Читать онлайн никогда бесплатно
Пролог
Ночь. То самое время, когда темнота достигает пика своего величия. Момент, когда, случайно посмотрев на черное небо, усыпанное холодными искрами звезд, невольно застываешь в немом восхищении его жутковатой красотой.
Район стандартных для средней полосы хрущевок. Если ты хоть раз бывал в Московской области более, чем проездом, тебе должны быть знакомы эти уютные дворики, в которых безраздельно, особенно по ночам, властвуют старые деревья. Вспомни этот еще не до конца отравленный благами цивилизации воздух, наполненный запахом свежей листвы. Вдохни его полной грудью. Смотри – вон то, третье окно слева – судя по аппетитному шипению, там жарят котлеты. Разве можно удержаться и не отклониться от своего курса, чтобы хоть на мгновение уловить их аромат? А что за радио играет в этой квартире? Не разобрать, к сожалению, но явно не та современно-молодежная похабщина, что доносится из шестого окна этажом выше. Судя по всему, там вечеринка. Что ж, люди отдыхают, всем нам иногда нужен отдых, давай не будем их судить, а просто пройдем скорее дальше.
Музыка стихает позади, и ты снова один на один с ночью, не считая далекого шума машин и стрекота сверчков. Но кое-что еще не дает тебе сосредоточиться на том, что заставило тебя забрести сюда в столь поздний час. Свет в окнах. Ты замедляешь шаг, залюбовавшись на молодую пару, сидящую за маленьким столом лицом друг к другу. А дальше, смотри, на пятом – чей это силуэт? Что этот человек высматривает в царстве величественных тополей и берез? Уж не тебя ли? Но ты выбрасываешь эту мысль из головы и ускоряешь шаг. А через пару секунд твое внимание привлекают ажурные занавески на третьем этаже – уже в другом доме. Ты не знаешь почему, но они кажутся тебе чуть ли не музейным экспонатом времен царской России. Ты улыбаешься. А улыбнулся бы ты такой глупости, будь вокруг светло и людно? Заметил бы ее вообще? Ты обещаешь себе подумать об этом, но думать, конечно, не будешь.
Еще пять секунд – и твое внимание снова отвлечено. Чем? Ты сам не знаешь. Дальше большой промежуток темных окон. Ты ускоряешься еще немного, почти бежишь от фонаря к фонарю. Что-то зловещее чудится тебе в привычном уже стрекотании. И этот запах. Странный, какой-то не летний. Что такого, казалось бы? Но… Второй фонарь, третий, четвертый…
…остановись. Да, прямо сейчас, не добегая до последнего фонаря. Там конец дома, там светятся еще два окна, на четвертом этаже и на втором, но нам с тобой интересны не они. Вот это, да-да, прямо напротив тебя, эта зияющая чернотой пустая глазница видавшего виды дома. Подойди и загляни туда. Можешь подставить под ноги пару кирпичей из этой кучи или притащить лавку от ближайшего подъезда. Но ты не заглянешь. Конечно же, ты не заглянешь.
Много кто проходил мимо этого окна. Пьяные компании, припозднившиеся работяги, бомжи, хулиганы, воры…возможно, проходил и ты. Давно это было, лет десять назад, а то и все пятнадцать, но если бы ты заглянул в то окно, ты по сей день помнил бы эти глаза. Круглые детские глаза, бессмысленно уставившиеся в темноту, выплакавшие, казалось, все, что только можно. О, если бы ты только заглянул тогда в это окно. Возможно, тогда ты знал бы наверняка, правдиво ли воспоминание, что так врезалось мальчику в память.
Сзади раздался скрип, но мальчику было все равно. Он монотонно раскачивался взад-вперед, не в силах расслабить и без того болевшее тело. Весь его мир занимал кусочек неба в окне, огромного черного неба, прикрытого строгой липой. Даже это небо казалось ему светлее его комнаты. В комнате не было звезд, не было пусть немногочисленных и далеких, но теплых огней его маленького городка. В комнате было темно. А ведь даже ребенку известно: именно в темноте заводятся самые жуткие монстры.
Снова скрип – будто по стеклу острым стальным когтем. На его плечо легла холодная и твердая рука. Но за спиной только…
Мальчик прекратил раскачиваться. Сверчки прекратили стрекотать. Часы прекратили тикать. Сердце прекратило биться.
На мгновение. На одно лишь мгновение все смолкло, чтобы он услышал тихий ласковый голос:
– Не бойся. Все хорошо. Хочешь, я дам тебе фонарик?
Луч света разрезал темноту и уперся в кусок стены под окном, и оно тут же пропало из виду вместе с липой, и небом, которое она так отчаянно пыталась за собой спрятать. Все это просто не существовало больше. А существовало ли оно вообще когда-нибудь?
Мальчик неуверенно улыбнулся сначала одним уголком губ, потом чуть подрагивающим вторым. Глупый маленький мальчик, радующийся чему-то, один в совершенно темной комнате. Храбрый маленький мальчик, который больше никогда не будет бояться темноты.
Никогда.
Глава 0. Дождь идет
– Скоро обед. Консервов еще надолго хватит, да?
Никто не обернулся. Здоровяк Лу втянул голову в плечи, раздавленный будто утяжелившимся после его неловкой фразы шумом машин. Ковчег не был уютным местом. Да и не должен был быть. Не время думать о комфорте, когда речь идет о единственном шансе спастись.
Агата сидела в пол-оборота к нему, уставившись в никуда. Ее некогда прекрасные пышные рыжие волосы давно спутались и утратили блеск. Маленький Марк мирно пускал пузыри во сне на ее безучастных руках. Старая Грета, как обычно, играла с резинкой, заплетая ее в причудливую сеточку необычайно быстрыми и точными для столь почтенного возраста движениями пальцев.
Лу немного завидовал ей, так как она единственная придумала себе развлечение в этом плавучем гробу. Впрочем, некоторое время назад нашел себе занятие и он. Лу сидел у стены и слушал. Он хотел почувствовать, как бушует снаружи стихия. Это было бы даже приятно после несчетных часов этого проклятого грохота механизмов. Но сколько ни напрягал слух, улавливал только что-то вроде – кощунственная мысль – спокойного шелеста волн.
Должно быть, об этом говорил Базиль. А потом взял с собой последних трех человек, сохранивших рассудок на этой посудине, отворил тяжелую металлическую дверь и увел, пообещав прислать за остальными полицию.
Никто не пришел обратно.
Из дальнего угла раздались редкие глухие шаги. На тусклый свет вышел мужчина в коричневом кожаном плаще, заляпанном кровью. Он ступал тяжело, вытянув перед собой руку, будто слепой. Возможно, он и вправду ничего не видел – об этом говорил его отсутствующий, словно обращенный в себя взгляд. Ной. Он производил впечатление человека, еще не истратившего силу молодости, но всем, кто заглядывал ему в глаза, на ум невольно приходило слово «древний». Агата и Грета повернулись к нему с тем чувством, когда надежды больше нет, но еще осталась привычка надеяться. Нет, они не питали себя иллюзиями. Они знали, что он скажет. Единственную фразу, которую он говорил с тех пор, как они примкнули к нему. Единственную, что имела здесь смысл. Единственную, что имела смысл вообще.
Взгляд его немного прояснился. Теперь он смотрел на Лу, словно услышав, о чем тот раздумывал последние полчаса. Наконец его сухие губы разлепились, и слова камнем упали на холодный металлический пол:
– Дождь идет.
***
Когда-то Ной был врачом. Не только по профессии, но, пожалуй, и по призванию. С юных лет он не мыслил себя без того, чтобы помогать людям. Сотни, тысячи прошли через его твердые, теплые руки. Заносчивые богачи, привыкшие смотреть на всех сверху вниз. Бродяги, даже не пытавшиеся выбраться со дна социальной лестницы. Работяги, измученные тяжелыми сменами. Все они в его присутствии становились серьезными и послушными как первоклассники на своей первой линейке.
