Читать онлайн Кёнигсбергские цветы бесплатно

Глава 1

Сентябрь. Утро выходного дня. Маленькое уютное кафе на окраине города. Я выбираю самый дальний столик. Так, чтобы меньше посторонних глаз и меньше голосов, но у окна. Обязательно у окна, чтобы видеть серые тучи, низко нависшие над городом, чтобы видеть дождь и лица… Тоже кстати серые. Так почему – то всегда бывает, когда непогода. Мой блокнот для стихов, телефон, что там ещё… дежурная улыбка для официанта и самое обычное для сентября настроение. Капучино с миндальным сиропом в красивой бордовой чашке греет пальцы моих рук и душу. Мелькают мысли, цепляясь одна за другую.

Я хочу уехать из этого тоскливого, вечно дождливого города. Он мне осточертел. Перед глазами встают картинки солнечной Италии с лазурными пляжами и загорелыми улыбающимися итальянцами. Но это только мечты. Неосуществимые мечты.

Там за окном дождь. Мелкая такая морось, очень типичная для Калининграда. От этой мороси хочется поскорее убежать и спрятаться в нежный май… ну или теплый плед, до него всё же ближе.

Смотрю в окно, мелькают лица по-сентябрьски хмурые. Все. Все, кроме неё.

Под навесом стоит старая сухонькая старушка лет восьмидесяти, а под ногами у неё тёмно – зелёные пластмассовые вазы с белыми садовыми розами. Крупные бутоны все усыпаны капельками дождя. И так приятно смотреть на этот «летний привет» в непогожий осенний день.

Я любуюсь цветами, а старушка тем временем заботливо поправляет их, одаряя каждый цветок своим вниманием и любовью. На её лице улыбка, совершенно неуместная улыбка. Неуместная этой погоде и этой обстановке. Да и вообще эта картина – старая улыбающаяся женщина, окружённая садовыми розами, кажется мне вырезанной из какой-то советской сказки. Думая об этом я улыбаюсь, и случайно встречаюсь глазами с ней.

– Ты зачем их срезала, – строгий голос мамы обрушивается на меня, – Зачем цветы срезала, спрашиваю? Куда ты их опять собралась нести?

Я застыла с белами розами в руках.

«Вот же чёрт», – пронеслось у меня в голове. Думала, удастся пробежать незаметно, но от мамы так сложно что-то утаить, особенно если это касается её розария.

– Мамуленька, ну это в последний раз, честное причестное. Обещаю, – взмолилась я.

– Ох, не знает об этом отец, вот спустил бы он с тебя шкуру, если бы узнал, куда ты бегаешь. Когда же эти фашисты сгинут к дьяволу, и их недоношенный отпрыск тоже.

Так мама говорит о Гюнтере и его семье. Гюнтер – парализованный немецкий мальчик, живёт через два дома от нас. Около года назад была массовая депортация оставшихся немцев. Область покинули почти все, за исключением семьи Гюнтера. Думаю, они бы и счастливы были уехать, но из – за болезни Гюнтера не могут.

Я мало знаю о его болезни. Они почти об этом не говорили, а я и не хотела расспрашивать. Знаю только, что в его состоянии вряд ли он пережил бы дорогу. Ему нужно беречь себя, нельзя простужаться. И то, что для обычного человека просто насморк, для него могло быть дорогой на тот свет.

Семья Гюнтера плохо говорит по-русски, а если и говорит, то только со мной. Я единственный человек, который заходит к ним в дом. И я понимаю почему: многие русские ненавидят их, видят в них нацистов, а они в свою очередь боятся и презирают русских. Но они не нацисты. Немцы – да, но не нацисты.

Моя мама разбила розарий почти на руинах. Когда мы приехали везде были руины. Но первым её делом была посадка куста роз. Маленькие росточки вместе с родной землёй, завёрнутые в узелок, мама везла из Подольска, нашего прежнего дома.

Розы… Как же они были неуместны среди развалин старого города и послевоенной боли. Но мама сказала: «Хватит боли и слёз, война закончилась». И посадила розы. Один кустик, потом другой, третий. И так за несколько лет наш сад стал самым красивым в округе.

Однажды Марта (это мама Гюнтера) залюбовалась нашими цветами. Издалека я видела, как её глаза сияли нежностью и тоской. Какой-то своей тоской, мне совсем не известной.

На следующее утро я, украдкой от мамы, нарвала небольшой букет белых роз. Мне было очень страшно, но больше всего на свете я хотела подарить ей эти цветы. Ещё до восхода солнца я подошла к их калитке. Я хотела положить цветы на её крыльцо, и убежать незаметно. Я вся дрожала, ведь тогда я считала, что совершаю самое страшное преступление на свете – подарить цветы врагу, немке.

«Да что же это со мной»? – подумала я, и только собралась бежать со всех ног домой, как увидела мальчика – подростка в инвалидном кресле. На вид ему было лет четырнадцать. Красивые, огромные синие глаза, были так неестественны на его бледном лице. Он замер и с удивлением таращился на меня, потом еле слышно начал звать маму.

