Читать онлайн Страшно фантастический путеводитель бесплатно

Чужак (Невада)

Варвара гнала машину по дну высохшего моря к изломанным песочным скалам на горизонте. Дрожа переливами горячего воздуха, эти остатки мезозойского берега, сизые и острые, окружали ослепительную соляную пустыню, словно стальные зубы гигантского капкана приманку. Девяносто миль в час. Варваре казалось, будто бесконечная Невада замыкается над ней водяным небесным куполом, а за ним, пробиваясь огненным лучом в отверстие Солнца, кипит и плавится таинственный дневной космос. И что скалы совсем не приближаются, как будто нет здесь ни времени, ни скорости.

– Там был какой-то ворнинг, – раздраженно произнёс Николай, глядя, как мимо пролетает очередной знак с каким-то тревожным предупреждением, – не гони так.

– Тут нет никого, – буркнула Варвара, – дай воды.

– Ага, – вздохнул Николай, открывая бутылочку, – на той горе вчера тоже никого не было.

– Еще раз вспомнишь – высажу, пешком пойдешь.

– Ну конечно. Держи.

– Спасибо.

– Нет, я серьёзно, Варь, не гони так, вон там корова какая-то. Бредёт.

– До неё миль сто, – за месяц путешествия они привыкли ко всем этим милям, фунтам и фаренгейтам.

– Ну конечно, сто! Триста. Я серьёзно, сбавь.

– Это не корова.

Николай приподнялся, всматриваясь в едва заметное черное пятнышко. Дорога резала пустыню пополам, вычерченная как по линейке – от лобового стекла до скал на горизонте. Машину слегка покачивало и трясло, Николай поднял спинку и поправил очки:

– Шевелится, и вроде не кактус.

Варя хмыкнула.

– Может копы? Блин, да сбавь ты.

– У копов была бы тачка.

– Ну, может она и стоит там, в какой-нибудь канавке, замаскированная.

– Боже, ну откуда здесь канавка?

– Да здесь что угодно может быть, место непростое, сбавь обороты, я серьёзно.

Варя послушалась, голос двигателя понизился, из задней части салона прилетел запах апельсинов.

– Это человек, – сказал Николай.

Варя посмотрела на приборную панель – за бортом сто по Фаренгейту, осипший кондиционер едва справляется.

– Надо же, – ухмыльнулась Варя, – надеюсь, не коп.

– А какие здесь штрафы?

– А нам то что? – сбавляя скорость, ухмыльнулась Варя, – до России не дотянутся.

– Баксов триста… – вздохнул Николай, – а то и четыреста.

– Черт, – процедила Варя. – Он голосует. Что делать?

Их минивэн тащился уже так медленно, что можно было рассмотреть отдельные кусты и чужие следы вдоль песчаных обочин. Увидев, что машина тормозит, человек сверкнул зубастой улыбкой. Он был в тёмном строгом костюме и необычной шляпе, как из фильма про гангстеров. Проводил машину взглядом и побежал за ней следом, размахивая руками и что-то крича.

– Останови, – попросил Николай.

Варвара послушалась. Свернув на рыжую хрустящую обочину, она посмотрела в крохотное зеркальце, в котором объекты выглядят ближе, чем есть на самом деле.

– Мне кажется, ему нужна помощь, может у него машина сломалась? – сказал Николай.

– И телефон сел, да?

– Всякое бывает…

– А где машина, ты видишь?

Их минивэн окутала поднятая с обочины рыжая пыль. Когда она рассеялась, Николай открыл дверь, и будто попал в сушилку для белья. Воздух тяжелый и плотный, ватный и пустой. Пустынный, Невадский. Николай ступил на хрустящий песок и поправил очки. Человек в черной гангстерской шляпе торопливо приближался, сверкая на ходу первосортной американской улыбкой. На вид ему было около тридцати.

– Со мной всё в порядке, – первое, что он произнёс. – Не возражаете, если я спереди сяду?

Николай хотел было ответить, что ему «совершенно, так сказать, пофиг», но незнакомец уже забирался на переднее пассажирское сиденье.

– Огромное спасибо, вы меня просто спасли. Полезайте быстрее в машину, а то вспотеете.

Николай отодвинул заднюю дверь – прохладно и свежо, апельсинами пахнет, едой какой-то, и немного старыми носками – ведь уже месяц на колёсах.

Незнакомец снял шляпу и положил её себе на колени. Отыскал над правой рукой блестящий язычок ремня и воткнул его в замок слева от сиденья. Минивэн был достаточно широким, так что между ним и сидевшей за рулём Варей оставался еще небольшой проём.

– Интересная у вас шляпа, – сказал Николай, задвигая за собой дверь.

– Это трилби.

– Что? – переспросила Варя.

– Шляпа называется трилби. Нравится? Ей можно ленточку выбрать в тон галстуку, вот здесь, видите ленточку? Но у меня черный галстук, так что и ленточка черная, поэтому её не очень уж заметно. Но она есть, вот здесь, смотрите, шелковая, видите?

Николай кивнул, глядя на возникшую перед собой шляпу.

– Не лучший вариант для этой пустыни, согласен, сомбреро или какая-нибудь соломенная чупайа подошла бы значительно больше, но вы бы тогда не остановились. Да, – утвердительно кивнул незнакомец, будто бы соглашаясь с самим собой, – будь я в сомбреро, вы бы не остановились.

– Почему же? – удивилась Варя.

– Нет, – улыбнулся незнакомец, – пролетели бы мимо, точно знаю.

– Знаете?

– Да, – улыбнулся чужак. – Проверял.

Неожиданно Николай понял, что всё это время незнакомец говорит с ними по-русски, причем без акцента, только артикуляция у него немного странная, и голос напоминает какого-то киногероя, будто он смотрит в русском переводе какой-то старый американский фильм.

– Вы, кажется, торопились? Извините, мне очень неловко вас задерживать, но, поверьте, я запросто компенсирую вам все ваши неудобства. Вознаграждение будет более чем достойное.

Варя убрала ногу с тормоза, машина покатилась, колёса шкрябнули по песку, камушки пробарабанили по днищу, и облачко рыжеватой пыли, снова поднятой с обочины, растаяло в зеркалах.

– Почему вы решили, что мы торопимся? – поинтересовалась Варя, возвращая машине утраченную скорость.

– Когда я вас увидел, вы ехали девяносто пять миль в час, – он посмотрел на удивлённую Варю и снова улыбнулся. – Не волнуйтесь, я не коп.

«Странный тип», – подумал Николай, и уставился на затылок незнакомца. А тот произвёл глубокий и шумный выдох, какие делают обычно после трудного дня.

– Очень рад, что вас не смутили знаки и предупреждение, однако не могли бы вы, если вас не затруднит, ехать всё же не так быстро, в местном асфальте встречаются весьма коварные трещины.

– Какое предупреждение? – спросила Варя, послушно сбавляя скорость до разрешенных семидесяти.

– Кроме ограничения скорости, разумеется, тут кругом эти щиты: нельзя останавливаться, нельзя подвозить незнакомцев… здесь у ФБР подземный бункер, биологические лаборатории, тюрьма для пришельцев, кого угодно можно встретить. Они, конечно, врут, как дети, про какое-то исправительное учреждение штата. Да уж, если бы оно и существовало на самом деле, какому человеку захочется оттуда бежать, верно? – он многозначительно улыбнулся. – Вы представьте, в этой пустыне, он же и двух часов не протянет.

– Правда? – спросил Николай.

– Еще бы, – серьёзно ответил незнакомец. – Ой, я же не представился. Извините! Меня зовут Невилл. Очень приятно.

Ну да, стоит человеку назвать свое имя, как он тут же перестаёт быть в наших глазах незнакомцем, точно спадает с него белёсая пелена таинственности. Невилл, ах да, он же Невилл, он раскрыл своё имя. Однако, назвавшись, этот бодренький человек в их машине (будто не сбежал он только что со сковородки сорокаградусной жары) показался Николаю даже более незнакомым, чем прежде.

– Откуда путь держите? – поинтересовался Невилл.

– Из Юты, – быстро ответила Варя.

– А куда?

– В Долину Смерти, потом в Сан-Франциско.

– Вы так торопитесь! Хотите оказаться там этим вечером?

– Угадали, в девять нам машину сдавать.

– Ого, – покачал головой незнакомец, – поэтому вы превышали скорость?

Варвара скривилась, незнакомец прищурился:

– Не укладываетесь в график, верно? Что-то пошло не так?

– Угадали! – воскликнула Варя. – Позавчера на горе, недалеко от Пэйджа, прокололи сразу два колеса, представляете?

– Ух ты! Невероятно, – загорелся Невилл, – расскажите!

