Читать онлайн Фейрум бесплатно

Эпизод I

История с островом

♬ Peter Gundry – She Cometh

– Закрой глаза, – с улыбкой сказал Вит.

Солнце светило ему в спину, рождая золотистый ореол. Ветер путался в волосах и уносился прочь – плясать на водной глади, рябью выводить загадочные письмена.

– И пропустить всю красоту? Издеваешься?

Липа сидела на корме и, чуть свесившись влево, касалась ладонью воды. Отчего-то это казалось важным. Все равно что сказать озеру «здравствуй» после долгой разлуки, напомнить о себе и попросить прощения.

– Таковы правила, Малёк. Остров любит гостей, если гости…

– …Уважают его волю, – отозвалась она эхом. Слова были знакомы с детства, но теперь, вернувшись после стольких лет, Липа понимала их значение.

В детстве это считалось игрой. Как прятки. Нужно было зажмуриться и сосчитать до ста, пока дедушка работал веслами и рассказывал новости под мерный плеск воды. Каждое лето – новое приключение, в котором остров – сказочная страна, а озеро…

Озеро – это мост. И оно же – ворота. И бдительный страж, требующий платы. Всего-то и нужно, что обменять минуты зрения на месяцы, полные волшебства. Достойная сделка. И справедливая: нельзя брать что-то, не отдавая взамен. Главное правило, которое дедушка вбил ей в голову.

– Еще минутку, и всё.

Липа честно поклялась. Сплела пальцы, как делали они с Витом, скрепляя договор: указательный лег на безымянный поверх среднего. Жест, означавший верность.

Она относилась к Виту как к брату – старшему, порой далекому и непонятному, но все же любимому. Для дяди он был слишком молод и, прямо говоря, легкомыслен. Даже Липа в свои семнадцать рассуждала более здраво, чем он в двадцать девять.

– Я слежу за тобой.

– Сама суровость. – Зачерпнув пригоршню воды, она брызнула ему на колени.

– Эй! Кто-то дошутится сейчас – за борт выброшу!

Вит непроизвольно дернулся и скинул сандалию. Липа с хохотом бросилась ловить обувку.

– Весла не потеряй!

– Да уж как-нибудь. Разошлась тут… а минута кончается.

Липа очнулась. Запрокинула голову. Улыбка померкла на губах. Озера было мало: ей хотелось вобрать в себя весь мир – запомнить его таким, каким он был вдали от бетонных стен и городской суеты. Ярким, полным, настоящим.

Сизое небо светлело ближе к горизонту, окрашиваясь в персиковые оттенки. Облака цеплялись за вершины Двуглавого Пика. Силуэты гор вырастали за кромкой дальнего берега. Там лежал Бранов, откуда Липа приехала на поезде – стальной гусенице, ползущей сквозь кедровые леса. Там, в Бранове, осталась мама.

Липа зажмурилась.

Почувствовала, как солнце касается кожи. Как Вит налегает на весла. Старое суденышко, принадлежавшее деду, медленно удалялось от берега. У деревенского пирса оставались рыбацкие лодки и катера – современные, но «без души». Слишком быстрые, слишком шумные. Вит морщился всякий раз, заслышав гул мотора. Именно в такие моменты он становился похожим на деда Анатоля – не столько чертами лица, сколько прищуром и едва заметным наклоном головы… Они с мамой были сводными: дети разных матерей, которые не росли вместе. Бабушка Фия умерла в тридцать пять.

Мама уже пережила ее на семь лет.

Первые симптомы появились два года назад, вскоре после того как Липе исполнилось пятнадцать. Беспокойство, замедленность реакций, а затем – паника, когда стало понятно, что болезнь неизбежна.

К шестнадцати Липа знала все о хорее Хантингтона, генетическом заболевании нервной системы, белковой мутации, передававшейся от матери к дочери. В детстве она не понимала многого. Знала, что бабушка умерла молодой. От чего? Слишком сложно, чтобы объяснить ребенку.

И еще сложнее – смириться.

Этой весной мама перестала ее узнавать. Тогда, в конце апреля, пришел страх. Настоящий. Будто два года до этого Липа только готовилась.

Она понимала, что не справится одна. Вит приглядывал за мамой, пока Липа была в школе. Чтобы не дать случиться страшному. Непоправимому. С каждым днем мама контролировала себя все хуже: провалы в памяти, рваные движения, отсутствующий взгляд…

Липа поежилась.

Сидеть с закрытыми глазами стало неуютно. Она хотела отвлечься, слушая плеск волн и песни лягушек в камышовой заводи, но снова возвращалась мыслями в позавчера.

Маму забрали утром.

Вит позвонил врачу – заведующему отделением в клинике, куда Липа водила ее на прием. Надежда оставалась: при должном уходе больные могли прожить еще пять, а то и десять лет. Сама мутация неизлечима, но таблетки притупляли симптомы. Это все, для чего они годились, – смягчить депрессию, чтобы пациенты не думали о суициде.

Вместо этого думала Липа. Каждое утро, каждый вечер. Она спала рядом с мамой, прислушиваясь к каждому вздоху и непроизвольному стону. Не могла иначе. Потому что они были только вдвоем – мама и Липка. Всегда. А теперь она не знала, чего ожидать.

И сколько еще.

Прошлую ночь – впервые за последний месяц – она провела в тишине, глупо пялясь в потолок. Только под утро Липе удалось ненадолго задремать. Спустя полчаса она вскочила, но проверять было некого: соседняя кровать застелена, Вит спал на диване за стенкой.

Не сумев больше заснуть, она стояла на пороге и слушала его размеренное дыхание. Это было так правильно, так успокаивающе и в то же время странно. Липа не могла расслабиться и приучить себя думать о хорошем. Им пришлось уехать из Бранова: Вит не мог оставить дом надолго.

Здесь дышалось иначе. Липа забыла, каково это: после смерти деда она ни разу не была на острове.

Вит бросил музыку, чтобы подарить этому месту – и себе – новую жизнь. Иначе всё было бы напрасно. Волшебство бы рассеялось, и магия острова погасла, сверкнув на прощание росчерком звезды.

– Мы уже близко.

– Добрались до камней?

– Да.

Они отчего-то говорили шепотом, и Липе это нравилось.

Это означало, что рубеж почти пройден: они у Стоячих Камней. Змеевы зубы – так называли валуны на острове.

– Достану?

– Если постараешься. Справа. Еще чуть-чуть.

Она протянула руку и кончиками пальцев дотронулась до гладкого бока валуна, нагретого за день солнцем. Это был своего рода ритуал: прикосновение к камню, как и к поверхности воды, дарило особое чувство – будто озеро отдавало ей частичку волшебства, признавало Липу своей и позволяло остаться.

Она сомневалась, что после стольких лет получит разрешение, но, видимо, озеро было не против. Камень отозвался влажным теплом на коже, и Липа улыбнулась.

– Скажешь, когда открывать.

– Теперь можно. Мы почти дома.

До суши оставалась сотня метров, однако пролив, отделявший остров от «большой земли», где лежали рассыпанные по холмам деревни и дачные поселки, они уже преодолели.

Остров всегда был особенным – слишком маленьким для хутора и слишком красивым для того, чтобы оставаться необитаемым. Он признавал только одного хозяина. Поколения сменяли друг друга, и остров привыкал к новым владельцам: наверняка успел привязаться к Виту. Может, и Липу полюбит, если она переедет насовсем.

Строить планы – сложнее всего. Впереди у Липы поступление в университет, а дальше она не загадывала. Кто знает, что случится до осени.

В первые дни июня лето кажется долгим – целая жизнь, наполненная солнцем, искрами на водной глади и запахом земляники. И жизнь эта начиналась прямо здесь. Сегодня. Сейчас.

Когда лодка мягко стукнулась о берег, Вит спрыгнул в воду и протянул племяннице ладонь, помогая сойти на землю.

– Осторожно, тут грязь после вчерашнего дождя, не испачкайся.

– Ай! – Она прыгнула как можно дальше. Качнулась, но устояла, схватившись за сильную руку. – Да тут галоши нужны! Зря надела босоножки.

– Это точно. Ничего, привыкнешь. Подержи рюкзак, сейчас возьму.

Протащив лодку чуть дальше, он привязал ее к колышку и догнал Липу.

– Я сама, он легкий.

– Не спорь, Малёк. Что скажет мама, если узнает, как ты тяжести носишь? – Он осекся на полуслове. – Прости. Мы ведь справимся, да? Ты и я?

Он протянул ей три сложенных пальца, и Липа ответила тем же. Она больше не улыбалась.

– Ты и я, – отозвалась она негромко.

Теперь только так, а хорошо это или плохо – покажет время. Все менялось, рано или поздно. Только остров оставался прежним, словно застывший слепок.

Оставшуюся дорогу до дома молчали.

Вокруг хватало звуков и без болтовни. Все, что они могли и хотели сказать друг другу, было сказано в стенах двухкомнатной квартиры на Речном проспекте в Бранове.

Липа шагала быстро, подстраиваясь под длинноногого Вита. Идти приходилось друг за другом: тропинка, уводившая вверх на холм, была слишком узкой. По обе стороны цвела жимолость. Чуть дальше, за низкой деревянной изгородью, виднелись кусты малины и черной смородины. У дальнего берега, в низине, близко к заводи, где стоячая вода напоминала болотце, разрослась ежевика.

Солнце уходило за скалистую гряду; лягушки хохотали нестройным хором. Над ухом звенели комары. День казался долгим. Дорога вымотала, и Липе хотелось поскорее лечь в постель, перекусив чем-нибудь на скорую руку, чтобы унять голод. Завтра все станет иным, потому что с ясной головой смотришь на мир другими глазами. Утром хочется жить – об этом Липа знала не понаслышке.

Впереди показался дом. Невысокий, крепкий, с четырехскатной крышей: беленые стены кое-где облупились, ставни распахнуты, окошко в мансарде приоткрыто – именно там, под самым сводом, находилось укромное место Липы, заполненное детскими вещами и игрушками. Она гадала, что же найдет внутри: прошло без малого шесть лет, и память не давала подсказок.

– Добро пожаловать домой! – Вит обернулся, торжественно повысив голос. И добавил уже тише, с хитринкой в глазах: – С возращением, Малёк.

* * *

Половица приветственно скрипнула, когда Липа шагнула в сени. В доме было прохладно. Пахло ландышами и чем-то терпким, но приятным. При дедушке в доме витал аромат табака, пропитывающий все вокруг.

– Чайник поставь, я сейчас.

Липа слышала, как Вит зашагал по лестнице – пошел относить ее рюкзак.

– Ну, здравствуй… те… – чуть подумав, она добавила этот короткий, но важный слог, здороваясь так со всем, что ее окружало. Не мытой давно плитой, пузатым чайником, носик которого засвистел спустя пару минут, деревянными стульями и длинной, почти до пола, расшитой скатертью. Маленькая кухня была сердцем дома: именно здесь находилась печь. Летом она, конечно, без надобности, но зимой… Гостья не рискнула бы лечь в мансарде, чтобы не стучать зубами под двумя одеялами. Зимой с моря приходила непогода, и тучи разбивались о горную цепь, принося с собой град и пургу.

Пока она хозяйничала в кухне, Вит затопил баню, а после ушел во двор: разговор за чаем не клеился. Липа принялась за посуду и застыла с чашкой в руке. По воде растекалось густое черное пятно, будто кто-то пролил чернила.

– Ви-ит!

Пришлось позвать три раза, прежде чем он услышал.

– Ты чего кричишь?

– Это что такое?

Черное пятно в тусклом свете единственной лампы казалось блестящим, а в глубине словно плавали искорки. Зеленоватые, крошечные огоньки. Липа моргнула. Наверное, показалось.

– Ты где воду брала?

– Ты же сам из колодца принес. – Она уставилась на него без упрека, но с изумлением.

– Странно. Ладно… – Он почесал затылок и махнул рукой. Заметно было, что Вит тоже вымотался и едва не засыпал на ходу. – Вылей ее, возьми теплую из кастрюли.

Неудивительно, что пятно забылось. Думать о нем не хотелось ни хозяину, ни гостье. Мысли в голове едва ворочались.

Вит убрал остатки посуды; Липа воспользовалась священным правом и убежала в баню. А когда вернулась – свет уже погас. Прокравшись к себе наверх, она взяла щетку с зубной пастой и спустилась обратно в сени, к умывальнику. Вода была ледяной, и Липа чуть не вскрикнула. Сдержалась. Вит наверняка уснул, пока она грелась, смывая с себя пыль и дневную усталость.

Брызнув в лицо пригоршню воды, она тут же покрылась мурашками – даже пританцовывать начала на месте. Не заболеть бы. Впрочем, вода закончилась слишком быстро. Открыв крышку умывальника, чтобы долить из ковша, Липа замерла. На этот раз черного пятна не было, но появилось нечто невиданное.

Тусклая лампа в сенях роняла блики на поверхность воды. В ковше плескалось… существо. Липа моргнула. Поставила ковш на стол. Склонилась чуть ниже.

Насекомое – или какая-то странная водоросль? – размером чуть больше мизинца с венчиком из мягких щупалец напоминало морскую актинию. Оно светилось мягким янтарным светом, безмятежно перебирало ножками и слегка колебалось. Дышало?

– Ну здравствуй, – прошептала Липа. – И что мне с тобой делать?

Существо не ответило, но внутри заплескалась горечь. В последние дни Липа держалась, глядя на Вита, а сейчас, оставшись одна, была готова расплакаться: от тоски, обиды, тревоги за маму – от всего разом. Еще и это чудо, неведомо откуда взявшееся…

– Что ты такое?

Липа заглянула в ведро – на всякий случай, – но больше ничего не нашла. Актиния оказалась единственной, с кем Липа могла поговорить, стоя ночью посреди темного дома.

– Ладно, пойдем.

Бросив полотенце на плечо, она зачерпнула существо кружкой.

Осторожно, стараясь не расплескать воду, стала подниматься наверх. Свет включать не пришлось: загадочная «водоросль» вспыхнула ярче, стоило Липе шагнуть в темноту.

– Так, допустим… – Она попыталась улыбнуться. – Настраиваемая яркость – это удобно.

Ни одна ступенька не скрипнула по пути. Оказавшись в мансарде, Липа затворила дверь и только тогда услышала шелест дождя. Подбежала к окну и опустила задвижку: по подоконнику растекалась лужа. Корешки книг, которые Вит хранил на столе, залило водой. Безобразное пятно исказило улыбку героини с обложки «Империи кривых зеркал». Коробка с цветными мелками съежилась. Плюшевый заяц, сидевший у окна, поник: левый глаз висел на нитке, из прорехи на плече выглядывал синтепон. Раньше хозяйка с ним не расставалась.

Липа зажгла настольную лампу и задернула занавеску. Негромко потянула носом. На глаза навернулись слезы – уже по-настоящему.

Актиния распушила щупальца, будто желая обнять ее за палец. От неожиданности Липа отдернула руку. Кружка опрокинулась на стол, обиженно зазвенев, крутнулась вокруг своей оси и замерла, накрыв светящуюся гостью.

Свет померк.

Остался стук, с которым капли ударялись о стекло. Больше ничего. Темнота.

В детстве Липа боялась грозы, когда от сильных раскатов начинали подрагивать стекла буфета, когда яблоня за окном гнулась под порывами ветра и водосточные трубы гнали вниз целые реки, а лужи вздувались на асфальте пузырями. В такие минуты мама рассказывала сказку – про котенка, которому дождь был нипочем, пока он рядом с друзьями. Липа зарывалась лицом в мамин свитер, и слезы на щеках высыхали… Если бы она могла вернуть то время! Сохранить его – для мамы. Чтобы не пришлось считать месяцы и дни.

Опустившись на край кровати, она беззвучно заплакала. Липа чувствовала себя бесполезной: она не могла бороться со временем, от нее ничего не зависело. Вздрагивая и глотая слезы, она будто спешила выплакаться, перед тем как… что? Вит не зайдет к ней ночью, а больше здесь никого не было.

