Читать онлайн Вера без любви бесплатно

Глава 1

Последние недели Великого поста тянулись бесконечно. Замерли в темных каменных сводах звуки, наполнявшие дом. Делегация кардинала Гранвела отбыла еще месяц назад, а новых гостей ждать приходилось не раньше Вознесения. Замерла и погода: весна притаилась в начавших было таять снегах, снова отдавая власть холодным ветрам и непогоде. Мартовский холод куда страшнее зимнего – нет сил терпеть его, особенно когда вместо мясной похлебки на ужин снова печеные овощи.

Ранние подъемы и долгие утренние службы выматывают не хуже поста, но и это не самое страшное. В дни великого покаяния добрые жители Бургоса как никогда старательны в доносах. Отец Араносо сразу после завтрака заперся с Филиппом в кабинете, чтобы разобрать накопившиеся бумаги. Мне, на эту неделю отданному в молитвенное послушание и работу по дому, оставалось только гадать, какие замысловатые дела попадутся брату на этот раз. И заняться одним из расследований Филиппа, на которое у него сейчас не хватало времени.

─ Ты много раз присутствовал на допросах, Виктор. Ты знаешь, как вести процедуру, ─ напутствовал меня отец Араносо, когда я поднялся в кабинет за походным ящичком с чернилами и бумагой. ─ Помолись и ступай.

В прошлый раз я заглядывал в темницы с отцом Араносо еще по осени, и тогда они не показались мне столь удручающими: светло-желтые стены из крепкого камня создавали блистательный ансамбль с золотом деревьев. Стояла сухая ясная погода, и казалось, что сама жизнь в ее сытости и довольстве купалась в лучах осеннего солнца. Сейчас же я пришел один, с надежно припрятанном в кармане плаща письмом для начальника стражи.

Низкие своды подземных тоннелей напоминали тучи, обложившие небо до самого горизонта и обещавшие очередную снежную бурю. Из стен кое-где сочилась водой, а островки мха в ложбинах камня подсказывали, что сырость здесь живет уже несколько месяцев.

Из-за плотных дверей с зарешеченными окнами доносились приглушенные звуки. В одной камере заключенный спал, громко храпя, из другой доносилось пение псалмов. Судя по всему, голос принадлежал старухе, а кашель, прерывавший ее моление несколько раз за минуту, подсказывал, что конец ее заключения близок.

Меня провели в конец коридора, где за рядом пустых камер пряталась еще одна. Здесь, в самой темной части темницы обычно держали насильников или убийц. Но я уже знал, что мне придется иметь дело с ведьмой.

Начальник стражи осенил себя крестным знамением и завозился с замком. Спустя несколько секунд дверь поддалась, слабо скрипнули петли, и полоса неяркого света, едва отличимая от сумерек коридора, вырвалась изнутри.

─ Прошу, сеньор. Постучите три раза, как закончите. Я буду неподалеку.

Я кивнул стражнику и решительно шагнул внутрь.

Я не наивный мальчишка, полагающий, что у настоящей ведьмы должны быть бородавки и скрюченная шея, а изо рта вырываться языки пламени. Это все оставьте детям, верящим в сказки. Мне не раз доводилось видеть ведьм на процессах, которые вел отец Араносо. Эти женщины и впрямь выглядели устрашающе: нечесаные волосы в колтунах, переломанные пальцы, безумный взгляд, гуляющий по залу. “Любой человек, связавшийся с дьяволом, теряет человеческий облик” – любил повторять наш духовный отец. И я готовился увидеть падшую женщину, больную в своей ереси. Да что там, даже колдунью из тех баек, что любила рассказывать старая Марта. Но никак не ее.

У дальней стены, где солнечные лучи хоть немного пробивались сквозь тесные ставни, сидела девушка. Она не была безобразной, нет. Ее образ, словно сошедший с полотен сеньора Мурильо, излучал мягкий свет и благочестие. Пленница торопливо поднялась, едва увидев меня, и склонила голову. На мгновение мне показалось, что она ждала меня ─ именно меня ─ из дальнего странствия. Как мать, всегда готовая обнять свое дитя. И вот теперь я дома.

Я на мгновение замешкался, но тут же постарался скрыть своего изумление за будничным тоном.

─ Мое имя Виктор, я послушник при кафедральном Бургосском соборе и личный слуга епископа Бургосского. Я пришел, чтобы провести допрос… сеньорита.

В попытках скрыть дрогнувший голос я принялся шарить в карманах в поисках огнива и свечи, принесенных с собой. В неровном свете пляшущего свечного огонька я разглядел заключенную чуть лучше. Простое платье из грубого сукна с аккуратно подшитым подолом и рукавами перехвачено плетеным поясом. Плечи покрывала пуховая шаль; ее когда-то мягкая шерсть скаталась и отсырела, но все равно казалась теплой.

─ Я готова, ─ девушка опустилась на край грубо сколоченной скамьи. Я сел рядом и неловко завертелся в поисках хоть какого-то подобия стола. Обстановка камеры была столь скудной, что даже жестяной кувшин с водой стоял на полу. Помнится, когда я сопровождал отца Араносо, стражники вносили в камеру дубовое кресло с широкими подлокотниками, на которых прелат мог спокойно разложить записи. Я же лишен этого комфорта, видимо, по рангу не положено.

Я вытащил из ящичка пачку бумаг ─ конспекты Филиппа и чистые листы. Нужно записать все, что скажет ведьма. В конце концов, именно ее признание станет решающим в судебном деле. Я пристроил бумаги на коленях, свеча заняла позицию между мной и пленницей. Стоило мне поднять голову, как я встретился с мягким взглядом ее ореховых глаз.

─ Ваше имя… сеньорита, ─ я снова запоздало вспомнил инструкции Филиппа и то, с каким спокойным достоинством всегда держится отец Араносо. Кажется, они никогда не использовали столь вежливое обращение к заключенным. Но им не попадались столь необычные подозреваемые, а полубезумную бабу язык не повернется назвать сеньорой.

─ Бьянка, святой отец. Бьянка Вальверде, племянница достопочтенного купца Хайме Арандо.

Я должен был указать девушке на ошибку в обращении, но не смог подобрать слов. Какой же из меня святой отец, право слово? Но я так боялся потеряться в разговоре с ней, что решил действовать строго по конспекту.

─ Что же, Бьянка, отвечайте на вопросы без лжи и утайки. Вы знаете, почему оказались здесь?

─ Да, святой отец. Епископу Бургосскому пришло письмо с доносом на меня.

─ И в чем уличает вас этот донос?

─ В ереси, колдовстве и сговоре с диаволом. Но он весь до последнего слова ложь!

─ Вы отрицаете бесовскую связь?

─ Отрицаю!

─ Вы отрицаете, что возводили хулу на Господа нашего?

─ Отрицаю!

─ Вы отрицаете, что возводили поклеп на его святейшество, на епископов и священство?

─ Этого не отрицаю… ─ взгляд девушки потух, но голос по-прежнему звучал твердо. ─ И более того, от слов своих не отказываюсь.

─ Мне отрадно, что вы не закоренели в грехе и готовы признать свою вину. Но чтобы церковный суд смог спасти вашу бессмертную душу, вы должны правдиво отвечать на все вопросы. Ибо ложь страшный грех, сердце наше утяжеляет.

─ Я не скрываю от вас правды, святой отец. Я крепка в вере и не исповедую иной. Мне, как и любому католику, противна мысль о колдовских чарах. Но вера моя в наместников Бога на земле зачахла. Я видела их грехи, их разгул в дни скорби простых людей, их обманы. Они хуже любого колдуна, который наводит порчу на соседа.

─ Замолчите! – я побледнел, услышав ее речь. ─ Замолчите! Что вы можете знать о святых отцах нашей церкви! Как вы можете равнять их с колдунами! Ересь!

