Читать онлайн Гераклейские сказки. Часть 2 бесплатно
Черное небо и белый снег
Только ветер над полем свистит
Конь усталый сбивает размеренный бег
Месяц искрами снег серебрит
В мерзлой дымке мерещатся где-то вдали
Изумрудные всполохи звезд
И прозрачные тени полярной зари
Точно в небо протянутый мост
Где-то там в безразличной слепой пустоте
Сгинет рыцарь печальных дорог
Присягнувший навеки безумной мечте
И шагнувший за снежный порог
И инеем высветлил лютый мороз
Раздутые ноздри коня
В потухших глазах безнадежный вопрос
На конских ресницах слеза
Узорами пишет по латам январь
Печальные руны судьбы
По полю поземка – как белая гарь
Сгоревшей когда-то любви…
/Константин. 31.07.2015. 13:44. Голубое Полнолуние/
Пролог
Над морем гулял ветер.
Ветер злился, пытался раззадорить вялые ночные валы, цеплял их за покатые гребни, вспенивал, а затем срывал с них белые ватные клочья.
А море ленилось, нехотя отвечая на злые заигрывания ветра: сегодня ветер дул с суши, сметая с крутого скалистого берега в тяжелую темную воду облачка глинистой, серой в белесых лунных лучах пыли.
Она удобно устроилась на любимом камне, протянула стройные белые ноги к воде. Гребень в её волосах искрился лунными бликами, переливался золотыми огнями.
Диск ночного светила, неспешно приближаясь к зениту, плавно менял цвет, из оранжево-жёлтого превращаясь в бело-голубой. И чем выше всходила полная луна, тем отрешеннее становилось выражение прекрасного, словно созданного из мрамора лица.
Она потянулась изящной рукой с длинными тонкими пальцами за гребнем, а затем начала медленно расчесывать атласные черные локоны, живой волной спадающие на обнаженную девичью грудь. В ее огромных, мерцающих странными изумрудными отсветами глазах, устремленных в неясную даль, застыла печаль. Казалось, она пытается, но не может вспомнить что-то важное, сосредоточиться на чем-то ускользающем…
Ах, этот ветер! Она знала, почему он злится. Ветер не любит, когда она распускает свои чудесные волосы.
Она много раз хотела подружиться с ветром, но он игнорировал все ее попытки. Ветер мог создавать горы, мог поднимать огромные волны на море. Он мог по своей прихоти иссушать или давать прохладу, леденить или согревать. Но он никогда не мог справиться с её волосами. Вот и сегодня ветер сердился, кружил воздушные водовороты над прибрежными скалами, проносился по Гроту над её головой, не смея, однако, тронуть шелковистые, переливающиеся в лунных лучах пряди…
Плеск весла вывел женщину из глубокой задумчивости. Она обернулась на звук.
К Гроту медленно приближалась лодочка, в которой угадывались два тёмных силуэта.
Женщина насторожилась, замерла. Ветер, на несколько мгновений стихший, подул с новой силой и, откровенно злорадствуя, донёс до ее слуха человеческие голоса.
– … Вот здесь, Мишка, все и случилось. И ночь была очень похожей: тоже полнолуние, тоже волна поднималась…
Женщина повела плечом, на прекрасном лице отразилась досада.
Подняв голову к сияющей холодным светом луне, она грустно улыбнулась ей, а затем неслышно соскользнула с камня, и, без всплеска, точно русалка, скрылась в тёмной воде.
1. Дурочка
… Камень просвистел в воздухе, щёлкнул об отвесную стену спускающейся к воде скалки, и, отскочив от нее, больно ударил по голове.
Арина в испуге вскинулась, замычала, замотала головой. Из рассеченного лба влажно заструилась струйка крови.
Дети, сгрудившиеся за металлической оградкой галечного пляжа, дружно загоготали, а когда Арина обернулась на смех, начали корчить злобные идиотские рожицы, крутить пальцами у виска, высовывать языки, по-совиному ухать и улюлюкать.
Широкое и плоское аринино лицо с воловьими круглыми и мутными глазами расплылось в бессмысленной улыбке. Она снова замычала, грузно поднялась и начала неуклюже вылезать из большого, наполовину разбитого деревянного ящика, недавним штормом вынесенного на берег. Вездесущие туристы ещё не успели разобрать исписанный латиницей короб на дрова для шашлыков, и Арина организовала в нем уютное гнездышко, натаскав туда высушенные июльским солнцем морские водоросли и разноцветные тряпки, которые ранним утром, пока дед Макар ещё спал, вытащила из дачного мусорного контейнера, что стоял у въездных ворот.
Арина обожала свой ящик, аясу, как называла она его. Дед Макар пожимал плечами и раздражённо бормотал себе под нос: “Да что за “аяса” такая?!” А ей было удивительно, что и дед Макар, и люди, с которыми она сталкивалась в дачном посёлке, и которые, как правило, кто с опаской, кто с брезгливостью сторонились местной дурочки, не понимали, какое чудо есть у неё.
Когда-то и где-то – в общем, не важно, когда и где – Арина увидела женщину с большой коляской, в которой лежали, сладко посапывая, два чудесных чистеньких малыша. Женщина сидела на скамейке, покачивала коляску, тихо и мелодично напевала красивую песенку. Она улыбалась, с любовью и нежностью смотрела на упитанных розовощеких младенцев. Потом женщина подняла глаза на застывшую перед ней с открытым ртом Арину, некоторое время всматривалась в её лицо добрыми, почему-то вдруг погрустневшими глазами, а затем тихо проговорила: «Бедненькая….».
Женщина порылась в хозяйственной сумке, лежащей рядом с ней на скамейке, достала пакетик с маленькими булочками, которые назвала очень смешно и странно – «круассаны», и протянула пакетик Арине. Та очень удивилась: судя по названию, эти булочки, «хруст-кусаны», должны были хрустеть и кусаться! Она с опаской посмотрела на пакетик, но, после секундного замешательства, булочки взяла. Между прочим, булочки пахли очень аппетитно, и, наверное, были очень вкусные.
Это ничего, что круассаны отобрала потом у Арины мать и съела все сама: ей нужнее, потому что она худая и все время кашляет, а на еду в этот день денег, которые Арина наугукала у сердобольных прохожих, не хватило.
Обычно мать, с нетерпением ожидавшая утреннюю «добычу» Арины в какой-нибудь тихой подворотне, первым делом бежала в магазин за бутылкой. Если хватало только на «боярку», мать злилась, и даже прикладывалась тяжелой (даром что худой!) рукой Арине по затылку. Если хватало на «беленькую», мать в такой день бывала с Ариной добра. Хлебнув из горлышка горькой обжигающей жидкости (Арина как-то попробовала на язык – гадость ужасная!), мать на некоторое время становилась веселой, гладила Арину по голове, приговаривая: «Дурында ты моя стоеросовая!». Однако материного веселья хватало ненадолго, и через некоторое время она начинала плакать, причитать, выкрикивать нехорошие матерные слова, грозить кулаком куда-то в пространство. Арина в эти минуты очень жалела мать. Девочка пыталась ластиться к ней, тихо мычала, обнимала и гладила по лицу, размазывая по ввалившимся грязным щекам мутные пьяные слезы.
Потом мать затихала у Арины на руках. Ее сон всегда был тревожен, а в последнее время все чаще прерывался приступами сухого, трескучего кашля. Когда спазмы становились особенно сильными, и костлявое тело начинало сотрясаться, словно тряпка на ветру, мать с криком вскидывалась, сплевывала в пыль мокроту с пятнышками крови.
… Впрочем, речь не о круассанах и даже не о Арининой матери. Речь о коляске.