Одиночество не чувство. Это звук падающих капель, который хуже самой тишины.

Липа отбросила одеяло и вытянулась на кровати. Спрятала голову под подушку – лишь бы не слышать. Дождь прекратился, а слезы продолжали течь. Одно воспоминание тянуло за собой другое, как звенья бесконечной цепи. Липа понимала, что она словно заранее оплакивает маму, но, как ни старалась, не могла остановиться: промочила край наволочки и тонкую простыню под щекой.

* * *

– Вставай, соня. – Ласковые пальцы коснулись щеки, убирая прядь волос.

Сон рассыпался на отдельные кадры, и Липа протестующе застонала.

– Ну мам… – Она зажмурилась крепче и отвернулась от окна. – Мне сегодня не в школу. Будь человеком, дай поспать.

Тишина. Неужели сдалась так быстро?

Липа приоткрыла один глаз. Ничего подобного. Мама сидела на краю постели, в руках держала две дымящиеся чашки – белые, с голубыми незабудками на круглых боках. Ее волосы были собраны в пучок, от глаз разбегались смешливые морщинки. Сегодня она выглядела бодрой. В последние два года это случалось нечасто.

Липа невольно улыбнулась.

– С корицей? – уточнила строгим тоном.

– Так точно, Ваше Высочество. С корицей и сливками. Одевайся и пойдем гулять.

Липа, уже принявшая вертикальное положение, поперхнулась кофе.

– Там же холод с утра!

Она не помнила, когда они последний раз гуляли с мамой – просто так, вдвоем. Без спешки и какой-либо цели.

– Ну и что? Ты посмотри, какой рассвет, – говорила мама шепотом, словно делясь секретом, которого больше никто не знал. В этот миг она напоминала девчонку – ровесницу Липы, которой все нипочем. Просто захотелось гулять.

– Ты серьезно?

Небо за окном было красивым: персиковая акварель с жемчужной дымкой по краю холста и брызги тающих звезд над крышами соседних домов. Но сколько их было, таких рассветов?.. И сколько еще будет.

– Мам?

Она вдруг перестала улыбаться. Взгляд застыл в одной точке. Уголок губ лихорадочно подрагивал. Ногти выстукивали по краю чашки рваный ритм.

– Мама?!

Чашка выскользнула из дрожащих пальцев, полетела на пол, разбрызгивая кипяток на светло-голубое, как небо, одеяло, и разбилась вдребезги. Осколки разлетелись по полу.

Кажется, на один из них Липа наступила, когда бежала к телефону.

* * *

До плеча мягко дотронулись.

«Ох, только не это!»

Липа подскочила на кровати. Звуки хлынули, накрыли волной, как если бы на приемнике выкрутили громкость на максимум. В комнате стоял не Вит. Незнакомец.

Вскрикнув, она замахнулась подушкой – единственным, что было под рукой. Удар вышел слабым. Следом полетела пустая рамка для фото, схваченная со стола.

– Эй! – Подушку у нее бесцеремонно отобрали. – Драться не обязательно.

– Вы кто такой?

«И зачем помешали мне реветь?»

Испугаться толком не вышло. Капля страха затерялась в океане горечи: слезы по-прежнему катились, плечи вздрагивали. Липа беспомощно вжалась в угол между стеной и кроватью.

– И́ гнас.

Она вытерла глаза тыльной стороной руки – злым, быстрым жестом. Комната, тонувшая в дымке, обрела четкость. Мужчина стоял у окна, заправляя край подушки обратно в наволочку. В глаза бросились потертая замшевая куртка и разноцветные шнурки на запястье: сплетение нитей и хитрый узор из узелков. Джинсы подвернуты, с ботинок на пол стекала грязь.

Липа вздохнула.

Незнакомец – «Игнас», поправила она себя, – напоминал то ли хиппи, то ли современного ковбоя. Высокий – макушка почти касалась потолочной балки, – худощавый, светловолосый. Мокрые пряди падали на лоб, капли дождя бежали по лицу, теряясь в недельной щетине. И только глаза, глубоко посаженные, Липа никак не могла разглядеть в тусклом свете.

– Вы к Виту?

Судя по возрасту, ночной гость был его ровесником. Лет тридцати, не больше. Друг? Бывший одноклассник? Сосед с «большой земли»?

– А кто это?

Он вскинул голову, и несколько секунд они оторопело смотрели друг на друга, пока Липа не вымолвила:

– Мой дядя. Вы как попали в дом?

– Через окно. – Не придумав, куда деть подушку, он положил ее на стол и присел рядом, на самый край. – У вас лестница приставная. Снаружи. Прости, что напугал. Я стучал, прежде чем…

– Ничего не понимаю.

Она беспомощно всхлипнула. Голова была тяжелой, как чугунный котел, и смысл происходящего терялся.

– Вы грабитель? Маньяк? Наркоман? Что вам нужно-то?

– Нет, нет и нет. Я здесь оказался случайно. По воле времени.

– В чужом доме, – уточнила Липа. – Посреди ночи. Через окно.

– Знаю, как это выглядит. – Он обезоруживающе поднял руки. – Но с тем же успехом я мог шагнуть в любое место. Именно поэтому я расцениваю твой дом как везение. Так проще – смотреть на вещи с яркой стороны.

Зареванная Липа не разделяла его оптимизма.

– Слушай, я правда… – начал он и спохватился: – Как твое имя?

– Липа.

– Как дерево?

– Угу. Сокращенно от Филиппины.

– Мне правда жаль, Филиппина. – На его губах мелькнула обнадеживающая улыбка. Так взрослые разговаривают с ребенком, который ударился в слезы. – Просто воронка открылась в вашем колодце.

– В смысле?

– Это что-то вроде разрыва. Они появляются благодаря анимонам, – пояснил он и свел пальцы на расстояние нескольких сантиметров. – Маленькие такие штуки, сияют изумрудными огнями. Видела?

– Чашку поднимите. – Она указала пальцем. – Только не изумрудное оно, а янтарное.

Игнас освободил «водоросль», и та вспыхнула, разрослась до размеров лампочки и взмыла в воздух, шевеля многочисленными щупальцами.

– Оно и летать умеет? – Липа округлила глаза, перестав всхлипывать.

Это уже не смешно.

– Он, – поправил Игнас. – Эта особь – еще малыш и потому пестрит желтыми оттенками.

Актиния вспорхнула к нему на плечо и зарделась солнышком.

– А, ну теперь понятно.

– Правда?

– Нет! Ничегошеньки не понятно! Воронки какие-то, анемоны всякие… Он ведь не из моря?

– Анимоны. Через «и». От латинского anima – «душа». В других мирах их называют по-разному, но мне нравится такой вариант – отражает суть. Видишь ли, эти создания влияют на человеческие эмоции – будят в душе самое важное. То, что необходимо человеку прямо сейчас. Радость, стремление к мечте, порой даже желание жить…

По лицу Игнаса пробежала тень. Анимон задрожал и, оттолкнувшись от «насеста», приблизился к сидящей на кровати Липе. Сердцевина, скрытая за венчиком щупалец, побледнела, замигала лимонными вспышками.

– И что это значит?

– Он извиняется, – ответил Игнас, пожав плечами, – за то, что заставил плакать.

– Так это из-за него…

Ну конечно! Липе полегчало. Не могла она сама так расклеиться.

– Юным особям редко удаются чистые эмоции – те, что связаны в сознании с определением счастья. Они действуют импульсивно и порой грубо: представь, каково рубить нитку топором вместо того, чтобы разрезать ножницами. Но суть от этого не меняется – они дают то, что тебе нужно.

Игнас понизил голос и добавил:

– Не знаю, что именно он вытянул из тебя, но… Мне жаль.

Липа отвела взгляд. Многие так говорят, когда узнают. Как правило, им не жаль. Простая форма вежливости. Однако в голосе Игнаса звучало нечто похожее на искренность. Меняло ли это ситуацию? Нет.

Он по-прежнему был чужаком на острове – странным, пришедшим непонятно откуда. Липа не желала вникать в его объяснения, обрушившиеся на нее волной. Хотелось закрыть глаза и проспать, не видя снов, до самого утра.

– Уходите, пожалуйста. Забирайте своего анимона, раз вы за ним пришли, – передайте заодно, что я на него не сержусь, – и уходите. Только через дверь на этот раз.

Липа зевнула. Вместе со слезами ушли последние силы. Слишком много впечатлений для одного дня. Она не могла сопротивляться сну, как не могла до этого бороться со слезами.

– Спокойной ночи, Филиппина.

Он протянул ей подушку, уже не опасаясь, что Липа снова ударит. Выключил настольную лампу быстрым щелчком – как-то слишком по-хозяйски – и, не говоря больше ни слова, вышел. Анимон мигнул напоследок и юркнул в щель между створкой и дверным косяком.

«Только бы Вита не разбудил…» Мысль показалась далекой и глухой, как звук, с которым закрылась входная дверь. Игнас ушел.

Натянув одеяло до подбородка, Липа почувствовала, как тяжесть сменяется легкостью. Будто пустоту, из которой выкачали всю влагу, заполнили воздухом.

«Интересно, как он выберется с острова? Да хоть вплавь, мне-то какое дело… лишь бы лодку не украл…»

Последний образ растворился тихо, без щелчка – не светильник, а свеча, которую бережно задули. Воздушный шар по имени Липа взмыл в ночное небо.

Там, в угольно-черной вышине, сияли изумрудные звезды.

* * *

Липа проснулась, когда солнце поднялось высоко, рисуя на дощатом полу прямоугольники света. Открыв глаза, она не сразу поняла, где находится. Села рывком и только тогда осознала, что не дома. На острове, с Витом.

Потерла веки и ощутила соль в уголках глаз. Значит, не приснилось. Рядом с кроватью лежала пустая рамка для фото. На столе – перевернутая чашка и стопка книг: подсохшие переплеты напоминали о ночном дожде.

Липа с ужасом взглянула на часы: начало девятого. Вит давно встал.

Она поспешно натянула чистую футболку и джинсы, кое-как причесала растрепанные светлые волосы, выбившиеся из косы, и опрометью бросилась вниз, скатываясь по перилам. Следы гостя высохли, но грязь кое-где осталась – крупицы влажной земли, которые она поспешила смахнуть. Из-под подошв Игнаса или ее собственных? Вряд ли Вит успел заметить, но сердце бешено стучало. Она не знала, как – и стоит ли – завести разговор о ночной чертовщине.

Прежде чем подойти к умывальнику, Липа заглянула во все емкости с водой: ни следа анимонов или странной черной жижи.

Выдохнула с облегчением. Утро началось удачно.

Липа умылась и поставила чайник на плиту. Она не видела Вита за морем зелени, разросшейся под окнами, но отчетливо слышала шаги, приближавшиеся по дорожке к крыльцу. Вот скрипнула калитка, подпрыгнул крючок на двери и…

– Доброе утро!

– Доброе, – отозвалась она. – Ты вовремя. Чайник вскипел.

– Третий за утро, – хмыкнул он.

– И когда успел?

– Ты бы дольше валялась, соня! – Сполоснув руки, он уселся напротив. – Хорошо спалось на новом месте?

– Только без шуток про невесту, будь добр, – буркнула Липа, разливая кипяток. – Тебе с малиновым? Или смородину достать?

– Ты не ответила.

– Ты тоже. Да нормально спалось.

– Тогда и мне смородину.

Рассмеялись в голос, и Липа вдруг поняла, как давно не хохотала просто так, над какой-нибудь глупостью. Вчерашняя пустота отзывалась эхом внутри, но теперь она знала, чем ее заполнить. Компания Вита шла на пользу.

– Я уж думал будить серенадой. Все равно инструмент простаивает, а так хоть польза.

– От твоих серенад у приличной принцессы, задремавшей в башне, волосы встанут дыбом. И кровь из ушей пойдет, – не осталась в долгу Липа.

Прибираясь на лестнице, она заглянула в комнату Вита через неплотно затворенную дверь. У стены стояли две красавицы-гитары: электро и акустика. На прикроватной тумбе лежал блокнот. Интересно, он часто играл, когда был один? Что-то подсказывало Липе, что да. Каждый день. Такие, как Вит, не забывают. Для них музыка – продолжение мыслей, а гриф со струнами – продолжение руки. Они дышат тем, что творят. Даже когда уходят на покой, достигнув пика, за которым идет крутой склон, больше похожий на обрыв.

– И то верно. – Вит ни капли не обиделся. – Но ты не такая, как остальные принцессы.

Он подмигнул, намазывая варенье на корку хлеба.

По всему выходило, что нет. Музыку группы Sentenced to Death она слушала с тех пор, как пошла в школу. Не всегда понимала смысл текстов и смеялась над тем, как непривычно голос Вита звучал под густые гитарные риффы и зловещий гул барабанов. В жизни он был другим: сочинял для племянницы не то смешные, не то страшные сказки и позволял заплетать себе волосы, но на сцене становился настоящей рок-звездой.

Конечно, она им гордилась. Хотя мама всякий раз морщилась, заслышав звуки хеви-метала. Она терпеть не могла группу Вита и все, что они делали. «Вырастешь – поймешь почему», – говорила она, доставая диск из CD-плеера. В те дни, когда Вит возвращался в Бранов и заглядывал к ним, они с мамой почти не разговаривали: не о чем было. Зато для Липы у него всегда находились подарки, привезенные из других городов.

Жаль, название оказалось пророческим: «Обреченные» распались после пяти лет, трех альбомов и сотни концертов. Липа выросла и поняла: наркотики. Из-за них группа лишилась басиста. Из-за них же в семье разгорелся скандал, после которого дед оказался в больнице, а остров остался ничьим. Она не спрашивала Вита напрямую: даже если он принимал, то перестал после смерти отца. И бросил все, чтобы вернуться.

– О чем задумалась?

Вит загремел тарелками, соорудив некое подобие Пизанской башни в раковине – такое же кривое и готовое съехать набок.

– О всяком. – Она подняла взгляд от чашки, на дне которой оставался последний глоток. В этой чашке накануне плавал анимон (Липа хорошенько вымыла ее с мылом на всякий случай). – Ты еще… сочиняешь?

– Бывает, – усмехнулся он и постучал по виску согнутым пальцем. – Здесь становится тесно от мыслей. Надо выплеснуть. Отпустить.

Она понимающе кивнула.

– Можно послушать?

– Пока сыро. Совсем. – Он качнул головой. – Но не переживай, ты услышишь первой. Быть может, к осени выберемся в «Легенду».

Бар «Легенда» на Речном проспекте был местом, где раньше собиралась группа. Уютное заведение с фонарями-светильниками и постерами рок-идолов восьмидесятых на стенах. Липа всякий раз испытывала восторг и чувство вины, оказываясь там среди взрослых фанатов, втайне от мамы.

– На концерт?

– Ну-ну, не гони коней.

Липа взяла его за руку и легонько сжала.

– У тебя все получится.

Вит улыбнулся скупо, но с благодарностью.

– Слушай, я кое-что видела ночью…

– Ты о чем?

– Я… – Она запнулась и махнула рукой. – Не знаю. Наверное, все-таки приснилось.

Слова вылетели прежде, чем Липа успела как следует подумать. К счастью, Вит сменил тему.

– Прогуляться не хочешь?

– Хочу!

– Тогда угадай, в какой руке. – Он спрятал кулаки за спиной.

В вазочке на столе лежала горсть леденцов со вкусом барбариса. Липа в них души не чаяла, когда была маленькой.

– А если не угадаю?

– Будешь мыть посуду. А потом пойдем.

– Куда?

– К дедушке. Вы с ним давно не виделись.

Липа кивнула. Целых шесть лет.

* * *

Они шагали вдоль берега по заросшей узкой тропе, которая ожерельем обхватывала остров. Солнце стояло высоко, почти не видное из-за мутной дымки. Здесь, вблизи от моря, ясная погода не задерживалась дольше пары дней. Липа любила это сочетание – серого с изумрудным. Весь остров был покрыт разнообразной зеленью – от мягкой и сочной июньской травы до бурого мха на шершавых камнях и крошечного семейства сосен.

