Читать онлайн Пойдем играть к Адамсам бесплатно

Mendal W. Johnson

LET’S GO PLAY AT THE ADAMS’

Published by arrangement with Valancourt Books

Перевод с английского: Андрей Локтионов

Пролог

На клавиатуре фортепиано – в данном случае это пианино – две аккуратно расположенные пары рук. Можно с уверенностью сказать, что те, что справа (над до и до-диез), принадлежат девушке. Очень тонкие – такие бывают только у молодых девушек, – но крепкие, сильные и смуглые. На правой – декоративное колечко, на левой ничего. Значит, девушка не помолвлена и не замужем. Разведенные пальцы зажимают до-мажорный аккорд и ждут. Затем начинают играть.

То, что они играют – причем весьма неплохо, – это «Веселый крестьянин» [1]. Настойчивая короткая мелодия: «Дум-дум-бум, бум-дум-дум-бум, бум-дум-дум-дум-дум» и т. д. Заканчивается так же. Это произведение невозможно обойти стороной; люди играли его веками.

Руки исчезают с клавиатуры.

– Хорошо, теперь попробуй ты.

Настает очередь другой пары рук, тех, что слева, – пухлых, загорелых (но тщательно отмытых) и маленьких. Неуклюжие пальцы напряжены. Они занимают нужную позицию и начинают: «Дум, дум-бум, бум (ошибка)». Перестраиваются и начинают сначала.

– Пойдем. Доиграешь после церкви.

– Дай мне попробовать. Еще раз… можно?

– Хорошо, но выходи, когда я просигналю. Не хочу опаздывать.

Более длинные и тонкие руки натягивают пару коротких белых перчаток, доходящих точно до запястий.

– Так, а где Бобби? Бобби-и-и-и!

– Иду. Но еще же рано. Мы не уходим, пока…

– Покажи свои руки.

Эти руки тоже более-менее чистые, но явно мальчишеские. На фоне рук в белых перчатках они выглядят ободранными, заскорузлыми и от природы чумазыми, хотя их недавно мыли. Тем не менее они проходят проверку.

– Хорошо, пойдем, Синди.

– Иду, мисс Барбара, – слегка язвительным тоном отвечает девочка.

– Тебе необязательно называть меня «мисс».

– Мама сказала так тебя называть.

– Хорошо, раз она так сказала.

Родители в Европе, поэтому детей в церковь возит няня. Внешне они производят приятное впечатление.

Синди Адамс, маленькая пианистка, – озорная десятилетняя девочка. Она довольно хорошенькая. У нее каштановые волосы, коротко подстриженные на лето, поскольку от купания и влажной жары они закручиваются в кудри, путаются и их сложно расчесывать. Она из тех детей, которых взрослые инстинктивно хотят погладить.

Бобби Адамс, ее брат, на удивление очень красив. Ему около тринадцати. Худощавый, белокожий, с ярким румянцем на щеках и светлыми волосами, настолько тонкими, что им требуется вода и гель, чтобы они не плавали вокруг головы непослушным ореолом. Он редко улыбается и часто стоит с задумчивым видом, максимально глубоко запустив руки в карманы штанов. Эта поза, нетипичная для юноши, является неосознанной копией той, которую его отец, хирург, обычно принимает во время разговора.

Руки в белых перчатках, сжимающие руль семейного автофургона, въезжающего на церковный двор, принадлежат няне-пианистке Барбаре. Легким энергичным прыжком она выходит из машины, чтобы выпустить детей. Ей, наверное, лет двадцать, не больше. На ней белое платье очень дипломатичного покроя. Достаточно короткое, чтобы продемонстрировать ноги и получить одобрение сверстников, и в то же время достаточно длинное, чтобы показать уважение к старшему поколению и общественному порядку.

Барбара не красива в том смысле, в каком красивы киноактрисы. Она лучше: молодая и нежная, – по крайней мере, так можно выразиться, глядя на ее лицо, – и она всем нравится. Это видно по тому, как она ведет детей в воскресную школу, и по тому, как на церковном дворе ее довольно быстро принимает группа пожилых, обычно настороженных прихожан, никого из которых она не знает лично.

Утро проходит довольно спокойно. На первом этаже, где идут занятия – Синди ерзает, а Бобби сидит с задумчивым взглядом, – дети узнают о том, как Господь исцелял людей. Наверху – Барбара сидит с аккуратно сложенными на коленях белыми перчатками – взрослые слушают о том, что во времена перемен и неопределенности слова Иисуса актуальны как никогда.

Потом все поют. Это простая и красивая мелодия: «Иисус, наш Бог и Отец», и так далее и тому подобное.

По окончании службы все стоят в тенистом дворе – в следующем году его замостят, а пока там довольно пыльно – и обсуждают новости округа. Назовите это сплетнями.

Адамсы здесь хорошо известны, при всем при том, что они не из местных. Доктор Адамс внес свой вклад в виде краски, пианино и зеленых насаждений. Миссис Адамс участвовала в выпечке тортов и сборе средств.

В этом есть некоторый цинизм, а также определенная доля доброжелательности. Цинизм, поскольку все знают, что Адамсы не очень религиозны, по крайней мере, не так, как принято в этом округе, на восточном побережье Мэриленда. Это только для виду. С другой стороны, все понимают, что, таким образом участвуя в церковных делах, Адамсы из кожи вон лезут, чтобы понравиться принявшей их общине. Доктор Адамс протягивает руку, и прихожане пожимают ее, а в его отсутствие их руки тянутся к тонкой руке Барбары, которая стоит возле церкви, в тени мимоз, белоснежная и сияющая, как маргаритка.

В неопределенном будущем она тоже станет частью какого-нибудь сообщества. У нее будут свои дети, свои планы, и иногда ей тоже придется печь торты. Это успокаивающее видение будущего, о котором она мечтала всю свою жизнь, или, может, какая-то картина, вдохновившая ее давным-давно. В любом случае, этот образ ей приятен.

Ее мысль – если ее можно выразить словами – звучит так: «Кто даст мне все это? Тед?» Барбара хмурится.

Итак, все топчутся вокруг, пока занятия в воскресной школе не заканчиваются – сегодня что-то поздно – и дети не выходят к своим родителям. Поскольку здесь много любвеобильных стариков, бабушки и дедушки охают и ахают, и дети покорно это терпят. В конце концов, Господь велел быть добрым. Затем Бобби, Синди и Барбара садятся в автофургон, чтобы поехать домой, а по пути искупаться в реке, на берегу которой построен дом Адамсов.

Напоследок их ждет препятствие. Когда они садятся в свой роскошный автофургон – с кондиционером, тонированными стеклами и всевозможными опциями, – то обнаруживают, что выезд заблокирован сборщиками. Это группа трудовых мигрантов, идущих пешком по проселочной дороге.

Неподалеку – местность здесь лесистая – есть коммерческие сады, и в это время года приезжают сборщики фруктов. Работа эта тяжелая, изнуряющая и очень низкооплачиваемая. Тем не менее их прибытие знаменует собой конец лета, и когда они снова улетят, как стая темных латиноамериканских птиц, начнется осень.

– Кто это такие? – нетерпеливым тоном спрашивает Барбара. Под ее маленькой ножкой – семилитровый поршневой двигатель.

– Не знаю.

– Сборщики, – говорит Бобби. – Никто.

Потом дорога медленно пустеет, и машина устремляется вперед, колесами подбрасывая вверх гравий. Они проезжают мимо сборщиков, не оглядываясь.

– Сколько времени отсюда до реки? – спрашивает Барбара.

– Пятнадцать минут.

– Двенадцать, – поправляет брата Синди.

– Тогда поехали-и-и!

Барбара – в белом платье и белых перчатках – с энтузиазмом вжимает педаль газа в пол (хотя она неплохо водит, ей редко выпадает возможность управлять столь мощной машиной). Из-за столь резкого ускорения она чувствует себя немного озорной – есть в ней такая черта, – и ей явно нравится визг шин, когда они выезжают на асфальтированную дорогу и устремляются вперед.

Именно после этого все и начинается.

1

Первые несколько мгновений ее разум был все еще опутан воспоминаниями о последних часах. После того как Барбара помогла детям принять ванну и уложила их спать, она сделала себе небольшой хайбол с виски из бара доктора Адамса и села на крыльцо с видом на реку – ее награда за четвертый день. Чуть позже она сходила в душ и легла спать.

Затем, где-то посреди ночи, раздался шум, короткий и пугающий, – возможно, он ей приснился, – который оставил в ее проясняющемся рассудке нехорошее ощущение. В страхе она подумала, что это дети, но вместо того, чтобы пойти к ним, снова погрузилась в сон без сновидений, который не спешил отпускать ее.

Да, это дети. Вставай.

В полудреме она предприняла все усилия, чтобы подняться с кровати, но в итоге даже не сдвинулась с места. Пробуждающийся разум осознавал не всё сразу, но первым делом она обратила внимание вот на что.

Дневной свет.

Ей было неудобно, она лежала в очень странной для сна позе – на спине, раскинув руки и ноги. Тело было обездвижено, запястья и лодыжки слегка побаливали. Она не могла пошевелиться. Рот был забит мокрой тряпкой, похожей на махровое полотенце, а нижняя часть лица заклеена чем-то жестким, что причиняло боль и стягивало кожу.

Барбара снова попыталась приложить усилия – на этот раз более суетливые и отчаянные, уже не такие вялые, – но тщетно. Она была беспомощна, и в этом состоянии были виноваты… Барбара нервно повытягивала шею, повращала зрачками, и поняла причины – веревка, кляп, скотч. Она была связана. Под простыней, кем-то наброшенной на нее, она разглядела, что привязана к четырем кроватным стойкам, что делало ее пленницей, целиком и полностью.

Факт, конечно же, неприемлемый. Это просто невозможно, особенно при данных обстоятельствах. Она все еще находилась в своей спальне в доме Адамсов; не была похищена или увезена куда-либо. Если не считать дискомфорта от тугих веревок, некоторой скованности в теле и легкой головной боли, с ней все было в порядке. Ей не причиняли вред, ее не насиловали (по крайней мере, по первым ощущениям). К тому же, в кресле рядом с кроватью спал молодой Бобби Адамс.

В утреннем свете его юное лицо было воплощением невинности – светлые волосы, ярко-розовые щеки, пухлые губы – красивый мальчик. В этих условиях – ее беспомощности и его свободы – рассудительный и серьезный Бобби больше походил на слишком молодого часового, спящего в свободное от фронтовой службы время.

Это совершенно невозможно.

Стояло обычное летнее утро, и единственной неуместной вещью в нем была Барбара, самым невероятным образом превратившаяся в пленницу. Когда она полностью пробудилась ото сна, шок и удивление сменились негодованием. Она словно стала жертвой какого-то космического розыгрыша, нацеленного только на нее, и это возмутило ее, практически привело в ярость.

Разумеется, можно было попросить Бобби развязать ее, но с присущим взрослым чувством превосходства над детьми она решила вырваться на свободу самостоятельно. Несмотря на туго натянутые веревки и неудобную позу, принялась выгибаться и выворачиваться, подпрыгивать в попытке избавиться от уз. Молодая и спортивная, она сама поразилась своей силе, ярости и координации движений. Кровать застонала под таким натиском.

Однако некоторые уроки усваиваются очень быстро.

Кровать шаталась и трещала, но не поддавалась. Веревка немного ослабла, но при этом петли на лодыжках и запястьях затянулись, как проволочные. Барбара дергалась и извивалась, но при этом могла дышать только носом, поэтому вскоре выдохлась и обессилела. Минута, полторы, и она сдалась. Охотник, похититель, кем бы он ни был, на какое-то время победил. Все еще негодуя, больше от усилившегося осознания собственной беспомощности, она тем не менее перестала тратить силы и замерла. Теперь она была готова принять помощь.

Шум, конечно же, разбудил Бобби. Вечно осторожный, он встал рядом с ней, еще не отошедший от сна и встревоженный.

– Мм, я… э-э, – попыталась произнести она сквозь кляп требовательным тоном. – Э-э. Мм, я… э-э.

Бобби отреагировал мгновенно. Его руки метнулись к ней, но лишь для того, чтобы крепче затянуть удерживающие ее узлы. Он откинул простыню – Барбара увидела, что она все еще в короткой ночной сорочке, – и проверил веревки на ее лодыжках.

Когда он сделал это, лицо у него изменилось, расслабилось. Она заметила перемену.

Он будто внезапно понял, какой сегодня день.

– Синди!

Бобби уже не был рассудительным мальчиком, он выбежал из комнаты, крича так, словно наступило Рождество.

Беспомощная, все еще тяжело дышащая, Барбара напрягла слух в попытке уловить, о чем будут говорить дети. И услышала обычные утренние жалобы Синди.

– Что такое? Хм?.. Перестань сейчас же! – Потом, после некоторой паузы, разговор перешел в торопливый шепот. – Разве ты не помнишь? Послушай!..

Затем дети вбежали в спальню. Проснувшаяся и сияющая Синди – прямо само воплощение радости – вскочила на кровать и уставилась на Барбару. Убедившись в ее беспомощности, поцеловала в нос и обняла, будто та была ее самым лучшим подарком в мире.

– Теперь она наша! – завопила она. Спрыгнув с кровати, закружилась с братом в хороводе.

– Теперь она наша, теперь она наша… наша няня! – Они с Бобби обнялись в нетипичном для них безумном согласии. – И их не будет еще неделю!

Девушка, лежащая на кровати, не была глупой. Факт оставался фактом, визуальным и физическим. В каком-то смысле, по какой-то причине, она стала пленницей этих детей.

Однако вопреки логике, вопреки здравому смыслу ее внутренние привычки возобладали. Дух, воля, жизненная сила подсказали разуму, что он неправ, и по их команде тело продолжило движение. Барбара приподняла голову, повернула ее и внимательно осмотрела свои узы. Она проверяла их снова и снова, непрерывно вращая кистями и ступнями, обретя сперва надежду, а затем разочарование. Напрягая пальцы, потянулась к недоступным узлам и потерпела поражение. Наконец, все еще отказывающаяся верить в происходящее, но обессиленная, внутренне сдалась. Осознание проигрыша, а также шок, негодование и изумление вызвали у нее ярость.

Лежа на кровати, она перебирала в голове мысли, типичные для злопамятного, отказывающегося подчиняться взрослого: «Погодите, я еще до вас доберусь» и «Погодите, я все расскажу вашим родителям».

Но несмотря на сладостное предвкушение, мысль о том, насколько еще неблизок тот день, заставила ее задуматься. Если она не ошибалась, сегодня Адамсы уезжали из Англии и скоро будут в Париже. То есть они все еще пребывали в стадии «отъезда». Тот факт, что они уезжают далеко и вернутся нескоро, заставил ее задуматься.

За те четыре дня, что она провела здесь – один с доктором и миссис Адамс и три наедине с Бобби и Синди, – других взрослых она почти не встречала. Тиллманы, владельцы универсального магазина, пара друзей семьи по церкви, мать одного из детей, с которыми играли юные Адамсы, и это все. Рано или поздно кто-то из них мог бы заглянуть сюда, но за три последних дня этого ни разу не произошло. Привычка полагаться на других, справедливо или ошибочно принимаемая как должное, внезапно дала осечку. В мгновение ока Барбара оказалась полностью сама по себе.

В конце концов, ближе, чем в полумиле – а это поле, лесополоса, и ручей, впадающий в реку, – не было никаких соседей. Здесь жили фермеры-джентльмены. Дома располагались как острова, так, чтобы не нарушалось право на уединение и не портился красивый вид из окна. И это право строго соблюдалось и уважалось. Даже если б ей удалось вытолкнуть изо рта кляп, она могла бы целый месяц кричать в этой тихой комнате с кондиционером, и никто б ее не услышал. Кроме, конечно же, детей. Ее мысли снова вернулись к детям.

Лежа на кровати, Барбара слышала их перемещения на кухне, в двух комнатах и в коридоре. После своего радостного танца они убежали, словно желая обсудить секреты и всевозможные милые шалости. Теперь они разогревали в тостере замороженные маффины – она знала этот звук, – хлопали дверью холодильника и хихикали. Их бурная, озорная веселость, казалось, не собиралась идти на спад.