─ Я не обвиняю их в ведовстве, я лишь говорю о вреде, который они причиняют мирянам. Они не гнушаются ложью, занимаются подпольной торговлей. Они нарушают данные ими обеты и заповеди Божьи. Но при этом призывают народ к покаянию и нестяжанию. А знаете ли вы, сколько детей умерло этой зимой в городе, пока епископы объедались мясом?

─ Я прошу вас замолчать! Вам не совратить меня своей ложью!

─ Но я не лгу вам, Виктор! Выслушайте меня!

Ее мольба окатила мой разум холодной водой. Она обратилась ко мне по имени, как будто мы давно знакомы с ней и ведем беседу как давние приятели, только не в сыром подземелье, а в уютной гостиной купца Арандо. Нам вот-вот подадут горячий чай, она разольет его по чашкам, и сделает аккуратный глоток. «Выслушайте меня, Виктор! У меня родилась отличная идея!». Я подскочил с лавки и перекрестился, смахивая ведьминское наваждение.

Мне больше не нужно вести записи, я смогу заполнить бумаги позже, тем более уже не важно, какие ответы она даст. Но я обязан следовать протоколу.

─ Веруете ли вы в святую церковь, в обряды, в учение Римской католической церкви?

На меня по-прежнему устремлен этот пронзительный взгляд светлых ореховых глаз.

─ Верую…

Три стука, и за массивной дверью звенят ключи. Начальник стражи выпускает меня, и я спешу покинуть унылые стены, пока никто не начал задавать мне неловких вопросов. Я уверен, что охрана слышала мои возгласы, но объясняться с ними за свою горячность я не готов. Мне держать ответ только перед отцом Араносо.

***

Мое сознание разрывалось надвое. В нем велась война, суровая, огненная, святая. Все, что я знал, во что верил и что свято чтил вступило в схватку с моим естеством. Мой разум твердил, что женщина, сидевшая сегодня подле меня, опасна, сердце же мое отвечало, что не может столь нежное создание с ангельским ликом отвернуться от Господа.

Но все же… То, что я испытал в камере, слишком походило на колдовство. Я вновь и вновь прокручивал события, каждое действие друг за другом, но не мог припомнить, в какой момент ведьма овладела моим разумом.

─ Вспоминай хорошенько, ведьма не касалась тебя? Чтоб пусто было этой охране! Я им устрою! Они обязаны создавать условия для допроса, неважно кто ведет его – младший секретарь епископа или сам верховный инквизитор! ─ Филипп разбушевался, когда я рассказал ему о своих сомнениях. ─ Нельзя близко подходить к ведьмам, будто не знаешь! Сам хорош!

─ Будет тебе, успокойся, ─ ворчливо отозвалась кухарка Марта, разливая по тарелкам горячую похлебку. ─ Видишь же, он сам не свой! А ведь еще ответ перед отцом Араносо держать. Дай ему в себя прийти. В следующий раз я ему святой водички с собой дам. Говорят, как лицо ей умоешь, сразу любой ведьминский сглаз спадает. Вот, что помогает! А не крики твои.

─ Отцу Араносо про это не рассказывай, ─ уже более спокойным голосом продолжил Филипп, разламывая кусок хлеба. ─ Ты ему бумаги покажи, общее положение дел представь. Так и так, ведьма упорствует, еще допросы нужны. Ты не дрейфь, никто с первого раза их не раскалывает. Тут опыт нужен. Да я тебя еще поучу, ты сейчас ешь.

После сырых казематов тепло кухни казалось особенно уютным. И даже надоевшая до смерти картофельная похлебка казалась невероятно вкусной. Невольно я вернулся мыслями к заключенной: ей вряд ли от души нальют похлебки, да и свежего хлеба еретикам и колдунам не видеть. Помню, поговаривали, что от него они сил колдовских набираются, так что в тюрьмы только сухари да плесень привозят.

Филипп торопливо доел ужин и протер тарелку корочкой хлеба. Ему не терпелось покончить с делами в кабинете отца Араносо: доносов слишком много, и если отложить сегодняшние дела на завтра, то велик риск утонуть в потоке бумажной работы. Кроме того, в его обязанности входило подготовить все для завтрашней утренней службы в домашней капелле ─ разложить книги, заложить нужные псалмы, проверить масло в лампадах.

Мне же спешить некуда, поэтому я гонял морковку по дну тарелки, не желая покидать приветливое тепло кухни. Если я еще немного задержусь, добрая Марта плеснет мне в кружку горячего отвара из сушеных груш и расскажет очередную байку, прослушанную в городе. Или историю про глупого трактирщика, подравшегося с мельником прямо на торговой площади в минувшее воскресенье. Кухарка была моим окном в шумную жизнь Бургоса, которая шла своим чередом, пока я штудировал книги и гнул спину над бесконечными протоколами, которые мне доверяли переписывать начисто за Филиппом.

─ Расскажи про ведьму, Виктор, ─ Марта придвинула табуретку к очагу и приготовилась слушать. ─ Ты сказал, что она из знатных?

─ Дочка купца.

─ Видишь как оно бывает… Положение в обществе не спасло ее от дьявольской сделки. Казалось бы, есть денежки, живи да радуйся. Что ее понесло… Ни работы черной не знает, ни голода.

─ Она священство ругала. Слова такие, что даже в мыслях повторять такое грешно. Говорит, им все равно на простой люд. Мол, в роскоши живут, а миряне голодают.

─ А я вот что скажу тебе: молодежь нынче пошла странная. Выучатся в своих университетах, а потом смуту сеют. Простые люди всегда жили тяжко, на кусок хлеба кровью и потом зарабатывали. Но было все, и дом, и скотина. За это Господа благодарить надо и священство наше, молятся они за нас. А как же, они должны о небесном думать, а мы земное им обустраивать. Что, она тоже университетка?

─ Да не спросил, не подумал даже. Она с таким жаром доказывала мне, что, знаешь, Марта, я почти ей поверил, ─ шепотом закончил я.

─ Ох грехи наши, грехи тяжкие! ─ Марта мелко закретилась. ─ Не говори никому такое, сынок. Одно дело бабке на кухне сказать – я уж тебя не выдам. А скажешь Филиппу, а то и отцу Араносо – в ереси обвинят. И не разберутся, что ты не подумав ляпнул. Ведьма околдовала тебя, не иначе. Ох, молод ты еще допросы вести, духом не окреп. Хотя кто я, чтобы решение отца нашего святого обсуждать. Ему виднее, он вернее знает, что для тебя полезно. И о карьере твоей печется, ты уж не подведи. Ступай к нему, ступай, он поди ждет тебя.

Я поблагодарил Марту за ужин и отправился наверх, в кабинет отца Араносо. Дом уже готовился ко сну – в его коридорах было так мирно и тихо. По закрытым ставням постукивал дождь; завтра с утра не останется и следа от последних островков снега за пригорками и у северной стены дома, куда почти не заглядывает солнце. А если снег сошел – это верный признак, что весна теперь утвердится.

Погрузившись в свои мысли, я не заметил, как дошел до двери, ведущей в рабочий кабинет отца Араносо. Я уже занес руку, чтобы постучать, как до меня донеслись обрывки тихой беседы. Голос принадлежал отцу Харлену – толстому монаху, который иногда приезжал по делам в наш дом. Наверное, я пропустил, когда прибыл его экипаж. Хотя Марта меня не предупредила, что дома гости.

─ …дело несложное, важно только твое согласие.

─ И сколько из этого мне причитается? ─ я с удивлением узнал голос Филиппа. Что мой брат делает наедине с гостем, да еще и общается так запросто?

─ Примерно пятая часть. Сам понимаешь, многое осядет в карманах гвардейцев.

─ Виктор! ─ голос отца Араносо почти оглушил меня. ─ Ты пришел доложить о допросе?

─ Да, святой отец… Простите. Я думал, вы у себя, хотел постучать. Но…

─ Оставим Филиппа заниматься делами, пройдем в приемную.