Тут уж я рванула, что было мочи. Цветы я выронила по дороге, мне было вовсе не до них. Я летела как стрела, и уже через минуту я стояла в своём дворе, пытаясь отдышаться. Руки и ноги у меня тряслись, словно я только что увидела призрака.

Наверное, так оно и было. Гюнтер и его семья были уже призраками в павшем Кёнигсберге, и совсем чужими в новом Калининграде. «Фашисты», «враги», «немецкие свиньи» – были уже привычные слова в их адрес. И мне, тринадцатилетней девчонке было не понятно, как они за эти несколько лет после оккупации умудрились выжить. Пережить бомбёжки, страшный голод и холод, и продолжать выживать каждый день, чувствуя себя чужаками в своём родном городе.

Как бы не было им тяжело, они не могли уехать. У Гюнтера был полный паралич рук и ног. Он прекрасно соображал и говорил, но двигать мог только головой.

С того самого дня нашей первой встречи, я думала только о нём. Мне было не важно, почему этот мальчик в инвалидном кресле. Важно мне было совсем другое.

Я не спала всю ночь. Огромные синие глаза не давали мне спать. Я проваливалась в сон, а потом проваливалась в них и просыпалась, но и на яву я тоже их видела. «Кто же он? Почему я никогда раньше его не видела»? – крутилось у меня в голове.

Через несколько дней, снова на рассвете, я опять пошла на это «преступление». Я нарвала букет из пяти цветов, но на этот раз уже не для Марты, а для мальчика с большими сапфировыми глазами. Как же красиво в рассветном солнце на лепестках роз переливались капельки росы. Словно россыпь брильянтов на нежных цветах. Моих любимых белых розах, с такими крупными и ароматными бутонами.

Я подошла к калитке немцев и открыла её. Гюнтер сидел на том же самом месте. Он наблюдал, как я босыми ногами, с букетом белых роз подкрадываюсь к их дому.

Я, смущаясь, протянула ему цветы. Тогда ещё я не знала, что он их взять не может.

– Чего тебе? – спросил он.

– Я… Я просто хотела подарить цветы… Твоей маме… Они ей кажется понравились, – еле слышно пробормотала я.

И тут же на пороге появилась Марта, и она мне улыбнулась. Я протянула ей цветы, и глаза её вдруг расширились от удивления и увлажнились. Такие же огромные и синие, как у него. Казалось, она вот – вот расплачется.

Она неловко взяла цветы и пробормотала: «Danke… Danke… Спасибо». Потом она замешкалась, словно не зная, что делать с цветами и такой ранней, совсем нежданной гостьей. А Гюнтер смотрел на меня уже с удивлением и любопытством, а не со злобным презрением, как минуту назад.

– Варя, Варька, где же носит – то тебя с самого утра, – услышала я сердитый голос мамы.

И я убежала, помахав им рукой на прощание. Я знала одно и точно: я обязательно к ним вернусь, ведь с этого самого утра семья Гюнтера больше не была для меня страшными фашистами, а стала простой немецкой семьёй, пострадавшей также от войны, со своими болями и потерями. В один миг они перестали быть для меня не чужаками…

«Мои руки… Мои дрожащие руки на чашке капучино. Это же мои руки… И это тоже самое кафе… И дождь за окном и старуха… Стоп. А где же старуха с белыми розами»?

Я в недоумении. Что со мной произошло? Беру сумочку и иду в туалетную комнату. Мысли путаются. Умываю лицо холодной водой, смотрюсь на себя в зеркало. Оттуда на меня смотрит девушка с испуганными зелёными глазами, слегка взлохмаченными каштановыми волосами.

«Это я… Всё хорошо… Это я».

Глава 2

Весь остаток дня я думала о случившемся. Да и как я могла не думать. Ведь вот так вот просто, посреди белого дня я оказалась девочкой – подростком в послевоенном Калининграде. Словно я посмотрела фильм, но сама я была в нём главной героиней.

Что же это было за видение? Может я потихоньку схожу с ума? Может так и есть. В последнее время столько навалилось проблем. И ещё эта осень, которая всегда приходит неожиданно. И этот дождь… Дождь…

«Но секундочку, я не могу быть сумасшедшей. Ведь сумасшедший, как и алкоголик, в болезни не признается. А я могу признаться, что попахивает шизофренией. Ну случилось видение… ну что здесь такого. Может это просто всплыла в памяти картинка из давно просмотренного фильма», – мысли, словно беспокойные пчёлы роились у меня в голове. Но постепенно я успокаиваюсь.

На следующее утро я просыпаюсь с ощущением, что и вовсе ничего не было. Водоворот событий и повседневных дел захватывают меня, потихоньку вытесняя из памяти пережитые моменты.

«Память штука странная, – мысленно философствую я, отлынивая от работы. – Ведь мы же ничего не забываем. Просто события нашей жизни накладываются одно на другое, как бы вытесняя их в глубины сознания. Но оно всё равно уже в тебе. И рано или поздно, при определённых обстоятельствах, воспоминания врываются в нашу жизнь, как непрошенные гости».

– Аня, проснись уже, – коллега по работе слегка толкает меня рукой, невольно возвращая в реальность.

