Читать онлайн Психотомия бесплатно
Вивисекция
Всякая вивисекция – ущербна. Ибо целостность того, что человек пытается разделить, и обозначить…, дав имена, и отношения частям…, гораздо важнее любых разделений, и выделений…, которые, будто бы, дают правду познания. Но, на самом деле, лишь удовлетворяют «детский ум» человека…, который плохо переносит всякую целостность…, не дающую возможность подступиться, ухватить, взять в руки…, – целостность, ставящую под сомнение обладание собой…, и тем самым, нивелирующую власть над собой.
Целостность всегда ускользает, словно тяжёлый, абсолютно ровный шар. Она не позволяет логическому, рационально-аналитическому разуму, ничего понять…, не даёт овладеть…, пока из этого «шара», не выделена какая-либо часть…, за которую можно ухватить, потянуть, и развалить на части…, с углами, неровностями, и дырами…, – части, которые можно взять в руки, и получить удовлетворение обладанием, удовлетворение собственной властью.
Поэтому целостность, для нашего рационально-аналитического разума, ничего не значит. Он не способен её, ни осознать, ни оценить. На это способен, только идеальный разум…, с его возможностями интуитивно-метафорического, целокупно всеохватывающего созерцания. И если искать на этом свете, нечто простое…, то его нужно искать не там, где его ищут учёные, бесконечно деля формы, и саму материю на составляющие…, но в противоположном месте, – в целостности…, как сфере, не доступной рационально-аналитическим воззрениям…, но такой естественной, и простой, для идеального познания. Подобная простота, пусть и не совсем понимается…, но чувствуется, и познаётся во всяком настоящем искусстве.
Что же есть, в своей сути, вивисекция психологии…, как не психа-анатомическая работа, по разделению его целостности, на составляющие…, для осознания «рационально-аналитическими ганглиями» сознания, его психоделического чрева? Он жаждет овладения, он стремится к власти, по всем направлениям…, как внешнего, так и внутреннего, полей осознанности. Но, для понимания вивисекции психологии, как метафизики сознания, начать необходимо, с физики тела…, с традиционной, биологической анатомии.
Что есть анатомия человека, в широком смысле слова…, в историческом контексте его становления? Здоровье человеческого организма, его физическое состояние, в первую очередь, зависит от того, как его предки выстраивали «генетику своей ветви» …, с какими проблемами сталкивались их физические, и астральные тела, на протяжении жизни. Гармония всех физико-биологических составляющих организма, напрямую зависит, от уходящих в прошлое, корней…, на которых вырастают «стволы», и «кроны» существующих ныне, органоидов. И это, – генетическое здоровье. И во вторую очередь, (не менее важную), такое здоровье основывается на том, как сам человек живёт…, провоцирует ли своё здоровье, на прогресс, или на регресс. Но, самым важным здесь, является именно психическое здоровье…, что, как и физическое, выстраивается предками, и вырастает на корнях психотипа…, уходящих также, вглубь веков.
Цепь, в которой есть ущербные звенья, оставляет желать лучшего в своей прочности…, и способности противостоять напряжениям, коими наполнена наша жизнь. Но если, в такой цепи, превалируют «ущербные звенья», её прочность слаба настолько, что будет необходимо рваться, при малейших нагрузках. Так происходит, тот самый «отбор», что провозглашал некогда, Чарлз Дарвин. И этот «отбор», по большей части, происходит именно на психологическом уровне. Нет более важных «консолей», в человеческом существе, как психологические. Ибо, от того, как ты смотришь на мир, и себя в этом мире…, как ты оцениваешь всё и вся…, зависит твоё общее, целокупное здоровье.
На земле, не существует непреодолимых препятствий…, нет фатальных преград…, и всё, что встаёт пред тобой, приводя тебя, либо к отчаянию…, либо толкая к преодолению…, является, лишь монадой твоего разума. По большому счёту, ты сам, в своём разуме, создаёшь большинство препятствий…, и делаешь их непреодолимыми, только исходя из собственных умозаключений.
На земле столько путей, сколько ты способен генерировать в своём разуме. И ни одна гора, или стена, не имеет в себе фатальности…, вопрос лишь в том, готов ли ты изменить в своём разуме, подход к этой горе, или стене. Готов ли ты, посмотреть на препятствие, с иного угла…, и насколько в тебе сильно желание преодолеть, созданную тобой же, гору, или стену.
Желание, – есть суть главная консоль твоей воли. И то, чем ты готов пожертвовать, ради достижения своего желания, есть основополагающий вопрос психотипа. То, что даётся просто так…, без напряжения сил…, без жертв, – не имеет ценности. Сама ценность чего бы то ни было, определяется только, исходя из потраченной на неё, энергии…, исходя из тех страданий, которые предшествовали достижению желаемого.
Инфантильный, слабый дух, неспособный на напряжение сил, на преодоление, – не способен, и ценить настоящие вещи в жизни. И даже сама жизнь, становится для него, чем-то не очень ценным…, и только врождённый страх, не позволяет ему расстаться с ней.
Сильная натура, имеющая в душе несгибаемый стержень, укреплённый предками…, не только, не обходит стороной обстоятельства, противостоявшие его желанию, и его воле…, но и ищет такие обстоятельства…, осознавая, в глубине своего сердца, что его счастье, зависит от становления внутренней силы…, которая, не может развиваться, без таких обстоятельств. Для него, самым большим страданием, является ощущение ослабления своих внутренних консолей. И здесь, самую главную роль, играет Убеждение.
Убеждение
Каждый человек, получивший однажды в жизни, хоть маломальское подтверждение наличия у себя таланта, к какому-либо ремеслу…, или какое- либо, пусть мимолётное признание соплеменников…, считает себя особенным…, из ряда вон выходящим…, и начинает расценивать себя, и свою жизнь, как нечто важное, нечто вершащее, и судьбоносное, для всего человечества. Но, на самом деле, он ничем не отличается, от муравья из муравейника в лесу. И его важность, и судьбоносность, всецело зиждется на почве тщеславия, в его воспалённой голове…, в виде иллюзорного контента, – облака самосознания, черпающего свой пар, из атмосферы презрения к жизни, и миру в целом. Некоего апломба…, основанного, на себя идентификации, как самого значительного явления этого мира…, как чего-то выдающегося, неповторимого, самого по себе ценного…, априори важного, для судеб этого мира…, и соответствующей, подспудной оценки внешнего мира, как чего-то второстепенного. Всё это, имеет основание в том неоспоримом положении…, в том интуитивно чувствуемом убеждении…, что именно ты сам, создаёшь этот внешний мир…, включающий в себя, весь эмпирический, трансцендентальный, и психологический…, как и любой иной контент.
С точки зрения самой природы, каким бы ты не казался себе важным, совершенным, и судьбоносным…, ты – суть пыль, крупинка песка…, или в самом лучшем случае, лишь звено, в цепи каузальных последовательностей. И точно также, не представляешь собой ничего важного…, как не представляет подобного, к примеру, отдельная корова из стада…, или единица планктона, на поверхности океана…, исчезновение которой, никак не отражается на общем течении, и общей атмосфере. Как, собственно, и появление ещё одной единицы, в этой мультифационной природной сетке бытия.
И так полагает, и убеждён в том, – всякий мыслящий нигилист. И только тот, кто знает, как безгранично верящий в себя субъект, переворачивает порой, не только сознания окружающих его адептов…, но и способен изменять течение жизни…, – этой огромной полноводной реки…, и направлять её течение, в русло высохших древних рек…, а порой, и создавать новые небывалые русла…, не взирая на практическую невозможность в глазах обывателя, таких колоссальных метаморфоз. Они кричат во всё горло: – Невозможно! Не может один человек – перевернуть мир…, и направить инерцию огромной полноводной реки, в иное русло! Это, ему – не под силу! И только исторические факты, подтверждают такие редкие чудесные явления. («Есть многое на свете друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…» У. Шекспир).
Жизнь, порой настолько проворачивает все наши представления о ней…, нивелирует относительности, и разрушает всякие стереотипы…, превращая наше сознание, в «аморфное тело», с отсутствием всяких ориентиров. И истина, как нечто сверх стабильное, стоическое и монолитное, перестаёт существовать в плагинах космоса нашего разума. И в силу стремящейся к общему равновесию природы, возникают такие якоря, колосья, и платформы удержания, как религиозные системы, с теологическими консолями убеждённости, для которых не может существовать никаких подозрений, сомнений и противоречий. Искусственно создаётся некий «буй в океане», некий «атолл», или оазис, в котором всё расставляется на свои места, и определяется общий порядок мировоззрения, выход за который – заказывается, с помощью «колючей проволоки страха». Да, любовь здесь выставляется на первое место. Но любовь, замешанная на страхе и подобострастии, имеет малую ценность. И тот колос одержимости, что необходимо вырастает на этой почве, создаёт искусственный порядок в наших головах, подводя под него и весь внешний бушующий мир. Наше историческое стремление подчинить мир себе, подогнать под собственные лекала, получить абсолютную власть над ним, никогда не увенчается успехом. Но, тем не менее, мы никогда не откажемся от этого соблазна. И пока мы существуем, и пока существует этот мир, нам суждено идти по этому пути.
Без барьеров для ума, не существует разумности. Всякий порядок определяется лишением свободы. Жизнь – не возможна без границ и ограничений. Судьба мира и жизни заключена в «резервациях», в самом широком смысле слова. Но креативность, присущая всякой жизненности, всегда и всюду стремится нарушать порядок, ломать препятствия и преодолевать ограничения. И выходя на эту стезю, ни один живущий не в силах попасть в область полной свободы, ибо таковая возможна – только в смерти. Только за пределами жизни, а значит и за пределами этого мира, возможна такая вот, полная свобода. Только в царстве смерти, царстве абсолютного хаоса, где не существует порядок, где невозможны ориентиры, где нет движения, ибо нет пространства и времени, возможна абсолютная свобода. Там нет мысли, нет сознания, нет оценки, а значит, и нет барьеров, нет ограничений. И всё и вся находится в полном хаосе инертной стоической вечности, в забвении и безвременье, – в Великой стезе пустоты запределья!
