Читать онлайн Шторм бесплатно
– А как вообще отличить акулу от тунца?
– Можно по пути в пищевод попробовать пересчитать зубы.
Терри Пратчетт «Последний континент»
Глава первая. Один день, вся жизнь
Ночь. Черное полотно небосвода, пробитое светом далеких звезд, падало в море. Поверхность воды бугрилась, с пенным плеском принимая то, что валилось сверху. В воздухе мерцал свет. Застывал на миг ослепительными вспышками и осыпался в море мелкими, тающими осколками.
На волнах мерно качалась лодка, погружая единственное весло то в черноту, то в яркие блики. Ветер выдохся. Легкий порыв толкался в низкий борт, тревожа и потрепанную в шторме шлюпку, и груз – девушку в свадебном платье, лежащую без сознания. Почти оторванный шлейф некогда белоснежного одеяния толстой змеей обвил сиденье.
Кровь запеклась на потрескавшихся губах девушки. Она лежала на дне, неловко подогнув под голову руку с обломанными ногтями. В растрепанных кудрях рыжих волос алмазной россыпью искрила заколка. В тот момент, когда лодка качнулась, подставив содержимое под яркий свет луны, девушка открыла глаза.
В безмолвном сиянии ночи падали звезды. Десятки, сотни ослепительных дорожек чертили линии, соединяя небо и Океан. Девушка подняла голову и не сдержала стона – плечо резанула боль. Не сразу, в три приема, села, баюкая на груди онемевшую руку. Лучше не стало. Во взгляде, лишенном смысла, постепенно проявлялось отчаяние.
– Что за… – тихо сказала девушка и закашлялась.
Не слушая ее, с неба сыпалось золото. Беззвучно, молчаливо желтый свет принимали волны. Утонувший блеск дрожал на поверхности, потом Океан впитывал и поглощал его, затягивая на глубину.
Девушка подвинулась к борту, нисколько не беспокоясь о том, что резкое движение способно перевернуть лодку. Словно того и ждал, окружающий мир стремительно крутанулся перед глазами. Голова пошла кругом и девушку стошнило в воду.
– Папочка, папочка, спаси меня, – прошептала она как молитву, способную вернуть присутствие духа.
Не помогло. Пространство кружилось. Девушка попыталась подвинуться ближе к носу лодки – запутавшийся шлейф свадебного платья не пустил ее. Она дернула ткань несколько раз, но кружевное полотно с золотой вышивкой не поддалось. Борьба отняла последние силы. Измученная, девушка привалилась к борту и шумно задышала, прислушиваясь к себе. Мыслей было много. Как семена, упруго подпирающие землю проклюнувшими ростками, они готовились дать печальные всходы.
Свадьба… Жених…
Отец…
Боже. Трудно представить, какое горе обрушилось на него после исчезновения единственной дочери. Даже мимолетная, мысль так обожгла, что только силой воли девушка удержалась от крика. Слезы, выступившие на глазах, покатились по щекам.
Океан молчал, глотая свет звезд.
Отец… Жених… Свадьба…
***
Свистели пули. Заунывный, режущий ухо звук перекрывал вой ветра. Влад намертво вцепился в румпель. Так, что оторвать руки можно было только с мясом. Катамаран взобрался на гребень волны и рухнул вниз.
Штормило. Влад имел все основания полагать, что так же несладко приходилось той быстроходной красавице-яхте, что шла, не отрываясь, по пенному следу. Видимо, до преследователей с опозданием начал доходить тот факт, что маневренность при сильном волнении у катамарана на порядок выше, чем у тридцатиметровой махины. Иначе, чем еще можно было объяснить стрельбу?
Ветер рвал парус. Катамаран, подчинившись железной воле капитана, до последнего держался на гребне волны – чуть под углом, что позволяло максимально увеличить скорость. Ту скорость, которая являлась сейчас решающей фишкой в игре. Руки у Влада свело от напряжения, но позволить себе расслабиться он не мог. Одно неверное движение при таком капризном ветре и катамаран, оторвавшись от поверхности воды, самое малое – потеряет скорость. О худшем думать не хотелось. Однако, невзирая на желание, неприятные мысли дождевыми червями после ливня тянулись к свету. Что сделает с ним Хасар, если морское счастье окажется на его стороне?
То, что обещал.
– Я предложил. Ты отказался. Теперь слово за мной, – всего часа три назад тихо сказал Хасар, облокотившись на стол. На татуированном паутиной черепе, ближе к виску вздулась жила. – И, поверь, мне есть, чем тебе ответить. В любом случае, я получу то, что хочу. И если мне для этого понадобится пустить твои яйца на ливерную колбасу, я так и сделаю. Можешь не сомневаться.
Влад промолчал, разглядывая собеседника – тридцатипятилетнего мужчину, напоминающего монголо-татарского завоевателя, в чьем роду – не позже второго колена имелись славяне.
Какой смысл затевать бучу в казино? Где, как в детской загадке «без окон, без дверей, полна горница»… Только не людей, а головорезов Хасара. Мордовороты – один живописней другого, почтительно держались на расстоянии нескольких шагов от стола, за которым велась беседа. Прежде чем начать работать кулаками, следовало подумать головой и предусмотреть варианты отхода. А вот их-то как раз и не было. Доступ в служебные помещения владелец казино перекрыл бронированной дверью. Единственный выход там же, где вход, прикрывало такое количество охранников, что жалкая попытка прорваться грозила обернуться выбитыми зубами и сломанными ребрами. Это с его стороны. В любом случае, пара тройка вырубленных головорезов в противовес, свечей не стоила. И закрыли тему.
Так, наверняка, Хасар оценивал шансы беглеца на успех. И Влад склонен был с ним согласиться. Если бы не одно но – бритому татуированному беспредельщику было невдомек, что администратора казино Семен Семеныча связывало с Владом много больше, чем дружба: система взаимных расчетов. Поэтому он знал то, о чем собеседник и понятия не имел.
– Ты умный парень, Влад. – Хасар расценил долгое молчание в свою пользу. Он сбавил обороты, снова откинулся на спинку кресла. В его руке мигнул янтарем стакан с виски. – Надеюсь на твой здравый смысл. Выбора у тебя нет. Либо ты приведешь меня на место добровольно… Либо ты все равно меня туда приведешь, но, скажем, твой комплект будет не полным.
Хасар прищурился, не отрывая глаз от капитана катамарана. Как опытный мясник он прикидывал, с какой бы части сподручней начать разделку туши.
– Барана на шашлык не приглашают, – усмехнулся Влад и опрокинул в рот остатки пива.
– Что? – напрягся Хасар.
– Не важно. Есть такая восточная поговорка. Я пытался тебе объяснить, что не знаю, где находится остров. Но ты меня не слышишь. Или не хочешь слышать.
– Не все так просто, крутыш. Твоя болтовня не стоит и гроша ломанного. Вот почему я пропускаю твой словесный бред между ушей. Мне не надо напрягаться, чтобы остановить твой бестолковый поток. Но я тебе кое-что скажу, чтобы ты малость сосредоточился и пошевелил мозгами. На предмет того, как бы тебе красочней врать. У меня есть доказательства. Что скажешь? Тебе шах.
– Какие у тебя могут быть доказательства? В сотый раз тебе повторяю, что я не в курсе! Хочешь меня убить – сделай это. Только избавь от долгой прелюдии. Я тебе не девка, – капитан катамарана с чувством поставил пивной бокал на стол. – Не растягивай удовольствие. Даже разрезанный на куски я вряд ли скажу тебе больше. Кроме того, что некоторое время мне придется водить тебя за нос, чтобы продлить себе жизнь. Это ж логично. И ты не можешь этого не понимать.
– Поспорим? – Хасар потянулся к карману рубашки. Легкий взмах руки и на столе оказался металлический контейнер. Еще до того, как серебряной каплей на прожженной в нескольких местах столешнице закружилась капсула (она же «вертушка», «луна» и «глаз»), Влада прошиб холодный пот.
– Тоже мне доказательство, – сухо сказал он. – Штука редкая, никто не спорит. И дорогая. Но при наличии средств приобрести ее не составит труда…
Слова витали в воздухе, но, несмотря на их обилие, ясно ощущалось, как сгустилась атмосфера. Хасар не слушал. Он удовлетворенно буравил взглядом загнанную в угол крысу. Позже, оценивая разговор, Влад обругал себя за незначительную паузу. Хотя… В одном шантажист прав – выхода не было.
– Так-так-так, парень, – не дослушав, перебил его хозяин положения. – Ты что же подумал, что я просто покажу тебе «луну» и на этом разговор закончится? А не хочешь спросить – как она попала ко мне?
– Черных рынков много, – огрызнулся Влад.
– Не спорю. – Хасар утвердительно кивнул головой. – Знаешь, я люблю антиквариат. Ничто так не заводит, как история, которая заключена в… старинном кинжале, скажем. Только он может ответить на вопрос: какова на вкус человеческая кровь? В скольких телах ему довелось побывать? Или наоборот, вел он вполне приличную, праведную жизнь и переходил из рук в руки, от отца к сыну в качестве талисмана старинного рода. Жаль, не научились мы читать эту историю, выкачивать информацию из неживого материала.
– Старых баб не пробовал? Вот там истории до хрена.
– Советуешь? – несдержанные слова не вывели Хасара из себя.
– К чему эти отступления? – поморщился Влад, с неприятным, сосущим под ложечкой чувством ожидая окончания монолога.
– Еще не понял? Объясняю. Мне не нужно ломать голову над тем, у кого до меня была эта вещица. Я понял, что ты спрашивать не будешь. Тогда я просто отвечу тебе на незаданный вопрос. Так же правдиво, как ответила мне она. Перед смертью.
– Я не…
– Все ты понимаешь. Не научился еще скрывать свои чувства. Много времени в море проводишь, Влад. Отвык бывать среди людей. У тебя все на лбу написано. Хочешь узнать, как мучительно она умирала? Я расскажу тебе, чуть позже. У нас будет время для долгого разговора. Сразу после того, как я отрежу тебе ухо. Сейчас лишь скажу, что девочка держалась стойко. Но я умею спрашивать. Когда она лишилась одной груди – красивой, кстати, одобряю твой вкус – то поняла, что я человек серьезный. Поэтому я узнал все, что хотел. И кто подарил, и из какой партии подарок.
Здесь для Влада настала пора взять мысленный тайм-аут. Мысли пронеслись в голове подобно урагану. Стелла мертва – красивая, опасная девочка, одна из немногих, с кем… Пусть земля ей будет пухом. Могла ли перед смертью сказать, кто подарил ей «юлу»? Могла. Этот зверь, сидящий напротив, в средствах не стеснялся. Но – откуда он мог узнать, из какой партии вещица, если Влад девушке ничего по этому поводу не сказал? Чистой воды блеф. Еще одна «вертушка» спрятана на катамаране. Могли ли в отсутствие капитана проникнуть на палубу и обыскать судно? В принципе ответ положительный. С одним "но" – Влад уже знал бы об обыске. Зря он что ли, время от времени допускал к своему телу «паучков», подкармливая собственной кровью!
– Задумался, смотрю, парень, – мягко сказал Хасар. Остановил «вертушку», соблюдая осторожность, положил в металлический футляр и убрал в карман.
– Разговаривать с тобой бесполезно.
– Именно. Сейчас мы пойдем ко мне на яхту. Там для тебя уже приготовлено местечко, – нехорошо улыбнулся шантажист. – Решай, как пойдешь. Самостоятельно, в наручниках, или я могу тебе дозу вкатить. Для успокоения.
– Сам, – буркнул Влад и поднялся под бдительным оком Чумы – ближайшего к столу охранника.
– Легче, парень, – посетовал тот. – К стене.
– Волыны, как ты знаешь, здесь запрещены, – Хасар вальяжно встал из-за стола, расправляя широкие плечи. – Но пусть обыщет на предмет холодного и иного оружия. О тебе забочусь. Как бы не порезался. От отчаяния.
Пока цепкие пальцы инспектировали карманы, тщательно терли швы, к Владу вернулось спокойствие. Геморрой заработать легко. И в море, под парусом, напоровшись на пиратское судно. И в борделе с девчонкой, у которой крышу от «алмаза» снесло. В этот раз не повезло – проблема грозила перерасти в болячку, не совместимую с жизнью.
Почетный эскорт спускался по лестнице. Страхуя хозяина, двигалась парочка шкафообразных ублюдков, им в спину дышал Хасар. И замыкала шествие такая же активная пара головорезов, с двух сторон облепившая пленника.
На первом этаже перед рамкой металлоискателя Влад остановился.
– Парни, – негромко сказал он. – Дорога до порта не близкая. Отлить-то могу?
Блеснув татуированным черепом под светом неоновых ламп, Хасар обернулся и пожал плечами – «куда он, на хрен, денется с подводной лодки?». Пленник не стал мешкать. Свернул в коридор, едва не столкнувшись за поворотом с молоденькой темноволосой девушкой, тут же с шипением отозвавшейся:
– Смотри, куда прешь!
Чума открыл дверь в туалет, пропуская пленника, не поленился лишний раз осмотреть открытые кабинки. Белоснежный кафель с мраморными разводами гулко внимал его грузным шагам. Поймав мельком свое отражение в зеркале – выше среднего роста фигуру в синем джемпере, спокойный взгляд на слегка небритом лице, темные волосы, упавшие на глаза, Влад остался доволен собой. Все в норме. Без напряга. Если Чума вздумает кочевряжиться, с ним придется попрощаться.
– Ты куда? – Охранник остановил Влада, неторопливо двинувшегося мимо рядов писсуаров в сторону кабинок. – Здесь тебе не ссытся?
– Извини, друг. Дело несколько сложнее, – развел руками пленник. – Не по мне этот местный паек. Да и Хасар, сам знаешь, на кого хочешь страху нагонит.
Чума промолчал и Влад, не задерживаясь, прошел в дальнюю от входа кабинку. Ибо в других ему было делать нечего.
Дальше все прошло без сучка и задоринки. Быстрее, чем в тот единственный раз, когда пришлось воспользоваться тайным ходом за съемной панелью. Тогда его поджидала у выхода банда вооруженных до зубов ублюдков. От которых, впрочем, стараниями Влада позже осталось одно воспоминание. В тот раз он провозился, отыскивая панель, руководствуясь лишь информацией. Сейчас же «слив», как называл запасный выход Семен Семеныч, занял от силы полминуты, перекрытый напоследок вполне реальным шумом воды.
Влад летел со скоростью километров восемьдесят в час по отвесной трубе, неизвестно каким строителем выведенную к подножью горы, прямиком в ливневку, берущую начало у пирса. Он падал, скрестив руки на груди, чтобы не повредить, и думал о Стелле. Она не могла сказать, откуда была родом та «луна», что досталась ей в поистине царский подарок. Потому что не знала ответа на вопрос. Влад и откровенность – две вещи несовместные, это так. А вот оговорить любовника, выторговав перед смертью пару минут – вполне возможно. Она сказала Хасару то, что он хотел услышать. Вполне возможно, рассчитывала, что он сохранит ей жизнь? Вранье ей не помогло. К чему теперь винить в этом покойницу?
Когда Влад выбрался к пирсу, на бурлящем море уже лежала печать будущего шторма. Сняться с якоря, отдать швартовы – недолгое дело. Хуже с комом в сердце от осознания того, что идешь навстречу буре. Опытный капитан, он обогнул эпицентр по касательной, решив, что фора значительная и его не догонят.