А реальность – это небольшой бухгалтерский офис в строительной компании, где я тружусь рядовым бухгалтером уже пять лет. Если честно, свою работу я тихонько ненавижу, и себя заодно за трусость уйти отсюда.

В кабинете пусто, все уже разошлись. Я смотрю в монитор компьютера, откуда на меня с вызовом смотрит недоделанный отчёт.

«Ну и ладно, завтра я тебя доделаю. Время ещё есть», – мысленно показываю я ему язык, усмехаюсь и собираюсь домой.

В фойе здания меня догоняет Вера, моя коллега по работе, только что «вернувшая» меня из мира грёз.

– Куда теперь, как планируешь провести вечер?– с улыбкой спрашивает она.

– Да, в общем никак, домой, – отвечаю я ей, не горя желанием общаться.

– Скучная же ты… Мне бы твои двадцать восемь лет и свободу. Ох, я бы зажгла, – с мечтательным видом добавляет она.

– Ты бы зажгла, – не без сарказма отвечаю я ей.

Вера смеётся. У неё двое детей и муж моряк, которого она видит несколько месяцев в году. В основном она одна с детьми. Думаю, потому она и грезит выбраться потусить и «зажечь» хотя бы на одну ночь.

Мы прощаемся у автобусной остановки, я сажусь в свой автобус, который мчит меня через весь город в мою небольшую, но уютную квартиру на берегу озера.

Глава 3

– Папа, папочка, пожалуйста, не надо, – кричу я.

– Дрянь ты малолетняя, немецкая шлюха… Я разучу тебя раз и навсегда ходить к этим нацистам.

Отец, что есть силы, бьёт меня розгой. Я убегаю, пытаюсь оградиться от него мебелью, но он беспощаден. И вот я уже вся исполосована ярко – алыми, горящими линиями. Я плачу и кричу, но он совсем меня не слышит. Словно вся его боль, вся ненависть и злость к фашистам сосредоточена в его руках, и вся она разом обрушивается на меня.

– Олег, оставь её. Она сполна получила, – говорит мама, и смотрит чуть виновато.

Это она рассказала отцу, что я хожу к Гюнтеру. Она тоже их ненавидит. Также как и все. Но именно сейчас я понимаю их как никогда. Ведь также как на меня сейчас, на них все эти годы не раз обрушивался гнев и ненависть. Война сделала человеческие сердца жесткими и черствыми. Видевшие смерти близких и родных, сами чудом уцелевшие, люди с большим трудом могли принять немецкую вдову с двумя детьми, живущую теперь уже на их земле.

Отец иногда выбивал из меня «дурь». Дурь – это хождение в дом к немцам. Но хватало меня на несколько дней, а потом я снова убегала к ним. За несколько недель мы очень подружились.

У Марты есть ещё одна дочь, её зовут Ева. На вид ей лет семнадцать, и она совсем не похожа на маму и брата. Глаза у неё светло – голубые, словно мутные, волосы белые, всегда аккуратно завязанные в небольшой пучок на голове. У Марты же и у Гюнтера волосы тёмно – русые, а кожа бледная и тонкая, казалась никогда не знавшей загара.

Несмотря на уже совсем не юный возраст, у Марты не было ни одного седого волоса, да и выглядела она невероятно молодо. Мне она напоминала дам девятнадцатого века, которых я видела на картинках в книгах. На ней всегда было длинное платье, красиво облегающее её стройную фигуру. Одевались они очень бедно. Я часто видела на их платьях аккуратно пришитые заплатки, но всегда их одежда была безупречно чистой.

Марта держалась с каким-то аристократическим достоинством, несмотря на то, что работала она поломойкой в городской библиотеке. И что меня удивляло больше всего, что за все эти годы, после оккупации, её никогда не пытались изнасиловать, или причинить другой физический вред. Хотя в ту пору такие случаи часто бывали.

Конечно же, были и другие, те, кто видел в оккупированных немцах, прежде всего таких же людей. Многим из них помогали, делились едой, давали возможность заработать. Мои родители к их числу не относились.

В сторону Марты сыпалось много злых и презрительных слов, часто они были и от моего отца, но она всегда молчала, и лишь смотрела виновато и с такой тоской, словно в одном её взгляде была мольба о прощении за те ужасы, к которым она была причастна по – неволе, только потому – что по своей национальности являлась частью адской нацистской машины.

Ева и Гюнтер никогда не покидали своего дома и небольшого участка земли вокруг него. Ева всё время возилась в огороде. Сажали они всё, что удалось бы вырастить. У них был картофель и укроп, кабачки и огурцы. Около крыльца росли низкорослые бархатцы.

У них даже были две курицы, которых чудом удалось сохранить в тот страшный голод. Иногда курочки несли яйца, и Ева заботилась о них как о родных детях. Она рассказывала, что при переселении в этот дом к ним часто приходили с проверкой русские, было даже нападение мародёров, и в эти моменты она спешно прятала кур у себя в шкафу.

До оккупации они жили в просторной квартире в самом центре города. Марта работала учителем младших классов, а отец Гюнтера и Евы был профессором в университете. Он погиб в конце сорок четвертого. После зверских пыток его убил эсесовский офицер, за то, что он прятал в подвале своего дома еврейских детей, спасая их от Холокоста.