Почему-то именно коляска, которую качала женщина с добрыми глазами, очень заинтересовала, буквально заворожила Арину. Может быть, дело было в явно ощутимом уюте, в котором пребывали чистенькие пухленькие малыши, сладко раскинувшиеся, словно в гнездышке, под разложенным козырьком коляски. А может быть, Арину за живое задела нежность, с которой женщина пела своим деткам песенку.
Арина подошла к коляске и осторожно потрогала красиво изогнутую, весело поблескивающую на солнце дугу пластиковой ручки.
– Тебя коляска заинтересовала? – ласково спросила женщина, – Ты разве не видела раньше колясок?
Коляска! Так вот как называется это чудо!
– Аяса… – восторженно промычала Арина, пробуя на вкус сказочное слово.
Она повернулась, прижала к груди пакетик с круассанами и неуклюже заковыляла в сторону темной арки на соседней улочке, к рыночному парапету, за которым ожидала ее мать.
«Аяса! Аяса!» – повторяла про себя Арина, чтобы не забыть волшебное слово. И она твердо решила, что однажды у нее обязательно будет собственная коляска, и она обязательно еще раз прикоснется к этому неповторимому сочетанию чувств нежности, уюта и доброты и поделится этими чувствами и с матерью, и со всеми людьми, которые окажутся рядом…
И вот, наконец-то, у нее есть своя «аяса»! Замечательная «аяса» – большая и уютная. А дети глупые. Нет, они хорошие, но совсем глупые! Вот, камешек ей кинули красивый. Спасибо, конечно, но таких камешков на пляже вон сколько!
Арина очень обрадовалась, что они пришли: наконец-то будет с кем поделиться счастьем! Она размахивала своими непропорционально длинными руками, словно крыльями, мычала, звала их к себе в такое милое и уютное гнездышко. А они убежали. Глупые!
2. Константин
– Так это Вам к деду Макару нужно!
Девушка кокетливо повела обнаженным плечиком с золотой полоской свежего загара и, стрельнув веселыми глазками на симпатичного (явно не местного!) плечистого парня с черной папочкой под мышкой, махнула рукой в сторону моря.
– Я его сегодня с утра у Мыса видела, он там лестницу ремонтировал…
– И-и-и-ра-а-а! – женский голос, донесшийся из-за забора, был нетерпелив.
Девушка кинула еще один задорный взгляд на Константина и скрылась за свежеокрашенной калиткой. Тот с улыбкой посмотрел вслед молоденькой дачнице: «Эх, кабы не служба!..»
К Мысу он вышел не сразу.
Поплутав по неровным грунтовым дорожкам, змеящимся вдоль покосившихся сетчатых и дощатых загородок «совкового» дизайна, фантастическим образом перемежающихся с великолепными кирпичными и бутовыми трехметровыми заборами, украшенными бронзовыми орлами и мраморными сфинксами над коваными воротами, наткнувшись несколько раз на пресекающие проезд к морю закрытые шлагбаумы, Константин, наконец, оказался на высоком берегу.
Натоптанная тропинка, вырвавшаяся на волю из дачной теснины, круто свернула к обрыву и вдруг плавно перетекла на очень симпатичную террасу. Терраса – с эффектными арками, изящными балясинами и милыми скамеечками – была выстроена с претензией на античную эстетику и, между прочим, вовсе не смотрелась аляповатой и неуместной на фоне яркой зелени и лазурного моря.
С террасы открывался великолепный вид на переливающееся в полуденных солнечных лучах чудесное ослепительно-синее пространство, на котором, то тут, то там, точно живые, вспыхивали белые искорки барашков.
Константин подошел к ослепительно-белой балюстраде (было видно, что за террасой прилежно ухаживали) и на некоторое время застыл, завороженный чудесным видом.
Солнце и мягкий, хоть и весьма напористый летний ветерок приятно ласкали кожу. Насыщенный солью и теплой влагой воздух легко и свободно проникал в легкие.
Справа от Константина начиналась каменная лестница. Она тремя крутыми пролетами уходила вниз и затем ныряла в густые зеленые заросли. Ниже виднелась бетонная дорожка и темные сегменты металлических сходней к каменистому пляжу, который обрамлял небольшую серпообразную бухточку.
А в полусотне метров от террасы, над пляжем и белой полосой радостного летнего прибоя, возвышался далеко вдающийся в море темный мыс, напоминающий огромное доисторическое животное, склонившее голову к воде. В крайней четверти мыса природой был живописно прорезан сквозной грот. Просвет грота чудесно и таинственно подсвечивался отраженными от водной поверхности солнечными бликами.
– Очень красиво, правда? – раздался сзади чуть хрипловатый, негромкий мужской голос.
Константин обернулся. Перед ним стоял среднего роста мужичок в ярко-оранжевом комбинезоне, какие выдают палубным матросам на контейнеровозах, работающих в южных широтах.
Мужичок, сощурив серые, колючие глаза, смотрел на Константина доброжелательно, но очень внимательно и, как подумалось Константину, изучающе.
–Да… Исключительно красиво!… – Константин мгновенно одел «искреннее» лицо и белозубо заулыбался.
Рабочих «лиц» у Константина было несколько, все проверенные и безотказно работающие в соответствующих ситуациях.
Сидя в московском кабинете, чаще всего приходилось одевать «ежовое» лицо. В столице, как известно, слезам не верящей, пронизывающий, ледяной взгляд, вкупе с металлическими нотками в голосе или крепко, до желваков сжатыми скулами, не одного подследственного доводил до холодного пота и дрожи в коленях, сопровождавшихся безусловным чистосердечным признанием. В провинции он, чаще всего, пользовался «внучочкиным» лицом, если приходилось общаться со стариками, или «столичным», когда нужно было быстро и жестко поставить на место местечковых воротил.
«Искреннее» лицо помогало в тех случаях, когда нужно было войти в доверие к незнакомому человеку, или выдержать паузу, чтобы правильно оценить обстановку.
Впрочем, Константин в данном случае лицедействовал скорее по привычке. «Дело» было исключительно формальным, и закрыть его, как перед этим были закрыты за пять дней сотни других пустяковых дел, столичный инспектор мог дистанционно, не выезжая из города. Но уж очень здорово пригревало в эти ясные дни солнышко, а голубое пятно морского простора за окном предоставленного Константину большого кабинета манило обещаниями чего-то приятного, милого и удивительного. А еще ему надоело смущенно пожимать плечами, когда каждый второй сотрудник из местных удивленно восклицал: «Как?!! Вы так и не побывали на нашем Фиоленте???»
…Одним из последних дел, которое «столичному ревизору» (как с вполне оправданным сарказмом называл себя Константин) предстояло закрыть, было дело о неопознанном трупе женщины, который прошлой весной был обнаружен в одном из садовых кооперативов как раз на этом самом Фиоленте. Оно бы, это дело, и не всплыло вовсе в необъятном бумажном море других дел и делишек, скопившихся за три месяца неразберихи, последовавшей за общественными и политическими пертурбациями переходного периода Крымской Весны. Но была в деле одна деталь: «подросток женского пола, находившаяся при трупе, имеющая выраженные признаки ЗПР…», которая «…так и не поддалась на уговоры дознавателя проследовать в интернат для дальнейшего нахождения там до выяснения всех обстоятельств». Из-за этой вот детали дело легло на стол Константину: зная, что детская тема объявлена одним из краеугольных камней социальной политики сменившейся власти, местные начальники «из бывших» не рискнули сами списывать этот эпизод в утиль.
Константин, заканчивающий разбирать скопившиеся в отделе «висяки», размял затекшую шею и поморщился. «Подросток женского пола…», «так и не поддавшаяся на уговоры дознавателя…» Интересно, каким именно образом дознаватель уговаривал девочку с выраженной задержкой психического развития «проследовать» в интернат? Нет сомнений, это была явная отписка. О дальнейшей судьбе девочки в деле ничего не было сказано. Она, разумеется, опрошена не была. Установить ее возможных родственников или попечителей, естественно, никто не удосужился.