Глядящие в небо стволы остались позади, когда они с Витом вышли к западному берегу. Склон был усыпан галькой; лишь у самой воды камешки сменялись песком. В тени холма высился памятник. Низко, почти касаясь белого гранита, склонилась над ним черемуха.

«Здравствуй, деда!» – Липа приблизилась к могиле. Оградки не было. Как и столика, за которым принято поминать ушедшего. Только узкая скамья, на которую она опустилась первой. Вит молча сел рядом. Каждый говорил про себя, и оба это знали.

«Слова – что дым» – любимая присказка деда Анатоля.

Глядя на эмалированное фото с двумя гвоздиками по бокам, Липа боялась, что снова расплачется, но нет – глаза оставались сухими, а пустота в душе постепенно заполнялась спокойствием, тихим ветром и запахом черемухи. Дед любил это место, и Липа знала: он бы не променял остров ни на что другое.

Они долго просидели так, прислонившись друг к другу плечами, а когда уходили, Липа оставила на скамье конфету. Ярко-алый леденец со вкусом барбариса.

* * *

На обратном пути она впервые прошла через сад. Вчера добежала только до бани, и то в сумерках; сегодня же, минуя низкий частокол и палисадник с ирисами, она оказалась в вишневом раю. Запоздалые лепестки сыпались на плечи, пока она бродила по дорожке, краем уха слушая Вита. Он что-то твердил об удобрениях и прочих штуках, в которых Липа ничего не смыслила, потом наконец затих, а через минуту разразился ругательствами.

– Ты чего? – Она вынырнула из-под крон и взглянула на дядю с удивлением. – Случилось что?

– Шайба слетела, – бросил Вит сквозь зубы.

Злой и ошарашенный, он стоял у колодца, держа в руках вороток, который еще вчера крепко держался, вращая колоду.

Липа нахмурилась:

– Сможешь починить?

– Наверное. Только принеси инструменты. Знаешь где?

– В сенях?

– На антресоли справа. Увидишь ящик, он не тяжелый. И стакан воды захвати!

– Хорошо! – крикнула Липа на бегу.

«Воронка в колодце…»

Настойчивая мысль возвращала к словам Игнаса. Замерев на крыльце, Липа обратила внимание на пятачок выжженной земли. И почерневший одуванчик, на который она вчера выплеснула воду с мерцающей маслянистой жижей.

* * *

В сенях царили тень и прохлада. Подставив табурет, Липа забралась на него и нащупала заветный ящик. Потянула за ручку и вздрогнула: из кухни раздался металлический звук. Половица скрипнула: на пороге стоял Игнас. При свете дня он выглядел иначе: не сказать, что хорошо. Лицо осунулось, на куртке появились грязные пятна. Интересно, где он спал этой ночью? Да и спал ли вообще…

– Вы почему тут? – шикнула Липа, покачнувшись на табурете. Если она повысит голос, Вит услышит. Или стоило закричать?

– Не могу уйти, пока воронка открыта.

– Так это вы сломали ворот? – Теперь, возвышаясь над ним на целую голову, Липа могла дать отпор. – Знаете, как это называется? Вторжение в частную собственность! И порча имущества. Гуляете, как у себя дома, и думаете, вам ничего не будет?

– Я могу заплатить… – Он потянулся к карманам. – За хлеб. Вряд ли твой дядя заметит. Давно не ел такого, у нас в ходу синтетический. Вот, смотри, у меня… – Он высыпал на ладонь горстку монет, не знакомых Липе, какие-то мелкие детали и крошечную отвертку. – Ничего полезного. Прости, Филиппина.

Липа чуть не выронила инструменты. Она смотрела на Игнаса, как если бы в кухне стоял пришелец. Неведомое существо с другого конца Галактики, которое потерялось и теперь страдало от голода и одиночества вдали от дома.

Может, в какой-то степени так и было.

Она не имела ни малейшего представления, что ответить и как поступить. Позвать Вита? Рассказать ему все?

– Лип! – окрикнули ее со двора.

Липа вскинула руку, чувствуя, как ножка табурета едет в сторону. Пальцы сжались рефлекторно, ухватившись за полку; под ногами образовалась пустота. Плечо болезненно хрустнуло. Ящик с грохотом полетел на пол. Еще секунда, и…

– Держу! – Игнас схватил ее под мышки и поставил на пол. – Цела?

Она кивнула. Плечо ныло, но это пройдет, а вот табурет являл собой жалкое зрелище.

– Липа! Тебя только за смертью посылать! Нашла, нет? – Голос Вита приближался, и Липа, не раздумывая, махнула Игнасу рукой в сторону мансарды.

– Наверх! Быстро!

Сама же бросилась собирать разлетевшиеся по полу гвозди и мотки проволоки, за чем ее и застал дядя.

– Ну и дела…

– Прости, пожалуйста, я не хотела.

– Ты оттуда… сама, что ли? – Он оглядел место происшествия и поморщился. – Блин, Липка… Сильно ушиблась?

– До свадьбы заживет. – Она улыбнулась, чтобы уверить: все в порядке. – Вот, держи свои инструменты.

Липа оглянулась: кухня, как и лестница за ней, была пуста.

– Поможешь? Не бойся, там ничего сложного, просто вдвоем веселее.

Сказать, что устала? Голодна? Хочет спать? Врать Липа не умела. Если начнет сочинять небылицы, Вит поймет, и тогда придется выложить все как на духу.

– Ну, раз веселее, – протянула она, отряхивая джинсы, – тогда идем!

Как только Вит отвернулся, она подобрала с пола оброненную монету и сунула в карман. Вернет позже. Ей такая плата не нужна.

* * *

Игнас ждал ее у окна. Он даже не коснулся застеленной кровати, зато книги наверняка просматривал. Липа поставила перед ним дымящуюся чашку.

– Чай. С мятой. Вода чистая, я проверила.

Она плотно затворила дверь и села напротив, поджав под себя ноги.

– Он еще с тобой? Анимон?

Могла бы не спрашивать. Янтарный огонек вынырнул из-под стола и подлетел так резко, что Липа отпрянула.

– Эй! Неужели рад меня видеть?

Лимонный цвет сменился на персиковый. Щупальца зарделись розовым.

– Так и есть, – подтвердил Игнас. – Он здесь один, а ты для него не чужая. После того как…

– Он питался моим страхом. Слезами. Это ведь так работает? Они… что-то вроде паразитов?

Анимон отпрянул. Будто Липа произнесла ругательство и оскорбила его до глубины кишечной полости – или где он переваривал страдания?

– В какой-то степени да, – замялся Игнас. – Это нелегко понять. Я знаю, что у тебя много вопросов…

– Не то слово! Может, ты не желаешь плохого мне или Виту… Я могу говорить «ты»?

– Конечно.

– Ты сломал ворот колодца. Зачем?

– Чтобы вы не заразились. Ты видела фейрит – черную маслянистую жидкость, напоминающая нефть, в которой плавают изумрудные искры. Ты его касалась?

Он отодвинул пустую чашку и подался вперед.

– Нет. – На самом деле она не помнила. – Выплеснула у крыльца, и все. Мне кажется, оно убило цветок. Ничего такого здесь раньше не было. Это какая-то химия? Оружие? Что значит «воронка» и как ты сюда попал? Скажи правду, Игнас. Не говори «случайно», я хочу понять!

Липа сдерживала себя, но поток вопросов вырвался наружу. Около минуты Игнас молчал, затем резко поднялся и вынул из внутреннего кармана куртки плоскую флягу.

– Проще показать, чем рассказать словами. Я могу взять тебя с собой: ты увидишь, как все устроено изнутри.

– Ты говорил, что не можешь уйти.

– Этически. Не физически. Если воронка мала, возможно, мы отодвинем Гниение от острова.

– Опять загадки?

– Больше нет. Вот это… – Он открутил крышку. – Слизь анимонов. Слегка жжется, но не опасно. Анимоны не существуют отдельно от фейрита – они слетаются к нему, как мотыльки на свет, но, в отличие от самого фейрита, продукты их жизнедеятельности не ведут к изменениям в организме. Они – проводники. Как кабель, по которому проходит ток. Понимаешь?

– Нет, – честно призналась Липа.

– Дай мне руку.

На подставленную ладонь хлынуло нечто холодное и скользкое. По спине побежали мурашки. Слизь обладала зеленоватым оттенком и напоминала некую странную субстанцию. Липа поморщилась, но стерпела.

– Закрой глаза.

Она подчинилась и с ужасом ощутила, как пальцы Игнаса (у человека бывают такие холодные пальцы?) коснулись век. Слизь потекла по щекам, склеивая ресницы.

«Что я творю?..»

– Это обязательно? – выдавила она, пытаясь моргнуть.

Игнас щедро смазывал лицо и руки, закатав рукава.

– Так безопаснее.

Только теперь Липа увидела то, чего не замечала раньше. Правая рука Игнаса двигалась не так ловко, как левая. Под бледной кожей проступали не вены, а нечто, похожее на металлические трубки. Протез? Она мало что смыслила в науке и не представляла, что такие штуки уже в ходу. Прямо как в кино.

– Готова?

Она пожала плечами.

Игнас коснулся стены. Провел ребром ладони и потянул на себя. Аккуратно, не спеша, как снимают скотч с заклеенных на зиму окон, чтобы не растрескалась краска, он снимал пласт реальности. Стена крепкого деревянного дома сворачивалась на глазах, топорщась щепками и вспучиваясь чернотой по ту сторону.

Внутри у Липы все заледенело, на лбу выступил пот.

«Все по правде, ты ведь этого хотела?»

– Обещай, что мы вернемся. – Она вцепилась в куртку Игнаса. – Иначе Вит с ума сойдет.

«Или я схожу прямо сейчас».

– Вернемся, когда захочешь. – Что-то в голосе Игнаса Липе не понравилось, но она не успела возразить. Дощатый пол исчез следом за стеной; комната вывернулась наизнанку. Подошвы кроссовок коснулись каменного пола.

– Где мы?

– Мы… мы… где? – издевательски отразилось от стен эхо.

– Мембрана, Прослойка, Периферия – названий много. Выбирай любое.

Они стояли посреди узкой пещеры, освещенной светом сотен (или тысяч?) анимонов. Изумрудные звезды, явившиеся прямиком из снов, покрывали вуалью чернеющие своды.

* * *

– Осторожно! – Игнас схватил ее за запястье, не позволяя сделать шаг. – Смотри под ноги. Поверь мне, наверху нет ничего интересного.

Липа оглядывалась по сторонам, и глаза постепенно начинали привыкать к контрасту черного и изумрудного. Пещера казалась прямой – ни поворотов, ни изгибов, – и все же Липа не видела ни конца, ни начала. Не было и потолка, скрытого рекой огней: будто Млечный Путь приобрел болотные оттенки, раскинувшись посреди… ничего?

– Это ведь не настоящая пещера?

– Нет. – Игнас терпеливо ждал, пока лавина первых впечатлений схлынет. – Происходит замещение: твое сознание достраивает картинку в соответствии с предыдущим опытом и ожиданиями. Человеческий разум не может постигнуть все сразу. Ему на помощь приходят защитные механизмы.

– А ты? Как ты видишь эту… Прослойку?

– У нее нет стен. – Игнас нахмурился, подбирая слова. Зеленые блики плясали на лице, делая его похожим на восковую маску. – Есть что-то вроде перегородок. Знаешь, чтобы ты могла представить, я попробую упростить. Идем, объясню по дороге.

Он подал ей руку.

– Просто старайся обходить лужи фейрита и не касайся анимонов.

– Они ведь не опасны?

– Вспомни, что испытала вчера. Это смог всего один, к тому же юный. Опасность анимонов заключается в другом: фейрит меняет физически, в то время как эти крошечные приятели зарываются в подкорку.

– Они, кажется, не обращают на нас внимания.

Всего несколько актиний парили в пустоте. Остальные, собравшись на стенах в небольшие стайки, источали слабое сияние. Дремали? На фоне оттенков зеленого выделялся их малыш-знакомый: он несся впереди, ловя воздушные потоки, резко тормозил и приплясывал на месте – ждал нерасторопных спутников. Странно, но присоединяться к сородичам он не спешил.

Липа шагала рядом с Игнасом, смотря под ноги, как было велено. Фейрит, стекавший по стенам, напоминал мазут; некоторые лужи приходилось перепрыгивать.

– Так вот, вернемся к началу. Представь себе початок кукурузы.

– Зачем?

– Для наглядности. Представила?

– Ну, допустим.

– Хорошо. Каждое зерно в початке – отдельный мир. Все они упорядочены в строгие ряды и соприкасаются друг с другом – почти. Их разделяет тонкая мембрана, соединяющая зерна и стержень. Представь, что стержень заполнен временем: с одного конца он утолщается, к другому сужается. Где-то зерна крупнее: развитие в таких мирах шагнуло далеко, и бег времени ускорился. Другие миры отстают и только формируются. Чем дальше друг от друга расположены зерна, тем сильнее различия, в то время как смежные миры почти идентичны.

Он сделал паузу. Липа молчала.

– Скажи что-нибудь. Я чувствую себя глупо, пытаясь сравнить Вселенную с кукурузой.

– Да нет, очень образно. Просто моему сознанию нужно время, чтобы достроить картину. – Она вдруг замерла. – Что будет, если я коснусь лужи? Прямо сейчас?

– Не стоит, – отрезал Игнас.

– Ты говорил, мы с Витом можем заразиться. Как это работает?

– В случае с воронкой достаточно глотка воды. Или непосредственного контакта с кожей. Я вряд ли смогу ответить на все вопросы. Я не ученый, Филиппина. Даже ученые не знают доподлинно, что такое фейрит и какова его природа. Он просто появляется и приносит с собой хаос. Его воздействие невозможно предсказать: кто-то погибает после контакта, а кого-то он меняет, перестраивая изнутри, и путей изменения бесчисленное множество.

– Ты говоришь о мутациях?

– Именно. В моем мире фейрит изучали в лабораториях, ставили опыты – все без толку. Его невозможно контролировать. Он – все равно что гниль, пожирающая зерно за зерном. Начав с одного края, однажды доберется до другого.

– Это нельзя остановить?

– Можно задержать процесс, но ненадолго.

– То есть… рано или поздно фейрит все равно окажется на острове?

– Может, в озере или в море. Никто не знает. У нас фейрит нашли на дне Марианской впадины, открыв тем самым ящик Пандоры.

– Твой мир стал первым?

– Никто не знает, – безучастно повторил он, – где находится исток.

– Но он же откуда-то взялся! Ничто не берется из ничего. – Мысли шли кругом. Липа силилась понять, но получалось плохо.

– А откуда взялся человек? – Игнас бросил на нее взгляд и отвернулся, уставившись на скопление анимонов. – Великие умы спорят до сих пор. Ломают копья и не могут выбрать: теория эволюции Дарвина или сотворение мира за семь дней? А может, инопланетный разум? Кто тогда создал инопланетян?

– Стоп! Перестань, пожалуйста, – взмолилась Липа, – слишком много всего.

– Не спеши. Подумай, а потом спрашивай – у нас есть время.

Подойдя к углублению, которое Липа не сразу заметила, он разогнал сонных анимонов. Те разлетались, возмущенно мигая. Некоторые приближались, заинтересовавшись Липой, но Игнас бесцеремонно от них отмахивался.

– Нам сюда. Хочу показать тебе смежный мир.

За пальцами Игнаса тянулась уже знакомая слизь.

«Ну вот, опять», – вздохнула Липа, зажмурившись. От вида пространства, сминаемого, как лист бумаги, ее начинало мутить.

* * *

– Мы что, вернулись назад?

Они стояли посреди мансарды. Теплый июньский вечер, запах дерева – все именно так, как должно быть.

