Читать онлайн Новый мир бесплатно

Новый мир

– Вы обещали врачу не пить до темна, мистер N.

– Тьма вокруг, Френсис.

(с) Peaky Blinders

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Вторжение

День 1

– Па, смотри! Опять! – Майк опять машет у меня перед лицом планшетом, сидя на диване. Я прохожу мимо, и лишь слегка закрываю микрофон в телефоне, хмурясь и шикая на сына. Тот фыркает и кривит губы, вновь поворачивая айпад к себе.

– Вообще-то здесь говорится.. – начинает он, но я уже перехожу на кухню.

– Да-да, слушаю – бормочу в трубку и достаю банан из холодильника.

– Пап, ты не поверишь! – теперь уже изумленно кричит Майк из гостиной и я тяжело вздыхаю.

Да, я знал, что это будет нелегкая неделя, но каждый раз будто впервые. После развода с Сарой я и рад был бы отбрехаться от любых отцовских посягательств и остаться обычным воскресным папочкой. Ну, из тех, что приезжают по выходным, привозят ребенку всяких вредных, но вкусных вещей, никогда не ругают и похвалят за меткость, если мяч попадет вдруг в окно соседнего дома. Потому становятся любимым родителем при малейших затратах.

Но нет, из-за того, что Сара тоже была мамашей такой себе, я четко осознал, в каком дерьме окажусь, если не решусь вдруг бороться за свое время с ребенком. Общественное мнение, мои друзья, ее друзья, все эта ахинея добродетели, которая так вдруг стала модна и популярна в наше чертово время.

Собственно, я и так оказался в дерьме.

Теперь по четным неделям Майк стабильно с матерью и ее новым мужем (из-за которого она и развелась со старым), а по нечетным живет у меня.

И да сохрани господь меня эти каждые чертовы нечетные недели.

Нет, когда мы только разошлись, ему еще было 11 и все было не так плохо. Дал приставку, разрешил поесть чипсы и все сойдет. Но теперь, когда ему уже 14 и ему нужны совсем не чипсы, он начинает меня напрягать. И хорошо бы, если бы ему, как и сверстникам, нужны были девчонки и друзья. Я, быть может, даже на выходные задерживался бы в баре, чтобы они могли расслабиться в моем доме. Но нет, Майк совершенно необщительный. Сара отказывается признавать, что это называется все-таки не интроверт, а социопат. Интроверт – когда человек общается мало, но у него есть 1-2 человека, с которыми он рад встретиться да провести пару часов. А вот социопат – это тот, кто целыми днями сидит дома и ему дурнеет от одной мысли выйти за молоком в магазин через дорогу.

Потому Майку нужны не тусовки, а постоянно отвлекать меня от дел. Он валяется круглыми сутками дома со своим айпадом и считает, что мой мир на ту неделю, когда он приезжает, крутится вокруг него. И в какой-то момент это и правда начинает быть так, что крепко раздражает. Не сказать, чтобы у нас с ним была какая-та крепкая связь отца и сына, потому подобные изменения едва ли вызывают теплые чувства.

Порой меня даже посещают мысли, что его просто гнобят в школе, поэтому он предпочитает не выходить из дома и не имеет друзей. Потому что будь он настоящим социопатом (или интровертом, как говорит Сара) он бы не общался ни с кем, включая меня. Но нет – на нас с Сарой это привилегия молчания не распространяется.

– Пап! – теперь он уже заходит в кухню с планшетом, раз я не вышел обратно в гостиную. Опять закрываю мобильник ладонью.

– Я занят, Майк – цежу – Подожди.

Но он будто не слышит.

– Нет, ты только послушай – не поднимая глаза и не делая паузы говорит – теперь вспышка насилия уже в Париже, и в.. Па, что такое Генуя?

– Город в Италии, учи географию – отмахиваюсь я и вновь убираю ладонь от мобильника – да-да, Бари, я тебя слушаю.

Майк недовольно поднимает глаза и опять супится:

– Ты не слушаешь, что я говорю?

– Я думаю это логично, все к этому вело – говорю в трубку, вновь прикрываю ладонью и теперь уже шиплю сыну – ты видишь я разговариваю, не мешай мне. Иди займись чем-нибудь.

– Ты такой офигенный отец – язвит он и захлопывает крышку защитного чехла на планшете. Сверкает еще пару секунд голубыми глазами. Между прочим, ему они достались от меня, а вот рыжие волосы от матери. У меня до третьего колена почти все брюнеты.

Майк нескладный, как и все подростки в 14, но при этом уже успел отъесть себе живот и щеки. На носах очки – явное доказательство того, что с техникой он проводит времени больше, чем со сверстниками. Я в его возрасте занимался спортом и гулял с девчонками, а не донимал отца идиотскими интернет-статьями, которым верят лишь олухи.

Еще и одевается глупо. Я пытался купить ему нормальных вещей, но он даже смотреть на них не хочет. Сара говорит, что это нормально и пусть носит что хочет, даже если это идиотские футболки с глупыми принтами (и не исключено, что из-за них у него и нет друзей). Порой я не понимаю, как от меня мог родиться такой ребенок.

Будто и не мой. Мы совершенно разные. Внешне, внутренне, черт возьми, да во всем. Может, поэтому я никогда и не испытывал тяги к нему. Потому что никогда не видел в нем себя, а как любому тщеславному человеку, мне это было необходимо, тем более если речь шла о сыне.

Единственном.

Что весьма досадно.

Наконец, Майк разворачивается и уходит обратно. Я облегченно вздыхаю.

– Ты опять пропал, Итан – недовольно бурчит телефон.

– Прости, Бари – потираю переносицу, точно она поможет убрать эту головную боль из моего дома под именем Майк – сын приехал, эти подростки.. никакого с ними сладу.

– Да, не рассказывай. Сам знаю. Так вот..

Когда мы так рано решили с Сарой завести ребенка, я и не представлял, как сильно отличается жизнь семейная от той романтично-страстной идиллии, которая была у нас раньше. Мне было 23, когда родился Майк. Когда каждый день превратился в оплот детских воплей, а когда он подрос – постоянных лего и чертовых железных дорог под ногами. Потом мячи и постоянные синяки, наставления Сары за то, что это я на правах отца должен учить его поведению. Со школой пришла его нелюдимость, потом он разжирел, потом подсел на какие-то идиотские рок-группы, и к тому моменту как Сара заявила, что у нее есть любовничек (собственно, на тот момент и у меня уже была третья девушка на стороне), я окончательно разочаровался в этом всем. И понял одно – даже в 30 заводить ребенка рано.

Не то что в 23.

За все эти 14 лет я так и не почувствовал того пресловутого счастья «отцовства» о котором все толдычат. Я был бы и рад перемотать все обратно и в свои 37 не быть никому отцом. Ну, или таскаться сейчас с мальчишкой лет пяти от какой-то девицы, которая днем играет с ним, а ночью со мной. На такую семейную жизнь я может и согласился бы.

– Смотри! – Майк тычет в телек, который успел врубить.

Договорив с Бари выхожу в гостиную, надеясь, что он этого не заметит, но не выходит. Мысленно чертыхнувшись, оборачиваюсь на ящик. Новости.

– Здесь тоже говорят об этом – возбужденно замечает Майк – вспышка массового насилия! Прикинь, в Мексике сегодня премьер-министра убила его жена!

– И что? – жму плечами – это обычный мир, Майк, никакой сенсации.

– Ты не понимаешь! Они же просто.. они как будто с ума сошли.

– Кто они? Таблоиды или желтая пресса? – фыркаю – помнится, еще пару лет назад все пророчили нам умереть от опасной       заразы, вышедшей из Африки. Потом нам прогнозировали конец света от вируса из Китая. А – щелкаю пальцами – совсем забыл про календарь Майя, по которому всем должен был настать конец еще в 2012 году. И это не говоря о всем том дерьме, которое ежедневно пестрит галиматьей о личной жизни всех, кому не лень. Нельзя верить всему, на чем СМИ пытаются сделать деньги. От этого тупеешь.

Майк поворачивается ко мне, видимо, слушая лишь в пол-уха. Его рот слегка приоткрыт и он очевидно не услышал конец фразы. Небрежно киваю, глядя на него:

– Вот об этом я и говорю.

День 16

Лили аккуратно открывает калитку и морщится, когда та скрипит. Она трижды стучала, потому что родители всегда учили ее, что нельзя вот так вот просто заходит в чужой двор. Даже в такое странное время, которое наступило.

Но проблема в том, что ее родителей нет уже три дня. Они ушли за продуктами, обещали вернуться к вечеру, но почему-то так и не вернулись. Лили хочет есть, а еще ей безумно страшно, когда по ночам слышится всякое. Она всегда боялась темноты, пусть в 12 лет это уже и постыдно, но теперь нельзя оставлять свет включенным на ночь.

Поэтому ей пришлось три ночи подряд бороться со своим страхом в полной темноте.

Но сегодня Лили отчаялась ждать родителей. Она не знала, можно ли доверять другим соседям, и вообще родители говорили никому не открывать дверь, не отвечать и вообще не издавать звуков, пока их нет. Но дядя Итан был не только их соседом. Отец Лили и Итан Рочески часто выезжали на охоту вместе. Иногда брали и ее.

Вряд ли они были прям друзьями, но наверняка мистер Рочески ее узнает и поможет ей до того момента, пока не вернутся родители. И Лили уверена, что мистеру Рочески можно доверять. Если на то пошло – у нее просто нет выбора. Без еды она умрет, даже если забыть про страх темноты. А иди в магазин самой – настоящее самоубийство.

Одно дело – перебежать пару метров да забраться за калитку соседнего дома. И совсем другое – пойти в магазин. К тому же, родители ведь должны вернуться? Они принесут много еды. Главное продержаться до их возвращения.

Она мягко ступает по траве, и наконец забирается на крыльцо. Стараясь издавать как можно меньше шума, она звонит. Слышит звонок эхом по ту сторону двери, но никто не отвечает. Никаких шагов.

Лили неуверенно дергает дверь, но та не поддается.

Закрыта.

Значит, мистер Рочески внутри. Может, он заснул? На работу-то теперь уже никому не надо. Она вновь звонит, но вновь ей эхом отскакивает лишь пиликанье. Лили чуть отходит назад и смотрит в окна. Все окна – обоих этажей – завешаны и плотно задернуты. Совершенно ничего, где можно было бы увидеть, что происходит внутри.

Ни одной лазейки.

Как и у всех, кто сейчас по домам. Но почему тогда он не ответит ей?

Лили еще раз звонит, после чего трижды стучит, но никто так и не отвечает. Тогда она решает обойти крыльцо. Ее родители всегда на случай потери ключей (или вдруг забудут их) оставляли второй дубликат под ковриком у заднего входа. Лили не знала, делает ли так мистер Рочески, но попытаться стоило.

Может, его и нет дома – но еда там быть должна. Конечно, это плохо, пытаться забраться в чужой дом, но у нее нет выбора. Совсем нет.

Лили обходит дом и шарит под ковриком у задней двери. Нет, ключей нет. Черт. Она дергает ручку с последней надеждой, но и та не поддается. Что за ерунда? Если все двери и окна закрыты – значит, мистер Рочески должен быть дома. Но если он дома – почему не откроет ей?

Лили еще раз выглядывает из-за угла. Улицы пустые, совершенно никого. С каждой минутой ей становится все более жутко, хотя на улице и день. Она не может себе это объяснить, но ей надо бы поскорее куда-нибудь убраться. Лили решается на отчаянный поступок – ей просто необходима еда. Она просто возьмет еду – ничего больше и конечно же не всю! – и уйдет обратно домой. А когда родители придут – то отдадут мистеру Рочески, если тот вернется, ту часть еды, которую позаимствовала Лили, пока его не было.

Девочка выбирает камень побольше и заранее зажмурившись от грядущего грохота, бросает камень в ближайшее окно.

ТРЯСК!

Кажется, этот звон может привлечь всю округу. В такой-то тишине. Лили быстро снимает кофточку, оставшись в одной футболке и шортах, и обматывает ею руку. Она видела, как так делали в фильмах. Этой рукой в тряпке она убирает осколки с окна и с трудом забирается внутрь. Все равно живот умудряется что-то поцарапать и она вопит, упав на пол.

Но едва поднимает голову – видит мистера Рочески.

Он дома? Почему не открыл?

Но он совсем другой…

Он смотрит на нее сверху вниз, а дуло его винтовки нацелено ей прямо в голову. Он давно не брился, а глаза запавшие с темными кругами под ними. Его жесткие голубые глаза сужаются и он взводит курок.

Лили испуганно отползает и начинает показывать руками так быстро, как только может:

– Мистер Рочески, мои родители ушли в магазин, они..

– Говори, куда мы с твоим отцом ездили на охоту год назад – требует Рочески не своим голосом. Этот голос низкий, хриплый, будто надсадный. Он внушительно трясет винтовкой.

Лили кивает и вновь начинает показывать знаками:

– Это был лагерь при…

– ОТВЕЧАЙ СЕЙЧАС ЖЕ! – теперь уже орет он, делает шаг назад и прицеливается – у тебя три секунды или клянусь богом, я отстрелю твою чертову башку!

Да что с ним? Он что, забыл? Лили все время, что себя помнит – немая. И мистер Рочески прекрасно это знает. Он даже как-то выучил на знаках «привет», и все показывал его на одной охоте, куда ее взяли. Как он мог забыть, что она немая?

Неужели он.. неужели он стал одним из Них?

Лили отползает назад, вытягивая руки вперед. Ей не стоило приходить. Надо было слушать родителей и сидеть дома, пока они не придут. Пить воду и ждать до последнего.

– ОТВЕЧАЙ, МАТЬ ТВОЮ! – не своим голосом орет мистер Рочески. Его руки крепче берут винтовку. Так, что напрягаются все мышцы.

Лили последний раз дергает руками, хоть уже и поняла, что мистер Рочески не помнит о ее немоте. Она просто не может ему ответить.

– Один, два.. – жестко отчеканивает Итан, и каждое слово для девочки словно удар молотка, выносящего вердикт.

Палец ее соседа надавливает на спуск.

– Три.

День 2

Я поправляю рубашку и жду, когда Майк наконец уже спустится. С его весом ему бы не помешало ходить до школы пешком, но если я скажу такое ему, то Сара сожрет меня с потрохами несмотря на то, что мы уже три года в разводе. Она считает, что категорически нельзя указывать Майку на то, что он толстый. Хотя он реально толстый и с этим надо что-то делать. Или она хочет себе вместо сына Кун-фу-Панду? Или думает, что он станет сумоистом?

– Майк – кричу я – еще две минуты и я уезжаю без тебя.

– Иду!

Впрочем, я это и так слышу. Топот по лестнице, словно стадо бизонов. Гляжу в сторону сына. Он опять надел какую-то идиотскую черную футболку, очки почти сползли с носа. Рюкзак на одном плече. Для джинс уже не нужен ремень – они и так еле застегиваются, хотя размера на 4 больше моих.

– Может, наденешь что из того, что покупал тебе я? – невзначай предлагаю.

– Па, ты не шаришь – хмурится он и сильнее растягивает на себе огромный футболку, показывая логотип – это же рок-металл!

Я вздыхаю и киваю ему на выход. Беру пиджак, ключи и следую за ним. Почему у меня не мог родиться нормальный сын? Который бы болел со мной за ред сокс, с которым можно было бы обсуждать красивых девиц или с которым хотя бы можно было бы без натяги поговорить о чем-нибудь интересном? А не о масонах, терактах, рок-металле и прочей ерунде, о которой он трещит не затыкаясь.

Наверное, я не лучший папаша, но я хотя бы этого не отрицаю. Да, я не лучший папаша, но и Майк далеко не лучший ребенок на свете. Мы друг друга стоим.

– Сегодня еще больше.. – начинает взахлеб Майк, едва мы усаживаемся в машине – прикинь, па, за ночь..

– Давай про себя – предлагаю ему я и включаю радио погромче, в надежде избавиться от этого бреда хотя бы с утра.

Но едва мы выезжаем на дорогу, как трек сменяется новостями.

– О, сделай громче! – отвлекается Майк, уже сам увеличивая громкость – послушай, здесь то же самое!

Недовольно тру переносицу. Быстрей бы неделя подошла к концу.

По радио несут то же ахинею, что Майк собирался зачитать мне со статей. Мол, вспышка насилия, необъяснимые убийства. Но если бы Майк был бы чуть внимателен – он бы обратил внимание на то, что не говорится ни количество жертв, ни количество городов, которое это «затронуло». Ничего.

Ничего существенного из фактов, на которые можно опереться. Лишь льется вода, которая вносит смуту и дает им деньги. Не удивлюсь, если по результату окажется что просто в какой-то потасовке в черном районе перестреляли друг друга, и журналисты на этом решили разжиться.

Если бы правда было хоть что-то более или менее стоящее – были бы цифры. Цифры, города, фамилии и звания тех, кто подтверждает ситуацию. А так – пустой треп, на который и я горазд.

Но у Майка опять отвисает челюсть.

– Теперь видишь? – говорит он, когда вновь заигрывает песня.

– Вижу, что мы приехали – останавливаюсь у крыльца его школы – иди давай. Удачного дня.

– Ладно – вздыхает он и с трудом вылезает из машины – пока.

– Ага.

Едва он захлопывает дверь (с такой силой, будто какой-то старый металлолом – хотя, может на таком и ездит новый муженек его мамаши), я даю по газам. Теперь и мне пора на работу.

Трек завершается и опять идут новости. Черт, на этой волне всегда так часто песни разбавлялись трепотней ведущих? В итоге выключаю радио.

Так-то лучше.

День 7

Когда пиликает мобильник, я не могу поверить своим глазам. На экране горит «Мама».

Какое-то время я просто пялюсь на экран, запуская пальцы в волосы. Быть не может! Я столько дней подряд пытался дозвониться им с отцом! Уже потерял всякую надежду. Не отвечал их ни мобильник, ни городской. Даже ближайшие соседи не отвечали, а когда я пытался дозвониться до их полицейского участка, линия всегда была занята.

Я лишь хотел, чтобы кто-нибудь съездил к ним и проверил, что все в порядке. Я бы и сам это сделал, не живи на другом побережье.

И теперь она сама мне звонила.

Облегченный выдох вырывается из моего горла с каким-то хрипом. Падаю в кресло, нажимая «ответить» и подношу телефон к уху. Тот едва не выскальзывает из потной ладони.

– Алло, мам – мой голос слегка дрожит, когда я отвечаю – боже мам, как вы меня напугали..

– Сынок, милый – отвечает она – прости, тут перебои со связью. Понятия не имею, что происходит. Ты в порядке?

– Да, мам.. – запинаюсь, но решаю все-таки не говорить – все нормально.