Именно он одним из первых встретил череду странных событий в округе и одним из первых начал замечать в ней закономерность. Иначе и быть не могло, ведь именно он и его коллеги пытались помочь им всем. Старой птичнице, которую «голос из радио» обещал научить летать, если она отрежет себе все пальцы. Улыбчивому водителю, загремевшему на операционный стол после проглатывания доброго килограмма различных несъедобных предметов (потому что «просто был голоден»). Молодому священнику, который каким-то образом нанес себе на спину незаживающие рваные раны и отказывался обращаться за помощью, пока не лишился сознания от потери крови.
Со всеми Ной придерживался простого правила. Что бы ни говорили ему органы чувств (а от некоторых пациентов порой смердело хуже, чем от помойной ямы), какие бы эмоции ни брали верх, он помогал всем, кто попадал к нему на прием. «Глаза боятся – руки делают», – пожимал он плечами на расспросы коллег.
Именно в эти руки попал тот парнишка. Ной хорошо запомнил момент его прибытия. Стояла июльская жара, на небе не было ни облачка, и он подумывал продать душу дьяволу за стаканчик мороженого, когда отрешенного вида санитары везли мимо каталку с привязанным к ней юношей. Натужно скрипели натянутые ремни, обездвиживавшие его конечности. «Дождь идет! – кричал он, закатив глаза с абсолютно алыми белками, – Дождь идет! Дождь идет!»
Разумеется, поначалу Ной не понял важности этого момента. «Еще один пациент, – подумал он тогда. – Еще один несчастный, которому нужна помощь». Но уже на следующий день стало ясно – тот парень не был «еще одним». Он был первым. Первым из огромного множества.
***
Первая стадия начинается со звука. Он раздается будто в отдалении, но в то же время так четко, как если бы его источник находился внутри твоей головы.
Кап-кап.
Две капли друг за другом снова и снова.
Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап.
У кого-то почти сразу, у кого-то спустя дни или даже недели, начинается вторая стадия. Как бы ее описать…
Давным-давно, когда Ной еще был маленьким мальчиком, родители брали его с собой в церковь. Это невысокое здание было своего рода достопримечательностью для посвященных. Снаружи оно было совсем не похоже на другие американские церкви. В ряду частных домов этого маленького городка оно не то, чтобы совсем не выделялось. Скорее выделялось в обратную сторону, будучи чуть меньше и скромнее своих ближайших соседей.
Впрочем, одна вещь, на удивление малозаметная снаружи, но сразу бросающаяся в глаза внутри, делала здание уникальным, во всяком случае, в рамках своего города. Его окна. Они были выполнены цветной мозаикой, изображающей различные сценки из библии. При взгляде в окно, она превращала предметы по ту сторону в размытые силуэты, казавшиеся менее реальными, чем переливающееся яркими цветами изображение.
Ной, маленький мальчик, на долгих и скучных службах находил это их свойство чрезвычайно увлекательным. Он смотрел в окна, то просто разглядывая цветастые картинки, то пытаясь сосредоточиться на силуэтах машин и людей, проплывающих мимо снаружи. Это была его маленькая тайная игра, в которую он играл сам с собой. Иногда он представлял, что силуэты – это фальшивая картинка, а реальность – изображение из разноцветных осколков. Возможно, замысел художника заключался именно в этом.
Кап-кап, – слушал он много лет спустя, сидя в своем кабинете и тщетно пытаясь сосредоточиться на отчетах. – Кап-кап. Кап-кап.
А люди, меж тем, продолжали прибывать. Скоро должны были закончиться места в клинике, даже с учетом запасных коек, которые собирались со дня на день расставить по коридорам.
Кап-кап.
Это была абсолютно невозможная ситуация, которую никто не мог предвидеть. Десятки, а по городу в целом, возможно, уже сотни людей с совершенно одинаковым бредом. «Дождь идет! – кричали они, царапая ногтями свои лица и тела. – Дождь идет! Дождь идет!» Разумеется, их сразу фиксировали санитары, но даже у этих, повидавших всякое ветеранов боевых действий за чужое здоровье начинали уже сдавать нервы.
Кап-кап.
И ремни. Ной наконец вспомнил, зачем сел за стол. Точно, у них начали заканчиваться ремни. Но написать об этом официальную бумагу он не успел. Стол, ручка и бланки вдруг оказались где-то далеко, будто в другом мире. Перед глазами же была другая картинка, куда более яркая и четкая.
Так начинается вторая стадия. На тебя обрушивается поток воды, будто ты стоишь под водопадом, но осмотревшись, понимаешь – это дождь. Мощнейший ливень из крупных, ощутимо бьющих по голове и плечам капель, под которым мгновенно промокаешь со всех сторон до нитки. Сколько бы на тебе ни было одежды, для этого дождя ты будто вовсе гол. Сами собой руки поднимаются к лицу, ты пытаешься смахнуть с него воду, но сколько бы ты ни тер, это совершенно безрезультатно.
Следующим ты замечаешь свое одиночество. Вокруг нет никого и ничего. Под ногами похотливо чавкает почва, кое-где поросшая прибитой к земле травой. Ты в чистом поле, простирающемся во все стороны, насколько тебе позволяет увидеть дождь. Движение куда бы то ни было быстро начинает казаться бессмысленным.
А потом за ревом воды, стуком капель и чавканьем земли ты снова слышишь этот звук.
Кап-кап.
Он пробивается сквозь эту какофонию без труда, как голос человека с рупором сквозь шум толпы, но при этом он все так же тих и мягок.
Кап-кап.
И в этот раз он не просто мешает сосредоточиться. Теперь от него тебя охватывает паника, такая же всеобъемлющая и беспощадная, как льющиеся на тебя потоки воды. Он словно отсчитывает последние мгновения перед тем, как ты растворишься в дожде. Перед тем, как ВСЕ растворится в дожде.
Кап-кап.
Затем, за пеленой дождя, ты вдруг угадываешь очертания приближающейся к тебе фигуры. Она бредет медленно, пошатываясь и содрогаясь при каждом шаге, но от нее веет силой, несопоставимо большей, чем доступна человеческому существу. Не злонамеренной, нет. Не более злонамеренной, чем у любого другого стихийного бедствия. Безумием было бы думать о ней в таком ключе. Просто при ней ты испытываешь чувство, как если бы прямо перед тобой разверзлась, исторгая потоки лавы, земля.
Кап-кап.
Новый звук прорезает собой шум дождя. Тихий стон, слышимый так же необъяснимо четко, как это проклятое капание. В нем можно услышать страдание, если только это имеет какой-то смысл. Ведь эта фигура – не порождение дождя и не его источник. Она и есть дождь. Вечный поток воды, который мог бы смыть в океан все человечество вместе со всеми его творениями. Но что-то пошло не так. Что-то сломалось в ней, и теперь она медленно и неотвратимо бредет к тебе.
Кап-кап.
Многие были на этом месте. Все они пытались бежать – естественная реакция перепуганного надвигающимся катаклизмом животного – но промокшие ноги немеют и подгибаются, вязнут в жиже, словно это ночной кошмар. Мольбы о пощаде застревают в горле – бессмысленно молить о чем бы то ни было стихию. Из груди рвется лишь бесцельный крик о помощи, ни к кому конкретно не обращенный. Единственная фраза, передающая хотя бы каплю смысла:
– Дождь идет! Дождь идет!
Кап-кап.
Многие были на этом месте, но один Ной был врачом – не только по профессии, но, пожалуй, и по призванию. Только Ной играл в детстве с цветными стеклами в церкви. Только Ной смог совершить единственно правильный поступок.