И ошибся. Капитана «Урагана» – а именно так называлась яхта Хасара – тоже салагой не назовешь, и вскоре погоня почти настигла катамаран. Настолько, что Влад скрежетал зубами от злости, отгоняя кровавые картинки, которые ехидно подсовывала ему расшалившаяся фантазия, раздутая шквалистым ветром. Удача, которой, видимо, надоело разглядывать татуированную паутину на бритом черепе, обратила, наконец, милостивый взор на Влада.
Что же, Влад, – вздохнула ветреная Амфитрита, – пользуйся, пока я добрая.
И морской бродяга Влад, он же капитан катамарана под названием «Дикий», свой шанс не упустил. Вертелся как черт на сковородке – то подтравливал шкоты парусов, то, вцепившись в румпель, удерживал катамаран от отрывов при шквалистых порывах ветра, практически в последний момент, когда корма грозила зависнуть над гребнем волны.
Свист пуль скоро стих. Шторм остался позади. Туманные столбы солнца прорезали низкие облака. Когда Влад обернулся в последний раз, тридцатитиметровый «Ураган» почти потерялся на горизонте.
Несмотря на удачу, будущее представлялось в самых темных тонах. Путь в одну из частей океана для него закрылся. Однако и водные просторы перестали внушать чувство безопасности. Хасар – та еще сука. И паутина на его черепе, в которой путались мелкие паучки, символична. Вряд ли теперь суша даже за Пыльным архипелагом способна стать пристанищем.
Тяжелые мысли не мешали управлять судном. Катамаран, под стать капитану названный «Дикий» – рвался вперед. Оба корпуса рассекали волны, подставляя парус порывам постепенно стихающего ветра.
Глава вторая. Любовь и голуби
– Любовь? Пусть будет любовь. И тогда Момидзи-они, или Демон Кленовых Листьев принял человеческий облик, потому что понял, что влюбился. Земная женщина по имени Изанами, что в переводе значит Влекущая к себе, нашла путь к его сердцу.
Ростислав Александрович, отец невесты, стоял во главе свадебного стола с бокалом шампанского. Высокий, поджарый мужчина чуть за пятьдесят. Благородная осанка, горбоносое лицо и темная шевелюра, слегка тронутая сединой. Его голосу – низкому, с глубокими обертонами с интересом внимали приглашенные.
– Когда у Изанами родилась от преступной страсти дочь, ночью явился Демон Кленовых Листьев и, склонившись над кроваткой, дал клятву: «За каждую твою слезу я спрошу стократ», – продолжал Ростислав Александрович.
Ему не нужно было повышать голоса – слова, сказанные тем таинственным тоном, с которым так хорошо внимать страшным легендам, звучали под сводами старинного дворца. И оттеняя его речь, с амфитеатра на втором этаже так же неспешно струилась «Сакура, сакура», исполненная, как и положено, на тринадцати струнном кото.
– Дочь назвали Каедэ, что в переводе значит Лист Клена. Настала пора ей выйти замуж. Долгое время семейная пара жила душа в душу. Но однажды муж ударил Каедэ. От обиды молодая женщина вышла во двор и села под кленом выплакать свою беду. Конечно, ее слезы увидел отец. В доме Каедэ еще горел очаг, когда ветром разворошило угли. Муж вскочил, объятый страхом, когда Момидзи-они предстал перед ним в своем страшном обличье.
По реке демонической злости,
Плывут горы кленовых листьев,
Отражения в ней в свой цвет окропляя.
Муж Каедэ хотел позвать на помощь, и не смог. Его сердце, вырванное из груди, уже трепетало в когтистой руке Демона Кленовых Листьев.
Ростислав Александрович качнул головой и оркестр, внимая указанию, заиграл один из вальсов Штрауса. Звуки скрипок, виолончели, фортепиано, сгладили слова, многим гостям показавшимися не совсем подходящими к случаю. Что касалось недовольства гостей, то чаша весов прочно застыла на нулевой отметке – отца невесты, за редким исключением, не волновало невысказанное мнение. Это с одной стороны. А с другой – кто осмелится сделать замечание фармакологическому королю побережья, господину Ростиславу Александровичу Вагнеру?
Гремели вальс за вальсом, в перерывах звучали поздравления. В специально отведенном в углу алтаре высился завал из подарков. Ослепительную Николь – невесту, для которой и вертелся водоворот из золота, бриллиантов, белозубых улыбок и иссиня-черных фраков, волновал лишь жених, сидящий рядом. Лишь его глаза, слова, улыбка, ласковые прикосновения имели значения для девятнадцатилетней девушки.
– Если есть на свете ангел, то я вижу его сейчас перед собой, – шептал Сережка, наклоняясь к самому уху. Его горячее дыхание обжигало.
– Говорил уже, – улыбнулась Николь. От жениха пахло шампанским и дорогим парфюмом. В его карих глазах горело желание.
– Правда? А то, что я сейчас вижу перед собой ангела, я уже говорил?
Николь рассмеялась.
– Подожди немного, хулиганка, – он коснулся губами ее шеи. – Скоро ночь. Я покажу тебе, кто тут главный.
Свадебное застолье накрыла очередная волна поздравлений, плеснула в алтарь новыми подарками и разбилась в брызги шампанского, дрожащими пеной в поднятых бокалах.
– Танец молодых! – пробился сквозь шум уже нетрезвой публики голос тамады и тут же встал Сережка, словно считал секунды, отделяющие его от свадебной ночи.
– Любимая, девочка моя, я приглашаю тебя на вальс, – с пафосом сказал он. Николь показалось, что высокопарным стилем он пытался остудить страсть, которая рвалась наружу.
Высокий, темноволосый, с мягким прищуром карих глаз, Сережка умел вести себя в обществе. Умный, сообразительный, с великолепным чувством юмора, страстный, необузданный в постели – о чем еще могла мечтать девушка, у которой было в жизни трое мужчин? Первый – одноклассник в школе. Что, куда, как – все в тумане, все покрыто девственной пеленой догадок. Почти любовь, почти секс. Кстати, куда он потом делся, так и осталось тайной за семью печатями. Потом был мужчина старше на десять лет, двадцати восьмилетний старик. Спокойный, предсказуемый, обидчивый по пустякам. Но нежный и ласковый – слова плохого не сказать. Третий… Третий так, кратковременная страсть – вспыхнула, погасла, даже не обожгла.
А потом пришла любовь. Она вела сейчас Николь в центр зала, под потолком, расписанным золотом сюжетом из греческой мифологии. Волосы девушки горели рыжим огнем, скрывая в кудрявых прядях бриллиантовую россыпь.
– Николь, я счастлив, – глубоко вдыхая запах волос, сказал Сережка. Николь млела от радости, улыбаясь ему в ответ.
Старинный дворец, снятый по случаю свадебного торжества, с трудом вместил гостей. Сияли окна, выпуская теплый свет в южную ночь. Во дворе, перед широкими ступенями стояли празднично накрытые столы, скамьи, огромные вазы с цветами. Ветер играл плакатом меж двух мраморных столбов, увитых золотым плющом. «Сергей и Николь» – витиеватая надпись переплеталась с сердечками. Парк, обычно открытый по вечерам для посетителей, а теперь арендованный королем фармакологии для свадьбы единственной дочери, дышал таинственностью и магией ночи.
Гости, расцвеченные бриллиантами и улыбками, высыпали в парк, полюбоваться на продолжение праздничного вечера. Прожекторы осветили небо, когда ввысь взмыли сотни белых, породистых голубей – вечный смысл счастливой семейной жизни и благополучия.
– Мой бог, как красиво, – сказала мать.
Статная женщина, с короткой стрижкой огненно-красных волос застыла рядом с Николь. В платье цвета пьяной вишни, с глубоким декольте, она выглядела молодой, едва ли не моложе дочери, и счастливой. Почти двадцать лет назад Ростислав… Тогда просто Ростислав, почти силой увез ее – Мадлен, француженку, из Марселя в Россию. Она до сих пор плохо говорила по-русски. И, что скрывать? Между ней и Николь никогда не было той близости, что так безоговорочно и искренне согревала ее отношения с отцом. Папка – он был для нее всем. Каменной стеной, скрывающей опасный мир, другом, братом, человеком, с которым можно откровенничать о своем. О девичьем. Сидя у камина далеко за полночь.
– Ты мое всё, – сотни, тысячи раз повторял Ростислав Александрович.
Сначала маленькая Николь глупо хихикала, прикрывая рот ладошкой, потом молча улыбалась. А позже благодарила в ответ – пожимала протянутую руку. Человеку нужно быть для кого-то всем. Миром, воздухом, светом. Альфой и Омегой. Призмой, сквозь которую только и может просвечиваться будущее.
– Красиво, – удовлетворенно улыбался Ростислав Александрович, ведя под руку Николь. С другой стороны шел Сережка. Он смотрел наверх, с улыбкой наблюдая за тем, как разлетаются голуби.
В опустевшем темном небе, с оглушительными хлопками зажглись первые созвездия фейерверков. Вспыхивали цветы – одни красочней другого. Рассыпались на искры шары, таяли в воздухе. На их месте тут же появлялись другие.
Породистых белых голубей, давно рассевшихся в парке на деревьях, напугали оглушительные залпы. Они взмыли вверх, стаями полетели на свет. И сбитые фейерверком, стали падать на землю. Где-то вскрикнула женщина, указывал рукой в небо. Завизжала девица, толпа поспешно сдала назад, к мраморной лестнице.
С неба падали окровавленные, изломанные птичьи трупы. Под нескончаемый треск залпов в воздухе кружились обагренные кровью перья. Снежный вихрь прежде белоснежного пуха носил ветер. Хлопья застревали в ветках, устилали землю ковром.
Николь отступала, увлекаемая женихом.
Стих фейерверк. Кружилась в воздухе метель. Пух осел на ветках, покрыл изморозью стволы деревьев, тронул сединой заросли травы возле живописного пруда, застыл ледяной россыпью в ажурных переплетениях мостков. Поземка струилась по стриженому газону, лепила белые лепестки к бутонам темно-алых роз, окаймлявших пешеходные дорожки. В оглушительной после залпов тишине с неба продолжали сыпаться птичьи трупы. Потревоженные ветром высились горы белых перьев, залитых кровью…
Свадьба закончилась, сдобренная щедрой порцией напускного веселья. Тамада старался, гремел оркестр, выступала приглашенная труппа. И танец маленьких лебедей из балета «Лебединое озеро», так любимый отцом, вдруг обрел новый, трагичный смысл.
Мать сидела за столом, время от времени впадая в прострацию, заворожено внимая игре света в бокале с шампанским. Чуткое ухо Николь выделяло из общего гула и «дурной знак», и «ужасное предзнаменование». И даже «проклятие» – громким шепотом рассыпавшиеся по углам в комнате для отдыха. Лишь отец – незыблемая скала в бурном море мещанского пустословия – остался спокоен. Не только внешне, уж кому его лучше знать, чем единственной дочери? Да и ей, честно говоря, было абсолютно наплевать на досужих предсказателей. Впереди Николь ждала брачная ночь, рядом сидел Сережка. И желания в его глазах нисколько не убавилось. Наоборот. От него исходил жар, когда девушка шутливо останавливала его руку, пытающуюся под пенной вязью ее юбки добраться до резинки от чулок. Игра под названием «Есть ли на мне трусики?», которая началась на церемонии бракосочетания, продолжалась.
– Ты их не надела, угадал? – шептал Сережка, обжигай ей шею.
В ответ она только пожимала плечами «скоро узнаешь». Николь не отличалась чувствительностью. Такой ее воспитал отец, уже в юности не стесняясь вписывать простую мысль в суровые рамки. «Мир жесток и непоследователен, потому что иным вместо заслуженной смерти, он дарует незаслуженную жизнь».
– Девочка моя, – сказал Ростислав Александрович, провожая молодых к роскошному лимузину. – Я заткну любые злые языки. Ты же знаешь.
– Папка, я в этом не сомневаюсь, – усмехнулась Николь, задержавшись перед дверцей белого хаммера, услужливо распахнутой шофером.
– Я знаю, что ты знаешь, что я знаю. – Отец напомнил ей отточенную сотней повторений шутку. – А сейчас самое главное, что ты можешь для меня сделать – жить счастливо.
– И долго?
– Разумеется. Помни, что я тебя люблю, – вздохнул отец, помогая ей придержать кипельную свежесть множества оборок, расшитых золотыми цветами.
– Я тоже тебя люблю, пап, – улыбнулась Николь. Махнула рукой в почти опущенное стекло, чтобы в следующий миг забыться в страстных объятиях жениха – в волнующем водовороте его поцелуев, шепота, прикосновений.
В новом доме, подаренном отцом, в спальне горели десятки свечей. Волнующий свет дрожал каплями алмазов на лепестках сотен роз, расставленных в вазах. Ночь дышала страстью, вливаясь со двора чарующим ароматом юга, напоенным запахом жасмина.
– Я люблю тебя, Николь. – Глаза у Сережки глубокие, искренние. В его руках взорвалась пеной бутылка шампанского. – Я сделаю все, чтобы ты была счастлива, – сказал он, протягивая бокал, в котором таяли искры десятков свечей.
– Я тебе верю, – улыбнулась девушка и взяла бокал, не отрывая от жениха долгого, полного мыслимых и немыслимых обещаний взгляда. Ей уже не хватало слов. Ей хотелось большего.
– За тебя, любимая, – проникновенно прошептал он и залпом осушил бокал.
– За тебя, – эхом отозвалась она и поднесла бокал к губам.
Николь успела сделать несколько глотков перед тем, как потерять сознание. Свет многочисленных свечей расплылся, заслоняя и улыбающееся лицо Сережки, и вазы с цветами, и спальню с огромной, круглой кроватью.
***
Катамаран дрейфовал, погружая оба корпуса в спокойную гладь воды. Ветер стих, небо прояснилось. Закат догорел – лишь у самого горизонта чертила небосвод багровая, в серых разводах полоса.
Влад сидел в камбузе за столом и вертел в руках бутыль с водой. Последнюю. Этот ублюдок Хасар не просто испортил жизнь – он внес коррективы, волнорезом отделившие спокойное существование, которое капитан катамарана вел до сих пор, от смертельной опасности, подстерегающей теперь в каждом порту. Хрен с ними, с людьми – Влад никогда не нуждался в их присутствии, но «Дикий»… Катамарану время от времени требовался ремонт.
Хасар объявил охоту. Если уж втемяшилась в тупую башку идея о том, что кто-то владеет информацией о местонахождении затопленного острова, то можно не сомневаться – эту мысль способна выбить из отморозка только смерть.
Хасар – не последний человек на островах. Слава садиста и убийцы, с которым невозможно договориться, катилась впереди него. С ним не связывались – предпочитали решать вопрос с помощью тугриков. Если пират не шел на уступки, значит, речь шла об очень больших деньгах. Казалось бы, баблишко – вот панацея от всех бед! Хрен тебе. Иногда вожжа попадала бандиту под хвост, и Хасар переходил на бешеный аллюр, не внимая гласу рассудку.
Всем памятен случай со стариком Визгирем. Какая именно кошка пробежала между ними, история умалчивает. Садист взял в оборот дочку старого морского волка и требовал, чтобы тот приполз к нему вымаливать прощенье на коленях. В прямом смысле. И приполз бы тот – подогнулись бы старческие колени, не помешала бы ни гордыня, ни подагра. Визгирь предлагал за жизнь дочери не просто деньги – он предлагал все, что имел. Чем кончилось дело? Вдоволь поиздевавшись над стариком, Хасар пристрелил дочь на глазах у отца. К слову сказать, горя тот не пережил. Через месяц его разбил инсульт и он скончался, не выходя из комы.
