Читать онлайн Исповедь скитальца бесплатно

1

Человек становиться тем, кто он есть, благодаря усилиям, о которых порой, даже сам не подозревал. Но они строили его, словно «Вавилонскую башню», так не заметно, но так необходимо, и последовательно…

Мы редко придаём значение тем, или иным событиям нашей жизни…, и ещё менее придаём важности собственным душевным переживаниям…, в силу того, что самые важные из них, как правило, пролетают слишком быстро, и не заметно, для нашего целеустремлённого, практического разума. Он «затачивался» веками, в направлении рационально-аналитического конспекта мировоззрения…, и в конце концов, стал вырождаться в нечто монофункциональное…, с доминантами логического, и рационально-аналитического воззрения. А этот путь, так или иначе, ведёт к тому, что человек, постепенно превратит всё вокруг – в «двоичную систему», в логическую закономерность, в «IP-фундаментальность» …, – в повсеместную цифровую голограмму…, необходимо рудиментировав всё то, что исходит из иных областей его сознания…, из идеальных, чувственных, интуитивных сфер разума. И в этом смысле, если ещё не наступила «точка невозврата», то скорее всего, мы подобрались к ней, очень близко.

Сколько бы ты не искал, сколько не копал, и сколько бы не заглядывал в бескрайние дали, в конце концов, ты приходишь к убеждению, что на самом деле, сакральный смысл нашей жизни, заключается исключительно в самосовершенствовании, как последней инстанции, для всяких целей. В гармонизации душевных плагинов нашего сознания, в культивировании всего самого возвышенного, самого тонкого, и самодостаточного в нашем сердце…, и выветривании всего грубого, всего унижающего, и дисбалансирующего.

Иных смыслов, в этой жизни – нет, и быть не может… И следующий, словно призрак, за всяким подобным утверждением, фатальный, и бесконечный вопрос «Зачем?», – здесь, совершенно не уместен. Ибо, это и есть самая последняя, самая окончательная максима, для нашего существования.

Как начиналась, и как продолжалась твоя жизнь, в каких полях своего созерцания, ты оценивал свои поступки, как и свои мысли, – только от этого зависит твоя судьба. Нет никакого иного рока, как только тот, что заложен в тебе самом.

Я помню себя в юности, и этот опыт, как нельзя лучше подтверждает эту гипотезу. Здесь, в каком-то невероятном сочетании находились все тонкие, и прекрасные монады, с самыми грубыми, и низменными. Всё самое возвышенное, самое благочестивое, как и всё самое низменное, и даже гадкое, что включал в себя «сосуд моей души» на заре созревания, определил всю последующую мою жизнь.

Эта «гремучая смесь» придавала моей жизни, какую-то фатальную несчастность…, и вместе с тем, какую-то невероятную счастливость…, сменяя свои доминанты, в непрерывном перманентном течении времени. Иллюзии, – самые непредсказуемые, присущие наверно, всякой подростковой душе, главенствовали во всём, и правили балом на полях моего душевного агрегатива. И их необходимая конгломерация, всецело, и повсеместно превращала всю мою жизнь, в обман зрения…, в подозрительную, быстро сменяющуюся реальность…, за пределами которой, казалось, не было ничего.

Локальное пространство моего быта, было, казалось, будто бы единственным местом на земле…, и его убранство включало в себя, всю палитру мироздания…, в которой, мир был – так прекрасен, и прост…, и в то же самое время, так сложен, и неоднозначен, что, с одной стороны, казалось, что только тебе дано чувствовать, и понимать его…, с другой, – он был чуждым и враждебным, вводя в ступор, все твои «ганглии сознания» …, и возбуждая приступы скромности, и меланхолии.

Порой, ты чувствовал, что вся его сложность находилась, где-то за границами твоего локального мирка, и почти не тревожила тебя. И только изредка, кидая свой взгляд за «горизонт событий», ты чувствовал, что мир более многосложен…, и там, за пределами твоего пошлого быта, лежит нечто многообещающее, нечто более прекрасное…, но в тоже время, и более непредсказуемое, и опасное.

Инфантильность сердца, если его не разбудить вовремя, оставляет человека на всю его жизнь, в рамах ограниченного мирка, и не позволяет открывать новые горизонты. И только силой воли выдернутое, и брошенное за горизонты собственного привычного быта, в бушующее море мирового океана, оно начинает жить настоящей жизнью…, и покорять те вершины, что приносят настоящее удовлетворение его тонким, и уязвимым, и в тоже время, самым острым и агрессивным плагинам…, – плагинам любви, и надежды, борьбы, и победы.… – Так начинается, и находит свой путь, всякое становление…

В моём детстве, проходящем в атмосфере социального равенства, присущего социалистическому устройству государства, было много навязанного, немало надуманного, и откровенно абсурдного…, но в тоже время, было много такого благожелательного, и обещающего, такого заботливого, – почти материнского…

В школе, я был беспокойным ребёнком…, проявляющим некоторые незначительные способности, в особенности в первом классе, когда меня, после первого месяца обучения, в числе, ещё двух одноклассников, отметили за успеваемость походом в кафе…, где мы, с моими первыми друзьями, радуясь своему успеху, пили газировку, и ели пирожное. Но на этом, мои успехи в школе, и закончились. Всю последующую процедуру обучения, я проходил между «плохо», и «средне». Балансируя между дисциплинами, я всё больше скатывался к полной независимости, от всего этого процесса.

С каждым днём, меня всё более развращала свобода, которая казалась такой сладкой, и желанной, что никакие наказания, и лишения, не могли перевесить чашу в сторону усидчивости, и труда над науками. Необходимость сидеть на уроке, и слушать скучные речи учителей…, писать, считать, и вникать в то, что тебе дают, и что не имеет к тебе, к твоим настоящим стремлениям, никакого отношения, – что может быть невыносимее, для свободного, жаждущего настоящего простора, сердца!

Я хочу рассказать себе свою жизнь? Но зачем? Какой в этом смысл? Ведь я и так знаю свою жизнь…, и при необходимости, могу вспомнить в последовательности, все подробности, и нюансы, не только самих событий, но отчасти, и мыслей, витавших в то время, в моей голове. Но так ли это, на самом деле? В этом-то, всё и дело.

В действительности, я почти не знаю свою жизнь…, и мой рассказ её, себе самому, должен внести ясность, и придать осмысленность всем моим поступкам…, всем событиям, и коллизиям моей жизни…, а главное, настроить мой разум, и моё сердце, на правильный путь моего будущего, – путь только мой.

Ибо, только взгляд со стороны, способен проделать такое. А что, как не взгляд со стороны, я пытаюсь теперь настроить в фокусе, и через линзы разумения, и осмысления исторического полотна одной единственной жизни, – моей жизни…, в её локальных аспектах, и всех, латентно укрытых мотивах душевного агрегатива.

Вивисекция жизненных событий, некоторый анализ стремлений, и мотивов, даёт понимание, и осознанность всех необходимых в своей глубине, и таких случайных на поверхности, перипетий, сочетаний, и совпадений жизненного конгломерата…, в котором перемешано всё и вся…, и осмыслить который, можно только с помощью аналитических инструментов разума.