При других обстоятельствах представитель столичного следствия, скорее всего, не вникая далее в суть дела, механически поставил бы резолюцию «Проверено» и отправил бы папку в архив на веки вечные, но вдруг в глаза бросилось небрежно написанное слово с расплывшейся заглавной буквой – словно дождинка когда-то накрыла кривобокую, с нелепым вензелечком, «Ф».
«Фиолент».
Константин на мгновенье замер, потом взглянул на призывно синеющую в мутноватом окне полоску моря, несколько дней волновавшую его воображение, и, неожиданно для себя, вдруг решил: «Поеду!»
3.
Once
in
a
Black
Moon
А на ночном небе буйствовали звезды.
Рой сверкающих больших и маленьких искорок клубился в темном пространстве, сплетаясь в реки и острова Млечного пути, рассыпался над темной линией горизонта мерцающими светлячками южных созвездий.
Небо было очень темным, а звезды – очень яркими.
Летняя ночь, словно радуясь отсутствию луны, во время своего царствования разгоняющей полуночный мрак и заставляющей его ужиматься в тугие тени под возвышающимися над морем утесами, сегодня смело играла зелеными и фиолетовыми контрастами, высвечивая в черной громаде прибрежных скал причудливые формы. Пространство было заполнено тревожащими слух таинственными шорохами, растворяющимися в размеренном шелесте ленивого ночного прибоя.
–
Смотри, смотри внимательнее! – прошептал Мишка, больно ткнув Виталика локтем под ребра, – Вон на тот камень смотри… Ну, и на сам Грот тоже. Вдруг, она там появится?!
–
Да я смотрю, смотрю! – раздраженно просипел в ответ Виталик, потирая ушибленный бок, – Только ничего в темноте не видно, уже аж глаза слезятся! А будешь толкаться, я домой убегу. И вообще, ты сам говорил, что луна нужна. А сегодня луны нет. Значит, зря мы тут сидим уже третью полночь.
– Ну и вали домой, нытик! От тебя только шум один!..
–
Сам ты нытик!
Два мальчугана, лежащие на животах за большим валуном, сползшим во время апрельских ливней по покатой осыпи к самой кромке прибоя, повозились, сопя, еще некоторое время, а потом затихли.
Прибой ритмично накатывал на высветленную звездными бликами гальку. Где-то в воздухе над головами мальчиков протрепетала крылышками маленькая летучая мышь…
Виталику надоело таращиться в темноту, нависшую над морем непроглядной пеленой, и он перевернулся на спину.
Если долго, не отрываясь смотреть на звездное буйство над головой, начинает казаться, что там, в вышине, движется гигантский светящийся водоворот, медленно затягивающий пляж, скалы, да и всю землю в зияющую черную бездну.
– Ми-и-иш! – не выдержал молчания Виталик, – А какая она, твоя Богиня?
– Ну… Какая… Красивая! Вся светится. И золотая расческа в волосах. И не моя она, а … гротовская!
– И что, она, прям, вся голая? А зачем она тут появляется?
– Понимаешь, дядя Слава говорит, что раньше, давным-давно, на этих скалах стоял ее храм. Сюда приходили люди, молились ей, приносили жертвы. А теперь Диане уже много веков не приносят жертвы. И вообще, ее храм разрушили давным-давно. Вон, один Грот остался. А еще здесь была Священная Роща – там, за дорогой, где заброшенный сад. И нет теперь у нее ни храма, ни Рощи. И потому она по ночам приплывает на свой камень тосковать и ждет, чтобы со скал ей сбросили раба…
– Почему раба?
– Потому что Диане нужны человеческие жертвы. А кого же приносить в жертву, как ни рабов?
– Но ведь сейчас рабов не бывает! А если она подумает, что рабы – это мы, и на нас накинется? А где она живет? Ну, вообще, где? В море?
– Вот и сиди тихо, чтобы не накинулась! – рассердился Мишка, – А где живет – да не знаю я! Может, в море, а может, и в скалах, в какой-нибудь тайной пещере… Может, сейчас услышит тебя, из пещеры выберется, и …
Мальчики в ужасе замерли, потому что в паре десятков метров от них, в глубокой и таинственной мгле у подножия отвесной скальной стены, раздался протяжный, зловещий скрип, громкое сопение и стук досок о камень.
– Ба-ба-ба-ба-гиня!! Ой! – тонко взвизгнул Виталик и бросился прочь к металлической лесенке, круто взмывающей с пляжа вверх, к дачным домикам. Вслед за Виталиком мчался, не чуя под собой ног, Мишка.
Сопение, испугавшее мальчиков, усилилось, и из большого, почти разбитого морем короба, выбралась Арина.
Девочка двигалась, как сомнамбула, странно подергивая ногами и непропорционально длинными, раскинутыми в стороны руками. Одутловатое лицо дурочки было задрано к звездам, и в бессмысленно вытаращенных круглых глазах с неестественно расширенными зрачками мерцали и переливались зеленью звездные огни.
Девочка, все так же странно двигаясь, вошла в море, пробрела по пояс в воде к большому черному камню, возвышающемуся над тихой морской рябью в нескольких метрах от берега, неловко взобралась на его шероховатую, неровную поверхность, и замерла неподвижно, повернув голову в сторону Грота…
4. Ирочка
Солнце медленно опускалось к горизонту, окрашивая в розовые и желтые пастельные тона далекую дымку, протянувшуюся над теряющейся в безбрежной морской дали плавно изогнутой линией горизонта.
Ветер, такой порывистый днем, перед закатом совсем стих, и замерший воздух наполнился густыми, пряными ароматами цветущей зелени дачного поселка.
Казалось что терраса, раскинувшая крылья своих балюстрад над крутым обрывом, словно воспаривший над морской гладью сказочный корабль, плыла в нежном мареве бархатного пространства, стремясь догнать золотой солнечный диск, а затем раствориться вместе с ним в ласковых объятиях постепенно окутывающего природу июльского вечера.
Константину было очень хорошо. Так хорошо ему бывало, пожалуй, только в глубоком детстве, когда после школы, вдоволь наигравшись и набесившись с дворовыми пацанами, он затемно прибегал домой, наскоро ужинал, а потом долго нежился в приготовленной мамой горячей и ароматной ванне, после которой его ждала чистая и мягкая постель и обязательная вечерняя сказка …
«Вот ведь странно! – подумал Константин, – Сколько же с тех пор воды утекло, а сейчас вспомнилось именно это!»
Всплывали в памяти и яркие переживания подросткового взросления, и захватывающие удовольствия старшей школы, и веселые институтские годы, и первые восторги карьерного роста. Но все это казалось сейчас блеклым и не очень важным по сравнению с очень далекими, но такими сладкими, щемящими душу детскими воспоминаниями…
– Костя! – тихо позвала Ирочка, – Костя, а Вы любили в детстве сказки?
Константин улыбнулся и повернул голову к девушке, сидящей рядом на скамеечке. Та задумчиво вглядывалась в постепенно блекнущую в лучах заходящего солнца морскую даль.
– Во-первых, не «Вы», а «ты»!.. Мы же договорились!
– Ой! – Ирочка смешно вздернула плечики и, совсем по-детски, прыснула в кулачок. – Простите… Прости! Ты… Ты любил в детстве сказки?
