Читать онлайн Эзопов язык в русской литературе (современный период) бесплатно

Эзопов язык в русской литературе (современный период)

Новое литературное обозрение

Москва

2024

УДК 821.161.1’373.49

ББК 83.3(2=411.2)6-017

Л79

Подготовка к публикации А. Архиповой

Лев Лосев

Эзопов язык в русской литературе (современный период) / Лев Лосев. – М.: Новое литературное обозрение, 2024.

Эзопов язык – средство обходить цензуру и передавать адресату то, что нельзя говорить открытым текстом. Русская литература относилась к эзопову языку как к печальной необходимости, поэтому выработала огромный арсенал иносказаний: метафор, намёков, анахронизмов и пародий. Впервые публикуемый текст диссертации Льва Лосева – известного поэта и литературоведа – это экскурс в историю вопроса, подробная классификация «эзоповских» приёмов и анализ многочисленных примеров из советской литературы. Среди героев этой книги – Даниил Хармс, Евгений Шварц, Аркадий Белинков, Евгений Евтушенко, братья Стругацкие. Книгу предваряет вступительная статья Александры Архиповой (включена Минюстом РФ в реестр иностранных агентов), рассматривающая эзопов язык с позиции антропологии, фольклористики и истории XX века. Лев Лосев (1937–2009)– один из ведущих поэтов «филологической школы», литературовед, мемуарист, биограф Иосифа Бродского, преподаватель русской литературы в Дартмутском колледже (США).

ISBN 978-5-4448-2424-5

© Л. Лосев, наследники, 1984, 2024

© А. Архипова, вступительная статья, комментарии, 2024

© C. Тихонов, дизайн обложки, 2024

© OOO «Новое литературное обозрение», 2024

18+

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ АРХИПОВОЙ АЛЕКСАНДРОЙ СЕРГЕЕВНОЙ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА АРХИПОВОЙ АЛЕКСАНДРЫ СЕРГЕЕВНЫ

Александра Архипова

СОВЕТСКИЕ ТАЙНЫЕ ЯЗЫКИ

Посвящается Сергею Неклюдову и Габриэлю Суперфину – моим учителям и друзьям, без которых я бы никогда не написала этот текст.

Предисловие к предисловию

Меня всегда завораживали невинные на первый взгляд фразы в частной переписке советских граждан. Например, в одном письме ленинградского жителя 1934 года было написано: «Про отца сведений не имеем. К нему приехала Вера Михайловна». Как связана пропажа отца с непонятным появлением Веры Михайловны? А в 1943 году украинская крестьянка описывала со странными подробностями свою бытовую жизнь, причем в письме сестре, которая была угнана в немецкий трудовой лагерь, и писать ей можно было максимум раз в несколько месяцев: «У Пети была свадьба, а Маша на свадьбу не успела». Зачем нужны эти детали? На самом деле за этими невинными высказываниями скрывалась важная информация о возможном расстреле (в первом случае) и гибели под бомбежкой (во втором). Советские граждане, чтобы скрыть от могущественного цензора то, что они хотели бы сказать, часто придумывали хитрые лингвистические приемы – иносказания или шифровки.

Система иносказаний была выработана в результате неформальных договоров между многочисленными читателями и авторами, и целью такого договора стало стремление избежать нежелательного внимания цензора, и желательно – без потерь. «Мы полностью полагались на эзопов язык и на понимание читателя, умевшего читать между строк», – написал в своих воспоминаниях Валерий Аграновский, проработавший журналистом в СССР несколько десятилетий1. Собственно, эзопов язык – это и есть специально созданная автором текста возможность двойного прочтения знака (слова, фразы или жеста) для обхода цензуры.

Как я уже сказала, система советских и современных иносказаний в течение многих лет привлекала мое внимание, но из‑за специфики моей работы – я фольклорист и социальный антрополог – мне приходилось больше обращать внимание на внелитературные факты. И я горько сожалела, что не могу написать про эзопов язык в литературе. Но мне помогла случайность.

В 2011 году я работала в библиотеке и архиве Института Восточной Европы в Бремене и в один прекрасный день рылась на полке, посвященной лингвистике. Именно там на меня упала книжка – точнее, переплетенная машинопись. Я ее открыла и прочитала заголовок «Лев Лосев. Эзопов язык в русской литературе». Честно говоря, я была удивлена. Я знала Льва Лосева как хорошего поэта, литературоведа, эссеиста2 и биографа Иосифа Бродского3, но совершенно не подозревала, что он занимался еще и такими интересными вещами.

Лев Лифшиц (1937–2009), взявший фамилию Лосев в качестве псевдонима, жил в Ленинграде, работал журналистом и редактором, а в 1976 году эмигрировал в США. В конце 1970‑х годов он поступил в аспирантуру Мичиганского университета, чтобы получить возможность преподавать историю русской литературы в университете. Там он стал изучать то, с чем постоянно имел дело в СССР: 13 лет Лосев работал редактором в пионерском журнале «Костер» и по работе постоянно встречал примеры эзопова языка (благодаря этому в книге есть много иносказаний из детской литературы). Но, кроме научного интереса к эзопову языку, на решение Льва Лосева выбрать именно эту тему повлияла семейная история.

В 1964 году в журнале «Наш современник» вышла подборка стихов британского поэта Джемса Клиффорда в переводе советского поэта Владимира Лифшица4. Погибший на фронте Клиффорд писал язвительные баллады о войне и власти – они были чем-то похожи на тексты Киплинга и Роберта Бёрнса, и неудивительно, что эти баллады стали популярны среди советской интеллигенции. Самое известное стихотворение Джемса Клиффорда – «Квадраты». Они произвели на публику довольно сильное впечатление: кое для кого это стало аргументом, что в СССР теперь можно напечатать что угодно5. Цензура пропустила это стихотворение в печать: несмотря на бунтарское содержание, оно принадлежало британскому поэту и, значит, бичевало пороки капитализма.

  • И всё же порядок вещей нелеп.
  • Люди, плавящие металл,
  • Ткущие ткани, пекущие хлеб, —
  • Кто-то бессовестно вас обокрал.
  • Не только ваш труд, любовь, досуг —
  • Украли пытливость открытых глаз;
  • Набором истин кормя из рук,
  • Уменье мыслить украли у вас.
  • На каждый вопрос вручили ответ.
  • Всё видя, не видите вы ни зги.
  • Стали матрицами газет
  • Ваши безропотные мозги.
  • Вручили ответ на каждый вопрос…
  • Одетых и серенько и пестро,
  • Утром и вечером, как пылесос,
  • Вас засасывает метро.
  • <…>
  • Ты взбунтовался. Кричишь: – Крадут! —
  • Ты не желаешь себя отдать.
  • И тут сначала к тебе придут
  • Люди, умеющие убеждать.
  • Будут значительны их слова,
  • Будут возвышенны и добры.
  • Они докажут, как дважды два,
  • Что нельзя выходить из этой игры.
  • И ты раскаешься, бедный брат.
  • Заблудший брат, ты будешь прощен.
  • Под песнопения в свой квадрат
  • Ты будешь бережно возвращен.
  • А если упорствовать станешь ты:
  • – Не дамся!.. Прежнему не бывать!.. —
  • Неслышно явятся из темноты
  • Люди, умеющие убивать.
  • Ты будешь, как хину, глотать тоску,
  • И на квадраты, словно во сне,
  • Будет расчерчен синий лоскут
  • Черной решеткой в твоем окне.