Смерть ждала бы и Марту с детьми. Гитлер не прощал предательства, но уже начиналась волна оккупации, и до вдовы профессора просто не успели добраться.

С того момента, как пошли слухи о приходе русских в Кёнигсберг началась хаотичная и спешная миграция немцев. Все, кто мог бежать, бежали сразу же, не дожидаясь оккупации. Немалая часть и осталась, но ненадолго.

После британской бомбардировки пришли советские войска. Оставшихся в живых немцев выселяли из своих квартир в подвалы и мансарды, кто-то ютился в разрушенных домах. Депортировать сразу всех возможности не было, а нужно было селить советские семьи, приехавшие для того, чтобы поднимать и возрождать этот край, ставший теперь частью могучей страны. Потому у немцев в большей степени была плачевная участь. Многие умирали от холода и голода, многие от начавшихся болезней. Те первые послевоенные годы унесли жизни тысячи местных жителей.

Позднее немцев стали брать на работу. Если те конечно хотели работать прислугой или вкалывать в полях и на стройках. И большинство оставшихся немцев охотно соглашались на это, и до самой депортации трудились наравне с советскими работягами.

Марте и детям просто невероятно повезло. Она говорила, что Господь всегда рядом и заботится о них.

Во время бомбардировки она не покинули своей квартиры, да и как это можно было сделать с мальчишкой в инвалидном кресле. Куда им было бежать? Еву она выгнала прятаться в бомбоубежище, а сама осталась с Гюнтером. Но чудесным образом их дом уцелел после бомбёжки.

Когда пришли русские их определили переселить в подвал того же дома, разрешили взять всё самое необходимое, в том числе запасы продуктов. В их квартиру сразу же поселили три советские семьи. Но Марта понимала, что сын не сможет выжить в сырости и темноте подвала, и она пошла в Советское Управление.

Она рассказывала, как страшно ей было туда идти, но если бы она этого не сделала, Гюнтер не прожил бы в подвальном помещении и недели.

И снова случается чудо. Уже старенький советский офицер проникся рассказом немецкой вдовы, которая на ломанном русском пыталась ему объяснить о болезни сына, и о том, что мальчик не выживет в подвале. Марта молила застрелить её прямо здесь, если он не сможет ей помочь, ведь она не вернётся домой смотреть, как умирает её ребёнок. Офицер уверил её, что сделает всё возможное и отправил домой. И через несколько дней им дали старый полуразрушенный после бомбёжки домик.

В доме было две комнаты и просторная кухня. От прежних жильцов им осталось немного мебели и печь. А самое главное – вокруг домика была земля. Благодаря ей-то они и выжили.

Через время Марта устроилась на работу и была очень этому счастлива. Сначала она получала купоны на продукты, как и все в то время, а потом небольшие деньги.

Поначалу соседи их дичились, обходили семью «фрицев» стороной. Но со временем они привыкли к скромной женщине с двумя детьми – подростками. Их не обижали, но и особо никто с ними не разговаривал. Никто, кроме меня.

Я просыпаюсь в три часа ночи в ледяном поту. Опять эта история, но теперь уже во сне. Я включаю в комнате свет, и, пытаюсь успокоится.

«Это сон… Это всего лишь сон», – говорю я самой себе.

Глава 4

Сегодняшний день был очень тяжёлым. Я буквально пребывала в состоянии не выспавшейся лошади. Когда скачки вроде бы уже начались, а ты, озираясь, пытаешься понять: куда и зачем.

Из – за этого кошмарного сна спать я уже не ложилась. Стоило мне закрыть глаза, как передо мной снова всплывала вся эта история.

Вера помогла мне справиться с отчётом, иначе я бы просто полетела с работы. Слишком много промахов в последнее время, а босс ошибок не прощает, благо грозит мне это увольнением, а не расстрелом.

После того утра в кофейне, я никак не могу прийти в себя. Что же со мной происходит? Чем больше пытаюсь понять, тем больше запутываюсь.

Наконец мой сонный рабочий день заканчивается, и я выхожу в солнечный сентябрь. На дворе «бабье лето», и так приятно погреться в ласковых лучах убегающего тепла, а потом снова нырнуть в межсезонье. Погода в Калининграде щедра на дожди и туманы. Потому такие вот солнечные деньки осенью особенно приятны.

Я хочу немного прогуляться, а заодно и проветрить голову. Такой день не хочется упускать, наблюдая его из окна офиса, а потом маршрутного автобуса.

Уверенно и неспешно шагаю по знакомым мне улицам. Листья уже начали опадать, и я как ребёнок шарпаю ногами, поднимая в воздух шелестящую листву.

Я вспоминаю привидевшуюся мне историю. И мне, почему – то, становится очень радостно. Радостно солнцу и этому тёплому дню, и девочке Варе, и мальчишке с большими синими глазами. Я чувствую внутри себя влюблённость, и тепло разливается по всему моему телу.

Пройдя несколько улиц, озираюсь по сторонам, и понимаю, что я совсем рядом с тем самым кафе, где на прошлой неделе увидела старушку с цветами. Всего два квартала и я там.