– А во-вторых – представляешь?! – я как раз сейчас думал об этом же! Конечно, любил. Очень. Когда я был маленьким, мама очень часто читала мне детские книжки. Я ведь у нее единственный сын, единственный объект обожания… А потом, повзрослев, я полюбил перечитывать их сам. У родителей была очень большая библиотека. Наверное, поэтому я в детстве много фантазировал, сам себе придумывал сказочные сюжеты, в которых, конечно же, был главным действующим лицом. То смелым и благородным пиратом себя представлял, то героем-рыцарем, который должен спасти из горящего замка прекрасную принцессу…
– И что, получалось принцесс спасать? – заинтересовалась Ирочка.
– Не всегда, – Константин рассмеялся, – Чаще всего в самый ответственный момент я просто засыпал: фантазировал я, как правило, перед сном, лежа в кровати.
– У нас, в Крыму, шагу нельзя ступить без местной сказки или легенды, – задумчиво промолвила Ирочка.
Затем оно кокетливо сощурилась и спросила:
– А ты знаешь, что все местные девушки – волшебницы? Заворожат, закружат – и не заметишь, как влюбишься по уши!
– Может быть, не волшебницы, а колдуньи? – подыграл Константин.
– Колдунья от волшебницы отличается только настроением, ты разве не знал? – наставительно сказала Ирочка.
Вечерние краски окружающего мира становились все мягче, все теплее.
Константин с удовольствием разглядывал красивый профиль девушки, которая сидела рядом.
Ирочка была исключительно хороша! Золотистый загар, который так мило оттенял ее распахнутые миру серые глазищи и который так впечатлил Константина в первую их встречу, очень здорово подчеркивал нежность ее шелковистой кожи. Слегка подвернувшийся подол ее коротенького белого сарафанчика весьма смело открывал взгляду молодого человека стройную ножку. Волосы темными волнами спадали по обнаженным худеньким, но очень красивой формы плечам… Девушка была воплощением прекрасной, немного наивной и беззаботной юности!
– Как хорошо, что Вы… то есть ты… остановился у нас!
Константин почувствовал, как маленькая теплая ладошка накрыла его руку, и у него вдруг екнуло и сладко заныло сердце, а в горле сразу пересохло. Он кашлянул, и, отчего-то волнуясь, спросил:
– Почему?
– Потому что… Потому что ты – хороший, – Ирочка потупила глазки, – И тебя очень полюбили моя тетя Зина и Мишка. Тетя Зина все время всем соседям в пример тебя ставит. Говорит, что по нынешним временам найти такого квартиранта, который и в саду помогает, и по дому, если попросишь, что нужно делает, большая редкость! А Мишка, сам знаешь, глаз восторженных с тебя не сводит, в рот заглядывает…
Ирочка немного помолчала.
– А еще ты – веселый! – девушка озорно блеснула глазками, – И очень смешно, что ты не умеешь играть в нарды, и я тебя все время обыгрываю!
– Погоди-погоди! – делано нахмурился Константин, – Вот немного научусь, и начну выигрывать. И тогда мы будем играть на желания. Я та-а-акое желание тебе загадаю!..
– Какое??? – развеселилась Ирочка, – Какое такое, скажи! Это будет что-то забавное? Или … эротическое? Значит, если выиграю я, я тоже смогу загадать что-нибудь «та-а-акое»?
Ее глазки искрились лукавством, в их глубине бегали веселые чертики.
Константин снова кашлянул и почувствовал, что кровь приливает к щекам. Он привык контролировать свои эмоции в любой ситуации, а сейчас «ситуация», кажется, выскальзывала из-под его контроля.
Воздух был свеж и прозрачен, в теле разливалась эта особенная южная нега.
Ирочкино лицо было совсем близко, ее нежные пухлые губки были влажно приоткрыты. Он чувствовал, что тонет в ее удивительных глазах. Как хотелось коснуться ее бархатистой щечки! Спрятать лицо в локонах ее распущенных волос, прижаться губами к шейке и вдохнуть аромат ее шелковой кожи!
– Ира… – заставил себя сменить тему разговора Константин и, как бы невзначай, немного отстранился, – А вот скажи, что ты думаешь о деде Макаре?
– О деде Макаре? – девушка широко распахнула свои удивительные глаза и убрала руку, – А что я о нем могу думать?
– Ну… Странный он немного, ведь правда? И потом, какой он «дед»?! Ему, как мне кажется, еще и пятидесяти нет. Молчит все время, слова из него щипцами не вытащишь.
– А зачем из него слова щипцами вытаскивать? – хихикнула девушка, – Ты лучше у тети Зины поспрашивай. Мне-то откуда больше ее знать?! Мне Женька говорил…
Ирочка вдруг запнулась и чуть-чуть покраснела.
– Женька – это мой бывший парень, – немного сбивчиво начала рассказывать она, – У них раньше дача была рядом с нашей. И мы с ним… дружили. Женька мореходку оканчивал, потом в моря стал ходить… Так вот, он рассказывал, что на корабле «дедом» называют старшего механика, даже если он еще молодой. Я вот и думаю, что наш дед Макар потому «дед», что он у нас – мастер на все руки и отвечает в поселке за все, как главный механик на корабле. У нас ведь что ни хозяин дачи – то «плавик»… Тетя Зина говорит, что раньше, много лет назад, он был бомжом. Его Петрович из жалости, да из экономии сторожем в кооператив пристроил. Сначала все ругались: боялись, что этот оборванец бухать да воровать будет. А потом перестали: Петрович в людях разбирается и абы кого брать под свое крыло не стал бы, недаром столько лет председателем у нас!..
– Бомжом был… – задумчиво повторил Константин, – А откуда он вообще тут появился?
– Откуда же я знаю? Появился и все. Откуда бомжи появляются?.. Что-то случилось в жизни, наверное. Тетя Зина говорит, что когда он много лет назад прибился к нашему поселку, он был совсем молодой. Сама-то она еще здесь не жила, ей тетя Настя рассказала, соседка наша. Появился однажды в поселке странный парень, словно ниоткуда, грязный, оборванный, избитый, весь в синяках и ссадинах. Есть попросил. Он с самого начала о себе ничего рассказать не мог: типа, ничего не помнил. Амнезия. А я так думаю, просто рассказывать не хотел. Ну, а в те времена, вроде, такие ситуации воспринимались нормально. Как тетя говорит, в «бандитские 90-е» чего только ни бывало! О людях тогда вообще не думали… Ну, вот так дед Макар и прижился в поселке. Сторожил, ремонтировал что нужно, чистоту на территории наводил – сначала просто за еду. Петрович потом ему нормальную зарплату положил, сторожку отписал в пользование, официальные документы, между прочим, справил. А ведь мог и в монастырь, что находится неподалеку отсюда, отправить, как многих таких… Значит, и правда, есть в нем что-то. Кстати, вот эту террасу тоже дед Макар строил. Ну, не сам, конечно, тут целая бригада работала, а он за ними следил, тырить материалы не давал… Это, с террасой-то, все Петрович придумал: как решил он свои две дачи в отель перестроить, кучу личных денег выделил на благоустройство общей территории, чтобы наши не «булькали». Вон, какую красоту организовал!..
– И что, не «булькали»?
– «Булькали», конечно!.. А что это тебя дед Макар так интересует? – вдруг насмешливо спросила Ирочка и вскинула бровки, – Может быть, на другие, более интересные темы поговорим?
– Да не столько он интересует, сколько девочка эта, что у него живет. Которая недоразвитая.
– Это ты про ненормальную, что ли? – Ирочка запнулась, и украдкой глянула на Константина.
– Ненормальную? Она тебе не нравится?
