Читать онлайн Букет нарциссов для Нади бесплатно
***
Ты точно знаешь, что пред зеркалом стоя
Того, за зеркалом, назвать ты можешь «Я»?
И мысли у него твои, и планы, и мечты?
И тот, кто смотрит на тебя – все это Ты?
Он знает, что хотеть, и что любить,
К чему стремиться и кем точно надо быть.
Да, у тебя нет вовсе в том сомнения!
А вдруг хозяин есть у отражения?
Глава 1. Андрей
Наконец-то рабочий день закончен и можно, предвкушая сладостное погружение в теплую ароматную ванну, двигаться в сторону дома. Дорога занимала почти час.
Стоя на остановке маршрутки и слившись с толпой таких же живых притопывающих сугробов, девушка пыталась сделать выбор между необходимостью почитать лекции и желанием просто посидеть в сетях. Народ прибывал, а маршрутки все не было. По всей видимости в ближайшую ей не влезть. Ноги в осенних ботинках начинали болезненно замерзать. Снег залетал за воротник, под рукава пальто, в глаза и даже в карманы. Чертовски хотелось домой.
– И сапог теплых нет. Дешевые покупать не хочу, а на дорогие перед новым годом денег нет. Что Ирке подарить? Каждый раз с этим проблема, у нее все есть. А ее Олегу? И родителям еще, и Верке… Хлеб-то есть дома?! А Андрей наверняка со своей новой девушкой отмечать будет! Может поедут в тот же загородный коттедж, где мы в прошлом году…
Лицо Нади непроизвольно сложилось в гримасу боли…
Мысли уныло и беспорядочно болтались по уставшему мозгу Нади, который так и не сгенерировал ни одного ответа на вопросы. Толпа подхватила и внесла ее некрупное тело в маршрутку и усадила на сидение в последнем ряду. Надя достала телефон, открыла сеть и стала машинально просматривать новые фото подруг.
– Давно я ничего не выкладывала. Вот Ирка с Олегом, радостные как дети. Вот девчонки с курса в компании парней, сестра Верка, и та с одноклассником. И тут мои фотки такие: «я и кот», «я и сестра», «я и мамин пирог», «я и мой рабочий комп» Привеееет!! – с сарказмом к самой себе думала Надя, ощущая какое-то болезненное чувство под ложечкой. То ли стыдно, то ли жалко себя, то ли зло берет.
Дома темно… Опять забыла оставить коту свет в коридоре. Соскучившийся и голодный зверь, настойчиво мяукая вертелся у ног, не давая разуться. И без переводчика было понятно, что это упрек хозяйке за долгое отсутствие и просьба накрывать к ужину стол. Надя, с чувством блаженства, надела на замерзшие и уставшие ноги лохматые тапки-собачки и пошла налить ванну с пеной. Мечта всей второй половины дня! Кот хрумкал кормом, вода из крана приятно грохотала об ванную, шипел чайник.
– Как хорошо дома, – выдохнула Надя, первый раз за день подумав что-то приятное.
На ужин были наггетсы с рисом и салатик, по телеку сериал, а по телефону Ирка… Ничего нового, но все равно хорошо. Ирка трещала о планах на новый год, о том, что не знает, куда бы сплавить сынулю, о том, что на работе дадут премию к празднику, о переводе Олега в другой, более крутой отдел с перспективой роста… Надя слушала привычно по-доброму, поскольку Ирка была единственная настоящая подруга, проверенная годами, успехами, парнями, деньгами и прочими маркерами. И ни разу не предала и не обидела. Но все равно Иркин щебет наполовину пролетал мимо Надиного слуха. Видимо устала. А может быть снова стала накрывать грусть по недавно завершившимся отношениям. Надя уже ждала, когда разговор закончится и, к ее облегчению, услышала в трубке крик Иркиного сынули, который звал маму к почетному горшку, чтобы похвалиться сотворенным.
А мысли об Андрее стояли уже на пороге. В полной боевой готовности.
В этой квартире Надя жила года три с небольшим. Квартира ей досталась от бабушки. С ее смертью Надя потеряла очень близкого человека. Бабушка была всегда первая, кто узнавал о Надиных проблемах, радостях, сложностях. Первая, после Ирки. И вот бабушки не стало. А незадолго до ее смерти Надя познакомилась с Андреем. Здесь они и стали жить вместе. Вот тут он сидел за ужином, тут, на диване, был его любимый уголок. И садился, зараза, всегда в тапках, поджав под себя ноги. Здесь стояли его ботинки и висела куртка. Здесь, на полочке в коридоре, стоял его парфюм…
Когда Андрей ушел, убив в Надиной душе все живое, но оставив чувства разочарования, вины, недосказанности, бессилия и никчемности, папа предложил Наде сделать ремонт. Он был отчимом, но Надя звала его папой. Человек простой и добрый. Надя, не сказать, чтобы любила отчима, но относилась к нему с теплом и доверием. Тогда, когда Надя оказалась покинутой и раздавленной, ей не хотелось не то, чтобы ремонта. Ей не хотелось вообще ничего. Даже жить… И все в квартире осталось по-прежнему. Кроме Андрея.
Надя не могла понять тогда, кем она себя чувствует… То ли девятилетней девочкой, то ли девяностолетней старушкой. А может и той, и другой сразу. Что та, что другая были напуганы, беспомощны и несчастны. И каким-то странным абсурдным образом все еще чувствовали любовь и привязанность к этому человеку, к Андрею. С расставания минул почти год. Он ушел сразу после празднования Нового Года. Боль не прошла, скорее Надя к ней привыкла. Ирка помогла поменять работу и заставила поступить на заочный в ВУЗ. Надя и сама хотела, но все откладывала. Тогда Андрей занимал все ее время и все силы. Живя с ним, она еще не знала, как называют таких людей, не приходилось сталкиваться. Девушки их называют абъюзеры, а отношения называют токсичными. Точнее слова то она знала, но не могла даже подумать, что сама находится в когтях этого специалиста по уничтожению душевного покоя.
Надя разозлилась. Ведь давала себе слово никогда не возвращаться к этим мыслям. Они как в голову залезут, так и вращаются там, словно адский клубок змей в замкнутом пространстве. Ни остановить, ни прогнать. И чем больше оборотов они делают, тем хуже становится. Хочется сжаться, спрятаться в саму себя комочком, закрыть руками уши, зажмуриться и мотать головой так, чтобы волосы летали. Непонятно в каком органе, но очень больно в эти минуты. И зная все это Надя все равно упускала момент вовремя захлопнуть перед ними вход в голову. Они, мерзавцы, шустрее. Хоп, и они уже в голове! И пошла карусель вертеться.
Надя сидела за столом на кухне и ковыряла в тарелке свой ужин под бормотание телевизора. Как бы привычно и уютно дома не было, ей каждый раз было тягостно переступать порог квартиры, зная, что она там одна, без Андрея. Без его запаха, голоса, вопросов, ворчания, претензий, шуток и иногда даже приятных сюрпризов. Было всякое. И хорошо было тоже. Надя никак не могла для себя решить, чего именно было больше, радостных моментов или трудных, она больше была счастлива или несчастна, она виновата или нет… Карусель в голове злила все больше, и чтобы как-то себя переключить, она, скомандовав себе: «так!», резко встала со стула, стукнув руками по столу, но перестаралась. Треснув по тарелке, девушка запустила ее в стену, от которой тарелка полетела рикошетом и грохнулась об кафель. Естественно в дребезги! Кот, сыто медитировавший после ужина около своей миски, с пробуксовкой когтями по кафелю, взвился так, что в момент оказался на подоконнике по траектории: стул, стол, подоконник.
– Черт!!!! Тарелки то Ирка подарила. Красивые, дорогие… Кирюша, котик, ты жив?
Кот напряженно, почти вертикально сидел на подоконнике, придерживаясь за занавеску и вытаращив янтарные глаза. Надя наклонилась над осколками, чтобы собрать, но поскользнулась на масле от салата и грохнулась прямо в самый эпицентр катастрофы. Острая боль прострелила левую ладонь. Хлынула кровь. Надя закричала и вскочила, скользя тапками по салату. Кровь капала на пол, заливая его очень страшной красной змейкой.
– Господи!! Боже! Что делать то!? Где бинт или что там надо? Блин!
Слезы непроизвольно полились из глаз. Надя схватила полотенце, прижала к ране на ладони и побежала в ванную. Там вроде бы была перекись и вата. Слава богу, средства первой помощи нашлись. Надя, не сдерживая плача, так как некого было стесняться, набралась духа и плеснула перекись на рану. Все зашипело и покрылось розовой пеной. Надя промокнула рану и смогла наконец оценить степень беды. Рана была большая. Сантиметра три, или даже больше, с растопырившимися краями. Прямо поперек линии жизни. Надя это отметила для себя и даже нашла в себе силы пошутить сквозь слезы:
– Это мне что, знак такой? Типа, жизнь кончена? Все?
Но надо было что-то делать дальше. Сделав себе перевязку, по счастью она была правша, стала думать, вызвать скорую или поехать в травмпункт самостоятельно. Вроде самочувствие то нормальное. Не удобно как-то врачей беспокоить. Не нога все-таки и не голова. И решила поехать сама.
Тут снова позвонила Ирка поделиться радостью, что ее мама согласилась взять внука на новый год к себе. И значит они все могут поехать отмечать праздник за город на турбазу. Но на середине осеклась, поскольку услышала Надин всхлипывающий голос. Выслушав гневно-грустный рассказ про салат и осколки Ирка, как истинный друг, предложила отвезти Надю к врачу.
Девушки жили в одном районе, да и ехать было не далеко. Минут через 20 они уже сидели в неуютном облезлом коридоре травмпункта у кабинета хирурга. Все было какое-то убогое и унылое. Тихо и молча, шаркая ногами, сестры ныряли из кабинета в кабинет, на потолке моргала нервная лампочка, создавая впечатление пыточной, пахло перевязками и еще какой-то гадостью. Рядом сидели травмированные горожане, кто после драки с огромными синими заплывшими фингалами, кто после падения на льду с вывихом, кто вроде Нади, с чем-то кровавым под неуклюже намотанными бинтами. Кто постанывал, кто поругивался, кто сидел в полудреме. Настроение у Нади было хуже некуда и рука болела все сильнее. Ирка тараторила шёпотом в ухо, что все будет хорошо, что сейчас зашьют и за две недели все заживет, что это не беда, что к новому году она сможет даже в снежки играть, что у нее, как Надя должна помнить, в прошлом году было рассечение кожи на затылке, когда она стукнулась о незакрытую дверцу шкафчика и все прекрасно срослось и еще, и еще… Надя была очень благодарна родной подруге, но ей хотелось тишины, плакать и домой…
Медсестра, голосом сотрудницы тюрьмы, крикнула из кабинета: «следующий». Надя вздрогнула, так как Ирка толкнула ее в бок, выводя из оцепенения. Надя зашла.
За столом сидел мужчина в синем хирургическим костюме, шапочке и маске. Он что-то писал, и Надя застыла посреди кабинета. Сестра в это время куда-то вышла мимо Нади, не дав ей инструкций куда пройти или куда сесть. Хирург повернулся к Наде и спросил без интонаций и эмоций, с чем она пришла. Надя показала руку и сказала, что сильно порезалась осколком тарелки. Хирург встал и так же сухо предложил ей пройти в перевязочную.
Присев на стул Надя попыталась сама снять повязку, чтобы показать рану, но врач остановил ее своей рукой, как-бы на секунду взяв ее руку в свою. Надя подняла взгляд к его лицу и увидела над маской его глаза. На лице доктора ничего, кроме глаз, не было. Только в прорези межу шапочкой и маской были глаза. От этого они смотрелись еще невероятнее, как живая картина в синей рамке. Стально-прозрачно-голубые, в обрамлении густых блестящих черных ресниц, не длинных, но очень ярких, с легкой сеточкой морщинок от улыбки. По глазам ему было лет около 37… Боже… Таких глаз Надя никогда не видела. Взгляд был теплый, спокойный, глубокий, чуть более пристальный, чем обычно ожидается в таких случаях, что вызывало мгновенное смущение. В этой пристальности была не наглость или мужское кокетство, а какая-то сдерживаемая сила, властность и при этом теплота. Надя растерялась. Она не была готова к таким эмоциям в обстановке медицинского кабинета. К тому же было страшно и больно, но от этого взгляд приобретал еще большую магическую силу. Хотелось довериться и отдаться в руки спасителя.
Хирург принялся снимать повязку, которую Надя намотала, как смогла. В промежутках между оборотами разматываемого бинта он переводил взгляд на Надино лицо, как бы спрашивая: «не больно?». Глаза тепло улыбались, следя за реакцией девушки. И вот она рана. Уже не так сильно кровоточащая, но зияющая и страшная.