Не раздумывая, я иду туда. Зачем? Мне и самой не понятно. Наверное, я как преступник, хочу вернуться на место преступления.

Внутри меня больше нет тревоги, только тихая радость и наслаждение моментом. И, тут на перекрёстке, на том же самом месте, я вижу её. Белый платок с зелёно – золотыми цветами, укрывает её голову, лицо, усыпанное морщинками и приветливая улыбка. И конечно же розы. Белые, с огромными ароматными бутонами.

От этой картины я впадаю в оцепенение и не могу пошевелиться. «Да что это со мной, это всего лишь старушка, продающая цветы. И никакого не имеет она отношения к моим видениям», – мысленно пытаюсь я сама себя успокоить. И, не раздумывая, ныряю в свой страх. Подхожу к ней, сама не понимая, что скажу и для чего мне это вообще. Старуха поднимает на меня свои голубые выцветшие глаза и протягивает букет из пяти роскошных белых цветов.

– Милая, это тебе. Всего двести пятьдесят рублей, – с улыбкой говорит она.

Ничего не отвечая ей, достаю кошелёк из сумочки и нахожу там названную сумму.

– Цветы – это не только красота в вазе. Это ещё и большая радость, – словно между делом произносит она. – Знаешь, как порой цветы зажигают глаза, и не только у женщин, но и у мужчин.

После этих слов она заливисто рассмеялась. Я улыбнулась ей в ответ:

– Спасибо, бабушка, но эти цветочки я покупаю для себя. Мужчинам я цветов не дарю.

– А я когда – то дарила. Как же давно это было. Словно в другой жизни. Каждую неделю я приносила мальчишке вот такой букет из пяти белах роз. И если бы ты только видела, какие у него были глаза, как святились они радостью, – после этих слов она хитро улыбнулась и посмотрела мне прямо в глаза, и я снова оцепенела, но теперь уже по – другому поводу.

Какие же у него глаза. Господи, почему же у него такие невероятные глаза? А когда я приношу ему розы, они становятся ещё красивее, словно радостный свет исходит от них, и я не могу ими налюбоваться. Я понимаю, что мои цветы – это единственное, что делает его жизнь радостнее. И не только его.

Когда я прихожу к ним, Марта и Ева оживают и начинают суетиться. Они всегда хлопочут вокруг меня, приглашая в дом, предлагая поочерёдно то чай, то яблоки. А однажды, специально для меня Марта купила какао. Это же такая роскошь. И конечно же для меня не секрет, что вся эта суета вокруг соседской русской девочки только из-за него. Просто теперь, когда я прихожу – он улыбается. Он, наконец, улыбается.

Примерно три раза в неделю, до рассвета солнца, чтобы никто меня не увидел, я украдкой пробираюсь к полуразрушенному дому моих немецких друзей. И едва открыв калитку, встречаю Гюнтера. Он всегда и неизменно на одном и том же месте. Каждое утро он встречает рассвет на крыльце своего дома. И, пожалуй, это единственный ритуал в его жизни, который соблюдается в любое время года и при любой погоде. Даже если на улице пасмурно и солнце вряд ли появится целый день, он всё равно его ждёт, зная, что где-то там за тучами оно взойдёт. Непременно взойдёт.

Марта и Ева просыпаются очень рано, поднимают и одевают Гюнтера, а после вывозят его на улицу. Когда холодно они укутывают его в плед. А с восходом солнца они все вместе скромно завтракают в доме. Потом все расходятся по своим делам. Дела Гюнтера – наблюдать за Евой и бросать в её адрес шуточки, когда она ковыряется в их огородике, или убирает в доме, где всегда царит идеальная чистота.

Ещё у них есть кошка – Гренка, прибившаяся к ним после их переезда в этот дом. Марта посчитала кошку добрым знаком, и, не раздумывая, приютила её. Любимое место Гренки – колени Гюнтера. Несмотря на то, что он не может её погладить, она всё равно забирается к нему на колени и часами там спит. Да он и не возражает.

Я никогда не остаюсь у них на завтрак. В целом время моего пребывания в доме Марты составляет двадцать пять – тридцать минут. За это время мы с Гюнтером вместе смотрим на восход солнца, немного говорим. По – русски он говорит лучше остальных членов семьи, и язык ему очень нравится. Иногда, с помощью Евы, он даже немного читает русскую литературу. И это мы тоже с ним порой обсуждаем.

Я всегда пытаюсь шутить, хоть это и крайне плохо у меня получается. Но главная моя цель, чтобы Гюнтер улыбался, потому что когда он улыбается в моей груди и внизу живота начинают звенеть колокольчики. А когда я ухожу домой, я оставляю эту улыбку в своей памяти и в своём сердце до нашей следующей встречи. Самое важное для меня – это его улыбка и радость в его больших сапфировых глазах.

У Марты тоже есть своя цель. Она всегда пытается пригласить меня в дом, угостить хоть чем – нибудь, чтобы улыбалась я. Но это совсем не к чему, ведь я и так всегда рядом с ним улыбаюсь. Это кажется мне таким непривычным и странным, но я не могу ничего с собой поделать. Улыбка приклеивается к моему лицу, стоит только мне увидеть его.

