Читать онлайн Спектр бесплатно

Спектр

Автор иллюстраций

Дарья Александровна Сумарокова

Рис.0 Спектр

© Сумарокова П. А., текст, 2022

© Сумарокова Д. А., рисунки, 2022

© ООО «Издательство «Цитата Плюс», 2022

Вдребезги

Рис.1 Спектр

В одной из комнат старого дома тревожно задребезжал будильник. Я нащупал кнопку и, разыскав под кроватью тапки, побрёл в ванную. Пол настолько испортило время, что можно было упасть и покалечиться. От морщин-трещин на стёртых половицах веяло древностью… Но теперь, ежедневно, я брал это препятствие.

Позавтракав, как всегда, парой кусков чёрного хлеба с дешёвой колбасой и чашкой самого обыкновенного чая, я оделся, а затем, закинув за спину портфель, вышел на улицу.

Был последний календарный день зимы, типично мартовский. Кругом всё таяло… Огромные сугробы и устрашающие пики сосулек, казалось, оживали на глазах. Прозрачный воздух словно обернулся флаконом сложных духов, собрав множество различных ароматов пробудившейся природы. Был чист высокий небосвод… Я воображал, как уже совсем скоро ослепительные стрелы восходящего солнца вонзятся во мрак и прогонят ночь в мгновение ока.

Путь к лицею был неблизкий. Мы жили на окраине города. Минут семь топал до маршрутки, затем следовало столько станций метро, что удавалось даже вздремнуть, а после снова шёл пешком, экономя ресурсы.

Конечно, можно было доучиться в школе возле нашего дома, но мама надеялась дать мне более глубокое образование. Таким образом, больше года назад я перевёлся в один из лучших лицеев Москвы, где теперь учился в 10-м «В» классе.

Не выношу новых коллективов и, в принципе, расширение зоны комфорта. Дело в том, что я очень застенчив. В социуме мне тяжело как никому из всех моих знакомых. Даже задать вопрос – уже сильное эмоциональное переживание.

Честно говоря, раньше мне было всё равно, зажат я или нет. Более того, даже в каком-то смысле нравилась моя застенчивость. Точнее, я видел в ней божий смысл… Понимаете, раскрепощённые люди часто очень дружелюбны, тратят огромное количество времени на свои гулянки-посиделки. Я писал новеллы, и, похоже, неплохие. Меня нередко хвалила мама, а также моя единственная подруга Снежана, что, безусловно, подвигало к творчеству.

Однако, думаю, всё это было отчасти самовнушением. Я привирал себе от неотступного чувства безысходности, воображая что угодно, кроме своих раскрытых крыльев. Было бы прекрасно, если бы за моим творчеством следили не только мама и Снежана…

С первого дня в лицее я понимал, что ужасно страдаю от своих оков. Всё изменило одно обстоятельство, о котором речь пойдёт ниже. Я перестал принимать себя таким, какой есть. Впервые стены, в которые был заточён, смертельно меня угнетали. Я задыхался в этой тюремной камере, где воздух просачивался лишь через узкую щель. Она будила в душе уныние… Тоску. Тяжесть. Чуть ли не круглыми сутками я копался в своей биографии с целью ответить на тысячу вопросов. Они терзали меня ежедневно, поскольку ответами на них служили лишь новые предположения. Я ощущал, как мучается и кипит мой мозг. Пожалуй, наиболее существенным из этих вопросов был следующий: врождённой или приобретённой была моя застенчивость? Пытаясь это выяснить, я нередко мыслил противоречиво. Сплошные крайности и вопиющий максимализм. То мне казалось, что сам виноват в своей зажатости, то осуждал других. Я был одновременно и феодалом, и его рабом, диктуя себе условия жизни, которые еле терпел.

Однако мама уверяла меня, что первопричиной внутренних зажимов послужила гибель отца. По её словам, в детстве я был очень сильно привязан к папе и долго рыдал, когда он не вернулся домой после работы. Видимо, почувствовал, а позднее даже понял, что его не стало. Возможно это трагическое событие образовало в подсознании широчайший овраг, из-за которого я многого боялся. И усугубило травму то, что воспитывала меня одна мать, хрупкая женщина-вдова. У неё просто не было сил ругать единственного сына, который своего отца даже не помнил. Думаю, из-за того, что я рос без папы, у меня выработался комплекс неполноценности. И если бы в нашей семье сложилось всё благополучно, я бы мог хотя бы изредка пресечь наглость или поставить хама на место.

В 11 «Б» классе учился молодой человек. Его звали Егор. Он был красивым: высоким, крепким, стройным. Медные густые волосы завивались на фоне безупречной золотистой кожи, зелёные глаза горели двумя изумрудами. Моя внешность была ничем не примечательной: тусклые редкие волосы, кожа, повреждённая подростковым возрастом, серые глаза. Я был тощим и, видимо, поэтому слабым. Валентина Георгиевна (учительница по физкультуре) ругала меня за то, что плохо отжимаюсь, подтягиваюсь, бегаю… Да она вообще за всё меня ругала.

Егор отличался своими способностями к учёбе. Например, говорили, что он, не задумываясь ни на миг, решал довольно трудные математические задачи без калькулятора. Блестяще рассказывал фрагменты из учебников по истории, биологии, географии, прочитав параграф один раз.

Наверное, это было преувеличением, но небольшим. Вышесказанное доказывало хотя бы то, что он никогда не казался замученным. Более того, от Егора прямо веяло отдыхом и лёгкостью.

Не понимаю, как можно не уставать с нашими нагрузками. Мы пахали как лошади! Занятия были насыщенными. Домашнее задание проверяли каждый день, беспощадно ставя двойки за его невыполнение. Наши оправдания почти никого не интересовали. При этом новый материл объясняли быстро, как гениям, которые всё схватывали на лету. Приходилось часами копаться в интернете, с целью найти достойное объяснение и, наконец, прозреть. На дом задавали очень много. Очень много.

Я не могу сказать, что учился плохо, но довольно часто получал тройки, а готовился к урокам серьёзно. Бессонные ночи меня изматывали. Случалось, что буквально погибал от дикой мигрени и тошнотворного головокружения.

Однако, по-настоящему меня расстраивало не физическое, а душевное здоровье, точнее, его отсутствие. Переутомление забирало последние «крупицы» моей откровенно смехотворной уверенности в себе. Тёмные мешки опухших век и худоба уже добавляли шарма моему восхитительному образу. Я выглядел жалким, беспомощным… И очень этого стеснялся, несмотря на то, что своей вины не ощущал.

Егор был не только умным красавцем. Ещё и сыном состоятельных родителей. Отец с матерью работали в крупной юридической фирме, оба были прокурорами, профессионально исполнявшими свои трудовые обязанности.

Мы с матерью не бедствовали, но жили весьма скромно. После гибели моего отца у мамы пошатнулось здоровье. Поэтому поменять место работы с целью иметь хоть немного больше денег, было невозможно. Таким образом, уже более десяти лет она работала в детском саду, а по выходным подрабатывала портнихой. Я бы тоже работал, однако с учёбой это было несовместимо…

Из праздников мы справляли только Новый год. Даже с нашими днями рождения была проблема. Мамин День рождения совпадал с днём гибели её мужа, в силу чего она его игнорировала, и мне всегда было неудобно отмечать свой. Не считая Нового года, единственным днём, когда мы могли себя побаловать, оставалось первое число месяца: мама получала зарплату. Покупала фрукты, мясо и пекла пирог. Знаете, мне кажется, у неё вообще кулинарный талант: она умудрялась из минимального количества ингредиентов приготовить просто объедение.

У нас в лицее всё было довольно строго. Разумеется, это касалось и внешнего вида. Каждое первое сентября Алла Рудольфовна (наш директор) своим звучным голосом проговаривала одну и ту же фразу в микрофон: «Дорогие учащиеся нашего лицея… Уважаемые родители. Мне бы очень не хотелось прерывать праздник, но всё же… Пока мы вместе, напоминаю: у нас в лицее дресс-код. У нас в лицее форма. Понятно? Понятно. Большая просьба соблюдать правила. Договорились?» И раздавалось оглушительное «да».