А через десять лет к биографии Джемса Клиффорда добавился поразительный штрих: его никогда не существовало. Британского поэта выдумал6 его переводчик Владимир Лифшиц, отец Льва Лосева. Лифшиц был советским поэтом, в частности, он был автором или соавтором7 слов знаменитой песни «Пять минут» из фильма Эльдара Рязанова «Карнавальная ночь» 1956 года. Для того чтобы иметь возможность говорить о жизни в СССР, Лифшиц совершил изящный побег из своего подцензурного «квадрата» в маске британского поэта. Эта история произвела на Льва Лосева большое впечатление и в личном, и в научном плане. В диссертации он описывает феномен квазиперевода, используя в том числе и историю отца как уникальную форму советского эзопова языка (с. 131–133 настоящего издания).

В 1981 или 1982 году8 в Мичиганском университете Лев Лосев успешно защищает диссертацию «Эзопов язык в русской литературе». Однако русскоязычная (и, видимо, оригинальная) версия диссертации никогда не была опубликована, в отличие от сокращенной англоязычной, которая была издана в Мюнхене очень маленьким тиражом в 1984 году9.

Русскоязычной аудитории не очень привычно видеть публикацию диссертационной рукописи. Обычно такие рукописи тяжеловесны и переполнены «волапюком»10 (непонятным научным языком), чтобы сделать текст более солидным и понятным только узкой группе посвященных. Книга Лосева совершенно не такова. Он в принципе писал легко и интересно, а научные концепции умел объяснять буквально несколькими словами. Если бы мне пришлось подбирать литературный жанр, с помощью которого можно было описать книгу Льва Лосева, я бы сказала, что это интеллектуальный детектив. По ходу чтения нам придется искать второе дно в каждой предложенной фразе и заниматься дешифровкой невинных детских стишков.

С тех пор как книга Лосева упала мне в руки, мне страстно хотелось ее издать и написать для нее предисловие. Кроме личного интереса, у меня есть и академическая цель. Несмотря на то что к помощи эзопова языка прибегали поколения советских авторов и читателей, хороших академических исследований советской системы иносказаний практически не существует (легкость и непрозрачность предмета исследований – одна из причин этого игнорирования). А интерес среди россиян к эзопову языку растет, особенно сейчас, в 2024 году. Поэтому я чувствую необходимость (может быть, излишнюю) в этом предисловии объяснить читателю некоторые вещи, которые не вошли в книгу Льва Лосева.

Во-первых, мы подробно обсудим, что такое эзопов язык, насколько он уникален, в каких отношениях он находится с системой других «тайных языков» и чем они различаются, а также в чем заключается функция эзопова языка. Только ли сокрытие информации является его главной задачей?

Во-вторых, я бы хотела подробно остановиться на главном открытии Льва Лосева – его семиотической концепции: как устроена передача автором эзоповых сообщений для идеального читателя, на чем основывается шифрование (то, что Лосев называет «экраном») и дешифровка («маркер» в концепции Лосева).

Ну и наконец, наверняка к этому моменту бдительный читатель уже обратил внимание, что книга Лосева построена на литературных примерах, а в начале моего текста речь шла про устные разговорные формы. Это не случайно. Эзопов язык не мог бы стать таким успешным приемом в советской литературе 1970‑х годов, если бы вокруг него в устном общении не существовало еще больше иносказаний. И поэтому мое вступление называется «тайные советские языки». Если книга Лосева – о тайном языке в литературе, то мое предисловие – про эзопов язык вне ее.

Антиязыки: конспирация и подмигивание

Перед тем как перейти к истории советского эзопова языка, нам необходимо спросить себя: а откуда он берется? Ведь советский эзопов язык не возник сам по себе. Существуют социальные причины, которые приводят к развитию иносказательной речи в том или ином контексте, и это означает, что мы должны посмотреть на эзопов язык и его «родственников» (о которых речь пойдет ниже) как на системное явление и задаться вопросом – каковы функции этого явления?

Нам всем знакомы слова бухать (в значении ‘употреблять алкоголь’), лох (‘простофиля’) и клево (‘хорошо’). Но не все знают, что слова эти пришли в наш повседневный язык через воровской жаргон из тайного профессионального языка бродячих торговцев11. Они называли себя суздала, масы или масыки – мы же знаем их под названием офени12. В XVIII и XIX веках масыки ходили от ярмарки к ярмарке во Владимирской губернии, продавали иконы, а также всякую контрабанду. Им нужен был свой тайный язык, чтобы скрывать информацию от посторонних и узнавать своих (масы – самоназвание офеней – происходит от слова «я, наш, свой»13). И кстати, знаменитая «блатная феня» (криминальное арго) – это искаженное слово офеня14.

Кроме офенского наречия, на российских дорогах в XIX веке можно было встретить совершенно непонятную для непосвященных речь шерстобитов, шаповалов, коновалов, олонецких стекольщиков и рязанских портных, вятских бурсаков, тульских нищих и гродненских лаборей15, харьковских невлей16 и киевских лирников17. И это если еще не считать тарабарщину – воровской язык.

Это – тайные профессиональные «языки». Слово «языки» здесь неслучайно написано в кавычках: они не являются полноправной естественной языковой системой. И киевский лирник, и офенский торговец могли говорить и на обычном повседневном языке, когда им не требовалась конспирация или демонстрация принадлежности к своей группе. Такие «языки» – «надстройка» над существующим языком, и поэтому лингвисты предпочитают называть это явление не «языком», а «регистром» (это набор языковых практик, которые возникают только в очень определенных социальных контекстах)18.

И лингвисты, и социальные антропологи, которые изучали тайные языки, долгое время считали, что они существуют для сокрытия информации от внешнего нежелательного цензора, например от полиции. Такой точки зрения некоторые лингвисты придерживаются и сейчас. Например, в 2009 году в Петербурге вышла основательная двухтомная монография «Тайные и условные языки в России. XIX век», автор которой, лингвист Мария Приемышева, исходит из предпосылки, что тайные языки – это «различные способы языковой игры, намеренно используемые в конспиративных целях», а возникают они «с целью замкнутого общения»19.

