Читать онлайн Миссия в ад бесплатно

David Baldacci

THE TARGET

Перевод с английского Александра Шабрина

Глава 1

Тут сидели четыреста человек – и большинству не суждено было выйти до конца жизни.

А дальше их ждал ад – на остаток вечности.

Толстые бетонные стены были изрисованы уродливыми граффити, в своей откровенности не оставлявшими простора для воображения. Грязь накапливалась на них слой за слоем, как осадок в сточном колодце. Стальные решетки погнулись и искривились, но взломать их руками было по-прежнему невозможно. Отсюда случались побеги, но ни одного за последние тридцать лет – потому что бежать было некуда. Люди снаружи были нисколько не дружелюбнее, чем те, что внутри.

И у них было больше оружия.

Старик в миллионный раз закашлялся и сплюнул кровь, свидетельствующую о близости смерти очевиднее любого медицинского заключения. Он знал, что умирает, вопрос был только когда. Тем не менее он еще держался. У него оставалось одно дело, и он понимал, что другого шанса не представится.

Эрл Фонтейн казался крупным, но когда-то был еще больше. Тело усыхало из-за рака, пожиравшего его изнутри. Лицо покрылось сетью глубоких морщин под воздействием времени, четырех пачек сигарет с ментолом в день, отвратительного питания, но в первую очередь – острого ощущения несправедливости. Кожа истончилась и обвисла от десятилетий за решеткой, без солнечного света.

Он с трудом сел на кровати и обвел глазами других обитателей отделения. Их было семеро – все в лучшем состоянии, чем он. У них еще был шанс выйти отсюда на своих ногах. У него – нет. Но, несмотря на свое состояние, он улыбался.

Заключенный с койки напротив заметил его довольную физиономию и крикнул Эрлу:

– И какого черта ты лыбишься, а? Давай расскажи нам тоже, всем интересно!

Эрл позволил улыбке распространиться по всему своему широкому лицу. Он сумел это сделать, хотя боль ползла у него по костям, как будто их пилили зубчатой пилой.

– Я выберусь отсюда, Мелкий, – ответил Эрл.

– Чушь собачья, – фыркнул другой заключенный, которого тут называли Мелким – без очевидных причин. Он изнасиловал и убил пять женщин в трех округах просто потому, что им не повезло встретиться ему на пути. Власти старались изо всех сил, чтобы подлечить его и предать официальной казни, назначенной через два месяца.

Эрл кивнул.

– Выберусь отсюда.

– Как?

– В гробу, Мелкий, как и ты, тупая задница.

Эрл зашелся смехом; Мелкий покачал головой и снова мрачно уставился на трубку своей капельницы. Трубка была такая же, как та, по которой ему введут смертельное лекарство, что положит конец его жизни в камере смерти штата Алабама. Наконец он отвел взгляд, прикрыл веки и стремительно провалился в сон, как будто тренировался перед окончательным забытьем, предстоявшим ему ровно через шестьдесят дней.

Эрл откинулся на подушку и погремел цепью, пристегнутой к наручнику на его правом запястье. Цепь крепилась к ржавому, но от этого не менее прочному железному кольцу, торчавшему из стены.

– Я выберусь отсюда, – прохрипел он. – Пусть отправляют за мной своих сраных ищеек!

Его одолел новый приступ кашля, продолжавшийся до тех пор, пока санитар не подал ему воды и таблетку и не хлопнул по спине. Он помог Эрлу сесть повыше.

Скорее всего, санитар не знал, почему Эрл оказался в тюрьме, а если и знал, ему было все равно. Все в их заведении строгого режима натворили что-нибудь страшное, так что впечатлить сотрудников было невозможно.

– Давай-ка успокойся, Эрл, – сказал санитар. – Ты делаешь себе только хуже.

Эрл притих, повозился спиной на подушке, потом посмотрел на санитара:

– Куда хуже-то? Вроде как некуда.

Санитар пожал плечами.

– Всегда может стать хуже. И вообще, тебе надо было думать об этом до того, как ты сюда угодил.

Встрепенувшись, Эрл наклонился к нему:

– Слушай, парень, не подкинешь мне сигаретку? Просто сунь мне между пальцев и зажги. Я никому не скажу, что это ты дал. Клянусь всем святым… и что там еще полагается… хоть я и не очень богобоязненный.

Санитар побледнел от одной мысли о чем-то подобном:

– Знаешь, может, в семидесятом это еще бы и прокатило. Но ты же подключен к кислороду, Эрл! Одна искра, и мы все взлетим на воздух. Бум!

Эрл осклабился, демонстрируя желтые зубы, торчавшие через один.

– Пусть уж я лучше взорвусь, чем это дерьмо сожрет меня живьем.

– Да? Но мы-то еще хотим пожить. Это проблема большинства людей – все думают только о себе!

– Ну же, одну сигаретку, друг! Мне нравится «Винстон». Есть у тебя «Винстон»? Это мое предсмертное желание. Ты должен его исполнить. Вроде последнего ужина. Таков чертов закон! – Он погремел цепью. – Последнюю сигаретку. Ну, дай ее мне! – Он погремел цепью погромче. – Дай!

Санитар сказал:

– Ты умираешь от рака легких, Эрл. А откуда он у тебя, по-твоему, взялся? В этом-то все и дело. Их не зря называют раковыми палочками, на то есть чертовски веская причина. Иисус, Мария и Иосиф! С твоей глупостью тебе надо благодарить Господа, что ты протянул так долго.

– Дай мне сигарету, ты, тупой придурок!

Санитару явно надоело возиться с Эрлом.

– Слушай, у меня и без тебя хватает хлопот. Давай проведем этот день тихо, ладно, старик? Я совсем не хочу вызывать охранника. Сегодня смена Альберта, а он терпением не отличается. Проломит тебе череп дубинкой и не поглядит, что ты умираешь, а потом наврет с три короба в отчете, и никто не станет проверять. Он парень суровый, ты сам знаешь.

Прежде чем санитар отвернулся, Эрл спросил:

– Ты в курсе, почему я здесь?

Санитар хмыкнул:

– Давай-ка подумаем. Потому что ты умираешь, а штат Алабама не отпустит такого, как ты, в хоспис, даже если твое содержание здесь обходится ему в копеечку.

– Нет, я не про госпиталь. Я про тюрьму, – изрек Эрл, и его голос стал хриплым. – Дай мне еще воды. Я же могу получить воду в этом проклятом месте, да ведь?

Санитар налил воду в стакан, и Эрл с жадностью выпил ее до дна. Потом утер рот и с новообретенной энергией выпалил:

– Я попал за решетку двадцать лет назад. Сначала на пожизненное, в федеральной тюрьме. Но тут меня притянули снова, подвели под смертную казнь. Все адвокаты, эти сукины дети. Штат взял меня за задницу. И федералы им позволили. Просто отдали меня – на раз! Есть у меня права? Никаких, черт побери, если они могут так делать. Понимаешь, о чем я толкую? Все только потому, что я ее убил. В федеральной тюрьме у меня было теплое местечко. А теперь погляди на меня! Спорить могу, я заработал рак из-за этой дыры. Точно тебе говорю. Он тут, в воздухе. Повезло еще, что СПИД не подхватил.

Он задрал брови и понизил голос:

– Ты знаешь, что он тут у каждого второго.

– Угу, – пробормотал санитар, проверявший файл другого пациента в своем лэптопе. Тот стоял поверх тележки с запирающимися отделениями, где хранились лекарства.

Эрл выдохнул:

– Я торчу тут двадцать лет плюс еще почти два. Чертову уйму времени.

– Да, с математикой у тебя порядок, Эрл, – рассеянно ответил санитар.

– Первый Буш еще был президентом, но потом тот парень из Арканзаса победил его на выборах. Их как раз показывали по телику, когда я сюда попал. Значит, был девяносто второй. Как, кстати, его звали? Того парнишку. Говорили, он еще наполовину цветной.

– Билл Клинтон. И никакой он не цветной. Просто играл на саксофоне и иногда заглядывал в афроамериканские церкви.

– Точно. Он. С тех пор я тут и сижу.

– Мне было семь.

– Чего? – рыкнул Эрл, прищуриваясь, чтобы лучше видеть. Он привычным жестом погладил живот, пытаясь утишить боль.

Санитар ответил:

– Мне было семь, когда Клинтона избрали. Мать с отцом совсем растерялись – они были республиканцы, конечно, но он вроде тоже происходил с юга. Думается, они оба голосовали за него, но не хотели в этом признаваться. Да и ладно. Это же Алабама, в конце концов. Либерал тут победит, когда рак на горе свистнет. Ты со мной согласен?

– Милая Алабама, – Эрл кивнул головой. – Я тут долго прожил. Семья у меня была. Но сам я из Джорджии, сынок. Я – тамошний персик[1]. Не мальчуган из Алабамы.

– Ясно.

– Но меня отправили в местную тюрьму за то, что я понаделал в Алабаме.

– Понаделал, да. Хотя, опять же, какая разница. Джорджия, Алабама – два сапога пара. Другое дело, если бы тебя сослали в Нью-Йорк. Или в Массачусетс. Вот это правда как другая страна, черт их дери.

– За то, что я понаделал, – повторил Эрл шепотом, все еще потирая живот. – Терпеть не могу евреев, цветных и католиков. Пресвитерианцев[2] тоже не люблю.

Санитар покосился на него и с усмешкой переспросил:

– Пресвитерианцев? Они-то что тебе сделали, Эрл? Это ж все равно что ненавидеть амишей[3].

– Развизжались как свиньи на бойне, вот что они сделали, уж поверь мне. В основном, впрочем, евреи и цветные. – Он пожал плечами и вытер пот со лба углом простыни. – Но, если по-честному, я вроде ни одного пресвитерианца не убил. Как-то они мне не попадались, а то я бы не упустил возможность.

Улыбка расползлась по его лицу и достигла глаз. И по этой улыбке можно было с уверенностью сказать, что, несмотря на возраст и болезнь, Эрл Фонтейн оставался убийцей. Все еще оставался. И всегда останется – до самой смерти. Которая откладывалась слишком долго, по мнению законопослушных обывателей.

Санитар отпер одно из отделений тележки и достал какие-то лекарства.

– Ну и зачем тебе поступать так с ними, а? Они ж тебя не трогали, ни один, поклясться могу.

Эрл откашлялся и сплюнул мокроту в стакан. Пробормотал хмуро:

– Достаточно того, что они просто живут. Для меня это уже причина.

– Думается, именно поэтому ты тут и очутился. Но тебе пора бы примириться с Господом нашим, Эрл. Они же все дети Божьи. Тебе надо встать на истинный путь. Ты скоро с ним увидишься.

Эрл расхохотался во всю силу оставшихся легких. Потом успокоился, и лицо его разгладилось.

– Ко мне люди придут.

– Очень хорошо, Эрл, – сказал санитар, делая укол обезболивающего заключенному на соседней кровати. – Семья?

– Нет. Свою семью я убил.

– И почему? Они были евреи, или пресвитерианцы, или цветные?

– Люди придут меня повидать, – ответил Эрл. – Со мной еще не кончено, понял?

– Угу. – Санитар проверил карточку другого пациента. – Постарайся правильно распорядиться временем, которое тебе осталось, старик. Часики-то тикают – для всех нас.

– Сегодня придут, – повторил Эрл. – Я тут на стене отметил, погляди.

Он указал на бетонную стену, с которой ногтем сколупывал краску.

– Сказали, шесть дней, и придут повидаться со мной. Вот тут шесть отметин. С математикой у меня порядок. Башка еще варит о-го-го.

– Ну, тогда передай им от меня привет, – сказал санитар, укатывая с собой тележку.

Эрл лежал неподвижно и смотрел на дверь палаты, когда на пороге возникли двое. Оба в черных костюмах и белых рубашках, в начищенных черных ботинках. Один был в очках в черной оправе. Второй выглядел так, будто только выпустился из старшей школы. У обоих в руках Библии, лица ласковые, с заботливым выражением. Респектабельные, смирные, законопослушные граждане. На самом деле – ничего подобного.

Эрл встретился с ними глазами.

– Пришли повидаться со мной, – пробормотал он, внезапно становясь собой прежним. Когда-то у него была в жизни цель. Пускай ему оставалось недолго, она появилась у Эрла опять.

«Свою семью я убил», сказал он, но это было не совсем точно. Он убил жену и закопал ее тело в подвале под домом. Его нашли много лет спустя. Вот почему он оказался тут и был приговорен к смерти. Следовало найти место получше, чтобы спрятать труп, но ему было не до того. Он занимался делом – убивал других.

Федеральное правительство отдало Эрла штату Алабама, который судил его и приговорил к смертной казни за ее убийство. У него уже был запланирован визит в камеру смерти в тюрьме Холман в Этморе; с 2002 года в штате Алабама казнили смертельной инъекцией. Но с некоторых пор сторонники смертной казни настаивали на возвращении «Старого иcкрилы», стула, осуществлявшего последнее правосудие с помощью электрического тока.

Все это Эрла не беспокоило. Его процесс затянулся настолько, что смерть на электрическом стуле ему не грозила. Причиной был рак. Ирония заключалась в том, что по закону заключенному следовало пребывать в добром здравии, чтобы подвергнуться казни. Так Эрл избегнул быстрой и безболезненной смерти, которую природа заменила на куда более долгую и мучительную, от рака легких, запустившего свои щупальца ему в нутро. Кому-то это могло показаться справедливым; Эрл же считал, что ему чертовски не повезло.

Он помахал двоим в костюмах рукой.

Да, он убил свою жену. И еще много кого, хотя точное число уже не помнил. Евреев, цветных, может, и несколько католиков. А то и какого-нибудь пресвитерианца. Кто их разберет! У них же не было удостоверений с указанием, какой веры они придерживаются. Любой, кто вставал у него на пути, должен был умереть. А он позволял встать на своем пути как можно большему количеству людей.

Теперь он был прикован к стене и умирал. Но у него еще оставалось одно дело.

Точнее, один человек, которого следовало убить.

Глава 2

Мужчины казались предельно напряженными. Как будто груз всего мира лежал на их плечах.

В действительности так оно и было.

Президент США сидел в конце небольшого стола. Они находились в Оперативном штабе в подвале западного крыла Белого дома. Подземный комплекс, который иногда называли «погребом», был построен при президенте Кеннеди, после фиаско в Заливе Свиней[4]. Кеннеди решил тогда, что не может доверять военным, и потребовал, чтобы его собственная разведывательная служба проверяла все доклады, поступающие из Пентагона. Пришлось пожертвовать боулингом Трумена – комплекс был построен на его месте, а в 2006 году полностью переоборудован.

При Кеннеди в Оперативном штабе дежурил всего один аналитик из ЦРУ, который заступал на двадцатичасовую непрерывную смену и спал прямо там. Позднее в комплексе разместились Департамент внутренней безопасности и кабинет главы аппарата Белого дома. Заправлял там, конечно, персонал из департамента. Пять «вахт» состояли из тридцати – или около того – досконально проверенных сотрудников, находившихся на месте 24/7. Их основной задачей было информировать президента и его приближенных по первостепенным вопросам и обеспечивать мгновенную и защищенную связь с любой точкой мира. У штаба имелся даже защищенный канал с бортом № 1, когда президент путешествовал.

Сам Оперативный штаб был огромным – там хватало места для тридцати и более сотрудников и гигантских мониторов на стенах. До ремонта все деревянные поверхности в нем были выполнены из красного дерева, но потом их заменили на экранирующие материалы – для предотвращения цифровой слежки.

Но сегодня мужчины находились не в главном зале. И не в кабинете, где проходили президентские брифинги. Они сидели в маленькой переговорной с двумя экранами на стене и рядом циферблатов, показывающих время в разных городах мира. Там стояло шесть стульев.

Занято было только три.

Президент сидел так, чтобы прямо смотреть в экраны. Справа от него расположился Джош Поттер, советник по национальной безопасности. Слева – Эван Такер, директор ЦРУ.

И больше никого. Круг посвященных пришлось свести к минимуму. Четвертый участник должен был через минуту присоединиться к ним по защищенному каналу видеосвязи. Персонал Оперативного штаба не знал ни о факте переговоров, ни об их содержании. За трансляцию отвечал один-единственный специалист, но даже он не мог ее слышать или видеть.

В обычной ситуации на таком собрании должен был присутствовать вице-президент. Однако в случае неудачи с планом ему предстояло занять президентское кресло – самому президенту, скорее всего, вынесут импичмент. Поэтому его и не пригласили. Для страны будет ужасно, если президенту придется покинуть офис, но если то же самое вынудят сделать вице-президента, это обернется катастрофой. По Конституции управление страной перейдет к спикеру Палаты представителей. То есть глава самого неорганизованного сборища в Вашингтоне внезапно займет место президента США.

Президент откашлялся и сказал:

– Это или перевернет ход истории, или вызовет Армагеддон.

Поттер кивнул, Такер тоже. Президент посмотрел на директора ЦРУ.

– Это совершенно точно, Эван?

– Абсолютно, сэр. Сейчас не время себя хвалить, но я основываюсь на разведывательных данных, полученных за три года работы, выполнявшейся в обстоятельствах максимальной сложности. По сути, беспрецедентной.

Президент кивнул и посмотрел на часы над экранами. Проверил собственные, чуть поправил длинную стрелку. Казалось, за последние пять минут он постарел на пять лет. Всем американским президентам приходилось принимать решения, способные изменить судьбу мира. Во многих смыслах требования к его должности превосходили способности простого смертного, действующего в одиночку. Но Конституция гласила, что президент может быть только один.

Он испустил долгий вздох и произнес:

– Лучше, чтобы это сработало.

Поттер сказал:

– Согласен, сэр.

– Это сработает, – уверенно ответил Такер. – И миру лучше об этом не знать.

Он добавил:

– У меня есть профессиональный список желаний, сэр. Это второй пункт в нем, сразу после Ирана. Хотя в каком-то смысле это первый.

Поттер вставил:

– Из-за атомной бомбы.

– Конечно, – подтвердил Такер. – Иран хочет бомбу. А у этих засранцев она уже есть. И они совершенствуют носители, так что вот-вот подберутся к нам. Если мы отреагируем сейчас, Тегеран наверняка призадумается. Так что мы убьем двух зайцев одним выстрелом.

Президент поднял руку:

– Я в курсе, Эван. Я читал все рапорты. И знаю, что поставлено на карту.

Экран мигнул, и из динамиков в стене послышался голос:

– Господин президент, связь установлена.

Президент открутил крышечку с бутылки минеральной воды, стоявшей перед ним, и сделал глоток. Поставил бутылку на место.

– Включайте, – коротко приказал он.

Экран снова мигнул, а потом полностью ожил. Перед ними возник мужчина около семидесяти лет, невысокий, с глубокими морщинами на загорелом лице. Ближе к волосам шла белая полоса – как раз там, где должен был располагаться козырек фуражки, защищавший от солнца. Но сейчас мужчина был не в военной форме, а в сером кителе с высоким жестким воротником.

Он смотрел прямо на них.

Эван Такер сказал:

– Спасибо, что согласились переговорить с нами сегодня, генерал Пак.

Пак кивнул и произнес на хорошем английском, хотя и с акцентом:

– Рад видеть вас так, лицом к лицу, сейчас. – Он улыбнулся, демонстрируя белоснежные коронки на зубах.

Президент попытался улыбнуться в ответ, но ничего не получилось. Он знал, что разоблачение означает для Пака гибель. Но и ему самому было что терять.

– Мы высоко ценим вашу готовность к сотрудничеству, – сказал он.

Пак кивнул.

– Цели у нас одинаковые, господин президент. Слишком долго мы находились в изоляции. Пора нам занять свое место за мировым столом. Я иду на это ради моего народа.

Такер сказал ободряюще:

– Мы полностью согласны с вашим заявлением, генерал Пак.

– Все идет как запланировано, – сказал Пак. – Вы можете приступать к действиям. Отправьте своих лучших агентов. Даже с моей помощью добраться до цели нелегко.

Пак поднял вверх указательный палец.

– Возможностей будет совсем немного. Считаное число.

Президент глянул на Такера, потом опять на Пака.

– Безусловно, для операции такого масштаба мы выделим лучших из лучших.