– Надо зашивать. Аллергия на препараты есть? – сказал хирург и повернулся к столику с инструментами. Надя мяукнула, что нет и посмотрела на его фигуру. Врач был заметно выше среднего роста, пропорционально сложенный, словно статуя античного воина. Хирургический костюм на нем сидел как парадный, под ним понималось сильное уверенное тело. От его передвижений в Надину сторону слегка пахнуло дорогим благородным парфюмом, выделившимся из какофонии противных медицинских запахов. Возникло странное чувство растворения периферии. Она видела хирурга как в тоннеле и будто на замедленной пленке. Но реальность неожиданно возвращалась к Наде, поскольку она заметила в его руках шприц с анестезией. И страх взял верх над впечатлениями от глаз и общего образа.
– Не волнуйтесь. От инъекции будет немного больно, но потом кисть потеряет чувствительность на некоторое время. Зашивать будет не больно, – спокойно сказал он. Надя подумала, что, наверное, он это говорит по 20 раз в день и ему вовсе нет до нее дела… Она покорно отдала свою руку в его.
И снова неожиданные ощущения накрыли ее, как теплой волной. Если бы ее потом спросили, какого цвета были стены в кабинете или как располагались кушетка и стол, она бы ни за что не вспомнила. Только костюм, руки, глаза… Глаза!
Сильная, но терпимая боль растеклась по левой кисти. Надя сморщилась и издала какой-то кошачий звук. Это доктор ввел анестезию. Он взял ее руку в свою, аккуратно, снизу, не касаясь раны и подержал несколько секунд. От его руки шло не просто тепло, а какая-то необъяснимая энергия, входящая в руку и растекающаяся по всему телу. По мере течения секунд смущение Нади опять возрастало. Ей и хотелось, и не хотелось отнять руку.
Кисть онемела. Тут в перевязочную пришла медсестра. Суровая, с холодным лицом, наверное, очень сердитая женщина, как показалось пациентке. Ее возвращение еще больше отрезвило Надю, как-бы напомнив ей, что она здесь, вообще-то, по поводу травмы и ее сейчас будут зашивать, а не шампанским угощать. Снова стало страшно. Сестра попросила Надю смотреть в потолок, и медики принялись за работу. Было действительно не больно. Доставляли неприятности только противные хрустящие звуки протыкаемой плоти.
Надю пригласили обратно в кабинет, чтобы дать рекомендации и выписать больничный лист. Она села у стола врача и стала ждать пояснений. Врач успокоил, что сухожилия чудом не задеты, но порез глубокий и она, по всей видимости, временно не трудоспособна.
– Вы работаете? – спросил хирург, посмотрев на нее из-под шапочки, не поднимая лица от карты.
– Я? Я, да… Работаю.
– Кем?
– Я менеджер в компании. Она производит и продает эксклюзивную мебель. Я там недавно.
– Это не важно. Больничный лист нужен?
– Не знаю, доктор… Наверное.
– Ну Вы же не сами производите за станком мебель? – улыбнулся хирург – Руки не заняты?
– Не сама, – смущенно улыбнулась Надя, – Я много печатаю, веду договора.
– Хорошо. Я открою вам больничный на три дня, потом пойдете в поликлинику.
Потом врач сказал, какие лекарства принимать, чтобы рана не воспалилась.
В дверь заглянула другая медсестра и позвала хирургическую выйти. Надя и врач остались снова ненадолго одни. Надя сидела с прямой спиной на краешке стула, как попугай на жердочке и старалась запомнить все, что ей говорят. Но усталость, испуг, боль и глаза хирурга совершенно не давали ей сосредоточиться.
Врач распрямился на стуле, откинулся на спинку и посмотрел на Надю. К слову сказать, вид у нее был ужасный. Помятые шапкой волосы, остатки туши от рыданий под глазами, красный нос и дурацкое смятение на лице. Не лучший, как говорят, «лук»! Потянулась пауза. У Нади сначала возникло желание ёрзать, а потом просто выбежать. Секунда, вторая, третья.
Врач на мгновение опустил глаза в карту, видимо, чтобы прочесть ее имя, и как-то неожиданно сменил интонацию на менее официальную.
– Надежда Алексеевна, я работаю в этой клинике, – и показал пальцем наверх, так как травмпункт находился на первом этаже здания больницы. – Через три дня приходите ко мне на перевязку в отделение. Я зав. хирургическим отделением. Зовут меня Кирилл Викторович. Я Вас приму без очереди. Приходите в кабинет после четырнадцати.
Надя кивнула и собралась выйти. Ее больная рука в это время покоилась на уголке стола. Врач накрыл своей ладонью ее руку и вкрадчиво с еле заметной улыбкой добавил:
– Все будет хорошо, немного поболит и заживет. Перевязка обязательна.
И снова эти глаза. Демонически-прозрачные, как озера в темном лесу, излучающие что-то странное, одновременно и манящее, и пугающее.
Надя на ватных ногах вышла в коридор. Ирка вскочила и, сморщив лоб от сочувствия, принялась расспрашивать было ли больно и что с ней делали.
– Ну что там? Сильно больно? А швов много? Что-нибудь перерезала там себе? Надь!
Надя отреагировала не сразу.
– Ир, там такой хирург…
– Какой такой? – улыбнулась Ирка.
– Ир, там такой хирург…
– Да какой?
– Ир, он такой… Он странный. У него такие глаза.
– Господи, да какие? Косые что ли? Он там лишнего не пришил?
– Да ну тебя, – наконец переключилась Надя, – поехали домой, у меня там кот сидит один и ничего не убрано.
В квартире темно. Опять забыла оставить коту свет в коридоре. Ирка зашла помочь убрать следы катастрофы.
– Надь, ты ложись. Я тут сейчас уберу и пойду. Чаю хочешь? Где мед, помнишь мама твоя привезла?
– Не знаю.
– Не знаешь, это про чай, или про мед? Ну что с тобой, тебе совсем плохо? – искренне и ласково произнесла подруга и остановилась с веником и совком на пол пути на кухню. Не получив ответа Ирка все убрала и ушла, послав воздушный поцелуй.
Надя сидела на диване в пижаме и лохматых тапочках-собачках, поджав ноги, на том месте, где любил сидеть Андрей, смотрела на говорящие головы в экран телевизора и никак не могла понять, что это за странные впечатления ее сегодня посетили. И эти впечатления до сих пор не ушли, а только еще больше потеряли понятность.
– Я, наверно, очень глупо выглядела. Вытаращилась, как идиотка. Врач наверняка подумал, что барышня с большим приветом. Это я просто была не в себе от травмы. А может этот человек обладает каким-то даром? Ну ведь очевидно, что дело не в моей привлекательности. Я знаю, что я некрасивая, заурядная серая мышь. Чокнутая, скучная и кому я нужна. Так говорил Андрей, когда уходил. И он был прав. Была бы я интересная, разве он бы ушел? Я сама виновата. Надо было развиваться, следить за собой, заниматься в спортзале. Надо было внимательнее к нему относиться и не спорить по каждому поводу. И вообще у меня с головой что-то не так, я все неправильно понимаю. Так говорил Андрей. Только папа убеждал меня, что он все врет и я красавица и умница. Ну так он же папа, он член семьи. Он так говорит просто чтобы я не расстраивалась. Опять эти змеи в голове! Как от них отделаться? – упрекнула себя Надя, – Никакая я не убогая, все со мной нормально! Ну понравился доктор, ну и что? Мне почти тридцать, и я свободна. На кого хочу, на того и пялюсь. Может мне кто-нибудь понравиться в конце концов? Мне может… – на секунду в Надином внутреннем монологе возникла пауза, – А я вряд ли…
Надя повернулась, чтобы увидеть свое отражение в зеркале шкафа. Комнату освещал только торшер и экран телевизора, поэтому отражение смотрелось лишь силуэтом с намеками на черты. Надя несколько секунд всматривалась в свой двойник по ту сторону стекла, видимо ожидая оттуда знаков поддержки, что с ней все в порядке. Но отражение молчало. Смотрело на нее и молчало.
– Дура! – коротко бросила Надя, сгребла в кучку распластавшегося рядом кота, обняла его, отвернулась к стене и уснула.
К слову сказать, Надя была очень привлекательная девушка. Высокая, с яркими каштановыми волосами до плеч. Карие глаза, скорее чайные, обрамляли длинные мягкие ресницы. Лицо было точеное и женственное, с высокими скулами, без резких углов, нос аккуратный, прямой и узенький. Губы не были полными, скорее даже тонковатыми, но именно такие и гармонировали с ее чертами, добавляя образу легкости. При улыбке сверкали крупные, ровные, ослепительно жемчужные зубы. Вот уж Бог наградил, так наградил! И во всей в ней была какая-то легкая приятная рыжинка. Косметики требовалось совсем не много, чтобы оттенить красоту и добавить яркости и без того ярким краскам. Фигура Нади тоже не требовала кардинальных вмешательств. Изящная, может быть чуточку суховатая, но это придавало ей особой хрупкости. Раньше Надя была немного полнее и возможно женственнее, но два с лишним года жизни с Андреем иссушили и измучили ее. Бывало, что она находилась в таком настроении, что по три дня не могла есть. А если вдруг появлялся аппетит и хотелось чего-то сладенького, то тут же всевидящее око Андрея воззревалось на нее с упреком, что она разжиреет и станет еще страшнее. И кожа покроется прыщами. Когда Надя бралась за салаты, то же око оказывалось рядом и постулировало, что если она не будет нормально питаться, то так и будет греметь костями. А мужики, как известно, не собаки… Потом оно сообщало, что желает Наде только добра и просто подсказывает, как лучше поступать для ее же блага. А если она обижается, то это проблемы ее психики, а не его советов.
Надя любила Андрея. Ведь в начале отношений он был такой ласковый и внимательный. Он приносил домой продукты и всегда какую-нибудь вкусняшку, именно для нее. Он был не жадный, с ним было интересно поболтать. Все говорили, что он харизматичный. Когда умерла бабушка он не отходил от подруги далее, чем на пару метров, помогал с похоронами, в том числе и деньгами. Мама тогда сказала, что Надя нашла не мужчину, а клад и что надо за него держаться, что он ей будет достойным мужем. А еще она почему-то сказала, что у него покладистый характер и она, Надя, сможет из него «веревки вить». Надя тогда была обескуражена таким советом, поскольку совершенно не собиралась и не хотела «вить веревки», а напротив, хотела человека самостоятельного и зрелого. Но мама преподнесла это свое мнение, как нечто положительное. Поэтому мама очень старалась всячески выразить Андрею свою благодарность за помощь дочери и ее семье. Правда, почему-то, с большей охотой она принимала внимание к себе. Выслушивала соболезнования, принимала деньги, просила куда-нибудь позвонить или что-нибудь привезти. Сидела с ним на кухне за чаями с разговорами, которые больше походили на мамин выход в монодраме. Андрей сидел терпеливо и участливо, иногда вставляя звуки и фразы согласия или понимания. Надя им не мешала. Ей казалось, что это формируются хорошие отношения между будущей тещей и зятем. Надя не могла тогда и поверить своему счастью. Да и сравнить было не с чем. До этого серьезных отношений, таких, чтобы жили вместе, у нее не было. Просто встречалась, гуляла, ездила на пикники и на море, но ни на кого не смотрела, как на своего будущего мужа. Да и в быт не вовлекала. А Андрей был все время рядом, заботился, говорил нужные слова, именно такие, которые помогали Наде пережить потерю. Боль улеглась, и они переехали в квартиру бабушки. Там Надю накрыла вторая волна тоски по бабушке, но отношение Андрея к ее переживаниям, как ей тогда показалось, несколько изменилось. Стала появляться какая-то жесткость. Иногда он критиковал ее за чрезмерную эмоциональность, говорил, что пора с этим заканчивать, иначе это отражается на их отношениях. И правда, атмосфера в их союзе стала потихоньку меняться. Видимо потому, что по какой-то причине Надя сама стала вести себя неправильно. Мало хвалила, когда надо было, спорила с ним, когда он давал советы, обижалась на слова и особенно на молчание. Ох как мучало ее это молчание. Андрей мог замолчать на несколько дней. И за это время Надя успевала несколько раз сойти с ума в попытках понять, что она сделала не так. Но все-таки он добрый. Он прощал ее и шел на примирение. Как же это было радостно, когда он снова разговаривал с ней, улыбался и проявлял заботу. Она была готова сразу забыть все его молчания и разъяснительные беседы на выходе из «эмбарго», лишь бы только снова был мир. Но мир оказался хрупким и однажды он лопнул по швам окончательно.