Я совершенно не отрицаю необходимость в сокрытии информации (особенно в лагере или тюрьме – об этом речь пойдет в разделе «Эзопов язык в неволе»), но тем менее мне кажется важным обратить внимание читателя на другую функцию тайных языков, практически проигнорированную современными отечественными исследователями. На эту особенность в страшных обстоятельствах обратил внимание известный филолог Дмитрий Лихачев. В 1928 году будущий академик был арестован и до 1931 года находился в Соловецком лагере, где имел несчастье близко изучить этнографию и язык преступного мира. В 1935 году, после возвращения из «Соловков», он пишет статью о воровской речи (причем пишет ее на эзоповом языке – если читатель не знает, где Лихачев собирал материал, то никогда не догадается). И в этой статье Лихачев пишет о том, что криминальный жаргон, который он наблюдал довольно близко, вовсе не использовался для конспирации. «Воровская речь может только выдать вора, а не скрыть задумываемое им предприятие: на воровском языке принято обычно говорить между своими и по большей части в отсутствии посторонних»20.

Спустя 40 лет лингвист Бхактипрасад Маллик, изучавший бенгальское криминальное арго, спросил 400 своих собеседников, зачем им этот жаргон21. Самым популярным ответом было ожидаемое объяснение про необходимость конспирации (39,5%), но вслед за ним шло и другое, не менее популярное: это просто «просто тяга к красоте речи», стремление выделиться с ее помощью (33%).

Стремление говорить на тайном языке внутри своей группы вряд ли возникает на пустом месте. Социолингвист Майкл Халлидей считал, что непонятная для окружающих речь позволяет создать и поддерживать собственную иерархию, которая не просто дополняет, но переворачивает привычную для этого мира социальную структуру. Поэтому Халлидей предложил называть тайные профессиональные языки – антиязыками22.

Согласно идее Халлидея, антиязыки создают альтернативную реальность по крайней мере двумя способами. Во-первых, практически не трогая синтаксис и слабо меняя фонетику и морфологию, антиязыки сильно перестраивают свой лексический состав (такое явление Халлидей называл релексикализацией). Язык офеней и воровской жаргон23 и любой тайный профессиональный язык включают в себя набор новых, существующих только внутри социальной группы слов. Во-вторых, некоторые понятия внутри группы перепредставлены количественно. Мы все сталкивались с этим явлением (особенно страдают переводчики). Откройте любой словарь сленга: вы увидите длинный ряд слов, которые, по сути, означают только одно понятие. Например, в тайном бенгальском языке, распространенном в криминальной сфере Калькутты 1970‑х годов есть 24 специальных слова, нюансированно передающие понятие «молодая девушка»24. Они подчеркивают ценности, важные внутри данной группы: жаргонные слова усиливают патриархальные отношения и часто описывают женщину как пассивный сексуальный объект.

В 1990 году польский лингвист Анна Вежбицка, эмигрировавшая в Австралию, написала статью «Антитоталитарный язык в Польше»25. В этой ставшей очень известной работе Вежбицка уточняет и дополняет многие идеи Халлидея. Она описывает антиязык как «языковую самооборону», возникшую в социалистической Польше 1970–1980‑х годов. Носители польского антиязыка – не криминальное меньшинство (как считал Халлидей), а большинство жителей Польши, и для них антиязык является не выученным, а родным. Но самое главное – это язык политической борьбы: он помогает говорящему оказаться вне правил социалистической системы, разрушить ее, предложив альтернативные (часто обидные или презрительные) названия для сакрализованных объектов. Например, тайная политическая полиция официально называлась Отделом государственной безопасности, и ее сотрудники говорили «Безопасность» или «аппарат», а носители польского антиязыка – только «УБ» (Urząd Bezpieczeństwa). Формально это просто обычная аббревиатура, но, по утверждению Анны Вежбицка, ее использовали – с оттенком презрения – только те люди, которые воспринимали себя вне этой системы и даже в оппозиции к ней. Кроме того, аббревиатура УБ слегка созвучна слову ubikacja (‘уборная’).

Но, чтобы русскоязычному читателю был более понятен механизм этой «языковый самообороны», лучше обратиться к рассмотрению современного русского примера. В современной России есть официальное название институции, которая в последнее время взяла на себя контроль внутренней политики. Это Администрация президента РФ. Большое количество россиян, которые находятся в сложных отношениях с действующей властью, называют Администрацию Президента РФ просто аптека, апешечка или даже Анна Павловна (так комически расшифровывается аббревиатура АП). Такие внешне невинные, панибратские, презрительно-ласкательные имена вряд ли могут встретиться в речи сторонника действующего режима. Они позволяют продемонстрировать, что говорящий как бы «вынимает себя» из официальной российской иерархии. Тот, кто называет Администрацию Президента «Анной Павловной», показывает, что он относится к большому и пугающему институту как к неприятной тетке. Эти субституты не просто описывают неприятную реальность с юмором – они могут трансформировать понимание этой реальности, делая ее менее страшной и таким образом помогая выжить.

Слегка романтическая концепция Анны Вежбицкой предполагает, что антитоталитарный язык всегда сражается, чтобы в конечном итоге разрушить идеологический контроль. Я бы сказала, что это не прямой протест, но способ объединения слабых за спиной «сильных» с целью создать ту самую альтернативную реальность, где нет страшных институций, а есть «аптека» или «уборная» (тут можно вспомнить, как некоторые россияне, недовольные деятельностью Министерства культуры, стали называть это учреждение «прачечная», цитируя известный анекдот26, и это презрительное прозвище постепенно закрепилось).

С точки зрения социальных антропологов, возникновение антиязыков в авторитарных и тоталитарных режимах есть часть более общего феномена – «оружия слабых». Антрополог Джеймс Скотт во время полевых наблюдений в Малайзии обратил внимание, как крестьяне, которые не могут себе позволить вступить в прямой конфликт с налоговыми инспекторами, прибегают к самым разным формам косвенного – и главное, ненасильственного – сопротивления. Кланяясь и приветствуя очередного сборщика налогов, малазийский крестьянин держит «фигу в кармане»: он сделает неприличный жест, понятный только своим, или расскажет в кругу семьи крайне непристойную шутку после его отъезда. Такое ненасильственное сопротивление власти – «оружие слабых» (weapon of the weak) – может выражаться в песне, анекдоте, словечках для «своих», обидных прозвищах и даже в саботаже27. Это подмигивание для своих и высмеивание чужих возникает во многих культурах и в самых разных формах. Например, в оккупированной нацистами Норвегии были распространены скрытые знаки ненасильственного сопротивления28. Студенты цепляли канцелярские скрепки за лацканы пиджаков, а в верхнем кармане у них могла торчать деревянная спичка головкой кверху. Некоторые граждане прикрепляли горошинку к пиджаку. Расшифровывались знаки следующим образом: скрепка – объединение против нацистов, спичка – знак «пламенной» ненависти к нацистам, а норвежское слово erter (‘горошек’) означает «дразнить». Но их назначение – не только и не столько передать скрываемую информацию, сколько объединить людей, продемонстрировать солидарность, незаметно подмигнуть собеседнику, чтобы он почувствовал, что он не один.

