Читать онлайн Золотой дождик бесплатно

Все события и персонажи в данной книге являются вымышленными. Любое совпадение с реальными людьми или событиями – случайно. Роман выпущен в январе 2021 года.

Часть первая

Название этого местечка состоит из 11 слов, и среди них есть такие как «федеральное», «управление», «по», но не обольщайтесь, это не то и я не тот. Когда нужно было накатать всё точно, приходилось брать блокнот и переписывать название с обложки, потому что там, хрен пойми откуда, вразнобой были не только ненужные слова, но и некоторые начинались с большой буквы. Я отмотал тут чуть меньше десятки, но так и не выучил их точное расположение. Придётся уволиться через два месяца, но я еще не знаю об этом, а пока к нам занесло директора нашей службы. Мы впихнули себя в костюмчики и старались особо не шевелиться.

Совещание планировалось на 11:00 в актовом зале, где обычно крупная крашеная диваха талдычила о бесконечных нюансах заполнения деклараций о доходах, но все должны были сидеть раньше. Мне, как и всем, вообще не хотелось там торчать, и в этот раз что-то особо, поэтому я и задержался. Погода для мартовского четверга была чертовски хороша. Машины за окнами передвигались как в шестидесятых, и кажется, я слышал крики чаек. Я запер наш кабинет в 10:55 и, крутя ключики по кругу, плёлся куда надо. В актовый зал, как и во все кабинеты, можно было попасть, приложив электронный ключ, что я и сделал.

Все уже сидели на местах. Несколько столов были прижаты друг к другу и образовывали громадную букву П. Ножки этой буквы упирались в дюжину рядов из стульев. Они стояли для сотрудников, так сказать – записывающих, так сказать – внемлющих, но на самом деле всем было вообще плевать на всё, что тут происходило.

– Данила, – встретила меня та самая диваха, – Нормальный вообще? Чё опаздываешь? Садись.

– Да я…это…доделывал

– Садись, и давай быстрее… – она кивнула башкой на единственное свободное место в первом ряду, в САМОМ-САМОМ центре, прямо между ножек злополучной буквы П.

– Я туда не сяду. И не надейтесь.

– Чё? Место пустовать не будет. Давай-давай-давай.

Другого не было. Мой начальник смотрел на меня поверх очков. Так он демонстрировал, что я идиот, и это бремя взвалилось именно на его плечи. Но мне было пофигу; я знал, что меня не уволят, тут никого не уволят. Если и было сейчас в нашем пятиэтажном здании самое дерьмовое место, это было именно оно, так что об «Into the dead 2», «Crossy Roud» и «Инсте» придется забыть на несколько часов. Хотя бы есть блокнот, можно что-нибудь в него накидать.

– Хорошее место нам досталось, хе-хе, – сказали мне рядом.

– Ага, шикарное.

Первым зашёл начальник управления, затем начальница административного отдела, затем сам руководитель, потом замы и вся мишура. Встали-сели. Вообще директор у нас – ничего. Он не был ни хозяйственником, ни зубастым гэбэшником… Точнее он, конечно, был гэбэшником и другом нашего президента, но совсем не зубастым, но об этом попозже. Высокий, наверно, крепкий, седые, всегда уложенные волосы, нормальный зрелый голос. Никогда не видел, чтобы он на кого-то орал или сильно злился. Даже когда я был в Москве, на его совещаниях всегда хватало место спокойствию, чем пользовались в своих целях мелкие сошки. Директор улыбнулся и устроился прямо передо мной. Он всех поприветствовал, похвалил, затем сцепил пальцы, и началось совещание. Начальники выходили с докладами. Мне приходилось слушать нечто подобное раз 100, даже миллион раз, и всё в своей башке. Я попытался оценить на сколько это потянет. На выступление даётся минут 5-10. Но здесь такая дилемма: ему на самом деле насрать на то, что ты базаришь, но если рассказываешь слишком коротко, будут вопросы, так что крутись как хочешь. Я открыл блокнот и, стреляя глазами время от времени на выступающего, на последних страницах пытался накатать какое-нибудь стихотворение. Эти бляди мне никогда не давались, наверно потому что я не люблю стихи. Потом я стал рисовать домик. Нарисовал из трубы дым, тот оказался ещё хуже стихотворения. Прошло минут 20. Директор вроде и не смотрел в мою сторону. Никогда мне не доводилось так долго торчать без телефона. Мне доводилось жать ему руку, принимать поздравления, грамоты, но ТАК, мы как будто торчали с ним в бытовухе и всем было невмоготу нудно. Хотелось надеяться, что на максимально палевное место, он обратит внимание в последнюю очередь. Люди такого уровня и бэкграунда обычно делятся на два вида: те, кто доказывают, что только великая дисциплина спасёт мир, поэтому надо бы всех гнобить, и те, кто устал от всего. Этот походил на последних. Я не пытался ловить его взгляд, лишь изредка, задумчиво посматривал в его сторону, мы были друг перед другом на расстоянии 3–4 метров и ничего, кроме кислорода, выхлопных газов и пердежа между нами не было.

Многие из сидящих умели отключаться лучше меня, я же не находил себе места. У парней и девушек из первого ряда нога была закинута за ногу – некий, так сказать, уголок замыкания – «Сюда вы не зайдёте, но я как бы слушаю, всё норм».

Я ощутил что-то странное – глаза стали слипаться, а голова тянуться вниз. Я раскрылся, но это не помогло. Возможно, немного тянет отдохнуть – такое бывает. Я расслабил веки и уже через секунду с болью в шее дёрнул голову вверх. Я отрубился, какого чёрта?! Уснуть на таком дерьме почти также опасно, как за рулем. Вроде никто не видел. Но оказалось, что моему телу этого было мало, я вновь ощутил сильнейшую слабость, и мои веки стали тянуться в сладкий петтинг друг к другу, наравне с чем, внутри меня поднималась паника. Пришлось опять скинуть ногу и страшным усилием воли попытаться привести себя в чувство. Ничего не выходило, а моя дёрганность только привлекла внимание. Это было супер странно, потому что я ночью спал, не пил ни мёда, ни молока. Короче всё как обычно, даже лучше, но телу было похуй.

Мне похуй.

Голова опять шатнулась и опять дёрнулась вверх. Ебать меня в рот! Если я усну на совещании перед директором – это будет невъебенно смешной катастрофой. Не так страшно увольнение, как проявление неуважения к человеку, которого меня приучили уважать, тем более, он действительно заслуживал уважения: он не крикливый солдафон, а нормальный тип, понимающий что к чему, но тело со мной не соглашалось.

Выключаюсь.

В темноте я увидел себя со стороны: там я тычу сонное хлебало в лицо руководству, которое вчера прилетело из Екатеринбурга и теперь было свежо как огурчик-Рик. Охренеть, конечно, ребятки. Каждый раз шансы на катастрофу возрастали. Они и изначально были ого-го, но теперь моя фартовость представлялась невъебенной удачей, подарком судьбы что ли. Мне вспомнился генерал в одной из российских республик, он уснул на совещании с Главой, его подняли, унизили, уволили, уничтожили. Даже по телевизору крутили этот цирк. Не думаю, что это справедливо, скорее всего он много работал, поэтому и вырубился, но всем было понятно, почему его выперли и почему это правильно. Меня бы не выперли, но жопу разодрали. Растирать лицо и глаза было паршиво, но больше ничего не оставалось. Я принялся костяшками теребить остатки третьего века, словно меня донимала грязь. Обернулся. Здесь всё было правдивее. Половина листала телефоны в блокнотах, так, что могло показаться, будто они записывают. Но ЧТО ЗАПИСЫВАЮТ, ЧТО ЗДЕСЬ БЛЯДЬ ЗАПИСЫВАТЬ?! Иногда они вскидывали голову, будто лица и губы выступающих помогут лучше записать мысль. Остальные же держали телефоны просто в руках. И только девушка прямо за мной встретила мой взгляд и пялилась. Она была из другого отдела, чуть младше меня. Она не смеялась, не сопереживала, эта сука просто ждала, она ждала, чтобы меня выебли, и это будет не скучно, и это будет в первом ряду. Увидев моё сонное лицо, она обрадовалась, что знает куда смотреть, но не показала этого, даже бровью не повела. Я отвернулся.

Страшно, что я перестал себя контролировать. Тело явно хотело мне что-то сказать, оно было как капризный ребёнок и не умолкало. Я снова стал вырубаться. Только подумал, что соберу все силы и волю в кулак, как понял, что подпитываю себя уже во сне. Рывок! И снова меня не заметили, точнее не заметил. Это уже ни в какие рамки. Из-за спины всё больше слышались смешки. Мой начальник тоже меня просёк, ему могло достаться за это, но удовольствие от права выпороть меня после, сводило проблему на нет. Его лицо за прямоугольными линзами смотрело.

Что, что ты тут делаешь?

Тоже что и Вы, отъебитесь.

Нет-нет, я имею в виду на земле. Что ты вообще тут делаешь?

На моих ляжках бедствовал жир, сбоку, там, где заканчивалась жопа и начиналось бедро, я и ухватил себя. Жир предсмертно завопил. Это было очень больно. Пока сжимал, я держался, но хватка ослабевала, и всё начинало плыть. Сжал сильнее. Настолько сильно насколько мог, потом ещё сильнее. Стало трудно дышать. Это не давало уснуть, но пальцы всё время разжимались. Я пытался не вертеться, но всё равно поигрывал спиной и горбился. Я приводил себя в чувство в течение минут десяти и смог продержаться потом минут 20. Наступил перерыв. Все побежали по туалетам. Я опустил ногу на пол и поник. Кто-то на мгновение положил мне руку на плечо, я не увидел кто, остальные хихикали. Непонятно, видел ли руководитель меня. На самом деле он был идеальным госслужащим в сложившихся обстоятельствах. Идеальным. Может дело в том, что служба такая, не очень серьёзная, не знаю. Он делал всё, что нужно, всегда что нужно. Мне было перед ним стыдно. В его лице читалась усталость, словно он всё понимал, но типа такой: делайте-делайте друзья, я делаю, видите как, и вы делайте.

В очереди в туалет я стоял последний, сзади никого не намечалось. Внутри я принялся умываться, горячей воды не было, что было кстати. Я водил ладонями по векам, ушам и за ними. Раз за разом. Половина головы была уже мокрой, но я всё равно продолжал. Потом выключил воду и посмотрел в зеркало. Пока пялился, стал вытирать руки бумажным полотенцем. Сзади из-за двери выглянул огромный силуэт. Мужику было за 60, ростом он был почти 2 метра, и он ни хера тут не делал.

– Красна девица, что ли? Стою тут, жду, а он в зеркало смотрится.

Он грубо пропихнулся в туалет рядом.

– Очередь тут. Очередь! – и добавил что-то на своём диалекте.

Я не успел сказать, что его не видел, как он уже щёлкнул замком. Выбросил бумажку. Все справляются, и я справлюсь. Но я не справился и через месяц решил покончить со всем этим.

Как раз через месяц к нам занесло нового зама. Крашеная диваха показывала непаханое поле его угодий. Он кивал и строил планы. Мы чё-то все торчали в центре кабинета, пили чай. Он старался держаться, прошёлся, осмотрел цветной принтер.

– Уютненько у вас тут.

Мы кивнули. Он поддался к столу.

– А это чьё место?

– Моё, – сказал я.

Он ещё раз его осмотрел, потом меня. Дело было в том, что мой стол грелся у самого окна, и когда заходишь в кабинет не видно только меня. Потому что я поставил свой полутораметровый сейф-картотеку специально так, чтобы никто не просёк, чем я тут занимаюсь, здесь ли я вообще, что я. У меня хватало времени checkнуть заходящего и, если что, убрать книжку или спрятать планшет. Звучит простовато, но на самом деле это было гениально. Великолепная мысль пришла ко мне случайно во время уборки. Стол стоял нагло и одновременно естественно.

Своё теперешнее рабочее место я просто обожал. Так бывает, когда подгоняешь под себя что-то лет 10 машину, компьютер, жену, собаку, друзей. Когда я только пришёл, меня устроили за чужой стол и чужое кресло.

– Пока тут.

Логично, что в первый день как бы осваиваешься и всё такое, знакомишься с людьми, бла-бла-бла. Потом первое задание, регистрация документов и по нисходящей до бесконечности. Казалось, с первого дня я начну входить в процесс, хотелось ринуться в бой, но без всей утвари куда там ринешься? Ждать ждать ждать. Помимо рабочего места, самого конченного из ста, мне подбирали самый конченый монитор и сдували пыль с самого конченного и раздроченного системника на складе, а может, и во всём районе. Я думал, что начну с нуля, но пришлось начинать немного пораньше, где-то с минус пятидесяти трёх. Тогда, мне было невдомёк, что дорога от -53 до 0 и есть самая главная, самая важная в моей, да и, наверно, любой другой жизнедеятельности. Но тогда, сидя на чужом кресле, я не понимал этого. Казалось нужно приложить все силы, чтобы как можно скорее перескочить минусы, всё это, и броситься в бой на всех парусах энтузиазма и удачно складывающихся обстоятельств.

Сперва я получил стол, потом стул без колёсиков. Это считается как низший уровень, новобранец, расходник, как ручка без чернил. Первые недели, пока ходил по кабинетам, разносил документы, брал методички, я заметил, что оказывается, есть кресла шикарные, с подлокотниками, высокие. У кого-то столы с подставкой для монитора, а у кого-то мониторов было два. Оказалось, что таких всего двое. Элита управления. С ними хотелось затусить, но сперва нужно было получить компьютер, а потом подключить его, что, как выяснилось, не было связанными друг с другом действиями.

– А можно мне подставку под э-э… монитор?

– Подставок нет.

– А они как-то приходят, да? Я просто не знаю, – спрашивал я у нашего административщика.

– Освободится у кого-нибудь – попросишь. Подожди-ка, я же ещё комп не поставил. Куда ты собрался с подставкой?

– Да-да, я просто думал может есть сразу. Вот и решил спросить, но я же не знаю, как тут всё. Просто, чтобы монитор был на уровне глаз.

– Ха, размечтался. Нет. Подставки нет. освободится, попросишь у кого-нибудь, привыкай. Всё, давай, мне надо тут, это…работать.

Сколько прошло всего, Господи. Не спроста люди говорят так вдохновенно об уходе с ненавистной работы. За эти годы я чётко осознал много важного. Так уж вышло, что это выпало после тридцати, на этот ебучий кризис среднего возраста.

Хорошо, что человечество выходит за рамки нормальных языков, вешает ярлыки, так оно заявляет о себе Космосу. Но сегодня, на моём столе красовался здоровенный монитор. Диагональ была чуть меньше тридцати дюймов, что по здешним меркам считается просто охрененным размерчиком, ну вы поняли. От неё кайфовали все, просто разрывная плазма, притягивающая взгляды, как растопыренная, залитая маслом задница. В картотеке, что закрывалась ключиком и печатью, работали все отделы, что совсем неестественно, как могло бы показаться, и циферка, выколоченная на печати, 28, несла для меня, мягко говоря, личный смысл. Лампа чёрная, и нежно голубая одновременно, можно завернуть как душе угодно. Но самой главной моей победой, карьерным достижением, считалось именно кресло. Вельветовое, мягкое. Оно напоминало одновременно и распутную milf’у, с её угловатыми бёдрами и острыми сиськами, и заботливую соседку, что приютит, пригреет и накормит оладьями с большим количеством свежего мёда. Как-то я сидел за компом моего соседа, и заглянул другой тип. Он все базарил и базарил с нашей соседкой, базарил и базарил. Были слышны шутки. Потом он завалился на мою вельветовую бабулю. Пару секунд молчал и выдохнул, я знал, что это значит.

– Это что-о-о?

– Данино легендарное кресло, вот что.

– Бляяяяя.

Он откинулся, воссоединился со взбитой тысячи раз подушечкой.

– Ну что за жук! – засмеялся он

Он предложил обменяться. Я послал его. Потом он предложил деньги. Я отказался. Он удвоил.

– Нет.

– Да ты прикалываешься!

– Ни за какие коврижки, чувак.

Поразительно, как всё ходит по кругу. Он работал года два-три, он уже всё понимал. Так что теперь нужно было держать хвост пистолетом, и когда я уходил в отпуск, и он очень вежливо, по-дружески, просил меня, чтобы оно перекочевало на эти три недели к нему, я отказывался, потому что тоже был в курсах что к чему. Оно неспроста было старушкой: все новые кресла блестели пафосом и лаком, иногда деревом, и могли стоить невероятных денег. Но даже им было не сравниться с этой штуковиной. Набивка с годами стала мягкой и не косилась, словно сама знала, что и куда надо делать. Господи, да это Джобс с его 3G в 2006-ом, ну или в каком там году он всех окончательно натянул. Когда-то оно принадлежало одному заму, а когда он свалил-свалил, кресло досталось моему соседу. Я точно так же завалился на него случайно, и понял, что оно прекрасно.

– Касарь, – сказа ему я.

– Нет

– Серьёзно? Косарь, блядь. Косарь за НЕТВОЮ собственность, которая станет НЕМОЕЙ.

– Именно так, братан.

Прошёл месяц или неделя, и я стал у него за спиной. Я гладил обивку. Ему нравилось, и он делал вид, что очень занят.

– Две, – сказал я.

– Что?

– Два косаря.

– Ха-ха.

– Чё ты такой упёртый?! У меня тоже, знаешь ли, кресло не кусок дерьма. Возьми его.

– Вот и сиди на своём некускедерьма, а моё не трогай. Понял?

Всё здесь было куском дерьма и особенно кресла. Но шайба торчала у его команды. Он набивал цену констатацией факта. Я был готов отдать и 4 тысячи, но этот урод был хитёр и подл. Он бы всё равно его не отдал, он бы ждал, пока я предложу ещё больше. Но ниже названной мной суммы, разговор уже и начинать бы тогда не следовало. Так что я не стал пороть горячку, и пришлось сесть на свою хуйню. Мы с этим парнем не ладили и ладили одновременно, как Джим и Дуайт, я был Дуайтом, потому что Дуайт самый классный. Несколько раз были на грани пизделовки, особенно я. Но один из важнейших, самых главных, самых изощрённых законов офиса – правило замкнутого пространства. Ссориться с коллегой, с которым хоть как-то притёрлись, всё равно, что стрелять себе в жопу. Тут уж точно, каждый последующий хуже предыдущего. И мы терпели, как два брата, связанных верёвкой, терпели друг друга, иногда это было даже неплохо. Он уволится на 2–3 года раньше меня, пошёл в строительную компанию охранником, ой, простите, помощником заместителя начальника охраны. Но пока он был здесь, я решил ждать. Он знал как это кресло идеально. От мягкой обивки у него стала раскалываться поясница, настолько это дерьмо раскумаривало. И он взял себе обычный стул без колёсиков. Думаете он продал кресло мне? Хуй там! Он поставил его у себя за спиной и сидел на нём после плотного обеда прикрыв глаза и мечтая о пляже с тёплым солнцем и беспоследственном ангеле лет восемнадцати.