Совершенно не ожидая этого, я стала лучиком солнца в их доме. Ведь для Марты и Евы, кажется, на целом свете не было никого важнее и дороже Гюнтера. И я, самая обычная советская девчонка, делала радостным их любимого человека. И пускай эта радость была всего на двадцать пять – тридцать минут.

И вот я снова вижу выцветшие голубые глаза старухи, протягивающей мне цветы, и мои трясущиеся руки, неловко берущие их.

– Милая, ты приходи ещё… Через неделю приходи, когда цветочки завянут, – говорит она мне с серьёзным лицом.

Я киваю и, не отводя от неё глаз, пячусь назад с букетом цветов в руках.

– Ты только приходи, слышишь… Обязательно приходи, – слышу я её последние слова.

Глава 5

Белые розы на моём комоде. Невероятный аромат на всю комнату. Едва уловимый, лёгкий и свежий запах. Цветы нежности и первой невинной любви.

Мой взгляд прикован к букету почти целый день. После той встречи с бабулей – цветочницей я заболела. Два дня не спадала высокая температура, и я была в состоянии забытья.

Сознание играло со мной злую шутку. В один миг я ощущала себя собой: Аней двадцати восьми лет, бухгалтером, самой обычной современной женщиной. А потом я проваливалась в неё: тринадцатилетнюю девчонку из послевоенного Кёнигсберга, влюблённую по уши в парализованного немецкого юношу. И это было не просто видение. Я была ей. Все её чувства – любовь, страх, тоска, злость – были моими.

К счастью за эти дни, никаких новых видений и снов я больше не видела, но сама в себе я потерялась.

Когда температура спадала, мне становилось легче, и в эти моменты я пришла к твердому убеждению, что после выздоровления обязательно пойду к доктору, который поможет мне справиться с этим.

На третий день температура спала окончательно и больше не поднималась. Я, наконец, пришла в себя. Всё как-то стало раскладываться по полочкам. Вместо страха у меня появилось любопытство, и начал мучить один вопрос: как это связано со старухой? А связь ведь точно была, теперь я в этом даже не сомневалась.

Выздоровев окончательно, я всё же решила повременить с походом к психиатру, и ждала только одного: когда, наконец, завянут цветы, и я смогу снова к ней пойти, чтобы на этот раз получить ответы на мои вопросы. Но цветы увядать совсем не спешили, а лишь раскрывались и благоухали ещё сильнее.

Ещё через несколько дней я вернулась в колею своей обычной размеренной и скучной жизни. Я по-прежнему не видела больше видений и снов о Варе и Гюнтере, и возможно нужно было забыть об этом и жить своей обычной жизнью, но слова старухи: «Ты только приходи, когда цветы завянут. Обязательно приходи» периодически всплывали в моей памяти, и не давали мне покоя.

Через десять дней, когда цветы, наконец, пожухли, я тут же отправилась на знакомый мне перекресток к старухе – цветочнице.

Я бежала с неимоверным трепетом, в предвкушении получить ответы, на терзающие меня вопросы. Вот она, та самая улица. А вот и перекрёсток… Кофейня, где я люблю сидеть… Старушки под навесом продают урожай моркови, картофеля, яблок и слив… Но моей знакомой цветочницы там нет.

– Скажите, пожалуйста, здесь часто бывает бабушка с белыми розами, Вы её знаете? Она сегодня была? – спрашиваю я пожилую женщину, стоящую на том самом месте, где раньше стояла моя знакомая старушка.

– Варвара Олеговна? Она вчера была. Она пару раз бывает в неделю. Каждый день не ходит… Зачем вам розы? Возьмите лучше яблок домашних, – отвечает мне женщина.

«Варвара Олеговна – эхом раздаётся у меня в голове. – Значит это она, та самая девчонка, та Варя. Ну конечно же… И папу зовут Олег».

– Хорошо, можно мне килограмм красных яблок, – соглашаюсь я на предложение продавщицы, – А вы не знаете, в какие дни она бывает?

– Да кто же её знает. Мне она не докладывает. Да и вообще она странная. О себе ничего не рассказывает, на цены и болячки не жалуется. Не общительная совсем. Только улыбается, да розы свои наглаживает. Она и стоит обычно недолго. За пару часов её цветы уже разбирают. Подумать только…Столько цветов сажать. Я её как-то спросила: «Варвара Олеговна, и зачем вам эти розы? Ведь это же такой труд и уход за ними. Проще яблоньку посадить и плоды собрать», а она мне ответила: «Я хочу, чтобы мои цветы дарили людям радость». Глупо это как-то… Очень глупо… Ведь продаёт она свои розы за копейки.

И женщина всё говорила и говорила, словно её прорвало высказать всё, что она думает о старой цветочнице. Но я её больше уже не слушала. Забыв о всякой вежливости, я молча развернулась и ушла.

Теперь встретиться с цветочницей Варварой Олеговной мне хотелось ещё больше. Мне стало просто жизненно необходимо узнать, что же стало с Варей и Гюнтером, чем всё закончилось, и почему же, чёрт возьми, эта история легла грузом именно на мои плечи.

