Читать онлайн Три спора бесплатно

Письмо 1

А. Осмоловский

27.11.2003

Вот мое отношение к прочитанному у Лившица³. Два ключевых слова: безнадежность и беспомощность.

Беспомощность не в смысле глупости или какой-то недостаточности мышления, а в смысле полной невозможности серьезной апелляции к данному типу мышления. Эта невозможность проявляется, прежде всего, в том факте, что эстетика Лившица – это эстетика проигравших в холодной войне. Эту мысль я высказывал на встрече, но она как-то не была услышана, а ведь она, на мой взгляд, ключевая. Это исторический факт, свою меру ответственности за который несет социалистический реализм и все легитимирующие его концепции.

Невозможность серьезной апелляции к данному типу мышления существует, в первую очередь, потому, что нет Советского Союза, нет социалистического реализма, как нет и его эстетики. В данный момент с этим историческим стилем победившая сторона может делать что хочет: объединять его с искусством фашизма, торговать им как ностальгическими воспоминаниями, выставлять напротив абстракционизма и проч. Невозможность – это плата за политическую ангажированность, историческую интеграцию в сталинистский режим. Надо сказать, что Лившиц, при условии его отмежеваний от сталинизма, вполне смотрится как необходимое и возможное звено этой системы (и даже некий элемент «оппозиционности» добавляет его позиции дополнительные ресурсы легитимности – это как добрый (Ленин) и злой (Сталин) следователи в ментовке, которые оба работают друг на друга).

Поэтому твои усилия, как бы ты ни открещивался от подобных интерпретаций, выглядят как авангардистские (или постмодернистские – это кому как по вкусу называть, имея в виду: провокацию, манипуляцию). Неудивительно, что Арсланову твоя выставка⁴ не понравилась. Она не могла понравиться, потому что делалась она не в Кремлевском дворце или Третьяковской галерее, а в зачуханном Центре современного искусства. Эта выставочная площадка в отношении к Лившицу есть материальная репрезентация его исторического поражения. Кто помнит о Лившице? Те самые авангардисты, которых он всю свою жизнь клеймил! Большего унижения, по-моему, трудно себе и представить. Причем все это те материи, над которыми ты не властен, как не властен человек над исторически состоявшимся событием. Сейчас можно сколько угодно переживать распад СССР, доказывать, что людей обманули, что Ельцин преступник – от этого история не изменится. Здесь беспомощность перетекает в безнадежность. Безнадежность позиции Лившица в том, что она предполагает целостность (вариантом материального отрицания целостности является распад СССР). Целостность мышления, оценки событий и феноменов. Ведь Лившиц рассматривает авангард как целостное единое явление. Однако это можно было делать только в той ситуации, когда было место, где авангарда не было. Из этого места можно было инкриминировать авангарду эту целостность. Надо сказать, что это ошибка. И Лившиц, доживший до постмодернизма, это понимает, но не хочет себе в этом признаться.

От этой не проясненной для самого него ошибки проистекает совершенно беспомощная (уже в смысле глупая) концепция «первого» художника, который рисует то, что видит⁵. В третьем томе эта концепция выведена всего в одном месте, из-за чего складывается впечатление, что это идея ad hoc. Конечно, просто невозможно серьезно утверждать правомерность данной интерпретации творчества. Разве художники Ренессанса – это художники «первого» уровня? Если бы это было так, то Леонардо или Микеланджело не должны были бы рисовать Христа или пророков – в высшем смысле иносказательных персонажей, а должны были рисовать своих моделей, которых они искали на базарах и площадях (чем стали заниматься реалисты XIX века). Но эта концепция «первого уровня» повисает в воздухе после того, когда Лившиц утверждает, что и Босх, и Брейгель – это тоже реалисты⁶. В этот момент у меня возникает подозрение, что реализм для Лившица – это оценочное определение. То есть все то реализм, что исторически признано. Как только данный термин начинает использоваться как оценочный – все, конец – здесь уже видны алчные зубы бюрократов от искусства, определяющие на собственный глаз и вкус, что реализм, а что не реализм.

Ну и следует, конечно, прямо-таки возопить. Если Пикассо или Сезанн критикуются с точки зрения некачественное™ живописи, то о чем тогда идет речь?! Как может человек, действительно разбирающийся в изобразительном искусстве, не понимать значения этих авторов! Значения не как исторических персонажей или культурных деятелей, а значения их творчества, их искусства.

И под конец этого послания стоит отметить, что никакого возврата назад быть не может. Как невозможно это было сделать и тридцать лет тому назад. Искусство, пройдя, условно говоря, период утверждения (Ренессанс) и отрицания (авангард), идет к синтезу. Действительно, застарелая борьба «реализма» с авангардом сейчас смотрится как эпизод эстетических споров XX века. Постмодернизм здесь, на мой взгляд, поставил точку. И беспомощная и непроработанная концепция Лившица «художника первого уровня» эту точку не сможет сделать запятой.

Письмо 2

Д. Гутов

03.12.2003

Ответить тебе на твой текст непросто.

То есть вопросы очень серьезные, а пишу я с трудом. Но суть могу сказать коротко.

По сути, я с тобой согласен. Мы имеем дело с тем, что безнадежно проиграло. Но выводы делаем разные. Меня именно такие феномены и привлекают. Лифшицу очень нравились стихи Пушкина:

О люди, жалкий род, достойный слез и смеха, Жрецы минутного, поклонники успеха.

