Читать онлайн Альманах «СовременникЪ» №4(24) 2021 г. (посвященныи? 800-летию Александра Невского) бесплатно

Родился в селе Поташка Артинского района Свердловской области 5 июня 1939 года. Выпускник Уральского политехнического института имени С. М. Кирова, инженер-атомщик. Литературной деятельностью занялся в 1999 году. Автор книг: «Три судьбы, или Трилогия о детстве», «Повесть о сибирском коте», романа «Школьный вальс» как истории одного класса, сборника юмористических рассказов. В 2015 году стал членом Российского союза писателей (РСП) и в том же году – лауреатом национальной литературной премии «Писатель года России». Ежегодно печатался в конкурсных альманахах РСП и признавался финалистом. Дипломант конкурса Русского Императорского Дома «Наследие». В 2018 году издал исторический роман «Амурская сага» об освоении Сибири, в 2019 году – исторический роман «Муравьев-Амурский, преобразователь Востока». В 2020 году вышло его художественно-просветительское произведение «Урановая буча» об истории становления и развития атомной отрасли страны.

Лётное происшествие

В СССР применение термина «авиационная катастрофа» в официальных документах и печатных изданиях не допускалось. Если и случались события подобного рода, то для широкой аудитории они замалчивались или трактовались как «лётные происшествия». Об одном из них и пойдет речь из уст участника происшествия. Девятого февраля 1976 года сотрудник УКСа иркутского аэропорта Алексей Макавеев, ведающий вопросами снабжения, рейсом самолета ТУ-104 отбывал в командировку в славный город Ленинград. Снабженец охотно мотался во все концы Союза, «выбивая» отпущенные Госснабом фонды. Так и на сей раз он уже расположился в правом ряду первого салона, когда пассажир с левой стороны попросил его поменяться местами. Долгими часами полета ему хотелось составить компанию с товарищами на троих, а по правому ряду, как специально для них, один к одному стояли три кресла, тогда как по левому только два. Алексей согласился: отчего бы не пойти навстречу дружкам-приятелям, пусть общаются себе в удовольствие.

Устроившись у иллюминатора, Алексей пристегнул ремни и машинально взглянул на часы. Стрелки указывали восемь утра. Моторы уже начинали предстартовый разгон. Бортпроводница, стройная и миловидная, сияющая ослепительной улыбкой, разносила леденцы, с помощью которых пассажиры при взлете выравнивали перепады давления, снимая боль в ушах. Грохот двигателей достиг максимальных децибел, самолет дрогнул и, набирая скорость, понесся по взлетной полосе. Короткий разбег, ускорение и отрыв от земли. Вот он, взлет и крутой разворот направо. Пожалуй, слишком крутой, хотя каждый пилот своими маневрами выводит самолет на нужный маршрут.

В тот рейс самолет принял до ста пассажиров, из них пятерых подсадили без мест, двоих разместили в туалете, больше некуда. При наборе высоты в тридцать-сорок метров самолет вдруг начал ее терять, принял неуправляемый правый крен и через семь секунд полета зацепился крылом за грунт. Ко всему прочему возникла угроза столкновения с приземлившимся самолетом ТУ-154 корейской авиакомпании.

Оказавшись в опасности, командир «корейца», летчик Кравченко, дал двигателю режим «на взлет», резко ускорился и выскочил из зоны столкновения, хотя и получил от обломков аварийного самолета вмятины и повреждения по правому борту. Отметим здесь, что первый реактивный самолет гражданской авиации ТУ-104 оказался ненадежной конструкцией – тяжел, неустойчив в полете, плохо управляем – и уже через пять лет был снят с производства. С его участием зафиксировано тридцать семь авиапроисшествий – это худший показатель среди всех советских пассажирских самолетов. Одно из тридцати семи пришлось на то зимнее иркутское утро.

Дальше летели недолго. Через девяносто метров самолет носовой частью ударился о землю и тут же – о бетонные блоки ограждений, отчего консоль левого крыла размером в полтора метра отлетела вперед на шестьдесят метров. Пассажиры в панике. Тем не менее полет продолжался, теперь уже над понижающейся местностью, пока на расстоянии трехсот метров от места первого касания не произошла окончательная «жесткая посадка». Фюзеляж раскололся на три части. Наибольшие разрушения пришлись на кабину и среднюю часть корпуса. Можно ли себе представить, что творилось внутри?

Внутреннее оборудование разом превратилось в груду обломков и искореженных конструкций, и это месиво вперемешку с человеческими телами и багажом устремилось в переднюю часть самолета, сметая все на своем пути. Еще до крушения в самолете погас свет. Бортмеханик Н. Коншин во избежание взрыва и пожара успел отключить топливную систему. Для экипажа и многих пассажиров прелести воздушного путешествия окончились летальным исходом. Оставшиеся в живых зыркали в темноте ошалевшими глазами, пытаясь понять, что за преисподняя им уготована. Многих сносило куда-то по конвейеру, кого-то сбрасывало через образовавшийся разлом на снежное поле, где сверху накатывала задняя часть фюзеляжа и давила все то, что еще не было раздавлено.

Макавеева, находившегося в первом салоне, далеко не унесло. От страшного удара он попросту потерял сознание и очнулся от холода, когда за бортом начинало светать. Морозило ногу, с которой при столкновении силой инерции сорвало сапог финского производства, плотно застегнутый на молнию. Другая нога оставалась в сапоге, но была чем-то придавлена. Не высвободить, и сил никаких. Краем глаза видел, что новенький костюм разодран в клочья. Алексей был парень щеголеватый, стройный, с военной выправкой и любил модную одежду, доступную для работников аэропорта. Значит, авария. Главное, жив. Странно, что боли почти нет, просто тело чужое.

Большие неудобства доставлял лежавший на нем мужчина, который до крушения занимал соседнее место в кресле под буквой «Б». Мужчина тяжело стонал, теплая кровь с его лица и шеи заливала Макавееву рот, затекала под ворот, скапливаясь под спиной, густая, липкая и пахучая. Было противно, к горлу подступала тошнота, грудь стянута обручем, каждый вдох давался с трудом. Не пошевелиться.

Алексей с трудом повернул голову в сторону, к свету, и голова соседа припала еще плотнее, щека к щеке. Он все еще стонал, дышал хрипло, неровно и с каким-то бульканьем не то в горле, не то в груди. Потом все затихло – ни стонов, ни хрипов и бульканий. Окоченела нога. Мужчина замер, недвижный и тяжелый. Нежилец. Макавеев опять забылся в бесчувствии.

Спасательные работы начались быстро. Самолет рухнул вблизи аэропорта на глазах обслуживающего персонала, всего-то в нескольких сотнях метров от ограждения взлетного поля. Съехалась техника, машины скорой, сбежались работники аэропорта и спасатели. Поначалу выносили живых и полуживых людей. С Макавеева стащили мужчину, и ему стало свободнее. Когда он снова очнулся, то соседа не было, как не было и спасателей. Утащили не того, вместо живого – мертвого. Оставалось ждать.

Алексей с жадностью вдыхал свежий воздух, пытаясь осмыслить случившееся. Боли он все еще не ощущал, лишь полная беспомощность сковала тело да туманное сознание фиксировало обстановку. Падение на взлете. Счастливое стечение обстоятельств, сохранившее ему жизнь. Это пассажир, пересевший к товарищам, освободил ему кресло, оказавшееся в зоне относительной безопасности. Вот она, неразлучная «святая троица», лежит бездыханной справа. Все вместе, как и хотели. Еле дотянувшись, стер с челюсти ошметки спекшейся крови, чужой или своей. Когда же придут за ним? Надо было собраться с силами, кого-то позвать, похоже, вокруг остались только те, кому место в морге. Донимал холод. Зима стояла крепкой.

Скособочив голову, пытался следить через разлом за обстановкой на поле. Проходили редкие люди, и не близко. Основные действия спасателей развернулись с противоположного борта, накрененного к земле. Но вот мелькнула первая ласточка, это деловито прошагал майор Каюта, товарищ по работе, появилась хоть какая-то надежда на высвобождение. Прошагал и исчез, будто его и не было. И не позвать, и звука слабого не издать. Полное бессилие. Во рту какая-то помеха, не сплевывается, на зубах перекатывается что-то мягкое, и не понять, что там застряло. Густая слюна перемешана с кровью и сладостью от растаявшей конфеты. Тошно. Тело словно отбито палками со всех сторон. Отбивная котлета.

Превозмогая себя, отстегнул ремень, прицепленный к останкам кресла. Кругом все было размолото и перемешано, но какие же крепкие оказались ремни, совсем целые; иногда спасают. Спасли и его, Алексея, хотя и без Бога не обошлось. Хвостовая часть задрана кверху, будто горка. Там кресла целые, но пустые, значит, пассажиров поснимали и вывели. Или вынесли.

Дотянулся до разлома и заглянул вниз, под днище самолета. По снегу веером рассыпаны конфеты, те, что разносила проводница Галина Ушакова, так она представилась пассажирам. Виднелись разбросанные боты, сапоги и детские ботиночки. Нечистая сила срывала их с ног и швыряла без разбору, куда ни попадя. В снегу лежал фактически голый человек в позе спринтера, принимающего эстафетную палочку. Низкая посадка, широкий шаг, рука, вывернутая за спину, и голова, неестественно развернутая назад. Как он оказался раздетым? Хватит, насмотрелся. Надо ждать и быть готовым к появлению людей, если появятся.