Словно материальный мир, балансирующий между гравитацией и антигравитацией, между центробежными и центростремительными силами, наша разумность, со всеми её психологическими и психоделическими аспектами, всегда находится на натянутом канате между пропастями. Всегда балансирует между свободой и ограничением, между противно направленными пантемидами бытия, – материализуясь, активируясь в точке, где сталкивается прошлое и будущее его бытия. И одномоментно, как симбиоз, так и невозможность их слияния, определяется жизнью, которая и есть собственно та «точка водораздела», в которой разряженное поле бытия, не позволяет ни заглянуть в себя, ни определить своё естество, ни идентифицировать свою материальность и объективность. И только перспективы прошлого и будущего, словно два бескрайних крала птицы летящей между двумя пропастями, вызывают убеждённость в существовании этой бестелесной точки, не имеющей в сути своей продолжительности ни во времени, ни в пространстве.
Наша психоделика такова, что мы всегда и всюду находимся в некоем трансе, и не в состоянии выйти из него. И даже Великие практики Индокитая и Ближнего востока, будто бы дающие такой выход, ну или хотя бы указывающие на дверь, на самом деле не дают ничего, что выходило бы за рамки существующих плагинов мироздания, лишь расширяя уже завоёванные прежде территории. Ограничение – мать жизни, стремление к свободе – отец. Потеря хоть одного «родителя», неизбежно приведёт к потере и второго, и как следствие, либо не рождения «дитя», либо разрушения уже существующего, олицетворённого в нашем мироздании, и превращения его в хаос – царство смерти, царство пустоты. Тот, кто хочет жить, не должен стремиться к упразднению ни одного из своих «родителей», а значит, как бы ни хотелось, не должен и стремится к упразднению всякого зла на земле. Ибо случись такое, и мир, и жизнь – исчезнут, растворившись в тумане, и принеся лишь разочарование.
И так, убеждение. Вообще, с моей точки зрения всякое убеждение есть суть завёрнутое в «золотой халат веры» завуалированное заблуждение. Мало того, в процессе эволюции, одно часто перевоплощается в другое, переодеваясь порой на ходу. Ибо в этом мире ничего не стоит на месте, и каким бы не казалось окончательным и стоическим, всякое убеждение, либо развивается, и превращается в одержимость, (словно вино в уксус), либо стагнирует, и тем самым превращается в недоразумение. И тот и другой путь, так или иначе, приводит всякое убеждение к своему «оксиду», и как следствие к тому же заблуждению. Собственно, как и заблуждение, в своём поступательном развитии, в своей жизни, часто превращается в неумолимое убеждение. Игра нашего разума, как и игра самой природы, – непредсказуема.
Человек живёт своими заблуждениями, и, называя их разными именами, наделяя регалиями и вешая ярлыки, варится в этом котле, не имея никакой возможности вылезти из перемешанной кипением суспензии жизни. Вся наша жизнь, как и весь мир – суть «одно великое заблуждение!» И истины, что словно недосягаемые звёзды на небе, лишь светят своим тусклым светом над котлом, и искушают своей, будто бы реальной действительностью, но на самом деле никогда не падают на нашу обетованную землю. И всякая убеждённость всегда противоестественна. Ибо в нашем мире нет, и никогда не было никакой истинны, а значит, всякая убеждённость…
Противоестественность убеждённости заключается прежде всего в том, что она суть стоицизм, суть зацикливание, – суть попытка закрепить развивающийся, балансирующий мир в рамки, а значит, попытка по сути его остановить своей запечатлённостью с её фатальной иллюзорной непогрешимостью, – убить его произвольные олицетворения. Сделать Гербарий или Энтомологическую коллекцию, конечно надёжнее и проще для изучающего разума, но всё же лучше – Инсектарий, а правильнее всё же естествознание из нетронутого природного опыта.
Убивать произвол можно по-разному. И одна из таких возможностей заключена в убеждённости, как апологете иллюзорного представления о мире, в котором будто бы может существовать одновременно нечто и живое, и инертно стоическое. – Истина.
Я знаю, что должно быть так…. Или, – я знаю, что есть так…. – Эти определения имеют явную недоразумность. Но существуют и менее явные недоразумения, но это не мешает им быть на «вершине правды» социального учёного, и неучёного контента. К примеру, всякий обыватель убеждён в том, что именно его ремесло является наиболее важным в жизни. И чем выше на относительной социальной лестнице находится это ремесло, тем сильнее убеждённость в том, что именно оно выступает краеугольным камнем всей нашей жизни. Убеждённость в самом порядке социального устройства, в градации ценностей, в моральных аспектах, и прочее, держится прежде всего на том, что говорит об этом опыт. Результат, взгляд из нынешнего – в прошлое, соотношение и оценка качества жизни, и иллюзорная шкала достижений, – вот тот главный архилейтмотив заблуждения, на котором стоит вера в прогресс.
Вся наша социальная жизнь пронизана петлями убеждённости, и через всё это «полотно» красной нитью проходит Вера, непоколебимая убеждённость в существование Истины, как апологета совершенства, будто бы должного существовать на полях мироздания. Все процессы исторического становления человечества, не отходят ни на йоту, от процессов самой природы. А природа никогда не достигает никаких целей, и в своём развитии всегда идёт по круговой спирали. В ней есть лишь сам процесс, и никогда нет достижения. Почему же вы думаете, что для человека должно быть иначе?
Парадокс здесь заключается в том, что человек, приобретя свой парадоксальный разум, иначе жить не может. Ибо, чем была бы наша жизнь, без убеждения, без веры, без повсеместных платформ заблуждения? – Хаосом, беспорядочным, бесцельным и аморфным телом. Наши убеждения, наши заблуждения удерживают «ковёр жизни» сотканный веками на «столе земного шара», от рассыпания на нити, от превращения этой жизни в кучу мусора.
Появление в нашей жизни чего-то до того не существующего, выявляет один из главенствующих психологических аспектов нашей воли. Нам кажется, что мы беспрестанно сталкиваемся с чем-то новым, чем-то небывалым, и что пред нами открыт целый мир непознанного. Что там, за горизонтом нашего эмпирического познания, срыта бесконечная чреда новых открытий. И это действительно так. Но дело в том, что вся эта чреда, вся эта бесконечная лента непознанного, и потенциально освящённого, вся эта Великая Вселенная, на самом деле лежит в наших головах, за черепной коробкой открывается весь этот небывалый прекрасный и ужасный мир! И главной основой здесь, является – Ассоциация.
Ассоциация
Ассоциация, есть та полисфера сознания, в которой разум питает свои главные мотивационные корни для мышления, и на которых зиждется его органическая организованная структурность. Без ассоциаций, не мыслится ничего, что могло бы, так или иначе, удовлетворять наш разум. Ассоциация основа всякой мысли, она есть пространственно-временная креативная константа, в воли которой пребывает, как вся сфера искусства, сфера политики, так и весь научный пантеон.
Мысль, словно течение в океане, неотделима от среды, в которой она образовывается, от водного бассейна и суспензии общего наполнения среды её обитания. Её отделяет от неё лишь некая креативность, некое стремление, заставляющее создавать движение, некие пути и дороги, а, следовательно, и обочины, и овраги. Я называю это агрессивностью, но не в том смысле, которое несёт этот термин благодаря его нарицательному значению, но в том, что только эта агрессивность способна на создание новых плагинов действительности, и открытии на теле инертной реальности небывалых миров, а точнее новых граней этого мира.
Течение в океане, это лишь увеличение скорости движения водных пластов. И в этом контексте мысль, есть некий выход из инертного состояния материи, то есть трансформация материи из менее живого, в более живое состояние, с необходимым в таких случаях, увеличением агрессивности. К примеру, всякая суспензия в химии, имеющая наиболее живое состояние своего «тела», является одновременно и наиболее агрессивной. Впрочем, как и в физике; – электрический ток, поток фотонов, нейтронов и т. д. Мысль же есть наиболее живое состояние материи в нашем организме, где иерархия от относительно менее живого, к более живому, очевидна во всех сферах физики и психотомии нашего органоида. И агрессивность мысли не имеет себе равного в этом теле. Кто не обременён моральными, теологическими и этическими наростами на киле корабля своего сознания, тот обязательно придёт к выводу, что агрессивнее мысли в нашей жизни, нет ничего. Точно так же, как в нашей эмпирической действительности, нет ничего агрессивнее солнца, чья «разумность» находится за пределами нашего понимания. На поверхности же нашей планеты, пальма первенства в этой области, не принадлежит более никому, только нашей мысли. Ведь именно она подчиняет всё вокруг себе, она выстраивает архитектонику не только социума и его урбанистического контента, но и всего мироздания, объясняя природу, заманивая её в сети, разлиновывая и распределяя, вивисектируя и сочленяя, накладывая на природу свою психологическую сетку, свои лекала, используя в полной мере как «прокрустово ложе», отрезая всё, что не вписывается в «резервации» нашей мысли, так и возможности «фантазийных парников», где мир расширяется искусственно с помощью привязывания к нему фантомных прививок. Наш разум, с его армией мыслей, по сути, всё время пытается поработить окружающий мир, перманентно и целенаправленно завоёвывая его «земли», его пространства и «материальные ресурсы», в том числе и благодаря своей способности к ассоциациям, как одному из мощнейших полевых орудий.
Ассоциации возникают в сети наших нейронов, в коробке головного мозга. Кстати сказать, роль спинного мозга во всём этом процессе, несколько нивелирована, но об этом позже. И так. Что в своей сути есть ассоциация? Её главной константой служит соотношение, сравнение, идеальный и рациональный анализ, и выстраивание линий, перекрестий, сетей и суперсетей – вовне, по образу и подобию внутренних. Ассоциации направленны на создание системы вовне, которая удовлетворяла бы нашу внутреннюю систему. Вся наша психологическая полисфера имеет в себе доминирующим мотивом – владеть. И в какие одежды не наряжался бы этот мотив, какие маски не надевал на своё чело, в каких образах не представлялся, его тело выдаёт себя фигурой, и мы понимаем, что скинь он свои одежды благородного или не очень, покроя, сбрось маски, и он встанет голым пред нашим взором, во всей своей красе. Владеть – во всех смыслах. Как в явных, и даже пошлых, так в наиболее завуалированных.
К примеру, владеть умами – как самая простая и даже пошлая консологема, так и самая завуалированная, эфемерная и наиболее тонкая, и сложная. Некий апофеоз сознания, форпост его возможностей. К ней стремятся наиболее утончённые, наиболее высокоразвитые умы, и примеров тому в истории – масса. Привести разумность толпы к собственным лекалам разумения, настроить музыку разумности обывателей на свой лад, поработить волю и разум соплеменников, и привести их состояние к анабиозу, либо к взрыву соматического заряда, к наркотическому опьянению собственными эндорфинами, – такова константа владения умами. И здесь так же вырисовывается некая градация. От политических аспектов бытия, до поэтических и философских.
