Читать онлайн Пташка бесплатно

1. Вежа

В писчей было темно и душно. Лучина почти что догорела, и пламя теперь дрожало, цепляясь за последние мгновения своей жизни. Лишь еле слышный скрежет пера да стрекотание кузнечиков под окном нарушали сонную тишину.

Гнеда вывела последнюю букву устало, но по-прежнему кропотливо, и отложила перо. Было давно за полночь. Она закрыла лицо ладонями и некоторое время сидела замерев. Затем, отведя руки от утомленных глаз, посмотрела на стол – едва ли четверть была переписана, а ведь это был ее многодневный труд.

Гнеда бережно закрыла огромную книгу с ветхими, обтрепавшимися от старости страницами и встала. Ее поступь была порывиста и нетерпелива, словно телу хотелось поскорее наверстать несколько часов неподвижности.

Девушка подошла к окну, откуда из темноты ее коснулось дуновение легкого и свежего ночного ветра. Гнеда с наслаждением втянула воздух, в котором витал чуть заметный травяной запах. Полынь? Вереск? Он вдруг поднял волну смутных видений, обрывков снов и неясных детских воспоминаний, перемешавшихся и уже не отличимых друг от друга. Внезапный поток слившихся воедино теней породил беспокойное чувство. Гнеда никак не могла ухватиться за призрачную нить, по которой можно было бы дойти до истоков возникшей тревоги.

Девушка вгляделась в ночь. Луна холодно мерцала, пятная своими отблесками холмы, а звезды рассыпались по небу, словно горошины из худого мешка. Гнеда забралась на каменный подоконник и уселась, поджав босые ноги. С Вежи[1] были видны почти все Переброды.

На востоке, у самой границы с лесом, поблескивала, неторопливо прокладывая свой путь через равнину, Листвянка, небольшая речушка. Хотя старики говорили, что там, где она спускалась с гор, река становилась опасной и злой. Стремнины, пороги и падуны[2] потопят любую лодку, не говоря уже о безрассудном смельчаке, случись тому сунуться в воду. Также рассказывали, что, проходя Переброды и Бор, Листвянка разливается на многие-многие сажени, да так, что другого берега не видно. Правда, мало кто бывал за Бором, а тех, кто возвращался оттуда, было еще меньше.

На берегу реки стояла старая мельница, а по левую руку от нее простирались поля, кормившие и одевавшие деревню. Зеленые волны заливных лугов разбивались о лесную глыбу.

Окно выходило на север, но Гнеда знала, что позади, на южной стороне, мирно спали теснившиеся кучками домики. Собственно, это и были Переброды, родная деревушка Гнеды. Дальше на юге, если пройти до самых окраин, можно было увидеть очертания Дудинок, похожего на Переброды небольшого селения, в котором жизнь текла так же неторопливо и размеренно. За Дудинками лежали Валки и Дубно, Завежье, Старое Село и Белогорье, и все они принадлежали Суземью, краю лесов и рек, расположившемуся на востоке Залесского княжества.

Впереди же, направляясь на север и огибая огороды и поля, вилась Дорога. Гнеда знала, что именно по ней когда-то попала сюда. Конечно, она не помнила, это Домомысл рассказывал… Домомысл! Если бы он был сейчас здесь! Если бы только он оказался рядом, не так тяжело было бы на душе и тоска, навалившаяся столь внезапно, растворилась бы в ночном воздухе от звуков его тихого, доброго голоса.

Девушка вздохнула и снова поглядела на Дорогу. Плутая по взгорьям, она исчезает за перелеском. А там, невидимая взору, протянувшись через поля, погружается в Бор. Дорога ведет к городу. А дальше… Дальше мало кто бывал, но Домомысл рассказывал…

Резкий порыв ветра растрепал волосы Гнеды, и она зябко поежилась. Пора было ложиться спать, наутро предстояло много работы. Девушка уже собиралась спуститься с подоконника, но тут ее внимание снова привлекла Дорога. Почудилось какое-то движение.

«Помстилось», – подумала Гнеда, собираясь отвернуться, но вдруг ясно увидела, как из мрака на освещенной луной прогалине между деревьями показалась тень, которая через мгновение раздвоилась и сместилась.

– Всадники, – удивленно прошептала Гнеда, прислонившись щекой к холодной стене.

Даже с большого расстояния легко было отличить селян и их ковыляющих кобылок от этих наездников, прямо державшихся в седлах на рослых и сильных конях. Неужто ратники?

Война хоть и не была для обитателей Суземья незнакомым словом, но оно порядком подзабылось – степняки редко доходили сюда, а последнюю битву между залесскими князьями помнили лишь деды. К тому же никаких тревожных слухов до Перебродов не доносилось. Да и всадников было всего двое.

Несмотря на то что странники из чужих земель не считались диковинкой, душа Гнеды сжалась дурным предчувствием. Чем дольше она смотрела на медленно приближающиеся тени, тем сильнее билось ее сердце, в которое начал заползать необъяснимый страх.

Не выдержав, девушка спрыгнула с подоконника, на ходу задула лучину и что было духу помчалась по витой лестнице. Невзирая на кромешную темень, Гнеда ни разу не споткнулась, с детства зная все закоулки Вежи как свои пять пальцев.

Бесшумно сбежав вниз, девушка выскочила на улицу. Разгоряченная бегом, она на мгновение застыла в замешательстве. Гнеда резко повернула голову в сторону Дороги и напряженно вгляделась во тьму, но все вокруг было тихо и безмятежно. Казалось, даже кузнечики уснули, убаюканные весенней ночью. Что могло таить угрозу здесь, где каждое дерево было родным и привычным?

Гнеда начала понемногу успокаиваться. Деревня мирно спала. С чего на нее вообще нашел такой страх? А всадники… Может, они просто привиделись ей в ночной мгле?

Легкие порывы теплого ветра то и дело пробегали по лицу. Девушка вспомнила, что устала и собиралась ложиться спать. Она развернулась, чтобы войти в Вежу, но едва рука коснулась железного кольца на двери, Гнеда почувствовала странное, упрямое нежелание возвращаться. Она представила свою крохотную каморку, мрак, толстые стены… Это был ее дом, но сердце отчего-то противилось ночлегу в нем. Постояв мгновение в раздумье, девушка пустилась по окольной тропинке. Миновав сонные избушки, она перешла через ручей и направилась к лугу. Пройдя по влажной траве около версты, Гнеда остановилась и оглянулась – отсюда были едва видны соломенные кровли домов, лишь Вежа возвышалась над спящей деревней, словно одинокий страж, да старая мельница угрюмо притулилась у реки.

Здесь, на краю леса, был устроен шалаш, в котором летом пастух пережидал полуденный зной. За зиму крыша полуистлела, и сквозь дыры в пожухлых листьях виднелись звезды. Гнеда накидала на пол немного свежего лапника и, поуютнее закутавшись в заношенный платок, закрыла глаза.

Она представила море – широкое, бездонное и могучее. Гнеда никогда не видела моря, но сейчас ясно слышала, как оно облизывает песок, убаюкивая сладкой колыбельной. А еще крики чаек и пенные волны. Домомысл рассказывал ей про море, про огромные корабли, вздымающиеся над белыми бурунами, про скрежет крепких снастей и про сильных людей, князей-мореходов древности…

Гнеда увидела перед собой высокого мужа, стоящего на носу величественной ладьи. Его темные волосы были чуть тронуты сединой, пришедшей раньше срока. Ветер играл смоляными прядями, окропляя их солеными брызгами. Трепетали складки длинного плаща. Лицо мужа выглядело суровым и решительным. Высокие скулы, волевой подбородок, плотно сжатые губы, нос с горбинкой и глаза – темные и большие, горящие отчаянным огнем. Глаза человека, которому нечего терять, потому что у него ничего не осталось, глаза, видевшие нечто более беспощадное, чем жестокая битва. Этот человек никогда больше в своей жизни не будет счастлив, он разучился улыбаться. Но ни единая черточка его лица, ни одна морщина, ни изгиб высоких бровей не показывали слабости или сожаления. Это был лик отважного мужа. И очи, бесстрашно смотрящие в темный бушующий простор, казались такими знакомыми и такими недостижимыми…

Гнеда подняла веки. В прорехи крыши заглядывало семизвездие Воза[3], забравшееся под самую маковку огромного, безграничного неба. Девушка снова закрыла глаза, а легкий ветер донес до нее едва уловимый запах полыни.

2. Незваные гости

Когда Гнеда проснулась, звезды уже побледнели, готовясь совсем раствориться в светлеющем предрассветном небе. Не сразу поняв, где находится, девушка приподнялась на локтях и растерянно вскинула брови. Постепенно приходя в себя, она вспомнила события прошедшей ночи. Но теперь над головой слышалась веселая возня скворцов, а теплый ветер ласково пробегал по траве. Все было обыденно и привычно, и Гнеда начала сомневаться, не задремала ли она вчера за книгой, – настолько призрачными ей показались воспоминания о двух вершниках.

Девушка зевнула и сладко потянулась, окончательно стряхивая остатки давешнего страха и беспокойства. Нынче она обещалась помочь старику Гостиле на мельнице. Работа, конечно, не из легких, зато мельник тепло относился к ней, так что насчет честного вознаграждения сомневаться не приходилось. Рассиживаться было некогда, и, наспех перевязав волосы лентой и смахнув с подола прилипшие былинки, она отправилась в деревню.

Гостила был известным далеко за пределами Перебродов сказителем, знавшим уйму преданий и старин. В отличие от Домомысла он не ведал грамоты, не умел отличить одной буквы от другой, но при этом язык его был красочен и жив, а на деревенских праздниках старик собирал вокруг себя толпу. Что же до Гнеды, то ее хлебом не корми, а дай послушать небылицу о прошлых временах.

Но пока было так рано, что даже мельник еще спал, и у девушки в распоряжении оставалось некоторое время. Решив не терять его попусту, она направилась к Листвянке.

Босые ноги приятно погружались в росистый травяной ковер. Словно приветствуя Гнеду, в воздух взвился жаворонок, оглашая округу жизнеутверждающим переливом. День обещал быть одним из лучших в эту весну.

Почти весь путь до реки девушка преодолела бегом. Треволнения ночи исчезли с рассветом, и теперь Гнеда сама не понимала, как могла испугаться каких-то мороков. С легким сердцем, напоенным предвкушением хорошего и светлого, девушка слетела к воде по отлогому влажному берегу, на ходу стягивая с себя понёву[4]. Набрав побольше воздуха, она с разбега нырнула в холодную свежую воду.

Наплававшись и нанырявшись вволю, Гнеда выбралась на берег и оделась. Река придала бодрость телу и ясность уму, но при этом девушка почувствовала нестерпимый голод. Вспомнив, что дома оставалась еще половина ржаного каравая, она ускорила шаг.