Вдруг замаячила высокая тень, перемещавшаяся к нему, Алексею. Человек! Надо было обратить на себя внимание, а то исчезнет, как Каюта. Но как? Звать или поднять руку не было сил, их хватило, чтобы согнуть ее в локте и помахивать поднятой кистью с опорой на локоть, подавая безмолвный сигнал бедствия. Как болванчик. Заметил! Человек по русскому обычаю вспомнил чью-то мать, прозвучавшую в ушах поверженного пассажира самой нежной и желанной мелодией в жизни.

– Еще один жив! – прокричал человек кому-то вдобавок к упомянутой матери, и рука упала.

Сознание, ставшее ненужным, опять покинуло Алексея. Он очнулся от тряски скорой помощи, гнавшей по снежному бездорожью. Раненых развозили по городским клиникам. Той порой майор Каюта доложил сослуживцам, что Макавеева вынесли из самолета неживым, с проломами черепа, без пульса и горлом кровь. И все-то правильно пересказал майор, но жизнь еще не покинула снабженца, откомандированного в славный город Ленинград.

Впервые история давнего «лётного происшествия» была опубликована тридцать лет спустя после катастрофы журналистом Леонидом Мухиным в иркутской газете «Копейка». Была такая газета. Обратимся к выдержкам из той статьи. Тем февральским днем весь Иркутск был взбудоражен. В общественных местах, на транспорте и во дворах только и разговоров о крушении самолета. Ходили слухи об оставшихся в живых, не более семидесяти человек. По тем же слухам, некоторые смельчаки после пережитого ужаса улетели из Иркутска очередным рейсом. Им было надо. А по улицам под рев сирен носились неотложки. Одна из них, мчавшаяся за ранеными в аэропорт, на перекрестке улиц Советской и Красноярской врезалась в грузовик. Пришлось везти на оказание помощи еще и бригаду скорой помощи. Макавеева даже угораздило лежать в одной палате нейрохирургии Кировской больницы с доктором, пострадавшим в том ДТП. Там они обменивались опытом крушения, воздушного и наземного. Но даже через десятки лет не имелось официальной информации о трагическом событии, словно его и не было. Пришлось журналисту Мухину разыскивать очевидцев.

Две закадычные подружки, студентки третьего курса Иркутского института иностранных языков – Галя, черноокая меланхоличная красавица из Улан-Удэ, и Лена, энергичная и жизнелюбивая ангарчанка, – тем роковым рейсом после сессии летели на зимние каникулы, чтобы насладиться культурной жизнью Северной столицы. В институте они, такие несхожие по характеру, сошлись «как лед и пламень», пока катастрофа не разлучила подруг. Мать Лены, работавшая в магазине, по великому блату, без которого не обходились строители «развитого социализма», достала билеты на самолет. Галю выкинуло из кресла, и она погибла в одно мгновение. Лена осталась жива, хотя из разорванного сапога торчала переломленная кость. Ее оперировали в бессознательном состоянии. Узнав о катастрофе самолета, на котором улетела дочь, мать выла по-волчьи, а отец за сутки поседел.

Они примчались из Ангарска в Иркутск на директорской машине, но в аэропорту не было списков ни живых, ни погибших. Никаких. По чьей-то подсказке в больнице травматологии нашли Лену, представлявшую собой сплошной синяк. Синяк по обыкновению сыпал шутками. О Галиной смерти ей долго не говорили. А как узнала, ринулась она на костылях и в гипсе на улан-удэнское кладбище отыскивать могилу подруги. Дружба была настоящая, непоказная. Позже Лена вспоминала, что многие пассажиры, устроившись в креслах, тут же засыпали, так и не проснувшись больше. Она припомнила, что Галя уснула, не пристегнувшись к креслу, ведь на посадку утреннего рейса пришлось вставать среди ночи.

На больничной койке Лена не прекращала занятия, хотя нога долго не срасталась и приносила сильные страдания. Аппарат Илизарова не приживался, еще и внес какую-то инфекцию. Приходилось неоднократно ложиться на новое лечение. Уже на пятом курсе она с мамой поехала в Кишинев к светилу ортопедии. Светило науки снял гипс, установил, что нога срослась, и разъяснил, что за такой новостью не было необходимости ехать через всю страну. Узнали бы на месте. Для смешливой Лены шутка с поездкой за новостью пришлась по душе и стала поводом для новых острот.

После институтского распределения Лена честно отбыла в одну из деревень Черемховского района учителем английского языка, где с ноющей ногой приходилось месить костылями деревенскую грязь. Там же она разработала методику доставки воды для инвалидов – коромыслом на одно плечо, а костылем под другое. Не останавливаясь на достигнутом, обучилась колоть дрова и возить на санках уголь для печки. Не пропала. Через два года «англичанка на костылях» встретила нареченного, с которым из затерянной деревушки уехала в город Красноярск.

Леонид Мухин поведал еще одну иркутскую историю, случившуюся с Валей Ушаковой, однофамилицей с проводницей Галей. Всего Ушаковых на борту оказалось трое, в них долго путались близкие люди, отыскивая то в числе живых, а то погибших пассажиров. Муж Вали, одной из трех Ушаковых, Сергей, ждал молодую супругу в ленинградском аэропорту, но самолет не прилетел ни по расписанию, ни позже. И никаких сообщений и объяснений. На запросы люди получали ответ, что информации нет. В сердце Сергея закралась тревога, и не напрасно – через день его тетя из Ангарска сообщила о трагедии в иркутском аэропорту. При взлете Валентина под чей-то душераздирающий крик «Что он делает?!» потеряла сознание. В больнице ей починили череп, вставили в скулу пластинку и подправили треснувшую кость под левой глазницей. Валя не летала пять лет, а когда пришлось, то при пересадке в Томске у нее от страха отказали ноги. На борт доставляли на носилках. Лишь две истории, пересказанные из статьи Л. Мухина, а их было много больше.

Но продолжим нашу историю, полученную из уст участника. В суматохе, когда раненых было хоть отбавляй, медики приписали Макавееву повреждение шейных позвонков и подвесили гирю на вытяжку шеи. Попутно вправили оба выставленных плечевых сустава, обработали ягодицу и лодыжку, откуда были выдраны куски мышечной ткани. На черепе еще оставались провалы, голова опухла, словно на нее была натянута лошадиная сбруя. При малейшем повороте головы гиря глухим набатом долбила по стене, напоминая о никчемности процедуры. Болело все тело, кроме шеи, и ту зачем-то вытягивали. На второй день больной уговорил одного из докторов проверить диагноз. К вечеру выяснилось, что шею надо вытягивать другому раненому, а Алексееву прописали рентгеновский снимок.

В палату заявились два медицинских брата с носилками и сказали: «Залезай». Как залезать, если не двинуться и не повернуться? Недолго думая, братья взяли немощного больного за руки, за ноги, перегрузили с кровати на носилки и понесли в назначенный кабинет. Так Алексей узнал, что такое дикая боль. Из кабинета братья без лишних слов и без излишнего милосердия, больше присущего сестрам, тем же фертом доставили больного в палату и методом перекатывания бревна сгрузили на кровать. Алексей решил было, что худшее позади, но, к его ужасу, оказалось, что снимок не получился, и все опять повторилось сначала. Наутро пришел доктор и радостно сообщил, что причина неподвижности установлена и теперь можно приступать к эффективному лечению. Снимок показал компрессионный перелом двух позвонков в районе грудной клетки. Отросшие от них ребра отвалились, так и болтаются сами по себе по сей день.

Для проведения эффективного лечения потребовалось переместить больного с панцирной сетки на жесткую основу, придающую телу устойчивое горизонтальное положение. На кровать уложили доски, поверх которых – популярный в советские времена полосатый ватный матрас, досадливо напоминавший о себе комками свалявшейся ваты разных размеров, будто в тюфяк напихали груду булыжников. Тогда поверх первого положили второй матрас, отчего количество булыжников удвоилось. По подсказке находчивого больного, одобренной медицинским консилиумом, родственники привезли из домашних загашников надувной резиновый матрас. Больничная жизнь стала более сносной. Еще и пришили нижнюю губу, откушенную при падении и едва державшуюся на коже. Ладно, что не выплюнул ее Алексей, как ни старался, после падения. Пригодилась она на долгие годы вперед. Что за парень был бы без губы? Не заяц все-таки.

Лечащих врачей почему-то было много, пятеро, и все выспрашивали не столько о болезни, сколько о крушении, что там творилось и как произошло. С теми же вопросами прибыл следователь, который заставил Макавеева в протоколе собеседования квалифицировать факт падения самолета не катастрофой, а лётным происшествием. Весь аэропорт знал, что в том происшествии полностью погиб экипаж летчиков во главе с командиром корабля Иваном Свистуновым. Смятая до неузнаваемости кабина экипажа была оторвана от корпуса самолета. У некоторых пилотов были порваны сухожилия – с такой силой они тянули штурвал, пытаясь выровнять неуправляемую громадину.

Из экипажа осталась живой только проводница Галина Ушакова. В момент столкновения она нагнулась в поисках оторвавшейся с костюма пуговицы, тогда и снесло отсек проводниц. Пуговицу-спасительницу так и не нашла. Галино выздоровление было долгим и трудным. Три года в гипсах. В последующие годы, вплоть до 2011 года, Макавеев несколько раз встречался с ней. В день девятого февраля, по иронии судьбы пришедшийся на день гражданской авиации, сослуживцы встречаются в скорбных воспоминаниях о погибших товарищах, посещают Радищевское кладбище, где захоронен экипаж. Такое происшествие.