– Уммм! – Барбара впервые выразила звуком свое недовольство, дискомфорт и раздражение. Скоро это не кончится.

Слегка переместив свое тело в попытке найти хоть какое-то облегчение, она вздохнула. Затем закрыла глаза. Ладно, не думай о времени. Подумай о детях. Подумай о том, как заставить их отпустить тебя.

Думай, Барбара Миллер, двадцати лет от роду, няня, нуждающаяся в деньгах, студентка колледжа, будущий учитель, изучающая историю как дополнительный предмет, «хорошистка», пловчиха вольным стилем, председатель комитета по выпускному балу, член женского клуба, послушная дочь, девочка на побегушках, мечтательница о прекрасном будущем. Думай.

Она пыталась.

Однако, даже с учетом того, что думать в этой совершенно новой, незнакомой ситуации было трудно, правда заключалась в том, что Барбара просто не относилась к мыслительному типу. Она была достаточно умна и чувствительна, – возможно, даже слишком чувствительна, – но ее инстинктивная манера мышления заключалась в том, чтобы постигать жизнь интуитивно, чувствовать ее, определять, куда она течет, а затем бежать в ту сторону. Это придавало ей изящество и живость, но этого было мало, чтобы подходить на роль аналитика и планировщика.

Сталкиваясь с такой необходимостью, Барбара всегда автоматически говорила: «Мама, что ты думаешь? Папа, что ты думаешь?» или «Тед, что ты думаешь об этом?», «Терри, как лучше поступить?» Ситуация с Терри была настолько частой – даже неизбежной, – что шутка, выдаваемая в результате, никогда не теряла актуальности. Потревоженная вопросом Терри взяла за привычку оборачиваться и передразнивать: «Тер-ри?..» Барбара никогда не злилась на нее за это. На самом деле едва могла подавить смешок, когда видела раздражение подруги. «Ну так как?»

Барбара и Терри являлись членами женского университетского общества и в течение двух лет были соседками по комнате. Все это время Терри консультировала Барбару, принимала за нее решения и строила за нее почти все планы. Дела обстояли так: Барбара была беззаботной и активной, а Терри за ней присматривала. «Терри, что мне делать?»

Барбара, прижавшись щекой к подушке, закрыла глаза. И, конечно же, в голове у нее возник тот самый вопрос:

«Терри, что…»

Нетрудно было представить, каков будет ответ.

«Но, Барб, ради бога, как?» Терри весело покачала головой. «Ты больше, чем они, ты сильнее, ты умнее. Как ты могла позволить им сделать с собой такое?»

«Это было после того, как я заснула, – Барбара сразу почувствовала себя виноватой, – может, я храпела, и поэтому они узнали, что я сплю, или вроде того. Как бы то ни было, дети – или один только Бобби, думаю, это был он – вошли в комнату с тряпкой, пропитанной наркотическим средством или чем-то еще. Мне приснился плохой сон. Должно быть, когда они заставили меня вдохнуть это. После этого они связали меня».

«Но почему?» Воображаемая Терри даже не удосужилась проявить сочувствие. Ее неслышимый голос, конечно же, был недоверчивым, только теперь еще и веселым. Вероятно, она улыбалась.

«Я не знаю».

«Так выясни», – сказала Терри. «Они не могут держать тебя с кляпом во рту вечно. Тебе нужно есть и пить – даже они это понимают. В любом случае, очень скоро им станет любопытно, они захотят знать твое мнение об их грандиозной шутке. И когда они вытащат у тебя кляп, не вопи, не кричи и не сходи с ума. Ты уже на три четверти учитель, ты изучала психологию и знаешь, как работает их разум. Воспользуйся этим. Поговори с ними. Прояви интерес. Их всего двое, они тебя знают, ты им нравишься. Рано или поздно им станет скучно, и они тебя отпустят».

Аргументы Терри, как всегда, было трудно опровергнуть. Она обладала практичным, рассудительным, аналитическим умом, лишенным фантазии и азарта. К тому же, в данный момент ее мнение – пусть и воображаемое – было очень кстати.

«Это верно…» Воодушевленная, Барбара стала развивать эту мысль. «И они не смогут держать меня связанной вечно. Мне нужно ходить в туалет, делать зарядку, налаживать кровообращение. Это может быть моим предлогом, чтобы встать, а когда я встану…» Однако со временем она осознала, что ее мысли направлены в сторону отсутствующей аудитории. Терри исчезла – заскучав или отлучившись по более важным делам. Комната снова опустела. С другой стороны, от этого стало ощутимо терпимее.

Барбара принялась перебирать в памяти все реалии – неприятные и невыполнимые задачи, – с которыми дети столкнутся, оставшись без посторонней помощи. Готовка, как только закончатся сладости, перезапуск колодезного насоса, когда в нем образуется воздушная пробка (доктор Адамс показал ей, как это делать), поход по магазинам, замена предохранителей, отпугивание потенциальных посетителей, ответы на телефонные звонки, придумывание оправдания ее отсутствию, даже самостоятельные развлечения. Им никогда со всем этим не справиться. Это мир взрослых, и двое детей их возраста, оказавшись в нем одни, вскоре обнаружат свои слабости.

Ну что ж, подожди, – сказала себе Барбара.

Периодически то один из детей, то другой появлялся в комнате, чтобы осмотреть ее и убедиться, что она не высвобождается, затем снова уходил. Они расхаживали по коридору взад-вперед, входили и выходили из своих комнат, покидали дом и снова возвращались, беспечно хлопая дверями. Они были опьянены свободой, и пока это опьянение не прошло, ей оставалось лишь тихо лежать и ждать.

Наконец, спустя примерно два мучительных часа, Бобби – уже полностью одетый – вошел в комнату, и, еще раз проверив, все ли с ней в порядке, поднял трубку телефона, стоящего у ее кровати, и набрал номер. На другом конце линии послышался какой-то дребезжащий звук, а затем голос.

Лицо Бобби, которое до этого было задумчивым, быстро растянулось в счастливой улыбке (как вчера).

– Доброе утро… Миссис Рэндалл? Это Бобби Адамс. А Джон дома?… Могу я поговорить с ним, пожалуйста?… Что, мэм? – Бобби сделал паузу, а затем с энтузиазмом произнес: – Прекрасно! А нас сегодня Барбара снова поведет на речку купаться. Видели бы вы, как она плавает; она в команде колледжа… ага. Да, мэм, будем… Спасибо.

Наступила тишина.

Бобби зажал трубку ладонью и закричал:

– Синди! Возьми трубку на кухне, только прикрой ее рукой. Хорошо?

Издалека Синди крикнула:

– Ладно.

Еще через мгновение Бобби убрал с трубки руку.

– Джон, – осторожно произнес он. – Ага. Твоя мать рядом?… ХОРОШО. – Лицо у него снова изменилось, на этот раз приняло очень серьезное, почти одержимое выражение. Он заговорил отрывисто, имитируя голос взрослого. – Рыжий Лис Один – Лидеру Свободы, как слышишь меня? Прием.

Пара секунд тишины.

– Хорошо, Лидер Свободы, – продолжил он. – Пока Миссия идет нормально… Да, не шучу! Да, я ж тебе говорил. Она у нас… Да, с этого момента код «Срочно». Нет, прямо сейчас я смотрю на нее. Все как мы и планировали. Верно, Рыжий Лис Два? – напоследок крикнул он находящейся на кухне Синди. – Ага, видишь? Ладно, Синди, положи трубку. Сейчас же. А теперь послушай, Джон, можешь сделать то, о чем ты говорил сегодня утром? Да, ты позвонишь другим ребятам и придешь сюда, как только сможешь, верно?… Классно, чувак… ХОРОШО. Вас понял. Это патруль Рыжий Лис. Конец связи. – Бобби повесил трубку.

Несколько секунд он смотрел в пространство над головой Барбары. Наконец перевел взгляд на нее, и она поняла, что все гораздо серьезнее, чем она себе представляла.

коло полудня с улицы раздался чей-то свист – пронзительно-громкий. Синди, которая отвлеченно колдовала над платьем для своей куклы, подняла голову.

– Это Джон.

– Это они! – Бобби беспокойно расхаживал по гостиной. Теперь он поспешил через кухню к двери, выходящей на реку, и вышел на крыльцо. Бобби был тринадцатилетним подростком, и из-за возрастной неуклюжести все его перемещения сопровождались грохотом. Он с глухим стуком спрыгнул на вторую ступеньку. Затем, сунув пальцы в рот, свистнул в ответ.

Из леса, к северо-востоку от дома Адамсов, – возможно, со стороны Оук-Крик – донесся крик. Звук то нарастал, то спадал. В нем были слова, неразборчивые на расстоянии, но Бобби знал их наизусть.

– Свободная Пятерка! – Его первый крик потонул в бескрайнем небе, нависшем над рекой и землей. Бобби набрал полные легкие воздуха и снова завопил. – Свободная Пятерка! – Он снова сделал вдох. – Это Рыжий Лис Один!

Последовал быстрый ответ – свистки и крики, которые медленно приближались.

Бобби спрыгнул со ступенек и пошел вдоль огорода, Синди следовала за ним по пятам. Затем он остановился. Со стороны, наверное, можно было увидеть на его лице выражение настороженности, новообретенной ответственности. Он явно гордился содеянным, испытывал чувство собственничества и при этом нервничал. Было бы совершенно недопустимо, если б в эту последнюю минуту его пленница сбежала и накинулась на членов Свободной Пятерки, подобно мстительной богине.

– Ты не пойдешь к ним навстречу?

– Ты иди. А я останусь здесь. – Ответил он, однако сунул пальцы в рот и еще раз свистнул для успокоения.

Синди замешкалась, разрываясь между желанием бежать и рассказать обо всем первой и новым чувством долга перед братом. Затем она повернулась.

– Хорошо, я тоже подожду.

Бобби был немного поражен. Будучи маленькой девочкой и любимицей в семье, Синди могла расчетливо доканывать Бобби, когда ей хотелось. А хотелось ей этого часто. Она плакала и ябедничала на него, сплетничала, дразнила его и расставляла женские силки, убегала и первой рассказывала все хорошие новости, и так далее и тому подобное. Бобби привык к этому и привык к наказаниям, которые следовали, когда он пытался защититься от нее. Хотя пресловутый закон джунглей не был их изобретением, брат и сестра жили строго по нему.

– Почему? – Как любой другой человек, Бобби был ошеломлен этим предложением мира.

– Не знаю, – она слегка пожала плечами, – просто так хочу, вот и все.

Тронутый (неосознанно), Бобби улыбнулся, и они вернулись к крыльцу и уселись – Синди на нижней ступеньке, ближайшей к предстоящему действу, а Бобби повис на перилах, нетерпеливо болтая ногой.

– Поступай как хочешь, – сказал он. У него были задатки дипломата: он заключал перемирия там, где мог, наслаждался ими, пока они длились, и доверял своей сестре не больше, чем гадюке.

Наконец из тени леса появились остальные трое детей. Шли они медленно, поскольку скошенная трава между краем леса и огородом была по-августовски горячей, колючей и пыльной. Джон Рэндалл, самый крупный – ему было почти семнадцать, – шагал впереди. Следом (в безопасной середине) шел Пол Маквей, тринадцати лет, а за ним грациозно ступала его (чрезмерно худая) сестра Дайана.

Что-то в их уверенном, совместном приближении успокаивало Бобби. Когда они достигли границы сада, он спрыгнул с лестницы, побежал им навстречу и чуть ли не бросился Джону в объятия.

Снова последовало некое подобие ритуального танца.

– Вы правда сделали это?

– Ага! Правда!

Затем все они принялись скакать, хлопая друг друга по спине и смеясь. Все, кроме семнадцатилетней Дайаны, которая стояла чуть в стороне.

– Барбара сейчас там, в доме. Подождите, вот увидите!

– Трудно было? – спросил Пол.

– Было очень круто, – ответил Бобби. – Прямо как в телике. Клянусь, я, наверное, час добирался от двери до ее кровати.

Теперь они все шли рядом. Бобби, оживленно жестикулируя, рассказывал, как было дело, Синди прыгала впереди, словно на пружинах.

– Она постоянно ворочалась, хотела проснуться, зевала и все такое. Я боялся, что она включит свет, или встанет с кровати и наступит на меня, или…

– Ты хранил хлороформ в сумке, как я тебе говорила? – спросила Дайана.

– Да, но запах был по всему дому. По крайней мере, я его чувствовал. И я все думал: «Блин, если это не сработает, нам устроят такую взбучку!»

– Сработало?

– Ну, когда я наконец дошел до кровати, я встал, вынул тряпку из сумки и типа просто поднес ее к носу Барбары. Мне пришлось задержать дыхание.

Дети подошли к кухонному крыльцу и остановились, чтобы дослушать рассказ Бобби.

– А она типа подняла свою руку и оттолкнула мою.

– Серьезно? – Пол выпучил глаза, представляя себе это.

– Ага, и когда она прикоснулась ко мне, я зажал тряпкой ей рот… – Бобби сделал паузу, пораженный воспоминанием о собственной храбрости.

– Что она сделала потом? – спросил Джон.

– Ну, она подняла шум, схватила меня за руку, и я типа прыгнул на нее. Она все пыталась убрать тряпку, а я мешал ей, а потом она типа сдалась и перестала меня толкать.

– Ты лежал на ней? – спросил Джон.

– Типа, наполовину, как при борьбе, – ответил Бобби. – Блин, а она сильная, даже когда сонная.

– А что потом?

– Ну, я еще немного подержал тряпку на ее лице, а потом убрал ее обратно в сумку. Боялся, что она может проснуться, и боялся, что могу передержать. Потом я принес из своей комнаты веревку, связал ей руки и ноги, а дальше все было просто.

– Тебе не было страшно? – Пол все еще испытывал глубокое волнение.

– Конечно было. Если б она чихнула, когда я подкрадывался к ней, я бы убежал за речку.

– Но вы ее еще не видели, – сказала Синди. – Идемте же! – Она взбежала по ступенькам и открыла дверь кухни. – Идемте!

Бобби, хозяин дома, похититель няни и на данный момент герой Свободной Пятерки, гордо последовал за ней. В остальных троих чувствовалось едва заметное колебание. Будто они не решались увидеть то, что им предстояло увидеть. Но тут Джон хмуро кивнул и двинулся вслед за Бобби.

Выйдя из леса, Джон, Пол и Дайана несли купальные костюмы, завернутые в полотенца. Теперь, в прохладе кухни, они бросили их на стойку и побрели в гостиную, не чувствуя под собой ног и борясь со страхом. Синди, однако, уже была в коридоре – на самом деле в своем нетерпении то входила, то выходила из комнаты Барбары.

– Ну, идемте же, – сказала она. – Вы боитесь или что? Мы с Бобби – нет.

И конечно же, она пошла первой. За ней последовал Бобби, а за ним – Джон, Пол и Дайана. В таком порядке они вошли в спальню и приблизились к изножью кровати. Наступила тишина.

При том, что у Бобби и Синди было преимущество в три-четыре часа, до сегодняшнего дня никто из них никогда не видел взрослого человека в состоянии беспомощности – скованного, связанного, с кляпом во рту, низвергнутого ниже своего возрастного статуса. Это зрелище само по себе уже было фундаментальным переживанием, которое, хотя и воздействовало на каждого по-разному, имело для всех какое-то общее значение.

Каждый человек ожидает взросления. Восхождение к власти является частью существования. Но обычно это очень долгий путь – мы обретем власть, когда у нас для этого будут годы, средства и опыт, – а пока мы будем просто довольствоваться своим нынешним статусом. Сейчас, конечно же, все перевернулось с ног на голову. Они совершили невероятное – захватили в плен взрослого.

Няня теперь принадлежала им, как и дом Адамсов, как и следующие семь дней – какое счастье! Как и жизнь, которую нужно было прожить все эти часы. Это походило на мечту, на желание, на капризную, внезапно сбывшуюся фантазию, ибо за дерзостью, за порывом, за успехом лежало неизбежное завтра. Они сделали это, и это было весело. Приключение началось, и им уже не вывернуться. Что дальше?

