Читать онлайн Пробуждение в «Эмпти Фридж». Сборник рассказов бесплатно

Пробуждение в «Эмпти Фридж»

Несомненно, все это скоро кончится –

быстро и, видимо, некрасиво.

Мозг – точно айсберг с потекшим контуром,

сильно увлекшийся Куросиво.

И. Бродский

I

«Можно ли жить абсурдом, или эта логика требует смерти?». Раньше я видел в этих словах лишь красивую цитату, которую можно было бросить в копилку памяти, чтобы при удобном случае извлечь и блеснуть начитанностью где-нибудь на музейной выставке или в суде. Теперь я понял, что имел в виду Камю.

Я закрываю глаза и откидываюсь на сиреневую спинку кресла, избавляясь от визуального потока информации, но продолжая видеть кафе в мельчайших деталях. Нескольких мгновений хватает, чтобы это место навсегда отпечаталось в моей памяти, как картина художника-гиперреалиста: тридцать два матовых плафона, в двадцати одном из которых лампочки теплого света, в девяти – холодного, в трех – мигают, в двух – выкручены. Двадцать три белых столика, семнадцать из них – заняты, два – забронированы, один – не убран, один – сейчас займет дама в зеленом. Всего в мое поле зрения попало тридцать семь посетителей, и я могу до последнего заусенца описать любого из них. Двенадцать фотографий на стенах – это двенадцать черно-белых окон, в каждое из которых я продолжаю заглядывать, точно зная количество парящих над Тауэрским мостом птиц, или марки автомобилей в ночной пробке на Фламинго-роуд. Я помню каждую шероховатость пола, каждую трещину в асфальте тротуара, царапину на приборной панели в машине, крупицу облупленной краски в уборной на заправке… Я помню, как ехал сюда, зависнув на час в невообразимой пробке, от моста до Ривер-стрит, и перебирая в уме события последних дней, которые мало чем отличаются от эпилога к невероятно реалистичному ночному кошмару.

Но при этом я не могу вспомнить, когда последний раз ложился спать.

Еще я не могу вспомнить, чтобы Мэри была когда-то так же прекрасна, как сейчас. То, что произошло между нами, рано или поздно должно было произойти. Кровь брызжет во все стороны, зал замирает. Она бледнеет, хватается за шею и падает на пол, после чего стиляга за крайним столиком машинально вскакивает. Через мгновенье в его руке уже поблескивает пистолет. Не похоже, чтобы этот парень был в таком же шоке, как остальные. Видимо, у него голове сработало нечто, что принято называть внутренним чутьем, благодаря которому он заранее знал, чем все кончится. Или может это обычный коп, а меня выдало что-то вроде непроизвольных жестов или микровыражений лица, которые позволяют с точностью определить, что человек собрался пырнуть кого-то вилкой. Не знаю. И не уверен, что хочу знать, находясь теперь под дулом пистолета.

Забавно вспоминать, как все начиналось. Генри сидел в кресле посреди бумажного бедлама с таким видом, будто в самом деле совершает прорыв в медицине. В действительности же это был лишь эксперимент, причем с самыми скудными исходными данными, которые только можно вообразить.

– Делаем несколько надрезов здесь и здесь, – он сгребает в сторону бумаги и кладет снимок передо мной, шариковая ручка в его руке превращается в указку, – после этого вживляем около ста… «микроигл», которые будут взаимодействовать с нейронами. И только потом перейдем к глазам.

Я хоть и не слеп, но вижу лишь черно-синее пятно, так как ничего в этом не смыслю. Похоже, он понимает это, потому что после моего взгляда кладет ручку обратно в карман.

– Неужели все так плохо? – Спрашиваю и проматываю в уме все, что известно об этой «новейшей разработке». Со слов Генри она безвредна и эффективна, и у меня нет поводов не доверять ему. Но сама мысль о сотне микроигл в голове каким-то странным подсознательным образом настораживает. Хоть это и не является чем-то сверхъестественным, если подумать.

Генри открывает шухляду и начинает перебирать бумаги. Создается впечатление, будто он ищет аргументы, подтверждающие его слова насчет разработки, в которой он и сам до конца не разобрался. Или это страх заставляет меня так думать – нелогичный, но вполне естественный страх перед неизвестностью, из-за которого я начинаю высматривать в старом приятеле нотки подвоха. Он достает синюю папку и откидывается на спинку, как если бы нашел, что искал:

– В противном случае, зрение будет постоянно падать.

– Насколько лучше я стану видеть? – Пытаюсь сфокусироваться на этикетках склянок у него за спиной, и понимаю, как это бесполезно при моем уровне близорукости.

– На все сто. Или почти. – Генри открывает папку, достает калькулятор и приступает к отчету. Похоже, никаких аргументов в ней не содержится, – Как бы там ни было, про очки сможешь забыть.

Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но откуда у Генри такая уверенность, что это сработает?

– Разве в моем случае такое возможно? – Начинаю жалеть, что не доучился на медицинском хотя бы до второго курса. Для общего развития.

– С этой разработкой – да. – Он отодвигает все бумаги на второй план, достает таблетку и наливает себе стакан воды. – Есть, конечно, и другие варианты, но при той болезни, что у тебя, ни один из них не способен вернуть всей остроты зрения.

Генри глотает таблетку и у меня создается впечатление, что это какой-то психостимулятор. Возможно, он стал бы точной копией Хантера Томпсона, будь у него очки вроде моих. Но иллюзия быстро рассеивается, когда вспоминаю, что он страдает от приступов мигрени.

– А эта штуковина безопасна? – Спрашиваю и понимаю, что страх перед неизвестностью хоть и не покидает меня, но уже начинает казаться неразумным.

– С чего ты взял, что нет?

Генри продолжает что-то считать, словно мои опасения предсказуемы и вовсе не удивляют его. Мне показалось, в его папке мелькнул старинный чертеж авторства Леонардо да Винчи. Но похоже это просто усталость.

– Ты говорил, что она совсем новая. Такую операцию уже делали кому-то?

– Да. Но с меньшим уровнем вмешательства в заднюю часть коры головного мозга. Твой случай потяжелее.

– Значит, в этом плане я буду первым?

– Это ни о чем не говорит. – Он прерывается и полный уверенности смотрит на меня, как будто сам приложил усилия к новейшей разработке. – Будь она небезопасна, столько времени, сколько с ней возились в лаборатории, хватило бы, чтобы это заметить. Так что опасаться нечего, можешь быть уверен.

За дверью встречает Мэри, и мы вместе направляемся по белому коридору к лифту. Вокруг творится черт знает что, будто находимся в Тонтоне. Или мне только так кажется? От мыслей о предстоящей операции и взвешивания всех «против» и «за» разболелась голова. Шорохи, скрипы, шаги, голоса – все начинает раздражать, и хочется поскорее оказаться дома, чтобы налить себе бренди, сесть в кресло и хорошенько все обдумать.

Но разве у меня есть выбор? Болезнь уже год постепенно отнимает зрение, и если ничего не предпринять, это продолжится. Мэри считает, что быстро растущая близорукость связана с моей деятельностью и постоянным напряжением для глаз. Но я не единственный искусствовед в мире – никто не слепнет от этой работы, тем более так резко.

Не проронив ни слова, выходим на еще более шумную улицу. После грозы пахнет озоном и мокрым асфальтом, а лужи смотрятся как отпавшие от неба куски краски. В машине Мэри решает спросить:

– Так что он тебе сказал?

– Сказал, что зрение станет как прежде, – шелест магнитолы кажется настолько отвратительным, что тут же ее выключаю, – даже лучше.

Она достает сигарету и закуривает. Мне всегда нравилась ее привычка держать сигарету большим и указательным пальцем – курение это единственная вещь, при которой теряется ее грациозность. А все потому, что курит Мэри раз в год, и только ради того, чтобы напустить в негативные мысли сладкого туману. На меня эта магия действует обратно пропорционально. Опускаю стекло.

– Это реально? – Мэри в отличие от меня доучилась до второго курса, поэтому кое в чем разбирается. Но видимо не во всех тонкостях нейрохирургии.

– Там какая-то новейшая штуковина с вживлением микроигл. Я знаю о ней не больше, чем ты. Но я доверяю Генри.

– И ты сможешь вернуться к своей работе?

– Да.

Берет паузу. То ли подбирает слова, то ли на перекрестке сложная развязка.

– А ты не думал найти себе другое занятие?

Закрываю глаза и запрокидываю голову – она снова за свое.

– Мы ведь уже обсуждали это.

– Я ничего не хочу сказать, но твоя работа отнимает у тебя слишком много сил и времени. – По тому, как изменилась манера езды, понимаю, что нервничает. Впрочем, это было ясно еще с того момента, как она закурила. – Может, из-за нее у тебя и упало зрение.

– Работа здесь ни при чем. Это все болезнь.

– Твои ночи напролет с изучением микротрещин вполне могли этому поспособствовать.

Она завернула за угол и заглушила двигатель. Приехали.

– Есть разница, Ричард: выполнять норму и отдавать себя работе целиком.

Уже через неделю я действительно вернулся к своей работе. А через месяц Мэри меня бросила, сказав, что ей осточертели мои постоянные зависания с микроскопом в лаборатории. Но разумеется, проблема не в том, что я фанат своего дела. Ей просто нужен был спусковой крючок, на который она смогла бы меня подловить. Как бы там ни было, расстались мы еще быстрее, чем сошлись. И я не сказал бы, что рад этому: в космической пустоте две черные дыры вполне могли бы слиться в одну.

II

Давно не видел бар таким красочным и одновременно мрачным, как в тот вечер: «Полуночники» в исполнении Юриана ван Стрека, не иначе. Тогда, всматриваясь в царапины на липком столе, я впервые задумался, не являюсь ли персонажем невероятно проработанной картины. И похоже я даже озвучил эту мысль бармену: тот начал смотреть на меня так, словно вертел ментальным пальцем у виска.

– У нас появился новый коктейль, называется «Лимоны Дали». Не хочешь попробовать?