Одежда должна была быть скромной. Многие девушки, особенно, старшеклассницы, скучали по юбкам выше колена, декольте, по яркому макияжу и такому же маникюру, по распущенным волосам и экстравагантным украшениям. Всем категорически запрещалось следующее: несдержанная цветовая гамма, джинсы, всё лакированное, необычные стрижки. Было много других ограничений. Так я, например, носил тёмные вещи серых тонов: брюки, рубашки, ботинки.

Егор правила не соблюдал. Одевался со вкусом, но в лицее это смотрелось вызывающе. Он был воплощением всемирного пафоса. Носил дорогущие костюмы разных фасонов. Доминировали такие кричащие цвета, как малиновый, бирюзовый, лиловый, серебряный, золотой. Всевозможные модели обуви: лакированные, матовые, кожаные, замшевые, на шнурках, на молниях; ботинки, мокасины и даже оксфорды! Образов было бесчисленное количество… Казалось, они вообще не повторялись, при этом сильно отличаясь друг от друга, а ещё менялись с такой частотой, что рябило в глазах. Их дополняли стильные галстуки, запонки, одеколоны, другие тонкости европейского производства.

В то время, как парней ругали за едва заметные полоски на рубашке, а девушек за не самые обыкновенные туфли, Егору можно было всё. Дело в том, что учителя побаивались его родителей. Поэтому ему позволяли гораздо больше, чем остальным. Иногда они делали Егору замечания, но это происходило как бы чисто символически. Формально, для галочки. Своё недовольство, которое, вероятно, уже давно зашкаливало, они выражали максимально мягко, крайне осторожно. Становилось больно наблюдать, как их стыдливые лица загорались алым пламенем, едва держа фальшивую улыбку. Я постоянно слышал: «Егор… опять…». Несчастная Алла Рудольфовна даже не решалась произнести в его адрес слова: «слишком», «надо», «сдержаннее»… Так театр абсурда продолжался.

Егор в лицее пользовался большим авторитетом. Можно было выделить три категории «друзей». Представители первой «дружили с ним», потому что его боялись. Становясь «друзьями», они как бы завуалировали своё настоящее мнение о нём: в таком положении вероятность нарваться на неприятности была ниже. Изготовив своеобразный щит, они ежедневно спасали себя, переходя на сторону неприятеля. Фальшивых союзников было много, и их число продолжало расти.

Ко второй категории относились те, кто «дружил» с Егором с целью на нём нажиться. К ней относились исключительно девушки. Их было процентов двадцать. «Королевой» этой категории была красотка Оксана, его одноклассница. Она перешла к нам в лицей совсем недавно и сразу же взялась за Егора. Они встречались. Оксана была красивой: высокая, стройная… Идеальная кожа. Помимо этого, она делала всё, чтобы отлично смотреться вместе со своим молодым человеком. И стоит признать, у неё неплохо получалось: пара была шикарной. Но я ни за что не поверю в их взаимное чувство. Для меня очевидно потребительское отношение друг к другу. Оксана использовала Егора, чтобы он платил за неё в столовой, покупал дорогие подарки, наконец, помог хорошо устроиться в жизни. Иногда мне становилось даже жаль её. Она так самоотверженно старалась его завоевать, что напоминала безудержно лающую собаку, которая зарабатывает себе на мясо. Егор прекрасно видел её настоящие намерения. Но его, бесспорно, это устраивало. Во-первых, он сам был не святым, а во-вторых, ему льстило такое внимание, и нравилось, что за ним бегают на глазах у всех.

Вы бы видели, как девчонки поздравляли Егора 23 числа… Он чудом выжил. Девушки были готовы на всё, чтобы занять место Оксаны. Их часто ругали за несоблюдение дресс-кода: то накрасят губы яркой помадой, то наденут колготки в сетку или со швом сзади, то распустят волосы. Думаю, девчонки западали не только на его красоту и ум… Егор производил впечатление защитника. Деньги придавали ему солидности. А в своих парадных нарядах он выглядел уже как взрослый состоявшийся мужчина.

Остальные десять процентов составляла третья категория: те, кто «дружил» с Егором для поддержания или повышения самооценки, поскольку общение с ним считалось модным. Иногда мне казалось, что некоторые из них были едва ли увереннее в себе, чем я.

Главными качествами Егора были высокомерие и чрезмерная предприимчивость. Он смотрел свысока абсолютно на всех. «Дружил» фактически с каждым, если это было ему выгодно.

Некоторые учащиеся нашего лицея не относились ни к одной названной категории. Их можно было сосчитать по пальцам. Например, такой была ученица восьмого класса, Юля. Мы никогда не общались, но она мне импонировала, и, похоже, я ей тоже. Юлю совершенно не интересовали деньги Егора. Она в него по-настоящему влюбилась. Об этом знал весь лицей. Однако я был уверен: Юля понимала, что Егор не тот парень, в которого, как говорится, надо влюбляться. Но в силу своего чувства к нему, она жила в иллюзии, отчаянно стараясь доказать себе обратное. И даже не пыталась с ним сблизиться, поскольку, вероятно, боялась разочарования. Обидно мне было за неё: понапрасну тратила себя на того, кто, как минимум, её не оценит. Будучи умной, приятной внешне, а, главное, внутренне, она была достойна лучшего.

Исключениями также были семеро наивных девчонок из начальных классов, для которых Егор являлся образцом будущего мужа. В отличие от старшеклассниц, они друг с другом не соперничали и вовсе не стремились его расположить к себе. Девочки придумали весёлую игру. Она была настолько простой, что цель совпадала с правилом: заметить, но не быть замеченными. И так, объединяясь в группу, они следили за Егором каждый день. Иногда шалуньи готовили для него сюрпризы: то записку где-нибудь оставят, то плакат приклеят к двери с такими надписями, как: «Егор, мы тебя любим!», «Егор, ты самый красивый в мире!», «Егор, мы по тебе скучаем!» А когда он их заставал врасплох, они забавно хихикали и, краснея, убегали с места преступления. Мне лично нравились эти озорницы. Их причуды были безобидными и даже очень милыми. К тому же, они разбавляли напряжённую учебную обстановку.

Мы со Снежаной тоже находились за рамками категорий. Глядя на представителей первой, которые «дружили» от страха, мне казалось, что для меня ещё не всё потеряно: да, я был жутко зажат… Но характером не обделён. Я терпеть не мог Егора и не скрывал этого. Снежана придерживалась той же позиции. Но если ей удавалось просто не замечать нашего общего врага, то я презирал его и ничего не мог с собой поделать.

Перейдя в этот лицей одновременно, мы с Егором сразу выделились из толпы, заняв противоположные социальные позиции. Всё внимание было сосредоточено на нас. Егор стал живым олицетворением успеха, а я – его отражением в кривом зеркале.

Однако плохое отношение к этой персоне было вызвано отнюдь не завистью. Я не завидовал ни его внешним данным, ни его способностям к обучению, ни его материальному положению. Наверное, доля зависти во мне присутствовала, но это было, скорее, не завистью, а проявлением инстинкта выживания в силу того, что существуют фундаментальные установки. Например, иметь мало денег – опасно. Случись беда с тем же здоровьем, купить лекарства – уже препятствие. Когда человек осознаёт, что у него проблема, демонстрация её отсутствия невольно вызывает негативные эмоции.

Мой переход в этот лицей был болезненным. Поначалу над моей застенчивостью потешались. Первые полгода я возвращался домой, как оплёванный. А позднее многим стало скучно, и они отваливались друг за другом, как клещи, насытившиеся кровью. Наверное, так происходило из-за того, что моя реакция была всё время одинаковой. Я притворялся, будто меня никто не задевает и, в принципе, не поддавался на провокации.

Тем не менее, один палач остался… Им был Егор. «Рудимент» того тяжкого полугодия. В первые шесть месяцев я чувствовал себя мусорным ведром, куда мой враг бросал всё, что ему хотелось. Как только он меня не обзывал… Тощим. Слабаком. Блёклым. Тенью… Но его предпочитаемым оскорблением было слово «неудачник», которое произносилось всякий раз, когда я оказывался где-нибудь неподалёку.