Отец Араносо зашагал прочь от кабинета. Он точно знает, что в его кабинете Филипп не один. С его позволения мой брат принимает там гостя, а значит, отец Араносо точно в курсе их общих дел.

В приемной было на удивление тепло, хотя камин погасили еще днем. Отец Араносо захватил свечу из коридора, чтобы зажечь свет в комнате. Глядя, как он неторопливо ступает по мягкому ковру, переходя от одного светильника к другому, я размышлял. То, что я невольно услышал под дверью кабинета, не отпускало меня. У Филиппа секреты от меня, а наш отец покрывает его.

─ Виктор, ты хотел показать мне бумаги? ─ я опомнился, когда отец Араносо уже расположился на диване и выжидательно смотрел на меня.

Я спохватился и передал архиепископу листы допроса. Только сейчас я заметил, что не внес ответы заключенной на последние стандартные вопросы. Отец Араносо пробежался взглядом по бумагам, будто не заметив, что добрая часть ответов отсутствует.

─ Хорошо. Виктор. Когда планируешь следующий визит в тюрьму?

Я не поверил своим ушам: я провалил свой первый допрос, выскочил из камеры словно из клетки дикого зверя, а он и слова не сказал! И более того, хочет, чтобы я продолжал вести допрос.

─ В понедельник, отец Араносо. Назавтра вы велели привести в порядок все дела по дому, а по воскресеньям допросы не ведутся.

─ Пойдешь во вторник, в понедельник освежи в памяти руководство праведного Бернара. Завтра жду тебя в своем кабинете. Столы и впрямь заросли бумагой, разберешься. А сейчас спать.

─ Хорошо, отец Араносо. Доброй ночи.

Из приемной я направился прямиком в свою комнату, не задерживаясь у дверей кабинета. Меня разрывало от любопытства и смутной тревоги. В какие дела согласился ввязаться Филипп? Но подслушивать опасно, отец Араносо наверняка сейчас выйдет из приемной, и если он снова увидит меня, подозрительно болтающегося у дверей кабинета, мне не сдобровать. Все равно я узнаю обо всем позже от Филиппа.

Таинственный разговор в кабинете почти выбил из памяти сегодняшний допрос. Правда, засыпая в кровати под стук дождя за окном, я мысленно поблагодарил Господа, что тот даровал мне кров и теплую постель. То ли дело несчастная девушка, запутавшаяся в колдовстве и паутине собственных ложных помыслов. В ее камере сейчас должно быть сыро и холодно, и только пламенная молитва согреет ее.

Глава 2

Всю субботу я провел рука об руку с Филиппом, разбирая письма, доносы и протоколы, стекавшиеся к нам от других служителей Инквизиции. Отец Араносо как архиепископ обязан просматривать все дела, и только после этого им давали ход. Конечно, местное священство имело право принимать собственные решения, но все приговоры выносились на общем судебном заседании. А главной судебной комиссии всей Кастилии был отец Араносо.

Он нашей с Филиппом расторопности зависело, успеем ли мы расквитаться с делами до Пасхи. А после отец Араносо обещал нам неделю отдыха. Он договорился с местым купцом, чтобы тот взял нас с собой в Сан-Себастьян. Мы посмотрим на море, вдохнем суеты портового города и вернемся к делам с новыми силами. Ведь уже летом Филипп покинет наш дом – он примет постриг в священники. Правда, служить останется в соборе Санта-Мария, это непременное условие для всех, кто много лет служил отцу Араносо – он заботится об овцах своего стада. Возможно, спустя еще несколько лет, Филипп примет управление монастырем где-то в провинции, а там, глядишь, дослужится до аббата.

Такая же головокружительная карьера ждет и меня, но я на три года младше Филиппа, и мне только предстоит научиться многому, что уже умеет мой брат. Поэтому я покорно взялся за “Наставления инквизиторам” Бернара Ги и посвятил ей весь понедельник.

Чтение давалось нелегко. Рассуждения преподобного Бернарда были пространными, язык – тяжеловесным. А уж когда я добрался до главы с поучениями о том, как строить допрос, и вовсе расстроился. Я совершил массу ошибок, поэтому мои успехи были столь ничтожны. Нельзя давать обвиняемому в ереси хоть малую толику ощущения превосходства над инквизитором. Стоит только ослабить поводья, как ты уже несешься в колеснице под управлением еретика, и дело твое пропащее.

“Я никогда не исповедовал другой веры, кроме истинной христианской” – я пробежался глазами по строчкам. Да, на такие уловки и ложь идут те, кто желает смутить допрашивающего. Бьянка сказала, что крепка в вере, и не исповедует иной с таким жаром, что я даже не подумал, что она может лгать. Но это может быть уловкой, и вера ее – вера в бесовское.

Но Бланка была прямолинейна, не отказалась от своих слов о духовенстве, хотя понимала, что за них последует наказание. Она не колебалась ни секунды, отвечая “Верую” на догматы Святой Церкви, и я сердцем чувствовал, что сейчас в ее словах нет лжи, только пламенное горение веры.

Милое дитя, чудный цветок за мгновение до своего расцвета. Зачем же Бог создавал столь совершенную красоту, если она может впасть в страшный грех колдовства? Но только одно то, что она женщина, уже делает ее скверной и склонной ко греху… Так говорится в “Молоте ведьм”. Но разве грех не оставил бы изъянов на ее теле, которые нельзя не заметить и использовать как доказательство вины?

Огонь, полыхающий в моем сознании после допроса, зажегся вновь. Я коснулся креста на шее – сейчас ее чары бессильны, но сомнения точат мой разум, словно черви.

Полный тяжелых мыслей, я понял, что не смогу держать их в себе. Мне нужно с кем-то поделиться. Но разговор с Филиппом не задался – уже который день он избегает общения на личные темы, и только то, что касается работы, вызывает у него интерес. За субботу он не произнес и двух десятков слов. Хотя что его винить – мы до поздней ночи разбирали бумаги, свечей пожгли без счета. Но воскресенье после службы всегда было нашим временем, временем на общение, но он предпочел запереться в своей комнате и вышел только к ужину. Он словно чувствовал, что я хочу у него что-то спросить, и избегал этого. Мог ли он знать, что я услышал обрывки его тайной беседы? Не думаю. Отец Араносо вряд ли бы рассказал ему, что поймал меня у дверей, за которыми шло обсуждение дел с ночным гостем. И про обещание подготовить меня к новому допросу он словно забыл. Хотя он мог и не знать, что следующий мой визит в тюрьму назначен так скоро.

Я спустился на кухню, где Марта замачивала кухонные тряпки. Из-под ее ловких рук они выходили едва ли не белоснежными, а чистоту она очень ценила. В кадке теплой воды пузырились скатерти и салфетки. Не хлеб печет – значит, разговаривать с ней можно. Тут правило строгое, Марта всегда говорила: «Нельзя к хлебу с дурными мыслями подходить. Или что неприятное думать. Поэтому пока тесто месится да в печь кладется, чтоб духу вашего здесь не было!». Мальчишками мы с Филиппом могли нарушать это правило, когда хотелось похулиганить, но сейчас мы слишком уважали труд нашей кухарки, едва ли не заменившей нам мать.

– Что такое, Виктор? До обеда еще далеко, проголодался что ли? Вон в том шкафу можешь взять печенье.

– Нет, Марта, поговорить хотел.

– Говори, только я стирать буду. Некогда мне лясы точить, – кухарка принялась взбивать мыльную пену в кадке.

– У меня все ведьма эта из знатных из головы никак не идет. Что-то не так в ней.

– То, что она молода да красива? Этого добра полно, только вот что знатная – странно. Не ведут себя господа так. А вот среди простых да бедных есть склонность к ворожбе.

