Читать онлайн Две секунды после бесплатно

* * *

Пролог

Полгода назад, реабилитационный центр

– Здесь не такой климат, как в Калифорнии. Совсем другой, – сказала я, устремив взгляд в панорамное окно.

Передо мной был внутренний двор с пальмами и бассейном, там в это время прогуливались другие пациенты. Женщина, сидевшая напротив меня, ответила:

– В Майами высокая влажность.

Я кивнула и нехотя перевела на нее глаза. Мой психотерапевт. Человек, которому нужно рассказывать о своих проблемах, а она, в теории, должна помочь мне их решить.

– Как прошла твоя неделя, Белинда?

– Так же невыносимо долго, как и предыдущие здесь.

Миссис Томпсон – так ее зовут – тяжело вздохнула. Она хотела услышать не это.

– Я знаю, Белинда, ты не видишь смысла в наших встречах, но ты должна хотя бы попытаться мне открыться.

– Я не понимаю, зачем вам это нужно.

– Я хочу тебе помочь. Это моя работа.

– Вы помогаете людям за деньги.

– Таков наш мир.

Я закусила губу. Единственного человека, который искренне хотел помогать мне, я потеряла. И теперь сидела здесь, пытаясь подавить в себе протест и хоть что-то сказать, потому что мой отец за это заплатил. Через силу я выдавила:

– Всю неделю я думала, что хочу выйти отсюда и сорваться.

Миссис Томпсон кивнула.

– И что тебя остановило?

– Не знаю, – усмехнулась я. – Охрана?

– Тебя не держат здесь насильно. Ты можешь уйти в любой момент.

– Тогда чувство вины.

– Так, – протянула она, – продолжи эту мысль.

Я вздохнула. Мне не хотелось говорить, потому что не хотелось ничего вспоминать и испытывать боль. Но чем быстрее я сделаю это, тем быстрее отсюда уйду.

– Я виновата перед людьми. Перед своей семьей. И перед Томом. – На этом имени мой голос сорвался. – Я ужасно с ними поступала. Я просто… кусок дерьма. Я не заслуживаю быть здесь. Я вообще не заслуживаю ничего из того, что имею, особенно хорошего отношения.

– Почему ты думаешь, что такие вещи нужно заслуживать?

Я раздраженно дернула головой. Ее уточняющие и наводящие вопросы меня бесили.

– Не думаю, что кто-то что-то должен заслуживать. По-моему, такое говно, как я, не имеет на эти вещи прав.

На лице миссис Томпсон появилось сожаление. Я отвела взгляд, чтобы не смотреть.

– Из твоих слов понятно, как сильно ты себя ненавидишь.

– Это не новость – все, действительно, так.

– Признание проблемы – важная часть ее решения.

Мне хотелось возразить, что это никакая не проблема, это моя жизнь, но я промолчала.

– Ты хочешь еще что-то сказать? – спросила миссис Томпсон.

Я нерешительно пожала плечами.

– Хорошо, – она кивнула, – Белинда, твоей жизнью и твоими эмоциями управляет вина. Тебе нужно себя простить.

Я сильнее натянула рукава кофты и посмотрела на свои руки.

– Даже не знаю, как это… Просто, понимаете, мне не нравится жаловаться или ныть, и все такое, но… – Я глубоко вздохнула, пытаясь собрать слова в нормальное предложение, – я знаю, что виновата во всей своей жизни. Если бы я была другой, если бы иначе себя вела… наверное, и в моей семье все было бы не так. Мама любила бы меня, и у них с отцом все было бы хорошо. Может, это глупая мысль, но не могу не думать о том, что это я все испортила.

Психотерапевт нахмурилась и кивнула. Потом сказала:

– В твоей семье происходили ужасные вещи.

– Да, – тихо согласилась я.

– И ты с детства чувствовала вину.

Я кивнула и опустила взгляд в пол.

– Ты думала, что виновата в происходящем, – добавила миссис Томпсон.

– Когда мы все это озвучиваем, ситуация кажется бредом. – Я подводила итог нашей беседы. – Как может ребенок быть в чем-то виноват, ничего не сделав? Но… я жила в своей семье. И понимала, что так считают и другие.

– Ты чувствовала обвинение от родителей?

– Да.

Повисла пауза. Врач смотрела на меня, а я на свои руки.

– Белинда, – мягко сказала она, вынуждая взглянуть на нее, – ты молодец, что говоришь об этом. Я понимаю, как тебе больно.

– Спасибо, – прошептала я, боясь заплакать.

– Как чувство вины влияет на твою жизнь?

Я задумалась. Немного помолчав, ответила:

– Мне хочется умереть или сделать себе больно. Или принять наркотики, потому что… черт, это невыносимо.

– То есть ты пытаешься облегчить чувство вины и наказать себя? И всю жизнь ищешь наказание?

Где-то в солнечном сплетении стало очень больно. Мне не нравилось, что все мои поступки можно так грубо разложить по полочкам и обобщить. Моя жизнь всегда казалась мне сложной, но… По сути, она была примитивной.

– Да, – сказала я, – наверное, это правда.

Отец навестил меня спустя две недели нахождения в рехабе[1]. Мне по-прежнему было невыносимо стыдно перед ним, но я была очень рада его видеть. Чувствовала, что обо мне помнят. За пределами этого места продолжает идти жизнь, и, кроме режима уборки и программы реабилитации, в этом мире есть что-то еще. Мы гуляли по двору, на улице было душно, солнце скрылось за тяжелыми тучами. После долгого разговора ни о чем, я сказала:

– Ты не ответил на прошлой неделе, когда я звонила.

– Если я не отвечаю, значит, работаю, – объяснил папа. – «Нитл Граспер» скоро начнут записывать альбом, нужно, чтобы к тому времени все было готово.

Я вздохнула. Не винила отца за занятость, но мне, правда, было грустно, когда в свободное время все болтали с родными, а мне никто не отвечал.

– Мне выдают телефон раз в неделю по субботам с пяти до шести. В следующий раз, пожалуйста, ответь…

– Я постараюсь, Бельчонок.

– Ты привез мне плеер? – я сменила тему.

– Конечно, как просила! – радостно ответил папа.

Мы прошли внутрь клиники, и он достал из рюкзака большой прибор, который я видела первый раз в жизни.

– Ого! И как этим пользоваться?

Отец закатил глаза и ответил:

– В мое время были только такие.

– Пап, не начинай, а?

Он улыбнулся и принялся объяснять. Дело в том, что здесь были запрещены телефоны или любые другие программируемые устройства. Музыку слушать было можно, но только с плеера, который проигрывает диски. До этого я даже не знала, что такие существуют.

Отец привез мне свой старый, но наушники взял новые. Было приятно, что он обо всем позаботился. Когда папа показывал мне, как открывать дисковод и воспроизводить песни, я спросила:

– А диски взял?

– Ну, конечно, взял.

– Как я просила?

– Не все получилось достать, но большинство да.

Я стала копаться в них в надежде увидеть самые желанные…

– Где «Нитл Граспер»? – возмутилась я.

Папа устало вздохнул. Я никогда специально не слушала эту группу, но сейчас мне было жизненно необходимо услышать голос Тома.

– Я привез все альбомы, – сказал он, в то время как я увидела нужные обложки.

– Спасибо, пап! – Я улыбнулась.

Немного помедлив, обняла его. Он погладил меня по голове и сказал:

– Белинда, я очень хочу, чтобы ты справилась. Не забивай свою голову ничем лишним, прошу тебя, думай только о выздоровлении.

Я отстранилась от него и неловко кивнула.

– Ты же знаешь, что наркомания не лечится. – Попыталась перевести тему. – Болезнь может только уйти в ремиссию.

Отец поджал губы. Наверное, он подумал, что я, как обычно, ничего не поняла, но это не так. Папа не хотел, чтобы я вспоминала о Томе. А я не могла о нем не думать. Я буквально жила только благодаря мыслям о нем. Мне было больно, но я изо всех сил держалась за мгновения, что у нас с ним были. Я не могла его отпустить, наверное, умерла, если бы сделала это.

– Ты по-прежнему слушаешь его песни? – спросила миссис Томпсон.

– Да… – протянула я, – каждый день.

– И что ты чувствуешь?

Я опустила голову и снова посмотрела на свои пальцы. В горле и глазах закололо. Когда дело касалось Тома, я начинала плакать.

– Мне больно, – ответила тихо, – мне очень больно. Я сделала ему столько дерьма, что не могу об этом думать…

Слезы полились из глаз, и я всхлипнула. Потом выдавила из себя:

– Простите…

– Ничего страшного, – ответила миссис Томпсон и протянула мне коробку салфеток.

Я взяла, но лицо все равно вытерла руками.

– Что ты сделала Тому? – спросила она.

– Я была ужасной эгоисткой… Вообще не думала о нем, о его чувствах, о том, как ему сложно… Я просто хотела, чтобы он был мой, мне нужен был этот сумасшедший кайф рядом с ним. А что происходит с Томом, мне было неважно.

– Но ведь быть эгоистом – нормально.

– Не до такой степени. Я ведь люблю его по-настоящему! Как можно было так наплевательски к нему относиться? – Мой голос сорвался, пальцами я поймала слезы у глаз и смахнула их. – Но я поняла это только сейчас, когда мы больше не вместе, и в этом нет никакого смысла.

– Он бросил тебя в самый тяжелый период жизни, – напомнила миссис Томпсон. – Это тоже было эгоистично, ты так не считаешь?

– Он… – я запнулась, потому что никогда не думала в таком ключе. – Ему было плохо, понимаете? Правда плохо, я видела. А еще я устроила ему ад на земле. Слабо понимаю, как он вообще продержался так долго и не послал меня раньше. Нет, его можно понять.

– Но тебя тоже можно понять. Ты больна, у тебя наркозависимость, – она пожала плечами, – ты встречалась с Томом, когда употребляла. Болезнь управляла тобой, ты была не в силах с ней справиться. Не могла думать о нем, потому что все мысли были о наркотиках.

– Зато теперь я хочу вылечиться, чтобы хоть как-то загладить вину. Может, это глупо, но я надеюсь, что у меня появится шанс его вернуть.

На лице психотерапевта отразилось сочувствие. Она кивнула и сказала:

– Но ведь он мог поддержать тебя в этом деле. Мне кажется, тебе было бы проще.

– Не знаю… – задумалась я. – Может, он просто меня разлюбил.

– Этого мы не можем исключать.

Было больно такое слышать. Проигнорировав ее слова, я сказала:

– Я живу призрачной надеждой, что мы снова будем вместе. И если этого не случится, то я просто не знаю, как мне жить дальше. Я не представляю своего будущего без него, не представляю, что смогу влюбиться в кого-то другого.

– Нужно время, чтобы стало легче.

Я грустно улыбнулась.

– Это звучит как издевательство… Прекрасно понимаю, что никто и никогда не будет любить меня так, как любил Том. Таких, как он, больше нет. Даже родители обо мне так не заботились.

Повисла пауза. Я обратила внимание на приоткрытое окно, из которого дул прохладный свежий ветер. В небе собирались тучи, а пальмы качались. Люди, гуляющие во дворе, начинали заходить обратно в здание.

– Тебе не хватало заботы родителей? – спросила миссис Томпсон.

Я очнулась и посмотрела на нее.

– Да. Просто… Кто еще будет заботиться о тебе, если не родители? Любым другим людям это не надо, всем плевать. Но мама меня не любит, а отец любит, но… ему по большей части не до того, что со мной происходит.

– То есть Том дал тебе то, чего не давал твой отец?

Я закусила губу и уставилась на нее, покачав головой.

– Да, но… Слушайте, я знаю, как это звучит. Но это ничего не значит. Том – просто хороший человек и так проявляет любовь. То, что эти вещи совпали – случайность.

– Как думаешь, твой отец и Том похожи? – Она нахмурилась.

– Возможно, в чем-то. Они же друзья. А друзья всегда похожи, это логично.

– И как много в Томе черт твоего отца?

Тревога и тошнота сдавили грудь. Я сглотнула и сжала челюсть.

– Я понимаю, к чему вы клоните. Вы думаете, что я вижу в Томе отца.

– Я думаю, что ты переносишь роль отца на Тома, а он отчего-то с радостью ее выполняет.

– Вы ведь не должны давать оценку моим или его действиям, психологи так не делают, правильно?

Миссис Томпсон пожала плечами.

– Ты сложный пациент, и я пытаюсь говорить с тобой так, чтобы ты меня поняла.

– Меня тошнит от этой мысли, – бросила я, – давайте о другом.

Она кивнула.

– Честное слово, Белинда, у меня нет коварного плана. Мы будем говорить только о том, о чем ты сама захочешь.

– Ладно.

Я снова замолчала, а психотерапевт не торопилась прервать тишину. Спустя время она все-таки спросила:

– О чем ты хочешь поговорить?

– Не знаю. Предложите вы.

– Хорошо, – миссис Томпсон улыбнулась. – Как твои ощущения от приема лекарств?

Я задумалась. Мне прописали антидепрессанты и еще какие-то таблетки почти сразу, как приехала. Пичкали ими исправно каждый день, вот уже три недели.

– Ну, у меня больше нет тревоги, я не бьюсь в истериках и не пытаюсь себя убить. Я стала спокойнее, но… не могу сказать, что чувствую себя замечательно. Сами понимаете.

Она покивала.

– Лекарства должны поддерживать тебя, но основная работа – это психотерапия.

– Я понимаю. На самом деле, меня просто убивает мысль, что нужно использовать костыли, чтобы быть нормальным человеком.

– Ты нормальный человек. Просто твой мозг работает немного неправильно. Таких, как ты, много.

Я кивнула. Мне нужно было время, чтобы смириться с тем, что теперь всю жизнь я буду сидеть на таблетках.

Я оперлась о подоконник руками и посмотрела в окно. На улице шел ливень: летом в Майами сезон дождей. Сейчас было свободное время, отведенное на встречи с родными. Я никого не ждала, отец точно не стал бы приезжать ко мне две недели подряд, так что проводила время наедине с собой.

В наушниках играли «Нитл Граспер». Том пел совершенно прекрасную, но до боли грустную песню. Про одиночество, разбитое сердце и непрекращающееся похмелье. Я чувствовала, насколько он был разбит в этой песне. Хотя никогда не видела его таким в жизни. И даже не подумала бы, что такой, как он, может чувствовать себя подобным образом.

И в то же время трек был про меня. Том как будто озвучивал все то, что сейчас происходило со мной. Не в силах больше себя жалеть, я переключила на следующий трек, но и он был печальным. Черт, почему у «Нитл Граспер» так много грустных песен? Можно включать и плакать, а потом резать вены.

Меня вдруг тронули за плечо, и я вздрогнула, стягивая с себя наушники.

– Белинда? – спросила работница клиники.

– Да, это я.

– К вам пришли.

– Что? – сердце бешено забилось. – Ко мне? Вы уверены?

– Да, я уверена, пройдите в зал для встреч.

– А кто там? – не унималась я.

– Простите, я не в курсе, меня просто попросили передать.

– Хорошо.

Женщина ушла, а я почувствовала нервный мандраж. Руки затряслись и вспотели, дыхание сбилось. Ко мне кто-то пришел, и это точно не отец. Это… я одернула себя от предположений, но я была уверена, я чувствовала, я знала. Это он. Кто кроме него?

Войдя в зал, я пыталась успокоить слетевшее с катушек сердце. Искала знакомую высокую фигуру с черными взъерошенными волосами. Я судорожно обводила помещение глазами, как вдруг наткнулась на свою мать.

Все органы провалились вниз. Воздуха не хватало, я не могла вдохнуть, не могла выдавить слов или сдвинуться с места. Она сказала:

– Ну, привет, Белинда.

– Мама… – вылетело у меня.

– Я похожа на кого-то другого? – она свела брови и добавила: – И все-таки ты в психушке.

Я поджала губы и отвела взгляд.

– Зачем ты приехала?

– Как зачем? Я твоя мать.

Мне хотелось заплакать, несмотря на всю ту эмоциональную отрешенность, что появилась из-за таблеток. Мама взяла меня под руку и повела за собой.

– Сядем, поговорим.

Я не хотела с ней разговаривать, но сопротивляться не могла. В ее руках я была тряпичной куклой, с которой можно делать что угодно.

Мы дошли до ближайшего свободного столика и сели друг напротив друга.

– И о чем нам с тобой разговаривать? – сквозь зубы спросила я, злясь на свою слабость перед ней и ее полную бесчувственность.

– Ну, как о чем… например, о том, что ты наркоманка, а твой отец хочет обрубить наше с тобой общение.

– Почему у тебя всегда дело в отце?! – возмутилась я. – Мама… это я не хочу тебя видеть, я не хочу с тобой общаться! Почему ты не можешь оставить меня в покое, ты ведь так ненавидишь меня!

Мама задрала подбородок и подняла брови. Потом поставила локти на стол и, сцепив руки в замок, сказала:

– Говоришь, я ненавижу тебя, – она кивнула. – Это не так, но ты можешь думать что угодно.

Мама сделала паузу, с пренебрежением оглядев всех находящихся в комнате, и внутри меня поднялась тревога.

– Ты совсем не понимаешь, что я пытаюсь для тебя сделать?

Я прервала ее:

– Все, что ты делаешь, – это делаешь мне больно!

Не отреагировав на мои слова, она продолжила:

– Тебя всегда тянуло к тому блядству, которым живет твой отец. С самого детства было понятно, что ты его копия.

Я сжала ладони, сдерживая злость, в то время как она была абсолютно спокойна.

– Ты могла бы стать нормальным человеком, могла учиться, денег у твоего папаши много, он мог бы оплатить тебе хоть Гарвард, – мама покачала головой. – С ресурсами, как у твоего отца, люди становятся президентами. Ты, наверное, не знаешь, но некоторые убивают друг друга за такие возможности.

Она замолчала специально, чтобы сделать на этих словах акцент. И чтобы я сполна почувствовала себя последней тварью.

– Но ты предпочла ширяться и спать со взрослым мужиком. Все, что ты делала – это тратила впустую время и просила у отца деньги на новые айфоны, когда разбивала старые. Представь, что будет, когда он умрет…

– Мама! – вскрикнула я.

Она вздохнула:

– Это все равно случится, Белинда. С таким образом жизни очень скоро. Половина его денег отойдет лейблу, на который он работает, остальная половина тебе. Когда-нибудь они закончатся. Что ты будешь делать дальше?

Я проглотила ком в горле и замолчала. Понимала, мама будет ждать моего ответа и не продолжит, пока я не скажу.

– Не знаю, – буркнула я, лишь бы это скорее закончилось.

– Ты думаешь, я тебя ненавижу, но я всего лишь хочу, чтобы ты не сливала свою жизнь в унитаз, потому что этого хочет любая мать.

Все тело обожгло изнутри, и я сказала:

– Я знаю, что вы меня не хотели и поженились только по залету.

Мама замерла, но в лице не изменилась. Потом пожала плечами.

– Я решила, что тебе не надо об этом знать. Но кто-то, видимо, думает по-другому.

– Теперь я хотя бы понимаю, что к чему.

– Что случилось, то случилось.

Я сжала челюсти и посмотрела в сторону, пытаясь сдержать слезы. Слышать о своей жизни, как о чем-то просто «случившемся», – невыносимо.

– Я не знаю, как ты будешь дальше, – сказала мама, – если продолжишь так жить, сопьешься вместе со своим папашей и кучкой его рокерских выродков.

– Я на реабилитации, как ты и хотела, что еще надо? – тихо спросила я.

– Это не реабилитация, это каникулы в Майами. Полное здание таких же избалованных мажоров, как и ты, которых все жалеют и облизывают. Нахождение здесь тебе не поможет.

Мне хотелось уйти, но я не могла. Мне хотелось послать ее, но я не могла. Мне хотелось не обращать внимание на ее слова, но и это я не могла. Только сложила руки на груди и посмотрела на нее со всей злостью, что была во мне.

Лицо мамы осталось безэмоционально, но я привыкла. Она облокотилась на спинку стула и вздохнула.

– Ты безнадежна, и я пытаюсь хоть что-то с тобой сделать. Всю жизнь пытаюсь, но ты воспринимаешь это как издевательства.

Я закусила губу, а мама скрестила руки на груди и продолжила:

– Вы с отцом сделали из меня самого худшего злодея на свете. И, как обычно, у вас во всем виновата я.

– Ты… – я запнулась, потому что не могла понять, что из огромного вороха мыслей хочу сказать. Мама перебила меня:

– Я всегда хотела сделать из тебя нормального человека. Если бы не твой отец и его влияние на тебя, у меня бы получилось. И, может, тогда ты бы не сидела сейчас здесь и не тратила полгода своей жизни, просто чтобы перестать быть животным.

Я почувствовала злость таких масштабов, что мир вокруг схлопнулся и перестал существовать. Кроме меня, матери и этой злости больше ничего не осталось.