Другой выживший в неудачно приземлившемся самолете, профессор Иркутского политехнического института Орлов, самостоятельно вышел из разрушенного салона и письменно отказался от медицинской помощи. Совсем здоров. Приехал домой из командировки, которая окончилась, не начавшись, и, подсобравшись, прибыл на кафедру. Сотрудники порадовались счастливой участи коллеги, только радость оказалась преждевременной. Внезапно профессору стало плохо, его увезли в больницу, где он распрощался с жизнью по причине полученных сильнейших гематом.

По официальным данным, появившимся в интернете десятилетия спустя, в катастрофе погибло двадцать четыре человека, пятнадцать сразу, девять умерли в больницах. По другим данным, погибло тридцать человек. Расследование посчитало, что отрыв самолета от земли был произведен слишком резким взятием штурвала на себя и выходом на углы атаки выше допустимых. Кренящий момент вправо мог возникнуть из-за неравномерной заправки топливом с перегрузом правого крыла. Что в действительности могло случиться, если черные ящики на самолеты тогда не устанавливались, можно только гадать.

Лётное происшествие для Макавеева получило неожиданное продолжение из серии «нарочно не придумаешь». Начало той серии было многообещающим. Ему, как участнику лётного происшествия с тяжелыми последствиями, купили новый костюм взамен разодранного и выдали ордер на получение новой квартиры. Вот это удача! Вполне оправданная компенсация за перенесенные кошмары и испытания. В семье начались радостные приготовления к новоселью. Новостройка по улице Омулевской, третий этаж, квартира номер десять.

Однако смутные размышления закрались в сознание новосела, лишив его покоя. Случилось так, что пару месяцев назад Макавеев состоял в комиссии по приемке в эксплуатацию именно этого дома и в одной из квартир обнаружил строительную промашку с нарушением проекта. Стенка между прихожим коридорчиком и залом была установлена развернутой на сто восемьдесят градусов, так что в прихожем закутке не осталось места для установки элементарной мебельной стенки под одежду и обувь. В квартирных хрущевках прихожие комнаты имели миниатюрные размеры, а тут обе стены утыкались в дверные проемы, один для входа в зал, другой – в санузел. Был еще и третий вход с лестничной площадки, и все это на пятачке, где двоим не разойтись. Такой парадокс, с которым обувь можно было приткнуть в прихожке, а раздевалку пришлось бы устанавливать в зале.

Жилье сдавал Николай, начальник участка авиастроителей, приходившийся Макавееву добрым товарищем. Он и уговорил приемщика не сообщать комиссии выявленный строительный брак, устранение которого привело бы к удорожанию затрат и лишению премиальных. Ужель та самая квартира волей внешнего распорядителя бумерангом прилетела новоселу в руки? Алексей срочно прибыл на место предстоящего проживания. Точно! Ему досталась дефектная квартира! До чего же умно действует Высшее провидение! Позвал товарища по несчастью:

– Ты помнишь квартиру с перевернутой стенкой?

– Конечно, помню. Премиальные я уже получил.

– Ты помнишь, как я помог тебе скрыть дефект от комиссии?

– Конечно, помню. До сих пор тебе за это благодарен.

– Так вот, эта квартира распределена как раз мне!

Алексей был готов к любой реакции дружка, но только не к тому гомерическому хохоту, в который от ферта, выкинутого судьбой-злодейкой, впал Николай. Он хохотал взахлеб, неудержимо, со слезами, стонами и рыданиями, скрючившись от хохота и ухватившись руками за живот. Вселившийся в него бес веселья заразил и неудачника-новосела, который в проявлении взрывных эмоций не отставал от напарника. Уловив общую волну извержения восторгов, бракодел и его жертва дали им полную волю, громогласно утверждая людскую способность к преодолению всех и всяких жизненных преград и неполадок. Смехом и хохотом они славили гимн оптимизму и жизнелюбию, великому и бескорыстному, какой человека оставляет человеком. Отсмеялись, продолжая вздрагивать от новых приступов, повторных и слабеющих. В тот день и час Алексей узнал, что такое дикий смех.

– Что делать-то будем? – вернулся он к своей проблеме.

– Квартиру, – ответил товарищ.

На новоселье майор Каюта принес Макавееву часы, снятые с панели разрушенного самолета. Они показывали навсегда застывшее для них время: 8:20.

Родился 9 мая 1949 года в городе-герое Туле. Инженер-электрик, автор технических изобретений СССР в различных отраслях. В 1972 году окончил факультет журналистики в системе высшего политического образования. Пишет стихи с 8 лет. Творческий потенциал унаследовал от отца. Свое становление в поэзии связывает с однокурсником, членом Союза журналистов СССР и членом Союза писателей России Меситовым А. М. Первым критиком и учителем считает члена Союза писателей СССР Кузнецова А. В. Печатался в периодических изданиях в советский период. В 2021 году выпустил первый сборник стихов и прозы «Не стреляйте мне в душу». Является номинантом литературной премии им. Сергея Есенина «Русь моя» за 2020 год. За вклад в развитие русской литературы решением президиума Союза писателей России награжден медалью «Сергей Есенин – 125 лет». С февраля 2021 года является кандидатом в члены Интернационального Союза писателей.

Не стреляйте мне в душу

Июнь 2020 г.

Мой первый стишок

1957 г.

Семье

Декабрь 1992 г.

Гордость

Май 1993 г.

Глаза

Август 1994 г.

Жене из 82-й

Апрель 1997 г.

Реквием

2004 г.

Бездомным животным

(Памяти Рокки и Балу)

Июль 2012 г.

Жене

Осень 2014 г.

Поэту-шестидесятнику Е. Евтушенко

Апрель 2016 г.

Дорогим мне людям посвящается

Май 2016 г.

Время

Май 2018 г.

Племяннику С. Копылову

Август 2018 г.

Сыну

Март 2019 г.

Романс любви моей мятежной

Август 2019 г.

Памяти дочери

Май 2020 г.

Немного о себе

Май 2020 г.

Эдуарду С

Июнь 2020 г.

В краю диких пионов

Июнь 2020 г.

Коллегам

Июнь 2020 г.

Век XXI

Июль 2020 г.

Судьба

Август 2020 г.

Осенняя хандра

Август 2020 г.

Эпиграмма

Август 2020 г.

Ода памяти

Август 2020 г.

Гимн совести

Август 2020 г.

Сентябрь

Сентябрь 2020 г.

Почему?

Сентябрь 2020 г.

Ваш выбор

Сентябрь 2020 г.

Таинство творчества

Сентябрь 2020 г.

Прозрение

Сентябрь 2020 г.

Зависть

Сентябрь 2020 г.

Наша жизнь

Сентябрь 2020 г.

Страсть

Сентябрь 2020 г.

Графоманам

Сентябрь 2020 г.

Борт SU-777

Сентябрь 2020 г.

Молчание

Октябрь 2020 г.

Единство душ

Октябрь 2020 г.

Сергею Есенину

Октябрь 2020 г.

Котенок

(Памяти Юноны)

Октябрь 2020 г.

Владимиру Высоцкому

Октябрь 2020 г.

Суета сует

Октябрь 2020 г.

Беспредел

Октябрь 2020 г.

Ностальгия

Октябрь 2020 г.

Законы Мироздания

8 ноября 2020 г.

Новый Вавилон

Ноябрь 2020 г.

День Победы

В ваших добрых глазах

21 ноября 2020 г.

Памяти сына Владимира

25 ноября 2020 г.

О Пушкин, Пушкин!

1 декабря 2020 г.

Белая ворона

Первый раз я увидел этого человека на Чистопрудном бульваре. Он стоял у входа в метро и, глядя на памятник Грибоедову, продавал свою жизнь…

Нет, я не оговорился… Он продавал именно свою жизнь, все перипетии которой, как выяснилось позже, умудрился спрессовать в стихах своей скромной книжицы в мягком переплете, на белой обложке которой гордо восседала черная ворона.

Мое внимание привлекло кажущееся несоответствие названия книги и цвета птицы, изображенной на ней, что подсказывало мне о нестандартности мышления и утонченности автора.

– Стихи! Стихи!.. Продаю свои стихи с автографом… «Белая ворона»!.. Стихи «Белая ворона»! – монотонно повторял он, держа в руке свою первую и, скорее всего, единственную книгу, о чем было нетрудно догадаться по внешнему виду и поведению неизвестного поэта.

Это был пожилой худощавый мужчина чуть выше среднего роста, с умными, глубоко посаженными глазами темного цвета, седые волосы которого имели необычный стальной оттенок.

Его манеры, некоторая неуверенность в себе и достаточно поношенная, но опрятная одежда времен СССР выдавали в незнакомце скромного и интеллигентного человека. Он был одет в хорошо выглаженный костюм темно-фиолетового цвета и белую сорочку с низким классическим воротником, который венчал правильно завязанный галстук в мелкую полосочку. Рукава его пиджака и сорочки слегка обвисли на похудевших плечах, что вызывало во мне трогательное чувство, а у него, как я заметил, неловкость и легкое раздражение. Он то и дело как бы пытался то удлинить свои руки, неказисто водя плечами, то поддергивал вверх рукава своего пиджака, то аккуратно двигал манжеты сорочки, сползающие по его худым запястьям.