– Не то, чтобы не нравится… – Ирочка неприязненно сморщила носик и неопределенно качнула головой, – Я не люблю… таких. Она… Она – не как нормальные люди… не как все, одним словом. Мне все время кажется, что в ней на самом деле демон живет, и что от нее можно ожидать чего угодно. Я ее сначала жалела, а теперь боюсь! Подойдет, уставится своими круглыми бессмысленными глазами и мычит, мычит что-то себе под нос, руками взмахивает. Это – ужасно! Я думаю, таких нужно обязательно изолировать от общества здоровых людей. Правильно тетя Зина говорит, нечего таким среди нас делать!
Константин с удивлением посмотрел на девушку, волнение которой показалось ему немного странным. Ирочка помрачнела. Ее милое личико выглядело все таким же красивым, но глаза сузились, скулы заострились, сочные губки слегка побелели и мелко подрагивали.
– И что, эту девочку у вас никто не любит? Все боятся? – продолжал любопытствовать Константин, – Странно, я ее видел пару раз на берегу. Вроде, она очень смирная…
– Смирная? Ну-ну… – Ирочка еще больше помрачнела, – Ничего вы все не понимаете! Как правило, у людей жалость вызывают именно те, кто способен на самые страшные поступки. Знаешь, мне кажется, она очень хитрая. Гнать ее нужно на все четыре стороны из поселка, пока она кого-нибудь тут не прибила!
– Прибила? – Константин невольно отстранился от Ирочки еще дальше. Желание поцеловать ее в загорелую шейку заметно померкло.
– Ну… – Ирочка посмотрела на Константина, с явным усилием подавила необъяснимую вспышку раздражения, и заговорила спокойнее, – Костя, ты, пожалуйста, не обращай на мои слова внимания. Я сама не знаю, что на меня находит, когда я думаю об этой недоразвитой девочке. Это на уровне интуиции. На меня, как ее увижу, сразу накатывает беспокойство. До дрожи в руках. Наверное, я ее и правда очень бояться стала после того, как недавно она меня сильно напугала ночью, на берегу. Знаешь, не хочу об этом! Давай о чем-нибудь хорошем поговорим!
– Ну, давай!.. – Константин пожал плечами, – Хотя, мне не очень понятно, почему, если девочка представляет опасность для людей, дед Макар держит ее у себя? Да и Петрович ваш не вмешивается, а ведь он, сама говоришь, в людях разбирается, и у него ведь отельный бизнес, а это туристы, приезжие, отдыхающие…
– Они все думают, что она безобидная. Я вот и говорю, что она умеет ловко притворяться, даром что недоразвитая, – Ирочка совсем успокоилась, выражение ее лица вновь стало нежным, а взгляд глубоким и волнующим, – Мы с тетей Зиной считаем, что ее нужно опасаться. Но мы в меньшинстве: эту девчонку многие тут жалеют, хотя и сторонятся. А дед Макар – он понятно что.
– И что же он?
– А ты не знаешь? Он же ее отец!
– Оте-е-ец??? – Константин удивленно вскинул брови, – Да ладно! Он же … бомж! Бывший. И ничего, как ты говоришь, не помнит, или не говорит, что помнит. И вообще, с чего ты это взяла?
– Ха! – Ирочка всплеснула руками и придвинулась ближе к Константину, – Сейчас расскажу! Это уже при мне было.
5. Утро туманное…
В печурке весело потрескивали дрова. Танец язычков пламени, перетекающих с полена на полено желтыми, красными и зеленовато-голубыми волнами, завораживал.
Макар протянул озябшие руки к огню.
Весна в этом году поздняя. Вот уже конец марта, а под утро в бывшей сторожке становится так холодно, что приходится снова, как зимой, растапливать печку. Даже Шарик сегодня ночью пару раз скребся в дверь, просился в дом, жаловался на пронизывающий, злой ветер… Нет, дружок! Охраняй: у каждого своя судьба, своя работа…
Макар захлопнул заслонку, выпрямился, потянулся, окинул взглядом маленькую комнатку. Тесновато, конечно. Но чисто и уютно. Петрович много раз говорил, что Макару давно пора перестроить старый домик на современный лад: и средства, и возможности ведь есть. Только зачем ему? За двадцать четыре года он привык к бывшей сторожке, сроднился с кривоватыми глинобитными стенами: для одного человека с весьма скромными запросами комната и летняя веранда с видом на море – что еще нужно?! А вот дополнительно утеплить старый домик, действительно, нужно было давно.
Он включил радиоприемник (да-да, у него был настоящий, можно сказать, раритетный радиоприемник!), и из черного ящика полилась плавная мелодия старого романса: «Утроо-о туманное, утро-о, седо-о-ое…».
Макар не любил телевизор: слишком шумно, слишком суетно, слишком много агрессии. То ли дело радиоприемник! Всегда можно отыскать музыкальную станцию по душе…
Светает. Пора одеваться и завтракать. Сегодня вторник, скоро приедет мусоровоз, нужно проследить, чтобы все контейнеры на въезде в дачный поселок были опорожнены как следует и установлены на место тоже как следует. А потом приедут рабочие монтировать новые металлические сходни к пляжу. За этим тоже нужно проследить: ступени предыдущего пролета были приварены плохо, и Макару пришлось почти все переделывать! Сейчас-то ничего, а вот начнется сезон, окрестности наводнятся отдыхающими, которые будут толпами сновать вниз-вверх по крутым лестницам, к пляжу и обратно в поселок, а склон-то крутой, и если опять плохо закрепят ступени – не миновать беды!
Макар очнулся от своих мыслей и вдруг понял, что на улице уже довольно продолжительное время захлебывается от злобного лая Шарик. Ох уж эти кошки! Шарик их всегда терпеть не мог, а нынешние мартовские кошачьи страдания выводили из себя пса совершенно!
– Шарик, фу! – крикнул Макар, выйдя на веранду и слегка приоткрыв дверь, – Уймись уже! Ко мне!
На улице, под резкими порывами сырого ветра, задувающего с моря, клубился густой туман. «Как странно! – подумал Макар, – Сильный ветер и туман. Нечасто такое бывает!»
Хорошо, что фруктовые деревья еще только-только листики пускают: нет ничего хуже для весеннего цветения, чем холодные весенние туманы, которые губят весь урожай.
Обычно, услышав команду хозяина, гоняющий кошек Шарик прибегал сразу, виновато опустив к земле голову и крутя, словно пропеллером, лохматым хвостом. Но в этот раз Шарик подбежал к хозяину только на третий окрик.
– Ну, что разошелся? Замерз, бедняга? – сказал Макар, и запустил взъерошенного пса на веранду, – Ладно, погрейся, дружок!
Макар потрепал Шарика по голове и захлопнул входную дверь. Тот благодарно лизнул руку Макару, улегся на пол у двери, но продолжал вести себя беспокойно: то и дело вскидывал голову, тихонько взрыкивал, тянул носом воздух.
Похоже, это были не кошки: за оградой поселка бродил кто-то чужой. Вот, теперь и другие собаки всполошились, подняли лай-перелай на весь дачный кооператив.
Макар накинул куртку, вышел на крыльцо и прислушался. Следом вылетел Шарик.
Какой злой, какой холодный ветер! И туман еще этот… Ничего не разглядеть!
Макар немного постоял на открытом воздухе. Через некоторое время лай стих, и он опять вернулся в дом. Но не успел Макар заварить и выпить чашку крепкого ароматного кофе (пожалуй, главное удовольствие в жизни Макара!), собачий перебрех начался с новой силой, и всерьез обеспокоенный Макар снова выглянул на улицу.
Развиднелось. Туман начал расступаться, распадаться на отдельные клочья, уносимые ветром вдоль кирпичного заборчика, отделяющего сады от поселка. Собаки лаяли не смолкая, а Шарик скулил, глухо рычал и беспокойно терся о ноги Макара.
Со стороны шлагбаума на въезде в дачный поселок раздалось мощное низкое урчание мотора мусоровоза. Макар вдруг понял, что машина остановилась, не доехав до мусорных баков. Хлопнула дверь кабины, послышались громкие, встревоженные голоса.