К тому же я как-то всерьез воспринял когда-то идею – требовать невозможного⁷.

Переписку посылаю⁸.

Поделись потом.

Обнимаю,

Гутов

Письмо 3

А. Осмоловский

05.12.2003

Продолжение моей критики Лившица. При последней нашей встрече я сказал, что ваш проект может быть очень даже коммерческим. Ниже я попытаюсь пояснить, что я имею в виду. Но вначале стоит выразить мое отношение к прочитанной переписке. Мне показалась она очень свежей, интересной и осмысленной. Дело не столько в концептах, высказанных участниками, сколько в эмоциональном накале, скрытых, но ощущаемых страстях. Особенно это относится к женской части. Из писем видно, что людей действительно интересуют проблемы искусства, и они серьезно относятся как к своему делу, так и к той позиции, которую они занимают в обществе.

Итак, что бы я считал важным сказать в нынешней ситуации по поводу реализма (здесь не обязательно ссылаться исключительно на Лившица).

Во-первых, необходимо провести большую работу по восстановлению утраченных ныне контекстов и понять, как возникал реализм и как функционировал в обществе. Когда тебе задает вопрос художник: я умею, но кого же мне рисовать? И ты даешь те или иные рецепты, эти рецепты, как сказали бы англичане XIX века, не стоят и фартинга без серьезно проведенной исследовательской работы. На первую вскидку: конечно, нельзя отрицать того факта, что реалистичный портрет XIX века до возникновения и распространения фотографии выполнял ее роль. С возникновением фотографии изменились задачи и социальное место живописи. Это – банальность, однако необходимо прочувствовать данный момент.

Во-вторых, относительно современной ситуации нельзя не учитывать общую мировую культурную ситуацию. Прежде всего, контрреволюцию постмодернизма, снявшего в середине 80-х все и всяческие запреты и табу. Ваш проект не может избежать общей перспективы, он будет рассматриваться как проект отчасти постмодернистский (что-то типа неоэкспресионизма). Ты можешь ответить: да по хую! Пусть рассматривается как угодно, главное, чтобы реализовывался. И думаю, что ошибешься. Конечно, в широкой исторической перспективе контекстуальные вопросы второстепенны, но их реальное воплощение в поступки и дела «здесь и сейчас» способно радикально трансформировать любой проект в аспекте реальной жизни. Это кстати о Сталине. Исторически Сталин оправдан сотни раз (по заявлению Черчилля: «он принял Россию с сохой, а оставил с ядерной бомбой»), но конкретно в реальном времени его управление было радикально волюнтаристским с тысячами бессмысленных жертв и крайними, вопиющими несправедливостями.

И наконец, в-третьих: нельзя не предсказать, что проект действительно может сомкнуться с самыми реакционными общественными интенциями. Хотя, с другой стороны, при правильном позиционировании, наоборот, этот проект можно развернуть против Глазунова и его школы. Но для этого необходимо обладать серьезными менеджерскими способностями и реальными ресурсами.

В последнем письме ты мне писал, что «безнадежность и беспомощность» в целом правильная констатация, но мы делаем разные выводы. Здесь ты неправ: очарование этого проекта (для авантюристов вроде меня) именно в этой полной безнадежности. И моя критика – это на самом деле дружеская критика, направленная на борьбу с этой безнадежностью.

Другой аспект моего интереса: необходимо заново проиграть споры между реализмом и абстракционизмом и посмотреть их социальную динамику в становящемся капиталистическом обществе. Так мы можем получить достоверный ответ на вопрос, волновавший и Лившица и Гринберга: какую роль выполняет авангард (реализм) в обществе? Действительно ли буржуазия рецептирует авангард, или это случайное историческое совпадение, или это была вынужденная реакция защиты против СССР, или результат многолетней войны нескольких поколений художников. Я думаю, тут прав, конечно, Гринберг. Но в целом это гипотеза.

Предлагаю начать обсуждение моего предложения по поводу совмещения двух выставок в новом выставочном зале Церетели. Для этого разошли мое первое письмо, а также твою краткую, но важную на него реакцию (я первое письмо оставляю и в этом файле) для всех, и начнем работу по обсуждению проекта.

Толя

Письмо 4

Д. Гутов

05.12.2003

Спасибо, Толик!

Ты, конечно, идеальный читатель.

Только прошу, пиши ЛИФШИЦ через Ф.

Теперь коротко, по сути.

Лифшиц был сталинист в начале 1930-х (только в начале). Но сегодня никто не понимает, что такое начало 30-х. И говорить на эту тему в этих условиях бесполезно. То, что я включил в переписку, лишь маленький фрагмент огромных дискуссий, где тоже было достаточное количество веских аргументов. (В приложении посылаю одно из писем.) Но главное, нельзя впадать в лимоновщину с ее дешевым радикализмом, с ее дешевой борьбой с политкорректностью. Лифшиц считал, что чрезмерный критицизм и левизна работает на реакцию. Так полагали и Маркс, и Ленин. Со второй половины 30-х Лифшиц противостоял сталинизму, вот что важно. По поводу первого абзаца. Влияние возникновения фотографии на судьбу живописи не столь значительно. Его преувеличивают, так как не понимают действительных причин упадка живописи. Главная причина в том, что буржуазный мир в XIX веке стремительно терял свою пластическую выразительность. Художник бессилен перед прозой буржуа во фраке. Это было известно уже Герцену. Вспомни и свои впечатления от Энгра. От его банкиров. Там все держится на этом остром парадоксе.