Теперь мы понимаем, что советская система иносказаний не выросла случайно, как сорняк на тщательном прополотом поле. Нет, это – закономерное явление, и дело не только и не столько в отчаянной борьбе с российской (а потом и советской) цензурой, как пытались доказать многие исследователи. Настоящая причина лежит гораздо глубже: эзопов язык – один из видов антиязыка – является еще и способом «вынуть себя» за рамки официальной культуры и через это солидаризироваться с теми, кто думает так же.

Эволюция «эзоповского наречия»: 1870–2024

Само по себе словосочетание «эзопов язык» отсылает к легендарному древнегреческому сочинителю басен Эзопу, который использовал рассказы о животных как метафору человеческого мира. Согласно некоторым античным источникам, он был фригийским рабом и умел выпутываться из сложных ситуаций благодаря своему остроумию и хитрым иносказаниям.

Скорее всего, выражение «эзопов язык» в привычном нам значении – печальное российское изобретение. В других европейских языках29, несмотря на кажущуюся простоту, этого устойчивого выражения со значением «система иносказаний для обмана цензора», видимо, нет.

Появление понятия эзопова языка связано с литературно-цензурной «гонкой вооружений», активно развивающейся в Российской империи XIX века. Количество печатных текстов постепенно увеличивалось вместе с ростом грамотного населения в российских городах в 1860–1890‑е годы, и российские цензоры стремились поставить на «поток» контроль за литературой и периодической печатью30. Цензорам было предписано правилами искать не только явную, но и скрытую крамолу в каждом произведении до его отправки в печать. В ответ русские литераторы и издатели использовали искусство намеков и сложных ассоциаций, чтобы спасти свои тексты.

Автором выражения «эзоповский31 язык» часто называют сатирика, писателя и журналиста Михаила Салтыкова-Щедрина. И действительно, он часто употреблял это выражение, и, как правило, неодобрительно. Для него эзоповский язык – это язык раба, которого вынудили его использовать: «Я – русский литератор и потому имею две рабские привычки: во-первых, писать иносказательно и, во-вторых, трепетать. <…> Создалась особенная, рабская манера писать, которая может быть названа езоповскою, – манера, обнаруживавшая замечательную изворотливость в изобретении оговорок, недомолвок, иносказаний и прочих обманных средств» – писал он в 1875 году32.

В последней четверти XIX – начале XX века литераторы и политические деятели активно используют «язык раба» на практике, а само выражение продолжает распространяться, в основном ограничиваясь журналистскими фельетонами.

Расширение сферы использования «эзопова языка» наступает во время Первой мировой войны. В дневниках начинают упоминаться письма на фронт или с фронта, авторы которых обманули цензуру с помощью иносказаний33. Молодой физик Сергей Вавилов, будущий академик, в своем дневнике 1915 года сообщил о получении из дома письма с зашифрованным сообщением о погроме: «…эзоповским языком пишут, что в Лондоне разбито 150 немецких лавок»34.

Владение эзоповским наречием становится важным навыком выживания, и во время войны он переходит из письменного текста в среду устных разговоров. Например, поэтесса Зинаида Гиппиус гордилась своим умением говорить на устном эзоповом языке: «Не надо думать, что это мы столь свободно говорим по телефону в Петербурге. Нет, мы умеем не только писать, но и разговаривать эзоповским языком»35.

После революции 1917 года в советской стране складывается новая, тоталитарная система, в рамках которой власть поощряла говорение только на одном, одобряемом, языке. Любые высказывания граждан стали подлежать постоянному контролю, а крамольные высказывания – наказанию. К концу 1920‑х годов складывается и система советской цензуры Главлит36, и политический мониторинг повседневных речей советских граждан (так называемые «сводки о настроениях»), который осуществлялся политической полицией. Реальные цензоры (в тюрьме, в лагере, в литературном журнале) советской эпохи контролировали высказывания советского человека, тщательно выискивая среди них неправильные. К перечню этих цензоров стоит добавить еще и «горизонтальных цензоров» – соседей, коллег. Они в любой момент, по принуждению или из высоких идеологических соображений, могли найти в чужом высказывании что-нибудь неправильное и донести на автора совершенно невинной реплики.

В такой ситуации устные иносказания становятся средством для спасения от ареста. 28 июля 1925 года Алексей Орешников, известный специалист по русской и античной нумизматике, запишет в своем дневнике37: «Как противен этот езоповский язык, который привился у нас! С другой стороны – что поделаешь? Если будешь говорить искренним языком – очутишься в ГПУ»38. Ему, 70-летнему историку, тотальное использование эзоповского языка в 1925 году кажется чем-то новым (даже по сравнению с борьбой с царской цензурой), неприятным явлением, но спасающим от излишнего внимания политической полиции.

Политическая полиция не могла не реагировать на попытки граждан избежать внимания цензоров. Борьба чекистов с эзоповым языком и сатирическим изображением действительности хорошо отражена в анонимном стишке, который ходил по рукам в Москве 1933 года:

  • Однажды ГПУ пришло к Эзопу
  • И – хвать его за жопу.
  • Смысл басни ясен —
  • Не надо басен!39

После смерти Сталина в 1953 году и окончания эпохи сталинизма система репрессий изменилась. Гораздо меньше людей преследовали физически: меньше арестовывали, гораздо реже отправляли в лагеря. Но контроль за жизнью советских граждан никуда не делся, просто он стал более дистанционным. Зато ощущение этого контроля среди тех советских граждан, которым было что скрывать, было повсеместным. Иногда этот страх перед вездесущими «ушами» и «глазами» Комитета государственной безопасности приобретал гротескные формы. Недаром в 1970‑е годы среди жителей Москвы и Ленинграда ходил слух, будто нельзя читать самиздатовскую литературу на скамейке в парке, потому что «они все видят со спутника»40.

Один из способов контролировать частную жизнь не самых лояльных граждан была так называемая прослушка – дистанционное подключение агентов спецслужб к домашнему телефону. Те, кто боялись такого контроля, закрывали телефон подушкой или включали на полную мощность воду в ванной, чтобы шум мешал прослушке.

Боязнь прослушки заставляла людей избегать опасных разговоров вслух – Лидия Чуковская вспоминает, как Анна Ахматова у себя дома не решалась вслух читать новые стихи:

Анна Андреевна <…> у себя в Фонтанном Доме не решалась даже на шепот; внезапно, посреди разговора, она умолкала и, показав мне глазами на потолок и стены, брала клочок бумаги и карандаш; потом громко произносила что-нибудь светское: «хотите чаю?» или: «вы очень загорели», потом исписывала клочок быстрым почерком и протягивала мне. Я прочитывала стихи и, запомнив, молча возвращала их ей. «Нынче такая ранняя осень», – громко говорила Анна Андреевна и, чиркнув спичкой, сжигала бумагу над пепельницей41.

Страх прослушки был отражен и в популярном советском анекдоте:

Телефонный звонок:

– Позовите, пожалуйста, Абрамовича.