Поттер вставил:

– Мы совершенно уверены и в разведке, и в поддержке?

Пак кивнул.

– Безусловно. Мы передали данные вашим людям, и они их подтверждают.

Поттер посмотрел на Такера, и тот кивнул.

– Если меня раскроют… – заговорил Пак. Они все повернули к нему головы. – Если меня раскроют, я потеряю жизнь. Но ваша потеря, Америка, будет куда значительней.

Он посмотрел президенту прямо в глаза и сделал паузу в несколько секунд, очевидно подбирая слова.

– Вот почему я попросил об этой видеоконференции, господин президент. Я пожертвую не только своей жизнью, но и жизнями всех членов семьи. У нас бывает только так. Поэтому мне нужно от вас полное и абсолютное подтверждение того, что если мы действуем, то только вместе, единым фронтом, что бы ни произошло.

Казалось, вся кровь отлила у президента от лица. Ему уже случалось принимать важные решения, но никогда – такие судьбоносные, как сегодня.

Он не посмотрел ни на Поттера, ни на Такера, прежде чем ответить. Президент не сводил глаз с Пака.

– Даю вам слово, – сказал он громко и отчетливо.

Пак улыбнулся, снова показав свои идеальные зубы.

– Это я и хотел услышать. Значит, вместе.

Он отсалютовал президенту, который ответил ему таким же военным салютом.

Такер нажал кнопку на консоли перед собой, и экран опять стал темным.

Президент шумно выдохнул и откинулся на спинку кожаного кресла. Хотя в кабинете работал кондиционер, он заметно вспотел. Он смахнул каплю пота с брови. То, что они предлагали, было по определению незаконно. За такое ему точно объявят импичмент. И, в отличие от президентов, подвергавшихся импичменту ранее, против него Сенат наверняка выдвинет обвинение.

– В атаку уходит неистовый полк[5], – прошептал президент, но Поттер и Такер услышали его и оба кивнули.

Президент наклонился вперед, глядя в глаза Такеру.

– Права на ошибку нет. И если хоть капля информации просочится наружу…

– Сэр, этого не будет. Ставки высоки, как никогда, поэтому мы действуем практически наверняка. Вы знаете, что в прошлом году на него уже покушались. Когда он ехал по улице, в столице. Но та попытка провалилась. Это были другие люди, они не имеют к нам никакого отношения. И источники у них отнюдь не такого уровня. Наш удар будет быстрым и точным. Однозначно в цель.

– Вы уже выбрали исполнителей?

– Выбираем, а потом еще раз тщательно проверим.

Президент впился в него взглядом:

– Проверите? Кого, черт побери, вы хотите послать?

– Уилла Роби и Джессику Рил.

Поттер хмыкнул:

– Роби и Рил?

– Они лучшие из всех, кто у нас есть, – отрезал Такер. – Вспомните, что они сделали с Ахмади в Сирии.

Поттер сверлил Такера глазами. Он был в курсе всех деталей той миссии. А еще знал, что Рил и Роби не должны были выжить там.

Президент медленно произнес:

– С учетом прошлого Рил… Того, что она предположительно сделала. Какова вероятность, что она…

Такер перебил его. В обычных условиях это было неслыханно. Первым говорит президент. Но сегодня Эван Такер, казалось, видел и слышал только то, что хотел сам.

– Они лучшие, сэр, а нам нужны только лучшие. Как я говорил, с вашего разрешения, мы еще раз проверим их, чтобы убедиться, что они выполнят миссию на высшем уровне. Безусловно, если они не пройдут проверку, у меня есть запасная команда, почти такая же эффективная и в той же мере подходящая для этого задания. Но я голосую за Команду А.

Поттер спросил:

– Почему бы просто не отправить запасную команду? Тогда никаких проверок не потребуется.

Такер поглядел на президента:

– Но все-таки мы должны использовать их, сэр. По нескольким причинам. Которые вам, безусловно, известны.

Такер готовился к этому моменту несколько недель. Он изучил подробности предыдущей деятельности президента, в том числе на посту главнокомандующего, и даже добрался до давнишнего психологического профиля, составленного, когда он возглавлял Конгресс много лет назад. Президент был умен и талантлив – в меру. А это означало, что в его броне есть прорехи. Вот почему он никогда не покажет, что является не самым осведомленным среди присутствующих. Кто-то мог расценить это как силу. Такер же видел тут изъян, на котором собирался сыграть.

И вот время пришло.

Президент кивнул:

– Да-да, я понимаю.

Лицо Такера осталось бесстрастным, но в душе он выдохнул с облегчением.

Президент наклонился вперед.

– Я высоко ценю Роби и Рил. Но, еще раз, у нас нет права на ошибку, Эван. Так что проверяй их чертовски плотно и удостоверься, что они соответствуют идеально. Или посылай Команду Б. Я ясно выразился?

– Кристально, – ответил Такер.

Глава 3

Уилл Роби лежал без сна, глядя в потолок. На улице лил дождь. Голова у Роби раскалывалась; боль не прошла и после того, как ливень закончился. В конце концов он встал, оделся, набросил ветровку с капюшоном и вышел из своей квартиры на Дюпон-серкл в Вашингтоне, округ Колумбия.

Почти час он шел пешком в темноте. В такую рань людей на улице почти не было. В отличие от других больших городов, Вашингтон по ночам спал. По крайней мере, видимая его часть. Правительственные кварталы – включая подземные, с бетонными бункерами, и малоэтажные, с неприметными одинаковыми зданиями, – никогда не отдыхали. Люди в них трудились сейчас так же напряженно, как при свете дня.

Трое мужчин слегка за двадцать направились в его сторону с противоположного тротуара. Роби уже заметил их, оценил и знал, чего они от него потребуют. Полицейских рядом не было, свидетелей тоже. Он не собирался тратить на них время – не имел такого желания. Он развернулся и пошел им наперерез.

– Если дам вам денег, вы уйдете? – спросил он самого высокого из трех. Парень был примерно его габаритов: под метр девяносто, весом килограммов восемьдесят, закаленный в уличных боях.

Он отбросил в сторону полу куртки: из-за пояса штанов, болтавшихся низко на бедрах, торчал черный 9-миллиметровый «Зиг».

– Смотря сколько.

– Сотню.

Парень оглянулся на своих приятелей.

– Две сотни, приятель, и можешь проваливать.

– Двух у меня нет.

– Все так говорят. А если найдем?

Он хотел взяться за пистолет, но Роби выдернул «Зиг» у парня из-за пояса и одновременно сдернул с него штаны. Тот оступился, запутавшись в брючинах.

Парень справа выхватил нож и уже в следующий миг с изумлением смотрел, как Роби сначала разоружает его, а потом укладывает на асфальт тремя короткими ударами – двумя по правой почке и одним в челюсть. Когда он повалился на тротуар, Роби добавил еще пинок в голову.

Третий так и застыл на месте.

Высокий заорал:

– Ты кто такой? Чертов ниндзя?

Роби глянул вниз, на «Зиг», который держал в руках:

– Он не сбалансирован и проржавел. Надо получше заботиться о своем оружии, или оно подведет тебя в самый ответственный момент. – Он прицелился в нападавших: – Сколько еще пистолетов?

Третий парень полез в карман.

– Брось куртку, – приказал ему Роби.

– Холодно же! И дождь идет, – запротестовал тот.

Роби наставил мушку «Зига» точно в лоб недовольному:

– Второй раз повторять не стану.

Куртка полетела на землю и угодила в лужу. Роби поднял ее и обнаружил «Глок».

– Запасные с ног, – приказал он. – Быстро.

Пистолеты оказались у него в руках, и Роби сложил их все в куртку. Глянул на высокого:

– Видишь, куда заводит жадность? Надо было брать сотку.

– Нам нужно наше оружие!

– Мне оно нужно больше. – Роби поддал ногой по луже, обрызгав водой парня, лежавшего без сознания, и тот, вздрогнув, очнулся и начал подниматься на подгибающихся ногах. Он плохо понимал, что происходит, – видимо, получил сотрясение мозга.

Роби снова наставил на них пистолет:

– В ту сторону. Все вместе. Вон в тот переулок.

Высокий внезапно заволновался:

– Эй, приятель, мы просим прощения, ладно? Но тут наша территория. Мы ее держим. И кормимся с нее.

– Кормитесь? Лучше найдите себе работу, на которой не надо тыкать пистолетом людям в лицо и отнимать то, что вам не принадлежит. А ну вперед! И без разговоров.

Они развернулись и поплелись по улице. Один оглянулся, и Роби поддал ему рукояткой «Зига» по затылку:

– Смотреть вперед! Будешь крутиться, я тебе третий глаз прострелю, аккурат сзади на башке.

Роби услышал, как у парней участилось дыхание. У всех подкашивались ноги. Они думали, что идут на расстрел.

– Быстрей! – рявкнул Роби.

Они ускорили шаг.

– Еще быстрее! Но не бежать.

Все трое с видом полных идиотов пытались двигаться быстрее, не переходя на бег.

– Теперь бегом!

Троица припустила вперед. На следующем переулке они свернули влево и пропали из виду.

Роби развернулся и пошел в противоположном направлении. Нырнул в тупик, нашел мусорный бак и швырнул туда куртку и пистолеты, предварительно опустошив обоймы. Пули он выбросил в канализационный колодец.

Спокойные моменты в его жизни выдавались редко, и ему не нравилось, когда их прерывали.

* * *

Роби продолжал идти и вскоре достиг берега Потомака. Свою прогулку он совершал не просто так. У него была цель.

Из кармана ветровки он достал какой-то предмет. Рассмотрел его, провел пальцем по отполированной поверхности.

Это была медаль – высшая награда, полученная им от ЦРУ за проявленный героизм. Роби заслужил ее, вместе с другим агентом осуществив с огромным риском для себя важную миссию в Сирии. Они едва выбрались оттуда живыми.

Собственно, кое-кто в конторе хотел, чтобы они вообще не вернулись. В первую очередь Эван Такер, ныне возглавлявший ЦРУ, который вряд ли изменил свое мнение.

Другим агентом, получившим такую же награду, была Джессика Рил. Это из-за нее Эван Такер отправил их на смерть. Рил убила людей из собственного ведомства. У нее имелась на то веская причина, но начальству было наплевать. Эвану Такеру так уж точно.

Роби задумался о том, где Рил может находиться сейчас. Они расстались не очень хорошо. Роби предложил ей свою безусловную поддержку – по крайней мере, в его собственных глазах это выглядело так. Но Рил, похоже, не оценила его жест. Отсюда и не лучшее расставание.

Он раскрутил медаль на цепочке, как пращу, не сводя глаз с темной поверхности Потомака. Дул сильный ветер, по воде бежали мелкие волны. Он прикинул, как далеко сможет забросить высшую награду ЦРУ в глубины реки, по которой проходила граница государственной столицы – на другой стороне была уже Виргиния.

Цепочка несколько раз прокрутилась в воздухе. Но бросать медаль в реку Роби все-таки не стал. Он сунул ее обратно в карман. Сам не зная почему.

Он уже шел обратно, когда зазвонил телефон. Он достал его, поглядел на экран и скорчил гримасу.

– Роби, – ответил он коротко.

На другом конце раздался незнакомый голос:

– Пожалуйста, оставайтесь на линии, с вами будет говорить заместитель директора Аманда Маркс.

Пожалуйста? С каких это пор люди из главной в мире тайной службы говорят «пожалуйста»?

– Роби?

Голос был резкий, острый, как отточенное лезвие, и Роби прочитал в нем одновременно бесконечную уверенность и желание самоутвердиться. Для него эта комбинация являлась потенциально смертельной, потому что Роби предстояло выполнять приказы этой женщины в оперативной обстановке, пока сама она сидела в безопасности перед компьютером за тысячу миль от него.

– Да?

– Вы нужны нам здесь. Немедленно.

– Вы новый заместитель директора?

– Да, судя по табличке у меня на двери.

– Задание?

– Обсудим, когда будете здесь. В Лэнгли, – добавила она. Объяснение было нелишним, поскольку у ЦРУ в округе имелось несколько локаций.

– Вы же знаете, что случилось с двумя последними заместителями? – спросил Роби.

– Просто тащи сюда свою задницу, Роби.

Глава 4

Джессика Рил тоже не спала. И погода на Восточном побережье была не лучше, чем в округе Колумбия. Она смотрела на то, что осталось от ее дома. Собственно, она уничтожила его сама. Точнее, заложила взрывчатку, и Уилл Роби едва не погиб при взрыве. Удивительно, из каких причудливых обстоятельств порой рождается сотрудничество.

Она покрепче стянула под подбородком завязки капюшона, защищая лицо от ветра и дождя, и продолжила шагать по раскисшей земле. Волны Чесапикского залива накатывали с запада на узкий язык суши.

Она рассталась с Роби, одновременно обнадеженная и растерянная; чувство было таким тревожным, что она не знала, как его переварить. И возможно ли это вообще? Большую часть взрослой жизни работа составляла для нее весь мир. Теперь Рил не была уверена, что у нее есть работа или этот самый мир. В агентстве ее предали. Руководство хотело не просто избавиться от нее, а уничтожить.

Если она уйдет сама, то, по сути, даст им добро на то, чтобы покончить с ней раз и навсегда. Но даже если останется – какое будущее ее ждет? Надолго ли ее оставят в живых? И какую избрать стратегию, чтобы выкрутиться?

Мучительные вопросы без очевидных ответов.

Последние несколько месяцев стоили ей всего, что у нее было. Троих лучших друзей. Репутации в конторе. Привычного образа жизни.

Но кое-что она выиграла. Точнее, кого-то.

Уилл Роби, изначально ее враг, стал ей другом, союзником, единственным человеком, на которого она могла положиться, чего не делала практически никогда ранее – ни по доброй воле, ни по принуждению.

Но Роби знал, чем она дышит, не хуже нее. Он и сам жил точно так же. Это связало их навеки. Он предложил ей дружбу, предложил плечо, чтобы опереться, если понадобится.

Но часть ее предпочла отказаться от его предложения и идти дальше одной. Она еще не придумала, какими словами скажет ему об этом. Возможно, и не придется говорить.

Она подняла голову и поглядела в небо, подставив лицо дождевым каплям. Зажмурила глаза, и перед ними замелькали картинки. Это были лица людей, и все эти люди были мертвы. Некоторые – невиновные. Другие – нет. Двоих убила не она. Остальные погибли от ее руки. Одна, ее наставница и подруга, лежала в коме, от которой могла никогда не очнуться.

Все это было напрасно. Но она это сделала. И теперь ничего не могла изменить.

Она вытащила из кармана медаль на цепочке и рассмотрела ее. Медаль была точно такая же, как та, которую получил Роби. Им дали их за одну и ту же миссию. Рил спустила курок – по приказу конторы. Роби помог ей избежать практически неминуемой смерти. Они умудрились вернуться в США – к великому огорчению парочки высокопоставленных говнюков.

Это был бессмысленный жест – вручение медали.

На самом деле им хотелось проделать ей дыру в голове.

Она подошла к краю воды и посмотрела, как брызги пены падают на песок.

Потом зашвырнула медаль в залив, как можно дальше. И отвернулась прежде, чем она достигла воды. Металл не плавает. Медаль утонет за пару секунд.

Но потом она все-таки оглянулась и показала средний палец тонущей медали, всему ЦРУ и лично Эвану Такеру.

По большому счету, за этим она и приехала – выбросить медаль в залив. Когда-то это место было ее домом, насколько такое вообще возможно. Она не собиралась возвращаться сюда. Разве что окинуть мыс напоследок взглядом, получить какую-то завершенность. Но ничего не вышло.

В следующее мгновение она выхватила пистолет и резко пригнулась.

За шумом воды ей послышался новый звук.

Машина подъехала и остановилась на руинах ее прибрежного коттеджа.

Ни у кого не было никаких причин являться к ней сюда. Разве что самые зловещие.

Она перебежала к единственному укрытию, какое имелось поблизости: куче прогнивших бревен у самого края воды. Опустилась на колени и положила ствол пистолета на верхнее бревно, используя его в качестве упора. Пусть сама она почти ничего не видела, у тех людей могла быть оптика, позволяющая разглядеть все, включая ее местоположение.

Рил с трудом выделяла их темные силуэты на фоне окружающего мрака. Она сконцентрировалась на одной точке и подождала, пока все они ее пересекут. Таким образом, она насчитала четверых. Можно было предположить, что все четверо вооружены, готовы к бою и явились с единственной целью: устранить ее.

Они могли попытаться окружить ее, но сзади к ней было не подступиться – если только они не захотят прыгнуть в ледяные бурные воды залива. Она сконцентрировалась на другой точке и подождала, пока они пересекут ее. Повторяла так до тех пор, пока они не оказались на расстоянии двадцати метров от ее укрытия.

Рил не понимала, почему они движутся единой группой. Разделение при атаке – стандартная тактика. Она не смогла бы с такой же легкостью следить за несколькими группами, подбирающимися к ней с разных сторон. Но пока они держались вместе, ей не приходилось рассеивать внимание.

Она уже решала, стрелять или нет, когда завибрировал ее телефон.

Рил не планировала отвечать – не в тот момент, когда за ее задницей явилось четверо вооруженных громил.

Но это мог быть Роби. Пусть это покажется сентиментальным, но у нее появлялась возможность попрощаться с ним по-человечески, чего она не сделала раньше. А может, он решил бы отыскать ее убийц и поквитаться с ними.

– Да? – сказала она в трубку, не выпуская из другой руки «Глок» и не сводя глаз с черных силуэтов, крадущихся к ней.

– Пожалуйста, оставайтесь на линии, с вами будет говорить заместитель директора Аманда Маркс, – произнес деловитый голос.

– Какого… – начала было Рил.

– Агент Рил, это Аманда Маркс, новый заместитель директора Центрального разведывательного управления. Вы нужны нам в Лэнгли незамедлительно.

– Я сейчас немного занята, заместитель Маркс, – ответила Рил саркастически. – Но вы, возможно, об этом знаете, – добавила она резким тоном.

– Возле вашего коттеджа на Восточном побережье находятся четверо наших агентов. Поправка: возле того места, где был ваш коттедж. Их задача – сопроводить вас в Лэнгли. Не вздумайте устроить потасовку или причинить им какой-либо ущерб.

– А они не собираются причинить ущерб мне? – рявкнула Рил. – Сейчас ночь, я понятия не имею, откуда они узнали, что я здесь, и ведут они себя достаточно недружелюбно.

– Ваша слава бежит впереди вас. Поэтому они действуют с осторожностью. Что касается вашего местоположения, мы знали, что больше вам быть негде.

– И зачем я понадобилась вам так срочно?

– Вы узнаете об этом, когда приедете.

– Речь о новом задании?

– Когда приедете, агент Рил. Я не могу быть уверена, что эта линия безопасная.

– А если я предпочту не приезжать?

– Как я сказала агенту Роби…

– Вы вызвали Роби тоже?

– Да. Он в деле, агент Рил.

– И вы правда новый заместитель директора?

– Да.

– Знаете, что случилось с предыдущими двумя?

– Этот же вопрос задал мне агент Роби.

Несмотря ни на что, Рил улыбнулась.

– И что вы ответили?

– То же, что отвечу и вам. Как только окажетесь здесь.

Линия отключилась.

Глава 5

Несколько часов спустя Джессика Рил прибыла в Лэнгли. Солнце уже встало, дождь закончился, но ее настроение не улучшилось.

Она прошла контроль и вступила в здание, которое очень хорошо знала.

В каком-то смысле слишком хорошо.

Ее отвели в комнату, где уже дожидались знакомые лица.

– Роби, – коротко сказала она, садясь рядом с ним.

– Джессика, – сказал Роби, чуть наклонив голову. – Полагаю, ты получила такое же приглашение.

– Это не было приглашение. Скорее приказ. За тобой тоже послали громил, чтобы притащить сюда?

Он покачал головой.

– Тогда, полагаю, доверия к тебе у них побольше, чем ко мне.

– Мы одинаково доверяем вам обоим, – произнес голос – дверь отворилась, и женщина чуть за сорок, с каштановыми волосами до плеч, вошла в кабинет с электронным планшетом в руках. Она была миниатюрная, не выше метра шестидесяти и не больше пятидесяти килограммов, но спортивная и крепкая, что указывало на силу, превосходящую внешние параметры.