Я с прищуром художника изучаю его ухмылку и пытаюсь понять, не издевается ли он. В итоге утвердительно киваю.

– Должен предупредить, убойная штука. Но я так понимаю, это именно то, что надо?

Снова киваю:

– Завтра пойду на работу, как слон на спичках.

– «Я не сюрреалист, я сюрреализм».

Не помню, как вернулся домой и заснул, но помню, как проснулся, и это был далеко не сюрреализм. Сквозь жалюзи просачивался свет, и то, что он не лунный, а солнечный, я понял только исходя из времени суток. Повсюду погром, как в мастерской творческого сноба, искавшего вдохновение среди рубашек, носков, книжек про искусство, коробок от пиццы и таблеток аспирина. Просачиваюсь сквозь горы вещей в ванную, обретаю человеческий вид и направляюсь в богадельню.

Не успеваю ступить за порог кабинета, как появляется вертлявая проныра в клетчатом пальто. И откуда только взялась эта серая ворона с тубусом вместо сыра? В голову просачивается мысль, что ей на носу не хватает огромного треснувшего пенсне. И желательно с темными стеклами – взгляд у нее невыносимо острый. И вот она влетает с полотном в руке и говорит:

– Необходима кое-какая помощь, если вы понимаете, о чем я.

Показываю, чтобы закрыла за собой дверь, так как понимаю, что предстоит разговор не для коридорных стен.

– Что нужно?

– Это оригинал. Нужно заключение, что копия.

– Зачем? – Удивляюсь собственному любопытству. Не все ли мне равно, на кой черт ей это. Чтобы понимать все риски, мне достаточно изучить только историю картины.

– Не важно. Знаю, что это рискованно, и готова заплатить любую сумму.

Разворачиваю полотно и смотрю на сиреневый череп с цветами, растущими из глазниц. И все это выглядит не хуже, чем детские шедевры с выставки под названием «дверца холодильника». Под лупой присматриваюсь к мазкам подписи и понимаю, отчего столько шума:

– Пьер Шарло.

– Он самый. Название «Душа».

– Где взяли?

– Досталась в наследство.

– Откуда знаете, что оригинал?

– От самого Пьера. Он мой прапрадедушка.

– Решили обесценить творение прадедушки?

– Прапра…

– А если серьезно – для чего вам это?

– Я же говорю – не важно. Заплачу, сколько скажете. Так вы в деле или нет?

– Если только это не «игра в бисер». – Говорю и думаю, что выражение «игра в бисер» вроде как здесь не подходит. Так можно было бы сказать про что-то сложное и непонятное, но уж точно не в ситуации, когда собеседник темнит. И почему мне захотелось перед ней поумничать? – Я хочу знать, что мне предлагают. Или вы раскрываете все карты, или ищете другого эксперта. – Смотрю на ее пальто. – Но с рубашками наружу вряд ли найдете.

– Переезжаю в другую страну и хочу взять ее с собой.

– Разобраться с минкультом вам будет дешевле и проще. Разве что за срочность раскошелитесь, потому что тягомотина та еще. Это же семейная реликвия, насколько я понял.

– Не совсем так.

Как легко можно заинтриговать всего тремя словами, думаю.

– Она краденная?

– Это было давным-давно, – смотрит в потолок, словно разглядывает фреску, – ее украл мой предок.

– Прапрадедушка?

– Пра…

– С этого и стоило начинать. Почему сразу не сказали?

– Вам бы стало легче, если бы вы узнали про мои преступные корни?

– А вам не все равно, что я об этом думаю?

– Вы бы тогда решили, что здесь какой-то подвох.

– Вообще-то я и сейчас в этом не сомневаюсь.

Вздыхает, как перед исповедью. Похоже, сейчас раскроет карты.

– Хоть эта картина и краденная, она мне дорога как память, и я не хочу расставаться с ней только потому, что у меня нет на нее прав.

– И я должен поверить?

– Это чистая правда.

– А почему так резко переезжаете?

Она могла сказать, что это не мое дело, но знала: теперь только честность и открытость главные ее козыри.

– Не резко, просто долго решалась. Не так-то легко начать все с нуля, знаете ли.

Вот это уже больше похоже на правду. Хотя не нравится мне вся эта история с двойным дном. Подкупает тот факт, что нужно признать не подделку оригиналом, а наоборот. Такого в моей практике еще не было, и уж тем более это показалось мне не такой рискованной махинацией, чем те, что я совершал до этого, и из которых в итоге вышел сухим из воды.

Недолго думая, озвучиваю клетчатой проныре сумму. Она соглашается, и в моем ментальном музее махинаций появляется еще один экспонат. И я вовсе не считаю себя негодяем. Руки в крови у меня после этого не стали. А покойный Пьер Шарло не обеднеет, если кто-то на таможне сочтет его шедевр подделкой. Все равно потом пересечемся в одном сюжете, в загробном квадрате Малевича. И все станет на свои места.

Дальнейший рабочий день проходит как по накатанной: несколько визитов, а после – сплошная бумажная волокита. На протяжении дня замечаю странную штуку: в голове почему-то остаются детали, на которых даже не фокусировал внимания. Например, цвет глаз охранника в музее, кривой шов на пиджаке одного из коллекционеров или засохшие капли кофе на ступеньке парадной лестницы. Списываю на обычную усталость, потому что другого объяснения в конце рабочего дня не нахожу. Какое бы дерьмо вокруг не творилось, под вечер всему виной усталость. И точка.

На следующее утро я снова не смог вспомнить, как лег спать. И тем более – как успел навести в комнате порядок. Можно рассуждать сколько угодно, но пьяный до беспамятства человек не способен на сортировку книг по алфавиту, а рубашек в шкафу – по цветам радуги. Даже жалюзи дышали свежестью и блестели, как если бы кто-то отважился протереть их от пыли. На мгновение в голову прокралась мысль, что вернулась Мэри. Но как бы мне этого не хотелось, реальность оказывается иной: в доме никого нет, кроме меня. И скорее всего, в двух ипостасях.

А что если это в самом деле раздвоение личности? Никто не застрахован от шуток разума, тем более при раскладе вроде моего. Нельзя знать наверняка две вещи: на что способен человеческий мозг и для кого подготовлено койка-место в Тонтоне. Ставлю в голове пункт, что нужно будет с кем-то на этот счет поговорить, и иду на работу.

Во второй половине дня пришлось ехать в гости к почившему двойнику Влада Цепеша, чтобы оценить его нескудную коллекцию картин. Поллок, Хокусай, Брюллов, Курбе, Арчимбольдо, Гоген – все сплошные оригиналы. И откуда у вампира такая тяга к искусству? Имение не хуже: повсюду гобелены, кресла с бархатной обивкой, столы из красного дерева, шелковые шторы и все в таком духе. Словом, загородный дом Дракулы, погрязший в загробном полумраке и под завязку набитый картинами. Понимаю, что зависну здесь надолго, может даже на целый день – только для того, чтобы оценить объем работы.

Дохожу до второго этажа и глазам не верю: взору предстает не что иное, как оригинал «Души» Пьера Шарло! Мысль, что это невозможно быстро отсеивается осознанием, что это действительно так: мой глаз достаточно наметан, и я могу отличить один и тот же сюжет от точной копии, до последнего штриха повторяющей уже изученную мной картину. И есть только один человек, который может объяснить это. Достаю из кармана телефон и тут же набираю Серую Ворону:

– Я тут на окраине города, решил проведать старого приятеля, и не поверите, что у него нашел.

– Что?

– Вашу семейную реликвию, с которой еще вчера вы собирались махнуть за границу.

– Не понимаю о чем вы. Моя картина сейчас при мне, а не где-либо… у каких-то там ваших знакомых. Может, это…

– Это не копия, и не подделка. Это именно она.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Я хорошо изучил ее. Это та самая картина, которую вы вчера приносили и которая, как вы говорили, называется «Душа».

– Какая еще «Душа»?

– Сиреневый череп с цветами. Пьер Шарло.

– У меня «Зеленый закат» Дика Эмильсона и только.

– Не знаю ни о каком «Закате». Вы вчера приходили с «Душой», за что ручаюсь. Так и думал, что у вас какая-то гребаная махинация.

– Я хочу уехать из страны с картиной, на которую у меня нет прав, я все вам вчера рассказала. И приносила «Закат». Он и сейчас у меня, стоит свернутый в углу комнаты. Других картин у меня нет, и никогда не было.

Странную штуку затеяла, думаю. Еще более странно, насколько быстро я на нее повелся. В мрачном поместье мне больше делать нечего с воспаленной опухолью в голове под названием «какого черта?». Прощаюсь с родственниками умершего коллекционера и как можно быстрее добираюсь до богадельни, чтобы узнать одну простую истину – не съехал ли я с катушек.

III

С кабинетом за время моего отсутствия метаморфоз не произошло, что уже хороший знак. Неоновые лампы несколько раз потрескивают, моргая, после чего начинают жужжать холодным синим светом, делая помещение похожим на плохо освещенную операционную. Следов взлома или чего-то похожего нет: к фанерному шкафу никто не притрагивался с того самого момента, как его здесь поставили, а стол пуст и даже успел покрыться налетом пыли. Все подчистую спрятано в сейф, без каких-либо распределений на «ценное» и «не очень» – сила привычки.

Сажусь за стол и включаю компьютер. Пока он разогревается, проматываю в голове все повадки и движения Серой Вороны: она изучила обстановку кабинета и могла расшифровать код от двери. А по зубам ли ей взломать сейф или компьютер? И зачем ей приходить с одной картиной, чтобы в итоге провести махинацию с другой? Видимо, она вчера обращалась не только ко мне, поэтому и запуталась, что кому говорила и какую картину показывала. И тут меня посещает мысль, и я удивляюсь, почему сразу не догадался – это проверка. Про одну из таких я знал не по наслышке, закончилось аннулированием лицензии и пищей для газет на целую неделю вперед. Если это действительно так, и Ворона приходила с удочкой за спиной, тогда я влип по-крупному.