***
В религиозной общине, которую некоторые по недомыслию называли сектой, никогда бы не узнали о ковчеге, если бы не врожденное любопытство Лу. Собственно, и в общину он попал только благодаря своему любопытству, та еще была история. Но и она по степени вызываемого интереса меркла в сравнении с мужчиной, пытающимся в одиночку восстановить брошенный на берегу реки много лет назад грузовой корабль, постоянно потирая странными движениями покрасневшее уже от этого лицо.
Лу собирался поздороваться и спросить, что, собственно, происходит, но незнакомец вдруг схватил его за плечо и вперился взглядом в лицо, словно с трудом пытаясь поймать его в фокус уплывающих куда-то в другое измерение глаз.
– Дождь идет, – в его голосе сквозила нескрываемая паника. – Дождь идет! Дождь идет!
Поначалу Лу испугался, но быстро понял – разговоры о скором апокалипсисе в общине обрели под собой почву. Ведь всем известно, что умалишенные у Господа на особом счету, и если бы тот хотел послать людям знамение, без сомнения, он сделал бы это именно так.
Не всем в общине трактовка Лу показалась логичной, но некоторые вспомнили, как сами видели на улицах людей, выкрикивающих эту фразу. В конце концов, было решено, что в худшем случае они просто помогут несчастному безумцу с починкой бесполезного хлама, зато в лучшем – станут единственными, кто спасется от потопа. Разгорелся, было, спор о том, какой из этих вариантов на самом деле худший, а какой лучший, но он был пресечен старой Гретой, как несущественный.
И вот их осталось только трое. Четверо, если считать маленького Марка. Пятеро, если считать самого Ноя. Но в Лу с каждым днем крепло сомнение, действительно ли тот все еще человек.
– Дождь идет, – повторил Ной с нажимом.
Его взгляд снова затуманился, и он побрел к двери на палубу, словно внезапно вспомнив о крайне важном деле. Дверь мрачно скрипнула, и Ной в очередной раз покинул своих пассажиров, шагнув сперва в небольшой промежуточный отсек, а затем наружу, в предрассветный туман.
Кап-кап.
На палубе его ждали. Сгорбившаяся, но все равно необычайно высокая фигура, закрывающая руками глаза и содрогающаяся от беззвучных рыданий.
Кап-кап.
Походке Ноя вернулось некое подобие уверенности, хотя отрешенность из взгляда не исчезла, а лишь усилилась. Он приставил к голове руку козырьком и огляделся, словно обретя зрение после долгой слепоты. Фигура же отняла руки от лица и повернулась к нему. Раздался протяжный стон, и они медленно побрели навстречу друг другу.
Кап-кап.
Красные капли, одна за другой упали на палубу и быстро впитались в доски, оставив лишь едва заметные следы. Фигура протянула руки к Ною. Тот помедлил – это движение стоило ему колоссальных усилий – и протянул руки к ней.
Кап-кап.
Их пальцы соприкоснулись и переплелись на бесконечно долгую секунду. В следующую – высокая фигура рухнула на колени, и Ной прижал к своей груди ее голову. Руки фигуры сжались в кулаки и по очереди бессильно врезались в плечи Ноя. Затем еще раз. Возможно, величайшая сила на планете уткнулась в него как слепой бездомный котенок, умоляющий прохожего об убежище от этого жестокого мира. Ной глубоко вздохнул и осторожно принялся снимать с головы фигуры повязку, насквозь пропитавшуюся спереди кровью. Красные дорожки побежали вниз по его плащу.
Окровавленные бинты упали на палубу. Когда ветер наиграется с ними, то, вероятно, сдует в воду, как и все предыдущие. Ной достал из кармана чистый бинт и начал накладывать новую повязку. Первые лучи солнца робко щекотали его абсолютно седые волосы. В этом теле мало что осталось от старого Ноя, который работал в клинике. Лишь ядро, самая суть его личности. Помогать. Отвести потоп как можно дальше от тех, кто остался снаружи. На случай, если этого окажется недостаточно, обезопасить как можно больше людей внутри. И повязки. Регулярно менять повязки.
Ковчег с мрачной решимостью обреченного выходил из устья реки в открытый океан. Ему предстояла долгая дорога на восток.
Глава 1. Застывшее лето
Снег уютно хрустит под ногами редких прохожих. Снежинки ведут свой печальный танец над светлыми островками парковых фонарей. Спокойствие разрезает лишь одинокий детский крик. Крик, до которого никому нет дела.
Ребенок в теплом синем комбинезоне стоит напротив одинокой скамейки, припорошенной снегом. Одна из его рукавиц лежит у него под ногами, но он не может за ней нагнуться. Взгляд его неподдельно округлившихся от страха глаз прикован к бумажному свертку, лежащему на скамейке. Угол свертка отклеился, обнажив содержимое.
Это цветы. Всего лишь цветы.
Ребенок набирает в легкие морозного воздуха и кричит. Кричит, кричит, и кричит, пока его голос не срывается, перейдя в слабый хрип. Ничто и никогда не внушало ему такого ужаса, как этот сверток на одинокой скамейке посреди зимнего парка. Ведь он точно знает: эти цветы мертвы. И он сам мертв. И все вокруг тоже мертвы. Иначе как объяснить их мертвое равнодушие?
Снежинки ведут свой печальный танец над светлыми островками парковых фонарей. Уютно хрустит под ногами редких прохожих снег. Спокойствие нарушал лишь одинокий детский крик ужаса, но и он уже умер. Совсем как эти цветы.
Говорят, в ту зиму российские морозы свирепствовали еще сильнее, чем обычно. Впрочем, может быть, эти люди ошибаются. В этой местности почти каждый декабрь кажется самым суровым и беспощадным в истории. Да, определенно – это был декабрь.
Где-то в России, а если точнее, то где-то в радиусе суток пути от Москвы, ехал поезд. В поезде было темно, грязно и жарко. А еще довольно пусто – мало выдалось желающих уезжать в такую погоду из теплых квартир. За его окнами царил ледяной ад – выл ветер, сыпал колючий снег, градусов было никак не больше, чем минус двадцать пять.
В купе номер шесть сидел мужчина. Черные, давно не стриженые волосы в беспорядке спадали на лоб и уши. Сильные на вид руки с длинными пальцами были скрещены на груди. Вены на этих руках проступали так четко, что казались нарисованными на мягкой бледной коже, выдававшей в нем городского жителя. На небритом лице его, которому можно было дать лет тридцать, проступала блаженная улыбка. Мужчина спал, и сон его был приятным.
Возможно, последний приятный сон в его жизни.
* * *
Максим стоял на берегу лесного ручья и разглядывал свое отражение. Те же непослушные волосы, те же зеленые глаза, то же в меру упитанное лицо с чересчур волевыми для его характера скулами, но разбитые на многие сотни искрящихся плоскостей, пересыпающихся, словно мелкая стеклянная крошка. С неба грело солнце, где-то далеко стучал колесами поезд. Ему было хорошо.
– Не помешаю?
Максим с секундной задержкой оторвал взгляд от водной поверхности и поднял голову. На противоположном берегу стояла необычно высокая девушка в тунике из грубой на вид ткани и с медным кубком в руке. Струящиеся черные волосы мягко обрамляли неестественно ровный и строгий овал ее лица с пикантной восточной жилкой. Его можно было бы назвать красивым, если бы не болезненная восковая бледность. Уголок ее тонких губ был чуть приподнят в едва заметной полуулыбке.
– Вовсе нет, – ответил мужчина и улыбнулся в ответ.
Они помолчали.
– Знаешь, – задумчиво произнесла она, слегка взболтнув из стороны в сторону содержимое кубка. – Мы с тобой живем в чертовски странное время.
– А какое время не было странным? – пожал плечами Максим.
– Хороший вопрос, – незнакомка, продолжая загадочно улыбаться, перешагнула ручей и протянула кубок собеседнику. – Ты даже не представляешь, насколько хороший.
– Что это? – спросил тот, на автомате приняв странный дар.