Надя тогда работала менеджером в ресторанчике. Новогодние каникулы были у всех, кроме работников сферы услуг. Ресторан каждый день был переполнен и ей приходилось работать допоздна, чтобы обеспечить рабочий процесс всем необходимым. А необходимое все время заканчивалось. То продукты, то моющие средства, то салфетки, то перчатки. Андрея ее отсутствие очень злило, поскольку его фирма отдыхала, как все нормальные люди. И он все время звонил ей на работу выясняя, когда же она наконец вспомнит, что у нее есть мужчина. Надя, теряя рабочую мысль на пол дороги, терпеливо, из раза в раз, ему объясняла, что у нее такая работа, что ее никто не отпустит, тем более в такой «жаркий» период. Но создавалось впечатление, что каждый день Андрей как будто выныривал заново, не помня вчерашних аргументов, и все упреки начинались сначала. Не взяла трубку с первого звонка – значит ей наплевать, а вдруг с ним что-то случилось. Не пришла вовремя домой – значит в ее иерархии интересов он на последнем месте и тому подобное.
Надя испытывала грусть и чувство вины. Мало того, что она действительно осталась без отдыха, кроме тех трех новогодних дней, которые они провели за городом, так еще и постоянные упреки приводили ее в состояние подавленности. Домой Надя шла с чувством напряжения и волнения, поскольку не знала, как Андрей ее встретит. Она никогда не могла спрогнозировать его настроения. Порой он встречал ее с улыбкой и ужином, а иногда с холодом и молчанием. На вопрос «что случилось» ответ был примерно таким: «если бы ты была умнее и внимательнее ко мне относилась, ты бы не задавала дурацких вопросов».
Надя старалась быть умнее. И тише. Часто она просто не отвечала на упреки или говорила что-то вроде «хорошо» или «понятно». Иногда это помогало и конфликт заканчивался, а иногда это давало порох для возгорания нового пожара. «Что тебе понятно, если тебе вообще ничего не может быть понятно?!» – начинал кричать он. Или: «Хорошо? По-твоему, это хорошо? И что же здесь хорошего?!»
Со временем у Нади выработалась и приклеилась к лицу гримаска виновато-заискивающе-ласковая, что не менее раздражало Андрея, о чем он мог ей заявить. Иногда Надина выдержка давала сбой, обидные слова простреливали мимо защиты в самое сердце, и тогда она начинала плакать. Андрей мог или просто уйти в другой угол, или упрекнуть, что, рыдая она не думает о его чувствах, о том, какие неприятные переживания она ему создает. Потом, правда, он приходил поговорить. Уже спокойным и теплым, но немного назидательным тоном он разъяснял ей, где она его неправильно поняла, на что не стоило обижаться и как ей сделать так, чтобы не напрягать их отношения. Надя соглашалась и получала наконец успокоительное объятие. В любви Андрей был страстен. Особенно яркие интимные моменты случались после ссор. Надя думала, что так, наверное, у многих, что «милые бранятся, только тешатся», что «идеальных людей не бывает» и что он, умный, активный, самостоятельный, перспективный, что он ее любит, такую серую, глупую с ее вечными «косяками».
В тот последний вечер их совместной жизни Надя очень плохо себя чувствовала. Она сидела на работе за компьютером, когда к ней зашел шеф-повар, спросить, когда же наконец привезут «зелень-мелень»? Надя что-то ответила, но в разговоре понадобилась папка, которая стояла в шкафу. Надя встала с кресла и вдруг ей показалось, что за одно мгновение она перестала весить. Просто ни грамма веса. Тело стало легкое, а кабинет поплыл, как исчезающая голограмма. Под ложечкой ёкнуло чувство страха, потемнело в глазах, пропали звуки, и Надя упала. Точнее стала падать. От опасности расшибить голову Надю спасла реакция шеф-повара, который успел ее подхватить своими могучими армянскими руками и усадить обратно в кресло. Позвали администратора зала, прибежали официантки. Надя быстро очнулась, попила минеральной воды и стала мило извиняться за такую неловкую ситуацию и за то, что отрывает время у коллег. Никто и не думал ее упрекать, а только лишь выразили сочувствие. Официантки принесли что-то перекусить, а шеф позвонил директору. Директор был человек адекватный и не хотел, чтобы сотрудники «мёрли» на рабочих местах. Он отпустил Надю домой, попросив ответственно отлежаться и сообщить о самочувствии. Было часа четыре. Раньше восьми вечера в эти январские дни Надя домой не приходила.
Подойдя к двери квартиры Надя услышала разговор в коридоре. Было странно, ведь Андрей либо дома один, либо в спортзале, либо мог пойти к друзьям. Не с Кирюшей же он разговаривает… Надя постояла у двери в попытке сориентироваться. Ну возможно, кто-то зашел в гости. Почему-то стараясь сделать это как можно тише, девушка провернула два оборота ключа и открыла дверь.
На Надю обернулись два удивленных лица. Одно Андрея, а второе неизвестной Наде девушки. Девушка была миловидная, ярко накрашенная, с роскошным длинным хвостом на затылке, пшенично-русого цвета с переливами. Взгляд у девушки с легкого удивления сменился на какой-то ухмылистый. На секунду показалось, что барышня весьма смела и высокомерна. К тому же Надя ей значительно уступала в округлостях форм и ухоженности. Андрей стоял в домашних штанах и тапочках. Футболки на нем не было. Пару секунд все трое смотрели друг на друга, Андрей первый нарушил паузу.
– Надь, ты что так рано? Наконец-то захотела уделить время родному дому?
Надя, привыкшая к вшитым в любое высказывание саркастическим упрекам, не обиделась. Она шагнула за порог и попыталась пройти к вешалке, но барышня в шубке загораживала проход. Надя остановилась и все-таки решила спросить: «а вы кто, девушка?»
Андрей не да ей ответить.
– Надь, ну почему, как только вошла, сразу пошли странные вопросы? Это моя знакомая с работы, зашла просто так. Что тут такого? Ты давай раздевайся, я есть хочу. Принесла что-нибудь? Кот твой мне все мозги вымотал, орет и орет, гад! Давай, проходи, что стоишь?
Гостья немного подвинулась, и Надя смогла снять пальто. Девушка улыбнулась, коротко помахала Андрею и вышла за дверь, так и не произнеся ни слова.
Надя прошла на кухню, а Андрей зачем-то пошел в ванную. Надя немного подождала и постучала.
– Что? – нервно спросил Андрей?
– Ты долго там? Выходи, я хочу поговорить, – спокойным голосом сказала Надя, стараясь не давать волю тревожным эмоциям, которые так и подползали, пытаясь оглушить.
– Только спокойно, спокойно, – сама себе шептала Надя, – спокойно. Все нормально. Сейчас я спрошу, он все объяснит, и я лягу отдохнуть. Кирюша, кто эта девушка, скажи маме? – прошептала Надя, присев на корточки к коту. Но кот только ласково потерся о колени хозяйки и пошел на свою подушечку. Андрей вышел из ванной.
– Андрюш, кто эта девушка и что она здесь делала? – повторно спросила Надя, но уже более строгим голосом. В конце концов это ее дом! Но лучше бы она этого не делала.
– Что ты заладила, кто, кто!? – набирая градус гнева стал говорить Андрей, – Я же сказал, знакомая. Просто зашла. Тебе что, кругом измены мерещатся? Ну естественно, при том, как ты выглядишь ты вполне можешь так думать!
– При чем здесь как я выгляжу? – рассердилась Надя. – Я прихожу домой, а тут чужой человек, который даже не поздоровался.
– И что, что чужой? Это, знаешь ли, вопрос твоего мне доверия. То есть, по-твоему, я могу привести в дом человека, который тут что-то украдет? Да что здесь красть? Твоего идиотского кота?
– Хороший у меня кот, не надо так о нем говорить! Это бабушкин кот! Я понять не могу, почему днем, когда меня нет, тут появляются какие-то чужие девушки? Почему ты на половину голый? – почти прокричала Надя.
С этого момента все остальное Надя помнила плохо. Андрей схватил ее за запястье и начал таскать за собой по квартире, крича что-то вроде: «Смотри, смотри давай, что у тебя тут украли! Давай, смотри по шкафам, где тут еще бабы? Нашла!?». Надя, спотыкаясь и пытаясь освободиться болталась за ним, крича только: «Андрей, пусти, Андрей!». Реальность изменилась. Все стало черно-белым, туманным, гулким как в пустом метро. Страх накрыл Надю, ей показалось, что она вообще потеряла способность сопротивляться. Минута этой потасовки словно растянулась на час. Ноги стали мягкие, как желе и совсем не держали. Она споткнулась и упала на колени. Андрей резко поднял ее на ноги и подтащил к дивану.
– Ну что, нашла? – с издевкой бросил Андрей и с силой усадил ее на диван. Практически пихнул. Из-под Нади шарахнулся кот, неловко спрыгнув на пол и Андрей дал ему пинка. Надя закричала, чтобы он не трогал кота и бросилась за ним, чтобы защитить. Андрей резко развернулся и ушел в ванную, громко хлопнув дверью. Надю прорвало рыдание. Она вцепилась в Кирюшину подушку, уткнулась в нее лицом и плакала… Надрывно, взахлеб. Сколько времени она плакала, она не помнила. Может минуту, а может час. Слезы принесли облегчение, и она, затихнув, легла на диване калачиком, лицом к стене, как обычно ложилась, когда ей было плохо. Сначала в голове была пустота. Потом мысли постепенно стали возвращаться к ней.
– Боже, какая я дура…. Я так его разозлила… Ну что такого, подумаешь, гостья? А если бы ко мне зашел Серега, школьный дружок, это же ничего не значит. Не одет, наверно потому, что просто она застала его в врасплох, – Надя потерла запястье. Оно покраснело и немного болело, – Неужели я не могла промолчать? Вечно я лезу…
Еще немного полежав в тишине Надя вздрогнула от выстрела мыслью в голову. Она ведь совершенно забыла, что сегодня на работе ей стало плохо. И не понятно, по какой причине. А вдруг это что-то серьезное? И ведь она так и не успела пожаловаться Андрею… А так хотелось сочувствия, чтобы обняли и принесли чашечку какао.
Надя снова заплакала, но уже от жалости к себе.
Андрей вышел из ванны спокойным и распрямившимся, как при построении. Он шел в сторону Нади, поправляя резинку штанов и так и встал перед ней, оставив руки на поясе.
– Ну что, наревелась? Тебе не стыдно вообще? Пришла, устроила скандал на пустом месте. Меня выбесила и себя довела до слез. Нравится тебе такая жизнь!?
Надя молча отрицательно покачала головой.
– Андрей, ты мне сделал больно. У меня рука болит.
– Я не хотел тебе причинять боль. Просто ты умеешь так взвинтить мне нервы, что мне приходится! Когда ты наконец усвоишь, что не надо приносить домой с работы всякий негатив? Если у тебя плохое настроение, пойди прогуляйся. Нечего людям нервы мотать. Надь, я тебе говорю!
– Мне сегодня на работе стало плохо, – тихо сказала Надя. – Я сознание потеряла, – и с робким желанием сочувствия посмотрела на Андрея.
– Ну понятно. Вполне ожидаемо! Я тебе давно говорил, что у тебя что-то с нервами. И не ешь ничего, хоть и в ресторане работаешь. Сходи к врачу, – как-то металлически сказал Андрей, развернулся и размахивая руками, как на спортивной разминке, пошел на кухню, оттуда уже крикнув, что пора бы наконец приготовить поесть.
Надя провела руками по лицу, будто умываясь или пытаясь себя разбудить и обнаружила, что одной сережки нет. Она медленно спустилась с дивана на колени на пол и стала искать. Шаря руками под диваном, она нашла несколько потерянных вещей, которые если падали на пол, то исчезали. Кот играя, загонял их во всякие углы и щели. Вот карандаш, вот флешка, резинка для волос… И тут что-то противное, холодно-скользкое, попало ей в руку.
– Фу, что это? – Надя, сидя на полу, взяла это нечто и подняла перед глазами. Волна то ли ледяного холода, то ли кипятка прокатилась снизу-вверх по ее телу и ударила в лицо. В ее пальцах болтался использованный презерватив.
В это время из кухни вернулся Андрей со словами, что сегодня, видимо, жрать он так и не будет. И застыл. Надя сидела на полу и на вытянутой руке показывала ему находку. Она не могла произнести ни слова. Горло перехватило как удавкой, во рту пересохло, в голове что-то жужжало и сдавило уши.
– Что это? – напряженно спросил Андрей? – Что ты там мне показываешь?
Надя медленно встала и так же, на вытянутой руке, поднесла ему находку прямо к лицу.
– Так видно? – внезапно охрипшим голосом спросила она.
– Видно! И что?! – с вызовом спросил Андрей.
Она бросила находку на пол и шатаясь пошла в ванную. Что ей хотелось сделать она точно не знала. Может сунуть голову под холодную воду, может уйти от него подальше, может утопиться.