Она еще что-то говорила, но я не слышала. Немного совладав с собой, я сказала:

– Знаешь что, мам? Я не хочу тебя знать. Я не хочу тебя видеть, не хочу с тобой общаться. Я бы предпочла вообще забыть о том, что у меня есть мать. Не собираюсь больше терпеть это. – Вздохнула и, не дав ей вставить слова, продолжила: – Ты пролетела полстраны, чтобы сказать мне, что я животное? Замечательно, а теперь лети обратно и живи своей жизнью «настоящего человека». А я пошла. Пока.

Я встала, с грохотом отодвинув стул. Мама проследила за мной взглядом и сказала:

– Если ты думаешь, что можешь так легко распрощаться со мной, то глубоко ошибаешься.

Я впилась ногтями в кожу ладоней, развернулась и ушла прочь.

– Я слышала, к тебе приезжала мама, – сказала миссис Томпсон, заглянув в свои записи.

– Да, – ответила я. – Приезжала.

– И как прошла встреча?

Я замолчала, задумавшись.

– Как всегда.

Она покивала, прищурилась и спросила:

– Что ты чувствуешь рядом со своей матерью?

– Ужас, – без колебаний выдала я. – Ненависть. Я ненавижу ее и до смерти боюсь.

– Твоя мать – жестокий человек, – напомнила психотерапевт.

– Да, – тихо согласилась я.

– Как ты думаешь, она отдает себе отчет в том, что делает?

– Да, она прекрасно все понимает.

Миссис Томпсон снова кивнула.

– Знаете, – не выдержала я, – мне очень больно от этого, правда. Даже больнее, чем от отсутствия Тома. И эти вопросы, которыми я с детства задаюсь… «почему так», «за что это»… Я понимаю, что они не имеют смысла.

– Не почему и ни за что, – согласилась она.

– Да.

Я замолчала и снова взглянула в окно. Там начался дождь. Миссис Томпсон не дала мне переключить внимание:

– Ты можешь спрашивать «для чего» и «что с этим делать», – предложила она.

Я посмотрела на нее и усмехнулась:

– Что, скажете, я должна простить ее?

Она вскинула брови:

– Ты? Свою мать? Ни в коем случае.

Я сглотнула. Почувствовала облегчение и удивление.

– Просто все вокруг удивляются, как можно ненавидеть маму, это же мама… И все вокруг требуют ее простить. Как будто бы я не имею права на те чувства, что к ней испытываю.

– Все вокруг не были на твоем месте, – миссис Томпсон поставила локти на колени и подалась ко мне: – Твоя история особенная, Белинда. Прости за прямоту, но твоя мать – психопатка. Она не причиняла тебе боль случайно, как большинство других мам, она делала это осознанно.

Я поморгала.

– Психопатка?

– Не совсем верное, с медицинской точки зрения, определение, но… да. То, о чем ты рассказываешь: контроль и доминирование, конфликт как способ общения, навязывание чувства вины, – это говорит о ее психическом расстройстве.

Я на несколько секунд впала в ступор, а потом выдавила из себя:

– Ничего не понимаю.

– Скажи, как ты думаешь, твоя мама испытывает эмоции?

– Эмоции?

– Да, обычные человеческие эмоции.

Покопавшись в себе и обведя помещение глазами, я ответила:

– Иногда мне кажется, что нет.

– Тебе кажется? Или так оно и есть? – уточнила миссис Томпсон.

– Я слабо понимаю, как можно не испытывать эмоции.

– Но ты же знаешь свою мать.

Я напряглась. Она пыталась добиться от меня ответа, который я не знала. Поэтому попросила:

– Объясните.

– Хорошо, – кивнула она. – Я скажу, только попрошу тебя не отвечать сразу.

– Ладно… а когда можно будет ответить?

– Например, на следующем сеансе.

Я пожала плечами, и она сказала:

– Такие люди, как твоя мама, не испытывают эмоций – ни переживаний, ни страданий. У них есть только голый инстинкт выживания. Отношения с людьми они строят исключительно из своей личной выгоды. Не любовь, не доверие – только эксплуатация.

Она сделала паузу, наблюдая за мной. А у меня сердце стучало в ушах, и выступил пот на спине.

– Когда отношения с человеком перестают быть полезными, у таких людей они списываются в утиль. Без сострадания, сочувствия или сожаления.

Она снова замолчала, а я подумала об отце и их с матерью браке.

– Если такие женщины рожают ребенка, то чтобы удовлетворить какую-то потребность или решить проблему. Но не потому, что они хотят детей.

Я поморгала, прогоняя пелену с глаз. Дрожащим голосом спросила:

– И какая ей выгода от меня? Она ненавидит, но не оставляет в покое.

– Контроль. Она реализует свой контроль.

Повисла тишина. Я была готова согласиться с ней и сказать, что такая моя мать и есть, но решила послушаться и промолчать. Миссис Томпсон что-то отметила в своих записях и перевела тему:

– Ты говорила, что хочешь сорваться.

Мне потребовалась целая минута, чтобы успокоиться и переключиться:

– Хочу. Если честно, в какой-то момент я думала, как бы поскорее отсидеть здесь, чтобы потом заново вернуться в прежнюю жизнь. Первую неделю в клинике эта мысль заставляла меня жить. – Я сделала паузу. – Потому что это очень сложно – бороться с самой собой. Проще послать все к черту и…

Я махнула рукой, не желая говорить это вслух. Миссис Томпсон обнадежила:

– Победа над зависимостью – это ежедневная борьба.

– Я знаю. Но, понимаете, некоторые не могут отказаться от бургеров. А тут речь о наркотиках.

– Сейчас у тебя нет физической зависимости, так что ты мало чем отличаешься от того, кто хочет съесть бургер.

– У меня ставки намного выше.

– Это правда.

Я поставила локти на колени и опустила голову на ладони.

– Я хочу бороться, – сказала сдавленно. – Я готова, и я делаю это. Просто очень сложно и, если честно, будь я на воле, то давно бы уже сорвалась.

– Именно поэтому ты здесь, а не где-либо еще.

– Да. Но я не понимаю, как можно справиться с этим невыносимым желанием.

Немного помолчав, психотерапевт ответила:

– Ты сможешь. Я в тебя верю.

– Спасибо, – грустно усмехнулась я.

Я посмотрела в окно. Дождь превратился в ливень, и во дворе клиники собирались большие лужи, которые не успевали стекать в сливы.

– Кажется, наше время закончилось, – вдруг сказала миссис Томпсон. – Сегодня ты очень постаралась, могу тебя похвалить.

– Я, правда, стараюсь, – тихо сказала я, неловко проведя руками по коленям, потом поднялась с дивана. – Тогда до завтра.

– До завтра, – попрощалась она, и я вышла из кабинета.

Глава 1

Я наблюдаю за Томом, стоящим у панорамных окон в кабинете моего отца. Его челюсть напряжена, взгляд устремлен куда-то за горизонт. Руки скрещены на груди, и он явно сильно встревожен произошедшим. Я сижу на стуле рядом с большим рабочим столом и нервно постукиваю по нему пальцами.

Том… Как много я думала о нем в своем заточении, сколько пролила слез. Не понимала, обвиняла, злилась, а потом приняла его выбор и отпустила. Отпустила и почти забыла. Но сейчас… сейчас мое сердце снова трепещет при одном только взгляде на него.

Он кладет ладонь на подбородок, прикрывая рот. Том очень взволнован, намного сильнее, чем я.

В это время, привлекая наши взгляды, в кабинет заходит отец. Он не смотрит на нас, тяжело дышит и выглядит так, словно бежал марафон. Сев за стол, раскладывает перед собой бумаги.

В помещении гробовая тишина. Я оглядываюсь на Тома, он по-прежнему стоит у окна, выжидающе наблюдая за отцом. Не выдержав паузы, говорю:

– Пап… – и склоняюсь к нему, проскальзывая рукой по столу.

Он поднимает на меня тяжелый, недовольный взгляд. Я осекаюсь, понимая, что отец зол. Черт, конечно, он зол. Сто раз просил нас с Томом быть осторожнее, но каждый раз мы игнорировали его, предпочитая купаться в своей страсти и ни о чем не думать. Что ж, теперь нас настигли последствия.

– Значит, ситуация такая, – он обводит меня и Тома мрачным взглядом. – Вы должны понимать, что убрать порно из интернета очень сложно. Люди скачивают его и распространяют, и, чтобы следить за этим и удалять, нужны колоссальные ресурсы.

Покачав головой, он трет переносицу.

– Колоссальные ресурсы, которые требуют огромных денег.

Я слышу, как сзади Том переминается с ноги на ногу. Это заставляет меня насторожиться.

– Как вы понимаете, удалить все и сделать вид, что ничего не было – не получится. Так что я поздравляю вас с тем, что ваша обычная жизнь навсегда закончилась.

Внутри все сжимается. Отец нагнетает так, будто нас поразила смертельная болезнь, и теперь мы обречены на мучения.

– Ближе к делу, – стальным голосом говорит Том, и у меня сводит мышцы.

– Со всех крупных порносайтов ваше видео удалено, но дальше распространение предотвратить невозможно. Поэтому мы приняли решение – прекратить эти попытки.

Наступает тишина. Нам нечего сказать, потому что говорить что-то нет смысла: огромная корпорация приняла решение, и оспорить его невозможно. Отец продолжает:

– Поскольку эта… – он отводит глаза, пытаясь подобрать слова, – ситуация несет для нас репутационный ущерб… нам нужно возместить убытки. Точнее, возмещать их придется вам двоим.

Я встревоженно озираюсь на Тома. Он кидает на меня секундный взгляд.

– Ну, и… – говорю я и пожимаю плечами, – что это значит?

– Это значит, что мы оседлаем волну шумихи и будем использовать ее в своих целях. Затмим один инфоповод другим. Превратим плохое в хорошее.

– Билл, – наседает Том и, подбегая к столу, ударяет по нему ладонью. – Говори уже!

Отец смотрит на Тома, сжимая челюсть. Сквозь зубы произносит:

– Вы будете изображать счастливую пару, попавшую в ужасную ситуацию. Двух до беспамятства влюбленных людей, с которыми судьба сыграла злую шутку. Будете из кожи вон лезть, чтобы люди вам поверили. Исполнять все, что вам скажут, лишь бы вами прониклись, любили и забыли про это гребаное порно!

До меня очень медленно, но все же доходит смысл сказанного. И чем лучше я понимаю, что он имеет в виду, тем сильнее хмурюсь.

– Потому что иначе этот скандал не утихнет, – продолжает отец, – если мы оставим это висеть в воздухе, то вся наша пятнадцатилетняя работа пойдет прахом. В ином случае на тебе, – он смотрит на Тома, – навсегда останется клеймо насильника и педофила, которое закроет все двери перед тобой и твоей группой.

– Пап… – я ошеломленно поднимаю на него взгляд.

– Есть что сказать? – наседает он.

– Вообще-то, да.

Отец поднимает брови, как бы позволяя мне открыть рот.

– Я этого не хочу, – коротко говорю, смотря ему в глаза, – и не буду этого делать!

Пытаясь найти поддержку, я смотрю на Тома.

– Ну, скажи что-нибудь! Скажи, что это бред и делать необязательно!

Но Том молчит, словно оглушенный. Отец машет рукой в мою сторону:

– Давай, скажи ей. Скажи, что так нужно, это необходимо для твоей работы и бла-бла-бла… Ведь ты-то должен понимать, что вариантов больше нет.

Том качает головой и закрывает глаза. Понимая, что помощи ждать бесполезно, я защищаю себя сама:

– Пап, но я только стала жить своей жизнью! Я хожу на работу, посещаю группы, пытаюсь завести друзей. Я не хочу все это обрывать, я просто не могу! Ведь я только стала жить как нормальный человек!

– Да, дочка, – кивает папа, вдруг становясь более мягким. – Я тоже не хочу втягивать тебя в это, не хочу подвергать опасности и делать мишенью критики. Не хочу, чтобы ты находилась в том обществе, которое может плохо на тебя повлиять. Не хочу подвергать твое здоровье риску.

Он замолкает на секунду, и в тишине мое бешено стучащее сердце звучит оглушающе громко.

– Том, давай скажем честно, – говорит отец и смотрит на него, – это полностью твоя проблема. Это твоя карьера, твои риски и твой выбор. Мы предлагаем готовое решение и ожидаем, что ты примешь его. Если согласен, я готов идти с тобой до конца, но в ином случае… думаю, ты и сам понимаешь. Поэтому, – отец встает с кресла, направляясь к выходу и оборачиваясь: – Уговаривай ее. Приводи аргументы, давай обещания, проси о помощи. Сейчас это твоя ответственность, а я не приложу к этому никаких усилий.

Потом он выходит, оставляя нас с Томом вдвоем в гробовой тишине.

* * *

От шока я не могу пошевелиться. Том тоже стоит неподвижно, но потом берет себя в руки, подходит и медленно опускается на колени рядом с моим стулом.

– Белинда, – говорит он и берет меня за локоть, – прости за то, что я сейчас скажу, но… Твой отец прав. Выйти в свет как пара – единственная возможность сохранить репутацию. Показать, что мы… делали все добровольно.

– Том… у меня нет репутации, и мне ничего сохранять не надо.

Он поджимает губы, смотря на меня снизу вверх.

– Да. Это касается только меня. Поэтому я просто… прошу тебя о помощи.

У меня пылают щеки, уши, начинают трястись руки. Я хочу накричать на него, сказать, что вообще-то я пытаюсь начать жить заново. Я стремлюсь отстроить ее после того, как он бросил меня в самый тяжелый момент и разрушил то единственное, что у меня было. А теперь он просто просит о помощи и хочет надолго связать меня с собой.

Видя, что я погрузилась в мысли и не отвечаю, Том тянется к моему виску и медленно гладит волосы.

– Бельчонок…

– Не надо, – отстранив его руку, я отворачиваюсь.

– Пожалуйста, помоги мне. То, что сказал твой отец, – правда. Я останусь без работы, и все парни из «Нитл Граспер» останутся без работы. А у них семьи, дети… родители.

Я прикрываю глаза, желая погрузиться в какой-нибудь другой мир, только бы не принимать решение, от которого зависят судьбы многих и многих людей.

– Белинда, – Том слегка встряхивает меня, заставляя посмотреть на него. – Я выгляжу жалко. Мне очень тяжело, но я готов унижаться. Ради группы я готов на все. Пожалуйста, в память о нашей любви. Подумай обо всем, что я для тебя сделал, о том, как помогал тебе, и ответь мне тем же. А я сделаю все, чтобы защитить тебя в этой ситуации, возьму за руку и проведу за собой. Я буду рядом каждый день, каждый миг. Ты будешь не одна.

Я грустно улыбаюсь, думая о том, что мне не привыкать быть одной, и меня это не пугает. Вот уже полгода я иду по своему жизненному пути в гордом одиночестве.

Посмотрев Тому в лицо, я вижу в нем того самого человека, которого любила и глубоко в душе люблю до сих пор. Того самого мужчину, который сделал для меня много хорошего, говорил о любви и по ночам нежно и с исступлением ласкал, доставляя невиданное ранее удовольствие.

Глубоко вдохнув, говорю:

– Я помогу тебе. В благодарность за то, что ты когда-то сделал для меня.

Том шумно выдыхает, будто его отпускает сильнейшее напряжение. Он сдерживает улыбку и говорит:

– Спасибо, – а потом утыкается лицом мне в колени.

Да, Том, я помогу тебе. Забыв о том, что именно ты бросил меня, когда я остро нуждалась в твоей помощи. О том, что оставил в одиночестве посреди руин. О том, что за полгода в реабилитационном центре ни разу меня не навестил. О том, что, когда я вернулась в Окленд и приглашала всех на новоселье, ты один не пришел. Единственное, что я получила в итоге, – это твои редкие визиты ко мне на работу, и то потому, что ты ходил туда и до этого. Я забуду обо всем плохом, буду помнить только хорошее и помогу тебе. Сделаю то, что ты когда-то сделал для меня.

* * *

Отец показывает мне договор, и я прихожу в ужас. В нем расписание Тома на ближайший год и то, как планомерно туда вплетают меня. Сначала несколько случайных появлений вместе, будто папарацци застали нас врасплох. Потом – официальные выходы, аккурат под премьеру нового альбома «Нитл Граспер». Дальше: интервью, красные дорожки, премии. Все выглядит, как огромная рекламная кампания новых песен, которая благодаря мне станет сильнее. Превратить плохое в хорошее, так говорил мой отец?

Я должна завести профиль в Инстаграм[2]. Вести соцсети с определенным графиком. Стать публичным человеком. Сделать то, чего я всегда избегала, – открыться людям.

Меня начинает мутить от осознания того, на что я подписалась. Понимаю, что мне придется заниматься нелюбимым делом и отдавать ему всю себя. Придется круглосуточно находиться рядом с человеком, который причиняет мне боль одним своим существованием. Я с огромным усилием подавила чувства к нему и теперь буду видеть его каждый день. Не этого я хотела, когда принимала решение жить обычной жизнью.

Отложив договор, поднимаю взгляд на отца, который присел на стол и, скрестив руки, напряженно смотрит на меня. Кажется, я понимаю, что он имел в виду, когда говорил «я не хочу этого для тебя», – потому что даже на бумаге такое расписание и условия выглядят пугающе, а что будет по факту…

– Ты согласна на это? – спрашивает папа.

Хотелось бы мне отказаться, но я пообещала, а значит – не отступлю.

– Да, но что если… я не потяну?

Отец пожимает плечами.

– Придется стараться. Потому что иначе будешь платить огромные штрафы.

– Я помогу, – вмешивается Том, заглядывая мне в лицо, – я буду рядом и сделаю все, чтобы тебе было проще.

Папа еле сдерживается, чтобы не закатить глаза. Я вздыхаю, сажусь за стол и беру ручку. Пару секунд колеблясь, откидываю лишние мысли и подписываю все листы договора. Когда заканчиваю, громко вдыхаю, понимая, что все это время не дышала. Только что моя жизнь сделала резкий кульбит, кардинально изменившись. И теперь абсолютно все будет другим.

Глава 2

На следующий день мне провели инструктаж и приставили собственного менеджера, который будет консультировать меня в процессе. От серьезности того, во что я вписалась, потеют и трясутся ладони. У «Нитл Граспер» начинается промоушен нового альбома, и я будто запрыгиваю в уходящий поезд, который с бешеной скоростью несется в неизведанное для меня и оттого страшное место.

Еще через день мы с Томом прилетели в Лос-Анджелес, чтобы сделать наши первые фото. После этого, по условиям контракта, я должна открыть Инстаграм и периодически транслировать туда свою жизнь. Удовлетворять интерес людей, поддерживать шумиху. Я уговариваю себя, что мне будет несложно публиковать фотографии и снимать в истории завтрак – я и так это делаю, ничего не изменится, но мысль о том, что это увидит куча людей, ввергает меня в ступор. Я боюсь представить, во что это выльется.

Мы заселяемся в отель под чужими именами – оказывается, звезды часто так делают, чтобы сохранить анонимность. Для нас забронирован большой светлый люкс с несколькими комнатами. По правилам, мы должны жить в одном номере, чтобы в случае утечки информации не вызвать подозрений, но спальни у нас разные – и я бы очень возмутилась, если бы это было не так.

На часах восемь утра, к нам для подготовки приезжает команда Тома – стилисты и менеджеры. Одна из них – Джуди, с которой мы уже давно знакомы, подходит ко мне и говорит:

– Белинда, сейчас нам нужно придумать твой образ.

– И тебе привет, – отвечаю, усмехнувшись.

Джуди улыбается. Подводит меня к шкафу, в котором заранее подготовлены вещи для меня, и начинает подбирать одежду для нашего с Томом первого совместного выхода.

Она настаивает, чтобы я надела облегающее черное боди с длинными рукавами и круглыми разрезами на плечах.

– Твои невероятные точеные плечи должны увидеть все, – говорит стилист, прикладывая костюм к моему телу. – Срочно натягивай.

Я повинуюсь, и следом Джуди вытаскивает большие черные джинсы – примерив их, понимаю: они с заниженной талией, и из-за высокой посадки боди, мои костяшки остаются открытыми.

– Твоя фигура позволяет, – кивает Джуди, когда я засматриваюсь на себя в зеркало.

На ноги мы выбираем черные «Доктор Мартинс» с белыми шнурками и большой подошвой. Их почти до пят прикрывают широкие штаны, и нижняя часть ног выглядит массивно, но эффектно. Финальный штрих – украшения: пара серебряных цепочек на шею, браслеты и натуральный макияж, подчеркивающий черты лица.

Посмотрев на себя в зеркало, я чуть не теряю дар речи. Это правда я? Неужели я могу выглядеть настолько круто? Почти как супермодель.

Украдкой бросаю взгляд на Тома – в его стиле все неизменно: черные джинсы, конверсы и большая кожаная куртка, разрисованная белыми надписями. Я представляю, как мы будем смотреться вместе, и у меня перехватывает дыхание.