Через несколько мгновений транс прервался. Невероятное зрелище стало правдой. Они шевельнули кто ногой, кто рукой – Пол почесал нос – и вышли из оцепенения. Не сводя глаз с кровати, стали обходить ее кругом. Их дыхание восстанавливалось.

– Видите? – произнес Бобби.

– У нее все руки посинели, – констатировал Пол.

– Это от веревок. Может, они слишком тугие, – сказала Синди.

Бобби вздохнул.

– О-о-о, если б они были послабее, она могла бы сбежать.

– У нее красивые ноги, – произнес Пол.

– Ты всегда так говоришь, – хихикнула Синди.

– Синди, отойди от нее, – сказал Бобби. – Схватит тебя, вот увидишь.

Джон Рэндалл, единственный, кто остался стоять у изножья кровати, сказал:

– Думаю, нам лучше провести собрание по этому поводу.

– Собрание, собрание! – стала напевать Синди.

– Нет. Ты останешься и присмотришь за ней, – сказал Бобби.

– Я не хочу. Она же ничего не делает.

– Хорошо, я присмотрю, а ты иди на собрание.

Теперь пришла очередь Синди удивляться. По закону джунглей Бобби был здесь хозяином и имел право командовать ею, но он не стал этого делать. Она даже не помнила, что когда-либо была добра к нему. Знала лишь, что с его стороны это добрый поступок.

– Как хочешь, – сказала она.

Бобби посмотрел на нее – это было заключение какого-то негласного договора.

Джон Рэндалл переводил взгляд с одного на другого.

– Все в порядке, – произнес он. – Мы все можем пойти на собрание. Проведем его в доме. Тогда мы услышим, если она попытается сбежать.

Победив с помощью дипломатии (что случалось нечасто), Синди улыбнулась и вышла из комнаты первой. Пол и остальные последовали за ней.

Хотя гостиная Адамсов была обставлена мебелью, детям не подошел ни один из предметов. Джон, которому скорее понадобился бы большой стул, плюхнулся на кофейный столик, широко расставив ноги и уперев локти в колени.

– Ладно, поехали, – сказал он. – Нам нужно многое обсудить.

Пол сел перед ним на коврике, скрестив ноги. Бобби развалился на краю старого письменного стола. И только Дайана сидела в мягком кресле, в очертаниях которого было что-то царственное. Синди оседлала спинку дивана и улеглась животом. Затем медленно соскользнула на подушки, перевернулась на спину и уставилась в потолок.

– Синди, перестань, – сказал Бобби. – Ты же знаешь, что тебе нельзя играть на мебели.

– Теперь мы можем делать все, что захотим, – вызывающе заявила она. – Нас никто не остановит, и ты мне не отец.

– Нет, мы не можем делать все, что захотим, – возразил Джон. – Поэтому мы и проводим собрание. Нам нужно установить много новых правил.

– Например? – Синди явно была против любых правил. Тем не менее она села прямо.

– Во-первых, мы должны присматривать за ней. По очереди, – сказал Джон. – Если она освободится…

– Она не сможет освободиться, – быстро сказал Бобби. – Я завязал узлы там, куда она не дотянется.

– Что, если она найдет что-то острое и перережет веревку или потянется и уронит телефон? – спросила Синди.

– Ой, такое только по телевизору показывают. Где она достанет что-то достаточно острое, чтобы перерезать веревку?

– Все равно мы должны караулить ее, – упрямо повторил Джон. – По очереди, сначала один, потом другой.

– Нам нужно записать это правило, как и другие, которые были у нас раньше, – сказал Пол. – Эй, Дайана, принеси бумагу…

– Это хорошая идея, – согласился Джон.

– А есть чем писать? – Дайана, которая в свои семнадцать была самой старшей, встала и отправилась на поиски. Она принялась выдвигать и захлопывать ящики, пока наконец не нашла блокнот и шариковую ручку. – Итак, – сказала она. – Правило номер один: присматривать за ней.

– Верно. Теперь, поскольку Патрулю Рыжий Лис придется караулить ее всю ночь, мы с Патрулем Синий Лис будем присматривать за ней, пока мы здесь. Хорошо?

– Принято, Синий Лис, – сказал Пол.

– Хорошо? – Джон посмотрел на Дайану.

Дайана не сказала «Принято». Она ни за что не снизошла бы до такого.

– Конечно, – холодно произнесла она.

– Хорошо, и еще кое-что, – сказал Бобби. – Мы не можем держать ее все время привязанной в одном месте. Как мы будем ее перемещать?

– Зачем ее перемещать? – спросила Синди.

– Ей нужно время от времени восстанавливать кровообращение, и она должна ходить в туалет, как и все остальные.

Раздалось всеобщее хихиканье.

– Да, но она же сильная, – сказал Бобби. – Видели бы вы ее сегодня утром. Блин, я думал, она разломает кровать на куски.

– Правда?

– Нам всем лучше быть здесь, когда потребуется ее перемещать, – задумчиво произнес Джон. Эта идея, похоже, не радовала его. – Нас пятеро – мы должны справиться.

– Я тут кое-что выяснил… – начал Бобби.

– Записывай. – Джон проигнорировал его.

– А как насчет кормления? – спросила Синди.

– Да, это тоже важно.

– Думаю, нужно раз в день давать ей хлеб и воду, – на полном серьезе сказал Поль. – Знаете, как при диете.

– Зачем? – спросила Синди. – Она же не толстая.

– Чтобы ослабить ее. Бобби говорит, что она сильная, поэтому сделаем ее слабой. Наша мама сидит на диете. Она вообще ничего не ест в течение дня, только морковь, сельдерей, обезжиренное молоко и тому подобное, при этом она всегда слаба и утомлена. К тому же, – сказал он, – мы сможем делать с пленницей все, что захотим.

– Ваша мать действительно ест эту дрянь?

– Как и все взрослые. Они боятся разжиреть и умереть.

– Ой, умирают только от курения и рака, – сказала Синди. – Вы что, телевизор не смотрите?

– Заткнись, Синди, – сказал Джон, но достаточно мягко. – Хорошо, как мы будем кормить ее? Что произойдет, если мы вытащим кляп, а она начнет орать во все горло?

– У нас остался хлороформ отца Бобби, – сказал Пол. – Можем сказать ей, что, если она закричит, мы усыпим ее и вообще не будем кормить.

– Тряпка все еще пропитана этим средством. – Бобби подумал и вынужден был согласиться. – Я положил ее обратно в банку.

– Все равно никто ее здесь не услышит, – холодно произнесла Дайана.

– Знаю! Включим телевизор погромче, я видела такое по телику, – из Синди лился неконтролируемый поток слов. – Так все подумают, что звук идет из него.

– В любом случае, мы все должны быть здесь, когда будем убирать у нее кляп, – сказал Джон. – Пятеро лучше, чем двое. Запиши это, Дайана.

– Еще одно, – сказала Дайана, записывая. – Все знают, что у Бобби и Синди есть няня, которая делает всю работу по дому и заботится о них, – она посмотрела на Синди. – Если в доме будет грязно, а во дворе беспорядок и куча мусора, любой проходящий мимо захочет зайти и выяснить, в чем дело.

– Я не грязная, – сказала Синди.

– Тебе следует умыться и причесаться.

– Ой, а я думала, что без нее мы будем свободными…

– Мы свободны, тупица, – сказал Бобби, – но это не значит, что ты можешь делать все, что захочешь.

– Это не означает, что вы можете делать то, что хотите, – сказал Джон. – С этого момента мы должны быть особенно осторожны. Должны делать то, что обычно делают они. – Под «они» подразумевались взрослые, совершенно другая команда (и все дети это понимали).

– Верно. Прежде всего, мы должны оставаться опрятными. Не устраивать бардак. Во-вторых, мы все должны внести свой вклад и помочь навести порядок, – сказала Дайана. – Да, должны, – добавила она посреди всеобщего молчания.

– Мне больше нравилось другое – когда она делала всю работу, – сказала Синди. – По крайней мере, она была нашим другом и играла с нами.

– Другом, – усмехнулся Джон. – Она была очень властной. Будь я в твоем возрасте, я бы не хотел, чтобы она нянчилась со мной.

– Повзрослей, – сказал Бобби. – Мы уже не дети, чтобы все время играть. Даже ты.

– Ты о чем это? – вдруг встрепенулась Синди, в голосе у нее сквозило недовольство. Та любовь между братом и сестрой, которую они проявляли ранее, моментально развеялась.

– Оставь ее в покое, – сказал Джон. – Что еще?

– Телефонные звонки, – произнесла Дайана.

– Да, с ними нужно поосторожнее…

– И еда, – сказала она. – Вам двоим неделю надо чем-то питаться. Мы должны делать покупки…

– Это легко, – сказал Бобби. – У нас есть открытый кредит в магазине у Тиллмана. Он самый ближайший, и его хозяин занимается доставкой. Можно сделать заказ по телефону, он принесет его на крыльцо и оставит. Он всегда…

– И у него есть маффины! – воскликнула Синди.

Дайана хмуро посмотрела на нее.

– А тебе придется готовить…

– Будем жарить на гриле всякие штучки, как папа! – К Синди медленно возвращался энтузиазм.

– И овощи тоже.

– Ты не моя мать.

– Делай, как она говорит, – сказал Бобби. – Еда должна быть такой же, как всегда. Будто ничего не случилось.

– Тогда зачем мы все это делаем? – Улыбка сошла с лица Синди.

– Хочешь купаться в любое время? – произнес Бобби. – Хочешь не спать допоздна и смотреть фильмы по телику, которые тебе нельзя смотреть? Хочешь попробовать папин виски?

– Ну…

– Просто должны быть правила.

– Да, но это лишает удовольствия.

– Нет, не лишает, – сказал Пол, дергаясь от нервного тика. – Вот увидишь.

Синди вздохнула, вскочила на ноги и направилась на кухню. Она шла так, будто чувствовала, что обладает правом вето, которое давало ей власть над старшими детьми. Пусть подождут. Из кухни донесся хлопок дверцы холодильника, а затем голос Синди.

– Ладно, – неохотно согласилась она.

Джон фыркнул, но не без легкого веселья.

– Хорошо. Какие правила на данный момент?

Дайана протянула ему блокнот. В нем аккуратным мелким почерком было написано:

1. Присматривать за ней.

2. Перемещать ее – присутствовать всем.

3. Вытаскивать кляп – присутствовать всем.

4. Быть опрятными, делать уборку.

5. С осторожностью относиться к телефонным звонкам.

6. Есть – ходить по магазинам.

7. Волосы Синди.

– Да, а что с телефоном? – Джон передал блокнот Полу. Бобби перегнулся через его плечо и стал читать вместе с ним.

– Говорим всем, что она принимает ванну, – сказала Дайана.

– Или на пляже с кем-нибудь из нас, – добавил Пол.

– Или повезла Синди в Брайс, – предложил Бобби.

– Ладно. – Джон выглядел убежденным. – Что-нибудь еще?

– Прочитайте ваши правила, – сказала Дайана. – Давайте сначала приберемся там, где необходимо, а потом выясним, нужно ли ей что-нибудь.

– Я займусь кухней, – сказала Синди с порога.

– Вымой лицо и руки, надень чистое платье и расчеши волосы, – сказала Дайана.

– Расчесывать волосы больно.

– Хорошо, я причешу тебя.

– Все равно больно.

– Нет, если я буду это делать.

– Синди! – Бобби посмотрел на нее. Он был сильнее.

– О-о-о…

– И все-таки кухней займусь я, с кем-нибудь. Я знаю, где что хранится, – сказал Бобби. – Потом можем поднять Барбару с кровати.

– Класс, – сказал Пол. – Мне это нравится.

арбара уже догадалась, кем будут остальные члены Свободной Пятерки. Этих же самых детей она брала с собой купаться накануне днем – в воскресенье. Помогала мальчикам плавать австралийским кролем, не пускала Синди в ту часть реки, где течение было самым сильным, и сама немного тренировалась (Дайана лишь немного побродила в воде, затем вышла на берег, села и стала наблюдать).

Свободная Пятерка – это просто сообщество детей (назовем их детьми, – сказала себе Барбара), вынужденных торчать в деревне, где им не с кем играть, кроме как друг с другом. И точно так же, как Барбара охарактеризовала Бобби как мужественного и надежного, а Синди как избалованную и забавную, она быстро сформировала дружественное мнение и об остальных.

Джон был довольно крупным и сильным для своих шестнадцати – как она определила – лет. Симпатичный мальчик, в чьем голосе уже чувствовались твердость и зрелость. Он был вежлив и внимателен по отношению к остальным, при том что они – за исключением Дайаны – были моложе, что его, возможно, раздражало. И все же вид у него был какой-то потерянный. Даже за те короткие часы, что они провели все вместе на берегу маленькой речки к северу от дома Адамсов, он то и дело, казалось, уплывал куда-то, думая о чем-то или, точнее, пытаясь разобраться в чем-то, выходящем за рамки его опыта и нынешних возможностей. Хотя не стоило придавать этому большое значение, тем более что речь шла о подростке. Барбара предполагала, что поскольку Джон уже не ребенок и еще не взрослый (какой она, безусловно, считала себя), то он просто находился в процессе самоутверждения, поиска своего призвания. Это делало его довольно милым, а ее – более доброжелательной по отношению к нему. С Джоном она испытывала ощущение христианского превосходства, вызывавшее у нее желание помогать ему и видеть его успех.

Пол – бедняжка – был полным недоразумением. Эта мгновенная оценка основывалась не столько на его худощавой фигурке, тонких губах, каштановых волосах и «гномьих» очках в стальной оправе, сколько на манере поведения. Пол был изворотлив. Как девушка Барбара испытывала легкое отвращение, и при этом по-матерински жалела его.

Пол подергивался от нервного тика, переминался с ноги на ногу, словно под ним горела земля. Крутил головой и вытягивал шею, когда говорил. Он будто изо всех сил пытался выразить словами и действиями неистовый поток идей, которые нельзя было ни проверить, ни проанализировать. Голос у него срывался на фальцет, глаза бегали по сторонам. Муки этого существа, очевидно, были вызваны метаниями между внешним миром, в котором он был вынужден жить, и внутренним, который был виден только ему. Со временем он вырастет в нечто проворное, яркое, сложное и до смешного уродливое – в профессионального изобретателя ненужных вещей, компьютерного мастера, преподавателя чего-то теоретического и мало понятного. Словом, тоже станет цивилизованным, «нормальным» и полезным, но только после того, как в нем утихнет этот зуд. А пока он оставался этаким дергунчиком.

Дайана же была натуральной жердью. Не исключено, что одноклассники в школе так ее и называли. Самая старшая из Пятерки, с разницей примерно в полгода, она приблизилась к своему восемнадцатилетию нерасцветшей, непривлекательной и, на данном этапе, совершенно бесперспективной. Даже полная надежд в моменты абсолютного уединения, она наверняка уже начала ощущать на себе холодное дыхание будущего. В то время как у других девушек ее возраста увеличивалась ширина бедер и вырастала грудь, Дайана оставалась худой дылдой с большими белыми ступнями, костлявыми ногами с выступающими коленями, отсутствующими бедрами, плоской грудью, торчащими ключицами и острыми локтями. Высокой – и при этом сутулой. Вероятно, борясь с комплексами, она стала до боли опрятной, тихой, замкнутой, сдержанной и холодной. Волосы были туго стянуты назад – причем все пряди лежали строго параллельно друг другу. Безупречно чистая и приятно пахнущая мылом. Всегда брезгливо держалась чуть в стороне от остальных. И лишь изредка используя свою власть над другими детьми – власть, которой они ее почему-то наделили, – Дайана показывала, что она не жердь, а живой человек.

Поскольку Барбара ощущала свое превосходство, она испытывала к этой девушке жалость. Была очень добра к ней и хотела быть еще добрее. Ей хотелось рассказать ей что-нибудь, утешить ее. В конце концов, человек не должен быть столь непривлекательным. Но как пробить стену, которой Дайана окружила себя? Что ж, всему свое время.