Дизайнерское оформление книги да и сам облик незнакомца вызывали во мне любопытство и уважение. Суперобложка была выдержана в строгом стиле, и я, глядя на нее, даже не прочитав ни одной страницы, уже погружался в незнакомую мне жизнь. Я почувствовал вдруг душу этого человека. Словно я боролся, ненавидел, восхищался, переживал и любил вместе с ним…

– Мои стихи, с автографом! Всего за сто рублей! – не сказал он, а почти прошептал, заметив мой живой интерес.

Я попросил книгу, пролистал несколько страниц и с первых же строк его стихов почувствовал, как дрожь прокатилась по спине, душа моя, замерев в ожидании, вскрикнула, а сердце, приостановившись на миг, учащенно забилось… Прошло всего лишь пять-шесть минут, а я не мог уже прийти в себя, восхищаясь талантом этого человека.

– Вам понравились?! Вы купите мои стихи… с автографом?! – заглядывал он в мои глаза.

– Да, – прохрипел я.

Слезы готовы были брызнуть из моих глаз – настолько яркими, проникновенными и в то же время горькими были стихи этого человека. Какая мощь была в каждом его слове! Какие эпитеты и метафоры! Насколько профессионально были подобраны все рифмы, умело уложенные в поленницу ритма…

Передо мной стоял настоящий Поэт, распятый на кресте прозы нашей жизни, которая надломила его тело, изранила сердце, но так и не смогла подчинить извращенным иллюзиям его нежную душу, несущую Божественную мораль…

Я был готов целовать его руки…

Овладев собой, я достал из бумажника все свои деньги и протянул ему.

– Возьмите! Это все вам, – сказал я.

Он вздрогнул всем телом и, аккуратно взяв сто рублей, поклонился мне.

– Спасибо, – прошептали его губы, – большое вам спасибо!..

Я схватил книгу и убежал прочь от его пронзительного взгляда… А может быть, от самого себя, от стыда, от смеющейся толпы, которая «тусовалась» около завывавших уличных музыкантов… или от тех суровых парней, облаченных в тельняшки и синие береты, которые еще вчера пели здесь о Родине, чести, достоинстве и доблести нашего народа… Пели, а затем, стыдливо опустив глаза, протягивали руки с беретами, в которые, как слезы, изредка сыпались мелкие монеты растроганных зрителей…

В следующий раз я увидел этого человека в метро примерно через два года. Ссутулившись, он молча шел по вагону, держа перед собой книгу с гордым названием «Белая ворона».

За это время Поэт очень похудел и осунулся. Рукава его отутюженного костюма еще больше удлинились, а чистая белая рубашка с длинным воротником и галстук изрядно износились и поблекли.

Стыд, боль и тоска струились из каждой черточки его лица с плотно сжатыми губами. Он, глядящий в бесконечность, напоминал мне святого, облик которого окружала аура, заполнившая весь вагон.

У меня сжалось сердце, и я, боясь встретиться с ним глазами, отвернулся, опустив голову. Мне было стыдно за себя и за свое малодушие… Я готов был провалиться в преисподнюю, оттого что не имел с собой наличных денег, чтобы купить книгу, оттого что был здоров, счастлив и весел, что в этот момент не испытывал никаких затруднений…

Наша последняя встреча случилась на Тверской улице, недалеко от бывшей Филипповской булочной.

Шел мелкий колючий снег с дождем, как иголки впивавшийся в лицо и душу. Мы с женой под небольшим зонтом торопливо двигались ко входу в метро, согревая друг друга дыханием.

Вдруг на тротуаре я увидел мужчину, стоявшего на коленях, который, прижавшись к стене здания, держал перед собой белый лист бумаги всего лишь с двумя словами, написанными типографским шрифтом…

Внимательно всматриваясь в человека, я потащил жену в его сторону… Это был он – мой Поэт, державший перед собой мокрую книгу под названием «Белая ворона». По его впалым щекам текли дождинки и слезы… Его отутюженный костюм, белая сорочка с уже потертым воротником и галстук в полосочку сжались от дождя, прилипнув к худому телу. Левой рукой, оттянув полу пиджака, он всеми силами пытался защитить от дождя и снега стопку книг своего первого тиража, который так и не распродал за эти годы…

Я положил перед ним пять тысяч рублей. А он, как и при первой нашей встрече, вздрогнул, поднял на меня глаза и тихо прошептал:

– Большое вам спасибо, но моя книга стоит всего лишь сто рублей… У меня нет сдачи… Я сегодня не продал ни одной книги… Простите!..

Не выдержав этих слов, я рухнул перед ним на колени, схватил его голову руками и неистово поцеловал в лоб. Затем прижал к себе продрогшее тело незнакомого и столь близкого мне человека…

– Нет! Нет!.. Это вам спасибо, дорогой мой Поэт, – вырвалось у меня из глубин души… И силы вдруг покинули мое тело…

Мы стояли на коленях, обняв друг друга, минуты три-четыре…

А кругом спешили люди, оглядываясь на нас. Некоторые, останавливаясь, хихикали и крутили пальцем у виска…

Жена с большим трудом подняла меня с тротуара…

Только позже, когда я все дальше и дальше уходил от Поэта, стоявшего под дождем, меня пронзила вдруг чудовищная догадка, что на коленях стоит вовсе не он, а целая эпоха… классической русской литературы. Да! Да!.. Стоит на коленях в облике этого удивительного Человека в строгом костюме середины прошлого века…

Август 2020 г.

Путешествие во времени

Градообразующий проспект нашего подмосковного города с советским названием Октябрьский являет собой многокилометровую транспортную артерию, которая давным-давно протянулась из столичного мегаполиса через весь наш город. Москва, продравшись под кольцевой автодорогой следом за транспортной магистралью, быстро возвела на месте бывшего вертолетного аэродрома и деревни Выхино современный микрорайон и, слившись с нашим городом, как спрут, протянула свои щупальца в глубь его территории, быстро образовав там еще один анклав.

Параллельно этому проспекту, плавно, по замысловатой дуге перетекая в микрорайон столицы, проходит еще одна улица нашего города, которая и образует с Октябрьским проспектом центральную часть Старого города, построенного из добротных кирпичных домов еще в 40-50-х годах прошлого века. Как говорится, заблудиться-то и негде. Да и как можно заблудиться, если за двадцать лет мы с женой исходили и изъездили эту часть своего города и уютный московский микрорайон, построенный в 1990-е годы, вдоль и поперек? Тем более что одна из сталинок Октябрьского проспекта, в которой мы все эти годы живем, как раз и стоит на границе с Москвой, условность которой до сих пор вводит меня в заблуждение, не давая четкого ответа на вопрос: где же она проходит, эта самая граница?..

Давняя привычка искать в Москве то, что лежит у тебя под носом, однажды сыграла с нами злую шутку, которая запомнится на всю оставшуюся жизнь… Впрочем, трудно сказать, была ли эта шутка злой! Да и следует ли считать шуткой то необычное событие, произошедшее со мною и женой…

Лет шесть назад, в один из выходных дней того незабываемого лета, мы с женой отправились за покупками в известный сетевой супермаркет, находящийся на небольшом бульваре вблизи Лермонтовского проспекта, который и переходит в проспект, на котором мы живем.

Погода хмурилась. Вечерний сумрак торопливо окутывал улицы. Легкая духота, тревожно кричащие птицы и барахтающиеся в пыли воробьи предвещали дождь с грозой.

Сколько же раз я убеждался уже, как безошибочно улавливают птицы малейшие изменения атмосферного давления, влажности и температуры воздуха!

Когда мы вышли из магазина навстречу порывам ветра, тяжелые тучи уже заволокли небо. Быстро темнело. Иногда, с треском разрывая тучи, сквозь них, извиваясь, проскальзывала молния, бросая на нас крупные капли дождя.

Быстро добежав до машины, мы, переведя дух, медленно выехали на улицу. Грохая по крыше автомобиля, неожиданно хлынула лавина дождя, заставляла судорожно дергаться дворники, которые, не справляясь с потоками воды, готовы были оторваться.

Жена, громко вскрикнув от ослепляющего всполоха молнии, ворвавшегося в салон автомобиля, попросила меня остановить машину и переждать дождь.

Оторопев от оглушительного треска и порывов ветра, я остановил машину. Дождь с каждой секундой все более усиливался.

– Зачем стоять? Поехали потихонечку, – предложил я жене, – до дома-то всего ничего, не более километра.

– А молния не ударит в машину? – спросила она тревожно. – Это же, наверное, очень опасно?

– А какая разница – едем мы или нет? – ответил я вопросом на вопрос, трогая машину. – От этого ничего не зависит.

Свет фар не пробивал толщу воды, застревая в ней. Мы очень медленно продвигались вперед. Порывы ветра то покачивали машину, то вдруг, пытаясь ее остановить, с силой швыряли потоки дождя в ветровое стекло.

«Еще метров тридцать – и светофор, а там направо и по прямой – рукой подать до дома», – подумал я.

Мы проехали метров пятьдесят… Затем сто и еще двести, но светофора все не было и не было. Он будто провалился сквозь землю. Я ничего не мог понять… Тревога, неизвестно откуда взявшаяся, вдруг наполнила меня, заставив остановить машину.