– Его нет.

– Он на работе?

– Нет.

– Он в командировке?

– Нет.

– Он в отпуске?

– Нет.

– Я вас правильно понял?

– Да42.

Из текста анекдота неясно, что случилось с Абрамовичем, понятно только, что отвечающий не хочет говорить об этом по телефону. Интерпретаторы, которые относили действие анекдота к 1950‑м годам, считали, что Абрамович был арестован по «делу врачей» и поэтому проживающий в квартире сосед молчит. Если же анекдот интерпретировался в контексте 1970‑х годов, то интерпретаторы считали, что Абрамович подал заявление в ОВИР для выезда в Израиль, его уволили с работы, а любой контакт с ним стал опасен. Но нам важно, что сосед, отвечающий на телефонный звонок, прибегает к стратегии тотального избегания, где умолчание становится пустым знаком, указывающим на некое плохое событие, случившееся с Абрамовичем.

В такой ситуации, когда каждое твое слово может быть истолковано против тебя, возникает «телефонный эзопов язык» (как его остроумно назвал поэт и эссеист Лев Рубинштейн). «Телефонный эзопов язык» использовали, когда надо было предупредить о том, что могут прийти гости (КГБ) и поэтому надо сделать уборку (вынести из квартиры запрещенный самиздат):

Телефонный эзопов язык, он существовал для тех, кто теоретически или практически мог тебя слушать посреди [разговора]. <…> Вот в каком-нибудь 1983 году мне [Льву Рубинштейну] звонит <…> художник Никита Алексеев, мой дорогой любимый друг, у которого в те дни в квартире была выставка под названием «Апт-арт». Это очень остроумное название, то есть «квартирное искусство», апартамент-арт. Но там же ещё на письме это был такой каламбур, потому что apt пишется как арт, как русское «арт». Он мне позвонил однажды, значит, и говорит: <…> «У меня вчера гости были. Всеми интересовались, про тебя тоже спрашивали. Сказали, что, может, к тебе тоже в гости зайдут. Поэтому приберись на всякий случай дома, значит, сделай уборочку»43.

Постепенно в послевоенный советский период эзопов язык стал почти повсеместным явлением среди тех людей, которым было что скрывать, и одновременно стала гораздо заметней другая его социальная функция. У истоков эзопова языка стояла практическая необходимость обмануть цензоров, но довольно быстро эзопов язык – и литературный, и нелитературный – стал способом показать свою субъектность и дистанцироваться от официальной речи. В этом смысле позднесоветский эзопов язык становится антиязыком.

В 1972 году диссидент Марк Поповский в своем дневнике сделал запись про некоего знакомого, который удивительным образом получил выездную визу и спокойно путешествует по западным странам. Автор дневника считал счастливого обладателя выездной визы стукачом – это понятно из язвительной фразы в дневнике «А ведь Софья Власьевна задаром за границу никого не посылает»44. Поповский называет советскую власть Софьей Власьевной не для того, чтобы что-то скрыть, а для того, чтобы выразить свое презрение и отстранение (в похожих контекстах он упоминает Софью Власьевну еще четыре раза в своих дневниках). Логику эту можно было реконструировать так: «Я не согласен с этим миром, и я не буду играть по его правилам и не буду называть советские институты так, как требуется. Это больше не сокрытие, а дистанцирование, не обман цензора, а борьба за свободу выражения».

Это язык, рассчитанный не столько на внешнее потребление, сколько на внутреннее. В воспоминаниях правозащитницы Людмилы Алексеевой есть такой фрагмент: «„Если бы Галина Борисовна [КГБ] знала, что здесь сейчас печатается, дивизией оцепила бы весь квартал!“ – воскликнул один из наших помощников, начав считывать машинописный текст»45. Совершенно очевидно, что ироничное название могущественного и страшного Комитета госбезопасности Галиной Борисовной внутри группы никак не служит целям конспирации. Это способ подмигнуть своим и дистанцироваться от «правильных» советских людей с их советским официальным языком. Обращаясь к официальному институту как к малознакомой женщине, автор не просто шифрует послание, он вынимает себя из правил неприятного ему мира.

Литераторы брежневской эпохи оттачивают эзопов язык как прием. Как сформулировал Лев Рубинштейн, «в этой среде [интеллигенции] искусство сводится к искусству обманывать начальство. И обходить цензуру со всех сторон»46. Сам он, кстати, не был согласен играть в такие «кошки-мышки» с цензурой: «Я в те годы яростно всё это ненавидел».

Так происходило идеальное воспитание читателя, который учился видеть скрытые смыслы практически везде (и даже там, куда создатель текста их не вкладывал). Позднесоветская интеллигентная публика ожидала, что литература или спектакль по умолчанию является эзоповым сообщением и скрытые смыслы есть в самых привычных фразах. Лев Рубинштейн рассказывает о таком эффекте ожидания эзопова языка читателями даже в самих «правильных» текстах:

Вот в том же театре на Таганке какой-нибудь там спектакль «Десять дней, которые потрясли мир» – по сцене бегают революционные матросы, а в зале сидят интеллигентные люди, которые переглядываются, понимая, что на самом деле всё это имеется в виду наоборот. Они кричат: «Да здравствует», «Вся власть советам!», а выражения лиц у них такие, как будто бы они говорят: «Долой советскую власть!», понимаете? И интеллигенция очень на это клевала, очень этим воодушевлялась47.

Привычка к созданию и поиску скрытых сообщений, по мнению Льва Лосева, парадоксальным образом улучшало и сам эзопов текст, и понимание его читателем, потому что вынуждало делать послание разноплановым, сложным. Недаром английский вариант книги Льва Лосева по мотивам его диссертации иронично называется «О пользе цензуры»48.

Однако я недаром написала в начале статьи, что эзопов язык был распространен «почти» повсеместно. Мы не должны думать, что абсолютно все советские граждане говорили на втором языке, призванном маскировать крамольное содержание. Некоторые бывшие советские граждане, не находившиеся в конфликте с советской властью, не имевшие опыта тюремной переписки или чтения между строк литературных произведений, не использовавшие антиязык для солидаризации, часто отрицают сам факт существования эзопова языка. «При советской власти мы всегда говорили прямо», – сказала одна из моих собеседниц, 65-летняя жительница города Чебоксары. Как правило, эти же люди не замечают языковых изменений и сейчас, в 2022–2024 годах.

Экран и маркер: шифровка и дешифровка эзопова языка

Мои школьники привыкли в походах слушать под гитару «песенку о весне» (как они ее называли), положенную на музыку бардом Сергеем Никитиным.

