Читать онлайн Северная рапсодия бесплатно

Звон молота, стук топора 1

Фаренгар разбушевался – его немилосердные завывания, пронизанные вечным морозом Бескрайнего Северного моря, прокрадывались под одежду, испытывая на прочность бредущих в сторону его дома. Лейф, яростно растирая плечи, покрытые лишь старой отцовской курткой с меховым воротом, мерно шагал вперёд по проторённой сельской дороге, сконцентрировавшись на собственном дыхании, немного согревающем шею и подбородок. Они ещё даже не дошли до Банабюгда – земель ульфингов, а уже так холодно. Что же их ждало в Шорхольме?

– Брат, кажется, мы оделись не по погоде, – произнёс Эгиль, лениво бредущий вслед за ним. Одет он был ничуть не теплее. Его лохматая чёрная борода густо покрылась инеем. Хоть Эгиль и был много шире в плечах и выше Лейфа, но из-за того, что ёжился от мороза, уменьшился практически до его размеров.

– Особого выбора у нас не было – вяло улыбнувшись, ответил Лейф, даже не обернувшись. Он прекрасно понимал Эгиля, но останавливаться, чтобы сделать привал и развести костёр, в ближайшее время не планировал. Здесь было опасно, и привлекать к себе внимание разведением огня он бы не осмелился. Эгиль громко зашипел, обдувая окоченевшие пальцы, также выражая тем самым своё недовольство.

– Надо хотя бы рукавицы купить, Лейф, а то по приезде в Шорхольм мы пальцев не досчитаемся, и как нам после этого на жизнь зарабатывать?

– Угомонись, брат, нам нужны деньги, чтобы заплатить за переправу. Придётся потерпеть. Я уверен, вскоре Фаренгар уступит Уфреттину, и мы сможем вздохнуть полной грудью. А пока убери руки под мышки – станет теплее.

Эгиль так и сделал, бурча что-то себе в заиндевевшую бороду и пуская клубы пара, но мысль о тёплых рукавицах теперь поселилась и в голове Лейфа. Очень даже дельная мысль – у него самого пальцы уже немели.

Несмотря на надежды двух замёрзших путников, Фаренгар не думал уступать своим братьям, ни Уфреттину, ни Ургангру, ни Рорикену. Кроме того, ельник, прилегавший к дороге с севера, закончился, и начинался пустырь, когда-то бывший конунгскими землями. Валежник, раскинувшийся тонкой полосой вокруг лесочка, показался Лейфу очень соблазнительным перед лицом холодного каменистого пустыря. Но, несмотря на это, намерений он не сменил, твёрдым шагом продолжая путь и подавая пример Эгилю.

Слева уже виднелось Волчье озеро, сверкавшее на солнце, но до их текущего места назначения – реки Хьерим, берущей свое начало из этого озера, было ещё довольно далеко.

Пройдя ещё немного, путники наткнулись на старый путевой камень посреди пустыря. Он порос мхом, а надпись на нём почти стёрлась. Стрелка, указывающая налево, подписывалась «Ганкедок», а та, что вела направо, именовалась «Волд».

– Интересно, сколько веков этому камню? – вопросил Эгиль, с любопытством разглядывая одинокое изваяние.

– Никак не меньше четырёх. Забавно, что от Волда, нашей древней столицы, остались лишь груды щебня, а Ганкедок – маленькая рыбацкая деревушка – стоит до сих пор.

– Ничего забавного, брат. Мы бредём из одних руин в другие руины, полные призраков, что же в этом забавного? Мы сами уже, как призраки. Может, если я прикоснусь к тебе, ты растаешь, как туман, а, Лейф?

– Не растаю, можешь попробовать, – улыбнулся Лейф, так же вяло, как и в прошлый раз.

– А я вот чувствую, что точно растаю, если сейчас же не поем! – буркнул Эгиль, скидывая со спины свой тяжёлый звенящий мешок прямо под камень. Без лишних разговоров он начал доставать из сумки скудные остатки провианта, сохранившиеся ещё с начала их путешествия – немного солонины и походные сухари, и на десерт – крошащийся кусок сыра. Лейф не стал возражать, поскольку сам не ел с раннего утра, а уже перевалило за полдень.

– Брат, у нас сейчас последний шанс сменить направление, – завёл разговор Эгиль, аккуратно отрезая куски солонины и протягивая каждый второй отрезанный Лейфу. – Думается мне, шибко ты зациклился на этом Шорхольме. Что в нём хорошего? Это чуть ли не самый северный город Филнъяра, там десять месяцев в году зима, а, значит – вечная холодрыга. И, ладно бы, он был таким же богатым и процветающим, как Торн – но, ведь, давно известно, что шоры едва сводят концы с концами, а их островные братья вынуждены промышлять грабежом, чтобы выжить. Да и, не думаю, что нас там ждёт тёплый прием – сам знаешь, как остальные племена относятся к гаркарам, а уж шоры и подавно – они же на весь мир обижены с тех пор, как их вытеснили с родных земель. Может, нам лучше сейчас повернуть в этот Ганкедок, там снять лодку до Фрестена и предложить свои услуги ярлу1 Финстеру? Соколиные низовья – богатые земли, и, ты же слышал, что во Фрестене намечается большой пир, куда будут приглашены все владыки Филнъяра, даже наш ярл Йорген. Да и, если ярлу Леофину мы будем не нужны, может, какой другой владыка захочет взять нас на службу?

– Брат, ты верно говоришь – поверни мы сейчас в Ганкедок, у нас появится множество возможностей и многообразие выбора, тогда как путь до Шорхольма неоднозначен и не сулит больших выгод, – кивнул Лейф, прожевав кусок солонины. – Однако не забывай, что подмастерьям, вроде нас, невозможно начать своё дело без серьёзной денежной поддержки, тогда как в кошельках наших осталось лишь несколько серебряков. Тебе, чтобы работать, нужна кузница, а мне – плотницкий верстак с инструментами. У нас нет ни золота, чтобы самим обустроить своё дело, ни поруки от именитых ремесленников или владык, чтобы нам доверили готовый цех. Вся наша надежда – это друг моего отца в Шорхольме, кузнец Ойстейн, который может взять нас в подмастерья. Если нам не удастся добиться его расположения, тогда нам, и в самом деле, не останется ничего, кроме как надеяться на волю случая и предлагать свои услуги незнакомым нам господам. Но сейчас у нас есть шанс устроиться к знакомому человеку на постоянную работу, и, я считаю, этот шанс упускать нельзя. Кроме того, ты и вправду хочешь встретиться с людьми Йоргена во Фрестене после того, что он сделал?

– Не хочу, конечно, ещё спрашиваешь, – буркнул Эгиль, злобно пережёвывая жёсткую солонину. – Просто пытаюсь придумать ещё что-то на тот случай, если твой план не сработает. И, честно говоря, я хочу испробовать удачу, пока мы ещё молоды и не осели окончательно. Вдруг в этом мире для нас найдутся места получше, чем перепачканная сажей и забитая опилками хибара в холодном и неприветливом городе, среди таких же холодных и неприветливых людей.

– Звучит так, как будто ты решил стать разбойником, брат, – хохотнул Лейф.

– Бааа, полноте, я не то имел в виду! Ладно, ладно, будь по-твоему – к йотунам2 Волчье озеро и всех тамошних ярлов, найдём переправу через Хьерим и поплывём морозить задницы в Шорхольм. Однако, я считаю, что нам всё равно надобно заехать в Ганкедок, поскольку ты только что доел последний кусок нашей солонины! Кстати, будешь сыр? А то я сейчас сам съем.

Лейф махнул рукой, тем самым разрешая брату управиться с их последним деликатесом в одиночку. Он тяжело вздохнул – денег и вправду совсем не оставалось. Он не знал, сколько может стоить переправа через Хьерим, и где вообще она находится, но точно знал, что в Ганкедоке её быть не может – на острове, вниз по реке, как раз там, где раньше стояла древняя столица Волд, а сейчас проходит граница между землями гаркаров и ульфингов. И кто бы сейчас ни занимал этот остров, едва ли они пропустят паром. Искать переправу стоило ниже по течению, а, в худшем случае, придётся идти вверх по Денве – притоку Хьерима, вплоть до самого Виндскара. А, если и на Денве не будет переправы, останется лишь пробираться к её истоку, а оттуда – прямиком в Мёрзлые топи, но Лейф сомневался, что они переживут путешествие через это гиблое болото, которое, несмотря на свою сакральность, не теряло в смертоносности. Возвращаясь к вопросу о деньгах – если они сейчас закупят провизии на такое путешествие, то на переправу им точно не хватит, а найдётся ли для них временная работа в Ганкедоке или в любых других окрестных деревнях – большой вопрос. Но отправляться без еды вверх по Денве – самоубийство, после войны с конунгом Халлстейном вокруг Виндскара не осталось неразграбленных поселений, где можно было бы запастись провизией, в этом Лейф был уверен. А ещё, идея Эгиля о перчатках показалась ему действительно заманчивой – в их деле лучше остаться без ноги, чем без пальца. Мало ли, вдруг по пути им придётся грести, или ещё какой активной деятельностью заниматься на морозе – руки надо беречь.

Под гнётом этих невесёлых размышлений, Лейф принял решение заглянуть в Ганкедок, разузнать о текущем положении дел в окрестностях, а уже потом, опираясь на полученные сведения, продолжать путешествие до Шорхольма, о чём и сообщил Эгилю. Покончив с ужином и оставив про запас лишь горсть сухарей, путники закинули походные мешки обратно за спины и продолжили свой путь по пустырю, отдавшись беспощадным задуваниям Фаренгара.

Ганкедок – единственная деревня в округе – вскоре дала о себе знать несколькими столбами дыма из печных труб. Она оказалась немного больше, чем ожидали путники – деревня была обнесена частоколом, а с холма, с которого спускалась извилистая дорога к поселению, можно было наблюдать суету на местной пристани, по оживлённости не уступающей городу. Лейф сразу отметил, что многие дома деревни стоят прямо в озере, на сваях, окружённые подмостками и причалами, с привязанными к ним лодками. Лейфу, как плотнику, претило такое расточительство древесины – разве мало было места на берегу? Несмотря на наличие частокола, часовых он не заметил – видимо, стена из брёвен им нужна была лишь для того, чтобы скотина не разбегалась. Уже отсюда, с высоты холма, Лейф мог разглядеть два наиболее крупных сооружения деревни – первое, несомненно, являлось залом старейшины, а второе, как он надеялся, должно было приходиться постоялым двором. Туда они и направились, оглядывая окрестности, но не особо ими интересуясь.

На воротах их никто не остановил, однако жители, заметив на своих улицах двух незнакомцев, начали подозрительно глядеть им вслед – Лейф затылком это чувствовал, и не мог винить местных. В таких небольших деревнях все друг друга знают, и каждый незнакомый путник – в диковинку. Надо было поскорее добраться до трактира, там они окажутся вне досягаемости любопытных и недоброжелательных глаз, и смогут разузнать о местных порядках.

Чутьё не подвело Лейфа – второе крупнейшее сооружение деревни действительно оказалось трактиром, стояло оно практически у самой воды. Вечернее оживление бросалось в глаза – люди стекались сюда и с деревни, и со стороны причалов. Во двор заведения вела бревенчатая арка, на поперечине которой на двух ржавых цепях висела почерневшая от влаги дощатая вывеска с весьма тривиальным названием – «Приозёрный». Все столы, стоящие во дворе на улице, уже были заняты компаниями разной степени нетрезвости, и Лейфа удивило, как легко они переносят холод – многие молодые люди сидели в одних льняных рубахах, и это на морозе, от которого у них с Эгилем стучали зубы, учитывая, что на плечах были куртки. От их вида Лейф поёжился ещё больше, и поспешил внутрь, стараясь не привлекать внимания посетителей.

Один из столбов дыма, витавших над Ганкедоком, принадлежал трактирной хлебопечке – внутри было тепло, но не настолько, чтобы быстро согреться, зайдя с улицы. Здесь было много народу, и стоял жуткий гвалт – многие посетители были очень шумными, в трактирах Торна Лейф такого не помнил, хотя его нельзя было назвать завсегдатаем подобных заведений. Отец учил его тому, что разгул и выпивка, всегда идущие рука об руку – первый и самый верный шаг честного трудяги к разорению. Эх, отец, жаль, что никто их не научил, что даже честный кропотливый труд не спасает от слепого господского гнева.

Отбросив тяжёлые думы, Лейф стал осматриваться в поисках стойки трактирщика, и вскоре обнаружил её у дальней стены, вместе со стоящим за ней худым светловолосым человеком, занимающимся уборкой посуды, тогда как кружки с пивом, казалось, разносили одни только женщины, а еду к стойке из глубин трактира выносил мальчишка.

– Милость старейшины в твой дом, хозяин, могу я прервать вас парой вопросов? – начал разговор Лейф, подойдя к стойке вместе с Эгилем.

– Добро пожаловать, путники. Сперва, не согласитесь ли ответить на мои? – отозвался трактирщик, отрывая тяжёлый взгляд от опустошённых кружек и переводя его на двух посетителей. В тоне его было мало дружелюбия, и Лейф уже обдумывал, что же он сказал не так. Может, подобное приветствие было не принято в этих краях?

– Спрашивайте, если вам угодно, – осторожно ответил Лейф, озадаченно переглянувшись с Эгилем. Судя по широко вздёрнутым кустистым бровям, брат тоже пребывал в недоумении. Трактирщики редко задавали вопросы, как правило, они на них отвечали, и не бесплатно.

– Вы из людей Тортоннинга? Мы не ведём дел ни с одной из сторон. Можете купить выпивки у женщин, об остальном разговаривайте в доках.

Лейф опешил, не найдясь, что ответить. Очевидно, их хотели отсюда спровадить, и поскорее.

– Нет, хозяин, мы не служим ярлу Дофину, если вы об этом.

– Вы же пришли со стороны пустыря?

– Так и есть, спустились с холма к озеру и зашли через главные ворота, других тут вроде и нет, – Лейфа озадачила осведомлённость трактирщика. Кто-то уже успел ему доложить об их прибытии.

– Со стороны пустыря приходят только два вида людей – те, кто служит Тортоннингу, и те, кто служит Тарлингу, остальные к нам приплывают. Выговор у вас как у гаркаров, отсюда следует единственный вывод, что вы – люди Тортоннинга, – огласил безжалостный вердикт трактирщик, судя по всему, нерушимо уверенный в своей правоте, словно ярлов законник. Очевидно, хозяину не впервой разговаривать с представителями и той, и другой стороны. И выставлять отсюда и тех, и других.

– Боюсь, вы ошиблись, хозяин, мы и вправду гаркары, но ярлу Дофину не служим. Мы идём из Торна в Шорхольм, чтобы найти работу, и к вам зашли запастись провизией на остаток пути, только и всего. – Лейф отчего-то почувствовал себя виноватым, а вот Эгиль, оправившись от наглого обращения, напротив начал хмуриться, недовольный самоуверенным тоном хозяина заведения.

– Из Торна, значит? Слабо верится. Что гаркары забыли в Шорхольме? Там вам дадут от ворот поворот, шпионов нынче нигде не жалуют, – продолжал разносить пришельцев трактирщик.

– Никакие мы не шпионы! Брат, что этот пивной клоп себе позволяет? Оскорбляет гостей у себя в доме, где это видано! Ну, гаркары мы, и что с того? Значит, можно нас унижать, обзывать? В Торне хозяева так себя не ведут! – разошёлся Эгиль, быстро приковав к себе внимание большинства посетителей таверны. Худой трактирщик одарил его презрительным взглядом, не шевельнувшись.

– Угомонись, брат, похоже, нас просто приняли не за тех людей, – поспешил вмешаться Лейф, пока ситуация не усугубилась. Брат Эгиль всегда был вспыльчивым и зачастую получал за это по шее, и сейчас они никак не могли себе позволить встревать в неприятности. – Хозяин, приношу извинения за грубые слова моего брата. Я не знаю, что у вас в Ганкедоке происходит, но, уверяю вас, мы не имеем отношения ни к Тортоннингу, ни к Тарлингу. Мы здесь, чтобы купить провизии, и узнать, есть ли тут поблизости переправа. Нам, правда, очень нужно попасть в Шорхольм.

– Какую ещё переправу вы ищете? – уточнил трактирщик, подозрительно щурясь. Несмотря на все старания Лейфа, тон хозяина с каждым словом становился всё менее и менее дружелюбным.

– Через Хьерим. Мы хотим спуститься вниз по реке и высадиться на Белом острове.

– Вы за дурака меня принимаете? Вы думаете, до вас не приходили такие же умники с вопросами о том, как бы перебраться через реку, минуя Волд? Лакеев Тортоннинга только это и интересует. Я вам сразу сказал – мы ни одной из сторон не помогаем, разбирайтесь друг с другом сами, а нас не трогайте. Ярл Финстер на земли соседей не лезет, так чего вам-то неймётся?