Заместитель директора Аманда Маркс. Она пожала им обоим руки, Роби и Рил обменялись изумленными взглядами.

– Благодарю, что оба явились по первому требованию.

Рил заметила:

– Будь у меня выбор, я бы воздержалась. Но четверо парней, которых вы прислали за мной, не оставили мне других вариантов.

– Тем не менее я ценю вашу готовность к сотрудничеству, – сухо отрезала Маркс.

Роби сказал:

– Я думал, после последнего задания нам положен перерыв.

– Он был и уже закончился.

– Значит, новая миссия? – неуверенно спросила Рил.

– Пока нет, – ответила Маркс. – Будем двигаться постепенно.

– Что это значит? – спросила Рил.

– Что вам обоим требуется… я назвала бы это калибровкой.

Роби и Рил снова переглянулись. Он сказал:

– Калибруют обычно инструменты.

– Вы и есть инструменты. Нашей организации.

– И почему же нам нужна калибровка? – поинтересовалась Рил.

До этого Маркс избегала встречаться с ними глазами, даже когда пожимала им руки. Она смотрела или вниз, или им через плечо. Это обескураживало, но тактика была знакома и Роби, и Рил.

Теперь же Маркс уставилась прямо на них. Роби понял, что перед ним глаза человека, успевшего в свое время посидеть за дальнобойным снайперским прицелом.

– Вы действительно собираетесь тратить мое время и задавать подобные дурацкие вопросы? – произнесла она низким ровным голосом. Прежде чем кто-нибудь из них успел ответить, Маркс сказала: – Вы оба пошли против нас. – Она повернулась к Рил: – Вы убили одного из наших аналитиков и мою предшественницу. – Она перевела взгляд на Роби: – А вы помогли ей и защитили ее после того, как вас отправили ее устранить. И, с учетом этой ситуации, нам пришлось принимать решение: ликвидировать вас или реабилитировать. Выбор склонился в пользу реабилитации. Не скажу, что я согласна с этим решением, но мне предстоит его реализовать.

– Отчасти, видимо, потому, что мы получили от ЦРУ наивысшую награду, – вставил Роби.

– Поздравляю, – хмыкнула Маркс. – У меня в шкафу тоже такая есть. Но это давно в прошлом. Сейчас меня беспокоит только настоящее и будущее. Ваше. Вам сделано небывалое предложение. Есть люди, которые отчаянно хотят, чтобы вы облажались и в действие вступил другой план.

– Могу угадать, кто в их числе, – сказала Рил. – Ваш босс, Эван Такер.

– Но есть и другие, которые надеются, что вы преуспеете и снова станете эффективными членами нашей организации.

– А в каком лагере вы? – спросил Роби.

– Ни в каком. Я – Швейцария. Я буду заниматься вашей реабилитацией, но результат полностью зависит от вас. Мне все равно, куда все пойдет. Вверх, вниз или наперекосяк. Мне это безразлично.

Рил кивнула:

– Вы нас успокоили. Но вы отчитываетесь непосредственно перед Эваном Такером.

– В том смысле, что все здесь отчитываются непосредственно перед ним. Могу уверить вас, что вам будет предоставлена полноценная и справедливая возможность реабилитироваться. Справитесь вы или нет – зависит от вас.

Роби сказал:

– Все-таки чья это идея? Если Такера, я не представляю, как возможность может быть справедливой.

– Не вдаваясь в детали, могу вам сказать, что компромисс был достигнут на самом высоком уровне. У вас влиятельные друзья, мистер Роби. Вы понимаете, кого я имею в виду. Но есть и не менее влиятельные силы, действующие против вас обоих. – Она поглядела на Рил: – Люди, которые хотят вашей казни – за то, что вы натворили в прошлом. Остановите меня, если я выражаюсь недостаточно ясно.

Роби и Рил промолчали.

Она продолжала:

– Эти силы схлестнулись – и результатом стал компромисс. Реабилитация. Сделать или умереть. Выбор за вами. Предложение щедрое, на мой скромный взгляд.

– Не думаю, что кто-то мог перевесить президента, – заметил Роби.

– Политика – грязный, безжалостный бизнес, агент Роби. По сравнению с ней даже разведка кажется достойным делом. Конечно, президент – двухсоткилограммовая горилла, но в игре участвуют и другие крупные звери. Кроме того, у президента есть собственная повестка, которую он продвигает, а это означает, что ему приходится идти на сделки. В большой схеме вы с агентом Рил не столь важны, чтобы не использовать вас как разменную монету в своей игре. Несмотря на ваши медали. Вы понимаете?

– И что конкретно означает реабилитация в данном контексте? – спросил Роби.

– Начнем с самого начала. Вы пройдете оценку – во всех возможных смыслах. Физическом, психологическом и интеллектуальном. Мы как следует покопаемся у вас в голове. Нам надо убедиться, что в поле вы не подведете.

– Я думала, мы доказали это в Сирии, – вмешалась Рил.

– К компромиссу это не относится. То был единичный случай, но и тогда вы не последовали приказам.

– Ну, если бы мы им последовали, то оба были бы мертвы, – напомнил Роби.

– Еще раз: меня это не волнует. Из-за того, что вы не последовали приказам, происходит то, что происходит сейчас.

Она включила свой планшет и застучала по экрану. Роби заметил, что ее ногти подстрижены очень коротко и на них нет ни следа лака. Снова у него перед глазами встал образ снайпера.

Она подняла на него глаза:

– Вы получили серьезные ожоги руки и ноги. – Она глянула на Рил: – По ее вине, хотя никто ей этого, конечно, не предъявляет. Как они сейчас?

– Никуда не делись.

– Не очень хорошо, – сказала Маркс. – Дальше, вы оба спрыгнули с движущегося поезда. Уверена, это было весело.

– Гораздо веселей, чем альтернатива, – ответила Рил.

Маркс продолжала:

– Вы потеряли нескольких друзей в ходе этого… скажем так, приключения. Понимаю, вы вините агентство в их смерти.

– Ну, часть вины действительно на нем. Не представляю, на кого еще ее можно свалить.

– Чтобы успешно реабилитироваться, вам придется забыть об этом, – отрезала Маркс. Она опять посмотрела на Роби: – Вас послали за Рил. Вы нашли ее, но не остановили. Вместо этого вы с ней объединились против агентства и его приказов.

– Я следовал своей интуиции и оказался прав.

– Еще раз: в процессе реабилитации вам придется решить, на чьей вы стороне, Роби. В следующий раз интуиция может вас подвести. И куда это заведет вас и контору? – Она не стала дожидаться ответа и продолжила: – Реабилитация будет нелегкой для всех нас. Я буду с вами на каждом этапе. Вы можете в любой момент выйти из программы.

– И что тогда? – быстро спросила Рил.

– Против вас будут приняты соответствующие меры.

– То есть я предстану перед справедливым судом, защищенная презумпцией невиновности? – поинтересовалась Рил.

Маркс пронзила ее взглядом:

– Я не сказала юридические меры, не так ли?

– То есть «сделай или умри», так? – встрял Роби.

– Называйте это как хотите. Но выбор исключительно за вами. И каков же он?

Роби и Рил в очередной раз переглянулись. Потом Рил кивнула. Роби сделал то же самое.

– Вот и правильно, – сказала Маркс.

– Где будет проходить реабилитация? – спросила Рил.

– О, простите, я разве не упомянула?

– Нет, не упомянули, – натянуто ответила Рил.

– В одном месте, которое вам хорошо известно.

Она сделала паузу, посмотрела сначала на одного, потом на другую.

– В Пекле, – сказала Маркс с легкой улыбкой. – Мы отправляемся через двадцать четыре часа.

Глава 6

– Сколько тебя не будет? – спросила Джули Гетти.

Роби смотрел в свою тарелку. Он ответил не сразу. Они сидели в забегаловке в Вашингтоне, поблизости от школы, где шестнадцатилетняя Джули училась. У Роби оставалось около восьми часов до момента, когда им с Рил надо было отправляться в Пекло. Джули пришла в восторг, услышав его голос в телефоне, но этот восторг стремительно пошел на убыль, когда она узнала, что он хочет попрощаться – по крайней мере, на некоторое время.

– Пока не знаю, – сказал Роби, гоняя еду по тарелке. – Мне не сообщили, – уточнил он.

– И ты, конечно, не имеешь права говорить, куда едешь, – раздраженно заметила она.

– Это… тренировочный лагерь.

– Зачем тебе тренироваться? Ты вроде и так хорош в том, что делаешь, Уилл.

– Это типа возвращения в колледж, ну, для повышения квалификации. Многие профессионалы так делают. – Он поколебался. – Даже в моей сфере.

Она критически оглядела его. Он не менее старательно избегал ее взгляда.

– Ты едешь один? – спросила Джули.

Он покачал головой:

– Нет.

– С тобой едет эта женщина? Джессика?

Роби поколебался, прежде чем ответить.

– Да.

– Так у вас неприятности?

Роби бросил на нее короткий взгляд. Она встретила его с выражением, показывавшим, что удивление изображать ни к чему.

– Я провела с тобой немало времени, Уилл. Когда люди пытались убить нас. Когда ты был не в настроении. Когда не было никакого выхода, но ты все равно придумывал, как выбраться из ловушки.

– К чему ты ведешь? – спросил он с искренним любопытством.

– Сейчас по тебе видно, что ты не знаешь, как выпутаться. А это тебе несвойственно. Значит, дело по-настоящему плохо.

Роби ничего не ответил. Джули играла соломинкой в своем стакане с напитком. Она сказала:

– Я читала в газетах про Ферата Ахмади. Того сумасшедшего сирийца, который хотел захватить власть. Его застрелили. А убийц так и не нашли.

Роби хранил молчание.

– Нет смысла спрашивать, не вы ли с Джессикой приложили к этому руку, потому что ты так и будешь тупо таращиться на меня. Но если это вы, то миссия, похоже, удалась. Значит, дело в другом. Это связано с Джессикой?

– Почему ты спрашиваешь? – резко сказал Роби.

– Потому что у тебя в агентстве все складывалось прекрасно. Пока не возникла она.

– Я не могу обсуждать это с тобой, Джули.

– Видишь ли, она мне нравится. Я считаю, она хороший человек.

– И я тоже, – сказал Роби, не успев опомниться.

Джули улыбнулась:

– Круто.

– Что?

– Ты дал слабину в моем присутствии. Значит, она тебе по-настоящему небезразлична, – добавила она более серьезным тоном.

– Я понимаю ее и знаю, через что она прошла, – дипломатично ответил Роби.

– Так она твой друг?

– Да.

– Ты должен заботиться о своих друзьях, Уилл.

– Я стараюсь, Джули. Очень стараюсь.

– Ты когда-нибудь освободишься от всего этого дерьма?

– Хотел бы я сам это знать.

* * *

После того как они вышли из забегаловки и Роби подбросил Джули до дома, у него зазвонил телефон. Это была Рил.

– Думаю, нам надо поговорить.

– Хорошо.

– Но за тобой следят, а нам нужна приватность.

Роби глянул в зеркало заднего вида. Он увидел машину, следовавшую через две от него.

– Ладно, посмотрю, что я смогу сделать.

– Не утруждайся. Я сама.

– Так ты тоже здесь?

– Неужели надо спрашивать? Как Джули?

– Беспокоится. Где ты хочешь встретиться?

– На случай, если нас подслушивают, на нашем месте под дождем.

– Понял.

– Перестройся правее. И сверни в первый переулок.

Роби нажал на «отбой» и прибавил скорости. Перестроился вправо. «Хвост» сделал то же самое.

Он увидел переулок и резко вывернул руль, отрываясь от «хвоста». В зеркале заднего вида он увидел, как из переулка начал выезжать минивэн, заблокировав дорогу.

Раздался скрип тормозов, потом долгий гудок.

– Отлично, Джессика, – пробормотал Роби себе под нос.

Он нажал на газ, сделал несколько поворотов, выскочил на Конститьюшн и проехал монумент Вашингтона, больше не в лесах после землетрясения, освещенный, как Эйфелева башня. Кто-то решил, что лучше оставить его так.

Пять минут и столько же поворотов спустя он подъехал к тротуару, вытянул ручник, заглушил мотор и вылез из салона. Прошел к машине, припаркованной впереди, и скользнул на пассажирское сиденье. Джессика Рил завела мотор и тронулась с места.

– Куда? – спросил он.

– Никуда. Просто лучше, чтобы мы ехали, пока разговариваем.

– Разговариваем о чем?

– О Пекле.

– Мы оба там были, Джессика.

– И ты хочешь вернуться?

– Не думаю, что у нас есть выбор.

– У тебя есть, Уилл. Им нужна только я. И я поеду. А тебе не обязательно.

– По-моему, это пакетное соглашение.

Она свернула к обочине и резко затормозила.

– Слушай, если ты думаешь, что оказываешь мне услугу, отправляясь со мной, то ты ошибаешься. Ты только добавляешь мне головной боли.

– С каких пор я – твоя головная боль?

– Ты понял, о чем я. Будет лучше, если я поеду одна.

– А если меня убьют за то, что я остался? По-твоему, и это тоже лучше?

– Тех двоих убила я, Роби, а не ты. Ты можешь заключить сделку. Обратись к своим. Они обеспечат тебе прикрытие. Бога ради, сам президент на твоей стороне!

– Но что, если я хочу поехать в Пекло?

– С какой стати тебе этого хотеть? Только не говори, что ради меня, потому что я только сильней разозлюсь.

– Тогда я еду ради себя.

– Это полная чушь!

– Я хочу узнать, в той ли я форме, что и раньше, Джессика. Пекло мне это скажет.

– Оно может тебя убить.

– Ну, если я не справлюсь там, то в поле уж точно.

– Ты слышал Маркс. Она станет давить на нас обоих. Это не будет честной оценкой, что бы она ни говорила. Эван Такер уж позаботится!

– Мне плевать.

– Роби, нельзя плевать на такое. У тебя только одна жизнь.

– Теперь ты несешь чушь. Каждый раз, выходя за дверь, я рискую своей одной жизнью.

– Эван Такер уже нацелился на нас однажды и промахнулся. Это его второй шанс. И я сомневаюсь, что он допустит ту же ошибку. В отличие от Сирии, Пекло он контролирует полностью, как и все, что там происходит. Я сильно подозреваю, что там произойдет «инцидент», в результате которого мы оба погибнем.

– Ну, если мы будем там вдвоем, ему придется приложить вдвое больше усилий, чтобы разделаться с нами.

– Он это сможет.

– Тебе не помешало бы немного оптимизма.

– А тебе не помешало бы вытащить голову из задницы.

– Я так и сделаю, Джессика.

– А что насчет Джули? Просто бросишь ее?

– Нет, я сделаю все возможное, чтобы выбраться оттуда и снова ее увидеть. Но у меня есть работа. И я в ней хорош. И собираюсь дальше ею заниматься. А одновременно жить нормальной жизнью – насколько это возможно, пока я ею занимаюсь.

– Это невозможно, и ты, черт побери, это знаешь.

Он покачал головой:

– Тебе правда надо поработать над формированием позитивных взглядов. Единственное, что я знаю наверняка, – завтра мне надо ехать. Так что просто отвези меня назад к моей машине. Я должен собрать вещи и хоть немного поспать.

Она высадила Роби возле его машины. Пока он вылезал, Рил бросила напоследок:

– Ты самый утомительный тип из всех, кого я встречала в жизни.

– Тебе надо побольше общаться с людьми.

Она фыркнула, но потом, несмотря на раздражение, улыбнулась:

– Зачем на самом деле ты это делаешь?

– Просто вспомни дождь, Джессика. То, что я тогда сказал, остается в силе.

– Что ты всегда будешь на моей стороне?

– Как ты понимаешь, сделка не односторонняя. Того же я жду от тебя. Только так мы сможем выжить. – С этими словами он захлопнул дверцу.

Глава 7

Эван Такер смотрел на нее через стол. Они находились в ЦОСИ в Лэнгли. Технически Лэнгли и был одним сплошным ЦОСИ, или Центром обработки секретной информации, но Такер стал чуть ли не параноиком и потребовал дополнительной защиты от любопытных глаз и ушей в замочных скважинах.

За прошедший месяц он еще раздался в талии и заметно поседел. А после встречи с президентом в Оперативном штабе как будто постарел на несколько лет.

Аманда Маркс спокойно встретила его взгляд.

– Значит, дело на мази? – спросил Такер. – Я сказал президенту, что да.

– Они оба дали согласие, так что я подтверждаю – мы начинаем.

– Как будто у них был выбор, – пробормотал Такер.

– Вообще-то был. Пусть и не огромный.

– И вы приглядите за ними – так, на всякий случай. Они скользкие, Маркс, поверьте мне. Знаю по собственному опыту.

– Уверена, это так, сэр. Признаться честно, сегодня вечером мы ненадолго потеряли их. Похоже, они хотели перекинуться парой слов наедине.

Такер подскочил на стуле.

– Вы их потеряли? – воскликнул он.

– Временно, директор. Потом они разделились, и мы восстановили наблюдение. Роби у себя в квартире, а Рил остановилась в отеле.

– Больше такого не допускайте. У вас карт-бланш в том, что касается денег, которые вы можете швырять в эту крысиную нору, Маркс. Делайте все, что нужно. Только не потеряйте их опять.

– Поняла. Могу я задать вам вопрос, директор?

– Слушаю.

– Каких именно результатов вы ждете?

– Они же едут в Пекло.

Маркс кивнула, скрестила ноги и положила руки на колено.

– Это я понимаю. Но какова цель их пребывания там?

– Прогоните их через ад. Настоящий ад. Я хочу убедиться, что они по-прежнему в форме. И я говорю не просто о том, чтобы стрелять в цель или надирать людям задницы. Глядя на их послужные списки, я не сомневаюсь – тут они любому сто очков вперед дадут. Но это не должно стать для вас основанием, Аманда, чтобы дать им послабление. Ни на йоту!

– Можете быть уверены, послаблений не будет. Я два года работала тренером в Пекле. Я никому не даю спуску, в первую очередь самой себе.

– Больше всего меня заботит, – начал Такер, – что происходит вот здесь. – Он постучал пальцем по виску. – Вы в курсе, что сделала Рил?

– Мне известно предположение.

– Это не предположение! – рявкнул он. – А факт. И она созналась.

– Да, сэр, – быстро вставила Маркс.

– Роби послали за ней, но он не подчинился приказу и объединился с Рил. При любом другом сценарии они оба сидели бы сейчас в тюрьме. Черт возьми, Рил следовало казнить за измену.

– Я понимаю, сэр. Но люди, которых она убила, они ведь тоже были предателями?

– Их вина не доказана. Это как раз предположение, причем основанное на куда менее надежной информации.

– Прошу прощения, но я говорила с СПНБ Поттером и…

– Поттер только вступил в должность и понятия не имеет даже, где в Белом доме гребаные туалеты! Он советник по национальной безопасности, Маркс. И работает на президента. А вы – вы работаете на меня.

– Безусловно, – подтвердила она. – Что возвращает меня к вопросу: чего мы хотим добиться в Пекле?

– Если они его пройдут, то получат задание, которое в настоящий момент прорабатывается. Миссия миссий, и я должен знать, что они готовы к ней, потому что права на ошибку нет.

Она посмотрела на него с любопытством:

– У нас много команд, обученных для миссий подобного рода.

– Я сообщил президенту, что мы готовим для нее Роби и Рил. Поэтому так мы и сделаем.

– Значит, вы хотите, чтобы они прошли Пекло, сэр?

Такер хитро покосился на нее:

– Я тут ничего не решаю. Они либо пройдут, либо нет. Все зависит от них.

– Как скажете, сэр.

Такер снял очки, положил их на стол и потер глаза:

– Но раз уж мы говорим откровенно, вы должны поставить их на самую грань. И не останавливаться на этом. Если сможете сломать их, сломайте. Потому что в этом случае в поле они мне не понадобятся. Не подойдут для этой миссии. И в дело вступит Команда Б.

– «Если» здесь не подходит. Я могу сломать кого угодно, директор.

– Одна из причин, по которым я выбрал вас.