Уже через минуту Макар выходил за поселковые ворота, предварительно пристегнув к сторожевой цепи Шарика, снова начавшего заходиться от лая.
У фонарного столба стояли трое мужчин в оранжевых робах – коммунальщики с мусоровоза. И было видно, что за ними кто-то сидит прямо на голой земле.
Один из коммунальщиков обернулся к Макару и энергично замахал руками. Тот быстро приблизился. За мужчинами, прислонившись к пролету бетонного забора, полусидела – полулежала худая, изможденная женщина в истрепанной и рваной одежде. Рядом с ней ползало, громко мыча и подвывая, странное существо, в котором Макар не сразу опознал девочку лет двенадцати, а может и старше, с плоским, одутловатым, перекошенным от страдания лицом.
По чумазому лицу непонятной девочки, одетой в ужасные лохмотья, текли слезы. Она бессмысленно тыкалась головой в тело женщины и то и дело принималась трясти ее за чахлые плечи своими непропорционально длинными руками. Женщина лежала неподвижно, с закрытыми глазами, из ее груди вырывалось редкое, хриплое дыхание.
– А-ма! А-ма!.. А-вай! А-вай! – хрипло ухала девочка и то и дело поворачивалась к стоящим над ней людям. В ее круглых глазах читались боль и тоска. И отчаяние. И мольба.
За спиной Макара хлопнула калитка, и раздались торопливые шаги: это выбегали на улицу разбуженные собачьим лаем люди, постоянно проживающие в поселке.
– Телефон! У Вас есть с собой мобильный телефон? – схватил за руку ближайшего мужчину Макар, – Звоните в скорую, быстрее!
Тело сидящей на земле женщины выгнулось дугой, она зашлась в приступе сухого и резкого, словно треск ломающихся веток, кашля. На разбитых, покрытых струпьями серых губах показалась кровавая пена. Женщина приоткрыла темные, словно обведенные черной краской глаза, и обвела мутным взглядом окруживших ее людей. Расширившиеся зрачки сфокусировались на Макаре.
– А… Вот и … нашла тебя… – с трудом прохрипела женщина и опять закашлялась. Тонкая красная струйка потянулась из уголка ее тонких, потрескавшихся губ, – Забирай… чудовище…
Женщина хотела, видимо, еще что-то сказать, но вдруг дернулась, как от удара электрическим током, глаза ее закатились, и она начала заваливаться на бок.
– А-ма-а-а-а! – страшно взвыла девочка и бросилась к бездыханному телу.
… А потом началась странно обыденная и какая-то вялая суета. Приехала скорая из города. Врач констатировал смерть и уехал. Потом полдня ждали участкового и оперативную бригаду. Оперативники осмотрели накрытое простыней тело, пожали плечами: их-то на кой черт вызвали? Других дел, что ли, у них нет, как окочурившихся нищенок по улицам подбирать?! А участковый, явно без особого рвения, долго заполнял протокол, составлял опросные листы, складывал готовые документы в мятый файлик.
Все это время странная девочка сидела у тела умершей, покрытого белой простыней, раскачивалась из стороны в сторону, глухо подвывала без слез.
А потом приехала труповозка, и два санитара погрузили тело мертвой женщины на облупленные носилки.
Макар боялся, что с девочкой в этот момент случится истерика, но она лишь проводила носилки тоскливым взглядом, а потом подползла к Макару и, сопя, уселась у его ног. В своих невозможных лохмотьях она вдруг напомнила Макару подстреленную птицу, опустившую крылья на землю и с покорностью ожидающую своей участи.
Подошел участковый, присел на корточки перед девочкой, взглянул ей в лицо, вздохнул, потом поднял взгляд на Макара.
– Что, совсем не говорит? ЗПР?
– Это как? – не понял Макар.
– Ребенок с задержкой психического развития.
– Наверное… – Макар неопределенно пожал плечами.
– Поня-я-ятно… – протянул участковый, достал из файлика чистый лист и, не вставая с корточек, опять что-то начал писать.
Девочка перестала сопеть, вытянула шею и с любопытством уставилась на синие значки, быстро появляющиеся на белой бумаге.
– У – ва! – вдруг промычала девочка и ткнула грязным пальцем в красиво выведенную участковым завитушку заглавной буквы.
– Что такое? – усмехнулся участковый и сунул листок под нос девочке – Тебе эта буковка понравилась? Вот, гляди. Я тут написал «Фи-о-лент».
– Фи..фа-фе? – оживилась девочка, – Фи-фа-фе!!!
Она восторженно захлопала в ладоши, и вдруг крупная слезинка выкатилась из ее круглого глаза, проскользила, оставляя мокрую дорожку, по серой от пыли щеке и упала прямо на красивую завитушку. Чернильная линия тут же расплылась.
– Ну вот, всю писанину мне испортила, – расстроился участковый, аккуратно вложил листок в файлик, и протянул руку к девочке.
– Пошли, горемычная, в «воронок». Поедем мы сейчас с тобой в спецприемник. Там тебя обогреют и накормят. А потом – суп с котом…
– С а-том? – громко и неожиданно понятно с испугом переспросила девочка.
Она перестала смеяться, поднялась на ноги, попятилась, спряталась за спину Макара. Полы ее грязной одежды – то ли рваной шали, то ли просто большой тряпки, в которой она прятала свои большие руки – волочились по влажной земле.
«И правда, как птица» – подумал Макар.
– Пошли, пошли! – нахмурился участковый и шагнул вслед за девочкой, – Некогда мне тут с тобой возиться!
Та тонко взвизгнула, замотала головой и бросилась от участкового в сторону заброшенного сада. Миг, и она скрылась среди кустов сирени, растущих вдоль дороги и уже начавших густо распускать нежные изумрудные листочки.
… Искали девочку недолго. Участковый махнул рукой, наказал, чтобы обязательно позвонили ему, если девочка объявится, и, не оставив номер телефона, по которому ему нужно звонить, уехал.
Девочка объявилась ближе к вечеру. Когда Макар ее обнаружил, она сидела, нахохлившись, на крыльце его домика. Рядом с ней сидел Шарик. Он недовольно ворчал, но девочку не трогал. Макар несколько минут мрачно рассматривал странного ребенка. А потом взял девочку за руку и повел в дом.
Вечером к Макару зашел приехавший из города Петрович. Они больше часа о чем-то тихо переговаривались на веранде, а потом хмурый и задумчивый Петрович вышел от Макара. На любопытные вопросы дачников Петрович только плечами пожимал:
– Да дочь она его. Дочь!.. Ладно, разберемся…
Разбираться, конечно же, никто не стал: в перипетиях наступивших на полуострове геополитических изменений и перестройки всей социальной системы никому не было дела до недоразвитой девочки, которая прижилась у деда Макара. Удивительно, но поселковый люд особо не стал, как выражалась Ирочка, «булькать» по этому поводу, за исключением Ирочкиной тетки Зинаиды, да пары ее подружек, которые опасались за свой туристический «бизнес». Они обращались в социальные службы, писали письма в соответствующие инстанции, но из города за необычной девочкой так никто и не приехал…
6. На террасе
– … С тех пор уже год прошел. Даже больше. Никто эту … девочку… в дурдом так и не забрал, – вздохнула Ирочка.
– Почему в дурдом? – задумчиво проговорил Константин, – Ее должны были забрать в интернат для сирот. Думаю, рано или поздно заберут. Там ей в любом случае лучше будет, чем у вашего деда Макара на веранде. Ну, или пусть официально опекунство оформляет. Вот, вернусь в город… – Константин пожал плечами, – …дня через три… четыре… и займусь этим.