Менеджер Тома зовет нас на выход, и я понимаю: начинается. Под моей старой жизнью подводится черта, и наступает новая глава. Прямо в этот момент, прямо сейчас.

* * *

Суть нашей съемки состоит в следующем: нас с Томом «случайно» застанут в машине на заправке. Папарацци будут ждать в нужное время в определенном месте, где мы, конечно же, не заметим их, и будем любить друг друга так, как если бы нас никто не видел.

Окруженные охранниками, спускаемся на парковку. Тому передают ключи от машины, мы забираемся в последнюю модель белого «Рэндж Ровера» и отправляемся в путь.

– Ты вернул права? – спрашиваю Тома, наблюдая, как он ведет машину. Он смотрит на дорогу и отвечает:

– Да, получил, пока ты была на реабилитации, – говорит он, глядя на дорогу.

Я чувствую болезненный укол, потому что у него было свободное время, он занимался своими делами и, наверняка, мог найти момент, чтобы навестить меня, но не стал этого делать.

– Смотрю, ты проводил время с пользой, – говорю я обиженно.

Том бросает на меня взгляд, и мы на секунду встречаемся глазами. Он не отвечает, и от этого в салоне повисает напряженная тишина. Отвернувшись к окну, я наблюдаю за изменяющимися городскими картинами, лишь бы не смотреть на Тома и сделать вид, что меня здесь нет.

Навигатор показывает, что до заправки осталось совсем чуть-чуть, и меня начинает потряхивать. Внутри нарастает напряжение, и от волнения я по очереди прокручиваю кольца на пальцах.

Когда мы подъезжаем к колонке, Том глушит машину, кладет руки на руль и смотрит на меня.

– Готова?

Взяв себя в руки, я коротко киваю.

– Тогда как репетировали.

Он резко выходит из машины, хлопая дверью, я повторяю за ним. Оказавшись снаружи, слышу затворы фотоаппарата. Черт. Справляясь с желанием оглянуться и выяснить, откуда идет звук, я подхожу к Тому так, будто ничего не замечаю. Он мягко смотрит на меня, берет за руку и тянет за собой. Щелчки затвора становятся яростнее – будто ни одна секунда нашего появления не должна быть упущена.

Мы подходим к автомату для оплаты, и Том начинает вводить нужные данные, достает банковскую карту. Я вдруг понимаю, что перед выходом из машины не проверила, как выгляжу. В панике я поворачиваюсь к Тому:

– У меня все в порядке с волосами?

Отвлекаясь от экрана автомата, он оглядывает меня, потом касается моих волос и слегка приглаживает.

– Все отлично, – отвечает он, не убирая руку.

Я слегка кошусь на его ладонь. Слишком близко. Слишком долго.

– А с лицом?

Том отшучивается:

– Все на месте, – и касается моей щеки большим пальцем, невесомо проводя им по скуле.

Дернувшись от электрического разряда, прошедшего по телу, я кладу ладонь, чтобы убрать его руку, но останавливаюсь. Он трогает меня не потому, что ему хочется, и не для того, чтобы задеть, а потому что так надо. Он не виноват, что меня прошибает молниями от его прикосновений.

Том убирает руку, возвращаясь к оплате бензина. Я вдруг вспоминаю, что мы на заправке под прицелами фотокамер. Неподалеку раздаются щелчки. Он убирает кредитку в задний карман и отходит к машине.

Сердце становится таким тяжелым, словно огромный камень повис на шее. Несколько секунд я стою на месте, но понимание того, что нас снимают, заставляет меня сделать шаг. Я подхожу к Тому. Открыв бензобак, он вставляет в него заправочный пистолет. Затворы фотокамер создают беспорядочную какофонию звуков, капая на нервы. Я тревожно бегаю глазами по заправке, пытаясь найти источник шума и создать видимость контроля. Где же они затаились, черт возьми…

– Эй, – Том мягко берет меня за подбородок, обращая лицо на себя. – Нельзя смотреть в камеру, помнишь?

Я прикрываю глаза.

– Меня это раздражает.

– Я тебя понимаю. Меня тоже, но надо потерпеть. Если паникуешь – держись за меня, только не теряйся, будь поблизости.

Сделав глубокий вдох, я стараюсь успокоить сердцебиение, близкое к паническому. Одной рукой Том держит шланг в баке, а другую плавно перемещает мне на щеку. Против своей воли я прижимаюсь к его ладони.

– У тебя отлично получается держаться перед ними, прямо как у настоящей звезды, – улыбается он, подбадривая меня.

Я смотрю на него снизу вверх. Том ныряет рукой мне в волосы, поглаживая висок. Закусив губу, я думаю, что все это неправильно. Не удержавшись, я хватаюсь за его предплечье. Щелчки затвора, означающие, что нас фотографируют, ускоряются. Мы делаем это для фотографий. Только для них. Это ничего не значит…

Том делает шаг, прижимая меня к машине. Его колено оказывается между моих ног, и я пораженно вздыхаю, широко открывая глаза.

– Том… – говорю я опасливо.

Он склоняется надо мной, разглядывая шокированное лицо. Берет второй рукой мою талию, я же, найдя его запястье, впиваюсь в него ногтями.

– Я не хочу в это играть, Том, – говорю серьезно, но с каждой секундой моя хватка слабеет.

Он с силой сжимает меня, причиняя боль. Я чувствую его напряженные, каменные пальцы и понимаю, что убрать руку мне не хватит никаких сил.

– Ты просто представить себе не можешь, как этого не хочу я, – выдавливает он сквозь зубы.

Том приближается к моему лицу, будто сопротивляясь. Мое сердце замирает, а живот сладко напрягается. Я чувствую от его кожи легкий запах сигарет, перемешанный со свежим парфюмом, и меня словно накрывает приход. Он касается моего носа своим, склоняет голову сначала в одну сторону, потом в другую. Шумно выдохнув через рот, я сжимаю руки на его плечах, чувствуя каждую мышцу. Они такие твердые, будто сейчас взорвутся от напряжения…

Облизываю губы, и Том тут же накрывает их своими. Чувство, будто меня захлестнуло бурлящей волной, а я не успела задержать дыхание. Грудь Тома высоко вздымается, он тяжело дышит мне в рот, мягко углубляя поцелуй.

У меня подгибаются колени, между ног сводит судорогой. Я кусаю его губы, начиная яростно целовать, и он подхватывает, словно изголодавшийся зверь. Мы стукаемся зубами, впиваемся друг в друга пальцами, царапаем, со всей силы вжимаемся телами. Том стягивает мои волосы на затылке, и, если бы он не держал меня, я бы уже давно упала.

Между нами запредельное напряжение, от которого вот-вот взорвется воздух. Словно в атмосфере рассеян взрывоопасный газ, а мы – спичка и коробок, готовые воспламениться.

Взрыв будет через три, два, о… Я вдруг слышу, как пищит заправочная колонка, и застываю. Том останавливается, не отнимая губ. Потом так же тяжело, как и приближался, отстраняется. Первую секунду я неосознанно тянусь следом, но потом вдруг понимаю: я не должна. И всего этого тоже не должно было быть.

Его руки, тело и запах пропадают. Я стою, словно окаменевшая, пока Том вынимает шланг из машины и закрывает бак. Слышу, как нас фотографируют, но, когда мы целовались, никаких звуков не было. Неужели я… черт! Какого хрена Том только что сделал?! Щеки вспыхивают, сжав челюсть, я гневно смотрю на него.

Он быстро садится в машину, я следом. В груди бушует буря. Злость скапливается в огромную энергию, готовую разнести все вокруг.

Когда Том отъезжает от заправки, я почти кричу:

– Какого… – задыхаюсь, – хрена ты делаешь?!

– Что значит какого хрена? – возмущается он. – Я делаю то, что должен.

– Ты поцеловал меня! Господи, мы полгода не общались, и теперь ты просто целуешь меня!

Том рявкает, моментально выходя из себя:

– Белинда, черт возьми! Прекрати! – потом делает вдох и говорит: – Если ты забыла, то я должен был тебя поцеловать. Это было в плане.

– В каком, на хрен, плане?

– Для папарацци, Белинда! Они должны были заснять наш поцелуй. Поцелуй, понимаешь? Иначе нафига им сюда ехать, смотреть, как мы держимся за ручки?!

В момент я оседаю, привалившись к спинке кресла. Они должны были заснять поцелуй. Гребаный поцелуй. Черт, конечно. Неужели я не понимала? Неужели, правда, думала, что мы и пальцем друг друга не коснемся?

– Я не знала… – говорю себе под нос. – Мне не говорили, что мы должны будем целоваться.

Или, может, я дура, и всем, кроме меня, и так было понятно, что поцелуй будет? Том молчит, уставившись на дорогу и сжав руль. Отвернувшись к окну, я закрываю глаза. Зачем? Зачем я на это подписалась? Никто не предупреждал, что наши фиктивные отношения должны включать настоящие поцелуи. Если бы я знала… Черт, неужели я, действительно, настолько глупа, что не предположила такого исхода?

Грудь сдавливают рыдания. Еще минуту назад мое сердце трепетало и изнывало от страсти, а теперь разрывается от боли. Мои чувства заставили воскреснуть, а затем убили снова.

Только в этом никто не виноват, кроме меня. Я сама согласилась на все, искренне желая помочь Тому. Но если бы я знала…

Том. Я молча смотрю на его напряженное лицо. Смогла бы я отказаться? Вряд ли. Сколько бы боли он ни причинил мне, я все равно люблю его и хочу, чтобы у него все было хорошо.

– Белинда… – вдруг тихо говорит он. – Прости. Не стоило этого делать. Не надо было следовать никакому плану.

Я мотаю головой и отвечаю:

– Все в порядке. Я знала, на что шла.

Глава 3

Пролистнув очередную порцию комментариев под нашими снимками, я читаю:

«Отлично. Гребаный педофил!

> Она не ребенок, черт возьми.

>> Это смешно, когда вы говорите, что она не ребенок, когда ей НЕДАВНО исполнилось 18, а ему 33.

>>> Если ты говоришь это, когда совершеннолетний встречается с совершеннолетней, то какой возраст считается законным, умник?

>>>> Мозг не развит полностью до 25 лет. Если бы ей было 25, а ему – 40, вопросов бы не было. Но в их отношениях огромный дисбаланс власти, когда ему за 30, а она едва стала совершеннолетней.

>>>>> Она дочь его продюсера, какой еще дисбаланс власти?»

«О, да. Молодая девушка, смотрящая на мужчину в два раза старше нее восхищенными глазами, когда тот совращал ее с самого детства. Браво! Отличный пример для малолетних фанаток.

> Боже, он был женат на другой женщине, ему было плевать на нее. Она взрослая и может сама решать, встречаться с ним или нет.

>> Ему нужно быть аккуратнее со своими фанатками, которые посмотрят на это и посчитают, что встречаться со взрослыми мужчинами, когда ты очень молода, – это нормально».

«Я точно знаю, что взрослый мужчина не может знать маленькую девочку с самого детства, а потом начать встречаться с ней, когда ей исполнилось 18.

> Он совершенно точно совратил ее.

>> Он был женат в то время, вы все просто ненормальные

>>> Старики не имеют права встречаться с людьми, которые еще даже не могут пить алкоголь».

«Она выглядит крайне высокомерно, если она думает, что встречаться с ним – это круто, то я могу ее расстроить, он ей в отцы годится, это отвратительно».

«Плиз, скиньте их видео, не могу найти».

> НАПИШИТЕ, КОМУ НУЖЕН ВИДОС, СКИНУ ССЫЛКУ».

«Марта была лучше #вернитеМарту».

> #вернитеМарту».

«Я не знаю, почему, но она мне не нравится.

> Потому что она смотрит на всех, как на говно?».

«Лицо, не обремененное интеллектом».

> Лицо реально какое-то тупое».

«А ему вообще есть о чем с ней поговорить?»

«Посмотрел их видео, почему все о нем говорят? Оно же никакое, девчонка плоская, и ничего толком не видно».

«Она слишком тощая для такой одежды».

«Ну уж, волосы-то можно было привести в порядок, у него что нет денег сводить ее в салон?»

Почувствовав свой предел, я блокирую телефон и откладываю подальше. Утыкаюсь лицом в ладони, глубоко дышу, пытаясь успокоить сердцебиение, и сижу так несколько минут. Ощущение, будто меня унизили. Прокричали гадости вслед и плюнули под ноги. Облили отходами и поглумились над тем, как я теперь выгляжу.

До того, как на меня посыпались тысячи таких комментариев, я и не осознавала, насколько Том известен. Казалось бы, какая разница, кто кого трахнул в туалете? Нет, оказывается, каждый, знающий Тома в лицо, имеет на это свое мнение. Каждый, кто хоть раз слышал его песни, считает важным высказаться. Сделать выводы, посмотрев на несколько фотографий, или по факту нашего порно – и осудить, либо выразить свои предрассудки. Кто-то пишет, что я глупая шлюха, потому что откровенно одета и у меня туповатое лицо. Кто-то – что я всех презираю, потому что якобы смотрю на людей свысока. Могут скинуть член в директ, потому что меня и так дерут на всеобщее обозрение. И даже пожелать мне смерти, аргументировав это тем, что я шалава, которая мечтает набрать популярность за счет публичного секса.

За ночь на меня подписалось около ста тысяч человек, а хэштег с обсуждением нашего секс-видео вышел в тренды Твиттера. Прошли миллионы лет эволюции, общество стало гуманным и высокотехнологичным, но самым интересным для людей по-прежнему остается секс. Если бы человечество высадилось на Марс параллельно с новостью об этом скандале, я уверена, мы были бы популярнее.

Вздохнув, я встаю с кровати и подхожу к своему чемодану. Сегодня утром Том уехал по каким-то делам, связанным с новым альбомом. Я не спала всю ночь и под утро слышала, как он собирался. Интересно, он видел, что происходит в интернете? Мне попалась пара комментариев, где его назвали педофилом. Ему тоже пишут гадости или достается только мне, потому что я девушка?

Откинув ворох вещей (которые я до сих пор не разобрала), я достаю толстый ежедневник с плотной кожаной обложкой и магнитной застежкой, его купил и привез отец, когда в рехабе мне понадобился блокнот. В нем я отмечала пункты программы реабилитации «12 шагов», а еще считала дни трезвости.

Открыв нужную страницу, я следую глазами за числами, которые записывала: от первого дня и до сто девяносто второго, вчерашнего. Взяв ручку, прикрепленную к обложке, вписываю сегодняшнюю дату и номер: сто девяносто три.

Каждый раз, когда мне тяжело или я хочу сдаться, я говорю себе: возьми ежедневник и посмотри, какая ты сильная, как много прошла и какую работу проделала. Сто девяносто три дня, Белинда. После такого ты способна на что угодно.

Ты справилась с собой, Белинда, а значит, справишься и с травлей. Победить себя намного сложнее, чем чьи-то предрассудки, поэтому тебе ничего не стоит это сделать.

* * *

Немногим позже к нам с Томом в номер заваливаются только что приехавшие в Лос-Анджелес «Нитл Граспер». Они окружают журнальный стол, оккупировав диван и кресла, раскидывают на столешнице бумаги, какие-то рисунки, фотографии. Я сажусь поодаль от них и наблюдаю.

Том закидывает ноги на край стола и с характерным пшиком открывает бутылку колы, взятую из мини-бара. Марк, басист, тянется к стопке фотографий, берет их со стола и, нахмурившись, пристально изучает.

– Как тебе эта? – говорит он и протягивает одну из фотографий Тому.

Тот отпивает газировки, внимательно изучая изображение.

– Безусловно, красивая, но это не она.

Том передает фото сидящему напротив гитаристу Джеффу, и тот меланхолично кивает, соглашаясь без пререканий.

– Но из всех вариантов по твоему описанию она подходит больше всего, – не унимается Марк.

Развернувшись к нему, Том говорит:

– Мне нужна не просто модель, понимаешь? Мне нужна та, которая поймет и прочувствует то, что я имел в виду, та, которая станет частью альбома, сольется с ним, станет им самим и просто одним взглядом передаст все, что мы вложили в тринадцать песен.

Отец, стоящий около дивана, складывает руки на груди и закатывает глаза.

– Проще вообще не выпускать этот альбом, чем сделать обложку, которая тебя удовлетворит! – взрывается он.

Том смотрит на него исподлобья.

– Это не вопрос моего удовлетворения, это вопрос целостности альбома! Это произведение, сплетенное из миллиона разных нитей, и если хоть одна из них порвется…

– Если ты не определишься к сегодняшнему вечеру, будем снимать с этой девушкой, – папа кивает на фотографию, которую обсуждали парни. – Уверен, она хорошо справится.

Пока все разговаривают, Бен, барабанщик, носится по комнате из угла в угол не в силах усидеть на месте. Он несколько раз подмигивает мне, играя бровями, а потом пальцами растягивает улыбку на своем лице, как бы говоря: «Улыбнись». Я пытаюсь, но, кажется, получается оскал. Настроение ни к черту, потому что я не могу забыть те комментарии в интернете и постоянно прокручиваю их в голове. Неужели у меня, правда, тупое лицо? Почему никто и никогда не говорил мне об этом раньше? Я даже не думала, что так выгляжу, но десятки одинаковых мнений потихоньку заставляют поверить в это.

Я вдруг замечаю, что Марк и Том о чем-то тихо переговариваются, поглядывая на меня. Нервно поежившись, я начинаю выдумывать, что и они обсуждают мое глупое лицо.

– Так пусть Белинда снимется, – вдруг кидает Бен, от чего у меня все внутри сжимается.

– Ч-что?.. – не понимаю я.

Том и Марк поднимают на него глаза, отец тоже смотрит в нашу сторону.

– Да ладно, ни для кого не секрет, что этот альбом о ней, значит, логично, что для обложки лучше всех подойдет она?

Я вжимаюсь в кресло. Что Бен вообще такое говорит? О чем он, черт возьми?

– Раньше это было невозможно, но теперь она здесь, с нами, так почему нет?

Мы с Томом встречаемся взглядами, и я пытаюсь найти поддержку, мысленно умоляя объяснить, что происходит.

– Я против, – отрезает отец.

– Да, Бен, ты прав, – тут же отвечает Том в противовес, – я уже говорил, что Белинда подойдет лучше всех.

Поддавшись панике, я отрицательно мотаю головой.

– Я? О чем вы говорите? Почему я? Я не подойду, я…

Том перебивает:

– Ты слушала альбом?

– Еще нет. И почему это он про меня?

– Тогда послушай и все поймешь.

Я растерянно оглядываю людей в комнате, но никто не спешит объяснить или хотя бы сказать, что это шутка.

– Она не может сниматься, – протестует отец, – она не профессионал, не знает, как это делать, и усложнит всем работу.

Я хмурюсь. Почему это он считает, что я не могу сниматься? Что сложного в том, чтобы просто сделать фотографию? Папа думает, что я не справлюсь с такой простой задачей?

Том вскакивает с дивана, чтобы быть с отцом на одном уровне.

– А с чего ей не знать, как это сделать? Это ее жизнь, ее история, и уж она точно знает, что я имел в виду. Да и зачем искать кого-то, похожего на Белинду, если можно попросить саму Белинду?

Все в комнате обращают взгляды на меня. Папа мотает головой:

– Дочь, не стоит. Ты не знаешь, как это сложно.

– Пап, – останавливаю его, – я понимаю твою заботу, но буду решать сама.

На лице Тома я вижу улыбку, которую он сдерживает, и сразу пресекаю его радость:

– Но это не значит, что я согласна.

Неловко встав с кресла, я оглядываю людей. Надеющегося Тома, недовольного папу и выжидающих участников «Нитл Граспер». Отец думает, что я не справлюсь, но я почти на сто процентов уверена, что смогу. Я бы без колебаний согласилась, не поступи это предложение от человека, который игнорировал меня полгода, а теперь ведет себя так, будто ничего не было. Если я и соглашусь, то только для себя. Сегодня сотни человек написали, что у меня тупое лицо. Получив такой негатив в свою сторону, любой обзавелся бы комплексами, но только не я. Мне всегда было плевать, что говорят другие люди, и пусть их слова ранят, я хочу доказать самой себе: они ничего не значат и никаким образом на меня не влияют.

Так что жду не дождусь возможности обрадовать всех хейтеров своим «тупым» лицом на обложке. Пусть брызжут слюной, а я посмотрю на них с высоты музыкальных чартов, когда треки из нового альбома начнут покорять весь мир и завоевывать премии. Посмотрим, что в таком случае они скажут. Хотя, мне плевать.

* * *

Отец берет меня за локоть и наклоняется к лицу:

– Мне нужно тебе кое-что сказать.

– Это по поводу обложки, да? Пап, я все решила, уже сказала…

Отец оглядывает «Нитл Граспер», которые продолжают обсуждать альбом, но теперь по другим вопросам. Том украдкой поглядывает на нас с папой, явно переживая за то, что тот заставит меня передумать.

– Спустимся в ресторан. Чтобы нам никто не мешал, – заметив обеспокоенность Тома, говорит папа.