И пусть этот анализ, даёт истине не много…, и разум здесь, занимается лишь самоудовлетворением…, но иного – нам не дано…, как не дано никакой иной действительности, кроме той, что плывёт за окном нашего взора…, действительности, – глубоко иллюзорной…

Итак, какие ключевые моменты моей жизни, я мог бы выделить из общей картины собственного пути? – Ключевые моменты?! С самого начала я уже пытаюсь определить точки отсчёта, обозначить, и закрепить решающие форпосты…, чтобы затем, обозначить свои критерии, нарисовать мотивы, и выставить флажки, на карте авансцены своей жизни.

Так, человеческий разум, поступает во всём, и всегда. Он стремится упростить себе задачу…, и тем самым, опрощает сам, предмет изучения. Он выстраивает порядок…, он не может, не только мыслить, но и существовать без этого порядка! Для него важным остаётся, во всём выстроить иерархию, наложить на хаос внешнего исторического полотна, свои лекала…, расчертить и вырезать, и сшить затем, «пальто полезности» …, а все ненужные, с его точки зрения, «обрезки», выбросить в корзину.

И так, он «шьёт» не только полотно истории, с его временными параболами, но и точно также «сшивает» пространственные гиперболы собственной внешней реальности.

Всякий глубоко чувствующий, и широко осмысливающий человек, как правило, с самого своего детства, уже знает, что ему предначертано создать нечто небывалое…, или сделать нечто выдающееся. Он чувствует, в своей сакральной глубине, некий гений…, и ему, всё время кажется, что он видит, слышит, и чувствует мир – в более ярком свете, чем все остальные.

На самом же деле, он ощущает ту потенциальную энергию, которая сублимируется на определённых этапах его жизни, либо, в сильнейшую любовь, либо в ненависть…, которая, может спать в нём, до поры до времени…, но которая, обязательно проснётся, и выведет на орбиту своего носителя, – орбиту только его эклиптики.

В свою очередь, «посредственность», не обладающая такой латентной энергией духа, всегда знает, что она посредственность. Ни того, ни другого, утаить от себя самого, – невозможно! И будь ты трижды актёром, твоя плоскость, и мелкородность, – выявится…, как и твоя истинная глубина, всегда проявит себя в том, или ином свете.

Классическое образование нашего социума, в первую очередь, необходимо именно посредственностям. Ибо, посредственность, всегда стремится закрепить свой статус. Ему жизненно необходимо утвердится здесь, и сейчас…, ему нужна определённость, не столько в собственной учёности, сколько в документе, подтверждающем этот, его статус. Только в этом случае, он осознаёт себя, не неудачником…, и чувствует себя, как говорят теперь, в тренде.

Одарённому человеку, глубоко чувствующему, и широко мыслящему, нет нужды в таком классическом образовании, (по крайней мере, лет до сорока пяти). Скорее, оно даже ему противопоказано…, и он должен бежать от него, как «чёрт от ладана»! Ибо, рискует вместе с таким образованием, потерять самое важное в своём сердце…, – свою оригинальность, свою неповторимость, и своеобразность, – то есть, свою гениальность…, в угоду конъюнктуре образованного социума.

В таком институте, его извилины выпрямят, и изогнут на определённый лад, в угоду общего политеса социума, и в соответствии, с глубоко надуманными интересами этого социума. И то, что, в исторических пластах нашей становящейся цивилизации, мы мало обнаруживаем среди общепризнанных гениев, настоящих самоучек, говорит лишь о том, что наш социум признаёт, как правило, только те головы, которые подтвердили свой статус…, и потому, к ним прислушиваются, и приглядываются более пристальнее.

Гений – без статуса, для нашего общества, всегда лишь – чудак. Подтверждение его состоятельности, уже утвердившимися авторитетами, является главным, основополагающим критерием здесь, для всякой оценки. Гений, не возведённый, такими, утвердившимися авторитетами в ранг, или хотя бы не принятый в их клуб, неминуемо превращается, в – гений, лишь для себя самого. И ничего, кроме иронии, в этом обществе, не вызывает. Такова жизнь.

Мои стремления к познаванию, как, наверное, у большинства стремящихся к нему, с юношества боролись с противостоящими им, рефлексами моей чувственности. Мои глубокие врождённые инстинкты, стремились к праздности в каждую минуту жизни. Получать удовольствие, от окружающей природы, без проникновения в её суть…, получать удовольствие от свободы, присущей такой праздности…, удовлетворять свои душевные тонкие рецепторы беззаботного бытия…, наслаждаться поверхностным парением, без какого-либо принуждения…, и той великой любовью ко всему и вся, которая, неминуемо угнетается всякими проникновениями вглубь действительности…, и разрушается вивисекцией собственных мотивов.

Да… Я всей своей душой, стремился к праздности. Меня не заботило будущее…, я хотел жить здесь, и сейчас полной, без каких-либо ограничений, жизнью. И только обязательства, накладываемые обществом, портили мне эту беззаботную жизнь. И я выполнял все предначертания, таких обязательств, в той мере, которая позволяла мне, не выпадать совсем, из контекста…, и в тоже время, сохранять паритет, для собственной воли. То есть, ровно настолько, чтобы казаться посредственностью, и быть, и пользоваться всеми, дающимися «стаду», привилегиями…, но оставляющему в собственной душе, безграничное стремление к свободе…, позволяющее, всё же, чувствовать себя личностью.

Да. В этическом плане, для оценки обществом, (если бы оно могло заглянуть в меня), это было бы расценено, скорее всего, как паразитизм, и предательство. Но общество, не способно заглядывать внутрь личности…, и потому, для него, всё выглядело вполне пристойно…, по крайней мере, достаточно терпимо.

Средний обыватель плывёт, словно планктон, не выделяясь особо, из общей массы. Но смешон тот, кто пытается выделиться, ради самого выделения…, не имея в себе, ни глубины, ни воли, ни настоящей, всеохватывающей осознанности.

Таково, кстати сказать, большинство ныне выделяющихся личностей, называющих себя звёздами…, беспрестанно борющихся за своё величие, и мелькающих на медиа пространстве…, так помогающее им, в этом стремлении. Хотя, если посмотреть на всё это, снисходительно, и непредвзято, то, даже одно только подобное желание, такое мощное, и преодолевающее, тоже – чего-то стоит…, а этого, у них, – не отнимешь.

Итак, – ключевые моменты…

Как правдивы, и проницательны были слова великого мыслителя, и тонкого психолога Европы девятнадцатого века: = «Счастье, и несчастье – братья близнецы, которые растут вместе, и у большинства, остаются оба недорослями…» «Что тропа, ведущая к собственному небу, всегда проходит через сладострастие собственного ада…» Чем сильнее, и совершеннее становится дух, тем чаще он ищет не простых удовлетворений. Удовлетворений, замешанных на сопротивлении, на противостоянии…, замешанных, в конце концов, на крови…, где он начинает по-настоящему ощущать собственные силы…, где его воля начинает ликовать, от настоящей, но не от суррогатной победы!