У меня перед глазами промелькнули лица городских девушек, рыночных торговок и знатных сеньорит, что приезжали на праздники к отцу Араносо. Ни одна и близко не могла сравниться с образом моей заключенной. Да, красивы, но нет в них чего-то, не хватает…

– Красива-то ладно, разных видели. Но знаешь, глаза у нее такие… честные. Сложно поверить, что она врет. И не может быть ангельского лица у той, что дьяволу отдалась добровольно.

– Неужто думаешь, оклеветали ее? Пусть так даже, но слова ее про святейших – ересь чистой воды. Ты сам говорил, ужас просто, душа не выдерживает. А вот если бы была умницей, покаялась перед отцами святыми на заседании, глядишь, и сняли бы с нее обвинения в ворожбе.

– Да что ты, Марта. Такие дела назад не воротишь.

Марта бросила стирку и стала стряхивать с рук белесую пену.

– Маленький ты был, не помнишь… Был случай, когда по решению отца Араносо оправдали колдунью. Ну да не колдуньей она оказалась, подружки на нее наговорили. Мол, купец заезжий к ней свататься стал, не взглянул на ее положение. А красивая была девушка! Вот как ты говоришь, лик ангельский. Но не личико ее оправдало, а то, что все обвинения отрицала. Долго процесс длился, помню, всю весну и все лето она в камере провела. Ее почти что приговорили к казни, да тут к отцу Араносо пришла одна из ее подруг. Плакала, на коленях стояла. Призналась в клевете. Стало быть, отпустили девицу. Да только ни красоты уже не осталось у нее, ни нрава веселого. Говорят, умерла к первым холодам. Люди не поверили, что не колдунья она, сторонились. И жених бросил.

Я слушал Марту, но ее слова гудели словно издалека. Значит, и эта девушка безобразной станет. Не останется той красоты, которой я сейчас оправдываю ее. Не останется у меня поводов думать, что она невиновна. Слишком молод я и глуп, чтобы быть секретарем отца Араносо – столько дел для него переписал, столько книг прочитал, а все равно повелся на женскую прелесть.

***

Вторник подарил мне возможность поговорить с братом, но Филипп упорно отказывался обсуждать со мной свои дела. На вопрос, не приезжали ли к нам гости, он насторожился и ощерился, будто дикий зверек.

– Не твоего ума дела! Раз отец Араносо не рассказал о визитерах, значит, и знать тебе нечего! Ступай, у тебя поручения есть!

Я не стал напоминать про его обещание помочь, да и когда уже? Первая половина дня куда лучше подходит для визита в тюрьму, я смогу хоть что-то разобрать из своих же записей в той полутьме, что царит в камере. Надо торопиться.

И все же на брата я злился. Какими бы ни были его дела, он мог рассказать мне. Мы всегда делились друг с другом.

Настроение стало из рук вон плохим. Как назло, погода решила вспомнить, что в конце марта пока порадовать добрых христиан теплом, и солнце светило вовсю на чистом голубом небе. Под яркими лучами преображалась влажная земля, стирая с себя зимнюю серость. Кое-где проклевывались острые зеленые травинки, в воздухе пахло корой – значит, деревья просыпаются.

Сегодня тюремные казематы не казались такими удручающими. Даже островки мха, свидетельствующие о вечной сырости на стенах камер, выглядели нарядными. Длинные коридоры подземелий посветлели, а камера моей заключенной больше не казалась темной. Из полукруглого окошка под потолком лились потоки чистого золота. В них пленница стала выглядеть еще более очаровательно, но в этот раз я был готов к этому и не замечал ни единой прекрасной черты. За пазухой притаился пузырек со святой водой, которую я набрал после воскресной службы, а кресло с широкими подлокотниками, которое внесли в камеру, было сродни мощной крепостной стене – в этот раз ведьме до меня не добраться.

По тому, как расторопно исполнял все необходимое начальник стражи, я понял, что у него состоялся разговор с отцом Араносо, в котором тот напомнил о правилах проведения допроса и уважении к служителю церкви – пусть даже еще нерукоположенным.

Сидевшая во мне угрюмость стала моей броней в беседе с заключенной. Вновь повторив стандартные вопросы, мы перешли к сути дела. В этот раз предстояло прояснить, в чем заключалось ее колдовство, и как она решилась на это.

– Знаете ли вы, в чем обвиняет вас святая церковь?

– В колдовстве, святой отец. Но я отрицаю эти обвинения.

– Расскажите, после каких событий вас обвинили.

– Я отказалась от замужества, святой отец. И мой несостоявшийся жених… Скажем так, попал в неприятности. Но я уверена, что он был в сговоре с дядюшкой, а ведь именно и подал на меня жалобу инквизиции.

– Расскажите все, что знаете об этом, Бьянка.

– Я жила с дядюшкой с прошлого лета. Родом я не отсюда, а из Саламанки. Я оканчивала курс в университете, когда узнала, что мои родители погибли. Возвращаться мне было некуда – дом сгорел, счета завещаны брату. Дядюшка прислал со слугой письмо, что ждет меня в своем доме и готов принять отеческое участие в моей судьбе. Это был единственный выход. Других родных не осталось. Да, у меня есть брат, командированный во Фландрию. Но последние месяцы от него не приходило писем, и я даже не знаю, жив ли он. Дядюшка поначалу был очень любезен со мной. Выписывал мне книги из списка, что рекомендовали нам преподаватели, сопровождал на воскресные службы и на прогулки по городу. К концу лета стал знакомить меня с людьми своего круга, собирать званые обеда и приглашать первых лиц города. Архиепископ Араносо бывал у нас в гостях и другое духовенство. Но ставка была сделана не на них… Дядюшка приглашал знатных холостяков и требовал, чтобы я проводила с ними время за разговорами и игрой на фортепьяно. Все закончилось тем, что Альберто Коско, молодой кабальеро, квартировавшийся неподалеку, с легкой руки дядюшки сделал мне предложение.

Я поморщился. Я знал, про кого рассказывает Бьянка – встречался с этим воякой на городских праздниках и пару раз в доме отца Араносо, куда его отрядили нести службу. Молодой кабальеро был образцом всего, что я ненавидел в людской природе: даже пьянство не главный пункт моих обвинений. Я не раз видел, как он непристойно выражался в адрес добропорядочных торговок и служек, спровоцировал драки на ярмарочных гуляниях и позволял распутное поведение по отношению к девушкам. Прошлым летом он состоял в карауле у резиденции отца Араносо и столовался у нас в доме. Не знаю уж, чем не угодила ему наша старая кухарка, но он позволял себе довольно крепкие словца по поводу ее расторопности и кулинарных способностей. Унижение Марта перенесла довольно стойко, это я весь вечер распалялся у кухонного очага. О ее страданиях свидетельствовали только опухшие на утро глаза. Увидев это, я сорвался после завтрака за город и принес ей букет полевых цветов.

Филипп же рассказывал, что Коско замучил до смерти несколько лошадей. “Но в армии это дело привычное” – добавлял мой брат, словно пытаясь оправдать кабальеро, хотя сам питает глубокую привязанность к животным.

– Мне была глубоко противна мысль о связи с таким человеком, о чем я немедленно сообщила дядюшке, – продолжила Бьянка. – К моему удивлению, он жутко разозлился и сообщил, что “оскверненную девку” больше никто не захочет взять в жены. Что имел в виду дядюшка я узнала только на следующий день – моя служанка рассказала мне, что в светских кругах нашего города ходят нелестные слухи об университетках. Мол, мы не держим девство, а книги изучаем не самые безобидные. И латынь нам не для чтения Святого писания, а для темного служения.

Это был конец осени. С того момента дядюшка отменил мое содержание, и мне пришлось продать кое-что из родительских подарков. Я крепко задумалась над своим будущим, несколько раз писала брату в Брюгге, но все без ответа.