– Ах, ты, клоп недалёкий, сказано же тебе, никакие не шпионы мы! – не выдержал Эгиль. Уже вся таверна глядела в их сторону во все глаза, предвкушая потасовку. Лейф быстрым взглядом осмотрел зрителей – большинство взирали хмуро или вызывающе, но хватало и тех, кто ждал потехи. Кто-то начал шарить глазами по сторонам в поисках чего-то, что могло сойти за оружие. – Помогать не хочешь, так бы и сказал, чего грязью незнакомых людей-то поливать? Сволочь, чтоб эти твои шпионы тебе клоповник твой спалили, и быки, и медведи, и чтоб за руки в это время держались, понял, клятый ты мерзавец!

Лейф смекнул, что брата уже не утихомирить и, оставив попытки разрядить ситуацию словами, просто стал тащить Эгиля за руку к выходу. Поток брани из его уст не прекращался, однако, по мере их удаления зал успокаивался – те зрители, кто уже похватался было за палки и другие тяжёлые предметы, провожали их сердитыми взглядами, но со своих мест не вставали. Кажется, беды удалось избежать.

Поток холодного воздуха ударил путникам в лица, едва они вышли за дверь «Приозёрного». Брат перестал сквернословить, но пламенеющий взгляд его явственно говорил, что его оскорблённое достоинство всё ещё требует справедливости. Лейф надеялся, что холодный воздух немного остудит горячую голову Эгиля.

– Брат, приди в себя, зачем ты стал грубить хозяину? Ещё немного, и нас бы прямо там и избили! – раздосадовано начал причитать Лейф, оттаскивая Эгиля в сторону, подальше от любопытных глаз посетителей, расположившихся на улице. Не хватало привлечь ещё и их внимание.

– Это я-то ему грубил?! Брат, он нас в лицо шпионами обзывал, как ты мог такое терпеть! Да еще с таким самодовольным видом, как будто преступников разоблачил. Худосочный клоп, встреть я его на улице, такую бы взбучку ему устроил, навек отучил бы гостей собственных грязью поливать! Это он в своём вонючем пивном логове такой храбрый, в окружении мордоворотов-прихлебателей, а если его наружу вытащить…

– Ну-ка, хватит! – рявкнул Лейф, прервав гневную тираду Эгиля. – Брат, мы не у себя в Торне, если навлечём на себя неприятности, то одними тумаками не отделаемся. Те, кому захочется нас поколотить, определённо не забудут и по карманам пошарить. А без денег нас ждёт только голодная смерть – ты разве не понял, что подработать в этой деревне у нас не получится?

– Да ну их всех. Ещё не хватало тут остаться работать. Уж лучше в Шорхольм, там может хоть шпионами обзывать не будут, – бурчал Эгиль. Кажется, угомонился.

– Ну, так веди себя прилично и перестань препираться с местными. По мне, пусть хоть шпионами, хоть преступниками обзывают, лишь бы не трогали. Ладно, пойдём в порт, трактирщик сказал, что с припасами нам могут помочь у причалов.

Эгиль, глубоко сдвинув хмурые брови, снова съёжился, отчасти из-за накатившего на них уличного холода, но больше от досады на несправедливые обвинения. Проходя под бревенчатой аркой, Эгиль поднял руку и дёрнул вывеску так, что одна из цепей порвалась с характерным звоном. Доска с надписью «Приозёрный» ударилась несколько раз о створы арки, и осталась висеть на уровне голов посетителей.

– Я случайно, – оправдался Эгиль.

Лейф только устало буркнул в ответ, и путники отправились в доки.

К тому времени, как два ремесленника добрались до причалов, солнце уже село, и вечерний холод крепчал всё сильнее. Несмотря на это, жизнь на подмостках продолжалась – портовые подёнщики таскали бочки и ящики с товарами, а лавочники пытались привлечь внимание немногочисленных прохожих, расхваливая лежащую на прилавках утварь. В деревнях торговля происходила иначе, нежели в крупных городах – большинство лавок работали до определенного часа, но в перевалочных пунктах, вроде этой деревни, речные торговцы выставляли свой товар до того момента, пока не отправятся в путь, а закрывались с отплытием, и отдыхали уже на борту своих лангскипов3. Среди лавочников, разумеется, водились и торговцы рыбой – их-то Лейф и искал. В отличие от трактирщика, эти ребята встретили своих гостей с учтивостью и радушием – скорее всего потому, что были не местными. Копчёная рыба станет приятным разнообразием в их солонино-сухариной диете. Цены, хоть и не стали для плотника сюрпризом, но от этого ударили по кошельку не менее болезненно. Он потратил больше половины их текущих сбережений на паёк, которого хватит, в лучшем случае, на четыре дня. Денег на переправу оставалось совсем немного – похоже, о перчатках придётся забыть. Эгиля эта новость особенно расстроила.

Когда они управились с покупками, на дворе уже стемнело, и в деревне стали зажигать уличные факелы. Тут перед Лейфом неожиданно встал вопрос, который до сего момента его не беспокоил – где остановиться на ночь, чтобы к утру не околеть? Как правило, этот вопрос отпадает при наличии в поселении трактира, но после того, что Эгиль устроил в местном заведении, путь туда им был заказан. Да и денег на постой лишних не было. Для ночлега в дороге при них были спальные мешки из шкур, и ночевали они либо у костра, либо сооружая шалашики из хвороста и валежника под деревьями. И это было в землях южнее, где весенними ночами немного теплее. Но эта ночь обещала быть особенно холодной – уже сейчас он озяб, и позднее будет только хуже. Неужто всю ночь придётся провести, согреваясь факельным светом?

В Торне зимой в некоторых районах по ночам сброд разводит костры в специально отведённых местах, и городская стража это разрешает, чтобы по утрам замёрзших тел было меньше. Но практикуют ли «бедняцкие костры» вне Торна, в деревнях, подобных этой, Лейф не знал. «Теперь мы и сами – сброд», – подумалось Лейфу, пока он взглядом искал в деревне очаги огня, покрупнее факельных.

Прошло около часа безрезультатных поисков, и братья уже было решили, что придётся спать в придорожной канаве, но ближе к полуночи большой костер развели прямо на центральной площади, перед домом старейшины, и все те, кто не мог рассчитывать на тёплую постель этой ночью, начали стекаться туда. Около дюжины бродяг равномерно расселись вокруг огня, протянув к нему окоченевшие ладони. Рядом также стояла пара вояк – видимо, местные хускарлы4, коим выпало ночное дежурство, они же нынче служили и костровыми. Лейф и Эгиль, двигаясь с некоторой застенчивостью, разместились в наибольшем свободном промежутке этого кольца бездомных, подвинув соседей, и виновато бурча при этом.

Хмурые лица, спрятанные под меховыми шапками, или закутанные в спальные мешки и одеяла, бородатые и безбородые, все они пристально глядели в огонь, отражая зрачками пляшущие на дровах языки пламени. Никто ни с кем не разговаривал – это был не походный костёр, к которому мог подойти усталый путник, чтобы отогреться перед дальней дорогой, и, возможно, поделиться новостями и историями с теми, кто его разжёг. Это был настоящий бедняцкий костер – тут собрались нищие и бездомные, у которых нет и медяка на солому в трактирном хлеву, нет историй, которые хотелось бы рассказать. Они здесь просто для того, чтобы не умереть паскудной смертью. Один за другим собравшиеся отворачивались от огня, отходя ко сну, надеясь, что самоотверженности подбрасывающих дрова хускарлов хватит до утра. Лейф собирался поступить точно так же, однако неожиданно у одного из его соседей-незнакомцев нашлось, что ему сказать.

– Ахой, это вы те двое, что пришли с пустыря? – тихо спросил человек, укутанный в холщовый плащ, больше похожий на мешок. Он повернулся к Лейфу лицом – под капюшоном волос было не видать, но черты лица, озаряемые светом костра, были легко различимы – довольно молодой парень, не старше двадцати пяти, с большими и ясными зелёными глазами и узким носом, из растительности на лице – лишь лёгкая щетина на подбородке. Смотрел внимательно и пристально, как зачастую смотрят собаки, положение тонких бровей и края губ, склонённые книзу, выдавали в нём человека, которому не свойственно часто улыбаться. От него неприятно пахло… то ли кислым потом, то ли рыбой, а, точнее будет сказать – сыростью. Тухлой, застоявшейся сыростью. Лейфу он сразу не понравился – и запахом, и внешностью, и заданным вопросом.

– Это мы те двое. Похоже, в этом месте не очень жалуют тех, кто ходит пешком, – хмыкнул Лейф, вспомнив слова трактирщика. Он не видел причины что-то скрывать от незнакомца с запахом сырости, однако, осведомлённость об их делах всяких проходимцев его сильно настораживала. Может, это был один из посетителей трактира, услышавший перепалку Эгиля с хозяином?

– Я вас ждал. Мне сказали, вы искали переправу, – простодушно произнёс незнакомец, отчего у Лейфа глаза полезли на лоб. Кто это был такой? Чего это он их ждал? Кто ему сказал о том, что им нужна переправа? – Эти и ещё ворох вытекающих из них вопросов моментально родились в голове Лейфа, вызывая приступ паники. Перепугавшись от неожиданности, он схватил Эгиля, уже начавшего клевать носом, за запястье, и начал яростно трясти, втягивая таким образом сонного брата в этот нежданный разговор.

– А? Что такое? – взбрыкнул Эгиль, переводя непонимающий взгляд с брата на незнакомого собеседника.

– Кто сказал? – задал не первый по порядку, но первый пришедший на переполошённый ум вопрос Лейф, пристально глядя в глаза собеседника.

– Дядюшка сказал. Он сказал, что с пустыря придут двое, кто захочет найти переправу, и наказал мне ждать их здесь. То есть вас – тем же простодушным тоном ответил незнакомец, ещё больше сбивая Лейфа с толку. Этот парень как будто совершенно не отдавал себе отчёт в том, как дико звучат его слова, произносимые с такой непринуждённостью.

– Зачем ждать? Что за дядюшка? – начал набирать разгон Лейф, постепенно собираясь с мыслями. Эгиль нахмурился, теперь также прислушиваясь к разговору. Первоначальная растерянность прошла, теперь в Лейфе взыграло любопытство. Оценив ситуацию, он решил, что сейчас они с братом в безопасности – тут много людей, большинство из них ещё не уснули, и два хускарла стоят рядом. Этот парень не будет творить глупостей. Он не выглядит глупым. И не выглядит страшным. Страшной казалась лишь его невозмутимость.

– Мой дядюшка, он живет у реки. Сказал мне ждать вас, а как придёте, отвести к нему, – продолжал в том же духе незнакомец.

– Это ещё зачем нам к нему идти? – в этот раз вопрос задал Эгиль.

– Ты сам-то кто будешь? – в довесок добавил Лейф.

– Я – Камыш. А мой дядюшка – Ондатра. Он паромщик. Сказал отвести вас к нему, чтобы переправить через реку.

Ну и имена. Интересно, у всех шоров они такие… буквальные? Почему-то Лейф сразу решил, что этот странный парень – шор. Его односложные ответы сбивали с толку не меньше, чем его осведомлённость. Большие глаза Камыша казались искренними, но смысл сказанного противоречил здравому смыслу. Слишком много непонятного, слишком… подозрительно всё это выглядело, чтобы быть правдой.

– Далеко живёт твой дядя? Сколько хочет за переправу? – стал задавать более практичные вопросы Эгиль, пока Лейф мучился подозрениями. Передав инициативу разговора брату, Лейф продолжал вслушиваться в беседу, вместе с тем следя за манерой речи Камыша, и тщательно обдумывая сказанные им слова.

– Полдня ходьбы отсюда, ниже по реке. Не знаю, сколько хочет, он мне об этом не говорил.

– Как это «не говорил»? Он что, задаром людей через реку катает? Вспоминай давай, почём. Неохота, знаешь ли, по морозу туда-сюда целый день таскаться, чтобы потом на берегу в цене не сойтись.

– Не знаю, сколько хочет, никогда не спрашивал, – пожал плечами Камыш. Лейф ждал, что парень сейчас начнёт их уговаривать, убеждать, что о цене можно договориться на месте, или что-то в таком духе. Но Камыш не стал.

– Сколько лет твоему дяде? – попробовал с другого берега Эгиль. Старики по некоторым причинам иногда и впрямь занимались благотворительностью, но таких стариков сейчас редко встретишь.

– Не знаю, сколько лет, никогда не спрашивал. Думаю, много, – добавил Камыш, сильно прибавив достоверности своему рассказу.

– Он седой? Борода длинная? – не унимался Эгиль.

– Да, седой. Борода… – Камыш задумался, измеряя рукой воображаемую бороду своего дяди. От подбородка он медленно опустил руку почти до колен. – Вот такая. Длинная.

Эгиль переглянулся с Лейфом, ожидая, что следующий вопрос останется за ним. Выводы делать пока было рано, но примерную картину в голове Лейф себе уже нарисовал – старик Ондатра отправляет племянника в деревню, чтобы тот искал ему здесь пассажиров. Тот, видать, слушает разговоры в таверне, а затем вот так вот подсаживается к людям и предлагает им пройти с ним к переправе. В этом был смысл, однако есть несколько весомых «но». Во-первых, это они подсели к костру, а не он к ним. Он словно их тут поджидал. Во-вторых, если он постоянно так ищет пассажиров, что это за ерунду он тут плетёт про то, что цен не знает? Кроме того, если этот старик – паромщик, то неужели его услугами не пользуются эти самые «шпионы», за которых братьев и принял трактирщик?

Минуту. Вот оно.

Лейфа осенило. Кажется, их вновь приняли не за тех людей. Наверняка, этот старик как раз и занимается тем, что перевозит шпионов Тортоннинга на тот берег. То-то этот Камыш говорит так мало и обрывисто, и при этом знает так много – шпион, как пить дать, играет с ними в эти их шпионские игры, а они-то и не поняли.

– Камыш, боюсь тебя расстроить, но, кажется, твой дядя ждёт не нас. Ты ошибся, мы совершенно не знаем, что творится в здешних краях, и ни к Тарлингу, ни к Тортоннингу отношения не имеем, – тихо произнёс Лейф, оборачиваясь в сторону хускарлов.

– Кроме вас никто с пустыря не приходил. Дядюшка не мог ошибиться. – Так же невозмутимо возразил Камыш. Почему он не понимает? Почему настаивает?

Тут Лейфа неожиданно локтём в бок ткнул Эгиль, после чего громко заявил:

– Ну, раз так, дружище, то с рассветом и отправимся. Но, при одном условии – денег потом много не спрашивать. Ты нам стоимость переправы не сказал, идём наобум, так что возражения не принимаются, иначе сами нам будете платить за бесполезно потраченное время.

Камыш только пожал плечами.

– Дядюшка ничего не говорил про деньги. Сказал только отвести вас к нему и что это очень важно.

– Хорошо, хорошо, дружище. Раз важно, значит идём завтра с рассветом. – Эгиль подтянул брата за руку, начав тихо шептать Лейфу на ухо. Его совершенно не заботило, что со стороны это выглядело подозрительно. – Брат, зачем ты его отговариваешь? Ты же сам так беспокоился о том, что переправы может не найтись, а она вот тебе – сама в руки падает.

– Как раз это меня и беспокоит, брат, – фыркнул Лейф. – Это слишком просто. Ни с того ни с сего, среди отребья находится человек, ждавший именно нас, и именно для того, чтобы предложить прокатиться на пароме его «дядюшки». Не чувствуешь подвоха?

– Подозрительно, конечно, но вдруг это лучший, а, того и гляди, единственный шанс для нас убраться отсюда? Вдруг боги решили сделать нам маленький подарок взамен всех тех лишений, что мы пережили за последние две недели?

– Этот маленький подарок слишком похож на бандитскую ловушку для легковерных дуралеев, вроде тебя, брат! – В сердцах бросил Лейф, раздосадованный беспечностью Эгиля.

– Брат, твоя подозрительность может нам боком выйти. Где ещё нам найти переправу, если в этой деревне даже людям ярла никто руку помощи не протянет? Перестань донимать паренька своими домыслами, спугнёшь ещё, – буркнул Эгиль и отодвинулся, сделав вид, что готовится отойти ко сну. Лейф обернулся к Камышу – тот всё так же сидел с безучастным видом и глядел в костёр, изредка вынимая руки из-под плаща, чтобы погреть ладони у огня и растереть задубевшие пальцы.

– Камыш, ты сказал, что твой дядюшка не может ошибиться. Отчего так? Я до сих пор не могу понять, кто он такой и почему ждал именно нас, идущих с пустыря, и ищущих переправу? – предпринял последнюю, отчаянную попытку разобраться в ситуации Лейф, загнанный в тупик собственными размышлениями.

– Мой дядюшка – Ондатра. Я не знаю, почему, он не сказал. Но сказал, что это очень важно.

Похоже, это было абсолютно бесполезно. Ответы на свои вопросы он мог получить только у этого самого дядюшки Ондатры. Только Лейфу почему-то вовсе не хотелось идти за ответами.

На этом ночные разговоры у костра и закончились. Что же такого важного может сказать им Ондатра? Снедаемый сомнениями, Лейф ещё долго не мог уснуть, наблюдая за искрами, летящими из пылающих поленьев…

Свадебная лютня 1

Туман на озере стоял непроглядный – едва можно было видеть вёсла лангскипов, плывущих рядом. Зато в тумане было тепло – по-весеннему тепло, и это тепло приятно обволакивало белым саваном всех, кто находился на корабле.