Из глубины медного сосуда, наполненного темно-рубиновой жидкостью, на него глянуло отражение его собственного лица. На долю секунды оно показалось Максиму то ли неожиданно величественным, то ли странно высокомерным. Наваждение прошло, прежде чем он успел понять.
– Попробуй, – подбодрила его незнакомка и грациозно присела на колени у воды. – Тебе нравилось…когда-то.
«Клофелинщица», – отрешенно подумал Максим как сквозь вату и послушно поднес кубок к губам.
Терпкий, сладковато-кислый напиток слегка пощипывал язык. От первого же глотка разлилось по телу и мягко ударило в голову приятное тепло. Вино, догадался Максим. Он редко пил вино и ценителем его никогда не являлся, но вкус этого ему был явно знаком. Словно что-то давно забытое и оставленное позади нагнало и силой заняло свое законное место в его подсознании. Только вот, что?..
Еще пара минут молчания. Максим вяло копался в памяти, понемногу опустошая кубок. Странная девушка наблюдала, чуть склонив голову.
– Кто ты? – наконец спросил мужчина. – Мы знакомы?
– Тебе суждено править, – промурлыкала девушка вместо ответа. – Скоро ты встретишь самого себя и вспомнишь.
– Самого себя? – Максим вдруг поймал себя на том, что приосанился, заложив свободную руку за спину. Странная, горделивая поза, ранее ему несвойственная. – Как это?
– Скоро ты проснешься, – пообещала девушка, поднялась на ноги и приняла из руки Максима опустевший кубок. – Ведь в тебе течет Его кровь. Кровь того, о ком все забыли. Того, ради кого я пришла к тебе сегодня.
– Кого? – не понял Максим. – Да кто ты?
– Зови меня Тиамат, – девушка улыбнулась чуть шире. – Скоро ты все поймешь. Тебе просто нужно проснуться.
– Проснуться? – Максим потер напряженный лоб. У него вдруг страшно разболелась голова.
– Проснуться, – кивнула незнакомка и вдруг крикнула не своим голосом. – Да проснитесь же, мужчина!
Максим подскочил, распахнув одновременно глаза и рот. Проводница. Купе. Поезд. Дело.
Он заморгал, стряхивая с глаз остатки странного сна и вполуха слушая удаляющееся ворчание проводницы. Да, пока есть время, обязательно нужно освежить в памяти дело. Само собой, в эту глушь из уютной московской квартиры его погнал отнюдь не праздный интерес.
Максиму предстояло провести обряд экзорцизма.
***
Всю сознательную жизнь Максим был убежденным материалистом. Его не особенно интересовала ни высокая наука, ни, тем более, эзотерика. Он не верил в призраков, демонов и магию. Даже к медитации относился скептически. Очень важные качества для того, кто зарабатывает на жизнь услугами мистического характера.
Он бы ни за что не признался в этом даже сам себе, но факт остается фактом. Максим испытывал сладко щекочущее, волнительное удовлетворение, видя, что к нему обращаются как к некой высшей силе, хватаются как за последнюю соломинку. Благоговение в голосе, робкое заглядывание в глаза – особое, ни с чем не сравнимое ощущение собственной значимости и пусть эфемерной, пусть ложной, но власти.
Где-то в глубине души он, разумеется, стыдился этого обмана. Это чувство ощутимо кололо его каждый раз, когда он представлялся очередному клиенту магом или экстрасенсом. Заглушить его помогало лишь то обстоятельство, что Максим всегда честно пытался принести наивному клиенту пользу, и пользу самую, что ни на есть, прагматическую.
К услугам, подобным тем, что предоставлял людям он, прибегает весьма разношерстная публика, но большую ее часть можно поделить на три категории.
Первая, самая простая в обращении – люди, которым нужен психолог. Страдающие от тревог, комплексов, травм – они готовы отдать любые деньги, лишь бы кто-то почесал им зудящее место психики. Тут Максиму помогало с одной стороны профильное образование, а с другой – сокрытие оного от клиента. Всего несколько терапевтических сеансов, кое-как замаскированных под гадания и колдовство – и человек снова готов жить с собой в мире. Какое-то время.
Вторая, куда более сложная категория – люди, которым нужен психиатр. За годы практики Максим насобирал опыт взаимодействия с носителями всевозможных маний, фобий и прочих расстройств. Много раз ему доводилось жалеть, что экстрасенс не может выписать рецепт на антипсихотик. Увы, помочь такому клиенту он мог лишь косвенно – успокоив и осторожно внушив мысль о необходимости всестороннего медицинского обследования.
Но самая сложная категория – люди, которым просто нужен друг. Максим очень хотел помочь им, но строго-настрого себе это запрещал. Уходили они, как правило, еще более несчастными, чем приходили. А сам великий маг и волшебник закрывал свою каморку раньше положенного и отправлялся через дорогу – в ближайший бар. Он трижды заказывал дешевый виски без льда, после чего сидел у стойки в молчании около получаса, сжав кулаки и сосредоточенно считая пульсации набухшей жилки у правого виска.
Ощущение собственного бессилия, неспособности помочь нуждающемуся вообще было для него худшим кошмаром, порой сводящим на нет любое постыдное удовлетворение. О, если бы только был способ – выполнимая инструкция, простой принцип, как сделать счастливыми всех… Увы, для веры в подобные вещи Максим был чересчур прагматичен.
Впрочем, несмотря ни на что, бросать свою "работу" он не планировал. Ведь подобные услуги среди некоторых групп населения куда популярнее более прозаичных услуг настоящих мозгоправов. Уйти – значило бы вовсе оставить этих людей без помощи. Бросить на растерзание мошенникам различной степени цинизма, наводнившим непыльную и крайне прибыльную нишу. Нет, этого Максим себе позволить не мог. Так он и подумал, покупая рекламное место в желтенькой газете из тех, что бесплатно раздают у метро.
Не сказать, что звонков после этого стало значительно больше, но охват клиентуры определенно вырос. Это стало понятно, когда в один промозглый и темный декабрьский день скрипучий, постоянно прерывающийся из-за помех голос говорил в трубке: «Ты прости, сынок, что беспокою. Не к кому мне пойти, одни старики в деревне остались. Пропадает из погреба то картопля, то закрутки старые. Скоро все, сынок, вынесут. В милиции смеются только – а мне хоть ложись да помирай. Еще дом этот, где Арсенич раньше жил… Ох, не знаю, что там творится, а только точно что-то нечистое. Ты уж не сердись, сынок, пожалей дуру старую. Съезди ко мне, не побрезгуй…»
Когда старушка закончила вспоминать молодые годы, перечислила поименно всех ушедших на последний покой друзей и в четвертый раз пообещала озолотить его, благодетеля, Максим согласился на эту работу, не раздумывая. Он был нужен, а потому не мог отказать.
«Нет ничего плохого в том, чтобы успокоить одинокую пожилую женщину». Так он хотел бы думать. Получалось с переменным успехом. Никакие благие намерения не отменяли того факта, что он собирался взять с бедной старушки деньги за заведомый обман. Но поворачивать назад было поздно, да и счета за свет и жилье требовали оплаты. Оставалось лишь попробовать принести своим визитом хоть какую-то пользу.
Максим тяжело вздохнул. Отчего-то, на сей раз он чувствовал себя особенно плохим человеком.
* * *
Поезд остановился у ничем не примечательной деревенской станции, каких проехал уже больше десятка, и снова тронулся, едва Максим успел ступить на перрон. Мороз тут же вцепился в него как бультерьер, а ветер с издевательским свистом поприветствовал горстью колючего снега в лицо.
Экстрасенс поспешно поднял воротник слишком тонкого для такой погоды пальто и ответил ветру трехэтажным матом сквозь зубы. Он успел высказать примерно половину того, что думает о самом ветре и о его родителях, атмосферных колебаниях, когда заметил спешащую к нему сквозь метель низенькую, почти шарообразную фигуру.