Ты пишешь: «Ваш проект не может избежать общей перспективы, и он будет рассматриваться как проект отчасти постмодернистский. Конечно, в широкой исторической перспективе контекстуальные вопросы второстепенны, но их реальное воплощение в поступки и дела «здесь и сейчас» способны радикально трансформировать любой проект в аспекте реальной жизни».

Совершенно справедливо. Опасность огромная. Даже на уровне отдельных работ происходит такой провал. Что ж уж говорить о проекте в целом. Но неизбежности здесь нет.

Далее: «нельзя не предсказать, что проект действительно может сомкнуться с самыми реакционными общественными интенциями».

Может. Яркий пример здесь Тимур Новиков, который, кстати, говорил мне, что я самый близкий ему по направлению мысли человек в Москве. Но неизбежности и здесь нет. Все заключено в нюансе. Как заметил однажды Лифшиц, говоря об одном из своих противников: что меня от него отличает, только интонация.

«В последнем письме ты мне писал, что «безнадежность и беспомощность» в целом правильная констатация, но мы делаем разные выводы. Здесь ты неправ: очарование этого проекта (для авантюристов вроде меня) именно в этой полной безнадежности».

И для меня тоже.

А то, что ты пишешь о роли авангарда и реализма в обществе, то, действительно, пора проработать все эти пылью покрытые проблемы заново. Я-то уверен, что в авангарде заложена изначально его рецептируемость (как ты выражаешься) буржуазией. Об этом уже даже Жижек пишет. Я как раз сегодня в ночи читал его новую, довольно слабую и двусмысленную книгу о Ленине⁹. Вот тебе цитата: «В искусстве провокации в духе пресловутых выставок «Сенсации» суть норма, образчик искусства, полностью интегрированного в истеблишмент (с. 19)». Так что скоро об этом будут все воробьи на крыше чирикать. И никакой Адорно не поможет. Суть авангарда в чрезмерности отрицания. И гегелевские законы перехода в противоположность тут начинают работать как часы. Сколько сил положили и Маркс, и Ленин на борьбу с чрезмерной революционностью, и все коту под хвост.

Так что давай вокруг этих вопросов строить возможную выставку.

Обнимаю,

Гутов

Письмо 5

Д. Гутов

07.12.2003

Одна поправка.

Толя, ты пишешь: объективная ценность сочинений Лифшица, его идей, при всей их малой популярности, намного выше многого из того, что есть в современном интеллектуальном и творческом обиходе.

А надо: объективная ценность сочинений Лифшица, его идей, при всей их малой популярности, намного выше всего из того, что есть в современном интеллектуальном и творческом обиходе.

Письмо 6

А. Осмоловский

08.12.2003

Дима, привет!

Ответ Сальникову.

При всем моем позитивном отношении к проекту я попросил бы воздержаться от огульных и штампованных обвинений авангардизма в волюнтаризме, вульгарном социологизме, релятивизме, формализме и проч. Иначе я тоже могу через каждое слово поносить реализм. Я думаю, мало кому понравится текст типа такого: «Заскорузлость реалистической школы попытался преодолеть тоталитарный сталинистский проект соцреализма, что заранее было обречено на провал…» И в таком духе. Этот метод 30-х годов – обвинять без доказательств – уже не работает. Или работает, но на полный разрыв коммуникации.

Для того чтобы все эти совершенно огульные, штампованные, некритические обвинения прекратились, необходимо заявить какие-то очевидности:

1. Авангардизмы разные. Среди них есть релятивистские, редукционистские, реалистические и мн. др. интенции и тенденции (все это стоит планомерно, последовательно и аргументированно вводить в диалог по мере надобности). Реальность, как известно, была одной из центральных ценностей XX века (я пунктирно писал об этом в каталоге «Горизонты реального»)¹⁰, и реализмов в XX веке было множество. Поэтому слово «авангардизм» неприемлемо, так как очень обобщает и размывает поле рассуждений. Хрущевский «термин» абстрактизм я вообще считаю оскорбительным. Эти дурацкие шуточки просто неуместны. Общий тон скрытого, но от этого не менее неприятного высокомерия надо оставить за порогом.

2. Проблема истины. Гутов как-то очень точно сказал: власть – это не такая вещь, которая долго может валяться на дороге, ее надо брать, а то возьмут другие. Такое высказывание в стиле Ленина. Истина, вне всякого сомнения, – другое название власти (по крайней мере, в интеллектуальных спорах). Так вот, априорного обладания истиной нет не только у Сальникова, но даже у реализма как исторического явления. И это отнюдь не релятивистское утверждение. Я не считаю, что истин много или ее нет совсем. Я считаю, что истины надо добиваться. И в интеллектуальном диалоге, беседе или дискуссии истина достигается серьезностью, последовательностью или метафоричной яркостью аргументов, а также открывающимися перспективами для развития того или иного проекта. Заниматься бряцанием «ругательств» 30-х годов – это и есть типично постмодернистский стеб. Помнится, Сальников описывал художественную сцену 90-х как некоторое количество авторов, играющих те или иные роли (там Бренер – анархист-одиночка, Осмоловский – борец против системы или что-то в этом роде, сам Сальников пытался играть роль пророка-сектанта). Необходимо разбираться с предметом конкретно, а не делать вид, что мы живем в 30-х годах XX века и состоим в коммунистической партии, раздираемой фракционной борьбой. И ты, Вова¹¹, – не Герасимов, а я – не Адорно.