Олаф сидел на корме лангскипа, погрузив пальцы в холодную воду озера, и довольно улыбался, предвкушая грядущие события. Столько всего интересного намечалось – само по себе путешествие в южные земли и возможность увидеть древний замок радовали его, так ещё в конце поездки его ждала встреча со старыми друзьями, которых он не видел годами. И всё это в рамках празднования свадьбы его сестры – намечалась знатная пирушка, наверняка, ярлы других земель свезут во Фрестен свои самые вкусные деликатесы, отборную выпивку и даже разноцветные южные порошки, которые, кажется, назывались «пряности». Может быть, даже будет шоколад – сто лет уж Олаф не ел шоколада, он едва помнил, каков тот на вкус. Олафу и самому было не стыдно показаться перед ярлами – ко двору Финстера он вёз целый лангскип дичи, в основном, оленины, и морской рыбы. А ещё несколько бочонков отборного ячменного пива, хотя едва ли северное пиво сможет конкурировать с южными винами или мьодом Тарлинга.

– Валад, видно что-нибудь? – весело крикнул Олаф в туман перед собой.

– Шутите, отигнир5 Олаф? Боюсь, мы до самого Фрестена будем плыть наощупь, – ответил ворчливый голос с носа лангскипа.

– Ну, ты, главное, о пристань не разбейся, а то кому потом копчёности из озера вылавливать? – попросил Олаф, услышав в ответ неразборчивое бормотание старого херсира6. Злить Валада было любимым развлечением Олафа во время путешествия.

Хлюпанье воды от ударов вёсел, одновременно погружающихся в озеро, и звон капель, падающих с них, выныривающих из-под поверхности, были единственными звуками, сопровождающими их в тумане. Эти звуки успокаивали – они напоминали мерный стук барабанов, отбивающих неспешный такт. Пальцы руки, погружённой в озеро, замерзли – Олаф достал её из воды и тут же положил на шею сидящей перед ним женской фигуры.

– Ай! – пискнула фигура, являвшаяся его сестрой Фридой. – Дурак, холодно же!

Олаф в ответ одарил её широчайшей улыбкой, на какую был способен. Лицо его сестры оставалось таким же напряжённым, каким было ещё с момента их спуска на воду.

– Всё ещё нервничаешь?

– Не нервничаю, всё хорошо.

– Я же вижу, что нервничаешь. Успокойся, переживать не о чем – Вальгард славный малый, мы с ним неплохо сдружились во время похода.

– Откуда тебе знать? Ему было 12 в прошлый раз, когда ты его видел – недовольно буркнула сестра, закрывая рукой шею от новых проделок брата.

– И уже тогда было понятно, что он хороший парнишка. Дядька Финстер засранца бы не воспитал, даже у отца спроси, он подтвердит, – ответил Олаф, стараясь звучать как можно более легкомысленно, чтобы у сестры сложилось впечатление, что это неопровержимая истина, всем известная. Конечно, она нервничала, он это понимал. Всё-таки для девушки свадьба – одно из самых значимых событий в жизни. А когда свадьба происходит вслепую, с незнакомым человеком, по договорённости родителей – это приносит ещё больше беспокойства. Олаф старался поддерживать сестру как мог, но, в конце концов, с её переживаниями способна справиться лишь она сама.

– Он так говорит, потому что они с Финстером друзья, конечно, он ничего плохого про его сына не скажет, – упорствовала Фрида. «Ладно, пусть себе ворчит, если ей так хочется», – Олаф махнул рукой, и снова погрузился в приятные раздумья о грядущем празднестве.

– Хо! – раздался сдержанный возглас Валада. Вслед за ним схожие удивлённые или довольные возгласы один за другим стали издавать гребцы. Наконец, наступил черёд и Олафа издать подобный выклик – туман внезапно расступился.

Вот он, Фрестен. Последняя на севере цитадель, возведённая гномами. Внезапно возникшая перед ними сразу после тумана, она навалилась на них, словно горный утёс, вынырнувший из воды. Олаф уже видел её раньше, четыре года назад, но он заезжал в озёрную крепость со стороны суши, а с воды видел её впервые. И с этой стороны стены Фрестена казались вдвое выше.

– Высоченные! – восхищённо протянула Фрида, вытаращив глаза на каменные башни и бастионы, коих нигде на севере больше не увидишь. Кладка камней была настолько плотно подогнана, что швы практически исчезали от взгляда наблюдателя. С парапетов крепостных стен на них пристально смотрели суровыми глазами каменные соколы, охранявшие жителей замка и его хозяев. Один только внешний вид этой крепости нагонял мысли о несокрушимости его владельцев.

– Это ты ещё изнутри его не видела, – заметил Олаф, довольно улыбаясь, глядя на бурную реакцию сестры.

– Его, правда, гномы построили? – спросила Фрида, смотря на Олафа сверкающими глазами.

– Правда. Хотя, у некоторых жителей замка есть своя история на этот счёт, в которой гномы не упоминаются.

– Расскажи, – попросила она. Ну, как сестре откажешь, когда она просит с такими широко раскрытыми глазами?

– Ладно, тогда слушай. Кстати, мне её сам Вальгард рассказал! – отметил Олаф, вспоминая подробности древней сказки рода Финстер. – Ещё в те далекие времена, когда в Филнъяре не было варангов, а всем севером владели шоры, племя Детей сокола, жившее на Соколиной горе, было вынуждено покинуть свои земли из-за многочисленных прибывающих с юга враждебных племён. Вождь Детей Сокола, Гутрикс Соколиное гнездо, или как-то так…

– Какое смешное прозвище, – хохотнула Фрида, – это из-за его причёски?

– Ты вот только при Финстерах такую ерунду не ляпни, дура – отчитал сестру Олаф, отчего та только ещё больше расхохоталась, видимо, потому что он сам улыбался во весь рот. – Так, и я тут вообще-то рассказываю…

– Прости, прости, продолжай, пожалуйста, очень интересно! – заявила Фрида, сделав над собой усилие, чтобы сдержать смех.

– Так вот, Гутрикс Соколиное Гнездо обязался дать своему племени новую родину. Он обратился к древним богам севера, имена которых давно позабыты, и те дали ему крылья, дабы он спустился с Соколиной горы и нашёл землю, которая стала бы домом его людям. Он наказал своему племени покинуть гору, отправиться через Волчье озеро на север, а там уже он найдёт их и укажет соплеменникам, где они обретут свой дом. С этими словами он распрощался с Детьми Сокола и бесстрашно спрыгнул со скалы, отправившись в полёт. Но не успел он пролететь и нескольких метров, как вслед ему устремилась стрела, пущенная коварным завистником Гутрикса – … Эм, я забыл как того звали. В общем, он был кем-то, вроде первого охотника, хорошо стрелял, и поэтому попал Гутриксу прямо в…

– Брат, вот ты своим кривым пересказом всё впечатление испортил. Плохой из тебя сказитель, – подтрунила над ним сестра, наигранно вздыхая. Вот ведь егоза.

– Как помню, так и рассказываю, нечего жаловаться. Как приплывём, можешь у жениха своего спросить подлинную версию. В общем, тот охотник попал Гутриксу в спину, но Соколиное гнездо не рухнул вниз, а продолжил свой полёт, будучи смертельно раненным. Правда, далеко он не улетел – буквально, долетел до озера под горой, там дух и испустил. Дети Гутрикса, тем временем, поймали охотника, жестоко того наказали, а затем пошли искать тело отца, чтобы исполнить его волю – построить для племени новый дом. И когда нашли его прямо на берегу, то так и порешили, что будут теперь жить у озера, и никакие южные племена их отсюда не выселят, а потому построили огромную крепость Фрестен. Кажется, с шорского это как раз означает «Соколиное гнездо».

– Грустная какая-то история. И непонятная. Звучит так, как будто эту крепость строили шоры. Но сейчас же в ней живут Финстеры, а они ведь маглахи, так же как и мы.

Ишь, ты, какая прозорливая. А ведь Олаф даже не обратил на эту нестыковку внимания, когда легенду о Гутриксе рассказывали ему самому.

– Да вся эта история – сказка, да и только. Очевидно же, что её строители – гномы, шоры и близко ничего похожего соорудить не смогли бы.

– Отигнир Олаф, извиняюсь, что перебиваю, мы скоро причалим! – крикнул с носа Валад, вразвалку приближаясь к детям ярла по шаткой палубе, минуя стройные ряды гребцов.

– Да я и сам вижу, – хмыкнул Олаф, оглядывая береговую линию. Каменное основание замка уходило под воду – искусство строительства, выходившее за рамки понимания Олафа, однако в этом месте крепость Финстеров словно вырастала из глади озера. Со стороны воды в замок вёл лишь один вход – небольшие ворота, от которых вниз вели обтёсанные каменные ступени к площадке у озера. Это и была замковая пристань – весьма скромных размеров, по любым меркам. Олаф сомневался, что все три их лангскипа смогут причалить одновременно. Городская же пристань располагалась чуть дальше и была в разы больше. Да что там, в разы – в десятки раз больше, Фрестен славился самым крупным портовым городом севера, и у его причалов сновали сотни кораблей – от худых рыбацких лодок до огромных боевых драккаров7.

Из ворот замка уже выходили люди – кто-то намеревался их встретить. Несколько хускарлов рассыпались по лестнице, а за их спинами прошмыгнул силуэт в богатом пёстром одеянии – видимо, как раз тот, кому было поручено встречать важных гостей у пристани. Олаф с важным видом прошагал к носу корабля, на полпути встретившись с Валадом.

– Места маловато, непросто будет разгружаться, отигнир. Я вот думаю, боком вставать, или лучше носом, чтобы не занимать много места? – вслух рассуждал Валад. Боги, до чего же нудный старикашка. Он действительно думал, что такая чепуха его волнует?

– Возлагаю решение этого важнейшего вопроса на твои плечи, херсир. Уверен, я могу полностью на тебя рассчитывать, – произнёс Олаф с напускной важностью. Валад, похоже, издёвки даже не заметил.

– Наверное, лучше все-таки боком, так разгружать будет легче, надо только заранее убрать вёсла, и…

– Слушай, просто доставь нас побыстрее на сушу, а разгрузкой занимайся сам как хочешь. Мне нужно поскорее увидеться с Финстером и другими ярлами.

Проворчав что-то в ответ, херсир начал размахивать руками и отдавать гребцам приказы. Олаф отошёл от него, поближе к середине корабля, положив руки на пояс. Он внимательно разглядывал человека на пристани в пёстром наряде, ожидающего их приближения. Тот носил голубой камзол с гербовым бурым соколом Финстеров на груди, а под ним виднелась ярко-красная рубаха с оторочкой. Олаф с уверенностью мог сказать, что не видел раньше этого человека.

– Ахой, отигнир Росби! Добро пожаловать во Фрестен! – крикнул человек с берега, одновременно показывая жестами херсиру, куда им причаливать.

– Милость старейшины в твой дом, незнакомец, – отозвался Олаф, лишь слегка кивнув головой. – А где Леофин или Вальгард?

– Владыки Финстеры ждали вас с нетерпением, но неожиданный туман на озере лишил их возможности вовремя встретить отигнира лично. Моя имя – Трюгви, лагман8 Фрестена, я отведу вас с невестой отигнира в специально уготованные покои. С ярлом и его сыном вы сможете встретиться в верхних чертогах. Прошу за мной.

Олаф помог сестре сойти на берег, дождался высадки десятка своих хускарлов, и вместе с ними и Фридой отправился вслед за Трюгви. С лагманом он не заговорил, вместо разговоров они с сестрой рассматривали внутреннее убранство замка. Финстеры хорошо подготовились к празднику – повсюду развесили разноцветные ленточки, а также гирлянды из разномастных перьев – диковинное украшение, характерное только для Фрестена. Эти гирлянды обильно покрывали внутренние участки крепостных стен, заслоняя причудливые орнаменты и немногочисленные изваяния, вроде каменных птиц, подпирающих своды арок или декоративные колонны. Фрида не уставала диву даваться, хотя и вела себя несколько более сдержанно в присутствии лагмана. Олаф уже бывал здесь раньше и восхищался архитектурой в меньшей степени, однако, на него обстановка также действовала вдохновляюще. Как и ожидалось, путешествие началось замечательно, и впереди их ждало только хорошее.

Спустя несколько арочных пролётов и узких замковых улочек, компания дошла до ворот твердыни Фрестена. Здесь Олаф и встретил первого из своих старых друзей:

– Кого я вижу! Вот уж кого не ожидал встретить караулящим ворота! Неужто привратник во Фрестене получает больше, чем ярл в Фолкмаре? – улыбаясь во весь рот, как это умел делать только Олаф, произнёс он, приближаясь к высокой фигуре у ворот. Пред ним предстал могучий витязь в полном боевом облачении – сжимающий копьё одной рукой и гербовый щит другой, этот здоровяк выглядел грозно, даже по меркам варангов. Каштановая борода, длиной по грудь, не отличалась пышностью, но выглядела опрятной и ухоженной, украшенная несколькими кольцами и узелками. Голову венчал украшенный маглашский шлем с личиной, бармицей и длинной переносицей, однако, даже такая переносица не могла целиком спрятать под собой выдающийся нос витязя. Длинная кольчуга с голубым сюрко поверх неё и роскошным гербовым соколом на груди, помимо прочего, выделялась кожаными наручами с расписным узором и воротом, расшитым серебром. Олаф в своём кожаном жилете на его фоне выглядел сущим бондом9.

– Шёл ка бы ты лесом-полем, олень. Можешь оставить здесь свою сестру и катиться на все четыре стороны, – прогремел караульный, также улыбаясь Олафу, хотя это было не так-то просто – разглядеть из-за густых усов, почти скрывавших под собой губы.

– Полно тебе, Локвелл, мог бы быть и полюбезнее со мной при сестре, а то стоишь тут, страху нагоняешь, – ответил Олаф, распахивая караульному дружеские объятия. Витязь воткнул в землю копьё рядом с собой, чтобы похлопать Олафа по спине в ответ.

– Давно не виделись, дружище.

– Давненько, Олаф. Как война закончилась, так, считай, и не встречались. Чего в гости не заезжал?

– После войны был такой бардак, увяз во внутренних делах. Да ещё и отец захворал, так что было не до поездок.

– Да уж, беда. Как его здоровье? Держится старина?

– Пока держится, но на свадьбу дочери сам, как видишь, не смог приехать. Я вместо него.

– Беда, беда. Стареем, куда деваться. Но Леофин держится бодро, сейчас сам увидишь.

– Холлард, всё-таки как тебя угораздило оказаться на службе у Финстера? До сих пор не пойму. У вас какие-то разногласия с братом в Фолкмаре?

Холлард улыбнулся, запрокинув голову – очевидно, он ждал этого вопроса:

– Олаф, после смерти конунга смутные времена настали. Ярлы без верховенства стали вероломнее, кому-то уже не сидится в собственных границах. Берсы особенно обнаглели – налёты на наши земли не прекращаются, уже было несколько стычек. Если так и дальше пойдёт, новой войны не избежать. В такие дни нам, маглахам, надо держаться вместе. Финстер печётся об этом больше всех, как видишь – собирает вокруг себя союзников. Меня позвал к себе на должность херсира, твоему отцу предложил сосватать дочь его сыну, а остальных ярлов позвал на свадьбу, чтобы договориться о поддержке, с кем получится. Отсюда я могу следить за ситуацией, и, кроме того, помогать брату от имени Финстера. Так что, не удивляйся – наверное, сейчас для меня должность херсира у старого друга – лучшее место. Возможно, и для тебя тоже, Олаф?

– Ну, нет, Холлард, тут ты перегнул. Не слишком ли мрачные речи для такого праздничного дня? Я не собираюсь задерживаться во Фрестене – погуляем недельку, да поплыву я домой, в Фонтолане много дел, а я ведь отигнир. Сейчас, покуда отец хвор, все ярловы заботы на моих плечах.

– Отсидеться у себя в ярлстве не получится, Олаф, как ни старайся. Это всех нас касается, всего Филнъяра. Поговори с братом, когда встретишься с ним, он тебе ситуацию получше обрисует. Проходи, поздоровайся с Финстером, – угрюмо буркнул Холлард. Вот уж умеют Локвеллы попортить настроение. Олаф кисло улыбнулся старому другу, покивал согласно, и побрёл внутрь, сопровождаемый свитой и Трюгви.

– Это твой друг с войны, Олаф? – спросила Фрида, когда они оставили бородатого часового за спиной, шагая по коридору замка.

– Да, это брат нашего соседа, ярла Хадвара Локвелла. Они оба воевали вместе со мной и отцом против конунга. Весёлые были ребята, я проводил с ними большую часть времени. Похоже, с того времени многое изменилось. Эй, Трюгви, у всех во Фрестене тот же настрой, что и у Холларда? Финстер готовится к войне?

– Ярл делает всё возможное, чтобы её избежать, – осторожно ответил лагман, вышагивая чуть впереди них, тем самым показывая дорогу в тронный зал. – Свадьба вашей сестры в определённой мере может этому поспособствовать. Или, по крайней мере, оттянуть её начало.