– Займешься?! – восторженно уставилась на Константина Ирочка.
– Ну-у… Есть у меня знакомые в вашей правоохранительной системе… Позвоню, поговорю…
– Вот здорово! – Ирочка даже в ладоши захлопала, – А то, честное слово, достала она уже меня… нас!
– О как! Хм, «достала»… А расскажи, как она тебя на пляже ночью напугала?
– Не хочу! – Ирочка снова сморщила носик, и опять ее милое личико словно тучка накрыла, – Не хочу и все! Зачем тебе?
– А может, я пытаюсь выведать, не бегаешь ли ты по ночам на пляж купаться? Так я напросился бы тебя сопровождать. Я никогда в ночном море не купался еще. Говорят, это непередаваемые ощущения!
– Ага, это точно! – тучка улетела, Ирочка улыбалась весело и озорно. – Особенно, если без купальника плавать, и вода чтобы теплая была. Ты никогда голышом в море не купался? Совсем-совсем никогда? О! Тебе обязательно нужно в Коктебеле побывать!
– Да, я слышал, что там крымский центр нудизма. Еще с советских времен сохранился. Там эти… особенные… натуристы… прямо рядом с общественным пляжем свои палатки разбивают, ходят голые и никого не стесняются.
– Во-первых, – Ирочка начала загибать пальчики, – не с советских времен, а еще с царских. А большевики, между прочим, как пришли к власти, на первых порах натуристов откровенно поддерживали. Нам преподаватель по истории в институте рассказывал. Ты знаешь, что Ленин с Крупской очень даже одобряли нудизм?.. Во-вторых, палатки прямо у пляжа не ставят в Коктебеле уже давно. Кругом понастроили отелей и гостевых домов. А кто дикарем хочет – те в Лиску едут. Так в Крыму Лисью бухту называют. Только мне там не понравилось: грязно очень, туалетов нет…
– Ты бывала в Лисьей бухте? И что, на нудистском пляже в Коктебеле тоже загорала? – удивленно спросил Константин.
– А то! – Ирочка рассмеялась, – Какой-то ты несовременный, Костя! Вы, в своей Москве, вроде, продвинутые, но как будто в футляре живете.
– Это еще почему? – Костя слегка обиделся за москвичей, – У нас тоже есть нудистские пляжи. Например, в Серебряном Бору. Правда, я там не бывал никогда. Для меня странно находиться среди абсолютно голых незнакомых людей.
– Ничего ты, Костя, не понимаешь! – вздохнула Ирочка, – Натуризм – это особая степень свободы… А знаешь что? Поехали, смотаемся в Коктебель на пару деньков вместе! Я тебе покажу самые веселые коктебельские заведения. Меня тетя Зина с тобой уж точно отпустит! Можно даже машину взять у Петровича: он своим, поселковым, в аренду одну из своих машин без проблем дает!
Костя неуверенно пожал плечами:
– Времени у меня нет, Ира. Командировка… то есть отпуск, вот-вот закончится.
– Ну, тогда мы с тобой завтра пойдем на наш, на местный нудик!
– Местный нудик? – изумился Константин.
– Ага! Местный нудистский пляж. Там, за мысом с Гротом Дианы, есть несколько галечных пляжей. На них тоже можно спуститься из поселка. Правда, тропы там очень крутые. А можно морем пройти – где по воде, где по берегу. На одном из дальних пляжей люди раздетыми загорают. Народа там совсем не много бывает, всего несколько пар обычно… Ну, да, в основном это пары. Иногда еще и с детьми. Чему ты удивляешься? Большинство нудистов – это продвинутые и крепкие семейные пары.
Константин искоса посмотрел на юную проповедницу натуризма, представил, как они с Ирочкой будут лежать рядом на разогретой жарким солнцем гальке совершенно раздетые, и – да что же это такое?! – почувствовал, что опять краснеет, как школьник! Хорошо, что Ирочка отвернулась к морю, к которому все ниже опускался ставший малиновым солнечный диск.
– Представляешь, Костя, как это будет здорово! Мы с тобой будем сначала плавать, нырять, плескаться… Может быть, даже и ночью, под луной. А потом будем сидеть на каком-нибудь большом камне, и ты будешь расчесывать мне волосы гребнем…
Ирочка запнулась, почему-то вдруг нахмурилась, взгляд ее стал отрешенным. Константин осторожно взял ее за руку.
– Хорошо, Ира! Если ты так хочешь показать мне такие удивительные достопримечательности, веди меня завтра на ваш нудистский пляж!
Фраза «если ты так хочешь показать мне такие удивительные достопримечательности…» в контексте темы их разговора прозвучала настолько двусмысленно, что Константин тоже запнулся и покраснел еще сильнее.
– А? – Вид у Ирочки был отсутствующий: видимо, она погрузилась в поток каких-то мыслей, на несколько мгновений унесших ее в далекие дали, – А-а-а… Ну конечно, отведу.
Они немного помолчали.
– Знаешь что? – вдруг снова загорелась встрепенувшаяся Ирочка, – А пойдем, и правда, купаться сегодня ночью, но только не на нудик (все ноги ночью на узких тропах переломаем), а к Гроту! Не испугаешься?
– А почему я должен тебя бояться? – рассмеялся Константин.
– Зачем же меня?! – тоже рассмеялась Иринка, – Я очень милая и добрая.
«И красивая!» – чуть было не сказал вслух Константин, скользнув быстрым взглядом по соблазнительным коленкам девушки, но вовремя сдержался.
– Богини! Богини не испугаешься? Ты что, разве не знаешь, что каждую ночь к Гроту приплывает сама Диана? Она нежится в лунных лучах на камнях, а если увидит одинокого купальщика, то – хвать! – утаскивает его в глубь морскую, себе в жертву забирает.
– Так мы ведь не одинокими купальщиками будем! – подхватывая игривый тон девушки, возмутился Константин, – Мы будем купаться вместе, вдвоем!
– И то правда! А еще можно за руки держаться… Чтобы Богиня не утащила. Начнет тебя тащить, а я тут как тут, тебя спасу.
– А если тебя тащить начнет, то тогда я уже тебя спасать буду!
– А зачем ей я? – хихикнула Ирочка, – Она же женщина, обнаженные мужчины ее привлекают, наверняка, больше!
– А с чего ты взяла все это, про Богиню?
– Ка-а-ак, ты не веришь в Богиню? – нахмурила бровки девушка, но в глазах ее плясали смешинки, – А ты Мишку нашего расспроси! Он на поселке главный знаток и собиратель местных легенд…
Ирочка помолчала. Константин терпеливо ждал.
– У нас тут мужик один живет. Вернее, живет-то он в городе, но всю весну и лето на даче проводит. А дача досталась ему от дяди, который был заядлым рыбаком. Говорят, выпивал этот дядя сильно. Хотя, это не важно… Так вот, дядя этот в свое время племяннику кучу разных баек про Богиню рассказывал, про Грот Дианы, про Священную Рощу… Фиолент ведь в древности… Это сейчас он «фиолент» – то есть, кажется, «полосатый»… м-м-м… или «тигровый». А раньше… не помню точно, как назывался, но переводилось название как «девичий». И, якобы, дядя с племянником однажды, в начале 90-х, на ночной рыбалке что-то такое видели, из-за чего даже милиция приезжала.
– Милиция?
– Да. Тогда ведь еще милиция была. Какое-то происшествие случилось у нас тут, на пляже. Очень громкое. Я точно не знаю: если честно, не интересовалась. Но, по слухам, что-то очень странное и, как сейчас говорят, резонансное. Вроде теракта.
«Интересно! – подумал Константин, – Вернусь в город, обязательно пороюсь в архивах!»