– Максимушка, ты? – прокричала она ему снизу вверх, подслеповато, с отчаянной надеждой вглядываясь в лицо своего будущего спасителя.
– Я, бабуль, – отозвался спаситель, но тут же спохватился. – Простите, как вас по имени-отчеству?
– Никитишна я, сынок, – ответила бабушка. – Ты уж так и зови – Никитишна. Ну, пойдем скорее к дому, чего на морозе-то торчать.
– Да, пойдемте, – с облегчением отозвался экстрасенс.
Он был готов идти хоть к черту на рога при условии, что между ними не будет этого ужасного ветра, пробирающего до самого костного мозга. Идея о простом деревенском доме казалась ему самой желанной за всю его жизнь. А уж если в доме натоплена печь…
С такими мыслями он поспешил за заказчицей, бодро семенящей по тропинке из собственных следов. Благо двигалась она на удивление быстро для своих почтенных лет.
***
Печка в доме действительно была – старинная, кирпичная. От нее веяло теплом, и не только физическим. Впрочем, последнее относилось к каждому предмету, наполняющему внутреннее убранство. Неокрашенный, явно кустарного изготовления стол покрывала ситцевая скатерть с узором, напоминающим гжель. По бокам от него стояло две деревянные скамьи. На окнах – белые кружевные занавески. В одном углу – высокая кровать из ржавеющих металлических прутьев с мягкой на вид периной. В другом – низенькая полочка с иконами. Словом, сущая прелесть для горожанина, привыкшего к безликим бетонным коробкам.
Оказавшись внутри и избавившись с помощью гостя от верхней одежды, Никитишна первым делом схватилась за рогач. На глазах немного сконфуженного Максима, из печи на стол переместился простой глиняный горшок, испускающий непередаваемо аппетитный пар с запахом картошки, чеснока и укропа, а из-под кровати – банка с солеными огурцами.
– Ну что вы, – протянул экстрасенс, отчаянно стараясь потише урчать животом. – Не стоило…
– Ничего не знаю, – Никитишна замахала руками и даже зажмурилась, чтобы точно не видеть возражений. – На голодный желудок дела не делаются. Я в журнале "Здоровье" читала. Садись, сынок, садись, где удобно. Только вот сейчас…
Бабушка снова бросилась к печке и, встав на цыпочки, сдернула с нее слегка побитый молью коврик.
– Нет-нет, – Максим поспешно уселся на голую лавку. – Мне бы на деревянном посидеть – давно забытые, понимаете, ощущения. Вы себе лучше подложите, раз уж нагрели.
– Ох, молодежь, – добродушно проворчала Никитишна, неохотно последовав совету. – Совсем старших не слушаете. Да и правильно – уж поумнее нас будете. Не спорь, сынок, не спорь. Все потом, а сейчас – кушай. Кушай.
***
Вдвоем экстрасенс с клиенткой быстро опустошили и горшок, и добрую половину банки. Работать после столь капитального ужина не хотелось совершенно, но не заставлять же пожилого человека ждать.
– Так вы говорите, – нарушил сытое молчание Максим. – Продукты пропадают?
– С погребу, – с готовностью кивнула Никитишна. – Ну да чего меня, старую, слушать. Пойдем, сынок, покажу.
Выходить на бушующую снаружи метель не хотелось вдвойне, но Максиму и в голову не пришло отказаться. И дело было не только и не столько в деньгах.
Погреб обнаружился с обратной стороны дома. Тяжелая, кое-как обшитая жестью дверь протяжно скрипнула петлями, впуская внутрь хозяйку и экстрасенса.
– Вот, сынок, погляди, – Никитишна посторонилась, вжимаясь в грубую деревянную стену. – Третьего дня в последний раз спускалась – энто вот ведро с картоплей еще полное было. То ли я из ума выжила, то ли…
– Нет, – задумчиво проговорил Максим и присел на корточки. – Не выжили.
В сантиметре от его ботинка на грязном полу виднелся смазанный, но вполне различимый отпечаток ноги.
Ноги маленькой и явно босой.
– А скажите…Никитишна, – уже на выходе обратился к хозяйке Максим, прикусив себе язык за неловкость. – Тот дом, о котором вы говорили, который вас беспокоит – он там, верно?
– Верно, сынок, – с благоговением откликнулась Никитишна, проследив взглядом направление, указанное пальцем экстрасенса. – Все верно, недаром я тебя вызвала, ох, недаром…
Снова укол вины за обман.
Максим наклонился к уху своей нанимательницы и спокойным, внушительным тоном произнес:
– Идите, бабушка, домой и ни о чем не беспокойтесь. Я разберусь.
Подождав, пока успешно успокоенная пенсионерка скроется за углом дома, вышагивая по еще не заметенной цепочке собственных следов, он развернулся и уверенно зашагал прочь.
Туда, куда вела едва заметная цепочка следов поменьше.
***
Однако, на подходе к хлипкому заборчику соседнего участка его уверенность в собственных силах, как и в понимании мироустройства в целом, сильно пошатнулась.
Зима словно вовсе не касалась этого двора. Ветер обносил его снегом аккуратно по периметру, а над ним, из колодца, пробитого неведомой силой в тяжелых зимних облаках, вовсю сияло солнце. Более того, в обход всех законов природы, земля, кусты смородины и даже одинокая яблоня были покрыты зеленью. Портили картину лишь торчащие, как гнилые грибы-переростки, строения – покосившийся дом, когда-то очень давно, похоже, выкрашенный в желтый, и мрачная пристройка, не то сарай, не то амбар. Но что добило Максима окончательно – на траве недалеко от калитки сидела босая девочка лет тринадцати в грязном сарафане в голубой цветочек. Она тихонько напевала без слов смутно знакомую навязчивую мелодию и, кажется, следила за перемещениями в густом травяном лесу какой-то букашки.
«Ну, конечно же, – щелкнуло в рационализаторской части сознания Максима. – Я снова сплю». Он бешено затряс головой. Обычно это помогало проснуться лучше, чем классический щипок, но на сей раз почему-то не подействовало. На этом разумные идеи в его голове закончились, так что он просто несмело приблизился к калитке и постучал, привлекая внимание девочки. Та подняла взгляд на неожиданного гостя и на ее лице проступила улыбка, которую просто преступно было бы назвать как-то иначе, чем лучезарной.
Несмотря на круглые детские щеки, тупой подбородок, глаза плохо определимого цвета, жиденькие рыжие волосы, собранные в хвост простой резинкой, и слегка торчащие передние зубы (левый – с щербинкой), слово «некрасивая» не вязалось к ней совершенно. Нет, такие люди стоят вне этой грубой селекции.
– Приве-ет, – видимо, уже не в первый раз протянула она, кажется, даже не удивляясь, что гость не отвечает.
– Привет, – сипло ответил Максим и прокашлялся. – Можно войти?
– Заходи, – сказала девочка без раздумий и открыла калитку.
Экстрасенс мимоходом подумал, что ее не доведет до добра такая доверчивость, но вслух спросил:
– Как тебя зовут?
– Лето, – отозвалась девочка невпопад и обвела двор рукой.
– Да, я вижу, – осторожно согласился Максим. – А зовут-то тебя как?
– Лето! – повторила странная девочка и хихикнула в ладонь над непонятливым гостем.
В голову Максима закралось подозрение, что другого ответа на этот вопрос он не получит.
– Тут есть кто-то постарше? – сменил тактику он.
Девочка немного померкла, закусила губу и не ответила. Максим на автомате сделал в уме пометку.
– Ты одна здесь живешь?
– Нет, – к ней снова вернулась беззаботность. – Со мной Гордей. Это хорошо, правда?
– Гордей? Кто это?
Она снова не ответила и повернулась к гостю спиной.
– Что там? – Максим начал чувствовать себя глупо, задавая такое количество вопросов без внятного ответа.