Психоделическое бытие
Человек, на протяжении всей своей жизни, перманентно находится в некоем опьянённом состоянии. Будь он абсолютно трезв, то есть случись такая невероятная ситуация, ему бы не перенести реальности этого мира. Прошу прощения за такую грубую параллель, но ему не выдержать настоящей реальности мира, как не выдержать какой-либо серьёзной операции без наркоза. Та боль, необходимо сопровождающая, как первое, так и последнее, захлестнула бы его сердце, и он сгинул бы, не имея ни единой возможности для собственного выживания.
И весь вопрос здесь, лишь в интенсивности боли, и соответственно, интенсивности опьянения. К примеру, наши мечты, наши «хорошие мысли», провоцируют выброс в кровь порций эндорфинов, серотонина, и других наркотиков, заставляющих чувствовать подъём всех консолей, чувствовать силу, надежду и обостряющееся чувство любви. Все обмены веществ в нашем организме, секреторные и психофизические метаболизмы ускоряются и гармонизируются, и мы чувствуем благостность мира, расположенность жизни, – мы чувствуем перманентное наслаждение этой жизнью.
Человек думает о плохом, только когда в его крови, уменьшается концентрация эндорфинов. Она может быть спровоцированная извне, но, как правило, это происходит от общего ослабления тонуса. Ибо, какими бы не были невыносимыми внешние обстоятельства, при достаточной концентрации эндорфинов, всякие невзгоды жизни видятся в свете лишь необходимых испытаний, и не являют собой чего-то критического. Человек лишь начинает искать выхода из ситуации, и не впадает в отчаяние. В моменты же опасности, мнимой или реальной, не суть важно, чтобы пережить стресс, ему необходим самый мощный наркотик, который способен выделять его организм – адреналин. Но как только он находит выход, как только опасность сдаёт, как только всё более-менее уравновешивается, он возвращается к хорошим мыслям, кои приносят ему чувство радости или отдохновения. Благодаря таким естественным наркотикам, как эндорфины и серотонин, у человека всегда есть надежда на лучшее. Их концентрация в организме постоянно меняется. Но абсолютно трезв, – человек не бывает никогда! Помимо того, что в его распоряжении имеются множество собственных внутренних фантазийных провоцирующих концентрацию этих веществ, аспектов, он всюду окружает себя внешними, провоцирующими опьянение, (музыка, и все виды искусства), как, впрочем, и любые игры, в которых сам процесс вызывает такие провокации. А главное – потенциальная победа, как нечто схожее с оргазмом, провоцирует такой мощный выброс эндорфинов, что человек даже может потерять на время сознание.
Так вот, именно химия определяет состояние нашего психофизического состояния. Лишь усиление, увеличение в крови стимулирующих веществ, либо их уменьшение, определяет на самом деле, чувство счастья, или чувство несчастья человека. И человек беззаветно влюбляется в того, кто стимулирует в его организме увеличение подобных веществ, и люто ненавидит того, кто становится провоцирующим фактором их уменьшения. Такова психофизика всякой любви, включая и любовь к искусству, или к природе.
В раннем детстве и юности в нашем организме, почти круглые сутки блуждают эти вещества, выделяясь постоянно в больших количествах. Но со временем, как вся секреторная система успокаивается, так нам всё больше требуются внешние стимуляторы, и мы ищем их всюду. Но, как правило, останавливаемся на наиболее простых, непосредственных, и в силу этого наиболее опасных. Алкоголь, или другие всевозможные наркотики. А это есть запуск всей нашей физической и психофизической машины в разнос. При котором на ходу, начинают вылетать на дорогу детали, и машина рассыпается, не проехав и десятой доли, заложенной для неё дороги.
Каждый, в глубине своего сердца осознаёт, что существуют иные пути, но в силу ли лености, в силу слабости и нежелания тратить силы, (ведь всякий иной путь требует этой силы, требует работы), находит самый лёгкий путь. И не малую вину во всём этом, несёт Глобализация.
Глобализация
То, что из-за общей глобализации в мире, всё меньше возможности для человека попасть в другой мир, испытать восторг от нового, небывалого, незнакомого, утолить скуку и переломить бренность и пресыщение этим миром, очевидно так же, как очевидно и то, что в мире всё меньше уголков, где человек мог бы оставаться самим собой, где влияние общей глобализации цивилизации, а за ней и глобализации сознания, сглаживания, нивелирование инстинктов, упрощение и ослабление всех аспектов воли, и как следствие всё меньше возможностей для счастья. Это редкое, экзотическое ныне «растение», требует для своего процветания иных «погодных условий». Для него важным является наличие в окружающей атмосфере достаточной концентрации «паров любви». Без них оно необходимо засыхает, либо меняет свою «биоструктуру», приспосабливаясь к новым условиям жизни. Так счастье трансформируется в терпение, и её стебли и листья обзаводятся шипами, словно у кактусов в пустыне.
Очевидно наш мир, преодолел пик своего совершенства в средние века, во времена, так называемого Возрождения. В те исторические моменты, когда на земле царило настоящее разнообразие, когда ещё оставались неоткрытые страны и даже континенты. Когда жизнь человека, при всех своих страданиях, имела ещё главную надежду для себя, – увидеть иной мир, иную жизнь. Подспудно осознавая эту потерю, мы судорожно и самозабвенно ищем иной мир за пределами нашей планеты, среди бескрайнего океана космоса, среди пустошей и кажущихся обетованными иных звёздных систем и планет, кружащихся в них.
Очевидно мы, преодолев этот пик совершенства, катимся по наклонной под гору, и все наши фантазии, все наши цели соответствуют тем перспективам, кои открываются для катящегося вниз. Мы уже не в состоянии видеть небо, ибо вектор нашего взгляда устремлён под гору.
Глобализация, в конце концов, убьёт этот мир. Она нивелирует все его разнообразные формы, приведя к относительно ровной, вызывающей лишь скуку, поверхности. Всё экзотическое, всё самобытное и редкое, в конце концов, утонет, и растворится в общей однородной массе. И вслед за этим, необходимо наступит царство нигилизма и презрения к жизни. Если только природа, с её мощнейшей иммунной системой, сама не начнёт противостоять этому заболеванию, и не развернёт этот вектор нивелирования, упрощения и стагнации, и не позволит умертвить свои главные консоли, – консоли разнообразия. И как у всякой «иммунной системы», у неё всегда на крайний случай есть последнее действенное средство – война.
Биопсихологическая константа
«Что опьяняет сильнее вина? -
Женщины, лошади, власть и война…»
«Кому-то музыка, и чарочка вина…. Кому – борьба, вершины, и преграды…. Кому-то – почести, награды…»
Привычка
Человек, как и всякая биосистема, устроен так, что он всегда противится всяким новым формам собственного бытия, и в то же время, попав, и побыв какое-то время в этом новом бытии, неважно волей ли случая, или под действием чужой или собственной воли, приказывающей ему идти в опасную сферу жизни, в конце концов, он становится зависимым от этой формы жизни.
Как происходит адаптация, и в чём её глубинные мотивы и фатальные аспекты для нашей психофизики. Рассматривать всё это я буду с точки зрения абстрактно-обобщающей концепции, следуя от индукции, к дедукции, и обратно. Ибо всякое зерно, всякая суть проблемы всегда находится именно в этой стезе нашего разумения.
К примеру, как, а главное почему, столь отвратное для всякого организма употребление яда, приводит впоследствии к требованию организмом этого яда. Самое наглядное из подобных положений, это употребление алкоголя. Человеческий организм, на всех уровнях своего внутреннего устройства, начиная употреблять алкоголь, всеми фибрами противится этому. Но привыкнув и адаптировавшись, начинает неминуемо требовать постоянно всё более сильные дозы этого яда. В чём здесь подвох, и в чём психобиологическая константа? Интерес, толкающий нас в начале процесса, к познанию непознанного до сих пор, вынуждает нашу психику, не смотря на опасность, делать шаг в «тёмный лес». Боль от нового, с лихвой перекрывается болью скуки. Страх от нового, уходит на задний план, когда из этого же «тёмного леса», со своим оскалом пустоты, выходит чудовище скуки. Такова суть нашего глубинного изначального естества. Оно, благодаря этим константам, стремится к познанию непознанного, и на этом пути, всякая сторона этой жизни, к какой категории мы бы не относили её, всегда находится под властью её фатальных архаических принципов. Ведь всякая наша общая деятельность, как и всякое локальное действие, всегда находится именно на этом пути. Мы с большим трудом, преодолевая в первую очередь страх, и затем все остальные наши привычки, включая лень, нерешительность, недоверие к собственным устоявшимся убеждениям, идём воевать, и получая на поле брани, эту «неестественную инъекцию», испытываем страшные муки и неудовольствия, но через некоторое время, (для каждого из нас своё), начинаем испытывать невероятное удовольствие от этой деятельности. И вот наша психоделика уже требует от нас, каждым днём ступать на этот путь, без которого, в конце концов, мы не принимаем уже нашей жизни. И это положение присуще всякой нашей деятельности, без исключения. Такова наша «наркозависимая суть». Ведь те дозы, что получает наш организм от соприкосновения, как с алкоголем, так и с войной, так или иначе, вовлекают нас в зависимость. И привыкая, мы уже не хотим знать никакой иной жизни. Но вот метаморфоза. Именно в этот момент мы начинаем искать новых раздражителей, чтобы через боль и страдание получить толику удовольствия.
Тот, кто когда-либо занимался спортом, знает, с какой неимоверной болью, невероятной силой воли и преодолением связано каждое спортивное занятие на начальных этапах. Но через некоторое время, организм настолько привыкает к разрывам волокон мышц, и тем истомам от отдохновения, связанного с их заживлениями, и выбросам в кровь эндорфинов, что испытывает нечто подобное ломкам, без ежедневных тренировок. И эта необходимость не заменяется ничем иным, так как всякая сублимация здесь, действует лишь на небольшой процент удовлетворения. Выплеск энергии, к формам которого привыкает организм, должен и впредь иметь именно эту форму. И если вообще говорить о сублимации, то её неоспоримое присутствие в нас, как заменительной трансформативной агрегации, имеет действительное место лишь в транспсихологических аспектах деятельности нашего сверхчувственного мозга. Здесь сублимация одной формы выплёскиваемой энергии, действительно способна заменить на другую, (к примеру, либидо на формы эстетического, поэтического или иного искусства), но также не полностью, а лишь частично. В более грубых же формах, она обманывает нас, приглушая на некоторое время, жажду, спровоцированную активностью монад нашего тела, ступивших однажды на определённый путь. К примеру, (знаю из собственного опыта), привычка заниматься в спортзале, никогда не заменяется, к примеру, приёмом алкоголя, или обратно. Любые сублиматические попытки здесь, в конце концов, терпят фиаско. Организм всегда будет требовать именно той формы, к которой привык. И здесь всякая привычка, так или иначе, становиться клеткой, из которой очень тяжело выйти.