Захожу в электронный архив, нахожу последнее экспертное заключение. Машинально перематываю до конца и вижу то, что повергает меня в ступор: экспертиза сделана по картине «Зеленый закат».

– Как? – Само вырывается в пустоту кабинета, и даже лампы заморгали в нервном тике.

В голове появляется ощущение нереальности всего вокруг. Фотография картины издевательски зависает на экране, и мне ничего не остается, кроме как всматриваться в изумрудное небо и салатовые холмы. Я уверен, что вижу ее впервые, хоть мне и известен такой художник, как Дик Эмильсон. По крайней мере, в этот момент я мог с точностью сказать, что никогда раньше не сталкивался с «Закатом». Но так ли это на самом деле? Может, я сплю?

Перевожу взгляд на столешницу, всматриваюсь в ее обшарпанную шероховатость, провожу по ней рукой. Затем смотрю на стены и потолок, как психопат в больничной палате, которого только что заселили. Вспоминаю хитрость Кастанеды и снова смотрю на экран – картина никуда не делась, и ничего в ней не поменялось. Будь это сон, все вокруг преображалось бы, не успевая за моим взглядом. А будь реальность – я бы не подверг ее сомнению, по крайней мере в здравом уме. Что-то со мной не так. Причем с тех самых пор, как я обрел новое зрение и снял с глаз повязку.

Нужно вспомнить остальные хитрости. Если посмотреть во сне на собственные руки, то количество пальцев будет постоянно меняться. Еще всевозможные странности творятся с циферблатом часов и другими точными источниками информации, если в них всматриваться. Все потому, что сны состоят из цельных образов, и мозг не в силах долго удерживать картинку, построенную на аналитических деталях. Как бы там ни было, руки, часы и даже текст экспертизы на мониторе выдерживают проверку. Я абсолютно уверен, что нахожусь в реальности…

…пока вдруг не просыпаюсь в собственной комнате!

Что произошло? Невероятно реалистичный сон, или я снова забыл, как вернулся домой и лег спать? Сны не бывают настолько реальными, чтобы на утро они вспоминались как нечто прожитое. Может и бывают, но остаются где-то в другой, в сновидческой памяти. И при пробуждении обычно срабатывает тумблер, позволяющий с уверенностью сказать, что это сейчас не сон, а реальность. Конечно, случаются и ложные пробуждения. Но разве могут сны состоять из таких деталей, как, например, точный текст «Краткой истории живописи» или «По ту сторону гиперреализма», с которыми вот уже четверть часа не происходит никаких метаморфоз? Мне срочно нужен специалист, способный разложить мое состояние по полочкам. Но сперва хочу повидаться кое с кем, кто вполне мог быть виновником этого моего состояния.

– Похоже на гипермнезию вкупе с дереализацией. – Генри опрокидывает шот и закусывает лаймом. Странно видеть его без халата, да еще и в пестрой рубашке.

Бар заполнен кальянным дымом, который словно сам по себе материализовался в воздухе или спустился как туман, потому что никого кроме нас в зале нет. Скорее всего это такая фишка заведения – часть стимпанковского интерьера, и дым поступает откуда-то из вентиляционных прорезей или отверстий в декоративных медных трубах. Это место следовало бы оживить, а лучше сделать капитальный ремонт, поскольку трещины в стенах, облупленная обивка на стульях и затертость столов вряд ли замышлялись как штрихи к художественному оформлению. Зато у меня появилась пара лишних якорей, удерживающих меня в состоянии сознательности – ни одна из трещин и царапин не поменялись за все время, с тех пор, как я ступил на порог. Значит, я нахожусь в реальности.

– Ты говорил что-то про область, которая отвечает за сны. – Напоминаю и смотрю, как он меняется в лице.

Официантка в костюме викторианской эпохи ставит передо мной стакан апельсинового сока, а перед Генри – еще один шот текилы.

– Не думаю, что операция как-то на это повлияла.

– Но это началось сразу же после нее. Я уже неделю не могу вспомнить, как хотя бы раз ложился спать. – Ставлю стакан и снова присматриваюсь к царапинам. Похоже, проверка на реальность превращается в привычку. – Разве такое можно объяснить гипермнезией?

– Выборочной. – Он расправляется с очередным шотом и снова приступает к лайму. – Как минимум… реалистичность снов… точно следствие гипермнезии.

– Если не операция, тогда что могло к этому привести? – Спрашиваю и знаю, что он сейчас приведет сколько угодно факторов, не связанных с его поприщем.

– Стресс, наследственность, вещества… – Он откидывается на мягкую шестеренку вместо спинки. – Да я же не знаю всей твоей подноготной!

– Какие вещества? Я даже с алкоголем завязал. – Допиваю сок и смотрю, нет ли поблизости официантки. Вместо этого слышу шипение и замечаю истинный источник дыма – декоративные самовары по углам. – Еще был случай пассивного курения, но от никотина так крышу не сносит. А психопатов у меня в роду нет.

– А стресс?

Какой к черту стресс он имеет в виду? Я не настолько раздосадован расставанием с Мэри, чтобы на почве этого тронуться умом. Да ему и не обязательно знать всех подробностей моей биографии.

– Брось. Всему виной штуковина из микроигл в моей голове, и ты это знаешь.

Генри достает из портмоне несколько купюр и кладет на стол, после чего встает с места и накидывает пальто.

– Менять что-либо поздно, можно только еще больше навредить. – Он берет телефон и начинает листать длинный список контактов. – Я знаю одного психиатра, который может помочь.

Я пытаюсь понять, шутит ли он, и похоже что нет, потому что с таким серьезным видом последний раз он говорил еще до операции – о ее рисках. Тогда точно было не до шуток.

– Психиатр? Ты серьезно?

– Не сомневайся.

Спустя полминуты в моей записной книжке появляется еще один номер.

– Дакота Браун. Скажешь ей, что ты от меня, она сыграет Морфеуса в юбке и это решит твою проблему.

Так вот, думаю, откуда он черпает жизненные силы. Я всегда подозревал, что человек вроде него не может после рабочего дня выглядеть и вести себя, как журналист с «Вудстока». Но это все не для меня: мне хватает приходов со сновидениями наяву.

– Хочешь подсадить меня на какое-то дерьмо?

Генри останавливается у выхода. Замечаю, насколько сосредоточенным он выглядит и понимаю, что речь не о каком-нибудь таразине или метадоне.

– Можешь обратиться напрямую в дурку. Там «дерьмо» комбинируют с сеансами электрошока. А у тебя в голове почти тостер, который осталось включить в розетку.

«Хоть бы это не оказались препараты, превращающие человека в овощ», думаю. Но не хуже ли находиться в постоянном сомнении и на каждом углу задавать себе вопрос: реален ли мир вокруг? Видимо, за все приходится платить. Всю жизнь любовался искусством? – пришло время расстаться с четким зрением. Хочешь снова хорошо видеть? – попрощайся с психикой. Не нравится дереализация? – получай зависимость от колес и почечную недостаточность в придачу. Или еще что-то. Вообще закономерность можно найти в чем угодно, если как следует присмотреться к вещам. Слишком уж большой поток информации вокруг, и выудить подтверждение своим домыслам – как завалить тест на шизофрению, проводя параллели между мухомором, скарабеем и штакетиной забора. Так что к черту все эти аргументы в пользу неведомых законов вселенной. Мир абсурден, как набор треугольников, оцененный в миллионы долларов. И все на этом.

В кабинете Дакоты Браун царит почти болезненная педантичность. Книги на полках не просто упорядочены, а словно приобретены по нескольким параметрам сразу: буква алфавита – оттенок – длина – ширина. Дубовый стол натерт до блеска и отражает все изгибы потолка, как поверхность озера. Паркет чист и гладок, как будто в кабинет никогда не ступала нога человека. Все вокруг настолько идеально, что похоже на охраняемую достопримечательность, типа «кабинет самого доктора Фрейда», в который можно заглянуть, но ни в коем случае не заходить внутрь и уж тем более – ничего не трогать. Словом – ни одной зацепки, которая позволила бы мне понять, сплю ли я.

Дакота выглядит как пожилая актриса – красотка в прошлом, которую сейчас пригласили для роли докторши только ради звучного имени в титрах. Хотя впервые увидев ее у окна со спины, я поначалу решил, что она старше меня максимум лет на десять – так хороши ее прическа и осанка.

– Вы от Генри? – Дакота садится в огромное кресло, достает из шухляды очки.

– Он вам обо мне говорил?

– Нет, просто догадалась, – на ее лице появляется нечто похожее на улыбку, – по тому, с какой ноги вы ступили в кабинет.

– Я в последнее время не могу отличить сон от реальности, – без приглашения сажусь на стул, все еще не поймав глазами ни одной шероховатости, – Генри сказал, что вы сможете помочь.

– Как вы думаете, сейчас вы в реальности или во сне? – Она приподнимает рукав блузки и смотрит на часы, как будто дает мне время подумать. На синем циферблате поблескивают «женевские волны», и это уже кое-что, потому что всматриваться в морщины на ее лице не хочется.

– Думаю, сейчас я в кабинете психиатра.

Дакота снимает очки, словно это жест того, что она меня изучила и готова вынести вердикт.

– Вам нужно лечь на стационар и пройти курс лечения, а не закидываться колесами.

Я начинаю недоумевать, на кой черт Генри вообще направил меня к ней. Так мог сказать любой психиатр, и мне не пришлось бы ехать через весь город в «Персомниум Клиникс».

– В чем разница, если я буду принимать те же лекарства, только на дому?

– В том, что в стенах больницы вы будете постоянно под присмотром, и не убьете кого-нибудь на улице просто потому, что этот кто-то решил испортить ваш сон.

Нет, Генри не мог подсунуть мне кого попало. Тем более, он уже созвонился с ней и объяснил всю ситуацию, в которой и сам играет не последнюю роль. И долго она собирается изображать честного доктора?