Среди пиратов встречались как нормальные люди, так и отморозки. Пожалуй, Влад доверил бы Хасару возглавить колонну последних.
Стелла мертва. Опасная, рискованная девица. На ее теле не осталось свободного от тату места. Пожалуй, только лицо. Именно лицо – потому что голый череп покрывала диковинная мелкая вязь. Она всегда носила короткую стрижку. Но сквозь густую шевелюру светлых волос пробивались лепестки тату. Ее тело можно было изучать часами, путешествуя взглядом по выпуклостям с изображением битвы драконов, цепляясь за вызывающе торчащие соски, от которых в разные стороны растекалась лава, и впадинам – мест, где сражались растения. Стелла. Она вся была война и противоречие – страстная, непредсказуемая.
Теперь странная девушка, с философией, в которой пускала ростки вера в то, что все в конечном итоге будет хорошо, даже если будущее на небесах – мертва. И он сам…
Влад поставил, наконец, бутылку на стол и перевел взгляд в иллюминатор.
Опускалась ночь. Медленно катились белые барашки, растворяясь и возрождаясь в волнах. Влад вздохнул. Он сам недалеко уйдет от покойницы. Хасар? Этот порежет любого на портянки, возбужденный желанием выудить с затопленного острова пару сотню «вертушек». И самое неприятное заключалось в том, что Хасар был недалек от истины…
Стоп. Подобные мысли как свет маяка способны направить дело в ненужное русло. А пока на повестке дня стоит первоочередная задача, решать следует ее. Влад опять посмотрел на бутылку. То, что он собирался сделать, погружало в пучину депрессии, но иного выхода он не видел.
Влад поднялся на палубу. Свежий ветер гнал волны на восток. Туда, где лунный свет ореолом вычленял из темноты скалистый остров с расщелиной, над которой вполне уместно смотрелась бы надпись «Живым вход воспрещен». Пройдет минут десять, пятнадцать, и течение, которому уже ничто не в силах противостоять, выведет судно в протоку, словно ножом взрезавшую скалы.
Существовали ли выжившие, способные рассказать о том, что происходило во мраке практически сомкнутых скал?
Нет. И Влад, которому суждено было преодолеть протоку вплоть до бухты, образованной в замкнутом кольце скал, света на тайну не прольет. То, что притаилось на израненных трещинами стенах, реагировало на излучаемые человеческим мозгом волны. Иными словами, на мысли. По крайней мере, так считал Дед. А стоило ли ему верить?
Долгих десять лет он в полном одиночестве жил в бухте, которую сам же и окрестил Ловушкой. На пришпиленном к неприступной скале острове – пару километров в длину и ширину. Несколько раз в год Ловушка собирала щедрый урожай: река, пробитая в скале, выносила пустые судна. Лодки, яхты – все без людей. Влад – единственный уцелевший, кого минула чаша сия.
– Ты был без сознания, – целыми сутками напролет, прежде чем капитан катамарана осознал простые истины, объяснял Дед. – Та штука, что оккупировала ущелье, реагирует на мысли и, потянув за них, как за ниточку, попросту «высасывает» разум. Тебе повезло, но… Считать это удачей или наказанием? Не знаю. Для меня, безусловно, удача то, что ты оказался здесь. Почти десять лет в одиночестве, это… А для тебя? Ты жив. Но смирись с тем, что остаток дней тебе предстоит провести здесь. Похоронить меня… недолго уж мне осталось. А потом… Воды пресной вдоволь, на острове водятся козы. Ты ж заметил, что и кроликов я держу. Возможно, тебе повезет больше чем мне. И в один прекрасный день Ловушка выбросит сюда девчонку… Ладно, не злись. Шучу. Мы живы. И это главное.
Для Влада, чья душа рвалась – упаси бог не к людям! – на свободу, понятие «жизнь» включало в себя другое. Рев ветра, брызги волн, бесконечное пространство, заключенное светом звезд и их отражением в круг, ограниченный лишь линией горизонта.
Поначалу он не сопротивлялся. Осознание того, что смерть, заглянув в его глаза, отступила, необходимо было пропустить через себя.
Курортная жизнь шла на пользу. Дед на общении не настаивал и заботился о госте как мог. Привыкнув жить в одиночестве, он радовался от мысли, что рядом находился человек. Такой же гомо сапиенс, с которым при желании можно переброситься парой слов за бокалом виски…
А уж этого добра было предостаточно. Так же, как и деликатесов всякого рода – подтверждение могущества Ловушки (многочисленные корабли и кораблики, забитые снедью) – колыхалось на другой стороне бухты, погружая борта в морскую гладь.
Когда раны у Влада затянулись, и прошла эйфория от очередной победы над смертью, он неоднократно обследовал морские суда. Тихие, мирные, они застыли на вечном приколе уже не нужные хозяевам. Складывалось впечатление, что люди просто исчезли с палубы. Кое-где на плитах стояли кастрюли, на столиках громоздилась посуда. Поскольку других версий так и не появилось, приходилось верить Деду. Огромный, массивный, заросший густыми седыми волосами, смешанными с бородой и усами, он умел донести мысль до единственного слушателя.
– То, что здесь прижилось, – голосом сказочника говорил Дед, – реагирует на мысль. Или на волны, которые мы испускаем, когда думаем. Пси-кванты, может, слыхал? У меня тут литературы разной хватает, успел пропитаться светом знаний. А уж как эта подлюка воспринимает мысль – как угрозу, или как пропитание – я не знаю. А как иначе можно объяснить то, что вся живность досталась мне в целости и сохранности? Я один раз… много лет назад это было, попробовал выбраться. И, знаешь… сдрейфил. Каюсь. Как что-то потекло со стен – прозрачное такое, огромное, во всю скалу – так и рванул назад. Ну, его, думаю, к черту. Один? Да и хрен с этим. Зато жив.
Через полгода формула «зато жив» стала заводить Влада с пол-оборота. Особенно после того как выяснилось, что грозная и невидимая штука, что оккупировала ущелье, завелась и на его катамаране. Да не просто завелась, а…
В тот день от нечего делать Влад отправился на другую оконечность острова, притулившегося к неприступным скалам. Если забраться подальше, перемахнув через слабое подобие холма, возникало впечатление, что ты на континенте. Стихал ветер, запах моря сменялся острым ароматом цветущих растений. В кустах бродили непуганые козы. Предоставленные сами себе, в отсутствии хищников, они быстро размножались. Дед за ними не следил, в отличие от кроликов, которых содержал в вольерах возле маленького домика, отстроенного своими руками.
– Не смотри, что они мягкие и пушистые, этим зверям только волю дай, – темными вечерами скрипел Дед, периодически забывая, что уже не одинок, – расплодятся и весь остров мне сожрут. Что я тогда делать буду? Мне б еще кошку… Или собаку, на худой конец… Всё ж люди – хоть поговорить можно… Однако, о чем это я? Ты ж теперь здесь. Грех жаловаться!
Влад опустился на колени перед бьющим из скалы источником. Его не мучила жажда, но он приник губами к ручью и пил, пил, до ломоты в скулах. В тот момент, когда привычная тоска на секунду отступила, в его голове отчетливо, словно вдруг включили монитор, зажглась картинка.
Он увидел Деда, опасливо ступающего на палубу катамарана «Дикий». Словно воочию Влад рассмотрел до малейших деталей и одежду непрошеного гостя – вплоть до круглой заплаты на рукаве, и обувь – до стоптанных подошв на ботинках.
Нахмурив брови, Влад сидел на коленях, глядя прямо перед собой, и внутренним взором отмечал, как по-хозяйски ведет себя старик, как придирчиво ощупывает поверхность стола в камбузе, как пробует на прочность койку, как любовно касается резной поверхности лавки. И это все несмотря на договоренность, что ноги его никогда не будет на «Диком»!
Не то, чтобы картинка вызвала во Владе бешенство, скорее недоумение: каким чертом Дед вздумал нарушить раз и навсегда установленное правило?
Всю обратную дорогу сквозь видимые траву и кусты проступало другое изображение, столь же реальное, как и первое. Он лицезрел старика со всех сторон сразу. И согбенную, как будто от чувства вины, спину и любопытный взгляд из-под седых бровей, придирчиво обшаривающий каждую мелочь. Не в силах отделаться от такой яркой картинки, Влад покрылся холодным потом. Все, кранты, его стали преследовать галлюцинации. И вдруг, прерывая его пресловутые пси-кванты, в голову ворвалась еще одна мысль.
«Убить, оставить», – то были не вопросы, а скорее размышления. Ниспадающая строка из предложенного на выбор меню. Словно кто-то, скрытый на катамаране, прикидывал варианты дальнейшего развития событий. Лениво так прикидывал. С позиции абсолютной силы.
Влад застал Деда на палубе – растерянного, лепечущего бестолковый бред. Незваный гость так и не смог ответить на прямо поставленный интеллигентный вопрос: «Какого х… хрена тот забыл на катамаране?» Что-то ему, видите ли, почудилось, вот и поспешил убедиться, что все в порядке – бормотал в оправдание Дед.
Той же душной ночью, лежа на палубе и ловя взглядом отблеск далеких звезд, Влад впервые почувствовал присутствие чужого на знакомом до последнего винта катамаране. Это непонятное что-то притронулось к его руке, ввергая тело в холодный озноб. Неприятным или угрожающим назвать касание капитан катамарана не мог. Нечто познавательное, почти «договоримся, брат», сформировалось в мозгу.
Влад поднялся, особо не суетясь, осмотрел все вокруг. Ничего и никого. Он пожал плечами, спустился в каюту, лег и заснул сразу, без сновидений.
– Ты умрешь, – в тысячный раз пообещал Дед, оставив надежду отговорить Влада от бегства. – Зачем нужно выбирать такой странный способ покончить с жизнью? Закинь веревку на крюк и вперед! Я похороню тебя. Появится у меня на острове могилка, будет с кем поговорить долгими вечерами. Ухаживать буду, оградку тебе оформлю…
Выбравший либо смерть, либо бегство, его не слушал. Каждый день, проведенный на острове, выносил мозг и кромсал душу. Влад вставал с ненавистью в сердце ко всему, что его окружает и с тем же чувством ложился спать. Его раздражал Дед с его болтовней, бесили козы, выпрыгивающие из кустов, вызывало злость кладбище кораблей всех мастей, сгрудившихся на другой стороне бухты. Даже звезды – слепые, молчаливые – прежде внушавшие спокойствие, теперь будоражили. Влад стал бояться себя. Того, что в один из беспросветных дней убьет Деда. И все, что тогда останется – влачить жалкое существование, одиноким воем провожая луну.
– Я не хочу видеть, как все произойдет, – криво усмехался старик. – Обещаю тебе: когда твой катамаран вышвырнет сюда, я уж определю ему лучшее место…
В день побега Влад подвел катамаран к входу в ущелье. Убрал паруса. Он не обернулся, чтобы посмотреть, провожает ли его Дед. Хрен оставался и с ним, и с островом. И с такой жизнью. Потом капитан растянулся на палубе, глядя в пустое небо, затянутое облаками.
«Ну, встречай. Дождалась, тварюга», – думал он, наблюдая за тем, как скалистые стены обступают катамаран с двух сторон. Хотел вложить в чувство провокационную ярость, но вместо этого легко поддался ощущению полного спокойствия.
«Дай, дай», – то ли мысли, то ли шорох волн о скалы, пронеслось в голове.
«Бери, что хочешь… все тут твое. Кто же тебе откажет?» – мысленно разрешил Влад и…
Заснул.
Он проснулся в открытом море. На горизонте таяли в тумане скалы. Влад поднялся, пару раз ойкнув от боли в онемевших членах. Простор кружил голову. Как мальчишка, впервые вышедший под парусом, он чувствовал небывалый восторг. Впервые за долгое время Влад ощутил себя в своей стихии. Пространство, везде на земле ограниченное – то стенами комнат, то бортами улиц в Океане не имело границ. Огромная сфера, накрытая небом, дышала свободой выбора.
С «паучками», взявшими на себя несколько извращенную роль ангела-хранителя катамарана, пришлось договориться. Правда, много позже того, как Владу удалось вырваться из Ловушки, вступив в переговоры хрен-знает-с-кем.
Оказавшись на Пиратских островах – живой и невредимый, он прогнал судно через бокс с полной дезинфекцией, не принесшей ничего нового. Чужое, которое капитан ласково назвал «паучками», осталось. Подспудно его тревожила страшная мысль, но всякий раз он умудрялся отгонять ее, придушив в зародыше. Не сожрет ли та невидимая хрень, пристроившаяся на палубе и разыгрывающая до времени роль вполне приличного симбиота, в один из дней своего хозяина? Так же как закусила десятком-другим неудачников, чьи корабли держали вечную вахту у скалистых берегов Ловушки?
Изредка – не существовало регламента, неведомый сторож катамарана просил о помощи. И, получив разрешение, вступал с Владом…
Хрен знает, во что вступал! От контакта это отличалось также как хер от дудки. Сам Влад считал, что «паучки» сосут кровь – после «общения» на его теле обнаруживались крохотные белые точки. Он ничего не чувствовал, просто крепко спал. Еще сотню раз с того, самого первого раза, когда Влад практически решился на самоубийство, сознательно противопоставив смерть бесконечно долгой жизни на «райском» острове.
Влад по-прежнему считал себя хозяином катамарана. «Паучки» бесили его. Каждый день ступая на палубу, ему приходилось подавлять приступы паники – а не бросить ли все к чертям собачьим и не заиметь себе новый катамаран?
И всякий раз, глядя на совершенное творение корабелов, на изгибы судна, на палубу, знакомую до мелочей, на полотна парусов, чутко внимающих ветру, он отступал. После редких и коротких стычек с самим собой, капитан заново проводил инспекцию собственного разума – спрашивая, проверяя, отвечая на вопросы.
«Кто на свете всех»… и так далее.
Черт возьми, он любил свое судно! И пока имелась возможность бороться за него, он не сдастся без боя!
С тех пор, действуя по тому же принципу, Влад побывал у Деда два раза. Привез и кошку, и собаку, которых торжественно вручил в свой первый после побега визит.
Здоровье у старика пошатнулось. Речь шла о рассудке – старику мерещились покойники. Он часами разговаривал с мертвецами, якобы навещавшим свои суда.
И вот теперь, спустя довольно продолжительное время, Владу предстояло увидеть остров еще раз, несмотря на то, что он зарекся вести катамаран под сень грозных, высоко забравшихся в небо скал.
Глава третья. Красс-с-сивая
От пощечин загорелись щеки, и Николь открыла глаза. Из дрожащего радужного марева выдвинулось лицо. Карие глаза, тонкий аристократический нос и едва обозначенная улыбка.
– Ну что, любимая, пришла в себя? Или добавить? Для верности.
– Ммм…
Николь открыла слипшиеся губы, чтобы вытолкнуть поток вопросов, но распухший язык прилип к гортани. Зрение туманилось. Образ жениха пульсировал в мутном потоке. Потребовалось приложить усилия, чтобы удержать его в фокусе. Девушка заставила себя пошевелить руками и не сразу поняла, что связана.
– Вижу, пришла в себя.
Туман постепенно рассеивался. Высокий, самоуверенный молодой мужчина, сотню раз – не меньше, деливший с ней внебрачную любовь – подошел ближе. Николь дернулась. Как будто того и ждали, жесткие ремни впились в запястья, причиняя боль.