= Что мы знаем о жизни, и мире, пока не испытали настоящего счастья…? =Что мы знаем о собственном духе, что мы можем знать о нём, пока наше тело, и наша душа, не столкнулась с настоящим злосчастьем…?

Первое, мы, в наиболее полной мере, познаём во время первой юношеской любви… Второе, – во времена невосполнимых потерь, когда непреодолимой стеной пред нами, встаёт «безвозвратное».

Какое Великое счастье, замешанное на боли в груди, я испытывал во времена моей юношеской влюблённости. Нет! Это невозможно описать! Отмечу лишь то, что в это время, всё сознание устремленно в одну локальную точку на земле…, и нет ничего важнее, этой самой точки!

Это можно назвать гением духовности! Ибо, в такие времена, все параболы твоего мира, невообразимым образом, сходятся в едином зените…, образуя синтез, – сплав веры, сознания, и всех стремлений! И в этом зените, начинают рождаться, и вылетать во все стороны, ангелы! И разлетаясь по весям, они превращают весь мир – в благоухающее, цветущее всеми красками, творение!

Но ангелы – не живут долго…, они, словно мотыльки-однодневки, проживают свой короткий век, в счастье…, и когда приходит время, когда, по закону циклической природы, должны начаться будни, – умирают…, так и не познав этих будней.

Каждый, кто желает продлить свой век, должен понимать это. Ибо, продлевая его, он непременно должен столкнуться с настоящими буднями…, и теми страданиями, что необходимо содержат в себе, эти «будни».

– Такова жизнь. И так, человеческая жизнь, на долю которой, выпадает слишком много страдания, на самом деле, скорее всего, просто слишком длинна. Фатум жизни – неумолим. И здесь, нам не обмануть ни себя, ни природу.

Но, и в счастливом юношестве, когда счастье кажется, имеет неоспоримый приоритет, на самом деле, всё уравновешенно. И только с высоты прожитых лет, чудится, что в ней было счастья больше, чем горестей. На самом же деле, всё было сбалансированно…, и каждая счастливая минута, обязательно уравновешивалась несчастной минутой.

Но столько настоящего счастья, сколько, в прожитый день, испытывает юноша…, в зрелой жизни, он испытывает – за десятилетие! Здесь уже, тот «сливочно-клубничный коктейль счастья», растворяется в обыденности…, и концентрация его, становится, всё более разбавленной «кисло-горькой субстанцией бренности» …, приводя, к всё более продолжительным приступам меланхолии, и сплина…, и к всё более частым неудовлетворённостям духа.

2

На земле не было, и нет людей, с безупречной совестью. У каждого, в его жизни, всегда есть скелеты в шкафу. И человек, рассказывая, даже самому себе, свою жизнь, склонен приукрашивать некоторые моменты этой жизни…, выставлять их, так сказать, в более выгодном свете. А что-то вынужден, и просто замалчивать. У него язык не поворачивается сказать, даже самому себе, эту святую правду.

Он подспудно отметает всё, что может принизить его, или умалить. Он защищается, от всего враждебного…, от всего того, что может навредить, что может разрушить. Истина же, – самая опасная для него, субстанция…, и он бежит от неё, как бежал всегда. – Такова психология, этого «скрытного существа», черпающего свои склонности, из древности, от своих далёких предков…, которые, были вынуждены жить в ночное время суток, и прятаться под кустами, прислушиваясь к шорохам.

Так, по одной из гипотез, жил наш самый далёкий, из млекопитающих, предков, «Лаолест». – Мелкое животное, благодаря образу жизни которого, как предполагается, в нашем сознании зачалось, такое великое свойство, как фантазия. Ибо, прослушиваясь к сумрачному лесу, он был вынужден строить в своей голове, картины-представления окружающей действительности.

Так, ныне самое Великое свойство нашего разума, – фантазия, изначально, было обязано своим появлением, банальным мотивам страха, и спасения.

Так вот, свойство приукрашивать свои поступки, обосновывать, и оправдывать их, есть свойство нашего разума, желающего показывать себя, только с лучшей стороны…, боясь нарекания, и обвинения сторонних наблюдателей. Но когда осознаёшь, что всякий такой наблюдатель, сам обязательно обладает пороками, и изъянами…, коими не обделён, в той, или иной степени, ни один человек на земле…, и что ты, со всеми своими недостатками, и недоразумениями, представляешь, лишь саму природу, чья неоднородность служит предтечей, и мотивом для всех тварей на земле…, то становится легче рассказывать себе, свою жизнь, как в той песне: без обмана, прикрас, и оправданий...

И хотя, и инстинкт самосохранения, всё же, сильнее всех этих, разумных достоинств…, но я, на этих страницах, всё же буду бороться, с этим архаическим свойством личности…, и стану критически пристальнее относится, к собственным умозрениям, и умозаключениям. В конце концов, правда, приносит с собой, всегда наиболее твёрдое чувство гордости…, даже если эта правда, угнетает самолюбие ежесекундного момента, и тянет за собой, длинный шлейф разочарования.

Какую же правду, я имею в виду? Ту, что, на самом деле, человек, в своей сакральной ментальности, никогда не бывает ни хорош, ни плох…, – он никогда не бывает – однозначен… И даже те аффектации, в каждой отдельной личности, которые мы обозначаем плохими, или хорошими, зачастую, служат, лишь отражением наших заблуждений, относительно жизни, и самих себя.

Я не открою ничего нового, если отмечу здесь, что любовь, и ненависть – растут из одного корня, и разветвляясь стволами на поверхности, создают пантеон противоречия…, воплощающийся, как во всякое великое творчество, так и во всякую малую, и большую войну.

Ты любишь, настолько же беззаветно, насколько беззаветно способен ненавидеть… И самая большая любовь, – любовь к жизни, порождает, и самое гадкое в сердце, – ненависть, и страх.

Но, казалось бы, боится только тот, кто боится потерять. Неимущему – нечего боятся…, ведь у него нечего отнять…, и тем он – свободнее, чем меньше у него имущества.

Но вот парадокс. Обладая только одним имуществом, но самым дорогим, – жизнью, он дорожит только им, и готов до последнего вздоха, бороться за него, не взирая на то, что эта самая жизнь, не блещет к нему, обоюдной любовью.

Трусость же, на самом деле, не продолжение страха, но порождение слабости. И бороться в себе, надо не со страхом, но со слабостью. И именно производная, от этой слабости нашего сердца, не позволяет нам смотреть правде в глаза.

Итак, – жизнь без прикрас… Чего в ней больше – хорошего, или плохого? На первый взгляд, вопрос – риторический. Ибо, при всей общей усреднённости, и амбивалентности жизненного полотна, каждый находит в ней то, к чему расположен его рассудок…, в какую из сторон, маятник его сознания, отклонён благодаря чувственности…, её уязвимости, и способности к регенерации.