С нами был ещё третий человек – М. Наша ровесница, нормальная такая, так что нам в принципе всем повезло. А ей повезло с картой, которая висела у неё за спиной. Она была блестящая, выцветшая, примерно конца восьмидесятых, но всё-таки прикольная, короче такая же, как и карта, которая поставила точку в моей самореализации как государственного служащего. М были до пизды наши недопонимания, она всегда самоустранялась, но в один из дней, когда солнце грело подоконник, время шло размеренно, и каждый из нас потаённо мечтал об иной, лучшей, более живой, нормальной жизни, М сказала:

– Я вот тут подумала, а может карту поменяем?

– О-о – крикнул этот парень и встал из-за перегородки. – М хочет поменять атмосферу? Ты же не любишь перемены, куда тебя понесло?

– Нет, на такое меня хватает.

Он стоял уверенно и разглядывал эту хреновину издалека. Он видел её миллион раз, но всё равно стоял и смотрел. Это сложно объяснить, но моё чутьё настолько задребезжало и стало греть меня под яйцами и в груди, что я даже не знал, что делать, а просто наблюдал за происходящим. Наверно, он слишком резко встал из-за стола.

– Можно, а какую хочешь? Поновее?

– Ну да.

Мы говорили.

– Так что? Давайте поменяем? – сказала М.

– М, ну ты же понимаешь, что всё нужно обсудить.

– Что обсудить? Что обсудить…? – она назвала его имя.

– Когда ты говоришь: давайТЕ поменяЕМ, мой аналитический мозг бьёт тревогу и прекрасно осознаёт, куда ты хочешь нас завести.

– Куда?

– Куда-куда. Ты хочешь, чтобы мы тоже скинулись на ТВОЮ карту.

– Вообще-то, на карту для НАШЕГО кабинета.

– А-а, ну всё понятно. Нет, М, не прохляет.

– А вы что, не хотите новую карту?

– Тебе новую карту? Нет.

– Да хватит уже.

– Ну да.

– Даня, а ты?

– Я даже не знаю.

Мы посидели в тишине. Парень зашуршал.

– А куда эту денем?

– Да куда хотите.

– Почему она тебе не нравится? – спросил я.

– Да это карта старого образца, уже всё давно поменялось.

Никто из нас так до конца и не понял причину, почему М говорила, что карта старая. Кажется, она имела в виду, что округ поменялся и стал меньше, короче ни хрена причина не была понятна. Более того, недавно я набрал ей и спросил почему ей не нравилась карта, она не смогла вспомнить. Короче говоря, М, нашу любимую М, ту самую М, которая терпеть не могла перемены, смущало, что на здоровенной карте на полстены было больше информации чем…чем не понятно где.

– Отдашь её мне тогда? – сказал парень.

– Ну-у.

– Какого хера! Она мне тоже нравится, – заорал я.

Она мне нахер несдалась, но ситуация была следующая: ему чертовски хотелось эту карту, мне – кресло, а М – избавиться от карты, потому что она была в два раза больше чем было нужно.

– Я откажусь от карты, если ты отдашь мне кресло. Ну и конечно, по косарю мы скинемся М, на новую карту.

– Да-а, ладно, не надо… – сказала М.

М ЗАТКНИСЬ!!!

Он сидел и смотрел на меня, он прекрасно понимал, что я не отпущу его яйца.

– Как не надо?! Твоя же карта. Хочешь её за «так» отдать этому спекулянту? Да с него на воду не вытрясешь!

Он сидел и слегка-слегка ухмылялся, смотрел в свой монитор. Мы были в этот момент почти братьями, настолько понимали друг друга, настолько родные.

– Не слушай его, – крикнул он со своего стола. – Так значит с картой ты решила?

– Она мне не нужна.

– М, с-смотри, я расскажу тебе, что будет дальше, – я придвинулся к её лицу, напоминающему форму бокала для вина, – ближайшую неделю, или по крайне мере пока не получит своё, этот человек будет охрененно вежлив с тобой. Не покупайся, помни его жадную натуру. Это просто факт, не думай, что он всегда будет таким.

Они оба смеялись.

– А два косаря? – спросил он потом.

Я указал пальцем на его стол. Он кивнул.

– Нихера, – сказал я, – но М получит по косарю от нас.

Она едва удержалась, чтобы не сказать, что ей опять ничего не нужно. Она поняла, что лучше не мотать себе нервы с нашими закидонами. Мы были не идиоты, я же говорил, что нам повезло, и ещё мы прекрасно понимали закон замкнутого пространства. Как часто бывает, двигателем истории с мёртвой точки стала женщина, как всегда не понявшая, что она натворила, и как всегда выигравшая от этого меньше всех.

Несколько раз мы возвращались к этому разговору. Он хотел выкрутиться и частенько повторял «как-то это несправедливо» или «попахивает пиздежом», а я очень любил повторять.

– Да как же это может быть несправедливо?! Да я вымениваю на твоё кресло карту М!

И мы все смеялись. Терпение – важное дерьмо, но выжидание нужного момента могло тянуться на много дольше, а вот мы – нет. Я получу своё кресло, МОЁКРЕСЛО; М купит карту за свои деньги; а тот парень, довольный, свернёт старую карту, отнесёт домой, а его жена скажет, что он еблан и этому старью делать дома нечего. Через год я получу награду, а в Москве на нашем стенде поставят табличку с выгравированными цитатами из моего эссе «Почему я люблю свою работу». Ах да, ещё там есть моя роспись. Она такая красивая, потому что придумывал я её здесь, потому что у меня было просто уйма свободного времени. Но ни одному своему достижению я не радовался так, как этой вельветовой старой шлюхе, чёрной блядине. Потом я тоже поставил его сзади и изредка пересаживался, чтобы поспать на обеде. Я на вершине, друзья. Этим и удивительна работа в офисе. Она не даёт тебе зачахнуть, сдохнуть. Мы ставим себе маленькие цели, как правило, не наши, и ссымся от счастья, когда получаем похвалу, прям как в настоящей жизни. Ощущение, что работа – это игрушечная жизнь, как маленькая матрёшка в матрёшке, как жизнь в жизни. Вот мы её и обустраиваем. Встречали человека, который оттрахал лет десять на одном месте и не обустроил свой угол? Так что всё здесь приобретает намного больший смысл. Всё, кроме самой жизни.

Моя мама как-то сказала, что праздник – это искусственно созданное настроение. Чистая правда. Как-то мой начальник решил съебаться из этого гадюшника, и, как вы понимаете, тут же кормушки снова наполнились. Я к тому моменту своё уже отхватил, был состоявшимся сотрудником с шикарной утварью, где-то даже в хламе нижнего ящика валялся спёртый у кого-то шестигранный кубик с позами из Кама сутры. Это был уже мой пятый или шестой начальник отдела, они особо не подгорали на этой кухне. Приходили и съёбывали через год. Прикол был в том, что они никак не вбивали себе суть работы, как здесь нужно добиваться результатов, как всё функционирует, боялись признать, что всё держится на соплях, правда, подсохших, окрепших. Такая специфическая служба. Самая главная тема была в том, что весь двигатель рабочего процесса основывался на компьютерных программах, которые они напрочь отказывались осваивать, просто НЕТ, забивали хуй и командовали, налепляли, так сказать, собственные сопли на общую кучу. Сперва мы соглашались и исполняли, но потом всё больше вводили свою роль.

– Этого сделать нельзя. Программа такое не вычисляет, – говорили мы надменно и безжизненно.

– Как не вычисляет? А как нам такие цифры присылает головной?

– Так они их получают из администрации и накладывают свои.

– Хорошо, умник, что ты предлагаешь?

– Давайте сделаем так…

И прокатывало, почти всегда прокатывало, особенно у этих новых начальников, потому что программы с каждым годом становились всё мудрёнее и мудрее, наша работа делилась ровно на два, а зарплата нет. Так что никто не понимал всех нюансов этого дерьма, и вся магия строилась на том, что ты будто в курсах, будто знаешь, но объяснить не можешь. Вообще это потрясное чувство, скажу я вам, когда появляется новенький как струночка, надушенный, с помытой головой и инициативой начальник, и спрашивает про мою работу, а я в который раз треплюсь о её узкой направленности, важности, уже понимая, что ничего не выгорит. Отчаяние тоже бывает приятным, главное, не быть последним в очереди и попытаться убедить окружающих, что ты знаешь то, чего не знают они.

Зам поджал губу и покивал. Он ещё раз осмотрел мой стол, всё понял правильно, потом ушёл.

– Даня ты решил позлить его для нас напоследок?

– Я ничего не сделал.

– Ты понял о чём я.

Сортир на высоком этаже управления хранил в себе тайну. Я включил оба переключателя и устроился на унитаз. Выход из здания – думал я – самое оно. Надо прочувствовать, так, наверно, что-то начинается. «Не увидимся в понедельник!» или что там ещё говорят, правда, консьержкам внизу вообще поебать. Кто-то зашёл и наверно стал ссать в писсуар. Было слышно ширинку и вздохи. Вообще, служебный толчок мог охрененно много сказать о нашем рабочем, да и не только рабочем бытии. Нет-нет, он не был загажен, обблёван или изничтожен самыми мерзкими людьми этого мира, как например у Уэлша, он был более-менее чист, и я спокойно садился на его кружок голой жопой, а иногда даже забывал его опустить и проваливался вниз. Так что если не считать треснутую раковину и заляпанные, засохшие баночки у трубы, нормальный человек и не понял бы, в чём вся тема, да залётные и не понимали. Но когда наркоман бежит, чтобы ширнуться или опорожнить проколотый кишечник и натыкается на самый уебанский сортир в мире, тут как бы всё понятно, а когда ты сидишь ровно, никого не трогаешь, и тебе выключают свет в комнате без окон, тут ты понимаешь, что точно какое-то хуйцо затаилось. В писсуаре спустили воду и человек хлёстким ударом долбанул по выключателю. У меня свет тоже выключился. Безумие – это не когда парень с убитой женой кидается дерьмом в санитаров, безумие – это когда мир вокруг вроде нормальный, но мелочи в нём изо дня в день убеждают тебя в том, что это всё сон. Лампочка над толчком горела только в том случае, если горела вторая – та, что над писсуаром и раковиной, а не наоборот. Так было всегда. Тем самым, выключая свет над писсуаром, ты отключал его и в малюсенькой туалетной комнатке, и у всех наступала кромешная тьма.

– Све-е-ет!!! – заорал я.

Шаги прекратились. Тишина стояла секунды две. Обычно я молчал, когда кто-то упускал эту херню, но сейчас я уходил и решил, что пора бы уже и поорать.

– Ща-а-ас!!! – ответили мне.

Он вальяжно попятился обратно.

– Нормально нельзя сказать?! А-а?

Целую вечность этот ублюдок не трогал выключатель, потом нажал и недовольно ушёл. Излишняя обидчивость отличительная черта скучной жизни.

Помню, когда со мной это случилось в первый раз, я, и так на нервах, вообще не просёк чё творится. Неужели кто-то настолько туп, что может выключить свет в туалете, не проверив его? Просто выключить и всё. Что вообще происходит? Но потом это стало происходить чаще, и оказалось, что они просто выключали свет над писсуаром, просто после того, как сходили по своим делам. У руководителя и женщин были свои толчки и там не было проблем. В административном отделе отсиживались тётушка лет пятидесяти и та самая крашеная диваха. Понимаете, свет же работал, чё ты им скажешь? Но мы говорили. Расписывать было не очень-то приятно, но мы всё равно пробовали.

– Но свет же работает? Работает. Идите уже. По таким пустякам менять проводку, поднимать плитку никто не собирается. Нет на такие глупости ни денег, ни времени.

Трудно представить, сколько тысяч раз за 20 лет существования управления парни срали в кромешной тьме и с грязной жопой тихонько тянулись к выключателю или орудуя телефонным фонариком в зубах мотали на ладонь туалетную бумагу. Выключающие были не дураки, просто привыкли убирать за собой, это нормально. Так-то было понятно, единомоментная замена проводки представлялась напряжённой, но на долгосроке без неё это выглядело чистейшим идиотизмом, вынуждающим нас просто к нему привыкнуть, что мы и сделали. Ни один руководитель из трёх…или четырёх, что я застал, не знал об этой проблеме.

От этой ругани я напрягся, но потом второй вагон дерьма прошёл как по маслу. Впереди была целая жизнь. Для туалета покупали дешёвое мыло. На этикетке красовалась пчела и уродский цветок. Я привык, что какое-то уёбище вечно наливает воду в бутылку, когда мыла остаётся на дне. Он это делает, чтобы последняя порция не пропала, потому что остатки скапливаются на дне и не поднимаются по дозатору. Вот интересно, где-нибудь в Европе, где-нибудь в ПАРЫ-ЫЖЭ тоже такие умные? Не уверен, вряд ли кто-то хочет пшикать эту холодную, мутную дрянь себе на ладошки, особенно если хочет их помыть. Вот бутылка и стоит уже неделю, никто ею не пользуется. Обычно её выкидывали, когда кто-то без нормального мыла уже не выдерживал. Почему мы не выбрасывали сразу, я не знаю, наверное, тот, кто это сделал пусть и убирает, но он не собирался это делать, как и пользоваться холодной мыльной водой. Я отвинтил дозатор, вылил воду. Несколько капель попали на майку и прошлись по руке. Мерзость! Первый и последний раз я подтёр кому-то задницу и вышел в пустой коридор. В самом конце одна из дверей была приоткрыта, из неё пробивался дневной свет. Там стоял именно тот парень, который только что напевал в туалете. Видимо ему хотелось узнать кто именно на него наорал, чтобы лучше передать эту историю. Он увидел меня и дверь закрылась. Осталось немного.

Последнее, чего хотелось перед уходом – это попрощаться с коротышкой-подругой и сдать пропускную карточку. Только я хотел приложить карточку к двери, как та сама открылась. Наверное, меня ждали. Она хорошая девочка и ненавидела это место также, как и я. Клялась, что тоже свалит от сюда в сентябре, может чуть позже, чтобы не потерять полагающиеся ей премии. Но она никуда не денется и останется здесь на долгие годы, останется здесь навсегда. Она очень низенькая, и уже сгорбилась. Когда обняла на прощание, никак не хотела отпускать. Я предпринял попытку освободиться, но она всё ещё крепко держала меня. Это было уже неприлично долго. Из кабинета в кабинет прошлась одна, она и не пыталась скрыть, что пялится. Бляяя, вот в этом и проблема, я знал всё, всё, что будет происходить дальше, я знал, что будет через 4 минуты, я знал, что будет через час, что будет без пятнадцати шесть, я даже знал, что будет со мной через 20 лет. Не было ни одной ситуации, способной застать меня врасплох. НИ ОДНОЙ. Через доли секунды я уже понимал, что нужно делать, и мой мозг при этом напрягался на процентов пять, от тех пяти, которые вообще способны работать в этой коробке из костей. Мне и не нужно было столько кислорода, столько еды, столько счастья, столько интернета.

– Ну всё-всё. Ты помнишь?

– Что? – спросила она отойдя.

– Сентябрь, или максимум январь. Ты обещала, – я оттопырил мизинчик.

– Постараюсь.

– Может пообещаешь уже?

– Отстань, – она ухватила мой палец, – обещаю постараться.

Кабинет «административщиков» был недалеко, так что когда я заходил, она всё ещё смотрела мне вслед.

– Ну, всё, – сказал я им, – карточку сдаю и рыбку отсюда.

Они посмотрели.

– Какую рыбку? Что за рыбка?

– Карточку сдам и СИБАСА отсюда, на все четыре стороны, – улыбнулся я.

– А-а-а-а, СИБАТСЯ – значит. Это хорошо, что ты юморишь, так и в комики заделаешься. Кстати, куда ты?

– У меня, кстати, друзья комики, на открытых микрофонах выступают. А я в рекламу наверно.

– М-м.

У того, что сидел поближе было две чашки. Та, что пустая, с позолоченным ободком по горлышку, годов 80-тых, внутри обдата толстенным чайным налётом. Лишь пошкрябанности ложкой мешали её беспросветной тьме. Про такие чашки говорят, что чайного пакетика им и не надо, просто заливаешь кипяток, и со стенок заварка сама наберётся. Такого добра здесь навалом.

Я поднял карточку.

– Кому?

– На край стола положи.

– Подписывать надо чё-то, нет?

– Нет. А она у тебя как новая.

– Недавно взял.

– Мог и не брать уже, ха-ха, ну давай.

Я попрощался и вышел. Когда закрылась дверь, я понял, что карточка нужна, чтобы пройти через турникет, но просить их кислые ёбла поднять жопы было невыносимо, особенно терпеть ту доли секунду, когда он будет искать вариант, чтобы не подниматься. Приблизившись к турникету, я решил в последний раз просмотреть наш Федеральный закон, он весь в зеркальной позолоте. Как и раньше я ни хрена не понял – большее, что меня интересовало – это моё отражение между букв. Холл делил турникет – такой хромированный заборчик из двух горизонтальных хреновин. Я ловко пропихнулся между ними и вызвал лифт. На серверах я здесь числился ещё с утра, поэтому формально, не выйдя по карте, останусь протирать здесь штаны до следующего обновления системы.

Спустился по лестнице и прошёл последний турникет. Там светит Солнце. Когда я выходил, я толкнул дверь, и солнечный свет обдал все мои чресла и эти драные, блестяще, ебучие туфли, которые мне больше никогда не придётся натягивать на ноги. Нахуй туфли, галстуки, пиджаки! Тот парень, что умер в автобусе на Аляске со мной бы согласился. Мимо по улице проковыляла трёхногая дворняга.

Дорога была свободной, естественно. Когда позвонила мама, я как раз проезжал то место, где в 90-тых мужик тормознул набитую взрывчаткой машину и базарил с военным репортёром.

– Привет мам.

– Где ты?

– В центре, где инженер на жигулёнке с бомбой…

– Заедь ко мне.