– Что происходит?! – спросил я вслух то ли себя, то ли жену. – Куда мы едем? Ведь перед нами прямая дорога… Где светофор?!

– А мы что, еще не выехали на Лермонтовский проспект?! – удивилась жена. – Ты смотри внимательнее!..

– Смотрю я, смотрю, но ничего не вижу!.. И ничего не могу понять! – Мое волнение и раздражение нарастали.

– Успокойся и не злись! Ведь ты же за рулем, а не я, – примирительно ответила супруга, в словах которой тоже почувствовалась тревога.

– Да! Я за рулем!.. И что? – парируя ее слова, со стоном выдохнул я в ответ. – Сама посмотри! Где светофор? Где поворот?

Остановив машину, мы долго озирались по сторонам через потоки воды, хлеставшей в стекла, но не могли ничего понять. Меня начали охватывать сомнения и непонятный страх. Я посмотрел на часы – прошло всего двадцать минут с того момента, когда мы отъехали от магазина, но мне казалось, что уже прошла целая вечность…

– Послушай меня внимательно, – сказал я жене, глядя в глаза, – слушай и следи за ходом моей мысли… Если даже светофор где-то и был и не работает – это ничего не меняет! Мы никак не могли проехать такое расстояние прямо. Машина давно бы уперлась в бордюр… Если бы мы даже переехали через бордюр и газон, мы бы выехали на проспект и увидели это… А если бы умудрились переехать даже через проспект, да еще и через следующий газон, мы бы уперлись в здание торгового центра… Ты это понимаешь?!

– Не пугай меня, пожалуйста! Слышишь?! Соберись! – с дрожью в голосе выдавила из себя жена. – Пожалуйста! Очень прошу тебя! Сделай что-нибудь!..

– А что сделать-то?.. Если бы знать!.. А я пока не знаю, что делать! Надо хорошенько подумать, – ответил я. – Понимаешь, мы бы никогда не смогли переехать проспект в перпендикулярном направлении… На нем всегда большое движение. А сейчас тем более, когда время непозднее, мы бы обязательно увидели хотя бы машины, а я не увидел ни одной… Я даже не пойму, где мы стоим… Вокруг даже домов не видно… Ты хотя бы посмотри кругом…

Немного успокоившись, мы решили продолжать медленное движение вперед, никуда не сворачивая.

– А ты крути головой по сторонам и смотри, чтобы никто в нас не въехал, – попросил я жену. – Я тоже по возможности буду поглядывать, но основное внимание все же должен направлять вперед, чтобы никуда не заехать.

Машина двигалась будто в бесконечном тоннеле или продиралась через толщу воды по дну идеально заасфальтированного водоема. Прошло еще минут пятнадцать. Дождь не прекращался. Тревога нарастала…

И тут вдруг яркий разряд молнии, пронзивший пространство перед нашими глазами, парализуя сознание и волю, выплеснул мне в лицо такой поток света, что волосы, зашевелившись, привстали. А удар грома, больше напоминающий взрыв, казалось, обрушил перед нами весь небосвод. Я инстинктивно, закрыв глаза рукой, резко остановил машину. Спустя некоторое время, не услышав, а скорее ощутив, почувствовав всеми клеточками своей души и сознания звенящую тишину и дрожь жены, прижавшейся ко мне, я медленно открыл глаза. Не осознавая еще, что произошло, мы, не веря своим глазам, увидели, что дождь прекратился. Почти одновременно, ни слова не говоря друг другу, мы, шумно вздохнув, судорожно выдохнули… Наша машина стояла на обочине шоссе, по которому, перегоняя друг друга, неслись непонятно откуда взявшиеся автомобили…

– Где мы? – спросил я жену.

– Не знаю, – ответила она, широко раскрыв глаза от изумления.

Выйдя из машины, я огляделся по сторонам. Мое тело цепенело, ноги наливались свинцом. Уставившись в бесконечность, я долго молчал, боковым зрением наблюдая за рваными черными тучами, через которые кое-где уже пробивались звезды… В моей голове, как молот, стучала одна и та же мысль: «Где мы?.. Где мы?.. Где мы?..»

Жена вышла из машины и, обняв меня сзади, тихо плакала…

– Татьяна, ты знаешь, я даже не представляю, куда мы с тобой заехали! – прервал я молчание. – Что происходит?!

Это же просто какая-то чертовщина! Тань, я не могу ничего понять!

– Думай!.. Вспоминай!.. Ведь у тебя же отличная зрительная память! – тихо хлюпая, ответила она.

– Понимаешь, мне нечего вспоминать! – ответил я обреченно в полной растерянности.

– Давай поедем дальше и у кого-нибудь спросим, куда мы все же попали, – неожиданно успокоившись, предложила жена, – или… хотя бы какой-то указатель увидим.

– Какая же ты умница! Солнышко мое, как же мне не пришло это в голову?! – воскликнул я, целуя и тиская жену.

Проехав не более километра, мы наконец-то увидели указатель с названием населенного пункта. В изумлении переглянувшись, мы онемели. Оказалось, что наша машина находится на Рязанском шоссе, на расстоянии более тридцати километров от того места, где нас застала гроза…

Полтора или два часа добираясь до дома, мы, погруженные каждый в себя, больше не проронили ни единого слова.

– Да-а-а, хорошо мы с тобой в магазинчик съездили! – перекрестившись, сказала жена, когда мы переступили порог своей квартиры.

28 февраля 2021 г.

Родился 23 декабря 1939 года в городе Гори, ГССР. Учился в русской школе № 7. В 1963 году поступил в Ленинградский институт текстильной и легкой промышленности на экономический факультет. В период обучения посещал курсы по изучению Эрмитажа. После окончания института работал начальником ОТиЗ на Хашурской галантерейной фабрике. Одновременно работая на производстве, заочно обучался на историческом факультете в Юго-Осетинском государственном педагогическом институте.

Работая в научно-педагогической области, в то же время писал художественные произведения.

За весь период его творческой работы – как научной деятельности, так и преподавания в вузе – изданы две монографии по экономике и более тридцати научных трудов статейного характера, а из художественной литературы – два романа, три публицистические книги и сборник рассказов. В настоящее время продолжает свою творческую работу в области художественной литературы и публицистики.

Осенний листопад

– Энн, столько времени стоишь у окна, смотришь на осенний листопад и безмолвствуешь. Понимаю, когда в такую моросистую погоду долго смотришь на любимую тобой аллею, подобный день настраивает на грустные размышления. Ты хоть и стоишь спиной, но не хочется думать, что глаза твои печальным взглядом взирают на осенний листопад. Мне трудно представить такое твое удрученное настроение, дочь моя.

Конечно, бывает, в такой осенний пасмурный день чуткого, впечатлительного человека, коим ты являешься, настраивает на тоскливые и грустные размышления; а меня, старого отца, глядящего на твое безмолвное состояние (не нахожу другого слова) – на меланхолию. И в эту хмурую, унылую погоду – хоть я не вижу лица твоего, но чувствую, с каким тоскливым взглядом смотришь на любимую тобой аллею, – незримая печаль охватывает и меня. И мне тяжело смотреть и думать: «Отчего, дочь моя, сегодня у тебя такое грустное настроение?..»

Хотя… хотя не нахожу в этом чего-то особенного, странного!.. Бывает, от подобной угрюмой погоды порой человека охватывает неизъяснимая, а иногда безотчетная, замшелая, затаенная досада от чего-то случившегося. И мне, глядя на тебя, невольно думается: «Отчего ты сегодня так?! Что за томительное уныние охватило твою душу, дочь моя, что так, почти с полчаса, пребываешь в молчании?»

Понимаю! Была бы мать твоя жива, ты так долго не пребывала бы в таком безмолвии и с таким унынием не взирала бы на любимую тобой аллею. Поделилась бы с ней своими думами, и она, проявив материнское, женское участие, смогла бы утешить… и облегчить грусть твою. А я отец, и мне нелегко видеть, как ты столько времени стоишь у окна и тоскливым взором смотришь на листопад в аллее.

– Па, ты почему встал? Продолжил бы сидеть. Тебе нелегко ходить… Устал сидеть в кресле?.. Слышала, Мальвина вошла, поправила плед, подбросила поленья в камин – стало теплее. Не надо было вставать.

– Ничего, дочь моя Энн. Врачи же прописали чаще ходить, разминать конечности. Вот и я по мере возможности стараюсь двигаться… Но… но у меня в такую пасмурную, сырую погоду обычно в суставах ноет… Но сейчас не этот недуг меня беспокоит… больше беспокоит твое такое сегодняшнее настроение. Отчего ты сегодня так, Энн?! Что за грусть охватила твою душу? Конечно, я… не буду спрашивать, чего ты не пожелаешь рассказать отцу своему. Женское сердце, как я уже сказал, в подобном случае всецело может довериться в откровении только матери… А я отец, и мое беспокойство в другом: как мог бы я проявить участие в утешении грусти твоей, Энн? Когда в иные дни, бывало, смотрел и видел печаль на твоем лице, ты должна знать, – всегда мне бывало тревожно. Особенно твой молчаливый взгляд на все, почти на все… Помню еще с детства, если что-то тебе не нравилось, ты всегда отвечала вопрошающим взглядом и задумчивым молчанием. И мы с матерью твоей с тревогой это воспринимали. А на этот раз уже второй день, как ты ушла в себя, и сегодня с утра ты опять неразговорчива, стоишь у окна столько времени и слова не промолвишь. Может… может, сегодняшнее твое такое настроение от последнего выступления в The Royal Opera, где, как я знаю, пела арию «Горная Фея»?