Так это было, такими они казались, так все они вели себя в то солнечное воскресенье – вчера – после церкви, пикника на берегу и купания. Барбара сновала среди них и руководила ими, с радостью приняв возложенную на нее ответственность, как хорошенькая новая учительница со своим первым классом учеников. Как же теперь все изменилось.

Сейчас Барбара понимала, что ее пленение было спланировано еще до вчерашнего солнечного дня. И помешать ее гарантированному унижению могла лишь случайность и ошибка.

Возможно, Бобби прятал банку с отцовским хлороформом в полиэтиленовом пакете для сэндвичей, а веревку – в темноте своего стенного шкафа. Даже Синди, вопреки своей болтливой и своенравной натуре, была вынуждена молчать.

В этом свете, какими же нереальными казались их невинные плескания, внимательное выслушивание инструкции, их непринужденное послушание. Как же серьезно эта новая учительница ошиблась в своем анализе, как же легко ее обвели вокруг пальца. Под поверхностными карикатурками, которые она нарисовала на детей, – кто бы мог подумать – скрывались люди! Они были организованы. Умели планировать. Могли держать свой собственный совет, могли казнить. И теперь оказалось, что, взяв на себя обязательства, они могут сохранять самообладание.

Как быстро все кардинально поменялось. Дети больше не были детьми, а учительница больше не была учительницей. С помощью ловкого замысла они свели на нет все ее преимущества и превратили ее снова в девочку, которая ничем не лучше их.

Не лучше!

Прослушав их разговоры на собрании, которое они не удосужились провести тайно, Барбара, конечно же, поняла, что ее плену не суждено быть коротким. Момент освобождения, триумфа, возмездия, который, как она чувствовала, был не за горами, не наступил и наступит неизвестно когда. Не через час, возможно, даже не через день.

Этот вывод, конечно же, вызвал у нее боль. Все тело – плоть, мышцы и сухожилия – начинало очень сильно болеть. Возвращалось нечто, похожее на первоначальную панику.

Нет, – сказала себе Барбара (вспомнив совет Терри). Я буду спокойна. Я не причиню себе вреда. Я не буду их снова пугать. Я буду осторожна.

Она мысленно позвала на помощь.

ля тех, кто склонен видеть в ситуации юмор, второй визит членов Свободной Пятерки к их пленнице отчасти предоставил такую возможность. Дети все вместе вошли в комнату, прижимаясь друг к другу, и молча приблизились к кровати. По их поведению и звуку учащенного неглубокого дыхания можно было догадаться, что надзиратели нервничают больше, чем пленница.

Закон, конечно же, был нарушен, и это они нарушили его. Но поскольку пленение Барбары было совершено раньше – прошлой ночью, в их отсутствие, – возможно, всем им, кроме Бобби, было удобно считать себя непричастными к этому преступлению. Возникшая в результате ситуация – беспомощность Барбары, их восхождение к власти, – возможно, была просто абстракцией, совокупностью условий, обнаруженных при их утреннем пробуждении. Но после собрания, их решения не останавливаться, и этой очной ставки с девушкой все, очевидно, должно измениться. Теперь они начинали нарушать закон, час за часом, преднамеренно, заранее предупрежденные о всех возможных и неприятных последствиях. Становились полностью ответственными за свои действия. Дверь в невинность, настоящую или мнимую, захлопнулась за ними. Отныне они не могли считать себя никем иным, как злодеями и преступниками, подлежащими наказанию. Это произвело на них такое сильное впечатление, что, глядя на свою пленницу, они старались избегать ее взгляда.

Барбара, конечно, почувствовала их напряжение, и у нее сразу же возникло безумное желание рассмеяться – будь у нее такая возможность – над всей этой невероятной сценой. Ей казалось, что она попала в сон, где лилипуты-пленители и их, возможно, опасная пленница, боятся друг друга, и тем не менее все вынуждены находиться в одном замкнутом помещении. Поскольку это, конечно же, было недалеко от истины, ее мысли приобретали истерический оттенок.

Однако, обнаружив вскоре, что Барбара остается беспомощной, члены Свободной Пятерки постепенно расслабились. Они в открытую нарушили закон, разделяющий полномочия детей и взрослых, и ничего не произошло. Проигнорировали табу, и их не поразили молнии.

– Ну, что будем делать? – Голос Джона был немного напряженным и сухим, будто ему было трудно говорить.

– Нам не нужно ничего делать, если…

– По-моему, мы хотели спросить ее, не хочет ли она в ванную! – хихикнула Синди. Смена ролей казалась ей бесконечно забавной.

– Если она хочет, – сказала Дайана. Затем она обратилась к Барбаре: – Ты хочешь?

– Эмм?

– Хочешь в туалет? – произнесла Дайана с болезненной прямотой. – Мы можем отвести тебя.

Барбара посмотрела на нее и закрыла глаза. В действительности ситуация оказалась еще более невероятной, чем она предполагала. Идти в ванную с пятью подростками на буксире! Во-первых, она думала, что скорее никогда не пойдет в туалет, чем вот так. С другой стороны, – осторожность сдерживала ее, – однажды ей придется столкнуться с этой проблемой, если они будут придерживаться своих планов. И лучше уж ходить с ними, чем просто лежать здесь вечно.

В голове у нее, конечно же, промелькнула и другая эгоистичная мысль. Но Барбара не решалась обдумывать ее, опасаясь, что дети интуитивно догадаются об этом. Возможно, это шанс вырваться на свободу.

– Она хочет, – сказал Пол. Он переминался с ноги на ногу, но теперь, казалось, испытывал удовольствие.

– Ладно, сейчас. Как мы уже обсуждали, – сказал Джон. – Вы готовы?

– Ага, – ответил Бобби, держа в руке веревку, – но помни, ты не сможешь с ней совладать, если дашь ей хотя бы чуть-чуть развязаться.

– Не дам. – Джон распрямился. – Давай сделаем это.

– Ну ладно, я сначала свяжу ей руку.

Куском веревки, который он принес с собой, Бобби обвязал ее правое запястье чуть выше того места, где оно уже было связано. Затем взял свободный конец этой веревки и присел на корточки возле кровати. – А теперь мы пропустим ее здесь…

Утратив способность объективно оценивать ситуацию, Барбара смотрела на них с некоторой опаской. Она не могла видеть всего, что они делали, и боялась, что они причинят ей боль.

Бобби снова поднялся на ноги.

– Ладно, теперь, когда я развяжу ей руку, вы все ее держите, а Пол тянет на себя свой конец веревки.

– Хорошо, – вздохнула Дайана. – Просто сделайте это.

На мгновение наступила тишина. Барбара смотрела на них снизу вверх, а Джон и Дайана смотрели на ее руку, так, будто в ней была какая-то сверхчеловеческая сила. Барбара пришла в отчаяние.

– Вот, готово. – Бобби отпрыгнул от изголовья кровати. – Держите ее, быстрее. Он обошел вокруг, чтобы помочь Полу.

План наконец стал ясен Барбаре и всем остальным. Она не оставалась свободной ни на минуту. Когда Бобби отвязал ее запястье от изголовья кровати, оно уже было привязано более длинной веревкой к нижней части рамы. Все, что им нужно было сделать, это удерживать ее вторую руку, пока Пол подхватывает свободный конец веревки. Во время всего процесса Барбара оставалась беспомощной.

– Вот, видите? Получилось.

– Ага…

Все выпрямились.

Теперь Барбара лежала, все еще раздвинув ноги, одна рука была привязана к раме кровати сбоку, а другая – у изголовья. Было не очень больно, по крайней мере, не больнее, чем раньше, но досадно и обидно, что ей даже на минуту не получится освободить свою руку.

– Она выглядит так, будто семафорит флажками. – Пол одарил ее одной из своих кривых ухмылок и огляделся в поисках одобрения.

– Или танцует, – сказала Синди. – Как миссис Гулливер. – Она хихикнула.

– Мисс Гулливер, – поправила ее Дайана.

– Ладно, не важно. Давайте сделаем все остальное.

С такой же инженерной точностью они опустили вторую руку Барбары и тоже привязали. Ее плечи, одеревеневшие и ноющие после многочасового напряжения, пульсировали болью. По крайней мере, так у нее восстанавливалось кровообращение.

– Теперь ей придется сесть.

– Что, если она не будет садиться? – спросила Синди. – Как ты ее заставишь?

– Это же она хочет в ванную. Если она этого не сделает, мы всегда можем привязать ее, как прежде. – Из уст Джона это звучало обнадеживающе, но на самом деле Барбара не имела подобной свободы с тех пор, как проснулась; она, мягко говоря, не могла ею пользоваться.

– Ага, – сказал Бобби. – Садись. Ты сможешь, если захочешь. – Это был первый приказ с их стороны, и Бобби отдал его с некоторой нерешительностью в голосе.

По той же причине Барбара слегка замешкалась. Уроков в было мучительно мало, и все же ей было очень трудно их усвоить. С одной стороны, подростки требовали, чтобы она села, с другой, угрожали привязать ее, как прежде, если она откажется. И они непременно сделают это. Барбара должна понять, что независимо от того, насколько ниже ее статуса, по ее мнению, стояли дети, они полностью управляли ситуацией. Выйти из этой ситуации с достоинством было невозможно. Либо она подчинится, либо ее вернут в менее приятное положение, и так будет повторяться до тех пор, пока она не признает их власть. Барбара вздохнула, а затем, будучи в хорошей форме, свойственной пловчихе, смогла сесть, как ее просили.

Все выжидающе посмотрели на Бобби.

– Хорошо, вот… – Он обернул веревку вокруг ее тела. – Теперь мы привяжем ей руки к бокам.

Это было сделано. Освободив ей левое запястье, они связали его за спиной. Перекинули веревку через правое плечо, протянули между грудями, пропустили под локтем и привязали свободный конец к тому же запястью. Таким образом, ее левая рука оказалась в таком положении, как если б ее кто-то выкрутил. Вот только она была не только выкручена, но и зафиксирована.

Они были настолько осторожны, действовали настолько медленно и тщательно, что Барбара начинала раздражаться. Ладно, она делала то, что они хотели. Ей не убежать – она понимала это, и они это понимали, – к чему столько хлопот? Когда они были готовы соединить ее ноги вместе, она нетерпеливо сделала это сама. Ну, или почти сделала, после чего упала на спину.

Синди рассмеялась, но Бобби, вспомнив свои утренние усилия, быстро связал ей лодыжки, прежде чем она сообразила кого-нибудь пнуть. Казалось, он был слегка напуган, когда развязал последнюю веревку, удерживающую ее на кровати.

– Что насчет второй ее руки?

– Ей нужна одна свободная, дурочка. К тому же, со связанным локтем она мало что сможет сделать.

– Она сможет сейчас встать?

– Да, наверное.

На самом деле им пришлось опускать ее ноги с кровати и помогать ей снова сесть.

– Как ты заставишь ее идти именно туда, куда ты хочешь?

– Ну…

Об этом Бобби не подумал.

– Я знаю. Накиньте ей на шею веревку, – предложил Пол. Говоря это, он, как обычно, наклонил голову и приподнялся одним боком, словно говорящий скворец, пытающийся произнести трудное слово.

– Ага! Таким образом, если она не пойдет за нами, мы сможем придушить ее или хотя бы заставить лечь.

– Нет, у меня есть идея получше, – сказал Бобби. – Садись, – сказал он Барбаре. На этот раз он не колебался, она тоже, даже наклонилась к нему.

– Вот… – Бобби обмотал вокруг ее шеи последний длинный кусок веревки, свесив один конец ей на спину, а другой на грудь. – Один из нас пойдет впереди, а другой – сзади. И если она будет плохо себя вести, каждый потянет за свой конец.

Его слова немного напугали Барбару. Она стала переводить взгляд с одного ребенка на другого. Ей казалось, будто ее забальзамировали выше пояса. Лямка ночной сорочки спала с плеча, что вызывало ощущение наготы.

– Придушишь ее? – спросила Синди.

– Не переживай. Только в случае необходимости.

– Я поведу ее, – быстро сказал Пол.

– Нет, не ты, – возразила Дайана. – Пусть это делают Бобби и Джон, а ты иди сзади и не путайся под ногами. Когда потребуешься, мы тебе скажем.

Очередные глупости. Хорошо, она пойдет в ванную. Больше всего сейчас Барбаре хотелось поскорее покончить с этим. Она посмотрела на членов Свободной Пятерки и издала единственный звук:

– Ммнн?

– Ладно, вставай.

Она попыталась и обнаружила, что не может сделать это без риска упасть вперед. – О-о ммнн, – произнесла она.

Подростки непонимающе смотрели на нее. Все издаваемые ею звуки звучали одинаково.

– О-о ммнн!

– Помогите мне, – перевела Дайана.

Вместе с Джоном они послушно взяли Барбару за руки и помогли ей встать. За это короткое мгновение она успела отметить, что они намного сильнее, чем предполагала. Затем Бобби робко потянул за веревку на ее шее – все сработало, как он и предсказывал, – и Барбара, повернувшись, последовала за ним, а за ней – все остальные.

Дорога по коридору, казалось, растянулась на полторы мили. Ноги у Барбары были перевязаны чуть выше щиколоток, и Бобби слишком туго затянул петли. Когда она встала и перенесла вес на распухшие ноги, веревка врезалась в кожу. К тому же, Бобби связал ей ноги так, что почти не оставил между ними промежутка, поэтому ей пришлось передвигаться лишь маленькими шажками, преодолевая всего девять-десять дюймов за раз. После каждого шага ее ступни выстраивались практически в линию, будто Барбара шла по канату. Она боялась упасть и по ходу движения опиралась правой рукой о стену.

Когда медленная процессия наконец добралась до ванной, Дайана обратилась к остальным:

– Вам нельзя это смотреть, – и пропустила Барбару вперед. Затем зашла следом, встала, прислонившись к стене возле двери, и чинно отвела взгляд в сторону.

^–Что ж, нам придется кормить ее какое-то время. – сказал Джон.

Он сидел, положив локти на стол и упершись пятками в перекладину кухонного стула. Он жевал, пока говорил, и перед ним лежал кусок бутерброда, приготовленного Дайаной.

– А как мы вернем ей кляп в рот, если она этого не захочет? – спросила Синди. – Она же может укусить.

– А что, если она начнет кричать?

– Это не проблема. – Пол пожал плечами. – Пусть Джон возьмет подушку и, если она закричит, накроет ей лицо.

– Она же задохнется, – сказал Бобби.

– Это ненадолго, пока мы открываем банку с хлороформом, а потом усыпим ее.

– А как насчет кляпа? – настойчиво поинтересовалась Синди.

– То же самое, дурочка.

– Я не дурочка. Перестань называть меня так!

– Почему бы тебе не оставить ее в покое, Бобби? – вздохнул Джон. – Лучше кому-нибудь стоять на страже и следить за дорогой на случай, если кто-то приедет, когда она будет без кляпа.

– Хочешь делать это, Синди?

– Нет, я хочу смотреть. – Она лениво ела глазурь с кусочка торта, который выпросила у Дайаны.

– Я останусь здесь, – сказал Бобби.

– Нет, ты нам можешь понадобиться.

– Ради бога, я просто побуду здесь. К тому же, пришла очередь Пола что-то делать. Если он хочет усыпить ее хлороформом, пусть попробует, для разнообразия.

– Доедай свой бутерброд, Пол. Поторопись, – сказала Дайана, поднимаясь на ноги, – а то уже поздно.

– Да, и я еще хочу пойти покупаться, – Синди медленно облизала пальцы.

Теперь дети обращались с Барбарой уже не так робко. Больше часа назад, бесконечно споря и дискутируя, они вернули в ее комнату, посадили на стул и привязали к нему. Постороннему наблюдателю было бы очевидно, что для данной задачи хватило бы и половины веревки, но дело не в этом. Чем больше веревки они использовали, тем безопаснее себя чувствовали.