В ответ на этот искренний призыв, Варя охотно погрузилась в рассказ, и пока она старательно живописала их приключение с пробитыми колесами, вызов эвакуатора и замену огромного белого джипа на этот дребезжащий минивэн цвета дешевой семейной раковины, Николай присматривался к их странному попутчику. Невилл не сказал еще ничего: ни куда едет, ни откуда взялся, не объяснил, что он делал (один, без машины) этим жарким субботним утром посреди безлюдной пустыни, где, по его же словам, человеку и двух часов не выжить. Николай почему-то не сомневался, что их минивэн был здесь первой машиной со вчерашнего вечера.

– … пришлось спать в палатке, мы разбили её прямо на обочине, закат оттуда был шикарный, повезло, конечно, что Пэйдж в прямой видимости, даже Интернет работал… – тараторила Варя.

У него были темные волосы, добрые глаза, губы изломанной чайкой, нижняя часть лица мясистая и по-саксонски увесистая. Такой вот благородный британский сэр с тяжелым подбородком, который в комиксах и мультфильмах обожают рисовать огромным и гротескным, чуть не до самых колен. У Невилла был именно такой – большой и белый, и занимал он почти половину лица, отчего всё оно точно светилось, ослепляя их с Варварой неподдельным благородством и безупречно выбритой свежестью.

– … и он потащил нас в Юту, до обеда мы туда ехали, а потом нам поменяли джип вот на эту машинку…

Подумаешь, назвался, размышлял Николай, он всё равно не перестал быть незнакомцем и мог представлять опасность. Неожиданно, в нём проснулось воображение: по-волчьи скалясь, Невилл вынимает из пиджака нож и забирает у них машину, или так – угрожая пистолетом, огромным сверкающим револьвером с длинным стволом и барабаном на три слоновьих патрона, требует на съеденье Варю, а, получив отказ, устраивает стрельбу и пробивает в крыше чудовищную дыру с рваными, завывающими на скорости, краями.

Он снова посмотрел на Невилла – нет, всё это никак не сочеталось с его по-голливудски положительной внешностью. Люди в таких костюмах, с такими глазами и с такой доброй улыбкой играют в фильмах только хороших парней.

– … а он такой: мы запишем, будто вы пробили колеса не на гравийке, а на шоссе, потому что иначе ваша страховая компания…

Николай настойчиво сверлил чужака взглядом, что-то показалось ему необычным в его волосах. Он стал присматриваться. Приподнялся в сиденье, и к ужасу своему рассмотрел – волосы на голове Невилла, длиной они были чуть больше сантиметра, черные, блестящие – они шевелились. Сами. Это было ясно, как день, такого ветра в салоне точно не было. Николай сам только что сидел на этом месте. Весь волосяной покров затылка Невилла ходил ходуном, как пшеничное поле от ветра. При очень внимательно рассмотрении можно было заметить, что по нему перекатываются настоящие волны. Николай отлепил присохший к зубам язык и наклонился вперёд, присматриваясь – да это были вообще не волосы, а густые и очень плотные заросли каких-то отвратительных морских полипов. Невилл резко повернулся – Николай вздрогнул, отводя взгляд в сторону: софиты неба, розовый песок, горизонт и тёмно-серые веники, мелькающие вдоль обочины.

– Ну надо же, какое интересное приключение, – сказал Невилл, с интересом рассматривая побледневшего Николая.

– Да уж, – согласилась Варя, – теперь вот летим, надо еще Долину Смерти посмотреть, а то как же…

– Это удивительное место, – сказал Невилл.

– Вы там были? – Варвара чиркнула по нему глазами. – А вы сами, вообще то, откуда?

– Помните, я говорил вам про бункер?

– Да, – насторожилась Варя, – помню.

– Так вот я оттуда.

Николай окаменел, вжавшись в сиденье. Случается, что знание даёт не только свободу, но и страх. Варя отвела взгляд от дороги на большее время, чем это безопасно, когда шуршишь по пустыне в семейном минивэне со скоростью семьдесят миль в час. Невилл повертел в руках трилби и продолжил:

– Пятьдесят лет назад здесь проводили испытания ядерных бомб. Чтобы посмотреть на мощные взрывы собиралась куча народа. Многие приезжали с детьми. Люди надевали огромные черные очки, похожие на крылья бабочек, и все наблюдали, как над пустыней поднимается гигантское радиоактивное облако. Безумие, да еще какое, но здесь устроили из этого настоящее шоу. Взрывы становились всё масштабней, двадцать килотонн, сорок, шестьдесят, сто…

– Ну да, многим людям нравится смотреть на взрывы, – заметила Варя.

– Смею вас заверить, Варвара, – наклонил голову Невилл, – что не только людям. Так что, пару лет назад в этих краях появился инопланетный посадочный модуль. Все тут же решили, что это авария или вынужденная посадка и с нетерпением взялись за дело. Пришельцев поместили в специальный бункер. Посадка, действительно, получилась неудачная, и двое из трёх пришельцев погибли. Кроме того, вышел из строя приёмо-передатчик, так что связь посадочного модуля с отправителями была утрачена. Два года единственного выжившего держали в этой тюрьме, наверное, первой в истории человечества тюрьме для пришельцев. Всё пытались пообщаться, и едва не угробили своим нездоровым питанием. Изощрённо мучили, да что уж там – измывались по полной программе. Однако, в один замечательный день, благодаря очередному безмозглому эксперименту с каким-то электромагнитными катушками, на посадочном модуле ожил приёмо-передатчик, и связь с отправителем восстановилась.

– Вы же шутите? – криво усмехнулась Варвара, – Всё это очень интересно, но вы же это не серьёзно, правда?

– Когда это произошло, – продолжил Невилл, теребя ленточку на шляпе, – пришелец получил необходимые команды и начал действовать. Вообще говоря, он был искусственным существом, очень тщательно замаскированным под человека – организм, в котором были воспроизведены все внутренности, даже кожа и волосы, только, на самом деле, каждый его орган выполнял совершенно другие функции, а сама маскировка задействовала скрытые замкнутые измерения, сдвинутые по вертикальной оси времени. Этого, конечно, местные ученые не смогли заметить.

– Ой, вам бы фантастику сочинять, – развеселилась Варя, а Николая бросило в холодный пот.

– Так, например, печень служила источником энергии, желудок – химической лабораторией, сердце – квантовым деформатором, и так далее. Но живой пришелец оказался не исследователем, а охранником, поэтому его внутренности имели совсем другое назначение. В целом, он состоял из разнообразного оружия. На все случаи жизни, если угодно. Предполагалось, что он будет охранять исследователей…

– А вы с нами до какого места поедете? – поинтересовалась Варя, сверкая глазами.

– Вам не интересно? – спросил её Невилл.

– Нет, нет, извините, очень интересно, – сказала Варя и едва слышно добавила, – радио здесь вообще не ловит.

– Тогда продолжаю. Пришелец начал получать команды, еще будучи в застенках секретных лабораторий, на глубине сотни метров под землёй, как раз под дном того моря, которое здесь было раньше. Несомненно, что он мог выбраться оттуда в любую минуту, но его останавливала инструкция, которая запрещала действовать самостоятельно. Поэтому всё это время он терпеливо ждал. И когда, наконец, поступила первая команда, энергия его рвения могла сравниться разве что с ураганом Митч. Вы же слышали о таком?

– Нет, – ответила Варя.

– Не застали, значит, а про Катрину знаете?

Варя кивнула, а Николай облизал пересохшие губы. Он уже всё понял, и его воображение бросалось теперь от одной ужасной картины к другой, рисуя перед глазами всевозможные кошмары один другого фантастичнее. Покоряясь животному страху, беспомощно и растерянно ныла воля. Это безусловно опасное существо, этот организм со свёрнутыми пружинами измерений вместо сердца, сидел слишком близко к его доброй и беззаботно доверчивой Варе. Николаю показалось, что пришелец с ними играет, разыгрывается, а потом заберёт у них машину, а самих убьёт. И хорошо еще, если убьёт просто.

– Пришелец разнёс ненавистную тюрьму в два счета. Ха! Они думали, это они его изучают. На самом деле, это он изучал их. И когда пришло время – с удовольствием задействовал все свои разрушительные силы и потаённые возможности. Выпустил на свободу изголодавшихся чудовищ, если угодно. В щепки! – глаза незнакомца неожиданно увеличились, зубы скрипнули, – он разнёс все их жалкие преграды в щепки, бетонные блоки – в песок, в пыль, в порошок!

– А как же охрана, ФБР, солдаты, национальная гвардия? – спросила Варя.

– Да, они пытались помешать, но он превратил одного агента в черную жижу, даже не посмотрев в его сторону, просто так – хлоп и человек растекается по ступенькам. Остальным пришлось отступить, что было весьма благоразумно.

– Кру-уто, – протянула Варвара.