– Нет, па! Не то!.. Я выступала два дня тому назад в Covent Garden и пела арию «Розамунда».

– Ну и как?! Опера прошла, и кто-то из газетчиков написал что-то неладное, что заставило пребывать в таком удрученном состоянии?.. Я всегда слежу за прессой и читаю каждый отзыв о твоих выступлениях. Чуть ли не с первых твоих дебютов на оперной сцене я, кроме похвалы газетчиков и театральных критиков, ничего пока не слышу и не помню. Разве что-то было такое в прессе? Что?.. Я с утра только и делаю, что просматриваю прессу, и ни вчера, ни сегодня ничего подобного не заметил.

Но вот вспоминаю первые твои дебюты и как ты всегда ревниво на отзывы прессы и театральных критиков реагировала. И когда видела, что в газетах похвалы бывало больше, главное от оперных критиков, как сияло твое лицо, как это всегда тешило твое самолюбие… Не говоря о том, как мы – мать твоя и все домочадцы – всегда бывали рады твоему такому успеху. Да, всегда мы одинаково были рады и счастливы от твоих успехов на оперной сцене. Твой голос обвораживает слушателей, о первых же твоих выступлениях с восторгом писала вся изысканная пресса Мейфэйра[1]. А главное, многие из королевского двора, посетив оперу и послушав твой голос, с восхищением делились впечатлениями с прессой. Помню, я читал: когда попросили принца Эдуарда сказать несколько слов о твоем выступлении, он отвечал: «Такого голоса у певцов «Ла Скала»[2], что приезжают из Италии, не услышать. Наша… их превосходит!» Запомнилась и одна выдержка из газеты «Норзерн Стар», в которой печаталось интервью молодого, но уже выдающегося композитора сэра Чарльза Стэнфорда, который, отвечая на вопрос корреспондента, с восторгом говорил: «Какой голос! Какое сопрано! Настоящее bel canto!» To же писали и «Лондон Дейли Миррор», и «Морнинг Пост», и другие.

– Да, па, все это помню… Почему подошел к окну?.. Здесь же холодно!

– Ничего, Энн, и я люблю осеннюю погоду и, бывает, с интересом наблюдаю за подобным листопадом. Вспоминаю, как и мы с матерью твоей часто прогуливались по аллее и, ступая по шуршавшим под ногами жухлым опавшим листьям, много рассуждали об этом периоде года. Помню, однажды, прогуливаясь в такое осеннее время по аллее, она сказала: «Джо, всегда интересно, что происходит в природе, особенно в это четвертое время года. В ней есть что-то такое особое, мистическое, только ей присущее: кажется, осень несет на себе какую-то печать потаенной особой ноши; что-то окончательное, заключительное и отличительное от трех других времен года… И это заставляет задуматься».

И мнения наши о временах года, и особенно об осени, часто совпадали. Помню, как она, рассуждая об осени, потом говорила: «Джо, пусть не удивит тебя, если, думая об осени, я приведу такое сравнение о состоянии чувств. Конечно, весна прекрасна в своем пробуждении природы и цветении, и это можно сравнить с чувством, связанным с рождением младенца. Лето – это радость и блаженство от первых шагов дитяти. Но осень в этом случае похожа на состояние матери, что вынашивала плод в чреве своем до наступления родов, три времени года – девяносто дней. И в чувствах – после периода в девяносто дней – это можно сравнить с тем состоянием сердца матери, с тем, что чувствует она в ту минуту, когда из чрева ее на свет появляется новая жизнь. А потому осень не исключена тех природных прелестей, что ей присущи, – изобилие и красота красок, в которые облачается вся живая природа перед началом суровой зимы… А потому осень настраивает на особые, высокие чувства».

И часто мать твоя, уходя в рассуждения, заключала: «Я почему-то осень люблю больше, чем другие времена года. Осень – это полнота… изобилие всего того, чем человек и все живое может жить и радоваться до следующего года, до наступления весны».

– Да, па, мать была впечатлительная. Об этом многие, кто вспоминал ее, часто говорили…

– Энн, вот сейчас, когда стою рядом и уже смотрю на твое лицо, к сожалению, замечаю, может быть и впервые, – что-то на душе твоей неспокойно. Что тебя беспокоит, что тревожит твое сердце, дитя мое?.. Отвечаешь молчанием?! Да, а… жаль, а была бы мать твоя жива, она могла бы разделить твою печаль. Но-о-о!.. Раз нет желания… больше не буду спрашивать. Главное, чтоб со здоровьем было хорошо.

– Па… Что же!.. Можно… Могу и с тобой поделиться!..

– Слушаю, что за причина грусти твоей, дочь моя?

– Он… не пришел на спектакль!..

– Он не пришел?.. И он один из тех твоих поклонников… кого я могу знать?

– Нет, па, ты не знаешь его… Он обещал и не пришел на спектакль.

– Ты пригласила, а он не пришел на спектакль?!

– Да, па! Я пригласила. А он не пришел…

– Энн… я не буду спрашивать, если нет у тебя желания называть его имя, кто он, какого положения в обществе, другое… Но как?! Ты пригласила, а он не пришел на спектакль!

– Да, па, обещал и не пришел на спектакль. А имя… имя… Зовут его Роберт… А положение, положение в обществе?.. Он… он… моряк.

– Моряк?.. Ты сказала – моряк?!

– Да, па, он моряк!.. Па, где находится Карибский океан? Атлантический я знаю, слышала, есть и Тихий океан, а Карибский океан где?

– Карибского океана, Энн, не существует. Есть Карибское море, а точнее внутреннее, полузамкнутое море бассейна Атлантического океана между Северной и Южной Америкой. И вокруг этого, скажем, замкнутого моря находятся на севере Соединенные Штаты, на западе Мексика, а на юге несколько латиноамериканских стран.

– И в этом замкнутом море много пиратов?

– Да, действительно, там плавает много пиратов – корсаров и буканьеров. И с ними королевство наше ведет настоящую войну.

– Значит, он воюет с пиратами, и потому моряка этого называют… грозою пиратов!

– А-а-а… тот, о ком речь, конечно, он капитан корабля, раз его считают грозой пиратов Карибского моря.

– Да, он… капитан того большого корабля, что считают грозой пиратов.

– И… и где же ты познакомилась с ним? И он, этот гроза пиратов, не изъявил желания присутствовать на твоем выступлении и услышать твоего голоса?

– Па, это на балу… у лорда Гулд в честь его шестидесятилетия, где присутствовал и барон Уилсон со своей молодой невестой. И там, на этом балу, познакомилась с этим капитаном Робертом, который тоже был приглашен на этот бал.

– И на том балу ты должна была выступать?

– Нет, была так приглашена. И на том балу, па, прямого знакомства с ним не было, мы только обменивались взглядами… Только виделись и… смотрели друг другу в глаза… Обменивались взглядами… прямого знакомства не было…

– Как же так?! Обменивались взглядами, а знакомство?!

– Да, па, обменивались взглядами… А было это так: на балу у лорда Гулд я стояла с леди Элизабет. Подошла к нам Надя…

– Надя?..

– Да, Надя, дочь русского посла.

– Русского посла… Графа Шувалова?

– Да, дочь русского графа. Надя такая кукушка, она не упускает ни одного бала, карнавала, ни одного в свете званого вечера, везде и всюду она там…

– Энн, ты сказала, она дочь графа Шувалова… посла России? Я что-то припоминаю ее… Интересно, не она ли?.. Во время начала второй Крымской войны посол России был болен, и я приносил к графу домой уведомление военного департамента. Граф был лежачий больной, и к нему проводила меня дочь его молодая… Нет, еще юная, светлая синеглазая юная леди. Она мне показалась… красивой. И не она ли?

– Да, па, Надя – красивая леди. Но поговаривают, что она не дочь, а племянница посла. Но такая!.. Первая сплетница в Мейфэре!.. Бывает она везде и всюду. Не упускает ни одного бала, карнавала, званого вечера или презентации чего-либо. Но говорунья!.. Ее еще в высшем свете называют корзиной сплетен, а другие нашли ей более подходящее имя – кукушка. Вот она и… Это она меня с ним… и познакомила.

– Но ты же сказала, что прямо не знакомилась, а только взглядами?

– Да, па! Прямого знакомства не было, но… лучше расскажу. Впрочем, было так. Как я сказала, на балу у лорда Гулд стояла я с леди Элизабет… Подошла к нам Надя, наклоняется мне к уху и поверх веера смотрит куда-то в зал и говорит:

– Энн, и ты, Элизабет, не шевелитесь, стойте ровно и продолжайте беседу. Один молодой джентльмен, Энн, не сводит с тебя глаз. Ты на прицеле… А какой красавец! Какой стан! Стройный высокий белокурый блондин.

– Кто он? – спросила я.

– Не знаю. Впервые вижу. Нигде, ни на одном балу его я не видела. Вижу первый раз. Давай немного отойдем в сторону, станем вон у той колонны и посмотрим, как он… на его действия.