– Сынок, забери нас отсюда, здесь творится что-то непонятное..

– У нас тоже – вытираю лоб, по которому струится холодный пот – так везде, мам. Но я вас заберу. Правда.. черт, правда я не знаю, как это сделать. Я не могу приехать за вами. Не сейчас. Но я..

– Что-нибудь придумай! – просит она – сынок, может есть какой-то вариант из..

И тут я понимаю, что за все время разговора она ни разу не назвала меня по имени. Хотя обычно делала это довольно часто. Пытаюсь вспомнить, как я был записан у нее в телефоне. Это легко – ведь телефон у нее старый, и мы с Джереми еще сами вводили туда свои номера, пытаясь научить ее.

Мы дурачились и ввели «сын 1» и «сын 2», как по старшинству. А мама не умела тогда переименовывать, а когда научилась – это уже стало определенной изюминкой и она не стала этого делать. Мы так и остались в контактах как «сын 1» и «сын 2».

Без имен.

И сейчас она не называет моего имени.

Я вновь прохожу тыльной стороной ладони по лбу, пока она все воркует, как бы им приехать или мне их забрать. Наконец, она понимает, что я молчу:

– Сынок, ты здесь?

Опять.

Сынок.

– Мам, а где папа?

– Папа здесь, рядом – слышу шебуршание – держи.

– Да, сына? – голос отца.

Он всегда называл меня по имени.

Я сжимаю телефон еще крепче.

– Как меня зовут, пап?

Молчание.

– Сынок, не думаю, что ты выбрал подходящее время..

– Для чего? Чтобы назвать мое имя? – уточняю я – просто скажи.

– Сынок..

– Нет! Назови мое чертово имя – я прикрываю глаза и судорожно втягиваю воздух, отчаяние накрывает с головой – пап, просто назови мое имя, и уже сегодня я придумаю, как забрать вас оттуда. Выеду прямо сейчас, к вечеру, в крайней случае к ночи, буду там. Просто назови для этого мое имя.

Молчание. Шебуршание.

– Сынок, что случилось? – голос матери.

Я безвольно откидываюсь на спинку кресла.

– Мое имя, мам – бесстрастно повторяю я – назови мое имя.

Молчание.

– Джони, милый..

Горькая усмешка искажает мои губы:

– Нет, мам, ты ошиблась. Вы с отцом всегда терпеть не могли банальные имена.

Молчание.

– Не дури, сынок – теперь ее голос уже слегка напрягается – ладно, ты прав, не стоит тебе рисковать. Просто напомни адрес, и мы приедем сами.

Я сжимаю телефон крепче.

После чего с криком запускаю его в стену и он разбивается к чертовой матери, отдельными частями отлетая в разные стороны. Я истошно кричу и вцепляюсь пальцами в волосы, где-то даже вырвав клок.

– …необъяснимая зараза охватила многие крупные города.. люди массово сходят с ума.. что это – биологическое оружие или новый неизвестный миру вирус, вынуждающий людей к убийствам.. Париж.. Швейцария закрыла свои границы… В Германии введено военное положение.. Эвакуация.. Просят граждан не покидать свои дома.. Правительство отказывается комментировать происходящее..

– ЗАТКНИСЬ! – кричу я и сбрасываю плазму со стола. Экран трещит, но новости продолжают бормотать.

– ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ! – ору я, принявшись топтать его до тех пор, пока от телека не остается просто гора металла, и он наконец не затыкается.

Горячие слезы обжигают мои щеки и я сползаю по стене на пол:

– Нет…Нет-нет-нет…

День 13

– Тише!

Марк Клейб резко поворачивается к жене и выставляет руку вперед, заставляя ее замереть. Они одни на улице. В руке он держит ружье. В руках Тессы револьвер. Если он регулярно охотился, то его жена держала оружие в руках впервые.

Он объяснил ей, что нужно делать, но не был уверен, что если надо будет – Тесса нажмет на курок. А если и нажмет – то вряд ли попадет в цель.

Но им надо было идти обоим – сам бы он много унести не мог. А надо было утащить как можно больше, чтобы хватило на пару недель. Чем чаще вылазки за продуктами – тем больше риск. Не выходить из дома – единственный шанс на спасение.

Пока что.

Хотя Марк не был уверен, что в стенах дома им еще долго будет гарантирована безопасность. Но по крайней мере перед уходом он дождался, пока Лили запрет за ними все двери и опустит все шторы. Они долго инструктировали ее и он почти был уверен, что его смышлёная девочка все сделает правильно.

И ничего не начудит до их прихода. Тем более, это должно занять не больше пары часов. Заняло бы еще меньше – они хотели затариться в ближайшем магазинчике, но там ни черта не осталось. А ближайший сетевой был не так близко, как этот.

Но выбора не было.

Все мелкие ларьки опустошили в первые дни. Идти на большое расстояние – опаснее, но без еды им не выжить. А в это время вряд ли бы даже мать родная дала ему лишнюю банку гороха, не говоря об остальных.

Никто бы даже не открыл дверь.

Как и они сами не открыли бы никому.

Теперь непонятно, кто есть кто на самом деле. Кто действительно стоит перед тобой. Теперь никому нельзя доверять.

Совершенно никому.

– Тихо.. – повторяет Марк и оглядывает улицу. Никого. Но он не может знать, кто смотрит за ними из окон. Или из витрин магазинов, или даже из-за угла..

Он вроде что-то слышал, но шум не повторяется.

Но это не значит, что его не было.

– Идем – одними губами говорит он Тессе и манит ее – быстрее. Идем.

Он проходят один перекресток, другой… светофоры все еще меняют цвета, но регулировать уже нечего. Никакого движения.

Если бы Марку сказали, что понадобится меньше двух недель, чтобы довести мир до такого состояния – он бы никогда не поверил. Никогда.

Но так случилось.

– Я что-то слышала.. – шепчет Тесса и неумело направляет револьвер куда-то в сторону.

– Не оглядывайся – одергивает ее Марк – идем, за мной. Скорее.

–Марк..

–Торопись..

Даже если там правда что-то есть – останавливаться самая поганая идея. Они сейчас как на ладони – чем быстрее доберутся до магазина, тем лучше.

Наконец, Марк видит вожделенную вывеску уолмарта. Окна выбиты, двери еще висят – но в целом ему на это плевать. Он оборачивается к жене и жестом велит подождать, пока он проверит все внутри. Переступает через осколки, стараясь не шуметь.

Электричества нет. Единственный свет – тот что проникает с улицы. Благо, окна (или дыры, где выбиты стекла) большие. Часть магазина хорошо освещена. Но вот задние стеллажи..

Он доходит до стеллажей с фонариками и берет два покрупнее. Потом достает из упаковки пару нужных батареек. Постоянно оглядываясь и прислушиваясь, вставляет одно в другое и фонарик загорается.

С ним Марк идет к затемненным стеллажам и проверяет. Поджилки трясутся при каждой непонятной тени.

Никого.

Слава богу, сегодня им везет.

Он возвращается и выглядывает на улицу. Тесса все еще сжимает револьвер в руках и смотрит во все стороны сразу.

– Идем – шепчет он – никого.

Тесса кивает и залезает внутрь следом за ним.

– Держи – он дает ей второй фонарь, уже вставив туда батарейки – те стеллажи плохо освещены. Ты за продуктами, я за вещами.

– Хорошо – кивает она.

Марк тут же берет корзину. Обычно они всегда брали тележки – но теперь от них будет много грохоту. Лучше никому не знать, что сейчас в магазине кто-то есть. Тесса тоже берет корзинку.

– Отвечаешь фонариком – говорит он ей – два мигания – значит все в порядке. Одно – значит что-то не так.

Он придумал это сейчас, они не обговаривали это дома. Просто Марк понял, что кричать через весь магазин будет не лучшая идея, а поддерживать связь фонариком – хорошая и тихая. Главное – постоянно быть в курсе, где и как второй.

А так же делать все быстро и тихо.

За десять минут Марк успевает набрать все, что надо. Все, что они обговорили еще с дома. Периодически они перемигиваются фонариками с Тессой. Покончив со всем, он идет к кассе. Они договорились встретиться там.

Тесса задерживается.

Черт, он же просил быстрее. Они должны были действовать тихо и быстро. Где она там застряла?

Наконец, он дважды мигает фонариком.

Тесса не отвечает.

В Марке начинает просыпаться нехорошее чувство. Он оставляет свою корзину на кассе и делает шаг к дальним стеллажам. Вновь дважды мигает фонариком, а другой рукой прицеливается из ружья вперед. Предохранитель давно снят.

Вновь никакого ответа.

Марк делает еще пару шагов, когда в сумерках самых дальних стеллажей видит единичное моргание.

Не все в порядке.

Он останавливается и хмурится. Вновь дважды моргает фонарем.

В ответ нет ответа.

– Тесса? – шепотом спрашивает он.

Ее фонарь больше не мигает.

Конечности Марка холодеют. Он делает шаг вперед, крепче сжимая ружье и светя фонариком. Вновь мигает дважды.

Никакого ответа.

И тут, наконец, когда ему остается пара метров до конца, фонарик жены дважды мигает. Марк останавливается.

– Тесса?

Наконец, шаги и Тесса появляется в проходе. Виновато улыбается:

– Прости, мне показалось, я что-то услышала..

– А теперь?

– Вроде нет.

Ее корзина полная и он перенимает ее, помогая:

– Пошли, я свою оставил уже на кассе.

Они идут к кассам и тут Марку в глаза кидается молоко в корзине Тессы. Он хмурится.

Они обговаривали дома все, что возьмут. Как из вещей, так и из продуктов. И еще дома она решили, что без электричества и холодильника не смогут хранить молочку. Решили, что будут брать консервы и прочее, что долго хранится.

Он бросает осторожный взгляд на Тессу – та шагает вперед, так же боязливо оглядываясь. Револьвер по-прежнему неуверенно лежит в ее руке.

Он вновь глядит в ее корзину.

Йогурты.. салями.. еще одна пачка молока..

Тесса могла ошибиться единожды.

Но не в половине списков продуктов. Марк едва заметно замедляет шаг, а когда Тесса оборачивается, заметив, что муж отстал – он уже ставит корзину на пол и взводит курок ружья.

– Марк? – Тесса испуганно пятится – ты чего?

– Ты не Тесса – цедит Марк, скорбно хмурясь и делая шаг назад – ты не Тесса..

– Марк, это я. Ты чего? Марк!

– Скажи, как твоя бабушка называла тебя в детстве? Твое любимое прозвище?

Она говорила об этом Марку лишь однажды, еще задолго до рождения Лили. На похоронах той самой бабушки.

Губы Тессы едва заметно сжимаются. Теперь ее рука обхватывает револьвер уже увереннее.

– Ну же – требует Марк – назови.

Но он уже знает, что она не назовет. Потому стреляет.

Тессу отбрасывает назад. Револьвер выпадывает из ее рук и отлетает к другой стороне. Все еще держа тело жены на прицеле, Марк осторожно проходит мимо нее, к кассам. Берет корзинку с продуктами.

Нет, не дышит.

Еще бы. Он умеет стрелять. И он стрелял точно в сердце.

Он пятится спиной, покуда можно, но на кассах понимает, что придется взять лишь что-то одно. Поэтому они и шли вместе с Тессой. Он может нести лишь в одной руке – во второй обязательно должно быть ружье.

Марк начинает спешно выкидывать из корзины Тессы все быстропортящиеся продукты, и свободное место набивает вещами из своей корзины.

Когда слышит едва уловимый шум за тем стеллажом, где оставил тело Тессы.

Она не могла издавать шум. Она умерла.

Марк быстро хватает корзинку, решив, что и этого хватит. Перехватывает ружье, когда теперь звук доносится уже с другой стороны.

Звук, не похожий на шаги.

Что-то, как треск помех. Или шорох ветра.

Марк оглядывается и со всех ног бежит к выходу, позабыв про осторожность, но в последний момент между ним и вожделенной улицей возникает Это.

– Господи помилуй.. – шепчет Марк.

Корзина падает из его рук. Несколько выстрелов оглушают пустой магазин, но это совершенно ничего не меняет.

Марк падает на колени и крестится:

– Господи помилуй…

Он уже знает, что умрет.

И это будет страшная смерть.

Но теперь он знает и другое. То, чего не знал раньше. От Них невозможно избавиться. Их нельзя убить. Их нельзя остановить.

Он знает, что очень скоро живые станут завидовать мертвым.

День 4

Я звоню Саре уже в третий раз. Звонок постоянно сбрасывается, сеть перегружена. Мне кажется, у меня сейчас взорвется голова.

Два часа назад мне позвонили и сообщили то, из-за чего я бросил всю работу и тот час ломанулся в школу. Где увидел подтверждение сказанному собственными глазами.

Майк.

Его убили.

Обычный сценарий – какой-то ущемленный сопляк приперся в школу с отцовским ружьем и перестрелял всех, кого видел, пока его самого не уложили. Уверен, Майк просто оказался не на том этаже не в то время. Он ведь ни с кем не общался и уж точно никого не задирал.

Уверен, он был не из тех, кому хотел отомстить этот малолетний ублюдок.

Но тем не менее убил он именно его.

Моего сына.

Помимо него он успел убить еще несколько десятков школьников, у множества ранения. Говорят, копам пришлось убить его – потому что пацан буквально обезумел. Он никак не реагировал, а после начал палить даже по полицейским.

– Он совершенно не боялся – услышал я от одного из копов – он будто слетел с катушек. Он вообще не боялся умереть.

– Уже седьмой случай за последние дни – подтвердил второй едва слышно – и все одинаковые. Может, какая новая дурь? Обдолбаются и прутся стрелять. Я видел многих детей, которые приходили в школу с оружием – но ни разу еще я не видел, чтобы эти дети были так равнодушны к собственной смерти.

Опустил ружье он только тогда, когда его голову разнесло в щепки.

Рядом со мной родители других школьников падали на пол, рыдали, кричали и бились в истерике. Многие пытались выхватить оружие у копов и застрелиться следом самим. По сравнению с ними я, наверное, выглядел бесчувственным.

На деле, я просто еще не до конца отдавал отсчет случившемуся.

Да, у нас с Майком не было общего языка. Точнее, он-то всегда был рад потрепаться, но я его не понимал. Не понимал его стиль, его вид, его общение и образ жизни. Не любил, когда мне приходилось нянькаться с этим взрослым лбом каждую нечетную неделю.

Но черт возьми, это был мой сын.

Мой единственный сын.

Одно дело, не шибко желать его приездов, но совсем другое – потерять его из-за какого-то психического неуравновешенного малолетнего ублюдка!

Собственного ребенка.

Каким бы он не был – он был моим ребенком. Моим долбанным ребенком, к которому, оказывается, по-своему я все же был привязан. И которого у меня забрали.

Таким идиотским способом!

Наконец, мне удается дозвониться до Сары. Я говорю максимально быстро, боясь что звонок опять сбросится. На мгновение она замолкает. Я жду, что она начнет упрекать меня в идиотском розыгрыше, или просто включится эффект «отрицания», или что-то в этом роде. Но в ответ слышу лишь всхлипы в трубке:

– Боже, Итан… – хрипит она – что же это..

– Его повезли в морг. Там еще школьники. Я..

– Боже мой!.. – рыдает она – боже мой!..

Слышу какой-то шум и мужской голос. Ее муженек. Наверное, спрашивает, что случилось. Радуйся, гандон, больше тебе не придется терпеть чужого ребенка.

– Послушай, Итан.. – вновь говорит она в трубку – я приеду, я сейчас..

Не уверен, что в этом есть смысл. Мы давно не супруги, чтобы утешаться в горе вместе. А Майку уже ничем не помочь. Надо будет обговорить детали похорон, но точно не сейчас.

Но зная Сару, понимаю – отговорить ее не получится.

– Я буду через полчаса, если пробки небольшие.. – она замолкает и вновь разражается рыданиями – господи, да что же это..

Я отключаю трубку. Думаю, она приедет даже раньше – они живут не так далеко от меня. Не знаю, зачем она сюда едет и что мы скажем друг другу. Я бы лучше сейчас взял бутылку коньяка и поехал к Бари. Он бы понял меня намного лучше, чем женщина, с которой мы этого ребенка однажды сделали.

Мы оба были такими-себе-родителями, и вряд ли сможем о чем-то поговорить. А слушать ее рыдания на своем плече не особо хочется. Несмотря на фильмы – смерть ребенка в реальности не сближает его разведенных родителей. По крайней мере не меня.

Захожу в дом и успеваю опустошить почти весь свой бар, когда замечаю, что на улице уже темно.

А Сара все еще не приехала.

Неужели рассудок вернулся к ней и она поняла, какой идиотской была эта идея? На всякий случай решаю позвонить ей.

Долгие гудки. Но никто не берет.

Трижды повторяю, после чего отбрасываю телефон и пьяный валюсь на диван.

Через пару часов мне звонит незнакомый номер. Я отвечаю, когда слышу мужской голос:

– Где Сара?

– Кто это? – еле ворочаю языком.

– Это Джим, ее муж. Я очень сочувствую вашей общей утрате, но я не могу до нее дозвониться, а на улице уже ночь. Можешь дать ей трубку? Или пусть она перезвонит мне.

Хмурюсь:

– Ее нет у меня.

– Она уже уехала?

– Она и не приезжала.

–Что значит не приезжала?

– Её не было у меня. Я решил, она передумала – голова раскалывается – она не приезжала ко мне. Не знаю, куда она там поехала..

– Что за черт..

Я отключаю телефон, не шибко желая продолжать общение с ее муженьком. Валюсь на диван и засыпаю.

На следующий день, уже немного придя в себя, я пытаюсь сам позвонить Саре, но она опять не отвечает. Тогда перезваниваю на номер Джима – но теперь не отвечает уже и он.

Когда я заезжаю к ним домой, то не обнаруживаю тачки на крыльце. Дом закрыт, но никто не открывает.

Никто из них мне не перезвонил.

Больше мне их услышать или увидеть так и не удалось.

День 16

Я сижу, прислонившись к стене гостиной, в паре дюймов от окна.

Она зашторено. Как и все окна в доме.

И закрыто. Как все окна и двери в доме.

Я не отхожу от него без надобности. Даже сплю здесь. Украдкой выглядываю через маленькую щелку в шторке на улицу. Но сбоку, чтобы меня при этом не было видно снаружи.

Уже несколько дней один и тот же вид.

Пустые улицы. Ни машин, ни людей.

Все, кто живы, сидят по домам, как и я.

Кому повезло больше – как мне – сидят дома с оружием. Свою винтовку я сейчас прижимаю крепко к груди. Она снята с предохранителя. Мой палец всегда на спусковом крючке.

Радиоприемник молчит.