Напевая себе под нос задорную песенку, подхваченную на вечерних посиделках, которую вряд ли бы одобрили благовоспитанные перебродчане, Гнеда шла по тропе, то и дело останавливаясь, чтобы сорвать очередной цветок. На голове, съехав набекрень, уже красовался венок из мать-и-мачехи и медуницы. Увлеченная своим занятием, она не заметила, как дошла. Девушка по привычке нагнулась над кадушкой с дождевой водой, чтобы напиться, как вдруг неясное чувство заставило ее замереть. Что-то было не так.

Она стояла не шевелясь. Все звуки погасли, и лишь сердце сильнее и сильнее стучало в груди. Венок соскользнул с головы, неслышно ударившись о землю.

Гнеда знала, что у дверей Вежи кто-то был.

Кожа покрылась мурашками, а ладони стали мокрыми и чужими. Вчерашний страх заполнял каждый уголок ее души. Девушка оперлась о шершавую мшистую стену, почувствовав, как подкашиваются колени и твердь уходит из-под ног. Собрав всю волю в кулак, она как можно бесшумнее приблизилась к краю и осторожно выглянула из укрытия.

Первым, что предстало ее взгляду, были два вороных коня, стоявшие без привязи. Они изредка переминались, но не издавали ни звука, спокойно ожидая своих хозяев. Слабый утренний свет поблескивал на крепких мышцах рослых животных, по сравнению с которыми деревенские кони выглядели жеребятами.

Девушка перевела взор на Вежу. Дверь была распахнута настежь, и это небрежение к чужому дому заставило похолодеть. Изнутри не доносилось ни голосов, ни шума шагов, ни иных звуков, выдававших присутствие живого, но сомнений не оставалось – в Веже находились те двое наездников.

Кровь успела прилить и отхлынуть от лица Гнеды, когда в голове пронеслась эта мысль, и она снова начала терять почву под ногами. Нужно было бежать прочь, но тело, словно налившееся свинцом, отказывалось шевелиться.

Все размышления смело, когда из Вежи, укутанные в черные длинные плащи, стремительно вышли два незнакомца, тяжело позвякивая пряжками на сапогах. Один из вершников направился к коню, но вдруг застыл и хищно, по-птичьи повернул голову в ту сторону, где затаилась девушка.

Его вид казался одновременно привлекательным и отталкивающим. Незнакомец был красив какой-то неприступной, страшной красотой. Возможно, дело было в выражении его лица – высокомерном, настороженном и жестком. Глаза, глубоко посаженные и пронзительные, обманчиво безучастно пробежались по двору. В какой-то миг Гнеде показалось, что чужак посмотрел прямо на нее, и она зажмурилась, до боли втиснувшись в стену. Но он одним рывком оседлал коня и, прямой как скала, еще раз огляделся. Второй всадник, не оборачиваясь, подошел к своему скакуну и, грубо сунув что-то в переметную сумку, не менее ловко вскочил в седло. Он бросил спутнику пару глухих слов на незнакомом языке. Первый ничего не ответил и развернул коня, но в это мгновение его жеребец задрал голову и коротко заржал.

Гнеда вздрогнула и медленно сползла еще ниже по стене в густые заросли бересклета.

Лошадь приблизилась беззвучно. Грузные копыта мягко вдавились в землю так близко, что теплый воздух из ноздрей почти касался лица Гнеды.

Всадник остановился прямо напротив ее жалкого убежища, и казалось, кусты, укрывавшие девушку, сейчас вспыхнут под его взглядом. И в миг, когда Гнеда была готова, поддавшись страху, выскочить с криком, она неожиданно ощутила новую, неизвестно откуда взявшуюся силу встретить любой исход лицом к лицу. Девушка открыла глаза, и взгляд ее уперся в то, что привлекло внимание страшного гостя. На дорожке лежал оброненный Гнедой венок. Нежные цветы все еще хранили капли луговой росы.

В то же мгновение перед глазами девушки что-то мелькнуло – конник наклонился за венком, поддев его ножнами. Поднеся цветы к лицу, он втянул носом воздух и отрывисто сказал что-то своему спутнику. Оба тотчас пришпорили коней и растворились в чаще.

Трудно сказать, сколько Гнеда еще просидела неподвижно, не в состоянии пошевелиться. Наконец она медленно поднялась, опираясь о стену и пытаясь совладать с мелкой дрожью, пробиравшей ее руки и ноги. Тяжело переступая, девушка вышла на тропинку. Нигде не было видно следов ни от тяжелых копыт, ни от громоздких сапог конников. Лишь на земле одиноко лежал растрепавшийся венок, а ветер перебирал в нем почерневшие и пожухшие, словно опаленные огнем, мертвые цветы.

3. Кузнец из Черноречья

Гнеде было страшно. Эти люди не могли прийти с добром. Она вновь вспоминала дверь, оставленную незнакомцами нараспашку, и сердце сжималось оттого, как легко и безнаказанно чужаки попрали хозяйскую честь, своевольно распоряжаясь в ее жилище. Какие еще законы им ничего не стоит преступить?

Кто они были? Что искали?

Ответов на эти и десятки других вопросов, роившихся в ее голове, не было. Гнеда знала лишь, что оставаться здесь, входить в оскверненный самозванцами дом ей претит. Нужен был совет, покровительство старшего, мудрого друга. И после смерти Домомысла лишь один человек на всем свете мог ей помочь.

Черноречье приютилось на противоположном берегу Листвянки, вниз по течению. Оно считалось отшибом деревни, до которого было версты полторы ходу. В стародавние времена здесь стоял целый поселок, но потом его обитатели ушли в Переброды. Этому переселению давалось много объяснений, по большей части загадочных. Все, что выходило за пределы родной деревни, казалось людям пугающим и опасным, и они с охотой верили в страшные россказни. А Черноречью прибавилось зловещей славы с приходом Кузнеца, что произошло еще до того, как Гнеда попала в Переброды.

В представлении жителей деревни кузнец водил дела с потусторонними силами и ведал колдовскими заклинаниями, иначе как бы ему удавалось укрощать железо и создавать сверкающие мечи и боевые топоры, наводящие ужас на селян? Конечно, кузнец мог и плуг починить, и сработать запястье[5] для девичьего убора, но все-таки было что-то тревожное в его нечеловеческой силе и черном дыме, часто вьющемся из ремесленной. Вдобавок к прочему он бывал за Бором и принимал в своем доме странников из чужих земель.

Никто не знал, откуда Кузнец пришел в Суземье, но люди относились к нему с почтительным и опасливым благоговением. Гнеда же была одной из немногих, кто не испытывал ровным счетом никакого трепета по поводу Черноречья и его единственного обитателя. Дело было в том, что еще в детстве ей посчастливилось близко узнать этого человека, который во многом повлиял на ее дальнейшую жизнь.

…Трава хлестала по босым ногам, острые камни врезались в стопы. Девочка изо всех сил неслась по покатому холмистому лугу. Впереди уже блеснула серебристая лента реки, с другой стороны мрачными вершинами нависал Бор. Бежать больше было некуда. Она с отчаянием оглянулась – преследователи настигали ее. Стайка улюлюкающих мальчишек со смехом и дикими устрашающими воплями разделилась, чтобы взять свою жертву в кольцо. Девочка стиснула зубы и рванулась наперерез двум парням, пытавшимся обойти ее слева. В этот миг уставшая нога подвернулась, и с криком от пронзительной боли Гнеда с размаха упала в густую траву. Резко перевернувшись на спину, пытаясь подавить слезы злости и обиды, она убрала с лица разметавшиеся волосы и, как затравленный зверек, заскользила взглядом по ухмыляющимся лицам обступивших ее ребят. Столкнувшись с глазами Завида, их предводителя, она замерла.

– Ну что, подборыш? – Его губы растянула усмешка. – Попалась, а?

Парень нагнулся к ней, и девочка попыталась отстраниться, но Завид резко заломил ей руку.

– Пусти, – сквозь зубы и боль процедила она.

Слезы, перемешанные с пылью, стекали по щекам грязными разводами. Завид, все так же ухмыляясь, разжал хватку, оставив на запястье красный след. Гнеда с ненавистью посмотрела на обидчика.

– Кукушонок, а кукушонок, где твой батюшка? Хочу посвататься!

Его речь встретила дружный хохот. У девочки больше не оставалось сил отвечать на издевки, и она лишь старалась сдержать рыдания, которые уже начинали сотрясать ее изнутри.

– Где твоя матушка, сколотыш?[6] Что-то никто не спешит тебя выручать! Даже твой старик, и тот – где он?

Лицо девочки перекосило горечью и презрением. Завид имел в виду Домомысла.

Гнеда никогда не рассказывала ему о своих стычках с мальчишками, а на вопросы о незаживающих синяках у нее каждый раз была готова новая отговорка. Что-то не давало Гнеде просить поддержки у ее дорогого Домомысла – то ли гордость, то ли боязнь огорчить старика. Во всяком случае Завид отлично пользовался положением и всегда оставался безнаказанным. Гнеде казалось, что смелость ему придавало молчаливое одобрение взрослых, которые никогда не относились к девочке с особенной теплотой и делали вид, что ничего не замечают.

– Никому не нужен нагулок! Все тебя бросили.

Завид наклонился и схватил девочку за ворот рубахи. Изношенное сукно жалобно затрещало.

– Подобру выметайся из нашей деревни! А то тумаками тропинку укажем!

Гнеда пробовала сопротивляться, но парень был старше ее на несколько лет, да и гораздо крепче. Он с силой отбросил девочку – так, что она ударилась о камень.

– У тебя ни отца, ни брата! Кто тебя защитит? – Завид разразился злым смехом. – Может, Кузнец?

Видимо, эта мысль очень понравилась мальчишкам, и они начали просто умирать со смеху. Раздались отдельные возгласы:

– Точно, может, Кузнеца покличешь?

– Поди, ты, Завидка, первый хвост подожмешь, увидав его! – дрожащими губами вымолвила Гнеда.

– Что ты сказала?

Вождь деревенских забияк очень не любил показывать страх, а она надавила на его больное место, не без основания подозревая в трусости перед Кузнецом из Черноречья.

– Знаешь что, пигалица, – лицо Завида вдруг озарилось злорадством, – отправляйся-ка ты сама к Кузнецу. Пускай он тебе и будет заступой! А если не приведешь к вечеру на это самое место, пеняй на себя! Еще пожалеешь, что на свет родилась!

– Точно, пусть приводит Кузнеца!

– Пусть приводит!

– Слыхала? – снова обратился к Гнеде главарь мальчишек. – Шутки шутками, а знай. Тебе времени – до захода солнца. Не приведешь Кузнеца, лучше в деревне не показывайся… Пошли, парни!

Ребята направились в село, а Завид, уходя, еще раз оглянулся с издевательской ухмылкой.