– Но я сейчас…

Она положила трубку. Переулки ждали меня. Через спуск было добраться проще, и я завернул на него. Света здесь маловато, потому что постройки высокие, но реку всё равно было видно. Машины не ехали, зато по сторонам были припаркованы битком. Так продолжалось метров 50, пока я не увидел двух девушек. Они катили на самокатах прямо посередине. Они виляли зигзагами и не торопились сворачивать, а я не торопился их догонять. Сзади никого не было, так что это было допустимо. Они виляли туда-сюда, у одной были бежевые штаны. Это было самое начало, когда самокаты стали «иметь» велосипеды во все дыхательные и питательные. Мои друзья в велопрокате это знали, но закупаться вдогонку к ассортименту ещё и десятком самокатов себе позволить не могли. Но всё-таки это было естественно, что всё сойдёт к девчонкам на самокатах с моторчиком, все мы их видели.

Когда выруливал задом к калитке, я увидел у вторых ворот новый Nissan моего дядьки. Лай нашего шпица уже тут. Я нажал на домофон и открыл калитку своим ключом. Тут же была моя сестрица, она якобы что-то делала на улице, но на самом деле просто скрывалась от эпицентра проблем. Хорошо седая, хоть и скрывает это, всего на 6 лет старше меня.

– Оставь надежду всяк сюда входящий – улыбнулась она.

– Дом, милый дом.

Мы обнялись, но она знала, что я знаю, что именно она растрезвонила о моём увольнении. Она всегда хотела быть любимицей. Обычно мамина собака начинает кружиться и писаться от счастья, но в этот раз она просекла, что дело неладно, и просто топала лапами и что есть мочи улыбалась.

– Ути моя мохнатушка, клясавица, как я по тебе соскучился, а ня-ня-ня-красавица, а-ня-ня-ня-красавица.

Ей стало повеселее, и мне тоже.

Мама встретила меня у входа. Она любит всю эту театральную херню, и выпятила нижнюю челюсть, что лишало её привычной красоты где-то на процентов 40.

– Пойдём, – больше она ничего не сказала.

Зал, стол, два дивана, два кресла, шкаф со стеклом. Три огромные фотографии висят на стене, со свадеб брата, сестры и меня. Мама и папа есть на всех. Мама такая же как на фотографиях – красивая, если, конечно, не считать эту проклятую выпяченную челюсть, а вот отца уже нет. Вместо него здесь торчал мой дядя. Мы сели. Молчали секунды три. Собака в комнату не зашла.

– Не хватает, – заплакала мама, – не хватает мне сил. Хь-хь отец справлялся, а…а я не могу. Не могу! Хь-хь. Мальчик, мой мальчик, талантливый, способный мальчик. Куда…когда был тот момент, когда ты стал катиться вниз? Я не заметила его. Не заметила…

Дядька смотрел в пол, будто на похоронах, а она продолжала.

– Что мне говорить…м-м? Ч-Т-О ТЫ предложишь мне говорить остальным? У меня все спрашивают: «Что произошло?», «Что там с Данилой?», «нужна-ли помощь?». А я не знаю, как отвечать, я сама не знаю что с Данилой!

– Мам да просто…

– Замолчи-замолчи! Замолчи я сказала!

– Прости-прости, я думал ты спрашиваешь.

На самом деле у неё никто ничего не спрашивал, они узнали об этом только сегодня, легко догадаться от кого.

– Когда ты уволился?

– Я, неделю назад.

– Господи! И ты молчал! А Маша что?

– Ничего.

Маша не знала.

Сперва я молчал и терпел, потом мы стали ругаться и в конце концов всё перевернулось вверх дном.

– Не ори на мать! – рычал мой дядька

Я городил своё, словно его и не слышу, но я всё слышал.

– Не справился! Не справился!..

– Да там и курица безногая справится, и безголовая.

Он крикнул что-то типа: «Вот ты и справлялся!».

– Подумай о своей семье, подумай о Маше! Ты вообще думал о ней, или ты только о себе это делать умеешь! Что ты будешь делать, если она уйдёт?! Что?! Скажи!

Моя семья – это и есть Маша, поэтому семьи практически и нет.

– Ей что, на панель идти, чтобы тебя прокормить?

Тут бы стоило взбунтоваться, но мне стало смешно, потому что Маша в своей страховой зарабатывала слишком неплохо, чтобы даже подумать взять немытый хер незнакомого мужика.

– Зачем было учиться, зачем!?

– Я не знаю! НЕ ЗНАЮ!

– Хорошо…хорошо, – сказал дядька, – бес попутал, начальник не угодил, короче что-то не устраивало, подставить хотели…плевать! Хорошо. Вот что. Утром я набрал Аркадию Семёновичу…

– Господи, вы что, серьёзно?

– Подожди. Он начальник «Майора». Понял, да?

– Да, я знаю.

– Лучшее охранное агентство в области! – вмешалась мама.

– Так вот он готов взять тебя помощником. Первое время будешь на подхвате, а потом втянешься. И зарплата там неплохая.

– «Первое время» – это сколько? – спросил я.

Лицо дядьки вытянулось и стало цвета дупла гниющего дерева, дупла какой-нибудь портовой шлюхи, хотя здесь ещё темновато было, и я быстро сказал.

– Хотя нет, я наверно сразу откажусь.

Что тут началось, казалось, они как медузы на солнце растворятся в своём крике.

«Да ты просто щенок!», «Только попробуй попросить денег!». У них не хватало сил высказать, что они думали. Дядя нёс какую-то пургу – я пытался ответить – он не давал мне сказать и половины – я отвечал громче – мать орала, чтобы щенок не повышал голос.

В конце я сказал, что ненавижу госслужбу, весь этот уклад. Я предложил им посмотреть на сестру и брата, и куда это их завело.

– …Мы всегда боялись вас обидеть!

– А-а-а, теперь мы виноваты!

– Ладно, всё, – я поднялся.

– Подумай о Маше, – сказала мама в слезах, – если не хочешь о матери, о мёртвом отце, подумай хотя бы о ней. Она ради тебя настолько пошла, НАСТОЛЬКОЕ, … ты обязан ей за то здоровье, что она потеряла. Ты ей обязан! И сегодня, она продолжает быть с тобой не смотря на всё твоё самолюбование. Что ты будешь без неё? А ты, а ты…

Я вышел из зала с фотографиями. Под лестницей идеально умещалась клетка шпица и там собака дрожала в самом углу, смотрела на меня круглыми чёрными глазами. Вот такое вот дерьмо, милашка. Наверно, она видит мир даже более реально чем мы, наверно, молниеносную, несуразную мысль, что проносится у неё в башке можно было бы выразить просто:

«им повезло уродиться богами, кормильцами, обладателями ЧЕГО-ТО ЧЕГО-ТО, еды, а они…непонятно. Мне бы той вкуснятины, что вчера сбросили вниз и клянусь, больше ничего, клянусь, больше ничего! Пусть только все проблемы унесутся мимо, туда, куда летит ветер над колосьями пшеницы».

«Малышка заткнись. Ты обжираешься так, что мы тебя по врачам постоянно таскаем. Жрёшь как свинья».

«Мне страшно».

Сестры на улице видно не было, наверно, она пыталась разобраться с собой, стоила-ли её манипуляция свеч, может ей было стыдно, но уверен, она найдёт из этого выход. Когда садился в машину, не было и намёка на солнце, но всё равно было тепло, прохладный ветерок, словно включил и печку, и кондиционер одновременно. Я поехал к друзьям.

Двор, в котором они сделали прокат велосипедов, охрененно грелся внешней стороной стен многоэтажного дома. Никитос раньше жил здесь и сидел с великами обычно по выходным и вечерам, чинил их, когда было нужно. Макс был по будням и в основном бездельничал, писал монологи, всякие мелкие сценарии и скетчи. При входе во двор куча расклеенных фланёров, был один новый, и по центру написано: «Жильё на море БЕЗ ПОСРЕДНИКОВ». В тенёчке, в самом углу двора, Никитос бездвижно косился под грязным шезлонгом. Я спросил, чем он занят. Он поднял на меня небритое лицо и сказал, что это путеводитель, но Южной Африке.

– Не знаю, откуда он у нас взялся. Очень интересно откуда. Листаю вот.

– Я помню эту книгу, она всегда там стояла.

Когда его отец был дееспособен, он каким-то страннючим, непонятным образом выкупил часть двора, которая располагалась прям впритык к их квартире, что на первом этаже, зацементировал и выложил периметр дорожкой в пару кирпичей. Здесь-то и стояли все велики. Макс с какой-то помойки притарабанил кресло и диван. Можно было подумать, что бомжи устроили себе тут курорт, особенно вводил в заблуждение этот ебучий шезлонг. Но кроме них, матери Никитоса и её ухажеров, тут никто не тусовался последние лет 6. Через решётку он провел кофемашину и угощал чашечкой тех клиентов, что брали велосипеды надолго, или часто, или просто ему нравились. Он медленный малый.

При входе во двор было некое подобие гаража, только совсем маленькое – хватало на матрас и кучу хлама. Одна из створок всегда была приоткрыта. Жила там Роза-пингвин – бомжиха со здоровенными сиськами. Клянусь, её правда звали Роза, по крайне мере с незапамятных времён она говорила, что её так зовут. Я здоровался с ней уже лет 20, но она до сих пор не знала меня в лицо и как меня зовут, пара из её многочисленных кошек мяукала мне в ответ, а сама Роза осыпала их отвратительными оскорблениями, но как-то с любовью, она просто говорила.

Гардина зашевелилась, и мне помахала мама Никиты.

– Здрасьте, тёть Лиз!

Роза выбралась из своего гаража и стала рассыпать какую-то дрянь по пластиковым лоткам.

– Ты что, от родителей? – спросил Никита.

– Да. А что так заметно?

– Кофе будешь?

– Давай.

– И мне сделай.

– Ах ты шлюха.

– … Х…й лютой собаки! – заорала Роза и продолжила ходить по латкам.

Я взял его чашку и одну пластиковую для себя.

Весна наилучшее время для аренды великов. Никита завыл, что на починку уходит слишком много денег и его уже затрахало подписывать арендные листки. Это те листки, которых они распечатали целую кипу, куда вписывали данные велика и номер паспорта, который они брали в залог, что, на сколько мне известно, было незаконно.

– Знаешь, что я сделал? – он достал папку, – короче расставил даты без конкретного числа и несколько самых популярных номеров. Упорядочил всё, чтобы быстрее вписывать. Понял? Например, этот месяц я разложил сюда, а вот велики. Осталось только паспорт, и число, и время.

– А ты так не запутаешься?

– «А ПЫ НЕ ЗАПУПАБЭБЭ…?» – передразнил он меня, – нет конечно.

Я дал ему кофе и плюхнулся на диван. Здесь правда было жарко. Появились две девушки, они хихикали и просили скидку, за то, что такие красивые. Он отписал им велики. Потом они укатили, и мы продолжили разговаривать.

– Макс выступает где-нибудь?

– Завтра, с «таким-то».

– Кстати, ты видел новый концерт «такого-то»? Я кайфанул. Пипец он талантливый.

– Не видел, но он охрененно талантливый уёбок, может даже самый талантливый.

Он так и пошатывал ногами туда-сюда.

– Иди сюда. Иди сюда! Слезай оттуда мразота! – крикнула Роза. Но рыжая кошка с хвостом, и глазом не повела, так и продолжила оглядываться сидя на крыше. Роза посмотрела в нашу сторону и поковыляла в свою каморку.

– Я тебя поздравляю. А то как-то и не сказал сразу, за увольнение.

– Спасибо.

На улицу вышла тёть Лиза. Несмотря на то, что она с юга, она и каплей крови не разбавила светловолосого сына. Тот ошивался как приёмыш. Одной рукой она держала сигарету, пачку сигарет и зажигалку одновременно.

– Даня-Даня, какой ты!

– Здравствуйте.

– Вот это мужик, есть за что ухватиться! А? Только этому талдычила: худющие парни красавицам даром не сдались. Парень должен уметь защитить, понимаешь, а не языком плести, прости Господи! Как Ирка тебя подобрала, ума не приложу! Сказала ему: «Вон посмотри на Даню. 9 лет ведь. 9 лет ведь, а»! У вас первого марта праздник, или в апреле?

– В июне.

– Ну ничего, тут немного осталось и будет юбилей. Это ваш самый главный юбилей, запомни, важнее всех всяких там дней рождений и праздников. Я знаю, о чём говорю. Это, действительно, важно! Вот это – важно. Каждый раз как тебя вижу удивляюсь, какой ты вымахал. А так, всё время как думаю о тебе, так маленький мальчик, маленький мальчик. Как вы все к нам приходили, игрались в свои гонки.

– И не говорите, тёть Лиз.

– Вот с другими не так. Арби с Димочкой вчера заглядывали. Арби ещё ладно, он такой и остался…

– Ага такой же жирный. Жиранкул – Никита дал ему кличку, объединив «жирный» и «тарантул». Одно из лучших его творений.

– А Диму я и не видела почти мальчишкой, так только. Там же работаешь?

– Э-э нет, ну я ушёл оттуда. Может в охранное пойду, юристом. Ещё не решил.

– Главное без работы не сиди. Но ты хотя бы по специальности. В отличие от этого. Здоровенный лоб, диплом. Знаешь, сколько я и отец угрохали в его диплом. Господи! Сколько денег, сил, сколько…Нет. Нет и всё. Здоровенный, четвёртый десяток.

Мы немного поговорили, повспоминали школьные годы, всякие неурядицы там.

– А помните, как Арби по горке поехал и воткнулся головой в лёд. Я думал он себе череп пробил. Ха-ха!

– Смешно ему! У меня чуть сердце не остановилось, – сказала она, – голова в крови. Думаю, всё, умер мальчик, или дебилом будет. Так он красивенький такой был, кругленький.

– Жиранкул, – сказал Никита.

– Так он, ха-ха, доехал до самого конца и внизу, прям как в кино, вот честное слово, такой – вжух! – я показал, как это было. – Как на сёрфинге, поняли, ноги вверх – башка вниз. Ха-ха.

– Как же он плакал, – сказала тёть Лиза – «Только маме не говорите, маме не говорите!». Я ему: «ЗАМОЛЧИ!», – а он ни в какую! Я начинаю кричать: «Они всё равно узнают!», – а он как заорёт: «НЕЕЕТ!» – куртка в крови. Никит, помнишь?

– Помню.

Во двор вышел сосед. Они с Никитой перевернули один из велосипедов и стали над ним колдовать. Тёть Лиза не умолкала и оттеснила меня к самому креслу.

– Как у вас вообще дома?

– Да так, знаете, как у всех. Непросто бывает.

– Ты ж смотри, береги её. Она у тебя красавица. Ой… помню и у нас с папой Никиты и фарфоровая, и каких там только не было свадеб. Как это было давно. Знаешь, самое главное – это разговаривать и прощать друг друга. Это – самое главное… и уступать, и поддерживать, если сил хватит. Вот мы с папой Никиты всегда поддерживали друг друга, так что запомни: ПОДДЕРЖИВАТЬ, ПРОЩАТЬ И УВАЖАТЬ.

– Это да.

– Если будешь прощать и иногда уступать – любые трудности одолеете.

– Согласен.

– Любые.

Из своего захолустья появилась Роза и, словно тигровая акула на карибском мелководье, плавно начала движение в сторону моего друга и его сломанного велосипеда. Тёть Лиза была близко.

– Мы с папой Никиты 20 лет находили общий язык, 20 лет.

– Да, притирка – это очень важно, очень. Мы притирались года три. Это было непросто.

– Ну вот, а мы 20 лет. От первого, самого первого дня, до самого последнего. Ссорились, и тарелки били, и кидались чем попало, но всё равно находили общий язык, в отличие от этого, – она кивнула в сторону велика, – с этим невозможно. Ему бы только шляться да бухать и, прости пожалуйста, ХЕР пинать. Но ты-то уже взрослый, так что уже можно так, хи-хи. Понял? Кстати, скажи ему, чтобы возвращался в порт, а я не могу больше.

У Никиты было образование, что-то связанное с кораблями. Отец ушёл от его матери, и потом его схватил инсульт.

Каким-то незаметным образом, по сантиметру, она приближалась ко мне всё ближе. Я почти упёрся в стену. В то время Роза-пингвин уже взгромоздилась над моим другом и стояла настолько близко, что стоило ему подняться, он бы обязательно долбанулся об её сиськи.

– С ним вот не поспоришь, – продолжала тёть Лиза про отца Никиты, – слово не то скажешь, возьмёт, и уйдет. И так на дня три. Представляешь? А мне сидеть, ждать, когда он вернётся или НЕ вернётся. Придёт, помню, я ему – «где ты был?», а он – «Не твоё дело».

– Ваше поколение потерпеливее, – сказал я и сделал последний возможный шаг назад, – покрепче в отношениях. Ваш, та и не только ваш пример учит держаться вместе несмотря ни на что. Это достойно, да, трудности, но…но 20 лет – это фантастика. У нас так не выходит. Мы как-то слабо меняемся. Типа индивидуалисты, понимаете? Интернет проклятый!

– Зачем ты так? У молодёжи свои особенности, и они необязательно прям такие уж ужасные…

– Да какая я молодёжь!

Её очки уже были на расстоянии ладони от меня.

– Молодёжь, молодёжь. То, что ты называешь слабостью, я считаю чувственностью, а несерьёзность, это ни что иное, как отсутствие комплексов. Вы просто неопытны, боитесь отступить назад, перезагрузится. А ведь это очень важно, очень, понимаешь? Зайти с другой стороны. Вы должны перенимать опыт, понимаешь, нам-то у вас мало чему можно научиться, а вы должны идти вперёд, да и на нас смотреть…научиться чему-нибудь…

Никита нас увидел и, вставая, проехался по вонючей майке Розы. Перепугавшись, он невольно сделал шаг и ударился о стоячий велосипед. Роза не сдвинулась с места, легонько колыхались лишь её здоровенные сиськи. Морщась от боли, он крикнул:

– Даня, иди сюда, помоги мне. Всё, – сказал он соседу. – Макс сегодня придёт и всё доделаем, хватит нам.

– Ладно, спасибо Вам за поддержку, – сказал я и протиснулся на свободу, тоже тиранувшись об её сиськи.

Никита подвинул велосипед в мою сторону.

– Никит, – тихо сказала Роза.

Он не обращал на неё внимания.

– Держи тут, понял? Зажми только чтоб не шатался.

– Хорошо.

– Никит.

Тёть Лиза докурила и ушла, а Роза сделала вид, будто и не обращалась ни к кому, навернула круг, и снова вернулась к нам. Никита рассказал, что готовится новое шоу и в состав войдут наши знакомые. Для того и приходили Арби с Димоном.

– Они хотят взять Макса.

– Здорово.

– Никит.

– Через месяца три-четыре будет первый пробный эфир. Вся суть в том, что одновременно с шоу парни, что мутят это, создают компанию, типо лейбла что ли. Сечёшь о чём я?

– Мало этих лейблов? От них только хуже.

– Хочешь, они тебя возьмут?