Кабальеро продолжал появляться в доме, но все больше запирался с дядюшкой в кабинете. В канун Рождества он пришел поздравить нас и впервые с момента моего отказа попросил личной беседы со мной. Он извинялся за все треволнения, которые причинил мне и был очень любезен. Мы расстались почти друзьями. И дядюшка оттаял, подарил мне эту шаль… Но уже через пару недель я попала в переделку хуже прежней. Спустя два дня после визита к нам Коско упал с коня и сломал ногу. Говорят, из-за горячки он был совсем плох, к нему пригласили священника. На таинстве исповеди Коско рассказал, что попал под колдовское влияние, и что болезнь его – ведьминские проказы. А единственной, кто мог наслать на меня порчу, оказалась я, так как была последней женщиной, чьей руки он коснулся, и имела личный интерес навредить ему.

Слова Бланки звучали правдиво. Я не раз читал в доносах, что ведьмы насылают порчу через телесный контакт, а святые отцы говорят, что достаточно даже длительного взгляда на впечатлительную душу – и печать проклятья ложится на бедолагу.

– Сослуживцы Коско подтвердили, что с другими женщинами кабальеро не общался в последние дни, а личное оскорбление – серьезный повод. Дядюшка тут же присоединился к травле. И спустя несколько дней за мной пришли.

Я не отрываясь смотрел на лицо Бьянки. Я забыл обо всех обвинениях и разногласиях, забыл, что мы по разные стороны. Заключенный и его обвинитель, жертва и охотник. В этот момент я мысленно разрушил все преграды и стремился встать рядом с ней. Мне хотелось прижать ее к груди и успокоить, попросить прощения за все, что причинили ей злые люди. Да будь она ведьмой, этот Коско давно бы подох, и не смог бы навредить ей!

– Получается, вы здесь уже больше двух месяцев? – изумился я. Для нежной девушки тюремное заключение – непосильное испытание. Я видел крепких солдат и селян, из тех кто дебоширил на ярмарке или попадался на мелкой краже. Любая дурь выветривалась за несколько дней. А тут два месяца… Изнеженная богатой жизнью девушка. Хотя, судя по рассказу Бьянки, ее жизнь была не такой уж беззаботной.

– С десятого января, Виктор. Верно.

– Но как же вы продержались так долго? Куда более крепкие люди быстрее признавали вину и сознавались во всем.

– Мне не в чем каяться, Виктор. Я честна перед вами, перед дядюшкой и перед всеми святошами. И от правды не отступлюсь. Мне разрешены книги – псалтырь и Писание, большего мне не надо. Я держусь силой молитвы и верю, что Господь не оставит меня.

– Господь действует руками служащих ему. А вы не жалуете священство. Сейчас вот снова так говорите о них…

– Я твердо знаю, что они злоупотребляют своей властью. Служители церкви клялись не вступать в мирские дела, но они ведут торговлю, распределяют товары и деньги, и часть этого оседает в их карманах.

– Вы ничего не знаете о делах братии! – возмутился я. – Вы говорите о людях, в чей мир вы не вхожи, да еще обвиняете их в воровстве!

– Это не все! Неужели вы сами не видите, что священники часто проводят время в праздности, в мирских утехах, а порой и в распутстве.

– Как вы можете обвинять их в таком… – я отступил под напором ее горячности, но продолжил защищаться. Внутри уже закипала ярость.

– Я не говорю о догадках, я говорю о фактах. Вы не видели, что было на святочных празднествах в нашем доме. А мой дядюшка и архиепископ обсуждали закупку зерна и его продажу втридорога…

– Не смейте говорить, что отец Араносо замешан в таких вещах! Я ни за что вам не поверю!

– Но, святой отец, послушайте, вы могли просто не знать…

– Я не святой отец! – взорвался я, окончательно распрощавшись с мыслями о невиновности Бьянки, и решился указать заключенной на ее ошибку. – Я еще не рукоположен, я всего лишь младший секретарь. Но это дает вам право утверждать, что я не знаю о честности и благодетели священства!

– Простите… Виктор. Я не знаю, что еще ответить вам в таком случае.

Волшебный флер установившегося между нами взаимопонимания исчез. Сейчас доброта и благородство Бьянки вновь показалось мне ведьминской уловкой. Возможно, моя ярость спасла меня в этот раз от полного порабощения ее воле.

Я торопливо собрал бумаги и подал сигнал страже. Я не попрощался с пленницей, да и не думаю, что был должен. В прошлый раз я покидал ее камеру в смятии, в этот раз я хотя вышел победителем, дал отпор ее ереси. И принял твердое решение просить помощи у отца Араносо. Может быть, он позволит мне в следующий раз сопроводить его на допрос к этой заключенной.

Глава 3

Показаться на глаза в таком состоянии мне не хотелось ни отцу Араносо, ни даже Марте. Она сразу поймет, что я вновь потерпел неудачу, начнет жалеть и, того и гляди, обвешает меня своими талисманами от сглаза. Тогда Филипп точно будет надо мной смеяться – его вера была всегда так крепка, что он не боялся ни ведьминского сглаза, ни людских пересудов.

И все же признаться отцу Араносо мне придется. Я решил честно рассказать ему о своих выводах: ничто колдовского не в Бьянке. Похоже, тут действительно навет ее богатого дяди. Кто бы без злого умысла увидел в отказе неудачливому жениху ведьминское зло? А что касается ее заблуждений относительно священников – так отец Араносо в миг переубедит ее. Она покается, ее оправдают. Оправдывали же таких, теперь я знаю. Даже если путь Бьянки из тюрьмы идет только в монастырь, это намного лучше, чем на костер. Тем более вера ее крепка, и, став частью духовенства, она сможет увидеть, что ошибалась. Но мне надо торопиться, пока ее красота и упрямство не сдались под гнетом тягостного тюремного заключения.

Я брел по городской улице в глубокой задумчивости. Где бы скоротать время и прийти в себя? Мой взгляд наткнулся на таверну, в которой по случаю поста было пусто. Небольшое помещение с чисто выметенным полом и двумя рядами крепких деревянных столов выглядело спящим. Может, заказать пива? Никто меня не увидит и не доложит отцу Араносо. Зато хмель точно успокоит меня.

Хозяин старательно натирал стойку и недоверчиво покосился на меня: думаю, секретари епископов нечасто заходят сюда. Я поклонился и хотел уже сделать заказ, как меня перебил чей-то грубый крик.

– Эй, пива еще неси!

Я понимающе кивнул трактирщику и приготовился ждать. Тот торопливо наполнил пузатую кружку и понес в дальний угол, где сидел незамеченный мною посетитель.

– Ну-ка иди сюда, приятель, – махнул он мне из-за своего столика.

Не уверен, что мне нужна компания в такой момент, но я решил не злить уже порядком пьяного военного.

То, что передо мной военный, было понятно сразу. Потертый, местами даже залатанный камзол сработан из добротной ткани, золотые эполеты раньше смотрелись дорого, но сейчас только подчеркивали убогость наряда и то, как низко пал этот человек. Его неопрятность выдавали пятна дорожной грязи на сапогах и засаленные, обтрепанные рукава. Можно предположить, что кабальеро давно в пути, но скорее всего в одиночку: отряды передвигались организованно, и в каждом городе их брали на попечение местные жители – кормили, давали кров и обстирывали. Поэтому их лоск не успевал теряться.

Собеседник уставился на меня мутным взглядом, в котором хмеля давно стало больше, чем разума.

– Посидишь со мной?

– Хорошо, – я с любопытством рассматривал собеседника. Молодой мужчина выглядел удручающе. Заросшее щетиной лицо выдавало благородное происхождение. Глаза поблекли, хотя в них еще виднелись отголоски былой живости. На скуле расплылся синяк: не удивлюсь, если в пьяном состоянии мужчина влезал в драки и, скорее всего, не выходил из них победителем.

– Эй, сюда иди! – махнул рукой пьяница, подзывая хозяина.

Трактирщик немедля подбежал к столику и выжидательно уставился на меня.

– Воды, пожалуйста. И есть свежий хлеб?

– Да, сеньор. Сию минуту.