Никого не боялись перебродские мальчишки так, как Кузнеца. Про него ходили разные слухи – например, о том, что своим ремеслом он овладел ценой жизни собственной жены, скормив ее огню, или что он мог заговорить серп, чтобы тот нарочно порезал своего хозяина. Взрослые, конечно, посмеивались над детьми, но за спиной на всякий случай зажимали пальцы накрест – чего только не бывает на свете.

Оставшись одна, Гнеда, перестав плакать, оглянулась. Преследователи пригнали ее на самую окраину Перебродов. Отсюда было рукой подать до Черноречья, надо лишь спуститься к Листвянке и дойти до деревенского моста. На той стороне на небольшом пригорке возвышался дом Кузнеца. Его очертания были ясно видны с места, где сидела девочка, но мысль о том, чтобы пойти туда, заставляла Гнеду цепенеть. В памяти сразу всплывали многочисленные байки, связанные с чернореченским обитателем.

Она посмотрела в сторону деревни. Цену словам Завида Гнеда знала прекрасно, впрочем, как и его кулакам. Переведя взгляд на Черноречье, она вздохнула. Защиты искать действительно было не у кого, а бесконечные столкновения с Завидом должны были уже чем-то закончиться. Собравшись с духом, Гнеда решила, что гибель от руки грозного Кузнеца гораздо достойней, чем от ненавистного перебродского выскочки. С тяжелым сердцем девочка побрела к реке. Дойдя до моста, она тоскливо оглянулась. Делать было нечего – дороги назад не существовало.

Обитель Кузнеца вблизи оказалась не такой уж и страшной, да и человеческих черепов на частоколе не висело, что несколько воодушевило Гнеду. Лес почти поглощал избу, которая не походила на дома в Перебродах – она казалась просторней, а крыша была покрыта не соломой, а тесом. Опрятный дворик оказался чисто выметен, вдоль низкого забора стелились ухоженные кусты смородины и малины. Откуда-то из глубины поднималась тонкая струйка дыма, приятно пахнувшего смолой. Лишь пустая конура возле крыльца не прибавила девочке храбрости своими размерами.

На калитке висели кусок жести и деревянный молоток. Помявшись, Гнеда набралась смелости и, взяв в руку молоток, робко ударила по пластине. Раздался приглушенный короткий звук. Подождав некоторое время, девочка стукнула снова, но уже сильнее. На этот раз железо угрожающе ухнуло и задрожало. Из недр дома послышался отдаленный лай, а через несколько мгновений дверь приоткрылась, и в нее протиснулась большая собака. Гавкая, она подбежала к забору и стала подозрительно принюхиваться к Гнеде. Следом за псом на пороге появился хозяин.

Кузнец оказался рослым, широким в плечах человеком с загорелым, перепачканным в копоти и золе лицом. Он был облачен в передник из мягкой грязной кожи, полинявшие полосатые штаны и посконную[7], промокшую от пота рубаху с закатанными до локтей рукавами. Кузнец ступал спокойно и уверенно, хотя при виде неожиданной гостьи на открытом, правильном лице чуть заметно отразилось удивление. Голову его венчала копна светлых буйных кудрей, перехваченных на лбу веревкой. Лучистые голубые глаза приветливо и с явным любопытством оглядывали Гнеду.

Человек этот был из тех, чей возраст не поддается определению. Ясным было лишь то, что он находился в расцвете жизни и был полон сил, которые, точно крепкий квас, так и переливались за пределы тесного сосуда. Гнеда вдруг поняла, что эта мощь никогда не будет направлена против нее. Страх сразу покинул девочку, зато она почему-то смутилась.

Кузнец подошел ближе, остановившись на почтительном расстоянии, и, вытирая руки о тряпку, обратился к ней, степенно поклонившись:

– Чему бедный кузнец обязан удовольствием видеть в своей хижине маленькую госпожу? – На его губах промелькнула лукавая, но безобидная улыбка. – Может, она заблудилась, собирая в лесу малину?

Глаза человека излучали доброту и участие. Гнеда, не привыкшая к подобному, смешалась еще больше.

– Я вовсе не госпожа, господин Кузнец…

Девочка потупила глаза и замолчала. Кузнец улыбнулся:

– Что ж, тогда я тоже не господин. Мое имя Катбад. А как зовут мою милую гостью?

Гнеда удивленно вскинула брови. Ей никто никогда не говорил, что она мила, и уж тем более не величал госпожой.

– Я Гнеда из Перебродов… – она снова запнулась.

– Ну что же, Гнеда из Перебродов, – сказал Кузнец, скользнув взглядом по рваному вороту рубахи и большому синяку на руке девочки, – не окажешь ли мне честь и не разделишь мой скромный обед?

Он вопросительно посмотрел на Гнеду. При его словах глаза девочки загорелись, она вспомнила, что почти ничего не ела со вчерашнего дня. Заметив это, а также ее колебание, Катбад отворил перед гостьей калитку, приглашая пройти в дом. Большая собака приветливо завиляла хвостом и лизнула руку Гнеды. Кузнец провел гостью на задний дворик, где помог умыться. Когда девочка привела себя в порядок и вошла в дом, на столе ее уже ждал обед: в горшке дымилась каша, рядом в крынке стояло свежее молоко, тут же лежали щедрые ломти сыра и хлеба. От такого обилия яств у Гнеды закружилась голова, и она жадно накинулась на еду. Катбад же почти не притронулся к пище, с любопытством глядя на голодную девочку. Дождавшись, когда она наестся, Кузнец наконец промолвил:

– Что же, думаю, на сытый желудок беседовать легче. Что-то подсказывает мне, что Гнеда забрела в Черноречье не совсем случайно. Я прав?

Девочка с беспокойством вспомнила о том, зачем пришла. Ее цель казалась теперь нелепой, но Катбад внимательно смотрел на нее.

– Вижу, у тебя неприятности?

– Да, господин… то есть… Да, Катбад, ты прав.

Сбивчиво и торопливо Гнеда рассказала о своей вражде с перебродскими задирами.

– Так ты и есть приемная девочка Домомысла, – словно про себя произнес Кузнец, когда она закончила свой незамысловатый рассказ.

– Подкидыш, – поправила Гнеда, нахмурившись. Так ее называли в деревне. – Меня подбросили на порог Вежи.

– Странный выбор, – снова подумал вслух Катбад. – Из всей деревни остановиться на отшельнике-книжнике, который едва ли знал, что с тобой делать. Удивительно, как старец не передал тебя в одну из деревенских семей.

Тут Кузнец очнулся от своих мыслей и посмотрел на девочку, запоздало испугавшись, что его прямодушные размышления могли обидеть ее.

– Твердята, моя кормилица, хотела забрать меня к себе, но кому нужен лишний рот у печи, – не по возрасту рассудительно сказала Гнеда, – и потом, Домомысл не желал отдавать меня. Он говорит, что просто так ничего не бывает, значит, ему свыше суждено вырастить меня. Я и сама бы не рассталась с ним ни за что на свете. Лучше Домомысла никого нет.

Девочка замолчала и опустила голову, по-стариковски сложив худенькие ручки на коленях. Катбад улыбнулся и погладил ее по голове.

– Значит, ты совсем ничего не знаешь о своих родителях?

– Домомысл говорил, – начала Гнеда, и ее голос зазвучал напевно и отдаленно, и стало понятно, что она не раз заставляла своего опекуна повторять этот рассказ, затвердив его наизусть, – что это произошло в самую темную и холодную из осенних ночей. Бушевала гроза, лил дождь, ветер гнул деревья, и никто в деревне не отваживался высунуться за порог. Домомысл развешивал заготовленные травы и не сразу понял, что звук снизу – стук в дверь. Он сразу почувствовал волнение, ведь в столь поздний час и непогоду едва ли стоит ждать обычных гостей.

Отсутствующий взгляд Гнеды устремился вперед, словно она пыталась увидеть сквозь года события той судьбоносной для нее ночи.

– Когда он второпях спустился по лестнице, стучать уже перестали. Открыв дверь, Домомысл заметил на пороге сверток. Огляделся по сторонам, но не смог никого увидеть. Так он нашел меня… Наутро Домомысл обежал всю деревню в поисках помощи и моих возможных родителей, но ни у кого не пропадали младенцы. Меня принес в Переброды кто-то чужой, пришедший к нам по Дороге…

Девочка вздохнула, а уголки ее рта печально опустились.

– Твой рассказ и вправду грустный, – посочувствовал Катбад, положил свою большую ладонь ей на плечо и легонько сжал его, ободряюще улыбнувшись. – Не кручинься о том, что мелят глупые мальчишки. Возможно, когда-нибудь ты найдешь своих родителей или узнаешь, кем они были и что их заставило так поступить.

Гнеда вскинула на него глаза, в которых сверкнула надежда.

– У меня есть кое-что, что поможет мне разыскать их, – тихо произнесла она и, засунув руку за пазуху, бережно вынула небольшой предмет, висящий на веревочке у нее на шее. – Это все, что было при мне, когда Домомысл нашел меня.

Взору Кузнеца предстал крошечный серебристый желудь с золоченой шапочкой. Украшение было сработано так тонко и искусно, что Катбад невольно ахнул.

– Домомысл сказал, чтобы я никому не показывала его, – прошептала Гнеда.

– Тогда тебе стоит послушаться своего воспитателя, – строго ответил Катбад, с трудом отводя взор от подвески. – Мне известно немного умельцев, способных изготовить такую вещицу. Уж поверь, я знаю, о чем говорю.

Девочка торопливо спрятала украшение и виновато посмотрела на Кузнеца.

– Ты хороший. Ты не обидишь меня, – еле слышно проговорила она.

Катбад смягчился, но ответил без тени улыбки:

– Не все обиды бывают намеренными. Твой опекун считает, что эту вещь следует укрывать от чужих глаз, пусть так оно и будет. Кстати, об обидах. Не пора ли нам выступать? Негоже заставлять себя ждать.

Кузнец лукаво улыбнулся и встал, протягивая Гнеде руку. Вздохнув, она вложила свою ладошку в его мягкую теплую ладонь. Вместе они не спеша вышли из дома и отправились к реке. Еще не дойдя до моста, Гнеда увидела на противоположном берегу ораву деревенских мальчишек, которые уже поджидали ее, вольготно рассевшись на траве. Сердце девочки ушло в пятки, и она с тревогой посмотрела снизу вверх на своего спутника.

– Ничего не бойся, – улыбнулся Катбад и сильнее сжал ее руку, – они тебя больше пальцем не тронут, обещаю.

Заприметив девочку и Кузнеца, который рядом с маленькой Гнедой казался еще выше и страшнее, мальчишки повскакивали с мест и начали беспокойно переглядываться. Их взоры метались по Гнеде и Кузнецу и возвращались к Завиду, храбрость которого заметно пошатнулась. Было похоже, что лишь остатки гордости удерживали его от позорного бегства.