– Каким это образом? Я не понимаю, лагман, кто наши враги? Берсы? Ульфинги? Гаркары? Кто? – потребовал ответа Олаф, вонзив суровый взгляд в Трюгви.

– Это… сложный вопрос, отигнир Росби. Лучше спросите об этом у самого ярла – всё так же осторожно отвечал лагман, прибавляя шагу. Сестра выглядела обеспокоенной. Ещё бы, на её свадьбе, судя по всему, будут обсуждать грядущие военные действия. Какой девушке такое понравилось бы?

– Кого вообще позвали на праздник? И кто пообещал приехать? На это ты мне можешь ответить?

– Мы отправили приглашение практически всему Филнъяру, отигнир, кроме, разве что Хъяндерссенов.

– Да плевать на этих пиратов. Кто откликнулся?

– Точно приедут ярлы Локвелл и Хантерли, отигнир, также мы очень ждём ульфингов – ярла Тарлинга и Вулфхарта. Насчёт Берроуза у нас большие сомнения, как и насчёт обоих гаркаров – Тортоннинга и Гримхаммера. Шоров мы тоже не ждём, – сознался Трюгви.

Итого, шесть семейств из одиннадцати будут присутствовать на пире. Больше половины Филнъяра – этого должно быть достаточно, чтобы избежать войны. Боги милосердные, как за четыре года до такого дошло? Они ведь воевали против конунга на восточных равнинах, чтобы на севере воцарился мир. А теперь выходит, война ползёт на их родные земли?

В этих мрачных размышлениях они прошли несколько замковых коридоров, а затем вступили в тронный зал, который вовсю подготавливали к празднику – десятки слуг сновали из одной залы в другую, перетаскивая мебель, утварь, яства и прочую дребедень, наводя суету внутри замка. Командовал всей суетой сам владыка замка – ярл Леофин Финстер, указывая лакеям, что и куда ставить. Когда вошли Олаф с Фридой, тот стоял к ним спиной, потому заметил их не сразу.

– Владыка, отигнир Росби с невестой пожаловали, извольте миловать, – произнёс лагман, когда они подошли к занятому ярлу достаточно близко, после чего Трюгви незаметно удалился.

Старик за четыре года почти не изменился – добавилась пара морщин, да и только. В остальном Финстер остался таким же, каким Олаф его и запомнил – невысоким, худощавым стариком, но при этом источавшим величие, присущее его древнему славному роду. Глубокие голубые глаза смотрели доброжелательно, но при малейшем движении тонких бровей и век они превращались в соколиный взор, бросающий вызов собеседнику. Поджатые губы, обрамлённые короткой седой бородой, постоянно были изогнуты в некое подобие ухмылки. И, несмотря на все остальные черты его благородного лица, больше всего в глаза бросалась лысина – гладкая, сверкающая, как снег на горных вершинах, безо всякого намёка на растительность. Ни один блестящий шлем армий севера не мог выделиться на фоне других голов так, как это делала неподражаемая лысина лорда Финстера.

– Олаф, мальчик мой, добро пожаловать! – расплылся в улыбке старый ярл, отвешивая небольшой поклон. Давно же Олафа никто не называл «мальчик мой».

– Ярл Леофин, милость старейшины в твой дом! Смотрю, приготовления к свадьбе идут полным ходом?

– Всё так, Олаф, всё так. Как же ты вырос, оленёнок, возмужал-то как! Вылитый отец в свои лучшие годы. А это, значится, невестка моя? Ну-ка, дай на неё посмотреть…

Фрида, заливаясь румянцем, откинула капюшон, явив старому ярлу всю прелесть своей молодости. У сестры были длинные и прямые волосы пшеничного-русого цвета, как и у самого Олафа, и такие же светло-голубые глаза. Характерные черты для многих маглахов. Минувшей зимой сестре исполнилось пятнадцать – самый подходящий возраст для замужества. Девушки в этом возрасте особенно хороши. Олаф знал, что сестра его слыла красавицей, и его всегда забавляла реакция юношей при дворе Фростхейма, подолгу глядевших на неё с покрасневшими лицами.

Увидев юное лицо Фриды, ярл Финстер довольно заулыбался и гортанно заскрипел, как это умеют делать только старики:

– Красота, красота да и только. Я ещё когда маленькой тебя видел, сразу понял, что красавицей вырастешь, Фрида. Ну, даёт Хакон, такое сокровище взрастил. Уж не знаю, достоин ли мой сын-дуралей обладать таким дивным дивом.

– Полно вам, ярл Леофин, захваливаете. Вальгард и сам парнишка не промах.

– Не промах, да, смышлёный, да вот геральдику учить никак не хочет, поганец. Надеюсь, юная госпожа на него положительно повлияет. Геральдика – важнейшая наука для отигнира! Ты-то, Олаф, наверняка, дедов каждого херсира под каждым из одиннадцати ярлов знаешь, верно?

Олаф не знал.

– Знаю тех, о ком следует знать, и забываю тех, о ком лучше не вспоминать, – схитрил он, криво улыбнувшись.

– Вот, правильное отношение. Олаф, расскажи это моему сыну, научи уму-разуму. Он теперь станет тебе свояком, учи его всему, что знаешь сам, как младшего брата.

– Постараюсь, ярл Леофин. К слову, об одиннадцати ярлах… Мне тут ваш лагман Трюгви рассказывал о некоего рода проблемах… И Холлард, стоящий при входе, был как-то ещё угрюмее, чем обычно.

– Потом, всё потом, мальчик мой, давай сперва разместим наших дорогих гостей в их праздничных покоях, – громко произнёс Финстер, скрыв все тревоги за широкой улыбкой. Хлопнув в ладоши, он призвал нескольких лакеев, приказав тем проводить Олафа, Фриду и их свиту в гостевые кельи замка. Также ярл сказал, что будет ждать Олафа здесь же, когда тот разместится у себя в комнате.

Процессия углубилась внутрь замка. Фрида восхищённо оглядывалась по сторонам – действительно, внутри твердыня Финстеров оказалась ещё краше, чем снаружи. Потолки здесь были высокие, и их своды также украшались соколами всех форм и размеров. А у стен громоздилась лакированная мебель, витиеватые серебряные канделябры, расшитые золотом гобелены, боевые и охотничьи трофеи, живо описывающие древнюю и славную историю Фрестена. Нигде во всём Филнъяре больше такого не увидишь. Разглядывая висящее на стенах оружие разного рода, отнятое у имперцев во время объединённых варанжих набегов, Олаф вновь преисполнился хорошим настроением. Когда эти топоры и кирки на длинных древках со смешными названиями, вроде «глефа» или «протазан», висят на стенах, пыльные и всеми забытые, глухим отголоском из славных войн древности, война кажется такой далёкой…

В конечном итоге, их привели в небольшой коридор, по обе стороны которого пустовали кельи, и процессия начала медленно распределяться по комнатам. Фриде выбрали самую просторную и богато украшенную из всех предоставленных келий, Олаф остановился в келье напротив неё. Хускарлам дали возможность распределиться самим. Вскоре подойдёт и свита, оставшаяся с Валадом у лангскипов – места могло и не хватить. Впрочем, у Олафа не было ни малейшего желания этим заниматься – с такими мелочами вполне справится и Валад. Подозвав одного из замковых слуг, и попросив его провести обратно, Олаф отправился к ярлу в тронный зал.

На этот раз Леофин сразу увидел приближение отигнира. Ярл продолжал раздавать команды лакеям по расстановке столов с видом сурового надзирателя, грозно сверкая лысиной – именно таким Олаф и привык его видеть четыре года назад, в военном походе против конунга.

– Расположились? Места хватило? – поинтересовался ярл-сокол, когда подошёл Олаф. Леофин больше не улыбался, и с серьёзным лицом он казался гораздо старше – впалые щёки, а также заострённые нос и скулы действительно придавали ему схожести с хищной птицей, красовавшейся у него на гербе.

– Станет ясно, когда Валад со всеми, кто остался на пристани, пожалуют.

– Старина Валад ещё служит херсиром?

– Куда ему деваться?

– И то верно. Отчего Хакон не приехал? Я надеялся, что под венец Фриду поведёт именно он. Помимо этого, мне многое нужно с ним обсудить.

– Ярл Леофин, болезнь отца – не отговорка и не выдумка, он, и правда, очень хвор. С минувшей зимы у него ни на день не спадает жар, ему тяжело дышать, и ртом идёт кровь. Лекари ничего не могут сделать. Боюсь, я могу стать ярлом ещё до начала лета этого года.

– Йотуновы кости! Хакон, нашёл время! – выругался Финстер, после чего сорвал злобу на паре лакеев, криво поставивших один из столов, наорав на них. Олаф знал, что эта новость расстроит ярла Леофина – они с отцом и ещё одним ярлом, берсом Густавом Хантерли, были давнишними друзьями, прошли не одну войну вместе, в том числе, войну с конунгом Халлстейном. Дружба этих трёх ярлов была столпом, на котором держался весь Филнъяр.

– Я занимаюсь всеми делами Фростхейма с начала зимы, можешь говорить со мной так же, как говорил бы с ним, Леофин.

– Мальчик мой, есть вещи, о которых можно поговорить только со старым другом, – отмахнулся ярл-сокол, – впрочем, ты уже сам понял, что собираемся мы здесь не только лишь для того, чтобы свести твою сестру с моим сыном. Пойдём-ка, пройдёмся.

Финстер повел Олафа по замковым галереям в неизвестном направлении в напряжённом молчании. Сам Олаф терпеливо ждал начала разговора, однако, ярл не спешил завязывать дружескую беседу. Спустя какое-то время, они вышли на небольшой балкончик, с которого открывался прекрасный вид на Волчье озеро, большая часть которого, однако, все ещё была затянута густым туманом.

– Смотри-ка, Тарлинг плывёт, – произнёс Леофин, кивая в сторону десятка лангскипов, выныривающих из тумана один за другим. Это были драккары, гружёные бочками и одетыми в медвежьи шкуры людьми. Их легко было определить и без зелёных щитов с медведем, привязанных к бортам.

– И на каждом драккаре бочки с мьодом. Почему я не удивлён? – хмыкнул Олаф.

– Ярл-медведь серьёзнее прочих относится к попойкам. И правильно делает. Именно на них решаются судьбы мира, – заявил Леофин с многозначительным видом.

– Леофин, объясни мне, о какой войне твердит Локвелл? На его земли нападают берсы? Разве так сложно отбиться от кучки мародёров? Разве они с братом не могут сами с ними справиться? Анклайд никогда не жаловался на нехватку железа, провизии или воинов.

– Налётчики-берсы – лишь вершина айсберга. После смерти конунга у ярлов развязались руки. Каждое ярлство теперь можно считать независимым государством, и каждое, так или иначе, хочет расширения. Просто у некоторых есть к этому возможности, а у иных – нет. Конфликты становятся всё острее, и появляются проблемы, которые, коли не решить их сейчас, станут угрозой для каждого из нас в будущем.

– Это какие, например?

– Ты слышал, что на Восточном просторе ярл-бык строит себе новую столицу? Гранитная цитадель, или как-то так. И строит он её из камней, оставшихся после разрушения Виндскара.

От слов Леофина по нутру Олафа прошла волна негодования. Четыре года назад они вместе штурмовали Виндскар. Там были все ярлы, которых сегодня ждал Финстер, и даже больше – тогда в походе участвовал и его отец, и берс Дитмар Берроуз, по прозвищу «могильный зверь», с которым нынче враждовали Локвеллы, и даже шор Юнас Сартаанен – все участвовали в свержении конунга. Но не бык. Дофин Тортоннинг, нынешний ярл-бык, был тогда доверенным херсиром самого конунга, возвышенным из простых бондов. Олаф не так уж много знал о самом Дофине, однако его происхождение уже говорило о многом – он носил родовое имя ульфингов, но мать его была гаркаркой, а гаркарство передаётся по материнской линии. Любой в Филнъяре знает, что гаркары – подлый и малодушный народец, что и подтвердилось во время свержения конунга – Дофин предал Халлстейна Караболга, сговорившись с коалицией ярла, и увёл большую часть его армии на юг, к Торну, якобы для встречи с остальными ярлами перед вторжением в Империю. На самом деле, он просто оттянул большую часть сил конунга от Виндскара, чтобы армия коалиции смогла беспрепятственно сровнять город с землёй. Проклятый изменник, надо было тогда же покончить и с ним, а не жаловать в надел то, что осталось от Вордвигерна, вотчины конунга. Теперь на бывших землях венценосного филина правили быки.

– Порченая кровь гаркаров, – выругался Олаф, гневно сжав кулаки. – Как он осмелился? Коалиция оставила жизнь ему и его людям, и даже дала землю за помощь в свержении конунга, а он имеет наглость угрожать ярлам, отстраивая себе замок?

– Он не просто строит себе замок, он строит его прямо в Ущелье Буранов, перекрывая торговый путь с Хаммерхофом! – так же гневно заявил Леофин, ещё больше распаляя Олафа. – Торговли с гномами больше нет! Их караваны либо доходят лишь до Торна, откуда с остальным севером нет никакого сообщения, либо делают огромный крюк, прокладывая путь через империю и едва добираясь до Крагенхофа. Представь, насколько сильно вырастают цены на их товары, чтобы покрыть расходы на столь долгий проделанный ими путь!

Олаф взбеленился не на шутку. Он в глаза не видел этого Дофина, даже во время похода, но уже хотел раскроить этому грязному гаркарскому отродью черепушку.

– И это я ещё самого главного не рассказал, – подлил масла в огонь Финстер, повергая Олафа в приступ праведной ярости. – В прошлом году Тортоннинг заявил, что женат на дочери конунга – Миранде Караболг, что она уже беременна его сыном, и ребёнок этот станет Караболгом. Род конунга будет возрождён, и север обзаведётся новым владыкой!

У Олафа перехватило дыхание.

– Невозможно! Мы все были в чертогах конунга в Виндскаре, и вырезали подчистую всех, кто там находился, до последнего трэлла10! – разорался Олаф, не веря собственным ушам. Как дочь конунга могла выжить в той резне? Они с хускарлами прочесали в замке Виндскара каждый погреб, предали огню и топору всех, кого там нашли. Неужели дочь конунга в это время была в городе? Горожан ведь отпустили живыми – об этом коалиция условилась с Дофином. Неужели среди выживших горожан была и Миранда?

– Не горячись, Олаф, я не уверен, что это – правда, – успокаивающим тоном произнёс Леофин. – Это вполне может быть какая-нибудь самозванка, выдаваемая за дочь конунга. Но факт в том, что Тортоннинг открыто заявляет о правах на престол Филнъяра, и это заявление нельзя игнорировать.

– Теперь мне всё ясно. За этим ты и собираешь коалицию вновь, – протянул Олаф, погрузившись в раздумья. Всё это произошло ещё до нового года. Интересно, почему такие важные известия не дошли до Фростхейма? О свадьбе с сыном Финстера было условлено ещё той осенью – как только лёд сойдет с Волчьего озера, ярлы двинутся к Фрестену и начнут праздник ровно в середине весны. Но с нового года и до начала весны ни он, ни его отец не получали никаких известий о конунге-самозванце ни из Фрестена, ни откуда-либо ещё. Внезапно Олаф остро ощутил, в каком глухом неведении живёт и их семья, и весь Фонтолан в целом.

– Это одна из основных целей коалиции, ради которой она и задумывалась – сплочённость перед лицом врага. От вас с отцом мне нужна поддержка против Тортоннинга. А лично от тебя – чтобы ты поговорил с другими ярлами, и помог убедить их держаться вместе в это непростое время.

– Я? – удивился Олаф. – Разве могу я как-либо поспособствовать единению коалиции? Леофин, вы с Густавом гораздо старше меня, вас знают и уважают во всём Филнъяре, я же ещё даже не перенял бразды правления ярлством от своего отца. С Локвеллом я знаком давно, но с Тарлингом и Ульфхартом познакомился лишь во время свержения конунга. С чего бы им ко мне прислушиваться?

– Мальчик мой, ты себя недооцениваешь, – заулыбался Леофин, положив руку Олафу на плечо, – тебя варанги уважают не меньше, чем нас с Густавом. Ты достойно проявил себя во время штурма Виндскара и запомнился каждому как отважный и могучий воитель. Кого повсеместно называют «Героем Виндскара»? Не ты ли бросился в пролом каменной стены замка первым, с громким криком «Долой тирана!», и, в считанные секунды, сразил трёх гвардейцев Караболга? Такие подвиги не забываются. Услышав, что такой воитель, как ты, будет сражаться на моей стороне, остальные ярлы и херсиры, будь то берсы, ульфинги или шоры, дважды подумают, прежде чем затевать что-нибудь против союза маглахов и всей коалиции.

Олаф не смог сдержать улыбки, польщённый признанием Финстера. Всё-таки старый сокол умел найти меткое слово, неспроста он являлся главой коалиции во время свержения конунга.

– Ну, раз ты так говоришь. Обещать я ничего не буду, но при разговоре с ярлами выкажу поддержку твоему делу, в этом нет никаких сложностей.