3. Для того чтобы дискуссия продолжалась плодотворно, на мой взгляд, необходимо отказаться от употребления как раз «номиналистических» терминов. Когда Вова, ссылаясь на Адорно, употребляет определение «вульгарный социологизм» – это и есть некритическое использование каких-то замшелых исторических и идеологических штампов. Какой, блядь, к черту, вульгарный социологизм! Как такой термин можно употреблять в отношении серьезнейшего мыслителя XX века! Вова, ты бы хоть одну его книжку прочитал полностью (не просмотрел, а прочитал). А читать Адорно сложно. Одна книга – это один год чтения. Но дело не столько в элементарном уважении к чужой работе, сколько в том, что подобные эпитеты определения уже заранее указывают явлению место. Это чисто властные (риторические) ходы и тропы. К поиску истины они не имеют никакого отношения.

4. Для плодотворности дискуссии необходимо не только отказываться от штампованных терминов, необходимо уточнять и очерчивать круг вопросов и феноменов, привлекаемых в качестве аргументов или примеров. Так еще раз повторюсь: нет никакого авангардизма, а есть различные направления искусства XX века (конкретные) и персоналии. Если они нужны для дела, надо приводить их в пример с точным определением их достижений (негативных или позитивных). Иногда невредно восстановить контекст задач того или иного направления в искусстве. Например, для «живописи действия» (Поллок, Де Кунинг, Горки и др.) был важен жест, спонтанность творчества, заимствованная из сюрреализма (но последовательно доведенная до логического и феерического финала). А для «живописи цветовых полей» (Ротко, Стилл, Ньюмен и др.), наоборот, медитативность, неподвижность восприятия. Это разные явления с разными задачами. Главным же горизонтом живописи того времени было стремление достичь т. н. «плоскостности картины», т. е. сделать картину конкретным явлением. Если картина висит на стене, и она представляет собой плоскость, то и изображение на ней должно быть плоскостным. Это было стремление к реализму! Или, если точнее, к правдивости собственного творчества. Теоретиками этих художественных направлений задачи эти были описаны, поставлены, сформулированы.

На мой взгляд, довольно абсурдно относиться к искусству или той или иной поставленной задачи как к ложной. По-моему, здесь, как в науке, отрицательный результат – тоже результат. И если кто-то считает, например, искусство Ротко отрицательным примером, то следует показать почему. Я вот, например, до последнего времени не был поклонником Барнета Ньюмена. Мне этот художник казался значительно менее мощным, сложным, чем, например, Ротко или Стилл, но, увидев его на выставке Москва-Берлин в подлиннике, я был сражен¹²! Кстати, эта живопись совершенно не массмедийная (и очень смешно, что в каталоге нет фотографии этой работы, а есть напечатанные цвета, подобранные компьютерщиком)! Иллюстрация не может адекватно передать воздействие этого искусства.

Казалось бы, какая ерунда: объединение трех цветовых полей желтого, красного и фиолетового, но какое воздействие на мозг! И конечно, любой профессионал может сказать, что здесь нет никакого секрета: эти цвета в той или иной последовательности дополняют и подчеркивают друг друга. Но ведь это ясно только профессионалам. Для простого зрителя это надо было показать (да и для профессионалов тоже нелишне, профессионалы ведь бывают разного уровня). Богородский напротив этой работы превратился в какой-то гербарий с тараканами¹³. Вот здесь и есть, на мой взгляд, проявление истины в своем дистиллированном виде.

5. Я считаю крайне неплодотворным отвергать различные тенденции искусства XX века с порога. Это позиция внутри крошечного кружка, может, и обладает какой-то аурой радикальности и крутости, вовне она просто идиотична. Причем это не такой идиотизм, который обладает своей какой-то правдой, это неподконтрольный человеку идиотизм, т. е. имидж значительно сильнее и интенсивней человека, его несущего. Тот же ход мысли я употреблял, когда применял слова «безнадежность и беспомощность». Поймите, уважаемые друзья, что реалистическое отношение к собственной персоне должно-таки преобладать. Конечно, необходимо рисковать, бросать вызов, но должна быть вменяемость. Иначе вы либо впадаете в персонажность, либо в сектантство, либо в иллюзии, либо становитесь квазирелигиозными деятелями. Я проходил этот путь (иллюзий), когда работал над созданием Внеправительственной контрольной комиссии¹⁴. Там, правда, были политические иллюзии и амбиции, в искусстве рамки более широкие. Но согласись, Дима, ты ведь не Ван Гог или Рембо (не в смысле таланта – об этом не говорим, а в смысле жертвенности, полной оторванности от реальности), наоборот, ты скорее претендуешь на организаторскую роль, а, значит, реалистичность просто необходима. С другой стороны, повторяю, ваше обсуждение Клязьминского проекта обладает своей свежестью и интенсивностью, а значит, здесь что-то есть. Вот что – это надо выяснить. И штампы здесь не помогут, а только все испортят. Поэтому чисто дружеский совет: переставайте играть в «ортодоксальных марксистов-соцреалистов». В это играет не только Сальников, но и Гутов. В конце концов, вы же все выставляетесь на западных выставках и выставляете там отнюдь не «живопись труда рабочих», а инсталляции, фотоколлажи и всякие «мерзости».