Мы отошли немного в сторону, встали у одной из колонн зала… И Надя опять, обводя глазами поверх веера зал, щебечет на ухо:

– Энн, я так и думала. Они со своим другом пошли за нами, тоже остановились. Не оглядывайся, встань чуть левее, голову держи профилем… Вот так! У тебя красивый нос! Разговаривай со мной… Какой стан! Какая талия! С такой благородной осанкой каким молодцом он смотрится!.. А мундир как сидит, опоясанный широким, также с позолотою, поясом! Прямо витязь!..

Помню, я спрашивала:

– А что такое «витязь»?

И она отвечала:

– Витязь? Ну… это эсквайр, или джентльмен по-русски. – И сказала потом: – Только почему-то на бедре у него не сабля, как это я видела у героя Русско-турецкой войны Скобелева, а маленький кинжал.

– Не кинжал, – вмешалась в разговор леди Элизабет, – а красивый морской кортик… Также с золотой рукоятью.

– Красивый морской кортик! Значит, он моряк, – сказала тогда Надя, – я в военных мундирах разбираюсь.

– Вот почему, когда я спрашивал, ты сказала, что он моряк!

– Да, па, она же назвала его моряком. Па, а кто такой Скобелев, этот герой Русско-турецкой войны?

– Герой Русско-турецкой войны?.. У Русско-турецкой войны длинная история, и война эта продолжается по настоящее время. И нам, англичанам с французами и другими союзниками Европы, прямо или косвенно приходится в ней участвовать. Некоторых русских военачальников этой войны я и по фамилиям могу назвать, с ними на дипломатических встречах приходилось общаться. Главнокомандующий русской армии граф Румянцев, начальник объединенных войск князь Потемкин, ну и…

– Па, я спросила про героя Русско-турецкой войны Скобелева.

– Русского героя этой войны Скобелева?.. Русские ведут успешную войну с турками, и у русских в этой войне могут быть герои, и не один. Русская армия действительно сражается доблестно, быстро вытеснила Турцию из Крыма, и теперь русские хотят вовсе вытеснить турков из Черного моря и пытаются выйти к Средиземноморью. Вот сегодня в утренних газетах я читал сообщение, что русские уже приближаются к столице Османской империи Константинополю и собираются осаждать. Но мы задействовали все ведомства – пока в основном дипломатические, – чтоб приостановить их и помешать им взять столицу Османской империи Стамбул, или, что то же самое, Константинополь.

– Хотите помешать?.. Англия же не воюет с русскими, почему вы им хотите помешать?

– Да, мы хотим помешать взятию Константинополя, это не в наших интересах. Овладев этими воротами на Ближний Восток, русские могут выйти и к Средиземноморью. И мы как раз должны успеть вовремя вмешаться, чтоб русских остановить. Пока успешно работает наша дипломатия… Как раз к этому времени мы подтянем военный флот к проливу Дарданеллы и русским дадим понять: в случае наступления на Константинополь наша военно-морская эскадра начнет бомбардировать войска, наступающие на столицу турков Стамбул. Кстати, сегодня в утренних газетах я читал, что русские войска, продвигавшиеся к столице Османской империи Константинополю для ее осады, возглавляет Белый генерал и, кажется…

– И почему – Белый генерал?..

– Ну да! И фамилией генерала, который рвется осадить и захватить Константинополь, является… Ты спрашивала,

знаю ли я русского героя Скобелева? В утренних газетах как раз сообщается о Белом генерале Скобелеве, который вот-вот ворвется в Константинополь, и Османская империя падет.

– Значит, это тот русский герой Скобелев, о ком говорила Надя?

– Да, должно быть, он и есть этот русский герой Скобелев.

– А почему его называют Белым генералом, этого Скобелева?!

– Дальше о нем в газете пишут, что является он молодым смелым генералом, и конь под седлом у него белый. Прямо на передовой, где ведутся бои и… обстрелы, он на своем белом коне объезжал передовые позиции, чтоб подбодрить свою кавалерию и солдат. И также в газете пишут, что этот Белый генерал, когда появляется на передовой на своем белом коне, наводит ужас на воинов-турков. И теперь промедли наш дипломатический корпус, этот Белый генерал возьмет Константинополь.

– А зачем пытаетесь остановить? Пусть этот Белый генерал, он же герой, и берет столицу турков Константинополь.

– Энн, этого допустить ни в коем случае нельзя. Так считает правительство, парламент, военное министерство, и особенно против того, чтоб Константинополь стал русским, сама королева Виктория. И мнение британского правительства такое: «Русским нет необходимости находиться на Ближнем Востоке, в Средиземноморье, в непосредственной близости к Суэцкому каналу, где наши интересы являются приоритетными». Тот акт нашей дипломатии и военно-морской маневр у пролива Дарданеллы русским дает знать, как выразился лорд Дерби: «Для русского медведя местом обитания является обширная Сибирь, и мы им помешать продвигаться в том направлении, даже если пожелаем, не можем». Да бог с ним, с этим генералом Скобелевым. Что было дальше с капитаном, с кем не успела познакомиться?

– Да, Надя расхваливала этого Белого генерала Скобелева и говорила, что видела его на балу в Петербурге. Молодого и стройного… Очень похожего на этого моряка, или… как там… капитана. И тогда, при беседе, продолжая поглядывать на капитана поверх веера, она сказала, что схожесть она находит не только в росте, стройности, но и в одинаковом раскосом орлином взгляде… «Какой красавец!» – продолжала она повторять. Но различия между героем Скобелевым и капитаном, говорила она потом, она видела в том, что волосы у того русского героя, что шевелюрой спускались на лоб, были цвета шатен, а у капитана, грозы пиратов, что также шевелюрой спускаются на лоб, были белокурыми.

Потом при разговоре, обращаясь к Элизабет, говорила: «Взгляни, как он смотрит на примадонну». Затем, обратившись ко мне, произнесла: «Боюсь… взглядами этих орлиных глаз, примадонна, перья твои будут обожжены…»

Что ж, па, буду до конца… откровенна. После подобного разговора и похвал, а особенно последних ее слов, что от взгляда орлиных глаз перья мои будут обожжены, я вдруг произвольно, не прервав разговора с Надей, повернулась и посмотрела в сторону, где этот гроза пиратов, по ее словам, должен был стоять. И… и взгляды наши пересеклись и… и на миг застыли. Мы оба смотрели друг на друга не отводя глаз. Да, я тогда застыла в странном, труднообъяснимом словами зачарованном состоянии под взглядом его действительно чуть раскосых глаз. Мне, не знаю как, трудно было отвести взгляд от его глаз. Он… как и я, не отводя взгляда смотрел прямо мне в глаза. Па, не знаю сколько… но мы долго так стояли и смотрели друг другу в глаза. Казалось… мы вели глазами какую-то неестественную, овеянную волшебством беседу о чем-то странном, но почему-то очень важном, желанном, нужном нам обоим, при этом ощущая неизъяснимое чувство необходимости нашей дальнейшей близости…

– И… и дальше что?..

– Надо отдать должное хитрой смекалке Нади, которая в полголоса сказала, обращаясь к Элизабет, чтоб они, будто ничего особенного и не произошло, ничего не замечали, продолжили прерванный обыденный разговор. Как бы этим поведением проявляя великодушие. С позволения этих двух леди мне давалась возможность пообщаться, на этот раз пусть взглядами, но пообщаться с героем, грозой пиратов, с капитаном Робертом. И па… Может, мне и не хочется говорить, но тогда нам казалось, что нашими застывшими на миг взглядами мы действительно общались… Вели безмолвный разговор!.. И тогда, не отводя глаз от его взгляда… не помню… но так было: губы мои полушепотом произнесли:

– Надя, завтра у меня выступление в Covent Garden, буду петь «Прекрасная Роза Мунда» и хочу, чтоб этот моряк присутствовал на моем выступлении…

И помню, как сразу последовал ответ Нади:

– Принято указание, минуту постою для отвода глаз и иду выполнять поручение ее величества – первой и прекрасной примадонны.

И она, действительно постояв менее минуты, поздоровалась с кем-то из мимо проходящих леди с кавалерами и, примкнув к ним, отошла.

– Значит, прямого разговора не было… Что же!.. Вообще, бывает и это часто, когда люди взглядами обмениваются мнениями, мыслями, думами без словесного общения. На такое способен не только человек. Подобное свойственно и всему, что обитает на земле, имею в виду животных… Наука ведь знает, как общаются не только наземные, летучие, но и, что странно, подводные существа.

Ну а человек?.. У людей бывает и такое, и многие на это способны, что одним пристальным взглядом на какой-то миг застывших глаз по выражению лица можно прочесть всю предыдущую жизнь собеседника. Передать печальное, или радостное, или что-то очень важное и срочное. А многие даже выражением лица, остротой взгляда могут предупредить о чем-то опасном или радостном. Да, такое бывает, Энн!.. Но вот взглядами объясниться, выразить чувства?! Что же… в чувствах?! Могу согласиться! Мне кажется, это важное, что-то особое, запредельное, подсознательное наитие. То есть общение в чувствах присуще только созданному Всевышним, и Он наделил этим свойством из всех видов только человека.

Да, подобное, что-то похожее бывало и у нас с твоей матерью Джейн, когда не прибегали к многословию, когда взглядами, как говорят, с полуслова понимали друг друга и в зависимости от обстоятельств обменивались эмоциями и чувствами. Впрочем, о чем мы сейчас говорим, Энн, подобное – через чувства искать расположения, – конечно, возможно… И… что же было потом, после такого с ним общения?