Тем временем девочка и Кузнец неторопливо перешли мост. Мальчишки сгрудились за своим предводителем, готовые в любой миг припустить прочь.

– Так говоришь, эти обалдуи тебя хаяли? – спросил Катбад и обвел ватагу прищуренным глазом. – Ну, кто тут самый лихой? – обратился он к оробевшим ребятам.

Среди них раздались несмелые бормотания:

– Да мы ничего…

– Мы ее не трогали, господин Кузнец…

– Вот что! – громко прикрикнул Катбад. – Если еще раз обидите Гнеду, если хоть одну слезинку она прольет из-за вас, пеняйте на себя. Одно ее слово, и я буду здесь. Найду вас хоть из-под земли, и тогда пощады не ждите!

Голос Кузнеца был таким строгим и страшным, что Гнеда невольно сжалась. Пожалуй, никто бы не захотел навлечь на себя гнев этого человека.

– Уразумели? – гаркнул он на них.

– Уразумели, господин Кузнец! – дружно ответили мальчишки.

– Так и зарубите себе на носу! А сейчас чтобы духу вашего здесь не было!

Казалось, только этого и ждали перебродские драчуны. Они мгновенно развернулись и что было мочи помчались в деревню.

С тех пор Гнеду перестали обижать, и даже взрослые жители Перебродов посматривали на девочку по-другому. Все-таки иметь в друзьях Кузнеца чего-то да стоит. И теперь, когда Гнеда боялась так, как никогда прежде, она со всех ног летела по знакомой тропинке в сторону Черноречья.

4. Побег

Не удосуживаясь дойти до калитки, девушка перемахнула через низкий забор, оставив Грома, огромного пса Катбада, в полном недоумении. Сломя голову она пронеслась прямо на задний двор, где и нашла Кузнеца перебирающим сданную в починку деревенскую утварь.

– Катбад! – закричала Гнеда, кидаясь ошарашенному Кузнецу на шею, так что он едва успел отбросить косу, которую держал в руке.

– Ты что, шальная! – с неодобрительным удивлением воскликнул он.

– Там, в Веже… – задохнулась Гнеда.

– Да что стряслось? – сердито спросил Катбад, отстраняя от себя девушку и заглядывая ей в глаза. – Обидел тебя кто?

Гнеда нетерпеливо вывернулась из рук Кузнеца, сжимающих ее плечи.

– Два всадника на огромных лошадях! Я только что видела их! В Веже!

– Всадники? – Он нахмурился. – Успокойся и расскажи все по порядку, – велел Катбад и силой усадил девушку на скамейку. – С самого начала.

Гнеда глубоко вздохнула и принялась пересказывать события прошлой ночи. Катбад молча слушал девушку, прищурив голубые глаза. Когда она дошла до того, как отправилась ночевать в поле, Кузнец лишь хмыкнул.

– Они видели тебя? – отрывисто спросил Катбад, стоило Гнеде окончить свою путаную и суетливую речь.

Девушка помотала головой.

Кузнец нахмурился и встал. Пройдя несколько шагов в задумчивости, он посмотрел на Гнеду, приложив руку ко рту, словно борясь с желанием сказать что-то. Какое-то время он стоял так. Наконец его взгляд прояснился.

– Нам нужно увести тебя отсюда.

Гнеда оторопело смотрела на него, ожидая объяснений.

– Ступай в дом, собери еду в дорогу.

На ходу стягивая с себя передник, Катбад снял со стены потертый заплечный мешок и начал быстро кидать туда разный скарб.

– Живее! – прикрикнул он на все еще стоявшую на пороге девушку.

Гнеда послушно принялась выполнять приказание, время от времени с тревогой поглядывая на Кузнеца. Но Катбад был так строг и сосредоточен, что не замечал ее, а задавать вопросы Гнеда не отважилась. Она никогда прежде не видела друга таким.

Вскоре перед ними лежали две плотно набитые сумки. Катбад накинул сверху поддевку и туго перетянулся поясом.

– Куда мы идем? – спросила девушка, когда Кузнец наконец остановился и посмотрел на нее.

– В Завежье, к Твердяте.

Твердята была кормилицей Гнеды. Рано овдовев, она вернулась в родную деревню, где у нее появилась новая семья.

– Мне нужно в Вежу, взять свои…

– Мы не можем возвращаться, это опасно.

– Но…

– Не хватайся за вещи. Были бы руки, наживешь еще. Идем.

С этими словами Кузнец водрузил одну из сумок Гнеде на плечи и подтолкнул к двери. Они вышли через задний двор, сразу за которым начинался лес.

Гнеда обернулась. Отсюда еще была видна Вежа, растерянно озиравшаяся вокруг пустыми глазницами своих окон.

Катбад коротко присвистнул, и через мгновение Гром уже яростно бил пушистым хвостом, путаясь у них под ногами. Кузнец шел уверенно и быстро. Гнеде приходилось почти бежать, чтобы не отставать от него. Время от времени Катбад оглядывался и только прибавлял шагу. Постепенно они оказались на едва заметной тропе, то и дело терявшейся в молодой траве. Пес убежал вперед, радуясь непредвиденному путешествию, и с восторгом принялся ловить крапивниц и рыжегрудых малиновок, испуганно вспархивающих из-под его огромных лап. Недавно распустившиеся листья были не больше прясленя[8] и не давали защиты от весеннего солнца, потихоньку карабкавшегося все выше на небосклон. Гнеде стало жарко, и она с удовольствием думала о роднике, который должен был встретиться на их пути. Если бы не суровое молчание Кузнеца, можно было бы вообразить, что они отправились рубить шалаш на тетеревином току или собирать живицу[9] этим погожим утром.

Когда путники добрались до ключа, Катбад разрешил передышку.

– Стереги! – приказал он собаке, и Гром послушно засеменил назад по тропе.

Кузнец проворно свернул из бересты два маленьких чужлика[10], и Гнеда с наслаждением напилась и обтерла пот с горячего лица. Она наконец поймала взгляд Кузнеца, но тот сразу опустил глаза и провел рукой по мокрым курчавым волосам. И когда только в его соломенно-русых прядях появилась седина?

– Твой старик всегда боялся, что они придут. Словно ждал этого, – глядя мимо девушки, промолвил Катбад после недолгого молчания. Он зачерпнул воды и не спеша выпил. – Домомысл говорил всем, что нашел дитя на пороге, так ведь это неправда. Тебя из рук в руки передал ему человек. Незнакомец. Всадник в хорошем плаще и с добрым клинком на поясе. Платок, в который ты была завернута, не зазорно было надеть боярыне, так говаривал твой старик.

– Что? – вскрикнула девушка, вскакивая с земли. – И ты таил это от меня?

– Домомысл так решил, – развел руками Катбад. – Он не желал, чтобы в деревне заподозрили, что ты из богатой семьи. И тебе это знать было незачем. Первое время старик надеялся, что всадник вернется, но годы шли, а никто не приходил. В те времена в княжестве была смута, все встало с ног на голову, многие роды попали в опалу. Кто знает, какое несчастье забросило тебя в наши края. Была ли ты нежеланной дочерью, от которой стремились избавиться, или же любимым дитя, спасаемым от грозы, нависшей над домом, мы не знаем. Домомысл верил во второе и считал, что никто из твоих родичей не уцелел, коли они не разыскали своего младенца. С тех пор он лишь боялся, что появятся те, по чьей воле ты оказалась разлучена с родителями.

– Он никогда не говорил мне этого… Как он мог? А что, если, – глаза Гнеды страстно загорелись, – если это был мой отец?! Как Домомысл мог не рассказать мне хотя бы перед смертью! Ведь он видел его, говорил с ним! – Девушка опустилась на траву и сжала руками виски. Вдруг новая мысль посетила ее. – Но эти люди, ты думаешь, они…

– Никто не вторгается на рассвете в чужой дом с добром, – нахмурившись, покачал головой Катбад. – Уж не ведаю, по твою ли душу они пожаловали, а только не нравится мне это. – Кузнец поднялся и свистнул собаку. – Идем, путь неблизкий.

Гнеда послушно встала, и они снова двинулись вперед. В другое время девушка непременно бы любовалась нежной, с молочным отливом зеленью берез. Нарвала бы пролески и сон-травы и украсила бы свои волосы барвинком, так шедшим к ее темным прядям. Она бы полной грудью вдыхала смешанный запах нагретой земли и прелых листьев, через которые уже проклюнулись настырные кулачки папоротника. Радовалась бы перекличке дятлов и журчанию песни коноплянки. Но теперь Гнеда могла думать лишь о том, что сказал ей Катбад. Сколько раз бессонными ночами размышляла она, гадала о том, кем были ее родители, почему мать оторвала ее от груди и подкинула ученому старцу. Сколько раз заставляла Домомысла повторять ей рассказ о событиях той ночи! Что еще мог утаить опекун? Что мог знать о ее судьбе?

За этими размышлениями Гнеда почти не замечала, как проходил день. Кузнец стремился уйти как можно дальше от Перебродов и продолжал путь даже в жаркие полуденные часы. Девушка была хорошим ходоком, но и она утомилась от зноя и скорого шага своего спутника. Катбад позволил сделать еще несколько коротких привалов, прежде чем с приходом сумерек окончательно остановился на ночлег. Кажется, Кузнец был доволен: погони за ними не последовало. Тем не менее путешественники не стали разжигать костер и, наскоро поужинав, улеглись спать.

Несмотря на тревоги дня, Гнеда мгновенно погрузилась в крепкий здоровый сон. Она проснулась оттого, что Катбад немилосердно расталкивал ее.

– Что-то стряслось? – испугалась девушка, вскакивая с хвойной подстилки.

– Вот-вот рассветет, пора.

И они двинулись дальше. Теперь Катбад шел без вчерашней спешки. Безмятежно проведенная ночь немного умерила его волнение, но он не переставал поглядывать по сторонам зоркими глазами охотника. К счастью, опасения Кузнеца оказались напрасными, и к вечеру второго дня окольными стежками путники добрались до деревни.

Лесная тропа кончалась у реки, откуда к жилью вел неглубокий каменистый брод. Как же сладостно было окунуться уставшими ногами в студеную воду после целого дня ходьбы! Гнеда и Катбад весело переглянулись: кажется, их путешествие заканчивалось благополучно. Гром почувствовал их настроение и весело поскакал вперед по мокрым валунам.

Перейдя на правый берег, они поднялись вверх по крутому холму. На деревню уже спускались сумерки. Скотина была загнана, над домами ровными столбиками курился дым. Приятно пахло речной сыростью, остывающим после жаркого дня песком и свежим хлебом. Эти запахи напомнили Гнеде Переброды, и она почувствовала тоску по дому. Кто знает, суждено ли ей вернуться?

Под деловитый лай собак спутники дошли до места. Дом Твердяты стоял на высоком берегу. Внизу уютно журчала Листвянка. Из-за плетня доносилось нежное благоухание первоцветов. Двор потихоньку погружался в полутьму, люди и звери готовились к вечерней трапезе и сну. Лишь собака, почуяв чужаков, принялась разрываться злым осипшим лаем.