Но давайте, всё же, посмотрим непредвзятым взглядом…, и попытаемся проанализировать, что мы, чаще всего, относим в ней, к хорошему, а что к плохому. Может оказаться, что мы плаваем в собственных иллюзиях, словно в собственных фекалиях, и не желаем выплывать на чистую воду. Ведь чистая вода, как правило, и очень холодна.

В какие времена, в какой период моей жизни, она была наиболее плодовитой? Беспечность, присущая моему детству, когда я ещё не был приобщён, к какому-нибудь практическому ремеслу…, когда, почти полная свобода развращала мою душу…, и суровость самой жизни, стала причинять боль всякий раз, когда она, эта свобода, хоть как-то попиралась… Когда принуждение, столь обыкновенное, для большинства моих ровесников, мне причиняло болезненные уколы, нанося значительный ущерб, моей слишком рано распоясавшейся, гордыне…

И эту беспечность, и гордыню, мне пришлось ломать, в уже достаточно зрелом возрасте…, когда все «кости моей духовности», уже срослись криво. И тем болезненнее была, эта операция…, и тем длительнее становилась реабилитация.

Но именно тогда, мой мятежный дух, почерпнув из колодца свободы, студёную воду, и заболев «ангиной», приобрёл свой иммунитет, против рабского подчинения общим правилам, и моральным догмам окружающего социума.

Да, я рисковал никогда не выздороветь…, или, попав под «Колесо Иксиона», быть раздавленным собственной безответственностью. Или, разогнавшись на собственном «болиде лихости, и презрения к опасностям», врезаться на полной скорости, в стену фатального порядка мироустройства…, так и не познав, и не ощутив своей «гангстерской глупости».

Перелистывая страницы собственной жизни, мы часто впадаем в меланхолию. И эта меланхолия, как угнетает наше сердце, так и подстёгивает наш разум, к будущим преодолениям. Все, так называемые ошибки молодости, все недоразумения, мы склонны относить к собственной неразвитости…, к собственной неразумности.

Мы смотрим на всё это, с высоты прожитых лет…, и нам кажется, что случись с нами такое сейчас, мы непременно поступили бы иначе. Так властвует над нами, пантеон иллюзорности…, так наш оценочный разум, переводит необходимость бытия, в разряд подвластного разуму, политеса действительности.

Мы убеждены, что в нашем поведении существует червоточина ошибочности. Но, как возникает наша оценка прошлого, и что, на самом деле, значит, – я тогда ошибался? Это значит, перефразировать постфактум – необходимый в прошлом, момент бытия. Переосмыслить поступок своей прошлой жизни, через палитру образности теперешнего сознания…, через виньетку теперешнего собственного убеждения-заблуждения. – Момент прошлого бытия, в котором, будто бы существовала возможность иного развития событий, иного стечения обстоятельств…, и главное – иной осознанности, и иной нашей реакции, в рамках разумной оценки. Будто бы мы действительно могли поступить иначе, при тех стечениях обстоятельств, и том фокусе нашей оценки, данной ситуации.

Это сродни чудесному перевоплощению…, сродни догматическому политесу царствия лжи…, в котором наш разум, рисует в своём воображении, совершенно иную картину исторического момента…, отбрасывая все противоречия, и не принимая во внимание главные мотивы, за которыми скрыта реальная платформа того, или иного поступка.

Так, на основании последствия, он желает перевернуть, изменить причину и следствие…, так, на основании своего заблуждения, он строит новые утверждающие его власть, парадигмы осмысленности…, так, на основании собственных критериев оценки «хорошо», и «плохо», он подстраивает свершившийся факт, под программу воображаемого образа, с его контекстом, не имеющим, почти ничего общего с реальностью…

Мы называем это – учится на своих ошибках... И нам кажется…, да нет! -Мы убеждены, что действительно учимся на них! Но, на самом деле всё, что достигаем на этом поприще, – только перефразирования, перевинчивания прошлой реальности, на лад теперешнего изменившегося воображения.

И всякий раз, фатальность нашего поведения, становится объектом этого перефразирования. Всякий раз, мы забываем уроки прошлого, и совершаем новые ошибки. Но дело всё в том, что эти ошибки, становятся ошибками только в процессе перефразирования…, перекладывания постфактум, нашим воображением, той реальности, и всех её необходимых флюидов, и стечений обстоятельств…, и подведения этой, фатальной, в своей сакраментальной сути, реальности, под политес нашего, живущего уже в иной реальности, – реальности теперь, и сейчас, воображения.

Так, мы убеждаем себя, что мир принадлежит нам…, что жизнь подвластна нам…, и что наш произвол, диктует этому миру, свою волю. И полагаем, что, стоит нам отделаться, от собственных ошибок, стоит нам устранить все недочёты в своём сознании, и мир целиком, и полностью станет правильным, а главное – абсолютно нашим, подвластным нам, безусловно.

Но, для чего существует в нашем сознании, этот «ошибочный политес»? Зачем природа наградила нас, этим «надсознанием»?

Я полагаю, что именно благодаря нему, как нам кажется, мы становимся более ответственными животными. Благодаря тому разочарованию, и той боли, которая мучает нас всякий раз, когда мы осознаём в своём поведении – ошибочное, мы становимся осторожнее…, и начинаем относиться более ответственно, к собственным поступкам.

Так страх ошибиться, увеличивает наши шансы на выживание. Эти, идентифицируемые нами, ошибки, это наше поверхностное, наше предвратное толкование реальной действительности, словно санскритические мантры нашего «надсознания», нашего воображения, удерживают нас на плаву, не позволяя, в большинстве случаев, подходить слишком близко, к фатальной пропасти.

Мы, осознавая свою слепоту, свою слабую чувствительность, остерегаемся рискованных шагов. Так «центробежные силы нашего существа», нашего душевного агрегатива, – сдерживаются «силами центростремительными» …

3

Человек, становится настоящим человеком, только тогда, когда он приобретает полноту всей ответственности за себя, за свою жизнь, и свои поступки… Ответственность… – предмет гордости человека…, и его же крест, увешанный «веригами», и «шомполами» …, который он, вынужден нести всю жизнь. Но, самое интересное здесь, это то, во что превращается эта ответственность, во что она выливается, на пути своего становления.

Как и всё, на этой бренной земле, в конце концов, превращается в свой абсурд, так и ответственность, в процессе своего роста, превращается в самое ядовитое, и неестественное растение. – «Честь». И она, также остаётся предметом гордости, (хотя и, в уже гипертрофированном виде) …, но вот её крест, на котором «вериги», и «шомпола» превращается из «холодного оружия», в «огнестрельное» – в пушку, направленную на своего носителя.

Эта, не имеющая аналога в природе, аксиома, эта Великая максима, свойственная исключительно человеку, есть суть, вскормленный в самом себе, лютый враг…, от которого, – не спрятаться, и не убежать…, которого, не убить, и даже не обанкротить… И если смотреть на его появление, и становление, с точки зрения, и в параллелях природных превращений, то это напомнит, нечто схожее с превращением простого «паука», – в «скорпиона», способного убить самого себя.