Я успокаиваю в себе дикое желание поспорить с ним и соглашаюсь сходить на обед. Я все равно не передумаю и, что бы он ни сказал, останусь тверда в своем решении.

Заняв столик в самом углу, мы напряженно изучаем меню. И я, и он готовимся к разговору и ожидаем чего-то плохого. Мы ведь хорошо друг друга знаем и понимаем, чем все закончится. Сделав заказ и подождав, пока официант отойдет, отец делает глубокий вдох и начинает:

– Бельчонок…

Я смотрю на него исподлобья.

– Я не против обложки как таковой. Я против того образа жизни, который влечет за собой эта творческая работа…

– Пап, я уже в том образе жизни! Я играю роль девушки Тома и, между прочим, это твоя идея!

– Роль этой девушки под моим контролем! – рявкает он. – Здесь, рядом со мной, ты защищена, и никто не в праве заставлять тебя делать что-то лишнее или помыкать тобой! Здесь ты моя дочь, и никто ничего не скажет против! Но если ты идешь дальше и выбираешь какую-то стороннюю деятельность… Белинда, там я не смогу тебе помочь.

Я глубоко вдыхаю, успокаиваясь, и говорю:

– Пап, во-первых, со мной будет Том…

– Я не доверяю Тому, когда дело касается тебя.

– А во-вторых, я никогда не стану делать того, чего не хочу. Ты ведь меня знаешь…

Он кивает, прекрасно понимая, о чем я.

– Да, но есть вещи, которые ты хочешь, но тебе нельзя.

Я резко поднимаю на него глаза.

– Я боюсь за твое здоровье. Боюсь, если тебе понравится такая жизнь… – он морщится и отмахивается. – Ты снова вернешься к зависимости, потому что наркотики и алкоголь будут всегда где-то рядом.

Я поджимаю губы, вдруг понимая, что он, действительно, волнуется за меня и что это вполне оправданно. Официант приносит нам еду и пока расставляет тарелки на столе, я собираюсь с мыслями.

– Пап… – говорю, когда мы остаемся наедине. – Я не вернусь к зависимости, мне не нравится такая жизнь. Просто… послушай, ты видел, что происходит в интернете? Все считают меня никчемной. Я хочу, чтобы люди увидели меня на этой обложке и заткнули свои гнилые рты. Я просто хочу утереть этой массе нос. Они не имеют права так себя вести.

Нахмурившись, отец приступает к обеду. Немного помолчав и обдумав мои слова, он говорит:

– Хорошо, Бельчонок. Я понял тебя, но все же… пожалуйста, будь осторожна. И не подпускай Тома слишком близко. Он не принесет ничего хорошего в твою жизнь.

Натянуто улыбнувшись, я киваю, удержавшись от ответа, что я лучше знаю, что делать. Это зыбкое позволение сфотографироваться с его стороны важнее, чем отстаивание своего мнения.

* * *

Вечером, когда все дела закончены, Том стучится ко мне в комнату и тихо заходит. Я оборачиваюсь на него, отвлекаясь от раскладывания вещей по шкафам. Становится неловко и неуютно, мне до сих пор странно находиться с ним наедине. Как будто что-то не так, как будто меня что-то грызет.

– Белинда… – Том застревает в дверях. – Хотел сказать спасибо.

Аккуратно сложив футболку и засунув на полку, я пожимаю плечами.

– Не за что. Если бы мне самой не было интересно попробовать, я бы не согласилась. Так что преследую исключительно корыстные цели, – хихикаю и улыбаюсь я.

Том тоже улыбается и расслабляется.

– Ты не послушала альбом?

– Я не взяла с собой диск, прости… Слишком много всего случилось, и я очень торопилась.

– Я могу отправить тебе треки в «аймесседж», чтобы ты поняла, что там за настроение.

Я тянусь за следующей футболкой, мну ее в руках и все же не выдерживаю:

– Ты, правда, написал обо мне альбом?

Том замолкает, а потом говорит:

– Я посвятил его тебе.

У меня загораются щеки, горло сжимается, а дыхание сбивается. Что все это значит?

– Понимаешь, то время… – Том делает несколько шагов по направлению ко мне. – Наше время… оно оставило неизгладимый след в моей душе. Я не мог это отпустить и написал альбом. То есть многое я написал, когда был в отношениях с тобой. Все эти эмоциональные качели меня очень вдохновляли.

Я горько усмехаюсь. Так вот чем это было для него – эмоциональными качелями.

– Там все о тебе, каждая нотка, каждое слово. Я так долго держал твой образ в мыслях, что в какой-то момент это стало невыносимо, и мне захотелось освободиться. Это получился отличный альбом. Мы прыгнули выше головы, и я не думаю, что когда-нибудь сможем лучше.

Я закусываю губу, продолжая мять футболку.

– Рада за вас, – коротко говорю я, а внутри остается миллион невысказанных слов.

Том останавливается, словно боится ко мне подойти. Достает телефон, а потом я чувствую вибрацию в кармане.

– Я только что скинул тебе свою душу. Надеюсь, когда ты услышишь ее, то не отвергнешь…

* * *

Вытерев слезы со своего лица, я вытаскиваю наушники из ушей. Чувствую себя буквально растерзанной на кусочки. Альбом получился настолько проникновенным и восхитительным, что мелодии залезли мне под кожу, а слова просочились в кровь. Это было о нас. Не только обо мне. Тут были все его эмоции: непонимание, бессилие, вдохновение, вожделение. Гнев, любовь, отчаяние, страх. Я словно посмотрела на то время со стороны Тома. Поставила себя на его место и поняла, как ему было нелегко. Что для него все это не было игрой, и какую боль я ему причиняла. Это была ужасно мучительная, но нужная мне ретроспектива.

Немного успокоившись, я посмотрела на аудиозаписи в нашей с Томом переписке. В них был номер трека, его название и название альбома. Не веря своим глазам, я набрала сообщение:

«Альбом называется Передозировка?»

И отправила. Ответ пришел незамедлительно:

«Да».

Глава 4

Мне выдают новую пару белья, тапочки и халат. Я переодеваюсь в своей личной гримерке, куда позже приходит визажист. До этого момента я не знала никаких деталей, но выяснилось, что сниматься я буду в белье. В планах на обложке должен быть мой портрет, и никаких лишних деталей – в том числе и ворота футболки. Для меня не было бы никаких проблем, если бы не один нюанс.

Мои шрамы.

Толстые розовые припухлости на бедрах, которые невозможно никаким образом скрыть, если выходить на фотосессию в трусах. Руками такое не прикрыть, да и тогда я не смогу позировать. А показывать их огромной куче людей… я не готова.

Ко мне приходит гример, чтобы подготовить образ: размазывает тушь по щекам, будто я плакала. Аккуратно рисует ссадины на скулах, растушевывает малиновый тинт на губах, чтобы они выглядели опухшими. Сверху наносит блеск. Дальше на очереди плечи и ключицы – на них появляются розовато-фиолетовые потертости. Немного красной краски – и вот мои костяшки рук и колени разбиты.

Встав со стула и оглядев себя в зеркало, я вижу привлекательную, здоровую девушку с разрисованным лицом. Сидя на наркотиках, я так не выглядела. Я была ужасно худой, с серой поврежденной кожей и больными глазами. Это неправильно – делать вид, что, будучи наркоманом, можно выглядеть красиво, но… иначе это не будет продаваться. А этот альбом нужно продать.

Накинув на себя вафельный халат, я отправляюсь на площадку. Менеджер съемки указывает мне, где можно присесть, но я отказываюсь и оглядываюсь в поисках Тома. Он настоял, что должен все контролировать, и ему на несколько часов освободили плотное расписание, но он все равно не успел к началу.

Когда Том появляется, все взгляды обращаются на него. Он вместе со своим менеджером Аароном обходит каждого человека в комнате, здоровается и перебрасывается парой фраз, прежде чем подойти ко мне.

– Ну что, готова? – говорит мне Том, улыбаясь.

– Можно сказать тебе кое-что… – тихо отвечаю, потянув его в сторону подальше от всех.

– Не говори, что ты передумала…

– Нет.

Остановившись, я задираю голову, глядя на него.

– Такое дело, смотри… – я откидываю халат, демонстрируя обнаженную ногу. – Можно я надену джинсы? Просто… я не хочу их никому показывать. Надеюсь, ты понимаешь…

Том разглядывает мое бедро, а потом коротко кивает, без слов возвращаясь обратно на площадку. Он подходит к фотографу и говорит с ней, они оба улыбаются, смеются. Потом говорит что-то другим людям, и происходит странное: все находящиеся в комнате постепенно покидают ее. Я хмурюсь, делая пару шагов вперед, и замираю.

Фотограф передает Тому камеру, которую тот вешает на шею. Она показывает ему что-то в настройках, а потом тоже выходит. Мы остаемся вдвоем.

– А, то есть так можно было, да? – говорю я ему, выходя из тени.

– Можно как угодно, если очень хочется, – подмигивает Том.

– Я имею в виду… это же их работа. А ты взял и выставил их.

– Ну, им платят, а что именно они будут делать – это уже наше решение. В пределах допустимого, естественно.

Я усмехаюсь. Том смотрит в малюсенькое окошко камеры, поднеся ее к лицу и прикрыв один глаз, а я не свожу взгляд с него. С фотоаппаратом в татуированных руках он выглядит очень сексуально. Это, конечно, не сравнится с гитарой, но пока что мне хватает и этого…

– Эй, Белинда? – Том выдергивает меня из мыслей и кивает на выставленный у стены белый фон, как бы намекая мне.

Скинув халат прямо на пол, я прохожу под софиты. Искоса наблюдаю за реакцией Тома – он оценивающе ведет по мне взглядом снизу вверх, от самых пяток и до макушки. Когда понимает, что я смотрю на него в ответ, просто делает вид, что ничего не было, и говорит встать в нужное место.

– А ты умеешь этим пользоваться? – я указываю на фотоаппарат.

– А ты удивлена? – подначивает он меня.

– Я просто никогда не видела, чтобы ты фотографировал.

– Это мое тайное хобби.

Он усмехается, и я не понимаю, шутка это или правда, но решаю не уточнять. Придерживая объектив, Том направляет камеру на меня. Не сдержавшись, я улыбаюсь, а потом хихикаю, закрывая лицо от внезапного смущения. Меня ослепляют вспышки, и Том тоже посмеивается.

– Детка, ты, конечно, очень красивая, когда улыбаешься, но нужно, чтобы ты была немного грустная.

Я начинаю хохотать в голос. Несмотря на мой смех, он продолжает меня фотографировать.

– Я полгода на антидепрессантах и уже разучилась быть грустной, – я вскидываю руки.

Том отворачивается от камеры.

– Давай сядем, – он указывает на пол и опускается вниз.

Я повторяю за ним, подгибая колени и опираясь на руку. Я пытаюсь быть серьезной – наклоняю голову и смотрю в камеру из-под бровей, как все те модели, записи съемок которых я видела в интернете. Том прицеливается, фотографируя. Потом смотрит на меня поверх камеры и говорит:

– Эй, не надо так делать.

– Как – так? – дурачусь я.

– Не копируй никого. Будь собой.

– А собой – это какой?

Том прикрывает глаза, делая вид, что злится, но на самом деле я вижу, что его это тоже забавляет.

– Собой. Безбашенной, бесстрашной, немного безумной.

– О, так вот, значит, какая я в твоих глазах? Безумная?

– Ты, правда, такая. Разве я не прав?

Я закусываю губу, с сожалением глядя на него. Тебя не было слишком долго, Том.

– Не прав, я не такая. Я изменилась.

– Брось, люди не меняются. Ты все та же сумасшедшая девчонка, которую я полюбил.

Моя челюсть непроизвольно сжимается. Черт, ну зачем это вспоминать? Чтобы делать мне больно?

– Это в прошлом.

Я чувствую, как Том понимает, что зашел за черту, которую переступать было нельзя. Он оставляет фотоаппарат болтаться на шее и подползает ко мне.

– Детка, послушай, – Том берет меня за руку. – Ты все та же, иначе ни за что не согласилась бы участвовать в этом дурдоме. Ты все также готова на сумасшедшие поступки, только теперь в них сомневаешься. И в себе самой тоже. Но это нормально. Я тоже смелый, только когда нетрезвый.

Ощущаю прикосновения его шершавых подушечек пальцев к моим рукам. Кто действительно остался прежним – так это Том.

– Ты долбаный манипулятор, который не может без прикосновений.

Он сжимает мою ладонь, и я вдруг вспоминаю, как мы целовались на заправке.

– Со вторым согласен, а вот с первым…

Я закатываю глаза.

– Настоящий манипулятор никогда не признает, что он манипулятор.

Том опускает глаза, смотрит на мои шрамы, я сглатываю. Это наша общая тайна и никто, кроме него, про них не знает.

– До сих пор немного болят, – вырывается у меня. – Они такие ужасные. Нет ни одной минуты, чтобы я не жалела о том дне.

Я чувствую, будто освобождаюсь от тяжелого груза. Единственный человек, который смог бы понять, о чем я говорю, – это Том. Потому что в той ситуации нас было двое.

– Я бы тоже хотел, чтобы этого не случилось, – шепчет он, касаясь одного из шрамов пальцами. – Я многое сделал неправильно. Тот день случился по моей вине.

Он встряхивает головой.

– Но не думай, что они ужасные. Это твое тело. Оно сделало это, чтобы спасти тебя. Надо его благодарить.

Я облизываю губы.

– Мне сказали, со временем они посветлеют, но все равно будут заметны.

Том кладет ладонь мне на бедро и осторожно поглаживает.

– Они тебя не портят.

– Я знаю. Но мне будет стыдно, если кто-то увидит их. Я не хочу этого. Они будто говорят обо мне то, что люди не должны знать.

– Это нормально, если ты хочешь оставить личное при себе.

Я перевожу взгляд с его руки на моем бедре на лицо. Том так близко, словно испытывает мои чувства на прочность. Влюблюсь снова или нет? Наверное, ему невдомек, что моя любовь и не проходила.

– Позволь кое-что сделать… – он достает тюбик из заднего кармана.

– Что это?

– Бутафорская кровь. Взял у гримера, когда пришел.

Том тянется ко мне и проводит кровавым пальцем по губам. Внимательно смотрит, как бы оценивая образ.

– Начинаем? – спрашивает он, показывая на фотоаппарат.

Я молча киваю.

Этот разговор будто бы отправляет меня в прошлое. В ту жизнь, полную драмы, трагизма и надрыва. Вечных эмоциональных качелей, наших ссор и моих срывов.

На время съемки я снова становлюсь той девушкой, которой, кроме Тома и очередного кайфа, ничего не было нужно. Той, которая была на всех обижена и плевала на нормы морали. Той, которую он полюбил…

Повернув голову в камеру и выставляя на передний план плечо, я бросаю в объектив безразличный, но вызывающий взгляд.

Том улыбается, глядя на меня, и начинает снимать.

Развернувшись к нему корпусом, я смотрю сверху вниз и расслабляю плечи. И тут я чувствую – это оно. А Том, ползающий по полу с полусогнутой спиной и старающийся не упустить ни одного моего движения, – тому подтверждение.

Потом я сажусь боком и обнимаю колени. Подпираю голову рукой, запуская пальцы в волосы. Я меняю позы, взгляды, настроения. Становлюсь собой, какой была полгода назад. Это странно, но я чувствую, что те времена начинают обретать смысл.

– Белинда, это нечто, – восхищается Том.

Его слова зажигают меня и окрыляют. Я ощущаю прилив вдохновения и удовлетворения и продолжаю работать.

То́му нравится. Мы с ним словно сливаемся в единое целое, понимаем друг друга с полуслова.

Он предлагает мне позы, и я слушаю его, при этом привнося что-то свое. В какой-то момент расстояние между нами сокращается.

– Позволь я… – Том касается моего плеча, а потом спускает с него лямку лифа. – Мешает кадру.

Я усмехаюсь, но ничего не говорю. Долбанный провокатор. Не дожидаясь его дальнейших действий, снимаю вторую бретельку сама.

Целый час пролетает, как десять минут. Под конец съемки мы с Томом теряем рабочий настрой, смеемся и шутим, валяем дурака, совсем не обращая внимания на камеру. Потом я накидываю на себя халат, а Том зовет съемочную группу обратно. Пообещав показать мне снимки позже, он отправляет меня смывать макияж, чтобы не терять время, пока сам будет обсуждать что-то с фотографом. Я повинуюсь и ухожу в гримерку.

* * *

«Я в шоке, что он выбрал это».

«Ужас, одни кости. Обглодыши».

«Глупенькая, по взгляду видно».

> Это еще раз доказывает, что всем этим известным мужикам не важен интеллект, им лишь бы было что еб*ть:)»

Склонившись над телефоном, я провожу пальцем по экрану, пролистывая комментарии под нашими снимками.

«Да она ни черта не понимает. Она слишком глупа, чтобы понять».

«Из умений явно только брать в рот».

«На лицо дебилизм в прогрессирующей форме».

«Что у нее с лицом?? ЖЕСТЬ».

«Лучше закрывать рот хоть иногда, Белинда, а то мало ли, что туда может залететь:)»

> Ей-то член, например, хотя мы знаем, чей, хах».

«Тупица».

– Ты готова? – слышу я неподалеку и вздрагиваю.

Подняв глаза, вижу в дверном проеме Тома. Я резко блокирую телефон, чтобы он ничего не увидел. Хотя что я скрываю? Как будто он не знает, что происходит в интернете, и все называют меня тупой.

– Да, – говорю я. – Жду тебя.

Том проходит в комнату и падает на диван рядом со мной.

– Фотографии просто космические, – его глаза горят, на лице улыбка. – Всем очень понравились.

Почувствовав радость от его восторга, я тоже улыбаюсь и прошу показать их мне. Том достает айфон и листает снимки. На секунду у меня перехватывает дыхание. Я красивая. Я никогда не видела себя такой красивой. Это, правда, я? Их точно никто не ретушировал?

Обработать столько кадров за такое количество времени невозможно. Я нравлюсь себе, и это настолько забытое чувство, что хочется плакать. Я абсолютно всем довольна и ничего не хочу менять в этих фотографиях. Том останавливается на одной:

– Думаю, вот эта будет смотреться на обложке лучше всего.

Я забираю из его рук телефон, чтобы рассмотреть снимок. Это один из тех кадров, где я сижу полубоком с выставленным на передний план плечом. Мои волосы пышные, с выгоревшими прядями, светлые на фоне загорелой кожи. Они лежат немного хаотично и по бокам прикрывают лицо – будто я отправилась на фотосессию сразу после хорошей взбучки, но все равно осталась красивой по всем голливудским канонам. Искусственная кровь, оставленная Томом у меня на губах, как бы говорит: «Я, конечно, бедовая девчонка, но все равно кинозвезда».

Мои глаза на снимке блестят, а выражение лица такое трагичное, будто через секунду после вспышки я бросилась в слезы. Я безоговорочно верю себе на этой фотографии: несчастная девушка сломлена, живет только ради дозы и смертельно от этого устала. Я верю, что она пережила многое.

Это словно весь мой полученный опыт и все воспоминания, показанные в одной фотографии. Это искусство. И теперь я понимаю, почему оно так ценно.

Медленно подняв глаза на Тома, я вижу, что он в абсолютном нетерпении и жаждет моей реакции.

– Это… очень красиво. Ты прав, она идеальна для обложки.

Он широко улыбается, забирая у меня телефон.

– Ты красива, – говорит Том, наклоняясь надо мной. – Прекрасная получилась фотография.

От стеснения я опускаю взгляд в пол.

– Ты тоже неплохо поработал.

Том ухмыляется и начинает рассказывать, как он хочет обработать эту фотографию и как видит обложку в целом. Я же погружаюсь в свои мысли: если я такая красивая, почему столько людей пишет, что я тупая? А если их настолько много, значит, они правы? Я, правда, глупая? Если нет, то почему мое лицо так выглядит?

– Эй, Белинда? – зовет Том. – Ты чем-то обеспокоена?

Посмотрев на него, я задумываюсь и понимаю, что, действительно, переживаю.

– Слушай… – я поворачиваюсь к нему всем телом, – я выгляжу глупо?

Том улыбается, но в то же время хмурится.

– Что? Нет, ты хорошо выглядишь.

– Я имею в виду, я глупая? У меня тупое лицо?

На секунду он зависает, а потом поджимает губы, слегка опуская голову.

– Ты это в интернете прочитала?

Я горько улыбаюсь, перебирая край рукава. Сложно было не прочитать, когда это валится на тебя со всех сторон. Скользнув пальцами по моему предплечью, Том берет меня за руку:

– У тебя красивое лицо. Никто не будет этого отрицать, у всех есть глаза.

– Красивое не значит не тупое.

– Я не собираюсь убеждать тебя в обратном, как ребенка.

Я вздыхаю, понимая, что это глупо: зачем ему спорить со мной и что-то доказывать.

Том переплетает наши пальцы, а я сжимаю его ладонь.