– Я не убийца и не какой-нибудь псих.

– Вот как? – Дакота рисует на лице фальшивое удивление. – В таком случае докажите, что это не сон. И если у вас получится, тогда и препараты мои вам не нужны.

Я окидываю взглядом помещение, чувствуя, что она смотрит на меня, как на обычного пациента.

– Все не так просто. Мои сны ничем не отличаются от реальности. Детали никуда не пропадают и остаются на месте до последней буквы в книге. А все дело в гипермнезии.

Она встает с кресла, медленно подходит к полке и берет книгу. Скорее всего, наобум.

– Вы читали «Пробуждение» Эндрю Ричардсона?

– Нет.

Садится обратно в кресло, открывает на рандомной странице и кладет передо мной:

– Прочтите любой абзац и запомните его.

– Я уже это делал.

– Вы делали это дома и с теми книгами, которые читали раньше. Я же предлагаю вам нечто новое.

Читаю, передаю книгу ей, мельком глядя на показавшиеся из-под рукава «женевские волны». Она надевает очки, смотрит на тот же абзац, и я с точностью повторяю его.

– А следующий?

– До следующего я не дошел.

– И никаких идей?

Смотрю на потолок и понимаю: эта игра начинает мне действовать на нервы.

– Он начинается со слова «Если», насколько я успел заметить.

– Если это сон, и вы только что придумали один абзац из книги, почему точно так же не можете придумать следующий?

– Потому что это убедило бы меня, что я во сне.

Она захлопывает книгу, снимает очки.

– Вы ищете опровержение сна, а не подтверждение реальности.

Удивленно смотрю на нее, и как-то само собой вспоминается, что говорят о психиатрах – постоянно работая с полоумными, они и сами становятся не от мира сего.

– Есть разница? – Спрашиваю и чувствую, что мы махнулись ролями. Но докторский взгляд Дакоты мне не переплюнуть.

Она встает с кресла и снова подходит к окну.

– Опровергнув один сон, вы попадаете в другой, чтобы точно так же опровергнуть и его.

Меня забавляет, насколько серьезно она рассуждает на тему моего бреда. От этого чувствую себя еще более умалишенным.

– Хотите сказать, мне нравится это состояние?

Ее голос становится сухой и сиплый, словно она резко постарела на сотню лет:

– Хочу сказать, что это сейчас не сон…

Дакота поворачивается, и меня бросает в ужас от того, что предстает моему взгляду: из ее пустых глазниц выпадают опарыши, а покрытая трещинами серая кожа осыпается песком, обнажая кости скул и гнилые зубы. Появляется запах подвальной сырости, и я замечаю, как поедаемые короедами стены начинают быстро превращаться в труху. Пол становится вязкой болотной жижей, в которой я оказываюсь погрязшим по колени. И мне ничего не остается, кроме как проваливаться дальше вниз, осознавая до жути простую истину: бежать невозможно.

IIII

Я просыпаюсь в холодном поту. Не сразу приходит понимание, что нахожусь в собственном кабинете, и что за окном поздняя ночь. Электрический свет дрожит, как будто в лампы забились мотыльки, а на экране монитора мерцает зависший сиреневый череп с цветами. И мне уже плевать, как он называется. Единственное, что меня теперь волнует – с какого момента начинается точка отсчета этого безумия.

Возвращаюсь домой и обнаруживаю на книжных полках «Пробуждение», к которому в жизни не притрагивался, но сюжет которого мог пересказать, и даже повторить наизусть любой абзац. Просто как данность. Захожу в спальню: хаос не упорядочен, и в этом заключается главная подлость сновидческой реальности. Ни одна вещь не выдает какой-либо закономерности, которая позволила бы мне поставить точку в вопросе, сплю ли я.

Иду в ванную, смотрю в зеркало. Вы когда-нибудь смотрели на себя в зеркало во сне? Так вот, при гипермнезии никаких пластилиновых метаморфоз не происходит, можно пялиться хоть до следующего пробуждения. Паутина трещин только добавляет правдоподобности. Неужели я настолько глуп, чтобы хоть на минуту предположить, что удар кулаком разобьет всю иллюзию реальности? С руки начинает течь кровь, как еще один художественный штрих к самой искусной подделке в моей жизни. Забавная штука: еще месяц назад я мог установить подлинность любой картины, но теперь не в силах отличить даже реальность от сна.

Следующая идея, которая приходит в голову, кажется еще более нелепой, чем все мои проверки вместе взятые. От этого появляется уверенность, что должно сработать, и я тут же приступаю к делу: включаю ультрафиолетовую лампу и начинаю искать вокруг себя следы подделки. Прямо как на картине, с тем лишь отличием, что и сам являюсь ее персонажем. Стены, столешница, полка с книгами, жалюзи, постель – в синем свете все смотрится сотканным из одного материала. Не вижу в этом ничего странного, потому что свежих слоев краски нет. Но разве это о чем-то говорит?

Включаю свет, вглядываюсь в стену. Каждая шероховатость выглядит как мазок на холсте, и я не уверен, что так было всегда. «Никогда не поздно увидеть что-то новое в привычных вещах», думаю. Постепенно приходит понимание, насколько все это глупо, и когда в руках оказывается увеличительное стекло, замираю как оглушенный от собственного безумия. Что я рассчитываю разглядеть? черновой набросок моей жизни, или подпись мошенника?

Нужно взять себя в руки и хорошенько подумать. На глаза попадается корешок бордовой книги с полустертыми оранжевыми буквами «История живописи». И тут я понимаю, в чем моя ошибка: все это время я пытался распознать, во сне ли нахожусь, всматриваясь в детали вещей. Я подходил к попыткам разоблачить фальшивую реальность так же, как делал это в лаборатории с картинами. Но ведь есть и другие методы, такие как… углубление в историю полотна. Вот на чем необходимо было сосредоточиться с самого начала, и что нужно сделать сейчас.

Приступим.

Мэри бросила меня, и это правда, потому что воспоминание об ее уходе перетекает из одного сна в другой. С разлагающейся докторшей я точно не виделся, следовательно, и с Генри в стимпанковском баре тоже. Дальше, превращение «Черепа» в «Закат» не может быть частью моих гиперреальных снов, в которых остаются неизменными даже царапины на столах, не говоря уже об остальных деталях. Значит, Серая Ворона в самом деле морочит мне голову, осуществляя какую-то махинацию, в которую я не посвящен. При первой встрече она была с картиной «Череп», и сейчас на мониторе я видел именно ее. А сомнения начались с того момента, как я наткнулся на это полотно в поместье Дракулы. Нужно ехать туда прямо сейчас, чтобы убедиться, не померещился ли мне череп, и понять, в реальности ли я.

Сажусь в машину, завожу двигатель, магнитола включается сама по себе. «Как в фильмах про призраков», думаю, и становится не по себе от такой странной мысли, особенно на фоне гитарного соло Робби Кригера. У Дорз атмосфера, будто находишься в замке с привидениями при тусклом мерцании свечей. Но шелест помех смазывает всю картину и только действует на нервы. Тем более, в голове сейчас черт знает что, а любой лишний шум как лезвием по стеклу. Выключаю радио и поднимаю стекла. Так-то лучше.

Заворачиваю за железнодорожный переезд и вливаюсь в ночную артерию города, кишащую янтарными огнями. Вспоминаю, как выглядит дворцовский лабиринт изнутри, продумывая детали своего безумного плана. Допустим, через полчаса я прибуду на место, а как проникну в дом? Заберусь по коряге на балкон, сразу на второй этаж. Или самым варварским способом выбью камнем окно. Может даже фасадное. Не все ли равно? Это же гребаный сон с вероятнос…

Визг тормозов, вспышка света, удар – и машина покатилась кубарем вдоль обочины, разлетаясь на металлические лохмотья. Я успел осознать это в одно мгновение. В следующее наступила сплошная тьма.

Пахнет лекарствами. Не знаю, какими именно и действительно ли лекарствами, но этот больничный запах ни с чем не спутать. Сквозь сон просачивается пульс аппарата, считывающего сердцебиение. В голове поселяется странная мысль, что это он контролирует мое сердце, диктуя ритм, а не наоборот. Открываю глаза, и как только взгляду предстают очертания палаты, автоматически начинаю искать зацепки: стены и потолок идеальны, как чистый лист, что уже подозрительно. На мониторе подпрыгивают зеленые зигзаги, полка забита упаковками с препаратами, а в окно заглядывают квадратные соты противоположного крыла. Понимаю, что гипермнезия никуда не делась, когда в уме начинают всплывать десятиэтажные названия с упаковок, в которые я даже не вчитывался. Но как насчет того, реальность ли вокруг?

– Не лучшая новость, когда выходишь из комы, но считаю, ты должен знать, – у дверей появляется Генри с газетой в руках. Весь его вид говорит о том, что он мой лечащий врач, хоть это и не так, – твою Ворону поймали на границе с ложным выводом.

Откуда он знает прозвище мошенницы, о которой я никому не рассказывал? Такое возможно только во сне, так что вывод напрашивается сам. Но стоит мне развернуть черно-серый сверток, как моя уверенность рассеивается – «Грэйс Кроу и Белокурая Смерть, или как одним камнем убить двух птиц». Кроу это ее фамилия. Создается впечатление, что заглавие придумывал сам Генри, в перерывах между эфиром и мескалином.

– «Череп» или «Закат»? – Спрашиваю, лихорадочно листая газету в поисках фотографии.

– Ты о чем? – Он смотрит на меня, как будто я тронулся умом. Или вернее, как будто узнал об этом.

– С какой картиной ее поймали?

– «Смерть Дакоты». Кажется, так называется. – Говорит, и я замираю на последней странице, видя то, что в глубине души рассчитывал увидеть: меж колонок мелкого шрифта красуется черно-серый «кабинет доктора Фрейда», посреди которого стоит скелет с пышными белокурыми волосами. В памяти всплывает оригинал в полном буйстве красок, куда мне не так давно посчастливилось погрузиться с головой.