Знаете, иногда меня посещали смелые мысли: казалось, учусь нехорошо не потому, что не хватает природных способностей. А из-за того, что очень много места в голове занимает моя застенчивость. Я трачу огромное количество энергии уже на самозащиту. В какой-то степени мою теорию подтверждал Егор. Ему защищаться не требовалось, и он учился отлично.

Егор был единственным ребёнком в семье. Думаю, его слишком берегли родители. Поэтому и вырос распущенным. Чтобы драгоценный сын ни натворил, родители были готовы направить свою «прокурорскую силу» на кого угодно, только не на него.

Несмотря на всё, что Егор для меня делал, точнее, против меня, раньше я его жалел. С таким воспитанием он зароет свои дарования в землю. Но теперь его будущее мне стало безразлично.

Последняя неделя могла свести с ума кого угодно: сплошные контрольные, проверочные, лабораторные работы… А ещё мы начали репетировать наше выступление на восьмое марта для учителей. Не выношу репетиций. Когда выходишь на сцену и делаешь то, что пока не умеешь, на глазах у тех, кто раньше над тобой подтрунивал. Будучи зажатым, как никогда, каждый божий день я был вынужден слушать про то, какой я «молодец». Мне уже снились эти комментарии: «Ром, извини, но не то», «Рома, давай ещё раз!» «Ром, не получается», «Рома, ничего не получается»… Ну, почему?! Ну, почему я не могу сказать, что не хочу участвовать?! Всё разом прекратить?! Быть таким, какой есть… Говорить, что думаю!

Сегодня чёрная полоса, похоже, сменилась белой. Учителя приступили к новым темам. Было всего три урока: физика, биология и литература. Первые два прошли отлично. Римма Витальевна и Анатолий Павлович – одни из очень немногих учителей, которые материал объясняют, не торопясь.

Литература была моим любимым предметом. Он по-настоящему мне нравился и, действительно, хорошо шёл. Мы писали сочинение на свободную тему. Сочинение вообще было моим коньком, поскольку, отвлекаясь от учёбы, я только и делал, что писал. А тут ещё и на свободную тему. Лучше не придумать. Я выделялся на фоне абсолютно всех, не исключая даже Егора… Литература на пару с русским языком мешали ему стать круглым отличником. Он часто получал тройки, и при этом не мог не стараться: ему бы не позволили родители, для которых оба предмета имели большое значение. Видимо, Егору всё-таки не стоит идти по их стопам.

Но я любил литературу по другой причине…

В классе было немного шумно, поскольку наша учительница разговаривала с кем-то в коридоре.

Закончив работу раньше запланированного времени, я созерцал вид из окна. Весенняя капель образовала переливающийся занавес. Птицы радовались яркому солнцу. Внизу мелькали люди. Они уносили с собой целые жизни, а я не знал ни одного из них. Почему-то это мне показалось очень странным. Интересные мысли посещают мозг, когда наблюдаешь. Думаю, эту способность большинство не ценит. Созерцание – источник идей.

Внезапно дверь открылась, и в кабинет зашла она… Та, что стала тем самым обстоятельством, перевернувшим всё вверх дном. Наша учительница литературы. Она была обладательницей удивительно музыкального имени: Моргольф Марфа Манфридовна. Три красивейших буквы «м», «р» и «ф» создавали трижды повторяющееся трезвучие, и в пространстве звучала целая мелодия… Интригующая… Особенная… Будоражащая. И, несмотря на то, что фамилия начиналась на слово «морг», для меня она служила символов жизни. Понимая всю сложность произношения, Марфа Манфридовна просила называть её проще: Марфой Фёдоровной. Так и поступали. Надо сказать, ей удивительно шло это имя.

Впервые я увидел её в самый первый день моего пребывания в лицее, когда мы с мамой пришли к завучу обсудить мой «переезд». Она зашла к нам в кабинет по одному неотложному делу и произвела на меня сильнейшее впечатление. Примерно через полминуты я осознал, что её полюбил. Вот почему литература была моим любимым предметом. Ещё помню, мама меня спрашивала: «Что это с тобой? С чего такой счастливый?» Тайну сохранил.

Марфа Фёдоровна была миниатюрной молодой женщиной. Фантастически привлекательной… Изящные ресницы и аккуратные брови обрамляли очаровательные глаза приглушённого голубого цвета. Предпочитаемый цвет её одежды был – графит. Марфа Фёдоровна носила скромные юбочные костюмы, которые подчёркивали точёную фигуру.

Я не только любил Марфу Фёдоровну, но и глубоко её уважал. Она была справедливой и, выражая своё мнение, всегда его аргументировала. А ещё Марфа Фёдоровна писала стихи. Иногда она зачитывала их на наших уроках. Я искренне восхищался её талантом… Сгорал от желания прочитать всё.

Зайдя в класс, Марфа Фёдоровна убрала в письменный стол какие-то папки и, едва слышно усевшись за стол, принялась любоваться пейзажем из окна. Она часто так делала, когда мы писали сочинение или какую-то другую работу. И, как обычно, я разглядывал её нежные ладони… Такие же пальцы. Как бы мне хотелось хоть на миг к ним прикоснуться… Обожаю подобные моменты. Что может быть прекраснее? Ничего. Мои чувства были очень сильными, и я не мог спокойно сидеть на месте.

Неожиданно Марфа Фёдоровна повернулась ко мне. Я опустил голову.

– Роман, ты всё? – произнесла она своим мягким, тихим голосом, от которого я млел и насладился бы им сейчас, если бы не резкий поворот.

«Нет! Только не это! Похоже, она заметила!» – промчалось в мыслях.

– Да, – ответил я, заставив себя долго ждать.

– Хорошо. Тогда сдавай. И у меня к тебе будет просьба. Подойди, пожалуйста, ко мне.

В полном недоумении я поднялся и поплёлся к ней.

– Вот. Будь добр, отнеси это в двадцать седьмой. Поставь куда-нибудь. Осторожно, – проговорила она, протягивая мне, очевидно, антикварную вазу изумительной красоты, на которой были изображены античные боги.

Её пальцы коснулись моих – тайная мечта сбылась. Но мне стало настолько неловко, что я чуть не выронил вазу из рук на глазах у всех. Рубашка в области спины повлажнела. И, поняв лишь отдельные слова, я тут же задал несколько глупых вопросов:

– В смысле? То есть просто отнести? Зачем?

Её реакция сотый раз подтвердила неравнодушие по отношению ко мне: другой бы тут же вышел из себя, закатил глаза и, повысив голос, повторил то же самое скандальным тоном. Однако Марфа Фёдоровна в одно мгновение переформулировала сказанную фразу. А затем, помедленнее и без ноты раздражения, произнесла:

– Сегодня в двадцать седьмом кабинете будет собрание. Отнеси, пожалуйста, туда эту вазу. Оставь в центре стола. Он стоит прямо у доски.

– Хорошо? – заглянув мне прямо в глаза, добавила она, и её фарфоровая кожа покрылась розоватым румянцем. Пушистые русые волосы возле висков были, как всегда, немножко растрёпаны. Образ сводил меня с ума… Он будил ассоциацию с беспомощным птенцом. Видя её взволнованное лицо так близко, я терял над собой всякий контроль. Он выдавал слабость… Внутри меня вспыхивало непреодолимое желание её защитить. Крепко обнять… Прижать к себе.

Наверное, только инстинкт самосохранения смог меня хоть как-то отрезвить, и, ощущая жуткую неуверенность, я направился к выходу.

До конца урока оставалось примерно десять-двенадцать минут. Оказавшись в коридоре, я принялся себя ругать: «Ну вот. Молодец. Теперь все знают о твоей любви. Вообще собой владеть не умеешь. Ты понимаешь, как нелепо выглядел? Почему нельзя чуть-чуть напрячься? Вникнуть в суть сказанного. Это же было элементарно! Но нет… Тебе всё надо повторять. Никакой ответственности. Поздравляю! Она решила, что ты туго соображаешь».