– Этого мне будет достаточно, спасибо тебе, мальчик мой. Вижу, мой друг воспитал замечательного сына, – продолжая улыбаться, кивнул Леофин. – Надеюсь, ваша дружба с Вальгардом будет такой же крепкой, как моя с Хаконом. Пойдём, у меня ещё много забот по подготовке к пиру, а тебе, думаю, ещё нужно приодеть мою невестку, верно?

Олаф кивнул, задумчиво разглядывая проплывавшие под ним лангскипы ярла-медведя. Новая война, значит? Вот так неожиданность. И за что, спрашивается, они сражались четыре года назад? Теперь на варангах не висит ярмо конунговых податей, и никто не призывает дружины ярлов на бесполезную войну с Империей. Теперь они свободны. Но вместо того, чтобы наслаждаться миром и процветанием, и укреплять свои владения, владыки севера сцепились меж собой, и война, кажется, неизбежно ползёт в их собственные дома. Скверно это всё. Олаф, пребывая в глубокой задумчивости, покинул балкон вскоре после Финстера, прикидывая в голове, сколько бондов сможет собрать Фростхейм на войну…

Звон молота, стук топора 2

Это было самое холодное утро на его памяти. Вылезать из спальника не хотелось – мороз стоял лютый, словно озлобленный зверь, который безжалостно ворвётся в твоё тёплое убежище, стоит лишь высунуть руку. Затёкшее ото сна на земле тело требовало движения, и Лейф стал медленно ворочаться, морально готовясь встретить холод внешнего мира. Где-то в ногах он слышал, как ворчит Эгиль – видимо, брат вытворял нечто подобное. Собравшись с духом, он вырвался наружу, мгновенно ослепнув от яркого света. Проморгавшись, Лейф огляделся, обнаружив, что костёр давно потух и покрылся инеем, а люди, спавшие вокруг него, исчезли. От их ночного круга с дюжину проходимцев осталось всего четверо – он с братом, Камыш, да ещё какой-то спальный мешок из прохудившихся шкур. Хускарлов не было поблизости, зато по площади ходило уже много бондов. Неожиданно Лейф и правда почувствовал себя бездомным – пока деревня трудится, он греется в лежаке до позднего утра, чёртов бездельник.

Камыш сидел рядом с ними, все в той же ссутулившейся позе, словно бы и не ложился вовсе. Эгиль не торопился покинуть свой тёплый меховой панцирь, и Лейф не мог его за это винить.

– Доброе утро! – произнёс Камыш, без особого любопытства разглядывая заспанное лицо Лейфа.

– Доброе. Кажется, рассвет мы проспали, – проскрипел тот спросонья, нехотя поднимаясь на ноги. Пожелав доброго утра брату пробуждающим пинком, он начал сворачивать спальник, чтобы затем закинуть его за спину.

– Камыш, мы идём сразу, или сперва завтрак? – уточнил Лейф у своего нового спутника, который так и сидел недвижно на краю потухшего костра.

– Не знаю, как хотите. Если вы голодны, у меня есть овощи, – ответил Камыш. Из-под холщового плаща протянулась рука, сжимающая мешочек с морожеными овощами. Заглянув внутрь, Лейф смог различить среди содержимого нарезанную морковь, фасоль и, кажется, кусочки репы. Он внимательно заглянул в лицо Камышу – у того были честные, искренние глаза, предлагающие угощение без тени лукавства. Это лицо не было похоже на бандитское – Лейф очень старался себя в этом убедить.

– Ладно, придержи их пока. У нас есть котелок, но готовить прямо на площади будет слишком вызывающе. Выйдем из деревни – там и поедим. Брат Эгиль, выползай уже! Солнце высоко, на нас вся деревня смотрит.

– Не хочу, там холодно, – промычала сонная туша, однако покорно стала вылезать из пригретого убежища, в точности повторяя реакцию Лейфа на ослепительное весеннее утро.

Свернув свои пожитки, братья и их проводник отправились в путь стараясь не привлекать подозрительные взгляды местных, коими их щедро одаривали ещё вчера. Подниматься на холм перед пустырём было тяжелее и дольше, чем спускаться с него, а путешествуя рядом с неразговорчивым Камышом, который шёл самым первым, братьям вообще казалось, что время тянется мучительно медленно.

Вчерашние подозрения Лейфа никуда не исчезли, наоборот – чем дальше они отходили от деревенского частокола, тем сильнее они его мучили. Он был уверен, что сейчас, пока они на пустыре, ничего плохого с ними не произойдёт, ибо на пустыре просто негде устраивать засаду. Но, кто знает, что случится ближе к берегу реки? Лейф, следуя вторым, постоянно оглядывался на плетущегося в конце Эгиля, пытаясь по лицу брата понять, о чём тот думает. Обычно это получалось легко – Эгиль для него всегда был открытой книгой. И сейчас, видя его безмятежное лицо без каких-либо признаков обеспокоенности, он нервничал ещё больше. Молчаливое шествие почти добралось до верха холма, где Лейф предложил остановиться для завтрака, чтобы не разводить костёр на самой вершине. Он предположил, что, выбравшись на пустырь из низовья, они могут столкнуться с сильным ветром. Камыш согласился кивком головы, и Эгиль, разумеется, возражать не стал – он никогда не отказывался от перекуса. В небольшом отдалении от дороги как раз было место, предназначенное для таких целей – небольшая площадка с обложенным маленькими камнями кострищем и несколькими плоскими камнями для рассадки. Использовав вязанку дров и хвороста, всегда в запасе имевшуюся у одного из братьев, компания собралась вокруг костра и начала растапливать снег в котелке.

– Камыш, чем ты занимаешься? Ты живёшь в этой деревне? – решил начать беседу Лейф. Возможно, сейчас у него получится разговорить их попутчика, или даже разоблачить его. Ещё не поздно было бросить всю эту затею и придумать новый план по переправе.

– Нет, я живу с дядюшкой. Помогаю ему. И рыбачу, – отвечал Камыш. Похоже, со вчерашнего дня ничего не изменилось.

– А твой дядюшка, говоришь, паромщик? – встрял Эгиль. – И много зарабатывает? Часто перевозит кого-то?

– Не знаю, довольно редко, сколько зарабатывает – не спрашивал. Обычно нам хватает того, что мы добываем сами. Он берётся за перевозку, только если это очень важно, – отвечал Камыш. Он протянул Лейфу предложенные ранее овощи, которые тут же отправились в котёл, едва снег растаял. Вскоре, вслед за ними должна отправиться и копчёная рыба – чёрт его знает, что из этого получится, Лейф никогда не готовил уху из овощей и копчёной рыбы, но звучало вполне аппетитно.

– А вы двое – братья, да? – неожиданно спросил Камыш. Ну, неужели! Завязка нормальной беседы?

– Практически. Мы названые братья – наши отцы работали вместе, в домах по соседству. Мой отец – плотник, его – кузнец. Зачастую заказы брали один на двоих – кузнечное дело идёт с плотницким рука об руку. Мы с Эгилем росли вместе, через многое прошли в детстве, и стали друг другу братьями, – рассказал Лейф. В этот момент он осознал, что они даже своих имён Камышу не называли, он их знал лишь как «тех двоих, пришедших с пустыря».

– Брат может не быть другом, но друг всегда будет братом, – гордо заявил Эгиль.

Камыш ничего не ответил. Лейф ждал, что тот спросит ещё что-нибудь, но он просто молчал, смотря на огонь. До чего же трудно с ним разговаривать. Повисла неловкая пауза, которая, казалось, никак не смущала их проводника.

– Камыш, дружище, расскажи-ка поточнее, куда конкретно мы идём? Вы с дядей в курсе, что на реке сейчас наверняка рыщут люди Тарлинга и Тортоннинга? Не опасно в такое время организовывать паромную переправу? – вновь взял инициативу Эгиль.

– Кто рыщет? Я про это ничего не знаю, – ответил проводник. Ну да, конечно, рассказывай тут. Хотя, похоже, этот парень вообще очень многого не знает.

– Дружище, у меня такое чувство, что когда мы доберёмся до твоего дядюшки, нас кто-то из этих ребят возьмёт да и нашпигует стрелами, приняв за шпионов. А, может быть, это сделают твои дружки-бандюки, поджидающие нас в засаде у реки, м?

Лейф заулыбался в предвкушении. Когда нужно было бить не в бровь, а в глаз, Эгилю не было равных. Камыш непонимающе захлопал глазами.

– Какие дружки? У меня нет друзей, только дядя.

– Вот, значит, как? Ты давай-ка, кончай нам мох в уши пихать, клоп речной! Ты смотри, Лейф, за дураков нас держит, паршивец! Какой ещё дядюшка?! Ты даже возраста его не знаешь! Сидел перед нами, длину бороды выдумывал!

– Но у него, правда, есть борода!

– Да плевал я на его бороду! Говори, зачем надо было выманивать нас из деревни? Где засаду устроили, спрашиваю? – допрашивал Камыша Эгиль, скорчив самую страшную рожу, на какую был способен. Он поставил ногу на тот же камень, на котором сидел Камыш, и поднёс ему к лицу свой внушительных размеров сжатый кулак. – Я вот этой самой рукой с детства гвозди ковал. Коли сейчас правду молвить не сподобишься, я тебе челюсть сверну, паскуда, понял ты меня?

Лейф тем временем нарезал купленную вчера рыбу и отправлял её кусочки в котелок. Надо отдать Камышу должное – перед лицом разъярённого Эгиля мало кто мог сохранить самообладание – люди либо тушевались, либо приходили в схожее с эгилевым остервенение. Но Камыш продолжал недоумённо хлопать глазами.

– Но я же вам всё сказал как есть. Дядюшка послал меня в эту деревню, наказал найти двух людей, что придут с пустыря, и привести к нему. Сказал, что это очень важно. Так вот оно и было. А что значит «засада»? Это что-то вроде ловушки? Я иногда ловлю рыбу и лягушек в ловушки, но обычно приходится ждать долго, мне легче удилом или гарпуном ловить. Вы хотите знать, где я обычно их ставлю на реке?

Эгиль повернулся к Лейфу совершенно взбешённый.

– Брат, можно я ему двину?

– Погоди, брат, остынь. Что ты на него так взъелся? Он нас угостил овощами, а ты перед ним кулаком машешь. Камыш, прости моего брата, он очень подозрительный. Просто мы немного не понимаем некоторых деталей твоей истории. Вот, например – почему ты позвал с собой именно нас? И почему это твой дядя никогда не ошибается?

– Кроме вас, с пустыря никто не приходил. А дядюшка… ну, он просто никогда не ошибается. Так всегда было.

Только Лейф собирался задать следующий вопрос, как его внезапно осенила одна мысль:

– Камыш, твой дядюшка, Ондатра… Он волхв?

Камыш совершенно непринуждённо пожал плечами:

– Не знаю, дядюшка – это дядюшка. Что такое «волхв»?

Эгиль посмотрел на брата с прищуром, ожидая разъяснений. Лейф стал прокручивать в голове всё, ранее сказанное проводником.

– Волхвы Мёрзлых топей, мне про них отец рассказывал. Ты не помнишь истории про них, брат? Старцы, живущие на болоте, великие целители и прорицатели. К ним издревле ходили за советом ярлы и конунги, в надежде получить благословение богов, мудрые напутствия или хотя бы узнать о благих знамениях. Виндскар и Волд не просто так строились рядом с этим болотом – конунги Филнъяра частенько заезжали к волхвам перед каким-нибудь большим военным походом или торговым путешествием.

– Слышал я про них. Мой отец говорил, что всё это – сказки, сейчас на болото сбегаются преступники со всего севера, чтобы спрятаться от законников. И эта мелкая гнида, похоже, один из них – фыркнул Эгиль, переводя грозный взгляд на Камыша. Нога брата всё ещё была на камне, а кулак – наготове.

– Но, если Ондатра – волхв, и говорит, что у него к нам дело, это, действительно, может быть очень важно. Правда, я даже не знаю, чем плотник и кузнец в бегах могут помочь старику с болота? Уж, едва ли колесо починить… – произнёс Лейф и осёкся. Кажется, он только что неосторожно сболтнул незнакомцу лишнего.

– К сожалению, дядюшка не сказал, что именно ему нужно, я не спрашивал, – виновато признался Камыш, впервые потупив взгляд, – но я пообещал ему, что обязательно найду вас и приведу к нему. Когда дядюшка о чём-то просит, это непременно нужно сделать. Так всегда было.

Неожиданно Лейф поймал себя на том, что начинает верить Камышу. Он работал в отцовской лавке с раннего детства, в том числе наблюдал за тем, какие люди приходят к отцу заказывать те или иные вещи. Со временем он неплохо научился отличать тех, у кого водятся деньги, чтобы заплатить за изделие, от тех, у кого они не водятся. Тех, кто готов к честной сделке, и тех, кто ищет возможности урвать что-нибудь бесплатно. Он мог понять, когда врут в лицо, и когда говорят искренне. И сейчас, Лейфу казалось, что Камыш не врёт.

– Эгиль, отойди от него. Раз нас позвал волхв, нельзя отказываться. Давай поедим и продолжим путь. А там – будь, что будет.

Теперь настал черёд Эгилю недоумённо вскинуть брови. Брат молча отошёл от проводника, достал из своего мешка миску для супа и сел рядом с Лейфом:

– Брат, не ты ли меня вчера обвинял в простодушии и называл легковерным дуралеем? Зачем ты теперь его защищаешь? Если хочешь, я из него прямо сейчас признание выбью! Коль это, и правда, ловушка разбойников, надо тут и отколошматить этого Камыша и бежать обратно в деревню.

– Успокойся, брат, не пори горячку. Послушав его и немного поразмыслив, всё же я решил, что стоит сходить с ним до реки. Подумай сам, будь это – разбойник, которому нужно нас до реки довести, он бы нам сразу цену хорошую за переправу придумал. Да и зачем мы нужны разбойникам, сразу же видно, что мы с тобой – оборванцы.

– Ну, знаешь, с бандитов станется. Некоторые бывают совсем отчаянные – за пряжку на ремне прирежут, будь здоров. Мы с тобой в Торне таких видели не раз. И не только в колодках. Или в рабство захомутают – это ещё пуще. Чем в неволе жить, лучше уж в канаве прямо здесь подохнуть.

– Да знаю я. Но, как по мне, для разбоя здесь – худшее место. По обе стороны реки ярловы солдаты, огромный пустырь, нигде не спрячешься, и добычи здесь никакой – торговые караваны сюда уже не ходят, торговля ведётся только по реке, грабить некого. Даже пахотных земель нет, чтобы стащить посевы – ну, какие здесь разбойники?

– Вот именно потому, что грабить некого, из деревни путников и выманивают, – не унимался Эгиль. – И ярловых солдат я не видел, когда мы сюда шли. Если разбойники где и притаились, то – ближе к реке, там, где есть поросль, именно туда он нас и ведёт. Лейф, нельзя доверять этому Камышу.

– А кто говорит о доверии? Не думай, что все мои сомнения просто так взяли и рассеялись. Нам, так или иначе, пришлось бы идти в ту сторону. Если мы где и найдём переправу через Хьерим, то где-то возле устья Денвы. А уж если там нас ждут бандиты, нам встречи с ними так и так не избежать. Так что, держи ухо востро и будь рядом с Камышом, когда будем подходить к реке. Возьми-ка, – Лейф протянул брату нож, которым резал рыбу – единственный похожий на оружие инструмент среди их совместных пожитков. У Лейфа, правда, ещё был плотницкий нож, но им-то точно никого не зарезать.

– Вот это я запросто, – кивнул Эгиль, пряча ножик за пазуху, после чего встал и непринуждённым шагом отправился к кипящему котелку наполнять свою миску супом. – Ну-с, попробуем, готов ли нашенский супчик…

Плотно позавтракав, или, если судить по времени суток, скорее уж пообедав ухой с сухарями и согревшись у огня, компания продолжила путь. К слову, суп получился недурственным – до самого вечера, то есть всё то время, что они шли по пустырю, Лейф наслаждался приятным чувством сытости в животе, которого он не знал ранее, когда они с Эгилем питались в оновном солониной. Теперь он шёл последним, а брат следовал по пятам Камыша, бросая тому в затылок грозные взгляды. Они вновь дошли до того самого путевого камня, с которого начинался пустырь. Немного задержавшись, чтобы собрать у валежника дров и хвороста для будущего костра, они выдвинулись на север, к берегу Хьерима, встретиться со своей участью.

Вечерело, и Лейф снова начал мёрзнуть. Когда же в этих краях потеплеет? Весна уже, лёд сошёл с реки, но воздух не спешил прогреваться. Проклятый Фаренгар, никак не хочет уступать Уфреттину. Лейфу пришло в голову, что начнись их путешествие на месяц раньше, до ледохода, нынешних проблем не возникло бы – шли б себе по скованной льдом реке прямо до Шорхольма. Но он тут же отогнал эту постыдную мысль – этот самый месяц был жив отец. Этот самый месяц у него был дом. Он бы дорого отдал за ещё хотя бы день той безмятежной поры, когда всё, о чём нужно было думать – сколько отпилить от доски, чтобы при подгонке щит получился ровным. Эта жизнь закончилась так неожиданно, и теперь они с братом – бродяги, коих любой вооружённый отряд при должном желании может взять в рабство. Всё, на что они сейчас могут надеяться – это на доброту незнакомца в незнакомом городе незнакомого народа. Может, этот Ойстейн из Шорхольма вообще не помнит его отца, или его тоже уже нет в живых. Думая обо всём этом, Лейфа посещали мысли, что смерть от рук бандитов вовсе не казалась такой уж страшной. Может быть, он сможет попасть в Пиршественный зал Старейшины – Лейф считал себя неплохим человеком, как минимум честным, и других старался не обижать. Хотя этого, наверное, мало, чтобы валькирии протянули тебе руку.