– Я просто начинаю задумываться, что не так с моим лицом, – я вздыхаю, – может, я что-то о себе не знаю? Мне стоит выглядеть как-то по-другому? Я хожу с открытом ртом?

Том заливается смехом.

– Что? Ходишь с открытым ртом? Ну, не знаю… когда ты говоришь, ты его открываешь. А так я не смотрю на твой рот, смотрю на тебя в целом.

От его смешков мне становится легче. И правда, какая глупость. Открытый рот… Люди ищут причины придраться. Мы долго смотрим друг на друга, но эту идиллию разрушает звонящий телефон. Том отвечает, а потом говорит, что наша машина приехала, и мы можем отправляться в отель.

Направляясь по коридору к выходу, я говорю:

– Моя мать говорила мне, что я тупая. Наверное, поэтому комментарии меня так задевают.

Том становится серьезным.

– Бельчонок… – говорит он, и в моем животе взлетают бабочки. – Во-первых, не читай это. Если будешь слушать каждого, сойдешь с ума. Во-вторых, ты – это не то, что кто-то пишет, ты – это твоя воля, твои решения и твой выбор. Черт возьми, ты – человек, а не комментарий в интернете. Знай о себе правду и никогда в ней не сомневайся. Ты красивая. Ты не глупая. Может, бесшабашная, но им-то откуда об этом знать? Они с тобой не знакомы.

Я улыбаюсь, толкаю дверь, ведущую на улицу, и делаю шаг вперед, собираясь ответить, но вдруг спотыкаюсь. Меня оглушают крики людей и ослепляют миллионы вспышек так, что я теряюсь в пространстве. Прикрывшись рукой, я понимаю – это папарацци, и они обступили меня со всех сторон. Паника подскакивает до критического уровня, и, если бы не рука Тома, затянувшая меня обратно в здание, я бы, наверное, упала замертво. Второй рукой он с силой захлопывает дверь и замирает.

Я тяжело дышу.

– Черт… – громко выдыхаю я.

Развернувшись к Тому, я замираю от его растерянности.

– Вы говорили, они будут снимать нас только по договоренности! Что мы будем заранее знать, когда они рядом!

Он мотает головой.

– Я понятия не имею, что они здесь делают.

Поморгав, я кладу руку на грудь, пытаясь успокоить сердце. Том, аккуратно подступивший к двери, прислушивается.

– Кажется, нам нужна круглосуточная охрана, – говорит он.

– Мне страшно, как мы пойдем туда?

Паника поглощает, я начинаю метаться из стороны в сторону и задыхаться. Том останавливает меня и кладет руки на плечи.

– Так, успокойся, – он смотрит мне в глаза. – Там до машины десять метров. Спокойно пройдем, я тебя защищу.

Мое лицо горит, и я кладу на щеки ледяные руки, пытаясь себя отрезвить. Я не накрашена, у меня красные глаза и несколько прыщей на подбородке – меня бросает в дрожь от того, что такие фотографии разойдутся по всему интернету.

– Слушай, – Том привлекает мое внимание. – Ничего им не говори, на вопросы не отвечай, на провокации не реагируй. Если вдруг кто-то дотронется до тебя, не делай ничего в ответ.

Я судорожно киваю.

– И не отходи от меня.

Он обнимает меня за плечи, прижимая к груди. Резко дергает дверь и ступает на улицу.

Я прикрываю глаза ладонью, защищаясь от вспышек. Нам не дают пройти – и Том буквально раздвигает людей рукой и своим телом. Я не понимаю, как он идет, потому что не вижу вообще ничего. Меня слепит так, что слезятся глаза. Люди кричат прямо в уши, что-то спрашивают, но их голоса сливаются в один сплошной шум, и я не могу разобрать ни слова. Различаю только, как Том говорит «расступитесь» и «дайте пройти». Люди так близко, что я касаюсь их одежды, фотоаппаратов, рук, волос.

Кажется, будто это никогда не закончится, но вдруг мы во что-то упираемся – машина. Том с усилием открывает дверь, расталкивая репортеров в стороны – и я без промедления оказываюсь внутри. Он забирается следом, и фотографы едва не засовывают руки с камерами к нам в салон. С трудом закрывшись, мы медленно выезжаем на дорогу, пока нас пытаются снять сквозь окна автомобиля.

Я стираю слезы с глаз, Том видит это и явно пугается. Я не хочу ничего говорить в свое оправдание, у меня до сих пор сердце бьется так, будто сейчас выпрыгнет из груди. Потянувшись, Том находит мою руку на сиденье и сжимает ее, как бы говоря: «Я с тобой».

Глава 5

По дороге до отеля Том сообщает нашим менеджерам и отцу о произошедшем: говорит по телефону, ругается, спорит. Я не совсем понимаю, о чем идет речь, потому что в голове стоит шум. Единственное, что точно ясно: ситуация вышла из-под контроля. Так быть не должно. По крайней мере, все говорили, что такого не будет.

Меня уверяли, что это лишь театрализованное представление, со всеми согласованное. На каждом шаге мы будем главными. Но по ошарашенному лицу Тома я могу сказать точно – сейчас главным он не был. Его так же застали врасплох, как и меня.

Когда мы приезжаем, Том предлагает мне пойти в комнату, чтобы отдохнуть, но я отказываюсь: хочу поговорить с папой. Мы вместе заходим в его номер, где отец уже ждет нас. Его руки сцеплены, взгляд тяжелый. Вместо приветствия он говорит:

– Кто-то слил ваше местоположение журналистам.

– О, да ты гений, – иронизирует Том. – Как понял?

– Прекратите, – обрываю я их спор и обращаюсь к отцу: – Объясни, как это произошло?

Отец садится на диван напротив.

– У нас есть контракт, – начинает он, – с определенным агентством. Мы заранее сообщаем папарацци, где будем, и утверждаем позиции, с которых будет вестись съемка. Это взаимовыгодное сотрудничество: нас никогда не поймают врасплох, а они смогут продавать эти снимки и получать деньги.

Я киваю. Это все и так знают.

– Но есть еще другие, – встревает Том, залезая в мини-бар и вытаскивая оттуда стеклянную бутылку колы.

– Да, другие агентства и независимые фотографы… Но они не снимают всех подряд, только тех, на чьи снимки очень высокий спрос.

Том открывает колу и делает глоток, а затем говорит:

– Ну, знаешь, Кайли Дженнер или Ким Кардашьян…

Папа подтверждает, кивнув.

– Вот я и не понимаю, каким боком тут мы? – продолжает Том.

– Этот скандал, – папа устало трет глаза и переносицу, – обрел слишком большую огласку. Никто не предполагал, что он так бомбанет.

Том, вздыхая, падает на диван и откидывает голову на спинку.

– С завтрашнего дня у вас будет постоянная охрана. И, Белинда, – папа смотрит на меня очень серьезно, – лучше без дела никуда не выходить.

Я молча киваю. Конечно, черт возьми, я и не собиралась. Если меня будут преследовать – я лучше запрусь в номере и проведу там остаток жизни, чем позволю своим ужасным снимкам ходить по интернету.

– И что нам теперь делать? – спрашиваю я, вскидывая руки. – Как прекратить это преследование? С ними тоже можно заключить договор?

– Нет, нельзя. – Том мотает головой. – Мы можем договориться с несколькими, но со всеми не получится. Когда речь идет о снимках, за которые отвалят кучу бабла, никто не будет соблюдать уговоры. – Он презрительно морщится.

Я сглатываю. За мои снимки кому-то будут платить? За мои? Платить?

– Мы можем попытаться избежать утечки информации. Кому-то на съемочной площадке заплатили за передачу сведений, поэтому вас подловили прямо у выхода. Нужны меры безопасности, но это сложно, – говорит папа.

– Все продажные, – подытоживает Том.

Закусив губу, я мотаю головой.

– Получается, бороться с этим бесполезно?

Отец успокаивает меня:

– Мы наймем охрану, и они не подойдут к вам ближе, чем на метр.

Метр – это чертовски мало. Всего лишь вытянутая рука.

– Еще есть новости по поводу видео, – неохотно продолжает он.

Мы с Томом сразу понимаем, о каком видео идет речь.

– Мы выяснили, что оно было загружено на сайт из Нью-Йорка.

Том закатывает глаза, как бы давая понять, что это и так ясно.

– Человека, который это сделал, вычислить сложно. Наша команда установила ай-пи адрес, можно найти устройство, но даже при таком раскладе привязать загрузку к конкретному лицу почти невозможно.

– А что насчет того бара? – встреваю. – Какого черта в туалете была камера? Это противозаконно.

Отец кивает.

– С этим уже разбираются.

– Это все какой-то сюрреализм! – Я прикрываю глаза. – Человек, который сделал это, должен быть наказан. Он ведь получил за это деньги… Много денег, там были миллионы просмотров.

Какое-то время мы молчим, осознавая масштаб проблемы. Потом Том спрашивает:

– Хочешь найти его? Подать иск?

– Ну, разумеется! – взрываюсь я от глупых вопросов.

Том внимательно смотрит на меня и кривит губы.

– Ну, разумеется… это бесполезно.

От услышанного я сначала впадаю в ступор, а потом начинаю злиться.

– Ты в своем уме? Он должен быть наказан!

– И чего ты этим добьешься? – пожимает плечами Том. – Компенсации? Она тебе нужна? Тебе нужны суды? Белинда, все уже видели наш секс, и нам никогда не удалить его отовсюду, так какой в этом смысл?!

– Показать другим, что так делать нельзя! Чтобы больше никто никогда не попал в такую ситуацию!

– Боже, да не строй из себя альтруистку… Это ничем никому не поможет. Такие ситуации происходили, происходят и будут происходить. Ты хочешь возмездия, но оно невозможно. Никто не сотрет людям из памяти этот ролик. Мы только потратим нервы и время, и неизвестно, сделаем ли лучше.

– Ты предлагаешь оставить все как есть?

– Да, я предлагаю оставить все как есть.

Отец качает головой.

– Нет, Том. Она права. Такие действия должны нести за собой последствия.

Том чуть ли не рычит, вскакивая с дивана.

– Тогда занимайтесь этим без меня. Я просто хочу делать свою работу, хочу выпускать альбомы и писать музыку, я не хочу погрязать в скандале.

Я закрываю лицо ладонями, ставлю локти на колени.

– Мы уже в скандале, – говорю я ему. – Это везде! Весь интернет этим заполнен! Мы в топе поисковых запросов и в топе Твиттера!

– Без меня, – повторяет Том, поднимая руки. – Меня не втягивайте.

Через секунду за ним закрывается дверь, оставляя после себя холодный порыв воздуха.

– Бельчонок, – отец присаживается рядом со мной, – я сделаю все, чтобы тебя защитить, – и прижимает к себе.

Я утыкаюсь носом ему в плечо.

– Спасибо, пап.

* * *

Я третий час листаю Тикток: просматриваю одни и те же тренды от разных людей миллион раз подряд. Одинаковые треки въедаются в подкорку, и в мыслях не остается ничего, кроме них. Котики, рецепты, макияж – мои мозги скоро потекут из ушей. Но я не против: когда смотрю короткие клипы, которые любезно подбирает для меня нейросеть, то ни о чем не думаю, а самое главное – не вижу никаких комментариев о себе или о нас с Томом.

Сегодня ночью я не смогла уснуть, потому что тревога от случившегося днем заполнила грудь и не давала нормально дышать. Я то и дело задыхалась, когда снова и снова прокручивала в голове нашу прогулку к машине после фотосессии. Я мучилась и ворочалась с боку на бок, а потом просто зашла в Тикток и пропала. Не осталось ни мыслей, ни тревоги, ни эмоций. Только тупое поглощение быстрого контента.

Я прокручиваю ленту и вдруг замираю. Внутри все холодеет и оглушающе трескается. На экране я вижу нас с Томом, и поначалу мне кажется, что я начала бредить, но нет. Это наша с ним «проходка до машины», залитая в Тикток и набравшая уже двадцать пять тысяч лайков.

Мы в толпе журналистов. Том, прижимающий меня к себе и защищающий от людей. Я, спрятавшаяся в его объятиях и закрывающая лицо рукой. Подпись под видео гласит: «Это любовь <3».

С бешено стучащим сердцем я закрываю приложение. Что за хрень?! Я едва не подпрыгиваю в кровати, садясь в позу лотоса. В ушах звенит. Боже, боже, боже… это везде, это меня преследует. Я готова завыть от ужаса происходящего.

Потом я понимаю… «Любовь»? Там было написано «любовь»?

Дверь моей комнаты открыта – и я вдруг отчетливо слышу шум из гостиной. Сначала я пугаюсь, едва не закричав, но потом вижу Тома, выходящего из своей спальни. Я смотрю на время – три часа ночи.

– Ты чего не спишь? – громко спрашиваю сквозь помещение.

– Мать твою! – вздрагивает он и подпрыгивает.

Из меня вырывается смешок, потом еще один. Я пытаюсь сдерживаться, но все же начинаю смеяться.

– Белинда! – грозит Том сквозь мой хохот. – Ты зачем так пугаешь?! Тут темно и тихо, и должно было так оставаться!

Я спрыгиваю с кровати и направляюсь к нему. По пути тянусь к выключателю, чтобы зажечь свет, но Том останавливает меня и просит оставить комнату в темноте.

Плюхнувшись на диван, я говорю:

– Ты тоже меня напугал. Люди в три часа ночи обычно спят.

– Вот именно, – укоризненно отвечает он.

– Я Тикток смотрела, – бросаю я, наблюдая за черным силуэтом Тома в темноте.

– До трех ночи? – недоумевает он.

Пожимаю плечами.

– А с тобой что?

– У меня бессонница, – Том подходит к окну и открывает одну створку, вдыхая свежий ночной воздух.

Подумав, я решаю не уточнять, что он имеет в виду, но Том словно чувствует мой невысказанный вопрос.

– Это мой диагноз, – говорит он, не отворачиваясь от окна. – Следствие болезни. Иногда мозг буквально не хочет переходить в состояние покоя и работает на износ, постоянно гоняя мысли туда-сюда.

– А лекарства? У тебя же наверняка они есть.

Я вспоминаю рюкзак, набитый таблетками, который нашла у него в Амстердаме.

– Снотворные? Нет, спасибо, я потом не проснусь. Проще всю ночь провести так.

Я подтягиваю к себе ноги, чувствуя прохладу, потянувшуюся по полу, обнимаю колени и говорю:

– Я не могла заснуть из-за тревоги и зашла в соцсети, чтобы отвлечься. Стоило только выйти, снова чувствовала страх. В итоге просидела так до трех часов.

Не закрывая окно, Том уходит в спальню и возвращается с сигаретами. Зажав одну между зубов, говорит:

– Ты же не против?

Я отмахиваюсь:

– Пожалуйста.

Оранжевое пламя зажигалки на пару секунд подсвечивает его лицо, появляется красный огонек на конце сигареты. Благодаря уличному свету я вижу, как Том курит, выдыхая серый дым в окно.

– Я увидела там нас. То, что сегодня сняли около студии. Выглядело дико.

Том усмехается. Для него-то это не в новинку – наблюдать за тем, как твои видео и фото вирусятся на огромную аудиторию.

– Тебя это не тревожит? – аккуратно спрашиваю я, пытаясь найти понимание и поддержку.

– Тревожит, поэтому я не заходил в интернет с того самого момента, как нам отправили видео.

Я облизываю губы. Представить себе не могу, как можно так долго не проверять социальные сети.

Том щелчком откидывает дотлевшую сигарету и захлопывает окно. Я слежу за его темным силуэтом, как он подходит ко мне и почему-то садится на пол, в ноги. Том откидывает голову на диван рядом со мной и тяжело вздыхает.

– Я понимаю, что происходит в интернете, потому что со мной уже случалось подобное. Когда мы с Мартой разводились, на меня вылилась куча дерьма. Это толкнуло меня в депрессивный эпизод, а потом несколько месяцев его ухудшало. Я не захожу, потому что знаю – мне это навредит, а я не могу позволить себе хандрить, у меня очень много работы.

После минутного молчания я говорю:

– Ничего себе. А я думала, тебе все равно.

– Конечно, нет. Кому бы было все равно?

Я пожимаю плечами, искренне удивившись его словам.

– Мы с тобой так давно не общались, – вдруг говорит Том, и я вижу блеск его глаз в темноте.

Да, потому что ты забыл обо мне на полгода, хочется ответить ему.

– Как твои дела? Ты общаешься с матерью? – Он приподнимает голову в мою сторону, но потом снова опускает, зажмурив глаза, словно от боли.

– Эм… нет. Конечно, нет. После работы с психологом я решила прекратить с ней всякое общение. Один раз она приезжала ко мне в клинику. Она все та же, ни капли не изменилась. Мне нельзя ее видеть, потому что она что-то вроде… триггера для меня. Стоит ей что-то сказать, и у меня срывает предохранитель.

Том слегка кивает моим словам.

– Больше я с ней не пересекалась, но знаешь, иногда…

Я замолкаю, размышляя, как он отреагирует на то, что я скажу. Но потом вспоминаю, что это Том. Он всегда на все реагирует нормально.

– Иногда мне кажется, что она за мной следит. Как будто я вижу ее в толпе, а потом она исчезает. Я знаю, звучит глупо, возможно, это последствия употребления и у меня паранойя, но я, правда, ее вижу.

Том вытягивает руку и касается моей ноги, успокаивающе поглаживая.

– Здесь она тебя не достанет.

– Надеюсь, – усмехаюсь я.

– У меня ужасно болит голова, – признается Том.

– В спальне есть анальгетик. Принести?

– Нет, лучше погладь меня по волосам.

Меня удивляет такое открытое предложение потрогать его, но, видимо, голова у него, действительно, болит очень сильно. Я вытягиваю ноги, спуская их с дивана, и Том сразу устраивается между них.

– Мне надо поспать, тогда все пройдет. Кажется, она сейчас расколется, – тяжело вздыхает он, и в его голосе я слышу мимолетное отчаяние.

– Она в надежных руках, – успокаиваю я, зарываясь пальцами ему в волосы.

Я нежно массирую голову Тома, едва касаясь кожи кончиками пальцев и перебирая жесткие пряди. Я знаю, это приятно, и рада хоть немного облегчить его состояние.

– Лучше?

– Да, продолжай.

Я пристраиваю ноги ему на плечи, а он сжимает мои щиколотки пальцами. У меня срывается дыхание от того, насколько эта поза интимна, и как естественно мы в ней оказались. Как будто делаем так всю жизнь. Как будто можем так друг друга касаться.

Глава 6

В этот день я просыпаюсь от жуткой боли в шее. Медленно сажусь, растирая ее ладонями, и понимаю, что провела ночь на диване, уснув на жесткой маленькой подушке. Я под одеялом, но совершенно не помню, как оно тут появилось, и как я вчера вырубилась. Нет никаких сомнений, что это Том уложил меня и накрыл. Нашарив телефон под подушкой, я смотрю на время: уже обед. Том наверняка ушел рано утром.

Потянувшись, встаю и направляюсь в ванную. «Нитл Граспер» сейчас занимаются продакшеном нового альбома: дают интервью, делают фотосессии для журналов, снимают клипы. Их график расписан буквально по минутам. Том уходит рано утром и возвращается к ночи – наши встречи происходят только тогда, когда я включена в его расписание. Естественно, ведь для этого я здесь и нахожусь – чтобы быть частью его работы.

Подойдя к раковине и открыв воду, я бросаю взгляд в зеркало. И почему я снова о нем думаю? Я не должна зацикливаться, ведь давно это решила, еще в рехабе. Я ему не нужна. Если бы была – он наверняка вспомнил бы обо мне.

Обида съедает меня изнутри. Почему он это сделал, почему оставил и даже не навестил? А теперь, когда мы вынуждены находиться вместе, зачем неоднозначно трогает меня? То, что ночью он гладил меня по ногам, – это ведь не дружеский жест и не жест заботы, так? Ты не трогаешь человека в интимных местах, если вы просто приятели. Хотя стоит отдать Тому должное – его прикосновения всегда аккуратны. Ноги – это ведь не грудь и не зад. Или я что-то себе придумала?

Я умываюсь, чищу зубы – и вспоминаю о вчерашнем видео.

«Это любовь <3», – было написано там.

Что имелось в виду? Сердце гулко постукивает, когда я думаю, что с такой подписью видео выложили не потому, что хотели оскорбить нас. Тогда почему? Я не могу представить, что двадцать пять тысяч человек лайкнули это, потому что мы им на самом деле понравились. Я охотнее поверю в то, что все они нас ненавидят.

Ужаснувшись масштабом происходящего, я заканчиваю умываться. Следующие полдня думаю о видео – и в какой-то момент все-таки решаю посмотреть его еще раз.

Без труда найдя нужный отрывок, я нажимаю на него, пересматриваю, а потом захожу в комментарии.

«Они такие милые».

«То, как он защищает ее, – лучшее, что я видела за последний год».

«Что бы кто ни говорил, она ему подходит».