Однако взять себя в руки было необходимо. И, вцепившись в вазу так, что она чудом не треснула, я приступил к выполнению своей миссии. Коридор казался очень длинным. К счастью, двадцать седьмой кабинет был на том же этаже (четвёртом). Шаг за шагом я переставлял ноги одну за другой, мысленно сосредоточившись на вазе. Одна лишь мысль об её осколках меня бросала в дрожь. Как нарочно, пол только что помыли, и он был скользким. Я ужасно боялся поскользнуться.

Сегодня к нам в лицей приедут учителя из гимназии Санкт-Петербурга. Вместе с нашими они проведут что-то вроде семинара на тему ЕГЭ. Для собрания выбрали двадцать седьмой кабинет. Видимо, потому что он был самым просторным, к тому же, совсем недавно там сделали ремонт. Кабинет находился рядом с лестницей и актовым залом. Чтобы не создавать шума, мне на благо, сегодня отменили репетицию.

Наконец, я был у цели. Собирался открыть дверь, как вдруг меня толкнули. Испугавшись, я вздрогнул. Что-то вырвалось из рук и через миг прогремело внизу.

Пребывая в полнейшем шоке, я машинально опустил взор. На полу были осколки. Всё кругом словно застыло. Примерно полминуты я неподвижно стоял, беспрестанно глядя на разбитую вазу в надежде, что мой страх её разбить породил иллюзию. Но, увы… Это была реальность.

Я развернулся на сто восемьдесят градусов. Мои глаза были так сильно выпучены, что создалось впечатление, будто у меня Базедова болезнь. Там стояла Снежана, немного полноватая девушка с волосами песочного цвета, одетая в шерстяное белое платье, ушитое крупными перламутровыми бусинами. У неё были такие же глаза. Мы оба безмолвно глядели друг на друга, не зная, что сказать, не зная, что делать.

– Т… Ты что натворила?! – громко произнёс я, наконец.

– Извини… Я не видела, что у тебя в руках тарелки… Хотела только пошу…

– Тарелки?! Это не тарелки! А бесценная ваза Марфы Фёдоровны! Она просила меня её сюда отнести! И быть осторожным! Что теперь она обо мне подумает?! – чуть ли не кричал я.

Снежана больше не сказала ни одного слова. По всей вероятности, чутьё ей подсказывало, что абсолютно любые слова будут меня раздражать. Поэтому она позволила мне выпустить пар. Ей было известно о том, что я испытывал к Марфе Фёдоровне. Более того, она по-настоящему меня понимала, поскольку наши ситуации едва ли отличались друг от друга. Снежана до безумия была влюблена в Анатолия Павловича, который тоже вёл у них биологию. Однако её молчание почему-то только подбрасывало дров в огонь. Я был в бешенстве.

Тем временем звонок обозначил конец урока. Становилось шумно. Из-за угла показался 11 «Б». Мой взгляд по старой привычке сразу же нашёл Егора. На нём был однородный пиджак салатного цвета. При других обстоятельствах, сделалось бы жутко смешно: его внешний вид буквально кричал: «Смотрите! Я круче всех!» Они с Оксаной направлялись прямо на нас. Вероятно, им нужно было спуститься на какой-то этаж.

Заприметив меня, он ускорил шаг и через несколько секунд уже демонстративно наматывал круги вокруг осколков, издевательски поглядывая на меня.

– Его работа? – решил уточнить он у моей подруги.

Всхлипывая, плача, Снежана не знала, как ей реагировать. И тут моё раздражение достигло своего предела. Мысли резко рассеялись. Кровь прилила к щекам. Она напомнила волну цунами, захватившую целый берег. И, пребывая в неистовстве, я бросился на Егора, готовый разорвать его на части.

Далеко не сразу поняв, что происходит, он даже не отбивался. Но потом опомнился, и началась настоящая битва. Физически я был в разы его слабее. Тем не менее, нехватку сил отлично компенсировала накопленная злость. Я бил его за каждое оскорбление, за каждую насмешку и многое-многое другое.

Вокруг нас собрался весь лицей. Кричали какие-то слова, пытаясь прекратить наш бой. Я слышал, как визжит Снежана… И повторяют: «Рома, хватит!», «Ром, остановись!», «Ро-ма-а-а»… Марфа Фёдоровна хранила молчание: её тихий, мягкий голос я бы услышал, даже если бы находился на другом конце света, а рядом бы на полную громкость включили тяжёлый рок.

Мне было наплевать на всё! Пребывая в ярости, я неустанно избивал Егора. А принимая удары, лишь больше свирепел. Мои кулаки врезались в его челюсть, живот, спину, бока…

Наконец, на истерзанной коже Егора выступили тёмные пятна. Разбитый нос горел. Красные ручьи сочились из обеих губ. Они впитались в нити белого воротника рубашки и эксклюзивного пиджака. Уложенные волосы напоминали развороченное гнездо. Однако я не остывал.

– Опусти меня, – ещё через минуту жалко пропищал Егор, лёжа на животе, прислонившись щекой к пыльному линолеуму. И, ловко заломив ему руку, я прокричал:

– Ну что, сдаёшься?! Отвечай! Сдаёшься?! Ну!

– Да сдаю-юсь я! Отпусти! – тут же отозвалась жертва, а после, не вставая, зарыдала.

Отряхнув руки, я поднялся и холодно проговорил на одной ноте голосом, как из преисподней:

– Только попробуй… Хотя бы посмотреть недобрым глазом. Я сделаю то же самое. Или хуже. Имей в виду. Я тебя предупредил. Слышишь? Отвечай! Ты понял?!

– Да по-онял я! Отстань уже! – в восклицании моего противника ощущался страх, и он напрягал последние силы, чтобы его скрыть.

Моя накопленная злость растворилась в пространстве. Я это очень хорошо почувствовал, выпустил жертву и выпрямился в полный рост.

Выступление было окончено. Тем не менее, зрители не аплодировали. В их взглядах я видел то, чего не видел никогда: страх. Заприметив на себе мой взор, они тут же опускали голову. По всей вероятности, меня никто не остановил во время драки потому, что свидетели боялись даже подойти ко мне чуть ближе.

Лишь Марфа Фёдоровна смотрела на меня по-другому. В отличие от других, она как будто понимала, насколько было для меня важно поставить Егора на место.

Совсем забыв о разбитой вазе, я шумно выдохнул и беспардонно удалился, чудом вспомнив о своём портфеле, который забрал из класса литературы. В голове творился хаос. Меняя транспорт, я думал обо всём, начиная с какой-то ерунды, заканчивая смыслом человеческого бытия. Дорога впервые показалась очень короткой. Но когда я переступил порог дома, моё состояние резко и кардинально изменилось: мозг застыл, стало несравненно легко… Я чувствовал себя свободным человеком. Абсолютно свободным! Точно сбежал из колонии строгого режима. Меня должны были казнить, но я произнёс такой монолог, что взял за душу даже палача, и смертельное наказание отменили. Невесомость… Казалось, взлечу! Словно в мире не было ничего, кроме моих мыслей. И чтобы насладиться этим состоянием, я разлёгся на полу в позе морской звезды.

Прошло не меньше трёх часов. Я всё ещё лежал, наслаждаясь ощущением полной гармонии, а на моих разодранных губах была видна едва заметная улыбка тихого счастья. Из транса меня вывел звонок.

– Рома! Почему не звонишь?! Ты смотрел на часы? Мы же договорились! – возмущалась мама. Она взяла отпуск и уже второй день жила у своей подруги в Ростове. Отдых был ей необходим.

– Извини, мам. Просто замотался тут…с уроками, – сочинял я, пытаясь оправдаться и её утешить.

– Ладно. Но не забывай, пожалуйста. В лицее всё порядке?

– Д-да-да.

– Точно? Что-то как-то неуверенно ты…

– Нет-нет! Нормально. Не переживай.

– Ну ладно, – намного спокойнее отозвалась она. Правда маме была нужна только тогда, когда, действительно, всё было в порядке. О плохом она предпочитала не знать.

– Как ты? Тётя Соня?