Это было видно по их расслабленному виду, пока Дайана рассказывала о подушке на лице, о хлороформе и о наблюдении за дорогой.

– Ты будешь тихо себя вести, если мы вытащим кляп?

Барбара с серьезным видом кивнула. Ее принудительно разжатые челюсти болели.

Поскольку мальчики не собирались прикасаться к Барбаре без особой на то нужды, снимать лейкопластырь взялась Дайана. Как обычно, Бобби использовал такое количество, что хватило бы склеить сломанную кость, поэтому пришлось постепенно, кусок за куском, отдирать его, что вызывало у Барбары понятное возмущение. Когда скотч наконец был снят, скомкан и выброшен вместе с бумажным мусором, подлежащим сожжению, Дайана потянулась ко рту Барбары и вытащила влажный махровый комок. Та тут же болезненно сглотнула и провела языком по пересохшим губам.

– Могу я попросить стакан воды?

При звуке ее голоса Джон и Пол слегка напряглись. Это был очевидный сигнал об опасности.

– Я не буду кричать, – осторожно произнесла Барбара.

Не теряй голову, когда у тебя уберут кляп, – сказала Терри сегодня утром во время их воображаемого разговора. Поговори с ними. Сохраняй спокойствие.

– Я принесу, – прожужжала Синди.

– Включи телевизор – погромче, – крикнул Джон ей вслед. Он все еще очень нервничал.

– Я не буду кричать, – повторила Барбара тихим, уверенным голосом. Когда никто ничего не сказал, она добавила: – Можете положить подушку и банку. Я все понимаю. И не доставлю хлопот.

Дайана, тоже напрягшаяся, казалось, расслабилась.

– Ладно, тогда… Я принесу тебе что-нибудь.

– Что?

Дайана повернулась и вышла из комнаты.

– Хлопья, – ответила она через плечо.

– Но я не хочу есть одни хлопья!

– Другого ты не получишь.

Пол тут же снова поднял банку; внутри виднелась тряпка, а его пальцы были на крышке.

– Ты на тюремной диете.

– Ты… – Барбара замолчала и вздохнула. – Это не сделает меня слабее, Пол. Я стану только голоднее.

– И тем не менее. – Он плотно сомкнул губы.

Наступила тишина.

– Чем больше вреда вы мне причините, тем серьезнее будете наказаны, понимаете? – наконец сказала Барбара. Она не решилась сказать что-то еще и тем самым дать им ощущение еще большей власти. Определенная уверенность в превосходстве взрослых запрещала ей это, особенно теперь, когда к ней вернулся голос. – Как вы думаете, что с вами сделают за это?

До мальчиков явно дошел смысл сказанного ею. Пол, смутившись, опустил глаза. Стоящий за спиной у Барбары Джон молчал.

– Почему бы вам не провести еще одно собрание и не поговорить об этом? Вы же понимаете, что будет. Просто решите для себя, что лучше. Если вы продолжите удерживать меня и кто-нибудь узнает, у вас будут большие неприятности. Но если отпустите меня сейчас, я… – Барбара все еще была раздражена, – возможно, я передумаю. Мы все пойдем купаться, а потом обсудим этот вопрос.

Молчание мальчиков, казалось, превратилось в нечто осязаемое и холодное.

– Разве это не лучше, чем то, что светит вам в противном случае?

В ответ тишина.

Через некоторое время Дайана вернулась, неся на подносе хлопья и салфетку (что было очень в ее стиле).

– О чем вы говорили? – спросила она, поставив поднос на туалетный столик.

При виде сестры Пол испытал такое облегчение, что на него было жалко смотреть. Он весь извивался в знак благодарности.

– Она хочет, чтобы мы ее отпустили. Говорит, что не расскажет про нас.

Дайана манерно фыркнула.

– Можем мы переместить ее сюда?

– Но что со всеми вами потом будет? – спросила Барбара.

– Мы не хотим об этом говорить. Ну давай же.

Встав с другой стороны от Джона, Дайана помогла ему придвинуть Барбару к маленькому туалетному столику.

Барбара снова вздохнула и покачала головой.

– Вот вода.

Дайана взяла стакан из рук Синди и поднесла к губам Барбары.

– Вы не развяжете мне хотя бы одну руку?

Осторожность, повышенное внимание к деталям, молчание, отказ вести себя благоразумно и нежелание общаться с ней едва не довели Барбару до срыва.

– Я не смогу убежать с помощью одной руки.

– Это слишком хлопотно.

– Но я хочу есть самостоятельно.

– Понимаю, и тем не менее. Это займет слишком много времени, а все еще хотят покупаться, – сказала Дайана. – Будешь пить или нет?

Ощущая себя раздавленной, Барбара посмотрела на нее и кивнула. Несмотря на то, что это была колодезная вода с металлическим привкусом, она была прохладной, целебной и чистой. Приятное ощущение в горле частично стерло раздражение, и когда Дайана спросила, не хочет ли она хлопьев, Барбара снова просто кивнула и согласилась, чтобы ее кормили, как ребенка.

Чуть позже Барбара почувствовала, как напряжение в комнате снова начало возрастать. Мальчики практически излучали его. Пол снова взял в руки банку.

– Подождите минутку!

Они послушались.

– Сегодня вам больше не нужно засовывать мне в рот кляп. Никто не придет, а если и придет, я не буду шуметь… – Барбара смотрела в основном на Дайану.

Однако вместо того, чтобы снять напряжение, она, казалось, лишь усилила его. Даже Дайана с опаской посмотрела на Джона, который потянулся к подушке и потрогал ее.

– Все-таки это больно. – Барбара переводила взгляд с одного на другого. – Я не могу шевелить языком или глотать. Разве не можете придумать что-нибудь другое, без этой тряпки? Она весь день провела у меня во рту. А еще ночь.

Дети казались непреклонными, и все же не пытались заставить ее замолчать.

– Разве вы не можете завязать мне чем-нибудь рот или просто заклеить его скотчем, коли на то пошло?

– А, ты видела это в старых фильмах, – сказал Пол, подергиваясь. – Через такой кляп ты сможешь говорить, а скотч можешь отклеить с помощью слюны.

– Да, с помощью слюны, – подтвердила Дайана.

– Откуда вы знаете?

– Он прав, – сказал у нее из-за спины Джон.

Барбара опустила голову и глубоко вздохнула. Возможно, они правы.

– Ладно, но вы же еще не готовы идти купаться. Не могли бы вы хотя бы на пару минут оставить меня в покое? – Она подняла голову и попыталась оглянуться через плечо. – Ну же, Джон.

Тот обиженно вздохнул.

– Ладно. На пару минут.

Однако поговорить Барбаре было не с кем. Все они вышли из комнаты, чтобы переодеться в купальные костюмы, а когда вернулись, то были полны решимости.

– Спасибо, – с горечью в голосе сказала она и открыла рот.

Дальше – ничего, только скотч, оцепенение, неподвижность и тишина.

С радостным гиканьем дети выскочили из дома и направились к реке, оставив Дайану первой караулить пленницу. Барбара несколько раз пыталась издавать звуки и привлечь ее внимание, но тщетно. Уши и щеки Барбары горели огнем от злости и унижения. Ее игнорировали.

Дайана беззаботно свернулась калачиком на кровати у Барбары за спиной и стала читать. Барбара слышала об этой книге недавно – та казалась слишком взрослой для Дайаны. Книга месяца по версии Книжного клуба, она была посвящена мифологии и древним временам (и, если верить рецензиям, изобиловала сексом и всякими страшными событиями). Тем не менее, Дайана читала с увлечением. Барбара видела ее отражение в зеркале на туалетном столике.

Лицо девушки было бледным, строгим и отстраненным. Если бы Барбара и смогла поговорить с ней, то не было никакой уверенности, что она получила бы хоть какой-то ответ.

2

Вечерело, но на улице было еще светло. Вымыв посуду и разделив мусор – «твердые» отходы на засыпку, бумагу на сжигание, овощи на компост, – Джон Рэндалл спустился по ступенькам своей веранды и остановился, глядя в какую-то точку между небом и землей.

Дом Рэндаллов был ближайшим к дому Адамсов и располагался выше по реке, а разделительной линией проходил ручей Оук-Крик. Как и дом Адамсов, он смотрел окнами на воду, но на этом сходство заканчивалось. Старое, сильно разросшееся за счет пристроек каркасное здание с верандами и декоративными украшениями, странно расположенными дымоходами и крышей с необычными углами наклона стояло на холме, глядя окнами почти строго на запад, на слияние ручья и реки. От него к болотистому берегу спускалась постриженная Джоном лужайка. У ее дальнего края скопилась вода и начиналась полоса полузатопленного тростника. Со стороны ручья та же самая лужайка тянулась до самого края воды, где стоял однодосочный, посеревший от непогоды причал.

Все эти достопримечательности вызывали довольно приятные чувства. Дул слабый ветерок, река, отражающая сумерки, была обманчиво голубой и чистой, а ее поверхность нарушалась лишь рябью от снующей тут и там рыбы. Находящийся слева ручей Оук-Крик, наоборот, тонул в тени. Еще через двадцать минут он сольется с темными сосновыми зарослями на участке Адамсов. Порхали светлячки, спорили лягушки, от остывающей земли исходил слабый запах пыли – все это производило благостное впечатление. Однако этот пейзаж уже давно не нравился Джону. Он ощущал себя здесь, как в тюрьме. Виновато было не столько место, сколько процесс, система, из которой он не мог вырваться и даже не знал как. Он рос, и они его ждали. Построенные планы.

Если он получит хорошие оценки – а они были вполне приличными, – через два года, в такой же позднеавгустовский вечер он поедет учиться в колледж. Еще четыре года с летней подработкой, плюс эти ближайшие два, итого шесть лет. После этого он займется семейным бизнесом в Брайсе или устроится на работу, и… что потом?

Отсутствие ясности и мотивации у Джона в этот момент не было связано с плохой подготовкой. Причина и следствие, работа и вознаграждение были вбиты в его голову и укрепились там с самого начала. Просто он настолько усвоил эти понятия, что находил их избитыми и банальными, недостойными ожиданий и стремлений.

Дело в том, что Джон – вполне предсказуемо – хотел свободы. В соответствии со своей природой (если бы он раскрыл ее), ростом, весом, силой, умом и желаниями он готов был стать чьим-либо подмастерьем, оказаться там, где велись войны, запускались ракеты, управлялись корабли и пересекались ледяные шапки. Готов был встречаться с девушками и любить. Его дух не только согнулся под тяжестью лет, практически отделяющих его от всего этого, но и надломился от осознания того, что его мечты никогда не сбудутся, если он не вытерпит эти тяжелые предстоящие годы.

Когда полковники начинали командовать, а космонавты – летать в космос, им было почти сорок! Тебе говорят, кем ты можешь стать, но правда заключается в том, что это невозможно получить, когда захочешь. А когда наконец получаешь, то уже становишься старым и скучным, как и все остальные. Это гасило амбиции – взросление занимало слишком много времени, – поэтому Джон не строил никаких планов и не позволял себе почти никаких начинаний. Он был вправе судить, что таковым является большинство людей. И, по его мнению, ничто из того, что предлагали ему взрослые – учитывая необходимые предварительные условия, – не стоило и выеденного яйца. Мир только и ждал, чтобы убить его или, по крайней мере, ту его часть, которую Джон считал лучшей. Ну и черт с ними всеми. Он перешел в режим автоответчика – «Да, сэр», «Нет, мэм», – и стал плыть по течению. Таким был в душе Джон Рэндалл, тот, который открывался самому себе в долгих, частых приступах саможаления.

Однако любой, кто в данный момент увидел бы Джона Рэндалла, ошибся бы относительно его истинной сущности. В самом деле, незнакомому глазу он, стоящий у подножия крыльца, мог показаться настороженным, собранным, эмоционально заряженным и даже нетерпеливым. Если последние дни он и был рассеянным, то лишь потому, что оказался внезапно заворожен. Сам того не ожидая и не желая, он столкнулся с настоящей жизнью. Вдруг почувствовал себя живым, хоть и не посмел никому рассказать об этом.

Оставив позади дом и шум постоянно работающего телевизора, Джон спустился по лужайке к пристани и забрался в свою лодку. Там, за ручьем, меньше, чем через двадцать ярдов, начинались владения Адамсов. Поднимитесь по глинистому берегу, пройдите по тропинке через лесок, пересеките поле, затем огород, и вы у дома. Не пройдет и сорока пяти минут – пятнадцать минут туда, пятнадцать там и пятнадцать обратно, – как он будет вспоминать, как снова повидал Барбару. К сожалению, все они договорились не делать ничего необычного, чтобы не привлекать внимание, и обычно он никогда не ходил туда ночью. Джон сел на центральное сиденье лодки, сведя колени вместе, опустив плечи, подперев рукой подбородок, вызывая в себе новое чувство горького блаженства и наслаждаясь им.

На самом деле, что касается наготы, то Джон Рэндалл видел ее у Барбары гораздо больше во время их совместного купания, чем сегодня. Ее купальник-бикини, который она, не придавая этому какого-либо значения, носила в их присутствии, почти не оставлял простора для фантазий. И хотя Джон восхищался ею, в надежде, что делает это незаметно, его восхищение носило какой-то абстрактный характер.

Барбара была веселой, дружелюбной и отлично плавала. Была почти как одна из них, но его злило то, что, как и другие взрослые, она просто считала само собой разумеющимся, что все дети глупы, невинны, дружелюбны и все такое. Что они только и думают о том, как ходить по струнке и радоваться. Она явно полагала, что в глубине души они именно такие, какими ей хотелось их видеть – добрые и воспитанные, и это было для него настоящим оскорблением. Ее глупость, ее веселое властолюбие, это принуждение, которое он мог простить кому-то действительно взрослому – и действительно глупому, – нельзя было простить той, которая только притворялась взрослой, а сама была ненамного старше самого Джона. Это раздражало. Это злило. Кому вообще может нравится такой человек? Ну, по крайней мере, он так думал.

Как все изменилось сегодня!

Джон вздохнул, слегка поменял положение, заметил, что в лодке есть вода, и начал лениво, машинально вычерпывать ее. Время от времени он останавливался и с тревогой смотрел на поверхность ручья.

Этим утром Джон был напуган и растерян. Барбару связали довольно крепко и заткнули ей рот кляпом, но, казалось, этого было недостаточно. Будто у закона и порядка, который она каким-то образом олицетворяла, везде есть союзники. Будто в любой момент с ними может случиться что-то ужасное. Даже сейчас он не был уверен, что рано или поздно это не произойдет.

Тем не менее, день прошел отлично, это был величайший опыт в жизни Джона Рэндалла. Он не знал точно, в чем дело. Возможно, в ее поведении (будто она могла вести себя иначе). Джон не думал об этом.

Когда подошла его очередь караулить ее, а Дайана ушла на пляж, присматривать за детьми, он вошел в спальню, и Барбара смотрела на него так, будто ждала от него чего-то. Но когда он просто сел чуть в сторонке, накинув на шею свое полотенце и упершись ногами в кровать, она отвернулась, а через некоторое время медленно опустила голову. Именно тогда что-то в плавном изгибе ее шеи и плеч, в том, как она сидела, босоногая, какая-то по-детски невинная, полностью очаровало его.

Джон Рэндалл не слишком обманывал себя, когда счел это сюрпризом. День был наполнен эмоциями – нервозностью, смущением, дерзостью, волнением, тревогой и, возможно, некоторым вожделением, – но он все равно переступал порог спальни с чувством опасения и недоверия. Невозможно было не думать о проблемах, связанных с продолжением всей этой игры, о риске быть пойманным, о том, что произойдет, когда все закончится. На самом деле в голове у него было много трезвых мыслей, и прошло какое-то время, прежде чем он смог получше изучить сидящую перед ним в кровати Барбару.

Молчаливая, покоренная физически, но не морально, кроткая (по крайней мере, так ему казалось), не теряющая бдительности, невзирая на боль и дискомфорт, она с каждой минутой превращалась в девушку, которую он никогда до этого не видел и о чьем существовании не подозревал. На самом деле, когда Джон проявил к ней внимание и оказался заворожен этим зрелищем, ему стало ясно, что за всю свою жизнь он никогда не встречал настоящей девушки, женщины.