«Она такая красивая…»

«Лучшая пара во всем интернете <3»

«Если мои отношения не будут такими, то зачем они вообще нужны?»

Почувствовав жар в груди, я прикрываю глаза и пытаюсь осознать увиденное. Они любят нас? Неужели кто-то написал что-то хорошее? Неужели двадцать пять тысяч человек лайкнули это, потому что мы, действительно, им нравимся?

Господи, я поверить в это не могу.

Нас не только ненавидят, но и любят тоже. Это немыслимо.

* * *

В двенадцать ночи я выхожу из ресторана отеля на первом этаже. Я ужинала в гордом одиночестве, воткнув наушники в уши и смотря очередную серию сериала. Целый день сидеть в номере было просто невыносимо! Это явно не в моем стиле, но отец сказал никуда не выходить, и я подчинилась, стараясь не доставлять проблем и не провоцировать новые сплетни.

Оказавшись в холле отеля, я поворачиваюсь на шум, доносящийся от входа. В стеклянной карусели дверей появляются «Нитл Граспер» вместе со своей охраной. Они вальяжно пересекают отельный вестибюль, и мои внутренности сплетаются в тугой узел.

Вокруг них словно искрится воздух. Смех и разговоры этих четверых привлекают внимание каждого, находящегося на этаже. Том, Марк, Бен и Джефф – вся банда вместе. Девушки с ресепшен провожают их жадными взглядами, улыбаясь и переговариваясь между собой. Я чувствую укол ревности и спешу подойти ближе, чтобы показать всем – я с ними.

В этот момент мы с Томом встречаемся взглядами – он расплывается в улыбке, и мне становится спокойно.

Остальная команда тянется следом, среди людей я вижу отца. Холл заполняется, но «Нитл Граспер» остаются главными. Они словно ведущие актеры на сцене, а все остальные им лишь подыгрывают.

Приблизившись, я вдруг чувствую запах алкоголя. Резко останавливаюсь, будто столкнувшись со стенкой. Я всматриваюсь в ребят, в отца – их глаза блестят, походка нетвердая, а речь несвязана. Так вот почему они такие веселые.

Справляясь со своим ступором, я подхожу к группе, но уже без энтузиазма.

– Ого, Белинда! – восклицает Бен, барабанщик, будто видит меня впервые. – Наша новая звезда!

Он хлопает руками мне по плечам, и я вздрагиваю от боли.

– Только если звезда порно, – тихо отшучиваюсь.

Все парни заливаются громким смехом, и я жалею, что это сказала. Для меня это не смешно, а ужасно.

– Я говорил про обложку альбома, но в видео ты тоже отлично выглядишь.

Я в миг задыхаюсь от тревоги.

– Ты видел? – вырывается из меня.

Бен смеется:

– Весь мир видел!

Мне становится гадко. Сзади Бена я вижу, как девочки с ресепшен смеются, глядя на меня. Это обидно. А еще унизительнее думать, что где-то рядом мой отец, и он все слышит.

Я порываюсь уйти, но не успеваю: Том обнимает меня за плечи и прижимает к своему боку.

– Чувак, – он усмехается. – Перестань. Ей это неприятно.

– Да ла-а-дно! Взлетим в чартах благодаря твоей порнушке, что может быть круче? Мы еще ничего не выпустили, а о нас уже все говорят!

– О, заткнись! – Том выкидывает ногу вперед, пиная Бена по колену, но спотыкается, заваливаясь назад.

Я вскрикиваю и вцепляюсь в него обеими руками, пытаясь удержать на месте. Он хватается за меня в ответ, и мы плавно возвращаем равновесие, становясь прямо. Черт! Пьяный урод.

Все, кроме меня, смеются. Шум и гомон начинают действовать на нервы. Том, будто чувствуя это напряжение, успокаивающе поглаживает меня по руке.

Бен разворачивается к ресепшен и говорит одной из девушек:

– Эй, крошка, знаешь, почему сегодня на небе нет облаков?

Она улыбается:

– И почему же?

– Потому что Бог смотрит на свою любимую группу.

Девушка задорно смеется, смущенно прикрывая рот. Мне хочется закатить глаза от того, какой кокетливой она стала, когда он заговорил с ней. Со мной она не была такой милой.

Мимо нас проходит Марк и плюхается на диван рядом с Джеффом, громко говоря:

– Мы хотим снять большой номер. Что у вас есть?

Бен расплывается в улыбке, словно кот:

– Да-а-а… этой ночью мы будем веселиться.

Девушка лезет в компьютер и называет варианты. Том отпускает меня, но лишившись опоры, опасно качается в сторону. Я рефлекторно хватаю его за руку, испугавшись, что он упадет.

Подходя к стойке, Том кладет на нее локти.

– Нам нужен… люкс, – медленно выговаривает он.

Оглянувшись, я понимаю, что из всех ребят Том самый пьяный.

– А еще… – продолжает, – ал… коголь.

– И вы, девчонки, – подмигивает Бен, – присоединяйтесь.

Они переглядываются между собой, и одна говорит:

– Мы на работе… нам нельзя.

– Смотрите… – наседает Бен. – Вы работаете здесь каждый день. У вас будет миллион возможностей сделать свою работу в другое время. А потусоваться с нами – это единственная возможность за всю жизнь, и она дается сейчас. Не вижу смысла ее упускать и выбирать то, что и так изо дня в день с вами. Но дело ваше.

Том тихо смеется, и мне не нравится, что он положительно реагирует на попытку Бена снять девочек. Хотя какая мне, к черту, разница?

Если они собираются веселиться всю ночь, то мне с ними не по пути. Они явно начали развлекаться где-то, а сейчас планируют продолжить. Я больше не посещаю такие мероприятия, с моей болезнью это запрещено.

Пока Том и Бен оформляют номер, ко мне подходит отец. Я вижу, что он тоже пьян.

– Белинда, тебе с нами лучше не идти.

– Да, пап, знаю. Я и не собиралась.

Посмотрев, как администраторши строят Тому глазки и хихикают, хочется кому-нибудь врезать. Или им, или ему. Или уйти уже отсюда, чтобы не видеть то, чем они занимаются.

Я так и поступаю – прощаюсь с отцом и тихо ухожу в номер. Закрыв дверь, прислоняюсь к ней спиной и делаю глубокий вдох. Пьянство, музыка и разврат – это то, что всегда было у «Нитл Граспер». Да и Том мне никто, чтобы об этом переживать. Но я все равно волнуюсь, потому что…

В дверь вдруг прилетает два сильных удара, и я отпрыгиваю от неожиданности.

– Белинда… – слышу я из-за стены. – Открой. Я потр… я потерял карту.

– Черт… – выдыхаю я. – Ты меня напугал.

Я открываю дверь, и Том вваливается в номер. Он еле держится на ногах, хватается за комод для обуви и накреняет его вперед. Испугавшись, я отшатываюсь, и в этот момент с комода летит ваза – разбивается, неизбежно встречаясь с полом.

Я устало прикрываю глаза, коснувшись виска подушечками пальцев. Это напоминает мне тот период, когда я жила с родителями, и отец приходил домой пьяный. Меня передергивает от такой параллели.

– Думаю, тебе уже достаточно веселья на сегодня, и нужно идти спать.

Том медленно выговаривает:

– Сегодня… – и, пошатнувшись, проходит по осколкам ко мне. – Я буду… с-спать хорошо.

Я отступаю назад, он следует за мной.

– В таком состоянии – да. Ты быстро уснешь, – непринужденно говорю я, хотя сердце колотится как безумное.

Сделав несколько шагов, я натыкаюсь на стену. Том выставляет одну руку рядом с моей головой, а второй притягивает за талию к себе, с силой сжимая бок.

Я вскрикиваю и напрягаюсь. В животе бьет разряд тока.

Он наклоняется к моей шее и обжигает дыханием. Не целует, касается кожи приоткрытыми губами и ведет ими от уха до подбородка, едва не срываясь на стоны.

Чувствуя его колкую щетину, я откидываю голову. Здравый смысл приказывает остановиться, но страсть управляет нами. Запутавшись в движениях, Том скидывает с себя кожанку, оставшись в футболке без рукавов, оголяющей его мышцы и татуировки. Не в силах остановить желание, я трогаю его твердые плечи.

Осыпая поцелуями линию моего лица, он прижимает меня к себе обеими руками. Я издаю тихий стон, который сразу тонет в его яростном поцелуе.

Обнимая и не отрываясь от моих губ, Том тянет меня в сторону и заводит в спальню. Из-за его нетвердой походки мы опасно пошатываемся, и я оглядываюсь назад, проверяя, насколько далеко кровать.

Когда мы падаем на нее, Том зависает надо мной и поднимает вверх футболку, сжимая грудь.

Я задыхаюсь. Черт. Это не может происходить так резко и грубо…

Попытавшись вернуть футболку на место, я сталкиваюсь с сопротивлением. Том тянется к моим джинсам и расстегивает их.

Я вздрагиваю и понимаю, что не готова. Не чувствую от него ничего, кроме голой пьяной похоти. Он просто хочет удовлетворить себя.

– Том, стой… – он впивается губами мне за ухо, продолжая лезть под одежду. – Том, ты пьян… прекрати. Ты слишком пьян.

С трудом просунув ладони между нашими телами, я упираюсь ему в грудь и надавливаю.

– Том, пожалуйста… я не хочу этого. Том!

Он будто не слышит, и его слегка трясущиеся пальцы продолжают гулять по моей обнаженной груди.

Я вдруг чувствую, что трясутся не только его руки, но и он весь. Меня охватывает какое-то неприятное чувство брезгливости, и становится тошно. Том настолько пьян и обессилен, что у меня получается откинуть его от себя, хорошенько толкнув в грудь. Он заваливается на спину, в то время как я сажусь и поправляю футболку.

– Ну, Белинда, – невнятно бормочет, потянувшись ко мне и схватив поперек живота.

– Том, перестань…

Снова притянув меня к себе, он целует мое плечо. Я дергаюсь. Пелена похоти спала с глаз, и теперь я чувствую, как от него пахнет спиртом.

Я морщусь и выворачиваюсь, но снова оказываюсь в его хватке.

– Ты хочешь меня изнасиловать? – говорю я, повернувшись к нему.

Том отшатывается.

– Нет. Конечно, нет.

– Тогда хватит. Ты не видишь, что мне не нравится?

Он замирает, и в его окосевших глазах я вижу промелькнувший испуг. Я хочу уйти, но Том все равно не пускает.

– Белинда… останься… – он подминает меня под себя, ложась сверху. – Я тебя н… не трону. Я буду спать.

Уткнувшись лицом куда-то между моей шеей, плечом и подушкой, Том почти сразу начинает сопеть.

– Боже… – вздыхаю я, уставившись в потолок.

Глава 7

Полгода назад, реабилитационный центр.

Поначалу я была уверена: Том приедет. Глубоко внутри я будто знала: неважно, что мы расстались. Неважно, что он не обещал мне этого. Это Том. Он приедет в любом случае. В его характере было навестить меня, несмотря ни на что. Он был такой, и у меня не было причин в нем сомневаться.

В первый день, когда нам выдали телефоны, я набрала отцу и поговорила с ним, а затем, немного подумав и решившись, позвонила Тому.

Он не взял, и я скинула. Это не вызвало никаких чувств, кроме разочарования, но я понимала: бывает всякое. Он занят.

Я набрала позже – и снова не получила ответа. Когда без внимания остались и следующие четыре звонка, я заволновалась.

Отправила сообщение:

«Привет. Это Белинда. Хотела с тобой поговорить. Позвони, если сможешь, или напиши, когда позвонить».

А потом телефоны забрали.

Всю неделю я думала об этом, грызла себя и переживала, что так получилось. В следующий раз я снова стала звонить ему – намного настойчивее и чаще. Смутное сомнение стало закрадываться в голову, но я не могла в это поверить. Я написала:

«Буду рада, если ты позвонишь».

Набрав его через час, в ответ я услышала: «Данного абонента не существует».

Столкнувшись с механическим голосом, словно со стеной, я замерла. Медленно опустила телефон и посмотрела на экран. Звонок сбросился.

Внутри все похолодело и заболело. Я глупо смотрела в телефон, пытаясь понять, что произошло.

Нет. Не может быть.

Резко вздрогнув, я позвонила еще раз. Все повторилось. Я набирала его номер снова и снова, пока слезы скапливались у меня в глазах.

Выключив телефон и с размаху кинув его на стол, за которым сидела, я всхлипнула и закрыла лицо ладонями.

Я не верила в то, что слышала. Он заблокировал меня. Не просто отключил, а добавил мой номер в черный список. Я тихо заплакала, но все заметили: сидящие вокруг меня в зоне отдыха принялись оборачиваться и перешептываться.

Вытерев слезы и окинув всех прищуренным взглядом, я заприметила девушку, сидящую напротив на диванчике. Захватив телефон, я направилась к ней.

– Привет, можно тебя попросить… – ее настороженный взгляд заставил меня запнуться. – Можно взять твой телефон и сделать один звонок? Пожалуйста.

Она продолжала смотреть на меня с недоверием, но ответила:

– Ладно, – и нерешительно протянула смартфон.

Я чуть ли не вырвала аппарат из ее руки и сразу принялась набирать номер Тома.

Послышались гудки.

– Томас Митчелл, слушаю.

Сердце замерло. Я молчала. Боялась, что если заговорю, Том бросит трубку.

– Алло? – сказал он.

– Алло, Том…

В ответ была тишина, будто он тоже замер, услышав меня.

– Том, это я. Белинда. Я хотела поговорить, но…

– Прости, я сейчас занят, – прочистив горло, сказал он. – Я не могу говорить.

– Том, пожалуйста…

Он завершил звонок, а я окончательно все поняла. Сердце пронзило болью такой силы, что новые слезы моментально потекли по лицу. Я зажмурилась и громко закричала, задыхаясь от рыданий.

Испугавшись, девушка быстро забрала у меня телефон и отошла подальше. Я знала, как глупо и пугающе выгляжу, но не могла ничего поделать. Боль была настолько невыносимой, что я плакала навзрыд. У меня начиналась истерика, и я чувствовала, будто села в машину, у которой нет тормозов.

Упав на диван, я рыдала, закрывая лицо и не веря в происходящее. Мы расстались, но я жила мыслью, что когда-то снова будем вместе. Я не знала, как жить без Тома, даже не представляла такого. В тот момент я все еще думала, что он изменит свое решение и навестит меня. Но я ошибалась.

Позже психотерапевт сказала: «Вы горюете, это нормально. Вы потеряли человека. Это так же тяжело, как если бы он умер».

Осознание этого заставило меня пережить отчаяние, а боль сделало сильнее. Жив для других, но мертв для меня. Я чувствовала острую несправедливость, и это сжигало мои внутренности дотла.

Я не верила, что мы можем разойтись, знала, что Том вернется, но он ушел, не оборачиваясь. Вычеркнул меня из своей жизни и даже не хотел поговорить.

Я плакала утром, роняя слезы в тарелку с завтраком; плакала в обед, сидя на подоконнике, пока другие работали; плакала вечером, готовясь ко сну, и плакала в кровати. Другие пациенты сторонились меня, недоумевая и испытывая неприязнь. Они считали меня долбанутой истеричкой, но я не собиралась подавлять эмоции из-за чьего-то осуждения, да и не могла.

Врачи пытались привести меня в порядок, разговаривать, помочь, но видя, что это не помогает, поменяли лекарства. Мне дали успокоительные. Да, после них я не плакала, но мне было по-прежнему очень больно.

В какой-то момент стало казаться, что я умираю. Потеря была слишком большой, а от моего сердца будто остался маленький потрепанный кусочек – все остальное забрал Том. Нельзя существовать с огрызком сердца, ведь без сердца люди умирают.

Я винила его за то, как жестоко он поступил. Потом винила себя: я ужасно к нему относилась, поэтому он и разлюбил.

Однажды я так устала от страданий, что отключилась от внешнего мира. Я ничего не чувствовала, а потом пришло понимание: мы не вместе, надо двигаться дальше. Значит, так было нужно, и это навсегда.

Я много говорила о Томе с психологом и, в итоге, смирилась. Перешагнула и пошла дальше, став лучше и осознав, что делала не так. Том стал моим опытом.

Я оставила его позади, но потом… Он вернулся в мою жизнь, ни капли не изменившись, а я не хотела откатываться к заводским настройкам.

Я не хотела и не собиралась этого делать.

* * *

Утром я просыпаюсь от звука сирены на будильнике: до боли знакомого, но звучащего, словно из прошлой жизни. Открыв глаза, пару секунд не понимаю, где нахожусь, а потом рядом кто-то шевелится.

До меня вдруг доходит: я заснула с Томом в одной кровати. Я долго сопротивлялась, пытаясь выбраться, но потом все-таки вырубилась. Его рука лежит поперек моей груди, и я чувствую легкий запах похмелья, витающий в воздухе.

Отодвинувшись, я рывком сажусь в кровати. Во мне резко накапливается злость, ускоряя дыхание. Будильник все не прекращает звонить, и Том недовольно мычит. Я толкаю его в бок.

– Какого хрена это было?!

Он жмурится, прикрывает глаза рукой, пытаясь прочистить горло. Ему очевидно плохо, но мне плевать. Я толкаю его еще раз.

– И не смей говорить, что ничего не помнишь!

Том прикладывает руку ко лбу и надавливает. По-прежнему не открывая глаз, он говорит:

– Прости…

– П… что? – недоумеваю я.

Замерев, я удивленно смотрю на него, хоть он и не видит.

– Я был пьян, прости.

От неожиданности я сглатываю ком, вставший в горле. Не припомню, чтобы Том когда-либо извинялся так легко.

Пораженная, я не нахожу слов и встаю, отправляясь в ванную. Умывшись, я вдруг вспоминаю его прикосновения на своем теле и вздрагиваю от мурашек, пробежавших по спине.

Я чуть не поддалась ему. Вернее, я поддалась, и если бы не его бездумный напор, то не остановилась бы. Я опять чуть не улетела на облака от чувств, а он просто был пьян?

Ударив в дверь ванной, я выхожу в спальню и вижу его, сидящего в кровати и держащегося за голову. Будильник по-прежнему трезвонит.

– Нам надо это обсудить.

– Пожалуйста, Белинда… – отчаянно выдавливает Том. – Я был пьян. Я не хотел тебя трогать. Прости, если это было насилием. Я совсем не хочу причинять тебе боль, но и не могу сейчас об этом говорить.

Мне жизненно необходимо понять, что произошло прошлой ночью, поэтому я не слушаю и не унимаюсь:

– Нет, мы поговорим… – Том смотрит на меня затравленным взглядом. Я вдруг понимаю, что с ним что-то не так, но откидываю от себя эту мысль. – Мне нужно знать, почему это случилось. Мне нужно правильно понимать, что происходит, – говорю я словами своего психолога.

Он сжимает челюсти и решает не стесняться:

– Мне хотелось потрахаться. Я был пьян, и мне хотелось секса.

Не выдержав зрительного контакта, я отвожу взгляд. Пару минут мы молчим.

– И… все? – я пожимаю плечами. – Это все?

Том не отвечает. Всплеснув руками, я говорю:

– Черт… ты хоть понимаешь, что я чувствую? Ты понимаешь, как больно мне сделал? Ты понимаешь, что я… – не выдержав злости, я громко выдыхаю, как будто выпуская пар.

– Померяемся болью, которую причинили друг другу? – говорит Том, едва заметно усмехнувшись.

– Да иди ты к черту! – выплевываю я. – Ты меня раздражаешь. Зачем ты ко мне лезешь? Ты оставил меня на полгода, не навещал, не писал, прервал наше общение. Просто вычеркнул меня из своей жизни, а теперь… лезешь ко мне, и поэтому меня это так бесит.

Глядя на меня, Том прищуривается.

– Не думал, что тебя это так заденет.

В его напускном безразличии чувствуется фальшь.

– Пошел ты… Вали из моей комнаты, – я указываю на дверь.

Медленно встав и подняв с пола свою кожаную куртку, Том подходит ко мне, взглянув сверху вниз. Я поднимаю глаза. Он как-то странно смотрит на меня, одним движением одевается и как ни в чем не бывало выходит.

С колотящимся сердцем я начинаю собираться, вспомнив, что у «Нитл Граспер» сегодня концерт. Уже одиннадцать.

Не дожидаясь Тома, я вылетаю из номера и спускаюсь в вестибюль, где постепенно собирается вся команда, чтобы отправиться на саундчек[3]. Плюхнувшись на диван, я утыкаюсь в телефон.

Том появляется одним из последних, в толстовке, с капюшоном на голове и бутылкой воды в руках. Вся остальная группа выглядит такой же побитой – прошлая ночь сказалась и на них.

Когда все собираются, мы садимся в автобус и уезжаем на площадку. За все это время не говорим с Томом друг другу ни слова.

* * *

Сегодня небольшой концерт, цель которого – полностью сыграть новый альбом, чтобы распалить интерес фанатов и подогреть ожидания. Телефоны запрещены, но все прекрасно понимают, что какие-то отрывки утекут в интернет и заставят о себе говорить. Это часть пиар-кампании.