Тот, кто когда-либо писал в своей жизни, и помнит все стадии своего становления как писателя, знает, какие муки, смешанные с удовлетворением он испытывал на ранних стадиях своего творчества. И как всё это трансформировалось постепенно, но необходимо, в нечто естественное, и не приносящее уже ни того удовлетворения, ни тех мук, что когда-то тиранили и удовлетворяли. Но теперь он не в состоянии отказаться от своего ремесла, и не представляет своей жизни без этого. (Также знаю по собственному опыту), желание писать, трансформировавшееся из изначальных плетей и шомполов, стегающих и заставляющих разум думать и воспроизводить, превращается в навязчивую идею, и свербит всякий раз под коркой головного мозга, когда ты отодвигаешь свои скрижали в сторону на некоторое время.
Всё гнездится в нашей психоделике, в той глубине нашего организма, где за «пеленою майи» скрыта вся концепция мироздания, и её составляющей – жизни. Начиная с метаморфозных последовательных изменений, так называемых мутаций, и кончая Великими умопостигаемыми нами концептуальными философемами, выводящими наше сознание на ступени постижения и власти над собой и окружающим миром. Ты ступаешь на путь философии, и та обжигающая преисподняя, что так пугает изначально, со временем врастает в тебя, и ты становишься чем-то неестественным, чем-то новым и ужасающе прекрасным! Ты становишься частью того корабля, что нёс тебя на своей палубе, будучи изначально лишь твоим транспортным средством. На современном бытовом уровне, можно сказать, что нечто подобное происходит и с каждым автомобилистом. Он становится частью своего автомобиля, и уже плохо представляет свою жизнь без него. Та безоговорочная беспечность, недальновидность и отсутствие всякой разумности при вступлении на всякий путь, (коих бесчисленное множество в нашей жизни), говорит о том, что именно в этом и заключена вся наша суть. Мы крайне беспечны, когда ищем и находим для себя новые пути. Но именно в этом таится вся Великая стезя нашей жизни, её величайшая биопсихологическая константа. Ибо невозможно здесь найти исключений, вопрос лишь в интенсивности, в степени агрессивности, и степени познаваемости мотивов и целей, а также осознании и понимании результатов. Ибо не всякий результат виден, и может быть идентифицирован нами, как результат. А точнее сказать, большинство таких результатов непонятны нам, и не могут быть признаны как достижение каких-либо целей. Общая линейность нашей познавательной конструкции такова, что нам недоступны осознанности, что могли бы пролить свет на те метаморфозы нашей жизни, которыми усеяно всё поле нашего бытия. Отсюда и вся загадочность мира, и нашей жизни. Наше бытие не предполагает и не располагает к полной познаваемости ни одного «зёрнышка» этой жизни. Всё, что мы пытаемся осознать, так или иначе, всегда приводит нас к тупику, и мы не в силах увидеть главного аргумента, последней частицы, абсолютно достоверной «макрокинезной субстанциональности», ни в одном из направлений в нашей научной деятельности. И только привычки, что безоговорочно доминируют над нами, и заставляют нас противостоять им же, ступая в «тёмный лес», водят нас по замкнутому кругу бытия, из которого, словно из «чёрной дыры», не может вырваться ни один «фотон нашего познания».
Дрессировка
Воспитание человечества, приведение его жизни к неким благородным лекалам совершенства, как некая грандиозная задача так называемых «высших людей», на самом деле является сомой ложной в своей сути, метаформой сознания. Здесь явно чувствуется стремление к власти, свойственной всякому воспитателю, как всякой матери по отношению к своему ребёнку. Человек, прежде всего, пытается поставить под своё влияние всё, что он любит, а всё что не любит, истребить, упразднить из жизни. И его детская наивность в этой работе, поражает своей близорукостью и слабоумием, как, впрочем, и своей одержимостью
Мать всегда хочет одного, чтобы её ребёнок был под её полным контролем, так как убеждена, что только так она может обеспечить ему его безопасность и процветание. И наши моралисты, мечтают о том же, и делают то же самое в своих попытках обуздать, нивелировать все инстинкты человека, и заставить его стать домашним животным, при том, подразумевая, что именно в этом заключается его счастье. Попытки улучшения человеческой природы, всегда приводили либо к деградации человеческого социума, либо к его разнузданности, и катастрофическим последствиям в обоих случаях. То есть всегда к обратному результату. Когда человека загоняют в резервации, и хлещут плетьми, он либо теряет человеческий облик, становясь слабовольным пресмыкающимся животным, либо озлобляется настолько, что начинает рвать на куски своих соплеменников. Ещё никогда на этой бренной земле, человек не получал нужного результата, в своих стремлениях «улучшить» человека.
«Его наружность удручает
как сломанная детская игрушка
и совесть изнутри его съедает -
в себя развёрнутая пушка
в нём внутрь загнанная злоба
как кислотой кишки сжигает
его чернеющее нёбо
пасть оборотня мне напоминает…»
Каждый человек должен воспитывать себя сам. Эта банальная мысль, тем важнее, чем глубже ты осознаёшь, что никаких моральных догм, полезных для всех и каждого, в жизни – не существует. И только страх жить рядом со зверем, будучи каждодневно подвергаем опасности, заставляет человека изобретать правила поведения для всех, и выжигать калёным железом те склонности людей, коими они обладают по своей природе, и без которых не будут настоящими людьми. Главная задача моральности в том и заключается, чтобы истребить в человеке всё, что не подвластно контролю. Сделать из него «послушного коня», такого полезного в быту, но такого безвольного и бесполезного для собственного становления.
«Она хребет ему сломает
объездит как в манеже кобылицу
и вот уже другого не желает
уж не влечёт его жар-птица…»
Вырвать зубы и когти, как поступали ярморочные шуты с медведями в России в средневековье, одурманить религиозными наркотиками, и главное перевернуть душу. Ибо уверенность в правоте определённого агрегатива собственной убеждённости, навязанной из вне и привитой, словно на стволе вишнёвого дерева, является самой важной, и последней целью, как всякого жреца от религии, так и всякого философа или политика от мира. Ты сам думаешь так, и сам пришёл к этому. Все твои идеи идут из твоего собственного сердца. – Таков посыл, и такова политика всевозможных фальшивомонетчиков, как от религии, так и от натурфилософии и политики.
Но надо отдать должное всей этой исторической селекции. Социум действительно стал безопаснее и комфортнее. Общество всё меньше страшит обывателя, и он успокаивается, и все его наиболее живые аспекты атрофируются, всё более превращая всю нашу жизнь в болото. И в этой связи всё явственнее проступает вопрос действительной полезности всей этой селекционной работы. Что, на самом деле ценнее, «дикорос», или «культивированное растение»? Что ценнее, если можно так ставить вопрос, Амурский тигр, или корова? При всей полезности коровы, её ценность несопоставима с ценностью Амурского тигра. И вопрос здесь даже не в той редкости последнего, (хотя и это важный фактор), но в той чувствуемой подсознательными фибрами, Великой красоте, силе и очевидной совершенности тигра, по сравнению с коровой. Почему же мы из людей, ставших таким, какие они есть пока ныне, только благодаря условиям, и великой противостоящей силе духа, всю новейшую историю пытаемся сделать стадо коров?! Мы готовы культивировать всё, что окружает нас, включая и человека, и создавать огород, в котором будут «процветать» благонамеренные, без яда и колючек растения, и бродить и есть из лотков, нивелированные в своём духе животные. Но какое будущее может быть для такого «огорода»? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что такая селекция может привести только к одному, очень скорой деградации, загниванию, и как следствие, исчезновению Великого зверя – Человека!
Смещение ответственности
Наша глупость, историческая недальновидность и политическая близорукость, благодаря которой мы с упорством смешиваем всё благородное и сильное, всё по-настоящему возвышенное и совершенное, с низменным, пошлым, а по сути слабым, не оставляет сомнения в том, что это часть нашей генетической сущности, и что и впредь будет происходить всё то же самое, во всех сферах нашего психофизиологического пантеона. Безусловно, человек должен воспитывать сам себя. Но необходимо понимать всю глубину этой работы, и видеть реальные перспективы, а не плавать на поверхности ежеминутного момента. Мы должны стремиться к правде, а не к удовлетворению, для которого правда, по большому счёту, совсем не требуется. Всё низменное, унижающее, коварное и вероломное, а по сути лишь слабое, что преподноситься как злое и ужасное в человеке, то, что нужно искоренить, изъять, закрыть в тюрьму, либо бросить в бездонный колодец, на самом деле является лишь проекцией той конъюнктурной градационной лестницы, того представления о рангах, которым пропитано всё наше представление о мире, и его архаической регрессивно-прогрессивной шкале. В мире нет ни злых, ни добрых людей, но есть слабые и сильные, и соответствующие им реакции, – реакции на те обстоятельства, в которые попадает та или иная личность. Реактивность слабых, пред кажущимися непреодолимыми обстоятельствами, и спокойствие и рассудительность сильных, говорит лишь о разности доминирующих слаженных, организованных и упорядоченных в себе мотивов последних, для которых жизнь гораздо шире и глубже, чем для слабых, и которые видят перспективы этой жизни тем отчётливее, чем больше подобных непреодолимых обстоятельств возникает на их пути. Всё зло этого мира, на самом деле гнездится именно в слабости, а не там, где его видят большинство обывателей нашей планеты. А по большому счёту оно гнездится в том дисбалансе, в том несоответствии представления о жизни, и её реальных олицетворениях, и воплощениях. Зло таится в несоответствии желаниям, того олицетворения бытовой реальности, коим наполнено всё пространство нашего бытия. Когда предвосхищение событий, наталкивается на непреодолимый «айсберг действительности», и обжигаемый водами холодной реальности, дух озлобляется настолько, что начинает обвинять во всех этих несоответствиях именно «айсберг», в противоположность сильной натуре, которая всегда склонна к обвинению себя, к несколько иному взгляду на те обстоятельства, что возникли на её пути. Сильный человек потому добр, что его предвосхищение событий всегда идут в фарватере реальности, и его шансы на столкновение с «айсбергом несправедливости» настолько ничтожны, что он вообще забывает о том, что жизнь несправедлива, ибо способен даже свои ошибки обернуть в свою пользу, невзирая на ежеминутный ущерб.