6. Стоит также, на мой взгляд, признать, что современное искусство (употребим этот расплывчатый термин) в западном обществе непосредственным образом связано с жизнью этих людей. Это у нас данное искусство почти что всегда репрезентативно, т. е. репрезентирует какую-то несуществующую в социологическом смысле область российской жизни, а на Западе современное искусство почти всегда встроено в непосредственный быт граждан тем или иным образом. От потребления эксклюзивного продукта до разработки программ социальной помощи. У нас в России подобная связь была как раз во времена андеграунда. Именно поэтому мне нравится искусство Монастырского. Перформансы коллективных действий – это нормальное, естественное функционирование современного искусства. То же самое, наверное, можно сказать о радикальном акционизме 90-х где-то до года 1996-го. Тогда акционизм и его куцая философия была тканью реальной жизни. А вот после 1996 года началась чистая репрезентация. Я, правда, пытался работать на политическом поле и таким образом избежать репрезентации, но это не удалось из-за того, что искусство и политика – это на самом деле два разных типа действия. В целом этот период давно закончился. И пока все, что существует сейчас в российском искусстве, – это галимая репрезентация. Как вы понимаете, нонспектакулярное искусство¹⁵ – это тоже была попытка избежать репрезентации. Так вот, проект неореализма по Лифшицу, такой своеобразный «неосоц» – это тоже (как и современная абстракция) все проекты репрезентативные. Однако их нужно осуществить, чтобы понять меру их репрезентативности и попытаться от нее избавиться. Это, на мой взгляд, одна из центральных задач любого современного проекта.

7. Относительно Сталина. Считаю это важной темой, но ее стоит немного попридержать. Она чисто философская и уведет нас немного в сторону. Ты кстати, Дима, неправ, когда подразумеваешь, что мои рассуждения о Сталине стали бы носить эпатажный, богемный характер, как у Сальникова. Я к проблеме Сталина отношусь достаточно серьезно и думаю, уже невозможно ограничиваться заявлениями, что он могильщик революции или политик-прагматик. Эта проблема философская, а не политологическая (типа разные периоды революции: подъем, потом «термидор»). И конечно, моя цитация Черчилля, наверное, была слишком простой (этот, блядь, Черчилль со своими «крылатыми» фразами). Я думаю, со Сталиным стоит разобраться отдельно.

А почему бы к дискуссии не привлечь Влада Софронова?

Толя

Письмо 7

Д. Гутов

09.12.2003

Спасибо, Толик.

Очень дельно. Когда Сальников пишет: «следует объяснить, что СССР не был «империей зла», а самой прогрессивной страной в истории человечества», то ставит задачу бессмысленную и невыполнимую. По той простой причине, что СССР не был такой страной. В СССР много всего было понамешано. Наше дело уметь отличать, а не менять знак с минуса на плюс. Впрочем, я это Володе много раз писал, но не был услышан. Даже стилистически такие фразы недопустимы. Тут я целиком на стороне Осмоловского. Человек, прошедший мало-мальскую выучку у Гегеля или Маркса, никогда так не напишет и не подумает. Диалектика – это и есть искусство отличать. Видеть в явлении разные стороны. Я устраивал у Володи и Нины¹⁶ чтение статьи Гегеля «Кто мыслит абстрактно»¹⁷, но, видно, без толку. И я согласен с Толиком, что такой стиль выглядит как модернистская поза. Лимонов здесь преуспел. Володя, подумай об этом. Никакой пользы, кроме вреда, этим не добьешься. Твои сильные стороны не общие места, а конкретные наблюдения над жизнью. Типа описания фан-клуба Кабакова.

Пару слов по поводу термина «реализм», который у нас все время всплывает. Он имеет разный смысл у разных авторов, но нам важно, как им пользовался Лифшиц. Так вот, Толик, для него не только Босх был реалист, но сюда попадала и иконопись, и искусство черной Африки и австралийских аборигенов и готические химеры. Реализм в духе передвижников Лифшиц как раз считал очень ограниченным. Можно на эту тему спорить сколь угодно много, но понимать, что хотел сказать Лифшиц, необходимо.

В этом смысле все модернистское искусство (вместе с тончайшей дифференциацией, которую ты, Толик, проводишь) обладает своим единством. Здесь, кстати, Лифшиц – редкий искусствовед, который разделяет представление о радикализме создателей авангарда. Вспомним Малевича, который говорил, что было искусство от дикаря до академии, а с него началось другое. И Лифшиц в этом с Малевичем согласен. В отличие от всех болтунов, которые плавно встраивают Малевича в историю искусства и думают, что он им за это спасибо скажет.

Всякий, кто понимает Малевича, поймет и Лифшица. Здесь началось качественно другое. Суть этого другого в невидимой рамке, которой теперь обведено любое произведение. Эта рамка и превращает консервную банку или три полоски желтого, красного и фиолетового в произведение искусства. И тот, кто не посвящен в эту мистерию, не видит эту рамку, тот просто не имеет к современному искусству отношения. Именно в этом суть концепция «первого» и «второго» художника, смутившая Осмоловского. Так что дело не в том, кто изображает мужиков на улице.

Сегодня надо обсуждать именно эту рамку. Мы вынуждены работать с ней, или есть способ работать иначе? Это главный вопрос. А уже отсюда следует и судьба авангарда, и вопрос о репрезентации и все остальное.