– Думаю, если я сам попрошу, они тоже не откажут.

– Никит.

Он повернул голову в её сторону.

– Что?

Роза помолчала секунд 5, за это время я успел разглядеть её лицо и волосатые ноги в резиновых шлёпанцах.

– Кофе… сделай мне, – она подняла маленькую железную кружку.

– Сейчас я занят, – и повернулся ко мне.

Она стояла ещё какое-то время, растерянная и грустная.

Мы перевернули велик, поставили его на место и снова уселись.

– Макс пообещал, что сядет к ним, – он имел в виду пацанов и их новый проект, которые они создавали почти каждый месяц.

– Ну молодец. А ты не думаешь попроситься? – спросил я.

– Пока нет. Мне, кстати, не понравилась идея.

– А сколько Макс будет получать?

– Не знаю, это уже у него надо, – засмеялся Никита. – Он сперва отказался, потом сказал, что если ему будет скучно, то будет просто сидеть и молчать, а они такие: «хорошо, сиди и молчи».

Я тоже засмеялся.

– Хорошо, что они знают эту ленивую скотину, а то так будет молчать, продюсеры спросят, что за еблан?

Он рассказал, что шоу юмористическое. Гость рассказывает историю, а ведущие не дают ему этого сделать, оскорбляют, и т. д. Что-то такое. Короче импровизация и «прожарка» в одном флаконе.

– Звучит как говно.

– Вот и я так думаю. Но хорошо, что всё-таки пригласили. Это приятно.

В арке начался шум: кто-то смеялся, бил по стенам. Вышло пять бородатых парней. Они стали осматривать велосипеды и шатать их. Никита подошёл и рассказал, что нужны будут паспорта и росписи как в них. Они были в недоумении, но вроде как согласились.

– У меня нет паспорта, – сказал один.

– Тогда в залог что-то оставить. Телефон…Эй! Не снимай с тормоза. Сперва расписки, а потом катайтесь сколько надо.

Тот вроде как уже закинул ногу, но потом скинул, но зелёную мериду на тормоз не поставил. Пока Никитос заполнял свои листки и клал их в файлы с паспортами, я не понимал, о чём они базарят между собой. Тот, что без паспорта, нехотя достал телефон.

– На, – он сунул трубу моему другу, – смотри не поцарапай.

– Чехол сними.

– Что?

– Чехол сними.

Никита был недоволен всей этой ситуацией с залогом.

– iPhone…, – Никита разглядывал крышку, – Не доверяю я этим iPhone’ам. А что-нибудь ещё есть?

Остальные засмеялись, но парню было не до шуток.

– Ты думаешь это подделка?

Никита сопел и осматривал телефон с неприкрытым подозрением.

– Посмотри, пожалуйста, – сказал от мне.

– Новый? – спросил я.

Он не ответил.

– Вроде настоящий, – быстро сказал я.

– Да настоящий он!

Он выхватил его так, что я даже перепугался и стал что-то тыкать в него перед Никитосом. Для таких случаев у него была другая папка с листочками, и он печально потянулся к ней. Они укатили. Тень уже хорошенько накрыла двор, и только верхние этажи обдавались вечерним светом.

– Тебе приключений не хватает? Ты же видел, как он с ним расставался.

– Нормально! Какая мне разница. Я сдаю велики. Тем более они хорошие взяли. Ты же знаешь, что у нас украли один. Ещё часов 15, чтобы только возместить его.

– Но разве не было видно, что он не лжёт?

– Мне не было.

– Да ты дерзкий, дружище.

– Мошенники – замечательные актёры, дружище. Сечёшь, о чём я?

Потом я поехал домой.

В этом дворе никогда не поставить машину. У подъезда воткнули несколько парковочных барьеров, знаете, такие непробивные, скрученные хуйни, вот они их и ставили. Как-то в курилке я поделился с бывшим ментом, здоровый такой парень.

– Я бы взял болгарку и спилил всё к едрениматери, – сказал он.

– Что, так бы и спилил?

– Уж не сомневайся. Тут надо жёстко, а то они на шею сядут и несколько барьеров покажутся цветочками.

– А ты уже сталкивался с таким раньше, ну делал такое?

– Ты чё? Я же в частном доме живу.

Ни один из жильцов нашего вытянутого асфальтного двора ничего не мог с этим сделать, а то, что делали, было, мягко говоря, каким-то идиотством. Один взял молот и ударил несколько раз по барьеру – тот погнулся и зажал в себе замок, теперь его нельзя было открыть. Владелец барьера стал ставить машину просто рядом, ещё одну ставили с другой стороны. Другой у меня на глазах выкрутил аккумуляторным гайковёртом четыре длиннющие штыря из асфальта и с лицом греческого бога оставил их на месте. Вечером хозяин присел и, использовав свою правую руку, вставил штыри обратно в большие, раздроченные дырки. Этих ребят все презирали, все ненавидели, да и они, признаюсь честно, не особо искали соседского компанейства, тут никто его особо не искал, но тем не менее никто ничего и не делал…ну как не делал…кто делал, просыпался с пробитой шиной. Муниципальные службы, приехавшие раз или два за те 9 лет, что я женат, сняли только те барьеры, на которых не стояли тачки, то есть поднятые, а на остальные они забили.

Один раз мы приехали вымотанные и злые.

– Даю слово – если из-за этих пидаров не будет места, я измажу тот, что под нами дерьмом. Честное слово.

Маша двинулась и сказала, чтобы я не переживал и забыл про это, что нам бы нужно поесть, приготовить на завтра обеды и хорошенько отдохнуть.

– Нет. Сколько вообще можно?

Так и произошло. Авто не то, что было некуда поставить, проехать было невозможно, а три фиксы у нашего подъезда, так и стояли одна за другой.

– Ну, всё, – сказал я, – значит сделаю.

– Да ладно, родной, брось.

– Нет, не ладно. Нет не ладно!

Маша, уставшая и вымотанная направилась в квартиру, а я остался сидеть, чтобы дождаться, пока кто-нибудь уедет. Можно было стать между фиксами, но я, как и все остальные, знал, что просто не вытяну последующую нервотрёпку. Мне просто хотелось домой, к жене. Не хотелось караулить на балконе, мотать себе нервы. Зачем? Я не хочу этой тупой, маленькой, ничего незначащей войны, их вокруг и так завались. Не хочу звать эвакуатор, не хочу заполнять бумаги, не хочу их читать. Я торчал в машине полчаса, пока ржавый жигулёнок не стал сдавать в самом конце двора.

500 уставших, недовольных человек ненавидели, презирали маленькую кучку обозлённых эгоистов, но изо дня в день ничего не делали. Изо дня в день – изо дня в день. Единственным утешением того, что мы трусы, время от времени служила мысль, что мы, всё-таки, прикладываем какие-то усилия и не становимся такими же как они.

На балконах каменело несколько бабулек и пару других человек. Я приложил магнитик к домофону и тот быстро закликал.

кля-кля-кля-кля-кля-кля-кля

При входе справа висела доска объявлений. Никогда её не смотрел, а сейчас посмотрел. Потом посмотрел на стену. Потрёпанная такая, вся в осколках. Сейчас наверняка будет скандал – мама стопудово рассказала Маше, что я уволился. Протопал на третий, стукнул три раза и открыл дверь. Свет в коридоре. Последние месяцы мы перестали заботиться об экономии электроэнергии. Это всегда плохой знак, как и затяжной беспорядок.

– Это Данила.

Дуся, наша кошка, валялась на своей подушке и пялилась на меня, а ещё у нас был кролик. На кухне я взял минералку и вытянул её почти залпом. Маша сидела на диване в халате с мокрой головой. По телеку шла какая-то дребедень с пидором с мелированными волосами, что бы это не значило.

– Ела?

Она не ответила. Я закрыл окно в комнате. Она была похожа на мертвеца.

Целую неделю мне не хватало духа признаться, что я уволился. Я отвозил её на работу и катил к Максу с Никитосом или в компьютерный центр, там всегда, когда берёшь утренний пакет на экране выскакивает фраза: «Утро добрым бывает». Но сегодня моя мать наверняка позвонила и в свойственной ей манере поддержала любимую невестку, поскольку той достался её безалаберный отпрыск. Она ей всё рассказала. Я знал, что это будет последней каплей. Мостик, который Маша выстраивала по крупице целые 9 лет оказался безвозвратно разрушен. Слово за слово и мы стали так ругаться, чтобы окончательно вытрясти все остатки застоявшейся ненависти на дне наших сосудов. Я уже устал её упрекать и на середине не выдержал и сказал.

– Хочешь, я уйду или к родителям тебя отвезу?

Она оторвалась от телевизора и посмотрела на меня взглядом, который не сулил ничего хорошего. Нижняя губа задрожала, а пульт захрустел в руках. Она вскочила с дивана и, бросившись в комнату, начала что-то там крушить. Было слышен стук хрупких предметов, звуки одежды. Так продолжалось минуту. Потом всё затихло. Когда я зашёл она сидела на кровати обхватив лицо руками. Её лодыжки с силой давили друг на друга, будто она хотела себя погладить, что-то почувствовать. Я стал говорить что-то типа: «давай передохнём», «сколько мы будем мучать друг друга?». В такие моменты забываешь мысль Довлатова: что-то там бла-бла-бла, пытаешься поговорить с женщиной, что-то объяснить, не понимая, что ей просто противен сам звук твоего голоса. Но мне тоже противен звук её голоса, звуки, что она тут громила, звуки её всхлипов. Она дрожала, и я вышел из комнаты. Дуси не было видно, в такие моменты она всегда сбегает в какой-нибудь угол.

Открылась дверь. Халат был криво завязан, под ним её голое тело всё колотило. Она смотрела на меня безумным взглядом.

– Я всё отдала тебе.

– Успокойся.

– Я всё отдала тебе!

– Успокойся!

Вдруг она бросила в меня пульт, но бросила с такой силой, что тот криво полетел и разлетелся по полу на части. Пульт от того самого телевизора, который мы купили по шикарной скидке на годовщину.

– ТВАРЬ!!!

– Идиотка, ты опять за старое?

– ТВАРЬ!!!

– Да заткнись уже! Все в курсе, что ты больная. Весь район это знает.

– Сам заткнись, тварь! – она убежала на кухню. Я сидел на диване.

Какое-то время были слышны рыдания и вой, потом она замолчала и издала душераздирающий крик. Так кричат матери, когда убивают их ребёнка. Затем полетела посуда. Она дёргала решётку с ящика, где стояли тарелки, била её, и те вылетели разом и полетели к полу. Она снова закричала, ещё безумнее. В такт крика были слышны глухие дёргания. Потом я понял, она оторвала шкафчик со стены и тот грохнулся на стиралку. Я зашёл к ней. Она сидела на полу, вокруг был хаус и осколки. Её тело корчилось, лицо исказило боль. Заплаканная, она смотрела на меня и приговаривала.

– Ничего не получилось. Ничего не получилось…

Несколько месяцев назад она плакала в спальне и говорила немного иначе: ничего не получается, у нас ничего не получается.

– Почему нельзя адекватно на всё реагировать? – я стал приближаться чтобы поставить её на ноги, – неужели нельзя спокойно на всё реагировать…

– Хватит меня обвинять! – она вскочила, – хватит меня обвинять!!! Хватит! – завопила она через слёзы, – почему Я всегда виновата? Это ТЫ ВИНОВАТ! ТЫ!

– Успокойся!

– Не трогай меня!!! Не прикасайся, ПОМОГИТЕ!!! ПОМОГИТЕ!!!

Она кинулась к столешнице и с грохотом дёрнула ящик. Зазвенели вилки ложки. В её руке появился маленький нож с деревянной ручкой. Такие продаются на рынках. Из-за плохого метала они стоят дёшево и легко точатся, даже о камень, даже о прутья лестничной клетки. Вот и наш был хорошо наточен.

Нож дрожал на весу, а я стоял на месте. Её лицо горело краской. В этом исступлении, с сосками наружу Маша выглядела одержимой. В этот момент я вдруг подумал, что если бы сейчас поднял руки, и с нежной улыбкой человека, которого она когда-то любила и, наверное, любит сейчас, сказал что-то типа: «Миленькая, ты что, с ума сошла, я же люблю тебя. Я же просто хочу, чтобы мы отдохнули, и наконец были счастливы, милая…», – она бы точно принялась себя резать. Но приходилось молчать. В таких ситуациях нужно попытаться успокоить, но я не мог открыть рот и, что самое поганое, – смотрел на неё с упрёком. Увидев, что я не собираюсь ничего говорить, её пальцы разжались и нож безжизненно упал на пол к остаткам сервиза, – затем отскочил, сделал кувырок и упал на то же самое место. Её рука в принципе отражала многое: в локте и плече она продолжала сохранять боевую позицию, а кисть мёртво болталась в воздухе. После этого она схватилась за голову, словно закрывая уши. Интуитивно, в долю секунды я посмотрел на окно сзади неё и увидел, что форточка во двор была открыта. И она, смотря мне прямо в глаза, издала душераздирающий крик. Это всегда была боль, но сейчас я испытывал физическую, у меня зазвенели перепонки и всё нутро. Я понимал, что она кричит в последний раз. Задыхаясь, она бросилась к двери. У меня подкосились ноги, и уходило сознание, я оперся о стену. Отдышавшись, я вспомнил скрежет обоих дверных замков.

Входная дверь была открыта я побежал по лестнице.

– Немедленно прекратите! – доносились с лестничной клетки. – Сейчас полицию вызовем. Что там опять такое?!

Двор шёл в две стороны: на лево – в сторону рынка, мы никогда не ходили, а справа мы приезжали и приходили. Туда я и побежал. На середине дороги валялась какая-то верёвка – пояс от халата. По сторонам мелькали тёмные силуэты, им было любопытно. Маша бежала босая, с развивающимся позади халатом, время от времени освещаемая оранжевыми фонарями.

волосы махровый халат

темнота улицы

волосы махровый халат

темнота улицы

волосы махровый халат

На встречу вышел парень. Коротко стриженный, очень высокий. Не зная как обратиться, он просто прожигал её взглядом, потом что-то сказал. Когда я пробежал мимо, он всё еще смотрел ей в след. Она готова была рухнуть на асфальт. Я подхватил её.

– Пойдём домой, пожалуйста. Пойдём.

Она ничего не видела. Я запахнул её голое тело и слегка потряс.

– Приди в себя. Пойдём. А?

У нежилой пятиэтажки трудно было что-то разглядеть, но она всё равно была вся синяя и мокрая, с большими тёмными пятнами. Она перевела на меня взгляд и несколько секунд смотрела.

– Данила, отвези меня…кажется…мне очень плохо, Данила. Отвези меня домой.

– Давай-давай, поехали.

Она стала выскальзывать из моих рук. Сознание она не теряла и глазами продолжала бегать по тёмным углам. Я запрокинул её на руки, запахнул халат и двинулся обратно.

– Пошли-пошли. Всё-всё.

То тут, то там нас не оставляли люди. Один из них был тот высокий парень. Он стоял чуть дальше места, где я остановился в первый раз и теперь курил сигарету у гаража. Никогда его раньше не видел.

У подъезда стало понятно, что ключики-то от нашей квартирки остались внутри, а дверь внизу на магните. Два шага от подъезда и толпа чаек на балконах, точнее они больше напоминали сеть отстранённых, но не очень, летучих мышей, пригревшихся на стене пещеры. Всем вдруг понадобилось покурить перед сном. Дай только шанс, позволь порадоваться, что этой весной, этим городом, прямо тут под носом творится всякая херня. Я поставил Машу вертикально, но всё равно придерживал, она не отводила рук от груди.

– Откройте дверь, пожалуйста. – крикнул я наверх.

Никто не сдвинулся с места. На этаж выше жил мужичок, имён друг друга мы не знали, но временами были достаточно приветливы.

– Эй, открой пожалуйста. Ты ж…меня знаешь, я под тобой…живу.

Все уставились на него. Он, словно понимая, в какую ситуацию я его поставил, выдавил из себя самым недовольным тоном

ЩАС

Потом исчез. Я осмотрел людей. Все нависали над нами как верхушки деревьев в ночной глуши. Никто не проронил ни слова. Дверь не реагировала, и только я понял: нужно нажать номер квартиры, как услышал.

НУ-У, ты особого приглашения ждёшь? Нажми звонок!

Каковой номер? Какой номер?!

ЧТО?

Какой номер квартиры?!!

Он хмыкнул, я видел его белую майку, потом сказал мне цифру, я добавил B.

кля-кля-кля-кля…

Дверь в квартиру была приоткрыта, как мы её и оставили.

– Я сейчас вызову скорую. Хорошо?

– Никакой скорой. Дай мне воды.

Она сказала, какие нужны таблетки и я раскопал их на полке.

– Может…

– Всё-всё, – она махнула рукой, – всё, иди.

Казалось, она тут же развалится на ручки и ножки. Поняв, что мы здесь вдвоём, она наконец запахнулась. Когда я выключал свет, Маша шаталась на кровати и смотрела в пол.

– Даня.

– а.

– «Такой-то» ко мне клинья подбивает. Пишет постоянно. Я отвечаю, но так… просто знай эту…это. просто, чтоб ты знал.

– Хорошо.

Мой приятель. Через месяц после развода, он со мной заговорит словно невзначай, так, спросит что-то, похихикает, но было понятно зачем это всё. Я поговорю-поговорю. Меня даже не хватит на то, чтобы вмазать этому пидорку. Я не ударю его, просто развернусь и пойду в обратку, в какое-то место, которое не требует торопливости, на улицу, например, во двор. Мы больше с ним не общались и потом уже не помнили, что каждый из нас думал, по каким-то жизненным и бытовым вопросам. А сегодня я просто прикрыл Машину дверь, точнее дверь в нашу с ней спальню. В двери было четыре прямоугольные стеклянные вставки.

Прошёл где-то год. В моё новое жильё позвонили, потом постучали, потом позвонили. Через минуту всё повторилось. Входную дверь приоткрыла моя соседка. До меня доносилась их трескотня. Это была единственная двухэтажная квартира, которую мне довелось видеть на своём веку и тем более снимать, было неплохо. Жанна приоткрыла мою дверь и показала свои заспанные серые глаза.

– Даня, там… Харли или Барлии, я так и не поняла, иди сам разбирайся.

Голова просто раскалывалась. Я дрых в тапочках. Гардина крутила нежные волны от открытого окна, так отстранённо, словно ничего больше и не существовало – это было и прекрасно, и отвратительно одновременно. Жанна была в «китайском» халате и пухлых бежевых тапках, которые у меня вызывали и умиление, и тепло внизу. Я уже свыкся, что она не любила никаких гостей, кроме своих собственных и временами Макса, но только временами.