  • Да разве могут дети юга,
  • Где розы блещут в декабре,
  • Где не разыщешь слова «вьюга»
  • Ни в памяти, ни в словаре,
  • Да разве там, где небо сине
  • И не слиняет ни на час,
  • Где испокон веков поныне
  • Все то же лето тешит глаз,
  • Да разве им хоть так, хоть вкратце,
  • Хоть на минуту, хоть во сне,
  • Хоть ненароком догадаться,
  • Что значит думать о весне,
  • Что значит в мартовские стужи,
  • Когда отчаянье берет,
  • Все ждать и ждать, как неуклюже
  • Зашевелится грузный лед.
  • А мы такие зимы знали,
  • Вжились в такие холода,
  • Что даже не было печали,
  • Но только гордость и беда.
  • И в крепкой, ледяной обиде,
  • Сухой пургой ослеплены,
  • Мы видели, уже не видя,
  • Глаза зеленые весны.

Трудно винить школьников, а также студентов, которые искренне считают, что это милое стихотворение про ожидание весны. Но текст песни – это стихотворение Ильи Эренбурга, написанное в 1957 году и опубликованное в «Литературной газете» 21 июля 1959 года под названием «Северная весна»49. Человек, выросший в советское время и получивший советское или постсоветское образование, чувствует, как говорят, «нутром», что текст этот вовсе не о природе. В своей книге Лев Лосев постоянно пытается разложить подобное «чувствование» на составляющие (правда, на других примерах). Каким образом мы понимаем, что в этом тексте есть скрытое послание?

Для Льва Лосева литературная эзопова коммуникация всегда осуществляется между тремя акторами. Первый актор – это автор, которому надо передать послание и не быть за это наказанным. Второй актор – это желанный читатель, который всегда ждет послания и готов его искать между строк. И наконец, третий актор – это нежеланный читатель, могущественный цензор. Автор всегда мечется между желанным читателем и страшным цензором, поэтому он вынужден применять одномоментно два приема.

Первое – он создает «экран». «Экран» в данном случае – это что-то загораживающее, отвлекающее наше внимание, создающее невинное на вид и фальшивое по сути послание. И если честно, то более удачным термином был бы не «экран», а «ширма» или даже «дымовая завеса». То, что современные читатели (как выяснилось после небольшого эксперимента в моем телеграм-канале в марте 2022-го, не только современные дети, но и вполне взрослые люди) воспринимают стихотворение Эренбурга как рассказ о природе, – это и есть удачно поставленный экран. Экран должен быть гладким и ни в коем случае не цеплять глаз бдительного цензора.

Но кроме цензора, у нас есть и читатель, ждущий знака, который подсказал бы ему, что текст, который он перед собой видит, это всего лишь экран, и его надо перевернуть или отодвинуть, проделать с ним какую-то работу. Такой знак Лев Лосев называет «маркер». Согласно определению Лосева, «маркер – это то, что позволяет переводить сказанное в эзопово наклонение» (с. 80).

Обычно маркер выражается в самых незначительных, на первый взгляд, деталях, которые привлекают наше внимание либо по совокупности странностей в одном тексте, либо, например, благодаря анахронизмам. И мы начинаем думать, что что-то тут не так. В идеальной ситуации цензор видит только экран, а читатель – и маркер, и экран. Более того: бдительный читатель будет наслаждаться тем, как умело он отыскал маркеры и обошел экран. Поэтому – несколько парадоксальным образом – гонка вооружений с цензорами воспитывает более изысканного читателя, усиливает его вовлечение в текст и поощряет думать над каждым написанным словом.

Какие маркеры вы найдете в стихотворении Эренбурга (кроме знания контекста – стихотворение написано автором термина «оттепель» после смерти Сталина и развенчания Хрущевым культа личности)? Проведите над собой мысленный эксперимент, прежде чем снова прочитать те же самые строки.

  • Да разве могут дети юга,
  • Где розы блещут в декабре,
  • Где не разыщешь слова «вьюга»
  • Ни в памяти, ни в словаре,
  • Да разве там, где небо сине
  • И не слиняет ни на час,
  • Где испокон веков поныне
  • Все то же лето тешит глаз,
  • Да разве им хоть так, хоть вкратце,
  • Хоть на минуту, хоть во сне,
  • Хоть ненароком догадаться,
  • Что значит думать о весне,
  • Что значит в мартовские стужи,
  • Когда отчаянье берет,
  • Все ждать и ждать, как неуклюже
  • Зашевелится грузный лед.
  • А мы такие зимы знали,
  • Вжились в такие холода,
  • Что даже не было печали,
  • Но только гордость и беда.
  • И в крепкой, ледяной обиде,
  • Сухой пургой ослеплены,
  • Мы видели, уже не видя,
  • Глаза зеленые весны.

Первый маркер – это странная детализация. «Мартовские стужи». Формально это про весну, но все советские читатели этого стихотворения помнили о том, что Сталин умер 5 марта 1953 года. А перед смертью генералиссимуса наступили «холода» – последняя и страшная волна репрессий. В январе 1953 года были арестованы кремлевские врачи – их обвинили в том, что по заданию израильской и британских разведок они собирались убить членов Политбюро (и, собственно, одного – Жданова – уже убили). Началось «дело врачей», которое вылилось в страшную антисемитскую кампанию: евреев увольняли, выгоняли, оскорбляли и арестовывали. В конце февраля и начале марта 1953 года («мартовская стужа») ходили чудовищные слухи о том, что «еврейских врачей-убийц» повесят на Красной площади, а всех евреев депортируют в Биробиджан, или в степи Казахстана, или в еще более страшное место.

В конце января 1953 года в «Правде» должно было появиться коллективное письмо (его написание курировали на самом высоком уровне) самых известных деятелей еврейского происхождения, от которых требовалось обличить «еврейских буржуазных националистов», продавшихся мировому империализму. Это письмо должно было развернуть уже массовые репрессии против евреев в СССР. От Ильи Эренбурга, еврея по национальности и в общем весьма лояльного советской власти литератора, ожидали активного участия в написании письма. Но, по воспоминаниям современников, он не только покинул заседание, не подписав это обращение, но и не позднее 29 января 1953 года отправил личное письмо Иосифу Сталину. В этом тексте Илья Эренбург, прибегая к верноподданническому эзопову языку, пытается отговорить Сталина от публикации антиеврейского письма. После того, как письмо было отправлено, Эренбург со дня на день ждал ареста. Так что «отчаяние», о котором пишет Эренбург в своем стихотворении, было одной из основных эмоций в январе – феврале 1953‑го среди еврейской интеллигенции. Именно поэтому это слово в качестве маркера – очень удачный выбор. Для обычного стихотворения о природе это слишком сильное эмоциональное слово, которое заставляет нас подозревать, что есть и другой смысл. Лев Лосев призывает нас помнить, что маркер часто выдает некоторая микроскопическая неправильность. В данном случае для стихотворения о природе здесь слишком навязчивое повторение местоимения «мы» и говорение о «нас» как о некоторой группе. Обратите внимание, что при анализе стихотворения Пушкина «Мороз и солнце, день чудесный…» нам почему-то не приходит в голову искать скрытый смысл.