– Приглядись получше. – Игнас указал на застеленную кровать.

Под ней не было ни сумки, ни тапок. На спинке стула не висела одежда, а столешница была покрыта слоем пыли. В этой реальности на острове не было ее, Липы.

– Погоди-ка…

Приоткрыв дверь, она замерла на верхней ступеньке. Из комнаты Вита доносилась музыка. Липа впервые слышала эту мелодию – сильную, как закручивающаяся спираль, и вместе с тем хрупкую, чарующую каждой нотой. То ли просьба, то ли крик о помощи.

– Нам нельзя тут задерживаться, – прошептал Игнас. Его рука легла на Липино плечо.

– Ему грустно. Он совсем один.

Она подняла глаза, ища поддержки, но Игнас лишь сжал челюсти. Желваки заиграли на скулах. Кажется, он собирался что-то ответить, но сдержался в последний момент.

– Идем. Вмешиваться нельзя. Я привел тебя сюда, чтобы показать. Чтобы ты поняла. На этом всё.

– Но если меня нет, значит, в этом мире мама не в больнице. Она здорова! – От этой мысли перехватило дыхание. Липа впервые осознала, что происходящее с ней не сон и не розыгрыш. Вселенная-початок действительно существовала за пределами «зерна», и ее возможности были безграничны!

– Это может означать что угодно. Точек отклонения – миллионы. Хотя математики или люди, знакомые с теорией вероятности лучше меня, назвали бы другое число. А теперь пойдем. – Голос стал ниже, настойчивее. – Твой дядя не должен нас видеть.

Липа позволила вернуть себя в хаос – вошла в него с широко открытыми глазами, все еще пребывая на грани между смятением и горечью чужого одиночества. Озарение было похоже на удар, вспышку жгучего света. Она не смогла бы внятно озвучить свое намерение, не понимая до конца сути фейрита, но все это – смежные миры, чудесные возможности, анимоны – могло стать ключом к маминому исцелению.

Теперь у Липы появилась надежда, и она следовала за Игнасом, чтобы получить ответы.

* * *

В этот раз они миновали Прослойку быстро: Липа не заметила момент переноса, потому что отчаянно терла глаза. Слизь стекала со лба, застывая в волосах липкой коркой. Она вспомнила слова Игнаса о жжении: кожу будто смазали «звездочкой» – и жар, и холод одновременно.

– Вот мы и дома. Не совсем там, где я хотел выйти, но вариант не худший, как думаешь?

Липа сглотнула. Обретя способность видеть, она окинула взглядом тесную комнату. В отличие от иллюзорных пещер, место выглядело реальным, но не поддавалось объяснению. В углах, подобно паукам, ютились анимоны – около дюжины или больше. Не сравнить с «созвездиями» Прослойки.

Посреди комнаты стояла кровать. Вернее, нет, не стояла, а вращалась на изящных колесах. Снова и снова, по бесконечному кругу, как стрелка, описывающая ось циферблата, да так, что подойти вплотную не представлялось возможным.

У Липы вскоре закружилась голова, но она успела понять, что на кровати лежит женщина. Молодая. Очень бледная и красивая – как Белоснежка из старой сказки. Темные волосы на белой подушке, тонкие пальцы на впалой груди поверх белой ткани. Платье? Или больничная роба? От запястий тянулись тонкие трубки, напоминавшие капельницу; изо рта выходила трубка потолще, соединяясь наверху с громоздкой конструкцией из колбочек, вентилей и проводов. Внутри сосудов мерно булькала черная жидкость. Фейрит.

Проследив за направлением ее взгляда, Игнас вздохнул.

– Прости. Не подумал. По первости это выглядит весьма неприятно.

– Кто она?

– Я не знаю. – Он пожал плечами. – Фейрумная.

– Что это значит? У нее нет имени?

– Когда-то было, как у всех. Но для обитателей Дома она просто Она. – Игнас потер переносицу, смахнув остатки слизи. – Видишь ли, фейрит – это чистое вещество. Как яд. Но фейрит, вступающий в связь с другими элементами, называется фейрумом – по крайней мере, в моем мире. Соединения могут быть разными: кислоты, щелочи, соли – и всякий эффект непредсказуем. Каждое свойство, которое приобретает человек после принятия фейрума, индивидуально. Оно может быть как физическим, так и ментальным. Некоторые обретают способность обходиться неделями без сна или дышать под водой. Другие гнут металл силой воли и перемножают в уме пятизначные числа.

– Разве это не чудо?

Игнас невесело усмехнулся.

– Скорее, проклятие. Многих фейрум убивает сразу. Тех, кто обретает свойство, – постепенно. Иногда свойство пассивно и не проявляет себя на протяжении долгих лет, но все же воздействует на организм, разрушая его на клеточном уровне. Фейрум – худший из наркотиков.

Он указал на «Белоснежку».

– Ее свойство – преобразование кинетической энергии. Грубо говоря, Она – perpetuum mobile, вечный двигатель, снабжающий энергией весь Дом.

– Но так нельзя! – Липа глядела на него с ужасом. – Использовать живого человека как батарейку!

– Это необходимо, Филиппина. В противном случае она может нести угрозу для всех. Включая себя. Я видел, что бывает в подобных случаях. Фейрумный либо не умеет сдерживать свойство, либо излишне контролирует его, пока сила не достигает пика и не вырывается на волю. С таким свойством, как у нее, можно рушить города, не говоря уж о Доме, поэтому Клирик поддерживает ее в кататоническом состоянии – грубо говоря, коме, – обеспечивая подачу фейрума.

– Ты себя слышишь? – произнесла Липа совсем тихо. – Говоришь о ней как о машине.

Она ощутила дурноту. Вращающиеся колеса, мигающие анимоны, бледный овал лица, будто посмертная маска… Комната давила, сжимая голову в тисках, и Липа почувствовала непреодолимое желание вырваться. Словно она сама оказалась прикованной к кровати и связанной щупальцами катетеров…

Сорвавшись с места, она потянула на себя ручку двери. В лицо ударил порыв свежего, ледяного воздуха. По инерции пробежав несколько шагов, Липа едва успела затормозить перед зияющим провалом. Игнас поймал ее за шиворот, как ребенка, и потянул назад.

Сердце бешено стучало.

– Не делай так больше. У Дома в запасе много причуд и ловушек. Без меня – ни шага в сторону.

Это была не просьба и не предостережение. Это был приказ.

Осмотрев дыру в полу, Липа не увидела ничего: ни лестницы, ни досок, ни предыдущего этажа. Только ветер завывал в разломе.

– Что это за место, Игнас? Мы еще в Прослойке?

– Больше нет. – Он ободряюще улыбнулся. – Мы внутри временного стержня. На границе Еще-Не.

Эпизод II

Дом, в который…

♬ Aviators – Sweet Dreams

Под балконом раскинулся сад. В отличие от реального мира, здесь царила осень. Клумбы утопали в жухлой траве, мощеные тропки были усыпаны листьями. Грозовое небо опустилось так низко, что деревья, казалось, согнулись под его тяжестью, приникли к земле и сплелись ветвями в хороводе пугающих силуэтов.

Липа провела ладонью по перилам. С южной стороны дом выглядел безобидно. Навевал мысли о старом особняке из какого-нибудь готического романа, кишащем призраками и нераскрытыми тайнами. Призраки – последнее, что ее беспокоило.

Все, что она сумела узнать у Игнаса, – это причину, по которой Дом прозвали Шатким. Иногда по нему пробегала рябь времени, схожая с подземными толчками при землетрясении, и тогда Дом менялся. Перестраивался, отращивал новые этажи и лестницы, украшал себя изящными фронтонами. Или, наоборот, «линял», как выразился Игнас: стряхивал черепицу – иногда вместе с чердаком – и освобождался от лишних окон. Пытался следить за модой, но безнадежно устаревал, мешая романский стиль с готикой, а классику – с сельским барокко.

Приглядевшись, можно было заметить, как стены тянулись вверх под уклоном; слегка скошенные, они чудом держали крышу. Липа обошла Дом с севера на юг по внешней галерее. Хотя стороны света здесь считались условностью – как и время, замершее на пороге.

Перед ней раскинулся ковер из плесени и мха. Ледяные ветры выли в трубах, а чуть дальше виднелось озеро, в глубине которого, подо льдом, угадывался исполинский силуэт. Кем бы ни был озерный пленник, Липа не хотела с ним встречаться.

С восточной стороны шумело море. Лизало фундамент, оставляя на камне узоры из пены. Липа ощущала мельчайшие брызги на коже и не могла понять: как иллюзия может быть настолько реальной? Как могут люди обитать в этом непостижимом месте, не то живом, не то мертвом, отрезанном от времени, будто собранном из разных пазлов?

И что в таком случае реальность?

Между деталями мозаики оставались пробелы, но Игнаса они не тревожили. Он заверил, что обитателей немного. Все они попали в Дом случайно, придя не по доброй воле. Кто-то обжился; другие, как Игнас, продолжали исследовать миры, пытаясь понять причину Гниения и остановить процесс. Или ради забавы. Дом объединил в себе разных людей, и каждый принес с собой частицу родного мира, родной культуры. Частицу себя.

– Как ты его нашел? Дом? – Липа обернулась к Игнасу. Ей нравился «танцующий» сад, но любоваться им вечно было нельзя.

– Долгая история. – Он стоял в тени, прислонившись плечом к оконному выступу. – Но если в двух словах, привели анимоны. Ученые в моем мире долго спорили, что первично: фейрит создает разрывы в Прослойке, привлекая анимонов, или же, наоборот, анимоны проделывают дыры, выпуская фейрит.

– И к чему пришли?

Улыбка Игнаса вышла кривой, и Липа кивнула:

– Понятно.

– Я был заражен, когда понял, что кроме привычной реальности существуют другие. Прошел через дюжину или больше, пока не оказался в Доме. Это место – как отель на перекрестке; удобно хранить вещи и можно перевести дух, прежде чем двинуться дальше.

– Погоди-ка, – перебила Липа. – Так ты фейрумный? Как Она?

– Не совсем как Она, но… да.

Липа резко выдохнула.

– И ты молчал! В чем твое свойство?

Он хмыкнул:

– Я ведь упоминал про пассивную фейрумность.

– То есть ты заражен, но выгоды никакой? Это как-то… – Слово «глупо» едва не сорвалось с губ, но Липа прикусила язык. – А как же полеты, суперсила, рентгеновское зрение? – Она оттолкнулась от перил и оказалась в тени, рядом с Игнасом. Он взглянул на нее, словно окатив ушатом ледяной воды.

Липа начала замечать перемены в его настроении. Вот Игнас улыбался, а через минуту в его глазах мелькнуло нечто пугающее: не столько угроза, сколько предостережение.

– Прости. Глупость сморозила.

– Ничего, – глухо отозвался он и, повернувшись к Липе спиной, зашагал по коридору. – Однажды поймешь. Не все сразу, а то через край польется.

– Ты о чем?

Она догнала его у поворота. Вниз вела лестница с высокими ступенями. Кое-где зияли провалы – как та дыра, в которую она чуть не угодила.

– О том, что важно рассчитывать силы. Нельзя перелить в кружку всю воду из ведра. Только постепенно, раз за разом.

Липа замерла на ступеньке.

– Ты чего?

– Страшно стало.

– Держись за меня, тут два пролета.

– Я не про лестницу. Про тебя. – Липа смотрела мимо Игнаса, в точку над его правым плечом. Осознание пришло внезапно, будто лампочка зажглась в голове. – Я не знаю о тебе ничего. Совсем ничегошеньки. Только имя, но представиться можно любым. Ты так легко говоришь о сложных штуках, но при этом не ученый. Кто ты?

– Я фейрумный, Филиппина. – Он развел руками. – Брожу от мира к миру, пытаюсь понять, как далеко распространился фейрит и остались ли зерна, им не тронутые. Я… – Он запнулся. – Как видишь, я один. Не знаю, сколько требуется слов, чтобы ответить на вопрос «кто ты?». Можно потратить часы, пересказывая жизнь год за годом, и если уж на то пошло, ты для меня тоже загадка.

Липа фыркнула.

– Вовсе нет.

– Да. Любой человек – загадка, если ты не читаешь мысли.

– А среди фейрумных бывают телепаты?

– Может быть. Я не встречал.

Лестница вывела их в новый широкий коридор. Старенькие обои в цветочек вздувались пузырями, отходили ближе к потолку, обнажая слой известки и серый бетон. На окнах висели тюлевые занавески. В горшках зеленела герань. От гвоздя, забитого над дверным косяком, тянулась бельевая веревка – пустая, если не считать полосатого коврика, висевшего в дальнем конце коридора. Там же притулился велосипед с ржавой цепью и снятым сиденьем. Возле одной из дверей выстроились в ряд банки из зеленого стекла, пара кастрюлек и бидон. Липа будто перенеслась в прошлое – в захламленную прихожую типичной коммуналки.

Из-за угла вдруг высунулась рожица – черная, будто измазанная сажей. Белки глаз в изумлении расширились. Игнас приложил палец к губам, и чумазый мальчишка повторил его жест, а через мгновение пропал, слившись с темнотой. Только топоток раздался за поворотом.

– Это Игошка, он безобидный. Всегда молчит, только слушает. Обезьянничает иногда. – Игнас улыбнулся. – Не знаю, откуда он появился, но сделал бы ставку на юго-восток Африки.

– Так он… – Ну конечно! Ей просто в голову не пришло: Липа не ожидала увидеть чернокожего мальчика. – А почему Игошка?

Игнас повел плечом.

– Баб-Уля назвала. Она его вроде как… увнуковила.

Он замедлил шаг.

– Тс-с-с. Нам сюда.

– А почему шепотом?

– Услышит. – Он кивнул на дверь. – Никакого намека на старческую глухоту. Ты вряд ли отправишься гулять по Дому без меня, но запомни: к Баб-Уле «на чай» ходить не стоит.

– Почему? Боишься, что она и меня увнуковит?

Он смерил ее серьезным взглядом.

– Я не шучу, Филиппина. Просто не надо, поверь мне.

– Хорошо.

Они миновали коридор. Хлипкая дверь с облупившейся краской выпустила их на лестничную площадку. Очередную.

– Не понимаю, как это возможно.

– Что?

– По логике, Дом должен кончиться. Снаружи он не кажется большим.

– Внутри он больше. Из-за ряби никто не знает, сколько здесь этажей, потому что количество все время меняется. Разве что Клирик, который помнит каждый закоулок.

– Ты упоминал о нем. – Липа бросила на Игнаса заинтересованный взгляд. – Там, в комнате со Спящей.

– Слышала про средневековых алхимиков?

– Немного.

– Наш Клирик от них недалеко ушел. – Игнас вздохнул. – Он ирландец. Отец О’Доннелл. Был когда-то ревностным христианином, а потом случился Дом, и взгляды изменились. Вера – штука тонкая. Она схожа с эликсиром: щепотка добродетели, унция сомнений и пузырек безумия – смешать и плавить на медленном огне до получения однородной массы.

– И что заставило его сомневаться?

– Сам Дом. Клирик почитает его как продукт некоего божества, существующего вне времени и властвующего над его ходом. Они с Бубновым Джеком твердят, будто у Дома есть хозяин, сокрытый в глубине, – хмыкнул Игнас.

– Ты в это не веришь?

– Я верю в то, что вижу своими глазами.

Липа нахмурилась. Существуют ли пределы человеческой веры – вот в чем вопрос. Еще вчера она помыслить не могла, что угодит в подобное «приключение», а вот же…

– Дом на всех оставляет печать. Клирик, попав сюда, проявил талант к науке. Некоторые вещи, которые он творит с фейрумом, и впрямь гениальны. Как бы дико это ни звучало, его теософия приносит плоды. А Джек…

Игнас замолчал и резко перегнулся через перила. Ахнув, Липа ухватилась за полы его куртки.

С нижнего пролета донесся смех.

– Ну же, приятель, заканчивай! Что там Джек? Мне интересно.