– Успокойся. Будет больнее, – буднично сказал Сергей.
– Ты, – выдавила она и поперхнулась. В горло словно засыпали битое стекло.
– Говорю тебе – не дергайся. Полежи спокойно минут десять. Потом тебе вкатят дозу и ты угомонишься. Будешь снова лежать такая тихая, такая спокойная.
– Я…
– Знаешь, Николь, я бы тебя из этого состояния не выводил, но… Всегда есть свое «но», любимая. Во-первых, ты была вчера восхитительна, когда работала на камеру. Да, чуть помятая, чуть под кайфом. Но это и понятно – страсть, она диктует свои условия. Не помнишь? Ты говорила: «Милый папка», – с пафосом процитировал Сергей. – Видишь, я не упускаю мелочей – ты всегда так называла Ростислава Александровича. «Милый папка, я знаю, что когда-нибудь ты меня простишь. Чувства оказались сильнее меня. У тебя с мамой было то же самое. Давно… Я прекрасно относилась к Сергею, мне очень жаль его, но Родригес… Я знаю, ты не позволил бы нам быть вместе. Прости. Я верю, что вернусь… Когда-нибудь я вернусь, чтобы все тебе объяснить. Папка! Прости!»
Сергей сделал паузу, распрямил плечи, склонил голову набок, рассматривая что-то занимательное на лице девушки, лежащей на койке.
– Я сам писал текст. На мой взгляд, вполне правдоподобно звучит. Ты была артистична – такая трогательная, эмоциональная. Сидишь перед монитором, чуть не плачешь. А на заднем плане маячит Родригес, естественно, пряча лицо… Постой, я начал говорить о другом. О том, почему я вообще с тобой болтаю, когда проще было бы держать тебя в отключке. Отвечаю на незаданный вопрос: если я буду вводить тебе препараты без пауз, существует риск, что ты отдашь богу душу раньше, чем необходимо по плану. А мне для полноты картины нужны еще кадры. Представь, тебя на закате солнца будет снимать сам Родригес – воздушную, летящую от счастья в его объятия… Кстати, видео потом найду я. О! Я не планирую выступить в роли праведного мстителя за поруганную честь Ростислава Александровича Вагнера… Кстати, уходящего в небытие. Нет. Я всего лишь обманутый… уже муж, питающий надежду на то, что мне удастся тебя вернуть. Заранее прощая тебя всю боль, которую ты мне причинила. Мило звучит, правда?
Стены качались. Колючий свет резал глаза. В иллюминаторе напротив, заключенная в деревянную рамку скучала ночь. С трудом – великим трудом – словно мысли, зарождавшиеся в другом измерении, добирались в ее голову через тернии, до Николь стал доходить смысл сказанного.
Она на яхте. Связанная. Под капельницей. И всему виной жених? Или уже муж? Фразы распадались на отдельные слова и даже осознание страшного факта, не заставило их собраться вместе. Отрывочные мысли находились на одной стороне пропасти, а умозаключения прятались на другой. В чувствах царила та же неразбериха. Наверное, следовало закричать, попытаться вскочить, поддавшись праведному гневу, но внутри царил холод. Внутренности, смерзшиеся в один ком, творили из нее некое подобие Снежной Королевы. Безучастной, равнодушной ко всему.
– Отец, – наконец, Николь пропихнула через айсберг слово, способное растопить любой лед.
– Да знаю я, – и бровью не повел Сергей. – За него можешь не волноваться. Когда он осознает страшную истину, то найдет утешение на моем плече.
– Я… тебя, – прохрипела она и едва не задохнулась.
Чувства пребывали в анабиозе. Николь в несколько приемов перевела дыхание. В ушах отдавался далекий, грозный набат. Девушка не сразу поняла, что слышит биение собственного сердца.
– Помнишь, ты еще смеялась, оговаривая пункт в свадебном контракте? – негромко продолжал мучитель, переводя взгляд в иллюминатор, зашторенный темным небосводом. – Я настоял, кстати. В случае если инициатором развода будешь ты, я получаю часть в бизнесе. Она очень весомая, Николь, можешь мне поверить. Насколько, что в конечном итоге я стану хозяином компании. Кому еще доверить бизнес? Если единственная дочь в свадебном платье удрала хрен знает с каким ублюдком, практически предав отца? Поверь, я постараюсь, чтобы старика добили последние кадры…
Николь открыла рот. Дыхание давалось с неимоверным трудом. Каждый вздох, казалось, раздвигал ребра, стянутые стальным корсетом, чтобы втолкнуть в легкие глоток кислорода.
– Ты хорошая девочка, Николь. Но капризная и своенравная – это факт. С тобой было нелегко. Однако девочек пруд пруди, а бизнес, роднуля, это… Сама понимаешь, его лучше ни с кем не делить.
Николь хрипела. Язык распух и заполнил весь рот. Тошнота волной катилась к горлу. Ей было так плохо, как не было никогда. Она пошевелилась только для того, чтобы осознать – еще живая, еще можно заставить тело слушаться, если приложить максимум усилий.
– Мистер Вагнер будет тебя искать. Это бесспорно. – Сергей устало улыбнулся, словно ему предстояла рутинная, надоевшая до зевоты работа. – И он найдет тебя. Только, пардон, не совсем живую. Даже, я бы сказал, почти мертвую. Ах, эти горячие мачо с островов… Наиграются и бросят. Но ты – ведь та еще штучка, верно? Привыкшая получать все и сразу, разве ты позволишь так с тобой обходиться? Смертельная страсть. Так бывает. И мир не перевернется. И будет стоять, даже если тебя не будет. Странно звучит, верно? Если это касается тебя.
Палуба качалась. Свет гас. Сил на то, чтобы дышать, не оставалось. Николь хотела одного – спать. Наверняка, можно было удержать себя в реальности мыслями о выживании и мести, но глаза слипались, дыхание прерывалось, стук сердца, отзвучав колокольным звоном, остался где-то позади. Выбор? Он есть всегда, так внушал отец. Правда, на сей раз он очень странный, этот выбор.
Сон?
Или смерть?
– Сергей Николаевич, капитан просит вас подняться в рубку. Надвигается шторм, нам лучше задержаться.
Слова рвались на гласные – долгие, нескончаемые. Сквозь слипшиеся ресницы, прилагая последние усилия к тому, чтобы не скатиться в темноту, Николь разглядела долговязую фигуру человека, возникшего в каюте.
– Понял, Зяма, – так же медленно, растягивая гласные, отозвался Сергей. – Закончи с ней.
– Будет сделано.
Потом надвинулась тишина. И оттуда, из оглушительного безмолвия выкатился полувздох, полушепот.
«Крас-с-сивая».
Николь дернулась, используя силы, отнятые у дыхания.
– Конечно, больно, – шелестело в темноте. – Я знаю. Бедная девочка, я чуть-чуть ослаблю ремни. Николь… Красивое имя. И ты красивая…
***
«Крас-с-сивая» – слово еще шипело в ушах, царапая мозг, когда Николь открыла глаза. Лодка качалась на волнах, баюкая. Восходящее солнце успело опалить кожу, несмотря на принятые меры предосторожности. Накануне вечером, утомленная до потери сознания воспоминаниями и плохим самочувствием, девушка отключилась, спрятав голову под лавку.
Николь плохо помнила вчерашний день. Вокруг царил безбрежный морской простор, да волны, несущие пену на вздувшихся гребнях.
Время от времени Николь впадала в забытье. Тошнота, от которой шла кругом голова, не проходила. Вечером измученная, близкая к последней грани отчаяния, девушка оторвала, наконец, подол от свадебного платья – такое несложное действие отняло все силы. Завернув голову и плечи в расшитую цветами вуаль, она свалилась под лавку и, наверное, потеряла сознание. Потому что нельзя назвать сном зыбкую, тошнотворную муть, в которой поджидало лицо жениха, который никак не назывался еще не опробованным на вкус словом "муж".
Утром девушка пришла в себя от солнечного ожога, кипятком жгущего кожу на щеке. Солнце забралось повыше, освободившись от сетей туманной пелены. Николь поднялась, вздрогнув от боли в спине. Облокотившись на борт, она просидела так долгое время, тупо разглядывая бесконечную гладь.
Текли часы. И ничего не менялось. Солнце ползло по небосводу, подтягивая за собой непослушное, ленивое время. Наверное, лодка плыла, но сказать точно было нельзя. Поднимались и опускались волны, создавая иллюзию движения, но все вокруг оставалось неизменным. Сама себе Николь казалась игрушечным персонажем, пойманным в рождественский шар небесного купола с летящей мишурой солнечных брызг, рассыпанных по воде.
К полудню стало настолько жарко, что не спасал и оторванный подол. Николь пыталась с умом распорядиться куском доставшейся ей ткани – как всем рыжим от природы людям, ей загар был противопоказан.
Ближе к полудню она поймала себя на том, что разговаривает сама с собой.
– О чем я думаю? – сипло спросила она себя и ответила. – О внешности. Меня, что, и правда волнует вопрос – как я буду выглядеть? Что я буду есть и, главное – пить! Вот о чем надо думать.
Почти ослепшими от постоянного блеска воды глазами, девушка дотошно оглядела бескрайний простор, ища ответа.
Океан молчал. Все вокруг казалось лишенным реальности. Лодка, солнце, море – место, где оказаться в одиночестве она не могла ни при каких обстоятельствах! Почти двадцать лет Николь прожила, ни в чем не испытывая нужды. Папка – милый, добрый, бросил к ее ногам весь мир, достаточно выбрать то, что нравится! Сильный, большой человек, он с детства внушал простую мысль: заработать может каждый – достаточно лишь желания и усердия. А бедные люди просто лентяи, не считающие нужным напрягаться.
И что? Как теперь понять то, что Сережка – нежный, ласковый, внимающий каждому слову – вдруг решил избавиться от нее ради… пусть и больших денег! Лишить человека жизни – просто человека, без опознавательных знаков «любимая» – уже непостижимое действо, а здесь… Все ради того, чтобы получить бизнес? Если одна яхта не способна утолить алчность, так неужели это сделают десять – домов, кораблей, островов. А дальше? Бывший жених тешит себя мыслью, что для него наступит неизбежное счастье? То, за которое заплачено кровью любившей его девушки.
– Боже… Боже… Он никогда не любил меня. Все время врал, глядя мне в глаза. И ничего у него дрогнуло… А папка? Как он там сейчас? Господи, даже представить не могу…
Солнце двигалось, выжигая небосвод. Голубой цвет выцвел, утратил утреннюю свежесть. Николь тяжело дышала, ловя воздух пересохшим ртом. Страшные мысли накатывали подобно шторму в двенадцать баллов, накрывали огромной, мстительной волной «ты заплатишь за все, Сережка» и отступали, разбиваясь о риф отчаяния.
– Жива, я жива. Это главное, – шептала она, машинально скручивая жгут из тонкого кружева. – Я сильная, я смогу. Я выживу. И тебе не поздоровится, можешь мне поверить. И даже не моего отца ты должен бояться. Я сама, сама накажу тебя. Подожди только, козел…
Качалась лодка, шипели волны, толкая борта пенными гребнями. Дул ветер, высушивая и без того потрескавшиеся губы. Николь не хотела есть. И поначалу она не чувствовала жажды. Лишь ближе к вечеру второго дня, когда перед глазами поплыли радужные пятнам, ей вдруг сразу до умопомрачения захотелось пить. С отвращением глядя на пространство, до горизонта заполненное бесполезной водой, она поднялась, почти бросив измученное тело на лавку. Потом потянулась к борту и опустила в прохладу руку.
– Ты хочешь моей смерти, я поняла… Тогда я буду пить это, ничего не поделаешь, – пожаловалась она Океану. – Я же так быстрее умру, да?
И Океан ей ответил.
Метрах в пяти от лодки вдруг вздулся валун и опал, скатываясь с круглой, белой поверхности. Из воды поднялась лысая человеческая голова, изборожденная свирепыми шрамами. Прямо на Николь уставились два огромных темных глаза. В черных зрачках на миг отразился и погас отблеск заходящего солнца.
***
– Взвод! Слушай боевую задачу. Видите ящики с яблоками в вагонах? Дружно разгружаем и ставим на погрузчик. Задача ясна? Вопросы есть? Значит, нет. Тогда выполнять!
Взвод, состоявший из только что прибывших из учебки желторотых пацанов, промолчал. Вопросов не было. Разгружать яблоки? Да как два пальца об асфальт. Уж всяк поинтересней, чем маршбросок в полной экипировке километров, этак, на пяток. Поскольку еще не поставленный на боевое дежурство взвод можно было послать куда угодно, туда его и послали. Не худшее место – на овощебазу.
– Слышьте, парни, – напутственно сказал сержант Айвазов, поймав Корбута за рукав перед посадкой на грузовик. – На овощебазу едете. Ждем с подарками. Вернетесь пустыми, ребята не поймут.
Новоприбывшие из учебки «чайники» указание усвоили влет. Да и как было не усвоить, когда его давал «дед», да еще таким задушевным тоном?
Поначалу ящики с яблоками, пчелиными сотами забившие вагоны, казались подарком с небес. О какой работе могла идти речь, когда молодой организм после полугода на кашах и супах, требовал витаминов? Взвод объедался, торопливо заполняя пустоты в животах. И лишь когда на желто-зеленые бока нельзя было смотреть без отвращения, а от запаха воротило, началась разгрузка вагонов. Лейтеха забил на бывших курсантов – после того, как отдал приказ, он растворился на задворках вокзала и возник перед отправкой. Оглядываться приходилось лишь на Бича – без пяти минут дембеля, у которого в голове плескалась единственная мысль, и была она страшно далека от «боевых» задач взвода.
Высокий, коротко стриженый парень плевал на приказы начальства. Последний месяц службы сместил приоритеты, выведя на первый план легендарный принцип «пох». Зачем работать Бичу? Когда за него шуршали «бесы» и «чайники». Прихватив с собой ящик с яблоками, парень устроился в дальнем отсеке склада. Пока кипела работа, Бич успел договориться с местными – рядом с ним как по мановению волшебной палочки нарисовалась бутылочка портвейшка – а может, и не одна – которую он неторопливо приговорил.
Команда собираться в обратный путь выдернула Бича из состояния абсолютного блаженства, в котором он пребывал последний час. Он появился у грузовика, с трудом держась на ногах.
– Уработался, – пошутил кто-то, сидящий в грузовике рядом с Корбутом, но так, чтобы никто не слышал.
Грузовик резво помчался в часть, весело погромыхивая на ухабах «чайниками», скрывающими в гимнастерках десяток килограммов яблок – подарок «дедам». Тряска несколько усугубила состояние Бича. Он перегнулся через борт, щедро орошая сельскую дорогу содержимым желудка. И совсем уж было собирался занять прежнее место, когда грузовик тряхнуло на повороте. Бича подкинуло. Взмахнув ногами как ветряная мельница, он вылетел за борт.
– Водила, эй!
– Бича потеряли!
– Тормози, слышь?
Пока до водителя дошло, пока разобрались что к чему, пока сдавали задним ходом, выискивая лежащее в канаве грязное тело, на котором, кстати, позже не обнаружилось ни единой царапины, наступила глубокая ночь. Трехэтажным ругался лейтеха, наблюдая за тем, как втаскивали обратно в грузовик головную боль отцов-командиров.
Было часа два ночи, когда Корбут вместе с бойцами подходил к казарме. Кой черт дернул его войти первым, он не знал.
– Взвод, подъем! – дико заорал дневальный, словно наступил конец света. – Встречай подарки!