– Да мы-то что? Хорошо. Сегодня много гуляли. По музеям прошлись, – бездушно ответила мама. Она вообще не любила мне рассказывать о себе: слишком много значил для неё я. По всей вероятности, причиной её чрезмерной забыты было отсутствие у меня отца.

Ещё немного мы поговорили о полезных свойствах борща, важности полноценного сна, а также о том, что весна – не лето, и, следовательно, роль тёплой одежды гораздо выше, чем можно подумать.

Позднее, попрощавшись с мамой, я постарался вернуться к своему состоянию, но мой разум ожил. И на меня тотчас же нахлынули мысли, словно задались целью скомпенсировать упущенное. «Отчего стало так легко?» – спросил я самого себя и сразу же ответил: «Я полностью избавился от тяжести. Исцелился».

На протяжении многих-многих месяцев, не считая каникул и выходных, Егор практически ежедневно третировал меня, а я терпел, терпел… терпел. Регулярно внутри накапливались, но притуплялись очень сильные эмоции. Они уничтожали мою душу.

Поднявшись на ноги, я заходил по комнате, размышляя о новом общественном мнении обо мне. Застенчивый, щуплый трус, не способный за себя постоять, превратился в человека, которого боялись… Раскрепощённого, сильного, смелого, решительного. И в глазах Марфы Фёдоровны всё было точно так же! Вдумываясь в это, я широко улыбался и даже смеялся. Хотелось громко разговаривать, сильно жестикулировать. Внутри было столько энергии, что меня разрывало на части.

Внезапно мой сотовый звякнул. На экране показались три сообщения от Снежаны. Видимо, первые два пришли значительно раньше, поскольку я их пропустил. Наверное, она их отправила, когда ехал в метро. Снежана писала: «Ром, что бы я ни сказала – всё будет как-то неуместно… Но не попросить прощения не могу. Мне ужасно стыдно. Я помню, ты говорил, что тебе не по душе подобные шутки. Понимаешь, мама вчера родила… Ульяшу. Я собиралась тебе сообщить! Но не успела. У меня была такая радость, что я потеряла над собой контроль. Это, конечно, не оправдание! Я просто объясняю».

Во втором сообщении было следующее: «Извини… Может, это ещё одна ужасная ошибка, но я открыла Марфе Фёдоровне всю правду: что тебя напугала, и поэтому разбилась ваза. Она нисколько не расстроена. Просила это передать тебе».

Третье сообщение было самым коротким и трогательным: «Ром, ты мне очень-очень дорог. Я страшно боюсь тебя потерять… Обещаю, что в будущем буду гораздо осторожнее. Надеюсь, однажды ты меня простишь».

Прочитав, я хотел написать ей что-то ободряющее, но в мыслях пролетело: «Не исключено, что моё действительное отношение к тебе на настоящий момент затмевает состояние полнейшей гармонии. Пожалуй, не буду отвечать. Надо себя проверить». Случается, человек прощает, не прощая… А потом смотрит на виновного исподлобья.

Я собирался положить телефон обратно на небольшой шкаф, но он вдруг выскользнул из ладоней и очутился на ковре. К счастью, всё обошлось. Но я уже представил повредившийся экран и сразу осознал: «Точно! Я же разбил вазу! Я разбил вазу Марфы Фёдоровны! И даже не извинился! Завтра у неё методический день, а потом суббота, воскресенье!», – пробежало в голове, и мне почему-то стало очень важно вспомнить все события уходящего дня именно в том порядке, как они последовали друг за другом. «Итак, заканчивался урок литературы. Марфа Фёдоровна попросила меня отнести вазу в двадцать седьмой кабинет. Возле него меня напугала Снежана. Я выронил вазу. Она разбилась вдребезги. Примерно через минуту прозвенел звонок. Я увидел Егора. Он подошёл к осколкам. Надсмеялся надо мной. Как всегда, обозвал неудачником, и мы подрались», – пронеслось в сознании.

«Да», – подтвердил я, ещё раз прокрутив всё в памяти.

Последний раз мой мозг работал так самоотверженно на контрольной по алгебре за год. Снова заходив по комнате, я предавался анализу: «Наша схватка произошла по моей инициативе. Почему? Потому, что меня разозлил Егор? Нет. Потому, что меня разозлила Снежана. Точнее, из-за неё внутри накопилось раздражение, а Егор его усилил. Получается, точкой отсчёта стал всё же поступок Снежаны. То есть если бы не она, ничего бы не случилось: он бы растоптал меня, а я бы, как обычно, это проглотил. Стоп. Почему я вышел из себя? Потому, что уже просил её со мной не шутить подобным образом, однако выводов она не сделала. Нет. Главной причиной послужило то, что из-за неё я разбил вазу. Я разбил вазу Марфы Фёдоровны».

Да, замысловато. Но Снежана, странным образом, помогла. Совершив неисправимую ошибку, она подарила мне мощное оружие – злость, и я совершил то, на что раньше никогда не решался.

Часы оборачивались одним мгновением, шум на улицах затихал, да и разве слышен мне он был? Я провёл в раздумьях весь оставшийся вечер и всю ночь, параллельно выполняя домашнее задание. Слава богу, его было немного. Хотя, если бы требовалось подготовить что-то по литературе, умер бы, но сделал.

Я заснул только под утро. Снилась какая-то дурацкая длиннющая статья с моей фотографией, на которой у меня было вопиюще смешное выражение лица. Речь шла об огромной сосульке, разбившейся в центре Красной площади. Как она там оказалась? Я так и не понял.

К утру ноющие синяки и царапины заметно припухли. Они напоминали палитру ярких красок. Несмотря на чрезвычайную усталость и жуткий недосып, я чувствовал себя по-настоящему счастливым! Моё состояние ничуть не изменилось. Я по-прежнему ощущал абсолютную свободу и лёгкость. А ещё казалось, что на всё способен. Я был готова ко всему. Даже к тому, что папаша Егора уже ожидает меня вблизи лицея со всей полицией России.

Было тепло. Однако мои мысли как будто застыли, точно рыбы в ледяной воде. Словно я вообще не думал. Просто был. Созерцал. Перед глазами друг друга сменяли образы: деревья, поезда, автобусы, люди. Я как будто видел их впервые. Создавалось впечатление, будто раньше ездил в лицей по тёмному тоннелю, где царил кромешный мрак. Всё вокруг почему-то выглядело новым и красивым. Мне было очень хорошо с собой. Комфортно. Ничего лучше в жизни я, определённо, не испытывал. А в голову неожиданно пришли строчки:

  • «Закрыты были ставни окон,
  • Бог добрый дал ему совет.
  • Услышал – разорвался кокон!
  • Он был один, но верил в свет».

Снежана встретила меня с виноватым лицом. В её глазах стояли слёзы стыда.

– Извини… – печально проговорила она. Даже не поздоровалась со мной.

Моя реакция её буквально потрясла. Вместо того, чтобы пройти мимо с миной презрения, я крепко обнял свою подругу и душевно произнёс:

– Снежана, ты освободитель!.. Ключ от карцера, где я сидел всю жизнь! Я не знаю, как тебя благодарить!

День прошёл отлично. Новость о вчерашнем случае, по-видимому, въелась в сознание каждого. Учащиеся начальных классов меня остерегались. А для старшеклассников из стеснительного мальчика я превратился в настоящего героя. На переменах наш класс часто пересекался с 11 «Б». Однако я ни разу не встретил Егора. По слухам, он простудился. Думаю, все прекрасно понимали, что Егор не болел. Ему просто было стыдно. Тем не менее, оставшись дома, он только усугубил своё положение.

Прозвенел звонок с третьего урока, и вскоре мы со Снежаной направлялись уже в сторону нашей общей остановки. Если мы заканчивали уроки в одно время, то до метро добирались вместе.

– Подожди. Похоже, сотовый посеял, – произнёс я.

– Позвонить тебе? – спросила подруга.

– Нет. Не надо. Я знаю, где он. Поставил его на зарядку в кабинете английского. Совсем забыл.

– Ладно. Сбегай. А я пока позагораю.

– Хорошо.