Последнее сообщение было 5 дней назад. Говорилось о мировом масштабе странной вакханалии убийств, захлестнувшей планету. Границы закрыли, но уже никого никуда не эвакуируют.

А смысл? Когда во всем мире творится то же самое.

Куда эвакуироваться?

Почти все правительство убито. Своими же телохранителями, женами или детьми. Сложно выжить, когда даже за деньги не можешь купить себе безопасность.

А в начале недели они не вышли в эфир. И больше так и не выходили. Это была последняя радиостанция, поддерживающая хоть какой-то информативный поток. Последняя уцелевшая.

Когда замолкла она – наступила полная тишина.

Нет телевидения. Нет мобильной связи. Нет интернета. Нет электричества. Теперь нет и радио.

Полная неизвестность.

Лишь эта небольшая щелка в шторе, через которую я вижу несколько метров пустой улицы.

Каждый теперь под подозрением.

Даже твой лучший друг может оказаться не тем, за кого себя выдает. Единственный, кому можно доверять – себе самому. Нельзя даже быть уверенным, что тот, с кем ты живешь в доме – в один день не направит на тебя ствол твоей же винтовки.

В какой-то степени мне повезло, что я остался один.

По крайней мере, я могу быть в безопасности в своем доме, пока что не выхожу из него. Пока что сюда никто не заявляется, и пока что никто меня не заметил в окне. Пока что я здесь один – я в большей безопасности, чем семьи, живущие на одной площади по 3-5 человек.

Такие умрут гораздо быстрее.

И хорошо.

Пока умирают они – живу я.

Пока заняты ими – не замечают меня.

Я покрепче прижимаю винтовку к груди. Да, это хорошо.

Но когда-то мне придется выйти. Когда закончится еда. Конечно, я разделяю ее, и стараюсь экономить. И я всегда ел не то, чтобы много. Вот с Майком потребность выйти появилась бы куда раньше.

Он жрал как не в себя.

Но однажды все доем и я.

Мне не хочется думать о том, что тогда будет.

Тут я вижу небольшой рыжий силуэт, приближающий к моей калитке. Он постоянно оглядывается и я щурюсь, покрепче сжимая винтовку. Силуэт останавливается у калитки и стучит.

Проклятье.

Она привлечет внимание к моему дому!

Может, застрелить ее прямо отсюда? Нет, тогда придется открыть окно и меня точно могут увидеть. Да и выстрел создаст шума еще больше.

Рыжая девчонка.

Тут я приглядываюсь и узнаю в ней дочку Клейбов. Лили. Какого черта она пришла сюда? Какого черта вообще вышла на улицу? Еще и без родителей?

Что если она – уже из Них?

Я внимательно наблюдаю за ней через щелку. Постучав еще пару раз, она со скрипом открывает калитку и заходит внутрь.

– Что за.. – цежу я.

Нет-нет-нет.

Мгновение – и она подходит к крыльцу, пропадая из поля моего зрения.

– Проклятье!

Я вскакиваю и максимально тихо спускаюсь на первый этаж. Я хожу босиком, и пометил ступеньки, которые скрипят. Потому спускаюсь совершенно бесшумно как раз в тот момент, когда она звонит в парадную дверь.

Замираю в паре шагов от нее. Звонит и звонит, потом пару раз стучит.

Подбираюсь к глазку. Еще один стук и Лили уходит за дом.

Задняя дверь!

Быстро перемещаюсь туда.

Какого черта ей надо?

Гляжу в щелку шторы у задней двери. Лили пару раз стучит, после чего наклоняется и шарит под ковриком. Ага, точно не с радушным визитом. Пытается попасть в дом.

В мой дом.

Палец плотнее ложится на спуск.

Я продолжаю глядеть в небольшую щелку через шторы, как вдруг Лили берет камень покрупнее. Я успеваю догадаться, что она собирается сделать лишь за секунду до этого.

Отскакиваю, а в следующее мгновение окно с грохотом разбивается.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Адаптация

День 247

Я просыпаюсь от вибрации. Под подушкой вибрирует телефон, заявляя о том, что уже восемь утра. Я привык просыпаться от вибрации, заглушенной подушкой. Привык чувствовать и слышать ее даже во сне, привык пробуждаться от этой едва уловимой звуковой волны, когда еще меньше года назад не мог разлепить глаза и от противной мелодии, что могла орать на весь дом в течении получаса.

Я всегда трудно просыпался.

Но обстоятельства и ситуации заставляют людей адаптироваться к новым условиям. Меня тоже заставляют.

Выбора два – либо адаптируешься, либо умрешь.

Правило номер 1 – никаких громких звуков. Тебя никогда не поймают, если ты себя не выдашь.

Правило номер 2 – никому не доверяй. Тебя никогда не проведут, если ты сам не позволишь это сделать.

Правило номер 3 – вставай и ложись по графику в самые безопасные часы. Днем спать небезопасно. Вернее даже не так – ночью бодрствовать небезопасно.

Правил много, и я далеко не сразу сообразил о них всех. Мне потребовалось время, горький опыт и томительные часы ожидания. Но в конечном итоге я все-таки адаптировался, а не умер.

Пока что.

Провожу рукой по волосам и поднимаюсь с кровати. Накидываю халат и подхожу к зашторенному окну.

Правило номер 4 – никогда не открывать шторы, никогда не распахивать окна. Тебя никогда не увидят, если ты не позволишь этого сделать.

Встаю чуть сбоку в уже заученной позе и гляжу в маленькую щелку. Еще год назад я бы с трудом различил через нее полоску света, но теперь отлично вижу улицу за окном. Все такая же пустая. Такая же безлюдная. А живых, что расселись по домам в ожидании, стало на сотни меньше.

Это произошло 8 месяцев назад.

Первые инциденты. Потом покатилось по накатанной. Сначала все думали, что это вирус. Потом, что неконтролируемая эпидемия бешенства или типо того. Пока еще было, кому делать теории, их было множество. Что заставляет людей совершать убийства? Так много, так необдуманно и так.. спонтанно.

Убивать не только незнакомцев и недоброжелателей, а собственных детей, родителей, друзей. Всех подряд.

Да, теорий       было много. В какой-то момент даже решили, что это проект правительства по регулировке населения. Мол, уменьшение численности. Спланированная мировая акция и все такое. Но и эта теория потерпела крах, когда все мировые деятели оказались убиты.

Своими семьями. Теми, от кого и не подумали бы защищаться. Кто, прячась в бункере от мирового безумия, сможет подумать, что его решит убить собственная жена? Вдруг возьмет и решит. Сейчас вы трахаетесь, а через час она воткнет тебе нож в горло.

Безумное время.

И оно становилось только безумнее.

Однако, в итоге стало понятно, что дело не в вирусе. Не в общем помешательстве. И даже не в правительственном проекте.

Дело в Них.

Кто Они – непонятно. Откуда Они пришли, как появились – непонятно. Это некие существа.. что-то из Вне. Из Космоса, из потустороннего мира, а может Они всегда жили среди нас, но теперь решили выйти из тени? Никто этого не знает.

Но Они могут принимать облик людей. Могут копировать речь обладателя и даже продолжать какое-то время в нем необходимые биологические процессы. Они могут полностью подражать человеческому организму, в который внедряются.

Управлять им.

Убивать от его лица.

Что угодно.

И никто не сможет понять, пока не будет выброшен «туз» – кто это, человек или Они в его теле?

Единственное, с чем Им не под силу совладать – это с долговременной памятью. Они не помнят ничего из жизни человека, на котором паразитируют, дальше недели. Могут не знать элементарных фактов – например, имя бабушки или адрес дома, если человек не думал об этом последние пару дней.

Им доступна лишь кратковременная память. Её хватает, что бы успешно моделировать человеческое поведение (Они не ходят крабиком, или не растягивают слова, как полоумные), но недостаточно, если потребовать указать на какое-то событие из прошлого.

Если это, конечно, не общеизвестный факт, который можно почерпнуть в книгах.

Поняли это конечно, далеко не сразу. Многих Они смогли так провести. Очевидно, Они обладают разумом, потому что, будто коты, вылавливают людей, подобно мышам. Не бегают за ними до умопомрачения, а ждут, пока те сами заглянут к ним в ловушки. Сами подойдут поближе.

Я не знаю, почему они действуют именно через оболочки людей. Как и остальные, я могу лишь подозревать, строить собственные догадки. Возможно, они так делают, потому что если бы они истребляли под своим обликом Существ -люди бы точно знали кого бояться и против кого объединяться – а так мы не можем знать, в каком именно человеке и когда может быть противник.

Никогда не знаешь, кто стоит напротив тебя.

Это лишило людей возможности сплачиваться, действовать организованно. Сообщенность – вот что всегда помогало людям выживать. Совокупность интеллектов, задач и действий. Общая работа, сплоченность.

Но Они лишили нас этой возможности.

Из-за чего сделали еще более легкой мишенью. Что проще, чем мыши, которые избегают других мышей? Которые скорее юркнут в ловушку к коту, чем побегут навстречу сородичу?

Эти твари, кем бы Они не были – очень умны.

Возможно, даже умнее нас.

Я не знаю, какая у них задача и имеет ли она смысл. Уничтожение человечества? Перерождение земли? Собственное заселение планеты?

Кто они? Чего добиваются?

Пока понятно лишь одно – они несут смерть.

С ними невозможно договориться. С ними невозможно бороться. Единственный способ выжить – следовать правилам.

Следовать правилам и быть постоянно на чеку.

Бдительность.

Осторожность.

Недоверие.

Готовность убить.

Четыре пункта – без которых точно никак не выжить.

Я это знаю, потому что я все еще жив.

Постояв около окна зашторенного окна порядком минуты, выхожу из комнаты. Из гостиной слышится треск радио – громкость небольшая. С закрытыми окнами снаружи этого не слышно.

– …повторяю, у нас безопасно. У нас нет Имитационных. Здоровые люди. Выжившие. Мы готовы дать вам еду и кров, безопасность и защиту. Если нас кто-нибудь слышит, повторяю, у нас нет Имитационных. Наши координаты…

– Как всегда то же самое? – уточняю я.

Лили, которая возится с антеннами, поднимает голову. Улыбается и начинает активно жестикулировать:

– Да, других сигналов нет. Как спалось?

– Бывало и лучше – отвечаю.

Она кивает и вновь склоняется к антеннам. Ее рыжие волосы сплетены в две косички. Футболка и шорты Майка ей сильно большие, и выглядят будто перевязанные на теле простыни. Но за 8 месяцев она привыкла..

…Лили дергает руками, словно марионетка. Но не отвечает. Я сильнее вдавливаю палец на спуск:

– Один, два.. три.

Но тут она подносит ладонь ко рту и активно имитирует застежку.

Застежку?

И тут я вспоминаю, что дочка Клейбов немая. От рождения. Я ведь даже когда ездил с ними на охоту – выучил как-то жест «Привет». Она не может болтать.

Но как я тогда пойму, что это не Они?

Все еще держу ее под прицелом. Она сморщилась и отползла к самой стене.

– Зачем ты выбила стекло? – ору я – зачем ты пыталась залезть в мой дом? Где мы охотились, черт возьми, год назад с твоим отцом?

Она вновь начинает махать пальцами, но я ни черта не понимаю.

И тут меня озаряет.

Уже через пять минут Лили исписывает практически целый лист. Она верно ответила на вопрос об отце (и еще на парочку дюжин, чтобы наверняка). А потом рассказала про родителей.

Радует одно – она не из Них. А значит, я не в опасности.

Хотя, если кто слышал звук битого стекла..

– Ладно – киваю я и забираю лист с ее каракулями – понятно. Мне очень жаль твоих родителей..

Я открываю заднюю дверь и киваю ей:

– Но тебе придется уйти.

Она вновь тянется к листу, но я убираю его за спину.

– Возможно они вернутся, Лил. Может и нет. Думаю, скорее всего нет. Но у меня ты остаться не можешь. И лишней еды у меня тоже нет. Каждый сам за себя, извини. Уходи.

Она приникает к стене и испуганно таращится на улицу, словно не оттуда сама только что забралась ко мне.

– Ты не можешь остаться у меня – раздраженно повторяю я.

Правило номер 2 – никому не доверяй. Одиночество. Всегда только один. Живу один, передвигаюсь один, действую один.

Пока я в доме один – в доме безопасно.

-Уходи – повторяю я, но она не двигается с места.

Тогда я поднимаю ее за шкирку и толкаю за дверь. Она начинает упираться и тогда я нацеливаю ей винтовку в грудь:

– Убирайся или я выстрелю, черт возьми. Выметайся!

Лили испуганно глядит на ствол, после чего делает шаг назад, еще и еще, пока не оказывается на улице. Я закрываю дверь, вновь на все замки. Скептично смотрю на разбитое стекло – с ним надо будет что-то сделать.

Пока лишь плотнее задергиваю шторы и прикрепляю колокольчик на веревочке. Если кто-то попытается забраться через эту дырку в окне – я сразу же услышу.

Когда заканчиваю и гляжу в глазок – Лили уже нет. Вот и отлично. Мне не нужны нахлебники. Я не Святая Мать Тереза.

Может, когда-то мы и общались с Марком, ее папашей, но то было в другом мире.

Теперь все иначе.

Каждый сам за себя. И даже маленьким рыжим девочкам придется усвоить жестокий урок жизни. Хотя, полагаю, Лили Клейб умрет раньше, чем успеет это понять…

Я захожу в ванну и беру одно из ведер с водой. Водоснабжение продлилось немногим дольше электричества. Все вековые достижения человечества потерпели крах без тех, кто может их поддерживать. Великие творения, мать их за так, под гнетом обстоятельств порушились, точно карточный домик, за какие-то недели.

Хорошо хоть, у меня есть колодец на заднем дворе. Раз в три дня мы оттуда таскаем воду. Лили набирает семь ведер, я в это время каждое таскаю к дому. В две руки мы работаем быстрее.

Делаем мы это днем.

Сначала я был уверен, что безопаснее ночью. Поскольку Они паразитируют в телах людей, то имеют их же органы чувств. Зрение, слух, ничего сверх. А в темноте, раз так, Они не могут нас увидеть. Значит, если знать путь, больше шансов оказаться незамеченным.

Как бы не так.

Когда ничего нельзя увидеть – обостряется слух. Не только у нас – но и у Них. А как выяснилось – спрятаться от глаз порой гораздо проще, чем не издавать никаких звуков. Даже ботинком по гравию, в самом замедленном режиме – издается оглушительный треск в тотальном безмолвии ночи.

Правило номер 5 – при крайней необходимости выбираться наружу днем. Ночью покидать дом НЕЛЬЗЯ ни при каких обстоятельствах.

Зачерпываю ладонями воду и умываю лицо. Полощу рот, чищу зубы. Смачиваю бритву в воде и сбриваю щетину. Пару раз ранюсь – пена для бритья достаточно объемная, но не такая необходимая, чтобы мы тратили на нее место, таща из магазина. Только продукты.

И патроны.

Оружие и еда. Только предметы первой необходимости.

А без пены можно обойтись. Но легко порезаться.

Провожу мокрой рукой по скуле, вытирая каплю крови. Отлично, утренние процедуры закончены. Полностью моемся мы лишь раз в две недели. Потому что на это Лили надо – 4 ведра воды. А мне все 7. Иначе говоря на один раз нам приходится натаскивать столько, сколько в обычном режиме нам хватает почти на неделю.

Это удвоенный риск. В таком положении уж лучше реже мыться. Тем более, без отопления в доме становится не так уж жарко. И мы не заняты тяжелыми работами, чтобы потеть, как кони. Если честно, под конец второй недели мы даже не воняем.

Липнем чуток, это да. Когда у меня соприкасаются ляшки, когда я в трусах ложусь спать. Или когда липнут друг к другу яйца. Или ладонь к щеке. Неприятное чувство.

Если бы не оно – думаю, мы бы мылись еще реже. Сводили риск к самому минимуму. К тому же и процедура это мало приятная. Ледяная колодезная вода, которую без газа нет никакой возможности нагреть, не учинив пожар или не привлеча ненужное внимание.

Полоскаться в ледяной воде – то еще удовольствие.

Но хотя бы так. Не знаю, как справляются люди, у которых нет колодца. Полагаю, им приходится таскать даже для питья воду из магазина. Значит, выходить куда чаще. Намного чаще..

Полагаю, люди без колодцев давно мертвы.

Ставлю ведро, в котором воды убавилось лишь на дюйм, обратно на пол. К остальным. Вытираю лицо полотенцем и возвращаюсь в спальню. Переодеваюсь в футболку и штаны. Выйдя в гостиную опять слышу:

– …мы готовы дать вам еду и кров, безопасность и защиту. Если нас кто-нибудь слышит, повторяю, у нас нет Имитационных..

– Вырубай – говорю Лил – ничего нового не будет. Полгода нет, и сегодня не Рождество, чтоб мечты сбывались. Пошли есть.

Она кивает, выключает радио, оставляет антенки и поднимается на ноги..

… Я просыпаюсь от мерного звона колокольчика. Заснул, как всегда, у окна с винтовкой в руке. Теперь я сжимаю ее крепче и судорожно поднимаюсь на ноги.

Еще пару раз звякнув – колокольчик замолкает.

Кто-то забрался в дом.

Несмотря на оружие в руках, я начинаю дрожать, точно первоклассница. Нельзя включать фонарик без крайней необходимости, нельзя выдавать свое местоположение. А значит, мне придется идти туда в темноте.

К кому?

А если это Они?

А я их не увижу? Они-то меня услышат..

Черт, лестница. Как я увижу пометки на скрипучих ступенях, не включая фонаря?

Прошло два дня с того момента, как долбанная дочка Клейбов разбила мое окно. Но я так и не придумал, как его починить, не выходя на улицу. Я не мастер таких дел.

В итоге просто изнутри подпер дыру картонкой, надеясь, что никому не будет дела до моего зашторенного окна с заднего двора.

Но видимо, это не остановило того, кто теперь в моем доме.

Больше всего мне хочется, как в детстве, залезть под одеяло и подождать, пока родители со всем разберутся. Но мне 37, все мои те или иные близкие мертвы, я в доме один и у меня винтовка. Единственный, кто мне может помочь сейчас – я сам.

Правило номер 6 – рассчитывать только на себя. Вытекает из правила номер 2 – никому не доверять.

Спуститься в любом случае надо – гораздо хуже дать себя застать врасплох во сне. Или дать кому бы то ни было затихориться где-то в моем доме в выжидании момента, чтобы меня грохнуть.

Беру фонарик, но пока не включаю его. На ощупь дохожу до лестницы и затихаю.

Прислушиваюсь.

Какой-то шорох на кухне. Кто-то, кто пробрался в дом – сейчас на кухне.