Второго парня я никогда не видел, но он явно был удивлён. Я просто в ужасной форме, но это только из-за вчерашнего. Вчера у дочки Никитоса был день рождения, а потом мы пошли его праздновать, как богатые люди, что означало нажраться в парочке мест. Это был приятный вечер.

Не помню точно, о чём мы базарили. Макс заблочил их, чтобы они не ебали ему мозги. То шоу, про которое Никита базарил, попёрло, и когда оно попёрло, Макс решил из него съебаться.

Ебанулся? – спросите вы.

Уже давно, – отвечу я.

Хотя для этого и были свои, чудовищно бессмысленные причины. Я сказал, что ничем не могу помочь. Ах да, Арби спросил, почему я не иду к ним. Он хотел меня поддержать, чтобы я не чувствовал себя обделённым, мы же друзья. Арби хороший парень, самый необидчивый из них, из нас. Я поблагодарил и посмотрел на второго. Однорукий рассматривал меня. Уже тогда я почувствовал, что всё его поведение, характер, каким-то странным образом, подпитывались от человека, что стоял рядом с ним. Словно толстяк создавал нужные вибрации, те самые вибрации, которые помогали однорукому двигаться, дышать. Знал бы я насколько моё похмельное чутьё попало тогда в точку, ничего бы не изменил в своей жизни.

– Даня, слышь меня?

– Да, я же стою здесь.

Во время этой пустой болтовни из кухни я услышал Жаннины чертыханья. Она меня окликала, потом, матерясь, шарахалась из стороны в сторону и причитала. Арби я что-то наврал и быстро их выпроводил. Только я повернулся – увидел свою опухшую соседку.

– Меня достали эти мухи!

Я уже долго не убирал у Бони, моего кролика, и в залежах её дерьма скапливались личинки мух, и их было до хрена. Раньше мы с Машей этим занимались, теперь я просто не поспевал за моим питомцем. Жанна поднялась наверх, а я стал вычищать клетку. Потом открыл окна и поднялся тоже.

Она резко открыла дверь. Почти с меня ростом, очень красивая.

– Хватит показываться людям в таком виде. Ты ужасно выглядишь.

Я засмеялся и сказал, что Арби хороший парень. Она продолжила.

– Ну серьёзно. А они как специально подгадывают, чтобы припираться сюда.

Мы ещё не на столько друзья, чтобы она говорила, что мне делать, но она уже говорила. У неё хрипловатый голос, но всё-таки женский, тонкие длинные волосы и шея, шикарная задница и такие же бойкие стоячие сиськи. Мы потопали вниз. Когда она села за стол, то опять стала дымить своей дудкой. Этим электрическим выпердышем. Абрикос? Не смешите меня! Не смешите никого, пожалуйста. Это палёная вонь недоваренного яблока и жареных ногтей.

– Хочешь? – спросила она.

– Давай.

– Нет. Его надо как кальян. Понял? Понял, что значит – «как кальян»? Сразу дыши грудью. Нет, ты опять не так делаешь. Вдыхай.

У меня вышло, получился пар.

– Вот так, только сильнее.

Теперь пара было до хрена. Затем сделал очень глубокий вдох и кашлянул, попытался выдохнуть, но ничегошеньки не вышло. Я посмотрел.

– Не надо было слюну глотать, – сказала она.

– А что теперь будет?

– Ничего.

Она забрала свою дудку. Теперь эта химическая дрянь внесёт смуту в тон моих прокуренных братьев. Мы выпили кофе.

В обед она сама вызвалась сварганить нам что-нибудь. Она чистила зубы обычно в это время и пока полоскала горло, её волосы тянулись до поясницы как ветки ивы до тихого источника. Мы решили съесть по два яйца. Сперва она разбила их в чашку так, чтобы не растёкся желток. Подсолила и вылила на сковородку. Яичница выходила реально неплохой – когда был сыр, она была с сыром. Фишка в том, чтобы поджарить яйца с одной стороны и перевернуть на другую, так сказать, запаковать желток, чтобы убрать эту мерзкую слизь. Сегодня впервые было сразу так много яиц за раз, сразу на двоих, из чего вырисовывалась главная трудность, она заключалась в перевороте. Для этого обычную свою порцию она разрезала лопаточкой и по отдельности переворачивала каждое, это был самый надёжный вариант, хотя всё равно было не просто, желток легко мог растечься, тут нужна была рука мастера. Но сейчас яйца так здорово глазастым кругом растеклись по сковородке, что резать это было бы просто кощунством.

– Подожди, – сказала она и, сняв сковородку с огня, повернула её ко мне.

Затем она сосредоточилась как могла и, предварительно замутив несколько амплитудно-верных преддвижений, решила перевернуть яичницу на законную обратную сторону, подбросив её вверх, как подбрасывают блины. Я не стал её останавливать, меня и так тошнило. На мгновение белый диск в воздухе сделал переворот восьмёрки и падая вниз, разрезался о борт сковородки. Вжух! Прямо как ножницами сработано. Не знаю, как так получилось, но желтки разбрызгались во все стороны в таком количестве, словно все шмякнулись на пол со второго этажа. Я стал смеяться. Жанна нервно бросилась вниз, и мы принялись отмывать пол. Потом она тоже стала хихикать. Я обозвал её свиньёй. Пока она оттирала желтки у меня перед носом маячили её сиськи.

Когда закончили, мы оба услышали, как наши тапки липнут к полу. Это был первый раз, когда она мне готовила, а не наоборот.

– Потом ещё вымоем, – сказала она.

– Хорошо.

– Давай уже что-нибудь поедим?

Часть вторая

Пандемия уже бушевала вовсю, и по суставам моей мамы она ударила сильнее, чем те могли подумать. Мы приехали в больницу. Ждать её часа два. Хоть я и безработный, я говорю, что времени у меня в обрез, но ради неё – подожду. Недавно я продал свои скины в CS GO: штык-нож, калаш и дигл, оставил какую-то дешёвую хуйню. Но теперь у меня было больше тысячи баксов наличкой. Ставлю машину в тени деревьев. Тут недалеко площадь, в этот момент она пустует и набирается сил непонятно для чего, ведь на ней никого не бывает. В центре фонтан, который никогда не работает, недалеко новое здание прокуратуры и спортивный комплекс. Фонтан в углублении в охрененно крутых ступеньках. Сажусь на вторую. Пара камней вдавливаются в задницу, я стряхнул их и всё стало лучше. Это может показаться странным, но безделье крайне благоприятно отразилось на моём самочувствии и внешнем виде. Без любви всё конечно совсем не то – утро, дорога, ебля, но минус семь кило ничем не перекрыть. Геморрой всосался обратно, а зрение откатило назад и стало лучше. Мимо шла очень красивая девушка. Она шла со стороны парковки и прокуратуры в сторону невысоких домиков и витиеватых переулков. Очень хороша. Чёрные очки, ветер. У меня тоже чёрные очки! Руки поблескивают чудной дешёвой бижутерией. Я готов её ценить каждое утро. Она заморочена и ошибочно полагает, что большие линзы скрывают это. Волосы в хвосте, пышная белоснежная рубашка и о – святые небеса, БАЛЕТКИ! В таких водят машину, но она их не снимает, потому что болят ноги. За этот год я ни разу не натянул туфли, хотя они мне и идут. Наверно ей дышится легче здесь, она просто отдыхает. Милашка. В госорганах сейчас с масками строго, даже «подгузником» не натянешь. Тончайшая рубашка просвечивалась, и через каждые несколько шагов спина чуть темнела и вырисовывалась застёжка лифчика. Фраза – «белый верх, черный низ» вызывает отвращение, в то время как при чёрном верхе белом низе в воздухе красуется горячий испанский юг. Камень под трубами, из-под которых должна бить вода, окончательно потрескался, кажется, его и вовсе не существует.

Из-за деревьев появился силуэт, потом ещё один. Они двигались легко, я посмотрел. Встал со ступеньки и направился наперерез. Не может быть. Та, что постарше – бывшая подруга моего брата, она мне всегда нравилась. Выбросил сигарету.

– Привет!

Гимнастки с хвостом, в черных очках похожи друг на друга как черепахи под солнечными лучами, особенно, если они мать и дочь. Она меня вспомнила, мы что-то вспомнили, у нас ничего не могло получиться. Но она всё равно мне всегда нравилась. Наверно, радость, с которой я налетел приятно удивила её. Она подняла очки на голову и расплылась в улыбке. Просто на улице начиналось лето, вот мы и улыбались.

– Выглядишь чудесно!

– Ты тоже.

Классическая тренерша – натянутая стойкая улыбка и большие миндалевидные глаза. Ей уже под сорокет, но она старается держаться, это видно по одежде.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она.

– Э-э, маму на процедуры привёз, – я показал в сторону больницы.

– Я и не знала, что там есть больница. Теперь буду в курсе.

Вторая, та, что помоложе, но одного с ней роста, была её дочерью. Я видел её в «Инсте»: её мать выставляет фотки с её успехами намного чаще, чем своих подопечных малолеток.

– Моя дочь, Кристина.

– Очень приятно. Тем более, что мы знакомы.

– Знакомы?

Я припомнил, что когда она ещё отсасывала у моего брата, дочке было уже года 3–4 и мы несколько раз гуляли все вместе. Они долго встречались.

– Как ты так издалека нас узнал? Я не то, чтобы плохо вижу, но мы так давно не виделись…

– Я же подписан на тебя и знаю, как ты выглядишь. Правда себя ты редко выкладываешь… совсем. Но когда в сторисе светишься, то напоминаешь о себе. Хотя я тебя и без сториса узнал бы, ты совсем не изменилась (это была неправда). Там даже иногда твоя двойняшка проскакивает. Ха-ха.

Я имел в виду её Кристину, которая уже тряслась в нетерпении, чтобы свалить отсюда.

– На то есть причины, – сказал моя старая знакомая.

– Это потому что он ФСБшник? – я указал на её левую руку.

Она замерла, Кристина тоже уставилась.

– Или ФСОшник, короче или ФСБшник или ФСОшник.

– Почему ты так говоришь?

Я сказал, что сам работал на госслужбе и знаю, что на крутых службах запрещают фотки в соцсетях, в том числе и для близких родственников. Дело даже не в том, что запрещают, а в том, что сами сотрудники прекрасно в курсе тех досье, что собираются на человека благодаря соцсетям. Пароли, явки, места, друзья… – всё в попочку… в папочку.

– А сейчас ты там же работаешь? Отдаёшь долг Родине? – спросила моя бывшая знакомая.

На секунду я замялся, потом сказал, что нет и назвал шоу пацанов.

– Это популярное шоу в интернете. Я там работаю. Слышала про такое?

– Ты там юристом работаешь?

– Нееет.

– Ну понятно, – засмеялась она.

– Минуточку… – сказала Кристина.

Она вся встрепенулась и спросила про моих друзей.

– Точно. Оно тебе нравится? Мне нравится, – сказал я.

– Да мы его…Я его обожаю! А ты знаешь кого-нибудь из них?

– Пффф, – я достал телефон, – кто тебе больше нравится?

– Дима нравится, Макс нравится.

– Последний выпуск классный, да? Так Макс нравится?

– Обожаю его.

– Я тоже. Ха-ха.

Её мать с интересом и по-старпёрски осматривала нас. На экране я нажал на телефонную трубку рядом с фоткой, где Макс сидит в банной шапочке с надписью «Мужик что надо».

– Только он сейчас уехал. Может не поднять.

Из трубки донёсся до боли знакомый голос:

– Привет шлюха. Я сейчас занят, что-то срочное?

– Да. В общем да. Э-э…

– Блин, сейчас… – В трубке зашуршало. Звук закрывающейся двери. – Чё?

– Тут встретил твоих фанаток, очень красивые, шикарные волосы, живой взгляд побед…поб…по-бе-ди-те-ль-ниц. Поговори с одной. Хорошо?

Кристина взяла телефон, посмотрела на картинку на экране, потом отвернулась. Услышав его в телефоне, она по-детски оттопырила рот. Макс скажет ей приятные слова. Пока Кристина кружила, я заметил, что она стреляет локтем, знаете, типа выгибает руку, чтобы она стрельнула костяшками в локте. Потом она скажет, что это началось после травмы, но это была неправда, это – уже чисто нервная херня. Её мать была недовольна. Мне примерно понятно, в чём дело, но хватило сил лишь приветливо улыбнуться, мол «хороший день, рад, что всё хорошо». Кристина вернула мне телефон.

– Ну что, наговорилась? – спросил я

– Вы просто обязаны провести меня, чтобы с ними познакомиться, – сказала она.

– Познакомиться?

– Да, Макс сказал, что Вы можете меня провести на шоу и познакомить с ними, что он сейчас не может, потому что в туре, а вы – можете.

Я посмотрел на её мать, та смотрела на меня.

– Ну…э, ладно, – сказал я, – А почему…

– Здорово, спасибо! – разулыбалась она, – Это просто ужасно, что Макс ушёл оттуда! Он был там самым классным.

– Согласен, – сказал я.

– А почему? Почему он ушёл?

– Долгая история. Честно говоря, я и сам особо не понял.

Несколько следующих фраз происходили только между нами. Её мать как будто выпала из ситуации и Кристина настолько спокойно её игнорировала, что мне стало неловко. Мы обменялись телефонами, я был максимально приветлив. Получилось так, что Макс отпахал на шоу первый сезон, и теперь на новый я пообещал взять её и её подругу с собой. Так на лжи я и завязался с Кристиной, с которой время от времени буду тусоваться в течение следующих трёх месяцев.

– Да – да. Я попробую.

– Конечно, попробуете! – сказала она.

Я вернулся к фонтану, а они пошли дальше. Со спины теперь казалось, что это две подруги и одна намного замороченные другой.

Когда я сидел в машине, меня набрал Макс.

– Можешь не благодарить, – сказал он.

– Я и не собирался.

Потом он рассказал мне пару шуток, которые пришли к нему на ум для выступления.

– Какая-то хуйня, – сказал я.

– Блин, а мне показались нормальными.

В кресле сидел однорукий, Димон, ещё пара пацанов. Недавно Макс всех окончательно разблочил и вернулся от родственников. Мы пытались общаться как раньше. Я обратил внимание, что однорукий, которого звали Вадим, постоянно с ними тусуется. Не знаю, как он с ними сошёлся, был другом друга, или что-то другое. Но так или иначе он залетел сюда из своего захолустья. Много ребят залетало из других городов, походу он и попал под эту гармошку.

– Рад с тобой наконец-то нормально познакомиться, – усмехнулся он мне недавно.

– Тоже рад, – ответил я.

Он думает, что я поверю, что кто-то надеется со мной познакомиться? Димон походил на мускулистую обезьяну, сидел с очередным блокнотом и катал туда своё дерьмо. Он не записывал мысли-шутки в заметки телефона, наверное, считал, что так страдает творчество. Я был с ним согласен. Как-то я заглянул внутрь, всё в разнобой: тут начало, там конец, а в скобках «додумать, пораскручивать тему с утренними мультиками сына, наложить на свои». Тогда стендап в России уверенно наращивал обороты и только-только показался во всей своей красе, но им еще не занимались все бездари подряд. Сегодня мы тусовались нашей старой компашкой в первый и последний раз.

– Почему ты не занимаешься комедией? – спросил Вадим, – попёрло же.

– Не знаю, у меня не получается всё время шутить.

Арби забил гол и заорал как бизон.

– Поднимите ваши руки!

Второй игрок поверженно пялился.

– Я тоже за тебя рад, – сказал ему второй игрок.

– Не ври пожалуйста.

Врубили Мортал. Играли на вылет. Макс недавно поставил шикарный телевизор, который не соотносился с этой старой квартирой. Вадим уселся вторым и никак не вылетал. Жилистой кистью он бегал по джойстику очень даже не плохо. Но и пацаны брали не самых любимых игроков. В основном тёлок и неповоротливых монстров.

– Ладно, сосунки, – сказал я, – сейчас папочка покажет, кто в доме хозяин.

– Кто в доме у Макса хозяин..

– Стопудова.

Первую партию я проиграл. Вадим довольно окинул меня.

– Дайте ещё одну. Он только сел, пусть разыграется.

– Ладно, – сказал я.

Я снова взял джойстик и в этот раз натянул его как шерстяной носок. Круг пошёл в обратку и теперь-то эти гомосеки брали и Скорпиона и Рейдена и СабЗиро. Но им было со мной не сравниться. КС ГО был одной десятой всего моего бытия, а Мортал был – так, но этого всё равно оказалось достаточно, чтобы натянуть даже Макса, который соснул, долбанул джойстик о пол и уступил место следующему. Вадим пыхтел. Клянусь, я бы поддался этому парню, но когда я начинаю поддаваться, это сразу всем заметно. Не хотелось задеть его самолюбие, было видно, что он старается…хотя скорее всего мне просто хотелось его выебать.

Макс снова уселся.

– Видел бы ты себя сейчас, – сказал я.

– Один разогревочный, – сказал Макс.

– Бляяя, начинается.

Он взял эту всратую Рептилию и постоянно замедлял время. Постоянно.

– Как меня достала эта всратая Рептилия.

– Давай Макс. Выкинь его нахер.

Он меня выкинул, и колесо опять пошло по накатанной. Мы хорошенько хлебнули и всё играли и играли. Он проиграл, и меня снова вырвало вперёд. Потом он опять взял Рептилию. Я опять просрал и вскочил. Пацаны смеялись.

– …Ещё меня бесит этот треск, с которым ты тарабанишь костяшками своими динозавренными, блядь! – заорал я.

Я показал, как это делал бы тиранозавр Рекс. Все смеялись. Не бухал только Димон, он хлебал чай, остальные были навеселе. Вадим покровительственно повёл меня на кухню и хотел налить нам обоим.

Кому-то было пора и мы решили прогуляться до магазина.

– Я в туалет, – сказал Макс.

– Ты ж там только был!

– Я просто сидел.

На улице однорукий оттянул меня. Он разговаривал, смягчая голос и замедляя шаг. Я подумал, что наверно это его фишка: навязаться как можно большему количеству людей, обзавестись СВОИМИ, так сказать.

– …тоже заебался, как и ты, – говорил он, – я был менеджером в магазине электроники в ЕКБ. Получал более чем достаточно. Казалось бы, да? Живи да радуйся. Но потом, знаешь, что-то щёлкнуло. Махнул на всё и окунулся с головой в комедию. Пошло оно всё.

– Да. Пошло оно всё.

Отца у него не было, а к своей матери он испытывал самые искренние, возвышенные чувства.

– Она меня хоть и лупила, – не затыкался он, – и лупила хорошенько, но всегда по делу. Мне очень повезло с ней.