– Еще как, – согласился Невилл, переводя дух, – хлоп и нету. И ни пули его не берут, ни ядовитые газы, ни бактерии, ничего.

Николай облизал пересохшие губы и, поборов страх, нерешительно поинтересовался:

– А волосы, чем были его волосы?

Невилл повернулся к Николаю и тот опустил лицо, растирая неожиданно зачесавшиеся веки.

– Дело в том, – произнёс Невилл, – что пришелец был не просто оружием, но еще и бомбой.

– Бомбой?! – переспросила Варя.

– Очень мощной, – кивнул Невилл. – И теперь его миссия – взорваться в заданной точке.

– Вот это да, – удивилась Варя. – Где же?

– Уже недалеко, мы как раз туда едем.

– На запад? Странно. Я бы на его месте взорвалась на востоке, лучше всего в Вашингтоне – вот где корень всех земных бед и гадостей, – сказала Варя, и добавила, посмеиваясь, – как мне кажется.

– Ваших бед – возможно, – сказал Невилл.

Тем временем они добрались до первого за долгие мили пересечения дорог.

– Нам налево, – объявила Варя, поворачивая руль.

– Мне тоже, – улыбнулся Невилл. – А чем вас не устраивает Вашингтон?

Все затихли.

– Как здорово вы говорите по-русски, – сказала Варя.

– Спасибо, Варвара, – кивнул Невилл, улыбаясь, – но я говорю не по-русски, вы слышите русский, потому что вы – русские.

Варя посмотрела на него еще раз, охватила взглядом лицо с выдающимся подбородком, опустила глаза на ногти, вздрогнула и побледнела.

Через десять миль, проведённых в молчании под размеренное шуршание и редкое постукивание колёс, Невилл попросил остановиться. Солнце к тому времени забралось высоко и будто придавило сизые горы к земле. Тени испуганно сжались до крохотных черных пятен у самых ботинок. Поправив на голове свою гангстерскую шляпу, Невилл вылез из машины, осмотрелся и произнёс:

– Замечательно, просто великолепно. Огромное спасибо.

Затем он закрыл дверь. Варя опустила стекло:

– А вы уверены, что вам нужно именно сюда?

– Более чем, – кивнул Невилл, поворачиваясь в сторону черной горы похожей на гребень утонувшего в песке дракона.

– Ну ладно, как хотите, – дёрнула плечами Варя, поднимая стекло. Затем опомнилась и добавила, улыбаясь. – Кстати, а как же обещанное вознаграждение?

– Вашей жизни вам не достаточно? – обернулся Невилл. Николай вжался в сиденье, стягивая со вспотевшего носа очки и жмурясь.

– Выходит, вы считаете подарком то, что не забрали? Так что ли? – ухмыляясь, продолжила Варя.

– Я сохранил вам жизнь, которую вы вообще-то потеряли, – сказал Невилл серьёзно.

– Потеряли?

– Еще как, – кивнул незнакомец, – когда пролетали мимо, а я был в сомбреро.

Они въехали в национальный парк «Долина Смерти» со стороны Замка Скотти. В голове Николая копошилась мысль, что внутри этого пришельца, скорее всего, был орган, (небольшой, размером с селезёнку или с поджелудочную железу), который отвечал за управление временем, возможно в каких-то скромных, ограниченных масштабах. «Трилби… сомбреро… вы не останавливаетесь… я знаю…». Наверняка был.

В глубине пустыни, за замком Скотти, располагался огромный кратер, непонятного возраста и сомнительного происхождения. Николай становился на краю, заглядывая в его огромную глубокую чашу. На дне копошились разноцветные туристы, каждый размером с фотографический пиксель.

– Всё, погнали, мы торопимся, – потянула за руку Варвара.

– Слушай, Варь, – спросил Николай, – а ты вообще поняла, что он про себя рассказывает?

– Да брось, – быстро ответила Варя, – мало ли кругом всяких психов?

– Думаешь? – Николай заглянул ей в глаза.

Она обняла его, прижалась, и, вздохнув, сказала:

– Ну, конечно. Видел бы ты его ногти. Кошмар. Как нормальный человек может жить с такими ногтями? – Она с отвращением скривила губы, подумала немного, и добавила, улыбаясь. – Но мы поедем потише…

Эмпуса (Греция)

Она сказала:

– У меня заболевает горло, и свербит в носу, это начинается простуда, я точно знаю, у меня так всегда, и если не съесть срочно штук пять апельсинов, завтра я слягу с насморком, а вечером у меня уже будет температура, ты же не хочешь, чтобы я заболела?

Фима молча вздохнул.

– Ну вот, и я не хочу, поэтому выйди на улицу, найди ближайшую фруктовую лавку и купи мне пять спелых апельсинов. Только именно апельсинов. Ни грейпфрутов, ни мандаринов, ни помело, ни лимонов. Самых обычных апельсинов. Ты же знаешь, как выглядят апельсины? Оранжевые такие.

Фима набрал воздух, чтобы сказать, что он устал, напомнить, что весь день они провели на ногах, болтаясь по музеям и осматривая город, а город, вообще говоря, совсем не маленький, ни Берн и не Тула, а целые о-го-го Афины, и что теперь у него гудят ноги, и он даже чувствует, как ёрзает под брюками растянутая за целый день кожа, прямо от жопы до пяток, и что сейчас половина одиннадцатого, и фруктовые лавки, скорее всего, все закрыты, ведь они еще по дороге в гостиницу видели, как те закрывались, и, кстати – там же были эти чертовы апельсины, почему же ты, ненаглядная моя Алька, тогда не сказала, что от свербячки в носу тебе нужен не «Пинасол», и не «Нафтизин», как всем нормальным людям, а именно апельсины?

– Чего ты так смотришь? – спросила Алька, сбрасывая босоножки, – О-о, хорошо как босиком. Фимочка, будь кроликом, сходи за апельсинами.

Фима еще раз вздохнул, уже кроликом, и отправился за апельсинами, матерясь по дороге, как обманутый извозчик.

Поблизости не нашлось ни одной фруктовой лавки. В Греции это обычно небольшой магазинчик на первом этаже жилого здания, похожий на большой открытый рот с вываленным на тротуар языком стеллажей и ящиков. То же самое с орехами, сладостями, бытовой химией и прочим. Пропустить такой достаточно сложно. Фима тащился по прохладной ночной улице, ощущая, как отзывается болью в истоптанных за день ступнях каждый его шаг. Вокруг валялся мусор и объедки, лениво сохли тёмные лужи, на стенах красовались в персиковом или снежном свете торгашеских ламп черные изломанные граффити. Красота Афин осталась в прошлом, строительный бум 70х годов превратил большую часть города в унылую архитектурную серость. У страшненьких подъездов и неопрятных портиков с облезлой колоннадой толклась уличная рванина: алкаши, наркоманы, мигранты. Обычно они стояли по трое-четверо, но одна группа испугала Фиму – их было больше дюжины, все мрачные, в темных бедуинских балахонах, бр-р.

Фима дошел до конца улицы, и завернул в переулок. Торгашей становилось всё меньше, освещение то и дело теряло доверие, надежда найти апельсины растворялась в приторно-кислом запахе распустившихся под вечер помоек. Однако, настойчивым всегда везет, и попалась фруктовая лавка. Хозяина не было, Фима выбрал апельсины и стал нетерпеливо ждать. Тот выбежал из черной, похожей на нору подсобки, потный и всклокоченный и, не обращая внимание на покупателя – Фима был в магазине один – принялся торопливо собирать выступавшие на улицу тележки. Продавец, дородный иранец, очень суетился и тараторил что-то, смешивая персидские, греческие и английские слова, и поглядывая на часы, а не найдя необходимое количество мелочи для сдачи, сунул Филе назад его мятую пятёрку, и, выпучив глаза, затараторил: эмпуса, эмпуса. И стал прогонять туриста, отмахиваясь словно от мухи, делая такие жесте, как если бы он сушил свои намокшие персидские пальчики. Он буквально вытолкал Фиму на улицу, после чего, лихо подпрыгнув за ручкой, с грохотом опустил защитную стальную роллету прямо перед носом нерасторопного туриста. Фима растерянно хмыкнул, удивляясь насколько быстро набитый фруктами магазинчик превратился в глухую стену, покрытую тремя слоями граффити. Но, сунул в карман пятёрку, проверил в пакете апельсины и двинулся в обратный путь, прихрамывая, и мечтая так же скинуть ботинки, как Алька. Тем временем, улица заметно преобразилась. Весь город будто вымер, исчезли куда-то не только торгаши и прохожие, но вообще все обычные цвета и звуки. Фонари теперь свободно разливали свет, а из смоляных переулков прилетали отзвуки какой-то непонятной возни. Фиме сделалось немного неуютно, он сжал в руке пакет с апельсинами и ускорил шаг.