Тем временем они уже дошли до реки. Хьерим – полноводная река, а нынче, в сезон таяния снегов, она к тому же выходит из берегов, и округу изрядно топит. Лейф без интереса разглядывал наполовину ушедшие под воду тополя и берёзки. Их собственный маршрут зачастую оказывался перегорожен глубокими лужами или небольшими ручейками, и приходилось либо искать обход, либо сооружать мостики из стволов поваленных деревьев. Промочить ноги сейчас – верный способ заболеть ночью. «Зараза, почему было так холодно, но вода при этом не подмерзала?» Камыш при этом чувствовал себя весьма комфортно – его обувь, казалось, полностью состояла из лоскутной кожи, и причём добротно пошитой меж собой – он мог заходить в воду по колено, но не жаловался на промокшие ноги, и ботинки его не хлюпали. Лейф же с Эгилем периодически прыгали, как кролики, по сухим кочкам и сучьям, в надежде не замочить свои городские кожаные тапки, дырявые везде, кроме подошвы. Полностью поглощённые этим непростым занятием, они даже на время забыли думать о разбойниках, возможно, поджидающих в камышовых зарослях по обе стороны их пути. Наконец, когда они почти дошли до устья Денвы – реки, впадающей в Хьерим, Камыш сказал: «Это здесь», после чего свернул в густые тростниковые заросли.

Вот он, момент истины – если на них нападут, то именно сейчас. Из-за того, что братья отвлеклись на сохранение обуви сухой, Камыш оказался вне досягаемости ножа Эгиля. Теперь у них не было преимущества захваченного заложника. Оба брата напряглись всем телом и стали внимательно вслушиваться. Зайдя вслед за Камышом в заросли, Лейф достал киянку11 – этот инструмент даже отдалённо нельзя было назвать оружием, но даже так лучше, чем с голыми руками. Эгиль, с ножом наготове, шёл прямо перед ним, могучими руками раздвигая перед собой густой болотный тростник и осоку. Спустя пару минут напряжённого ожидания тычков копий из сухих жёлтых зарослей, показавшихся вечностью, братья оказались на маленькой «опушке», представлявшей собой большую сухую кочку, окружённую тростником. На этой опушке стояла старая рыбацкая лодка, присыпанная срезанной осокой – Камыш сидел в этой лодке, а когда оба брата подошли чуть ближе, из неё показалась седая голова ещё одного человека. Видимо, это и был тот самый Ондатра. У Лейфа от сердца отлегло – похоже, на сей раз его подозрительность не оправдала себя, и он был тому несказанно рад. Он быстро засунул киянку обратно за пазуху, чтобы не показаться враждебным.

– Дядюшка, вот те двое, о которых ты говорил. Всё получилось так, как и было сказано – нашёл их у костра перед большим домом.

– Чудно, Камыш, чудно. Подойдите поближе, дорогие мои, дайте мне на вас посмотреть. Я – Ондатра, паромщик, будемте знакомы. А вас как величать?

Старик вылез из лодки, проворно спрыгнув на сухую землю. Одет он был в наполовину сгнившие обноски, какие постеснялся бы надеть и последний трэлл. Насчёт длины бороды Камыш не соврал, но умолчал о её внешнем виде – больше похожая на рваную тряпку, спутанная и лохматая, облепленная засохшей грязью вперемешку с болотной трясиной, она делала Ондатру больше похожим на какого-то лешего, чем на почтенного старца. Редкие его волосы, тонким кольцом облепившие лысый в крапинку череп, были в состоянии не лучшем. Через дыры в лохмотьях легко было разглядеть, насколько немощен их паромщик – дряблые мышцы чуть не висели на тонких костях. Как с таким худосочным телом вообще можно грести? Когда Ондатра нетвёрдой походкой подошёл к ним ближе, стало возможно разглядеть и черты его лица – глубокие морщины на обвислой коже наводили на предположение, что старик пережил зим восемьдесят, не меньше – таким древним он выглядел. Во рту виднелась лишь пара зубов – по одному на каждую челюсть, жёлтых и сколотых. Но главная его особенность бросилась в глаза, лишь, когда он подошёл к ним вплотную – зрачки Ондатры были молочно-белого цвета. Старик оказался слепцом.

– Я – Лейф, а это мой брат – Эгиль, милость Старейшины в ваш… эм… вашу лодку? Скажи, старче, как же ты собрался нас разглядывать, если не можешь видеть?

– Порой слепой может увидеть то, чего не видит зрячий, Лейф, уж поверь мне, уж поверь, – произнёс он, протягивая к братьям тонкие крючковатые пальцы. От прикосновений старика Лейфу стало не по себе, но отойти или оттолкнуть Ондатру он не посмел. Дотронувшись по очереди до его груди и груди Эгиля, старик что-то удовлетворённо промычал, покивал головой, словно подтвердил для себя какую-то догадку. Братья озадаченно переглянулись.

– А лодкой управлять не тяжело, без глаз-то? – довольно бесцеремонно, но вполне резонно заметил Эгиль, вскинув бровь.

– За это не переживайте, дорогие мои. Я реку знаю, как свои пять пальцев. Всю жизнь прожил на её берегах, – отмахнулся Ондатра. Лейфа этот ответ нисколько не убедил.

– Дядюшка, нам надо спустить лодку на воду, – донёсся голос Камыша, который тоже вылез из лодки, достав верёвку, привязанную к носу судна. Интересно, как эти двое умудрились втащить её вдвоём в такие густые заросли?

– Верно, верно, нашим дорогим гостям надобно на другой берег, иначе, зачем бы они шли по сырому бездорожью в этакую глушь? Лейф, Эгиль, не могли бы вы немножко помочь моему племяшке с лодкой? Я бы и сам мог, конечно, но я уже малость староват, вдвоём мы с ним долго будем возиться, а вы, друзья мои, молодые, сильные, поджарые – мигом с эдакой ерундой управитесь!

«Малость староват» – это, конечно, Ондатра себе польстил, вызвав у Лейфа улыбку. Эгиль пожал плечами, закатал рукава и пристроился за лодкой, начав толкать её вперёд. Лейф не отставал от брата. Камыш исчез в тростнике, верёвкой волоча за собой судёнышко – лодка довольно легко шла поверх зарослей, и казалось, что просто по земле волочить её было бы тяжелее. Ондатра на время исчез из поля зрения, видимо, отправившись к берегу обходным путем. Достаточно быстро они и сами вышли к берегу, а спустить лодку в низину оказалось плёвым делом – в два счёта они вытолкали ее к самой воде. Тут и Ондатра подоспел.

– Вот молодцы, дорогие мои, вот она – сила молодости! Я бы с племяшкой битый час провозился, а вы он оно как быстро управились!

– Полно, старче, лодка-то у вас махонькая, мы вчетвером едва уместимся, – заметил Лейф, оглядывая утлое судёнышко.

– Пока не сели, старче, надо бы по цене условиться, – медленно начал Эгиль, оборачиваясь к Лейфу. Этот вопрос надо было обсуждать осторожно, учитывая скудность их сбережений. – Нам бы до Белого острова доплыть желательно, но, в общем, думаю, можно и просто на тот берег Хьерима. Сколько за переправу так или эдак хочешь?

– А сколько есть? – непринуждённо поинтересовался Ондатра, улыбаясь двузубым ртом.

– Ну, пару серебряков наскребём, – приврал Лейф. На самом деле, у них было три серебряка и ещё четыре медяшки, но он хотел хоть что-нибудь оставить по приезде в Шорхольм. Совсем с пустыми карманами оставаться было страшновато.

– Наскребёте ещё серебряк и четыре медяка, и я доведу вас до самого Белого острова, хотите? – продолжая так же улыбаться, весело предложил старик. Хорошо, что Ондатра был слепым, иначе вытаращенные от изумления глаза Лейфа выдали бы его с потрохами.

– А, если просто через реку? – уточнил Эгиль.

– А просто через реку не повезу. Нельзя там высаживаться, медведи пристрелят – так же непринуждённо поведал Ондатра, вгоняя братьев в смятение. Однако выбора не было, и Лейф, скрепя сердце, достал все их с братом сбережения из кожаного кошелька. Если подумать, цена была очень низкой – до Белого острова плыть было далеко, около дня, обычный паромщик попросил бы никак не меньше шести серебряков.

– Только сперва один вопрос, – произнёс Лейф, едва Ондатра протянул костлявую ладонь к деньгам, – Камыш сказал, что у тебя к нам «важное дело». Что это за дело? Сомневаюсь, что эти три серебряка да четыре медяшки так уж важны, верно?

Ондатра застыл в позе просителя, продолжая глядеть на Лейфа невидящими глазами. И хотя ни один из дряблых мускул на его лице не дрогнул, теперь улыбка Ондатры необъяснимым образом стала выглядеть натянутой.

– В самом деле, дело есть, дорогие мои. Оно, и правда, невообразимо важное. Видите ли, в том, чтобы вы попали на тот берег, есть и мой интерес. По прибытии у меня к вам будет просьба, а деньги свои невеликие можете оставить при себе, они вам ещё понадобятся.

– Что же это за просьба такая? – аккуратно спросил Лейф, изо всех сил пытаясь скрыть волнительную радость в голосе от того, что платить за переправу вообще не придётся.

– Мы договаривались на один вопрос, дорогие мои, остальное спросите, когда будем в лодке, времени у нас ещё будет много. Но, вы не волнуйтесь – я не попрошу ни о чём таком, с чем бы вы двое не справились.

– Хорош лукавить, дедуль, мы уж поняли, что ты волхв, а у волхвов простых просьб не бывает, – вновь пошёл напролом Эгиль, – тем более, раз это дело «невообразимой важности», как ты сам сказал. Что два беглеца, вроде нас, могут предложить великим и ужасным волхвам Мёрзлых топей?

– Эгиль! – с укором произнёс имя брата Лейф, тоном намекая, чтобы тот попридержал свой бескостный язык. Тот лишь плечами пожал. Ондатра всё так же стоял с натянутой улыбкой, больше не протягивая к Лейфу руку. На пару мгновений старец замялся, обдумывая ответ – его недвижимое лицо с пустым взглядом было для Лейфа совершенно нечитаемо.

– Если я скажу, что нужно починить мне хижину, вы же не поверите, верно?

– Не поверим, старче, – подтвердил Эгиль.

– Ну, что ж, тогда скажу как есть. Вам двоим, дорогие мои, предстоит смастерить одну важную вещь. Только вы двое, кузнец и плотник, сможете её смастерить для меня, а вообще-то, мастерить вы её будете не для меня одного, а для всего честного люда, потому как вещь эта каждому человеку нужна. И начать мастерить её вам предстоит в шорских землях, так-то вот. Ну, всё, а теперь – в лодку, мне стоять на берегу холодно.

Тот факт, что Ондатре холодно в дырявых лохмотьях при погоде, от которой братьям зябко даже в куртках с мехом, казался несущественным – они уже относились к старику, как к некоему неземному существу, которое по определению не должно испытывать обычных человеческих неудобств. Одним словом – волхв. Лейф и Эгиль, оба ошарашенные, послушно помогли столкнуть Камышу лодку в воду, и залезли в неё вслед за ним. Ондатра сел за вёсла на носу судна, за ним устроился Лейф, затем – Эгиль, а Камыш расположился на корме.

Они поплыли. Ондатра неспешно размахивал вёслами, больше направляя лодку в нужную сторону, чем разгоняя её – течение Хьерима само несло их к пункту назначения. Для слепого волхв и впрямь неплохо справлялся с обязанностями паромщика – он постоянно держался правого берега, подальше от зорких глаз и метких стрел людей Тарлинга на левом берегу. Впрочем, чтобы их заметить, нужен был действительно зоркий глаз, ведь Хьерим – одна из самых полноводных и широких рек Филнъяра. Вытекая из Волчьего озера в самом сердце земель варангов, в которое впадает большинство других филнъярских рек, Хьерим вбирает в себя воды со всего заснеженного севера и несёт их в Бескрайнее Северное море. Как раз там, где река превращается в море, и стоит Шорхольм – портовая крепость на Белом острове, неприступный замок шоров, первых жителей Филнъяра, и их последний оплот.

Несмотря на то, что Ондатра ответил на их с Эгилем вопросы и тем самым затащил их на борт, Лейф так и не понял, что имел в виду волхв под «важной вещью». Стало ясно только то, что это изделие из дерева и железа – работёнка для плотника и кузнеца, но это могло быть что угодно. Ещё он сказал, что вещь эта «нужна любому человеку». Что бы это могло быть? Нож? Он каждому нужен, но это слишком просто – конечно, хорошие ножи могут стоить дорого, но простой ножик может изготовить любой подмастерье. Щит? Он нужен каждому бонду на севере, чтобы в случае призыва ярла присоединиться к стене щитов владыки. Но щит где угодно можно достать, и довольно дёшево. Топор? Самая нужная вещь для любого варанга – и дров на зиму наколоть, и голов врагам нарубить – для всех случаев жизни сгодится. Нет, всё это было слишком просто, волхв бы о таком не попросил. Неужто ему нужна некая сложная конструкция, вроде водяной мельницы или лангскипа? С таким бы Лейф с Эгилем не справились без посторонней помощи. Сколько бы он ни ломал голову, ничего путного на ум не приходило.

Дело шло к закату, и вновь начало сильно холодать – на реке задувания ветра ощущались особенно сильно. Лейф спросил у Ондатры, собирается ли тот делать остановку на ночь, но волхв напомнил ему о том, что с его глазами между днём и ночью нет никакой разницы, потому в остановках не будет нужды. Тогда они с Эгилем залезли в спальные мешки прямо в лодке, оставшись в сидячем положении – не очень удобно, зато тепло. Укутавшись в истрёпанные шкуры своего спального мешка, Лейф предложил свою куртку с меховым воротом Ондатре – ему почти физически было больно смотреть на то, как Фаренгар безжалостно задувает под рваные лохмотья тощему худому старику. Но волхв отказался, поблагодарив его за предложение всё с той же непроницаемой натянутой улыбкой на лице.

Быстро преодолев устье Денвы, братья со своими проводниками теперь плыли вдоль берега Мёрзлых топей, представлявшего собой густую поросль камыша и тростника, из которого местами, словно скрюченные отмороженные руки, торчали почерневшие верхушки мертвых деревьев. Иногда сухие жёлтые заросли расступались, открывая взору всю неприглядность этого гиблого места – земля здесь представляла собой вязкую чёрно-зелёную жижу из грязи, ряски, склизкого ила и прочей тухлой вонючей гадости, в которую, единожды провалившись, ещё долго не сможешь отмыться, если вообще сможешь выбраться из этой трясины. Тут и там торчали чёрные коряги, иногда, в местах повыше и посуше, можно было увидеть небольшие рощицы убогих ёлочек и сосен, высота которых не превышала человеческого роста. В заводях, полностью покрытых полями из ярко-зелёной водяной травы, изредка можно было встретить цапель и уток, быстро прячущихся в тростнике при приближении лодки. Эти унылые виды невольно вызывали у Лейфа чувство облегчения оттого, что им не нужно продираться по этому месту пешком – бессчётное количество северян нашли бесславную кончину в зыбучей трясине Мёрзлых топей, и их кости ныне гнили в этой отвратительной жиже, среди лягушек, тритонов и болотных червей. Лейф больше всего боялся закончить именно так, а ведь к этому всё и шло, до тех пор, пока они не встретили Камыша. Как же тут жили волхвы столетиями?