Это показатель некоего «вырождения» человеческого характера, на ниве его становления, и «улучшения». Нет, и никогда не было на белом свете, более противоречивого, и более странного «вещества», как Честь. Конечно, честь –чести рознь. Но тот вид чести, о котором я повествую, являл собой, некий вид заблуждения. Этот вид чести, выглядел, как «обезьяна совести».

Вообще, что значит честь? Объяснение природой своих собственных явлений, в лице человеческой этической оценки, – это нонсенс природы, её врождённый абсурд, её собственное вырождение…, которое проявляется в полной мере, именно в человеке, как в самой прогрессивной субстанции природы.

Трактовать собственные, и чужие поступки, с точки зрения чести, с точки зрения не реальной, но придуманной необходимости…, с точки зрения выверенной, и закрепившейся в воображении, полиграмме этики поведения…, трактовать в угоду надуманной моральной обоснованности, в угоду укоренившейся выгоде разума, его набранного морально-этического контента…, в ущерб собственным парадигмам инстинктивного права поступать в соответствии собственным индивидуальным логарифмам…, собственным индивидуальным природным мотивам…, – что может быть глупее?!

Но именно такое поведение, считается самым разумным, и совершенным…, самым дальновидным, и самым возвышенным, из вех поведенческих лекал нашего социума.

Да, ты имеешь право выбирать для себя политес, из предлагаемых…, но ты не можешь создавать свой. Ибо, всякое противоречие здесь, всегда будет трактоваться, как ошибочное…, и отвергаться, не взирая на скрытую, или даже явную пользу для тебя, как индивидуума.

Трактовка – правит нашим сознанием, на всех фронтах жизни. Здесь нет иных пенатов для истинности, кроме воображаемых.

Я жил, и становился в этом политесе, как всякий человек своего времени. И все навязываемые моим временем, и моим пространством, лекала поведения, и оценки, проникая в мою кровь, делали своё дело. Но мой врождённый иммунитет, борясь с этими вливаниями, превращал всё моё существо – в поле битвы…, и «герольды, и флаги кланового сознания, и самосознания», в вперемешку с «трупами» общих для всех, ценностей, падая десятками наземь, прорастали новыми, небывалыми «культурами» …, с лепестков которых, каплями росы, стекал всё тот же яд, провоцирующий в моём сердце, выделение противоядия.

Ограниченность моего «желудка», в переваривании внешнего «блюда», с лихвой окупалось усвоением «блюда внутреннего» …, создаваемого на собственной «кухне разумения». И вполне естественно, я всё больше стал предпочитать «собственную кухню». Так становится личность…, так зарождается, и расцветает индивидуальность…, так появляется настоящая свобода, – свобода индивидуального сердца, – сердца закалённого в боях, на полях внешнего, и внутреннего противостояния.

4

Быть рабом легко. Растворится в политесе социума, принять все его выложенные, и закреплённые ряды оценки, и самооценки…, превратится в колёсико общечеловеческого механизма…, стать ещё одним «эукариотом человеческого организма», и провозглашать в унисон ценность величия общества, ценность его «возвышенных идей, и целей», – что может быть проще, что может быть приятнее для рабского сердца?

Но сердце война, мятежное сердце революционера, не терпит, даже намёка на рабское житие, в каком бы контексте это житие, не представлялось. Идея индивидуальности, – противоречит всякому клановому сознанию.

Вы скажете, что это гордыня…, что это она затуманивает твоё сознание, и не позволяет увидеть, и почувствовать пользу «кланового сознания» …, его величия, и его неоспоримых возможностей, и преимуществ.

На что, я отвечу: Тот, кто готов променять свою гордость, своё индивидуальное самосознание, свою личностную парадигму величия, и совершенства, чувство своей духовной неповторимости, и силы, на величие клана, на силу сопричастности, на гордость принадлежности, к чему-то большему, к чему-то доминирующему, и подавляющему…, на благополучие, и защищённость в клановом политесе…, и готов встать под его флаги обобщённой идеи, – и есть собственно, раб. – Раб не по принуждению, но раб по призванию... Таких – большинство. В противном случае, не было бы никаких клановых политесов различного толка, и различной структуризации, заполняющих всю нашу планету.

А гордость индивидуума, гордость – не сопричастности, но частности…, гордость личности…, я не променяю ни на какое благополучие, ни на какую защищённость. Ибо, сильная личность, не нуждается, и не ищет для себя защищённости, ни в социальных, ни в идеологических, или теистических клановых мировоззрениях. И эту гордость, так бичуемую всем миром клановых мировоззрений, я считаю наиболее ценным «растением», когда-либо прорастающим на полях человеческого бытия.

То, что гордость мешает жить, кричат громче всех те, кто склонен к рабскому житию. Им она – действительно мешает жить…, ибо, они ставят благополучие кланового жития, выше чувства собственного индивидуального величия, и совершенства.

Пить из собственных, чистых родников…, питаться мясом плодов собственного сада…, – что может быть желаннее, для свободного сердца?! Но такое, доступно немногим…, ибо – непонятно для многих… А если и понятно, то не оценено по-настоящему достоинству… А если и оценено, то в силу лености сердца, и нежелании бороться, – не прижилось…

Леность сердца, гораздо хуже лености тела. Здесь необходимо самоотверженно трудится, выкапывать глубокие колодцы, пахать, и высаживать саженцы…, которым, чтобы давать плоды, необходимо длительное время роста, и созревания…, необходимо терпение, и каждодневный уход за садом…, а также, необходимо солнце, и дождь, – необходим подходящий климат. И этот «климат», пожалуй, самая важная составляющая, для расцвета, и созревания этих «плодов» …, ибо, часто не зависит от тебя, но лишь от того великого случая, на который уповает всякий, кто вступает в область необитаемого, и враждебного мира. Этот «климат» ты можешь выбрать только случайно, только по наитию…, и никогда рассудительно…, никогда, с помощью рациональных, и аналитических инструментов своего сознания.

Никто не может знать тайны. И самая тайная, самая недосягаемая тайна, это тайна гениальности. – Тайна условий, и причин её расцвета, и плодоношения.

Искать в собственной жизни, причины завязи, и становления гения, – неблагодарное занятие. Причина, мотив, всегда находятся за гранью сознания, за границами осознанности, и идентифицирования…, за пределами всяких возможных оценок, для нашего разума.

Да и, само понятие «гений», на самом деле, – глубоко индифферентно…, и является, лишь формой относительной оценки, не неся в себе, ничего абсолютно объективного. Подтверждением этому, служит то, что гением крайне редко называют, живущего ныне, человека. Это всегда – оценка постфактум…, всегда в свете некоей конъюнктурности, и резонанса…, в ключе паритета обоснованности, лежащей на платформах созерцательной восторженности…, где нет, и быть не может никакой холодности…, и тем более, объективности.

Оценка себя, как гения, единственно возможная объективность…, ибо лишена конъюнктурности, и социального давления мнения большинства…, но в силу заинтересованности себя оценивающего, именно это, вызывает наибольшее недоверие. Ибо, оценивает, и провозглашает здесь, самый далёкий от холодности в оценках, субъект.

