Читать онлайн Статьи о литературе бесплатно
Горькие и толстые
Горький полностью изменил само понимание эпопеи своей Жизнью Клима Самгина. До него в крупных произведениях, описывающих значительный период времени и важные события истории, с героями наблюдалась проблема сумбура. Авторы вводили максимально возможное число персонажей из разных общественных классов. В свою очередь, читателю приходилось, часто с трудом, вникать в эту палитру красок. И далеко не всегда это было интересно и легкочитаемо.
Горький же поступил проще и разумнее. Будущий основатель соцреализма ввёл в эпопею моновидение. Он поставил фоном – и это было впервые в мировой литературе – главного героя, а основной сюжетной линией – социальную жизнь, историю страны. Причём персонаж этот почти полностью лишён свойств. Однако писатель сделал это так тонко и психологично, что у читателя нет ощущения, что, во-первых, он листает хроники или учебник истории или, во-вторых, читает роман о каком-то недочеловеке, черты которого и описать-то невозможно.
Да, Клим Самгин – никакой, он тот самый человек без свойств, который чуть позже, после Горького, станет серьёзным объектом изучения в ряде литературных направлений. Именно потому, что таких людей очень много в действительности и они только и делают в жизни, что наблюдают, не принимая участия ни в чем. Но зато Самгин рассказывает нам все самое важное.
Алексей Максимович отправляет своего главного героя именно туда, где происходят важнейшие события страны на стыке веков, и именно через восприятие Самгина мы черпаем информацию о русской революции 1905 года, о Ходынке, о Первой мировой и т. д. Самгин переживает, радуется и страдает, размышляет, а мы, как читатели, волнуемся о нем и его товарищах, а не о стране в целом.
Горький с Самгиным, этим пустым, но очень наблюдательным человеком, проникает повсюду. Глазами этого "шпиона" мы видим жизнь, быт и хозяйство совершенно разных людей. Более того, мы узнаем, о чем они думают, что им интересно, что они любят и что их раздражает. Мы проникаем в деревенские дома, усадьбы, городские квартиры. Прогуливаясь по площадях и улочкам, посещая различные заведения, слышим, о чем говорят люди, что их волнует. И мы верим этому. Потому что это правда. Потому что эта информация до нас мастерски донесена. Но не все так умеют.
Гораздо хуже получилось у Алексея Николаевича Толстого в Хождении по мукам. Тупо, прямолинейно, даже пошло. Разумеется, это вкусовщина, моя личная вкусовщина, поэтому я никоим образом не призываю сейчас же закрывать произведения Красного графа или, хуже того, выбрасывать или сжигать их. Нет конечно же. Да и безусловно, что, прочитав мою графоманию, этого никто не сделает. Я в этом уверен и именно эта уверенность позволяет мне писать такие "гадости" про великого советского писателя. Так что простите мне мою вкусовщину, ну не люблю я эпопеи Алексея Николаевича. Не верю им. Но, с другой стороны, у Толстого есть, на мой взгляд, свои преимущества, о которых будет сказано чуть ниже.
Тем не менее, никак А. Н. Толстой не прикрыл или не смог прикрыть тот факт, что он описывает историю государства. Нет той самгинско-горьковской тонкости восприятия и передачи информации и чувств. Даже в Петре Первом, тоже вполне себе эпопее, мы наблюдаем людей у церкви, требующих старой веры. Именно в тот момент чтения, кстати, лично я перестал верить Алексею Николаевичу. Потому что так, как он описал, не бывает. Ну не появляются староверы только потому, что каким-то людям не понравились нововведения Никона и они решили поныть на эту тему на улице. Старой веры, мол, хотим. Проблема гораздо тоньше и глубже, и начинать её раскрытие нужно было с выяснения причин, по которым сам патриарх пошёл на известную реформу. Но Красному графу это было не очень интересно, видимо, да и, с другой стороны, религиозная тематика в молодом советском государстве была не в тренде, мягко говоря. Поэтому автор Буратино в двух словах показал, как, по его мнению, возникло движение староверов. Но примерно так же лаконично и бессодержательно он показывает и все остальное, в том числе монархистов, анархистов, эсеров и всех остальных. Та же Аэлита у него вышла намного более живым и реалистичным персонажем.