Зло, это всегда по отношению к тебе, либо к твоему «клану», с которым ты неразрывно связываешь себя, – и никогда вообще. Но дело даже не в этом. Та эмоциональность, с которой мы подходим к данному вопросу, всегда искажает реальность, и не даёт оценить по его настоящему достоинству не один акт жизни. Мы одурманены своими эмоциями и производными фантазиями, и не в силах трезво смотреть на вещи, а между тем, чётко прослеживается влияние всякого акта зла на наше существо, в его необходимом становлении, его укреплении и возвышении. Полезность всякого зла, его необходимость на пути всякого становления и совершенствования, для всякого достаточно глубоко осмысления, не вызывает сомнения. Ибо, стоит ему представить на миг, что всё зло мира вдруг исчезло, как он со всей ясностью видит все трагические последствия такого невероятного события. Для поверхностного в своём разумении обывателя, не видящего дальше своего носа, всякое зло должно быть неминуемо упразднено, или хотя бы изолированно, отодвинуто от жизни. И в этом он видит самое достойное цели благо, как для себя, так и для всего нашего общества. Его близорукость, вне всякого сомнения, есть проекция его психофизической конструкции, его генетической животной сути, в которой простым, ежеминутным мотивом выступает выживание здесь и сейчас. И его нельзя за это упрекать. Как нельзя упрекать так называемых братьев наших меньших, в их стремлениях удовлетворить несмотря ни на что, немедленно свой голод, или поступать неразумно с нашей точки зрения, в иных ежеминутных действиях.
Мы всегда ищем и находим виновного во всех своих бедах, не в самой природе, не в том стечении обстоятельств и неумолимой воли природы на локальном отрезке времени и локальной точке пространства, но в личности, в отдельном человеке, ответственном за неправильное течение жизни, за катастрофы и те последствия, что на самом деле, предначертаны самой судьбой, и не зависимы, по большому счёту, от будто бы произвольной воли определённого человека. Всякий человек, как бы мы не относились к нему, часть общей природы, её глобального «макрокинеза», и ему не под силу, будь он трижды силён, трижды умён и злонамереннен, выпасть из контекста, встать над общим макрокинезным течением, и управлять по своему собственному произволу, (не теми мотивами, что необходимо властвуют над ним), но исходя их своих, присущих только ему злых намерений. Причём злых самих по себе, без каких-либо «зачем», «для чего». Обвинять человека в его злонамереньи, всё равно, что обвинять молнию в её разрушающем воздействии на сарай, и её попадании именно в этот сарай. Мы плоско смотрим на мир, когда придаём природе слишком большую бессознательность, и наделяем человека излишней сознательностью, тем, будто бы существующем в нём самоконтроле, несмотря на природные наклонности, и те мощнейшие мотивы, что блуждают в нём, словно молнии по небу. Наша внутренняя природа ничем не отличается от внешней природы. И это не столько антропоморфизм, сколько натурпоморфизм, хотя разницы нет никакой, вопрос лишь взгляда с одной, либо, с другой стороны.
Всё наше сознательное и бессознательное находится под контролем лишь самой природы, и за все, что происходит на нашей бренной земле, ответственна только она, и никто более. Мы наделяем ответственностью человека, исходя из глубоко иллюзорной, надуманной и исторически закреплённой в нашем сознании убеждённости, что он обладает неким «царём в голове», неким властвующим над ним субъектом, самодостаточным и самопроизвольным, независимым ни от каких мотивов и обстоятельств, а главное достаточно сильным, чтобы принимать все свои решения, исходя из признанной правильности, исходя их общей пантемиды добра. Человек ответственен только пред собой, в рамках той силы или слабости, коей волей случая и природы, наделён его субстрат. В нём, на самом деле нет ничего, что можно было бы отнести к абсолютно независимому «царю в голове». И если смотреть в этом контексте, то можно сказать, что в нём есть лишь «парламент», и все его поступки продиктованы решениями этого парламента, для которого главным аргументом является доминирование, победа тех или иных мотивов, стоящих друг напротив друга. И тот мифический «царь в голове», придуман только для того, чтобы возложить всякую ответственность именно на него, на личность. Ибо не придумай человек для себя такого «царя в голове», и это было бы – невозможно. Кого тогда судить, на ком тогда отводить свою злобу, на кого вешать несправедливость, – на природу? Но она безличностна, и не может быть осуждена никем и никогда. И человек, не имея возможности судить саму природу, поступает вполне закономерно. Он находит «козла отпущения», – человека, с его наделённой по недоразумению душевной произвольностью, и волей, что, как он убеждает себя, могла бы поступить иначе в предлагаемых жизнью обстоятельствах. – Абсурд, что, тем не менее, нужен человечеству, как необходимо ему же для его продолжительной жизни, всякое заблуждение. Как собственно и иллюзия, являясь тканью жизни, обеспечивает этой жизни, её существование, и несёт на себе всю палитру разнообразия природы, мира и бытия.
Близорукость и дальнозоркость сознания
В бога не верят по разным причинам, как от недостатка духовности, так и от переизбытка таковой, как от ограниченности сознания, так и от чрезмерной широты, как от недоразвитости инстинктов, так и от слишком развитости таковых. Одни не видят бога, не сознают его, из-за близорукости сознания, другие напротив, видят слишком далеко, чтобы замечать и придавать большое значение всему теологическому. И бог для их взора становится лишь одной из станций, неким пунктом, через прозрачные стёкла которого, его взор смотрит вдаль, и всё божественное становится слишком простым и близким, слишком наивным, мелким, и даже пошлым, по сравнению с тем миром запределья, в котором существует этот, – его мир. Для такого взора, бог уже не может нести в себе чего-то сверх совершенного, чего-то, что служило бы неким заглавием, неким вершинным местом с абсолютными пенатами, и всё теологическое занимает своё место, в историческом контексте становления человеческого разума.
И между этими потенциалами, между близорукостью и дальнозоркостью сознания, словно между пропастями лежит самый большой пласт осознанностей, для которых всё божественное находит свою необходимость в жизни, и имеет ту почву, по которой может ходить средний человек. Здесь сконцентрировано большинство полей осознанности, и возделывает эти поля, большинство «человеческих пахарей». Но для нас, всё же более интересны «полюса». Ибо, только обозначив их, мы в состоянии понять и всё «глобальное тело», расположенное между ними.
Для близорукого сознания, существует только то, что подвластно его простым, пошлым стремлениям. Мир для него недостаточно глубок, чтобы увидеть самому в нём бога. Такое сознание живёт жизнью паука, или даже медузы. Его взор не распространяется дальше потребностей пошлого, ограниченного инстинктами и рефлексами ежеминутного созерцания, и бог для них, слишком сложное явление, слишком запредельная вещь. Им не дано приближаться к его пенатам. Их душа груба, глуха и слепа, и всё божественное для них, лишь вопрос страха. Как и всякое целомудрие для них, вопрос лишь стыда, но никак не чистоты. Целомудрие здесь употреблено в том контексте, которое этому кругу людей будет совершенно непонятно. Ибо здесь имеется в виду целомудрие осознанности и совести. Попросту обобщённо сказать, честности.
Для нас же, – «существ дальнозоркости», бог становиться настолько же пошл и настолько же прост, насколько может быть простым для психолога, практиковавшего всю жизнь, и достигшего в своём ремесле высот, рефлексия самого страха. Существование бога здесь становится недоразумнием, продуктом инфантильности сознания. Мы чувствуем, мы знаем, что в этом мире невозможно существование чего-то вершинного, чего-то абсолютного, чего-то того, что венчало бы этот мир, и определяло бы извне, все его законы. Мы знаем, что в этом мире не существует никаких законов, есть лишь закономерности, как олицетворённые соразмерности, сонамеренности, совокупности и соотносительности… И существуй такой бог в мире, о котором мы мечтаем, и он неминуемо сам себя бы упразднил, не найдя для себя той опоры, о которой грезит большинство людей. – Опоры справедливости. Той справедливости, о которой помышляют инфантильные умы, будь они признаваемы всеми, будь они «семи саженей во лбу!» Мир уже справедлив, но справедлив он не той справедливостью, что живёт в этих сердцах, не справедливостью морально-теологического контекста, но справедливостью фатальной необходимости. А это справедливость совершенно иного ранга. В ней нет места беспочвенным мечтам, и наивностям: «Я бы так хотел, и потому так будет…» или «Это должно быть так, и так…» Или одержимым возгласам: «Добро не может не побеждать, ибо оно от бога…!» Для нас всякий бог, ещё слишком лукав, слишком молод и недоразвит, чтобы быть вершиной мироздания. И он занимает в наших сердцах лишь место некоего сатира, но никак не царя.
Природа, которую мы, «люди дальнозоркости», могли бы отнести к богу, так же не может быть таковой, по причине своей безучастности, абсолютной не заинтересованности, и по сути, хаотической, бесцельной анаграмме собственного бытия. Она всегда такова, какой мы хотим её видеть, какой мы способны её видеть и осознавать, и никогда в своей истинной субстанциональности. Природа не имеет, и не может иметь никакого царя для себя и в себе, она не может содержать в себе «хозяина», ибо в таком случае, её бытие было бы под большим вопросом. Ведь в таком случае, она прекращается как бесконечность. Ибо всякий «царь», всякая вершина, всякая окончательная доминанта (вроде бога) заканчивает такую бесконечность лишая тем самым, природу, – её сакральной природы.