Вояка неодобрительно покачал головой.

– Брезгуешь пить?

– Служба не позволяет, да и пост же…, – оправдался я. Мы было стыдно за свой порыв утопить злость после допроса в кружке пива. А вид моего невольного собеседника окончательно убедил, что алкоголь – чистое зло.

– Служба… Ты не из наших. Что ж за должность у тебя такая, что пить не позволяют?

– Секретарь его преосвященства, архиепископа Бургосского.

Мой собеседник будто слегка протрезвел от новости.

– Вот как! Никогда не любил вашу братию. Ну, раз уж ты мне в собеседники попался… Я приятелями не раскидываюсь. Марко Вальверде, будем знакомы!

Я открыл рот – это же пропавший брат Бьянки! Но мне нельзя показать виду, что я знаю его сестру. Правила ведения допросов запрещают рассказывать хоть что-то из слов заключенных посторонним людям.

– Виктор.

– Что же, Виктор? Как ты оказался здесь? Служба тяжела? – Марко не дожидаясь ответа продолжил говорить сам. – Я-то все знаю о тяготах службы. Бросают тебя куда ни попадя. Фландрия, Брилле… И не спросят, а хочешь ли ты? А там, пока ловишь бродячих безумцев, проповедующих ересь, тебя лишают семьи, крова, наследства. И больше ты никто. Так, кабальеро на службе испанской короны. А этого разве достаточно?

Я внимательно слушал Вальверде, стараясь выхватить важные факты из его слов. Бьянка не лжет! У нее правда погибли родители, а брат не отвечает на письма, потому что сам в бегах – иначе я не могу объяснить его запущенный вид. Возможно, узнав о смерти родных и судьбе сестры, он самовольно покинул расположение гарнизона, и теперь он преступник.

Марко будто не нуждался в моих ответах, он рассказывал и рассказывал: о злоключениях на службе, о боли, которую он испытал, получив новости о смерти родителей, о Бьянке. Он получил первые из ее писем и сорвался в путь. Командир не отпустил его из-за “бабских глупостей”, и тогда он принял решение уйти сам. Положенного жалования ему не выдали, и Марко пустился в путь с остатками тех крох, что еще лежали в его кармане. Постоялые дворы были ему не по карману, а фландрские крестьяне, видя перед собой разжалованного кабальеро, не спешили сочувствовать ему. Поэтому всю дорогу Антверпена он преодолел почти впроголодь. Там ему пришлось продать лошадь, часы и что-то еще из отцовских вещей, чтобы купить себе место на торговом корабле, идущем в Сан-Себастьян. И сейчасИ вот он пропивает последние гроши здесь, в Богом забытой таверне Бургоса. Марко наконец дома, в Испании, он добрался до семьи, но опоздал. Сестра в лапах инквизиции, а ему хорошо известно, что обратного хода оттуда нет.

– Может, у вас есть другие родственники, которые могут заступиться перед судом или помочь деньгами? – отозвался я, когда Марко затих, грустно уставившись в опустевшую кружку.

– Здесь живет наш дядя, младший брат матери. Но Хайме волнуют только деньги. Удивительно, что он не продал Бьянку какому-нибудь богатому болвану. Отказаться от выгоды ради мести – действительно, только злоба и зависть в нем сильнее сребролюбия. Он не помощник мне, скорее враг.

Мотивы купца Арандо раскрылись для меня с новой стороны. Мать Бланки оказалась успешнее в торговых и деловых связях, и это злило его. Он практически прекратил общение с семьей сестры, поэтому маленькая Бьянка почти не помнит скрягу-дяду. Марко был постарше, и смог еще тогда понять, каков его дядя. Узнав, что Бьянка попала в его лапы, он сразу понял опасность ее положения. Но пока Марко пробирался из такой дали, ситуация превратилась в безвыходную. Сестра повинна в колдовстве и ереси, а дядя наконец торжествует.

Мне стало неуютно от своих мыслей. Марко едва ли не проваливается в сон, а я наконец остро почувствовал, что нас с ним разделяет невидимая стена. И мое сочувствие к истории двух молодых высокородных особ, попавших под молот системы, не может ее разбить. Я палач, а они жертвы. Марко даже не догадывается, что я могу донести на беглого кабальеро начальнику местного гарнизона. Хоть бы додумался эполеты снять!

Я бросаю несколько монет на стол: этого хватит оплатить мой заказ и заказ Марко. Слишком много времени потеряно здесь, а отец Араносо ждет доклада.

***

Федерико Суанма Араносо, больше известный как архиепископ Бургосский, гроза для еретиков Северной Испании от Виго до Барселоны и любящий отец для своей паствы, мерил шагами кабинет. С минуты на минуту должен появиться Арандо, мелкий скользкий пакостник, но крупная фигура в торговле зерном и шерстью.

– Я знаю, что без моей помощи вам не справиться, – нагло заявил тот с порога. – Церковные десятины обмельчали, корона тратит деньги на войну, а вы по-прежнему любите золотые наряды и жарко натопленные покои. Или я не прав?

– Золотые наряды нужны для служения Господу, а не для питания моей гордыни, – сухо проговорил Араносо, жестом приглашая гостя сесть и сам присаживаясь напротив. – И куда больше самого себя меня волнует будущее моих сыновей.

– Но с остальными доводами вы не спорите, – Арандо устроился в кресле и закурил, делая вид, что не замечает скривившегося лица пастора.

– Я не хочу, чтобы Филипп стал сельским священником, перебивающимся с хлеба на воду и живущим на подаяние нищих прихожан. Его таланты заслуживают высоких постов и обеспеченной жизни. И если я могу могу помочь ему в достижении первого, то во втором мне нужна ваша помощь.

– Чего вы от меня хотите? Мы уже встречались с вашим сыном, он проявил недюжинный интерес к финансовым делам. Я показал ему, как работает система, объяснил, как распоряжаться доходами. Он уже может стать отличным управляющим.

– Я хочу, чтобы вы взяли его в долю.

– В долю? Сделать его своим напарником? Делить с ним прибыль? – Арандо деланно рассмеялся. – Священник и торгаш, звучит отлично!

– Он не будет решать вопросы торговли. Его задача – обеспечивать благосклонность простого народа, молиться за ваш успех и лоббировать ваши интересы в местной власти. Вы же обеспечиваете его подобающим жильем и финансируете текущие расходы. Хотя бы год. По истечении этого срока вы сами обсудите, как дальше будете вести дела. Уверен, вы оцените выгоду этой сделки.

– Непременно, – Арандо поднялся, возвышаясь над фигурой архиепископа. – И очень скоро. Со следующей недели я повышаю цены на зерно на треть. Очень рассчитываю, что вы успеете прочитать проповедь о тяготах жизни в последние времена и научите свое стадо смирению.

Отец Араносо молча протянул руку своего гостю.

Глава 4

К пятнице в моей голове так и не появилось ясности. Я несколько раз вспоминал разговор с Марко и понимал, что прежние мои мысли получили подтверждение, а обвинение против Бланки рассыпается в руках как ветхая ткань. Но времени на размышление мне сильно не давали: Филипп каждый день сразу после завтрака отбывал в город, а я гнул спину за столом в кабинете отца Араносо. Никаких серьезных дел не попадалось, так, мелкие дрязги соседей, обвинявших друг друга в мелком воровстве и супружеской неверности. ничего и близко похожего на дело Бьянки не было. мне стало казаться, что меня намеренно отстранили от дел, связанных с ворожбой,чтобы я не думал об этом. И дело Бланки словно перестало существовать: меня больше не отправляли к ней, хотя я точно знал, что папку с документами по ее делу не трогал никто кроме меня. Может, долгое ожидание допроса должно сломить ее дух, а сырость камеры – ее здоровье? Человек без надежды, с надсадным кашлем и бледными глазами, боящимися солнца, должен оказаться куда сговорчивее, и ее дело закроет даже такой неумеха как я.