На подоконнике сидел парень, немногим старше Липы – на вид лет двадцати с небольшим. Симпатичный, несмотря на лопоухость, с правильными чертами лица и легкой улыбкой. Взгляд прямой и насмешливый. Русые волосы, давно не стриженные, были зачесаны назад. Узкие джинсы пестрели прорехами; на кожаной куртке – десятки значков, заклепок и булавок. Рядом – вместительный рюкзак, наполненный доверху.

– Вспомни Джека, он и выпадет[1]. – В голосе Игнаса послышалось неодобрение. – Что принес на этот раз?

– Всего понемногу. – Джек демонстративно застегнул молнию, скрывая содержимое рюкзака. – Реактивы для Клирика, свечи для Баб-Ули. Она еще свиные копыта просила. Я уж подумал: ну все, сатанинская месса грядет, но нет – холодец! А еще… – Он поднял голову и присвистнул. – Деревце! Ну наконец-то!

Их с Липой взгляды встретились, и улыбка Джека стала шире.

– Решила сменить прическу? Тебе идет.

Липа машинально провела рукой по волосам, снимая паутину липкой слизи. Коса превратилась в застывшую сосульку. Щеки вспыхнули. Ответить на шутку или обидеться? Она одновременно почувствовала смущение и раздражение: что за «деревце»?

– Мы знакомы? – Липа смерила Джека взглядом, спускаясь по лестнице.

– Оу! Это наш первый раз для тебя. Прости, как-то двусмысленно прозвучало… Джексон Хиггинс. – Он протянул руку. – В миру Бубновый Джек.

– Не вздумай втянуть ее во что-нибудь. Даже не пытайся. Ты понял? – Игнас нетерпеливо обернулся. – Идем, Филиппина.

– Так точно, мистер Девятый. Ни малейшей попытки. Из нас двоих именно Деревце находит неприятности. – Он подмигнул Липе, когда та в растерянности перевела взгляд, и опустил ладонь, которую она так и не пожала. – Это ничего. Иди с Девятым. Уверен, у вас там важные дела. Еще увидимся!

Улыбка пропала, но что-то в голосе Джека заставило поверить: именно так все и будет. Они увидятся. Закинув на плечо рюкзак, он отсалютовал на прощание и взлетел по лестнице, перешагивая через две ступеньки. Липа осталась наедине с Игнасом.

– Ничего не понимаю, – севшим голосом проговорила она. – Он и правда меня знает? Откуда? Я этого Джека впервые вижу.

– Половину сказанного Джеком нужно пропускать мимо ушей. Сразу. Еще половину – разбирать по косточкам: может, под ворохом мишуры найдется что-то стоящее.

– Ты его не слишком любишь, да?

– Не то чтобы. Просто Джек довольно… своеобразен. Он любит хвалиться, что заключил некую сделку, и теперь прыгает сквозь время осознанно, а не вслепую.

– То есть…

– Не знаю. Он может, – намеренно подчеркнул Игнас, – говорить правду, если представить, что твое будущее – его прошлое. Тогда вы действительно встречались в каком-то из миров. Но ключевое слово здесь – «может». Джек может что угодно. И врет как дышит.

Липа перестала считать ступени, повороты и тоннели коридоров. Когда они остановились у запертой двери, она с благодарностью выдохнула.

– Пришли.

Игнас увидел на уровне глаз золотистую девятку и выругался сквозь зубы. Такие цифры обычно клеили, чтобы обозначить номер квартиры, – Липа не видела в этом ничего ужасного.

– А почему девятка?

Светлые брови нахмурились. Игнас отбросил сорванную с двери цифру.

– Это то, о чем я говорил. Шуточки Джека приносят радость только Джеку. – Он вздохнул, доставая из внутреннего кармана ключ. – Но, полагаю, ты должна знать. Это будет справедливо. Нельзя просить тебя о доверии, не рассказав, откуда я. Кто я. И как все это началось.

Щелкнул замок. Игнас толкнул дверь и хлопнул в ладоши. Комната за порогом залилась белым светом.

– Входи.

* * *

В первый миг Липа зажмурилась. Огни показались нестерпимо яркими после сумрака коридоров – холодные, с синеватым оттенком, напоминавшие о больничном ультрафиолете. От этой мысли сжалось горло – рефлекторно и болезненно. Однако Игнас ждал, и она шагнула внутрь.

Комната, как и сам Дом, могла похвастаться смешением стилей и эпох. Футуристическую белизну оттенял видавший виды кожаный диван. Рядом высилась стопка книг, на трехногом стуле была сложена одежда: пара рубашек упали со спинки на пол, и Липа машинально подняла их, вернув на место.

Большую часть стены напротив занимало что-то вроде аквариума. Обитавшие в нем анимоны не парили свободно, как в других помещениях Дома, они находились за стеклом, неподвижные, словно прилипшие к стенкам. Их было около сотни – сплошная изумрудная масса, от вида которой у Липы по спине побежали мурашки.

– Почему они там? – обернувшись, спросила она.

– Слизь, – коротко пояснил Игнас. – Без нее я потеряю возможность ходить через Прослойку.

Он скинул куртку и устало прислонился к стене.

– Я бы сказал «располагайся», но… – Он усмехнулся, не закончив мысль. Располагаться было негде. Кроме пресловутого дивана.

Липа остановилась у широкого стола, заваленного инструментами, о предназначении которых она могла лишь догадываться. Многочисленные емкости – от стеклянных с мерными делениями до старых, чугунных: тигель, горелка… Тут же лежали отвертки всевозможных размеров, платы и кабели.

– На случай, если понадобится ремонт.

– Твоя рука…

– Да, – кивнул Игнас. Следом за курткой он стащил рубашку, на рукавах которой засохли пятна грязи. Под белой футболкой Липа разглядела «шов» – место на плече, где протез крепился к суставу.

– Бионика. – Он сжал кулак, и искусственные мышцы предплечья напряглись. – Электроприводы, микропроцессор, распознающий импульсы, и в довершение – силиконовая оболочка. Издали не отличишь, а?

Липа почувствовала, как любопытство разъедает серной кислотой, но спрашивать в лоб было не лучшей затеей.

– Расскажешь? Не обязательно сейчас…

«Может, когда-нибудь», – хотела сказать она, но осеклась: «когда-нибудь» означало, что она останется с Игнасом надолго.

Он ведь сказал: «вернешься, когда захочешь», и Липа знала, что захочет скоро. Она соскучится по Виту и маме, пусть даже время для них течет иначе. Она непременно устанет от чудес, сквозь которые вел ее Игнас, не позволяя перевести дух.

Только сейчас она заметила, как малыш-анимон, следовавший за ними все это время, в нерешительности завис у двери. Он испускал тревожный прерывистый свет и не решался «войти». Может, его смущала стайка сородичей за стеклом аквариума?

– Расскажу. – Игнас всегда улыбался уголком губ, словно бы половиной лица, в то время как другая половина оставалась бесстрастной. – Этот парень, похоже, никуда от тебя не денется. Не хочешь дать ему имя?

Липа в удивлении подняла брови.

– А можно? Ну, в смысле, они же не питомцы.

– Обычно нет. Люди, живущие вдали от воронок, вообще не знают об их существовании, а те, кто знает, привыкли их не замечать. Я просто подумал, тебе захочется чего-то… вернее, с кем-то… Я плохо тяну на друга, Филиппина.

– Да уж!.. Водоросль, вызывающая истерики, куда лучше.

Рассмеявшись, он опустился на диван, прикрыв глаза. Похлопал рядом с собой.

– Садись. Расскажу то, что знаю. А решать только тебе. Прости, что ничего не предлагаю, плохой из меня хозяин. Но и Дом не лучшее место для чаепитий. Я не задерживаюсь тут надолго без надобности.

– Ты сказал, что мы вернемся, как только я скажу. Что получится отодвинуть Гниение от острова.

– Я… Не все так просто, Филиппина. – Игнас потер переносицу. Он выглядел так, будто не спал несколько суток, еще до их первой встречи в мансарде.

– И как это понимать? Ты соврал?

Она отодвинулась на край дивана. Липа глядела Игнасу прямо в глаза, пытаясь найти там правду, но видела лишь бесконечную усталость. Он и не думал отводить взгляд.

Липа впервые осознала, что глаза у него голубые, совсем светлые, с зеленоватым краем радужки.

– Нет. Я не врал. Помнишь метафору про ведро и кружку? Я не мог объяснить всего и сразу. Там, в моем родном мире, есть друг – ученый. Он занимается экспериментальными исследованиями фейрита. Когда мы виделись в последний раз, он, возможно, стоял на пороге прорыва.

– Возможно?

– Игры с этой штукой – как шаги по минному полю.

– То есть с твоим другом могло случиться что угодно. И мы просто идем в неизвестность?

– Я всегда хожу в неизвестность, Липа. – Он впервые назвал ее коротким именем. – В этом весь смысл. Но, надеюсь, мир еще держится, как и старина Лагард. Там мы сможем остановиться и сделать передышку. Но сейчас важно другое. Я хочу, чтобы ты понимала, кто я. Кем был там.

Замолчав, он поднял на нее взгляд. Филиппина сглотнула.

– Мне начинать бояться?

– Слушай. А потом решишь.

* * *

Игнас поставил локти на колени и сцепил пальцы в замок: живая ладонь и бионическая. На гостью он больше не смотрел, но она чувствовала волнение, которое он пытался скрыть.

– Они что-то значат? – Липа указала на нити на его запястье: разноцветные узоры и хитрые узлы складывались в плетеный браслет.

Игнас моргнул, не сразу поняв, о чем она.

– Индейская традиция. У коренных племен раньше не было письменности, они общались при помощи плетений. Один друг научил меня когда-то давно. С тех пор как я впервые попал в Дом, отмечаю ходки, чтобы не запутаться. Своеобразная летопись. – Он усмехнулся. – Или карта дорог.

– Научишь меня? – спросила Липа.

– Если захочешь.

Они молчали несколько минут.

Наконец Игнас повел плечом и, собравшись с мыслями, заговорил другим голосом, более глухим и низким:

– Кто-то сочтет эту историю простой, кто-то – запутанной, как знак бесконечности. Истина всегда посередине.

Все началось в две тысячи девятом, когда железяка под названием Нерей – символично, не правда ли? – достала со дна Марианской впадины новые образцы. Ил, бактерии, фейрит.

Название веществу дали не случайно: в черной жиже, отдаленно напоминающей нефть, плясали изумрудные искры. Живые огоньки, будто сошедшие со страниц сказок. Кто бы мог подумать, что ученые потянутся к волшебству совсем как дети, в руки которых попала новая игрушка?

Но за волшебство нужно платить.

Фейрит менял все, с чем соприкасался. Знакомые науке соединения оборачивались новыми загадками. Они порождали свойства. Пугающие, неизученные. Непредсказуемые.

Первый несчастный случай произошел спустя пару месяцев. Тогда-то фармацевтическая компания «Хай Джен» прибрала к рукам разработки Массачусетского университета. Общественность, конечно, возмутилась, включая ребят из Океанографического института штата, чей подводный аппарат обнаружил фейрит, но деньгам под силу заткнуть любой рот. Ответ для репортеров придумали заранее: неизвестное вещество может быть опасно для людей, необходимы тесты. Коротко и деловито, чтобы не спровоцировать дальнейшие вопросы. Пройдут недели, и пресса забудет, а люди, далекие от научной сферы, поглощенные другими проблемами, и вовсе ни о чем не узнают. Фейрит превратится в новый миф вроде затонувшей Атлантиды, и только «избранные» сумеют прикоснуться к тайне.

Отчасти так и произошло.

На смену металлам, жидкостям и газам пришли лабораторные мыши. Одни соединения фейрита отторгались сразу, другие провоцировали эффекты спустя какое-то время. Итог был один – смерть.

До тех пор, пока опыты с инъекциями не увенчались успехом – рождением у зараженной самки мышонка, устойчивого к любым воздействиям фейрита.

Стоит ли говорить, каким был следующий шаг?

Из двенадцати матерей, поставивших подпись добровольно, семеро были беженками. Еще пять – бездомными. Их некому было искать после того, как все закончилось…

Игнас впервые осекся. Плавный рассказ – будто из фантастической книги – разорвала пауза. Во взгляде Липы читались ужас и непонимание. От мысли, что каждое слово не просто красивая легенда о найденном «чуде», Липу бросило в холодный пот.

Каждое слово было свершившейся правдой.

Отголоском чужой реальности.

* * *

…Из двенадцати младенцев осталось четверо: три девочки и мальчик по имени Джим, которого называли иначе – F12-09, или попросту Девятый. Мальчик, который выжил. По форме – человек, но по сути – мышонок. Элджернон двадцать первого века.

Женский организм оказался более благосклонным к фейриту: ярче свойства, слабее откаты. Но ни одна из «сестер» не перешагнула порог совершеннолетия: свойства выпили их силы до капли.

Джиму повезло. Его способность оказалась пассивной. Фейрит в крови заставлял клетки организма обновляться снова и снова, уничтожал вирусы и яды; поврежденные ткани регенерировали с потрясающей быстротой.

Если бы Джим мог стереть эти годы – записать на нейрофлешку и выбросить в воды Хай-Ривер, – он бы это сделал. Но все, что он может на самом деле, – это скрываться. Год за годом после взрыва на фармацевтическом заводе, при котором Девятый потерял руку, и побега из Центра. Скрываться и наблюдать, как наркотик на основе фейрита занимает черный рынок, порабощая мысли людей. От последнего пьянчуги, желающего забыться, до представителей высших эшелонов власти, которые ищут единственное, чего у них нет, – вечную жизнь.

Может, их поиски не напрасны. Может, «Хай Джен» сумели восстановить биологические образцы Девятого, и даже взлетевшая на воздух лаборатория им не помешала, как не помешала созданию Сирен – живого оружия в лице послушных девочек.

Джиму неизвестно, как далеко зашла корпорация со времени его побега. Хочет ли он узнать – это уже другой вопрос.

* * *

В комнате повисла тишина. Только этажом выше то и дело раздавался стук.

– Ты сменил имя?

Игнас (или Джим?) кивнул.

– У меня не было выбора. Меня искали. Нас с Лагардом. Он помог мне уничтожить центр и сбежать. Наверное, ищут до сих пор.

– Почему Игнас?

– Игнас означает «незнание». Я этого хотел. – Он пожал плечами. – Я никогда не просил свойства и всего, что ему сопутствует. Извини, если запутал. Просто иногда мне кажется, что все это было слишком давно, в другой жизни. Тот Джим не я, и рассказывать о нем легче в третьем лице.

– Твое свойство… – Липа нахмурилась, размышляя. – У него есть пределы?

Игнас усмехнулся. Опять невесело, краешком рта.

– Я не бессмертен – практически. Как видишь, отрастить руку не сумел. Голову, при случае, тоже не смогу. Но если не считать механических повреждений… наверное, я могу жить долго. Гораздо дольше привычного срока.

– И никогда не болеешь?

– Это тоже относительно. Чтобы справиться с вирусом или бактериологической инфекцией, требуется время. Бывает по-разному. Но раны затягиваются быстро, если им ничто не мешает.

– А говорил, пассивное…

– Так и есть. Я не двигаю предметы мыслью и не разжигаю огонь – только поддерживаю свою жизнедеятельность на нужном уровне. – Игнас откинулся на спинку дивана. – Теперь твоя очередь, Филиппина.

– Что?

– Твой рассказ.

Липа растерялась. Она настолько глубоко погрузилась в историю Игнаса, пытаясь разложить все по полочкам, что идея говорить о себе казалась дикой.

– Это обязательно?

– История за историю. Все по-честному.

– И что потом?

– Потом мы отправимся дальше. – Игнас прикрыл глаза.

– Ты не уснешь?

Он покачал головой.

– Ладно.