5

Ответственность, – действительно самые тяжкие кандалы. Свобода ещё никогда не была так угнетаема на земле, как, с появлением в человеке ответственности. Но, она же, является и причиной той гордости, абстрагированности, что возвеличивается над всем остальным животным миром, и даёт в руки человеку скипетр, и булаву.

Но откуда может браться это горькое, и в тоже время, целебное растение, пока оно не достигло своего созревания, и не превратилось в ядовитое?

Моя ответственность завязалась, и начала расцветать, благодаря нужде. Непрекращающейся нужде, как материального плана, так и духовного. В этой нужде, в её постоянной угнетающей, и только на короткое время, отпускающей свои поводья, «погонщице», в моей душе зарождалось нечто суррогатное, нечто противостоящее ей же самой…, но уже, не вне меня самого, но в самом моём сердце.

Царь внутри меня, постепенно начал захватывать земли, и всё громче провозглашать свою власть. – Так становится человек… Страх попасть в отвал, сгинуть, раствориться в бесполезных суетах мятежной жизни…, страх перемешанный с неуверенностью, и инфантилизмом…, порождал во мне стремление к работе над собой. Разогреть, расшевелить свои атрофированные чресла…, заставить свои, хаотически блуждающие мысли, выстроиться в гармонию, в полифонический ряд – что может быть болезненнее? Это требует выдержки, и стоицизма…, это требует готовности терпеть каждодневные длительные страдания.

Моя юность проходила в полной беспечности, живущего одним днём, юноши, для которого счастье жизни, счастье её мгновений, заключалось не в том, чтобы, как можно меньше испытывать, как телесные, так и душевные страдания…, но в том, чтобы получить от жизни самые яркие, самые гипертрофированные удовольствия…, пусть и, ценой необходимых при этом, страданий.

В юности, большинство из нас, жаждет «наркотиков». И жизнь, на самом деле, полна ими. Она пропитана этим ядом, она словно коктейль, насыщенный алкоголем, манит, и дурманит наш, полный сил, организм. Этот организм жаждет противоречий, он желает испытаний…, после которых, в случае победы, он испытывает настоящую эйфорию…, и его сердце, разрываемое страстями, и желаниями, возвышает его, над всем миром! Даже если всё его бытие, протекает на перифериях авангардного социума.

Центр всего мира, в такие мгновения, находится в его локальном окружении. В том месте, где царит его право, и его воля. Он не знает, и не хочет знать иного мира…, он не желает иного совершенства…, в нём горит огонь страсти к миру, к жизни…, и этот огонь сжигает всё вокруг! – Всё «корабликобумажное», всё нежновозвышенное, и тонкосовершенное…

Но именно в эти мгновения, если в душе, в её сакральных лабазах существует зерно действительной возвышенности, – действительного, а не суррогатного совершенства, то на этой выжженной земле, начинают прорастать тонкие, и уязвимые побеги настоящего Величия!

Мало кто замечает, в такие моменты – это прорастание. О нём узнают, как правило постфактум…, только тогда, когда эти побеги, орошаемые трудом, и вдохновением «земледельца», превращаются в настоящие наделы. На которых расцветают величественные деревья, покрытые невероятными небывалыми цветами…, и превращаясь постепенно в лес, заполняются небывалой фауной.

И ты, в своей житейской суете, не замечаешь, как постепенно входишь только в этот лес…, и начинаешь бродить, только по нему. Кроны, посаженных когда-то тобой деревьев, создают тень…, и только, изредка просачивающиеся лучи солнца, освящают твоё лицо…, и оно становится видным для тех, кто приглядывается, кто способен на пристальный взгляд во вне…, кто способен на понимание всего чужеродного.

Так появляются друзья. Друзья среднего возраста, – это совсем не то, что друзья детства, и юности. Это настолько редкое явление, что даже многими отвергается, как данность. Здесь необходимо более длительное время, здесь необходимо длительное прошлое, здесь надо привыкнуть, войти в резонанс…, для которого, в отличии от детских лет, мало шансов состоятся.

Ведь каждый из нас, с возрастом, прорастает своими «деревьями» …, обрастает своим собственным лесом…, в который, для посторонних, путь, как правило, заказан. Пустить в свой лес постороннего, не так просто…, но войти в чужой лес, – почти невозможно… а пребывать в таком лесу – опасно…, ведь там иной микроклимат, иная атмосфера…, и ты рискуешь переродиться, ты рискуешь стать тем, кем тебя примет этот лес…, но при этом потерять возможность пребывать в собственном лесу.

Но при всём, при этом, обновление, и зарождение новой жизни в твоей душе, возможно только после «опыления». Только «чужеродные зёрна», попавшие в твою почву, способны родить нечто небывалое, и сверхсовершенное! Ни один цветок на земле, не способен на полноцвет, без этого «опыления». И если ты хочешь достигнуть в своём становлении, настоящего совершенства, ты будешь жаждать этого «опыления» …, и искать на бренной земле, настоящие «дремучие леса» …, высаженные, и взлелеянные чужими, – чуждыми душами…, не взирая ни на какие опасности.

6

Что же не дало мне скатиться в отвал, и не погибнуть, от собственного недоразумения, и глупости? Теперь, с высоты прожитых лет, я всё больше прихожу к заключению, что именно то, что я с раннего детства читал книги. У моего Отца была неплохая, для советского времени, библиотека. И кое-что, я проштудировал ещё в детстве.

Вспоминаю, как однажды, я впервые взял в руки взрослую книгу…, если память не изменяет, она называлась «Уинстон Черчилль». Невзирая на то, что в силу своего малолетства, я мало понимал в этих письменах, но читая, периодически ловил себя на мысли, что постепенно, кое-что мне становится понятным. Так, наверное, во мне зародилось убеждение, что не обязательно всё сразу понимать…, необходимо постепенно открывать соты своего познания, и не зацикливаясь на непонятных пока, вещах, всё же, идти дальше…, и пытаться освоить, хотя бы те книги, которые стояли на первой полке книжного шкафа.

Так я, незаметно подкрался к Ф.М. Достоевскому. Это было настоящим открытием! То просветление сознания, которое я испытывал всякий раз, когда закрывал книгу, и размышлял над прочитанным, радовало меня, и в тоже время, приводило в какое-то, уже почти трансцендентальное сознание.

Моих родителей, по меркам той эпохи, можно было отнести к интеллигентной семье. Но только на том основании, что оба они имели высшее образование. Мать, окончив институт, всю жизнь работала экономистом. До самой пенсии, она числилась на Хлебозаводе, бухгалтером. Отец же, получив первое образование инженера-горняка, проработав на разных шахтах Советского Союза, около семи лет, (кстати сказать, благодаря чему, мы с братом близнецом, родились в городе Текели), закончил Юридический Институт, и уже до пенсии работал юрист-консультом, на разных предприятиях.