– Дядя помер, племенник вырос и теперь пользуется его дачей, – продолжала Ирочка, – Он тоже, как когда-то его дядя, рыбачить любит. Он Мишку часто с собой на рыбалку берет, а заодно и истории разные пересказывает. Совсем, между прочим, голову пацану задурил! Мишка даже одно время по ночам на пляж бегал, все Богиню высматривал. Ох, тетя Зина не знает!
– Хороший он, твой Мишка.
– Мишка-то? – иронично хохотнула Ирочка, – У тебя, прям, все такие хорошие! И Мишка, и дурочка эта. То есть, дочка деда Макара… Между прочим, Мишка у местных мальчишек босс, предводитель. А видел бы ты, как они девочку эту ненормальную прессуют и гнобят!
Увидев, что Константин нахмурился, Ирочка поспешно сказала:
– Я-то, хоть не люблю ее и побаиваюсь, но очень не одобряю то, что Мишка со своей компанией вытворяет. Недавно вот голову ей камнем разбили. Дед Макар приходил после к тете Зине, ругался очень сильно, до слез ее довел. Ведь тетя Зина втайне влюблена в деда Макара.
– Влюблена-а-а?
– Ну, может, «влюблена» – это громко сказано. Сильно симпатизирует. Они же примерно одного возраста. И оба одинокие. Когда мы сюда из города перебрались, тетя Зина против деда Макара очень здорово была настроена. Говорила, что такие вот молчуны – они сплошь все маньяки и уголовники. А когда увидела, что он нормальный, работящий мужик, планы разные начала строить. Матримониальные. Только дед Макар – он ведь всегда весь в себе. Ни на кого никогда внимания не обращал. Для него все люди словно в другой вселенной существуют. И тетю Зину, и все ее старания словно бы не замечал, игнорировал. Кстати, есть у меня предположение, что дурочку эту.. ну, недоразвитую девочку… тетя Зина невзлюбила еще и потому, что она у деда Макара теперь живет. Короче, тетя Зина по деду Макару до сих пор страдает, а он на нее внимания не обращает. А вокруг тети Зины один местный алкаш все вьется. Ну, не совсем алкаш… Так, выпивоха. Митрич. Когда-то, говорят, известным спортсменом был, вроде даже боксером. Если трезвый, он – душа человек! А как выпьет – дурак дураком! Ко всем задирается, только Петровича и деда Макара побаивается. Петровича – понятно, он здесь, на поселке, считай, хозяин. А с дедом Макаром у них конфликт в свое время чуть не случился. Когда Митрич несколько лет назад узнал, что тетя Зина разные пасы деду Макару стала делать, он к тому на разборки пришел. Соседи рассказывали, завалился пьяный Митрич к деду Макару в сторожку. Стоит, шатается, орет благим матом, своими огроменными кулаками размахивает. А дед Макар молчит… Молчал, молчал, а потом подошел к Митричу вплотную, глянул внимательно ему в лицо своими серыми ледяными глазами, и тихо только одно слово сказал. И Митрич вдруг стих, кулаками размахивать перестал, голову опустил и прочь пошел. С тех пор он деда Макара стороной обходить стал…
– И что же за слово волшебное дед Макар Митричу сказал?
– Настя, теткина подружка, говорит, что он сказал «Убью!». А баба Люба, соседка деда Макара, говорит, что он просто сказал: «Уходи!». Короче, точно никто не знает…
Константин задумчиво смотрел в морскую даль, которая теперь стала совсем бледной, смешавшись с белесой дымкой над горизонтом.
Вот ведь, какие удивительные дела творятся на белом свете! В этом маленьком и, казалось, таком тихом, милом дачном поселке бурлили поистине латиноамериканские страсти!
– А Мишка, – вернулась к предыдущей теме разговора Ирочка, – Он ведь просто обожает тетю Зину! Вот и отрывается как бы за нее на больной девочке по полной! Дети бывают очень жестоки. А я его все время за это ругаю, говорю, что опасно трогать дурочку. Она ведь запросто убить может, не моргнув глазом, и ничего ей за это не будет! Утопить, удушить – что угодно! Знаешь, какая силища у нее в руках?! Я как-то видела, как она тащила большой ящик по пляжу – мужик бы взрослый не справился!
Константин смотрел на Ирочку и уже почти не слушал, что она говорит. Нет, все же, как она хороша, чертовка! Эти лукавые, лучащиеся ярким светом глаза. Нежный овал хрупких плеч. Стройная, изящная фигурка. Высокая девичья грудь, очень недвусмысленно обрисованная легкой тканью белого сарафанчика…
Может, и правда, махнуть с этой веселой и задорной девчонкой в Коктебель на несколько дней?!
– Убить?.. Утопить?.. – автоматически повторил Константин, мысли которого были заняты теперь совсем другими вещами.
Он пристально посмотрел в глаза Ирочке и осторожно взял ее за руку. Девушка взгляд Константина выдержала, ее ресницы лишь слегка дрогнули.
– Ну… да. Убить… Утопить…
Ее голос стал тихим, пальцы ответно сжали ладонь Константина.
Константин придвинулся ближе. Свободной рукой он приобнял девушку за плечи. Ирочка не отстранилась, а глаза ее вдруг заискрились таинственными огнями. Он потянулся к ней, она потянулась к нему…
Но тут на террасу вывалилась шумная компания, и Константин с Ирочкой отпрянули друг от друга.
«Мы как подростки, право!» – смущенно подумал Константин и с нескрываемым раздражением посмотрел на проходивших мимо подвыпивших людей.
– С праздником, молодежь! Физкульт-привет! – гоготнул высокий и кряжистый, небритый и не очень опрятно одетый мужик, – Харе зажиматься, пошли с нами на пляж водку пить! Потом оно интереснее получится, гыы!
Ирочка недовольно поджала губки, фыркнула и отвернулась. Константин нахмурился.
– Это какой такой сегодня праздник? – спросил он минуту спустя, глядя вслед веселой публике.
– А у этих каждый день праздник!– пробурчала Ирочка и поднялась со скамейки, – Кстати, болван этот небритый – это и есть тот самый Митрич. Пошли домой, Костя, солнышко зашло, пора ужинать…
7. Солнце
Больше всего в этом странном и несуразном мире, который не переставал удивлять Арину изо дня в день, ее волновало Солнце.
Нет, конечно, есть еще море. Это совершенно новое явление ворвалось в Аринину жизнь внезапно и ошеломляюще, как налетевший на огонек свечи порыв ураганного ветра в тихую ночь. Она раньше не знала, что такое море. Море было… огромно!!! И оно жило своей собственной удивительной жизнью, которую Арина никак не могла постигнуть.
Море было очень сильным, но не злым: Арина это чувствовала. Море иногда сильно штормило. Огромные водяные валы с грохотом и треском обрушивались на берег, вспенивались, разбившись о камни и гальку, после чего со змеиным шипением отползали обратно. Но все это не потому, что море злилось, а потому, что оно тревожилось и хотело что-то рассказать.
И шторм, и штиль, когда море вдруг надолго замирало – это был особый язык моря. Шум и движение прибоя, то тихого и ритмичного, то весело всплескивающего прозрачные лоскуты соленой воды – это тоже был язык моря. Арине казалось, что если она будет долго напрягать слух, если будет долго находиться с морем наедине, она начнет понимать его речь. Арина могла часами сидеть на каком-нибудь большом камне в воде и всматриваться, вслушиваться в движение моря, но все равно разобрать слова и фразы в его таинственном бормотании не получалось. Наверное, нужно родиться на море, чтобы уметь понимать и разговаривать с ним, как умеют это, например, красивые белые чайки, парящие над волнами и перекликающиеся с морем пронзительными голосами. Глядя на чаек, Арина нахохливалась и завидовала.