– Черт бы меня побрал. – Бросаю газету на столик, осознавая горькую истину насчет своей карьеры – лицензии я лишился. Но гораздо больше донимает то, насколько далеко зашла моя шизофрения. – Давно я в коме?

– Почти месяц. – Отвечает и смотрит на часы, будто засекал секундомер с того самого момента, как я провалился в небытие. Замечаю, как на сером циферблате блеснули «парижские гвозди», но не верю больше ни в какие зацепки – только контекст может дать ответ, сплю ли я. И в данный момент контекст так себе, что говорит в пользу реальности.

– Я говорил, что у меня проблемы с психикой? – По реакции Генри понимаю, что мой вопрос сбил его с толку, и ответ становится очевиден.

– Да. – Он заглядывает в коридор, словно хочет убедиться, что нас никто не слышит. –Кстати, ты ходил к психотерапевту, про которого я тебе говорил?

– Дакота Браун?

На лицо Генри наползает удивление.

– О, похоже, все действительно плохо. – Он садится на стул и наливает стакан воды, чтобы запить таблетку от мигрени. – Я давал тебе номер Криса Хантера.

– И ты думаешь, психотерапевт мне поможет?

– Психотерапевт – нет. А вот Крис вполне.

Я беру со столика телефон и начинаю листать список контактов. «Крис Хантер» среди последних вызовов мелькает чаще, чем «Серая Ворона», и меня это уже не удивляет. А еще… есть пропущенные от Мэри.

– Ты не знаешь, Мэри не появлялась?

Генри озадаченно смотрит на меня, будто я спрашиваю самоочевидные вещи. Похоже, он до сих пор не в курсе, что мы с ней расстались. В следующий момент признаюсь:

– Мы сильно повздорили.

– Скажем так, я с ней не пересекался.

Вот она, обыденная реальность: у меня нет ни жены, которую я потерял из-за работы, ни работы, из-за которой я потерял жену. «Белое на белом». Холст, масло. Наконец-то можно начать жизнь с чистого листа, в полной уверенности, что это не сон.

Хорошее тоже есть: за всю неделю с тех пор, как я очнулся, не произошло ни одного ложного пробуждения. Похоже, авария пошла на пользу, если конечно это действительно была авария. Возвращаюсь домой и начинаю планировать, чем буду заниматься дальше. Но сперва решаю наведаться к психотерапевту, несмотря на то, что чувствую себя целиком выздоровевшим.

Кабинет Криса Хантера оказывается полной противоположностью того, что изображено на картине «Смерть Дакоты»: обшарпанный пол похож на карту мира с черными материками облезлой краски, стол исцарапан и завален бумагами, а кожаное кресло покрыто кракелюрами, как пустыня в засуху. Посреди выцветшей серой стены красуется бежевый прямоугольник, как если бы когда-то в том месте висела картина. Крис в дорогом костюме и идеально уложенными волосами выглядит так, словно агент секретной службы готовился к миссии на Каннском кинофестивале, но забрел не туда.

– Не думал, что вы так быстро вернетесь. – Он вскакивает с кресла и протягивает руку. Я жму ее и сажусь на стул, слыша, как за окном гремит гром. – Что скажете, красные пилюли помогли?

– Я не помню ни одной встречи с вами. – Отвечаю и вижу, как он заинтригованно кивает, словно у него наконец-то появился интересный для изучения пациент. – Что за препарат вы мне давали?

– Релизергин. – Он достает сигару с ароматом вишни, и я понимаю, что за запах стоял все это время в кабинете. – Вы не против, если я закурю?

– Нет. – Взгляд невольно цепляется за царапины на столе. Благо есть за что зацепиться, думаю. Хотя от этих проверок все равно толку нет. – Так что это за пилюли?

– Нейролептики. – Вспышка молнии словно появляется от того, что он струшивает пепел. – А вы перестали видеть сны наяву?

– Я как раз пытаюсь это понять.

– Значит, уже не все так гладко. – Он встает и подходит к полке с книгами, берет одну, и мне почему-то кажется, что я знаю, какую именно. – Вы читали «Нереальность» Дика Эмильсона?

Нет, не то. Но Дик Эмильсон – писатель? что за чушь?

– Я думал, это художник.

– Это психиатр. – Крис кладет книгу передо мной, на обложке красуется сиреневый череп с цветами. – Он долгое время изучал дереализацию, и в своей книге описывает клинический случай вроде вашего.

Кажется, я вижу ее впервые, но судя по всему это не так.

– И что же он говорит?

Я открываю книгу и пытаюсь найти, кто отвечал за художественное оформление обложки – не Пьер ли Шарло? Крис облокачивается о подоконник, делает затяжку:

– После комы пациент целиком выздоровел.

IIII

Какие бы странные вещи из реальности не вплетались в мои сны – от черепа с обложки до целого сюжета картины «Смерть Дакоты» – сейчас я точно не сплю. Все стало логичным и последовательным с того самого момента, как я очнулся в больнице после аварии. Дереализация перестала будоражить мой ум, хотя привычка делать проверки на реальность еще осталась. Одну из таких проверок я провел сразу после звонка Мэри, всматриваясь в потертости корешков книг и думая, что пора отделаться от этой дурацкой навязчивой идеи.

Она позвонила с утра и, казалось, была искренней. Не могу сказать, что я по одному только голосу в трубке сумел бы различить притворство и настоящие чувства, но что-то в этом было: едва не сквозь плач она убеждала встретиться, а сегодня как раз день нашей годовщины. И уж конечно в глубине души я желал этого. Мы договорились пересечься вечером в нашем любимом кафе под названием «Эмпти Фридж», как в старые добрые времена. А там недалеко и до того, чтобы вернуть все на круги своя.

Почти сразу после Мэри мне позвонил Генри и предложил работу. Не знаю, насколько разумно с его стороны обращаться к психопату вроде меня, но его не смутило даже отсутствие медицинского образования в списке моих достижений. Все необходимые знания можно наверстать непосредственно на рабочем месте, а вопрос с документами лишь вопрос денег – таковы были его слова. Во время нашего разговора я впервые подавил в себе желание искать признаки того, что нахожусь во сне. Иду на поправку.

Вечером кафе переполнено, чего и следовало ожидать. Вешаю у входа пальто и сажусь за столик, почти в центре ярко освещенного зала. Сквозь звон тарелок и шум голосов слышу мотивы «Мунлайт Драйв». Закрываю глаза и переношусь из разноцветного помещения в мрачный замок, покрытый паутиной и обставленный тусклыми свечами. Если и существует на свете магия, то в песнях Дорз заключена сильнейшая магия Вуду.

– Привет, – открываю глаза и вижу напротив себя Мэри, с буклетом меню в руках.

И она безупречна.

Раньше я не замечал этого. Раньше все было по-другому. Глядя на нее я видел лишь фальшивый абстрактный образ в своей голове. Я не видел крохотного шрама на пальце, который она пытается спрятать под кольцом. Не видел ребристости ногтей. Не видел тонких капилляров в уголках ее глаз, мельчайших морщинок, крохотных штришков косметики. Теперь я смотрю на нее как на картину художника-гиперреалиста, скрупулезно отразившего все детали, чтобы подчеркнуть несовершенство реального мира. И в этом несовершенстве она безупречна. Как и все вокруг – во всей своей сложности и завершенности… Как если бы это был не сон.

Рука сама хватает вилку, и в следующее мгновение она уже торчит из шеи моей жены, выпуская алые струи крови. Или лучше сказать – охристой краски, которая штрихами абстракциониста заливает белую скатерть, кресло, шахматную плитку под ногами… Мэри с хрипом хватается за шею и падает на пол. Зал с ужасом замирает, после чего раздаются женские крики и растерянные голоса. Я откидываюсь на спинку кресла и понимаю, что наконец-то в этой затянувшейся фальшивке реальности сделал хоть что-то настоящее. Теперь осталось лишь ждать пробуждения и надеяться, что оно будет не ложным.

Разумеется, я сразу распознал подделку. Но не по штрихам, кракелюрам или слоям краски, а по контексту: так не бывает, чтобы в один день вернулась жена и тут же появилась новая работа. И уж конечно реальность слишком тривиальна и предсказуема, чтобы я смог посреди кафешки убить Мэри. Вот он, последний аргумент в пользу того, что я сейчас сплю.

Безумие крепчает, и спустя полминуты я уже сижу под дулом пистолета. Кажется, этот тип с зализанными волосами кричит что-то вроде: «Только тронься с места! Ты у меня под прицелом, гнида!», но это не точно. В любом случае, мне все равно. Мое пробуждение произойдет раньше, чем он успеет нажать на свой искусственный спусковой крючок. И пусть хоть задохнется потом от ненависти к себе, когда сюжет поменяется и меня не станет.

Впрочем, почему бы мне не приблизить переход в реальность? Стиляга сам в жизни не сделает этого, полиция тоже, пока я безоружен. Нужно брать инициативу в свои руки. Одно ловкое движение, и пистолет уже у меня. Все, кто на расстоянии шага, ахают и пятятся назад. Но я не собираюсь шмалить по сторонам в десятки собственных ипостасей. Зачем поедать пешек, если есть король?

Мэри давно заждалась в другом сне. Надеюсь, там сюжет получше. Я иду.

Свидание со Смертью

Смерть должна быть непременно женского рода, по причине всеобъемлющей своей жестокости или – если угодно – непреходящей символики лона, земли, как дополнение и развитие, с иной стороны, принципа жизни, плодородия, материнской почвы и так далее.

Патрик Зюскинд. «Контрабас»

– Похоже, мои часы спешат. – Пока Марк рассматривал интерьер мексиканского ресторана, сочетавший в себе мрачную загробную атмосферу храма ацтеков с забавными деревянными кактусами в сомбреро, незнакомка в красном повесила на спинку стула пальто и бесцеремонно бросила на стол сумочку. – Не подскажете, который час, Марк?