Не успел Кузнец остановиться у ворот, как из избы выпорхнула тень.

– Батюшки, Катбад, ты ли это? – всплеснула руками маленькая женщина, появившаяся перед ними. Гнеда сразу узнала голос своей кормилицы, который совсем не изменился со временем. – А я слышу, Раскат заливается, думаю, кто же это пожаловал!

Твердята разглядывала гостей, беспокойно заправляя выбившуюся прядь под повойник[11]. Ее тело оставалось по-девичьи хрупким, на загорелом, уже тронутом первыми морщинами лице проступали обветренные скулы, ясные голубые глаза озабоченно перебегали с Кузнеца на девушку.

– Батюшки, Гнеда, деточка! – Твердята скорее догадалась, чем узнала свою молочную дочь.

– Твердята! – Девушка не смогла сдержать радости и заключила женщину в объятия. – Вспомнила меня?

– Да как забыть, доченька! Какая же ты большая выросла, – воскликнула Твердята, вскинув руки и отстраняя от себя девушку, чтобы разглядеть ее. – Заневестилась уж поди! В понёву впрыгнула…[12] – Твердята сложила руки на груди, подперев одной из них подбородок, и мелко закачала головой. – Как же скорехонько время бежит, батюшки мои. Уж даве-то тебя на руках нянчила!

Гнеда счастливо засмеялась, и Твердята залюбовалась ею. Девушка уже перешла грань детства, ее тело начало приобретать мягкость, но глаза оставались ребяческими. Вороная коса доходила до пояса, вокруг которого действительно была обернута красно-зеленая понёва.

– Да что ж мы тут стоим! – всплеснула вдруг руками женщина. – Идем в избу!

– Погоди, – понизив голос, остановил ее Кузнец. – Мы не просто в гости пришли. Сможешь ты приютить девку на время?

– Отчего ж не приютить, – удивленно ответила Твердята. – Мы ведь как раз зимусь[13] старшую выдали в Дубно, пашня да сев на носу, там и страда, лишняя пара рук как раз ко двору!

– Ну вот и славно, – удовлетворенно кивнул Катбад.

Когда Твердята ввела в сруб гостей, все домочадцы сидели за столом. Женщина торопливо что-то прошептала мужу, который лишь молча кивнул и встал, здороваясь с вошедшими.

– Мир твоему дому, Вячко! – поклонился Кузнец, не впервые бывавший в этой семье. – Хлеб да соль!

Пока мужчины обменивались словами приветствия, Гнеда переглядывалась с детворой, разрывавшейся между любопытством к вновь прибывшим и досадой от задерживаемого ужина. Гнеда в свою очередь низко поклонилась хозяину дома и старичку – видимо, отцу Вячко, – и Твердята поспешила усадить ее на лавку.

– Пчелка, а ну пододвинься. Небось и не помните друг дружку, а ведь от одной груди кормились, – засмеялась Твердята и потрепала по головам Гнеду и ее соседку. – Вот, дочка моя, тебе молочная сестрица.

Пчелка приветливо улыбнулась и подала гостье ложку.

Гнеда была так полна впечатлений от переживаний и дороги, что остаток вечера, проведенный в доме кормилицы, вспоминался потом словно в тумане. После ужина детей отпустили спать, взрослые же остались за беседой. Уходя, Гнеда кинула прощальный взгляд на Кузнеца, но тот с сосредоточенным видом обсуждал что-то с Вячко.

Твердята отправила девушек ночевать в сенник. Перед тем как улечься, Пчелка вдруг спохватилась, что не показала своей новоявленной сестре недавно родившегося теленка. И еще долго перед сном они гладили нежную бархатистую шерстку пахнущего молоком и сеном малыша под неодобрительным взором рогатой мамаши.

Пчелка никак не могла наговориться – все братья и сестры были гораздо младше, и теперь у нее вдруг появилась сестра и подруга одновременно. Но Гнеда, свернувшаяся калачиком в постеленном на сено овчинном кожухе, уже не разбирала слов. Речь Пчелки постепенно сливалась с переливом реки внизу. Шумные вздохи коровы, печальный скрип коростеля на лугу, непривычная сытость и запах чего-то родного, давно забытого и вновь обретенного, заставили ее уснуть самым сладким за долгое время сном.

5. Семья

На другой день Гнеда не сразу поняла, где находится. Сквозь дрему она услышала звуки льющейся воды и тихий женский голос. Девушка пошевелилась, и щеку укололо сеном. Из хлева доносилась утренняя возня, поквокивали куры, тихонько стукало ведро о корыто, и хлюпала пойлом корова. Твердята что-то ласково говорила ей, а может быть, теленку. Чуть в отдалении скрипнули ворота и фыркнула лошадь, прошуршали колеса телеги.

Гнеда с усилием стряхнула с себя сонную негу и приподнялась на локтях. Рядом посапывала Пчелка, утренний свет мягко очертил ее умиротворенное лицо, вишневые губы и светлые ресницы. Девушка потеребила подругу за плечо.

– Ты чего? – спросонья удивилась Пчелка.

– Мать уже скотине корм задает, а мы все дрыхнем.

– А-а-а, – вяло пробормотала девушка и, махнув рукой, перевернулась на другой бок. – Она меня бережет. Говорит, в молодухах еще наработаюсь.

Последние слова Пчелка уже мямлила сквозь сон.

Гнеда вздохнула и принялась спускаться. Тихо, чтобы не разбудить спящих по-летнему в клети детей, она прошла в избу. Дрова в растопленной печи уже догорали, и устье зевнуло на девушку жаром, когда она наклонилась к стоящей рядом бочке напиться.

– Батюшки, ни свет ни заря. Ступай досыпать, дочка! – удивленно засмеялась вошедшая Твердята.

Она была в чистой рубахе, опрятно закатанные рукава обнажали тонкие загорелые руки. На шее краснела рябиновая низка.

Гнеда улыбнулась в ответ:

– Пойду воды натаскаю. – Она взялась за дверь, но тут вспомнила: – А где Катбад?

– Да они втроем чуть свет орать[14] вышли. Жаворонок да жаба уж давно песни поют, выгоняют в поле[15].

Подхватив коромысло, девушка направилась вниз к реке. Она миновала амбар, прошла огород, который, как и поле, ждал со дня на день принять в себя семена будущего урожая. Поленница на краю подворья была по-хозяйски полна дровами на любой случай: и жаркие березовые, и еловые, смолистые и трескучие, и ольховые, которые в мыльне любую хворь выгонят из тела. А вот и сама баня, почти у самой воды.

Дойдя до реки, Гнеда первым делом умылась и причесалась. Она переплела косу и перехватила волосы очельем[16]. Набрав полные ведра, девушка склонилась над одним из них.

Из дрожащего зеркала на нее глядели насмешливые карие глаза. Гнеда не любила своего отражения. Ее лицо было слишком угловатым, глаза – недостаточно большими и слегка раскосыми, нос, напротив, казался чересчур велик, а уж темные волосы и брови напоминали ей и всем окружающим, что она чужачка. Но в это утро девушка на удивление нравилась себе. Да и румянец на щеках проступал даже через закопченную злым весенним солнцем кожу. Улыбнувшись смуглянке в ведре, Гнеда легонько шлепнула по воде ладонью, и ее образ разошелся колеблющимися кругами.

Вернувшись в дом, Гнеда как следует вымела печь и помогла Твердяте скинуть на под пять пухлых хлебов, которые хозяйка успела сотворить из кислого ноздреватого теста. Потом в четыре руки убрали избу, вычистили дресвой[17] полы и хорошенько выскребли стол ножами. Перетряхнули постели и завели квашню на вечерние пироги. До завтрака они успели еще расстелить на росной траве холсты, а когда проснулись малыши, их уже ждали на столе вчерашние щи с ржаным караваем. Пчелка удивленно приподняла бровь, увидев свою новую сестру, распоряжающуюся по дому, словно это она, Пчелка, была у нее в гостях.

Дети, и так почти не дичившиеся незнакомки, вскоре совсем освоились с ней, и не успела Гнеда оглянуться, как одни уже сидели у нее на коленях, а другие прыгали около, принося на похвальбу кто игрушку, кто глиняную свистульку. Старшему мальчику минуло десять, и он уже смотрел маленьким мужичком. Мать поручила ему важное дело – отнести пахарям горячее в поле, и он с многозначительным видом ждал, пока она приноравливала ему на плечо жердь с привязанными с обеих сторон горшочками.

День утекал как сквозь пальцы в заботах, которые Гнеда со странной радостью разделяла с Твердятой. Словно старалась наверстать все то, чего была лишена в сиротстве. В Перебродах девушка то и дело подвязывалась на разные дворы – где посидеть с малыми ребятами, где напрясть пряжи, где помочь с обмолотом, где прополоть, и уж обязательно проводила все лето на сенокосе и жатве. Но все это было приработком, службой для чужих людей, теперь же Гнеда впервые чувствовала себя дома, в семье.

Вернувшиеся с поля мужчины, уставшие и докрасна зацелованные жарким солнцем березозола[18], кажется, даже не заметили, что вчерашняя гостья ловко снует по дому, собирая на стол. Никто не удивился, когда, успев помочь Твердяте вымыть посуду, Гнеда принялась перед сном отмывать малышам пяточки в большом ушате. Пчелка же, глядя на подругу, решила не отставать и на следующее утро, к удивлению матери, тоже поднялась с третьими петухами.

Катбад пробыл в Завежье еще несколько дней, помогая пахать землю. Твердята никак не могла нарадоваться такому счастливому стечению обстоятельств и все приговаривала, что Небеса послали им Гнеду в добрый час. Но все же пришла пора Кузнецу возвращаться восвояси. Рано утром в назначенный срок он выдвинулся в путь, и девушка вышла проводить его до леса.

Нежданно-негаданно к ней опять вернулись былые страхи. За старым другом она чувствовала себя как за высоким тыном, но кто теперь сможет защитить ее, если потребуется?

– Не уходи, миленький! – Гнеда прижалась к широкой груди Катбада, когда они остановились у брода. Дальше Кузнец ее не пустил.

– Ну что ты, касаточка моя. – Он погладил девушку по волосам. – Не одну ж оставляю. Пора мне, чай, загостился.

– Боязно…

– Бояться волков – быть без грибов. – Он отстранил ее от себя и улыбнулся. – Да и сходить надобно, разведать. Помнишь ты наш уговор? Как кукушка закует, так и жди меня на побывку.

Гнеда вздохнула и опустила взор.

– Добро? – Кузнец поднял ее подбородок и заглянул в глаза.

– Добро, – еле слышно проговорила девушка.

– Не вешай носа, будь умницей, помогай Твердяте да меня поджидай, приду с гостинцем.