– И сделали своим заместителем?

– Верно. – Он опять постучал пальцем по виску, потом приложил ладонь к груди. – Вот что имеет значение, Аманда, – голова и сердце. Если они не с нами, не со мной, то они против нас. Против меня. Я не могу позволить своим агентам срываться с катушек; и мне плевать, что у них за причины и оправдания. Срывы приводят к международным инцидентам. Международные инциденты могут вовлечь эту страну в ненужные конфликты. Только не в мою смену!

– Но, похоже, они старались избежать как раз такого международного инцидента, – заметила Маркс. – И у них получилось. Думаю, именно поэтому у них такие влиятельные союзники, начиная с человека в Овальном кабинете.

– Я это знаю, спасибо. Но сегодняшний друг завтра может стать врагом. Все зависит от того, что произойдет на земле.

– А ситуацию на земле можно подкорректировать, о чем вы наверняка тоже знаете.

– Просто делайте свою работу, и посмотрим, что будет.

– Значит, никаких поблажек?

– Если они пройдут, то получат задание. Самое трудное из всех, что им приходилось выполнять. Так что им придется рвать задницы, чтобы справиться. А если они сгинут в Пекле, что ж, это их проблема.

Маркс поднялась:

– Поняла вас, сэр.

– Правда поняли?

Вопрос ее обескуражил.

– Я на вашей стороне, директор.

– Я думал, что и другие были на моей стороне, а оказалось – нет.

– Не совсем понимаю, кого вы имеете в виду. Я только вступила в должность и…

– Хватит разговоров, Маркс. Мне нужны ежечасные отчеты о том, как справляются мои протеже. Проследите, чтобы я получал их.

– Будет сделано, сэр. – Она развернулась и вышла.

* * *

Как только дверь закрылась, Такер поднялся и налил себе выпить из маленького бара в шкафчике за рабочим столом. Бар в кабинете начальника ЦРУ напоминал о временах холодной войны. Но ему было наплевать. На этой работе не обойтись без глотка спиртного время от времени. Если совсем откровенно, то достаточно часто.

Он неоднократно представлял себе, как однажды встанет на собрании анонимных алкоголиков и скажет: «Я Эван Такер. Моя работа – обеспечивать безопасность американцев. И я отчаянный алкоголик».

Он снова сел за стол.

Тучи над ним сгущались, и он это знал. Кто-то просветил Рил и Роби насчет миссии в Сирии. Предупрежденные, они воспользовались информацией и избежали предуготовленной им судьбы. Это сделал кто-то из своих. Такер подозревал, кто это мог быть. Но ему требовалось нечто большее, чем подозрения. И он собирался добраться до предателей.

Как и до двух непокорных агентов.

Он посмотрел на дверь, в которую несколько минут назад вышла Аманда Маркс.

Он притащил ее сюда в первую очередь потому, что у нее была репутация одновременно стервы и преданного служаки, которую она неоднократно подтверждала. Хотелось верить, что подтвердит и на этот раз. А если нет, можно назначить ее в какой-нибудь медвежий угол, откуда она никогда больше не высунет носа.

Но по большому счету, она его не волновала. В отличие от Роби и Рил. В Джессику Рил он целил в первую очередь. Это она застрелила его предыдущего заместителя и аналитика – пальнула в спину.

Изменница. Предательница. Не заслуживающая прощения.

Такера не интересовали ее мотивы. Для этого есть суды, а в них судьи и присяжные. А еще палачи. Рил же взяла на себя все эти роли. А потом перешла сразу к казням. И ей позволили разгуливать на свободе – даже вручили медаль.

От такой несправедливости Такер скрипнул зубами.

Что же, он располагает влиянием и ресурсами. И сделает так, чтобы они понесли заслуженную кару. Роби тоже – раз он такой идиот, что связался с ней.

В действительности Такер знал, что миссию, скорее всего, будет выполнять Команда Б. Шансы, что Роби и Рил не справятся в Пекле, он оценивал очень и очень высоко. Так что если справедливость не может восторжествовать в зале суда, кара настигнет их на пустошах Северной Каролины.

Такер ставил все на свой план. То, что они задумали с генералом Паком, сулило стать вершиной его карьеры. Или полным крахом. Они собирались пойти против закона, хоть президент на это и подписался. Такер был уверен, что у нынешнего хозяина Овального кабинета для такого кишка тонка, но президент его удивил. Что же, жребий брошен. Пути назад нет.

В идеальном мире миссия удалась бы, а Роби и Рил канули в Лету.

В идеальном мире. Единственная проблема в том, что его мир совсем не идеален.

Он покрутил бокал в руке, отпил глоток, откинулся на спинку кресла. После долгого дня, когда он обеспечивал стране безопасность. Он делал грязное, отвратительное дело. И все, кто в этом участвовал, были замараны по уши.

«Включая меня, – думал Эван Такер. – В первую очередь».

Глава 8

Эрл Фонтейн сел на кровати и испустил удовлетворенный вздох.

Визит прошел отлично. Двое мужчин оправдали ожидания, которые сложились у Эрла, когда они впервые на него вышли. Он сам немного удивился, что их пропустили к нему, но, видимо, тюремное начальство больше не считало его опасным – он ведь был стар и умирал в мерзком тюремном госпитале.

Что же, они ошибались. Возможно, у него выдернули жало, но Эрл обладал другими ресурсами, начиная с двух мужчин в черных костюмах с Библиями в руках. А у них были другие люди, еще много, в полном распоряжении.

Библии – отличный ход, думал Эрл. Они отвлекают людей в момент, когда им лучше проявить максимальную бдительность. Хорошо для Эрла. Плохо для закона. Собственно, все, что плохо для закона, всегда было хорошо для Эрла Фонтейна.

Мужчины в черном сделали свою работу. Они были готовы. Теперь настала очередь Эрла.

Он схватился за живот и выхаркал, кажется, приличный кусок левого легкого. Единственного, которое у него осталось. Большую часть правого ему вырезали в попытке остановить рак. Они пытались подлечить его, чтобы скорей убить. Но он их обыграл. Эрл не поправлялся. Он умирал. Быстро, но не слишком.

Единственным, что поддерживало его на плаву, была мысль о том, что если он исполнит последнее дело, оставшееся в его жизни, то умрет спокойно. Только об этом Эрл и думал. Думал постоянно. Только потому еще работало его второе легкое, больное сердце продолжало качать кровь и кое-как удавалось терпеть боль.

Он перевел дух, утер пот со лба и с трудом уселся на постели. Было жарко. Тут всегда стояла жара. Кажется, зимы в Алабаме совсем не было. Больше двадцати лет он истекал потом день за днем, час за часом, минуту за минутой – но терпел, да еще и отпускал едкие шуточки насчет жары, которые потом кочевали из камеры в камеру, делая Эрла вроде как местной знаменитостью.

Он поглядел на трубку. Питание поступало к нему прямо в желудок; хоть он никогда не был обжорой, сейчас еда вообще ничего для него не значила. Как и сигареты, пускай он и досаждал просьбами о них охраннику.

Он собрал остаток сил и поглядел на женщину, делавшую в палате обход. Она была молодой и привлекательной, и, когда Эрл увидел ее в первый раз, у него возникли мысли, не посещавшие уже давно. В свои лучшие дни, высокий, статный, красивый, ох что бы он сделал с этой дамочкой! Точнее, сделал ей. Она узнала бы, кто тут главный, – это уж без всяких сомнений. Она была врачом – умная, образованная, продвинутая. Наверняка с разными либеральными идеями в своей хорошенькой головке. Да что там, она точно ходила на выборы и голосовала не так, как говорил ей муж. Он ненавидел таких девиц. Но это не означало, что ему не хотелось ими обладать.

Он покосился на Мелкого, который сразу встрепенулся, как только завидел докторшу, входившую в палату. Эрл усмехнулся. Он видел, как Мелкий во все глаза таращится на волосы до плеч, от которых так приятно пахнет, на стройные бедра, на хорошенькую округлую задницу, выпиравшую под юбкой, и на очертания мягкого животика под белой блузкой. На стетоскоп вокруг длинной шеи. Уши у нее тоже хорошенькие, подумал Эрл. Он не отказался бы попробовать их на вкус. Всю ее попробовать.

Он представил себе докторшу голой, потом в разном соблазнительном белье. Представил, как выделывает с ней разные штуки. Дыхание его участилось – но не более. Прибор внизу давно не работал. Об этом позаботились химио- и радиотерапия.

Но у Мелкого не было таких проблем. Эрл видел, как его правая рука задвигалась под простыней. Мерзкий маленький говнюк! Мир станет лучше, когда этого ублюдка казнят. Однако какая-то часть Эрла все-таки завидовала тому, что Мелкий может, а он – нет.

За докторшей шел Альберт, самый здоровенный и злобный из всех охранников в тюрьме. На его фоне Эрл выглядел недоноском. Вообще все выглядели так рядом с ним. Форма на Альберте трещала, как будто во всей тюремной системе Алабамы не нашлось одежды ему по размеру. Он шарил взглядом по палате, и его глаза никогда не останавливались, а руки не выпускали дубинку. Альберт следовал за докторшей как тень из-за предыдущих инцидентов, и Эрл это знал.

Заключенные уже пытались добраться до нее, пощупать, а то и поцеловать. Вот почему Альберта приставили к ней – делать обходы. Теперь стоило попытаться дотронуться до края ее юбки – и тебе перешибали горло дубинкой. Альберту было плевать, как тяжело ты болен и какие муки испытываешь. Он просто причинял тебе еще боль. Эрл был в курсе, потому что Мелкий как-то попытался. И если у Эрла и были какие мыслишки на этот счет, они улетучились в один миг после того, что случилось с Мелким.

Альберт выбил ему три зуба, и кровь брызнула с такой силой, что попала Эрлу на постель. Это было два месяца назад, когда Мелкий лежал в тюремном госпитале с очередной хворью. Он вечно мучился какими-то болячками; а может, мысли об игле с ядом, уже приготовленным для него, делали Мелкого таким болезненным. Эрл не знал и не хотел знать. Он просто выжидал, когда докторша подойдет к нему.

Двадцать минут спустя она оказалась возле Эрла.

Правда, сначала его ноздрей достиг ее запах – жимолость и ландыш. Он нюхал их ребенком в лесах Джорджии. Докторша единственная пахла приятно в этом проклятом месте. Охранниц-женщин тут не было, а мужики воняли чуть ли не хуже заключенных. А вот от доктора веяло ландышем. Она ему нравилась. Эрл ждал ее визитов и приходил в дурное расположение духа, когда ее заменял другой врач.

Она взяла его карту с крючка в ногах кровати и пробежала глазами. Эрл подумал, что она наверняка уже знает все, что там написано, наизусть – и все это указывает на его скорую кончину. Наверное, она должна была просто следить за тем, чтобы он получал нужные препараты.

– Как ваши дела сегодня, мистер Фонтейн? – спросила она.

Докторша никогда не улыбалась и не хмурилась. Не бывала радостной или грустной. Она просто… присутствовала в палате. Но для Эрла этого было достаточно, особенно сегодня.

Он покосился на Альберта, стоявшего за ней. Альберт уставился на Эрла сверху вниз, и при виде ухмылки на его роже Эрлу захотелось всадить пулю ему в башку.

– Хорошо, хорошо. Не жалуемся, нет. Может, только еще чуток морфина в капельницу, док. Чтобы пережить ночку.

– Я посмотрю, что можно сделать, – ответила она, продолжая листать карту. Проверила его показатели на мониторе, потом послушала сердце. От прикосновения ее руки к шее кожа у Эрла вспыхнула от удовольствия. Женщины не дотрагивались до него больше… ох, он уже и не помнил сколько… С тех пор как этот парень, Клинтон, стал президентом, да.

Она задала ему еще несколько вопросов и даже присела на край кровати, чтобы посчитать пульс. Когда она скрестила ноги, ее юбка слегка задралась, так что Эрл смог рассмотреть округлое колено. У него по спине побежали мурашки. Она… у него в постели?

Он поднял глаза на Альберта и вернул тому ухмылку: так тебе, здоровенная ты скотина!

– Что-нибудь еще, мистер Фонтейн? – спросила она, поднимаясь с кровати и разворачиваясь к нему.

Вот он, тот самый момент. Которого Эрл ждал все это время.

– Да есть кое-что, док…

– Что же? – спросила она без особой заинтересованности. Заключенные частенько приставали к ней с просьбами, преимущественно извращенными, даже когда громила Альберт торчал за спиной. Похоть у них брала верх над здравым смыслом.

– Есть у меня дочка.

Вот теперь она обратила на него внимание:

– Дочь?

Он кивнул и постарался сесть.

– Сто лет с ней не видались. Она уж взрослая совсем. Ей, наверное… дайте-ка посчитать… да, уже за тридцать.

– И что?

– Видите ли, черт, вы же сами знаете, я умираю. Мне недолго осталось, так? Кроме нее, у меня никого. Хотел бы увидеть ее, если можно. Попрощаться, в этом роде. Понимаете?

Она кивнула:

– Понимаю, конечно. А где она?

– Тут-то вся и загвоздка. Не знаю я где. Но вроде как она сменила имя. Нет, точно сменила.

– Зачем ей это делать?

Тут Эрлу нельзя было солгать, хоть и очень хотелось. Врач могла проверить. А если она выяснит, что он солгал, то точно не станет делать того, что он так отчаянно от нее ждет.

– Поступила в программу защиты свидетелей. Ее настоящее имя Салли, в честь моей матери, упокой Господь ее душу. Фамилия Фонтейн, конечно. Как у меня. Я ж ее отец. Ничего про нее не слышал с тех самых пор.

– Зачем ей понадобилась защита свидетелей?

– Не из-за меня, – быстро выпалил он. Это была правда. Она вступила в программу защиты по другим причинам, никак не связанным с убийцей-отцом.

– Из-за того, что другие натворили у нас в Джорджии. Когда ее мама умерла, а я сел в тюрьму, ее отправили в приемную семью. Она там связалась с плохими ребятами, а потом пошла против них. Вот как все получилось.

– Хорошо, но от меня вы чего хотите?

Эрл пожал плечами и состроил свою самую трагическую мину. Он даже выдавил несколько слезинок, и они потекли у него по щекам. Он прекрасно умел плакать по команде. С другими женщинами тактика срабатывала – к несчастью для них. Он ответил просто:

– Я умираю. Хочу увидеть свое единственное дитя, прежде чем отброшу копыта.

– Но если она в защите свидетелей…

Он перебил с растущим нетерпением:

– Вы же можете им позвонить! Рассказать обо мне. У них есть все данные. Может, она еще в программе, а может, и нет. Все это давно быльем поросло. Ну, я так думаю. Но даже если нет, вдруг они передадут ей весточку? А там уж пусть сама решает, хочет приехать повидаться со мной или нет.

– А ей позволят?

– Говорю же, это случилось много лет назад. Те парни, что гонялись за ней, они точно уже в могиле. Или в тюрьме. Ей нечего бояться. И она не обязана приходить. Сама решит, я же говорю. – Он сделал паузу и посмотрел прямо докторше в глаза, изображая предельную степень искренности. – Мой единственный шанс попрощаться, док. Времени-то осталось немного. Черт, кому это и знать, как не вам! Я потому и решил вас попросить. Охране-то никакого дела нет. – Он снова сделал паузу. – У вас есть дети?

Она опешила.

– Нет. То есть пока нет. Но я надеюсь, что…

– Лучшее, что я сделал в своей жизни. Остаток грандиозно просрал, тут не поспоришь, но моя малышка… Нет, я правильно сделал, что привел ее в этот мир, и скажу это любому прямо в лицо.

Эрл услышал, как Альберт при этих словах усмехнулся, но глаз от доктора не оторвал. Он всегда умел пробуждать в женщинах сочувствие. И надеялся, что не утратил навыка.

– Моя маленькая девочка, – повторил он. – Последний шанс. Если она захочет приехать повидаться со мной, так тому и быть. Если нет, ничего страшного. Но я просто хочу дать ей возможность взглянуть на старика отца в последний раз. Только и всего, док. Заставить вас я не могу. Надо, чтобы вы захотели. Я только прошу вас разузнать. Ладно, хватит мне болтать. Теперь дело за вами. Если не захотите, я пойму. Так и сойду в могилу нераскаянным, да. Наверное, я другого и не заслужил. Уж и не знаю. Правда не знаю. Моя девочка. Моя маленькая…

Он откинулся на подушку, задохнувшись. Живот и грудь Эрла ввалились, и выглядел он жалким до предела.

Он видел, какой конфликт вызвал у докторши в голове. Большую часть своей жизни он изучал людей, чтобы потом ими управлять. В ее глазах отражалась внутренняя борьба. Она выглядела растерянной, сбитой с толку, и для него это было очень хорошо.

Наконец она сказала:

– Я… Я посмотрю, что смогу сделать, мистер Фонтейн.

Он протянул ей руку для рукопожатия. Альберт сразу дернулся вперед, но докторша жестом показала ему не вмешиваться. Она пожала ладонь Эрла. Ее рука была теплой и мягкой, его – холодной и костлявой.

– Да благословит вас Господь, док! Да благословит вас Господь за умирающего старика.

Она перешла к следующему пациенту. Но Эрл уже сделал свою работу.

Он знал, что она выполнит все, о чем он попросил.

Глава 9

Грузовой самолет трясся на высоте около десяти тысяч футов, снижаясь над густым лесом. Роби и Рил сидели напротив друг друга на скамьях в грузовом отсеке. Самолет в очередной раз содрогнулся всем корпусом, и Рил улыбнулась.

– Что? – спросил Роби.

– Я-то думала, за нами пришлют «Гольфстрим».

– Да ладно! Но полет хотя бы не был долгим.

– Старая добрая Северная Каролина. Пустыня мира, Северная Каролина, – добавила она.

– Конторе соседи ни к чему, – ответил Роби.

Окон у них не было, но, судя по щелчкам в ушах, самолет заходил на посадку. То же самое подтверждали и их часы.

– Что, как ты думаешь, нам там приготовили? – спросила она.

Роби пожал плечами:

– Обещали устроить ад – меньшего я от них не ожидал бы.

– А потом?

– Если потом вообще будет.

– Это не только от нас зависит, Роби.

– Трудно не согласиться.

Пять минут спустя они почувствовали, как самолет выпускает шасси. Еще через несколько минут колеса коснулись полосы, самолет немного прокатился, пока сработали реверс и тормоза, после чего с содроганием остановился.

Он еще порулил по полосе, прежде чем заглушить моторы. Открылась дверца, и один из пилотов велел им вылезать.

По приставному трапу, который подкатили к люку, они спустились на землю.

Стоило им коснуться ее, как у трапа с заносом затормозил «Хаммер». Внутри сидел водитель и, рядом с ним, Аманда Маркс в камуфляже. Она выскочила и встала перед ними:

– Добро пожаловать в Пекло. Мы кое-что изменили с тех пор, как вы были тут в последний раз.

– Что именно? – поинтересовалась Рил.

– Не хочу портить сюрприз, – ответила Маркс.

Она окинула их обоих взглядом, потом подняла глаза на небо, затянутое облаками. Им в спину бил холодный ветер.

– Раздеться до белья. Обувь можете оставить.

– Прошу прощения? – изумилась Рил.

– Раздеться до белья, – повторила Маркс тоном, не допускающим возражений.

– С какой это стати? – спросил Роби.

– Либо исполняйте, либо лезьте обратно в самолет и нанимайте адвоката, – отрезала она.

Роби и Рил переглянулись и начали медленно раздеваться прямо на полосе.

На Роби были шорты для бега и термическая футболка с длинными рукавами. На Рил – велосипедки и тренировочная толстовка «Under Armour» голубого цвета, тоже с длинным рукавом. Оба были в кроссовках.

От Маркс это не укрылось.

– Вижу, вы готовились к чему-то подобному, – сказала она с легким разочарованием в голосе.

Роби и Рил промолчали.

Маркс указала влево:

– Комплекс в той стороне. Всего в паре миль, но последняя – холмистая. Следуйте за «хамми». Будем делать милю за шесть минут. Если отстанете больше чем на пять секунд, у вас возникнут проблемы.

