Читать онлайн Сыщик. Изнанка профессии бесплатно
Предисловие
Слово «Профессия» происходит от латинского «professio» и означает род трудовой деятельности, занятий, требующий определенной подготовки и являющийся обычно источником существования.
Слово «Сыск» в широком смысле обозначает деятельность, направленную на обнаружение искомого.
«Сыщик» – это специалист по расследованию (раскрытию) уголовных преступлений.
Как люди приходят в профессию? Наверное, каждый по-своему. Кому-то она приснилась во сне, кто-то идет по стопам родителей, в ком-то просто зарыт какой-либо талант или призвание еще с рождения, а кто-то просто вынужден заниматься чем-ли-бо, потому что кушать самому надо и детей своих кормить…
А я вот сыщик… И честно сказать – даже не знаю, почему.
Помню лишь то, что в первом классе, когда наш учитель попросила нарисовать свою будущую профессию – я нарисовал милиционера, это было в далеком 1980 году… Причем нарисовал я гаишника, но точно помню, что хотел быть именно сыщиком, просто в свои семь лет я не знал, как выглядит сыщик…
А вот гаишник, дядя Вова, жил у нас по соседству, может, я его нарисовал?
Рисунок этот у меня сохранился до сих пор. Моя учительница начальных классов при окончании нами средней школы, подарила всем рисунки десятилетней давности, чтобы сравнить, как совпали наши желания через 10 лет… Мои совпали, и через 10 и теперь уже через 45 лет… Болезнь, что ли, такая…
Один мой коллега – назвал нашу профессию «диагнозом». Может, он и прав.
Помню, как в детстве, по подобию Шерлока Холмса, вырезал буквы из газет и пытался понять и запомнить, чем отличается шрифт «Комсомолки» от шрифта журнала «Крокодил»…
В общем, заканчивая 10-й класс, я точно знал, что пойду на юридический, затем в армию, а затем в милицию – опером. Именно такой карьерный алгоритм сложился у меня в голове к 17 годам… но пошел я в школу милиции, потому что сосед, гаишник дядя Вова как-то порешал с местным отделом милиции и мне выдали направление для поступления в Омскую высшую школу милиции. И не то, чтобы я хотел именно в Омскую – в Новосибирске тоже была своя, но она была средняя, а в Омске – вышка и сосед, гаишник дядя Вова сказал моему отцу, что там престижней, пусть едет… И я поехал, поступил…
Так и встал на «скользкую» дорожку сыскной профессии. Почему я называю эту дорожку скользкой, да потому, что это опасная профессия, у опера или частного сыщика шанс попасть в тюрьму или спиться гораздо выше, чем у средне-статистического человека. Кроме того, сыщик и жулик – это две стороны одной медали… Не два сапога пара, а именно две разные стороны, и иногда эти стороны различить очень сложно даже самим сыщикам, грани размываются. Переступить белую, сплошную полосу очень легко… Вернуться в свою колею бывает трудно…
Нет уже на свете этом ни отца моего, ни соседа, гаишника дяди Вовы (они, кстати, родились в один день и один год и дружили до самой смерти и даже сейчас лежат по соседству, на соседних аллеях), а звания у нас с дядей Вовой в итоге оказались одинаковые – подполковник милиции (в отставке).
Может все таки нужно было идти в гаишники? А я вот сыщиком стал. Причем поработать мне пришлось и в государственном и частном сыске…
Сейчас общий трудовой стаж государственной и частной сыскной работы перевалил уже за 30 лет. 4 года я учился на опера, затем 15 лет служил в подразделениях криминальной милиции и еще 15 лет работаю частным детективом и так «втерся» я в эту профессию, что даже учебник написал об особенностях работы частного сыщика, но не о нем здесь пойдет речь. Книги и фильмы я смотрю и читаю только про полицию, сыщиков, детективов, прямо профдеформация какая-то сплошная… Но вот не интересно мне ничего другого, вот уже шестой десяток лет живу на свете, а профессия во мне живет только одна – сыщик… Вот и месяц назад я снова продлил, еще на пять лет, лицензию частного детектива.
Может и прав мой коллега, назвавший профессию сыщика диагнозом, может профессия эта, как часть организма? Как виртуальная третья рука или астральная вторая голова, или часть мозга, узконаправленная на совершение манипуляций только в одном направлении?
Мне не особо нравятся взрослые сказки о супергероях в т. ч. суперсыщиках… Выдуманные они какие-то, как «облизанные». В своей книге я постараюсь написать о другом – о некоторых моментах частной и государственной профессии сыщика, детектива, опера, и в большей степени об обратной стороне, изнанке данной профессии.
Может быть, кому-нибудь это будет интересно, а кто-то и во мне увидит соседа гаишника, дядю Вову, и также, как и я, нарисует свою будущую профессию, а кто-то наоборот, ознакомившись с содержанием произведения – снимет с себя «розовые очки» и, реально посмотрев на обратную сторону этой профессии, скажет «чур меня» и поспешит записываться в адвокаты.
Время, описываемых в данном произведении событий затрагивает период с 1994 по 2024 годы. Большая часть тех людей, которые оказались в поле зрения автора, живы и здоровы по настоящее время, поэтому, чтобы не нарушать закон о персональных данных и не брать у всех них разрешение на использование их имен в произведении, данные героев публикации будут изменены. Неизменным останутся описываемые в книге события и отношение автора к ним.
Глава 1. Ёлка-палка к Новому году.
Почему-то начать книгу о своей профессии мне хочется именно с этой главы, не следуя хронологической последовательности дат и событий, описываемых в повести…
Точно помню это дежурство. 30 декабря 1996 года.
Вот уже почти три года, после окончания школы милиции, я работал опером в одном из пригородных отделений милиции Новосибирска. С утра заступил на суточное дежурство по отделению.
Дежурство обещало быть спокойным, преддверие праздника витало в морозном воздухе. Народ весело торопился в магазины, счастливые лица земляков внушали оптимизм. Я растянулся на стуле, закинув ноги на стол. Вовка Припека – напарник по кабинету, где-то шатался по отделению.
– «Завтра 31декабря, буду дома после суток, начальство дергать не будет, нормально встречу Новый год с семьей» – думал я.
Дочке Даше намедни все родственники понадарили подарков в т. ч. сладких. Их было штук 12 или 13. Даша была старшей и единственной внучкой в двух семействах. Любили ее безумно и мы, и бабушки с дедушками, и все многочисленные дяди и тети.
Мы с супругой Викторией, ради хохмы, вывалили все по-дарки в чистое 12-литровое эмалированное ведро. Оно полностью заполнилось конфетами и шоколадками, даже с «горкой».
Это ведро мы поставили под елку и решили, что сладостей хватит на полгода точно.
– Карпович, на выезд! – Раздался голос дежурного Маматова…
– Чё опять-то, Витя – крикнул я ему из кабинета и, скривив лицо, пошел в дежурку.
– В «Яблоньке» кто-то елку стырил, – ответил он, – Езжай, Дураков звонил, там вроде следы есть, может, раскро-ешь…. «Палка» перед Новым годом не помешает…
– Какую елку? – Удивился я.
– Ну, кто-то спилил елку на дачном участке, не тупи, езжай, на месте разберешься…И не возразишь…
Пришлось собираться.
Одной из особенностей любого пригорода крупного города является обилие дачных обществ.
«Яблонька» – это дачное общество на «нашей» территории, которое постоянно «славилось» какими-то происшествиями, да и не одно оно, пригородные дачи – это всегда место сборищ. Летом пьяных дачников, бабушек с рассадой и цветами, зимой – бомжей, маргиналов и прочей нечисти.
Дураков – (да, да, именно такая фамилия) был сторожем этого общества. Педантичный, даже можно сказать, въедливый до тошноты, престарелый, интеллигентный мужчина, которого знал весь личный состав нашего отделения, четко выполнял свою работу. Несколько раз в сутки обходил территорию общества, все записывал в свой блокнотик, знал всегда все и обо всех.