Глава 6

Я стала приходить туда каждый день. Иногда я прибегала с самого утра перед работой, иногда в обеденный перерыв. Но старухи там не было. Уличные продавщицы стали меня узнавать, и приветливо мне улыбались. Чтобы не привлекать внимание я покупала у них фрукты, которыми потом угощала девочек на работе. Самой мне столько было не осилить.

Время от времени я спрашивала у бабушек о Варваре Олеговне.

– Нет… Давно я её уже здесь не видела. Может, померла она.

– Как померла? – с ужасом в голосе спросила я.

– Ну а чего тебя так удивляет? Это не мудрено, ведь лет – то ей уже сколько? Под девяносто… Наверное. Но она, конечно, очень шустренькая старушка. Таскать эти свои розы. Возможно где-то рядом она живёт… А чего это ты ей постоянно интересуешься? Знакомая твоя, да?

– Да нет… Просто её розы… Никогда не видела таких, и стоят они очень долго. У меня скоро праздник, и я хотела бы купить у неё цветы оптом, а как найти её не знаю, – солгала я первую пришедшую в голову мысль.

– Да. Розы у неё и правда, особые. Как-то она рассказывала мне про этот сорт роз. Говорила, что её мама, после войны привезла его с собой откуда-то из России, уж и не помню точно откуда. Её мама сажала очень много разных роз, а она сажает только этот сорт. Говорит: «Это мои самые любимые. И цветут они всё лето, до самых морозов. Удивительные цветы».

– Я бы очень хотела попросить вас, – перебила я бабушку. – Пожалуйста, передайте ей мой номер телефона. Мне очень нужно с ней поговорить.

– Милая, я, конечно же передам, мне это совсем не сложно, только никогда не видела я у неё в руках телефона. Думаю, она и пользоваться им не умеет.

– И всё же, – я протянула ей бумажку с номером моего мобильного телефона, а сверху на неё положила несколько купюр.

Бабушка от денег не отказалась, поблагодарила меня и уверила, что обязательно ей передаст мой номер цветочнице, когда увидит её.

Так я ушла домой немного успокоенная. Я была просто уверена, что Варвара Олеговна позвонит мне стразу же, как получит мою записку. Ведь не просто же так она просила меня прийти.

Глава 7

Прошло ещё четыре дня, а старуха – цветочница так мне и не позвонила. Я чувствовала досаду и какую-то злость. Эта история совершенно не выходила у меня из головы.

«Зачем старуха поделилась со мной этой историей? Зачем просила прийти, а сама пропала»? – эти вопросы не давали мне покоя.

Ещё мне бы очень хотелось с кем – то поговорить об этом, но я не представляла с кем можно это сделать. Как это вообще можно обсуждать, даже с самыми близкими. Не думаю, что меня бы поняли. Да, если честно, я и сама ничего не понимала. Потому я просто жаждала встретиться со старушкой.

Сегодня, после окончания работы, я решила снова пойти туда, и спросить уличную продавщицу слив, видела ли она цветочницу, и передала ли она ей мою записку.

Я не могла дождаться, когда же стрелки часов покажут пять вечера. Я словно предчувствовала что-то, и весь день провела в тревожном предвкушении.

Наконец, рабочий день закончился, и я помчалась в самом воинственном настроении на знакомую мне улицу. И что же я увидела, придя туда. На том же самом месте была она.

Она сидела на небольшом зелёном раскладном стуле, такие стульчики ещё берут с собой на природу. Маленькая бабушка в белом платке, на маленьком стуле, она казалась совсем ребёнком. У её ног стояли пустые пластмассовые вазы с водой, и только в одной из них стоял букет из пяти белых роз.

Я невероятно обрадовалась, увидев её, и тут же ускорила шаг, но в голове тут же возникли мысли: «И что ты ей сейчас скажешь? Что случайно прожила кусок её жизни»? Я тут же отбросила эти мысли в сторону. Наконец, я смогу поговорить с ней. И я была уверена, что разговор сложится сам собой. Я не ошиблась.

– Здравствуйте, – сказала я, подойдя.

– Привет, милая, – ответила она мне, и тут же подскочила со своего стульчика. – Слава Богу, ты пришла. Я жду тебя уже часов пять. Думала, ты придёшь днём, а ты вот решила вечером.

– Вы меня ждали?

– Ну конечно. Местные продавщицы мне все уши прожужжали про девушку с каштановыми волосами, что приходит почти каждый день. Я, видишь ли, немного захворала, а сегодня вот первый день вышла и решила непременно тебя дождаться. Летом я продала так много роз. Урожайный был год, – улыбнулась она. – А осенью цветов осталось совсем немного, потому и прихожу я всё реже. Меня часто спрашивают мои постоянные покупатели. Ведь таких роз как у меня нет во всём городе. Думаю даже во всей области… Эти цветы не только прекрасны и ароматны, но и способны приносить людям радость. Уж я – то точно знаю, – она загадочно на меня посмотрела, а потом продолжила. – Я знаю, зачем ты пришла?

– Правда… Знаете? – с удивлением спросила я.

– Конечно. Я оставила их для тебя, – она вытащила из вазы цветы и протянула их мне, – сегодня с тебя двести рублей. Я бы очень хотела тебе их подарить, но всякий труд должен быть оплачен. Обязательно должен. Даже если деньги не велики.