Читая лекции по психологии в Морриганском университете, кроме манеры всегда носить дорогие классические костюмы и делать интеллигентный вид всезнающего профессора (причем даже в обыденной жизни), ассистент кафедры Марк подчеркнул для себя одно важное правило – нужно быть готовым ко всему. Но появление этой дамы настолько удивило его, что с полминуты он был способен лишь недоуменно разглядывать ее внешний облик, навеянный фильмами нуар.

– Этот столик занят, – наконец произнес Марк, – я жду жену.

– О, lo siento1, я не представилась, – незнакомка приподнялась и протянула молодому человеку руку, – я Смерть.

В этот миг парень решил, что перед ним либо какая-нибудь остроумная сыщица, которой известна вся его подноготная и которая пришла по его душу, либо сбежавшая из психбольницы сумасшедшая, которая, тем не менее, знает его по имени. Марк стал прокручивать в голове моменты, где и когда мог ее видеть, кроме поствоенных черно-белых кинолент. Решив, что перед ним все-таки душевнобольная, Марк язвительно произнес:

– Ну, наконец-то, – он встал с места и обеими руками взял девушку за руку, – я уже заждался. Рад встрече, сеньорита. А теперь – вы не могли бы подыскать себе другую жертву на вечер? А то мне охота еще немного пожить.

– Непременно. – Девушка выхватила руку и опустилась на стул. – Как только закончу с вами. – Она достала из сумочки сигарету. – Дадите даме прикурить? Или ваша зажигалка работает так же, как и ваши часы?

Марк не курил, но зажигалка при нем имелась – это была раритетная модель «Zippo» его коллеги, забытая вместе с пачкой «Грин Кастл» на корпоративе в кафе. Марк прихватил ее, чтобы при случае вернуть. Но как незнакомка могла об этом знать? Слова дамы заставили парня посмотреть на часы – стрелки застыли, причем показывали время на полчаса вперед.

– Вот и на моих четверть десятого. – Девушка пожала плечами и поднесла к пунцовым устам сигарету. – Так вы дадите мне огня?

Ошеломленный, Марк все же достал с кармана зажигалку и поднес к сигарете девушки тусклый огонек.

– Что ж, должен признать, вы удивили меня своим фокусом. – Сказал он, щелкнув крышкой зажигалки и пытаясь вернуть самообладание. – А теперь я попрошу вас немедленно освободить это место.

– А вы с женой договорились на девять?

– Послушайте, Диана придет с минуты на минуту, и я не хочу, чтобы…

– Добрый вечер. – Джентльмен в черной жилетке положил на стол два пестрых буклета. – Прошу – наше меню.

– Нет, вы не поняли. – Возмутился Марк. – Эта дама не со мной и уже уходит, а я…

– Сеньор, не подскажете, который час? – Прервала объяснения Марка девушка.

Официант посмотрел на часы:

– Без четверти девять.

– Gracias2. – Незнакомка улыбнулась. – Она не скоро еще, Марк. Может, пока закажете себе что-нибудь?

– Кажется, я попросил вас убраться, разве не так? – Взвелся парень, выходя из себя.

Незнакомка пододвинула к себе пепельницу и, будто обидевшись, резко потушила сигарету, после чего Марк ощутил острую боль и схватился за сердце. В ресторане тут же повисла тишина. Кто-то из посетителей ахнул. Девушка изобразила испуг, вскочила с места и подбежала к парню:

– Что такое? – Ее взгляд перевелся на растерявшегося официанта. – Принесите воды!

Официант замешкался:

– Может, «скорую»?

– Просто воды. – Незнакомка сделала вид, что она медработница – ослабила парню галстук и расстегнула верхние пуговицы рубашки. – Ему сейчас полегчает.

Джентльмен в жилетке быстро направился на кухню, и как только он скрылся за дверью, парню и правда полегчало. Зал снова наполнился голосами и звоном тарелок. Спустя полминуты официант принес воду. Девушка взяла стакан и дала его Марку, причем вода в нем резко обрела темный цвет, словно превратилась в вино.

– Вот, выпейте. – Дама села на место, и черт знает откуда у нее в руке появился бокал вина. Между тем Марк и не заметил, как вместо стакана и сам держал точно такой бокал, а на столе стояла начатая бутылка полусухого «Casa Manero». – Вы ведь не думаете, что я хочу вас отравить?

Именно так парень и думал, ставя бокал на стол. Однако после слов девушки эта мысль стала казаться ему наименее логичной. Вообще какое-либо привычное понимание логики вещей рушилось, и Марк начал полагать, что сходит с ума.

– Бросьте, – сказала дама, – хорошее вино.

Марк глянул на бокал и подумал, что стоит ему сделать глоток, и собеседница растворится в воздухе, как марево. А если и нет – он просто объяснит все жене как есть, и этой душевнобольной даме в красном останется если не уйти, то уехать отсюда прочь в белой карете с алым крестом. Он взял бокал и поспешно его осушил, глядя, как девушка едва коснувшись устами вина, поставила бокал на стол.

– Не чокаясь пьют лишь за упокой усопшего… – Обиженным тоном произнесла незнакомка.

– Значит, можете считать, что мы выпили за мой упокой! – Ответил парень. – Мне ведь скоро на тот свет, раз уж вы здесь. Кстати, не скажете, куда меня определят?

– Вы ведь были атеистом.

– И все же?

– Ну, хотите в Миктлан, в лучших ацтекских традициях?

Марк откинулся на спинку стула.

– Это все какой-то бред. Если вы и правда та сущность, которой себя возомнили, к чему эти игры с перевоплощениями? Зачем вот так брать и мерещиться мне посреди ресторана в этом… непонятном киношном образе из… хичкоковских лент столетней давности? Зачем тянуть время? Чего вы ждете?

– Я ведь уже говорила вам, – утомленным тоном произнесла дама, – у меня спешат часы.

– Остроумно! – Фыркнул Марк. – Смерть, которая следует графику, но не удосуживается сверить время.

– Знаете, как трудно каждый раз менять часовые пояса? – Она посмотрела в окно и неправдоподобно вздохнула. – Я просто устала и хочу немного посидеть в ресторане.

– Может, вам стоит взять отпуск? – С ухмылкой спросил парень.

Она достала косметичку, открыла зеркальце и начала поправлять прическу.

– Боюсь, без меня все развалится.

Марк снова в замешательстве откинулся на спинку стула.

– Все-таки это какая-то чушь. – Выпалил он. – Истинная смерть не стала бы церемониться.

– Советую вам устроить пышную трапезу напоследок. – Она захлопнула зеркальце и лукаво глянула на парня. – Расплачиваться не придется.

У столика снова появился официант:

– У вас все хорошо?

– Можно мне мескаль. – Раздраженно попросил Марк, испытывая желание выпить каплю чего-нибудь крепкого, чтобы прийти наконец в себя.

Официант утвердительно кивнул и обратился к девушке:

– А вам что-нибудь еще принести?

– Мне, пожалуйста… – Далее девушка, как в голливудском клише, перешла на чистый испанский язык. Вернее, на его латиноамериканский вариант. Джентльмен в черном записал в блокнот отдельные слова, после чего неумело произнес «bien3» и удалился.

За окнами вспыхнула молния – началась гроза. Ливень струнами бился в широкие окна, стекал по водосточным трубам и смешивался с пылью тротуаров. Ещё вспышка – и разорванное молнией небо вновь срослось. Дрогнули мокрые стёкла.

– И что вы заказали? – Спросил парень.

– Он не знает испанского. – Ответила дама. – Я описала официанту картину его смерти, а он увидел в ней названия блюд.

Марк задумался и по привычке глянул на часы, стрелки которых, в свою очередь, никуда не сдвинулись. Затем достал телефон и включил дисплей: «20:51».

– Вы должно быть забыли, – хмуро произнес он, – я жду супругу.

– Наберитесь терпения. – Спокойно сказала собеседница. – Анна еще только на полпути.

– Ее зовут Диана. – Нервно поправил незнакомку Марк.

Официант поставил возле молодого человека рюмку мескаля и, сообщив даме, что ее заказ будет готов через пять минут, ушел.

– У меня есть немного мескалина, – девушка открыла кольцо, отцепив от него маленький рубин в форме капли, – можно подсластить напиток. Хотите?

– Нет, спасибо. – Парень заслонил рюмку рукой. – Меня не покидает чувство, что вы уже подсластили вино.

– Кстати о мескалине – вы должны меня помнить. – Сказала девушка, прикрепляя рубин обратно.

И Марк помнил ее. Вернее, Марк знал, что она имела в виду. Три года назад, на первых порах своей преподавательской деятельности ему захотелось воочию увидеть места, историческому изучению которых он посвящал диссертацию. В один из зимних отпусков он отправился в штат Чьяпас, чтобы посетить остатки архитектуры майя неподалеку от руин города Паленке. И последний день поездки превратился для него в настоящий психоделический ад. Посещая местные заведения, он имел неосторожность попробовать какой-то напиток с древним названием, содержащий сок пейота. Марк счел его легким слабоалкогольным пуншем и выпил несколько рюмок. В обрывках воспоминаний того вечера у него перед глазами всплывало только бесконечное нагромождение залитых кровью пирамид, мостовые из черепов и толпа восставших из мертвых туземцев, которые пытаются затащить его в распахнутую пасть бездны. Позже в больнице парню поведали, что несколько местных жителей едва удержали его от прыжка с утеса.

Но что-то еще, связанное с тем злосчастным путешествием, копошилось в его голове. Что-то ужасное. Что-то, что мозг наотрез отказывался вытаскивать из глубин памяти…

– Сегодня вас снова могут спасти. – Девушка налила себе еще вина. – И если так, то могу сказать одно – в этот вечер вашим ангелом-хранителем будет точно не Диана.

– При чем здесь Диана? – Возмутился Марк. – И с чего вы взяли, что это не может быть она? – Парень подумал, что случись с ним в самом деле сегодня в этом ресторане беда, никто не смог бы оказать ему первую помощь лучше, чем это сделала бы его жена, которая вот-вот должна была появиться и для которой носить белый халат, казалось, было настоящим призванием.