Кажется, он это говорил в какой-то другой раз, но это было искренне. Скорее бы добраться до магазина от этой пьяной трескотни. По дороге мы встретили старого знакомого. Он к нам присоединился. Вадим сказал, что очень любит шоу.

– Я так рад, что оно получилось, что я, знаешь, смог приложить руку ко всему этому.

– Да шоу удалось. Я тоже его смотрю. Хотя я вначале, когда услышал, был уверен, что это кусок дерьма. Я, кстати, попросил Макса, чтобы он меня устроил туда в рекламу. Вот, что значит пробовать. Да? Это я про успех шоу. Всегда надо пробывать.

– Нееее, я сразу всё схавал. Я тогда пацанам и сказал: «Давайте, давайте делать! Всё, что от меня требуется…можете положиться на меня».

– Не заливай! Они каждые три месяца начинают что-то новое. Никто не знает, выстрелит или нет. А ты тут прямо взял и раньше всех «прохавал».

– Ну да, разглядел. Спроси у кого хочешь. Я с самого начала знал, что это – гениально.

– Фуух, ладно. Всё равно, оно получилось очень даже ничего. – сказал я.

– Согласен на 100 процентов. Я это знал.

– Да-да. Точнее было.

– Что?

– Ну без Макса уже не то. Он идеально балансировал пацанов.

– Нифига. Будут другие.

Все натянули медицинские маски. Я поплёлся с Максом в развесной. Остальные пошли по главному. После службы я работал здесь с Никитой, он же пашет тут до сих пор. Буйство печенья, пудры, крахмала, миндаля, печенья, трубочек, чая, гороха, изюма, зефира, чипсов с беконом, кукурузных шариков с сыром, с беконом, попкорна, шоколада, печенья, конфет, овсянки, овсянки монастырской, макарон ракушек навеивало просто тонну всего. Запаха в развесном больше чем еды, запаха жизни. Животные тоже это знают, птицы. Солянка из сушёного укропа, гущи для супа, арахиса со вкусом хрена, халвы, обещали человечеству свободу, что ему никогда более не придётся голодать, что даже, побираясь, ему хватит на что-то большее, большее чем просто быть. Воробей сел на контейнер с чесночными крекерами, потом сдрыснул под стойку. К нему присоединился ещё один. Макс чё-то взвешивал и говорил, что мне нужно писать тексты каждый день.

– Не пишется каждый день.

– Ты дочитал Оруэлла?

– Нет.

– Тогда верни мне его! Верни мою книгу.

– Хорошо.

Воробьи под нами плясали и ковыряли крошки в расщелинах между плиток. Поэтому я люблю покупать свои книги. По-другому ощущаешь себя должником, не заляпать, не потрепать, я так не умею, я говорил ему об этом. Тем более эти антиутопии у меня уже в печёнках сидят. Мы пошли. Макс набрал дорогих ленточных макарон, а я – тушёнки и хумуса. Мы не взяли корзины, поэтому держали всё наперевес. Все на кассе. Последним был этот парень в подкатанной толстовке. С того момента, как он пришёл к Жанне, мы виделись уже раз пять, он всегда был не один и никогда не носил откатанный рукав, никогда – всем светил своим рубанком. Может психолог ему так посоветовал, я не знаю, но я и не знал, как на это реагировать. Всё время тянуло зыркнуть в самую ямку на острие его кости и защуриться от мерзости. Он стоял, а за ним был маленький пацан и жирная бабёнка. Малой всё время пялился, а женщина смотрела что-то в телефоне. Вадим обернулся к нам, мол проходите, мы же одна толпа, но потом всё-таки одумался. Мы стояли набитые под завязку как два придурка. Мальчишка смотрел то на нас, то на него, то на руку, на нас, на руку, на руку. Потом отвернулся к маме и прошептал: «Мам, мам, посмотри».

– Не тычь пальцем… – она ударила его по руке. И продолжила свои дела.

Постояли.

– Это зверь сделал? Может собака, как наша Рада, ма-а-а-ам, как наша Рада?

– Нет. Рада маленькая, она так не умеет. И хватит пялиться – она опять по чём-то его огрела.

Должен заметить, говорили они достаточно тихо, мы едва их слышали, а пацаны болтали в голос. Вадим обернулся и злобно сверлил пространство своим полуразвёрнутым хлебалом. Стоило бы посмотреть на её покупки: колбаса, какие-то макаронные звёздочки, специи, несколько картошин. Теперь мальчик смотрел на него, а он на мальчика. Одному навскидку года четыре-пять, другому на максималках под 28. Вадим напоминал солдата-убийцу. Мальчик снова обратился к маме.

– Мама, мамочка.

– У.

– Мама, почему собачка не нашла ничего лучше?

Когда мальчик спросил то, что спросил, я чуть не уссался от смеха. Но всё пошло по иному сценарию. Вадим взорвался и стал поливать что-то вроде: «Молокососу своему рот прикройте!», «ВЫ НОРМАЛЬНАЯ ВООБЩЕ!». И всё в таком духе, он раскраснелся и заплетался в фразах. Бабёнка явно была не из лёгкого десятка, но даже она растерялась. Все смотрели. У женщины зазвонил телефон, и в этот момент она тоже стала ругаться. Понятно, что она говорила, обычно там один общий мешок с такими хламом как: «Хамло!», «Закрой рот, а то воняет!» и т. д. Она чуть сгорбила спину и в перепалке подалась вперёд. Однорукий каким-то образом зацепился толстовкой за саморез в перегородке между кассами. Я вообще не знал, что здесь можно зацепиться за перегородку, я вообще не видел здесь никогда никаких выступов. Поднялся вой. Каждую секунду перегородка тянула его назад, и он вертелся, думая, что его оттягивают. Перила раскачались с такой силой, что готовы были выскочить из основания. Они и так держались на соплях. Арби попытался отцепить парку окрикивая его сзади.

– Вадим подожди, успокойся!

– Еды! Он сказал, что моя рука это еда для собак, блядь! Может быть я весь такой?

Его нормально развезло, он так разорался, что пришлось позвать охрану, но та не появилась. Пацан, что к нам присоединился был в шоке, как и мы с Максом. Потом всё улеглось, Вадима успокоили, и они ушли. Теперь пришёл охранник.

– Что у вас тут?

– Успокойся я тебе сказала! – крикнула мать своему сыну.

Когда мы вышли с пакетами, они стояли дальше. Когда мы подошли, они притихли. Однорукий стоял, накинув на себя капюшон. Мы попрощались. Автоматические двери то открывались, что закрывались, пацаны всё отдалялись и отдалялись.

– Только не говори мне, что этот уебан будет сидеть на твоём месте, – сказал я Максу.

– Хорошо, не скажу, – ответил он.

– Молодец блять, просто м-о-л-о-д-е-ц.

У входа грелась целая толпа бездельников, и они всё прибывали и прибывали. Машину было не пристроить, а изнутри доносилась танцевальная музыка клуба № 17. После того, как я сказал Кристине, что здесь работаю, я и впрямь стал здесь работать. Но всё же было приятно, и я был в свете рекламных софитов. Кристина с подругой подошли сзади.

– Мы готовы!

– Пойдёмте тогда.

Мы направились во двор недалеко. Там курил охранник.

– Даня, не еби мозги.

– Всё нормально. Им по 18 и все в курсе, что они придут. У них места в первом ряду.

– Звони.

– Ты серьёзно? Хочешь, чтобы я звонил?

– Да, – мы постояли. – Да ладно. Я просто подтруниваю над тобой. Ха-ха.

Он хлопнул меня по плечу и приоткрыл дверь как раз тогда, когда оттуда выходил другой. Девочки проскользнули мимо.

– А они – ничего, – сказал первый.

– Чё, спортсменки?

– Чемпионки, – ответил я.

– Ах ты чёрт фартовый.

– Я сегодня их трахну, – сказал я.

– Только после меня, – сказал второй парень.

– Что «после меня»? Стой охраняй! «После меня», блин, – сказал первый.

– Сам стой охраняй.

Мы прошли через коридор, кухню и вышли к бару.

– Будете чего-нибудь? Ещё 15 минут.

– Да. Конечно.

– Что будете?

– Мы сами.

Вокруг всё время ошивались какие-то уёбки в застиранных свитерах, но было полно и тех, кто прикатил на тачках. Внутри не протолкнуться, и я отошёл по делам. Когда вернулся, какой-то бородач уже ошивался вокруг моих девочек.

– Пойдёмте сядем. А то походу я на полпути уже вас растеряю.

Бородач посмотрел на меня, но ничего не сказал. Он молод, явно какая-то помесь, такие обычно толкают дурь в туалетах и людей под поезд. Кристина пикнула картой, затем пикнула подруга. Мы расположились в первом ряду сбоку.

Чтоб стало чуть понятнее, что произойдёт дальше, объясню немного сути. Это юмористическое шоу, в своём роде оно напоминает формат «прожарки». То есть приходит гость и ведущие сходу ему насыпают…всё что есть, пока тот рассказывает свою историю. Они не дают ему слово сказать, раздражают и бесят. Но суть в другом. Так в чём же? А в том, что несмотря на низкопробный юмор, парни оставались профессионалами и хоть, как гиены набрасывались со всех сторон, всё же не переступали грань ОТ амплуа тупых школьников с задней парты НА быканутую мразь, прекрасно осознавая, что четверо против одного, мягко говоря, – подло. На Руси сейчас ностальгия по буму 90-тых и как раз по таким школьным идиотам с последней парты.

Прекрасно осознавая новаторство подхода и ту гавно-терапию, что добровольно переносил на себе гость, Димон, который тогда занимал место одного из идейных вдохновителей и время от времени ведущего, как-то заметил, что несмотря на то, что ДО шоу он относился к некоторым гостям равнодушно или даже презрительно, ПОСЛЕ него сразу менял своё мнение в лучшую сторону.

– …типа я начинаю уважать его, за то, что у него такие крепкие яйца…

– Ты идёшь к нему домой после этого? В чём дело я не понимаю? – подшучивал над ним Арби.

И действительно, вынести всё то, что они выливали, не всем удавалось. Некоторые гости срывались и выглядели глупо. В этом смысле Дима выразил всё то, что ощущал и зритель, не зная сперва «что это вообще за хуй», он выходил отсюда с мыслью, что НАМ ВСЕМ, всё-таки пора бы уже стать проще, по крайне мере начинать этот слабительный процесс. Изменения происходили и в пацанах, например, Арби и пара других ведущих за прошедшие полгода охрененно наработали юмористический skill. Димон же, у которого дважды сломан нос, правая кисть, выбита челюсть, колено и большой палец на руке, стал намного сдержаннее и легче сносил подколы, что для него считалось охрененным достижением.

Феноменальный баланс, принесший шоу такую популярность, был обязан и Максу, и дело не в том, что он мне передёрнул…гх-гх, шучу конечно…точнее не в том, что он мой друг и талантливый человек, а в том, что ещё с самого начала, неожиданно для себя самого, он попал идеально в то амплуа, которого недоставало. Почти всё время по его лицу можно было подумать, что он ждёт, когда всё закончится, он молчал и не смеялся и таким образом представлялся самым благоразумным человеком в этой гоп-компании – парнем, которого сюда забросило стечение обстоятельств, но какая бы не была компания, свои всё-таки должны быть вместе.

– Ничего из этого не выйдет, ребятки. Я не буду подбрасывать дровишки в ваше жидкое дерьмо, просто знайте это, – повторял он им, ничего ещё тогда не понимая.

– Делай что хочешь, – продолжали повторять ему они.

Именно первый сезон получился лучшим воплощением того редкого коллективного искусства, за которое люди готовы отдавать деньги и которое уже признано в секунды своего свершения, где в рамках часа, в тёмном помещении, жизнь всей своей молодостью смеётся над причёсками, абортами недодетей, смертью, богатством, логикой истории и бог знает ещё над чем. Даже не знаю, но под конец сезона не было ни одной стороны, что не выигрывала бы от этого шоу: высокие рейтинги, НОВОЕ, довольный зритель, довольные участники.

Все уселись на места. Пацаны сели. Однорукий старался держаться легко и накатил перед своим первым выходом. У девочек блестели глаза. Кристина надела очки. Люблю, когда девушки скрывают плохое зрение, и ты такой: «Она что, плохо видит, вот те на!». Это напоминает поход на высоченных каблуках – дискомфортно, неудобно, но ещё один бал в копилку сверхчеловека. Вначале всегда орала громкая музыка, я зажал уши.

Подруги посмотрели на меня и хихикнули. Первым гостем была объявлена эпатажная дама, которая совсем не понимала, куда пришла. Она не давала пацанам шутить и каждый их идиотский комментарий комментировала сама.

– Как Вас зовут? – спросила она строго.

– Меня? Ален, – моментально сказал Арби, – это потому что у меня красивая фамилия…

Зал улыбался, гостья была недовольна.

– Арби он, – сказал один.

– Арби, прибереги шуточки для версии.

– О-о-о-о, боюсь они вас ещё больше разочаруют.

– Это вряд ли.

– А вы смотрели наши прошлые выпуски? – спросил один парень.

– Конечно, я смотрела.

Девчонкам было нормально, они улыбались и смеялись. Но всё-таки первая часть оказалась разочарованием. Мы ждали вторую и пошли в туалет. Пока я стоял недалеко и ждал, мне попался один знакомый.

– Вот старая пизда, а?

– И не говори.

– Неужели люди сами не понимают, как же глупо они выглядят?!

Девочки вышли. Готов поспорить – Кристина была здесь самой красивой. Энтузиазма у них поубавилось, но я сказал, что монтаж всё исправит. Снова заорала музыка и я опять зажал уши. Кристина что-то сказала.

– Что?

– Нюня! – повторила она.

Появился парень, его встретили как всех. Кажется, он был певцом. Музыка, шум, начало. Он был достаточно крепкий, и конечно, тоже нервничал. Когда жал ведущим руки, он протянул Вадиму и вторую, знаете, как здороваются крест на крест. Вадим засмеялся и все тоже засмеялись, под громкую музыку казалось самое то. Всё должно было пройти нормально. Шутки-шутки, но вдруг однорукий открыл рот и излил поток абсолютно неуместной иронии. Пока он говорил – все молчали. Он производил настолько дерьмовую связку предложений, что я забыл её всю практически тут же. Знаете это чувство, когда человек на столько позорится, что аж тебе стыдно, это было оно, и это было только начало. Зрители, да и все были сбиты с толку. Видимо, по пути разговора, Вадим стал чувствовать, что тонет, и в отличие от пацанов, которые обычно вставляли по одной – две фразы, никак не мог заткнуться, надеясь, что вдохновение каким-то образом всё-таки вытолкнет его. Не вытолкнуло. Один ведущий обернулся к гостю и сказал:

– Видишь, какую ты ахинею несёшь, видишь, как пацана запутал?

– Он походу по жизни запутанный.

Все засмеялись. Казалось бы, всё позади, но Вадим всё больше и больше открывал рот, всё больше и больше повышал градус агрессии. О том, чтобы сравнить его с Максом, и речи не могло быть. Это как сравнить прокисшую фасоль с холодной сгущёнкой. Если он и смог на какого-нибудь из посетителей открытых микрофонов произвести впечатление, что обладает чувством юмора, то теперь, каждой последующей фразой он делал семимильный шаг в обратном направлении. Те, кто подвыпил, стали тихонько фукать.

– А когда Макс вернётся?!

– Давайте сначала!

Теперь Вадим метался как на пороховой бочке. Все смотрели на него, как он откроет рот и сбарматнёт что-нибудь новое. Что удивительно, он не затыкался, а казалось, наоборот, прибавлял ходу, окончательно растеряв весь наработанный запас благоразумия.

– Вот ебанашка, – услышал я рядом.

– Хуйня история! Кто пригласил долбаёба? – крикнул гостю Вадим.

– Может, лучше посадишь свою руку на своё место? Так-то точно посмешнее будет, – выпалил гость.

Зал просто взорвался. Кристина тоже смеялась. Наверное, всё-таки юмор в последние годы смог сдвинуть накал суровости, по крайне мере, его пошатнуть. Но после этой шутки произошёл странный переворот: пацаны на сцене как сцепи сорвались. Они как будто сосредоточили все силы не на подколках, а на унижении. Музыкант, начиная ощущать, куда всё движется, между делом, положил руку на плечо ближайшего парня – жилистого высокого парня по имени Q, и пригласил всех пацанов на свой концерт.

– Ты совсем ебанулся? – появился из-за сцены Димон, – скорее пусть меня выебут дружки Q, а потом ёбнут на том же перекрёстке.

– Ты просто не знаешь моих дружков, – повернулся к гостю Q- тебе бы тогда было ещё обиднее.

Они стали наваливать, на что готовы, лишь бы не идти на концерт. Кто-то сказал, что был бы не прочь, если бы его голову «расхуячили топором», другой был готов сам «расхуячить чью-то голову топором». Парень пытался парировать, но это делало только хуже. Он был растерян, совершенно не ожидая такого поворота, собственно как и зрители. Они понимали, что шоу двинулось по иной траектории, не очень привычной, но и одновременно они ощущали, что всё новое сперва идёт по иной траектории, поэтому они и смеялись, и бурчали, и корчились. Вадим то и дело зыркал по сторонам и неосознанно дёргал себя за травмированную руку. У него вообще была такая привычка, он постоянно, постоянно хватался за неё. Наверно, дело в травме, и визуальное замыкание кольца должно было бы помогать ему успокоиться. Но мне представлялось всё несколько иначе. Возможно, играло и моё отношение, но постоянное хватание напоказ выставленной травмы, которую он никак не хотел прикрывать блядь одеждой, должно было вызывать у окружающих понимание, как к собаке подгибающей раненую лапу перед хозяином, или студентке, поглаживающей округлившийся живот на зачёте. Если бы он скрывался под одеждой, как, например, актёр Жаммель Деббуз, и при этом всё равно тянулся к ней, это не выглядело бы броско, это как раз-таки и вызывало бы неверно хоть какое-то понимание, что парень с травмой, и он здесь. Чувак, я знаю, что у тебя травма, я и так знаю, что с этим сложнее, я не идиот, хватит, у всех травмы, придурок.

Зрители тоже это чувствовали. Они были недовольны и смотрели в пустоту. Им приходилось воочию наблюдать, как ломается то, что всех так веселило. Опыта у меня, конечно, маловато, но походу именно здесь мне довелось впервые убедиться в том, что наши федеральные СМИ прохавали уже давненько – ненависть, просто шикарным образом объединяет людей. ПРОСТО ШИКАРНЫМ ОБРАЗОМ. Потом Вадим молчал, ему стало понятно, что не осталось ничего, кроме ненависти, но теперь, даже его молчание вызывало раздражение. В воздухе прямо-таки ощущалось недовольство.