Я смотрю на саундчек из зала, сидя за барной стойкой и болтая ногами. «Нитл Граспер» настраивают инструменты. Держа гитару за гриф, Том распутывает шнур, обвившийся вокруг его ноги. Бен крутит барабаны и тарелки из стороны в сторону, выверяя для них лучшее положение. Марк настраивает бас-гитару, прислушиваясь к каждой ноте, вылетающей из-под струны, а Джефф уже репетирует, играя на выключенном инструменте.

Мой отец и десяток техников шатаются по залу и тоже что-то настраивают. Я не хочу смотреть на Тома, но постоянно делаю это. Весь в черном, с белой гитарой на шее, он смотрится эффектно. Даже плохое самочувствие не доставляет проблем его образу – а наоборот, только добавляет привлекательного драматизма.

Настраиваются «Нитл Граспер» довольно долго: их саундчеки всегда проходят так, ведь им нужно, чтобы все было идеально. У группы хорошая репутация, и все концерты они отыгрывают на грани своих возможностей, выдавая стабильный результат. Том всегда говорил, что ничего лучше живых выступлений в их работе нет. Они любят это и хотят, чтобы концерты были сногсшибательными.

Прямо сейчас «Нитл Граспер» находятся в своей естественной среде обитания. Я смотрю, как Том перебирает длинными пальцами по струнам, и понимаю, что ничего сексуальнее этого быть просто не может. Рукава его толстовки закатаны, открывая вид на черные и цветные татуировки, вены, проступившие на предплечьях, и запястья, напрягающиеся от зажимаемых аккордов. Взгляд сосредоточен и серьезен. Он окунается в свое дело с головой, полностью ему отдается и будоражит своей одержимостью. Ему идет гитара, с ней он становится в тысячу раз привлекательнее.

Я сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Том слишком хорош, чтобы о нем не думать. Но я не хочу о нем думать. Каждое мое нервное окончание буквально горит от злости из-за того, что он у меня в голове.

Группа проверяет все инструменты, микрофоны, звук, играет пару песен и на этом заканчивает. Когда все расходятся, я спрыгиваю с барного стула и, оглядевшись, направляюсь на сцену. Темная, таинственная, мрачная – она будоражит меня и тянет к себе. Поднявшись по ступеням, я перешагиваю связку проводов, приклеенную к полу, и прохожу в середину. На фоне черного пола и стен выделяется металлическое возвышение, на которым стоят белые барабаны. Взгляд привлекают золотые тарелки, и я, не удержавшись, касаюсь одной из них, качнув ее. Звук получается глухой, но неожиданно громкий – все части барабанной установки утыканы небольшими, но мощными микрофонами.

По обе стороны от ударной установки выстроены стены из гитарных усилителей и пультов их управления. Я медленно прохожу вдоль, проводя пальцами по мягким стенкам колонок.

На краю сцены – один монитор, направленный на музыкантов, его использовал Джефф, предпочитая слышать музыку вживую. Тому и Марку весь звук выводился в наушники – так что перед их местами на сцене было пусто.

По бокам стоят гитары. Я не могу оторваться от самой красивой – принадлежащей Тому. Ее корпус снежно-белого цвета, а остальные элементы – струнодержатели, регуляторы громкости, звукосниматели, голова грифа и колки – драгоценно золотые. Даже струны и кнопка для ремня из золота, такого яркого, словно настоящего. Присев перед гитарой на корточки, я рассматриваю ее вблизи.

– Эй, – внезапно слышу я над ухом и вздрагиваю, – интересно?

Сжав челюсти, я вздыхаю, успокаивая раздражение. Поднимаю голову вверх и вижу Тома. Нет смысла злиться или кричать, этим я ничего добьюсь. Немного помолчав, говорю:

– У тебя новая гитара?

– Да, – он берет ее за гриф и поднимает с подставки. – Тебе нравится?

– Она красивая, – пожимаю я плечами.

Выпрямившись, я смотрю на Тома, скрестив руки на груди.

– Хочешь поиграть?

От удивления я поднимаю бровь, но небрежно бросаю:

– Давай.

Ухмыльнувшись, Том подходит сзади и опускает гитару мне на шею. Я приподнимаю руки, ныряя в обруч ремня, и поправляю, чтобы было удобно. Том регулирует длину и огибает меня сбоку.

– Она тяжелая.

Он кивает:

– К этому привыкаешь.

Взявшись за гриф, я провожу пальцами по струнам. Из колонок раздается сдавленное скрежетание, и я оборачиваюсь, удивившись громкости звука. Том дает мне медиатор, и, зажав аккорд, я бью им по струнам.

Гитара ревет, ее мощный звук раздается в каждом уголке клуба, и от вскипевшего адреналина у меня кружит голову.

– Черт… – восторженно шепчу я, уставившись на Тома и забыв обо всех наших разногласиях.

Он кивает, широко улыбаясь, как будто давая понять, что знает, о чем я.

Я бью еще раз, и еще. Это так громко и всеобъемлюще, что мне кажется, будто я управляю чудовищной силой, которая в любой момент может выйти из-под контроля. Кровь бурлит, вместе со звуком я втягиваю в себя воздух, чувствуя щекотание в животе.

– Боже, Том! Ты тоже это чувствуешь, когда играешь?

Склонив голову, он смотрит на меня и улыбается.

– Каждый раз.

Зажав струны, я снова извлекаю из гитары рев, а потом взвизгиваю:

– Господи, это круче, чем любовь! – Я едва не подпрыгиваю на месте. – Адреналин просто бешеный!

Пытаясь вспомнить все, что я знаю об игре на гитаре, стараюсь сложить звуки в мелодию, но прошло слишком много времени с того момента, когда я брала в руки инструмент, и получается плохо.

– Смотри, – Том подстраивается сзади, перехватывая гриф. – Вот так. – Он кладет свою ладонь поверх моей, правильно располагая мои пальцы по ладам.

Я внимательно слушаю его и делаю как надо, упустив момент, когда он прижимается так плотно, что касается своим животом моей спины. Я замираю, пропуская мимо ушей все, что говорит Том.

Его крепкие руки поверх моих, заключающие в полуобъятия. Жар его тела, окутывающий всю меня. Его дыхание, обдувающее шею…

– Белинда? – окликает Том, и его низкой голос вибрацией отдается у меня в животе.

Подняв голову, я едва не стукаюсь своим носом о его.

Держась за гитару, мы смотрим друга на друга, находясь на расстоянии нескольких дюймов. Рука Тома скользит по корпусу инструмента и перемещается ко мне на талию, сжимая бок горячими пальцами и притягивая ближе. Из динамиков раздается лязг струн.

Выставив руку, я упираюсь ему в грудь, чтобы сохранить между нами дистанцию.

– Том… что ты делаешь? – Я отвожу от него глаза.

– Слушай, давай поговорим начистоту, – он наклоняется ко мне, обдавая горячим дыханием. – Ты хотела – я согласен.

– Ты снова трогаешь меня.

– Ты не сильно против.

Это правда. Чувства к Тому по-прежнему живут во мне, и, сокращая дистанцию, он возрождает их все больше и больше. С одной стороны, я ужасно зла, а с другой – мое сердце замирает, когда он так близко.

– Белинда, я хочу тебя трахнуть.

Я ощущаю, как в животе стучит молот. Гитара на шее становится непосильно тяжелой.

– Я не просто хочу трахаться, я хочу это делать именно с тобой. Я возбуждаюсь буквально всякий раз, когда ты рядом. Еле себя сдерживаю.

Том прижимается ко мне пахом, и я ощущаю в его штанах набухшее уплотнение.

– Хочешь меня использовать? – настораживаюсь я, сильнее нажимая ему на грудь.

– Ты это так воспринимаешь? Как использование?

– А как еще? – Я отклоняюсь, но его ладонь прижимает меня сильнее, и гитара между нами давит мне на костяшки. – Хочешь трахнуть меня после того, как оставил?

Том понижает голос, наклоняясь к моему уху:

– Подумай об удовольствии.

Мурашки бегут по моим рукам, и я понимаю, что он, черт возьми, меня соблазняет.

Применив силу, я отступаю и говорю:

– Мне было охренеть как больно, Том.

– Мне тоже было больно, Белинда, но я никогда не тыкал тебя в это носом. И ты не делай так со мной.

– Ладно, – я киваю. – Я просто в шоке от того, что слышу.

– Это нормально. Ты меня заводишь. Твое тело, твое лицо, твой голос. Я хочу тебя и не вижу сопротивления. Но отношений у нас не получится. Ты и сама должна это прекрасно понимать.

Внутренности болезненно обжигает, ведь я до сих пор считаю, что у нас могло бы что-то получиться.

– Просвети меня, – я нервно сжимаю руки.

– Во-первых, тебе восемнадцать, а мне скоро тридцать четыре. Ты слишком молода, или я слишком стар, не знаю. А во-вторых, мы были в созависимости, и я даже не знаю, любили ли мы друг друга на самом деле.

Мои уши загораются.

– Вот именно. Мы могли над этим работать, но ты не захотел. Ты просто сдался.

Том пристально и немного грустно смотрит мне в глаза.

– Меня очень злит то, что ты говоришь, – нехотя признаюсь я.

– Хорошо, – он кивает. – Зато ты знаешь о моих намерениях, и между нами нет недомолвок.

Сжав зубы, я снимаю гитару и ставлю ее на подставку.

– Концерт скоро начнется, мне нужно готовиться, – Том качает головой в сторону кулис.

– Пожалуйста.

Мы расходимся в разные стороны, и я вдруг натыкаюсь на отца. Он хмурится, понимая, что что-то не так.

– Все в порядке? – спрашивает он.

– Да, – резко отвечаю я и собираюсь пройти мимо, но папа меня останавливает.

– Белинда, если что-то случилось, ты можешь со мной поделиться. Я помогу.

Замедлившись и выдохнув, я отвечаю:

– Хорошо. Спасибо, пап. Правда, все нормально.

Отец наклоняется ко мне и, словно заговорщик, шепчет:

– Я могу надрать ему задницу, если он плохо себя ведет.

Меня прорывает на смех. Он общается со мной так, словно меня обижают в начальной школе.

– Пап, – улыбаюсь. – Все хорошо. Я скажу тебе, если что-то случится.

Довольный ответом, он выпрямляется.

Мы расходимся, и я поднимаюсь на второй этаж, выходя на специальный балкон, который позволяет смотреть выступление отдельно от остальных зрителей. Фанаты заполняют зал, свет гаснет, музыка становится громче.

Бесконечное количество времени проходит перед тем, как «Нитл Граспер» наконец-то выходят на сцену. Зал озаряется вспышками света, стены и пол вибрируют от обезумевших криков и отчаянных прыжков. Толпа беснуется, и я чуть не падаю на пол от ударной звуковой волны.

Резко гремят барабаны, подключается бас-гитара, и Том выходит на край сцены, взяв в руку микрофон. Он смотрит в толпу так, будто владеет всеми этими людьми, а они, в свою очередь, готовы исполнить любой его приказ.

– Сегодня я… – с придыханием говорит он, и его голос разносится по всему залу, – подарю вам… самую лучшую ночь в вашей жизни.

И музыка начинает играть в полную мощь.

* * *

Выступая на концертах, Том проживает те чувства, которые не позволяет себе в жизни. Обида, горечь, боль, застенчивость, детская радость – с гитарой на сцене Том ранимый. Он смеется, танцует, сходит с ума и просто искренне проявляет себя – возможно, не без доли артистизма, но это настоящий он. В то время, как другие надевают на сцене маску, Том делает это в жизни, слишком боясь, что кто-то ранит его чувства. На сцене же он знает – его примут любого. И настоящего тоже.

Он много раз плакал, исполняя свои песни, – я видела – но в жизни такого не было ни разу. Том на сцене влюбляет в себя – в отличие от других, он искренний.

Его обожают. Обычно я забываю об этом, ведь со мной он простой человек. Но перед огромной беснующейся толпой, которой он с легкостью управляет, я понимаю: Том особенный – он звезда.

Конечно, он никогда не был моим полностью. Все до единого в этом зале любят его, и я всего лишь одна из тысячи.

Фанаты буквально сходят с ума. Они соскучились по группе – и теперь, наконец получив желаемое, у них напрочь сорвало крышу. «Нитл Граспер» не отстают – такого яростного выступления я не видела никогда.

Безумие поглощает концертный зал. От силы музыки у меня закладывает уши. Толпа под балконом переливается, словно волны в океане. Иногда она выплевывает кого-то со дна на поверхность, и люди плывут по течению поднятых рук, охранники ловят их у ограждений и вытаскивают на сушу.

«Нитл Граспер» выжимают из инструментов все силы. Длинные пальцы Тома бегают по гитарному грифу, предплечья напрягаются, а тени сухожилий подсвечиваются софитами, делая их еще более выраженными. Он в футболке без рукавов – и от его крепких плеч можно упасть в обморок.

Я танцую. Люди на моем балконе тоже, и в какой-то момент мне кажется, что он упадет, потому что словно качается под нами.

Как и все здесь, я снова бесповоротно влюбляюсь в него. Он дарит всем эмоции, а ведь их так мало в нашей жизни.

Том берет в руку микрофон и ходит по краю сцены, гитара болтается у него на бедрах. Он выбирает девушку из толпы и велит охране затащить ее наверх.

«Нитл Граспер» всегда так делают – приглашают фанатов на сцену, это часть шоу. Девушка выбегает на сцену и прыгает к Тому в объятия, а я чувствую невыносимый укол ревности, перемешанный с болью и обидой.

Он обнимает ее в ответ – так же, как делал это со мной, кладя ладони на лопатки. Спину обжигает, я все еще помню его прикосновения.

Девчонка висит на нем, а когда отстраняется, то пытается поцеловать. Я перестаю двигаться. Том ловко уворачивается, потому что целовать его пытаются часто, – и сам целует ее в щеку. От счастья девушка чуть не плачет.

Мое лицо загорается от злости. Она думает, раз ее позвали на сцену, то можно целовать Тома? Нет, это не так. Здесь есть только один человек, который может его касаться, – я. Несколько часов назад он сам сказал мне об этом. Вдруг до жжения в желудке захотелось, чтобы эта девица узнала о моей исключительности.

Когда-то Том целовался с фанатами на сцене, но я предпочитала не думать о том периоде его жизни и о причинах таких поступков. Он давно не делает ничего подобного, но люди по-прежнему пытаются залезть к нему в рот, думая, что им повезет. Нет, не повезет. В этом помещении удача могла улыбнуться только одному человеку.

Я захлебываюсь в своей злости, ядовитая ревность отравляет, хотя я даже не имею на нее права. Когда концерт заканчивается, я выхватываю Тома прямо из-за кулис и толкаю в коридор.

– Детка? – с полуулыбкой спрашивает он, не успев даже отдышаться.

Я чувствую его приятную взвинченность. Адреналин после выступления все еще плещется в крови, будто он только что удачно прыгнул с парашютом.

Я же злюсь. Хочу доказать себе, Тому и всем на свете, что я – единственная, кто может получить его, кто имеет над ним власть.

Налетев на него, я целую в губы. Цепляюсь за шею и не встречаю никакого сопротивления. Том теряется, но только на секунду, а потом отвечает мне еще более страстно.

Мы целуемся и бьемся о стены, как будто танцуя сумасшедший бешеный танец. Том отрывается от меня и, чуть не задохнувшись, говорит:

– Ты передумала?

Я затыкаю его поцелуем и, резко оттянув зубами губу, отвечаю:

– Заткнись, пока я снова не передумала.

Не раздумывая, он перехватывает инициативу в свои руки, целуя и крепко сжимая меня в объятиях. Наслаждение от власти над ним захлестывает огромной волной. Я вижу позади Тома кладовку и толкаю его к ней. Мы с шумом вваливаемся в помещение, задев железное ведро на полу, а потом захлопываем за собой дверь.

Том припечатывает меня к стене и налетает с поцелуями. После концерта он весь мокрый – но, несмотря на запах пота, я схожу с ума от его аромата. Тело до сих пор вибрирует после выступления, и у меня подкашиваются ноги из-за энергии, которой его наполнили фанаты.

Он целует меня глубоко, сумасшедше, грубо пропихивая язык между зубов, но я не поддаюсь, а напираю в ответ. Он то отстраняется, заставляя тянуться следом, то снова впивается в губы. Влажные звуки наших поцелуев разносятся по маленькой темной кладовке. Где-то за стенами все еще слышны восторженные крики людей, медленно покидающих зал.

Приподняв мои руки над головой, Том закатывает футболку выше груди. Не разрывая поцелуя, он спускается руками до талии, где находит мою юбку. Дернув замок, он спускает ее вниз, на пол.

Я задыхаюсь. Том разворачивает меня к стене, и я выставляю руку, чтобы не удариться лицом. Он накрывает мою ладонь своей, второй в это время спускаясь по животу до края трусов, и целует в шею. Его громкое, глубокое дыхание едва не переходит в стоны.

Поцеловав меня в плечо, Том расстегивает ремень и ширинку. Звуки моего тяжелого дыхания ударяются о стены тесного помещения и разбиваются на ноты, словно на осколки. На лбу выступает испарина, и я стираю ее ладонью. Ну же, Том, быстрее… я сейчас взорвусь.

Он наваливается на меня, и я чувствую, как его горячий член пульсирует где-то между моих ног. Не дав опомниться, он грубо врывается в меня, толкнув к стене и заставляя вскрикнуть. Вытянувшись по струнке, я сжимаю ладонь в кулак и прикусываю пальцы. С непривычки это больно. Коснувшись моих ягодиц тазом, Том замирает. Он дышит, выпуская воздух сквозь зубы, и издает свист. Я чувствую внутри его член и то, как между ног все горит.

Одну руку Том кладет мне на бедро, а другой сжимает плечо, потянув на себя и сделав шаг назад. Я прогибаюсь в спине, и Том качается сначала назад, потом вперед, ускользая и прибывая вновь и вновь.

– Ах, – вздыхаю я, откинув голову назад. – Да, Том… продолжай так.

Он входит резко и грубо, но я в полнейшем экстазе. Грязный, развязный, запретный и неожиданный секс оказывается мне по душе. Я срываюсь на стоны, и Том, не церемонясь, затыкает мне рот рукой. Его рывки заставляют трястись и вздрагивать. Так жестко он никогда не поступал. Когда раньше мы делали это, он, по большей части, был нежен.

Нежность – это хорошо, но и грубость тоже, когда никто не против. Я точно нет.

Немного развернувшись, я притягиваю Тома к себе и впиваюсь в губы. Кусаю их, делая ему больно, от чего он становится еще яростнее. Хлопки от его толчков такие громкие, что кажется, будто их слышит весь клуб. Но в данный момент мне совершенно плевать.

Скользнув рукой по моему животу, Том проводит ей еще ниже, до лобка, и ныряет пальцами между ног. Я прикрываю глаза и испускаю стон. По вискам катятся капли пота, дыхание такое горячее и плотное, что кажется, будто я могу увидеть его в воздухе.

Я держусь за стену, пока Том толкает меня вперед резкими движениями. Он гладит мой клитор быстро, со знанием дела, в ритм своим толчкам. И явно больше преследует конечную цель, чем думает о процессе. Это дает результат: из-за такой сильной стимуляции я почти сразу чувствую приближение оргазма. Тело охватывает легкая сладкая судорога, напряжение концентрируется в одной точке, а потом резко взрывается, и я протяжно стону, сокращаясь вокруг члена внутри.

На секунду я оказываюсь в мире, полном наслаждения, а потом резко возвращаюсь в реальность – ноги дрожат, по спине катится пот, и я едва стою, продолжая принимать Тома в себя.

Резко покинув меня, он содрогается и кончает, издав тихий стон. Я чувствую, как часть его спермы брызгает мне на бедро, а часть улетает куда-то на пол. Меня трясет, на подкашивающихся ногах я разворачиваюсь и вижу, как он встряхивает рукой и начинает шарить ей по полкам каморки в поисках чего-то, обо что можно вытереться.

– Вот черт, – плюется он, когда в темноте натыкается на что-то и опрокидывает на пол.

Сглотнув, я возвращаю трусы и юбку на место. Том тоже одевается, движением головы откидывая налипшую на лоб челку. Я словно в тумане, в голове звенящая тишина. Сейчас мне хорошо, а все остальное неважно. Я подумаю об этом позже.

Подойдя к двери, Том приоткрывает ее и осторожно осматривается. Поворачиваясь ко мне, спрашивает:

– Ты оделась?

Я киваю. Он быстро исчезает в коридоре, я еле поспеваю за ним. Нужно вернуться, пока никто не обнаружил нашу пропажу и не заподозрил чего-то. Особенно мой отец.