Преодолевая сразу две ступени, я за считанные секунды добрался до последнего этажа и рывком открыл дверь кабинета английского. Там никого не было. Телефон лежал на стуле рядом с розеткой. Немедленно убрав его в карман, я быстро вышел в коридор и хотел уже бежать к лестнице, как неожиданно из кабинета литературы, соседнего с кабинетом английского, вышла Марфа Фёдоровна.

«Господи! Как так?! У неё что… Изменилось расписание?» – вспыхнуло в мыслях. От неожиданности я еле удержался на ногах. Говорят, когда любовь настоящая, друг с другом с самого начала легко. По-моему, это заблуждение. При таком раскладе, речь идёт о дружбе, а не о любви. Я любил по-настоящему… Но, если раньше в присутствии Марфы Фёдоровны ощущал некий дискомфорт, то теперь его сменила эйфория, которую мне с трудом удалось обуздать.

– Марфа Фёдоровна, здравствуйте. Извините меня, пожалуйста, за вазу. Я очень сожалею, что её разбил. Это получилось случайно, – бодро произнёс я, и передо мной возникло то самое взволнованное лицо…

Смутившись, Марфа Фёдоровна несколько утратила над собой контроль. Её глаза наполнились искренним сочувствием. Они касались моих гематом и ссадин. Наверное, в моём взгляде тоже было много информации. Но впервые я вовсе не пытался это скрыть.

– Ничего… Не страшно. Эту вазу мне отдали знакомые сто лет назад. Только место дома занимала, – отозвалась она и явно собиралась сказать что-то ещё, как вдруг мой телефон напомнил о себе. Я инстинктивно бросил взор на экран. Это была Снежана.

– Да?!

– Ром, слушай, можно я побегу?! Мама позвонила только что. Мне надо срочно… – начала говорить Снежана.

Почувствовав, что время для нашего общения истекло, Марфа Фёдоровна едва заметно подала мне знак прощания и стала постепенно отдаляться. Я созерцал её стройную фигуру, танцевальную осанку, грациозную походку, а в голове вертелась мысль: «Между нами теперь недомолвка… Отлично».

– Хорошо. Всё в порядке. Пока, удачи, – отозвался я, смеясь, и про себя добавил: «Ты опять нам помогла».

Я вышел из лицея с улыбкой, спрашивая самого себя: «С чего ты вообще взял, что это была именно её ваза, старинная и бесценная?» Душа парила в воздухе. И, казалось, это будет длиться вечно.

Однако на планете осталось то, что, было способно молниеносно вернуть меня к реальности. Внезапно я увидел отца Егора. Мы не были знакомы. Но я сразу понял, что это он, так как однажды видел его фотографию.

– Роман? – уверенно задал он вопрос.

– Да, – бойко подтвердил я, направив на него дерзкий взгляд. Мне было всё равно, что сейчас будет. Внутри зажглась сталь. Я совершенно его не боялся.

И был готов поступить с ним так же, как с Егором, если он решит добавить на моей палитре красок.

– Макаров Леонид Германович. Я – отец Егора. Рад встрече. Иду извиниться за сына.

– Откуда вы меня знаете?

– Вчера Егору пришлось всё рассказать. Очень подходишь под его описание. Да и… Ты уж извини, следы вчерашних событий у тебя налицо, – твёрдо изложил он. Голос был сильным, звучным. Леонид Германович сразу производил впечатление человека интеллигентного, умного, смелого, находчивого, практичного и, безусловно, внушающего уважение. Признаться, стало стыдно за свои мысли о нём, которые преследовали меня почти два года. Всё же яблочко от яблони может укатиться далеко.

Наверное, надо было как-то отреагировать на его слова, но мне почему-то не говорилось. Тем не менее, его это, похоже, совсем не напрягло:

– В общем, слушай, я хочу не только попросить прощения за своего негодяя, но и поблагодарить тебя. Правильно. Что делать, если человек слов не понимает? Пусть подумает. Не представляешь, сколько мы с матерью от него натерпелись. Всё общение – сплошные разборки. Дедушка с бабушкой избаловали в детстве, пока родители карьеру строили. Не знаем, что ему нужно… Надеемся, возрастное… Впрочем, ладно. Это уже неинтересно, да и тороплюсь. Как бы учителя не разошлись. Счастливо, Роман, – неожиданно простился он со мной, а затем, ускорив шаг, продолжил путь.

Две-три секунды я провожал Леонида Германовича взглядом и уже хотел отвернуться, как на моё плечо свалилась целая охапка снега. Я машинально бросил взор на ветви дерева, под которым стоял. Ответ на вопрос подсознания был найден: одна из ветвей сделалась чёрной. Опуская глаза, я по старой привычке, не мог пропустить окно кабинета литературы. И очень обрадовался тому, что увидел. Марфа Фёдоровна смотрела прямо на меня, совершенно не прячась. Я последовал её примеру. Это было невербальное взаимное признание.

– Роман! – раздался уже знакомый голос.

Стоя на крыльце лицея, Леонид Германович добавил:

– Ты – смелый человек. Знай об этом.

В его интонации чувствовалось глубокое уважение.

Итак, на земле было уважение, а на небесах – любовь. Я был действительно счастлив. Мысленно благодарил Егора, Снежану, Бога и вообще весь мир.

– Леонид Германович! – поспешил воскликнуть я.

– Да?! – крикнул он издалека.

– Я знаю, что нужно вашему сыну!

Сосредоточившись, он с нетерпением ждал «разгадку».

– Ему нужна любовь, – как никогда уверенно ответил я, и показалось, что в моих словах был Бог.

Эпилог

С тех пор я никому и никогда не позволял делать себе плохо. Причём, это у меня получалось легко. Вместе с вазой вдребезги разбилась моя застенчивость.

С Марфой Фёдоровной мы в скором времени начали сближаться. Я, наконец-то, стал читать её стихи. Они были прекрасны. Среди её творений я нашёл и те, что она тайно посвятила мне. Между нами было сильное, искреннее чувство… И оно стремительно росло.

Что касается Егора, он покинул наш лицей, как только вылечил свою «простуду». О дальнейшей судьбе потухшей звезды мне было неизвестно, и, признаться, ничего знать не хотелось. Я, разумеется, простил его и миллионы раз сказал ему «спасибо».

Дева Мария

К счастью, работы было сегодня много, и Даниил отвлёкся. Однако стоило ему выйти на балкон, как мысли снова вернулись к Деве Марии – так он называл девушку, которая наводила порядок в его номере. Её настоящее имя Даниилу было неизвестно.

Будучи горничной не самого лучшего отеля, она скромно одевалась. Но совсем не поэтому при первой встрече с ней у него в воображении возник образ Девы Марии. И даже не потому, что она походила на неё внешне. Дело заключалось в другом: эта особа была как бы по-монастырски умиротворённой. От неё буквально веяло мудростью и небесной гармонией. Создавалось впечатление, словно она никогда даже не слышала о страданиях. Однако о боли знала немало – это он почувствовал.

Даниилу было сорок лет. Но любовь пришла к нему только сейчас. Никогда раньше его сердце не посещало это глубочайшее чувство, которое нельзя спутать ни с каким иным. При виде девушки он замер, а позднее прошептал: «Вы как Дева Мария»… И тут неожиданно она дала ему понять, что немая.

Дева Мария являлась к нему обычно в обеденное время. Тогда он садился за небольшой стол, расположенный в углу комнаты, и, заблаговременно разложив на нём тонны документов, изображал, что страшно занят.

Она мыла пол, вытирала пыль, меняла бельё, проявляя такую заботу, что невольно представлялась мать, ухаживающая за своим малышом. А на её губах, нежных, как лепестки свежей розы, благоухала улыбка Джоконды. Он любовался ею, тайно поглядывая в зеркало, висевшее на стене, и с каждой долей секунды его чувство к ней становилось глубже.

В номерах проводили уборку через день. Дева Мария приходила вчера, а завтра рано утром Даниил уже уезжал. Вблизи неё его рассудок засыпал, и он не подумал о том, что они больше не встретятся.