Мне повезло, что кухня за углом – потому я могу включить фонарик, сильно прикрыв его ладонью. Высвечиваю ступени, запоминаю метки, выключаю фонарик и быстро, но бесшумно, спускаюсь вниз.

Не вижу, чтобы на кухне играл фонарик. Значит, этот кто-то шарится в темноте, как и я.

СКРИП!

Проклятье! Половица подо мной скрипит и шум на кухне мгновенно затихает. Решаю не тянуть кота за хвост – тут же врубаю фонарь, направляю перед собой и щелкаю затвором.

Вот оно – вижу какую-то фигуру.

БАМ!

Стреляю.

Фигура падает на пол без единого звука.

Я высвечиваю фонариком теперь уже лучше, когда фигура не может убежать или накинуться на меня.

– Черт бы тебя подрал – рычу я, подойдя ближе и рассмотрев «гостя» – какого хрена ты сюда вернулась?

Лили держится за ногу. Пуля задела ее ногу лишь по касательной, но маленькие девочки типо нее любят устраивать трагедии из-за ничего. Коленку сдерет – больше крови будет.

– Обкрадываешь меня?! – догадываюсь я.

Мысль о том, что она собиралась забрать моей драгоценной еды, ввергает меня в ярость. Я хватаю ее за шкирку и тащу опять к заднему выходу. Но перед тем как захлопнуть дверь перед ее носом, шиплю:

– Увижу в своем доме или на своем участке еще раз – буду стрелять. Клянусь богом, я буду в тебя стрелять, черт тебя дери. Только попробуй здесь появиться хоть еще раз.

Она начинает безмолвно рыдать и что-то показывать мне на жестах, но я отмахиваюсь:

– Я не твоя нянька. Ничем не могу помочь, убирайся.

И захлопываю дверь. Закрываю на все замки.

Чертова девчонка. А если бы я прикрепил что погромче колокольчика? Она бы этим грохотом привлекла к моему дому внимание НОЧЬЮ.

Проклятье.

Может и стоит ее все-таки пристрелить. Пусть она и не из Них, но опасности от нее начинает исходить не меньше.

Но когда я открываю дверь в твердой уверенности, ее уже след простыл.

Сообразительная, когда надо..

Я захожу на кухню и открываю шкафчик, пока Лили протирает тряпкой стеклянную доску. Достаю две консервы и черствый кусок хлеба. В прошлый раз мы взяли 5 буханок. Но это было 3 недели назад. Самая первая – была такая свежая и мягкая, что описать с трудом можно. Зато эта.. едва ли Лили сможет ее порезать.

– Она покрошится – говорю ей, когда Лили уже вытягивает из подставки нож побольше.

Показывает пальцами:

– Нет, внутри она мягче.

Поверь мне – я стучу хлебом по шкафчику и Лили смеется – видишь? Я же сказал. Не будем резать.

Первое время жизнь с Лили представлялась мне, как жизнь с Майком. Тоже ребенок, младше его всего на пару лет. Такой же геморройный. Но довольно скоро я понял, что Лили сильно отличается от Майка. Она веселее, проще – и что греха таить, намного сообразительнее. От нее намного больше пользы. Она довольная хитрая.

Конечно, в силу своих лет, она не вундеркинд. Но порой мне кажется, что будь у меня вместо ребенка не Майк, а Лили – быть может, и я был бы другим отцом.

Но я не ее отец, она не моя дочь и я даже не собираюсь (и никогда не собирался) примерять на нас эти роли. Мой единственный ребенок погиб в первые дни, и я так и не смог его похоронить в вакханалии ужаса, которая началась в последующие дни. Его тело до сих где-то в морге или где еще, наверное уже давно разложилось и сгнило. Не знаю, как скоро происходят эти процессы. Возможно, так же где-то гниет и его мать, и ее муженек. И мои родители, которые перед этим, скорее всего, убили не одного выжившего.

А с Лили мы просто выживаем друг за счет друга, пока обоим это удобно.

Она помогает мне не одичать, а я ей не умереть. Кто бы мог подумать, что даже невербальное общение с 12-летним ребенком заставит меня мало-помалу отходить от окна, засыпать без винтовки в руках на кровати (а не на полу) и хоть время от времени вспоминать об обычных гигиенических процедурах.

Кажется, это ерунда в сравнении с тем, что творится с миром.. но это помогает окончательно не рехнуться. Какие-то процедуры, идиотские рутинные дела из прошлой жизни, которые ты должен делать каждый день. Они будто держат тебя на этой земле в своем рассудке.

Даже это бритье, где я больше режусь, чем бреюсь.. что-то есть в этом странном ритуале умывания. В завтраке, в радио, где Лили каждое утро пытается найти какой-то новый сигнал и новую волну. Словно.. словно Надежда, что однажды еще все может вернуться, как прежде.

Надо просто переждать. Не сломаться.

Если этого не делать, то всей тяжестью наваливается осознание, что ничто уже не вернется. Не будет, как прежде. И ждать нечего. В лучшем случае – просто не будет становиться хуже. И то маловероятно.

Я откусываю свою половину хлеба, та неприятно крошится во рту. Запиваю ледяным чаем (зачерпнутая в кружку вода из ведра, в которой плавает пакетик липтон) и протягиваю половину хлеба Лили:

– Держи. То еще дерьмо.

Она хихикает и, взяв хлеб, показывает пальцами:

– Потому что ты ешь неправильно. Смотри, как надо.

Лил макает сухой хлеб в свою чашку с водой. Половина, конечно же, тут же падает в чашку (это ведь не горячая вода) но часть хлеба все же делается мягче и Лили без проблем его кусает.

– На вид стало еще хуже – невозмутимо замечаю я и берусь за свою консерву.

…Я, как всегда, сижу у окна с винтовкой, как опять вижу рыжий силуэт, подходящий к моей калитке.

Да, она точно не понимает по-хорошему. Даже суток не прошло.

Едва расцвело.

Щелкаю затвором.

Прости, Марк, но твоя дочь сама виновата. Я дважды ее предупреждал. От нее слишком много опасности. Она привлекает внимание к моему дому. Человек, так часто шатающийся в чужой дом – неизменно привлечет любопытство не столько к себе, сколько к этому дому.

Это вопрос выживания.

Бдительность. Осторожность. Недоверие. Готовность убить.

Я спускаюсь вниз, потому что ее силуэт опять скрывается на моем крыльце. Жду ее возле черного входа, как всегда, но тут слышу звон с парадной двери.

Что она задумала?

Шагая по отметкам, бесшумно переставляю ноги. Гляжу в глазок – стоит. На ее спине ранец.

Я открываю дверь и нацеливаю на нее винтовку. Видимо, в этот раз она видит, что я не шутки шучу, потому что тут же машет головой и снимает ранец. Расстегивает и показывает мне.

Я хмурюсь.

Внутри битком всякого добра. Пистолет, магазины, патроны, револьвер.. Я и не знал, что у Марка столько оружия. Плюс ко всему ножи, гаечный ключ, складной ножик. Еще какая-та дребедень.

Я секунду думаю, после чего оглядываю улицу и быстро запихиваю Лили в дом. Закрываю за ней дверь. Гляжу в глазок, чтобы убедиться, что никто нас не увидел, а если и увидел – то ничего не делает.

Вроде пусто.

Оборачиваюсь к ней.

– Отдаешь мне это? Зачем?

Мотает головой. Быстро даю ей лист и жду. Выясняется, что она притащила сюда все добро отца, чтобы выменять его на еду. Но естественно, девчонка не дура и за все это хочет не один пакет сухого молока. А жаль. Было бы проще если бы ей было лет 6, и тогда бы можно было без проблем запудрить ей мозги.

Но будь ей лет 6 – она бы и не додумалась выменивать у меня оружие на еду.

С одной стороны – оружие мне нужно. С другой стороны – если отдам ей столько еды, то очень скоро придется вылазить на улицу. А там уже далеко не факт, что это оружие сохранит мне жизнь.

– Беру половину – говорю я – и даю за половину. Остальное можешь забирать.

Лили берет лист и дописывает:

– Отдам все за половину, если разрешите остаться хотя бы на пару дней. Пожалуйста. Мне страшно. Родители так и не вернулись.

Я хмурюсь.

Я в доме должен быть один.

– Напомни, за какую футбольную команду болел твой отец в прошлом году, и почему стал болеть за другую?

Она тут же с готовностью пишет ответ на листе.

Правильный.

Смотрю на весь арсенал, что она притащила в своем портфеле.

Думаю.

Прицениваюсь. «За» и «против».

В итоге недовольно защелкиваю оставшиеся замки на двери:

– Ровно два дня – говорю ей – после чего убираешься отсюда, а все оружие остается со мной.

Она энергично кивает головой.

Но за эти пару дней Лили успевает доказать мне, что может быть полезна не только в обмене отцовского оружия. В эти дни как раз накрывается окончательно водоснабжение, и она помогает мне с водой из колодца.

Я могу поспать на диване, потому что половину ночи у окна теперь сидит она. Если заметит что-то подозрительное – сразу должна меня разбудить.

Я был уверен, что из-за Лили моя жизнь осложнится – но с ней в чем-то стало проще. Появился человек (пусть и ребенок), на которого можно было переложить часть обязанностей. Разделить их с кем-то, как и разделить риск.

Оставлять ее было опасно – потому что в одиночестве было спасение. Но с другой стороны, с ней я гораздо быстрее добывал воду и гораздо лучше спал. Это в свою очередь снижало риски и тогда, получалось, что она уже была полезна.

Я долго думал, но все-таки Лили показала себя не как слюнявого ребенка, которому я должен быть нянькой – а как более или менее нормального компаньона, с которым можно делить работу и риски.

Тогда я решил, что можно дать этой попытке шанс. В конце концов, если вдруг что пойдет не так – я в любой момент могу вышвырнуть ее за дверь без каких-либо проблем. Или даже пристрелить…

Но прошло уже 8 месяцев, а «если вдруг» пока так и не наступило. Когда еда кончилась, я разработал схему, по которой мы вместе могли ее доставать. Мне потребовалось около полугода (было бы намного меньше, если бы сохранился доступ в интернет), чтобы выучить язык жестов. И теперь мы можем переговариваться с Лили совершенно беззвучно, прекрасно друг друга понимая.

Это сильно помогает на вылазках за едой и к колодцу. Нам не нужны даже шептания, чтобы переброситься наблюдениями об обстановке. В этом у нас значительное преимущество перед остальными выжившими.

У них уже нет шанса научиться языку жестов. Интернета, электричества – ничего этого нет. Меня же учила сама Лили. Долго, с помощью листов и ручки, объяснений и так далее, но все-таки более или менее я все это усвоил.

Мы можем так общаться.

Они нет.

Механизм прост. Пока умирает кто-то другой – мы живем. Так что да, меня вполне утешает мысль, что мы в чем-то обходим других выживших, и умеем то, что недоступно им.

Значит, когда придет время, мы в очереди на Смерть точно будем не перед ними.

Так что за эти 8 месяцев я пока ни разу не пожалел, что оставил тогда все же у себя Лили Клейб. Кстати, именно она и начала тогда возиться с радио, и в итоге нашла эту волну.. про спасение.

…прошел уже месяц с начала конца. Мы с Лили сидим в гостиной. Она переплетает свои сальные волосы, я постукиваю пальцем по винтовке и слушаю сообщение выживших, которое повторяется уже за сегодня, наверное, раз 20-ый.

Сегодня мы услышали его впервые. Лили впервые попала на эту волну, накрутив колесики и антенны.

Взгляд Лили падает на фотографию на комоде. Фото Майка. Осталось еще со времени, когда мы с Сарой жили вместе. Лили тут же показывает:

– Ваш сын? Я видела его, когда он приезжал.

– Да, Майк – сухо отвечаю я.

Конечно, она видела. Мы ведь соседи.

– Он.. тоже умер?

– Да, его убили в первые дни.

– А у вас остался кто-нибудь?

– Нет. Все погибли.

Кроме Джереми. О судьбе брата мне ничего неизвестно, но для меня он умер многими годами раньше, чем началось все это дерьмо. Но двенадцатилетней девчонке об этом говорить совсем необязательно.

– Как и у меня – грустно показывает она пальцами и поникает плечами.

– Твои тети, дяди, кузины, бабушки?..

– Они перестали отвечать еще до того, как родители ушли в магазин. За несколько дней до этого.

Это значило только одно.

Все они мертвы.

Сквозь помехи радио продолжает доноситься:

– ..безопасность и защита, еда и кров. Повторяю, у нас нет Имитационных. Наши координаты..

День 251

День вылазки.

Раньше, пока еще был доступен магазин неподалеку от моего дома, мы делали вылазки за продуктами раз в неделю-полторы. Больше продуктов просто не могли донести. Однако, когда речь идет не о недели, и даже не о парочке месяцев – одним магазином становится не обойтись.

Мы ведь не единственные выжившие в этом районе и городе.

Сначала опустел ближайший магазин. Через месяц тот, что в соседнем квартале. А еще через пару месяцев единственным оставшимся магазином в нашем городе, где еще оставалось продовольствие – оказался центральный кеймарт. Большой торговый центр, но находился он почти на окраине города.

В обычные дни (прошлого мира) туда можно было добраться, сев на 27 автобус и доехав до конечной. Теперь же для таких путешествий нужна была тачка. А тачка – это риск, потому что шум.

Но пройти пешком 25 миль в одну сторону, потом столько же в другую, даже с пустыми руками за день было нереально. А учитывая, что обратно нам надо было тащится с тяжелеными сумками.. мы бы просто не успели.

Благо, у меня была не тарантайка, что грохочет на всю улицу, но в первый раз выезжать нам было все равно чертовски страшно. Более того, я решился на это только тогда, когда в один из дней увидел в щелку шторы (рано-рано утром) чью-то серую тойоту. Впервые за полгода. Она ехала так медленно, как могла, чтобы быть тише воды ниже травы.

Из-за солнечных бликов я не смог увидеть, кто был за рулем, но кто бы это ни был, очевидно он понял то же, что открылось и нам в последнюю вылазку – продуктов в этих магазинах не осталось. Либо рискуешь и едешь к кеймарт, либо дохнешь с голоду. Других вариантов нет.

Я долго оттягивал этот момент, пока мы уже второй день подряд не сидели на воде, но когда увидел эту тойоту во мне забрезжила надежда. Значит, эта попытка если и безумна, то не категорично безнадежна, раз на нее решился кто-то еще.

А на следующий день, тщательно все обговорив, мы с Лили так же рано утром вышли уже к моей тачке. Она стояла на крыльце, где я ее оставил, когда выезжал последний раз. В тот день я подъехал к дому бывшей жены, и не увидел ее машины. А дверь мне никто не открыл. После этого я вернулся домой, а на следующий день уже отпала любая необходимость выезжать из дома.

Лили показывает пальцами:

– Нам хватит бензина?

Отвечаю так же жестами:

– Остановимся на ближайшей заправке. Уверен, пока там есть бензин – только начинают пользоваться тачками. Но очень скоро, если так пойдет, он закончится раньше чем еда.

– И что тогда будем делать?

– Ничего. Мы наберем его в канистры достаточно, чтобы нам хватило его на дольше, чем остальным.

– Но когда-то же и он закончится?

– Нам не надо, чтобы его хватало навечно. Главное – чтобы нам хватило его надольше, чем остальным.

– Пока умирают другие – живем мы?

– Верно.

Лили быстро училась. Училась правилам, училась моим взглядам и всему, что было необходимо для выживания. Впрочем, выбора у нее и не было. Если бы ее что-то не устраивало и мы бы не ужились – я бы быстро вышвырнул ее обратно за дверь. А в одиночку двенадцатилетняя девчонка долго бы не протянула, как бы сообразительной для своих лет не была..

В тот день к обеду мы добрались до кеймарта. Это оказалось опасным не только потому, что мы на тачке – но и потому, что это торговый центр. Большой торговый центр, на который нет времени, чтобы весь проверить. То есть мы не могли быть уверены, что в нем никого больше, кроме нас, нет.

Что в нем нет Их.

В тот день мы быстро накидали всего с ближайших стеллажей, избегая скоропортящегося, и убрались обратно. Следующая вылазка получилась уже более продуктивной. Тачку мы всегда ставили за пару кварталов, чтобы не привлекать внимание шумом.

Или видом, если вдруг кто увидит новую машину на запустевшей парковке.

А внутрь забирались через служебный вход.

Все меры осторожности. Каждую вылазку с новой заправки мы набирали, сколько могли, канистр бензина и складывали в гараже. Пара галлонов всегда была в багажнике на случай чего. Так мы делали, пока в один момент бензин на заправках не кончился.

Тот момент, о котором я и говорил Лили.

Это было полтора месяца назад. Теперь все, у кого хватило яиц выезжать за продуктами на тачках, остались при тех запасах бензина, которых были. И их время пошло. У нас же было достаточно канистр в багажнике и гараже, чтобы еще порядком полугода точно рассчитывать на этот торговый центр.

Потом видно будет.

Так надолго вперед смотреть нет смысла. Это слишком большие даты в этом новом мире.

Возможно, у кого-то и кроме нас хватило соображения запасаться бензином. Но вряд ли так поступили все. Канистры занимали много места, и многие могли не церемониться с ними, а этим местом набить еще больше еды, чтобы реже выезжать.

Они не хотели думать о том, что сколько бы еды они не затолкали, когда-то она все равно кончится. Но вот когда кончится бензин – на новый запас еды они уже не смогут рассчитывать.

А заправок намного меньше, чем магазинов. А без бензина отсекаются все возможности дальнего поиска еды.

Все возможности выживания.

* * * * *

Я просыпаюсь от вибрации на два часа раньше обычного.

Шесть часов.

Время подъема для вылазок. Накидываю халат, выхожу в гостиную. В дни вылазок Лили не занимается радио. Вот и сейчас я вижу ее рыжий затылок у окна. Осторожно, как я ее учил, она выглядывает в щелку шторы, не касаясь ее.

– Ничего? – спрашиваю.

Она легла спать в 10. Спала до 2, я в это время следил. В 2 лег спать я и она встала на пост у окна. Перед вылазкой необходимо было дежурить всю ночь. Благодаря тому, что обычно мы высыпались – в такие дни нам хватало и четырех часов сна, чтобы не чувствовать себя погано.

Жестикулирует:

– Ничего. Пусто.

Это хорошо. Я предпочитал не выезжать, если утром уже кто-то отправлялся в кеймарт. Чем меньше пересекаешься с людьми, тем лучше. Это могут быть и Они – выманивают, выжидают людей.

– Тогда умоюсь и выезжаем.