Погода за окном все больше походила на весеннюю, гомон птиц набирал силу, как и трава, наливающаяся соками земли и готовая привествовать воскресение Христа. Но до Пасхи еще далеко, а значит и дело будут тянуть до Страстной недели. Священство предпочитала разбираться с грязными делами до светлого праздника, оставляя кровавые расправы над узниками в унынии строгого поста.

Я поймал себя на мысли, что мыслю теперь совсем иначе. раньше бы я сказал, что священство не хочет пугать добрых мирян сценами казни, когда они заслужили вкусной еды и веселых занятий. Теперь я понимаю, что смерть еретиков – еще один рычаг давления, призыва к покаянию в скорбные дни. Не о благе горожан думает святейший совет, а об их послушании и острастке. А грех уныния не сам по себе возникает, это умело подстроенное чувство для христиан.

– Виктор, разобрал бумаги?

– Почти закончил, отец Араносо. В этой стопке доклады за прошлую неделю, а здесь – свежие, но ни там, ни тут нет настоящих дел, глупости одни.

– Не тебе решать, Виктор, что глупости, а что нет. Как закончишь с этим, спустись на кухню к Марте, она то уж найдет тебе работу.

Я закусил губу. Слишком смело я позволил себе высказаться при отце Араносо. Всё мои мысли дурные, чтоб мне неладно за них было. Теперь и за Бьянку не спросишь, а ведь на языке так и вертится, сорваться с ней и поговорить еще. Сопоставить ее слова со словами Марко, дойти до истины. И помочь ей выбраться из паутины лжи, которую построили вокруг нее коварный дядя и бесчестный кабальеро.

О той встрече в таверне я не сказал никому, даже Марте. Поругает за то, что по таким местам шляюсь, а разговор с беглым воякой не одобрит, а то и вовсе сочтет за колдовской дурман – я ведь туда сразу после допроса пошел. Хочешь не хочешь, а картинка складывается, особенно для тех, кто не сомневается в виновности Бьянки.

Я давно перестал думать, что Бьянка хоть толикой колдовства владеет. Все мои прежние мысли теперь казались смешными, и я сам себе удивлялся. Еще неделю назад я приписывал ее влиянию свои смущение и помыслы, а теперь – первый ее заступник и оправдатель. И все встреча с Марко – случайная, ее не должно было быть. Мы ходим по одним дорожкам одного города, покупаем выпечку и рыбу у тех же торговок, но не встречались. Воистину неисповедимы пути Господни!

Кому теперь скажи, что обвинитель не верит в виновность своего подсудимого – засмеют! А потом отстранят от дел, отец Араносо будет метать глазами молнии и сошлет на кухню, полы мести, а Филипп покачает головой и отвернется. Молчать надо мне, ни слова Марте. Она по глупости ляпнет что кому-то из домашних, а мне потом не оттереться от этого. Так что при ней рот на замок.

– Виктор, сбегай на рынок. У нас орехи закончились, а я булочек задумала испечь на вечер. Отец Араносо их любит, и Филипп тоже. А то уставший он вернется, весь день счета с сеньором Арандо сверять это не птиц в небе считать.

– Где он? – не поверил своим ушам я. – С Арандо, этим проходимцем! Как только отец Араносо разрешил такое!

– Помолчи! – Марта посуровела. – Не нам с тобой осуждать решения отца Араносо! И что за слова с сторону достопочтенного сеньора – он гостем был в твоем доме, а ты про него такое! Уж поумнее тебя будет.

“Точно, поумнее, скроить такую ложь и подставить свою племянницу, да так, что безмозглые святоши в упор этого не видят” – мысленно возмутился я, но смолчал.

– Корзину бери, и держи деньги – хватит на орехи ровно. И не задерживайся, мне тесто ставить пора, некогда будет тебя дожидаться.

Я схватил корзину, сунул монеты в карман и бросился вон. Мне хотелось поскорее оказаться наедине с собой, обдумать то, что сказала Марта. А что поможет думать лучше, чем долгая дорога, до ветер в спину.

Что за дела могут быть у Филиппа с этим мерзавцем? Злость хлестала меня, щеки горели как от ударов. Неужели он не видит, что Арандо мелочный, жадный, фальшивый? Что с ним нельзя иметь дело! Бедная Бланка доверилась ему, он и ее не пощадил, свою кровь! Уж не знаю как торговые дела ведутся, то верить в его честность в работе тоже не приходилось. Страсть сребролюбия развращает душу, и тому, кто ступил на путь обогащения, сложно удержаться от греха. Счета с ним сверяет… верно, учится у него чему-то. Как деньги считать, да разумно направлять, чтобы преумножить. Не закапывать таланты в землю… Но разве нужно это будущему аббату? Филипп сделает блестящую карьеру для духовника, ему не нужно заниматься мирскими делами. Хотя отец Араносо занимается управлением имением, принимает гостей и сам посещает знатных лиц, но чтобы торговля.. считать гроши после базарного дня.. сама эта мысль не вяжется с обликом высокого сана, свободного от мирских страстей.

Моя злость за фальшивое дело Бланки не распространялась на отца Араносо. Он не вникал в подробности дела, раз делегировал его мне, не беседовал с Бланкой, не представлял, что ситуация может быть такой. И не думал плохо про Арандо, он вообще про всех людей хорошо думает. Как может непорочный епископ искать изъяны в других? Я и сам раньше не задумывался, что купец может мне не понравиться. А теперь я был готов сравнить его со свиньей, что копается в дворовой грязи, точь-в-точь как Арандо в своей лжи и интригах.

Невеселые мысли почти вытеснили из моего разума облик Бьянки, но каким-то скрытым чувством я ощущал, что меня снова тянет увидеть ее. Все же не обмануло меня чутье при первой встрече. Я видел перед собой ангела, чистого душой. Именно такой она и была. Не могут колдовские козни так замутить разум. Ведьминское провидение распалило бы плотскую страсть, но я не испытывал подобного к Бланке. Что-то чистое и теплое трепетало в моей душе, и я впервые допустил мысль о чувствах с своей обвиняемой.

Всегда шумная центральная площадь бурлила громче обычного. Утомленные зимой и постом лица горожан были хмуры и неприветливы. В стороне от хлебного ряда стояла старушка и со слезами пересчитывала монеты. Из гончарного ряда доносилась ругань, а всегда шумный рыбный прилавок был непривычно пуст. Любопытство взяло вверх, и я заглянул к знакомому торговцу, хоть мой отдельчик был в совсем другой стороне рынка.

– Привет, Грегор! Что торговля не спорится?

Торговец поднял на меня хмурый взгляд.

– Цены поднять пришлось, люди теперь разбегаются. Как не понять их, последние копейки на хлеб и овощи уходят, куда тут рыбу брать. Но а мне что делать, деток кормить надо. Тут еще младшенький приболел…Если б мука не вздорожала, смог бы врача нанять, но куда уж теперь.

– Мука? Вздорожала?

Я бросился в соседний ряд, где толпа народа шумно толкалась у прилавков. Мельников брат переругивался с покупателями, отмеряя заказанные объемы. Мешок едва уменьшился, хотя солнце давно не в зените. Значит, и у него торговля не идет?

– Чтоб пусто тебе было, Алех! Есть совесть у вас, в весну такие цены ставить!

– Будто в зиму было бы лучше!

– Нам что, с голоду помирать теперь?

– Ничего не поделаю, братцы! Не я цены диктую, у меня начальник есть. Хотите – в сеньору Арандо идите, он пояснит вам, что такое суровая зима и сгоревшие кладовые.

И снова это имя! Я крепко сцепил челюсти, чтобы ни одно скверное слово не сорвалось у меня с языка.Вот кто снова виноват в слезах той старушки, в страхе Грегора за своего ребенка, в ярости горожан. Я уже было развернулся к рядам, где торговали сушеными грибами и лесными орехами, как услышал то, что повергло меня в ужас.