Девочка же внезапно сорвалась с места и стремглав метнулась к сараю. Прежде чем Максим успел что-то сообразить, рассохшаяся, скребущая нижним краем по земле дверь захлопнулась и звонко щелкнула изнутри задвижкой, отделив его от – он почти не сомневался в этом – беспризорницы.
Тем не менее, следовало на всякий случай проверить дом. Ноги сами поднесли экстрасенса к гнилому, покосившемуся крыльцу, а кулак дважды с силой врезался в аналогичного качества дверь. Неожиданно, с той стороны послышался шаркающий звук и дверь открылась. На пороге стоял мужик, на вид вполне соответствующий своему жилищу.
Существует множество слов для обозначения лиц мужского пола: мальчик, пацан, парень, юноша, молодой человек, мужчина, мужик, мужичок, дедушка, старик…И уместность их использования определяется совсем не возрастом – бывают и пятнадцатилетние мужчины, и семидесятилетние юноши.
Представшее перед экстрасенсом лицо (если его можно так назвать) было, хоть и совсем не представительным, последней, так сказать, стадии угасания, но все же мужиком. Он ужасно оброс, черт знает, сколько времени не мылся, питался, судя по виду, исключительно солеными огурцами, да и то, скорее всего, в последнее время стал заменять занюхиванием рукава, а на плаву держался только благодаря водке. Гости у него, видимо, бывали нечасто – он открыл дверь в желтовато-коричневых семейниках с оригинальным узором из разводов и большой зеленой наклейкой, на которой было написано черным маркером «тр муж бел». К величайшему радостному удивлению Максима, ничем, кроме перегара, он не вонял.
Вид у него был ошеломленный, но он быстро взял себя в руки и спросил…нет, не «чего надо» и даже не «ты кто». Первый вопрос его был:
– Водку будешь?
Фантасмагоричность ситуации окончательно отключила рациональную часть мозга экстрасенса. Оставшиеся части тянули его одновременно расхохотаться в лицо хозяину дома и бежать со странного участка куда глаза глядят, но вместо этого он зачем-то, не моргнув и глазом, ответил:
– Буду.
* * *
Уже к середине первой бутылки выяснилось, что хозяина зовут Григорий Арсенич. Взявшись за вторую, собутыльники твердо решили сейчас же вместе идти в разведку. От попадания в плен к местным сотрудникам правоохранительных органов их удержала только третья бутылка – они не могли до нее дотянуться. Она стояла на столе, где-то высоко над ними, так гордо, словно знала, что до нее не доберутся, и все, что могли сделать Гриша с Максимом – это вцепиться в ножки стола в попытке подняться, тем более героической, что обреченной на провал.
* * *
Она любила лето. Любила солнце, любила танцевать. Любила читать страшные истории при свете свечи. Она любила людей. Она нас всех любила. И была растоптана за это. Как цветок среди асфальта.
А тварь…
Тварь должна была умереть.
* * *
Проснулся Максим почему-то на кровати. Голова гудела, как чертов царь-колокол, да еще жутко хотелось пить, поэтому он предпринял дерзкую попытку встать, но дом вдруг сильно покачнулся и герой упал, больно ударившись локтем. Когда ему, наконец, удалось найти общую с окружающим миром вертикаль, откуда-то из соседней комнаты послышался грохот и безудержный мат.
И он все вспомнил. Гнилой дом, кусочек лета посреди зимы, девочка, водка…так это не сон! Мозг со скрипом, но заработал в привычном рациональном ключе. За объяснениями экстрасенс закономерно решил обратиться к хозяину дома, а потому, шатко опираясь на стену, пошел на голос.
Пол был ужасно захламлен, но изнутри дом все же выглядел заметно лучше, чем снаружи: не было гнили, да и перекос чувствовался не так явно. Он состоял из двух комнат квадратной формы, стены были оклеены грязно-желтыми обоями в ужасного, помойного цвета цветочек, пол представлял собой кое-как отшлифованные доски, густо заваленные тряпьем и разномастными ящиками, а воздух в нем был пропитан запахами уксуса и спирта.
Хозяин обнаружился на полу, возле дивана, судя по виду, пострадавшего от нападения стаи бешеных бобров. Он уже успел снова уснуть сном невинного младенца и на вялые попытки растолкать никак не отреагировал. Обидно. Воды, пригодной для питья, или хотя бы для выливания на пьяную вусмерть рожу, в пределах видимости не нашлось, так что Максим решил последовать другому, не менее важному зову природы и пойти освежиться за углом.
За этим занятием его и застала вчерашняя девочка. Делая вид, что не замечает (или правда не замечая?) пикантности ситуации, она спросила…нет, не «что ты делаешь», не «почему ты еще здесь» и даже не «как тебя зовут». Вместо этого она со всей возможной детской непосредственностью спросила:
– Хочешь потанцевать?
И, не дожидаясь, ни пока гость ответит, ни пока справится с заевшей ширинкой, за руку потащила на свободное пространство.
– Я не умею… – робко попытался возразить снова начавший терять связь с реальностью экстрасенс.
– Я тоже, – засмеялась она, взяла его за руки повыше локтя и с неожиданной силой закружила на месте.
Ее смех звучал так заразительно, что Максим и не заметил, как начал смеяться с нею вместе, сам не зная, над чем. Он не видел ничего, кроме закатного солнца, играющего в ее огненных волосах, кроме ее голубых глаз с веселыми рыжими искрами. В них было лето, то самое лето, что царило на этом островке счастья, то самое лето, которого, теперь он понял, ему не хватало всю жизнь. Чувство стеснения, имевшее место быть поначалу, а с ним и остатки похмелья, не выдержав скорости кружения, оторвались и остались далеко позади.
Внезапно она подпрыгнула и звонко чмокнула незнакомого ей мужчину в подбородок. Невинный поцелуй все того же первозданного тепла и восторга жизнью, что переполняли все ее существо, и которыми она не могла не поделиться. От неожиданности Максим отшатнулся и выскользнул из ее рук, но она, не замечая этого, продолжала смеяться и кружиться, подставив солнцу счастливое лицо.
С крыльца послышался деревянный стук. Максим повернулся на звук, пошатнувшись от легкого головокружения. Гриша выползал из дома, наверное, с той же целью, что и его гость чуть ранее. Наполовину ему уже это удалось, другая же половина оставалась за порогом, в темноте. Увидев Максима, он прохрипел:
– Помоги мне…
Гость, как истинный джентльмен, поспешил было на помощь другу, но остановился на пол пути. Над Григорием, скрытый полумраком неосвещенного дома, кто-то стоял. Максим не видел, но спинным мозгом почувствовал его напитанный злобой взгляд.
– Наконец-то, – глухо прорычал незнакомец.
Максим хотел было переспросить, но тут Григорий сделал усилие и вывалился на крыльцо целиком…хотя, “целиком” здесь – неправильное слово. Ниже пояса за ним волочились только кишки, распространяя отвратительный запах и оставляя кровавый след на деревянном полу.
Максим отпрыгнул, поскользнулся и упал на траву. Его резко и обильно вырвало. В голове все смешалось, он хотел закричать, но голосовые связки не размыкались, хотел бежать, но не мог сдвинуться с места.
«В доме убийца? Или это несчастный случай? А вдруг спишут на меня?.. Черт, не время сейчас об этом думать, нужно свою шкуру спасать, бежать, бежать, бежать…»
– Э-э…– раздался стон с крыльца. – Да ты сам на ногах не стоишь…
С ужасом в подергивающихся глазах Максим пронаблюдал как Гриша с трудом поднимается на подкашивающиеся, но явно наличествующие ноги, и, покачиваясь, бредет за угол. Экстрасенс оглянулся, ища поддержки у девочки, но она будто провалилась сквозь землю. Вопрос «какого хрена, вашу мать, здесь происходит» принимал все более безотлагательный характер.
* * *
– Какого хрена, вашу мать, здесь происходит?!