Но, как бы не было, это горько осознавать, (ведь это, мои первостепенные корни), на этом, собственно, и заканчивалась вся интеллигентность. Ибо, образ жизни отца, не давал повода усомниться в паритете в его крови, как низменных, так и возвышенных инстинктов. Здесь, как мне кажется теперь, слились в один сосуд «соки» его ближайших предков, (а значит, и моих дальних) – «соки черни», и «соки благородства» …, соки, с одной стороны, толкающие его, на червоточину нетерпение чужого мнения, и неприязнь к иной точке зрения…, с другой – стремление к самообразованию, и достижению определённых высот собственного статуса.

И в силу паритета этих «соков», концентрация, как первого стремления, так и второго – были разбавлены…, и соответственно, как хамство не превышало обыденности, и не выходило за юридические рамки…, так и стремление к возвышенности, и совершенству, оставалось на среднем уровне.

Мать же, подавляемая авторитетом, а точнее сказать, грубой самоуверенностью отца, главной чертой которого, как я отметил выше, было уважение только своего мнения, только лишь привыкла ко всему, мимикрировала, и стала вести себя, соответственно обстоятельствам. Хотя усомнится в общем благочестивом образе её жизни, – невозможно.

По-своему, я любил своего отца, он был интересным человеком. Как и любил, и люблю до сих пор, свою мать. Но я никогда не испытывал настоящего чувства долга по отношению к ним. Не знаю, хорошо это, или плохо. Это, по-видимому, наследственное. А скорее всего, это они, сами, не привили мне этого долга, в силу своего собственного воспитания. Вереница образа жизни, и всех отношений, всегда тянется издалека.

Мой отец, сколько я его помню, всегда злоупотреблял спиртным. И подобное отношение к спиртному, впоследствии, сказалось и на мне. С переменным успехом, я всю жизнь боролся с «назойливым Бахусом».

Наша с братом сестрёнка, наша бедная старшая сестра, убежала из дома, как только ей исполнилось семнадцать лет. И покинув город, поселилась на берегу Чёрного моря. Мы с братом, тогда ещё были совсем маленькими, и не в состоянии были оценить, всей трагичности той ситуации. Её нежная душа была измотана попойками отца, и ночными, пусть и не переходящими всяческих границ, но всё же, дебошами…, от которых, не было спасения, ни нам, ни матери, ни ей. И она, любя нас с братом, и любя свою мать, всё же вынуждена была оставить родительский дом.

Хотя, опять же не лукавя, надо признаться, что и мы с братом, в силу нашего неспокойного, противоречивого от рождения, характера, и «вредности чернеющего произвола» в душах, бесспорно, также приложили к этому бегству, свою руку.

Другое дело моя бабушка, – мать моего отца. Её чистое сердце, её отношение ко всем коллизиям жизни, связанное по-видимому, с её происхождением, не оставляло в этом, также, никаких сомнений. После обобщённого взгляда, на всю её жизнь, образовывался некий гештальт, некий образ, убеждающий, в её благородном происхождении. Здесь не было никаких душевных червоточин, никаких завистливых, или злобных поползновений, не было и намёка, на мелкую мстительность, что была так присуща иным жителям деревни. Всё время возникало робкое чувство, какое-то неизгладимое впечатление, что её сердце, и душа принадлежат некоему возвышенному роду. Словно, чужеродный росток, на сорняковом поле, она явно выделялась своим поведением, из всей окружающей массы.

И даже, порой, возникали мысли, что это вовсе не она родила моего отца. И только их внешнее сходство, не давало развиться этим мыслям.

Как известно, доминанты крови, передающиеся по наследству – не предсказуемы. И в отце, вполне вероятно, развились, и завладели всем его существом, именно флюиды его отца, – иной ветви.

Так вот, что собственно, так чрезвычайно отличало в жизни моей бабушки, от всего контента, в котором варились мои предки. Вся её жизнь была направлена на выполнение своего долга. Её моральная платформа, была – непоколебима…, и, невзирая на пошлое окружение, её благородная кровь, просачивалась, из глубин её сердца, наружу, каким-то лучезарным светом.

Мы с братом, были окружены её заботой…, и, не обращая внимания на отсутствие в нас, какой-либо благодарности, (в силу подростковости), она не уставала, и не переставала это делать, никогда. И до самого своего конца, была полна готовности продолжить свою заботу.

И не только мы, но и никто, и никогда не замечал в её характере, какой-либо червоточины, присущей низменным слоям человечества…, – то, что называют «чернью». Это косвенно подтверждалось, и историей её появления в деревне. Она – не знала своих родителей…, и не знала откуда она взялась в этой деревне …, и вообще, кто её родственники.

Но слухами – полнится земля русская… Говаривали, что во время революции, её совсем маленькой привезли сюда, и оставили на попечение незнакомым людям. Возникало подозрение, что её просто спрятали, от карающего меча революции.

Весь её светлый облик в молодости, вся её, следующая благородным постулатам жизнь, косвенно подтверждала все эти догадки. И её любовь к нам, как я полагаю, также сыграла немаловажную роль в том, что в моей душе вырос, и устоялся некий кордон, на пути к расхолаживанию, и уходу вразнос.

Ведь в моей крови, наравне с «плазмой черни», плавали, и «благородные тельца». И я подозреваю, что эти «тельца» достались мне, именно от моей бабушки. Иначе, как объяснить мою тягу к творческому, к возвышенным пенатам искусства, к философии, музыке, и поэзии. (Ведь, будучи в преклонном возрасте, она была единственным человеком во всей деревне, что писала стихи).

Откуда могли взяться в моём, по преимуществу, «чернем» сердце, – эти возвышенные флюиды? Ведь, я всегда ощущал, некие приоритеты в своих мотивах, и стремлениях…, и в зрелые годы, в глубине своей души, всегда ставил во главу угла, именно эти мотивы, и стремления. Я чувствовал, что, на самом деле, является для меня действительно важным, а что второстепенным, и ненужным. А такие оценки, не берутся ниоткуда. Если в твоих предках никогда не было ничего благородного, ничего возвышенного, то и твои желания, и стремления, соответственно, будут всегда направленны в одно русло. Они будут мотивированы, по преимуществу, врождённым страхом, подозрительностью к жизни, недоверием, и постоянным желанием выживания…, либо основываться на мещанском накоплении материальных богатств. Что, по сути, является родственными мотивами…, хотя и предполагают различные векторы ментальности, и различные по масштабам, цели.

Кстати, надо отметить, что мой прадед по отцовской линии, не имеющий родственной крови с моей бабушкой, имел мельницу в деревне. То есть, был зажиточным крестьянином…, в комиссарском контексте, – «кулаком». Он жил в большом доме на противоположном краю деревни…, и мой отец, часто жил у него и своей бабушки, периодически навещая своих родителей на другом краю. А надо сказать, что в те времена, два края деревни враждовали друг, с другом…, и проход по чужому краю, для юноши, был чреват наказанием. Но моему отцу, в силу сложившихся обстоятельств, дозволялось ходить по всей деревне, без угрозы получить по голове. (Так, наверное, в нём расцвело бурным цветом самомнение, апломб, и чувство собственного превосходства). Он очень любил своего деда, и когда тот умер, очень переживал, и даже сделал на руке наколку, в виде могилы с крестом, и надписью: «Спи дед».