– Потом, па, не знаю, сколько мы так могли смотреть друг другу в глаза, общаться взглядами, когда глаза наши застыли в таких вот взглядах. Вдруг капельдинер объявил приглашение в music-hall послушать великого скрипача Иоганна Соломона, который был приглашен на бал. И все спокойно, в том числе и мы с Элизабет, двинулись в сторону music-hall, чтоб послушать этого виртуоза по игре на скрипке. И когда мы с Элизабет также пошли в зал, я спокойно оглядывалась, думала, что и моряк со своим другом также пойдет вслед за нами… Но когда мы уже были в зале и искали места, где сесть… я его там не видела. В зале не оказалось и Нади. И когда на антракте после первой части выступления музыканта мы с Элизабет вышли из зала, подошла Надя и, в улыбке прикрывая свои румяные щеки и поверх веера оглядывая присутствующих своими зелеными кошачьими глазками, скороговоркой, но тихим голосом выпалила:

– Энн, мои действия требуют похвалы, так как я в точности выполнила твое поручение. Зовут его сэр Роберт Лоу Джордж. Он принял приглашение и будет сидеть во второй ложе второго ряда слева в обществе семейства графа Скарборо… Понимаешь, Энн, эта ложа пэра Ричарда Джорджа Ламли, и он приходится им по матери кузеном. А по отцу он также потомственный моряк и тоже приходится кузеном, на этот раз лорду адмиралтейства – Эдварду Лоу, графу Элленборо. А у них какая-то родственная связь с этим… адмиралом Нельсоном. Так что этот Роберт Лоу Джордж – потомственный моряк, и род его восходит к самому адмиралу Нельсону, который победил Наполеона.

– Значит, он будет сидеть во второй ложе второго ряда. Да, во втором ряду, вторая следующая – это ведь ложа пэров Скарборо, – помню, сказала и я тогда.

– Леди Энн, потерпите, я не доложила главного, – продолжила она говорить. – Он, этот молодой красавец, что так мило смотрится, оказывается, является капитаном Королевского военно-морского флота ее Величества. А корабль, которым он командует, называется «Ирландец», и это тот корабль, который охотится за пиратами в Карибском море. И он недавно прибыл из дальнего плавания из Атлантики и привез арестованного им самого… знаменитого пирата пиратов, злодея Сэма Хауэлла, о котором так много писали в газетах. И этого красавца, капитана Роберта Лоу Джоржда, среди пиратов… как там… пиратского «братства» в Карибском море называют грозой пиратов.

Вот что я знаю о нем, па, более ничего. Единственное, что потом еще говорила Надя, так это то, что, когда Надя и леди Маргарет, которая была знакома с Мичмондом, с кем этот Роберт находился на балу, и знакомила Надю, во время беседы с этим Робертом подошел клерк, подал тому конверт и сказал: «Это письмо вам от военного офицера, он ждет ответа». Он, этот Роберт, вскрыл конверт, прочитал письмо и, с минуту помолчав, извинился, сказав, что у него срочный вызов в адмиралтейство… И когда он откланялся и хотел было уйти, Надя напомнила о приглашении на завтрашний спектакль. И он, прощаясь, поблагодарил и сказал: «Мое присутствие по приглашению обязательно! Я непременно посещу спектакль. Мне это необходимо!»

– Подожди, Энн… подожди!.. Зовут его сэр Роберт Лоу… Джордж, и неделю тому назад он прибыл из дальнего плавания по Атлантике и привез арестованного пирата – самого Хауэлла Сэма. Подожди, дай подумать… вспомнить! А странно, как много совпадений.

– Какие совпадения, па?

– Какие?.. А такие совпадения! Послушай, какой день сегодня?

– Сегодня… вторник новой недели.

– Правильно, я же в субботу был в клубе. И там на отчетном собрании присутствовал лорд Эдвард Лоу, и во время ленча лорд Эдвард рассказал, что из Атлантики прибыл фрегат «Ирландец», капитаном которого является его племянник Роберт Лоу Джордж. И что им был арестован известный пират, некий Хауэлл Сэм, за которым он охотился в прибрежных водах Карибского моря целый год. А главное, что он потом рассказал…

– Что потом он, па, рассказал о своем племяннике?

– Дальше он рассказал то, о чем потом, как он говорил, вскоре во всех газетах напишут.

– И что же он сделал такое, что напишут во всех газетах?

– Впрочем, дальше он рассказал, что королевский линейный фрегат «Ирландец», оснащенный ста двадцатью шестью пушками, долгое время охотился за известным пиратом Сэмом Хауэллом по прибрежным водам Америки в Атлантике и, естественно, по Карибскому морю и наконец настиг пиратское судно у острова Антигуа, в узком заливе Сент-Джонс… куда тот заплыл, чтоб укрыться от погони. Корсарское судно в том маленьком заливе и было обнаружено. И капитан Роберт, перекрыв своим фрегатом выход в открытое море, предложил пирату сдаться. Сэм Хауэлл после долгих переговоров и выдвинутых условий согласился и велел своим матросам подняться и задрать паруса, этим давая знать, что пиратский корабль сдается. Матросы поднялись на мачты, разошлись по реям и действительно начали поднимать паруса, а передними парусами, что на носу у корабля и называются стакселем, медленным ходом, используя попутный ветер, повели свой корабль в сторону выхода из залива, то есть в сторону самого сторожевого фрегата «Ирландец», что перекрывал тому выход из бухты. И когда пиратский корабль поравнялся с фрегатом и борта обоих кораблей могли почти соприкоснуться, молодой капитан Роберт Лоу увидев, что матросы, которым был дан приказ их капитаном Сэмом Хауэллом поднять паруса, продолжают оставаться на реях мачт, угадал замысел пиратов…

– Ну а дальше… что дальше произошло, па?

– А дальше?.. Отважный капитан сэр Роберт Лоу угадал хитрое намерение пирата Сэма Хауэлла. А хитрость заключалась вот в чем: когда пиратский корабль поравнялся бы с военным кораблем, то пираты вдруг быстро опять спустили бы паруса, и попутный ветер позволил бы пиратам быстрым ходом проплыть в непосредственной близости от фрегата «Ирландец» к выходу в океан. И, таким образом проплыв мимо и вырвавшись из бухты, быстро удалиться в открытый океан. И расчет был прост: пока военный корабль капитана Роберта развернулся бы и начал бы преследование, каперское судно Сэма Хауэлла, вырвавшись из залива, ушло бы далеко в открытый океан. И если бы такое произошло… А время было уже далеко за полдень… И окажись в открытом океане, пираты могли уйти.

– Ну и что потом случилось, па?

– А случилось то, что, когда каперский корабль поравнялся, а пираты были заняты спуском парусов и корабли находились в непосредственной близости, почти соприкасаясь палубами, капитан Роберт приказал своим матросам и морским солдатам-бомбардирам бомбардировать пиратское судно с прицелом на мачты. А заодно, находясь в непосредственной близости от бортов корабля, штурмовать каперское судно, то есть пойти на абордаж, так как большая часть пиратов находилась на реях мачт. Абордаж судна и рукопашная атака, помимо залпового пушечного обстрела, должны были увенчаться успехом. Смелое решение капитана Роберта ошеломило пиратов, когда военные моряки и матросы фрегата «Ирландец» пиратским же способом, абордажем, начали брать их корабль. Многие пираты, увидев, что перевес был на стороне противника, уже не спускались с мачт, а оставались на реях. Но сражение на палубе продолжалось. И когда капитан Роберт увидел самого предводителя пиратов на капитанском мостике, выхватив шпагу, ухватившись за свисавшую с реи ванту, разогнался и мигом оказался на палубе каперского судна, быстро пробрался на капитанский мостик и оказался перед пиратом Сэмом Хауэллом, который также со шпагой в руке вел сражение с военными матросами фрегата. Сэм Хауэлл, увидев перед собой в капитанском камзоле такого молодого капитана военного фрегата, опешил, и сражение недолго продолжалось. Смелый поступок капитана Роберта ошеломил пирата. Когда молодой капитан припёр пирата Хауэлла к штурвалу его корабля, то, приставив острие шпаги к горлу, скомандовал, чтоб тот громким кличем отдал приказ прекратить сражение и сдаться. И когда этот злодей Сэм Хауэлл увидел, что жизнь его на волоске, а лишнее кровопролитие бессмысленно, то подчинился требованию капитана, и вся его команда сдалась в плен молодому капитану Роберту Лоу. Вот какая новость появится в газетах, обещал всем нам лорд Эдвард Лоу.

– Значит… значит, этот капитан Роберт – герой?!

– Да, он герой Королевского военного флота и, соответственно, будет награжден королевой Великобритании Викторией. Это тоже обещал лорд Эдвард Лоу.

Но, но… Ав конце, когда мы спрашивали подробности об его племяннике, он сделал следующее сообщение: «В ночь 21 ноября 1887 года, то есть в это воскресенье, из военно-морского порта Саутгемптона в три часа ночи по решению адмиралтейства три военных корабля ее Величества отплыли к берегам Турции, и кильватерную струю этих трех военных кораблей возглавляет линейный фрегат «Ирландец», капитаном которого является Роберт Лоу Джордж. И скоро мы услышим о новых, теперь уже о военно-морских подвигах капитана сэра Роберта Лоу Джорджа…» Вот что лорд Эдвард Лоу нам всем рассказал.