И тут Андрей развернулся и начал, увеличивая громкость, орать ей в след. Слова летели, как снежная лавина, с такой же разрушающей силой. С гулом и грохотом. Она плохо понимала, что именно он кричал. Но содержание его словесной атаки было примерно о том, что она сама виновата, потому что давно перестала за собой следить, что он мужик, а не монах. Что она вынудила его пойти на измену, потому что вечно на своей дурацкой работе. И вообще ему с ней скучно. Что она неврастеничка, которая задолбала ему мозг скандалами и прочее, и прочее. Он продолжал кричать даже тогда, когда Надя включила воду и сидела на ванной, сунув руки под горячую струю. Андрей пару раз сильно ударил ладонью по двери, поскольку Надя не отвечала, а ему, видимо очень хотелось диалога! Тогда он стал орать, что если она сейчас же не выйдет, то он соберется и уйдет к черту. Надя молчала. Она это делала не потому, что это была ее позиция… Просто у нее не было ни сил, ни слов, ни рук, ни ног.
Надя, оцепеневшая, сидела в душной ванной. Она слышала, как Андрей хлопает дверцами шкафов, как с грохотом упали коньки, как шуршат какие-то пакеты, услышала звук закрываемой молнии и все это сопровождалось злобным бормотанием Андрея, который то увеличивал громкость, в том смысловом месте, которое Наде надо было услышать, то снижал ее. В обрывках фраз звучали обвинения, пожелания остаться одной, так как с психопатками не живут, уверения, что она еще пожалеет, что не ценила такого мужчину, звучал нервный смех в вперемежку с матом и еще какой-то шум, который она не могла распознать.
Вдруг Наде захотелось выйти. Странная сила внезапно подняла ее, что-то закипело в районе груди и возникло непреодолимое желание вцепиться ему горло. Последние минуты Надя помнила совсем смутно. Как кино о себе на черно-белой старой рваной пленке. Она открыла дверь и в два прыжка оказалась около него. Дальше все совсем в тумане. Помнит только, как она пыталась лупить его по лицу и кричала жутким чужим голосом одно слово: «Ненавижу»! Руки в ударах встречались с его лицом и другими местами, но им было совсем не больно. Все мелькало и летало, не было ни стен, ни пола, ни потолка, ни мебели, ни мира вообще! Не было ничего. Только ее руки и его лицо, в которое руки пытались попасть. Мелькали, как кадры фильма, его бешенные глаза, иногда открытый рот, который тоже что-то орал, часть плеча, снова лицо, кисти собственных рук, его руки, вспышки света…
Очнулась Надя тогда, когда она летела по воздуху в ванную. Ей так показалось. На самом деле это Андрей скрутил ее, притащил на руках в ванную и захлопнул дверь.
– Сиди тут, *ука чертова! Психопатка!!
Далее последовала матерная тирада на фоне звона разлетающегося зеркального стекла, в которое он запустил связкой ключей. Грохнула входная дверь, что-то рухнуло и наступила тишина.
Тишина, похожая на вакуум заполнила все пространство квартиры. Не было ни одного звука, ни одного шороха. Надя сидела на краю ванной и смотрела в раковину… Точнее сказать, туда был направлен ее взгляд, но не взор… Взор Нади в это время был отключен, как электрический оптический прибор. Просто выключили тумблер и все погасло. Да и сама она не чувствовала себя в этот момент живым человеком. Только одна большая, разлившаяся по всем телу и затопившая разум боль. Она начиналась где-то в груди или ближе к животу и, растекаясь по телу, оказывала на него парализующее действие. Она была невыносима. Тупая боль, которую нельзя было сравнить ни с чем. Так не болит рана, так не болит голова или сломанная нога. Так болит душа… Помогло очнутся ощущение, что отсидела ноги, и пришлось встать. Видимо, прошло не менее часа. Надя вышла из ванной и остановилась в коридоре напротив разбитого зеркала. Осколки валялись по всему полу и бликовали, как ножи из отполированной стали. Словно какие-то древние кинжалы причудливой формы, которые, после боя в рукопашную, побросали отважные рыцари – лилипуты. Надя медленно осмотрелась по сторонам. Всюду были разбросаны выпавшие из шкафов ее вещи, пакеты, тапочки Андрея, утюг, который непонятно как попал на пол, связка ключей, шапки с полки, коробки и что-то еще. Не было сил вникать, что именно. Если бы не Ирка, неизвестно, сколько бы еще Надя так стояла. От звонка в дверь Надя вздрогнула так сильно, что мгновенно вспомнила, где у нее сердце. Это Ирка пришла с работы и по дороге решила забежать «по кофейку».
Надя открыла, но не сразу. Резко испугала мысль, что это может быть вернулся Андрей. Что-то забыл или поговорить. Несколько секунд Надя стояла в оцепенении. Мужества на новую серию ссоры у нее не было ни грамма. Но к ее счастью она не успела сильно погрузиться в эту тягостную, пугающую мысль, потому что в дверь еще раз позвонили и с той стороны раздался голос Ирки:
– Надь, это я! Ты дома?
Ирка видела, что в квартире был свет и потому проявила настойчивость.
Сказать, что рот у Ирки распахнулся до груди, это ничего не сказать. Она вошла, вскрикнула, охнула и так стояла секунд пять, озираясь.
– Господи, что это? Вы подрались? Где Андрей? Он тебя ударил? Куда? Надь!! Что случилось?!
Надя смотрела на Ирку, как потерявшийся ребенок на взрослого, который его наконец-то нашел. Она хотела что-то ответить, но изнутри, откуда-то из глубины пошла вверх волна слез, как из какого-то огромного подземного озера, или даже моря. Проходя через грудь, волна заблокировала Наде дыхание. Поднимаясь выше, проходя через горло слезы как будто наполнили его и лишили возможности произносить звуки. Потом они дошли до носа и его сильно защипало. И наконец они добрались до глаз. Сначала глаза наполнились как чаши, но переполнившись, море потоком хлынуло из чаш на поверхность. Надя медленно сползла на пуфик в коридоре, согнулась в калачик и на громком выдохе зарыдала. Через минуту они плакали вместе.
Ирка была девушка энергичная, общительная и всегда в хорошем настроении. Она была Надин моторчик. Так они и дружили с первого класса, дополняя друг друга, как утро и вечер, как весеннее первое солнце и осенняя прохлада, как детская веселость и взрослая умеренность. Они и внешне были противоположностями. Ирка была девушка с пышными формами, на пол головы ниже Нади. Движения ее были быстрее и резче, речь торопливее, улыбка шире, смех громче. Ира была яркая брюнетка, но в отличие от Нади, со светлыми глазами, со здоровым румянцем на пухлых детских щечках и настырным взглядом, всегда куда-то бегущая и неутомимая. Надя же на ее фоне смотрелась как английская светская леди, как будто немного прохладная, стройная, не броско одетая, не ярко накрашенная, обдумывающая каждое свое слово, сдерживающая эмоции, следящая за аккуратностью и плавностью своих движений, хотя она не следила, это просто так казалось. В детстве мама часто одергивала ее, если маленькая Надя начинала излишне, по маминым понятиям, веселиться, шуметь, много двигаться. Маму всегда раздражало, когда Надя привлекала внимание окружающих. При чем улыбки умиления на лицах взрослых от Надиного невинного баловства ни о чем маме не говорили. Все равно девочку ставили на место. Если не сказать «на тумбу».
Глава 2. Мама
– Надя, вставай давай! – звонко крикнула мама, – Опоздаешь, будешь сама виновата! Не хватало еще, чтобы ты спросонья мимо нот ляпала!
А Надя и так не спала уже часа два. В голове носились нотные ряды и волнующие мысли – как все пройдет и что скажет мама? Понравится ли ей? Как хочется удивить маму, и чтобы она сказала: «Надюша, ты такая умница»!
В Надины восемь лет это был не первый ее концерт, но такого высокого уровня – первый! После отборочного прослушивания взяли лучших по школам и теперь был городской конкурс.
Она вскочила с постели и схватила свое концертное платье. Наде оно не нравилось, но мама сказала, что другого нет. Пришлось надевать. Молния никак не застегивалась, и Надя от волнения и спешки дернула посильнее. Что-то заело, хрустнуло и замочек остался в ее руке. Надя замерла от ужаса. Она стояла и смотрела на замочек от молнии в своей ладошке. Слезы покатились из глаз. Наде стало страшно, что из-за этого она не сможет выступать и мама очень расстроится и будет ругать. Но пришлось набраться мужества и пойти сказать об этом маме.
– Господи, я так и знала! – воскликнула мама, – посмотри Юр, наша Надя как всегда ничего не может сделать нормально! Даже платье застегнуть.
– Я случайно, – всхлипывала Надя, – Там что-то застряло.
– Иди сюда, я на тебе через верх зашью, – с укором велела мама. – Нет, ну нормально? Именно сегодня надо испортить всем настроение, – ворчала она, – на фортепиано играет, а руки крюки.
– Да ладно, Наташ, ничего она не портила, – вступился отчим. – Сейчас зашьем и будет все нормуль! – и он подмигнул Наде в попытке приободрить ее. – Не плачь, Надюш, ну что ты?
– Ничего, побольше поплачет, поменьше пописает, – отшутилась мама, откусывая нитку.
Надя хотела сильно обидеться на, как ей показалось, не добрую шутку, но сдержалась. Обиделась немного, совсем чуть-чуть, но мама все равно заметила и не пропустила возможность упрекнуть и в этом.
– О! Она еще и губы надула! А что ты обижаешься? Сама же молнию сломала.
– Но я же случайно. Я хотела побыстрее, чтобы не опоздать.
– Ну обижайся, это твои проблемы! Но чтобы играла без всяких своих этих настроений. Пьеса бодрая, веселая, надо сыграть как учили с Софьей Ароновной. Ясно?
Надя кивнула. На душе было тягостно. И было стыдно. Стыдно за испорченное утро, за свою обидчивость, за то, что рассердила маму.
В зале собралось огромное количество народа. Волнение заставило Надю вцепится в мамину руку так, что у самой побелели пальчики. Мама ходила среди людей, с кем-то разговаривала, таская Надю за руку за собой. От толкотни у Нади соскочила туфелька, которая и так была ей великовата, и она стала дергать мамину руку, чтобы та остановилась.
– Здравствуйте, Оля! Как ваша Анечка, где она? – заговорила мама с кем-то. – А вон, вижу, с бабушкой! Какая она у вас умница! Платьице какое нарядное!
Мама всегда была очень мила с людьми. Все те, кого Надя знала, говорили о ней только хорошее. Особенно бабушки у подъезда, когда маленькая Надя проходила мимо в школу и обратно. Бабушки говорили Наде, чтобы она маму слушалась и никогда не огорчала. И Надя старалась. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы мама ее похвалила. Конечно, ее хвалил отчим, бабушка всегда была с ней ласкова, но Наде очень хотелось, чтобы именно мама была ею довольна и гордилась, что у нее такая хорошая девочка. И Надя снова старалась и думала, что вот еще чуть-чуть, и все получится.
– А на мою посмотрите! – засмеялась мама. – С утра сломала молнию на платье, теперь туфлю потеряла! Я столько в нее вкладываю! У нас еще английский с педагогом. Воспитываю, воспитываю, но гены не переплюнешь. Отец такой был, все у него из рук валилось и вообще плохо кончил! И Надя такая же, – мама снова почему-то засмеялась, махнула рукой и покачала головой. Надя не поняла, почему маме смешно и что такое гены, но стало снова очень стыдно. Еще возникло какое-то непонятное, но привычное чувство, вместе со стыдом. Похожее на чувство обиды, или разочарования, или тоски… Но маленькая Надя не могла его точно описать. Да и не пыталась. Оно было частью ее жизни, такое знакомое и тягостное, тянущее где-то глубоко внутри. В этот раз Надя подумала, что значит в ней есть какие-то плохие штуки или качества, с которыми бедная мама никак не может справиться. В ней что-то не так. Может это болезнь такая? Наде очень хотелось помочь маме прогнать из себя эти гены, чтобы мама не переживала. Но она не знала, как…
Надя прыгала на одной ноге, стараясь догнать свою туфельку, которую взрослые, сами того не замечая, загнали ногами под кресла рядов. Тут к маме подошла Надина учительница, педагог по фортепиано Софья Ароновна.
– Да вон она, неуклюжая моя, – услышала Надя мамин голос. – Надя! – громким шёпотом позвала мама и замахала ей руками. – Иди наконец сюда, учительница за тобой пришла.
Потом мама учтиво и внимательно слушала педагога и потыкивала Надю в плече, чтобы и она слушала внимательно. Софья Ароновна, миниатюрная, пожилая и душевная женщина, напомнила Наде сложные места в пьесе, еще раз проговорила, как именно их надо сыграть. Она знала, как приободрить Надю перед выступлением, и настроение девочки немного улучшилось. Но все равно было страшновато.