«Палка» – так в нашем милицейском быту называлось раскрытое преступление, учитываемое внутриведомственной статистикой.
Я даже немного обрадовался, что происшествие именно в «Яблоньке» и не сомневался, что к моему приезду Дураков самостоятельно проведет свое «расследование», обязательно что-то нароет и мне останется лишь задержать жулика…
– Здравствуйте, Николай Иванович, – поздоровался я со сторожем, прибыв в «Яблоньку». – Показывайте, рассказывайте, что тут у вас произошло.
– Пойдемте, —ответил Дураков, – Все сами увидите.
Мы стали пробраться по заснеженным тропинкам к одному из дачных домов. Именно пробираться. Кто хоть раз бывал зимой на дачах, где не убираются дороги, а подъезд к дачам местными дорожниками прочищается в лучшем случае до ворот общества или домика сторожа, тот меня поймет.
На таких дачах, кроме следов зверей и сторожа (да и то только такого, как Дураков) да и то только по некоторым улочкам – пройти совершенно невозможно. Охотничьи лыжи были, как НЗ, в каждой такой сторожке, но, как правило, в одном экземпляре. Поэтому до места происшествия зимой ВСЕГДА приходилось добираться чуть ли не ползком. У меня до сих пор хранятся фотографии, где мы с напарником, на лыжах, причем по очереди, пробиваем дорожку до очередной дачи, «обнесенной» местными маргиналами.
Вместе с Дураковым мы, наконец то, добрались до нужной дачи, на территории которого красовалась огромная, можно сказать, могучая ель. Я не ботаник, но даже на мой взгляд елке было лет тридцать, не меньше, и высотой она была с трехэтаж-ный дом.
– Вот, полюбуйтесь! – Сказал Дураков, указывая на ель.
– Елка красивая. И большая… Кто же такую упрет, она же как памятник, – опешил я.
– Вы на верхушку посмотрите! – Дураков чуть не сорвался на крик. – Верхушки нет!
– И что? Без верхушки это уже не елка, что ли? – Пришлось голос повышать уже мне.
– Под тяжестью снега сейчас ветка сломается, вы тоже милицию вызовете? А если гнездо сороки нечаянно белка свалит – вы в ФСБ пожалуетесь на нее, как на террориста, разрушившего единственное жилье вашего пернатого помощника?
Моему терпению приходил конец. «Старый дурак, вместо того, чтобы сидеть в сторожке около телевизора, смотреть «Голубой огонек» какого-то хрена таскается по дачам и рассматривает каждое дерево, как под микроскопом», – думал я, собираясь уже уезжать.
– Вы не понимаете, – сказал уже спокойным голосом Николай Иванович. – Если у дерева срезать макушку, оно погибнет в течении нескольких месяцев… Таким образом, хозяева дачи когда-то его посадили, культивировали, выращивали, ухаживали за ним годами, а кто-то просто взял и уничтожил его, ради двухдневного праздника.
В те годы еще не было замечательного постановления правительства, позволяющего отдыхать целую неделю на Новый год. Если праздник приходился на середину недели, как в 1996 году, то 2 января люди просыпались и вынужденно шли на работу. Ёлки зачастую выбрасывались тогда же, 2 января.
Теперь негодование сторожа было понятно и вполне оправданно. Если дерево погибнет, то ущерб от такого злодеяния будет довольно-таки значительным для его владельцев, а значит, и состав преступления на лицо, а значит и я приехал не зря.
Нужно искать злоумышленника.
Владельца «обкусанной» елки сторож уже установил по своим «талмудам». На этот счет на пригородных дачах (по крайней мере, на нашей территории) порядок был полный, участковые с упертой периодичностью «выносили мозги» председателям правлений дач. Поэтому списки владельцев, их городские адреса, домашние телефоны (мобильной связи и интернета тогда еще не было и в помине) были у каждого председателя и каждого сторожа.
– Я уж позвонил владельцу и сообщил ему неприятнейшую весть, – с заискиванием отрапортовал Дураков. – Он непременно подаст заявление, сразу после Нового года…
– «Сразу после» мне не надо, – ответил я. – Мне нужно сегодня, чтобы материал о происшествии был собран в течении дежурных суток в полном объеме.
– Вам ли это объяснять, Николай Иванович, вы это и сами лучше меня знаете, третий год на «хозяйстве» здесь торчите.
Давайте мне его ФИО, адрес и телефон, позвоню из отделения, может сам приедет, напишет заявление… Не приедет, значит придется ехать к нему, – со вздохом сказал я…
Рутина, которая составляла 70 % работы опера, и иногда просто раздражала, «собрать материал» значило принять заявление, составить протокол осмотра места происшествия, опросить всех очевидцев, а еще (о, боже!) нужно же и жулика установить, найти его и очевидцев преступления и свидетелей… В общем, работы хватало, а тут еще Новый год на носу…
– Какому идиоту понадобилось карабкаться так высоко, чтобы спилить кусок дерева, – ворчал я. – Пошел бы в лес и спилил молоденькую елку, как это делают все приличные жулики, и был бы счастлив…
– Вы опять не понимаете! – Вступился Дураков. – У такой ели верхушка очень густая, ветки растут одна к одной, очень красиво смотрится… У молодых елей такого не бывает…
– Все-то вы знаете, – продолжал ворчать я. – Что со следами, мне дежурный сказал, что вы какие-то следы обнаружили.
– Почему обнаружил, я уже почти всех нашел, – Дураков с не наигранной гордостью улыбнулся.
Улыбнулся и я.
– Так что же вы молчите, с этого и нужно было начинать, а то показываете мне какую-то обкусанную елку… Давайте ближе к сути.
Настроение у меня заметно приподнялось.
– Вот смотрите, – и Дураков указал на дорожку следов, идущую от «пострадавшей» елки.
Следы по глубокому снегу, как минимум от двух пар ног и следы волочения (видимо того кусочка праздника, до которого жулику пришлось залезть на высоту трехэтажного дома, да еще с ножовкой) шли от дачи потерпевших вдоль улицы.
– Я уже прошел по следам, прямо «след в след», – продолжал докладывать сторож, не стесняясь тавтологии. – Следы привели меня к даче Первушина, а он вчера, как раз-таки был у себя на даче. Уж и не знаю, зачем приезжал в такое время, но был точно. Я видел его лично. Вот только как он уехал, не видел я. – Продолжал тараторить сторож.
– Так, отлично, в какое время это было, кто-нибудь вчера еще был на дачах в это же время, – я стал расспрашивать сторожа.
– Еще были Зайцевы и Сидорчуки, но у них с другого конца общества дачи находятся, вряд ли они что-то видели, но я на всякий случай выписал вам их адреса и телефоны…
– Золотой вы человек, Николай Иванович, вам бы годков сорок сбросить и хоть к нам на службу, – рассмеялся я…
И было чему радоваться, или жулика установлю и преступление раскрою, или же не выходя из кабинета, обзвоню потенциальных свидетелей и выведу справки о проведенных розыскных мероприятиях, соберу, так сказать, материал проверки…
– Давайте, Николай Иванович, пройдемся еще раз по следам, заглянем внутрь дачи Первушина вашего, может на участке или в доме что-нибудь или кого-нибудь увидим.
Мы двинулись след в след по уже проторенному Первушиным и сторожем следам, ибо так идти в глубоком снегу всегда легче.
Дойдя до старенькой дачи Первушиных, ничего приметного или подозрительного, кроме утоптанного снега, мы не обнаружили.
– Николай Иванович, давайте поступим так – я сейчас быстренько напишу протокол осмотра места происшествия и опрошу вас по существу, а затем уже поеду к Первушиным.
Приготовьте мне их адрес.
– Все уже готово. – Дураков достал из внутреннего кармана телогрейки вчетверо сложенный листок бумаги, на котором были написаны его ровным, почти каллиграфическим почерком ФИО, адреса, телефоны, номера дач потерпевшего, возможных свидетелей и Первушина.