Все двери заперты, лавки закрыты, все люди куда-то делись, на углу, где толклись похожие на бедуинов алкаши – никого, но появилась огромная лужа и в ней будто сумка. Фима подошел ближе и остолбенел от ужаса – оторванная человеческая нога. Где-то за углом раздался глухой сдавленный стон, Фима вздрогнул, боясь вдохнуть или выдохнуть, нервно обернулся, а до гостиницы далеко.

Будучи путешественником в чужой стране или городе любому очень помогает одно верное правило, и звучит оно просто – «тебя это не касается». Именно так и решил Фима – их разборки, я русский турист, меня не обидят. И, скрипя зубами от страха, заторопился к любимой Альке.

За стеной кто-то вскрикнул и захрипел, далёкий крик наполнил едкими вибрациями чернёную улицу. Фима споткнулся на вывернутой плитке и чуть не упал, а когда поднял голову – увидел огромную черную собаку. Та пересекала дорогу в полста метрах от него, и будто отливала красноватой бронзой, поблёскивая в кисельном уличном свете. За спиной у Фимы что-то хрустнуло и заскрипело, вздохнуло.

Собака стала медленно приближаться, разрастаясь перед Фимой, словно огромная рыжая клякса. Одновременно с этим на её морде всё отчетливей проявлялись признаки человеческого лица, отчего у Фимы завибрировал живот и предательски окостенели поджилки. Собака встала на задние лапы и подошла к человеку на расстояние одного прыжка, разум Фимы едва не отключился, черные ватные волны беспамятства бушевали в голове всё громче и ближе.

– Отвали! Пошла прочь! Сука, пшла прочь! – неожиданно для самого себя заорал Фима.

Женщина-собака наклонила голову, её верхняя губа задрожала и скривилась, обнажая ядовитые клыки, за спиной у Фимы что-то ухнуло. Он вздрогнул и инстинктивно отскочил в сторону. Чудовище прыгнуло на его место и вцепилось зубами в горло какого-то оборванца, извивавшегося в истерическом ужасе на подорожных плитах афинского тротуара.

«Это не моё дело» – подумал Фима, содрогаясь от холодных покалываний по всему телу. Рыча и чавкая, чудовище рвало на прохожем мясо, пока тот бормотал что-то, захлёбываясь кровью, не то на арабском, не то на сингальском языке. Фима отвернулся и пошел прочь, мистическая древняя сила еврейского народа, позволявшая тому выживать несмотря ни на что, тянула его теперь прочь из этого ожившего древнегреческого кошмара, и она же подсказывала ему, что чудовище, которое он увидел, хоть и нападает на путешественников, но боится ругательств, и что оно поэтому набросилось на того парня, который прятался у Фимы за спиной, как Дионис за Ксанфием.

Не помня себя от страха, боясь оборачиваться и заготовив на всякий случай еще целый комплект отборный русских и еврейских ругательств, подслушанных у деда, брата и молдавских строителей, Фима добрался, наконец до своего отеля. Постоял некоторое время перед дверью, переводя дух, и постучал.

Завёрнутая в огромное белое полотенце Алька весело подхватила пакет, заглянула внутрь и нахмурилась:

– Ну Фи-има, это же красные…

Гнилые головы (Норвегия)

С парома далёкие скалы казались языками пламени, которым горел горизонт. Облака нависали над чёрным каменным огнём, как вязкий дым, и холодное солнце едва пробивалось в редкие прорехи их тяжёлой завесы, покрывая небо неровными серо-фиолетовыми пятнами. При взгляде на них болели привыкшие к штормовому сумраку глаза. За бортом перекатывались тёмные волны, и на их бурых подвижных вершинах оседал серебристый свет. Рассыпаясь гребнями электрической ряби, он был как будто живым.

Да и многое здесь казалось живым. Не только свет, но и сами горы, и небо, и озёра, и даже дорога, которая мялась у подножия сутулых скал. Словно серая полосатая змея, извиваясь и переваливая через щетинистые хребтыи спины мостов, она ползла через дыры туннелей, словно специально прогрызенные для неё каким-то неведомым зубастым существом. Дорожные указатели походили на растения или грибы, а немногочисленные деревни, где дорога разваливалась на улицы, переулки и тупики, выглядели весёлой красной сыпью на бугристомтеле погрузившегося в море великана.

Дорога проходила по островам и заканчивалась в деревне, обозначенной на карте единственной буквой. И чтобы её не путали с другими одноимёнными деревнями, рассыпанными по всей Норвегии от пролива Скагеррак до Баренцева моря, а также для утверждения её особенности, к этой единственной букве добавляли название окружавшего её архипелага. Будто к имени фамилию, так получалось полное название «Å iLofoten». И всё вместе это читалось, как «О на Лофотенах».

– О! – радостно воскликнул Хрипунов, вытягивая палец в сторону синего указателя с одной единственной норвежской буквой.

– Ага, – улыбнулся Новинский, притормаживая.

Они остановились на обочине, вышли из машины и сфотографировались рядом с указателем. Затем в самой деревне купили по чёрной майке с этой же буквой, за что получили бесплатный горячий кофе и красивый глянцевый буклет с подробным перечислением всех местных гостиниц и рыбных ресторанов.

Хрип разложил на тёплом капоте карту и задумался, посматривая на шевелящиеся сверху огромные тучи. Дул сильный ветер, и карту приходилось придерживать.

– Ты уверен? – спросил он Новинского, который в это время ковырялся с навигатором.

Оба они занимались одним и тем же, но каждый по-своему. И в этом было их основное отличие – два разных подхода к жизни, две противоположные философии, и, как следствие – у одного бумажная карта, у другого новенький смартфон с навигатором. И это касалось буквально всего – от зубных щеток до машины. Хрипунов (Хрип) считал машину дорожным аналогом лодки и к внешности своего автомобиля относился равнодушно, уделяя больше внимания его внутреннему миру. Новинский (Новак), напротив – любил всё новое и прогрессивное. Замысловатая электроника и авангардные технологии облепляли его бытие, как вакуумная плёнка кусок недобитого ужина. От умного холодильника с двадцатидюймовым экраном на всю дверь – до штанов с функцией беспроводной зарядки телефона через специальную прокладку в заднем кармане. Роботизированное то, интеллектуальное сё. Хрипунов этой страсти к инновациям не разделял и вместо ботинок с загадочной технологией «Gore-tex» искал в магазинах обычные резиновые сапоги. Тяжёлые и неудобные, зато понятные и проверенные, и совершенно точно непромокаемые.

– Сегодня двинем или подождём, ты как? – спросил Хрип, рассматривая плотное пятнистое небо.

– Сводка такая, что буря есть, – серьёзно ответил Новак, глядя в экран смартфона, – но идёт с Гольфстримом, нас не заденет, пройдёт севернее на Тромсё.

Хрипунов недоверчиво хмыкнул.

– Да брось, Хрип, норвеги на этом собаку съели.

– Да? – потёр лоб Хрипунов. – На чём?

– На погоде. Это же викинги. Две тысячи лет назад в Америку плавали, без астролябии, секстанта и элементарного компаса. Брось.

– И свои метеорологические спутники у них есть?

– Нет, – сощурился Новинский, – спутники у них американские. А чё ты кривишься? Да подумаешь, тучки набежали. Брось! Это нормальная погода, здесь всегда так…

– Ну да… – согласился Хрип.

– Так что двинем. До вечера должны двадцатку успеть. А там, глядишь, рассосётся.

И они отправились ещё дальше на запад, куда не проложена дорога и где за пустынной суровостью Лофотенских островов открывается морской горизонт стылого Норвежского моря. Потащили два своих здоровых, туго набитых рюкзака по сто литров каждый. Новенький, с иголочки «Оспри» у Новинского и старая, видавшая виды «Татонка» у Хрипунова. Палатка, спальники, пенки, тёплые вещи, горелка, газ, продукты, телефоны и фотоаппараты.

Сразу за деревней им встретились развешанные на высоких, почти трёхметровых хьеллях рыбьи головы. Ловля трески на Лофотенах – основной вид промысла, рыба приходит сюда в декабре на нерест, и до позднего мая её затем сушат без всякой соли, как есть, на этих чернёных постоянной непогодой деревянных конструкциях. Хьеллями застроены все свободные пространства вокруг деревень, но в июне, когда Хрип и Новак вышли из Å в западном направлении, они уже стояли пустыми, сезон был окончен и лишь в некоторых местах висели, догнивая, вонючие рыбьи головы.

Стараясь реже дышать, друзья осторожно переступали между упавшими сверху зловонными ошмётками. Сверху на них таращились, разрывая от удивления рты, отделённые от туловища изуродованные морды, а внизу, под ногами, в размокшей глине, валялись скользкие куски разлагающейся плоти, и белели влажные кровавые кости. Ветер подхватывал здесь сладковатый удушливый смрад и разносил его по округе, распугивая, кажется, даже назойливых чаек.