Объявляли школу, имя педагога и ученика. На сцену выпархивали девочки, как маленькие принцессы в воздушных шифоновых, шелковых или бархатных платьицах. Мальчики были забавно серьезные, во фраках или тройках, и смотрелись как завсегдатаи лондонских элитных клубов, только в миниатюре. Родители сидели, вытянув шеи от внимания к происходящему, и общая атмосфера была весьма торжественная и праздничная.
Пришла очередь Нади. Она вышла на сцену чуть запнувшись о первую ступеньку. Сев за рояль ей очень хотелось повернуться и найти глазами маму. Но надо было смотреть перед собой. Она собралась и стала играть. Клавиши ожили, музыка поплыла из-под ее маленьких беглых пальчиков, изящное худенькое тельце задвигалось в такт настроению пьесы. Зал исчез, были только клавиши, музыка и она. А еще были те, кто в этой пьесе ходил по горам в цветных башмачках и шляпках с колокольчиками. Это были веселые гномы и другие лесные жители сказочной страны. Надя сейчас была с ними, как прекрасная эльфийка, как принцесса леса, как фея – предводитель гномов, как Белоснежка! Этот мир был куда прекраснее мира обычного, в котором над было стараться, помалкивать и выполнять. А в сказочном лесу можно было просто парить над травами и цветами, между ветвей красивых невиданных деревьев, и все хорошее происходило само собой.
Руки и память не подвели. Ошибок не было. Надя, счастливая, поклонилась и ушла со сцены в зал. Мама сидела спокойно и ровно, положив руки на сумочку на коленях. Надя знала, что шуметь нельзя, поэтому очень тихонечко спросила маму, хорошо ли она сыграла?
Мама не сразу ответила. Потом она повернулась к Наде, немного наклонив голову и сказала:
– Да, Надюш, хорошо.
У Нади сердце екнуло и упало в пятки! По лицу поплыла улыбка. Какой-то звонкий бубенчик весело задребезжал в животе, и ей захотелось запрыгать мелкой дробью.
– Только ты в некоторых местах торопилась и смазала, – продолжила мама шепотом, глядя куда-то в сторону, – а в финале Софья Ароновна говорила играть громче, торжественнее. Аня Егорова сыграла получше.
Бубенчик еще раз дзынькнул и затих.
Конкурс подошел к концу и стали объявлять победителей по школам. В конце должны были назвать имя победителя всего конкурса. Надя сидела рядом с мамой, ела печенье, тихонько болтала ногами и смотрела, как блестящие бантики на туфлях по очереди, на музыкальный размер четыре четверти, исчезают и появляются из-под пышной юбки.
Ведущая конкурса, статная нарядная дама, объявляла победителей.
– Школа номер 7, возрастная категория 3-4 класс, педагог Лифшиц Софья Ароновна. Победитель Васильева Надежда!
Мама тряхнула Надю, поскольку сама девочка давно мыслями была где-то далеко. Надя вздрогнула и встревоженным взглядом посмотрела на маму.
– Иди же! Ты победила по школе, Надюш! – радостно сказала мама.
Надя суетливо, цепляясь за колени родителей и маленьких конкурсантов, стала пробираться к проходу. Родители вжимались в кресла и руками помогали ей пройти. Одернув платьице Надя прошла на сцену. Торжественная дама вручила ей приз, поздравила и все захлопали. Надя была смущена и счастлива. Но почему-то хотелось поскорее убежать со сцены. Она всегда смущалась, когда на нее обращали особое внимание. Всегда хотелось спрятаться за маму.
Первое место в конкурсе школ заняла не Надя, но ей вполне хватало той победы, которую она уже имела. Выходить еще раз на сцену совсем не хотелось. Было тревожно думать о том, что скажет мама, когда они придут домой. Но дома их ждал отчим и бабушка, и Надя переключила свои мысли на то, как они посидят вместе, отметят ее успех и поедят чего-нибудь вкусненького. Надя обожала пирожки и булочки, которые пекла бабушка.
– Вот, мам, стараюсь, стараюсь, а все никак. Три года как проклятая, в школу, из школы. Уроки, гаммы, пьесы. Взяли программу четвертого класса! Часами сижу с ней, про себя забыла. Муж дома голодный, а я с ней за фано торчу, да Юр? – обернулась она к мужу за поддержкой, – а первое место видимо так и не светит!
– Ну что ты, дочь, Надюша умница, победить по школе ведь тоже хорошо. Все-таки лучшая из почти двадцати человек. И некоторые старшее нее.
– Так я сколько с ней сидела! Не заставляла бы, она бы вообще ничего не сыграла. Можно сказать, это моя победа, – и мама торжествующе улыбнулась.
– Мама, я, когда пошла на сцену, так волновалась! – вступила в общий разговор Надя, – а еще я боялась упасть и еще я подумала…
– Юр, слушай, вчера Сизова звонила, сказала продает шубу недорого, пару раз одевала. Но она ей стала мала. Сам знаешь, – и мама захихикала, – ее последнее время что-то понесло во все стороны. Давай из денег на машину возьмем? Хорошая шуба, мам, светленькая такая, – повернулась она к матери за одобрением идеи. – Хочешь пойдем посмотрим?
Надя покорно замолчала, понимая, что мамины дела важнее ее дел. Они взрослые, они для нее стараются и знают, как надо поступать и о чем говорить.
Надя прижалась к маме, обвив своими музыкальными ручками ее надежную руку и ласково посмотрела на бабушку. Она была очень благодарна и бабушке, которая ею гордилась, и маме, которая в нее вложила столько своих сил, и папе Юре, который, как только встречались их взгляды, обязательно корчил какую-нибудь смешную рожицу или просто подмигивал. Наде было хорошо и тепло. Страшный конкурс позади, дома все свои-родные, вкусно пахнет выпечкой, а завтра выходной и можно будет выспаться. Только привычное легкое чувство вины ковырялось где-то в глубине Надиной души. Вины за то, что маме так с ней трудно, что она никак не может сделать все идеально, как надо, что мама из-за нее устает, тратит на нее силы и время. И еще что-то непонятное тихонько поламывало где-то глубоко, немного похожее на боль от ушиба. Надя пообещала себе, что будет еще больше стараться и села есть пирог.
Через четыре года родилась Верка. Чудное щекастое пухлое существо, которое смешно кряхтело, беспорядочно дрыгало ножками и забавно беззубо улыбалось. Все время и все силы родителей были направлены на беспокойство и заботу об этом чудо-пупсе, к тому же мама носила беременность тяжело, и Надя старалась не доставлять ей хлопот. В это время мама часто кричала и плакала, потому что, то плохо себя чувствовала, то ее что-то раздражало. Надя с папой старались не связываться и во всем угождать.
В тот вечер Надя сидела на кухне и ужинала. Бабушка только что ушла, приготовив на всех еду. Поговорить с ней не получилось, так как Надя до ужина часа два просидела за фортепьяно. Мама несколько раз принималась кричать на Надю, что та все играет не так и конфликта удалось избежать только благодаря отцу, который переводил все удары на себя. Состояние было отвратительное и подавленное. Руки не слушались, мозг не мог вспомнить ни одной пьесы, ноты плыли перед глазами. Тому были и другие очень серьезные причины. Только игра на фортепьяно, не сразу, а постепенно увлекая ее в потоки гармонии, смогла немного отвлечь Надю от того, что произошло этим днем.
Последний год Надя стала быстро расти. Тонкие ножки с воробьиными коленками торчали из-под школьной юбки, девичьи формы еще и не думали развиваться, лоб покрыла россыпь прыщиков. Бойкости характера для контратаки у Нади не хватало, и она на некоторое время превратилась в объект насмешек мальчишек из класса. Только всегда готовая встать на защиту Ирка гоняла негодяев то портфелем, то чем под руку попало, то просто аргументированной речью и не стесняясь в выражениях сообщая им своем мнение об их личностях. В тот день в школе Ирки не было. Она растянула на тренировке ногу и ее оставили дома.
В классе было тихо. Шел урок литературы, и все писали изложение. Надя училась хорошо и без особого напряжения. В целом в классе, у нее были хорошие отношения, насколько это вообще возможно в таком возрасте. То дружили, то расставались, то создавали коалиции одни против других, то все перемешивалось и перетасовывалось, то все фанатично увлекались одними, то другими персонажами, вокалистами, стилями, идеями. Надя была как бы со всеми в этих бурных волнах подростковых поисков, но все же и немного в стороне. С кем она действительно была близка, так это друг Сережа и подруга Ирка. С ними ей было ничего не страшно. Сережа и Надя занимались фортепьяно в одной музыкальной школе у одного педагога, а Ирка занималась, не много не мало, борьбой! Поэтому она была защитницей им обоим. Мальчишки в классе не решались с ней связываться всерьёз. Сереже, конечно, иногда от них доставалось. Он был спокойный, интеллигентный мальчик, не замеченный ни в драках, ни в хулиганствах, свойственных мальчишкам его возраста. Да и лишнего времени у него не было. Семья его готовила к консерватории. И это особо цепляло и раззадоривало «братву» класса. Но от Ирки им «прилетало» и за него.
Пару лет назад Сережа попытался сделать в сторону Нади шаг к «особой» дружбе. Как он сам объяснил, она нравилась ему с первого класса, но он думал, что у него нет шансов, так как, по его мнению, она самая красивая девочка в классе. В знак своего «особого» отношения он, стесняясь, преподнес ей букетик нарциссов с привязанной к нему махонькой открыточкой, в которой был написано: «Букет нарциссов для Нади от Сережи с любовью». Надю тогда это и растрогало, и смутило, и немного рассмешило. Растрогало потому, что она почувствовала ту искренность, которую вложил в свой шаг Сережа, смутило потому, что она не верила, что может вызывать у мальчиков такой к себе интерес, да и не знала, что с ним потом делать, а рассмешило потому, что сделал он это так неловко, как будто специально играл неуклюжего человечка в каком-то детском спектакле. Но играл от всей души. Надя букет приняла, но отвечать не стала. Она не знала, как и что надо говорить в таких случаях. Девочка смогла лишь вымолвить скромное «спасибо» и найти повод побыстрее уйти. Сережа больше эту тему не поднимал, но по-прежнему всегда был рядом и готовый к любому общению.
Класс сидел и писал изложение. Учительница сначала прохаживалась между рядами, а потом присела за свой стол и застыла взглядом в окне. Тут кто-то сзади тихонько ткнул Надю в плече. Она медленно обернулась, чтобы не привлечь внимание учительницы. Девочка, сидевшая за ней, передала ей записку, листочек, аккуратно сложенный в несколько раз. Надя развернула. Это была записка от одноклассника, который только в этом году к ним пришел, но уже успел составить себе репутацию лидера, крутого парня и красавчика. Как потом поняла Надя, такая репутация требовала особой поддержки со стороны обладателя. Надя начала читать. Там грамотно и складно говорилась о том, что он хочет с ней встретиться после уроков в уютном уголке пришкольного сада. Что она давно ему нравится. Что он не такой плохой, как она может подумать и очень просит ее с ним поговорить.
Надя сначала растерялась и некоторое время сидела, просто глядя в стол. Встретиться с ним взглядом не представлялось возможным, так как для этого надо было развернуться на 180 градусов к последнему ряду. Надя сначала не поверила, поскольку не могла припомнить ни одного эпизода, где бы он проявлял к ней симпатию. Скорее наоборот. Да и вряд ли такое вообще возможно. Она, такая нескладная, вся занятая уроками, музыкой, помощью маме с малышкой… Что в ней смогло его привлечь? Но перечитав записку еще несколько раз, помедлив, она взяла ручку и написала под текстом одно слово: «хорошо».
Уроки закончились, и все дети сокрушительным громогласным облаком выстрелили из школы, как конфетти из хлопушки. Надя переждала какое-то время и вышла позднее остальных, уже одна. До того самого места, где была назначена встреча, было несколько шагов между акациями. Она направилась в тот уголок, который все знали, как «местечко». Там творилось все тайное и самое главное, что могло быть во «взрослой» школьной жизни. Там мальчишки пробовали курить, там признавались в любви, там впервые после школьного вечера пробовали алкоголь, там обсуждались самые секретные секреты… За зеленью ничего не было видно, но стоило подойти ближе, как открывалось что-то вроде небольшой полянки или естественной беседки, сформированной ветвями деревьев и кустов. Девочка шла медленно, так как быстро не получалось, ноги не очень слушались. Волнение и страх перед неведомым накрывал ее с каждым шагом. Несколько раз проскакивала мысль развернуться и уйти, поддавшись своим опасениям. Но путь был не долгий и Надя не успела принять решение ретироваться. Она вынырнула между кустами в «беседку» и вдруг ее оглушила какофония из страшного пронзительного свиста, свирепого хохота, визга и крика! На простор «местечка» вывалилась толпа пацанов, человек 10, все кривлялись, орали, хохотали и махали руками. Надя замерла от ужаса и неожиданности. Всегда немного погруженная в себя она особенно не была готова к такому повороту событий. Пацаны окружили ее и продолжали кривляться и орать. Что-то из выкрикиваемого ими она расслышала из общего рокота, но это были отдельные слова или фразы про то, что «Васька» дура глупая, поверила, да кому ты нужна, курица, ха-ха-ха и что-то еще подобное.