Я еще раз похвалил Дуракова и искренне сказал ему спасибо.
Закончив осмотр места происшествия и опросив сторожа на нашей «дежурке» (дежурный автомобиль отделения милиции, на котором следственно-оперативная группа выезжает на место происшествия) я направился по адресу Первушина, любезно предоставленному мне сторожем Дураковым.
Прибыв на адрес Первушиных, я не спеша поднялся на четвертый этаж пятиэтажного жилого дома и позвонил в дверь.
Никогда не знаешь, что ждет тебя за закрытой дверью, да еще под Новый год. На мой звонок дверь распахнулась, на пороге стояла девчушка лет шести-семи. Чуть старше моей дочери.
– Ты кто? – Спросила она.
– А взрослые есть дома?– Спросил я в свою очередь.
На наш с ней разговор из ближайшей комнаты вышел старик на вид лет семидесяти и молча, но с неподдельным удивлением на лице, как будто увидел Деда Мороза, уставился на меня.
– Здравствуйте. Оперуполномоченный уголовного розыска Карпович, моя фамилия, – представился я и протянул служебное удостоверение. – Могу я увидеть Первушина Александра Александровича?
– Да, это я, – ответил старик.
Теперь уже удивляться была моя очередь, видимо, выглядел я так, как будто передо мной стоял Санта-Клаус. Я просто на миг представил себе, как этот древний на вид старик, взбирается на двенадцатиметровую высоту и лихо орудует ножовкой, затем спрыгивает с дерева и по сугробам, доходящим, как минимум, до пояса, тащит эту елку к себе на дачу, а затем полтора километра до электрички.
– Простите, а дача в садоводческом обществе «Яблонька» у вас есть? – Спросил я, начиная подозревать, что старый «пень» Дураков оправдывает свою фамилию, и втюхал мне «левого» дачника.
– Да, есть, а что случилось?
– А вы были вчера на даче у себя? – Не отвечая на вопрос старика, я пытался запутать его своими вопросами и догадками, мелькающими у меня в голове, как скоростной поезд «ласточка»…
– Вас сторож вчера видел…
– Да, мы были, – во множественном числе ответил Первушин.
– У ваших соседей по аллее вершину ели спилили, дерево по факту уничтожено… Следы привели к вашей даче, что-то можете пояснить?
Мы так и продолжали стоять с дедом на пороге квартиры и вести диалог, когда на наш разговор из кухни вышла бабушка, видимо подслушивавшая наш разговор, за подол домашнего халата которой пряталась уже «упорхнувшая», как синичка с ветки дерева, из коридора девчушка.
– Говорила я вам, старый дурак и молодой, – вмешалась в наш разговор со вздохом женщина. – На кой она сдалась вам, эта елка.
– Все, сдала бабка дедку, – подумал я.
Если он еще был не один, то группа лиц вырисовывается, обрадовался я про себя. Нормальная такая «палка» получится, учетная.
Старик понурил голову и тихо сказал:
– Проходите.
Я прошел в комнату. За столом сидел и что-то рисовал на альбомном листе худощавый мальчишка, на вид лет десяти, красиво так рисовал, какой-то пейзаж, по-моему.
Я окинул уже опытным взглядом комнату. Старая квартира, старый ремонт, два старика… Все вписывалось в мою картину миропознания жизни пенсионеров… Вот только двое ребятишек никак не «привязывались» пока к увиденному.
«Ну, мало ли, – думал я, – уехали родители в отпуск, скинули внучат дедам и счастливы». На столе стояли два раскрытых и почти доеденных сладких новогодних подарка, фантики от конфет были раскиданы по всему столу. Больше ничего о предстоящем новогоднем гулянии в этой небольшой, очень скромной, двухкомнатной квартире не напоминало.
Мальчишка испуганно глядел в мою сторону, переводя взгляд с меня на деда.
– Ладно, рассказывайте, – обратился я к старику.
– Да что тут скажешь, – начал Первушин. – Поехали мы с Алешей на дачу, там в погребе припасы кое-какие есть с огорода, вот решили к Новому году привезти на стол. Я пока погреб откапывал, Алеша вот умудрился елку спилить и притащить к нам на участок. Я уже наругал его, но обратно же ее не приклеить, вот и взяли с собой домой. Чего уж теперь-то, – оправдывался старик.
Мой мозг в очередной раз за этот день выдал кучу эмоций в виде удивления. Я повернулся к этому щупленькому пареньку и внимательно рассматривая его и еще больше удивляясь спросил, как ты залез-то на нее, да ладно залезть-то, дурное дело не хитрое, как ты спилил-то верхушку?
Мальчик потупился и смущаясь и еще не понимая бояться меня дальше или уже нет, ответил лишь одно слово – ножовкой… Мой мозг отказывался верить, но факт был на лицо… Либо это сделал семидесятилетний старик, либо десятилетний пацан…
– Лет-то тебе сколько, скалолаз ты дачный, – спросил я.
– Одиннадцать, – ответил Алеша.
«Накрылась моя "палка" – подумал я. – Возраста уголовной ответственности “скалолаз” Алеша не достиг, а значит, весь остальной сбор материала по данному происшествию будет отправлен в корзину и сделать это нужно будет мне лично, и если не сегодня, то максимум завтра, а завтра Новый год…»
Я мысленно выругался за зря потраченное время, но что тут поделаешь, это тоже часть нашей работы.
Вопрос у меня оставался только один.
– Елка-то где? – Спросил я.
– В ванной. – Ответил дед.
Пройдя в ванную комнату, я увидел обмотанную какой-то веревкой, чтобы не распушиться, замоченную в воде зеленую красавицу полутора метра ростом.
Мой отец всегда любил Новый год и на праздник в нашем доме ежегодно была пихта. Именно пихта. Не ель, не сосна, не кедр, а всегда пихта, с длиннющими мягкими, пушистыми иглами, наряжать такую было всегда сложно из-за этих длинных иголок, но любоваться ею и вдыхать аромат, стелющийся по всей квартире, как дым от костра в безветренную погоду – было одно наслаждение. Где пихты доставал отец – оставим этот вопрос без ответа. В общем, мне было с чем сравнивать спиленную Алешей елку.
Елка, которую дед Первушин достал из ванной, была ничуть не хуже пихты. Иглы были меньше и жёстче, но смотрелась она прекрасно. Ровненькие ветки, как будто отпиленные аккуратной пилой, или подстриженные опытным парикмахером…
Я оценил вкус Алеши к прекрасному.
Однако, ехать и дособирать материал все равно было необходимо. Я попросил проследовать со мною в отделение милиции и деда и Алешу. И елку прихватить с собой.
Подходя к двери квартиры я спросил:
– А родители Алексея где? Мне их хоть формально, но тоже опросить нужно, порядок такой.
– Нет у них родителей, – ответила мне уже бабушка ребятишек. – Погибли оба в аварии, вот мы их и воспитываем.
Тяжелое молчание повисло в атмосфере квартиры… Дед с внуком молча одевались, собираясь ехать со мной, я же неловко переминался с ноги на ногу. Ехать нужно было все равно.
Мы молча вышли на улицу и проследовали в дежурку, забрав с собой красавицу-елку…
По дороге я спросил деда, давно ли внуки живут с ними? Напрямую задать вопрос – когда погибли ваши дети, у меня язык не поворачивался.
– Второй год, – ответил дед. – Вот так и живем потихоньку с ними в нашей двушке. Стараемся выжить ради них, чтобы в детдом их не отправили… Нам с бабкой уже по семьдесят, еле уговорили «опеку» у нас их оставить…
Дальше ехали молча, дед был немногословен, внук тоже, видимо от страха первый раз в жизни попасть в милицию, а мне просто жалко было их обоих и их испорченного Нового года, без елки и уже почти съеденных двух единственных подарков.