– С мерзавца Арандо станется вытрясать с нас последние гроши. Ему то что, ни кошелек, ни пузо не похудеют. А с нас смирения просят, к покаянию призывают. Проповедями сыт не будешь! Сами-то небось не голодают!

– Да наши святоши давно продались местным воротилам. Даже епископ к нему захаживает, дельца обстряпывают. Говорю тебе, заодно они все, заодно!

Я замер. Настолько откровенная хула на духовенство еще никогда не звучала из уст горожан. Могли поворчать, мол, местный священник подати большие берет, но обвинять в сговоре епископа и купцов – просто нонсенс! Горожане не боятся своих слов, кажется, нужна их заставила осмелеть, допустила мысли до языка. Все это не уже говорила Бланка! Но то, что позволено пересудам в подворотнях не позволено высказывать вслух на допросах. То, что для доброго католика будет расценено как сплетня, для обвиненного в колдовстве будет расцениваться как оскорбление священства и всей католической церкви! Исход один – обвинение в ереси, утяжеление всех грехов и прямой путь на костер. Вот что ждет юную правдолюбку, пытавшуюся встать на пути человека, способного в муку перемолоть не только зерна, но и людские слезы.

Глава 5

– А что так мало орехов? Или на тебя булок не печь? – с ворчливым недовольством встретила меня Марта.

– Дорогие орехи стали. На сколько денег хватило, столько и взял, – буркнул я.

– Все таки не зря слухи ходили, – примирительно отозвалась Марта. – Буду больше денег на содержание просить у отца Араносо. Да ты не расстраивайся, Виктор, – неправильно расценила мой кислый вид кухарка. – Я и с этим такой вкусной начинки сделаю, и достанется всем! Мы с тобой вечером еще чай со смородиной заварим, вот хорошо будет!

Я без энтузиазма кивнул Марте и поплелся наверх, доложиться о своем приходе отцу Араносо. Но в кабинете сидел лишь Филипп и строчил какое-то письмо. Он не сразу заметил меня, и я несколько секунд наблюдал, как дрожит его рука, старательно выводя буквы.

– Виктор! – голос Филиппа вывел меня из оцепенения. – Ты давно тут стоишь?

– Только зашел, – покривил душой я. – А что что?

– Из-за тебя все испортил! Вон какую кляксу посадил. Только бумагу перевел…

– Филипп, – я шагнул от двери вглубь комнаты, к брату, и он резко смял письмо.

– Тебе чего?

– Ты избегаешь меня последнее время, а мне так нужен твой мудрый совет. Филипп! Что происходит?

– Просто у меня больше нет времени на детские игры, братец, – жилка на щеке Филиппа дрогнула, но он быстро взял себя в руки. – У меня много дел, отец Араносо готовит меня рукоположению.

– А дружба с купцом Арандо тоже входит в подготовку, да? – не выдержал я. Слова, которые я много дней хранил в глубине души, вырвались сами по себе. Просто раньше Филипп мне никогда не лгал.

– Что ты знаешь о моих делах с ним? – Филипп как дикий кот преодолел разделявшее нас расстояние и вцепился в ворот моей рубашки. Глаза у него были страшные.

– Ничего, – прохрипел я, чувствуя, как больно впивается ткань мне в шею. – Правда, ничего.

Филипп резко отпустил меня и запустил пальцы в волосы.

– Что же я делаю, что же делаю…

Брат отвернулся от меня и, покачиваясь, побрел обратно за стол. Я поправил рубашку и отправился за братом, чтобы сесть напротив него и продолжить разговор. Что-то сейчас надломилось в Филиппе, и я не могу оставить его одного.

– Знаешь, – немного помолчав, Филипп поднял на меня взгляд почему-то очень взрослых и уставших глаз, – все намного сложнее, чем казалось. Быть частью Церкви – чистая святость, думали мы. Но это не так. Это ответственность, тяжкий крест. И порой не самые простые решения.

– О чем ты, Филипп? – я слушал брата, боясь даже сглотнуть. Сейчас я получу ответы, к которым, возможно, и не готов. Не зря ведь отец Араносо оберегал меня от этих дел.

– Купец Арандо – большой человек в торговле Бургоса. И мы не можем не считаться с ним.

– Но какое отношение он имеет к делам церковным? – удивился я.

– Самое прямое. Неужели ты думаешь, что все, что есть у нас, появилось само собой? Теплый дом, одежда, книги, горячая еда каждый день на столе? Думаешь, это все сделано на подношения прихожан? Да большая часть из них – нищие! Или Господь просто так даровал нам это, чтобы мы не пеклись о земном и только служили ему? Ложь! “Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них…”. Все это ложь! Нам приходится искать заработок. И поверь, ты не захотел бы трудиться в порту или гнуть спину на поле. Мы с тобой знаем только как просиживать задницы за столом да бить поклоны, пока другие надрываются на тяжелой работе. И выход у нас только один – спонсорство.

– Это как? – я мотнул головой, пытаясь уложить в голове все сказанное братом. Он с таким жаром говорит такие страшные слова… Обвиняет Святое писание во лжи, обвиняет во лжи Господа!

– Если вы хотим делать свою работу, нам необходимы деньги. И эти деньги нам могут дать только богатые люди, которых немного. Выбирать не приходится. Я знаю, что Арандо не самый благочестивый человек на свете, но благодаря ему мы получаем сытую жизнь. Разумеется, за ответные услуги.

– Но ведь… простые люди – они страдают из-за него!

– Так господь призывает их к смирению, – слова брата прозвучали как-то фальшиво, словно кто-то заставил заучить его эту фразу. Я схватился за голову и с силой выдохнул, надеясь, что вместе с воздухом меня покинет зудящая мысль: кто же заставил Филиппа так говорить и главное – так думать?

– Арандо дает деньги, – продолжил Филипп, – учит их грамотно распределять и тратить, а мы закрываем глаза на некоторые его грехи. И призываем паству не роптать.

– Филипп, но это же бесчестно! – мне хотелось закричать, волна негодования захлестывала меня подобно морскому прибою. Но вместо прохлады и свежести приносила с собой горячую пульсацию крови в висках и жар на щеках.

– А ты хочешь быть честным? Ты думаешь, что все священники живут так же хорошо, как мы с тобой? Нет, совсем нет! Ты не знаешь, что им приходится терпеть. Хочешь голодать как все, ходить в рубище, мерзнуть в холода? Хочешь с лихорадке и язвах вести мессы и проповедовать смирение и любовь таким же нищим и жалким прихожанам? Я не хочу! Не хочу жить так, как жил раньше…

– Филипп… – я почти не разобрал сказанных им слов, в голове гудело и стучало. Мне казалось, я вот-вот лишусь чувств.

– Прости, братец… – Филипп заметил, что меня повело: он подскочил ко мне, опустился передо мной на колени и придержал за плечи. – Я рассказал то, что тебе пока рано знать… Отец Араносо не одобрит этой беседы. Давай это останется между нами. Я обещаю рассказывать тебе все, но ты тоже пообещаешь мне молчать.

– Филипп, брат мой… Ты не представляешь, с каким страшным человеком ты связался.

– Может быть, – Филипп поднялся и вернулся с сухому и безразличному тону. – Но меня не волнуют его дела, меня волнуют его деньги. И тебе придется делать то же самое, если ты хочешь сытой и спокойной жизни.

Я заглянул в его глаза – уставшие, больные от чтения при тусклом свете. И где-то там, в самой глубине, где раньше – я видел сам – жила искренняя вера и благочестие, теперь плескалась только горечь. И ни капли сожаления.

Я встал, пошатываясь, и направился к выходу. Филипп больше не произнес ни слова, его тяжелая фигура так и осталась повернута к окну. “Не волнуют его дела” – значит, нет никакой надежды, что он поможет мне с делом Бьянки. Огонек надежды, который горел во имя нашего братства, угас.

Глава 6

Утро не п