Липа сдалась. Поерзав, она села чуть удобнее, прижала к груди подушку и начала:

– Эта история тоже началась давно. Задолго до моего рождения…

* * *

В устье каменных гор есть заветное озеро – Браново, колыбель сказок и легенд. Одна из них связана с маленьким островом, что стал домом для настоящей Звезды. Она упала с неба сотни, а может, и тысячи лет назад, но не разбилась, потому что озеро приняло ее в свои объятия. Та Звезда превратилась в юную девушку – никто не знает почему. Наверное, нелегко жить среди людей, когда ты – скопление раскаленных газов… Так или иначе, она выбралась на берег и повстречала юношу – Отшельника, жившего на острове. Они полюбили друг друга, согласно легенде. Такой любви – истинной – не нужны слова. И все бы хорошо, но…

* * *

Липа остановилась в замешательстве.

– Тебе обязательно заходить так далеко? – Игнас, сидевший с закрытыми глазами, улыбнулся.

– Не перебивай. Без легенды моя история будет самой скучной на свете. Слушай.

Собравшись с мыслями, она продолжила. В голове звучал голос деда – она лишь повторяла за ним слова, знакомые с детства.

* * *

Следом за звездой упал метеорит. Холодный камень из космических пустот. Он раскололся от удара: из него, как из яйца, выбрался Змей. Он поселился в прибрежных водах и рос с каждым днем, с вожделением глядя на сушу. Сердце Змея знало только зависть и злобу. Увидев прекрасную Звезду, он стал мечтать, что она полюбит его, но сам был не способен на любовь.

Однажды Змей стал таким огромным, что обхватил кольцом весь остров. Один удар хвоста – и домик Отшельника разлетелся в щепы. Змей увлек Звезду на дно озера, но к тому времени она стала настоящим человеком из плоти и крови и не могла долго дышать под водой. Юноша Отшельник бросился следом и убил Змея в неравном бою: тот остался лежать на дне – грудой камней, занесенных илом. Но было уже поздно…

* * *

Липа вздохнула.

– Звезда погасла, – прошептал Игнас, – из-за алчности и эгоизма.

– Змей хотел, чтобы его любили…

Игнас открыл глаза. Взгляд стал острым, непривычно колючим.

– Тогда в каждом из нас сидит свой Змей. Что было дальше?

* * *

Отшельник не мог оставаться на острове. Его тоска была так велика, что он отправился к Большой Земле и скитался, пока не потерял счет времени. Он встретил девушку, которая его полюбила, – прекрасную, но все же смертную. И любовь случилась обычная – земная.

Они вернулись на остров и прожили долгую жизнь. У них родились сыновья, а у тех – свои дети. Рано или поздно они покидали остров – женились, выходили замуж, перебирались в город, но продолжали помнить красивую сказку с несчастливым концом. Или счастливым – каждый решает для себя.

Но кто-нибудь – один из рода – всегда остается. Приглядывает за Звездой, что сияет со дна. Оберегает остров от небесных змеев.

* * *

Липа опустила взгляд.

Спустя века чудовище вернулось, только в другом обличье. Загадочный фейрит, отравляющий воды. Что, если Звезда, вновь превратившаяся в сгусток света, погаснет из-за него навсегда? Или уже погасла.

Игнас пристально смотрел на нее. Ожидал другого рассказа.

– Ну, хорошо.

* * *

Дочь предпоследнего смотрителя острова отправилась в Бранов двадцать лет назад. Ее очаровал большой город, и она решила остаться – наблюдать закаты с крыш в компании галок и бродячих котов. Она была художницей и видела мир разделенным на слои. Под каждой банальностью находила чудо, как монетку под старой половицей.

Однажды она встретила такого же чудака. Какое-то время они искали смыслы вдвоем, а затем появилась девочка… хотя все ждали мальчика, отсюда и имя. Думали, будет Филипп, а родилась Филиппина. Липка, если по-простому.

Бабушку она потеряла – остался только дед. Да и отца, если подумать, не знала. Видела последний раз в четыре года. Запомнила рыже-колючую бороду и пятна засохшей краски на ладонях, когда они вдвоем играли в «кулачки». Больше не играли с тех пор…

Каникулы Липка проводила на острове и была самой счастливой из всех девчонок. Пока и дед не ушел – как думалось девочке, в подводный мир, где зажегся новой звездой.

Шли годы. Слои, на которые художница делила мир, начали смешиваться, наползать друг на друга, рваться… Липка склеивала их, как могла, в единое полотно, но заплатанный холст в галерее не выставишь.

* * *

– Чем она больна? – внезапно перебил Игнас.

– Синдром Хантингтона. Это наследственное, бабушка тоже болела.

– Скажешь Лагарду, как доберемся. Он понимает в этом больше меня.

– Слушай, а твоя кровь… Есть ли какой-нибудь шанс?.. – Липа попыталась подобрать слова, чтобы просьба звучала уместно, но вскоре сдалась. От горечи – ее собственной, отраженной в глазах Игнаса, – в груди что-то дрогнуло, как запавшая клавиша пианино, и дрожь разлилась в воздухе. Одна-единственная нота – эхо сочувствия между двумя людьми.

– Прости. Это так не работает. Если бы я мог исцелять кровью или передавать свойство, у «Хай Джен» была бы армия бессмертных клонов. К счастью или сожалению, очень многое зависит от индивидуальных факторов. Это как лотерея. Ты можешь загадать десятизначное число, но какова вероятность?

– Слишком мала. – Липа кивнула. Она поняла. Но попытка не пытка. Если мир Игнаса шагнул дальше в развитии технологий, может, и с медициной дела обстоят лучше.

– Финал истории ты знаешь. Я оказалась с дядей на острове и встретила тебя. Конец.

Игнас покачал головой.

– Что?

– Никогда не говори «конец». Всегда думай «начало».

Одним движением он поднялся на ноги, будто не сидел в расслабленной позе секунду назад, и подал ей руку.

– Спасибо.

– За что? – Она удивленно взглянула снизу вверх.

– За то, что поделилась. Я это ценю. А теперь – пора.

Движения Игнаса стали быстрыми, отточенными. Казалось, он и впрямь избавился от усталости за время короткой передышки. Поверх футболки он натянул чистую рубашку и накинул куртку, проверив карманы. В верхнем ящике стола нашлась очередная бутыль со слизью и еще какие-то пузырьки, о назначении которых Липа могла лишь догадываться.

Анимоны за стеклом вели себя странно, будто волновались из-за приближения Игнаса. Прятались у дальней стены аквариума и меняли ярко-изумрудный цвет на темный, отдающий болотной тиной.

– Я придумала.

Игнас посмотрел вопросительно.

– Как назвать малыша-анимона. Раз уж он путешествует с нами.

– И как же?

– Акто.

Он не стал спрашивать почему. Просто кивнул и перебросил сумку через плечо.

– Идем.

Они вновь оказались в коридоре. За прошедшее время стены изменились: приобрели более темный оттенок. Пятна на обоях напоминали акварель, размытую кистью. Игнас повернул ключ в замке и, дойдя до конца коридора, плеснул на стену из фляжки. Заросший паутиной тупичок стал отслаиваться, обнажая черноту Прослойки. Игнас потянул за край. Липа до сих пор не понимала, как он это делает.

Прежде чем покинуть Дом, она оглянулась. Одинокая девятка осталась лежать на пыльном полу.

Эпизод III

2O48

♬ Linkin Park – Castle of Glass

Прослойка мигнула изумрудными искрами. Липе показалось, будто она сделала всего два шага и выпала наружу вслед за Игнасом.

Вой сирены. Тьма. Неоновые вспышки и воздух – холодный, колючий, с разлитыми в нем густыми запахами. Реальность ударила, окутала тревогой. Липе захотелось вернуться, спрятаться. Мир Игнаса оказался враждебным с первой секунды, которая была сродни погружению в ледяную воду.

– Прости, не подумал. – Игнас стянул куртку, набросив Липе на плечи. – Держи, только постарайся ничего не трогать в карманах.

Она кивнула.

– Спасибо. Где мы?

Они стояли на тротуаре, вдоль которого серой лентой, мокрой после дождя, тянулась дорога. Улица кончалась через сотню метров, упираясь в тупик. Слева – мусорные баки. Справа – двери. Бары, химчистка, ломбард… Липа с любопытством огляделась, стараясь приметить как можно больше, но смотреть было не на что. Трущобы. Ночь. Даже луна не показывалась из-за туч, а редкие огни в окнах были скрыты за плотными шторами.

Сирена умолкла вдали.

– Добро пожаловать в Фейртаун, северное боро Слэк-Сити, – буднично объявил Игнас. – Держись рядом и не отходи от меня. Эта часть города – прибежище фейрумных, а фейрум здесь вне закона. Приравнен к сильнодействующим наркотикам.

– То есть криминальный район? – уточнила она.

– Схватываешь на лету. А впрочем… – Игнас сделал паузу. – Наше будущее нельзя назвать радужным. Скоро сама увидишь.

– Но какой сейчас год? Ты не сказал.

– Сорок восьмой.

– Серьезно? Я пока не вижу разницы.

– Потому что будущее творится там… – Он указал на скопление башен-небоскребов на другом берегу реки, за исполинским мостом. – В исследовательских центрах «Хай Джен». А здесь – дно. Местный планктон подбирает объедки. Люди бунтуют из-за того, что им приходится жить бок о бок с фейрумными, но…

– Что?

– Не все так просто. – Игнас покачал головой. – Не все фейрумные выбрали этот путь. Обстоятельства бывают разные… Нам налево.

Они перешли на противоположную сторону улицы, и Липа замерла, прислушиваясь. За спиной нарастал гул, словно гигантский шершень летел между стен многоэтажек, грозя разметать проулок в клочья.

Игнас схватил ее за руку и резко притянул к себе. Выбил плечом хлипкую пластину заграждения и прижался к стене. Жестом показал: «молчи». Ей не пришлось повторять дважды.

Ночную тишину разорвал рев моторов. Автомобили пронеслись мимо, как смерч, взметнув веер брызг и кучи мусора. Хромированные чудища с хищными носами и языками пламени на капотах. Все произошло так быстро, что Липа не расслышала слов. Их было много – страшных людей, что высовывались из окон, надрывая глотки. Звон битого стекла, крики и порывы ветра – черного, вонючего, горького от дыма…

Она теснее прижалась к Игнасу, отступая глубже в тень, и закрыла глаза, считая до десяти.

– Бешеные Восьмерки, – прошептал Игнас, отстраняясь. – Одна из местных банд, контролирующая рынок фейрума.

– Очень… говорящее название.

– Да уж. Ребята стремятся к монополии, только Дядя Поджи выбирает не те средства. Я бы на его месте следил за кадрами – слишком много отморозков.

– Ты их знаешь? – Липа насторожилась.

– Держи друзей близко, а врагов еще ближе, – усмехнулся он. – Я знаю даже тех, кого предпочел бы не встречать. Но пока ты со мной, все в порядке. Что бы ни случилось, ты в безопасности.

Кажется, он чувствовал ее сомнения. Угадывал по малейшим переменам в голосе. При этом Игнас был прав: у Липы здесь никого не было, а значит, ей оставалось только довериться ему.

– Хорошо. Далеко до твоего друга?

– Нет. Пройдем через «Три монеты». Местное заведение для фейрумных, которое держит Безносый Хави, мой хороший знакомый. Публика там бывает разная, поэтому помни два правила: не отставай и ни с кем не заговаривай. Что бы тебе ни предлагали и о чем бы ни просили, поняла?

– Да.

Игнас выдохнул.

– Могу перегибать палку с предосторожностями, но не бойся. Не все так страшно. Я просто не привык быть… с кем-то.

– Понимаю. Я буду осторожной, правда.

Она протянула мизинец. По-детски наивный жест, но после того как скрылись Восьмерки, Липа почувствовала облегчение. Ей было известно самое верное лекарство от тревоги – посмеяться над страхами.

Искусственный палец обхватил и сжал ее собственный.

Игнас хлопнул Липу по плечу.

– Вот и молодец.

* * *

Лабиринты улиц тянулись на мили вперед – как щупальца до поры мирно дремавшего хтонического монстра из океанских глубин. Было время, когда Игнас, знакомый лишь с белизной и стерильностью лабораторий, познавал этот мир безраздельно, каждой клеткой, и Слэк-Сити казался ему живым.

Живым, но не бессмертным. Бессмертие принадлежало ему, Девятому по счету, но первому из альфа-фейрумных.

Первому из тех, кто выжил.

Он бросил взгляд на шагавшую рядом Липу. Старался быть честным с ней, но не мог рассказать всего. Не сразу. Не сейчас.

Она не примет его таким. Никто бы не принял. Пусть видит Игнаса и никогда не узнает Девятого.

Теперь все зависело от Лагарда. Даже если Энди ничего не нашел, Липа вернется домой. Он обещал, а значит, сдержит слово. Хотя бы в этот раз.

* * *

В баре было людно.

Они вошли через боковую дверь: неприметная вывеска без вездесущего неона и несколько слоев граффити на стене. Игнас кивнул Безносому Хави за стойкой и прошел вглубь, минуя свисающие с потолка ленты и китайские фонари, мигавшие нервным рыжим светом. Липа с любопытством разглядывала посетителей, касаясь пальцами его рукава.

Губы Игнаса дрогнули – восприняла совет держаться рядом буквально.

Шагая между столиков, они видели фейрумных: мужчин, женщин, черных и белых, совсем новичков и тех, из кого свойства выпили все соки, оставив оболочку из кожи и костей. Этот бар, как и десяток других в замкнутом боро Фейртауна, принадлежал им. Здесь не было нужды прятаться: изгои становились королями – на ночь или на месяц, как повезет.

Все они – афиши своего времени. Цветные иллюстрации фейрумных побочек.

Игнас не удивился, когда перед ним вырос гигант, напоминавший водяного из детских сказок, а вот Липа вздрогнула. Ей впервые пришлось увидеть внешнее проявление наркотика. Всю правую сторону лица и шеи бедняги покрывал ковер из полипов, терявшийся под воротником промокшей рубашки. Левый глаз заплыл. Поры сочились мутной водой, и запах – незабываемая смесь болотной тины и гниения – проникал в ноздри. Интересно, сколько ему приходится выпивать, чтобы не умереть от обезвоживания?

Игнас тактично уступил здоровяку дорогу с единственной мыслью: как бы дерьмово тебе ни жилось, всегда есть тот, кому хуже.

Или лучше. За столиком слева улыбалась девушка: болезненная кожа, лишенная пигмента, острые скулы, лихорадочные искры в глазах. В другое время он бы подошел спросить, какое у нее свойство, но сейчас не стоило задерживаться. Что бы там ни было, она наверняка счастлива. Тем мимолетным счастьем, которое объединяет всех принявших дозу. Пока не истек отмеренный срок, беспокоиться не о чем.

Завидев барыг у заднего хода, Игнас заслонил Филиппину плечом. Ни к чему ей смотреть на закулисные интриги банд. Пурпурные сильно рисковали, торгуя на территории Восьмерок, глава которых – непредсказуемый тип. Его память – сплошной калейдоскоп. Как ни поверни – новая мозаика. А все из-за фейрума, на который Дядя Поджи подсел одним из первых, когда наркотик прокладывал себе путь на черный рынок. С тех пор минули годы, и вот пожалуйста: противостояние Пурпурной Семьи с Восьмерками достигает разгара. Нет больше места перемириям и уступкам – в Фейртаун прибыл Всадник на рыжем коне[2].

Война за передел города обещала разрушить его до основания. Война за право контролировать фейрум на улицах, за разумы и жизни. Война против всего человеческого, что у них осталось – «у нас» – поправил себя Игнас, – помимо ампул с ядовито-черной жижей, отливающей на свету изумрудом.

Игнасу было все равно, кто выиграет раунд. Даже если банды Фейртауна перегрызут друг другу глотки, он вздохнет с облегчением.