И еще я знал точно, что, хоть в возбуждении дела мне придется отказать, т. к «…лицо, совершившее преступление, не достиг-ло возраста уголовной ответственности», но вот письмо в органы опеки и попечительства, а также местный отдел милиции по адресу проживания Первушиных мне направить придется, и неизвестно, что будет дальше, заберут детей у стариков, так как те не справляются со своими обязанностями опекунов в силу возраста, или просто поставят Алешу на учет в отделение по делам несовершеннолетних.
В отделении милиции я опросил обоих Первушиных, и деда, и внука. Опрашивая Алешу, я задал основной вопрос:
– Елку-то зачем спилил и как догадался, или кто подсказал, что нужно брать самую верхушку?
– Я в книжке прочитал, что верхушка взрослой ели самая красивая и пушистая, а эту елку я давно заприметил, вот только деду ничего не говорил, он бы все равно не разрешил… а денег купить елку у нас нет, вот я и решил сам ее спилить… Новый год все таки, а у нас с Машей даже подарка нет… Пока дед отвлекся погребом, я взял ножовку и забрался на дерево, спилил верхушку…
«Бойкий паренек», – подумалось мне.
– Не страшно было?
– Нет, я торопился очень, чтобы дед меня искать не начал.
Возразить что-то одиннадцатилетнему мальчишке, потерявшему родителей, самостоятельно принявшему решение забраться на двенадцатиметровую высоту без какой-либо страховки, спилить верхушку дерева с себя ростом, и приволочь ее по снегу, доходящему ему почти до горла, чтобы только устроить праздник себе и своей еще ничего не понимающей сестренке, у меня не получалось.
С собранными материалами я поднялся на второй этаж отделения, для доклада начальнику.
Выслушав мой доклад, начальник приказал поступить шаблонно: в возбуждении дела отказать, елку вернуть потерпевшим, информацию о несовершеннолетнем правонарушителе направить в отдел милиции по месту регистрации нарушителя и отдел опеки и попечительства.
– Владимир Владимирович, – обратился я к начальнику, – Давайте елку деду с пацаном отдадим, с потерпевшими я закрою вопрос самостоятельно, договорюсь, в конце концов выведу справку, что елку не нашел… Жалко пацана, Новый год на носу, а у них в квартире шаром покати, три конфетки на двоих из сладостей да бабкины соленья и пироги…
– Нет. – Ответил начальник коротко, но жестко. – Делай, как я сказал, и не пререкайся.
– Ладно, – ответил я…
– Спорить с начальником, что против ветра мочиться.
У меня в кабинете висела очень яркая картина, не нарисованная, а слепленная из хлеба. Да, именно из разжеванного до состояния теста хлеба, слепленная, разукрашенная и пропитанная лаком. Картина эта, сделанная руками зэков и привезенная мною из местного СИЗО, была подарком тамошних оперов. Я снял эту картину со стены и отдал ее Алеше Первушину со словами:
– Это хоть и не елка и не сладкий подарок, но ничего другого у меня с собой нет. Елку я вам вернуть не могу, это вещдок, а вот картину подарить в моих силах, тем более рисовать ты любишь, и у тебя это хорошо получается…
На этом и расстались.
А приготовил я Первушиным еще один подарок. Была в ходу у нас такая хитрость, когда нужно было отправить куда-либо какое то уведомление, но делать этого было не желательно, по каким-либо причинам, то мы готовили документ, подписывали его у начальника, получали исходящий номер у секретаря, а второй экземпляр документа просто выкидывали…
В материалах дела первый экземпляр присутствовал и документ числился, как ушедший адресату, а второй экземпляр по факту лежал в мусорном ведре. Так и поступил я с уведомле-нием отдела опеки и попечительства и отдела милиции по месту жительства Первушиных о совершенном правонарушении Алешей. Пусть, если и придется лишать стариков прав опеки над внуками, то не моими руками, да еще на Новый год…
А елку ту потерпевшие забирать отказались… И начальник приказал поставить ее в отделении милиции и нарядить, ну не выкидывать же ее на самом деле… Милиции тоже праздника хочется… Вот такая елка с палкой вышла у меня под наступающий новый 1997 год.
Как сложилась судьба этого Алеши, его сестренки и их деда с бабушкой – мне не известно, может он стал художником, с его-то вкусом к прекрасному, может спортсменом или альпинистом, с его-то смелостью и талантом к покорению высот, а может, сломали его лихие 90-е, сторчался в каком-нибудь наркотическом притоне и лежит сейчас на соседней аллее, рядом с родителями и бабушкой с дедушкой. Ни мне, ни вам об этом не узнать уже никогда.
Глава 2. «Кошмарик» зимней «Яблоньки».
И в этой главе моей повести речь пойдет о дачном обществе «Яблонька», его обитателях и событиях, связанных с ними, и снова в зимний период времени. И пусть читатель не думает, что все криминальные события, связанные с моей службой в середине 90-х годов прошлого века, кружились вокруг этого общества. Дачных обществ на территории обслуживания нашим отделением милиции было больше сотни.
Нет. Просто так уж повествование сложилось. А зимний период на пригородных дачах – это действительно опасная пора. В то замечательное время не было не то что систем видеонаблюдения, «Распознавания лиц», «Умный город», "Поток", оказывающих неоценимую помощь современной полиции в раскрытии преступлений, на улицах не то что видеокамер не было, а даже фонарей на обычных столбах не хватало – в дачных же обществах единственный фонарь горел около сторожки, и гостями сторожа, в том числе нежданными, могли быть кто угодно. А у «Яблоньки» к тому же за забором с восточной стороны располагалось старое кладбище, принадлежащее находящейся неподалеку пригородной железнодорожной станции. В 90-х годах там нет-нет, да еще и хоронили местных усопших.
Ровно за два года, до того момента как мы со сторожем «Яблоньки» Дураковым Николаем Ивановичем вычисляли похитителя верхушек местных елей, в обществе жил и работал другой сторож, причем молодой, тридцатилетний мужчина, к тому же бывший «афганец».
Возраст сторожей на всех дачах был практически идентичным – пенсионным, поэтому молодой, здоровый мужчина был, скорее всего, исключением из правил. Но раз он прошел, как сейчас принято говорить, «преднаймовую проверку» местного председателя, участкового и опера, обслуживающего данную территорию, то и всем остальным до него не было никакого дела, главное, чтобы работал исправно. К тому же в середине 90-х годов с работой и жильем было действительно туговато, особенно приезжим.
Константин, так звали сторожа, был не местный. Прибыл он в Новосибирск то ли из Абхазии, то ли из Приднестровья. За давностью лет уже и не упомню.
«Кошмарик» – это была кличка Константина, как выяснилось позже.
И не только его кличка в последующем вызвала резонанс всего отдела уголовного розыска нашего РОВД, но и те описываемые мною ниже события, участником которых стал Кошмарик.
Одним из старших оперов в нашем отделе уголовного розыска работал опытнейший тридцатипятилетний капитан милиции Павел Дмитриевич Семилобов. Настолько матер и искусен был он в нашей профессии, что я и тогда и сейчас называю его исключительно по имени отчеству. Был он одним из лучших оперов нашего отдела по всем показателям. Мне, молодому лейтенанту, хотелось просто «в рот ему заглядывать» и ловить каждое слово, особенно когда он общался с так называемым «подучётным контингентом».
Кабинеты наши с Пал Митричем, как сокращенно я его величал, были по соседству.
В один из дней февраля 1995 года, Митрич зашел ко мне в кабинет, держа в руках «шкурку» (так называлось агентурное сообщение от наших негласных «источников», оказывающих нам, кто добровольно, кто из страха, кто за небольшие деньги помощь в раскрытии преступлений).
– Глянь-ка, Дима, какую мой человек весточку притаранил. – Пал Митрич положил передо мною на стол то самое сообщение.