В дни вылазок завтракаем мы в магазине, чтобы не оскуднять наши запасы, раз находимся там. К тому же, в магазине можно поесть и всего, что нерационально тащить домой – сладости например, которые совсем не утоляют голод, или газировка. Шоколадки, чипсы. Все то, что мы никогда не загрузим с собой.

Умываюсь, чищу зубы. Щетина еще не слишком большая, потому я не бреюсь. Она уже колется, но пока недостаточно, чтобы я возжелал опять порезаться. Не перед вылазкой.

Теперь вместо шорт и футболки, я нацепляю джинсы. В них удобнее вести машину. Беру солнцезащитные очки, чтобы солнце не било в глаза и я идеально видел дорогу. Остается самое главное – проверяю магазин, перезаряжаю винтовку. За пояс сую заряженный пистолет – один из тех, что еще тогда притащила Лили. Сама же она на вылазки всегда берет с собой складной ножик, на случай чего.

Мы оба должны иметь возможность обороняться. Со временем я понял, что Лили куда проще совладать с ножом, поскольку слишком затратно на пули учить ее стрелять и попадать в цель. А ножом без проблем можно тренироваться и дома с помощью стен и картонок.

Когда круглыми сутками не остается ничего, как долбаться с радио и швырять ножи – волей-неволей научишься в совершенстве обоим этим делам. Как и без проблем выучишь язык жестов в 37 лет.

Выхожу в гостиную с винтовкой в руках. Лили, в широченной футболке и джинсах Майка (с перешитой пуговицей и перетянутых поясом) уже ждет меня. Тут же вскакивает на ноги. Рыжие волосы собраны в хвост сзади, чтобы не мешать.

– Идем – киваю ей и мы оба спускаемся вниз.

Возле двери хватаю ключи от квартиры и тачки. Щелкаю всеми замками, открываю парадную дверь. Едва мы переступаем порог дома, наше общение переходит лишь на язык жестов.

Бегло оглядываю улицу, закрываю дом. Открываю тачку – Лили тут же забирается на переднее сиденье. Я открываю багажник и убеждаюсь, что у нас есть 3 запасных канистры. Они всегда с нами на случай чего. Остальное – в гараже.

Закрываю багажник и сажусь на водительское сидение. Винтовку бросаю на заднее сиденье, но прикладом вперед, чтобы можно было в случае чего быстро ее схватить. Зеркала давно настроены, как надо – для нового мира.

Завожу машину. Словно в первый раз, все мое тело напрягается. Мы даем себя услышать. Нарушаем одно из главных правил, но это необходимо, чтобы не умереть с голоду.

Вижу, что Лил тоже напрягается.

Жму на газ и мы медленно выезжаем на дорогу. Гнать нельзя – быстрее не значит безопаснее. Быстро едешь – не доедешь. Быструю езду слишком слышно. Медленно же можно остаться незамеченным.

Та тойота, которую я первой увидел – была мудрой. Если бы не окно и не моя слежка – я бы ее в жизни не услышал. Не удивлюсь, если они и бензин так же таскали на запас. Но вряд ли обрадуюсь этому.

Чем больше выживает – тем больше шанс у нас оказаться в очереди спереди.

Но с другой стороны, если остальные будут умирать пачками слишком быстро – то так очередь очень скоро коснется нас, будь мы даже в самом ее конце.

Я надеваю солнезащитки и двигаюсь в уже заученном направлении. Где можно – второстепенными дорогами, не главными трассами. Там, где меньше возможность нас увидеть. Где же такой возможности нет – мы смотрим в оба. Каждое отзеркаленное окно небоскребов, домов и офисов кажется подозрительным.

Будто за нами наблюдают тысячи глаз. Тысячи Их глаз.

Каждый угол, каждый переулок.

Лил обеспокоенно трогает меня за руку где-то на середине пути. Я смотрю в зеркало заднего вида. Далеко позади что-то зеркалит – но это не окно дома или высотки, потому что этот блик на дороге.

Стекло машины.

Где-то позади нас едет машина.

Проклятье!

Я лихорадочно пытаюсь сообразить, куда бы свернуть, чтобы и с дороги не сбиться, но чтобы и улизнуть. На первом же повороте резко заворачиваю, после еще на одном, еще.. Заезжаю во двор, глушу тачку среди прочих заброшенных машин, чтобы была хоть какая-та иллюзия неприметности. Хватаю винтовку.

Мы с Лили тут же перебираемся на заднее сиденье и падаем на пол. Я наблюдаю за происходящим через зеркала.

Ждем.

Гул машины нарастает.. но потом затихает. Она либо проехала, либо так же остановилась. Но даже если остановилась – то слишком далеко, чтобы нас заметить.

А может, они пошли сюда пешком?

Это почти наверняка Они.

Выжившие не стали бы преследовать нас. Если бы это были просто люди, что так же едут в кеймарт, они во-первых сами, увидев нас, постарались бы выбрать другую дорогу. А во-вторых точно не поехали бы следом.

Это точно Они.

Капли холодного пота начинают стекать по моему лбу. Вижу, как дрожат колени у Лил. Не позволяю себе даже глубоко вдохнуть – кажется, даже это будет слишком громко.

Лили вытащила свой складной нож и раскрыла его. Мои пальцы до побеления костяшек вцепились в винтовку. Мы ждем.

Проходит около получаса, если верить наручным часам, батарейки для которых я беру в магазине так же стабильно, как патроны для оружия – прежде, чем я решаюсь встать.

Оглядываюсь.

Вроде ничего.

Перебираюсь на переднее сиденье, еще раз оглядываюсь. Прежде, чем завести мотор, киваю Лили и мы оба выходим из машины. Двери не закрываем – слишком шумно. Обходим за угол, куда надо будет выехать.

Ничего.

Ни машин, ни людей.

Вроде пронесло.

Теперь я позволяю себе выдохнуть. Вытираю лоб тыльной стороной руки. Киваю Лил:

– Порядок, пошли в тачку.

– Это были Они?

– Скорее всего.

– Они точно уже уехали?

– Еще дольше ждать не можем. Иначе не уложимся до заката. В машину.

Лили кивает, больше не жестикулируя, и возвращается в тачку. Я тоже сажусь, опять кидаю винтовку на заднее сиденье. Завожу мотор и выезжаю. До самого кеймарта мы едем в дурном напряжении, и когда за квартал останавливаем тачку (как всегда), то наконец-то можем выдохнуть.

Если бы они дожидались нас или пытались выследить – уже бы дали о себе знать. Если мы все еще без «хвоста» и живы – значит, сегодня нам повезло.

Устало улыбаюсь Лил. Та улыбается в ответ, думая о том же самом. Киваю и мы выбираемся из тачки. Закрываю ее, сую ключи в карман джинс. Опускаю палец на спуск винтовки и проулками мы спешим к заднему корпусу кеймарта.

Когда приближаемся – то еще сильнее замедляемся, стараясь петлять углами, чтобы не быть на виду. Добираемся до служебного входа и заходим внутрь. Спертый прохладный воздух и эхо шагов от плитки говорят о том, что мы вновь смогли добраться до магазина.

Каждый раз это сюрприз.

Мы пробираемся через ненужные отделы, и заходим в продовольственный. Когда мы появились здесь впервые – то я ожидал увидеть все упорядоченное, устрашающе аккуратно разложенное по полочкам. Но нет. То, что мы были далеки от кеймарта, не значило, что на окраине никто не жил. Конечно, продуктов здесь изначально было больше, но все уже было разворочено. В спешке сгребая продукты, люди забывали, что главное быть незаметнее, а не быстрее.

Вот кукурузные палочки валяются на полу, чуть дальше десяток жестянок кошачьего корма. Когда еда совсем кончится, начнут делить и это. Я знаю это, поэтому уже сейчас подбираю и сую в корзину несколько упаковок. Как и с канистрами бензина в гараже – на всякий случай, потому что однажды он точно настанет.

– Мне тоже брать это? – показывает Лил, заметив, как я подобрал кошачий корм.

– Нет, берем как обычно. Это на запас.

Оно коротко кивает. Майк бы так не смог, ему надо было постоянно трепаться, обсуждать все и сразу, докапываться до истины любого слова и поступка. Лили повезло – ее воспитали так, что она готова без лишних вопросов выполнять поручения взрослого. Это спасло ей жизнь, потому что именно ее готовность быть послушным помощником заставила меня оставить ее в своем доме.

Так что Марк с Тессой могут гордиться собой. Про меня же такого сказать нельзя. Да и про Сару тоже.

…Я держу винтовку в руках, направляя ее во все углы попеременно. Меня сильно напрягает, что мы не можем изучить все углы этого центра. Не может быть уверены, что мы здесь одни и хотя бы в какой-то временной пресловутой безопасности.

Гляжу на Лил, перекидываю винтовку через плечо и показываю:

– Не отходи далеко. Чтобы мы видели друг друга. Чтобы могли общаться.

– Хорошо.

– Не больше двадцати шагов. Ни при каких обстоятельствах. Поняла?

Не хватало потеряться здесь. Почему-то я был уверен – стоит нам разделиться, и нам непременно обоим кранты. Хотя, кого я обманываю – если нас найдут Они, то без разницы будет: вместе мы или порознь. Конец будет один.

Лил кивает.

Я оглядываюсь, пытаясь понять, где здесь могут быть консервы, маринад, засолка и прочая ерунда. Даже в старом мире я редко приезжал сюда – кеймарт находится далеко от дома, а после развода с Сарой у меня не было потребности закупаться на неделю вперед, как в последний раз. Меня вполне устраивал магазин возле дома.

Потому я понятия не имею, где здесь что находится. И в лучшие времена. А теперь, когда все разбросано.. придется тратить время на поиски нужной еды.

Хватаю корзинку на полу, аккуратно опускаю на пол те немногие продукты, которые там были. Ерунда, которая нам не нужна – но вытряхивать ее нельзя. Много шума. Если здесь кто-то есть – даже на нижних этажах, и пропустил наше проникновение со служебного входа – то тогда так точно услышит.

Потираю ремень винтовки, перекинутой через правое плечо. Если вдруг что – кидаю корзинку и хватаю оружие. Лил жестикулирует мне рядом с каким-то стеллажом:

– Нашла! Сюда..

..Кидаю в корзину пару банок консервированного хлеба. Прохожу мимо множества круп и макарон, которые практически нетронуты. Вначале их хватали больше всех остальных. Но вскоре даже до самых недалеких дошло, что брать надо то, что долго хранится и что не надо готовить. Потому что готовить нет никаких возможностей.

Ни подогреть воду, ни отварить крупу, ни даже закипятить молоко для каши. Совершенно ничего. Только если пожевать рис вместо жвачки, но вряд ли это сильно насытит. Миную крупы, но пару пачек сушеного мяса кидаю в корзину. На вкус тот еще шлак, но зато хранится долго и уже готовое.

Машинально поднимаю голову и поисках рыжей макушки.

Останавливаюсь.

Ее нет.

Я делаю шаг назад и хмурюсь.

Лили нет.

Осторожно опускаю корзинку и медленно, совершенно бесшумно, снимаю винтовку с плеча. Покрепче беру и опускаю палец на спуск. Когда я возился с хлебом, то видел ее впереди. Иду туда, тихо, шаг за шагом. Проглядывая одновременно сразу все стороны и время от времени оборачиваюсь назад, не оставляя себе слепой зоны.

Правило номер 7 – при вылазке не пропадать с поля зрения друг друга. Не дальше 20-ти шагов.

Лили всегда соблюдала это правило. Безоговорочно. Если я сейчас ее не вижу – значит, у нас большие проблемы. И понятия не имею, где именно – сбоку, спереди, сзади. Кажется, кругом.

Вновь оборачиваюсь, оглядывая слепую зону, и опять продолжаю медленно идти вперед… Когда из угла резко выскакивает силуэт!

Если бы мои руки не вспотели, как чертово мокрое белье после дождя, то уже непременно бы раздался выстрел. Но так силы не хватило – палец лишь соскользнул со спуска, а не вдавил его. Этого мгновения мне хватило, чтобы понять, что этот силуэт – Лили.

На место страху тут же приходит ярость. Я закидываю винтовку на плечо и, сжав зубы, раздраженно показываю:

– Где ты, твою мать, была?! Не дальше двадцати шагов! КАКОГО ЧЕРТА ТЫ УШЛА?!

– Прости, просто я увидела там чоко-пай, я хотела быстро, ты бы и не заметил, а то время..

Я гляжу на сладость в ее руках. Чертовски объемная большая пачка чоко-пая. Да что с ней сегодня такое? Мы никогда не берем сладости! Ни-ко-гда!

Все еще взбешенный ее сумасбродством, я выбиваю пачку из ее рук. Та картонная, но все равно некоторый шум от нее разносится, когда она падает на пол. Нацеливаю палец на Лили, после чего дерганными резкими жестами показываю:

– Мы не берем сладости. Не берем сладкое. Никакое. И не уходим дальше 20-ти шагов. НИКОГДА!

И тут меня озаряет.

Я поспешно делаю несколько шагов назад и вновь хватаю винтовку с плеча, нацеливаю на нее. У меня нет возможности показывать жестами, если я хочу удержать ее на прицеле, потому говорю едва слышным шепотом:

– Почему я впустил тебя в свой дом?

– Потому что я принесла оружие на обмен.

– Чье это было оружие?

– Моего папы.

– Как его звали?

– Марк Роленд Клейб.

На ее лице начинает проступать паника, но я хорошо знаю, насколько искусно Они имитируют человеческие эмоции.

– Как ты впервые забралась в мой дом?

– Я разбила камнем стекло и забралась внутрь через окно.

– Второе имя твоей матери.

– Элизабет.

Все еще хмурясь, я все же медленно свожу с нее прицел. Закидываю винтовку обратно на плечо и теперь уже добавляю жестами:

– Еще раз такое повторится – останешься здесь. Какого черта ты полезла за сладким? Ты же знаешь, что мы его не берем.

– Я просто.. просто послезавтра у меня день рождение. Я думала, может ты разрешишь взять его из-за этого. Вместо торта.

Я медленно гляжу на брошенную на пол упаковку чоко-пая, потом перевожу взгляд на Лили. Понятия не имел, что у нее день рождение. Но упаковка слишком большая, совать ее нерационально каким бы не был повод.

Думаю, после чего снисходительно показываю:

– Можешь взять упаковку только на четыре штуки.

Лили радостно улыбается:

– Спасибо.

– И больше не забывай про правила.

Я следую за ней, все еще оглядываясь. Это и есть главная проблема, когда приходится действовать с кем-то. Никогда не можешь быть уверенным на сто процентов. Даже в такие моменты приходится постоянно подозревать напарника.

Если бы она ошиблась хотя бы с одним вопросом – или просто замешкалась из-за паники – мне бы пришлось ее застрелить. Потому что это риск.

Я должен быть уверен, что она не Имитационная.

А когда она за пять минут нарушает два основных правила, любая заминка заставит меня спустить курок даже на родную мать, не говоря о соседской девчонке, какой бы полезной она не была.

Если сдохнешь – никакая польза уже не пригодится.

Мы быстро наполняем корзины всем, чем надо. Лили берет одну целую корзину, которую для равновесия мы разложили на две полупустые. У меня в каждой руке по одной полной. Таким образом мы выходим с того же служебного выхода. Приходится идти с занятыми руками целый квартал, до места, где я оставил тачку.

Среди прочих, чтобы она не была, как бельмо на глазу, если кто проедет мимо, пройдет или выглянет в окно.

Ставлю корзины, открываю багажник. Выкладываем содержимое одной корзины рядом с канистрами. Остальное вываливаем на заднее сиденье. Ни в коем случае не в ноги – то пространство должно быть всегда свободно, чтобы можно было туда упасть если что.

Покончив, мы уносим корзины и бросаем на полпути к кеймарту, чтобы нельзя было вычислить, где именно была поставлена машина тех, кто ими пользовался. Потому что встаем мы почти всегда на одно и то же место. Самое удобное и проверенное.

Сбив все следы, садимся в тачку. Лил довольно поглядывает на упаковку чоко-пая, возвышающуюся над остальными продуктами на заднем сиденье. Кладу ей на колени винтовку – так делаем каждый раз на обратном пути, когда заднее сиденье занято едой. Если положить сверху на еду – в необходимый момент оружие может соскользнуть и упасть с кучи продуктов. А даже секундное промедление может стоит жизни.

Лил крепко сжимает оружие. Я вставляю ключ, завожу тачку и, нацепив очки, медленно выезжаю. Часы показывают два часа дня. Мы уложились – если по пути не произойдет ничего такого, то мы успеем вернуться за час до заката.

День 253

Я сижу в своей голубой рубашке, которую последний раз надевал в старом мире. Она застегнута на все пуговицы, кроме верхней. Вместе с шортами снизу выглядит это довольно комично. Но не смешнее, чем огромная белая футболка Майка с принтом, которую Лил нацепила на себя в подобии платья и перевязала лентой от моего халата на талии.

Но полностью мыться только на следующей неделе, потому грязные волосы она просто заплела себе в большую косу. Мы сидим в гостиной. Она воткнула в картонную коробку свечу, которую достала в кеймарте из общей упаковки, и зажгла ее.

Подумав над желанием, Лили задувает свечку и смеется.

Не помню, делал ли так когда-нибудь Майк. Ну да конечно, откуда мне помнить. Все его дни рождения после нашего развода чудесным образом выпадали на недели Сары, а если выпадали и на мои, то я с радостью соглашался с ней обменяться. Меня не прельщали эти празднования.

А когда мы были в браке, то этим тоже в основном занималась Сара. Последнюю свечку, которую я помню чтобы он задувал, это в четыре года. И то, только потому, что я сам в этот момент держал его на руках. Тогда его рыжие волосы были еще немного темнее, мои голубые глаза на его лице ярче, а сам он ничем не отличался от других детей. Хотя уже и к тому моменту меня бесило лего, раскиданное по всему дому. Я никак не мог понять, почему Сара не может оградить все эти игрища только его комнатой. Зачем давать ему швырять это по всему дому?

Я видимо задумался, потому что Лили уже вытащила свечу, открыла коробку и протягивает мне одну из четырех чоко-паек. Беру и разрываю ее, доставая лакомство. Лили же с каким-то трепетом осторожно открывает упаковку точно по линии, указанной для этого. К тому моменту, когда она вынимает чоко-пай, я уже свой доедаю.

Взяв еще один, я наконец могу пойти и надеть опять свою футболку. В ней намного проще и удобнее. Но Лили не собирается, видимо, заменять свой «наряд» до конца дня.

Ладно, плевать. Мне халат до утра не нужен.

13 лет. Столько ей исполнилось сегодня.