Корбут ступил между рядами двухъярусных коек. Низкий гул, зародивший в чреве казармы, перерос в ор. Слов разобрать было нельзя. Вновь прибывший отступил, почуяв неладное, но было поздно – в спину ему уже дышали товарищи. С верхних рядов, посыпались бойцы. Десятки орущих тел, закрыли проход. Темная волна, состоящая из рук, коротко стриженых голов, покатилась вперед, накрыв Корбута. Его сбили с ног, отбросили к тумбочке, пару раз приложив головой – да так, что перед глазами вспыхнули огненные точки. Он попытался вздохнуть – десяток тел, навалившихся сверху, пригвоздил его к полу, сдавив грудную клетку. На нем порвали гимнастерку, вывернув как внутренности вожделенную добычу. Корбут отчаянно пробовал пошевелиться, вывернуться, и не смог. Ему впечатали кадык, сдавили шею. Сверху, все напирали и напирали, ломая кости, лишая возможности вдохнуть…
Влад Корбут вскочил как ошпаренный, мутным после сна взглядом фиксируя развернувшиеся берега, обегающие бухту. Катамаран медленно дрейфовал, цепляя корпусами спины лениво бегущих волн. Пресыщенная добычей, отдыхала Ловушка, за последнее время успевшая пополнить коллекцию. У дальнего берега как вожак, отбившийся от стаи, выделялась красотка – двухпалубная яхта премиум класса.
Сон не отпускал. Влад поднялся с шезлонга, прошел к румпелю, придирчиво оглядывая окрестности. В груди еще теснился страх того, что в один «прекрасный» момент, несмотря на все усилия, вздохнуть так и не удастся.
– Черт бы их побрал, эти сны, – пробормотал капитан "Дикого", направляя катамаран к самодельному причалу.
Сколько лет прошло, а воспоминания свежи, словно все случилось вчера. Служба в армии не та зверюга, что с легкостью разжимает челюсти, почуяв кровь – наоборот. Она засела в голове, судя по всему, оккупировав пусть незначительную, но вполне определенную часть мозга. И время от времени напоминала о себе то удушающим ароматом яблок, то зловонным дыханием Анзора, устроившим как-то темную, то…
А может, воспоминания оттого и тревожат душу, что служба так и не завершилась? Потому что катастрофа, нашествие, апокалипсис – да назови события почти десятилетней давности как угодно – все это вместе взятое, случилось за две недели до вожделенного дембеля. Беда навалилась неожиданно, поставив точку на несбывшихся надеждах и подведя черту под мелочными разборками юнцов. Из которых в живых остались единицы – не хватит жизни, чтобы поднять из затопленных гротов бывшей воинской части сотни и сотни трупов.
– Старик! – крикнул Влад, ступая на берег. – Дед! Ты что, заснул? Встречай гостей!
Призыв глухо затерялся в тишине. Удивленный, Влад пошел по берегу. Дед придерживался традиционного образа жизни и никогда его не менял – он всегда ложился спать только после захода солнца.
«Пусть мир катится хоть к чертям собачьим! Если и осталась точка опоры – она внутри тебя самого, – приговаривал он, тыча себя пальцем в грудь. – Только дай слабину и покатишься следом».
Шипели волны, смешиваясь с песком. Отчего-то Владу стало неуютно. Молчали прежде говорливые птицы. И лишь ветер с удручающим спокойствием перебирал острые стрелы травы.
За низким кустарником обозначилась крыша дома. Его построил Дед своими руками, благо инструментов с подброшенных Ловушкой кораблей имелось в достатке. Вполне приличная изба – пара комнат с печкой и пристройкой, в которой часть помещения была отдана под склад нужных, а часть приспособлена для хранения ненужных, вещей. Дед не производил впечатление сентиментального человека, но чего тут только не было: статуэтки, медальоны, бутылки всех континентов, иконы разнообразных верований, бубны, свечи, золотые и иные украшения, женская обувь на шпильках, гитара и даже флейта… Всего и не перечислишь. Недалеко от дома, несколько на отшибе Дед соорудил небольшую баньку, до которой был весьма охоч.
Первое, что бросилось в глаза, когда Влад ступил на поляну – вольер с кроликами, которых хозяин всегда держал под замком, был открыт. И не просто распахнут, а разорен. На погнутых прутьях темнели заскорузлые комки шерсти.
Капитан катамарана сбавил ход и остановился, настороженно оглядывая окрестности. Стояла тишина. Влад двинулся к дому, достав из-за пояса нож, с которым не расставался никогда.
У крыльца лежал труп собаки, беспородного кобеля с кличкой Беспризорник. Но Влад понял это не сразу – толстый слой мух лениво взлетел, стоило подойти ближе. Псу не просто порвали горло, он был буквально расчленен. Из жестоких ран торчали побелевшие суставы и обломки костей. В оскаленной пасти копошилась разномастная мелочь.
Тонко и протяжно всхлипнуло. От неожиданности Влад пригнулся, перехватив нож удобнее. Приоткрытая дверь еще раз потянула расшатанную петлю и закрылась с легким хлопком.
«Надо уходить», – здравая мысль засела в голове.
Умом Влад понимал, что ему незачем идти в дом. Дед мертв. Скорее всего, на острове завелось нечто, истребившее все живое. Или, хуже того, старик окончательно простился с рассудком. И то, и другое паршиво звучало. Следовало отступить. Само собой, рейд вглубь острова откладывался. Единственным выходом из ситуации Владу виделся осмотр свежего приобретения Ловушки – яхты. Там могли быть и газовые баллоны для опреснителя, и бутыли с водой. Дед никогда ими не пользовался.
«На хрена мне тухлятина? – говорил он. – Когда у меня свежачок бьет из скалы».
Разум толкал назад. Но сердце говорило другое. Дед был человеком. Одним из немногих, претендующих на это звание после Катаклизмов. Поэтому капитан «Дикого» осторожно приблизился к крыльцу, состоявшему из двух ступеней, поднялся и, соблюдая меры предосторожности, потянул дверь на себя. Проявляя солидарность, та открылась бесшумно.
Впитывая и тошнотворный запах, и едва уловимый шорох, и свист ветра где-то наверху, Влад переждал пару секунд перед тем, как войти в дом.
Дед нашелся сразу. И в какой-то мере Влад испытал облегчение, обнаружив мертвого старика: не пришлось вступать в схватку с озверевшим хозяином острова. Потом, когда глаза привыкли к полутьме – вставленные в стены иллюминаторы много света не давали – проявились подробности. Дед лежал у печи и выглядел примерно так же, как верный ему пес, успевший возлюбить человека всеми фибрами собачьей души. С одной лишь разницей – мух на трупе не было и поэтому подробности не просто кричали, они вопили. Изломанный, истерзанный, словно угодивший в жернова стальной машины, старик лежал на боку, а рядом с ним, у стены, валялся нож.
Все это Влад оценивал на ходу, двигаясь назад. На его счастье дорога к берегу была сравнительно открытой – за невысокими кустами, которые время от времени подрезал Дед, любивший хороший вид за окном, вряд ли могло укрыться то страшное, что, судя по всему, завелось на острове.
Или приплыло на последней яхте, горделиво застывшей на отшибе.
Глава четвертая. Флаг разбоя и разгула
Она выдвинулась из темноты – стальная торпеда, летящая к поверхности воды так же неотвратимо, как снаряд, пущенный из орудия подводной лодки. Огромная, серо-голубая смерть с удлиненной мордой, на которой двумя черными углями тлели глаза. Углы бесконечной длинной щели, поднятые вверх, создавали подобие улыбки.
Человек, давно переставший считать себя таковым, поплавком качался у самой поверхности, ожидая нападения. Он знал, как вести себя с дьяволицами, чтобы избежать схватки. Самки агрессивней самцов – только безвольная поза зародыша, дрейфующего в спокойной воде, способна была их обмануть. Более того, если подпустить грозу океана близко – на расстояние вытянутой руки, можно без последствий коснуться шероховатой как наждак шкуры. Двигаться рядом со смертью, нарезающей круги – ничто так остро не измеряло цену жизни.
Так было всегда. Но не сейчас. К той, что замедлила скорость и повернула левее, осознав, что ее заметили, у человека имелись старинные счеты. Он отдался на волю течения, поворачиваясь как кобра, следящая за добычей. Четырехметровая торпеда плыла кругами, чуть поводя огромным хвостом. Она помнила, чем закончилась их последняя встреча: на свирепой морде, возле глаза красовался длинный шрам и еще один – вспоровший ноздрю, практически лишил ее способности воспринимать информацию слева.
Солнечные лучи плели на воде узоры. Они мерцали, скользя по серо-голубой шкуре. В постоянном мелькании светотени плыли четыре с лишним метра плоти, увенчанные пастью с тремя рядами острых треугольных зубов.
Человек помнил то чувство, с которым следил за летящей навстречу смертью – давно.
Или недавно. К страху оно отношения не имело. С холодной расчетливостью он понимал, что ему не успеть: молниеносная реакция, спасавшая не раз, не поможет. Как бы он ни старался, пасть сомкнется, в лучшем случае отхватив ему предплечье. В худшем…
Везде сквозила смерть, в каждой секунде будущего. Как бы он ни извивался, пытаясь уйти, разойтись, хоть в миллиметре от режущего частокола, все пустое. И тогда, в последний момент извернувшись немыслимой дугой, он ухитрился несколько раз вонзить когти в грязно серую морду, почти задев глаз. От неожиданности акула захлопнула пасть. Секунда – и ее не стало. Только вздохнула глубина, поглотив раненое чудовище.
Если бы! Если бы тогда человеку удалось попасть твари в глаза, и еще лучше – порвать ноздри, все было бы кончено. Лишенная полного представления о мире, она вряд ли осталась бы в живых.
Акула нарезала круги, то увеличивая, то сокращая расстояние. Треугольный плавник резал воду. Что мог ей противопоставить человек? Пусть удлинились кости после возрождения, и его реакцию вряд ли можно было назвать человеческой. Пусть обрели стальную крепость когти – этого мало.
Дьяволица парила в толще воды, подставляя спину солнечным стрелам. Не голод заставлял ее двигаться по кругу. В ее желании сквозила вековая жажда охотника, преследующего жертву.
Словно потеряв интерес к игре, акула шевельнула хвостом, уходя вниз. Человек не поддался на обман: он ожидал нападения твари, и не ошибся.
Темнота вытолкнула мощное тело акулы. Торпедой она понеслась на добычу и лишь в последнюю секунду распахнула пасть. Человек развернулся, мерцающей тенью уходя влево. Мгновенье, и он вынырнул на поверхность, принимая в лицо и ветер, и ослепительный свет.
Дьяволица, продолжая преследовать ускользающую добычу, метнулась следом, вскинув огромную тушу над водой. Вздулась волна, фонтан выстрелил в небо. Акула еще поднималась в воздухе, ловя пропитанный солью ветер открытой пастью, в которой человек поместился бы без труда, когда стало понятно, что смерть промахнулась.
Человек летел, подброшенный волной, пробитый как шрапнелью тысячами брызг, хлестнувшими по телу. Он пытался извернуться в полете, чтобы вонзить когти в ненавистную шкуру, но она была ловкой – самая пластичная гора мышц. Акула рухнула в воду, задев человека по голове хвостом.
Оглушенный, не способный оценить происходящее, человек пришел в себя далеко от поверхности. Открытый, сосредоточенный, впитывающий вибрацию принявшего его в объятия Океана, он ждал не нападения – последней, смертельной схватки.
Вокруг пеной бурлила вода. Мутное облако белили солнечные лучи.
Чудовище исчезло. Дышала покоем глубина. Серебряная метель кружилась по поверхности, деля грань Океана на мерцающие пятна.
Задержавшись на несколько минут, человек поплыл к солнцу, постепенно набирая скорость.
***
Сколько времени она просидела, облокотившись на борт и глядя на поверхность воды, Николь не знала. Дул ровный ветер, остужая лицо. Вуаль, наброшенная на голову, мало защищала от палящих лучей застывшего в зените солнца.
Лодка качалась на волнах, создавая иллюзию движения. Застрявшая во времени, она баюкала девушку, жадно впитывающую воздух потрескавшимися губами. Солнцу оставалось пробежаться по небосводу еще несколько раз и за бортами жалкого суденышка останется лежать постепенно истлевающий труп.
Жуткая мысль не давала Николь покоя. Она терзала ее, вместе с ветром врываясь в голову. Так же, как жажда донимала ее тело. Обожженная кожа горела, из трещин на губах сочилась сукровица. Казалось, внутри все сжалось, ссохлось в один ком, уже не требующий воды – обреченно внимающий близкому дыханию смерти. А вокруг, насмешкой ада над страданиями несчастной девушки, колыхалось, сверкало на солнце вздувающимися боками, безбрежное водное пространство.
Метрах в пяти от лодки, уже вторые сутки, не приближаясь и не отдаляясь, плавало напоминающее человека существо. Николь поначалу со страхом следила за ним, ожидая нападения. День сменила ночь, а ночь день, но голова, лишенная волос, по-прежнему торчала над водой. Девушка смотрела на него горячечным, ослепшим от света взглядом, временами срываясь в небытие.
Но и там, из темноты, на нее продолжали таращиться два угольно черных глаза.
Очнувшись в очередной раз, девушка не обнаружила на поверхности ставший привычным диковинный «поплавок». Она опустила руку, дотянулась до воды и пошевелила пальцами, словно постучалась в закрытую дверь.
– Эй, чудик, – скрипучим голосом позвала Николь. – Ты где?
Ветер, не ослабляя напора, дул ей в лицо.
– И ты меня бросил, – тихо посетовала она. – Все меня подставили… Папка, как ты переживешь все это, я не знаю, – девушка вздохнула. К горлу подступил ком, но слезы кончились. – Тебя постараются обмануть, но ведь ты не поверишь ему, правда? Я так тебя люблю. Знаешь, я думала, что Сережку люблю больше чем тебя. Представляешь, какая я была дурочка? Он говорил мне… Я слушала… А на самом деле…
Николь прервалась, тяжело дыша, не замечая, как за ней неотрывно следят снова возникшие над поверхностью воды черные глаза.
– Я умираю, пап. Разве ты мог подумать, что твоя единственная дочь… Ты никогда не узнаешь, как я умерла. Прошу тебя, не верь ему! Он лжец. Он постарается тебя обмануть. Так, как обманул меня. Но… ты же умнее меня, папка, ты разберешься! Я верю…
За бортом плеснуло. Николь повернула голову – над поверхностью воды, совсем близко, снова возникла человеческая голова – белая, густо покрытая шрамами. Вместо ушей темнели два закрытых пленками отверстия. Плоский нос почти слился с лицом, только две крохотные щели открывались и закрывались, словно существо дышало.
– Вернулся, чудик, – прохрипела Николь. Невыплаканные слезы царапали горло. – Хоть ты вернулся. Хочешь посмотреть, как я умру? Все любят наблюдать за смертью. И ты, верно? Или думаешь, я достанусь тебе в качестве добычи, когда совсем ослабею? – Она попыталась улыбнуться, но простое действие причинило ей такую боль, что она застонала. Из подсохших трещин на губах снова потекла сукровица.
Существо внимало ее словам. Круглые глаза, не отрываясь, следили за девушкой. Из воды на секунду показалась мощная шея, соединенная парой нереально вздувшихся боковых мышц с плечами.
– Не-е, – потянула Николь. – Я тебе не достанусь. По крайней мере, живой. А вот когда я умру, можешь меня сожрать. Только мне уже будет все равно.