От девочек, по мнению Джона Рэндалла, были одни проблемы. Они могли подойти к тебе и завязать дружеский разговор, но если ты отвечал, отворачивались и убегали, а потом стояли и хихикали в кучке себе подобных. Иногда они могли прикоснуться к тебе, но если ты отвечал взаимностью, отталкивали тебя, будто ты причинил им боль или вроде того. Они являлись в фантазиях и не давали спать по ночам, и все же – к такому выводу пришел Джон – девочки никогда не нуждались в мальчиках, ни сейчас, ни в любое другое время. Он был убежден в этом, несмотря на довольно стабильное положение с браками и продолжительными романами в обществе и даже в школе. Ты нуждался в девочках – об этом свидетельствовали бессонные ночи, – а они в тебе нет. В этом-то и проблема. Но Барбара была другой.

Теперь была другой.

Пусть против своей воли и под принуждением, но в течение дня она излучала ощущение женской покорности, которое буквально заполняло комнату. Кроме того, за тот час, пока Джон Рэндалл нес караул, напряжение между ним и Барбарой заметно снизилось. Раньше это была Барбара, связанная детьми (да, он все еще считал себя ребенком), а теперь вдруг перед ним предстала девушка, которую Господь (хотя бы отчасти) научил смирению. Ей было дано играть свою роль, а ему свою. Божественную. Это была потрясающая концепция. У него было ощущение, что он находится в некой глубинной реальности, где не действуют законы, порядки и все то дерьмо, которое ему навязывали. Джон выдохнул и лишь потом понял, что задержал дыхание, чтобы не разрушить эти чары. Самое загадочное и чудесное в мире происходило прямо у него под носом. Он погрузился в ту жизнь, о которой всегда мечтал.

Время от времени все портили попытки Барбары пошевелиться. То, как она выкручивала руки в попытке найти что-то за спиной, то, как она вдруг начинала тяжелее дышать, то, как она осуждающе смотрела на него, заставило его снова увидеть истинную природу вещей. В конце концов, она была просто Барбарой. Освободившись, она очень скоро снова станет собой – занятой, жизнерадостной, неинтересной. А он станет просто Джоном, который получит по шапке, когда все это закончится. Магия умерла.

Но лишь для того, чтобы снова воскреснуть.

Со вздохом человека, бросающегося навстречу прекрасной судьбе, Джон Рэндалл отцепил швартовный линь от столба пирса и позволил лодке медленно плыть вниз по течению. Было уже темно, и он чувствовал себя более защищенным и уединенным. Словно повторно проигрывая любимую пластинку, он с трепетной осторожностью поднял иглу памяти и снова вставил в ту самую канавку, где между ним и Барбарой все изменилось. Затем откинулся назад, дав лодке дрейфовать, и снова стал переживать все это.

Пола все было сложнее.

У него всегда все было сложнее.

Он знал, например, что смеялся слишком громко и слишком рано – фактически ревел, как осел, – в то время как все остальные не видели ничего смешного. Знал, что часто подвержен унынию, пуглив и плаксив. Знал, что из-за своего роста не посмеет драться в кулачном бою, и все же абсолютно не умел сдерживать свой гнев. Впоследствии он понял, что не мог ответить в школе на глупые вопросы, потому что, когда их задавали, он задумывался обо всех возможностях и последствиях, и тогда вопросы уже не казались такими простыми. Все было сложнее, чем кто-либо мог себе представить. Мир постоянно представлялся ему более громким, резким, диким, смешным, печальным, грозным и запутанным, чем другим.

Все это было заметно с самого начала.

«Смотри, Пол, собака». Пол схватывал все на лету. «Скажи „собака“», «Произнеси по буквам „собака“». Пол отвечал первым. Очень хорошо. Пол Маквей целиком оправдывал ожидания своих предков (а они у него были очень требовательными). Какой ясноглазый, какой внимательный, какой сообразительный. Но еще Пол мог до икоты пугаться грома и молний и в ужасе шарахаться от самых банальных теней. И он испытывал чувства, которые не были полностью оправданы. Мертвая птица могла вызвать у него чрезмерную скорбь, а зимнее ночное небо – восторженное благоговение. Короче говоря, его чувствительность приносила больше вреда, чем пользы.

Повзрослев, Пол решил, что все остальные чувствуют то же, что и он, и видят то же, что и он. Разница в том, что все остальные почему-то лучше контролировали себя. Вопрос «почему» очень сильно озадачивал его. Почему бы им тоже не подергиваться от тика и не кричать?

Позже, конечно, – теперь ему было тринадцать – Пол понял, что заблуждался. Они ничего не понимали и никогда не поймут. Он был чужим в этом мире. Смотри на все просто, действуй просто, и будешь в шоколаде, – в конце концов, так устроен мир. Полу в одиночку пришлось обуздывать неконтролируемое «я».

Дайана, например, проведя в доме Адамсов такой день, как сегодняшний, могла прийти домой и послушно и беззаботно помогать на кухне. Глядя на нее, посторонний человек решил бы, что для нее это просто еще один день из многих.

Пол, напротив, появился за обеденным столом, все еще красный и дрожащий от невысказанных – и лучше б они остались невысказанными – мыслей о прошедших часах. Преступление детей против мира взрослых, возможности предстоящей игры с Барбарой, неотвратимое наказание, в предвкушении которого он корчился, – все эти моменты оставили в его сознании более чем яркий след. Он уронил вилку в тарелку – шлёп. Опрокинул свой чай со льдом. Шмыгал носом, подергивался и смотрел в пространство. Не слышал, когда с ним разговаривали. Наконец родители, смущенные его дурным поведением (по отношению к ним), выгнали его из-за стола. Он протопал в свою комнату и сел, взбешенный и растерянный отчасти из-за событий дня, отчасти из-за своей злости на мир. Когда Дайана заглянула, чтобы сказать: «Смотри не проболтайся», он вскочил и чуть ли не со слезами закричал: «Убирайся отсюда! Оставь меня в покое!» И даже на этом все не закончилось.

Полу снился сон (как ни странно, он осознавал это, но не мог вырваться из его цепких объятий). Один из взрослых сказал, что видел большую рыбу, и Пол отправился на реку рядом с домом Адамсов, чтобы проверить, но река была очень широкой, не менее мили в ширину, а вода – зеленой и кристально чистой, как утренний воздух. Наблюдая с пляжа, который заканчивался обрывом, уходившим в хорошо освещенные глубины, Пол видел неясные фигуры, двигавшиеся среди теней речного дна. Затем они постепенно начали подниматься, и среди волнистых течений он узнал китов, акул и барракуд. Испуганный, не верящий своим глазам, но неспособный отвести взгляд, он опустился на колени на мокрый песок, чтобы лучше видеть. Затем – в одно мгновение – оказался в воде, в нескольких ярдах от берега, а под ним из черноты дна всплывали кошмарные рыбины. Берег исчез, Пол вертел головой и беспомощно барахтался, погружаясь навстречу темным фигурам. Он кричал даже под водой.

– Все в порядке, мама. – Дайана первой вышла в коридор. – Полу просто приснился очередной кошмар. Я позабочусь об этом. Не вставай.

Войдя в его комнату и включив свет, она увидела его худое, осунувшееся лицо.

– Рыбы, – смущенно произнес он, – рыбы…

Дайана даже улыбнулась, хотя непонятно, от чего – от облегчения, веселья или презрения. Она смотрела на своего младшего брата свысока, как худая бледная Мона Лиза.

Откинув простыню, она увидела, что пижама Пола промокла, волосы слиплись от пота, а глаза неестественно широко раскрыты.

– Опять рыбы, – сказала она. – У тебя такой вид, будто ты на самом деле плавал. – Она потрясла его. – Проснись. Присядь на минутку.

Пройдя по коридору в ванную, она сделала свои дела, а затем вернулась с маленькой белой капсулой, стаканом с небольшим количеством воды и полотенцем, чтобы обсушить Пола.

– Вот…

Через некоторое время, когда он немного успокоился, она выключила свет и погладила его. Затем начала рассказывать ему о страшной книге, которую читала, а он лежал, зачарованно слушая.

доме Адамсов солнце, казалось, садилось невероятно долго, и вечер тянулся бесконечно. После того как старшие дети ушли, Синди решила воспользоваться вновь обретенной свободой, спустившись к реке. Там, оказавшись в одиночестве, она стала по примеру Джона и Бобби запускать камешки носком ноги в воду, пытаясь заставить их скакать по поверхности, но даже редкие успехи не вызывали у нее энтузиазма. Тени удлинялись, поверхность реки была совершенно неподвижной и рядом никого не было. Синди стояла там одна, совершенно свободная и одинокая, маленькая девочка у воды, и все это представлялось ей смертельно скучным. На самом деле в свободе – как ее описывали старшие дети – не было ничего хорошего. Синди не хватало присутствия взрослых.

В утешительной компании взрослых все время было движение, целеустремленность и упорядоченность. Нужно приготовить еду, накопать картошки, съездить в Брайс, сделать покупки. Звонили телефоны, организовывались встречи, планировалась отправка трактора в мастерскую. К тому же всегда кто-то спрашивал, чего она хочет, что собирается делать. Всегда кто-то наблюдал за ней, поправлял, подбадривал ее, и аплодировал всем ее поступкам. Свобода – это когда никого нет рядом, когда никому до тебя нет дела (а Синди не любила выступать без публики).

Прямо сейчас, например, она могла бы подняться с пляжа, обойти сосновую рощу к северу от дома, пройти по частной дороге вглубь участка Адамсов, поиграть в заброшенном домике прислуги – штабе Свободной Пятерки – и возвратиться, когда и как ей заблагорассудится, даже после наступления темноты. И все же ничто из этого ее не искушало. Лес, дорога, страшный старый домик прислуги, двор – везде было пусто. Нигде не было никого, кто специально ждал бы Синди.

Как ни странно, по маме и папе она не скучала. Старалась не думать о них и, будучи уверенной, что они вернутся точно в срок, довольно легко переносила их отсутствие. Но кого ей действительно не хватало, так это Барбары, – конечно, не той, которую она могла видеть в любое время, когда захочет, а ее веселья и азарта.

С особым удовольствием Синди вспоминала оживление, вызванное приездом няни. Все они прибыли в Брайс и ели мороженое, пока ждали автобус. И вот он, горячий и с грохотом открывающий двери. А потом на ступеньках появилась Барбара, чистенькая, опрятная и хорошенькая, в бледно-голубом летнем платье, прямо как старшая сестра, посланная в ответ на молитву. Она была симпатичнее, энергичнее и веселее мамы, но и моложе, а значит, ближе и понятнее Синди.

Оказавшись в доме Адамсов, Барбара прошла в комнату для гостей и открыла свои сумки. Там лежали платья и расчески, нижнее белье и купальные костюмы, книги и духи – все те очаровательные вещи, которые когда-нибудь будут и у Синди. Барбара носилась и раздавала распоряжения, целовала и похлопывала – она вдохнула в дом настоящую жизнь. Она даже умела водить автофургон. А теперь та Барбара исчезла, – по крайней мере, по объективным причинам, – и Синди очень по ней скучала.

В том привязанном к кровати в гостевой комнате человеке, которого водили на веревке и кормили, как домашнее животное, почти нельзя было узнать тот чудесный сюрприз, милую старшую сестру. Если б Синди не была одной из детей и не должна была сыграть свою роль в приключениях Свободной Пятерки, она с радостью развязала бы Барбару и вернула бы все как было. Когда ей станет по-настоящему одиноко и она очень сильно рассердится – пусть только назовут ее еще раз дурочкой, – она сделает это им в отместку. Но не сейчас. Синди вздохнула. Ей придется обходиться старшим братом, Бобби.

В тот вечер на ужин у них были замороженные полуфабрикаты. Бобби аккуратно и методично разогрел их в духовке, и они с Синди съели их из формочек из фольги, пока смотрели какой-то непонятный сериал по телику. После того как они прибрались, Бобби пошел в свою комнату и попытался вздремнуть, а Синди села сторожить. Теперь весь дом, телевизор и гостиная тоже принадлежали ей, и неприятное чувство скуки снова вернулось.

акормив Барбару бутербродом и кока-колой, дети снова заткнули ей рот кляпом, уложили в постель и привязали конечности к стойкам кровати. После этого ее снова забыли (по крайней мере, так ей показалось), бросили так же просто и без раздумий, как игрушку. Она была растеряна и рассержена – по сути, как и почти весь день, – но в то же время испытывала странное облегчение. После утреннего шока от случившегося, многочасового сидения в неудобной позе на стуле, испытания постоянным надзором, она была почти рада снова лечь, в тишине и – пусть и ненадолго – в одиночестве. Прежняя поза, которая раньше казалась невыносимой, теперь несильно ее беспокоила.

Это неправда, – сказала себе Барбара. Связанные люди не могут лежать с комфортом. Скоро начнут болеть мышцы плеч и бедер, замедлится кровообращение, руки и ноги онемеют. Будет больно. Но прежде всего нужно будет терпеть испытание временем. Если завтра все будет по той же схеме, что и сегодня, то пройдет примерно шестнадцать часов – сумерки, вечер, ночь, рассвет и утро, – прежде чем ей будет позволено двигаться, да и то лишь до конца коридора и обратно. Страх, ведущий к панике, может зарождаться тихо и незаметно, и вот он уже кружит у нее в голове, как бархатный мотылек.

Шестнадцать часов, – в ужасе подумала Барбара. И это как минимум. Возможно, ждать придется дольше. Я этого не вынесу, – сказала она себе. Но все равно придется терпеть.

Одного этого прогноза было достаточно, чтобы ввергнуть ее в беспричинную истерику, заставить напрячь все силы в очередной отчаянной попытке освободиться. Однако юный Бобби преуспел в работе тюремщиком. На этот раз он использовал веревку гораздо большей длины, связал ей запястья, завязав между ними узел, а концы спрятал где-то за спинкой кровати. Не было ничего, что воодушевляло бы или вселяло надежду. Барбара даже спать не могла.

На кухне Бобби и Синди болтали и препирались за своим незамысловатым ужином. Нос Барбары, заострившийся после целого дня неутоленного голода, учуял запах жареного цыпленка почти в тот же момент, когда они развернули фольгу. Когда Синди пришла проверить пленницу, пальцы и рот у нее блестели от жира и от нее пахло едой. Барбаре пришла в голову отвратительная мысль, что если бы она была сейчас свободна, то откусила бы кусок от Синди, как если б та была пухленькой маленькой курочкой.

А еще орал телевизор.

За ужином дети смотрели повторы старых телепередач. Позже, после того как они прибрались и Бобби ушел в свою комнату, чтобы вздремнуть, Синди села и стала смотреть вечерние шоу, одно за другим, выбирая в первую очередь те, в которых участвовали дети или животные, а потом перешла на более захватывающие и жестокие. Зачастую – возможно, просто ради осуществления исключительного контроля над всеми ручками телевизора – она переключалась с канала на канал, будто была в состоянии следить за всеми сюжетными линиями одновременно. В какой-то момент, во время длинного перерыва на рекламу, она отвлеклась и попыталась сыграть на пианино «Веселого крестьянина». У Барбары разболелась голова. Очевидно, что мысли девочки небрежно, легкомысленно перескакивали с одного на другое, ни на чем подолгу не задерживаясь. И она была тюремщицей, а Барбара – пленницей. Совершенно безумная ситуация.

Наконец, во время очень позднего телефильма, воцарилось спокойствие, и движение в гостиной прекратилось. Самолеты пикировали и стреляли. Умирали, непрерывно крича, японцы. Уцелевшие морские пехотинцы выстроились в боевой порядок и, предположительно, снова двинулись в бой. «Ориолс» обыграли «Атлетикс» со счетом 9 : 5 и сохранили лидерство. В Европе доллар снова подвергся атаке. Затем заиграл национальный гимн, сменившийся статическим шумом. Синди, видимо, давно уже уснула, не исключено, что на ковре. Бобби по-прежнему отсутствовал – вероятно, спал у себя в комнате, – и Барбара была по-настоящему одна.