* * *

Быстро накинув на себя верхнюю одежду, группа устремляется на выход из клуба. Я иду последней, и слышу вдалеке визги и крики фанатов, когда дверь черного хода приоткрывается, выпуская «Нитл Граспер» из темных объятий коридора на улицу. Том идет ровно передо мной – и на его широкой спине кожаная куртка с эмблемой группы. Чтобы увидеть ее, приходится поднимать голову. Он берет меня за руку и вытягивает на улицу, от чего дыхание замирает.

Люди кричат. Огромная толпа стоит за ограждениями по обе стороны от прохода до нашей машины. Они кричат имя Тома, имена ребят, название группы. Они кричат меня. Я теряюсь, не понимаю, что происходит, сердце становится таким большим, что его удары занимают всю грудную клетку.

«Белинда!»

Я поворачиваюсь в ту сторону, откуда слышу крик, но он сразу повторяется с противоположной.

«Белинда!»

«Белинда, пожалуйста!»

Я едва не впадаю в панику, как вдруг Том обнимает меня за плечи и подводит к толпе у одного из ограждений.

Я слышу отовсюду: «Том! Том! Том!»

«Я люблю тебя с восьмого класса, Том!»

«Сделай мне ребенка, Том!»

«Я готова умереть за тебя, Том!»

Одной рукой Том берет чей-то маркер и начинает расписываться на протянутых листках, а другой ободряюще гладит меня по спине. Он благодарит всех кричащих, стараясь не обделить ни одного человека.

– Белинда, сфотографируйся со мной, пожалуйста!

– И со мной!

– Прошу тебя!

Я в ступоре смотрю на девушку прямо перед собой, но потом отмираю и наклоняюсь к ней, чтобы сделать селфи. Вокруг суета, крики, я вижу, что Том о чем-то говорит с фанатами, но слов разобрать не могу.

«Белинда, Белинда, Белинда!»

Кто-то фотографирует меня со вспышкой совсем рядом, и я щурюсь от боли в глазах. Придя в себя, тоже беру у кого-то маркер. Люди тянут ко мне руки, и на каждом листе я оставляю свое имя. Сумасшествие. Этого просто не может быть. Зачем им это надо?

Том переходит на другую сторону, утягивая меня за собой.

– Ты в порядке? – спрашивает он, заглядывая в лицо.

– Да, да… нормально, – слегка запоздало киваю я.

Наклонившись, он целует меня в губы. Толпа взрывается. Я замираю и даже, кажется, округляю глаза. Снова крики, вспышки… Я беру Тома за руки, которыми он придерживает меня, и углубляю поцелуй. Плевать. Не могу и не хочу сопротивляться, ведь мне это нравится.

Потом Том дает еще пару автографов, мы с ним вместе фотографируемся с несколькими фанатами и запрыгиваем в машину. Я, Том и Джефф садимся рядом, напротив – Марк, Бен и мой отец.

– Черт… как же я рад! Я просто не могу усидеть на месте! – Бен вертится на кресле, улыбается, у него блестят глаза.

Азарт после выступления все еще плещется в крови.

Том тянется к Бену и бьет его по колену:

– Это был охрененно крутой концерт, чувак!

Марк активно кивает:

– У меня до сих пор бурлит кровь!

Я обкусываю ногти, уставившись в окно. Смотрю, как беснующиеся фанаты остаются позади, и очень медленно осознаю, что сейчас произошло.

– Не стоило вам целоваться у них на глазах, – говорит отец, отвлекая меня от окна.

Он окидывает нас с Томом недобрым взглядом, отчего сердце подскакивает и переворачивается. Неужели он все слышал?

– Зачем они просили меня сфотографироваться? – резко перевожу тему я.

В салоне раздается легкий смех.

– Ты теперь тоже звезда, киса, – Бен подмигивает мне и вальяжно раскидывается в кресле.

Я смотрю на Тома.

– Ты ведь моя девушка, – говорит он так, будто это правда, – ты им интересна.

– Я все равно не понимаю, зачем им это надо. Я никто.

Бен морщится, а Марк усмехается:

– Ох, Бельчонок. Не думай. Наслаждайся.

«Нитл Граспер» начинают хихикать. Взглянув на отца, я вижу, что он не следит за ходом разговора, а пристально и как-то озлобленно смотрит на Тома, а тот либо не замечает этого, либо игнорирует.

Не желая видеть разгневанного отца, я отворачиваюсь обратно к окну. Если папа знает, что случилось между нами, то мне понятна его реакция, а если нет… тогда я не понимаю, что случилось.

Мы доезжаем до отеля, но «Нитл Граспер» возвращаться в номера не собираются. Они высаживают меня, а сами отправляются на афтерпати. Отец уезжает с ними, и мне остается только гадать о его чувствах.

Оставшись одна, я готовлюсь ко сну. В солнечном сплетении поселяется липкая и вязкая тревога, будто я извалялась в грязи. Душ не помогает почувствовать себя чистой. От этого не отмыться.

Глава 8

Я заснула в самолете на разложенном кресле.

Понимаю это, когда просыпаюсь от хлопка в голове и резкой боли, охватившей виски. Сквозь приоткрытые веки я вижу Тома, он разглядывает мое лицо.

Перед взлетом он устроился рядом со мной. В салоне было несколько других мест, но он сел ко мне.

Его глаза бегают по моему лицу. Он слишком увлечен рассматриванием, чтобы понять, что я уже проснулась и вижу это. Том слишком близко. Так, будто мы проснулись с ним в одной кровати.

Его глаза вдруг округляются от испуга.

– Черт, Белинда… у тебя… – Он тянет ко мне руку, проводя ей под моим носом и показывает. На пальцах кровь. Вся сонливость резко пропадает, а боль в голове начинает чувствоваться так остро, словно мой череп сплющили под давлением. Задрожав и подскочив, я бегу в уборную.

Там я вытаскиваю бумажные полотенца из держателя и прикладываю их к носу, наклонившись над раковиной. Вся моя белая толстовка запачкана кровью, пару капель попало на спортивные штаны.

Выкинув одни полотенца и взяв другие, смотрю на себя в зеркало. Это то, что я получила, – мои последствия. Постоянные мигрени, скачущее давление и кровь из носа. Если кто-то скажет, что у восемнадцатилетних не бывает проблем с давлением, я посмеюсь им в лицо. Бывает, если вы употребляете наркотики. Что уж там, бывает и хуже.

В рехабе я видела ребят, которым повезло меньше, чем мне. Я видела тех, чей мозг пострадал так, что это сделало их почти слабоумными. Дерганная походка, отсутствующий взгляд, несвязная речь и полное непонимание происходящего вокруг – вот что происходит, когда клетки мозга умирают.

Я осматриваю в зеркале свое лицо. На щеках остались скопления шрамов от прыщей, которые появлялись, когда я употребляла – еще один исход зависимости. Но и здесь мне повезло – я видела людей, у которых все лицо было в ямах.

– Ты в порядке? – слышу я и вскрикиваю от неожиданности. В дверях туалета Том. – Нужна помощь?

– Кровь не останавливается, – говорю я почти отчаянно.

– Подожди, возьму аптечку.

Пока я меняю салфетки у носа, Том отходит к бортпроводнику. Он приносит сумку с красным крестом и заходит ко мне в кабинку, из-за тесноты прижимаясь ко мне своим телом. По мышцам проходит разряд тока, и это не очень приятно.

– Нужна перекись, – говорит Том, стараясь не смотреть на меня.

Я тоже опускаю взгляд. Неловкость заполняет помещение. Господи, между нами случился секс, а мы пытаемся делать вид, что ничего не произошло.

Дверь туалетной комнаты резко отъезжает в сторону.

– Какого черта вы здесь делаете? – В проеме возникает рассерженный отец.

Мой рот открывается и закрывается. В голове не укладывается, что он ворвался так бесцеремонно.

– У Белинды пошла кровь из носа, нужно остановить, – спокойно говорит Том.

– Митчелл, давай-ка проваливай отсюда. – Папа освобождает ему проход. – Справимся без тебя.

Отец испепеляет Тома взглядом, и это заставляет меня насторожиться. Не протестуя, Том выходит, не сводя с моего папы глаз.

– Перекись, – говорит он.

– Не учи меня.

Том сжимает челюсти, и я вижу, как тяжело ему дается молчание. Мы с отцом остаемся вдвоем, и он берет аптечку.

– Пап… между вами все в порядке? Вы ведь давно помирились, что происходит?

– Послушай, Белинда… – намочив ватный тампон, отец вводит его мне в ноздрю. Слизистую щиплет так, что слезятся глаза. – Ты знаешь, я не в восторге от того, что он втянул тебя во все это.

– Пап, не начинай…

– Скажу честно, я был категорически против вашего общения после твоей реабилитации. Я не изменил своего мнения, но подстроился под обстоятельства.

От его нравоучений хочется закатить глаза, но я стойко преодолеваю это желание.

– Не дай ему себя одурачить. Он ничего хорошего тебе не принесет. Том виноват в том, что с тобой случилось.

– Пап… – вздыхаю я. – Ты же знаешь – я так не считаю, мы с тобой обсуждали это много раз. Не волнуйся за меня. История с Томом давно позади.

Зубы сводит от своих же слов. Я даже не знаю, правда ли это.

– Я очень надеюсь, – отец поджимает губы.

И все-таки он что-то почувствовал. Неужели это так легко понять? Ведь никто не знает. Никто даже не предполагает.

Когда я возвращаюсь на свое место, Том спрашивает:

– Ну как, нормально?

– Да, нормально, – отвечаю я и отворачиваюсь к окну, не в силах отделаться от ощущения, что он смотрит на меня.

На самом деле, отец прав. В той части, где Том не принесет мне ничего хорошего. Но не только он, я тоже. Я не делаю его лучше, положительно не влияю на него, как и он на меня. Мы разрушаем друг друга, но…

Вспоминая вчерашний секс в подсобке, у меня срывается дыхание, и учащается пульс, отчего становится больно.

Секс без обязательств не для меня. Мне нравится Том, но не нравятся свободные отношения. Раньше я умоляла его быть со мной, но теперь не хочу спать с ним так, чтобы это ничего не значило.

Когда-нибудь это должно было случиться в моей жизни. Стоило попробовать, чтобы понять – мне такое не подходит. Секс – это важно. Важнее, чем я думала. Не придавать ему значения у меня не получится.

Самолет садится в Нью-Йорке. «Нитл Граспер» закончили все свои дела в Лос-Анджелесе, и теперь настало время пиар-кампании. Том закидывает гитару в чехле себе за спину и выходит. Я натягиваю огромную серую куртку и красную шапку (подарок от Джуди) и иду вслед за ним.

В Нью-Йорке мокрый снег и ледяной ветер. Поежившись, я схожу по маленькому трапу нашего личного джета и устраиваюсь в машине.

Доехав до зала прилетов, нас встречает охрана.

– У выхода папарацци, – предупреждает мужчина в черном и передает что-то неразборчивое по рации.

Меня охватывает волнение. Я не готова к съемкам. В огромной дутой куртке, с кровью на одежде и без малейшего следа макияжа.

Сначала выходит наша команда и мой отец. Следом группа, а мы с Томом остаемся последними. Понятно, что ждут они именно нас.

Мы беремся за руки, и ощущение, будто я схватилась за раскаленный камень. От его крепких рук меня передергивает.

Выйдя, мы сразу оказываемся под лавиной фотовспышек и криков. Прикрыв лицо рукой, я следую за Томом, который уверенно ведет нас к машине. Хочется улыбаться, но надо держать лицо. Черт возьми, безумие. Когда моя жизнь успела превратиться в это? Как такое вообще возможно?

Мы прыгаем в автомобиль, и охрана хлопает за нами дверьми. Вспышки летят даже сквозь салон. Я прикрываю окно ладонью, чтобы фотографии не получились, пусть оставят нас в покое хотя бы здесь.

Пока машина отъезжает, я наблюдаю, как папарацци следуют за ней. Оказавшись на дороге, мы, наконец, можем вздохнуть свободно. Хочется прийти в себя после тяжелого перелета, но на этот день еще запланировано множество дел.

* * *

В отель мы прибываем только поздно вечером, и у его входа тоже полно репортеров. Договорившись с охраной, нас заводят с черного хода. Гостиница находится в высоченном небоскребе посреди Манхэттена и занимает несколько верхних этажей. Когда мы добираемся до номера, я едва стою на ногах – целый день мы были заняты примеркой и подготовкой к релизу альбома. Я увидела финальную версию обложки, и на ней была та самая фотография, которую выбрал Том. Ее отредактировали, слегка затемнив, но кровь на лице сделали ярче – так, будто она светится.

Мы обсудили значимые даты: выходы синглов, клипов, альбома, интервью, телевизионных эфиров, наши появления с Томом. Я чувствовала, как адская машина под названием «Нитл Граспер» тяжело приходит в движение.

Все закручивалось. Ощущалось все больше и больше давления, но остановить это я не могла. Теперь только вперед, даже если мы несемся в горящее жерло.

Зайдя в номер, я останавливаюсь. Том замирает за моей спиной. Перед нами открывается вид на Манхэттен: огромные окна в пол наполнены темно-голубым небом и электричеством соседних небоскребов.

– Вау… – Я задерживаю дыхание и срываюсь к окнам, по пути задевая длинный черный кожаный диван.

По бокам от него – два таких же кресла, а в середине – кофейный столик из темного стекла. Лавируя между мебелью, я пересекаю белый ковер и подхожу вплотную к окну, касаясь его лбом.

Свет автомобилей с высоты, словно блестки, рассыпанные по улицам, переливается и сверкает.

– Боже, это что-то… – говорю я, слегка обернувшись, но не отводя взгляда от окна.

Том медленно подходит и слегка касается меня боком. Это заставляет все же посмотреть на него.

– Все, как ты любишь, – говорит он, разглядывая вид.

Позади нас лестница, и я догадываюсь, что спальни наверху. Поднявшись, я слышу, что Том идет следом. Открыв одну из дверей, я нахожу комнату на углу здания, две из четырех стен у которой стеклянные. Огромная кровать стоит напротив, а прямо у окон – ванная на небольшом пьедестале.

– Эта комната – моя, – быстро говорю я, опережая Тома.

– Без проблем, – усмехается он и пожимает плечами.

Шагнув внутрь, я включаю свет, осматриваю комнату еще раз, а затем разворачиваюсь.

– Спокойной ночи, – говорю Тому и захлопываю перед ним дверь.

Глава 9

«Она такая высокомерная. Посмотрите на ее лицо. Она буквально презирает нас всех взглядом».

«Как неуважительно она ведет себя по отношению ко всем этим людям. Она должна быть благодарна за то, что к ней проявляют интерес. Она никто».

«Как она в него вцепилась… Бр-р-р… Мне аж некомфортно стало».

«Том, моргни два раза, если тебя держат в заложниках:)»

«Такая неприятная».

«Она в грязной одежде и с грязными волосами… М-да».

«Чушка».

«Как ее вообще зовут и почему все ее обсуждают? Она выглядит совершенно не примечательно».

«Поверить не могу, что она добилась всего этого, просто потрахавшись с кем-то в грязном толчке».

* * *

«Белинда, привет. Посмотрел твое видео. Что ж, могу сказать, что это было самое ужасное порно в моей жизни».

«Ничего более убогого, чем ты, я никогда не видела».

«Твоя минута славы началась и закончилась в туалете;)»

«Шлюха».

«Шлюха:*»

«Почему ты еще не мертва?»

«Я найду тебя и убью. Шлюхи должны быть мертвы».

«Кто-то говорит, что вам просто не повезло, но я считаю, что только шлюхи дают в обоссанном туалете бара. Ты шлюха, Белинда».

«Умри».

* * *

«На самом деле, это недопустимая разница. Ей 18 вчера исполнилось. Она жертва и не понимает, что с ней произошло. Почему полиция не обращает на это внимание? Они должны это проверить. Надо создать петицию, чтобы его посадили».

«Простите, а когда он трахал ее, ей вообще было 18?»

«Всем буквально плевать на то, что очередной звездный мужик трахнул ребенка, все делают вид, будто ничего не произошло».

«Ее отец – его продюсер. У меня в голове не укладывается».

«Папашу посадить вместе с ним».

«Мда. Треш».

«Его надо отменить #ОтменитеТомасаМитчелла».

«Вместо того, чтобы на самом деле увидеть ужас ситуации, все обсуждают их порно. Поверить не могу».

«Растлитель должен сидеть в тюрьме».

«Он чей-то кумир. Его фанатки – молодые девочки. Они всегда будут на все согласны. А если она не первая? Пусть выскажутся другие жертвы. Он не должен быть на свободе, его нужно изолировать от детей».

«Таких нужно кастрировать».

«По ее лицу видно, что она ни черта не понимает. Она слишком глупа, чтобы понять».

* * *

Настроение просто ни к черту. Зря я зашла утром в интернет. Начитавшись комментариев и сообщений в социальных сетях, мне кажется, что весь мир против нас. Против меня и Тома. Оказывается, на него тоже льется тонна ненависти, просто я не замечала, слишком зациклившись на себе.

В интернете творился ад. Бум просмотров нашего порно закончился, но мы подогревали разговоры и сплетни фотографиями, каждый раз напоминая людям, откуда они о нас узнали.

Казалось, все до единого в этом мире посмотрели то злополучное видео. И если я была шлюха, то он насильник. Никто из нас не был хорошим, мы оба были плохими.

Меня ужасал масштаб травли. Тысячи людей, тысячи, обсуждали нас и писали комментарии, а особо жестокие слали сообщения лично.

От происходящего я чувствую страх и ненависть. Все эти люди ходят со мной по улице. Они обычные пешеходы, такие же, как я. Возможно, когда-то мы даже пересекались с ними.

Я едва удерживаюсь от желания относиться ко всем людям с предубеждением. Останавливаю себя, чтобы не желать им смерти в ответ.

«Нитл Граспер» сияют на ковровой дорожке перед театром, где скоро начнется презентация альбома. День должен был быть замечательным, но теперь я словно отравлена и не чувствую в себе сил улыбаться людям. Подав руку, охранник помогает мне выбраться из автомобиля, и я иду вслед за Томом.

На улице мороз, но на мне коротенькое кожаное платье, лямки которого тянутся к широкому ошейнику. На ногах высокие черные лакированные сапоги, и это все. На съемку отведено всего несколько минут – так что холод не должен стать помехой, но я почти сразу покрываюсь мурашками и начинаю трястись.

Взяв меня за талию, Том встает перед фотографами, а потом мы заходим в помещение.

В холле суматоха. Собираются приглашенные гости и пресса. Все общаются друг с другом, узнают новости, о чем-то договариваются, ведут светские беседы. Я стараюсь держать лицо, превозмогая отчаяние, и улыбаться. Это теперь и мой мир тоже, я должна играть по его правилам. Гуляющие по залу папарацци периодически кого-то снимают, из разных концов холла летят вспышки. Когда фотографируют меня, я стараюсь быть милой.

Я протискиваюсь в зал, где будет проходить мероприятие. На сцене выставлен длинный стол для участников группы, а внизу, перед ней, расставлены многочисленные ряды из стульев. Обведя помещение взглядом, я вдруг замираю и едва сдерживаюсь, чтобы не издать разочарованный возглас.

Я вижу Марту – бывшую жену Тома, вместе с его сыном Джоуи. Рядом с ней Мэнди – жена Марка, и двое их детей – Фрэнк и Фиби.

Я врастаю в пол и не могу двинуться, ноги словно налились свинцом. Почему я так на нее реагирую? Вдруг вспоминаю, как в прошлом году мы с Томом устроили скандал с моими родителями на дне рождения Джоуи. О, боже.

– Белинда! – вдруг слышу я детский крик.

Джоуи замечает меня и срывается навстречу. Когда он подбегает, у меня глаза округляются от того, что он мне уже по грудь. Сколько я спала?

– Привет, Джоуи, – я наклоняюсь, чтобы обнять его. – Как дела?

– Все хорошо, я приехал к папе, – восторженно говорит он, – у него сегодня важный день.

Я тихо посмеиваюсь, потому что он явно повторяет чьи-то слова.

– Ты так вырос, – удивляюсь я, – и стал очень похож на папу.

– Мне все это говорят, – пожимает он плечами.

Я смеюсь. Джоуи – просто маленький Том, и мне хочется заобнимать его до смерти, но к нам подходит Марта.

– Здравствуй, Белинда, – довольно холодно говорит она.

Я киваю ей. Мэнди тоже оказывается рядом, здороваясь со мной, Марта стоит с непроницаемым лицом. Интуиция подсказывает – ей не нравится, что мы умудрились пересечься.

Похлопав Джоуи по плечу, я выпрямляюсь и отпускаю его. Чувствую, что Марта не приветствует наше общение.

– Папа! – кричит Джоуи и бежит вперед, огибая меня.

1 Рехаб – реабилитационный центр.

2 Платформа Meta Platforms Inc и ее социальные сети Facebook и Instagram запрещены в России.

3 Саундче́к (англ. Soundcheck) – процесс настройки звукового оборудования и аппаратуры, а также проверка звука перед началом мероприятия.

Продолжить чтение