– Фублин, они это жрут чтоли? – сквозь зубы спросил Хрип.

– Не, это в Африку отправляют, – надевая капюшон, отозвался Новак. – Раньше выкидывали, а потом нашлись какие-то любители в Нигерии, чтоли, или в Либерии, или в Нигере, хрен его знает.

– Фублин, – сплюнул Хрип.

– Им нравится…

– Что? Это?!

– Не знаю, сама треска, если её вот так, ну… здесь у них какие-то уникальные условия, можно просто на улице развесить и вперёд… она там как-то ферментируется и хранится долго, а потом размачиваешь и…

– Да ну, чокнутые. Фу!

– Наступил?

– Да…

Новак рассмеялся, поправляя капюшон:

– Смотри, чтобы за шиворот не упала.

– А че ты ржёшь? Спать потом как с таким духаном?

– У тебя же сапоги, отмоешь.

Сразу за полем зловонных сушилен открывался вид на чистейшее зеркальное озеро и покрытые ручьями холмы, которые им предстояло пройти до обеда. Дождя не было, но сырая слякоть пропитала эти места как будто насквозь. Склоны холмов покрывала невысокая, похожая на гигансткий мох трава. Ноги утопали в ней, как во влажной губке, проваливаясь едва ли не по колено. Ботинки Новака сразу же промокли и теперь чавкали, словно чмокающий солёными рыбьими костями тролль. Ветер завывал в капюшонах, подталкивая порывами в спину, торопя. К вечеру он стих, а утром на сопки выполз ещё один первобытный обитатель Лофотенов – туман.

Белый и плотный, словно вата, он накрыл долины густым одеялом, обходя лишь некоторые, самые высокие горы, которые темнели над плывущими его лоскутами, словно угрюмые призраки дремучих великанов.

К обеду второго дня сырость пропитала туристов окончательно. Навигатор Новака печально пропищал и завис, покрывшись испариной. Новак мысленно чертыхнулся, ругая себя, что забыл и о влагостойком футляре для этой штучки, и о том, что не запихнул смартфон в сухой гермопакет заодно с документами и банковскими карточками. Хрип выудил из боковины рюкзака ламинированную карту и с гордостью протёр свой старый отцовский компас.

– Это чё такое? – удивился Новак, разглядывая карту.

– Где? – улыбнулся Хрип.

– Слеза гнома… залив пяти ветров… океан жадных карликов… что это такое?

– Это… – шмыгнул Хрип. – «Кондуит и Швамбранию» помнишь?

– Не помню.

– Да ладно?! Половина класса читала, и ты тоже, и я столько тетрадок потом изрисовал всякими островами, материками, ты чего? У нас там заливы были, моря, и мы придумывали каждому своё название. Неужели забыл?

Новак с недоумением заглянул в капюшон друга и увидел там весёлое, поросшее утренней рыжеватой щетиной лицо.

– Не, а чё? Так же интересней. Вот мы сейчас прошли Кратер Забвения и, если будем дальше двигаться на юго-запад, выйдем, как ты и планировал, к Мысу Южных Тревог, затем на запад… на запад… сюда… к Бороде Морского Тролля.

– Вот это остров Лофотодден.

– Нет, – улыбнулся Хрип, – теперь это Голова Нёккена.

– Чёрт! Какого еще Нёккена?

– Нёккена, это норвежский водяной. Любит, чтобы ему бросали в воду всякие металлические предметы, а лучше всего стальные.

Вздохнув, Новак приложил ко лбу ладонь и отвернулся, и в этот момент краем глаза заметил, будто камень, в шаге от которого они рассматривали карту, каким-то странным образом шевелится. Он повернулся к нему и, присмотревшись, почувствовал, как под ещё сухим термобельём холодеет спина. От удивления он даже раскрыл рот. Глаза нервно дергались по камню, а тот будто вращался в траве, прямо под ним, в траве рядом с ногами. «Что за нахрен», – с ужасом подумал Новак и мотнул головой, переводя дыхание.

– …а там уж выйдем к морю… – рассуждал Хрип, увлечённо водя по мокрой карте пальцем.

– Ага, – выпалил Новак, – пошли!

Через несколько часов туман сделался до того плотным, что туристам стало казаться, будто они попали в самую середину дождя и водяные капли здесь формируются прямо из воздуха, чтобы затем облепить их со всех сторон и даже под мышками. Кроме этого, в таком молоке очень трудно привязываться к местности, не видно даже самых близких ориентиров. Покуралесив между ручьями, к полудню они заблудились. Чтобы собраться с мыслями, устроили лёгкий незапланированный привал, перекусили, успокоились и решили идти по компасу на север. Там рано или поздно должно быть побережье, вдоль которого будет значитально проще ориентироваться.

К вечеру, несмотря на полярный день, заметно стемнело. Видимо, острова накрыла совсем уж хмурая туча, и туман превратился в тягучий, липкий и буквально осязаемый мрак. Ещё немного, и его можно будет накладывать ложкой, как черничное варенье. Новак снова начал нервничать, косясь на камни, а Хрип подсчитывал в голове остатки еды, заодно прикидывая способы надавить водыиз мха, если по дороге им не встретится больше ни одного ручья или пруда, и, если надавить, получится, будет ли эта вода питьевой и не окажется ли сам мох каким-нибудь ядовитым растением, от которого у них начнётся понос и откажет разум.

Неожиданно туман будто ещё сильнее загустел, и перед ними возник огромный серый камень. Края его растворялись в тумане, так что понять, где он начинается и заканчивается,представлялось невозможным. Новак остановился и засопел.

– Так, ну вот и ориентир, – обрадовался Хрип, вскидывая руку за картой, как лучник за стрелой.

Новак снял перчатку, коснулся камня и, тут же одёрнув руку, побледнел.

– Твою мать!

– Что?

– Он тёплый…

– Кто?

– Камень.

– И что?

– И сухой.

– Товарищ Новинский, это логично. Если камень тёплый, он будет и сухим. Вода же испаряется.

Новак не ответил. Хрип долго и пристально рассматривал карту, после чего задумчиво произнес:

– Не могу найти чего-то… по моим подсчётам здесь мог быть водопад… Сопли Старой Девы… блин…

Всё это время Новак заворожённо смотрел на камень. Серый, с тёмными и светлыми прожилками и желтоватыми вкраплениями гранит. Он был не только тёплым и сухим, но ещё и едва заметно дрожал. Будто трясся от холода.

– Фублин, чертовщина какая-то,– подвёл итог Хрипунов. – Ладно, в жопу его, обойдём нахрен.

Обойти не получалось около часа, они шли вдоль этого бесконечного камня, как вдоль стены. Новак шагал хмурый, как туча, а Хрип весело насвистывал какой-то безвозвратно исковерканный мотивчик, в котором угадывались то «Не сталевары мы, не плотники», то «Катюша», то государственный гимн Российской Федерации.

Камень закончился так же неожиданно, как начался, и перед туристами прояснилась небольшая, похожая на старый овраг низинка. Туман висел над ней ровной шапкой, а под ним стояла избушка.

– Вот, повезло! Хоть узнаем где мы, – перестал свистеть Хрип. – Хотя это рыбак, стопудово, значит, море совсем близко.

– Пойдём дальше. Чего мы там забыли? – ещё сильней нахмурился Новак. – Ты по-норвежки спрашивать собрался?

– Карту покажу, пальцем ткнёт и порядок. Дальше сами разберёмся.

– Да ну к черту…

Хрип с недоумением посмотрел на товарища.

– Ты вон бледный какой. Я тоже замёрз. Горяченького попьём, мужик,ты чего?

Новак опустил взгляд, и ему почудилась в траве ухмыляющаяся рыбья морда.

Домик оказался совсем низкий, стены поднимались над землёй чуть выше человеческого роста, а дверь была и того ниже. Пологая крыша поросла длинной травой, кирпичную трубу облепил мох, а вдоль конька кустились молодые березки и торчала одинокая рогатая ива. Стены под крышей чернели пустотой, и только из небольшого окошка искорками по мокрой траве расползался мерцающий красноватый свет.

Хрип постучал в дверь, прислушался и толкнул. В лицо дыхнуло теплом и слабой житейской вонью. Новак поморщился. Дом был открыт, но войти оказалось непросто: пришлось согнуться пополам и даже снять рюкзаки, которыесвоими набитыми клапанами упирались в дубовый дверной косяк.

Внутри домик выглядел больше, чем казался снаружи. Свет шёл от тлеющих в печке углей и был такой слабый, что в доме получалось едва ли не темнее, чем снаружи. Хрип грохнул об пол своим тяжёлым рюкзаком и осмотрелся.

– Похоже, нет никого.