Я достала из кошелька нужную сумму и протянула ей. Старушка радостно взяла деньги и убрала их в свой ридикюль, а после засуетилась, разбирая вазы, складывая их одна в другую.

«Как и это всё? А как же Гюнтер»? – подумала я.

– Знаешь, он всегда говорил: «Всему своё время», – как бы читая мои мысли, сказала старуха, – такой удивительно мудрый был для своих лет мальчишка. Порой я его не понимала совсем. Не понимала его слов, его поступков. Лишь спустя годы, прожив долгую жизнь, в памяти стали всплывать его слова, и теперь их смысл стал мне ясен, – она с грустью и тоской посмотрела на меня.

– О ком это вы? – спросила я, делая вид, что не понимаю её.

– О Гюнтере, конечно. Ты же о нём хочешь узнать. Для этого и пришла сюда, – воодушевившись и громко захохотав, сказала цветочница.

Я опешила от ужаса. Неужели она всё знает, но как? Как вообще такое возможно?

– Почему это происходит со мной? Почему я словно становлюсь вами и проваливаюсь в вашу жизнь, в те годы? И даже чувства. Почему я всё чувствую? Даже физическую боль я ощущаю, – выпалила я залпом дрожащим голосом. Последняя фраза прозвучала видимо слишком громко, так как старушки с соседних прилавков пристально уставились на меня, ожидая что-то интересное.

– Хорошо, милая, я всё тебе расскажу, но не здесь, и не сейчас.

– Нет уж, я вас больше не отпущу, мне нужны ответы, и я не уйду, пока не получу их, – решительно возразила я ей.

– Ну как же молодые нетерпеливы. Знаю, сама я была такой же, – сказала старуха, улыбаясь, и тут же принялась собирать свои пластмассовые зелёные вазы в большую клетчатую сумку.

– Пойдём, угостишь старушку чаем, – произнесла она, покончив со своими сборами.

И мы пошли в то самое кафе. То, где я её когда – то увидела, сидя за столиком в непогожий день. Именно с этого дня, по неволе я ввязалась в весь этот сверхъестественный водоворот.

– Нет в этом мистики, и волшебства никакого нет, – сказала старуха, отхлёбывая из чашки ароматный Эрл Грей, – есть просто люди… Как бы тебе объяснить… Они особые, одарённые что ли, – она замолчала, и украдкой на меня взглянула.

Я не совсем её понимала, а она, не спешила мне всё объяснять. Попивала себе спокойно чаёк, и посматривала то в окно, то на меня. Казалось, она давала мне время обдумать и принять её слова.

– В чём этот дар проявляется? – не выдержав больше, спросила я прямо.

– В основном эти люди с детства не такие как все. Более эмоциональные, чувствительные. С природой и животными они в особом контакте. Могут чувствовать эмоции и чувства других людей, проживать их сами, и забирать себе. Могут лечить других, таким образом… Понимаешь? Это удивительный и редкий дар.

– Не совсем я вас понимаю. Да, порой я чувствую чужую боль, словно она моя собственная. Уже много лет я не смотрю телевизор и не читаю газет. Чувствую себя очень плохо от новостей. Но это вроде бы давно научно доказано, даже термин есть, определяющий таких людей. Их эмпатами называют. Я думала – это особенность психики, а не дар.

– Может и так, – лукаво улыбнулась она.

– Варвара Олеговна, меня интересует: как возможно вот так вот, среди бела дня, за несколько секунд прожить кусок жизни другого человека?

– Хм… А я почём знаю, как это возможно. Это просто есть и всё. Не всегда всё можно объяснить. Это просто есть. Я же сказала – это дар. У меня он раскрылся после рождения дочери. До этого я, как ты говоришь, просто могла чувствовать чужую боль. А когда дар открылся… Я могла посмотреть в глаза человеку, и увидеть, как он провёл свой вчерашний день. По – началу я думала, что это просто моё воображение. Но потом поняла, что это не так. За несколько секунд я могла прожить кусок чужой человеческой жизни. Почувствовать чужие эмоции, радости и горести, словно они мои. Но далеко не каждого человека. Я не знаю, как это работает. Возможно, есть люди более открытые, и они словно сами разрешают посмотреть, и ты смотришь. Это было сначала очень боязно, а потом стало интересно, – она ненадолго замолчала, сделала глоток чая, а после с улыбкой продолжила. – Я изучала это раньше, когда была моложе. В советские годы сложно было что – то об этом найти. Выделяться, быть каким – то особенным, одарённым в то время не приветствовалось. Потому никогда я об этом не рассказывала. Не кому было.

– Получается я первый человек, с кем вы поделились, – с удивлением спросила я.

– Получается так. О таких особенных людях можно было почитать разве что в фантастике, – она рассмеялась. – Там пишут, что они, якобы, воруют у человека часть его жизни. Но это не так. Это удивительная способность, которую нужно развивать, как и любую. А направлять только на благие цели, тогда всё будет хорошо… С возрастом потихоньку это приглушается. И я уже не могу ничего увидеть, но я могу показать… Человеку, который сможет увидеть, такому как ты.