И еще, Толик, ты пишешь: «Ну и следует, конечно, прямо-таки возопить. Если Пикассо или Сезанн критикуются с точки зрения некачественности живописи, то о чем тогда идет речь?! Как может человек, действительно разбирающийся в изобразительном искусстве, не понимать значения этих авторов!»

Вопрос. Где ты такое у Лифшица прочитал?!

Обнимаю.

Гутов

Письмо 8

Д. Гутов

09.12.2003

Мизин!

Все твои проекты – критика модернизма, но в МОДЕРНИСТСКИХ ФОРМАХ!!!

А наш институт старается от таких форм уходить.

Здесь как раз можно безответственно оторваться и сделать что-то на самого себя совсем непохожее. Ко всем предыдущим (и даже будущим) работам никакого отношения не имеющее. Не связанное ни с твоей узнаваемостью, ни с карьерой. Что-то совсем для себя, для души. Может, что-то, что ты и показать в нашем арт-мире стесняешься?

Может, ты и рисовать умеешь? (Это не обязательно.)

Думай туго, но мощно и в срок.

Обнимаю.

Гутов

Письмо 9

А. Осмоловский

09.12.2003

Я думаю, что Дима в последнем письме выделил главную художественную проблему «невидимой рамки». Эта проблема на самом деле имеет непосредственное отношение и к проблеме преодоления репрезентации. Репрезентация – это другая сторона той же самой проблемы. Даже если более точно говорить, то здесь есть целый пучок проблем: «рамка», «репрезентация», «отстранение», «аура» и мн. др. Конечно, каждый из этих терминов тянет за собой сложнейшую цепочку размышлений, но для начала стоит назвать через запятую близкие темы.

Вот что можно сказать предварительно относительно «невидимой рамки». Во-первых, надо доказать, что эта рамка в современном искусстве есть везде. На мой взгляд, если в «Фонтане» Дюшана она несомненно присутствует, то в «полосках» Ньюмена как раз нет. Как можно по-простому эксплицировать эту «рамку»? Необходимо обладать дополнительной информацией для того, чтобы идентифицировать тот или иной предмет как художественный. Каким образом предмет становится художественным? Дюшан – это лишь один из методов достижения (и удерживания) художественности, его можно назвать институциональным. Существование художественных институций делает этот объект художественным произведением. В этом смысле объекты Дюшана (но не все, у Дюшана есть очень интересная и качественная живопись) ангажированы, интегрированы в современную цивилизацию самым непосредственным образом. С уходом этой цивилизации, скорее всего, уйдут и эти объекты как художественно значимые. И в этой констатации нет ничего скандального или обескураживающего. Такова суть и идея этих объектов.

В «живописи цветовых полей», представителем которой был Ньюмен, институциональный момент играет значительно меньшую роль. Наоборот, Ньюмен выделил сочетание цветов, которое действует на человека помимо его воли. Это, если хотите, художественное выражение и одновременно критика политической пропаганды, основная задача которой сломить критический аппарат человека и подчинить его политической воле государственных руководителей. Действительно, по сути три полоски цвета – это пустышка, но эта пустышка действует не хуже химического оружия. Стоит вспомнить название работы Ньюмена «Кто боится красного, желтого и голубого». Институциональный момент для этой работы не существенен, и поэтому проблема «невидимой рамки» в этой работе в значительной степени второстепенна. Наоборот, можно сказать, что работа Ньюмена – это попытка преодолеть эту «рамку».

Теперь относительно проблемы «преодоления репрезентации». Это тоже один из методов уничтожения «рамки». Преодоление репрезентации происходит в тот момент, когда искусство становится связано непосредственным образом с бытом и жизнью вовлеченных субъектов. От каждого участника здесь требуется хотя бы частичная вовлеченность в процесс. Т. е. каждый должен стать художником. Честно говоря, ничего плохого в этой интенции я не вижу. Наоборот, снимается проблема отчуждения, пассивный зритель-потребитель превращается в творческого субъекта. В конце концов, у людей мозги начинают шевелиться! Вот ребята «Радеки»¹⁸ – это продукты данной художественной системы (а не моих якобы беспрецедентных педагогических талантов, которых у меня нет начисто, – и прошу ко мне как к педагогу вообще не относиться!). Кем они были до столкновения с современным искусством? Обычной, глупой, безответственной, направленной на успех, современной молодежью. 3–4 года общения с современным искусством изменили их кардинально. Это ли не блестящий пример воспитательного характера современного искусства?

Тему надо продолжать дальше.

Теперь кратко прокомментирую текст Сальникова про национализм.

Эти рассуждения глубоко неверны. Параллели, которые я провожу, совершенно уместны и для нашего времени через сто лет после ленинского анализа. Стоит отметить, что тогда у России не было атомной бомбы, а на фронте отмечался катастрофический дефицит боеприпасов (я уж не буду распространяться о повальной безграмотности населения). Все это тоже, по примеру Сальникова, в то время можно было бы интерпретировать как потенциальную катастрофу. Так, кстати, эсеры, меньшевики и понимали. Какая, к черту, революция, если крестьянин читать не умеет, а на нас немец прет? А немец, кстати, был вооружен раза в два-три лучше русской армии. И что? И что из этого следует?

На самом деле то же самое и сейчас (за одним крайне печальным фактом: этим скотам, играя на псевдо-национальных чувствах (которыми удалось заразить и Сальникова), удалось разделить народы, в течение тысячелетия остававшиеся «братскими»). И я в корне не согласен, когда Сальников пишет: «Интересно, кого такой интернационалист должен считать буржуем внутри России? Мелкого бизнесмена или олигарха. И зачем их громить? Мелкого бизнесмена, который живет своим трудом и является трудящимся?»