7

Мы с моим братом, и моей любимой женой, и сыном, жили уже около десяти лет во Владивостоке, за семь тысяч километров от отчего дома. Однажды, после восьмилетнего отсутствия, приехав в свой отчий дом, я подошёл к плохо побеленной стене, и присмотревшись к висящей фотографии, на которой мы с братом были запечатлены с букварями в руках, вдруг испытал нечто вроде психоэмоционального взрыва, с последующим прозрением! В доли секунды, произошёл, некий временной синтез, с осмыслением тех чувств, которые возбуждали в моём сердце, обещание гордости, желание, во чтобы то ни стало добиваться этой гордости, в своём сердце. Во мне вдруг, во всеуслышание заговорило чувство необходимости стремления к возвышенному в жизни, уверенности в своих силах, желание добиваться для себя, лучшей, самой достойной жизни…, за которую, как твои родители, так и твои ближайшие родственники, будут гордиться.

Я почувствовал, как в моём сердце зародилась, некая ответственность за себя, и своих близких. Я думаю, что именно в этот момент, я стал на самом деле, взрослым, ответственным человеком. Я на мгновение оказался где-то далеко, в глубинах моего детства, и перепрыгнув в своём сознании, через настоящее, очутился в будущем. Это произошло в течении неопределённого времени, думаю меньше секунды! Я вдруг понял, глядя на эту фотографию, что в то далёкое время, родители возлагали на меня, большие надежды. Такие же большие, какие я возлагаю сейчас, на своего маленького сына. И я не должен, ни в коем случае, разочаровать их, и не оправдать этих надежд.

Я вдруг вспомнил, со всей ясностью, моё тогдашнее ощущение себя. Я чувствовал себя – непростым человеком, уже в раннем детстве…, и полагал для себя, непростую судьбу. Повторяю, человек всегда чувствует, на что он способен. Другое дело, поверит ли он себе, и станет ли самозабвенно трудиться в том направлении, какое подсказывает ему, его сердце.

В этот момент сублимации, или сказать точнее, некоего трансцендентального синтеза, в моём сердце зародилась, какая-то сверхъестественная сила. Это трудно передать словами…, ибо, всё это находится за пределами простой осознанности…, в идеальных сферах твоей духовности, где невозможно ничего понять простым разумением…, можно лишь почувствовать всем своим существом, и получить, некий экстаз синтетического духовного умозрения…, некоего, выхода в астралы созерцания, где всё и вся целокупируется, в какую-то всеохватывающую пантемиду…, и ничего не разбирается, ничего не расчленяется. – Гештальт всех видов, всех монад, и «ганглий» твоего сознания…

Нечто подобное, пусть иного плана, но схожее по мощности впечатления, я испытывал только однажды. Когда в моём сердце зародилась моя первая осознанная любовь. Это произошло действительно, как удар молнии…, я был ошеломлён, поражён, и в тоже время, словно озарён, каким-то светом, о котором и не подозревал ранее!

Мне кажется, что нечто подобное, пусть не часто, но происходит с верующими. На некоторых из них, снисходит, некое просветление…, и они действительно встречаются с богом в своём сердце.

Всё это, настолько индивидуально, и неповторимо, что проводить здесь параллели, только для поверхностного разума является, чем-то разумным. Ибо, для глубокого мыслителя, как одна вера – не похожа на другую…, так не найти на белом свете – две одинаковые любви. И также, не найти две одинаковые дороги к собственному просветлению…, ощущению, и осознанию трансцендентальных, или метафизических сверх возвышенных основ своей духовности. Нечто, что заложено, к примеру, в медитации.

8

Каждый человек, имеет свой неповторимый регламент жизни…, у каждого свои генетико-психологические параметры этой жизни. Выражаясь понятнее, один взрослеет, и расцветает в один период своей жизни, (как правило, годам к двадцати пяти), другой – имеет своим расцветом период, когда первый, уже подводит итоги.

Мой рассвет начался к сорока пяти годам…, после мучительного кризиса среднего возраста, когда меняется «химия крови» …, когда гормональная система, преодолев свой очередной пик, неумолимо начинает угасать…, и общий фон всех твоих внутренних монад, меняет направление на стагнацию. И твоё настроение, своими каждодневными катаклизмами, мучает тебя. Когда ничто, и никто не радует…, и ты ловишь себя на мысли, что каждый день, лишь переживаешь своё страдание…, и тебе кажется, что всё закончилось, и ты никогда уже не испытаешь радости от простых вещей.

В это сложное время, когда меня часто посещали суицидные мысли, всё отягощалось частыми возлияниями колоссального количества спиртного. Оно усугубляло моё положение…, ослабляло часто меня настолько, что все мои мысли о жизни, сводились к, лишь невыносимому страданию. И вся ценность этой жизни, – блекла, становясь, лишь мутным зеркалом.

Но в силу какой-то внутренней генетической стойкости, каждый раз, когда я приходил в себя, я будто бы навсегда прощался со спиртным. Но через какое-то время, всё повторялось снова…, и мой разум страдал, и страдал, не в силах найти выхода.

Биохимическая реакция организма, на необходимый разворот, ждёт всякого, кто доживает до этого периода. Кризис среднего возраста действительно существует…, и подтверждением тому, служит реальность, которую я почувствовал во всей её фатальности, будучи на пике, как теперь осознаю, этого моего кризиса.

Эта реальность, открыв предо мной свой «погреб», почти свела меня с ума. Я чувствовал, что не выдержу такого натиска. Истина этой реальности, пронзила мне сердце, и затем обволокла непроглядным смогом. И казалось, что за этим смогом, уже не было ничего, и никого…, и что весь мир заканчивался этим непроглядным туманом. Надежда, словно заблудилась в нём…, и мой, впадающий в истерику разум, нервно искал её, словно «Ёжик в тумане».

Иллюзия жизни, так радовавшая моё сердце на заре, растворилась в этой реальности, не оставив и следа. Самые мучительные страдания наступают тогда, когда пропадает всякая надежда…, а моя надежда на выздоровление, таяла с каждым днём. Но в какой-то момент, толи в силу моей врождённой душевной организации, или в силу того, что я почти никогда не прекращал занятий спортом…, на ниве которых, к среднему возрасту получил пару хронических травм…, мой дух, всё же воспрял, и поборовшись в очередной раз, с искусителем «Бахусом», – с этим агентом дьявола…, я сказал себе – всё, хватит! И при всей тщетности прошлых попыток, на этот раз, я был убеждён, что «Бахус» позабудет обо мне, и позволит выстроить свою жизнь, на новый лад…, упорядочить, и закрепить свои векторы. Я полагал тогда, что победил свой главный порок. Но, на самом деле, я лишь загнал всё это, – в «резервации». Ибо, то, что однажды сформировалось, почти невозможно устранить.