При всем при этом конечно же нельзя не отметить величие Алексея Николаевича как разностороннего и талантливого человека. Ведь создать произведения, которые одинаково сильно могут понравиться как детям и подросткам, так и взрослым, может далеко не каждый писатель (до него этим мог похвастаться лишь Пушкин). Да, Горький – основатель соцреализма, но А. Н. Толстой – основатель советской литературы вообще. Более того, он определил и дальнейшее жанровое развитие этого искусства в СССР. Научная фантастика, столь любимая советскими читателями, с шедеврами Ефремова, Стругацких, Емцева и Парнова и многих других немыслима без пионерных творений Толстого в этом направлении. Далее, детский жанр как литературное направление в СССР – тоже исключительно его заслуга. То же касается и исторического романа,который так широко и грандиозно был раскрыт как жанр именно Алексеем Николаевичем.
Ну а в 30-40-е годы произошли события, которые многим журналистам и литераторам дали повод замахнуться на лавры зачинателя жанра эпопеи Льва Николаевича (хотя многие возразят, ведь таковым был Гюго, или хуже того, Гомер). Логика была примерно следующей: великому Толстому и не снились такие события, потому быть эпопее намного круче, чем Война и мир, никак иначе.
Но эти журналистики и писатели-фронтовики забыли (или, о Боже мой, не знали?), что для создания действительно хорошего произведения мало просто обладать связной речью (мыслью?) и запасом слов, нужно быть ещё и мыслителем, моралистом, психологом. Все эти качества были у великого старца и у Горького.
И ещё важно то, что в качестве примера фронтовики взяли почему-то именно Красного графа. Партия настояла или настолько высок был авторитет этого человека в писательской среде? Очень нерациональный выбор.
Хотя, с другой стороны, история знает страницы и похлеще. Взять, скажем допушкинские и догоголевские времена, когда знать зачитывалась редкостной мутью, об авторах которой и вспоминать не хочется. Но пришёл Белинский и объяснил нам, что такое хорошо и что такое плохо в литературе, то есть расставил все по своим местам. И именно с тех пор мы любим Пушкина, Лермонтова, Гоголя, да и вообще ворвались в мировую литературу. Спасибо тебе, Виссарион. Мы очень мало тебя благодарим, к сожалению.
Но вернёмся к теме Второй мировой и выбору Красного графа в качестве эталона. Ведь именно поэтому вместо шедевров о войне мы получили сотни тысяч замаранных страниц бесполезной для литературы (но не для истории) информации. С другой стороны, нельзя не признать, что события были настолько жуткими и бесчеловечными, что ни о какой эпопее речи быть не могло. Ну как создавать роман о высоте человеческой души, подвигах, красоте и любви, если применительно к тем годам даже слова такие произносить стыдно?
И обратите внимание, что как только мы берём томики с повестями о большой войне, у нас в тысячу раз возрастают шансы насладиться действительно качественным произведением. Они есть, их много, и они там, где не было мании величия, попыток перепрыгнуть через голову Льва Толстого. Они в небольших романах и повестях Васильева, Некрасова, Василя Быкова и многих других, где мы видим жизнь глазами героев и чувствуем жизнь их же эмоциями и переживаниями. Мы не думаем о стране в целом, нам это не нужно, это вообще невозможно (здесь можно поставить вполне логичную точку), когда читаешь роман или повесть. Какое нам дело до государства, этого воображаемого общества? Причём это касается как литературы, так и жизни вообще. Мы думаем и волнуемся исключительно о конкретных людях, на место которых мы ставим себя, ибо только через подобное восприятие, сопереживание и возможна хорошая литература, пусть даже она и нереалистичная, абсурдистская или какая угодно еще.
Красный граф для этих писателей, видимо, не был авторитетом. И хорошо.
Кафка и мы
Почему Кафка считается депрессивным писателем? Да, он таким был как личность,но а если бы мы этого не знали? Мы далеко не о всех подробностях личной жизни очень многих авторов осведомлены. Да это и не нужно до тех пор, пока читатель не увлекается данным художником всей душой. Вот тогда да.
А что Кафка? Ну да, есть несколько интересных рассказов, есть три романа, энное количество писем и почти ноль достоверной информации о его биографии. Подчёркиваю – достоверной. Поскольку даже то, что писал он сам в письмах или о нем писали люди, нельзя принимать как истину безоговорочно.