Так в нашей среде не то, что не принято было делать, так было делать категорически нельзя из-за имеющегося режима секретности при работе с агентурой. Понятное дело, что любой режим любой секретности, особенно в небольшом коллективе, где все знали друг друга очень хорошо и доверяли друг другу, иногда даже встречи с собственной агентурой – мог быть нарушен и нарушался систематически. Но не до такой же степени, когда «старый», умудренный опытом опер показывает святая святых – агентурную информацию от своего источника молодому «щуплому» оперу. И тем не менее Митрич положил передо мною на стол сообщение от агента.
В сообщении корявым почерком было написано, что сторож дачного общества «Яблонька» Костя вместе со своей сожительницей на прошлой неделе убил на дачах двух мужиков.
Тело одного закопали в сугробе, прямо на соседней от сторожки аллее, а тело второго подхоронили в какую-то свежую могилу на находящемся рядом кладбище.
Митрич присел на стул и, не то спрашивая меня, не то разговаривая сам с собой произнес: «он бухой, что ли писал сообщение, и ему приснилось все это? И че теперь делать с этой информацией – доложу ее наверх, затрахают с мероприятиями по проверке и сроками. И не доложить нельзя, а вдруг это правда?»
Митрич задумался секунд на пять.
– Ладно, буду думать, пусть бумага пока вылежится в сейфе, регистрировать ее не буду.
Я лично знаком был с этим сторожем, т. к. не единожды выезжал на различные заявки в это общество, и первое, с кем всегда приходится общаться при посещении любых дач, это сторож.
На меня Константин производил обычное впечатление. Каких-либо отрицательных, негативных флюидных потоков в его адрес с моей стороны не было точно. Это был обычный тридцатилетний мужчина, немного простоват в общении, ну не семи пядей во лбу уж точно, иначе бы зачем вообще в сторожа подался. Да и сожительницу его Нину, двадцатидвухлетнюю симпатичную девушку мне также приходилось видеть и общаться с ними обоими по «дачным» делам.
– Ну, да ладно, подумал я… Это Митрича информация, пусть сам над ней «голову и ломает».
Уже через пять минут я забыл и о Митриче и его информации, и занялся текущими служебными делами, ибо таковых у каждого опера на «земле» (так называется оперуполномоченный, обслуживающий конкретный участок территории), даже молодого и начинающего, как я, было невпроворот.
На следующий день, после планерки, подходя к кабинету я чуть не сшиб Митрича с ног, ибо он ходил по коридору и рассматривал прямо на ходу какие-то документы. Вид у него был взъерошенный, как у воробья после купания в луже.
– Чё с тобой, Пал Митрич, – спросил я.
Он молча протянул мне розыскное дело. Розыскное – это дело по поиску без вести пропавших граждан, которое заводится на «потеряшку» для проведения комплекса оперативно-розыскных мероприятий по его поиску.
– Вот, – как-то обескураженно промолвил он.
– «Потеряшка» пришла из Калининского района – продолжал Митрич (розыскное дело было передано нам из соседнего района т. к. последний раз пропавшего человека видели на нашей территории, или он говорил кому-либо, что следует на нашу территорию).
– Неужели в цвет информация, неужели правда? – Бормотал Митрич себе под нос.
Я взял дело в руки и начал листать прямо там же, в коридоре.
Из материалов дела было видно, что 46-летний Сидоренко Валентин Павлович, проживающий в Калининском районе г. Новосибирска, 10 дней назад уехал к себе на дачу в пригород в садоводческое общество «Яблонька», должен был вернуться в тот же день, буквально через пару часов, однако до настоящего времени по адресу регистрации не появлялся.
Супруга Сидоренко подала заявление о без вести пропавшем муже в местный отдел милиции, съездила на дачу, обнаружила следы пребывания Сидоренко на даче, однако самого мужа так и не нашла.
Дело «осложнялось» еще и тем, что пропавший мужчина был наш коллега, подполковник милиции в отставке, пенсионер МВД, бывший начальник отдела вневедомственной охраны Калининского РУВД.
А это уже не просто розыскное дело… Это уже было дело чести. Нашей ментовской чести.
Теперь уже прятать «шкурку» о двойном убийстве было не просто халатно, было кощунственно… И завертелось, и понеслось…
Митрич со своей «шкуркой» и розыскным делом поднялся на второй этаж к начальнику для доклада.
Я сидел в кабинете и ждал. Даже я понимал, что сейчас начнется настоящий кипиш. Так и произошло.
По приказу начальника, для раскрытия данных преступлений, была сформирована бригада оперов, в которую был включен и я.
Вся бригада, а было нас четверо, собрались в кабинете начальника.
Никакой оперативной разработки, слежки, прослушки, стрельбы, погони не планировалось и не предвиделось.
Было принято простое, четкое и твердое решение: двумя мобильными группами, на двух автомобилях выдвигаемся в «Яблоньку». Очень «жестко» задерживаем Костю и его сожительницу Нину, причем жесткость задержания в таких случаях распространялась и на женщин. Все это делалось для моментального взлома нервной системы задерживаемых, оказания на них психологического давления еще в момент задержания и намерения сломать психологически даже гипотетические потуги задерживаемых к какому-либо сопротивлению или оправданию себя.
Подразделение ОМОН, конечно, было в составе ГУВД, и функции задержания таких преступников – это была их прерогатива, но на моей памяти мы не разу не использовали помощь этого подразделения. Пока сообщишь наверх, написав докладную записку, пока пройдут все согласования по инстанциям – полдня уйдет… Мы делали все сами, своими руками… И ногами, если нужно было.
При таких «захватах», задерживаемым, как правило, вбрасывалась часть известной уже нам информации и давалось понять, что мы знаем абсолютно все, и им предлагалось добровольно, под явку с повинной рассказать нам о совершенном преступлении. Все остальное жулик должен был домыслить сам. И перспективу ареста и условий содержания под стражей и многое другое, особенно если человек уже успел побывать в местах лишения свободы. Если же человек был ранее не судим и не опытен в этих вопросах – то ему рассказывались такие байки и перспективы про тюрьму, зону и прочее, что на какое то время, пока человек не придет в себя – опер становился для него чуть ли не лучшим другом, советовавшим рассказать ему чистосердечно о всех своих прегрешениях.
Диалог, поединок сыщика с преступником с изложением последнему доводов следствия, представление улик, доказательств, уличающих его в совершении преступления, опровержение его доводов – это все тоже, наверное, бывает… И по большей части в кино.
В те годы опера на земле работали немного по другому. Жулика, при наличии минимальной информации, указывающей на его причастность к преступлению или даже подозрения на его причастность, доставляли в отдел и просто «Кололи… Кололи до самой заницы».
Мастерство опера заключалось в том, чтобы на «голых пальцах» развести «жульмана» и вытащить из него признательные показания, закрепить их в последующем любыми другими сведениями способными стать доказательствами, что бы даже если в последующем жулик откажется от своих показаний или скажет, что его заставили себя оклеветать – собранных материалов хватило бы с лихвой на обвинительный приговор.
В ходу были всевозможнейшие психологические и «физические» приемы, в т. ч. и те, про которые рассказывал Глеб Жеглов в фильме «Место встречи изменить нельзя», но, как правило, к ним прибегали, когда диалог с жуликом переходил уже в затяжную стадию.
Сама «колка» жулика могла происходить по разному и в разные временные промежутки, от нескольких минут, сразу после задержания, до нескольких суток. В последнем случае использовались все доступные средства и методы: внутрикамерная разработка, «плохой и хороший» милиционер, вызов и обработка родственников и прочие техники, имеющиеся в арсенале отдела милиции.
В нашем случае все происходило точно так же. Прибыв в «Яблоньку», мы моментально и предельно жестко скрутили Костю, сопровождая процесс задержания не то, что криками, а нечеловеческими рыками, как будто не четыре опера из местного отдела милиции, а сама преисподняя пришла за ним, вытащили его из сторожки, и оставили лежать на снегу с застегнутыми за спиной наручниками без верхней одежды.