И вот внезапно, в начале марта 1953 года, советские граждане услышали по радио о тяжелой болезни генсека. Бюллетень о здоровье передавался каждые несколько часов. И люди ждали – с надеждой и отчаянием, при этом те, кто пережил предыдущие «холода» и «зимы» – репрессии, Большой террор, депортацию народов – уже не верили в избавление («сухой пургой ослеплены»). И все-таки они ждали, чтобы двинулся «грузный лед». Возможно, как предположил один умный школьник50, слово «грузный» тоже является маркером. Может быть, это фонетическая отсылка к национальности Сталина, то есть к слову «грузин»?

Осталось обсудить, кто такие «дети юга». Можно воспринимать это в обобщенном смысле – это жители благополучного мира, которые не знакомы с «холодами» – то есть репрессиями. А может быть, это жители Израиля, плохо понимающие, что происходит внутри СССР.

Таким образом, расстановка экранов и маркеров в треугольнике отношений автор – цензор – читатель является основой для эзопова языка. Но на этом пути может появиться неожиданное препятствие. Читатель, особенно бдительный и внимательный, легко может впасть в состояние, когда он будет видеть маркеры там, где автор их не расставлял. Подобный поиск и обнаружение несуществующих знаков я называю «гиперсемиотизация»51 (от слова сема, ‘знак’). И читатель легко может впасть в гиперсемиотизацию, особенно в том случае, когда он знает, что все вокруг – лишь экран!

При анализе некоторых примеров, как мне кажется, Лев Лосев тоже впадает в грех гиперсемиотизации. Например, на странице 84 он приводит следующий пример. Во время правительственного концерта 7 ноября 1975 года Иосиф Кобзон исполнил песню «Летят перелетные птицы…»:

  • Летят перелетные птицы
  • Ушедшее лето искать.
  • Летят они в жаркие страны,
  • А я не хочу улетать,
  • А я остаюся с тобою,
  • Родная моя сторона!
  • Не нужно мне солнце чужое,
  • Чужая земля не нужна.

Текст песни был сочинен еще в 1948 году популярным советским песенником Максимом Исаковским. Но после 1948 года ее практически не исполняли. А в 1975 году ее внезапно «воскресили» на правительственном концерте. С точки зрения Льва Лосева, контекст создания и исполнения песни – это экстратекстовый маркер, а маркер внутри текста – это повторяющиеся слова про чужую землю и страну. К этому соображению Лосева я могу добавить, что в начале песни эти же строки звучат несколько иначе: «Не нужен мне берег турецкий, / И Африка мне не нужна», что может являться дополнительным указанием на эмиграцию, причем не на любую эмиграцию, а конкретно на пространство между Турцией и Африкой, то есть на Израиль (тут также можно вспомнить, что Исаковский написал свою песню в 1948 году – а это год образования государства Израиль). Вся песня, по мнению Льва Лосева, – эзопово послание лояльным евреям: «Не уезжайте, здесь вам будет лучше» (напомню, что песня была исполнена Иосифом Кобзоном в 1975 году – в разгар борьбы с массовыми попытками евреев эмигрировать, когда то там, то тут возникают протесты евреев-отказников52