Она запрыгнула обратно в «Хаммер» и дала шоферу знак трогаться. Он развернул авто и поехал на восток.

Роби и Рил снова переглянулись и быстрым бегом последовали за машиной.

– Хорошо, мы сообразили, что нам постараются надрать задницы в первую же минуту, – заметил Роби. – И оделись соответственно.

– Миля за шесть минут – не так и страшно. Но на холмах это будет все равно что миля за пять минут, если не меньше. – Она поглядела на «Хаммер», набирающий скорость и удаляющийся от них. – Думаю, отставание на пятьдесят футов еще не значит проблемы.

– Пожалуй.

Бежать, однако, пришлось не три мили. А шесть. И холмистой была не последняя миля. А последние три. Ровно за четыре секунды до истечения тридцати шести минут они оказались перед приземистым комплексом, расположенным на плато в окружении вечнозеленого леса. ЦРУ обожало располагать свои центры в глухомани, в том числе для того, чтобы видеть приближение чужака за много миль.

«Хаммер» остановился, и Маркс выпрыгнула из него прямо перед Роби и Рил. Они продолжали бежать на месте, чтобы мышцы, легкие и сердце расслаблялись постепенно.

– Ну что, не так уж трудно? – спросила Маркс.

– Нисколько. Уверен, вам в «Хаммере» было тепло и комфортно, – ответила Рил. – Похоже, когда вы говорили, что будете с нами на каждом этапе, вы выражались метафорически?

Маркс улыбнулась:

– Вы будете видеть меня куда чаще, чем вам бы хотелось.

– В окне? Или с нами рядом? – спросила Рил. – Я имею в виду: почему бы нам не веселиться вместе? Но если у вас силенок маловато, ничего страшного. Стоит оказаться в кабинете, быстро теряешь форму.

Улыбка исчезла с лица Маркс.

– Одежда у вас в комнате. Но сейчас мы туда не идем. После этой небольшой разминки мы решили устроить вам полноценную тренировку.

Она трусцой побежала по ступеням к дверям комплекса. Здание было бревенчатым, с металлической крышей, затянутое камуфляжной сеткой, с сенсорами, установленными повсюду, и генераторами помех. Камер наблюдения здесь было больше, чем в Лондоне, а территорию патрулировали вооруженные охранники с немецкими овчарками, не склонными проявлять дружелюбие к посторонним. На сторожевых башнях стояли часовые со снайперскими винтовками, убивающими с расстояния больше мили. Весь комплекс окружала изгородь под электротоком.

По ее периметру шло минное поле; олени и черные медведи выясняли этот факт аккурат в момент своей смерти.

Дорога была всего одна, сильно извилистая; только по ней сюда можно было приехать и уехать. Вокруг простирались непроходимые леса, среди которых вырубили посадочную полосу на самом плоском участке в окрестностях.

Маркс заглянула в глазок сканнера сетчатки, и стальная дверь с взрывоустойчивой рамой, щелкнув, открылась. Она распахнула ее пошире и сделала Роби и Рил знак поторапливаться.

– У нас плотный график. Так что за дело.

– За дело, – повторила Рил, заходя в комплекс следом за Маркс.

В холле было пусто и пахло так, будто там специально разбрызгали химикаты. Стены и потолки были утыканы устройствами наблюдения, в основном не видимыми невооруженным глазом.

Ни о какой приватности тут не могло быть и речи. Рил подумала, не научилось ли агентство читать мысли. Она бы не удивилась.

Маркс провела их по центральному коридору, после чего свернула налево, в холл поменьше. Лампы над головой там светили так ярко, что становилось больно глазам. Это было сделано намеренно, и оба, Роби и Рил, опустили голову, следуя за Маркс, пока та уверенно двигалась к пункту их назначения.

* * *

Следующие четыре часа выдались нелегкими даже по стандартам Роби и Рил.

Плавание в искусственном противотоке с утяжелителями на щиколотках и запястьях.

Подъем по канату на шесть этажей без страховки, и все время ветровая машина старалась сдуть их с приступок шириной не больше двух дюймов.

Военная функциональная фитнес-тренировка с утроенной скоростью – пока они не изошли потом, а их мышцы и связки не оказались на грани отказа.

За этим последовали подтягивания, подъемы корпуса и отжимания в сауне с температурой больше ста градусов.

Дальше бег по лестнице с уклоном шестьдесят градусов на сто ступенек. Они носились по ней до тех пор, пока оба не начали задыхаться.

Потом им швырнули пистолеты и затолкали в темный зал, где в них с разных сторон стали ударять лучи света. И тут же начались выстрелы. Стреляли резиновыми пулями, о чем свидетельствовал рикошет, отскочивший от стены и едва не попавший Роби в голову.

Они двигались, повинуясь инстинкту. Забыв об усталости, перемещались вперед практически синхронно, отстреливая мишень за мишенью, пока огонь, направленный на них, не прекратился.

Зажегся свет, и они быстро заморгали, чтобы успеть адаптироваться к нему.

В двух этажах над ними открылось наблюдательное окошко из поликарбонатного стекла, и оттуда высунулась Маркс.

– Выход вон там. Вас проводят в вашу комнату. Увидимся на месте.

Роби и Рил переглянулись.

– Отличный первый день, – сказал он.

– Кто говорит, что он закончился? – фыркнула она. – Уж точно не сучка сверху.

У двери у них отобрали пистолеты, после чего мужчина в черном камуфляже сопроводил их по коридору и указал на комнату в самом конце.

Роби открыл дверь и сунулся внутрь. Рил заглянула ему через плечо.

Комната была не больше тюремной камеры и примерно такая же уютная.

– Одна на двоих? – спросила Рил.

Роби пожал плечами:

– Похоже на то.

– Что ж, будет весело. Уютненько так. Надеюсь, ты не храпишь?

– Надеюсь, ты тоже.

Они вошли и захлопнули за собой дверь. Там стояли две двухэтажные койки с тонкими матрасами, и на каждой – всего одна простыня и плоская подушка. Была раковина, но не было унитаза. На стенах – ничего. Один металлический стол. Единственный стул, привинченный к полу. Лампа на потолке. Стены были выкрашены бежевым.

Роби присел на кровать.

Рил прислонилась к стене.

Дверь распахнулась, и Маркс возникла на пороге.

– Вы оба справились лучше, чем я предполагала. Но это только первый день. И он, конечно, еще не закончен. Времени предостаточно.

Рил покосилась на Роби и приподняла брови, как будто намекая: «Я же говорила».

Маркс захлопнула дверь за собой.

– Так каковы условия сделки? – поинтересовалась Рил. – Такер велел вам сделать так, чтобы мы не выбрались отсюда живыми? И мы закончим калеками? Сойдем с ума? Лишимся конечности?

– Или всё вместе? – вставил Роби.

Маркс улыбнулась:

– И вы сделали эти дикие выводы из пары простеньких упражнений? Да обычные новобранцы тренируются тяжелей!

– Неправда, – возразила Рил.

Маркс прищурилась:

– Серьезно?

– Да, серьезно.

– А вы откуда знаете?

– Такер вас не просветил? Я была здесь инструктором. Новобранцы не тренируются так даже перед выпуском. Но это ваша программа, не наша. Поэтому придержите свое вранье для кого-нибудь, у кого голова в заднице.

Роби перевел взгляд с Маркс на Рил, а потом снова на Маркс.

– Что дальше? – спросил он.

Маркс наконец отвела глаза от Рил и посмотрела на него:

– Небольшая передышка. Медосмотр. Поэтому раздевайтесь догола и следуйте за мной.

– Раздеваться здесь? – спросила Рил.

– У вас проблемы с тем, чтобы раздеться перед кем-то, Рил?

– Нет, но если кто-нибудь, кроме врача, схватит меня за задницу или за сиськи, то неделю не очнется. Вас это тоже касается.

Она сбросила одежду и встала перед ней голой, пока раздевался Роби.

Рил спросила:

– Вы присоединитесь к нам, Маркс? Или этот этап тоже предпочтете пересидеть?

– Мне осмотр не нужен! – рявкнула она в ответ. Но, судя по тому, как она смотрела на мускулистое стройное тело Рил, ее форма начальницу впечатлила.

Маркс перевела взгляд на Роби. На нем не было ни грамма жира; в свои сорок с небольшим он был спортивным, как олимпиец. Но ее больше интересовали ожоги у него на руке и ноге.

– Я так понимаю, за них надо благодарить Рил, – сказала Маркс насмешливо.

– Если делаешь что-то, делай хорошо, – ответил Роби без улыбки. – Если вы достаточно на нас насмотрелись, может, пойдем на осмотр?

Глава 10

– Вам может понадобиться пересадка кожи, – сказал доктор, осмотрев его ожоги.

– Спасибо. Занесу ее в свой список дел, – ответил Роби.

Врач был мужчиной за пятьдесят, с редкими волосами, припудренными сединой, мясистый и потный. Над верхней губой у него проглядывали тонкие усики – Роби не понял, отращивает он их намеренно или просто плохо побрился.

– Лучше раньше, чем позже. У агентства есть отличный хирург.

– И сколько я буду небоеспособен?

– Ну, по меньшей мере несколько недель.

– Ясненько, – сказал Роби.

– Отпуска у вас не намечается?

– Нет, если вы не уступите мне свой.

Врач выпрямил спину и сложил часть инструментов для осмотра в ящик стола.

– Я так понимаю, отдыха вам не дали.

– Ну почему?.. О нас тут заботятся. Начали с легкой пробежки. Потом я поплавал и отлично провел время в сауне. Потренировался в стрельбе.

– В качестве мишени?

– Не думал, что врачи посвящены в подобные детали.

– Я тут уже давно, агент Роби. И удивлен, что наши пути ни разу не пересеклись. Полагаю, вы уже бывали в Пекле раньше.

– Бывал, – коротко ответил он.

– В остальном вы в великолепной физической форме.

– Вы будете осматривать агента Рил?

– Нет, с ней работает другой врач.

– Но вы ее знаете? Она была тут инструктором.

– Знаю, – сказал он. – И горжусь тем, что могу называть Рил своим другом.

– Приятно слышать, доктор?..

– Хэллидей. Можете называть меня Фрэнк.

Роби огляделся в поисках устройств наблюдения в стенах. Хэллидей проследил за его взглядом и понятливо кивнул.

– Только не здесь, агент Роби. Одно из немногих мест, где их нет. Конфиденциальность между врачом и пациентом соблюдается даже в ЦРУ. А вот комната, где вы будете жить, этим похвастаться не может.

– Я уже понял.

– Я дам вам мазь для ожогов, но вам нужно всерьез подумать о пересадке кожи и курсе антибиотиков. Если оставить все как есть, в какой-то момент кожа натянется так, что ограничит подвижность. Ну и, естественно, остается риск инфекции.

– Спасибо, Фрэнк. Я правда рассмотрю такой вариант.

– Можете надеть халат – он висит на стене.

– Отлично. Как вы понимаете, явиться сюда голышом было не моей идеей.

– Знаю.

Роби спрыгнул со стола, пересек кабинет и набросил халат.

– И вы знаете, почему мы здесь?

Хэллидей слегка напрягся:

– Не совсем.

– Два разных ответа, Фрэнк.

– Я просто врач. И доступ к информации у меня ограниченный.

– Но он есть, иначе вы бы здесь не сидели. Что вы знаете про Маркс?

– Она заместитель директора. Секретный.

– Вы в курсе, что случилось с ее предшественниками?

– Естественно. Они вроде преподавателей защиты от темной магии. С ними происходят разные плохие вещи.

– Защиты от темной магии?

– Это из «Гарри Поттера».

– Что заставляет задуматься, зачем Маркс эта работа.

– Она амбициозна.

– Она приехала сюда заранее?

– Да.

– Чтобы подготовиться к нашему прибытию?

– Об этом я ничего не знаю. Слушайте, мне очень неприятно вести этот разговор.

– А мне очень неприятно, что я спрашиваю, но приходится. Я в разведке. Это моя вторая натура.

Хэллидей подошел к раковине вымыть руки.

– Я вижу.

– Значит, вы знаете, что Рил была тут инструктором? Вы сказали, вы с ней друзья.

– Да, насколько это возможно в таком месте.

– Я тоже ее друг.

Хэллидей вытер руки и повернулся к Роби:

– Я немного в курсе того, через что вам обоим недавно пришлось пройти.

– Мы просто постарались выжить, Фрэнк. Любая помощь, какую вы можете оказать, будет для нас ценной.

– Я не уверен, что смогу помочь вам с этим.

– Как знать! Я передам вашей подруге сердечный привет.

Роби оставил Хэллидея в растерянности стоять возле раковины.

* * *

Роби сопроводили до их комнаты. Рил еще не вернулась.

Им принесли вещи, и Роби быстро оделся. Он понятия не имел, что у них дальше по графику, но предпочитал быть одетым, чем разгуливать в чем мать родила.

Он оглядел комнату и опытным взглядом отыскал четыре разных устройства наблюдения: два аудио и два видео. Видеокамеры были расположены так, чтобы в крошечном пространстве не оставалось ни одного потаенного уголка.

Он задумался о том, как проходит осмотр Рил.

Роби прекрасно понимал, что в действительности фокус сейчас на ней. Он просто попался под горячую руку. Она застрелила двух агентов ЦРУ. Такер держал ее на мушке. А Роби был, если можно так выразиться, побочной потерей.

Он снова оглядел комнатушку. Не исключено, это будет последнее, что он увидит. В тренировочном лагере ЦРУ инциденты случались часто. Просто о них никогда не сообщали. Умные преданные люди теряли жизнь в процессе обучения тому, как лучше служить своей стране.

Знаменитости достаточно сломать ноготь, и она бросается в «Твиттер» сообщать миллионам поклонников о своей «травме», что вызывает волну откликов от людей, которым, видимо, больше нечем заняться.

И одновременно храбрые мужчины и женщины погибают молча, забытые всеми, кроме членов семьи.

«А у меня и семьи-то нет, чтобы меня помнить».

– Агент Роби?

Роби поднял глаза и увидел женщину лет тридцати, стоявшую на пороге. Она была в черной юбке, белой блузке и туфлях на каблуках. Волосы собраны на затылке. На шее бейджик с удостоверением в прозрачной обложке.

– Да?

– Вы не могли бы пройти со мной?

Роби не двинулся с места.

– Куда?

Женщина растерялась.

– На следующие тесты.

– Медосмотр я уже прошел. Мою задницу протаскали по всей округе. В меня стреляли, едва не утопили и едва не сдули ветром с шестого этажа. О каких именно тестах идет речь?

– Я не могу это раскрывать.

– Так приведите того, кто может.

Женщина глянула на камеру наблюдения в стене.

– Агент Роби, вас ждут немедленно.

– Ничего, подождут.

– Не уверена, что вы располагаете такой свободой.

– Вы вооружены?

Она отступила на шаг:

– Нет.

– Тогда я располагаю такой свободой до тех пор, пока за мной не пришлют тех, кто будет вооружен и готов стрелять в меня.

Женщина опять обвела комнату нервным взглядом. Потом сказала мягко:

– Это психологическое тестирование.

Роби встал:

– Тогда ведите.

Глава 11

Врач только что закончила осматривать Рил. Листая ее карту, она подняла глаза на пациентку.

– Как давно это было? – спросила она.

– Было что?

– Кесарево сечение.

Рил ничего не сказала.

Врач указала на ее плоский живот.

– Низкий поперечный разрез брюшной стенки. Или разрез Пфанненштиля. Иначе называется бикини-разрез, потому что проходит сразу над лобковыми волосами. Он едва заметный, но различим профессиональным взглядом. Вы удаляли шрам лазером «фраксель»? Он хорошо помогает.

Рил спросила:

– Можно мне надеть халат?

– Да, конечно. Возьмите вон тот, со стены. И я не хочу совать нос в вашу личную жизнь. Вопрос чисто медицинский.

Рил набросила халат и плотно обернулась им.

– Ответ нужен в связи с какими-то причинами, по которым я здесь?

– Нет.

– Приятно знать, – ответила Рил коротко. – Хотя если бы вы сказали «да», я все равно бы не ответила.

– Прошу прощения. Я не собиралась…

Рил перебила ее:

– Слушайте, наверняка вы хороший человек и компетентный врач, но шансы, что я выберусь отсюда живой, невелики, так что я стараюсь сосредоточиться на моем будущем, а не на прошлом, ясно?

Доктор нахмурилась:

– Не уверена, что поняла, что вы имеете в виду, говоря «не выберусь отсюда живой». Если вы предполагаете…

Рил уже вышла за дверь.

* * *

Охранник в форме ждал ее за дверью; он сопроводил Рил обратно к ней в комнату.

Роби там не было. Она открыла свой вещмешок и быстро оделась, памятуя о глазах, наблюдающих за ней через видеокамеры в стене.

Рил достала из вещмешка ручку и нацарапала на стене:

«Дежавю. Оруэлл, 1984».

Потом села и стала ждать, когда в коридоре послышатся шаги. И когда откроется дверь.

Вряд ли ее оставят в покое надолго. И вряд ли в графике Маркс предусмотрен для них освежающий дневной сон.

Она прикинула, куда мог подеваться Роби. Может, их разделили намеренно, чтобы попытаться настроить против друг друга?

Не прошло и пяти минут, как случились две вещи.

Послышались шаги и открылась дверь.

Там стояла та же молодая женщина, что приходила за Роби.

– Агент Рил, будьте так любезны…

Прежде чем она закончила, Рил вскочила и вырвалась мимо нее в коридор.

– Давайте покончим с этим! – крикнула она через плечо удивленной женщине, которая заторопилась ей вдогонку.

* * *

Роби сел напротив мужчины в кабинете, заставленном книжными стеллажами. Свет был приглушен. Окон не было. Фоном играла классическая музыка.

Мужчина напротив него был бородатый, с лысой макушкой, в руках он держал трубку. Очки в черной оправе соскользнули ему на кончик носа. Он подтолкнул их к переносице и опять взялся за трубку.

– Запрет на курение дошел даже сюда, – сказал он в качестве объяснения. – Признаю, у меня зависимость. Печальное положение дел для психолога. Я помогаю другим с их проблемами, а свою решить не могу.

Он протянул руку через стол:

– Альфред Биттермен. Психолог. Это как психиатр, но без медицинского диплома. Теблетки выписывать не могу.

Роби пожал ему руку и откинулся на спинку стула:

– Полагаю, вы знаете, кто я такой. – Он указал глазами на толстую папку перед Биттерменом.

– Я знаю только то, что есть в личном деле. А это не то же самое, что личное знакомство.

– Мудрое замечание, – кивнул Роби.

– Вы – ветеран нашего агентства. Много чего совершили. Кто-то скажет, даже невозможное. Получили высшую официальную награду, которую контора вручает от собственного имени. – Биттермен налег на стол и постучал по столешнице свой трубкой. – Откуда возникает вопрос, почему вообще вы здесь.

Роби немедленно заозирался. Биттермен покачал головой.

– Никакого наблюдения, – сказал он. – Это запрещено.

– Кто сказал? – спросил Роби.

– Верховное начальство агентства.

– И вы верите, что это правда так?

– Я работаю тут уже долгое время. И по работе мне доверяют немало секретов. Доверяет в том числе и это самое начальство.

Роби, похоже, заинтересовался:

– Но как это вас защищает? Хотите сказать, если с вами что-то случится, их секреты попадут в прессу?

– О нет, не так мелодраматично. Скорее дело в эгоизме. Видите ли, ни один из этих шишек не хочет, чтобы его секреты были записаны и потом могли всплыть. Поэтому было приложено немало усилий и много народу постаралось, чтобы кабинеты психологов здесь были защищены от любого наблюдения. Можете говорить свободно.

– Тогда почему, на ваш взгляд, я здесь?

– Вы явно разозлили высшее руководство. Если только у вас нет другого объяснения.

– Нет, это вполне подходит.

– Джессика Рил тоже тут.

– Она была инструктором в Пекле.

– Я знаю. И чертовски хорошим. Но она – сложный человек. Гораздо более сложный, чем большинство тех, кто сюда попадает, и это о чем-то да говорит. Они все сложные, каждый по-своему.

– Я немного знаю ее биографию.

Биттермен кивнул.