Он притянул к себе Гнеду, крепко и коротко обняв, отпустил ее и шагнул к броду. Гром прыгнул на девушку и, упершись передними лапами в грудь, дотянулся до лица влажным шершавым языком. Против воли Гнеда засмеялась и махнула обернувшемуся Кузнецу. Гром уже метнулся к хозяину серой молнией и скакал возле него, обдавая холодными брызгами. Какое-то время до девушки еще доносились строгий голос друга и притворно-жалобное поскуливание пса, но шум воды и туман, поднимавшийся от реки, вскоре поглотили эти звуки. Дождавшись, когда Катбад скроется в лесу, Гнеда снова вздохнула и отправилась в деревню.

Но горечь расставания недолго лежала на ее сердце. Ставшие привычными хлопоты не дали времени для тяжелых дум. Наступала пора боронить и сеять, налаживать огород. В полную силу начала доиться корова, да и остальная живность требовала ухода. Малыши нынче отказывались засыпать, не выслушав наперед басню, до которых Гнеда оказалась искусницей не меньшей, чем охотницей.

С Пчелкой Гнеда стала не разлей вода. Девушки все делали дружно и споро, а вечерами так же вместе ходили на гулянья. Гнеда сама себе удивлялась, откуда только брались силы. Иной раз после ужина хотелось лишь зарыться в сено да заснуть до утра, но неутомимая Пчелка хватала названую сестру под руку и заставляла идти, заманивая предстоящими игрищами и хороводом. Не скупясь, делилась всем, что имела: и подружками, и лентами.

Но в один из вечеров никакие посулы не смогли убедить Гнеду идти, да и Пчелка, по правде сказать, сама притомилась. Твердята задумала устроить бучение[19], и целый день молочные сестры орудовали ухватом, тягая с печи тяжелые корчаги с бельем, замоченным с золой, а после стирали на реке, валяя и колотя пральниками[20] холстины и порты всей семьи. Намаявшись за день, подруги едва нашли силы забраться в сенник. Но, как иной раз бывает, с сильного устатку сон, вопреки ожиданиям, не шел, и Пчелка завела свой излюбленный разговор.

– Неужто не осталось у тебя дружка милого в Перебродах? Вот не поверю!

Гнеда закатила глаза и перевернулась на спину. Ну вот, сызнова начинается. Пчелка пытала подругу едва ли не каждый день. Какие там дружки? Гнеда мысленно усмехнулась. Парни, гонявшие ее девчонкой за околицу, выросли и иной раз и впрямь взглядывали так, что делалось неловко. Но ни с одним Гнеда не гуляла теплыми летними ночами у реки, не задерживалась за столбушкой[21] на зимних посиделках. Ни с кем не сблизилась. Наверное, в душе никогда не заживала старая обида. Не могла простить им своего страха и унижения. Да и потом, Гнеда никогда не обманывалась на свой счет.

Кто позарится на подкидыша, у которого ни семьи, ни дома? Вежа, где они с Домомыслом жили, принадлежала общине. Она стояла в Перебродах с незапамятных времен, и строителей ее не помнили и деды. Говаривали, что возведена Вежа была во времена Первых Князей, чтобы в ней могли укрываться жители при набегах свирепых воинов с севера. И лестница умышленно закручена посолонь[22], чтобы вражеским ратникам было не с руки биться мечом.

Со смертью опекуна, бывшего хранителем Вежи, положение Гнеды стало совсем зыбким. Она жила теперь там лишь по милости деревни, а иные уже подавали голоса о том, что девчонке пора выметаться.

Благодаря воспитанию Домомысла Гнеда не взращивала напрасных чаяний. Такая, как она, становится первой добычей обидчиков, а обидеть девушку нетрудно, особенно когда у нее нет ни отца, ни брата-заступника. Гнеда сызмальства знала, что должна строго блюсти себя и не давать и малого повода для пересудов. Напраслина что уголь, не обожжет, да замарает. Потому девушка и не шла жить к Кузнецу, который звал ее не единожды. Он был ей другом, почти отцом, но что бы начали молоть о них перебродские языки, догадаться было не сложно.

А самое главное, сердце девушки не лежало ни к кому. Не знала она такого молодца, с которым бы пожелала ходить об руку. Не снились ей по ночам еще ничьи очи, не было такого имени, которое бы Гнеда с трепетом шептала украдкой, примериваясь. Ей были непонятны и смешны томные вздохи, с которыми Пчелка рассказывала о своем «жадобушке». Но разве все это объяснишь упрямой подруге?

– Не осталось, – без надежды на спасение от дальнейшего разговора ответила она. – Лупили меня почем зря, пока в рубашонке бегала. Вот тебе и все дружки, – нахмурилась Гнеда. Даже настроение портилось от таких бесед.

– Ну так мы тебе тут найдем друга сердечного! – обрадовалась Пчелка.

– Да уж, хороша невеста. Ни кола ни двора.

Гнеда отвернулась, давая понять, что разговор окончен. Ее молочная сестра обиженно засопела носом, но вскоре стало слышно лишь размеренное дыхание. Сморило.

Гнеду взяла досада – разбередила сердце и заснула!

Хоть Гнеда еще не знала любви, но разве и ей не хотелось когда-нибудь встретить такого, который взял бы ее за себя, несмотря ни на что? И вспоминалось, как Домомысл гладил ее по голове после новой обиды и приговаривал, что однажды сыщется добрый молодец, который полюбит так сильно, что не будет корить, спрашивая, кто ее отец, а попросит стать матерью своим детям.

6. За ягодами

Катбад пришел, как и обещал. Закуковала кукушка. Женщины уже засадили репища и огороды, а мужчины высеяли лен. В коричневую блестящую гущину семян Твердята зарыла несколько каленых яиц, и в поле сеятели улыбались, найдя в лукошке подношение. Прежде чем съесть, они подбрасывали яйца вверх, заговаривая лен вырасти повыше.

Гнеда ахнула, увидев, как Кузнец достает из котомки знакомцев – ее небогатое приданое, хранившееся в закутке в Веже. Несколько холстин, осиленных с помощью добрых людей на супрядках[23], ручники, пояски, ленты, очелья с усерязями[24], обручье и подвеска-птичка – подарки Катбада – и, конечно, маленькая прялка. Ее сработал еще Домомысл, сам же и разукрасил резцом навершие и донце. Сразу тепло стало на душе, как только рука легла на вытертую временем кленовую гладь.

Правду молвить, не сильно была нагнетена коробья Гнеды. Немного же она нажила, раз все вместилось за плечи Катбада…

От друга девушка узнала, что в Перебродах спокойно, никто не видел злополучных всадников, и селяне оказались порядком удивлены внезапным исчезновением Гнеды. В Веже все выглядело нетронутым, будто и не побывали в ней незваные гости.

– Поживи у Твердяты с Вячко до осени, а там поглядим. Они тебе рады. Нахваливали в два голоса, да и дед не жаловался. И то верно, от труда ты никогда не бегала, и нрав у тебя уживчивый.

Они сидели на склоне у реки под раскидистой рябиной, усеянной пушистыми соцветиями и охмеляющей тонким благоуханием. Стоял хороший теплый вечер. Гнеду, умаявшуюся на прополке, клонило в сон, но желание побыть еще рядом с Катбадом пересиливало усталость.

– Думаешь, они не вернутся? – осторожно спросила девушка.

Кузнец неопределенно повел плечами. Теперь, по прошествии времени, даже ему стало иногда казаться, что им все лишь примерещилось.

– Я чувствую, что-то сдвинулось. В твоей жизни началась новая череда. – Он немного помолчал. – Вот, держи. – Катбад пошарил за пазухой и положил Гнеде на ладонь крохотное, но увесистое витое кольцо. Две толстые жилки переплетались с тонкой косичкой. – Носи на долгую память, – грустно улыбнулся Кузнец.

– Какая красота! – Девушка примерила колечко и отвела руку полюбоваться. – Спасибо! – Она сжала запястье Катбада.

– И еще я принес… – Кузнец покопался в складках своей одежды и выудил полотняный мешочек. Гнеда вопросительно посмотрела на друга и заглянула внутрь.

– Откуда? – изумилась она. Внутри тускло поблескивали монеты. Их было больше, чем она когда-либо видела в своей жизни.

– Всадник.

Глаза Гнеды расширились, и она спросила быстрым шепотом:

– В хорошем плаще и с добрым клинком?

– Он самый. Клянусь, это последнее, – добавил он в ответ на ее невысказанное возмущение. – Больше я ничего от тебя не утаиваю. Домомысл велел отдать, когда придет время.

Его губы сложились в неловкую улыбку, а в глазах снова засквозила тоска.

– Придет время?

– Я не думаю, что ты вернешься в Переброды. Тебе некуда возвращаться. – Он замолчал и, сощурив глаза, посмотрел на реку. Его пальцы рассеянно вертели сорванную травинку. – Обживешься тут, а потом уведет тебя со двора Вячко какой-нибудь славный паренек.

– Я здесь чужая, – прошептала Гнеда.

– А там? – так же тихо спросил ее друг.

– Я не хочу с тобой расставаться. – Она робко подняла на него взгляд.

– Мой дом – твой дом. Я всегда буду ждать тебя, моя касаточка. Но чтобы обрести новое, нужно оттолкнуться от старого.

– Это рубашка хороша новая, – возразила Гнеда, теребя завязки на мешочке, – а друг лучше старый.

– И это верно, – рассмеялся Катбад. Он обнял девушку, и горько-сладкое послевкусие их разговора преследовало Гнеду еще несколько дней.

Вот и во второй раз проводила Гнеда Кузнеца. И вновь в будничном водовороте закружило так, что все меньше времени оставалось оглядеться и задуматься. Ей даже стало недоставать одиночества, поэтому девушка обрадовалась возможности отправиться в лес, когда пошла первая земляника. Гнеде захотелось побаловать ребят. И дело, и все же отдых.

Не зря накануне тенетники[25] налаживали свои сети, утро и впрямь выдалось ясным и ласковым. Девушка неторопливо бродила по заранее примеченным полянкам и опушкам, где под сенью трилистника наливались сладкие ягоды. То слабо слышались, то вовсе пропадали журчащий перезвон коровьих колокольчиков и звук пастушеского рога с дальнего конца осеки[26]. Гнеда вполголоса пела, и на душе было светло и спокойно. Набредя на заросшее лесное озеро, она искупалась в воде, густой и черной, как деготь.

Но вот уже не осталось места в берестовом лукошке, где высился красно-белый рассыпчатый холмик. Гнеда сама не заметила, как забрела слишком далеко. Солнце стояло уже высоко, пора было поспешать домой. Она даже слегка заплутала, прежде чем до нее наконец донесся шум реки. Еще немного, и вот ноги сами вынесли девушку на знакомую опушку у брода.