Нина, зажавшись в угол сторожки с вытаращенными глазами смотрела на нас с таким испугом, будто увидела приведение, пришедшее навестить ее с местного кладбища. Ей позволено было надеть верхнюю одежду и, без объяснения причин, на нее также были надеты наручники.
Сожителей рассадили по разным машинам, и мы двинулись в отдел. Процесс обработки «клиента» начался в каждом автомобиле.
Закрыть сторожку, провести там осмотр помещения или осмотр местности с отыскиванием следов драки, следов крови, возможных орудий убийства или иных предметов, способных быть доказательствами по делу – это было все на потом. Главное было начать обрабатывать подозреваемых.
Если бы они не покололись, не встали на путь раскаяния и не показали бы места захоронения убитых ими людей, то нам наверняка пришлось бы потом «культивировать» весь снег в «Яблоньке», перекопать все свежие захоронения на местном кладбище или придумать что-то еще, но добиться раскрытия этих убийств.
Но пока мы везли сторожей в отдел милиции и «накачивали» их в машинах нашей уверенностью в том, что нам известно все об убитых ими людях, о причинах убийств и местах захоронений, а все остальное нам уже и не важно, в т. ч. их признание в совершении преступлений.
В отделе нас уже ждала дежурная смена (сам дежурный и его помощник) предупрежденные о том куда, зачем и за кем мы поехали. Ждали для того, чтобы максимально сократить процесс оформления доставленных в отдел милиции.
Такой процесс оформления (запись в книгу доставленных, личный досмотр и прочее), мог занимать до получаса времени, за которое жулики могли успокоиться, прийти в себя, придумать что-то в свое оправдание и т. д. Не было у нас этих получаса, колоть их надо было «по горячему». Однако процедуру оформления доставленных, тем более подозреваемых в совершении двойного убийства и дежурка и мы обязаны были соблюсти, т.к. при худом раскладе для нас, уже через следующие полчаса в отделе могли появиться адвокаты жуликов…
Дежурными по отделу, как правило, работали бывшие опера или участковые, которым не нужно было лишний раз объяснять азбуку нашей работы.
Распределившись по двум кабинетам – мы стали работать с доставленными. Мне досталась колоть Нину. Причем одному. Основные силы нашей артиллерии в лице трех старших оперов и начальника розыска были сосредоточены на Косте.
Не позавидуешь оказаться в такой компании на месте задержанного… Если морально не готов к такому прессингу, возьмешь на себя убийство президента Кеннеди… Костя готов точно не был.
С женщинами работать всегда сложнее, особенно, если женщину надо убедить сдать своего любимого. Мозг женщины устроен совершенно по-другому. Это я вам, как «доктор» говорю. Ни логика, ни уговоры, ни угрозы на них влияние не оказывают. У меня в практике был пример, когда сам жулик уже написал явку с повинной, и сказал лично своей женщине рассказать нам всю правду о его «кульбитах», а она все равно выгораживала его, как будто птица своими крыльями, пыталась защитить неопытного, не смышлёного, вечно орущего птенца.
С Ниной было все по-другому. Нина не выгораживала Костю. Нина сама, своими руками и ногами принимала участие в убийстве одного из мужчин на дачах. Поэтому речь шла не о Косте, речь шла о ее судьбе.
– Нина, нам и так все известно. – Сказал я. Будешь ты говорить или будешь молчать, разницы большой нет. Разница лишь в том, найдем мы тела сегодня пока еще светло, если ты или Костя покажете, где их спрятали, или найдем их ночью, или на худой конец завтра, но все равно найдем, эта работа наша, нам к 18.00 домой к жене на борщ не нужно торопиться, наши жены привычны. Мы, пока не выжмем из вас, как из тряпки половой воду – всю информацию, с вас не слезем. А не выжмем – будем доказывать, и докажем, и все равно сидеть будете… Перевернем все общество, но найдем трупы. Проведем осмотр сторожки, найдем отпечатки пальцев убитых вами людей… У вас по-любому отсюда дорога одна – в тюрьму. Но как ты по ней пойдешь – зависит от тебя…
Я продолжал обрабатывать Нину, накачивал ее мозг необходимой для принятия ею решения о явке с повинной информацией. Ведь на самом деле у нас, кроме голой информации и розыскного дела, ничего не было.
В таких моментах оперу молчать нельзя. Опер должен говорить и говорить. Но говорить с толком, с чувством, с расстановкой. Жулик должен впитывать информацию от опера, как губка воду, чтобы в мозгу его все кипело, все было перевернуто, перемешано, как в кастрюле каша. Жулик должен так запутаться в вываленной на его голову информации, что самостоятельно довериться оперу, отдаться на его откуп.
Нина сидела молча, опустив голову. Это был хороший признак. Не возражала, не кричала, не устраивала истерик, не просила адвоката… Значит чувствовала вину и это было хорошо, это внушало оптимизм… Как только я замолчал, дав себе передышку, и дав ей время перемешать у себя в голове все от меня услышанное, она вдруг произнесла:
– Я беременна.
Я немного растерялся.
– Хренасе… Чё молчала-то раньше? – Спросил я. – Это сути не меняет, родишь в тюрьме, подумай о ребенке… Рассказывать будешь или нет?
– Буду, – тихо ответила Нина.
– Про второго мужчину я мало что знаю, его Костя нечаянно убил, они что-то там на тропинке не поделили… Костя его потом сам и прикопал в какой-то могиле, а первый мужик сам виноват. Он пришел к нам в сторожку предложил выпить, принес с собой водку, мы согласились. У нас тоже было две бутылки, – рассказывала Нина. – Мы выпили, вышли покурить с ним, он уже бухой был, давай лапать меня, ну я и бросила его…
– В каком смысле бросила? – Поинтересовался я.
– Ну, я дзюдо раньше занималась, кандидат в мастера спорта, вот я его и опустила с ног на землю… Ну, а дальше уже понеслось, я его сначала пинала, он затих весь, вышел Костя, я ему все рассказала, он рассвирепел, схватил ледоруб и давай его тыкать…
– А как ты бухаешь-то, беременная?
– Да я почти не пью, так, немного за компанию… Курю вот много, это плохо, – продолжала она.
В этот момент в кабинет, где я обрабатывал Нину, просуну-лось усатое и довольное лицо Митрича.
– Ну как тут у вас? – спросил он.
– В молчанку играет? А Костя щебечет, как соловей…Уже явку с повинной оформляем.
– Нет, – ответил я. – Тоже рассказывает, первого мужика говорит сама завалила, сейчас подробности уточняем.
– Ну и ладненько, прими от нее тогда явку поподробней, мы «следака» прокурорского уже вызвали. Допросит их и нужно ехать в «Яблоньку», тела поднимать.
Внутреннее напряжение от последних нескольких часов работы, с момента утреннего совещания у начальника в кабинете и до появления Митрича в кабинете с радостными вестями, отступало. Тонкая операция по извлечению плода признания из уст подозреваемых была завершена. …Начиналась рутина.
Рутина: явки с повинной нужно оформить, зарегистрировать. Подозреваемых передать следователю прокуратуры для допроса и собираться в «Яблоньку». Там предстоит найти понятых (несмотря на то, что уже будет ночь на дворе) принять участие в осмотре места происшествия, которое проведет уже следователь. Извлечь тела убитых, осмотреть их и отправить в морг. Затем помочь следователю провести проверку показаний жуликов на месте, и отправить их в ИВС… Всего-то один абзац написан про рутину, а по времени на это уйдет остаток рабочего дня и вся ночь.
Самое поганое в этой рутине – ну, вы, наверное, поняли? Нет? Извлечь трупы, осмотреть их, найти машину, погрузить, и сопроводить в морг… Только в морге к телам покойников уже прикоснутся руки санитара, да и то, когда он уже коляску с телом завозить будет. А все, что до морга происходит с телами убитых – это работа опера. Однако, мы забежали вперед и отвлеклись. Вернемся к нашим сторожам и их «приключениям», стоившим жизни двум мужчинам.