Майку к этому моменту уже исполнилось бы 15. Хотя кого я обманываю? Останься он в живых, мы бы с ним вдвоем не прожили и месяца. С его любовью пожрать, пришлось бы мотаться в магазин трижды в неделю, и нам наступил бы конец еще раньше, чем отключилось бы водоснабжение.

А может, зная его эксцентричность, он решил бы строить из себя героя и делать из моего дома приют всем выжившим обездоленным, и тогда нам пришли бы кранты еще раньше. Короче, Майк точно был не из тех, с кем можно надеяться на выживание. Но при этом, думаю, мне бы не хватило духу вышвырнуть родного сына за дверь. Даже если это такое недоразумение, как Майк.

Ну, только если бы у меня не появились основания для подозрений о его Имитационности.

Как с Бари.

…я смотрю в окно. На пустой улице теперь вдруг появляется человеческий силуэт. Он бредёт вперед, и лишь когда подходит достаточно близко к моему дому, я узнаю в нем Бари, своего хорошего друга. Я потерял с ним связь, когда пропало электричество. Был уверен, что он умер.

Как и его семья.

Но теперь он шел сюда. Его волосы всколочены, глаза как-то странно бегают по домам, словно он не знает, какой из них выбрать. Я замираю, когда он открывает мою калитку, даже не попытавшись постучаться.

Чертыхаюсь и быстро спускаюсь вниз, когда начинает дребезжать под его ударами дверь.

– Итан! – кричит он хрипло – Итан, открой мне!

Черт бы его подрал! Сейчас все его услышат!

Но тут я наступаю на очередную ступеньку и та скрипит подо мной. Я морщусь и замираю. Стуки прекращаются, после чего начинаются с еще большей силой:

– Я слышу тебя! Открой, я знаю, что ты там!

Проклятье, надо будет пометить ее, чтобы такое дерьмо не повторилось.

Я щелкаю затвором и подхожу к двери:

– Бари, уходи – цежу я через дверь – убирайся.

– Я не Имитационный! – кричит он – помоги мне, Итан! Мои девочки.. они все погибли. Помоги мне!

Странно, как это они погибли, а он жив-здоров тащится ко мне? И почему ко мне? Его родители живут в этом же городе.

– Убирайся! – шиплю я – заткнись и уходи немедленно!

– Открой мне дверь! Мы должны держаться вместе, мы не должны идти у Них на поводу, ведь именно этого Они и добиваются!

Я распахиваю дверь и наставляю на него дуло винтовки.

– Заткнись или я размозжу твою чертову голову!

– Пристрелишь меня? – смеется он, но с ним что-то явно не так.

-Как мы с тобой познакомились, Бари?

-Ты серьезно? – он истерично смеется – а спроси лучше, как тебя зовут, или что ты любишь пожрать на завтрак? Делай, как они хотят, подозревай всех вокруг!

Бари широко машет рукой вокруг себя. Его качает.

-Стой на месте! Бари..

Но он делает выпад вперед. Так резко и неожиданно, что я не задумываясь жму на спуск.

Давно было пора.

Он слишком шумный и явно не собирался уходить. А еще и не отвечал на мои вопросы. Избегал ответа.

Замерев на мгновение, словно в стоп-кадре, Бари падает на крыльцо. Теперь я замечаю, что его зрачки подозрительно расширены. Он что-то употребил? Или он все-таки один из Них?

Теперь уже неважно.

Бегло оглядываюсь и спешно вытаскиваю его труп за пределы своего двора. Мертвый мужик с пулевым на крыльце красноречивее всего говорит о том, что в доме есть кто-то, кто его застрелил. Этот факт заставит держаться подальше выживших, но послужит красной тряпкой Им.

«В доме кто-то есть, все сюда!».

На следующее утро, выглянув в окно, я заметил на тротуаре лишь красный след. Его тело уже куда-то пропало. Не удивлюсь, если утащили бродячие собаки. Им ведь тоже надо что-то есть..

Когда я, переодевшись, возвращаюсь в гостиную – Лили уже заново возится с радио, выглядя в этом футболке-платье, как Безумный Доктор. В перерывах между безрезультатным треском, она раз за разом возвращается к единственно вещающей, уже на протяжении полугода, волне.

– ..безопасность и защита, еда и кров. Повторяю, у нас нет Имитационных..

Ложь. Они есть везде.

День 258

Лили озадаченно смотрит на меня, а я, не дыша, выглядываю в щелку шторы. Оборачиваюсь и показываю незамысловатый жест:

– Все еще там.

– Что ей надо?

– Не знаю.

– Кто она?

– Не знаю.

Начинаю злиться.

– Что она делает?

– Не мешай мне.

Лили кивает и прекращает перебирать пальцами в воздухе, задавая новые и новые вопросы, на которые – прекрасно знает – у меня не больше ответов, чем у нее самой.

Вновь гляжу в щелку, загнав палец под ремешок винтовки, перекинутой через плечо. По моему двору бродит женщина.

Довольна странная.

На вид ей не больше сорока. Ее темные волосы подозрительно хорошо уложены, но вот вместо нормальной одежды – ночная атласная сорочка. Сорочка и пижамные штаны. Она появилась здесь чуть больше часа назад. Ее увидела Лили и позвала меня.

Эта женщина болталась по дороге, но завернула, почему-то, именно к моему дому. Беспардонно открыла калитку, хотя я даже в прошлом мире ее ни разу не видел это точно, зашла и скрылась из виду. А спустя пару мгновений я услышал, как она звонит в дверь.

Спускаясь по меткам, совершенно бесшумно, с винтовкой в руках, я дошел до двери и выглянул в глазок. Как раз в этот момент женщина перестала звонить и повернулась спиной, будто почувствовав одно мое присутствие в каких-то дюймах от нее по ту сторону двери.

Потом она отправилась к задней двери, но не стучала в нее.

Побродила по дворику, попыталась достать воды из колодца, но руки будто не слушались ее. В итоге ручник выбился из ее рук, и она как-то глухо рассмеялась. После чего вернулась на передний дворик. Попыталась попасть в гараж, но ни черта у нее не получилось. Тогда принялась бродить возле машины.

Я уже решил, что если она попытается забраться в нее, выбить стекло или типо того – придется выйти и пристрелить ее. Пока что я никак не хотел выдавать своего присутствия в этом доме. Выглядела она как-то очень.. странно.

Не сказать, что похожа на Них. Наоборот, Они очень хорошо копируют человеческое поведение и не стали бы болтаться возле колодца, странно хихикать и долбать чужие гаражи. Но кто знает, может это такой способ выманить нас? Заставить подать признаки жизни? Показать, что мы здесь?

Мол, я выйду отогнать ее от машины – и тогда Они смогут уже действовать?

Я не знаю.

Не знаю, кто она. Не знаю, что ей надо. И не знаю, что буду делать через минуту, две или пять минут.

Она уже час бродит по двору. И совершенно не собирается уходить. Она не пытается забраться в машину, не пытается бить окна камнями, не пытается попасть в дом. Она просто словно.. не в себе. Глядя на нее достаточно долго, я понимаю, что ее поведение немного напоминает мне..

…Я смеюсь и поднимаю банку пива вместе с Рэдом. Мне всего девятнадцать, я приехал на каникулы домой. Родители ушли к друзьям, оставили со мной моего младшего братца-поганца Джереми, которому пришлось дать пару баксов, чтобы тот слинял из дома и не появлялся пару часов. Легко договориться с 14-летним.

Тогда нас еще не разделяли скандалы, непонимания и фатальная ссора, заставившая нас прекратить общение на долгих 14 лет.

– Давай – пытается уломать меня Рэд и высыпает кривую белую дорожку на стол. Промазывает и часть падает на ковер.

– Черт, чувак – фыркаю я – если предки увидят, мне конец.

– Скажешь, что муку просыпал – гогочет Рэд в такой захлеб, словно сказал что-то офигенно смешное – пока пирожки готовил.

– Да иди ты, Рэд – я пытаюсь вычистить это, но в итоге просто перемешиваю эту щепотку с ворсом.

– Теперь этот коврище стоит минимум на сотню баксов дороже.

Я и не прочь нюхнуть кокса, которого раздобыл Рэд, но боюсь тогда к приходу родителей мы оба будем не в адеквате. Надо было либо собираться не у меня, либо предупреждать. А он достал это, только когда приперся.

Но меня прикалывает и наблюдать за другом. К тому же, я точно знаю, что у него есть еще одна порция в кармане. И когда он опять уйдет в сортир, я просто заберу пакетик и потом дуну сам. Когда он оклемается, то решит, что нюхнул сразу два пакетика.

Хлопает дверь.

Проклятье. Предки? Они должны были прийти гораздо позже.

Рэд будто не слышал ничего. Продолжает гоготать и нюхать стол.

– Мам? – кричу вниз – пап?

– Это я – голос Джереми. А следом гул шагов наверх.

– Какого черта?! – я вскакиваю, быстро стараясь убрать Рэда, белый порошок с его носа и вообще все это дерьмо, но Джер словно нарочно торопится и в итоге видит всю эту картину.

Его рот растягивается в широченной улыбке, словно он только ради этого сюда и шел.

– А я думал Ронни врет! Он так и сказал, что вы с Рэдом решили обдолбаться!

– Ты полный придурок, Рэд – цежу я другу – если сказал о коксе своему брату.

– Йоу, да он сам его нашел. Не ссы, он не из болтливых.

– Ага, поэтому теперь об этом знает уже мой брат.

Джереми заходит в комнату и, словно важный петух, мерит ее шагами.

– А что мне за это будет?

– Я дам тебе пинка – хмыкаю я – давай иди отсюда. Я тебе когда сказал прийти?

– Если ничего не дашь, я расскажу предкам, что Рэд здесь обдолбался – невозмутимо заявляет брат.

– Сукин сын.

– Ага – самодовольно смеется он, внимательно глядя на Рэда – а это правда, что под дурью есть не хочется?

– Правда – гогочет Рэд, уже не видя разницы между мной и моим младшим братом – ни жрать, ни спать. Вообще ни хрена. А ты знаешь, мир становится таким добрым..

Я психую и достаю десятку из кармана. Сую Джереми, пока он еще чего не наслушался:

– Ты ничего не видел и не слышал.

– Глухой и слепой – кивает он, довольно суя себе мятую купюру в карман – еще пятерка и могу следить за дорогой и сказать, когда увижу тачку предков.

– Вали уже.

– Как хочешь.

Он дергает плечами и уходит. Рэд смотрит вслед Джереми и смеется:

– Продался за десятку! Всего за 5 минут.. Так дорого даже шлюхи не берут!

– Заткнись уже, эй.

Рэд опять хохочет, точно придурок, над всяким бредом. После чего говорит, что хочет порыбачить из моего стакана. Заверяет, что рыбы водятся в любой воде – независимо оттого, где эта вода…

Поведение этой женщины отчасти напоминает мне Рэда 18-летней давности. Как она смеялась, когда сорвался рычаг колодца. Как она бесцельно бродит по моему двору. У нее словно нет конкретной цели, с которой она сюда забралась – она просто ходит и ходит, словно симс в плохо построенном доме, в комнату которого забыли вставить дверь.

( ..– а это правда, что под дурью есть не хочется?

- правда. ни жрать, ни спать. вообще ни хрена. А ты знаешь, мир становится таким добрым..)

Может ли быть так, что эта женщина под кайфом? Употребила что-то для того, чтобы убить голод? Может, у нее нет машины или она из тех, кто не парился о запасах бензина, потому теперь даже с машиной не может выехать? Не может достать еды и чтобы убить это чувство голода, обдолбалась?

Но даже если так – найти наркоту сейчас тоже дело непростое. Где она ее достала, когда все люди перестали контактировать друг с другом? Уж точно не у «личного дилера». Может, у нее было свое? Или она знала дом, где можно достать, а там уже все сдохли?

Может, соседи? Дети? Муж?

Но даже если так – какого черта она не обезопасила себя заранее, закрыв двери и спрятав ключи или типо того? Бродя вот так по улице, смеясь и вламываясь куда угодно, она рано или поздно привлечет к себе Их внимание.

Или она этого и добивается? Безболезненной смерти? Ведь под этим делом они ни черта не поймет, а без продуктов и так долго не проживет.

Но проблема в том, что этим она привлечет внимание не только к себе. Но и к моему дому.

Ко мне.

А я помирать пока не намерен.

Почему эта чертова наркоманка зашла именно в мой двор? Почему выбрала именно мою калитку? Она не была открыта, не болталась гостеприимно ветром в разные стороны, приглашая войти всех обдолбанных.

Если бы я точно знал, что она обдолбанная.. то я бы без проблем прогнал ее. В крайнем случае застрелил. Но что, если это действительно новая тактика Их? Увидеть бы ее зрачки так, чтобы она при этом не увидела меня.

Вот бы она еще раз подошла к двери, позвонила..

Оборачиваюсь опять к Лил. Та жестикулирует:

– Что, если она не уйдет до ночи?

Мотаю головой. Не знаю. Но это будет чертовски плохо. Кто знает, что ей взбредет в голову? Но если она начнет шуметь ночью – проблем нам всем троим не обобраться.

Она должна убраться отсюда.

Показываю жестами:

– Я думаю, она может быть наркоманкой. Но надо знать наверняка.

– Как?

– Мне надо увидеть ее зрачки.

Но когда я вновь возвращаюсь к окну, то уже не вижу ее во дворе. Хмурюсь.

Проклятье.

Пытаюсь оглядеть улицу, но ее не видно нигде. Не могла же она так быстро убежать?

Оборачиваюсь и бегу к лестнице. Быстро спускаюсь. Гляжу в глазок у парадной двери. Ничего. Бегу к задней двери – Лил за мной – гляжу в тот глазок. Тоже пусто.

Лили тянет меня за руку и показывает:

– Она ушла?

– Понятия не имею.

Лили тоже смотрит в глазок:

– Но я никого не вижу.

– Это еще не значит, что там никого нет.

До самого вечера мы с Лили попеременно смотрим в глазки. Я – черного входа, Лили – в глазок парадной двери. Порой поднимаемся и оглядываем все через щелки штор. Но странная женщина так и не появляется.

Вряд ли в том своем состоянии она могла бы строить хитрые планы, как спрятаться. Да и зачем ей это? А если бы это были Они и знали бы, что мы внутри – то тоже не стали бы ждать.

Наверное, она и правда ушла.

Чертова наркоманка.

Однако, я решаю все же не выходить и не проверять двор. Черт с ней. Раз не пытается ничего утворить, ее нигде не видно и не слышно – то и черт с ней. Лишь еще раз проверяю картонку и колокольчик над разбитым окном у задней двери. Назначаю Лили вахту. Сегодня мы будем дежурить возле этой двери. Как обычно – я с 10 до 2, потом Лил с 2 до 6.

Этой ночью лучше не оставлять эту дырку без присмотра.

Что-то мне подсказывает, что колокольчик мы можем и не услышать.

День 260

Та женщина не появляется не ночью, не в последующие дни, что заметно облегчает нашу жизнь. Не появляется и новых «любителей» побродить по моему двору или постучаться в мои двери. Вообще я вновь не вижу больше людей ни днем, ни ночью.

Как и прежде.

Позавтракав, киваю Лили:

– За водой.

Но она и так это уже знает, потому что идет за пустыми ведрами в ванну раньше, чем я закончу. Каждый третий день набираем воду. Это уже как «отче наш» – сложно забыть, напутать или отложить.

Она набирает, я уношу в дом. Семь ведер. Все просто, как день.

Главное – делать все это максимально бесшумно.

Пока Лили ходит за ведрами, я гляжу в глазок, потом в щелки штор на первом этаже. Как всегда, проверяю все ракурсы перед тем, как выйти из дома. Лишь в последний момент уже смотрю обстановку заднего двора – там редко, что меняется.

Накидываю ремень винтовки на спину. Беру два пустых ведра, Лили столько же. Мы выносим по два ведра – если брать в руку больше, чем одно, то при ходьбе они соприкасаются и стучат. Жуткий шум в полной тишине. Лучше несколько раз туда-обратно сходить и принести в заходы.

Пока Лили начинает работать с первым ведром, я иду за остальными пустыми. Не успеваю я их поднять, как слышу грохот. Шумный, глухой.. как если бы ведро грохнулось.

Черт возьми! Что она творит, нас же услышат!

Бросив ведра, я выбегаю обратно во двор, на ходу снимаю винтовку, кладя палец на спуск. Шум не повторяется. Когда я выбегаю, Лили стоит в паре шагов от колодца. Бледная, как мел.

Быстро оглядываюсь, но она тут же показывает мне пальцами:

– Прости, прости, я не хотела! Но там.. в колодце..

Я быстро подбегаю, лихорадочно осматриваясь. Может, кто выглянул в окно, или вдруг кто подходит? Черт возьми.

Подойдя к колодцу наклоняюсь вниз. Видимо, Лили не успела привязать ведро, так как оно упало в воду. Болтается там без веревки и теперь его черт достанешь. Но даже так я вижу всплывший и вздутый труп той самой женщины, что «куда-то убежала очень быстро» отсюда позавчера.

Сжимаю зубы так сильно, как только могу, чтобы не чертыхнуться в слух.

Долбанная шлюха! Эта дура, видимо, опять пыталась достать воду, но в этот раз не ручник соскользнул, а она –в мой колодец! Теперь ее тело вздулось и на жаре начало разлагаться. Даже здесь чувствуется вонь, если нагнуться.

Это значит только одно.

Вода в колодце больше не пригодна для питья, даже если мы труп как-то умудримся оттуда вытащить.

У нас больше нет доступа к этой воде.

Отхожу на шаг, с шумом втягиваю воздух. Очень хочется ударить по колодцу, заматериться, заорать, побить ближайшее дерево или стену дома, стереть себе костяшки этим до крови. Что угодно, сделать что-то, иначе эта ярость сожрет меня изнутри!

Но я лишь так же медленно, с шумом, выдыхаю, с трудом сдерживая себя в руках.

Правило номер 1 – никаких громких звуков.

Вот дерьмо!

Дерьмо-дерьмо-дерьмо!

Сука!

Какого черта? Теперь у нас нет воды! Теперь нам надо таскать воду с магазина, а она занимает много места. Очень много места, а значит нам придется брать куда меньше еды. Значит, делать вылазки куда чаще, значит куда больший риск..

И все из-за одной обдолбанный манды, которая грохнулась в мой чертов колодец!

Чтоб ты еще раз там сдохла, сука!

Надеюсь, тебя уже поимел сам Дьявол в Аду! Когда я сдохну, я сам тебя там найду, и грохну еще раз!

Я вновь втягиваю воздух и тру переносицу.

Маню за собой Лили и мы возвращаемся в дом. Затаскиваем ведра, которые успели вытащить – это слишком красный флаг¸ если их увидят. Уже в доме я по стене сползаю на пол, все еще стискивая зубы.