Все сжалось внутри у Нади до такой степени, что стало больно в желудке, ноги размякли, будто не свои, в глазах и во всей голове стало темно и пропала резкость. Это слезы наполнили глаза Нади. И сквозь них, как сквозь кривое мокрое стекло, за толпой самых активных мерзавцев она увидела лицо Сережи… Он стоял в сторонке, опустив руки вдоль тела, не кривляясь и не прыгая, он не орал и не свистел, он просто стоял и смотрел на нее напряженным застывшим взглядом, словно молящим или стыдливым… Было видно, что ему хотелось провалиться сквозь землю, но он не мог сделать даже этого. Наде сложно было потом вспомнить подробности, но ей показалось, что в его взгляде звучало «прости, я не смог отказаться» …
Уйти Наде никто не помешал, но еще долго ей в спину летел свист и отдельные выкрики, которые окутав ее гулким облаком не отставали по мере удаления, а как-бы летели рядом. Она шла медленно, но не от достоинства королевы, а от бессилия и ужаса. Выйдя из сада Надя почувствовала себя более-менее в безопасности, зашла в школу попить, подождать чего-то, наверное, успокоения вихря чувств, и пошла домой. Плакать пока она не могла…
Позднее Ирка, узнав о произошедшем страшно негодовала и напала на Сережу с обвинениями в трусости и предательстве. Сережа выслушал все стоически, не пытаясь ни словом оправдаться. Он просто сидел, опустив голову и на все тихонько кивал. Когда Ирка, высказав свое презрение и разочарование в нем, как в друге, перешла к финалу, где она отказывалась иметь с ним впредь дело, вмешалась Надя. Она просила не осуждать Сережу так строго, ведь, по всей видимости, парни заставили его пойти с ними, чтобы проверить на пригодность к мужской дружбе. Что ему было делать одному против десятерых? Эта версия Сережу всколыхнула и было заметно, с какой благодарностью и надеждой он был готов за нее уцепиться. Но тут Ирка, еще полная гнева, обрушилась и на Надю, сказав ей, что предателей прощать нельзя, и в качестве точки в сказанном хлопнула кулаком по столу.
Чему научилась Надя за свои двенадцать лет, кроме школы, музыки и английского, так это прощать, оправдывать и соглашаться. Она простила предательство, оправдала трусость и согласилась иметь такого друга рядом и дальше. Тройка распалась. Теперь они дружили по отдельности, Надя с Иркой и иногда Сережа с Надей. Они просто разговаривали на переменках в музыкальной школе. Сережа был готов на большее, но что-то теплое, открытое и искренне постепенно закрывалось в Надиной душе. Не только по отношению к Сереже, а по отношению к миру. А Ирка с тех пор решила для себя, что ее миссия не оставлять Надю одну ни на минуту. Она очень любила Надю за ее тепло, верность, беззащитность, честность и за то, что с ней невозможно было поссориться. И за то, что чувствовала себя нужной. А может быть просто любила.
В тот вечер бабушка, приготовив ужин ушла, так и не узнав о пережитом Надей. Надя ужинала на кухне одна, папа спал в дальней комнате, а мама, уложив Верку, болтала по телефону с подругой. Она громко рассказывала, как прорезывался первый зуб, и она не спала неделю ни одной ночи, как скучно дома без работы и как она мечтает вернуться в отдел, как мало зарабатывает муж и вечно приходится залезать в долги, как она все сама и сама. Надя ждала, когда все важные вопросы будут обсуждены и они посидят на кухне вместе. Волнение клокотало и билось в ее груди. Мысли то выстраивались в повествование, то снова сваливались в кучу. Она не знала с чего начать…
Наконец мама пришла. Она нажала кнопку чайника и села рядом за стол.
– Устала, сил нет, – сказала мама, тряхнув головой, откидывая густые темно-медовые волосы, – все одно и то же каждый день. Ты выучила к экзамену пьесу, Надь?
– Да, я занималась. Я готова, все нормально, – ровным голосом ответила Надя. Ей очень хотелось сменить тему и выложить маме все о том, что с ней сегодня произошло. Но у нее не было привычки жаловаться маме. Да и вообще делиться чем-либо. Не то, чтобы она этого не хотела. Она не позволяла себе этого хотеть. Мама никогда не слушала ее так, как вожделела ее детская душа. Надя много раз пробовала, но реакция оставляла какую-то острую боль. Боль и стыд за попытку. А еще злость, почувствовав которую у Нади, и так к тяжкому клубку чувств приплеталось еще и чувство вины. Как же можно злиться на маму? Поэтому она просто перестала пытаться найти в маме того слушателя, которого ей бы хотелось. Чем больше она взрослела, тем более горько ей было думать об этом. Надежда, попытка, разочарование, стыд, злость, вина. Мучительная последовательность замкнутого круга… Сейчас то, что переживала Надя было сильнее страха очередного непонимания. Ей хотелось, чтобы ее защитили и пожалели, чтобы волшебные руки всемогущей матери превратили ситуацию из адской в обычную или просто стерли из истории, чтобы ее обняли и погладили по голове, чтобы скорее пришло не завтра, а послепослезавтра, когда все всё забудут, ей хотелось чудом повзрослеть и войти в мир сильных взрослых, где никто так не поступает, ей хотелось нырнуть в тишину и пустоту, где просто нет людей. Ей хотелось сочувствия. Или хотя бы чего-то одного… Но она боялась начать, подспудно ожидая привычного непонимания и невнимания к своим чувствам, привычного ощущения своей не ценности и такого же привычного горького разочарования. Но каждый раз с детским доверием она надеялась, что вот сейчас у мамы найдутся для нее те важные теплые слова, которые она ждала всю жизнь.
И она решилась, сказав себе, что сейчас мама ее услышит, пожалеет и поддержит.
– Мама, со мной сегодня очень плохо поступили в школе, – чуть хрипловато и глядя в тарелку выдавила из себя Надя. И подняла на маму глаза.
– Да? Оценку плохую поставили? – с «невинным» ехидством спросила мама, наливая себе чай.
– Нет.
Тут Наде вдруг стало стыдно рассказывать, как ее обманули мальчишки, как она поверила, что кому-то понравилась и она замолчала, не зная, как теперь выпутаться.
– Ну так что случилось то? – продолжила диалог мама. – Мне не будет стыдно за то, что вы там натворили?
– Мам, – пропустила ее вопрос о себе Надя, – мам… сегодня надо мной смеялись 10 мальчишек сразу. В нашем саду около школы. Они орали и свистели, а я не знала, куда деваться.
– Ну и что? Что ты мне ерунду какую-то рассказываешь? Лучше скажи, что ты получила по истории за контрольную?
– Мам, они орали, что я дура, что я никому не нравлюсь, что я глупая и страшная. Они смеялись надо мной. А Сережка… – Надя не смогла закончить эту фразу, у нее перехватило дыхание.
– Да ну! Подумаешь! Не обращай внимания на всякую ерунду. Они сами дураки. Слушай, у меня сегодня ужасно болит голова и я устала. Можешь Верочку покормить, когда она проснется?
– Мам! – крикнула Надя, – я тебе говорю, меня сегодня унижали! Я стояла как дура! Мне плохо! Как я завтра в школу пойду!? – и слезы брызнули из ее глаз во все стороны.
– А чего ты орешь? – рассерженно огрызнулась мама, – и чего ты мне все это рассказываешь? Мне то ты зачем об этом говоришь!? Это твои школьные дела, поссорились, помиритесь. Не ори, Верочку разбудишь. Нашла повод, тоже мне!
– А кому мне говорить? Тут больше нет никого! Ты же моя мама! – крикнула Надя сквозь слезы.
Тут зазвонил мамин мобильный и она замахала руками на Надю, чтобы та замолчала. Надя вскочила и выбежала с кухни, хлопнув дверью.
– Вот хамка растет! – гневно высказалась мама в трубку, – орет на мать, дверями хлопает! И пофигу, что мать устала! Сколько сил и денег вложила, костьми легла, пашу на них как лошадь, и вот тебе благодарность! Ужас!
Надя убежала в свою комнату, нырнула лицом в кровать и быстро затихла. В этот момент она первый раз почувствовала такую острую обиду и отчаяние, которые больше походила на ненависть. Но как это возможно? И от этой мысли, ударившей в центр груди с силой выстрела, все Надино хрупкое тело передернуло. Минут через несколько подкатила и накрыла очередная волна чувства вины. Оно всегда шло попятам за обидой. Подлое, мучительное, мерзкое, уничтожающее, парализующее волю, проклятое чувство вины. Но вскоре вина стала отступать и начало подкрадываться что-то незнакомое, холодное и тяжелое, как железо, что-то страшное, но могущественное, будто освобождающее… Надя лежала и ждала, когда это чувство станет ей понятно. И дождалась. Вот оно, то самое облегчение! Вот тот новокаин в рану, вот тот лед на ушибленное место, вот глубокий сон-забвение, отключающий от тяжких мыслей. Вот та холодная железная крышка люка, которая закрывает от любого удара в сердце. Нелюбовь! Да, Надя с каким-то злым опустошением поняла, что больше не любит мать! И больше не больно. Ненависть и… свобода…
Глава 3. Хирург
Надю разбудил звонок в дверь. Проснувшись она обнаружила себя не в спальне, а на диване, там, где вчера прилегла после происшествия с порезом и травмпунктом. От неудобной позы немного затекла шея и побаливала кисть левой руки, но в целом Надя чувствовала себя нормально.
Девушка встала и босиком пошла открывать. В дверь ввалилась Верка, в куртке и спортивном костюме, вся в снегу, розовощекая и пышущая морозцем. Сестры были чем-то похожи. Обе высокие и стройные, но Веркины формы были по девичьи более округлые. Обе дочери унаследовали от мамы густые каштановые волосы, чуть в рыжину, пышные и блестящие, у обоих на лице была мелкая россыпь веснушек.
– Приветик! Вчера позвонила твоя Ира, сказала, что у тебя травма случилась, просила зайти. Мама не смогла, у нее давление. Меня попросила. Ну ты как? Покажи руку. Большой шов?
– Проходи, – сонно сказала Надя, пропуская сестру в квартиру. – Я сейчас умоюсь и приду. Иди чайник поставь. А сколько время?
– Девять! – бодро ответила Верка, разуваясь. – Я бегала и вот к тебе решила зайти. Сегодня в школе какая-то комиссия. Не пойду. Попрошу папу, чтобы справку для меня выписал у своего этого… как его… ну, школьного друга.
Надя позвонила на работу сообщить о больничном и сестры сели на кухне позавтракать и обсудить вчерашнее событие. Не сказать, что они были очень близки, все-таки разница в возрасте 12 лет. Но все же относились друг у другу искренне и тепло. Надя часто сидела с Веркой, когда та была маленькой, потом делала за нее уроки, прикрывала от маминого гнева за проступки, сидела у постели, когда Верка болела, подменяя уставших родителей. Верка же, в свою очередь, за это сестре не дерзила, что ей давалось как подвиг, иногда слушалась, иногда советовалась и рассказывала свои секретики. Общих дел у них почти не было, но это и не мешало. Шел последний Веркин школьный год и вся семья была озабочена темой выбора ВУЗа. Согласия не было. Папа настаивал на медицинском, мама считала, что лучшее образование – это как у нее, экономика, финансы, бухгалтерский учет. Она называла это вечной профессией, так как деньги будут всегда. На что папа говорил, что болеть тоже будут всегда, но маму это не убеждало. Сама Верка хотела на режиссерский факультет, что приводило в ужас и папу и маму. Верка аргументировала тем, что сейчас вся жизнь в сети, и делать рекламные ролики, интересные короткометражки или полноценные фильмы – это тоже надо уметь, это востребовано и круто. Поэтому Верка занималась с репетиторами сразу химией, математикой и литературой.
Надиного мнения особо не спрашивали, да ей и самой не особо хотелось вникать в ситуацию. Иногда, за нечастым семейным столом, могла зайти об этом речь, но все равно в итоге все съезжало на тему маминого самочувствия и страшной нагрузки, которую она несет из-за необходимости обеспечить младшей дочери будущее. Мама добавляла, что не получилось сделать из старшей дочери достойного профессионала, хоть она и пахала, как известно кто, так пусть хоть младшая станет хорошим специалистом.