– А вы знаете, что я проводил ее первичную психологическую оценку, когда она поступила к нам новобранцем?

– Нет, этого я не знал.

– Прочитав ее личное дело, еще до встречи с ней, я не сомневался, что она провалит тест. По-другому и быть не могло. Предыдущий опыт ее извратил.

– Но она прошла, как я понимаю.

– Прошла. Она буквально поразила меня при первой встрече. А ей было каких-то девятнадцать лет. Неслыханно. Обычно контора не нанимает полевых агентов, не окончивших колледж. А она сразу стала первой в своей группе. Возможно, «лучшая из лучших» звучит немного устарело, но иначе не назовешь. Нельзя быть тупым и немотивированным и преуспеть в ЦРУ. Работа-то специфическая.

– Значит, вы разглядели в ней нечто особенное?

– Может, да, а может, и нет.

– Что вы хотите сказать?

– Несмотря на весь мой опыт, я не уверен, что сумел вытащить наружу ее подлинную личность, агент Роби. Не думаю, что кто-нибудь вообще смог. Включая, вероятно, вас.

– Джанет Ди Карло сказала мне приблизительно то же самое.

Биттермен отодвинулся от стола и нахмурил лоб:

– Трагедия. Я так понимаю, только благодаря вам она осталась в живых.

– Нет, была и другая причина. Джессика Рил. Благодаря ей я остался в живых.

Биттермен постучал пальцем по толстой папке с его личным делом:

– Полагаю, вдвоем вы составили отличную команду.

– Так и есть.

– Вы испытываете к ней уважение?

– Да.

– В прошлом она совершала спорные поступки. Кто-то может классифицировать их как измену.

– Ну вот, уже горячее, – заметил Роби.

– Мне же надо отрабатывать зарплату, агент Роби. Но я не выношу суждений. И не принимаю ничью сторону. Я просто… пытаюсь понять.

– Но вы должны оценить, годен ли я психологически для полевой службы. Тем более в связке с Рил.

– Мне кажется, одно зависит от другого. Вы приняли решение помочь ей. Против приказа. Это серьезное нарушение протоколов агентства. Даже вы должны это признавать. Возникает вопрос: почему столь высокопрофессиональный агент, как вы, пошел на такое. И это, агент Роби, напрямую связано с темой вашей психологической пригодности.

– Ну, если судить о ней по моей готовности подчиняться приказам, тест я заранее провалил.

– Ничего подобного. Все гораздо глубже. Агенты не выполняли приказы и до вас. Некоторые по причинам, которые впоследствии признавались неубедительными. Другие по причинам, которые оказывались оправданными. Но и это еще не позволяет сделать заключение. Оправданное или нет, неисполнение приказа является служебным нарушением. Армия, зависящая от прихотей рядового, – это не армия, а анархия.

Роби поерзал на стуле:

– Тут не поспоришь.

– И вы не впервые так поступили, – сказал Биттермен.

Он открыл папку и принялся листать страницы. Это заняло столько времени, что Роби показалось, доктор про него забыл.

Наконец он поднял голову:

– Вы не выстрелили.

– Женщина все равно умерла. И ее маленький сын.

– Но не от вашей руки.

– Она была невиновна. Ее подставили. И убить ее приказало не агентство. Приказ был дан по личным мотивам, людьми, внедрившимися к нам. Я правильно поступил, когда не стал стрелять.

– Основываясь на чем?

– На интуиции. Условиях на земле. На вещах, которые увидел в ее квартире и которые не вписывались в картину. На всем том, что мне сказало: что-то не так. Раньше не бывало такого, чтобы я не спустил курок. Но в этот раз я действовал оправданно.

– И здесь мы подходим к Джессике Рил. Вы не выстрелили и в нее. Основываясь на чем? Опять на интуиции? На контексте?

– И то и другое. И снова оказался прав.

– Кое-кто в конторе так не считает.

– И я даже знаю кто, уж поверьте.

Биттермен ткнул в него толстым пальцем:

– В этом-то и закавыка, агент Роби, не правда ли? Можно ли верить вам? Вот что они все хотят знать.

– Думаю, я доказал, что можно. Но если агентство хочет, чтобы я действовал как робот и не думал своей головой, то, наверное, нам не по пути.

Биттермен откинулся на спинку стула и вроде как обдумал его слова.

Роби поглядел ему через плечо:

– Не жалеете, что тут нет окон?

Биттермен оглянулся:

– Иногда да.

– Сложно видеть, что творится вокруг, если нет окон. Ты замыкаешься в себе, отрываешься от других и начинаешь судить неверно.

Биттермен улыбнулся:

– Кто кого тестирует теперь?

– Я просто искренен с вами, док.

– Хотите сказать, что я – нет?

– Как хорошо вы знаете Аманду Маркс?

– Не сказать, что хорошо. Ну да, она новый номер второй. На такую должность не пробьешься, не будучи суперуспешным. Ее послужной список безупречен. От начала до конца.

– И можно быть уверенным, что она будет следовать приказам при любых обстоятельствах? – спросил Роби.

Несколько долгих мгновений Биттермен молчал, в кабинете было слышно только тиканье часов.

– Ее психологическую оценку я не проводил.

– Ну а если базироваться на ваших наблюдениях до сего момента?

– Я сказал бы, что она хороший солдат, – произнес Биттермен медленно.

– Тогда вы ответили на мой вопрос.

– А вы на мой – нет, агент Роби. Совсем нет.

– Значит, я провалил тест?

– Он лишь предварительный. Мы еще встретимся.

– Сколько меня здесь продержат?

– Это вне моей компетенции.

– А если они решат, что я не подхожу?

Биттермен сжал в руках свою незажженную трубку:

– Ответ тот же самый.

Глава 12

– Ваша история – одна из самых необычных, какие я встречала.

Рил сидела напротив еще одной психологини – дамы за пятьдесят, с каштановыми волосами, в которых сквозила седина, очками на цепочке и кислым лицом. Ее звали Линда Шпицер. Она была в длинной юбке, льняном пиджаке поверх белой блузки и в ботинках. Обе они находились в кабинете – сидели, разделенные кофейным столиком.

– Итак, я получаю приз? – усмехнулась Рил.

Шпицер закрыла папку, которую держала в руках:

– Почему, как вы думаете, вы здесь?

– Я не думаю, я знаю. В наказание.

– За что?

Рил прикрыла глаза и вздохнула. Открыв их опять, сказала:

– Нам правда обязательно этим заниматься? Я немного устала и уверена, что у замдиректора Маркс заготовлена для меня на сегодня еще масса развлечений.

Шпицер пожала плечами:

– У нас есть час. Вам решать, как мы его используем.

– Тогда почему бы вам не почитать книжку? А я бы чуток вздремнула.

– В данный момент я не уверена, что могла бы рекомендовать вас для продолжения оперативной работы.

– Тогда очень жаль, что вы не попались мне в самом начале. Я избежала бы этой части моей жизни.

Шпицер добродушно улыбнулась:

– Я знаю, что вы умная и хитрая и можете заболтать кого угодно, включая меня. Но так мы далеко не уйдем, не правда ли?

– Как по мне, ничего страшного.

– Агент Рил, мне кажется, мы могли бы поработать продуктивно.

Рил выпрямила спину:

– Вы знаете, почему я здесь? Я имею в виду настоящую причину.

– Моя работа с этим не связана. Моя работа – провести вашу психологическую оценку с целью установления пригодности для оперативной деятельности.

– Кажется, когда меня отправляли на мою последнюю миссию, с пригодностью для оперативной деятельности не было никаких проблем. Мне даже дали медаль.

– Тем не менее таковы мои инструкции, – возразила Шпицер.

– И вы всегда следуете приказам, я правильно понимаю? – фыркнула Рил.

– А вы?

– Ну ладно, поехали. – Она выпрямила спину. – Я практически всегда следую приказам.

Шпицер сказала:

– Это означает девять раз из десяти? А при каких обстоятельствах вы им не следуете?

– Вообще-то гораздо больше, чем девять из десяти. И я не следую приказам, когда мне подсказывает нутро.

– Нутро? Можете поподробнее?

– Конечно. Мое нутро, – она ткнула пальцем в живот. – Вот эта штука. Когда что-то не так, у меня тут щекочет. А еще оно нужно, чтобы переваривать пищу.

– И вы всегда прислушиваетесь к своим инстинктам? – спросила Шпицер.

– Да.

– Что они говорят вам сейчас?

Вопрос, казалось, сбил Рил с толку. Но она быстро собралась.

– Что мы обе теряем время.

– Почему? – хотела знать Шпицер.

– Потому что мое пребывание здесь – полное дерьмо. Меня не оценивают для нового задания. Я – порченый товар. Меня отправили сюда по другой причине.

– В наказание. Вы уже говорили.

– Или чтобы убить. Хотя в целом это одно и то же.

Шпицер скептически на нее покосилась:

– Вы правда считаете, что агентство хочет убить вас? Может, это просто легкая паранойя?

– Нет, не легкая. Это очень даже тяжелая паранойя. Она у меня всю жизнь. И всегда меня выручала.

Шпицер опустила глаза на папку, которую держала в руке:

– Тут нет ничего удивительного, с учетом вашего происхождения.

– Меня тошнит от людей, которые судят меня по происхождению, – выпалила Рил. Она вскочила и стала мерить кабинет шагами, пока другая женщина продолжала следить за ней. – Много у кого отвратное происхождение, но они вырастают нормальными людьми и много чего достигают. А есть такие, кто родился с серебряной ложкой во рту, но вырос мерзким типом.

– Да, всякое бывает, – согласилась Шпицер. – Все мы индивидуальности. Строгих правил нет. Вы многого добились, агент Рил. И дело не в том, родились вы с серебряной ложкой во рту или нет. Просто вы так устроены.

Рил присела и поглядела на нее.

– Правильно, – ухмыльнулась она. – Но вы действительно так думаете?

– Вы только что сказали, что вас тошнит от людей, которые судят по происхождению. Или по воспитанию. А также его отсутствию. – Она выжидающе прищурилась.

– Если вы хотите меня спровоцировать, док, вас ждет разочарование.

– Вряд ли агента вашего уровня можно спровоцировать.

– Тогда зачем я здесь?

Шпицер ответила:

– Моя задача – провести психологическую оценку. Я знаю, что вы проходили их и раньше. Не одну и не две.

Рил откинулась на спинку стула.

– Вы признаете, что следование приказам важно для функционирования агентства?

– Признаю.

– Но предпочли им не следовать.

– Предпочла. Потому что агентство также ожидает, чтобы я думала головой. Приказы отдаются людьми. Люди делают ошибки. Они командуют из своих безопасных кабинетов. А я работаю в поле, где никогда не бывает безопасно. Мне приходится принимать решения с лету. И выполнять приказы тем способом, который я считаю наилучшим.

– А порой и не выполнять? – спросила Шпицер.

– Да.

– А что насчет постановки собственных заданий в собственных целях?

Рил глянула на психолога из-под полуопущенных век.

– Вижу, вас информировали подробнее, чем вы показываете.

– Я должна все про вас знать. Только так я смогу выполнять свою работу. Но я здесь для того, чтобы слушать, а не говорить.

– Так вы в курсе, что я сделала?

Шпицер кивнула:

– Да.

– И вам сказали, почему я это сделала?

– Да. Хотя кое-какие факты кажутся спорными.

– Вы имеете в виду, что это вопрос доверия?

– Я хотела бы выслушать вашу позицию, – ответила Шпицер.

– Зачем? Какое это может иметь значение?

– Это часть оценки. Но, если не хотите глубоко вдаваться…

Рил нетерпеливо отмахнулась:

– Тогда что? Если я откажусь, думаю, это станет еще одним аргументом против меня, как будто их и без того мало.

Она наклонилась вперед, оперлась локтями о колени и сцепила пальцы:

– У вас когда-нибудь убивали близкого друга?

Шпицер покачала головой:

– К счастью, нет.

– Шок завладевает вами полностью. Вы проходите все стадии скорби за пару секунд. Это не то же самое, что несчастный случай, или болезнь, или старость. Все равно как если бы вас убили вместе с другом. Забрали обе ваших жизни, вот так просто.

– Я понимаю.

– Нет, не понимаете. Если только это не произошло с вами. Когда такое случается, единственное, что вам нужно, – месть. Вы хотите взять эту боль, которая вас терзает, эту выжженную кислотой дыру у себя в животе – и швырнуть в людей, повинных в ней. Заставить их страдать. Хотите, чтобы они тоже умерли. Хотите отнять у них то, что они отняли у вас.

Шпицер слегка расслабила плечи; вид у нее был одновременно смущенный и заинтересованный.

– Вот, значит, что вы чувствовали?

– Да, это самое и чувствовала, – сказала Рил негромко. – Но, в отличие от большинства людей в подобной ситуации, я могла ответить. Я взяла свою боль и вернула ее тем, кому она предназначалась.

– Два человека погибли. Два сотрудника агентства, если быть точной.

– Именно так.

– Значит, вы взяли на себя роль судьи, присяжных и палача?

– Судьи, присяжных и палача, – повторила Рил, снова опуская веки и глядя из-под них на собеседницу. – Но роль палача я играла много лет. А вы, кто сидит здесь, изображаете судей и присяжных. Вы решаете, кому умереть, и говорите мне. Я выполняю приказ. Вроде как игра в Бога, вам не кажется? Кому жить, кому умирать… – Прежде чем Шпицер успела ответить, Рил добавила: – Хотите знать, что я при этом чувствую? Вам, мозгоправам, всегда хочется это узнать, да ведь? Что мы чувствуем по разным пустячным поводам?

Шпицер медленно кивнула:

– Я хотела бы знать.

– Я чувствую себя великолепно. Контора выполняет самую тяжелую часть. Они решают, кто получит пулю. А я просто стреляю. Что может быть лучше?

– Тогда каково вам было сыграть все три роли?

Улыбка, проступившая на лице Рил, медленно исчезла. На секунду она прикрыла глаза рукой:

– Я не стала бы за них цепляться.

– Значит, это не те роли, которые вы хотели бы играть в будущем? – спросила Шпицер.

Рил подняла голову:

– Почему бы не бросить эту чушь собачью и не взглянуть на вещи реально, а? Это не роль. И не спектакль. Парень на полу с пулей в башке не встанет, когда опустится занавес. Моя пуля. Мой выстрел. А он лежит мертвый.

– Вы хотите сказать, что убивать вам не нравится?

– Мне нравится хорошо делать свою работу. Но я – не серийный убийца. Они вот обожают убивать. Обожают держать других под контролем. Им нужны ритуалы, детали. Охота. Нападение. Меня все это не интересует. Я делаю свое дело. Как профессионал. Зарабатываю этим на жизнь. Потом строю вокруг этого стену и двигаюсь дальше. Мне наплевать, кто моя мишень. Главное – что это мишень. Она не человек для меня. Я на задании. Ничего больше. Я не вкладываю сюда никаких других смыслов. Будь так, я не смогла бы этим заниматься.

Минута прошла в молчании, слышалось только учащенное дыхание Рил.

Наконец Шпицер сказала:

– Вы поступили в агентство совсем юной, даже не окончив колледжа. Это крайне нетипично.

– Мне говорили. Но вроде бы для того, чтобы спускать курок, образование не требуется.

– Почему вы выбрали эту работу? Вы же были совсем молоденькая, почти несовершеннолетняя. Вы могли заняться чем угодно другим.

– На самом деле вариантов у меня было немного.

– В это сложно поверить, – возразила Шпицер.

– А вам и не надо верить. Это был мой выбор, – резко парировала Рил.

Шпицер закрыла блокнот и надела на ручку колпачок.

Рил заметила это:

– Разве час уже прошел?

– Думаю, на сегодня этого достаточно, агент Рил.

Рил встала:

– А я думаю, этого достаточно на всю мою жизнь. – Выходя, она громко хлопнула дверью.

Глава 13

У этого места было много разных названий: Букчан, Пукчан, Пукхян.

Официально оно называлось «Кван-ли-со номер 18». На корейском это означало «исправительно-трудовая колония». В действительности это был концентрационный лагерь. Настоящий ад близ реки Тэдонган в провинции Пхёнан-Намдо в Северной Корее.

Старейший из северокорейских трудовых лагерей, Букчан предназначался для диссидентов и врагов государства. Он функционировал с 1950-х и, в отличие от прочих, которыми управлял Бовибу – Департамент государственной безопасности, или тайная полиция, – находился в распоряжении Министерства внутренних дел. Лагерь состоял из двух частей. Одна – для перевоспитания. Там заключенным вдалбливали учения двух великих лидеров страны, ныне покойных, после чего могли освободить, хоть они и оставались на всю жизнь под наблюдением. Во второй заключенные содержались пожизненно – их было большинство.

На территории размером с Лос-Анджелес, огражденной четырехметровой стеной, содержалось пятьдесят тысяч узников. Их отправляли туда не поодиночке, а вместе со всей семьей – в соответствии с презумпцией коллективной вины, – включая младенцев, подростков, братьев и сестер, жен, бабушек и дедушек. Дети, рождавшиеся в лагере, разделяли вину своей семьи. Если они рождались без разрешения – половые контакты и беременности строго регулировались, – их убивали. Возраст и личная вина не имели значения; с малышами и стариками обращались одинаково – бесчеловечно.

В Букчане работали все практически всё время – в угольных шахтах, на цементных заводах и других производствах. Вся работа была опасной. Никакой защиты не предполагалось. Многие погибали на рабочих местах. Шахтеров тысячами косил силикоз[6]. Еды тоже не давали, и надо было самим искать себе пропитание. Семьи кормились мусором, насекомыми, сорняками, а иногда и человечиной. Воду собирали дождевую или выкапывали колодцы, но они были грязными, и в лагере бушевала, помимо других болезней, дизентерия. В таких условиях не приходилось особенно беспокоиться о контроле численности заключенных.

Мир толком не знал, сколько в Северной Корее трудовых лагерей, – международное сообщество сходилось на шести. В действительности они были пронумерованы, и то, что нумерация доходила минимум до двадцати двух, указывало на их распространенность. По меньшей мере двести тысяч северокорейцев, около одного процента всего населения страны, называло эти лагеря своим домом.

Ходили слухи о коррупции на территории Букчана. Ситуация в лагере вызывала тревогу. Меньше чем за два месяца оттуда сбежало десять человек. Это само по себе было непростительно. Лагерь охраняло два вооруженных батальона. Четырехметровый забор под напряжением страховали еще и мины-ловушки. По всему периметру располагались пятиметровые сторожевые вышки, и охранники на земле, видимые и скрытые, следили за каждым движением. Казалось бы, побег невозможен, но раз он произошел, должно было существовать объяснение. Поговаривали, что беглецам помог кто-то изнутри. Это было не просто непростительно – это была измена.

Девушка-заключенная сжалась в комок в углу каменного каземата. Она оказалась в лагере недавно: ее поймали в Китае и репатриировали. Ей было не больше двадцати пяти, но выглядела она старше. Тело ее было маленькое и усохшее, но в то же время крепкое и жилистое, с сильными короткими ногами. Деньги, которые она прятала в заднем проходе, у нее отобрали. Охранники избили ее и присвоили деньги себе.

Она сидела на полу, трясясь от страха. Ее одежда превратилась в грязные лохмотья за время побега и возвращения назад под охраной. Она была вся в крови, волосы сбились клочьями. Девушка тяжело дышала, и ее маленькая грудь вздымалась и опускалась при каждом судорожном вздохе.

Массивная дверь распахнулась, и вошли четверо мужчин: три охранника в форме и надзиратель в сером кителе и глаженых брюках. Он был упитанный, с темными волосами, аккуратно зачесанными на косой пробор, в начищенных ботинках, с гладким здоровым лицом. Он поглядел сверху вниз на жалкое подобие человеческого существа перед собой. Девушка была похожа на животное, хромающее по обочине дороги. С ней и обращались как с животным – как со всеми заключенными здесь. Любой охранник, проявивший сочувствие и доброту, сам немедленно стал бы заключенным. Поэтому о сострадании не могло быть и речи. С тоталитарной точки зрения – идеальное устройство системы.

Он дал своим людям короткую команду, и те сорвали с нее остатки одежды. Он пнул ее под голый зад сверкающим носком ботинка.