Они вышли на задний дворик «Трех монет» и оказались на пустынной парковке. За сетчатым забором отыскалась ничем не примечательная дверь, на первый взгляд запертая. Ни замков, ни скважин. Окон в пристройке тоже не было – сплошная бетонная стена.

* * *

Игнас постучал трижды. Выдержал паузу и постучал еще. Трижды три – всего девять.

– Он там? – Липа подняла взгляд.

– Да. Нужно немного подождать.

Прошло около минуты, прежде чем лязгнул железный запор.

– А, Фрэнк! Забыл, что ты собирался зайти. Что за милая леди с тобой?

Голос, нарочито расслабленный и приятный на слух, с едва уловимым акцентом, принадлежал мужчине лет тридцати пяти. Высокий, подтянутый, бритый налысо. Острые скулы, высокий лоб, выступающий вперед подбородок. Игнас упоминал, что его друг – врач, но выглядел Лагард как человек, который привык не лечить, а калечить. Липа очень надеялась, что впечатление обманчиво – как и дружелюбный тон вопроса, потому что он посмотрел на нее вначале с удивлением, затем – с враждебностью. Глубоко посаженные глаза сузились. Липа сглотнула.

Сразу за дверью узкая лестница уходила круто вниз, в подвальное помещение, откуда лился свет. Хозяин не спешил уступать дорогу гостям. Казалось, сам вопрос и то, что Лагард назвал Игнаса чужим именем, был своеобразным сигналом. Предупреждением. Но о чем? Один долгий миг они вели безмолвную беседу, споря о чем-то одними глазами, а затем Лагард отступил.

– Племянница. Приехала с сестрой из Вермонта.

– Чудно. И как погода нынче в Вермонте?

Все трое начали спуск по лестнице. Дверь захлопнулась с тем же лязгом, отрезая их с Игнасом от внешнего мира. Он сжал ее запястье – не больно, но крепко, и Липа поняла, что надо ответить.

– Неплохо. Как обычно в это время года. – Что вообще происходило? Она не имела ни малейшего представления, что говорить и как играть в эту странную игру.

Они спустились вниз, и Липа увидела небольшую комнату – чистую, светлую, напомнившую приемный покой в больнице. Диван в углу, низкий столик, какая-то абстрактная картина на стене и шкаф, за стеклянными дверцами которого – пузырьки и блистеры, словно в аптеке.

– Проблемы? – послышался мужской голос из-за двери, и Лагард сделал знак молчать.

– Вовсе нет. Постоянный клиент заглянул. – Он нарочито громко распахнул дверцу шкафа, не сводя глаз с Игнаса. – Уже уходит.

– Ты знаешь правила, Лагард, я должен проверить. Миссис Голден захочет знать… – Вошедший осекся и замер на пороге. Крупный мужчина в костюме цвета мокрого асфальта. Золотая цепочка на шее. Рубашка кричаще пурпурного цвета. Его взгляд упал на Игнаса. Рука потянулась к поясу.

– Ты!..

Все произошло слишком быстро. Сбитая с ног Липа полетела на пол. Брызнули осколки. Она перекатилась на бок, ударившись об угол дивана, и накрыла голову руками, зажимая уши. В комнате раздался выстрел.

* * *

Пурпурный замешкался на миг. Игнас оттолкнул от себя Липу: главное – чтобы осталась жива. Он сдержит обещание.

Стол, отлетевший от пинка вперед, ударил Пурпурного под колени. Тот потерял равновесие, но не выпустил пистолет. Грянул выстрел. К счастью, в пустоту. Лагард оказался быстрее: кисть хрустнула, и Пурпурный выронил ствол.

– Эй! – Он остановил Игнаса жестом. – Мне не нужны проблемы с Эйдой Голден.

– Какого черта, Энди?! – Игнас больше не сдерживался. Играть «постоянного клиента» по имени Фрэнк в его планы не входило. – Что тут происходит? С каких пор?..

– А что мне оставалось? Тебя не было два месяца, Найнс[3]! Два месяца. Это у тебя время идет кверху задом, а здесь, знаешь ли, жизнь продолжается. Ты либо выбираешь сторону, либо банды стирают тебя в порошок.

– Ты что, теперь варишь для них? Фейрщиком заделался?

– Заткнись, Найнс. Ни черта не знаешь, а туда же.

Игнас почувствовал, как гнев закипает внутри. Липа тихонько застонала на полу. Ей ни к чему слышать этот разговор. И видеть все это…

Он подобрал пистолет, легший в ладонь как влитой. «Не привыкай, – шепнул внутренний голос, – тебе ни к чему».

– Тише… – Он помог девочке подняться. Оглядел ее с головы до пят, стряхнув мелкие осколки – куртка пригодилась. – Цела? Не поранилась?

Она качнула головой. Глаза, огромные от страха, глядели куда-то за его плечо.

«Проклятье!»

Они недооценили Пурпурного. Оказавшись на ногах, он точным ударом отбросил Лагарда. Тот влетел спиной в стеклянную дверь, и новая порция осколков брызнула на пол. Липа вскрикнула.

Игнас нажал на спусковой крючок.

Теперь наверняка. Пуля нашла свою цель.

Он опустил руку с самозарядным «Колибри», избегая взгляда Филиппины. Он виноват перед ней, но ни объяснять, ни извиняться не было сил. Игнас просто смотрел себе под ноги: зеркально-гладкий чистый пол был залит кровью – алое на белом.

* * *

Липа сидела на кушетке. По-прежнему дрожала – зубы клацали о край стакана. Лагард принес ей что-то горячее: напиток оказался густым, как кисель, но вполне терпимым на вкус. Отдавал мятой и чем-то кисло-сладким – кажется, апельсином. Интересно, в сорок восьмом пили чай или окончательно перешли на синтетику?

А еще он предложил успокоительное. Даже шприц достал – деловито и со знанием дела. Но Игнас прочел весь ужас в глазах Липы и увел друга за стену – туда, где лежал Пурпурный. Она не понимала, что это значит: для нее мертвец был просто мертвецом.

Впервые в жизни у нее на глазах убили человека.

Игнас убил. Тот, которому она доверила свою жизнь. Он защищал ее или себя? Пурпурный ведь узнал его – перед тем как потянулся к оружию. Липа это поняла по взгляду, в котором отразились страх и ненависть.

«Кто ты, Игнас?»

Поставив стакан на тумбу с медицинскими инструментами, она бесшумно соскользнула с кушетки.

Говорил ли он правду, рассказывая свою историю? Был ли жертвой обстоятельств, подопытным мальчиком, выросшим в лаборатории, или только хотел, чтобы она так думала? Чтобы проявила сочувствие и попыталась оправдать его действия.

Кем он был здесь? Не в Прослойке, не в Доме, а в родном мире, где сложнее спрятаться за туманными историями? Здесь, помимо них двоих, были другие люди со своей правдой.

Липа приблизилась к двери, стараясь ничего не задеть. Вокруг было слишком много вещей из звенящей стали и стекла. Горы стекла.

Про себя она назвала помещение «операционной». Очевидно, здесь хранились все приборы и запасы Лагарда. Помимо кушетки у стены, в центре комнаты стоял медицинский стол. Из ящиков выглядывали провода. На подносах были разложены инструменты: от привычных скальпелей до предметов, которым Липа не могла подобрать названия. «Сорок восьмой», – напомнила она себе.

Ничего, кроме страха, этот год ей не сулил.

Голоса звучали приглушенно. Она коснулась ручки двери – едва-едва, боялась выдать себя случайным скрипом. Даже дыхание задержала, будто это могло помочь.

– …Бросаешься обвинениями, а сам приволок очередную девчонку! Да что с тобой не так, Найнс?

– Ты не слушаешь!

– Как и ты! У тебя что, пункт на молоденьких? – В голосе Лагарда послышались ядовитые нотки. – Или это компенсация за прошлый раз? А она в курсе?

– Заткнись, Энди. По-хорошему говорю – замолчи.

Игнас говорил тихо и зло. У Липы подкосились ноги, и она схватилась за край стола, чтобы не упасть. Голова шла кругом. Что она здесь делает?.. В горле предательски запершило. Она ощутила, как подступают близкие слезы. Почему нельзя щелкнуть пальцами и в мгновение ока перенестись обратно? Домой, к Виту. И чем она только думала, когда решила последовать в чужой мир?

Липа огляделась по сторонам. Она понятия не имела, сколько комнат и коридоров в этой подземной клинике, напоминавшей бункер. Она заперта здесь. Дважды. Мало того что наверх вела единственная лестница, так еще и ход в Прослойку был закрыт. Только Игнас мог провести ее и вернуть домой. Только с ним она чувствовала себя в безопасности.

Вспомнив дурацкую клятву на мизинцах, Липа сглотнула.

Из кармана Игнасовой куртки выбрался Акто, о котором она успела забыть.

– Привет, малыш. Опять разводишь меня на слезы? – невесело усмехнулась она.

Анимон мигнул сочувственно-оранжевым и отстранился, словно говоря: «Я тут ни при чем». Он бойко облетел «операционную» и завис на уровне ее лица. Липе почудилось, что подвижные ножки изобразили подобие вопросительных знаков.

– Не знаю, Акто. Я уже совсем ничего не знаю…

За дверью стихли разговоры – слышался только шум. Липа догадывалась: собирали осколки и выносили труп. Что они сделают с Пурпурным, не ее забота. Липа не хотела об этом думать. Лучше поскорее забыть – убедить себя, что ничего не случилось, и поверить собственной лжи.

Сидя на краю кушетки, она раскачивалась вперед-назад, словно маятник, обняв себя за плечи. К стакану больше не притронулась – напиток остыл.

Липа не знала, сколько времени прошло, прежде чем вошел Игнас.

– Прости, что так долго. Надо было… прибраться. – Он устало вздохнул, глядя по-прежнему в точку над Липиным плечом. – Пойдем, провожу тебя в спальню. Лагард переночует в приемной, а я… тоже. Где-нибудь. Нам всем нужно выспаться.

Акто заплясал вокруг Игнаса – единственный среди них, кто был полон сил.

Липа безразлично поднялась с кушетки. Она не считала часы, проведенные в путешествии по Дому и Прослойке, и даже примерно не представляла, сколько времени прошло. Видимо, отдых – то, что ей необходимо. Но сможет ли она заснуть среди стерильной белизны, не получив ответов?

– Ванная с туалетом чуть дальше и налево. – Игнас провел ее по коридору и распахнул одну из дверей. – Лагард просил не трогать его вещи, он в этом отношении параноик.

Липа кивнула. На кровати предусмотрительно лежала стопка чистого белья. На тумбе рядом – полотенце.

– Спасибо, – сухо произнесла она, снимая куртку и возвращая ее Игнасу.

– Если что-нибудь понадобится, буди. Я буду там, где ты ждала. Запомнила дорогу?

Она снова кивнула. Машинально, не вслушиваясь в его слова. Ждала удобного момента, чтобы спросить… И не дождалась.

Ничего удобного здесь быть просто не могло.

– Что значит «очередная», Игнас?

– Ты о чем?

– Он сказал «очередная девчонка». Что это значит?

Она опустилась на кровать и поняла, что вряд ли отправится в ванную. Сил не осталось даже на то, чтобы умыться.

Игнас сел перед ней на корточки – так, чтобы их лица оказались друг напротив друга. Только сейчас она заметила на закатанных рукавах рубашки следы крови.

– У меня была подруга, – начал он осторожно, обдумывая и подбирая слова, – ее звали Черри. Альфа-фейрумная, как и я. Родившаяся со свойством.

– Что с ней стало?

Липа была готова к чему угодно. Вряд ли она сохранила способность удивляться. Даже страха не осталось – может, Акто постарался?

– Она потеряла отца. Вихо – тот индейский друг, о котором я упоминал, – был фейрщиком. Варил особый фейрум, усиливающий свойства. Это стоило ему жизни. А Черри… У нее был необычный дар. – Губы Игнаса дрогнули, но улыбки не вышло. – Она утверждала, будто слышит голоса. Общается с духами предков, которые заключены в предметах и пронизывают саму ткань мира – они повсюду… Это еще одна длинная история, Филиппина.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

– Она жива?

– Я не знаю. Но хочу в это верить.

Акто будто почувствовал что-то: завис между ними, в нескольких сантиметрах от Липиного носа.

– Я хочу домой, Игнас. Все это… слишком.

– Я знаю. Мне жаль. – Он накрыл ее ладонь своей. – Тебе надо поспать.

– Ты обещал! Одно мое слово, и мы вернемся. Ты говорил о доверии, но как я могу после всего этого!

Палец Игнаса сжал ее мизинец.

– Спокойной ночи, Липа.

Поднявшись, он погасил верхний свет и затворил за собой дверь. Акто в темноте заменял собой ночник, пока Липа застилала постель. Ей казалось, что после пережитого она не сомкнет глаз, но липкая дрема утянула в омут сна, едва щека коснулась подушки.

Акто, потускнев, пристроился рядом. Сквозь янтарный свет анимона пробивались изумрудные искры.

* * *

Ей снились хищно поднимающиеся из воды Змеевы Зубы. Лодка качалась на волнах, но озеро было наполнено фейритом – черным, маслянистым, непроглядным, сквозь толщу которого не пробивался свет Звезды.

Липа перевернулась во сне и ударилась локтем о край тумбы.

Морщась, открыла глаза и вспомнила, что лежит не в своей постели. Вокруг не знакомая мансарда, а клиника Лагарда, куда не проникал солнечный свет.

Акто заплясал рядом, когда она встала. Липа вспомнила дремлющих анимонов, которых она видела в Прослойке, да и те, что жили в аквариуме Игнаса, не проявляли такой активности. «Акто еще ребенок, – напомнила она себе, – по меркам эмоциональных паразитов из другого мира». Или откуда-то извне вселенской «кукурузы», раз до сих пор неизвестно, где рождается фейрит.

Липа размяла затекшую шею и застелила постель. Помимо кровати в комнате находился массивный шкаф с книжными полками и комод. Разумеется, она не собиралась ничего трогать – зачем лишние проблемы?

Прихватив полотенце, она выглянула в коридор. Тихо. Пусто. Шаги отдавались глухим эхом, когда Липа шла в ванную. Там все оказалось более чем привычно: никаких новых изобретений.

Вода шла прохладная. Постояв под душем, Липа с наслаждением растерла кожу полотенцем. От частичек пыли и дыма не осталось и следа. Волосы, освобожденные от остатков слизи, мокрыми прядями упали на лицо. Жаль, сменной одежды с собой не было: пришлось натянуть те же джинсы и футболку.

Липа умылась. Во рту стоял горький привкус, пустой желудок отозвался урчанием. Пить хотелось нестерпимо, но сделать глоток из-под крана она не решилась. Кто знает, какая вода здесь, в сорок восьмом, в мире, отравленном фейритом. Не хватало пищевого расстройства или чего похуже.

Оставив полотенце на крючке, она перекинула волосы за спину и вернулась в коридор. Пройдя до самого конца, заглянула в уже знакомую «операционную». Кушетка пуста – Игнаса здесь не было.

Без солнечного света или простейших часов Липа не могла сказать, сколько проспала, – утро за пределами «бункера» сейчас или день.

– Встала? – Лагард выглянул из-за соседней двери.

Липа выдержала его прямой взгляд.

– Где Игнас?

– Ушел.

Сердце замерло. Этого она и боялась.

Как он мог оставить ее тут? После всех обещаний?

– Почему без меня? – Голос прозвучал бесцветно. Внутри все свернулось, как скомканная бумага – как пласт реальности при переходе в Прослойку.

– Сомневаюсь, что ты бы ему помогла, – хмыкнул он. – Найнс отправился уладить дела с Эйдой Голден, главой Пурпурной Семьи, и объяснить заодно пропажу одного из подручных.

Он закатил глаза.

– Да не бойся ты. Если все пройдет гладко, вернется через пару часов.

– А если нет?

– Он постарается решить проблему. Ты знаешь его без году неделю, так что поверь мне, Найнс умеет выходить сухим из воды. – Он махнул рукой. – Иди сюда. Может, ты и удивишься, но я не кусаюсь.