Как выяснилось в ходе допросов Константина и Нины, в рамках расследуемого уголовного дела, они мирно жили в своей сторожке. Выпивали, кто ж без греха-то. Часто выпивали.
Местных пьянчуг они почти не знали, и не общались, захаживал к ним лишь один местный маргинал. На наше оперское счастье, как раз так из числа «помощников» Митрича. Он и стал свидетелем пьяного рассказа Константина о совершенных убийствах.
А было дело так…
Один из дачников приехал к себе на дачу в «Яблоньку». Костю он знал еще с лета, как сторожа общества, а вот молоденькую Нину еще ни разу не видел. Понравилась она ему. Деваха на самом деле была симпатичная. Сходив в местный сельмаг, и затарившись горячительным, дачник предложил сторожам выпить с ним «беленькой». Костя от угощения не отказался, да и Нина была не против. Бутылка скоро закончилась, и уже Костя достал вторую. Почему бы и не выпить с хорошим человеком, к тому же дачником. Как-никак Костя охраняет вверенное ему его имущество! По окончании второй бутылки, Костю сморил сон.
Уснул он прямо за столом. Нина пила мало. Выйдя в очередной раз покурить, она почувствовала на себе руки дачника, которые бессовестно стали снимать с нее одежду прямо на улице. По инерции, даже не отдавая отчет своим действиям, бывшая спортсменка исполнила четкий прием «передняя подножка».
Иногда, после такого броска, да проведенного с хорошей амплитудой, да на твердую поверхность – встать очень тяжело. Особенно, когда в тебе сидит поллитра водки. Это я вам, как бывший борец, говорю.
Дачник не поднимался. Нина в ярости стала пинать его ногами. Схватила лопату для чистки снега и продолжала бить по голове и телу. На шум выбежал проснувшийся Костя. Нина бросилась к нему со слезами.
– Этот козел пытался меня изнасиловать.
Костя молча взял стоявший рядом с дверью сторожки ледоруб и принялся наносить им удары по лежащему на снегу дачнику. Бил его долго, остервенело. Затем зашли в дом. Костя выпил залпом еще четверть бутылки. Ему нужно было отдышаться. После этого на улицу долго не выходили.
Уже давно стемнело. Мог прийти кто угодно и увидеть лежащего на снегу человека.
– Может он ушел? – Спросила Нина.
– Нет, он уже никуда не уйдет… Пойдем, тело нужно спрятать, – сказал Костя.
Костя знал, что говорил. В свои 30 с небольшим лет он побывал на двух войнах. Афганской и Абхазской. Убивать ему приходилось, и не единожды. По пьяни он часто рассказывал об этом. Особенно любил хвалиться, когда были слушатели…
Еще на Афганской сослуживцы наградили его кличкой «Кошмарик», за его особое отношение к чужим жизням… Не щадил он их, чужих… Ой, не щадил. Дачник тоже оказался «чужой».
Они вышли на улицу. Дачник лежал на снегу в той же позе.
Тело на морозе уже окоченело. Крови под телом, как ни странно, так и не было.
– Давай оттащим его на соседнюю алею, прикопаем там, около какого ни будь забора снегом, потом придумаю, что с ним дальше делать.
Они поволокли дачника подальше от сторожки.
Нина даже толком не запомнила, где они его закопали. Потом уже, когда пыталась вспомнить место и показать его нам, несколько раз путала аллею. Мы вытоптали половину общества, пока обнаружили засыпанное снегом тело того самого дачника.
Я вам скажу, что откапывать труп из снега – это на самом деле не сложно и не страшно. Снег мягкий, по сравнению с землей. Замерзшее тело, без признаков гниения или разложения… Спокойно так достаешь его, перемещаешь на какой-нибудь простыни или скатерти, взятой в той же сторожке, до автомобиля. Тяжело, конечно, холодно, но терпимо…
Не то чтобы этого дачника никто не искал, нет, искали. Его родственники также подали заявление о без вести пропавшем, в Центральный РОВД г. Новосибирска, по месту регистрации «потеряшки», но близкие его не знали, что дачник решит поехать в «Яблоньку». Поэтому розыскное дело просто пылилось у местных оперов. Все необходимые, дежурные мероприятия они выполнили (запросы в медучреждения, морги, ориентировки и прочее). Но особо сбивать ноги об установлении его местонахождения никто не старался. Это было вполне нормально.
Второй дачник, наш коллега, попавшийся в прямом смысле на одной тропе с Кошмариком, погиб совершенно по-другому.
Он приехал днем на дачу, на электричке, как и первый дачник. Проверил состояние замков, запертых дверей, оконных блоков, посмотрел нет ли чужих следов на его участке. В ту пору очень часто именно в зимний период совершалось большое количество краж из дачных домов. Когда брать было нечего, жулики просто ломали окна, двери, мебель. Сторож не всегда успевал предотвратить подобное. Зачастую сторожа только фиксировали взломы, сообщали хозяевам дач и вызывали нас уже на осмотр места происшествия…
Вот и Сидоренко Валентин Павлович, решил проведать свою дачу в один из февральских дней.
Удостоверившись, что с дачей все хорошо, Валентин Павлович отправился назад домой. Он уже спешил на электричку.
Тропинка, ведущая по снегу от его дачи до выхода из общества, была очень узкая. На ней поместиться мог только один человек. Второму же, приходилось отступать прямо в сугроб, чтобы пропустить встречного.
С момента убийства первого дачника, прошло почти двое суток. Костя постоянно пил. Вот и в тот день он выпил бутылку водки, ему показалось мало, и он пошел в поселок за второй.
Возвращаясь в сторожку, на тропинке он и повстречал Сидоренко. Мужчины не смогли добровольно разойтись по сторонам. Пьяный Костя спешил домой, принять очередную порцию «успокоительного». Валентин Павлович спешил на электричку. При их встрече и возник словестный конфликт. Сидоренко понял, что сторож пьян, и по старой милицейской привычке начал «строить» Костю, угрожая ему увольнением.
Еще в армии, в Афгане, командир взвода – опытный гвардии капитан, научил Костю и его молодых сослуживцев одному удару. Тыльной частью ладони резко бить под нос соперника снизу вверх. При таком ударе кости носа входят в мозг и смерть оппонента наступает мгновенно… Если ударить не точно, или сместить силу удара в какую-либо сторону, то кости носа просто разлетаются и лицо соперника заливает кровью.
Костя не просто запомнил этот удар, он его тщательно тренировал, так, на всякий случай. Случай этот наступил.
Сидоренко был крупнее Кошмарика и физическое превосходство было бы на его стороне. Если бы не гвардии капитан, научивший Костю убивать врага. А перед ним сейчас стоял враг, покусившийся на его работу, на его свободу, на него самого… Он ударил только один раз, но быстро и точно…
Был светлый, солнечный день и тело нужно было срочно куда-то спрятать, на тропинке в любой момент мог появиться еще какой-нибудь дачник.
Костя протрезвел мгновенно, он оттащил труп в сторону от тропинки и наспех присыпал его снегом. Затем, как лань, он помчался в сторожку за лопатой.
– Что с тобой, спросила Нина, – увидев запыхавшегося сожителя.
– Пойдем со мной, быстро, – скомандовал он.
Они дошли до тела Сидоренко и тщательно замаскировали его снегом. Нина молча помогала. Она уже научилась не задавать лишних вопросов. Ее пугало только неопределенное будущее.
– Он сам виноват… Так уж вышло, сегодня на кладбище бабку какую-то хоронили, я видел где, прямо на краю кладбища. – Сказал Костя.
– Сейчас отдохнем, стемнеет, я схожу, раскопаю могилу по колено, положим туда труп и засыплем, никто и никогда не найдет.