Вообще, близорукость и дальнозоркость сознания, как некие условные политипажи, отражают собой субъективную картину эмпирического воззрения, в которой мир, расширяясь, превращает со временем, все её выставленные столпы и кордоны условного государства, в кордоны лишь княжеских поместий. Точно так же, как расширение познания космоса до границ Галактики, превратило нашу Землю, и Солнечную систему, бывших, будучи главными форпостами мироздания, в лишь одну из многочисленных наместий, и лишило их звания основных форпостов этого мира. Расширение же далее, и познания и осмысления Вселенной, превращает Галактику в такую же единицу, одну из бесконечно многочисленных структур феноменального мира. И расширение этой эмпирики – суть бесконечно. А значит и сам бог, и всё божественное, всё ныне считающееся абсолютным, всегда будет отодвигаться нами на задворки этой Вселенной. Мир – жив! И его рост, его интеграция и интервенция, и захват новых пространств, как в эмпирическом смысле, так и в трансцендентальном, не оставляет ни единого шанса существованию чего бы то ни было фундаментального и стоического, чего бы то ни было абсолютного.
Воля к рабству
Бог – Всемогущий! Бог – милостивый! Бог – справедливый! Чувствовать свою слабость, свою зависимость, и вместе с тем, чувствовать причастность к чему-то всемогущему, чему-то априори праведному – вот та основополагающая черта человеческого сознания, создающая как всякую теосферу, так и всякую социосферу, в которой любовь, ненависть, страх, самосохранение, самопожертвование, и прочее, являют собой прикладные, и в тоже время, определяющие аффекты воли, обеспечивающие становление как всякой религиозной концепции, так и всякой социальной системы, и последующего превращения, как первой, так и последней, в главные пантемиды жизни. Человек, не обладающий в достаточной на то степени, всеми этими аффектами в примерно равной, контролируемой силе, у которого гипертрофированность одного из аффектов, по сравнению с другими, имеет подавляющий потенциал, – суть одержимый человек. Гармония здесь, есть главный противник одержимости, и вместе с тем, есть основополагающая монада совершенства. Перекос, нарушение, – «горб» какого-либо аффекта воли, провоцирует в организме потенциал выдающегося роста. И вопрос оценки здесь, играет роль лишь полезности или вредности такого «горба», в лекалах осмысления по преимуществу заблуждающегося сознания. Ни одна оценка, не имеет полного права истинности, ибо ни одна оценка, какой бы она не казалась очевидной, не несёт в себе того Абсолюта, о котором лишь мечтает всякое сознание.
«Воля к рабству», главными своими основаниями, имеет страх и слабость. И уже на этих основаниях, выстраивается пирамида всех остальных мотивов, что в своей сути представляют собой некую олицетворённую градацию самого мироздания, так или иначе выстраиваемую нашим сознаниям во всех своих аспектах, и представляющую порядковую относительность всякого тела, как эмпирического, так и трансцендентального качества. Попросту говоря, мир, который мы видим, слышим и ощущаем, всегда и во всём находит свою свойственную нашей внутренней генетике, качественную форму и палитру, в повсеместных отношениях главного и второстепенного. Мир организован и упорядочен, – потому, что мы, наше тело и наш разум – упорядочены и организованны в себе, определённым образом. И в нас всегда будет отражаться этот мир, только в образах, последовательностях и отношениях, свойственных только нашему сознанию.
Второстепенного, посредственного и подчиняемого – всегда больше, чем главного, повелевающего и выдающегося. Ибо, в противном случае, неминуемо ломается вся архитектоника этого мира, её Великая модальность, что, для того, чтобы ей существовать, должна нести в себе – порядок. А порядок предполагает и обязательную градацию, и обязательную ранговую палитру.
«Воля к власти», – на которой был выстроен мир Фридриха Ницше, имеет свою оборотную сторону. Оборотная сторона неизбежна во всём, что касается нашего осмысления. Ибо, наш разум так устроен, что он не принимает монотеизма ни в малом, ни в большом, и его вынужденная искать всегда и всюду оборотную сторону, пантемида, всплывает, как только образуется какая-либо концепция. И это следует из самого микромира, из той известной, выведенной Нильсом Бором концепции мироздания квантового уровня, в которой говорится о том, что сам Бог не знает, какого свойства, какого заряда электрон будет, пока он не возник пред нашим взором. И что самое важное, вторая его часть будет обязательно противоположного заряда. И это, на самом деле свойство не эмпирического мира, но свойство нашего разума.
«Воля к рабству» возникает как противоположно заряженная единица, и её возникновение неизбежно также, как неизбежно возникновение «Воли к власти», с появлением «воли к рабству». Дуалистическая концепция мироздания, всецело отражается в нашей общей психологии. На относительности строится вся осознанность, как мира эмпирики, так и мира психологии. Наша сила, и наша слабость, (на которых собственно и строится причастность нашей воли, либо к одному, либо к другому лагерю), есть суть такие же относительности, как всякие иные. И им так же свойственно самоопределятся исходя из стоящих рядом противоположностей. Мы вполне можем быть «рабами» в одном, и «повелителями» в другом. Вопрос лишь взгляда и оценки. И, по сути, на свете нет ни «абсолютных рабов», ни «абсолютных повелителей». Самый простой и наглядный пример, руководитель всякого уровня, вплоть до самого последнего, на градационной лестнице вертикали власти государства. Проницательный взор увидит, насколько на самом деле его неоспоримая власть, его повелевающая всем и вся, жизнь, подвержена «рабской коррозии». А сказать точнее, насколько он, будучи «повелителем», является на самом деле «рабом». Перечислять его зависимости, как внутреннего характера, так и внешнего, здесь не стану, всякий «независимый мыслитель» и так поймёт о чём я.
Приоритет «воли к власти», над «волей к рабству», является основополагающим принципом, так называемого состоявшегося человека. И градация этого приоритета, лежит в основе его становления, и меры возвеличивания, во всех без исключения сферах деятельности человека. Будь то военная, социальная, или научная, (включая главную – философскую). Да. Философия, есть главная стезя для «Воли к власти», в которой приоритет этой воли, почти растворяет противоположную – «Волю к рабству». Она есть, на первый взгляд, суть самая эфемерная, самая необъективная и неопределённая стезя, но на самом деле являет собой вершину, – апофеоз стремления воли к власти. Все остальные властители, находятся на относительно нижней ступени властвования, и их власть относительно условна настолько, насколько им же кажется условной власть философа. Миром повелевают именно философы. Так как «минарет» этой власти уходит за облака, и весь остальной мир, лежит у подножья этой «Великой Стеллы». Только философия способна нивелировать в человеке «Волю к рабству» настолько, что даже может показаться, будто человек стал абсолютно свободным, абсолютно независимым. Но самое важное то, что та власть, которой достигает философ, (разумеется, не всякий), власть над миром, над собственными психологическими монадами, позволяет ему совершать настоящие чудеса, и поражать обывателей даже тем, что в некоторых случаях он даже способен выстраивать мир и собственную жизнь, по своей воле, и влиять на процессы не только своей жизни, превращая даже незабвенную и самовольную судьбу, в подвластный ему жребий, но и на Макрокинез самого мироздания!
Преображение
Самым наглядным примером нынешнего времени, победы над собой, победы над инерцией деградации, развертывание оглоблей своего духа на сто восемьдесят градусов, и поступательного преобразования, с моей точки зрения, является пример судьбы актёра Виктора Сухорукова. Петербуржца, что своей жизнью показал возможность тонущего с привязанным к шее камнем, человека, лишь усилием собственной воли, всплыть на поверхность, и даже взлететь к облакам! Его также, как и когда-то меня, в какой-то момент озарила надежда! Со мной это произошло, когда я увидел на плохо побеленной розоватой известью стене дома моей мамы, свою фотографию из первого класса. Точнее сказать, фотографии было две, одна моя, вторая моего брата близнеца. С этой старой фотографии, я смотрел на себя взглядом мальчугана полного надежд, и в то же время с некоторой укоризной. Я вдруг вспомнил все мои мечты из детства, и во мне зародилась и начала своё становление неведомая Великая сила. Как в моей песне:
«И выросла в чреве – Великая сила,
и меч им серебренный в пасти забила….
Сомненья змею, из отравленной глотки,
объятия бренности дух разрубил,
и дно залатав, своей жизненной лодки,
путь новый, на старых просторах открыл…
И это было настоящее озарение! Именно в этот момент, я начал потихоньку подниматься со дна, на которое прежде опустился, не замечая своего опошления и деградации. Ответственность пред своим детством, является подчас главным мотивом, и главным толчком для терпящего бедствие, духа. Ответственность пред тем, что когда-то царило в моём сердце, той полной убеждённости в своей Великой судьбе, и чувства собственного достоинства, что так ласкало душу малолетки. Вопрос, всплывающий, словно остров из пучины бытия, на скале которого начертано: Зачем ты родился…? Ради чего твоё детство, с его перипетиями, радостями и невзгодами, воспитывало тебя? Зачем тебе дан непосредственный разум, плагины которого чувствует всякий, кто наделён с рождения созерцанием, и осознанием тонких флюидов, и широких образов идеального воззрения.
Так, судя из его же рассказов, Виктор Сухоруков, опустившись на самое дно социальных пластов, встретившись однажды со своим детством, и посмотрев в глаза, вдруг осознал всю ничтожность собственной жизни, и стал самозабвенно, словно раб работать над собой, над своими уже почти атрофировавшимися консолями души. Великий дух нельзя убить ничем, даже если, казалось бы, пройдена точка невозврата. Вера, – Великая вера в себя и свои силы, необходимо выведет всякого, к пенатам той судьбы, что предначертана ему в скрижалях фатальности самого бытия! Обладающему от рождения «сингулярной точкой» в своём разуме, той завязью, что передана тебе предками, микроскопическим генетическим зерном, что, дай ему пищу, дай ему малейшую возможность, обещает разрастись в своём перманентном спекулятивном расширении, до невероятных размеров, – (то, называют талантом, а в развитии оного, – гением), и позволить этому зерну засохнуть, так и не дав побеги – преступление пред собой, своими предками, и всем миром! И те, кого бренность бытия придавила камнем ко дну, и они не смогли, не захотели оторваться, – коих легион, говорит лишь о том, что это «зерно» имело изначально слабый генетический потенциал.
Всякая личность, есть суть набор генов твоих предков, выложенный мозаикой на полотне современности. И если матрица этого генетического материала, не совпадает, не укладывается на полотно реальной жизни, происходит дисбаланс, и вся гармонию духа, начинает распадаться на фрагменты. И это особенно заметно на фоне психотипов, что живут одним днём, а порой и одним часом. Фрагментарность, бессвязность дней, засыпание мозгов, деградация воли. – хаос и быстрая смерть. Ибо порядок, есть платформа жизни, и игнорировать это, значит быть далеко от жизни. И чем дальше этот порядок распространяет свои пути, свои образы и сочетания в отдельном человеке, тем устойчивее личность, тем она стоически выживаемее. Причём, в обе стороны от текущего момента. И как в рамках одной единственной жизни, так и в рамках рода. Как в рамках индивидуума, так и в рамках целого клана. Тем, собственно и ценен твой род, что, чем шире и дальше вырастает его «историческое крыло», тем более растёт «крыло будущего». И такая «птица» способна парить над Великой долиной судьбы – веками, только укрепляя свои лёгкие, и в то же время всё более прочные кости.