Надя давно научилась относиться ко всему, сказанному мамой спокойно, нейтрально и поверхностно, поскольку любая реакция лишь только разжигала мамину словесную активность и давало ей повод для смещения акцентов на себя. Что бы ни было сказано, все возбуждало маму к сокрушениям о несбывшихся надеждах, которые никто не оправдал, о ее адских трудах, о вьючных лошадях, о других лошадях, загнанных, которых пристреливают и к подобным опостылевшим клеше, которых можно было избежать только молчанием. Лишнего шума Наде не хотелось. Да и все это давно перестало иметь для Нади значение. Ей самой казалось, что она смотрит на мать как будто с крыши соседнего дома. Надя была за взаимопомощь и мир в семье, но в пределах политкорректности, целесообразности и необходимости. Папа тоже научился взаимодействовать с наименьшими потерями. Он мог высказать свое мнение, но потом просто соглашался. Так что, было понятно, что Верка, в итоге, пойдет в финансовый ВУЗ.
Младшая сестра упорхнула по своим делам, и Надя осталась одна, наедине с мыслями о вчерашнем. Почему именно под новый год, или сразу после него с ней всегда какие-то катаклизмы? Что за критическая точка такая? Вот, интересно, произойдет еще что-нибудь катастрофическое за эти пару недель? И тут она вспомнила о глазах! Сердце почему-то забилось чуть быстрее и все остальные мысли, вращающиеся в сознании Нади растворились как облако пара. Ей вдруг захотелось пройти через эту ситуацию еще раз, правда без боли. Просто оказаться там и попытаться понять еще раз, что ее так зацепило в этом хирурге, да еще в такой обстановке. Надя за год привыкла к мысли, что она ни в кого не влюблена, ни о ком не грезит, ни к кому ее не тянет и никто ее не волнует. Кроме Андрея, при мыслях о котором начинало щемить в сердце. Ей было одиноко одной. Даже порой страшно. Но здравый смысл ей говорил, что это грезы ради грез, что это тоска по прошлой любви, что это не любовь, а одиночество, что ситуация бесперспективная и давно пора ее отпустить. Тем более, если бы кто-то спросил рациональную часть Нади, хотела бы она пройти через такие отношения еще раз, она бы уверенно сказала, что нет. Эмоциональная часть, конечно, поскуливала тихонечко, частенько пропуская удары, выстреливающие из воспоминаний, но Надя привыкла и к этому.
Девушка подумала, что сегодня первый день после операции, потом еще два и она пойдет в больницу на перевязку, как велел хирург. Это почему-то взволновало и так воодушевило Надю, что она даже смутилась от самой себя. Нет, понятное дело, что ничего серьезного быть не может, глупо об этом думать, но все равно интересно просто понять, что ее так взбудоражило.
В приподнятом настроении Надя насыпала корм Кирюше, который все это время вращался у ее ног, всячески намекая, что сами то позавтракали, а его не накормили, и решила пойти погулять, зайти в аптеку, а заодно и присмотреть подарки.
Погода была солнечная, снежная, морозная. Воздух бодрил и наполнял предпраздничной радостью. Магазины, деревья, фонари, все было в снегу и в гирляндах. Из торгового центра доносилась песня Майкла Бубле «Holly Jolly Christmas», а у входа плясал поролоновый смешной снеговик на человеческих ногах. В душе что-то негромко подпевало и пританцовывало. Хотелось просто болтаться и глазеть на суету, царившую в городе. Никуда не спешить и ни о чем не думать. Просто бродить, походу смахивая варежкой с заборчиков и скамеек шапки снега, подбрасывать его ногами и смотреть, как крошечные алмазы сверкающей пылью разносится ветром во все стороны.
С чувством облегчения и с полными пакетами Надя пошла домой. Подарки закуплены, упакованы, бантики приклеены. Супер! Главная проблема решена. В кармане зазвонил мобильный. Надя, торопясь снять варежку со здоровой руки забинтованной рукой, а потом зубами, выронила пакеты и создала небольшую пробку из людей, перегородив им и так не широкий проход. Кто-то из прохожих заботливо помог ей собрать пакеты в один пучок и взять в руку.
– Перед праздником все такие любезные, – подумала Надя и улыбнулась. На экране смартфона был незнакомый номер. Но Надя, из-за возни с пакетами не успела ответить. Пару секунд постояла и подумала, стоит ли перезвонить, но не стала, – Наверное, опять рекламщики или опросы. Ну их.
Дома, спрятав пакеты в шкаф до времени икс, Надя налила себе крепкого кофе с толстенной пенкой, взяла круасан и села с ногами на кресло в гостиной. Кирюша тут же воспользовался моментом, запрыгнул на колени и подставил животик для поглаживания. Почесывая тепленькое пушистое брюшко и наслаждаясь с морозца ароматным сладким кофе Надя, не сосредотачиваясь на сюжете, смотрела в телевизор и, как ей казалось, ни о чем не думала вообще. Какое же блаженство ни о чем не думать. Ни о подарках, ни о работе, ни об Андрее.
Снова зазвонил мобильный. На этот раз он был заблаговременно положен на подлокотник кресла. Снова тот же незнакомый номер.
– Вот навязчивые! Где они номера берут? – подумала Надя, поставила чашку на подлокотник рядом и ответила на вызов.
– Добрый день! – сказал бархатный баритон в трубке, – это Надежда Алексеевна?
– Да, я, – ответила Надя и что-то слегка напряглось у нее внутри.
– Это врач, Кирилл Викторович, вы вчера у меня были с резаной раной кисти.
От неожиданности Надю так подбросило, что ее ноги в долю секунды выскочили из-под нее и прыгнули на пол, скинув задремавшего размякшего Кирюшу, который шлепнулся на палас, как плюшевая игрушка, а рука с бинтом сбила с подлокотника чашку с остатками кофе.
Надя замерла в нескладной позе, пытаясь одновременно оценить ущерб от своей неловкости, сосредоточиться и успокоиться.
– Да, здравствуйте, – постаралась спокойно сказать Надя. Ей казалось, что по ту сторону связи видно, какая она нелепая.
– Я хотел поинтересоваться вашим самочувствием. Жалобы есть? Рана болит?
– Да, немного, но я приняла обезболивающее утром, как вы рекомендовали.
– А отечность?
Надя не разглядывала свою левую руку утром и потому ей пришлось внимательно посмотреть на кончики пальцев, виднеющиеся из-под складно наложенной повязки.
– По-моему есть немного.
Надя старалась переключиться с волнения на роль пациентки, просто отвечающей на вопросы врача, но внутренний голос отвлекал и нашептывал: «А что это он лично тебе звонит? Разве врачи так делают? Странно, странно…»
– Не переживайте, Надя, отечность после травмы, это нормально. Главное, чтобы не покраснело и не дергало. И чтобы температура не поднималась. Рана у вас чистая, поэтому все быстро заживет. Принимайте препараты.
– Спасибо, доктор, – ответила Надя и больше не знала, что сказать… Возникла неловкая для Нади пауза, которую ей очень хотелось заполнить каким-нибудь вопросом, но в голове был абсолютный вакуум.
– Надя, я жду вас послезавтра на перевязку. Вы помните, куда приходить? – спросил баритон, который, казалось, не испытал неловкости от паузы. Он был спокойный и ровный.
– Да, спасибо.
– До свидания. Жду вас после четырнадцати.
– Хорошо, до свидания, – ответила Надя еле слышно и положила трубку.
Сев в кресло в позе хоккеиста после игры, опершись локтями о колени, Надя сидела и смотрела вокруг себя. Кот обиделся и ушел на диван, брызги кофе с гущей нарисовали на паласе изящный фонтанчик. Хорошо, что чашка не разбилась. Она от кофе-машины, которую ей подарили когда-то родители на день рождения.
– Да что со мной? Дерганая какая-то. А так хорошо день начинался. Ну конечно, это же перед новым годом. Все должно идти наперекосяк, – думала Надя, отправляясь за тряпкой и чистящим средством. – Но все же… Почему этот человек меня так волнует? Ведь не было никаких к тому оснований. Ну правда же, с чего вдруг? У него этих пациентов сотни, он и лиц то не различает. Вспоминает, наверно, только когда в карту смотрит или на больное место, – пыталась приободрить себя Надя, но юмор, как ей казалось, получался какой-то корявый, как и она сама.
Вымыть палас одной рукой не получилось, и Надя бросила эту затею. Оставшиеся два с половиной дня выстраданного больничного девушка решила потратить на безделье. Продлевать не хотелось, на работе было много дел. Она давно не могла себе позволить немного полениться, а очень хотелось. Хотя, лениться не особо получится, так как сессия на носу, а курсовые не сданы.
В доме была тишина. Наде этого и хотелось и нет одновременно. Вроде она устала от шума и суеты, но в то же время было непривычно без рабочего галдежа. Только кот Кирюша иногда нарушал тишину своим кошачьим говорком и бормотал одинокий телевизор, который, казалось, был обижен на невнимание, и потому говорил сам с собой.
В день визита к врачу настроение было отличное, рука не болела, только надоела повязка и то, что одной рукой ничего невозможно сделать. Пришлось звать Ирку на помощь, чтобы помыть голову. У Ирки был выходной, и она с охотой пришла.
– Ну что, я заказываю номера для всех, Надь? – спросила Ирка про поездку на новый год на турбазу, поливая из душа ей на голову.
– Не знаю, Ир. Может с домашними посидеть? Как-то не хочется ехать одной. Ну в смысле, что вы все парами, а я с котом – засмеялась Надя, но вышло как-то не весело.
– Ты реально кота хочешь взять? – искренне удивилась Ирка.
– Нет конечно. Но куда девать, не знаю. Он такой мамин сынок. Он тут с ума сойдет один.
– Нет, погоди. Сейчас мы его пристроим, – решительно заявила Ирка, набросила на Надину голову полотенце и пошла кому-то звонить.
Через пять минут кот уже имел потенциальное временное пристанище, кормильца и собеседника в виде Иркиного двоюродного брата, большого любителя животных.
– Степа только попросил взять с собой его игрушки, перинку, миску и корм, который он любит, – отрапортовала довольная своими способностями решать проблемы Ирка.
– Ну я не знаю. Кирюша будет в шоке. Чужой дом, чужой человек. Может маме сбагрить?
– Надь, не надо маме, – ответила Ирка и протянула многозначительную паузу со взглядом, говорящим: «ну ты меня понимаешь…». – Вспомни прошлый год. Кот то в порядке, но что ты потом выслушивала?
– Да, – выдохнула Надя. – Пойдем кофейку попьем, и я поеду на перевязку.
– Ага, к хирургу с такими странными глазами, – захихикала Ирка, уже хозяйничая на кухне до того, как Надя успела предложить перекусить.
Надя старалась идти механически и никак не думать о предстоящей встрече. Чтобы себя переключить она проигрывала в голове любимую фортепьянную пьесу, старательно вспоминая нотный текст. И это получилось. Даже руки стали совершать некие движения, похожие то на игру на клавишах, то на дирижёрские па. У входа в больницу суетился народ. Кто-то помогал дойти до входа пациенту на костылях, кто-то, видимо сын, заботливо и медленно, придерживая под локоть, провожал пожилую женщину, девушка тащила сумки перед пожилым мужчиной, участливо повторяя: «пап, не спеши», молодые парни провожали своего забинтованного приятеля, видимо совершенно ему не сочувствуя, поскольку их смех разносился по всей территории.
– Да, у всех свои проблемы, – подумала Надя и зашла в корпус.
При входе в коридор отделения было написано «Хирургия». Надя прошла за широкие двери и остановилась, пытаясь сориентироваться, в какую сторону идти. Резво шныряли сестры, более степенным шагом ходили врачи, еще более медленно прогуливались пациенты. Пока Надя не решалась спросить, где кабинет заведующего к ней подскочила мимо проносящаяся симпатичная медсестра и нарочито-строгим голосом спросила:
– Вы к кому, девушка?
–Это ко мне! – услышала Надя за спиной знакомый бархатный баритон. Она вздрогнула и обернулась, оказавшись к нему так близко, словно в переполненном автобусе.
Это он. Хирург, который зашивал ей рану. Как и в прошлый раз от него повеяло каким-то спокойствием, как от батюшки в храме, силой и дорогим шикарным парфюмом. Надя понимала, что надо поздороваться, но именно в эту секунду она забыла родную речь. Она бы, наверное, и имени своего сейчас не выговорила. Хирург едва уловимо улыбнулся, видимо его умилило Надино замешательство, и предложил пройти в перевязочную.
– Лена, проводите пациентку, я сейчас подойду.