Хотелось, чтобы это уже поскорее закончилось. Всё шло к финалу, туда, где пацанам давался маркер, доска и последнее слово. Все как всегда написали какую-то херню, которая всех устраивала. В финале пацаны не сильно парились, потому что суть была именно в процессе, в этом импровизационном выплеске, но выступление в конце для каждого всё-таки завершало какой-то круг. Вадим раскачивался на стуле, потом, как бы нехотя, не дождавшись пока Арби сядет, он выхватил у него маркер.

– Я так оценил всё это и-и-и… ах да, у меня, кстати, нет версии, если что. Так вот, посмотрел на тебя и моя версия такая: ПОШЁЛ ТЫ НАХУЙ.

Он развернулся и круговыми движениями накатал сказанное на доске. Сделал это настолько большими буквами, что налез на чужие. Арби заразительно засмеялся, его мало кто поддержал. Симулянт хренов. Они будут грешить этим дерьмом постоянно, но это потом. Вадим повернулся и держал маркер наготове, он был заряжен к драке, он был настоящий. Музыкант смотрел на доску – на Вадима – на доску – на Вадима.

– Въеби ему! – крикнул кто-то из зала – ДА, въеби ему!

Паршиво он, наверно, себя чувствовал. Паршиво, когда что бы ты не затеял, всё повернётся только хуже. Этому говну шахматисты придумали название – цугцванг. Наверное, я бы тоже промолчал. Вадим сел. Димон скрылся, Q сидел, зрители тут, конец шоу. Кристина повернулась ко мне и тихо сказала.

– Ну что, как там твой монтаж?

После шоу они ушли в курилку, там обычно трындели. Мы прошли, они стояли как банда в модных шмотках. Девчонки всё равно обрадовались, я начал знакомить их с Арби и все стали болтать. Я отошёл, кажется, там был Юра.

Он был с какими-то бабами.

– Поехали, нажрёмся? – спросил я.

Он осмотрелся.

– А чем здесь плохо?

– Нет, поехали.

Ему было всё равно, он пробуравил что-то невнятное и махнул рукой – это означало, что у него нет сил и желания спорить. Когда я двинулся обратно, в сторону выхода, шёл тот самый музыкант, он был с каким-то бритым красавцем, который, скорее всего, был агентом или что-то типа того. Всё, что я слышал об этом человеке – так это то, что он шлюха…ну в смысле подлый, бесцеремонный, сильный физически, поёт иногда, но то, что с ним вытворили всё равно было какой-то хренью. Он не из тех людей, с которыми проведя время, можно что-то лучше понять, он скорее был из мускулистых мачо, которые без зазрения совести прорекламируют поправки в Конституцию. Но это было не важно. На мгновение я подумал, что было бы правильно подскочить к нему и поддержать, сказать, что пацаны повели себя как уебаны, что накинулись толпой на одного. Но кто я такой, он выпустил бы свою злость на меня, к тому же его уже не было видно.

Макс торчал снаружи и ждал нас, копаясь в своём телефоне. Он тёмный, улица тёмная, телефон тёмный, и всё это прям под клубом № 17. В углу стояла Кристина с подругой и оживлённо болтала с Q. Грузности от выпуска на нём как не бывало. Мы пожали руки.

– Как дела?

– Нормально. Он пишет шикарные рекламы. Видели наши рекламы?

Естественно пока я ни к какой рекламе пальцем не прикоснулся. Да я вообще пока ни к чему там не прикоснулся, кроме теннисной ракетки, пары методичек и джойстика для приставки.

– Видели. Так это ты?

– Это он.

– Спасибо, конечно, но не надо придумывать.

– А я и не придумываю.

Они попрощались.

– На улице стоит Юра Семашин. Вам нравится Юра?

– Да, он классный.

– Я сказал ему, что вы со мной. Он хотел познакомиться.

Я сказал куда идти и вернулся к одному знакомому CSнику, он работал программистом у нас и на одной популярной площадке со скинами…самой популярной.

– Видишь руку? – сказал я ему. – Смотри какая…подожди, что ты пьёшь? С апельсином? Э-э-э гадость. Так вот смотри какая – жилистая, твёрдая. Пусть её правильные черты тебя не обманывают. Когда она возьмёт мышку, то для твоей жопы это будет означать – опасность от здоровенного дилдака. И ты станешь первым игроком, которого забили прикладом в CS GO.

– Долго придумывал эту херню?

– Это не херня, и нет, совсем не долго.

– Ты скоро задротом станешь. Будешь пододвигать монитор прямо под нос и играть в «запретной зоне». Наверное, тебе второй раз надо жениться, а то мне кажется, что ты CSом прикрываешь постоянную дрочку…

– Да. Дрочку в компьютерном клубе, молодец.

– «Всех порвал. 5 часов играл». Так ты говоришь? А сам наяриваешь там.

– Ладно, так когда? – я сделал движение, словно у меня в руке мышка.

Он знал пару про-игроков, и они должны были приехать. Я тоже примазался. Он назвал примерную дату.

– Я возьму ножичек и порву тебе очко, – сказал он.

– Прикладом суку! – я показал движение, как бьют прикладом. – Прикладом суку! Я замучу тебе чайный пакетик. Даже если сам умру, даже если это будет стоить раунда. Сечёшь о чём я?

– Хорошо.

Пока я шёл через клуб, который пацаны из никчёмной забегаловки преобразили в сцену с четырьмя уже знаменитыми стульями и креслом, я вдруг ощутил, как всё изменилось. Я могу ощущать другие времена, другой юмор, другое кино, МОЁ КИНО. Паршиво всё это. Господи, как же все были правы говоря одно и то же, и насколько же я был неправ, будучи миллион раз уверен, что прав. Я потрепал голову, чтобы мутные мысли унеслись прочь. Они легко улетели, тогда я сменил курс и направился к бармену. Я попросил закупоренную бутылку. Он выкаблучивался.

– Заплачу сколько надо.

Он отошёл. Походу сегодня все в настроении. Теперь и люди за стойкой были недовольны. Один парень крутил в руках свою сраную карточку и пялился на меня. Наверно он хотел угостить напитком тех красивых женщин с открытой спиной, наверно он надеялся, что они ему отсосут. Я ощутил сильное желание подраться, но непонятно каким аргументом, вдруг легко прогнал его. Я прям давно не получал. Чёрная бутылка стала перед моим носом.

– 13.

– Ты охренел?! Я же здесь работаю. Мы в одном цеху, братан.

– Я тоже здесь работаю.

– 8.

Он убрал бутылку и ушёл.

– ДаНЯ.

Рядом стоял Вадим. Он шатался, пялился стеклянными глазами и не думал этого скрывать. В свете барной подсветки его лицо казалось отвратительным. Оно отдавало таким мутно-оливковым и бордово-одиноким тоном, под которые обычно надираются подруги у дальнего столика, и всё это в полумгле. Казалось, что его брови срощены и грязны, а мешки под глазами шли от каких-то других дуговидных опухолей на лице. И несчастный, СУКА, несчастный!

– Куда вы СЕйчас?

– Бухнём, наверное, не знаю.

Парень с карточкой вроде всё оплатил, но всё равно смотрел на нас.

– а кОГда?

– Что когда?

– КОгда бухНёте?

– Сейчас, наверное. Ладно, бармен! Хер с тобой. На, бармен!

Тот подошёл, достал бутылку и развернулся. Я напомнил ему про чек. Он поставил руки на прилавок и явно уже был готов идти до конца.

– Оставь себе, – сказал я.

Бутылка оказалась тяжёлая, вся чёрная и тяжёлая. Я понадеялся, что там литр, но там было меньше. Она была из толстенного стекла и на всю этикетку тянулось морщинистая рожа старика. Как-то и не подумав, я сказал, что с нами ещё Макс.

– я С ваМИ. СЛЫшишь? Я с ваМи.

Вадим напоминал полугодовалый кисель из холодильника. Какой-то он не однородный. Своими толстовками он хотел создать впечатление своего равнодушия, но теперь мы знали, что это обман, теперь мы понимали его лучше и теперь на нём они не вызывали ничего, кроме отвращения. Он поливал своё дерьмо духами и долго катил на этом паровозе. Играла музыка и люди отдыхали, нас задела пьяная парочка. У парня были расстёгнуты пуговицы рубашки, а у девушки на руке красовалась целая куча браслетов и блестяшек. Вадим посмотрел им в спины. Я снова рассмотрел бутылку. В магазине такая бы стоила не больше пяти. Я сказал, что с нами Юрец, что мы укомплектованы.

– НичЕГО, ПОТЕстнИМся.

Я пытался отговорится, и зачем-то показал ему бутылку. Он посмотрел на деда.

– Короче сейчас я решу свои дела и тебе наберу. Я тебе наберу. Наберу, говорю! – перекричал я музыку.

Когда я отходил, он от непонимания происходящего схватил меня за руку, я аккуратно убрал её. Люди ещё выходили, и у дверей столпилась небольшая очередь. Я обошёл какую-то группу друзей. Они кричали, что Вадим уебан и о том, что же в конечном итоге всё-таки пошло не так. Передо мной вклинился короткостриженый парень с тощей милашкой. Коридор был небольшой и со всех сторон на нас напирали. Я не давал никому протиснутся, но сзади уже прижимали. Пришлось стать в плотную так, чтобы моя рука тёрлась о бок этого парня, а её лопатки и задница щекотали мне передок и грудь. Её костлявое плечо маячило мне перед носом, и я не мог оторвать от него взгляд. Раньше я не любил тощих, ну знаете, почти анарексичных, но стоило всего раз вбить в поисковик «skinny» и передёрнуть как пошло-поехало. Теперь оставался вопрос только в том, как лучше его комбинировать с остальными категориями.

skinny hairy

skinny anal

skinny thai vomit eating

…

Вообще порнуха помогает утолить извращения только первые годы. Потом же просто хочешь драть костлявых. Она очень худа, прям как скелет. На ней топ без плечей, чуть ниже подмышек – выглядит дёшево, но вряд ли это кого-то волнует. По тому плечу, что маячит мне перед носом, блестит тончайшая лямка бюстгальтера. Она прозрачна. Разве эта одежда может кричать что-то кроме как: «Выеби меня! В-Ы-Е-Б-И! Да не снимай, приспусти. Вот так, приспусти и всё. Давай уже!». Мне доводилось слышать, что смысл не в моей реакции на такую одежду, а в том, что женщине так комфортней. Наверное, дело в том, что я парень и не такой продвинутый, как надо, но я посмотрел на её парня. Полные щёки, жир на боках. Он его скрывает под пиджаком, но я знаю, что он там, все знают, что он там, это видно по походке, да и кто блядь летом носит пиджаки. Моё сердце забилось чаще, когда я вновь вернулся к её плечам. Здесь мрачновато и душно, но её сухожилия, что от шеи просто чудесны.

– Вот блядь! – слышу я с боку.

Бутылка мне совсем не мешает. Худышка осмотрелась и встретилась со мной взглядом. Круглые глаза на обтянутом черепе, много тональника – вот всё, что я увидел, во мне, думаю, она увидела ещё меньше. Но мне не нужны её глаза, мы же не на войне. Стояк тянет в бок, но я не сбиваюсь с курса. Она глянула вниз, там, где был мой член, но я её не таранил. Потом снова на меня, потом на парня. Тот отреагировал и развернулся, и я отвёл взгляд, смотрел просто в стену слева, там ничего не было. Он протиснул руку между нами и обхватил её за плечи. Так было идти сложнее, но он всё делал правильно. Мне почему-то вспомнился видос, где парень на пляже принялся дрочить на загорающих девушек и кончил как раз через секунду после того, как они обернулись. Он был охрененно смешной и то, что он сейчас припомнился было ещё лучше. Видно, что пацану в такой толкотне плечо выгибать неудобно. Дурачок, она раздербанит твой кошелёк и подрочит другому СТОПРОЦЕНТОВ.

Не до конца помню, чем закончился тот вечер. Помню, я вышел, а мои друзья уже были навеселе и смеялись, Бог знает над чем. Девчонки отказались с нами куда бы то ни было ехать, хотя мы и сами не знали, куда бы нам надо ехать. Причина не в страхе, они и так понимали, что мы безобидны как мотыльки, просто так было нужно. Кристине нравился Юра, он вообще многим нравился. Она всё время смотрела на него и улыбалась, стреляла локтем, иногда поджимала малюсенькие сиськи руками, чтобы те казались больше, марала их не к месту и так и сяк, шепталась с подругой и поправляла редкие, золотистые волосы. Было непонятно, зачем мне вообще понадобилась эта дурацкая бутылка. Я бросил её в кармашек сидения у Макса. Мы отошли от клуба и прошлись по дороге в свете уличных фонарей до поворота рядом, прям туда, где огородили пустырь с битыми бутылками. Оттуда нас никто не видел, но нам открывалась вся улица. Здесь деревья и их листва спали в летней теплоте, а мой телефон всё вибрировал и вибрировал. Я сказал Максу, чтобы он не поднимал трубку.

Подруга спросила, почему.

Я сказал, что Вадиму они понравились «и он сильно хочет». Я отдал куртку Кристине, и мой ворот прижал её волосы к шее. Сперва она это не замечала, но потом всё исправила. Звонки прекратились и только тогда они решили вызвать такси.

Через день или два мы где-то тусовались и Юра уже сосался с Кристиной во всю. Потом он подумал, что 19 – это слишком, и решил довести её до двадцати. Подружкам он тоже уделял знаки внимания, и хоть никто не хотел быть вторым номером, они продолжали с ним переписываться. Через неделю или две он забил на всех них хер и решил никого никуда не доводить. На следующем выпуске мы встретились тем же составом. Вадим вёл себя как долбаёб и в этот раз, но теперь только на сцене, потому что после мы уже не пересекались. Он опять послал гостя на хуй, и зрителям опять было не по себе.

Плюс-минус два наших приятеля и тем летом мы иногда бродили вместе. Я познакомил их с Жанной и Никитосом. Арби был нам в помощь. Никитос Кристине не особо был по душе, он был совсем бездарным. У него была семья, дочка и скрытые переписки в whats’up, которые он прослушивал всегда внимательно и трепетно. Но о нём чуть позже. Как-то мы собирались в кино и покатили в магазин, девчонки не жались друг к другу. Хороший знак. Юрец заторможен, но от этого его шутки становились только смешнее. Он знает своё дело. Макс повернулся ко мне.

– Я, кстати, так и не спросил, ты что, вино в баре купил?

– Какое?

– Вон то.

Оно каталось с ним уже пару недель. Они достали бутылку и принялись смеяться.

– Ты что сбрендил? – сказал Макс – Ха-ха. Она же там втридорога! Сколько ты отдал?

– Вот умора! Мы оценили, какой ты богатенький Буратино.

Вечер, парковка почти пуста. Мы тормознули на верхней, той, что не крытая. Так идти дольше, но плевать. Мне за пацанами было не угнаться. Макс тоже шутил шикарно. Он никогда не смеялся над своими шутками, по этому его ирония приходилась не всем по душе. Подруга Кристины сказала мне наедине:

– Я всегда с ним чувствую себя неловко. Я не понимаю, шутит он или говорит серьёзно.

Она чувствовала себя дискомфортно. Остальные смеялись над всем, что он говорил. Просто нужно понять, что у него режим, а не конкретный выстрел. Если он настроен позитивно, то просто смейся над всем, что он говорит, а потом уже догонишь.

– А вы вообще, что-то едите? – спросил Юра и потянул Кристину за кофту, там, где должна была быть талия.

– Смеёшься? – ответили они, – знаешь, знаешь, как говорила наша «такая-то» Михайловна? – Кристина жестикулировала руками. – Она говорила открывайте рот…вот так. Да-да, открывайте рот, как рыбки в воде, вот так…и глотайте воздух, и наедайтесь. Как рыбки, воздухом.

– Больная что ли?

– Эй, не надо так. Она – женщина ответственная. Несчастная правда, алкоголичка, но большая молодец.

– Я о своей маме также отзываюсь, – сказал Макс.

Это тот гипермаркет, где работал я и Никита. Да, я всех сюда тяну. Мы катили тележку по центральной аллее в свете высоченных потолков. Лампы жужжат как комары – это слышно только ночью, когда сидишь в тишине на складе…з-з-з-з-з-з-з-з. Но сейчас их жужжание прерывалось нами и его как будто не существовало вовсе. Людей мало, охранников мало, один. За всю дорогу я увидел одного бывшего коллегу в служебном жилете, я его знал и помахал. Он был печален и с этой хренью для регулировки цены, что напоминает ЗЕВС из CS’ки… никогда не мог запомнить, как она называется. Наверное, он ждал нас, услышал по шуму, потому что когда мы проходили, его голова уже была повёрнута. Он не узнал меня. Ночью здесь странно, словно замираешь во времени и движешься в космосе одновременно. Люди напоминают привидений. Кристина ударила меня в плечо.

– Чё ты дерёшься?

Она сказала, чтобы я понёс её, тогда я увидел, что её подруга залезла в тележку и Макс толкает её по аллее. Я присел и отсоединил малышку от земли. Кристина сказала, что не так и залезла ко мне на спину.

– Ну, пошли, – сказал я.

– Давай-давай, старик.

Так я и держал её ноги, а мой член напоминал опытного лиса в сугробе из сухих листьев – он оценивал ситуацию.

– Кристина, ты не подохренела?! Ха-ха, – крикнула подруга.

Кажется, она потянулась и покачала головой. У неё плотные джинсы с большими дырками. Она несколько раз делала вид, что я лошадь и говорила «Иго-го» и указывала пальцем, куда шагать. Потом её подруга вылезла, я вернул Кристину на землю, и двинул в алкоотдел с остальными.

Тут же было бухло! В России подделывают всё и сразу особенно алкоголь. А учитывая санкции, так это совсем уж. Цифры подделок скачут до 50 % и это ещё нормально. Обычно это дерьмо мастерят не в главных городах, а близлежащих: если это Ростов-на-Дону, то варганят под Чалтырем и Самарском, если Пермь, то тоже наверно в каком-то ангаре неподалёку. Есть несколько зарекомендовавших себя официальных сетей, они клеят голографические этикетки. Некий знак качества. Надо смотреть такие. Тут всего хватало. С виски всё просто, а в вине я не разбирался ни-хе-ра, хоть и долбил его уже не первый год. Но я был рад этому, потому что только начнёшь разбираться, как испанское за 400 рублей будет уже без послевкусия миндаля и как-то не по статусу. От белого не охмелеешь, так что… В этом плане я доверял приложению. Есть тут одно – фоткаешь этикетку и выдаётся рейтинг, который сформировался как раз из тех знатоков, что пиздят про гвоздику и кожу. Но был такой не кайф возиться со всем этим дерьмом, что я просто взял вискарь со старой машиной на этикетке, нарисованной прямо под названием. Такие были на ранчо в двадцатых, в них ещё катали контрабанду. Ещё там красовалась надпись …CALIFORNIA, вся такая блеклая, и вся в заглавных буквах. Должно быть, неплохое бухлишко. Потом я взял вторую, потому что скидка – 55 % – это норм, и ещё, потому что у нас были контры с Америкой, а это бухлишко именно с тех монополярных земель.