Пришло время героизма и смелых поступков. Легкое движение пальцев, и внезапно появляется спрятанное лезвие бритвы; чик-шмык, и она свободна. К сожалению, такое случалось только в телевизоре. В реальной жизни жертвы оставались почти такими же, какими были прежде – жертвами.

Барбару поражало то бессердечие, с которым дети оставляли ее в таком состоянии. И с которым – что еще хуже, конечно же, – сторожили ее. Казалось, у них не было ни возможности, ни желания поставить себя на ее место или представить, насколько ей больно. У них не было богов – а если и были, то не милосердные и любящие. И у них не было героев, если только название «Свободная Пятерка» не подразумевало, что они обладают некоторой долей воображения. Они просто плыли по течению. Как и Синди, все они просто плыли по течению, функционируя с помощью своих автоматических, безотказно работающих домашних приборов, кредитных карт и платежных счетов. Взрослые им были не нужны и не принимались во внимание.

О, перестань, – сказала себе Барбара, испугавшись. Ты сходишь с ума. Все совсем не так. Да, это так. Почему нет? О боже. Она старалась не натягивать веревки. Так будет только больнее. Лежи спокойно.

Я пытаюсь, я пытаюсь.

Но если свое тело ей удалось ненадолго успокоить, то заставить замолчать разум она не смогла. Как у студента, изучающего основным предметом педагогику, голова у нее была забита всякой всячиной – от групповых потребностей и взаимодействий до гештальт-психологии (многое из этого так и не было усвоено). Барбара вынужденно осталась наедине со своими мыслями, которые не давали ей заснуть. Если б я только могла что-то сделать, – сказала она себе. Вместо этого на ум пришла мелодия из «Веселого крестьянина»:

Школьные деньки, школьные деньки,
Как же нам дороги они.
Учились мы писать, читать и считать
Под пение учительской указки…[2]

Прекрати, – снова сказала себе Барбара. Я хочу подумать. Как бы она ни пыталась переключиться, дурацкая мелодия продолжала играть у нее в голове:

Мальчик Антисептик и пёсик Фторхинол
в своем саду играли, и вдруг припрыгал Крол [3].

Нет, я хочу подумать!

Но тщетно, мысли ускользали от нее. Барбара страдала морально и физически. С другой стороны, так она хотя бы не сможет зацикливаться на этой теме. Это было не ее поприще, в отличие от Терри.

Терри могла взять себя в руки, успокоиться, не по-мужски, конечно же, а скорее расслабиться, что, по крайней мере, помогало не думать о физических проблемах. Подперев левой рукой подбородок, правой быстро, как квалифицированный стенограф, делая записи, она излучала сосредоточенность и уединение. Вокруг нее выстраивалась стена. В другом конце комнаты сидела Барбара, изогнувшись и словно обвивая свой стул, как виноградная лоза. Ноги у нее переплелись, ступня одной была заведена за лодыжку другой. Руки будто сами по себе играли с предметами на столе. Казалось, она убирала волосы с глаз раза три за минуту. Смотрела на слова, прочитывала их, а затем забывала, как только переходила к следующему абзацу. Она не могла структурировать и понимать что-либо в целом. Ее мир состоял из движения, удовольствий, тепла, прямого человеческого контакта и радости, а не из созерцания. В моменты учебы, требующие максимальной сосредоточенности – во время экзаменов или сдачи курсовых, – у нее даже возникала мысль выговориться, закричать, станцевать, спеть, швырнуть что-нибудь, чтобы нарушить священную тишину. «Какой в этом смысл, Терри? Нет, ну в самом деле, какой в этом смысл? Как ты можешь просто сидеть и мучить себя? Чем мы отличаемся?»

Погрузившись в воспоминания, Барбара отчетливо видела их комнату в общежитии, где Терри училась, одевалась, устраивала свои маленькие постирушки, никогда не теряя свою хладнокровную уверенность. На мгновение все стало настолько ярким и живым, что ей показалось, что ее комната в доме Адамсов накладывается на ее старую университетскую. Барбара лежит здесь на кровати, затем любопытный свето-временной эффект, и в следующую секунду она видит, как не более чем в десяти футах от нее, в другом конце комнаты, ходит Терри. Что, если это действительно так, а не просто плод ее воображения? Ей снова снился прерванный этим утром сон.

^–Терри?

– Терри-и-и-и?.. – передразнила Терри.

– Они не отпустили меня, – зачем-то сказала Барбара.

Терри промолчала.

– Не думаю, что они отпустят меня добровольно.

– Возможно. – Терри сама начала готовиться ко сну. Она была невзрачной, если не сказать нескладной девушкой, но обладала красивыми медно-рыжими волосами и завидными зелеными глазами. Стоя на своей половине комнаты, она повернулась к Барбаре, наклонила голову, откинула волосы и расстегнула сережку.

– Что собираешься делать?

– А что я могу сделать? – с горечью в голосе ответила Барбара. – Что бы ты сделала?

– Не знаю. – Терри неуклюже наклонила голову в другую сторону и сняла другую сережку. Повернувшись к комоду, открыла верхний ящик и бросила бижутерию в маленькую лакированную коробочку.

– Во-первых, я не вляпалась бы в такие неприятности.

– Это да.

В обычном разговоре, будучи в ясном уме, Барбара возразила бы, но в этой маленькой воображаемой беседе она автоматически сдалась.

– Это да, – задумчиво повторила она, – но почему? Почему ты такая умная?

– По кочану. – Терри закрыла ящик. – Дело не во мне, а в тебе. Ты лохушка, Барбара.

Она ушла в ванную и стала снимать макияж.

– Ты не согласилась бы на эту работу.

– Угу. – Терри вытащила салфетку, обернула ею указательный палец и начала вытирать помаду. – Если б мне нужны были деньги, я пошла бы и нашла настоящую работу в реальном мире. Это первое. – Она некрасиво сдвинула в сторону нижнюю челюсть и вытерла губную помаду с другого уголка рта. – Ты фантазерка, совершенно оторванная от реальности. Намеренно устраиваешься работать здесь, в деревне, к друзьям семьи, почти даром, потому что это не изменит твое мировоззрение. Живешь в ватном коконе. Играешь роль богатой мамочки, представительницы среднего класса. Это как оплачиваемый отпуск. И если ты продолжишь в том же духе, Тед или кто-то еще придет и действительно сделает тебя одной из них, и тебе никогда не придется смотреть в лицо невзгодам.

Барбара согласилась. Не то чтобы Терри не говорила раньше то же самое; просто в реальности это звучало более дипломатично, чем в воображении.

– А если б я согласилась на такую работу, – Терри наклонилась к зеркалу, глядя на себя и похлопывая себя по лицу, – в чем была бы разница?

– Дети боялись бы тебя. И не сделали бы этого.

Терри бросила салфетку в унитаз и вытащила новую.

– Верно, – она умело накрутила ее на палец, – а почему?

Барбара промолчала. Хотя знала ответ.

– Именно это я и имею в виду, когда говорю, что ты лохушка. – Терри отстранилась от зеркала и несколькими ловкими движениями вытерла остатки помады. – Ты готова встречаться с любым встречным, быстро привязываешься. Стараешься быть хорошей и думаешь, что если продолжишь оставаться такой и не причинишь никому вреда, то и тебе никто не причинит вреда.

– Что в этом плохого? Если мне нравятся люди, почему бы мне не показывать это?

– Потому что они тебе не нравятся. – Терри снова бросила салфетку в унитаз и открыла краны в раковине. Стоя в одном нижнем белье, босая, ненакрашенная, она стянула с поручня свою мочалку и подставила под струю воды. – Ты превращаешь всех в маленьких диснеевских собачек и кошечек. Любишь их такими, какими их себе придумываешь, а не такими, какие они есть на самом деле, со всеми их недостатками. Заставляешь всех притворяться, а это очень неприятно.

– Мне нравится видеть… Мне нравится пытаться видеть в людях хорошее, – упрямо сказала Барбара. – Все остальные видят только недостатки, так разве плохо увидеть и хорошее, для разнообразия?

– Совершенно верно. Если кого-то взбешен, он хочет, чтобы его воспринимали именно таким – взбешенным. Он не хочет притворяться в угоду тебе. – Терри достала свое косметическое мыло, которое она еще называла обнадеживающим, и начала намыливать лицо в соответствии с правилами, прописанными во всех женских журналах. – Например, – она провела по своему лбу короткими сильными пальцами, – ты думаешь обо мне как о своей умной соседке по комнате, которая знает все на свете и всегда вызволяет тебя из передряг. Верно? Я имею в виду, для тебя я вот это все. И тот факт, что я могу быть одинокой, нуждающейся в поддержке или озабоченной поиском парня, просто не приходит тебе в голову, верно? Ты умаляешь мои чувства, видишь только приятное. А «серьезное» стараешься не замечать.

– Неправда…

– И если парни улыбаются тебе, ты предпочитаешь думать, что это проявление дружелюбия. А когда они хотят дотронуться до тебя, это вовсе не потому, что на самом деле им хочется переспать с тобой. – Терри набрала пригоршню воды и опустила в нее лицо. – Барб, ты лохушка.

Барбара промолчала.

Терри взяла полотенце и начала вытираться.

– Вот смотри, когда мы вообще разговаривали? В ту минуту, когда я начинаю говорить о чем-то, что меня беспокоит, я вижу, как в голове у тебя будто что-то щелкает. И мысли у тебя уплывают в другом направлении. Ты меняешь тему, переключаясь на какую-то ерунду. Просто как бы ускользаешь.

Терри бросила полотенце обратно на поручень. Завтра она пожалеет, что не расправила его, чтобы оно высохло равномерно, но сейчас не думает об этом. Ее хорошие качества отчасти нивелировались ее неряшливостью.

– Ничего не могу с собой поделать, – сонно пробормотала Барбара. – Когда люди подходят ко мне слишком близко, у меня будто… мурашки начинают бегать по всему телу. – Она замолчала, задумавшись.

Боль в теле, которую она предвидела ранее, уже ощущалась. Как пловчиха, Барбара много тренировалась и знала, что мышцы необходимо нагружать, а затем давать им обязательный отдых. Сейчас это было невозможно. Ее тело длительное время находилось в растянутом, напряженном состоянии, и теперь мышцы протестовали.

– Ерунда какая-то, – произнесла Барбара сквозь дрему. – Человеку в хорошей форме это не должно причинять боль. И все же мне больно. И даже очень. Но вообще-то, мы говорили о детях, и что они мне не очень нравились, верно?

– Терри?..

– Я здесь. – Терри выключила свет в ванной и вышла, заканчивая раздеваться. Барбара почувствовала облегчение от ее присутствия.

– И?

– Ну, они тебе не понравились, и в то же время ты не сильно на них наседала. Просто резвилась с ними и в итоге потеряла уважение. Они не боялись тебя.

Терри стянула через голову комбинацию и небрежно бросила на стул.

– Просто ты любила с ними играть, поэтому они и втянули тебя в свои игры. Ты просто кукла Барби – ходишь, говоришь, писаешь, произносишь настоящие слова. Если они хотят связать тебя и поиграть в монстров, почему бы и нет?

Некая ритуальная благопристойность заставила Терри повернуться спиной, и она сняла лифчик и надела ночную рубашку. Лишь потом она стянула трусики и тоже бросила их на стул.

– Ты более наивная, чем они, и далеко не такая жестокая. Ты просто крупнее их, вот и все.

Барбара молчала. Этот воображаемый разговор требовал от ее разума больше усилий, чем она могла сейчас приложить.

Терри скользнула в неубранную постель, откинула одеяло (в то утро она набросила его лишь для того, чтобы скрыть беспорядок).

– В общем, вчера главной была ты, а теперь – дети. Почему?

– Это кучка зверенышей, – чтобы ответить, Барбаре, казалось, пришлось подниматься откуда-то из глубины. Она чувствовала лишь боль и подступающее изнеможение.

– Из тебя выйдет паршивый учитель.

– Это же монстры. Оставь меня в покое. Я хочу спать. Боже, я хочу спать.

Терри ничего не сказала. Отпущенная Барбарой, она стала расплываться и наконец замолчала. Но Барбара представляла, что она все еще рядом, спит в своей постели, и от этой утешительной фантазии ей стало лучше.

– Спокойной ночи….

– Подожди минутку. В таком виде ты никуда не пойдешь, – сказала мать Барбары.

Она была права.

Барбара направлялась в город только для того, чтобы на пару часов вырваться из дома. Хотела пойти куда глаза глядят, но мать оказалась права. Она все еще была в ночной рубашке, и та была слишком мала. Больно. Ей придется переодеться во что-то другое, как только автомобиль, движущийся по дороге, проедет мимо, и яркий свет его фар не будет ей мешать.

Затем Барбара открыла глаза.

Юный Бобби Адамс, сонный, серьезный, хотя и с поникшим взглядом, стоял возле кровати в свете только что включенного им ночника. Он внимательно осмотрел ее узы, руки и ноги, а затем задумчиво натянул на нее простыню. После этого вышел на кухню, и Барбара услышала, как он роется там в поисках чем бы перекусить.

О боже, выключи хотя бы свет, – мысленно сказала она.

3

На следующее утро дети пришли пораньше. Проснувшись и промучившись несколько часов, Барбара услышала, как они с криками пробираются через лес, как обмениваются утренними новостями на заднем крыльце, как с топотом вваливаются на кухню. С тревогой она смотрела, как они веером входят в ее комнату. Ей отчаянно хотелось получить хоть какую-то свободу движения, и она понимала, что, если напугает их, ей не позволят даже пошевельнуться. Поэтому лежала неподвижно, покорная, как ягненок.

Сразу же стало ясно, что, независимо от того, что случилось за те сутки, пока она находилась в плену, ее тюремщики хотя бы утратили робость. С одной стороны, это удручало, поскольку понижало ее статус по отношению к детям. С другой, это было подарком судьбы, поскольку ускоряло события.

– Сделаем как вчера? – спросил Джон.

– Ага. – Бобби был немного сонным и растерянным, но сохранял ясность ума. – Только на этот раз, когда она пойдет, я накину ей на шею два витка веревки.

– Зачем?

– О, – в его голосе не было злобы, – так будет больнее.

(Барбара не могла с этим не согласиться.)

– Можно сегодня я ее поведу? – спросил Пол. Его глаза, полные утренней энергии, метались от Бобби к Джону.

– Тянуть не будешь. Просто пойдешь впереди, – сказала Дайана. – Потянешь, только если будет упираться.

– Он хочет ее придушить. – Синди улыбнулась хитрой и многозначительной улыбкой.

– Нет!

– Да.

– Ладно. – При том, что Джон обращался к участникам перебранки, глаза у него были обращены на девушку, лежащую на кровати. – Пусть ведет. Ему можно. А Бобби пусть идет сзади. Мне все равно. Возьми веревку.

Они подняли Барбару на ноги гораздо быстрее, чем накануне. Руки у нее были привязаны в локтях к туловищу, одна рука заведена за спину и зафиксирована почти между лопатками, ноги связаны в лодыжках. Дети были жестче, проворнее, увереннее – казалось, уже не боялись, что она сможет каким-то образом убежать или одолеть их. И Барбара не сопротивлялась. Разве что, когда ее посадили, перед тем как поднять на ноги, наклонилась вперед, уняв ненадолго боль в спине. Это ей разрешили, и, как всякая арестантка, она решила не затягивать удовольствие. Встала, напрягшись всем телом. Двигалась, как они хотели. Полностью подчинялась. То, что вчера было унизительным и приводило в ярость, сегодня было более естественным и менее болезненным. Более того, она избежала бессмысленного поражения, которым бы закончилось однорукое сопротивление пяти решительно настроенным молодым людям.

Барбара начала понимать, как можно сломать людей. Это происходило именно так, как пишут в книгах. Все сводилось к крошечным удовольствиям, отмеряемым малюсенькой пипеткой. Капнули – получил удовольствие. Не капнули – получил страдание. Маленький резиновый колпачок держала чужая рука, и вы делали все, чтобы угодить ее хозяину. И даже осознавая это, она покорно тащилась из комнаты вслед за своими пленителями.