Девушка еще плотней сжалась в комок, словно пыталась слиться со стеной. Надзиратель улыбнулся и подошел еще ближе. Присел на корточки.

Сказал на корейском:

– Кажется, у тебя водятся деньги.

Она повернулась к нему лицом; ее руки и ноги тряслись. Кое-как девушка сумела кивнуть.

– Ты заработала их, пока была в Китае?

Она снова кивнула.

– За то, что ложилась с китайским отребьем в постель?

– Да.

– У тебя есть еще деньги?

Она было затрясла головой, но вдруг остановилась.

– Я могу раздобыть больше, – сказала тихонько.

Мужчина удовлетворенно кивнул и посмотрел на охранников.

– Насколько больше? – спросил он.

– Намного, – ответила она. – Гораздо больше.

– Я хочу гораздо больше, – повторил он. – Когда?

– Мне надо связаться с волей.

– Сколько еще ты сможешь собрать?

– Десять тысяч вон.

Он улыбнулся и покачал головой:

– Недостаточно. И воны мне не нужны.

– Жэньминьби?[7]

– По-твоему, мне нужна китайская туалетная бумага?

– Тогда что? – спросила она в ужасе.

– Евро. Я хочу евро.

– Евро? – спросила она, снова затрясшись, поскольку в камере стоял ледяной холод, а она была голая. – Зачем евро здесь?

– Я хочу евро, сука, – отрезал надзиратель. – Не твое дело зачем.

– Сколько евро? – спросила девушка.

– Двадцать тысяч. Ровно.

Она в ужасе отшатнулась:

– Двадцать тысяч евро?

– Это моя цена.

– Но как я могу вам доверять?

– Не можешь, – сказал он с улыбкой. – А какой у тебя выбор? Шахта ждет. – Он сделал паузу. – В личном деле сказано, ты из Кэчхона, – сказал он.

Там находился Лагерь 14 – на другом берегу реки Тэдонган, неподалеку от Букчана.

Надзиратель продолжал.

– С заключенными там нянчатся. Хотя у нас есть зона для исправляющихся, а Кэчхон только для неисправимых, мы в Букчане не церемонимся. Отсюда ты живой не выйдешь. Только попробуй сбежать – тебя поймают, привяжут к столбу, натолкают в рот камней, и каждый охранник выстрелит в тебя пять раз. Каждую минуту, что ты проживешь здесь, ты будешь желать смерти. – Он поглядел на своих людей. – Кэчхон, – повторил он и усмехнулся. – Гребаные слабаки.

Они все расхохотались, переглядываясь и хлопая себя по ляжкам.

Он поднялся:

– Двадцать тысяч евро.

– Когда?

– Через пять дней.

– Это невозможно.

– Тогда извини. – Он сделал знак охранникам, и те двинулись вперед.

– Подождите, подождите! – закричала она.

Мужчины остановились и выжидающе уставились на нее.

Девушка встала на дрожащих ногах:

– Я достану деньги. Но мне надо связаться с волей.

– Об этом можно договориться. – Он оглядел ее обнаженное тело. – Ты не такая и уродина. Если тебя отмыть, будешь даже хорошенькая. Ну или хотя бы не противная.

Он протянул руку и тронул ее волосы. Девушка отпрянула, и он отвесил ей пощечину такой силы, что по ее лицу побежала кровь.

– Никогда больше так не делай, – приказал он. – Радуйся, что я тебя трогаю.

Она кивнула и потерла щеку, облизывая кровь с губ.

– Тебя сейчас вымоют. И приведут ко мне.

Она поглядела на него, медленно осознавая, что это означает.

– А евро? Я думала, это и есть плата.

– Помимо евро. Пока мы ждем пять дней. Или ты предпочитаешь грязные опасные шахты моей постели?

Она покачала головой и опустила глаза, признавая свое поражение.

– Я… я не хочу в шахты.

Он улыбнулся и взял ее за дрожащий подбородок, заставляя смотреть в лицо.

– Видишь, ничего сложного. Еда, чистая вода, теплая постель. И я буду иметь тебя столько, сколько захочу. – Надзиратель повернулся к охранникам. – И они тоже. В любое время. Ты поняла? Все, что мы захотим, неважно что. Ты – просто собака, поняла?

Она кивнула, залившись слезами:

– Я поняла. Но вы не сделаете мне больно? Я… мне уже делали больно, много раз.

Он снова дал ей пощечину.

– Не смей указывать мне, шлюха. И не открывай рот, если я не задал тебе вопроса.

Он схватил ее обеими руками за горло и швырнул в стену.

– Ты поняла?

Она кивнула и пробормотала:

– Поняла.

– Будешь называть меня сы сын, – добавил он, используя корейское выражение, обозначающее «хозяин». – Будешь звать меня так даже после того, как выберешься отсюда. Если выберешься. Я ничего не обещаю, даже если получу евро. Может, ты и не сбежишь. Это зависит только от меня. Ясно?

Девушка кивнула:

– Я поняла.

Он снова потряс ее изо всех сил:

– Скажи это! Обратись ко мне с уважением.

– Сы сын, – добавила она робким голосом.

Надзиратель улыбнулся и отпустил ее.

– Видишь, у тебя получается.

В следующую секунду он схватился за горло в том месте, куда она ударила его. Отступил назад, столкнувшись с одним из охранников.

Она двигалась так быстро, что казалось, будто время остановилось. Девушка пулей метнулась к охраннику, выдернула у него из кобуры пистолет и выстрелила ему в лицо. Другой кинулся к ней; она развернулась и ударила его ногой, задрав ее так высоко, что попала в глаз. Обломанный ноготь разорвал ему веко, ослепляя. Он закричал и повалился на спину, пока третий охранник стрелял из пистолета. Но ее на этом месте уже не было. Девушка оттолкнулась от стены и, кувыркнувшись, перелетела через него, выдернув нож из ножен у охранника на ремне, после чего приземлилась у него за спиной. Четырежды взмахнула ножом с такой скоростью, что глаз не различал ее движений. Охранник схватился за шею с перерезанными венами и артериями.

Она продолжала двигаться. Использовав его падающее тело как трамплин, она перескочила через него и схватила ослепленного охранника в захват ногами вокруг головы. Перекрутилась в воздухе и швырнула его вперед. Он ударился головой о стену с такой силой, что его череп треснул.

Она подхватила пистолет, который уронила в драке, и стала по очереди подходить к каждому охраннику и стрелять им в голову, пока не перебила их всех.

Она всегда ненавидела лагерную охрану. Она годами жила рядом с ними. Они оставили на ней шрамы – внутри и снаружи, – которые не затянутся никогда. Из-за них она никогда не станет матерью. Не сможет даже помыслить об этом, потому что для этого требуется заново научиться считать себя человеческим существом, а ей это недоступно. Ее имя в лагере было «сука». Каждую женщину в лагере звали так.

«Сука, сука, – это единственное, что она слышала от зари до темна год за годом. – Давай, сука. Ну же, сука. Сдохни, сука».

Она повернулась к надзирателю, лежавшему на полу возле двери. Он еще не умер. Мужчина по-прежнему хватался за горло и ловил ртом воздух, в расфокусированных глазах металась паника. Так она и планировала – обездвижить его, но не убить. И прекрасно знала, что для этого нужно.

Она опустилась на одно колено возле него. Он смотрел на нее выпученными глазами, зажимая ладонью горло. Она не улыбалась от радости. Не грустила. На ее лице не было вообще никакого выражения.

Она придвинулась к нему ближе.

– Скажи это, – прошептала она.

Он застонал, цепляясь за свою перебитую глотку.

– Скажи это, – повторила она. – Сы сын.

Она подсунула руку под его ладони и нажала.

– Скажи это.

Он снова застонал.

Она поставила костлявое колено на его пах.

– Говори.

Он вскрикнул, и она нажала коленом еще сильнее.

– Скажи это. Сы сын. Скажи, и боли больше не будет. – Она навалилась на колено всем весом. Он закричал громче. – Скажи это.

– Сы…

– Скажи это. Скажи до конца. – Она яростно вдавливала колено в него.

Он заорал изо всех сил, насколько позволяла поврежденная гортань.

– Сы сын.

Она выпрямилась. Не улыбнулась с радостью. Не загрустила. Так и осталась равнодушной.

– Видишь, у тебя получается, – повторила она его слова.

Он беспомощно смотрел, как она подпрыгивает в воздух и приземляется на него. Ее локоть вонзился мужчине в нос с такой силой, что хрящ прошел до самого мозга, словно пуля. Это убило его мгновенно; с перебитой гортанью он мог бы продержаться еще несколько минут.

Она встала и оглядела четверых мертвецов.

– Сы сын, – сказала девушка. – Я, не вы.

Она обыскала охранникам карманы и нашла рацию. Вытащила ее, настроила на другую волну и сказала просто:

– Готово.

Потом бросила рацию, перешагнула через трупы и вышла из камеры, по-прежнему голая, покрытая чужой кровью.

Ее звали Чун-Ча, и вместе с семьей она уже много лет находилась в Лагере 15, известном как Йодок. Ей был всего год, когда люди из Бовибу пришли за ними среди ночи. Они всегда приходили по ночам. Хищники старались держаться подальше от дневного света. Она пережила Йодок. Ее семья – нет.

Другие охранники миновали ее в коридоре, торопясь к камере, где лежали мертвецы.

Они ничего не сказали ей. Даже не посмотрели.

Когда они вошли, двоих вырвало на камни от зрелища, которое их там поджидало.

Чун-Ча дошла до оговоренного места, и там ее с уважением приветствовали двое мужчин в форме генералов северокорейской армии. Один протянул ей влажное полотенце и мыло, чтобы стереть грязь и кровь. Другой держал наготове чистую одежду. Она вытерлась, а потом переоделась прямо перед ними, нисколько не стесняясь своей наготы. Оба генерала при этом отвели глаза, но для нее это не имело значения. Ее раздевали и пытали перед множеством мужчин. Она не знала, что такое смущение, и не испытывала его. Собакам не нужна одежда.

Она лишь раз взглянула на них. Для нее они не выглядели как солдаты; в своих фуражках с широкими кокардами они выглядели скорее как члены оркестра, привыкшие держать музыкальные инструменты, а не оружие. Они казались забавными, слабыми и бестолковыми, но она знала, что эти люди – хитрые, осторожные и опасные для всех вокруг, включая самих себя.

Один сказал:

– Йе Чун-Ча, вы заслужили поощрение. Его превосходительство Ким Чон Ун проинформирован и передает вам личную благодарность. Вознаграждение будет соответствующим.

Она протянула им назад испачканное полотенце и мыло.

– Насколько соответствующим?

Генералы переглянулись, не скрывая изумления от ее комментария.

– Его превосходительство это решит, – сказал один. – И вы будете признательны, что бы он ни решил.

Его спутник добавил:

– Нет высшей чести, чем служить своей стране.

Она с непроницаемым лицом смотрела на них обоих. Потом развернулась и пошла по коридору – прочь из лагеря. Многие по пути поглядывали на нее. Никто не пытался встретиться с ней глазами. Никто, даже самые лютые из охранников. Весть о том, что она сделала, уже облетела лагерь. Поэтому никто не хотел смотреть Йе Чун-Ча в глаза – они могли оказаться последним, что этот человек увидит в жизни.

Ее неподвижный взгляд был направлен прямо вперед.

За четырехметровым забором ждал пикап. Дверца открылась, и она забралась внутрь.

Пикап сразу отъехал, направляясь на юг, в столицу – Пхеньян. У нее была там квартира. И машина. И еда. И чистая вода. И воны в местном банке. Больше она ни в чем не нуждалась. Она и так имела больше, чем когда-либо за свою жизнь. Гораздо больше, чем надеялась иметь. Она была за это благодарна. Благодарна, что жива.

Нельзя прощать коррупцию.

Это она знала точно.

Четверо человек погибли от ее руки сегодня.

Пикап мчался вперед.

Чун-Ча уже забыла о продажном надзирателе, требовавшем евро и секс в уплату за побег. Он не стоил того, чтобы о нем думать.

Она вернется к себе в квартиру. И будет ждать следующего звонка.

Он скоро поступит, думала она. Так всегда было.

И она будет готова. Это единственная жизнь, какая у нее есть.

И за это она тоже благодарна.

Нет высшей чести, чем служить своей стране?

Она почувствовала, как во рту набежала слюна, и сглотнула ее.

До самого Пхеньяна Чун-Ча смотрела в окно невидящим взглядом. Не разговаривала ни с одним человеком в машине.

Она всегда держала свои мысли при себе. Мысли – единственное, что они не могут у нее отнять. А они пытались. Изо всех сил. Все остальное они отняли. Но не это.

И никогда не отнимут.

Глава 14

Ее квартира. Пока ее не отберут. Там была спальня, микроскопическая кухня, ванная с душем и три маленьких окошка. Не больше двух сотен квадратных футов[8]. Но ей она казалась сказочным замком.

Ее машина. Пока ее не отберут. Двухдверная, марки «Сынни». У нее было четыре колеса, руль, мотор и более-менее работающие тормоза. Владение машиной выделяло ее из остального населения страны.

Большинство ее соотечественников перемещались на велосипедах, на метро или на автобусах, а то и просто пешком. Для длинных поездок существовали поезда. Но и на поезде путь в сотню миль мог занять шесть часов из-за отвратительной инфраструктуры и оснащения. Элита пользовалась коммерческими самолетами. Как и железнодорожная, авиакомпания была одна – «Эйр Корё». Самолеты были старые, российского производства. Ей не нравилось летать на русских самолетах. Она вообще не любила ничего русского.

Зато у Чун-Ча были собственная машина и собственная квартира. Пока. И это доказывало ее ценность для Корейской Народно-Демократической Республики.

Она прошла в кухню и погладила одну из своих самых больших ценностей – электрическую рисоварку. Это была ее награда от Высших руководителей за убийство четверых мужчин в Букчане. Это, а также iPod с народными песнями. Взяв iPod в руки, она подумала, что большинство корейцев даже не подозревает о существовании подобного устройства. А еще ей дали тысячу вон. Кому-то это показалось бы пустяком, но когда у тебя ничего нет, это целое состояние.

В Северной Корее жило три класса людей. Верхушка из так называемых «чистокровных», полностью лояльных руководству. Колеблющийся класс, чья лояльность под вопросом. К этому классу относилось большинство населения страны, и путь к выгодным должностям и государственной службе для них был закрыт. И, наконец, враждебный класс, состоящий из противников партийных лидеров и их потомков. Рисоварки были только у элиты. А элита исчислялась ста пятьюдесятью тысячами – в стране с населением в двадцать три миллиона. В лагерях и то сидело больше человек.

Для Чун-Ча обладание ею было гигантским достижением, потому что ее семья происходила из враждебного класса. Рис в животе считался признаком богатства и принадлежности к элите. Однако, за исключением правящей семьи Ким – члены которой жили как короли с собственными дворцами, аквапарками и даже железнодорожным вокзалом, – большая часть северокорейской элиты существовала в условиях, которые в развитых странах считались бы нищенскими. Без горячей воды, с ненадежным электричеством, которое включалось в лучшем случае на несколько часов в день, практически без возможности выехать за пределы страны. Рисоварка и парочка песен были наградой, которую дала ей купающаяся в роскоши власть за перенесенные пытки и страдания, а также за убийство четверых мужчин, уличенных в продажности и измене.

И все равно для Чун-Ча это превосходило все ожидания. Крыша над головой, машина, чтобы ездить, рисоварка – в ее мире такое считалось богатством.

Она подошла к окну и выглянула на улицу. Из ее квартиры открывался вид на центр Пхеньяна и на реку Тэдонган. Город с населением три с половиной миллиона человек, столица крупнейшего в стране мегаполиса. В Хамхыне, второму по численности городу Северной Кореи, население было впятеро меньше.

Ей нравилось смотреть в окно. Большую часть своей жизни она только мечтала иметь окно с видом – хоть на что-нибудь. За десяток лет в трудовом лагере ее желание так и не исполнилось. Но потом все изменилось. В один миг.

«А теперь погляди на себя», – подумала она.

Она набросила на себя пальто и надела ботинки с восьмисантиметровыми каблуками, чтобы казаться выше. Она никогда не пошла бы в таких на задание, но женщины в Пхеньяне с ума сходили по высоким каблукам. Даже те, что служили в армии, работали на стройке и в дорожной полиции, обожали их. Это был редкий способ почувствовать себя… независимой – если такое вообще возможно в этой стране.

Сезон дождей, продолжавшийся с июня по август, закончился. Уже месяц, как установилась сухая прохладная погода. Воздух был мягким, ветерок освежающим, небо чистым. В такие дни Чун-Ча любила прогуляться по городу. Это случалось редко, потому что по работе ей приходилось ездить в разные части страны и мира. А в таких поездках возможности прогуляться ей не выпадало.

На левом лацкане у нее был приколот значок с Кимом. Все северокорейцы носили такие, либо с Ир Сеном, либо с Чен Иром – оба уже умерли, но память о них жила. Чун-Ча не всегда хотелось надевать значок, но без него ее бы неминуемо арестовали. Даже она не была столь важна для государства, чтобы забыть об этом символе поклонения.

Она шла по городу, не менявшемуся десятки лет. Во многих смыслах столица была памятником правящей семье Ким площадью двести квадратных миль на берегах реки Тэдонган, впадающей на юге в Корейский залив. На корейском «Пхеньян» означает «плоская земля», и это название оправданно. Город располагался всего в девяноста футах над уровнем моря, похожий на биндэтток – корейскую лепешку. Центральные бульвары были просторными и свободными от машин. По ним ездили почти исключительно троллейбусы и автобусы.

Город не выглядел миллионником. Хотя на тротуарах и были пешеходы, по работе Чун-Ча посещала города схожих размеров в других странах, и там народу по улицам ходило куда больше. Возможно, причина заключалась в камерах наблюдения и полицейских, которым люди предпочитали не попадаться на глаза.

Она прошла ко входу в метро. Метро в Пхеньяне было самым глубоким в мире – больше ста метров под землей. Оно охватывало только западный берег Тэдонгана, в то время как большинство иностранцев жило на восточном. Намеренно или нет его построили так, Чун-Ча не знала. Но предполагала, что да. Централизованное планирование в сочетании с паранойей стали в Северной Корее особым родом искусства.

Люди выстраивались в очереди на следующий поезд точно по линеечке. Северокорейцы с ранних лет учились строиться за считаные мгновения. По всей столице можно было видеть ровные цепочки законопослушных граждан. Умение строиться было одним из принципов «единодушия», которым славилась их страна.

Чун-Ча не встала в очередь. Она нарочно подождала в сторонке, пока поезд подойдет к платформе. Она доехала на нем до другой части города и поднялась на поверхность. Парки в Пхеньяне были огромными, и их было много, но монументы – еще огромней.

Тут имелась Триумфальная арка, копия парижской, но гораздо больше. Ее построили в память корейского сопротивления Японии в 1920–1940-х. Имелось и подобие монумента Вашингтону, Монумент идеям чучхе высотой сто семьдесят метров – он символизировал корейскую философию опоры на собственные силы.

Проходя мимо него, Чун-Ча чуть заметно кивнула. Она тоже полагалась только на себя. Доверяла только себе. Ей не надо было этого объяснять. И она не нуждалась в памятнике, упирающемся в небо, чтобы в это поверить.

Была еще Арка Воссоединения, одна из немногих с изображением корейских женщин. Одетые в народные костюмы, они держали в руках карту объединенной Кореи. Арка перекидывалась через шоссе Воссоединения, которое шло от столицы до ДМЗ[9].

Снова символизм, подумала она.

Относительно воссоединения у Чун-Ча было всего два соображения. Первое: оно никогда не случится, и второе – ей все равно, случится или нет. Она ни с кем не собирается воссоединяться, ни с севером, ни с югом.

Она прошла памятник на холме Мансудэ, воздвигнутый в честь основателя Северной Кореи, Ир Сена, и его сына Чен Ира.

Она даже не посмотрела на монументальные статуи. С ее стороны это было дерзостью. Все северокорейцы считали своим долгом остановиться перед ними и долго с любовью их оглядывать. Возлагать к подножию цветы. Даже иностранных туристов обязывали приносить цветы к корейским памятникам под угрозой ареста и/или депортации.