Интересно другое, Вова, ты когда-нибудь бизнесом занимался? Я занимался. Могу сознаться: начиная с 5 класса школы и примерно до 15–16 лет я занимался серьезным бизнесом (серьезным по советским, конечно, меркам). С пятого по десятый класс я занимался обменом монет в школе. Так как многие участники этого обмена не знали цену серебряным монетам, то я, не сообщая им этой информации, достигал довольно больших результатов, в месяц у меня выходило рублей 150–200 (в основном за счет советских полтинников, которые стоили 9 рублей, но были монеты и просто раритетные, например, полтинник Петра I – 200 рублей). А в десятом классе я вышел на подпольную фабрику по изготовлению маек с надписями разных рок-групп. Я покупал их по 15 рублей, а продавал по 45! Ив неделю продавалось у меня штук десять. Все это подробно я описываю к тому, чтобы показать, что любой бизнес, малый, средний, олигархический, абсолютно любой строится на обмане. Это настолько очевидно, что не надо даже доказывать. Поэтому относительно мелкого бизнесмена у меня существуют очень серьезные сомнения, что он живет «своим трудом», даже если он каждый день мешки с кофе таскает у себя на фирме. Но дело не столько (и не только) в обмане, самое главное – это эксплуатация других людей. Система коммуникации на любом предприятии построена так, чтобы он всегда был в подчиненном состоянии. Это с российскими буржуями.

Относительно рабочего класса, который якобы жирует на Западе за счет эксплуатации третьего мира. Третий мир действительно эксплуатируется, только вот на западных рабочих это никак не отражается, или, что более верно, отражается исключительно в той степени, в какой сами эти рабочие благодаря своей солидарной борьбе вырывают у капиталиста. Или Вова станет сейчас озвучивать типичные кухонные разговоры о том, как на Западе рабочие 3 тыс. долларов зарабатывают? Если и зарабатывают (единицы на конвейере), то без каких-либо иных перспектив. В США ты можешь всю жизнь проработать на такси, будучи саксофонистом, так ни разу на саксофоне и не сыграв! Не надо это застойное «ля-ля» о западных рабочих. Если во Франции налоги повышают, люди просто выходят на улицу, разбивают два-три десятка витрин, переворачивают сотню-другую машин и добиваются своих требований. Если это не потенциально революционная масса, то тогда не понятно, что вообще значит революция.

И наконец, классическое: для революции всегда не время, и можно привести тысячи аргументов, почему не надо ее делать. Но в этом вопросе есть только одна категория: возможность. Возможность возникает во время войны просто потому, что правящий класс бесплатно раздает массу оружия. При наличии революционной партии эта ситуация может превратиться в революцию.

И еще. Сальников не учитывает такой фактор, как реальность войны. Ведь война – это не картинка по телевизору (что мы все прекрасно знаем). Война – это процесс уничтожения людей. Участвуя в этом процессе, сами люди меняются. И профессиональные солдаты США до войны в Ираке и сейчас – это совершенно разные солдаты. А дальше будет больше (плюс еще антивоенное движение в самой метрополии). Известно, что войска Антанты были выведены из России, потому что рядовые были распропагандированы большевиками и находились на грани мятежа. Но распропагандированы они были именно потому и теми людьми, которые отказались в них стрелять, уважаемый Вова!

Так что твой патриотический экстаз остается для меня очень и очень сомнительным. Не стоит для России применять анализ адекватный в случае постколониальных стран. Россия никогда не была колонией, и национально-освободительное движение неминуемо в России превратится в шовинистический великодержавный фашизоидный угар. Чему все мы будем свидетелями в ближайшее время. Так что позиция твоя, Вова, – это типичный мелкобуржуазный эсеровский национализм, очень подробно и достаточно полно описанный Лениным и многими другими ответственными коммунистами.

С уважением

Анатолий Осмоловский

P.S. А относительно преодоления репрезентации и «невидимой рамки» надо продолжать. Проблема в том, что Лифшиц, использующий свой термин «невидимой рамки», видимо, не знал (и не стоит из него делать гиперэрудированного культуролога), что данная проблема очень сильно заботит эстетическую мысль и на Западе. У Делеза есть на эту тему много размышлений.

И еще одно критическое замечание. Лифшиц, вне всякого сомнения, должен быть включен в интеллектуальные дискуссии, но без фетишизма! Надеюсь, вы допускаете, что у Лифшица могут и есть заблуждения, ошибки, иллюзии (например, самая очевидная: когда он пишет о «банке» Уорхола. Он почему-то думает, что Уорхол просто выставил банку обычного супа. Уорхол, конечно, мог это сделать, но ведь не этим он известен и важен для истории искусства). Фетишистское отношение к Лифшицу неминуемо утопит его. А элементы подобного фетишистского некритического отношения наблюдаются. Это опасность, которую надо сознавать.

Письмо 10

Д. Гутов

10.12.2003

Дорогой Толик!

ОК. Назовем это проблемой «невидимой рамки».

Согласен, она базовая. Вокруг нее можно строить и нашу совместную выставку.

Ты правильно формулируешь вопрос: необходимо обладать дополнительной информацией, для того чтобы идентифицировать тот или иной предмет как художественный.