Новак тоже опустил рюкзак и начал всматриваться в размытые по углам и стенам тени. Глаза привыкли, и он увидел кровать, стол, стулья, пару кривых табуретов и огромный котёл на стене справа от печки.

– Живые есть?! – закричал Хрип.

Никто не отозвался. Тогда он подошел к столу, пошатал на полу табуретку и сел, повернувшись спиной к столу, а лицом к свету. Зыбкий свет заиграл с его носом и бородой. За скулами легли тени.

– Фу, – устало выдохнул Хрип, – хоть посидеть…

Новак взглянул на друга и вздрогнул: с другого края стола, в бурой темноте он увидел хозяина. Тот сидел за столом, сверкая глазами из темноты.

– Хрип, может, пойдём отсюда.

– Почему?

– Обернись.

– А? – прочищая горло, Хрип развернулся и вскрикнул, вскакивая с табурета. – Фублин! Твою мать! Кто это?

Новак сжал верхнюю ручку рюкзака. Хрип выудил из кармана фонарик, полыхнул белый свет, задрожал, Хрип закричал, и, споткнувшись о табуретку, повалился на пол. Фонарик выпал, покатился по неровному полу и нырнул в черную щель.

– Валим! Валим!

Они схватили рюкзаки и рванули к двери. Хрип дёрнул её на себя и, открыв рот, уставился на хрустевший косяк: белые жилистые корни затягивали дверной проём, делая его до непроходимого узким. Новак, казалось, был к такому готов. Оставив рюкзак, он вынырнул прочь и заорал:

– Забудь рюкзак, жизнь дороже, валим!

Хрип бросил страшный взгляд на верную «Татонку» и, стиснув зубы швырнул её в дверь, рюкзак застрял. Корни сдавили его, что-то лопнуло и звякнуло внутри.

– Дурак, – послышалось снаружи, – пропадём же.

– Тяни, – заорал Хрип, наваливаясь на рюкзак. – Тяни!

Слева от него разбилось стекло.

– Сюда, быстро!

Хрипунов зарычал, как зверь, попавший в капкан, задрал верхнюю губу, обнажив клыки, сжал кулаки и развернулся к столу. Раскрыл было рот, чтобы грозно крикнуть, но увидев, что перед ним происходит, почувствовал, как волна животного ужаса накрывает его разум. Старуха, рыбье лицо которой перед этим высветил фонарик, стояла перед очагом на четвереньках, а ноги и руки её врастали в земляной пол, наливаясь красным, кровавым мясом.

– Хрииип! – отчаянно закричал Новак. – Не дуриии!

Хрипунов в растерянности шагнул назад, выпучив глаза, наблюдая, как прямо у него на глазах старуха превращается в огромный влажный язык, а печь за её спиной – в черную зловонную глотку.

– Хрииип! – снова заорал Новак. – Шухер!

Это подействовало, это затронуло, видимо, какие-то самые глубокие нотки заснувшей много лет назад хулиганской памяти. Хрипунов встрепенулся, мотнул головой, одним прыжком подскочил к окну, зацепился руками за свисавший сверху корень и ногами вперёд отправил своё тело в сужающееся на глазах оконце.

Выбравшись, туристы бросились прочь. Побежали без оглядки, но под ноги им начали бросаться непонятно откуда берущиеся серые камни. Они то преграждали путь, то возникали прямо под резиновыми сапогами Хрипа, заставляя его поскальзываться. Валуны вставали стеной, поднимаясь из земли, наподобие Стоунхенджа. Большие и маленькие, сухие и тёплые, холодные и влажные, то облепленные мягкими скользкими костями, как старое дерево корой, то шершавые и вонючие, дрожащие и грязные, в ошмётках гнилой рыбы. Новак разбил коленку, Хрип подвернул ногу и вывихнул пару пальцев на руках, едва не сломал ключицу.Они рвались прочь изо всех сил и бежали до тех пор, пока не втянули в лёгкие солёный морской ветер, сдобренный криками неугомонных чаек. Туман остался позади, а перед ними горело низкое оранжевое солнце – ночник полярного дня.

Отдышавшись, Хрип заметил вдалеке красные деревенские домики, и они захромали к ним.

– Северный берег, – мрачно произнёс Новак.

Хрип устало кивнул.

– На карте, – переводя дыхание, сказал Новак, – не помню здесь деревни.

– Плохая, значит, карта, – сплюнул Хрип, – или что, может, вернёмся?

Новак промолчал.

Деревня походила на ту самую Å, откуда они отправились в поход два дня назад. Такие же красные деревянные домики, прилепленные к береговым скалам с помощью хитроумных балочных конструкций, и белые ровные рамы, слегка выцветшие, и шевроны крыш над косяками обшарпанных ветрами дверей. Из трубы дома рядом с причалом тянулся в фиолетовое небо седой дымок. У этого дома была огромная дверь на втором этаже и будто прилепленный под крышу ещё один маленький домик – там располагалось подъёмное устройство. Всё вместе выдавало в нём главный рыбный склад деревни. Туристы вошли. Внутри оказалось тепло и сухо, и были рыбаки. Три хмурых бородатых норвежца безмолвно сидели за столом, беседуя на истинном скандинавском наречии – одними лишь взглядами и вздохами.

Новак подошёл к ним и спросил, не говорят ли они по-английски. Оказалось, что говорят, но, разумеется, скупо и редко. Тогда Новинский рассказал им, как они с Хрустом заблудились и вышли на хижину, и там на них напал разбойник и отобрал все вещи, включая деньги, документы и мобильники. Свой рассказ он закончил требованием немедленно предоставить ему телефон, чтобы он мог как можно скорее связаться с полицией.

Рыбаки выслушали рассказ с интересом, о чем свидетельствовало неоднократное хмыкание, сопереживательная тряска бородами и многозначительное переглядывание. Затем тот, у которого была самая большая борода и самый хитрый прищур, почесал этот свой нос и стал говорить медленно, по-английски, с характерным для этих мест акцентом:

– А теперь послушай, что я расскажу тебе, – бородач сверкнул недобрым взглядом, а два других одобрительно закивали. – Была здесь когда-то деревня троллей, и решили мы так, что люди берут треску, а головы отдают троллям. И были все довольны с тех пор. Но затем люди стали забирать всю треску себе. Тролли начали голодать. Много раз они приходили за рыбьими головами, положенными им по уговору, но каждый раз люди обманывали их. И было так до тех пор, пока почти все тролли не померли с голода. И тогда один, самый древний и самый хитрый тролль по имени Хролфр, который не раз уже отведывал на собственной шкуре всю подлость человеческой натуры, придумал людям ловушку. Тот дом, что вы видели. Вам удалось из него выбраться. Время идёт, Хролфр уже не такой ловкий, как раньше… – бородач сжал губы и замолчал.

Новак почувствовал, как в наступившей тишине тревожно колотится его сердце. Хрипунов с ужасом вжался в стул, таращясь на рыбака. За время рассказа его нос заметно вытянулся и раздулся, превратившись в длинную бородавчатую картофелину. Брови стали гуще, из ноздрей полезли слипшиеся волосы, а в глазах поселилась влажная сизая дымка. Голос рыбака тоже изменился:

– Так что теперь вы знаете его тайну, – проскрежетал он. – К счастью, у Хролфра есть друзья. Не все тролли умерли. Некоторые превратились в людей, так что и не отличишь… человек перед тобой или тролль.

Хрип вскочил со стула, дёрнув Новака за рукав, но тот сидел ни жив ни мёртв. У двери за ними разрасталась огромная двуглавая тень могучего лофотенского тролля – это он был двумя другими рыбаками. Теперь он стоял рядом с выходом, делая побег невозможным.

– Я хочу загадать вам загадку, – булькая смрадным дыханием, прохрипел бородач, уже окончательно утративший человеческий облик. – Отгадаете – отпустим. Не отгадаете – съедим.

Хрипунов рухнул на пол, Новак закрыл глаза и, опустив голову, подумал: «И где сейчас, чёрт возьми, этот грёбаный смартфон?»

Рисовые горшочки (Гонконг)

Англичанина зовут Хэнк. Правда, теперь уже не зовут, а звали. Так что, напишу-ка я, что англичанина звали Хэнк, и эта история случилась с ним в Гонконге. Да, в том самом Гонконге, который одновременно и остров, и страна, и крепость, и город. А еще два коротких слова – Хон Кон – как вдох и выдох, когда вроде слышится что-то – то ли топот копыт под шелест стальных доспехов, то ли прощание стрелы с тетивой, а может и стук ползущего по Хэнесси-роуд двухэтажного трамвайчика, старого и до трясучки медленного.