– А что потом? – Спросила Нина.
– Приберем все за собой, скажем председателю, что ты беременна, нужно уехать, типа, к твоим родителям и свалим из Новосибирска… Все будет ништяк.
Он уже все просчитал и придумал.
Сожители дождались темноты. Костя больше не пил, снова ощущая себя на войне, молча готовясь к очередному заданию.
Он приготовился и собрал с собой фонарь, лопату и брезентовую палатку. По ночному обществу пробрались сначала до кладбища… Свежая могила еще пахла сырой землей. Костя расшатал и вытащил крест.
– Свети мне, только в ноги, чтобы свет с кладбища в поселке не видно было – приказал Костя Нине, она молча повиновалась.
Раскопки могилы длились почти час. Кошмарик старался делать все аккуратно, землю укладывал рядом почти бережно.
Наконец, ямка, углубленная почти на метр, была готова.
– Я замерзла, – сказала Нина. – у тебя водки с собой нет.
– Нет, сейчас согреешься.
Они прошли по тропинке к дачам. Дошли до места, где в снегу был прикопано тело Сидоренко.
Костя раскидал снег, расстелил палатку и затащил на него уже окоченевшее тело.
– Помогай тащить, я устал уже.
Еще полчаса они вдвоем перемещали тело к приготовленной могиле. Свалив труп в яму, Костя сказал:
– Иди домой, грейся, я все закончу и приду. Пожрать приготовь. Фонарик только мне оставь.
Еще через час он вернулся в сторожку. Нина пожарила картошки, налила ему полный стакан водки.
– Все будет ништяк, – прошептал он, как будто их кто-то мог подслушать.
На следующий день Нина спросила:
– Когда мы уедем?
– Сразу нельзя, подозрительно будет, да и первого мужика нужно подальше от дач оттащить в лес, что бы как можно дольше не нашли… Через месяц свалим отсюда…
Когда мы приехали на дачи вместе со следователем прокуратуры, нас уже ждал местный участковый Коля Усов вместе с понятыми. Ему дежурный сообщил о наших маневрах и приказал ждать в сторожке.
Следователь попросила нас отыскать тело первого погибшего и переместить его к сторожке. Уж очень не хотелось ей прыгать, как оленю по сугробам, да еще на морозе заполнять протокол осмотра, чернила на морозе не пишут. На поиски отправились мы вместе с Ниной и участковым.
– Только номер аллеи запомните и номер дачи, что бы я в протокол вписала, – приказала следователь.
Вторая группа оперов, в сопровождении Кости пошли откапывать могилу, где находилось тело Сидоренко.
Не смотря на забывчивость Нины, мы с участковым справились быстрее второй группы. Тело первого дачника, неудачно поужинавшего в сторожке у Кошмарика, было доставлено на простыне к ногам следователя. Она начала осмотр.
Я пошел ко второй группе. Могила уже была раскопана, на метровой глубине лежало тело Сидоренко. Вся группа переминалась с ноги на ногу пытаясь согреться в ожидании следователя.
Супруге Сидоренко уже сообщили о гибели мужа. Автомобиля у них не было, и она попросила бывших сослуживцев, действующих сотрудников ОВО отвезти ее на место происшествия.
Несмотря на рассыпавшуюся по всей сибирской округе ночь, к «Яблоньке» ОВОшников прибыло человек десять, кто-то был в форменном обмундировании прямо с дежурства, кто-то был по гражданке.
Они стояли поодаль, о чем-то между собой переговариваясь. Один из сотрудников, крепкий парень, выше среднего ростом, видимо, очень хорошо знавший убитого начальника, и прослуживший с ним не один год, подошел к нам, посмотрел на Костю, на его глазах отчетливо были видны скупые мужские слезы, которые выступали, как серебряные бусины росы.
Он молча «щелкнул» Кошмарика по челюсти.
– Сука,– единственное что он произнес, и пошел назад к своим.
Костя вытер грязными руками выступившую из губы кровь… Мы молча стояли в стороне и не возражали.
Ближе к утру все следственные действия на месте происшествия были закончены. Трупы, в этот раз в морг, сопровождать посчастливилось Коле Усову, а мы поехали в отдел, нужно было еще сопроводить задержанных в ИВС.
В этот раз кошмар в «Яблоньке» закончился… Нам, всем четверым операм, принимавшим участие в раскрытии этих убийств, начальник отдела выписал премию… Жираф большой, ему видней.
Глава 3. Безумие мертвых.
Проходя недавно какое-то обследование в областном диагностическом центре, я наткнулся на бывшего участкового из нашего отделения милиции Колю Усова, одетого в медицинский халат и держащего в руках какую-то байду со склянками для анализов.
– Привет, Николай!
– О-о-о, Дима, привет.
–Ты как здесь? – Поинтересовался я.
– Работаю санитаром… Мы здесь вместе с Игорем Воло-шиным. Игорь тоже когда-то был нашим участковым, сейчас как и Николай – на пенсии.
– А что, график сменный, платят в медицине хорошо. Нас все устраивает. Кровь и трупы нам не страшны, после той-то работы. Ты-то как, – спросил Николай.
– Да все хорошо, также работаю частным детективом.
– Ну молодец, телефон не поменял?
– Нет, – ответил я.
– Ну ладно, на связи, если что. Привет передавай, если кого из наших встретишь.
По поводу крови и трупов Николай был абсолютно прав.
Мечтая об оперской работе, и даже проходя обучение в школе милиции, я и представить себе не мог, что столько придется иметь дел с покойниками. И не столько с убитыми людьми, хотя и этого хватало. Просто с умершими, как доброму патологоанатому. Находясь на суточном дежурстве, а дежурить нам приходилось примерно раз в неделю, опер должен был выехать на любой труп. Даже если бабушка умерла от старости в своей кровати, чтобы визуально исключить признаки криминальной смерти. Так в полиции происходит и по настоящее время.
В школе милиции, на предмете «судебная медицина», для получения зачета, все без исключения группы слушателей водили в морг. В присутствии всей группы, врач патологоанатом, должен был провести вскрытие находящегося в морге тела.
Процесс должен был пройти полностью, от самого начала, до конца. Многие не выдерживали, их рвало прямо там же, но зачет есть зачет. Идти должны были все, кроме находящихся в суточном наряде. Я специально пошел в наряд, лишь бы не идти в морг… Работа мне компенсировала полностью мою хитрожопость и нежелание сдавать зачет.
Не менее одного раза в месяц опер на земле сталкивается с оформлением тел умерших. И хорошо, если это не криминальный случай, если рядом с покойным куча родственников, которые сами найдут машину, погрузят тело, и с выписанным тобою постановлением отвезут его в морг.
Хуже, когда никого рядом нет. Да и тело находится где-нибудь в лесу, обнаруженное мимо проезжающими дачниками, или на острове, обнаруженное мимо проплывающими рыбаками. Когда ты в одиночку, или с участковым, должен тело осмотреть, «поймать» грузовой автомобиль, самостоятельно водрузить усопшего на грузовик и довести тело до морга.
Самый впечатляющий случай, врезавшийся в мое сознание, произошел в самом начале июня 1994 года, когда я еще практику проходил в нашем отделении милиции.
В селе Мочище, на ул. Подгорная, одна женщина заявила в милицию о без вести пропавшем муже. Без видимых причин он исчез из дома. Через неделю после заявления, женщина снова позвонила в отделение и с воплями стала просить приехать к ней на адрес.
– Что случилось? – Поинтересовался дежурный.
– Он повесился, – рыдала женщина. – Прямо на чердаке дома, чердак закрыт был, мы внимания и не обращали, а тут запах пошел уже, сын залез посмотреть, а он там висит, распух уже весь… Приезжайте, пожалуйста.
– Хорошо, ждите.
Дежурный был опытный, все понял с полуслова, и посылать одного опера не стал. Доложив начальнику, он собрал группу из двух участковых и двух оперов и вот почему.