Гнеда остановилась так, словно едва не наступила на гадюку. В голове быстро промелькнула мысль, что все это уже было с ней. Погожее утро, еще не просохшая после купания одежда, обманчивое спокойствие на душе и две вороные лошади, выросшие неожиданно и грозно на ее пути. В глазах потемнело, пальцы сжались добела на берестяных боках лукна. Девушка начала медленно пятиться, но тело с трудом слушалось ее. И вдруг совсем рядом раздался голос:

– Здравствуй, милая, не из этой ли деревни будешь?

Она резко повернулась, так что верхушка ягодной горки посыпалась вниз. В двух шагах стоял русоволосый юноша на голову выше Гнеды. Он довольно беззастенчиво, но добродушно разглядывал девушку. Уголки его тонких губ только начинали ползти вверх, а глаза уже вовсю улыбались. Очевидное дружелюбие незнакомца столь разнилось с ее чувствами в этот миг, что Гнеда поспешила отвести взор, чтобы не показать ему своего страха. Но тот успел заметить:

– Испугал я тебя чем?

Юноша проворно нагнулся и подобрал упавшую землянику. Улыбаясь с уверенностью человека, привыкшего нравиться и сознававшего собственную привлекательность, он водрузил ягоды на место, и Гнеда заметила, что кончики его пальцев окрасились алым соком.

Конечно, это не были всадники из Вежи. И нынче она видела, что лошади были гнедыми. Оправившись от замешательства, девушка ответила:

– Обозналась я.

Теперь, сумев справиться с собой, она могла рассмотреть его. Чужак был одет по-дорожному и, судя по запыленной одежде, растрепанным волосам, обветренной и потемневшей коже, давно находился в пути. Он был статным, но не сильно широким в плечах. Заостренный подбородок, нос с небольшой горбинкой и живые глаза придавали юноше сходство с веселым хищным зверьком.

– Бьярки, где ты там? – раздался сердитый мужской голос, и из-за деревьев вышел его обладатель.

Вот кого Гнеда могла бы, пожалуй, издалека принять за давешнего страшного всадника. Высокий, с бледной кожей и густыми темными волосами, юноша выглядел уставшим и, похоже, совсем не разделял жизнерадостности своего спутника. Заметив девушку, он на мгновение изменился в лице, но тут же снова нахмурился и сделал небрежное движение головой, которое можно было принять за кивок.

– Что это за место? – неприветливо спросил он у Гнеды, указав на другой берег реки.

– Завежье, – коротко отозвалась Гнеда и поджала губы. Она перехватила ягоды в другую руку и сделала несколько шагов вперед, намереваясь продолжить путь, как вдруг темноволосый преградил ей дорогу.

Девушка похолодела.

– Нам нужно попасть в Белый лог, далеко это? – Его голос звучал раздраженно.

Гнеда уже открыла рот, чтобы ответить ему что-нибудь дерзкое, как вдруг Бьярки встал между ними:

– Да что ты на нее волком рычишь, и без того напугали девчонку. – Он повернулся к Гнеде. – Мы отстали от своих людей несколько дней назад, порядком поблуждали по буеракам. Да и ночка нынче выдалась не самая сладкая, – добавил он с усмешкой.

– Белый лог далече. Не зная здешних мест, тяжело будет сыскать.

– А в деревне не найдется проводника?

– Отчего же не найтись. Спросите старосту, его двор третий будет, если от брода подниматься. Только завтра вам не уйти. Не знаю того, кто хотел бы провести ночь Солнцеворота в дороге.

– Спасибо, славница! И мы бы на гуляньях ваших повеселились. Будешь со мной через костер прыгать?

Бьярки улыбался, и Гнеда не могла понять, дразнит он ее или говорит взаправду. Юноша вышел из тени на солнце, и в глазах его заскакали мелкие озорные искры, а разворошенные ветром пряди тронуло золотом. Его спутник, сощурившись от яркого света, казался подле него еще бледнее и мрачнее.

Гнеда была рада, что неловкий разговор окончен. Нелюбезность одного и чрезмерная веселость другого вызывали смутную досаду. Она пошла своей дорогой и уже собиралась подобрать понёву, чтобы переходить реку, когда до нее донесся крик:

– Погоди!

Гнеда обернулась и удивленно взметнула брови – к ней спешил Бьярки. Слегка сбившимся от бега голосом он выдохнул, обнажив в улыбке ровные зубы:

– Подол замочишь.

В тот же миг его лицо оказалось так близко, что она смогла разглядеть бледные веснушки на желтоватой коже и синие крапинки, разбегавшиеся от зениц. Глаза Бьярки были ясно-голубые, как небо в первый осенний день.

Одним уверенным движением он подхватил ее на руки, под коленки, как ребенка, и понес через брод. Гнеда успела лишь сделать глубокий сдавленный вдох. Она была слишком ошеломлена, чтобы сопротивляться. Дабы удержать равновесие, девушке пришлось опереться о плечо Бьярки, на что тот довольно улыбнулся.

Даже через суровое шерстяное сукно рубашки Гнеда чувствовала тепло, исходившее от его тела. Выбившаяся из косы прядь коснулась лица юноши, но он словно не заметил этого.

Вода размеренно журчала под ногами, пока он спокойно и неторопливо преодолевал сопротивление волны. На середине потока Бьярки оступился, и, пока юноша крепче перехватывал ее, Гнеда на короткое мгновение ощутила на своей шее его дыхание. Он пах чем-то сладковатым. Травой, ночью, проведенной в лесу, здоровым мужским потом, лошадью и костром. И еще чем-то знакомым и в то же время неуловимым.

Когда он осторожно поставил девушку на ноги на берегу, она чуть пошатнулась, опьяненная и смущенная его близостью. Бьярки угадал это. Он мягко засмеялся и негромко спросил:

– Отблагодаришь?

Гнеда непонимающе вскинула на него глаза.

– Угостишь ягодкой? – Он задержался взглядом на ее губах, потом его взор скользнул к лукошку, которое Гнеда прижимала к животу, а в уголках смеющихся глаз пролегли мелкие морщинки.

Она вспыхнула и, развернувшись, быстро зашагала по тропинке.

– Ну, хоть поцелуй тогда! Смотри, должна будешь! – крикнул он ей вслед и беззлобно рассмеялся уже во весь голос.

Гнеда обернулась. Бьярки шел обратно к другу, а тот стоял возле самой воды, сложив руки на груди, и неотрывно смотрел на девушку из-под нахмуренных бровей.

7. Солнцеворот

– Ивар, полегче! До смерти меня решил засечь? – изнеможенно хохотал, лежа на скамье, Бьярки. – На венике листьев не осталось, одни розги!

Оба были красные и потные. Они уже давно сидели в бане и никак не могли напариться вдоволь. В очередной раз бросившись с разбегу в студеную реку, нагие и обессиленные, они выбрались на берег и рухнули прямо на траву.

– Хорошо-то как, – сказал Ивар, глядя в голубое небо, забеленное легкой дымкой.

Закатное солнце понемногу проваливалось в розовую громаду облаков на западе.

– Идем, спина стынет. – Бьярки вскочил и рывком поднял друга за руку.

Они остановились у старосты, который оказался более чем гостеприимным. Он, в отличие от Гнеды, сразу смекнул, сколько могли стоить пояса, оружие и кони путешественников. Без лишних расспросов староста приказал своему сыну проводить молодых господ куда они пожелают, а сам любезно предложил им перевести дух с дороги в собственном доме.

Переодетых в чистое, освеженных и разомлевших после бани и сытного кушанья гостей хозяйка свела спать на сеновал над конюшней. Но им хотелось продлить вечер, полный простых удовольствий, особенно ярких после лишений предыдущих дней.

Друзья развели костер на откосе у реки. Ивар сидел скрестив ноги и отстраненно смотрел на огонь. Мягкий шелковистый песок приятно холодил босые ступни. Ночь стояла безветренная и тихая, запахи дыма, воды и хлева успокаивали, напоминая, что они наконец были по эту сторону леса, среди людей и под кровом.

– Если твой отец узнает, убьет меня, – весело сказал Бьярки. Он лежал на спине, закинув руки за голову, и рассеянно перекусывал былинку. – Мы с тобой вдвоем, отрезанные от наших, в заброшенном хуторе.

– Ты не виноват, – негромко отозвался его друг, чуть качнув головой. По черным прядям скользнул отблеск костра. – Нагоним остальных, увидишь, все обойдется.

– Я не должен был этого допустить. Хотя я даже рад, что мы заблудились. – На губах Бьярки заиграла улыбка, от которой сердце любой девушки бы вмиг захолонуло. – Хозяйская дочь хороша, а? Прямо медовый пряник. – Глаза юноши заблестели. – А впрочем, даже чересчур приторно. Мне отчего-то с самого утра хочется полуницы[27]. – Губы Бьярки расплылись в ухмылке, и он мечтательно уставился на звезды. – Что ж, за ягодами она уже ходила, завтра покажу ей, где цветет папоротник. – Он усмехнулся и потянулся всем телом, словно лесной кот.

– Оставь ее мне, – сказал Ивар.

Он смотрел на друга через костер, и пляшущие язычки пламени, отражаясь в каре-зеленых глазах, казались болотными всполохами.

– С чего бы это? – не переставая улыбаться, удивился Бьярки, привстав на локте. – Девчонка как девчонка. И взглянуть особо не на что.

– Когда ты поднял ту девчонку на руки, мне захотелось отнять ее у тебя, – прямодушно ответил Ивар.

Бьярки коротко рассмеялся, скрывая замешательство:

– Если она тебе так глянулась, мог бы быть с нею поучтивей.

– Тебе-то не все равно, она или хозяйская дочь?

– Ну, этой-то теперь лишь подмигни, за мной на край света побежит, а хозяйскую дочь еще умаслить надо, – ухмыльнулся Бьярки.

Ивар без улыбки продолжал смотреть на друга.

– А ты отбей, – с вызовом предложил Бьярки. Усмешка задерживалась на его губах, но постепенно стала покидать глаза.

– Она так пришлась тебе по сердцу?

Бьярки огрызнулся:

– Говорю же, там и глядеть не на что. Тебя-то она чем привабила?[28]

Ивар промолчал.

– Ладно, наплевать. Подолов на свете полно, а брат у меня один. Пусть твоя будет красна ягода.

– Не пожалеешь?

– Ты меня знаешь, найду об кого погреться. Это всего лишь девчонка. – Он зевнул и подошел к Ивару, обняв его. – Идем, а то меня прямо на земле сморит.

Гнеда сама не поняла, как сумела уснуть в эту ночь. Стоило смежить глаза, и перед ней будто живые вставали Бьярки, насмешливый и лучистый, и его спутник, нелюдимый и враждебный.