– Ты о чем это? – Григорий выглядел искренне удивленным.
– Что за девочка бегает по двору? Дочка твоя? Это она еду ворует? – наседал Максим, закипая с удвоенной скоростью из-за головной боли.
– Какая еще девочка? – Арсенич развел руками. – Нет тут никого. У меня вообще детей нету. Ты, Максим, иди проспись сначала, а потом уж к людям приставай.
– Что значит “какая”?! – сдавленно прорычал экстрасенс, нависая над сидящим за столом напротив мужиком. – Рыжие волосы, сарафан в цветочек, лет тринадцать на вид. Такая вся…не от мира сего. Кончай этот цирк, ты не мог ее не видеть!
– Она?.. – Гриша запустил пятерню в редкие волосы, уставившись округлившимися глазами прямо перед собой. – Как же ее звали…Анна? Инна? Нет, не может быть. Ее не должно быть здесь. Так не бывает, слышишь? Она не могла…не могла…еще будешь? – спросил он безо всякого перехода.
– Ага. Буду, – процедил Максим и резко поднялся, опрокинув свой стул. – Знаешь, что я сейчас “буду” делать? Я найду эту Анну-Инну, приведу сюда и получу все ответы. И почему-то мне кажется, что ответы эти заинтересуют полицию и социальные службы.
Вероятно, Гриша пытался возразить, но Максим уже вышел и захлопнул за собой дверь. На дворе тем временем успело стемнеть. Девочки снаружи не наблюдалось, но у экстрасенса было предположение насчет того, где она была вынуждена проводить ночи. Уже почти не шатаясь, он решительно зашагал к сараю с твердым намерением поставить точку в этой мутной истории.
***
Заперто. Ну конечно.
– Инна? Аня? Ты здесь? – крикнул Максим, стараясь звучать как можно менее угрожающе. – Открой, пожалуйста, это срочно!
Он приложил к двери ухо. На секунду ему показалось, что с той стороны доносится приглушенный голос, но разобрать не получилось ни слова. Экстрасенс громко постучался и снова прильнул к двери. Никакой реакции. Молчание.
Прямо-таки мертвое молчание.
Терпение Максима лопнуло вместе со струнами его нервов. Нога в тяжелом ботинке с грохотом врезалась в дверь. И еще раз. И…
Третий удар сломил сопротивление хлипкого косяка – с громким треском он вместе с дверью провалился внутрь, открывая проход.
В дальнем от двери углу горела одинокая свеча, выхватывая из кромешного мрака две сидящие на полу фигуры. Максим сразу опознал обе. Одну – держащую в руках книгу – по детскому лицу и сарафану в цветочек. Другую – почти взрослого на вид парня – по тяжелому взгляду, сочащемуся злостью.
– Что вы здесь делаете? – сорвался с губ экстрасенса глупый вопрос.
Ответ девочки был довольно предсказуем:
– Читаем.
– Не сейчас, – процедил парень, тяжело поднимаясь на ноги.
– А ты еще кто такой? – Максим заставил себя приблизиться к кругу света, но голос его предательски дрогнул.
– Дей, не надо, – испуганно прошептала девочка.
Парень вдруг очутился прямо у Максима под носом. Его кулак врезался экстрасенсу под дых, заставив согнуться и осесть на пол.
– Больно же…– просипел пострадавший.
Девочка вскрикнула. Парень расхохотался. Ничего хорошего этот смех, разумеется, не сулил. Эхо еще повторяло звуки этого смеха, но он снова был абсолютно серьезен и смотрел на свою жертву в упор сверху вниз с бескрайним презрением. В глаза Максиму вдруг бросились его ладони – поперек них были глубокие свежие порезы с идеально ровными краями.
– Больно? – переспросил парень. – Нет…ты не знаешь, что такое боль.
Он начал сжимать кулаки. Экстрасенс слышал, почти сам чувствовал, как кончики пальцев врезаются в обнаженное мясо, выдавливая ручейки крови, как скребут по кости ногти…
– Ты слаб, – прорычал парень. – А слабые люди… отвратительны.
Не спеша, словно зная, что у Максима не хватит воли сопротивляться, он замахнулся, метя в лицо. Глаза его сверкнули, а затем погасли – из них исчезла иллюзия жизни. Свеча тоже вспыхнула неестественно ярким светом, и угасла, из последних сил осветив испуганное лицо девочки, должно быть, из-за игры теней словно перекошенное нечеловеческой гримасой. Затем все погрузилось во тьму.
Удара не последовало.
* * *
Утром Максима разбудил Гриша. Окатив водой из ковшика и силой влив рюмку водки, он наконец добился от гостя способности реагировать на внешние раздражители.
– Т-ты чт-то развел в са-сарае? – спросил тот более-менее внятно с пятой попытки.
– Сарай? – удивлено переспросил Гриша и задумался. – Сарай…сарай…ты не ходи больше в сарай. Мы там играли раньше с Аней…Или она Инна?.. Но ты туда не ходи. Выпьем лучше еще, а?
– Нет, – отрезал Максим. – С меня хватит. Что здесь происходит вообще?! Почему нет снега?
– Да ты головой ударился что ли? – недоуменно спросил Арсенич. – Лето ж на дворе.
– Лето, да? – Максим истерично хихикнул. – Так. Ладно. Допустим. Хорошо, пусть будет лето. Что за дети у тебя в сарае живут?!
– Сарай… – Гриша крякнул и почесал затылок, словно стыдясь чего-то. – Не ходи в сарай, по-человечески ведь прошу…
– Хватит! – голос экстрасенса сорвался чуть ли не на визг. – Что ты скрываешь, ублюдок?!
Вместо ответа Гриша поспешно ретировался в другую комнату, оставив гостя лежать в одиночестве. Прошло несколько минут, прежде чем тот собрался с силами и поднялся. Неприятная, тяжелая легкость в голове заставила его опереться дрожащими руками на подоконник. Несколько минут он разглядывал темно-красные разводы на стекле – большое пятно снизу и вертикальные полосы по бокам.
Краска? Или…
Вдруг его кто-то схватил за волосы и с силой толкнул вперед, прижав лбом и носом к грязному стеклу. Даже не оборачиваясь, Максим понял – это снова тот парень.
– Ты видишь это? – спросил монстр уже мало похожим на человеческий голосом и надавил сильнее. – Видишь эту гнилую кровь? Тварь должна была умереть, понимаешь? Тварь должна была умереть!
Он отбросил экстрасенса вбок, к стене, и стал ритмично бить об нее головой.
– Тварь. Должна. Была. Умереть! Тварь! Должна! Была! Умереть! ТВАРЬ! ДОЛЖНА! БЫЛА! УМЕРЕТЬ!
Максим слабо бился в руках своего мучителя. Стена быстро приближалась, издавала глухой стук и удалялась. В рычании больше нельзя было разобрать слов, но они звучали у него в голове: тварь должна была умереть, тварь должна была умереть…Он уже не чувствовал боли. Последним, что уловило его угасающее сознание было потекшее по стене красное пятнышко – а затем чем-то красным заволокло весь мир.
***
В себя Максим пришел, сидя на крыльце и подбирая языком стекающую по лицу кровь. Мысли сразу понеслись как вода из прорванной трубы.
Демоны. Настоящие демоны! Что им нужно? Что за тварь должна была умереть? Почему здесь? Почему сейчас? Почему со мной? Неужели правда нужен обряд экзорцизма? Но я же шарлатан! Я – ничто! Это чудовище убьет меня, если я ему помешаю!
Никогда в жизни ему еще не было так страшно. Максим, взрослый мужчина, плакал от страха как ребенок, запертый в темном чулане. Он хотел уйти. Просто уйти. С трудом поднявшись, он двинулся было в сторону калитки, но тут же замер в ледяном оцепенении.
На пути к калитке стояла девочка в грязном сарафане. Из-за залившей глаза крови, Максим толком не видел ее лица, но воображение по-медвежьи услужливо нарисовало ему увиденную ранее при свете свечи кошмарную гримасу.