Мои руки, сжатые в кулаки, теперь безвольно разжимаются.

Лили осторожно садится напротив меня на корточки и спрашивает:

– Мы теперь больше не сможем пить из того колодца?

– Если хочешь склеить ласты раньше срока – пожалуйста.

Лил грустно поникает.

– Сколько у нас осталось воды?

Она опять жестикулирует:

– Одно неполное ведро.

– Проклятье – выдыхаю я.

Его на сегодня-то с трудом хватит. Нам что, придется ехать туда повторно уже завтра? И какие перерывы потом? Меньше недели?

Самоубийство.

Черт возьми, ну как так-то!

А что будет, когда и в кеймарте закончится вода? В ближних магазинах она закончилась куда быстрее, чем еда. Воды надо больше, и далеко не у каждого есть колодец.

Что станет, когда вода закончится?

Где ее достать?

А что будет, когда кончатся все наши запасы бензина? А теперь они кончатся куда быстрее, раз нам мотаться туда намного чаще.

Что тогда? В городе его больше нет.

Опять тру переносицу.

Надо было все-таки пристрелить ее еще тогда, во дворе. Теперь очевидно, что она была просто наркоманка. Грохнул бы и дело с концом. А теперь ее труп валяется в моем колодце, а я остался без доступа к воде.

И что еще хуже – теперь мы не можем контролировать наличие воды. Теперь, как и еда, она у нас лишь до поры до времени.

Мы в дерьме. Мы по уши, блин, в дерьме.

День 261

Этим утром не царит обычная напряженная подготовленность, когда мы высматриваем обстановку в шторах, умываемся, и готовимся к вылазке. Спокойны, но собраны.

Нет, этим утром все иначе. Во-первых, мы не умываемся. Воды едва хватает, чтобы сделать последний раз по глотку перед выездом. Во-вторых, все мои движения больше походят на плохо смазанный механизм. Я путаюсь, делаю одно и то же по несколько раз, зато могу совершенно забыть про другое.

Я четырежды гляжу в щель в шторке, и в итоге чуть не оставляю винтовку на диване. Ее хватает Лили и только тогда я замечаю, что у меня на плече нет ремня от оружия.

Никогда прежде у нас не было такого маленького разрыва.

Сраная пара дней! Мы ездили меньше недели назад, и теперь должны повторить. Более того – теперь так будет постоянно.

Я облизываю сухие губы, провожу пальцами по подбородку. Колется, надо было побриться, но теперь не до этого. Оглядываю комнату, в который раз смотрю в щель в шторе. Потираю винтовку и мы спускаемся вниз. Хватаю, как обычно, две связки ключей – и лишь в последний момент понимаю, что одна из них от гаража.

Зато ключи от тачки остались на столе.

– Проклятье – чертыхаюсь и меняю ключи.

Надо собраться. Нечего делать снаружи, если так и продолжится. Надо быть максимально собранным и внимательным. А о чем говорить, если я чуть не забыл винтовку дома и вместо ключей от машины взял ключи от гаража? Собственно, подумав, возвращаюсь и беру от ключи от гаража.

Они тоже нужны.

Надо добавить бензина. Канистры в багажнике трогать нельзя – они на прозапас. На случай форс-мажора в дороге.

Лили держит в руке свой складной ножик. Мы выходим на улицу, я запираю дверь и иду в гаражу. Не люблю его открывать – он слишком шумит, независимо от моей осторожности. В итоге достаю две канистры и добавляю в бак. Все это занимает чуть больше десяти минут, после чего убираю пустые канистры обратно в гараж и запираю его. Оглядев улицу, сажусь в тачку и завожу ее.

Гляжу в зеркала, потом на Лил:

– Следи в оба.

Она коротко кивает.

Мы выезжаем. Я держу окно открытым, как и всегда, чтобы слышать шумы на улице. Во-первых слышать, насколько громко мы сами едем и надо ли еще больше сбавить скорость. Во-вторых, хотя бы что-то слышать за пределами машины.

Когда мы проезжаем треть пути, мне кажется, что я вижу какой-то силуэт, быстро мелькнувший за угол. Чуть сильнее жму педаль газа, и краем глаза слежу за тем местом, пока оно не скрывается с поля зрения. Раньше бы я подумал, что это точно человек – раз пытается спрятаться.

Но нет.

Они адаптируются к нам намного быстрее, чем мы к Ним. Они подстраиваются и успешно моделируют любое наше поведение – даже то, которое появилось после Их вторжения.

Иной раз они искусно обманывают. Не перестают играть в свои игры, чтобы люди никогда не смогли найти способ опознать своих среди Них. Никогда не смогли найти способ сплотиться.

Через пару часов мы опять подъезжаем к своему месту. В старом мире это заняло бы еще на пару часов больше. Пробки, другие тачки, светофоры, переходы.. Теперь же, когда улицы пусты, а светофоры давно перестали мерцать (что выглядело довольно жутко в контексте пустого города) добраться можно быстрее. Если бы еще можно было гонять, не создавая шума – то на дорогу уходило бы не больше пары часов (с учетом обеих сторон, а не одной).

Я встаю там же, как всегда, среди кучи брошенных машин двора в квартале от магазина. Мы выходим, и я запираю тачку. Накидываю ремень и сжимаю винтовку, опустив палец на спуск. Киваю Лили и мы идем знакомым маршрутом.

В этот раз эхо в торговом центре будто бы стало громче. Сам он будто бы стал мрачнее, и я понимаю, что если не перестану нагнетать, то скоро рехнусь. Должен среди нас быть хоть один адекватный человек, и это точно не тринадцатилетняя девчонка, которая держит складной нож такой стороной, что если решит резко его раскрыть – распорет себе ладонь.

Мы проходим в продуктовые стеллажи и теперь первое, что я хватаю – это бутылки воды. По одной мы выпиваем прямо здесь, жадно прижавшись губами к горлышкам. После чего я хватаю бутылки целыми пачками, чтобы удобнее было нести. Да, они займут чертовски много места в машине.

Проклятье.

Не могу не заметить, что даже здесь воды не так много, как я ожидал увидеть. Видимо, людей в городе выжило несколько больше, чем я думал. В смысле, людей, чьи тачки еще на ходу – раз они до сих пор ездят сюда и растаскивают воду.

Стараюсь брать бутылки максимального объема – чем меньше бутылки, тем их больше, тем больше они занимают места, чем их более большие собратья. Когда прохожу мимо алкогольного стеллажа – задерживаюсь.

Я никогда не брал алкоголь, потому что он нерационален. Даже более того – в нынешнем мире он вреден. Занимает много места, плюс очень тяжелый (почти все бутылки – стекло), да и к тому же после него затуманивается всякая бдительность и осторожность. Но сейчас я смотрю на бутылку любимого коньяка. Да, я не буду тащить его в дом – но что мешает мне чуток отпить прямо здесь, как воду?

Мне просто необходимо немного расслабиться.

Лили замечает, что я остановился, и быстро жестикулирует:

– Тебе еще вести машину. Мы можем попасть в беду, если ты напьешься.

– Напиться и выпить – две разные вещи.

– Ты же сам говорил, что..

Недовольно отмахиваюсь:

– Знаю.

Сильно раздражает, когда меня пытается поучать ребенок. Притом даже не мой ребенок, но еще больше бесит, когда она при этом оказывается права. Разве я сам не знаю, что нельзя пить, тем более здесь? В пути?

Тогда какого черта пялюсь на этот коньяк, который так и манит меня? Я же не настолько отчаялся, как та треклятая дама, которая обдолбалась и ринулась прогуливаться по улицам среди бела дня.

Резко поворачиваюсь и иду к кассам. Лили спешит за мной – правила. Не дальше 20 шагов, постоянно в поле видимости.

У касс открываю табачные стеллажи и достаю пару пачек сигарет, которые обожал курить лет 5 назад. Потом я бросил – решил бегать по утрам, чтобы улучшить здоровье и продлить себе жизнь. Сейчас можно об этом не париться – вряд ли сигареты меня убьют раньше остального.

С ними мороки нет – я быстро распихиваю пачки по карманам джинс, так что они не займут лишнего места. Да и легкие. Так же достаю зажигалку, но не решаюсь закурить прямо здесь. Конечно, все давно отрублено, но кто знает, на чем работала пожарная система в таком большом ТЦ? Что, если она, по везучему случаю, врубится из-за сигареты и выдаст нас?

Мы быстро набираем еды – теперь гораздо и гораздо меньше, чем в прошлый раз. Потому что большинство места занимают пачки с водой. Закончив, быстро возвращаемся прежним путем. Лили тащит корзины, я упаковки. Но когда мы выходим за последний угол, то я резко останавливаюсь.

Лили делает так же.

Медленно опустив бутылки, я снимаю с плеча винтовку. Спасибо боже за тот день, когда я придумал себе правила. И за все последующие, когда я продолжал им следовать. Если бы не моя чрезмерная осторожность, я бы никогда не припарковал машину так, чтобы наш путь через пару ярдов сворачивал за угол, через деревья. Их кроны не дают увидеть наше приближение.

Зато мы отлично можем видеть тачку.

И все, что рядом с ней.

Я прицеливаюсь, палец на спуске. Какой-то черный парень возится с замком водительской двери моей машины. Понятия не имею, Они это или нет, но зато знаю точно, что тачка мне необходима, чтобы выжить.

Лили затаила дыхание, едва заметно показывает:

– Кто он? Он хочет угнать нашу машину?

Ничего не отвечаю. Для жестов заняты руки, для шепота мы слишком близко к нему. Да и не знаю я ответов на ее вопросы.

Видя мое лицо, Лили обеспокоенно хмурится:

– Как он здесь оказался? Почему из всех машин выбрал именно нашу?

Мне тоже это интересно.

Вернее, меня тоже эти вопросы очень сильно напрягают, но нет времени думать.

Сначала прицеливаюсь в голову.. но нет. Если выстрелить в голову – его мозги заляпают мне все водительское стекло, над которым он склонился, и лишат нормального обзора, который необходим для возвращения обратно домой. Подумав, прицеливаюсь ему в спину как раз в тот момент, когда что-то щелкает.

Он смог открыть замок.

Не даю ему времени, чтобы открыть дверь.

Три-два.

БАМ!

ДЕЙВ

В прошлом мире никто бы и никогда не назвал Дейва приличным гражданином Штатов. Да даже просто приличным. Но старый мир давно канул в небытие, а в «дивном новом» таланты Дейва оказались на вес золота. В какой-то момент Дейв даже размышлял над тем, как иронична жизнь и как могут поменяться карты.

Кто был шутом – станет королем, а кто был королем – бросят свои короны в ноги шутам.

В старом мире Дейв считался преступником. Воришкой, жуликом и в целом мерзким, на их лад, типом. В новом мире Дейв – Выживший. Человек, у которого всегда есть еда, который может открыть любой замок и достать припасы оттуда, откуда никому другому без ключей не под силу.

Он умеет быть ловким, тихим, бесшумным. А главное – еще со старого мира он постоянно привык быть «на стреме». Его очень сложно цапнуть за задницу – и это стало большим преимуществом, когда появились Они.

Но даже у Ахиллеса была «пята поражения». «Пяткой» Дейва стала его мать.

Дейв обожал свою мать столько, сколько себя помнил. Его папаша заделал его и свалил в закат, поэтому Дейв его никогда не видел. Но мать старалась воспитывать его, как могла. Да, она не была из тех, про кого говорят «приличная женщина». Дейв постоянно с детства помнил вокруг нее ухажеров, но она никогда не давала им в обиду своего «маленького Дейви». Если хоть кто-то смел поднять на него руку – он немедленно выметался из их дома.

Потому когда Дейв вырос – они с матерью, как шут с королем, поменялись местами. Теперь он охранял ее от всех невзгод жизни, которые встречаются небогатым черным на их пути, и старался сделать ее жизнь максимально беспечной.

У его мамы была лишь одна проблема. Но в старом мире она не была проблемой, легко и недорого решалась, и потому Дейв и подумать не мог, что когда-нибудь это сильно все усложнит.

У его матери был сахарный диабет 1-го типа. Та дрянь, при которой нужен постоянный инсулин. Долбанные инъекции, без которых не прожить. В этом нет ничего сложного, если только это не заброшенные города с разграбленными аптеками, где можно только брать и брать, но куда никогда не приходят новые поступления.

Рано или поздно запасы кончатся.

В одной, в другой.

Дейв грабил много аптек. Когда все их запасы иссякли, он стал обирать всевозможные дома Мемфиса. Это был риск – чертовски большой риск. Бродя по домам, по городу – проще простого попасться Им. Но Дейв не дурак – он имел свои лазы, постоянно осматривался, никогда не заходил с парадного, и трижды все проверял прежде, чем сунуть свой нос в щель.

Где-то он находил инсулин, но диабетиков (мертвых) было не так много в Мемфисе, чтобы жить на их запасы его матери постоянно.

В какой-то момент кончились и они.

Но тогда у него появилась новая надежда.

Сам Дейв никогда бы этого не услышал. Он был не из тех, кто любят радио, джаз или дорожную музыку. Он слушал рэп в наушниках, и то это не случалось слишком часто. И уж точно его мать была не из тех, кто стала бы разбираться с антеннами.

Попал на это вещание Дейв случайно. Он забрался в очередном дом в поисках инсулина для матери. Наверху он услышал, как кто-то болтает, и уже хотел делать ноги. Откровенно говоря, он здорово и сам наложил в штаны. Он все проверил, и был уверен, что в доме никого нет. Как он мог так попасться?

А если это Их ловушка?

Но тут сквозь трепотню он услышал странные помехи. Довольно быстро сообразил, что кто бы не болтал сверху – это не человек. Не что-то живое. Странно, ведь телеки давно повырубались, электричество, телефоны..

Какая-та запись болтала наверху?

Дейв нацелил пушку и пошел наверх. У него никогда не было пушки, но когда все встало вверх дном он первым делом покусился на оружейный магазин. Набрал столько, что не унести. Теперь никому не было дела до лицензий, его условок и прочего дерьма, не позволяющего ему даже смотреть в сторону той пушки, которую он заряженной теперь постоянно таскал с собой.

Поднявшись, Дейв быстро обнаружил предмет трепотни. Радио. Старое радио стояло на кухонном столе. Его антенны были причудливо перевязаны какой-то лентой. Он болтало и сквозь треск Дейв с трудом смог различить слова:

– …повторяю, у нас безопасно. У нас нет Имитационных. Здоровые люди. Выжившие. Мы готовы дать вам еду и кров, безопасность и защиту. Если нас кто-нибудь слышит, повторяю, у нас нет Имитационных. Наши координаты…

Дейв удивленно вскинул брови. Не убирая пушку за пояс, он все же опустил ее и подошел к радио. Почему его бросили здесь вот так? Куда подевались жильцы, что даже не вырубили радио?

Очевидно, они не планировали уходить. Может, были менее ловкими, чем Дейв, или их застигли одним днем прямо здесь.

Никто не был защищен от Них.

Просто кому-то, как Дейву, везло больше. А кому-то меньше.

– …мы готовы дать вам еду и кров, безопасность и защиту. Если нас кто-нибудь слышит, повторяю, у нас нет Имитационных. Наши координаты…

Дейв принялся быстро искать любой листок с ручкой в доме. Долго искать не пришлось – нашел блокнотик с какими-то детскими рисунками. Очевидно, когда-то здесь жил ребенок. Чувствуя себя сам ребенком, Дейв начертил цветным маркером на чистой стороне листа координаты. Дома он достанет старую материнскую карту из подвала и постарается выяснить, куда они ведут.

Группа людей, у которых есть защита.

Убежище.

Наверняка, в таком месте должны быть медики. Военные. Кто-то, гораздо сообщеннее их, кто нашел способ не просто выжить, но и выявлять Имитационных. Наверное, там гораздо больше запасов, чем в брошенных городах. Вероятно, там точно будет инсулин, необходимый его матери. Надлежащий медицинский уход. Защита.

Дейв подумал взять радио с собой, но решил не делать этого. Он мог случайно дернуть не ту антенну и сигнал бы пропал. А мог наоборот не так повернуть в дороге, и оно бы заголосило на всю округу. Да и к тому же, оно слишком большое. Нет.

Все необходимое он записал и сунул лист себе в карман джинс.

Само радио ему ни к чему. Он подождал еще пару повторений, но убедился, что говорится одно и то же.

Интересно, а это вообще запись? Может, она была сделана давным-давно, это убежище давно разорено и настигнуто Ими? И нет никакого смысла надеяться на «чудесное безопасное место»?

Проверив все шкафчики и аптечки этого дома, Дейв так и не нашел инсулина. Дело дрянь. Он уже пятый день ни находит ни единой штуки. Без инсулина его мать умрет.

Он должен узнать о каком таком безопасном месте говорилось по радио.

* * * * *

Дома Дейв врет матери, что принес ей еще две капсулы, так что дела их отличны. Он не хочет ее огорчать. Как и она в детстве, когда у них не было денег на сладости, всегда говорила, что у нее в тайничке осталось для ее «маленького Дейви» пара конфет. И откуда-то она в нужный момент их правда доставала.

Но Дейв подозревал, что когда она об этом говорила, утешая своего сына, на деле их не было. Просто она потом что-то придумывала. Так намеревался сделать и Дейв. Понятное дело, он найдет инсулин. Найдет чертову дюжину, сотню или тысячу капсул. Сколько понадобится. И вовремя протянет их матери, когда кончатся остальные.

Придумает что-нибудь.

Незачем говорить ей о том, что пока что они почти на мели.

Его мать опять читает какую-то драматичную книгу, как будто ей не хватает драмы на улицы. Дейв все еще помнит, как это начиналось. В начале они с матерью даже не верили в это. До последнего не верили – считали это идиотскими проделками «белых», которым жрать не дай, так повеселиться на весь мир.

Власти, заговоры, его мать приплетала к этому даже Билла Гейтса и 5G, но в основном они были единогласны. Это пустозвонная паника, как с Эболой или НЛО. Сделав деньги, все утихнут, и выяснится, что это была ошибка, или просто какие-то старые счеты, застигнувшие всех в один момент.

Впервые их упертость пошатнулась, когда мамина подругу убил ее собственный муж. Это случилось, кажется, день на третий. Тогда копы еще работали, и задержали его. Он будто рехнулся – мать рассказывала ему, что глаза у того были стеклянные. Он будто даже не узнал лучшую подругу своей жены, которую убил. Кажется, он никого не узнавал и не замечал. Сними с него наручники – и он убьет еще кого-нибудь.

– Это все пойло – заявила Дейву вечером мать не очень-то убедительно – он пил, как слепая лошадь. Вот и пропил все извилины. Съехал с катушек, я слышала, такое часто случается с алкоголиками. Сколько ток-шоу про это снимают..