Эгиль уже начинал клевать носом, Камыш достал удочку и стал рыбачить, а Ондатра продолжал править лодку, теперь лишь изредка погружая вёсла в воду. Солнце скрылось за горизонтом, в небе стал виден месяц, и округа начала быстро погружаться во тьму. Небольшие волны на реке, поднимаемые Фаренгаром, мерно качали лодку, и эта лёгкая качка действовала на Лейфа успокаивающе – настроение его с каждым часом становилось всё лучше и лучше. Похоже, Троица, и правда, решила смилостивиться над парой обездоленных бродяг, и подарить им шанс на новую жизнь. Старик и его племянник оказались простыми, но добродушными людьми, и он уже планировал вновь найти их после обустройства на новом месте и достойно заплатить им обоим за переправу с первого прибыльного заказа. Лейф сам не заметил, как стал улыбаться, представляя в голове картины далёкого будущего – свой новый бревенчатый дом, скромный, но добротный, свою мастерскую, похожую на отцовскую, только ещё лучше. И кузницу брата, которую он поможет ему построить. Конечно, сперва им нужно будет стать подмастерьями у Ойстейна, или какого другого местного мастера, и долго и упорно трудиться, чтобы заработать на своё дело и свой дом, но, в конечном итоге, каждый честный ремесленник мог рассчитывать на достойный плод своего труда, уважение бондов и признательность ярла. Хотя нет, на последнее рассчитывать не следовало. Так или иначе, Лейф уже думал над тем, какие изделия могут быть в наибольшей цене, и как он будет над ними работать – собирать ли ему вёдра да пивные кружки для обывателей, или же мастерить колёса для торговцев? А, может взять, крупный заказ у ярла или каких других шорских владык – топорищ наделать для целого хирда12 али щитов? Или, может, вообще заняться украшением хижин – резьба по дереву стоит дорого, на этом можно хорошо заработать, при этом, почти не потратив материала. Такие размышления доставляли Лейфу удовольствие, доводя до нетерпеливого предвкушения – казалось, уже на следующем повороте реки он увидит величественный город, который даст ему возможность начать всё сначала. Он не представлял, сколько времени займёт путь до Шорхольма, и воображал, что стоит ему заснуть и вновь проснуться, как они уже окажутся в порту, обязательно на рассвете, распрощаются с Ондатрой и Камышом, пообещают смастерить для старика всё, что его душе угодно, искренне улыбаясь и извиняясь за все сомнения и подозрения, а затем они с Эгилем отправятся в город, навстречу новой жизни.

– Старче, долго ли нам плыть? – дружелюбно поинтересовался Лейф. Все эти воодушевляющие мысли нагнали на него охоту поговорить.

– Не то чтобы, – также дружелюбно отвечал Ондатра.

– До завтра управимся?

– Коли богам будет угодно.

– А Камыш говорил, что его дядюшка никогда не ошибается. Может, проверим его слова? Где будет солнце в тот момент, когда мы достигнем порта Шорхольма, почтенный волхв?

– До порта города мы не доплывём, но в город вы заедете верховыми, – произнёс Ондатра. Вот это уже было интересно.

– Это… Как это так, старче? Ничего не понимаю, мы вроде так не договаривались. Уговор был доплыть до Белого острова, если я помню. И с чего это нам заезжать туда верховыми? Где мы лошадей-то возьмём? Что за шутки такие, почтенный?

– Я не сказал, что мы доплывём до порта города, я сказал, что доведу вас до Белого острова, – уточнил Ондатра, хотя Лейф не понимал разницы. Хорошее настроение как рукой сняло, вместо него появилось нехорошее предчувствие. – И это было при условии, что вы мне заплатите три серебряка и четыре медных монеты. А потом мы договорились плыть бесплатно.

– Что за ерунда? Ты сам предложил оставить деньги себе, и вместо этого смастерить тебе «важную штуку», – вмешался Эгиль, видимо, разбуженный разговором брата со стариком.

– В итоге, мы так и не поняли, что это за штука, нужная каждому человеку. Почему её не может изготовить любой другой ремесленник, зачем нужны именно мы двое, идущие с пустыря? И как ты узнал, что у нас ровно три серебряка и четыре медяшки? – добавил Лейф. Он, на всякий случай, обернулся к брату и Камышу – последний продолжать сидеть в недвижимой позе с удочкой в руках, укутанный в свой мешковатый плащ.

– Воистину, слепец зачастую видит то, чего никак не может разглядеть зрячий, – повторил Ондатра. Он поднял вёсла и убрал их в лодку, вынув из гнёзд. – Ведь вы уж сами знаете, что я волхв, и я сказал вам – в моих же интересах довести вас до Шорхольма. Но не весь путь я смогу проделать вместе с вами – я вижу это так же ясно, как твой почти пустой кошелек, Лейф…

Пока Лейф пытался осмыслить сказанное, ему на плечо легла рука брата, и тот обеспокоенным голосом вскрикнул:

– Брат, гляди! Вон там, в воде!

Лейф выглянул из лодки, пытаясь всмотреться в неспокойные речные воды, покрытые рябью от задувания ветра. В тусклом свете неполного месяца он едва смог разглядеть тёмный силуэт торчащей из воды коряги, толстой и острой, словно скрюченный палец болотной ведьмы. И лодка плыла прямо на эту корягу!

– Ондатра, мы сейчас разобьёмся! – заорал Лейф, вскочив с места и пытаясь вернуть вёсла в воду.

– Вы хотели знать, что за вещь такая, какую создать сможете только вы двое? – продолжал говорить Ондатра, словно не обращая внимания на их крики. Лейф, схватив одно из вёсел, погрузил его в воду, но то ли из-за того, что оно было скользким, то ли из-за того, что у него тряслись руки в приступе паники, весло выскользнуло, мгновенно погрузившись в темноту. – Дорогие мои! Вам двоим суждено выковать новое конунгство! – произнёс волхв, разведя руки, и в этот момент произошёл удар.

Лейф, вцепившись в край лодки, чуть не вылетел из неё – коряга впилась в нос ветхого судна, тогда как течение продолжало подгонять его с кормы, и, в итоге, спустя несколько секунд, лодку развернуло боком, а затем и вовсе перевернуло, увлекая за собой истошно вопящих братьев и Камыша. Лейф едва успел вынуть ноги из спального мешка, а затем мир погрузился во тьму и холод…

Свадебная лютня 2

Неспешно бродя по холодным залам Фрестена, Олаф обдумывал просьбу Леофина. Что именно он может сказать ярлам Филнъяра, чтобы заручиться их поддержкой? У каждого был свой нрав и свой интерес – во время войны они объединились под знамёнами коалиции, но теперь, когда каждое ярлство было само по себе, поди разбери, что у каждого из них на уме. В целом, нынче перед ними стояла та же самая задача, что и в прошлый раз – уничтожить конунга и его род. Точнее, ярла, возомнившего себя конунгом. И, если верить словам Леофина, новая столица Вордвигерна, так называемая «Гранитная цитадель», или как там её, ещё не достроена. В отличие от штурма Виндскара – полноценной крепости, построенной гномами, бывшей не менее грозной, чем Фрестен – захват груды камней, которую бык успел натаскать в Ущелье Буранов, не казался таким уж сложным делом.

Незаметно для себя, Олаф прибрёл обратно ко входу в замок. Холлард стоял всё в той же позе напротив двери, и при этом с кем-то пререкался, если судить по его раздражённому повышенному тону голоса. Только подойдя поближе, Олаф смог определить, с кем ругался херсир Локвелл.

Прямо перед витязем, в доспехах гвардейца Финстера, стоял ярл Дастин Ульфхарт собственной персоной. Дастин Ульфхарт был одним из самых специфичных ярлов Филнъяра, можно сказать, самым колоритным. Он был невысок, тем не менее, зачастую создавалось ощущение, что он над тобой нависает. Обросшее щетиной суровое лицо вечно смотрело с вызовом. Взгляд карих глаз пронзительный, тонкие губы поджаты. Когда Дастин говорил, то всегда открывал рот чуть шире, чем было необходимо для членораздельной речи, и сверкал зубами, словно бы скалился. В каком бы обществе Дастин ни оказался, будь то коалиция ярлов или свора бондов, присутствовавших неизменно преследовало внушаемое Дастином острое чувство опасности. На свадьбу ярл-волк заявился в кожаном дублете13, отороченном огромным воротом из чёрного меха – в точно таком же он прибыл на войну четыре года назад. Рукоять меча с серебряным навершием торчала из-под чёрного плаща, но, похоже, не оно вызывало негодование у стража Фрестена. У Дастина в ногах крутился его чёрный, как смоль, волк – Сумрак, легендарное животное, и неотъемлемая часть образа самого ярла-волка.

– С тварями в замок нельзя! – твёрдо и пренебрежительно заявлял Холлард тоном, не терпящим возражений. Возражения, однако, присутствовали.

– Ты, правда, хочешь, чтобы я оставил его в конюшне? Тебе что, не жалко замковых лошадей, Холлард? – в своей обычной вызывающей манере отвечал ярл-волк.

– Даже не думай, дикарь. Мне плевать, что ты с ним сделаешь – привяжешь где, утопишь или прирежешь, убери его прочь с глаз моих. Я не пущу эту зверюгу в замок, она опасна для гостей.

– Как и я, – добавил Дастин, оскалившись исподлобья, – Локвелл, ты знаешь, чем волк отличается от собаки?

– О, Троица милосердная, избавь меня от его бреда, – закатив глаза, посетовал Холлард. На Олафа накатил прилив ностальгии, едва он услышал этот вопрос.

– Если собаку сперва посадить на цепь, а затем отпустить, она обрадуется и будет лизать тебе лицо, – продолжал Дастин, не обращая внимания на причитания Холларда, – Если то же самое проделать с волком, он тебя загрызёт.

Это была не просто перепалка строптивого гостя и ответственного охранника – Ульфхартов и Локвеллов связывала глубокая, исконная вражда, тянущаяся поколениями. Их ярлства располагались по соседству, и богатые земли Анклайда, вотчины Локвеллов, неизменно привлекали падких до лёгкой наживы ульфингов. В то время, покуда маглахи вспахивали поля и выращивали скот, ульфинги, живущие преимущественно небольшими племенами, сбивались в банды и принимались грабить деревни своих осёдлых соседей. Фонтолану тоже периодически приходилось отбиваться от волчьих банд, но на долю Росби не выпадало и пятой части того, что терпели от ульфингов Локвеллы. Кроме того, Росби, в том числе и Олаф, не были склонны считать ярла Ульфхарта ответственным за нападения – при племенной структуре обычно каждое племя отвечает само за себя, власть ярла над ними весьма условна. Однако Локвеллы считали иначе. Дастин Ульфхарт для братьев Локвеллов олицетворял в себе безжалостных и кровожадных мародёров, терзающих их земли, и отношение к нему было соответствующее.

– Вот пусть он тебя и загрызёт, невелика потеря. Уж я точно особо не расстроюсь, – фыркнул Холлард.

– Вот, значит, как? А стоило бы. Только благодаря мне росомахи могут жить спокойно последние лет пять.

– Ага, конечно, мох в уши мне не пихай. Может, брату моему расскажешь про спокойную жизнь? С начала года он вот уж четыре налёта от вас, блохастых, отбил.

– Если бы мне было до вас какое-то дело, оголодавшие авантюристы стали бы наименьшей из ваших проблем. Возьмись я за вас как следует, не оставил бы ни одной целой деревни к западу от Рауты, – огрызнулся Дастин.

Широко раздутые ноздри Холларда и оскалившийся во все зубы рот Дастина недвусмысленно говорили о том, что оба они подошли к той грани, при которой от слов зачастую переходят к действиям. Олаф решил, что сейчас самое время вмешаться. Непринуждённо появившись в воротах, он сделал вид, что не слышал ничего из напряжённого диалога давних врагов, и дружелюбно махнул рукой ярлу-волку.

– Дастин, сколько лет, сколько зим! И ты пришёл поздравить мою сестру!

– Росби, – только и вымолвил Ульфхарт. Это сошло за приветствие. Холлард оглянулся – только теперь Росби смог отчётливо разглядеть, каким свирепым было его лицо. Кажется, Олаф и впрямь подоспел очень вовремя.

– Чего вы оба такие угрюмые? Опять ссоры из-за пограничных стычек? Может, оставите за дверью разногласия на время свадьбы? Вы этим только сестре настроение попортите.

– Я это и собираюсь сделать, Олаф, – отозвался Холлард, – оставить за дверью эту вонючую тварь. Нет, это я не про тебя, Дастин, хотя, знаешь, от тебя тоже душок имеется.

– Сумрак идёт со мной. Стая всегда держится вместе, – почти прорычал Ульфхарт.

– Холлард, неужели Финстер давал особые указания насчёт Сумрака? – самым располагающим голосом вопросил Олаф. – Бьюсь об заклад, он предвидел то, что Дастин приведёт с собой своего волка. Ведь на совете коалиции Сумрак также присутствовал, и вроде никому не мешал…

– Ну, одно дело – военный совет, где собираются ярлы, херсиры да прочие военные люди, и совсем другое – свадьба в замке, где полно бондов, трэллов и других домашних. Эта зверюга одним своим видом будет заставлять всех нервничать. А ещё чего доброго – загрызёт кого-нибудь. И случись такое – вся вина на меня ляжет.

– Локвелл как обычно печётся лишь о своей заднице, – фыркнул Дастин.

– Думаю, я могу поручиться за Сумрака, Холлард, – поспешил вставить Олаф, пока эти двое снова не начали цапаться. – Всё-таки, я один из ответственных за свадьбу, и со стороны невесты заверяю – ей будет только в радость наблюдать за такой диковинкой, как ручной волк. Если Леофин даст особые распоряжения, мы пересмотрим этот вопрос, но пусть ярлы это уже решают меж собой, – предложил Олаф. Холлард, насупившись, что-то недовольно проворчал себе под нос. Росби уж подумал, что Локвелл упрётся, как баран, что было вполне свойственно его натуре, но страж замка, громко цокнув, махнул рукой и отступил:

– Ладно, валяйте. Под твою ответственность, Олаф. Помяни мое слово: доверишься дикому зверю – падёшь его жертвой, – предостерёг он, делая шаг в сторону и пропуская ярла-волка, пристально наблюдая за Сумраком. Олаф прекрасно понял, что Холлард сейчас говорил не о Сумраке, а о его хозяине.

– Неплохо сработано. Только он не ручной, – произнёс Дастин, когда они отошли от привратника достаточно далеко. Олаф, сам того не замечая, вёл Ульфхарта в тронный зал по уже знакомому пути.

– Надеюсь, я не пожалею об этом решении, ярл Ульфхарт? Он умеет себя вести смирно у стола?

– Знаешь, чем волк отличается от собаки, Росби?

– Ммм, ну, собака ест то, что ей даст хозяин, волк – то, что сам добудет, – предположил Олаф.

– Это верно, но это не главное, – ответил Ульфхарт. – Собаку можно научить выполнять приказы, можно заставить слушаться, выдрессировать до полного повиновения. Волк всегда останется зверем свободным, и никому в полной мере не подчинится.

– Что-то эти слова не внушают спокойствия, – заметил Олаф.

– Они и не должны, – пожал плечами Дастин. Олаф ещё раз внимательно оглядел чёрного волка. За четыре года тот совсем не изменился – большой, красивый, с удивительно аккуратной блестящей шерстью. Он выглядел даже менее диким и лохматым, чем его хозяин-человек. Умные жёлтые глаза разглядывали окружающую обстановку с живым любопытством, но прижатый хвост говорил о том, что зверь нервничает. Олаф видел Сумрака и в бою – вот где спутник ярла-волка показывал всю свою необузданную звериную натуру, набрасываясь на людей и в мгновение ока разрывая им глотки, при этом с невероятной ловкостью и прозорливостью уклоняясь от ударов. Великолепное животное, вселяющее страх и трепет во врагов Дастина.

– Дастин, ты слышал о том, что Тортоннинг заделал ребёнка дочери покойного конунга? – недолго мешкая, перешёл к сути Олаф. Сейчас была отличная возможность выполнить просьбу Леофина. Росби считал Ульфхарта одним из самых ценных членов коалиции.

– Слышал, – коротко ответил Дастин, оскалившись.

– Тебя это не беспокоит? Дофин хочет захватить власть на севере и стать новым конунгом – всё, за что мы сражались четыре года назад, может пойти насмарку. Он уже строит себе новый замок. Финстер хочет возродить коалицию, чтобы предотвратить угрозу…

– Не Тортоннинг хочет стать конунгом. Не он один, – рыкнул Дастин.

– Что ты имеешь в виду?

– Сам подумай. После разрушения Виндскара, у кого остался последний в Филньяре гномий замок? – угрюмо намекнул Ульфхарт. Олаф пришёл в замешательство от слов ярла-волка. Он никогда не смотрел на старика Финстера как на претендента на трон. Да, он возглавлял коалицию и был весьма уважаем на севере, но другие ярлы, такие как Густав Хантерли, и его собственный отец, Хакон, были уважаемы не меньше.

– Зачем ему это?

– Ты всерьёз спрашиваешь, почему ярл может хотеть трон конунга?

– Но у него нет никаких прав на трон. Род конунга – Караболги, у сына Дофина будет право крови.

– Караболги уже подохли, всем на них плевать. Но Финстеры – такой же древний род, как и Караболги. Раньше было три гномьих гнезда, и в каждом жило по птице. Орёл подох давно. Филин подох четыре года назад. Остался только сокол.

В самом деле, первые владыки Филнъяра – венценосные орлы, сгорели вместе со своей столицей – Волдом, первым из трёх гномьих замков, ещё давным-давно. Вслед за ними отправился венценосный филин – Караболг из Виндскара. Финстер был последним из троицы древних маглахов с гербовыми птицами, но его сокол никогда не был венценосным.

– Не бывать этому. Север настрадался от бремени конунга, как объявится новый – все ярлы, все пять народов ополчатся против самозванца. Финстер хоть и возглавляет коалицию, но он – не главный, мы все равны меж собой.

– Вот, значит, как? То-то он себе заложников набирает, чтоб не ополчились, – фыркнул Дастин.

– Каких ещё заложников?