Впервые Липа видела на его губах улыбку. Широкую. Акулью. Привлекательную и отталкивающую одновременно. Она чувствовала себя неуютно наедине с этим человеком. Зачем Игнас ее впутал во все это?

Она вошла в кухню следом за ним – такую же белоснежную, как и остальные помещения. Несмело опустилась на стул.

– Слушай! – Лагард смотрел прямо на нее. – Не хочу, чтобы между нами были недомолвки. Напомни, как тебя зовут.

– Филиппина.

Он кивнул.

– Андре. Можешь звать по имени. Так вот, я твоему появлению здесь не рад. Считаю, ты должна знать. Так будет честно.

Она кивнула, соглашаясь. Куда уж прозрачнее.

– Черт, я даже не понимаю, зачем он тебя притащил! Но раз так вышло…

– Он сказал, что вы поможете. В моем мире появился фейрит. В месте, где я живу. Игнас сказал, вы проводите опыты и можете знать, как остановить Гниение.

Андре замер, переваривая услышанное, и лишь затем рассмеялся.

– Так и сказал? Шутник, однако. Он за кого меня принимает, за волшебника из детской сказки?

– Выходит, соврал?

– Я пытался, chérie[4]. Пытался в «Хай Джен», будучи интерном на испытательном сроке, и после взрыва тоже… Он поведал тебе эту слезливую историю?

– В общих чертах. Сказал, что вы помогли ему выбраться и что потерял при этом руку.

Лагард отвернулся, зазвенел посудой. Отмахнулся от любопытного Акто. В отличие от Липы, он обращал на него внимания не больше чем на назойливую муху.

– Не знаю, откуда ты и к какой еде привыкла. – Он поставил перед ней тарелку с вафлями и стакан уже привычного «киселя». – Если затошнит, ты знаешь, где туалет.

– Вы же врач.

– Ты не позволишь мне ничего сделать. Вчера вон как глаза вытаращила при виде шприца. – Он усмехнулся, садясь напротив.

Липа сглотнула вязкую слюну.

– Неужели никто не знает, как с ним справиться? С фейритом?

– Как в Средние века не умели справляться с чумой. Просто метили дома, где находили зараженных. Миры, которых касается фейрит, – как те дома. Они обречены.

Кусок вафли упал обратно в тарелку.

– Но ведь так…

– Что? – Он сощурился. – Хочешь сказать, не бывает? Нечестно? В сказках – да, а в реальности случается именно то, чего боишься. Я живу в угасающем мире, сколько себя помню. Просто первые годы «Хай Джен» сдерживал фейрит в лаборатории, а после взрыва он проник в город и положил начало фейруму – новому героину, уж прости за сравнение.

– Это из-за вас? Игнас так говорил о взрыве… – Липа вдруг сложила в уме два и два. – Он считает себя виновным. Думает, что выпустил фейрит.

Лагард поморщился.

– Никто не может утверждать. Лично я уверен, что наш мир не первый. Ему известно больше меня. Он показывал тебе схему?

Липа покачала головой. Акулья улыбка Лагарда стала скептической.

– Он пытается составить схему миров. Рисует свои «зерна» одно за другим, надеясь дойти до конца. До первоисточника, с которого все началось. Но лично я считаю теорию глупой. Первого мира может не существовать. Как не станет этого… кто знает, через сколько. Десяток лет? При лучшем раскладе.

– Значит, процесс не замедлить?

– Способы есть. Я много экспериментировал. Фейрит, прежде всего, – материя, состоящая из молекул, пусть и иного происхождения. Вступая в химические реакции, он либо ускоряет процесс деления, либо замедляет его. Проблема в другом. Проникнув в следующий по счету мир, заразив почву и воду, он не отступит. Если сдержать его искусственно в одном месте, он прорвется поблизости – рано или поздно.

Липа не моргая смотрела в пустую тарелку. Вафли встали в желудке неприятным комом. Она сглотнула, отгоняя тошноту.

– Так что мне делать? Я не могу вернуться домой без Игнаса и не могу вернуться с ним, потому что это безнадежно. Наш остров умрет первым, а за ним – все остальное.

– Не сразу. Как видишь, мы еще держимся. – Он пожал плечами, убирая посуду со стола. – Может, ты даже успеешь прожить жизнь и состариться к тому времени.

– Но кто-то не успеет.

– Кто-то всегда не успевает. Это закон.

В его голосе не было жестокости – только признание факта. Отстраненная профессиональность.

Липа вдруг вспомнила, что говорил ей Игнас. Насчет матери.

– Можно кое-что спросить?

– Слишком много вопросов, chérie.

– Это «да» или «нет»?

– Это зависит от вопроса. Раз я играю сегодня роль няньки, почему бы не развлечься?

Она намеренно пропустила последние слова мимо ушей.

– Дело в том, что… моя мама больна. Редким генетическим заболеванием нервной системы.

– Так… – В светлых, почти бесцветных глазах зажегся огонек интереса. – А конкретнее?

– Синдром Хантингтона.

– И как давно?

– Три года. В последнее время приступы участились, и ее забрали под постоянное наблюдение. Она перестала узнавать родных, забывает саму себя, и я не знаю, что делать.

– Скверно. Ничем не могу помочь отсюда. Не видя заключения, анализов, томограммы элементарно. Твоих слов мало, chérie.

– Вы бесполезны.

– Что, прости? – Он сделал вид, что ослышался.

– От вас никакого толку. Хотели быть честными – получайте честный ответ. Не знаю, какая дружба связывает вас с Игнасом, но мне вы тоже не нравитесь. И я не понимаю, что здесь делаю. Моей мамы скоро не станет. Моего мира скоро не станет, – чеканила она слова, пропуская мимо их смысл, – а я жую дурацкие вафли с каким-то ужасным сиропом.

– Он кленовый.

– Да неважно! – Липа понимала, что звучит как капризный ребенок, но ничего не могла поделать. – Какое это имеет значение, если всему придет конец?

– Рад, что ты поняла. Для твоей матери есть только один шанс, и – чисто для заметки – я не хотел этого говорить.

– Какой? – Она невольно подалась вперед.

– Фейрум. Все просто. Не знаю, говорил ли тебе Найнс, но он меняет саму структуру ДНК, перестраивая ее под собственные нужды. Кто-то приспосабливается, приобретая свойства, другие умирают в агонии. Шанс выжить примерно один к пяти. Не так уж мало, если подумать… Чуть выше, чем в «русской рулетке».

Липа вскочила со стула.

– Не смейте, слышите! Не говорите так больше. Это исключено. Это… – Она не могла подобрать верного слова. Неправильно? Опасно? Немыслимо? Травить маму этой дрянью… К такому не могло привести даже отчаяние.

– Выбор за тобой, – легко согласился он. – Не рад был поболтать, а сейчас мне нужно вернуться к работе. Найнс запретил тебя выпускать. Найдешь чем заняться?

Она промолчала.

– Ну вот и отлично.

– Подождите! – окликнула она его. – Вы знаете, что стало с Черри?

Вопрос вырвался сам собой и означал одно: она не доверяла Игнасу безраздельно. Он многое не договаривал, и Липа хотела понять, что именно.

– Найнс не сказал?

– Нет, – покачала головой она, – какие-то общие фразы и больше ничего.

– Подожди тут.

Он скрылся за дверью. Липа осталась в кухне – изучать белую стену напротив.

Лагарда долго не было. Она решила, что он забыл про нее и занялся делами, как обещал. Хотела пойти на разведку, но передумала: не стоило искать поводов для конфликта. Тем более что вернулся Андре в скверном настроении.

На стол перед Липой легло устройство. Плоское, совсем крошечное.

– Что это?

– Проигрыватель. – Он усмехнулся. – V-линк, конечно.

– Я не из настолько далекого прошлого, – парировала Липа.

– Я нашел один из старых чипов Найнса. Он меняет их время от времени, когда те начинают перегреваться и вызывать мигрени.

Липа наморщила лоб, пытаясь понять смысл сказанного.

– Хотите сказать…

– Да. У нашего друга не только рука аугментирована. Существуют NMC – нейрокарты памяти. В отличие от человеческого мозга они не ошибаются. У них не бывает пробелов и ложных воспоминаний.

– Но это все равно что копаться в чужой голове!

– Определись, chérie. Ты же хотела узнать.

– Да, но… – Она помедлила. – Это личное. Как вы можете распоряжаться памятью Игнаса без его ведома?

– Я экономлю время. Для него, в первую очередь. Думаешь, он горит желанием пересказывать тебе все в подробностях? К тому же… – Лагард пожал плечами. – У тебя нет передатчика, чтобы вживить нейрофлешку напрямую. Ты увидишь все со стороны – как кино от первого лица.

– А если бы передатчик был?

– Тогда – полное погружение. Все пять чувств, мысли, переживания… Ты стала бы им на какое-то время. Как во сне, когда действуешь в чужом теле.

На словах все просто. Липа порадовалась, что прогресс этого мира ее не коснулся. Никакое любопытство не стоило того, чтобы забирать кусок чужой жизни.

– Решай сама. Когда будешь готова, просто активируй. – Он приложил палец к крохотной консоли. – Вот так. Я буду у себя.

Липа не стала уточнять, где именно. Она даже не заметила, как Лагард вышел за дверь. Какая-то часть ее колебалась, пыталась отговорить, но любопытство взяло верх.

– Ну что, Акто, как думаешь? Не убьет он нас, когда вернется?

Улыбаться собственной шутке не хотелось. Липа протянула руку: прибор под пальцем завибрировал. Чип загорелся зеленоватым огоньком, и в воздухе повисла голограмма размером с лист бумаги. Четкая, будто вырезанная из реальности картинка. Липа осторожно коснулась угла и потянула на себя, раздвигая границы и приближая изображение. Акто пристроился над левым плечом.

Спустя миг Липа перенеслась в «Три монеты».

* * *

Игнас сидит за столом. Напротив ерзает парень: рыжие волосы, бегающий взгляд. Игнас называет его Занозой.

– Ты долго, приятель. – Он вертит стакан, оставляя разводы от пальцев на стекле. Оглядывается то и дело.

– Погода нелетная. – Игнас опускает локти на стол. Пальцы живой руки сплетаются с бионическими. – Карта с тобой?

Заноза кивает:

– Здесь тот фейрщик, о котором гудит весь город. – Взгляд его цепок, словно клещ, забравшийся под кожу.

– Кто еще знает?

– Только я. Ну и Ржавый Дон из переулка на Тридцатой – думаешь, кто мне его сдал? – Губы растягиваются, обнажая медяшки на месте передних зубов.

Рыжий протягивает NMC. Игнас, закатывая рукав, вставляет нейрофлешку в разъем на предплечье и закрывает глаза. Дважды просматривает запись, сделанную на углу Тридцатой улицы, прежде чем сохранить в собственной базе.

Заноза бросает на него встревоженный взгляд.

– Ты же его, ну… не это самое?

– Нет, – отрезает Игнас. – Только поговорю. На этом все.

Он встает из-за стола, не прощаясь, и выходит из бара под дождь.

* * *

Казалось, Игнас узнал это место, но Липа, вглядываясь в увеличенную картинку, не понимала, что именно его задело. Устройство, подчинившись легкому движению пальца, перемотало запись вперед. Мокрые улицы Фейртауна пронеслись перед глазами за считаные секунды.

* * *

…Угол Тридцатой встречает тишиной. Игнас замедляет шаг, вглядываясь в мерцающие огоньки вывесок: где-нибудь обязательно не хватает буквы. Одна тусклая «а» или «i» среди синевы и пурпура портят картину.

Над тяжелой, обитой железом дверью – пустота. Сама дверь заперта. Игнас обходит здание слева, перелезает через ржавую проволоку и оказывается во внутреннем дворе. Окна заколочены: в узкие щели видна лишь тьма.

Тихо выругавшись, он примеряется к доскам. Хлипкие отходят сразу, с другими приходится повозиться. Крошево стекла осыпается на пол, прежде чем он оказывается внутри. Глаза постепенно привыкают к темноте. Свет уличных фонарей не проникает внутрь, и чернота кажется плотной, вязкой. Тягучей, как фейрит. Она ложится под ноги, скрадывая скрипы ламинатных пластин. И она же ведет его сквозь комнаты, рисуя чернилами острые углы.

Он шагает за порог и замирает. Пальцы скользят по стене и находят выключатель, но Игнас медлит.

Тишина.

Только сердце бьется.

Три вещи происходят одновременно. Игнас оборачивается, нажимая на кнопку; светильник вспыхивает желтым светом, и пуля прошивает плечо. Ударяясь спиной о стену, он сползает вниз, находя единственное укрытие – бок массивного кресла.

– Вихо?

Аккумулятор искрит. Электроприводы протеза замирают, рука повисает бесполезной плетью.

– Вихо, я безоружен. Просто хочу поговорить. Это Джим. Девятый.

Тишина.

– Ну же, Вихо! Не будь это важно, меня бы тут не было.

– Вставай.

Голос девичий. Нарочито громкий.

– Вставай и выходи. Руки на затылок, чтобы я видела, и без выкрутасов. Второй раз не промажу.

Игнас поднимается. В дверном проеме стоит девчонка лет восемнадцати. Теперь он может ее разглядеть: широкие скулы, смуглая кожа, бусины, вплетенные в косы…

– Ты его дочь?

Дуло пистолета смотрит в грудь.

– Шаг назад. – Густые брови хмурятся, рука заметно дрожит. – Он не говорил ни о каких Джимах. Ты из Пурпурных?

– Нет.

– Тогда Восьмерка?

– Я сам по себе.

– Да неужели? – фыркает девчонка, продолжая его разглядывать. – Еще скажи, что не за фейрумом пришел.

– Поговорить, – повторяет он мягко, стараясь успокоить собеседницу, не дать совершить глупость.

– Тогда ты опоздал. Его больше нет. – Девчонка сглатывает. Резкие черты искажает гримаса. – Фейрума тоже нет, они все забрали.

– Кто?

– Ты мне скажи! – огрызается она. – Говорила ему, что добром это не кончится. Ваш фейрум – сплошное дерьмо! Стой где стоишь!

Вскидывает руку, однако на лице мелькает сомнение.

– Послушай… Как тебя зовут?

– Черри.

– Черри, – повторяет он, делая шаг вперед, – ты расскажешь мне, что случилось? С самого начала. Я постараюсь помочь.

– Ой, да что ты можешь! – Быстрым, злым движением она размазывает слезы по лицу. Но пистолет опускает, щелкая предохранителем.

Когда Черри наконец кивает, Игнас опускается в кресло, придерживая бесполезную руку.

– Его убили здесь, в соседней комнате. Вынесли все ценное: пробирки, оборудование, ящик фейрита… Смотри сам, раз интересно.

Она протягивает v-линк с дисплеем устаревшей модели.

– Не додумались вытащить чип.

– Где была ты?

– Не здесь.

Она скрывается за перегородкой. Спустя минуту оттуда доносится тихий звон посуды и грохот чего-то металлического.

Игнас листает воспоминания, делая короткие паузы. Последние минуты жизни Вихо пролетают сумбурной последовательностью кадров.

– Знаешь их?

Черри появляется снова – на сей раз с дымящейся жестяной кружкой.

– Нет. Прости, Черри, мне жаль. А где…

– Тело? На заднем дворе. Я похоронила его вчера.

В том, как она сидит – в осанке, наклоне головы, – есть что-то хищное. Чуждое.

– Тебе есть куда пойти? Родственники, знакомые?

Она качает головой.

– Хочешь позвать меня с собой?

– А ты согласишься?

– Ты ведь не такой, как остальные, – тихо отзывается она. – Я не сразу поняла, но теперь вижу. Слышу. Духи говорят со мной, как говорили с отцом, когда ваши дороги пересеклись. Ты – рожденный со свойством. – Черри впервые касается пальцев его живой руки. – Я тоже.