Всему своё время. Это в действительности так. Каждому отрезку твоей жизни, свойственны те, или иные желания, те или иные потребности. И не стесняйся удовлетворять их. Придёт своё время и для осмысления, и для поворотов и разворотов. Но не пропусти того момента, когда необходимо развернуть своё кормило. Большинство людей пропускают нужный поворот, и затем, заблудившись в перекрёстках жизни, либо до конца дней ищут тот поворот, либо пропадают в тумане сгустившихся сумерек. Не пропусти поворот! Это очень важно! И каждый отрезок твоей жизни, будет столь же радостным и наполненным, как в детстве, лишь с другими потребностями, чаяниями и мечтами. И даже старость, может быть счастливой и радостной, если ты не остался на том же пути, что вел тебя некогда, и изменил своё бытие, в соответствии с моментом и состоянием своей души, своего тела и воли.
Умение жить
Понять, как тебе следует жить, – ещё полдела. Воплотить своё понимание в жизнь, создать для себя соответствующую атмосферу, и отбросив всё ненужное, отвлекающее и толкающее на чуждые пути, найти только свою дорогу, – вот самое важное в твоей жизни. Но в силу слабоумия, недалёкости, и приверженности к сомнамбулистическим состояниям разума, это является самым сложным и наиболее трудоёмким занятием для человека.
Научиться жить исходя из чужого опыта можно, но это будет не твоя жизнь. Если ты хочешь жить только своей жизнью, тебе придётся учиться только из своего опыта. Большинство людей на этой планете, на самом деле живут не своей жизнью, в силу цивилизационного давления, для которого воспитание, как непререкаемый алгоритм действий для всякого абитуриента нашей цивилизации, является главенствующим основоположением в понимании совершенствования, исходящим из исторического опыта поколений. Но дело всё в том, что история никогда никого не научила, как ему в действительности следует жить. Ибо все, что было в истории, так или иначе, даёт лишь удовлетворение правилами и постулатами присущими определённому времени, которого теперь нет, и уже никогда не будет.
Человек не умеет жить, и никто, кроме него самого, не может его этому научить. Но на самом деле, в глубине своего сердца человек это осознаёт. Ведь ни в одном учебном заведении нашей цивилизации, мы не найдём подобной дисциплины. И то, что наиболее близко этому, как то психология, с её многочисленными ответвлениями и конфессиональными умопостигаемыми философемами, не даёт ничего, что позволяло бы говорить об идеологической конструкции самого понятия – «умение жить». Несостоятельность, и полный провал всей моральной концепции, зародившейся в глубине веков на почве религиозных воззрений, и продолжающаяся по сей день, которая вызывает у современного мыслящего человека лишь чувство лжи, подмены и глубоко спрятанного интереса адептов и жрецов всевозможного толка, необходимо и последовательно теряет свою власть над человеком. Человек меняется, и его внутренняя психология уже не желает «прокрустова ложа» исторических идеологических постулатов. Ибо он чувствует, что всё это не из его жизни, что всё это чуждо его внутренним психологическим константам, которые созрев на почве постмодернизма, стремятся к новому, – иному облагораживанию. И его счастье, в силу облегчения цивилизационных бытовых коллизий, теперь зиждется не на нивелировании страданий, (то, что было присуще древним людям), но на ином векторе, – векторе стремления к пенатам наиболее гипертрофированных удовольствий.
Впечатление, что мораль живёт своей жизнью, а люди живут своей, отдельной от её плагинов и устоев, возникает не только у развитых в своём умопостижении, аналитически настроенных людей, но и у всякого обывателя. Все моральные и этические аспекты современности, опираются на так называемую справедливость, выведенную и обозначенную человеческим разумом, как непререкаемую константу его жизни, о которой, кстати сказать, сам мир и природа ничего не знает. Но откуда взялась тогда эта справедливость в головах аборигенов, если её не существует в природе? Вопрос, на самом деле, в своей сути имеет ассерторическую реальность. Ибо в действительности – не существует несправедливости, так как всё и вся здесь фатально закономерно и последовательно выверено, и всякая несправедливость, с точки зрения мира и природы, была бы простой надуманной фикцией (если представить, что сама природа и мир способны на оценки внутри и вовне себя). Мораль ищет справедливость там, где царит иллюзия, где будто бы все люди равны, будто они похожи друг на друга, и имеют в своих головах одинаковые воззрения на мир и действительность. Здесь убеждённость, что человек должен непременно поступать так, как ему диктует некая совесть, (не его собственная совесть, но совесть, навязанная жрецами праведности). – Теми, кто имеет достаточную наглость заявлять о своей правде, и кто возносит эту правду, (присущую только им), на пьедестал неоспоримой истинности для всех и каждого, и такой же ценности. Эти жрецы говорят: Ты просто не знаешь, в силу скудности своего ума, что жить в соответствии с нашей моралью, значит жить счастливо. Но мы заставим тебя быть счастливым, даже если на это потребуется сломать тебе хребет! Вся очевидность в оценках поступков, зиждется на укоренившейся и давшей плоды, памяти исторического опыта. Поступающий в соответствии с моральными устоями человек, живёт более спокойной, а значит менее подверженной страданиям, жизнью. И какая ещё требуется очевидность, если это подтверждается веками? Как жить по законам социума, юридическим постулатам государства, так и жить в соответствии с моральными устоями – выгодно! И в этом нет сомнений…. Но достаточно проницательный и глубокий ум увидит здесь некую иную очевидность.
То, что на относительно ровном поле нашего социума, встречаются «бугорки», возвышенности, и колоссы, уходящие в облака, торчащие из этого ровного поля, словно скалы, и называемые Гениями, – есть продукт нарушения. И в большинстве своём, они, Гении, далеки от моральных устоев. Для них, они дурно пахнут, в силу старости, ветхости и изжитости. Но кто, скажите на милость, вменит им самим, как личностям, это нарушение, это отношение к «историческим гробам», как преступление? У них иная природа чувств и мыслей, иная природа воззрений и оценок – иная судьба! Они не подпадают под общий план, и не соответствуют общим лекалам человеческого планктона. Они вне социальных паритетов, и не несут ответственности за свои действия перед этим «планктоном». И то, что Гении, как правило, не несут и моральной ответственности, так же очевидно, достаточно проанализировать некоторые жизни таковых. И кто способен им указать на счастье, коим упивается большинство? У них своё счастье, отличное от счастья этого большинства, и они готовы следовать только ему. Пусть оно, словно кровь с молоком, словно лёд и пламя – но оно их счастье, и они дорожат им, не взирая ни на что.
Но способны ли эти «Великие отшельники» научить жить людей? Вопрос – непраздный. Ибо это как раз то, к чему расположены, и на что надеются многие обывательские головы. Они полагают, что именно здесь можно почерпнуть опыт, и найти те направления, и те установки, которые должны привести их к пенатам настоящего счастья, и дать им то, о чём они без конца думают, и о чём мечтают. Но им не найти здесь того «философского камня», что превратит их плевела в зёрна, а патоку в золото. Не имеющий в своём доме печь, может согреться только подпрыгиванием и отжиманием от пола. Человек может получить только то, что уже имеет. Всё привнесённое – чуждо, и не имеет того повсеместного зерна, что непременно должно всходить на всякой почве. Здесь привитая к древу чуждая веточка, никогда не даст плоды.
Счастье обывателя, счастье морального человека, и счастье гения – живут на разных островах. И переплыть океан, разделяющий их, конечно можно, но жизнь одного, на острове другого, будет – каторгой.
Смотреть пристально в собственное сердце, найти там всё, что действительно тебе нужно, чего ты на самом деле хочешь, – самая нелёгкая из всех задача, ставящихся человеком пред собой. Она потребует каждодневной продолжительной работы. Но это того стоит.
Антропогенность всего мироздания
Что нас убеждает в том, что мир сам по себе существует, и имеет свою волю?
Что нас убеждает, что жизнь нам дана кем-то, и кем-то забирается?
В чём тайна доминанты жизни и мира над нами, над нашим бытием, и нашим существом?
Наша неумолимая, не разрушаемая ничем убеждённость, что внешний мир существует, причём существует он именно в том виде, каком представляется нам, что мы живём в выстроенном кем-то доме, и наши возможности ограниченны лишь обустройством его, для своего комфортного бытия, обеспечивается только нашей верой. И все доказательства, все возможные причины, соответствия и эмпирический воззрения на этот счёт, какими бы научными они не были, и каких аспектах не продуцировались, не отходят и на йоту от веры, и её бесконечной градационной пантемиды. Природа настолько мудра, что оставляя в нашем распоряжении лишь глупость, тем самым заставляет нас жить, и даже радоваться этой жизни, несмотря на то, что никогда не открывает для нас своих дверей, и не позволяет увидеть её истинную суть. И мы, перманентно наделяя её своими свойствами и качествами, придаём ей произвол и волю, именно в том виде, каким по собственной глупости, обладаем сами.
Генетика общего «макрокинеза» нашего мироздания такова, что всё и вся в нём, – циклично. И при всей банальности и избитости этой мысли, это было и остаётся главной пантемидой нашего мироздания, для которой нет исключений. Зима, предвосхищает лето, лето – зиму. День предвосхищает ночь, ночь – день, голод – сытость, сон предвосхищает бодрствование, и так далее…. И в этом свете, свете взгляда на наш мир, мир ухода и возвращения, как на непреодолимую константу всего сущего, всего принадлежащего этому миру, – совершенно невероятно, чтобы человек, умерев, не родился бы снова. Ибо наша действительность, как бытие вечного возвращения, не оставляет для этого, никаких шансов. Мы дети этой действительности, – дети «Вечного возвращения», дети цикличного бытия, и наша генетика, даже самых дальних перспектив, не может выходить за пределы существующей пантемиды её общего «макрокинеза».