Дейву было плевать, по большому счету, за что одну жирную шлюху грохнул ее муженек. Дейву никогда не нравились подружки матери, но он никогда не говорил ей этого в лицо. Потому что его мама никогда не говорила вслух своего мнения о друзьях Дейва, каждый второй из которых если не сидел, то был на верном пути к этому.

У них с матерью всегда была идиллия.

Но повторно его упертость пошатнулась уже на следующий день. Его лучший друг – Стив, перерезал половину их компании прежде, чем его застрелил из общий друг Тобито.

– Он рехнулся – заявлял Дейву потом Тобито – он просто словно спятил. Он не слышал меня, шманал их, как спагетти. Я никогда не видел у него такого бесстрастного взгляда. Он совершенно ничего не боялся. Такое чувство, что он даже нихрена не думал в тот момент.

– Старые счеты? – предположил Дейв.

– О чем ты, чувак? – фыркнул Тобито – мы с ним были корешами, но он кинулся и на меня. Если бы он был псиной, я бы решил, что у него чертово бешенство.

Дейв дружил со Стивом с самой школы. Он был безбашенный, но никогда бы не принялся нападать без причины. Тем более на Тобито – у них и правда не было никаких счетов, он это знал. Что на него нашло?

С каждом днем становилось все понятнее, что вряд ли колокола звонят просто так. Даже мать Дейва, словно бы невзначай, старалась реже выходить из дома. Когда обстановка стала накаляться все сильнее, распустили всех рабочих. Тогда отправили с вахты и отчима Дейва.

Люк Спенсер работал шахтером. Они с матерью Дейва не были женаты официально, но уже три года жили вместе в их доме. Дейву Люк нравился. Он был славный мужик. Зарабатывал, постоянно баловал его мать, а главное – заставлял ее смеяться и чувствовать себя самой счастливой. Иначе говоря, Люк выполнял ту же работу, что Дейв, только с другого ракурса.

У матери было много ухажеров, но только с Люком Дейв сошелся и потому тот переехал к ним. Вначале они просто ладили как отчим с пасынком (хотя вряд ли это актуально, ведь Дейву на тот момент уже было 23 года), но потом сошлись уже более дружески. Они болели за одну баскетбольную команду и любили одно пиво.

В день, когда Люк должен был приехать, он позвонил Дейву.

– Дейв, дружище – попросил он – можешь встретить меня в аэропорту? А то тут такой бедлам, я такси в жизни не дождусь.

– Конечно, старик – ответил Дейв.

Он взял ключи от тачки матери, завел ее и поехал в указанный аэропорт. Припарковался, как всегда, чуть подальше – чтобы не платить за чертову стоянку аэропорта, на которой драли столько, словно оставляешь тачку на попечение самому Иисусу.

Трижды созвонившись, Дейв все-таки смог отыскать Люка. Они встретились в главном зале возле третьей стойки. Тут и правда был бедлам.

– Рад тебя видеть – Дейв протянул Люку кулак.

Это был их приветственный жест. Ударяются кулаками, распахивают их, после пальцами, пять, сжимают и теперь уже касательными стенками, после чего обнимаются. Люк увидел такое в одном фильме, попытался показать Дейву. Тот сказал, что он от старости совсем поехал.

Но как то часто бывает – самая идиотская вещь в итоге прижилась у них теснее всего.

Люк мгновение озадаченно смотрит на кулак Дейва, после чего с улыбкой делает так же. Дейв распахивает ладонь для продолжения, и тогда Люк совсем теряется. Он хмурится и просто отбивает Дейву сверху пять.

Совсем не так, как надо.

Люк будто забыл, как надо. Такое чувство, что он вообще не понимает, что от него Дейв сейчас хочет.

Дейв, как сторожевая собака, всегда быстрее прочих чувствовал когда пахнет жаренным. Он с готовностью улыбается и кивает, будто Люк сделал все верно. Люк заметно расслабляется, и Дейв, хлопнув его по плечу, говорит:

– Пока ехал в такую пробку встрял, чуть не обоссался. Я быстро отолью, жди здесь, не потеряйся.

– Так точно – смеется Люк – давай быстро только, уже все ноги отнялись к чертовой матери.

– Окей.

Дейв быстро бежит в сторону туалетов, но смешавшись с толпой, быстро заворачивает за угол. Пару коридорчиков, и он выходит другим выходом из аэропорта. Быстро, нацепив капюшон на голову, стремится к своей машине. Хорошо, что он припарковал ее не на парковке, где Люк мог увидеть его.

Заводит мотор. Уезжает.

Матери он говорит, что Люка убила на его глазах какая-та женщина в аэропорту. Мать рыдает, но подробностей не просит – к тому моменту уже никого не удивляло, что люди без причин убивают друг друга.

Больше Дейв Люка никогда не видел.

По одной простой причине – по которой Люк и набрал его контакт, подписанный «Дейв дом», и попросил встретить его с аэропорта.

Он не помнил адреса дома, в который ему надо попасть.

* * * * *

К вечеру Дейв при помощи матери разбирается со старой картой. Он рассказывает ей, что значат эти координаты, которые они выискивают, и что он слышал по радио. Для матери не новость, где и как он ищет ее долбанные капсулы.

В итоге выясняется, что место, о котором говорилось по радио, находится в Филадельфии.

– Воу – свистит Дейв – далека птичка, да мам?

Его мать как-то скептично глядит на то, как палец сына скользит от Мемфиса, в котором они сейчас находятся и где прожили всю свою жизнь, до Филадельфии на другом краю страны.

– ..но в целом.. – Дейв глядит на города, которые лежат между ними – думаю, добраться можно. Что скажешь, мам? Уверен, там тебе дадут все, что нужно. Я уверен, там есть медики. Есть лекарства..

– Ты же не предлагаешь в самом деле туда ехать, Дейви? – уточняет его мать.

Дейв хмурится:

– А почему нет? Это наш шанс – его мать поджимает губы и тогда Дейву приходится сказать все, как есть.

Он выкладывает матери, что на самом деле уже почти неделю не находит новых ампул инсулина, а тех что есть осталось не так много. И что если они ничего не предпримут, дела их довольно дерьмовые. И в целом припасы в городе начинают кончатся.

Пришло время что-то решать – и по мнению Дейва путь в убежище, о котором толкуют по радио, самое рациональное решение.

– Нет, Дейви – заметно осунувшись (когда услышала правду об инсулине), отвечает мать – это не для меня. Ехать к черту на рога, через всю Америку, только потому что ты по радио услышал, что где-то есть место, где все живут мирно и счастливо, как прежде?

– Это единственный шанс.

– Я никуда не поеду. Это не для меня.

– Ты меня не слышала, мам? – начинает злится Дейв – в Мемфисе больше нет инсулина. А если я что и найду – оно не вечно. Нам все равно придется отсюда уехать. Так лучше хотя бы попытать удачу, чем просто бродить от города к городу, пока бензин не кончится.

– Я не в том возрасте, чтобы встревать в такое, Дейв.

Дейву не нравится, каким серьезным голосом говорить это мать. Обычно, когда она боится – то упрямится. Это тон, граничащий с недовольством, но который, если дать нужную аргументацию, можно переубедить.

Серьезный же тон говорил о том, что мать прекрасно все обдумала и черта с два что-то заставит поменять ее свое решение.

– Что значит «в такое», мам? Весь мир, мать твою так, уже встрял в самое «такое», и мы вместе с ним. О чем ты вообще говоришь?

– Оглянись, сынок. Мир сошел с ума. В доме небезопасно, но за его пределами выжить точно смогут только молодые или сообразительные. Или чертовски везучие. Но точно не дряхлые старушки, носящиеся со своими ампулами. Если что произойдет в дороге – у тебя будет шанс дать деру, как я тебя учила. Или что-то придумать. Я же стану просто мертвым грузом. Не хочу умереть от Этих тварей. Хочу остаться в своем доме, в котором я прожила без малого 30 лет. На своей кровати, мягкой простыни. Со своим любимым романом.

– Рано ты собралась помирать, ма – злится Дейв и вскакивает с дивана – знаешь что, ты можешь думать об этом что угодно. Но завтра я запасусь продуктами и мы поедем в Филадельфию, хочешь ты или нет. Я усажу тебя в чертову тачку и мы поедем в гребанную Филадельфию, вот что я тебе скажу. И можешь думать об этом, что хочешь.

Дейв был уверен, что даже если его мать в самом деле решит сопротивляться, у него хватит сил усадить ее в машину. А у нее хватит мозгов не голосить, когда они все-таки выедут на дорогу. Мать считает, что станет ему грузом – и если он не может убедить ее словами, то просто запихает в тачку.

В убежище ей помогут. Может, по пути в городах он найдет еще пару капсул. Он обязан довести ее до Филадельфии.

Довести ее до безопасного места, если оно хотя бы в теории осталось где-то в мире.

Должен попытаться.

У него обязано это получится.

Однако, на следующее утро Дейв обнаруживает свою мать с вскрытыми венами. Нет, не в ванной, заполненной душистой водой. А на диване. Когда он ушел спать она, очевидно, притащила тот самый кухонный нож, который валяется подле нее, и вскрыла себе вены.

Дейв не знает, сделала она это ради него или ради себя. Ради того, чтобы ему, как она считала, было проще в поездке – или ради того, чтобы она, как и хотела, умерла в своем доме. Видимо, она совсем не верила в то, что сможем пережить эту поездку.

Вначале и Дейв не верит, что его мать действительно могла так с ним поступить и запросто покончить с собой. Когда в доме еще столько долбанных капсул, которые он ей доставал, каждый раз рискуя своей жизнью.

Он пытался сделать все, чтобы она жила – а в итоге она САМА взяла и вынесла себе смертный приговор.

Этим днем Дейв не выходил из дома, но уже на следующий решил, что не откажется от своего плана. Его мать сделала так, как считала нужным для себя. Что ж ладно. Теперь он остался один и вправе сам решать, что считает нужным делать уже для себя.

Даже без матери в Мемфисе скоро кончатся продукты – он не врал ей. Отсюда пора делать ноги.

Он заберет столько, сколько сможет – и рванет в Филадельфию. Доедет или нет, найдет там что-то или нет – но он хотя бы попытается. Дейв не привык сдаваться без боя, даже если толком не знает, с Кем именно борется.

На следующее утро он забредает в ближайшую автомастерскую, добывает хороший глушитель (а не то дерьмо, которое на тачке сейчас), и – хвала богу, он дал ему нормальные руки – заменяет его, уменьшая шум. После ставит заглушку на выхлопную трубу. Теперь тачка почти не шумит при той же работе. Забивает ее продуктам и едой, какими может, и заправившись на заправке у выезда из города, навсегда покидает Мемфис.

* * * * *

Первую четверть пути все идет просто отлично.

Даже слишком отлично, как сказала бы мать Дейва, предупреждая о том, что за любой белой полосой неизбежна следует черная. Хочешь ты ее игнорировать или нет – она все равно придет и поставит тебя перед фактом.

Первые несколько заправок оказываются достаточно неплохи, Дейв находит там бензин, и даже умудряется ни во что не вляпаться. Он парень не промах и знает, что надо делать, что не попасться кому бы то ни было. Раньше он бегал от копов, теперь от Них.

Ставки стали выше, но принцип тот же. Быть тише воды, ниже травы.

Он набирает достаточную скорость, чтобы не ехать до Филадельфии 333 дня, но недостаточную, чтобы на поворотах визжали шины. Глушители не дают машине грохотать, но жженая резина привлечет внимание. Его скорость не гонщика. Но и не 60-летней старушки.

Дейв уверен, что раньше так ездил каждый второй по городу – а у него такая скорость на пустой трассе. Днем он едет, но едва начинает смеркаться – старается припарковать машину где-нибудь подальше от трассы, выключает все фонари, блокирует двери и ложится спать. Заводит будильник и встает чуть позже первых рассветных лучей. Едва солнце вновь освещает путь – он опять отправляется в этот путь.

Но черная полоса не заставляет себя долго ждать. Наступает она сразу же, едва он въезжает в Орегон. Бензина остается мало, а все заправки, куда он суется – пусты и высушены, как пасть после большой попойки. Словно бензин тут пили вместо воды. Дейв решает, что дело в том, что это маленькие городишки, в которых, должно быть, и в хорошие времена ни черта не было.

Он решает, что точно найдет бензин в Портленде (первый крупный город Орегона, который лежит на его пути – миллионников он старается избегать), но когда ему остается до него каких-то пару миль – красный значок бензина перестает гореть. Тачка просто глохнет.

– Проклятье, сука! – в сердцах ругается Дейв – вот дерьмо!

Без бензина летает только ковер-самолет, Дейви – он буквально слышит голос матери над ухом.

Пару минут он сидит молча, думая, что с этим делать. Потом понимает, что вариантов немного. Что еще здесь можно делать? Он оставит здесь тачку (вряд ли на трассе на нее кто-то покусится – он за всю дорогу никого не встретил). Пешком дойдет до Портленда (с его формой быстро управится), наберет бензина у первой заправки и притащит его обратно. Заправит тачку, и уже на ней доедет до любой другой заправки города и добьет бак до полного.

Да, так он и сделает.

Конечно, шагать по трассе, как чертов красный флаг – не лучшая идея, но другой нет. Вряд ли бензин создастся конденсатом из воздуха и его ярости. Проверив пистолет за поясом, Дейв выходит из машины.

Но черная полоса не покидает его и в чертовом Портленде. Он обошел все ближайшие заправки, на какие смог наткнуться – и все они так же пусты. Дейв не может бродить по городу чертову неделю, ему необходимо управится до заката, потому он принимается за привычное дело. Он шныряет по домам, прежде убеждаясь, что они пусты, вскрывает гаражи и ищет бензин прямо в тачках.

Ни черта.

Они его реально, что ли, тут пьют? Или все ставили тачки в гараже, только измотав до нуля?

В одном из гаражей Дейв берет канистру. Обойдя около семи гаражей – он едва ли наполняет ее хотя бы на треть. По пути он обшаривает все встречающиеся ему машины.

Когда солнце перестает напекать – а значит через пару часов начнет темнеть – канистра Дейва полна лишь наполовину. Разным бензином, большую часть из которого он проглотил, пока пытался вытянуть.

Дейв подходит к очередной кучи машин. Вскрывает бак одной, другой – ни черта. Совершенно ни черта.

Третья..

– Мать твою.. – шепчет он, довольно оскалившись.

Бензина в баке столько, что заполняет остаток канистры и еще остается. Дейв решает открыть багажник – может там будет какая емкость, куда можно вылить остатки бензина. И тогда он сможет вернуться к тачке.

Наконец-то, опять началась белая полоса!

Багажник оказывается закрыт, но Дейв не без труда, вспомнив былые навыки, взламывает замок. То, что он видит, ввергает его в настоящее буйство. Целых три полных канистры!

Мать твою, да этого хватит, чтобы выехать из чертова засушенного Орегона!

Вот только четыре канистры (учитывая и ту, что у него в руках) он никогда не утащит до своей тачки вручную.

Дейв решает, что куда проще будет довести этот бензин на этой же тачке, если она на ходу. Он бросает свою канистру к тем трем, закрывает багажник и дергает водительскую дверцу.

Черт, и эта закрыта.

Дейв начинает возится с замком, все еще не веря, как ему повезло. Да, он чертов везучий сукин сын и он доберется до долбанной Филадельфии.

Замок щелкает, но не успевает Дейв разогнуться, как слышит выстрел. Черт, где-то стреляют, надо сматываться. Наверняка, это кто-то из Них.

Но когда боль ноющей волной отходит от спины ко всему его телу Дейв понимает – сматываться поздно.

Стреляли в него.

ИТАН

На мгновение парень застывает, после чего молча падает на колени, словно в каком-то дешевом фильме из тех, кто крутили в кинотеатрах в старом мире.

Лили испуганно сжимает нож в руке. На этот раз она его раскрыла, встав чуть позади меня. Держу руку на спуске, но парень больше не пытается подняться. Я ничего взять не могу из-за того, что держу винтовку, потому киваю Лили на пачки с водой. Теперь все это до тачки придется тащить ей.

Она с готовностью хватает одну пачку и мы идем вперед. Подойдя к машине, упираю ствол в лоб черного парня. Он держится рукой за грудь – пуля прошла на вылет. Челюсти крепко сжаты, чтобы не кричать.

Лили в это время открывает машину, сует воду на заднее сиденье и возвращается за остальными продуктами. Увидев меня, парень вскидывает руки вверх, убирая их от своей раны:

– Чувак, я не из Этих! Клянусь господом, я не из Них. Я..

Но тут до него словно доходит и он опасливо щурится:

– Кто был 9-м президентом США?

Я пинаю его в грудь, заставляя упасть и наставляю винтовку вновь ему в голову:

– Какого черта тебе надо было от моей тачки, кретин?

– Твоей? – он тут же косится – черт, мужик, прости. Я думал, она ничейная. Мне просто надо было чуток бензина, а у тебя смотрю дофига. Я просто хотел подзаправиться.

Лили опять сует что-то на заднее сиденье и возвращается за остатками.

– Это твоя дочь, да? – заискивающе спрашивает парень – красавица! Ну, в смысле, милая, и ты сам вроде мужик ничего, может поможешь мне? Чувак, только не стреляй, я тебе нужен!

Хмыкаю и взвожу курок.

– Подожди! – молит он – я слышал про убежище по радио. Там, в Филадельфии, есть убежище. Я из Мемфиса еду туда. Там нет Имитационных, там есть все что надо. У меня тачка тут, в паре миль от Портленда заглохла. Она на ходу и тихая, как божья матерь, нужен только бензин. Чувак, дай мне своего бензина, и я возьму вас обоих с собой, богом клянусь!

Не спускаю с него дула, когда Лили осторожно трогает меня за руку:

– Все готово, можно ехать. Он из Них?

– Понятия не имею.

Черный не понял жестов Лили, но слышит меня, потому тут же вскидывается:

– О чем понятия не имеешь?

Гляжу на него. Не хочется тратить на него еще пули, да и делать еще больше шума. И так первым выстрелом привлек всех, если кто был рядом – пора уносить ноги. А если не убью его – то может они отвлекутся на него и мы выиграем себе немного времени.

Но и оставить просто так его не могу – вдруг он все-таки умудрится как-то нас выследить. Все вероятности должны быть по нулям. Никак нельзя, чтобы кто-то узнал, где мы живем.

– Чувак, клянусь! – заливается он – я еду в убежище, я возьму вас с собой! Только дай мне бензина! – его голос срывается – сука, отдай хотя бы мою канистру, я ее закинул в багажник с твоими!

Teleserial Book