Этот уголок Земли был довольно далеко от его родного города. Работа Даниила предполагала частые командировки, но сюда он заглядывал относительно редко. Впрочем, всё это неважно. В конце концов в отеле можно хотя бы попытаться узнать её контакт. Даниил сам не понимал, по какой именно причине бездействовал и вообще не принимал никаких мер, чтобы она задержалась в его жизни.

Стемнело. С недавних пор осень была его любимым временем года. Ещё вчера он искренне восхищался даже мрачными тучами. Но теперь, когда затихший ветер продолжал срывать с деревьев багровые листья, ему казалось, будто с ними улетала его божественная радость, и возвращалась серая жизнь человека, у которого вместо любви, наполняющей всю душу истинным счастьем, был один лишь чёрствый бизнес.

«Так, всё. Стоп. Прекрати», – приказал Даниил самому себе, и, взяв с собой книгу, направился к лифту.

На первом этаже находился бар. Сильно отличаясь от других, где толпились весельчаки, устраивающие шумиху, он напоминал гостиную. Здесь было относительно тихо, и собирались люди, отдающие предпочтение приглушённому тёплому свету, по-домашнему уютной мебели, а также непринуждённым беседам на приятные темы.

Сделав заказ, Даниил уселся в одно из мягких бежевых кресел и, глотнув немного джина, собирался приступить к чтению. Однако закладка куда-то исчезла. Он развернул книгу вверх корешком, решив, что она пряталась в страницах, как вдруг на стол упал сложенный пополам тетрадный листок. Даниил аккуратно развернул его и увидел текст. С первой строчки он понял, кто автор… И с первой строчки сердце у него заколотилось.

Тонкой синей ручкой каллиграфическим почерком было написано: «Ты назвал меня Девой Марией. Но я далеко не святая уже потому, что без разрешения обращаюсь к тебе на «ты», без спроса взяла твою книгу и украла закладку… Она мне на память. Прости.

Я лишилась дара речи после одного случая, который большинство определяют, как несчастный. Разумеется, отсутствие возможности что-либо сказать сильно повлияло на мою судьбу. Однако всё не так жутко, как может показаться…

Дело в том, что по своей природе я очень не люблю говорить. Но жизнь долгое время диктовала такие условия, что приходилось себя буквально насиловать. Причём делать это ежедневно и зачастую ежечасно. Вот почему с потерей речи я относительно легко смирилась.

Иногда, конечно, хотелось пообщаться. В такие минуты я утешалась тягостными воспоминаниями о том, когда до слёз хотелось помолчать, а меня заставляли вступать в диалог.

Всё шло, в целом, хорошо. Но так было до встречи с тобой. Я нема, но не слепа, а главное, не бездушна. Ты полюбил меня.

Я тоже тебя полюбила… И со мной такое впервые. Мне тридцать три года. Но что бы ни говорили люди, я всегда была уверена в том, что любовь – не иллюзия… И она придёт. Поэтому я просто жила в ненавязчивом ожидании.

Несмотря на то, что в душе нет ни тени сомнения в истинности моего чувства, мой недуг послужил дополнительным знаком: никогда раньше у меня не возникало такого желания заговорить с человеком. Слышишь? Никогда.

Ты, наверное, сейчас думаешь: «Глупышка! Почему же ты обо всём этом не поведала сразу?» Но постарайся понять… Мне страшно. Я боюсь, что если впущу тебя в свою жизнь, желание говорить начнёт расти. Я начну переживать относительно своей немоты, обнаружу в себе огромное количество «затоптанных» эмоций, и всё закончится трагедией. Испорчу жизнь тебе… Испорчу жизнь себе. Поэтому пусть всё останется, как есть.

Извини меня ещё раз. От всего сердца желаю тебе настоящего счастья. Я буду молиться за тебя.

Мария».

В конце письма была поставлена изящная подпись, послужившая лучшей иллюстрацией для текста, в котором Даниил нашёл целое произведение.

Прочитав послание Марии, он ещё раз убедился в том, что не ошибся. Тем чувством, которое он питал по отношению к ней, была любовь. А её откровение сделало его более глубоким. Он просто сидел, пытаясь хотя бы немного разобраться в своих впечатлениях.

– Прошу прощения. Должен предупредить, что бар через десять минут закрывается, – послышалось рядом.

Увидев возле себя опрятного молодого человека с подносом в руках, Даниил машинально оглянулся по сторонам. Кроме него и обслуживающего персонала в баре никого не было. По всей вероятности, он находился здесь гораздо больше, чем ему казалось.

– Э… Д-да. Я уже ухожу. И… Вот это можно забрать, – не сразу отозвался он, протянув официанту стакан с недопитым джином. Лёд в нём давно растаял.

– Благодарю. Приятного вечера.

– Вам того же.

Крайне осторожно убрав письмо в книгу, Даниил вернулся в номер, принял душ, перечитал письмо, выключил светильник и лёг в кровать. На сон он даже не рассчитывал, но надеялся, что в лежачем положении его мозг не станет отвлекаться на второстепенные действия. Необходимо было тщательно проанализировать ситуацию и прийти к верному решению. Времени на раздумья оставалось совсем немного.

В голове застыли строчки из письма. Но всё же он рассуждал не о них… Его волновало, скорее, то, о чём она умолчала. По словам Марии, её взаимоотношения с родственниками были тяжёлыми. Что если вся энергия много лет расходовалась на переживания, связанные с проблемами в семье, и у неё сложилось о себе неправильное мнение? Мнение о себе как о человек крайне необщительном и склонным к весьма длительным замыканиям в себе?

«Прости… Я, наверное, тебя совсем не понимаю», – мысленно извинялся Даниил перед ней, подумав о том, что его умозаключения могли бы причинить ей боль. К сожалению, люди путают готовый рисунок с эскизом. Когда доступна лишь оболочка, они слепо делают примитивные, зачастую одинаковые выводы, которыми откровенно затравливают того, кому несладко и без них.

Пусть размышлениям Даниила не хватало глубины, тем не менее, он чувствовал: точка отсчёта определена верно. Разумеется, Даниил осознавал, что ему ни на йоту не представить себя на месте немой Марии, однако в памяти всплыл образ одного человека, послуживший поводом всё же довериться своей интуиции…

Когда он был маленьким, к маме часто заглядывала её подруга. Тётя Алла отличалась невероятной общительностью. Она была не болтливой, а именно общительной, поскольку, в сравнении с болтунами, обожала как говорить, так и слушать. После встречи с ней Даниил почти всегда ощущал утечку энергии, ловил себя на мысли, что каким-то образом делился с тётей Аллой тем, о чём бы рассказал ей в самую последнюю очередь. Тогда у него появлялось ощущение, точно он предавал себя. А прощались они всегда примерно при одних и тех же обстоятельствах: будучи довольной, тётя Алла обнимала его как родного сына, он же тратил последние силы на рафинированное «до свидания», подкреплённое лицемерной улыбкой. Со временем Даниил даже стал её бояться, а также почти возненавидел субботу и воскресения – предпочитаемые дни посещения человека, которого по отношению к нему справедливо было бы назвать вампиром.

Как-то раз в связи с одной неприятной историей мама с тётей Аллой разругались так, что на их взаимоотношениях был поставлен крест. Это событие Даниила осчастливило. Однако только через годы он осознал, почему ему становилось плохо с тётей Аллой, и его терзало чувство потери самого себя. Обладая мощной энергетикой, а также особой потребностью во взаимодействии с людьми, она была слишком далека от уважения чужих границ. По этой причине тётя Алла грубо вторгалась не в своё пространство и тем самым фактически завладевала внутренним миром даже того, кто отчаянно сопротивлялся атаке. При совершении «акта отравления» внутренний голос шептал «остановись», но, будучи заколдованным злыми чарами, Даниил регулярно игнорировал его зов и только потом понимал, что принял яд. К тому же, будучи ребёнком, он был жертвой не только для вампира, но также для стереотипов. «Тётя Алла радует маму и приносит мне гостинцы. Значит, она очень хорошая… Добрая, даже щедрая». – Вот как Даниил полагал тогда! Хотя бы в связи с этим он не мог противостоять нападению. Нельзя же было обижать такого золотого человека! И Даниил не смел искать причину своей душевной агонии в ней. У тёти Аллы был миллион друзей в то время, как его – самого ужасного человека на свете – не устраивала даже Она.