Девушка ничего не рассказала подруге о своей утренней встрече, но вскоре и без того вся деревня знала о чужаках. Пчелка не могла говорить ни о чем ином, описывая Гнеде каждую подробность внешности и облачения незнакомцев, которые ей удалось рассмотреть через щель в заборе или узнать со слов дочери старосты. Вот уж кому повезло так повезло. А Гнеду брала оторопь оттого, что ей вновь хотелось услышать волнующий дурман, исходивший от Бьярки, почувствовать прикосновение теплых рук и брызг воды на коже.

Чего-чего, а воды на следующий день хватило. Еще на восходе солнца даже самые ленивые селянки вышли черпать росу, которая, по поверьям, в это утро обладала чудодейственной силой даровать красоту и продлевать молодость.

С самого утра парни подлавливали девушек, норовя окатить их ледяной колодезной водой, да и те в долгу не оставались. Под всеобщий хохот самых ражих обидчиков сообща ловили и сбрасывали в реку.

По всей деревне стоял смолистый запах дыма, всюду топили бани для стариков и больных и тех, кто не отважится сегодня окунуться в реку.

Твердята запретила девушкам даже думать о работе и сама отправилась в уединенное место мыть по древнему обычаю хлебную дежу[29], не выносившуюся из избы с прошлого Солнцеворота.

Гнеда с Пчелкой и ее подругами выбрали для купания окуневый омут, прогревавшийся даже в прохладное лето. По пути они едва отбились от ватаги юношей, подстерегавших их с ушатами мутной илистой жижи.

Наплескавшись вдоволь в бурой искристой воде, девушки ушли в лес завивать венки. С песнями они понемногу разбредались в разные стороны, у каждой на уме были свои мысли и чаяния, у каждой – свои заветные травы и приметы.

Гнеда, повинившись перед березой, сорвала несколько молодых ветвей в основание венка. Затем отправилась на гряду недалеко от берега. Там она принялась выискивать пурпурные цветки чабреца, запах которого будет еще долго оставаться в волосах. Девушка добавила к своему сбору розоватые капельки медвежьего ушка, окруженные перьями кожистых листьев. На опушке она обнаружила поляну, целиком заросшую аметистово-желтыми цветками брата-с-сестрой, без которых не обойдется убранство ни одной девушки в нынешнюю ночь.

Оставался последний цветок. Гнеда еще с вечера загадала, что вплетет в венок горечавку, но теперь никак не могла ее найти. Девушка уже почти отчаялась, когда вдруг среди камней увидела то, что искала, – нежно-лазоревые цветы с темно-синими крапинками в сердцевине.

Наконец венки были увиты, а приготовления к гуляниям завершены. Все от мала до велика собрались на пригорке у реки к общей трапезе. В деревню пожаловали гости из соседних сел, и народу набралось так много, что Гнеда в сутолоке едва не потеряла Пчелку. Но молодым было не до яств. Девушки завели хоровод, юноши заиграли на струнах и жалейках, раздались песни.

Гнеда шла на косогор с замирающим сердцем. Она боялась признаться самой себе в том, что ждала и страшилась увидеть Бьярки. Когда он успел тронуть душу настолько, что теперь ноги подгибались об одной мысли о том, как она встретит его взор, как вздрогнет, если он снова коснется ее? Чувствовала ли Гнеда это взаправду, или виной всему был морок, который навел на нее дух волшебства и вседозволенности, витавший в деревне в тот вечер? Гнеда никогда не бывала пьяна, но, должно быть, именно так ощущал себя человек во хмелю. Все кружится перед глазами, хочется бежать и петь, и сердце бешено стучит, готовое разорваться от необъемного счастья.

Но Бьярки не было ни за кушаньем, ни в кругу пляшущих. Гнеда так надеялась увидеть юношу, что он стал мерещиться ей среди местных парней, но все попытки разыскать его в толпе оказались тщетными. Гнеда даже решилась спросить Пчелку о чужаках.

– Где же твои красавцы хваленые? – как можно более равнодушно и насмешливо спросила она названую сестру, стараясь заглушить дрожь в голосе.

– Как в воду канули, – разочарованно пожала плечами та. Пчелкин Горазд был здесь, поэтому пришлые молодцы перестали волновать ее. – Смотри, костры разжигают! – крикнула Пчелка, указывая на взгорье.

Медное блюдо солнца медленно закатывалось за небосклон, утопая в потемневших купах дальнего леса. Наступала самая короткая ночь года.

Первые пары стали собираться, чтобы начать излюбленную забаву Солнцеворота, и Гнеду захлестнуло разочарованием и горечью. Чего она ждала? Что помстилось ей в мимолетной встрече? Откуда взялась уверенность, что этот день принесет счастье и повернет ее судьбу? И в этот миг Гнеда наконец увидела его.

Бьярки шел стороной, ведя за руку девушку в нарядном венке из ромашек и макового цвета. Ее пушистые волосы рассыпались по плечам, она смеялась, и Гнеда невольно залюбовалась ямочками на по-детски округлых щеках. В золотистых сумерках белая, перехваченная поясом рубаха почти светилась, подчеркивая ладность и гибкость стана юноши. Закудрявившиеся от недавнего купания пряди небрежно украшала ромашка из венка его избранницы.

Гнеда замерла, прижавшись спиной к дереву. Хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы он не заметил ее, жалкую и одинокую, но в то же время девушка не могла отвести от Бьярки глаз.

Он словно почувствовал ее взор. Лучистые очи, осыпавшие ее теплыми искрами в утро накануне, вдруг показались двумя льдинками, блеснувшими с необъяснимой неприязнью. Взгляд юноши был настолько недружелюбным, что Гнеда, не выдержав, опустила ресницы. Внутри нее что-то оборвалось.

Когда Гнеда подняла голову, Бьярки и его подруги уже не было. Парни возводили огонь, языки которого поднимались выше и выше, и девушки, только что набравшиеся смелости для прыжка, в страхе прятались на груди своих любушек.

Гнеда опустилась на траву, и перед ее невидящим взором в вихре танцев и смеха завертелись тени. Мимо проносились волны девичьих волос, мелькали подолы рубах, сплетенные руки и цветы. Тут и там вдоль реки загорались новые костры. Вдалеке у отмели слышались голоса мальчишек, ведших лошадей на ночное купание.

Гнеда сидела в стороне, чувствуя себя чужой и лишней.

Резкое и неожиданное прикосновение вывело ее из оцепенения. На доли мгновенья девушку озарила радость надежды, которая тут же уступила место разочарованию. Перед ней стояла Пчелка.

– Гнедушка, вот ты где! Ты что, не рада меня видеть? Идем играть!

И она кинулась в водоворот праздника, словно в черное обманчивое лесное озеро. Девушка запретила себе думать о голубоглазом чужаке. Гнеда заставила себя смеяться, бегать, играть и петь вместе с остальными, влилась в общий поток легкости и веселья, в котором не должно быть места унынию и печали.

Бьярки скрылся, и Гнеда убеждала себя, что рада этому. Правильнее всего было забыть юношу вместе с небрежно подаренной им несбыточной надеждой. Но во время горелок, когда настал черед бежать двойке Гнеды, девушка, цепенея, узнала в ведущем Бьярки. Следуя обычаю, он стоял спиной к играющим и под всеобщий смех старался подсмотреть, кого ему предстоит догонять, пока остальные шутливо угрожали ему.

До слуха Гнеды как из-за стены стал доноситься хор дружных голосов:

И когда последняя присказка сбилась в общий веселый выкрик, подруга бросила ее руку и кинулась вперед. Побежала и Гнеда. Сравнявшись с юношей, она краем глаза увидела (или ей только почудилось?), что он слегка растерялся, отступив на полшага, прежде чем сорваться с места…

У него было не больше мгновения, чтобы выбрать, кого из двоих догонять. Узнал ли он ее?

Гнеда неслась изо всех сил, но Бьярки мчался не за ней. Задыхаясь, она остановилась возле меты, после которой горельщик не имел права преследовать их дальше. Но у ее товарки не было ни малейшей надежды добраться туда. Сколько ей удалось пробежать, прежде чем сильные руки обвились вокруг пояса железным кольцом? Юноша торжествующе смеялся, обнимая беглянку со спины и касаясь щекой ее волос. Он посмотрел на Гнеду поверх головы своей хохочущей, лишь для виду вырывающейся добычи, крепко прижимая ее к себе. В глазах цвета горечавки была насмешка.

Постепенно игры стали сходить на нет, охотников прыгать через огонь более не находилось, и матери потихоньку несли к кострам сорочки, снятые с хворых детей.

Мужчины подожгли обвязанное берестой старое колесо от телеги и дружно спустили его с пригорка. Под одобрительные возгласы оно плюхнулось в реку и, потухнув, отправилось вниз по течению.

Гнеда сидела вместе с девушками и парнями, которые, отдыхая от игр, напевали тягучие, задумчивые песни. На душе было тоскливо. Хотелось отыскать Бьярки. Найти, налететь и ударить по щекам, стереть улыбку со смеющихся губ. Гнеда вздрогнула. Все это было похоже на наваждение. Разве он обещался ей? Разве обманул или обидел?

– Я пойду, – шепнула она Пчелке и, не дожидаясь ответа, поднялась с земли.

Людей на взлобке оставалось все меньше. Некоторые шли к воде ворожить, иные, как и Гнеда, отправлялись в лес. Девушка постаралась отойти подальше от остальных. Последнее, чего ей хотелось, – это натолкнуться на схоронившихся от чужих очей влюбленных, поэтому она свернула с тропы и двинулась по перелеску вдоль высокого каменистого берега.

– Негоже девице одной ходить в такую ночь, – раздалось прямо за ее спиной, и Гнеда едва не подскочила от испуга.

Темноволосый друг Бьярки смотрел на нее, изо всех сил стараясь не улыбнуться. Гнеда ни разу за вечер не видела юношу, успев позабыть о самом его существовании.

– Что тебя так потешает? – гневно спросила она, заметив его плохо скрываемое веселье.

– Сердитая ты тоже красивая, – сказал он.

Гнеда вспыхнула. Она знала, что не была красивой.

– Не злись, ты… – парень замешкался, подбирая слова, – ты глянулась мне.

– И когда только успела? – нахмурилась Гнеда и нырнула под распущенные косы березы.

Юноша последовал за ней.

– Я смотрел на тебя весь вечер.

– И решил подойти, только когда я осталась совсем одна? Для чего же?

Гнеда ускорила шаг, но друг Бьярки не отставал.

– Ты боишься? Я не трону тебя, клянусь! Только если сама не захочешь, – вкрадчиво добавил он.

Гнеда остановилась в изумлении от его дерзости. Она хотела было разозлиться, но юноша обезоруживающе приподнял свои соболиные брови, и девушка увидела, что глаза его были темно-зеленые у краешка и ореховые у самой зеницы.

– Побудь со мной немного, – тихо попросил он. – А потом я отведу тебя к матери.

Его пальцы незаметно нашли руку девушки, но Гнеда отдернула ее.

– У меня нет матери.