Ее провели в ванную, где на страже снова стояла Дайана. Затем посадили на стул, плотно обмотав веревкой, и дали тот же завтрак, что и раньше, – хлопья и сок, разве что позволили есть самостоятельно. Очень неудобно. Одна рука была свободна ниже локтя, а кляп даже не вынимали. Ей приходилось наклоняться, напрягаться и кое-как хлебать. Естественно, она капала на себя, и Дайане приходилось вытирать ее ночнушку, как маленькому ребенку. Она просовывала руку ей под сорочку и оттягивала ткань, чтобы промокнуть тело влажной салфеткой. Если б Барбара не была так чудовищно голодна, а эта скудная трапеза не была бы одним из тех маленьких вожделенных удовольствий, она бы сдалась, согнулась и разрыдалась от своей беспомощности.

После этого она попросила оставить ее без кляпа, и дети разрешили ей. Вот только свободную руку снова завели ей за спину и связали вместе с другой. А тряпку и хлороформ оставили на виду, чтобы она не забывала, кто здесь хозяин.

Было еще одно маленькое удовольствие. Разговор.

^–З

ачем вы это делаете, Дайана?

– Хммм?

Дайана закончила свои утренние дела и устроилась на кровати (которую аккуратно застелила) со своей непристойной – по крайней мере, так казалось Барбаре – книгой о древних обычаях. Она подняла голову и холодно посмотрела на нее.

– Почему вы делаете это со мной? Почему держите меня связанной? Зачем вообще вам это?

Барбара сидела спиной к Дайане, но видела ее отражение в зеркале туалетного столика.

– Не знаю. Это просто игра… – небрежно ответила Дайана.

Ее ответ ранил Барбару. Они не понимали, какую сильную боль причиняют ей; даже она не совсем понимала. Все только начинало копиться. Прошлая ночь была натуральным кошмаром.

– Это просто игра, – повторила Дайана, – к тому же, мы не причиняем тебе вреда.

– Причиняете, – уверенно заявила Барбара.

– Я не слышала, чтобы ты плакала, стонала и жаловалась.

– А как бы я смогла это сделать?

– Это не сложно.

– Откуда тебе знать?

– Оттуда же. – Дайана продолжала держать в руках книгу, хотя уже не притворялась, что читает. – Меня связывали. Покрепче, чем тебя. Всех нас по очереди.

– Вас? Вас пятерых? Всех вас?

– Угу, – невозмутимо ответила Дайана. – Это игра, в которую мы играли. Однажды я позволила им привязать меня за руки к стволу дерева, и они оставили меня так почти на весь день. В лесу. Было очень больно.

– И это игра?

– Угу. – Дайана снова пожала плечами.

– Как вам вообще в голову пришла та глупость? – Барбара едва не сказала «эта глупость».

– Не знаю. Такое можно увидеть по телевизору или в комиксах. – Она посмотрела на свою книгу. – Знаешь, что делали люди, когда осенью связывали последний сноп пшеницы и кто-то в этот момент проходил мимо гумна? Знаешь, что сделали с королем Англии раскаленной кочергой? В колледже ты много читала?

– Да. – Барбара потянулась в попытке размять мышцы плеч. Ее снова связали слишком туго. Больно. Тем не менее, она была осторожна; ей хотя бы оставили свободный рот. – Но не такое.

– О… – Дайана выглядела разочарованной. Видимо, вдруг решила, что колледж – это не для нее. – В любом случае, играть в Пленницу – не самая лучшая идея. Ты же занималась подобным в молодости.

– Вовсе нет. – Барбара не привыкла к тому, чтобы ее причисляли к старшему поколению. Это ее пугало.

– Хммм, – еле слышно произнесла Дайана, но при этом внимательно посмотрела на пленницу.

Барбара почувствовала на себе ее пристальный взгляд. Посмотрев в зеркало, она встретилась глазами с Дайаной. Возможно, та ей не поверила, а может, поверила и сочла это странным. Какова бы ни была причина, в ее взгляде присутствовала доля презрения, и Барбара, опустив голову, прервала разговор во избежание конфронтации.

На самом деле вопрос Дайаны пробудил воспоминание. Барбара жила в многоквартирном доме почти до самого окончания школы. Она помнила все ее неприятные отношения с другими детьми из ближайшего – густонаселенного – района. В частности, помнила приглушенные голоса и хихиканье детей в конце парковки в летних сумерках. Едва слышный доверительный шепот, который при ее приближении смолкал, сменяясь враждебными выкриками в ее адрес: «Помогла маме вымыть посуду?», «Эй, Барб, а как ты развлекаешься?», «Я знаю, что хотел бы с ней сделать…» Громкий гогот.

Если она и направлялась к ним, внутренне желая окунуться в тепло компании, которая так задушевно смеялась и разговаривала, то это сразу же отталкивало ее. Она могла бы пережить это, обратившись с вопросом к одной из сверстниц, или свернуть в сторону и притвориться, что идет куда-то с поручением, но в любом случае снова услышала бы за спиной доверительный шепот и хихиканье.

Они чего-то хотели от нее. Она чувствовала, что мальчики и девочки одинаково хотят, чтобы она что-то сделала. Или что они хотят что-то сделать с ней, а потом, формально, она станет одной из них. Барбара не знала, что это за предполагаемый ритуал инициации – ей представлялись самые разные дикости, – но она чувствовала, что это произойдет там, где неоткуда ждать помощи, что это будет в толпе, среди лапающих рук. А на следующий день будет слышаться все то же хихиканье. И она понимала, что даже если заставит себя пройти через этот ритуал, то расплачется или испугается в процессе, и тем самым отдалится от компании еще сильнее, чем сейчас. Поэтому стена одиночества, которую она возвела вокруг себя и которую другие хотели разрушить, лишь утолщалась. Она приближалась к другим детям настолько, насколько ей хватало смелости, но в конце концов всегда шла своим путем. Путем света и добродетели. Барбара не позволит пачкать себя. Ее не учили этому, просто она сама была такой по природе.

– Не знаю, как другие дети, – сказала она Дайане. – Но я никогда не играла в такие игры.

Видимо, кое-что, о чем думала Барбара в минуту молчания, – возможно, это передалось выражением ее лица, – дошло до Дайаны. Ее отражение в зеркале улыбнулось легкой презрительной улыбкой, и Барбара отметила, как сильно Дайана похожа на одну из хихикающих на парковке девочек.

а обедом они обсуждали ее, хотя Барбара не слышала всего, что они говорили. Позже, когда Джон пришел сторожить, он принес с собой некое напряжение, которое быстро заполнило пространство между ними. Оно было настолько осязаемым, что Барбара поначалу ничего не сказала, хотя все еще была без кляпа.

Джон подошел и без особой на то нужды проверил веревки. Затем удалился к другому креслу, которое находилось вне ее поля зрения и не отражалось в зеркале. Барбара услышала, как он сел, а затем снова наступила тишина, хотя напряжение в комнате по-прежнему сохранялось.

Через некоторое время Барбара снова повернула голову налево и краем глаза увидела, что Джон завязывает узлом один из неиспользованных кусков веревки (ее поразило, что они вообще были).

– Что ты делаешь?

– Ничего.

– Уверен?

– Конечно. – Он поднял глаза, слегка удивленный. – Что, по-твоему, я делаю?

Барбара нахмурилась и снова посмотрела перед собой, определенно нервничая. В воздухе что-то витало и не хотело уходить. Но когда Джон ничего не сказал и не сделал, она спросила:

– Джон, почему вы так со мной поступаете?

– Я не знаю. – На какое-то время он замолчал. – Мы думали, что будет весело, наверное.

– Разве весело причинять людям боль?

Ответа не последовало, но напряжение в комнате усилилось.

Барбара вздохнула. Вчера дети не заметили, что ей больно, либо им было все равно. Теперь она говорила им об этом, и в любом случае, казалось, не было никакой разницы. Чего она не могла понять, так это почему… Ладно, значит, останавливаться они не собираются. Но почему ни у одного из них она не могла вызвать ни намека на чувство вины, сочувствие или страх перед наказанием? Дайана была не слишком обходительна.

Я просто не могу достучаться до них, – сказала себе Барбара. Им все равно. Честно говоря, я отдаляюсь от них все больше и больше. Но это же не моя вина, не так ли?

Барбара задумалась на какое-то время.

Если разобраться, при чем тут вина? Ей был нужен результат, облегчение. Возможно, она смущала их. Глубоко вздохнув, Барбара сокрушенно произнесла:

– Прости, Джон. Я больше не буду тебя об этом спрашивать.

Джон, казалось, немного успокоился. Напряжение в комнате немного спало.

– О, все в порядке, – сказал он, – не нужно извиняться.

Когда Барбара промолчала, он спросил:

– Не слишком туго?

Вот!

Сочувствие!

Барбара была поражена. Она почти затаила дыхание, чтобы не спугнуть такую удачу. Что-то произошло. Что-то происходило. Теперь она чувствовала, что напряжение определенно спадает. Совершенно случайно она коснулась какого-то элемента управления, и теперь ситуация, возможно, улучшалась. Но что именно происходило?

Думай, – сказала Барбара себе (как обычно). Ответ здесь, где-то рядом. Нет, не буду, – сказала она. Мне это не нравится.

Тем не менее ее разум, словно лист фотобумаги, получил бледный отпечаток, и она вдруг уловила во всем происходящем закономерность. Это казалось невероятным, ведь речь шла о детях предподросткового и подросткового возраста. И все же правда заключалась в том, что эти ребятишки влюбились в Учительницу и решили сыграть с ней в эротическую игру. Не могу в это поверить, – сказала себе Барбара. Но она верила.

Дети, ученики, студенты, влюбившиеся в своих учителей – все это было в литературе, которую она читала в колледже. Информация крошечная, но она была. А теперь здесь. Только сейчас она поняла, что от Джона исходило то же самое ощущение, что и от мужчин постарше, которые думали, что у них есть шанс переспать с ней. Такие ловушки подстерегали на вечеринках, в автомобилях и на улице, когда к тебе подходили и приобнимали за плечо. Барбара прекрасно была с ними знакома и (обычно) тщательно избегала их. И вот опять. Сомнений быть не может. Такое ни с чем не спутать.

Боже мой, и что теперь? – подумала Барбара, мысли у нее путались. Если она продолжит жаловаться, обвинять, изображать неприступность, это испортит им игру, полагала она. Но заставит ли это их отпустить ее? Откуда-то изнутри пришел простой, краткий ответ: нет. Откуда он взялся? Из старого учебника «Групповые потребности и взаимодействие»? Из опыта? Неважно. Люди и животные, сбивающиеся в стаи, беспощадны в социальном плане. Скорее всего, если она продолжит в том же духе, они станут злыми и мстительными. Накажут ее, подобно кучке детей, закидывающих снежками ребенка-изгоя на детской площадке. И раз тем хихикающим на парковке подросткам так и не удалось это сделать, то эти дети заставят ее играть в эту игру. Нет, не смогут, – сказала себе Барбара Миллер. Да, смогут, – произнес другой внутренний голос, очень похожий на голос Терри.

С другой стороны… – сказала себе Барбара, – с другой стороны…

Нет. В том направлении ее разум двигался весьма неохотно. Тех темных дорожек, куда устремлялись ее мысли, она старалась избегать всю жизнь.

С другой стороны, – продолжала Барбара, – если бы я как-то изменилась, стала чуть больше похожа на ту, какой они хотят меня видеть, что было бы тогда? Она быстро представила себя через несколько дней и подумала, что, возможно, увидит ту минуту, когда кто-то из влюбленных в нее мальчишек вернется, пожалеет ее и отпустит. В конце концов, – сказала Барбара, – что мне терять?

И все же присутствовал нюанс, который ее сдерживал.

Глубоко внутри нее, в месте ниже пупка и выше колен, как деликатно и расплывчато говорила она (а Терри называла такие ассоциации фрейдистскими), находилась другая Барбара, отдельная и почти независимая, и она была там всегда. Ничего необычного. Ничего необычного, если верить тому, что Барбара читала на курсах психологии. С годами Барбара обнаружила, распознала и изолировала это теневое «я», которое называла Сексуальной Барбарой.

Если допустить существование Сексуальной Барбары, то она появлялась в виде ее слегка размытого отражения, которое непременно следовало за своей госпожой, но не всегда подчинялось ей. Если настоящая Барбара банально ждала, что любовь сама найдет ее, то сексуальная Барбара буквально жаждала секса и приключений. Если настоящая Барбара шла своим путем, полагая, что ее истинные достоинства и добродетели в конце концов будут замечены, то Сексуальная Барбара обесцвечивала короткие волосы настоящей Барбары, подкрашивала брови и ресницы, выбирала бюстгальтеры с подкладками, укорачивала юбки, гуляла в определенное время в определенном месте, среди определенных людей. Ей требовалось, чтобы ее разглядели.

Выходило, что соседство с Сексуальной Барбарой – притворно-взрослой, притворно-опасной, притворно-страстной – было потенциально рискованным, а отношения между двумя мисс Миллер всегда должны быть четкими. Настоящая Барбара все контролировала, а Сексуальная Барбара была загнана на глубину, но это своевольное создание, днем и ночью пребывавшее в мечтах, время от времени выныривало, чтобы доставить неприятности. Однако теперь Сексуальная Барбара, возможно, будет именно тем, что нужно.

Если Свободной Пятерке нравилась Барбара такой, какая она есть сейчас, если Джон так неравнодушен к ней, то что, черт возьми, они подумают о Сексуальной Барбаре? Как к ней отнесутся? В любом случае она уже приняла решение. Единственная проблема заключалась в том, что подавляемую всю жизнь Сексуальную Барбару было не так просто «завести». К тому же, она отвечала всем не больше, чем сама Барбара. Ну, что ж…

Эти довольно запутанные рассуждения, конечно же, явились Барбаре не в виде аккуратного реферата. Обрывки идей присутствовали у нее всегда, и из них теперь быстро сформировался смутный план. Всего за несколько секунд она пережила сперва озарение, затем удивление, а потом ощутила возможность найти решение. Ее единственным вопросом к самой себе было: смогу ли я?

– Не слишком туго? – снова повторил Джон, будто теперь он ее обидел.

С мученическим видом Барбара попробовала поерзать на стуле и позволила себе издать какой-то намек на стон. Ей показалось, что получилось довольно дилетантски, но это было только начало.

– Да, – кротко призналась она.

Джон бросил веревку, с которой возился, и нерешительно сел прямо. Возможно, он даже испытывал робость.

– Подойди и проверь сам. Пожалуйста, Джон.

Он встал и подошел к ней сзади.

– Что именно? Руки?

Подглядывая в зеркало туалетного столика, она отклонилась от него – будто ей было страшно или больно. И в то же время смотрела на него сквозь ресницы (к сожалению, не накрашенные).

– В основном да, – ответила она. – Не мог бы ты немного ослабить веревку или развязать одну руку и позволить мне пошевелить ею, чтобы восстановить кровообращение? В противном случае ты мне сильно навредишь.

Джон видел, что она не врет. В то утро ей освобождали только одно запястье, и теперь оно снова было зафиксировано сзади. К тому же, держать ее в сидячем положении было его идеей.

– Хм… – он задумался, как бы наслаждаясь моментом.

– Придумай же что-нибудь, пожалуйста. Я не смогу сбежать, даже если захочу.

– Хорошо, – великодушно произнес он. Сходив туда, где он сидел до этого, он принес запасной кусок веревки и покрепче привязал верхнюю часть ее тела к спинке стула. Затем освободил ей оба запястья, одно за другим.

1 Произведение немецкого композитора Роберта Шумана (1848 г.). – Здесь и далее примечания переводчика.

2 «Школьные деньки» – популярная детская песенка, написанная в 1907 году Уиллом Д. Коббом и Гасом Эдвардсом.

3 Из стихотворения Артура Гитермана «Абсолютно гигиенично».

Продолжить чтение