– Сейчас она сама вам все скажет. – Ответила незнакомка.

После этих слов по ресторану поплыли ноты одной из ранних песен The Doors, и Марк опрометью погрузил руку в карман, доставая мобильный. Спустя мгновение в его руке блеснул серебристый корпус, мелодия стала ярче:

– Марк, извини, что задерживаюсь, – донесся слегка электронный женский голос, – я попала в аварию на Миднайт-стрит.

– Ты как? Все в порядке?

– Да, но… придется менять зеркало, – сказала Диана.

– Черт с ним. С тобой все в порядке? – Встревоженно повторил Марк.

– Не волнуйся, все хорошо. Я лишь слегка зацепила машину. – С некоторой дрожью в голосе ответила она. – С водителем туры я уже договорилась, так что скоро буду.

– Ты хотела сказать с водителем фуры?

– Что? – Диана удивилась собственной странной оговорке. – Нет. Просто у него изображение ладьи на запасном колесе и…

Связь оборвалась – телефон Марка сел.

Ему захотелось поскорее увидеть Диану. Он хотел перехватить ее у входа и немедленно уйти в «Мун Лайтхаус», или в «Эмпти Фридж» – куда угодно, только бы избавиться от бредового видения, которое настигло его в стенах мексиканского ресторана. Парню казалось, что его галлюцинация привязана именно к этому месту, напоминавшему ему о поездке в окраины Паленке и о том, что ему довелось там пережить. Он подумал, что стоит сменить обстановку – и она исчезнет. Без сомнения – незнакомка лишь порождение его подсознания. И сейчас она сделает глоток вина и скажет что-то вроде…

– Миднайт-стрит в тридцати минутах езды отсюда.

– Тем не менее, вы говорили, что меня могут спасти. – Сказал он.

– Видите мужчину за крайним столиком возле окна? – Незнакомка указала на рослого человека средних лет в сером пиджаке и с густой щетиной. – Это доктор Блэк. Весьма одаренный хирург. – Молвила девушка и, вздохнув, как бы сочувственно прибавила. – Бедняге грозит несчастный случай.

– А как же обычная «скорая помощь»? – Спросил парень.

– Их остановит фура на дэ-три. – Собеседница посмотрела на перечницу, затем ее взгляд перевелся на даму в синем платье, сидевшую за столиком у входа.

– А там – юридическая консультантка Грейс. – Продолжила незнакомка. – Она хоть и не врач, но у нее есть то, что может вам помочь. Иными словами, Грейс сейчас похожа на пешку – в одиночку против короля слаба, но, к примеру, в паре с офицером может стать решающей фигурой. Любите шахматы?

– А офицер – это официант? – С улыбкой спросил Марк.

– Нет, офицер сидит за столиком в другом конце, – незнакомка посмотрела на пожилого мужчину, протирающего очки, – в белом костюме.

– Никогда не понимал эту игру. – Сказал парень, сделав глоток мескаля.

– Уверяю вас, она проще, чем шахматы.

Джентльмен в черном принес тарелку крупно нарезанной морсильи, стейк с кровью и какой-то бардовый соус с зеленью, после чего, пожелав приятного аппетита на привычном английском языке, ушел.

– Какая же смерть его ждет? – Удивленно спросил Марк, глядя на заказ.

– Голодная. – Улыбнулась девушка и подвинула тарелку со стейком парню. – Угощайтесь, я не люблю кровь.

Парень опрокинул до дна рюмку мескаля и произнес:

– А что, если я просто уйду отсюда?

За окнами вспыхнула молния.

– Вот так внезапно? – Удивилась дама. – Как доктор Блэк?

Марк оглянулся в сторону крайнего столика – человек в сером накидывал пальто.

– Нет… – Он поднялся с места и поспешно направился к доктору.

Девушка достала из сумочки сигарету, взяла оставленную Марком на столе зажигалку и стала рассматривать нацарапанный на ее корпусе пацифик, который напоминал Эйфелеву башню. Ей вспомнились слова «увидеть Неаполь и умереть».

– Прошу прощения, вы доктор Блэк? – Заговорил с врачом Марк, на что тот вопросительно глянул на парня и сказал что-то на языке, показавшемся молодому человеку немецким.

– Вы понимаете по-английски? – Осведомился Марк, и доктор, мотая головой, произнес еще что-то, но парню хватило отрицательного жеста.

– Черт! – Выругался он.

Незнакомка, сделав очередную затяжку и струсив пепел в пепельницу, как бы устало посмотрела на вернувшегося парня и молвила:

– Забыла сказать – он швед.

Не садясь за стол, Марк схватил со спинки стула пальто и нервно сказал:

– Что ж, аста луэго4! Приятно было поболтать.

Накидывая пальто на ходу, он достал с кармана телефон, чтобы позвонить Диане, но тотчас вспомнил, что аккумулятор его сел.

– Не забудьте отыскать вора. – Молвила вслед удаляющемуся парню незнакомка.

Слова эти заставили Марка остановиться. Он обернулся:

– Какого еще вора?

– Который только-что украл с вестибюля вещи сеньориты Грейс. Среди них был ваш спасательный круг.

Марк тут же выбежал на улицу и стал лихорадочно осматриваться по сторонам. Ливень усилился. Ураганный ветер срывал с деревьев листья и отламывал гнилые ветки, швыряя их в лужи с обрывками газет, пестрыми упаковками, целлофановыми пакетами и прочим мусором. Потоками сновали толпы прохожих. Со всех сторон доносились автомобильные гудки, сирены, визг, грохот и черт знает что еще. Минутная стрелка висевшего на столбе бледного циферблата медленно коснулась отметки «II». Какой-то подозрительный тип, размахивая руками, поймал такси. Марк успел заметить, что при нем не было ни сумки, ни пакета, ни чего-либо еще, что могло бы быть добычей из вестибюля. Другой тип, с узнаваемой эмблемой конного спортклуба «Вестерн» на кожаной куртке и сумкой через плечо, тревожно озираясь, завернул за угол. Еще один, держа синий плащ в руках, зачем-то резко сменил направление. Парень не знал, кого ловит. Он не знал, что ищет. В этот момент он напоминал себе какого-то психопата в приступе сыщика.

И тут, остановившись и собравшись с мыслями, Марк вдруг понял, что ему нужно попросту связаться с Дианой. Узнать, по какой из улиц она добирается от «Миднайт-стрит», взять такси и ехать ей навстречу.

Одалживать сотовый у кого-либо из прохожих казалось бессмысленным. Он тотчас побежал к ближайшей телефонной будке. «Ноль, семь, три… Нет! Ноль, три, семь… шесть… один… черт!» – Марк не понимал, что значат короткие гудки – ошибся ли он в номере, или телефон Дианы был отключен?

Наконец парень швырнул трубку в стекло, за которым находилась какая-то выцветшая цирковая афиша со ставшим на дыбы слоном, и по полу с шелестом рассыпались осколки. В голове у него промелькнула идея взять такси и, рассчитывая на везение, ехать по любой из улиц до «Миднайт-стрит». Затем он подумал о том, чтобы найти аптеку. Но что ему грозит? И что за препарат ему нужен?

– Эй, вы там долго еще? – В будку постучали.

Когда Марк вернулся в ресторан, незнакомка была уже в черном и сидела за шахматной доской. С вестибюля начали доноситься крики – консультантка скандалила с гардеробщиком, говоря что-то о лекарствах.

Марк сел за стол и озадаченно посмотрел на незнакомку, пытаясь увидеть в ее облике нечто потустороннее, загробное, такое, что раскрыло бы всю ее сущность во всем пугающем естестве. Но вместо этого лишь поймал себя на мысли, что теряет остатки рассудка, поскольку ничего такого в ее облике не было и быть не могло. Ведь это в сказочном фольклоре хтоническую сущность выдает змеиная кожа, кошачьи глаза или черные перья в волосах. Его же смерть не была похожа на смерть из каких-либо сказаний, древних мифов или верований. Она не напоминала образы из религиозных культов, не имела при себе божественных и прочих атрибутов, будь то коса, коптский крест или юбка из гремучих змей. Она скорее походила на Лору Хант или Китти Коллинс, которая сошла с экрана и обрела все краски видимого спектра. И эта ее подчеркнутая, дорисованная, припудренная и приукрашенная правдоподобность пугала Марка больше всего. Вот она – смерть, какой он ее видел. Вот она – жизнь, какой он ее воспринимал.

Парень пододвинул к себе тарелку со стейком, отрезал тонкий кусок:

– Значит, я умру от инфаркта?

– Непременно. – Ответила дама, надпив вина.

– В четверть десятого, то есть через две минуты?

– Именно. Вам трудно принять поражение?

Марк запил стейк вином и поставил пустой бокал на стол.

– Мне трудно смириться с тем, что последние мгновения моей жизни были самыми абсурдными. – Парень отодвинул стейк и вытер салфеткой рот.

– Вам не нравится идея абсурда?

– Знаете, что Камю сказал по этому поводу? – Он разбил бокал об край стола.

Зал замер. Повисшую тишину наполнили раскаты грома и треск дрожащих окон. В памяти Марка начали всплывать напуганные лица мексиканцев… И как кто-то тянет его за рукав, пытаясь оттащить от края… И как латинос в пестрой рубашке беспомощно размахивает руками, теряя равновесие… Это он в галлюциногенном бреду толкнул парня в пропасть. Это он низверг латиноса в распахнутую горловину червоточины, в которую и сам сейчас падал. Да, все тогда решили, что это был несчастный случай, и никто не принялся винить Марка. Быть может, так и есть. Быть может, память снова играла с ним злую шутку, а на самом деле он и не тронул поскользнувшегося на камне мексиканца. Ведь иначе он бы сейчас гнил заживо за решеткой, а не сидел в ресторане, распивая напитки. «Но никто бы не оказался на краю утеса в тот день, если бы не я» думал Марк, и окровавленные пирамиды перед его глазами распадались, а груды черепов развеивались как пепел, оставляя после себя лишь сердцебиение бездонной пустоты. На этот раз настоящей.