– Что с тобой? – она протянула руку к разбитому лбу Максима, но он отшатнулся и упал на колени, не удержав равновесия.
– Что вам нужно?! – выкрикнул экстрасенс, не в силах побороть истеричную интонацию. – Почему он хочет убить меня?! Кто вы такие?! Что вам нужно?! Что вам нужно?!
Девочка что-то отвечала, но он кричал слишком громко:
– Просто скажите! Я сделаю все, клянусь! Только скажете, что вам нужно…
Максим повалился ей в ноги, больше не в силах говорить членораздельно. Паника владела им полностью. Воспаленный мозг выдал решение – кинуться к выходу напролом, но едва рванувшись вверх и вперед, он почувствовал, что его поднимают за плечи чьи-то сильные руки. «Снова он, – промелькнуло в голове экстрасенса. – Он не даст мне уйти, он убьет меня…» Максим закричал, беспорядочно пытаясь отбиться и вырваться, в его мозгу стучало лишь одно слово – калиткакалиткакалитка…
Но это оказался всего лишь Гриша.
– Да ты белочку схватил что ли? – задумчиво вопросил он, встряхнув гостя для верности еще пару раз.
Тот не ответил. За спиной Григория стоял ОН. Его кулаки были сжаты, а глаза закатились так далеко, что казалось, могли видеть серые извилины его же собственного мозга. Но вот они медленно повернулись, и чернота в его зрачках поглотила Максима, но тут же отрыгнула в другой мир – вязкий, черно-белый, рассыпающийся на границах радиуса обзора на беспрерывно пересыпающиеся осколки.
Это был тот же двор. Тихая ясная ночь. Максим наблюдал из чужих глаз, как их владелец направляется к крыльцу. Вдруг со стороны сарая послышался девичий крик. Чужие ноги понесли экстрасенса на звук. Чужое тело ловко вскарабкалось на крышу, влезло в узкое окошко и заняло наблюдательную позицию на досках под потолком, рядом с составленными стопкой большими кусками стекла. Внизу можно было разглядеть перекошенное болью и отвращением лицо девочки и навалившийся на нее темный силуэт.
– Это неправильно!… – слабо защищалась она.– Так не должно быть…
– Брось, кто тебе это сказал…– Максима передернуло от искаженного похотью голоса. – Тебе не будет больно…почти…хе-хе…
Если они говорили что-то еще, то Максим этого уже не слышал из-за оглушительного шума в ушах. Чужие ногти бессильно скребли по дереву. Потом сквозь помехи пробились крики девочки. Маленький силуэт был окончательно поглощен большим. В одном из стекол мелькнуло отражение. Знакомое лицо парня, в котором одновременно читались растерянность, злость и страх, доведенные до самой критической точки. А рядом с ним – второе лицо. Ровный овал, обрамленный черными волосами, загадочная полуулыбка… Девушка из сна кивнула, будто подбадривая, одобряя подслушанную мысль парня. Чужие руки нерешительно подхватили тяжелый кусок стекла. Он скользил, и по нему из-под ладоней стекала и капала на пол кровь. Большой силуэт с рычанием и сопением отвалился от раздавленного маленького. И в этот момент стекло выскользнуло.
Гриша не кричал, нет. Оказывается, люди, разрезанные надвое, не кричат. Только хрипят пару секунд, рефлекторно пытаясь отползти от источника боли. Стекло пошатнулось – большое кровавое пятно в нижней части, два узких по бокам – и разбилось, словно не выдержав ноши бытия орудием убийства.
Кровавый туман перед глазами. Вот парень уже внизу. Вот в его руке осколок. В нем снова мимолетное отражение – безумные горящие глаза, столь хорошо уже знакомые Максиму…и, кажется, снова эта дьявольская полуулыбка за его плечом.
Жесткий, изо всей силы, удар с противным хрипящим звуком – себе в горло – несколько резких движений и…
– Тварь должна была умереть.
Призрак смотрел на Гришу взглядом прямым, тяжелым и острым – как кусок стекла.
– Она любила лето. Любила солнце, любила танцевать. Любила читать страшные истории при свете свечи. Она любила людей. Она нас всех любила. И что с ней сделали за это?! Мразь, которой не достало сил удержать свою животную сущность…
Его взгляд снова был направлен в глаза Максима.
– Теперь ты видишь, как отвратительны слабые люди?
– Не хочу… – пробормотал Гриша, обхватив голову руками. – Не хочу…
Ужас в голове Максима немного уступил под давлением презрения и незнакомой ему прежде степени злости.
– Тварь должна была умереть, – неожиданно устало проговорил призрак. – Я сказал так. Но она…она говорит «нет». Говорит, что никто не должен умирать. И теперь, когда ты наконец здесь, разреши наш спор. Да или нет?
– Да, – в дрожащем голосе экстрасенса слышалась небывалая прежде уверенность. – Да. Тварь должна была умереть.
Гриша как-то странно охнул и повис на злополучном госте, вцепившись в его плечи руками. Его нижняя половина отвалилась и упала назад. С мерзким чавканьем вывалился кишечник. Его глаза…они больше не были похожи на глаза запойного алкоголика. За ними была необъятная, неописуемая пустота. Он захрипел, пытаясь что-то сказать, но выдавить смог только одно слово:
– Ни…ког…да…
Слово, сказанное с той стороны. Что оно означало? К чему относилось? От чего должно было предостеречь? Максим не знал. Он уже ничего не соображал. Только пытался отцепить от себя холодные руки мертвеца.
Призрак парня зашелся булькающим хохотом. Его голова откинулась назад, обнажив страшный разрез на горле. Верхняя половина Григория наконец рухнула на землю. Его глаза закатились, словно безнадежно умоляя о чем-то небеса.
Максим обернулся туда, где стояла девочка.
Как раз вовремя чтобы увидеть, как она падает без чувств.
Головой на едва торчащий из травы камень.
Расплылась из-под волос лужица крови. Недолгие конвульсии – и метель обрушилась на двор. Экстрасенс стоял, не замечая ярости ледяного ветра, и смотрел, как тают снежинки на губах мертвой девочки.
Через пару минут таять они перестали.
* * *
Где-то в России, а если точнее, то где-то в радиусе суток пути от Москвы, ехал поезд. В поезде было темно, грязно и жарко. А еще довольно пусто – мало желающих выдалось уезжать в такую погоду из теплых квартир. За его окнами царил ледяной ад – выл ветер, сыпал колючий снег, градусов было никак не больше, чем минус двадцать пять.
В купе номер шесть сидел мужчина. Несмотря на жару, он закутался во все четыре одеяла.
– Холодно…почему так холодно…
– Не глупи. В поезде жарко.
– Мне холодно…я хочу лето…
– Лето наступит через несколько месяцев.
– Она любила лето…Любила солнце, любила танцевать…Любила читать страшные истории при свете свечи…Она любила людей…Она нас всех любила…И была растоптана за это…Как цветок среди асфальта…
– О, теперь ты видишь.
– Тварь должна была умереть…он не хотел это признать…но ему пришлось…всем нам придется…
– Слабые люди отвратительны. Ты же просто выполнил свою работу. Больше некому воровать у старушки еду.
– Бедная девочка…обезумевшая от боли и страха…годами жившая в своем худшем кошмаре…лишь бы не сталкиваться с реальностью…но почему…почему она умерла…
– Она уже давно не была частью этого мира. Ты просто прекратил ее страдания.
– Никогда…никогда…никогда…никогда…
У мужчины не было соседа. Мужчина разговаривал сам с собой. Время от времени по вагону разносились его крики и рыдающий хохот, прерывавшиеся на шепот и слезы. Под одеялом он держал скомканные купюры различного достоинства. Время от времени он доставал их по одной – и рвал. Одну за другой. Одну за другой.