Гонконг – это два мира в одном – Европа и Азия, Англия и Китай. Новый порядок и старая мудрость. Две философии, словно две разноцветные жидкости смешиваются в Гонконге, как вода и масло в плывущей по морю запечатанной бутылке. Суета и порядок живут в Гонконге на равных. Где-то больше одного, где-то другого. Порядок обосновался на острове Гонконг, а суета – на земле через пролив, что ближе к Китаю. После Второй опиумной войны этот кусочек поднебесной достался англичанам и теперь называется Коулун. Так он на девяносто девять лет попал под тень британского Юнион Джека, и выглянул из неё лишь однажды, во время Второй мировой войны – поклонился японцам и был заново накрыт трёхцветной тенью британской короны. Так что, англичанин, которого звали Хэнк, явился сюда уже не как полноправный гражданин могучей британской метрополии, а как покладистая туристическая овечка.

Обычный турист, каких бродят по улицам Гонконга несчетные тысячи. Шатаются туда-сюда, выпучив глаза от удивления. Хэнк не был исключением, уставился – вид вьетнамского торговца фруктами напомнил ему бандитские доспехи камбоджийских мигрантов, которые он видел два дня до этого в музее полиции Гонконга. Экипировка из старой одежды и мусора, что-то среднее между картонными доспехами школьников и советским скафандром. Запоминающееся изделие, стоя перед которым, он познакомился с Катериной – девушкой из далёкой и непонятной России. Это случилось два дня назад, она сидела на полу с листом бумаги и что-то рисовала карандашами.

– Что ты делаешь? – спросил тогда Хэнк.

– Рисую, – ответила Катерина.

– А почему не сфотографируешь? – удивился Хэнк.

– Не доверяю фотографиям.

– Неужели? – осмотрелся Хэнк, удивляясь еще сильнее. – Всё тут собираешься зарисовывать?

– Нет, – вздохнула Катерина, – на этом закончу.

– А потом что?

– В центр, – она отложила синий карандаш, взяла серый, задумалась на секунду и добавила. – Надо бы съесть что-нибудь.

– Здорово, – улыбнулся Хэнк, – можем и вместе, я тоже есть хочу.

– Даже и не знаю, – задумчиво отозвалась девушка, накладывая штриховку на круглый щит из крышки мусорного бака, – если дотерпишь.

Два дня назад, всего два дня, а будто всю жизнь знакомы. Так ему и показалось. Продавец фруктов нервно поправил шляпу и с недоверием посмотрел на англичанина – чего уставился?

– Выбрала? – спросил Хэнк, переводя взгляд с продавца на Катерину, она копалась с кошельком, выуживая мелочь.

– Ага. Анону будешь?

– Не знаю, она живая?

– Дурачок, – улыбнулась Катерина, – она вкусная.

После этого они перебрались на пароме на Коулун и там, ближе к вечеру, в толпе на перекрытой по случаю базара улице, Хэнк её потерял. Прошелся взад-вперёд, присматриваясь к лицам, пожалел в который раз, что не подключил телефон к местной сотовой сети, а затем, говоря по-русски, просто плюнул. Решил, пусть сама ищет (раз такая шустрая), и направился в сторону отеля. Не своего, разумеется, в сторону её отеля.

Дорогу он знал, это было недалеко, два квартала на запад и пять на юг. И его воображаемая красная линия маршрута легла как раз у подножия одного необычного ресторанчика. Когда вчера они гуляли здесь с Катериной, их внимание привлекла очередь. Небывалое явление, длинная и неровная, она начиналась за стеклом ресторана, проходила через тёмный непрозрачный тамбур, и, будто червяк из гнилого яблока, неряшливо вываливалась на улицу из других черных лакированных дверей. Очередь состояла целиком из гонконгцев: одни шумно общались, другие тыкали пальцами смартфоны, третьи глазели на прохожих.

– А зачем вы стоите? – спросила тогда Катерина.

– Рисовые горшочки, – приветливо улыбнулся китаец.

Хэнк присмотрелся: столики заставлены, и на них действительно есть какие-то горшочки, и белый пар валит из них, а какой-то жующий китаец, щурясь от удовольствия, хищно ковыряется в нём своими палочками.

– Вкусно, очень вкусно, – закивал улыбчивый парень с широким лицом.

– И долго стоять? – поинтересовалась Катерина. – Часа два, наверное?

– Нет, не долго, – китаец испуганно замахал рукой, – нет, нет, не два часа, гораздо меньше.

– Час?

– Меньше, меньше часа, – снова замахал китаец, – стоит того, рис очень вкусный, самый вкусный рис в Хон Кон.

Эта стрела срывается с тетивы – хон, и с прощальным вздохом вонзается в плоть – кон. Хэнк прошел мимо, но через квартал передумал. А что если Кэт пойдёт этой же улицей, тогда, стоя здесь, он заметит, как она возвращается в отель. Хэнк вернулся, встал в очередь и, решительно презрев собственную жадность, отправил смс со своего британского номера: «стою в очереди за рисовыми горшочками». Щуплый невысокий парень с рюкзаком в виде фиолетовой панды мялся прямо перед ним. Хэнк огляделся: он стоял под небольшим навесом, на не слишком ровном асфальте с пятнами от чего-то тёмного. Узкая улица с движением в обе стороны. Сухая согнувшаяся пополам женщина в сандалиях и в бриджах толкает тележку прямо по проезжей части, по встречной, машин мало, в основном такси, красные «Тойоты» с наклейкой о количестве доступных посадочных мест. Едут медленно, терпеливо объезжая пешехода, ковыляющего с телегой. Остальные идут по тротуарам. Хэнк повернулся спиной к фиолетовой панде и приподнялся на цыпочках – не плывёт ли где-нибудь белая шапочка Кэт, покачиваясь, как лодочка на волнах. У неё была особенная шапка и неповторимая пружинистая походка, одно дополняло другое, и Кэт выходила в воображении Хэнка похожей на симпатичного гномика. Или на гномчиху, если быть окончательно точным.

Выход из ресторана – дверь на другом конце стеклянного аквариума – изверглась очередной порцией довольных китайцев. На одном синяя куртка, модные тёмно-синие брюки и лимонного цвета кроссовки, на другом – то же, но другого цвета, третий в каком-то огромном черном плаще, с высоким воротником и огромными пуговицами. Немного постояли и ушли. Многоножка очереди зашевелилась, завибрировала, растрепалась от пингвиньих переваливаний и сделала единственный шаг всеми тремя дюжинами своих человеческих лапок.

– Ты откуда? – спросил хозяин фиолетовой панды, оборачиваясь к Хэнку.

– Я? – удивился Хэнк.

– Да. Ты.

В английском языке нет разницы между «ты» и «вы», так что это не грубость. Паутину улиц Гонконга пропитывает два языка – кантонский и английский. Любой житель города может запросто приклеиться к туристу с подобным вопросом, на него, как на приманку, запросто ловится практически любой иностранец.

– Я? – ответил Хэнк, – Я из Уэтерби, Йоркшир.

– Йорк?

– Нет, графство Йоркшир, Йорк это другой город, а я из Уэтерби.

– Это в Англии? – спросил китаец с интересом, он уже повернулся к Хэнку полностью, а за ним на Хэнка уставились другие улыбчивые ребята из очереди. Сотня зубов заблестела холодным льдом ресторанной подсветки.

– Да, это в Англии, – подтвердил Хэнк и сделал шаг.

Очередь продвинулась вперёд и подобралась к застывшей у тротуара самодельной телеге, напоминавшей скелет довоенного шкафа на колёсиках от магазинной тележки. По дороге шелестели машины, за ними, на противоположной стороне улицы мельтешил голый по пояс коротышка. Он брал плетёные корзины, раза в два шире, чем сам, и водружал их на длинную телегу с основательным деревянным днищем из четырёх скрепленных между собой деревянных поддонов. На отполированной до металла ручке его телеги висела шкурка от матраца, похожая на засаленный полосатый мешок. Мимо Хэнка промелькнуло яркое пятно, он проводил его взглядом – нет, увы не Кэт.

– Как тебя зовут?

– Хэнк, а тебя?

– Гуань, – весело отозвался китаец. Странный звук, будто ножом по точилу – гуань, гуань, гуань.

– Я тоже Гуань, – заявил другой. Еще один проход ножа.

– И я тоже, – вспыхнул мерцающей улыбкой третий, – я тоже Гуань.

– Мы здесь все Гуань, – подтвердил парень с фиолетовой пандой за спиной, и продолжил, растягивая слова, будто проверял остроту ножа пальцем, – потому что мы стоим в очереди в ресторан Гуань!

И все рассмеялись, переглядываясь.

– Неужели? – саркастически ухмыльнулся Хэнк.

– Да, это ресторан Гуаня, – кивнул самый первый Гуань, – рисовые горшочки здесь самые вкусные во всём Хон Кон.

– Очень на это надеюсь, – сглотнул Хэнк, – а то уж и есть как-то хочется.