– «Каких» спрашиваешь? Братьев и сестёр нынешних ярлов.

Олаф взял паузу, обдумывая услышанное.

– Хочешь сказать, вся эта свадьба лишь для того, чтобы заполучить себе под руку мою сестру?

– Что я хотел сказать, я сказал, – отмахнулся Дастин, прибавив шагу, и тем самым давая понять, что разговор окончен. Олаф остался стоять в замешательстве – сказанное Дастином, безусловно, имело смысл, но Олаф ещё никогда не смотрел на Финстера, доброжелательного лысого дядьку Финстера, друга его отца, как на интригана, охочего до власти. Да, со своими врагами Леофин был беспощаден, но Финстеры и Росби дружили уже несколько поколений, их связывала славная многолетняя история военных походов и многочисленные династические браки. Мать Олафа сама была кузиной Финстера. Леофину не нужны были заложники из их семьи – его отец в любом случае поддержал бы старого сокола.

«Но не в становлении конунгом» – сама собой родилась в голове Олафа важная поправка. Дастин самостоятельно добрался до тронного зала, оставив Олафа позади, а у самого Олафа резко отпало желание туда идти. Вместо этого, Росби развернулся и побрёл обратно ко входу. И всё же, до чего ярл-волк вероломный человек – так отзываться о хозяине замка прямо у него на пороге, и его, по-видимому, нисколько не беспокоил тот факт, что кто-то из прислуги мог их подслушивать.

Настроение от этих разговоров становилось всё хуже и хуже, он даже в какой-то момент забыл о свадьбе, полностью погрузившись в невесёлые мысли о надвигающейся войне, и об интересах ярлов, которые могут быть в неё втянуты. После слов Дастина ему также начало казаться, что цели свержения конунга были не такими однозначными, как ему представлялось раньше. Что, помимо освобождения от непосильного бремени конунговых податей и свободы от тирании, у создателей коалиции были и другие, более честолюбивые планы. Какое-то время Олаф пребывал в этих гнетущих раздумьях среди каменных залов где-то между входом и троном, пока его не прервали два хорошо знакомых голоса – один старческий дребезжащий и второй, громкий и зычный. Со стороны входа плёлся Валад в компании ярла-медведя.

– А я ей, значит, говорю, – пока сына мне не родишь, о месте в замке можешь и не думать! Или я что, должен каждую шлюху, поделившуюся со мной вареником, домой пускать и объявлять наложницей? Ха, много чести! – непринуждённо вёл рассказ Якен Тарлинг, владыка Берлоги.

– Верно-верно, этим бабам спуску нельзя давать, раз дашь слабину – вконец оборзеют, – поддакивал Валад. Вот уж нашёлся знаток – у самого херсира ни одной наложницы не было ни разу, сколько Олаф его помнил. Когда Росби и Тарлинг встретились взглядами, оба расплылись в дружеских улыбках:

– Кого я вижу! Батюшки, да это ж «Герой Виндскара» во плоти, честь-то какая! – прогремел Тарлинг, широко разводя могучие руки для объятий. Якен, громадный детина двух с лишком метра ростом, как и Дастин, был ульфингом, но, кроме диковатого норова, меж ними было мало сходств. Таких крупных людей, как Тарлинг, на севере ещё надо было поискать – торс его был подобен огромной пивной бочке, а руки – стволам деревьев. Широкое лицо с плоским носом украшала жёсткая рыжая борода, такая же лохматая, как и волосы на его голове. Большие глаза под кустистыми бровями смотрели немного ошалевшим, немного подвыпившим взглядом, в котором читалось веселье. Широкая улыбка с плохими зубами редко сходила с этого добродушного лица, и все, кто достаточно хорошо знал Тарлинга, предпочитали, чтобы эта улыбка не сходила с него вовсе – в гневе этот громила был настоящим чудовищем. Его двуручный топор с широким лезвием без труда одним взмахом мог разрубить человека надвое, даже если тот был в кольчуге, даже если удар приходился по ребрам. Якен по праву считался одним из величайших воителей севера, и в грубой силе с ним мог потягаться только один ярл – берс Берроуз.

– Посмотрите-ка, кто вылез из спячки, – в той же шутливой манере отвечал Олаф. – Что, старый медведь, почуял казённую выпивку и тут же прибежал?

– Шутишь что ли, Олаф, когда это я пропускал знатные пирушки? Чтоб ты знал – свадебные попойки самые лютые, как я мог не приехать? Но, что значит «казённая выпивка»? Я с собой привёз мьода больше, чем есть вина во фрестенских погребах, не будь я ярл-медведь!

– Да, Якен, видел твои лангскипы из окна, впечатляет. Ты и твоя выпивка, как всегда, самые желанные гости.

– Ха, ну ещё бы! Такого мьода, как в Берлоге, больше нигде не варят! Да, что уж там, таких мужиков, как я, тоже больше нигде не делают, ха-ха-ха!

– Один лангскип разгрузили, отигнир, – доложил своим дребезжащим голосом Валад, портя веселье, – ярл Якен также швартуется у замка, мы там все не помещаемся, договорились остальные суда разгружать по очереди, и…

– Да-да, я понял, – отмахнулся Олаф, поравнявшись с Тарлингом и вместе с ним отправившись к тронному залу, оставив херсира бухтеть у себя за спиной.

– Ты невесту то покажешь, оленёнок? Жуть, как интересно поглядеть на неё. Кстати, как её хоть звать-то?

– Фрида. Увидишь её на застолье, куда торопиться? Мне вот, напротив, интересно глянуть на Вальгарда – как приехал, ещё не видел его. Мальчишкой он был смышлёным, тогда ещё, во времена свержения конунга.

– Это да, умный соколёнок, далеко пойдёт. Хотя, говорят, заносчивый стал.

– Заносчивый? Что ты имеешь в виду?

– Да ничего такого. Бабские сплетни, не бери в голову, – замялся Якен, однако, не выдержав вопросительного взгляда Олафа, тут же продолжил, – говорят, язык у Вальгарда наперёд ума рыщет. Как сказанёт чего – хоть стой, хоть падай. И своего, и чужого острым словом обидеть может, не подумав. Больше, чем надобно, родом своим кичится. И маглахов лучше всех прочих считает, не в обиду сказано, Олаф. Знаешь, я два года назад тут, во Фрестене, в гостях был, с Леофином кой-какие вопросы утрясал, и, между делом, предложил Финстеру сосватать Вальгарда одной из моих дочерей. Идём мы, значит, со старым соколом, у мальчишки мнения спросить, вопрос ему вместе задаём: «Хочешь себе жёнушку – молодую медведицу?» Так он такую кислую морду скорчил, будто лимон укусил, и говорит такой, с пренебрежением в голосе: «Чтоб жена моя была ульфингой? Вот ещё!». Как тебе такое, Олаф? У меня там чуть борода торчком не встала. Леофин сам от стыда чуть под кладку не сполз, извинялся потом за сына. Очень надеюсь, что он затем устроил ему порядочный нагоняй.

– Вот оно как, – воскликнул Олаф, подражая мимике Якена, – может, он не понял, о чём речь? Или к женитьбе в целом относился пренебрежительно?

– Да надобно понимать уже, что к чему, в четырнадцать-то лет! Особенно, отигниру. В итоге, в тот год мы с соколом ни о чём не условились, а теперь, как видишь, у Финстеров другие договорённости. Да оно, может, и к лучшему – мальчишка сам не понял, от чего отказался, я тебе точно говорю! Кстати, сам-то ты как к этому делу относишься? Никого себе ещё не присмотрел, оленёнок? У меня две дочери незамужние есть свадебного возраста, ещё одна подрастает – выбирай любую! Для «Героя Виндскара» кровинушки не жалко, ха-ха-ха!

– Польщён, Якен, уж я-то не побрезгую, – улыбаясь во весь рот, ответил Олаф, – только я, знаешь, не нагулялся ещё. Ещё пару-тройку лет не хочу себя обременять брачными узами.

– Ха, скажешь тоже, «обременять». Да кто ж ярлу запретит пробовать разные вареники? У меня вот жена есть, окромя неё, три наложницы, и ещё с десяток девиц в городе. И служанок я в Берлогу беру не абы каких, а чтоб с сиськами были, плотненькие, а то худосочных, знаешь, на хмельную голову и раздавить случайно можно.

– Ах, ты ж, старый медведь-развратник, видать, где мёдом помазано, туда и прилипнешь, – расхохотался Олаф. – Тебе бы только вареники собирать да мьодом запивать.

– А чего такого-то? Бабы с сиськами, крепкое пойло да хорошая драка – ради чего ещё жить варангу? Ха-ха-ха!

– Всё верно ярл Тарлинг говорит, – откуда-то из-за плеча поддакнул Валад.

– Кстати, о хорошей драке. Кажется, скоро одна такая намечается, – ловко, под шумок и дружеский хохот ввернул свою тему Олаф.

– Это какая «такая»?

– Якен, слышал про Тортоннинга? Леофин говорит, тот строит новый замок, да ещё и на дочери Караболга женился, уже и обрюхатил её. Новым конунгом себя планирует сделать, не иначе. Надо бы бычару проучить, мне думается.

– Ха, Олаф, ты будешь мне рассказывать про Тортоннинга? Я с прошлого года с ним воюю.

Олаф вскинул брови, изумлённо глядя на Якена. Вот те раз! Для кого-то война уже началась!

– Воиновы портки, Якен, а почему ты никого из ярлов не попросил о помощи? Я впервые слышу о том, что кто-то из ярлов воюет в открытую! Леофин уже надумал вновь собирать коалицию, чтобы выступить против Дофина сообща.

– Пффф, буду я ещё помощи у кого-то просить. Я и сам неплохо справляюсь! Зимой мы славно померились силами у Хьерима – этот хитрожопый ублюдок решил застать нас врасплох, напав в самый разгар месяца топора, когда все были заняты заготовкой леса. Коварная паскуда, одно слово – гаркар. Да только медведей без штанов хрен застанешь – мы его прихвостням рогатым так вдали, что их жалобное мычание, поди, аж в империи было слышно. Потом ещё всю зиму на реке бодались, пока та не оттаяла, – тут Якен сделал паузу, широко при этом улыбнувшись. – И плыву я, значит, чуть ни с поля брани, к соседу на пирушку, чтоб маленько отдохнуть, но не успел я и пинты мьоду хлебнуть, как молодой оленёнок прям у порога мне заявляет: «Якен, а пошли-ка проучим Дофина». Вот так шутеечка! Пойду-ка я, пожалуй, её своим хускарлам расскажу – они под кладку сползут от смеха, ха-ха-ха!

– Фу ты, Якен, откуда мне было знать? До Фростхейма новости доходят в последнюю очередь, если вообще доходят. Погоди-ка, так он, выходит, сам на тебя напал? С чего бы это вдруг?

– А мне почём знать? Он передо мной не отчитывался, просто взял да натравил своих рогатых прихвостней. Может, решил, что мы после драки с шорами выдохлись, а вот хрен там. Мы с Багридом этим засранцам рога-то повыкручивали – один ульфинг в бою трёх гаркаров стоит. Уж этому-то батька мог бы Дофина в детстве научить.

– Какой ещё драки с шорами? Якен, ты что, успел и с шорами поцапаться?

– Ну да, было дело. Старина Юнас со своей братией вечно строят из себя обиженных, обездоленных, постоянно ко мне какие-то земельные претензии – мол, это вот болото такому-то их прадеду принадлежало, и ещё вот эта рощица, и вот тут ещё полбугра. Не успел чихнуть – а у тебя уж и земли никакой и нет, вся их помершим прадедам отошла. Документы мне какие-то непонятные суют, на бересте нацарапанные, на их кривом шорском. А минувшим летом они вконец меня из себя вывели – предъявили мне, значит, требование отдать им Кантавалу – четвёртый по размеру из моих городов! Святое, мол, для них место! Ну, я им и показал, что думаю об их древних правах – созвал херсиров с хускарлами и выпинал Юнаса с его ребятнёй за реку. Сидит, поди, сейчас у себя в Шорхольме, ещё пуще прежнего дуется.

Не то, чтобы Олаф особо сочувствовал шорам. Напротив, самыми надоедливыми врагами, донимающими его земли, были как раз таки шоры-островитяне, высаживающиеся на материк, чтобы разграбить прибрежные деревни и наворовать ценной строительной древесины. Но то, что Якен вот так запросто захватывает земли соседа-шора, не говоря об этом другим ярлам, его сильно обеспокоило.

– Ну, если ты в одиночку расправишься с Тортоннингом, мы все тебе только «спасибо» скажем. Но, если действительно потребуется помощь – зови в любое время, дружище. Хватит с Филнъяра конунгов-тиранов.

– Заметано, оленёнок. Эх, хороший ты парень, Олаф – побольше бы таких. Ты, давай-ка, над продолжением рода думай, воспитывай таких же здравых парняг, это ж дело такое – чем раньше начнёшь, тем лучше. И полезно, и приятно, ха-ха-ха!

Олаф вежливо улыбнулся, остановившись перед входом в тронный зал, как и в случае с ярлом-волком. Пообещав присоединиться как можно скорее, он остался с Валадом перед входом, предоставив Якену засвидетельствовать своё прибытие самостоятельно.

– Они уже воюют вовсю, – прошептал Олаф, оставшись наедине с херсиром своего отца. – Почему у нас об этом ничего не слышно, Валад? Я чувствую себя болваном из захолустья, слушая рассказы Якена.

– Торговцев этой зимой в столице не было, отигнир. Обычно они приносят новости, подобные этой, вместе с товарами. Мы бы, так или иначе, узнали об этом по весне.

– Я хочу знать о таких вещах ровно в тот момент, когда они происходят, Валад! Когда я стану ярлом, надо придумать что-нибудь, что позволит нам оставаться в курсе событий, в любое время, слышишь? Соглядатаев нанять, быть может? Или отправлять гонцов на регулярной основе в соседние ярлства?

– Хорошая идея, отигнир, надо это хорошенько продумать, – поддакивал Валад, судя по отсутствующему выражению лица, совершенно не собиравшийся этим заниматься на деле. Какой же он бесполезный и пустоголовый, почему отец его до сих пор терпит? Мало ли способных хускарлов на должность херсира? Олаф мог, особо не раздумывая, назвать с десяток.

– Ладно, потом над этим поразмыслю. Поди проведай, как там моя сестра устроилась, а мне нужно дождаться ещё одного ярла.

– Как прикажешь, отигнир, – пробубнил Валад и отправился вперёд, по-старчески семеня ногами.

В самом деле, был ещё один ярл, которого Олаф ждал на свадьбу сильнее прочих. Того, которого он в полной мере мог назвать другом и союзником. Хадвар Локвелл, брат Холларда Локвелла, был дружен с Олафом с раннего детства, и хотя с момента совершеннолетия они виделись достаточно редко, их давние узы не ослабли, в этом он был уверен. Этого почётного гостя Олаф хотел встретить вне стен замка, чтобы иметь возможность поболтать с ним подольше. Хадвар, в отличие от Олафа, стал ярлом довольно рано, и бразды правления легли на его плечи тяжким бременем. Анклайд – плодородная, самодостаточная земля, но по соседству с ней расселились берсы и ульфинги – воинственные, падкие до наживы народы. Судя по рассказам Холларда, набеги мародёров так и остались бичом земель росомахи, и из года в год отбиваться от них становилось всё сложнее. Олаф пообещал себе, что когда станет ярлом, будет помогать Хадвару защищать его землю почаще. Они оба были маглахами, а сила маглахов – в единстве.

Кивнув Холларду на входе, Олаф отправился прогуляться по внутреннему двору. Он смутно помнил эти места по своему прошлому визиту сюда – в сущности, здесь почти ничего не поменялось. Наверное, здесь ничего не менялось с самого момента постройки этого замка. Возможно, по мере необходимости вырастали деревянные пристройки или навесы, но каменная кладка сохранилась первоначальной – такой, какой её задумывали гномы. Удивительное всё-таки было место, одинаково практичное с военной точки зрения и при этом грациозно, живописно украшенное – истинный шедевр зодчества и инженерного дела. Олафу особенно нравились небольшие аллеи с аккуратно высаженными деревьями, окружёнными со всех сторон обтёсанными бордюрами – несмотря на свой суровый каменный плен, они всеми силами рвались наружу, прорывая корнями бреши между булыжниками в некоторых местах. Здесь, в тени крон этих древесных долгожителей можно было предаться размышлениям, присев на одну из лавочек с ножками в виде расправивших крылья соколов. Олаф почти не удивился, когда увидел Хадвара на одной из них.

– Привет, старый друг, – тепло улыбнувшись, сказал он. Олаф улыбнулся в ответ, не спеша приближаясь к тому месту, где пристроился Хадвар. Ярл Локвелл практически не изменился – его приятное, даже доброе лицо выглядело так же молодо, как и четыре года назад, только русая борода стала немного длиннее. Родовым зверем Локвеллов была росомаха, а девизом – «словно загнанный зверь», но образ Хадвара никак не отождествлялся с этим озлобленным, свирепым зверем. Образцовый семьянин, преданный друг, пример для любого маглаха и, вообще, любого варанга, Хадвар – лучший человек из всех, кого только знал Олаф.