Однако Чун-Ча прошла мимо, не побоявшись даже полицейского, который вполне мог ее арестовать. У ее патриотизма были границы.

Над всем городом возвышалась, подобно белому слону, недостроенная гостиница «Рюгён». Ее начали строить в 1987 году, но в 1992-м фонды на строительство иссякли. Хотя в 2008-м оно продолжилось, никто не знал, достроят гостиницу или нет и будут ли в ней когда-нибудь постояльцы. Сейчас это чудовище высотой 330 метров просто занимало почти четыре миллиона квадратных футов пространства, уходя вверх острой пирамидой.

Любопытное планирование городского центра, подумала она.

В животе заурчало, и Чун-Ча зашла в ресторан. Обычно северокорейцы не ели в ресторанах, потому что не могли позволить себе такую роскошь. Если группа людей являлась в ресторан, это были государственные чиновники, и правительство оплачивало их счета. В таких случаях они объедались и допьяна напивались соджу, национальным алкоголем.

Она прошла мимо других ресторанов, предлагавших традиционную корейскую кухню: кимчи – маринованные овощи, которые умела готовить любая корейская хозяйка, – вареную курицу, рыбу, кальмаров и такую роскошь, как белый рис. Не обращая на них внимания, свернула в гамбургерную «Самтесун», где подавали бургеры, картошку-фри и молочные коктейли. Чун-Ча не могла понять, как ресторан, подающий то, что во всем мире считается американской едой, может работать в стране, где даже нет американского посольства, ведь между странами нет дипломатических отношений. Гражданам США, попавшим в беду, позволялось обращаться в посольство Швеции, но только в случае медицинской необходимости.

Она оказалась в ресторане одной из немногих местных; остальные посетители были иностранцы.

Заказала гамбургер с кровью, порцию фри и ванильный коктейль.

Официант неодобрительно покосился на нее, словно молчаливо осуждал за то, что она ест всякий западный мусор. Она показала ему правительственное удостоверение, и он сразу же, подобострастно поклонившись, бросился выполнять ее заказ.

Она выбрала место спиной к стене. Ей было известно, где находятся входы и выходы. Она отмечала каждого, кто перемещался по ресторану – неважно, в ее сторону или нет. Она не ожидала неприятностей, но не забывала, что произойти может что угодно.

Она медленно ела свой обед, тщательно пережевывая пищу, прежде чем глотать. Больше десяти лет она мучилась от голода. Ощущение пустоты в желудке не покидало ее никогда, хотя сейчас недостатка в еде она не испытывала. В Йодоке она питалась тем, что могла раздобыть, – преимущественно кукурузой, капустой, солью и крысами. Крысы, по крайней мере, обеспечивали ее белком и помогали противостоять болезням, убивавшим других заключенных. Она прекрасно умела ловить грызунов. Но вкус бургеров ей нравился больше.

Чун-Ча не была толстой и знала, что никогда не располнеет. По крайней мере, пока ей приходится работать. Возможно, в старости, перебравшись в другую страну, она и позволит себе набрать вес. Но всерьез она такую перспективу не рассматривала. И сомневалась, что доживет до старости.

Она разделалась с едой, заплатила по счету и вышла. Оставалось последнее место, куда ей хотелось зайти. Кое-что она хотела увидеть, хотя уже видела раньше. Наверное, каждый в Северной Корее видел.

Его поставили на якорь в притоке Тэдонгана как экспонат Музея освобождения Родины. Поставили на якорь, потому что это был корабль – причем уникальный. Второй по возрасту корабль американских ВВС после «Конститьюшн». И единственный американский военный корабль, находящийся во владении иностранного государства.

«Пуэбло» находился в руках северокорейцев с 1968 года. Пхеньян заявлял, что он вошел в северокорейские территориальные воды. США утверждали, что нет. Все прочие страны мира признавали, что демаркационная линия проходит на расстоянии двенадцати морских миль от берега, но Пхеньян настаивал на границе в пятидесяти морских милях. Теперь «Пуэбло» являлся музеем, доказательством мощи и непобедимости родины и наводящим ужас напоминанием об империалистических замашках враждебных США.

Чун-Ча оплатила экскурсию, но совсем из других соображений, нежели остальные туристы. Она читала неподцензурный отчет о матросах с «Пуэбло». Это было неслыханно в ее стране, но по работе она часто попадала за границу. Моряков заставляли писать и говорить вещи, которые не являлись правдой: например, признаваться в том, что они шпионили за Северной Кореей, или отрекаться от собственной страны. Но на знаменитом фото с командой «Пуэбло» они показывали средние пальцы северокорейскому фотографу, делая вид, что просто сцепили руки. Ему они сказали, что это гавайский знак – пожелание удачи. Когда журнал «Тайм» опубликовал их историю и объяснил истинное значение этого жеста, моряков жестоко избили и подвергли еще более суровым пыткам, чем до того.

Когда их освободили в декабре 1968 года, восемьдесят два члена команды один из другим перешли по Мосту Невозвращения в ДМЗ. Не хватало одного – он погиб при нападении на судно, став единственной жертвой того инцидента.

Чун-Ча закончила экскурсию и сошла на берег. Еще раз оглянулась на корабль. Ей говорили, что американцы не спишут судно, пока оно не вернется к ним.

Что же, значит, оно никогда не будет списано, подумала она.

У Северной Кореи мало что есть. И то, что она забирает, она никогда не возвращает назад. После того как советские войска ушли и Северная Корея стала независимой, она оказалась одна против всех. У Северной Кореи нет друзей. Никто ее по-настоящему не понимает, даже Китай, который Чун-Ча считала одной из самых коварных стран в мире.

Чун-Ча не была религиозна. И не знала ни одного религиозного человека. Где-то жили немногочисленные корейские шаманисты, кто-то практиковал чхондоизм, кто-то буддизм и совсем немногие – христианство. Религию в стране не поощряли, потому что она представляла прямую угрозу партийному лидерству. Маркс был прав, думала она: религия – опиум для народа. Тем не менее когда-то Пхеньян считался Восточным Иерусалимом – благодаря протестантским миссионерам, которые явились сюда в XIX веке. В результате на «плоской земле» было построено больше сотни церквей. Теперь не осталось ни одной. Их тут не потерпели.

Но для нее и это не имело значения. Она не верила в доброго боженьку на небесах. Просто не могла. Она слишком много выстрадала, чтобы верить в существование небесной силы, если та позволяет злу свободно шествовать по земле и никак не препятствует ей.

Вера в себя – вот лучший принцип. Тогда тебе причитаются все награды. Но и ответственность ложится только на твои плечи.

Она прошла мимо открытого уличного рынка и вдруг остановилась, мгновенно напрягшись. В пяти шагах от нее стоял иностранный турист. Мужчина. С виду немец, но точно сказать она не могла. Он держал в руках фотокамеру и собирался сфотографировать рынок и торговцев.

Чун-Ча поглядела по сторонам в поисках гида, который обязательно должен был сопровождать иностранцев. Поблизости никого похожего не было.

Немец уже поднес камеру к глазам. Она бросилась вперед и выхватила ее. Мужчина, остолбенев, уставился на Чун-Ча.

– Отдайте, – сказал он на языке, в котором она узнала голландский. По-голландски она не говорила. Чун-Ча спросила, знает ли он английский.

Мужчина кивнул.

Она протянула ему камеру.

– Если вы сфотографируете уличный рынок, вас арестуют и депортируют. Может, даже не депортируют. Вы останетесь здесь, а это гораздо хуже.

Он побледнел и огляделся – уличные торговцы смотрели на него с угрозой.

Мужчина воскликнул:

– Но почему? Это же просто для моей странички.

– Вам не надо знать почему. Просто уберите камеру и найдите своего гида. Сейчас же. Второго предупреждения не будет.

Она вернула ему камеру, и мужчина ее взял.

– Спасибо, – сказал он шепотом.

Но Чун-Ча уже отвернулась. Она не нуждалась в его благодарности. Возможно, следовало позволить толпе накинуться на него и избить. Пусть бы его арестовали, бросили в тюрьму – а она бы о нем забыла. Он – всего лишь один из миллионов. Кому какое дело? Это не ее проблема.

Тем не менее, идя по улице, она размышляла над его вопросом.

«Почему?» – спросил он.

Ответ был одновременно простым и сложным. Уличная торговля указывала на то, что в Северной Корее слабая экономика, обычных магазинов не хватает и поэтому возникают такие вот рынки. Просочись эта информация наружу, руководство страны восприняло бы ее как пощечину – оно было весьма чувствительно к мнению международного сообщества. С другой стороны, изобилие товаров на уличном рынке, если о нем узнает внешний мир, может привести к сокращению гуманитарной помощи. А поскольку множество северокорейцев живет на грани голода, это будет очень плохо. Пхеньян – еще не вся страна. Но даже здесь люди умирают от голода в своих квартирах. Это называется «проблемой продовольствия», но, по сути, все очень просто. Людям не хватает еды. По этой причине северокорейцы ниже ростом и весят меньше, чем их братья на юге.

Чун-Ча не знала, насколько правдивы оба объяснения. Ей просто внушили, что именно этим вызван запрет на фотосъемку на улицах – помимо того, что северокорейцы не любят, чтобы иностранцы их фотографировали. Может дойти до насилия. Нарушителя арестуют. Вот почему никогда нельзя отрываться от гида, находясь в Северной Корее.

«Мы живем по-другому, потому что мы – самая параноидная нация на всей земле. Возможно, у нас есть на это причины. А возможно, наши лидеры просто хотят, чтобы мы и дальше объединялись против врага, которого на самом деле не существует».

Она не знала, сколько еще северокорейцев думают так. Но знала, что тех, кто высказывал подобные взгляды вслух, отправляли в трудовые колонии.

Не сомневалась в этом ни секунды.

Потому что именно за это ее родителей сослали в Йодок. Она выросла там. А ее семья погибла. Она выжила – единственная из всех.

Но заплатила страшную цену.

Ей пришлось убить всю свою семью, чтобы заслужить право на жизнь.

Глава 15

Роби смотрел на Рил.

Рил таращилась в пол.

Была полночь; с их приезда прошла неделя. После психологического тестирования их ждали новые испытания на выносливость, еще трудней предыдущих. Им дали немного воды и пищи и притащили сюда, потных и измотанных, обескураженных. В следующие дни они бесконечно тренировались, а потом валились без сил на свои койки, чтобы поспать пару часов, прежде чем их стащат с постелей и все начнется заново.

Сегодня они освободились относительно рано. И впервые за всю неделю у них появилась возможность поговорить наедине.

– Как у тебя прошло с мозгоправом? – спросил Роби, наконец прерывая молчание в их крошечной общей каморке.

– Потрясно, а у тебя? – саркастически поинтересовалась она.

– На самом деле мы говорили в основном о тебе.

Она подняла на него глаза, а потом перевела взгляд на ближайшее подслушивающее устройство. Одними губами произнесла: «Здесь? Сейчас?»

Он оглядел комнату – включая видеокамеры, вмонтированные в стены. Потом перевернул свой матрас, накрывшись им так, чтобы заслониться от наблюдения. Сделал ей знак пересесть на другой конец койки, лицом к нему. Она послушалась, с любопытством таращась на Роби.

Он начал использовать язык жестов. Их обоих обучали этому, поскольку безмолвные переговоры могли сильно помочь в полевых условиях.

Знаками он сказал: «Маркс – целиком и полностью человек Эвана Такера. Мы вряд ли выберемся отсюда живыми. Может, попробуем сбежать?»

Рил обдумала его слова и знаками же ответила: «Это даст им отличный предлог убить нас без всяких последствий».

Он вздохнул: «Значит, сидим тихо?»

«Я думаю, нас оставят в живых».

«Какой у тебя план?»

«Перетянуть Маркс на нашу сторону».

Глаза Роби широко распахнулись: «Как?»

«Мы мучаемся тут вместе».

«Ты вела себя с ней как последняя сука. А теперь попробуешь переобуться?»

«Я была с ней сукой по той самой причине, которая дает мне основание переобуться убедительно. Если она думает, что я ее ненавижу, это может сработать. Начни я подлизываться к ней, она бы сразу меня заподозрила».

Роби ее объяснение не убедило.

Рил показала знаками: «Какие еще варианты у нас есть?»

«Никаких, – ответил он. – За исключением смерти».

В этот момент дверь распахнулась и к ним ворвалось с полдюжины вооруженных мужчин. Роби и Рил сковали наручниками и выволокли из комнаты. Их погнали друг за другом по длинным коридорам с такой скоростью, что ни Рил, ни Роби не могли сообразить, в каком направлении движутся.

Открылась какая-то дверь, и их затолкали внутрь. Дверь захлопнулась у них за спиной, и другие руки схватили их. Рил и Роби оторвали от пола и уложили каждого на длинную доску.

Комната освещалась слабо, но они видели друг друга, разделенные всего парой дюймов. Оба знали, что будет дальше. Их привязали к доскам, потом наклонили доски вниз. Их головы погрузились в огромное корыто с ледяной водой. Их держали там столько, что вполне можно было утонуть.

Когда их подняли из воды, то оставили ноги выше головы. Потом положили им на лица тонкие тряпки и стали лить ледяную воду. Она быстро пропитала ткань и начала проникать им в рот и в нос. У обоих сработал рвотный рефлекс, они стали кашлять и отплевываться. Вода продолжала течь. Они кашляли и рыгали. Вода продолжала течь. У обоих началась рвота.

Тряпки приподняли и позволили им сделать три-четыре нормальных вдоха, прежде чем опустить тряпки обратно. Снова полилась вода – с тем же результатом. То же самое повторялось в следующие двадцать минут.

Роби и Рил вытошнили то немногое, что было у них в желудках. Теперь их рвало желчью.

Они так и лежали на досках с тряпками ни лице. Не знали, когда вода польется снова, – это было частью техники. Никакие тренировки в мире не могли спасти от ужаса пытки водой.

Они лежали, хватая ртом воздух, дергаясь в своих путах, с грудью, ходящей ходуном.

Обычно на этом этапе начинался допрос. Роби и Рил оба помнили об этом и гадали, какого рода допрос им предстоит.

Свет стал еще слабее, и они приготовились к тому, что могло ждать их дальше.

Голос сказал:

– Это может закончиться. Выбор за вами.

Говорила не Аманда Маркс. Голос был мужской, и они его не узнавали.

– Что надо делать? – прохрипела Рил.

– Подписать признание, – ответил голос.

– Признание в чем? – спросил Роби, сплевывая рвоту изо рта.

– Для Рил – в убийстве двух сотрудников ЦРУ. Для вас – в пособничестве ей. И в государственной измене.

– Вы адвокат? – рявкнула Рил.

– Мне нужен ваш ответ.

От следующей реплики Рил мужчина невольно прищелкнул языком. Потом ответил:

– Боюсь, я такое просто физически не смогу сделать. Но, как я понял, это можно считать ответом.

Последовали еще двадцать минут пытки водой.

Потом им позволили продышаться и задали тот же вопрос.

– Это может прекратиться, – сказал голос. – Вам только надо поставить подпись.

– Наказанием за измену может быть смертная казнь, – прохрипел Роби. Он повернул голову набок, и его вырвало желчью. Его мозг грозил вот-вот взорваться, легкие невыносимо жгло.

Рил вмешалась:

– Тогда за каким чертом это нужно?

– Нужно, поверьте мне. Вам дадут большие тюремные сроки, но не казнят. Таковы условия сделки. Просто подпишите признание. Оно уже готово. Достаточно поставить подпись.

Ни Рил, ни Роби не ответили.

Пытка продолжалась еще двадцать минут.

Когда все закончилось, оба лежали без сознания. Это был единственный способ положить мучениям конец. Тело просто отключалось. А пытать человека без сознания не имело смысла.

Зажегся свет, и мужчина окинул взглядом пару агентов, привязанных к доскам.

– Целый час. Впечатляет, – сказал он.

Его звали Эндрю Вайола. До прошлого года он работал главным инструктором в Пекле, а до того был легендарным полевым агентом ЦРУ и участвовал в большинстве самых сложных и опасных миссий за последние четверть века. Вскоре ему исполнялось пятьдесят. Он оставался спортивным и подтянутым, только в волосах сквозила стальная седина, а лицо избороздили морщины. И шрамы от одной миссии, которая пошла не по плану.

Он повернулся к Аманде Маркс, которая наблюдала за всем процессом с выражением легкого отвращения.

– Не для слабых желудком или сердцем, – заметил он.

– И цель мне не совсем ясна. Мы действительно ожидаем, что они подпишут признание?

– У меня такой задачи нет. Мне велели это сделать, и я сделал. С остальным пусть разбираются юристы ЦРУ и руководство.

– Вообще-то ими поручено заниматься мне, – сказала она.

– Так и есть, Аманда. Я не наступаю тебе на пятки. Но я получил приказ. И, – он перевел взгляд на Роби и Рил, – в отличие от некоторых, я приказы исполняю.

– Тогда что дальше?

– Моя работа здесь закончена – до новых распоряжений. Может, я еще и увижу этих двоих прежде, чем они уедут. Если уедут, – поправился он.

– Они оба считают, что их привезли сюда, чтобы прикончить, – сказала Маркс.

– А ты думаешь, это невозможно? – поинтересовался Вайола, слегка удивленный. – Бывает, рекруты тут гибнут. Редко, но случается. Это не летний лагерь, Аманда.

– Мы говорим о разных вещах. Тут бывают несчастные случаи. К тому же Роби и Рил не рекруты. Они ветераны, закаленные в боях. Но если цель с самого начала была…

Он перебил ее:

– Постарайся в это не углубляться. Просто делай свою работу. Так будет лучше и для тебя, и для начальства.

– И тебе все равно?

Он искоса глянул на нее:

– Раньше, может, было не все равно. Может. Но сейчас уже нет.

– Что изменилось?

– На нас напали. Башни обрушились. Пентагон пострадал. Самолеты разбились. Американцы погибли. Теперь я стараюсь видеть мир исключительно черно-белым.

– Мир не черно-белый.

– Почему я и сказал, что стараюсь. – Он развернулся и вышел из комнаты.

Маркс сделала шаг вперед и посмотрела на два бессознательных тела. Вспомнила свою встречу с Эваном Такером перед приездом сюда. Директор достаточно ясно выразился насчет того, какого исхода хочет. Внешне все выглядело убедительно и справедливо. Если они пройдут тесты, так тому и быть. Они получат новое задание. Проще некуда.

Но потом случилось это – поступил приказ на пытку водой под руководством Вайолы. Этот человек был лучшим в своем деле, Маркс это знала. Однако он отличался, скажем так, размахом, а его моральные ориентиры трудно было вообще назвать моральными. И это ее беспокоило.

«Письменное признание в убийстве и государственной измене?»

Сюда явно приложил руку Эван Такер. Никто другой в агентстве не осмелился бы отдать подобный приказ. Значит, правила изменились. Такер использовал Пекло не только для того, чтобы проверить Роби и Рил и попытаться их сломать. Он хотел, чтобы они признались в действиях, которые могли повлечь за собой тюремное заключение. А ей сообщил только часть своего плана. И правильно, потому что Маркс отказалась бы.

1 Персик – символ Джорджии, официальное прозвище которой – Персиковый штат.

2 Пресвитерианство – протестантская конфессия, основанная на британском умеренном варианте кальвинизма.

3 Амиши (амманитство) – распространенная в основном в Северной Америке протестантская конфессия, ведущая происхождение от европейского меннонитства, члены которой исповедуют пацифизм и ненасилие и ведут скромный и архаический образ жизни.

4 Имеется в виду неудачная попытка свержения режима Ф. Кастро, предпринятая в апреле 1961 г.

5 Слова хрестоматийного стихотворения А. Теннисона «Атака легкой бригады» в пер. Ю. Колкера.

6 Силикоз – необратимое поражение легких частицами кремнезема.

7 Т. е. юани.

8 200 кв. футов – ок. 18,5 кв. м.

9 ДМЗ – демилитаризованная зона, четырехкилометровый в ширину участок по обе стороны военной демаркационной линии, границы между Кореями.

Продолжить чтение