– Да, есть очень хочется, – подхватили Гуани и опять развеселились, – да, да, очень хочется есть.

Хэнк обернулся, не идёт ли Кэт. На улице холодало, машин становилось меньше. Улица из серого лоскутного бетона перед перекрёстком вдруг показалась Хэнку особенно богатой на разнообразные автомобильные пятна и посеревшую ободранную разметку. Чугунные крышки люков, натёртые до мрачного блеска, переливались огнями витрин и походили на лужи. С каждой новой минутой вечера, наступавшего на пятки его ожидания, воздух всё сильней пропитывался искусственным светом. Закат уверенно преодолел огненно-медный оттенок, и, утонув за горизонтом, уступил небо над драгоценными искрами включенных на ночь небоскрёбов черничному йогурту наступающей ночи.

– Ты давно здесь, Хэнк? – спросил англичанина ближайший Гуань.

– Минут пятнадцать, – отозвался англичанин и снова обернулся. За ним пристроились еще четверо улыбчивых китайцев. Три парня и одна девушка. На одном из них был длинный черный плащ с огромными пуговицами, а бледное лицо пряталось за высоким стоячим воротником, как белая подвижная личинка в деревянной расщелине.

– А давно ты в Хон Кон? – посмеявшись над шуточкой Хэнка, спросил другой Гуань.

– Недельку.

– А сколько еще собираешься пробыть?

– Зависит от того, как скоро меня здесь покормят.

Гуани снова рассмеялись. Глядя на их весёлые лица, Хэнк вообразил, будто Солнце не спряталось только что за горизонт, а рассыпалось на эти ослепительные осколки улыбок, и продолжает светить ему в лицо. Кэт никак не появлялась, может быть, она не получила его смс, или жадничает ответить, или обиделась, или забыла телефон в номере… а сколько сейчас времени? Хэнк поднял глаза в поисках каких-нибудь уличных часов, рождённых в симбиозе с градусником или рекламой сотового оператора.

Разобрать тяжело, всё мигало и переливалось, большинство вывесок были на китайском. На уровне взгляда прохожего слишком ярко, чуть выше – со старых стен облезает серая штукатурка, отшелушиваясь, точно старая кожа. В прочих местах закопченные плесенью углы пытались укрыться за яркой вывеской, возвышавшейся обычно до четвёртого, «смертельного»1 этажа. Одна вывеска – с шестью белыми иероглифами на красном и желтой стрелкой, и другая с тремя красными иероглифами. Стрелка тянулась вверх, будто за угол, где у основания ремонтируемого здания отдыхал бетонный прямоугольник – вход в метро. Из паутины бамбуковых палок, сплетённой строителями в леса, светился его красный логотип, он походил то ли на паука, то ли на застрявшую в бамбуковых лесах муху.

– Тебе нравится Хон Кон?

– Хон Кон нравится, а вот Монг-кок не очень, – ответил Хэнк, выуживая из брюк смартфон и проверяя часы.

– Не очень? – хором отозвались Гуани. – Почему?

– Слишком суетно, – отозвался Хэнк, – я из маленького города, мне к этому надо привыкать. У нас так разве что в Лондоне, да и то не везде.

– Не нравится Хон Кон?

– Нравится, нравится мне ваш Хон Кон, – Хэнк похлопал парня по черному плащу. Что-то тревожное было во всём этом. И этот плащ его, и эти их цветастые рюкзаки.

– Ты здесь один?

– А что ты делаешь в Хон Кон?

Они выпускают свои стрелы одну за другой – хон, хон. И те летят прямо в сердце.

– У меня отпуск, – попадает одна, кон.

– Один здесь? – хон.

– Да, – кон, вторая в цель. – Можно и так сказать.

Полуголый коротышка закончил с погрузкой и, навалившись на матрац, потолкал свою телегу по улице. Взглянул на Хэнка, и англичанин заметил маску на его лице: матерчатую, в разноцветную полоску, закрывавшую нижнюю половину лица, и осуждающий испуганный взгляд над ней, и его недобрые узкие глаза блеснули рикошетом снежных рекламных искр.

– Ты здесь с подругой?

– Да, с подругой, – Хэнк заглянул за спину Гуаня в черном плаще, – вот она как раз должна подойти.

– Она тоже из Объединённого Королевства?

– Нет, она из Москвы.

– О, из Москвы? Она русская?

– Да, – вздохнул Хэнк, делая очередной шаг вместе с очередью, – выглядит весьма русской.

Из ресторана продолжали выходить довольные и, по всей видимости, сытые посетители, дверь то и дело открывалась, и нервный городской ветер щедро угощал очередь запахом экзотических специй. Вот-вот, еще немного, пара шагов и уже тамбур, а за ним – волшебное гастрономическое приключение.

– Вы познакомились в Хон Кон?

– Нет, в музее.

– В каком музее? У нас в Хон Кон много музеев, – самодовольно объявил один Гуань.

– Да, самый интересный исторический, – сообщил другой.

– Там много про войну, – добавил третий.

– Ну, – отозвался Хэнк, – в каком-то смысле тот музей тоже был историческим.

– И ты знаешь, кто такой Гуань, в честь которого назван этот ресторан?

– Надо же, он в честь кого-то назван, – произнёс Хэнк, поднимая глаза на пылающий над входом иероглиф, – а ведь сразу и не скажешь.

– Позволь мне рассказать, – улыбаясь, произнёс ближайший к Хэнку китаец, тот, который был с фиолетовой пандой за спиной.

Тяжело вздохнув, Хэнк в очередной раз обернулся в поисках Кэт. Но в том шумном удивительном фейерверке рекламных вывесок, рвущих в клочья всякую последовательность событий и движений, её вряд ли удалось бы разглядеть, и он невежливо уткнулся телефон.

– Это случилось во время второй опиумной войны, – начал рассказывать Гуань в черном плаще, у него, кажется, был самый качественный английский. – Город, в котором жила семья Гуаня не защищался. Этот город не оборонял китайский гарнизон, который сражался бы до последней капли крови, нанося наступавшему противнику какой-нибудь ощутимый урон. Обычный крестьянский городок, скорее даже деревня. Так что, у англичан не было никаких оснований ненавидеть его жителей.

– Хорошо, – делая очередной шаг, сказал Хэнк, – что же было дальше?

– Английских солдат было очень много, и они были хорошо вооружены, – продолжил Гуань с филетовой пандой, – Гуань Хуа-чэн старший сын в семье, имел жену и троих детей. Кроме этого, в доме жили его братья со своими женами и детьми, и всего их было в доме двадцать человек, вместе с родителями, которые были тогда уже старыми и мудрыми.

Очередь продвинулась еще, и приблизилась к лакированной двери. Перед ней стояла, чуть кренясь, высокая фиолетовая урна, в меру симпатичная и не по-азиатски аккуратная. «Окажись такая где-нибудь в Лондоне, – подумал Хэнк, – непременно бы выделилась, в Лондоне урны такие строгие и важные, как джентльмены в черных пиджаках, а эта яркая, фиолетовая, но здесь её почти незаметно». За дверью был обычный для ресторанов тамбур, что-то вроде прихожей.

– Свободного места в доме было совсем мало, – торопливо продолжил рассказывать китаец. – Три английских солдата пришли и увидели, что спать им негде и выставили за дверь родителей Гуаня, старика и старуху, и двух его братьев, а сами заняли их место. Когда те стали возмущаться, искололи всех четверых штыками. Гуань хотел помочь, но англичане сломали ему ноги. На некоторое время он потерял сознание от боли, и очнулся, когда услышал женские крики. Рядом с ним лежал мёртвый брат. Гуань пополз на крик жены и увидел, что в соседней комнате англичане насилуют его жену, он заплакал от бессилия и злости, но англичане лишь рассмеялись, когда увидели на его лице слёзы. Солдаты были жутко пьяные. Старшие дети забились от них в угол, прижимаясь друг к другу, и старались, чтобы солдаты их не заметили. Когда за перегородкой раздался детский плач, один солдат заглянул туда и, увидев младенца, схватил свою винтовку и наколол ребёнка на штык. После чего принялся расхаживать по дому, наблюдая, как из крохотного тела сочится и капает на пол кровь. Когда ему надоело, он стряхнул ребенка со штыка и вернулся к остальным. Но на этом их пьяные безумства не закончились. Наигравшись с женой Гуаня, солдаты заставили её выпить очень много воды. Очень, очень, очень много воды. Они поили её до тех пор, пока её живот не раздулась, как шар. Гуань хотел им помешать, но они раздробили ему пальцы прикладами своих ружей и заставили его смотреть. Они положили его жену на пол, зажали ей руки и ноги, а затем один из солдат с диким воплем прыгнул ей на живот…

– Боже, Гуань, хватит, зачем ты мне всё это рассказываешь? – скривился Хэнк.