Разберу подробно главный абзац твоего текста

«В этом смысле объекты Дюшана (но не все, у Дюшана есть очень интересная и качественная живопись) ангажированы, интегрированы в современную цивилизацию самым непосредственным образом. С уходом этой цивилизации, скорее всего, уйдут и эти объекты как художественно значимые. И в этой констатации нет ничего скандального или обескураживающего. Такова суть и идея этих объектов».

Спорить невозможно. Я вспоминаю, как мы с Витей Мизиано бродили по собранию античности Мюнхенского музея. Он заметил: после этого ничего существенного уже выдумано не было. Но, подумав, добавил: readymade они все же не создали. Но на самом деле был и readymade. Павсаний описывает, как когда-то люди поклонялись необработанным камням¹⁹. То есть все и начиналось с readymade. Конечно, эти readymade не сохранились, так как их нельзя было без дополнительной информации идентифицировать как значимые.

Но для Ньюмена ты делаешь исключение:

«В «живописи цветовых полей», представителем которой был Ньюмен, институциональный момент играет значительно меньшую роль. Наоборот, Ньюмен выделил сочетание цветов, которое действует на человека помимо его воли. Это, если хотите, художественное выражение и одновременно критика политической пропаганды, основная задача которой сломить критический аппарат человека и подчинить его политической воле государственных руководителей».

Здесь есть две важные мысли.

1) Суггестия (гипнотическое внушение) как подавление сознательности сознания.

Идея в авангарде архиважная. Малевич об этой необходимости расправиться с сознанием и вменяемостью очень ясно и содержательно писал. Никто (кроме, конечно, Лифшица) его слова всерьез не воспринял. (Я не устаю повторять – никто не относится к идеям отцов-основателей современного искусства всерьез. Все либо не знают, либо думают, это шутки такие.) То, что ты пишешь: сломить критический аппарат человека и подчинить его политической воле, так S3TO центральная тема текста «Почему я не модернист?»²⁰. Другое дело, что ты находишь здесь критику политической пропаганды, вот тут у вас с Лифшицем главное расхождение. Модернизм в 98 процентах своих работ занимается этой критикой, тем, что ломает критический аппарат человека. Это центральная проблема. Каков действительный результат такой критики?

2) Ты считаешь, что эта сила эстетического воздействия ослабляет институциональный момент: «Действительно, по сути три полоски цвета – это пустышка, но эта пустышка действует не хуже химического оружия. Стоит вспомнить название работы Ньюмена – «Кто боится красного, желтого и голубого». Институциональный момент для этой работы несущественен и поэтому проблема «невидимой рамки» в этой работе в значительной степени второстепенна. Наоборот, можно сказать, что работа Ньюмена – это попытка преодолеть эту «рамку»».

Ты выделяешь квинтэссенцию. Сила воздействия эстетических феноменов хорошо известна. Цветовых пятен, ритма, вопля, факельных шествий. Зная ее, как и безответственность мастеров производства этих феноменов, Платон требовал изгнания поэтов из своего «Государства». Человек, не лишенный художественного чувства, отличит хорошие полоски от средненьких полосок. Оказавшись с Виноградовым и Дубосарским в Мадриде, я имел удовольствие наблюдать, как они анализировали эскизы к «Гернике», показывая, как Пикассо шел к все более выразительной композиции.

Но все же, вернемся к полоскам Ньюмена, чтобы понять, насколько преодолевается в них «невидимая рамка».

Силой эстетического воздействия обладает не только искусство. Красивое тело, прекрасный пейзаж, соловьиные трели, а после опыта XX века и скрежет железа, и помойка, и пьяная исповедь, все для развитого чувства может быть (и является) предметом эстетических переживаний. Для этого, Толик, не надо в Мартин-Гропиус-Бау ходить. Но надо понять, в чем отличие полосок Ньюмена от всего искусства в старомодном смысле слова. Отличие элементарное. То искусство что-то изображало. То есть шло по графе «изобразительное искусство». Делило мир надвое, на изображение и изображенное. И здесь «невидимая рамка» была не нужна. Вот картина, она в какой-то степени, в меру таланта автора, принадлежит миру искусства. А прекрасная подруга Рубенса, вместе со своей чудесной шубкой, принадлежит реальному миру. Так и гениальные полоски Ньюмена изображают только сами себя, лишь на себя указывают. Из реального мира (где все лишь на себя указывает) в мир духовных ценностей их переносит только наша волшебная «невидимая рамка». А то, что они созданы не природой в бессозналке (как пейзаж), а мыслящим существом, придает особую остроту этому парадоксу.

А там, где модернистский художник указывает на внешний мир (как фотореалисты, или Рон Мьюик), там этот парадокс еще глубже.

Так что сила воздействия художественных элементов на подсознание еще не панацея от «рамки».

И в завершение, Толик, о твоем последнем абзаце. Из Лифшица фетиш никто не делает. Фетишизм – это отношение, как раз очищенное от признаков сознательности. Но следует ли отсюда вывод, что к нему надо подходить критически? Для меня сознательность и критический подход – вещи разные. Я уже несколько раз говорил публично, что ко многим явлениям отношусь некритически. Есть явления другого рода. Они требуют понимания, а не поиска заблуждений и иллюзий. Когда какой-нибудь Жижек начинает искать, в чем была ошибка в теории Маркса, он просто смешон и жалок. А как говорил Лифшиц: пусть меня лучше считают чудовищем и фанатиком, чем дураком.