У каждого не самого общительного человека происходили подобные случаи… Например, в поезде, когда не повезло с соседом. Можно сбросить маску и сказать: «Я не буду разговаривать». Однако разве это просто? В мире немало людей совестливых. И поступи они бесцеремонно, внутри тут же начнёт копиться груз из-за того, что ранил человека. А к концу поездки на душе станет тяжело. Да настолько, что невольно себя спросишь: «Правильным ли был выбор? Не осталось бы побольше крови при принятии себя как основного блюда эмоциональной трапезы?»

Интроверту трудно общаться много. Но главной проблемой для него является не выслушивание и даже не говорение. По-настоящему страшно, пожалуй, другое: принудительный выход из своего мира. То есть речь идёт не о пути, а об отправлении. Вот почему выжать из себя короткое «привет» действительно сложно! Это примерно то же самое, что встать по будильнику ни свет ни заря в морозное утро. Дело в преодолении психологического барьера: прежде всего, в сказанном, а не в его количестве.

Даже в современном мире с гаджетами да социальными сетями едва ли существует роскошь не быть экстравертом. И как же не хочется из-за прихоти таких, как тётя Алла, упускать шанс хотя бы ненадолго погрузиться в сладостный океан уединения, в котором душа восстанавливается, словно медуза после травмы…

Даниил не заметил, как наступило утро. Выйдя на балкон, он обнаружил, что четырнадцатое октября выглядело наилучшим образом: озябшую землю накрыло одеяло первого снега. «Да… Чёрный сменился белым», – слетело с его уст. Бизнес, которым Даниил занимался многие годы, а, главное, отсутствие любви давно превратило его жизнь в существование. Теперь же, несмотря на бессонницу, он чувствовал себя по-настоящему живым и счастливым, пусть по реке души бежала рябь растерянности.

«Мария… Мария, Мария. Если бы ты на самом деле не желала, чтобы я поспособствовал нашему сближению, не была готова рискнуть, то не назвала бы своё имя. Да и письмо бы для меня не составила», – прошептал Даниил. Его решение уже созрело, но душа молила о поддержке. За ночь он глаз не сомкнул.

Однако всё происходящее казалось нереальным. Даниил как будто видел сон, в котором созерцал рассвет, и его одолевали мучительные сомнения. Пейзаж был великолепен. В нём прослеживалось то, что по тонкости могло сравниться лишь с японской поэзией. Он восторгался своей романтичности, а также способности оценить прекрасное. Но как же всё-таки хотелось пробудиться… Чтобы смятение его покинуло, и в душу вселилась уверенность, которую было бы невозможно ничем сломить.

«Господи! Прав ли буду я, если поступлю, как запланировал?! Подскажи мне!» – обратился он к Богу, всматриваясь в плывущие по небу облака, как вдруг в номере зазвонил телефон.

Даниил вернулся в комнату и поспешил взять трубку.

«Ало! Ресепшен. Мария. Доброе утро! Вы просили разбудить», – проговорила девушка приятным голосом: не похожим на тот шаблонный, которым разговаривали люди её профессии. И тут в глубине его сознания услышанные слова повторились в замедленном режиме. Особенно эти два: «Мария», «разбудить». И, мысленно отблагодарив Всевышнего за ниспосланный знак, он, сквозь добрый, задушевный смех, сказал: «Спасибо. Разбудили».

С той минуты Даниил делал всё, чтобы построить счастье с Девой Марией. И это ему удалось.

Святая радость

Рис.2 Спектр

Моё имя – Лилия. Две недели назад мне исполнилось 28 лет. Я всегда обожала английский язык. По окончании школы поступила на факультет иностранных языков, который закончила с красным дипломом. Помимо учёбы часто принимала участие в различных конкурсах, занимала первые места, что очень помогло мне при устройстве на работу. Из-за одного ужасного события, о котором речь пойдёт ниже, в подростковом возрасте я всячески стремилась как можно меньше времени проводить дома. Наверное, это сформировало во мне любовь к путешествиям. Вот уже два года, как я работаю в крупной компании и довольно часто выезжаю за границу.

На сей раз судьба занесла меня в Индию. Здесь я провела пять напряжённых дней. Затем поселилась в гостинице «Тишина». Она находилась далеко от города, и сюда приезжали, в основном, на выходные, чтобы отдохнуть.

Вблизи гостиницы располагался живописный парк с небольшим озером, где разрешалось купаться. Я бродила по нему целыми часами, наслаждаясь безмятежностью, теплом и дивным пением незнакомых птиц. Плавала, читала свою книгу по йоге, медитировала. А ещё периодически прокрадывалась в джунгли, что, признаться, было запрещено. Но я тайно позволяла себе эту шалость без всякого чувства вины. Когда ещё мне выпадет шанс постичь природу этой удивительной страны?

Я очень довольна своей поездкой. И с радостью задержалась бы в Индии на несколько дней даже, если бы пришлось снова приступить к своим обязанностям. Однако настала пора возвращаться домой.

Несмотря на весь уют гостинцы, выбрав её, я подвергла себя риску. По крайней мере, мне так казалось из-за моего навязчивого страха опоздать. Здесь ходил всего один автобус. Причём, раз в сорок пять минут. Он вёз только до остановки, где можно было пересесть на другой автобус и продолжить путь в аэропорт.

В 23:35 я подошла к остановке. Было темно. Жара спала. Чарующее соло южного ветра будоражило широкие листья деревьев и, словно дирижёр, руководило их «шипящим» хором.

Я сняла со спины рюкзак, опустила его на землю, глотнула из бутылки воды и принялась ждать. Стрелки часов приближались к полуночи и, наконец, сплелись в одну. Тем не менее, автобус не приехал. Вокруг никого не было, и этот факт навёл меня на мысль: «Может, я перепутала расписание?»

Минуты сменяли друг друга, однако ничего не менялось. Вернее, ничего, кроме моего состояния. С каждой долей секунды мне становилось всё тревожнее и тревожнее. По натуре я – холерик. Подобные ситуации в мгновение ока выводят меня из себя. И вот со свирепым выражением лица я наматывала круги вокруг рюкзака, пытаясь хоть как-то бороться с эмоциями. Они пытали меня, вызывая ассоциацию с бактериальными клетками, которые делились со скоростью света и беспощадно разрушали мой организм. Я чётко ощущала, как внутри копится раздражение, и даже ветер теперь нервировал меня, подпитывая почву стресса своим протяжным гулом.

Воображение вспыхнуло! Оно заставило меня смотреть короткометражный фильм под названием «Лиля-неудачница». На экране показалась стройная девушка среднего роста. Её волнистые каштановые волосы по подбородок растрепались, а большие зелёные глаза горели одержимостью. Будучи измотанной, она всё равно как одержимая бежала к стойке регистрации сквозь толпу народа. Люди толкались, обзывались… Но самолёт взлетает, и я в слезах стою, уткнувшись лбом в оконное стекло. Буду рассказывать эту историю друзьям – рассмеюсь, однако нынче было не до смеха.

00:12. Создалось впечатление, словно я ждала уже целую вечность. Вероятно, ещё потому, что пришла за двадцать пять минут до отправления автобуса. Меня мучила безысходность. Если бы гостиница располагалась рядом с остановкой, я бы рискнула вернуться и сообщить о ситуации. Но до неё было почти три километра! Позвонить я не могла, поскольку пару часов назад мой телефон предательски сломался. Хорошо хоть в холле был Wi-Fi: успела выйти в скайп и предупредить об этом близких, чтобы они не волновались.

Но вообще в гостинице мне бы вряд ли помогли… Лишь развели бы руками, да выразили своё сочувствие. Автобус однозначно был единственным местным транспортом: я специально это уточняла. Меня несколько утешала уверенность в том, что он ходил каждые сорок пять минут: без пробок на дорогах есть шанс не опоздать.

Teleserial Book