Существо втянулось в воду и снова единственным слушателем девушки стал океан.
– Эй! – позвала Николь. – Куда ты подевался? Не любишь правду, животное. Никто не любит правду. Если бы я знала! Если бы только могла догадаться, что у него на уме! Не было бы лодки, моря. Я сидела бы сейчас на террасе, в саду. Что-нибудь бы кушала, что-нибудь пила. Или ждала бы вечера, чтобы потусоваться с Ленкой в клубе, – девушка перевела дух. – Она тоже. Та еще бестолочь. Совсем как я. Сережка хороший, какой он классный, – скрипуче передразнила кого-то Николь. – Может, и прижмешь его потом к своей груди… Какой там у тебя номер без пуш-апа? Первый? Будете меня вспоминать. И эта сволочь будет делать вид, что страдает. Лживая тварь.
Девушка замолчала. Горло судорожно сжалось, перекрыв доступ словам.
Вдруг волна плеснула в борт. Вода расступилась, выпустив из синего нутра блестящую рыбу, которую сжимали огромные, перевитые мускулами руки, увенчанные чудовищными когтями.
Подробности Николь отметила потом, после того как рыбина, еле трепыхавшаяся, с переломанным позвоночником, плюхнулась в лодку.
Не мучая себя вопросами, девушка съела ее, содрав кожу, которая сошла как чулок. Внутренности испачкали кровью и руки, и лицо, и обрывки платья, давно лишенного белого цвета. Николь не обратила на мелочи внимания. Первый же кусок сырого мяса, проникший в желудок, доставил ей ни с чем ни сравнимое удовольствие, от которого помутилось в глазах. Она ела медленно – через тернии, через Джомолунгмы, через колючие барханы песка в больном горле проталкивая кусок за куском. Тщательно пережевывала, дожидаясь, пока кашица скользнет в желудок. Пустыня, поселившаяся внутри, жадно впитывала влагу.
Когда с частью рыбы было покончено, осоловевшая Николь пристроилась у борта, погрузив в прохладу руки, испачканные в крови. Рядом, в опасной близости покачивался на волнах увитый шрамами череп.
– Спасибо тебе. – Николь почти улыбнулась. – Даже если ты решил меня откормить перед тем, как сожрать. Все равно спасибо. Только обещай, что моя смерть будет быстрой, хорошо?
Существо смотрело на нее, не моргая.
– Что ты… кто ты? Человек? Пришелец? А может, ни то и ни другое. Какой-нибудь ихтиандр. Сейчас после катаклизмов столько всего развелось. Папка… рассказывал мне, он сам видел. Да и я в сети… Ты, наверное, из тех, из новых. Которые живут себе в океане и горя не знают. А почему нет? – вдруг обиделась девушка, словно кто-то в ответ назвал ее фантазеркой. – Почему я не должна верить в ужасы? Особенно после того, что со мной сделал Сережка. А? Ихтиандр?
Николь помолчала, прислушиваясь к себе – не возникнет ли там, в ее голове, каких-нибудь возражений на сей счет. Низкое солнце купало красное золото лучей в спокойной воде. На волнах медленно качался загадочный «поплавок».
– Сережка говорил мне о любви. Вот и подумай сам. Если я верила в то, что казалось правдой, почему бы мне не поверить в то, что кажется ложью?
Небо полыхало в углях круглых глаз. Багровый закат дрожал на гребнях волн. Красный шар солнца, краем касающейся воды, предвещал ветреный день. Значит, завтра придется тяжело. Ветер, качка, волны – но, по крайней мере, у Николь прибавилось сил. Для борьбы? Вот уж вряд ли.
Смерть пожала плечами, сдержав ленивый зевок. И приготовилась подождать.
Самую малость.
***
Гнулся уцелевший ковыль, приглаживая седыми волосами измученную, избитую копытами лошадей землю. Отступала на запад, катилась в закатное солнце битва – вопящее чудовище, ощетинившееся тысячами изогнутых сабель, оставлявшее в пыли сотни мертвецов и раненых. Степь не успевала впитывать кровь, реки крови, в которой вязли копыта лошадей. Примятый ковыль поднимался, нашептывая прощальную песню телам, заполнившим поле. Они лежали повсюду – погребенные под трупами коней, пробитые стрелами, пронзенные копьями, с изрезанными животами и глотками. Безмолвные, они таращились в небо, за клубящейся пылью пытаясь разглядеть заходящее солнце. Крики не смолкали. Срезались в полете всадники, в огневом запале рубились от плеча.
Тот, кто был в самой гуще сражения, залитый и своей и чужой кровью – свирепый, страшный зверь, смеялся, на полном скаку срубая вражеские головы…
…– Ты видишь это, – шипел зверь. Прямо в лицо Семен Семенычу – обнаженному, большому, распятому на столе. Тот слабо кивал в ответ, захлебываясь собственной кровью. Он действительно видел разрушительную мощь давно канувшего в небытие войска и свирепость того, кто скакал в первых рядах.
– Ты думаешь, хуу, – шептало чудовище, пальцами сдавливая Семен Семенычу скулы с такой силой, что у они трещали, – что я собираюсь с тобой играть? Я, наследник Хасара, родного брата Чингисхана, намерен с тобой шутки шутить?
– Не-е-е-, – булькал пленник, давясь кровью. – Хаса-ар, пощади…
– Пощади, Хасар – теперь молишь ты. А к кому мне было взывать три дня назад, когда твой дружок выскользнул у меня из рук?
Наследник Чингисхана отступил, разглядывая прикованного наручниками к столу человека – жалкий кусок мяса, который сказал все, что знал. Хасару это было известно доподлинно: мало кто умел хранить тайны, когда с него с живого сдирали кожу. Окровавленные лепестки плоти, отогнутые в стороны в форме звезды, обнажали мышцы. На белом лице Семен Семеныча синели прокушенные губы, в глазах, в расширенных до предела зрачках, плавала смерть. Она уже подняла голову, прислушиваясь к тем переменам, что происходили за частоколом ребер. Боль рвала на части внутренности, замедляя сердечный ритм.
– Верь… мне. Я не… знаю, где он, – вытолкнул из себя пленник.
Конечно, он не знал. Хасар в том не сомневался.
Но остановиться уже не мог.
– Если бы не ты, хуу, – медленно произнес он, растягивая монгольское слово, означавшее "щенок", – на этом столе лежал бы сейчас Влад.
– Поща… ди.
Хасар усмехнулся. Интересно, сколько раз слышали мольбы о пощаде его предки? Срубая врагам головы на полном скаку, выпуская кишки из распоротых животов, что испытывали они, покорившие почти весь материк? Вполне возможно, то же чувство гнездилось в их душах, что не оставляло Хасара – прощальная просьба не призывала к состраданию, но возбуждала жажду убийства.
– По… ща… ди…
Кровь, переставшая течь, снова возобновила неспешный бег, медленно вытекая из ран.
Хасар отступал, любуясь делом своих рук.
Здесь, в доме на скалистом берегу, имелась в подвале огромная комната, почти зал, поделенная на две части. Левая сторона напоминала операционную: чистые кафельные стены, белые шкафы со стеклянными дверцами, столы с медицинскими инструментами – ослепительно яркими в люминесцентном освещении. Правая сторона, со стенами, обшитыми красным деревом, с мягкой мебелью, почти не видимой за сотнями расшитых подушек, выглядела как гостиная в восточном стиле.
Хасар отступал туда, под сень настенных светильников. Отсюда все происходящее в операционной представлялось постановкой режиссера-авангардиста. Белое, красное – то, что представлял из себя главный герой, ходило ходуном.
Еще один незримый персонаж, оставшийся за кадром – смерть, сжимая его сердце когтистой рукой, отсчитывала последние секунды. Человек что-то бормотал, но Хасар думал о своем. И это «свое» в данный момент неслось где-то в безбрежном пространстве, на полных парусах уходя все дальше, унося с собой тайну, за которую сильные мира сего с радостью отдали бы часть жизни. Благодаря ублюдку, который прощался с жизнью на авансцене, ускользнул не просто ключ к богатству – неиссякаемая золотая жила. И его смерть ничего кроме разочарования не несла.
Семен Семеныча трясло. Он не хотел умирать, зубами цепляясь за жизнь. Иными словами за то, что ему больше не принадлежало. Исходили дрожью конечности, выгибалось дугой и опадало худое тело. При каждом движении красные капли падали на пол, растворяясь в лужах крови.
Влад никуда не денется. Трижды правнук покорителя степей закусил удила. Его войска уже вторглись на чужую территорию. Он поймает беглеца. Время – первая фигура, выдвинутая вперед в начатой партии. На всех островах у Хасара имелись соглядатаи. Рано или поздно Владу придется зайти в порт, что само по себе сузит поиски. О, ему еще предстоит узнать, насколько широко паук раскинул сети!
Когда пленник испустил дух, Хасар вышел из подвала, поднялся по лестнице, краем глаза отмечая, как вытянулась в струнку охрана. Он прошел по коридору к ванной комнате, отделанной стеклянными панелями, и принял душ. Вместе со струями, смывающими чужую кровь, к нему вернулось спокойствие.
Во дворе загородного особняка громыхала звуками далеких клубов душная южная ночь. В просторной джалабии, наброшенной на голое тело, потомок Чингисхана вышел в сад, расцвеченный фонарями. В шатре его ждала черноглазая Фрида и накрытый стол.
Как только Хасар опустился на подушки, заиграла музыка. Девушка улыбалась, скрывая желание в огромных черных глазах, подведенных сурьмой. Прислуга хорошо знала предпочтения хозяина – на низком столе сочилось мясо, приготовленное в тандыре.
Прежде чем прикоснуться к еде, Хасар приложился к мундштуку кальяна, вдыхая аромат. Одному богу, да еще, пожалуй, Филу был известен состав, дарующий хозяину вдохновение. То же чувство, что вызывала танура – мужской танец с юбками. Бесконечное движение по кругу, которое сейчас…
Как впрочем, и всегда по вечерам во время ужина на берегу исполнял для хозяина турчонок Щюкрю.
Гремела музыка. Мальчишка кружился, не сходя с места. Отливали серебром полосы на его юбках. Говорили, что танцовщики тануры впадают в транс во время бесконечного вращения, но это было далеко от истины. Тренировки и еще раз тренировки.
«Совершенствуя тело, совершенствуешь душу», – так говорил Хасар, изнуряя свое тело на тренажерах и в спаррингах с противниками. Степной волк, жаждущий крови, должен быть поджарым, всегда готовым к бою. Таким, каким считал себя наследник великого сына степей.
Улыбалась Фрида, позвякивали монеты, щедро вплетенные в нагрудник, прикрывающий высокую грудь. Ее чуть обозначенный живот как нельзя более подходил еще для одного танца, который так любил хозяин – танца живота.
Звучала музыка, рвали душу звуки удда, рассерженным шмелиным роем прицепившиеся к барабанному ритму. Кружился Щюкрю, фиксируя движением головы очередной поворот – уже не танцор, а нечто большее – приглашение к участию в действе, от которого закипает кровь. Зудящий в жилах плач зурны все убыстрял темп. Самоотверженно стучали барабаны, вели отчет вечности скрипки. Страстью дышала ночь, впитывая звуки тануры.
Музыка звучала быстрее. Кудрявый турчонок запрокинул голову, раскинул руки – все вращалось, неслось по кругу, рождая ветроворот – первоначальную точку будущего смерча. И только ноги танцора в национальных турецких сапогах четко отбивали такты, словно невидимый стержень связывал их с землей.
– Чаю, хабиб? – спросила Фрида. Ее голос напомнил Хасару звук флейты-нэй – хрипловатый, волнующий.
Хасар кивнул. Спокойный, умиротворенный он приготовился ждать. Но не просто сидеть на берегу, дожидаясь информации, а выйти утром в море и нанести визит Пиратским островам. К голодному волку бараны не придут. Серого охотника кормят ноги. Неважно, что степные просторы сменились безбрежной водной гладью – охота есть охота.
***
Яхта тяжело дышала. Как будто тридцатиметровому судну со звучным названием «Эллада» было на что пожаловаться. Новенькая, с иголочки. Кто мог теперь ответить на вопрос, сколько времени ей пришлось сражаться с волнами на океанских просторах? Отливали серебром хромированные детали, панели из красного дерева ловили солнечные блики, отраженные от воды. Застрявшее между стыками в мягкой кожаной мебели, трепыхалось на ветру грязное полотенце. Верхняя палуба, усыпанная осколками стекла, сверкала. В круглом бассейне на поверхности, затянутой зеленоватой пленкой, плавал мусор.
Влад медленно спустился на вторую палубу, не выпуская из рук пистолета. В коротком костюме для подводного плавания, где кроме кобуры было предусмотрено гнездо для ножа, он двинулся влево. Предельно собранный, осторожный, готовый в любой момент нажать спусковой крючок, капитан «Дикого» открыл дверь, ведущую в просторный холл.
Все суда, застывшие на вечном приколе у скалистых берегов бухты-Ловушки, объединяло одно: абсолютный порядок в подсобных помещениях при полном отсутствии людей. Чисто, убрано, кое-где на плитах стояли кастрюли, а на столах сиротливо оплывали плесенью стаканы.
На яхте со сказочным названием «Эллада» дело обстояло с точностью до наоборот. Если бы кто-то поставил перед собой цель сокрушить все, до чего смог дотянуться, то, безусловно, своего добился. Растерзанная мебель была не просто изрезана – складывалось впечатление, что обивку в бешенстве кромсали тесаком, нанося удары, куда придется. Но ни осколки стекла, ни темные полосы, засохшие на иллюминаторах, ни бурые лужи на палубе поразили Влада. Большой круглый стол, явно не из ДСП, сломанный практически пополам, удивил настолько, что ему стало не по себе. Крепкую столешницу не разрубили – сломали. Словно что-то супер тяжелое резко опустили на поверхность. Ощетинившийся сколами свидетель драмы, случившейся не так давно, молчал.
На долю секунды стемнело – скорее всего, облако закрыло солнце, но Влад мгновенно развернулся к двери, сжимая в руках пистолет.
Никого. Только шумно вздохнула яхта, припав на правый борт. Влад вышел на палубу, ощупывая пространство перед собой черным стволом.
Стояла тишина. Лениво катились волны, поднимая корпуса катамарана, застывшего на якоре метрах в двадцати-двадцати пяти от «Эллады». Раздался скрежет – яхта зацепила бортом скальный выступ – и снова установилась тишина.
Инстинкт самосохранения, советовавший Владу послать к черту расследование и повернуть оглобли назад, теперь настойчиво заявил о необходимости убираться как можно скорее. Хрен с ней, с питьевой водой – возможно, газа в горелке хватит на то, чтобы запустить опреснитель. Хасар не дал пополнить запасы. И Влад тоже хорош. Помнить об опасности – вот принцип и девиз каждого дня! Особенно, когда находишься среди людей. Какой смысл теперь пинать павшую кобылу – время не повернуть вспять. Однако будущие пара суток без воды в самом патовом случае, пугали Влада меньше, чем встреча с неизвестным персонажем, с легкостью ломающим деревянные столы и разрывающим глотки людям и животным.
Влад начал спуск на нижнюю палубу, когда из глубины коридора, ведущего к каютам, метнулась в сторону бесформенная тень. Он выстрелил, не раздумывая. Пуля чиркнула по борту, увязнув в кожаной боковине дивана. Если это было нечто живое, то обладало нечеловеческой реакцией.