Поймав мой взгляд, Юра подёргал тележку. Это была самая большая тележка из всех возможных.

– О, смотри какой транспорт.

– Что? – переспросил я и, не дождавшись ответа, снова поднял Кристину на руки и взвалил её жопу прямо туда, в обитель клетки для крокодилов, на дно тележки.

– Придурок! Что ты…

– Хватит давить всё там своими костями…и сухожилиями. – сказал Макс.

Кристина приподнялась и освободила из-под себя пространство, чтобы не подавить чипсы и попкорн. Юра что-то тихо у меня спросил про работу гипермаркета, какую-то фигню, я ответил. У Кристины прекрасная шея, такая тонкая и сильная одновременно, не как у странного лебедя, а как у человека, одарённого прекрасными женскими генами. Такую хочется обхватить ладонью и пожирать её взглядом. Максу нужно было что-то взять, а наша новая подруга примостила ноги бабочкой и точно знала, что способна вознестись.

– Лишаю всех привилегий, холоп, – повернулась она ко мне.

– Она лишила тебя твоих привилегий, братанч’к. Сечёшь, о чём я? Твоих яиц, – сказал Макс.

– Какие там яйца?! – Кристина раскрыла пачку с миндалём и достала два первых попавшихся орешка, продемонстрировав их нам на ладони.

– Именно их ты и съешь, – сказал я.

Она бросила их обратно в упаковку, хотя все думали, что она бросит их просто на пол.

– Знаешь, что делают с такими дрянными лошадьми? – Сказала Кристина.

– Дрянными девчонками?

– Их уебошивают.

– Их уебошивают! – засмеялся Макс.

– Хорошо, что я не конь.

– Потому что у тебя слишком маленькие яички.

– Моя жена то же самое говорила.

Мы дали с Максом друг другу пять.

Позади виднелся мой отдел с молочкой, йогуртами и маслом. Женитьба научила меня, что маслом правильно закупаться по акции и складировать его в морозильник. С ним нужно бережно. У многих людей это за правило ещё с самого начала, но я это прохавал только в сознательном возрасте. Дальновидное дело, учитывая, что сливочное масло в последние 9 лет подорожало на Руси-батюшке в три раза. Если не сечёте – то, что стоило раньше 60 рублей, теперь иногда попадалось за 2 миллиарда рублей.

Этого кассира я не знал, но он знал толк в красивых женщинах. Это было ещё то время, когда кассы самообслуживания не выебли с мест простых работяг. Кристина взяла ЭКО-пакет вместо обычного, бросила его на ленту и сказала нам, чтобы отныне мы брали только такие. Я показал паспорт. Мы вышли на парковку, на огромную парковку под сотней фонарей. Тут всего пара машин. Сложно было определить их цвет из-за Луны. Мы завалились и не толкались, разговаривали и дымили. Макс всё шутил и шутил. Со стороны подъёма что-то задребезжало. Парень на скорости толкал такую же здоровенную тележку, как и только что была у нас. В ней сидела бабёнка в клетчатой рубашке и куча пакетов с продуктами. Он что-то кричал, что-то здоровское, им было весело, почти как нам. Они пронеслись рядом. Ночь и фонари вокруг. Макс сказал, я молодец, что взял маленький штопор, но у Юры есть этот нож с сотней открывашек и пил для дерева, так что лучше, как он сказал, было бы просто запульнуть его в бардачок и оставить там навсегда. Лады?

Парень отпускал тележку и дрейфовал ею. Подогнал к своему багажнику. Он ухватился за рукоятку и девушка качнулась. Может они и не юнцы, но их отношения стойки, как ствол молодой груши на заре нашей любимой…короче. Теперь Юра рассказывал свою историю про выступление с «тем-то и тем-то», кажется оно было в Екатеринбурге, я не слышал. Парень открыл багажник, и бабёнка стала подавать ему пакеты, придерживая некоторые из них снизу. Бла-бла-бла, кто-то что-то сказал, но ещё лучше я слышал шуршание той парочки, чья болтовня до нас не доносилась. Он всё делал верно: подпирал пакеты сначала друг другом, а потом каким-то ящиком. Потом он повернулся и вытащил подругу из клетки, и та откатилась в сторону. Она хихикала, он только улыбался. Он потолкал тележку обратно к спуску, из которого мы все появились. Там стояла одна, но ключик до его замка всё равно не дотягивался. Такие бывают, непонятно, зачем они их вообще ставят. Неподалёку была другая. Бла-бла-бла, ха-ха-ха, там всё оказалось нормально. Они весело ввалились в машину и по стёртым стрелкам на парковке свалили отсюда. Я обернулся, чтобы хоть как-то подтолкнуть этих лентяев к движению и наткнулся на взгляд из самого угла. Кристина уплетала миндаль и была просто ахуенна, свет падал только на низ её куртки, – так и было нужно. Она наблюдала с каким-то дружеским презрением. Кристина прошуршала пакетиком, положила орех в рот. У неё нет маникюра. Иногда кажется, что девушкам тяжело есть орехи с длинными ногтями, но её коготки «под корень», можно подумать, что она как будто специально ради орешков и позаботилась об этом. Маленькие цепкие ручонки, хрумк-хрумк.

С Жанной мы познакомились на Шри-Ланке, хотя там мы завели и других друзей разной национальности, гендера и социального положения, но сложилось так, что именно Жанна заняла своё место там, где было нужно. После моего развода я с Максом и ещё одним парнем целый месяц кочевали по различным городам, высоким и низким, пока в конце концов на направились по берегу Индийского океана к городку Индурува. Внутри нас ожидал бассейн, а снаружи – дикий пляж и высокие пальмы. Помню, как мы тряслись в поезде и шатались, держась за поручни. Со мной заговорил мужик лет сорока. У него был сильный акцент.

– Услышал русскую речь. Вы откуда?

– Новосиб, Питер.

– Не знаю.

– Надеюсь, Питер то вы знаете?

– Да, это – да.

– А вы?

– Из Вильнюса.

Я не знал где это и кивнул.

– Литва – дружелюбно добавил он.

Пути идут вдоль океана, и хоть поезд забит под завязку и катит достаточно медленно, всё же большую часть дороги за окном стелилась морская гладь. Она выглядывала из-за невысоких кустов почти сразу за окном, по крайне мере так казалось. С ним мы обсуждали этот милый остров.

– Хорошо всё-таки, что он ещё не превратился в курорт. Как, например, Гавайи, остров кокосовых бюстгальтеров.

– Точно.

Затем он познакомил меня со своей женой, я дружелюбно кивнул, и он спросил про цену, в которую нам обошёлся перелёт. После настойчивых расспросов я сказал, что на человека билет туда-обратно вышел баксов 550. Это было ещё до COVID’а и мы попали просто на шикарные скидки. Точнее мы искали шикарные скидки и попали на Шри-Ланку. Он сказал, что взял билеты себе и жене по 350 баксов на человека.

– Через Киев брали транзит. Там просто чудо транзит. Хорошие цены на такие экзотические полёты.

И смотрит на меня.

– Да, 350 баксов – это хорошая цена. И это без скидки? – спросил я.

– Без скидки. Точнее, я не знаю. Я увидел билеты и недолго думая, 350 долларов всё-таки, тут-же оформил. Но почему я думаю, что без, просто там все были такие цены и на Мадагаскар и на Мальдивы. Всё копеечное.

И смотрит на меня.

– Повезло. Хорошая цена, – сказал я.

– Это, мой друг, не везение.

Диалог стал заворачивать в какое-то странное русло. Не помню, как он перешёл к следующей теме, но помню, что остальное было несуразной серостью, которая вела меня по этим дебрям. Потом он сказал.

– …от этого ведь уже устали. В смысле от этих ракет России. У нас по косточкам разобрали её военную машину, по гаечкам, точнее по ржавым гаечкам, и то, конечно, что осталось разбирать, если ты понимаешь о чём я, хе-хе. Короче военные силы вашей страны в плохой форме.

От этих слов я немного завтыкал. Как они ВСЕ меня заебали.

– Не знаю. Я не эксперт.

Мы перекинулись ещё парой фраз и каждый пошёл в свою сторону. Надеюсь, он там обкончался от своих новостей.

На станции мы выбрали туктукера.

– Троим нельзя. Колесо кряк. Троим нельзя.

Мы выбрали двух туктукеров.

Местечко, в которое мы прикатили было комплексом из домиков и бунгал, но относительно недорогим. В каждом домике было несколько отдельных комнат. Мы сняли две. Цу-е-фа определило одиночную Максу, а мне достался номер на двоих с третьим пацаном. Было хреново, потому что по ночам, в тайне для себя, он пердел во сне, но за стенкой была столовая с открытыми стенами и пальмы. Изначально мы планировали остаться тут на дней 5, а потом вернуться к железнодорожной ветке, что привезла нас и протрястись вдоль берега до национального парка Ява ещё километров девяноста. С одной из сторон комплекса стелились джунгли с толстыми, высокими деревьями, а внутри красовалось барбекю, а ещё огромный и всегда чистый двор для прогулок. Когда мы вышли, у бассейна было человек восемь. Одни загорали, другие болтали ножками, сидя на борту бассейна, один пацан плавал на большой плюшке. Они все молоды, я видел их животы. Только я хотел поздороваться, как третий наш друг заорал мне прямо в ухо.

– HELLO GUYS!!!

С европейцами познакомиться проще, чем с россиянами, они проще сводят всё на нет. В этом ощущается странное разочарование, словно ты потаённо искренне любишь некоторые отличительные и одновременно отвратительные качества своей Родины. Россия охрененно омываема океанами и другими видами морских гладей земля, но так как нам по телевизору день и ночь талдычат, что этот факт никак не может быть связан с добычей рыбы, мы восприняли ужин из морепродуктов с большой человеческой радостью. Вообще здесь ты словно раздет, и это чудесно. Этим весёлым людям плевать на твой жизненный опыт, количество боевых наград и ранений и как глубока твоя «душа». Через 10 минут, если не придурок, ты уже часть весёлой команды. Совсем несложно. Но ещё было хорошо, что все они работали и не были раздолбаями.

Франсуа на пару лет младше меня. Он знаком с хозяином этого места, благодаря чему мы ездили на утреннюю рыбалку, ели жареного тунца, вместе хлестали виски у бассейна и один раз смотрели, как черепахи откладывают яйца под большим камнем, хотя, скорее всего мы хотели увидеть, как они откладывают яйца. Он оказался как бы главным, воротилой, от чего мы были просто счастливы. Но в первую очередь он стал нашим другом. Ещё там была Жанна, её подруга и другие люди, пара из которых пели в маленьком австрийском хоре, они просили, чтобы мы назвали им несколько популярных русскоязычных групп.

– Мы узнаём у всех иностранцев лучшие группы, ну что популярны в том числе и сейчас.

Мы без труда сошлись на пяти таких.

По Жанне мало чё можно было определить, кроме как то, что у неё шикарные формы и она предпочитает купальники на верёвочках. Оказалась, что она выросла в России и в школьные годы свалила в Германию, чтобы благополучно оттуда не вернуться. С нами она особо не болтала, а если и болтала, то только на английском, поэтому мы не сразу поняли откуда она.

Как-то мы все готовили завтрак: помню там, был безвкусный рис, и ещё немного карри. Все вокруг тарахтели, и мы старались не отставать. Дверь распахнулась и ворвалась Жанна, затем она захлопнула за собой дверь и подпёрла её руками, как будто за ней гналось большое чудовище, и так она смогла бы его задержать. Все поутихли. Я стал судорожно вспоминать, с кем она ушла, и что вообще могло произойти. На мгновение я снова ощутил страх того, что и здесь невозможно пребывать в гармонии.

– Hurry! I need a doctor! Is there a doctor here?! – крикнула она из-под свисающих волос.

Парень, что пел в хоре поднял руку и со сверкающей улыбкой сказал.

– I am a doctor.

Жанна спокойно отпустила дверь, повернулась и, расслабленно выставив ляжку, достала из кармана морковку и отхреначила кусок.

– A-a-a, what’s up Doc?

Все засмеялись, и кухня снова вошла в деятельную фазу. В двери появилась её подруга с двумя пакетами с овощами. Она тоже смеялась. Это была сцена с Багза Банни из «Весёлых мелодий», когда он убегал от красного монстра и ломал четвёртую стену. Я оставил то, что мне поручили и приблизился как раз тогда, когда она вывалила овощи из пакетов в большую раковину.

– Прости, – я коснулся её руки.

Теперь её лучше было видно. Острые скулы, шея, которая не казалась длинной, хотя была таковой. Веки приспущены, отчего она кажется всегда уставшей. Спину она держала ровно, это рисовало дугу её заднице, что так нравится в женщинах мужскому полу. Она приподняла брови и провела по чёлке обратной стороной ладони.

– It vas amazing. – сказал я.

Она улыбнулась.

– Did you like it? You realized, that this is Bugz Bunny?

– Of course. I love Bugs Bunny.

– Me too.

Уже вечером, когда все слушали музыку. Мы снова разговорились.

– Ладно, это невозможно. Давай так, – сказала она.

– Слава богу.

Она любила мультики также сильно, как и я. Потом выяснилось, что и кино тоже, правда, немного другого жанра.

Мы с Максом качались на гамаке. Ветер уносил дым от косяка в сторону ангара, где валялось много старых инструментов, неподалёку слышался шум маленьких диких свиней. Он спросил в курсе ли я, что

/

ФРАГМЕНТ ВЫРЕЗАН В ДЕКАБРЕ 2022 ГОДА, ЧТОБЫ НЕ НАРУШАТЬ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

/

Как-то я проснулся рано. Живности тут хватало. Дорожки вокруг отеля заметали каждое утро и вот на одной из них, прямо по центру перебирает лапками сколопендра. Никогда не приходилось наблюдать их вне вонючего аквариума с паутиной на какой-нибудь выставке за 80 рублей, но сейчас эта была тут. По спинке шли две красные полоски, от башки до жопы. Она меня не замечала и шла своей дорогой, почти как гусеница из Алисы. Одна русская мне говорила, что опасны только коричневые сколопендры. Наступать на них нельзя. Сейчас я подумал, что в чистоте, уродство воспринимается иначе, даже интересно. Ничё так, когда безопасно.

Мы заплатили неустойку за другой отель, в который хотели поехать, остались тут и проводили вечера на славу. Вечером я гулял по дорожкам, они проходили вдоль комнат, где проживали люди. Я как бы блуждал по их периметру, вокруг них. Звуки ебли доносились по крайне мере из полутора комнат, с остальными казалось, что я просто не поспел вовремя. Днём нам попадалась куча всякой живности, от варанов до мангустов, ночью же всё находилось ещё в большем движении. Одна из дверей была приоткрыта и на стуле виднелась чья-то раскумареная туша. Это был один парень. Наверно, он планировал поглотить Вселенную и достичь нирваны. Не хотелось с ним базарить, не хотелось, чтобы он вспомнил обо мне в такой момент, и я попятился назад и двинул в обход.

Через несколько месяцев, когда я раскладывал кефир на полки в гипермаркете, где тогда работал, мне написала Жанна. Сперва у нас у всех была общая группа, но потом, когда она стала суше пустыни, я стал слать мемасики только ей и Франсуа. Она отвечала смайликами, но я не обижался, это всё равно было приятно. Жанна спросила, где я сейчас. Я сказал, что на работе и прислал ей фотографию.

Я тогда снимал комнату у знакомого, который выкупил две в бывшем общежитии до боли напоминавшем просто коммуналку.

Так это общежитие?

Сейчас уже нет такого статуса как общежитие, – говорил он.

Я не стал это проверять, думаю ни один здравомыслящий человек не станет это проверять. Здесь постоянно кто-то курил траву, я никак не мог вычислить этого слизняка. Бабульки на кухне ни хрена не секли фишку. Люди делятся на тех, кто не сечёт фишку, и на тех, кто принюхивается и ищет, откуда несёт. В нашем корпусе было пять туалетов на комнат 20, и мой был самый ублюдский, потому что на стенке, когда садишься, было чиркнуто дерьмом, наверно, кто-то задел туалетной бумагой, прям на уровне ебла, совсем чуть-чуть и так давно, что оттирать было уже не нужно. Там не было кондиционера, но была куча хлама и он, который жил с женой и двумя рыжими курочками. Его дочки постоянно стучали мне в дверь и убегали, иногда дёргали за ручку. Он копил на третью комнату, чтобы сдавать и её. Уверен, потом он будет копить и на пятую.

Отец Жанны тяжело заболел, и она собиралась приехать, чтобы провести с ним больше времени. Прихватив Макса, мы попёрлись в бар. Думаю, она хотела посмотреть на нас в действии.

– Где ты будешь жить? – спросил я.

– В квартире отца. Она просто стоит, но я попросила его, и он мне разрешил.

Квартира была хороша. Она была трёхкомнатная, и в зале её старик присобачил тёплые полы.

– Можно с тобой? Вдвоём веселее, я буду готовить, платить за ЖКХ. Пока не продам квартиру, я вынужден снимать всякую херь, это неудобно бла, а так будет веселее…бла-бла-бла…

…и всё в этом духе. Наверное, она думала об этом. Вдвоём и в правда веселее. Если холодный мир лучше горячей войны, то нормальная компания и иногда одиночество, уж точно лучше просто одиночества.

– Со мной он жить не хочет, – сказал Макс.

– Потому что я не хочу жить с тобой в одной комнате.

– Ну, попробовать можно, – сказала Жанна.

Мы договорились на неделю или две и моего ручного кролика. Если не уживёмся, то я свалю, я ей пообещал. Поэтому, первое время мне приходилось платить приятелю за комнату, чтобы он её не сдал, готовить и раскладывать молочку в холодильники одновременно. Кажется, Жанна работала в компании связанной с онлайн рекламой. Её отпустили на полгода с сохранением места и здесь она вообще не работала. Я никак не мог взять в толк, как это возможно, и через неделю перестал донимать её расспросами. Она ходила к отцу, отвисала дома, гуляла с подружками и еблась с незнакомцами – вот всё, из чего состояла её жизнь.