– Хотите убить меня? – С насмешкой спросила Смерть, глядя на кусок стекла в его руке.

– Вы не хуже меня знаете, что я хочу. – Марк выбрал осколок поострее. – Я хочу поставить слона на же-семь.

– Вы ничего этим не добьетесь! – Занервничала девушка.

– Я выиграл, не так ли? – Парень оттянул рукав, поднес осколок к руке и что есть силы полоснул себе по запястью. Брызнула кровь.

Дама вскочила с места. Раздался чей-то крик, и зал в ужасе встрепенулся. Несколько человек, побросав салфетки и приборы, тут же устремились к бледнеющему парню. Марк рухнул на пол. По каменным плиткам с изображениями ацтекских богов начала расползаться багровая лужа. «Скорую!» – горланил кто-то из подбежавших…

Запах смолы просачивался сквозь приоткрытое окно в больничную палату – где-то неподалеку ремонтировали дорогу. Но помимо отбойных молотков и сигналов машин, в городском шуме Марк отчетливо слышал духовые инструменты и барабанную дробь. Это был оркестр, выступавший на праздновании выпускного в колледже, который располагался в нескольких кварталах от больницы. Марк понял, что находится не в загробном, а в привычном ему мире. Хотя первой его полусонной мыслью было то, что ад поразительно похож на обыденную реальность. Он подумал – если умерев ему предстоит очутиться в каком-нибудь из потусторонних мест, предназначенных для посмертного в них пребывания, такой мир мало чем будет отличаться от того, который раскинулся в закоулках его памяти. Ведь в конечном итоге, отправляясь в любое трансцендентное путешествие, он будет обречен прихватить с собой свои воспоминания.

Марк открыл глаза – на краю койки сидела жена. Диана тут же бросилась к парню и обняла. Вернувшееся к нему ощущение реальности никогда еще не было так обострено, как в этот миг – когда он осознал, что нетрезвый кошмар развеялся, и он снова может обнять ее, забыв про застывшее на часах время, и про метания в поисках лекарств, и про приближающееся дыхание пейотской преисподней. Он посмотрел на перебинтованное запястье, чтобы убедиться, что это был не сон. Диана взяла его за руку и, улыбнувшись со слезами в уголках глаз, спросила:

– Ты ведь так и хотел, да? – В голове ее вертелись слова доктора. – Ты сделал это, чтобы понизить давление?

Марк и сам до конца не понимал, зачем он это сделал. Видимо, настигшие его в тот вечер воспоминания не оставляли иного выбора. Или же, в отчаянном порыве безнадежного смертника, ему хотелось поставить в развернувшемся театре абсурда логичную точку. Но глядя на встревоженную жену, он лишь сказал «Конечно».

– Но как ты мог знать? – Удивилась она, вспоминая то, что сказал ей хирург…

«Когда-то кровопускание было одним из методов лечения. В нужный момент резкое понижение кровяного давления может предотвратить сердечный приступ. Правда, угадать такой момент крайне сложно. Но вашему супругу это удалось».

Марк посмотрел на календарный плакат с картиной «Собаки играют в покер», висевший на стене, и ответил:

– Видимо, у смерти была плохая позиция.

Он заметил, что календарь показывает явно не наступившую еще дату…

Сгустились тучи, и под причалом с брызгами забились сильные волны. Ветер трепал паруса яхт и флажки прибрежных кафе. Низко кружившие в небе чайки с криками превратились в ворон. Девушка в темно-зеленом жакете и такого же цвета платье спрятала зеркальце в сумочку и подошла к мужчине, который стоял у фонарного столба и тщетно пытался зажечь сигарету нерабочей зажигалкой.

– Увидеть Неаполь и умереть. – Молвила она, глядя на чернеющее море.

– По-моему, там было про Париж. – Хриплым голосом поправил незнакомку мужчина и закашлялся, затем стал шарить по карманам пальто.

– Это ваше? – Девушка протянула ему «Zippo» с нацарапанным на корпусе пацификом…

Вдохнови меня, крошка

Экстази мертв. ЛСД мертв.

Героин мертв. Иисус мертв.

(Kopek. «Love is dead»)

Эви из последних сил заперла дверь и приникла спиной к стене, чтобы перевести дыхание. Она понимала: ржавый засов долго не выдержит – скрепя и лязгая, железная пластина крошилась как хлебный сухарь, с каждым ударом разваливаясь на куски. С потолка сыпалась труха штукатурки, стены трещали, словно иссохшая глиняная скорлупа. В дверную щель просачивался запах гнили, а царапанье когтей возрождало в голове Эви картину, которой она не верила, но которая, тем не менее, минуту назад действительно предстала ее глазам: существо из покрытой гноем и опарышами плоти, похожее на полуразложившийся человеческий труп со звериной прытью, огромными когтями и сохранившимися чертами лица… Элвиса Пресли.

Эвтерпа поймала себя на мысли, что это никак не могло быть ожившее тело «короля». Скорее, существо проникло к ней в голову и извлекло из недр памяти образ старого знакомого, примерив его на себя. Что бы это ни было, ей меньше всего хотелось верить, что в ее покойного приятеля вселилась неведомая свирепая сущность, желающая разорвать ее на куски.

Эви оторвала край туники, перевязала кровоточащее запястье и окинула взглядом помещение: повсюду валялись предметы театрального реквизита, почти превратившиеся в труху, а посеревшие стены, покрытые трещинами и тряпьем паутины, казалось, рухнут раньше, чем это случится с дверным засовом. Она стащила с головы венок из цветов, который едва не сполз ей на глаза, и швырнула в угол, где подобно зеркалу сверкал обломок бутафорных римских доспехов. Только теперь Эви заметила, что на лице у нее несколько царапин, а в перьях крыльев копошится паук. Она тут же стряхнула его, подняв волну пыли и зацепив крылом едва не лопнувшую от удара лампочку.

Существо за дверью исторгло из недр своей гниющей плоти что-то похожее на рев, после чего где-то дальше откликнулось нечто, казалось, еще более отвратительное. По скрежету и цоканью когтей, по шороху и плюханью конечностей Эви поняла, что жутких хтонических отродий сползлось не меньше дюжины. На глаза ей попался сундук в противоположном конце комнаты, зарытый под грудой фигур из картона, которые некогда были разукрашены в яркие цвета и служили на сцене штакетинами забора, тучами, кустарниками и черт знает чем еще (в этот момент Эви подумала, что больше всего ей сейчас не хватало теста Роршаха). Она метнулась к сундуку, сбросила с него картонные вырезки и подняла крышку – кроме кучи платков и других фокусных приспособлений она нашла то, о наличии чего с самого начала ей подсказывала какая-то неведомая, не поддающаяся логическому объяснению сила: на дне сундука лежала флейта.

– Хотите вдохновения, чертовы ублюдки? – Эви схватила инструмент и захлопнула сундук. – Вы его получите!

Засов рухнул, и дверь отворилась. Взгляду Эви предстало то, что она меньше всего ожидала увидеть: толпа обычных на вид людей, ничем не отличавшихся от умерших когда-то певцов и музыкантов. От процесса разложения не осталось и следов, как если бы он был запущен в обратном порядке, и тела к этому времени достигли нормального состояния. Заметив в руке музы флейту, они так и застыли перед проемом, словно вход перекрыла невидимая электрическая сетка.

– Эви, детка, это же я. – Заговорило нечто, выглядевшее точь в точь как король рок-н-ролла.

– Думаешь, я поверю? – Эви сдула с лица прядь волос и направила оружие прямо на «короля». – До Элвиса тебе, как Чарльзу до Монро.

– Убери флейту, милая. – Дружелюбным тоном продолжил «Элвис». – Не видишь, мы с приятелями просто дурачимся.

– С каких пор Леннон твой приятель? – Она посмотрела на сущность в образе человека с длинными волосами и в круглых очках, стоявшего у «короля» за плечом. – Насколько помню, ты Битлов терпеть не мог.

– Это чушь. Верно, Джон? – Существо с внешностью Пресли улыбнулось и мельком глянуло на своего собрата по перевоплощениям. – Весь шоубиз такой. Не делай глупостей, положи флейту и мы спокойно поговорим.

– Как бы не так! – Муза вспоминала настоящего Пресли, Гатри, Леннона, Тэйна и всех тех, с кем когда-либо имела дело, все больше убеждаясь, что эти жалкие бледные подобия, стоявшие перед ней, как свора вампиров перед священником, не имели ничего общего с теми, за кого так усердно пытались себя выдать.

– Горите в творческих муках, чертовы упыри!

Первая радужная трель влетела прямо в рожу, голова взорвалась, серая гниль брызнула во все стороны. Существа метнулись нападать на Эви, но она ловко их отстреливала. «Ин йо хэнд май хат из клэй5», – выстрел, визг, черные брызги по всей стене, – «Ту тэйк э холд эз ю мэй», – Эви начало казаться, что расправа с тварями даже доставляет ей удовольствие, – «Ай-м уот ю мэйк ми, ю-в онли ту тэйк ми», – она расправилась с копией «Леннона», стерла с лица кровавые подтеки и тут же почувствовала, как кто-то выдернул из ее крыла перо. Она замерла.

– Энд ин йо армс ай уилл стэй. – «Пресли» вертел в руке перо, с кончика которого капала кровь. – Браво, Эви. А теперь я поставлю точку в этой затянувшейся истории.

Муза сделала шаг назад. Бежать было некуда. Она ощутила себя загнанной в клетку, которая вот-вот могла оказаться ее могилой. Эви подумала, что умереть в театральной подсобке было бы не так иронично, как на сцене. Но смерть на сцене являлась слишком красивым, слишком поэтичным финалом, а обшарпанная и наполовину погребенная под слоем пыли кладовая – прозаичной реальностью. Она в ужасе попятилась назад, задевая окровавленные коробки с хламом и вздрагивая от их шороха.