гораздо большее разнообразие, чем 4 классических. Иногда это зовут характером. Но это только костяк, на который ложится характер. Поэтому и бывают русские, евреи, грузины и кто угодно еще, по воспитанию, но в их поведении, пластике, эмоциональных реакциях можно разглядеть темперамент присущий совсем другому этносу.

– Все это интересно, но почему никто из вас не упомянул о вере? – вдруг вмешался