Мне кажется Кафка это такой лакмус на выявление доминантных черт читателя. Кафка почти не придаёт ни негативных, ни позитивных красок, описывая по сути наш мир как есть, если говорить о Замке, Процессе, Америке. И только тревожный человек найдёт там ужас, а оптимист – наслаждение.
Да, люди выбрали бюрократию, тотальную. Это они, а не Бог, им ТАК интереснее сегодня, им так легче живётся, среди бумаг, печатей, писем, очередей, ожиданий. Это люди, а не Бог, выбрали иерархию, причём настолько запутанную, что до замка не добраться никогда. А если вдруг найдёшь его – тотчас поймёшь, что это был плод воображения.
Это люди, а не Бог, выбрали жизнь, где якобы гораздо интереснее живется, когда есть враг, и есть кого ненавидеть. И якобы интереснее живётся, когда есть запреты и ограничения, когда есть очереди и товары из-под прилавка, когда есть вера в то, что нужное место в институте или в конторе можно получить исключительно благодаря связям или взяткам, а не благодаря способностям. Вот этот вот "тайный" мир человеческой души Кафка и вскрывает в своих романах.
Бог позволяет все это в нашей жизни, поскольку уважает нашу свободу. Ну а что показывает Кафка, решать нам: абсурдность способа нашей жизни в новейшее время, абсурдность самой жизни и мира вообще, восприятие жизни как чуда и тд. Либо принимать объективную реальность, очищенную от шелухи бюрократии и иерархии, каковая она есть и радоваться этому.
Ведь не каждый лояльный бюрократии и иерархии человек повинен в том бардаке, который достаточно точно и подробно описал Кафка.
История и вымысел в драме Ибсена «Кесарь и галилеянин»
Вводные замечания. Хенрик Ибсен[i] в норвежской литературе занимает особое место, и это связано с тем, во-первых, что его наиболее известные драмы на слуху у всех и у каждого уважающего себя человека, и репертуар редкого театра обходится без его пьес (наиболее популярные из которых – "Пер Гюнт", "Гедда Габлер" и др.); во-вторых, известность и авторитет Ибсена давно вывели его на т. н. наднациональный (или интернациональный) уровень, в связи с чем читатель Ибсена воспринимает данного автора прежде всего как крупного драматурга и поэта, а потом уже – как норвежского писателя. Несмотря на то, что подавляющее большинство драм Ибсена неразрывно связаны с родиной писателя, мы все же настаиваем, что Ибсен даже в большей степени является не норвежским писателем, нежели Юхан Борген, которого таким образом обозначила литературная критика[ii].
Мотивы Ибсена. Но сегодня мы обратим свое внимание отнюдь не на те драмы Ибсена, что уже давным-давно зазубрены наизусть всеми театральными актерами мира, но на ту одну, которая, во-первых, является самым крупным его произведением вообще[iii], и, во-вторых, является самым значительным в другом, еще более глобальном смысле, который побудил самого Ибсена назвать произведение "мировой драмой в двух действиях". Речь идет о прозаической драме Ибсена "Цезарь и Галилеянин"[iv], действие которой развертывается в середине четвертого века нашей эры – времена, конечно же, не самые далекие, но, тем не менее, они достаточно далеки, да простит меня автор, не только от момента возникновения понятия "норвежец", но даже "викинг", "варяг" или "норманн"[v].
Спрашивается, чем же в таком случае привлекла автора данная тема, данный период истории, ведь до сих пор (то есть, до момента написания "Цезаря", если не считать небольшого произведения юношеских лет Ибсена "Катилина") и впоследствии исторический фон в драмах Ибсена чаще всего витал в норвежском воздухе девятнадцатого, а также ряда средневековых столетий (10 – 15 вв.)[vi]. Можно предположить, что он мотивировал себя традиционным для историков интересом – кризисные времена дряхлеющей Римской империи, и не за горами ее окончательное падение, поэтому хочется вникнуть в причины грядущей гибели некогда могущественнейшего государства, получше узнать о тех, кто скрывается под именем страшных "гуннов", а также "готов" и "вандалов" и прочее, прочее, прочее. Вот примерно так я бы обозначил сугубо исторические интересы относительно рассматриваемого периода, хотя на второе место после указанного я бы поставил религиозные кризисы и реформы – которые приобретают особую актуальность, когда христианин слышит имя "Юлиан", и его губы сами собой почти инстинктивно хотят продолжить – "Отступник"[vii].