Вполне возможно, самым разумным решением было оставить попытки спуститься на первую палубу, где обитало неизвестно что, а сигануть с борта в воду. Пара тройка гребков и он заберется на родной катамаран, поднимет якорь и махнет на прощанье рукой бухте, приютившей его столько лет назад.
Потом Влад пораскинул мозгами еще раз и вывод, напросившийся сам собой, ему не понравился. Как эта верткая сволочь попала на остров, до которого было метров пятьсот? По скале? Влад оценил взглядом неприступную гладкую стену, представлявшую опасность даже для опытного альпиниста, и отбросил эту мысль. Значит, по воде. Если существо и в море способно двигаться так же быстро, как на суше, то… Шансы добраться живым до приветливо откинутого на катамаране трапа равнялись нулю. Оставалось лишь гадать, почему тварь не набросилась на пришельца сразу. Может, не была голодна?
А может, еще хуже – решила поиграть с добычей. Какие развлечения на пустынном острове, кроме кроликов и коз?
Влад нахмурился, выверяя каждый шаг по трапу: хищника ожидало разочарование – мышка далеко не так безобидна, как могло показаться.
Слева по борту снова мелькнула тень, и Влад снова нажал на спусковой крючок.
И промазал. Эхо забросило звук выстрела повыше и со свистом покатило к вершине скалы. Влад прижался спиной к палубной надстройке, ожидая нападения. В сознании проявился стоп-кадр ускользнувшей фигуры.
Человек. Белый, обнаженный, с сильно развитыми икрами и мускулистыми руками. Только одна странность заставила Влада попятиться вдоль стены, дарившей чувство обманчивой защищенности: у человека не было головы.
Стараясь не поворачиваться к палубе спиной, Влад поднялся по ступеням. Он повидал немало дерьма на своем веку. Одни неведомые «паучки», которые он получил в довесок к продолжению жизни, стоили многого. Но от предположения, что безголовый человек может двигаться, его бросило в дрожь. Подойдя к корме, Влад осторожно глянул вниз. Палуба была пуста. Что за хрень прижилась на яхте, и можно ли вообще убить того, у кого нет головы? На вопросы ответов не нашлось. Тем большей тупостью представлялся вариант поспешного бегства. Врага следовало видеть в лицо…
Или в то, что там у него вместо.
Влад нагнулся, поднял осколок бутылки – отбитую верхнюю часть, взвесил в руке. Он переместился левее. Отсюда хорошо просматривалась нижняя палуба. Потом он резко выдохнул, словно предстояло пропустить рюмку, и бросил осколок дальше к носу яхты.
Звонко всхлипнуло стекло, разбитое о палубу. И в ту же секунду у борта возник человек. Рослый, перевитый вздувшимися синюшными жилами. Как выяснилось, голова у него была. Прозрачная субстанция полностью закрывала и лицо, и волосы, застывшими струями стекала на затылок и грудь. Где-то там, в глубине стеклянной массы угадывались глаза, нос, темные брови.
Не раздумывая, Влад выстрелил, целясь в центр бликующей в солнечных лучах массы.
Что за сила дернула существо в сторону, неизвестно. Пуля впилась в скалу, отбив кусок камня. Без паузы Влад выстрелил еще раз и еще. Скорее, по наитию, чем улавливая движение у кормы, он целился в нечто, текуче скользившее по трапу вниз. Ему повезло – пуля четко пробила плечо, слева от затылка. Влад прислушался, ожидая звука падения тела, или вскрика, но по-прежнему стояла тишина. В любом случае, ему удалось зацепить существо. Ранение либо ограничит его подвижность, либо вообще лишит желания продолжать охоту.
Оставаться на яхте и преследовать раненого не имело смысла. Загнанная в угол крыса всегда бросается на обидчика. А проверять на своей шкуре, так ли страшен черт, Влад не собирался. Он вернулся в каюту, вырвал из дивана часть подушки, держащейся на честном слове. Стараясь двигаться как можно тише, он подошел к корме и запустил сиденье в море. Не дожидаясь, пока груз коснется поверхности, Влад убрал пистолет, метнулся к носу яхты и ласточкой сиганул вниз. Раскатистый всплеск еще звенел в его ушах, когда он на редкость удачно вошел в воду.
Как всегда после погружения показалось, что наступила глухота. Вдруг лишившийся органа чувств организм выплеснул в кровь очередную порцию адреналина, вызвавшей кратковременный приступ паники. Влад погасил его, с размашистым гребком вклиниваясь в потревоженную синеву.
В пронизанной солнцем глубине по песчаному дну бродили светлые пятна. Стайка рыбешек прыснула в стороны, пропуская человека. Дно просматривалось – но это не являлось гарантией безопасности. В бухте водились хищники. Рифовые акулы пресекали желание устраивать долгие заплывы. К слову, хватало хищников и без них.
Когда внизу, слева, на задворках обзора мелькнула тень, Влад не воспринял ее всерьез. Прямо по курсу уже темнел корпус катамарана и виднелись ступени трапа, опущенного в воду. Оставалось сделать пару мощных рывков и можно праздновать победу.
Влад вынырнул на поверхность и успел набрать полную грудь воздуха перед тем, как его щиколотку сжал стальной захват. Попытка перехватить перила трапа успеха не принесла. Для того, кто держал беглеца, его усилия остались незамеченными. Влада дернули вниз с такой силой, что прежде чем рухнуть в воду, тот растянул сухожилия на руках и пересчитал подбородком пару ступеней.
Пенная муть, закружившейся метелью закрыла обзор. Тяжесть, подвешенная на ноге, тянула в глубину. Влад выхватил из гнезда нож и перегнулся пополам, надеясь разглядеть нападавшего. Он ожидал увидеть перед собой субстанцию, закрывающую голову существа, но все равно оказался не готов к такому зрелищу. То, что при беглом взгляде на яхте он принял за тень от глаз, скрытых за прозрачной пленкой, оказалась обманкой – пара черных дыр скорее на щеках отчетливо выделялись на бывшем лице. Чем умудрялось «видеть» добычу существо, Влад не знал. И ответ на этот вопрос интересовал его в последнюю очередь. Доли секунды ему хватило на то, чтобы оценить масштаб бедствия – мощный разворот плеч, сильное гибкое тело в мускульных узлах.
Какая-то мысль, вдруг вклинившаяся в голову, неприятно кольнула Влада, но осталась на периферии сознания, в то время как он полоснул ножом по руке – вполне человеческой, если не считать белесых костяных наростов, заменивших ногти. Края кожи разошлись в стороны, выпустив темное облако, на миг скрывшее охотника, тянувшего добычу на дно. Существо плыло вниз, увлекая за собой Влада. Дублируя движения нападавшего, он рванулся, продолжая наносить удары, куда придется. Лезвие ножа резало воду, задевая чуждую плоть.
Монстр по-прежнему держал добычу, но его движения стали конвульсивными, резкими. В туманном облаке, усиливающим сумрак, противники кружились у самого дна.
Во время одного из дьявольских вывертов Влад зацепил ножом песок. Предчувствие близкого удушья, огненной рукой сжавшего легкие, удвоило желание выжить. Существо надвинулось сверху, закрыв тенью едва уловимый свет. В этот мрак, извернувшись немыслимой дугой, почти выкручивая ногу из когтистых пальцев, Влад и вонзил нож по самую рукоять. По всей видимости, цель оказалась тем самым пузырем, закрывшим лицо.
Тугая струя воды ударила Влада в грудь. Черное облако укрыло и без того с трудом угадываемое пространство. Вокруг забурлило, поднимая тучи песка. Но главное – Влад почуял свободу. В уши словно влили расплавленный свинец, разрывающий барабанные перепонки, когда пловец, с силой оттолкнувшись от песка, полетел к свету, пробив собственным телом дыру в темном тумане.
Влад пулей выскочил на поверхность, всего в паре метров от катамарана. Почти ослепший, глухой, он с хрипом втянул в себя колючий воздух, царапающий легкие. Один сильный гребок и уже ничто не могло его остановить – он взлетел по трапу на палубу. Не замечая, что оставляет кровавые следы, Влад рванулся к румпелю. Еще пара минут ему потребовалась на то, чтобы поднять якорь.
Капитан катамарана не стал ставить паруса. Шум работающего двигателя заглушил страх того, что на стремительный бросок может и не хватить тех жалких остатков горючего, что оставались на судне.
Решительно потянувшееся навстречу ущелье, замочной скважиной открывающее выход в открытое море, успокоило и вселило надежду. Оставалось слишком мало времени на то, чтобы сосредоточиться и, отключив сознание, передать себя в руки «паучков». Но все это мелочи по сравнению с тем, что он только что избежал смерти.
Чувство эйфории усиливали и скалы, несущееся навстречу, и черная дыра входа в расщелину, и пенные барашки, пузырящиеся у раковин, вросших в камни. Влад отключил двигатель и рухнул возле румпеля без сил, привалившись спиной к надстройке. Теперь катамаран отдан на милость течения, неумолимо несущего добычу в бездну.
Влад полулежал на палубе, ожидая неминуемого. Часа через два он проснется… Если можно было назвать это состояние сном. Он будет чувствовать себя лучше. Отдохнувшим, посвежевшим. Со странным чувством, что с ним случилось нечто, о чем не только не стоит вспоминать, но и знать не обязательно.
В тот момент, когда сознание готовилось скользнуть хрен знает куда, сердце Влада кольнул отзвук той мысли, что настигла его во время схватки на глубине. У того существа, с которым он боролся, отсутствовало пулевое ранение в плечо.
Катамаран, увлекаемый течением, смело вошел в поворот. Подступающие скалы скрыли солнце, погасив все краски.
– Ну, все, – тихо сказал Влад, хотя произносить слова вслух было вовсе не обязательно. – Я твой… веди.
И в следующую секунду капитан увидел, как правая сторона кормы пошла вниз. Появились две руки, с костяными утолщениями вместо ногтей. На палубу, в рывке выбросив мощное тело, выбралось существо. Последний луч солнца, отыскав трещину в скале, отразился бликом от прозрачной поверхности, за которой скрывалась голова.
Огромный, голый, человек стоял на палубе, повернув то, что называлось лицом в сторону Влада. По белой коже катились капли. На его теле, перевитом жилами, не было видно ни царапины.
Глава пятая. Змея, кусающая себя за хвост
Там, на глубине, его не ждали. Тяжелая вода, лишенная света, не любила пришельцев – она делила всех на охотников и жертв. Тот, кто распределил роли, явил великодушие – самая неприметная тварь могла защитить себя, всадив отравленную иглу в любителя легкой наживы.
Если бы здесь, в коралловых дебрях зажегся свет, было бы больно смотреть на фиолетово-желтое разнообразие, подсвеченное искрами мелких рыбешек. Глубже, в провалах цвета индиго, царствовала темнота. Человек, которого девушка в свадебном платье назвала Ихтиандром, не торопился. Он плыл у края кораллового рифа, загребая под себя воду. Тонны воды, заброшенной за спину, отделяли его от лодки, скрывающей за бортами рыжую, обгоревшую на солнце девчонку. Когда человек уплывал, она спала. Измученная, уставшая от борьбы за собственную жизнь, но сытая.
Свинцовые волны катились к далекому берегу, оставляли мокрые следы на поверхности скал. Человек дожидался, пока солнце разгонит тучи. Он давно не пользовался привычным набором органов чувств, но солнечные лучи, скользящие по поверхности, вселяли уверенность. Кроме того, будили – не отрывки воспоминаний, скорее, осколки картин. Вполне возможно, связанные с тем, кем он считал себя прежде.
Рядом парила медуза. Хрустальные, ядовитые нити струились за полным света куполом. Стоило зазеваться и коснуться тонких щупалец – смерть наступит раньше, чем успеешь испугаться. А убийца продолжит свой путь, ловя стеклянным небосводом разлитое в воде золото.
Человек был одинок, безоружен, но беззащитным себя не считал. Другое дело девушка, спящая в лодке. Слабая, хрупкая, она нуждалась в защите.
Человек нырнул в расщелину, стараясь уйти от мыслей, чья тень сжимала его сердце в тиски – как будто он хотел втянуть в себя воздух, и не мог.
На глубине, где нашла свой последний приют затонувшая яхта, зрение помочь не могло. Человек «видел» иным органом чувств. Силуэт тридцатиметровой красавицы, лежащей на боку, некогда горделиво носившей на груди имя «Callisto», отпечатался в его мозгу. Словно воочию предстала палуба, забитая изъеденной солью шелухой. Ряды иллюминаторов, безнадежно пытающихся в абсолютной темноте поймать отражение солнца. Немногие обитатели яхты премиум класса ютились на корме. Осьминог, да пара мурен холодно встретили пришельца.
Человек уцепился за поручни трапа и втянул себя в узкое пространство между каютами. Раньше здесь обитала смерть. Она поджидала гостей на каждом шагу. Ныне, единственный свидетель – разложившийся труп – дрейфовал между рядами открытых дверей кают, лениво перебирая рукавами глубоководного костюма, из которых торчали обглоданные кости. Поднырнув под труп неизвестного дайвера, человек сделал пару гребков и поднялся к распахнутой двери в одну из кают.
Ничего не изменилось. Они по-прежнему были здесь – пузатые твари, выращивающие в своем чреве черные алмазы. Несметное богатство, лягушачьей икрой рассыпанное по каюте, закрывало и палубу, и стены, и бывший потолок. Человек коснулся ближайшего шарика, без особых усилий оторвал его от комковатой поверхности матрицы. Некоторое время пришелец вертел алмаз в руке, не думая ни о чем.
Потом он повернулся и поплыл обратно.
***
– Я смотрю, ты меня не слушаешь! – Николь перегнулась через борт и хлопнула ладонью по воде. – А? Кому я все это рассказываю?
Девушка откинула со лба прилипшую прядь волос и плотнее закуталась в жалкое подобие одежды – просоленную от брызг вуаль. На поверхности воды, сморщенной ветром, снова показалась голова с огромными глазами. И лишь тогда Николь достала закатившийся под лавку подарок и поднесла к свету.
– Удивительно красиво, – хриплым голосом сказала она и тяжело вздохнула. – Я стала беспокоиться. Не пропадай надолго, хорошо?.. Я тебе уже сказала спасибо за подарок?
Голова Ихтиандра качалась на воде. То появлялся, то исчезал неровный череп, накрытый волной. На вопросы он не отвечал и вообще никак не реагировал на слова. Но девушка продолжала говорить, словно ее слова могли отогнать смерть, уже пятые сутки терпеливо внимавшую звуку ее голоса.
– Хоть бы показал мне, где берег, – скрипнула Николь. – Просто махнул бы рукой. Я бы гребла, гребла… Я тебе сказала спасибо за подарок? Да, сказала. Я все помню – и не надо смеяться! Я еще не сошла с ума. По крайней мере, пока.
Девушка замолчала, поймав взглядом линию горизонта. Дул ветер. Было свежо. Николь попыталась закутать плечи, но это мало помогло.
– Как ты там терпишь такой холод, в воде? Мне здесь холодно, а ты…
Она передернула плечами и тут только вспомнила, что продолжает держать в руке подарок. Черный алмаз небывалых размеров и почти совершенной круглой формы – богатство немыслимое.
– Знаешь, – Николь подняла алмаз, – если на него падает свет, кажется, что внутри его загорается пламя. И движется по кругу, как спираль. Прямо завораживает. Один такой… только намного меньше, мне подарил на прошлый день рождения папка… Мой.