Другое дело «Вечность забвения», в которой нет ни времени, ни пространства, нет никакого движения, и она пребывает в своей генетической пантемидности, навеки вечном, в своём облике абсолютного ноля, – облике пустоты беспространственности и безвременности. Она – суть ничто для нас. Нам не дано познать её, не дано ни почувствовать, ни осмыслить, – здесь мы можем лишь предполагать. Но и «Вечности забвения» не известна наша «Вечность», – «Вечность ухода и возвращения», Вечность безостановочного движения, где благодаря этому движению, рождаются и существуют время и пространство. И «Дети Вечности забвения», (если предположить, что такие существуют), так же не в состоянии увидеть, осмыслить и понять нашу «Вечность возвращения», а значит и нас, как «детей» этой вечности. Ибо для неё – мы так же не существуем, как она для нас. Есть миры, которым никогда не дано встретится. И они есть в рамках даже нашей действительности, где их встреча невозможна в силу слишком больших расстояний космоса. Но два разных космоса, космоса забвения безвременности и беспространственности, и космоса действительности, не могут никогда встретиться, в силу их генетических корней бытия, и небытия. Это зеркала, развёрнутые в разные стороны, им никогда не создать общей бесконечной балюстрады, что создают развёрнутые друг к другу зеркала.
Человек всегда чувствует, что за приделами его жизни, за границами чувствуемого и осмысливаемого им мироздания, есть нечто, что «скрыто за пеленою майи», нечто недоступное его пониманию, но всё же существующее, и даже определяющее всю палитру и всю произвольную картину эмпирики его мироздания. Там, за пределами, – должно быть что-то! Иначе и быть не может! И это происходит от того, что уходящие за горизонт мысли, устремляющиеся за пределы векторы человеческого интуитивного разумения, попадая в области непроглядной тьмы, где хаос и отсутствие всякого порядка, приводят его к пенатам исступления, и он не в состоянии уже перешагнуть, ступить в эти безвременные и беспространственные поля, и чувствуя, что здесь, на краю Вселенной, его может свести с ума даже мелкая, незначительная деталь, что любое случайное прикосновение, к проваливающейся в пропасть чужеродной действительности, может зацепить его и утащить на дно этой преисподней, он отрынивает от этого края, и получив инъекцию запределья, с головой окунается в противоположные поля, где обыденность и сказочный уют, где всё покрыто «золотыми чешуйками иллюзии». Такова бывает его встреча с истиной. Психология этого процесса такова, что её не в состоянии, не то чтобы объяснить, но даже понять психолог обыденности. Ибо он – ремесленник, и, по сути, делает то же самое, что делает гончар на своём круге. А именно то, что будет востребовано обывателями, что будет продано на общем рынке, и поток клиентов не иссякнет, обрекая его на голодную смерть. Психологи вообще мало задумываются об истине, и вообще о чём-то по-настоящему глубоком. Поверхность – их стезя, бытовая обыденность, – их профиль, обман – их хлеб, слаженность и красота слова, увлекающая и удовлетворяющая большинство слухов, – их ремесло. Они способны вытащить глину, и вылепить из всякой души, «гармоничный горшок», вставив затем его обратно. И их мало заботит, что этот «горшок», скорее всего не приживётся в теле. Что, скорее всего, рано или поздно, тело воспалится от чужеродного внедрения, и человек сойдёт с ума от боли и разочарования, от нигилизма в его самой гипертрофированной форме, как следствия этого отторжения. Но обыватели так же мало задумываются об этом. Они никогда не пойдут к посредственному хирургу, но с лёгкостью посетят бездарного психолога, не придавая значения, и не опасаясь ошибок здесь. А между тем, ошибки психолога нисколько не безопаснее, а в отдельных случаях и опаснее, чем ошибки хирурга.
Склонность человеческого сознания всё и вся подводить под единый знаменатель, есть одна из главных его потребностей. Именно в этом скрыта, его стремящаяся всё поглотить и переварить, ненасытная воля. И даже самые великие мыслители не могли обойти это основополагающее естество своего разума. Артур Шопенгауэр, выведя основу для мироздания в виде воли и представления, всё и вся подводил под этот его основной знаменатель. Эммануил Кант, подводя весь мир под лекала собственного убеждения в том, что существует порядок сам по себе, вне зависимости от созерцателя, что логика главенствует на всех без исключения полях мироздания, что «греческий симпозион» с его основателями Сократом и Платоном, в своём диалектическом экстазе, являются главными открывателями истины, всегда был настолько последовательным в своём ремесле, что дошёл до того, что стал сам себя опровергать на этой ниве. Ибо логика, заходя слишком далеко, всегда, в конце концов, разворачивает своё кормило, и направляет свои пушки на себя самуё. И даже Фридрих Ницше, сохранявший долгое время абсолютную трезвость ума, (то, что он сам называл честностью), всё же, в конце концов, не обошёл этого глубоко человеческого заблуждения, и стал всё и вся подводить под «Жажду власти», и, кстати сказать, не только живую материю и биоорганизмы. Хотя жизнь убеждает нас, что «воля к рабству» не менее значительна в нашем мире.
Объяснять мир без этого подведения, очень затруднительно, а может статься, и вовсе невозможно. Ведь это значило бы игнорировать собственные древние внутренние сложившиеся «формативные сети», игнорировать паритеты, выложенную и устоявшуюся структурную метаформу сознания, для которой всякая полемика, как и представляемая образная конфигурация должна иметь структуру, удовлетворяющую его сакральные мотивационные потребности, а именно: Упрощение, (насколько возможно), воплощающееся в математическое олицетворение, где всякое уравнение должно находить своё наиболее простое решение; Усложнение, где, прежде всего, питается гордость разума, и пьёт «студёную воду разнообразия», на берегу океана бесконечности.
И игнорирование этого, значило бы выйти за пределы собственного разума, или попросту впасть в безумие. И этой «разумностью заблуждения», страдали все без исключения мыслители. И ваш покорный слуга, подводя весь мир под лекало «Вечности забвения», с одной стороны, и «Вечность возвращения» – с другой, превратив весь мир в «дуализм вечностей», так же был вынужден впоследствии всё и вся подводить под этот «метаструктурный конгломерат». Индивидуальность мыслителя заключается только в языке, в его музыкальной неповторимости. Ибо форма – всегда одна. И здесь он мало отличается от всякого художника. Ибо также рисует, хоть и на трансцендентальном полотне, отгрунтованном единым для всех грунтом, картину своего, и только своего бытия.
Безумие начинается там, где кончается логика. Где очевидность поступков и их мотивов, теряет свою привязанность к логическим консолям привычного и повсеместного паритета, и сознание, отрываясь от порядков установленного бытия, становится всё более и более свободным. Убеждённость в собственной правоте, и праведности своих поступков, ещё не говорит о разумности. Всякий, убеждённый в своей правоте человек, не слушающий никакие аргументы против, есть суть одержимый человек. И такая одержимость прослеживается во всём, что касается, какого-либо убеждения. Религия, Политика, Наука…. Да что там лукавить, и Искусство так же, – всё зиждется на убеждениях, и вопрос лишь в той силе, что благодаря своей одержимости способна преодолевать, подчинять, и властвовать. И здесь очевидность той «воли к власти», наиболее рафинированно и однозначно проявляется в политике. Но и только. Ибо вопрос здесь лишь в однозначности, очевидности и той пошлости, благодаря которой политика выступает наиболее ярко на этом поле. Тот, кто не видит, к примеру, в искусстве, проблесков убеждённости, часто переходящую в одержимость, и стремления к власти, тот не видит тонкостей на полях, принимая за очевидность только грубые проявления, как вспашка и засевание, и последующая уборка злаков с полей. Спросите у состоявшегося художника, что самое важное на земле, и то, что вы услышите в ответ, как правило, будет мало отличаться от высказывания на этот счёт политика, или учёного. Его ремесло – вот самое важное на земле! И он приведёт сотню аргументов в пользу своего суждения, и все попытки спорить и приводить в ответ свои, будут отметаться как мусор, как ошибочное суждения недалёкого собеседника. Мы все, независимо от сферы деятельности, находимся каждый в своих водах безумия. И по большому счёту, почитаем за разумность, и вообще, наиболее здоровую парадигму сознания – логику. Причём приоритет имеет именно наша логика, что своими плавными переходами от диссонансов к консонансам, и к гармонии музыкального ряда, где всякое сомнение находит свою форму разрешения, и тем самым форму удовлетворения. А главное, целиком и полностью зависит только от нас, от нашего внутреннего произвола, укрепляет этот приоритет, возводя его на пьедестал истинности. То, что мы почти никогда не можем, друг с другом договориться, особенно ярко проявляющееся в политике, говорит обо всём этом, однозначно и очевидно. Мы живём – безумствуя, и безумствуем – живя.
Релятивистическое осмысление
То, что абсолютного, самого в себе существования – нет, что оно невозможно априори, есть основа релятивистического осмысления не только природы, но и самого мышления. Ибо сама оценка чего бы то ни было, предполагает субъект, как единственного оценивающего со своей «вышки паноптикума», для всех без исключения познаний и оценок. Мир – суть пустота, – белое полотно, на котором наш разум рисует свои картины, и он же их оценивает. И здесь бог – ни к чему. Ибо его наличие определяло бы саму по себе существующую объективность, а это суть нонсенс. Всякий объект рождается и умирает в нашем разуме, и он не существует, как не существует голограмма без своего излучателя.
Наша психологическая дилемма, относительно мира, есть суть вечное сражение двух вечностей, – «вечности забвения», (пустого безвременья и беспространственности), и «вечности возвращения», (бесконечного повторения, и мультифационного копирования существенного). Наш мир, – «мир возвращения», не знает противоположного мира, – «мира забвения». Это, по сути, параллельные миры, и нашему миру с «миром забвения» никогда не пересечься. Они суть оксюморон (сочетание несочетаемого). И наша глубочайшая убеждённость в собственном мире, и его объективности в себе, есть суть психоделическая константа нашего разума, его необходимая заблуждённость, обеспечивающая продолжительное бытие субъекта, от которого исходят те лучи, что, словно от проектора в кинотеатре, создают объекты на белом экране действительности.
Психотомия всего этого, как проста, так и чрезвычайно сложна. Если попробовать провести некую вивисекцию самого этого явления, глубокую и окончательную, то мир исчезнет, как утренний туман. В нём необходимо не останется ничего объективного. Но сама объективность никуда не денется, ибо сам субъект, в рамках своего существования, есть отражение объекта, и не существует без него, как и объект без субъекта, есть суть фикция, эфемерная субстанция, – Миф.