Источники. Для большинства современных людей, более или менее знакомых с историческими фактами, император Флавий Клавдий Юлиан представляется одной из самых негативных, отрицательных фигур, и стоит, пожалуй, в одном ряду с другими "плохими" историческими личностями, такими как Нерон, Калигула, Коммод и мн. др. Каюсь, до поры до времени и я мнил нечто подобное. До той поры, пока не взял в руки одно из прекраснейших исторических произведений всех времен и народов "Деяния"[viii] одного из лучших писателей и историков античности – Аммиана Марцеллина[ix], современника рассматриваемых событий, в ряде которых он принимал непосредственное участие. Несмотря на то, что дошла до нас лишь небольшая часть произведения Марцеллина, все же на основании имеющихся данных мы можем сформировать определенное представление о времени правления не только Юлиана, но и его предшественника – Констанция[x], который просидел на троне свыше сорока лет, а также Иовиана[xi], сменившего на высшем посту империи погибшего в 363 г. Юлиана и мн. др. В общем, понятно, что Х. Ибсен без Марцеллина обойтись не мог, более того, он даже сделал его одним из героев своего произведения. Помимо основного источника, Ибсен мог почерпнуть знания из "Новой истории" Зосима[xii], кое-что взять из "Бревиария" Евтропия[xiii], и, разумеется, как протестант и христианин, он не мог не поверить, в связи с чем и воспользовался историческими "произведениями" христианских авторов – Евсевия[xiv], Сократа Схоластика[xv], Созомена[xvi] и др., хотя их подлинность весьма сомнительна (не в последнюю очередь потому, что они рисуют совершенно противоположную действительность, вступают в резкое противоречие с фактами, приводимыми Марцеллином, Евтропием и Зосимом[xvii]), в связи с чем до сих пор не прекращаются научные споры на эту тему. Ну и, завершая наш экскурс, посвященный источникам, необходимо добавить, что изысканные речи и сочинения самого философа-императора Ибсен не мог не использовать; то же относится и к крупнейшему софисту и ритору тех времен – Либанию[xviii], множество текстов которого дошло до наших времен; возможно также, что Ибсен обчитался "заумными" произведениями еще одних героев своей драмы – т. н. отцов церкви – Василия Кесарийского[xix] и Григория Назианзина[xx].
Драма была задумана Ибсеном в 1864 г. Во время своего четырехлетнего пребывания в Риме (1864 – 1868) драматург собрал значительный исторический материал, однако начал писать произведение только в 1871 г. Спрашивается, зачем Ибсен ездил в Рим, если многие данные можно получить, так сказать, не выходя из дома? Но не спешите с выводами, друзья-товарищи, поскольку даже сегодня, в наш информационный век, на наш с вами, многомиллионный русский язык переведены далеко не все произведения[xxi] и источники, относящиеся к интересующему нас периоду – что же тогда говорить о норвежском восьмимиллионном сейчас и еще более скудном во времена Ибсена? С другой стороны, даже если Ибсен желал просто почувствовать некий исторический дух (побывать, так сказать, в шкуре эпохи), то почему он не поехал в Константинополь (Стамбул), где и происходили те знаменательные события, ведь Рим[xxii] еще до рождения Флавия Клавдия Юлиана уже успел потерять свое не только столичное, но и экономическое значение, хотя и оставался миллионным городом, своего рода культурно-религиозной цитаделью государства.
Структура и содержание произведения. Как уже было сказано выше, драма "Цезарь и Галилеянин" состоит из двух крупных частей, каждая из которых включает пять действий. Первая часть называется "Отступничество Цезаря", где поэтапно просматривается взросление будущего властителя, его возмужание: Юлиан впервые показывается в драме слегка робким, девятнадцатилетним юношей, примерным, но сомневающимся христианином, спустя же двадцать лет, то есть уже к концу первой части цезарь становится уверенным в себе человеком, твердо избравшим свой, языческий путь.