В глазах защипало. Горло стянула судорога, но слез не было. Николь несколько раз шмыгнула носом, потом заговорила снова.
– Скоро… когда я умру. Ты тоже будешь здесь плавать, да? Не забирай алмаз, хорошо? Пусть порадуются те, кто меня… – она прикусила губы и вдруг сорвалась в крик. – Что я несу?! Господи, скажи, что я несу?! Да наплевать мне на всех! Какая мне разница, кто меня найдет после того, как все будет кончено? И уж точно мне пофиг, что кому-то привалит такая удача – найти мое мертвое тело с настоящим богатством в руках!
Николь закрыла руками лицо, и некоторое время просидела так, пережидая болезненный приступ, от которого жгло в груди.
– Вот возьму, и не умру, – наконец, выдавил она. – Назло ему. Назло этому… – она сдержалась. – Ты не напомнишь… И все равно. Раз я начала, так и закончу. На чем я остановилась? Да помню я, не надо подсказывать. Ты только будь здесь, а, чудик? – жалостливо попросила девушка. – Так вот. Длинный парень так прошипел это слово «крас-с-с-сивая», что у меня будто что-то оборвалось внутри…
…Нескончаемое свистящее «с-с-с-с», царапающее мозг, не позволило скатиться в небытие. Несмотря на то, что более всего хотелось забыть обо всем, отречься от правды, которая заглядывала в лицо печальными глазами.
Крас-с-сивая. Звук раздражал до такой степени, что Николь заставила себя открыть глаза. Туман неохотно раздвинулся, оставив рябую пелену на периферии зрения. В каюте никого не было. Заключенная в круг иллюминатора, ночь мигала далекими огнями. Свет бра, встроенных в боковые деревянные панели вычленял пятна на обивке дивана, стоявшего напротив, терялся в мраморных разводах на невысоком столике.
Николь подняла голову. Она обнаружила себя распятой на койке с непомерно длинными ножками. Конечности, перевитые прочными ремнями, болели. Свадебное платье, несколько потерявшее лоск, обернулось вокруг тела жгутом. Лежать на нем было больно. Но самое страшное – из правой руки, отставленной в сторону, с заботливо подложенной под локоть крохотной подушкой, торчала игла. От нее тянулась пластиковая змея трубки, присоединенная к капельнице. Рука посинела от холода – жалкая, обескровленная, безвольная. На сгибе темнел синяк, уже желтеющий по краям. Стальное жало, присосавшееся к ране, повергло Николь в такой ужас, что она дернулась всем телом, пытаясь освободиться. Больше всего на свете ей захотелось выдернуть инородное тело, острием вздувшее темно-синюю кожу. Изо всех сил девушка потянула на себя левую руку, вложив в отчаянное движение страх перед неведомой смертью, о которой до последнего момента она не знала ничего.
Неизвестно, то ли страх придал пленнице сил, то ли парень, крепивший капельницу, действительно пожалел ее, ослабив ремень. Обожгла резкая боль в растянутых сухожилиях, когда срывая кожу с большого пальца, Николь выдернула руку из петли. Дальше – легче. Еще не опасаясь выдать себя резким звуком, девушка с омерзением отлепила пластырь, удерживающий иглу в ее вене и расстегнула ремень.
Николь резко поднялась и тут же была наказана. Голова так стремительно пошла кругом, что едва не отправила ее в то состояние, в котором она провалялась…
День? Два? Неделю?
Потихоньку, часто переводя дыхание, Николь отстегнула ремни и освободила ноги. Наверху что-то покатилось. Громкий звук вернул ощущение опасности. Девушка осторожно сползла на пол и утвердилась на ногах. Качнувшись вперед, она коснулась рукой стены и медленно двинулась к выходу, превозмогая резкий приступ тошноты. Николь добралась до двери, когда дробный тихий стук остановил ее.
Тук-тук, тук-тук. Девушка постояла, приложив руку к груди. Вдруг показалось, что так громко стучит сердце.
«Как же я буду выбираться, меня же услышат?» – пронеслись в голове отчаянные мысли.
Николь беспомощно огляделась по сторонам, ища у стен ответа. И тут открылась истина: из иглы, повисшей в воздухе, срывались на пол капли. Девушка вернулась и с омерзением воткнула острие в матрас.
Наступила полная тишина. Николь снова пошла к двери, задержавшись у иллюминатора. То, что она приняла за свет звезд, оказалось огнями далекого острова, у которого, судя по всему, застыло на якоре судно.
Зрение туманилось, тошнило, но сознание постепенно прояснялось. Николь медленно поднималась по трапу, прислушиваясь к тем звукам, что доносились с палубы. Вроде бы кто-то разговаривал.
– И что он хочет? – Голос, безусловно, принадлежал Сергею.
Николь испытала такой яростный приступ паники, что только слабость удержала ее от бегства в каюту, из которой она только что выбралась.
– То же, что и всегда, кэп, – невидимый мужчина хмыкнул. – Денег за постой.
– Так заплати ему!
– Да, конечно. Только…
– Не тяни, Слухач.
– Он хочет с тобой поговорить. – Возникла пауза, потом мужчина добавил. – У меня есть сведения, что слухи докатились и до острова.
– Слухи, – пренебрежительно усмехнулся Сергей. – Ладно, будут ему слухи. Разыграем все как по нотам. Только потом… Помни, все должно быть чисто.
– О чем разговор. Кэп, и еще…
– Ты достал меня! Чего ты тянешь кота за хвост?
– Мальчишка. Помнишь? Белобрысый такой. Он не в курсе. Может… – Опять возникла пауза. – Я понял, – наконец, упавшим голосом добавил незнакомец. – Всех.
Разговор покатился дальше, стал стихать, и снова наступила тишина.
Николь почти решилась выбраться на палубу, под обстрел ветра и простора, когда неожиданно сбоку обнаружился коридор. Туда она и свернула, придерживая надорванный подол.
Сердце то замирало, то выдавало такую оглушительную серию залпов, что ломило виски. Где-то плеснуло, коротко взвыла сирена, заставив беглянку забыть об осторожности. Она буквально вывалилась на палубу, выходящую в открытое море. От соленого ветра, дохнувшего в лицо, ей в первую секунду стало так плохо, что она едва не потеряла сознание. Потом тошнота отступила.
С плеском поднимались волны, разбиваясь о борт яхты, где-то кричали, слышался смех. Николь, затравленно оглянувшись по сторонам, двинулась вдоль борта к корме. Там палуба подходила к самой воде, и можно было нырнуть в воду, не опасаясь громким плеском привлечь внимание.
Вязкий ком подступил к самому горлу, и девушка не удержалась. Она перегнулась через борт и ее стошнило. Хорошо еще, хватило сил отстраниться – у кормы, закинув канат на борт, качалась на волнах шлюпка.
Не думая ни о чем, без благодарности провидению за так счастливо подвернувший шанс, не моля господа о том, чтобы всё закончилось хорошо, не привлекая на свою сторону все известные добрые силы – Николь сняла с крюка узел, удерживающий шлюпку. Такие мелочи как обломанные до мяса ногти и пятна крови, которые она оставляла на стенках борта, не волновали ее. Она чувствовала лишь одно – еще пара минут и не силы – от них она вправе была ожидать большего, но сознание оставит ее. Царапая борт, скорее по наитию, чем четко видя цель, Николь шлепнулась в лодку, качнувшуюся под ее тяжестью.
Сюда не доходил свет, падающий с яхты. В полной темноте на ощупь отыскав весло, Николь попробовала опустить его на воду и это стало последним, что удержала ее память.
***
Ни слова, ни мысли – череда событий, брошенных в пучину бесчисленных повторов. Сознание, сотворенное из знакомых образов, укладывающихся в бесконечную цепочку существования. И все это, вместе взятое, нанизано на стержень, связующий реальность.
Голод.
Она была голодна.
Постоянно.
Всегда. Даже когда наступал кратковременный период насыщения.
Голод – бог, которому ежедневно приносилась жертва.
Цепь. Звенья которой начинались в прошлом и состояли из двух понятных колец: сначала голод, потом еда. Желудок, набитый пищей, на время занимал то место, где обитал Голод.
И снова бесконечная гонка по кругу, из которой складывалось все. Существование делилось на две ипостаси. И конец одной означал начало следующей. Голод и еда – морская змея, кусающая себя за хвост.
Так было всегда.
Тем непостижимей вдруг стал клин, вспоровший ткань привычного бытия.
Она не помнила боли. Лишь ее отголосок тянул веко и ноздревое отверстие, затрудняя обзор слева. И запах жертвы, внезапно оказавшей сопротивление, тесно переплетался со вкусом ее собственной крови.
Расстояние не имело значение. Она чуяла его постоянно – за многие тонны воды, отделяющие их друг от друга. Пристегнутая к строптивой пище ненавистью…
Или, скорее, нежеланием так принимать свое существование, где жертва могла в ответ открыть пасть, полную острых зубов.
Он был рядом – то ближе, то дальше. Чаще, он источал флюиды охотника, делившего с ней одно водное пространство.
Иногда он казался беспомощным и уязвимым.
И очень редко – она знала точно – один бросок, одна атака и кровь врага зальет желудок, задобрив не признающего компромиссов бога.
Скользя у самой поверхности, она не торопилась, ловя спиной свет. И пусть ускользающая добыча теперь летела во мрак, почти уподобляясь той, у которой не было соперников.
Ее бог мог подождать.
Некоторое время.
***
Финт крался, прижимаясь к палубной надстройке. Пот разъедал глаза. Кто бы мог подумать, что на затрапезной трехмачтовой шхуне окажут такое отчаянное сопротивление, разбавленное щедрой порцией замшелого патриотизма?
"Врагу не сдается наш гордый «Варяг», – почти громыхало у Финта в ушах. И ассоциации были прямолинейны. Именно так и назывался парусник.
Перед началом рукопашной схватки, подогретой проверенным веками призывом «На абордаж!», Хасар предлагал капитану сдаться. Чем руководствовался старый морской волчара по прозвищу Балтиец, бросивший своих людей на смерть, осталось неизвестным. Тем, кому повезет остаться в живых, Хасар быстро развяжет язык. Хотя… такой оборот Финт вряд ли сподобился бы назвать везением.
Ближе к корме шхуны, Финт осторожно высунулся из укрытия и тут же был наказан: выкатившийся на палубу огромный мужик в тельняшке не стал подниматься. Он выстрелил с колена. Пуля просвистела настолько близко, что Финт почувствовал, как ему ветром обдало висок.
Видимо, его все же задело – мысль пришла ему в голову позже, когда он провел рукой по уху и с досадой осознал, что течет кровь. А в тот момент он ни о чем не думал. Ссутулившись, втянув голову в плечи, он выстрелил в ответ, лишь чудом вклинившись в паузу между двумя выстрелами моряка в тельняшке.
Вторая пуля просвистела, но, посланная уже рукой мертвеца, потерялась в небе. У хозяина допотопного Макарова не осталось времени на то, чтобы исправить неудачу – так и не поднявшись, он рухнул на палубу. Теперь его вряд ли опознала бы и мать родная – черное отверстие зияло на переносице, соединяя два близко посаженных глаза в одно целое.
Финт пригнулся, короткой перебежкой добрался до кормы и присел за спасательной шлюпкой. И только тогда почуял влагу, текущую за шиворот. Он машинально коснулся шеи и с досадой вытер руку о штаны. Жгло ухо, опаленное огнем. Что там от него осталось, Финт проверять не стал.
– Достал все-таки, козел, – процедил он сквозь зубы.
Возобновилась стихшая, было, стрельба. Команда сопротивлялась, не в силах принять поражение.
«Пусть скажут спасибо Балтийцу, – зло подумал Финт. – Можно было обойтись малой кровью».
Так он думал. Но верил себе лишь наполовину. Хасар – непредсказуем. Он мог порезать на куски человека, не способного оказать сопротивление. И, в то же время, отпустить опасного ублюдка, для которого месть станет главной целью.
«Жизнь – щекотка для нервов, – повторял потомок Чингисхана. – И чем больше она хочет причинить мне вреда, тем громче я смеюсь».
Бой то стихал, то разгорался с новой силой. Кто-то отчаянно матерился. Хотя в крике «возьмите-меня-суки» уже сквозила обреченность. Свистели пули. Кренилось судно, поддаваясь порывам ветра.
Финт остановился возле трапа, ведущего в трюм, и стал осторожно спускаться. Ветер стих, звуки отдалились. Финт оказался не готов к тишине, словно забившей его многострадальные уши ватой.
Ощупывая пространство перед собой вороненым стволом пистолета, Финт двинулся к машинному отделению. Откуда-то сбоку, слева падал свет. Еле слышно скрипело дерево, чутко реагируя на шаги непрошеного гостя. Тот шел, не обращая внимания на то, что кровь, текущая из раны, заливает ему спину.
У первой же двери Финт остановился в нерешительности. Конечно, ему пригодился бы напарник, но… Кегля был мертв. Он одним из первых взобрался на палубу, одержимый желанием выслужиться перед Хасаром, и сразу же получил пулю в грудь, опрокинувшую его в пенный прибой, зажатый как в тиски между двумя бортами судов.
В ту секунду, когда Финт приготовился распахнуть дверь ногой, та открылась сама. Одновременно, не соображая, что делает, он нажал на спусковой крючок, посылая пулю в темное пространство. Но тот, кто вывалился ему под ноги, оказался умнее. Сбитый с ног, Финт упал на спину, головой приложившись о ступеньку трапа. Он успел приподняться, когда сильный удар ногой по руке, заставил его выпустить оружие. Пистолет отлетел к стене, проехался по коридору.
Финт не видел лица противника, не пытался оценить его боевые качества – в отставленной в сторону руке, поймав на долю секунды пятно света, блеснуло стальное лезвие.
По-прежнему не поднимаясь, Финт ударил ногой, метя нападавшему по руке. Тот отпрянул – и короткой передышки хватило на то, чтобы привстать. Белобрысый парень, хлипкий на вид, пригнулся, пырнув ножом пространство перед собой. Финт увернулся в сторону, чудом избежав удара в плечо. И тут же, не давая возможности противнику собраться, он махнул рукой, принимая лезвие на сгиб руки. Превозмогая боль, резанувшую по предплечью, он поднялся, выламывая холодное оружие, засевшее в его теле. Финт видел, как растерялся паренек, не ожидавший такого поворота, как искреннее удивление мелькнуло в светлых глазах, как приоткрылся рот, пытаясь вытолкнуть ругательства. На Финта? На судьбу? На предавшую его удачу?
Неизвестно.
Они оказались лицом к лицу и на долгий, растянутый в бесконечность миг, Финт успокоился. Потому что отчетливо осознал то, что будет дальше. Парень выдернул, наконец, нож и попытался ударить соперника в грудь. Но для него уже все было кончено.
Ребром левой ладони Финт ткнул неудачника в шею, с хрустом ломая кости. Парень поперхнулся. Он смотрел перед собой широко открытыми глазами. Из ослабевшей руки со стуком выпало оружие. Парень давился, прижав ладони к горлу, лицо его посинело. Губы разлепились, вытолкнув наружу вязкую тягучую струю.
Финт не стал дожидаться, пока противник упадет – подхватил пистолет и ввалился в каюту – разгоряченный, в любой момент готовый дать отпор.
Напротив двери, под светом лампы, встроенной в стену, прижимая к плечу дробовик, сидела девчонка лет пятнадцати. Русоволосая, растрепанная, испуганная. Несмотря на грозное оружие, опасения она не вызывала. Скорее, досаду.