1 Аграновский В. Вторая древнейшая: Беседы о журналистике. М.: Вагриус, 1999. С. 223–224.
2 Если вы не читали, прочитайте его книгу эссе о работе журналиста в СССР: Лосев Л. В. Закрытый распределитель. Ann Arbor: Эрмитаж, 1984.
3 Лосев Л. В. Иосиф Бродский: Опыт литературной биографии. М.: Молодая гвардия, 2008.
4 Клиффорд Д. Порядок вещей // Наш современник. 1964. № 7. С. 56–61.
5 Колкер Ю. Порядок вещей. О стихах Владимира Лифшица // Континент. 1986. № 48. С. 342.
6 Лосев Л. В. Упорная жизнь Джемса Клиффорда: возвращение одной мистификации // Лосев Л. В. Солженицын и Бродский как соседи. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2010.
7 Дочь поэта Вадима Коростылева говорит, что авторство песни «Пять минут» полностью принадлежит Владимиру Лифшицу. См.: Исполнилось 100 лет со дня рождения автора песни из фильма «Карнавальная ночь» // Московский комсомолец. 03.08.2023. https://www.mk.ru/culture/2023/08/03/ispolnilos-100-let-so-dnya-rozhdeniya-avtora-pesni-iz-filma-karnavalnaya-noch.html (дата обращения: 06.12.2023).
8 В 1981 году рукопись диссертации поступила в библиотеку Мичиганского университета. См.: https://deepblue.lib.umich.edu/handle/2027.42/ 158303?show=full (дата обращения: 05.12.2023).
9 Loseff L. On the beneficence of censorship: Aesopian language in modern Russian literature. München: Verlag Otto Sagner, 1984.
10 Волапюк (volapuk) – так назывался международный научный язык, который пытался создать и внедрить немецкий священник Иоганн Шлейер.
11 О бухать (или бусать) и клево см. подробнее: Приемышева М. Н. Тайные и условные языки в России XIX века. Т. I. СПб.: Нестор-История, 2009. С. 173, 372. Про слово лох см.: Арапов М. В. К этимологии слова офеня // Этимология. Принципы реконструкции и методика исследования. М.: Наука, 1965. С. 120.
12 Старая гипотеза, что слово офени происходит от слова «афинский», т. е. «греческий», не выдержала более поздней критики. Согласно гипотезе лингвиста М. Арапова, офени – это более широкое название бродячих торговцев, которые торговали религиозными предметами культа, и происходит оно от слова ахвес (Яхве; ‘бог’) с заменой [хв] на [ф]. См.: Арапов М. В. Указ. соч. С. 124.
13 Арапов М. В. Указ. соч. С. 123.
14 Приемышева М. Н. Указ. соч. С. 348.
15 Крестьяне, которые занимались отходным промыслом и мелкой торговлей.
16 Бродячие украинские певцы.
17 Тоже бродячие певцы. Подробное описание этих языков можно найти в этой основательной монографии: Приемышева М. Н. Указ. соч.
18 См.: Halliday M. A. K. Language as Social Semiotic. London: Hodder Arnold, 1978; Agha A. Registers of Language // A Companion to Linguistic Anthropology. Hoboken, NJ: Blackwell Publishing Ltd., 2004. P. 23–45.
19 Приемышева М. Н. Указ. соч. С. 11.
20 Лихачев Д. С. Черты первобытного примитивизма воровской речи // Язык и мышление. III–IV. М.; Л., 1935. С. 52.
21 Mallik B. Op. cit.
22 Halliday M. A. K. Anti‐languages // American Anthropologist. 1976. Vol. 78. № 3. P. 570–584.
23 О наращивании лексики в воровском жаргоне можно прочитать тут: Лихачев Д. С. Черты первобытного примитивизма воровской речи // Язык и мышление. Le langage et la mentalité. М, Л: Изд-во АН СССР. № III–IV. 1935. С. 47–100.
24 Mallik B. Language of the Underworld of West Bengal. Research Series. № 76. 1972. Calcutta: Sanskrit College. P. 22–23.
25 Wierzbicka A. Antitotalitarian language in Poland: Some mechanisms of linguistic self-defense // Language in Society. 1990. Vol. 19. № 1. P. 1–19. Сокращенный русский перевод можно найти тут: Вежбицка А. Антитоталитарный язык в Польше: механизмы самообороны // Вопросы языкознания. 1993. № 4. С. 107–125.
26 Такое презрительное прозвище Министерства культуры восходит к анекдоту: «Звонок: „Простите, это прачечная?“ – „Х…чечная! Это Министерство культуры“».
27 Scott J. Weapons of the Weak: Everyday Forms of Peasant Resistance. New Haven: Yale University Press, 1985.
28 Об этих скрытых знаках норвежского сопротивления подробнее можно прочитать в работах: Stokker К. Folklore Fights the Nazis: Humor in Occupied Norway, 1940–1945. London: Fairleigh Dickinson University Press, 1995. P. 207–209; Riste О, Nökleby B. Norway 1940–45: The Resistance Movement. Oslo: Nor-Media A/S, 1970. P. 17; Wehr Р. Nonviolent Resistance to Nazism: Norway, 1940–45 // Peace & Change. 1984. Vol. 10. № 3–4. P. 89.
29 Существует французское выражение langue d’Esope, которое тоже отсылает к преданию о Эзопе, но не к привычным нам басням. В этой истории хозяин заставил своего раба Эзопа приготовить самый вкусный ужин гостям, и он приготовил вареный язык, потому что язык – в значении «речь» – самое сладкое и приятное на земле, а когда на следующий день его заставили приготовить самое невкусное, он также приготовил язык, потому что язык – самый лживый инструмент. Таким образом, французское выражение имеет значение, отличное от российского выражения. Langue d’Esope – так можно сказать о фразе или ситуации, которая имеет одновременно два противоположных толкования: Toutes technologies, comme la langue d’Esope, peuvent être les meilleures ou les pires choses [Все технологии, как язык Эзопа, могут быть как лучшими, так и худшими из вещей]. См. Толковый словарь французского языка онлайн: https://fr.glosbe.com/fr/fr/langue%20d’Esope (дата обращения: 06.12.2023).
30 Рейфман П. С. Цензура в дореволюционной, советской и постсоветской России: В 2 т. Т. 1. Вып. 3: 1855–1917 гг. М.: Пробел-2000, 2017. С. 22.
31 Вообще, в конце XIX века и начале XX века прилагательное «эзоповский» встречается даже чаще, чем «эзопов» [язык] в языке повседневных записей. См. корпус дневников «Прожито»: https://corpus.prozhito.org (дата обращения: 07.12.2023).
32 Салтыков-Щедрин M. E. Недоконченные беседы («Между делом»). СПб.: Н. П. Карбасников, 1885 (1875). С. 54.
33 Читатель сам может проверить это утверждение, воспользовавшись корпусом дневников «Прожито» (около 3 тысяч текстов): в 1910–1930‑е годы выражение «язык эзопов» или «эзоповский язык» в значении «способ обойти цензуру» стало регулярно встречаться в дневниках, чего не происходит в предыдущую эпоху.
34 Вавилов С. И. Дневники, 1909–1951. В 2 книгах. Книга 1. 1909–1916. М.: Наука, 2012. Запись от 21 июня (8 июня) 1915 г.
35 Гиппиус З. Дневники (1 сентября 1914 г. – 12 января 1919 г., 6 апреля 1940 г. – 22 июня 1941 г.) // РГАЛИ. Ф. 154. Оп. 1. Ед. хр. 16–18. Цит. по: https://corpus.prozhito.org/note/505825 (дата обращения: 07.12.2023).
36 Блум А. В. Советская цензура в эпоху тотального террора. 1929–1953. СПб.: Академический проект, 2000.
37 Орешников А. В. Дневник. 1915–1933: В 2 кн. / Сост. П. Г. Гайдуков и др. М.: Наука, 2010. Запись от 28 июля (15 июля) 1925 года.
38 ГПУ – Главное политическое управление (то есть по сути политическая полиция).
39 Вокруг этого стихотворения существует целый исследовательский фольклор. Считается, что его автор – литератор Николай Эрдман. Согласно слухам, якобы он озвучил этот текст в 1933 году во время съемок фильма «Веселые ребята», что немедленно стало причиной ареста. Владимир Масс, Эмиль Кроткий и Николай Эрдман действительно были арестованы в 1933 году за «антисоветские басни». Во время следствия они сознались в сочинительстве около 30 басен, но среди них нет этого стишка про Эзопа и ГПУ (Киянская О., Фельдман Д. Словесность на допросе: Следственные дела советских писателей и журналистов 1920–1930‑х годов. М.: Неолит, 2018. С. 122). Скорее всего, стишок был более поздней анонимной реакцией на аресты сатириков, обвиненных в сочинительстве басен, ведь в нем говорится буквально, что ГПУ пришло к современным «эзопам».
40 Интервью с Валерием Д. (1957 г. р., Санкт-Петербург). Записано А. Кирзюк и А. Архиповой в 2019 году.
41 Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. М.: Согласие, 1997. С. 7.
42 Советский Союз в зеркале политического анекдота / Сост. Д. Штурман, С. Тиктин. Иерусалим: Экспресс, 1987. С. 503.
43 Интервью с Л. С. Рубинштейном. Записано А. Архиповой и Д. Голубовским в 2021 году. Архив автора.
44 Поповский М. Запись за 6 января 1972 года // Дневники. Рукопись дневника выложена на сайте проекта «Прожито»: https://corpus.prozhito.org/note/459807 (дата обращения: 15.03.2024).
45 Алексеева Л., Голдберг П. Поколение оттепели. Воспоминания. М.: Захаров, 2006. С. 168.
46 Интервью с Л. С. Рубинштейном. 2021.
47 Интервью с Л. С. Рубинштейном. 2021.
48 Losev L. On the beneficence of censorship. Op. cit. 1984.
49 Эренбург И. Стихотворения и поэмы. СПб.: Академический проект, 2000. С. 532, 749. Спасибо О. А. Лекманову за помощь в написании этого комментария.
50 Обсуждение эзопова языка и этого стихотворения происходило в Ереване на Школе молекулярной и теоретической биологии (ШМТБ) в 2023 году. Моя большая благодарность всем слушателям, которые поделились со мной своими идеями.
51 Обсуждение такого явления, как гиперсемиотизация, и ее роли в создании советских страхов можно найти во второй главе книги: Архипова А., Кирзюк А. Опасные советские вещи: городские легенды и страхи в СССР. М.: Новое литературное обозрение, 2019.
52 Так называли тех, кто подал документы в ОВИР на выезд и получил отказ.
Teleserial Book