Медсестра строго смерила Надю взглядом и кивнула в ту сторону, в направлении которой была перевязочная. Наде почему-то показалось, что она «взвесила и измерила» ее глазами на степень достойности и соответствия их кумиру. И решила, что Надя для него мелковата и простовата. И медсестру это отчего-то удивило, но и успокоило. У двери в перевязочную она уже менее протокольным голосом предложила войти и сесть на кушетку. И испарилась, мелко топоча по коридору дальше по своим милосердным делам.
Надя глубоко прерывисто вздохнула, но выдохнуть, как хотелось, протяжно и полно, не успела, так как в кабинет зашел хирург и хлопнул дверью. Вдох застрял в расправившейся груди, оставив Надю с поднятыми плечами, в позе трубача перед сольной партией.
Наде чувствовала себя неловко, но ей страшно хотелось посмотреть ему в глаза и сравнить свои впечатления. Она надеялась, что тогда, в травмпункте, с ней случилось какое-то помутнение и сейчас все будет просто и обычно, как на приеме у врача.
– Пусть так будет, пусть! Не надо мне потрясений, – подумала Надя и подняла глаза.
– Что вы сидите, сударыня, как лом проглотили? – улыбнулся хирург. – Как ваша кисть? Давайте снимем повязку. Препараты принимаете? – и он отвернулся к раковине помыть руки.
– Вот они, эти демонически-ангельские глаза, вот они, заколдованные озера в темном лесу, вот и сила, и власть, и лукавый прищур, и вместе с тем тепло и участие. Может это из-за маски? Может…
– Надя, смотрите! Рана затянулась первичным натяжением, но швы снимать еще рано. Воспаления нет, все чисто. Функциональность кисти в норме. Беспокоится не о чем, но пока ни мочить, ни нагружать левую руку нельзя. Надя, вы меня слышите?
– Да, слышу, – опомнилась от своих мыслей девушка.
– Я обработал, повязку сейчас наложим. Потом пройдите к столу.
Повязку врач наложил с такой ловкостью, что Надя даже пропустила этот момент. Она пересела на стул, ожидая, что хирург сядет напротив и будет давать рекомендации, но врач подошел и прислонился к краю стола, как бы чуть присев на него, оказавшись таким образом рядом с Надей и одновременно над ней.
– Надя, скажите пожалуйста, вы замужем? – услышала девушка вопрос, и не сразу поняла, что это продолжение их диалога.
– Нет, – автоматически послушно ответила Надя, но через пару секунд почувствовала, что теряется.
– Надя, – и хирург стянул маску под подбородок. – Можно я начну без бессмысленных вступлений? Я сразу спрошу, – и показалось, что он сам несколько волнуется. – Как вы отнесетесь к тому, что я вас приглашу вечером, или, когда вам удобно, провести со мной время? Например, сходим в ресторан или просто прогуляемся и пообщаемся, – и он замолчал, давая Наде время на то, чтобы собраться с мыслями и что-нибудь ответить.
Надя впервые увидела его лицо без маски. Глаза не сказать, что потерялись в других чертах, скорее они дополнились и картина стала более гармоничной. Именно картина, подумала Надя. Если бы она рисовала мужественного правильного в ее понимании мужчину, она бы нарисовала его таким. Строгий, но не брутальный, по-мужски красивый, но не кукольный, с правильными чертами лица, но не как у греческой статуи, взгляд живой, но не нервный, умный, но не скучный, не знакомый, но и не чужой.
Надя сидела, подняв голову и почти открыв рот. Пока что ни одно слово не нашло дорогу домой в Надину голову. Она смотрела и молчала.
– Я понимаю, что сложно ответить так сразу, – хирург снял чепец, видимо понимая, что надо предъявит себя совсем без визуальных помех, – но мне бы было очень приятно, если бы вы согласились уделить мне время, – и снова повисла пауза, от которой Наде стало аж немного нехорошо, как в душном помещении.
– Я… Я могла бы. Я, наверное, я выйду на работу. Если только вечером?
Хирург, казалось, обрадовался тому, что тема немного расширилась и ухватился за мысль о работе.
– Нет, вы моя пациентка и я, пока что, не разрешаю вам никакую активность. Общественный транспорт, толкнут, пихнут, швы разойдутся и будут осложнения. Этого допускать нельзя. Надо продлить больничный лист.
– Хорошо, – тоже немного расслабилась Надя, – я схожу в поликлинику.
Врач поднялся и, взяв Надю за плечи, поднял и ее со стула, тем самым сообщая, что визит окончен и ей пора уходить. И, как показалось Наде, он хотел еще что-то сказать, но не успел.
– Кирилл Викторович! Тяжелый! Игнатьев выходной, Сурджяна вы отпустили. А он уже в оперблоке, в грязной. Пожалуйста! – протараторила медсестра Лена, распахнув дверь перевязочной. – Неврологов Татьяна Николаевна уже вызвала. Вас очень просили побыстрее!
– Что, послать больше было некого, сама бегаешь? Иду! – мгновенно переключившись, собранно и четко ответил хирург. – Простите, Надя, мне надо идти. Можно я вам позвоню? – чуть улыбнувшись, но явно спеша добавил врач.
– Да, конечно, – уже в спину ему ответила Надя и внезапно для себя осталась одна в кабинете.
Она слышала, как миниатюрная, словно куколка, деловая медсестра Лена семенила за хирургом по длинному коридору, по ходу вводя его в курс дела о каком-то «тяжелом» человеке, а он задавал ей короткие, невопросительные, непонятные Наде вопросы. Голоса удалились и смолкли. Надя еще помедлила несколько секунд, вышла из клиники и направилась в сторону дома.
Морозный ветер вернул Надю к реальности и она, чтобы привести в порядок мысли, решила пойти домой пешком. Как относиться к происходящему она еще решить не могла, но что она отчетливо осознала, так это глубокое уважение с оттенком восхищения, которое она испытала к хирургу. Никогда раньше у Нади не было опыта общения с врачами, где она бы могла быть свидетелем или участником их жизни, невидимой приходящему и уходящему обычному пациенту. Никогда раньше она не задумывалась, какую важную работу они делают, насколько их жизнь на работе, да и вне ее, не принадлежит им самим, насколько судьбы других людей зависят от готовности врача оказать помощь. Проще говоря – спасти! Тот «тяжелый», молодой парень, как услышала Надя из обрывков удаляющегося разговора, чей-то сын, такой-же женщины, как ее мама. А может он молодой отец. И все зависит теперь от профессионализма того человека, который позвал ее на простое свидание. От него и его таких же, ничем не выделяющихся в обыденной жизни коллег, от таких вот сестер милосердия, как Лена. А от нее, от Нади кто в жизни зависит, кроме кота Кирюши? Вот так вот остро, жизненно, полностью, кто? Да никто. И от этих мыслей настроение Нади словно раздвоилось. Одна сторона была полна почтения к докторам, другая презрения к себе. Может и правда мама права, что ничего не смогла из меня сделать?
– Студентка в тридцать лет, – с грустной иронией подумала о себе Надя, – и что дальше? Молодой специалист в области логистики и всякой дуристики. Зачем…? А что он во мне нашел, в серой мыши? Красивый статусный мужчина, хирург, спасает жизни. Вот, к примеру, мои два часа жизни, а вот его… Я прогулялась, купила хлеба, молока, яиц и овощей, приду домой, попью кофе, поглажу кота и сяду читать или смотреть сериал. В лучшем случае писать никому не нужную курсовую. А вот его два часа: провел возможно очень сложную операцию, спас жизнь очередному парню, который будет растить своих сына или дочь, строить дачу для семьи, зарабатывать, любить жену, заботиться о маме, которая наверняка тоже уже в больнице и ждет у операционной врача, как Бога, моля о помощи обоих. А потом поступит следующий и он снова сумеет помочь. Надя и Кирилл, студентка-неудачница и хирург. Несостоявшаяся пианистка и состоявшийся врач, зав. отделением. Да я ему вообще не подхожу, он просто этого еще не понял. Ходить на такие свидания, только заниматься самообманом. Не пойду я никуда! – закончила свою мысль Надя и уперлась в дверь подъезда, даже не заметив, как дошла.
Сначала хотелось позвонить Ирке и рассказать о приглашении, о том, какая у Кирилла Викторовича сложная и важная работа, какая она, Надя, злая на себя, как ей стыдно и вообще весь спектр чувств, которые бились и скреблись в душе, дергая ее в разные стороны, раскачивая от поросячьей радости в связи с приглашением на свидание до желания разбить себя об стену. Но потом звонить перехотелось. Во-первых, чтобы не переживать все это еще раз, во-вторых, чтобы не морочить Ирке голову и не портить настроение. У нее и своих дел полно, и сын простыл, и папа болеет. Надя любила их семью, где ее тоже, по понятным причинам, принимали как родную. И не стала звонить.
Было страшно лень вставать с дивана, чтобы погасить свет на кухне, раздеться и лечь по-человечески, в пижаме и под одеяло. Сколько можно спать в спортивном костюме на диване в гостиной? Очень часто сон заставал Надю именно там. Курсовая за этот вечер Наде так и не далась, только разозлила, по телевизору ничего интересного не было, книжка не читалась, даже Кирюша почему-то немного раздражал, мешая то там, то тут своим обмякшим гуттаперчевым тельцем. Куда ни сядь, он там уже лежит, растекшись на все сиденье. На часах было начало одиннадцатого, спать не хотелось, но и делать было нечего. Надя лежала на диване, смотря на свое отражение в зеркале в свете телевизора и торшера, на все то же размытое, молчаливое, неучастливое Альтер-Я, от которого, сколько не спрашивай, сколько не умоляй, ни совета, ни ответа не получишь. Уставится и смотрит! Надя уже почти начала засыпать, но звонок телефона заставил ее подняться и пойти его искать.
– Извините, Надя, я не очень поздно?
Надя зажмурилась и поморгала, прогоняя сон и фокусируя сознание. Это опять он, хирург! Нет, она не готова сейчас с ним ни о чем договариваться.
– Добрый вечер, Кирилл Викторович, все нормально, я не сплю.
– Надя, можно я вас попрошу обращаться ко мне просто по имени? Официоза мне и на работе хватает, – добродушно попросил он.
– Да, хорошо.
– Надя, скажите пожалуйста, мы можем встретиться с вами завтра? Пойдемте в ресторан? Я знаю один очень уютный и недалеко от вас.
Надя стояла перед зеркалом, смотрела на свое худоватое, лохматое, в растянутом тренировочном костюме, сердитое, ссутулившееся застекольное Альтер-Я, и возникшая вдруг молчаливая пауза не вызвала ни в Наде, ни в той, что на нее смотрела никакой неловкости. На этот раз неловкость коснулась хирурга.
– Надя, але, вы слышите меня? Мы могли бы встретится завтра?
– Слышу, Кирилл. Извините, наверное, у меня не получится. Я сейчас занята, перед праздниками много работы. И еще тут надо… сделать… кое-что по дому.
– Хорошо, давайте перенесем на другое время, когда вы сможете. Или я могу вам чем-то помочь?
– Вы мне и так уже очень помогли. Вы меня зашили, – с небольшой иронией ответила Надя, смотря на свое отражение.
– Надя, а если я куплю, например, билеты в театр, вы пойдете со мной? Как вы относитесь к театру?
Надя помедлила, упершись взглядом в холодные глаза Альтер-Я, немного медленно подвигалась, посмотрела на ее лицо со всех сторон и ответила:
– Вы замечательный врач, вы мне очень помогли. И не только мне. Больше ничего не нужно. Спасибо вам. До свидания, Кирилл! – неожиданно для себя первая закончила разговор Надя. Сказала и оторопела. Ведь раньше она всегда ждала, когда попрощается собеседник. А тут откуда-то странная для самой себя дерзость.
– До свидания, – вздохнул доктор и повесил трубку. Надя все еще стояла перед зеркалом. Волна ярости, отчаяния и слез как цунами неминуемо двигалась из глубин души наружу и накрывала собой все сильнее, заглушая здравый рассудок. Удержать ее уже было невозможно.
– Ну что, довольна!? Уродина чертова! Сиди тут и протухни заживо! – вырвалось из Надиной груди, как из взорвавшейся скороварки. Слова летели и летели, вперемежку с рыданиями и криками, с ударами здоровой ладонью по стеклу, а та, которая была за стеклом лупила и обзывала ее. Так они орали друг на друга и били друг друга по лицу, пока волна не стала потихоньку терять силу, слабеть и откатывать обратно в океан Надиной души, где в тихую погоду, под покровом океанской воды притаившись жили все эти кусачие, трусливые, подозрительные, подлые монстры. Но стоило океану колыхнуться, как все они оказывались на поверхности, скалясь, жаля в самое больное, пугая, унижая и отбирая надежу.
